Обложка
Титульная страница
От издателей
Фото
Text
                    Из орхиео
Г.П. Щедроеицкого


Г.П. Щедровицкий Проблемы логики научного исследования и анализ структуры науки Лекции-доклады на структурно-системном семинаре (июнь - июль 1965 г.) Москва 2004
Редакторы и издатели серии «Из архива Г.П.Щедровицкого»: ГЛ. Давыдова АЛ. Пископпель В.Р. Рокитянский Л.П. Щедровицкий Г.П. Щедровицкий Проблемы логики научного исследования и анализ структуры науки /Из архива Г.П. Щедровицкого. Т. 7. М.: Путь. 2004. -400 с. ISBN 5-87590-087-3 © Г.П.Щедровицкий. 2004 © Г.А.Давыдова, А.А.Пископпель, В.Р.Рокитянский, Л.П.Щедровицкий - редактирование, оформление. 2004
Содержание От издателей 07.06.1965 9 Введение Проблемы логики научного исследования с точки зрения общего развития логических идей 14.06.1965 75 Исходные идеи содержательно-генетической логики 21.06.1965 115 Анализ схем содержательно-генетической логики, их возможностей и ограничений 28.06.1965 159 Схемы и объекты в деятельностной онтологии 05.07.1965 212 Две онтологические картины социума: предметный мир и мир деятельности 12.07.1965 246 Мышление и деятельность: процессы и структуры 19.07.1965 312 Деятельность как категория и область эмпирического изучения 21.07.1965 376 Проблемы средств и способов изображения деятельности
От издателей Тема седьмого тома серии «Из архива Г.П.Щедровицко- го» - развитие идей содержательно-генетической логики и теории мышления в Московском Методологическом Кружке (ММК). Это цикл докладов, сделанных Г.П.Щедровицким на семинарах ММК в 1965 году и являющихся непосредствен- ным продолжением обсуждения этой темы на лекциях в МИФИ, опубликованных в шестом томе. Публикуемый цикл докладов открывается введением, в котором намечаются те основные проблемы и темы, кото- рым он посвящен и вокруг которых сосредоточено обсужде- ние и всех других, возникавших по ходу дела, вопросов. Г.П.Щедровицкий называет следующие основные темы: про- блемы логики научного исследования с точки зрения общего развития логических идей; анализ исходных схем содержа- тельно-генетической логики, их возможностей и ограниче- ний; анализ схем деятельности, построенных на основе схем преобразования объектов; анализ представлений структуры науки и деятельности в блок-схемах; анализ исходных идей теории «табло» и рефлексии; специфические проблемы ме- тодологии структурно-системных исследований. Следует иметь в виду, что при всей тематической общ- ности тексты, представленные в предыдущей, шестом, и в этом, седьмом, томах, существенно различаются и в спосо- бах изложения понятий и представлений, разрабатываемых в ММК, и в уровнях и детальности их рассмотрения, и в стро- гости и репрезентативности их введения, и в характере ис- пользованного для иллюстрации эмпирического материала. Это различие естественным образом обусловлено тем, что лекции были прочитаны студентам-физикам, а доклады были сделаны на «внутреннем семинаре», перед участниками ММК. Соответственно, лекции имеют популярный характер и не предполагают предварительного знакомства с историей ММК, с его тематикой, проблематикой и категориальным аппаратом, а доклады на «внутреннем» семинаре при всей 6
их содержательности и деталировке, наоборот, многое пред- полагают «по умолчанию». При чтении книги необходимо учитывать эти различия. Тогда тексты щестого и седьмого томов вместе позволят со- ставить представление и об исторической и идейной исто- рии методологического движения - руководствующегося сначала программой разработки содержательно-генетической эпистемологии (логики) и теории мышления (1952-1960), а затем пришедшей ей на смену программой деятельностного подхода и общей теории деятельности, - и о ее рефлексии с позиций понимания и представлений 1965 года. Источником данной публикации послужила расшифров- ка аудиозаписи (арх. № 2384), частично выправленная авто- ром . Названия тем в оглавлении (и, соответственно, перед текстом каждой лекции) внесены составителями.
07.06.1965 Введение Проблемы логики научного исследования с точки зрения общего развития логических идей По традиции, которая сложилась в нашем семинаре, в конце года подводятся итоги работы, выделяются основные результаты и формулируются узловые проблемы, на которые должно быть обращено пристальное внимание в следующем рабочем году. В этот раз такое подведение итогов представляется мне очень сложным. Нужно выделить основные методические вопросы. На этот раз это очень трудно, так как у нас получи- лось, грубо говоря, четыре разных логики, четыре разных способа представления того объекта и эмпирического мате- риала, которыми мы занимаемся. Каждое из них оправдано особыми проблемами и уже сформировавшимися методами работы, но все они, вместе с тем, относятся, как мне кажет- ся, к одному объекту, и все объединяются под одним общим названием «содержательно-генетической логики». Схематически это можно изобразить так: "содержательно-генетическая логика" / \ \ \ \ 00 Каждый из этих кругов изображает особую группу струк- турных схем (т.е. свой особый графический язык), понятий и методов рассуждений. Первый - это исходные многоплоско- стные и многослойные схемы, которые появились примерно десять лет назад и образовали тот основной фундамент, на котором мы в дальнейшем строили содержательно-генети- ческую логику. В последние два - два с половиной года к этим схемам добавились три других группы. Второй пред- мет - это схемы деятельности, рассматриваемые прежде все- го как ряды, или цепи, преобразований объектов и обеспечи-
вающих их средств. Третий предмет - это блок-схемы науки или каких-то более ограниченных целостностей знаний, ко- торые рассматриваются нами как «организмы», или «маши- ны», а сама деятельность выступает в этом случае как функ- ционирование этих организмов, или машин. Наконец, в пос- ледние два года появились и довольно часто употребля- ются схемы так называемого «табло» и связанной с ним «рефлексии». В этой ситуации перед нами, естественно, встает воп- рос: можно ли свести эти предметы и образующие их схемы и понятия друг к другу, можно ли среди них выделить глав- ное, из которого затем вывести как из клеточки все осталь- ное? Если это невозможно, то встает другая задача, которую мы обычно называем задачей конфигурирования, т.е. пост- роения еще одного, пятого предмета, который будет высту- пать по отношению к первым четырем как модель их общего объекта, а они, в свою очередь, по отношению к нему будут выступать как проекции знаний и частные предметы. Но при такой постановке вопроса естественно и даже необходимо возникает еще дополнительная мысль и установ- ка - не ограничиться только перечисленными логическими представлениями и предметами, а соотнести их с общей ли- нией развития логики вообще и так называемой логики на- учного исследования в частности, поставить все это в более широкий контекст современных требований к логике со сто- роны практики. Это будет, по сути дела, та же проблема кон- фигурирования, но сформулированная не только в отноше- нии к нашим собственным представлениям и предметам ис- следования, а ко всей логике в целом. У нас есть основания ставить вопрос таким образом, так как уже в течение долгого времени мы занимаемся методи- ческими проблемами синтеза знаний и разработали доста- точно четкие представления о механизмах конфигурирова- ния. К этому же надо добавить, что появление нескольких различных логических представлений в нашей собственной работе создало - именно благодаря их разнообразию - не только условия и предпосылки для решения этой задачи, но и известный арсенал средств для этого. Разнообразие наших 10
представлений об объекте логики и разработка общих пред- ставлений о структуре науки дают нам возможность ставить вопрос именно таким образом. Сформулированный таким образом круг задач опреде- ляет и общий план моих докладов. Они будут подразделять- ся на шесть больших смысловых или тематических частей: I. Проблемы логики научного исследования с точки зре- ния общего развития логических идей И. Анализ исходных схем содержательно-генетической логики, их возможностей и ограничений III. Анализ схем деятельности, построенных на основе схем преобразования объектов IV. Анализ представлений структуры науки и деятельно- сти в блок-схемах. Понятие «организма» и «машины» V. Анализ исходных идей теории «табло» и рефлексии VI. Специфические проблемы методологии структурно- системных исследований. В изложении этого материала я рассчитываю примерно на семь-восемь докладов. *** Сейчас очень много говорят о проблемах «логики науч- ного исследования». Появился целый ряд толстых и тонких книг на эту тему. Характерная особенность их, с моей точки зрения, - отсутствие какого-либо метода и вообще какой-либо логики в подходе к самой этой проблеме. Фактически, никто из пишущих на тему логики научного исследования не об- суждает своего собственного метода. Но до тех пор, пока вопрос собственного метода не выделяется в отдельную про- блему и не обсуждается специально и отдельно, до тех пор все это остается пустым и ненаучным «рассуждательством», а попросту - болтовней. Все писания такого рода заведомо не могут дать научного результата. Поэтому первая задача, которая встает сейчас передо мной, это сообщить вам о ме- тоде моего собственного движения. Проблемами нашего собственного метода мы очень много занимались как на этом, «структурном», семинаре, так и на других, и поэтому моя задача во многом облегчена. Ссыла- ясь на память постоянных участников семинара, я буду рас- 11
сматривать этот вопрос предельно кратко и схематически, стараясь изложить лишь саму идею. Первый принцип может быть назван сознательно- прагматическим подходом. Это значит, что мы исходим преж- де всего из вопроса о способах употребления, использова- ния знаний. В данном случае это означает, что наука логика как деятельность по производству логических знаний ста- вится в более широкий контекст той деятельности - ее мож- но назвать в данной системе «практической», - которая сде- лала необходимыми особые логические знания и в которой эти знания так или иначе применяются, которой они слуэкат. Та более широкая система, о которой я говорю, может быть задана по-разному. В самом первом подходе она может быть задана в виде совокупностей некоторых общих требо- ваний к тем знаниям, которые должны быть произведены. Эти требования могут относиться сначала к назначению или функциям этих знаний (например: знания должны заполнить определенный разрыв), а затем также и к материальным и структурным особенностям этих знаний. Поясню это на примере. Когда обсуждают вопрос о том, как возникла логика, то обычно ссылаются на социальную обстановку Афин того времени, говорят о деятельности со- фистов, указывают на то, что они умели доказывать одно- временную правомочность как тезисов, так и антитезисов, перечисляют конфликты и затруднения, которые возникали из-за этого, и говорят, что в этих условиях должно было по- явиться какое-то средство, которое бы исключило подобные «разрывные» или «конфликтные» ситуации. Таким образом задается назначение логических правил, определенные практические требования к ним. Короче гово- ря, в этих случаях описывается система социальных усло- вий и в очень общем описательном виде задается «потреб- ность» в определенных логических знаниях. Это один из воз- можных и лишь первый способ представления такой систе- мы внешних требований. Второй способ изображения более широкой внешней системы - который собственно и ведет к тому сознательно- прагматическому подходу, о котором я говорил - предпола- 12
гает уже более глубокий научный анализ. Здесь нужно опи- сать ту систему деятельности, в которой будет функциони- ровать, употребляться знание, которое мы собираемся ана- лизировать. Здесь и до того момента, когда это будет специ- ально оговорено, я употребляю термин «знание» в самом широком и общем смысле: как обозначение всяких знаковых структур, используемых в деятельности. Нам придется про- анализировать и особым образом изобразить «практическую» деятельность и вскрыть, каким образом, в каких механизмах знание ее обеспечивает. Очевидно, что это будет уже другой способ задания внешней ситуации, нежели простые ссылки на условия жизни афинского общества и происходящие там конфликты. Осуществленное таким образом задание более широко- го контекста практической деятельности позволяет нам за- тем перейти к анализу и изображению второго блока, а имен- но блока науки, тоже взятой как деятельность, в которой это знание вырабатывалось. Здесь мы должны прежде всего оха- рактеризовать основные составляющие или элементы науки. Мы должны говорить о знаниях из теории, средствах науки, ее методе и предмете, об эмпирической области и, наконец, о так называемых онтологических представлениях и схемах. Я не обсуждаю вопрос о том, как мы получаем это расчлене- ние науки - предполагается, что это уже сделано нами и что присутствующие примерно знают строение науки. Мне важ- но сейчас только одно - показать сложное строение науки, обилие в ней разных элементов и предостеречь присутству- ющих от плоского, широко распространенного сведения на- уки к теории, а последней к совокупности предложений. Наука не сводится к теории, а содержит массу разнородных и связанных друг с другом образований - я перечисляю их вне всякого порядка, как бы просто напихиваю в этот мешок, называемый наукой, но пока этого достаточно. Здесь можно сделать еще замечание, что очень часто, рассматривая зависимость науки и ее продуктов - так назы- ваемых теоретических знаний - от более широкого контек- ста, не нужно будет анализировать и изображать всю струк- туру науки, что достаточно будет ссылаться на характер он- 13
тологических представлений и схем, ибо они являются тем центром, вокруг которого группируются, по-видимому, все остальные составляющие науки, и поэтому описания онто- логических представлений может оказаться достаточно при характеристике науки в целом. Но это замечание на будущее, которое непосредственно сейчас нам не понадобится. Схематически эту структуру можно представить так: внешние требования к знанию как средству преодоления разрыва описание деятельности НАУКА: знания из теории средства метод > предмет онтология В связи с представленным выше расчленением предмета изучения нужно ввести еще одно расчленение науки, ирклю- чительно важное для понимания ее как деятельности особо- го рода. Если воспользоваться образом фабрики - а, по-ви- димому, при системно-структурном анализе науки этот об- раз является наилучшим и наиболее эффективным для ис- следований, - то можно разделить науку как бы на два едеха». Один будет производить знания, перекидываемые затем в сферу практики, употребляющиеся именно там. Второй бу- дет производить средства самой науки, ее инструментарий и «оснастку». Схематически это будет выглядеть так: цех № 1 цех №2 Мне здесь важно подчеркнуть, что производство знаний, создаваемых специально для потребления их в сфере прак- тики, составляет с точки зрения объема научной деятельнос- ти лишь одну и к тому же сравнительно незначительную часть. Цех № 2, где вырабатываются средства, или оснастка, самой науки, отнимает в любой современной и вообще срав- 14
нительно развитой науке значительно больше времени и сил, чем непосредственное производство знаний, выдаваемых за пределы науки. Вы увидите в дальнейшем, что такое пред- ставление науки крайне важно для оценки статуса логики, ее действительной природы и ее места в системе наук. В част- ности, только на базе такого представления мы сможем под- ходить к решению вопроса о том, была ли логика наукой, является ли она наукой и может ли она быть наукой. Представленная выше схема важна мне также для того, чтобы задать одно из возможных направлений усложнения и развития организмов науки. Дело в том, что изображенная выше система представляет собой самую простую схему структуры науки. На деле каждый из нарисованных здесь блоков сам является сложным структурным образованием и, кроме того, предполагает еще целый ряд дополнительных образований из тела науки. Если мы ограничиваемся только двумя указанными выше блоками, то работа в цехе № 2 не является собственно научной по своему механизму: получе- ние знаний в цехе № 1 определяется теми знаниями, которые вырабатываются в цехе № 2, последние являются средства- ми при выработке первых; и это - собственно научная рабо- та. Работа в цехе № 2, напротив, не определяется и не детер- минируется такими средствами. Поэтому она может быть и является работой «искусства», а это значит - по сути своей интуитивной и «нестрогой». Чтобы преодолеть этот момент, в ходе работы в цехе № 2 выделяют специальные задачи - создание средств для этой работы. Но это означает, что тем самым ставят задачу создания рядом с цехом № 2 следующе- го цеха - № 3, в котором будут производиться средства для работы в цехе № 2. Когда это будет сделано, в большей или меньшей мере, работа в цехе № 2 точно так же станет соб- ственно научной, а работа «искусства» переместится в цех № 3. Общая система науки, таким образом, будет все больше расти и развертываться. И это - одно из важнейших направ- лений развития всякой науки. Здесь важно отметить, что такое смещение задач науч- ной разработки и центра тяжести всей работы ведет к непре- рывному отдалению от практических задач, породивших дан- 15
ную науку. И нередко случается, что, по сути дела, вся науч- ная работа смещается от них как бы в сторону; наука интен- сивно разворачивается и развивается, но не за счет решения своих исходных задач, а лишь за счет решения вспомогатель- ных, подсобных задач, выдвинутых ходом ее собственного развертывания как системы и организма. Учитывать это обстоятельство тем более важно, что в истории логики, по-видимому, именно так и получилось; сложившись для решения определенных «практических» за- дач, она затем переместила центр своих проблем на вторич- ные и побочные задачи, развертывалась, по-видимому, только там, и эта печальная история продолжается и до наших дней. Задав подобную структуру более широкого контекста «практики», двигаясь в русле методической установки, ко- торую я назвал «прагматической», и рассматривая тело на- уки как заключенное в этот более широкий контекст, как об- служивающее его, мы получаем определенный и весьма стро- гий метод (хотя я и представляю его здесь очень абстрактно) для анализа истории развития науки. Следуя этому методу, мы должны прежде всего, действуя сначала, может быть, чисто хронологически, выделять и описывать изменение тех требований или структур «практической» деятельности, ко- торые происходят не в самой логике, а вокруг нее, и которые на каждом этапе задают определенную систему требований этой науки. Затем, на втором шаге этого анализа мы должны оценивать производимые исследуемой наукой знания Ца, пред- мет того, насколько они соответствуют этим требованиям и в какой именно деятельности эти знания применяются. Но это, очевидно, будет только первый этап анализа. Это - ха- рактеристика системы внешних, или прагматических, тре- бований к продуктам работы той фабрики, которую мы на- зываем наукой. Но между системой практических требований к продук- там науки - как в ходе реального ее развертывания, так и в процессе исследования этих процессов - и самим предме- том науки, выделением входящего в него эмпирического ма- териала, построением средств и методов лежит дистанция огромного размера. 16
По сути дела, практические требования никогда не мо- гут определить характер тех знаний, которые будут произво- диться наукой. Такого в истории никогда не было и, по-види- мбму, не может быть. Появление и разработка научных зна- ний, наоборот, диктуется внутренней логикой развертывания предмета науки и всей ее системы в целом. С этой точки зре- ния система науки со всеми входящими в нее элементами является особым «организмом». Я пользуюсь этой аналоги- ей не случайно. Подобно тому, как внешняя среда никогда не задает направления развития живого организма и воздействие среды на организм всегда осуществляется опосредованно через собственные механизмы организма, точно так же и сама наука никогда не определяется в своем функционировании и производстве знаний непосредственно внешними, «практи- ческими», требованиями. Наука, как я уже сказал, живет по своим жестким законам. Вместе с тем она, подобно всякому другому организму, немыслима без той или иной среды. По- этому и анализ механизмов развития науки, подобно анали- зу механизмов жизни и развития живых организмов, непра- вомерен без обращения к анализу среды. Более того, об орга- низме живого или науки не имеет смысла говорить, если мы не задаем предварительно и первоначально той среды, в ко- торой он «живет». Задав систему среды, мы должны затем рассматривать, если не имманентное, то, наверное, можно сказать, квазиим- манентное движение организма науки в развертывании его предмета, его средств и методов. При этом между последо- вательными состояниями подобного организма всегда будет существовать определенная преемственность, или, точнее, зависимость последующих состояний от предшествующих. Но было бы ошибкой искать эту преемственность толь- ко между различными формами логики. Такой чистой пре- емственности и зависимости одних форм логики от других, им предшествующих, не существует. Кстати, это тоже вхо- дит в понятие организма. Его характерная особенность - ас- симиляция элементов окружающей среды. С этой точки зре- ния материал каждой новой формы и каждого нового состо- яния такого организма - не только предшествующая форма и 17
состояние организма, но также и материал той среды, с кото- рой организм взаимодействовал и которую он ассимилировал. В применении к нашему случаю систем науки это озна- чает, что те или иные блоки тела науки будут происходить (и соответственно задаваться) не из трансформации элементов предшествующего состояния этой же науки, а из элементов других наук. Частный пример такого происхождения - пере- нос средств из одной науки в другую; это происходит очень часто, и сейчас мы с вами являемся свидетелями целой мас- сы таких процессов, происходящих довольно интенсивно и даже бурно. Множество подобных процессов даже привело к тому, что сложились и существуют особые научные облас- ти, значение и смысл которых и состоит только в том, что они служат для этого переноса. Наиболее яркий пример - кибернетика. Таким образом, каждая форма и каждое состояние науки логики оказывается зависимым не только от предшествую- щих форм и состояний самой логики, но и от форм и состоя- ний других наук. Мне сейчас важно подчеркнуть сам этот факт, не входя в более подробное обсуждение конкретных механизмов и связей подобной зависимости. Все это -очень интересные и сложные вопросы. Постоянные участники на- шего семинара знают, что мы непрерывно обсуждаем эти вопросы и получили целый ряд весьма занятных результа- тов. Специально вся эта работа проделывается нами в семи- наре другого типа, посвященном истории логики; он работа- ет на философском факультете МГУ. Из того, что я сказал, следует практический вывод. Рас- сматривая призывы, которые мы сейчас часто слышим - о необходимости разработки логики научного исследования, или логики науки, в отличие от формальной логики, и дру- гие подобные им, - мы прежде всего должны выяснить, кому и зачем понадобился этот лозунг. И если сейчас, в отличие от того, что было двадцать лет назад или даже еще шесть лет назад, усиленно выдвигается и всячески муссируется лозунг логики научного исследования, то мы должны прежде всего поинтересоваться, какие именно изменения произошли в более широком контексте научной деятельности, которые 18
могли бы привести к необходимости выдвижения такого ло- зунга. Мы должны понять, кто именно нуждается в знаниях, которые могут быть выработаны так называемой логикой науки, или логикой научного исследования. Анализ этой сто- роны дела позволит нам в дальнейшем ответить на вопрос, какие именно знания нужны и что, собственно, мы можем иметь в виду, когда говорим о некоей «логике научного ис- следования». Чем должны отличаться эти знания от того, что раньше давала формальная и математическая логика. Или, может быть, это должно быть то же самое, но только иначе «одетое», как это пытаются сделать представители сектора логики Института философии. Итак, главное и исходное - анализ возможных продук- тов этой будущей науки в контексте их употреблений. Но это, как уже было сказано выше, лишь первый шаг. Затем мы дол- жны выяснить, а могут ли быть получены требуемые знания на основе уже существующих традиционных средств фор- мальной и математической логики? Ведь может оказаться, что выдвинутые сейчас практические требования таковы, что существующие понятийные средства формальной и матема- тической логики заведомо не могут их удовлетворить и по- служить для выработки знаний, задаваемых этой системой практических требований. Может оказаться, что эти практи- ческие требования вынуждают нас создавать принципиаль- но новые средства и методы логического анализа и что имен- но это имеется в виду при формулировании лозунга логики научного исследования. Вся эта работа, естественно, должна будет базироваться на анализе онтологических схем современной математичес- кой и формальной логики. Но это уже соображение по пово- ду механизмов необходимой процедуры, а не по поводу ее смысла. Естественно, что анализируя требования к знаниям из логики научного исследования, мы должны подходить к ним не на фразеологическом уровне - требуется нечто но- венькое и хорошенькое, - а так, как подходят к требованиям к продукту деятельности в инженерии, т.е. фиксировать их четкие функциональные характеристики по отношению к ок- ружающей среде и способам использования. 19
И если мы так будем подходить к ним, если мы осуще- ствим такое соотнесение требований к продуктам с возмож- ными средствами и методами производства этих продуктов, то, вполне возможно, это избавит нас от затрат значительно- го и совершенно бесплодного труда. В логике это особенно важно, так как, на мой взгляд, история этих бессмысленных затрат труда и усилий характеризуется круглой цифрой в 2500 лет. Указанное выше соотнесение требований к продукту со средствами и методами его выработки я и называю методом той предварительной работы, которая позволит нам оценить действительный смысл и действительные возможности ло- зунга о разработке логики научного исследования. Очень коротко все изложенное можно повторить так. В последнее время усиленно выдвигается и всячески пропа- гандируется тезис о необходимости разработки логики науч- ного исследования. При этом, когда задают вопрос, что та- кое логика научного исследования и какой она должна быть, то выдвигают целый ряд маловразумительных, но всегда, по существу, негативных утверждений. Например: «подобная логика должна быть содержательной, а не формальной» (при этом, что такое содержательная, остается невыясненным: это не то, что формальная). Или: это должна быть «не логика изложения уже готовых результатов, а логика получения но- вых результатов», но и эта последняя характеристика оста- ется только негативной, а в качестве ее позитивного содер- жания излагается все, что угодно. Пример этого - очень выразительная статья П.В.Таван- ца и В.С.Швырева. Вы прочтете там, что все и всегда зани- мались именно логикой получения новых результатов, а не логикой изложения их, а следовательно, продолжение тра- диционных линий как соответствовало, так и будет соответ- ствовать новому требованию. И основания для подобных утверждений действительно существуют, потому что сказать: логика получения новых знаний, а не изложение уже известного - это значит ничего не сказать. Можно было бы перечислить еще целый ряд требований к знаниям из логики научного исследования. Но они всегда, 20
по сути дела, как я уже сказал, являются либо негативными, либо совсем невразумительными. И пусть вас не обманыва- ет их позитивная форма, ибо реальный смысл всегда заклю- чен только в противопоставлении чему-то и в отрицании этого чего-то. Это всегда требование, что нужно создать что-то та- кое, что непохоже на то, что у нас уже есть. (Характерно и примечательно, что на последней конференции по логике на- учных исследований в Киеве произошла заметная переори- ентация позиций. Когда пришлось отвечать, чем же все-таки должна быть подобная логика, то последовал ответ - и здесь все оказались весьма единодушны, - что это будут старые традиционные понятия формальной логики и их приложе- ние к различным конкретным проблемам науки.) Поэтому, чтобы выйти из этого заколдованного круга, я предлагаю исходить из более широкого контекста развития науки вообще и тех проблем, которые в ней возникают, опре- делить таким путем требования к знаниям, которые должны будут заполнить разрывы в развитии науки, проанализиро- вать деятельности, в которых эти знания будут употреблять- ся в качестве средств, и таким образом задать те объектив- ные критерии, которые будут определять реальный смысл новых лозунгов. Ключевым, таким образом, будет решение вопроса, кому нужна логика научного исследования и что будут делать со знаниями из этой логики. Если требования к новой логике формулирует человек, который хочет знать, по каким линиям и куда будет развиваться в ближайшие пятьде- сят или сто лет наука, как, например, формулирует подоб- ный вопрос Президент нашей Академии, чтобы обеспечить планирование развития науки, то, очевидно, нужно будет анализировать его деятельность планирования развития на- уки и из этого выводить потребные и необходимые ему зна- ния. Если же, напротив, подобные требования формулирует аспирант, который, придя в свой институт, обращается к на- учному руководителю: меня никогда не учили вести научное исследование, скажите, пожалуйста, что мне нужно будет делать и в какой последовательности, - то нужно будет ана- лизировать его деятельность проведения исследований и на- писания диссертации и искать такие знания, которые дей- 21
ствительно понадобятся ему для его работы. Это будет, оче- видно, совсем иной подход к логике научного исследования. Таким образом, первый и необходимый момент в наме- чаемой нами процедуре - это анализ знаний, которые долж- ны быть получены с точки зрения той деятельности, в кото- рой они будут употребляться. Затем следует второй шаг. Чтобы получить знания, за- данные подобным конструктивно-техническим путем, надо построить определенную науку - логику научного исследо- вания. При этом, естественно, встают вопросы: что будет рассматривать эта наука, какой у нее будет объект, какими методами она сможет и будет пользоваться, какая у нее будет онтологическая картина ее действительности и т.п.? Опре- деление всех этих моментов будет вторым шагом работы. Этот второй шаг будет иметь и вторичный побочный продукт - решение вопроса о том, могут ли быть получены требуемые знания на основе уже существующих в данной науке средств и методов, а также в соответствии с уже существующей тра- диционной онтологической картиной. Охарактеризованная схема работы задает, на мой взгляд, первый этап работы, ко- торую предстоит осуществить. К разработке логики научного исследования мы должны подойти так же, как подходит инженер-конструктор к конст- руированию той или иной машины или прибора. Исходное в такой работе всегда - некоторая система требований к про- дукту. Он всегда должен отчетливо представлять себе, что должна будет делать машина, которую он сконструирует. Нужно задать так называемые «технические» требования. И если мы их зададим, то наши разговоры про логику научного исследования впервые приобретут действительный смысл и научное значение, перестанут быть беспредметной болтовней. Затем надо оценить с точки зрения этих технических тре- бований материал, из которого мы собираемся изготовлять нашу машину и средства, или инструменты, нашей работы. Могут ли они помочь в изготовлении той машины, какая нам требуется? Сейчас можно встретить очень много людей, ко- торые подсовывают методы и понятия современной матема- тической логики для решения проблем логики науки, ссыла- 22
ясь на то, что понятия и методы математической логики очень точны, очень строги и достаточно разработаны. Это напоми- нает ситуацию, когда нужно изготовить холодильник, а вам подсовывают для этой работы маленькую счетно-решающую машину и при этом говорят: смотрите, сколько в ней ламп, тонких проводочков и как она быстро мигает. До тех пор, пока требования к логике научного исследования не соотне- сены с возможными средствами и путями ее разработки, раз- говоры о создании логики научного исследования, на мой взгляд, остаются пустыми и беспредметными. Важно понять, что сформулированные мной требования к способу работы не являются знаниями о некоторой дей- ствительности, а следовательно, они не нуждаются в каком- либо обосновании или оправдании. Все это - некоторая ме- тодическая посылка, а значит, некоторая установка для рабо- ты. Она оправдывается практикой производства машин и разного рода устройств в нашем социуме. И только. Я требую также, чтобы выдвигая лозунг разработки ло- гики научного исследования, прежде всего отвечали на воп- рос, что это будет такое, чем будет эта логика научного ис- следования. А до тех пор, пока это не охарактеризовано, до тех пор это требование остается пустой фразой. Здесь обыч- но возражают: как же можно определить, что такое логика научного исследования, если она до сих пор не построена? А я именно и требую, чтобы она была определена до того, как она построена, и указываю путь такого определения, ссыла- ясь на практику конструктивно-технических разработок в инженерии. Когда инженер-конструктор формулирует технические требования к своей машине, то он еще не описывает свою машину, ее еще нет, но он уже говорит, какой она должна быть и будет. Когда авторы статьи о логике науки, или логи- ке научного исследования (а они употребляют эти термины через запятую), говорят о логике научного исследования и при этом обычно, как это сделал Швырев, утверждают, что они употребляют этот термин «в другом смысле» (чем я), то я каждый раз спрашиваю: так в каком смысле вы употребля- ете этот термин, какой и чей социальный заказ вы выполняе- 23
те и чем будет эта ваша логика? Я считаю, что мы вправе задать такой вопрос, прежде чем приступим к общей работе. Я не отрицаю, что можно идти и другим путем. У нас всегда есть набор определенных средств, скажем, средств уже существующей логики. Мы можем из них строить комбина- ции разного рода и искать какие-то решения новой пробле- мы, например, построения логики научного исследования. Эти комбинации средств можно будет применять для реше- ния самых разнообразных задач, в том числе и указанных. При этом очень часто требования к продукту, который мы хотим получить, вообще не формулируются. Такой путь мо- жет быть, и он нередко приводит к очень эффективным (с точки зрения всей системы науки) результатам. Но это иной путь работы, и он уже в исходном пункте должен формули- роваться совсем особым специфическим образом: что мож- но получить на базе уже имеющихся средств? Здесь, хотя и забегая несколько вперед, можно сказать, что поскольку я подрядился рассматривать лозунг построе- ния логики научного исследования в контексте тех деятель- ностей, которые сделали этот лозунг необходимым, постоль- ку я должен буду либо показать различие соответствующих деятельностей для каждой из существующих у нас ныне форм логики, либо же свести их друг к другу. Реализуя этот прин- цип и план, я постараюсь, в частности, показать, что ^третья форма логических представлений науки и научных знаний, которая разрабатывается в наших исследованиях, в частности в структурном семинаре, появилась у нас из-за особых и спе- цифических требований нашей собственной работы, прежде всего - как осознание методов нашей собственной работы. Я постараюсь показать, что это и есть то, что может называться логикой научного исследования в собственном смысле этого слова. Я покажу затем, что аналогичные требования возника- ют повсеместно и в других отраслях и направлениях науки. Практика нынешней жизни, когда большое количество людей вынуждено и призвано выполнять работы по производству зна- ний разного рода, требует особых знаний, инструкций, говоря- щих о том, как им нужно работать, а также знаний, говорящих о том, как обучать этой исследовательской работе. 24
Типичными здесь являются аспиранты, и весьма харак- терно, что логические представления того типа, о которых я говорю, были развернуты наиболее полно и систематически именно в практике обучения аспирантов. Из всего сказанно- го следует, что нельзя ставить рядом, через запятую, выра- жения «логика познания», «логика науки», «логика научно- го исследования», как это делают Таванец и Швырев, отчас- ти Копнин и другие. Все это принципиально различные ло- гические представления, работающие в разных контекстах деятельности. В решении этой частной задачи и состоит одна из целей данной серии докладов. *** В качестве средств нашего дальнейшего анализа высту- пают: • методическое требование рассматривать все логичес- кие положения и теории в контексте тех более широких со- циальных требований, ради решения которых они выраба- тывались, и в контексте их употребления; • некоторое общее представление о необходимом строении науки, в частности ее членение на несколько цехов, а внутри этих цехов - на средства, изображения, онтологические схемы, формальные знания, методичес- кие положения и т.п.; • представление об организмическом характере разви- тия всякой науки. Опираясь на эти средства, мы можем теперь рассмотреть историю развития логики с тем, чтобы выяснить: 1) как ме- нялся характер тех практических проблем и задач, которые детерминировали различные этапы развития логики; 2) по каким линиям и на основе каких онтологических схем по- шло развитие логики и в какой мере продукты этого разви- тия соответствуют новым требованиям в логике, которые фор- мулируются, в частности, в лозунге разработки логики науч- ного исследования. Чтобы дать вам представление о смысле и характере этой работы, я сразу же скажу о тех результатах, к которым мы пришли в своих исследованиях и к которым я должен буду придти в докладе. Я постараюсь показать, что развитие ло- 25
гики как с точки зрения исходных схем анализа, так и с точки зрения онтологических представлений о предмете и объекте изучения пошло по такому пути, что это в принципе исклю- чило какую-либо возможность решения действительных про- блем как методологии и логики науки, так и логики научного исследования. Вместе с тем я постараюсь показать, что реальная исто- рия развития логических идей в подавляющем большинстве случаев трактуется грубо неверно или просто извращается (в одних случаях в силу «партийных» интересов, в других просто из-за неграмотности) в том смысле, что представля- ется и изображается как история развития формальных пред- ставлений с игнорированием или отрицанием большой, а по сути дела, даже решающей роли так называемых неформаль- ных моментов. Я постараюсь показать, что развитие формаль- ных моментов логики вообще не может составить целостно- го образования и системы науки. Совершенно очевидно, что я в этой серии докладов не смогу проделать этой работы систематически и с должной детализацией. Мое изложение будет предельно схематично и обобщенно. При этом я буду ссылаться на уже проделан- ные и по большей части опубликованные нами исследова- ния, формулируя здесь лишь их результаты. В одном лишь пункте будет сделано исключение: на про- тяжении всей этой части доклада я буду цитировать, недо- ступную большинству присутствующих работу Генриха Шольца, главы немецких формалистов 20-х и 30-х годов, по истории логики. Это очень небольшая работа, но она охва- тывает почти всех логиков и характеризует их место в разви- тии логических идей. Мне очень важно, что Шольц был фор- малистом и сторонником логистики; именно с этой точки зрения он рассматривал всю историю логики. Но и он вы- нужден был признать, что подавляющее большинстве логи- ческих работ должно быть отнесено либо просто к нефор- мальной логике, либо же к попыткам формального представ- ления этой неформальной логики. Мне это тем более важно, что во многих специальных исследованиях и статьях, затрагивающих историю развития 26
логических идей, эта мощная когорта неформальных логи- ков просто даже не упоминается и, наоборот, делаются ут- верждения, прямые или косвенные, в том духе, что-де в ис- тории были только формалисты, а всякие попытки нефор- мального развертывания науки логики нарушают ее искон- ную традицию, даже противоречат ей и поэтому должны рас- сматриваться как ревизионистские и идущие вопреки всему ходу развития науки. Работа Г.Шольца поучительна в том отношении, что она показывает лживость подобных установок и утверждений и признает фактическое преобладание неформальных направ- лений. Именно поэтому я выбрал ее для ссылок и буду, мо- жет быть, излишне густо приводить имена из этой работы, чтобы утвердить вас в правильности излагаемой мной пози- ции. Одним словом, по ходу дела я постараюсь показать, что в истории логики так называемая неформальная традиция была значительно более мощной, чем формальная. Перечис- ление всех этих моментов важно для нас еще и в том особом плане, что все они требуют в будущем включения их в исто- рию логики. Попыток написания истории формальной логики достаточно много, и вместе с тем нет, по-видимому, ни одной истории неформальной логики. И если мы хотим ассимилиро- вать всю прошлую культуру и превратить все существовавшие ранее попытки построения неформальных логик в единый пред- мет логики, то нам придется такую историю написать. Я хочу еще раз повторить здесь тезис, что нам крайне необходим специальный семинар по истории логики. Мы должны будем уже в самое ближайшее время начать работу, рассчитанную по первому кругу на пять-десять лет, чтобы построить в отношении этой истории то, что Зельц называл антиципирующей схемой, т.е. общий план и общую схему истории логики, которые затем будут заполняться конкрет- ными исследованиями по этим неформальным логикам. Первое, с чего вынужден начать Г.Шольц, это два при- знания. Шольц утверждает, что термин «логика» в его совре- менном смысле сложился только после Гегеля и что именно ему мы обязаны внедрением этого понятия в общее созна- ние. Это утверждение необходимо сопоставить с другим, 27
довольно известным и широко принятым утверждением, что термином «формальная логика» мы обязаны И.Канту. А до этого такой предмет, по существу, и не выделялся. Вместе с тем Шольц вынужден отметить, что так назы- ваемые логические исследования Аристотеля и с точки зре- ния традиции, и с точки зрения наших нынешних представ- лений были не совсем логическими, а образуют скорее то, что позднее его последователи и ученики объединили в сис- теме «Органона». «Зажав» историю между этими двумя име- нами - Гегелем и Аристотелем (может быть, Платоном) - и рассматривая ее с позиции каких-то современных представ- лений, мы и должны ответить на вопрос, что же такое логи- ка. Сюда войдет также и анализ того, что может быть назва- но происхождением логики. Здесь мы должны прежде всего рассмотреть, чем характеризуется возникновение логики, как произошли исходные логические проблемы и задачи. Конечно, чтобы ответить на все эти вопросы, нужны спе- циальные, очень детальные и скрупулезные исследования. Я сейчас не обладаю необходимым материалом для того, что- бы обсуждать здесь все эти вопросы систематически. Поэто- му я изложу, весьма отрывочно и фрагментарно лишь неко- торые соображения, которые кажутся естественными для постановки задач исследования. Для Аристотеля характерно, что он рассматривал науку как совокупность или систему «знаний», выраженных в пред- ложениях и высказываниях. Он производил деление и-клас- сификацию этих предложений, выделяя, с одной стороны, то, что мы сейчас называем, пользуясь модернистской тер- минологией, «аксиомами», а с другой стороны, то, что мы называем «теоремами». С точки зрения Г.Шольца задача Аристотеля состояла в том, чтобы показать, каким образом из аксиом могут быть получены теоремы. Правила этих опе- раций и были тем, что в дальнейшем стали называть схема- ми или правилами логики, т.е., другими словами, формы фиксации этих операций образовали «тело» логики. \ При этом в термин и само понятие «получения» Г.Шольц вкладывал двойной смысл, что соответствовало всей логичес- кой традиции, вплоть до второй четверти нашего столетия. 28
Проблема «получения» знания теснейшим образом свя- зана с проблемой истинного и ложного. Исходной, как вы знаете, была ситуация дискуссий с софистами. Существовал целый ряд утверждений, которые не могли быть проверены путем непосредственного отнесения к чувственному опыту. И вместе с тем в дискуссиях нужно было каким-то путем выяснять, истинны они или ложны. Основанием и принци- пом, относительно которых их проверяли в условиях спора, стала «корректность», с которой их получали из других по- ложений, которые считались исходными. Если вы начнете штудировать «Аналитики» Аристоте- ля, то увидите, что он все время говорит не о «выводах», как принято говорить сейчас, а о «доказательстве». Сам силло- гизм рассматривается им как инструмент доказательства. Хотя Аристотелю многие и многие более поздние исследо- ватели приписывали понятие вывода, у него, по-видимому, этого понятия не было и не могло быть. Силлогизм вводил- ся, следовательно, не в контексте вывода, а в контексте дока- зательства. Мои утверждения могут показаться вам не очень значи- тельными, но это будет ошибка. Относя силлогизм к сфере доказательства, а не к сфере вывода, я тем самым ввожу осо- бую область работы, по обоснованию или доказательству, утверждаю, что у Аристотеля она уже была, что она суще- ственно отличается как по единицам, так и по схемам от все- го того, в чем или где существует вывод. Силлогизм был формой, которая задавала схему получе- ния теорем из аксиом в контексте особой работы доказа- тельства. И лишь наличие этого специфического момента создавало, или порождало, то, что мы могли бы назвать «на- учным знанием». В принципе, весьма сомнительно, что у Аристотеля было понятие науки и научного в нашем современном смысле. Скорее, речь должна идти о каких-то особых знаниях или знаниях особого типа. Мы их сейчас склонны называть на- учными, но, наверное, правильнее было бы определить их имманентным образом, т.е. через саму процедуру доказатель- ства. Особые знания, о которых здесь идет речь, это знания, 29
полученные с помощью дополнительной процедуры доказа- тельства, или, иначе говоря, еще дополнительно доказанные знания, и только они могли считаться знаниями в прямом и подлинном смысле этого слова. Таким образом, доказательство является необходимым элементом или моментом в процессе получения или созда- ния совокупности или системы «научных знаний» («науч- ных» в том специальном смысле, о котором я сейчас сказал). Само по себе доказательство должно обосновывать ис- тинность знания. Истинность не в плане его соответствия реальности, а в смысле правильности или корректности по- лучения этого предложения или высказывания из некоторых аксиом (опять-таки в том специфическом смысле, о котором я выше сказал). Благодаря этому и возникает та двойственность в трак- товке понятия получения, о которой я выше сказал. Хотя сам Шольц - а его работа написана в 1930 году - говорит о про- цедурах получения предложений, нетрудно заметить, что фактически «получения» знаний (в прямом и точном смысле этого слова) здесь не было, и схемы или правила силлогизма не давали возможности получать предложения, высказыва- ния или знания. Именно это, на мой взгляд, самый основной и решаю- щий вопрос, который мы должны детальнейшим образом исследовать и обсудить. От нашего взаимопонимания в этом пункте будет зависеть, по сути дела, все наше дальнейшее общение. Нужно ответить на вопрос, что представляли собой сил- логистические правила. Сначала я сформулирую основной тезис, а потом буду разъяснять и обосновывать его. Чтобы сформулировать основной тезис, я воспользуюсь основным представлением конструктивной деятельности. Предположим, что надо построить некоторое рассуждение, или, иначе говоря, некоторый процесс получения определен- ного предложения, или высказывания. Чтобы получить его, нужно заранее знать, каким требованиям должен удовлетво- рять нужный нам процесс, рассуждение. Мы должны, следо- вательно, задать определенные признаки или характериёти- 30
ки рассуждения (процесса получения знания). По сути дела, мы должны иметь утверждение вида: определенный процесс получения знаний или определенное рассуждение будет пра- вильным, если оно будет удовлетворять определенным при- знакам. Представим себе, что мы задали все признаки, кото- рым должен удовлетворять продукт нашей деятельности. Спрашивается: определяют ли эти признаки, по условию уже известные нам, характер нашей деятельности? Можем ли мы рассматривать эти признаки, в какой бы форме они ни были заданы, пусть даже в форме схем, как некоторый порождаю- щий механизм? Если мы таким образом поставим вопрос, то не трудно заметить, что ответ будет единственным: нет, не можем. За- дание некоторых характеристик или признаков продукта на- шей деятельности еще пока ничего не говорит о характере порождающего его механизма. Но тогда спрашивается, какую роль играют эти характе- ристики. Наверное, мы можем сказать, что признаки и ха- рактеристики продукта деятельности участвуют наряду с массой других средств, интуитивно используемых челове- ком, в качестве одного из параметров, управляющих этой деятельностью. Но это - лишь один из параметров, а наряду с ним существует много других. Теперь я могу сформулировать основной вывод. Особен- ность логики, на мой взгляд, заключается в том - речь идет, конечно, о логике Аристотеля, - что был выдан один частич- ный набор признаков, определяющих «правильность» полу- чаемого высказывания, причем через описание определен- ного типа связи между этим высказыванием и «аксиомами», из которых оно получается. Здесь очень интересна наша трактовка продукта. Ведь мы можем говорить, что продуктом нашей деятельности бу- дет конечное высказывание. Но мы точно так же можем го- ворить, что продуктом нашей деятельности является полу- чение этого высказывания, и тогда связь между теоремой и аксиомами, выражающая или изображающая получение (в смысле доказательства) теоремы из аксиом, и будет тем, что мы назовем продуктом. 31
Гигантским заблуждением многих направлений формаль- ной логики было то, что они в дальнейшем рассматривали связь между аксиомами и теоремами как само движение, как процедуру, как мышление, а не как продукт, который должен быть получен. Слава богу, в последние десятилетия нашего века это заблуждение, я думаю, рассеяно уже окончательно. Конечно, здесь очень интересен анализ применения по- нятий процесса и движения к подобной структуре. Связь между одним и другим, особенно если мы трактуем одно и другое как состояния чего-то единого, совершенно автома- тически интерпретируется как изображение некоторого пе- рехода или движения; в этом случае процесс рассматривает- ся как характеристика изменения чего-то, а не как самостоя- тельная субстанция, которой самой по себе приписываются определенные признаки. Интересным также является вопрос о том, чем, собствен- но, детерминирована связь между теоремой и аксиомой. Обычно, когда отвечают на этот вопрос, то противопостав- ляют законы одних предметов законам других. Полагают, например, что мышление, или рассуждение, имеет свои спе- цифические законы, независимые от законов социального общения людей. Отсюда появляются утверждения, что подобная форма связи детерминирована, как говорят одни, законами мышле- ния, или логикой, а как говорят другие - риторикой. Но как можно предполагать, что мышление имеет свои естествен- ные законы, независимые от законов социального выраже- ния мыслей в общении? Конечно, в современной организа- ции научных предметов логика и риторика отделены друг от друга, и поэтому мы можем задавать вопрос о том, в рамках каких предметов, созданных Аристотелем или появившихся после него, развивались соответствующие представления. Но мы не можем спрашивать, какими объективными за- конами - логики или риторики - определяется характер свя- зи между теоремой и аксиомой. Ведь и логика, и риторика лишь особые формы организованности деятельности, абсо- лютно единой в исходных пунктах. Поэтому можно сказать, что связка между теоремой и аксиомами определяется стро- 32 Л.
ением и функционированием деятельности, но нельзя гово- рить, что она определяется либо мыслительными, либо же, наоборот, риторическими моментами. - Выше речь шла о движении. Но что при этом дви- жется? Ничего не движется. Представьте себе, что вы начинаете монтировать какую-то машину. Вы берете сначала коробку, в которой все будет смонтировано, потом опускаете в нее и закрепляете те или иные узлы, связываете их между собой и т.д. Конечно, при этом можно сказать, что что-то движется, например, можно сказать, что агрегат передвинулся с како- го-то места вне коробки внутрь ее, и вы можете сказать, что «не связанное» и «отдельное» превратилось в «связанное» и «включенное». Но все подобные переходы в естественном плане вряд ли могут что-либо объяснить. Вопрос о том, что здесь движется или может двигаться, должен быть адресован не ко мне, а к тем, которые создают соответствующие логические представления, например, к Арно и другим картезианцам. Но они легко ответят на ваш вопрос, сославшись на представление о мышлении как суб- станции, они скажут, что здесь движется мышление. А я, ко- нечно, не могу ответить на этот вопрос так легко, ибо для меня мышление есть деятельность, и говорить, что здесь де где-то что-то движется, я не могу. Однако вернемся непосредственно к нашей теме. Связ- ка между теоремой и аксиомами, чтобы быть правильной, должна удовлетворять некоторым признакам и критери- ям. Вопрос мой заключается в том, достаточно ли одних характеристик и признаков такого рода, чтобы можно было строить подобные связки, т.е. организовать деятельность, порождающую их. На этот вопрос очень скоро был дан отрицательный ответ, а поэтому сразу же встал второй вопрос: а как же получаются подобные связки и как их получать? На мой взгляд, заслуга в постановке этого воп- роса принадлежит стоикам, хотя сейчас, как правило, их деятельность рассматривается и характеризуется с иных позиций. 2 - 9374 33
Когда у нас есть определенная связка между аксиомами и теоремой - мне сейчас все равно, как она была получена, мы лишь предполагаем, что она как-то получена, - то можно ее теперь исследовать и как-то оценить. В частности, можно посмотреть, удовлетворяет ли полученный нами продукт тем признакам, которые уже имеются и как-то зафиксированы. Но это все будет уже ретроспективная работа. Если признаки, которым должен удовлетворять будущий продукт известны и как-то определены, то вы можете ввести их показатели в качестве одного из правил или средств, регу- лирующих вашу деятельность построения, или создания, такого продукта. Это значит, что вы таким образом будете строить свою деятельность, чтобы наряду с другими призна- ками и критериями удовлетворить также и этим. Но сколько бы вы ни характеризовали все эти и подоб- ные им моменты, вы не даете ответа на вопрос, как получа- ется само предложение такого типа, вы не описываете дея- тельности по его получению. В частности, вы не отвечаете на вопрос, как получаются все предложения, входящие в со- став вашего рассуждения. Здесь встает куча хорошо извест- ных вопросов, например, как найти то или иное доказатель- ство, если вам известны аксиомы, лежащие в его основании, и конечный результат - сама теорема. Тем более сложным покажется вопрос: как найти некоторые аксиомы, чтобы до- казать то или иное предложение? Известна также задача по- лучения всех или важнейших следствий из определенных аксиом. Весь этот набор вопросов довольно скоро был поднят. И тогда родилась та двойственность, о которой я выше сказал. Ведь речь идет о получении некоторого предложения из ак- сиомы. Но какое отношение к получению имеет силлогисти- ческое представление правильных, или корректных, связей между теоремой и аксиомами, тех связей, которые фиксиру- ются в схемах силлогизма? Ведь это не изображение получе- ния, а изображение того, что должно быть получено. Сама связка, поскольку она изображена, выступает уже не как про- цесс, а как продукт деятельности. Что касается меня, то я рискнул бы со всей определенностью утверждать, что рабо- 34
та по получению всех подобных связок не имеет ничего об- щего с тем, что Аристотель описал как схемы силлогизма. Получение связки такого типа есть то, что обычно назы- вают выведением, но только само «выведение» есть выдум- ка логиков. Самого по себе выведения, каким его представ- ляли и представляют, не существует; это особая фиктивная конструкция, созданная для формальной репрезентации ме- ханизмов, которые могли бы, как думают логики, приводить к тем же результатам, к каким приводят реальные процессы мышления. В установке, заставившей всех, или во всяком случае многих, сводить получение нового теоретического знания к «выведению», и состояла, на мой взгляд, роковая ошибка традиционной логики. В истории логики вы найдете удивительные смешения позиций и мнений. Уже Х.Зигварт в 80-е годы прошлого сто- летия показывал, что схемы силлогизма или более разверну- тые схемы доказательства или обоснования не объясняют и не могут объяснить процессы получения знаний. Я думаю, что это показывали до него многие, а не только психологис- ты. Достаточно вспомнить принципиальные тезисы Ф.Бэко- на и Р.Декарта. И несмотря на все это, многие логики, во вся- ком случае все узкоспециализированные логики, по-прежне- му говорят о выведении и пытаются, с одной стороны, пост- роить его удовлетворительные его схемы, с другой стороны, интерпретировать их как реальное получение знаний. При этом недостаточно учитываются принципиальные различия между «нормативной» работой, т.е. работой по со- зданию норм, в частности логических норм, с одной сторо- ны, и теоретическим описанием реально существующих форм мышления, археологией форм мыслей или их естествен- ной систематикой, с другой. Работа первого типа выдается за работу второго типа. В результате страдают и та, и другая. В 1958 году, чтобы изобразить возникающую здесь про- блематику, я пользовался схемой «горизонтальной» после- довательности переходов от одних положений к другим и «вертикальными» процедурами выработки связей, по кото- рым осуществляются эти переходы. Схематически это выг- 2* 35
лядело примерно так: ' А >В >С *D >E... t т т т Сейчас я бы, скорее, стал говорить о челночной или кру- говой работе на определенной машине, изображающей струк- туру, или конструкцию, науки. Но какое бы изображение мы ни нашли для процессов и процедур получения формальных связок, по которым идут переходы от одних положений к другим, во всех случаях имеет место противопоставление переходов от одних характеристик к другим и «получения» соответствующих связок. Именно это мне сейчас и важно. Весьма характерно, что попытки представить это получение сейчас, скажем, в работах по эвристике, мало чем отличают- ся от попыток представить его в психологистических рабо- тах второй половины XIX столетия; и тут, и там речь идет о выборе из альтернатив, о методе проб и ошибок, переборе всех возможных вариантов, о невозможности такого перебо- ра и необходимости дополнительных средств, называемых «эвристиками». И если мы пойдем дальше, вглубь истории, то, по сути дела, ту же самую постановку вопроса мы най- дем и в эллинистический период, у Паппа и других создате- лей эвристики. Таким образом, с того момента, когда Аристотель задал схемы силлогизма, реальная деятельность получения соот- ветствующих связок распалась на две части. Теперь знание должно быть представлено как получаемое путем доказатель- ства или «выведения», следовательно - как с самого начала включенное в определенную связь с другими знаниями, и вместе с тем должны быть получены сами эти связки выве- дения или доказательства. Я мог бы представить все это иначе. Предположив, что знания получаются путем выведения, мы создали соответ- ствующие схемы, наложили их на эмпирический материал, обнаружили несоответствие наших схем реальности, но не стали отказываться от схем, а постулировали, что они пра- вильно схватывают лишь часть того, что происходит на са- мом деле, и поэтому должны быть дополнены еще одним 36 ^v
элементом, второй деятельностью, которая обеспечивает пер- вую и создает для нее соответствующие условия и средства. «Получение» знания предстало перед нами как две деятель- ности, или, точнее, как двойная деятельность, элементы ко- торой особым образом сочленяются. Я не обсуждаю сейчас условия и этапы формирования представления об этих двух компонентах деятельности «по- лучения». Если бы я решил затронуть и эти аспекты, то дол- жен был бы говорить о тех формах, в которых впервые была зафиксирована и осознавалась указанная мной двойствен- ность. Тогда мне пришлось бы говорить, с одной стороны, о деятельности получения знания и, с другой стороны, о дея- тельности оценки его истинности. Мы имеем здесь типичный пример развертывания моде- ли, которая с самого начала по своим принципам была слиш- ком неадекватна объекту и поэтому породила после соотне- сения ее с эмпирией сложную, но столь же неадекватную модель. Как всегда бывает в таких случаях, неадекватность мо- дели не была зафиксирована и отмечена с самого начала лишь в силу того, что сама модель стала некоторой нормой рабо- ты; многие и многие исследователи, при этом не только фи- лософы и логики, стремились реализовать в своей работе это представление. Благодаря этому оно подтверждалось, не при- обретая за счет этого ни грана истинности. Мне хочется обратить ваше внимание на общий прин- цип развития наших знаний об объекте, который полностью проявился в этом случае. Введение двух частей, или элемен- тов, объекта в условиях, когда первая схема не соответствует объекту, - общий прием нашей работы. Анализ «получения» знаний не избег общей участи, и в результате мы получили изображение двойной, или двоякой, деятельности: сначала человек получает некоторое знание, а потом он оценивает его истинность. Пока я не утверждаю, что все это в принципе неверно. Мне важно выявить методическую схему, по которой шло формирование наших представлений. Вполне возможно, что представление о двучленное™ деятельности правильно схва- 37
тывает какие-то реальные моменты нашей работы, например этап создания смысла как некоторого содержания сознания, а потом процедуры объективации его, превращения картинки, изображающей смысл, в модель, изображающую объект. Впол- не возможно, таким образом, что в утверждениях о сложном строении нашей деятельности заложено правильное зерно, но нам важно понять, по каким схемам развивалось наше знание. В плане истории логики нам здесь очень интересно вы- яснить и показать, как формировался специфический пред- мет логического анализа. Суть этого процесса в дополнитель- ных ограничениях объекта, ориентированных на сохранение уже имеющихся схем. То, что изучал и изображал Аристо- тель, были процессы мышления во всей их полноте. Но ког- да выяснилось, что схемы охватывают лишь часть целого (в лучшем случае), то произвели ограничение предмета изуче- ния, отделили то, что относится к собственно получению знаний, от того, что было зафиксировано в уже созданных логических схемах, а затем придумали для логических схем особую реалистическую интерпретацию - особую процеду- ру так называемой оценки истинности знаний. Но как бы в дальнейшем ни членилось нами мышление, в исходном пункте мы, наверное, должны утверждать, что есть всего одна деятельность - деятельность мышления, - которую мы и должны проанализировать и изобразить. Эта деятельность есть, с одной стороны, получение знаний, а с другой стороны, употребление знаний. А если даже мы хо- тим говорить об оценке имеющихся знаний на истинность, то это тоже, конечно, будет мышление, и оно тоже будет направ- лено на получение определенных знаний, но это будут знания об истинности других знаний. Во всяком случае все эти разно- образные процессы и виды деятельности должны быть схваче- ны как разные проявления единой деятельности мышления. В качестве смешных примеров, выражающих ходячее мнение, я хочу привести, с одной стороны, тезис Полетаева в его книге «Сигнал» о том, что знание получается путем со- здания сначала любых произвольных комбинаций и отбора из них затем тех, которые имеют содержание и смысл, а с другой стороны, работу Ван Хао, который заставляет мдши- 38
ны создавать все возможные высказывания, правильные в оп- ределенной формальной системе, а затем не знает, что с ними делать и как выделить из их числа осмысленные и значимые. В этой же связи, наверное, надо было бы обсудить рабо- ты по созданию порождающих грамматик, проводимые за- рубежными и советскими структуралистами. При все моей симпатии к структуралистическим установкам и попыткам строгого и научного подхода к проблемам, я вынужден про- тестовать против свойственного им неоправданного упроще- ния самой проблемы и сведения сложной мыслительной де- ятельности, включающей работу сознания и процедуры объективации смыслов, к чисто формальному оперированию со знаками, образованию из них исходных композиций и пре- образованию их в другие композиции. Все то, что они фик- сируют, - лишь один из моментов в системе деятельности, создающей осмысленные предложения, при этом момент, представленный не очень точно. Я надеюсь, вы уже поняли, что я пока доказываю всего один принципиальный тезис: схемы силлогизма, так же как и любые другие формальные схемы связок между знаковы- ми выражениями, не могут объяснить получение знаний, не могут служить изображениями механизмов получения. Теперь мы можем вернуться к нашим исходным посыл- кам. Мне важно напомнить вам утверждение, что на первых этапах наука была представлена в виде совокупности зна- ний, высказываний, или предложений, которые получаются, выводятся из аксиом по логическим правилам, представлен- ным, в частности, в схемах силлогизма. Очень скоро само понятие получения стало двойственным. Если схемы силло- гизма - правила, по которым получают знание, или даже если они - требования к продукту деятельности, то само получе- ние сразу выделилось в особую область. Кроме того, очень скоро было осознано, что этих правил, независимо от того, как мы их трактуем, недостаточно для самого получения зна- ний. Вместе с тем тезис о том, что логические правила пред- ставляют собой те образования, в соответствии с которыми получают теоремы, был и оставался совершенно правиль- ным, ибо эти правила, взятые уже не в плане описания, а в 39
плане нормировки и методических средств, действительно являются тем, что определяет и нормирует деятельность по- лучения знаний. Конечно, при этом они дополняются массой интуитив- ных моментов, которые обязательно входят в нашу деятель- ность и дают возможность получать нужные нам продукты - знания. Логические правила участвуют в получении знаний, но к ним нельзя свести всю деятельность получения, и уж во всяком случае их нельзя рассматривать как изображения этой деятельности получения. Поэтому, если и как только мы на- чинаем толковать логические правила и схемы как изобра- жения деятельности получения знаний, то тотчас же обнару- живается их неадекватность. Следовательно, ошибка возни- кает из-за того, что мы неправильно интерпретируем эти схе- мы, придаем им такой смысл и такое содержание, какого у них не может и не должно быть. Все эти схемы и правила - достаточно хорошие нормы и методические средства, но они не могут служить в качестве изображений деятельности по- лучения знаний. -А как вы будете выбираться из этой ситуации? Мне вообще не нужно выбираться из этой ситуации. Я не делаю ставки на чисто машинный перевод. Я не хочу со- здавать машины, которые бы отдельно от людей производи- ли научные теории. Я за машины и технические устройства разного рода, но они должны быть средствами и орудиями в деятельности людей, а не независимыми коллегами, заменя- ющими человека. Поэтому мне не надо выбираться из ситу- ации, о которой вы говорите. Выбираться придется тем, кто поставил перед собой такую задачу и, на мой взгляд, поста- вил ее необдуманно. Этих людей и надо спросить, как они выберутся из этой ситуации. Мне важно подчеркнуть, что, создав первые схемы сил- логизма, Аристотель ввел первый тип средств, нормирую- щих мыслительную деятельность. И это было крайне важно. Теперь мы должны выяснить, какие еще средства нужны и как нам их выделить. Уже вторым будет вопрос о том, можно ли Аристотелевы схемы употреблять в качестве первых мо- 40 ЧХ
делей мыслительной деятельности, могут ли они, следова- тельно, выступить в качестве знаний, и если да, то что имен- но они будут изображать. Я постараюсь показать, что их нельзя трактовать как изоб- ражения рассуждений. Это и есть то, что мне нужно. Пока- зывая, что схемы силлогизмов, как и другие схемы традици- онной логики, не могут употребляться в качестве знаний о рассуждениях, я вместе с тем постараюсь ответить на воп- рос, почему это невозможно и, таким образом, начну выби- раться из той ситуации, в которой сейчас находится челове- чество, выявляя специфические моменты рассуждений и стре- мясь изобразить их в соответствующих схемах. Мне важно подчеркнуть, что силлогизмы появились у Аристотеля не в качестве знаний о рассуждениях или моде- лей рассуждений, а в качестве правил или предписаний, ука- зывающих, как нужно рассуждать. Это - факт, сам по себе достаточно известный. Возьмите хотя бы книжку Я.Лукасе- вича «Аристотелева силлогистика с точки зрения современ- ной формальной логики» - и вы найдете там совершенно определенное и недвусмысленное решение этой проблемы. Возьмите уже указанную мной книгу Г.Шольца - и вы най- дете там не менее характерное утверждение о том, что если считать логикой то, что фиксируется в силлогизмах и их схе- мах, то логика не может быть наукой. По мнению Шольца этот момент был четко осознан перипатетиками примерно через 200 лет после Аристотеля. Правда, Шольц аргументи- рует несколько странным образом, но его аргументация все равно остается весьма убедительной. Он фиксирует то об- стоятельство, что для Аристотеля наука есть совокупность положений, выведенных из аксиом. Чтобы аксиоматизиро- вать логику, надо было построить некоторые новые правила, т.е. некоторую металогику. Поскольку Аристотель такой за- дачи не ставил, то он, по мнению Шольца, не рассматривал логику как некоторую науку. И это было понято его ученика- ми и последователями. Правда, Шольц тут же добавляет, что де Аристотель не был последовательным и вопреки своим теоретическим пред- ставлениям он все-таки создал логику как некоторую не ак- 41
сиоматическую науку, т.е. как науку, не соответствующую его представлениям о науке. И еще через несколько страниц Шольц говорит, что логик, тем не менее, никогда не является ученым в подлинном смысле этого слова. Логик, по его мне- нию, это тот, кто знает, какие рассуждения допустимы, а ка- кие нет, и поэтому всегда может отличить болтающего ду- рачка от человека рассуждающего. Но хотя у Аристотеля силлогизм не был ни знанием, ни моделью, а был лишь правилом и методическим предписа- нием, тем не менее, через некоторое время в развитии логи- ки произошли такие события и так изменились сами точки зрения и подходы, что это развитие получило принципиаль- но новое направление и привело к зарождению науки в соб- ственном смысле этого слова. Правда, я должен здесь оговориться, что употребляю сей- час слово «наука» уже не в аристотелевском, а в современ- ном смысле, имея в виду появление моделей, изображающих объекты изучения. Перелом, о котором я говорю, заключает- ся в том, что правила, сформулированные Аристотелем и выраженные в виде схем, были свернуты Александром Аф- родизийским в виде моделей - собственно, это мы и называ- ем сейчас схемами силлогизмов - и спроецированы на рас- суждения, по-видимому, в качестве их изображений или мо- делей. Этот момент крайне важен. Я попробую рассмотреть его более подробно. Имеется, таким образом, некоторое количество положе- ний, которые считаются истинными, и некоторое количество приводящих к ним рассуждений, которые считаются правиль- ными. Путем анализа этой области выявляются правила, выступающие в роли предписаний для человека, который должен строить аналогичные рассуждения. Этот человек ис- пользует эти правила в качестве некоторых нормативных требований к продуктам его деятельности. На этом этапе силлогизмы совершенно очевидно представляют собой пра- вила: «делай так-то и так-то». Для того чтобы они имели необходимую общность, Ари- стотель в некоторых случаях ставит вместо терминов буквы, вводя таким образом некоторое подобие переменных. Он 42
говорит нечто подобное следующему: «если А приписыва- ются всем В, а все В приписываются всем С, то можно А приписать всем С». Обратите внимание на это выражение «приписать»; я буду его дальше специально обсуждать. Об- ратите также внимание на то, что я назвал эти буквы «подо- бием» переменных, ибо на самом деле они не являются «пе- ременными» в точном смысле этого слова, хотя, как прави- ло, многие логики и историки логики трактуют их именно как переменные. Эти буквы употребляются в качестве имен, примерно так же, как мы употребляем буквы в рассуждениях по планимет- рии - треугольник ABC; это, таким образом, имена некото- рых элементов в онтологической плоскости, или в плоско- сти модели. Схемы такого рода начали сокращать - это впол- не естественно для любых форм общения и записи в речи. Довольно скоро стали писать - и это превратилось в норму - нечто подобное такому: «Если А - всем В, В - всем С, то А - всем С». Когда почти вся словесная часть выпала, правило приобрело вид схемы. Сейчас мы обычно записываем эту схему столбиком: А - всем В В - всем С А - всем С, хотя, конечно, могли бы записывать и в строку, как это часто делал Гегель для наглядности: А - В - С. После того как по- явилась схема, в виде последовательности трех высказыва- ний, расположенных либо в строку, либо же в столбик, ее стали трактовать как изображение рассуждения. Такое представление имело все основания, тем более, если мы учтем нормирующую функцию любого нашего зна- ния. Шарль Соссюр в своем «Опыте исследования значения логики» указывает на это обстоятельство. Соответствовали или не соответствовали эти схемы нашим реальным рассуж- дениями, но поскольку они были представлены как схемы, нормирующие рассуждение, то многие рассуждения стали строиться по этой схеме. Не только научные рассуждения, но и обычный разговорный язык стал нормироваться этой схемой, стал подгоняться под схему. 43
Адекватность была достигнута, но совершенно другим способом, нежели этого требуют наши знания: не знания были приведены в соответствие с объектами, а объекты были при- ведены в соответствие с нашими знаниями. Поскольку про- цесс подгонки разговорного языка под схему непрерывно продолжался, поскольку сами правила приобрели вид схем, то стало возможным и оправданным рассматривать эти схе- мы, возникшие как методические предписания, в качестве изображений или моделей реально происходящего, т.е. рас- суждения, во всяком случае в той мере, в какой оно выража- ется в речи. Правило, или схема методического предписания, выступило как изображение. Но тогда, естественно, возник вопрос: изображением чего оно является? Именно здесь началось самое интересное и вместе с тем самое смешное. Модель уже была и теперь нужно было подыскать ей подходящую натуру, подходящий объект. В качестве него выступили в одних случаях рассуждение, в других - мышление, в третьих - вывод и т.д., и т.п. В качестве объектов, изображаемых в схемах такого рода, стали фигури- ровать любые и самые разные предметы, которые удавалось выделить за словесными текстами речи. Схематически сложив- шиеся здесь отношения можно представить примерно так: А - всем В В - всем С А - всем С словесные тексты предмет изучения: рассуждение мышление вывод Итак, некоторое методическое правило, возникшее как одно из средств обеспечения деятельности, работавшее на- ряду с другими средствами, превратилось в некоторое изоб- ражение структуры самого рассуждения (или чего-то друго- го). Если раньше я задавал вам вопрос, можем ли мы рас- 44
сматривать всю совокупность признаков, фиксированную в таком правиле, в качестве знания о том продукте, который мы должны получить, и о самих процессах получения, сто- ящих за продуктом, и ответил на этот вопрос, что этого де- лать нельзя, и если там, на первых этапах нашего движения мой ответ был достаточно обоснован и очевиден, то сейчас он оказывается уже не столь очевидным, а с фактической сто- роны даже неверным. Во всяком случае, мы должны признать, что подавляющее большинство логиков вплоть до самого последнего времени, т.е. до начала XX столетия, отвечали на подобный вопрос утвердительно. Они утверждали, что схе- мы силлогизма являются изображениями процессов рассуж- дения или процессов мышления. Если быть более точным и смотреть не на число людей, а лишь на разные точки зрения и позиции, то надо ответить несколько иначе. Надо сказать, что в этом пункте логики раз- бились на две группы, или два направления. Одни из них отвечали на этот вопрос утвердительно и считали схемы силлогизма изображениями рассуждений и мышления, а другие, наоборот, отвечали на этот вопрос отрицательно и считали, что схемы силлогизма ни рассуждения, ни мышления не изображают. Первые образовали линию развития собственно формаль- ной логики, вторые образовали направление антагонистов формальной логики, или, если можно так выразиться, направ- ление «неформальной» логики. Чем занималось это направ- ление - на этот вопрос я постараюсь дальше ответить, хотя опять-таки, конечно, очень грубо и схематично. Из предшествующего изложения мне важно выделить несколько основных положений: 1) логические схемы, в частности схемы силлогизма, воз- никают и появляются у Аристотеля как некоторые правила, призванные регулировать построение суждений, рассужде- ний, претендующих на истинность и доказательство; 2) эти правила, претерпев некоторые изменения, начина- ют у Александра Афродизийского и дальше трактоваться как некоторые изображения или модели самих рассуждений, до- казательств и их элементов - суждений; 45
3) эти схемы рассматриваются как то, с помощью чего мы получаем некоторый результат, в частности некоторое пред- ложение, являющееся теоремой, выведенное из аксиомы; 4) ближайший же анализ показывает, что правила и схе- мы такого рода не могут обеспечить построение рассужде- ний и доказательств, во всяком случае, если мы берем их сами по себе; они не изображают процессы получения рассужде- ний или само рассуждение; благодаря этому все предшеству- ющие представления очень быстро и скоро распадаются на два типа. Получить рассуждение - это значит получить его форму и вместе с тем оценить его истинность. Очень скоро логи- ческие правила и схемы начинают трактовать как дающие оценку истинности, служащие основанием для такой оцен- ки, начинают говорить о том, что получение самого предло- жения, его материальное производство, осуществляется в форме какой-то другой деятельности. Отсюда сначала встает вопрос: как получаются и как получать новые знания? - а затем утверждается сама мысль, что есть какой-то процесс получения знаний, не изображае- мый схемами силлогизма. Этот вопрос и эта проблема, рож- денные в указанной выше ситуации, порождают предмет ло- гики научного исследования, который начиная со стоиков, а совсем не с эпохи Возрождения, как это сейчас часто пишут, непрерывно развертывается в истории философии и логики. При этом происходят очень интересные изменения в са- мом понятии логики (если о нем можно говорить) и с пред- метом логики. Я буду здесь предельно краток и, соответствен- но, слишком груб и неточен, но мне, тем не менее, хочется высказать основные соображения. У Аристотеля и дальше у перипатетиков был «Органон» и не было никакой логики. Стоики в противоположность пе- рипатетикам развертывают систему, которую они называют «диалектикой». Понятие диалектики, как пишет Г.Шольц, проходит через всю историю Средневековья. Все или почти все логические работы того периода назывались работами по диалектике. Как вы знаете, Средние века несколько раз, начиная все по-новому, осваивали античное наследие. В том 46 4 •
числе несколько раз по-новому осваивалось и прорабатыва- лось наследие Аристотеля. Во второй половине XIV и начале XV столетий происхо- дит одно из таких новых освоений, и в связи с ним начинает широко применяться термин «логика». В XVI столетии, как указывает Г.Шольц, мы имеем опять своеобразную реконкисту и термин «диалектика» вновь повсеместно вытесняет термин «логика». В сере- дине XVII столетия термин «логика» начинает фигуриро- вать все чаще и чаще и намечается тенденция к вытесне- нию термина «диалектика». Возникает совершенно естественный вопрос: не были ли связаны эти изменения терминов с какими-то очень суще- ственными и глубокими изменениями в характере методоло- гических и гносеологических знаний, не характеризуют ли они глубокие изменения направлений исследовательских работ? Вполне естественно ответить на этот вопрос утвер- дительно и предположить, что смена терминов отмечала су- щественные изменения мнений и принципов. И, в частности, я хотел бы спросить: не совершаем ли мы грубую ошибку, когда говорим, что логика научного ис- следования появляется в XX столетии или, скажем, в XIX столетии? Во всяком случае, мне кажется, что мы, следуя тра- диции, слишком не дифференцированно рассматриваем Сред- ние века, мы по-прежнему полагаем, что Средние века были периодом невежества и темноты, закончившимся лишь с Возрождением. Целый ряд исследований, в частности иссле- дования Дюгема, проведенные в конце прошлого столетия, и многих других, работавших уже в XX столетии, показали нам, что Средние века отнюдь не были периодом темноты и неве- жества. Что в этот период шла очень интенсивная работа мысли, что подлинные основания современного развития науки, техники и искусства закладывались именно в Сред- ние века, в XI-XV столетиях, и что Возрождение, наоборот, было не периодом подлинной ломки, а лишь тем периодом, когда все перевороты обнаружили себя. В этом плане история «органологической» мысли требу- ет еще специального изучения. Во всяком случае, сейчас мы 47
не имеем никаких достоверных и правильных знаний о том, что представляли собой логические проблемы в этот пери- од. В частности, мы не можем сказать, какой круг проблем был главным - проблемы оценки уже полученных знаний на истинность или, наоборот, проблемы получения знаний и построения рассуждений. А если это так, то у нас пока нет никаких оснований говорить, что проблематика логики на- уки появляется в XX или в XVII столетии. Как я уже сказал, в конце XVII столетия получает рас- пространение термин «логика». Но что называют этим име- нем в тот период, какие работы входят в состав логики и об- разуют ее тело? У Г.Шольца есть на этот счет очень интерес- ное замечание. Он говорит, что в тот период логические ра- боты были «битком набиты всяческими психологическими проблемами и проблемами техники получения знаний». Я прошу вас обратить внимание на эти слова. Сам Г.Шольц, как вы знаете, был главой и идеологом формального направ- ления в немецкой логике и считал психологическими, или психологистическими, любые рассуждения, выходящие за пределы формальной и даже формалистической традиции логики. Поэтому его утверждение насчет «психологических» проблем может быть весьма тенденциозным, и туда вполне могут попадать не только и не столько собственно психоло- гические, сколько также и в большей мере методологичес- кие и гносеологические проблемы. Как бы там ни было, вто- рая часть его замечания насчет «техники получения знаний» весьма показательна и характерна. Следующий этап в развитии логики связан с развитием бэконовских и картезианских идей. Как вы знаете, именно у картезианцев начинает операционально использоваться по- нятие мышления, введенное Декартом, и мышление проти- вопоставляется речи, или рассуждению. Понятие мышления вводится Декартом для обозначения второй субстанции, су- ществующей наряду с материей. Эта субстанция дает возможность ученикам и последо- вателям Декарта, Арно и Николю, знаменитым логикам Пор- Рояля, разделить мышление и рассуждение. Существенно при этом, что мышление изображается и трактуется с точки зре- 48
ния уже существующих и переданных по традиции логичес- ких схем. В этот же период выступают со своими предложениями правил, характеризующих технику открытия, представите- ли специальных наук. В частности, с очень интересной, по заявлению Г.Шольца, концепцией выступил известный ма- тематик Валлис, автор знаменитой «Арифметики бесконеч- ного». Появляется знаменитый «Органон» Ламберта. В этом сочинении, оказавшем большое влияние на современников, рассматриваются среди прочего такие вопросы: 1) законы мышления, которые сводились Ламбертом в особое учение - «дианойялогию»; 2) проблемы истины и оценок на истин- ность - все это сводилось в специальное учение об истинно- сти; 3) проблемы знака, которые объединялись в семиотику - учение об обозначениях мыслей и вещей; 4) характер явле- ний, описание которых сводилось в феноменологию. В этот же период впервые появляются теоретико-по- знавательные логики разного типа. Мы ведем эту линию от Гоббса и связываем с именами Локка, Лейбница, Юма, доводим до Иммануила Канта, у которого учение о по- знании оформилось в самостоятельный раздел филосо- фии. Начинает оформляться учение о категориях, кото- рое, как вы знаете, дало потом специальный раздел фило- софии - «Kategorienlehre». Все это Г.Шольц называет попытками построения нефор- мальных логик. Если попробовать изобразить эту линию в основных моментах, то мы получим по меньшей мере следующее: ди- алектика стоиков - борьба между логикой и диалектикой в Средние века - неформальные логики, в которых рассматри- ваются органологические проблемы, по своему составу со- ответствующие составу аристотелевского «Органона», т.е. включающие метафизику с онтологией, феноменологию, методологию (правила для руководства ума, рассуждения о методе и т.п.) - теории мышления и мыслительных процес- сов - теории категорий - трансцендентальная логика. Сказанное мной сейчас является, по сути дела, схемати- зацией того, что считает точно установленным и приводит в 49
своей книге по истории логики Г.Шольц, представитель край- него формализма в логике. Чтобы понять значение этих констатации, нужно принять во внимание, что Шольц сосредоточивает все внимание ис- ключительно на формальных направлениях, потому что счи- тает, что лишь они одни получили подлинное развитие в со- временной логистике и поднялись до уровня подлинной на- уки. Представления логистики являются для Шольца тем мерилом, по отношению к которому он оценивает все явле- ния в истории логики. Позиция Шольца вполне понятна, ибо для того, чтобы написать историю неформальных логик, нуж- но иметь такие представления об их характере и природе, которые бы давали возможность собрать и соединить их все воедино. Только на этом пути мы могли бы надеяться полу- чить предмет неформальной логики и его историю. Должен сказать, что эту работу придется делать, если мы хотим создать сам предмет неформальных логик. Для Шоль- ца подобная задача непосильна - и он сам это отмечает, - ибо у него нет достаточно богатого представления о подлинной природе неформальных логик и их современном положении. Но я к этим вопросам еще буду не раз возвращаться по ходу дальнейшего изложения. А сейчас, повторяя вслед за Шольцом основные моменты, характеризующие развитие неформальных логик, мне важно было показать, что начиная с Аристотеля и вплоть до наших дней все время развертыва- ется большая и мощная линия попыток построения нефор- мальной логики. Все эти попытки создают, как мне кажется, значительно более глубокую и более мощную традицию, не- жели традиция развертывания формальной логики. Больше того, наверное не было бы ошибкой сказать, что после Алек- сандра Афродизийского и стоиков формальная логика вооб- ще, по сути дела, не развертывается, во всяком случае до Дж.Буля и его последователей. Очень характерно, что в своих лекциях И.Кант начинал с утверждения, что формальная логика представляет собой совершенно законченное здание, что она со времен Аристо- теля не сделала ни одного шага вперед и не отступила ни на шаг назад. В дополнение к этому тезису я мог бы показать, 50
что и современное развитие математической логики не явля- ется, по сути дела, развитием логики, а должно быть цели- ком отнесено к сфере математики и ее языков. И на этом фоне застывшей и консервативной формальной логики все время идут непрерывные попытки построить неформальную логи- ку. Называются они по-разному - то диалектикой, то методо- логией, то органоном, то теорией мышления, то теорией ка- тегорий и т.д., но цель и суть всех попыток одна. В этом пла- не исключительно показательна работа Ламберта; она вклю- чает в себя вопросы, которые интенсивно обсуждаются се- годня, вопросы, которые стали основными для новейших направлений - семиотики, эвристики, теории мышления и теории деятельности. Поэтому перед нами стоит задача оценить все эти работы, их вклады в логику и ответить на один основной и решающий вопрос: почему до сих пор никому не удалось построить не- формальной логики? А в том, что ее не удалось построить, схо- дятся абсолютно все - как представители формальных, так и представители неформальных, содержательных направлений. Вы понимаете, что в мои цели не входит сейчас обсуж- дение и решение этого вопроса; мне хочется, глядя на всю эту историю как бы со стороны, показать, что она была очень мощной, многогранной и сложной, мне хочется также поста- раться представить себе, что при этом происходило. - Что такое логика? Что вы называете этим словом? Я отвечу вам, напомнив одну анекдотичную историю, которая произошла на самом деле. Говорят, что на одном из недавних конгрессов собрались ведущие геометры всего мира и долго спорили по вопросу, что такое геометрия. Спорили, спорили, спорили, и конца этому не было. И тогда один из них, чтобы как-то вывести собрание из тупика предложил в дальнейшем называть геометрией то, что большинство ми- ровых геометров так называет, и записать это в качестве офи- циального определения геометрии. Примерно также я хотел бы ответить на ваш вопрос. Конечно, можно предъявлять совершенно законные пре- тензии и недоумевать, почему и на каком основании нефор- 51
мальные логики называются логиками, а не, скажем, эврис- тиками. Но дело в том, что сам Шольц называет эти работы «неформальными логиками» и подавляющее большинство мыслителей, создававших эти работы, тоже называли их ло- гиками. А если они называли их как-то иначе, то потом те, кто анализировал их работу - их проблемы, объекты, мето- ды, - называли все это логикой. Мне достаточно того, что Г.Шольц при своих частных интересах и «партийной» формалистической ориентации не рискует исключить эти работы из области логики. Его рабо- та заканчивается весьма примечательно: даже короткий аб- рис истории логики показывает, что в современной логике содержится масса элементов, которые, по его мнению, не име- ют никакого отношения к собственно формальной, аристоте- левской логике, поэтому тело Большой Логики весьма гетеро- генно, содержит массу разнородных частей, но все равно все называют это логикой. Это первый ответ, который я дал бы. Но теперь я хотел бы ответить всерьез, ибо то, что было выше, - лишь полусерьезная шутка. Я просил бы вас вер- нуться к исходным схемам моего сообщения. Я совсем не случайно говорил, что логика возникла по недоразумению. Сначала это была система правил, предписывающих, как надо рассуждать, чтобы получать истинные суждения. Поэтому у Аристотеля и дальше все то, что мы сейчас склонны назы- вать формальной логикой, было, наподобие грамматики, нор- мативным предписанием к построению правильной речи. Лишь у Александра Афродизийского и притом совершенно случайно эта совокупность предписаний превратилась в не- которое знание. Я еще раз напомню вам, что отличаю формальную ло- гику от аристотелевского «Органона» - она соответству- ет некоторым частям «Аналитик» и некоторым частям ра- боты «Об истолковании». Превращение правил в знания тоже, как вы заметили, не было прямым и непосредствен- ным. Ведь правила превратились в схемы, схемы - в мо- дели, и уже по поводу этих моделей затем были созданы специальные знания, которые начали выступать^ виде ло- гических знаний. 52
При этом сами правила-предписания распались: из них выделилась часть, нормирующая продукт деятельности - некоторое суждение, или силлогизм; получалось, что столь детализированная характеристика продукта делала отчасти ненужным само предписание, ибо достаточно подготовлен- ный человек мог получить канонизированные связки знако- вых выражений. Таким образом, из аристотелевского «Органона» выде- лился некоторый «канон». Он давал возможность оценивать продукт и в соответствии с этой оценкой регулировать свою работу. Но методического управления самой деятельностью по получению самих продуктов не было и не могло быть. Это значит, что «органон» не только отделился от «канона», но и оказался к тому же несостоятельным. Установка на «ор- ганон», следовательно, оставалась, но ее не удавалось реа- лизовать. Но наряду с этим, поскольку «канон» давал образ, или образец, продукта деятельности, выступал, следователь- но, в качестве задающего некоторый идеальный объект, вок- руг него и над ним стали складываться знания об этом иде- альном объекте и стала формироваться исследовательская ра- бота. Здесь, как и всюду, проявился общий закон нашей по- знавательной деятельности: первыми объектами изучения стали продукты нашей конструктивной деятельности, потом, уже в ходе самих исследований им придавался некоторый ес- тественный статус, и тогда полученные знания выступали сра- зу в двух функциях - как знания о продуктах нашей деятель- ности и как проекты будущих продуктов, с одной стороны, и как знания о естественных объектах - с другой. Следователь- но, и эти вновь получаемые знания сохраняли двойную фун- кцию - как конструктивную, так и собственно познаватель- ную. В конструктивной функции они выступали как неявное предписание, ибо продукт нашей деятельности с самого нача- ла был представлен относительно процесса своего производ- ства, уже как бы содержал в своем образе всю процедуру его получения, подобно тому, как формула площади треугольника содержит в себе скрытый алгоритм измерений и вычислений. Но и на этом этапе, как вы хорошо понимаете, логика не стала еще подлинной и целостной наукой. Ведь для того что- 53
бы стать оформленной наукой, нужно сформировать еще массу других блоков. Но ее структура достаточно точно со- ответствовала структуре всех других научных, или, точнее, квазинаучных дисциплин - механика в то время тоже еще не была подлинной наукой, хотя уже у Архимеда мы находим очень развитый организм знания. Самым главным для структуры науки, как вы знаете, является способ видения действительности, выражаемый в специальных онтологических схемах. Но сама по себе трак- товка схем как моделей еще не дает основания для возникно- вения науки как таковой. Необходим еще специальный эм- пирический материал. Он существенно отличается от той области эмпирически данных объектов, к которой относятся знания, полученные на схемах-моделях. Если для выделения этой области достаточно оуществления следующей проце- дуры Т знания| v объекты то превращение ее в эмипирический материал должно иметь еще одну связь, замыкающую результаты наложения знаний на объекты со схемой-моделью и превращающую эти резуль- таты в собственно эмпирический материал, т.е. в материал эмпирического научного исследования. Не вылилась и не могла вылиться логика и в математику, хотя определенные моменты математики в ней были заложе- ны. Лишь много позднее, начиная с Дж.Буля, эта сторона, заложенная в ней с самого начала, была достаточно развер- нута. Но для этого уже должны были существовать нормы и каноны собственно математического мышления. В античный же период сами «Начала» Евклида, как мы знаем, были нату- ральной наукой, хотя может быть и не эмпирической - пос- ледняя, на мой взгляд, появляется с Клавдия Птолемея. Вер- нее всего сказать, что логика того времени была «техничес- кой дисциплиной», и именно это обстоятельство делало в известной мере ненужной специальную онтологическую кар- тину ее объекта как естественного явления. 54
Для науки нужны, кроме того, средства и, соответствен- но, специальная их разработка и методы с соответствующей им методологией. Это опять-таки общий принцип - что вся- кая наука оформляется и организуется в некоторую самосто- ятельность лишь в противопоставлении другим знаниевым образованиям - методологии, философии и другим наукам. Но хотя логика в тот период и дальше не превратилась в науку в точном смысле этого слова, тенденция к этому суще- ствовала и проявлялась все время, по мере того как укрепля- лась и оформлялась норма самой науки. Именно с этой точ- ки зрения, как мне кажется, мы должны рассматривать и оце- нивать все попытки построения неформальных логик. Если вы поставите в отношении их те вопросы, которые я форму- лировал в начале моего сегодняшнего доклада: на кого они работали, что именно они вырабатывали, чем детерминиро- валась и обуславливалась их работа? - то вы увидите, что именно неформальные логики были той единственной си- лой, которая все время стремилась превратить так называе- мую формальную логику из системы правил или предписа- ний в науку в собственном смысле этого слова. Это значит, что именно неформальные направления стремились создать для логики особую и специальную он- тологию, выделить для нее эмпирический материал, со- здать для нее средства и разработать методы, относящие- ся к развертыванию онтологических схем, анализу эмпи- рического материала и оформлению его в системах тео- ретических знаний. Теперь я могу ответить на ваш вопрос всерьез. Я назы- ваю все направления неформальной логики логикой, и даже более того - научной логикой, потому, что, следуя тем прин- ципам, которые я изложил, я обнаруживаю, что по проис- хождению своему, по постановке и формулированию своих основных целей и задач все работы и исследования по не- формальной логике целиком и полностью определялись, с одной стороны, тем исходным материалом, который был со- здан первыми формами и схемами так называемой формаль- ной логики, а с другой стороны, некоторой установкой пре- вратить это в эмпирическую науку. 55
Вы можете мне задать другой вопрос, на который мне будет сложно ответить: были ли действительно интенсивны- ми все те исследования по неформальной логике, которые я выше называл? В этом плане мне очень хотелось бы выяс- нить, существовали ли какие-то реальные стимулы и прак- тические потребности, которые заставляли ученых и фило- софов превращать логику в подлинную науку. Я провел бы здесь параллель с языковедением и грамма- тиками языка. Подобно логике, грамматика представляла собой совокупность норм. Попытки превратить языковеде- ние в науку, изучающую язык как естественное явление, да- тируются, как вы знаете, концом XVII - началом XIX веков. Но мы можем себя спросить, почему это происходит так по- здно. Может быть, в обоих случаях - логики и языковедения - действуют один и тот же механизм и общий принцип? Таким образом, мне хотелось бы на этом примере и ма- териале выяснить вопрос о соотношении и взаимодействии, с одной стороны, практических потребностей и установок, а с другой стороны, реальных возможностей для превращения в науку. Мне бы также хотелось со временем рассмотреть вопрос о соотношении науки и методических систем. Может быть, это объяснит, почему логика столь долгое время могла оставаться чистой методикой и подобием «технической дис- циплины». Ко всему этому добавляется еще одно обстоятельство, которое я прошу вас иметь в виду. Речь идет о двойственно- сти логики. Представьте себе, что человек строит некоторое рассуж- дение. В его арсенале есть запас известных слов. Кроме того, он пользуется определенными правилами образования вы- ражений. Это - правила силлогизма. Стоики добавляют к этому правила связи^уждений друг с другом, они же впер- вые выделяют особые умозаключения об отношениях, хотя и не формализуют их так строго, как силлогизм. Вот собственно и все, что имеет в этот период методи- ческая логика. А параллельно развиваются научные предме- ты и философия. Появляется ряд специальных языков науки. Развивается математика, включающая уже арифметику, тео-
рию пропорций, геометрию. Естественно спросить себя: под- чиняется ли некоторым правилам оперирование в языках науки? Да, конечно, оно тоже подчиняется определенным правилам. Вполне естественно, что эти правила должны быть сформулированы. Но кто занимается этим? Самое интерес- ное здесь состоит в том, что в выделении и формулировании правил оперирования со специальными языками науки уче- ные обошлись без логики, т.е. они создали все это вне рамок логики. Они построили алгебру - как некоторые правила и алгоритмы оперирования с арифметическими выражениями, связанными в системы, как правила преобразования систем уравнений и т.д., и т.п. Они построили дифференциально-ин- тегральные исчисления. Оказалось, что те же самые функции, которые правила силлогизма осуществляли для словесного язы- ка, выполняли и различные математики, которые организовы- вались в формальные оперативные системы - и эту работу про- делывали отнюдь не логики, а математики, несмотря на то, что, казалось бы, уже был создан образец такой работы. Но вы понимаете, что все эти утверждения - результат особой ретроспективной работы. Вряд ли кто-нибудь дру- гой, например, формальный логик, придерживающийся дру- гих взглядов, представил бы дело таким же образом. Это за- мечание имеет значение не только в плане наших сегодняш- них оценок истории логики, но и для объяснения тех устано- вок и позиций, которые были и могли быть у ученых и фило- софов постантичного периода. Я думаю, что они не проводили параллелей между своей работой и работой Аристотеля в «Аналитиках» именно по- тому, что Аристотель в своей работе был ориентирован на общие проблемы философии. Подлинный смысл силлогиз- ма как принципов построения языка (и только языка) не мог быть понят и зафиксирован именно потому, что у Аристоте- ля и для Аристотеля он таким не был. Хотя, конечно, Арис- тотель строил именно язык (в современном смысле этого слова, когда в понятие языка включаются также и обозначае- мые им абстрактные объекты), но это была работа в контек- сте методологии, и еще не были выделены все те нормы и образцы, которые могли бы представить ее как работу имен- 57
но с языком. Поэтому математики проделывали все то же самое (т.е. то, что мы сейчас считаем тем же самым) в ином контексте, в ином окружении и с иным смыслом и поэтому, соответственно, осознавали свою работу как иную работу. Эти соображения, как мне кажется, подтверждают мою мысль о том, что формальная логика, если брать ее в традиции Ари- стотеля, не может быть отделена от неформальной логики и не может быть выделена в особую и самостоятельную науку. Эти же соображения, как мне кажется, делают понятной всю дальнейшую историю логики и тот кардинальный пере- лом, который произошел в ней с появлением собственно сим- волических направлений, перелом, давший ей, с одной сто- роны, интенсивное развитие, а с другой стороны, превратив- ший ее из логики в отрасль математики. Именно математика первой и самостоятельно стала создавать структуры форма- лизованных оперативных систем, т.е. связки типа правила оперирования знаки-объекты и лишь в середине XIX столетия эта структура была осозна- на в качестве всеобщей формы и перенесена во всей ее чис- тоте и обособленности в логику. Когда это было сделано, логика, теперь уже в виде мате- матической, или символической, логики, сделала огромный рывок вперед. Но все это движение, как мы хорошо знаем, не привело к созданию науки, т.е. эмпирической науки о ка- кой-либо действительности, например науки о рассуждени- ях, науки о мышлении и т.д., и т.п. Была решена совершенно иная задача: словесный язык был перестроен и организован по образу и йодобию языков математики. В работах Пеано мы можем наблюдать это совершенно отчетливо. Он считал, что научное рассуждение затрудняет- ся из-за того, что наряду с точными и строго определенными математическими символами в нем употребляются знаки обычного словесного языка, значения которых расплывчаты, не определены. Именно этим объяснял он появление пара- доксов в математике. Он был уверен, что парадоксы появля- 58
ются не потому, что это лежит в природе самой математики, ее языков и ее понятий - это выяснилось много позднее, бла- годаря работам Б.Рассела и других, - а потому, что мы вы- нуждены пользоваться словами обычного языка. Пеано был убежден, что все беды идут именно от обыч- ного словесного языка, и поэтому он предложил заменить его специальными символами, подобными символам в мате- матике. Но для этого надо было еще особым образом про- анализировать обычные языки и выявить их строение. В зна- менитом «Формуляре» Пеано весь словесный язык переве- ден в язык математических символов. Правда, надо добавить, что прочитать такой текст никто не мог, и Пеано сам это хо- рошо понимал. Поэтому текст «Формуляра» содержит два текста: один - в его специальных символах, а другой - в обыч- ном словесном языке. Но как бы там ни было, задача была четко поставлена, и все дальнейшее развитие математической логики, или почти все, пошло по линии конструирования языков, а не по линии построения собственно науки со всеми ее необходимыми блоками. Здесь есть особый вопрос о том, в какой мере эти новые системы были тождественны прежним математичес- ким суждениям, а также вопрос, каким образом эти новые системы входили в традиционное тело математики. Очень интересные и весьма поучительные сами по себе они уже выходят за рамки обсуждаемой нами проблемы. По сути дела, бесспорно, что работы этого типа принад- лежат к области математики. Но многие и многие по тради- ции и недоразумению продолжают называть их логикой и продолжают относить к системе логики как науки. Они счи- тают, что сконструированные математиками языки выступа- ют в роли идеальных моделей реальных научных рассужде- ний и процессов мышления. При этом происходят удивитель- ные спекуляции на словах: математические языки называют предельной абстракцией, как, например, в статье Таванца и Швырева, или чем-либо подобным. Можно найти массу мест, в которых математически сконструированные языки называ- ются предельными идеальными моделями естественного реального рассуждения. 59
В противоположность представленной нами линии раз- вития формальной логики, ее превращения в математичес- кую логику все попытки создания неформальных логик мо- гут быть определены как попытки развития, развертывания логики в собственно науку, со своим эмпирическим матери- алом, со своей особой онтологией, с особыми методами и средствами. В истории логики, как и в истории любой другой науки, происходит непрерывная дифференциация, расщепление понятий. При этом постепенно в плане смысла выделяются те элементы объекта, которыми должны заниматься логики, если они хотят быть учеными. Мы можем, опираясь на эти моменты, проследить, как постепенно меняется представле- ние о том объекте, который изучается логикой. Аристотель исходил из уже заданного ему текста и счи- тал своей задачей его анализ. При этом не было ясно, чем он, собственно, занимается - плоскостью смысла рассуждения или плоскостью его формы. Формирование объекта в этот момент происходит еще не столько на уровне средств и ме- тапонятий, сколько на уровне особым образом трактуемого эмпирического объекта. Вы хорошо знаете, что предварительным условием ло- гического анализа было отделение истинных рассуждений от неистинных. Область истины, независимо от того, шла ли речь об истинном суждении или о реальном положении ве- щей, объединялась в «Логосе»; именно этот термин и соот- ветствующие ему понятия задавали ту действительность, над которой работала логика (хотя сама она как таковая в то вре- мя еще не была выделена из «Органона»). В XVI столетии и дальше, в особенности у Галилея и Гюйгенса мы видим уже очень четкое разделение и размеже- вание того, что мы называем рассуждением и выводом. Я называю XVI столетие потому, что имею достаточно досто- верные данные, относящиеся к этому периоду, но вполне возможно, что это разделение сложилось намного раньше - этот вопрос нужно специально исследовать. Вывод противопоставляется рассуждению как то, что осуществляется в соответствии с нормой движения от акси- 60
ом к теореме по определенным схемам и правилам. Рассуж- дение в противоположность этому - уже у Арно и Николя это получает четкое выражение - рассматривается как то, что противостоит выводу и дает возможность отвечать на воп- рос, как получается новое знание и как строится сам вывод. В дальнейшем эту линию продолжают все, в том числе Х.Зигварт. Они очень четко различают вывод и рассужде- ние. И поэтому, когда представители современной фор- мальной логики соглашаются с тем, что логика не описы- вает процессы мышления - это признано почти всеми, - но зато она описывает и изображает рассуждения, то они опять делают шаг назад и отказываются от тех различе- ний и понятий, которые уже были выработаны по мень- шей мере триста лет назад. Сегодня нельзя рассматривать схему вывода как модель рассуждения. Рассуждение и вывод разошлись и противопо- ставлены друг другу не только как слова и понятия, но также и как идеальные объекты. Но если мы разделили эти две сущности, эти два объек- та, то тогда сразу же, естественно, встает вопрос о том, к ка- ким областям и к каким наукам мы их должны отнести. В частности, мы можем предположить, что если вывод являет- ся объектом формальной логики или, может быть, даже ма- тематической логики, то рассуждение, напротив, должно быть объектом «логики науки». Ведь рассуждение и исследование почти синонимы: значительная часть исследования осуще- ствляется в форме рассуждения, и поэтому логика, описыва- ющая рассуждение, будет вместе с тем логикой научного ис- следования. Швырев B.C. Нет, это не так. Рассуждение не может быть объектом логико-научного исследования. Но тогда у меня возникает подозрение, что вы применя- ете термин «рассуждение» как синоним термина «вывод». А как я уже сказал, это огромное попятное движение даже по сравнению с логикой Пор-Рояля. А мне, наоборот, важна диф- ференциация объектов изучения и формирование внутренне расчлененной области, в которой могла бы и должна была 61
бы работать логика. Мне хочется определить основные па- раметры, по которым идет эта дифференциация. Очень важно, что постепенно отделяются друг от друга и разводятся: 1) знание, 2) теория, 3) наука. Сейчас уже бес- спорно, что это разные сущности и разные объекты. Во вся- ком случае, у нас уже есть представление, что все это - раз- ные образования. Но это представление пока весьма смутно и отнюдь не общепризнанно, несмотря на то, что оно очевидно. Где-то в начале своего доклада я говорил о том, что аристотелевская система, в представлении Г.Шольца очень последовательная и очень четкая, строилась на представле- нии, что наука - это система предложений, где теоремы вы- водятся из аксиом по схемам силлогизма. Здесь, во-первых, наука отождествлялась с теорией, а во-вторых, сама теория сводилась к множеству предложений или знаний. Нетрудно показать, что только на базе этих представлений, по сути дела сводивших науку к теории, могла возникнуть проблема со- отношения теоретического и эмпирического уровней. Здесь интересно, что наука легко была сведена к теории, но труд- ности - как это метко заметил А.А.Зиновьев - возникают лишь тогда, когда мы начинаем выводить, т.е. в данном слу- чае, когда мы должны были вывести науку из теории. Это значит, что на базе некоторой абстрактной модели теории надо было объяснить практику теоретических исследова- ний и обыденный опыт сознавания науки специалистами- предметниками. Последние всегда ставят вопросы двоякого рода: что представляет собой наука, в частности ее теоретические ут- верждения, и как она получается или может быть построе- на? Но на все эти вопросы нужно ответить в условиях, когда наука сведена к теории и, следовательно, должна быть объяс- нена как одна лишь теория. Естественно, что все это приво- дит исследователей к куче ложных и в принципе не разре- шимых проблем. Кроме того, происходит очень существенное расщепле- ние и разделение на вывод, рассуждение и мышление. Великое открытие сделал один из авторов книги «Язык и мышление», когда он на дискуссии заявил: «Ошибкой всех 62
логиков было то, что они изучали язык и рассуждение, ду- мая при этом, что они изучают мышление. А в самое после- днее время, - сказал он, - мы поняли, что это не так; язык и рассуждение - это одно, а мышление - это другое». Я могу снова повторить, что все это было прекрасно понято Арно и Николем, и думаю, что до этого это хорошо знали не только Декарт, но также Абеляр и Оккам. Возникает различение рассуждения как того, что зафик- сировано в тексте, и процесса мышления как того, что создает этот текст. Образно мы можем говорить, что эти две сущности расположены как бы взаимно перпендикулярно друг к другу. Было установлено различие текста как линейной, или синтагматической, цепочки и системы знаковых средств как языка, или парадигматики. Я перечисляю все эти моменты пока без указания какой- либо системы и оснований для их перечисления. Мне важно пока собрать самые важные моменты с тем, чтобы потом организовать их в системы разного типа. Все это - разные проекции объекта логики, которые оформляются в особые идеальные сущности. Теперь я хочу поставить основной, на мой взгляд, воп- рос. Мы не можем дальше обсуждать вопрос о том, что пред- ставляет собой логика, не определив для себя, какой мы хо- тим ее видеть, т.е. не построив предварительно тот или иной ее проект. Здесь мы прежде всего должны решить, хотим ли мы ее видеть системой предписаний, управляющих нашей мыслительной деятельностью, или, напротив, системой зна- ний, описывающих нашу мыслительную практику. Этот воп- рос крайне важен, и я бы даже сказал, что для современной науки - это решающий вопрос. В философской традиции XVIII и XIX столетий сложи- лось представление о созерцательном ученом и науке, созер- цающей и изображающей свой объект. Нередко эту точку зрения называют натуралистической. Она исходит из того, что существует некоторый объект и нужно построить его картину. Естественные науки складывались в соответствии с этой нормой. Физика, химия, биология во многом удов- летворяют ей. 63
Но, кроме того, существовали принципиально иные со- вокупности или системы знаний, такие, как логика, языкове- дение, военное дело, строительство и т.д. Они создавались и существовали не как картины и изображения некоторых объек- тов, а как некоторые системы норм или правил, как каноны. Эта сторона дела была осознана очень рано. Как извест- но, понятие о каноне было сформулировано уже Эпикуром. Он называл так свод правил, действующих в определенных областях. Логика была для Эпикура каноникой, и даже более того - он употреблял последний термин как название логи- ки. У всех этих дисциплин не было и не могло быть онтоло- гии, претендующей на изображение объекта. Даже когда Лей- бниц и Эйлер изображали в кругах родовидовые отношения, выражаемые суждением или умозаключениями, то они по- том не интерпретировали эти изображения на некоторую ес- тественную область объекта. Я постараюсь в дальнейшем показать, что проблема ло- гической онтологии вообще является крайне сложной, и по- этому не удивительно, что до сих пор она не могла быть удов- летворительно решена. Когда те или иные исследователи пытались проинтерп- ретировать схемы, созданные в деятельности или в мышле- нии и выражающие их особенности, на объекты природного мира, то из этого возникали многочисленные парадоксы. Но даже те, кто понимал особую природу деятельности, тоже сталкивались с затруднениями и не знали, на что, собствен- но, нужно интерпретировать схемы такого типа - на деятель- ность как таковую, взятую со стороны ее формы, или же на объективное содержание и объекты. Не случайно Гегель формулировал принцип тождества бытия и мышления. По сути дела, любая односторонняя интерпретация мышления или деятельности до самого последнего времени могла быть только негодной. И так как все глубокие мыслители достаточно отчетливо если и не видели, то чувствовали это, они либо вообще отказы- вались от онтологии объектного типа, либо же вводили особую онтологию «идеального», т.е. онтологию духа, сознания и т.п. 64
По сути дела, в теории мышления была только одна внут- ренне непротиворечивая онтология - платонизм. Она не могла удовлетворить представителей специальных наук и не могла удовлетворить философию, обнимающую не только пробле- мы познания, но также проблемы природы и космоса. По- этому будучи очень хорошей, удачной, единственно непро- тиворечивой в области познания, она была неудовлетвори- тельной для философии вообще. Но вместе с тем ни одна другая онтология не могла све- сти концы с концами в рамках теории познания. Чтобы со- здать онтологическую картину, удовлетворяющую всем этим гносеологическим и общефилософским принципам, надо построить специальное изображение деятельности, причем такое изображение, которое не укладывается ни в одни изве- стные нам сейчас категории. Это странное и мистическое представление деятельности лишь впервые сейчас форми- руется и создается нами, но при этом приходится брать та- кие барьеры, которые всегда выступали как непреодолимые. Лишь постулировав очень странный принцип о том, что объективный мир, природа и все остальное суть элемент и составная часть нашей деятельности, мы смогли подойти к решению этой проблемы и построить более или менее удов- летворительную онтологию. Таким образом, в философском осознании мы имеем представление о науке как о некотором изображении объек- тов мира. Вместе с тем грамматика, логика и другие дисцип- лины дают нам систему правил, которые используются как средства в деятельности, служат для управления ею. Сред- ства управления ничего не должны изображать. И более того, когда мы начинаем от них требовать, чтобы они что-то изоб- ражали, и строим их в соответствии с этим принципом, то они становятся никуда не годными. Анализируя математику, мы точно так же обнаружива- ем, что все ее схемы и формулы суть не что иное, как подоб- ные же, но только свернутые методические правила и пред- писания. Только при особом подходе и в связи с особыми задачами формула площади треугольника может рассматри- ваться как изображение объекта. Но вместе с тем мы посто- 3 - 9374 65
янно обнаруживаем во всех науках необходимость специаль- ных изображений объекта или его моделей. И поэтому я спра- шиваю: какой мы хотим видеть логику - некоторой систе- мой правил, которые могут быть свернуты в схему или мате- матические формулы, но все равно будут оставаться сред- ствами управления нашей деятельностью, или же системой знаний, изображающих некоторый объект, некоторую иде- альную действительность? Конечно, вы можете заметить, что само это противопос- тавление весьма условное, что я разделяю и противопола- гаю друг другу разные функции одного и того же знакового образования, определяющие и конституирующие его строе- ние. Я все это понимаю. Я делаю это сознательно, ибо это соответствует двум разным направления развития наших зна- ний, двум разным конечным продуктам формирования на- уки и, соответственно, двум разным образцам и нормам, на которые мы можем ориентироваться. Как бы ни были связа- ны эти функции друг с другом, сегодня они уже разошлись, или, точнее, разведены и существуют в форме разных науч- ных или знаниевых организованностей. Поскольку в физике, химии, электротехнике подобное разделение уже существует, постольку я могу осознанно ста- вить этот вопрос и в отношении логики. Для меня здесь осо- бенно важно, что эти системы по-разному относятся к объекту и к действительности. От этого же зависит то, что мы можем ждать и получать от каждой системы. В зависимости от того, как мы ответим на этот основной вопрос, мы получим разное отношение к истории логики и вместе с тем разное отношение к новейшим требованиям создания «логики науки». Я приведу вам основные тезисы беседы с известным со- ветским экономистом А.А.Каценелинбойгеном. Характери- зуя нашу работу, он сказал, что мы стремимся построить ес- тественнонаучные изображения сложных системных объек- тов. «Но вы, - сказал он, - захлебнетесь своей собственной кровью, решая эту задачу для самых простых случаев. Мы, - сказал он, - ставим перед собой совершенно иную задачу. Перед нами большие системы - порядка нескольких милли- 66
ардов компонент. Мы стремимся получить такие знания о них, которые позволили бы нам управлять этой системой. Но для этого нам нет надобности изобразить ее в есте- ственнонаучных моделях и картинках. Нам вообще не нужно знать многое из того, что реально есть в этой сис- теме. Нам нужно управлять этой системой, а для этого иметь только те знания, которые действительно необхо- димы для управления». Мне кажется, что его слова имеют большой прагмати- ческий и теоретический смысл, если не прямой, то, во вся- ком случае, косвенный. Наиболее важным мне представляет- ся само различение: 1) знания, необходимые для того, чтобы определенным образом управлять реальной системой, и 2) ес- тественнонаучные знания, создающие картину этой системы. Вернитесь, пожалуйста, к той ситуации, которая стояла перед Сократом, Платоном и затем Аристотелем в Афинах. Вы знаете, какое огромное экономическое и политическое значение имели там результаты дискуссии. Деятельность софистов «оторвала» эти результаты от подлинного содер- жания и подлинной действительности. Поэтому нужно было как-то ввести дискуссии в истинное русло, научиться нор- мировать их и управлять ими. Для этого не нужно было со- здавать исчерпывающие естественнонаучные картины самой дискуссии, нужно было только создать определенные сред- ства для воздействия на них. Создав свою систему правил, Аристотель получил возможность управлять дискуссией. И то же самое делали первые грамматики. Чтобы управлять деятельностью, не нужно создавать полных изображений ее объектов или самой деятельности. И даже если мы будем иметь соответствующие изображения, то это не обеспечит нам управления деятельностью. Представьте себе, что есть некоторый объект, который вы должны воспроизвести или произвести, представьте себе далее, что вы знаете некоторые признаки этого объекта - А, В и т.д.- пусть до полной мыслимой картины его. Даст ли все это нам знания о той деятельности, которую вы должны осуществить, чтобы создать этот объект? Я полагаю, что это таких знаний не дает и что нужны, следовательно, еще спе- 3* 67
циальные знания, указывающие на связь между возможным типом объекта и характером деятельности по его созданию. Кстати, именно в этом заложено основание для самосто- ятельного существования логики. Главное для людей - это их деятельность, способы деятельности, а представления объектов - нечто необходимое, но уже вторичное. Те, кто утверждал, что мир имеет структуру языка, те, кто утверж- дал, что логические формы задают нам типы и строение объектов, были по-своему, во всяком случае в прагматичес- ком плане, совершенно правы, ибо они тем самым создавали условия для своей деятельности. Зная некоторые характеристики продукта деятельности, исходного материала и т.п., зная некоторые характеристики технологии моей деятельности, я включаю и то, и другое, и третье в свою деятельность в качестве средств. И тут они работают. Но мы не можем и не должны трактовать все эти представления как изображение самой нашей деятельности. Более того, создавая все указанные выше знания, мы ставим перед собой задачу организовать и обеспечить средствами нашу деятельность, но мы не ставим задачи естественнона- учным образом описать нашу деятельность. И прежде всего потому, что подобное, естественнонаучное описание деятель- ности нужно не для того, чтобы мы могли осуществить или построить соответствующую деятельность, а совсем для дру- гих целей и задач, которые нужно было бы обсуждать особо. Люди действуют - строят фабрики и заводы, ведут войны и вступают в союзы друг с другом, решают даже некоторые политические вопросы - и все это они делают не зная, что представляет собой их деятельность и каковы закономерно- сти ее существования, функционирования и развития. Лишь тогда, когда люди ставят перед собой особую и специфичес- кую задачу - овладеть своей собственной деятельностью, научиться управлять ею, научиться организовывать ее с уче- том будущего развития и т.д., и т.п., лишь тогда они приходят к специальной установке и задаче естественнонаучным об- разом описать саму деятельность как таковую. Этот принцип действует повсюду: мы обучаем детей, не зная ни того, что такое обучение, ни того, что происходит с 68
психикой и способностями детей в процессе обучения. Но, несмотря на это, мы обучаем их и пускаем в мир, и они жи- вут там. Пятьдесят лет назад, когда не было всех этих разго- воров о научном обосновании педагогики, не было Акаде- мии педагогических наук, заполняющей мир идиотически- ми работами, а были просто хорошие педагоги и методисты, которые методом искусства строили свою деятельность, обу- чение подрастающих поколений шло гораздо лучше, чем сей- час, во всяком случае это касается тех, которых действитель- но обучали в гимназиях и реальных училищах. Все эти разнообразные проявления одного и того же свя- заны с принципиальным различием наших способов асси- миляции мира. Один способ ассимиляции представляет со- бой включение чего-то в саму деятельность, применение к нему каких-то процедур. Другой способ ассимиляции - фик- сация или изображение чего-то в знании. Чтобы сделать не- что предметом деятельности, не нужно делать это же пред- метом специального научного знания. Эти предметы не со- впадают друг с другом, они не тождественны друг другу. И все это в полной мере относится также к построению и раз- ным способам ассимиляции деятельности. Чтобы уметь по- строить некоторую деятельность, не обязательно иметь на- учное знание об этой деятельности. Установив эти моменты, мы можем вновь вернуться к той работе, которую проделал Аристотель. Правила силло- гизма, конечно, определяют деятельность рассуждения, но эти правила не изображают той деятельности, которую они определяют и в которую они включаются в качестве управ- ляющих средств. С одной стороны, таким образом, они выс- тупают как средства деятельности, с другой стороны, они выступают как норма продукта этой деятельности. Но, кро- ме того, они каким-то образом реализуются в самих процес- сах или процедурах деятельности и могут быть рассмотре- ны также и в этом, третьем, аспекте. Наконец, когда мы на- чинаем рассматривать все рассуждение, то опять-таки выде- ляем эти схемы или правила и считаем, что они каким-то образом задают и характеризуют объект, с которым имел дело Аристотель, а также объект, с которым имеем дело 69
мы. Так получается четвертая и пятая стороны того, что мы рассматриваем. Именно отсюда возникает та удивительная многознач- ность в трактовке логики - ее предмета и объекта. Мы полу- чаем возможность трактовать логику и как описание самой мыслительной деятельности, и как описание тех или иных знаковых структур, включенных в деятельность, скажем, структур норм или структур средств. Но хотя исходным материалом и источником всех этих разных знаний и трактовок являются одни и те же структур- ные схемы, тем не менее изображения продуктов деятельно- сти, с одной стороны, средств деятельности, с другой, про- цедур, с третьей, и самой деятельности как целого - это прин- ципиально разные изображения, относящиеся к разным дей- ствительно стям. И поэтому мы не только вправе, но и обяза- ны спросить, чем, собственно, является логика. Конечно, в ее длинной и тяжелой истории мы можем най- ти самые разные подходы и самые разные аспекты. Но опять- таки если это и так, то они должны быть разделены и разне- сены по разным рубрикам - как зародыши, начала или ис- точники разных научных дисциплин, создающих разные объекты для своего изучения. Во всяком случае, мы можем достаточно твердо заявить, что силлогистическая логика Аристотеля не была и не могла быть теорией мышления. Но, наверное, эта или подобная ей теория, описываю- щая деятельность вообще или мышление как деятельность, должна быть. Знания, образующие такую теорию, взятые по отдельности или в системе, мы можем назвать «неформаль- ной логикой». Мне кажется, что мы можем это сделать, учи- тывая традицию, ибо как Г.Шольц, так и другие, на мой взгляд, вводя это выражение, имели в виду именно такого рода знания. Если такая теория возможна и должна быть, то мы уже сейчас, заранее, можем обсудить вопрос о том, как она будет относиться к традиционной формальной логике. В частно- сти, мы должны выяснить, можно ли получить систему тео- рии мышления, дополнив некоторыми признаками и харак- теристиками те объекты, которые по традиции рассматрива- 70
лись в формальной логике. Получим ли мы путем этих до- бавлений то, что называется логикой научного исследования, или же, напротив, чтобы получить логику научного исследо- вания, мы должны построить специальную онтологическую картину, изображающую процессы и процедуры получения научных знаний, и только от этой картины, описывая ее, мож- но будет затем перейти к построению теоретической систе- мы логики науки? Я могу рассмотреть эту же проблему с несколько иной стороны. Появляются люди, которые начинают говорить о какой-то логике научного исследования. При этом они ссы- лаются на некоторые контингента уже работающих людей, которые по их мнению, нуждаются в знаниях, которые будут создаваться этой логикой науки. И это действительно так. Скажем, начинающим аспирантам нужно сделать за доволь- но короткий срок диссертацию. И они спрашивают, как это нужно делать, какие существуют нормы и регулятивы подоб- ной работы. Им нужны правила, по которым они могли бы построить свою научно-исследовательскую деятельность... Есть президент Академии наук СССР, от которого Правитель- ство требует план развития научных исследований на двад- цать лет вперед. А он говорит: «Мне нужны некоторые зна- ния и некоторые правила построения подобных планов, и тогда бы я сделал то, чего от меня требуют» (я имею в виду идеального Президента, соответствующего своему месту). Но точно так же и ученый-теоретик просит дать ему правила научного исследования, чтобы он мог исследовать новые объекты, неописанные до сих пор наукой и с трудом описы- ваемые существующими средствами. И я утверждаю, что можно ответить на все эти вопросы и дать соответствующие правила научной работы, не созда- вая при этом полной теоретической картины мышления как особого вида деятельности. Правда, потом тотчас же возни- кает вопрос, насколько эффективными будут все эти прави- ла, в каких рамках и границах они будут помогать аспиранту, Президенту и ученому-теоретику. Обсуждая этот вопрос, мы неизбежно в конце концов выйдем к следующему вопросу о том, где, когда, при каких условиях создание общей теории 71
мышления, т.е. собственно научной логики, становится не- обходимым и неизбежным. И если мы решим с какого-то момента, что построение собственно научной логики стано- вится необходимым, то здесь мы уже не обойдемся без спе- циальной онтологической картины, изображающей объект логики, т.е., как я сейчас думаю, без картины мышления. Тогда нам придется специально вводить эмпирическую область логики, вводить в нее эксперименты и т.п. Таким образом, два основных вопроса стоят сейчас пе- редо мной. Один из них: что такое логика научного исследо- вания? Означает ли постановка вопроса о такой логике, что мы должны выдвинуть новую группу практических запро- сов, отличных от тех, которые породили традиционную фор- мальную логику, и сформулировать новую совокупность нор- мативных и методических правил, дающих возможность ре- шать задачи, соответствующие этим запросам? Или же, на- оборот, логика научного исследования должна быть соотне- сена с теорией мышления и развития как некоторая теория, описывающая процессы создания новых знаний? Нам важно понять, что можно идти вперед как по одно- му, так и по другому пути. Совершенно очевидно, что вто- рой путь намного сложней и объемней первого, и вполне возможно, что на нем мы действительно захлебнемся своей собственной кровью, как об этом сказал А.А.Каценелинбой- ген. Нам важно развести эти два пути и детальнейшим обра- зом обсудить каждый. Вот на чем я настаиваю. А мое собствен- ное мнение - что второй путь необходим и вполне возможен. Это уже нечто сверх той проблемы, которую я сейчас подни- маю. Это уже особая позиция в решении поднятого вопроса. Теперь я хочу коснуться последнего вопроса. Я постара- юсь сказать, в чем же, на мой взгляд, состоял основной де- фект всех предпринятых до сих пор попыток построения неформальных логик. Этот дефект заключался прежде всего в том, что существовало неправильное представление об объекте и предмете логики, а неправильность состояла в пер- вую очередь в психологической ориентировке, которой были почти в равной мере захвачены как формалисты, так и не- формалисты. 72
Я считал бы полезным специально показать, что психо- логистами были и все те, кто считал и объявлял себя анти- психологистами. Родоначальником психологизма, как вы зна- ете, был Пьер Абеляр, и с тех пор в течение уже более пяти- сот лет человечество не может вырваться из гипноза психо- логических представлений. Психологистом до конца своих дней остался и знаменитый борец против психологизма Эд- мунд Гуссерль. Второй важный дефект, заключался в выборе эмпиричес- кого материала для логических исследований. По сути дела, таким материалом были прежде всего вторичные схемы, уже выработанные в конструктивной, нормативной работе. Эти схемы слишком плоско накладывались на эмпирический ма- териал - в эмпирическом материале выявлялось и виделось лишь то, что уже было заложено в самих схемах, а сами они не привносили никакого специального содержания. Это было главным, но, кроме того, можно указать еще на ограничение области исследования одним лишь доказательством и фор- мальными знаниями, игнорирование математических систем, построенных в специальном языке математики, пренебреже- ние историей развития научных знаний, недостаточный учет внедрения философии в науку через категории и т.д., и т.п. Третьим крупным дефектом был, как мне кажется, не- правильный выбор средств исследования. Все вертелось вок- руг уже существующих схем формальной логики, они кано- низировались благодаря особым способам образования фик- сирующих их понятий, таких, как логическая форма, сужде- ние или предложение, понятие-термин и т.д. Всякий раз, когда делалась попытка каким-то образом вырваться за пределы этих средств, трансформировать их и таким путем постро- ить новые средства, страшным тормозом выступала непре- рекаемость традиции. Четвертым важным дефектом были методы и способы, какими обрабатывался известный эмпирический материал. Здесь я имею в виду прежде всего принцип параллелизма, подробно разбиравшийся мною в ранних статьях. Наконец, во всех существовавших до сих пор неформаль- ных логиках не было поставлено задачи выработки особых 73
научных средств анализа. В них не разделялось создание, изображений изучаемого объекта и создание специальных средств для построения этих изображений. Вторая задача в обобщенной форме может быть поставлена как задача созда- ния понятийных средств и специальной графики для изобра- жения мышления, или мыслительной деятельности, как объекта совсем особого типа. И хотя эти две работы, конеч- но, тесно связаны друг с другом, я могу утверждать, что до тех пор, пока они не разделены и не оформлены в двух разных задачах, нет и не может быть подлинных успехов в исследова- нии мышления, не будет построена наука о мышлении. Такова система вопросов и предварительных посылок, которые необходимы мне для того, чтобы в следующий раз приступить к систематическому разбору тех проблем, кото- рые встают в каждом из названных направлений, и к попыт- кам соотнесения их друг с другом, а также оценить сквозь их призму те ходы, которые делались до сих пор в истории ло- гики. Это есть вместе с тем установка на реализацию всех указанных выше пяти моментов.
14.06.1965 Исходные идеи содержательно-генетической логики Я начну сегодняшнее сообщение с повторения основных положений прошлого доклада. Я буду это делать очень крат- ко. Я говорил в прошлый раз о том, что основной результат, полученный нами за прошедшие полтора-два года, - это по- явление нескольких различных представлений о мышлении. Я перечислил эти представления - их всего четыре, и все они объединяются нашим термином - «содержательно-генетичес- кая логика». Поскольку таких различных представлений появилось несколько, то вполне естественная и необходимая задача - соотнести их друг с другом и выяснить, могут ли они быть сведены друг к другу, или можно ли их выстроить на основе одного какого-то представления. Если же нет, то, может быть, они могут быть конфигури- рованы, т.е. сведены к какому-нибудь пятому представлению, которое будет по отношению к ним рассматриваться как структурная модель объекта. Я бы хотел здесь добавить, что появление этих четырех представлений давало нам возмож- ность глубже, точнее представить себе объект нашего иссле- дования - мышление. Больше того, появление этих четырех представлений давало нам возможность определить те зада- чи, которые может решать каждое из них. Я хотел бы специ- ально отметить этот момент, так как мне кажется, что мно- гие дискуссии, которые возникали на наших прошлых засе- даниях, возникали именно потому, что задачи, решаемые каж- дым из этих представлений, не разграничивались достаточ- но резко и точно, и мы очень часто хотели от этих представле- ний того, чего они заведомо не могли нам дать. То есть там, где нужно было строить какое-то новое представление, мы очень часто делали попытки применить старые представления и час- тенько с удивлением обнаруживали, что они не срабатывают, и на этом основании высказывали какие-то отрицательные суж- дения вообще о возможности самих этих представлений. 75
Таким образом,- соотнесение этих четырех различных представлений наряду с прочим должно было решить задачу более точного и четкого определения тех задач, которые мо- жет решать каждое из них. С другой стороны, вряд ли имело смысл ограничиваться только этим. Наоборот, имело смысл поставить эту работу в общий контекст истории развития логики и соотнести эти представления не только друг с другом, но также со всей ис- торией развития логических идей. В прошлый раз я занимался прежде всего этой работой, рассматривая некоторые моменты в развитии логики как на- уки с точки зрения, во-первых, нашего представления о стро- ении науки и, во-вторых, с точки зрения выдвинутых в пос- леднее время - я это особенно подчеркиваю: в последнее время - требований развивать и разрабатывать логику науки, раз, и логику научного исследования, два. Здесь важно под- черкнуть первый момент, потому что наши представления о строении науки, о ее необходимом составе, об отношениях и связях между различными входящими в нее элементами были в моем изложении тем основным фактором, с точки зрения которого рассматривалась вся наша работа, с одной сторо- ны, и история логики, с другой стороны. После того как мы выработали некоторое общее представление о логике науки, мы можем на свою собственную работу поглядеть с точки зрения этих требований и выявить те моменты, в которых она, наша работа, этим требованиям не удовлетворяет. И оказывается, что такой подход может многое прояс- нить в нашей собственной работе. Я не буду сейчас останав- ливаться на тех местах моего прошлого выступления, где я перечислил некоторые методические требования к анализу структуры науки и к анализу истории развития науки. Из истории развития логических идей в прошлом докладе были рассмотрены, во-первых, формалистические попытки рекон- струировать историю логики, в частности на материале ра- бот Шольца, а во-вторых, известные работы Бохеньского. Мне сейчас, после этого доклада, хотелось бы подчерк- нуть один момент, который там в достаточной мере не про- звучал. Это вопрос о правомерности рассмотрения истории 76
логики с точки зрения одной лишь техники логического ана- лиза, того, что в последнее время получило название логис- тики. А позиция Шольца именно такова. В том современном состоянии логики, которое может быть фиксировано как со- временное состояние, он выделяет один узел, а именно при- менение символических схем, описывающих некоторые структуры вывода, и рассматривает всю предшествующую историю логики только с одной точки зрения - с точки зре- ния подготовки и формирования этих логистических, или логико-технических, представлений. Если же исходить из наших представлений о строении науки, то, наверное, мы должны будем сказать, что уже сама такая попытка представить историю логики с точки зрения одной техники логической работы, с точки зрения логисти- ки, является неудовлетворительной, ибо сама по себе логис- тика не образует того, что может быть названо целостнос- тью науки. А поэтому выхватывание из этого потока исто- рии, из потока развития логических идей лишь тех момен- тов, которые характеризуют логистику, заведомо не может дать представления о механизмах и закономерностях этого развития, ибо эти моменты фрагментарны и кусочны по са- мой природе своего выделения или преобразования. Между прочим, это отчетливо обнаружилось в работе Бохеньского, так как он вынужден был констатировать мно- жество течений неформальной логики, попыток разработать неформальную логику. Но при его подходе они все, вполне естественно, оказались инородным телом по отношению к логистике, и поэтому он вынужден был их отбросить. Был поставлен вопрос: почему, собственно, все это долж- но входить в тело логики? Отвечая на этот вопрос, я говорил о том, что все эти моменты оказываются органическими частя- ми логики, т.е. если мы рассматриваем историю логики как ли- нию складывания науки, то оказывается, что все эти нефор- мальные моменты относятся к выделению логической карти- ны науки, к выделению ее специальных средств, методов и т.д. Поэтому широко распространенной практике рассматри- вать историю логики с точки зрения ее техники, или логис- тики, по-видимому, должна быть противопоставлена прин- 77
ципиально иная точка зрения, когда развитие логики рассмат- ривается во всех ее моментах, как формальных, так и нефор- мальных. А сами формальные моменты объясняются на базе ее общего тела, т.е. как некоторый элемент развития науки логики. Собственно, так, по-видимому, и было, начиная с Аристотеля и дальше, вплоть до второй половины XIX сто- летия, когда символическая логика начала развиваться как раздел, или отрасль, математики. Там действуют другие зако- ны, и я их перечислял в конце своего прошлого сообщения. Продолжая линию исторического анализа, я рассмотрел условия и механизмы происхождения логических схем, пер- вых понятий. Основной вывод этой части сообщения может быть сформулирован так: логика как система логических схем и связанных с ними понятий возникает первоначально не как система знаний о некотором объекте, не как система некото- рого отражения, а как совокупность практических правил и предписаний, в соответствии с которыми человек может стро- ить рассуждение, претендующее на истинное. Такое понимание логических схем сейчас можно считать уже доказанным. Я имею в виду в первую очередь извест- ную работу Лукасевича «Аристотелевская силлогистика с точки зрения современной формальной логики». Но, кроме того, этот результат был подтвержден при анализе этих схем и представлений с совсем иной точки зрения, а именно в том анализе, который мы проводили на основе понятий содержа- тельно-генетической логики. В этом плане, с точки зрения механизма своего проис- хождения, логика на первых этапах выступает, наряду с грам- матикой, как некоторая система нормативных предписаний, а не как наука. И только через несколько столетий (а завер- шение эта линия находит у Александра Афродизийского - начало третьего столетия н.э.) эти схемы предписаний, обес- печивающие построение людьми истинных рассуждений, превращаются в схемы, интерпретируемые как структуры или схемы знаний, изображения, т.е. их начинают относить на объекты и рассматривать как замещающие их модели. Более того, поскольку эти правила работают как нормы и предписания, реальное построение вывода или умозаклю- 78
чений начинает осуществляться в соответствии с этими схе- мами. Но это соответствие доказывает не то, что эти схемы были выработаны как правильное или точное отображение самого реального рассуждения, нет, они доказывают толь- ко одно: что эти нормы или системы предписаний начи- нают управлять нашей практикой создания речевых тек- стов, подобно тому, как созданием таких текстов управ- ляет грамматика, задавая нормы литературного языка и вообще правила речи. Точно так же и логика задает такие нормы построения правильных рассуждений. Но такая попытка трактовать ло- гические предписания как некоторые схемы знаний - она еще не задает тело науки. Для того, чтобы сложилась полная на- ука, необходимо выделение некоторой онтологической схе- мы, изображающей предмет этой науки, необходимы особое выделение и группировка эмпирического материала, необ- ходимы особые средства и метод анализа этого эмпиричес- кого материала и некоторые дополнительные системы тре- бований к знаниям, изображающим данный объект. Очевидно, пока все ограничивалось лишь интерпрета- цией логических схем как изображений вывода-рассуждения, науки не было. Поэтому вполне естественно, что все даль- нейшее развитие логики среди прочих линий содержит и линию, представляющую попытки, с одной стороны, пост- роить вот эту онтологию, с другой стороны, выработать сред- ства анализа и очертить эмпирический материал. В этом и содержался ответ на вопрос: какую же роль играют все эти направления неформальной логики? Это и есть работа, на- правленная на то, чтобы превратить логику в действительно полную эмпирическую науку. Здесь очень важно противопоставление эмпирической и математической наук. Эти две линии - эмпирического и соб- ственно математического подходов - непрерывно борются в истории логики, и неудачи построения логики как эмпири- ческой науки неизбежно усиливают влияние линии, тракту- ющей ее как некоторую математическую дисциплину, т.е. не содержащую эмпирического материала и не претендующую на изображение некоторого объекта. 79
В прошлом сообщении я подчеркивал, что, несмотря на существование мощной линии неформальной логики, эта линия так и не смогла сформировать предмет науки, предмет эмпирической науки. Поэтому встал вопрос: в чем же при- чины неудач в формировании предмета логики? Я ответил на этот вопрос - с одной стороны, этот ответ может рассмат- риваться как гипотеза, а с другой стороны, как некоторые практические утверждения, задающие линию дальнейшей нашей работы, - что причина эта заключалась прежде всего в том, что все попытки строить онтологическую картину ло- гики, очерчивать ее эмпирический материал и вырабатывать средства и методы ее анализа строились вокруг уже задан- ных традицией Аристотелево-Александровых схем. По су- ществу, все эти неформальные направления должны были оправдать использование традиционных схем формальной логики в качестве знаний, изображающих объект. Это было, с моей точки зрения, первым и основным дефектом в развер- тывании систем логики - не скажу, что единственным, но предопределившим все остальные дефекты. В истории логики так и не была выделена удовлетвори- тельная онтологическая картина ее предмета. С одной стороны, мы имеем платонизм, не устраиваю- щий нас с общей точки зрения, платонизм, который решает целый ряд проблем, но который не мог развиваться на эмпи- рической базе, поскольку не мог указать, где же именно ло- кализуется идея, и тем самым создать возможность ее эмпи- рического изучения. А с другой стороны, это были психоло- гистические направления разного толка. При этом я подчер- киваю свою позицию - что к психологистическим направле- ниям я отношу не только тот психологизм, который развер- тывался во второй половине XIX столетия, но и все так на- зываемые антипсихологистические направления - начиная с Абеляра и кончая Гуссерлем. Я в дальнейшем еще специально остановлюсь на этом тезисе и посвящу ему довольно много времени - в чем, с моей точки зрения, лежит основание этого глобального и всеобщего психологизма. Во всяком случае, мне важно под- черкнуть, что эта онтологическая картина так и не была най- 80
дена. Еще один важный дефект состоял, по-видимому, в том, что неправильно выделялся и обрабатывался эмпирический материал логики. Как правило, это были тексты, но тексты понимались особым образом, т.е. не понимались. И на этом я сегодня прежде всего остановлюсь. В этом месте доклада, по идее, надо было бы изложить историю развития онтологических представлений логики. В прошлый раз я говорил, что онтологические картины, или онтологические представления, имеют в развитии науки не- прерывную историю и могут служить как бы зеркалом исто- рии развития науки в целом, отражать ступени ее развития. Хотя более точно и детально надо развертывать весь пред- мет исследования. Но такое изложение истории развития онтологических взглядов было бы очень тяжелым и долгим делом, тем более, что полтора-два года назад здесь на семи- наре я пытался это сделать, и у меня есть машинописный текст. Поэтому я эту часть выбрасываю и только в некоторых местах буду затрагивать относящиеся сюда моменты. Рассмотрев таким образом некоторые моменты истории развития логических идей, я сегодня должен перейти к бо- лее систематическому, хотя, конечно, выборочному, анализу наших собственных представлений. Этим и определена тема сегодняшнего доклада. Она сформулирована так: исходные идеи содержательно-генетической логики. Я кратко и выбо- рочно изложу историю формирования этих идей, а затем про- изведу их критику с точки зрения представлений о строении науки, с одной стороны, и с точки зрения представлений о предмете логики, которые у нас сейчас сложились, с другой стороны. Но прежде чем переходить к изложению самого матери- ала, я должен остановиться на характеристике метода нашей работы, для того чтобы предостеречь присутствующих здесь от неточных и неправильных интенций понимания того, что я буду обсуждать. Существует несколько различных типов научной рабо- ты. Один из них, наиболее распространенный, заключается в том, что мы, имея какую-то область эмпирического мате- риала - явлений или так называемых фактов, тем или иным 81
способом освоенных, - накладываем на них систему средств или понятий, уже у нас имеющихся, и производим соответ- ствующее расчленение этого эмпирического материала на группировки. При этом сами средства или понятия, которые мы берем из тела той или иной науки, считаются уже уста- новленными и не подвергаются в ходе этой работы критике. При таких процедурах все, что мы можем сказать, это соответствует ли данная область эмпирического материала уже имеющемуся у нас аппарату средств и понятий или не соответствует, если не соответствует, то в какой мере, и вы- делить различия между тем, что уже схвачено в аппарате этих средств и понятий, и тем, что имеется в данном эмпиричес- ком материале. Если, скажем, средства и понятия не дают нам возможности расчленить этот материал или приводят к каким-то противоречиям, то мы просто отбрасываем их и говорим, что данный эмпирический материал в этой системе понятий схвачен быть не может - он из другой предметной области. При такой работе, а это обычная научная работа, все средства и понятия должны быть четко определены. Если понятия не определены, то вся работа теряет смысл. В таких случаях, если вы, например, пользуетесь понятием структу- ры, то законно спросить: что такое структура? И вы должны указывать операциональные признаки (они фиксируются обычно в определениях), которые отграничивают структуры от неструктур и дают вам возможность четко ответить на вопрос, имеете ли вы здесь дело со структурой или нет. Само такое определение и совокупность рациональных признаков, заложенных вами в понятие «структура» или любое другое исходное представление, изменению при та- ком анализе не подвергаются. Всякая попытка их ревизии в ходе вашей работы может привести только к одному - к тому, что ваше исследование потеряет какой бы то ни было смысл, из логически организованной работы превратится в ерунди- стику. И обычно, когда кто-то приходит к нам на семинары, то очень естественно встают такого рода вопросы: вот вы пользуетесь понятием «структура» - скажите, что это такое? вы пользуетесь понятием системы - что это такое? вы пользу- етесь понятием знания или мышления - а что это такое? И 82
так далее. Но дело-то в том, что к нашей работе все эти тре- бования совершенно неприменимы, ибо то, чем мы занима- емся, это нечто совершенно другое, это тоже научная работа, но подчиняющаяся принципиально иным закономерностям. Что мы делаем? Во-первых, мы исходим из принципа, что степень развития той или иной науки, науки вообще, оп- ределяется тем, насколько внутри нее уже выделилась в спе- циальный раздел работа по разработке средств этой науки. Есть такие науки, где характеристика средств науки, ее по- нятийного аппарата, ее инструментария не отделяется от ха- рактеристики ее знаний. Знания этой науки и составляют то, что в первую очередь характеризуют, отвечая на вопрос, что представляет собой эта наука. Такие науки, где средства еще не отделились от знаний - мы их обычно называем эмпири- ческими, - это науки, находящиеся на низком уровне разви- тия. Причем неразвитыми они могут быть не в силу объек- тивных причин, а в силу ложных логических установок, т.е. непонимания того, что разработка средств данной науки яв- ляется делом совершенно отличным от получения знаний, входящих в ее теоретическую систему. Мы исходим из того, что для разработки любой науки необходимо эти два направ- ления резко разделять, даже в каком-то смысле противопос- тавлять друг другу Наша основная работа направлена на разработку средств науки, а не ее теоретической системы. Каковы процедуры этой работы? Мы имеем какую-то узкую эмпирическую область, которую мы считаем относящейся к будущему предмету той науки, которую мы строим. Иногда эта узкая эмпирическая область может задаваться требованиями, не имеющими ни- чего общего с самим предметом науки, скажем, какими-то практическими требованиями или запросами. Затем мы пред- полагаем, что у нас нет средств, адекватных этой эмпири- ческой области, нет того аппарата понятий и схем, с которым бы мы данную эмпирическую область могли представить так, чтобы ответить на поставленные относительно нее, этой эм- пирической области, вопросы. Таких средств нет, и мы дол- жны их разработать. Причем разработать, имея всегда прак- тически, актуально дело только с этой узкой областью эмпи- 83
рического материала. Но разработать таким образом, чтобы с помощью этих средств мы смогли бы описывать всю ши- рокую эмпирическую область. Скажем, мы хотим разработать теорию мышления, мыш- ления вообще. Мы знаем, что мышление развивается и что на разных исторических ступенях мы имеем различные его структуры или формы. Но мы должны таким образом выде- лить небольшую область из всего этого тела мышления и таким образом ее проанализировать, чтобы, несмотря на это знание о развитии, получить не изображение вот этого выде- ленного участка эмпирического материала, а некоторую аб- страктную схему или некоторое понятие, с помощью кото- рого мы могли бы членить всю область мышления. Что же делать, если у нас таких средств нет? Существует широко распространенная иллюзия, будто бы какие-то сред- ства могут возникать из работы с объективным эмпиричес- ким материалом. Думают, что можно из объекта вывести не- которое научное знание или, скажем, что еще удивительнее, некоторое средство анализа. Такая точка зрения была довольно естественной до по- явления работ Канта, во времена Локка или даже Юма. Кант, рассматривая ситуацию взаимоотношения субъек- та с объектом, показал, и никто после него не смог этого оп- ровергнуть, что таким образом никакие необходимые знания, в частности математические знания, получены быть не мо- гут. Он поэтому утверждал, что эти формы носят априорный характер и заложены в структуре человеческого мозга (со- знания или разума). Этот вывод, не устраивающий нас в силу своего агностического и априористического характера, яв- ляется вместе с тем действительно единственно доказанным и убедительным во всех попытках анализировать процесс познания в рамках ситуации взаимодействия субъекта с объектом. Новый поворот в понимании этого круга проблем связан с именем Фихте. Полемизируя с Кантом, Фихте утвердил тезис о том, что знание и вообще средства возникают не из взаимодействия субъекта с объектом, а как результат дефор- мации других средств и объектов. И отсюда он вывел тезис о 84
так называемой филиации идей, т.е. о том, что одни идеи раз- вертываются в ходе взаимодействия с эмпирическим мате- риалом в другие идеи и что поэтому должен рассматривать- ся не эмпирический материал этих идей, знаний, а другие идеи, которые предшествовали им. Это был тезис, который впервые положил начало соци- альному подходу к процессам мышления, из чего в дальней- шем выросли Гегель и марксизм. Но в последнее время у нас под видом марксизма проповедуется вот эта сенсуалистичес- кая, локковская, по сути дела, идея о том, что знания рожда- ются из взаимодействия субъекта с объектом. Я затрагиваю сейчас эту тему не с точки зрения космологической или чис- то философской, а потому, что она нужна для объяснения нашей практики, нашей исследовательской работы. Ибо она, фактически, задает эту практику и объясняет ее. Если у нас имеется некоторая эмпирическая область, ко- торую нам нужно объяснить, и мы заранее знаем, что у нас нет средств, адекватных этой задаче, то мы берем некоторые средства, которые заведомо, и мы это понимаем, не адекват- ны этому эмпирическому материалу. Мы берем их и накла- дываем на эмпирической материал, т.е. производим некото- рое расчленение этого эмпирического материала с точки зре- ния имеющихся схем. Таким образом, мы имеем некоторое изображение этого материала, изображение, полученное в результате наложе- ния этих неадекватных средств. Причем, это изображение приобретает, фактически, реалистическое существование, т.е. в него заложен некоторый смысл, мы его особым образом понимаем. Это - неадекватная картинка данного эмпиричес- кого материала. Кстати, то, что эта картинка не адекватна, понятно только исходя из общих принципов. Мы знаем, что у нас нет адекватных средств. А если вы думаете, что изоб- ражение само заявит, что оно неадекватное, плохое для этого материала, или, скажем, что это обнаружится в некоторой эмпирической практике, то это ошибка. Материал никогда сам не сообщает, правильно или неправильно он расчленен. Примеры я приводил многочисленные. Скажем, теория теп- лорода дала основание для интегралов Фурье и для его ря- 85
дов. И мы все время ими пользуемся, хотя выяснено давным- давно, что того, что мы называем теплородом, нет. Тем не менее, практика нам всюду и полностью подтверждает этот тезис. Точно так же ошибочные представления Лавуазье о том, что кислотные свойства определяются наличием кисло- рода в составе тех или иных веществ, до появления некото- рых новых методов анализа с помощью электролиза, кото- рые предложил Дэви, - они тоже полностью подтверждались этой самой практикой, хотя были ошибочны. Поэтому, если у нас есть такие схемы и мы сумеем их наложить на эмпири- ческий материал - иногда просто нельзя наложить, тогда мы их отбрасываем и выбираем такие схемы, которые наклады- ваются, - то полученные изображения не сразу говорят о сво- ей неадекватности эмпирическому материалу. - Если представления, схемы не налагаются на эмпири- ческий материал, значит ли это, что они ложны? Я думаю, что этого пока еще нельзя утверждать. Можно утверждать, что они фактически не срабатывают, поскольку мы их не можем наложить. Но это не значит, что мы их в принципе не можем наложить, потому что люди хитры и они постоянно придумывают новые опосредствующие звенья, новые процедуры, которые дают возможность наложить схе- му на материал и представить его с помощью этой схемы. Если мы, например, начинаем сравнивать аристотелевскую физику и галилеевскую физику, то мы видим, что заслуга Галилея заключалась в том, что он наплевал на тот факт, что его схему нельзя наложить на эмпирический материал. И с этого момента, говорим мы, начала развиваться научная фи- зика. А до этого была аристотелевская физика, которая здо- рово накладывалась, но мы говорим: «ненаучная». —А что значит «наложить схему на материал», каковы критерии «наложения»? Я сейчас не взялся бы точно определять это. Мне вполне достаточно, что мы такую процедуру можем осуществлять. Что я имею в виду? Поскольку для меня основным явля- ется понятие замещения, о котором буду говорить дальше, то я сейчас под наложением понимаю очень простую вещь. 86
У нас имеется некоторое явление и описаны в обычном сло- весном языке некоторые его проявления. Если это объект, то мы ставим его в отношение к другим объектам, эмпиричес- ки выявляем так называемые свойства или некоторые зави- симости между параметрами и т.д. У нас здесь имеются ка- кие-то схемы знаний, будь то категориальные или еще какие- то в более частной форме, в форме некоторой математической функции, заданной в аналитическом виде, и т.д. И мы эмпири- ческие проявления данного объекта соотносим с этой формой и рассматриваем эту форму как источник этих проявлений, т.е. выводим эти эмпирические проявления из этой формы. Если, скажем, у нас имеется некоторая масса газа, то мы выявляем некоторые/; и v и фиксируем в таблице значения v при изменении/?. Потом мы пишем формулу Бойля - Мари- отта/jv = const и теперь можем те же самые знания получать исходя из этого соотношения. Такое соотнесение схемы с эмпирически выявленными значениями я и называю процес- сом наложения. Здесь нет никакого метода изучения. Я могу согласиться с тем, что это, может быть, неудачное слово. Но удача или неудача, на мой взгляд, определяется с точки зрения той шко- лы, к которой вы привыкли. Слово «стол», видимо, тоже не- удачно. Когда вы говорите «неудача», вы, наверное, понима- ете это в логическом смысле. А для того, чтобы вкладывать какое-то понятие в термин, надо принадлежать к некоторой школе анализа. Потому что, как правило, общаясь друг с дру- гом, мы никакого понятия в используемые слова не вклады- ваем. Это, вероятно, иллюзия, что для того, чтобы общаться, надо вкладывать в слова какие-то понятия. Наоборот, в 99% случаев общаются, не вкладывая в слова никаких понятий, и часто при этом не ошибаются. Мне безразлично описание ли это или изображение и т.п. Мысль моя заключается в другом. Я сейчас нахожусь в совершенно другой области - обла- сти собственно методологического рассуждения. Кстати, этот вопрос мы несколько раз обсуждали. Дело в том, что прин- цип стихийности, сформулированный Карнапом, а речь идет о нем, действительно правилен и справедлив в области спе- 87
циальной науки. Одна задача поставлена относительно на- шего объекта одним способом, другая - другим способом. Все они в равной мере хорошие, хотя и разные, и все отража- ют этот объект, хотя часто могут противоречить друг другу. Неадекватность средств определяется тем, что мы полу- чаем неистинное изображение. Вот почему я говорю, что нахожусь не в области специальной науки, а в области мето- дологий. Я как бы знаю - а иначе я не могу вести свое мето- дологическое рассуждение, - каков этот объект. Я заранее накладываю некоторое условие. Обратите внимание, как я рассуждаю. Я повторю. Предположим, наши средства неадек- ватны. Что это значит? Это значит, что они дают неадекват- ное изображение. Представитель специальной науки, я на это указываю, никогда не знает, адекватны они или нет - для этого нужны специальные процедуры или историческая практика. Мне этого не нужно. Я говорю: предположим, они неадек- ватны. Я это кладу как некоторое условие своей работы. Посмотрим, что будет дальше. Если мы вообще выкиды- ваем задачу, то тогда, действительно, любое изображение может трактоваться как адекватное... Это так же правильно, как земной шар со всеми людьми изобразить в виде точки и считать, что это изображение адекватно. Здесь мы должны зафиксировать определенную совокупность задач, из кото- рой вытекают требования к характеру этого изображения, к средствам его получения, и применение этих средств дает нам изображение, которое должно быть решением постав- ленной задачи. В этих условиях я ввожу сюда еще одно дополнительное предположение. Зафиксировав эту первую позицию, тожде- ственную позиции естествоиспытателя, я ввожу сюда вто- рую, собственно философскую позицию для того, чтобы по- строить свое рассуждение, основанное на неадекватности средств. Почему я могу говорить, что эти средства у меня неадек- ватны? Потому что я должен получить в результате, как от- вет на вопрос, некоторые другие средства, которые по усло- виям будут теми, которые мне нужны и, следовательно, адек- ватными. С позиции методолога, который, вроде бы, знает,
что собой представляет структура объекта, я могу наложить на эти исходные средства признак неадекватности по срав- нению со средствами вновь полученными в отношении к по- ставленной задаче. Что такое средства? Средства - это тот аппарат, который дает нам возможность произвести некоторое расчленение, т.е. двигаться по этому эмпирическому материалу, каким-то об- разом обрабатывая его, как по некоторому содержанию - так, чтобы в результате получить некоторую дискурсивную форму. Рассуждение, которое ты проводишь, - некорректно. Оно некорректно потому, что я сейчас работаю исключительно в функциональной схеме. У меня есть нечто, что я называю средствами, нечто, что я называю эмпирическим материалом, и нечто, что я называю изображением. Ты спрашиваешь, а что это такое - средства, изображе- ния и, скажем, эмпирический материал, причем, хочешь по- лучить ответ в терминах материального наполнения. Возьмем, например, понятие из механики. Не всякая ин- терпретация корректна. Если я веду некоторое функциональ- ное рассуждение, задаю некоторую структуру, где элементы определяются функционально по отношению друг к другу и по отношению к движению, то заполнять их по отдельности нельзя. Я должен буду эту схему, если ты хочешь брать меха- нику, накладывать на процесс развития механики и смотреть... И тогда на разных этапах развития самой механики, в раз- ных разделах работы с механикой у меня эта самая «тяже- лая» точка может оказаться либо в блоке средств, либо в бло- ке изображения, в зависимости от того, какое движение я совершаю. Поэтому попытка интерпретировать эту схему в материальных терминах будет некорректна. Таким образом, мы здесь получаем некоторое изображе- ние, которое по нашим условиям является неадекватным. В чем мы обнаруживаем это? Мы обнаруживаем это прежде всего в некоторых парадоксах, но, кроме того, и в многочис- ленных отклонениях от самого эмпирического материала. То есть мы можем зафиксировать некоторое проявление эмпи- рического материала, к которому мы должны были свести эту 89
объяснительную схему или, скажем, вывести его из нее, но это у нас не получается. И тогда мы каким-то образом, опять же в словесном языке, по-видимому, фиксируем эти призна- ки а, р, у, 8, которые характеризуют отличия нашего матери- ала от того изображения (Из), которое было получено с по- мощью этих средств (Ср). После того как мы их зафиксиро- вали, мы уже сквозь эту призму начинаем смотреть не на сами изображения, а на средства, и спрашиваем себя: а что нам нужно изменить в средствах, для того чтобы схватить эти признаки, чтобы получить другое изображение (Из'), в кото- ром был бы учтен этот набор признаков? И тогда мы произ- водим изменение этой системы средств, скажем, на Ср'. Произведя это изменение, мы накладываем новые сред- ства на тот же самый эмпирический материал и получаем новое изображение, Из', которое отличается от этого эмпи- рического материала некоторыми моментами |И, v и т.д. И мы снова спрашиваем себя, что нужно изменить в этих средствах, чтобы получить Ср", чтобы учитывались эти |i, v и т.д. Так происходит развитие средств. Что важно здесь подчеркнуть? Нас совершенно не инте- ресуют эти изображения эмпирического материала. Они - вспомогательный и побочный продукт, который при данном способе движения вообще отбрасывается. И к самой после- довательности средств мы можем относиться по-разному. Все зависит от логических средств, которые мы дополнительно накладываем. Дело в том, что мы можем, например, к этим средствам тоже относиться как к побочному предваритель- ному материалу. Если мы из исходных средств получили Ср', а из Ср'- Ср", то каждый раз предшествующий этап мы за- черкиваем. Нас он не будет интересовать. Но мы можем по- ставить и некоторые другие требования. Скажем, в методе восхождения от абстрактного к конкретному ставится допол- нительное логическое требование: мы должны таким обра- зом развертывать сами средства, чтобы каждое следующее было некоторой конкретизацией того, которое ему предшествовало. При этом мы можем получить не только линию вот тако- го развития, мы можем получить линию, уводящую нас со- вершенно в сторону, т.е. некоторые средства, принципиаль- 90
но разрывающие свою преемственную связь с предшеству- ющими им средствами. Я постараюсь показать, в каком мес- те нашей работы получился такой перелом в общей линии развития средств. В каком-то смысле, эту общую линию раз- вития часто можно рассматривать как психологическую ис- торию исканий самого исследователя. Говорят, что нас не интересует, от чего и как приходил исследователь к чему-то - важно, что он получил. Это в ка- кой-то мере оправдано, поскольку Ср' и Ср" являются не чем иным, как вспомогательным материалом, тем, что мы исполь- зуем в виде некоторого предварительного инструментария для получения нужного нам результата. Когда мы работаем таким образом, то бессмысленно спра- шивать, что мы называем структурой или что мы называем мышлением. Ответ у нас будет один и тот же: мы называем мышлением то, что сейчас было ухвачено нами в этих вспо- могательных средствах, и то, что на последующих этапах будет выражаться иначе, в других средствах. Это чисто опе- рациональный ответ: мы называем мышлением то, с чем мы сейчас работаем. Обратим внимание на еще один момент в этой процеду- ре. Мы получали все новые и новые изображения нашего материала. Эти изображения были для нас некоторым про- межуточным продуктом, который мы обрабатывали особым образом для развертывания средств. Поэтому, естественно, мы эти изображения каждый раз выбрасывали. Но затем, ког- да мы получили, скажем, Ср'" и считаем их достаточно удовлетворительными, мы можем теперь совершить ту научно-исследовательскую работу, ради которой велась вся процедура, и описать с помощью Ср7" нашу эмпири- ческую область. Тогда мы получим некоторое изображение знания, или некоторую знаковую структуру, которая будет относиться к этому материалу как его изображение. Пример. Мы можем строить теорию мышления вообще. Так называемая теория мышления вообще есть не что иное, как набор средств, при- чем, не совокупность, а всегда каким-то образом организо- ванная система, которая позволяет нам анализировать раз- 91
личные явления мышления. Схема мышления вообще не дает ответа на вопрос, что представляет собой, скажем, механика Галилея или механика Ньютона как некоторая система зна- ния. Точно так же она не ответит на вопрос, что представля- ют собой «Начала» Евклида как первый компендиум геомет- рии или что представляют собой «Основания геометрии» Гильберта. Здесь я хочу напомнить схему науки, которая была нари- сована мной в прошлый раз: цех № 1 и цех № 2. Цех № 1 выдает знания в саму практику. Цех № 2 вырабатывает опре- деленную систему средств. Так называемая теория мышле- ния вообще при таком подходе является продуктом цеха № 2. Такая теория мышления нужна только одной группе людей - логикам, для того чтобы они могли работать дальше. Пред- ставителям конкретных наук нужна не теория мышления вообще, а ответ на вопрос, что представляет собой их част- ная конкретная теория. Это и есть те изображения, которые получаются на основе выработанных таким образом средств, то, что выдается другим наукам. А то, о чем я говорил, является внутренней работой по разработке средств. Это замечание важно сделать, посколь- ку очень часто к теории мышления предъявляют требования, идущие от специальных наук и обращенные к цеху № 1. Спра- шивают, скажем: что вы нам можете ответить на такой-то вопрос? Не случайно цех № 2 был нарисован у меня в про- шлый раз более крупным, нежели цех № 1: без него невоз- можно построить удовлетворительный цех № 1, и он при- влекает к себе больший объем усилий. Мы занимаемся прежде всего работой по разработке средств логики. При этом мы применяем челночные проце- дуры. Мы начинаем с заведомо неадекватных средств и стро- им изображения нашего материала. Как видите, на первом этапе мы получаем не разработку средств, а некоторое изоб- ражение, на основании чего может сложиться иллюзия, что мы уже решили эту задачу и выдали некоторое представле- ние о материале. Нет. Мы теперь должны, отталкиваясь от различий между нашим изображением и эмпирическим ма- териалом, вновь вернуться к средствам и развернуть их даль- 92
ше. Это и есть цель первого этапа работы. В дальнейшем я буду обсуждать только его. - Задан ли нам эмпирический материал в каком-то опи- сании? Если это так, то наши средства накладываются уэюе не просто на эмпирический материал, но на эмпирический материал, заданный в определенных описаниях, т.е. сред- ствах. И если мы находим, что наши средства оказывают- ся неадекватными, то означает ли это, что мы должны менять только наши средства, а не средства эмпирическо- го описания материала? Мне сейчас важна была только схема, и я не входил ни в какие детали. Но если говорить подробно, то надо сказать, что очень часто, проделывая такого рода работу, мы и эмпи- рический материал перегруппировываем, причем, новые группировки должны быть подобраны таким образом, что- бы соответствовать нашим схемам и средствам. Делаем мы это на основании специального анализа эмпирического ма- териала и исходя из особых соображений. Заканчивая этот методический кусок, я хочу подчеркнуть один момент, который нам понадобится в дальнейшем. Мы имеем набор средств, соотносим его с эмпирическим мате- риалом и в этой связи производим новое развертывание средств. Развертывание средств может идти по нескольким линиям. В одной линии все средства лежат в рамках одного предмета. Когда я говорю «в рамках одного предмета», то я фиксирую отношение между исходными средствами и все- ми другими средствами, которые при этом развертываются. Это отношение и задает единство предмета. Например, Маркс развертывает схему «Т - Т» в «Т - Д - Т», а затем добавляет туда, казалось бы, совершенно чуждое образование - «рабо- чую силу». Но Маркс при этом остается в рамках одного пред- мета, ибо Маркс специально показывает, почему и в каких условиях рабочая сила может рассматриваться как товар. Лет десять назад Мамардашвили обратил внимание на то, что посредине первого тома «Капитала» метод Маркса резко меняется: Маркс перестает пользоваться своими схе- мами и переходит на другой язык и к другому типу анализа. 93
В чем заключается изменение метода Маркса, Мамардашви- ли не описал, а позже никто этим не занимался. Есть другая линия развертывания средств, когда мы ис- пользуем средства из нашего первого предмета для того, что- бы рядом развертывать другой предмет. Особенность развер- тывания второго предмета заключается в том, что мы не мо- жем делать этого, не пользуясь схемами из первого предме- та. Кстати, М.И.Подгорецкий в своем выступлении в Дубне имел в виду, по-видимому, аналогичные явления, когда он говорил о параллельном и взаимосвязанном развертывании двух предметов микрофизики, основывающихся на опреде- ленных макропонятиях и исходящих из эталонов длины и времени макромира. Случай Подгорецкого еще надо иссле- довать, но мне важно подчеркнуть, что не только в логике имеет место такого рода отношение. Наконец, может иметь место третья линия развертыва- ния средств, когда мы, используя средства из нашего перво- го предмета, строим какие-то другие средства, которые не будут иметь ничего общего с первым предметом, т.е. связь между этими средствами и между этими предметами будет чисто историческая. Между этими двумя предметами мы должны провести жирную красную черту, и если встанет необходимость, то поставить вопрос о конфигурировании. Во втором случае, когда мы имеем построение предмета-2 на базе и в связи с предметом-1, то, как правило, вопрос о конфигурировании не встает. Рассказывая о методе нашей работы, я хочу сказать, что мы еще недостаточно четко представляем себе его детали, мы хотим представить себе его механизм значительно луч- ше. В частности, мы уже ставили вопрос об отношении схем и эмпирического материала - мы явно плохо представляем себе сейчас это отношение. Другие вопросы: как зависит группировка материала от исходных средств, каковы грани- цы перегруппировки эмпирического материала, как сам эм- пирический материал влияет на разработку средств и т.д.? Закончив методическую часть, я перехожу к исходным идеям содержательно-генетической логики. Содержательно- генетическая логика появилась в 1951-1952 гг. в работах 94
А.А.Зиновьева. Материалом его исследования являлся «Ка- питал» Маркса, который рассматривался как образцовое про- изведение, как образцовый пример построения большой сложной системы, и поэтому предполагалось, что анализ это- го произведения даст нам представление об истинном спо- собе движения. Такой подход должен необходимо принимать- ся по отношению к некоторым произведениям науки, когда мы приступает к логическому анализу. Какие принципы положил Зиновьев в основании своего анализа? Первый принцип: должны анализироваться не продукты мыслительной работы, знания, а прежде всего мыслитель- ная деятельность - что для него было тождественно процес- сам. Считалось, что деятельность и процесс - одно и то же. Этот тезис нельзя понимать таким образом, что Зиновьев отвергал анализ знания. Напротив, фактически, он хотел про- анализировать некоторое знание, но он утверждал, что по- нять строение знания как некоторого продукта нельзя, не анализируя приводящую к нему деятельность. Поэтому центр тяжести исследования переносился на процессы, а знание должно было анализироваться вторым ходом, с учетом по- рождающей его деятельности. Второй принцип. Зиновьев выдвинул подход, который бы мы теперь назвали технологическим. То есть анализ должен был выдать такие знания, которые не просто дают нам картин- ку действительности, но могут быть использованы как сред- ства методологии науки при построении других наук. Пред- полагалось, что анализ системы знания, представленной в «Ка- питале», даст некоторое предписание биологам, химикам и т.д. Третий принцип. Утверждалось, что мышление развива- ется не только по содержанию, охватывая все новые и новые области действительности, но прежде всего по своей техно- логии, по приемам и способам мышления. Только развитие техники мышления позволяет раскрывать в действительнос- ти новые стороны. Поэтому теория мышления могла быть только исторической. Это означало, что сначала нужно рас- крыть ранние ступени мышления, затем показать их услож- нение и появление новых образований и так двигаться по- 95
степенно, не важно - снизу вверх или сверху вниз, но всегда помня, что происходит усложнение структур мышления. Этот принцип накладывал определенные требования на характер конечного продукта - как и само мышление, теория мышле- ния должна быть исторической, т.е. показывать генезис, или смену форм. Четвертый принцип. Зиновьев задал совершенно новое понимание категории «форма - содержание», отличное от кантовского и формально-логического. Полемизируя с суще- ствовавшими тогда направлениями так называемой диалек- тической логики, он утверждал, что не может быть бесфор- менной логики, т.е. логики, анализирующей содержание бе- зотносительно к форме. Точно так же он утверждал, что не может быть анализа формы, который бы не был вместе с тем анализом содержания. Он задавал'функциональное опреде- ление этих понятий: форма - это то, в чем выражается содер- жание, а содержание - это то, что выражается в форме. Когда я говорю, что это функциональное определение, то тем самым я подчеркиваю, что здесь не действует фор- мально-логическое требование не делать круг в определении. Тогда же Зиновьев показал, что в любом функциональном образовании, где мы имеем структуру из двух элементов, определения обязательно даются через отношение одного к другому. Такое понимание «формы - содержания» было близ- ко Марксовому пониманию форм выражения стоимости. В то время Зиновьев, как правило, говорил, что форма выража- ет содержание, а содержание выражается в форме. Пятый принцип. Зиновьев считал, что объектом логичес- кого анализа должны быть тексты, в частности, он анализи- ровал текст «Капитала». Но в 1951-1952 гг. не обсуждалось, что такое текст и в чем состоят эмпирические процедуры его анализа. В каком-то смысле этот принцип был чисто голос- ловным, так как реального анализа текста в работах Зиновь- ева, как это было показано позднее, не было. Шестой принцип. У Зиновьева было особое понимание диалектической логики, которое было выражено, в частно- сти, в 1957 году в рецензии на книгу Розенталя «О диалекти- ке в «Капитале» Маркса». Я уже сказал, что Зиновьев высту- 96
пал против диалектической логики как занимающейся ана- лизом содержания безотносительно к форме - причем, под формой понимают то, что под ней понимают в плохой фор- мальной логике. Вместо такого деления Зиновьев предлагал исходить при членении логики не из того, что мышление рас- членяется на свои части, а из исторического принципа. Если мышление развивается и усложняется и сначала было какое- то до-диалектическое мышление, а потом появляется диалек- тическое как более сложная форма, то он предлагал и логи- ку, представленную исторически, членить по ее генетичес- ким формам: будет некоторая большая общая логика, пост- роенная на выше сформулированных единых принципах, а тот ее раздел, который изображает и описывает диалектичес- кое мышление, будет называться диалектической логикой. На вопрос же о том, в чем заключается специфика диа- лектической логики, Зиновьев отвечал, что она исследует диалектическое мышление, представляющее объекты в виде систем и структур, причем структур развивающихся. С его точки зрения, любое мышление, репрезентирующее систе- мы и структуры, предполагает особую технологию, а описа- ние в науке особых приемов и способов воспроизведения систем и структур и будет диалектической логикой, состав- ляющей часть логики вообще. Из вышеперечисленных принципов легко углядеть отно- шение Зиновьева к формальной логике - он считал ее нон- сенсом. Но это нонсенс в некотором узком смысле: не как система правил, обеспечивающих построение некоторых рассуждений, не как система, утверждающая существование суждений и умозаключений, а как система неадекватных средств, с помощью которых пытались анализировать мыш- ление. То есть утверждалось, что средства формальной ло- гики не накладываются на такую действительность, как мыш- ление. Является глубоким заблуждением думать, что суще- ствуют такие образования, как понятия, суждения и умозак- лючения. К сожалению, это еще не стало общепонятным. Признание существования таких вещей вызвано особеннос- тью нашего мышления. Поскольку все наши понятия явля- ются идеальными объектами, поскольку мы привыкли жить 4 - 9374 97
рядом с этими объектами и считаем их реальностью, т.е. ви- дим сквозь их призму действительность, а действительность, напротив, предстает в форме наших понятий, то вполне ес- тественно, что и духов мы должны считать существующи- ми. Людям, которые жили в XV и XVII веках, было ясно, что духи существуют и окружают их. Зиновьев отвергал формаль- ную логику именно как такой аппарат понятий. К рассказанному мной я должен добавить еще один мо- мент. По-видимому, всю историю науки можно представить следующим образом: это задание некоторой системы средств для описания определенной области действительности и пос- ледующее развертывание этой системы средств в направле- нии их приближения к описанию действительности. Здесь мы пользуемся методом последовательных представлений. Ясно, что при достаточной длине этой цепи характер конеч- ного продукта в очень малой степени зависит от характера исходных средств: мы таким образом видоизменяем наши пер- вичные средства, что они очень значительно отклоняются от своего первого состояния. Но это не всегда так, и поэтому в истории науки в какие-то периоды происходят резкие перело- мы, когда отбрасывается традиция и все начинают сначала. Это делается не потому, что конечные средства недоста- точно точно описывают мир. Дело в том, что и физика Арис- тотеля достаточно точно описывает мир, который существо- вал в то время. Это можно сказать и об алхимии. Математи- ка, построенная на принципе исчерпывания, тоже описыва- ла мир не менее точно, чем математика, пользующаяся ин- тегрально-дифференциальным исчислением. Но старые фор- мы были очень громоздки, ими было трудно пользоваться, и именно поэтому, а не из-за того, что они неадекватно изобра- жали мир, эти формы были отброшены. Такой перелом, в частности, произошел в механике Га- лилея; он отбросил двухтысячелетнюю традицию и начал строить новую механику на других представлениях. Сейчас мы, вероятно, находимся в таком же положении в физике мик- ромира: мы пытаемся ухватить новые явления с помощью старого набора средств. Хотя, наверное, давно пора от этого отказаться. 98
Точно так же Зиновьев считал, что набор средств фор- мальной логики должен быть отброшен в том смысле, что нельзя строить теорию мышления, исходя из старых средств. Тех, кто желает ознакомиться с этим кругом вопросов, я от- сылаю к диссертации Зиновьева, к диссертации и книге Гру- шина «Очерки логики исторического исследования», к дис- сертации и статьям Мамардашвили, в которых было выра- жено отношение содержательно-генетической логики к ге- гелевским идеям, к моей диссертации, в которой обсужда- ются исходные принципы содержательно-генетической ло- гики и их отношение к идеям формальной логики, и, нако- нец, к машинописным текстам дискуссий тех лет. Логика, которую намеревались строить на базе этих ис- ходных принципов, и трактовалась как логика науки, или историческая логика мышления, ориентированная с самого начала на задачи методологии науки. Но, как вы увидите в дальнейшем, в этот период еще не было расчленения на ло- гику науки и логику научного исследования. В этот период, который тянется до 1958 года, мы никак не относились к противопоставлению психологизма и анти- психологизма. Этот круг проблем никак не обсуждался. По- этому наши представления об объекте, его онтологическая картинка были весьма и весьма ограничены. Позднее мы подробнее остановимся на этом круге вопросов. Свое дальнейшее изложение я посвящу главным обра- зом четвертому и пятому принципам - я буду обсуждать но- вое понимание категорий формы и содержания и отношение этих принципов к материалу исследования. Имелся определенный текст. Считалось, что понимая некоторый язык, мы всегда можем ответить на вопрос, текст это или не текст, а, скажем, орнамент. Итак, был текст, к ко- торому, с одной стороны, подходили с точки зрения катего- рий формы и содержания, а с другой стороны, было требова- ние рассматривать его как процесс. Оказалось, что в этом уже заложено множество противоречий, которые повлекли за собой при дальнейшей разработке целый ряд новых ре- зультатов. Но во многом анализ, построенный на понятиях формы и содержания, и анализ, построенный на понятии 4* 99
процесса, развивались независимо друг от друга, взаимодей- ствуя лишь в определенных точках. Для того чтобы проследить за ходом развития этих идей, я их разведу и буду рассматривать по отдельности. Особо буду фиксировать те места, где они оказывали влияние друг на друга. Хотя реальный анализ шел параллельно, и тогда часто не отдавали себе отчета в том, в каком русле и за счет чего был получен тот или иной результат. Я начну рассмотрение с категорий формы и содержания и покажу, к чему привело опрокидывание их на текст. Здесь мне прежде всего придется остановиться на том, что я назы- ваю основным противоречием метода формальной логики. А обобщая этот принцип, я могу сказать, что это основное противоречие всех наук, изучавших знак. В чем же заключается это противоречие? Пусть перед нами какой-то знаковый материал, скажем, «стол», «дом» и т.д. Как работает исследователь с текстом такого рода? Преж- де всего он понимает этот текст, и только в силу понимания можно сказать, что данное образование является текстом. Непонятое не является текстом, а в лучшем случае - некото- рым орнаментом. Понимание текста означает, что исследо- ватель увидел за ним то, что называют смыслом. Что такое «понял» и что такое «смысл», я не знаю. Но так обычно говорят, и я принимаю сейчас эту терминоло- гию. Мне важно, что исследователь понял текст, а это значит - он увидел не просто крючочки, а некоторый смысл, лежа- щий за ними. Если мне по поводу некоторого материала, ко- торый выступает для меня как орнамент, скажут, что это чу- жая письменность, то я могу в это поверить и буду считать, что за этим орнаментом лежит некоторый смысл. Отнесемся ко всему этому с точки зрения категории фор- мы и содержания. Зиновьев утверждал, что в этом понимае- мом тексте должно было быть обнаружено как нечто, что характеризуется как форма, так и нечто, что характеризуется как содержание. Эта мысль не была новой. Всегда так имен- но и ставили вопрос: мы смотрели на текст, видели за его графикой некоторый смысл и относили это каким-то обра- зом к объектам. 100
Таким образом, в понимание и смысл вкладывались две компоненты, которые теперь разводят как обозначение и выра- жение. В треугольнике Огдена материал знака, с одной сторо- ны, связывают с денотатом, а с другой стороны, с концептом, или значением, т.е. с тем, что выражается. Такое расчленение по схеме треугольника существует в теории, но с ним никто и никогда не работает. Этим нельзя пользоваться: если под смыс- лом понимать денотат, или некоторую вещь, то такое понима- ние очень быстро приходится отбросить, так как смысл не есть обозначаемая действительность; если под ним понимать кон- цепт, или значение, в смысле Огдена, то это тот же самый смысл, только объективированный - что такое концепт, никто не зна- ет, и объективных методов анализа его не существует. Концепт, или понятие, нами понимается, и по пониманию мы его посту- лируем. Но его объективного анализа мы дать не можем. Но тогда возникает вопрос: как мы можем разводить текст на форму и содержание - что мы должны поместить в содер- жание? Кроме того, возникает вопрос: что мы анализируем, когда анализируем структуру этого текста - форму или со- держание? Иначе, анализируем ли мы графику текста или смысл, который за ней скрывается? Мне важно подчеркнуть, что при традиционном пони- мании текста применить зиновьевские категории формы и содержания в анализе текста невозможно. Требование при- менить эти категории входило в противоречие со всеми ста- рыми методами, принятыми в науках о знаке. При подходе к текстам, основанном на понимании, нельзя было развести фор- му как обладающую некоторой структурой и содержание, ко- торое выражается в этой форме и обладает своей структурой. Различение формы и содержания есть уже у Демокрита, и на нем играют все последующие исследователи. Но возни- кает вопрос: каким образом задается смысл? Отвечают, что смысл задается по пониманию. Другими словами, в содер- жание подставляется факт понимания текста, понимание со- держания выдается за знание содержания, знание некоторо- го содержания выдается за содержание знания. Произнося слово «стол», вы понимаете смысл этого термина. Внешне, материально вы имеете дело со знаковой формой, которую вы 101
понимаете. Это основной момент, который задавал как интрос- пекционистский подход в психологии и логике, так и его об- ратную сторону - интроекцию. Мне важно сейчас подчеркнуть именно интроекцию - то, что я вижу и понимаю, выдается за некоторое сущее, существующее. Так, как будто оно существу- ет и я могу глядеть на него, помимо знакового материала. - А чем это плохо? Это отвратительно, поскольку это обман. Мы думаем, что существует стол, хотя стол существует не в большей мере, чем энергия, или не в большей мере, чем теплород, и не в большей мере, чем черти. Стоит вам сказать, что нет чертей, как вам придется сказать, что нет энергии. В чем же, таким образом, заключается основное проти- воречие? Мы прежде всего понимаем знаки. Когда мы их поняли, то они, вроде бы, остаются теми же самыми, пред- ставленными в материальной форме. И дальше мы думаем, что со знаками можно работать так же, как работают с куска- ми металла - расчленять их, применять формально-транс- формационные методы или еще что-то делать, т.е. думаем, что можно производить объективные процедуры со знаками. Но уже стоики и Александр Афродизийский знали, что мы работаем со смыслом и членим, фактически, смысл. Во- обще, форма текста не существует вне смысла. А Зиновьев требовал, чтобы мы представили все это как форму и содержа- ние, т.е. развели два образования. Он выдвигал такое требо- вание, несмотря на прекрасное знание описанной мной ис- тории. Но он был прав, и в этом была его величайшая заслу- га. Мне важно подчеркнуть, что это требование задавалось вопреки общепринятому взгляду на текст и на способы ра- боты с ним. Этот момент - самый сложный и принципиальный из всего того, что я сейчас обсуждаю. Все остальное будет раз- вертываться на основе этого. Поэтому мне придется то же самое проиграть еще раз. Представьте себе, что на вас одеты очки и вы смотрите сквозь них, при этом вы не видите очков, хотя вы смотрите через них. Точно так же, когда вы читаете текст, то он выступает для вас как очки: вы не видите, что 102
там есть закорючки и следы мела, вы видите тот смысл, в котором движетесь. Хотя вы глядите, конечно, на текст. Поэтому Александр Афродизийский говорил, что схема силлогизма строится не по материалу текста, а по его смыс- лу. Он приводил в качестве примера известное умозаключе- ние о смертности Сократа. Если вы будете глядеть на форму, то четко увидите учетверение терминов «человек» и «люди». Но тем не менее вы производите умозаключение, поскольку эти два термина по смыслу тождественны. Отсюда следует основной принцип формальных логиков, применяемый к анализу текстов. Вы смотрите на текст и знаете, что есть форма и смысл. Но вы не можете работать со смыслом от- дельно от формы и обратно. И мы членим осмысленную форму по ее структуре. При этом ясно, что членения в форме и членения в смысле будут абсолютно одинаковыми, изомор- фными друг другу - ведь, фактически, мы членим одно, ос- мысленную форму или оформленный смысл. В самом тек- сте, т.е. в материале, задаются такие различения, которые служат средством выделения единиц в плоскости содержа- ния. Здесь происходит то же самое, что спустя много време- ни вторично открыла фонология со своими дифференциаль- ными признаками: совокупность дифференциальных призна- ков и создает смыслоразличительную форму. Речь не шла о членении материала, но интересовались в первую очередь содержанием и смыслом. Заметьте, что в отличие от материала, я дал функциональ- ное определение формы. Форма - это некоторое пустое мес- то, которое заполняется. И если материал можно членить - скажем, я могу разрезать буквы пополам и т.д., - то говорить о подобном членении формы бессмысленно. Таким образом, я хочу различить для вас две разные по- зиции. Одна, фактически, рассматривает текст как некото- рое единое образование осмысленной формы или оформлен- ного содержания; диады формы и содержания здесь не полу- чается. Хотя, тем не менее, здесь постоянно говорят о смыс- ле и о форме, которая отличается от смысла. С моей точки зрения, отказ от такой диады является правильным, но тем не менее в логике, в лингвистике и психологии нет ни одной 103
школы, которая бы не проводила такого членения. Вся раз- ница между этими школами заключалась в том, что одни из них членили на диады, а другие на триады, как Огден. Суще- ствует единственная школа, которая сначала отказалась от этой позиции - последователи Витгенштейна-2, или школы лингвистического анализа, - но, испытав трудности в своей работе, они, фактически, снова протащили это членение. Я готов согласиться с тем, что не должно быть диадического членения. С другой стороны, Зиновьев требовал такого члене- ния. Дальше я постараюсь показать, почему Зиновьев был прав. Генисаретский О.И.. На каком основании докладчик извращает понимание Зиновьева? Для него форма это объек- тивное отношение, в котором выражается другое отно- шение. Тем самым сюда вкладывался весь тот смысл, кото- рый задавался философской традицией. В свою очередь это вело к особому анализу текста, поскольку работа с отноше- ниями имела свои основания по употреблению. Это замечание почти правильно, за исключением двух деталей. Дело в том, что у Зиновьева имеется по крайней мере два определения, и каноническим было объявлено определе- ние, выбрасывающее момент отношения. Добавка отноше- ния, о которой говорит Генисаретский, сводится к следую- щему. Зиновьевское различение формы и содержания исто- рически восходит к Канту. По Канту форма есть некоторая структура, или связи, которые охватывают многообразие со- держания. По Канту формой в анализируемом тексте была бы связка типа X - Y, а содержанием были бы те постоян- ные, которые подставляются на место данных переменных. Другими словами, форма по Канту задавалась как связь между двумя пустыми местами, а в качестве содержания выступало то, что подставлялось на эти пустые места. Форма есть неко- торая структура, а содержание есть элементы. Зиновьев, используя Марксово выражение «форма вы- ражения», стал говорить иначе: содержание не является эле- ментом, напротив, сама связка является, вместе со своим материальным наполнением, формой, а в качестве содержа- ния выступает другая связка, или другое отношение, вместе со своими элементами. 104
Но Зиновьеву было указано, что если мы рассматриваем такую связку, то мы точно так же должны фиксировать ту связку, с которой первая находится в отношении. Ему нужно было так ввести понятие формы и содержания, чтобы снять разделение на форму и смысл. Следовательно, он считал, что должны быть сняты такие понятия, как «выражение», «обо- значение» и т.д. В этом состояла задача введения понятий формы и содержания. Но если так, то ни в коем случае нельзя было ограничиться такими отношениями. Когда же брались длинные цепи отношений форм и длинные цепи отношений содержаний, то они, в свою очередь, затем свертывались, и получалось некоторое простое функциональное отношение формы и содержания. И именно поэтому каноническим оп- ределением формы является то, что это нечто, в чем выража- ется содержание, и каноническим определением содержания является то, что это нечто, что выражается в форме. Допол- нительный признак отношения здесь снимается. Мне важно подчеркнуть, что при традиционном формаль- но-логическом подходе к членению текстов, мы, фактичес- ки, задаем изоморфизм формы и содержания. Плоскости формы и содержания могут быть сплющены в одно. Нас все- гда интересуют в этом случае отношения между элементами таким образом полученного целого, и нас абсолютно не ин- тересуют отношения между формой и содержанием каждой такой единицы. Формальная логика получила право на су- ществование, отдельное от гносеологии, только за счет этой процедуры, или того, что мы называем принципом параллелизма. Без этого принципа формальная логика не имела бы пра- ва вообще существовать. На сегодня показано, что таких гра- ниц, где действует этот принцип не существует, т.е. нет ни одного явления, где бы структура формы соответствовала структуре содержания. Больше того, если бы такие явления где-либо существовали, то не нужна была бы форма. Знак вообще появляется для того, чтобы выражать нечто в совер- шенно другой структуре. Поэтому, если принять тот тезис, что формальная логика действует везде, где действует прин- цип параллелизма, то мы должны были бы признать, что 105
формальная логика не имеет права на существование. Но я не могу говорить о том, что формальная логика не имеет права на существование, поскольку я признаю существование чер- тей. Мне не нужны такого рода посылки. Я считаю, что формальная логика существует, посколь- ку люди задают такую абстракцию и с помощью нее решают целый ряд задач. В частности, что бы мы сейчас делали с системами АТС, если бы не было формальной логики? Но важно, что принцип параллелизма был в свое время задан, и он определил всю последующую историю формальной ло- гики. Хотя рядом, в неформальных разделах логики посто- янно шли горячие споры: что такое смысл и в чем сущность отношения обозначения? Одни говорили, что в качестве обозначаемых выступают вещи, другие говорили, что это идеальные объекты (Платон), третьи, после Абеляра, говорили, что это концепты, заложен- ные в голове. Милль по этому поводу замечает: кем бы ни был логик по своим философским воззрениям - номиналистом, реалистом или концептуалистом, - но все признают одинако- вую логическую технику и придерживаются одной формаль- ной логики. Дело в том, что абсолютно безразлично, как вы затем интерпретируете изображаемую в формальной логике плоскость - как плоскость вещей, как плоскость идей или как плоскость концептов; важно, что эта интерпретационная плос- кость должна точно соответствовать вашей структуре языка. Поэтому Витгенштейн-1 уверенно заявляет, что мир име- ет структуру языка. Идеология логического атомизма есть единственно возможная идеология формальной логики, кото- рая исходит из принципа соответствия обозначающего и обо- значаемого. Интересно заметить, что точка зрения параллелизма всегда ведет к объективному идеализму, который может при- нимать при этом разные формы. Так, объективный идеализм может принимать форму реализма, утверждающего, что суще- ствует мир, точно соответствующий структуре языка. Почему- то такое направление иногда называют материализмом. Повторяю, что требования Зиновьева привнести в ана- лиз категорию формы и содержания абсолютно не соответ- ствовали ни практике подхода к текстам, ни тому, что тексты 106
нам эмпирически обнаруживали. Это было внешним и апри- орным требованием. Ведь реально нет этой диады формы и смысла, а есть один осмысленный текст, который мы пони- маем. Но когда текст дробят на отрезки, то возникает воп- рос: каким образом работает здесь логик, как работают лин- гвист и психолог? Они работают, мистифицируя себя и дру- гих. Они понимают этот текст, т.е. начинают двигаться в сфере лежащего за ним смысла. Почему можно рассматривать «ши- роколиственные растения» как один термин? Только на ос- новании того, что мы понимаем, что речь здесь идет об од- ной вещи, об одном растении. Мы понимаем, что нет отдель- но «широколиственных» и «растений» как двух разных ве- щей. И так называемые родовидовые отношения накладыва- ются не на следы мела, а на сферу смысла. Ясно, что родови- довые отношения нигде не существуют. Но мы думаем, что таким образом организована система смысла. - Но если мы, в свою очередь, даем функциональное оп- ределение формы и содерэюания, т.е. ставим в соответствие каждой форме определенное содерэюание и наоборот, то мы тем самым неизбежно подходим к идее изоморфизма! Этого не происходит. Я могу задать функциональное от- ношение между двумя ячейками и сказать, что все то, что заполняет одну ячейку, является формой, а заполняющее дру- гую ячейку - содержанием. Если бы мы могли работать с обоими наполнителями ячеек, как с вещами, то мы один раз смогли бы расчленить данный текст как структуру формы, а другой раз - и по-другому понять его - как структуру содер- жания. И несмотря на то, что одно выступало бы как форма, а другое - как содержание, они, тем не менее, обладали бы раз- ной структурой. Но, к сожалению, дело заключается в том, что применить такую процедуру разложения к тексту нельзя, по- тому что ни формы, ни содержания нет как отдельных вещей. Таким образом, противоречие формальной логики зак- лючалось в том, что любой текст сначала понимался, знаки всегда рассматривались как понимаемые, обладающие смыс- лом, но при этом думали, что знак является некоторым объек- том, поскольку у него есть материал. Думали, что, анализи- 107
руя и членя этот материал, можно анализировать и членить знак и работать тем самым каким-то образом со сферой смыс- ла. Эта точка зрения в наиболее явном виде была сформули- рована Гильбертом, менее видным ее последователем являл- ся на определенных этапах Ревзин. Полагалось, что можно найти структуру знаков, ведя такой чисто материальный ана- лиз. Для того чтобы обосновать такой подход, формулиро- вался принцип параллелизма. И вся формальная логика по- строена на базе этого принципа. Когда Зиновьев потребовал подходить к тексту с точки зрения диадного отношения формы и содержания, то он предъявил требование, которому эмпирический материал не удовлетворял. Тем самым Зиновьев выскочил из того закол- дованного круга, где до сих пор находилась формальная ло- гика, получил мощнейшее средство для анализа языковых текстов и впервые в истории науки получил ход к анализу того, что мы называем мышлением. Зиновьев потребовал рассматривать текст с точки зре- ния категории формы и содержания и перестать анализиро- вать его как некоторое целое, понимаемое, или осмыслен- ное, образование. По смыслу это эквивалентно утверждению Галилея о том, что любое тело падает на землю с одинако- вым ускорением, независимо от его веса. Галилей в такой же мере наплевал на эмпирический материал, как и Зиновьев. До Галилея прекрасно знали, что тела не падают с одинако- вым ускорением, они падают тем быстрее, чем тяжелее. С этого момента началась действительная наука механика. Отойдя от принципа параллелизма, Зиновьев впервые получил выражение сути мышления, вопреки всему тому, что давал эмпирический материал. А те, кто принял его утверж- дения, получили некоторое средство для анализа мышления, которое и развертывалось дальше. Причем, насколько этот ход противоречит здравому смыслу, всему тому, что мы ви- дим реально, я увидел несколько недель назад, обсуждая этот вопрос в редакции «Философской энциклопедии». Представьте себе, что мы смотрим вокруг и каждый из вас отчетливо видит сидящих, окружающих вас, людей. При этом мы не видим тех лучей света, которые, в числе прочего, 108
определяют механизм нашего видения. И поэтому мы мо- жем говорить о том, что мы видим, но мы никогда не можем говорить о том, как мы видим. А введя эту диаду - содержа- ние и форма-Зиновьев впервые получил возможность встать в совершенно другую позицию и начать смотреть на свое и чужое понимание не только с точки зрения того, что при этом понимании видно, а еще и с точки зрения того, в чем состоит механизм этого видения. То есть он, задав эту структуру, по- лучил возможность смотреть на механизм мышления, а не только на его содержание или функцию. Он впервые задал отношение механизма, т.е. поставил вопрос «как?». Теперь два замечания. Первое. Задав отношение, которое мы в дальнейшем ста- ли называть отношением замещения объективного содержа- ния знаковой формой, мы положили начало содержательно- генетической логике и развертыванию всех ее схем. Сразу же уточню. Сама по себе эта схема появилась не в 1952 году, когда Зиновьев сформулировал свой принцип, а через четыре года, в 1956 году. Второе. Зиновьев не говорил о замещении, а говорил о выражении. Понятие замещения тоже появилось в 1956 году. Я потом расскажу, как оно появилось, потому что мне это будет нужно, чтобы показать допущенные при этом ошибки. Когда оно появилось и его начали анализировать, то оказа- лось, что, в общем-то, все это давным-давно знали. Платон уже знал, Демокрит, по-видимому, тоже, а Аристотель знал наверняка и обсуждал. Но интересно, что в литературе я ни разу не встречал такой схемы, такого рисунка - а я специально занимаюсь со- ответствующими поисками,- рисунка с изображением фор- мы и содержания или, скажем, не схемы «форма и содержа- ние», а такой же схемы с другим заполнением, например, «обозначающее и обозначаемое», - как задающей некоторую действительность. И вот это меня до сих пор потрясает и удивляет. По смыслу об этом говорили давным-давно, но чего стоило взять и нарисовать это! Сейчас, проделав всю работу - когда мы уже знаем, что нам дал этот рисунок, когда мы зна- ем, как много это дает и каким переворотом это является в 109
способах работы и вообще понимания, - после всего это- го мы спрашиваем: почему это не нарисовали давным- давно? Сейчас я могу сказать, что такое изображение открывает гигантские познавательные возможности - и я это покажу, - наподобие того, как при сопоставлении арифметических ал- горитмов решений задач кто-то из арабов ввел буквенные обозначения. С этого момента появилась алгебра. Введение этих буквенных обозначений и меток при сопоставлении рядов арифметических алгоритмов дало гигантские возмож- ности для развития математики. Декарт, например, очень удивлялся в своих «Рассуждениях о методе» тому, что лю- бую величину можно изображать в виде отрезка, и считал, что он сделал величайшее открытие. Он говорил, что это ключ ко всем новым наукам. Так же и здесь. Когда меня спрашивают, что это дает, то, наверное, ответ должен быть такой: такое изображение зада- ет нам новую действительность совершенно необычного типа, а именно действительность как единую структуру. И эта структура, по-видимому, предполагает свою особую ло- гику работы с ней. Когда Декарт говорит, что любую величину можно пред- ставить в виде отрезка, - это великий ход. Почему это вели- кий ход? Потому что, представив ее в виде отрезка, мы полу- чаем возможность оперировать с ней особым образом - так, как не могли работать ни с числом, ни с буквенным выраже- нием. Например, мы можем эту величину как отрезок вста- вить внутрь фигуры, скажем, внутрь треугольника в виде высоты или в виде биссектрисы и т.п., и создать тем самым новые возможности. Точно так же, как у древних представ- ление квадратной величины было великим шагом, потому что оно давало возможность решать геометрические задачи осо- бым путем, задавая особый способ оперирования. Так же и тут. Видимо, задание этой структуры открывает перед нами возможность новых способов оперирования с этой действительностью. Каких способов оперирования? Мы можем ее взять как целое и заместить одной единичкой, а потом мы можем ее разложить и оторвать от нее верх и с ним ПО
оперировать, а потом сказать, что, оперируя с верхом, мы оперировали с ней со всей, или, оперируя с верхом по зако- нам его структуры, потом сказать, что мы оперировали с ни- зом, поскольку низ есть ее содержание. А так как здесь раз- ные структуры, то мы можем к знаковой форме применить такой способ оперирования, соответствующий ее структуре, который нельзя было применить к содержанию, поскольку оно обладало другой структурой. А поскольку это только форма этого содержания, мы можем потом сказать, что все то, что мы получили, оперируя с формой, можно отнести к содержанию на основе связи замещения, а потом собрать их вместе и опять оперировать с чем-то одним. Перед нами открываются совершенно новые оператив- ные возможности. И, по-видимому, успех в работе был дос- тигнут на базе этой формулы потому, что мы не ограничи- лись этой схемой, а задали целый ряд совершенно новых способов оперирования с нею - скажем, конструирование из нее длинных цепей, собирание каких-то больших отрезков, переход от низа к верху и работа отдельно с верхом, - кото- рые позволили нам моделировать. Пусть сейчас непонятно, насколько это было адекватно (это другой вопрос), чего удалось достигнуть и т.д. Но наши оперативные возможности были исключительно расширены за счет введения этого особого объекта с особыми формами работы с ним. И, следовательно, мы, по-видимому, как-то сумели некоторые способы этого оперирования построить. Поэтому для меня обсуждение этого предмета, называемого мышлением и представленного в этих схемах, можно свести к обсуждению прежде всего такого вопроса: а какие спосо- бы оперирования при этом появились и были развиты и дей- ствительно ли мы на этой базе так развили все возможные способы оперирования? И отсюда совершенно ясна парал- лель к более общей категориальной постановке вопроса о структурных методах. Почему все это развертывалось дальше параллельно и почему наши семинары называются семинарами по методам, или методологии, структурно-системного исследования? Потому что уже и здесь, и дальше в другом материале мы 111
встали перед проблемами: а каковы же правила работы с та- кими изображениями и какие возможности этот новый язык перед нами открывает? И сейчас, для того чтобы оценить этот предмет и его возможности, мы должны, очевидно, проана- лизировать не само это изображение (в этом случае вопрос «ну и что?» вполне законен), а все оперативные возможнос- ти, которые с ним связаны, Здесь возникает вопрос: насколько развитые здесь спо- собы оперирования давали нам возможность проникнуть в тайны самого мышления? Отвечая на этот вопрос, я говорю, что, когда Зиновьев задал эту схему категории «форма - со- держание», когда потом, через четыре года, она приобрела структурную форму, тогда мы получили первый ход для про- никновения в тайны механизмов самого мышления, а не толь- ко возможность понимать, что зафиксировано в тексте и ли- нейно членить этот осмысленный текст. Сформулировав таким образом категорию формы и со- держания, Зиновьев, по-видимому, не понял тех возмож- ностей, которые открывала сама структурная форма. Боль- ше того, он в 1959 году в печати выступил против нее и оценил ее как ошибочную и не открывающую каких-либо новых перспектив перед логикой. Хотя я взялся бы пока- зать - частично я это уже сделал в печати, - что он вы- нужден все время пользоваться этой схемой, хотя и не в ее точном графическом выражении. Он достигает того же самого результата за счет двух приемов (я имею в виду его работу 1959 года «Логический анализ знаний о свя- зи»). Во-первых, он вводит два способа изображения: не- которое Qa - предикат (Q) и объект (а) - и Qa в кавычках («Qa»). Во-вторых, он, рассматривая процессы формиро- вания некоторых знаний, постулирует тождество знако- вой формы и объективного содержания, подтягивая смысл под знаковую форму. То есть, фактически, введя эту категорию, он соединяет два способа рассмотрения: заданный этой категорией и за- данный старым способом понимания, т.е. видения смысла текста через структуру смысла его формы. И благодаря это- му он получает возможность, фактически, вводить ее, с ней 112
работать и затем ее элиминировать. Но, как сейчас уже выяс- нилось (я надеюсь в начале следующего года сделать специ- альный доклад на эту тему), у него не все получается с отне- сениями, т.е. там дальше имеется вторая процедура, и он вста- ет перед проблемой, как трактовать высказывания об отно- шениях такого типа: самолеты в 1941 году летали в три раза быстрее, чем самолеты в 1929 году. Это можно понимать по- объектно - как высказывание о самолетах в 1929 году, как высказывание о самолетах в 1941 году или как высказыва- ние о соотношении между скоростями самолетов в 1929 и в 1941 годах, т.е. получается три типа объектов, на которые потом относится это знание. У нас нет таких трудностей, поскольку они преодолеваются за счет отнесения к разным плоскостям замещения. А у него это становится проблемой. Он никак не может этого объяснить и зафиксировать в струк- туре знаний. Но само по себе введение такой схемы открывало следу- ющие возможности. Во-первых, оно впервые дало возможность видеть этот знаковый текст не только с точки зрения того смысла, кото- рый мы в нем понимаем, но и понимать в нем это отношение между содержанием и знаковой формой. Если я знаю, что механизм мышления таков, то я теперь (я обсуждал этот воп- рос в специальном докладе в середине этого года) могу оп- ределить свое понимание этой знаковой формы, т.е. пони- мать все так, как она того требует. Во-вторых, задав эту структуру, мы получаем возмож- ность собирать из нее более сложные структуры, т.е. получа- ем большие композиционные возможности двоякого плана. Мы можем развертывать ее внутри как некоторый аналог клеточки (по типу «товар - товар», «товар - деньги - товар» и т.д.), мы можем членить ее внутри и по объективному со- держанию и развертывать здесь любые структуры. Мы мо- жем из этого как из единого образования собирать различ- ные композиции вверх, т.е. надстраивать. Знаковая форма становится объективным содержанием, снова фиксируется в знаковой форме и т.д. За счет того, что здесь возникло поня- тие объективного содержания и оно получило такое объек- 113
тивное выражение, мы избавились от субъективизма и пси- хологизма, т.е. от необходимости трактовать это как смысл или как некоторые концепты, заключенные в голове. И в этой связи мы получили возможность отбросить понятие смысла и не оперировать ни понятием смысла, ни понятием понятия и т.д. То есть совершенно избавиться от этой неопределен- ной системы терминов. Но введение такой структуры поставило перед нами сле- дующие вопросы: 1) что же такое объективное содержание, как его задать и 2) что такое значок связи (вопрос, постав- ленный В.Розиным)? Следующая наша тема «Что же такое в этой формуле объективное содержание и что такое это отношение?». Я бы добавил: «Что такое знаковая форма?» - поскольку только кажется, что известно, что она собой представляет.
21.06.1965 Анализ схем содержательно-генетической логики, их возможностей и ограничений В прошлый раз я рассказывал о тех принципах и идеях, которые были выдвинуты в 1951-1952 гг. А.А.Зиновьевым, и кратко остановился на внешних моментах их дальнейшего развертывания примерно до 1956 года. Я сейчас не буду по- вторять эти принципы - всего их было выделено шесть. На- помню только о двух: тексты, которые были объявлены эм- пирическим материалом логики, должны были рассматри- ваться сквозь призму двух понятий. С одной стороны, сквозь призму категории формы и содержания, а с другой - сквозь призму понятия процесса (как мы тогда понимали дея- тельность). Я выделил первый аспект - анализ текстов сквозь при- зму категорий формы и содержания - и старался подчерк- нуть исключительное значение самого этого принципа и его противопоставленность всем тем подходам, которые до это- го существовали в логике. Я много раз говорил о том, что, с моей точки зрения, фор- мулирование этого принципа и новое понимание формы и содержания, которое было задано, были исключительно важ- ным шагом в развитии логических идей. И они впервые дали возможность освободиться от всех логических подходов, основанных на идее параллелизма, если говорить на лингви- стическом языке, выражения, точнее говоря, смысла, или плана содержания, и формы, как это называлось и традици- онно обозначалось логикой. Я говорю о том, что сам по себе принцип, сформулиро- ванный в 1951-1952 гг., примерно к 1955-1956 гг. привел к появлению структурной формулы, где форма и содержание задавались как элементы единой структуры, были связаны между собой особым значком связи. Кроме того, сами понятия формы и содержания специ- фицировались дополнительными определениями. Мы гово- 115
рили в одном случае о знаковой форме, а в другом - об объек- тивном содержании. Эта вторая схема была такой же, как первая, но в нее привносился эмпирический смысл - указа- ние на некоторый материал. То есть форма - это не вообще любая форма, а то, что по материалу представлено в знаках, а содержание - это не вообще какое-то содержание, а такое, которое связано с объективностью. Я несколько раз говорил о том, что эта схема противо- стояла традиционным логическим подходам по очень мно- гим параметрам. По сути дела, в ней аккумулировано очень большое число различных противопоставлений. И они зада- ют многоразличный смысл употребления этой формулы. Но разбирал я, фактически, только один из этих планов, а имен- но противопоставленность этой схемы обычному традици- онному анализу, построенному на понимании текста и на выделении и видении где-то за ним того, что обычно называ- ют смыслом. Фактически, в прошлом докладе был разобран только этот момент: принципиальное отличие употребления этой схемы, схемы формы и содержания как некоторой структуры, от тра- диционных подходов, основанных на понимании текста и выделении плана смысла. Это не значит, что эта структура - форма и содержание - выделяется безотносительно к пони- манию текста. Нет. Речь идет о другом: о том, что обычно в традиционном логическом анализе это понимание смысла, лежащего за планом знаковой формы, не изображалось схе- мой, хотя всегда говорили о существовании слоеного пиро- га, т.е. выделяли какую-то форму и план содержания или смысла. Но когда приступали к конкретному детальному ана- лизу, то этот слоеный пирог фактически всегда сплющивал- ся, потому что членение шло по горизонтали. А так как плюс к этому добавлялся еще принцип параллелизма формы и со- держания, то было неважно, что собственно анализировалось. То есть всегда, фактически, анализировался план смыс- ла и производились некоторые функциональные членения, исходя из этого понимаемого смысла. Но затем полученные таким образом линейные схемы, содержащие некоторые эле- менты и связи, по-разному интерпретировались. В одних 116
случаях их относили на знаковую форму (номиналистичес- кая традиция), в других случаях их относили на объектив- ную действительность (реалистическая традиция), и третий вариант - их относили на мыслительные и умственные обра- зования (линия Абеляра и дальше - концептуалисты). Но ка- ким бы образом ни интерпретировались результаты этого анализа, собственно логического, во всех случаях реально анализировалось только одно - понимаемый смысл. Я говорю о принципиальной противопоставленности этой структуры формы и содержания всем другим линиям. Я сейчас повторяю, что, по сути дела, в структуре «форма и со- держание» как в одном узле переплеталось много различных линий обсуждения и анализа. И поэтому, для того чтобы по- нять действительный смысл этой структуры и ее роль в логи- ческом анализе, надо более подробно и детально разобрать все эти линии по отдельности. Этим я сейчас хочу заняться, рас- сматривая последовательно различный смысл, который вкла- дывают логики в эту структуру или, точнее, те различные смыс- лы, лозунгом которых было употребление этой структуры. Для того чтобы понять первую, может быть, самую важ- ную линию, нужно учесть ту ситуацию, в которой Зиновьев формулировал свое исходное требование. Я уже рассказы- вал, что перед ним, с одной стороны, был «Капитал» Маркса как работа, подлежащая анализу. Считалось, что это класси- ческий образец сложного системного исследования, пример не аксиоматической, а эмпирической теории, и надо было ответить на вопрос о том, какова технология, или техника, построения научных произведений такого рода. Для того чтобы провести такой анализ и ответить на этот сугубо практический для логики вопрос (он, как вы понима- ете, лежал в цехе № 1, в цехе, выдающем продукцию другим наукам), чтобы провести такой анализ, нужно было иметь некоторый аппарат средств. Обращаться можно было в две инстанции: первая - традиционные формально-логические понятия, вторая - теоретико-познавательные понятия (образ, знание и др. такого же рода). Обращаться в эти годы к аппа- рату, скажем, математической логики было нельзя, потому хотя бы, что она была плохо известна. 117
Первая инстанция сразу обнаружила свою несостоятель- ность. Интересно^ что первые исходные рассуждения Зино- вьева текстуально совпадали с теми ходами, которыми Джордж Буль начинает свою книжку «Законы мышления». Перед ним тоже были большие массивы рассуждений, и нуж- но было выработать некоторый аппарат, чтобы оперировать не отдельным термином и связкой суждений, а большими массовидными образованиями. Буль приводит пример сис- темы уравнений с многими неизвестными, которыми мы опе- рируем как одним целым. Примерно так же рассуждал Зиновьев. Тут обнаружилось, что этот аппарат умозаключений, суждений и понятий со- вершенно бессилен в качестве средств, потому что у Рикар- до и у Смита, которые не смогли описать объект и построить теоретическую систему, тоже были суждения, умозаключе- ния, понятия. Каждое из них, когда его брали в отдельности, было, вроде бы, истинным и правильным. И тем не менее Рикардо и Смит ошиблись в ходе своего рассуждения, не смогли построить теоретическую систему. А Маркс не ошиб- ся. Значит, рассуждал Зиновьев, дело, по-видимому, заклю- чается не в том, что одни применяют суждения, умозаключе- ния, а другие - нет, а в том, что есть некоторые законы связи между самими умозаключениями и более сложными их це- пями и связями, которые и задают различие в рассуждении, или мыслительном движении. Оставался теоретико-познавательный аппарат образа или знания. Ясно, что и он тоже был неудовлетворительным, по- тому что, апеллируя к образу, знанию в логическом анализе, ровно ничего не получишь. К тому же было непонятно, что такое образ. Когда понятие образа, как некоторое целое, гло- бальное понятие, пытались применить, скажем, к системе Маркса, то это тоже не срабатывало. В то время происходи- ли очень острые дискуссии между Зиновьевым и его учени- ками, с одной стороны, и Ильенковым и его учениками, с другой. Оселком служило понятие логического противоре- чия, парадокса. Вопрос ставился так: в любой научной теории (а у Гали- лея и Маркса это приобретало специальное, особо выделен- 118
ное значение) существуют некоторые парадоксы или проти- воречия. Галилей вообще сделал выявление парадоксов ме- тодом своей работы. То же самое делал Маркс. Если в ходе рассуждения выделяется парадокс, то что это такое - изоб- ражение чего-то объективно существующего? Ильенков от- вечал: да. И это влекло за собой массу следствий. Скажем, если мы утверждаем про что-то, что это А и А, то дальше приходится, следуя принципу тождества бытия и сознания, признать, что таков и сам объект, про который идет речь: «А и А ». Это А и А заложено в нем объективно. Если мы говорим, что электрон есть частица, дискретное образо- вание, а потом говорим, что это не дискретное образование, то электрон таков и есть. Он и дискретная частица, и непре- рывная волна. Таковы объекты. Эту диалектику впихивали в объекты, и они тоже стано- вились диалектически противоречивыми. Для Зиновьева и тех, кто следовал за ним, противоречие, наоборот, служило указанием на то, что в ходе рассуждения мы не копируем того, что есть в объектах, что вообще бессмысленно подходить к некоторому рассуждению, которое есть фиксация нашего движения, нашей процедуры, как к чему-то отражающему или изображающему объект. Зиновьев на дискуссиях спрашивал резко: если мы отруба- ем голову лошади, производим это действие, то почему вы ду- маете, что само движение, которым мы отрубаем голову лоша- ди, должно быть похоже на лошадь. Если вы говорите, что это движение должно как-то сообразоваться с объектом, то это бу- дет нечто совершенно другое, потому что сообразоваться или зависеть - это нечто иное, чем изображать или отражать. «Капитал» как некоторая система рассуждений не мог анализироваться с точки зрения изображенческой. Надо было в само понятие отражения вкладывать более глубокий, де- тальный и конкретный смысл. Естественно, возникал воп- рос: что такое образ? К тому времени уже достаточно выяс- нилась неудовлетворительность всех попыток трактовать образ как некоторую субстанцию, т.е. рассматривать образ как некоторое явление, которое есть копия или изображение того, что есть. 119
В противовес этому выдвигалась идея, что само понятие образа, скажем, психического или другого, надо рассматри- вать в совершенно иной категориальной структуре, что об- раз - эта мысль сама по себе не нова, ее нередко высказыва- ли, а в XX столетии ее можно считать преобладающей - во- обще есть отношение. И на этом пути надо искать объясне- ние не только мысли, но и восприятия. И, действительно, это смешной парадокс. Когда я вижу вас сидящими здесь, то я не вижу вас сидящими у себя в го- лове. То есть мой образ «доходит» до вас сидящих, и этот момент вынесения является, по-видимому, самым существен- ным. В частности, об этом говорили критические реалисты в начале XX столетия. Но тогда это было в рамках философ- ствования, а за последние шестьдесят лет стало предметом экспериментальной проработки. Для психологов сейчас основной вопрос заключается в том, чтобы объяснить эту отнесенность образа как его спе- цифический момент. В более общем виде это выступает как необходимость рассматривать образ не как явление, в кото- ром нечто отражается, а как одновременно и то, что отража- ется, и то, в чем отражается, и, самое главное, саму связь или отношение между ними. Вот где, по-видимому, лежит тайна. Хотя остается сложный вопрос о том, каким образом вы вклю- чаетесь в мой, скажем, зрительный образ, каким образом вы становитесь его элементом. Об этом я буду говорить дальше. Итак, к понятию «образ» применяется совершенно иная категория, категория отношения, связей, а следовательно, и структуры. И естественно, что нужно было вписать такое понимание мыслительного образа - или мыслительного об- раза, выраженного в знаковых структурах - в общее пред- ставление о процессе познания или отражения. Это разные, по-видимому, вещи, но в то время это было не так ясно, как сейчас. Я уже говорил в прошлый раз, что в тот период, с 1951 по 1956 год, проблема психологизма и психологисти- ческой или непсихологистической интерпретации не имела для Зиновьева и для тех, кто за ним следовал, большого зна- чения. Эти проблемы встали в своей остроте значительно позднее. Поэтому в тот период была предпринята попытка 120
объяснить понятие образа, исходя из актов индивидуального отражения. И здесь развернулся первый этап исследования, который привел к формулированию такого предмета, как за- данное отношение формы и содержания. Что это была за линия? Это была побочная линия, свя- занная с тем, чтобы как-то перестроить понятие образа, при- способить его для использования в логическом анализе. Фор- мально-логическую линию мы отбросили, а здесь разверты- валась линия, связанная с трактовкой мышления на основе понятия образа. Эта работа относится к цеху № 2, поскольку речь шла о попытках выяснить суть и смысл своих собствен- ных методических понятий, о методологии самой логики. Итак, надо вписать схему образа в традиционную схему от- ражения, или «индивидуального познания» (индивидуальное познание беру в кавычки, поскольку это вообще нонсенс - но тогда это так четко еще не понималось). В те годы повсеместно господствовала старая, вульгар- ная сенсуалистическая точка зрения на отражение, которая к тому же объявлялась марксистской. Поэтому естественно было это понятие мыслительного образа впихнуть туда или вывести оттуда. Эта сенсуалистическая трактовка отражения или мышления вела свое начало от Абеляра через Локка, французских материалистов и дальше. В чем состоял ее схематический смысл? Имеются не- которые объекты. Причем, объекты, в отличие от субъек- та, обладают активностью, а субъект есть нечто пассив- ное. Эти объекты действуют на субъекта, на его анализа- торы и сначала вызывают у него в голове некоторые ощу- щения, потом эти ощущения преобразуются там же, у него в голове, в некоторые восприятия, затем в представления, потом эти восприятия опять же в голове у индивида пере- рабатываются в некоторые мысли или концепты, или по- нятия, а потом эти мысли и концепты выражаются в неко- торых знаках. После того как они выражены в знаках, они каким-то образом соотносятся с объектами и здесь возникает связь- обозначение. В этом и состоит традиционная схема, которая объявляется схемой отражения и которая дает возможность 121
говорить о двух ступенях познания, а именно: о чувственной ступени и о ступени, которая над ней надстраивается. Если взять одну из наиболее культурных работ, работу Резникова «Слово и понятие», то даже и там присутствует эта концепция. Сейчас эта схема получила мощнейший тол- чок в работах инженеров и вообще всех тех, кто раньше не работал в традиции изучения духовных явлений и не знает истории этого вопроса, но оказался перед ним в результате развития современной техники. Они обращаются не к клас- сикам философии, а к популярным учебникам. И там они всегда находят эту схему. Какова история развертывания этой схемы? Уже Кант показал, что если исходить из этой схемы, то мышление мо- жет быть только априорным образованием. Он не формули- ровал этого положения так резко. Он говорил о так называе- мых необходимых знаниях: он брал более узкие области - математику, понимание каких-то знаков и т.д. Они обязатель- но должны были быть априорными. Но, фактически, по сво- ему смыслу, его линия заключалась в показе того, что, в об- щем-то, любое мышление может быть только априорным. И Вундт очень последовательно развил эту позицию. Рассмотрим эту схему с точки зрения объективности. Ощущение еще обладает объективностью. Объект, который обладает активностью, отпечатался в анализаторе субъекта, оставил свой след, или образ. Поскольку он, хотя непосред- ственно уже больше и не воздействует на анализатор, но оста- вил в нем свой след, ощущение должно соответствовать объекту. И хотя уже Демокрит показал, что все это не так, линия эта продолжалась так долго, что и Павлов унаследовал эту схему. Итак, по этой схеме восприятия возникают из ощу- щений путем их особой переработки в голове, а мысли возникают в результате особой переработки восприятий. А по каким законам идет эта переработка и как получа- ются все эти образования? Ведь восприятие уже не связа- но непосредственно с воздействующими объектами: оно есть результат синтетической и аналитической работы коры больших полушарий; тем более - мышление. Воз- никает вопрос: каким образом восприятие и мышление 122
обладают объективностью, т.е. отражают объекты? - А если рассматривать ощущение как объективный субстрат, который отражается в другом объективном суб- страте, уже более сложном? Так мы получаем объектив- ную причинную связь. Если вы задумаетесь над тем, что отражает, то вы долж- ны будете проделать следующий ход рассуждений... - Если считать отражение не отражением объекта, а отражением его субстрата... Но мне достаточно одного термина «отражение». В чем смысл слова «отражение»? Тут возможны два ответа. Согласно первому из них мы не находим в отражении ничего сверх того, что есть в объекте - ни по содержанию, ни по форме, ни по субстрату. Тогда, спрашивается, чем вос- приятие отличается от ощущения, а мысль - от восприя- тия? Мы сталкиваемся с тем, что мы не можем видеть ско- рость более трехсот тысяч километров в секунду, но мы ее мыслим. А если в отражении появляется нечто «сверх», тогда спра- шивается, откуда и за счет чего оно берется. Причем, эту до- бавку можно понимать как угодно. У Канта, например, это организация в единой форме многообразия содержаний. - Почему вы представляете эту схему статичной? А что значит «статичной»? - Ведь эта схема создавалась постепенно. Какое мне до этого дело? Я не хочу заниматься какими- то частными шагами в истории этой схемы, потому что мне всегда могут сказать: ведь это не самое последнее слово, мол, после Юма был Кант, а после Канта - Вундт. Я беру резуль- тат - эту схему на 1965 год. Мне сейчас важно только одно: эта схема не выдерживает критики по такому количеству па- раметров, что тут можно ввести тысячу и один нюанс, и все равно она критики не выдержит. Мы остановились на том, что должна появиться добавка. За счет чего она может воз- никнуть? Она может возникнуть за счет взаимодействия и переработки одного в другое. 123
Вундта интересовало другое: чем детерминируется эта переработка? Детерминируется ли она объектами? Если до некоторой степени так, то нужно указать механизмы, а ника- кого механизма, кроме вышеописанного никто не обнаружил. И Вундт давал единственно возможный ответ: ничем не де- терминируется, кроме физиологического субстрата. Тогда его спрашивали: почему же восприятие отражает объект? Он говорил: а оно не отражает, и мышление не дол- жно отражать. Ведь если есть активная переработка данных в коре головного мозга, то либо нужно объяснить, чем детер- минируется эта переработка, либо отказаться от идеи отра- жения. И все, кто продумывал эту схему детально, отвечали на этот вопрос так: никакого отражения нет и быть не может. Те, кого такой ответ не устраивал, должны были выдумать механизм. Но никакого механизма до сих пор не придумали. Итак, мы пришли к выводу, и нет фактов, противоречащих этому выводу, что никакого воздействия объектов на анализа- торы не существует. Наоборот, есть активность анализаторов. И если не будет активной работы глаза, то не будет и зритель- ного ощущения. Эта связь оказалась не такой, как предполага- ли: идущей не от объекта, а наоборот - от анализатора. Рассмотрим теперь другую связь: переработку в мысли- тельные образования. Локк считал, что мы расчленяем наши восприятия, группируем их, обобщаем, и появляется обоб- щенный образ - концепт, мысль, понятие. Но ни Локк не мог сказать, что представляют собой механизмы анализа, сопос- тавления, обобщения, ни много позже Резников не может ответить, каковы работающие здесь механизмы. Не то чтобы доказать существование таких механизмов, а хотя бы приду- мать мало-мальски удовлетворительную гипотезу. Но такой гипотезы, способной выдержать рациональную критику, на данный момент в науке не существует. Существу- ющие модели восприятия и ощущения ничего не объясняют. Эта связь так и остается невыясненной. Рассмотрим далее, каким образом мысли выражаются в знаках? Построить такую модель тоже никому не удалось. Существует, наконец, еще связь между знаками и объекта- ми, связь обозначения. С ней дело оказалось еще сложнее. 124
По-видимому, она-то и дает ключ к новому взгляду на объект. Каким образом ее можно анализировать? Ассоцианисты говорили (их схема строилась иначе, чем сейчас трактуют): имеет место совпадение объекта и слова во времени и пространстве. За счет этого совпадения образу- ется ассоциация. Они переводили вопрос об этой связи в чисто искусственный план генезиса, становления этой свя- зи, т.е. в план воспитания индивида, его онтогенеза. Но есть еще план филогенеза, т.е. проблема происхождения языка и мышления. С этой точки зрения и была сделана попытка све- сти мысль к понятию образа. У ребенка - это понятно. А ка- ким образом можно объяснить это в плане филогенеза, с точ- ки зрения исторического происхождения, как впихнуть в мысль структурную схему образа? Я говорил уже, что исход- ным было задание того, что отражается, того, в чем отража- ется, и связки между ними. Предполагалось наличие таких элементов, как объекты, чувственные образы, мысли, знаки, и связей между ними. Из этих элементов мы и составляли комбинации разного рода. Например, объекты поставить сюда, знаки сюда, потом давать чувственные образы, потом строить мысль или выбросить мысль. То есть все приводи- лось к такой схеме, и ставился вопрос, какую принципиаль- но связку здесь принять. Все варианты должны были удовлетворять некоторым внешним требованиям. Например, надо было принять такую связку, чтобы можно было развернуть историческое проис- хождение языка и мышления, и, наоборот, если начнем отве- чать на вопрос, как исторически возникают язык и мышле- ние, то чтобы этот анализ привел нас к той или иной связке или дал бы некоторые дополнительные соображения в пользу той или иной связки элементов исходной структуры. Таким образом, проблема была предельно схематизиро- ванной: заданы основные элементы - объекты, знаки, чув- ственные образы, мысли, концепты, если таковые существу- ют; нужно было выяснить, каким образом из них можно об- разовать абстрактную структуру. В каких отношениях они стоят друг к другу? И поглядеть на все это с точки зрения, скажем, формирования психики ребенка. 125
- Насколько мы можем, находясь в рамках этой схемы, ставить вопрос об отношении знаков к объектам? Ведь эта схема дает объекты совершенно определенным образом. Это правильно. Но это критика этой схемы с более высо- кой точки зрения. Меня же это не интересует. Ты спрашива- ешь: откуда берутся платоновские идеи? Если говорить об аб- страктных объектах, то, по Абеляру, они находятся в голове у человека. Это концепты или мысли, а в объект это не попадает. Мы закрыли «плоскость» мозга, а все эти связи нам надо полу- чить на такой структурной развертке, и нам не важно, какие механизмы обеспечивают эти связи. Какую структурную раз- вертку надо принять? Весь этот ящик мы свернули в один блок. Такова была логика движения. Мы с этим имели дело четыре года. А я сейчас это сокращенно излагаю. И сейчас, в 1964 году, я знаю всего три группы людей, которые исходят из активности субъекта. А все остальные рассматривают субъекта как пассивного. Из них одна приговаривает, что субъект активен, не пытаясь реализовать это в конкретных исследованиях, потому что у них программа такая. Они счи- тают, что философствование - это высказывание общих истин без реализации их в практике исследования. Это Ильенков и Батищев. Они много говорят об активности субьекта. Но если их спросить, за счет каких механизмов все это реализуется, они говорят: это дело специальных наук, наше дело сказать, что субъект активен, и ссылаются на Маркса. Поскольку ссылка очень мощная, то это попадает в преамбулу многих работ. А потом берут схему пассивности и начинают с ней работать. Бернштейн сделал попытку объяснить такой механизм. За счет чего? У него есть такой блок - блок программного устройства. И он говорит: а как этот блок формируется, меня не интересует. То есть активность собрана и представлена в одном блоке. И это дает возможность свернуть схему актив- ности в схему пассивности. Или кольцевая схема: раздражитель включает сигнал, начинает работать программный блок, запускает программу, которая в нем уже есть, затем начинается корректировка, т.е. посылка в направлении к цели, схема обратной связи, и по кольцу все идет. 126
Третья группа получила возможность рассматривать ак- тивность только за счет того, что она все это зачеркнула и не стала этим заниматься. И только за счет этого стало возмож- ным изучение активности. - Обсуждался вопрос о механизмах... На каком основа- нии теперь перешли к другому вопросу? Я убежден, что если исходить из этой схемы, то будешь ставить вопрос о механизмах или не будешь, все равно полу- чишь ноль. Потому что схема сама заведомо ошибочна. Воз- никает вопрос, как отказывались от этой схемы... - Не как отказывались, а почему стали играть в блоки этой схемы... - Очевидно, решили посмотреть: может быть, она во- обще не работает. Нет. Если речь идет о психологических основаниях, то это обычно происходит следующим образом. В работе каж- дого исследователя существует несколько параллельных ли- ний работы. Если в течение двух-трех месяцев ничего не по- лучается, наступает психологическая усталость, начинаешь думать о другом. Так обычно бывает, сплошь и рядом. Смот- ришь с какой-то другой стороны. Потом с третьей. А потом начинают между этим представлениями устанавливать свя- зи, начинают накладывать одни представления на другие. Тогда обрезается лишнее и появляются новые инородные куски. Это о психологии работы. Была эта схема, она была нарисована, ее развертывали в линейные цепочки, свертывали в кольца, чтобы посмотреть, что ней можно делать. Когда решали другую задачу, о происхождении языка и мышления, то из этой схемы исходили как из средства. Когда ее соотнесли с проблемой происхождения, обнаружили па- радоксальную вещь. Возник вопрос: а где собственно «про- изошло» мышление? Глядя на эту схему, можно ответить только одним способом: оно произошло в голове у субъекта. Другого ответа быть не может. Где произошел язык и как он произошел? Язык произо- шел вне головы, в стаде, в коллективе. Но это только одна 127
половинка ответа. Потому что там произошел не язык как выражение мысли. Он не мог произойти как выражение мыс- ли, он должен был произойти сам по себе. А выражение мысли в языке должно было произойти в голове у обезьяны. Работы Выготского прозрачны с этой точки зрения. Сперва формули- руется первоначальный тезис о единстве языка и мышления. Нет языка и мышления - есть речевое мышление. Значение есть единица и языка, и мысли. А где находится значение? Он говорит: в голове. Тогда начинается новый круг - генетические корни языка и мышления. Язык и мышление одно, а произош- ли они по-разному, там разные генетические корни. Почему они произошли по-разному? Потому что то, что произошло в голове, подчиняется одной логике, а то, что произошло вне головы, подчиняется другой логике. У языка как системы обозначающего материала одна линия проис- хождения, а у мышления как заключенного в голове и опира- ющегося на физиологический субстрат - другая. Их этого круга нельзя выйти, если исходить из этой схемы. Поэтому я сейчас сформулирую принцип. С моей точки зрения, основной удар по этой схеме нано- сит не отсутствие каких-либо знаний о физиологических или психологических процессах. Тут можно говорить, что это еще впереди. Истинный удар по этой схеме наносит невозмож- ность совместить ее с историческим подходом к человеку, к человечеству, с тезисом о социальном происхождении языка и мышления. И в этом плане, с моей точки зрения, вся современная наука членится на два большие направления, которые прин- ципиально противопоставлены друг другу. Направление, ко- торое отвергает исторический и социологический подход как лежащие за пределами их науки и которое работает в схемах индивида, его физиологического субстрата, психологических процессов, там происходящих. И другое направление, кото- рое пытается понять человека как некоторое действительно социальное образование. Не просто приговаривает о соци- альной природе человека, а делает это исходным принципом и на этой базе объясняет психику человека и все знаниево- мыслительные образования. 128
В частности, это означает, что необходимо совместить представление о структуре ставшего целого - языкового мышления - с проблемой социального происхождения язы- ка и мышления. Если вы признаете, что язык и, следователь- но, мышление появляются в межиндивидуальной среде, что они суть продукт коллектива, труда и объединения, социали- зации, то их надо мыслить как проявления социального це- лого, некоторого организма. Вместе с тем давно выявлено, что социальный организм должен рассматриваться как одна единица, а не как сумма составляющих его частей, элементов. А если вы задаете со- циум как некоторое глобальное целое и помещаете индиви- дов — наряду с машинами, знаками и т.п. - внутрь него, то вы должны сказать, что и язык с мышлением появляются внут- ри этого целого. При этом мне не важно, что находится внут- ри этого целого: индивиды или что-то еще. Я признаю их наличие в данной структуре, но выводить дальнейшее надо из всего целого, а не из них. Из целого как такового, а не сведенного к сумме элементов. - Но наличие индивидов - вполне законное явление. Я спорю с другим. Я говорю, что начинать надо не с них и выводить все не из них. Мы с чего-то должны начать. В качестве такого начала мы имеем некое социальное целое, фиксируем, что оно произошло, и вот после этого, из этого целого можно выводить все, что угодно. Более того, двига- ясь таким образом, вы обязаны отпочковать язык, отпочко- вать языковое мышление, отпочковать индивидов, личность, культуру, науку, искусство - все, что угодно. Но от чего это все можно отпочковывать, из чего выводить? Только из этого социального целого. И если вы признаете этот принцип, будь- те любезны с самого начала исходить из этого целого и все из него объяснять. - Но индивиды - элементы этого целого. Правильно. И не только элементы, но и средства этого целого. Современный индивид, особенно если он посажен на министерское кресло, становится средством целого, хотя очень часто в то же время он это целое использует как средство. 5 - 9374 129
- На этот счет есть хорошая цитата из Маркса о том, что индивид может существовать только в обществе. Конечно, конечно... Но теперь важно с этой точки зрения рассмотреть наши научные подходы. Вопрос ведь в том, смо- жем ли мы положить сформулированный принцип в основу нашей работы? Между тем, девяносто девять процентов ис- следователей вообще не учитывают того, что я здесь отме- чаю, и рассуждают, используя другие схемы. Если вы начнете рассматривать все это с точки зрения истории, то вы никогда не объясните происхождение языка и мышления на базе той схемы, которую они используют. Вы должны будете рассуждать совершенно иначе. Я сейчас расскажу, откуда взялась эта линия рассужде- ния и к чему она ведет. Но предварительно я сформулирую следующий тезис: чтобы убедить меня в правильности ва- шей точки зрения, вы должны будете объяснить происхож- дение языка и мышления и связать объяснение их происхож- дения с вашей физиологической схемой. Если вам это удаст- ся, я сдаюсь. - Но ведь расчленение социума также происходит ис- торически и осознается в ходе развития науки. Это тоже верно. При этом считается, что за нас это осоз- нание проделывали Платон, Аристотель и т.д. Но меня сей- час эта сторона дела не интересует. Мы действительно ис- пользуем их представления о социуме как о товариществе индивидов. Но на самом деле расчленение этого целого надо еще произвести, а не брать готовую схему расчленения. И для нашего расчленения надо выработать адекватные науч- ные 'основания. Речь идет именно об этом. Но меня сейчас интересует более узкий вопрос, а имен- но: каким образом соединить различные, исторически воз- никшие в рамках традиционных наук точки зрения? При этом надо иметь в виду, что этот процесс интеграции наук реаль- но происходит. Мы имеем историческую, социальную точку зрения со своими понятиями и другую, скажем, психолого- физиологическую точку зрения, исходящую из индивидов. До какого-то момента наличие таких различных точек зре- 130
ния возможно, и в каждой из них мы можем получать реаль- ные результаты. Но затем возникает задача увязки воедино как самих то- чек зрения, так и связанных с ними научных результатов. Мы давно подошли к этой проблеме и сейчас должны ее решать. При этом оказывается, что, когда мы начинаем производить этот синтез, или, другими словами, пытаемся объединить социолого-историческую точку зрения с индивидуально-пси- хологическими представлениями, это не удается осуще- ствить, не отказавшись от тех расчленений, которые были исходными для указанных точек зрения. — А зачем тогда соотносить эти точки зрения? Мы обязаны это делать. Что значит соотносить, конфи- гурировать? Это значит, что если у нас есть пара изображе- ний, то мы должны построить третье, объединяющее их, и не только объединяющее, но и объясняющее. Это третье изоб- ражение должно фиксировать и объяснять и то, что в исход- ной паре изображений было истинным, и то, что там есть ошибочного. Но как только мы начинаем соотносить, то мы невольно вынуждены отдать предпочтение одному из исход- ных представлений, рассматривать его в качестве исходного и основного. Я исхожу из того, что таким объединяющим представлением является социолого-историческая точка зре- ния. Я это утверждаю по многим причинам, в том числе и потому, что эта точка зрения является более общей, задает более широкое целое. Дело в том, что когда мы увязываем воедино два различных представления, то предпочтение дол- жно быть отдано той точке зрения, которая задает более ши- рокое целое, ибо это целое будет определять функции, а по- том и структуру входящих в него элементов. Следовательно, мы должны исходить из социально-исторического представ- ления, а из него уже выводить другую точку зрения. - Сначала нам сказали, что имеется два направления, две точки зрения, а затем говорят, что одной из них надо отдать предпочтение. Но это совершенно не очевидно. Я действительно считаю, что все науки, исходящие из индивида при исследовании «духа» и вообще «человека», 5* 131
являются анахронизмом, хотя, может быть, этот анахронизм и просуществует еще сотни лет. Причем его существование зависит от того, насколько нам будет нужна настоящая на- ука. Возможно она нам окажется ненужной. Тогда этот анах- ронизм может существовать бесконечно долго. Но все это уже сейчас анахронизм, все это вымирает и вымрет, если наука, действительная наука, будет развиваться. - А может быть это зависит от задачи? Нет. В зависимости от задач внутри данного нам целого будут вычленяться новые науки. Вычлененные из структур- ного представления о нашем объекте, они будут тем самым с ним неразрывно связаны. Тот опыт, который у нас уже сей- час есть, показывает, что при этом кардинальнейшим обра- зом меняются исходные схемы. В частности, становится оче- видной полная несостоятельность той схемы, о которой я говорил выше. Причем несостоятельность этой схемы зак- лючается не в том, что она не может объяснить, фактически, ни одну из связей, ибо здесь можно надеяться, что сработает принцип «мы еще не поняли, но со временем поймем». Нет, оказывается, что самих этих связей не существует, что мы имеем совершенно не тот объект, который изображается ис- ходными схемами. - Это все надо еще выяснить. Эта сторона вопроса выяснена. Не только в математике, но и в эмпирических науках существует то, что можно на- звать соотношениями неразрешимости. Можно не обнару- жить искомые связи, но можно также показать, что каких-то связей вообще не может быть. Такое доказательство будет исходить из более широких соображений. И то, что этих свя- зей до сих пор нет, происходит не потому, что мы их еще не обнаружили, а потому, что их не может быть вообще и они никогда обнаружены не будут. Как же мы будем объяснять, исходя из всего того, что здесь говорилось, происхождение языка и мышления? Здесь сталкиваются две принципиально различные схемы. Очень четко и точно обе эти схемы зафиксированы в небольшом сообщении В.В.Давыдова, которое было опубликовано не- 132
сколько лет назад в Докладах АПН. Статья Давыдова назы- валась «О структуре мыслительного акта». Есть две различных позиции в понимании мышления. Одна позиция заключается в следующем: мы смотрим на объекты, и у нас появляются мысли. Эти мысли мы выража- ем в знаках языка. Итак, есть объекты. Я элиминирую все промежуточные звенья. Это сейчас не важно. Важно только зафиксировать, что от объектов идет мысль - как образ этих объектов. Эту самую мысль люди затем выражают в знаках. Давыдов ана- лизирует различные психологические теории происхождения мысли и показывает, что суть их всегда сводилась к одному - к тому, что мы отражаем объект, а потом то, что мы отрази- ли, мы понимаем. Тем самым задается и подход к проблеме происхождения. Тогда мы должны сначала объяснить проис- хождение мысли и параллельно происхождение языка, а за- тем связку того и другого. При таком подходе можно сказать, что уже обезьяны научились выражать мысли в знаках языка. Принципиально другая точка зрения состоит в том, что объекты замещаются другими объектами или знаками. При этом появление этого самого отношения замещения и есть появление мысли. И никаких других мыслей, кроме как про- исходящих таким образом, быть не может. Но, принимая та- кую схему, мы, естественно, не обсуждаем проблемы проис- хождения мысли в голове человека как чего-то такого, что идет от объекта. Такой схемы вообще не возникает. Здесь можно двигаться исключительно в сфере социума, только, так сказать, в межиндивидуальном эфире, и при этом объяс- нять необходимо совершенно другое, а именно то, как появ- ляется в системе трудовой деятельности обезьян, становя- щихся людьми, это отношение замещения одних объектов другими объектами. И последующую фиксацию отношения замещения в знаках. Совершенно иначе ставится тогда и вопрос о том, каким образом в объектах выделяются те или иные стороны и ка- ким путем происходит их отражение. Не потому мы выделя- ем что-то в объекте, что поворачиваем его различным обра- зом и с помощью головного мозга отражаем различные сто- 133
роны этого объекта в мыслях, понятиях или концептах, а потому, что мы замещаем один объект другим, в принципе на него не похожим (хотя первоначально они могут быть до- вольно сходными, хотя бы с точки зрения их практического использования). За счет того, что схватывается такая связка между двумя объектами, и происходит реальное и независи- мое от нашей головы (вначале, во всяком случае) выделение некоторых сторон в объектах. Отношение замещения носит двухсторонний характер: тождества и различия. Это зависит оттого, что вы хотите де- лать, какова линия вашей практической работы. Либо вы за- фиксируете тождество, и тогда у вас первый объект будет выражаться во втором объекте, при этом выражаться будут одинаковые стороны, либо вы каким-то образом должны бу- дете выделять их различие. - Говоря об «объекте», вы употребляете это слово как функциональную или как материальную характеристику? Другими словами, может ли здесь в функции объекта брать- ся действие? В принципе, действие так рассматриваться не может, ибо объект понимается материально, а не функционально. - А вот это отношение замещения возникает где-то в индивидах или вне их? Это возникает не в индивидах, это происходит в трудо- вой деятельности ... - А может быть, отношение замещения все-таки воз- никает не в деятельности, а в связи с индивидами? Это все вопросы из следующих глав. Пока мне важно задать исходную идею. - Какие из схем, о которых говорилось, появились перво- начально? Сначала появилась схема «объект - знак», точнее, «дей- ствительность - знак». При этом действительность здесь понимается не как то, что задано в эмпирическом материале, а как то, что получается потом. Эта схема испытала ряд транс- 134
формаций и перешла затем в схему объектных замещений. Как все это происходило, я буду сейчас говорить. - Если принимается эта схема отношения замещения, то существенным ли является вопрос, где происходит за- мещение - в индивидах или вне индивидов, где-либо еще? Это очень существенно. Больше того, я бы сказал, что это и есть самое главное. В схеме этот момент пока действи- тельно не отражен. Мне сейчас важно затвердить исходную мысль. Дальнейшее строгое логическое развитие этой идеи представляется мне достаточно трудным. Но я надеюсь, что мы это проделаем. Я напомню основной смысл того, что сейчас говорилось. Я утверждал, что введение и использование этой схемы (объективное содержание - связь замещения - знаковая фор- ма) содержит в себе концентрированные противопоставле- ния целому ряду традиционных подходов. Я обещал рассмотреть эти противопоставления в неко- торой последовательности. Сейчас мы рассмотрели первый, исходный смысл обсуждаемой схемы. Она является отрица- нием традиционной сенсуалистической точки зрения, утвер- ждающей существование активного объекта и пассивных ощу- щений и восприятий, а также представлений об активной мыс- ли, возникающей в результате мозговой работы. Эта традици- онная сенсуалистическая схема представляла знак как выра- жающий мысль и как обозначение объекта. Самым главным возражением против этой схемы было ее несоответствие исто- рическим и социологическим представлениям. Это отчетливо выяснилось при анализе происхождения языка и мышления. Я опустил историю четырехлетних попыток объяснить происхождение языка и мышления на основе другой схемы и сразу перешел к результатам этого движения. Эти неудач- ные попытки заставили нас пересмотреть само понимание мышления. Мы, во-первых, вынуждены были отказаться от субстанционалистского понимания мысли как некоторого концепта, или, другими словами, как некоторого физиологи- ческого или психологического образования, находящего в мозгу человека. Как я уже говорил прошлый раз, ни физио- 135
логические, ни психологические исследования подобного образования не обнаруживают ни в мозгу, ни вообще где бы то ни было. Во-вторых, мы вынуждены были пересмотреть всю схе- му и поставить после объекта не его отражение в ощущени- ях, восприятиях и т.д., а поставить после объекта знак. При этом, если в традиционной схеме знак рассматривался как конечный этап этого длительного, проходящего через голову процесса, то мы знак, замещающий объект, и связь между исходным объектом и замещающим его знаком поставили в самом начале - как исходное образование. Причем это образование ничем из мыслительной сферы не опосредовано, а наоборот, само является исходным и за- дающим все дальнейшее. Не потому знак относится к объек- ту, что он (знак) выражает мысль, - мысль возникает потому, что в некоторых особых условиях знак начинает обозначать объект. Знак начинает обозначать объект, еще будучи не свя- занным с мыслью. Мысль возникает потом. Значит, сам факт обозначения, или, как мы говорим, за- мещения, должен быть объяснен исходя из чего-то другого, а не из мысли. Мы следуем той линии, которая стремится объяснить возникновение мышления из трудовой деятель- ности. При этом мы движемся, минуя рассмотрение всего, что относится к психолого-физиологической сфере. В этом состоит первый и основной смысл изложенного мной прин- ципа - как некоторого знамени. - Правильно ли понимать, что в развиваемой схеме знак понимается как объект, находящийся в функции замещения. Я сейчас отвечаю на этот вопрос коротко, ибо в дальней- шем буду этим заниматься. Знак понимался в двух смыслах. Во-первых, он понимался как объект замещающий. Но так как это было слишком широкое определение, ибо существу- ют и такие замещающие объекты, которые не суть знаки, то всегда также присутствовал и в интуитивной сфере работал второй признак, собственно эмпирический признак знака как такового. Знака как знака, а не объекта. Поэтому, когда мы говорим, что знак есть то, что замещает объект, то мы этим 136
самым не определяем знак, а просто вставляем знак, уже име- ющий определение, в некоторую более широкую структуру. Мы говорим, что основная функция знака есть замещение, а то, что его делает знаком, необходимо специально исследовать. Здесь я хотел бы вылить ушат холодной воды на весь тот энтузиазм, который был в моих словах до сих пор. Ведь я, по существу, рассказывал о том, что объяснить происхождение языка и мышления, пользуясь схемой опосредующей рабо- ты мозга, не удалось. Это заставило нас исходить из другой структуры отношения между объектом и знаком. Так в каче- стве исходной структуры появилось отношение замещения. В этом движении, и это совершенно очевидно, было много субъективного и психологического. Работа, исходящая из одной схемы, оказалась безрезультатной. Приняли другую. Но в этот начальный период новая схема была еще на- столько обща и абстрактна, что давала возможность ставить вопрос, который был задан мне в прошлый раз: «Ну и что?». Действительно - ну и что? Естественно, возникает вопрос, который тогда же был поставлен: «Так вы думаете, что эта ваша схема "объекты - связь замещения - знаковый матери- ал" есть отражение всего мышления? И вы думаете, что на базе этой тощенькой схемы изобразите и объясните слож- нейший мыслительный процесс и сумеете это сделать, от- влекаясь от индивида, от работы его мозга, пренебрегая всем этим и запрещая даже разговаривать об этом?». Здесь надо отвечать, что, конечно же, нет, не так. Объяс- нить мышление во всей его полноте на базе нашей исходной схемы не удастся. Но мы к этому и не стремимся. Дело в том, что мы исходим из совершенно другого понимания механиз- мов развертывания научной теории. Обратите внимание на ход всего этого движения. Смысл выделения той структуры, которую я называю мышлением, из какого-то гораздо более широкого, интуитивно чувствуе- мого целого, заключается в том, что был задан особый абст- рактный предмет. Вместо очень сложной структуры, содержащей разнород- ные элементы, мы получили сравнительно простой предмет, содержащий всего два образования и одну связь. Оба эти 137
образования имели то преимущество, что они существуют объективно. Нам не требуется залезать в голову и совершенно не нужны какие бы то ни было гипотезы относительно того, что в этой голове происходит. Это явления, которые даны нам объективно, т.е. вне головы человека, и которые поэтому мож- но объективно рассматривать и изучать. Мы уже в этот момент знали - и это является вторым результатом, полученным Зино- вьевым, - что подобные сложные структуры анализируются методом восхождения от абстрактного к конкретному. Это означает (я сейчас говорю очень кратко), что подоб- ные структуры нельзя раскладывать на составляющие эле- менты. Мы уже знали, что при движении по методу восхож- дения от абстрактного к конкретному надо брать какую-то одну исходную структуру, заданную в виде особого абстрак- тного предмета. Эта структура должна удовлетворять одно- му двухстороннему требованию: во-первых, она может быть понята безотносительно ко всем тем связям, из которых она вырвана; во-вторых, все другие связи не могут быть поняты безотносительно к нашей исходной структуре. Из этого следует, что, развертывая исходную структуру путем восхождения от абстрактного к конкретному, мы мо- жем и должны присоединять к ней какие-то другие связи. Что здесь принципиально важно? Здесь важно противопос- тавление такого движения методу анализа и синтеза. Я обыч- но рисую это таким образом: если мы имеем структуру А,В и т.д., то мы не выделяем отдельно А, затем В и т.д., а берем сначала А, затем подсоединяем к нему В и получаем & , затем подсоединяем С и получаем ЛС. При этом мы подчер- киваем, что В не может существовать без А. Существование В становится возможным только на базе существования А, а потом мы берем С, существование которого возможно толь- ко на базе существования В, а следовательно, и А. В этом и состоит сущность метода восхождения от абстрактного к конкретному. Когда такая структура была выделена, то в качестве ос- новного встал вопрос: действительно ли мы выделили здесь такую связь, которая может быть понята независимо от всех остальных, скажем, независимо от связи чувственного отра- 138
жения, и действительно ли это такая связь, что мы сможем построить, исходя из нее, все другие связи, имеющиеся в том сложном целом, которое мы называем мышлением? На оба эти вопроса мы ответили утвердительно. Мы считали и счи- таем, что мы получили возможность не апеллировать к чув- ственной связи не потому, что таких связей не существует в природе (в реальности эти связи, вероятно, существуют), а потому, что выделенная нами связь по своему генезису и про- исхождению в социуме действительно является определяю- щей и задающей все остальные. Из этой выделенной нами связи и на ее основе возникли все другие. А следовательно, выведение надо начинать с нее. Выделенное нами образование получило условное название «языкового мышления». «Языковое мышление» бралось нами в отличие от «мышления» как более сложного эмпирически заданного образования, в котором, помимо выделенной нами структуры, содержится еще масса всяких других структур, по-видимому, другого рода, но которые должны быть выве- дены из языкового мышления как из исходной структуры. Выделенное нами образование было названо «языковым мышлением» не потому, что с нашей точки зрения существу- ет еще и какое-то другое, неязыковое мышление. Это чисто условное название, являющееся во многом неудачным, по- скольку оно вызывает подобные ассоциации и противопос- тавления. Надо было бы придумать другое название, но в последние десять лет это словообразование закрепилось и вошло в употребление. Когда я в прошлый раз высоко оценивал требование Зи- новьева о применении категории «форма - содержание» и сравнивал его по значению с открытиями Галилея относи- тельно движения, то я при этом и имел в виду отмеченные мной два момента. С одной стороны, удалось выделить абстрактный пред- мет. Когда мы говорим об абстрактном предмете, это значит, что развертывая такой предмет, нельзя рассчитывать на не- посредственное его совпадение с эмпирическим материалом. Не похож наш абстрактный предмет на то, что мы имеем в эмпирической действительности, точно так же, как никогда 139
и нигде на Земле не реализуется открытый Галилеем закон, что все тела падают на Землю с одинаковым ускорением. Не падают они в действительности с одинаковым ускорением, в действительности они падают с разными ускорениями. И, тем не менее, механика строится на законах Галилея. Точно так же и здесь, в нашем случае. На самом деле, наверное, даже такой связи не существует. Но это есть ис- ходная связь того абстрактного предмета, построив кото- рый и конкретизируя который, мы придем к структуре, объясняющей эмпирические явления и позволяющей ими управлять. Поэтому я утверждаю, что языковое мышле- ние есть исходная абстрактная структура для изучения более широкого целого называемого мышлением вообще. Языковое мышление - в нашем условном употреблении этого словосочетания. - В самом начале было сказано, что выделяемая связь имеет объективное существование, а в конце говорится, что она в реальной действительности не реализуется, а являет- ся только связью, вычленяемой в абстрактном предмете. А кто, где, когда сказал, что объективность равнозначна отнесению к эмпирической действительности. - Тогда возникает вопрос: что такое объективность? Объективность здесь понимается в очень узком смысле. Это все то, что существует вне пространства, ограниченного кожным покровом человека. Объективно - в смысле не субъективно, т.е. то, что существует вне субъекта. - В чем представлена та система, из которой выделя- ется исходная абстрактная структура? Она очерчена той областью мыслительных явлений, ко- торые на данный момент выделяются человеком как относя- щиеся к области мыслительного. При этом возможно, что на основе разворачивания нашей схемы мы какие-то вещи не сможем объяснить. Но тогда мы наберемся окаянства и зая- вим, что человечество ошиблось и что это вообще не мысли- тельное, а нечто другое. Хотя надо стремиться к максималь- но возможному охвату. 140
Но это не все. Кроме того, эта область еще очерчивается нами внутри как относящаяся к сфере языкового мышления. Здесь, между прочим, появляется различие между эмпири- ческими и экспериментально наблюдаемыми фактами. По- добно тому, как Галилей сформулировал свой принцип равно- ускоренного падения тел вне зависимости от их массы и тем самым дал возможность Ньютону, Торричелли и другим по- ставить соответствующие эксперименты, доказывающие сфор- мулированное положение - подобно этому мы, развертывая свою схему, будем особым образом соотносить ее с эмпири- ческим материалом и создавать особые искусственные экс- периментальные ситуации. Такие экспериментальные ситу- ации, в которых исследуемые явления выступали бы в чис- том виде. - Что выступает в качестве клеточки, которая в даль- нейшем будет развертываться? Сама абстрактная схема или некий конкретный представитель, репрезентирующий выделенную связку? Задаваемый вопрос имел бы смысл, во второй своей час- ти, если бы уже не было дано ответа на его первую часть. Первоначально, примерно до 1957 года мы полагали, что сама эта структура может выступать в роли клеточки. Но в 1957 году выяснилось, что по целому ряду признаков она в каче- стве клеточки выступать не может. В частности, этот вопрос обсуждается в моей диссерта- ционной работе. В ней я воспользовался различением кле- точки и единицы. Мы взяли у Выготского различение эле- мента и единицы и дали ему новое употребление. Таким образом, я отвечаю: клеточка - это ни то, ни другое. Разница же между абстрактным представлением и конк- ретным воплощением весьма существенна, но она требует обсуждения в другом контексте. Эта проблема во многом связана с вопросом о функции употребляемых нами изобра- жений. Вопрос, кстати, во многом еще не выясненный. - Здесь произошла подмена того вопроса, который я задавал. 141
Вы уверены, что я не ответил на ваш вопрос? - Я уверен в этом. Тогда отвечу иначе. Дело в том, что представить себе развертывание исходной клеточки не удалось. Попытки та- кого развертывания потерпели неудачу, и было выяснено, почему это проделать невозможно. Те же процедуры развер- тывания, которые представлялись возможными, были опи- саны в работе, получившей название «О принципах постро- ения генетической теории». Розин В.М. Насколько я понял, ответ на этот вопрос Щедровицкий дает в другой работе, о взаимоотношениях. В этой работе есть специальная глава об употреблении и развертывании схем подобного типа. - Как называется эта работа точно? Она называется «К методологии исследования деятель- ности и взаимоотношения людей». Двигаемся дальше. Что важно подчеркнуть в качестве второго принципиального момента? Когда появилась идея замещения и диады замещения, то она применялась к трем различным областям. Если стремиться к еще большей точности, то необходи- мо отметить, что идея замещения появляется в формальной структуре типа «А есть В» или «Сократ есть человек». Для того чтобы оказалось возможным подобное суждение, необ- ходимо должна существовать еще и третья позиция, ибо одно замещает другое по отношению к некоторому третьему. Этот момент мы будем подробно рассматривать дальше в другом контексте. Второй знак «человек» замещал первый знак «Сократ» в отношении к объекту. При этом сама связка замещения при- сутствовала, но специально исследователем не фиксирова- лась. Этот круг вопросов получил в дальнейшем детальную разработку, в частности в дискуссиях этого года о позиции наблюдателя и в тех вопросах, которые задавал В.А.Лефевр. Мы к этому еще вернемся. Этот момент замещения всплывал, по сути дела, во всех наших работах. Первоначаль- 142
но это замещение трактовалось очень широко. Сначала по- явилось замещение одного знака другим. Затем замещение некоторой действительности (как мы говорили тогда, теперь мы называем это «объективным содержанием») знаком. По- явилось новое понимание отношения замещения - замеще- ние одного объекта другим. Стояла задача свести эти разные представления о замещении к единому основанию, точнее, вывести одно из другого. При этом мы двигались, так ска- зать, сверху вниз - от формальных замещений к семантичес- ким и от них к объектным. А выведение должно было идти наоборот. Таким образом, была поставлена задача. Для объяснения происхождения языка и мышления, т.е. появления знака в функции обозначения, надо было вывести его из трудовой деятельности, т.е. оттуда, где его заведомо нет. Ибо там, где есть объектные замещения, т.е. непосредственно в труде, там знака нет. В зависимости от того, на какую область интер- претировалось понятие замещения, оно приобретало тот или иной специфический смысл. В области семантико-синтакси- ческих исследований возникла проблема значения. В других областях этой проблемы значения не было. Такой сопоставительный анализ, охватывающий все три области, проводился нами непрерывно, и мы все время име- ли в виду все три области и необходимость строить одни за- мещения на основе других. Одновременно в каждой из этих областей развертывается свой особый цикл исследований, о которых я буду сейчас говорить. Но прежде, чем я перейду к этому, нужно сделать одно общее замечание, несколько опе- режающее предстоящие выводы. Мы выяснили, что мышление и «чувственное отражение» не стоят в одной линии, мышление не есть надстройка над чувственным отражением. Они лежат как бы в разных лини- ях и плоскостях анализа. Здесь вообще нужно сказать, что представление о мыш- лении как о надстройке над чувственным отражением в ис- тории философии действительно было, но лишь в самое пос- леднее время чувственное отражение стали трактовать как особую ступень познания и говорить о развитии познания. Я 143
думаю, что это сделали малограмотные преподаватели фи- лософии, и притом вопреки основному кругу идей собствен- но марксистской философии. Но сейчас это представление получило довольно широкое распространение. Чувственное отражение и мышление, с нашей точки зрения, лежат как бы на разных уровнях объекта. Чтобы пояснить это, я восполь- зуюсь образом, предложенным В.А.Лефевром. Это «бегущая строка» над зданием «Известий». Там есть набор электри- ческих лампочек, по которым идет ток и которые то горят, то не горят по строго определенным физическим законам. Но если мы будем обращаться к законам электрического тока, то мы никогда не сможем понять, как возникает то или иное сообщение, почему по электрическому табло бегут одни, а не другие буквы и слова. Сообщения на этом табло должны исследоваться совсем в другом предмете. Примерно такое же отношение существует между чувственным отражением и мышлением. Вообще, подобные структуры весьма характер- ны для человеческой деятельности. Например, подобное же стыкование двух разных структур рассматривают Д.Миллер, Ю.Галантер и К.Прибрам в самом начале главы VI своей книги «Планы и структура поведения». Таким образом, сей- час это уже достаточно выявленный и установленный факт. Поэтому, чтобы объяснить природу мышления, мы не долж- ны обращаться к анализу тех механизмов чувственного от- ражения, которые лежат как бы под ним и на основе кото- рых оно осуществляется. С другой стороны, и наоборот, все собственно мысли- тельные механизмы можно объяснить, рассматривая схемы объектных, знаковых и формально-знаковых замещений. А уже на этой основе можно объяснить многие явления, обна- руживаемые нами в истории науки. И все это можно сде- лать без всякого обращения к чувственному отражению и его механизмам. При этом, объясняя природу мышления, мы не должны обращаться к чувственному отражению и искать какие-либо «добавки» и «дополнения», которые превращают чувствен- ное отражение в мышление. Сама идея поиска добавок воз- никает потому, что мы неправомерно сравниваем мышление 144
с чувственным отражением и стараемся объяснить первое через последнее. Чтобы объяснить бег словесных сообще- ний над зданием «Известий», нужно рассмотреть те струк- туры объединения разных процессов, которые создала чело- веческая выдумка, человеческая конструктивная деятель- ность. В каком-то плане это совпадает с аристотелевским понятием материала и формы. Мышление есть особая «форма», которая накладывает- ся на материал чувственного отражения, хотя по механиз- мам своим оно возникает и осуществляется иначе - особым образом структурируя чувственное отражение и включая его внутрь себя в качестве элемента. Вернемся к основной линии нашего движения. Объект- ные замещения, как вы уже догадываетесь, вводятся крайне просто. Если вы берете какие-либо вещи, используемые в практике, то они очень скоро гибнут, разрушаются. Чтобы продолжить деятельность, нужно заменить исходный, раз- рушившийся объект другим, таким же. Таким образом, про- исходит непрерывное функциональное замещение объектов, включенных в нашу практическую деятельность. Совершен- но независимо от человеческого сознания или мышления складываются ряды замещения объектов, неотличимых друг от друга с точки зрения той деятельности, в которую они включены: Oi О2 О3 О4 ••• Ок Но таким образом, как вы видите, мы очень просто объяс- няем происхождение объектного замещения. Оно необходи- мо должно происходить, чтобы осуществлялось воспроиз- водство деятельности. Основанием для идентификации, или отождествления, объектов служит действие. Мне важно под- черкнуть, что эти замещения происходят независимо от осоз- нания самих отношений замещения и природы того продук- та, который в результате получается, - ряда замещений. Но когда такие ряды сложились, то, по сути дела, появилась но- вая действительность, и она может стать объектом анализа и осознания. Сам по себе ряд замещений, возникший в перио- 145
дически повторяющейся деятельности, еще не объект, но он может стать объектом сопоставления, если возникнут соот- ветствующие действия сопоставления. Когда такие сопоставления возникают и ряд замещаю- щих друг друга объектов практической деятельности стано- вится объектом этих сопоставлений, то это значит, что воз- никает собственно мыслительная деятельность. При этом, как правило, и если не с начала, то довольно рано, из этого ряда выделяется особый объект - эталон, который становится образцом при изготовлении других объектов. Здесь может возникнуть возражение, что и первый ряд замещений был создан сознательно. Я слышу такое возражение. Но здесь нельзя путать друг с другом деятельность и ес- тественные процессы или продукты, возникающие в резуль- тате этой деятельности. Каждое замещение «стершегося» объекта другим, новым - это сознательный акт. Сознатель- ной является сама замена одного объекта другим. А ряд есть бессознательно возникающий продукт, и, чтобы он вошел в сознание, нужно еще сделать его объектом нашей специаль- ной деятельности. Именно как ряд. Здесь интересно, что сде- лать ряд объектом деятельности - это не значит взять его весь, целиком; достаточно взять один фрагмент ряда, скажем, одно или пару отношений замещений. Но тем самым мы возьмем именно ряд, т.е. отношение замещения, именно как новый и особый объект. Здесь, наверное, важно подчеркнуть все те принципиаль- ные изменения и переломы позиции, которые происходят, когда мы переходим от выборки и подбора замещающих объектов к их изготовлению, т.е. к производству. Здесь про- исходит масса интереснейших преобразований, каждое из которых может и должно стать предметом обширных и слож- нейших исследований. Но я сейчас отвлекаюсь от всего это- го. Меня будет интересовать лишь чисто феноменологичес- кое указание на сам этот факт - появление, необходимость появления нового объекта, нового действия с рядом как та- ковым и связанное с этим возникновение собственно мысли- тельной деятельности и базы для появления специфически мыслительных замещений. 146
Мне важно также подчеркнуть, что здесь происходит выделение особого образования, называемого обычно «куль- турой». Это, прежде всего, те эталоны, которые выталкива- ются из подобных рядов замещений объектов и служат, с одной стороны, как бы представителями этих рядов и всех объектов, расположенных в них, а с другой стороны - образ- цами для производства новых объектов такого же рода. Но это значит, что вытолкнутый объект, объект-эталон, начина- ет выступать в особой производственной функции. А вместе с появлением производства развивается и особая сложная деятельность сопоставления различных объектов с эталона- ми по многим и различным свойствам и характеристикам. Задав эталоны и особые способы их употребления, мы делаем следующий шаг в псевдогенетическом (и, следова- тельно, весьма искусственном, в рамках особого предмета) выведении мышления. Здесь важно также, что в структуре отождествлений всегда появляется еще особое отношение к третьему объекту, объекту-индикатору. Следующим шагом довольно естественно выводится знак. Уже сам эталон, поскольку он берется как элемент куль- туры и в своей функции эталона, является знаком. Это еще не языковой знак, и, чтобы вывести последний, нужно, во- первых, объяснить источники, из которых берется материал речевых знаков, а во-вторых, те ситуации, в которых этот материал начинает сопровождать употребление эталонов и вступает с ними в связь именования. Эти вопросы отчасти разбирались в моей статье по ме- тодологии происхождения языка. Существует, как известно, много теорий, объясняющих происхождение материала язы- ка. Мне совершенно неважно, какая из них победит и ока- жется правильной. Лично мне больше всего импонирует те- ория «трудовых шумов». Но сейчас это совершенно неваж- но. Главное, что такой материал появляется. Важно объяс- нить, каким образом возникает связь между ним и объекта- ми, начало употребления некоторого материала в качестве знака. Здесь важно, что я разделяю два момента: первое - появление связки именования и второе - появление отноше- ния замещения объектов эталоном. Двух этих компонентов 147
достаточно, чтобы затем объяснить развитие всех других форм языково-мыслительного употребления материала сло- весных знаков. Таким образом, мы начинаем с того, что фиксируем в эмпирическим материале три различных вида замещений. Наша задача заключается в том, чтобы увязать их все в еди- ной системе и вывести либо одни из других, либо же все три вида из чего-то особого, от них отличного. Мы сделали это, задав прежде всего поле деятельности, которое своим проте- канием осуществляет идентификацию объектов. Возникшие таким образом ряды замещений становятся новым объектом, особым образом в эту деятельность включенным. При этом выделяется и как бы выталкивается в более высокую плоскость множество объектов-эталонов. Склады- вается, по сути дела, двухплоскостная, точнее, двуплановая структура. Потом над всем этим и в связи непосредственно с эталонами появляется третья плоскость - речевых или сло- весных знаков. Она возникает из условий коммуникации, и ее происхождение должно быть объяснено именно в этом предмете - коммуникации. Знаковая функция в своем простейшем виде появляется благодаря появлению функции эталона. Эталон - это уже в каком-то смысле знак. Но затем знаковая функция должна быть перенесена на другой материал. Когда это произойдет, то изменится и сама функция. Таким образом, происхождение знаковой функции обо- значения не связано органически со специфическим матери- алом речи - звуками, движениями или графикой. Первона- чально знаковая функция возникает на чисто объектном ма- териале, у объектов-эталонов, и лишь затем ее перенимает спе- цифически речевой материал - звуки, движения или графика. Иными словами, эталон благодаря своим основным фун- кциям приобретает еще и побочную функцию - быть обо- значающим, знаком. Когда мы говорим: «Сделай это», - то объект-эталон, на который при этом указывают, выступает и как образец вещи, которую нужно сделать, и как обозначение. Итак, функция эталона влечет за собой функцию обо- значения. А выделяется и приобретает особое самостоятель- 148
ное выражение и существование функция обозначения .по- том, когда появляется новый, особый материал, предполо- жим, трудовых шумов, который - а он возникает в особой связи коммуникации - может нести на себе лишь функцию обозначения и не может нести на себе функцию эталона. Конкретно эти процессы разбирались нами на материа- ле числа. Там особенно отчетливо выявился механизм, при котором речевой знак отрывается от эталона и начинает не- сти на себе одну лишь и отдельную функцию обозначения. Мы называли этот процесс отщеплением функции за счет появления второго материала, сопричастно работавшего вме- сте с первым материалом; а само сопричастие второго мате- риала обусловливалось необходимостью коммуникации. Мне очень важно подчеркнуть - и это будет важнейшим пунктом в дальнейшем изложении, - что таким образом дея- тельностью человека осуществляется структурирование мира. Это происходит благодаря выталкиванию набора эта- лонов, отнесению всех других объектов к эталонам и уста- новлению особых связей между эталонами. Я хочу здесь ска- зать, что так называемый человеческий мир, на мой взгляд, очень напоминает фантастические проекты городов будущего, когда вся земля уже застроена и нет ни одного природного яв- ления, которое не было бы искусственно создано и не служило бы человеческой деятельности, в частности, производству. Подобное структурирование мира начинается с нижних «этажей» самих объектов и поднимается все выше и выше, сначала в ряд эталонов, потом дальше - в ряды все новых и новых надстраивающихся друг над другом знаков. Знаки принимают на себя сначала функцию обозначений, а потом также и функцию изображений. Мы начинаем говорить о знаковых моделях. Так посте- пенно идет вверх, все выше и выше, структурирование мира. Так строится искусственный мир, в котором мы стремимся установить простой порядок и гармонию, распланировать его как систему пересекающихся стритов и авеню. Именно эта система и есть то, что может быть названо социальной дей- ствительностью человека. Часто именно эту действитель- ность и называли действительностью «понятий». 149
На нижней плоскости функциональных объектов мы со- здаем, благодаря действиям сопоставления, различные груп- пировки объектов, а затем замещаем их одним знаком и тем самым представляем в нем новое содержание, созданное дей- ствием сопоставления. Мы переходим из одной плоскости в другую. Но в следующую плоскость попадает не сам новый объект-группировка, не структура, созданная сопоставлени- ем, а один знак, замещающий эту структуру. Этот знак точно так же может выступить в качестве функ- ционального объекта, он организуется в новые структуры со- поставления - это могут быть таблицы, матрицы и т.п. - и сно- ва замещается одним знаком. Новая структура опять свертыва- ется в одном объекте, и это создает условия и возможность для появления новых действий и способов оперирования. Факти- ческим объектом приложения этих действий являются струк- туры объектов, или, еще точнее, созданные таким образом со- держания. Но реально и актуально мы прикладываем это дей- ствие не к ним, а к замещающему их одному объекту. Розин. Все эти рассуждения проходят, если при этом не дается объяснение того, что такое свертывание. Я говорю здесь о замещении, и, на мой взгляд, это очень хорошее объяснение, делающее на время ненужным объяс- нение того, как происходит свертывание. Точнее, именно тот факт, что мы замещаем структуру сопоставлений одним зна- ком, а потом относим этот знак к одному элементу этой струк- туры как его обозначение и форму фиксации, и есть объясне- ние механизма замещения. Розин. Все равно непонятно, что такое замещение. Зна- чит ли это, что материал знаков привязывается к струк- турам сопоставлений? Если у нас была деятельность с од- ним объектом, а потом на место первого объекта вступил другой объект, то это понятно, и понятно, что здесь про- исходит замещение. Между первым и вторым объектом нет никаких связей. А когда ты говоришь о замещении объек- тивных содержаний знаком, то это понимается как связь. Можно ли и в этом случае понимать замещение таким об- разом, что с одним начинают работать вместо другого? Если так, то ты никогда не получишь знаний. 150
Ты прав. Знаний таким образом я не получу, но я и не собираюсь их получать. Мне важно подчеркнуть только один момент. Подобно тому как в практической деятельности один объект вступает на место другого, так и здесь знак вступает на место структуры объектов и затем одного из объектов этой структуры. Разница между этими случаями и тем, что мы имеем в практической деятельности, состоит в том, что здесь одна деятельность - с определенными объектами - замеща- ется другой деятельностью - со знаками. Если вы спросите меня, каким образом осуществляется подобное замещение одной деятельности другой деятельно- стью, как все это вообще возможно, то я отошлю вас к спе- циализированной линии исследований происхождения. Мне важно пока не анализировать эту сторону дела, а просто за- фиксировать, в чисто феноменологическом плане, сам факт замещения. Я понимаю, что при этом совершенно опуска- ются или не могут быть исследованы многие стороны той действительности, о которой мы сейчас говорим. Например, меня уже давно занимает и волнует вопрос о том, как мы переносим некоторые характеристики индика- тора и изменений, происходящих в нем, на исходный, иссле- дуемый объект. Когда исходный объект окрашивает лакму- совую бумажку в красный цвет, то мы говорим о свойстве или способности этого объекта окрашивать лакмус. Лакму- совая бумажка покраснела, а мы, осуществляя удивительную мистификацию, говорим, что исходный объект обладает свой- ством окрашивать лакмусовую бумажку. Иначе, мы говорим: исходный объект есть кислота, т.е. объект, окрашивающий лакмус в красный цвет. Мы говорим это и при этом не краснеем. Может быть, именно в этом заключена основная тайна мышления и все мистификации, которые оно создает, его успехи и его «не- точности». Какими основаниями и средствами нужно обла- дать, чтобы из факта покраснения лакмусовой бумажки зак- лючать о некоторых свойствах самого объекта? Для современной физики это - одна из основных мето- дических проблем (см., например, статью Руммера и Рывки- на в журнале «Вопросы философии», 1964, № 7). В теорети- 151
ческом плане эта проблема формулируется так: является ли свойство отношением или отличается от него? Здесь надо заметить, что само понятие свойства нужно нам для того, чтобы прогнозировать наш опыт. Следовательно, мы на основании одного фиксированно- го отношения должны судить о других, будущих отношени- ях. Именно для этого вводится понятие «свойство». Но как вводятся свойства, как они работают, чем они являются в он- тологическом плане - все это еще не объяснено. Здесь мы сталкиваемся с проблемой объекта и объектности, а также того, что «свойственно». Теперь я вернусь к замечаниям Розина. Ведь здесь, по- моему, надо очень четко различать две деятельности. Дея- тельность по созданию группировок и структур сопоставле- ний, выделяющих определенное содержание, - это одно. А потом мы должны подняться в более «высокий» слой дея- тельности и оперировать с этими структурами или содержа- ниями, посредством них выделенными. Ясно, что здесь нуж- на уже иная деятельность, нежели та, посредством которой мы создавали саму эту группировку и выделяли новое со- держание. Если это должна быть другая деятельность и если это понятно, то все твои вопросы, по сути дела, снимаются. Мне здесь важно, что эта деятельность с новым содержани- ем должна быть впервые создана, и она строится в соответ- ствии с характером выделенного содержания. Особенность знаков состоит в том, что их материал лишь в некоторой сте- пени определяет характер действий с ними. Таким образом, знаки - это объекты, идеально пригод- ные для того, чтобы подставлять их в качестве заместителей или репрезентантов исходных содержаний. Они хороши тем, что не имеют своей собственной суверенной воли и высту- пают во вновь сконструированной деятельности как чистые метки содержания. Поэтому, когда я говорю, что деятельность со знаками замещает деятельность с содержаниями, то это известная натяжка, ибо действий с содержанием нет и они не могут быть созданы. Действия со знаками есть форма, в которой осуществля- ются действия с содержаниями, и ни в какой иной форме они 152
и не могут осуществляться. Поэтому правильнее говорить не то, что действия с содержаниями замещаются действия- ми со знаками, а то, как я это и делал с самого начала, что они осуществляются в форме действий со знаками. Мне важно подчеркнуть двойственный и сложный харак- тер понятия содержания. Нередко мы говорим, что оно выч- леняется в исходном, изучаемом объекте. Но это лишь одна сторона дела. Другая, более важная, состоит в том, что мы создаем некоторую группировку или структуру из объектов, и, фактически, она становится тем, с чем работают и дей- ствуют потом. Содержание, таким образом, создается дея- тельностью человека. Содержание есть, по сути дела, более широкая структура, нежели исходный объект; она его объяс- няет; это структура, созданная сопоставлениями объектов. Но сама эта структура, созданная сопоставлениями, особым образом центрирована. Элементы в ней неравноправны; одни из них занимают особое место, благодаря тому, что к ним мы затем относим замещающий знак и выражаемое в нем знание. Именно эта процедура и создает содержание как свой- ство объекта, она же создает, выделяет сам объект (в узком смысле этого слова). Таким образом, свертывание, о котором ты говоришь, происходит за счет мистической роли знака. Исходная структура сопоставлений обозначается знаком, а знак затем относится к объекту. Таким образом, решение той методической задачи, которую не могут решить Руммер и Рыв- кин на пути анализа объектов как таковых, легко решается в другом «пространстве», в пространстве «предметов», создава- емых связкой структур объектов с замещающими их знаками. Мне важно подчеркнуть, что мы фиксируем в знаке не просто объект X, а то, что мы изображаем как ХА. Но это и есть особое символическое изображение для того, что выс- тупает как структура сопоставления. Итак, некоторое время мы движемся и работаем в ниж- ней плоскости объекта. Потом мы поднимаемся в более вы- сокую плоскость, на следующий этаж того здания, здания мира, которое строится людьми. На этом следующем этаже находятся знаки и действия, прикладываемые к ним. Скла- дывается, таким образом, структура или иерархия вида: 153
хл1(А)Х Когда все это уже сложилось, мы приступаем к логичес- кому анализу и хотим понять, что такое (А) и что такое (А)Х, и что такое ХА. Мы хотим понять, чем являются так называ- емые значения, смыслы и содержания знака. Я хочу подчер- кнуть, что понятие содержания при таком способе движения отнесено не к объектам, а к знакам и знаниям. Мы говорим не о содержании объекта или в объекте, а о содержании зна- ка или знания. И здесь нам приходится ответить - если сде- лать скидку на некоторую неточность постановки самой про- блемы, обусловленную тем, что мы ставим вопрос о содер- жании отдельного, изолированного знака, - что это содержа- ние заключено в той структуре сопоставлений объектов, ко- торая была создана в нижележащей плоскости. Розин. Это непонятно. Если ты говоришь, что знак ис- пользуется вместо структуры сопоставления объектов, то это не пройдет. Я уже говорил об этом выше. Здесь не может быть заме- щения в том смысле, в каком ты употребляешь это слово. Здесь знаком и действием, приложенным к нему, замещается не структура объектов, взятая в действиях, ее создающих, а те действия, которые должны были бы быть приложены к созданному таким образом содержанию, если бы мы хотели им оперировать. Таким образом, действие со знаком замеща- ет некоторое мнимое, подразумеваемое действие с содержа- нием, которого еще нет, которого не может быть, которое может появиться только как действие со знаком. Снова повторяю, что ты здесь постоянно делаешь одну и ту же ошибку, полагая, что содержание существует именно как содержание, отдельно от формы, и что между формой и содержанием устанавливается связь, подобная связи между двумя вещами. Если ты откажешься от этой ложной мысли, то все станет на свое место и твои вопросы просто отпадут. Розин. По сути дела, говоря о замещении, ты всегда при- вносишь сюда особые моменты. Ты говоришь, что мы фик- сируем содержание в знаке или что мы относим знак к объек- 154
ту и т.д. То есть ты каждый раз переходишь на иной язык. Ты здесь всюду начинаешь говорить о мистической функции и роли знака. Ты начинаешь пользоваться иными понятия- ми, нежели понятие замещения. То, что ты говоришь о разных языках, имеет бесспорный реальный смысл, и над этим надо подумать. Но я много раз уже говорил об условности употребления здесь термина «за- мещение». Возможно, что употреблять этот термин и отож- дествлять его или даже как-то сопоставлять с замещениями объектов и практической деятельности неправильно. Все это, повторяю я, нужно подробно обсудить. Но в этом контексте все это для меня несущественно. Мне нужно зафиксировать и объяснить лишь строение двух плос- костей, расположенных одна над другой, и зафиксировать сам факт перехода в ходе развития мышления от одной плоско- сти к следующей, более «высокой». Я снова повторяю, что в следующем докладе я специально разберу способ рассужде- ния, продемонстрированный В.М.Розиным; я постараюсь показать, что так рассуждать нельзя. А сейчас мне важно пере- дать вам свое общее представление об этой действительности. Я утверждаю, что понять природу знаков и объектов, с которыми работает человек, не учитывая того, что человек вообще всегда живет в искусственном, им построенном, структурированном и иерархированном мире, невозможно. Мы должны исходить из структуры, содержащей ряд плос- костей, или слоев замещений. Я утверждаю: если вы хотите понять, что такое форма и содержание, то вы прежде всего должны взять всю эту структуру в целом. Чтобы доказать факт существования такой структуры и объяснить ее устройство, нужно провести специальные ге- нетические исследования. Я этим сейчас не занимаюсь. Я исхожу из существования этой структуры, как из данного. Я анализирую ее, показывая, каким образом мы вводим поня- тие формы и содержания на этой структуре и зачем нам нуж- но введение этих понятий. Несмотря на то, что Розин является для нас крупнейшим специалистом по генетическим исследованиям, несмотря на то, что именно ему принадлежит большое число работ, объяс- 155
няющих происхождение и становление этой структуры, он, утверждаю я, не сумел понять сути и природы абстракций формы и содержания и не умеет пользоваться ими правиль- но. Суть проблемы заключается в следующем. Слева у нас охарактеризованная выше структура. Мы особым образом подходим к ней и пытаемся проанализиро- вать ее, пользуясь категорией формы и содержания. В чем суть этого анализа и как мы его осуществляем? = АГ| ===== "форма" I = ХА "содержание" Пока мы ввели лишь термины «форма» и «содержание». Мы хотим понять, что именно они обозначают, или, иначе, что именно с их помощью выделяется и фиксируется. Отве- тить на эти вопросы - это и значит ответить на вопрос, что такое содержание и форма. В частности, мы должны решить вопрос, существует ли содержание в виде некоторой субстан- ции. Иногда говорят, что содержание - это деятельность. Но это неправильно, ибо ведь в изображенной слева структуре мы имеем только статические образования: внизу, в плоско- сти содержания - определенные структуры сопоставле- ний, а наверху, в плоскости формы - отдельные знаки или знаковые системы. И нам нужно ответить на вопрос, по- чему, собственно, одно мы называем содержанием, а дру- гое - формой. Мне кажется, что употребление понятия деятельности в этой связи создало ряд неправильных интенций и что это нередко приводило нас к ошибкам. Мы провели большой цикл исследований, которые важны в том плане, что они позволили нам понять, в чем наша ошибка, и уточнить исходные понятия. Но сами исходные понятия и попытки интерпретировать изоб- ражение левой (на схеме) структуры как структуры деятельно- сти были ошибочными. Я буду говорить об этом дальше. Нам ясно, что в качестве субстанции содержание суще- ствовать не может. Но если это не субстанция, то тогда, гово- рят, это - деятельность. Я утверждаю, что и этот тезис - не- 156
правильный, что содержание есть некоторая структура, со- зданная действиями сопоставлений объектов. Эта структура является некоторой целостностью и некоторой единицей. Мистификация содержания и попытки трактовать его как деятельность возникли, мне кажется, из-за того, что мы вве- ли символическое изображение ХА. А эта А трактовалась и понималась нами как момент деятельности, часто - как опе- рация. И сколько мы ни говорили, что содержание есть фак- тически не одно А, а ХА и что я мог бы поставить все это в квадратные скобки и заместить одной буквой С и тогда тот факт, что содержание есть структура сопоставлений, высту- пал бы отчетливо, тем не менее, эта сторона дела недоста- точно осознавалась, и мы продолжали трактовать содержание как деятельность, а не как чистые отношения и структуры. Здесь мне хочется обратить внимание на один момент, который и образует основу той мистификации, которую при- звано осуществлять мышление. Сопоставление объектов осу- ществляется за счет действий. Именно действия сопоставле- ния мы фиксируем в значках черточек в схеме сопоставле- ний. Когда действие сопоставления осуществляется, то можно считать, что эта структура существует, когда же действия сопоставления осуществились и закончены, то структуры сопоставлений больше нет. Ее больше нет, но мы при этом перескочили к знаку и начинаем работать с ним. Отношения замещения больше нет, и, чтобы оно образовалось, нужно знак отнести обратно к каким-то элементам объективной плоскости. Но к чему, спрашивается, вы будете его относить? Вы можете отнести знак либо к исходному объекту, к X, либо к объекту-эталону, либо к индикатору. Но к индика- тору, как я уже говорил, он отнесен быть не может: по его изменениям мы судим о свойствах исходного объекта или объекта-эталона. Поэтому нам остается относить его только к тому, что есть и осталось, следовательно, не к структурам сопоставле- ний, а либо к исходному объекту, либо к объекту-эталону. Но в этой новой ситуации между ними, фактически, нет ника- кой разницы, они абсолютно одинаковы - как объекты, не- различимые с точки зрения определенной деятельности. 157
В более сложных структурах сопоставлений объект-эта- лон неравнозначен исходному объекту, например, часы как эталон движения неравнозначны другим движениям, и по- тому, что они стандартизированы, и потому, что они особым образом сконструированы, в частности имеют циферблат. Поэтому в этих более сложных случаях мы никогда не по- знаем и не сознаем в качестве объекта эталоны, а всегда от- носим знак к исходному объекту. Но тогда единственным образом решается и вопрос о том, где и как может существовать содержание. С одной стороны, содержание есть структура сопоставлений, в которую исход- ный объект X входит в качестве элемента - и в этом плане, наверное, точнее и нагляднее было бы рисовать все это как - а с другой стороны, оно может существовать лишь в том, что остается после сопоставлений и к чему относится в конечном итоге наш знак, то есть оно может существовать лишь в объекте X. Именно с этого места - а мы его должны запомнить - я начну в следующий раз обсуждение того спо- соба рассуждения, который нам представил в свое время В.М.Розин. Итак, я пытался ответить на вопрос, что такое объектив- ное содержание. Причем, не столько рассмотреть его имен- но в функции содержания и объяснить, почему оно является содержанием - это требует специального обсуждения, - сколько в плане того, что это вообще такое. Далее я должен ответить на вопрос, что такое знаковая форма и, главное, что такое связь замещения. В частности, что изображают две стрелки, которые мы обычно вводим в эти схемы. При об- суждении этого круга вопросов, мне придется полемизиро- вать с другими подходами, которые были в нашей истории.
28.06.1965 Схемы и объекты в деятельностной онтологии Как обычно, я начну с краткого резюме основных поло- жений двух прошлых докладов. Мы ввели в качестве исходной схему: Объективное содержание знаковая форма связь значения Я говорил, что эта схема несет на себе много различных смыслов, которые сложным образом переплетаются и содер- жат целый ряд противопоставлений другим точкам зрения и концепциям. Затем я начал систематически разбирать все эти противопоставления. Прежде всего эта схема и способы ее употребления в анализе были противопоставлены традици- онному формально-логическому подходу к анализу знаковых текстов. В самом суммарном и грубом виде различие этих двух подходов может быть изображено следующей схемой. Способ работы формального логика может быть представ- лен примерно так: О \Z\ текст 1 текст 2 J* — 2 Имеется некоторый текст. Это - знаковая цепочка, с ко- торой работает исследователь. Прежде всего он подходит к этому тексту, как всякий другой мыслящий человек. Он по- нимает этот текст, а это значит, что за материалом значков он видит некоторый смысл. Мы пока не знаем, из чего склады- вается этот смысл, но всякий человек, знающий данный язык, так или иначе понимает подобный текст. Если мы спросим такого человека, в чем именно состоит смысл читаемого им текста, и таким образом поставим перед ним задачу пере- дать этот смысл каким-то иным способом и в иной форме, 159
нежели то, как он выражен в уже имеющемся тексте, то он, по-видимому, даст нам какой-то другой текст или какое-то другое знаковое выражение этого же самого смысла. Обыч- но считается, что это второе изображение будет изображени- ем того же самого смысла, и в практике нашей работы мы обычно бываем удовлетворены этим, т.е. подобным двояким представлением одного и того же смысла. Мы говорим, что человек сказал нам «то же самое, но другими словами». Ког- да у нас есть два таких текста - первый и второй, выражаю- щие один смысл, - то за счет особого их сопоставления мы начинаем отделять смысл как таковой от его выражения, или от плана выражений. Один текст мы начинаем рассматри- вать как выражение смысла как такового, другой - как фор- му его выражения. При этом не важно, какой именно текст выступает для нас в качестве смысла, а какой - в качестве формы его выражения. Каждый раз второе знаковое выраже- ние будет считаться другим выражением того, что представ- лено в первом тексте. Вот позиция формального логика. Для того чтобы отделить нашу позицию от этой, мы к первому изображению добавим изображение еще одного ло- гика, который сознательно и принципиально подходит к ана- лизу этих текстов иным путем и способом. Объект рассмот- рения второго логика - вся первая ситуация, т.е. и тексты, и первый логик, их читающий и понимающий. Схематически это можно представить так: логик 2 О-Аг В качестве призмы, через которую второй логик смотрит на всю эту ситуацию, призмы, задающей сам способ видения этой ситуации, выступает схема, которую мы изобразили выше - связи знаковой формы с объективным содержанием. 160
Эта схема выступает как шаблон, или трафарет, через который второй логик видит сам текст. Мне важно подчеркнуть: не по- нимание текста первым наблюдающим, нет, а сам текст. Благо- даря этому текст выступает как двухплоскостное образование. Далее, второй логик может поставить особую группу вопросов: как текст, имеющий такую структуру, понимается первым логиком? как в таком тексте выделяется смысл? - и т.п. Но все это будут следующие этапы работы, относящиеся уже к другим предметам. Все знания, получаемые о процес- се понимания, будут относиться им не к тексту как таковому, а к ситуации чтения и понимания текста первым логиком. Значит, поставив вопрос о понимании текста, второй логик переменит объект исследования. Мне важно также подчерк- нуть, что он должен будет относить это понимание к тексту, представленному в двух плоскостях, и, возможно, к еще .бо- лее сложным структурам предмета. Из сопоставления двух приведенных выше рисунков сле- дует, что объективное содержание в моем понимании отнюдь не равнозначно смыслу. Это - два разных понятия, относя- щиеся к разным предметам. Смысл - это то, что видит и вы- деляет человек, читающий текст, а объективное содержание - это элемент самого текста. Точно так же нетрудно заметить, что если мы ставим воп- рос о природе и объективном строении текста, то на первом этапе мы должны будем вообще отбросить понимающего человека и тот смысл, который он выделяет в тексте. Мы должны будем понимать текст как образование, объективно имеющее двухплоскостную структуру, независимо от того, включено оно в процесс понимания его каким-то индивидом или не включено. Именно здесь, таким образом, происходит отделение соб- ственно логико-социального плана анализа от психологис- тического плана анализа, привносящего в анализ знаков по- нимающего их индивида. Именно последняя позиция при- водит к тезису, что не существует значений знаков вне людей и процессов понимания ими этих знаков. С точки зрения второго плана анализа как объективные содержания знаковых текстов, так и их значения существу- 6 - 9374 161
ют совершенно безотносительно к работе понимания текстов теми или иными индивидами. Знаки объективно имеют зна- чение, и только поэтому они - знаки. А уже затем эти объек- тивно существующие содержания и значения понимаются индивидами и предстают перед ними как некоторый смысл. Но это будет уже второй, дополнительный предмет. Я кратко изложил первую линию противопоставлений нашей схемы другим точкам зрения. Она докладывалась вам в позапрошлый раз. Сейчас мне важно было еще раз резю- мировать этот результат, так как, несмотря на резко прове- денное противопоставление двух возможных точек зрения, по-прежнему вставали вопросы, можно ли говорить о значе- ниях и содержаниях знаков как о чем-то объективно суще- ствующем и независимом от процессов понимания. Я ста- рался показать, каким образом нами вводятся различные аб- стракции и при какой именно абстракции мы получаем пра- во говорить о содержаниях и значениях как о чем-то объек- тивно существующем. Я сейчас не обсуждаю вопрос, соот- ветствует ли это действительности, так как в контексте на- шего движения он не имеет смысла. Мне важно было пока- зать, каким образом мы приходим к такой абстракции и зада- ем наши предметы изучения. Второе принципиальное противопоставление, которое рассматривалось мной во втором докладе, касалось класси- ческой сенсуалистической схемы познания, сводящей его к разным уровням отражения. Напомню вам, что в самом гру- бом виде она предстает как схема следующего вида: есть объекты, которые действуют на органы чувств человека, в анализаторах возникают ощущения, они затем перерабаты- ваются в восприятия, последние перерабатываются в мысли или в концепты, мысли выражаются в знаках, а знаки отно- сятся к объектам, благодаря чему складывается связь обо- значения. Последняя связь - обозначения - выступает как продукт и результат всего процесса отражения, изображен- ного этой схемой, как продукт психической работы индиви- да, как продукт работы его головы. В прошлый раз я говорил вам о том, что самый тяжелый, можно даже сказать, сокрушительный удар сенсу ал истичес- 162
кои схеме мышления наносит даже не столько то, что все ее элементы и связи оказались необоснованными с эмпиричес- кой точки зрения и противоречат всему тому, что мы получа- ем в разных науках, и даже не то, что эта схема, фактически, так и не была построена как некоторая модель с достаточно правдоподобными механизмами, а то, что развертываемое в ней представление о механизмах отражений и познаний не могло быть согласовано с социолого-исторической точкой зрения. Я говорил о том, что во многих из бытующих сейчас и господствующих концепций эклектически соединяются совершенно разнородные вещи: вульгарно-материалистичес- кая и сенсуалистическая схемы познания с Марксовым пред- ставлением о социальной природе языка и мышления. Но они соединены быть не могут. В этой связи я говорил, что сейчас все работы в области наук о духе распадаются на две резко противостоящие друг другу группы. Одну группу представляют работы, в которых делается попытка рассмотреть все предметы, в том числе язык и мыш- ление, на основе действительно социологических представ- лений - как некоторое социальное явление, как явление, но- сителем которого является социум как таковой. Другую группу - те работы, которые пытаются оживить и использовать эту вульгарно-материалистическую схему. Это - собственно психологистическая, или, как иногда гово- рят, физиологистская точка зрения, представляющая теоре- тически давно опровергнутые, а практически очень живучие взгляды. Она возобновляется все вновь и вновь, в первую очередь благодаря попыткам инженерного анализа и конст- руирования машин, воспроизводящих мышление. Анализ неудач, связанных с использованием этой схемы заставил нас поставить вопрос о совершенно ином задании предмета исследования. Я говорю о том, что нечто, представ- ленное нами в виде связи между знаками и объектами, не- что, лежащее вне головы индивида, может быть выделено в качестве основной и исходной связи, в качестве особого пред- мета исследования, и для объяснения (как своего происхож- дения, так и своего функционирования) совершенно не нуж- дается в ссылках на мыслящую человеческую голову. Наобо- 6* 163
рот, все ссылки на мыслящую голову привносят в изучение этого предмета массу затруднений и парадоксов, вообще де- лают невозможным развертывание этого предмета, ибо все апелляции к голове до сих пор являются мистическими и, по сути дела, ненаучными. Я утверждал в прошлый раз, что если мы выделим этот предмет и начнем его развертывать, то мы таким образом получим то, что образует основу, или ядро, всех тех процес- сов и явлений, которые обычно называются мышлением. Я подчеркивал, что все попытки связать происхождение этого предмета с работой головы, с тем, что происходит там или оттуда проистекает, ложны. Здесь очень точным, на мой взгляд, является высказывание А.Н.Леонтьева. Он сказал, что мышление не продуцируется головой, а проходит через го- лову, вступая в нее извне и затем выходя из нее опять вовне. Можно сказать, что мышление существует вне головы инди- вида, там оно возникает и там же, как правило, протекает. А то, что появляется в голове, есть уже отражение того мыш- ления, которое сначала существует вне ее. Итак, именно в связке между объектами и знаками существует то, что обра- зует сердцевину и ядро мышления. Обсуждая весь этот круг вопросов, я подчеркивал, что, строя теорию мышления, мы все время исходили из идеи восхождения от абстрактного к конкретному. Мы пони- мали, что отнюдь не все стороны и свойства реально су- ществующего мышления могут быть поняты при ограни- чении предмета исследования лишь тем, что выражено на этой схеме связки объектов и знаков. Но мы полагали, что на основе этой схемы, исходя из нее и развертывая ее, мож- но будет затем понять и все другие стороны и свойства мыш- ления, в том числе, подключая голову, и те, которые проис- ходят в ней и характеризуют индивидуальное приспособле- ние отдельных людей к социальному человеческому мыш- лению. Мы полагали, что все остальные свойства мышле- ния должны объясняться на основе этой исходной структу- ры. Вопрос, следовательно, заключался только в том, как ее построить, чтобы затем можно было осуществить назван- ную программу. 164
Итак, отношение объектов и знаков есть исходный предмет нашего анализа. Но когда мы говорим: отноше- ние между объектами и знаками, то мы задаем лишь не- которую установку, некоторую интенцию на предметную область. Мы еще ничего не говорим о том, как должен строиться и развертываться этот предмет. И поэтому воп- рос заключается в том, как его нужно построить и развер- нуть. Здесь мы переходим к собственно методическому воп- росу о средствах, путях и методах построения науки вообще и научной теории в частности. Развернуть предмет некоторой науки - это значит пост- роить, создать особые структурные схемы, которые бы зада- вали модели, или систему моделей, этого предмета. Затем нужно оправдать эти схемы как задающие некоторую онто- логию развертываемого предмета с точки зрения более ши- рокого целого. Для нас это означало, что исходные схемы языкового мышления нужно было поместить внутрь схем социального целого. После этого нужно было построить соб- ственно знания, описывающие разные стороны этой действи- тельности, знания, которые мы могли бы использовать в ка- ких-то практических ситуациях. Но, чтобы ответить на вопрос, как построить подобный предмет и как его развернуть, мы должны предварительно поставить вопрос еще более общего характера. Мы должны поставить вопрос о том, как вообще развертываются подоб- ные предметы, чем мы при этом пользуемся. Этот вопрос имеет прямое отношение ко многим из тех замечаний и реп- лик, которые были сделаны на двух предыдущих докладах. Здесь важно подчеркнуть, что, говоря о связке между объек- тами и знаками, я указываю отнюдь не форму представления предмета моих исследований, я лишь указываю примерно на ту область эмпирического материала, которая должна быть описана в новой теории. Я говорю, что наше исходное определение языкового мышления задает примерно ту область, которая должна быть описана, а потом я спрашиваю, как же, собственно, должен быть построен соответствующий предмет. Поэтому, если схе- матически изображать то, что я делаю, то нужно задать снача- 165
ла наше исходное структурное изображение, по нему опре- делить эмпирическую область, видеть эту эмпирическую область как то, что изображено в исходной схеме, потом как бы стереть эту схему и считать, что мы имеем черный ящик, который еще должен быть каким-то образом структурно пред- ставлен и описан в знаниях: знаки схема: \ - - область предмета, объективное содержание к(ш)рый ^ с1роим Итак, я должен начать с обсуждения вопроса, как вооб- ще может происходить развертывание предмета науки и как мы вообще работаем при задании подобных предметов. Первое, что должно быть подчеркнуто, это примат схем, задающих предмет и область эмпирической обработки. Схема вида: объективное содержание знаковая форма является первой схемой, которую мы вводим в теории язы- кового мышления. Она задает нам, с одной стороны, область эмпирического материала, а с другой - все дальнейшие схе- мы предмета. Но здесь необходимо спросить в собственно объективном плане: что же именно она задает? Дело в том, что наряду с этой схемой мы имеем еще эмпирическую область, которая задава- лась отнюдь не нашей схемой, а всеми теми представлениями о мышлении, которые были накоплены в истории науки. По- этому кроме схемы и того, что она задает в эмпирическом ма- териале, у нас имеется еще один, особый способ задания эмпи- рического материала, относимого нами к сфере мышления. И здесь возникает целый ряд довольно сложных вопро- сов особого рода. Мы будем относить к эмпирическому ма- териалу различные тексты, в которых зафиксированы резуль- таты мыслительной работы различных людей; возможно, сюда нужно будет отнести и еще какие-то, иного рода, про- 166
явления, например сами акты мышления, если мы их смо- жем схватить в каком-то непосредственно данном материа- ле, отличном от самого текста. Мне сейчас не важно, что именно попадает в эмпиричес- кую область. Мне важно очертить сам функциональный блок эмпирического материала и подчеркнуть, что его определе- ние и ограничение является отнюдь не простым делом и за- дается всегда несколькими различными процедурами. Мне важно сказать, что всегда существуют особые описания эм- пирического материала, заданные предшествующими науч- ными разработками. Вполне возможно, что эти описания сами входят и долж- ны быть включены нами в эмпирический материал. Этот воп- рос, очень интересный сам по себе, не может анализировать- ся мной сейчас. Я рассматриваю не строение эмпирической области, а лишь ее содержание. И здесь важно подчеркнуть неопределенность очерчивания, или ограничения, области эмпирического материала для мышления. Это значит, что на первом этапе мы не можем быть уве- рены в том, что правильно и достаточно полно очертили эту область, что в нее попали все акты мышления и вместе с тем не попали какие-то другие явления, по сути дела, не являю- щиеся мышлением. Вы понимаете, что сказанное в полной мере относится и к описаниям эмпирического материала. Итак, вводимые нами схемы с самого начала существу- ют как бы в треугольнике: описание эмпирического материала Теперь возникает вопрос: как мы будем работать с таким схематическим изображением, что, собственно, с ним будем делать, развертывая предмет исследования? 167
В позапрошлый раз я уже говорил, что этот вопрос до- вольно подробно разбирается в моей работе «К методологии исследования деятельности и взаимоотношений людей», выполненной около года назад. Я не буду повторять всех рас- суждений, проведенных там, лишь очень коротко повторю основные моменты. Схема может использоваться прежде всего как некото- рый трафарет, который накладывается на некоторые фраг- менты эмпирического материала и вырезает из него «куски», соответствующие этой схеме. Тогда где-то, образно говоря, «между» эмпирическим материалом и схемой будет строиться ряд или колонка «схем-изображений». С помощью них мы будем вырывать из эмпирического материала отдельные фраг- менты, соответствующие схеме. Если мы накладываем наши схемы-средства на эмпирический материал - а, по сути дела, мы как бы выуживаем таким образом некоторые кус- ки эмпирического материала, - то каждая из полученных таким образом схем-изображений предстает перед нами как некоторый кусочек эмпирического материала с нало- женной на него схемой, т.е. как кусочек эмпирического материала, организованный этой схемой. При этом эмпи- рический материал как бы штампуется, т.е. расчленяется и объединяется в соответствии с этой схемой, а сама схе- ма, как мы обычно говорим, специфицируется благодаря этому эмпирическому материалу. Это значит, что, помимо того значения, содержания и смысла, которые она имела раньше как схема-средство, она приобретает еще все то, что имелось в соответствующем эмпирическом материале, всю сумму зафиксированных в нем признаков объекта. Наша схема, таким образом, как бы на- сыщается «мясом» эмпирического материала. Итог этой работы - никак не связанный между собой набор отдельных схем-изображений, фиксирующих отдель- ные фрагменты того, что мы называем мышлением. Нетруд- но сообразить, что характер всех этих единиц заранее задан характером нашей схемы-средства. Таким путем мы не мо- жем получить ничего структурно большего, чем то, что было заложено с самого начала в этой схеме. Поэтому вся область 168
эмпирического материала, которую мы обрабатываем, рас- падается на множество совершенно одинаковых с точки зре- ния структуры образований, относимых к разному эмпири- ческому материалу и представляющих его. Совершенно очевидно, что таким образом нельзя пост- роить ни теории, ни предмета нашего исследования. Но та- кое утверждение - это уже переход к следующим, другим функциям схем, а мне пока важно отметить, во-первых, фун- кцию трафарета, в которой выступает схема-средство, а во- вторых, функцию изображения некоторого эмпирического материала, которую эта же схема приобретает, благодаря от- несению ее к эмпирическому материалу. На мой взгляд, одним из очень важных достижений на- шего семинара было это различение названных выше функ- ций и его закрепление в нашей работе. Мне важно подчерк- нуть также, что это различение не является столь уж про- стым и тривиальным, как это может показаться на первый взгляд. Здесь самое главное, что применение схемы-трафа- рета ничего не меняет в самой этой схеме. От того, что мы использовали ее в качестве штампа и наложили на эмпири- ческий материал, в самом штампе ничего не изменилось. Результат употребления штампа - появление некоторого но- вого образования - схемы-изображения. Смешение этих двух образований и, соответственно, двух разных функций схемы происходит очень часто, чуть ли не у всех и приводит к боль- шим затруднениям и ошибкам в анализе. Как я уже сказал, путем наложения отдельных схем- средств на эмпирический материал нельзя получить систе- мы предмета и нельзя развернуть теоретическую картину изучаемой действительности. Поэтому эти же, в принципе, схемы - а я с самого начала рассматривал их как исходные - должны выступать в качестве материала для получения бо- лее сложных схем-средств, они должны стать «клеточками», из которых мы будем затем развертывать тело нашего пред- мета. Классический пример такого использования схем - «Капитал» К.Маркса. Уже Маркс и Энгельс дали нам весьма существенное и важное осознание методов своей работы, понятие клеточки и идею восхождения от абстрактного к 169
конкретному, которая в дальнейшем анализировалась А.А.Зи- новьевым и Э.В.Ильенковым. Здесь можно и нужно поставить вопрос о том, каким образом развертываются подобные схемы и, в частности, в какой мере при этом используется эмпирический материал, в какой мере сама процедура дедуктивного развертывания исходных схем связана с движением по этому материалу. Это очень интересная тема, но я сейчас полностью отвлекаюсь от нее. Мне важно подчеркнуть лишь один момент: как бы ни строились эти процедуры развертывания, в конечном сче- те они обязательно должны выступать как зафиксированные в некоторых правилах работы и определяемые ими. Мне важно зафиксировать также сам факт, что в резуль- тате этой работы из исходной схемы должна родиться дру- гая, более сложная схема. Потом, на основе той же самой процедуры или какой-либо другой, заданной нами аналогич- ным образом, должна быть получена еще одна, третья схема, более сложная, чем вторая, и т.д. Вполне возможно, что на первых этапах переходы от первой схемы ко второй, от вто- рой к третьей и т.д. осуществляются на основе анализа само- го эмпирического материала, и сами схемы выступают как изображения этого материала. Внешним образом дело выг- лядит так, как будто мы просто находим вторую схему, изоб- ражающую новый эмпирический материал; примерно так: От обычного подбора схемы для какого-то выделенного эмпирического материала эта работа отличается только тем, что вторая схема строится в связи с первой, из тех же анало- гичных элементов и связей. Построение второй схемы мо- жет опираться и сначала всегда опирается на содержание и движение в нем, но поскольку вместе с тем учитывается связь 170
с первой схемой и эта связь предполагает какие-то структур- ные отношения и соответствия, то тем самым создаются ус- ловия и предпосылки для установления между первой и вто- рой схемой также и формальных, собственно объектных, соб- ственно структурных связей и формулирование их в опреде- ленных правилах. Сначала эти соответствия лишь витают перед глазами исследователя и учитываются им, а все дви- жение осуществляется по самому содержанию. Но затем, когда несколько таких схем уже построено и можно анализи- ровать их как объекты, находя структурные связи между ними, тогда появляется возможность выделять и формули- ровать сами процедуры переходов, фиксировать их как неко- торые регулярные переходы и таким образом переходить к собственно дедуктивным процедурам. Примером подобных правил можно считать идею рас- щепления противоположностей через противоречия, исполь- зованную Марксом при развертывании исходной схемы то- варного отношения в «Капитале». Сейчас мы уже отчетливо поняли, что подобный механизм ни в коем случае нельзя ис- кать в объектах как таковых, в единичных объектах. Им об- ладают лишь идеальные предметы. В этом случае сама ка- тегория противоречия (в отличие от, например, противо- речия между классами) является не чем иным, как опре- деленным формальным правилом и регулятивом для раз- вертывания формальных теорий генетического типа. Эта категория дает возможность в рамках особой, генетичес- кой, теории воспроизводить процессы развития, не ана- лизируя и не изображая действительных исторических механизмов этого развития. В этом смысл и назначение подобных категорий. Возвращаясь несколько назад, надо заметить, что в та- ких случаях характер схемы-2, затем схемы-3 и т.д. опреде- ляется нашей исходной группировкой эмпирического мате- риала, а сама эта группировка и его расположение в соответ- ствии с тем или иным принципом (например, хронологичес- ким) является условием и предпосылкой выработки соответ- ствующих схем и дедуктивных процедур их развертывания. Это было отчетливо выявлено уже в генетической биологии (бота- 171
нике и зоологии) и специально анализировалось Б.А.Груши- ным в его книге «Очерки логики исторического исследования». Если у нас имеется одно подобное регулярное правило, то система теории развертывается очень просто, можно ска- зать, автоматически, потому что каждая последующая струк- тура определена характером предыдущей и правилами само- го развертывания. Но чаще всего мы не можем получить до- статочно богатых схем и правильного изображения механиз- ма развертывания сложных объектов. Обычно в таких слу- чаях мы подключаем еще целый ряд правил и формальных процедур, которые задают не одну возможную линию дедук- тивного развертывания, а целый ряд линий, которые опреде- ляются различными комбинациями наших формализованных процедур и, образно говоря, ведут в разные стороны, к раз- ным структурным схемам. Собственно, это и получилось у Маркса. В первых гла- вах «Капитала» он развертывал товарное отношение на ос- нове одного механизма - поляризации и расщепления функ- циональных сторон товара. Но таким образом не удавалось вывести и получить многие, зафиксированные в эмпиричес- ких описаниях моменты буржуазного общества. Поэтому уже с середины первого тома «Капитала» строгая линия приме- нения одного этого отношения заканчивается и в игру всту- пают другие механизмы и способы развертывания схем, дру- гие способы рассуждений, которые не были им так четко осоз- наны и формализованы, как механизм противоречия. Я уже говорил здесь, что М.К.Мамардашвили сделал попытку исследовать эти более сложные схемы рассуждений, но не довел этого дела до конца и не получил нужных ре- зультатов. Я хочу подчеркнуть, что это очень интересная ра- бота, которая еще ждет своих исполнителей. Говоря о нескольких возможных линиях развертывания исходных схем, я хочу подчеркнуть, что в таком случае раз- вертывание схемы чисто формальным путем уже невозмож- но, требуется непрерывное обращение к эмпирическому ма- териалу. Точнее говоря, мы можем провести работу такого формального развертывания, но лишь в рамках математики, а не эмпирической науки. Это будет чистая комбинаторика, 172
которая либо задаст нам многообразие возможных (с фор- мальной точки зрения) структур, либо же сформулирует не- которые правила самого комбинирования. Но на этом пути нам не удастся построить ни одной эм- пирически значимой и интерпретируемой на какую-либо объектную область теории. Чтобы получить эмпирически интерпретируемую теорию, мы должны будем с самого нача- ла ориентироваться на эмпирически зафиксированный мате- риал и развертывать наши схемы в связи с этим материалом. Здесь, как уже ясно из предыдущего, особенно важное значение приобретает предварительная обработка и группи- ровка этого эмпирического материала, особая организация. Простейший пример такой организации в случае генетичес- ких теорий, как я уже говорил - чисто хронологическая орга- низация. В этом случае, развертывая схемы, мы начинаем ориентироваться на этапы появления эмпирического мате- риала и из всех возможных формализованных нами проце- дур развертывания схем выбираем те, которые могут дать нам схемы, адекватные выбранному эмпирическому материалу. Мы имеем, таким образом, совершенно очевидную «под- гонку» сглаживаемых и выбираемых нами процедур развер- тывания схем к эмпирическому материалу. Но в этом, как вы легко сообразите, нет ничего плохого, так как наша задача и заключается в том, чтобы систематизировать весь этот эмпи- рический материал и облечь его в форму единой структур- ной теории. Совершенно очевидно, что здесь появляется це- лый ряд возможных вариантов (возможных с точки зрения эмпирического материала) и начинаются дискуссии о том, какой же из них нужно выбрать. Я сейчас не вступаю в обсуждение всех тонких и дис- куссионных вопросов, возникающих в этом контексте. Мне важно подчеркнуть только одно - новую, третью функцию наших схем, а именно то обстоятельство, что они должны удовлетворять всем тем требованиям, кото- рые задаются соответствующей формализованной проце- дурой развертывания. Наконец, подобные схемы должны удовлетворять еще четвертому требованию и, соответственно, выступать в чет- 173
вертой функции. Когда мы начали развертывать наши схемы и получили из них несколько достаточно сложных и разветв- ленных структур, когда мы к тому же наложили их в каче- стве трафаретов на эмпирический материал (это могло де- латься как в ходе развертывания, так и после него), перед нами встает задача соотнести все эти схемы, взятые в более простом или в более сложном виде, со схемами той, более широкой, действительности, часть или сторону которой они представляют. Иными словами, мы должны вписать весь этот ряд развертывающихся схем в структуру более широкого целого. Если, к примеру, мы строим теорию мышления, или мыс- лительной деятельности, то потом мы должны соотнести все схемы мышления со схемами социальной, или, как говори- ли, «массовой», деятельности вообще и найти там, в более развитых структурах деятельности вообще, место мыслитель- ной деятельности. Если же, например, мы строим теорию обучения, то, за- дав для нее исходные схемы, мы должны затем вписать их в более широкие структурные схемы трансляции деятельнос- ти вообще. Тем самым мы определим место обучения в бо- лее широкой системе целого и те требования, которые предъявляет это целое к обучению. Подобная процедура отнесения схем развертываемого нами предмета к более широкому целому выступает как по- строение онтологии этих схем и как обоснование этой онто- логии и, вместе с тем, как средство более точного и тонкого ограничения эмпирического материала, ибо построение бо- лее широкой структуры объемлющего наш предмет целого выступает как самое мощное средство оценки эмпирическо- го материала, его расчленения и оценки как относящегося или не относящегося к нашему предмету. Выше я уже говорил, что развертывание схем создавае- мого нами предмета определяется задачей охватить весь эм- пирический материал; если в этот материал попали инород- ные образования, то мы получим ложную установку в раз- вертывании наших схем. Поэтому разбор и оценку эмпири- ческого материала надо производить еще до того, как мы 174
начнем строить или окончательно построим наши схемы и правила их развертывания. Существуют какие-то наиболее выгодные точки и этапы развертывания схем предмета, в которых и на которых мы должны производить оценку выбранного эмпирического ма- териала. И это делается всегда в соответствии с более широ- кими схемами. Именно на этих этапах и нужно проводить соотнесение создаваемых нами схем со схемами более ши- рокого целого. В дальнейшем я постараюсь показать, что в развертыва- нии схем «формы - содержания» мы в последний год, по- видимому, достигли как раз такого уровня, когда стали необ- ходимыми отнесение их к более широкому целому и крити- ческая проверка с точки зрения онтологической картины, задаваемой этим более широким целым. Здесь нужно специально отметить органическую взаимо- связь всех этапов и подразделений нашей исследовательской работы. Я уже говорил, что характер исходных схем и проце- дуры их развертывания определяются предварительной разбив- кой эмпирического материала на некоторые подобласти и оп- ределенной их группировкой в соответствии с тем или иным «объективным» принципом, например хронологическим. Но, с другой стороны, нетрудно заметить, что и сама раз- бивка эмпирического материала на области и группы часто учитывает возможные и допустимые линии развертывания схем, фактически, исходит из них. Здесь отчетливо проявля- ется зависимость как будто бы предварительных этапов ра- боты от казалось бы последующих этапов. Вместе с тем, по- является сомнение в так называемой объективности самих принципов группировки эмпирического материала, ведь они фиксируют, по сути дела, возможные линии формально де- дуктивного развертывания схем. Мы не сможем разобраться с этим вопросом, если не будем учитывать классического различения «кажимости» и «действительности», проведенного уже в античной филосо- фии и развитого затем в неокантианстве, в частности в изве- стной книге Э.Кассирера «Познание и действительность». Здесь возникает целый ряд тонких вопросов, связанных, в 175
частности, с понятием единицы и целостной области, кото- рые очень интересны, но которые сейчас было бы очень слож- но обсуждать. Точно так же необходимо отметить двустороннюю связь и зависимость, существующую между процедурами опреде- ления эмпирического материала, его границ, с одной стороны, и процедурами построения схем - с другой. Раньше я уже го- ворил - и мы чертили соответствующую схему, - что каждое из средств и особых блоков науки по-своему определяет гра- ницы эмпирического материала. Поэтому очень часто мы называем относящимся или принадлежащим к данному пред- мету то, что зафиксировано нами в соответствующих схемах. Например, мы называем языковым мышлением в объек- тной области все то, что соответствует нашим схемам языко- вого мышления. Схематически это можно представить так: I имя-обозначение I 1 схемы-модели объектно-эмпирическая область J Фактически, по этой схеме работает любая наука. И тог- да, естественно, возникает тот парадокс, на который обычно указывают и который точно так же уже не раз отмечался здесь в репликах: чтобы правильно построить схему-модель, мы должны заранее знать, что в эмпирической области является мышлением, а то, что является мышлением в объектно-эм- пирической области, мы определяем через соответствие его нашим схемам. Как обычно в подобных случаях, преодоление парадокса осуществляется методом последовательных челночных прибли- жений. Мы попеременно отдаем преимущество и определен- ную роль то схемам - и тогда по ним корректируем область эмпирического материала, - то эмпирическому материалу - и тогда по нему корректируем и перестраиваем сами схемы. Нередко также спрашивают, куда нужно отнести наши собственные эмпирические описания изучаемого объекта. 176
Это весьма непростой вопрос. Прежде всего очевидно, что наши собственные описания занимают особое место. Мы могли бы отнести их к эмпирическому материалу, но тогда внутри него нужно было бы выделить особый «мешок», в который они помещены. Ведь чужие описания являются для нас эмпирическим материалом, поскольку мы их обрабаты- ваем. Наши собственные описания чаще всего выступают в другой функции - как то, что мы получили на основе работ со схемами. Если же сами наши описания будут об- рабатываться, станут материалом, то тогда между ними и чужими описаниями уже не будет никакой принципиаль- ной разницы. Здесь важно также отметить, что в ходе нашей работы со схемами мы непрерывно перерабатываем доставшиеся нам в наследство описания в новые, наши собственные описа- ния. Но этот вопрос я только отмечаю и совершенно не буду его обсуждать и анализировать. Точно так же особый интерес представляет вопрос об условиях и механизмах перехода к дедуктивной процедуре. Когда у нас уже есть, с одной стороны, некоторые регулятор- ные правила развертывания схем, а с другой стороны, задана область эмпирического материала, которую надо объяснить, то мы всегда стоим перед выбором чего-то одного в качестве неизменного и определяющего - либо эмпирического мате- риала, либо самих схем. В зависимости от тех или иных условий мы отдаем пред- почтение одному или другому. До сих пор это делалось обыч- но на основе чистой интуиции, а теперь эти моменты долж- ны быть проанализированы и формально описаны. Надо так- же отметить, что никогда заранее не определено число фор- мальных правил, которые мы будем использовать в создава- емой нами теории. Так, эта теория может быть более идеали- зированной и меньше соответствовать эмпирическому мате- риалу, но зато более компактной и простой в употреблении или же, наоборот, она может быть более точной и детализи- рованной, но зато менее компактной и более громоздкой в употреблении. В зависимости от тех или иных условий, мы выбираем тот или другой вариант.
Нужно также отметить, что процесс развертывания ис- ходных схем в более сложные отнюдь не всегда строится по схеме развертывания «клеточки» и, соответственно, восхож- дения от абстрактного к конкретному. Лет семь-восемь лет назад мы не видели других форм развертывания исходных схем. Но теперь нам начинает казаться, что даже сам Маркс не провел сформулированного им принципа движения в «кле- точке» и из «клеточки» вполне последовательно. Анализируя этот вопрос дальше, мы пришли к убежде- нию, что объекты такого рода, как социальное целое вооб- ще, по-видимому, не допускают подобного построения пред- мета. В этой связи мы сделали попытку рассмотреть слож- ные теории такого вида, в которых разные предметы как бы надстраивались друг над другом. При этом, с одной стороны, появилось понятие конфигуратора и план-карты предмета, за- ранее учитывающей подобную координацию нескольких раз- личных предметов исследования, а с другой стороны, мы из- менили само понятие клеточки, сузив один из его признаков в том плане, что она должна охватывать не все специфические явления целого, как этого требовал Маркс, а только некоторые из них, объединенные одним частичным предметом. На этом критика принципа клеточки не остановилась, и сейчас я отнюдь не уверен, что понятие клеточки должно формулироваться именно так, как его формулировал Зино- вьев. Вполне возможно, что в дальнейшем, когда будет на- коплен больший эмпирический материал, нужно было бы различить разные виды клеточки и говорить о разных типах исходных схем и разных способах их развертывания. Вполне возможно, что многие из исходных схем такого рода уже не будут удовлетворять тем требованиям, которые на них наложил Маркс. К этому надо добавить, что клеточка отнюдь не обязательно должна соответствовать генетически исходной форме изучаемого целого. Но это утверждение уже во многом тривиально и давно известно, ибо на это не раз указывали и Маркс, и Энгельс. Надо сказать, что здесь вызы- вает сомнение само понятие исторически исходного. Оно требует специального анализа. В этой связи мы вынуждены были специально анализировать категорию происхождения. 178
Когда мы рассматриваем происхождение буржуазного общества, то прежде всего обнаруживаем, что нельзя гово- рить о том, что феодальное общество переходит или преоб- разуется в буржуазное общество, а последнее может и долж- но рассматриваться как надстройка над первым. Кстати, уже сам Маркс указывал, что первоначально бур- жуазные отношения развиваются как бы в порах, внутри феодального общества, и затем как бы вытесняют и поедают сами феодальные отношения. Точно так же Маркс указывал, что товарные отношения появляются и начинают функцио- нировать задолго до появления буржуазных отношений и буржуазного общества. Таким образом, товарные отношения отнюдь не были ис- ходной формой буржуазного общества, хотя можно говорить, что в каком-то смысле буржуазные отношения возникают (возможно!) из товарных отношений. Таким образом, здесь мы сталкиваемся с особым кругом проблем, касающихся соб- ственно методов и категорий исторического исследования. Необходимо рассмотреть, что можно иметь в виду, говоря о происхождении какой-то системы: каковы механизмы про- исхождения, какими методами они могут быть исследованы и в каких структурах они могут быть изображены. Начав ис- следование этого круга, проблем, мы пришли к довольно рез- кому и принципиальному выводу, что «история», «псевдогене- зис» и «происхождение» суть принципиально различные ме- ханизмы и, соответственно, принципиально различные кате- гории. Мы выяснили, что гегельянский историзм был на са- мом деле псевдоисторизмом и, во всяком случае, не раскрывал механизмов действительного исторического развития. Большая заслуга в выяснении этих вопросов принадле- жит К.Марксу, и если сейчас мы понимаем несколько боль- ше, чем понимал Гегель, то это благодаря тому, что в работах Маркса были резко разведены два вопроса: развертывание структуры буржуазного обмена, исходя из какой-то исход- ной структуры, в данном случае товарного отношения «Т - Т», и анализ исторических механизмов развития буржуазно- го общества. Я думаю, все вы знаете и хорошо помните, что в главе 24 первого тома «Капитала» Маркс попытался даже 179
рассмотреть механизмы исторического развития буржуазно- го общества. Поэтому сейчас мы очень резко различаем: а) описание механизмов исторического развития какого-либо объекта, т.е. воспроизведение в теории некоторого исторического процес- са и б) «генетическое» построение теории. Генетическое по- строение теории, с нашей точки зрения, есть вид дедукции, т.е. некоторый формальный механизм или формальный ме- тод, позволяющий строить теорию иным образом, нежели традиционные аксиоматические методы в математике. - В одном случае связка «знаковая форма - объективное содержание» выступала в качестве средства нашей соб- ственной работы. Мне неясно, сохраняет ли такая струк- тура эту функцию средства в тех случаях, когда она слу- жит исходной схемой для развертывания более сложных структур? Однажды я уже отвечал, и сейчас я попробую развернуть это более подробно, что предмет, задаваемый этой схемой, не развертывается и не может развертываться. - Следовательно, если мы все же осуществляем проце- дуру, подобную такому развертыванию, то это значит, что мы переходим или перешли в другой предмет. Сейчас я буду обсуждать это более подробно. - Наверное, здесь вообще нельзя говорить о том, что мы переходим из одного предмета в другой, так как мы здесь еще вообще не имеем предмета. Совершенно верно. Мы еще не имеем предмета. Мы его только должны построить. Итак, в предшествующей части я изложил некоторое об- щее представление о том, как мы будем работать с этой ис- ходной схемой, имея в качестве эмпирического материала описания каких-то текстов или сами тексты и имея целью простроить некоторый научный предмет, а в нем - опреде- ленную научную теорию. Очевидно, указанные нами способы работы с исходной схемой накладывают определенные требования на вид самой 180
схемы. Наверное, отнюдь не из всякой схемы можно полу- чить все то, о чем я выше говорил. Наоборот, чтобы все это получить, схема должна иметь строго определенный вид. Тогда нам приходится спросить себя, с одной стороны, что, собственно, мы делали, имея в качестве исходного средства схему «знаковая форма - объективное содержание», а с дру- гой стороны, что мы должны были бы делать. Вместе с тем, мы должны будем ответить на вопрос, что, собственно, мы сумели получить. Прежде всего я сформулирую общий тезис о том, что, наверное, схемы такого типа, к которому принадлежит ука- занная схема, не могут выступать в качестве исходных схем для развертывания теорий, о которых я выше говорил. Это объясняется прежде всего тем, что указанная выше схема является чисто функциональной. Это значит, что пока ей не приписаны никакие материальные определения. Поэтому такая схема может нами комбинироваться, но она не может развертываться (в точном смысле этого слова). Но, вместе с тем, в такой схеме была заложена одна возможность, кото- рую мы не очень осознавали. Именно она использовалась нами, когда мы думали, что на ее основе осуществляем вос- хождение. Характеризуя этот процесс, я буду отвечать на воп- рос, что же, собственно, нами было сделано. Одним из неожиданных результатов анализа явилось понимание того, что схема такого рода вообще не может быть наложена на эмпирический материал. Я надеюсь, вы помни- те, что наложить схему на эмпирический материал - это зна- чит вырвать некоторый фрагмент его и провести членение в соответствии с этой схемой. Конкретно - поставить один кусочек эмпирического материала на место содержания, а другой кусочек - на место знаковой формы, а затем связать их друг с другом особым образом. Но тогда оказалось, что если мы берем некоторый текст, например математического рассуждения, то мы не можем решить, в какой из этих функций - формы или содержания - выступают выделяемые нами определенные знания (особен- но отчетливо это выступило при анализе работы Аристарха Самосского). Когда мы в нем выделяем те или иные виды зна- 181
ков и части знаковых цепочек, то мы никогда априори не можем сказать, в какой роли они выступают. Поэтому, чтобы добиться все же возможности произво- дить эмпирический анализ, мы прежде всего дополнили ука- занную выше схему другими и особым образом соединили их. Благодаря этому мы получили схемы, обладающие неко- торыми структурными характеристиками самого материала. Здесь на семинаре не раз высказывалась мысль, что схема A, является лишь вариантом и некоторой конкретизацией ис- ходной схемы знаковая форма U объективное содержание В одном смысле это правильно, а в другом - нет. Мне важно подчеркнуть, что первая из указанных здесь схем была действительно получена из второй, но не путем выведения и развертывания, а путем добавления определенного специфи- ческого содержания, извлеченного из других кусков эмпи- рического материала и задающего такие его характеристики, которые не имеют уже никакого отношения к связке объек- тивного содержания и знаковой формы. Можно заметить, что даже в тех случаях, когда мы вво- дим такие структурные дополнения, то все равно наша схе- ма пока не может накладываться на эмпирический материал. По сути дела, все те критические замечания, которые я делал в отношении схемы «знаковая форма - объективное содер- жание», в полной мере относятся и к этой конкретизирован- ной схеме. Достаточно заметить, что момент самой опера- ции, т.е. А, в тексте не фиксируется. Но здесь более интерес- ным является то, что произошло дальше. Имея конкретизированную схему 1(А) Jxa' 182
мы начали затем строить из нее сложные комплексы. В част- ности, мы брали знаковую форму (А) и рассматривали ее как некоторый объект. К этому объекту применялось новое дей- ствие сопоставления А'. Над созданным таким образом со- держанием надстраивалась новая плоскость замещения. Точ- но таким же путем мы могли построить третью, четвертую плоскость и т.д. И точно так же мы пытались развертывать эти схемы линейно, как бы прикладывая их друг к другу. У нас получались разнообразные комплексы: (cc)hA"l KAUA'I |(A)h I (В) Г I (СП Наконец, на основе этих схем могли конструироваться длинные цепи формальных преобразований, с исключением промежуточных элементов-связок; этот метод был исполь- зован в работах по атрибутивному знанию. Таким образом, в этой схеме мы получили простейший «кирпич», или элемент, из которого затем начали строить композиции, или комплексы, разного рода. Вопрос заключался только в том, какие связи задавать между этими исходными элементами, или кирпичами. Число возможных комбинаций определялось, во-первых, характером связей между элемента- ми, а во-вторых, числом сцеплений элементов. Таким образом, мы получили мощнейшее средство формального построения схем разного типа. Но, вместе с тем, вся эта работа полностью укладывалась в рамки выделения некоторых фрагментов эм- пирического материала, о которых я говорил раньше. Какую бы сложную композицию этих схем мы ни строи- ли, она всегда оставалась отдельной и изолированной струк- турой, и, какой бы сложности она сама ни была, мы могли наложить ее на эмпирический материал только как отдель- ную структуру и притом на такой фрагмент эмпирического материала, который мы вырываем из общего контекста пу- тем самого этого наложения. Ставить здесь вопрос о каком- либо систематическом развертывании целостного предмета было бы не корректно. 183
Как видите, я все время аргументирую и обосновываю тезис, что указанная процедура не имеет ничего общего с процедурой восхождения от абстрактного к конкретному, а представляет собой совсем другую конструктивную проце- дуру, которой мы, собственно, все время и пользовались. К более подробному обсуждению этих схем я вернусь позднее. Сейчас мне лишь важно подчеркнуть, что в эмпи- рическом материале мы всегда могли увидеть только то, что было заключено в этих схемах или их комбинациях. Каждая из этих схем строилась отдельно от других. При этом мы очень много «приговаривали» по поводу этих схем. За счет этих приговариваний получалось впечатление, что сами схе- мы обладают некоторой «жизнью». Но на самом деле они были такими схемами, которые сами по себе никакой жиз- нью не обладали. Другими словами, сами по себе они не могли развертываться в соответствии с какими-либо прави- лами. В частности, даже в тех случаях, когда мы на основе простой схемы строили более сложные, многослойные ее варианты и ставили в третьей или в четвертой плоскости обозначение какой-либо знаковой формы, мы всегда предпо- лагали, что она уже есть или может возникнуть. А каким об- разом - этот вопрос мы не обсуждали. Другими словами, мы никогда не могли ставить собствен- но генетические вопросы, не могли выводить более сложные схемы из более простых, мы не могли имитировать истори- ческий процесс в псевдогенетической форме. Больше того, если нам и приходилось ставить подобный вопрос - если, на- пример, спрашивали, откуда берется операция или ее матери- ал, - то мы сразу же оказывались выброшенными за рамки того предмета, который задавался нашими исходными схемами. Здесь нам приходилось уже говорить о механизмах раз- вертывания действий сопоставления. Мы пытались найти некоторые генетические закономерности и механизмы в обла- сти операций и действий. Аналогичным образом мы вынужде- ны были ставить вопрос о происхождении материала в тех или иных знаках. При этом мы обращались к эмпирической исто- рии, но что бы мы ни делали, мы каждый раз были вынуждены выйти за рамки наших схем и задаваемого предмета. 184
Крах не наступал лишь потому, что у нас было очень мощное понятийное и словесное обслуживание этих схем - со всеми входящими сюда интерпретациями, истолкования- ми, разговорами о деятельности; мы каждый раз осуществ- ляли этот выход довольно просто. Правда, благодаря этому появилась очень своеобразная раздвоенность между тем, что мы знали и понимали, с одной стороны, и тем, что мы изоб- ражали в рисунках - с другой. Но эта раздвоенность, весьма отрицательная в опреде- ленных аспектах, в этом случае помогала нам осуществить такой выход за рамки ограниченного предмета, который нам был нужен - обстоятельство, на которое уже в течение двух лет постоянно обращал внимание О.Генисаретский, ругая всех нас как по отдельности, так и скопом. Таким образом - я как бы подытоживаю все сказанное выше, - нам так и не удалось наложить на все эти схемы ме- ханизм восхождения от абстрактного к конкретному. Даль- ше мы поймем, что такой результат бы совершенно законо- мерным, ибо все то, что изображалось в этих схемах вообще, как теперь мы понимаем, не могло иметь развития. Поэтому нельзя было наложить на эти схемы механизм псевдогенети- ческого развития. Но когда мы - здесь я перехожу к самому важному пунк- ту моего сегодняшнего сообщения - построили достаточное число подобных структурных схем и начали прикладывать их к разнообразному материалу - а это приложение шло в основном по двум линиям: с одной стороны, удалось объяс- нить какие-то моменты развития математики, с другой сто- роны, эти схемы оказались весьма продуктивными в психо- лого-педагогической области и позволили нам смоделировать некоторые моменты мыслительной деятельности детей, в частности процессы решения арифметических задач, работу с пирамидками и т.д., - когда, повторяю, мы начали прикла- дывать эти схемы к разнообразному эмпирическому матери- алу, тогда у нас сложилось совершенно .особое представле- ние о той деятельности, которая по идее должна была изоб- ражаться в этих схемах. Этот момент требует несколько бо- лее подробного разъяснения. 185
У нас, таким образом, были, с одной стороны, простей- шие схемы вида: ' 1(А)(В) XAI а с другой стороны, значительный набор эмпирических яв- лений, которые мы относили к явлениям мышления, и мы, во-первых, строили из этих схем более сложные комплекс- ные схемы, а во-вторых, мы прикладывали и эти усложнен- ные, и простые схемы к фрагментам эмпирического матери- ала и с их помощью достаточно хорошо изображали и объяс- няли выбранные нами куски. Конечно, при этом мы каждый раз ставили строго определенные задачи; в частности, мы спрашивали, какова структура того или иного рассуждения с точки зрения этих схем. Вы понимаете, что мы, конечно, могли увидеть в эмпирическом материале только то, что уже знали. На этом пути мы смогли решить целый ряд занятных историко-научных, методических и психолого-педагогичес- ких проблем. Но, как всегда бывает в таких случаях, этого оказалось мало, и мы, стремясь обобщить выделенные нами фрагмен- ты эмпирического материала, постоянно ставили вопрос: какова структура той действительности, которая в этих схе- мах изображается? Мы стремились построить единую кар- тину той действительности, которая схватывается и представ- ляется нами в подобных схемах. Собственно, эту онтологи- ческую картину я и начал рисовать перед вами в прошлый раз. Вы помните, что на это последовало замечание, что я делаю всю эту работу не систематически и лучше ее в таком виде не делать. Поэтому я вернулся назад и постарался разъяс- нить все те методические ходы, которые объясняют, почему и каким образом появилась эта картина. Сейчас я вновь могу к ней вернуться. В прошлый раз я уже говорил, что главным на этом этапе была идея замещения, замещения некоторого опе- рационально выделенного содержания ХА знаком (А). Знак (А) обязательно должен быть включен в деятель- ность. Поэтому сразу же возник вопрос, что чем замеща- ется: замещается ли оперирование с объектом X соответ- ствующим оперированием со знаком (А) или же знак (А) 186
уже снимает в себе содержание ХА, а оперирование со знаком привносится дополнительно и образует какое-то новое специфическое содержание? Но как бы там ни было, главным была сама идея замеще- ния. А так как у нас в схемах было много плоскостей и эти плоскости, взятые попарно, образовывали слои - и у нас, следовательно, были многослойные структуры, - то мы, ес- тественно, должны были саму эту действительность, т.е. мир человеческой деятельности, представить по образу и подо- бию наших схем. Поэтому мы создали соответствующую онтологическую картину. При этом само замещение мы обоб- щали и говорили не только о замещении некоторого содер- жания, выделенного на реальных объектах, знаком, но также и о замещении одних объектов другими, о замещении одних знаков другими знаками и т.д. В результате у нас появилась в онтологии достаточно сложная слоеная картина, в самом низу которой лежали объек- ты практических преобразований. Все объекты, включенные в одну и ту же деятельность и не различимые с точки зрения этой деятельности, уже в соответствии с закономерностями и механизмами самой производственной деятельности непре- рывно замещали друг друга. Этот факт фиксировался в новой, надстроечной сфере эталонов. Длинный ряд замещающих друг друга объектов выражался в одном эталонном объекте. Вопрос о том, как объект выталкивается в эталоны, я сейчас не обсуждаю, он рассматривался нами по-разному и на разном материале. Мне важно отметить лишь тот момент, что эталон всегда привя- зывался к определенному знаку. Следовательно, в третьей плоскости нашей действительности появлялись знаки, и к ним применялись другие деятельности; эти деятельности со знаками замещались другими знаками, знаками следующего уровня и т.д. Описывая всю эту картину, я говорил вам, что она пред- ставляет здание того мира, который конструируется челове- ческой деятельностью, и если мы хотим получить изображе- ние этого здания, то должны представить себе и описать все его улицы, переулки, переходы между этажами улиц - все то, 187
посредством чего человеческая деятельность структуриро- вала природу и тем самым создала собственно предметный мир человечества, в свою очередь определяющий человечес- кую деятельность. Предметный мир человечества, как бы захватывающий природу и меняющий ее лицо, это и есть примерно такая структура, включающая массу разнообразных элементов и переходы между ними. Если теперь вы представите себе, что все это скомпоновано и организовано в пространстве не так, как мы строим наши здания, а таким образом, что разные структуры как бы вложены друг в друга, пересекаются друг с другом, существуют в одном пространстве и на одном ма- териале - образно это можно представить так, что одни свя- зи и образуемые ими структуры окрашены в синий цвет, дру- гие - в красный, третьи - в зеленый и т.д. и что все они смы- каются и стыкуются друг с другом в материале знака, - если вы представите это в дополнение к образу здания, то вы по- лучите достаточно точную картину мира человеческих предметов, или картину предметного мира. И вокруг этого мира, на его основе непрерывно течет и развертывается ки- нетика человеческой деятельности. Это и есть та онтологическая картина, которую тре- бовали все эти схемы и которая была нами в конце концов задана. По сути дела, названные схемы с самого начала задавали подобную картину действительности, но нужно было еще освободиться от фетишизма натуралистическо- го представления. Мне здесь хотелось бы обратить ваше внимание на то, что обычно называют «опредмечиванием человеческой дея- тельности». Мы не раз ставили вопрос о связях между объек- тами и деятельностью и при этом подчас недоумевали, ка- ким образом деятельность подстраивается к объекту, каким образом она находит свои объекты. Но это, по-видимому, неверная постановка вопроса. Удивительно не то, что деятельность связывается с объек- том, удивительно и требует своего объяснения то, что вооб- ще существуют объекты, что существует такая форма виде- нья и сознания всего мира. Если мы начинаем свой анализ с 188
универсума деятельности, то объяснению подлежит засты- вание ее в форме объектов. Приходится объяснять, как вооб- ще возможны и существуют объекты, каким образом многие пересечения разных деятельностей создают то, что мы назы- ваем объектом. Если обратиться к нарисованной нами разноцветной картинке, то проблема выступит так. Имеется «красная» структура деятельности, и какой-то объект лежит в точке пе- ресечения ее связей. Эта система деятельности выделяет и фиксирует свой особый набор содержаний, смыслов и даже «свойств» объекта. Но, кроме того, этот же объект, во всяком случае в плане материала, лежит в точке пересечения связей синей структуры деятельности со своим набором содержа- ний, смыслов и «свойств» объекта. Такое описание можно было бы продолжить. Следова- тельно, не существует объекта как чего-то строго определен- ного и отграниченного от всего другого, а есть какое-то раз- мытое пятно, которое существует примерно в узле пересече- ния разных деятельностей. Этот вывод о размытом пятне будет тем более очевиден, что деятельность представляет собой непрерывную кинетику и соответственно этому - даже в обычном натуралистическом сознании - объекты непрерыв- но изменяются, текут, перестраиваются и уже поэтому дол- жны представляться нами как нечто размытое. В каждой системе деятельности объект будет предста- вать особым образом и существовать в особом виде. В сис- теме «красной» деятельности он будет обладать одними свой- ствами, в системе «синей» деятельности - другими свойства- ми и т.д., и т.п. Таким образом, когда мы рассматриваем все это в еди- ном потоке деятельности, то оказывается, что объекты, соб- ственно говоря, не нужны и поэтому не существуют. В каж- дой системе деятельности существует лишь то, что открыва- ется этой деятельностью. Если, к примеру, в «красной» дея- тельности объект X ставится в отношение к индикатору I и при этом происходят изменения, либо в самом объекте, либо в индикаторе, то это единственное, что мы можем зафикси- ровать: поведение обоих членов отношения взаимодействия. 189
Подобные единички взаимодействия и образуют то, что принято называть основанием человеческого опыта, - чело- веческую практику. Полученный благодаря этим взаимодей- ствиям опыт должен быть использован для прогнозирования предстоящего опыта. Очевидно, что в последующих взаимо- действиях будут иные индикаторы, скажем К, М и т.п. Таким образом, каждый объект выступает в сети разных взаимодействий и взаимоотношений, примерно так, как это описывали Пономарев или Румер и Рывкин в своей недав- ней статье в журнале «Вопросы философии». По сути дела, они натолкнулись на проблему свойства, примерно в той же постановке ее, какая была у Демокрита. Задача состоит в том, чтобы свернуть все уже установ- ленные взаимоотношения и взаимодействия в определенное представление об объекте и при этом наделить объект свой- ствами, трактуемыми как способности. Но из этого следует, что объект сам по себе и как таковой нас не интересует. Нас интересуют взаимодействия или изменения объекта. С ними мы имеем дело в деятельности, их мы должны фиксировать и прогнозировать. Нас интересует веер возможных поведе- ний объекта во взаимодействиях. Но для того чтобы пред- ставить и предсказать эти поведения, оказывается, нужен объект, и именно объект как нечто определенное, закономер- ное и необходимое, а не просто размытое пятно взаимодей- ствий и взаимоотношений. Попросту говоря, взаимодействий и взаимоотношений много, так много, что их не опишешь, а опыт должен быть фиксирован компактно и единообразно; поэтому должен быть объект и притом один. Это значит, что все деятель- ности и устанавливаемые посредством них отношения между объектами должны быть зафиксированы не в виде деятельности, а в виде чего-то статического, в виде ка- ких-то инвариантов, то есть постоянно сохраняющегося и неизменного. Но, установив необходимость такого рода, мы еще не объясняем, почему она должна реализовать себя в виде «ве- щей» на нижних уровнях, или плоскостях, деятельности и в виде «объектов» на более высоких уровнях. Непонятно, по- 190
чему мы фиксируем категорию вещи и объекта, и непонят- но, как мы это делаем. Неясно, почему все должно выступать в виде субстан- ции или субъекта, неясно, почему разнообразные свойства - часто полученные независимо друг от друга - должны свер- тываться в категориальную форму вещи и объекта с домини- рованием в них некоторой субстратности, или субстанцио- нальности. Вот одна из главных тайн нашего мышления и вообще всей нашей деятельности и нашего сознания. Теперь мы должны поставить вопрос о том, как от систе- мы взаимоотношений и взаимодействий объектов, разверты- вающихся на нижнем или нижних уровнях, мы переходим за- тем к более высоким уровням и этажам «предметного мира». Оказывается, что мы свертываем все это в особую фор- му «объекта». При этом надо различать объекты оперирова- ния, объекты изучения, объекты отнесения и объекты дея- тельности. Но вопрос все равно звучит в своей общей фор- ме: как появляются «объекты», «объекты» любого вида? Ока- зывается, что объект появляется и может появиться только за счет знания, и еще более точно - за счет знака, обозначаю- щего или именующего нечто. Мы привыкли считать, что если речь идет об отношении обозначения, то всегда сначала должно существовать то, что обозначается, а потом оно именуется, т.е. к нему, как уже су- ществующему, относятся знаки. Подобные утверждения, бес- спорно справедливые в каком-то одном аспекте, совсем не оче- видны в том тотальном смысле, в каком их употребляют. Знак может именовать вещь, а объект может появляться уже из до- полнительного и вторичного анализа отношения обозначения. Именно это я показывал в серии работ об атрибутивных структурах. Сначала в знаке фиксируется ситуация сопостав- ления и входящие в нее отношения взаимодействия и лишь затем, благодаря особому действию отнесения, мы вынуж- дены выделять и выделяем объект отнесения как таковой. Лишь в очень редких случаях объекты оперирования, входя- щие в сопоставление, оказываются, вместе с тем, и объектами отнесения; как правило, они бывают разными. Именно отнесе- 191
ние знака к объекту создает и задает постоянство объекта, его идеальное, нёпространственное и вневременное суще- ствование. Это в полной мере относится ко всем объектам, в том числе и к «вещам». Именно так создается и конструиру- ется человеческая действительность. Я сознательно не затрагиваю вопроса о том, как создает- ся действительность детской жизни на базе восприятия. Лич- но я не уверен, что такое конструирование объектов как та- ковых в принципе возможно. Но это, конечно, специальный вопрос, требующий специального и строгого рассуждения. И, конечно, в этом плане нужно тщательнейшим образом проработать концепцию Ж.Пиаже. Из сказанного мной следует, что размытость полей и сфер действительности в какой-то из нижележащих плоскостей на более высоких уровнях и этажах мира деятельности приоб- ретает постоянство в лице знака, который сохраняет свое постоянство. Мы можем называть знаками не только языковые знаки, но также и эталоны, входящие в систему культуры. Благода- ря тому, что меняется способ их употребления и сами они вы- ступают как форма, фиксирующая опыт нашей деятельности, они являются знаками в подлинном смысле этого слова и в этом плане столь же консервативны, устойчивы и неизменны. Таким образом, деятельность приобретает особое, как бы субстанциальное существование именно в знаках, а не в чи- стых элементах природы. Вместе с тем приобретают субстан- циальное и как бы вещное существование в знаке связи и отношения взаимодействия, создаваемые деятельностью. Я надеюсь, вы понимаете, что мои рассуждения весьма не строги и не систематичны прежде всего из-за того, что я не различаю в достаточной мере проблемы происхождения и развития. Я все время говорю таким образом, как будто некоторые знаковые образования возникают в какой-то мо- мент из потоков деятельности, не включающих в себя дру- гих знаков и объектов. Конечно, такого не бывает и не может быть. Деятельность развивается из одной формы в другую и при этом перераба- тывает одни организованности в другие. Но чтобы пояснить 192
саму мысль, я должен изображать деятельность с организо- ванностями низшего уровня как некоторый неоформленный, неорганизованный поток. Тем самым я разделяю две группы вопросов. Одна касается реального происхождения того или иного знака и, соответственно, того или иного объекта. Этот круг вопросов я сейчас не обсуждаю. Другая касается содер- жания той или иной знаковой формы и, соответственно, того или иного «объекта». Эта проблема и есть то, что сейчас меня занимает. Чтобы оттенить ее смысл и четко сформулировать ос- новной тезис, я вынужден пока отвлечься от проблем реаль- ного происхождения и развития и знаков, и объектов. Только благодаря этому я и получаю возможность говорить о содер- жании и способах его выражения и фиксации в формах зна- ков и объектов. Со знаками, как вы знаете, тоже начинают действовать. При этом возникает очень интересная двойственность, кото- рая уже давно попала в центр интересов философов, психо- логов и логиков. С одной стороны, это есть действие с теми системами действий, их продуктами, системами операций, которые ле- жат в более низкой плоскости. Но, как вы хорошо понимае- те, действовать и оперировать с системами действий невоз- можно. Оперировать можно только с объектами. Но мы уже выяснили, что системы деятельности реально приобрели объектное существование в знаке, их фиксирующем. Поэто- му, оперируя с ним, человек оперирует с системами деятель- ности, как с объектами, - с системами деятельности, пред- ставленными объектно. При этом, как мы уже хорошо знаем, на следующем, бо- лее высоком уровне создаются свои особые матрицы сопос- тавлений. И на этом уровне, таким образом, устанавливают- ся свои особые отношения и связи между знаками. И хотя они устанавливаются искусственно, конструктивно, тем не менее, и здесь создается впечатление естественно и необхо- димо действующей силы, принуждающей именно к таким, а не другим сопоставлениям. Мы уже хорошо понимаем, что это - сила деятельности, и если можно говорить о каком-то 7 - 9374 193
естественном процессе в ней, то это процесс сознательного конструктивного развертывания самой деятельности. Натуралистические трактовки важны, но ничего не объяс- няют. Деятельностная природа всех этих сопоставлений ес- тественным образом объясняет для нас необходимость та- ких сопоставлений, а не каких-либо иных. Важно, чтобы со- здавались новые типы отношений, а уже затем в них и через них мы сможем увидеть объекты и объективность. Новые матрицы сопоставлений и созданных ими отно- шений между знаками вновь свертываются и фиксируются в знаках более высоких уровней и плоскостей. Так мы подни- маемся от одной плоскости и от одного этажа этого здания к другим. Такова та онтологическая картина, которая родилась, была осознана и выражена на том этапе наших логических и методологических исследований. В конце моих докладов я специально буду обсуждать ее функции и место в более ши- рокой картине и постараюсь обсудить вопрос о том, в чем именно мы, на мой взгляд, ошибались, что недоучли и не поняли, какие интерпретации и истолкования были неточ- ными. Я постараюсь провести параллели с предшествующи- ми философскими концепциями, касавшимися, по-видимо- му, того же самого. Но сейчас мне важно другое. Существенно то, что, я нарисовал всю эту онтологичес- кую картину, совершенно не пользуясь категорией формы и содержания. Поэтому встает естественный вопрос, нужна ли нам категория формы и содержания и не была ли она тем психологическим моментом, который характеризует не столько объект и истину, сколько наше собственное разви- тие. Вполне возможно, что она была лишь тем средством, которое позволило нам построить схему замещения как еди- ничку общей картины мира. Вполне возможно, что теперь эта категория должна быть отброшена как ненужная для даль- нейшей работы. С мое&точки зрения, чтобы анализировать и описывать, уже не в онтологии, а в собственно теоретической картине, эту систему слоев и этажей предметного мира и, вместе с тем, мира деятельности, категория формы и содержания необходи- 194
ма. Она, конечно, не может исчерпать всех тех категориаль- ных средств, которые необходимы нам для такого анализа, но она будет важным средством в ряду других. Если отка- заться от этой категории, то это, на мой взгляд, приведет ко многим ошибкам. Мне кажется, что одной из типичных ошибок такого рода было то, что нам рассказывал М.А.Розов не далее как в про- шлый понедельник, обсуждая вопрос о знаково-предметных инверсиях. Постараюсь объяснить это. Стыкования разных плоскостей друг с другом мо- гут быть самыми различными. Очень важно четко опре- делить и охарактеризовать все эти виды стыковки плос- костей. Когда мы поставили такую задачу, то потом очень скоро выясняется, что к ее решению можно подходить разными способами. Представьте себе, что перед нами некоторая достаточно простая структура: определенное сопоставление объекта X фиксируется в знаке (А), а знак (А) включен в оперирование X. Когда мы далее строим некоторое новое сопоставление А', то возможны по мень- шей мере три варианта истолкования и интерпретации того, что при этом происходит. Можно считать, что мы прикладываем операцию А" к материалу знака (А), элиминируя при этом оперирование X и, вместе с тем, всю область содержания, созданного путем сопоставления объекта X. Таким образом, мы сможем зафик- сировать некоторое новое содержание, которое выразим в знаке (а); будем также полагать, что со знаком (а) оперируют, и обозначим соответствующие операции знаком V. -(a) ХА (а) к v ХА (a)KV (A) N] Й XAI J Нетрудно выяснить, что если содержание знака (а) обра- зуется таким образом, то это специфическим образом задает отношение знака (а) к исходному объективному содержанию ХА. Назовем такой способ выделения содержания знания и 7* 195
его отнесения к исходному объекту символически матери- альным или просто первым способом. Но точно так же можно считать, что операция А' прикла- дывается не к материалу знака (А), а к знаку (А), взятому вместе с приложенным к нему оперированием X. Тогда в бо- лее высокой плоскости, мы получим знаки с иным содержа- нием, которое, соответственно, потребует иных оперирова- ний и процедур. Они должны быть иными, потому что они будут фиксировать иное содержание и будут иметь иной объект. Наконец, мы можем взять (А) в качестве выражения со- держания ХА. Тогда сопоставления А' будут выделять тре- тий тип содержания, а предметом, на который будет обраще- но действие А', будет вся связка замещения и обратного от- несения, объединяющая знак с содержанием ХА. Рассмотрим с этой точки зрения сообщения М.А.Розова, посвященные, скажем, изображению динамики точки. Он задает несколько векторов, изображающих скорость. Затем он начинает оперировать с этими векторами, как с отрезка- ми, перенося на них все «геометрическое» содержание. При этом векторы рассматриваются не как изображения или вы- ражения скоростей: М.А.Розов несколько раз специально подчеркивал, что это именно отрезки, а не скорости. Именно в этой связи была сделана попытка различить «знаково-пред- метную инверсию» и «не-знаково-предметную инверсию». Но это и было, как мне кажется, различение двух из назван- ных мной трех случаев перехода в более высокую плоскость знакового оперирования. Мне представляется, что факты, указанные М.А.Розовым, являются кардинальными, но их еще нужно сформулировать в обобщенном виде. Вместе с тем, мне представляется, что важнейшей задачей и проблемой в развертывании схем это- го вида будет как раз определение всех возможных типов связок между слоями знакового замещения. Но главное, что должно привлечь наше внимание, состо- ит даже не в этом - не в стыковании слоев замещений, не в типах переходов от одного слоя к другому, а в появлении спе- цифически идеального в мышлении, которое сначала высту- пает в качестве побочного и вспомогательного элемента, а
потом становится главным и ведущим, специфическим для самого мышления. Мы должны более подробно обсудить проблемы, связанные с исследованием этого образования. В схемах такого типа, какие я рисовал, можно выделить типичную структуру. Представьте себе некоторый объект О., включенный в некоторую систему сопоставления. Будем предполагать, что сопоставления «приложимы» к этому объекту. На основе другого, собственно познавательного типа сопоставления объекта, О. замещен другим объектом-этало- ном, а содержание, выявленное посредством этого сопостав- ления, замещается каким-то знаком. Благодаря этому объект О. будет включен в еще одну си- стему сопоставлений и преобразований. Это будет система знаковых замещений и преобразований. Совершенно очевид- но, что оперирование со знаками не может быть самоцелью, оно всегда имеет служебный характер, т.е. дает возможность провести такие преобразования, которые нельзя было совер- шить с самими объектами, но вместе с тем всегда предпола- гает возвращение назад к исходным объектам. Оперирование со знаками имеет лишь тот смысл, что оно расширяет возможности нашего оперирования с объектами, оно создает особые способы оперирования с объектом О., благодаря тому, что прикладывается к материалу знака. Та- кой способ оперирования был бы невозможен на материале самого объекта. Поэтому, развивая все то, что я говорил выше об объек- те, нужно сказать, что объект - это не только все то, что рас- крывается или создается благодаря практическим преобра- зованиям и практически устанавливаемым отношениям вза- имодействия, но также и многочисленные способы опериро- вания со знаками, замещающими этот объект, все те матри- цы сопоставлений, которые мы производим со знаками. По- этому объект, как мы его конструируем, должен быть воз- можностью и потенцией не только для всех практически ус- танавливаемых взаимодействий и свойств в плоскости опе- рирования самими объектами, но также и для всех тех взаи- моотношений и свойств, которые мы устанавливаем на всех плоскостях замещения этих объектов знаками. 197
Поэтому, всякое оперирование с объектом путем опери- рования с замещающими его знаками выступает как идеаль- ное оперирование, в отличие от материального оперирова- ния с самим этим объектом, происходящим в его собствен- ной плоскости. Конечно, я должен здесь снова сделать такую же оговор- ку, какую я делал выше по поводу различения отношения знака к содержанию и отношения его к предшествующим знаковым организмам. Всякое оперирование, с которым мы реально имеем дело, является идеальным, и мы никогда не можем увидеть и выделить в человеческой деятельности соб- ственно материальное оперирование. Всегда и всюду человек действует и мыслит в много- плоскостных схемах. При этом он, конечно, оперирует и с самими объектами, более того, все, если смотреть осо- бым образом, предстает перед нами как объект. Дело не в том, с чем оперируют, а в том, в какой системе опериру- ют, по законам каких плоскостей замещения и каких иерар- хированных систем. Само понятие материального оперирования является крайней абстракцией. Чтобы ввести ее, мы предполагаем, что есть какой-то предельно низкий слой, в котором внизу лежат не предметы нашей деятельности, а чистые объекты. Это, таким образом, понятие, появляющееся в результате особо- го разложения систем замещения на элементы. Но из того факта, что материального оперирования не существует в че- ловеческой деятельности, не следует, что сама эта абстрак- ция не нужна или малопродуктивна. Она нужна, поскольку дает нам возможность разложить реальные процессы деятель- ности и мышления на составляющие. Я надеюсь, вы заметили, что мне во всех этих рассужде- ниях важна пока лишь одна мысль. Я хочу сказать и пока- зать, что в выявлении свойств объекта существенную и оп- ределяющую роль играет не столько оперирование с ним са- мим, сколько оперирование со знаком. Конечно, из всех воз- можных оперирований со знаками мы выделяем только те, которые «соответствуют» объекту, то есть могут дать неко- торый прагматический эффект в сложных системах и орга- 198
низмах человеческой деятельности, замыкающихся на соци- ализированную практику. Но это обстоятельство не устраняет принципа, что свой- ства выявляются не в объекте непосредственно, а путем опе- рирования с замещающими знаковыми выражениями. Это оперирование неизбежно носит обобщенный характер и вы- является нами не для того или иного единичного объекта, а для всего множества объектов. Здесь мы подходим к извест- ному тезису, что познание каждого единичного или отдель- ного объекта есть функция от общего развития средств и форм познания. Мы не столько познаем те или иные объекты, сколь- ко развиваем наши знания, наше мышление, нашу деятель- ность. И в этом имманентном процессе развития деятельно- сти и мышления мы создаем все новые и новые предметы, ассоциируя таким образом новые объекты и старые объекты по-новому. При этом они отражают и свертывают в себе не только свои собственные свойства - я говорю здесь в натуралисти- ческой терминологии, - но также, и в еще большей мере, фор- мы и способы оперирования со знаками. Процедура подоб- ного свертывания также определяется имманентными зако- номерностями развития деятельности - необходимостью постоянного уплощения непрерывно растущих вверх систем. С этой точки зрения, бессмысленно говорить, что свой- ства объектов есть то, что они содержат в своей «материи». Свойства объектов - это то, что содержится в деятельности, то, что ею было создано, а потом свертывается и приобрета- ет организационную форму существования в виде особых конструкций - объектов. Все характеристики, столь привыч- ные для нас: «вещь обладает количеством», «вещь обладает величиной», «вещь обладает структурой», - все это характе- ристики вещей, полученные за счет того, что человечество создало особые, искусственные способы работы со знаками. И затем наделила объекты «свойствами», фиксирующими и снимающими в себе эти способы оперирования. Из этого следует, что если мы вырвем какой-либо ряд или какую-либо плоскость оперирования из общей системы, то они теряют всякий смысл. Социальный и предметный мир 199
людей существует лишь как органическое единство, каждый элемент внутри него представляет собой определенный орган, исторически сложившийся и в функционировании неразрыв- но связанный с другими. И это единство, характерное для самой деятельности, переносится на мир вещей, являющий- ся одним из срезов деятельности. В этой связи я хотел бы обратить ваше внимание на мно- гочисленные «теории предметности», так называемые Gegenstandstheorien, идущие от Мейнонга, через критичес- ких реалистов и Гуссерля к Николаю Гартману и дальше. Эти теории представляют собой очень интересную попытку схва- тить законы предметности. Но я думаю, вместе с тем, что они снимаются и делают- ся ненужными после того, как достаточно развивается тео- рия деятельности, которая дает объяснение природе и харак- теру предметов. Я бы даже сказал, что переход от теории предметов к теории деятельности диктуется сейчас необхо- димостью дальнейшего развития всех наук и техники; их дальнейшее развитие нуждается в новой философии. Такой философией будет философия деятельности, и се- годня ее отсутствие служит тормозом в развитии многих наук и техники. Мне хочется специально подчеркнуть тот момент, что мы должны здесь ввести понятие объекта оперирования и постоянно им пользоваться. В каждой плоскости, в каж- дом слое этого ряда есть свой объект оперирования. Но, в зависимости от того, какую деятельность мы строим в каж- дом из этих слоев, наш объект оперирования приобретает тот или иной вид. На одной плоскости, или в одном слое, появляется «вещь». В соответствии со всем сказанным выше, я могу ут- верждать, что вещь существует отнюдь не изначально и не в природе. Как и все остальное, она создается благодаря опре- деленным формам знакового замещения и оперирования со знаком. «Вещь» есть некоторый принцип синтеза разнооб- разных способов оперирования и замещений. Чтобы в логи- ческом анализе реконструировать вещь, надо еще определить, какое количество плоскостей, способов оперирования в них, связей между плоскостями и т.п. в ней снимается. 200
Сегодня, не имея соответствующих логических представ- лений, мы совершенно потеряли меру отнесения объектов к вещам. Мы стремимся впихнуть в вещь все, что можно и чего нельзя. Но если давать строгое философское и логическое определение вещи, то нужно очень точно ограничить число захватываемых ею плоскостей и слоев деятельности. Подоб- но всем другим категориальным образованиям вещь есть оп- ределенный принцип синтеза, задаваемый опять-таки строго определенным набором слоев и систем деятельности. Кроме «вещи», существует еще много других принципов синтеза, точ- но так же задаваемых определенными слоями деятельности. Наконец, если мы переходим к анализу идеального как некоторой связки замещений, управлений и отображений - а это соответствует нашему пониманию «предмета», - то ста- новится, как мне кажется, ясно, что анализировать его без нашего трафарета «форма - содержание» вряд ли возможно. Переходя от одной плоскости замещения к другой, мы долж- ны непрерывно фиксировать переход и переструктурирова- ние формы в содержание и содержания вновь в форму. Чтобы задать идеальные способы работы с некоторым объектом, мы должны обязательно перейти в следующую, более высокую плоскость. Поэтому связка двух плоскостей, создающая основу для идеального, и есть та единица, с кото- рой только и можно работать и опираясь на которую только и можно что-то объяснить. Если мы будем вырывать отдель- ные плоскости из систем человеческой деятельности и пред- метного мира, то мы никогда ничего не объясним. Но это, с другой стороны, означает, что в самой этой еди- нице мы должны объяснить переход от одной плоскости к другой, и это будет переход от формы к новому содержанию за счет специфических процедур деятельности. Все эти пе- реходы должны быть заданы рекурсивно. Иными словами, мы должны двигаться по всем плоскостям, слоям и уровням подобной системы. Именно эту задачу, как мне кажется, ре- шает категория формы и содержания, представляемая нами в идее связки. Она дает нам возможность переходить с од- ной плоскости на другую, брать пару плоскостей как одну структурную единицу и показывать, каким образом некото- 201
рый кинетический момент в нижней плоскости выражается в некотором статическом моменте в более высоких плоскостях. Но тогда легко видеть, что если мы накладываем схему «форма - содержание» на какое-то одно место системы, а затем поднимаем его на один слой выше, то при этом мы производим переструктурирование в самих плоскостях: мы превращаем материал формы в объект оперирования и, тем самым, в элемент содержания. Из этого следует, в частности, что за счет самой проце- дуры наложения понятие формы и содержания специфици- руется нами определенными морфологическими моментами. По сути дела, в наших понятиях и представлениях уже зада- ны механизмы перевода форм в содержания и объекты. Ко- нечно, там еще многое требует исследования, мы до сих пор не знаем тонких механизмов, осуществляющих эти процес- сы, но уже существующие идеи, как мне кажется, открывают огромное поле для исследований. В этом месте мне хочется напомнить вам о целях и смысле моей работы. Я не излагаю историю развития наших идей. Я хочу лишь выделить те моменты интерпретации, которые кажутся мне сейчас устаревшими и ввести новую интерпре- тацию наших схем и понятий. При этом я стараюсь вставить наши модели и соответствующие им идеальные объекты в более широкое представление. Параллельно я хочу объяснить, что, собственно, мы делаем и показать, почему наши ошиб- ки и неточности в истолкованиях были в каком-то смысле неизбежными на ранних этапах работы. Вкратце суть моего основного тезиса сводится к тому, что то, что мы раньше исследовали, это еще пока не деятель- ность, а, скорее, основы теории предметов, или теории «пред- метного мира». Чтобы сделать такое утверждение, как вы понимаете, я уже должен иметь более широкую точку зре- ния, более широкое представление. Чтобы сказать, что нет ничего, что не является деятельностью, я уже должен в ка- кой-то мере представлять себе, что есть деятельность. Вместе с тем, вы, конечно, понимаете, что я не могу сис- тематически и строго сейчас ввести основные схемы и поня- тия теории деятельности; я могу лишь набросать самые об- 202
щие моменты нового представления о деятельности. И толь- ко. Но этого мне вполне достаточно, чтобы рассмотреть смысл нашей предшествующей работы. Я хотел бы обратить ваше внимание еще на один момент, объясняющий схему моего движения. Представьте себе, что у нас имеется некоторая масса эмпирического материала, имеются разнообразные описания этого эмпирического ма- териала, имеются исходные схемы, которые мы используем конструктивным образом и в качестве некоторых моделей объекта. Мы использовали эти схемы для выделения некото- рых фрагментов эмпирического материала. Эту работу со- провождало описание получающихся «наполненных» схем. Я беру сконструированные и наполненные эмпирическим материалом структуры в качестве изображений различных частичных предметов нашей работы. Затем я задаю вопрос: какая онтологическая картина соответствует всем этим схе- мам, моделям и т.п.? Я отвечаю на этот вопрос и рисую соот- ветствующую онтологическую картину. Но, проделав всю эту работу, я начинаю новый цикл рассуждений и новую работу. Вы хорошо знаете, что всякое научное исследование строит- ся на употреблении определенных схем. Само употребление производится в соответствии с онтологической картиной. Сейчас мы уже достаточно хорошо знаем, что так называе- мое «наложение» схем на эмпирический материал произво- дится с помощью онтологических картин. Именно онтоло- гическая картина задает способ расчленения эмпирического материала, заданного в соответствующих описаниях. Теперь, используя все имеющиеся у нас схемы, мы дол- жны не только развертывать предметы исследования, конст- руируя все более сложные онтологические картины, но так- же и получить систему соответствующих знаний. Я надеюсь, вы помните, что научный предмет включает в свой состав наборы схем, выступающих в качестве средств конструиро- вания, онтологические картины и системы знаний. Конечная и «продуктивная» цель научной работы состо- ит в том, чтобы получить систему знаний. Именно этот воп- рос я и стал далее обсуждать, предполагая, что у нас уже есть, с одной стороны, набор схем, с другой стороны, необходи- 203
мая онтологическая картина, но, чтобы получить на базе всего этого необходимые знания, нужно произвести еще специфи- ческий анализ. При этом придется накладывать схему на эм- пирический материал в соответствии с имеющейся у нас он- тологической картиной. <...> Я хотел бы разобрать - как очень типичный пример - обоснованное во многом рассуждение, которое провел Ро- зин, критикуя эти исходные схемы. Результатом его критики было предложение или тезис о том, что надо ввести в эти схемы метод табло, который в свое время при анализе управ- ления был введен Лефевром. В чем состоит эта схема рас- суждения? Прежде всего Розин рассматривает выработку самих схем и оперирование с ними как анализ и исследование деятельности. Как он рассуждает? Он показывает, что дей- ствие сопоставления складывается из нескольких дей- ствий: сопоставление некоторого объекта Ох с объектом- индикатором Ои - первое действие; отождествление Ох с объектом-эталоном - второе действие; и отнесение выде- ленного свойства к определенной знаковой форме - тре- тье действие. Что здесь происходит? Прежде всего, то, что мы рассматривали как некоторое отношение сопоставления или систему отношений сопостав- ления, раскладывается на ряд действий. Возникает вопрос №1 о последней, или конечной, единице анализа: можно ли такое отношение сопоставления раскладывать на действия внутри этой системы слоев? С моей точки зрения, если мы будем пользоваться понятием формы и содержания, то так раскладывать нельзя. Почему? Дело в том, что в реальном анализе мы всегда движемся не снизу вверх, не от содержания к форме, а на- оборот, от формы к содержанию. Если мы зафиксировали один знак или поставленные в ряд знаки, то мы должны за- тем от них спуститься к некоторой единице, им соответству- ющей. Если мы просто переходим в нижнюю плоскость, то должна быть задана единица. Дальнейший ее анализ будет лежать уже в другом предмете, если он будет задаваться. 204
Таким образом, если мы начинаем раскладывать на осо- бые единицы действия, то мы невольно переходим в другой предмет анализа, теряем исходную категорию и задаваемую ею систему принципов и, следовательно, совершаем логи- ческую ошибку. Выявленные в процессе изучения деятель- ности характеристики были использованы для того, чтобы установить отношения между содержанием в структурной схеме и эмпирическими проявлениями знаний. То есть, с точки зрения Розина, можно использовать эту схему хаТ (а) для наложения на некоторый текст, репрезенти- рующий эмпирический материал, отождествляя его с содер- жанием в этой схеме. Я думаю, что это неправильно. Потому что никаких процедур наложения на эмпирический текст с выделением содержания не было. При этом рассуждали так: содержание каким-то образом связано с объективной действи- тельностью, с деятельностью. Вероятно, содержание фикси- рует эти объекты. Поэтому стали говорить, что содержание фиксирует объекты, включенные в определенные операции. На чем здесь ударение? Можем ли мы говорить, что не- которое содержание фиксирует объекты, включенные в дей- ствия? Мне хотелось показать, что само это суждение - что содержание фиксирует некоторые объекты - с точки зрения введенных нами понятий, если их понимать так, как я их из- лагал, не может быть высказано. Содержание и есть эта еди- ница, она ничего не фиксирует. Объекты действительно яв- ляются ее элементами, а саму эту структуру мы фиксируем в знаковой форме. Полученные знания мы отнесли к структур- ной схеме, что позволило ее перестроить и получить схему хаТ (А), т.е. речь идет о том, как из схемы «форма - содержа- ние» получилась эта схема. Стали говорить, что эта схема хдТ (А) является операцио- нальным изображением знания. Здесь возникает вопрос: а действительно ли в структуру знания входят такой элемент, как объект, и такой элемент, как реальное действие, или ре- альная операция? Обычно говорят так: имеется объект X, этот объект вклю- чается в действие сопоставления, которое вычленяет в этом объекте объективное содержание. Я спрашиваю: действитель- 205
но ли отношения сопоставления вычленяют в объекте неко- торое объективное содержание? Или сама структура и есть объективное содержание? Кстати, мы действительно говорили, что содержание вычленяется в объекте. Что здесь произошло? Дело в том, что содержание как некоторая единица, неструктурная, су- ществует только в форме, оно не имеет самостоятельного существования. Что происходит? Уберите отношение «форма - содержа- ние», оставьте структуру объектов и отношений сопоставле- ния. Можем мы называть это содержанием? Не можем. Дело в том, что сами понятия «форма» и «содержание» были введе- ны как некоторая единица, далее неразложимая. Вы оборвали это значение, и у вас, вроде бы, все распалось на форму и со- держание. Нет, просто ничего не стало, все улетучилось. Пото- му что сами понятия содержания и формы функциональны. Теперь происходит интересное отождествление. Когда мы накладываем эту функциональную структуру на структуру хаТ (а) или на соответствующий эмпирический материал, то происходит интересное сочетание функциональных харак- теристик с материальными характеристиками, структурны- ми. Больше того, оказывается, что отнесение чисто функци- ональных структурных схем на эмпирический материал пред- полагает выделение в этом эмпирическом материале, в его фрагментах таких атрибутивных свойств, которые нами увя- зываются особым образом с этими структурно-морфологи- ческими и функциональными свойствами. И в этом особен- ность работы этой категории. У нас до сих пор не разработана и не формализована ло- гика оперирования с такими схемами. А оперирование с ними предполагает определенные жесткие правила работы с фун- кциональными определениями такой схемы, с ее структур- но-морфологическими определениями и с атрибутивными схемами того субстратного материала, который в них вкла- дывается. Научиться работать с этими схемами - значит ос- воить совершенно новый способ мышления, примеров кото- рого еще не было в истории развития науки. Некоторые по- пытки такого анализа были сделаны Гегелем. В частности, 206
нам предстоит в начале следующего года заслушать на этот счет доклад Генисаретского с объяснением особенностей ге- гелевской диалектики. По-видимому, гегелевские рассужде- ния как раз и строились на особом сочетании функциональ- ных и морфологических характеристик в одном языке. То есть был построен такой язык, где это не разделялось. В чем состояла ошибка Розина? Он задал функциональ- ное определение формы и содержания и, беря термин «со- держание» как самодостаточный, стал спрашивать, где же су- ществует содержание. При этом в вопросе, где существует содержание, предполагалось субстрат-атрибутивное и мор- фологическое существование. В то время как оно существу- ет лишь в функциональной схеме - как содержание. А если мы говорим о его «мясном» наполнении, материальном, тог- да это не содержание, а нечто другое. Допустив такую ошибку в пользовании этой схемой, Ро- зин начал ее развертывать следующим образом. Он взял эту схему и начал говорить, что есть объект X, затем он преобра- зуется в некоторое содержание, а затем это содержание пре- образуется в некоторую знаковую форму. И таким образом, Розин разложил эту единую схему, фактически, на два пре- образования. Для чего это ему нужно было? Здесь мы переходим к принципиальному моменту. Дело в том, что дальнейшая наша работа показала, что существует еще одна область, которая может анализироваться точно так же, как мы анализировали отношения замещения, а именно схемы преобразования не- которых объектов в практической деятельности. Мы прове- ли ряд эмпирических исследований по анализу конкретных форм осуществления объектных, или вещных, преобразова- ний. <...> Между теми и другими схемами существовал разрыв, т.е. объектные преобразования существовали сами по себе, а зна- ковые замещения - сами по себе. Встал вопрос, нельзя ли все это свести в единую структуру. И тогда Розин начал рас- кладывать схему хаТ (а) по модели этих объектных преобра- зований, для того чтобы представить это как одну структуру. Тогда перед нами встал вопрос, что означает здесь стрелочка 207
от ХА к (А). При этом не вставал вопрос, что означает кривая стрелочка в объектных преобразованиях; ясно, что это озна- чает преобразование объекта (предмета труда) в некоторый другой вид - продукт труда. А что означает эта стрелочка? При этом еще все время существовала интенция на деятельность, и поэтому вставал вопрос, что означает эта стрелочка как деятельность. По-ви- димому, точно так же, как мы не спрашиваем, что такое стре- лочка в объектных преобразованиях, мы не должны спраши- вать, что такое стрелочка в схеме хдТ (А). По-видимому, «за- мещение» есть исходное понятие в той системе, которой мы пользуемся. Как я старался показать, мир, по-видимому, со- стоит из двух связей или из двух преобразований: из преоб- разований в одной и той же плоскости, причем, неважно - знаков или вещей, и перехода от одной плоскости к другой, т.е. замещения. И вот эти две связи - как минимум - и образуют структу- ру человеческого мира. И в этом смысле замещения и объек- тные преобразования суть одно и то же, функционально. Здесь возникает, уже в совершенно другом предмете, особый и сложный вопрос: каким образом соединяются друг с другом в одном объекте разные виды его ассимиляции человеческой деятельностью, т.е. каким образом стыкуются, или связаны, эти практические преобразования вещей и их познаватель- ные замещения, какие связи существуют между ними? По-моему, ответить на этот вопрос можно, только раз- вертывая систему самой деятельности. Хотя обратным хо- дом можно будет перевести полученные результаты и на это знание, задав некоторые способы стыкования систем разно- го рода. Здесь мы должны поставить очень важный вопрос о стыковании инженерной или какой-то другой ассимиляции и собственно познавательной деятельности и указать место познанию. Здесь я должен зафиксировать два пункта. Что же у нас получалось? Когда мы развертывали эти схемы, то у нас был эмпирический материал - мышление. Мы с самого начала знали, что мышление есть деятельность. Это нам сказал Зи- новьев, и мы в это твердо верили. Затем у нас были схемы, о 208
которых я говорил. Мы их накладывали на эмпирический материал, развертывали и т.д. Эта работа всегда сопровож- дается некоторым словесным описанием, и за счет этого жи- вут наши схемы, т.е. то, как мы работаем со схемами, фикси- руется в словесном описании. Поскольку же в описании все время фигурировало слово «деятельность», создавалась иллюзия, что мы, строя эти ряды, анализируем мыслительную деятельность. Кроме того, мы трактовали эти схемы как некоторые зна- ния об объективно существующем. Поэтому в работах 1955 — 1958 гг. писалось, что мышление можно рассматривать в двух планах: либо как знания, либо как деятельность. И эти схемы мы тоже трактовали двояко: либо как зна- ния, либо как деятельность. И мы были горды тем, что пока- зали, каким образом деятельность и ее продукты по суще- ству изоморфно накладываются друг на друга, хотя страш- ными словами ругали формальную логику за то, что у нее получается то же самое. Таким образом, во-первых, мы рассматривали мышле- ние как деятельность, во-вторых - как знание, и в-третьих, само знание - как то, что переходит в голову индивида и там существует, т.е. интериоризируется. Причем, получалось это очень просто, потому что описания содержали огромную долю эмпирического материала. И мы никак не могли осу- ществить эту научную норму: считать, что в материале есть только то, что мы сумели в схемах изобразить. За это нас ругали. Розин. Ты считаешь, что можно работать со схемами без описания. Нет. И на каком-то этапе это было оправдано. Но теперь, когда мы стали проводить параллель с объектными преобра- зованиями Oj-—57 О2^-^О3 ••• и знаковыми замещениями хдТ(А) и поставили их в один ряд как однопорядковые образо- вания, мы теперь задним ходом можем понять и природу этих образований. Что такое преобразование объекта? Это есть некоторый продукт деятельности. Она осуществляет эти преобразова- 209
ния. Она их осуществляет, потому что существуют верхние слои, которые задают потенцию таких преобразований. Со- вершенно ясно, что если я разбил свой магнитофон, то фик- сация его состояния не есть описание деятельности. Когда мы брали схему хдТ (А), то над нами довлела иллюзия мыс- лительной работы. Кто замещает знаком? Человек. Что это такое? Мышление. Мышление есть деятельность, следо- вательно, это есть изображение мыслительной деятель- ности, т.е. оперирование со знаками, с символами. А это не есть изображение мыслительной деятельности, а есть некоторые объектно-знаковые замещения. И в этом смысле это - функциональные преобразования, т.е. тоже продукт деятельности. Таким образом, это есть, с одной стороны, продукт дея- тельности, заданной в виде огромного здания, а с другой сто- роны, это есть система, нормирующая все другие производ- ственные деятельности. В этом плане эти системы преобра- зования объектов по функции тождественны знаковым пре- образованиям - тому, что мы сейчас называем оперативны- ми системами. Числовые преобразования или чертежные - это системы этажей, построенных в этом здании. С этой точ- ки зрения логика никогда не исследовала того, что называет- ся мыслительной деятельностью, она исследовала правила символических этажей. Мы сейчас расширяем это логичес- кое представление. То есть мы задаем ей некоторое место в качестве изу- чающей эти этажи и правила оперирования с ними. Вме- сте с тем, сама формальная логика, в том числе и матема- тическая, оказывается лишь звеном по отношению к об- щему представлению этого здания, т.е. системы предме- тов, и должна войти в это представление, поскольку она будет таким образом построена. Принципиальной добав- кой по сравнению с формальной логикой будет введение, кроме систем формальных преобразований, собственно объектных преобразований, а также переходов в соответ- ствии со связью замещения. В следующий раз я хочу рассмотреть, во-первых, оши- бочность трактовки структур как знаний, рассмотреть пози- 210
цию индивида в этом отношении, а потом коротко изложить другую линию анализа, намечавшуюся с самого начала - анализа мышления как процессов, - и рассмотреть, почему там тоже ничего не удалось толком сделать, и, вместе с тем, почему эта линия дала возможность сделать шаг к анализу деятельности.
05.07.1965 Две онтологические картины социума: предметный мир и мир деятельности Напомню общую схему и план моего предшествую- щего движения, а также основные положения, которые были получены в ходе этого движения. Я говорил о том, что в числе основных принципов, выдвинутых Зиновье- вым в 1951-1952 гг., были два принципа, или требования, к эмпирическому анализу текстов. С одной стороны, это было требование анализировать тексты с точки зрения кате- гории формы и содержания в том смысле, какое придал Зи- новьев этим понятиям, а с другой стороны, требование рас- сматривать тексты с точки зрения понятия процесса. Первоначально у Зиновьева и у тех, кто следовал этим принципам, эти понятия - формы, содержания и процесса - были теснейшим образом связаны друг с другом. Их приме- нение было лишь моментом анализа мышления как действия. Но, фактически, эти две линии в своих внутренних связях развалились и развертывались независимо друг от друга. Это и дало мне возможность резко разделить эти понятия и про- вести анализ истории развития наших идей только на мате- риале понятия «форма - содержание». Вместе с тем, из за того, что в осознании эти две линии развертывались одновременно, создавалась совершенно не- правильная установка в позднейшем объяснении и интерпре- тации полученных результатов. Мы все время говорили об анализе мышления как деятельности и характеристики мыс- лительной деятельности переносили на те схемы, которые были получены в первой линии анализа, проводившегося в соответствии с категорией формы и содержания. В ходе своего движения я соединил категорию формы и содержания с операциональным представлением содержания знания. Такое соединение привело к появлению схем (А) ХА 212
т.е. к появлению многоплоскостных схем с определенным изображением структуры содержания и формы. Вместе с тем я подчеркивал, что если мы будем жестко разделять, с одной стороны, средства, которыми мы пользуемся, а с другой сто- роны, изображение эмпирического материала, то мы схему «форма - содержание» и другую схему, содержащую опера- циональное представление хдТ (А), должны будем в блоке средств поставить раздельно. Их соединение происходило в другом блоке - изображе- ний эмпирического материала, а также в блоке развертыва- ния этих изображений при построении общей теоретичес- кой системы. Если мы сейчас представим себе эту картину, то у нас получится следующее: у нас были эти схемы в каче- стве исходных трафаретов, они определенным образом со- единялись друг с другом, и мы прикладывали эти схемы к эмпирическому материалу. Такое приложение членило эм- пирический материал на отдельные фрагменты и давало возможность объяснять эти фрагменты и представлять их в схемах. Эти схемы применялись, с одной стороны, в исследова- ниях по методологии науки, а с другой стороны, в психоло- го-педагогических исследованиях при объяснении деятель- ности детей. Вместе с тем, рядом строились на базе этих ис- ходных схем сложные комбинации или структуры. Это дава- ло возможность вычленять в эмпирическом материале более сложный и богатый материал, который не укладывался в про- стые схемы. В ходе построения более сложных схем у нас получались многоплоскостные структуры замещений. В нижней плоскости строилась некоторая структура со- держания за счет применения к объектам действий сопос- тавления, и она фиксировалась в верхнем слое, как бы оста- навливалась путем введения знаков, которые фиксировали построенные здесь структуры содержаний. Затем к знакам применялись другие действия сопостав- ления, здесь создавался новый уровень содержания и новый его категориальный тип, и он тоже фиксировался в знаковых структурах - другого типа, в некоторых новых способах опе- рирования с самими знаками. 213
Короче говоря, появлялись такие многоплоскостные структуры. Сам принцип их построения неизбежно должен был привести в какой-то момент к попытке построить осо- бую картину мира, особую онтологию, исходящую из этих схем. Такая онтология и была построена. В прошлом докладе я характеризовал некоторые момен- ты общих онтологических схем или онтологической карти- ны того мира, который выражался в этих схемах. Параллель- но этому шло описание, причем, между описаниями и схе- мами не было необходимого изоморфизма. В описаниях мы говорили о деятельности и имели на это право, поскольку сами описания непосредственно относились к эмпирическо- му материалу, т.е. к текстам, в которых зафиксирована мыс- лительная деятельность. Следовательно, в описаниях витало деятельностное пред- ставление мышления. С другой стороны, сами схемы, кото- рые мы строили, тоже накладывались на эмпирический ма- териал, но в нем они вычленяли только то, что они содержа- ли в своей собственной структуре, только то, что они факти- чески могли вычленить. Описание, далее, мы относили к схе- мам. Описание работало в двух функциях: в отнесении к эмпи- рическому материалу, где витала деятельность, и в отнесение к схемам и через них к эмпирическому материалу, на который эти схемы накладывались. И здесь мы тоже говорили о дея- тельности, хотя в этих схемах деятельность не вычленялась. После того как схемы, наборы схем построены и постро- ена соответствующая им онтологическая картина мира, дол- жна быть проделана особая работа. Необходимо поставить вопрос: что же есть на самом деле, в отличие от того, что схватывается в этих схемах и в построенной на их основе онтологической картине? Эта работа по своему смыслу - философская. В любой науке возникает такая проблема, по- скольку в науке пользуются математическим аппаратом и вычленяют в действительности только то, что в этом мате- матическом аппарате уже зафиксировано. Но эта деятельность должна быть вписана в более широ- кую картину. И, следовательно, помимо онтологической кар- тины мира, построенной на основе схем, должна быть пост- 214
роена более широкая картина, в которой изображения из пер- вой картины нашли бы свое место. Возникающие здесь воп- росы относятся к проблеме обоснования той или иной на- уки. В эмпирических науках такое отнесение к более широ- кой картине обычно связано с экспериментальными иссле- дованиями. По-видимому, эксперимент впервые появляется в этой процедуре. И только здесь мы имеем эксперимент в отличие от наблюдений. Такая задача встала перед нами. Мы должны были выяснить, что схвачено в наших схемах и вклю- чить эту онтологическую картину в более широкую систему. Такая более широкая область, фактически, определялась на- шей манерой выражаться, т.е. описанием нашей работы. В описании мы все время рассматривали мышление как дея- тельность. Поэтому было естественно поставить вопрос: чем с точки зрения системы деятельности являются построен- ные нами многоплоскостные схемы и та действительность, которая в них схватывается? Розин. Может выть, онтологическая картина у тебя относится только к одноплоскостноп схеме, а о многоплос- костных схемах, наверное, говорить нельзя. Я не рассматривал развертывания в многоплоскостные схемы, а выдвинул лишь формальный принцип: образования некоторых структур содержаний, того, что мы сейчас назы- ваем дельта-компонентой, и использования отношения заме- щения. Я предполагаю, что на всех этажах будет реализовы- ваться только одно это простое отношение. Если бы у меня были другие схемы, то я должен был бы поставить вопрос об обосновании иной онтологической картины. А в данном слу- чае вопрос некорректен. Розин. По-видимому, вопрос о том, что собой представ- ляют эти схемы, может задаваться только в том случае, если мы имеем неудовлетворительное положение с этими схемами, когда мы относим, например, схему к тому, к чему ее относить нельзя. Или ты считаешь, что этот вопрос может встать сам по себе? Здесь есть два разных момента. Конечно, такой вопрос возникает в особых ситуациях. Например, когда возникает 215
противоречие при наложении на эмпирический материал или когда возникает противоречие между описаниями и самими схемами. Одно из таких противоречий у нас выражалось так: мы не могли соотнести два аспекта рассмотрения мышления - как знания и как деятельности. Сначала мы разделили мыш- ление на процесс, приводящий к продуктам, и продукты это- го процесса - знания. Но оказалось, что в схемах это выражается единообраз- но. Схему хдТ (А) мы с одной стороны трактовали как знание, а с другой стороны, как некоторую процедуру. То есть про- тиворечия могут возникать между тем смыслом терминов, используемых для описания схем, который интуитивно схва- тывается при их отнесении к эмпирическому материалу, и другим смыслом этих терминов - при отнесении к схемам. Кроме того, противоречия могут возникнуть, когда по- являются другие изображения и встает задача соединить их в рамках одного представления. У нас такая двойственность была за счет того, что мы пользовались понятием формы и содержания и понятием процесса. Но меня сейчас не инте- ресуют эти отдельные причины, которые заставили поста- вить такой вопрос. Мне кажется, что теперь мы можем ста- вить такой вопрос безотносительно к тем или иным пара- доксам, поскольку мы знаем, что такое вообще должно быть и будет продолжаться до тех пор, пока мы не сумеем охва- тить все сущее. Именно так была сформулирована задача четыре года назад: поставить границу сущему. Розин. Когда переходят к основанию чего-либо, то ос- таются в том же предмете или переходят в другой? В ка- кой предмет переходит логик при обосновании своего ста- рого предмета? Всякое обоснование предполагает выход в другой пред- мет. Мне тезис Гильберта о том, что обоснование математи- ки есть дело математики, представляется ложным. Обосно- вание может осуществляться в самом общем предмете - в философии. Тогда встает вопрос обоснования философии. Но, по-ви- димому, никакого обоснования философии не существует. 216
Мамардашвили в своей статье в «Вопросах философии» ру- гает Ясперса, у которого, с его точки зрения, неправильное понимание философии, поскольку Ясперс не видит научной природы философии. Но, по-видимому, философия не наука. Философия занимает особое место в системе познания, и природа ее такова, что она быть обоснована не может. По- видимому, все науки вычленяются из ничего в работе фило- софствования. Наверное, философию нужно определить как такой род деятельности, с помощью которого выделяются и создаются предметы научного исследования. Задача философии - создавать такие предметы. В таком ее понимании она создает их, по сути дела, из ничего. Если тот или иной предмет создан в рамках философской работы, а потом мы ставим вопрос о его обосновании, то мы тем са- мым автоматически выталкиваем этот предмет из области фи- лософии в область положительных наук. А уже само обосно- вание и задание более широкого предмета выступает как фи- лософия. То есть философия обосновывает науки и самое себя. - Зачем нужно обоснование? Для того, чтобы соотносить полученные знания со знания- ми, полученными из других предметов. Все науки создают раз- ные предметы, развертывая свои схемы тем или иным спосо- бом. Затем их все нужно соотнести друг с другом, поскольку во всех этих науках мы занимаемся изучением природы. И есть некоторая единая целостность, которая ими изучается. Поэтому, если получается много предметов, то нас это не может устраивать, и мы должны сводить их в единую кар- тину. За счет сведения всех этих предметов в одной картине мы можем говорить о ложности попыток соединить некото- рые знания, поскольку они лежат в разных слоях. И именно для этой работы нужен эксперимент. Верхняя онтологическая картина имеет своим основани- ем схемы, развернутые в рамках первого предмета. Она фик- сирует, таким образом, ту действительность, которая была схвачена в соответствующих схемах. Вторая картина пред- полагает заведомо более широкую систему. Вторая онтоло- гическая картина, таким образом, представляет и изобража- 217
ет как бы всю - я подчеркиваю это слово - схваченную нами до сего времени действительность. Первая онтологическая картина всего этого - и это вполне естественно - должна быть помещена внутрь второй. Если второй, более широкой сис- темы действительности нет, то она должна быть построена с помощью определенных рассуждений. Между прочим, од- ним из моих следующих шагов будет переход от сравнитель- но узкой картины к более широкой картине мира, к картине которую мы называем универсальной. Здесь интересно отметить, что первую картину мира нельзя рассматривать как часть второй. И первая, и вторая картины являются полными. Это обстоятельство, в частно- сти, проявляется в том, что мы не можем непосредственно вложить первую картину внутрь второй. Мы должны это сде- лать, но мы не можем осуществить этого непосредственно. Чтобы проделать такую процедуру, нужно перестроить первую картину, произвести новое ее переосмысление в со- ответствии с характером второй. Поэтому мы можем гово- рить, что и первая, и вторая картины являются в равной мере полными, но вторая более конкретна, нежели первая, первая более абстрактна, нежели вторая. Поэтому первая картина остается такой, какая она есть, в рамках своего собственного научного предмета, и, вместе с тем, ее содержание и смысл, уже в новой форме, переносит- ся во вторую картину. Нередко при этом первая картина чле- нится на фрагменты и элементы, они переносятся во вторую картину в новом языке, в новой форме и при этом между ними устанавливаются иные связи и отношения. -Как понимать ваше утверждение, что наука требует обоснования, а философия не требует обоснования? Я не хочу сейчас обсуждать вопрос о том, что такое на- ука, ибо он сам по себе достаточно сложен. То, что я выше сказал, ни в коем случае нельзя рассматривать как определе- ние науки и философии. Это лишь их частные характеристи- ки, причем, взятые по отношению друг к другу. Я говорил лишь, что наука всегда предполагает обоснование. Научное знание - это знание, прошедшее через специальные проце- 218
дуры обоснования, а философия - это чистое или непосред- ственное знание, которое не обосновывается, а наоборот, само обосновывает другие знания. Если и можно говорить об обо- сновании философского знания, то только через употребле- ние и применение его. Между научным и философским знанием всегда суще- ствует что-то вроде такого отношения. Но это, повторяю, не их определение. Чтобы дать определение науке и филосо- фии, надо построить весьма конкретные теоретические изоб- ражения массовой деятельности и уже через них определять как науку, так и философию. Иначе говоря, нужно будет по- строить изображение универсума деятельности и в нем оп- ределить место науки и философии. Это и будет подлинным определением науки и философии. - Как проверяется соответствие схем эмпирическому материалу? Если мы наложим схемы на эмпирический ма- териал, то по каким основаниям мы можем судить о соот- ветствии или, наоборот, не соответствии их? Наложение схем на эмпирический материал всегда дает нам то, что мы хотели получить. Сам факт наложения ни коим образом не свидетельствует об истинности схем или об их адекватности объектам. Мы так выбираем эмпирический материал и так строим схемы, чтобы они соответствовали друг другу. Правильность (историческая), истинность (исто- рическая) подобных схем определяются лишь общим исто- рическим процессом развития нашего знания и методов по- знания. Каждая схема оценивается с точки зрения ее роли в дальнейшем развитии теоретических представлений. Это и есть ее характеристика с точки зрения исторической истинности. - В чем разница между схемами и описаниями объекта? Прежде всего - в способах оперирования с соответству- ющим знаковым материалом. Но, конечно, мой ответ очень абстрактный, и требуется более подробное и детальное об- суждение, в которое я сейчас не могу входить. Для этого нуж- но будет задать изображение структуры науки и основных процедур научного исследования. Только такое изображение позволит определить схемы и описания в общем виде; без 219
него нам придется лишь тыкать пальцем в некоторые приме- ры и говорить: это - схема, это - описание и т.д. - Связано ли как-нибудь наложение схем на эмпирический материал с онтологическими картинами соответствующих объектов? Молено ли считать, что онтологические картины возникают для того, чтобы обеспечить эту процедуру? Это очень сложный вопрос. Если судить по тому, что мы сейчас знаем, то можно утверждать, что онтологические кар- тины играют какую-то важную роль в процедуре наложения схем на эмпирический материал. Вместе с тем, пока у нас нет никаких оснований утверж- дать, что онтологические картины возникают именно для того, чтобы обеспечить эти процедуры. Наверное, пути и способы образования онтологических картин весьма много- образны. Здесь важно также учитывать изменение и разви- тие самих онтологических картин. Одни служат основанием при развертывании схем, другие, наоборот, возникают из и на основе схем, выражая заключенный в них новый смысл. Сейчас мы уже достаточно хорошо знаем, что именно онтологические картины образуют тот узловой пункт, вок- руг которого строятся все остальные элементы научного пред- мета и науки. Поэтому можно говорить, что содержание и развертывание онтологических картин является одной из важ- нейших задач науки. Это имманентная цель науки, в то вре- мя как ее внешней целью является создание знаний, употре- бимых в практике. Все аккумулируется в онтологической картине, и из нее же в науке начинается новое движение. - А какое отношение к этому имеет онтологизация средств? Онтологизация средств - совсем особый процесс, о ко- тором я сейчас не хотел бы говорить. Однако вернемся к основной линии моего изложения. Я надеюсь, что вы помните то, чем я кончил. Были построены схемы, и затем мы стали создавать процедуры развертыва- ния этих схем. Но здесь в самой нашей работе появилось разветвление, и поэтому в своем докладе я должен буду вос- произвести и имитировать его. Проделав движение по одной 220
ветви дерева, я затем вернусь назад и проделаю движение по второй ветви. Поэтому вы должны четко зафиксировать саму развилку и в дальнейшем отметить для себя возвращение к ней. Двигаясь по первой ветви нашей работы, я должен буду рассказать о тех важных результатах, которые были получе- ны в ходе развертывания исходных схем, в ходе их наложе- ния на эмпирический материал, с одной стороны, и их конст- руктивного развертывания - с другой. Теперь мы должны выяснить, что было основным и важ- нейшим в этом движении как с точки зрения методологии, так и с точки зрения собственно теоретического содержания. Чтобы приступить к обсуждению этих вопросов, мы дол- жны прежде всего выяснить, что было заложено в рядах плос- костей замещения. В прошлый раз я уже говорил, что вся эта система замещений есть, по сути дела, тот мир, который со- здается человеческой деятельностью, людьми. Это - мир со- циального существования. Я уже говорил, что в ячейках или узлах плоскостей замещения заложены объекты разного ка- тегориального типа. При этом существует строгое соответствие между типом тех преобразований, которые совершаются в каждой плоско- сти, и характером объекта, способом его представления. Я говорил о том, что всякий объект, в рамках указанной систе- мы, предстает как некоторый способ синтеза, как некоторая синтезирующая схема. В зависимости от того, на каком пе- ресечении этой иерархии он лежит, и в зависимости от того, какие преобразования применяются к знакам в каждой такой плоскости, мы получаем разные категориальные характери- стики этого объекта. Где-то внизу могут лежать еще не расчлененные ситуа- ции деятельности и общения, ситуации, образующие содер- жание и объект примитивных форм мышления. Выше, над ними, появляются свойства и таблицы свойств, фиксируемые как явления. Еще выше появляется то, что мы называем ве- щью. Вещь всегда связана уже с достаточно сложным синте- зом накопленных характеристик. Еще выше появляются свой- ства, теперь уже не как явления, а как свойства вещей, свой- ства во втором смысле - количество и качество, число, изме- 221
нение и т.д. Одним словом, каждая плоскость замещения имеет свою особую категориальную характеристику. Или, иначе говоря, особый способ представления объекта. Вместе с тем - здесь предполагается уже несколько иной подход - каждая такая плоскость выступает как определен- ная оперативная система, т.е. как некоторое множество зна- ков, связанных между собой определенными регулярными преобразованиями. Если мы будем двигаться в плоскости вещи, то это будет совокупность оперативных систем, зада- ющих существующие в нашем мире и нашем производстве способы преобразования вещей. Если мы движемся в числе, то это будут те преобразования, которые мы совершаем в оперативных системах арифметики. Если это будет величи- на, то это будут, соответственно, преобразования теоретичес- кой арифметики или алгебры, с помощью которых мы дви- жемся в величинах. Дальше это будут дифференциально-ин- тегральные исчисления и т.д., и т.п. Все это будут разные оперативные системы. Поэтому перед нами возникает задача - если мы хотим изучить все эти системы - описать все эти образования. Это значит каким-то образом охарактеризовать принципы их по- строения или организации, а также характер тех преобразо- ваний, которые в них осуществляются. Но этого мало. Если мы имеем дело с плоскостями заме- щения, лежащими достаточно высоко - а обычно мы имеем дело именно с ними, - то проанализировать оперативные системы такого рода всегда означает проанализировать все их системы значений, а это значит расчленить и проанализи- ровать все системы значений, фиксированные в плоскостях замещения, лежащих ниже исследуемого. Если мы, к примеру, имеем дело с системой арифмети- ки, с числом, находящимся в числовом ряду и в разнообраз- ных арифметических соотношениях, то проанализировать эту или эти оперативные системы означает, среди прочего, про- анализировать и вывести все те значения, которые имеет чис- ло и за счет своего существования в числовом ряду, и за счет своего места во всех разнообразных арифметических соот- ношениях, и за счет своих подстановок в различные буквен- 222
ные выражения, а также за счет всех тех преобразований, ко- торые мы производим с объектами, обозначаемыми числами и имеющими отношение к величине и количеству. Именно эта проблема и оказалась у нас основной и главной в ходе развер- тывания исследований, связанных с предметами такого рода. Когда предметом специального изучения стали атрибу- тивные структуры, то есть некоторые структуры организа- ции языка, соответствующие тому, что традиционно изуча- лось формальной логикой, то главным пунктом затруднений оказались именно значения и системы значений знаков, вхо- дящих в атрибутивные структуры. Вы знаете, что сейчас в ходе развития логики, вместе с появлением проблемы знака, ставшей особенно острой со второй половины XIX столетия, одной из основных логичес- ких проблем является проблема значения. Основанием здесь служит трехплановое расчленение на синтактику, семантику и прагматику, предложенное в 1936 г. Ч.Моррисом. Считает- ся, что в современной математической логике развиты мето- ды экстенсионального анализа семантических значений и методы анализа синтаксических значений. Экстенсиональ- ные методы анализа семантических значений противопос- тавляются интенсиональным, которые, как признается, раз- виты весьма слабо. Подчеркивается также, что почти совсем не развиты методы прагматического анализа значений. Гово- рят даже, что прагматика до сих пор лежит за пределами того, что исследовалось в подлинном смысле этого слова. В анализе атрибутивных структур мы полностью отка- зались от этого принципа трехпланового членения значений. Все так называемые синтаксические значения выводились нами из исходных семантических значений. Я не буду сей- час в подробностях напоминать вам эти работы, ибо вы мо- жете познакомиться с ними по журнальным публикациям (Доклады АПН РСФСР, 1958, №1, 4; 1959, №1, 2, 4; 1960, №6) и по более развернутой и обширной рукописной работе 1958 года. Я остановлюсь только на самих принципиальных методологических моментах. Принципиально важно, что в нашем анализе соображе- ния, относящиеся к механизмам познания, органически объе- 223
динялись с соображениями, относящимися к условиям и ме- ханизмам коммуникации. При этом очень четко фиксирова- лось различие позиций индивидов, строящих сообщение и получающих его. Был разработан метод - если следовать традиции, то он может быть назван диалектическим, - позволяющий анали- зировать и развертывать значение отдельных элементов структур и их организации. Выяснилось, что так называемые синтаксические значе- ния являются модификациями исходных семантических зна- чений. Таким образом, нам удалось связать значения, обра- зуемые отношениями замещения и отнесения знаков, т.е. от- ношениями, связывающими разные плоскости, со значения- ми, развертываемыми в плоскости замещения в ходе созда- ния соответствующих оперативных систем. Анализ атрибутивных структур дал новое направление нашим исследованиям. Выяснилось, что один и тот же знак, занимающий определенное место в синтагматической цепоч- ке, имеет разные функции и соответственно значения, во- первых, в зависимости от того, как он используется и рабо- тает в коммуникации и общении, а во-вторых, в зависимости от того, какие системы сопоставлений объектов он замеща- ет. Из этого следовал вывод, что все значения знаков задают- ся, по сути дела, употреблениями знаков. Здесь мы столкнулись - хотя по-настоящему поняли это лишь позднее - с основным принципом школ лингвистичес- кого анализа, работающих в Англии и считающих себя пос- ледователями Витгенштейна второго периода. Они также выдвинули и поддерживают тезис, что значения знаков со- здаются их употреблениями. Я не знаю, насколько им уда- лось продвинуться дальше самого принципа и смогли ли они реализовать свои идеи в конкретных исследованиях. По сво- ему смыслу и значению этот принцип направлен против тра- диционных логико-семиотических представлений о значени- ях как семантических, синтаксических и прагматических. Понятие употребления как основания для значения дол- жно снять все эти различения. Но для того, чтобы оно дей- ствительно стало таким, нужно еще разработать специаль- 224
ные методы единого и единообразного анализа значений на основе анализа употреблений. Насколько мне известно, работа об атрибутивных струк- турах была первой попыткой превратить этот принцип в кон- кретную методику анализа. Она достигла известных успе- хов, но, вместе с тем, породила общий вопрос о типах упот- реблений и общих методах их анализа. Именно эти пробле- мы стали важнейшими для нас в последующие годы, 1959 - 1963. Эти исследования, как оказалось, имели куда более широкое значение, нежели это предполагалось сначала. Когда была сделана попытка применить принцип упот- ребления к истории числа, то сразу же оказалось, что он дает возможность проанализировать не только те или иные знаки, употребляемые в синтагматических цепочках, но и вывести необходимым образом способ организации знаковых систем. В качестве интересного примера можно привести чисто конструктивный подход, предложенный В.А.Лефевром, ког- да он рассматривал пример с числами-зарубками в условиях достаточно расширившегося государства. Взяв в качестве исходного материала палки разной длины с разным числом насечек или зарубок, он показал необходимость такой орга- низации всего этого множества палок, которая бы приводила их всех к некоторому единому образцу, содержащему одина- ковое число зарубок. Основная идея состоит здесь в том, что с тогдашними числами, представленными на палках, надо было действовать и эта последующая деятельность задавала способ их организации. При этом, что очень интересно, ока- залось, что «суммирование» в неорганизованном множестве и организованной системе - разные действия. Таким образом, если раньше я говорил о том, что мы сделали попытку отвергнуть противопоставление в исход- ном пункте семантического и синтаксического планов и вы- вести синтаксические функции из семантических и что нам это удалось, то здесь я должен сказать нечто большее. Если мы описываем некоторую знаковую систему, которая заме- щает определенные содержания, выработанные на нижеле- жащих плоскостях, исходя из этих содержаний и отношения замещения, то мы получаем одно представление структур- 8 - 9374 225
ной организации этой знаковой системы. Но мы, кроме того, можем и должны рассмотреть еще способы оперирования, накладывающиеся на эту знаковую систему как бы сверху, иначе говоря, мы должны добавить еще последующую дея- тельность по поводу этой знаковой системы и в связи с ней. И оказывается, что как только мы накладываем это тре- бование - использовать более широкие системы деятельнос- ти, - так моментально получаем новую систему требований к знаковой системе и ее структурной организации. И таким образом фиксируем необходимость перестройки этой систе- мы, превращения ее в иначе организованную структуру. Вы можете заметить, что дальнейшая линия анализа вы- рисовывается сама собой. Теперь, чтобы исследовать струк- туру знаковой системы и характер значений отдельных зна- ков этой системы, которые имеют разные составляющие, мы всякий раз должны прежде всего перевести всю эту пробле- му в иную плоскость, мы должны спросить себя, как именно и в каких деятельностях используются или употребляются эти знаковые структуры, или, точнее говоря, как они должны употребляться. Мы начинаем изучать употребление знаков и знаковых систем как особый вид деятельности - правда, я здесь должен специально оговориться, что употребления не тождественны деятельности. Это особый, очень узкий спо- соб видения самой деятельности - через оперирование со знаками. Но как бы там ни было, мы должны рассмотреть разные виды употребления знаков и знаковых систем и из анализа способов употребления вывести некоторые требо- вания к организации самих знаковых систем. В зависимости от того, сколько разных видов употребле- ния одной и той же знаковой системы мы найдем, мы полу- чим разные типы знаковых структур и разные типы значе- ний знаков. Более точно, всякая знаковая структура ока- зывается при этом результатом наложения и компоновки различных по своей организации знаковых структур. Ко- роче говоря, сколько видов употребления пересекается в одной плоскости замещения, столько видов и форм орга- низации знаковой системы мы должны будем на этой плос- кости выделить. 226
Итак, встал вопрос о типологизации и классификации различных видов употребления знаков и знаковых систем. Они понадобились нам для того, чтобы, переходя от одних плоскостей замещения к другим, поднимаясь все выше в то- тальном знаковом мире, мы имели бы некоторую путевод- ную нить и некоторое руководящее правило для поиска раз- ных видов употреблений знаков в каждой такой плоскости. Здесь можно было предположить, что существуют какие-то общие типы употреблений. И действительно, через некото- рое время они были найдены. Здесь наиболее существенны- ми были работы Ладенко, Розина, Москаевой и др. И сейчас мы имеем достаточно широкий диапазон представлений о раз- личных видах употреблений знаков и знаковых систем, кото- рые мы применяем при анализе каждой плоскости замещения. Оказалось, что в знаково-предметном мире человечества каждая плоскость замещения должна быть включена в четы- ре, пять или шесть строго стандартных видов употребления знаков. Скажем, в употреблении знаков при решении задач можно выделить один набор стандартных требований, при обучении мы получим другую группу требований к употреб- лениям знаков и вместе с тем к организации знаковой систе- мы. В коммуникации мы получим одну группу требований к знакам, а в трансляции - другую группу требований. Выяснилось, что разные знаки могут по-разному удов- летворять или, соответственно, не удовлетворять этим тре- бованиям. Графический материал одних знаков хорошо при- способлен к требованиям одного типа и совсем не приспо- соблен к требованиям другого типа. Часто оказывается, что чем лучше он приспособлен к одной группе требований, тем больше его сопротивление другим видам требований. Мы сталкиваемся здесь с ограничениями специализации, столь характерной для живых организмов. Нередко между разными группами требований знаков появляются противоречия. Например, традиционная химическая символика хорошо приспособлена к изображению структуры молекулы, с эти- ми схемами очень легко и удобно оперировать, имитируя соединения, замещения или разложения молекул на группы 8* 227
и отдельные атомы. Но вместе с тем эта символика почти совсем не приспособлена для ее передачи в устной речи. Поэтому, наряду со структурной схемой создается еще одно знаковое описание и соответствующие имена для структур в целом и их отдельных элементов. Но тогда возникают специфические и весьма сложные проблемы задания химической номенклатуры. Сегодня - вы, наверное, хорошо это знаете - усиленно обсуждается вопрос о том, как должна быть организована химическая номенкла- тура, чтобы она, с одной стороны, была удобной в комму- никации, а с другой стороны, в способах своей организации отображала способы построения структурных схем. При этом в качестве дополнительного, но важного требования ставит- ся условие, чтобы мы по названию химического соединения могли бы зарисовать его структурную формулу. А это, как вы понимаете, возможно лишь в том случае, если между на- званием и структурной формулой есть соответствия в спосо- бах построения. Я сказал, что между разными требованиями к знаковым системам и отдельным знакам обнаруживаются противоре- чия. Через ряд промежуточных звеньев это обстоятельство приводит к тому, что отдельные знаки собираются в группы однородных знаков, а потом в знаковые системы, выделяют- ся из общего фона знаков и начинают существовать в виде специализированных по своим функциям и употреблениям групп. При этом обнаруживается ряд новых, весьма интерес- ных моментов. В специальной работе В.А.Лефевра по демонтажу струк- турных объектов при их описании в словесном тексте и об- ратному монтажу структуры объекта по словесному описа- нию выявилась возможность жестко детерминировать харак- тер синтагматических цепочек, выражающих структурные формулы разного рода. Оказалось, что сложную структуру можно передать в словесном сообщении лишь с большим трудом. Условием передачи является демонтаж структуры по строго определенным правилам. Словесная цепочка должна быть построена так, чтобы мы могли потом смонтировать точно такую же структуру. 228
Выяснилось, что между словесной цепочкой и исходной структурой даже в наборе основных элементов не может быть изоморфизма. Сам момент передачи и задания определенно- го порядка в деятельности монтажа требует включения в це- почку сообщения специальных знаков, которые ничего не обозначают в исходной структуре, а служат лишь для того, чтобы обозначить и определить каким-то образом порядок самого монтажа. Поэтому в генетическом процессе форми- рования знаковых средств, из которых строятся такие сооб- щения, образуются знаки со специальной, чисто синтакси- ческой функцией. Такой же результат был получен Розиным при анализе алгоритмов и других видов математических зна- ковых структур; правда, у Розина рассматривалась не столько коммуникация, сколько трансляция. Я рассказываю все это, чтобы пояснить общий принцип, сформулированный выше, а именно: что анализ значений и организационных структур знаковых систем, располагаю- щихся на разных уровнях системы замещения, привел нас к более общему принципу, что в основании всего лежат упот- ребления знака, а затем к принципу множественности этих видов употреблений, привел к анализу групп требований к знакам и знаковым структурам, задаваемых этими употреб- лениями, и позволил, комбинируя разные виды требований, задавать сложные наборы, определяющие строение знаковых систем, преобразование их материала, объединение разно- родных знаковых групп в единые системы и т.д., и т.п. Из этого - опять-таки очень естественно - выросла еще одна, третья линия проблем и исследований. До сих пор я говорил о чисто структурном или «функциональном» анали- зе знаковых систем, расположенных на разных плоскостях замещения. Но, кроме того, мы можем поставить вопрос о том, как идет надстраивание этого мира, какие знаковые системы появляются и должны появиться вслед за теми, которые уже есть в нашем знаково-предметном мире, как одни системы оп- ределяют появление других и задают требования к их строе- нию и организации. Действует ли в этом процессе жесткая не- обходимость или же, наоборот, характер и строение знаковых систем зависит от произвола тех или иных исследователей? 229
Мы выяснили, обсуждая все эти вопросы, что основная масса подобных наращиваний - я, правда, не утверждаю, что другого не бывает - определяется достаточно жесткой зако- номерностью и необходимостью. И в этом плане появление и развертывание всех последовательных плоскостей замеще- ния в очень многом предопределено характером взаимосвя- зей знаковых систем, лежащих в более низких плоскостях. Это значит, что определенные наборы знаковых систем, лежащие в нижних плоскостях, по сути дела, предопределя- ют характер знаковых систем, возникающих в более высо- ких плоскостях. В дальнейшем я внесу ряд поправок в это утверждение, но пока оно является совершенно правильным и соответству- ет всем тем данным, которое мы до сих пор получили. Выяснив, что развертывание знаковых систем происхо- дит закономерно и строго определенно, мы затем, естествен- но, подняли вопрос о том, как можно выявить, описать и за- фиксировать эти закономерности и этот необходимый поря- док и, опираясь на это, предусмотреть появление новых, еще не существующих структур. Для этого, очевидно, нужно было сформулировать некоторые правила перехода от нижележа- щих знаковых систем к вышележащим. В этой связи был разработан метод, который мы обычно называем «методом разрывов». Сейчас мы имеем уже не- сколько форм этого метода, которые важно различить. Хоте- лось бы обсудить этот вопрос более подробно, и я это сде- лаю, но в этом месте я вынужден прервать данную линию анализа и вернуться к тому месту, где наши исследования разветвились, ибо метод разрыва был теснейшим образом связан с теми представлениями и понятиями, которые разви- вались по второй линии и до сих пор мною не обсуждались. Это была линия анализа процедур и процессов мышления. Именно этот круг проблем я хочу сейчас обсудить, вернув- шись назад к развилке, чтобы потом опять дойти до метода разрывов и обсудить его подробно. Здесь я вынужден перейти к глобальным, космологичес- ким вопросам. Нам снова приходится ставить вопрос о том, чем является мир замещающих друг друга плоскостей вмес- 230
те с соответствующей ему онтологической картиной. Но те- перь мы должны обсуждать этот мир уже не сам по себе, а по отношению к более широкой картине, в которую он должен быть помещен. Выше я уже говорил, что наше представление о более широкой действительности было, по сути дела, с самого на- чала предопределено тем, что мы начали с понятия деятель- ности и всегда считали его основным и определяющим для своей работы. Такая интенция определила то обстоятельство, что наши предметные схемы также трактовались нами как деятельность и ее воспроизведение, во всяком случае как воспроизведение каких-то моментов деятельности. Сейчас, как вы заметили, я все время говорю, что схемы замещения и вообще предметные схемы не являются изоб- ражениями деятельности. Это то, что раньше называлось теорией предметности. Таким образом, наши прежние схе- мы, утверждаю я, изображают не деятельность как таковую, а ее продукты и условия, предметы ею создаваемые, или, точнее, порождаемые. Но если мы принимаем это утвержде- ние, то перед нами сразу возникают два различных и суще- ственных вопроса: • Как этот мир предметов относится к миру собствен- но деятельности? • Каким образом этот мир - а я очень резко утверж- даю, что все это и есть мир социальной человеческой дея- тельности - относится к миру «природы», к миру химичес- ких явлений, физических процессов и т.п.? В обсуждении этих вопросов я буду идти в обратном порядке, от второго к первому, хотя, если говорить точнее, мне придется обсуждать их вместе и вперемешку. Рассмотрим структуру мира сквозь призму деятельнос- ти. Мы уже не раз говорили, что этот мир является продук- том человеческой деятельности. Он был создан в ходе разви- тия деятельности. Но такое утверждение представляется оче- видным лишь в том случае, если мы будем исходить из зна- ний как таковых. Очевидно, что они появлялись постепенно, по мере развития человеческой деятельности и мышления. Мы говорим, что этот мир представляет собой не что иное, 231
как отпечаток самой деятельности, и что он развертывается в той мере, в какой развертывается человеческая деятельность. Но если мы охарактеризуем эту структуру только как продукт человеческой деятельности, то мы ухватим только одну его сторону и, может быть, не самую важную. Этот мир, как я уже сказал выше, является, кроме того, условием чело- веческой деятельности. Но это дает нам возможность с са- мого начала сказать, что, изображая все плоскости замеще- ния с их разными знаковыми системами и способами опери- рования, мы, вместе с тем, опускаем какой-то мощнейший механизм, в котором протекает и развертывается подлинное движение человеческой деятельности, механизм, который начинает с мира, изображенного в схемах замещения, как со своего условия и своей предпосылки и приходит затем к раз- вертыванию всей этой системы, к наращиванию новых эта- жей и слоев, к перестройке уже существующих и т.п. По от- ношению к этому механизму все изображаемое нами есть лишь стратифицированная совокупность средств и условий и, вместе с тем, - совокупность продуктов и арсенал, в кото- рый она помещена. А где-то рядом существует кинетика де- ятельности, т.е. деятельность в ее подлинности. Именно она образует нерв и суть социального существования. Так мы естественно приходим к вопросу: что же пред- ставляет собой эта деятельность, ее кинетический аспект? Итак, поставив вопрос об отношении предметного мира к деятельности, мы вынуждены с самого начала нарисовать рядом с миром предметов еще одну, пока не понятную нам сферу, или область, пока без определенной структуры, без определенных механизмов, но бесспорно существующую и своим существованием определяющую жизнь и изменения систем предметного мира. Мир деятельности ( Предметный мир Таким образом, мы получили новое «вместилище», но- вую сферу действительности, которую мы должны «как-то заполнить», т.е. описать ее элементы, структуры, механизмы 232
и т.п. Неясно также, где будут проходить границы этой но- вой сферы. Ведь до сих пор я ввел ее чисто механически и поэтому поместил рядом с предметным миром, а это отнюдь не очевидно. Вполне возможно, что деятельность охватит целиком и то, что мы называем предметным миром. Это не значит, что границы между ними исчезнут. Мы все равно должны будем их проводить, но вопрос состоит в том, как это сделать правильно. Именно здесь мы естественным образом приходим к воп- росу об отношении между предметным миром, создаваемом людьми, и миром природы, который, по предположению, существует до и независимо от мира человеческой деятель- ности. Этот вопрос затрагивает не только логические и гно- сеологические проблемы, но также онтологические и космо- логические. Я приношу свои извинения за то, что не буду рассматри- вать историю этой крайне интересной проблемы - я знаю ее очень слабо, явно недостаточно, чтобы начать обсуждение. Я лишь выскажу несколько соображений, которые необхо- димы мне в контексте обсуждаемой мной проблемы и кажутся достаточно правдоподобными. Если мы рассматриваем мир как бесконечный во време- ни и в пространстве, то в этом мире не может быть развития. С этой точки зрения тезис элеатов о том, что бытие неизмен- но, неподвижно и всегда одно и то же, т.е. вечно, сформули- рованный где-то на заре античной философии, содержит и тот смысл, который я только что выразил. Когда в рамках натуралистических концепций говорят о биологической и социальной организации, то рисуют ее как очень забавную иерархированную систему. Внизу помеща- ют физические и химические формы движения материи, по- том где-то в границах заданного таким образом мира поме- щают небольшими островками «более высокие» формы дви- жения материи, которые локализуют в малых частичках ми- рового бесконечного пространства. Так появляется ареал живого, а внутри «живого», захватывая часть этого ареала, находится человечество. А сам мир природы остается беско- нечным в своей протяженности и в своем времени. В другом 233
участке природного мира может проявиться нечто подобное - такой же островок живого и, может быть, даже подобия че- ловеческого общества. Но это опять сгусток, локализован- ный в небольшом пространственном ареале. Такой мир, как выяснилось, не может иметь развития. Поместить в такой мир развитие невозможно. Давайте обсу- дим это более подробно. Что, собственно, входит в понятие «развитие»? Оказы- вается, что понятие это задано таким образом, что оно с са- мого начала предполагает резкую и определенную ограни- ченность того, что развивается. Кроме того, мы должны иметь в виду и подразумевать два разных состояния того, с чем мы имеем дело и что мы рассматриваем. Первое состояние ис- чезает, второе состояние появляется, причем, мы говорим, что первое переходит во второе. Если мы с точки зрения этих признаков подойдем к на- рисованной нами картине и выделим в качестве интересую- щего нас объекта «биологическое», то, чтобы ввести сюда понятие развития, нам придется произвести абстракцию та- кого рода, которая, по сути дела, будет противоречить нашей исходной абстракции и даже отрицать ее. Дело в том, что нам придется, во-первых, ввести времен- ной вектор, во-вторых, от выделенного нами биологическо- го объекта как бы «спуститься» по этому временному векто- ру к другому состоянию мира; нам придется выделить и за- фиксировать другой участок мира - я подчеркиваю, что имен- но участок, а не весь мир, - в котором до этого не было «био- логического», и затем рассмотреть, каким образом выделен- ный нами небиологический объект превращается в объект биологический. Только задав такую структуру, мы сможем ввести поня- тие развития. Но, спросим себя, о развитии чего мы будем в этом случае говорить? Очевидно, о развитии сгустка небио- логической материи в биологическую материю. Это не будет тождественно развитию физической материи в биологичес- кую. Мы не сможем этого говорить, потому что у нас все- гда, с точки зрения нашего понимания, остается значи- тельная часть физического мира, которая ни во что не пе- 234
реходит, остается существовать так, как она существова- ла, не переходит в биологическое. И она точно так же су- ществует и здесь. Когда говорят о развитии, существующем в мире, то, как правило, располагают в ряд разные формы и рассматривают сначала, например, физический мир, потом - как более вы- сокую его форму - биологический мир, затем социальный мир и т.д. Считается, что все их нужно поместить как бы в одной плоскости, наряду друг с другом - так, что одно раз- вивается в другое. Предполагается, что этот ряд можно сде- лать предметом некоторого рассмотрения, т.е. что все эти миры можно рассматривать как лежащие в рамках одного пред- мета. Тогда, по сути дела, как живое, так и социальное оказы- ваются лишь разными моментами общего или природного. Но я хочу обратить ваше внимание на то, что в природе нет «законов вообще». Одни законы действуют в той части, которая отграничена «биологическим», другие действуют в области физического, и есть законы, действующие в области социального. Здесь мы сразу сталкиваемся с двумя парадок- сами. Оказывается, что узкая область имеет законы разного порядка: она подчиняется и законам физического, и законам химического, и законам биологического, и законам социаль- ного. И эти законы расположены иерархированно: один над другим... Мне важно подчеркнуть, что мир не развивается по этим ступеням. В лучшем случае, мы можем говорить, что кусо- чек физического мира превратился в биологическое. С точки зрения логических условий понятие развития предполагает некоторую замкнутую систему, границы которой определе- ны, и переход от одной формы этого целого к другой. Мы не можем применять это понятие к миру, о котором говорят, что он бесконечен. Мне кажется, что здесь нарушается принцип соотноше- ния объекта и предмета изучения. Когда ведут подобное рас- суждение, то выделенные ранее предметы начинают рассмат- 235
ривать как локализованные в пространстве, как локализован- ные во времени и располагают как элементы некоторого еди- ного реального мира. Когда мы эти предметы вкладываем в пространство и одновременно проецируем временные отно- шения на пространственные, то смешение предмета и объекта изучения приводит к парадоксам. Я все это рассказываю для того, чтобы ввести иную вещь. Полтора года назад я ставил вопрос о том, как относятся друг к другу две картины: социальная, или деятельностная, и при- родная. Я тогда высказывал предположение, что социальный подход, задающий деятельность как единый предмет, может оказаться доминирующим по отношению к натуралистичес- кому подходу. Мы должны включить понимание природы в систему описания деятельности. А как к ней должна быть отнесена природная действительность? Когда я рисую сейчас систе- му, то это, по сути дела, один из возможных ответов на воп- рос об отношении социальной действительности и природ- ной действительности. Социальная действительность - это что, действительность, подчиняющаяся тем же законам, что и при- родная действительность, и лежащая как бы внутри нее? Я спра- шивал, является ли такой подход действительно правильным. Может быть, можно сделать наоборот: вьщелить деятельность как исходный пункт и вписать в нее природу? И недавно Ле- февр решил эту проблему, дав ее рисуночек. Розин. Разве Фихте не то же самое сделал? Я недавно перечитал «Философию как строгую науку» Гуссерля и увидел, что Гуссерль тоже эту проблему дав- ным-давно решил. Но раньше, без этого рисуночка, я это- го не видел. Что сделал Лефевр? Он нарисовал две картинки: 236
И сформулировал следующий тезис: когда мы движемся в первой картинке, то тут нет субъективности, вообще нет субъекта, и нет социального. Здесь действуют только законы природы. И тогда оказывается, что противопоставление субъективного и объективного здесь не действует, потому что и субъект, и социум точно так же объективны, как все ос- тальное, и лежат внутри природы. А если в другой картине мы задаем субъективное в смысле социального, тогда там все - социальное, и тоже нет противопоставления субъективного и объективного. Возникает вопрос: а где оно существует? Оно существу- ет лишь в психологическом представлении мира, а значит, психологическое представление мира не имеет права на су- ществование, поскольку с его помощью нельзя объяснить ни объективного, ни субъективного. Тогда, следовательно, это- го противопоставления вообще не должно быть. Если я хочу рассмотреть социальную деятельность, то какую из этих он- тологических картин я должен выбрать? Вы помните, что в предшествующих докладах, когда я обсуждал эти вопросы, я предполагал, что нужно менять точ- ку зрения. Мы рисовали большой круг и говорили: это - уни- версум социальной деятельности. Вне ее находится то, что мы обозначаем природой, и происходит непрерывное захва- тывание этой природы социальной деятельностью. При этом мы предполагали, что она и есть та самая природа, в которой действуют природные законы. Теперь я бы написал здесь: не природа, а среда. Если мы хотим исследовать социум как некоторый универсум, то мы должны задать его с того момента, когда он уже сложился и существует в своих специфических моментах. Сама поста- новка вопроса о развитии этого универсума из предшеству- ющих форм в рамках такого предмета является незаконной. Если мы все же хотим поставить такой вопрос, то это означа- ет, что мы должны перейти к особому предмету рассмотре- ния, который будет называться «происхождение человечес- кого общества». Если мы будем решать эту проблему проис- хождения, то мы должны будем сделать трюк. Когда мы го- ворим о биологическом по отношению к нижележащему 237
физическому и об отношении социологического к нижеле- жащему биологическому, то это нужно понимать только в том плане, что появляется некоторая структура, которая объе- диняет и структурирует элементы предшествующих форм. Тогда получается, что нет биологического образования, которое переходило бы в социологическое, меняя законы сво- ей жизни. Этот переход, если о нем говорить как о некото- ром происхождении, должен рассматриваться не как появле- ние или возникновение, обусловленное предшествующими структурами, а как первое, как изначальный толчок. Как по- явление некоторой структуры, которая накладывается на эле- менты какого-то другого материала. Поэтому, если мы берем в рамках нашего предмета эту действительность, то в ней может быть только один тип за- конов, например, только социальные законы. Когда мы бе- рем элементы, расположенные в природе, то, хотя они рань- ше, на более низком уровне, имели свои особые биологичес- кие законы, но в тот момент, когда они захватываются этой структурой и структурируются ею, они получают только один вид законов, задаваемых самой этой новой структурой, т.е. социальные законы. Если же нужно говорить о тех законах, которыми они как целое обладали на более низком уровне, то нужно пере- ходить в другой предмет, чтобы не получать противоречий. Но тогда мы находим ответ на вопрос об отношении этого социального, построяемого человеческой деятельностью мира и мира природного. Мир природный существует как некоторая среда, как материя, на которой паразитирует социальный организм. Он дробит ее, разрушает ее структуру, а потом вводит в качестве элементов в новые структуры, подчиняющиеся новым законам. Другими словами, социальная деятельность вычленяет особые элементы, разрушая тем самым законы существова- ния этой среды, втягивает их в себя в качестве некоторого материала и элементов своей собственной жизни. Поэтому, когда мы выделили социальную деятельность, то уже не мо- жет быть никаких природных законов. Есть только один вид законов - социальные законы, и вещи в социальной деятель- 238
ности живут не по своим природным законам. Стулья, столы и все остальное живет не по законам природного, они живут по законам социальной человеческой деятельности. С моей точки зрения, здесь сталкиваются две позиции: эмпирически-объектная и теоретически-предметная. Когда вы говорите, что он живет и по своим физическим законам, то это так только с точки зрения, к которой мы привыкли, с точки зрения натуралистического подхода. Кажется, что это действительно так и что он живет по физическим законам. Я дальше постараюсь объяснить, почему это неверно. Я пока утверждаю только одно: когда говорят, что предметы живут и по своим физическим законам, то при этом подменяют пред- мет и создаются основания для массы парадоксов. При этом оказывается невозможным научное, теоретическое движение. Хотя эмпирически вы правы. И даже больше того, этот пред- рассудок имеет некоторое основание. Кроме того, нужно учесть, что я говорю не о существующем реальном мире, потому что в нем есть все, все то, что мы открыли и чего не открыли. Я делаю свои утверждения, рассматривая существу- ющий мир сквозь призму его научного анализа. А это значит - сквозь призму создания некоторых предметов изучения. Мы знаем, что для того, чтобы объединить различные представления, нужно строить более общие представления, по отношению к которым предыдущие были бы или проек- циями, или частями. Когда мы построили это более общее представление, то мы приходим к необходимости соединить его с другими представлениями такой же общности. И не- трудно заметить, что, продолжая это движение дальше, мы в конце концов либо уходим в дурную бесконечность, либо мы должны придти к всеобщему предмету. Я с этого начал свое обсуждение. Я сказал, что есть два подхода к синтезу раз- личных представлений: один - когда мы задаем бесконеч- ный в пространстве мир, вписываем в него как часть биоло- гическое и т.д. и пытаемся все объяснять на основе иерархии законов: физических, биологических, социальных... Если вы 239
возьмете современные исследования живого или социологи- ческие, или психологические работы, то всюду встретите эту традицию. Это позиция натуралиста. С моей точки зрения, возможна другая позиция, когда как глобальное целое берется социальная деятельность, т.е. деятельность как мир в целом. Что мы благодаря этому получаем? Тогда мы с неизбеж- ностью приходим к тезису: если эта деятельность представ- ляет собой организм, который поглощает среду, перемалы- вая и ассимилируя ее, и затем структурирует ее по-новому, то структурированные элементы среды не могут иметь сво- их собственных законов. Когда же я задаю этот предмет, то я, с моей точки зрения, задаю единственно возможный способ синтезирования раз- ных представлений природного и социального. В чем он состоит? В том, что мы не пытаемся соединить физическое и социальное как рядом лежащие, а исходим из одного и выводим другое. И здесь я формулирую тезис: если мы будем исходить из деятельности, как из исходного и оп- ределяющего, то мы объясним и то, как люди открывают природу, как нечто подчиненное единым общим законам в пространстве и времени, и как они создают некоторую кар- тину природного и культурно-исторического, духовного. При этом, если вы всерьез обратитесь к истории развития чело- веческого мышления, то вы увидите, что существовал пери- од (а это фиксирует даже Леви-Брюль), когда люди еще ни- какой «природы» не открыли. Люди еще не имели природы, точно так же как люди еще не открыли истории. В этом смысле их жизнь не имела при- родного основания. И в этом же смысле ни прошлая история не влияла на деятельность, ни перспективы будущего не вли- яли на деятельность. Хотя происходило некоторое естествен- ноисторическое развитие. С какого-то момента в контексте развертывания этой деятельности появляется необходимость развертывания особого мира «природы». Собирая различные элементы среды, охваченной деятель- ностью, люди начинают придумывать законы, по которым эти крупинки живут как бы сами по себе, как если бы они не 240
были включены в деятельность. Но дело в том, что сама эта установка - открыть их законы, как если бы они не были включены в деятельность - всегда остается по реальному осуществлению иллюзорной. Потому что люди никогда не могут освободиться от своей собственной деятельности. Так или иначе экспериментируя с этими образованиями для со- здания картины природной действительности, они, факти- чески, всегда включают их в свою деятельность, но затем хотят отделить прибор от объекта, найти законы объекта, как если бы он жил сам по себе. Следовательно, сама задача отделения объекта как тако- вого возникает где-то на сравнительно высоком уровне струк- турирования социального мира, и, наоборот, оказывается, что то, что вы хотите объяснить как природную точку зрения, само объясняется на каком-то уровне развития социального организма как необходимый орган, механизм и одно из при- способлений этой социальной деятельности. Только таким образом, мне кажется, можно решить задачу синтеза, о кото- рой вы говорите. Новая картинка (на которой «социальное» объемлет со- бой «природу»), хороша не только тем, что она объединяет уже сделанное ранее, но она открывает новые возможности. Анализируя массовую деятельность, мы столкнулись с про- блемой управления. Именно в русле попыток ответить на этот вопрос, были сделаны доклады Лефевра по теории рефлексив- ных игр, по линии анализа табло и структуры табло. Кроме того, некоторые интересные попытки сделал Ге- нисаретский. Я уже говорил, что в структуре социального мира соединяются две группы преобразований: с одной сто- роны, некоторые преобразования объектов среды, которые мы производим в ходе нашей деятельности, с другой сторо- ны - замещения. Оказывается, что деятельность выступает как то, что управляет этими преобразованиями. Здесь возникает инте- ресная задача. Имеем ли мы дело с экспериментами в инже- нерном деле или в естественной науке, или просто с практи- ческими преобразованиями, мы должны иметь некоторые знания о допустимых преобразованиях. Причем эти знания 241
затем фиксируются нами в двух формах: в форме собственно инженерной, т.е. в технологических знаниях по созданию конструктивных объектов типа магнитофона и т.д., и в фор- ме, возникающей за счет вычленения натуральных естествен- ных законов. Здесь и возникает двойственное представление магни- тофона. С одной стороны, это есть нечто, построенное по конструктивным законам и, следовательно, элемент социаль- ной действительности. Причем, мы все время расширяем этот мир. Мы создаем такие реакции, такие соединения, которых раньше в нашем мире не было. С другой стороны, магнито- фон это механическое движение масс вокруг центров тяжес- ти, протекание электрических токов в проводниках и т.д. по законам природы. Встает задача: каким образом сочленяют- ся эти два типа знаний и каким образом в организации на- шей деятельности переустройства мира мы используем и сочленяем знания того и другого рода. Теперь поставим основной и решающий вопрос: в каком отношении они находятся друг к другу? Когда мы движемся в этом предмете, можно ли рассматривать эти знания как наряду лежащие? Оказывается, что при опи- сании деятельности мы должны задавать в ней такую иерархическую структуру, в которой знания того и друго- го типа лежат не наряду друг с другом - они занимают разные места в этой иерархии, и они по-разному сочленя- ются в организации самой этой деятельности. Если воспользоваться языком структур, то эта структура на два порядка ниже. Поэтому, если мы захотим представить эти знания как элементы структуры деятельности, то мы дол- жны будем рассматривать не их содержание, а просто пред- ставить сами эти знания в отдельном блоке структуры дея- тельности. Например, натуралистические знания будут об- разовывать особый блок. Это будет некоторое знание о дея- тельности, которое мы будем использовать, строя эту дея- тельность. Чтобы затем перейти к знаниям о природе, мы должны особым образом раскрывать сам этот блок. Там мы выделим содержание, форму, отнесенность к природным яв- лениям. Как же нужно представлять общую схему деятель- 242
ности? Если мы очертим универсум деятельности, вне кото- рого находится среда, то мы внутри этой структуры должны вычленить то, что мы называем биоидом - компоненту био- логического материала. Затем рядом мы должны выделить группу объектов или элементов, заимствованных из среды, которые не познают- ся, а просто присваиваются биологическим материалом либо в виде предметов деятельности, либо в виде эталонов. Кро- ме того, существует еще область объектов, которые позна- ются. При этом они каким-то образом относятся к предме- там, которые присваиваются непосредственно. Сама эта схе- ма представлена очень условно. Иногда мы можем выделить такие объекты материально. Например, метр, часы нами не познаются, они есть эталоны, по отношению к которым по- знается все остальное. Затем складываются особые слои де- ятельности, суть которых состоит в познании. Этот организм непрерывно движется, растет, ассимилируя все новые состав- ляющие из среды. Мне это нужно для того, чтобы поставить один принци- пиальный вопрос. Мы говорим, что хотим рассматривать этот универсум как некоторую деятельность. Фактически, пози- ция деятельности была нам задана в исходном пункте. Воз- никает вопрос, почему мы должны рассматривать это как деятельность и какая точка зрения задает позицию рассмот- рения, называемую «деятельностной». Должны существовать задачи, которые могут быть в этом предмете решены. И это, конечно, отнюдь не все задачи. Есть задача выделить некото- рое целое, через которое мы рассматриваем все остальное. Но откуда следует, что это целое должно быть рассмотрено в категории деятельности? До сих пор, говоря о массовой деятельности, мы пыта- лись ее рассмотреть именно как деятельность. Наверное, нужно теперь разыграть и другие линии анализа этого обра- зования как организма. В нашей работе мы постоянно стал- киваемся с двойственностью этих двух представлений. И до сих пор мы не знаем, к какому из них относить те или иные частные представления. Например, к чему должно быть от- несено понятие управления? Или, например, схема воспро- 243
изводства с помощью которой мы рассматривали механиз- мы трансляции и коммуникации. А действительно ли их нужно рассматривать как деятель- ность? Может быть, гораздо эффективнее рассматривать их с точки зрения понятия функционирования и развития орга- низма. К чему относится понятие табло, введенное Лефев- ром? К понятию массовой деятельности или оно взято из организмического анализа? В этой связи встает более общий вопрос: что такое организм? Что такое популяция - в отличие от организма? Что такое машина в отличие от них обоих? Если мы будем рассматривать социальный организм как организм, то где-то внутри, если мы перейдем к структуре искусственно построенного социального мира, нам придет- ся пользоваться понятием машины. Мы ставим перед собой задачу разработать такие методы, которые позволили бы нам описать механизмы выдвижения целей этим организмом, не- которых идеальных установок, и такую организацию са- мого функционирования внутри них, которое дает возмож- ность кратчайшим образом достигать выдвинутые цели. Та- ким образом, перед нами стоит задача разработать методы такого управления социальным организмом, которые позво- лили бы реализовать поставленную задачу. Основной вопрос, который здесь возникает: на каком пути мы можем лучше всего решить эту задачу? Может быть, не нужно анализировать социум как массовую деятельность, может быть, значительно эффективнее рассмотреть его как организм, с его функционированием и развитием. Мне кажет- ся, что для того, чтобы ответить на этот вопрос реалистично, нужно прежде всего разобраться с самим понятием организма. Теперь мы должны вернуться и посмотреть, исходя из этих представлений, а что мы сделали в этом плане, анали- зируя это целое как деятельность. Я напомню вам, почему нам понадобится ход, который я сделал. У нас были исход- ные схемы замещений и преобразований. Мы уже поняли, что эти схемы изображают отнюдь не деятельность, а в луч- шем случае, продукт этой деятельности, условия и средства этой деятельности. Мы поняли также, что если эта картина занимает только часть общего представления социума, то мы 244
прежде всего должны заполнить другую, неизвестную нам сейчас часть. Вместе с тем, перед нами здесь возникает еще один воп- рос. Как обратил внимание Розин, эта онтологическая кар- тина построена на двух принципах: принципе выделения содержания через отношение сопоставления и принципе за- мещения. Я утверждал, что эти два принципа дают нам воз- можность построить онтологическую картину социального мира. Теперь мы должны себя спросить, действительно ли мы получили все возможное. Действительно ли эти два прин- ципа задают всю систему? Здесь я имею в виду те критичес- кие выступления, в которых показана ограниченность ана- лиза уже готовых структур с помощью этих понятий, где говорилось о том, что здесь не учитываются онтологичес- кие схемы. Тогда линия дальнейшего движения связана с получени- ем ответов по меньшей мере на два вопроса: • Чем еще должна быть дополнена картина предмета социальной деятельности? Что может быть в нее имманент- но включено (говоря «имманентно», я имею в виду стати- ческий продуктивный подход)? • Как от такого анализа, о котором я рассказывал, мы переходим к анализу второй составляющей собственно дея- тельности и как мы к ней переходили в контексте наших соб- ственных исследований? Поэтому в этом пункте я должен присоединить вторую линию, которая идет от понятия процесса, рассмотреть, что, собственно, было получено при анализе мышления как про- цесса, построить соответствующую онтологическую карти- ну, дополнить ее онтологической картиной, которая была получена при анализе схем формы и содержания. Посмот- реть, удалось ли на этом пути понять природу деятельности. Этим кругом вопросов я буду заниматься в следующий раз.
12.07.1965 Мышление и деятельность: процессы и структуры Основным результатом предшествующего движения яви- лась онтологическая картина того целого, которую мы назы- ваем социумом. Если вы помните, мы последовательно по- строили два разных изображения этого целого. Наша первая система изображений, которую мы первоначально трактова- ли в качестве изображения массовой деятельности, потом оказалась лишь изображением продуктов социальной дея- тельности, «предметом», который порождается деятельнос- тью, а затем служит условиями и средствами ее нового осу- ществления. В ходе дальнейших исследований мы в допол- нение к первому изображению социального мира ввели вто- рое, которое решили во что бы то ни стало рассматривать как изображение именно деятельности, деятельности как особой кинетики и особого механизма. Но мы не ограничились тем, что стали рассматривать два изображения социального целого. Мы постарались объеди- нить их. И таким образом, та картина, с которой мы сейчас имеем дело, содержит уже две основных части. Первая из этих частей уже достаточно определена всеми существующими у нас представлениями и понятиями. Это - система плоскостей замещения, надстраивающихся друг над другом. Мы рассматривали ее в трех аспектах и задавали, соответственно, три группы определений. Во-первых, она выступила как некоторый продукт или совокупный продукт деятельности, во-вторых, как условие деятельности, и, в-третьих, наконец, как средство деятель- ности. Задача теперь заключается в том, чтобы рассмот- реть вторую часть наших изображений и подразумевае- мого за ней предмета как часть кинетическую, где проис- ходят основные движения, где система плоскостей заме- щения и знаковых средств, с одной стороны, выступает как средство некоторого нового развертывания этой сис- темы, а с другой - предстает как продукт второго, после- дующего процесса. 246
Кроме того, общая система социального целого рассмат- ривалась в отношениях к своей среде, к тому, на чем она живет и развивается и что она непрерывно ассимилирует, с одной стороны, непосредственно через производство, а с другой стороны, через процессы познания. Такая онтологическая картина явилась основным результатом предшествующего движения. Мы там начинали с некоторой схемы анализа, из этих схем развертывались определенные знания, а затем стро- илась частная онтологическая картина, причем, она строи- лась как онтологическая картина, соответствующая схемам замещения. Этот кусок был заключен построением более общей картины социального целого. Мы предполагаем, что здесь, внутри заданной сферы, задано все, что может суще- ствовать в социальном целом. Все остальное с точки зрения анализа деятельности не существует. Теперь мы начинаем второй возвратный цикл нашего исследовательского движения. Эта онтологическая картина является общим представлением о том, что существует. Те- перь вопрос может заключаться только в том, чтобы охва- тить эту существующую действительность некоторой сово- купностью предметов исследования. У нас здесь справа бу- дут выделяться предметы исследования, которые в разных поворотах будут отражать или описывать разные части этой деятельности. Чем будет определяться совокупность этих предметов? Во-первых, их будут определять те практические задачи, ко- торые стоят в обществе. Они отнесены к этому целому и за- дают, хотя и частично, характер этих предметов. С другой стороны, их будут задавать имеющиеся у нас в данный момент средства и методы. Эти средства и методы будут отнесены к картине целого. Они точно так же будут определять характер этих предметов. Поэтому между сред- ствами и практическими задачами будут существовать опре- деленные связи. Эти отношения могут быть различными. Например, практические задачи требуют построения пред- мета i в составе этой совокупности, изображающей задан- ную нам социальную область в целом. Но, вместе с тем, нет еще в арсенале науки тех средств и методов, которые позво- 247
ляли бы представить эту социальную действительности в виде предмета к. Й в системе практических задач не суще- ствует той задачи, которая требовала бы работы с этим пред- метом. Либо эта задача исчезла из системы актуальных прак- тических задач, либо она еще не поставлена. Кроме отношений соответствия или несоответствия меж- ду задачами и методами, между ними будут существовать и определенные связи - связи, которые будут объединять их в некоторые целостные связки. Дело в том, что для свободно- го оперирования такими предметами уже за пределами са- мой науки необходимо жестко зафиксировать соответствия между задачами, средствами и методами и тем предметом, который строится в соответствии с этими задачами и на базе этих средств и методов. По-видимому, эти связки и определяют характер науки и возможности ее использования. Меня сейчас не интересует механизм возникновения этих связей. Между практически- ми задачами и средствами никогда не существует непосред- ственной связи. Но существует связь опосредованная. Мне важно подчеркнуть сам факт наличия связи. Наконец, рассматривая совокупность предметов, взятых в отношении к задачам, с одной стороны, и к средствам, с другой стороны, мы должны отметить возможность их пере- сечения. При этом мы должны будем выделить связи двояко- го типа. Среди всех этих предметов могут быть такие, кото- рые будут непосредственно и формально связаны между со- бой в рамках некоторых цельных теоретических систем. Это возможно в тех случаях, когда эти предметы -1, 2, 3- выде- лены как изображающие некоторые части общего целого или проекции его частей, но отнесенные к некоторому промежу- точному модельному представлению, то есть к конфигуратору. Если такое отношение существует, то предметы или со- зданы в результате расчленения этого целого, либо потом приведены к одному общему расчленению. Но могут быть и другие отношения, отношения пересечения. В этом случае предметы 1, 2, 3 и предметы / и к не могут быть объединены в рамках единой теоретической системы. Например, предмет 1 и предмет / могут выделять одну и ту же часть этого целого, 248
но брать ее с разных сторон, причем, брать таким образом, что создание некоторой конфигурирующей системы либо затруд- нено, либо если эта конфигурирующая система создается, то она делает ненужными сами эти предметы. В этом случае мы должны разбить всю совокупность предметов на изолированные, отдельные области и рассмат- ривать их как разные системы представлений одного целого. Вопрос заключается в том, какие именно расчленения нам выгоднее всего создать, для того чтобы решать те практичес- кие задачи, которые поставлены или могут быть поставлены. Здесь важно специально отметить, что движение, о кото- ром я сейчас рассказываю, является методологическим, или методологическим по отношению к той теории деятельнос- ти, которую мы собираемся и будем строить. Это значит, что с самого начала, прежде чем строить нашу теорию, мы про- изводим некоторое движение на других абстрактных пред- метах и при этом представляем себе те средства, методы и т.п., возможный характер предметов, которые могут быть созданы для решения этих задач, соотносим их друг с дру- гом и т.п., - одним словом, производим такое движение в более высокой плоскости рассмотрения, которое дает нам возможность дополнительно определить и даже спроекти- ровать продукт нашей работы. Такое движение дает нам воз- можность сформулировать к продукту нашей работы - со- здаваемой нами теории - дополнительные требования, кото- рые затрагивают как содержание, так и структуру теории. Если вы вспомните, что целый ряд требований к этой теории я уже задавал раньше, когда рассматривал функции схем построения научной системы, когда я рассматривал тре- бования, которые задаются процедурой наложения схем на эмпирический материал, когда я рассматривал процедуры комбинирования схем, и если вы к этим формальным требо- ваниям добавите новые требования, идущие от содержания будущих теорий, то вы получите, по сути дела, весь набор требований, определяющих строение создаваемой нами тео- рии. Мне важно отметить, что эти требования членятся на две группы: требования формальные и требования содержа- тельные. Эти две группы требований, по сути дела, целиком 249
и полностью определяют характер теоретических систем и образующих их предметов, которые мы будем строить. Надо сказать, что такая работа вообще представляет со- бой характерный момент развития современной науки. Се- годня мы настолько хорошо представляем себе возможные типы систем, соответствующие тем или иным типам объек- тов, которые мы описываем, что можем уже заранее выдви- гать достаточно обширные и разветвленные системы требо- ваний и определений, задающих характер и тип создаваемых нами теорий. Чем больше таких требований задается, тем более целе- направленной и эффективной может быть сама работа со- здания научной теории. Чем более детальным и разверну- тым, более богатым и мощным будет наше методологичес- кое движение, тем быстрее и тем точнее будут построены нужные нам требования. Именно такую работу мы и проводим сейчас в отноше- нии к создаваемой нами теории деятельности. Имея опреде- ленное представление о системе социального целого, исходя из общего требования, что оно должно быть рассмотрено как деятельность, как система деятельности, мы должны проде- лать методологическое движение по конструированию наме- чаемых предметов изучения заранее и предварительно, преж- де чем мы построим эти предметы актуально, соотнести их друг с другом и выделить из всех возможных областей те, которые являются наиболее целесообразными с точки зре- ния возможных практических и теоретических задач, соот- ветствуют имеющимся или создаваемым нами средствам и могут образовать в связи друг с другом единую теоретичес- кую систему. Я хотел бы специально остановиться на последнем пун- кте. Если какие-то, в данном случае функционально-практи- ческие, направления исследования могут ограничиваться построением того или иного отдельного предмета, решаю- щего ту или иную задачу - вы понимаете, что она может быть достаточно обширной и может представлять собой разветв- ленную систему задач, - то теоретическое исследование и, тем более, исследование, начинающееся с метатеоретичес- 250
кого анализа, должно все время руководствоваться принци- пом, что предметы исследования должны быть таковы, что- бы они структурно объединялись в одну теоретическую сис- тему без последующей работы по созданию специального конфигуратора. Тем самым, с самого начала элиминируется очень сложная и громоздкая работа построения конфигура- торов после того, как мы произвольно, без учета требований системности построили те или иные предметы изучения и фрагменты теоретических систем. Вернемся теперь к нашей теме. Вспомним, что мы име- ем уже заданную предметную область. Мы фиксируем, что можем снять с нее разные проекции - А, В, С и т.д. Каждая из этих проекций, или систем знания, задавалась той или иной задачей и каждая из этих систем знания решала свою специ- фическую задачу. Поскольку - а это условие моего методо- логического анализа - все эти проекции относятся к одному объекту, постольку в конце концов обязательно должна быть поставлена задача свести их в единую систему. Вы знаете, что подобная задача решается путем построения где-то в сто- роне от всех этих проекций структурной модели объекта, к которой сводятся все эти проекции-знания, а потом на осно- ве этого сведения осуществляется их формальный синтез в рамках одной теоретической системы. Как правило, построение такой модели является очень сложным и трудоемким делом. И, тем более, сложным де- лом является построение в дальнейшем синтезирующей те- ории. Если же мы проводим методологическое, то есть мета- теоретическое движение, то мы можем с самого начала учесть необходимость этого последующего шага и производить рас- членение очерченной нами предметной области, пользуясь тем или иным онтологическим представлением с самого на- чала таким образом, чтобы разные проекции уже были отне- сены к этому онтологическому представлению, которое в этом контексте выполняет функцию модели-конфигуратора, но не того конфигуратора, который создается после появления раз- ных проекций и в связи с задачей их синтеза, а того конфигу- ратора, который здесь, по сути дела, выступает уже в роли принципа, определяющего сам способ получения проекций 251
и, вместе с тем, способ связи их друг с другом в рамках еди- ного теоретического представления. Итак, я обсуждал ту работу, которая должна быть нами выполнена. Нам нужно и придется задать такое расчленение целого, чтобы все предметы, которые мы будем строить от- носительно него, с самого начала были заданы таким обра- зом, чтобы они автоматически или даже механически кон- фигурировались в некоторую единую целостную систему, которая и будет максимально полным теоретическим изоб- ражением всего этого целостного объекта, задаваемого в он- тологической картине. Но в дополнение к этому привносится еще то требова- ние, которое я сформулировал в конце моего прошлого сооб- щения и с повторения которого я начал сегодняшнее рассуж- дение. Мы уже имеем некоторое специфическое расчлене- ние данного нам целого. Это расчленение задано не столько соображениями, касающимися сути дела, сколько нашей соб- ственной историей. Поскольку мы начинали со схем замеще- ния и они нам задали наши первые онтологические картины и, вместе с тем, первые продуктивные линии исследования, по- стольку и в силу этого у нас получилось, что в картине соци- ального уже выделена некоторая часть, некоторая статическая часть, которая и изображается в этих схемах. Это - продукт или условие того, что мы называем деятельностью. Мы при- нимаем это изображение в качестве изображения части и тогда должны внутри принятой нами картины социального целого заполнить другую часть, которую мы называем собственно кинетикой социального целого, собственно деятельностью. В этом месте я должен поставить вопрос, по сути своей чисто риторический, поскольку ответа на него пока нет. Яв- ляется ли принятое нами расчленение действительно соот- ветствующим существу того объекта, который мы называем социальным целым, или же это результат нашей печальной личной судьбы и истории? Может быть, это глубоко непра- вильно и трагично, что к изучению деятельности мы подо- шли через анализ систем замещения? Но как бы там ни было - а пока я выделяю этот вопрос и выношу его за скобки, - мы вынуждены будем двигаться от 252
этого расчленения. У нас нет другого начала, которым мы могли бы воспользоваться, но мы все равно должны все время иметь в виду отнюдь не бесспорный его характер и должны быть все время готовы к тому, чтобы принять иную точку зрения и на- чать все наше движение с другого исходного пункта. Итак, мы имеем представленной и изображенной одну часть социального целого, а именно его статическую, или продуктивную часть, представленную в системах замещения, и мы должны проанализировать и воспроизвести ту область, которая задает кинетику деятельности. Здесь я ставлю самый общий, основной и решающий вопрос: что такое деятельность как особый вид действитель- ности, деятельность в ее подлинности, и каким образом, в каких средствах и формах мы можем ее изображать? - Можно ли понимать саму постановку этой проблемы как предположение, что мы можем на достаточно абст- рактном уровне получить такое представление кинетики деятельности, которое определит всю нашу дальнейшую работу и существенно продвинет нас в исследовании? Да, я предполагаю, что в ходе движения в метатеорети- ческом слое, то есть слое методологического движения, мы сможем сформулировать целый ряд требований к изображе- нию кинетики деятельности, сформулировать их заранее и таким образом, чтобы они соответствовали характеру необ- ходимых нам предметов. Дело в том, что мы имеем уже ряд достаточно разверну- тых и мощных предметов, которые создавались нами в соот- ветствии с общим тезисом исследования деятельности, дея- тельности как таковой. Я предполагаю, что все эти предме- ты как-то ухватывали разные стороны того, что мы называем деятельностью, одни хуже, другие лучше, но ни от чего из этого мы не можем отказаться. Мы не можем брать их как таковые при описании деятельности. Мы должны всем им найти место, и мы должны их в какой-то мере перестроить или, во всяком случае, интерпретировать иначе. Именно эта тема обсуждается во всех моих нынешних сообщениях. Но сейчас мы зайдем несколько иначе. Мы преж- 253
де всего спрашиваем, как относятся друг к другу все эти пред- меты и лишь затем через призму этого вопроса мы выходим ко второму вопросу, наиболее важному и существенному для нас: как все эти предметы относятся к тому, что мы можем назвать деятельностью? Но как бы мы не формулировали этот второй вопрос, мы независимо от него можем обсуждать воп- рос о том, как относятся друг к другу все уже имеющиеся у нас предметы: относятся ли они к одним и тем же частям объекта или же к разным? Если они относятся к одним и тем же частям объекта, то нужно выяснить, в каких поворотах они его берут. Таким путем мы объясним, почему у нас получаются разные схемы и разные изображения предмета. Решая зада- чу изображения деятельности как таковой, я буду двигаться в совокупности уже набранных нами предметов. — А если эта совокупность очень мала? Если эта совокупность слишком мала, то соответствен- но этому у нас мало шансов на успех, и, наоборот, чем боль- ше для данного объекта эта совокупность, тем больше у нас шансов на успех. Розин. Но могут ли все эти предметы совпасть и кон- фигурироваться? Чем гарантируется возможность этого? Успех этой работы гарантируется моей практической установкой. Я должен так их сопоставлять и анализировать, чтобы осуществить в результате конфигурирование, а раз я должен так делать, то я буду так делать, а раз я буду так де- лать, то я в конце концов что-то получу, ведь я не успокоюсь до тех пор, пока не решу свою задачу или не покажу, почему она не может быть решена, или не переведу ее в другую сис- тему задач. Я должен буду объяснить, почему у меня не получилось. И это послужит основанием для новой, более правильной постановки задачи. В.М.Розин, как мне кажется, имеет здесь в виду нечто другое. Его интересует, имею ли я метод подоб- ной работы. Тогда, полагает он, я должен его обнародовать и, кроме того, я должен его оценить с точки зрения постав- ленной мною задачи. Но такой мета-метасистемы у меня нет, 254
и поэтому удовлетворить вопросы и запросы В.М.Розина я не могу. Пока что эта мета-метасистема существует лишь в моем поиске, в моей интуиции, в моей гибкости. Я должен пробовать, честно фиксировать то, что у меня получается, снова пробовать, снова фиксировать неудачи и т.д. Главное, я не должен быть упрямым и не должен упорствовать в каких- то ограниченных точках зрения и позициях. Но, вместе с тем, я должен быть упорным и доводить каждую гипотезу до всех ее основных следствий, я не должен бросать ни одну гипоте- зу на полдороги. И таким образом я должен работать до тех пор, пока не найду то или иное решение. Чем интенсивнее я буду это делать, сочетая свою работу с работой других лю- дей, тем быстрее мне удастся получить удовлетворительное решение задачи. Розин. Меня интересует здесь взаимоотношение меж- ду онтологическими картинами и предметными схемами, которые тоже, наверное, могут быть названы онтологи- ческими и на базе которых строятся различные предметы. В исходном пункте методологического анализа мы все- гда имеем некоторый набор уже построенных предметов и образующих их систем знания. Эти знания и эти предметы точно так же в практике исследовательской работы каким-то образом соотносятся друг с другом, и за счет этого, факти- чески, в процедурах деятельности устанавливается единство их объекта. Когда начинает свою работу методолог, то он исходит из этого положения, т.е. он с самого начала вводит гипотезу, что есть единый объект и предполагает между ним и полученными знаниями определенное отношение. Мы чаще всего фиксируем в качестве такого отношения отношение проекций. Но предположение об объекте имеет чисто логи- ческий или методологический смысл. Мы еще не знаем, что это за объект, мы только предполагаем, что такой объект дол- жен быть. Таким образом, разные знания уже даны нам и мы можем их исследовать, а объект мы только предполагаем, и он у нас еще фактически не существует ни на эмпирическом, ни на теоретическом уровне. Он существует только в нашем методологическом предположении. 255
Именно в этой ситуации встает задача конфигурирова- ния. Мы должны, исходя из наличных знаний, построить модель объекта. Эта модель объекта, по определению, не может соответствовать ни одной из предметных схем. Мо- дель объекта представляет собой синтез тех смыслов или онтологических картин в первом смысле, которые получа- ются из предметных схем и знаний и на их основе. Значит, здесь мы идем таким путем: сначала предметные схемы и знания, потом - их смысл, получаемый с помощью схемати- зации и выражаемый в соответствующих предметных онто- логиях, и, наконец, модель-конфигуратор объекта. Когда же мы начинаем специальное методологическое движение по проектированию создаваемой нами теории, то мы идем в обратном порядке. Мы сначала создаем единую онтологическую картину, изображающую весь объект иссле- дования. Но, кроме того, мы предполагаем и знаем, что этот объект не может быть описан с помощью и в рамках какого- то одного предмета. Мы знаем, что его описание предпола- гает целый ряд предметов. Поэтому мы с самого начала ста- вим задачу получить набор таких предметных схем и соот- ветствующих им онтологических картин, которые бы в сово- купности покрывали объект, представленный нами в исход- ной онтологической картине. Очень часто, исходя из этого онтологического представления и создавая набор покрыва- ющих его предметов, мы будем создавать также и частные предметные модели. Когда эти предметы-проекции уже со- зданы и мы можем в них двигаться, то мы начинаем исследо- вать эти модели, получаем о них новые знания, при этом ча- сто выходим за пределы и границы уже имеющейся онтоло- гической картины - той общей онтологии, с которой мы на- чинали - и тогда в какой-то момент вновь должны ставить задачу конфигурирования этих знаний в рамках одного объек- та и, соответственно, одного онтологического представления. Но эта конфигураторная работа, очевидно, будет идти иначе, нежели в других случаях. Невыгодно и просто непра- вильно оставлять здесь без внимания исходную онтологи- ческую картину, значительно целесообразнее и выгоднее постараться ее развернуть и так перестроить, чтобы она ох- 256
ватила вновь полученные знания. Таким образом, в этом слу- чае мы имеем не только задачу конфигурирования, но также исходное представление, причем, всегда достаточно развет- вленное и богатое, которое нам нужно перестраивать, чтобы получить нужный нам продукт. В данном случае, создавая исходную онтологическую картину, мы формулируем одно важное требование, а имен- но требование, чтобы она была всеобщей. Именно с этой точки зрения я в прошлом своем сообщении рассматривал и сопоставлял друг с другом натуралистическую, историчес- кую и социологическую картины мира. Я обосновывал тезис, что именно система деятельности и только она может претен- довать на удовлетворение этому принципу всеобщности. Поэтому я ее определил как ту онтологию, к которой мы должны приводить все остальные онтологии. -Какуюроль в формировании предметов изучения игра- ют практические потребности? Весьма существенную, но мы не можем считать, что прак- тические потребности целиком и полностью определяют все эти предметы, во всяком случае, зависимость предметов от практической потребности не является прямой и непосред- ственной. Важно и существенно, что в ряде случаев при тео- ретической работе, мы вообще можем отбросить практичес- кие потребности и запросы и считать, что теоретическая ра- бота идет чуть ли не имманентно. Все эти моменты мы изображаем на схеме, проводя чер- точки-связи от задач к онтологии, от задач к средствам, от средств к онтологии, но мы нигде не можем провести чер- точки-связи от задачи к предмету. Практические потребности и запросы определяют харак- тер предмета неявно. После того как предметы сформирова- лись, они выделяют свои группы задач, определяющие их развитие. Часто мы должны отбросить практические задачи и ориентироваться лишь на задачи специфически теорети- ческого толка. И в этом бывает заключен успех всей даль- нейшей работы. Нередко практические задачи бывают бес- смысленными с точки зрения возможности их теоретическо- го решения. Например, задача машинного перевода. 9 - 9374 257
- Вы сказали, что хотите с самого начала так строить предмет, чтобы потом не приходилось конфигурировать все другие, уже существующие предметы. Не кажется ли вам, что и в этом случае вы все равно решаете задачу конфигу- рирования? Совершенно правильно. И в этом случае я по существу дела решаю задачу конфигурирования, но я ее решаю, не осуществляя самого конфигурирования. Попробую двинуться дальше. Мы фактически приведе- ны к задаче рассмотреть те ходы мысли, которые мы прово- дили, пытаясь выделить, проанализировать и каким-то обра- зом описать кинетику деятельности и ее механизмы. Рассмат- ривая эти ходы мысли, мы будем каждый раз задавать опреде- ленный предмет деятельности и затем будем оценивать его с точки зрения отношения его к другим предметам и с точки зре- ния отношения его к нашей общей онтологической картине. Первый такой ход был задан понятием процесса. Расска- зывая об истории возникновения основных идей содержа- тельно-генетической логики, я уже говорил, что первый этап анализа фактически предопределялся и задавался двумя по- нятиями: с одной стороны, понятием «форма-содержание», а с другой стороны, понятием «процесс». По эмпирическому материалу оба эти понятия относи- лись нами к текстам и должны были выступить как средства их анализа. Уже в диссертации А.А.Зиновьева понятие про- цесса используется как одно из основных понятий. Я бы даже рискнул сказать, что у него оно было первым понятием. Он говорил о таких процессах, как восхождение от абстрактного к конкретному, как сведение и выведение, о различных подраз- делениях и этапах общего движения. Затем понятие процесса было основным в моих собственных работах 1953-1957 гг. Н.Г.Алексеев ввел даже специальную терминологию - двойка- процесс, тройка-процесс и т.д. Одним словом, мышление рас- сматривалось нами сквозь призму категории процесса. Однако первые же шаги Зиновьева в исследовании мыш- ления как процесса привели, по сути дела, к отрицанию это- го понятия. Тогда мы не очень осознавали все это, но сейчас можем видеть все уже достаточно отчетливо. Как всегда бы- 258
вает в подобных случаях, процесс осознания шел очень мед- ленно и в превратных формах. Вплоть до 1959 года резуль- тат, полученный, по сути дела, уже в 1958 году, не ассимили- ровался: мы тупо делали попытки анализировать и представ- лять мышление как процесс. Расчленив процесс восхождения от абстрактного к конк- ретному на два подразделения или на две части - сведение и выведение, - Зиновьев тут же обнаружил, что процесс сведе- ния, осуществляемый раньше, чем выведение, полностью детерминируется и определяется характером процесса выве- дения, который еще только должен быть произведен, которо- го, следовательно, еще нет. Когда встал вопрос о том, чем же собственно задается эта странная связь, определяющая характер того, что мы де- лаем, тем, чего еще нет и что еще только должно быть, то вполне естественным было обращение к содержанию и к характеру того объекта, который анализируется. Зиновьев и все другие, работавшие в этой концептуальной системе, дол- жны были указывать на некоторую зависимость внутри пред- мета, зависимость между тем, что выделяется в сведении, и тем, что должно быть построено путем выведения. Тем са- мым Зиновьев фактически элиминировал понятие процесса как основного объяснительного понятия и перенес всю про- блему в план структуры некоторого содержания. Позднее, в работах М.К.Мамардашвили и Б.А.Грушина, в работах В.А.Костеловского и моих собственных этот пере- ход постоянно осуществлялся, не будучи достаточно осоз- нанным и нормированным. Лишь значительно позднее это противоречие в методах нашей собственной работы стало предметом специального анализа и было осознано. Вместе с тем предметом специаль- ного анализа стало и само понятие «процесс». Мы вынужде- ны были поставить вопрос о том, что такое процесс и какие признаки мы вкладываем в понятие процесса. Мы должны были вместе с тем выяснить, что значит проанализировать нечто как процесс. Если бы мы смогли ответить на этот воп- рос, то смогли бы в дальнейшем соотносить категорию про- цесса с некоторыми представлениями действительности де- 9* 259
ятельности, представленной нами в других онтологических схемах и картинах. Здесь я должен сказать вам, что совсем недавно я очень подробно рассмотрел этот вопрос в специальных лекциях «Процессы и структуры в мышлении», прочитанных мною в МИФИ. Эти материалы отпечатаны, и поэтому я не буду здесь повторять их содержание, я отсылаю всех интересующихся к материалам этих лекций. Я перечислю лишь самые важ- ные моменты, чтобы как-то очертить перед вами предметы и темы моих суждений. Проанализировать нечто как процесс означает разложить это целое на некоторые части, каждая из которых будет едини- цей по отношению ко всему целому. Единица, как вы понима- ете, противопоставляется элементу. Всякая единица обладает теми же свойствами, какие мы обнаруживаем в целом. Поэто- му разложить нечто в соответствии с категорией процесса - это значит иметь возможность разбивать его на части, каждая из которых содержит свойства целого, то есть является едини- цей. Это - первый необходимый признак понятия процесса. Вы понимаете, что мы не можем говорить о процессе, как о некотором изначала данном нам объекте и характери- зовать его как нечто, таким образом данное. Процесс есть то, что мы представляем таким образом, как я об этом рассказы- вал и дорасскажу. Второй существенный признак понятия процесса - это то, что между выделенными таким образом единицами мо- гут быть установлены определенные связи во времени, то есть определенная стыковка их в одно целое. Этот признак является значительно более сложным, чем первый; он содержит ряд планов. Например, если мы берем плоскость моделей, то там мы стыкуем разные единицы про- странственно, работая в том графическом материале, кото- рый нам дан. Но такая стыковка не будет еще связью во вре- мени и не будет специфической для процесса. Говоря об этой стыковке как о связи во времени, мы переходим к определен- ной ее интерпретации, а следовательно, к другим планам представления самой этой стыковки - либо к содержанию, либо к другим операциональным представлениям. 260
Возможно, что определение связи единиц во времени пред- полагает особое отношение к другим членам, в частности - соотношение в способах организации результатов разных пос- ледовательных членений. Именно здесь мы приходим к про- блемам точечного представления процесса и к проблемам ма- тематической атомистики. Но их нужно обсуждать особо. Поэтому, оставив в стороне специфические проблемы времени, я охарактеризую сами эти связи между единицами только в одном, предельно общем, аспекте. Произведя чле- нение на единицы, мы должны затем, чтобы вернуться к це- лому, особым образом их связать, или, что тоже самое, уста- новить определенные связи. Процесс, таким образом, есть нечто такое, что сначала особым образом расчленяется, при- чем, для объединения результатов этого расчленения вводится связь особого типа - связь следования во времени, и что, бла- годаря этой связи, опять предстает как то же самое целое. Таким образом, то, что мы называем процессом есть осо- бая сеть связей между характеристиками целого - А, В, С и т.д., - с одной стороны, между характеристиками выделяе- мых в нем частей-единиц - А', В", С" и т.д., - с другой сторо- ны, и определенный способ синтеза последних характерис- тик и перехода от них к первым. . Генисаретский. Тогда не может быть траектории как уже нарисованной и существующей в пространстве. Я согласен с этим замечанием. Но в истории науки полу- чилось иначе. На мой взгляд, до сих пор ученым, по сути дела, не удавалось исследовать или изучить процессы. Во всяком случае, им не удалось объединить с тем логическим способом представления, о котором я говорил, общий инту- итивный смысл представления о процессе как о чем-то дви- жущемся. Уже Аристотель хорошо понимал - и в какой-то мере это показано в моей статье о развитии понятия скорос- ти, - что некоторую кинетику спроецировали на траекторию, по отношению к траектории применяли те процедуры, о ко- торых я сейчас говорю - это значит, что кинетический объект заменялся статическим представлением или статической моделью, - а затем полученные таким путем знания перено- сились на кинетический объект. 261
Отсюда совершенно естественно вытекало, что в про- странственных статических представлениях не оказалось времени, а связи между единицами, устанавливаемые на уров- не статических моделей, должны были еще специально ин- терпретироваться и истолковываться в отношении к содер- жанию, то есть к кинетическому объекту; при этом смеша- лись и перепутались те характеристики, которые должны быть отнесены к кинетическому содержанию, и те подлин- ные и самые главные характеристики, которые должны быть отнесены к самому отношению между формой и содержани- ем, к отношению замещения или представления кинетики в статике. Можно добавить, что при этом не были выделены и не исследовались специально те отношения и связи, которые устанавливались между «кусочками» единой траектории и разными траекториями одного и того же или разных движе- ний. Все это я имею в виду и поэтому согласен с замечания- ми Генисаретского. Генисаретский. Мне интересно еще дополнительно выяснить, в качестве чего строится нарисованная здесь картина, представляющая процесс - строится ли она как онтологическое представление. Если так, то она должна снимать в себе способы работы с этим отрезком, а это предполагает интуитивное представление о процессе и по- этому отличается от работы с этим отрезком как с про- странством. Значит, если она строится как онтологическое представление, то должна снимать в себе и как-то фиксиро- вать интуитивный момент процессуальности. Если же это не онтологическое представление, то, наверное, все наши пред- положения и соображения должны быть какими-то иными. Я понял суть вопроса и даже, как мне кажется, в тех его подспудных основаниях, которые не были здесь обнародова- ны. Это очень сложный вопрос, и сейчас я мог бы ответить на него лишь неполно. Онтологическое представление, о котором говорил Ге- нисаретский, существует, но я не уверен в том, содержит ли оно такой интуитивный момент и должно ли его содержать - 262
это вопрос, который мы не можем решить, не обсуждая соот- ношения между схемами замещения, объектами оперативных систем и полями деятельности. Я думаю, что ссылки на этот интуитивный момент не внесут ничего принципиально нового в мои рассуждения. Скорее даже, я изображаю сейчас процесс не на онтологическом уровне, а на модельном, и те операции, которые я обсуждаю, скорее относятся к плану объективного содержания, нежели к плану всей структуры деятельности. Но все это, повторяю, - очень сложные вопросы, требу- ющие специального обсуждения. Ведь, кроме всего прочего, трудности с категорией и понятием процесса обусловлены тем, что до сих пор не было построено никакой удовлетво- рительной онтологии, дающей основание для того и друго- го. Фактически, Гиббс привел нас к парадоксальным резуль- татам. Все дело еще более запуталось в связи с работами Эйнштейна и квантово-механическими представлениями. До сих пор мы не имели внутренне непротиворечивой онтоло- гической схемы. Генисаретский. Это вполне естественно, ибо Гиббс и Эйнштейн переносили на онтологию времени теоретико- множественные представления пространства. Понятие процесса построено, по сути дела, на представлениях о про- странстве. Я понимаю то, о чем ты говоришь. Я готов предполо- жить, что возможно понятие процесса, не похожее на то по- нятие, которым мы пользуемся сейчас. Я верю, что оно будет создано довольно скоро, и, может быть, мы сами примем уча- стие в этой работе. В этом плане было бы интересно проана- лизировать все факты, на которые указывает в своих работах Уорф. У народов с языком типа хопи не было нашего поня- тия времени и, соответственно, понятия скорости; у них был совершенно иной способ представления кинетических явле- ний, в частности, они работали на понятии, близком к поня- тию интенсивности. Но некоторое, пусть даже противоречивое, понятие про- цесса у нас сложилось и употребляется. Мы не можем от него отмахнуться и должны его анализировать. Двигаясь именно 263
в этом русле, я стараюсь сейчас показать, пользуясь теорети- ко-множественными представлениями, или, скорее, тем, что потом стали называть теоретико-множественными представ- лениями, специфику той связи межу единицами-частями процесса, которая устанавливается на уровне модельных схем. Я стараюсь показать влияние этой связи на способы сопоставления и синтеза свойств частей и свойств целого. Генисаретский. Но здесь нужна та оговорка, что он- тологические представления устанавливаются не по реф- лективным отношениям, а на основании анализа способов работы. Не нужно далеко ходить за примерами, не нужно, в частности, апеллировать кязыкухопи, чтобы зафиксиро- вать, что уже есть, в частности, в самой математике спо- собы работы, когда переменная сама изменяется. Это оз- начает такой способ оперирования со значками, что в него уже внесен процессуальный элемент, не сводимый к теоре- тико-множественным представлениям. Именно поэтому я специально спросил, является ли ваше изображение онтологическим представлением. Если да, то в нем нужно учесть всю совокупность оперирований, а не рефлективно зафиксированных понятий. Замечание Генисаретского я понимаю таким образом, что мы не можем надеяться понять структуру понятия процесса, ограничиваясь первыми исходными расчленениями, а надо рассматривать другие уровни знакового замещения, где, как он считает, - и именно с этим я не согласен - снимается не только то исходное расчленение, которое я изобразил, но так- же вводится дополнительно, на этих уровнях замещения, нечто такое, что дает нам возможность выразить тот интуи- тивный момент, который мы схватываем в понятии процес- са, и работать на более высоких уровнях замещения не по логике исходных расчленений, а по какому-то другому, до- полнительному содержанию. Кстати, эта мысль очень точно соответствует основной идее Генисаретского о необходимости различать А-компонен- ту содержания и то, что привносится вышестоящим онтоло- гическим представлением. Такое, наверное, есть, но все это 264
нужно рассмотреть еще более подробно. А пока почту за луч- шее убежать от дискуссии, поскольку она далеко выводит меня за область непосредственно значимых для меня вопросов. Я напомню вам то, что мне важно и нужно. На одном уровне есть членение объекта или его модели на части-еди- ницы и особая процедура синтеза их в целостности, в дру- гой плоскости есть две группы параметрических характери- стик - целого и частей-единиц, - соотносимые и связывае- мые друг с другом как внутри, так и вне групп. И вот такое представление накладывается нами на мышление. Если вам не нравится мое представление процесса и понятие о нем, которым я пользуюсь, вы можете заменить их любыми дру- гими известными вам и параллельно с моей работой накла- дывать на мышление то понятие и ту категорию процесса, которые нравятся вам больше. Я думаю, что вы получите тот же самый результат, что и я. Только это мне и важно. Если мы возьмем психологические представления о мыш- лении, которые - во всяком случае, уже с конца прошлого столетия - очень резко противопоставляются логическим представлениям, то характерным моментом, начиная с ассо- цианистов и кончая Ж.Пиаже, будет именно это представле- ние о членениях и связях, но с некоторой специфической до- бавкой. Суть этой добавки состоит в том, что они, как прави- ло, говорят, что в процессах мышления существует причин- ная детерминация. Это значит: то, что произошло в предше- ствующий момент, причинно определяет и детерминирует то, что будет в следующий момент, то есть течение самого мыс- лительного процесса. Такой подход к мышлению они называют специфически- психологическим, в противоположность логическому подхо- ду, который берет мышление как некоторые статические струк- туры содержания. Они имеют в виду здесь в первую очередь обстоятельства, указанные уже Платоном, а именно то, что идеи и понятия, то есть некоторые единицы содержания, не имеют временных и пространственных характеристик. От себя я бы добавил: как некоторые одномоментно данные структуры. Если мы хотим рассмотреть мышление как некоторый процесс, то, даже отбросив специфически-психологический 265
момент причинного обусловливания последующего преды- дущим, мы должны будем рассматривать его состоящим из частей-единиц, развертывающихся в некоторой временной последовательности: одна часть вслед за другой. С этой точки зрения показался очень парадоксальным и многими был встречен с недоумением наш тезис, сформули- рованный в 1954 г. и опубликованный в 1957 г., что мышле- ние должно рассматриваться как некоторый процесс. Пер- вое и основное возражение, которое было сформулировано тогда же, состояло в том, что такой подход де сразу перево- дит исследователя из области логики в область психологии, ибо только психологический анализ может давать такое чле- нение - в виде процесса, в то время как логика занимается содержанием мышления вообще, знаний, в частности и в первую очередь, и имеет дело со смысловыми структурами, существующими вне времени и пространства. Поставив пе- ред собой задачу изучения мышления как процесса, вы тот- час же - говорили нам наши оппоненты - обязаны перейти в область психологического изучения, независимо от того, хо- тите вы этого сознательно или нет. Это положение стало одним из составных элементов из- вестного тезиса Зиновьева о том, что содержательно-генети- ческая логика это - «неудачный гибрид логики и психоло- гии» (Об одной программе исследования мышления // Док- лады АПН РСФСР, 1959, №2). Следующее, на что мы должны обратить внимание, пос- ле того как выясним смысл самого понятия процесса, это два вопроса. Первый: существуют ли в мышлении процессы в под- линном смысле этого слова, т.е.можно ли в мышлении найти нечто такое, что соответствовало бы указанному представ- лению о процессе, что могло бы быть так разложено и затем связано в целостность подобными связями? К самому этому вопросу нужно добавить несколько по- яснений. Когда я спрашиваю, существуют ли подобные об- разования в мышлении, то мой вопрос неизбежно несет на себе печать некоторого догматизма и наивности. Представ- ление какого-либо объекта как процесса или структуры за- 266
висит в первую очередь от используемых нами средств, а если соответствующие средства есть, то, в принципе, любой объект может быть представлен каким угодно, по сути дела, произ- вольным образом. Даже если мы положим перед собой ка- кой-либо одномоментно данный отрезок и начнем измерять его, то тем самым, хотим ли мы этого или нет, мы установим определенное отношение между одномоментно данным от- резком и самой процедурой измерения, то есть процедурой выкладывания его с помощью эталона-единицы. Уже благодаря этому устанавливается обратимое от- ношение между процессуальными моментами нашей де- ятельности, то есть некоторой кинетикой измерительной работы и нашими знаковыми изображениями отрезков. Спрашивать затем, существует ли в самом объекте нечто такое, что может быть представлено в виде процесса, уже не совсем правильно и точно, ибо объект дан через наши процедуры работы с ним, и он допускает эти процедуры, следовательно, в нем существует то, что этим процеду- рам соответствует, и поэтому мы можем трактовать наш объект как то, что создано благодаря этим процедурам и соответствует им. Таким образом, на что угодно мы можем наложить наш операциональный и соответствующий ему смысло-онтоло- гический трафарет и получить соответствующий результат. Правда, кроме того, в системе знаний существуют еще специальные употребления полученной знаковой конструк- ции и, в частности, употребление ее в качестве модели. Есть также онтологические представления самого объекта, кото- рые мы разводим с онтологическим представлением смыс- ла, тоже в первую очередь за счет употребления их в каче- стве поля, из которого мы вырезаем модели. Если мы учтем эти составляющие совокупного знания, то наш вопрос при- обретает направленность и смысл. Именно в этом плане я и задаю свой вопрос, этим оп- ределяется его подоплека. Я не сомневаюсь, что мы мо- жем осуществить соответствующую процедуру и предста- вить что-то из мышления в виде процесса, но я спраши- ваю затем, и предполагая все это, что позволит сделать 267
такая процедура и что именно в мышлении мы можем объяснить с помощью полученных таким образом пред- ставлений и знаковых моделей. Вот что я имею в виду, когда спрашиваю: существует в мышлении что-то, что может быть представлено в виде про- цесса? История психологических учений довольно убедитель- но, на мой взгляд, показывает, что все попытки представить таким образом мышление ни к чему хорошему еще ни разу не привели и вряд ли когда-нибудь приведут. Я не могу утверждать, что это вообще принципиально невозможно, я даже могу показать те частные проблемы и задачи, для решения которых такое представление было не- обходимым или сыграло положительную роль. Но система наших современных представлений о мышлении достаточ- но наглядно показывает и объясняет, почему процессуаль- ное представление мышления является непродуктивным. Но показ всего этого - дело дальнейшего, а пока я лишь ставлю сам этот вопрос и поясняю его смысл. Второй вопрос: можно ли рассматривать в качестве не- которого выражения процесса мышления то, что мы обычно называем «текстом» и что обычно образует основное ядро того эмпирического материала, с которым мы имеем дело в наших логических исследованиях? Таковы два основных вопроса, на которые, как мне ка- жется, может быть расчленена исходная проблема. Чтобы вы могли отбросить сомнения в нашей добросо- вестности, я должен сказать, что в 1952 году и далее, вплоть до 1958 года наверняка, а может быть, даже и до 1960 года, мы беззаветно верили в то, что мышление можно предста- вить в виде процесса и точно так же вплоть до 1958 года мы беззаветно верили, что текст является выражением некото- рого мыслительного процесса. Я говорю об этом для того, чтобы у вас не возникало со- мнений в том, что мы не подгоняем наши результаты под за- ранее имевшиеся схемы. Наоборот, как видите, нашей исход- ной схемой была схема процесса, и мы усиленно подгоняли материал под нее, и лишь потому, что это не удавалось нам 268
сделать, несмотря на все старания, и так и не удалось, мы вынуждены были сменить саму схему. Но долгое время мы верили, что мышление так мож- но представить, непрерывно пытались представлять его таким образом, а когда у нас не получалось, мы видоиз- меняли и перевертывали схемы и снова пытались пред- ставить его как процесс, и делали так много-много раз. Понадобился очень мощный толчок, чтобы мы приоста- новили эту тупую работу и задумались, почему же у нас ничего не получается. Очень поздно мы начали прозре- вать и подозревать, что дело, наверное, в том, что такое вообще невозможно и что поэтому у нас ничего не полу- чается и никогда не получится. Розин. Шла ли речь о том, можно ли мышление в целом представить как процесс, или лее о том, чтобы некоторую его сторону представить как процесс? В те годы вопрос ставился в отношении мышления в це- лом. В то время была весьма глобальная или претендующая на глобальность установка - рассматривать все мышление в целом как деятельность. Интуитивно мы понимали, что это - самая общая и самая принципиальная характеристика мыш- ления. Но затем вставал вопрос, что такое деятельность. Мы отвечали на него так: деятельность есть кинетика, активность, а следовательно, процесс. Так получилось представление, которое мы исповедова- ли тогда и которое до сих пор исповедуется подавляющим большинством людей, которые занимаются этим кругом про- блем, причем не только психологами, но также и логиками, поскольку они хоть в какой-то мере выходят за рамки своего непосредственного предмета. Именно поэтому мы пытались представить в виде процесса мышление в целом, а не какую- то его часть или сторону. На базе этих представлений нами был проведен ряд ис- следований. Я перечислю лишь некоторые из них. Была сделана попытка выделить и описать процессы построения физических теорий - молекулярно-кинетической теории газов и других. 269
Были сделаны попытки рассмотреть в виде процес- сов решения геометрических задач, задач по арифметике и алгебре. Четыре года ушло на то, чтобы попробовать представить в виде процесса рассуждение Аристарха Самосского, в кото- ром он определял отношение расстояний «Земля - Солнце» и «Земля - Луна». Мне достаточно сказать, что в самом сжа- том виде изложение тех ходов, которые мы сделали, анали- зируя полстраничное рассуждение Аристарха Самосского, заняло более трехсот страниц текста, а потом еще обсужде- ние полученных результатов и неудач заняло около полутора тысяч страниц печатного текста. Таким образом, попыток ис- следований и ходов анализа было сделано достаточно мно- го, хотя бы уже на одном этом материале. Каков же результат всех этих работ? Я с полной опреде- ленностью могу сказать, что нам не удалось представить как процесс ни текст Аристарха, ни другие тексты или группы текстов. - Как можно представить мышление как процесс, не имея физической модели мышления? Мне представляется, что этот вопрос не корректен. Мы находимся в несколько необычном положении. Его своеоб- разие состоит в том, что мышление выступает перед нами прежде всего как некоторое черное тело. Мы имеем, правда, набор средств анализа разных объектов, выработанных че- ловечеством. Мы предполагаем, что мышление есть деятель- ность - я не обсуждаю сейчас те основания, которые дают нам возможность выдвинуть это предположение. Пока вы можете рассматривать этот тезис как символ нашей веры. Как всякая вера она может быть замещена другой верой. Но пока мы исповедуем именно эту. Объекты, которые до того анализировались людьми с помощью имеющихся средств, зафиксированы в различных категориях - вещи, свойства, отношения, процессы и т.п. Наша ситуация сильно напоминает ту ситуацию, которую описывал Станислав Л ем в «Солярисе». Имеется нечто же- леподобное, которое изменяется и течет перед нами. Не по- 270
нятно, что это такое: то ли океан, то ли одно разумное суще- ство, то ли еще что-то. Люди, прилетевшие на эту планету, пытаются с помощью имеющихся у них средств войти во взаимодействие с океаном и познать его. Но это очень слож- ное взаимодействие, потому что в нем, прежде всего, не ясно, является ли этот океан объектом, который мы можем иссле- довать, либо же субъектом, с которым мы должны вступить в контакт. Но это лишь первая трудность, потому что незави- симо от характера ответа мы не знаем ни того, как его потом можно исследовать, ни того, как с ним потом можно всту- пить в контакт. Люди могут действовать только тем набором средств, который у них есть. Теперь представьте себе такой случай - а он, по-видимо- му, соответствует тому, что есть на деле, - что этому объекту, будь то океан Соляриса или мышление, не соответствует ни одно из имеющихся у людей средств, что это объект принци- пиально новый. Таким образом, мы оказываемся перед двой- ной задачей: мы должны исследовать новый объект и, вмес- те с тем, чтобы иметь возможность его исследовать, должны вырабатывать новые понятийные и знаковые средства. Вы помните, наверно, чем кончилось столкновение землян с Солярисом? Провозившись долгое время и не зная, что де- лать, люди сбросили на Солярис атомную бомбу, уничтожи- ли часть океана, но через некоторое время она восстанови- лась, а потом, еще через некоторое время оказалось, что не люди изучают Солярис, а Солярис изучает людей, материа- лизуя их образы. Вопрос, который мне задали, звучит примерно так: как вы можете обсуждать вопрос о том, что представляет собой мышление - является ли оно или не является процессом, - не имея соответствующей модели мышления? Действитель- но, вопрос может показаться естественным и даже законным. Но реально мы находимся в еще более сложном положении, чем вы это себе представляете. Мы не только не имеем модели мышления, но мы и не знаем, как ее вообще можно построить. Именно потому, что мы не имеем такой модели и не зна- ем, как ее строить, мы обсуждаем те вопросы, которые я по- ставил, то есть пытаемся выделить и определить набор кате- 271
горий, с помощыр которых эту проблему можно было бы решить. Поэтому работа, которую я проделываю, должна представляться как очень сложное челночное движение, при котором я, с одной стороны, исследую объект, а с другой и одновременно - вырабатываю средства для такого исследо- вания. В частности, в рамках этого движения я обсуждаю вопрос, может ли категория процесса служить тем средством, с помощью которого и в рамках которого нам удастся иссле- довать и описать мышление. И вообще всякую деятельность. Вы помните, ибо я уже говорил выше об этом, что мы долгое время верили в мощь и силу категорий процесса и представляли в виде процесса или выражения процесса тек- сты рассуждений. При этом мы, конечно, понимали, что из- ложение некоторых результатов не совпадает целиком и пол- ностью с процессом или процедурой получения этих текстов, что между тем и другим будут известные расхождения и по- этому мы всегда стремились выбрать такие тексты, в кото- рых бы это расхождение, по предположениям, было мини- мальным. Мы верили, что сами тексты можно так проанали- зировать, чтобы вычленить в их элементах характеристики, относящиеся, с одной стороны, к изложению, с другой сто- роны - к получению некоторого знания и таким образом пред- ставить сам текст как выражение - а позднее стали говорить «оформление» - процесса мышления. Кстати, очень интересны изменения в употреблении слова «оформление». Сначала мы говорили, что это - «оформле- ние процесса», а потом стали говорить просто «оформление», неизвестно чего, т.е. превратили это слово из фиксирующего форму существования некоторой субстанции в слово, фик- сирующее саму субстанцию, в самостоятельное имя. Вместе с тем, этот термин стал употребляться для обозначения тек- ста как чего-то самостоятельно существующего безотноси- тельно к процессу мышления. Отношение его к процессу мышления вновь было поставлено под сомнение. Основной результат, который мы получили в результате долгих проб и усилий, состоял в том, что нельзя расчленить текст на части, а затем связать их таким образом, чтобы эта связка задала бы некоторую целостность процесса мышле- 272
ния вместе с детерминирующими его механизмами, т.е. не- которую органическую целостность. Наши попытки не удались не потому, что мы не смогли применить все проце- дуры, характерные для категории процесса - это мы сдела- ли, - а потому, что при анализе текстов как выражений про- цессов мышления мы обнаружили в них такие элементы и такие связи (т.е. структуру), которые противоречили самой категории процесса. Эти элементы и эти связи обнаруживались на очень ши- роком материале, и потому сомневаться в их существовании мы не могли. Но все они были таковы, что полностью отбра- сывали категорию процесса. Другими словами, при анализе текстов как выражений процессов мышления мы выявили такие конфигурации и структуры элементов, которые дали нам совершенно недвусмысленный ответ: текст выражает не процесс мышления, а нечто другое, подобное связке из мно- гих процессов. - Вы все время говорите о процессе, иногда называя его процессом мышления, но мне все время хочется спросить: процесс - чего? Ибо мышление здесь выступает не как суб- станциальная характеристика процесса, а как видовая спе- цификация его. Вы совершенно правы, но я не случайно употребляю все выражения именно так, как я их употребляю. А ваше пони- мание категории процесса, хотя и совершенно оправданное традиционными и обыденными представлениями, меня не устраивает. Я показывал, в частности, что выражение «про- цесс чего-то» является лишь одной из понятийных форм со- ответствующей категории процесса, что, говоря о процессе, имеют в виду просто процесс, а не процесс чего-то, то есть не процесс изменения характеристик объекта, не процесс изменения структуры объекта и т.п. Обратите также внимание на следующее: ведь я утверж- даю, что в мышлении нет ничего, на что можно было бы ра- зумно и осмысленно наложить категорию процесса. Как ви- дите, я говорю о категории процесса, а следовательно, она и по содержанию должна быть представлена как нечто такое, 273
что оторвано от тех или иных частных субстанций и видо- вых характеристик. Должна быть категория процесса во- обще, у нее есть свое особое содержание, не сводимое к процессам в чем-либо, кроме того, должно быть много разных объектов, в которых могут протекать процессы. Но это последнее утверждение является и должно быть результатом наложения категории на представление того или иного объекта. Я хотел бы еще более уточнить свою позицию. Я не ут- верждаю, что в мышлении вообще нет ничего такого, что можно было бы представить как процесс. Возможно, что что- то такое там есть. Я утверждаю лишь то, что целостность рассуждения, приводящая к некоторому знанию как резуль- тату этого рассуждения, не может быть представлена и изоб- ражена в виде процесса. Чтобы проанализировать текст как процесс, нужно действительно выделить к нем какую-то суб- станцию, изменения которой дали бы нам процесс. Но я как раз и утверждаю, что в тексте не удавалось выделить такую субстанцию и что, больше того, оказалось, что должна быть такая субстанция, которая будет коррелировать уже не с по- нятием процесса, а с другими понятиями. В каком-то смысле этот результат, если рассматривать его ретроспективно, был само собой разумеющимся и тривиаль- ным. Если мы сейчас вспомним о двухплоскостной структу- ре, которая была постулирована нами с самого начала наших работ, то должны будем прежде всего поставить вопрос: к чему мы хотим применить схему членения и связи, соответ- ствующие категории процесса - к плоскости формы или к плоскости содержания? Уже такая постановка вопроса гово- рит о двойственности возможного решения и о необходимо- сти как-то сочетать эти два решения. Кроме того, вы помни- те, что мы с самого начала постулировали, во-первых, необ- ходимость определенной связи между плоскостями содержа- ния и формы, а во-вторых, отсутствие изоморфизма или па- раллелизма между ними. Поэтому, если мы предполагаем, что для мышления спе- цифично движение сразу в двух названых выше плоскостях и что это движение охватывает как движение по плоскостям, 274
так и связь между ними, то мы сможем рассчитывать по мень- шей мере на три разные изображения процессов, которые вместе будут в какой-то мере фиксировать или изображать то, что там происходит. Другим вариантом решения будут попытки представить рассуждение как движение в одной лишь форме или в одном лишь содержании. Замечу мимоходом, что в традиционной логике обычно так и поступали, дополняя теоретические или модельные схемы некоторыми методологическими принципами или пра- вилами, которые определяли способ связывания частей-еди- ниц процесса и таким образом заменяли механизм и пред- ставление механизмов. Это был путь, синкретически соеди- няющий теоретические модельные изображения с методо- логическими принципами, привносимыми самим деятелем, и поэтому он не может удовлетворить подлинную теорию мышления. Но это - замечание мимоходом и в сторону. А в основной линии, после фиксации неадекватности одноплоскостных представлений, мы должны были, есте- ственно, пытаться приложить категорию процесса к двух- плоскостному движению, взятому как одна целостность. Но это либо в принципе невозможно, либо если осуществляет- ся, то зачеркивает основной и определяющий тезис о двух- плоскостном характере мышления. Ведь, по сути дела, прин- цип двухплоскостности был первым вариантом и формой утверждения, что мышление представляет собой структуру. Поэтому - и в ретроспекции это очевидно - представление мышления в качестве многоплоскостной структуры и кате- гория процесса исключают друг друга. Если бы мы могли выделить в двухплоскостных схемах какие-то единицы, охватывающие сразу фрагменты из двух плоскостей и связи между ними, и если бы, кроме того, мы могли представлять мышление как последовательность пе- рехода от одних единиц такого типа к другим, то это означа- ло бы, что тезис двухплоскостности является слишком боль- шим и ненужным усложнением и должен быть отброшен. Другими словами, это означало бы, что возможно и суще- ствует такое представление мышления, которое делает не- нужным идею двухплоскостности. 275
Надо сказать, что именно так мы первоначально пред- ставляли дело, хотя полагали, что два разных представления мышления - многоплоскостное и операциональное - взаим- но дополняют друг друга и между ними должны существо- вать отношения соответствия или отображения. То, что в многоплоскостных представлениях не могло быть представле- но как процесс, то в значках операций - Ар Д2, А3, А4 ... - может быть представлено как линейная последователь- ность и смена одних операций другими, то есть как про- цесс. В 1953 - 1955 гг. подобные изображения последова- тельности операций должны были изображать сложные операции, снимающие в себе противопоставленность фор- мы и содержания. Кстати, когда сами значки А были интерпретированы как изображения действий сопоставления, то я специально об- суждал вопрос о возможностях непосредственной организа- ции их в единую цепь, минуя действия отнесения, которые должны были переорганизовывать результаты действий со- поставления в знания и таким образом задавать им двухплос- костную структуру; вы можете посмотреть на этот счет спе- циальные работы, которые, как мне кажется, не потеряли еще интереса, хотя и в другом контексте, нежели проблема про- цесса мышления. Во всяком случае, именно потому, что нам не удалось организовать процессы из операций, мы вставили сами опе- рации внутрь систем двухплоскостного знания, то есть внутрь соответствующих предметов и тем самым фактически зафик- сировали невозможность процессуального представления мышления. Именно соединение этого значка как изображе- ния операции и объекта, складывающегося независимо от этого понятия о сопоставлении, задало новый смысл и новое направление всей нашей работы. Но когда двухплоскостное изображение стало основным и определяющим для всей на- шей работы, когда мы стали исходить из него и развертывать понятие процесса в связи с этой схемой, то тогда мы и долж- ны были, по сути дела, отказаться от понятия процесса. Мы должны были бы это сделать, если бы правильно понимали смысл своей собственной работы и все следствия, вытекаю- 276
щие из наших постулатов. Но мы этого не понимали, и по- этому выявление подлинного смысла уже полученных резуль- татов шло крайне медленно и зигзагообразно. В частности, зафиксировав двух- и многоплоскостные схемы, мы затем выявили, что само содержание может суще- ствовать и существует не только в виде некоторых операций и операциональных образований, но также и в виде некото- рых статических структур. При этом возникло поначалу уди- вительное, но весьма многозначительное расхождение меж- ду плоскостями формы и содержания. Если содержание скла- дывалось из единиц, существующих статически в своей це- лостности, то форма, напротив, развертывалась последова- тельно в некотором времени. Это был первый кардинальный результат, полученный в этом контексте. Если психологи пытались представить движение мысли как определяемое причинной детерминацией между предшеству- ющими и последующими моментами мышления, то логики, в противоположность им, уже давно зафиксировали - и это об- стоятельство выступило для нас как совершенно очевидное в новом заходе, - что переход от предыдущих единиц мышления к последующим, если такие единицы удавалось выделить, де- терминирован не связями между этими единицами, а их отно- шениями к чему-то другому, лежащему вне самой последо- вательности, реализующейся во времени в виде процесса. Таким образом, чтобы объяснить мыслительное движе- ние, нужно было обращаться к каким-то особым образова- ниям, лежащим вне элементов и единиц самого этого движе- ния. Эти особые образования заранее и до самого процесса определяли способ связи между разными элементами и еди- ницами этого процесса. Если теперь в анализе, имея дело с этой последовательностью элементов-единиц, мы пытались понять детерминирующие ее факторы, то должны были, ес- тественно, выходить за рамки самой этой последовательности. Таким образом, анализируя текст как последовательность подобных шагов, мы прежде всего столкнулись с тем фактом, что никакие смысловые связи, определяющие течение этого процесса, не могут быть выявлены в последовательности или линии самих этих шагов. Детерминирующие связи оказыва- 277
лись всегда лежащими как бы перпендикулярно к самим этим шагам. Одним из важнейших результатов нашей работы был тезис, что при таком способе анализа все так называемые про- цессы мышления предстали перед нами как сочленения Т-об- разных структур. При этом с самого начала намечалось по край- ней мере четыре типа разнонаправленных движений. Это было, во-первых, движение от конца к началу в по- исках нужного решения задачи. Во-вторых, это было какое- то движение в задачах, которое располагалось неизвестно каким образом по отношению ко всему движению. В-треть- их, это было некоторое «перпендикулярное» движение, ко- торое имело своим продуктом куски текста, выражающего решения. Наконец, это было обратное движение, от начала к концу, фактически, по уже составленной схеме решения, при получении непосредственного решения, то есть конечного продукта - специального знания или чего-то в этом роде. При этом я совсем не говорю о тех зависимостях, кото- рые проявлялись в структуре всего этого движения и кото- рые, наверное, тоже должны были как-то прослеживаться в ходе самого мышления. Генисаретский. Проведенное сейчас рассуждение, как мне кажется, противоречит положению, высказанному в первом докладе. Поскольку в этой схеме составляющие за- даны функционально и других определений пока не имеют, на них не имеет смысла что-либо накладывать. Как только начинает что-то накладываться, так тотчас же вместо функционально заданных определений подставляется нечто, не предъявляемое нам. Поэтому проведенное рассуждение не является корректным. Я не понимаю, в чем здесь противоречие, о которым вы говорите. Генисаретский. Поскольку форма и содержание зада- ны функционально относительно друг друга и поскольку они не имеют других определений... Они заданы функционально относительно друг друга, но они задают некоторую структуру, как бы общий трафарет с пустыми местами. 278
Генисаретский. Это как раз то кантовское понимание формы и содержания, которое было подвергнуто критике в первом докладе. Я не думаю, что это понимание формы и содержания совпадает с кантовским пониманием. Генисаретский. У Канта отношение между формой и содержанием не было функциональным, а следовательно, речь не шла о «пустых местах», в остальном же ... У Канта не было функционального отношения, а значит, не было трафарета из двух связанных между собой пустых мест. У Канта была весьма сложная смесь из функциональ- ных и материальных определений... У Канта форма накла- дывается на содержание или охватывает содержание как бы в одной плоскости. Это сам по себе очень сложный вопрос. Форма у Канта была, по сути дела, структурой, которая орга- низовывала многообразие содержания. При этом неизбежно должны были встать проблемы ма- териала и формы, с одной стороны, материала-наполнения и структуры, с другой. Недостаточная определенность соот- ветствующих категорий позволяет нам трактовать кантовские положения по-разному. Но одно ясно: Кант не разносил форму и содержание в два противопоставленных друг другу и вместе с тем связанных друг с другом материальных образования. Генисаретский. Важно, что перед наложением форма выступала как нечто другое, нежели содержание, лишь по- том она накладывалась. Но ведь смысл моего утверждения состоит в том, что, хотя форма и содержание заданы чисто функционально и материал не вставлен в соответствующие пустые места, тем не менее, в самом функциональном отношении задается не просто функциональное противопоставление формы и содер- жания, но и некоторая связь между ними, которая имеет объективную интерпретацию, то есть считается, что есть некоторый объективный процесс, связывающий форму и со- держание, а не только действие сопоставления, устанавлива- ющее отношение функционального противопоставления между ними. 279
Генисаретский. Но я не понимаю, на что может на- кладываться здесь представление о процессе, если они оп- ределены друг через друга, а там мы должны выделить их как единицы, содержащие признаки целого. Здесь целое, кро- ме как противопоставлением, никак не задано и тем более никак нельзя выделить эти единицы с признаками целого. Тогда я не совсем понимаю суть твоего возражения. Мне кажется, ты доказываешь то же самое, что и я. Генисаретский. Я говорю, что проведенное теорети- ческое опровержение, на мой взгляд, некорректно. Прово- дить его, апеллируя, с одной стороны, к схеме «форма - со- держание», а с другой стороны, к тому представлению про- цесса, которое здесь нарисовано, нельзя. Я понял утверждение, но пока не могу понять, почему проведенное рассуждение некорректно. Во всяком случае, надо зафиксировать твое заявление. Генисаретский. Тогда я хотел бы задать еще один воп- рос. Уже Гегель, а вслед на ним и Маркс показали, что нельзя рассматривать историю гражданского общества как ес- тественную историю. Что там с необходимостью выделя- ется момент искусственного, конструктивного. Я не знаю точно, как обстояло с этим в истории психологии, но ду- маю, что там также было рассмотрение процесса мышле- ния как искусственного процесса. Но даже если этого не было, то вы, выросшие из Маркса, должны были рассмат- ривать процесс не только как естественный процесс, но и как процесс искусственный, построяемый. Тогда при изло- жении категорий процесса вам нужно было бы нарисовать другую схему, нежели та схема линейного следования, кото- рую вы сейчас нарисовали, и тогда опять-таки ваше рас- суждение не прошло бы. Поэтому я спрашиваю: анализировалось ли мышление как процесс с точки зрения его искусственности, а не как физический процесс? Здесь есть два разных момента. Опыт показывает, что условием понимания Гегеля и Маркса является знание того, 280
о чем они писали. В противном случае можно читать и при этом ничего не понимать и не видеть. Хорошо, когда сейчас ты имеешь нарисованные нами схемы естественного и ис- кусственного и на основе этого точно знаешь, как структур- но одно отличается от другого. Благодаря этому, ты «видишь», что если к мышлению подходить как к некоторому искусственному образованию, то никакого понятия процесса того типа, о каком я говорил, вообще не может быть в этой области. Сейчас ты это знаешь и поэтому видишь. А нам увидеть все это, вырастая из Маркса, как ты выразился, было очень трудно. Конечно, я не стал бы отрицать, что у Гегеля и Мар- кса уже были зародыши различения естественного и искус- ственного. Но я думаю, что сами эти различения имели у них другой смысл и характер. Достаточно взять известный те- зис К.Маркса о том, что он будет рассматривать развитие экономических отношений как естественноисторический процесс. Во всяком случае, различение естественного и искусственного не было для них столь зримым и очевид- ным, как для нас, хотя и мы, как мне кажется, не очень хорошо понимаем все многообразие отношений между тем и другим. Сейчас ты очень уверенно говоришь о том, что естествен- ное может быть представлено как «физический процесс», а искусственное не может быть представлено как физический процесс, но зато может быть представлено как «искусствен- ный процесс». Но мы на тех этапах нашей работы и нашего развития ничего этого не знали и не представляли. Кроме того, я и сейчас не уверен в том, что можно создать морфоло- гическую конструкцию «искусственного процесса» и что при этом мы по-прежнему сможем пользоваться традиционной категорией процесса. Если бы ты сформулировал свой вопрос таким образом: анализировалось ли нами понятие деятельности у Гегеля и было ли выяснено, что уже Гегель рассматривал деятельность как производство некоторых продуктов, а следовательно - если сейчас смотреть сквозь призму нашего понимания, - что оно с самого начала уже и у Гегеля не могло быть пред- 281
ставлено как процесс, хотя все еще называлось этим име- нем? - то я на это смог бы ответить только одно: Ю.Давы- дов, Г.Батищев, Э.Ильенков детальнейшим образом изучали Гегеля, они всюду цитируют его положение, касающееся де- ятельности, и не видят, что деятельность не может быть пред- ставлена как процесс в собственном смысле этого слова. Когда на нашем семинаре, как раз во время моего докла- да о понятии деятельности, присутствовал Г.Батищев, то в ответ на мои заявления, что понятие деятельности исключа- ет как представление о взаимодействии между субъектом и объектом, так и представление о процессе, он закричал: не- правильно, может быть представлено и как взаимодействие, и как процесс. Я привожу этот пример для того лишь, чтобы подчеркнуть, что проблема не столь очевидна и прозрачна, что непосредственно у Гегеля все то, о чем ты говорил, не вычитывается сразу и непосредственно. Поэтому я и сейчас не уверен в том, что когда Гегель об- суждал механизмы исторического процесса, то он имел дос- таточно четкое и отчетливое представление о различии есте- ственных и искусственных процессов. Больше того, если бы ты сейчас достаточно четко и точно понимал разницу между естественным и искусственным, то, как мне кажется, ты дол- жен был бы сказать не то, что ты говоришь, а то, что никакие искусственные образования, по-видимому, не могут быть представлены в виде процессов. Искусственное образование не может быть представле- но как процесс. Можно посмотреть, в каких ситуациях и в связи с какими задачами создавалось понятие процесса, и показать, что оно было создано так и таким образом, что уже не допускает распространения на искусственные образова- ния без потери того содержания, которое в исходных пунк- тах было для него специфическим. Может быть, раньше эти ограничения области применимости понятия процесса не были определены достаточно точно, но они были, существо- вали в самом способе создания этого содержания. Теперь мы подошли к осознанию и четкому выявлению этих границ. Я думаю, вскоре мы дойдем до понимания того, что в мире существует масса явлений, которые вообще не 282
могут быть адекватно охвачены этой категорией. Категория процесса оттесняется другими категориями, в частности ка- тегорией структуры. Когда мы сейчас применяем категорию процесса к структурным объектам, то это происходит, в об- щем, от нашей неграмотности и крайней ограниченности тех средств, которыми сейчас располагает человечество. Поэто- му, когда сейчас я говорю о чем-либо, что это не процесс, а, скажем, структура или механизм, то таким образом я никого не обижаю, не унижаю, а лишь немножко поднимаюсь над тем низким уровнем представления, который мы слишком обобщаем и слишком широко распространяем именно пото- му, что бедны средствами. Структура как таковая не может быть сведена к процес- су, а если мы хотим переходить от структурного представле- ния к процессуальному, то должны выработать и определить специальные, достаточно сложные переходы. Вот в чем па- фос моих утверждений, как в отношении мышления, так и в плане чисто категориальных различений. Таким образом, я утверждаю, что мышление не может быть представлено в виде процесса, а требует для своего изоб- ражения и представления категории структуры. Точно так же искусственное не может быть процессом, и потому выраже- ние «искусственный процесс», на мой взгляд, подобно выра- жению «круглый квадрат». Хотя этим самым я не отрицаю возможности употреблять это словосочетание в специальном, искусственном смысле. - Когда вы говорите, что мщшление - не процесс, то дальше, наверное, вы будете говорить о цели, механизмах управления и т.п. Все это, конечно, входит в проблему, и об этом хотелось бы поговорить, но сейчас у меня для этого нет ни времени, ни средств, и поэтому специально касаться этих вопросов я не буду. -Молено ли понимать ваше утверждение так, что изоб- ражение мышления в виде процесса представляет собой его абстрактное, одностороннее изображение? Я принял бы такую трактовку, но лишь с той добавкой, что это не просто одностороннее представление, а такое, ко- 283
торое не схватывает сути и специфики мышления, то есть тех самых сторон, ради которых мы мышление изучаем. Это все равно, как изображение человека в виде точки - его тоже можно считать односторонним изображением: схватывается единичность, целостность человека и т.п., но только челове- ческого в таком изображении уже ничего не осталось. Таким образом, в результате длительных попыток пред- ставить мышление как процесс мы выяснили: первое - нельзя свести все составляющие мышления, выраженные в тексте, к линейной последовательности элементов-единиц; второе - если даже выбрать подобные элементы-единицы, то нельзя затем организовать их в единую линейную последователь- ность так, чтобы в этих связях между элементами-единица- ми фиксировался механизм, посредством которого мышле- ние создается и осуществляется. Стремясь воспроизвести и объяснить течение мысли в виде процесса, мы неизбежно выходим за пределы этих линейно организуемых единиц и должны фиксировать какие-то иные образования, органичес- ки входящие в этот же процесс мышления или рассуждение, определяющие связи между этими единицами и связанные с ними уже не линейно, а как бы перпендикулярно по отноше- нию к линии организации этих единиц. Больше того, мы выяснили, что объяснение механизма процесса мышления требует обращения ко многим специ- фически мыслительным образованиям, которые существуют вне текста и никак не могут быть в него вставлены. Я повто- рил это все еще раз, потому что мне кажется, что именно это было важнейшим результатом, определившим кардинальный поворот в направлении наших поисков и исследований. Поскольку мы пользовались категорией процесса, по- стольку мы расчленяли текст на составляющие его операции; результат был уже задан и предопределен нашими средства- ми. Но объяснить механизм мышления таким образом мы не смогли. Пользуясь категорией процесса несколько раз, мы получили представление о сложной связке процессов, фи- гурно организованных и причудливо сплетающихся друг с другом. Но разложение только тогда может считаться осуще- ствленным и оправданным, когда есть обратная процедура 284
сборки или синтеза всего того, что получается при разложе- нии, в целостность. Но именно эту обратную процедуру сборки или синтеза нам и не удавалось осуществить, во всяком случае так, что- бы схватить естественный механизм осуществления мыш- ления. И это заставило нас подвергнуть сомнению саму про- цедуру разложения. В то время мы уже достаточно хорошо понимали, что процедура разложения зависит от последую- щей процедуры сборки - это было прекрасно описано в дис- сертации А.А.Зиновьева - и поэтому не могли считать пра- вомерной процедуру разложения, пока она не дополнена со- ответствующей процедурой сборки. Условием реконструкции механизма мыслительного про- цесса оказались многочисленные другие образования, кото- рые детерминировали и определяли связывание операций и суждений в единое рассуждение. Но они именно определяли и детерминировали связывание единиц в последовательные цепи, а сами при этом не входили и не могли войти внутрь этих цепей. Другими словами, они определяли процессу- альность мышления, но не могли быть вставлены в сам процесс. Два вопроса, которые я сформулировал в начале сегод- няшнего занятия, оказались тесно связанными друг с дру- гом. Из сложившегося положения было много выходов. В плане одного из них мы могли, например, утверждать, что текст не является выражением процесса мышления. Зафик- сировав это и не отказываясь вместе с тем от категории про- цесса, мы должны были бы искать нечто иное, что подчиня- лось бы законам процессуального анализа. Мы искали реше- ние и на этом пути. В плане другого решения мы должны были прежде всего ответить на вопрос, что представляет собой текст, чем он явля- ется в системе мышления или вообще в системе деятельности. В третьем плане, поскольку мы выделили кроме линей- но организованного текста еще дополнительные образова- ния, которые определяли его конструирование и построение, мы должны были и текст, и эти дополнительные образова- ния рассмотреть вместе, как одну целостность. Это - проце- 285
дура, типичная для научного исследования. Выделив какую- то область и описав ее в некоторых конструктивных элемен- тах или единицах, мы стараемся построить из них некото- рый целостный механизм, описывающий и объясняющий эту область. Если нам это не удается и в ходе работы мы выявля- ем какие-то дополнительные элементы или образования, то мы должны расширить исходную область, включить новые элементы в эту целостность - с тем, чтобы с их помощью построить этот механизм и найти определенные закономер- ности его жизни. Следуя этой схеме анализа, мы выяснили, что область, заданная существованием текста как такового, не полна, если мы ставим вопрос о механизмах мышления или механизма рассуждения, дающего в своих результатах некоторое новое знание. Во всяком случае, мы не смогли най- ти такие механизмы и закономерности в границах текста и поэтому должны были собрать некоторое новое целое. Вы- ход за границы первоначально очерченной области является в такой ситуации совершенно общим законом и принципом мышления. Этот результат и стал в дальнейшем центром нашей ра- боты. Именно его я отмечаю как наиболее важное и есте- ственное достижение. Из этого следовал вывод, что деятельность вообще и мыслительная деятельность в частности являются, по-види- мому, в принципе не процессами, а некоторыми структура- ми, то есть некоторыми образованиями, по своему категори- альному существованию принципиально отличными от того, что мы называем процессом. Таков был результат наших вось- милетних исканий. Итак, деятельность не является процессом - в лучшем случае, процесс составляет лишь одну часть или один эле- мент деятельности, - а в целом деятельность является струк- турой. Понятие структуры есть иная категория, нежели кате- гория процесса. Поэтому сказать, что мыслительная деятель- ность есть некоторая структура, это, вместе с тем, значит сказать, что она не является процессом. А все это ведет к кардинальному изменению тех средств, приемов и методов анализа, которые мы применяем в исследовании мышления, 286
а также к изменению наших представлений о виде и характе- ре конечных продуктов нашего исследования. Утверждение, что деятельность является структурой, нуждается в ряде пояснений. По своему смыслу оно является формальным. Мы не могли представить мышление как процесс, мы столкнулись со многими затруднениями и парадоксами, получили какие- то дополнительные образования, лежащие вне изображения процесса, и таким образом зафиксировали, что категория процесса не срабатывает. Мы обратили внимание на то, что у нас получилось, по сути дела, несколько разных элемен- тов, которые мы должны были как-то соотнести и связать друг с другом, и таким путем мы оказались приведенными, причем, приведенными чуть ли не насильственно, к поня- тию и категории структуры. Нам, по сути дела, не оставалось ничего иного, как обра- титься к этой категории. Мы вынуждены были сказать, что деятельность есть структура, поскольку мы получили много разных элементов. Таким образом, утверждение, что деятель- ность есть структура, первоначально выражало лишь тот довольно банальный смысл, что мы не смогли решить зада- чу с помощью категории процесса и что у нас получилось несколько разных частей-элементов, которые надо было как- то связать друг с другом. Никаких других оснований утвер- ждать, что деятельность есть структура, у нас не было. Иначе я мог бы сказать, что между несколькими выяв- ленными нами элементами или частями мышления обнару- жилась известная зависимость понимания: мы сами в пони- мании одного вынуждены были обращаться к другому. Из этой зафиксированной нами зависимости понимания мы сде- лали вывод, что между этими образованиями должны суще- ствовать также и некоторые объективные связи. Таким образом, подход к деятельности как к структур- ному образованию не содержал пока никаких новых ходов мысли, кроме одного: что рассмотрение нашего объекта как структуры полностью убирает или элиминирует подход к нему как к временной последовательности частей объекта. По сути дела, мы наложили на изучаемый нами объект дву- 287
сторонние зависимости нашего понимания, которые уже по характеру и происхождению своему были вневременными. Из того факта, что мы не могли организовать их во вре- менную последовательность, мы сделали вывод, что дол- жны рассматривать все эти элементы как одновременно данные и взаимосвязанные. Следующий шаг заключался в утверждении, что они должны рассматриваться как структура. Таким образом, положительный смысл нашего нового утверждения - деятельность есть структура, а не процесс - заключался лишь в полагании того, что понятие времени уже не может играть свою прежнюю роль и что пока мы вообще не можем его использовать. Время - само по себе очень сложная категория. Мы еще должны будем его тщательно анализировать. Сейчас оно при- меняется где нужно и где не нужно, и поэтому, в порядке чистки нынешних нехороших представлений, мы лично дол- жны стремиться к тому, чтобы выбрасывать его отовсюду, откуда его можно выбросить. - Если я правильно понял сказанное, то ход ваших рас- суждений был таков: зафиксирована зависимость понима- ния некоторых образований друг от друга, а от нее вы дол- жны перейти к фиксации объективных связей, но пока вы этого перехода не делаете. Это правильно, но с той лишь оговоркой, что я употреб- ляю выражение «зависимость понимания» в логическом, т.е. объективно-содержательном, а не в психологическом, т.е. субъективном, смысле. Я мог бы поэтому сказать не о зави- симости понимания, а о зависимости исследования, и это было бы, наверно, точнее. По сути дела, я имею в виду лишь то, что анализ одного в плане реконструкции механизма пред- полагает обращение к другому. Итак, мы дошли до понимания того, что деятельность есть структура. Но какая? Уже в ходе анализа текста Аристарха Самосского были обнаружены, кроме линейной последовательности самого процесса, во-первых, большой блок «средств», которые от- 288
личались от самого процесса и должны были быть представ- лены как лежащие отдельно от него, но, вместе с тем, как некоторым образом связанные с ним, во-вторых, «задача» или «задачи», точно так же лежащие отдельно как от процесса, так и от средств. Но самое интересное, что, кроме текста, с неизбежнос- тью появился еще «объект», причем, этих «объектов» появи- лось сразу три разных: объект оперирования, объект исследо- вания, объект отнесения. Это было продуктивным, но в осталь- ном вся работа по анализу текстов с помощь понятия процесса зашла в тупик. Но поскольку в анализе уже появились новые образования и были заданы новые элементы, характеризую- щие мыслительную деятельность, то, естественно, началось развертывание новых направлений и циклов исследований. В частности, оказалось, что очень продуктивной и под- дающейся изолированному исследованию является связь между тем, что мы раньше называли процессом, и тем, что мы теперь назвали средствами. При этом текст мог рассмат- риваться как форма выражения фиксации как одного, так и другого. Таким образом, средства и процессы мыслительной деятельности стали предметами специальных, весьма ин- тенсивных исследований. Эти исследования и начали развер- тываться в первую очередь. Ясно, что мы не могли пройти мимо вопроса о том, чем является текст по отношению к этим образованиям - сред- ством или процессом. Поскольку само понятие процесса было поставлено под сомнение, поскольку мы таким образом ав- томатически пришли к побочному выводу, что текст, по-ви- димому, не является процессом, то возникла вполне есте- ственная мысль: не является ли текст выражением и оформ- лением некоторого продукта деятельности? Мы начали, довольно часто, рассматривать текст подоб- но зданию, которое строит человек в своей деятельности. Это был принципиальный перелом в представлении. Текст уже не был тем, что фиксировало шаги процедуры или процесса деятельности, а был тем продуктом, который появляется в результате деятельности и как всякое сооружение является сугубо статическим образованием. 10 - 9374 289
Конечно, и в готовом здании мы можем увидеть отпеча- ток некоторого процесса его строительства: сначала клался нижний обвод кирпичей или плит, потом - следующий и т.д. Но вы сами понимаете сколько ошибок будет в таком пред- ставлении, если обратить его, скажем, на строительство зда- ний, имеющих в своей основе стальные конструкции. Во всяком случае, новая трактовка текста как продукта деятельности автоматически перевела нашу двучленную схе- му «средства - процесс» в трехчленную «средства - процесс - продукт». Частным случаем такого трехчленного представ- ления было двучленное представление в виде связки «сред- ства - продукт». Вместе с тем - и это нужно здесь специально оговорить, - текст не укладывался и не хотел укладываться в понятие про- дукта. Поэтому потом появилось понятие оформления, кото- рое сначала использовалось В.Розиным как понятие «офор- мления мыслительного процесса», но потом, когда выясни- лось, что текст не может быть оформлением мыслительного процесса в прямом и точном смысле этого слова, это выра- жение стало употребляться как просто «оформление», без ссылки на то, что именно оно оформляло или должно было оформлять. Наверное, это - очень неудачный термин, по- скольку по исходному грамматическому смыслу подобное слово всегда требует прямого дополнения. Когда появилось представление структуры деятельнос- ти, сначала в виде двух блоков, потом - трех, четырех и т.д., то перед нами сразу же стал вопрос о том, что такое структу- ры как таковые и какими могут быть средства и способы их изображения. В частности, очень важным стал вопрос о том, что представляют собой блок-схемы как особый вид изобра- жений, могут ли они изображать структуры в подлинном и точном смысле этого слова. Затем этот вопрос, естественно, перешел в ряд более узких и точных вопросов, в частности - в вопрос о том, чем являются знаки связей в блок-схемах и как можно их объективно интерпретировать. Возникло сомнение, можно ли вообще вводить связи в блок-схеме представления? Я хочу специально отметить, что это - весьма общая про- блема в современной логике науки. Сейчас блок-схемные 290
изображения используются в самых разных науках, включая биологию, психологию, социологию и теорию познания, но до сих пор не ясно, что изображают и что могут изображать графические схемы из блоков и линий, их связывающих. Не знаю, в частности, каково отношение блок-схем, с одной сто- роны, к функциональным структурам объекта, и, с другой стороны, к его материальной организации. Естественно, что эти проблемы приобрели большое зна- чение в работе нашего системно-структурного семинара. Но к этим вопросам я постараюсь вернуться позднее. Сейчас мне важно подчеркнуть, что первоначально блок-схемные изоб- ражения выступили у нас в качестве своеобразных «разбор- ных ящиков». Если раньше мы пытались расчленять и пред- ставлять мышление как процессы, причем, эта категория от- носилась к мышлению в целом, то теперь в мыслительной деятельности появилось два принципиально разных образо- вания. Хотя мышление в целом включало эти два образова- ния и складывалось из них, каждое из них могло обладать и обладало такими характеристиками, каких не было у друго- го и у целого. Вместе с тем, у целого, очевидно, были та- кие характеристики, которыми не могло обладать ни одно из двух образований, представленных соответствующи- ми блоками. Осознавая все это, мы добавили к нашему первому по- ложению, что деятельность есть структура, второе утверж- дение, что это - структура, включающая неоднородные эле- менты, то есть неоднородная структура. Это было очень важ- ное и принципиальное дополнение, в чем вы не раз убеди- тесь в дальнейшем. После появления двух- и трехблочных схем сам текст стал раскладываться и расчленяться таким образом, чтобы выде- ленные в нем части-элементы могли заполнять как первый, так и второй «ящик» блок-схемы. Как видите, процедура анализа, связанная с блок-схем- ным представлением объекта, принципиально отличается от процедуры анализа, связанной с категорией процесса. Вместе с тем, сразу же и автоматически возникли труд- ности с различением функционального и материального упот- 10* 291
ребления блоков схемы. Когда текст рассматривался как про- цесс, то его должно было членить на однородные части, ко- торые не имели ни специфических функций в системе цело- го, ни специфического материала, зависящего от этих функ- ций, а когда появилось два разборных ящика, связанных меж- ду собой функциональным различением и противопоставле- нием, - причем, материал, относимый к одному из них, дол- жен был отличаться от материала, относимого к другому, и, вместе с тем, и тот и другой должны были наличествовать и присутствовать в тексте как его части, - то сразу возник воп- рос о формах представительства этих функций в однород- ном материале текста. При этом оказалось, что функции и материал существен- но разошлись в плане своей жизни. Одни и те же части тек- ста должны были в разных формах и по-разному присутство- вать в обоих блоках. При этом между ними возникала нерав- новесность и взаимная дополнительность. Можно было раз- ложить текст так, что основная часть его попадала в процесс и при этом почти ничего не попадало в средства, а можно было сделать то же в ином отношении. Еще более сложным был случай, когда весь текст должен был присутствовать в равной мере и тут и там. Выяснилось, что функциональное разнесение материа- ла по блокам не соответствует пространственно-временно- му различию самого материала и, наоборот, формы органи- зации материала в каждом из блоков не имели уже ничего общего с формами пространственно-временной организации в тексте. Одним словом, блок-схема как вид структурного изображения представляла уже нечто принципиально иное, нежели структурную организацию самого текста. Произошло отделение текста, текстуальности, от мыш- ления и мыслительности. По сути дела, мышление отдели- лось от текста, благодаря появлению двухблочной схемы, сле- довательно, благодаря особой структуре, отличной от цепоч- ки и форм организации текста. Именно блок-схема стала те- перь представителем мышления как такового в противопо- ложность тексту; в блок-схеме мышление получило свое но- вое идеальное существование. 292
Таким образом, в ходе анализа текста мы все больше уда- лялись от анализа самого текста и все больше приближались к анализу лежащего за ним мышления. Из самого факта появления разборного ящика вытекало, что мы должны были разрабатывать две разных процедуры членения текста. Одна процедура нужна была нам при за- полнении блока средств и другая - при заполнении блока процесса или процедуры. Кроме того, сразу же появилась третья процедура - процедура задания связей между блока- ми; ведь нельзя говорить о структуре, а работать с двумя раз- борными ящиками. Если мы имеем два разных блока и при этом говорим о некотором целом, ими образуемом, то между этими блоками нужно еще установить связи; без этого все разговоры о структуре повиснут в воздухе. Но тогда сразу же возникал вопрос: какие именно связи могут быть установлены между блоком средств и блоком процедуры? Если пользоваться аналогией с практической человечес- кой деятельностью, то оказывается возможным задать по меньшей мере два типа связей. Для строительства здания нужны, прежде всего, конструктивные элементы, то есть кир- пичи. Но чтобы сложить здание, нужно осуществить соот- ветствующую процедуру, т.е. каждый кирпич положить из хранилища на соответствующее ему место в будущем зда- нии. Таким образом, процедура выкладывания здания пред- стает как последовательность одноактных действий перено- са кирпичей с одного места на другое. Вы можете попытаться представить всю эту работу как функционирование некоторой машины. Такая попытка была предпринята В.Розиным, когда он ввел понятие о «мысли- тельной машине», но об этом я буду специально говорить позже. Интересно и характерно - это мне хотелось бы отме- тить уже сейчас, - что, по сути дела, Розин своей собственной исследовательской работой имитировал процессы мышления. Но это - особая линия, и ее нужно специально разбирать. Понятие мыслительной машины появилось сравнитель- но поздно, а первоначально мы пошли по иному пути в ана- лизе связей между блоками схемы. Об этом я сейчас должен 293
буду рассказать, но предварительно изложу некоторые об- щие соображения. Оказывается, что когда заданы пусть даже всего два бло- ка, виды связей между ними все равно могут быть весьма различными. Их характер будет зависеть в первую очередь от вашей точки зрения. Вообще, как характер связей, так и истолкование самих блоков определяются в первую очередь тем, как вы видите все то целое, которое является объектом и предметом вашего анализа, то есть в данном случае - систе- му деятельности. Это представление о целом как бы витает перед вами - во всей совокупности известного вам эмпирического мате- риала, в ваших представлениях о том, что может быть или чего, наоборот, быть не может. Кроме того, у вас имеются еще практические задачи и потребности, ради которых вы осуществляете всю свою ана- литическую работу, и, наконец, определенные средства и методы анализа. Все это, в совокупности, определяет проце- дуру формального задания связей и последующей объектив- ной интерпретации их, а это, в свою очередь, придает осо- бый и специфический смысл самим блокам, их объективно- му истолкованию. Чтобы быть еще более точным, я повторю это несколько иначе. Категориальное представление деятельности как структуры требует, чтобы у вас были элементы и связи, а ка- кими они будут, зависит, с одной стороны, от того, как вы «видите» изучаемую вами действительность, а с другой сто- роны, от того, какими специализированными средствами и методами вы располагаете. В этой связи я хочу напомнить вам об одном пункте, о котором я рассказывал раньше. Речь идет о тех требованиях, которые мы выдвигаем в отношении создаваемой нами тео- рии объекта, исходя из некоторых общих норм строения, функционирования и развития теории. Поскольку мы с са- мого начала исходили из убеждения, что мышление является исторически развивающимся объектом, мы должны постро- ить такую теорию мышления, которая бы схватывала это развитие. 294
Это означало для нас, что такая теория должна была стро- иться методом восхождения от абстрактного к конкретному. То есть мы должны были сначала задать некоторые простей- шие системы мышления, а затем мы должны были найти фор- мальные правила, по которым эти исходные системы развер- тываются в более сложные системы. Вся процедура при этом выступала как последователь- ность ряда однородных или неоднородных шагов. Проделав определенное число таких шагов - в принципе, достаточно большое, - мы должны были в конце концов придти к теоре- тическому представлению всей системы мышления в целом. Метод восхождения от абстрактного к конкретному, как пра- вило, применяется к органическим объектам. А органичес- кие объекты опять-таки, как правило, являются - так учил на первых этапах Зиновьев, и нам это казалось достаточно оче- видным - исторически развивающимися объектами. В дальнейшем мы несколько расширили это представле- ние о методе восхождения и ввели особое понятие генети- ческого, или псевдоисторического, анализа, специфически применимого к развивающимся объектам. В связи с этим понятие восхождения приобретает дополнительные специ- фикации и расчленения, становясь вместе с тем более абст- рактным и обобщенным. Но и само восхождение представ- ляет собой лишь один метод из тех, посредством которых формируются модельные основания разных наук, и надо ска- зать - довольно частным методом. Хотя понятие восхожде- ния было таким образом расширено, сам принцип генети- ческого, или псевдоисторического, подхода к мышлению со- хранялся неизменным: мы по-прежнему считали, что глав- ная задача состоит в объяснении механизмов развития мыш- ления. Соответственно этому, мы должны были рассматри- вать блок средств и блок процессов с точки зрения генети- ческих механизмов, или механизмов генезиса. Выше я не случайно сказал о требованиях, которые мы предъявляли к сложившейся теории. В соответствии с пред- положением и требованием у нас должна была получиться генетическая, или псевдоисторическая, теория мышления, мы должны были таким образом членить сам объект, выделять в 295
нем такие блоки и. устанавливать между ними такие связи, чтобы в результате получилась структура, соответствующая некоторому генетическому механизму. К тому времени мы достаточно хорошо понимали, что целый ряд гуманитарных наук, таких, как структурная линг- вистика, традиционная формальная логика, слабо развива- ются и не дают «адекватных представлений своего объекта», потому что их исходные абстракции были построены таким образом, что они полностью исключали в последующем ге- нетический подход и анализ их объекта как развивающегося целого. Мы не хотели повторять ошибки названных наук. По- этому к расчленению мышления на средства и процессы мы с самого начала применяли генетические критерии. Мы с самого начала задавали вопрос, в какой мере членение объекта на два указанных выше блока будет удовлетворять генети- ческим принципам. Но это значит, что мы должны были за- дать некоторый генетический механизм и генетическую связь, объединяющие блок средств и блок процесса в одно разви- вающееся целое, т.е. целое, допускающее генетическое пред- ставление. Только задав такую связь, мы могли быть увере- ны в том, что мы правильно расчленили наш объект. Сейчас проведенное мною только что рассуждение мо- жет показаться очень нестрогим, и можно, наверняка, пока- зать целый ряд других ходов мысли, которые дадут иное пред- ставление самой этой связи. Чуть дальше я сам буду расска- зывать о таких ходах мысли. Но тогда, т.е. в 1952-1960 гг., это требование - удовлетворить генетическим критериям - было решающим и, по сути дела, именно оно выполняло роль верховного судьи в оценке произведенных нами исходных абстракций. В итоге выяснилось, что на базе очерченного выше под- хода довольно легко построить удовлетворительный меха- низм развития мышления и объяснить с его помощью мно- гие из тех исторических и генетических парадоксов, кото- рые были зафиксированы в разных науках, так или иначе исследовавших мышление. Выяснилось также, что только задание этих двух блоков впервые дает нам возможность го- 296
ворить о некотором правдоподобном генетическом механиз- ме в сфере мышления. Здесь проблема - общая для логики и для языкознания. Если мы берем какой-либо словесный текст, который по на- шим исходным предположениям может репрезентировать какой-либо процесс, а потом берем другой текст, который по предположениям репрезентирует другой процесс мышления, а затем начинаем сопоставлять их друг с другом, то оказыва- ется, что они, взятые в целом, не могут быть ни отождеств- лены, ни различены. Каждый текст является сугубо индиви- дуальным по своему смыслу, он решает свою особую задачу, описывает свой особый объект и, в соответствии с этими индивидуальными особенностями, является индивидуаль- ным, неповторимым образованием. Но если так, то у нас нет никаких оснований для того, чтобы утверждать, что между этими текстами могут суще- ствовать и существуют какие-то связи происхождения или развития, т.е. мы не может предполагать, что один текст по- явился в результате развития другого. Такого, в принципе, не может быть, ибо каждый текст является продуктом индиви- дуального акта деятельности, он создается, а затем разруша- ется, гибнет, не производя взамен себя ничего другого. Именно поэтому лингвистике, как и традиционной фор- мальной логике, были недоступны какие-либо подлинно ис- торические и генетические исследования текстов. Как изве- стно, чтобы сопоставлять тексты друг с другом, выделять их общий строительный материал, устанавливать какие-либо связи происхождения или порождения, лингвистика должна была перейти к языку и системам языка. Именно язык стал основным предметом и объектом ее изучения. Но основ- ные и исходные абстракции лингвистики все же были выделены таким образом, что генетическое или псевдо- историческое изучение языка по-прежнему исключалось. Это тоже понятно, ибо если мы возьмем системы языка сами по себе, или, что то же самое, системы средств сами по себе, то они тоже не имеют механизма развития и не- посредственно, естественным путем, не переходят одни в другие. Именно это обстоятельство и было зафиксирова- 297
но Ф. де Соссюром в его знаменитом «Общем курсе лин- гвистики», но думаю, что и до него это знали и фиксиро- вали многие исследователи. Мы столкнулись с аналогичными проблемами в сфере логики и пришли на ее материале к подобным же, в общем и целом негативным, выводам. Исходным материалом для нас были решения задач, проведенные Гегелем, Эйлером, Нью- тоном, Максвеллом и другими. Установить какие-то генети- ческие связи между одним текстом и другим, между одним мыслительным процессом и другим мыслительным процес- сом было в принципе невозможно. Генетических связей, ко- торые нам были нужны для построения генетической или псевдоисторической теории мышления, в этой области про- сто не оказывалось. Кстати, именно это обстоятельство привело всех, за- нимавшихся историей мышления, начиная с Дж.Вико и далее, вплоть до логиков варшавско-львовской школы - К.Твардовского, К.Айдукевича, Я.Лукасевича, Т.Котар- биньского и других, - к убеждению, что в развитии мыш- ления нет никакой необходимой связи и, следовательно, не могут быть установлены никакие закономерности. Вико, Тюрго, Кондорсэ и другие говорили о том, что про- исходит «прогресс разума», накопление новых открытий, но никакой необходимой связи между открытиями не су- ществует и не может существовать. По их мнению, исто- рически зафиксированная последовательность развития знания была совершенно случайной, могло бы быть ина- че, и то, что в случившейся истории предшествовало, мог- ло оказаться последующим. Они приходили к выводу, что все дело зависит от таланта того или иного исследовате- ля, от того, на что он, в силу случайного стечения обсто- ятельств, обратил внимание. Но это было уже объяснение и интерпретация. А под- линное основание для отказа от научной фиксации генети- ческой или исторической закономерности лежало в том, что между разными решениями задач не было и не могло быть непосредственно генетических связей и точно так же нельзя было установить и сконструировать какие-либо механизмы, 298
объясняющие переход одних средств в другие, одних поня- тий в другие понятия. Очень характерными в этом плане являются работы по истории и логике развития различных естественнонаучных понятий. Когда в русле этих исследований, опираясь на эм- пирическую историю науки, фиксировали этапы развития одного и того же понятия, то всегда оказывалось, что на каж- дом этапе появляется, по сути дела, новое понятие - с новым содержанием и новыми формами, а основанием для отожде- ствления их и трактовки как состояний в развитии одного понятия служили лишь внешние формы организации - об- щее имя, зафиксированная преемственность идей и т.п. Одним словом, когда брали блок средств сам по себе и сравнивали входящие в него образования в плане их истори- ческой преемственности или когда брали блок процессов и точно так же сравнивали друг с другом следующие один за другим решения задач, то никогда не оказывалось генетичес- ких связей, не оказывалось самого развития. В противоположность всему этому наша двухслойная схема сразу же дала очень правдоподобный механизм и про- цесс развития. Мы предположили, что суть развития состо- ит в том, что некоторые средства как бы отпечатываются в определенном решении или тексте в разных, широко меняю- щихся комбинациях; при этом в тексте за счет самого комби- нирования возникают новообразования, они выделяются и фиксируются в виде новых средств, откладывающихся опять в блоке средств; блок средств за счет этого обогащается и может давать новые комбинации, которые опять порождают новооб- разования, вновь выделяемые и организуемые в блоке средств. Схематические весь этот циклический процесс можно представить в весьма наглядной картинке: |средства Ш|. 299
Эта схема, в частности, объясняет, почему оканчивались неудачей все попытки найти и изобразить развитие, ориен- тируясь только на процессы или только на средства: если механизм образования действительно таков, каким мы его выше изобразили, то в средствах самих по себе или процес- сах самих по себе нет и не может быть факторов, определяю- щих последующие состояния. Новообразования, возникающие в процессах, определя- ются не средствами самими по себе, а теми условиями, кото- рые появляются и существуют в ситуации; именно они опре- деляют характер комбинирования и связи средств. Но точно так же характер средств, вновь выделяемых в этих комбина- циях и связях, определяется не характером процессов самих по себе, а их отношением к уже имеющимся наборам средств. Чтобы не было недоразумений, я хочу сразу оговорить- ся, что мои утверждения не предполагают того, что в набо- рах и системах средств вообще нельзя найти правил, фикси- рующих порядок и закономерность перехода одних средств в другие. Это сделать можно, и, в принципе, наука уже вплот- ную подошла к выделению подобных закономерностей, в лингвистике некоторые из них даже были выделены, хотя и весьма поверхностно. Но во всех случаях выделение подоб- ных правил и закономерностей, связывающих одни средства с другими, следующими за ними, очень сложно и предпола- гает выход к инвариантам значительно более глубокого и, в принципе, искусственного характера. В дальнейшем я буду специально обсуждать эту пробле- му, когда перейду к работам 1960-1964 гг. и буду говорить о понятиях естественного и искусственного. Но все это - зна- чительно более сложные и тонкие вещи, чем те, которые я сейчас обсуждаю. Кроме того, все они отнюдь не отрицают сформулированные выше принципы и не противоречат им, а лишь служат дальнейшим их развитием. Таково, в самых общих и грубых чертах, представление о механизме развития деятельности, сложившееся у нас где- то между 1956 и 1958 гг. Совершенно естественно, что оно стало предметом многочисленных обсуждений и использо- валось нами в самых различных направлениях и разными 300
способами. При этом, в частности, обнаружилось, что трех- членная единица всего этого механизма - а она является имен- но трехчленной и включает в себя «средства I - процесс I - средства II» - может быть интерпретирована совсем особым образом: мы увидели в ней механизм воспроизводства чело- веческой деятельности. Я хочу еще раз обратить ваше внимание на то, что эти схемы появились у нас именно в контексте обсуждения гене- тических проблем, они должны были изображать основные шаги развития деятельности, и в этом плане эти схемы до сих пор используются нами, хотя и в значительно более рас- ширенном и усложненном виде. Все это так. Но, кроме того, в этой же схеме и через призму идеи раз- вития мы увидели еще один процесс, принципиально отлич- ный от развития и лежащий, если хотите, «глубже» разви- тия. При этом изменился характер связей между блоками и, соответственно, изменилась трактовка самих блоков, но об- щая конфигурация схемы и направленность на определен- ные объективные явления оставались теми же самыми. Уже эти формальные моменты говорят о том, что между эти- ми процессами существуют какие-то глубокие органичес- кие связи - в дальнейшем я буду их специально обсуж- дать и покажу, что это действительно так, на самом мате- риале, но сейчас мне хочется подчеркнуть значение фор- мальных моментов. Чтобы дать правильную ориентировку в отношении бу- дущего, скажу, что представление нарисованной выше трех- членной схемы как развития в чистом виде было, по мень- шей мере, неточным. Сейчас мы имеем значительно более развитое и расчлененное понятие самого развития. Но тогда его еще не было, и мы, как вы уже заметили, искали не столько сами процессы развития, сколько его механизмы. Именно в поиске механизмов мы пришли к этой трехчленной схеме, и сейчас можно сказать, что она выражает как раз механизмы, благодаря которым развитие осуществляется. Но этими механизмами и оказались как раз процессы воспроизводства. Точнее, можно сказать - и именно так мы понимаем это дело сейчас, - что развитие осуществляется на 301
процессах воспроизводства и через их специфический меха- низм. Но тогда мы, конечно, не могли понимать все это та- ким образом. Мы просто искали механизмы развития, на- шли или сконструировали эту трехчленную схему, а по- том, уже в ходе рефлективного анализа, обнаружили, что этот механизм является не просто механизмом развития, а имеет еще свое собственное специфическое содержание и свой особый смысл: является механизмом воспроизвод- ства и производства. Думаю, что известную подсказку для такой интерпрета- ции мы получили в работах Ст.Лема, хотя я не уверен, что он видел дело именно так, как это у нас получилось; думаю даже - если судить по его работам, - что он понимал это не так, но все равно его образы и высказывания послужили нам подсказкой. Здесь важно - сейчас мы уже отчетливо видим и пони- маем, - что не нужно апеллировать к механизму развития, чтобы увидеть процесс воспроизводства. Больше того, сей- час совершенно автоматически возникают многочисленные аналогии с работами Маркса и всех других экономистов, об- суждавших проблемы производства и воспроизводства. Но у них не было общей схемы движения от средств к процессам и продуктам, а от них опять к средствам. И чтобы соединить их рассуждение о воспроизводстве с общей и абстрактной схемой воспроизводства, понадо- бился этот сложный ход через идею развития и поиски механизма развития. Но сейчас, когда все это движение осуществлено, мы видим, что схема воспроизводства мо- жет и должна рассматриваться независимо от проблем развития, ибо она является более «глубинным» фактором, характеризующим жизнь и существование систем деятель- ности, в частности, и любых организмических систем вообще. Сейчас, конечно, это утверждение, особенно если брать его само по себе, может казаться банальным. Но пришли мы не к нему самому по себе. Мы пришли к нему с определен- ной схемой, которая могла использоваться в качестве наибо- лее общей и абстрактной модели воспроизводства, и мы могли 302
теперь, «разглядывая» и обсуждая эту схему, выявлять все новые и новые свойства и закономерности воспроизводства как такового. Коротко говоря, благодаря этой схеме мы сделали вос- производство вообще, воспроизводство как таковое, особой действительностью и особым объектом. Теперь мы могли оперировать с ним и оперируя изучать. Суть существования любой социальной системы деятельности состоит в том, что она должна повториться, она должна повторяться завтра, послезавтра и до тех пор, пока она не будет заменена или вытеснена какой-то другой деятельностью, имеющей то же самое назначение, или пока не оборвется существование са- мой человеческой деятельности. Но пока этого не произош- ло, любая деятельность должна воспроизводиться вновь и вновь, а если она не воспроизводится, то это равносильно тому, что в социальном плане она просто не существует. Выявив схемы воспроизводства и воспроизводство как ос- новополагающий факт социальной действительности, мы, естественно, попробовали затем вновь вернуться к пробле- мам развития и соединить эти два подхода друг с другом. Это значит - мы должны были объединить схемы воспроиз- водства и схемы генезиса. Вопрос здесь мог быть поставлен так: какие механизмы и какие условия обеспечивают воспроизводство деятельнос- ти вообще и отдельных систем деятельности? Но прежде чем мы приступим к непосредственному об- суждению этого вопроса, я просил бы вас на некоторое вре- мя выйти из намеченного плана нашего движения и взгля- нуть на работу, проделанную нами как бы со стороны. Как вы помните, мы начали с глобального представле- ния деятельности, затем от всеобщей картины мы перешли к некоторым частным системам и проявлениям деятельности. Мы стремились спуститься к мельчайшим проявлениям уни- версума деятельности. Мы рассматривали решения отдель- ных задач, мы ставили вопрос, как можно проанализировать и представить каждый мельчайший кусочек действительно- сти и деятельности, мы спрашивали, как и в виде чего его можно изобразить. 303
Сначала мы увидели процессы решения и пытались их анализировать. Потом в ходе этой работы мы обнаружили, что нужны еще средства деятельности и другие, весьма раз- нообразные элементы. Появилась схема разборного ящика, которая затем очень естественно превратилась в схему струк- туры. Чтобы превратить разборный ящик в структуру, надо было задать определенные связи. Чтобы задать эти связи, мы обратились к общему интуитивному представлению о том целом, которое мы разбирали. Так появились связи развития, за которыми мы видим процесс развития деятельности. По сути дела, связь между средствами и процессом привносилась нами извне, из инту- итивных соображений, имевших во многом априорный ха- рактер. Когда структура появилась на основе этих интуитив- ных соображений о генезисе, мы начали рассматривать ее как бы саму по себе и благодаря этому стала возможной иная интерпретация уже имеющейся схемы. Появилось понятие о воспроизводстве, относимое к этим же схемам. Схема полу- чила новую интерпретацию как на идеальную действитель- ность, так и на эмпирический материал. Но после того как схема получила эту новую интерпрета- цию, казалось вполне естественным взять ее и снова вернуться к глобальному целому, ко всему универсуму деятельности. Так появилось утверждение, что универсум деятельнос- ти должен воспроизводиться. Но воспроизводство является лишь одним из проходящих через него процессов. Кроме того, универсум деятельности должен еще и развиваться. Если вна- чале я сказал, что исходной была точка зрения генезиса, а потом в ходе описанного мною движения появилась точка зрения воспроизводства, то теперь, когда обе точки зрения и, соответственно, оба процесса были проецированы на одну картину целого, приходилось решать вопрос о том, что явля- ется первичным. В этом контексте воспроизводство приобрело домини- рующее и основополагающее значение. Когда мы говорили о генезисе, то имели в виду отдельные элементы универсума деятельности. Мы спрашивали, развиваются ли эти элемен- ты и если развиваются, то как. Мы задавали этот вопрос от- 304
носительно процессов и относительно средств. Выяснив, что ни то, ни другое само по себе не может развиваться, мы перенесли сам вопрос и соответствующий ему ответ на структуру деятельности. Мы спрашивали, как развиваются эти маленькие структурки деятельности - то, что может быть названо актами деятельности. При таком заходе точка зрения генезиса отдельных структур деятельности и дея- тельности в целом была совершенно естественной и не вызывала возражений. Но когда мы опрокинули на весь универсум деятельнос- ти понятие воспроизводства, то точка зрения развития стала весьма сомнительной или, во всяком случае, требующей спе- циального обсуждения. Пришлось переосмысливать само понятие развития. Встал вопрос, что значит применять идею развития к универсуму деятельности. Поскольку механизм воспроизводства был признан основным и главенствующим, встал естественный вопрос о том, как механизмы генезиса относятся к нему. Но центр тяжести исследований и поисков уже перемес- тился с механизмов развития на механизмы воспроизводства. Теперь мы должны будем спрашивать себя: каким образом и как воспроизводит себя универсум деятельности? В чем со- стоят процессы, функциональные структуры и материальная организация воспроизводства? Если раньше у нас было мно- го идущих параллельно друг другу процессов развития, от- дельных структур деятельности, то теперь у нас остался один глобальный процесс воспроизводства универсума деятель- ности. Теперь мы стали говорить о кинетике деятельности как о едином и всеохватывающем процессе воспроизводства. Теперь мы спрашиваем себя, что такое воспроизводство, ка- ковы его механизмы, как их можно расчленять, как их мож- но представлять в разных предметах, находить закономер- ности и механизмы воспроизводства. Мы оказались приве- денными к вопросу: как изображение воспроизводства отно- сится к изображению генезиса деятельности? Как вы помните, в начале доклада я обещал обсуждать и решать конфигураторные задачи. Я предполагал обсудить их на методологическом уровне до построения соответствую- 305
щих предметов изучения. Вы видите, я не забываю своего обещания и пытаюсь делать именно то, о чем говорил. Уже на этом весьма абстрактном уровне я могу, двигаясь от заданного целого, изобразить предмет, представляющий воспроизводство, а затем предмет, представляющий генезис деятельности. предмет I: воспроизводство деятельности предмет II: генезис деятельности Двигаясь как бы поверх этой схемы, я могу задать воп- рос о том, как относятся друг к другу два предмета, и при этом буду стремиться получить ответ на таком же предель- но абстрактном уровне. Наверное, чтобы ответить на по- ставленный вопрос, нужно рассмотреть, как получаются сами эти предметы. В частности, интересно выяснить, может ли быть получен предмет, изображающий генезис, при движении непосредственно от эмпирического данно- го целого деятельности, или же, напротив, он предпола- гает предварительное построение предмета, описывающе- го воспроизводство деятельности. Таким образом, мы переходим к вопросу: какое отно- шение должно быть между двумя изображенными мною выше предметами? При этом важнейшим становится воп- рос: должны ли мы рассматривать их как два разных, ле- жащих наряду друг с другом, предмета или же эти пред- меты связаны друг с другом и предмет, описывающий ге- незис деятельности, является вторичным и может быть получен лишь на основе предмета, описывающего воспро- изводство деятельности? Выражение «генезис деятельности» я применяю в услов- ном смысле, ибо, как вы помните, специально оговорился, что применение понятия развития к универсуму деятельнос- ти вызывает сомнение. В частности, это означает, что нужно будет еще выделить и изобразить ту действительность, кото- рая развивается; может ли развиваться деятельность как та- ковая, пока не выяснено. 306
-Не предполагает ли картина воспроизводства деятель- ности, все разговоры, которые вы ведете вокруг нее, поня- тия процесса? Вполне возможно, что воспроизводство могло бы быть анализируемо с точки зрения понятия процесса. Но даже если бы это было так, то это еще не означало бы, что деятель- ность является процессом. Наоборот, если вы начинаете го- ворить, что воспроизводство есть процесс - а, в принципе, я мог бы с этим положением согласиться, если бы не некото- рые «но», о которых я буду говорить потом, - то это означало бы не больше того, что мы можем рассмотреть в виде про- цесса воспроизводство и только воспроизводство. Посколь- ку мы говорим о деятельности как о чем-то отличном от вос- производства, как об объекте, который воспроизводится, то мы, скорее, должны отрицать за деятельностью характер про- цесса, должны трактовать ее ближе к вещи. Во всяком случае, принятие тезиса, что воспроизводство есть процесс, ничего не говорит в пользу того, что и тот объект, который воспроизводится, тоже обязательно должен быть процессом. Здесь мне хотелось бы сформулировать одно очень важ- ное для меня положение. Приняв в качестве основополагаю- щего утверждение, что деятельность воспроизводится и что само воспроизводство является существенным и кардиналь- ным для социального существования деятельности - вы по- мните, я сказал: то, что не воспроизводится, не существует в социальном плане, - я могу теперь перевернуть отношение между ними и начать определять деятельность через воспро- изводство. Это крайне важно и принципиально. Я начал с задания деятельности как неизвестного пока объекта. Я представил деятельность как структуру, включа- ющую блоки процессов и средств, я ставил вопрос о том, какой структурой обладает деятельность, и в поисках опре- деляющих ее факторов вышел к воспроизводству. Теперь воспроизводство задано, и весь процесс начина- ется как бы в обратном порядке. Воспроизводство задано, оно должно существовать и осуществляться, и, следователь- но, сама деятельность в ее структуре должна быть такой, что- 307
бы воспроизводство могло происходить. Поэтому теперь на вопрос, что такое деятельность, я могу отвечать принци- пиально новым, весьма продуктивным и плодотворным способом: деятельность есть то, что может воспроизво- диться. Это, следовательно, такая структура и такой объект, которые «пригнаны», приспособлены к воспроиз- водству и его механизмам. Утверждение, что деятельность и есть то самое, что вос- производится и должно воспроизводиться в социальном орга- низме, на первый взгляд, кажется банальным и слишком об- щим. На самом же деле это очень важное методологическое утверждение. Ведь из этого утверждения следует, что струк- тура деятельности как того, что должно воспроизводиться, должна быть подлажена к механизму воспроизводства, дол- жна соответствовать ему. И из этого вытекает, что мы должны таким образом рассмотреть деятельность, так ввести ее струк- туру, чтобы все элементы и связи между ними вытекали из механизмов воспроизводства, или, иначе, определялись ими. Иными словами, мы выдвигаем гипотезу, что деятель- ность и есть такая структура, которая сложилась в результа- те передачи, или воспроизводства, составляющих социаль- ного целого, и все ее связи, во всяком случае решающие свя- зи, заданы этим механизмом передачи. Тогда исследование механизмов воспроизводства и будет исследованием связей, конституирующих структуру деятельности. Выше я говорил о разных направлениях исследования деятельности, в том числе - об исследовании генезиса фрагментов деятельности и об исследовании механизмов воспроизводства деятельности. Эти исследования задают два направления анализа и, соответственно, два развер- тывающихся предмета. Но здесь, как следует из сказан- ного выше, возможны два случая: эти предметы могут быть либо двумя совершенно независимыми образовани- ями, либо же одно из них будет строиться на основе дру- гого, и тогда, следовательно, мы будем иметь не два неза- висимых образования, а одно сложное. Именно этот воп- рос я и начал обсуждать, спросив, как схемы генезиса де- ятельности должны относиться к эмпирическом материа- 308
лу - непосредственно или через схему и теоретическую систему, изображающие воспроизводство. На первый взгляд кажется, что мое предшествующее движение было тавтологичным. Я получил схемы-трех- членки, которые были интерпретированы как схемы вос- производства. На основе этого я утверждал, что главное для деятельности -это воспроизводство и, наоборот, сама структура деятельности должна быть получена как то, что соответствует схемам воспроизводства. Итак, есть идея воспроизводства, полученная из анализа деятельности, а затем схему деятельности, казалось бы, нужно получить из воспроизводства. Но эта тавтологичность является видимостью. Чтобы пояснить это, напомню схему моего движения. Сначала по- явилось расчленение деятельности на два блока: «процессов» и «средств». Затем был поставлен вопрос о механизмах и закономерностях развития мышления. Была выдвинута ги- потеза о характере генетического процесса, и таким образом получилась схема-трехчленка «средства I - процессы - сред- ства II». Трехчленная схема стала трактоваться как некото- рая единица, характеризующая деятельность. Затем выяснилось, что может существовать и другая интерпретация подобной трехчленки при условии, что мы идентифицируем средства-I и средства-П (оставим сред- ства постоянными). Когда появилась новая интерпрета- ция связей в трехчленной схеме, то из этого родилось но- вое глобальное представление всего социального целого, родилась идея воспроизводства. В результате у нас име- ется, с одной стороны, онтологическая картина всего це- лого - это некоторые механизмы воспроизводства, нало- женные на «фон» деятельности, а с другой стороны, блок некоторой единицы деятельности. Хотя раньше мы, вроде бы, уже знали структуру этой еди- ницы и представляли ее в виде трехчленной схемы, теперь мы ставим свое прежнее представление под сомнение и хо- тим получить новое представление, с самого начала соответ- ствующее идее воспроизводства. Это означает, что весь блок единицы деятельности мы как бы замазываем черной крас- 309
кой. Раньше мы знали, как устроена эта единица, какие эле- менты и связи она содержит. А теперь мы полагаем, что мы этого уже не знаем. Из известного и изображенного блок единицы деятель- ности становится неизвестным, становится «черным ящи- ком». Происходит переориентация, а более точно, как бы перевертывание направления исследования. Схематически это можно изобразить так: "воспроизводство" единица деятельности Во втором ряду схемы мы предполагаем, что структура единицы деятельности должна быть такой, чтобы она соот- ветствовала механизмам воспроизводства, которые мы ви- дим и исследуем в эмпирически заданной нам системе цело- го (представленной слева). Какой именно будет эта структу- ра единицы деятельности, мы сейчас не знаем. Она должна быть введена по-новому, исходя из наших общих представле- ний и анализа процессов социального воспроизводства. На этом этапе мы даже не знаем, сколько будет подобных схем струк- тур единиц деятельности - три, восемь или еще больше. Соб- ственно, ведь у нас так и получилось: в структуре единицы де- ятельности оказалось значительно большее число элементов, но мы вывели все это из анализа механизмов воспроизводства. В подобной переориентировке направления исследова- ний заключен совершенно общий прием научного исследо- вания. При этом, как нетрудно заметить, изменяется сам пред- мет исследования, мы переходим в совершенно новую об- ласть. Схема трехчленки была получена из анализа механиз- мов и закономерностей развития отдельных фрагментов де- ятельности, а если говорить еще более точно - из процедур 310
эмпирического анализа отдельных текстов и обоснований этих процедур. Но когда мы оставили точку зрения генезиса и начали говорить о воспроизводстве в целом, то мы, вместе с тем, оставили и отдельные тексты, вообще - фрагментарный под- ход к социальному целому, и перешли к анализу всего этого целого, приняли, по сути дела, глобальный подход. Весьма характерно - и на это надо обратить внимание, - что когда мы говорим о механизмах воспроизводства, то всегда возни- кает известное недоумение: воспроизводство чего? И мы от- нюдь не всегда можем сказать, что деятельности. Дело в том, что сама деятельность, как я и подчеркивал в предшествующем принципе, есть само воспроизводство, есть то, что существует в воспроизводстве. Иными словами, в некоторых случаях мы можем говорить о воспроизводстве деятельности. И в этом случае деятельность выступает как нечто постоянное и, следовательно, почти субстанциальное. В других же случаях воспроизводство и есть деятельность. Здесь она уже не субстанция, которая передается, а сама пе- редача, процесс, и в этом плане - нечто развертывающееся и развивающееся, не остающееся постоянным. Таким образом, механизм воспроизводства оказывается здесь исходным, а структура деятельности определяется через него. Это и есть то новое, к чему мы пришли. Надо отметить, что мы уже не раз сталкивались с этим механизмом и обсуждали его. Мы называли его тогда «пере- предмечиванием», и, по-видимому, он является общим мо- ментом в процессе развития всякой науки.
19.07.1965 Деятельность как категория и область эмпирического изучения Основной результат прошлого доклада может быть сфор- мулирован в двух положениях. В первой его части я говорил о том, что попытки исследовать мышление, пользуясь кате- горией процесса, привели нас к выводу, что мышление, если его брать в целом, не является процессом, не может быть представлено как процесс. В связи с этим встал вопрос: дол- жны ли мы применять этот тезис только к мышлению, взято- му в целом, или также и ко всем его частям? Я склонялся скорее к первой, более узкой точке зрения, что именно мыш- ление, взятое в целом, не может рассматриваться в виде про- цесса. Это, с моей точки зрения, не исключало того, что внут- ри мышления могли быть выделены такие элементы, кото- рые, возможно, удалось бы рассмотреть как некоторый про- цесс. Но этот второй момент остается пока открытым. Важ- но, что мышление в целом нельзя рассматривать как процесс, что к нему должна применяться другая, исключающая поня- тие процесса, категория, а именно категория структуры. Более точным, наверно, было бы даже говорить не «ис- ключающая» понятие процесса, а включающая его в себя на правах подсобного понятия, относимого к некоторым элемен- там. Этот тезис имел прежде всего формальный, методичес- кий смысл. Он означал, что если мы хотим рассмотреть мыш- ление в целом или некоторые «единицы» мышления, то дол- жны представлять их в виде некоторых структурных образо- ваний, содержащих в себе разнородные элементы и связи между ними. В позапрошлом и прошлом докладах этот тезис специа- лизировался еще положением, что, следовательно, мы не можем подходить к анализу мышления, исходя из понятия однородного времени. Положительный смысл понятия струк- туры заключается прежде всего в том, что оно предполагает разнородное и разнонаправленное время. А анализ мышле- 312
ния под углом зрения структуры означает, что нельзя спрое- цировать явления мышления на одну временную ось. Мето- дический смысл применения понятия структуры состоял в том, чтобы исключить попытки анализа мышления, основан- ного на идее подобных проекций, исключить всякое предпо- ложение о возможности представить его в виде ряда следую- щих друг за другом частей, в частности операций. Но дальше, вполне естественно вставал вопрос, что это за структура, как ее нужно изображать. Обсуждая этот воп- рос, мы проделали ряд шагов. Я говорил о том, что уже на первых этапах анализа мышления произошло разделение явлений мышления на две группы: группу, которая в старой терминологии называлась процессом, и группу средств. Мы получили разборный ящик, содержащий по крайней мере две ячейки. Я подчеркивал, что при этом происходит раз- деление и выделение 1) материального плана анализа мышления и 2) функционального плана анализа. Если мы имеем текст в качестве фрагмента эмпиричес- кого материала, то все, что мы в нем обнаруживаем, разно- сится по блокам введенной нами схемы. При этом, если наш анализ текста строится по материальным принципам, то мы не можем разделить текст на ту часть, которая попадает в ячейку процесса, и ту часть, которая попадает в ячейку средств. Одни и те же части текста, взятые как бы с разных точек зрения и в связи с разными задачами, будут попадать в одних случаях в ячейку процесса, а в других - в ячейку средств. В этой связи перед нами, естественно, встал вопрос о смысле подобных представлений мышления, т.е. представ- ления его в виде блок-схемы или разборного ящика. Следу- ющий шаг, который был сделан в этой связи, превращал раз- борный ящик в структуру. Средства, с одной стороны, и процессы, с другой сторо- ны, стали рассматриваться уже не как ячейки разборного ящика для размещения вычленяемых в тексте элементов, а как элементы некоторой целостной системы, связанные меж- ду собой. Такое представление неизбежно вело к вопросу о том, что представляют собой связи в подобном структурном 313
представлении мышления и каким образом их можно выяв- лять или конструировать. В этой связи мы говорили о том, что определение харак- тера связи между элементами блок-схемы, изображающими мышление, предполагает обращение к общей интуитивной картине того целого, которое мы изучаем, и реконструкцию, хотя бы в общих чертах, того, что мы называли онтологией. Эта новая онтологическая картина должна была быть представлена как изображение некоторой реально существу- ющей социальной кинетики. В зависимости от этого пред- ставления социального целого мы и должны были вводить те или иные связи - мы выяснили, что они могут быть не- скольких разных видов, в зависимости от того, в каком плане мы рассматриваем наше целое - и каждый раз приписывать им тот или иной объективный смысл. В этой связи я рассматривал сначала одно, первое, ис- толкование этих слов, детерминированное нашими общими историческими и генетическими принципами; согласно это- му истолкованию, мы имеем связи развития мыслительной деятельности или деятельности вообще. Я говорил о том, что двухблочное представление деятельности мышления откры- ло перед нами новые возможности для решения старых и весьма важных вопросов объяснения механизмов развития мышления и других организаций деятельности. Я особенно резко подчеркивал тот установленный многими исследо- вателями факт, что рече-мыслительные тексты не могут включаться в системы развития и не могут трактоваться, если мы берем их изолированно и сами по себе, как раз- вивающиеся. Двухблочная структура «средства - процессы», которую мы структурировали в единицы «средства I - процесс I - сред- ства II», наоборот, могла быть организована в весьма про- стые схемы развития. Я специально остановился, хотя и не очень подробно, на функциях разных блоков, или элементов, в общей системе развивающегося мышления. Я показывал, что блоки средств и процессов подчиняются, по сути дела, разным законам жизни. Блок процессов выступает как своеобразный смеси- 314
тель, в котором, исходя из уже имеющихся средств и на их основе, создаются новые образования разного рода, в пер- вую очередь - в виде новых связей, но они затем перетаски- ваются в блок средств уже как материально оформленные содержательные элементы, как собственно средства. По-видимому, именно блок процессов связан с тем, что мы называем ассимиляцией объектов. Именно через процес- сы и процедуры объекты «схватываются» деятельностью и включаются в ее системы. Я говорил о рефлексивных проце- дурах, посредством которых новообразования, возникающие в процессах или процедурах, «перетягиваются» затем в блок средств. Я говорил о том, что, построив схемы развития мышле- ния, мы затем дали им принципиально новое истолкование и стали рассматривать их не как представление процессов раз- вития, а как представление механизмов воспроизводства де- ятельности. Ясно, что с этой, новой, точки зрения должны быть получены новые истолкования и объяснения связи меж- ду блоками схемы. Так мы пришли к точке зрения воспроиз- водства деятельности, которая вскоре стала для нас исход- ной и определяющей все остальные. Приняв идею воспроизводства, мы должны были перей- ти к совершенно новым формам и способам истолкования всего того, что происходит в универсуме деятельности. В связи с этим мы начали по-новому смотреть на саму деятель- ность и по-новому определять ее структуру. Если раньше мы исходили из двухблочного представле- ния деятельности в виде связки средств и процессов, то те- перь мы должны были как бы «замазать» целое деятельнос- ти и поставить вопрос заново: если воспроизводство являет- ся главным процессом в универсуме деятельности, то какой должна быть структура деятельности, взятой как в целом, так и в любых ее отдельных фрагментах и единицах, чтобы она сделала возможным воспроизводство и наилучшим об- разом обеспечила его течение? Мы взяли на себя обязательство рассматривать жизнь социального целого прежде всего с точки зрения его воспро- изводства. Мы стали говорить, что структура деятельности 315
должна быть такой, чтобы она могла удовлетворить механиз- мам воспроизводства. Идея воспроизводства дала нам в руки путеводную нить для того, чтобы по-новому определить и задать необходимую структуру деятельности. Вполне возможно, что в дальнейшем мы должны будем наложить еще дополнительные требования, чтобы структу- ра деятельности обеспечивала не только воспроизводство, но, скажем, также и развитие. Но это можно будет сделать толь- ко в следующих слоях анализа. Итак, какой же структурой должна обладать мыслитель- ная деятельность, чтобы непрерывно осуществлялся и не подвергался угрозе разрушения процесс воспроизводства общественной социальной деятельности? Этим закончился прошлый доклад и этим же я начинаю свой сегодняшний доклад. Прежде всего я хочу обратить ваше внимание на то, что такая постановка вопроса ставит нас в принципиально но- вую ситуацию по сравнению со всем тем, что было в наших исследованиях до этого. Раньше предметом нашего изуче- ния было мышление. Мы предполагали, что мышление есть та область деятельности и та область эмпирических прояв- лений, изучение которой даст нам возможность построить методологию науки и содержательно-генетическую логику. Именно апелляция к мышлению, как к некоторой иде- альной действительности и, вместе с тем, как к некоторой эмпирически выявляемой реальности, давала нам возмож- ность говорить о логике и методологии науки как о некото- рых эмпирических областях. Выражение «эмпирическое» я употребляю здесь как противоположное выражению «мате- матическое». В этих условиях само понятие деятельности выступало для нас прежде всего как некоторое методическое средство при исследовании мышления. Эмпирическая об- ласть задавалась идеей мышления и нашими представления- ми и понятиями о мышлении. Это была наша первая эмпи- рическая область. Но, кроме того, мы говорили, что мышление надо рас- сматривать как деятельность. Это означало, что категория де- ятельности была для нас средством и с помощью этого сред- 316
ства мы получали некоторые изображения мышления, как идеального объекта, соотнесенного с определенными эмпи- рическими проявлениями. Теперь, когда мы говорим, что социальное целое задается как универсум деятельности, де- ятельности вообще, и мы должны найти его структуры, обес- печивающие воспроизводство, то сама деятельность из раз- ряда средств анализа переходит в разряд идей, задающих новые идеальные объекты и соответствующую эмпиричес- кую область. Понятие деятельности, в связи с этим, переста- ет быть для нас чисто методическим понятием и средством, а становится объектно ориентированным понятием, задаю- щим свою особую область эмпирического материала и тре- бующим, следовательно, точно такого же подхода и такого же анализа, какой мы раньше применяли к мышлению. И это было, может быть, одним из самых важных резуль- татов, который мы получили на этом этапе развертывания наших представлений. Он очень интересен с методической стороны и в плане оценки того движения, посредством кото- рого мы пришли к нему. Этот переход может быть охаракте- ризован как один из регулярных механизмов развития пред- ставлений науки. Поэтому, сказав о том основном содержа- тельном результате, который у нас получился, постараюсь еще раз обсудить его более подробно и в собственно методи- ческих аспектах. Когда в 1951-1952 гг. А.А.Зиновьев поставил задачу пост- роения содержательно-генетической логики, то он прежде всего выделил некоторую область эмпирического материала. Вы зна- ете, что особое место в этом материале занимал «Капитал» К.Маркса, структуру которого надо было проанализировать. Считалось, что «Капитал» представляет собой образец принципиально нового построения научной теории и репре- зентацию метода восхождения от абстрактного к конкретно- му. Средств для анализа этого эмпирического материала, как вы знаете, почти не было. Поэтому приходилось анализиро- вать «Капитал» и строить его изображения и как системы теории, и как очень сложного рассуждения, не имея для это- го адекватных средств. В тот период у нас не было четкого различения средств анализа и изображений некоторого объек- 317
та. Больше того, как мне кажется, на том этапе развития на- уки и нашего собственного развития этого различения вооб- ще не могло быть. Но когда затем выделяется новая область эмпирического материала, на который мы хотели перенести тот же самый способ анализа и некоторые принципы, кото- рые были интуитивно нащупаны при создании первых изоб- ражений изучаемого объекта, скажем, процесса мышления в «Капитале», то у нас и, по-видимому, всюду неизбежно на- чинается раздвоение схем на средства анализа и собственно изображения. Этот процесс происходит очень естественно, благодаря происходящей прежде всего смене употреблений или функций. Если по отношению к первой области эмпири- ческого материала эти схемы, бесспорно, были некоторыми изображениями - и только такими они и могли быть, - то в отношении к новому эмпирическому материалу и новой об- ласти они неизбежно выступают в функции уже готовых средств. Средства как таковые уже не являются или не долж- ны быть изображениями изучаемого объекта; они служат под- спорьем для построения таких изображений, тех, которые бу- дут действительными для нового эмпирического материала. Аналогичную вещь, как мне кажется, обнаружил В.М.Ро- зин, исследуя историю развития алгебры и геометрии. В ча- стности, мы обсуждали эту проблему в связи с «обратными задачами». Когда в геометрии или алгебре решена какая-то задача, скажем, задача на составление поля из большого чис- ла частей, а затем ставится так называемая «обратная зада- ча» - разделить уже имеющееся целое поле на части, находя- щиеся в определенных отношениях друг к другу, - то, как правило, решение первой, «прямой» задачи начинает исполь- зоваться в качестве средства для построения решения обрат- ной задачи. Если результат решения первой задачи был не- которым изображением ситуации или объекта в связи с са- мой первой задачей, то в связи со второй задачей он выступает уже как средство, на базе которого строят новые решения. Дальнейшие наши исследования должны были развивать- ся и развивались как бы двумя путями, или по двум траекто- риям. С одной стороны, мы разрабатывали средства логико- методологического исследования, а с другой стороны, стро- 318
или все новые и новые изображения, входившие в систему самой теории. Я не буду входить в детальное обсуждение этого вопро- са, поскольку он достаточно сложен, а скажу лишь, что при этом происходило не только использование старых изобра- жений в качестве средств для нового анализа - это было бы в каком-то смысле тривиальным по отношению к тем случа- ям, о которых я только что рассказал, - но при этом, в доба- вок ко всему, происходило размежевание двух областей по материалу самих знаковых схем и способам их отнесения к онтологическим картинам и эмпирическому материалу. С какого-то момента разработка средств отделилась от разработки и получения изображений объекта и стала осо- бой линией нашего теоретического анализа. Вполне вероят- но, что подобное размежевание происходит в связи с некото- рыми дедуктивными процедурами, т.е. не в области прило- жения уже готовых схем в качестве трафарета для анализа эмпирического материала, а тогда, когда мы ставим задачу выделить какую-либо исходную структуру, или «клеточку», чтобы потом из нее развернуть более сложную структуру, а потом еще более сложную, и это движение идет во многом безотносительно к анализу эмпирического материала, кото- рый находится как бы рядом. Я не говорю, что как само это движение, так и разделе- ние схем на схемы-изображения и схемы-средства никак не связано с эмпирическим материалом и его анализом. Такого не бывает и не может быть. Любая дедуктивная процедура, ориентирующаяся на реально и эмпирически заданные объек- ты, всегда так или иначе связана с эмпирическим материа- лом. Но когда выделяется линия развертывания схем как средств, то она очень часто - конечно, при определенных дополнительных условиях - превращается в линию, не свя- занную непосредственно с описанием тех или иных единич- ностей эмпирического материала. Наверное, на все это на- кладываются дополнительные моменты осознания схем как средств особого рода. В самой первой лекции этого цикла я говорил о том, что любая наука может быть представлена в виде связки двух 319
цехов. Первый цех выдает те знания, которые используются либо в практических сферах, либо в других науках. Это - цех выдачи продукции вовне. Но для получения тех знаний, которое первый цех выдает в практику, мы должны иметь определенные средства. Только в том случае, если при про- изводстве знаний существуют и используются определенные средства, мы имеем науку в отличии от искусства. Но сами средства тоже должны быть произведены, и этим занимает- ся второй цех «научной фабрики». На первых этапах развития науки эти два цеха не очень отделены друг от друга - об этом мы уже говорили - и сами средства производятся путем искусства, с опорой на опыт, интуицию и фантазию. Нередко средства возникают сами или производятся случайно. Их не столько изображают и строят, сколько они сами обнаруживаются и проявляются. Когда средства появились, они служат некоторым регулятивом и средством для построения знаний в первом цехе, при- чем, вся эта работа строится по строгим канонам научно- го производства. Именно так, как я это здесь описываю в общих чертах, получалось все и у нас самих. Сначала нерасчлененная и не- дифференцированная фабрика наших исследований посте- пенно расчленялась на два цеха. Вместе с размежеванием схем на изображения и средства происходило размежевание про- изводящих их деятельно стей. На первых этапах проверка пра- вильности или истинности как изображений, так и средств производилась путем отнесения к исходному эмпирическо- му материалу. Если схемы, полученные на этой фабрике, «работали» в отношении к исходному эмпирическому материалу и постав- ленным задачам, то тем самым они оправдывались. Если эти схемы, выступавшие уже как изображения, производились с помощью каких-то средств, то этой же процедурой оправды- вались и средства. Но оправдание средств было опосредова- но, и поэтому даже во времени оно отодвигалось от провер- ки тех знаний, которые с помощью этих средств строились. Поэтому с какого-то момента - и это было вполне естествен- ным - возникает тенденция ввести какие-то дополнительные 320
правила, критерии и основания, с помощью которых можно было бы оценивать правильность и истинность тех средств, которые мы строим именно как средства, т.е. безотноситель- но к их функции изображения некоторого объекта и охвата некоторого эмпирического материала. Это должны были быть основания, оценивавшие сред- ства как таковые, безотносительно к работоспособности по- лученных на их основе эмпирически ориентированных изоб- ражений и знаний. Вместе с тем, уже одна такая постановка задач ведет к тому, что над вторым цехом научной фабрики или рядом с ним начинает надстраиваться третий цех, в котором произ- водится оценка вырабатываемых средств. Если на первом этапе средства, производимые вторым цехом, нащупывались и создавались на основе интуиции и фантазии, если условиями для них были какие-то определен- ные эмпирические случаи, то затем, неизбежно, возникает стремление получать их как знания о чем-либо, т.е. таким же строгим и точным научным путем, каким мы получаем схе- мы изображения в первом цехе. Тогда центр тяжести научной работы смещается на один блок вправо. Средства в третьем цехе производятся теперь интуитивно, путем искусства, а продукты второго цеха про- изводятся уже собственно научным путем, т.е. на основе средств, выработанных в третьем цехе. Важно выделить здесь возникающую с какого-то момен- та установку на эмпирическую проверку схем, вырабатывае- мых во втором цехе, проверку, которая производится незави- симо от какой-либо оценки знаний, вырабатываемых в пер- вом цехе. Одновременно работа по созданию средств, с по- мощью которых вырабатываются знания, превращается в работу по созданию самих знаний, которые имеют, как обыч- но говорят, более общий характер и поэтому могут сохра- нять свою функцию средств по отношению к знаниям, полу- чаемым в первом цехе. Для этого, как уже говорилось, работа по конструирова- нию средств должна быть превращена из искусства, опира- ющегося на опыт и интуицию, в собственно научное иссле- 11-9374 321
дование, использующее специальные средства - те, которые создаются в третьем цехе. Чтобы осуществить первый из названных моментов, мы должны найти для второго цеха свою особую эмпирическую область, т.е., чтобы осуществить второй цех, нужно постро- ить специальный третий цех. Именно это, как мне представляется, получилось у нас с понятием деятельности. Сначала мы должны были со- здавать знания о мышлении. Понятие деятельности выс- тупало на этом этапе наших исследований в качестве сред- ства анализа. Оно было, если хотите, понятием метаслоя в наших содержательно-генетических исследованиях. Но в дальнейшем чем больше мы оперировали понятием де- ятельности и чем больше появлялось схем, изображаю- щих деятельность, тем острее вставал вопрос: что такое сама деятельность, как она может изображаться, каковы ее специфические черты? Когда мы пользовались понятием деятельности как сред- ством, то вопрос, что такое деятельность, либо вообще не поднимался, либо же ставился в другом смысле. А если кто- то начинал очень приставать к нам с этими вопросами, то мы обычно указывали на наши схемы - те схемы, которые в этот период более всего употреблялись - и говорили: деятельность есть вот это изображение или, точнее, то, что таким образом изображается. На первом этапе таким изображением служила «пя- тичленка», или, как мы ее называли между собой, «кон- верт». По сути дела, пятичленка в этот период ничего не изображала, не существовало никакой эмпирической об- ласти, на которую можно было бы ее относить. Мы не относили пятичленку на какую-то эмпирическую область, а применяли ее в качестве средства собственной работы, причем, не в качестве трафарета, а в какой-то иной функ- ции, мне кажется, в функции управления нашей собствен- ной деятельностью. На этом этапе мы применяли схему пятичленки к другим схемам, в частности к схемам, изоб- ражающим мышление; мы оценивали схемы мышления с точки зрения схемы пятичленки. 322
Но чем чаще ставился вопрос, что такое деятельность как объект и каковы ее эмпирические проявления, тем более интенсивными, естественно, делались попытки отнести пя- тичленку на эмпирический материал и начать работать с ней как с некоторым трафаретом. Не осознавая достаточно отчетливо своих собственных шагов, мы, по сути дела, проделывали такую работу в про- шлом году, когда мы сделали ряд попыток отнести схемы пятичленки непосредственно на эмпирический материал и даже начать с ними работать как с некоторыми дедуктивно выводимыми схемами. По сути дела, мы начали работать со схемами деятельности точно так же, как мы раньше работа- ли со схемами знаний и мыслительных процессов. Естественным результатом всего этого было то, что мы начали искать эмпирическую область и новый эмпиричес- кий материал для того, чтобы оправдать свои схемы деятель- ности. Вы помните, я надеюсь, что в докладе В.М.Розина недавно был сформулирован упрек, что у нас, фактически, нет эмпирического материала для схем массовой деятельно- сти, и была сделана попытка рассказать, как искать такой эм- пирический материал. Но все это было лишь разными проявлениями одного процесса, о котором я рассказывал в общем виде - превра- щения работы по созданию схем-средств в работу по созда- нию схем-знаний, достраивания нашей фабрики еще одним цехом и смещения центра тяжести исследований на один цех вправо. Но тем самым мы начали создавать рядом с основа- ниями теории мышления основания еще одной науки - тео- рии деятельности. На первом этапе понятие деятельности было методичес- ким понятием, это был некоторый способ работы, опреде- ленные требования к схемам мышления. На следующем эта- пе оно перестало быть просто методическим понятием, а ста- ло также указанием на некоторую особую область эмпири- ческого материала, на некоторый новый особый предмет, фактически, на некоторые новые объекты и, вместе с тем, - установкой на разработку основ теории деятельности. Что- бы изобразить это схематически, нужно зарисовать: 11* 323
на первом этапе - средства | / понятие i v деятельности (^ эмпирический материал у > v знания на втором этапе - средства средства теории деятельности Л *. из теории эмпирический материал >-М *тг Важно подчеркнуть, что появление всей правой части яв- ляется результатом специального рефлексивного осознания наших средств. В итоге центр тяжести исследований переме- щается в другую область и мы начинаем, как я уже говорил, формировать новую науку - науку о деятельности (вообще). Здесь я должен оговориться, что для упрощения всей картины и для того чтобы сформулировать основные мысли в более резкой форме, я выбросил при характеристике про- 324
исходившего процесса несколько существенных звеньев. В частности, я слишком суммарно рассматривал сами средства, и из-за этого могут возникнуть всякого рода замечания и недо- разумения. При более детальном анализе сами средства, наверное, надо было бы разделить на три типа. То, что мы называем деятельностью, должно было бы стоять в самом верхнем блоке средств. Кроме того, надо было бы ввести в схему блок метода. Но введение всех этих блоков, фактически, ничего не изменило бы в моих рассуждениях, поэтому я пошел на ряд огрубляющих упрощений, чтобы резче вы- разить основную мысль. Кроме того, я очень нестрого употреблял такие термины как «средство», «понятие», «знание», «онтология», более точное и детализированноее их введение, конечно, внесло бы определенные коррективы в способы моего рассужде- ния, но, как мне представляется, не изменило бы общего результата. В результате всего того движения, о котором я рассказал, понятие деятельности из методического средства, употреб- ляемого в блоке средств, превратилось в теоретическое по- нятие, соотнесенное непосредственно с онтологией и эмпи- рическим материалом. В результате, когда сегодня мы гово- рим «деятельность», мы имеем в виду определенную дей- ствительность, в то время как раньше, говоря это слово, мы имели в виду тот способ, каким предполагали строить тео- рию мышления. Мы говорили: мышление есть деятельность - и таким путем фиксировали характер наших исследовательских про- цедур, тип знаний, которые мы предполагали получить в кон- це, и тип теории; короче говоря, тогда выражение «деятель- ность» использовалось прежде всего или преимущественно в категориальном смысле. Теперь же, повторяю, деятельность стала особой действи- тельностью и объектом, который нам надлежит исследовать. Но при этом, очевидно, аспекты самого способа или проце- дур работы в известном смысле теряются, отходят на задний план, и поэтому мы должны заново ставить все вопросы, ка- 325
сающиеся метода. Если на первом этапе, говоря, что мышле- ние есть деятельность, мы предполагали, что тем самым оп- ределены способы, какими мы должны исследовать мышле- ние, а также формы, в которых оно должно изображаться, то теперь, наоборот, сказав «деятельность» мы должны сразу же спросить себя, как она может быть изображена и как ее нужно исследовать. Если брать этот вопрос в практическом плане, то ответ на него предрешен: может существовать много разных изоб- ражений деятельности, их характер будет зависеть от того, какие практические задачи мы собираемся решать. А в тео- ретическом и методологическом плане этот вопрос становит- ся подлинной проблемой, ибо мы еще должны выяснить, в чем состоят специфические особенности деятельности и ка- кие категории мы должны применять в ее анализе. Розин. Л можем ли мы после этой смены акцентов и направлений исследования вернуться к решению исходной задачи, касающейся самого мышления? Можем и должны. Я постараюсь как-нибудь в дальней- шем показать, как мы, пройдя весь цикл в описанном выше мною движении, возвращаемся назад к анализу и описанию мышления и как мы начинаем строить исследования мыш- ления с учетом всего того, что мы узнали про деятельность. Розин. Анализ истории науки показывает, что каждый раз, когда происходит подобное выделение новых предметов, то никогда потом не возвращаются к старой науке и к ста- рому предмету. Тогда те же самые, казалось бы, задачи ре- шаются другими методами и способами. Каждый раз полу- чается, что, уходят как бы для разработки средств, а когда разработают средства, то возвращаясь, начинают решать другие задачи. То, что ты говоришь, содержит лишь половину правды и поэтому неточно. Верно, что, разработав новые средства, начинают решать задачи иначе, чем решали бы раньше. Но ведь раньше эти задачи очень часто вообще не могли быть решены. Верно также, что сами задачи получают другой смысл, а часто и другой вид. Но в контексте деятельности 326
это все же - старые задачи, именно их решают, хотя, благода- ря отнесению к ним новых средств, эти задачи приобретают другой смысл, а часто и переформулируются. Но ведь именно ради этого и проделывается все движе- ние. Решить надо именно старые задачи, но по-новому, и при этом они выступают как новые задачи. Именно то, что, вер- нувшись, мы перестраиваем старые задачи в плане и с точки зрения новых полученных нами средств, и является основ- ным реальным достижением, которое таким путем получает- ся. Но это не значит, что мы решаем другие задачи. Те же са- мые задачи ставятся теперь иначе и решаются как иные задачи. Розин. Но с помощью новых средств можно решать не только старые задачи, но и ряд новых задач, которые теперь удается ставить именно благодаря наличию новых средств. Еще один момент мне хотелось бы подчеркнуть. Если на первом этапе понятие деятельности было средством при по- строении мышления, а теперь, при разработке теории дея- тельности, мы должны иметь какие-то иные средства, то впол- не естественно спросить, что будут представлять собой эти средства. Здесь я прихожу к одному довольно парадоксальному выводу и представлению. Если мы заявили, что деятельность есть некоторая структура и что, следовательно, мы должны исследовать ее как структуру, то этим самым мы в каком-то смысле предрешаем и характер тех средств, которые будут употреблены при построении теории деятельности. Если деятельность есть структура, то ее специфический момент может заключаться только в типе этой структуры, т.е. в ха- рактере блоков, связей между ними, процедурах опериро- вания со структурой и в характере тех естественных процес- сов, которые мы ей припишем. Поэтому в блоке средств, необходимых для построения теории деятельности, мы выходим в общеметодологическую дисциплину, которая называется у нас обычно «общей сис- темно-структурной методологией» или, кратко, ОССМ. По- этому, чтобы развить средства исследования деятельности и, соответственно, средства построения теории деятельности, 327
мы должны разработать общую системно-структурную ме- тодологию, определить ее основные понятия, задать нормы построения ее графики, охарактеризовать методику и мето- ды и т.п. Тогда я получаю возможность и даже вынужден сказать, что, по-видимому, деятельность как категория и воспроиз- водство как категория лежат как бы на разных уровнях или слоях современной науки. Понятие деятельности, как выяс- няется, отражается в понятии структуры, а понятие структу- ры, наоборот, служит планом и управляющим средством в анализе деятельности. Розин. Что при этом мы должны делать с понятием развития? Не предполагается ли, что мы смоэюем получить это понятие, пользуясь понятием структуры и другими по- нятиями, скажем, такого типа как механизм и т.д.? Когда я говорю, что мы переходим в область ОССМ, то я имею в виду, среди прочего, также проблему функциониро- вания и развития. В этой связи, я думаю, нужно вернуться к понятию процесса и проделать специальную работу по соот- несению его с понятиями структуры, механизма и другими. Но это будет уже не анализ деятельности как процесса, а ана- лиз деятельности в свете всех существующих ныне катего- рий, взятых в определенной системе и связи друг с другом. Вполне возможно, что некоторые специальные изображения деятельности или частей деятельности будут строиться в соответствии с категорией процесса. В этой связи я хотел бы несколько подробнее рассмот- реть один пункт. Следуя нашим основным принципам рабо- ты, мы должны теперь зарисовать все, что я выше сказал. В частности, то, что «деятельность» становится некоторой предметной областью, а следовательно, она должна фикси- роваться в некотором эмпирическом материале и, вместе с тем, должна иметь много разных изображений. Соответственно этому, будет весьма широкий набор средств, который будет члениться как бы по отсекам: в один из них попадут понятия, связанные с функционированием, в другой - понятия, связанные с развитием, и т.д. и т.п. и, кро- 328
ме того, будет задана одна, обобщающая все это, онтология. При всем том, мы должны будем учитывать те требования, о которых я говорил в начале или где-то в середине этого цикла докладов, а именно: что все расчленения, как в изображениях, так и в средствах, должны производиться таким образом, что- бы потом можно было осуществить автоматическое или меха- ническое конфигурирование всего получаемого материала. Мы, следовательно, должны будем двигаться таким об- разом, чтобы установить иерархию всех вводимых нами изоб- ражений деятельности. Я сейчас имею в виду задачу конфи- гурирования в самом широком смысле этого слова, а не ре- шение конфигураторной задачи с помощью модели-конфи- гуратора. Как мы сейчас понимаем, конфигураторные зада- чи могут решаться и другим способом, например на уровне категориальных расчленений. Но как бы ни решалась эта за- дача и какими бы путями мы ни шли, мы должны с самого начала иметь в виду саму эту задачу и производить все рас- членения с ее учетом, чтобы потом нам самим или другим не пришлось перерабатывать и перестраивать введенные нами схемы. В прошлый раз я специально подчеркивал, что мы можем учитывать эти требования - и это будет, вместе с тем, эффективная форма их учета,- если в специальном методо- логическом движении заранее проиграем предстоящие рас- членения и обсудим возможные следствия из них и из их со- отношений. Эта методологическая работа даст нам представление о всех тех предметах, которые могут быть построены в этой области. Мне представляется, что современная методология уже достигла такого уровня, когда она сможет это делать до- статочно эффективно. Тогда само конфигурирование будет осуществляться не после получения всего набора конфигу- рируемых знаний, а заранее, выступая как норма самих рас- членений. Но это означает, что мы с самого начала должны определить иерархии в наших изображениях деятельности. Генисаретский. Во всем этом рассуждении о том, как нужно строить теорию деятельности, она трактовалась как философия или как специальная наука? 329
На мой взгляд, смысл философской работы состоит в выделении, или, точнее, в построении специальных научных предметов. Во всяком случае, один из ее смыслов и одна из ее задач. Пока знания о деятельности не оформились в виде одного или нескольких связанных друг с другом предме- тов, до тех пор вся работа в рамках теории деятельности неизбежно будет философской; оформление предмета, раз- работка средств анализа, задание основных линий иссле- дования и разработка предметов, построение общей он- тологии - все это будет тем и таким, что традиционно называлось философией. Но, вместе с тем, это и будет самоуничтожение филосо- фии, во всяком случае, в данной области. В той мере, в какой будут оформляться предметы и их средства, теория деятель- ности будет переставать быть философией и будет становить- ся специальной научной дисциплиной. Генисаретский. Вы собираетесь так делать или так должно быть? Ведь можно было бы, например, с самого начала отсечь все пути к самоумерщвлению философии. Тог- да теория деятельности с самого начала будет строиться как философия, ориентированная в первую очередь на ме- тодологию. Если отвергнуть этот путь, то мы сами лишим себя возможности вставать в рефлексивную позицию по от- ношению к нашей собственной методологии. В частности, без такой специальной рефлексии нельзя будет ответить и на вопрос, почему в качестве средства анализа деятельности была выбрана категория «структу- ра», а не какие-либо другие. Одно время у нас стал разви- ваться тезис, что теорию деятельности надо строить как сугубо специальную, предметную науку. Но возможен и дру- гой тезис, например, что теория массовой деятельности бу- дет специальной наукой, а теорию деятельности надо стро- ить как философскую дисциплину, ориентированную прежде всего на выполнение определенных методологических функций. Это очень интересное замечание и, вместе с тем, очень сложный вопрос, в отношении которого у меня самого нет достаточной ясности. Наверное, его нужно обсуждать спе- 330
циально и особо. Сейчас я могу сделать лишь несколько замечаний. Во-первых, как себе я сейчас представляю дело, теория деятельности как таковая отнюдь не исчерпывает философии, она составляет лишь часть общей философской методологии. Во-вторых, я понимаю, что всякая предметная дисцип- лина ставит границы рефлексии и, в частности, рефлексии собственных методов. Но каковы эти границы и ограниче- ния, я пока не очень представляю себе. Во всяком случае, как мне кажется, нельзя говорить о полном исключении рефлек- сивной работы и, в частности, рефлексии метода. Вполне возможно, что рефлексия будет даже непрерывной и посто- янно происходящей. Но ее результаты будут откладываться в виде форм, принципиально определенных рамками теории деятельности. В-третьих, я убежден, что никаких вечных философий нет и быть не может. Мне представляется, что понятие фило- софской работы фиксирует некоторую функцию в рамках всей совокупной познавательной и инженерно-конструкторской работы, а поэтому формы философии и философствования должны непрерывно меняться. Генисаретский. Л если мы захотим сделать ее вечной? Думаю, что это будет совсем пустая затея, даже если мы очень захотим это сделать. Для меня философия - это отряд людей, функции которых в социальной жизни состоят в том, чтобы смотреть вперед, поверх всех уже созданных знаний и через них, создавать новые науки, новые направления инже- нерии, определять направления возможного социального раз- вития и т.д., и т.п. Это всегда - впередсмотрящие и вперед идущие. Перед ними весь необозримый космос, прошедший, настоящий и будущий, который пока предстает «во мраке», а должен быть превращен в нечто определенное и ассимили- рован человеческой деятельностью. Поскольку мрак это ничто, то можно сказать, что они все - предметы исследования, средства, знания, объекты - созда- ют из ничего. После того как предметы созданы, они перехо- дят в веденье ученых. Философы - речь идет об индивидах, - 331
создававшие эти предметы, могут остаться в них и продол- жать работу уже в плане предметного развертывания науки или наук. Но тогда они перестают быть философами, а ста- новятся учеными-предметниками. А философия, как тако- вая, идет дальше и снова и снова повторяет свою работу фор- мирования действительности «из ничего». В этом плане очень интересен тезис «строгой научно- сти» философии. Его интересно разбирал Э.Гуссерль в сво- ей статье «Философия как строгая наука». Он разъяснял, что требование научности философии, как тенденция, весьма справедливо, оно всегда выдвигается и характеризует самое главное в философской работе. Но эта строгая научность, вместе с тем, никогда не достигается, ибо, как только она достигается, мы теряем саму философию. В частности, этот момент подчеркивал в своей последней статье (Вопросы философии, №6) М.К.Мамардашвили. Но когда это требование абсолютизируется - как это сделал и сам Мамардашвили, - то это дает начало позитивизму в ши- роком смысле, т.е. натуралистическим тенденциям, которые объясняются методом философствования. Иными словами, требование, чтобы философия была положительной наукой, доведенное до своей реализации, есть уничтожение филосо- фии в собственном смысле этого слова и уничтожение вся- кой возможности философствования. Но я вновь повторяю, что все это - очень сложный и се- рьезный вопрос, требующий специального обсуждения и, естественно, специальной подготовки, а я сейчас обсуждаю его слишком с ходу. Э.Г.Юдин. Но нельзя переходить к тезису, что у филосо- фии нет ни собственных средств, ни собственного метода. А мне, напротив, кажется, что нет таких средств и таких методов, которые могли бы быть объявлены собственно фи- лософскими. В этом плане я бы согласился с тезисом Яспер- са и Хайдеггера. Философия есть некоторый вид деятельно- сти и, прежде всего, интуитивной деятельности, ибо она впер- вые создает то, что может быть названо предметом, средства- ми и объектом. Конечно, названные мною философы, как и 332
все другие, говорят о важности и необходимости строгих методов философии, но, думаю, что это понятие не совпада- ет у них с понятием научных методов - методов, строгих в научном смысле. Философ всегда апеллирует не к своим методам, а к оче- видности своего философского видения. Понятия философа тоже должны быть очень строгими, но совсем в другом смыс- ле, нежели понятия ученого. Юдин. Меня все-таки интересует, что служит основ- ным источником, из которого мы извлекаем теорию деятель- ности - философия или уже сложившиеся положительные науки? Это не совсем корректный вопрос, ибо, на мой взгляд, философия, чтобы иметь возможность создавать новые пред- меты и новые науки, создает еще для себя (а тем самым и для других) специальное рефлективное отображение всех суще- ствующих наук, их средств, развитых в них способов мыш- ления и т.п. Поэтому спрашивать, из наук или из философии, нельзя. Ответ будет таким: из наук, отразившихся в филосо- фии, или из философии, отражающей науки. Наука, на мой взгляд, характеризуется всегда двухслой- ным движением. С одной стороны, у науки должна быть оп- ределенная область объектов, в отношении которых задают- ся определенные процедуры. В науке должны быть обяза- тельно какие-то модели. Имеется также область понятий, которые обязательно фиксируются словесно. Любое понятие предполагает, по крайней мере, три плоскости замещения: моделей, операций с объектами, эмпирического материала и словесного описания. В науке точность понятий достигается за счет того, что все они определяются в первую очередь че- рез модели. Лишь затем они переносятся на эмпирический материал и соответствующие процедуры с ним. В эмпири- ческом материале мы всегда выделяем то, что соответствует построенным нами моделям. Словесные описания могут от- носиться непосредственно к эмпирическим данным. Исходя из этого представления о строении науки, мы можем специально обсудить вопрос о том, что извлекается 333
из науки при формировании новых категорий и что, в част- ности, может быть извлечено из науки при создании катего- рий деятельности и структуры. Вопрос состоит в том, можно ли получить новые катего- рии, опираясь на возможности развертывания моделей, эм- пирического материала или понятий специальных наук. Я думаю, что таким путем получить их нельзя, а все назван- ное выступает в качестве материала, который особым об- разом перерабатывается, причем, предварительно к тому же он еще проходит сквозь призму специального фило- софского обоснования. Но я уже говорил, что это - доста- точно сложный вопрос, и если мы хотим понять, как по- лучаются новые категории, то нужно это обсуждать спе- циально, как особую тему. Если мы будем рассматривать работу философии по со- зданию научных предметов, то там мы должны будем выде- лить именно модели и способ оперирования с ними. Именно это создает философия, беря из практики общения слова, а из практики деятельности - способы оперирования с объек- тами практики. Вместе с созданием модельного слоя форми- руются «строгие» понятия науки. Но я еще раз прошу выде- лить эти вопросы в особую группу. На этом я кончил первую, методическую часть моего се- годняшнего доклада. Это был в первую очередь рефлектив- ный обзор того, что мы делали и сделали в последние пять лет. Теперь я могу вернуться к основному положительному содержанию моего доклада, надеясь, что все вы получили достаточно отчетливое рефлективное представление о том, что здесь происходит. Мой прошлый доклад закончился утверждением, что возможно несколько разных представлений того, что мы сей- час называем деятельностью, что эти представления уже су- ществуют и что все они существуют в одной и той же облас- ти. Я утверждал также, что между этими изображениями дол- жна быть установлена определенная иерархия. По сути дела, я уже перешел к некоторым соображениям, ее характеризующим: я утверждал, что первая позиция, которая должна быть здесь выдвинута, это - позиция воспроизводства деятельности. 334
Сама установка на анализ и описание воспроизводства деятельности предполагает совсем особое представление социального универсума деятельности. В этой связи у нас появилось понятие и соответствующее ему выражение «мас- совая деятельность». По-видимому, именно массовая деятель- ность и есть то, что воспроизводится. Таким образом можно сказать, что это выражение является специфицированным названием для того представления деятельности, в котором мы будем рассматривать то, что может быть названо воспро- изводством деятельности. В прошлый раз я уже говорил, что понятие развития прин- ципиально отличается от понятия воспроизводства. Рассмат- ривая развитие, мы всегда задавали строго определенные, ограниченные системы и структуры деятельности. Возмож- ности применения понятия развития ко всему универсуму деятельности должны быть еще рассмотрены и дополнитель- но определены. Во всех случаях бесспорно, что существует большая принципиальная разница между вопросом о разви- тии и механизмах развития всего универсума деятельности и вопросом о развитии и механизмах развития некоторого фрагмента этого целого. Когда мы рассматриваем развитие некоторого фрагмента или элемента деятельности, то мы обычно задаем требования к сохранению функций этого эле- мента или фрагмента в системе более широкого целого. И только таким образом задав понятие самого развития, мы можем говорить, что этот элемент развивается. Когда же мы говорим об универсуме деятельности, то здесь первой трудностью для всех исследователей без исклю- чения становится задание параметра или некоторых парамет- ров, сохранение которых должно быть обеспечено в ходе раз- вития. Именно здесь встают все проблемы телеологии раз- вития организмов, определения целей развития и ряд других - обширная совокупность проблем, которые никем до сих пор не были удовлетворительно решены. К примеру, эти проблемы стоят сейчас перед группой Каценелинбойгена, когда они пытаются определить парамет- ры некоторой социально-экономической системы. Чтобы разрешить это затруднение, они придумывают самые стран- 335
ные вещи, например выдвигают в качестве цели социально- го развития достижение наибольшей продолжительности жизни каждым индивидом данной системы. И, вроде бы, это - самое разумное из всего, что удалось придумать. Вообще, с критерием прогресса, позволяющим противопоставить его регрессу, дело обстоит очень плохо. Вы можете заметить, что все эти проблемы не встают при определении условий раз- вития фрагмента, но зато и само понятие развития употреб- ляется в строго определенном и весьма узком смысле. Но все это - весьма общие и поверхностные замечания, лишь иллюстрирующие суть проблемы, пока же мне важно выделить и подчеркнуть лишь один момент: различие меж- ду глобальным описанием деятельности и фрагментарным описанием деятельности. Это различие задает первую оппо- зицию и, соответственно, две больших рубрики возможных описаний деятельности. Когда мы говорим о глобальном описании деятельнос- ти, то мы употребляем термин «массовая деятельность». При этом мы определяем ее так: мы говорим о массовой деятель- ности, если имеем в виду некоторые механизмы и законо- мерности социума как целого. Соответственно, если мы на- чинаем говорить о процессах, механизмах и закономернос- тях, то это всегда должны быть процессы, механизмы и зако- номерности, отнесенные к этому глобальному целому. Говоря все это, я не очень хорошо понимаю, о каких имен- но операциональных механизмах может идти речь в приме- нении ко всему глобальному целому. Я работаю на уровне чисто формального противопоставления целостного и час- тичного, глобального и фрагментарного. Но это дает мне в первом приближении возможность эксплицировать понятие массовой деятельности в его противоположности понятию деятельности вообще. Но даже в отношении к глобальному целому позиция, или точка зрения, воспроизводства является одной из воз- можных. Из того, что я выше говорил, уже ясно, что в конце концов мы сможем применять в отношении этого глобаль- ного целого также понятия развития, функционирования и другие. И каждый раз мы будем получать то или иное изоб- 336
ражение деятельности как целого, или, более точно, то или иное изображение массовой деятельности. Если раньше мы говорили, что какая-то схема - всегда имелась в виду строго определенная схема- и есть собственно то, что мы называем деятельностью, а затем, через некото- рое время мы обязательно спрашивали себя, почему именно эта схема изображает деятельность, а не какая-либо другая, что именно в этой схеме выражает суть и сердцевину дея- тельности, то теперь, когда мы задаем деятельность как не- которую, пока неопределенную объективную область, сам вопрос такого типа становится бессмысленным. Мы переходим на точку зрения множественной предста- вимости и множественного существования деятельности. А вместе с тем, мы создаем возможность для введения таких схем деятельности, которые в себе не будут содержать ниче- го специфического для деятельности. В частности, мы смо- жем ввести наряду с другими изображениями деятельности такое, которое будет представлять деятельность как некото- рый организм или, наоборот, как некоторую машину. В каждом из этих изображений может не содержаться и не выражаться то, что специфично для нее, но мы все равно говорим, что мы изучаем и описываем деятельность. Преж- де всего потому, что мы относим эти схемы к эмпирическо- му материалу через онтологическую картину, которую мы назвали нашим общим и глобальным представлением дея- тельности. А кроме того, мы стремимся объединить и кон- фигурировать все эти изображения, свести их в систему еди- ной теории, которую мы опять-таки называем теорией дея- тельности. Поэтому, среди всех возможных изображений де- ятельности будет масса неспецифических изображений. Но все они, объединенные таким образом, как я сказал, будут изображениями деятельности. Для меня этот вывод является крайне важным, потому что он снимает психологический шок, существовавший уже по крайней мере полтора или два года - каждый раз, как мы строили то или иное изображение деятельности, нам задава- ли вопрос: почему мы называем это деятельностью и что такое, собственно, деятельность? 12 - 9374 337
Дело в том, что, как правило, ни я, ни другие товарищи не могли на него вразумительно ответить и, вместе с тем, мы сами хорошо понимали и знали, почему мы используем имен- но эти изображения деятельности, мы хорошо чувствовали, вместе с тем, что деятельность именно такова. Но объяснить и обосновать этого мы не могли. К этому пункту я еще вер- нусь сегодня и постараюсь обсудить его с другой стороны: я постараюсь показать, что вообще не может быть специфи- чески деятельностного изображения деятельности. Розин. И почему к этому вообще не надо стремиться. Когда мы стремились к подобному изображению деятель- ности, то это было в принципе неверно. Я постараюсь в дальнейшем показать, что по сути своей означала такая тенденция или установка к созданию собствен- но теории деятельности. Мы все время стремились к тому, чтобы в наших изображениях деятельности присутствовал интуитивно ясный и очевидный кинетический момент, кото- рый мы все отчетливо ощущали. Теперь, во всяком случае на этом этапе, мы можем сказать, что специфика деятельности будет выражена длинным рядом сменяющих друг друга структурных схем. В каждой из этих схем будут схватываться те или иные фрагменты или элементы функционирования и существования того целого, с которым мы имеем дело и которое мы на этом этапе схватываем. Розин. Разве мы не должны будем при этом построить определенную синтезирующую картину? Конечно, мы должны будем построить эту синтезирую- щую картину. Но синтезирующая картина будет подлинным и действительным изображением деятельности не в силу того, что в отдельных ее изображениях будет схвачена эта специ- фика, а в силу того, что мы будем относить все эти изображе- ния, взятые по отдельности или вместе, на деятельность как объект нашего изучения. Розин. А в каком из этих изображений мы будем зада- вать и фиксировать кинетический момент? Я постараюсь показать, что мы вообще не можем зада- вать и изображать собственно кинетический момент. 338
Чтобы показать это, я проведу два связанных между со- бой рассуждения. Мне кажется, что здесь осуществляется операция, кото- рая сродни той, которая происходит с понятием образа. Ког- да мы называем образом какую-то форму, то на первых эта- пах, весьма наивно, мы пытаемся искать черты сходства меж- ду тем, что дано в этой форме, и тем, что она изображает. Но такого сходства нет и не может быть. Можно спросить себя, не впадаем ли мы в точно такую же иллюзию, когда мы начи- наем оценивать наши схемы деятельности с точки зрения того, насколько в них присутствует кинетический момент. Нам показалось, по-видимому, что кинетический момент должен быть в этих схемах изображен. Но есть большая разница между тем, что изображается, и тем, как это изоб- раженное присутствует в форме. Мы изображаем деятель- ность вместе с ее специфическими кинетическими момен- тами, но при этом фиксируем и представляем их в форме связи между элементами структуры деятельности, ряда ее структур. Недаром, вводя разные изображения деятельности и тре- буя, чтобы они обязательно были структурами, я специально оговаривался, что это - сугубо формальное требование. По сути дела, я утверждаю, что мы не можем, пока во всяком случае, изобразить деятельность иначе, чем через посредство структурных схем. Теперь я существенно уточню свою позицию. Я утверж- даю, что деятельность изображается не той или иной отдель- ной схемой - их будет очень много, и это каждый раз будут разные схемы, - а системой этих схем, во-первых, и в еще большей мере той областью, к которой мы будем относить эти схемы, во-вторых. Мы будем изображать деятельность во многих и разных схемах, и все они будут изображениями деятельности не потому, что в них будет какой-то специфи- чески-кинетический момент, а потому, что мы будем исполь- зовать их для изображения деятельности; правда, потом и дополнительно ко всему этому, мы можем поставить вопрос, что же собственно специфично для деятельности в сравне- нии с объектами совсем другого типа. И тогда мы будем спе- 12* 339
циально искать изображения для этих специфических момен- тов. Но все остальные схемы все равно будут схемами дея- тельности, если мы их будем употреблять в этой функции, несмотря на то, что в них самих не будет никаких специфи- чески деятельностных моментов. Я перейду к следующему куску моего сегодняшнего со- общения. В прошлый раз я уже говорил о том, что единица или некоторая целостность деятельности изображается в блок-схемах. Первые схемы, как вы помните, состояли из двух элементов - средств и процессов, или процедур. Эти схемы могли рассматриваться в двух существенно различных пла- нах исследования. Я уже говорил выше, что первый из них определялся поиском связей между средствами и процесса- ми. Но, кроме того, мы можем рассматривать средства и про- цессы как элементы единого целого, т.е. как нечто связанное между собой за счет того или иного механизма и образую- щее определенную единицу. Когда мы движемся в этом втором плане, то мы можем выделить и изучить механизм построения тех или иных про- цессов на основе определенных средств, взятых в связи друг с другом, т.е. в качестве единицы, в некотором последова- тельном ряду. По обеим этим линиям у нас тоже шли иссле- дования, о которых я буду говорить позднее. Но наиболее интенсивную разработку у нас получил первый план иссле- дования. Я уже говорил выше, что именно в этом первом плане нами получены наиболее существенные практические результаты. Наверное, можно сказать, что мы разработали и применяли в самых разных областях весьма четкий метод анализа, который получил название метода разрыва и при- меняется как в синхронном, так и в диахронном, или генети- ческом, ряду. На этом методе я хочу остановиться немного подробнее. Чтобы пояснить исследования, основывающиеся на ме- тоде разрыва, надо прежде всего сказать, что мы понимаем под «процессами», или «процедурами», соотнесенными со средствами. Выше я уже говорил, что сейчас мы скорее склон- ны называть их оформлениями и трактовать как продукты деятельности. Но я буду по-прежнему употреблять выраже- 340
ние «процессы», чтоб не разрывать преемственность и связь с нашими ранними исследованиями. Процессы представляются нами двумя способами, в за- висимости от того, о какой деятельности идет речь. Если речь идет о практической деятельности, то эти процессы высту- пают как преобразования объектов. Преобразование объек- тов мы обычно выражаем формулой: Если же речь идет не о практической, а о мыслительной дея- тельности, то мы подключаем к общим схемам также схемы замещений. В этом случае мы пользуемся многоплоскост- ными схемами вида: h (A) h A7 I 1 1хд1 Хорошим примером использования этих схем могут слу- жить работы по анализу процессов решения арифметичес- ких задач детьми. Могут быть и более сложные схемы процессов, содер- жащие большее число плоскостей замещения и объединяю- щие схемы замещения со схемами преобразований. Надо за- метить, что преобразования могут осуществляться как в плане объектов, так и в плане знаков. Если, к примеру, нам прихо- дится решать арифметическую задачу, то в процесс решения входит ряд самых различных переходов и преобразований. Взрослый или ребенок преобразует объекты, затем от объек- тов переходит к знакам, производит определенные преобра- зования знаков и затем вновь возвращается к объектам, при- писывая им то или иное свойство, выявленное путем опери- рования со знаками. Все эти процессы, взятые с определен- ных ограниченных точек зрения, могут быть представлены в схемах такого типа. Если мы можем разложить какой-либо процесс на отдель- ные преобразования объектов и на отдельные переходы от объектов к замещающим их знакам и, наоборот, от знаков к объектам, если благодаря этому процессы решения опреде- 341
ленных задач предстают перед нами как последовательнос- ти или структуры подобных движений, то после и на основе этого мы можем вводить в них так называемые «разрывы». Чтобы пояснить, что представляют собой разрывы, я возьму пример из исследования Н.С.Пантиной. Представьте себе, что перед ребенком ставят пирамиду из колец, дают ему стержень и разбросанные в беспорядке кольца, затем пред- лагают собрать такую же пирамидку, какая находится перед ним. Первое, что делает ребенок соответствующего возраста после такого предложения, - совершенно произвольно берет кольца и в случайном порядке надевает их на стержень. Если экспериментатор спрашивает ребенка, собрал ли он такую же пирамидку, предлагает ему посмотреть на образец, собрать такую же и т.д., то ребенок с полным убеждением отвечает, что он выполнил задание, собрал пирамиду, такую же, как данный ему образец, и искренне не понимает, чего от него хочет экспериментатор и почему, собственно, он к нему пристает. Поведение ребенка вполне оправданно и закономерно. Все слова и выражения экспериментатора он оценивает сквозь призму имеющихся у него средств. На этом этапе развития он умеет лишь одевать кольца на стержень, в самом образце он видит лишь кольца, надетые на пирамиду, и поскольку он надел данный ему набор колец, то он считает свою задачу выполненной. Долгое время ребенка не удается убедить в том, что со- бранная пирамида является не такой, какой был образец. Чтобы добиться понимания этого, приходится проделывать с ним специальную, весьма сложную работу, приходится раз- вивать ребенка. Я могу по-разному представить работу ребенка, в част- ности — как последовательность преобразований объекта О, О2 О3 О4 ... Ок полагая, что каждое надетое кольцо переводит собираемую пирамиду из вида Ок в вид Ок+1. Если ввести еще обозначе- ния для действий ребенка, то мы получим набор несвязан- ных между собой действий д19 д2,... На этом этапе мы пред- 342
полагаем, что ребенок умеет надевать кольца на штырек, что у него, следовательно, есть необходимое для этого знание и умение. Если бы мы попробовали спуститься к более ран- ним возрастам, то там мы бы столкнулись со случаем, когда дети и этого не умели бы делать. Здесь мы предполагаем, что все эти умения и знания у ребенка уже есть. Но требуем от него нечто другое, в прин- ципе - значительно большее. Мы хотим, чтобы ребенок сло- жил «такую же» пирамиду, а это возможно лишь в том слу- чае, если все действия, необходимые для этого и, соответ- ственно, все преобразования объекта будут заданы в строго определенном порядке: сначала ребенок должен будет взять самое большое кольцо, потом самое большое из оставшихся и т.д. Значит, чтобы решить проставленную перед ним зада- чу, ребенок должен уметь осуществить последовательность всех необходимых действий и преобразований в определен- ном порядке, в соответствии с характером данной ему объек- тивной ситуации и изменениями, производимыми в этой си- туации им самим. Но для этого ребенок должен владеть опре- деленными средствами. Если ребенок этого не может сделать, то мы можем сказать, что у него нет необходимых средств. Прошу вас обратить внимание на формальную сторону моего рассуждения. Ставится некоторая задача. Мы знаем, набор тех действий или соответствующих им преобразова- ний, который эту задачу решает. Мы предполагаем, что ребе- нок может осуществить отдельные действия или преобразо- вания из этого набора и владеет соответствующими средства- ми. Но мы ставим задачу такого рода, которая предполагает осуществление этой последовательности в определенном порядке. Мы можем предполагать, что у ребенка нет для это- го необходимых средств. Вот вам типичная ситуация разры- ва. Если мы рассмотрим эту ситуацию не в индивидуальном плане, а в культурно-историческом, то можем и должны бу- дем сказать, что в полном наборе существующих средств отсутствуют те средства, которые могут обеспечить осуще- ствление этой последовательности. Какими бы ни были эти средства, они обязательно будут связывать эту цепь действий или осуществляемых преобразований в одно целое. 343
Если мы перенесем эту ситуацию на какой-либо другой случай и предположим, что человечество должно осуще- ствить определенную последовательность действий, чтобы решить какую-то новую задачу, и что для осуществления этой последовательности действий нужно определенное средство, которое сегодня еще неизвестно и задано только через опи- санную выше ситуацию разрыва, то мы поставим себя в ти- пичную позицию «абсолютного исследователя». Это и будет типичная ситуация разрыва, возникшая в ходе развития че- ловеческой деятельности и культуры. Мы не знаем, что может представлять собой это сред- ство, но через ситуацию разрыва мы задали определенные функциональные требования к нему. Мы задаем эти функ- циональные требования, исходя из данного нам набора дей- ствий и соответствующих им преобразований, а также из за- дачи и отношения между задачей и набором действий, кото- рый должен быть определенным образом организован. Это отношение фиксируется нами в виде требования, что набор действий должен быть не просто набором, а упорядоченной последовательностью, и эта последовательность должна быть такой, чтобы она приводила к решению задачи. Тем самым, мы характеризуем с функциональной стороны и само сред- ство, которое должно быть создано. Таким образом, мы задаем «разрыв» и вместе с ним оп- ределенные функциональные требования к средству, которое должно этот разрыв заполнить, или преодолеть. После того, как эта часть нашего исследования проведе- на и в каких-то системах деятельности зафиксированы воз- никавшие в прошлом, возникающие или вообще возможные разрывы, мы начинаем второй шаг исследования: среди все- го того, что уже было выработано человечеством, мы ищем какие-то образования - вещи или знаки, - которые либо пре- одолевали этот разрыв в прошлом, либо же могут помочь преодолеть его в будущем. Если вернуться к задачке с пирамидкой, то существует не одно такое средство или процедура (напомню вам, что сами средства лишь свертывают и фиксируют в себе определен- ные процедуры). В одном случае мы получим правильное 344
решение, если будем прикладывать каждое кольцо из рассы- панного набора сначала к самому нижнему кольцу готовой пирамидки и выберем равное ему, потом все оставшиеся коль- ца к следующему, второму, кольцу готовой пирамидки и опять выберем равное ему и т.д. Осуществляя подобную процеду- ру, мы сможем построить точно такую пирамидку, какая пред- ставлена в образце, и таким образом организуем наличный у нас набор действий в определенную последовательность и систему. Но точно такой же результат мы получим если введем некоторый абстрактный принцип, например, что первым дол- жно быть положено самое большое из имеющихся колец, потом - самое большое из оставшихся и т.д. В этом случае нам не придется даже прикладывать все колечки из разроз- ненного набора к кольцам готовой пирамиды, а достаточно будет сравнивать колечки разрозненного набора между со- бой и, организовав их в последовательность или ряд, раз- вертывающийся по величине, надевать потом в этой после- довательности. Другим очень характерным примером, применения мето- да разрыва в исследовании может служить работа С.ГЯкобсон и Н.Ф.Прокиной, посвященная исследованию организован- ности у детей. В этом исследовании выяснилось, что между последовательными действиями, которые производят дети, проходит большой отрезок пустого времени. Это и означало, что дети были неорганизованными; напротив, сделать их организованными это значит до предела сократить время между действиями. Обычно воспитатели, чтобы добиться организованности, начинают шуметь и кричать на детей. Надо сказать, что такой крик, конечно, мало помогает. Но как только воспитатели отвлекаются на собственные дела и перестают кричать, дети опять растягивают пустое время и становятся неорганизованными. И, по-видимому, дети не виноваты. Дело не в том, что они не хотят быть организованными; дело в том, что они не могут ими быть, ибо не имеют необходимых для этого средств. Кстати, как мне кажется, подавляющее большинство на- ших молодых людей, оканчивающих школу, так и остаются 345
неорганизованными, ибо в школе они не получают средств, позволяющих им стать организованными. В исследовании Якобсон и Прокиной был поставлен воп- рос: какими могут и должны быть средства, которые позво- лили бы детям стать организованными? Они выяснили, что такими средствами служат часы и вся система вспомогатель- ных средств, позволяющих человеку соотносить свою дея- тельность с движением стрелки часов. В педагогической си- стеме йогов был зафиксирован в качестве одного из таких простейших средств очень простой прием: через определен- ные промежутки времени человек должен был прерывать свою работу и производить какое-то простое единообразное действие, скажем, поднимать руку, произносить какое-то сло- во, вставать и т.п. Чтобы это делать, нужно было постоянно контролировать течение времени, все время как бы видеть и чувствовать время, иметь с ним дело как с определенной дей- ствительностью, а действия, о которых я сказал, должны были обеспечивать это отношение. Благодаря таким приемам дея- тельность человека очень жестко и строго членилась на оп- ределенные промежутки времени. В опытах Якобсон и Прокиной стояла, по сути дела, ана- логичная задача. Они должны были найти такие формы и средства поведения детей, которые позволили бы детям вы- работать индивидуальное отношение к времени и научиться постоянно соотносить свою деятельность, в ее элементах и отрезках, с течением времени. Выявляя все эти средства Якобсон и Прокина работали тем же самым методом разрывов, который я более подробно разобрал на примере пирамидки. Сейчас мы уже умеем разделять средства, необходимые для комплицирования деятельности, осуществляемой одним индивидом, и средства, необходимые для кооперирования деятельности, т.е. для взаимосогласования действий разных индивидов. Эти моменты точно так же были весьма подроб- но исследованы в работах Якобсон и Прокиной, с одной сто- роны, Надежды Бурэ - с другой. Таким образом, методом разрывов были выведены среди других средств коопериро- ванной деятельности проекты и планы. 346
Весь опыт наших исследований, проводившихся на раз- ном материале и по-разному, убеждает, что нельзя добиться комплицирования и кооперирования деятельности, не вводя необходимые для этого новые средства. Мне важно подчеркнуть, что для одних разрывов сред- ства, их преодолевающие, ищутся в уже осуществленной истории человечества, для других разрывов, когда соответ- ствующих средств еще нет, они изобретаются или конструи- руются. В последнем случае исследователь подыскивает не- который материал, из которого можно было бы создать эти средства, и конструирует сами средства в соответствии с теми функциональными требованиями, которые выдвигает ситуа- ция разрыва. Мне хотелось бы подчеркнуть специально, что функци- ональные требования к средствам формулируются на основе чисто теоретического анализа процедур, или процессов, де- ятельности и возникающих в них разрывов. А материал этих средств либо извлекается из эмпирического анализа реальной истории, либо же создается инженерно-конструктивным путем. Таким образом, средства зависят, с одной стороны, от прежних структур деятельности и возникших в них разры- вов, а с другой стороны, от всего материала, природного или культурного, имеющегося в распоряжении человечества. Метод разрывов и поиска средств деятельности через разрывы оказался очень общим и эффективно работающим приемом. Чтобы подтвердить этот тезис, я сошлюсь еще на иссле- дование процессов решения арифметических задач, прове- денное мной совместно с С.Г.Якобсон. Я не буду здесь изла- гать методы и результаты этого исследования, так как оно опубликовано и вы все, если захотите, можете с ним позна- комиться. Мне бы хотелось, опираясь на это исследование, подчеркнуть только один момент. Если и когда мы даем де- тям необходимые для деятельности средства, они строят со- ответствующий процесс решения - вопреки имеющимся во всех методиках и методических руководствах рассуждени- ям о том, что это решение очень сложно и для детей почти не доступно. 347
И обратный результат. Как бы ни развивались спонтанно дети, они никогда не смогут и не будут решать эти задачи, если не получат соответствующих этому решению и необхо- димых для его осуществления средств. Таков закон и прин- цип, выявленный нами на огромном материале. Вернусь к своим исходным положениям. Я говорил выше, что наиболее интенсивно и эффективно у нас развивались исследования, описывающие связи между процессами и сред- ствами деятельности, зависимость первых от вторых. Чтобы выявлять средства, соответствующие определенным процес- сам деятельности, мы воспользовались методом разрывов, который позволял нам, с одной стороны, выводить средства теоретически, а с другой стороны, определять их материал и морфологию эмпирически. Вся эта работа проводилась в кон- тексте исследования закономерностей и механизмов разви- тия деятельности; пользуясь этим методом, мы определили последовательность появления средств, которая вела к соот- ветствующему усложнению структур деятельности и входя- щих в них процессов. Но в этом пункте выявилось еще одно направление ис- следования, о котором я специально расскажу, так как оно имеет большое проблемное значение. Предположим, что в ходе развития деятельности, разви- тия, происходящего через разрывы, появилось какое-то сред- ство. Это средство является либо вещью, либо знаком. Вклю- чение его в деятельность уже по определению предполагает, что с ним будут тем или иным способом действовать; без этого оно не может называться средством деятельности. Если средством организации деятельности служат часы, то мы должны постоянно соотносить наши действия с дви- жением стрелки или с увеличением количества песка в соот- ветствующей части колбочки. Такое соотнесение собствен- ных действий с некоторыми объективными процессами само является особым человеческим действием, которое мы до этого никогда не фиксировали и не изображали в наших схе- мах. Если мы возьмем в качестве средств модели целого и части, используемые при решении арифметических задач, то там осуществляется сразу пара таких действий, которая точ- 348
но так же никак не зафиксирована в наших схемах деятель- ности; я бы специально отметил - не зафиксирована ни в каких наших схемах. При использовании модели «целое-части» мы должны прежде всего расчленить соответствующим образом текст условия задачи. При этом, естественно, мы переходим от тек- ста с его смыслом к самой модели, и, по-видимому, сам этот переход тоже входит в действие. Затем, уже перейдя к моде- ли, мы должны произвести какие-то ее преобразования - то, что неизвестно, поставить на определенное место ее органи- зации, а то, что известно - на другие места. Когда модель преобразована, мы переходим от нее к ариф- метическому выражению. Это последнее действие аналогич- но первому. Таким образом, мы получаем три действия: пер- вое и третье — это переходы от одних знаковых средств к дру- гим, а второе - преобразование внутри знаковых систем. Таким образом, знаки, выступающие в качестве средств решения задачи, включены в определенные дей- ствия. Если мы будем сравнивать эти действия с теми пре- образованиями, которые представлены нами в нижней плоскости, то должны будем отмечать прежде всего их функциональное отличие, иную «природу», нежели у ис- ходных преобразований. Таким образом, вся система на- шей деятельности распадается по крайней мере на две функциональных части; одну образуют преобразования исходных объектов - объектные преобразования, другие составляют действия со средствами, управляющие пре- образованиями объектов. Но, когда подобная словесная деятельность построена, управляющие действия разработаны и выделены, когда они уже вошли в связь с объектными преобразованиями, мы мо- жем - и это всегда осуществляется - как бы «сплющить» объекты и знаки вместе с окружающими их действиями в один слой. И тогда все действия, как собственно объектив- ные, так и управляющие ими, превращаются в одну после- довательность преобразований. И тогда нам не так уж легко представить всю эту деятельность как состоящую из двух или большего числа слоев. 349
И если мы ставим перед собой задачу передать ребенку всю эту систему действий, составленную, если брать ее ге- нетически, из многих слоев преобразований и управлений, то ему понадобятся, чтобы взять ее, какие-то другие сред- ства, включенные в новый слой деятельности, как бы над- страивающийся над исходными слоями. После того как ре- бенок это сделает, после того как он освоит всю эту деятель- ность, он точно так же сплющивает ее, превращая в одну сложную цепь преобразований. И если мы возьмем эту дея- тельность как одно сложное целое и захотим передавать ее ребенку не путем последовательных усложнений и надстра- иваний одного слоя над другим, то мы должны будем создать специальные вспомогательные знаковые средства и действия с ними, которые для ребенка будут служить средствами ов- ладения этой сложной, сплющенной деятельностью. Я рассказываю это для того, чтобы подчеркнуть, что, по-видимому, развитие человеческой деятельности про- исходит за счет такого механизма. В нем постоянно про- исходит внешнее выражение, экстериоризация действий со средствами, которые строит педагог или исследователь, и одновременно постоянное опускание их в слой форма- лизованных действий. В этой связи я могу ответить на ряд вопросов, вставав- ших раньше, причем, отвечу на них двояко. Первый из этих вопросов: как появляются новообразования в процессах? Второй - что такое философия? Перейдем в план исторического развития мышления. Представьте себе, что в наборе накопленных человеческих средств имеется алфавит каких-то преобразований, причем, все они даны по отдельности. Предположим, что ставится новая задача, которая не может быть решена ни одним из имеющихся преобразований. В этих условиях человек начи- нает строить решения, комбинируя уже имеющиеся у него преобразования. Он строит таким путем сложный процесс решения. Если вы возьмете историю дифференциально-ин- тегрального исчисления, то вы увидите, что так это и делает- ся. В 1958 году И.С.Ладенко показал это на материале изме- рения кривой линии. Сейчас мы накопили очень много при- 350
меров, показывающих, что такое комбинирование является одним из регулярных приемов развития мышления. Итак, мы можем полагать, что должна быть построена комбинация преобразований, которая решит вновь возник- шую задачу. Подобные комбинации преобразований могут создаваться людьми разных профессий - представителями искусства, учеными и т.п., с помощью специальных средств или без них. Но как бы ни создавались сами комбинации, они всегда нуждаются в средствах связи между преобразова- ниями. Эти средства создаются либо до начала самого ком- бинирования, либо же - если комбинация уже сложилась - потом, чтобы сцементировать и скрепить ее. Таким образом, во всех случаях над такой комбинацией преобразований рождается специальный надстроечный слой - знаковых средств и действий с ними, необходимых для того, чтобы превратить эту комбинацию в одно целое. Характер- но, что в этом процессе сознание или психика опредмечива- ются - в самой цепи преобразований и в средствах, обеспе- чивающих само сцепление. Именно здесь встает тот вопрос, который был задан В.С.Швыревым: что именно делает и привносит второй че- ловек, наблюдающий за первым, если само преобразование, сама цепь, уже получены? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно прежде всего выяснить, что имеют оба эти деятеля в качестве средств. Если в начале работы они имели одни лишь преобразования, представленные нами в схеме, то в качестве дополнительного и получаемого извне они должны иметь средства свободного, творческого собирания преобразований в сложную цепь или, наоборот, сложной цепи из простых элементов. Геометрия - типичный учебный предмет, демон- стрирующий нам подобную сборку отдельных операций в цепи преобразований. Чтобы решить геометрическую зада- чу, надо собрать довольно длинные цепи из небольших зара- нее заданных элементов. Когда я говорю «свободное, творческое собирание опера- ций в цепи», то это весьма условные определения; пока они обозначают лишь то, что возможны и другие случаи, т.е. мо- гут быть получены другие комбинации и цепи. Здесь харак- 351
терно, что ученый может собрать цепь преобразований та- ким образом, что он включит свои специфические и допол- нительные средства в один ряд с уже заданными ему объек- тивными преобразованиями, представит те и другие как од- нородные и неразличимые. В этом случае он должен будет передать другим людям всю эту цепь преобразований как таковую. Но чтобы ребенок затем взял эту цепь преобразова- ний, педагогу придется ввести новую систему средств. Они будут нужны, чтобы обеспечить само взятие исходной ком- бинации как целого. В этом отношении очень интересна и показательна ал- гебра. Она представляет собой длинные цепи алгоритмизи- рованных преобразований. Но педагоги, чтобы передать их детям, должны создавать свои особые дополнительные сред- ства. Как выгоднее всего передавать детям эти преобразова- ния - это уже другой вопрос, требующий специального об- суждения. Чтобы ответить на него, нужно будет исследовать и строить программу обучения. А это, в свою очередь, пред- полагает выяснение закономерностей и механизмов психи- ческого и интеллектуального развития детей в условиях це- ленаправленного обучения, предполагает выяснение законов и механизмов комплицирования и кооперирования деятель- ностей и т.п. Только зная все это, мы сможем определить оп- тимальную траекторию обучения, сможем определить опти- мальную организацию средств, решающих определенные классы задач. Напомню вам, что такие единицы в организа- ции средств, соотнесенные с определенными классами за- дач, мы называем «способами решения». Поэтому вопрос, один из вопросов, задаваемых Швыревым, на нашем языке будет звучать так: каковы наиболее выгодные «способы ре- шения» для различных классов задач? Нетрудно увидеть - и этот вопрос достаточно проанализирован нами, - что «разме- ры» способов решения задач зависят от того, какие наборы за- дач мы задаем в исходных пунктах, и от того, насколько широ- кому классу задач мы хотим дать одно обобщенное средство. Я мог бы пояснить это на примере. До сих пор в школе в 1-ом и 2-ом классах дают один способ решения для прямых задач и другой способ решения для косвенных задач. Но ин- 352
тересно и характерно, что при этом не задают ограничений на сами задачи и на соответствующие им объекты относи- тельно способов решения. Поэтому, усвоив первый способ решения, пригодный лишь для прямых задач, дети потом в течение многих лет не берут второго способа и упорно пыта- ются решать все задачи, в том числе и косвенные, с помо- щью первого способа, не приспособленного для этого. Мы показали, что можно построить один способ решения задач для всего класса простых задач - прямых и косвенных - и начинать обучать детей с косвенных задач. При этом, конечно, предлагаемый нами способ решения будет более сложным, в частности, он будет включать опери- рование с моделями целого и части. И тогда арифметические выражения и модели целого и части вместе со способами опе- рирования с ними будут составлять одну единицу средств, один «способ» решения, который будет задавать единый ком- плекс деятельности. В такой единице будет организовано не- сколько слоев средств и деятельностей, но все они будут орга- низованы как одно целое. Поэтому, когда я говорил о свобод- ном и творческом комбинировании процесса решения зада- чи, то я имел в виду такое комбинирование или построение процесса, которое не было задано и детерминировано уже имеющимся способом решения задач. Это такие случаи, ког- да мы строим процесс решения задач из средств, относящихся к двум или большему числу названных способов. Интересно, что в наших экспериментах дети строили подобные решения сами, когда сталкивались с косвенными задачами. Первоначально пересчет совокупности, с одной стороны, и разделение и объединение совокупности - с дру- гой, образовывали разные способы деятельности. Но когда дети сталкивались с текстовой задачей, они должны были собрать средства и действия из этих двух способов решения в одно целое, попросту говоря, они должны были применить и то, и другое. И они это делали, но собирали средства и дей- ствия не в способ в точном смысле этого слова, а в процесс решения. Очень интересно, что, в зависимости от того, с какого из этих способов они начинали собирать более сложный про- 353
цесс, получались два разных процесса решения со своими специфическими признаками. Если, к примеру, взять в каче- стве исходного набора преобразований четыре простых це- почки, то в зависимости от того, в каком порядке мы их бу- дем собирать, нам понадобятся разные дополнительные сред- ства, задающие и цементирующие их связь, и, вместе с тем, в итоге мы будем получать разные средства-способы. В на- ших опытах с детьми было выяснено и показано наглядно, что в зависимости от того, в каком порядке дети собирают процесс - скажем, одни сверху, а другие снизу, - получается, что те, которые идут сверху, не могут решать задач, которые решаются детьми, идущими снизу, но зато первые решают такие задачи, которых не могут решать последние. Одним словом, обнаружилось отчетливое различие процессов, по- разному собранных из одних и тех же средств. Отвечая на вопрос Э.Г.Юдина, хочу подчеркнуть, что, на мой взгляд, проблема творчества является чисто логической проблемой, не имеющей никакого отношения к психологии. Для меня так называемое творчество есть показатель числа и многообразия метасистем, т.е. управляющих систем. Если у человека есть многочисленные и разнообразные управля- ющие системы, то он может строить разнообразные процес- сы, решая таким путем разнообразные классы задач. Поэто- му у учеников никакого творчества не может быть, а у уче- ных никакого творчества не бывает. Меня спрашивают, понимают ли дети, почему одна ком- бинация средств и действий привела к решению задачи, а другие комбинации средств и действий не приводят. Я пони- маю важность этого вопроса, но хотел бы подчеркнуть, что он не имеет, на мой взгляд, ровно никакого отношения к про- блеме творчества. Это - проблема обучения и организация ситуации обучения. Сейчас мы разработали каноническую форму ситуации обучения. В основании ее проектирования или конструирования лежали определенные результаты, по- лученные нами в исследованиях. В частности, мы выяснили, что одной из причин, почему до сих пор нет собственно обу- чения, а есть только самонаучение детей в условиях обще- ния со взрослыми, является принципиально неправильное 354
построение самих ситуаций обучения. Для того чтобы ребе- нок мог чему-либо научиться, ему нужно задать задачу, ко- торая не может быть решена имеющимся в его распоряже- нии набором средств. В результате появляется разрыв в дея- тельности ребенка. В этой ситуации разрыва учитель подсо- вывает ребенку некоторые средства и благодаря этому, вос- пользовавшись помощью учителя, ребенок решает задачу. Учитель мог дать ребенку средства в момент разрыва - это лучше всего, до разрыва - это хуже, но тоже иногда средства берутся и таким образом, - не в этом соль, не в задании средств и не в решении. Таким путем ребенок ничему не на- учается. Хотя он, казалось бы, и решил задачу, но в этом нет никакого толку, ибо следующую такую же задачу он без учи- теля не решит. Для того чтобы ребенок мог чему-либо на- учиться, чтобы он усвоил средства и научился бы их приме- нять, нужно обязательно, чтобы в ходе решения первой зада- чи была поставлена еще вторая, так называемая рефлектив- ная задача. Учитель обязательно должен спросить: почему ты раньше не мог решить задачу и за счет чего ты теперь ее решил? Тогда новое средство, введенное учителем в процесс решения - новый способ связи, преобразований, или какой- то знаковый элемент - само становится объектом рассмотре- ния и содержанием сознания. Лишь после того как оно стало объектом рассмотрения, оно может быть взято ребенком и усвоено именно в функции средства деятельности. Дальнейший результат, полученный Н.Г.Алексеевым, это - обобщение класса задач по типу по- лученных средств. Это выяснение общего вопроса, где же эти средства могут работать. Н.Г.Алексеев придумал для ре- шения этих задач ряд приемов, которые тоже, наверное, вой- дут в эту ситуацию обучения. Но только в тех случаях, когда строятся подобные ситуации - в 30 случаях из 100 в процес- се обучения они не строятся, - никакого творчества ребенку не нужно, кроме творчества учения и усвоения. А в в резуль- тате ребенок прекрасно решает все задачи. Итак, я иллюстрировал процедуры и механизмы выявле- ния средств в соответствии со структурой процессов реше- ния. Процесс может быть задан, во-первых, набором тех 355
средств, из которых он строится, а во-вторых, характеристи- кой его структуры, которая получается после того, как он построен. Когда эти параметры определены, то ищутся сред- ства. При этом мы осуществляем два шага. На первом - сред- ство задается функционально через отнесение к соответству- ющему процессу - это то, что может обеспечить комплици- рование процессов из заданного набора преобразований, опе- раций и т.п. На втором шаге ищется конкретная материаль- ная структура, или, точнее, организованность, которая удов- летворяет этим функциональным требованиям. На третьем шаге исследуются действия, которые должны быть осуще- ствлены с этим средством, чтобы оно органически вошло в сложную комплицированную систему процесса. Момент взя- тия средства или его усвоения я сейчас опускаю. Именно этот метод выявления средств деятельности мы и называем мето- дом разрывов. Я рассмотрел сейчас употребления метода разрывов как бы в синхронном плане. Однако примерно такой же метод, с некоторыми лишь модификациями, может быть применен при рассмотрении истории развития мышления, истории на- уки. Наиболее детально и на конкретных примерах этот ме- тод разрабатывается В.М.Розиным. Сейчас он как раз за- кончил работу, в которой с этой точки зрения рассматри- вается формирование оперативных систем арифметики и геометрии. Арифметическую систему он рассматривает в двух формах; как собственно числовую ось и как систему сложений и вычитаний. Эта работа является обобщением тех исследований, которые он вел на различных фрагмен- тах истории математики. В историческом плане схема метода разрывов применя- лась примерно так же, как и в синхронном анализе. Задавал- ся набор исходных средств, затем вводилась определенная задача и рассматривалось, каким образом строится тот про- цесс решения из этого набора средств, который содержит в себе некоторые новообразования. Значит, здесь точно так же, по сути дела, рассматривался разрыв между задачами и сред- ствами их решения. Разница между историческим и синхрон- ным планами анализа, грубо говоря, заключается в том, что 356
исторический план дает возможность, кроме того, находить еще некоторые закономерности развития знаковых средств. В этом случае вы выделяете какой-то класс задач, вводи- те некоторый набор средств, который считаете исходным, и затем смотрите, что произошло со средствами, когда они про- шли через «необходимость решения этого класса задач». Потом вы задаете другую задачу на другом материале; ска- жем, если вначале у вас была арифметика, то теперь вы вво- дите геометрию, фиксируете точно так же средства ее реше- ния и вновь рассматриваете, что происходит с этими сред- ствами, когда они проходят через необходимость решения заданного вами класса задач. Потом вы осуществляете та- кую же процедуру на третьем или четвертом материале и начинаете сопоставлять одно с другим. Оказывается, что таким образом можно сформулировать некоторые совершенно общие закономерности и даже меха- низмы преобразования знаковых средств. К примеру - поря- док трансформации знаков из модельной формы в символи- ческую: работа с символическими средствами требует добав- ления к ним модельных форм, модельные опять превраща- ются в символические, это опять требует введения новых моделей и хд., и т.п. Вы понимаете, я надеюсь, что выявле- ние таких закономерностей изменения и трансформации зна- ковых средств дает возможность прогнозировать, хотя и в самом общем виде, направления и этапы развития средств тех наук, которые сейчас еще только складываются. Здесь я должен заметить, что изложение всего процесса исследования методом разрывов велось мною в терминах индуктивизма, что, как мы знаем, очень мало соответствует сути дела. Я говорил об обобщении некоторых закономерно- стей развития знаковых средств на разном материале только для того, чтобы лучшим образом передать саму мысль. Фак- тически, анализ и обобщение идут другими путями. Я это прекрасно сознаю и специально оговариваю, чтобы у вас не было ко мне претензий в этом плане. Еще один момент мне хотелось бы здесь отметить и об- судить. Применяя метод разрывов в историческим исследо- ваниях, мы столкнулись с рядом затруднений. Одна из акту- 357
альнейших задач, которые сейчас перед нами стоят, это клас- сификация типов разрывов в деятельности. Эта задача была поставлена сравнительно давно - когда еще работала группа семиотики, но до сих пор мы мало продвинулись в ее реше- нии. Может быть, это объясняется тем, что мы до сих пор не находили достаточно материала в отношении самих разры- вов в деятельности... Розин. Такой материал есть. Меня радует это замечание, хотя я не принадлежу здесь к оптимистам. Во всяком случае, мне хотелось бы подчерк- нуть, что типы этих разрывов могут быть самые разнообраз- ные. Большую их группу составляют разрывы в передаче деятельности от одних поколений к другим. Как правило, передача деятельно стей от одних поколений к другим не может осуществляться без разработки и введения специаль- ных знаковых средств. Точно так же сам процесс усвоения некоторых средств ребенком предполагает еще введение до- полнительных средств, обеспечивающих само усвоение. Дру- гую группу разрывов составляют разрывы, связанные с ком- плицированием и кооперированием деятельности. Эти при- меры я сегодня уже приводил. Можно было бы здесь пере- числять и другие группы разрывов, но я этого не буду делать, предполагая, что примеры вам достаточно хорошо известны. Указание на обилие типов разрывов нужно мне для того, чтобы сделать позднее одно обобщающее замечание. Поэто- му я прошу вас запомнить то, что я сейчас сказал, и потом в соответствующем месте мобилизовать вашу память. Напомню вам, что я разбирал первое направление наших исследований, в котором рассматривалась зависимость меж- ду процессами и средствами. Выяснение характера средств, необходимых для построения определенных процессов, дает нам возможность проектировать и конструировать эти сред- ства, вводить их затем при обучении и таким путем услож- нять деятельности за счет их состава. Но это направление исследования пока совершенно не отвечает на вопрос, какую структуру имеет деятельность, в частности не отвечает на вопрос, какими связями выделен- 358
ные нами блоки организуются в единую структуру. Чтобы начать обсуждать вопрос о связях, мы должны учитывать и соединять три различных момента. Это, прежде всего, воп- рос о том, как вообще можно изображать некоторую кинети- ку. Ведь мы хотим изображать некоторую деятельность. Ин- туитивно все мы знаем и полагаем, что деятельность пред- ставляет собой определенную кинетику. Отсюда возникает вопрос, можно ли изображать кинетику и как именно ее нуж- но изображать. Второй момент, который мы точно так же должны учи- тывать: в какой позиции находится сам наблюдатель и для кого, т.е. по какому социальному заказу, он решает свои ло- гико-методологические задачи. Частично этот вопрос - о позициях - совпадает с тем, что мы обсуждали на докладе М.А.Розова, когда мы рассматривали шесть позиций, каж- дая из которых задает определенную точку зрения на мысли- тельные процессы. Этот момент точно так же должен быть учтен нами при построении наших схем деятельности. Третий момент - я не случайно ставлю его на последнее место - это вопрос о том, какое именно содержание мы хо- тим изобразить в объектной области, нами описываемой. Наверное, третий вопрос появляется как обобщение и осмыс- ление двух первых позиций. По сути дела, это вопрос о том, что вообще могут изображать наши схемы и в какой позиции мы находимся, рассматривая наше целое. Учитывая все это, мы отвечаем на вопрос, какое именно содержание мы опи- сываем и должны описать. Тогда то, что я должен буду вначале рассмотреть, может быть представлено в следующих схемах. Отметим прежде всего некоторую эмпирическую область, имеющуюся у нас. У нас имеются также некоторые ее изображения; кроме того, у нас имеются определенные средства научного исследова- ния - языки, понятия и т.п. - и, кроме того, определенная онтологическая картина и онтологическая схема. Вдобавок мы строим еще некоторую метасистему, с помощью которой оцениваем и описываем свои собственные средства работы. Двигаясь в этой метасистеме, мы отвечаем, что пользу- емся блок-схемами, спрашиваем себя о том, что они могут 359
изображать с точки зрения их формальных возможностей и т.д. Теперь, связав между собой исходную систему описания и метасистему, мы должны задать вопрос, что могут изобра- зить наши средства в области деятельности и, наоборот, в каких средствах можно изображать деятельность, и ответить на этот вопрос. А затем, пользуясь той самой схемой, которую я рассматривал на прошлом докладе, мы должны соотнести систему научного знания, соотнесенную с логико-методологи- ческой метасистемой, с той совокупностью «практических за- дач», ради решения которых проводится все это исследование. Когда я рассматриваю все это в системе метатеории, я спрашиваю, как можно изображать тот или иной объект. Когда я беру все это в отношении к эмпирической области, соотне- сенной дополнительно с онтологией, то могу спросить и спра- шиваю, что именно мы можем изобразить. Вместе с тем, от- ношение между изображением и эмпирической областью должно каким-то образом включить также момент нашей собственной позиции, поскольку она взята по отношению к задачам. По сути дела, задача определяет позицию самого теоретика - методолога или логика, разрабатывающего тео- рию мышления. Швырев. А как относится ко всем этим позициям он- тология? Это сложный вопрос. Грубо я могу сказать, что онтоло- гия представляет собой то образование, в котором потом сни- мается различие всех позиций. Говоря метафорически, онто- логия есть изображение объекта как такового, объекта как он есть сам по себе. Такова презумпция всякого исследовате- ля первого уровня. Хотя потом, переходя в более высокую рефлексивную плоскость, мы всегда выясняем, что это была иллюзия и что созданное онтологическое представление, как и все остальное, несет на себе печать деятельности, причем, данной ограниченной деятельности, но все это выясняется именно в следующем рефлексивном слое, а в первом мы дол- жны предполагать - и это фиксируется также в соответству- ющем слое логико-методологического осознания и обслужи- вания, - что онтология есть изображение объекта самого по 360
себе безотносительно к различию позиций, изображение объекта, в котором различение позиций снимается и элими- нируется. Все другие образования предмета непосредствен- но соотнесены с деятельностью, а функция онтологии зак- лючается в том, чтобы нарисовать нам картинку предмета как бы безотносительно к нашей исторической практике, нашим частным задачам и средствам. И хотя, повторяю, на самом деле онтология, как и все остальное, всегда остается в системе деятельности и несет на себе ее печать, мы пред- полагаем условно, что это не так, мы приписываем онтоло- гии функцию в каждый определенный момент деятельности изображать объект как таковой. Ставя вопрос о том, что именно мы представляем и изоб- ражаем с помощью своих средств, я буду двигаться в систе- ме онтологии. Не раз мы показывали, что онтология появля- ется в результате переработки предметных средств разного типа. Но сама эта переработка такова, что мы стремимся по- лучить изображение объекта самого по себе, и, поскольку такая цель перед нами стоит, мы стремимся ее какими-то путями достигнуть. Поэтому бессмысленно говорить, что построение онтологии как изображения объекта самого по себе невозможно. Обсуждение всех этих вопросов, т.е. вопросов, касаю- щихся структуры деятельности, ее кинетики и возможнос- тей изображения того и другого в наших средствах, я прове- ду и постараюсь завершить в следующем докладе, а сейчас я постараюсь обсудить еще только один вопрос, чтобы подго- товить переход к следующей теме. Тем более, что я обещал его обсудить. Речь пойдет о том, можем ли мы изображать кинетику. Чтобы решить этот вопрос, мы должны, как мне кажется, применить к своей собственной работе те теоретические схе- мы и нормы, которые нами разрабатываются. Это прежде всего - схема замещения, а потом принципы ассимиляции объектов в деятельность. Возьмем известную схему замещения. В нижней плос- кости находится ХА, то есть некоторое содержание, которое замещается знаниями, скажем, (А), (В), ..., включенными в 361
деятельность. Когда мы описываем эту схему словесно, то обычно говорим так: некоторые процедуры сопоставлений объектов, часто созданных деятельностью, замещаются зна- ками, тоже включенными в некоторую деятельность. Значит, можно сказать, что одна система действий и деятельности заменяется другой системой действий и деятельности. Объек- ты первой системы - собственно объекты, объекты второй системы - знаки. Затем в наших рассуждениях появляется очень интересная и характерная двойственность. В частности, здесь отчетливо проявляется разница меж- ду рефлексивным и теоретическим рассмотрением всех на- ших схем. Когда мы рассматриваем схему в теоретическом плане, то мы стираем значок операций и действий, применя- емых к знакам, и обычно никогда не апеллируем к нему. В этих случаях мы говорим: определенное содержание ХА, т.е. система сопоставления, заданная деятельностью, замещает- ся знаками, обозначается знаками или выражается в знаках. Когда же мы рассматриваем эту схему в рефлексивном мето- дологическом плане, то мы всегда обращаем специаль- ное внимание на сами действия со знаками, мы говорим, что одна система преобразований или действий замещается - теперь уже не знаками - а другой системой преобразований и действий. Чем объясняется такая двойственность? В каком-то плане она вполне оправдана. Встаньте на не- сколько минут в положение представителей положительной науки, попробуйте глядеть на эти знаки как бы «сверху». Спрашивается, заметите ли вы действия и операции, т.е. бу- дет ли реально в этом виденьи А,? Я полагаю, что действий и операций в этом случае не будет. С точки зрения представи- теля позитивной науки, они исчезают совершенно, хотя, на первый взгляд, кажется, что в формальных схемах преобра- зований знаков деятельность уже заключена. Но это только кажется и притом - представителю науки, «испорченной» разными логико-методологическими воззрениями. В системе формальных преобразований знаков зафикси- рована лишь одна компонента деятельности, а все остальные (или основная часть) - в частности отнесение разного рода, способы содержательного оперирования, приписывающие зна- 362
кам как новое содержание, так и новый смысл - вообще никак не зафиксированы, не будут видны представителю позитивной науки и поэтому не будут им учитываться. Схематически можно было бы представить различие этих позиций так: щжт^ Т(ос) ха1 Представитель положительной науки будет видеть и фик- сировать лишь преобразования, связывающие знаки (А) и (В). Все остальные преобразования - в частности идущие от зна- ка (В) вверх, содержательные действия с ним, преобразова- ния, идущие дальше вправо, т.е. возможные формальные преобразования, еще не произведенные актуально, все отне- сения, идущие от знака (В) к возможным объектам и содер- жаниям, в том числе к онтологическим картинам и схемам - все это не будет фиксироваться представителем положитель- ной науки как разные виды деятельности. В лучшем случае, он будет фиксировать все это как свойства-признаки объекта В, т.е. того объекта, который он видит за знаком (В). Поэто- му на табло у представителя положительной науки будут от- ражаться отнюдь не системы замещений деятельности, а именно знаки, причем, не как знаки, а как некоторые идеаль- ные объекты или предметы, с которыми он оперирует. Если, к примеру, я нарисовал некоторую блок-схему и каким-то образом работаю с ней, в частности рассуждаю по поводу нее, то в графике и в виде объекта мне дана только сама блок-схема, а отнюдь не приложенные к ней действия. И это вполне естественно для позиции представителя поло- жительной науки. Но тогда возникает вопрос: откуда берется и что именно этот значок выражает и обозначает? Он обозначает разнооб- разные способы движения согласно представленной нами выше схеме. Но как это существует вне схем? Это есть то, что я осуществляю в своей непосредственной живой работе. Поэтому происходит очень занятная вещь. В самом низу нашей схемы казалось бы живут и существуют объекты с их 363
собственной, имманентной им как объектам, кинетикой. Но здесь приобретает исключительное значение вопрос: привно- сим ли мы эту кинетику им или они сами по себе и в себе обладают ею? Ведь если произошло пусть даже некоторое естественное изменение объекта, то, чтобы сделать его пред- метом своей мысли и как-то зафиксировать, мы должны за- фиксировать последовательность его состояний, скажем, Ар затем А2, А3 и т.д., а потом начать сопоставлять их друг с другом, трактуя как некоторые состояния объекта, чтобы та- ким путем выразить то, что мы называем естественным из- менением объекта. Если передо мной была какая-то совокуп- ность, которая затем на моих глазах разделяется на две, как бы растекается, то это само по себе еще не изменение, это пока просто ничто. Это станет разъединением совокупности или ее изменением лишь в том случае, если я сумею зафик- сировать первое состояние этой совокупности в некотором знаке, если затем я каким-то путем зафиксирую второе со- стояние - а для этого, естественно, мне придется его остано- вить - и сумею затем ходом своего собственного движения, противоположного естественному процессу, сопоставить эти два знака-состояния друг с другом. Никак иначе схватить изменения любого рода, вообще какие-либо движения объек- тов невозможно. Иначе говоря, наши собственные сопостав- ления в знаках, в частности исходных эмпирических объек- тов, наша собственная деятельность с ними являются сред- ством и формой, через которую и с помощью которой мы выявляем и фиксируем все, что естественно происходит с объектами. Но здесь возникает очень важный и интересный вопрос: в каких же именно формах и средствах я все это фиксирую? Во-первых, все это фиксируется в статических знаках. Но сами по себе статические знаки - ничто. Они обязательно должны быть включены в некоторую деятельность. Но это, как правило, - моя деятельность со знаками, я ее осуществ- ляю, и поэтому я ее не фиксирую и не изображаю специаль- но. Поэтому мы можем сейчас сказать, что при замещении тех или иных содержаний - будь то преобразования объектов, то есть некоторая кинетика, будь то какие-то отношения сопос- 364
тавления, создаваемые нашей собственной деятельностью - во всех случаях мы замещаем эти содержания, во-первых, статическими знаками, которые мы оставляем в качестве предметов окружающего нас мира, а во-вторых, нашей соб- ственной деятельностью, которую мы всегда носим с собой. Генисаретский. Но здесь произошла весьма характер- ная подмена: можно признать, что статична форма или, далее точнее, материал знака, а утверждается, что ста- тичен знак. Ведь каков знак - неизвестно, может быть, он движется. Меня сейчас мало интересует вопрос, что представляет собой знак на самом деле. Меня интересует лишь один воп- рос - с чем мы работаем, а работаем мы с некоторыми стати- ческими образованиями. Именно эту мысль я и хочу подчер- кнуть, не цепляясь за название. Возможно, точнее было бы говорить действительно о материале знака. Но люди видят его как знак или как идеальный объект. Именно об этом ви- дении я и говорю. С другой стороны, если мы встаем в позицию внешнего наблюдателя и начинаем выяснять, с чем же именно работа- ют люди, то нам приходится говорить о знаковом материале, ибо именно с ним они и работают - это, если рассмотреть все, повторяю, с точки зрения внешнего наблюдателя. Мож- но даже сказать, что они работают с некоторыми материаль- ными объектами, ибо только способ употребления этих ма- териальных объектов превращает их в знаки. Вместе с тем, если мы начинаем обсуждать вопрос о том, как именно они работают и что детерминирует способы употребления этих материальных объектов, тогда мы вынуждены переходить к обсуждению тех способов видения, которые имеются у лю- дей, работающих со знаками. Поэтому я легко преодолею сделанные мне возражения, сказав - и это будет еще точнее выражать мою мысль, - что работают люди с материалом знаков, а собственно знаками этот материал становится благодаря тому, что люди носят с собой «живую» деятельность и, присоединяя ее к материалу того или иного типа, превращают этот материал в знаки. Но
мне важно подчеркнуть, что если мы рассматриваем всю проблему в синхронном плане, то деятельность выступает как данная в «живом» виде. Розин. Этот тезис малопонятен и, как мне кажется, противоречит положению, что с помощью знаков можно все же изображать кинетику; надо лишь задать вдобавок к соответствующему материалу определенные способы его преобразования. Я не хочу ничему противоречить. Наоборот, я разъясняю смысл сформулированного тобой выше тезиса. Конечно, мы изображаем кинетику в знаках и с помощью знаков. Но что это значит? На мой взгляд, здесь нужно разделить и развес- ти, с одной стороны, статический материал знаков, который сам по себе изображать и отображать кинетику не может, и живую деятельность, прикладываемую к материалу и пре- вращающую его в собственно знаки и знаковые системы. Когда мы говорим, что знаки отображают и изображают кинетику, то мы имеем в виду, фактически, и то, и другое. Именно этот момент мне и хочется подчеркнуть: определен- ные материалы знаков могут изображать и отображать кине- тику благодаря тому, что мы прикладываем к ним деятель- ность, причем, деятельность определенного типа. Фактичес- ки, говорю я, мы изображаем кинетику не в знаках, а в на- шей деятельности со знаками, мы не изображаем кинетику, а имитируем ее. Вот в чем пафос моих утверждений. Напомню вам, что на одном из заседаний в этой аудито- рии мы выдвигали требования к знакам - чтобы они отобра- жали кинетику. Это невозможно. От знаков мы можем тре- бовать только того, чтобы они соответствовали деятельнос- ти, которая имитирует кинетику. Генисаретский. Что бессмысленно требовать - кине- тику или изображение кинетики? Розин. Кинетика знаков не имеет отношения к той ки- нетике объектов, которую мы хотим отобразить. Все это - достаточно тонкие вопросы, и, чтобы ответить на них, нужно, как мне кажется, предварительно выяснить 366
более принципиальные и грубые вещи. Я нахожусь именно на этой первой ступени. Представьте себе, что мы уже заместили какие-то объек- ты знаками - ведь только так мы можем сделать эти объекты предметами своей мысли и предметами познания. Мы заме- стили объекты знаками и затем применяем к знакам некото- рые новые познавательные операции. В результате вычленя- ется некоторое новое содержание, которое мы опять-таки фиксируем в знаках, в знаках второго слоя. Теперь я хочу спросить: к чему именно применяются познавательные процедуры второго слоя? Характерно, что этот вопрос очень интересовал Розина, и в течение несколь- ких предшествующих лет он его постоянно обсуждал. Конк- ретно для меня вопрос стоит так: применяем ли мы познава- тельные операции к знакам (А) и (В) или же мы применяем их к единицам типа (А)Х и (В)А,? Сейчас мы уже достаточно хорошо представляем себе, что непосредственно к А деятельность не применяется - во всяком случае, для сознания деятеля. Обычно в философии, имея в виду эти моменты, говорят «о превращенных формах сознания». По-видимому, все способы оперирования со зна- ками должны быть свернуты в плане смысла и затем должны получить превращенную вещную или объектную форму. Теперь давайте взглянем на все это с теоретико-деятель- ностной позиции. Мы уже понимаем - и этот момент я сей- час подробно обсуждал, - что X есть обозначение той дея- тельности, которую мы имеем в живом виде и привносим к знакам. Теперь я спрашиваю: могут ли применяться последу- ющие познавательные процедуры к ней так же, как они приме- няются к самим знакам? Ответ на этот вопрос, по-видимому, может быть только отрицательным. Но тогда перед нами вста- ет альтернатива: либо деятельность, привносимая нами, вооб- ще остается за скобками и не играет существенной роли, либо же она должна быть каким-то образом трансформирована, дол- жна получить превращенную форму и должна быть «впихну- та» в сами знаки. Вот вопрос, который я обсуждаю. Но так все дело выглядит с предметной точки зрения, а я добавляю ко всему этому еще теоретико-деятельностную 367
точку зрения и спрашиваю: как изобразить саму кинетику деятельности, в частности кинетику (А)Х. Очевидно, как мне подсказывают, ее нужно изучать. Но чтобы изучать и потом фиксировать результаты изучения, нужно иметь соответству- ющие знаковые средства. К ним в свою очередь мы предъяв- ляем определенные требования - ведь они должны изобра- зить кинетику деятельности. Естественно, что мы хотим знать характер этих требований. Кроме того, возникает вопрос, что, собственно, мы мо- жем и должны изучать; ведь, фактически, мы имеем дело со знаками и преобразованиями их. Рассматривая знаки в отно- шении к преобразованиям и той системе смысла, которая ими создается, мы можем говорить о структуре знаков. Точно так же мы можем говорить о тех преобразованиях, которые при- меняются к знакам. Генисаретский. Я хотел бы узнать, на какой позиции вы стоите, когда утверждаете, что мы изучаем и должны изучить цепи знаков? Если на позиции логика, то это, по меньшей мере, странно, ибо логик никогда не изучает кине- тику, если это - позиция того, кто изучает кинетику, то он никогда не изучает знаковую форму, он всегда будет дви- гаться в чем-то другом. Я не могу согласиться с такой упрощенной трактовкой положения дел. Здесь не совсем точно используется слово «изучает». Вопрос о том, кто что изучает, - достаточно слож- ный. Любой ученый всегда изучает тот или иной тип идеаль- ного объекта и ничто другое. Но я говорил о другом - о том, с чем они имеют дело. В этом плане, на мой взгляд, вопрос очевиден: мы имеем дело со знаковыми цепочками и их пре- образованиями. А что мы за ними увидим и что именно в связи с этим будем изучать - это тот вопрос, который я обсуждаю. Чтобы как-то ответить на него, я, с одной стороны, утверждаю, что подлинным объектом, который там существует, является де- ятельность - я ее фиксирую и представляю со своей тео- ретико-деятельностной позиции, пользуясь схемой двой- ного знания, - а с другой стороны, ставлю вопрос о том, 368
как эту деятельность можно и нужно представить и выра- зить в знаках. Генисаретский. На мой взгляд, вопрос, действительно, состоит не в том, с чем тот или иной исследователь имеет дело, а в том, что он при этом видит. Но тогда я спрошу: работает ли он со своим же собственным оперированием или же это оперирование есть выражение чего-то другого? На мой взгляд, он вынужден работать со своим опериро- ванием. Он не просто оперирует со знаками, но он еще, кро- ме того, должен работать со своим оперированием. Генисаретский. Но тогда он обязательно логик, а не тот, кто изучает кинетику. Это неправильно. Во-первых, со знаками и своим соб- ственным оперированием работают любые предметники; мы можем и должны в связи с этим говорить о специальной пред- метной рефлексии. Во-вторых, со знаками и своим собствен- ным оперированием работает логик, но он действительно не видит при этом самой кинетики. В-третьих, со знаками и сво- им оперированием работает представитель теории деятель- ности, и он обязательно должен видеть кинетику. Именно этот последний случай я обсуждаю, только он меня сейчас инте- ресует. Я ставлю вопрос: какими знаковыми средствами и понятиями должен пользоваться представитель теории дея- тельности, чтобы он мог видеть деятельность и ее кинетику? Я утверждаю, что такая позиция существует и ее нельзя сво- дить к позиции логика - речь идет о формальном логике. При этом меня не устраивает традиционно-натуралис- тическая позиция и мне хочется отделить свои вопросы о ки- нетике - поставленные в рамках теоретико-деятельностной концепции - от вопросов, которые может ставить натуралист. Наивный предметник думает, что в объектах есть естествен- ное, имманентное этим объектам движение. При этом совер- шенно не учитывается то обстоятельство, что подобное от- ражение само возможно лишь за счет определенной деятель- ности - познавательной и мыслительной, за счет имитирую- щей деятельности мышления. 13 - 9374 369
Если до начала XIX столетия еще можно было придер^ живаться таких взглядов, то в XIX столетии и, тем более, в XX веке думать так, как мне кажется, уже нельзя. Для меня все проблемы начинаются с вопроса: как можно выделить и зафиксировать в мышлении эти движения, эту кинетику? А затем я ставлю еще дополнительный вопрос: как можно вы- делить и зафиксировать кинетику мышления, имитирующую и воспроизводящую кинетику объектов? Мне важно подчеркнуть, что исходные данные, с кото- рыми мы всегда и в любом случае имеем дело, это - данные о нашей деятельности, включенные опять же в деятельность. Все, что мы узнаем об объектах - а точнее надо сказать: все, что мы конструируем относительно объектов, - получается нами из деятельности и на основе анализа деятельности. Но при этом видим мы не деятельность, а определенные объек- ты (когда я говорю «мы», я имею в виду предметника). Начиная с 1962 года мы непрерывно в разных формах обсуждаем вопрос о том, каким образом и как осуществляет- ся эта реконструкция объектов. Мы выяснили, что выявле- ние и конструирование объектов предполагает в качестве своего непременного условия выделение и отделение деятель- ности. Поэтому в нашей работе постоянно происходит то разваливание плана сознания на «объектное» и «субъектное», о котором в свое время писал И.Кант и в дальнейшем все неокантианцы. Уже первые подмеченные и описываемые нами схемы сопоставлений и отнесений фиксировали ту деятельность, которая накладывается на объекты и создает содержание, выражаемое затем в знаниях. Зная основные виды действий сопоставления и объяснения, мы затем как бы оборвали все и, отделяя сопоставление и отнесение, выделяли или конст- руировали затем сам объект. В дальнейшем мы выяснили, что все эти процедуры схватывают лишь один момент, одну сторону и не дают достаточно точного представления о дру- гих сторонах, которые уже намечались и выявлялись наши- ми работами. Поэтому мы вынуждены были постоянно обсуждать воп- рос о соотношении между объектами и деятельностью, в ча- 370
стности познавательной деятельностью, а вместе с тем, ес- тественно, вопрос о том, как эту деятельность наилучшим образом изображать и выражать. Сейчас я ставлю все эти вопросы снова на новом и более высоком уровне. Но как ни изменялись наши представления о самой деятельности, не- изменным оставался тезис, что в исходных пунктах фило- соф должен иметь дело с деятельностью как таковой, а объек- ты должен объяснять, исходя из деятельности и различных способов ее обработки - я подчеркиваю: ее обработки, т.е. обработки деятельности. Это положение - движение от деятельности к объекту, а не от объектов к деятельности - является основным и опре- деляющим все остальное принципом философии. Для поло- жительных наук, наоборот, основным и определяющим яв- ляется принцип, что в исходных пунктах лежат объекты, а знания их отражают или отображают. Но сейчас мы проделы- ваем философскую и методологическую работу. Поэтому мы должны пользоваться первым из названных мною принципов. Но именно потому, что мы движемся в рамках филосо- фии и методологии, мы должны подробно и детально обсуж- дать вопрос об объектах и их статусе. Мы хорошо знаем, что объекты существуют благодаря нашим знаниям; это всегда первоначально объекты знания, и лишь затем они становят- ся объектами инженерии и практики. Когда я говорю, что представитель какой-либо положи- тельной науки начинает работать со своим оперированием или над своим оперированием, то я прежде всего подчерки- ваю моментально возникающую здесь двойственность: вро- де бы, нельзя работать со своим собственным оперировани- ем, можно работать только со знаками, но, с другой стороны, знаки «темны» и «слепы», они оживают, осмысливаются и приобретают содержание благодаря деятельности. С чем же тогда имеют дело все исследователи - предметники, логики и «деятельностники»? Я утверждаю, что работая над знака- ми, любой исследователь работает прежде всего над функ- цией этих знаков, т.е. в такой форме - над способами опери- рования со знаками. Можно сказать, что исследователь рабо- тает над особыми формами репрезентации нашей деятель- 13* 371
ности, в частности деятельности со знаками. Деятельность прикреплена к знакам. Из этого я делаю вывод, что, когда исследователь начи- нает анализировать знаки - по сути дела, идеальные объек- ты, стоящие за ними - и когда он выражает полученное им новое знание, скажем, в форме (а)ц, то он фиксирует не что иное, как предшествующую деятельность (А)А,, а отнюдь не сами по себе знаки (А) и (В). Итак, если мы имеем дело с какой-то кинетикой - пусть это будет (А)^..., или, более общо, кинетика любой деятель- ности, - то она всегда предстает перед нами прежде всего в виде элементов, которые в нее включены. Любые статичес- кие кусочки деятельности выступают для нас прежде всего со стороны своих функций, т.е. со стороны своей включен- ности в оперирование. Другими словами, эти статические элементы выступают как особым образом понимаемые нами предметы - я подчер- киваю: именно понимаемые предметы, а не предметы иссле- дования. Затем понимаемые предметы становятся предмета- ми исследования. Вместе с тем, должна произойти и проис- ходит известная их трансформация. Статические элементы деятельности, которые раньше понимались нами, начинают теперь анализироваться как эмпирический материал, соот- ветствующий определенному предмету изучения. Но что при этом происходит с пониманием, как предмет исследования и его эмпирический материал относятся к опи- сываемому предмету или, точнее, как понимаемый материал относится к тому и другому? Кроме того, я хочу понять, как в предмете исследования выступает само оперирование со знаками. В какой-то мере оно попадает в него, поскольку оно само предстало через функции, специально анализируемые нами. Значит, меня интересует, во-первых, в какой мере опе- рирование X будет схвачено нами в знаках (а), (Ь), во-вторых, чем по ртношению к этому X будет то оперирование [L, кото- рое обращено на знаки (а) (Ь) и, по сути дела, имитирует опе- рирование X. Я надеюсь, вы помните, что самым интересным и прин- ципиальным всегда является вопрос о том, как формируют- 372
ся новые способы оперирования со знаками. Те способы опе- рирования, которые должны имитировать другие, нижележа- щие способы оперирования, и создают то, что мы называем знанием. Вы знаете, что когда впервые появляются отрезки в качестве знаков, изображающих длину, то с ними оперируют так, как будто они являются бревнами - отрезки режут попо- лам, еще пополам и т.д. Лишь постепенно, благодаря разнообразным парадоксам, начинает отчленяться оперирование непосредственно со зна- ками, вводятся специальные допущения, с одной стороны, ог- раничивающие те оперирования, которые применялись нами к вещам, а с другой стороны, создающие новые возможности, которых не было при оперировании с вещами. Я пока не затра- гиваю вопроса о том, как именно формируются те или иные знаковые преобразования, - это особый очень интересный воп- рос, который нам нужно было бы обсудить в ближайшие годы. Мне пока важно подчеркнуть лишь одно: кроме созда- ния некоторого содержания и фиксации его в тех или иных знаковых средствах существует еще всегда момент выработ- ки новых форм оперирования со знаками и соединение этого оперирования с самими этими знаками. Это новое опериро- вание, с одной стороны, связано с тем содержанием, которое создается в нижележащих плоскостях, а с другой стороны, оно участвует в формальном выражении этого содержания. Кстати, я должен здесь напомнить вам, что Кутюра хорошо понимал это в отношении алгебры и алгебраических преоб- разований; он подчеркивал, что специфика количества выра- жается в алгебре через способы преобразований алгебраи- ческих выражений. Все эти проблемы ставятся мной внутри утверждения, что мы схватываем один способ оперирования с объектами, одну систему деятельности в другом способе оперирования и другой системе деятельности как целом. Между этими си- стемами деятельности устанавливается отношение имитации, а все остальные отношения, существующие между разными элементами этих двух систем деятельности, должны выво- диться нами из особенностей общего отношения между дву- мя системами. 373
Короче говоря, кинетика выражается через кинетику- а изменение типа кинетики определяется характером матери- ала, т. е., в частности, изменением характера знаков, хотя само это изменение лишь фиксирует и отражает само изменение кинетики. Значит, если мы имеем какую-то кинетику, скажем, в ча- стности, (А)^,, и хотим имитировать ее в другом виде, то мы должны, с одной стороны, подобрать определенные знаки, а с другой стороны, выработать определенный способ опери- рования с ними. Исходная кинетика (А)А, будет имитироваться в новой кинетике (а)ц,. Специфические особенности и харак- теристика этой новой кинетики будут отражаться в характе- ре включенных в нее знаков. Благодаря этому мы сможем говорить, что знаки (а)(Ь) отражают кинетику (А)А,. Но это очень плохое, неадекватное выражение, ибо оно создает впе- чатление, что кинетика (А)А, выражается или изображается знаками (а)(Ь) самими по себе. Обычно о знаках говорят, что они выражают инварианты нижележащей кинетики, но это очень путаное выражение, ибо сами варианты и инварианты понимаются в традиции вещи. Таким образом, замещаем и имитируем мы через (а)ц,, а говорим только о знаках (а)(Ь). Это положение усугубляется тем, что, имея знание, выраженное в знаковой форме (а) (в), мы начинаем ис- кать для нее определенные онтологические картины и определенный объект. При этом мы исходим из смысла соответствующих знаний и знаковых форм, а это значит - из особенностей оперирования. Но само оперирование выступает неявно, через этот смысл, а вопрос ставится ни много ни мало об объекте, которому должны соответ- ствовать знания второго слоя. Здесь, естественно, возникает вопрос о том, как эта он- тология будет относиться к содержанию (А)А,, лежащему в более низком слое. Ясно, что они не могут соответствовать друг другу непосредственно - здесь еще есть весьма суще- ственная добавка |1. Следовательно, мы можем сделать вывод, что онто- логические картины всегда, в принципе, отличны от объек- 374
тов оперирования (А), (В), (а), (Ь), и в этом, между про- чим, их функции. Вот способ рассуждения, с помощью которого я пытался обосновать общий тезис, что структурные схемы, изобража- ющие деятельность, совсем не должны схватывать кинетику деятельности как таковую. Они должны схватывать изобра- жение закономерностей или механизмов в этой деятельнос- ти, а не саму кинетику. Таков общий вывод. В следующий раз я попробую обсудить вопрос, что именно удается схва- тить в тех структурных схемах деятельности, которыми мы пользуемся, в частности - в блок-схемах.
21.07.1965 Проблемы средств и способов изображения деятельности На прошлом докладе я рассказывал о том, что в ходе на- ших исследований мышления центр тяжести исследований постепенно смещался на рефлексивный анализ средств, ко- торыми мы пользовались, в первую очередь - на более под- робный и детальный анализ самого понятия деятельности. Но как только само понятие деятельности и объект, пред- ставленный в нем, стали предметами специального анализа и изучения, так тотчас же у нас выделился, по сути дела и фактически, новый предмет изучения, для которого должна была быть найдена своя эмпирическая область и для которого нужно было разработать соответствующие средства анализа. При этом вполне естественно произошли изменения в понимании и интерпретации самого понятия деятельности. Деятельность выступила как та большая объектная область, которая еще только должна быть изучена, и мы пришли к выводу, что изучение этой области, очень обширной и содер- жащей массу разнообразных связей и генетических механиз- мов, предполагает создание нескольких предметов изучения. При этом будет создано несколько разных структур, каждая из которых будет представлять какую-то одну сторону дея- тельности. В этой связи, если вы помните, я в шутку говорил о конкурсе, который мы должны объявить, на создание макси- мально большого числа структур, описывающих деятельность. Эти структуры, на мой взгляд, могут и должны членить- ся на две большие группы: первая - группа структур, описы- вающих социальное целое глобально и относимых, естествен- но, ко всему социальному целому (здесь можно употребить излюбленное Гегелем выражение «тотальное описание»), и вторая группа - группа заведомо фрагментарных структур, описывающих изменение некоторых элементов и подсистем этого целого. После этого я начал рассматривать простейшую струк- туру, с которой мы начинали свою работу. Первоначально это 376
была даже не структура, а лишь сумма двух блоков, букваль- но механически относимых друг к другу - процессов и средств. Я говорил, что даже это, весьма примитивное, рас- членение дало нам возможность продвинуться в решении целого ряда вопросов, которые в предшествующих философ- ских и научных исследованиях вызывали целый ряд затруд- нений. Это направление исследования дало нам возмож- ность поставить проблему воспроизводства структур де- ятельности и объяснить некоторые генетические механиз- мы ее развития. Но все это интересует меня сейчас не столько со сторо- ны содержания, сколько со стороны формы выражения на- шего анализа и тех средств, которые были в связи с этим выработаны. Первый вопрос, который мне хотелось бы здесь поставить: в каком отношении друг к другу находятся по- добные блок-схемные представления и наши традиционные структурные представления мышления или деятельности? Мне хотелось бы знать, какие отношения нужно установить между теми и другими и как их можно будет связывать при решении различных теоретических проблем; при этом я имею в виду как плосколинейную, так и иерархированую теорию. Второй вопрос, возникающий здесь: что значит предста- вить блок-схему как некоторую структуру? Можно ли рас- сматривать блоки в качестве элементов системы и какие свя- зи между так рассматриваемыми блоками можно вводить? Это, вместе с тем, вопрос о том, что могут изображать по- добные связи и как мы с ними должны работать. Эти два воп- роса я и хочу сегодня обсудить. По поводу первого вопроса при общем заходе можно сказать очень немного. Как бы мы ни брали исходный раз- борный ящик из двух блоков - просто как разборный ящик или вместе с наложенными на него зависимостями, или даже с какими-то связями, - во всех случаях мы не можем накла- дывать его на широкие области эмпирического материала и получать сколь-нибудь важные результаты. Содержание, ко- торое зафиксировано в подобной двойной блок-схеме, явля- ется все же слишком общим, а вместе с тем, и слишком то- щим. Поэтому, когда мы работаем с этими блок-схемами, 377
прикладывая их к эмпирическому материалу, то мы, как пра- вило, переходим к нашим структурным схемам. Мы начинаем представлять процесс, обозначенный в первом блоке, в виде некоторой последовательности объект- ных преобразований или в виде последовательности заме- щений единиц объективного содержания знаками и их пре- образованиями и т.д., и т.п. Но точно так же и средства, оче- видно, должны представляться в некоторых структурных схемах и формулах. Кроме того, наверное, мы должны за- фиксировать те действия, в которые включены средства, - в прошлый раз я довольно подробно говорил об этом. Таким образом, в ходе теоретического анализа мы переходим от блок-схемных представлений к представлениям в структур- ных формулах, а затем уже эти последние относим к эмпи- рическому материалу. Вот, наверное, и все, что здесь можно сказать, исходя из самой общей позиции. Поэтому на первых этапах рассужде- ния оказывается очень непонятным, какое отношение суще- ствует между блок-схемными и структурными представле- ниями. Хотя мы можем довольно подробно и детально за- фиксировать способы употребления одних и других, то, что нас интересует - объективные содержательные раз- личия, соответствующие этим двум видам схем, - остает- ся невыясненным. Таким образом, мы начинаем анализ с употребления этих схем - с употребления их в отношении к эмпирическому ма- териалу, в отношении друг к другу и т.п., - затем мы должны всему этому придать принципиально иную форму; всем этим различиям мы должны дать некоторую смысловую, содер- жательную интерпретацию. Мы должны сказать, что каждая из этих схем выражает строго определенное содержание и именно поэтому они употребляются таким образом и нахо- дятся друг с другом в таких отношениях. Другими словами, мы должны приписать каждой из этих схем определенный смысл, а затем отнести этот смысл на нашу общую онтологическую картину, придав этим смыс- лам не только некоторое объективное существование, но и определенное отношение друг к другу. 378
Эта работа имеет прямое отношение к той проблеме, ко- торая была поставлена в предшествующих докладах. Если вы помните, я очерчивал объектную область деятельности, часть из нее выделял как известное и описанное в схемах замещения, а другую часть, наоборот, объявлял неизвестной и утверждал, что она относится к тому, что мы называем ки- нетикой деятельности. Таким образом, мы примерно представляем себе уже, с чем мы будем иметь дело в каждой области, но как соотнес- ти их друг с другом - это остается неизвестным. Поэтому я должен перейти ко второму из названных мной пунктов и попробовать продвинуться в нем. Первый вопрос, который здесь возникает: что значить наделить блоки нашего разборного ящика связями или зави- симостями, что представляют собой сами эти связи? Чтобы как-то попробовать ответить на этот вопрос, я обращусь прежде всего к тем способам работы, которые у нас уже сложились и которые мы как-то использовали. Они, как вы хорошо понимаете, складывались на интуитивном уровне, но теперь я хочу постараться понять, что, собствен- но, мы делали. Анализ показывает, что мы выделяли, а затем фиксиро- вали в значках стрелок, идущих от одного блока к другому, какие-то строго определенные эмпирические явления. Вы- деляя блок средств, мы говорили затем, что на основе средств строится определенный процесс, или процедура. Говоря «стро- ится», мы рисовали стрелку от средств к продуктам. Точно так же мы говорили: процесс становится объектом рефлективного анализа, и в ходе этого анализа из процесса выделяются неко- торые новые средства. Говоря слово «вьщеляются», мы опять рисовали стрелку, теперь уже идущую от процесса к средствам. Иногда мы говорили, что процесс или процедура получаются из определенных средств. Точно так же иногда мы говорили, что одни средства перерабатываются в другие, и рисовали стрел- ку, идущую от одних процессов к другим. Таким образом, всегда мы вели рассуждение по поводу каких-то кинетических процессов - строятся, выделяются, получаются, перерабатываются - или еще чаще - и это будет 379
более точная характеристика - по поводу каких-то наших действий. Когда мы приступали к анализу массовой деятельности, то тогда же мы столкнулись с этой проблемой и довольно подробно ее обсуждали. Мы констатировали тогда, что в са- мой массовой деятельности как таковой не может быть ни- каких такого рода блоков и связей, какие мы рисуем в схе- мах. Мы отмечали там существование множества как бы сцеп- ляющихся друг с другом деятельностей. И это правильно для любых видов деятельности. Предположим, что существует процедура решения какой-то задачи, зафиксированная в тек- сте. Этот текст - говорили мы - передается из одного места в другое, или транслируется. Мы предполагали, что передача - это всегда какая-то другая деятельность с этим текстом. Этот текст всегда оказывался включенным в деятельность по передаче, и именно деятельность осуществляла трансля- цию. Точно так же мы говорили, что транслируемый текст ус- ваивается человеком и выступает в качестве средства какой-то другой деятельности. Но как само условие, так и тем более упот- ребление некоторых средств есть определенная деятельность. Поэтому если мы элиминируем вещные оформления де- ятельности - вещи, знаки и все остальное, работающее в ка- честве элементов деятельности - и будем представлять еди- ницы деятельности как таковые - а мы пробовали это де- лать, - то тогда мы все это должны будем изобразить как при- мыкание одних единиц деятельности к другим. Если поднять материалы тех лет, то вы увидите, что мы довольно подроб- но обсуждали виды и способы сцепления деятельностей друг с другом. Но обычно мы не углубляемся в вопрос о том, как и за счет чего происходит сцепление разных видов деятель- ности, мы производим схематизацию смысла введенного нами понятия, просто фиксируем сам факт сцепления и изоб- ражаем его с помощью специального значка связи. Если предположить, что некоторая деятельность-I была воспроизведена в виде деятельности-IV с помощью деятель- ности-П и деятельности-Ш, то мы обычно изображали это, зарисовывая сначала деятельность-I, потом деятельность-IV, а потом, элиминируя деятельности II и III, рисовали просто 380
стрелку связи, идущую от деятельности-I к деятельности-IV. Мы изображали деятельности II и III, но не как таковые, не как деятельности, мы придавали им совершенно особое и специфическое выражение. Мы трактовали их в качестве деятельностей, а рассматривали их как механизм, обеспечи- вающий тот или иной перенос деятельности из одного места в другое или, наоборот, как механизм преобразования дея- тельности из одного вида в другой и т.д. Значит, за значками связи скрываются тоже какие-то де- ятельности, но, обозначая одни как элементы, а другие как связи, мы задаем различный подход к ним и различную их интерпретацию в зависимости от того, какой механизм мы хотим и должны объяснять. Если в качестве примера мы возьмем механизм в виде колесной зубчатой передачи, то при схематическом его изображении мы всегда сможем задать крайние колеса, а весь промежуточный механизм передачи вращения от первого колеса к последнему пред- ставить в виде стрелки связи, по которой движение как бы передается из одного места в другое. Последний слу- чай совершенно аналогичен предыдущему, относящему- ся к деятельности. Таким образом, и мы уже не раз обсуждали это, связь как таковая не имеет непосредственного материального выраже- ния, это есть особый способ схематизации некоторых групп рассматриваемых нами явлений. По этой схеме мы можем рассмотреть смысл наших вы- ражений: процедура строится на основе средств, средства выделяются из процедуры и т.п. За этим всегда стоит некото- рая деятельность, создающая определенный продукт, а мы выделяем этот продукт, фиксируем его в изображении связи и говорим, что одно состояние связано с другим. Когда мы таким образом, в виде связей, изображаем не- которые процессы или деятельности, то при этом совершен- но естественно происходит расщепление средств. Тогда сред- ства распадаются на то, что мы раньше называли материа- лом, и на то, что называлось собственно средствами. Мате- риал - это то, из чего строится процесс, как бы строитель- ные кирпичики, средства - это то, с помощью чего строится 381
процесс - планы, регулятивы, вообще орудия, средства в соб- ственном смысле этого слова. Но как только мы предположим, что средства в широком смысле слова распадаются на две группы - материала и соб- ственно средств, - и мы теперь должны в наших схемах изоб- ражать вместо одного блока средств два блока, так тотчас же должно будет произойти и обычно происходит соответству- ющее изменение изображения связей. Мы вынуждены гово- рить, что процедуры строятся из материала, а средства при этом управляют этим строительством. У нас появляются осо- бые, интуитивно схватываемые связи и отношения - напри- мер отношения управления или отношение «служить соб- ственно средствами». Ясно, что, в принципе, такому процессу членения и де- тализации нет ни конца, ни края. Благодаря этому все блок- схемные представления оказываются какими-то удивитель- но произвольными и необоснованными. Я пока не знаю, нуж- но ли по поводу этого радоваться или, наоборот, огорчаться. Может быть, в том, что схем этих много и они могут стро- иться весьма произвольно, заключен не недостаток, а наобо- рот, великое их преимущество. Может быть, за счет этого мы приобретаем новые весьма мощные и широкие возможнос- ти; надо только научиться ими пользоваться и управлять ими, знать, когда какие схемы можно строить и использовать и что из этого в каждом случае можно получить. Во всяком случае, сейчас это стоит как вопрос, и в общем виде я сфор- мулировал бы его так: имеется море Лейбницевых монад, они как-то взаимодействуют друг с другом и скрепляются в бо- лее сложные комплексы; чтобы как-то описать этот объект, мы некоторые из монад должны считать элементами целого, а другие, наоборот, элиминировать и представлять как обес- печивающие или осуществляющие связи; тогда возникает вопрос, какие собственно расчленения мы можем задавать этому морю монад из деятельностей, какие связи в нем мо- гут существовать - комплицирование, управление и т.п. Здесь необходима какая-то единая точка зрения и какой- то единый подход, которые ввели бы все это многообразие в какие-то закономерные и сравнительно легко обозримые рам- 382
кй. Эта позиция должна дать нам представление о том, что можно и что, наоборот, нельзя делать в этой области. Все это - вопрос, который, на мой взгляд, является для нас сейчас од- ним из самых главных. Если вы вспомните то, что я говорил прошлый раз, то заметите, что мы здесь оказываемся как бы сдвинутыми в своем исследовании еще раз вверх и вправо, т.е. в область средств. Сначала мы исследовали мышление, и тогда в ка- честве средства выступало понятие деятельности, потом мы исследовали деятельность, и тогда в качестве средств выступали понятия системы и структуры, а сейчас основ- ным объектом исследования становятся сами системы и структуры. Но где средства анализа для этого? Найдем мы что-то в качестве таких средств или не найдем - мы, во всяком случае, уже вышли к этой проблеме и должны ее как-то обсуждать. Поставив этот общий вопрос, я хочу резко сузить область своего рассмотрения и рассказать об одном очень эффектив- ном и многозначительном результате, который был получен около года назад В.М.Розиным и связан с определенным по- ниманием этих структур, а именно с пониманием их как не- которых машин - это чисто условное название - и как неко- торых организмов. Но прежде чем перейти к этому вопросу, еще несколько слов о самих структурах в ответ на замечание Розина. Когда мы смотрим на море монад, то мы пользуемся для представления его тем или иным понятием структуры. Суть этого подхода в том, что мы выделяем в очерченном нами объекте множество разнородных элементов и единиц, затем некоторые из них объявляем «подлинными элементами на- шей системы» - тогда они обладают какими-то атрибутив- ными свойствами, - другие же монады, наоборот, не фикси- руются нами как таковые, но часто присутствуют в виде свя- зей. Поскольку во всех случаях такого рода мы работаем в схемах двойного знания, я могу утверждать, что я всегда вижу сам объект, т.е. все множество составляющих его монад, но некоторые из них я фиксирую как элементы системы, а дру- гие, наоборот, элиминирую, объявляя связями. 383
В чем основание для такого разграничения и разделения всех этих образований, я до сих пор не понимаю. Например, один человек - начальник и рассматривается нами как ак- тивный деятель, а другой - связной; между ними как людь- ми нет никакой разницы, но связного мы можем заменить средствами проводной связи, как орган он не будет действо- вать в нашем представлении объекта. Но это легкий пример, и его, в общем-то, можно объяснить. Что же касается дея- тельности, то у нас пока нет системно-структурных ее представлений, а поэтому в общем случае не так-то легко объяснить, почему мы в тех или иных случаях одни монады деятельности выделяем в качестве элементов, а другие эли- минируем и сводим к связям. Когда мы нарисуем ту или иную структуру системы дея- тельности, мы хорошо понимаем разницу между элемента- ми и связями - но всегда благодаря этой структуре и сквозь призму этой структуры. А меня сейчас интересует другое: по каким основаниям и какими средствами рисовать в каж- дом случае одну, а не другую структуру? Другими словами: где те позиции, которые задают нам способы структурного виденья моря человеческой деятельности, с которым мы име- ем дело? И еще можно сказать, что у нас сейчас не хватает гипотез в отношении возможных структур массовой деятель- ности. И до тех пор пока у нас их не будет, нам будет казать- ся, что каждая создаваемая нами схема весьма произвольна. Теперь я возвращаюсь вновь к идее машины. Эта идея была впервые изложена В.М.Розиным при ана- лизе методов нашей работы. Примерно так же, как я это де- лаю сейчас, он рассматривал историю развития наших пред- ставлений о деятельности и в этой связи ввел сначала идею, потом представление и, наконец, даже понятие о машине. По сути дела и фактически, эта идея была развертыванием и модификацией другого нашего представления, которое вы- растало из принятого у нас анализа значений и вообще зна- ковых структур. На одном из прошлых докладов я рассказы- вал вам об этом методе. Предположим, что у нас имеется некоторая знаковая структура и мы хотим ее исследовать. Как известно, в этих 384
случаях мы прежде всего обращаемся к анализу употребле- ний знаков. Мы выясняем, где и как эта знаковая структура должна «работать». Классический случай, на котором вво- дил свои основные представления Розин-разливы Нила, сти- рающие конфигурацию полей, которые каждый год вновь должны быть восстановлены. Спрашивается: какие средства могут обеспечить такое восстановление? Обратившись к конкретной истории, в кото- рой эта задача решалась, мы обнаруживаем среди знаковых средств, во-первых, алгоритмы измерения «сторон» полей, а во-вторых, определенные рисунки полей, которые дают воз- можность относить данные алгоритмы к полям того или иного вида - треугольным, прямоугольным, трапецеидальным и т.п. Таким образом, у нас оказывается знаковая структура, содержащая два разнородных элемента и, как оказывается, только она обеспечивает решение задач. Рассматривая дея- тельность по восстановлению полей, мы выводим из ее струк- туры определенные требования к характеру и структуре зна- ковых средств. Потом оказывается, что эта же самая знако- вая структура должна быть включена в какую-то новую дея- тельность; анализ последней позволяет вывести и опреде- лить вновь складывающиеся употребления и отнести их к самой знаковой структуре. На этой основе можно, например, предсказать, какими должны быть более развитые знаковые средства, и потом, когда мы проверяем это в истории, то обычно оказывается, что представление было правильным. Поскольку старые упот- ребления знаковой структуры остаются и к ним все время добавляются новые, то знаковая структура растет и услож- няется, почти не теряя своих структурных элементов. «Чер- ты», заданные прежними употреблениями, каким-то образом соединяются с «чертами», заданными новым употреблением. Такова та методика, которой мы пользовались при иссле- довании знаковых структур. Она с самого начала очень чет- ко осознавалась нами и фиксировалась в понимании и соот- ветствующих понятиях. С какого-то момента мы попробова- ли, кроме того, изобразить ее в некоем объективированном плане. Из этого изображения родилась очень занятная струк- 385
турная схема. Фактически, она лишь выражала в графичес^ кой форме основную идею усложнения знаковых структур по мере появления новых видов и способов употребления входящих в них знаков. Я попробую изобразить ее в самом схематическом виде: Обозначим кружком рассматриваемую нами знаковую структуру, взятую на каком-то этапе ее существования. За- тем зададим некоторое новое употребление этой структуры: предположим, что она должна выступать в роли определен- ного средства при решении каких-то задач. Это новое упот- ребление как бы переводит или преобразует знаковую струк- туру к другому, более сложному виду. Потом на это новое состояние знаковой структуры накладывается новое, более сложное употребление, и, соответственно, структура преоб- разуется к новому виду и т.д., и т.п. Может так получиться, что на какую-то знаковую структуру будут наложены парал- лельно два разных употребления, и тогда она преобразуется к двум разным состояниям. Если вы взглянете на этот рисунок, то увидите, что это лишь графическое изображение - причем, «графическое» и в смысле графа, хотя здесь есть некоторые нюансы - того, что делал при исследовании знаковых структур исследова- тель. Но эта работа исследователя предстала теперь перед нами в виде некоторого объективного процесса или объек- тивной структуры. Поэтому теперь мы можем с ней оперировать и манипу- лировать. В частности, мы можем мысленно как бы вынуть знаковую структуру из той системы, в которой она сейчас задана. Тогда круги выступят в виде чистых ячеек, или мест. Мы сможем задать вопрос: а что, собственно, изображено во всей этой структуре, что там осталось после того, как мы 386
вынули сами знаковые структуры? В частности, мы сможем поставить вопрос, что представляют собой переходы от од- ной ячейки к другой. Конечно, мы можем трактовать это изображение как изоб- ражение тех преобразований, которые происходят со знако- выми структурами; мы сможем говорить, что знаковые струк- туры в этом процессе преобразуются. Такое истолкование оправдано, но лишь в диахронном плане. Но ведь, кроме того, перед нами оказалась уже развернувшаяся структура, и мы можем поместить ее в музей или в арсенал знаковых средств деятельности. Там мы будем иметь структуру, которая полу- чилась после того, как она прошла все нарисованные нами места, или ячейки. Мы вынули саму структуру, но оставили в некотором статическом изображении путь, пройденный ею. И теперь мы сам этот путь со всеми его ячейками и приходя- щими к ним связями или функциями можем рассматривать как некоторую статически и постоянно действующую структуру. Именно здесь появляется или вводится понятие о маши- не, через которую как бы проходила или протаскивалась обра- батываемая деталь - исследуемая нами знаковая структура. Вначале она была не чем иным, как некоторой заготов- кой, а пройдя через все изображенные нами ячейки машины, она приобрела нужный нам вид, тот самый, который сейчас задан в конечном состоянии, в музее или в арсенале. Таким образом, нарисованная нами структура выступа- ет как некоторая машина, которая преобразует другие струк- туры, структуры проходящего через нее материала. Пусть вас не смущает то обстоятельство, что выше я все время гово- рил, что это изображение есть изображение пути, пройден- ного рассматриваемой нами знаковой структурой. Машина есть не что иное, как жестко организованный путь некоего объекта в строго определенных условиях, или, иначе, как пос- ледовательность условий, организованная в некоторый путь. Важно, что машина как таковая обладает определенной структурой. Мы можем говорить об этой структуре как о чем- то статическом и постоянно функционирующем. Теперь нетрудно сопоставить введенное мною выше изображение с обычно применяемыми нами изображениями 387
блок-схем. Нетрудно показать, что они, по сути дела, ничем - ни графикой, ни смыслом употребления, ни объектным со- держанием - не отличаются друг от друга, во всяком случае, пока и на том уровне приближения, на котором я сейчас ра- ботаю и рассуждаю. Здесь мы, естественно, приходим к очень интересной проблеме: что такое машина и что мы можем называть ма- шиной? Здесь масса разных аспектов. В каком-то плане то, что я сейчас нарисовал, сродни машине Тьюринга, но все же это - нечто иное. Нарисовав всю эту структуру и вынув из нее обрабаты- ваемый или перерабатываемый материал, в данном случае сами знаковые структуры, вы можете и даже обязаны поста- вить вопрос: что же эта структура изображает и при каких условиях то, что в ней изображено, может рассматриваться как особое объективное образование? Если вы начали пользоваться подобной структурой, если она получилась у вас в особом изображении, то в конце кон- цов вы обязаны поставить вопрос о том, что она обозначает и изображает. Но ответ на этот вопрос вы будете давать с учетом ее функций, т.е. в данном случае с учетом отношения к исходно выделенным знаковым структурам. Ведь начина- ли мы анализ именно с них, и в подсобной роли по отноше- нию к ним появилась сама эта структура. Поэтому при отве- те на вопрос, что она изображает, мы должны будем исхо- дить именно из этой ее подсобной роли и функции. Конечно, если ограничить все дело какой-либо единич- ной знаковой структурой, то можно будет сказать, что это - схема, изображающая ее генетический путь, путь ее генези- са и развития. В таком случае, конечно, интерпретировать эту структуру как машину будет нельзя. Но дело в том, что мы никогда не рассматриваем ее как изображение генетичес- кого пути единичной структуры. Изучая употребления знаковых структур, мы с самого начала руководствуемся установкой на выделение общего. Мы рассматриваем и фиксируем лишь те употребления зна- ков, которые распространяются на разные знаки, т.е. являют- ся общими. Точно так же мы фиксируем в своих знаниях 388
о последовательностях употребления только те последователь- ности, которые точно так же являются общими. Поэтому мы уже не можем трактовать изображенную нам структуру как путь какого-либо одного знакового образования, а должны тракто- вать ее как путь многих или даже всех знаковых образований. Вместе с тем, мы должны трактовать эту структуру как нечто постоянно действующее и функционирующее, а все выделенные нами виды употребления - как постоянные дей- ствия или каналы действия, влияющие на все без исключения знаковые образования или на достаточно широкие их классы. Вы понимаете, я надеюсь, что сейчас все рассуждение ведется в предположении, что есть всего одна машина, раз- вертывающая знаковые структуры. На деле их, наверное, несколько, но предположение, что их несколько, как вы по- нимаете, не изменит существа моих рассуждений. После этих методических разъяснений можно попытаться ответить на вопрос, что изображает подобная структура. По смыслу предшествующих рассуждений и способов ее введе- ния, это - многообразие тех способов употребления, в кото- рых работают знаковые структуры, и связь выбранных ви- дов упрощения этого употребления. Следующим же шагом рассуждения я могу несколько расширить эту интерпретацию. Ведь «употребления» - это всегда некоторое сокращенное обозначение для фиксации разных видов деятельности. Значит, по сути дела, нарисо- ванная нами структура изображает многообразие и связь раз- личных видов человеческой деятельности, в которых рабо- тают, или в которые включены, знаковые структуры. Эти определения естественны, ибо до сих пор я вел рас- суждение на материале знаковых структур. Но я могу от них освободиться и таким путем перейти к следующему обоб- щению. На место знаковых структур я могу поставить вещи или понятия, или еще что-то в этом роде. И каждый раз, не- зависимо от характера материала, я буду получать ту или иную машину. Теперь попробуем взглянуть на все это еще с одной точ- ки зрения. Структура, получившаяся в результате прохожде- ния по всему этому пути, как бы собирает в себе все те мно- 389
гообразные употребления, которые были привязаны нами к разным местам, или ячейкам, машины. Рассматривая конеч- ную знаковую структуру и фиксируя на ней все многообра- зие употреблений, в которых она существует, я, конечно, те- ряю представление о том порядке и той последовательности, в которой она сложилась и оформилась. Это представление о порядке было крайне важным, с одной стороны, для разложения самой знаковой структуры по составляющим, а с другой стороны, для генетического анализа самих употреблений в их взаимных зависимостях друг от друга. Эта потеря, конечно, очень важна и существен- на. Имея изображение структуры машины, мы получаем воз- можность раскладывать саму структуру знакового образова- ния в том порядке и в той последовательности, которые со- ответствуют внутренним отношениям значений и функций внутри самой этой знаковой структуры. Благодаря имеюще- муся у нас изображению структуры машины, мы могли за- менять каждую развитую знаковую структуру серией или пос- ледовательностью ее моделей. Эта последовательность со- ответствовала как этапам развития данного знакового обра- зования, так и внутренним конституирующим моментам ее функционирования. Таким образом, в генетическом анализе самым важным и главным была последовательность употреблений. Но сей- час вся эта машина переделывается и перестраивается: все разнообразные употребления относятся нами теперь к одно- му, последнему месту машины, а вместе с тем - к последне- му структурному состоянию знакового образования. Тогда мы получаем одну систему, которая уже не соответствует никакому пути, а просто должна иметь такое строение или такую полиструктуру, которая должна соответствовать всем многообразным функциям или употреблениям знаков. Соот- ветственно этому, между знаковой структурой, взятой в ее упот- реблении, и структурой машины, производящей это знаковое образование, устанавливаются определенные соответствия. Интересно, что структуру этой же самой машины мы можем рассматривать как систему требований, предъявляе- мых нами к знаковому образованию. 390
Здесь есть еще интересный вопрос о том, что может про- исходить со знаковыми образованиями и, соответственно этому, какими могут быть разные машины. В одних маши- нах материал лишь наращивается, в других он может преоб- разовываться по разным, весьма отличающимся друг от дру- га, законам. Когда-нибудь в дальнейшем нам нужно будет спе- циально обсудить вопрос о типах возможных здесь машин. - Мне представляется здесь весьма сомнительным те- зис, что структуры могут наращиваться. По смыслу слова «структура» может происходить замена одной структу- ры на другую. Если речь идет о наращиваниях, то тогда это уже не структуры, а нечто другое. Хотя я чувствую справедливость этого замечания, но оно явно не соответствует тому, что здесь происходит, и моим представлениям о том, что должно происходить. Но, вместе с тем, я чувствую справедливость такой апелляции к поня- тию структуры. Повторяю, это очень сложный вопрос, тре- бующий специального обсуждения. Здесь очень интересно превращение истории функции или, соответственно, истории употреблений какого-либо объекта в систему единовременно задаваемых требований к нему. Я хотел бы здесь специально отметить, что мои замеча- ния по докладу Ю.Ю.Нарышкина представляли собой лишь фрагмент той общей идеи, которую я сейчас излагаю. Если вы помните, мы рассматривали каждый проект и зафиксиро- ванное в нем изделие на стыке многих деятельностей. И по- этому это, собственно говоря, такие же машины, протаски- вающие через себя проект или изделие. По сути дела, мы уже подошли к самому главному. Струк- тура, представленная нами выше, изображает некоторую вза- имосвязь и сцепление различных видов деятельности, той деятельности, в которой движется одна вещь или одно ка- кое-то знаковое образование. Но тогда мы можем глядеть на эту структуру не только как на машину, через которую про- таскивается некоторый объект, но мы можем точно так же смотреть на нее, как на некоторый организм. 391
Если мы взглянем на всю нарисованную нами структуру с генетической точки зрения, но с иной, нежели мы смотре- ли раньше, то все дело предстанет перед нами как появление сначала одной деятельности, потом другой, потом третьей и т.д. Мы должны будем говорить, что каждый новый вид дея- тельности появляется в какой-то момент и сцепляется с пре- дыдущими. Мы должны будем говорить, что вместе они об- разовали новую, более сложную структуру. Таким образом, мы начинаем глядеть на нашу структуру, выбросив все те знаковые образования, которые в ней движутся, и теперь мы видим, как постепенно оформляется и наращивается сама эта структура машины. При этом мы можем рассматривать это наращивание либо как продукт какой-либо деятельности, либо же как результат естественного развития самой деятельности, развития, в ходе которого постепенно появлялись и сцеплялись с предыду- щим все новые и новые виды действий и действований. Имен- но эта последняя, естественная точка зрения на развертыва- ние систем деятельности заставляет нас вводить понятие организма. Розин. Но тогда придется ввести еще понятие среды, существующей вокруг организма. Да, я понимаю, что это придется сделать. Но сами спо- собы рассмотрения организма весьма разнообразны и требу- ют специального обсуждения. А пока мне важно подчерк- нуть, что вводится или появляется еще один способ пред- ставления изображенной нами выше структуры. У нас по- явилась возможность рассматривать деятельность, взятую со стороны ее развертывания и наращивания, как некоторый органический объект и даже как некоторый организм. Но тогда мы приходим к очень важному и интересному вопросу: что такое организм и какие объекты могут рассмат- риваться как организмы? Вернемся, однако, назад. Напомню вам, что я поставил вопрос о том, в чем смысл блок-схемных изображений и мож- но ли трактовать блок-схемы как изображения структур. Я спрашивал, в чем смысл и оправдание введения в блок-схем- 392
ные представления значков связи; я спрашивал, в чем фор- мальный и содержательный смысл последних. Именно эти вопросы должны стать предметом специального обсуждения в ближайшее время. В дальнейшем я рассмотрел один частный вопрос, свя- занный с двояким пониманием структур такого типа, какой был нарисован выше. Я говорил в этой связи о понятии ма- шины, вырастающем на базе того объективного изображе- ния методики, которым мы пользуемся для анализа знако- вых систем, и о понятии организма. Я бы считал полезным в этой связи специально рассмот- реть метод и теорию граф. Нам нужна работа под пример- ным названием «Злоключения метода граф». Лефевр пару месяцев тому назад рассказывал нам об очень интересных проблемах, возникающих в связи с той особой и специфи- ческой трактовкой знаков связи, которая появилась в этой области: знаки линий и стрелок стали интерпретироваться как выражение формального пространства, т.е. не как осо- бое изображение любых содержаний, а как изображение со- держания одного узкоспециального типа. Если бы это были любые содержания, то они допускали бы любые и разные способы оперирования, если же мы таким путем выражаем пространство, то оно допускает только один и сугубо опре- деленный способ оперирования. Но к этому вопросу, повто- ряю, нужно будет вернуться специально. В этой связи возникает много интересных вопросов. Я мог бы, в частности, спросить, какие именно вопросы мож- но ставить по отношению к структурам такого типа и что, соответственно, в них может быть исследовано - какие зако- номерности, механизмы, свойства и т.п. В известном смыс- ле это - формальные вопросы, и формальная сторона их должна быть рассмотрена в первую очередь. Но, кроме того, конечно, здесь есть еще и специально-содержатель- ные вопросы; мы должны выяснить, что именно, т.е. ка- кое содержание, можно выражать в структурах такого типа. Вторая группа вопросов связана с организмическим пред- ставлением этих структур. Мы должны выяснить, что озна- 393
чает исследовать нечто как организм, какие формальные тре- бования и условия накладываются на такой анализ, что мы хотим выявить и зафиксировать в знаниях, когда мы рассмат- риваем нечто как организм. Мы должны понять, какие имен- но явления могут рассматриваться как специфически орга- низмические. В этой связи, наверное, нам понадобится исто- рия понятия организма и соответствующая схематизация этой истории. Рассматривая эту историю, мы должны будем вы- делить и перенести в свою область все проблемы и вопросы, которые там встали. В заключение моего цикла докладов я хочу коротко от- нестись к той программе, которая была сформулирована вна- чале. Наверное, можно сказать, что я выполнил примерно по- ловину из того, что намечал первоначально. Я хотел бы очертить и соотнести друг с другом те логические представ- ления, которые были выработаны нами в процессе нашей работы. Я подчеркивал, что сейчас таких представлений у нас уже несколько, и стремился как можно резче поставить вопрос, что из этого следует. Я не смог охватить всего, что нужно было, и какую-то часть работы мне придется доделы- вать в начале следующего года. В следующих пунктах и частях доклада я должен был бы обсудить вопрос о том, как мы стали использовать блок- схемы для изображения структуры науки, какие при этом появлялись интерпретации связей, устанавливаемых между блоками, и какие способы работы с самими блок-схемами мы стали практиковать. Это первая группа вопросов, до ко- торых, по сути дела, я уже дошел и которые нам нужно будет обсуждать в начале следующего учебного года. Дальше я должен был показать, что новый способ рабо- ты с блок-схемами дал возможность сформулировать систе- му инструкций и правил, которые могли бы быть обобщены в теме: «Этапы организации и проведения научного иссле- дования». Это один из самых интересных вопросов. После того как мы изобразили в блок-схемах науку и выработали некоторый «живой способ работы» с этими блок-схемами - я покажу, что сам этот способ работы изображается в графах особого типа или в диаграммах, - после этого стали возмож- 394
ными некоторые рекомендации для научных работников и аспирантов: что они должны делать в ходе своего научного исследования; это предписание может быть представлено в виде некоторого календарного плана. Теперь мы получили возможность говорить, какую систему движений должен выполнить всякий, осуществляющий научное исследова- ние. Мы могли говорить о том, какие результаты и про- дукты он должен был получить на каждом этапе исследо- вания и каковы те требования, которые предъявляются к этим продуктам. Подобные схемы и диаграммы отличаются от схем сис- темы PERT тем, что в них нет синхронизации в подлинном смысле этого слова, а соответствия и соотношения между движениями в разных блоках устанавливаются по другим основаниям. Существенную роль здесь играет онтологичес- кое представление объекта, вокруг которого и на базе кото- рого все строится. Но, конечно, вопрос о соотношении меж- ду блок-схемами изображения структуры науки и специаль- ными изображениями процессов научного исследования тре- бует специального дополнительного обсуждения. Интерес- но, что сейчас мы чаще всего пользуемся таким же мето- дом, к которому прибег В.М.Розин, когда он рассказывал о работе своих машин: идем к одному блоку, берем в нем что-то, несем в другой блок, в этом блоке берем что-то, несем в третий блок и т.д., и т.п. По сути дела, Розин сво- ими собственными движениями и рассказом о них ими- тировал научно-исследовательскую работу в каком-то на- учном предмете. Следующая группа вопросов, которая здесь возникает, касается подключения человека к деятельности. Не нужно доказывать, что с этой новой точки зрения меняется понима- ние и интерпретация всех наших схем; в частности, мы дол- жны дать новую трактовку нашим исходным схемам заме- щения. Мне представляется важным показать в этой связи, что наша трактовка схем замещения как знаний была оши- бочной по меньшей мере наполовину. Сейчас мне представ- ляется, что знания возникают в тех случаях, когда поверх связей замещения возникают еще отношения к смыслу, ко- 395
торые связывают человека с отношениями замещения и от- ношения замещения с человеком. В связи с проблемами под- ключения человека к деятельности мы должны будем выйти к проблемам собственно психологии и теории сознания. Нам придется заниматься ими в значительно большей мере, чем мы это делали до сих пор. Третья группа вопросов - тоже очень важных и принци- пиальных - касается схематизации смысла. В последних на- ших дискуссиях этот вопрос обсуждался, наверное, больше, чем другие. Я имею в виду доклады Генисаретского, Розина и Сазонова. Думаю, что этот вопрос теснейшим образом свя- зан также с вопросом о природе понимания и дает нам воз- можность выйти к проблемам понятия. Как оказалось, сама схематизация смысла во многом зависит от так называемой позиции исследователя - воп- рос, который мы начали обсуждать не так давно. Особен- но реально эти вопросы выступили во время обсуждения доклада М.А.Розова. В этой связи мы подошли к пробле- ме взаимоотношения и взаимосвязей разных позиций ис- следователя, имеющего дело в первую очередь со знако- выми структурами. Еще одна группа вопросов, которая была объявлена в программе и должна была осуществиться, относится к идее табло и рефлексивных игр. Пятая группа вопросов, до которых я не дошел, касалась некоторых специальных проблем исследования систем и структур. В своих докладах я стремился нарисовать общую карти- ну нашего движения, его тенденций, перспектив, я хотел под- черкнуть те, весьма грубые несовпадения и несоответствия, которые существуют сейчас в наших взглядах. Эти рассогла- сования задали мне основные группы проблем и направле- ния исследований. Вы понимаете, я надеюсь, что все эти очень большие, можно даже сказать, глобальные проблемы могут решаться лишь путем очень детального и скрупулезного анализа. По- этому в начале следующего года нам придется дорисовать общими мазками всю эту картину, а с другой стороны - и это 396
будет главным - значительно детализировать ее и определить основные проблемы и задачи работы, исходя уже из более детального описания ситуации. Для этого, естественно, нам придется выделить узловые вопросы и обсуждать их значи- тельно подробнее и с большей тонкостью, чем я это делал сейчас.
По всем вопросам обращаться по адресу: volodrokit@mtu-net.ru
В рамках проекта "Наследие ММК" изданы: Г.П.Щедровицкий. Избранные труды. М., 1995. Г.П.Щедровщкий. Философия - Наука - Методология. М., 1997. Г.П.Щедровицкий. Онтология и онтологическая работа // Вопро- сы методологии (Из архива Г.П.Щедровицкого), 1996, № 3-4. Г.П.Щедровицкий. Программирование научных исследований и разработок / Из архива Г.П.Щедровицкого. Т. 1. М., 1999. Г.П.Щедровицкий. Начала системно-структурного исследования взаимоотношений в малых группах / Из архива Г.П.Щедровиц- кого. Т. 3. М, 1999. Г.П.Щедровицкий. Оргуправленческое мышление: идеология, методология, технология. Курс лекций / Из архива Г.П.Щедровиц- кого. Т. 4. ОРУ (1), М, 2000. / 2-е изд. М, 2003. ГП Щедровицкий. Методология и философия организационно- управленческой деятельности: основные понятия и принципы. Курс лекций / Из архива Г.П.Щедровицкого. Т. 5. ОРУ (2). М., 2003. Г.П.Щедровицкий. Процессы и структуры в мышлении / Из архи- ва Г.П.Щедровицкого. Т. 6. М., 2003. Г.П.Щедровицкий. Проблемы логики научного исследования и ана- лиз структуры науки / Из архива Г.П.Щедровицкого. Т. 7. М., 2004. Г.П.Щедровицкий. ММК: развитие идей и подходов / Из архива Г.П.Щедровицкого. Т. 8. Вып. 1. М., 2004. Электронная библиотека "Наследие ММК" (архивная версия). Редакторы и издатели: Г.А.Давыдова А.А.Пископпель В.Р.Рокитянский Л.П.Щедровицкий
Научное издание Г.П.Щедровицкий Проблемы логики научного исследования и анализ структуры науки Из архива Г.П.Щедровицкого. Т. 7. М., 2004 Издательство «Путь» Лицензия ЛР № 066634 от 27.05.99 Оригинал-макет: ГЛАВартель Формат 70x100 1/32. Гарнитура Times New Roman Тираж 1500 экз. Заказ № 9374 Электронный вывод и печать в ППП «Типография «Наука» 121099, Москва, Шубинский пер., 6