имзл
ЦИТАДЕЛЬ
ПАРТИЙНОЙ А
ПРТПДПКЕИИ Й
ИЗ ИСТОРИИ ИНСТИТУТА МАРКСИЗМА-ЛЕНИНИЗМА
МЕЖДУНАРОДНЫЙ ИНСТИТУТ
СОЦИАЛЬНОЙ ИСТОРИИ
Мосолов Владимир Гаврилович
ММП П_ЦИТАДЕЛЬ
N JJ ПАРТИЙНОЙ
 . ОРТОДОКСИИ из ИСТОРИИ ИНСТИТУТА МАРКСИЗМА-ЛЕНИНИЗМА
ПРИ ЦК КПСС, 1921-19 5 6
МОСКВА
НОВЫЙ ХРОНОГРАФ 2010
УДК УДК 061.1 (47157)((>91 )ИМ'ИГ* 1921 -1956”
ББК 72.4(2)ИМ')Л 163.3(2)6-72
М 82
Издание осуществлено при поддержке Международного института социальной истории (Амстердам) и Общества друзей Международного института социальной истории (Амстердам)
Мосолов, В. Г.
М 82 ИМЭЛ - цитадель партийной ортодоксии: из истории Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, 1921 - 1956 / В.Г. Мосолов. - М.: Новый хронограф, 2010. - 600 с.
ISBN 978-5-94881-104-8
Исследовательский труд В.Г. Мосолова является первой попыткой в отечественной и зарубежной историографии реконструировать начальный период истории (с-1921 по 1956 гг.) центрального научно-исследовательского учреждения коммунистической партии СССР - Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, в обыденной практике чаще всего называвшегося ИМЭЛом (Институт Маркса-Энгельса-Ленина), который существовал с 1921 по 1991 гг. Не претендуя на полноту изложения начального периода истории Института, автор стремится раскрыть главные направления его работы, которые и составляли смысл существования Института с точки зрения руководства партии.
В целом книгу В.Г. Мосолова пока не с чем сравнивать, поскольку аналогов ей нет как на российском, так и на зарубежном книжном рынке.
Читательская аудитория может быть самой широкой - от российских и зарубежных исследователей до заинтересованной читающей публики, особенно учитывая новизну и прежнюю малую известность темы.
Агентство CIP РГБ
© Мосолов В.Г., 2010
© Международный институт социальной истории (Амстердам), 2010
ISBN 978-5-94881-104-8	© Издательство «Новый хронограф», 2010
Моей жене
Валентине Андреевне Архангельской
ПРЕДИСЛОВИЕ
В Советском Союзе идеологическая работа партии была таким же сущностным элементом социального строя, как плановое хозяйство, всеобъемлющий контроль органов госбезопасности или однопартийная система. Формы идеологической работы и ее органы, «приводные ремни», при помощи которых партия стремилась властвовать над умами и поступками людей, были чрезвычайно многообразны. И на каждом уровне, в каждом звене имелась своя специфика, определявшаяся непосредственными задачами данного звена. Конкретное исследование деятельности этих «винтиков» огромной машины партийного руководства в духовной сфере можётспособство-вать более глубокому пониманию механизмов ее действия, степени эффективности работы и вместе с тем осмыслению пороков самой системы, которые привели, в конце концов, к краху «реального социализма».
Обязательным элементом идеологической работы партии -как в Советском Союзе, так и позднее в странах «народной демократии» - было наличие такого учреждения, которое помогало бы освящать идеалами марксизма-ленинизма конкретную деятельность руководства, а именно - объединяло бы в себе функции собирания, хранения и публикации текстов классиков этого всепобеждающего учения, причем публикации в нужном направлении и нужном объеме с целью обоснования как долговременных, так и сиюминутных задач политики партии.
Таким учреждением и был Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, который под различными названиями суще-
ствовал семь десятилетий - с 1921 по 1991 год.
Число публикаций, выпущенных Институтом за это время, исчислялось тысячами, а их тираж - миллионами экземпляров. Но истории самого Института, особенно первой половины его существования, до 1956 года, посвящено сравнительно немного работ весьма различного достоинства.
Если говорить об официальных институтских изданиях, то это, прежде всего, вышедшая дважды, в 1971 и 1979 годах, книжка «Идейный арсенал коммунистов» - сухое, казенное и малоинформативное сочинение, очень похожее на сумму отчетов о деятельности основных подразделений Института. Выгодно отличаются от этого разделы IV тома «Очерков истории исторической науки в СССР» (М., 1966), посвященные деятельности предшественников объединенного Института Маркса-Энгельса-Ленина при ЦК ВКП(б): Института К. Маркса и Ф. Энгельса, Истпарта и Института Ленина. Богатство фактического материала, точность изложения событий и, пожалуй, максимально возможная тогда объективность оценок отличают эту работу. А вот изложение истории ИМЭЛа в военные и послевоенные годы в V томе этих «Очерков» (М., 1985) менее информативно, зато более осторожно в оценках.
Кроме этих общих исследований, отдельные проблемы истории Института, относящиеся к хронологическим рамкам данной книги, нашли отражение в целом ряде работ, посвященных, прежде всего, крупным издательским проектам, - выпуску собраний сочинений классиков марксизма-ленинизма. Это «Великое наследие. О втором издании Сочинений К. Маркса И Ф. Энгельса» (М., 1968); это «Сокровищница великих идей ленинизма. О полном собрании Сочинений В.И. Ленина» (М., 1966 и 1968). Более обстоятельно вопросы, связанные с собиранием документов Маркса и Энгельса в Советском Союзе И изданием их произведений, а также с историей советского марксоведения изложены в монографии «Литературное наследство К. Маркса и Ф. Энгельса. История публикации и изучения в СССР» (М., 1969). Проблемам собирания фондов Центрального партийного архива Института посвящена монография «Фонд документов В.И. Ленина» (М., 1984), а также ряд статей Н.С. Комарова, в частности «Из истории собирания
н СССР литературного наследства К. Маркса и Ф. Энгельса и документов I Интернационала»1. Излишне говорить, что на ’♦тих официальных изданиях Института - при всем различии познавательной их ценности - лежит неизбежный отпечаток места и времени. Из вышедших в постсоветской России работ о Д.Б. Рязанове несомненный интерес - особенно в отношении впервые опубликованных документов - представляет книга Я.Г. Рокитянского, написанная им в соавторстве с Р. Мюллером и как бы подводящая итог серии статей Рокитянского о создателе Института К. Маркса и Ф. Энгельса: «Красный диссидент. Академик Рязанов - оппонент Ленина, жертва Сталина» (М., 1996). К сожалению, деятельности Рязанова в ИМЭ в ней уделено мало места.
За рубежом ранняя история ИМЭЛа заинтересовала исследователей, прежде всего, в аспекте собирания в Москве документов основоположников марксизма, а также попытки издания Полного Собрания их сочинений на языках оригинала - MEGA. Первая проблема была затронута еще в 60-х годах прошлого века в фундаментальной работе Пауля Майера об истории архива германской социал-демократии и судьбах литературного наследия Маркса и Энгельса2. Значительный интерес представляют в этой связи статьи Рольфа Хеккера о переговорах представителей ИМЭЛа в 1935-1936 гг. о покупке архива Маркса и Энгельса и пополнении соответствующих фондов ЦПА в первые послевоенные годы, написанные на материалах РГАСПИ3. Вопросами же истории первого, незавершенного издания МЕОАи тем-^дмни^ истории ИМЭЛа весьма продуктивно занимаются немецкие исследователи с середины 1990-х гг. Их научные статьи и документальные публикации печатаются в серии «Beitrage zur Marx-Engels-Forschung.
1 В: Доклады и сообщения Института истории, вып. 12. М., 1957, стр. 90-103.
2 Mayer, Paul. Die Geschichte des sozialdemokratischen Parteiarchivs und das Schicksal des Marx-Engels Nachlasses B: Archiv fur Sozialgeschichte. Bd. VI-VII. Hannover, 1967, ss. 5-198.
3 Hecker, Rolf. Die Verhandlungen uber den Marx-Engels-Nachlass, 1935/1936. B: MEGA-Studien 1995, Heft. 2, Brl. 1996, ss. 3-25; его же: Marx-Engels-Dokumente dem IMEL Zugefuhrt B: Betrage zur Geschichte der Arbeiterbewegung, Brl., 1997, no.3, ss.68-81..
Neue Folge». Здесь заслуживают упоминания, прежде всего, сборники о Д.Б. Рязанове и первом издании MEGA4, о сотрудничестве Франкфуртского института социальных исследований и Института К. Маркса и Ф. Энгельса5 и особенно выпуск, озаглавленный «Сталинизм и конец первого издания MEGA (1931-1941)»6.
* * *
Данная работа не претендует на полноту изложения первого периода истории Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, а является лишь наброском ее. В ней освещены не все стороны деятельности ИМЭЛа после 1931 года. Основную задачу автор видел в попытке раскрыть главные направления его работы, которые и составляли смысл его существования с точки зрения руководства партии.
Основным источником книги являются архивные фонды, прежде всего материалы Российского Государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ). В первую очередь - это фонд Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС и в меньшей степени хуже сохранившийся фонд Института К. Маркса и Ф. Энгельса, а также фонд Института Ленина. Кроме того, использованы личные фонды некоторых деятелей ВКП(б): Н.И. Бухарина, Л.М. Кагановича, Л.Б. Каменева, Н.К. Крупской, В.И. Ленина, В.М. Молотова, П.Н. Поспелова, Д.Б. Рязанова, И.В. Сталина и И.П. Товстухи. Был использован также фонд ЦК КПСС, прежде всего в той части, где содержались отчеты о заседаниях Политбюро, Оргбюро и Секретариата ЦК, на которых рассматривались вопросы, относящиеся к ИМЭЛу, а также соответствующие материалы Агитпропа ЦК.
Полезным подспорьем при написании 1-й главы послужили фонды ВЦИК и ЦИК СССР Государственного Архива Российской Федерации (ГАРФ).
4 David Borisovic Rjazanov und die erste MEGA. Brl.-Hamburg, 1997.
5 Erfolgreiche Kooperation: Das Frankfurter Institut fur Sozialforschung und das Moskauer Marx-Engels-Institut (1924-1928). Brl.-Hamburg, 2000.
6 Stalinismus und das Ende der ersten Marx-Engels Gesamtausgabe (1931-1941). Brl.-Hamburg, 2001.
С некоторыми материалами Отдела пропаганды ЦК КПСС, относящимися к Институту, удалось ознакомиться в Российском Государственном архиве новейшей истории (РГАНИ).
При всей первостепенной важности официальных, в том числе архивных документов для понимания процессов, происходивших в той или иной сфере жизни страны, всегда надо учитывать, особенно в таком закрытом обществе, как советское, - что любой документ является итогом, некоей вершиной маленького айсберга предшествующих событий, а главное, многочисленных обсуждений и согласований, предшествовавших его появлению. Очень точно сказал об этом Н. Митрохин, автор одного из лучших исследований идеологической жизни периода «развитого социализма»: «В стране, где ни одна официальная бумага не писалась без предварительного согласования, а потому реальный механизм власти оставался скрыт от посторонних, устная история дает уникальную возможность восстановить подробности деятельности лоббистских и клановых группировок в аппарате власти»7.
В отношении устной истории^ Институту марксизма-ленинизма при ЦК КПСС сильно не повезло. Автор проработал в нем с 1956 по 1991 год, застал лщдей, пришедших в него еще в ЗО-е годы и даже при Рязанове, и может засвидетельствовать, что ветераны очень неохотно вспоминали о старых временах, даже когда это стало вполне безопасно. Тем более речи не шло о фиксации каких-то воспоминаний. Так что, похоже, их и не осталось, если це счдтать^немногих свидетельств бывших членов зарубежных компартий, работавших в ИМЭЛе в начале 30-х годов и не попавших под каток репрессий.
Некоторой компенсацией этой отсутствующей «устной истории» и чрезвычайно важным источником являются материалы прекрасно сохранившегося фонда партийной организации Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, находящегося в Центральном архиве общественно-политической истории Москвы (ЦАОПИМ). К сожалению, в силу действующего законодательства значительная часть этого фонда не
7 Митрохин Н.А. Русская партия. Движение русских националистов в СССР 1953-1985 годы. М., 2003, стр. 9.
доступна для исследователей. И пусть выступления людей на партийных собраниях профильтрованы и отредактированы, -ведь протоколы собраний шли в вышестоящие инстанции, -все же в этих документах пробиваются живые голоса времени, особенно если речь идет о первичных, еще не заредакти-рованных записях.
В тексте книги много может показаться, что даже слишком много цитат, но это - сознательный выбор. Прежде всего, большинство упоминаемых документов вводится в оборот впервые, но дело не только в этом. Подлинные высказывания людей, вроде благодарности директора ИМЭЛа «дружеской руке органов Наркомвнудела» за помощь в искоренении врагов, скрывавшихся в Институте, или призыва одной из сотрудниц воспитывать в себе «чувство опасности» гораздо лучше, чем любые современные комментарии, раскрывают реальные конфликты и подлинные настроения той эпохи.
* * *
Работа выполнена при поддержке Международного института социальной истории (Амстердам), директору которого Яапу Клоостерману автор выражает глубокую признательность.
Большую благодарность за помощь и содействие приносит автор сотрудникам РГАСПИ К.М. Андерсону, Г.Д. Головиной, Г.В. Горской, Л.П. Кошелевой, В.С. Леванович, Л.А. Роговой, И.Н. Селезневой, М.В. Страхову, В.Н. Щечилиной, а также сотрудникам ЦАОПИМ Л.С. Наумовой и Ю.Ф. Косиновой и сотрудникам РГАНИ Л.И. Степанич и Л.А. Величанской.
Особую признательность автор выражает заместителю директора РГАСПИ Ю.Н. Амиантову, который прочел данную работу в рукописи и сделал ценные замечания.
Автор искренне благодарен А.П. Ненарокову за его действенную дружескую помощь в издании этой книги.
И, наконец, автор считает нужным сказать, что без постоянной и дружеской помощи руководителя Московского бюро МИСИ И.Ю. Новиченко книга вряд ли увидела бы свет.
Глава 1
ИЗ ИСТОРИИ ИНСТИТУТА К. МАРКСА И Ф. ЭНГЕЛЬСА
Взаимоотношения Института с руководящими инстанциями (1921-1930 гг.)
В повестке дня Пленума ЦК РКП(б), начавшегося 8 декабря 1920 г., 4-м пунктом значился вопрос о создании музея по марксизму. Решение по нему гласило: «Ввиду открытия возможности сношений с заграницей и приобретения там изданий, в том числе редких, для создания первого в мире музея по марксизму8 *, что представляет задачу исключительного международного значения, ЦК постановляет поручить эту задачу т. Рязанову и освободить его для наиболее успешного выполнения этой задачи от обязанностей зав. архивом...
Проведение постановления о создании музея Маркса поручить т. Рязанову провести в советском порядке по соглашению с Наркомпросом и Исполкомом Коминтерна»?, Но уже буквально через месяц, И января 1921 г., Оргбюро ЦК по предложению Рязанова постановило: «Назвать музей Институтом К. Маркса и Ф. Энгельса, организовав его как автономное учреждение при Социалистической"Академии»10.
Разумеется, создание ИМЭ по решению высших партийных инстанций определялось, прежде всего, политическими и идеологическими потребностями правящей коммунистической партии и было, если так можно выразиться, исторически необходимым. РКП(б) исходила из того, что человеческая исто-
8 В первоначальном варианте решения значилось «по Марксу», но затем было исправлено карандашом «по марксизму». См.: РГАСПИ, ф. 17, оп. 2, е.х. 43, л. 9.
’ РГАСПИ, ф. 17, оп. 2, е.х. 43, л. 2.
10 Известия ЦК РКП(б), 1921,27 января, с. 16.
10
рия развивается по законам, открытым основоположниками марксизма, а борьба российского пролетариата, победившего в 1917 году, представляет собой воплощение в жизнь основных принципов марксизма. Большевики верили, что процесс развития мировой революции скоро положит конец существованию капитализма как последнего в истории эксплуататорского строя и считали себя единственными и законными наследниками и продолжателями дела Маркса и Энгельса.
Из этих общих установок следовали практические выводы, в реализации которых свою роль должен был сыграть и ИМЭ. Это и перевод общественных наук в России (как исследований, так и преподавания) на марксистскую базу, что сдерживалось почти полным отсутствием соответствующих кадров. Это и подготовка агитационно-пропагандистских кадров для распространения коммунистических идей, что требовало, в частности, создания популярных учебников, выпуска массовой литературы по марксизму, включая издание основных работ классиков научного коммунизма, хрестоматий их текстов и т.п. Это, наконец, воспитание борцов за мировую революцию, успех которой в начале 20-х годов казался - и не совсем безосновательно - близким. Отсюда становится понятным пункт решения Пленума ЦК, где говорится о необходимости согласования вопроса с Наркомпросом и Исполкомом Коминтерна.
Но любые объективные предпосылки, чтобы быть реализованными, требуют соответствующих людей, для которых осуществление замысла становится делом всей жизни - и осознается в качестве такового - и которые всей предшествующей деятельностью подготовлены к этому. Таким человеком был Давид Борисович Рязанов, активный участник социал-демократического и рабочего движения (в официальных документах его партийный стаж отсчитывался с 1889 года), глубокий знаток и исследователь жизни и деятельности основоположников марксизма. Сказать, что он сыграл в создании ИМЭ решающую роль, - значит сказать правильно, но очень мало. Все годы существования ИМЭ он отождествлялся в среде специалистов и в массовом сознании с этим учреждением. Перефразируя слова Маяковского, можно с полным основанием утверждать: мы говорим ИМЭ - подразумеваем Рязанов, мы говорим Рязанов - подразумеваем ИМЭ. Бессменный и
единоличный руководитель Института, его крупнейшая теоретическая сила, инициатор всех важнейших начинаний ИМЭ и более того - ученый, стоявший у истоков создания марксо-ведения как самостоятельной научной дисциплины, - вот кем был Рязанов. Забегая вперед, скажем, что отношение партийного руководства к ИМЭ на протяжении его сравнительно непродолжительной истории во многом определялось не только -а иногда и не столько - тем, что реально делал (или не делал) Институт, но и отношением к его создателю и директору, от которого это, правда, главным образом и зависело.
Рязанов всей своей предшествующей жизнью (а ему к моменту создания ИМЭ исполнилось 50 лет) был лучше, чем кто либо, подготовлен к выполнению задачи исследования и публикации литературного наследия Маркса и Энгельса. Он, как никто из современников, знал из первых рук действительное состояние и судьбу архивов Маркса и Энгельса, был хорошо знаком с этими документами - опубликованными и неопубликованными - и, что не менее важно, - с их хранителями и публикаторами (Бебелем, Бернщтейном, супругами Лафарг, Каутским, Мерингом), с которыми у него сложились добрые и деловые отношения. Рязанов, находясь до 1917 г. в эмиграции, вел исследовательскую и публикаторскую работу в области истории марксизма. Великолепные навыки текстологической работы позволили ему выявить сотни неизвестных ранее читателю статей Маркса и Энгельса в периодической печати. Но главное - он выработал.методологцю подхода к марксизму, исследованию его истории.	*
У Рязанова была не столько своя точка зрения на то, что такое марксизм (здесь он шел в общем и целом в русле социал-демократической традиции), сколько свой взгляд на то, как надо изучать жизнь и деятельность основоположников марксизма, их теорию и практику. Этот подход был, по сути, историко-критическим и означал включение биографий основоположников марксизма в широкий социально-исторический контекст эпохи, когда свидетельства и оценки самих Маркса и Энгельса становились важнейшим, но не единственным элементом истории марксизма. Рязанов поэтому стремился проанализировать не только историческую обусловленность учения Маркса и Энгельса в широком смысле (с точки зрения
Взаимоотношения Института с руководящими инстанциями (1921-1930 гг.) т.н. трех источников марксизма), но и в более узком смысле -с точки зрения влияния конкретных источников, освоенных ими в процессе выработки взглядов по отдельным вопросам, на их конечные выводы и оценки. Это было очень убедительно продемонстрировано Рязановым в большой статье «Англорусские отношения в оценке К. Маркса», опубликованной еще в 1909 г.
В то же время с самого начала руководство ИМЭ считало необходимым дистанцироваться от задачи приложения марксистских тезисов к проблемам текущей политики. Об этом аккуратно, но недвусмысленно речь шла в статье одного из ближайших сподвижников Рязанова Э. Цобеля, опубликованной в начале 1923 года. Там говорилось, в частности, о том, что задачей Института могло бы быть непосредственное приложение марксизма ко всем областям и проблемам, связанным с теорией и практикой социализма. Но «сам Институт Маркса и Энгельса подвергает существенному ограничению круг своей деятельности и своих задач». И далее: «При постановке своей задачи Институт Маркса и Энгельса исходит из следующего основного воззрения: чтобы выявить диалектический метод мышления Маркса...как наиболее могущественный идеологический стимул в процессе общественной трансформации, чтобы способствовать дальнейшей разработке марксизма и приложению теорий Маркса, необходимо стремиться возможно полнее и точнее воспроизвести и реконструировать в исторических рамках его теории всю его духовную работу в ее методе и в ее содержании»11. Трудно было бы определеннее дистанцироваться от необходимости обслуживания сиюминутных идеологических, задач партии и не быть сразу же обвиненным в смертном социал-демократическом грехе отрыва теории от практики.
Если коротко сформулировать суть марксоведческой методологии Рязанова, то можно было бы сказать, что для него марксизм являлся наукой и требовал для своего изучения научного же подхода, в частности, с точки зрения испытанных временем и практикой общенаучных принципов. Но у руко-
" Под знаменем марксизма, 1923, № 2-3, с. 227.
водства РКП(б) было свое, отличное от рязановского и более прагматическое отношение к задачам марксоведения и, соответственно, к деятельности ИМЭ. Оно проявилось, в частности, в общении Рязанова с Лениным.
Рязанов и Ленин
Интерес Ленина к вопросам марксистской теории общеизвестен, но в разные периоды своей деятельности вождь большевистской партии обращался к различным сторонам учения основоположников марксизма в зависимости от конкретной ситуации и задач, стоявших перед партией. Ленин знал о марк-соведческих штудиях Рязанова, и когда ему в руки попала брошюра «Политическое завещание Энгельса», выпущенная в Берлине сотрудником архива германской социал-демократии Э. Драном и представлявшая собой компиляцию отрывков из писем Энгельса (главным образом, Бебелю), он прибег к помощи Рязанова. Ленин тогда интересовался вопросом издания на русском языке избранных писем Маркса и Энгельса в популярном варианте и активно поддерживал работу В. Адоратского над таким сборником. Забегая несколько вперед, скажем, что выпущенный в свет Адоратским в 1922 г. сборник «К. Маркс и Ф. Энгельс. Письма. Теория и политика в переписке Маркса и Энгельса» представлял’с^бой, по существу, выборку из их писем сюжетов, относящихся к актуальным в то время вопросам марксистской теории и политики. Снабжен он был минимумом пцийечаний и указателей, но зато ему было предпослано обширное - в 3 печатных листа - введение Адоратского, где чрезвычайно упрощенно излагались проблемы метода диалектического материализма и революционной тактики Маркса. Таково было влияние времени: ничего лишнего, сложного; все только самое простое и необходимое. Причем относилось это не только к материальной сфере - что вынуждалось обстоятельствами всеобщей нехватки - но и к духовной. Только так можно объяснить резкую реакцию журнала «Вестник пропаганды», издававшегося Московским губ-комом РКП(б), на вполне разумный проект постановки пропагандистской работы, принятый Московским уездным комитетом РКП(б). Речь там шла о том, что поскольку для построения коммунистического общества «необходимо целостное
мировоззрение... и последовательная до конца идеология», то для достижения этих целей нужна пропагандистская работа: лекции, кружки, организация библиотек. Редакция «Вестника пропаганды» обрушилась на авторов документа за то, что, мол, такие прекрасные вещи, как необходимость для пролетариата «целостного мировоззрения», в данный момент способны отвлекать от борьбы. «В партии много усталых людей, и необходимость приобрести «целостное мировоззрение» может быть для них предлогом уйти от практической (каторжной) работы, отдохнуть от нее... Мы должны получать ровно такой научный паек, какой необходим для сегодняшней борьбы, не больше... его [марксизма] нужно отпускать в таком размере, какой необходим для того, чтобы каждый из нас мог представлять из себя боевую политическую силу: дальше начинается академизм, знание - ради знания...»12
Разумеется, Ленину был чужд подобный «пайковый» подход к марксизму, но и он был вынужден считаться с требованиями момента и выдвигать на передний план прагматические соображения.
Неудивительно, что содержание писем Энгельса Бебелю привлекло внимание вождя РКП(б) прежде всего своей актуальностью и созвучием, по его мнению, задачам, стоявшим перед партией. Ленин в письме Рязанову от 2 февраля 1921 г. просил его выяснить, откуда взяты заинтересовавшие его высказывания Энгельса, где можно их найти и получить, «нельзя ли нам купить у Шейдеманов и К0 (ведь это продажная сволочь) письма Маркса и Энгельса? Или купить снимки?..
Есть ли надежда собрать нам в Москве все опубликованное Марксом и Энгельсом?»13 Обращает на себя внимание, что речь идет прежде всего об опубликованных письмах основоположников марксизма, о собирании их и - в более общем плане - всего опубликованного литературного наследия Маркса и Энгельса. При этом, видимо, превалировали прагматические соображения о более широком использовании работ Маркса и Энгельса - и не только общеизвестных - в идеологической
12 Вестник пропаганды, М., 1919 г., № 3,24 сент., с. 4.
13 Ленин В.И. Поли. Собр. Соч., т. 52, с. 64.
работе партии, когда решение совершенно новых задач требовало поисков идейного обоснования в трудах классиков марксизма. Со здоровым цинизмом «реального политика» Ленин называет тогдашнее руководство германской социал-демократии «продажной сволочью». Но для Рязанова при всех его теоретических и политических разногласиях с шейдема-новцами, как их тогда называли, они были не продажной сволочью, а социал-демократами, обладателями литературного наследия Маркса и Энгельса, людьми, с которыми надо было договариваться и с которыми он умел договариваться.
В своем ответе на ленинское письмо Рязанов обстоятельно и с полным знанием дела отвечает на поставленный перед ним вопрос, откуда взяты цитаты, и в заключение пишет: «На остальные вопросы отвечу в другой раз. Было бы хорошо, если бы по вопросу об Институте Маркса и Энгельса и об их литературном насл[едии] я мог поговорить с Вами лично. Когда у Вас выберется свободное время, сообщите мне»14.
Стремясь помочь В. Адоратскому в его работе над подготовкой издания избранных писем Маркса и Энгельса, Ленин обращается к содействию Рязанова, который в это время находился в командировке в Германии. На письме Адоратского Рязанову он делает приписку, где отмечает, что очень поддерживает просьбу Адоратского и делает комплимент Рязанову: «Собрать все письма Маркса и Энгельса важно' и Вы это сделаете лучше других»15. Просьба же Адоратского, показывающая, насколько неясно представлял он себе объем материалов, заключалась в следующем: «Нельзя ли собрать в Германии все, что было опубликовано из переписки Маркса и Энгельса в разное время и переслать сюда отдельной посылкой»16. По указанию Ленина это письмо Адоратского через Секретариат Председателя Совнаркома было переслано курьером в Берлин. Еще не успев получить это письмо, Рязанов сообщает Ленину и Бухарину о том, что есть возможность купить библиотеки
14 РГАСПИ, ф. 2, оп.1, е.х. 7078, л. 3.
15 Ленин В.И. Поли. Собр. Соч., т. 53, с. 211.
16 Письмо Адоратского - Рязанову от 21 сент. 1921 г. РГАСПИ, ф. 2, on. 1, е.х. 20990.
К. Грюнберга и Т. Маутнера и просит увеличить обещанный ему кредит. Информируя руководство РКП(б) о наличии в этом деле конкурентов из Японии и Австрии, Рязанов пишет: «Если мы купим эти библиотеки, то мы будем иметь в Москве лучшую в мире библиотеку по социализму»17. На документе имеется пометка Ленина: «Решено дать еще 75 000». Речь идет о сумме, исчисляемой в золотых рублях в дополнение к уже выделенным для закупок книг и рукописей в Германии 50 тыс. руб. в золотой валюте. Не лишне вспомнить при этом, каким невероятно трудным был 1921 год для Советской России.
Вернувшись из этой поездки, Рязанов написал Ленину об ее итогах: «привез 14 чемоданов всяких драгоценностей, в том числе массу рукописей Маркса и Энгельса, Лассаля, а также фотографий различных документов, кроме того привезено до 240 ящиков книг». В конце письма Рязанов опять обращает внимание на необходимость обсуждения на самом высоком уровне проблем деятельности Института: «Было бы целесообразно, если бы ЦК назначил маленькую комиссию* из интересующихся теорией членов, чтобы выслушать некоторые мои предложения в связи с Институтом Маркса и Энгельса, а также с издательской деятельностью Коминтерна»18. На письме рукой Ленина записано поручение о рассылке его членам Политбюро и пометки о том, что оно было прочитано Троцким, Сталиным и Каменевым. Ленин в письме от 9 ноября 1921 г. вежливо поблагодарил Рязанова за посланные ему материалы фотокопию рукописи «Тезисов о Фейербахе» и корректуру 3-го тома переписки Лассаля, где были письма Лассаля Марксу19.
В переписке с Лениным Рязанов, отвечая на конкретные его вопросы и просьбы и информируя о результатах своей работы, все время стремится вывести собеседника на обсуждение более общих вопросов, связанных с деятельностью Института К. Маркса и Ф. Энгельса, который находился тогда в стадии становления. И если его просьба в письме от 9 ноября 1921 г.
17 РГАСПИ, ф. 2, on, 1, е.х. 25071, л. 3.
111 Там же, е.х. 21837, лл. 2, 3.
” Ленин В.И. Поли. собр. соч., т. 54, с. 9.
о создании комиссии из «интересующихся теорией» членов ЦК РКП(б) вылилась в ознакомление с его письмом членов Политбюро и в доклад Рязанова на заседании Оргбюро ЦК от 14 ноября 1921 г. о поездке в Германию20, а затем в его сообщение о работе ИМЭ на одном из заседаний XI съезда партии21, то добиться личной встречи с Лениным по этому вопросу Рязанову, видимо, не удалось, хотя не исключено, что какие-то предварительные договоренности об этом были. В фонде Секретариата Ленина сохранилась записка Рязанова:
«Уважаемый Владимир Ильич.
Назначьте мне пожалуйста время между 5 и 6 1/2 и оставьте для меня минут пятнадцать. Теперь я должен уехать.
Рязанов»22.
Ленин высоко ценил Рязанова как специалиста-марксоведа, но критически, а иногда и крайне негативно относился к его позиции по ряду актуальных политических вопросов и прежде всего об отношениях партии и профсоюзов. Известно, что М. Томекий, председатель ВЦСПС, получил серьезное партийное взыскание за то, что на заседании комфракции 4-го съезда профсоюзов в 1921 г. «не принял никаких мер для недопущения проведения резолюции Рязанова, носящей определенно независимческий характер»23. При просмотре повестки дня пленума ЦК от 17 декабря 1920 г. Ленин вычеркнул 9-й пункт этой повестки «Вопросы т. Рязанова», где-содержалась не только «просьба пересмотреть вопрос об освобождении его от Главархива и о воспрещении ему работать в профдвижении», но и вопрос «О марксис-тском дрхиве»24. Иногда критическое отношение к Рязанову как деятелю профдвижения распространялось на общую оценку его личности. В том же ноябре 1921 г., когда Рязанов успешно завершил свою командировку в Германию и привез ценнейшие материалы, Ленин получил
20 См.: РГАСПИ, ф. 17, оп. 112, е.х. 242, л. 2.
21 Одиннадцатый съезд РКП(б). Стенографический отчет. М., 1961, с. 346-349.
22 РГАСПИ, ф. 5, on. 1, е.х. 799, л. 21.
23 Там же, ф. 2, on. 1, е.х. 24202.
24 Там же, е.х. 24487.
Письмо от видного партийного экономиста Е. Преображенского С предложением создать научно-исследовательский марксистский экономический Институт. В его состав предполагалось включить следующих товарищей: «Ленин, Троцкий, Бухарин, Сталин, Молотов, Сокольников, Варга, Степанов, Преображенский, Дволайцкий, Осинский, Ларин, Крумин, Крицман, Шмидт, Кржижановский, Смилга, Пятаков, Рязанов, Струмилин, Фалькнер, Кузовков и еще кое-кто, кого забыл». Список включал, кроме руководителей партии, действительно весь цвет немногочисленной тогда марксистской экономической мысли. Ленин подчеркнул в нем тремя чертами фамилии Ларина и Рязанова и написал на полях: «Это не подходит».25
Тем не менее в отношении к Рязанову со стороны партийного руководства тогда ощущалось сочетание уважения к нему как к ученому с известной снисходительностью к некоторым чертам его характера в смысле - ну что тут сделаешь, вот такой он есть. Вспоминая об этом через полвека, Молотов говорил: «А вот что я уж слышал от Ленина: «С этой язвой мы, наверное, умрем»... Ленин считал, что наказывать его сильно не стоит, мы, дескать, так проживем и умрем с этой язвой»26.
Создание Института
Весь процесс непосредственной организации Института, создания его материальной базы, формирования архивных и книжных фондов, складывания коллектива научных сотрудников проходил под непосредственным руководством и контролем ЦК РКП(б) и характеризовался в целом достаточно внимательным отношением к нуждам нового научного учреждения.
Прежде всего решением Оргбюро ЦК Институту было передано здание на ул. Знаменка, на которое претендовал еще целый ряд учреждений, было дано поручение срочно выделить Рязанову 30 тыс. руб. золотом для нужд Института, а представителей Наркомвнешторга за границей обязали срочно и аккуратно доставлять грузы, адресованные на имя Института. Через эту же партийную инстанцию проходят ре
25 Там же, е.х. 22228.
26 Чуев Ф. Молотов. М., 1999, стр. 277.
шения о поездке Рязанова в Германию для приобретения рукописей Маркса и Энгельса и фотокопий с них, а также книг для нужд исследовательской работы, причем каждый раз достаточно щедро выделялась соответствующая сумма в валюте27. А вопрос о покупке упоминавшихся выше библиотек К. Грюнберга и Т. Маутнера обсуждался даже на Политбюро28. На уровне Оргбюро ЦК решен был также вопрос о вывозе этих библиотек в Советскую Россию29.
Следует, однако, учесть, что столь высокий уровень обсуждения вопросов, касающихся ИМЭ, объяснялся не только вниманием к нему со стороны руководства партии, но и крайней централизацией властных полномочий в тогдашней России, когда всякий сколько-нибудь важный вопрос - особенно если речь шла о расходовании дефицитной валюты - должен был пройти через высшее партийное руководство, а затем следовало оформление его, как тогда было принято говорить, «в советском порядке», т.е. через формально высшие органы государственной власти: Совнарком и ЦИК. Впрочем, дело упрощалось тем, что руководителями всех этих инстанций были одни и те же люди. Используя слова Ленина, можно сказать -узок их круг.
Институт К. Маркса и Ф. Энгельса был создан в рамках Социалистической академии, но Рязанову было тесно в этих рамках; он по характеру своему был мало приспособлен к подчинению, особенно если речь шла об учреждениях или людях, не слишком авторитетных для него. Поэтому с самого начала директор ИМЭ .боррлся.» за повышение уровня самостоятельности. Отголоски этой борьбы сохранились в протоколах комиссии ЦК по вопросу об определении взаимоотношений Социалистической академии и Института К. Маркса и Ф. Энгельса. Там столкнулись две точки зрения. По мнению А. Бубнова, тогдашнего заведующего Агитпропом ЦК, руководитель ИМЭ принимает участие в Президиуме
27 РГАСПИ, ф. 17, оп. 112, е.х. 181, л. 8,39; там же, е.х. 244, л. 3; е.х. 464 л. 5.
28 Там же, ф. 17, оп. 3, е.х. 207.
29 Там же, оп. 112, е.х. 244, л. 3.
Социалистической академии по всем вопросам, касающимся ИМЭ, но все вопросы, общие для ИМЭ и Соцакадемии, решаются ее Президиумом. Точка зрения Рязанова заключалась в том, что все общие для обоих учреждений вопросы должны решаться по соглашению Президиума Соцакадемии и директора ИМЭ. Видимо, какой-то компромисс был найден, поскольку в постановлении Секретариата ЦК от 2 ноября 1922 г. лаконично сказано: «Принять к сведению соглашение, достигнутое в Комиссии ЦК.»30.
Большой проблемой для ИМЭ - с начала его существования и до самого конца - были кадры научных работников, особенно молодежи. Образованных марксистов, пригодных для научной и преподавательской деятельности, было в РКП(б) чрезвычайно мало, и все они были загружены многочисленными обязанностями. Поэтому партии пришлось привлекать к этой работе выходцев из других партий и беспартийных (А. Деборина, Л. Аксельрод, Б. Горева и др.). И если в Истпарте по решению ЦК могли быть использованы на работе только члены РКП(б), то в отношении ИМЭ было сделано исключение и Рязанову было разрешено «принимать работников для Института по его усмотрению и не обязательно коммунистов»31. Рязанову для Института требовались люди, знающие иностранные языки и способные не просто к научной работе, а к специфической текстологической и комментаторской работе по изданию сочинений Маркса и Энгельса на русском и иностранных языках. Здесь приходилось обращаться к выходцам из других партий, как тогда выражались, а проще говоря, к бывшим меньшевикам и эсерам. Так, в Институт пришли А. Деборин, И. Рубин и др. Частично дефицит подготовленных кадров покрывался за счет Коминтерна, когда использовались члены зарубежных компартий, направленные на работу в Москву за разного рода отклонения от генеральной линии. Хуже всего обстояло дело с молодежью. Еще с трибуны XI съезда партии Рязанов призывал: «Нам нужны молодые товарищи»32. Но молодежи
30 Там же, е.х. 384, лл. 156, 5.
31 Там же, ф. 374, on. 1, е.х. 1, л. 3.
32 Одиннадцатый съезд РКП(б). Стенографический отчет. М., 1961, с. 349.
в ИМЭ было мало. Институты Красной профессуры еще не развернули в начале 20-х годов в полном объеме свою работу, да Рязанов и не любил «икапистов», не считая их достаточно подготовленными. К тому же, молодежь, увлеченная пафосом революционной борьбы, и не рвалась в казавшийся тихой обителью ИМЭ. Когда на одном из совещаний в ИМЭ в конце 1930 года зашла речь о неудачных попытках привлечь в Институт в начальный период его существования молодежь, сухая стенограмма донесла до нас крик души Рязанова: «Потому что эта молодежь была никуда негодной... То есть, не то, не то»33.
А ведь как мечталось ранее, в начале славных дней Института: «Создадим вокруг этого Института Маркса и Энгельса молодую общину, общину из молодых товарищей, тех, у которых имеется сильный теоретический интерес, создадим эту свободную общину свободных единомышленников, дадим им возможность, 30-40 человекам, посвятить себя целиком этой работе с полным сознанием, что те средства, силы и энергия, которые мы затратим на воспитание этих 40-50 молодых товарищей, сторицей оплатятся, что мы создадим резервуар настоящих проповедников теорий и практиков революционного коммунизма и революционного марксизма. И к съезду обращаюсь с просьбою повлиять на ЦК^чтобы уже после этого съезда к тому инвентарю, к тому аппарату, который мы имеем и который мы создали, даны были молодые живые силы Российской коммунистической партии (Аплодисменты)».34
В действительности же, время от времени ЦК РКП(б) решениями Секретариата и ОрРбюр© направлял в Институт на научную работу членов партии, в большинстве своем до того выполнявших ответственные партийные поручения. Иногда это делалось по просьбе Рязанова35, чаще всего - по собственной инициативе. Так, решением Секретариата ЦК от 27 июля 1928 г. в ИМЭ были направлены Иоаннисян А.Г. (бывший ректор Университета в Ереване, секретарь ЦК компартии Армении),
33 РГАСПИ, ф. 374, on. 1, е.х. 4, л. 24.
34 Выступление Рязанова 9 марта 1921 г. на X съезде РКП(б). Десятый съезд РКП(б). Стенографический отчет. - М., 1963, с. 160-161.
35 См.: РГАСПИ, ф. 374, оп. 1,е.х. 1,л. 15. Выписка из протокола Оргбюро ЦК от 24 марта 1924 г.
Бобровников Н.Н. (бывший ректор УСКУ), Дворин А.А. (из секретариата Предсовнаркома Рыкова), Будих В.К. (со средним образованием, член правления Русавтоторга) и др.36
Понятно, что кадровый состав Института являлся предметом постоянной озабоченности его директора, поскольку лимитировал осуществление обширных планов, намеченных Рязановым. С другой стороны, этот же состав создавал постоянную возможность нападок на руководство ИМЭ за «засоренность» коллектива чуждыми элементами. В 1925 году, когда ИМЭ находился на подъеме и пользовался большим авторитетом в стране и мире, Рязанов, выступая на XIV съезде партии, внешне шутливо, а, по существу, вполне серьезно отмечал: «...за последнее время, начиная, кажется, с IV Конгресса [Коминтерна] я волею или неволею принимал участие, как укрыватель или содержатель притона, куда скрываются различные лидеры, различные вышвырнутые оппозиционеры и фракции. (Смех. Голос с места: «Только русские или другие?»). Т. Мануильский - с одной стороны, другие товарищи - с другой, каждый раз упрекают меня: если бы не Институт Маркса и Энгельса, то вышвырнутые давным-давно померли бы с голоду, и стало бы тихо и спокойно. Мне, может быть, придется отвечать на некоторые из этих обвинений»37.
Институт был сначала небольшим учреждением, где к концу 1921 года работало всего 13-14 человек38. Основной теоретической силой его являлся сам директор, и именно на его плечи ложились многочисленные поручения ЦК, относящиеся к вопросам марксизма и международного рабочего движения и приуроченные, как это стало типичным для большевистской партии, к тем или иным годовщинам.
Так, на заседании Секретариата ЦК от 4 января 1923 г. на Рязанова было возложено исполнение трех серьезных заданий.
В связи с 75-летием выхода «МанифестаКоммунистической партии» решен был вопрос о выпуске нового его издания «с примечаниями т. Рязанова» (при этом его обязали «снабдить
36 Там же, ф. 17, оп. 113, е.х. 643, л. 137.
37 XIV съезд ВКП(б). Стенографический отчет. М.-Л. 1926, с. 688.
38 Бюллетень ИМЭ при ЦИК СССР. № 1. М.-Л., 1926, с. 18.
издание предисловием, посвященным истории «Манифеста»39. По случаю 50-летнего юбилея группы «Освобождение труда» Рязанову же было поручено составление и редактирование сборника к этой дате. Правда, через несколько месяцев его освободили от этого поручения40. И, наконец, по поводу юбилея революции 1848 г. Агитпропу было поручено выпустить сборник статей и привлечь к участию в нем ряд товарищей. Первой в этом списке стояла фамилия Рязанова.
Выпущенное в этом же году издание «Коммунистического Манифеста» с введением и примечаниями Рязанова стало настольной книгой для всех изучающих и пропагандирующих марксизм, а часть тиража бесплатно рассылалась по губернским и уездным комитетам партии, а также по крупным фабрично-заводским ячейкам41.
В 1923 же году Рязанов выпустил под заглавием «Маркс и Энгельс» курс своих лекций о жизни и деятельности Маркса и Энгельса, прочитанный им на краткосрочных курсах по марксизму при Социалистической академии.
И в этой книге, и в примечаниях к «Манифесту коммунистической партии» нашли свое выражение методологические и конкретно-исторические наработки в области марксоведе-ния, которые в основном сложились еще до революции и которые были положены в основу организации и деятельности ИМЭ. Речь шла, прежде всего, о диалектическом, Конкретноисторическом, по сути, своей подходе к истории марксизма. Для Рязанова был очевиден тот факт, что эволюция взглядов Маркса и Энгельса происходила^ общем направлении при полном понимании им специфики пути развития каждого и необходимости выявления и объяснения этой специфики. Более того, Рязанов попытался показать, как даже личные качества и особенности характера Маркса и Энгельса влияли на те или иные ситуации, связанные с их деятельностью в рабочем движении. Обращаясь к своим слушателям, Рязанов говорил:
39 РГАСПИ, ф. 17, оп. 112, е.х. 400, л. 2.
40 См. выписку из протокола заседания Оргбюро ЦК от 4 мая 1923 г. РГАСПИ, ф. 374, on. 1, е.х. 1, л. 12.
41 Там же, ф. 17, оп. 112, е.х. 410, л. 27об.; см. также, РГАСПИ, ф. 17, оп.
112, е.х. 421, л. 4.
«Вы, товарищи, прекрасно знаете, и из опыта московской организации и из опыта отдельных районов, что... политические разногласия иногда осложняются и усиливаются личными свойствами враждующих братьев. Бывает и так, что некоторые члены организации размещаются по различным группам или платформам не столько в силу принципиальных разногласий, сколько в силу личных отношений к тому или другому, как у нас любят ни к селу, ни к городу выражаться, вождю или влиятельному члену той или иной группы»42. И проиллюстрировал он это на примере деятельности Энгельса в Генсовете I Интернационала. В 1922 г., когда читались эти лекции, слушателям Рязанова все это было прекрасно понятно, зато потом на многие десятилетия этот тезис стал любимым объектом нападок со стороны критиков Рязанова.
Но главное, на чем делал акцент Рязанов в этой книге, это стремление проанализировать те или иные работы, действия или высказывания основоположников марксизма строго исторически, поставив их в контекст эпохи, без чего их нельзя понять правильно. Говоря о «Святом семействе» - и не только О нем одном - Рязанов писал, что «это сочинение теперь уже устарело... но нельзя сказать, чтобы значительно больше, чем некоторые сочинения Плеханова и даже Ленина. Возьмите какую-нибудь брошюру Плеханова, вышедшую в 1883 г., или даже Ленина, вышедшую в 1903 г., и вы увидите, что молодой читатель, только что вошедший в жизнь, ничего почти не поймет без хорошего комментария»43. И в то же время, подчеркивает Рязанов, книга эта «жива и живет всей полнотой жизни для того, кто себе ясно представляет Германию начала 40-х годов с ожесточенной борьбой различных умственных и общественных течений»44. В этом исследовании эволюции взглядов Маркса и Энгельса Рязанов, по его словам, пользуется их же методом, применяя материалистическое понимание истории, и потому для него их свидетельства и оценки тех или иных событий являются важным, но не единственным и тем более не
42 Рязанов Д.Б. Маркс и Энгельс. М.-Л., 1929, с. 197.
43 Там же, с. 58-59.
44 Там же, с. 59.
единственно верным источником, поскольку на них наложили отпечаток обстоятельства места и времени. Об эпохе нельзя судить только по тому, что она сама о себе свидетельствует, хотя ее и нельзя правильно понять без этих свидетельств.
Рязанов уже тогда подходил к марксизму как к науке, если так можно выразиться, «нормальной» науке, которую можно и должно изучать с общенаучных позиций. Отсюда его взгляд на Институт К. Маркса и Ф. Энгельса как на «лабораторию по изучению марксизма»45, где подбор кадров и организационная структура соответствуют этим задачам. «Внутренняя организация всякого научно-исследовательского Института, - писал он, - должна подчиняться его основной цели. Работающий в нем исследователь должен иметь в своем распоряжении все необходимые материалы и орудия для данной научной работы»46. Основной структурной единицей ИМЭ стал научный кабинет, где были в одном месте сосредоточены рукописные и печатные материалы по теме работы кабинета, а также его штатные сотрудники, и где могли работать исследователи. Таких кабинетов было сначала 5, а потом их число возросло до 1347.
Отношение руководства партии к Рязанову, оказывавшее сильное влияние на становление и работу ИМЭ, в это время определялось несколькими моментами. С одной стороны, Рязанов -крупнейший в стране, и не только в ней, знаток трудов Маркса и Энгельса и истории марксизма, человек, выполняющий ответственные поручения ЦК, прекрасный пропагандист и лектор. С другой - человек, имеющий неортодоксальное, с точки зрения большевизма, прошлое, дай-внасЕОяЩем занимающий особые позиции по ряду важных вопросов и критикующий по ним позицию РКП(б) (проблемы профдвижения, внутрипартийная демократия, отношение к политическим противникам советской власти и др.). И наконец, последнее по счету, но не по важности - играли свою роль и некоторые черты личности Рязанова. Он был блестящим полемистом - резким и остроумным чело
45 РГАСПИ, ф. 323, оп. 2, е.х. 61, л. 5.
46 Рязанов Д. Институт К. Маркса и Ф. Энгельса при ЦИК СССР. М. 1924, с. 6.
47 См.: Положение об ИМЭ, утвержденное постановлением Президиума ЦИК СССР от 28 июня 1929 г. ГАРФ, ф. 3316, оп. 22, е.х. 1085, л. 10.
веком с полным отсутствием пиетета к вождям, обостренным чувством собственного достоинства, человеком, не желающим и не способным приноровляться к требованиям власть имущих, если таковые шли вразрез с его убеждениями.
Но так или иначе деятельность Рязанова по созданию ИМЭ поддерживалась и материально, и морально. Выделялись большие суммы в валюте на закупку книг и рукописей, давалась возможность пополнять книжные фонды ИМЭ за счет национализированных частных библиотек; руководители партии по удобным случаям расточали комплименты в адрес Рязанова, как ученого. Особенно это было заметно на XI съезде партии, где его резко критиковали за позицию в вопросе о профсоюзах. «Взгляды же ваши, - говорил, обращаясь к Рязанову Троцкий, - неправильны. Вот вы написали очень хорошую книжку -«Комментарии к Коммунистическому манифесту. Это другое дело». А когда Рязанов бросил в ответ с места: «Потому что я нашел свободное время во время удаления моего из профдвижения», Троцкий - сам блестящий полемист - парировал: «Если дело обстоит так, то Рязанов этим произнес против себя самую убийственную реплику, которую можно произнести, потому что комментариев, которые он написал к Коммунистическому манифесту, никто из нас не напишет»48. Троцкому вторил Зиновьев: «Когда т. Рязанов сделал свой доклад об академии [имеется в виду сообщение Рязанова на этом съезде о работе ИМЭ], мы все слушали его и готовы были хлопать. Это было лучшее доказательство того, что ЦК был прав, когда он поставил его проводить эту работу, работать именно в той области, где он может наилучшим образом применить свои силы, а не в той области, где у него много разногласий с партией»49.
Но не следует думать, что руководство партии было склонно прощать выпады Рязанова против генеральной линии из-за его успешной - и действительно полезной для дела партии -деятельности в ИМЭ. Это рельефно проявилось в истории с выступлениеями Рязанова в Московском дискуссионном клубе и на Московской губпартконференции летом 1922 года. На
* Одиннадцатый съезд РКП(б). Стенографический отчет. М. 1961, с. 274.
49 Там же, с. 398.
Московской партконференции он в связи с процессом эсеров, проходившим тогда, протестовал против вынесения им смертных приговоров, а в партийном дискуссионном клубе говорил в связи с Генуэзской конференцией «о глупости тех, которые творят нашу политику. Слишком много тайны окутывает ее, надо требовать света, побольше света»50. Реакция последовала незамедлительно. В своем заключительном слове на Московской партконференции, член Политбюро ЦК РКП(б) Л. Каменев обвинил Рязанова в том, что его устами «говорила чуточку подкрашенная идеология г. Чернова» и предложил изъять из протокола стенограмму речи Рязанова и направить ее в ЦК51. Вопрос об этих выступлениях Рязанова рассматривался на Политбюро 29 июня 1922 г., где ему было вынесено «серьезнейшее предостережение» и признано, «что изменение общего характера всех выступлений т. Рязанова возможно лишь в том случае, если будет изменена на время вся обстановка его работы, что может быть достигнуто при условии, если он в течение года будет занят за границей обслуживанием Советской России в литературно-научной области»5^. Интересно отметить, что после этого заседания Политбюро Сталин направил письмо члену Президиума ЦКК А. Сольцу с просьбой сообщить ему «как члену ЦК о выступлении т. Рязанова в Московском клубе и результатах привлечения к ответственности т. Рязанова в связи с этим выступлением»53. Сольц в тот же день ответил ему, сообщив, что вызванный в ЦКК т. Рязанов заявил, «что хотя считает себя вправе так именно думать и говорить в кругу ответственных товарищей, но пожалуй готов признать, что дискуссионный клуб не совсем подходящее для этого место и может дать кривотолки ввиду недостаточной подготовленности и партийной выдержки присутствующих там товарищей»54.
50 Цит. по: РГАСПИ, ф. 323, оп. 2, е.х. 61, л. 8.
51 Цит. по: Рокитянский Я., Мюллер Р. Красный диссидент. М., 1996, с. 197.
52 РГАСПИ, ф. 17, оп. 3, е.х. 301.
53 Там же, ф. 323, оп. 2, е.х. 61, л. 7.
54 Там же, л. 8.
Рязанов резко протестовал против репрессивных мер по отношению к нему, отрицая «за Политбюро всякое право принимать по отношению к члену партии какие бы то ни было карательные меры за мнение, высказанное на собрании ответственных партийных работников». Говоря о своей деятельности по созданию ИМЭ, он с полным основанием ставил вопрос, почему он «должен обслуживать Советскую Россию в литературнонаучной области именно за границей?»55. Политбюро, еще раз обсудившее этот вопрос, вынесло его на Пленум ЦК, который, естественно, поддержал решение Политбюро, однако с учетом того, что т. Рязанов «переносит вопрос на съезд и обязуется до съезда не вести никакой политической работы, ограничиваясь исключительно индивидуально-теоретической работой», постановил «предоставить т. Рязанову возможность оставаться в России до партсъезда при строгом и безусловном выполнении им принятого на себя обязательства»56. Во исполнение решений Пленума Оргбюро ЦК освободило Рязанова от членства в Президиуме Соцакадемии, от заведования курсами марксизма При Соцакадемии, от заведования краткосрочными курсами При ней же, от преподавания в Московском университете, от работы в качестве агитатора и докладчика при МК, оставив за ним заведование Институтом Маркса и Энгельса, редактирование сочинений Маркса и Энгельса, редактирование библиотеки марксизма при издательстве «Московский рабочий», а также сочинений Плеханова57. На очередной XII съезд партии вопрос об этом, естественно, вынесен не был, и Комиссия этого съезда по рассмотрению жалоб и заявлений приняла 18 апреля 1923 г. компромиссное решение, где, с одной стороны, жалоба Т. Рязанова на действия ЦК РКП(б) в отношении него была признана неосновательной, а с другой - «ввиду того, что в действиях т. Рязанова не установлено сознательного намерения нанести ущерб партии», Комиссия сочла «настоящим постановлением вопрос исчерпанным» и предложила «Президиуму Съезда на съезд этот вопрос не переносить». Комиссия предложила также
и Письмо Рязанова в ЦК РКП(б) от 2 июля 1922 г. Там же, л. 1, 5.
54 Пленум ЦК РКП(б) 2 августа 1922 г. Там же, ф. 17, оп. 2, е.х. 80, л. 2.
” Заседание Оргбюро ЦК от 14 августа 1922 г. Там же, оп. 112, е.х. 361, л. 4.
«новому составу ЦК определить род работы т. Рязанова, принимая во внимание настоящее постановление»58. При всем том, что партийное руководство хорошо понимало роль Рязанова в работе ИМЭ, особенно в начальный период, и прежде всего в издательской его деятельности, оно не считало его незаменимым. Когда в связи с вышеупомянутыми событиями руководитель Госиздата О.Ю. Шмидт прислал в ЦК письмо, где выразил беспокойство по поводу того, что предстоящий отъезд Рязанова за границу может совершенно приостановить издание сочинений Маркса и Энгельса, а также сочинений Плеханова, то зав. Агитпропом ЦК А. Бубнов наложил на письмо резолюцию, смысл которой сводился к следующему: эти издания можно будет продолжать по планам Рязанова, создав комиссию в составе Скворцова-Степанова, Бухарина, Преображенского, Радека и Осинского59. Не говоря уже о том, что эти весьма образованные марксисты были обременены множеством партийных поручений, они все вместе не обладали опытом Рязанова в текстологической и издательской работе.
Тем не менее определенный результат был достигнут. Рязанову основательно заткнули рот - и хотя он не молчал и в дальнейшем, но столь резкой критики линии партии старался себе не позволять, во всяком случае публично - и канализировали его энергию в марксоведческое русло, что, может быть, было и полезнее с точки зрения науки.
Под крылом ЦИК, под руководством ЦК
В этом же 1922 г. происходит важное с точки зрения статуса ИМЭ, событие - он отделяется от Социалистической академии и становится самостоятельным учреждением при ВЦИК. Текст постановления президиума ВЦИК от 1 июня 1922 г. гласил: «Сохранить Институт Карла Маркса и Энгельса при ВЦИК, отделив его в сметном и административном отношении от Социалистической Академии»60. Смысл перехода под
58 Выписка из протокола Комиссии XII съезда РКП по рассмотрению жалоб и заявлений. Там же, ф. 301, on. 1, е.х. 46, лл. 11-11об.
59 Там же, ф. 17, оп. 112, е.х. 361, л. 135.
60 ГАРФ, ф. 1235, оп. 39, е.х. 86, л. 370.
крыло ВЦИК (а потом и ЦИК СССР), т.е. высших государственных органов, состоял в том, что вокруг них тогда концентрировались научные и учебные учреждения, связанные с новой общественной наукой, марксистские и партийные по Своей сути. Недаром, когда Президиум ЦИК СССР 18 апреля 1924 г. постановил «принять в ведение Президиума ЦИК СССР Институт Маркса и Энгельса с отнесением расходов на содержание его по смете ЦИК СССР», то вместе с ним в ведение ЦИК были приняты научные и учебные учреждения востоковедческого профиля в Москве и Ленинграде61. Это понятно, учитывая тогдашнее отношение партии к развитию революционного движения на Востоке и изучению этих процессов. А вообще по смете ЦИК СССР и ВЦИК шло финансирование, кроме востоковедческих учреждений, и ИМЭ, и н. Института Ленина, и Коммунистической академии (так с 1924 г. Г Стала называться Социалистическая академия), и Музея рево-i* дюции, и партийных вузов, и даже хозяйственных расходов ' ЦК партии62. Для оперативного управления этими учреждениями в 1927 г. в рамках ЦИК был создан Комитет по заве-j, Цованию научными и учебными учреждениями ЦИК СССР, в ' |ЦОСтав которого вошел и Рязанов63.
, Постановлением ЦИК СССР и Совнаркома от 11 июля 1924 г. Институт К. Маркса и Ф. Энгельса был признан единственным в СССР государственным хранилищем всех оригинальных документов, имеющих непосредственное отношение к деятельности Маркса и Энгельса и к изданию их Произведений. На Институт было возложено научное издание Полного собрания сочинений Маркса и Энгельса, а также устройство при нем открытого для широких рабочих и Крестьянских масс музейного отделения по марксоведению И истории международного рабочего и коммунистического движения64.
41 Там же, ф. 3316, оп. 13, е.х. 2, л. 140.
и Отчет Финотдела ЦИК III Съезду Советов СССР. Там же, ф. 3316, оп. 3, е.х. 59, л. 2.
См.: РГАСПИ, ф. 374, on. 1, е.х. 1, л. 23.
м ГАРФ, ф. 1235, оп. 133, е.х. 210, л. 134.
При том, что официально Институт числился при ЦИК СССР, все важнейшие решения о его работе, в том числе и кадровые, принимались в ЦК. ВЦИК же задним числом дублировал их, или, как тогда говорили, оформлял в советском порядке. Так, за решением Секретариата ЦК от 13 июня 1924 г. об утверждении директором ИМЭ Д.Б. Рязанова, а его заместителями А.М. Деборина - по научной работе и С.Ф. Васильченко - по издательской части65 последовало аналогичное по содержанию постановление Президиума ЦИК от 27 июня того же года66. Точно так же произошло в случае с утверждением 13 июня 1924 г. Секретариатом ЦК Совета Института «в составе т.т. Сырцова, Канатчикова, Мещерякова, Бела-Куна, Бухарина, Тальгеймера, Цеткиной К., Молотова и Енукидзе»67. 27 июня 1924 г. Президиум ЦИК утвердил данный состав Совета. Единственная разница между решениями этих двух органов состояла в том, что в постановлении Президиума ЦИК фамилии членов Совета были перечислены строго в алфавитном порядке68. Но вообще-то Совет Института был серьезной инстанцией, куда входили руководящие деятели РКП(б), ЦИКа и Коминтерна, он наблюдал за текущей деятельностью ИМЭ и корректировал ее. В Совет ex officio входили также директор ИМЭ и его заместители.
Применительно к повседневной работе ИМЭ ЦИК занимался его финансированием, утверждал штаты69, осуществлял текущий контроль за исполнением своих решений70, заслушивал отчеты директора Института на своих сессиях и съездах Советов71, утверждал Положение об ИМЭ72, проводил обследования Института73.
65 РГАСПИ, ф. 17, оп. 112, е.х. 570, л. 2.
66 ГАРФ, ф. 3316, оп. 13, е.х. 2, л. 174об.
67 РГАСПИ, ф. 17, оп. 112, е.х. 570, л. 2.
68 ГАРФ, ф. 3316, оп. 19, е.х. 73, л. 1.
69 См.: Там же, е.х. 165, л. 42; там же, оп. 20, е.х. 57, л. 49.
70 Там же, е.х. 682; там же, ф. 1235, оп. 133, е.х. 343, лл. 359-360.
71 ГАРФ, оп. 4, е.х. 106, л. 5-19; там же, е.х. 234, лл. 57-83; там же, оп. 3, е.х. 57.
72 Там же, оп. 19, е.х. 73; там же, оп. 22, е.х. 1085, л. 10.
73 Там же, оп. 22, е.х. 996.
В начальный период ВЦИК помогал Институту в комплектовании книжных фондов. Так, в сентябре 1924 г. Белгородский уездный исполком сообщил ВЦИКу, что в бывшем имении Шебеко есть библиотека в 12 тыс. томов на иностранных языках, которая в настоящее время находится в распоряжении завкома сахарного завода «Профинтерн». 22 декабря того же года Президиум ВЦИК постановил передать ИМЭ иностранную литературу и русские журналы 50-х - 60-х гг. Но, заботясь о том, чтобы местное население не осталось без книг, ВЦИК предварительно принял решение, обязывающее ИМЭ «взамен передаваемой ему библиотеки создать в имении «Шебекино» библиотеку на русском языке, которая обслуживала бы ближайшее к имению местное население»74.
Как конкретно выгйядЬйи взаимоотношения ЦИК и ИМЭ, можно проследить на примере решения Президиума ЦИК от 30 апреля 1926 г. по докладу о деятельности ИМЭ. Одобрив эту деятельность, Президиум ЦИК признал желательным устройство в союзных республиках постоянных выставок по истории социализма и рабочего движения и снабжение их соответствующими материалами, а также предложил Институту принять меры к содействию изданию марксистской литературы на национальных языках75. Если выполнение первого пункта упиралось, в общем-то, в деньги, то со вторым все было существенно сложнее: по многим языкам не хватало, а то и просто не было достаточно квалифицированных переводчиков, владевших языком и материалом, да к тому же не во всех языках нацреспублик имелась в достаточно развитом виде соответствующая терминология. И начались классические бюрократические отписки. Сначала на запрос ЦИК Институт ответил, что на закупку материалов для выставок не было выделено денег, и, вообще, пока не вернется из служебной командировки директор ИМЭ, вопроса решить нельзя. Вернувшись в Москву, Рязанов сообщил, что сам поговорит по этому вопросу с кем следует. И последний документ в деле, датированный 5 мая 1927 г., гласит, что т. Рязанов в настоящее время ни
74 Там же, ф. 1235, оп. 133, е.х. 210, лл. 125-140.
75 Там же, ф. 3316, оп. 19, е.х. 682, л. 8.
чего положительно определенного сказать не может76. Но надо отдать должное директору ИМЭ - через пару лет вопрос об организации в нацреспубликах выставок о жизни и деятельности Маркса и Энгельса был успешно решен77.
Одной из важнейших - если не центральной - задач деятельности ИМЭ, с точки зрения руководства РКП было издание сочинений основоположников марксизма на русском языке и параллельно популярных массовых изданий их основных работ. В этом плане активность Рязанова находила под держку высших органов партии.
Было признано необходимым упорядочить дело издания классиков социализма и в первую очередь Сочинений Маркса и Энгельса78. Предварительно были национализированы сочинения классиков марксизма и переданы для издания Госиздату на правах монополии. Правда, в начале 20-х годов список классиков марксизма включал в себя следующие имена: Маркс, Энгельс, Лафарг, Каутский, Плеханов, Лабриола, Меринг и Р. Люксембург. Из этого списка Секретариат ЦК вычеркнул почему-то Лабриолу79.
1 июня 1923 г. Секретариат ЦК поручил Агитпропу в ознаменование 75-летия «Коммунистического манифеста» и 40-летия смерти Маркса - очень характерная для большевистской партии тенденция привязывать начало или завершение какой-либо важной акции к знаменательной дате - принять все необходимые меры к изданию «полного научного собрания сочинений Маркса и Энгельса», сообразуясь с уже изданными их трудами80. Рязанов, прекрасно понимавший, что подобное издание «предполагает ряд больших и сложных подготовительных работ», изложил в своем письме ЦК РКП от 12 июля 1923 г. целую программу получения из зарубежных архивов копий
76 Там же, оп. 21, е.х. 682, л. 1.
77 РГАСПИ, ф. 374,on. I, е.х. 3, л. 6.
78 См.: Постановление Секретариата ЦК от 10 апреля 1922 г. Там же, ф. 17, оп. 112, е.х. 315, л. 2.
79 См.: Постановление Секретариата ЦК от 12 мая 1922 г. Там же, е.х. 328, л. 2.
80 Там же, е.х. 453, л. 5.
рукописей Маркса и Энгельса и разъяснил, что наилучшим способом их копирования является фотографирование, которое избавляет от ошибок и «огромных затрат на сверку копий с оригиналами»81. (Тогда это были вещи не для всех очевидные.) За необходимыми для этого немалыми деньгами дело не задержалось. 8 мая 1924 г. Политбюро постановило «предрешить дотацию» на издание Сочинений Маркса и Энгельса и создало комиссию из Рязанова, Бухарина и Тальгеймера для разработки плана издания всех сочинений Маркса и Энгельса, определения его стоимости и размера необходимой дотации82. Через месяц 12 июня 1924 г. оно же определило размер дотации для издания сочинений основоположников марксизма и иной марксистской литературы'^. НЖ тыс. руб., а заодно - очевидно, для усиления текущего контроля ЦК над ИМЭ - решило образовать Совет Института. Было также признано необходимым откоман-дироватыв распоряжение ИМЭ «до 10 товарищей для научных занятий»83. Последний пункт в постановлении Секретариата ЦК от 13 июня 1924 г. был конкретизирован следующим образом: «Поручить Орграспреду ЦК совместно с т. Рязановым наметить список работников для научных занятий в Институте и внести на утверждение Секретариата ЦК»84. Однако возможности влияния ЦК на подбор кадров ИМЭ ослаблялись тем, что подходящих кадров в его распоряжении было чрезвычайно мало. Сам Рязанов мыслил издательские задачи ИМЭ достаточно широко. Выступая по этому вопросу на XIII съезде партии, он выдвинул идею издания не только полного собрания сочинений Маркса и Энгельса на русском языке и выпуска в свет их избранных сочинений для молодежи, но и «издание полного научного собрания сочинений Маркса и Энгельса на всех тех языках, на которых они писали с комментариями и примечаниями». Это «теоретическое воскрешение всего литературного наследства Маркса и Энгельса» он рассматривал как условие подведения «фундамента под теорию и практику пролетарской
к| Там же, е.х. 464, л. 57.
1,2 Там же, оп. 3, е.х. 436.
Там же, оп. 3, е.х. 443.
м Там же, оп. 112, е.х. 570, л. 2-3.
революции в том ее выявлении, которое она приняла на опыте нашей пролетарской революции»85. Постановление съезда было более лаконичным: «Съезд поручает Центральному Комитету по соглашению с Исполкомом Коминтерна принять все меры к скорейшему изданию Полного собрания сочинений Маркса и Энгельса на русском и других языках»86. Более развернуто это было сделано в резолюции V Конгресса Коминтерна, принятой единогласно после яркой речи Рязанова. Резолюция «приветствует решение XIII съезда РКП по возможности в кратчайший срок опубликовать полное издание сочинений и писем Маркса и Энгельса, снабдив их историко-критическими комментариями...
Конгресс считает необходимым, помимо этого международного издания, опубликовать под наблюдением Коминтерна также избранные сочинения Маркса и Энгельса для пролетариата отдельных стран»87.
Но если работа ИМЭ по изданию Сочинений Маркса и Энгельса встречала поддержку руководства партии, то с изданием других работ по истории марксизма и в более широком плане - истории социализма - дело обстояло сложнее, даже в тех случаях, когда их издание предусматривалось соответствующими решениями партийных инстанций.
Представители ЦК и ЦИКа в Совете Института с самого начала стремились ограничить деятельность ИМЭ в основном и в первую очередь изданием работ основоположников марксизма. На первом же заседании Совета 23 декабря 1924 г. предложение Рязанова о том, чтобы Институт наряду с изданием сочинений Маркса и Энгельса на русском языке начал выпускать работы «главнейших представителей современного социализма, прошедших школу Маркса и Энгельса» -Лассаля, Каутского, Лафарга, Лабриолы, Люксембург, Плеханова, Засулич, Аксельрода и др.88, не встретило поддержки. Возобладало мнение о том, что Институт должен
85 Тринадцатый съезд РКП(б). Стенографический отчет. М., 1963, с. 538.
86 Там же, с. 677.
87 Пятый всемирный Конгресс Коммунистического Интернационала. Стенографический отчет, ч. И. - М.-Л., 1925, с. 180.
88 РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, е.х. 1427, л. 4.
издавать классиков марксизма. Более того, Молотов заявил, что «издание Институтом Сочинений Маркса и Энгельса не удовлетворяет запросов широкого читателя. Необходимо издавать отдельные работы в пригодном для читателя-середняка виде», а представитель Коминтерна Б. Кун покритиковал Институт за недостаточную «связанность его с широкими массами»89. Рязанов выразил открытое несогласие с этими попытками втиснуть работу ИМЭ в узкие агитпроповские рамки: «Организация публичных выступлений для популяризации марксизма для ИМЭ неприемлема. Это не его дело»90.
Обсуждение вопроса о плане изданий Института на 1924-1925 гг. было перенесено на следующее заседание Совета 29 января 1925 г. Но ещ^до этого, 10 января секретарь ЦИК А. Енукидзе в письме Членам Совета высказался «против издания от имени Института некоторых авторов из русских марксистов (например, Аксельрода, Засулич и др.)»91. И напрасно Рязанов на-этом заседании Совета пытался объяснить его членам, что с Аксельродом он «вынужден был заключить договор об издании его статей до 1903 г. только по политическим соображениям. Только при таком условии была возможность получить необходимые материалы для издания Плеханова»92. Работ Аксельрода и Засулич Институт так и не выпустил. На этом заседании Молотов занял жесткую позицию, раскритиковав Институт за то, что его деятельность «мало продуктивна и недостаточно сосредоточена. Не собираются материалы по биографии Маркса, не издается их [Маркса и Энгельса] переписка. Институт издает Плеханова, с чем можно было бы и подождать, и не издает Маркса». Его поддержал Б. Кун, призвавший Институт сосредоточиться на издании Сочинений Маркса и Энгельса. «Материалы, имеющие актуальный политический интерес, должны издаваться помимо полного собрания сочинений»93. Вторично взяв слово, Молотов «еще раз
Там же, л. 6.
Там же, л. 8.
Тамже, л. 18.
Там же, л. 30.
'п Тамже, л. 29.
указал на необходимость в издательской работе все, кроме материалов Маркса и Энгельса, отложить на второй план»94. Совет не смог прийти к единогласному решению и постановил перенести вопрос в ЦК. Тогда-то, 31 января, Рязанов написал резкое письмо Сталину, которое заслуживает быть приведенным целиком:
«Час от часу не легче. Вот уже больше месяца как Отдел Печати маринует план научно-издательской работы Института Маркса и Энгельса.
На прошлой неделе сомнения возбуждали только Засулич и Аксельрод, а на вчерашнем заседании Совета т. Молотов возражал уже против издания Плеханова и вообще чего бы то ни было, кроме Сочинений Маркса и Энгельса. Назвался груздем, полезай в кузов. Называетесь Институтом Маркса и Энгельса, издавайте только сочинения их, работайте только над их биографиями.
Так как т. Молотов является тем членом ЦК, который руководит Отделом Печати, то мне - и это заявил также т. Молотов - ничего не остается, как только апеллировать к ЦК и временно приостановить все работы Института по изданию всех марксистов, кроме Маркса и Энгельса. Я позволю себе только закончить издание всех научных работ Плеханова, так как это задание поставлено резолюцией партийного съезда* -и скорейшее выполнение его неоднократно ставилось мне на вид самим ЦК. Приходится приостановить также издание библиотеки материализма, сочинений Гегеля и социалистов-утопистов.
С коммунистическим приветом
* Резолюция о печати XI съезда.
Рязанов»95.
Подобная позиция вообще была характерна для Молотова. 30 мая 1925 г. Рязанов докладывал Совету ИМЭ о работе Института с 1 января по 1 июня 1925 г. Он информировал Совет о том, что Полное собрание сочинений Маркса и Энгельса начнет выходить в свет осенью 1925 г. Параллельно
94 Там же, л. 31.
95 Там же, ф. 374, on. 1, е.х. 13, лл. 49-49об.
будут выходить тома такого же издания на русском языке. Все издания будут продолжаться 8-9 лет. « Свой доклад, - отмечается в протоколе, - т. Рязанов заканчивает изложением проекта создания при Институте «Международного общества по изучению истории пролетариата». «Т. Молотов, не возражая прочив создания международного общества по изучению истории пролетариата, указывает, что деятельность Института в этом направлении не должна мешать выполнению основной задачи Института - скорейшему изданию Сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса». Затем Молотов предложил к 1 января 1927 г. издать собрание избранных сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса, а Рязанов внес дополнение: для этих целей добиться получения соответствукнцих'й&ил,-средств, людей96. Один из элементов тактики Рязанова во взаимоотношениях с высокими инстанциями, когда те выдвигали нереальные прожекты, состоял в том, чтобы не спорить открыто с ними, а блокировать их, замыкая на материальном обеспечении, которого всегда не хватало.
Работа по изданию Сочинений Плеханова, которая чуть было не была поставлена под угрозу, имела свою предысторию, развертывавшуюся в высоких партийных инстанциях. Авторитет Плеханова как теоретика марксизма, особенно философа, в первой половине 20-х годов в Советской России был необычайно высок при всем критическом отношении к его меньшевистским ошибкам. Поэтому вопрос об издании его работ встал довольно рано.
Еще в июле 1921 г., буквально через полгода после образования ИМЭ, Политбюро поручило т. Семашко столковаться с т. Рязановым об издании тех томов сочинений Плеханова, в которых помещаются его политические статьи 1900-1905 гг., опубликованные за границей97. Затем круг произведений Плеханова, рекомендованных к изданию, расширяется - 27 апреля 1922 г. Политбюро, по предложению Ленина, поручило т. Каменеву переговорить с т. Тером [Тер-Ваганяном, крупнейшим специалистом по Плеханову в Советской России] и
Там же, on. 1, е.х. 3, лл. 3—4.
Там же, on. 1, е.х. 1, л. 4.
осуществить издание революционных Сочинений Плеханова в одном сборнике98. И, наконец, 20 ноября 1924 г. Политбюро поручает тт. Каменеву, Зиновьеву, Сталину и Бухарину разрешить вопрос о библиотеке Г.В. Плеханова и об издании его сочинений99.
В результате ИМЭ запланировал издание Сочинений Плеханова в 28 томах (два последних тома должны были содержать именной и предметный указатели ко всему изданию). В 1923-1927 гг. оно вышло в свет, причем большинство томов было выпущено в двух и даже трех изданиях. Однако свет увидели только 24 тома. Тома 25 и 26, которые должны были содержать статьи Плеханова 1914-1918 гг. так и не появились, равно как и тома с указателями. Очевидно, ЦК не дал добро на публикацию оборонческих статей Плеханова периода Первой мировой войны, а тем более его антибольшевистских работ 1917-1918 гг.
В заключении Отдела печати ЦК об издательском плане ИМЭ, подписанном И. Варейкисом, также входившем в Совет Института, говорилось о большом значении, которое придается изданию популярной библиотеки марксиста, но «ее следовало бы, безусловно, пополнить избранными работами В.И. Ленина». Институту не следует «спешить с изданием работ Плеханова, относящихся к оборонческому периоду, а также с предполагаемым изданием работ Засулич и Аксельрода»100.
Институт публиковал сочинения П. Лафарга; вышло несколько томов сочинений К. Каутского. Кроме классиков социализма, ИМЭ начал издавать первое на русском языке издание сочинений Гегеля, работа над которым растянулась на три десятилетия. Увидели свет избранные работы Л. Фейербаха и других философов, в основном материалистов.
Нужды партийной пропаганды обслуживала серия «Библиотека марксиста», где под редакцией Рязанова выходили отдельные работы и сборники статей Маркса, Энгельса, а также Плеханова, Лафарга и др.
98 Там же, ф. 17, оп. 3, е.х. 290.
99 Там же, оп. 3, е.х. 476.
100 Там же, ф. 82, оп. 2, е.х. 1427, л. 22.
Исподволь в Институте готовилось и собрание сочинений М. Бакунина. Об этом заявил на заседании Комиссии по празднованию 50-летия смерти Бакунина в мае 1926 г. Ю. Стеклов, один из виднейших тогдашних бакуниноведов. Как он сам сообщил в письме Рязанову - почему-то с грифом «Секретно» -«В конце заседания... мною было сделано сообщение, что по поручению комиссии по изданию классиков русской революции под председательством т. Каменева, подтвержденному через два года заседанием той же комиссии, под председательством т. Мещерякова в Госиздате, мною уже в течение нескольких лет подготовляется полное собрание сочинений и переписки Бакунина, каковая работа в главном уже выполнена... Тогда же мноф бьщр заявлено, что Институт Маркса и Энгельса уже год назад решил в принципе издать подготовленное мною собрание сочинений и переписки Бакунина, отложив это предприятие до окончания издания Плеханова, каковое ныне уже заканчивается»’01. Смысл этого заявления Стеклова заключался в намерении не допустить к этому изданию другого известного специалиста по Бакунину В. Полонского, с которым у Стеклова и Рязанова имелись крупные разногласия в этой области, тем более, что Полонский заявил на этом заседании, что вопрос об издании сочинений Бакунина входит не в компетенцию юбилейной комиссии, а в компетенцию Президиума Комакадемии. Правда, в этом вопросе Президиум поддержал Стеклова и даже на своем заседании 18 июня 1927 г. при обсуждении сметы Комакадемии поручил «выяснить с I . Стекловым, какую сумму потребуется ассигновать в нынешнем году на издание полного собрания сочинений Бакунина, и внести эту сумму в смету»102.
Институту так и не довелось осуществить это издание, хотя в 1926-1930 гг. Стеклов регулярно публиковал в печатных органах ИМЭ переписку Бакунина, подготовленную для данного издания. Попытку реализовать этот проект Стеклов предпринял в 1934-1935 гг., когда в издательстве Общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев он выпустил 4 тома
1111 Ю. Стеклов-Д. Рязанову, 22 мая 1926 г. Там же, ф. 374, on. 1, е.х. 21, л. 20.
Там же, ф. 17, оп. 85, е.х. 36, л. 231.
Полного-собрания сочинений и писем Бакунина. Издание прекратилось с ликвидацией этого общества и репрессированием самого Стеклова.
Развертывание работы над МЭГА - Полным собранием работ К. Маркса и Ф. Энгельса на языках оригинала - и над изданием Сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса на русском языке поставило перед Институтом некоторые новые проблемы в области научно-исследовательской работы. Смысл МЭГА определялся как создание объективной основы для марксо-ведческих исследований103. Это предполагало, в частности, не только углубленную исследовательскую работу в связи с созданием необходимого научно-справочного аппарата, но и публикацию результатов этой работы с открытым обсуждением ее в печати. И Институт начинает создавать собственные печатные органы. Уже в 1924 г. выходит первая книга ежегодного «Архива К. Маркса и Ф. Энгельса» - издания, в котором печатались как результаты марксистских исследований Института, так и неопубликованные работы основоположников марксизма. Важное место в «Архиве» занимал критикобиблиографический отдел, где рецензировались важнейшие работы - русские и иностранные - по истории марксизма.
«Архив» сразу привлек к себе внимание, и это неудивительно. Ведь только в I его томе увидели свет 1-я глава «Немецкой идеологии», подлинный текст «Введения» Энгельса к «Классовой борьбе во Франции» и знаменитые черновики ответа Маркса на письмо В. Засулич, а во втором - текст энгельсовской «Диалектики природы».
В редакционном введении к первому тому «Архива» говорилось о том, что применительно к истории русского рабочего и революционного движения Институт и его печатные органы ограничиваются двумя задачами: «во-первых, исследованием тех взаимоотношений.., которые устанавливались между русскими людьми сороковых, шестидесятых и семидесятых годов, с одной стороны, Марксом и Энгельсом - с другой, во-вторых, исследованием международных связей... между социалистической, революционной, философской теорией и
103 MEGA1, Abt. I. Bd. 1, Hbbd 1, S. XXII, XXVI.
практикой на Западе и в России, в первую очередь - влияния и распространения теории и практики марксизма»104. Эти задачи был призван решать новый журнал Института - «Летописи марксизма», первый выпуск которого вышел в свет в 1926 г. Тема «Марксизм и Россия» была в это время актуальнейшей, и не только в научном, но и в политическом отношении, и казалось бы ничто не предвещало препятствий новому изданию. Но... в конце июля 1926 г. Оргбюро ЦК при обсуждении вопроса о журнале «Историк-марксист» приняло решение через месяц поставить доклад Правления Комакадемии и содоклад Отдела печати ЦК об издательской деятельности Комакадемии105. Не через месяц, а через три - 18 октября 1926 г. на Оргбюро ДК фбсуэкпщлся уже не доклад об издательской деятельностй Комакадемии, а доклад Отдела печати ЦК об исторических журналах. В тексте докладной записки Отдела констатировалось, что из десятка выходящих исторических журналов ни один «не представляет из себя подлинного научно-исторического журнала с систематическим -статейным и критико-историческим - материалом»106, и отмечалось, что «такое место претендует занять указанный журнал «Историк-марксист», который может рассматриваться как «серьезное, обеспечивающее строгую научность издание»107.
Здесь уже просматривается логика складывающейся тоталитарной системы: один ведущий журнал в каждой науке, одна научная школа в каждой области знания, один ведущий театр, являющий собой образец для всех других и т.п. Все это пышно расцвело в 30-е-40-е годы..
Отсюда следовал вполне закономерный вывод в отношении «Летописей марксизма», к которым никаких конкретных претензий выдвинуто не было: «целесообразно было бы в дальнейшем «Летописи марксизма» не выпускать специальным изданием, слив этот журнал в один с журналом «Архив Маркса и Энгельса» и предоставив новому журналу возмож-
"м Архив К. Маркса и Ф. Энгельса. Кн. 1. М., 1924, с. 9.
РГАСПИ, ф. 17, оп. ИЗ, е.х. 215, л. 3.
Там же, е.х. 237, л. 122.
Там же, е.х. 237, л. 124.
ность в необходимых случаях наиболее тяжелые архивные материалы выпускать отдельными сборниками как приложение к журналу»108. Оргбюро согласилось с этим предложением и постановило: «Сохраняя дальнейший выпуск «Архива Маркса и Энгельса», признать нецелесообразным издание журнала «Летописи марксизма», о чем поручить договориться Отделу печати ЦК с т. Рязановым»109. Но «договориться с тов. Рязановым» оказалось делом непростым. Пока суд да дело, он успел в том же 1926 г. выпустить еще один номер «Летописей», а вопрос о них был поставлен еще раз на Оргбюро ЦК 1 апреля 1927 г. На сей раз решение было не столь однозначным: «Поручить т.т. Бухарину, Рязанову и Гусеву в двухнедельный срок рассмотреть вопрос о дальнейшей целесообразности издания журнала... и доложить Секретариату»110. В результате упорной борьбы, заручившись, видимо, поддержкой Бухарина, Рязанову удалось спасти свое любимое детище, 3 июня 1927 г. Секретариат ЦК постановил «не возражать против дальнейшего издания журнала «Летопись [sic!] марксизма»111.
Рязанов постоянно боролся против тенденции - находившей поддержку в ЦК, если и не исходившей прямо оттуда -сузить задачи ИМЭ до чисто издательских, да еще желательно на популярном уровне. И для этого он использовал различные средства, в том числе и некоторые нюансы в позиции разных руководящих инстанций. В советское время - и это прекрасно известно всем современникам данной эпохи - можно было добиться льгот или выгодных решений через постановления, принимаемые по тем или иным юбилейным датам. Так, Рязанов в своем выступлении на юбилейной - к 10-летаю Октябрьской революции - сессии ЦИК СССР поставил под несколько иным, чем обычно, углом зрения вопрос об источниках марксизма. Первым его источником он назвал «историю революционного рабочего движения всех стран», а вторым - «историю научной мысли.., которую Маркс и Энгельс усвоили... и переработали
108 Тамже,л. 125.
109 Там же, л. 3.
110 РГАСПИ, ф. 374, on. 1, е.х. I, л. 26.
111 РГАСПИ, ф. 17, оп. 113, е.х. 298.
се, чтобы выковать из нее оружие для борьбы пролетариата. 11о этим двум линиям мы ведем работу»112.
Но изучению истории формирования пролетариата, по его словам, мешает отсутствие собранных и опубликованных источников. Поэтому Рязанов выдвинул идею, опираясь на «те материалы, которые уже собраны в Институте К. Маркса и Ф. Энгельса и которые с каждым днем все увеличиваются, создать новую международную организацию, создать новое литературное предприятие, учено-исследовательское, которое поставило бы себе задачей издавать в комментированном виде, с примечаниями и предисловиями, документы, которые бы из различных архивов различных буржуазных стран вытаскивались на свет божий»1'\ 3десь стоит напомнить, что подобное предложение уже выдвигалось Рязановым два года назад на заседании Совета Института, но реальных результатов тогда не .последовало114. Эта идея прекрасно укладывалась в восприятии участников сессии ЦИК в государственный апофеоз победы российского пролетариата в 1917 г. и успешной борьбы его братьев по классу в других странах. Последовало постановление ЦИК GCCP от 18 октября 1927 г., в котором на ИМЭ было возложено:
«1. Собирание и изучение материалов по истории пролетариата, исследование процесса его выделения из классов мелких производителей - крестьянства и ремесленников, -положения рабочего класса в различные эпохи капитализма, развития его классовой организации во всех ее формах, его борьбы против эксплуатирующих классов.
2. Издание международной серии «Памятники истории классовой борьбы пролетариата», чтобы сделать таким образом доступными научному исследованию материалы, хранящиеся в государственных архивах различных стран.
3. Создание международной научно-исследовательской организации, которая объединила бы работу исследователей, посвятивших свои знания и силы изучению истории проле-
" ' Цит. по: Летописи марксизма. Вып. IV. М.-Л., 1927, с. 147.
Летописи марксизма, Вып. IV, М.-Л., 1927, с. 149.
См.: РГАСПИ, ф. 374, on. 1, е.х. 3, лл. 2-4.
тариата и всех угнетенных классов»115. Выступая в ИМЭ уже после юбилейной сессии ЦИК, Рязанов подчеркнул, что эта сессия «только юридически оформила то, что фактически уже создавалось два года в недрах нашего Института. Мы отныне представляем не только Институт марксоведения, но и первый Институт по изучению истории пролетариата и его классовой борьбы»116.
Но развернуть эту работу по-настоящему Институт не успел (в серии «Исследования по истории пролетариата и его классовой борьбы» были выпущены работы известных историков Д. Петрушевского, А. Матьеза, Е. Тарле), хотя предпосылки для нее были уже заложены. Рязанов еще до революции очень серьезно занимался историей I Интернационала и к 1914 г. подготовил к изданию первый том документов Международного Товарищества Рабочих. (В научносправочном кабинете Сектора произведений К. Маркса и Ф. Энгельса ИМЛ при ЦК КПСС до начала 90-х годов находился под названием «Urkundenbuch» его корректурный экземпляр.) Опубликованная в 1-ой книге «Архива К. Маркса и Ф. Энгельса» статья Рязанова «Возникновение I Интернационала» до сих пор не имеет равных себе по охвату материала, тонкости анализа и глубине выводов. В Институте удалось собрать обширную коллекцию источников (архивных документов и печатных изданий) по истории рабочего движения. Слишком мало времени, как оказалось, было у ИМЭ для более или менее спокойной работы по намеченным планам.
Это определялось изменением обстановки в стране и партии в связи с ужесточением внутрипартийной борьбы и ростом тоталитарных тенденций. Чем дальше теоретические обоснования проводимой в СССР политики отходили от традиционной для т.н. ортодоксального марксизма - а ее придерживался Рязанов - трактовки взглядов Маркса и Энгельса (да и Ленина тоже), тем меньше партийное руководство нуждалось в том, что делал Институт - попытке создать исторически обусловленную картину становления и развития взглядов Маркса
115 Летописи марксизма. Вып. IV. - М.-Л., 1927, с. 143-144.
116 Цит. по: Институт К. Маркса и Ф. Энгельса при ЦИК СССР. - М.-Л., 1930, с. 101.
и Энгельса и усвоения их рабочим движением. Ведь в этом случае могли, кроме всего прочего, возникать совершенно нежелательные с точки зрения текущей политики аллюзии. Так, в 1928 г. Институт выпустил под редакцией Рязанова новый перевод «Анти-Дюринга», который был предварен большой статьей Рязанова «К 50-летию "Анти-Дюринга". (Она была напечатана также в изданиях этого труда, выпущенных в 1929 и 1930 гг.)
Рязанов воспроизводит в ней историю создания этой работы Энгельса и, в частности, анализирует полемику Бебеля с Дюрингом. В соответствующем месте мы читаем: «Последний [Дюринг] считал, что интернациональный социализм чересчур выдвигает необходимость одновременного интернационального преобразования, одновременного социального переворота. По Дюрингу страна, которая дальше всех пошла экономически и политически, могла бы завести у себя социализм, конечно, в той форме, в какой его рисует себе Дюринг. Этот новый строй должен быть в дальнейшем обороняем, защищаем от внешних влияний. Бебель с этим не согласен. Бебель указывает, что такая-страна, в которой изолированно был бы введен социализм, навлекла бы на себя ненависть всех окружающих стран»117.
Здесь, как видим, фактически упомянуты все основные моменты острых дискуссий по вопросам строительства социализма в одной, отдельно взятой стране, шедшие в большевистской партии в это время. Исторически вполне корректное воспроизведение полемики, имевшей место в середине 70-х годов XIX в., вполне очевидно могло восприниматься как критика взглядов Сталина и его тогдашнего союзника Бухарина ио центральному вопросу политики и идеологии правящей верхушки ВКП(б).
Складывалась внешне парадоксальная ситуация. С одной стороны, Институт крепнет, развертывает свою работу, растет его авторитет и внутри страны, и за рубежом. Он выполняет важную роль в деле издания марксистской литературы, в том числе и популярной, т.е. деятельно участвует в идеологиче
117 Цит. по: Энгельс Ф. Анти-Дюринг, изд. 3-е. М., 1930, с. VII.
ской работе партии. Институт оказывает существенное влияние на внедрение марксистской методологии (в ее тогдашнем понимании) в общественные науки. Его ведущие работники (Деборин, Рубин) принимают активное участие в дискуссиях, развертывавшихся тогда в философии и политэкономии (правда, Рязанов следил тогда за тем, чтобы они делали это не в качестве официальных представителей ИМЭ). Рязанов входит в число первой группы коммунистов, избранных в состав Академии наук.
С другой стороны, в идейной борьбе внутри партии, равно как и в идеологической работе партии в целом все больше усиливается догматизм. Решающее значение приобретают аргументы типа «Magister dixit» («Так сказал учитель»), А решение вопроса, что именно сказал учитель (или учителя), нельзя было просто оставлять на усмотрение коллектива ИМЭ, состоящего во многом из людей чуждого социального и партийного происхождения и возглавляемого самостоятельным и малоуправляемым извне директором. И тем более не нужен был конкретно-исторический подход к работам и отдельным высказываниям основоположников марксизма, при котором их тексты ставились бы в исторический, социальный и даже психологический контекст времени и места. Партии нужны были безразмерные, как сейчас бы сказали, цитаты, уместные и необходимые в данный момент, подобранные ad hoc для подкрепления очередного поворота в политике ЦК и долженствующие доказать, что эта политика всегда базируется на гранитном фундаменте теории Маркса-Энгельса-Ленина - и быстро приближавшегося к сонму классиков Сталина.
В 1927 г. была создана комиссия ЦК, «в задачи которой входило уточнение характера и круга деятельности трех научно-исследовательских учреждений всесоюзного значения: Коммунистической академии, Института Ленина и Института Маркса и Энгельса»118. Рязанов рассказал на одном из партсобраний в ИМЭ о работе этой комиссии, в которую входили представители ИМЭ, Комакадемии и Института Ленина: «Что же сделала комиссия? На одном из первых заседаний двумя
118 См.: Отчет Института Ленина XV партийному съезду. М., 1927, с. 5.
голосами против ИМЭ решено было, что ИМЭ не имеет прана заниматься теорией марксизма»119. Как вспоминал позднее Рязанов, «строго выполняя - казавшееся мне, правда, диким и абсурдным - постановление Комиссии ЦК (в 1927 г.), в силу которого Институту Маркса и Энгельса (по предложению г.т. Степанова и Покровского) категорически запрещалось не только заниматься разработкой марксизма, но и вообще касаться теории, я запрещал всякий «теоретический» уклон, предлагая моим коллегам заниматься - в Институте и для Института только историко-догматическими исследованиями»120. Иначе говоря, исследовательская деятельность ИМЭ должна была быть ограничена комментированием публикуемых текстов Маркса и Энгельса.« у	.
Давление на Рязанова изнутри и извне
Параллельно с этим усиливается давление на Рязанова, и нападки следуют не только «сверху», со стороны руководящих органов партии, но и «снизу», прежде всего со стороны партийной организации - ячейки, по тогдашней терминологии -Института, точнее, ее-бюро и секретарей.
Для давления на Рязанова использовалась также его полемика с отдельными учеными и органами печати. Не гнушались даже мелочными придирками, учитывая, что на такого самолюбивого человека они действовали чрезвычайно сильно. По существу, хотели от него невозможного - чтобы он следовал за линией партии не просто послушно, но истово. И не добились этого. Если говорить о поводах для критики в адрес ИМЭ и его директора, то они шли в основном по трем линиям: кадровый состав Института и политика директора в этом вопросе; недостаточное использование в научной работе молодежи; «академизм» ИМЭ как с точки зрения внутреннего содержания его работы, так и с точки зрения его, якобы, изолированности от насущных задач партии и страны. Естественно, у этой критики были приливы и отливы; кнут сочетался с пряником, но линия и цель были очевидны: ИМЭ в старом виде перестал быть полезен и нужен.
ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 3, л. 79.
Письмо Рязанова в редакцию Правды от 2 февраля 1931 г. Цит. по: РокипгянскийЯ., Мюллер Р. Красный диссидент. М., 1996, с. 318.
Конфликт Рязанова с общественными организациями Института, который постоянно использовался его противниками, определялся с его стороны двумя факторами. Во-первых, Рязанов был принципиальным противником всякого вмешательства общественных организаций в непосредственное управление производством, будь то на фабрике, будь то в научном учреждении. На X съезде партии он говорил о том, что «комячейки должны заниматься коммунистическим воспитанием - в первую очередь себя самих - и пропагандой коммунизма на фабриках, практической и теоретической»121.
Еще в декабре 1925 г. Рязанов поставил вопрос об отношении к партячейке четко и жестко. «Я ни в коем случае не допущу над собой контроля и вмешательства партколлектива и ячейки, и я не признаю партколлектива и ячейки, которые занимаются внутренними делами учреждения.»122 И это вовсе не было капризом этакого партийного enfant terrible. Рязанов требовал от коммунистов в Институте только одного - «коммунисты должны работать больше, чем беспартийные»123. Но партия, по словам Рязанова, очень часто присылала в Институт «не научных работников-исследователей, а политических комиссаров»124.
Не менее определенно высказался он в отношении профсоюзов на XV партконференции: «Я поддерживаю, развиваю свою старую точку зрения: рабочий класс на всех стадиях - от фаб-завкомов и ВЦСПС - принимает деятельнейшее участие в организации производства, в организации промышленности, в организации социалистического хозяйства, но на выстрел не подпускается к управлению предприятиями. На предприятии должна быть единая власть»125. Что же касается комсомола, он высказывался «самым решительным образом против даже
121 X съезд РКП(б). Стенографический отчет. М., 1963, с. 295.
122 Центральный архив общественных движений Москвы (далее ЦАОПИМ), ф. 212, on. 1, е.х. 1, л. 16об.
123 Там же, е.х. 3, л. 87об.
124 Там же, лл. 32-32об.
125 XV конференция ВКП(б). Стенографический отчет. М.-Л., 1927, с. 359.
Давление на Рязанова изнутри и извне существования таких профессиональных организаций, как комсомол»126.
Во-вторых, Рязанова не устраивал общий уровень профессиональной подготовки значительной части членов партии - сотрудников Института, не говоря уже о комсомольцах. Именно из-за острой нехватки марксистски подготовленных партийных кадров Рязанову разрешили брать на работу в ИМЭ беспартийных. Они-то плюс откомандированные по линии Коминтерна иностранные коммунисты и составляли ядро основных работников Института. Это отражало общее положение дел в общественных науках. По официальным данным, на 1929 г. всего по СССР (кроме Туркмении и Узбекистана) было учтено 1590 научных работников-коммунистов, что составляло 6,3 % от общего числа научных работников. Даже «среди научных кадров ВКП(б) удельный вес выходцев из других партий доходит почти до одной трети этого состава (30,3 %), причем среди выходцев наибольший удельный вес имеют бывшие меньшевики и бундовцы»127. Но и среди членов партии в ИМЭ настоящих профессионалов было немного, что давало основание Рязанову со свойственной ему резкостью заявлять, что «его коммунисты меньше знают о задачах и работе Института, чем любой черносотенный извозчик»128. Об уровне подготовки комсомольцев Института можно судить по отчету секретаря цехячейки ВЛКСМ, т.е. первичной комсомольской организации ИМЭ: «Цеховая ячейка состоит из ребят малограмотных и малоразвитых; мы стремились с осени послать всех на учебу. Будут учиться 6 человек на рабфаке, 10 на курсах, 1 в техникуме и 1 на спецкурсах. С выдвижением ребят на квалифицированную работу дело обстоит плохо по причине малограмотности»129.
Как уже говорилось выше, среди научных работников ИМЭ-партийцев было немало членов зарубежных компартий,
126 Там же, с. 362.
127 РГАСПИ, ф. 374, on. 1, е.х. 13, лл. 8, 16.
|2К Там же, е.х. 11, л. 58.
Протокол заседания бюро ячейки ВКП(б) в Институте К. Маркса и Ф. Энгельса от 31 июля 1928 г. Там же, л. 3.
направленных через Коминтерн на работу в Институт и входивших в его партячейку. Не говоря уже о людях, переведенных из своих стран в Москву, так сказать, на исправление из-за тех или иных «оппортунистических ошибок» и стремившихся продемонстрировать свою полную перековку, другие иностранные коммунисты, попав в Москве в атмосферу жесткой внутрипартийной борьбы, проявляли подчеркнутую лояльность в отношении политики ВКП(б) и даже нередко вели себя как «католики больше Папы». С социально-психологической точки зрения это вполне понятно и в определенной степени объясняет тот факт, что критика в адрес Рязанова в 1928-1929 гг. часто исходила именно от них. В феврале 1928 г. члены ВКП(б) Э. Пелузо, П. Гайду, К. Шмюкле, Кара-Иванов и К. Козлов (все, кроме Козлова, иностранцы) направили в Совет Института докладную записку с критикой работы ИМЭ и предложениями по ее улучшению, особенно по линии связи этой работы с насущными задачами ВКП(б) и Коминтерна130. Сама докладная записка представляет собой обстоятельную критику всех сторон деятельности Института и по сути предваряет в основных чертах наступление на ИМЭ со стороны руководства партии, которое шло в 1928-1930 гг. и которое закончилось разгромом старого ИМЭ в начале 1931 г.131 В ней отмечаются медленные темпы работы ИМЭ по изданию марксистской литературы, особенно МЭГА и русского издания Сочинений Маркса и Энгельса, и в качестве главных причин этого явления называются бесплановость, спутанность и невыясненность основной направляющей линии работы Института и несовершенство ее внутренней организации132. Авторы документа ставят вопрос о том, на кого рассчитана продукция Института и выделеляют 3 группы ее потребителей: «академического читателя», т.е. научного работника, на которого ориентировано издание МЭГА; «широкую массу партийного и беспартийного читателя, начинающего свое знакомство с марксизмом»; и людей, сознательно осуществляю
130 См. их сопроводительное письмо от 14 февраля 1928 г. Там же, е.х. 21, л. 7.
131 Там же, е.х. 17, лл. 1-14.
132 Там же, л. 9.
щих учение Маркса и Энгельса в политической борьбе, т.е. руководящий коммунистический актив. Для них необязательно знать все варианты и подготовительные материалы. Им важно иметь хотя бы неполное Собрание сочинений Маркса и Энгельса, в которое вошло бы все важнейшее. Этот слой кровно заинтересован в том, чтобы в разгар китайской революции получить сборник статей и документов Маркса и Энгельса о Китае, или в том, чтобы из большого количества статей о Турции, писаных Марксом и Энгельсом на современную им злобу дня, было бы выделено то, что может нам пригодиться в советской восточной политике. Этот слой - в международном масштабе - Институт Маркса и Энгельса должен, нам думается, обслуживать ъвоей .продукцией в первую очередь, а не в последнюю, как было до сих пор»133. По мнению авторов записки, «хуже всего обстоит дело с исследовательской работой. До сих пор Институт Маркса и Энгельса не оправдал еще названия научно-исследовательского Института». Ведь с точки зрения коммунистического актива требуется разработка, например, следующих тем: «1) Колониальный вопрос у Маркса и Энгельса, 2) Организационные принципы Маркса и Энгельса, 3) Маркс и Энгельс в итальянском рабочем движении, 4) Маркс и Энгельс во французском рабочем движении, 5) Маркс и Энгельс в германском рабочем движении»134.
Однако не только превращение ИМЭ в научно-исследовательский институт, но и «вообще дальнейшее существование Института, как учреждения, дающего продукцию в полную меру своих материальных ресурсов, - невозможно без упорядочения внутренней организации Института»135. Препятствием на этом пути является то, что его директор выступает не только в качестве spiritus rector’a, но и как непосредственный и единственный руководитель всех подразделений Института, а это удлиняет процесс принятия решений136. В практической сфере авторы записки предлагают пе-
111 Там же, лл. 9-10.
114 Там же, л. 11.
1,5 Тамже, л. 12.
Там же, л. 12-13.
рестроить организацию работы «по характеру продукции»: «академическая работа» (МЭГА, архив и библиотека); работа партийно-политического характера (русское издание сочинений Маркса и Энгельса, их сочинения на других языках, отдельные издания, имеющие актуально-политический характер); пропагандистско-популяризаторская работа (музей, «Библиотека марксиста» и аналогичные издания). Венчал записку оптимистический финал: «Мы полагаем, что при такой организации Института т. Рязанов дал бы партии и рабочему классу много тех научных работ, которые никто не может выполнить кроме него, а Институт в целом значительно увеличил бы свой темп работы и свою продукцию»137.
Вряд ли было бы правильным считать, что этот документ был просто инспирирован Агитпропом или каким-нибудь другим отделом ЦК, хотя этот фактор не может быть полностью исключен. Его авторами двигала логика политической борьбы, логика актуализации науки, логика сиюминутной конкретности. Винить их за это бессмысленно, хотя, как мы увидим ниже, критические обращения в ЦК носили не столько теоретико-политический, сколько - если пользоваться одним из любимых эпитетов Маркса - сикофантский, т.е. сугубо до-носительский характер. Другое дело - и в этом состояла трагедия Рязанова, - что подобные предложения и требования входили в непримиримое противоречие с его подходом к деятельности и организации Института, с самой логикой развития марксоведения, как он ее понимал. Согласиться на них он не мог, и до конца не соглашался. Читатель же, знакомый с последующей историей ИМЭЛа, легко увидит в идеях вышеупомянутой записки программу и основу деятельности этого учреждения не только в 30-х-50-х годах, но и далее.
Судя по всему, к доводам авторов записки в самом Институте не отнеслись с должным вниманием, и потому они обратились в ЦК, где была создана комиссия для рассмотрения вопроса о работе ИМЭ, с целым рядом практических предложений. Документ не датирован, но, судя по содержанию, относится к первой половине 1928 г. Предложения эти носили в основ
137 Там же, лл. 13-14.
ном кадровый характер и предполагали усиление партийного влияния в Институте: пересмотреть состав Большого Совета Института, в частности, в сторону усиления представительства ЦК ВКП(б), Коминтерна и установления живой связи с Институтом Ленина и Комакадемией; пополнить дирекцию Института минимум двумя научными сотрудниками, членами ВКП(б); в срочном порядке пополнить Институт минимум десятью научными работниками-коммунистами; систематически увеличивать процент коммунистов в группе среднего персонала; создать при Институте аспирантуру и т.д.138 Целый ряд пунктов этой программы был реализован ЦК, хотя и не сразу. Прежде всего, перед ЦК был поставлен вопрос о создании в ИМЭ аспирантуры, .но'уже на уровне подготовки вопроса в отделах ЦК - АППО и Орготделе - формулировка его была изменена на «вопрос об ассистентах в ИМЭ». В докладной записке задо. зав. АППО Я. Стена (кстати говоря, будущего зам. директора ИМЭ) говорилось о том, что «создание собственной аспирантуры в Институте Маркса и Энгельса представляется совершенно нецелесообразным, так как это только создало бы параллелизм с работой ИКП и РАНИОН, готовящих аспирантов для научной работы»139. Иначе говоря, вместо подготовки собственных кадров Институт получает партийные кадры извне. В постановлении Секретариата ЦК так и значилось: «Поручить Орграспреду и АППО ЦК направить на работу в Институт Маркса и Энгельса не позже 1 янв. 1929 г. не менее 5 научных работников-коммунистов преимущественно из числа оканчивающих ИКП и РАНИОН»140. В то же время (в докладной записке Орграспреда к этому заседанию Секретариата ЦК) в вину Институту ставился тот факт, что из него с согласия дирекции ИМЭ, но без разрешения ЦК ушел ряд работников. По мнению Орграспреда, надо обязать правление Института не увольнять научных работников без постановления ЦК141.
"к Там же, on. 1, е.х. 21, л. 8.
'Заседание Секретариата ЦК от 27 июля 1928 г. Там же, ф. 17, оп. 113, е.х. 643, л. 136.
"° Тамже, л. 4.
111 Там же, л. 138.
Можно сказать, что история с «письмом пяти» закончилась для Рязанова благополучно, а один из авторов письма, секретарь партячейки Кара-Иванов был решением бюро ячейки в октябре 1928 г. освобожден от своего поста и ему был разрешен уход из Института’42. Но нападки на Институт и его директора продолжались. В этом смысле 1928 г. был в какой-то мере переломным. Весной-летом разгорелся конфликт с руководством ВЛКСМ.
В мае в Москве прошел VIII Всесоюзный съезд комсомола. В своем докладе член Политбюро Н.И. Бухарин вольно или, скорее, невольно дал повод к нападкам на ИМЭ. Говоря о сложностях пути комсомольской молодежи в науку, он выразил обеспокоенность тем, что «при такой политике мы через некоторое время придем к тому, что в решающих областях теории авторитетами у нас будут не наши люди, а либо наши враги, полувраги или наши полудрузья, но во всяком случае не ортодоксальные коммунисты-ленинцы. В Институте Маркса и Энгельса, например, чрезвычайно мало ортодоксальных партийцев и комсомольцев. И это вовсе не вина этого великолепного и единственного в своем роде учреждения. Его директор т. Рязанов говорил мне: «Да дайте, пожалуйста, мне людей, членов партии». Но мы их не даем, мы любого выдающегося человека, независимо от того, сидит ли он в комсомоле или в другой организации, сейчас же его упрятываем на административно-политическую работу. Мы позабываем, что наука есть наука. Она требует времени, она требует труда, она требует длительной квалификации, она требует борьбы за знания»142 143. Но если Бухарин проявил понимание причин сложившейся в ИМЭ кадровой ситуации, то критика ИМЭ в выступлениях комсомольских активистов шла в совершенно иной тональности. Один из руководящих деятелей тогдашнего комсомола Матвеев обрушился на Рязанова за то, что тот однажды на бюро ячейки заявил следующее: «Ежели что-нибудь случится со всеми коммунистами, которые работают у меня в институте, и они куда-нибудь пропадут, институт останется
142 Там же, ф. 374, on. 1, е.х. 11, л. 16.
143 VIII Всесоюзный съезд ВЛКСМ. Стенографический отчет. М., 1928, с. 37.
без коммунистов, за исключением 2-х - 3-х иностранных коммунистов, то институт от этого ничуть не пострадает»... Кто же остается в Институте? Беспартийные. Правда, среди беспартийных есть очень уважаемые работники, вроде Деборина, но там есть троцкисты, бывшие и настоящие, есть меньшевики, бывшие и настоящие»144.
Рязанов поднял брошенную перчатку. В своем выступлении на заседании съезда 8 мая 1928 г. он показал, что прекрасно понимает политический смысл нападок Матвеева, который «говорил так, как будто бы что-то неладно не только в шахтинском отрезке Советской России [намек на Шахтинский процесс над «вредителями» в промышленности], но и в другом -марксистском». Рязанов ‘прямо заявил, что ему приходится в своем Институте бороться с комсомольцами, которые полагают, будто для издания трудов Маркса «достаточно пойти в библиотеку, забрать оттуда несколько томов Маркса на немецком языке и переиздать их. Для чего тут нужен Институт Маркса и Энгельса, кому он нужен?»145
Отвечая на критику его деятельности в сфере кадровой политики, Рязанов продемонстрировал вынужденность его кадрового курса. «Я уже несколько лет обиваю пороги различных учреждений и прошу дать мне людей... дайте мне хотя бы безногого, безрукого, какого-нибудь инвалида, который не годится для пламенной агитационной работы... но который у меня будет прочно сидеть. Только не безголовых! Не выходит. Что в таком случае приходится делать? Нужно использовать специалистов. Я это делаю... Пока партия в состоянии давать мне только «Матвеевых», мне приходится брать товарищей, людей, от которых я требую только одного, чтобы они были марксистами, чтобы они делали мое марксистское дело марксистскими мозгами, марксистскими руками. Они все работают над этим делом, как над своим собственным делом»146. Легко понять, сколь еретично звучала для слушавших речь Рязанова мысль о том, что марксистами могут быть не толь-
'" Там же, с. 146.
Там же, с. 157.
"" Там же, с. 158-159.
ко члены ВКП(б) и комсомольцы. Но Рязанов обращается к молодежи со страстным призывом учиться. «Надо стараться, чтобы создать все условия для свободного соревнования, свободной конкуренции, употреблю это слово, надо, чтобы каждый молодой парень, каждый юноша, каждая девушка имели полную возможность выявить на целом ряде ступеней образования их специальные способности»147. Пронизывающий этот пассаж пафос равенства возможностей получить образование для всех в сочетании с принципом соревнования - пусть победит действительно достойный - не имел ничего общего с господствовавшим тогда селективным, классовым подходом в допуске к образованию. Но в таком подходе был весь Рязанов, не признававший никаких привилегий в науке, в научной работе.
После выступления Рязанова в действие была пущена тяжелая артиллерия. Генсек комсомола Украины - а после VIII съезда генсек ВЛКСМ - Мильчаков критиковал «нетипич-ность» обобщений Рязанова. «Случай с рязановскими комсомольцами мог быть, но разве это типично для комсомола, разве в самом деле комсомол... плодит бездельников, хамов? Нет не типично. Таков наш ответ»148. Здесь явно чувствуется чисто сталинский ход мысли, исключавший всякую возможность критики серьезных недостатков под предлогом их неха-рактерности, нетипичное™ для социалистического общества. Представитель «Комсомольской правды» на съезде, Бобрышев, касаясь критики в адрес этой газеты, содержавшейся в речи Рязанова, назвал ее злопыхательством, а действующий на момент съезда генсек комсомола Чаплин обвинил Рязанова в том, что тот «проглядел целое комсомольское движение, которое выросло за эти годы, проглядел такое огромное достижение, как создание и развитие «Комсомольской правды»149.
И наконец. Нельзя этого утверждать с полной определенностью, но все же складывается впечатление, что некоторые пассажи знаменитой речи Сталина на этом съезде - чтобы
147 Там же, с. 160-161.
148 Там же, с. 192.
149 Там же, с. 271.
Давление на Рязанова изнутри и извне строить, надо знать, а чтобы знать, надо учиться; и о том, что перед нами стоит крепость науки и ее надо взять во что бы то ни стало - внутренне полемичны по отношению к выступлению Рязанова. Здесь присутствовали и истерически-рсволюционные призывы к учебе, стиснув зубы, у врагов, и слова о штурме крепости науки. Там - призыв к серьезной, планомерной работе по освоению знаний, доступной каждому, проявившему способности к этому.
Если полемику с Рязановым, развернувшуюся на VIII съезде комсомола, можно было бы расценить как ситуационную, спонтанно возникшую, то история с публикацией 14 июля 1928 г. в «Комсомольской правде» статьи «Тов. Рязанов "недоволен" своими комсомольцами» была явно инспирирована сверху. Сначала в стенгазете Института появилась за подписью «Зрячий» статья «Страничка из истории самокритики в Институте Маркса и Энгельса», предварявшая во многом содержание статьи в «Комсомолке»150. В последней речь шла не только и не столько об институтских комсомольцах, сколько о мнимом пристрастии Рязанова к хозяйственным и административным делам, о его конфликте с парторганизацией Института и о резолюции бюро ячейки от 18 мая с обвинениями Рязанова в терроризировании партколлектива, в подавлении критики и самокритики и в увольнении из Института тех, выступления которых на партийных собраниях не нравятся ему по содержанию или по тону. Рязанова предлагалось разгрузить от ненужной, не его работы» и в упрек ему ставилось противодействие «коллективизации работы». По сути, речь шла о попытке -уже известной по «письму пяти» - резко сузить полномочия Рязанова в Институте.
На следующий же день «Комсомолка» опубликовала заявление «От редакции», где говорилось, что «по полученным редакцией дополнительным сведениям» вчерашняя статья об ИМЭ «является односторонней и неправильно освещающей внутреннюю жизнь» Института. «Редакции известно, что в целях оказания содействия Институту партийными органами предпринимается ряд практических мер, в частности, в соот-
См.: РГАСПИ, ф. 374, on. 1, е.х. 21, лл. 25-29.
ветствии с просьбой тов. Рязанова по укреплению аппарата Института партийными работниками». Таким образом, признав вроде бы - и необычайно быстро - свою ошибку, редакция переводила вектор возможной критики ее со стороны Рязанова «наверх», на уровень ЦК, спрятавшись за его спину.
Так оно и получилось. Рязанов, возмущенный статьей в «Комсомолке» и прекрасно понимавший, чьи уши торчат здесь, уже 16 июля написал резкую отповедь под названием «Вынужденный ответ» и, напечатав этот документ на стеклографе на правах рукописи, разослал его ряду лиц и организаций.
В этом документе он ответил не только на обвинения «Комсомолки», но и на «письмо пяти». Рязанов открыто заявил, что «вся история Института Маркса и Энгельса - есть не только история борьбы с различными советскими учреждениями. .. но и что гораздо хуже с партийцами и комсомольцами»151. И это относилось не только к парторганизации ИМЭ. В связи с содержавшимися в «письме пяти» предложениями об усилении связи Института с Коминтерном Рязанов прямо подчеркнул, что ЦК не доверяет ему: «Нужно быть очень наивными людьми, чтобы предъявлять ЦК ВКП(б) такую реформу Института, директором которого состоит т. Рязанов, настолько мало пользующийся доверием этого ЦК, что после Второго Конгресса Коминтерна его ни разу не выбирали в делегацию партии, не привлекли ни к какой непосредственной работе в Коммунистическом Интернационале»152. Поскольку формально этот документ был адресован в президиум Центральной Контрольной Комиссии, 3 августа 1928 г. последовал ответ секретаря ЦКК Е. Ярославского. В своем письме Ярославский, признавая, что в статье «Комсомолки» были «несправедливые и недостойные выражения» в адрес Рязанова, свел вину авторов газетной статьи к незначительным мелочам. Зато он с пафосом писал о великом вреде, нанесенном письмом Рязанова, и предложил ему прекратить рассылку «вынужденного ответа» как «совершенно искажающего отношение члена партии к комсомольской организации даже в тех случаях, если послед-
151 Там же, л. 12.
152 Тамже, л. 14.
пяя делает ошибки...»153 На эту защиту права комсомольцев на ошибки Рязанов 7 августа ответил Ярославскому, сообщив, что рассылку своего письма он уже прекратил, и дав понять, что прекрасно понимает истоки «смелости» «Комсомольской правды»: «Вы сами видите, как злоупотребили Вашим разрешением писать о Рязанове, и всякий товарищ теперь увидит, что я был безусловно прав, когда писал, что малоуважаемая редакция «К[омсомольской] Пр[авды]» занимается травлей некоторых товарищей только с предварительного разрешения, и что ей в таких случаях наплевать не только на интересы учреждений вроде ИМЭ... но и на интересы партии»154.
В рамках общего ужесточения режима в стране Президиум 1(И К СССР принял в начале 1929 г. решение о секретном де-копроизводстве в отделах ЦИК и подведомственных ему научных и учебных учреждениях. Смысл этого мероприятия отразился в следующих пунктах инструкции о секретном делопроизводстве: «3. Штат сотрудников частей секретного делопроизводства согласовывается со спецотделом ОГПУ, причем сотрудники, ведущие секретное делопроизводство, могут работать по совместительству. 4. Назначение, перемещение н увольнение сотрудников частей секретного делопроизводства должны предварительно согласовываться с секретарем Президиума ЦИК СССР и с обязательным указанием мотивов снятия»155. Иначе говоря, через секретные отделы в то или иное учреждение попадали соглядатаи из ОГПУ - пункт о совместительстве - которых к тому же нельзя было уволить без разрешения высоких инстанций.
Рязанов довольно долго размышлял, как поступить в этой си туации, и в конце мая 1929 г. ответил, что в ИМЭ «все ведение секретного делопроизводства выполняется мною единолично. Никаких штатов кроме меня и т. Маркова (он же комендант), который выполняет лишь отправку секретных пакетов -(член партии) - не заводится»156. Однако избавиться от бди-
111 Там же, л. 17.
1,1 Там же, лл. 18-18 об.
' " Там же, е.х. 6, л. 41.
Там же, л. 59.
тельного глаза ОГПУ ему все-таки не удалось. Автору этих строк довелось услышать в конце 70-х годов от бывшего коменданта ИМЭ Маркова, что он в период работы в ИМЭ (1921-1931 гг.) и позднее состоял в кадрах ОГПУ-НКВД. О добровольных помощниках ОГПУ, следовавших принципу «каждый член партии должен быть чекистом», и говорить не приходится. Их в Институте было более чем достаточно. Многочисленные письма-доносы в руководящие инстанции, прежде всего, в ЦК - убедительное тому свидетельство.
Вообще, к этому времени обстановка вокруг Рязанова была накалена настолько, что он написал 1 мая 1928 г. в ЦК заявление об отставке по состоянию здоровья, оставляя за собой «только издание международного и русского Собрания сочинений Маркса и Энгельса, а также редакцию начатых серий»157. Что дело было вовсе не в состоянии здоровья, а в постоянной травле, говорит его письмо в бюро ячейки ИМЭ, написанное после общего партсобрания ячейки ИМЭ 14 июня 1928 г. В нем Рязанов сообщает: «Не считая для себя возможным состоять членом ячейки, в бюро которой выбраны товарищи, в течение нескольких месяцев проводившие кампанию лжи и клеветы против дирекции Института вообще и против меня в частности, заявляю о своем выходе из ячейки. Вместе с этим возбуждаю ходатайство перед Моск. Комитетом о причислении меня к другой ячейке»158.
Отставку Рязанова с поста директора тогда не приняли, а сколько он находился вне ячейки ИМЭ не вполне ясно; во всяком случае на собрании ячейки 14 декабря 1928 г. он был и «в середине прений демонстративно ушел»159, а на важном партсобрании в Институте 20 марта 1929 г. он, если судить по протоколу, не присутствовал, но в списке членов партячейки ВКП(б) Института на 1 ноября 1930 г. он фигурирует160.
Свою лепту в нагнетании обстановки в Институте вносил и местком профсоюза своими постоянными жалобами на
157 Там же, ф. 301, on. 1, е.х. 46, л. 13.
158 Там же, ф. 374, on. 1, е.х. 11, лл. 59.
159 Там же, ф. 17, оп. 113, е.х. 699, лл. 214.
160 Там же, ф. 374, on. 1, е.х. 11, лл. 17,33.
Рязанова и мелочными придирками к нему в том плане, что, мол, «местком мог бы работать хорошо, если бы имел хорошие контакты с администрацией, но не вина месткома, что администрация не замечает его существования»161. В то же время комиссия Московского комитета профсоюза работников просвещения, занимавшаяся в августе 1928 г. работой месткома ИМЭ и его взаимоотношениями с администрацией, хотя и констатировала тот факт, что «работу месткома в значительной степени связывала нездоровая обстановка внутри партколлек-гива Института и затянувшиеся трения между партийцами, переносившиеся в работу месткома»162, докладчик от имени комиссии заявил, что «сработаться с тов. Рязановым, по мнению комиссии, можйо^ибр он старый профработник»163.
Стремление оказать давление на Рязанова, ущемить его интересы, задеть его самолюбие шло по разным линиям. Возьмем,, например, историю полемики Рязанова с другим тогдашним специалистом по Бакунину В. Полонским. Полемика, и притом зачастую очень резкая, была вообще характерна для обществоведческой литературы 20-х годов, и высокие инстанции нечасто вмешивались в нее, если, разумеется, не шла речь о принципиальных вопросах партийной политики.
В VI выпуске «Летописей марксизма» была напечатана анонимная - как и все другие рецензии в «Летописях» - рецензия на 3-й том «Материалов для биографии М. Бакунина», подготовленный Полонским. Критика была острой, но, по сути справедливой и заканчивалась словами, что данный том «представляет совершенно ненужную книгу, не выдерживающую никакой критики ни со стороны полноты, ни со стороны научности, ни со стороны полезности»164. Полонский ответил резким письмом, опубликовав его в газете «Известия», т.е. т янув в полемику ее тогдашнего редактора И. Гронского, человека влиятельного и близко знакомого со Сталиным. В очередном - VII—VIII - выпуске «Летописей марксизма» Рязанов
11,1 Там же, л. 6.
Там же, л. 5.
Тамже, л. 6.
' Летописи марксизма БГ. Вып. VI. М.-Л., 1928, с. 152.
уже под собственной фамилией напечатал «Ответ на "открытое письмо" В. Полонского»165, где очень основательно по существу предмета и блистательно по форме подверг едкой критике бакуниноведческие штудии и публикации Полонского. Но развернувшаяся полемика была прекращена постановлением Партколлегии ЦКК от 21 декабря 1928 г., - еще ранее АППО ЦК принял решение о прекращении полемики между Рязановым и Полонским, - в котором говорилось: а) Не входя в обсуждение спора по существу... ЦКК считает «тон печатной полемики т.т. Полонского и Рязанова, не отвечающим достоинству членов коммунистической партии и предлагает этим товарищам прекратить распространение изданных ими оттисков памфлетов». Надо сказать, что ничего из ряда вон выходящего по тону полемика Рязанова и Полонского тогда не представляла, а в сравнении, скажем с зубодробительной рапповской полемикой в сфере литературы выглядела просто академически спокойной. Далее, в резолюции ЦКК следуют пункты «б» и «в»: «б) Просить АППО ЦК ВКП(б) назначить авторитетную научную комиссию для рассмотрения вопроса по существу; в) Указать редакции «Известий» ЦИК, что она поступила неправильно, открыв письмом т. Полонского острую полемику по этому вопросу»166.
И хотя создание авторитетной научной комиссии было совершенно нереальным, вроде бы в постановлении ЦКК всем сестрам раздали по серьгам. Но Рязанов был возмущен не только самим прекращением полемики, но и тем, что Полонскому была дана возможность напечатать 200 экз. оттисков его статьи, предназначавшейся для публикации в журнале «Печать и революция»167. Получив текст постановления партколлегии ЦКК, Рязанов пишет письмо в ЦК, где спрашивает: «перед какой инстанцией - кроме партсъезда я могу обжаловать полученное мною постановление партколлегии ЦКК»168. Окончательную точку в этом вопросе поставил
165 Летописи марксизма. Вып. VII-VIII. М.-Л., 1928, с. 135-156.
166 РГАСПИ, ф. 374, on. 1, е.х. 21, л. 22.
167 Там же, ф. 301, on. 1, е.х. 90, л. 24-26.
168 Там же, л. 75.
('екретариат ЦК, на своем заседании 4 января 1929 г. согласившийся с постановлением ЦКК169. Вся эта история настолько глубоко задела Рязанова, что в своем письме М. Покровскому, являвшемуся председателем юбилейной комиссии по Чернышевскому, от 26 ноября 1928 г. он отказался от участия в вечере, посвященном памяти Чернышевского, «не считая для себя возможным выступать совместно с А. Луначарским»170. Дело в том, что Луначарский входил в редколлегию журнала «11ечать и революция», которую возглавлял Полонский.
Другим примером уколов по самолюбию и достоинству Рязанова была история с рассылкой документов ЦК. В то время закрытые документы ЦК (стенограммы пленумов и т.п.) по решению Секретариата ЦК рассылались определенному кругу партработников и должностных лиц и были одним из внешних признаков определенного статуса человека в партийной и советской иерархии и степени доверия к нему. 11оэтому, перестав получать протоколы Пленумов ЦК, с которыми имели возможность познакомиться его заместители в ИМЭ и члены бюро ячейки, Рязанов 25 июня 1929 г. пишет в Секретариат ЦК (коция т. Сталину) письмо, где указывает, что ему никто не говорил о том, что он лишен права получать эти протоколы. «Мне поэтому остается только обратиться в Секретариат с просьбой: если я не лишен права получать эти протоколы, то сделать распоряжение о присылке мне этих протоколов, если же я лишен этого права, то сообщить мне, какой инстанцией и вследствие каких провинностей с моей стороны»171. Здесь Рязанов защищает от произвола аппаратчиков свое достоинство одного из старейших членов партии. (’удя по распискам секретаря дирекции ИМЭ, возвращавшей эти документы в ЦК, рассылка их Рязанову возобновилась в гом же 1929 г.172 и продолжалась, видимо, до его ареста. Во всяком случае 16 января 1931 года секретарь дирекции ИМЭ вернула присланный на имя тов. Рязанова протокол «по делу
Там же, ф. 17, оп. 113, е.х. 689, л. 15.
1Там же, ф. 301, on. 1, е.х. 90, л. 89.
1,1 Там же, ф. 374, on. 1, е.х. 13, л. 35.
1'' Там же, л. 48.
контр-революционеров»173. Очевидно, имелись материалы, следствия по делу т.н. Союзного бюро меньшевиков, к которому пристегнули и самого Рязанова.
Своеобразным венцом доносов в ЦК были письма бывшего секретаря ячейки ИМЭ Кара-Иванова от 8 декабря 1928 г. и его преемника П. Гайду, направленные от имени бюро ячейки ИМЭ секретарям ЦК т.т. Сталину и Молотову от 8 января 1929 г. Не исключено, что отсылка этих писем была скоординирована, тем более, что первое было официально адресовано в Хамовнический райком партии, в бюро ячейки ИМЭ, в Комиссии ЦК, а второе - первым лицам в руководстве партии, так что был охвачен весь спектр партийных органов.
Заверяя партийные инстанции в принципиальном характере борьбы бюро ячейки против Рязанова, Кара-Иванов выдвигает в адрес директора ИМЭ три обвинения. Во-первых, с точки зрения автора письма, Рязанов с ячейкой совершенно не считался; во-вторых, он не подпускал ячейку к производственной работе; и в-третьих, «его отношение к контрреволюционным элементам, к работающим в Институте троцкистам, открыто благосклонное. С благосклонным содействием Рязанова они превратили Институт в гнездо оппозиции». И завершается все сакраментальной фразой: «Если нужно, я могу это доказать»174. Донос П. Гайду - творение куда более фундаментальное. Автор знал (а может быть ему и подсказали), куда и кому писать. Оригинал документа сохранился в делах Секретариата ЦК и несет на себе следы внимательного чтения - многочисленные подчеркивания синим, а в основном красным карандашом, очень похожие на манеру Сталина175.
В начале, дабы подчеркнуть серьезность ситуации, автор заявляет, что «обращение коммунистов непосредственно к Генеральному секретарю ЦК может быть обосновано и оправдано только политической важностью вопроса». И далее рисуется поистине страшная, с точки зрения настоящего партийца,
173 Там же, ф. 301, on. 1, е.х. 46, л. 67.
174 Там же, ф. 374, on. 1, е.х. 11, л. 58.
175 Там же, ф. 17, оп. 113, е.х. 699, лл. 213-216.
картина. «Институт Маркса и Энгельса за последние 2-3 года является приютом и базой для троцкистов»176. Последние два слова в оригинале дважды подчеркнуты красным карандашом. Далее автор приводит сведения о репрессивных мерах, предпринятых после XV съезда в отношении парторганизации ИМЭ, а заодно и об отношении Рязанова к этим мерам: «Из ячейки за принадлежность к троцкистам был исключено 10 человек, 5 из них (6 - если считать Ваганяна) продолжают работать в Институте. (Харламов и Каганович восстановлены). Пятеро арестованы и высланы: Красный, Гуральский (теперь восстановлен), Палатников, Каган и Ваганян. Приняты па службу в ИМЭ уже после исключения из партии 6 человек (из них 4 арестованы)).). «В Институт приняты жены Муралова и Белобородова, делались попытки принять Вуйовича и Михалеца, в ячейке остались трое примиренцев к троцкистам (('.С. Данилов и др.). Не секрет, что троцкисты использовали (и, возможно, продолжают использовать) Институт Маркса и Энгельса для получения из-за границы троцкистской литературы ("фане дес коммунизмус")... Не секрет, что Институт Маркса и Энгельса снабжает высланных троцкистов (при том нс только бывших сотрудников) литературой и денежными средствами. Этому должен быть положен конец»177. Слова «не только бывших сотрудников» в оригинале подчеркнуты дважды. Очевидно, здесь, прежде всего, имелся в виду тот факт, что в 1928 г. Рязанов предложил сосланному в Алма-Ату Троцкому переводческую работу для Собрания сочинений Маркса и Энгельса на русском языке.
Далее поднимается вопрос о положении партийной и профсоюз-। юй организаций ИМЭ и о «перманентном конфликте» Рязанова с ними. И здесь принципиальная защита генеральной линии партии плавно перерастает у П. Гайду в защиту собственных шкурных интересов. Ходят слухи, пишет он, что будет уволено 7 коммунистов, в том числе третий секретарь ячейки 11. Гайду. «Третий» означает здесь, что до него из Института по настоянию Рязанова пришлось уйти двум секретарям ячей-
Тамже, л. 213.
Тамже.
ки. Пока что мнение директора Института еще кое-что значило в ЦК.
И сразу же после опасений за собственную судьбу секретарь бюро ячейки делает важный политический вывод: «Такое положение, когда в стенах Института Маркса и Энгельса перестанет действовать и Устав ВКП(б), и советские законы, не может быть дольше терпимо, ибо они (sic!) дискредитируют не только тов. Рязанова, но и Московскую парторганизацию вообще»178.
Далее автор критикует производственную работу ИМЭ как не соответствующую «растущему штату сотрудников и финансовым затратам советского правительства» и обвиняет Рязанова в том, что искусственно создаваемые им конфликты с партийной и профсоюзной организациями являются только маневром, чтобы отвлечь внимание от вопроса о повышении продуктивности ИМЭ.
В заключение письма члены бюро ячейки призывают партию «принять необходимые меры для того чтобы:
1)	Освободить Институт от троцкистского балласта и лишить троцкистов возможности превращать Институт Маркса и Энгельса в свою базу.
2)	Восстановить действие Устава ВКП(б) и советских законов в стенах Института Маркса и Энгельса.
3)		
4)	Возвратить в Институт Маркса и Энгельса всех без достаточного основания устраненных т. Рязановым за последний год научных и научно-вспомогательных сотрудников и усилить Институт Маркса и Энгельса новыми научными работниками-коммунистами.
5)	Организационно связать Институт Маркса и Энгельса с Коммунистической академией и Институтом Ленина, сделав тем самым решительный шаг к устранению параллелизма в работе марксистско-ленинских научных учреждений»179. Последние несколько слов, начиная со слова «устранению» в оригинале подчеркнуты дважды красным каандашом.
178 Там же, л. 214.
179 Там же, л. 215-216.
Мы столь подробно остановились на этом документе, поскольку он содержит многие основные положения, которыми аргументировался через пару лет разгром Института Маркса и Энгельса и его слияние с Институтом Ленина в знаменитый ИМЭЛ, ставший на шесть десятилетий идеологическим символом коммунистической партии.
Письму бюро ячейки ВКП(б) в ИМЭ, подписанному И. Гайду, был дан быстрый ход. Но прежде чем перейти к н им событиям, хотелось бы коснуться одного важного вопроса. Несмотря на действительно «перманентный» конфликт Рязанова с партячейкой и его, вероятно, справедливые по сути, хотя и очень резкие по форме характеристики коммунистов ИМЭ, нельзя считать-, чгб^арторганизация Института состоя-па исключительно из невежественных догматиков и карьеристов, беспрекословно следовавших за колебаниями генеральной линии партии. Это, судя по всему, было не совсем так, о чем свидетельствует сохранившийся протокол закрытого партийного собрания ячейки Института от 20 марта 1929 г.; причем - и это большая редкость - сохранился протокол, не обработанный и сокращенный для отправки в вышестоящие инстанции, а первичная карандашная запись, сделанная секретарем собрания на листах большого формата, исписанных с обеих сторон180.
Чтобы лучше понять обстановку, в которой проходило это собрание, следует учесть, что тогда в партии еще продолжалась борьба с троцкизмом и уже начиналась борьба с правым уклоном (Бухарин и др.), что на селе развертывался процесс коллективизации, а также, что членам парторганизации ИМЭ, несомненно было известно о том, что вопрос об Институте обсуждается в ЦК.
На собрании формально обсуждался вопрос об итогах XVII Московской партконференции, но на первый план вышли вопросы, которые волновали тогда партию и страну. Открывший прения зав. издательской частью Данилов сразу предупредил, что «будет говорить о плохом, так как о хорошем будут говори гь другие», и основное внимание уделил зажиму внутри-
Там же, ф. 374, on. 1, е.х. 11, лл. 17-24.
партийной демократии, или, по его выражению, «режиму зажима». Он критиковал Е. Ярославского за то, что тот делает акцент на злоупотреблениях нашей печати в вопросах критики и самокритики и не понимает того, насколько печать помогает развертыванию внутрипартийной демократии. Он заявил, что члены партии недостаточно информируются о текущих делах и потому «о многих вопросах мы вынуждены информироваться из троцкистских информаций, так как вовремя не делают партийных». Он точно уловил слабость представителей правого уклона. «Несчастье правых уклонистов в том, что они критикуют не режим зажима сам по себе, а когда он только против них, а режим зажима есть». Данилов открыто намекает и на беспринципное политиканство руководства партии в отношении правых: «Рютин, например, применял уголовные методы внутрипартийной демократии, а его сняли не за это, а за то, что он стал прорабатывать Сталина»181. Поддержал Данилова Харламов, а несогласие с ним выразило несколько человек, но с развернутой защитой официальной позиции партии выступил, пожалуй, только Иоаннисян, который говорил об эволюции Троцкого и Бухарина и высказал оптимистическое утверждение, что если с троцкистами мы возились года четыре, то с правым уклоном будем возиться не более двух лет182. Сталин, правда, сократил этот срок вдвое. Заметим в скобках, что Иоаннисян - один из очень немногих работников ИМЭ, который не только выжил в период сталинских репрессий, но и сделал потом вполне успешную научную карьеру. Е. Каганович (заместитель Рубина по кабинету политэкономии) потребовал, чтобы «бывшие троцкисты отмежевались от Троцкого, так как он уже должен быть теперь ясен». Знавший в чей огород брошен этот камень, Харламов с места потребовал: «Называйте имена!» Но ответа не получил183.
Выступление Морозовой было посвящено в основном проблемам крестьянства. Она согласилась с Даниловым в том, что «нужно более последовательно проводить внутрипартийную
181 Там же, лл. 17 об.-18 об.
182 Там же, л. 22.
183 Там же, лл. 22об.
демократию», а затем поделилась своими впечатлениями о командировке в Подмосковье. «Крестьянство возбужденно настроено по отношению к политике коллективизации... Я говорила, что это будет не насильно, а постепенно. А они говорили, что партия на 15 съезде решила уничтожить мелкобуржуазные хозяйства и строить коллективы. И они твердят свое. Хотят выбирать тех, кто ругает советскую власть, а не тех, кто ее хвалит»184. И в заключение высказала пожелание: «Если коллективизация [произойдет] в недалеком будущем и если наша политика правильна, мы должны ее больше разъяснять»185. Как и Данилова, Морозову сразу же стали критиковать и за то, что она «поддалась настроениям деревни», которая недооценивает значение коллективизации186^, и за то, что «не видела классового расслоения деревни»187 Поддержали Морозову Харламов и Данилов, который заявил: «Не вина Морозовой, наша общая беда, что. мы не умеем объяснять, что следует»188.
При обсуждении резолюции собрания Данилов внес следующую поправку: -«Мы не покончим в короткий срок с правым уклоном, и чтобы покончить с остатками троцкизма, необходимо: 1. Режим широкой внутрипартийной демократии, 2. Беспощадно бороться с остатками внутрипартийного зажима»189. Об атмосфере, царившей на собрании, свидетельствуют последние строки протокола: «Шмюкле, Волленберг, Бал лог о чем-то ожесточенно начали кричать и спорить. ('обрание закрылось»190.
Возможно, что именно после этого собрания перед Рязановым поставили вопрос о необходимости увольнения Данилова из Института. Как позднее вспоминал об этом Рязанов, он «заявил, что т. Данилов, не в пример прочим, выполняет свои обязанности, как заведующий издательской ча-
Там же, лл. 18 об-19.
Там же, л. 19.
|Н" Там же.
Там же, л. 21 об.
Тамже, л. 23.
Там же, лл. 23-23 об.
Там же, л. 24 об.
стью Института, прекрасно и что я лично не вижу никаких оснований отказаться от его работы, пока более высокая инстанция, чем тогдашний Хамовнический райком, не потребует, чтобы тов. Данилов ушел»191. Причем на партсобрании 15 апреля 1930 г. Рязанов прямо обвинил руководство ячейки в подлоге в деле Данилова, сказав, что «протокол с его злополучными высказываниями был подделан и отослан в поддельном виде в райком»192. Тогда Данилова удалось сохранить в Институте.
Во все усложняющейся обстановке конца 20-х годов Рязанов стремился использовать любую ситуацию во благо Института. Когда началась массовая продажа произведений искусства из государственных фондов для пополнения валютных запасов страны, расходуемых на нужды индустриализации, вряд ли можно представить себе поддержку этой акции со стороны Рязанова. Настоящий российский интеллигент, он знал цену культурному наследию. Но такова была реальность, и от Рязанова она не зависела. О масштабах перемещения ценностей за рубеж свидетельствуют присланные Рязанову материалы к докладу председателя правления АО «Госторг РСФСР» о деятельности главной конторы «Антиквариат», датированные 9 июля 1929 г. Согласно этому документу музеи и другие государственные хранилища должны были выделить антикварных изделий в 1927-1928 г. на сумму 8 млн руб., а в 1928-1929 г. - 10 млн руб.; фактически на данный момент было выделено изделий на сумму 8 млн 392 тыс. руб., что примерно соответствовало сумме на 1927-1928 г.
Что касается 1928-1929 г., «то в настоящее время происходит выделение антикварных изделий из государственных музеев и хранилищ, которые [изделия] находятся в стадии оценки и оформления:
2 тыс. картин,
1	тыс. миниатюр,
2	1/2 тыс. серебряных вещей,
191 Письмо Рязанова в Политбюро ЦК и Президиум ЦКК 23 февр. 1931 г. Цит. по: Рокитянский Я., Мюллер Р. Красный диссидент. М., 1996, с. 333.
192 ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 4, л. 27.
25 тыс. гравюр, 3 библиотеки»193.
Интересно отметить, как распределялись эти расходы (фактически потери) между республиками. «На РСФСР падает сумма 8 млн. 126 тыс. руб. и на УССР сумма в 126 тыс. руб.»194 Рязанов попытался спасти хотя бы часть вывозимых предметов искусства, нужных для Института Маркса и Энгельса. Для этого в ИМЭ был выработан проект документа, в котором от имени СНК РСФСР предлагалось учредить для просмотра и отбора намеченных к вывозу за границу предметов музейного и научного характера особую комиссию с обязательным представительством ИМЭ, без разрешения которой ничего вывозить нельзя. В отношении предметов, являющихся объектом изучения ИМЭ, представителю ИМЭ в комиссии должно быть предоставлено право окончательного решения. Но и это не все. ИМЭ и Наркомпросу предлагалось пересмотреть все музейные фонды главных хранилищ, в частности, Эрмитажа, Русского Музея, Исторического музея, Музея изящных ис-скуств, ГИБ (Ленинград) и музеев-дворцов Московской и Ленинградской областей «в целях передачи ИМЭ материалов (книги, гравюры, литографии, картины, рисунки, манускрипты и пр.), имеющие социально-политическое значение и входящие в круг изучения ИМЭ»195.
Судя по всему, из этого грандиозного замысла по спасению для страны - и для Института - музейных сокровищ ничего не вышло, но сама попытка свидетельствует о многом.
Вернемся теперь к судьбам письма П. Гайду Сталину и Молотову. Оно было датировано 8 января, а менее чем через 10 дней «на голосование вкруговую», т.е. опросом, по вопросу об ИМЭ предлагается поручить t.T. Бубнову и Криницкому срочно ознакомиться с вопросом о взаимоотношениях ячейки и руководителей ИМЭ и доложить на заседании Секретариата 18 янв. 1929 г. Далее в первоначальном проекте значилось: «Доклад заслушать на закрытом заседа-
’•'* РГАСПИ, ф. 374, on. 1, е.х. 8, л. 14.
1,1 Там же, л. 15.
Там же, е.х. 2, лл. 13-14.
нии в присутствии т.т. Рязанова и секретаря ячейки ИМЭ». Но этот абзац вычеркнут, а внизу простым карандашом написано: «Предлагаю 2-й абзац не записывать» И. Ст[алин] М[олотов]196. Поскольку мнение секретаря ячейки было выражено в письме ЦК, то речь, по существу, шла о том, чтобы не выслушивать мнения Рязанова по этому поводу. На заседании Оргбюро ЦК от 25 января вопрос об ИМЭ ставится уже более конкретно. В постановлении говорится: а) поручить комиссии в составе Бубнова (председатель), Криницкого А.И., Попова Н.Н., Ежова Н.И. [того самого!], Финьковского А.И. разработать проект постановления о практических мероприятиях и внести на утверждение Секретариата ЦК к 28 января; б) поручить т. Бубнову информировать ячейку ИМЭ о состоявшемся решении Секретариата ЦК; в) заслушать на одном из ближайших заседаний Секретариата ЦК доклад о деятельности Института197. Иначе говоря, спешка такая, что первое решение об Институте принимается до заслушивания доклада о его работе.
1 февраля 1929 г. на заседании Секретариата ЦК принимается развернутое постановление по вопросу об ИМЭ. (Между прочим, текст письма членов бюро ячейки, подписанное П. Гайду, о котором шла речь выше, находится в материалах именно этого заседания.) Кроме пунктов, в которых МК и Хамовническому райкому предписывается принять меры к установлению внутри Института нормальных отношений между дирекцией, ячейкой и месткомом, а дирекции - установить правильные и нормальные взаимоотношения с ячейкой и месткомом, все остальные пункты решения носят кадровый характер. Речь в них идет о необходимости срочно подобрать кандидатуру секретаря ячейки, «имея в виду особенности работы в Институте»; об усилении и освежении коммунистического состава Института; о том, чтобы Орграспред и АППО внесли в Секретариат проект постановления о новом составе Совета Института; и, наконец, о пополнении состава сотрудников ИМЭ «научными коммунистическими силами», о чем
196 Там же, ф. 17, оп. 113, е.х. 866, л. 246.
197 Там же, ф. 374, on. 1, е.х. 1, л. 34.
()рграспреду и АППО надлежит в двухнедельный срок внести соответствующие предложения в Секретариат198.
На высоком уровне решается прежде всего вопрос о составе Совета Института, и здесь уже спешки нет. С заседания Секретариата ЦК от 22 марта 1929 г. он «по просьбе I. Рязанова» переносится199. И только 5 апреля Секретариат голосует за следующий состав Большой Дирекции (Совета) Института: Рязанов Д.Б. (председатель), Деборин А.М., Цобель Э.О. (б/п), Стэн Я.Э., Криницкий А.И., Петровский Д.Е., Цеткин К., Бухарин Н.И., Каганович Л.М., Бубнов А.С., Халатов А.Б., Лукин Н.М., Луппол И.К. и Ульбрих[т] В.200 Тем же постановлением Институту разрешается ввести 4-ю должность зам. директора.. Не‘исключено, что это было сделано для перевода на работу в Институт Стэна. Изменения в составе ( овета двоякого рода: с одной стороны, усилено и без того не маленькое присутствие работников ЦК - введен верный сподвижник Сталина кандидат в члены Политбюро и секретарь ЦК Каганович, а по линии Коминтерна - твердокаменный марксист-ленинец, будущий руководитель ГДР В. Ульбрихт; с другой - членами Совета становятся видные ученые: историк Лукин и философ Луппол.
8 апреля 1929 г. Оргбюро ЦК, а 11 апреля того же года 11олитбюро ЦК утверждают этот состав Совета Института201.
И только 14 июня 1929 г. - во исполнение постановления Секретариата ЦК от 25 января 1929 г. - на заседании Секретариата ЦК заслушивается доклад о деятельности Института Маркса и Энгельса и принимается решение, ко-юрое в открытой печати публикуется как постановление ЦК ВКП(б). Точнее говоря, в решении Секретариата говорится о гом, что предложенный комиссией Большого Совета ИМЭ проект резолюции в основном принять, поручив окончательное редактирование его на основе состоявшегося обмена мнениями т.т. Бубнову, Криницкому и Рязанову. Вторым пунктом
’'н Там же, ф. 17, оп. 113, е.х.699, л. 12.
Там же, е.х. 712, л. 9.
. Там же, л. 6.
Там же, е.х. 718, л. 5; там же, ф. 17, оп. 3, е.х. 734.
значится поручение Орграспреду и АППО командировать для работы в Институт не менее 10 квалифицированных научных работников-коммунистов202.
Судя по материалам, приложенным к данному заседанию Секретариата, главную роль в составлении проекта резолюции и его редактировании играл Рязанов, и это отразилось на окончательном варианте документа203. Заслуживают внимания также некоторые моменты рязановского доклада о деятельности ИМЭ, представленного Секретариату204, не нашедшие должного отражения в окончательном тексте резолюции.
Прежде всего надо отметить высокую оценку, данную Рязановым организационной структуре Института в виде системы кабинетов (по странам и научным дисциплинам), -это был для него вопрос принципиальный, поскольку, по его мнению, «преимущество такой организационной схемы заключается в том, что исследователь имеет непосредственно в рабочем кабинете все необходимые материалы по предмету в систематизированном и подготовленном к научному исследованию виде»205.
Не менее принципиальным вопросом были взаимоотношения ИМЭ с зарубежными социал-демократами, прежде всего германскими, по линии получения документов и материалов, необходимых для работы Института. В это время в ВКП(б) и Коминтерне господствовало отношение к социал-демократии как к социал-фашизму, и всякое сотрудничество с ней даже по конкретным вопросам, мягко говоря, не приветствовалось. Рязанов же и здесь гнул свою линию. В предисловии к 1-му тому МЭГА он отметил помощь в этом деле, оказанную такими людьми, как Э. Бернштейн, Л. Каутская, Р. Гильфердинг и А. Браун, руководитель архива СДПГ206. При обсуждении на Президиуме ИККИ 27 февраля 1929 г. принятой VI Конгрессом Коминтерна за основу резолюции, где говорится
202 Там же, on. 113, е.х. 741, л. 2.
203 Там же, лл. 66-74, а также ф. 374, on. 1, е.х. 1, лл. 41-43.
204 Там же, е.х. 741, лл. 80-89.
205 Тамже, л. 83.
206 См.: MEGA1, Abt. 1, Bd. 1. Hbbd. 1, S. XXVII.
об издании ИМЭ Сочинений Маркса и Энгельса, он настойчиво, и, судя по всему, безуспешно, пытался вычеркнуть слова о грудах Маркса и Энгельса, извращенных или скрытых социал-демократией207. В представленном Секретариату докладе он ненавязчиво обращает внимание на то, что необходимому доукомплектованию фондов Института документами и книгами в некоторых случаях мешают политические причины208, и ссылается при этом на письмо, полученное им от заведующего партийным архивом СДПГ В. Диттмана, где тот сообщает, что I (К СДПГ постановил впредь не разрешать ИМЭ фотографирование материалов архива. Диттман при этом жалуется на то, •по посещение СССР разрешают буржуазным политикам, но социал-демократов туда йе пускают. Обращаясь к Рязанову, а через него к руководству ВКП(б), он ставит вполне резонный вопрос: «Не думаете ли Вы, что такое неравенство в наших взаимоотношениях неизбежно должно отразиться на вопросе о пользовании архивами, являющимися и в том и в другом случае партийными учреждениями?»209 Не подвергая открыто сомнению линию партии в вопросе об отношении к социал-демократии, Рязанов как бы ставит перед ЦК конкретную проблему, которую только тот и может решить.
И наконец, перечисляя условия, необходимые для выполнения намеченных планов работы, Рязанов говорит о необходимости восстановить и в дальнейшем сохранить валютную смету Института210. А вопрос был более чем актуален. Незадолго до этого, в апреле 1929 г., из Наркомфина пришло в ИМЭ письмо, где было сказано, что вследствие полученного отношения финотдела ЦИК СССР от 2 апреля с/г о приостановлении впредь до особого распоряжения выполнения переводов в инвалюте за счет кредитов по смете ЦИК СССР, выделенной для ИМЭ, требование ИМЭ об открытии аккредитивов в Берлине на 5 тыс. руб. выполнено быть не может211.
РГАСПИ, ф. 374, on. 1, е.х. 17, л. 18.
"" Там же, ф. 17, оп. 113, е.х. 741, лл. 82-83.
Там же, л. 90.
Тамже,л. 89.
" Там же, ф. 374, on. 1, е.х. 8, л. 9.
В постановлении ЦК от 14 июня 1929 г. дана высокая оценка деятельности ИМЭ, который назван «единственной в мире научной лабораторией по марксоведению и неразрывно с марксоведением связанной историей социализма и классовой борьбы пролетариата Запада». В то же время отмечается, что «деятельность Института была до последнего времени слабо связана с широкой научно-партийной общественностью, что привело к недостаточно полному использованию его научных богатств, недостаточному развертыванию вокруг Института углубленной исследовательской работы, недостаточному распространению и популяризации Маркса и Энгельса в партийных массах и в рабочем классе СССР и других секциях Коминтерна212.
Институту предлагалось ускорить выпуск русского издания Сочинений Маркса и Энгельса и МЭГА, приступить к подготовке избранных сочинений основоположников марксизма на русском и иностранном языках, продолжать издание популярных серий Института, а также - и здесь, видимо, отразились предложения, содержавшиеся в «письме пяти» - издать тематические сборники из сочинений Маркса и Энгельса по вопросам диктатуры и демократии, государства, стратегии и тактики пролетариата и т.п., организовать для широких кругов общественности популярные доклады по проблемам марк-соведения и классовой борьбы пролетариата.
Было рекомендовано также - и это несомненно было идеей Рязанова - «для сплочения вокруг Института разбросанных по всему Союзу специалистов-марксоведов, развития новых кадров марксоведов, стимулирования исследовательской работы... периодически созывать совещания марксоведов»213.
В кадровых вопросах АППО и Орграспреду было предложено в кратчайший срок командировать для постоянной работы в ИМЭ не менее 10 квалифицированных научных работников-коммунистов, а также привлечь для постоянной работы в Институте «научно-квалифицированных коммунистов» из различных секций Коминтерна, отмечалась необхо
212 Цит. по: Летописи марксизма, вып. 1(Х1). М.-Л., 1930, с. 268.
213 Там же, с. 269.
димость обеспечить Институт достаточными штатами для выполнения возложенных на него работ.
И наконец - last but not least - предлагалось «партийному коллективу Института К. Маркса и Ф. Энгельса развить спою общественно-политическую работу и создать обстановку, обеспечивающую рост коллективности в научно-производственной работе, строя работу на основе постановления секретариата ЦК»214. Эта общая и расплывчатая формулировка, видимо, должна была отобразить резкие нападки на рязановский стиль руководства Институтом, которые наличествовали во всех доносах в ЦК.
Через две недели после этого постановления ЦК Президиум I (И К СССР утвердил.новое положение об ИМЭ, но только 13 марта 1930 г. эта инстанция приняла по докладу Рязанова о деятельности ИМЭ постановление, во многом текстуально повторявшее решение ЦК215.
Как мы видим, это постановление ЦК носило достаточно благожелательный по отношению к ИМЭ характер, где похвалы и критика были тщательно уравновешены. Объяснить это можно, видимо, тем, .что руководство партии не стремилось тогда дискредитировать Институт, имевший высокую репутацию издательского и исследовательского учреждения в нашей стране и за рубежом, а главное, Сталин, и только он один, решал, когда и по какому поводу надо расправляться с тем или иным деятелем. Похоже, об этой стороне дела свидетельствует эпизод, о котором пишет в своих мемуарах Кольман. Арношт (Эрнест) Кольман в конце 20-х годов работал в Агитпропе ЦК. «Как-то ко мне, - вспоминает он, - явилась целая делегация членов партийного комитета Института Маркса-Энгельса с секретарем во главе. У них произошел серьезный конфликт с директором Рязановым, старым революционером, бывшим меньшевиком, человеком большой учености, но вместе с тем нетерпимым к малейшей критике и весьма вздорным. Когда в стенной газете появилась довольно безобидная карикатура и статья о финансовой практике дирекции, якобы нарушаю-
Там же, с. 270.
,|S Цит. по: Институт К. Маркса и Ф. Энгельса при ЦИК СССР. М.-Л., 1930, с. 83-85.
щей советские порядки, нежелании считаться с профсоюзной организацией, Рязанов сорвал газету со стены. Я поехал в Институт, чтобы выслушать обе стороны и уладить этот инцидент на месте. Но не тут-то было. Рязанов не пожелал спокойно обсудить создавшееся ненормальное положение, он кричал, напирал на то, что за работу Института отвечает перед ЦК только он.
Я в то время как раз временно замещал заболевшего зав. Агитпропом Криницкого, а поэтому мне пришлось обо всем этом досадном деле докладывать секретарю ЦК Молотову. Каково же было мое удивление, когда он, столь много писавший тогда о руководящей роли партийных организаций, в данном случае стал на сторону Рязанова. Он не нашел ни слова порицания его дикой выходки, но зато обозвал секретаря парторганизации, которого он не знал, да и всю ее "леваками", "анархистами" и приказал мне "поставить их на место". "Эту игру в демократию надо немедленно прекратить. Не надо мешать Рязанову работать", - говорил он. Мои возражения, что таким образом мы плохо воспитываем партийную организацию, Молотов и слушать не хотел... А через год Рязанов был арестован»216. Если учесть, что Кольман пришел на работу в ЦК в августе 1929 г., то все описанное происходило, во всяком случае, после принятия постановления ЦК от 14 июня 1929 г., хотя известно, что Кольман еще в декабре 1928 г. входил в состав комиссии Агитпропа ЦК, созданной для «обследования взаимоотношений дирекции и ячейки»217.
Заслуживает быть отмеченным в этой связи и другой факт. Все основные обвинения в адрес Рязанова, высказывавшиеся в многочисленных письмах в ЦК («академизм», пренебрежительное отношение к институтским коммунистам и в особенности к их руководству, поддержка оппозиционеров, «засоренность» кадрового состава Института и т.д.), были воспроизведены в тщательно срежиссированных следователями ОГПУ показаниях проходивших по т.н. процессу Союзного бюро меньшевиков бывших работников ИМЭ И. Рубина и
216 Арногит (Эрнест) Кольман. Мы не должны были так жить. N.Y., 1982, с. 165-166.
2,7 РГАСПИ, ф. 17, оп. 113, е.х. 699, л. 214.
В. Шера218. И эти показания были использованы против Рязанова. Как говорится, в хорошем хозяйстве ничего зря не пропадает. А сталинское хозяйство было в этой части очень хорошим.
Уязвимым местом Института наличие «чуждых элементов», за которыми пристально следили органы госбезопасности. Отчета по этой линии требовало даже начальство из ЦИК. Так, 1 октября 1926 г. из секретариата ЦИК Рязанову пришло письмо, где ему предлагалось срочно сообщить, «имеются ли в Вашем учреждении сотрудники, состоящие на особом учете ОГПУ, и в случае нахождения таковых сообщить их фамилии»219. Впрочем, в отличие от ЦИКа, ОГПУ само находило таких людей, и уже Рязанов в ответ на телефонный запрос сообщает-Ягс^е 8 мая 1929 г. список выбывших в последнее время сотрудников Института (всего 31 человек). 11екоторые фамилии в списке выглядят так: «Аренский - арестован и. выслан», «Боднай - арестован», «Гуральский - выслан», «Кунисский - арестован и выслан», «Коган - арестован и выслан», «Палатников - арестован и выслан», «Солнцев -арестован и выслан», «Тер-Ваганян - выслан»220. И все это еще до начала массовых репрессий.
Начало конца Института
Тем временем партийные инстанции проводили в Институте целенаправленную кадровую работу. С одной стороны ИМЭ укреплялся надежными кадрами. Уже 21 июня 1929 г. Секретариат ЦК заслушал вопрос об укреплении ИМЭ кадрами и постановил командировать для работы в ИМЭ |.т. Козлова Ф.Ф. и по окончании работы по 5-томнику и Институте Ленина т.т. Вакс Г.И. и Абезгауза Т.М.221. Характерный штрих - первые кадры были направлены в ИМЭ из Института Ленина! О том, какие научные кадры требовались тогда партии, свидетельствует утвержденный на Секретариате
" Меньшевистский процесс 1931 года. - М., 1999. Кн. 1, с. 577, 579-580, 589-590, 592, 605. Кн. 2, с. 216,238.
" РГАСПИ, ф. 374, on. 1, е.х. 9, л. 4.
Там же, л. 10.
'' Там же, ф. 17, оп. 113, е.х. 743, л. 6.
ЦК 26 июня 1929 г. документ, представленный АППО и Орграспредом ЦК, «О научных кадрах ВКП(б)». Согласно ему предусматривалось «активное участие общественных организаций в выдвижении новых аспирантов и устранение личного усмотрения профессуры», «соблюдение классового принципа в подборе аспирантов, стажеров и пр.», «действительный контроль с точки зрения общественно-политической и идеологической ценности аспирантов и выполнения аспирантурой плана научной работы». Обращает на себя внимание порядок приоритетов - сначала общественно-политическое лицо аспиранта, а уж потом его научные успехи.
И далее. «Считать развитие института студентов-выдвиженцев делом крайне необходимым для улучшения подготовки научной смены... В числе выдвиженцев необходимо соблюдать не менее 60 % членов партии, выдвигая в первую очередь выходцев из рабочих и крестьян»222.
А в ИМЭ по всем этим параметрам дело обстояло плохо: к 1930 г. из 109 научных сотрудников всех рангов было 37 членов партии, бывших рабочих - 6, крестьян - 4223.
Другой стороной укрепления кадрового состава ИМЭ была чистка кадров, прежде всего по линии парторганизации. В ИМЭ, кроме общепартийной чистки, осуществлявшейся во исполнение решения XVI партконференции, проводилась еще и «дополнительная чистка членов и кандидатов ячейки ИМЭ», как это следует из протокола заседания президиума РКК Хамовнического района г. Москвы от 5 мая 1930 г.224 На заседании бюро 30 июня 1930 г. принимается постановление о том, что в ячейке наличествует «значительное количество уклонистов.., вредно влияющих на нормальную партийную жизнь ячейки, отвлекающих ее силы от прямых задач»225. Одним из оргвыводов стало решение «считать необходимым передать т. Харламова на массовую работу», т.е. убрать из Института и направить на периферию. 15 сентября того же
222 РГАСПИ, ф. 374, on. 1, е.х. 1, л. 45-48.
223 Институт К. Маркса и Ф. Энгельса при ЦИК СССР. М.-Л., 1930, с. 61.
224 РГАСПИ, ф. 374, on. 1, е.х. 11, л. 60.
225 Там же, л. 27.
куш партбюро обсуждает вопрос об отзыве из Института 5 членов партии, перебрасываемых ЦК ВКП(б) на другую работу, и постановляет не возражать против отзыва Никсдорфа, Ннльдера и Харламова. В Институте начала действовать партком иссия по пересмотру состава сотрудников Института. 11пртбюро дополняет список, составленный ею на увольнение ич Института, фамилией Паскаля и предлагает специально обсудить вопрос о Гуревиче, Рубине и Осповат, а также соглашается с мнением комиссии об Окуловой, Герман и Харламове. 11 нее же, скрепя сердце, приходится «просить Культпроп ЦК оставить т. Е. Кагановича в Институте, ибо снятие его с рабо-гы сорвет подготовку издания экономических работ Маркса и фактически прекратит работу экономического кабинета»226. Дело в том, что к этому времени вопрос об увольнении заве-дующего этим кабинетом И. Рубина был практически решен. 1|юди, попавшие под каток партийных репрессий, каялись, а парторганизация, принимая заявления об их покаянии, оставляла этих людей, как выражались в XIX в., в сильном положении. Примерно так высказалось бюро ячейки по заявлениям т.т. Никсдорфа й-Кроппа «о признании этих вторичных заявлений с признанием ошибок правого характера в общем удовлетворительными при условии дальнейшего подтверждения их на практике»227. Стоило на партийном собрании ИМЭ, обсуждавшем итоги дискуссии на философском фронте, выступить Г. Баммелю и самокритично заявить, что, мол, ядро |.н. философского руководства (Деборин и его единомышленники) «держалось на согласии молчать», как буквально через день партбюро уже «констатирует, что из заявления । Баммеля вытекает, что философское руководство в своей работе действовало, исходя из соображений групповщины и тем самым проявляло полную беспринципность», а сам Баммель «до сих пор целиком и полностью замалчивал об этих фактах, никогда не сообщал о них Бюро [ячейке] и тем самым несет за них полную ответственность»228.
" Гам же, лл. 48—49.
Гам же, л. 34.
“ Гам же, лл. 36, 39—40.
В этот период Рязанов отчаянно и безуспешно боролся против охоты на ведьм, развернувшейся в парторганизации Института и отражавшей аналогичные процессы, происходившие в партии в целом и в стране.
«Нет того термометра, - говорил он на собрании партячейки ИМЭ 15 апреля 1930 г., - который позволил бы бюро ячейке определить уклон и его направление «влево» или вправо. Ненормальным положением является, когда чересчур охотятся друг за другом». Демонстрируя свое неприятие линии на большевистскую бдительность, он призывал не навешивать ярлыков, а создавать товарищескую атмосферу. «Как мы можем жить, если нельзя будет говорить, не испытывая боязни, что за спиной никто не сидит с вертелом, чтобы насадить тебя на вертел за каждое слово»229. Но многим - не предвидевшим того, что и их могут насадить на вертел - казалось, что именно это и есть подлинно партийная атмосфера. Поучая неразумного Рязанова, одна из выступавших квалифицировала его выступление как глубоко ошибочное. «Конечно, - говорила она, -мы должны протестовать против огульного пришивания уклонов там, где имеет место просто критическое выступление, но партия и каждая ячейка должны жить идейной жизнью, а это и выражается «в борьбе направо и налево», в разъяснении и борьбе против всяких уклонов и шатаний и т.д.»230
Рязанов ответил на критику в свой адрес и в адрес Института достойно, но это было достоинство человека, понимающего свою обреченность, однако не желающего идти на морально неприемлемый компромисс с совестью: «Не беру гарантии, что буду кричать "ура", но беру гарантию, что фракционной работы не будет»231. Но критика в адрес Института шла и на гораздо более высоком уровне.
Секретарь ЦК Л. Каганович - между прочим, член Большого Совета ИМЭ, - выступив за три дня (15-17 мая 1930 г.) на четырех райпартконференциях в Москве, на каждой из
229 Там же, л. 25.
230 Там же, л. 30.
231 Там же, л. 34.
них критиковал, точнее, грубо ругал, якобы имевшее место в Институте выступление некоего Сафронова с критикой политики партии. На Хамовнической райпартконференции соответствующий пассаж (по неправленой стенограмме) выглядит следующим образом: «Один ученый (у вас в Хамовническом районе много ученых, и нам, пролетариям, надо здорово приглядываться к этим ученым - я это говорю не в отношении всех ученых, есть прекрасные товарищи среди них, например, из ИКП, там есть и загибщики, но в основном это масса хорошая, это будущая армия, которая работает и борется за ленинскую теорию), один ученый из Института Маркса и Энгельса, некто Сапронов, заявляет в одном из своих выступлений: "Кулака нужно понимать'*нужно подходить к нему так же, как к специалисту, кулацкое хозяйство является показательным и следовательно подход к кулаку как к спецу". Где этот ученый вы читал,, подобные вещи у Маркса и Энгельса - неизвестно, по он так рассуждает. К чему это ведет? Это ведет к ревизии партии»232. Но информаторы подвели Лазаря Моисеевича. На партсобрании ячейки ИМЭ 20 июня 1930 г. было отмечено, что «ячейка осуждала и осуждает позицию Данилова, считая ее антипартийной». В то же время факт выступления I. Сафронова был неточно освещен на партконференции. Дело было так. В кружке для технических служащих беспартийный рабочий-переплетчик Галанцев сказал, что по его мнению «кулак - это все равно, что специалист, поэтому и относиться к нему нужно, как к специалисту». А Сафронов, тоже рабочий, малограмотный, механически выбывший из кандидатов партии, «в Комиссии по чистке, отвечая на вопрос о причинах распада его колхоза, сказал, что, по его мнению, это случилось после статьи т. Сталина»233. Оба представителя пролетариата оказались, как видно, не на высоте, но учеными они не были. (Однако слово - и слово секретаря ЦК - было произнесено и произнесено неоднократно.
Серьезным ударом по Институту явилась опубликованная в «Правде» 27 июня статья Н. Шмидта «Оставьте наши руки...
РГАСПИ, ф. 81, оп. 3, е.х. 136, л. 50.
Там же, ф. 374, on. 1, е.х. 11, л. 51.
не хватайтесь за нас». Формальным поводом для ее опубликования было выступление Данилова на партийном собрании ИМЭ 6 мая, где он подверг резкой критике руководство партии, которое, по его словам, «теряет способность выслушивать даже справедливые указания на свои ошибки и всякую критику считает нарушением дисциплины, оппозицией, личным оскорблением». Это выступление «Правда» охарактеризовала, как «сплошную клеветническую враждебную вылазку против партии и ее ЦК». При этом выступление Данилова изображалось естественным результатом обстановки, сложившейся в Институте, где скопилось много бывших троцкистов. И последний абзац статьи, выделенный в тексте жирным шрифтом, прозвучал для Института предвестником серьезных событий: «Блок правых с троцкистами в ячейке Института Маркса и Энгельса должен быть разоблачен. Партия не может позволить кому бы то ни было подавать лицемерное заявление о признании ошибок с тем, чтобы на следующий день блокироваться с махровыми оппортунистами»234.
Рязанову пришлось уволить Данилова, но последний был официально «освобожден от службы по собственному желанию ввиду болезни с 3 июля [ 1930 г.] с выплатой жалованья»235. Со стороны Рязанова это было несомненно мужественным поступком.
Все эти события происходили тогда, когда - особенно в первую половину 1930 г. - внешне и публично производственная деятельность Института серьезной критике не подвергалась. Более того, Культпропотдел ЦК, рассмотрев 9 февраля 1930 г. вопрос о выполнении Институтом решений ЦК ВКП(б), даже констатировал, что «задание ЦК об издании сочинений Маркса-Энгельса, как в русском, так и в немецком издании, выполнено с превышением» и что "Библиотека марксиста", а также библиотека "В помощь партучебе", при наличии уже выпущенных "Институтом Маркса-Энгельса важнейших работ и при наличии огромного спроса на них, - на рынке отсутствуют". Вина за это была возложена на Госиздат. И, наконец,
234 Правда, 27 июня 1930 г., стр. 7.
235 РГАСПИ, ф. 374, on. 1, е.х. 3, л. 19.
о i встственность за то, что «постановление ЦК в отношении укрепления Института Маркса-Энгельса работниками еще не выполнено», тоже не лежала на Институте236.
В марте 1930 г. с приличествующей случаю торжественностью было отмечено 60-летие Рязанова. Был выпущен юби-псйный сборник «На боевом посту». Приветствия в адрес юбиляра поступили от Президиума ИККИ, от ЦК ВКП(б), о г Исполбюро Профинтерна, от Академии наук, от ВЦСПС н даже от Реввоенсовета. Постановлением Президиума ЦИК ('(’СР от 13 марта 1930 г. Рязанов был награжден орденом Трудового Красного Знамени и была учреждена «премия имени г. Рязанова за лучшую марксоведческую работу», присуждаемая раз в два года2?2. Правда, в приветствии ЦК говорилось о Рязанове как организаторе и руководителе «первого в мире Института имени Маркса и Энгельса, долженствующего ве-г in непримиримую борьбу против всех и всяких опошлителей революционного наследства Маркса-Энгельса-Ленина»238. «Долженствующего вести» - означало, еще не ведущего. Здесь несомненно в хвалебном, в целом, приветствии содержалась капелька яда.
Несмотря на постепенно сгущавшуюся над Институтом тмосферу недоброжелательства, Рязанов строил обширные пианы работы Института, в которых менее всего присутствовал элемент непримиримой борьбы против всех и всяких опо-шлителей революционного наследства Маркса-Энгельса-Нспина.
Обсуждение в Институте плана работы на конец 1930-1931 |<>да показало, какие приоритеты выделял Рязанов в этой раною и какое содержание вкладывал он в нее. Предполагалось ускорить темпы издания Сочинений Маркса на русском языке и МЭГА с тем, чтобы закончить первое - к 1932 г., а второе -1936 г. Значительное внимание должно было быть уделено из-д||иию избранных Сочинений Маркса и Энгельса на разных
Цит. по: Институт К. Маркса и Ф. Энгельса при ЦИК СССР. М.-Л., 1930, с. 81-82.
" ГАРФ, ф. 3316, оп. 13, е.х. 12, л. 51об.
"" 11а боевом посту. М., 1930, с. 12.
языках - от немецкого и итальянского до украинского. Идея таких изданий объемом 18-20 томов была обоснована еще в выступлении Рязанова на V Конгрессе Коминтерна и состояла в том, что каждое из них должно включать общую для аналогичных изданий часть - фундаментальные работы классиков от Критики гегелевской философии права до «Анти-Дюринга», и вторую часть, где сосредоточено все то, что написано Марксом и Энгельсом по данной стране239.
Предусматривалось издание работ в разных сериях, выпускавшихся Институтом, в том числе сочинений классиков экономической мысли, политической мысли (Руссо, Маккиавелли, Бланки). Должен был увидеть свет двухтомник «Материалов по истории русского марксизма» (1843-1883)240. Современный читатель знает, что почти ничего из этих наметок не было реализовано в срок, либо не было осуществлено вообще.
Центральную задачу исследовательской работы Рязанов и его единомышленники в Институте видели в систематическом изучении трудов Маркса и Энгельса и составлении указателей предметов, терминов, понятий, проблем, упоминавшихся в них с целью подготовки «Словаря Маркса и Энгельса», а затем и «Энциклопедии по марксоведению и истории социализма и рабочего движения». Эта задача мыслилась как в высшей степени актуальная. Так, выступая на партсобрании ячейки ИМЭ и говоря о задачах кабинета философии, его заведующий Э. Цобель сказал, что этот кабинет должен «собрать и систематически разработать все высказывания Маркса и Энгельса по истории философии, диалектическому и историческому материализму, формальной и диалектической логике... Эта разработка стоит в теснейшей связи с разработкой философского наследства Ленина и тем самым является сугубо актуальной политической задачей на философском фронте...»241 Но при обсуждении плана работы ИМЭ звучали и другие голоса. Новый сотрудник Института и секретарь партбюро ячейки
239 Пятый всемирный конгресс Коммунистического Интернационала. Стенографический отчет. М.-Л., 1925, с. 916.
240 РГАСПИ, ф. 374, on. 1, е.х. 3, л. 21-23.
241 Там же, е.х. 11, л. 37-37об.
•1». Козлов считал, что работа над популярным собранием сочинений Маркса и Энгельса важнее, чем над выпускаемым сейчас изданием, и что «темы, которые каждый кабинет должен выбрать, не должны быть слишком академичными, а должны находиться в связи с политической жизнью рабоче-ю класса»242. Обсуждение этих сюжетов состоялось и на совместном заседании научных работников ИМЭ, Института Непина, Комакадемии, Института истории и Института философии, состоявшегося в конце 1930 г., во всяком случае, не ранее 15 ноября.
Его созыву предшествовали некоторые события в ИМЭ. Дело в том, что одним из постоянных критических замечаний в адрес Института былупр'&к в отсутствии координации работы с другими марксистско-ленинскими научными учреждениями. () светом на эту критику было создание в Институте Комиссии пропаганды, первый протокол которой был утвержден на заседании дирекции 15 ноября 1930 г. В задачи Комиссии входили, и частности, организация докладов внутри и вне Института, связь с комвузами и научно-исследовательскими институтами, организация докладов для партактива, помощь провинциальным ячейкам марксоведения, распространение и популяризация изданий ИМЭ, подготовка всесоюзного совещания марк-соведов243. Говоря о рождении этой Комиссии, Рязанов отмени), что «мы теперь решили во исполнение одного постанов-дспия ЦК партии создать Комиссию пропаганды в качестве вспомогательного органа. Основной задачей деятельности ной комиссии является установление систематической связи Института с широкой научной общественностью»244. Следует hi мстить, что все важнейшие направления работы Комиссии курировали верные сподвижники Рязанова - Стэн, Дворин и Каганович, а также, по положению секретаря бюро ячейки, Козлов. Членам Комиссии Стэну и Кагановичу было поручено подготовить проект созыва совещания в Институте на предмет установления контактов в научно-исследовательской
’’ Там же, е.х. 5, лл. 136, 139.
“ Гам же, е.х. 3, л. 28.
" Там же, е.х. 4, л. 12.
работе. Дирекция ИМЭ еще 10 октября 1930 г. постановила сделать на таком совещании «сообщение о производственном плане Института»245.
Оно, как уже говорилось выше, состоялось поздней осенью 1930 г. С докладом о плане Института на 1931 г. выступил Рязанов, но этот доклад носил и более широкий, в каком-то смысле принципиальный характер. В нем утверждались определенные принципы работы Института, выработанные и воплощенные в практику его деятельности за весь период существования ИМЭ, и намечались основные направления марксоведческих разработок246.
Рязанов, как бы полемизируя с постоянными оппонентами, утверждает, что «показная сторона деятельности Института, которая проявляется во вне - это научно-издательская работа»247. Мысль его здесь заключается в том, что эта работа представляет собой лишь видимую верхушку айсберга, а в основе лежит огромная исследовательская работа. Как соотносятся внешние проявления и внутреннее содержание работы Рязанов показал на таком, казалось бы, чисто музейном объекте, как выставка «Жизнь и деятельность Маркса и Энгельса», первой задачей которой было «выявить для общественности, вузовской, партийной и советской, результаты той научно-исследовательской работы, которая производилась над биографией Маркса и Энгельса. Мы получали новые результаты, мы моментально их опубликовывали»248, т.е. представляли на суд публики. По сути, у Рязанова речь шла о том, что выставка, музей - это отражение результатов научной работы, а не витрина приспособления исследовательской работы к политическим потребностям момента.
В своем докладе Рязанов еще раз подчеркнул, что всегда считал принципиальным моментом построения Института - его кабинетную структуру. «Мне всегда мыслилось, что в
245 Там же, е.х. 3, л. 23.
246 Немецкий перевод этого документа опубликован в: Beitrnge zur Marx-Engels. Forschung. Neue Folge. Sonderband 1. David Borisovic Rjazanov und die erste MEGA. Brl.-Hamburg, 1997, S.S. 108-124.
247 РГАСПИ, ф. 374, on. 1, е.х. 4, л. 3.
248 Там же, л. 6.
центре у нас должны находиться кабинеты»249. В брошюре об Институте, вышедшей в том же 1930 г., этот тезис сформулирован еще жестче: «Организационная структура Института... и основном вполне оформлена и не подлежит изменению. II только в связи с развертыванием работ Института, охва-юм все новых и новых областей, подбором и разработкой нее новых и новых материалов рождается необходимость в организации новых кабинетов, дополняющих общую структуру Института»250. И Рязанов в докладе, иллюстрируя этот процесс усовершенствования организационной структуры Института, говорит о создании рядом с кабинетом Маркса и ' йн ельса нового кабинета, «который мы назовем «Словарь к Марксу и Энгельсу»®5^. Й>его ^рамках после завершения издания Сочинений Маркса и Энгельса будут заниматься составлением словаря предметного, именного и словаря понятий к их трудам. А наряду с этим вторым кабинетом создается т.н. Wiss’a - «справочное учреждение по истории социализма и рабочего движения, пб всем именам»252. Надо отметить, что исследовательская программа Рязанова, задуманная в последние 1оды его директорства в ИМЭ, была настолько масштабной и, главное, настолько соответствовала объективным тенденциям развития марксоведения как науки, что она была либо мистично реализована в послесталинские годы, разумеется, с учетом условий места и времени (издание МЭГА, документов I Интернационала, больших биографий Маркса и Энгельса -степень их научности это вопрос особый), либо намечена к реализации в перестроечные годы (Энциклопедия Маркса и 1 )игельса в СССР, несколько ранее - Словарь языка Маркса и ' )игельса в ГДР).
Но деятельность Института проходила не в безвоздушном пространстве. Как не без изящества - и, как скоро выяснилось, пророчески - выразился Рязанов, «все мы ходим... под объективными и субъективными случайностями». Он сар-
Там же, л. 7.
" Институт К. Маркса и Ф. Энгельса при ЦИК СССР. М., 1930, с. 63.
” РГАСПИ, ф. 374, on. 1, е.х. 4, л. 7.
’’ Там же, л. 8.
кастически - хотя речь шла об очень серьезных в советских условиях вещах - обрисовал ситуацию: «Нас обвиняют и не без основания в том, что мы мало актуальны, что мы мирный народ, не путаемся в актуальные вопросы, не принимаем участия ни в каких литературных и иных смертных боях. Говорят даже, что Институт Маркса и Энгельса ведет отшельническую жизнь»253. Если учесть, что примерно в это время Сталин на встрече с членами бюро ячейки отделения философии и естествознания ИКП, призывая бить инакомыслящих в области теории, призвал своих слушателей не забыть про Рязанова и Институт Маркса и Энгельса, который у нас на отлете, то ирония Рязанова выглядит опасным вызовом.
Как же отвечает Рязанов на критику ИМЭ в академизме и самоизоляции? «Мы теперь решили... заняться актуальнейшими проблемами, но, конечно, на наш манер...»254 И здесь Рязанов говорит о необходимости установления систематической связи Института с широкой научной общественностью, что «создаст у нас полное использование научных богатств Института, создаст необходимые условия для дальнейшей издательской, исследовательской, популяризаторской работы Института в области марксоведения»255. Другими словами, для Рязанова подлинное усиление связи с жизнью -это углубление, улучшение, продвижение научной работы в той сфере деятельности, которой занимается Институт. Его работа актуальна и полезна до тех пор, пока он остается в рамках своей отрасли науки, т.е. марксоведения. Но партия требовала совсем другого и об этом Рязанову деликатно, но недвусмысленно напомнили выступавшие в прениях гости, кстати сказать, видные ученые и люди, хорошо относившиеся к Рязанову.
Один из крупнейших советских историков того времени Н.М. Лукин без тени иронии заявил, что приветствует заявление Рязанова о том, что «отныне руководимый им Институт выходит из состояния «splendid isolation» и призвал покончить
253 Тамже,л. 12.
254 Там же.
255 Тамже,л. 13.
с старым положением вещей, «при котором Институт Маркса и ' )нгельса работал вне всякого контакта» с ИКП, Комакадемией, Институтом Ленина, Большой советской энциклопедией256.
Ц. Фридлянд, один из наиболее способных представителей молодого поколения советских историков, разделивший, как и Лукин, судьбу Рязанова, обращаясь к последнему, сказал: «По существу, создание коллектива сотрудников Института Маркса и Энгельса из новой молодежи, а только о них может идти речь, требует, чтобы вы учли то маленькое обстоятельство, что за стенами Института существует мир, и в этот мир, как его составные части, входят: огромная пресса, журналы, собрания, дискуссии...»257
Представитель Госиздата Вольфсон напомнил в связи с вопросом об издании Институтом тематических сборников, что «в свое время Давид Борисович их очень недолюбливал». «Сделал ли он уступку или нет, но считаю, что это вещь необходимая. Одно дело, что сборники Ленина приняли характер халтурный, это-не мешает другому делу»258. Эти слова Вольфсона позволяют понять полемически направленный против Рязанова пассате из выступления секретаря бюро ячейки ИМЭ Ф. Козлова на обсуждении плана работы Института к 1930-131 гг., где тот отметил: «Здесь много говорили о «халтуре». Но нужно иметь в виду, что эта «халтура» имеет под собой достаточное основание. Тяга к марксистской литературе и популярной, и научной огромная. Институту поставлена задача посильного удовлетворения этого спроса, а тем самым борьбы с «халтурой», переполняющей книжный рынок»259. Отвечая на эти и подобные им упреки, Рязанов в заключительном слове заявил, что не признает организации работы, которая представляет собой едва только работу по составлению литературных сборников. Никогда, продолжил он, я это за научно-исследовательскую работу не признаю260. Между
Там же, л. 18.
Тамже, л. 28.
Там же, л. 30.
Там же, е.х. 5, лл. 136-137.
Там же, е.х. 4, лл. 35-36.
тем работа по составлению сборников более или менее связных текстов, а то и просто цитат из произведений классиков марксизма-ленинизма и составила основное содержание работы будущего Института Маркса-Энгельса-Ленина по крайней мере на четверть века.
В заключительном слове Рязанова на этом совещании уже нет иронии, почти нет полемики; он позволил себе только выпад в адрес Института Ленина, пожалев, что многочисленные его представители не выступили ни разу: ведь «в одном отношении наши задачи тождественны с задачами Института Ленина - мы не занимаемся разработкой марксизма, Институт Ленина, насколько мне известно, не занимается разработкой ленинизма... Я говорю о марксизме в актуальном разрезе»261. Рязанов говорил о самом важном, самом наболевшем, как бы подводя итоги: «Если бы вы знали, - обращается он к своим критикам, как присутствующим на этом совещании, так и не присутствующим на нем, - что научно-исследовательская работа немыслима без хорошо организованной лаборатории, это то, что я не устаю повторять 13 лет, если бы вы знали, что общественные гуманитарные науки так же нуждаются в лаборатории, как химия, если бы знали, что знание литературы своего предмета так же обязательно, как умение делать химические опыты - вы бы не спорили»262. Горечью пронизаны его слова о том, что он мог бы не спешить выпускать сочинения основоположников марксизма и включать туда их вновь открытые работы, а, предваряя эти издания, писать собственные работы о Марксе и Энгельсе и истории I Интернационала. «Я всего Маркса держал бы и претворял бы в самостоятельные научные работы, а я предпочитаю... предоставить это в распоряжение всей огромной международной общественности, чтобы потом на основе равной конкуренции поставить вопрос, кто лучше, кто кого, я работаю, вы работаете - кто лучше обработает научно-исследовательским путем?»263 Сталин, как известно, предпочитал решать вопрос, кто кого, совершенно
261 Там же, л. 40.
262 Там же л. 35.
263 Там же, л. 37.
другими методами. Эти мысли Рязанова в одном из последних публичных выступлений удивительно совпадают по мироощущению со строками Маяковского, написанными почти и это же время:
«И мне агитпроп в зубах навяз, и мне бы строчить романсы на вас -доходней оно и прелестней.
Ноя себя смирял,»'. ‘ ' становясь на горло собственной песне».
Не то чтобы Рязанов становится себе на горло, нет - все, что он делал в издательской области, он делал свободно, осознанно и с полным пониманием значения своей деятельности. 11о его авторские потенции в советское время были реализованы далеко не полностью. Я. Рокитянский и Р. Мюллер в своей книге о Рязанове представляют дело так, будто «научный уровень марксоведческих исследований Рязанова снижал тот факт, что он - ортодоксальный марксист - был чужд критическому отношению к взглядам Маркса и Энгельса, противником любых попыток поставить под сомнение научность их идей...»264. Этот тезис вряд ли правилен. Действительно, находясь внутри определенной теории, ее приверженец не вполне свободен в ее критике в том смысле, что пока он находится в се рамках, он не может полностью отвергнуть ее. Но это не означает, что ipso facto он не способен на ее научное исследование и соответственно критику. Пока та или иная теория сохраняет научный характер, она допускает возможность своей научной критики и тем самым своего развития. А марксизм в начале 20-х годов ни у нас, ни на Западе еще не превратился
1 Рокитянский Я., Мюллер Р. Красный диссидент. М., 1996, с. 69.
полностью в чисто идеологическую конструкцию, не утратил своих эвристических потенций, сохранял определенную способность к развитию, хотя она и не лежала там, где ее видели большевистские теоретики, т.е. по линии Ленин-Сталин. Рязанов, во всяком случае, при всей своей ортодоксальности -а может быть, и именно из-за нее - не признавал ни марксизма-ленинизма как высшего этапа развития марксова учения, ни тем более вклада Сталина в этот процесс.
Трагедия Рязанова заключалась в следующем: его генеральная идея в сфере марксоведения - попытка своеобразного применения, в рамках научной лаборатории, общенаучных методов исследования к общественной науке, впервые, по мнению марксистов, ставшей у Маркса и Энгельса подлинной наукой - была совершенно чужда большевистской партии и не разделялась ею. Требования Рязанова к марксовед-ческому исследованию, включавшие необходимость: а) досконального знания предшественников Маркса и Энгельса и с точки зрения идейных источников, и под углом историографии проблемы; б) исследования свидетельств становления и развития марксизма в их первоначальном виде - документов и рукописей; в) публикации результатов исследовательской и издательской работы для всеобщего сведения и обсуждения их в условиях свободной конкуренции различных точек зрения - в реальных советских условиях того времени были абсолютно утопичными. И судьба Рязанова и его Института могла быть только такой, какой была. Но объективно методология деятельности Рязанова и ее результаты значили очень много, ибо заложили плодотворные перспективы дальнейших марксоведческих исследований - пусть не сразу, пусть не в сфере господства марксистско-ленинской идеологии, но заложили.
И, наверное, не случайно, такой далекий от официальной идеологии человек, как академик В.И. Вернадский так высоко оценил значение созданного Рязановым ИМЭ. Уже на склоне жизни, в 1942 г., вспоминая свое знакомство с Институтом, он писал: «В промежуток после выборов в Академию и арестом Рязанова я осмотрел устройство института Карла Маркса и Энгельса, который произвел на меня огромное впечатление. Поразительный по величине и значению архив. Я не мог даже
представить себе, что можно было такой архив и библиотеку собрать»265.
А пока что, к концу 1930 г. вокруг ИМЭ сжималось кольцо. Еще в октябре этого года началась история с политическими обвинениями в адрес зав. кабинетом политэкономии Института И. Рубина, история, к которой в конце концов был привязан и сам Рязанов. 21 ноября 1930 г. Секретариат ЦК освободил Стэна от должности зам. директора ИМЭ и откомандировал его «в распоряжение Уралобкома для научной и преподавательской работы»266. На дирекции ИМЭ было принято решение в связи с 10-летием постановления ЦК об организации Института «отметить дату партийного рождения» Института устройством вечера только для сотрудников 11нститута, с приглашенйем Культпропа Хамовнического райкома, МК и ЦК»267. Действительно, было не до праздников. 17 декабря из Наркомфина в ИМЭ было направлено письмо, и котором говорилось, что валютная комиссия Совета Труда и Обороны при рассмотрении валютного плана на 1931 г. не нключила в план 124.500 руб. для ИМЭ (120 тыс. на издание сочинений и пополнение научного фонда и 4.500 руб. на и н ранкомандировки)268.
Борьбу против руководства парторганизации Института -бюро ячейки ВКП(б) - через которое в последний год суще-с гвования ИМЭ в основном и шла критика рязановской линии н работе, направлявшаяся несомненно вышестоящими пар-। ийными инстанциями от Культпропа ЦК до Хамовнического райкома, Рязанов вел в этой практически безнадежной ситуации упорно и бескомпромиссно. При этом бюро ячейки нель-1Я было считать простым исполнителем воли руководящих органов. Члены ячейки, имевшие старые обиды на Рязанова in его отношение к весьма активным, но не слишком квалифицированным партийцам, вели себя агрессивно, а потому чо поры до времени начальству приходилось иногда сдер-
Вернадский В.И. Дневники. 1926-1934. М., 2001, с. 156—157.
. РГАСПИ, ф. 17, оп. 114, е.х. 198, л. 25.
Там же, ф. 374, on. 1, е.х. 3, л. 25.
Там же, е.х. 8, л. 22.
живать их несвоевременные акции. Так, на партсобрании в ИМЭ, проходившим 11 января 1931 г., т.е. примерно за месяц до ареста Рязанова, состоялся любопытный диалог между ученым секретарем ИМЭ Рохкиным, сторонником Рязанова, и Бобровниковым, членом бюро ячейки. Рохкин заявил, что «т. Сеф в райкоме 11 января 1931 г. ставил вопрос о неправильном подходе нашего Бюро ячейки к тов. Рязанову, и что по этому поводу Райком вызывал бюро ячейки на допрос». Бобровников в ответ подчеркнул, что «тов. Сеф не говорил... что у ЦК или Райкома имеются данные о неправильной тактике бюро ячейки по отношению к т. Рязанову. Т. Сеф лишь спрашивал нас, не делаем ли мы тактических ошибок, говорил, что у т. Стецкого [зав. Культпропом ЦК] возникают такие предположения и что это нужно проверить»269. Обращает на себя внимание тот факт, что и в ЦК, и в райкоме говорят не о существе критики в адрес Рязанова, а лишь о тактике ее проведения.
По мере того как атмосфера вокруг Института становилась все более тревожной, от Рязанова начали отходить бывшие соратники, но даже это ничуть не подвигало его на отступление от тех позиций в понимании деятельности ИМЭ, которые он считал принципиальными. На партсобрании, состоявшемся 30 декабря 1930 г., секретарь бюро ячейки Козлов констатировал тот факт, что члены дирекции продемонстрировали полную солидарность в проведении линии, противоположной линии бюро, и упомянул в этой связи Цобеля. Тот немедленно отмежевался и заявил, что «заместители Рязанова имеют возможность много работать, но мало могут принять участия в самом решении вопросов. Я расходился и расхожусь с т. Рязановым во многих существеннейших вопросах». Рязанов тут же заметил с горечью: «Век живи и все-таки каждый раз узнаешь что-нибудь новое». Но Цобеля уже трудно было сбить с новой позиции: «Давид Борисович сам из этого совсем не делал секрета. Наоборот»270. Один из молодых и способных научных сотрудников, твердокаменный большевик М.С. Зоркий акцен-
269 ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 5, лл. 3-4.
270 Там же, е.х. 4, л. 129.
। провал внимание на необходимости актуализации работы Института и, в частности, осуществления т.н. народного из-дпния работ Маркса и Энгельса, а в области научной работы -«но главу угла поставить метод Ленина. Мы не можем пройти мимо замечаний Сталина «В Институте Маркса и Энгельса нс любят ленинизм», - это замечание к чему-то обязывает». Реплика Рязанова была молниеносной и весьма рискованной в icx обстоятельствах: «На разговоры досужих парткумушек у нас нет времени отвечать». И далее: Зоркий: «Извините, это не досужие разговоры кумушек». Рязанов: «Увеличьте любовь к Непину!» Зоркий: «Я думаю, Сталин имел достаточные осно-нпния для такого упрека»271.
Что только не ётдвйпи в-вину Рязанову разгневанные партийцы: и то, что он’нанес удар по адресу тех, «кто ведет определенную партлинию»; и то, что он не видит у Ленина никакого добавления к марксизму, «такого, чтобы сказать «ленинизм»»; й то, что в работе Института нет партийности, в доказательство чего" была приведена публикация в «Архиве К. Маркса и Ф. Энгельса» - кстати за 3 года до этого партсобрания - статьи Р. Постгейта, «контрреволюционера ренегата, который в Англии считается врагом советского движения»272. Не вдаваясь в оценку справедливости этой характеристики, следует заметить, что в этой статье речь шла об обзоре книги протоколов Генсовета I Интернационала за 1866-1869 гг., отсутствовавшей в архиве Института.
Рязанов отверг обвинения в свой адрес и подчеркнул, что «никогда такого глубокого сознательно враждебного дискредитирования Института еще в истории не было», что «бюро ячейки только травило меня, действовало по принципу - наддай ему еще и еще». Он настаивал только на одном: «Дайте мне возможность работать»273.
Когда несколько позже история с Рязановым пришла к своему закономерному трагическому финалу, о роли в этом пар-I и иных активистов ИМЭ хорошо и точно высказался Троцкий.
1 Гам же, л. 131.
Там же, лл. 141, 139, 144.
’ Гам же, л. 137.
В опубликованной летом 1931 г. в «Бюллетене оппозиции» статье «Дело т. Рязанова» он писал: «Рязанов мог в течение нескольких лет осторожно - очень осторожно, слишком осторожно - молчать по целому ряду острых вопросов. Но Рязанов был органически неспособен подличать, подхалимствовать, упражняться в возлиянии верноподданнических чувств. Можно себе представить, что на заседаниях ячейки Института он не раз неистово огрызался по адресу тех молодых негодяев из многочисленного «ордена красных профессоров», которые обычно мало смыслят в марксизме, но зато набили себе руку в деле подвохов, кляуз и фальшивых доносов. Такого рода внутренняя клика имела несомненно давно уже своего кандидата в директора Института и, что еще важнее, свои связи с ГПУ и секретариатом ЦК. Если б Рязанов где-нибудь, хотя бы в нескольких словах намекнул на то, что Маркс и Энгельс были только предтечами Сталина, то все козни молодых негодяев сразу рассыпались бы прахом. Но на это Рязанов не пошел. А на меньшем Генеральный секретарь не мог примириться»274.
Комментируя эту статью Троцкого, современный американский исследователь жизни и творчества Рязанова Бад Буркхард утверждает, что «модель смещения старого социалиста его молодыми коллегами», возможная в ряде случаев, «совершенно немыслима в истории с Рязановым»275. Однако дело не столько в молодых партийных волках, затравивших старого социал-демократического зубра, сколько в том, что за их спинами стоял опытный и беспощадный вожак. Так что Троцкий лучше знал свою бывшую партию.
Но хотя официальные протоколы партсобраний содержат в основном выступления с критикой деятельности Рязанова как директора ИМЭ, по-видимому, эта критика не пользовалась такой уж единодушной поддержкой в парторганизации Института. Иначе почему тогда в резолюции Секретариата Фрунзенского райкома ВКП(б), принятой в конце марта 1931 г., уже после ареста Рязанова и чистки в Институте, содержался
274 Бюллетень оппозиции, 1931, № 21-22, с. 21.
275 Bud Burkhard. D.B.Rjazanov and the Marx-Engels Institute: Notes Toward Further Research. In: Studies in Soviet Thought, Dordrecht, 1985, vol. 30, no 1, p. 47.
шкой пункт: «3. РК отмечает, что бюро ячейки, избранное в декабре 1930 г., в своей работе и в своей борьбе с Рязановым проводило в основном правильную политическую линию, опираясь лишь на незначительное меньшинство ячейки» (курсив наш. - В.М.)276. Но главной опорой бюро ячейки была, разумеется, поддержка руководящих партийных инстанций. 11едаром, на вопрос Рязанова секретарю бюро ячейки Козлову о плане работы ячейки: «Вы никуда не ходили с этим планом?» - тот ответил, что «все документы последнего времени посылаются в редакцию "Правды"»277.
Этот план исходил из того, что центральной задачей рабо-। ы ячейки является «активное участие ее в осуществлении поворота в работе Института Маркса и Энгельса». Разумеется, Институт должен в своей деятельности исходить из того, что только ленинизм есть подлинный революционный марксизм и что всю деятельность ИМЭ необходимо проверить под этим углом зрения. Резкой критике была подвергнута по-пщия Института в" отношении «научно-коммунистической общественности», а именно: «к настоящему моменту связи Института с Комакадемией оборваны, с Институтом Ленина их никогда не было, с Обществом историков-марксистов, ()бществом воинствующих материалистов и др. Институт нн в каких отношениях не состоит»278. Но Рязанова трудно ни пить, скажем, за отсутствие связей с Институтом Ленина, коль скоро эта связь мыслилась, например, в заключении договора о соцсоревновании, который Рязанов справедли-но назвал «игрой в бирюльки»279. Для сохранения в чистоте марксистско-ленинских риз ИМЭ предлагалось «отказаться от сотрудничества с реакционной буржуазной профессурой и । а кими "друзьями" (из лагеря буржуазных историков), которые заявляют об отсутствии в СССР "свободной исторической мысли» (Матьез)". Должны изменить свой характер и периодические издания Института, «огромная ценность которых со-
там же, е.х. 16, л. 71.
Там же, е.х. 5, л. 24.
Там же, е.х. 16, лл. 13-14.
Там же, е.х. 4, л. 146.
стоит прежде всего в публикации неизданных работ Маркса и Энгельса»280. Если учесть, что в 1931 г. «Летописи марксизма» были закрыты, а в «Архиве Маркса и Энгельса» публиковались только их работы, но отнюдь не исследовательские статьи по истории марксизма, то прозорливость бюро ячейки просто поражает. На самом деле в плане ее работы суммированы все претензии к ИМЭ, которые за предыдущие годы накопились у партийного аппарата. И программа перестройки ИМЭ, возможная при условии полного его разгрома, была сформулирована здесь. И это при том, что Институт еще существовал и его директором пока оставался Рязанов.
Если эта программа не будет выполнена, «Институт неизбежно, независимо от субъективных намерений его работников объективно может стать идейным центром сил, враждебных политике, проводимой партией на идеологическом фронте»281. После этого грозного предупреждения, перечисляются некоторые практические шаги, которые следует осуществить, а именно: чистка аппарата Института и выделение «из среды партийцев информаторов от научных сотрудников (от немцев...), библиотечных работников, от уборщиц, от переплетной и столярной мастерских»282. И хотя в те годы господствовал принцип, согласно которому каждый коммунист должен быть одновременно и чекистом, профессиональные стукачи казались эффективнее.
Таким образом, ИМЭ и Рязанов были обречены. Их судьба на самом верху была, очевидно, решена.
В январе 1931 г. Рязанов подвергся открытой критике на страницах «Правды». Его попытки ответить на обвинения, естественно, не были опубликованы283. Смысл полемики Рязанова с редакцией «Правды» заключался в отрицании им официально-партийного понимания ленинизма как нового высшего этапа в развитии марксизма, в защите единства
280 Там же, е.х. 16, л. 15.
281 Тамже, л. 17.
282 Там же, лл. 19, 21.
283 Тексты писем Рязанова в редакцию Правды см.: Рокитянский Я., Мюллер Р. Красный диссидент. М., 1996, с. 311-312 и 316-325.
тории и метода у Маркса, Энгельса и Ленина, в неприятии нульгарного механического приложения философского метода к практике. На финальном этапе расправы с Рязановым последовал вызов 12 февраля в Кремль к Сталину. По данным журнала посещений Сталина, Рязанов вошел в его кабинет в 18 часов 50 мин. и более часа пробыл там на рандеву с вождем. В 20 часов туда же были приглашены руководящие работники ОНГУ В. Менжинский и Г. Прокофьев. Через 20 мин. все они, включая Рязанова, покинули сталинский кабинет. Дальнейшее было делом техники.
В ночь с 15 на 16 февраля 1931 г. Рязанов был арестован. Решением Политбюро ЦК от 20 февраля было назначено новое руководство ИМЭ.: директором - В.В. Адоратский, а его заместителем один из помощников Сталина - И.П. Товстуха. На следующий же день Президиум ЦИК СССР продублировал это решение: «Отстранить Рязанова Давида Борисовича от работы в Институте К. Маркса и Ф. Энгельса. Назначить гов. Адоратского Владимира Викторовича директором и гов. Товстуху И.П. зам. директора Института К. Маркса и <1>. Энгельса»284.
До объединения с Институтом Ленина оставалось еще около 9 месяцев, но новое руководство уже рьяно принялось наводи гь порядок. Во многом проводились в жизнь уже не раз высказанные за последние годы критические замечания в адрес Института: большой чистке был подвергнут его коллектив, причем для удобства проводивших эту чистку сотрудников обязали в определенные дни непременно бывать в Институте, «чтобы дирекция в любой момент могла [их] вызвать на свои шседания»285. Радикальные изменения произошли в характере и направлении работы Института. Во главу угла была поставит ia актуальность, понимаемая самым упрощенным образом. Например, в пункте решения дирекции от 26 марта 1931 г., о« носящемся к выставке о Парижской Коммуне, говорится: «11о всем залам провести сравнение Коммуны с Советской Республикой, особенно в вопросах клеветы, вредительства и
ГЛРФ, ф. 3316, оп. 13, е.х. 14, л. 20.
РГАСПИ, ф. 374, on. 1, е.х. 3, л. 40.
интервенции»286. Смысл этой косноязычной фразы заключался, видимо, в том, что в соответствующих залах следовало подчеркнуть, что Парижская Коммуна, как и Советская Россия, подвергалась клеветническим нападкам, что и там и тут имело место вредительство буржуазных элементов, что в обоих случаях состоялась интервенция внешних реакционных сил, но если Коммуна погибла, то Советская Россия под руководством партии нанесла интервентам тяжкое поражение.
Новые - и, естественно, актуальные - задачи были поставлены перед кабинетами. В докладной записке упоминавшегося выше Э. Кольмана, переведенного в Институт в качестве члена дирекции и зав. кабинетом Маркса и Энгельса (вместо Рязанова!), говорилось о необходимости перестройки работы кабинетов вокруг боевых вопросов марксизма-ленинизма. Для кабинета международных отношений это, скажем, означало разработку проблем европейских коалиций и военных конфликтов, колониального вопроса, а для кабинета Маркса и Энгельса - концентрацию усилий вокруг проблемы социально-экономических условий формирования марксизма, а также вокруг вопроса о связи марксизма и ленинизма. Разумеется, обновлению подверглись и методы научной работы, которая с личной должна была быть перестроена на бригадную, «на соцсоревнование, на вовлечение актива из ИКП и других институтов»287.
Радикальным изменениям предполагалось подвергнуть прежде всего издательскую деятельность Института по линии вытравления всяких следов «рязановщины». Обвинения в адрес бывшего директора Института, исходившие от коллектива обновляемого Института, носили поистине глобальных характер. Его обвиняли и в том, что он издавал в основном ранние работы Маркса и Энгельса, которые «не являются столь насущно необходимыми для сегодняшнего дня, как работы позднейших периодов». Если Бернштейну ставили в вину то, что он похоронил переписку основоположников марксизма в 4-х монументальных томах, не доступных широким массам рабочих, то Рязанов «похоронил ее в еще менее
286 Там же, л. 36.
287 Там же, е.х. 5, лл. 124 об.-125.
доступных бесчисленных томах MEGA». Разумеется, все это мнилось следствием культивирования Рязановым академизма, отвлеченной беспартийной учености, «которая в наших рево-иоционных условиях не могла не привести к прямой измене делу пролетариата».
Чтобы выправить создавшееся положение, было предложено сосредоточить работу Института вокруг подготовки массового популярного издания произведений Маркса и Энгельса к 10-11 томах, начиная с «Манифеста Коммунистической партии». 2 тома должны были включать философские произведения классиков марксизма, но главным образом Энгельса, еще 3 тома - экономические работы, в том числе сокращенное издание «Капитала» и-.-еще 5^6 томов отдавалось политико-историческим работам. К тексту должны были быть даны «вводные статьи и краткие комментарии, помогающие выяснить связь произведений Маркса и Энгельса с современными задачами пролетарской революции, разоблачающие оппортунистические извращения марксизма, совершаемые II Интернационалом»288. К счастью, данный проект не был реализован, хотя одному из новых сотрудников и было поручено «провести совещание с экономистами о принципах сокращения I тома «Капитала» и «о плане работы над сокращением»289. Планы дирекции в издательской области были не столь ти-цшическими, тем не менее предусматривалось произвести допечатку ряда томов русского собрания сочинений Маркса и Энгельса и при этой допечатке «выбросить предисловия Рязанова, заменив их небольшими предисловиями по существу материала, помещенного в томе»290. Объем подобных предисловий ограничивался 5 страницами. Тем самым ликвидировалась всякая возможность не только историко-критического подхода к текстам Маркса и Энгельса, но и вообще исторического анализа их. Предисловия стали носить формальный характер.
"к Там же, ф. 301, on. 1, е.х. 90, лл. 140-144. Цитируется текст предполагавшегося обращения ИМЭ и Института Ленина к XI Пленуму ИККИ.
Там же, ф. 374, on. 1, е.х. 3, л. 39.
.. Там же, л. 36.
Менялся тип издания «Архива Маркса и Энгельса». Выпуск VI его книги был задержан, а набор - за исключением статей Маркса - рассыпан. Издание уже подготовленных книг по истории пролетариата и его классовой борьбы передавалось на усмотрение ОГИЗа. Кстати сказать, они так и не были опубликованы291.
Новое руководство Института внесло коррективы и в формирование библиотечных фондов. Так было, в частности, проведено сокращение списка иностранных журналов, получаемых Институтом. Специальной комиссии, в которую входили среди прочих Кольман и П.Ф. Юдин, было поручено «установить точный список журналов, которые должны быть оставлены в ИМЭ»292. Вряд ли главной причиной этих действий была забота об экономии валюты.
Так Институт К. Маркса и Ф. Энгельса, меняясь и «нормализуясь», шел к своему неминуемому слиянию с Институтом Ленина.
291 См. там же, лл. 38-39.
292 Тамже, лл. 43.
Глава 2
«БОЕВОЙ РАССАДНИК ЛЕНИНИЗМА» (Из истории Института Ленина. 1923-1931)
Рождение Института
1 апреля 1923 года на первой странице «Правды» был опубликован очередной «Бюллетень № 15 о состоянии здоровья Владимира Ильича Ленина». В нем сообщалось, что темпера-гура больного 37,8, пульс 120, общее состояние лучше.
На третьей странице того же номера напечатан отчет об открывшейся днемранее Московской губернской партийной конференции. Во вступительном слове секретарь МК РКП(б) Зеленский сообщил, что «в ознаменование 25-летнего юбилея партии Московский комитет постановил: организовать институт имени т. Ленина, в котором наши товарищи будут учиться владеть оружием марксизма.
Конференция аплодисментами скрепила постановление МКРКП»1.
В последующие несколько дней в «Правде» появились статьи с выражением полной поддержки этой инициативы, причем подчеркивалось, что изучение Ленина и ленинизма должно принять основательный характер «с карандашом в руках»2. 11о это были лишь самые общие соображения, которые еще не давали представления о том, как, собственно говоря, Институт будет выполнять эту задачу, чем он будет заниматься.
Эти принципиальные вещи сформулировал и начал претворять в жизнь Лев Борисович Каменев, который, несомненно, был инициатором и движущей силой создания Института. Один из ближайших соратников Ленина, являвшийся в это
Правда, 1 апреля 1923 г., стр. 3.
Правда, 6 апреля 1923 г., стр. 1.
время членом Политбюро, заместителем председателя Совета Труда и Обороны, председателем Моссовета, он пользовался -несмотря на отдельные, подчас серьезные, как в 1917 г., разногласия - полным доверием Ленина, который во время своей болезни передал ему через Крупскую часть своего архива, т.н. «чемодан Фрея»3.
Как основатель и первый директор Института Ленина Каменев был в этой роли столь же закономерной фигурой, что и Рязанов для Института Маркса-Энгельса. Для Каменева историческая правота большевизма была аксиомой. А поскольку он принимал непосредственное и важное участие в создании его теории и тактики в борьбе с другими партиями и течениями, в том числе и социалистическими, то он не был изначально ориентирован на искажение - или, скажем осторожнее - на сознательное искажение истории борьбы Ленина и большевиков за победу революции в России. Он досконально знал исторические перипетии этой борьбы, был убежден в истинности ленинских идей и их всемирно-историческом значении и именно поэтому не боялся вводить в научно-справочный аппарат будущего собрания сочинений Ленина документы его политических противников.
25-летие партии - при всей важности этой даты в ее идеологической работе - было в общем формальным основанием учреждения Института Ленина. Руководство РКП(б) понимало в это время, что если Ленин и вернется к работе, то в прежней мере свою руководящую роль и функцию арбитра во внутрипартийных разногласиях он играть уже не сможет. К тому же в силу совокупности внутренних и внешних факторов все острее вставала кардинальная проблема выбора путей развития страны, вызывавшая немалые - и, главное, принципиальные - споры. В этих условиях была очень важна возможность опираться на авторитетное мнение Ильича, который по мере отхода от дел все более превращался в идеологизированную фигуру вождя и учителя, чьи тексты являлись серьезным и -чем дальше, тем в большей мере - определяющим аргументом при принятии важнейших политических решений.
3 См. XIII съезд РКП(б). Стенографический отчет, М., 1963, с. 539.
Создание Института Ленина должно было в значительной с гепени облегчить задачу оформления ленинизма как неотьем-иемой части марксизма в качестве официальной идеологии партии. Сталин это понял лучше и быстрее многих других.
Официальное открытие Института произошло 31 мая 1924 г. на заседании XIII съезда партии. Выступивший на нем в качестве директора Института Ленина Каменев сформулировал дне основные задачи Института - «собрать то, что Владимир Ильич оставил» и «собранное сделать достоянием международного пролетариата», иначе говоря, издать полное и научное собрание его сочинений. Разумеется, Институт не мог превратиться «в какой-нибудь оторванный академический орган», но должен был стать ббеъыЙ рассадником ленинизма4.
Это противоречие между стремлением поставить издание и изучение литературного наследия Ленина на научную почну - при всей условности применения этого термина к воззрениям тогдашних большевиков - и актуальными задачами идеологической работы партии будет проходить через всю деятельность Института с неизменной тенденцией превалирования идеологического фактора. Неслучайно в своем докладе на этом съезде о партийно-организационных вопросах Молотов говорил о том, что «бывают такие истолкования ленинизма и ленинских взглядов, которые имеют очень мало общего с ленинской точкой зрения и с ленинизмом». Из некоторых статей по этим вопросам «выглядывает вовсе не лицо Ленина, а инцо... в больших круглых очках. А ведь известно, что больших круглых очков Ленин не носил»5. Делегатам съезда, как и вообще современникам, намек на Троцкого был ясен.
Съезд постановил считать Институт Ленина открытым, призвал все парторганизации и отдельных членов партии помочь ему в собирании материалов, относящихся к жизни и деятельности Ленина, и в качестве первой и главной задачи поставил перед ним «вполне научное и самое тщательное издание Полного собрания сочинений Ленина и подготовку ленинской библиотеки для более широких масс рабочих из из-
XIII съезд РКП(б). Стенографический отчет, М., 1963, с.542.
Гам же, с. 508-509.
бранных произведений В.И. Ленина на языках всех народностей, населяющих СССР»6.
Попытки издания сочинений Ленина делались еще раньше. В рамках Госиздата даже существовала комиссия «по изданию полного собрания сочинений В.И. Ульянова», в которую входили такие деятели, как Бонч-Бруевич, Бухарин, Каменев и Скворцов-Степанов. На одном из заседаний, 5 ноября 1919 г., обсуждался вопрос о типе издания - располагать материал в хронологическом или историческом порядке. Только Каменев высказался за хронологический принцип. Остальные стояли либо за тематический, либо за комбинированный порядок7. В подобных рамках дискуссии о принципах публикации произведений Ленина шли и позднее.
Сам он относился к переизданию своих произведений более чем сдержанно. Каменев в 1924 г. вспоминал: «Когда в связи с 50-летием Владимира Ильича, в начале 1920 г., я сказал Ильичу, что собираюсь приступить к собранию его сочинений и соответствующее предложение внес на съезд партии, Ильич запротестовал: «Зачем это. Ни к чему. Мало ли, что писалось за 30 лет. Не стоит». Я заставил его поколебаться только ссылкой на то, что молодежи надо учиться и что лучше, чтобы она училась на его сочинениях, чем на произведениях Мартовых и Туган-Барановских8 9. Внешне ситуация чем-то напоминает жалобу булгаковского Иешуа Пилату на Левия Матвея: «ходит один с козлиным пергаментом и непрерывно пишет. Но я однажды заглянул в этот пергамент и ужаснулся. Решительно ничего из того, что там записано, я не говорил»’. Но сходство чисто внешнее. По сути же, Ленин прекрасно понимал историческую детерминированность своих работ и поэтому, когда Бела Кун в 1922 г. предложил перевести на немецкий язык «Что делать?», был решительно против этого10.
6 Там же, стр. 678.
7 РГАСПИ, ф. 70, оп. 4, е.х. 310, л. 4.
8 Ленинский сборник 1. М., 1924, стр. 14.
9 Булгаков М.А. Собр. Соч. в 5-ти томах, т. 5, М., 1990, стр. 24.
10 См. РГАСПИ, ф. 347, on. 1, е.х. 69, л. 46.
Гак или иначе после IX съезда партии началось издание сочинений Ленина, получившее позднее название первого. Видимо, какие-то материалы Ленин смотрел и правил в верстке11. Но к 1923 г. было издано только несколько томов.
Первоначально Институт находился по адресу Большая Дмитровка д. 24, где ранее помещался «Пролетарский музей»12. Финансировался Институт в это время из средств Московского Совета13, а для формирования его библиотеки была передана часть книг из библиотеки МК партии.14 Директором Института, как уже упоминалось, с самого нача-IIU был Каменев, а ответственным хранителем - существова-иа в то время такая должность - видный партийный работник и литератор А.Я. Аросе^ Чуть позднее в Институт пришел В. Г. Сорин, работавший в МК и в отделе печати ЦК. Характерная деталь, свидетельствующая о статусе нового института. Из него в ЦИК СССР его секретарю Енукидзе 29 февраля 1924 г. ушло письмо с просьбой установить линию связи с коммутатором Кремля. «Иметь хорошую и быструю связь с Кремлем, - говорилось в нем, - Вы сами знаете, для Института крайне нужно.» На документе имеется пометка: «Поставлен ком/м/утатор. 5/Ш 1924 г.»15.
Работа Института начала приобретать реальные черты после публикации Обращения ЦК ко всем членам партии от 8 июля 1923 г. об учреждении Института имени В.И. Ленина. В нем всех лиц, у которых имелись ленинские документы, прижали передать их Институту, ибо, как с пафосом говорилось в (>бращении, «всякий маленький обрывок бумаги, где имеется надпись или пометка Ленина, может составить огромный вклад в изучение личности и деятельности вождя мировой революции и поможет уяснить задачи и трудности, стоящие на том нуги, по которому мы идем, руководимые В.И. Лениным»16.
11 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 202, л. 157.
'' Там же, ф. 347, on 1, е.х. 70, л. 1.
'' Там же, е.х. 67, л. 2.
" Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 3, л. 13.
г Там же, ф. 347, on. 1, е.х. 33, л. 67.
" В.И. Ленин, КПСС и партийные архивы, М., 1988, стр. 39-40.
Подписано обращение было секретарем ЦК РКП И. Сталиным и директором Института Ленина Л.Каменевым.
Интересен был пункт этого Обращения, свидетельствовавший о том, что организация Института только начиналась - ленинские документы просили направлять в Моссовет Каменеву.
Естественно, что Институт, перед которым стояла задача разработки столь масштабной и политически важной проблематики, не мог оставаться на городском, пусть даже столичном уровне, а должен был стать общепартийным. И 28 сентября 1923 г. Секретариат ЦК принимает решение: « а) признать, что Институт т. Ленина, как имеющий общепартийное значение, должен находиться при ЦК РКП. б) Признать необходимой организацию правления института в составе трех лиц»17.
Значительную - возможно и решающую - роль в этом процессе играл Сталин. За несколько дней до заседания Секретариата туда пришла телефонограмма секретаря МК РКП Зеленского: «На предложение тов. Сталина по вопросу о передаче Института имени тов. Ленина в ведение ЦК РКП:
1.	Против передачи Института в ЦК возражать не считаю возможным.
2.	Желательно одновременно с решением вопроса о передаче Института решить вопрос о руководящем составе работников Института.
3.	В данный момент директором Института является тов. Каменев и секретарем тов. Сорин»18.
И Каменев, и Сорин не согласились со схемой руководства из трех лиц. «Я, - телеграфировал Молотову Каменев из Крыма - за единоличного директора плюс руководящий совет»19. И 22 октября того же года Оргбюро ЦК принимает постановление: «утвердить Совет Института В.И. Ленина в составе тт.: Каменев (председатель), Лядов, Зиновьев, Аросев, Сталин, Бухарин, Н.К. Ульянова, В.Н. Невский, Бубнов и Зеленский.
б) Правление Института утвердить в составе тт.: Каменев, Лядов, Аросев.
17 РГАСПИ, ф. 17, оп. 112, е.х. 483, л. 164.
18 Там же, е.х. 484, л. 28.
19 Там же, е.х. 490, л. 71.
в) Председателем правления (он же директор Института) у твердить т. Каменева»20.
Как видим, в Совет входила добрая половина членов I (олитбюро ЦК. Потом персональный состав этих органов менялся, но данная схема руководства в общем и целом существовала до конца 1926 г.
В связи с формированием первоначальной руководящей группы Института заслуживает упоминания письмо Сорина зав. Агитпропом ЦК Бубнову от 29 сентября 1923 г., в котором автор, член партии с апреля 1917 г., ставил вопрос о своем уходе из Института, «поскольку есть, правда, частным образом сообщенное т. Сталиным - т. Зеленскому мнение ответственнейших работников-партии о нежелательности иметь в управлении Института «молодых членов партии» - я морально не считаю для себя возможным работать в Институте и с удовольствием предоставляю «старой гвардии» осуществить мою идею [об организации управления Институтом]21. В результате Сорин остался в Институте и через год стал членом Совета и зам. директора, но связь «мнения ответственнейших работников партии» с.противостоянием взглядам Троцкого о роли молодежи - очевидна.
Собирание документов Ленина как исходная задача Института
Конечно, то, что говорилось в Обращении ЦК к членам партии от 8 июля 1923 г. о значении всякого обрывка бумаги, |де имеется надпись или пометка Ленина, было совершенно справедливо. Для уяснения трудностей и задач пути, по которому шла страна, требовался анализ максимального количества документов Ленина, коль скоро партия исходила из того, что страна живет и должна жить по заветам Ленина. Более того, как утверждал Каменев на XIII съезде партии, «учение Ленина кшисано не только в обработанных литературных работах, а шписано в телеграммах, в отдельных приказаниях, разговорах,
11 Там же, л. 69.
' Там же, е.х. 484, л. л. 27-27 об.
постановлениях и распоряжениях»22. Такая постановка вопроса предопределяла поистине гигантские масштабы работы по собиранию идейного наследия вождя русской революции.
В целях концентрации ленинских документов в одном месте Политбюро приняло 29 ноября 1923 г. постановление, признающее Институт Ленина «единственным хранилищем всех рукописных материалов В.И. Ленина и относящихся к нему документов полицейских, жандармских и пр.», и обязало Центроархив, Центральный истпарт и местные истпарты передать все материалы такого рода в Институт Ленина. Еще раз подтверждалась необходимость «всем ответственным партийным товарищам» передать в Институт ленинские документы.
Однако в постановлении содержался пункт о временном исключении «в отношении находящихся в распоряжении ЦК документов, носящих особо секретный характер и не могущих в настоящее время быть переданными Институту»23.15 февраля 1924 г. это решение об Институте Ленина было в советском порядке продублировано постановлением ЦИК и СНК СССР, причем книжные палаты всех союзных республик были обязаны передавать Институту по экземпляру всех поступающих изданий произведений Ленина, книг о нем, «а также книг (журналов, листовок, плакатов и пр.) по социально-экономическим и историко-революционным вопросам»24. Тем самым был обеспечен соответствующий уровень комплектования литературой библиотеки Института.
В Институт широким потоком пошли ленинские документы. Прежде всего из фондов Истпарта - созданной в сентябре 1920 г. и работавшей в качестве отдела ЦК Комиссии для собирания и изучения материалов по истории Октябрьской революции и истории РКП; других архивов и отдельных лиц, в основном партийных работников, так или иначе общавшихся с Лениным. С 31 мая 1924 г. по 1 декабря 1925 г. 97 лицами и 50 учреждениями было сдано 3 304 документа25 Списки тех,
22 XIII съезд РКП(б). Стенографический отчет, М., 1963, стр. 542.
23 В.И. Ленин, КПСС и партийные архивы. - М., 1988, стр. 156-157.
24 Там же, стр. 159.
25 Институт Ленина при ЦК РКП(б). Отчет XIV парт, съезду. М., 1925,
мо передавал в Институт документы, печатались в разных институтских изданиях, в частности в Ленинских сборниках. И что заслуживает быть отмеченным - в этих сборниках упоминается один-единственный документ, поступивший от ( галина: корректура брошюры Вл. Затонского «Тезисы по национальному вопросу» с пометками Ленина26. В тоже время ia Сталиным по архивным данным числились за 1921 г. 15 пекинских документов, а за 1922 г. - 5527. В списке документа, полученных архивом Института с 21 октября по 1 ноября 1925 г. значится 68 документов из архива ЦК, Истпарта, от I»ухарина, Крупской, М. Ульяновой и других, но ни одного документа от Сталина28. Совершенно очевидно, что Сталин тогда лучше многих своих к§ллег в руководстве партии понимал шачимость обладания документами Ленина в настоящей и будущей внутрипартийной борьбе.
Ленинские документы советского периода в это время подучались в значительной степени из Центроархива после разборки в его рамках" архивных фондов различных советских учреждений. С конца 1923 г. в архив Института начали поступать документы из личного архива Ленина в Совнаркоме.
Розыск документов Ленина с самого начала был постав-||си очень широко. В конце 1923 г. от имени Института были направлены персональные обращения к товарищам, имевшим «устное или письменное общение с Владимиром Ильичем» с просьбой прислать свои воспоминания, а также сохранившиеся письма и записки Владимира Ильича29. Нередко письма и записки Ленина присылались в Институт с пояснениями фактических обстоятельств, связанных с их появлением. Так, советский полпред в Германии Крестинский прислал в феврале 1925 г. 9 записок Ленина «с фактическими пояснениями о каждой из них»30. Или, например, возьмем комментарий
стр." 10.
Ленинский сборник V. М., 1926, стр. 552.
РГАСПИ, ф. 347, on. 1, е.х. 46, л. л. 13-16,77.
" Гам же, ф. 17, оп. 85, е.х. 27, л. л. 16-24.
" Гам же, ф. 347, on. 1, е.х. 25, л. л. 1-1 об.
Гам же, ф. 155, on. 1, е.х. 34, л.1.
Енукидзе к присланным ему «Письмам с Кавказа», входившим в «Переписку эпохи "Искры"». Он тщательнейшим образом расшифровал все конспиративные клички, раскрыл географические и исторические реалии, сделав таким образом зашифрованный текст доступным для читателей и исследователей31. Подобные комментарии непосредственных участников событий являлись бесценными свидетельствами для дальнейшей издательской работы.
Но далеко не все было гладко в этом процессе. Мешали ведомственные интересы. Архивисты нигде и никогда не были склонны расставаться с оригиналами документов. Советская Россия не была исключением. В начале марта 1924 г. Институт попросил Ленинградский истпарт выслать дело Лахтинской типографии, которое «крайне и срочно необходимо Институту»32. В ответ пришло эмоциональное письмо от П. Куделли, занимавшейся этим делом: «Честью заверяю, что о Ленине здесь ничего нет... Никаких рукописей не только Ленина, но и вообще ничего не приложено... Убедительно и усиленно прошу не нарушать моей работы»33. Примерно в это же время Политбюро ЦК занималось вопросом о рукописи Ленина «Новые хозяйственные движения в крестьянской жизни», которую Истпарт не хотел передавать в Институт Ленина, ибо «там имеется уже подобный экземпляр». Постановили передать указанную рукопись в Институт34.
Не все еще архивные фонды были централизованы. В апреле 1924 г. ОГПУ сообщило в Институт, что в г. Коломне в распоряжении уездного уполномоченного ОГПУ имеется архив Московского жандармского и полицейского управлений в общей сложности весом до 500 пудов. «Среди всех материалов имеются также материалы о В.И. Ульянове (Ленине), А.И. Рыкове и Н.К. Крупской». Институт попросил выслать ему весь архив35.
31 Там же, ф. 347, on. 1, е.х. 69, л. л. 75-92.
32 Там же, е.х. 17, л. 30.
33 Там же, е.х. 16, л. 35.
34 Там же, ф. 17, оп. 163, е.х. 411, л. л. 22-23.
35 РГАСПИ, ф.347, on. 1, е.х. 17, л. л. 44-Л5.
Вихрь революции и гражданской войны, перевернувший с । рану, привел к тому, что ленинские документы стали всплыви гь в совершенно неожиданных местах. В июне 1924 г. на < ухаревском рынке в Москве было обнаружено распоряжение ш подписью Ленина о материальной помощи семье профессора Тиме. «Документ, - как сообщалось в сопроводительном письме, - оказался у базарного торговца, употребившего его him обертки колбасы». Предположительно на Сухаревку попала значительная часть архива Наркомфина36. В материалах архива Института Ленина сохранилась выписка из постановления правления жилтоварищества дома № 8 по Малой Дмитровке от 19 сентября 1924 г. о нахождении трех подлинных писем Ленина Чичерину и Свердлову в 1918 г., обнаруженных при разборке библиотеки, организуемой в Красном vi олке. Видимо, они попали туда от проживавших в этом доме нолей, о которых шла речь в данных письмах37.
Обращение Института Ленина к членам партии с припевом передавать документы вождя в архив Института дало спои результаты, но партийное руководство сочло, что одной добровольности недостаточно, и постановлением ЦК от 5 ноября 1924 г. было решено все документы, имеющие отношение к архиву ЦК и истории РКП изъять у отдельных лиц н учреждений. Сохранилось письмо помощника директора 11нститута ЛенинаТовстухи Стасовой от4января 1925 г., где он сообщает, что «мандатом за № 2365/с от 19 ноября за подписью । ( галина мне поручено сделать это изъятие у ряда лиц, в том числе и у Вас», а также что у него имеется аналогичное поручение от Института Ленина мандат № 1795, об изъятии у тех же лиц всех писем, записок, телеграмм В.И. Ленина «и вообще игех документов, имеющих его надписи и резолюции»38.
Деятельность Института по собиранию документов Пенина была весьма плодотворной. На 1924 г. этих документов в архиве было около 10 тысяч, на 1 декабря 1926 г. -I / 883; на ту же дату в 1927 г. - 20 900, а на 25 декабря 1928 г. -
” Гам же, ф. 71, оп. 3, е.х. 3, л. л. 6-7..
' Гам же, л. л. 9-10.
" Гам же, ф. 347, on. 1, е.х. 28, л. 4.
23671.39 В основном они были получены из внутренних источников, но и в Институте, и в ЦК прекрасно понимали, что довольно значительное количество ленинских текстов отложилось за границей, ибо именно там Владимир Ильич провел большую часть своей активной политической жизни. Документы его - главным образом, но не исключительно письма - находились в разных местах: у бывших соратников, ныне живших в эмиграции, в материалах Международного Социалистического Бюро, в некоторых архивах и, наконец, в местах, где Ленин жил в тот или иной период, но не смог при переезде забрать с собой все материалы (как, например, в Поронине в 1914 г.).
Еще в конце 1923 г. Институт обратился к зарубежным коммунистическим организациям и отдельным членам компартий с призывом прислать в Москву оригиналы ленинских текстов, с которых набирались помещенные в социалистических и коммунистических изданиях его статьи, а также любые документы, написанные его рукой40.
Аналогичное обращение в тот же адрес было принято в ноябре 1923 г. в связи с крайней трудностью сбора статей и речей Ленина за 1914-1917 гг. Зарубежных товарищей призывали «собрать все статьи, речи и письма В.И. Ленина, печатавшиеся где бы то ни было за этот период» и прислать их в Москву41.
В январе 1924 г. видный коминтерновский работник Бела Кун писал Каменеву о необходимости «основательно и систематически собирать весь литературный материал, находящийся в международном масштабе, в связи с деятельностью В.И. Ленина», предлагая для этого создать специальный отдел.42 В феврале 1924 г. руководство Института направило письмо К. Каутскому, начинавшееся обращением: «Уважаемый товарищ Каутский» и это притом, что уже несколько лет в советской печати его иначе, как «ренегатом» не именовали. Сообщая об
39 Там же, е.х. 43, л. 27.
40 В.И. Ленин, КПСС и партийные архивы, М., 1988, стр. 157-158.
41 Там же, стр. 156.
42 РГАСПИ, ф. 347, on. 1, е.х. 18, л. л. 44-44 об.
( обирание документов Ленина как исходная задача Института организации Института Ленина, Каменев и Аросев просили Каутского прислать подлинники писем Ленина (в частности, о г.11. держательских деньгах) и воспоминания о встречах с ним. Аналогичные послания были отправлены Э. Вандервельде, Ж. Геду, К. Гюисмансу и некоторым другим деятелям 11 Интернационала43. Один из них - Г. Ледебур - довольно быстро ответил, что у него документов Ленина нет44.
В июне 1924 г. Институт командирует Р. Меллера в I ерманию, Австрию и Швейцарию для приобретения рукописей Ленина и других документов. В своем отчете о результатах поездки Меллер сообщает, что у Каутского рукописи есть, но, что он даст их через некоторое время; от Парвуса ответа получить не удалось, Поскольку он в отъезде; П. Леви дал, по имеет еще; Дитман имеет, но не хочет дать; Николаевский даст в обмен на материалы Аксельрода. Николаевский имел все основания так ставить вопрос, тем более что Институт, по его мнению, не выполнил пока договоренность от 7 октября 1923 г. об обмене рукописей Ленина на таковые Аксельрода и Мартова45.
В том же 1924 г. Оргбюро ЦК по инициативе Института командирует И.Ф. Попова в Бельгию для отыскания архивов представительства ЦК при Бюро II Интернационала46.
Много сделал в это время для приобретения за рубежом документов Ленина, а также книг, брошюр и листовок по истории РСДРП и других отрядов революционного движения в России заграничный корреспондент Института Ленина II.С. Ангарский. Он провел успешные переговоры с вдовой Плеханова, жившей в Париже, об обмене оригиналами писем Ленина на письма Плеханова. Ему же удалось обнаружить в архиве бывшего социал-демократа Г. Алексинского рукопись Ленина «Проект речи по аграрному вопросу во 11 Государственной думе»47. Вообще, попытки купить у
" Там же, е.х. 19, л. л. 9,16.
" Тамже, л. 13.
г Там же, л. л. 57-59, 71.
В.И. Ленин, КПСС и партийные архивы, М., 1988, стр. 160.
11 Советские архивы, М., 1990, № 5, стр. 52, 57.
Алексинского ленинские материалы продолжались более 20 лет: кое-что удалось приобрести, но многое после войны он продал в США. В 1926 г. были куплены из архива Потресова письма Ленина в его адрес и подлинные документы II съезда партии (речи, записанные Лениным и другими делегатами)48.
Николаевскому, бывшему меньшевику и специалисту в области истории революционного движения, который в 20-е гг. был одним из зарубежных корреспондентов ИМЭ, удалось обнаружить следы библиотеки Ленина периода сибирской ссылки, которую он искал по поручению Рязанова. Выяснилось, что продается значительное количество книг, большей частью земских статистических изданий, из которых 150-200 книг носили ленинские пометки. Просили за эту коллекцию 2 тыс. долларов49. Какое-то количество этих книг было приобретено. Во всяком случае, в конце 1930 г. зав. партархи-вом Г. Тихомирнов сообщал в дирекцию в связи с вопросом об архиве Кричевского, что Рязановым «было получено от Николаевского несколько книг с пометками Ленина, относящихся к периоду работы Ленина над книгой "Развитие капитализма в России"»50.
С документами этого же периода связана попытка добыть письма Ленина Мартову, которая продемонстрировала, что при всем желании получить эти письма даже Каменев, являвшийся членом Политбюро, не мог нарушать принятые тогда «правила игры».
В 1924 г. сестра Мартова Лидия, гражданская жена меньшевика Ф. Дана, носившая фамилию своего первого мужа -Канцель, обратилась с предложением отдать эти письма из архива Мартова, хранившегося в СССР, в обмен на разрешение вывезти за границу остальную часть этого архива.
20 ноября 1924 г. Политбюро обсуждало вопрос «о въезде в СССР Л.О. Канцель». В материалах этого заседания сохранился обмен записками между Каменевым и Дзержинским. Первый писал: «Я готов - по долгу службы - ради получе-
48 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 24, л. л. 86, 89.
49 РГАСПИ, ф. 347, on. 1, е.х. 24, л. л. 38-38 об.
50 Там же, е.х. 74, л. л. 184-184 об.
пия десятка писем Владимира Ильича пустить в Россию не только сестру Мартова, но и самого черта. Но можно ли? Нет ли у Вас возражений? Если бы Вы были согласны я пущу на голоса в П/бюро». Ответ гласил: «Мы согласны, но с тем, ч тобы она не занималась здесь партийными делами. ФД». И 11олитбюро приняло решение: «Не возражать против въезда в ( ССР на три месяца Л.О. Канцель на условиях, кои выработает г. Дзержинский»51.
Помощник Каменева по Институту - и одновременно один из ближайших помощников Сталина - Товстуха информировал ее о том, что обратный выезд ей гарантирован, поскольку опа обязуется «точно соблюдать все условия, которые поставит ... ОГПУ»52.
В ответном письме, направленном в Совет Института Ленина, Л. Цедербаум-Дан (как она подписалась) сообщила о своем отказе от поездки в СССР. «Я, - писала она, - предполагаю подчиняться всем правилам, обязательным для всех граждан СССР, и заранее отказываюсь от каких-либо обязательных отношений политического характера с ОГПУ, а тем более отношений, самое содержание которых мне не известно»53. Каменеву ничего не оставалось, как резюмировать на заседании Совета всю эту историю следующим образом: «ЦК разре-П1ил ее [Л.Цедербаум-Дан] пустить и ГПУ согласилось, но мы гак неудачно составили письмо, что она испугалась54.
В Институте было известно, что письма Ленина находятся । де-то в Москве, но они так и не были найдены. Так ленинские письма Мартову периода Минусинской ссылки не попали в Институт.
Создание библиотеки Института
С самого начала библиотека будущего Института мысли-иась не просто в качестве некоего вспомогательного подразде-нения, а как важнейшая составная часть и непременное усло-
' Там же, ф. 17, оп. 163, е.х. 463, л. л. 35, 34. Там же, ф. 347, on. 1, е.х. 19, л. 117.
' Тамже, л. 118.
' Там же, е.х. 69, л. 61.
вие успешной издательской и исследовательской работы нового учреждения. Ее комплектование рассматривалось как сбор печатных источников работы, столь же важных, как и архивные источники, ибо, по мнению Института, «архив, библиотека и музей представляют собой материально-научный фонд, на котором может быть развернута научно-исследовательская работа по изучению деятельности Владимира Ильича»55.
Уже в первые месяцы работы Института была сформулирована мысль, если так можно выразиться, о двуедином составе библиотеки. В своем интервью корреспонденту «Правды» Аросев заявил, что «при институте будут функционировать две библиотеки - одна, собственно Ленина при архиве, где будут собраны все его сочинения и сочинения о нем, и другая - библиотека института, которую предполагается сделать фундаментальной библиотекой по социально-экономическим вопросам»56. Что касается этой «первой» части библиотеки, то в сентябре 1923 г. Институт обратился ко всем парторганизациям с просьбой направлять в него «местные издания Ленина (и посылать их впредь), затем плакаты, бюсты и рисунки местной работы, произведения пролетарских поэтов и беллетристов, посвященные Ленину... и вообще все, что так или иначе связано с именем Ильича... Институт был бы крайне признателен тем членам нашей партии, которые представили бы ему комплекты или отдельные номера старых большевистских газет и журналов, книги и библиотеки по общественно-политическим вопросам»57.
С первых лет существования библиотека ориентировалась не только на исчерпывающее комплектование всех ленинских изданий и литературы о нем, но и литературы по истории партии и революционного движения в России, истории социализма и социалистического движения на Западе, теории и практике строительства Советского государства.
Руководство Института осуществляло совершенно правильную линию на придание библиотеке фундаментального
55 Бюллетень Института В.И. Ленина при ЦК РКП. № 1, М., 1923, стр. 8.
56 Правда, 4 сент. 1923 г.
57 В.И. Ленин, КПСС и партийные архивы, М., 1988, стр. 154.
характера. «Известно, - читаем мы во 2-м номере «Бюллетеня Института», - как часто исследователям приходится искать необходимые для работы материалы, не имеющие прямого отношения к их научным работам, в других библиотеках, не находя их обыкновенно в специальных, теряя очень много ценного времени, нередко безрезультатно.
Институт постарается дать возможность товарищам найти весь необходимый материал в его библиотеке»58.
Большое значение в этом плане имело постановление Совнаркома от 16 января 1925 г., согласно которому Российская центральная книжная палата должна была передавать «Институту В.И. Ленина один из обязательных экземпляров произведений, покупающих в палату»59.
С июня 1925 г. было начато систематическое комплектование библиотеки иностранной литературой. Значительную роль и становлении библиотеки в начальный период ее существования сыграла директор библиотеки Соцакадемии Г. Дерман, бо-и ее года возглавлявшая также библиотеку Института Ленина.
Уже к концу 1925 г. в библиотеке было 85 тыс. книг, из них более 2 тыс. нелегальных изданий и 3 тыс. нелегальных листовок60.
Но наиболее значимый вклад в собирание библиотечных фондов представляло приобретение специализированных коллекций и отдельных библиотек. Это давало не только исчерпывающий подбор литературы по отдельным вопросам, и ходившим в исследовательскую проблематику Института, но -и совокупности своей - широту комплектования материалов, когда в них можно было найти то, что на данный момент вроде (и.| и не нужно, но может оказаться совершенно необходимым к будущем по мере развития и изменения задач Института.
Масштабы приобретения для библиотеки коллекций и систематичность этой работы просто поразительны. Так, в 1026-1927 гг. были приобретены библиотека Бунда (более
" Бюллетень Института В.И. Ленина при ЦК РКП, № 2, М., 1924, стр. 30.
В.И. Ленин, КПСС и партийные архивы, - М., 1988, стр. 161.
" И нститут Ленина при ЦК РКП(б), Отчет XIV парт, съезду. - М., 1925, стр. 45-50.
8 тыс. названий), библиотека бывшего австрийского социал-демократа Крейчи по истории западноевропейского рабочего движения периода II Интернационала (более 5 тыс. названий), собрание материалов по германской революции 1918-1919 гг., по венгерской революции 1919 г.61
В 1928 г. Институт через сына Парвуса советского гражданина Е. Гнедина получил библиотеку основанного Парвусом в 1915 г. Института по изучению социальных последствий войны, (18 тыс. книг и столько же журналов). Коллекции подобного масштаба по этой теме имелись тогда только в Британском музее и Библиотеке Конгресса в Вашингтоне62.
Если говорить о материалах по российской проблематике, то дела здесь обстояли еще лучше. В состав библиотеки вошли партийная библиотека ЦК РСДРП в Женеве, собрание подпольных изданий, купленное у бывшего сотрудника царской охранки Меньшикова, коллекция нелегальных изданий Савельева (свыше 3 тыс. единиц), собрание Подвойского (около 10 тыс. единиц, главным образом периодика и листовки периода Гражданской войны), собрание армавирского коллекционера И. Федосеева (коллекция белогвардейских изданий эпохи Гражданской войны в Сибири, Поволжье, на Кубани, Урале и Кавказе) и многое другое63.
Вполне естественно учреждение при ЦК партии, каковым являлся Институт Ленина, получал и закрытые для общего пользования издания. Так, на 1927 г. Институт получил 44 названия эмигрантской периодики, а ЦК только 3664.
Даже в 1930 г., когда пользование такого рода литературой значительно ужесточилось, Секретариат ЦК, решая вопрос о выписке «Бюллетеня оппозиции», постановил: «Разрешить выписать на 1930 г. для ЦК ВКП(б) - 3 экз. и Института Ленина - 1 экз.»65
61 РГАСПИ, ф. 298, on. 1, е.х. 173, л. 1; Правда 31 августа 1926 г., с. 3.
62 Правда, 7 апреля 1928 г., с. 4; Вестник Комм. Академии, 1928, № 27, с. 303.
63 Правда, 31 августа 1926 г., с. 3; Записки Института Ленина, вып. 2, М., 1927, с. 161.
64 РГАСПИ, ф. 17, оп. 60, е.х. 790, л. 47.
65 Там же, оп. 113, е.х. 819, л. 24.
Библиотека имела возможность получать изъятые соответ-с । нующими органами из обращения книги. Например, в июне 1928 г. Институт обратился в ОГПУ с просьбой прислать 2 эк-юмпляра конфискованной книги Быховского «Всероссийский ( овет крестьянских депутатов в 1917 г.»66.
Подобный подбор источников - архивных и печатных -шачительно и качественно превосходил непосредственные нужды Института, особенно в начальный период его существования, и объективно обеспечивал будущим исследова-1слям возможности изучения гораздо более широкого круга проблем и в ином ключе. Прямой же задачей Института в тот период была подготовка к изданию собрания сочинений вождя пролетарской революции.....
Начало систематической работы
С формированием руководящих органов Института -( овета и Правления - началась плановая практическая рабо-III. Причем уже через год после решения ЦК в октябре 1923 г. о создании Совета Института в ноябре-декабре 1924 г. персональный его состав был опять изменен. Туда теперь вхо-цпли: Каменев, Сталин, Зиновьев, Бухарин, Томский, Рыков, Калинин, Угланов, Сокольников, Молотов, Крупская, М.И. Ульянова, Лядов, Ольминский, Канатчиков, Бубнов, Ворошилов, Енукидзе, Куйбышев иЯрославский. Председателем I 'овета и директором Института опять был утвержден Каменев67. Lio помощниками - фактически заместителями - сделались 1овсгуха и Сорин. Таким образом, в Совет входила практически вся - минус Троцкий - верхушка ЦК И ЦКК, Московской ипр (организации, Союзного ЦИКа. Нужно также учесть роль поверенного человека Сталина - И.П. Товстухи, который про-риботает на руководящих должностях в Институте до конца его существования и далее, в ИМЭЛе.
11овый состав Совета озаботился укреплением монополии Института на публикацию новых документов Ленина, привив 7 декабря 1924 г. решение о том, что подобная дублика-
там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 40, л. 68.
Ленинский сборник II. М., 1925, с. 562.
ция должна происходить «исключительно через Институт В.И. Ленина»68. Это была с точки зрения руководства партии весьма дальновидная мера, учитывая роль, которую могла сыграть в борьбе с внутрипартийной оппозицией публикация специально отобранных ленинских документов. Институт в письме в Оргбюро ЦК от 20 декабря 1924 г. за подписью Товстухи просил подтвердить это постановление Совета и «провести его также в советском порядке». Через три месяца в Оргбюро поступает за той же подписью более настойчивое письмо, где говорится, что «до сего времени по неизвестным причинам вопрос этот на Оргбюро не ставится, между тем дело с опубликованием новых писем и документов В.И. Ленина некоторыми периодическими изданиями принимает нежелательный характер»69. И 30 марта 1925 г. все три руководящих органа ЦК - Секретариат, Оргбюро и Политбюро - принимают , наконец, решение, что подобная публикация должна «происходить исключительно через Институт В.И. Ленина или же с его согласия»70.
Однако основные планы работы Института в издательской деятельности были связаны с изданием Сочинений Ленина. Прежде всего, речь шла о завершении 1-го издания Сочинений Ленина, работа над которым была передана Институту. В день официального открытия Института делегатам были розданы XII и XIII тома этого, как выразился Каменев, «первого чернового собрания сочинений Владимира Ильича»71.
Но главным было второе издание Собраний сочинений Ленина, которое должно было строиться на других принципах. Целью было создание «действительно полного и действительно научного издания Полного Собрания Сочинений т. Ленина»72. Это издание мыслилось первоначально и прежде всего Каменевым как строго научная публикация «всего того, что было написано или сказано Ильичем и что поддается
68 Там же, с. 564.
69 РГАСПИ, ф. 17, оп. 112, е.х. 651, л.л. 141 и 142.
70 Там же, л.л. 3, 140; ф. 71, оп. 3, е.х. 14, л. 6.
71 XIII съезд РКП(б). Стенографический отчет. М.,1963, стр. 542.
72 РГАСПИ, ф. 323, оп. 2, е.х. 108, л. 3.
воспроизведению»73. В отличие от 1-го издания, построенного в основном по тематическому принципу, 2-е издание должно было быть строго хронологическим. В нем предполагалось опубликовать: работы, предназначенные автором для опубликования, а также работы, не предназначенные им в момент написания для широкого опубликования; проекты резолюций и постановлений партийных съездов, совещаний и т.п.; письма Ленина; его речи и доклады; и, наконец, в качестве дополнения - декреты и постановления, написанные Лениным в качестве главы государства74.
Это внушительное 40-томное издание предполагалось снабдить комментариями «не только и не столько библиографического, но главцычрбразом исторического характера. Комментарий должен дать возможность читателю, не обращаясь к другим источникам, ориентироваться в тех вопросах и । сх перипетиях классовой борьбы, которые разбирает данная работа Ильича»75.
Такая общая установка была конкретизирована в ходе работы над изданием включением в него списка неразысканных произведений Ленина, списка произведений, редактировавшихся им; списка работ, переведенных Лениным; библиографией литературных работ и источников, упоминаемых им; именным указателем; основными вехами жизни Ленина; краткой летописью событий; важнейшими документами и материалами, относящимися к данному периоду; и, наконец, примечаниями76.
Нетрудно понять, что этот материал - при более или менее объективном его характере - давал возможность читате-и|о составить достаточно ясное и верное представление об исторических обстоятельствах написания тех или иных работ Пенина и об общественном резонансе на них. Нетрудно современному читателю понять и то, что по мере ужесточения идеологической обстановки в стране к научно-справочному
Ленинский сборник I. М., 1924, стр. 17.
Там же, стр. 19.
Там же.
Записки Института Ленина, вып. 1. М., 1927, стр. 170.
аппарату к Сочинениям Ленина должны были предъявляться все более серьезные политические претензии и, соответственно, менялся его характер.
Но все это будет потом. А пока руководство и коллектив Института Ленина были полны надежд и не собирались ограничиваться полным собранием сочинений Ленина, а замышляли еще и 50-томное академическое издание его трудов, куда предполагалось включить также отдельные отрывки, наброски и планы статей77.
Исходный принцип издания Сочинений Ленина был сформулирован Каменевым совершенно правильно: «...только совокупность всех произведений Ленина в свете сопутствующих им событий может приблизить нас к подлинной науке Ленина»78, и не вина Каменева в том, что реализовать эту идею в первоначальном виде не удалось. И хотя первые наметки по срокам выпуска издания носили несколько авантюрный характер - его собирались закончить к 21 января 1925 г., - практика подготовительной работы быстро показала нереальность подобных планов, которые вступили в непримиримое противоречие с фундаментальным научноисторическим подходом к изданию.
Интенсивный сбор рукописей Ленина нашел свое отражение в 1-м выпуске «Каталога рукописей В.И. Ульянова (Ленина)», объемистом томе почти в 600 страниц, вышедшем в 1924 г. и оставшемся единственным. Создание материальной базы издательской деятельности Института - рукописи, книги - должно было сопровождаться по мысли Каменева составлением «ленинской картотеки, те. хронологически систематизированного собрания всех имеющихся данных о работе Ильича. Нечто подобное проделано пушкинистами и герценистами для Пушкина и Герцена - это же должны проделать ленинцы для Ленина»79.
Начала осуществляться серьезная разработка методологических проблем, связанных как с будущим изданием Сочинений
77 Институт В.И. Ленина при ЦК РКП(б). Отчет XIV партийному съезду. М., 1925, стр. 70-71.
78 Ленинский сборник I. М., 1924, стр. 22.
79 РГАСПИ, ф. 323, оп. 2, е.х. 108, л.2.
Пенина, так и с научной обработкой собираемых ленинских цоку ментов. В ноябре 1924 г. в Институте прошло совещание работников архива и подготовителей томов Сочинений Ленина с участием представителей государственных архивов и научных учреждений, посвященное этим вопросам. Важную роль в )тих вышеуказанных аспектах деятельности Института играл виднейший ученый - археограф С.Н. Валк, который много лет плодотворно сотрудничал с Институтом Ленина, а потом и с ИМЭЛом. Им был составлен, в частности, Проект правил издания трудов В.И. Ленина, выпущенный Институтом в 1926 । оду отдельной брошюрой.
Основные моменты подготовительной работы Института к публикации ленинскихч?очинений находили свое отражение в периодических изданиях Института, начавших выходи гь вскоре после его создания. Это прежде всего «Бюллетень Институт# В.И. Ленина при ЦК РКП(б)» , 1-й номер которого иы шел в 1923 г., 2-й - в 1924 г., а материал 3-его вошел в первый выпуск «Ленинского-сборника». Затем в 1927-1928 гг. увидели свет более объемные и более широкие по содержанию три выпуска «Записок Института Ленина». Кроме информации о работе Института в них печатались некоторые ленинские произведения, материалы к биографии Ленина, воспоминания о нем, библиографические публикации.
Но основным органом Института, в рамках которого разрабатывалась методология издания произведений Ленина, были первые пять «Ленинских сборников», вышедших под редакцией Каменева (1924-1926 гг.). В них практически реализовы-валась линия исторического подхода к ленинским произведениям. «Ленинские сборники», - говорилось в редакционном введении ко второму выпуску, - хотят быть, прежде всего органом научного издания всех материалов Института Ленина, а iai см - органом их научного изучения»80.
В третьем выпуске Каменев опубликовал первоначальный вариант статьи Ленина «Аграрная программа социал-демократии», с замечаниями на статью Плеханова, Аксельрода, Засулич и Мартова, т.е. читатель имел возможность видеть
"" Ленинский сборник II. М., 1924, стр. 4.
процесс выработки окончательных формулировок автора. Это относилось, в частности, к вопросу о возвращении крестьянам т.н. «отрезков», понимание которого в советское время создавало столько сложностей для писавших об этом, а еще более для вынужденных изучать его в курсе истории партии. Каменев в своем комментарии стремится к конкретно-историческому анализу смысла идеи о «возвращении отрезков». «Пролагая дорогу своей программе, - пишет он, - и вынужденный считаться с якобы "ортодоксальными предрассудками", Ленин защиту своей программы построил на том, что рекомендуемая им программа возвращения отрезков хочет «поддержать мелкого собственника именно не против капитализма, а против крепостничества». Но из этого - в известной мере неизбежно - вытекала и та уступка господствовавшим предрассудкам, которую склонен был сделать первоначально Ленин, соглашаясь, что возвращены должны быть именно те отрезки, которые служат "орудием закабаления", т.е. орудием крепостнической (в отличие от капиталистической зависимости»81.
В опубликованном в том же выпуске материале «Как происходила выработка пункта программы РКП по национальному вопросу?» напечатаны набросок Каменева, набросок Бухарина, первый и второй наброски Ленина и окончательный проект Бухарина-Ленина 82. Таким образом, наглядно представлена картина рождения важнейшего партийного документа.
Но нельзя сказать, что в этот процесс не вмешивались иногда политические соображения. Так, в связи с предстоявшей публикацией во втором выпуске «Ленинского сборника» писем Ленина Шляпникову и Коллонтай (1914-1916 гг.) Каменев написал членам Совета Института Сталину, Бухарину, Зиновьеву и Рыкову о том, что среди них есть семь писем, «чрезвычайно резко характеризующих т. Пятакова и Е. Бош» и связанных с вопросом финансовой зависимости издания «Коммуниста» от этих товарищей. Каменев предложил эти письма выделить и сейчас не печатать впредь до выяснения всех обстоятельств. Зиновьев, Бухарин и Рыков согласились, а Сталин написал:
81 Ленинский сборник III. - М., 1925, стр. 319.
82 Ленинский сборник III. - М., 1925, стр. 482—487.
«Ничего не могу сказать, пока не увижу писем. Нельзя ли их получить на час?»83 Интерес Сталина понятен - а вдруг письма могут пригодиться, тем более, что Пятаков был одним из видных сторонников Троцкого. И действительно пригодились и были опубликованы в 1929 г. в разгар борьбы против право-ю уклона в журнале «Пролетарская революция». Только во ннодной статье журнала нет ни слова о финансовых разногласиях, а говорится о том, что «Ленин не только вскрывает ошибки Бухарина-Пятакова по основным вопросам, но и вскрывает ошибочность их методологии»84.
И, наконец, в первых же «Ленинских сборниках» были намечены важные направления деятельности Института по со-с гавлению библиографий произведений Ленина и литературы о нем, которые вылились в периодический выпуск сборников « Пенинианы» (т.т. 1-5, М., 1926-1930 гг.), содержавших «би-ьпиографический обзор русской литературы» за 1924-1928 гг., и также библиографического указателя «Ленин на иностранных языках» (М., 193-1 г.). Все эти издания были сделаны весьма добротно и сохранили свое значение и поныне. Интересно отметить, что в составлении иностранной Ленинианы за 1924 г. принимал участие Борис Пастернак.
Исходным партийным документом, определившем изда-юльскую программу Института, было упоминавшееся выше постановление XIII съезда партии. Все последующие решения нысших партийных органов были направлены на материальное, кадровое и идейное обеспечение 2-го издания Сочинений Пепина. Довольно скоро определилась необходимость двух гго вариантов. В отчете Института XIV партийному съезду шла уже речь о том, что «главнейшим литературным предприятием Института является в настоящее время подготовка к печати второго издания Сочинений Ленина и одновременно г ним третьего удешевленного, представляющего точное воспроизведение второго»85.
РГАСПИ, ф. 323, оп. 2, е.х. 108, л. 19.
I (ролетарская революция, 1929, № 7, стр. 6.
Институт В.И. Ленина при ЦК РКП(б). Отчет XIV партийному съезду.
М„ 1925, стр. 70.
Для соблюдения советского декорума, а также потому, что средства на издание Сочинений Ленина выделялись из союзного бюджета, решением Оргбюро ЦК весной 1924 г. была создана комиссия при Президиуме ЦИКа по руководству изданием Сочинений Ленина и по ленинизму в составе Каменева (председатель), Крупской, Енукидзе, Квиринга, Червякова, Нариманова, Яковлева. Таким образом, в комиссии была представлена партийная и советская верхушка, а также представители союзных республик86.
Для удешевления этих изданий из общесоюзного бюджета было выделено 3 млн руб. и еще 3 млн. Наркомфин предоставил издательствам в качестве ссуды.87 Правда, через несколько месяцев в связи с решением Совета Труда и Обороны о сокращении расходов на политпросвещение эти суммы были довольно сильно урезаны88.
2-е и 3-е издания Сочинений Ленина должны были распространяться по подписке, и когда Оргбюро ЦК 10 ноября 1924 г. рассматривало работу Госиздата по изданию сочинений Ленина, вопрос о подписке приобрел политическое звучание, прежде всего в выступлении Сталина. Он сообщил, что в ЦК поступили жалобы о том, что «распространение сочинений В.И. Ленина тормозится из-за какого-то договора Госиздата, состоящего в том, что тот, кто хочет получать сочинения В.И. Ленина, оказывается должен подписаться на сочинения Троцкого, иначе он не может получить сочинения В.И. Ленина. Такие условия ставит, оказывается, распространительный аппарат Госиздата»89.
И хотя директор Госиздата О.Ю. Шмидт пытался объяснить, что речь идет о личной инициативе некоторых беспартийных агентов по подписке, которые, желая заработать на двух подписках сразу и зная, что Ленин идет лучше Троцкого, шли на подобные нарушения. Дело для него закончилось снятием с работы90.
86 РГАСПИ, ф. 17, оп. 112, е.х. 534, л. 68.
87 РГАСПИ, ф. 17, on. 112, е.х. 534, л. 68.
88 Там же, е.х. 598, л. 42.
89 Там же, е.х. 609, л. 45.
90 Там же, л. 3.
В то же время Политбюро приняло решение о новом составе Совета Института и о ликвидации Правления Института, состоявшего из его руководящих работников, причем Совету ныло рекомендовано проводить регулярные ежемесячные со-орания. Тем самым повышалось значение Совета, куда вхо-|или в основном крупнейшие деятели партии. Если учесть, чго тем же постановлением Политбюро первым помощником (фактически первым заместителем) Каменева был назначен Гонстуха, а вторым - Сорин, то можно сказать, что влияние (Талина на Институт усилилось91.
Институт Ленина в идеологической борьбе 20-х годов. Использование в ней неопубликованных документов Ленина
Это использование было очень важно в связи с обострением внутрипартийной борьбы в середине 20-х годов, когда к разногласиям с Троцким в верхушке партии добавились рас-чождения также с Зиновьевым и Каменевым, доселе блокиро-ниишихся со Сталиным.
Неслучайно поэтому появление в марте 1925 г. упоминавшеюся выше постановления ЦК о порядке опубликования писем и других неопубликованных до сих пор документов Ленина. В борьбе за истинное понимание идей вождя, а точнее - за то, h I о их понимает наиболее правильно, в условиях все усиливающейся идеократии введение в оборот ранее неизвестных широкой публике документов Ленина имело огромное значение.
На XIV съезде партии, где развернулась острая борьба с । и. «новой оппозицией» Каменев высказался вполне недвусмысленно: «Я считал бы себя изменником памяти Владимира Иньича, если бы, редактируя собрание сочинений Ильича по ни 111ему поручению, следя за тем, чтобы ни одна запятая в этом собрании сочинений не была искажена, я понимал бы свою роль таким образом, что это делается для того, чтобы выпущенную книжку поставить на полку, а в практике партийной жизни не применять того, как я понимаю эти сочинения»—.
Гам же, оп. 163, е.х. 463, л. 17.
XIV съезд ВКП(б). Стенографический отчет. М.-Л., 1926, стр. 246.
Сталин тоже мог бы подписаться под последней частью этого заявления. Дело только в том, что к ленинскому тексту он относился, скажем мягко, гораздо более прагматично. Через несколько лет, в разгар борьбы уже с «правым уклоном» Товстуха писал директору Института в связи с предстоящей публикацией письма Ленина о монополии внешней торговли: «... вот одно замечание к тексту. Во втором абзаце вторая фраза: «Обходит, таким образом, суть вопроса именно Бухарин, который не только не хочет видеть...» Когда я показывал это письмо своему начальству [т.е. Сталину], то оно обратило внимание на подчеркнутые слова: «Не только...» и сказало, что они лишние в тексте и их следует выбросить»93. И выбросили, причем не только в публикации письма в «Пролетарской революции», 1930, № 2-3, но и в 5-м полном собрании сочинений Ленина, вышедшем после разоблачения «культа личности».
На XIV съезде Крупская, примыкавшая тогда к «новой оппозиции», аргументируя свою мысль, ссылалась на новые документы Ленина, опубликованные в недавно вышедшем 4-м «Ленинском сборнике». В свою очередь, сторонник сталинского большевизма Томский целиком привел письма Ленина Молотову от 24 и 26 марта 1922 г. о необходимости ужесточения приема в партию, ad hoc только что опубликованные в «Вечерней Москве», и не без ехидства добавил о 2-м письме: «Не знаю, почему он [этот документ] не опубликован. Институту Ленина следовало бы его опубликовать». Он прямо обвинил Крупскую и Каменева в сокрытии важных мыслей и документов вождя. «Почему же она [Крупская] не сказала съезду, что по поводу роста партии было мнение? Почему и председатель Института Ленина т. Каменев ничего не сказал об этом?»94
Но Каменеву и Зиновьеву было что сказать в отношении других, антисталинских, документов Ленина, и по мере ужесточения идейной борьбы они делали это, особенно в ответ на стремление Сталина выдвинуть на передний план критику Лениным ошибок Зиновьева и Каменева в предоктябрьские дни.
93 РГАСПИ, ф. 155, on. 1, е.х. 53, л.л. 1-1 об.
94 XIV съезд ВКП(б). Стенографический отчет. М.-Л., 1926, стр. 284-287.
На бурном заседании Политбюро 18 марта 1926 г. Сталин «аявил, что «Ленин 7 раз предлагал исключить из партии обоих этих товарищей», но он, мол, был против этого. «Некоторые документы на этот счет сохранились в партии. Есть даже специальное обращение Ленина к партии большевиков на этот счет»95. Каменев потребовал, чтобы эти письма были переданы в Институт Ленина для опубликования в соответствующем юме сочинений Ленина. Сталин ответил, что сохранилось юлько одно письмо, а остальные уничтожены. (Совершенно очевидно, что речь шла об экземплярах письма Ленина «К товарищам по партии»), Рыков, сославшись на Товстуху, сказал, что есть одно письмо и оно находится в Институте Ленина. ( галин выступил тогда против его публикации, но в ноябре 1927 г. оно было напечатано в «Правде»96.
Вопрос об этом документе поднимался и на апрельском (1926 г.) Пленуме ЦК, где было принято достаточно невнятно (вучавшее решение: «Пункт 8. Слушали: Заявление членов 11ленума о рассылке членам ЦК письма т. Ленина, о котором имеется упоминание в стенограмме Политбюро от 18 мар-III с.г. Постановили: передать на разрешение Политбюро»97. Оно 15 апреля постановило разослать членам ЦК этот документ, обязав их не снимать копий и по прочтении вернуть в Секретариат ЦК. А вот вопрос о рассылке членам ЦК заявлений Зиновьева и Каменева, видимо, с их объяснениями был отложен98.
Вообще, история того, как всплыл этот ленинский документ, до того известный очень узкому кругу, как тогда выража-IH 1сь, цекистов, достаточно характерна для тогдашней обстановки в партии. Один из партийных работников среднего звена, Краевский, сообщал об этом документе в Президиум ЦКК 15 марта 1924 г. следующее: он получил это письмо Ленина па хранение от Свердлова в связи с эвакуацией Петрограда и хранил его до появления решения о сдаче ленинских докумен-
' РГАСПИ, ф. 17, оп. 163, е.х. 682, л. 62.
Там же, л.л. 117-118.
' Там же, оп. 2, е.х. 210, л.4.
"" РГАСПИ, ф. 17, оп. 163. е.х.557, л.л. 44-46 об.
тов. Дальше идет самое интересное - «за это время я показал после смерти Владимира Ильича это письмо т. Писареву, который Вам и сообщил о нахождении этого письма у меня». 19 марта 1924 г. Аросев пишет Краевскому, что это письмо Ленина, сданное в ЦК Ярославскому, в Институте Ленина еще не получено, и настаивает на сдаче письма в Институт". Таким образом, Сталин мог узнать о появлении текста письма Ленина до того, как он попал в Институт Ленина.
На июньском (1926 г.) Пленуме ЦК Зиновьев заявил о трех предостережениях Ленина против Сталина: политическом завещании, письме по национальному вопросу и - вот это было нечто новое - о том, что «в начале 1923 г. Владимир Ильич в личном письме тов. Сталину рвал с ним товарищеские отношения»99 100. Речь шла о письме, вызванном грубостью генсека по отношению к Крупской. Сталин ответил на следующий день, сказав: «У меня на руках три письма Ленина [тоже три!], письмо с характеристиками - раз; о национальном вопросе - два; и октябрьское письмо т. Ленина о Каменеве и Зиновьеве - три. Ни одно из этих писем еще не напечатано, не опубликовано. Только два письма [первое и второе] были оглашены на XII и XIII съезде нашей партии... Я стоял и стою за то, чтобы их опубликовать» 101. Но все это были лишь пустые слова. При жизни Сталина письма эти так и не увидели света.
Все эти контроверзы лишний раз показали Сталину, сколь опасными могут быть архивные документы и сколь нежелательно нахождение их в руках политических противников. Это решило участь Каменева как директора Института Ленина. Он еще мог некоторое время оставаться в составе руководящих органов партии, но в руководстве Института места ему уже не было, и он в начале декабря 1926 г. был снят с поста директора. На его место был назначен И.И. Скворцов-Степанов, верный сторонник генеральной линии партии, известный публицист, направленный еще в конце работы XIV съезда партии в Ленинград наводить порядок в редакции «Ленинградской
99 Там же, ф. 347, on. 1, е.х. 18 , л.л. 66—67.
100 Там же, ф. 17, оп. 2, е.х. 240, л. 40.
101 Там же, е.х. 241, л. 97.
правды». Его готовили к занятию этого поста заблаговременно. Еще в мае 1926 г. Политбюро реорганизовало управление Институтом, «создав, вместо единоличного управления, дирекцию в составе тт. Каменева (председатель), Скворцова-(тепанова, Ярославского, Бубнова и Гусева». Скворцов-Степанов и Гусев были введены в Совет Института102. А 2 декабря того же года решением Политбюро Каменев был снят с поста председателя и члена дирекции, на который и был назначен Скворцов-Степанов, а состав дирекции был пополнен Молотовым, Бухариным и Крупской.
Но что самое важное - было постановлено «считать, что Институт Ленина пользуется правами отдела ЦК ВКП(б)»103. ’) го резко повышало с.датус Института в партийной иерархии н одновременно усиливало контроль над ним со стороны ЦК. 11а просьбу Каменева оставить за ним редактирование неко-юрых tojviob Сочинений Ленина дирекция Института постановила: «Полагая, что оставление за т. Каменевым редактирования сочинений В.И. Ленина в настоящее время не может быть оправдано перед партией, просить Политбюро ЦК пересмотреть вопрос о редакции т. Каменевым IV, V и VI томов Собрания сочинений Ленина». Не согласилась с этим только Крупская, которая сочла, что «отстранение т. Каменева от участия в издании Сочинений Ленина нецелесообразно и никакими деловыми соображениями не вызывается»104.
Деловые соображения в этом случае никого не волновали. ('талин и только он один решал, кого, когда и как надо наказать. В материалах заседания Политбюро от 30 декабря 1926 г. сохранилась записка Сталина: «Членам Полит Бюро.
Скворцов просит дать решение Полит. Бюро по предложению дирекции Ленинского Института об освобождении Каменева от редактирования известных трех томов. Предлагаю отклонить предложение дирекции Ленинск. Института. Оставить за г. Каменевым редактирование трех томов сочинений Ленина»105.
Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 15, л. 6.
"" РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 15, л. 10.
"" Там же, ф. 323, оп. 2, е.х. 109, л.л. 60-61.
Там же, ф. 17, оп. 163, е.х. 612, л.л. 75-76.
следнего на эту тему в «Пролетарской революции» дала возможность Сталину опубликовать свое знаменитое «Письмо в редакцию журнала "Пролетарская революция"», на многие годы предопределившее разработку истории партии и других общественных дисциплин в Советском Союзе.
При всей важности перечисленных выше новых направлений работы реорганизованного Института важнейшим все-таки было историко-партийное. Недаром в информационном письме ЦК местным парторганизациям о причинах объединения Института Ленина с Истпартом говорилось о том, что основной причиной этого мероприятия является необходимость «устранения параллелизма в работе по изучению ленинизма и истории партии» и что «накопление партийноисторических документов... комментирование и приближение их к читателю, а равно и разработка основных партийноисторических проблем» помогут научной подготовке сочинений Ленина182.
Об этом же говорил Савельев на II Всесоюзной конференции марксистско-ленинских научных учреждений в апреле 1929 г., отметив, что «подготовка сочинений Ленина в разрезе всей истории нашей партии является в то же время, может быть, первой и самой грубой попыткой подготовки научной истории партии».183 Но к этому времени после всех передвижек конечной даты издания оно все-таки приближалось к своему завершению, а потому работы по историко-партийной проблематике приходилось планировать по максимуму. И максимум этот выглядел весьма внушительно, настолько внушительно, что можно было усомниться в его реальности.
Если речь шла об издании протоколов съездов и конференций партии - то не менее 30 томов184. Если уж готовить историю «февральско-октябрьской революции», то в ноябре 1930 г. ее планируют издать к 15-й годовщине Октября, т.е. к 1932 г. в 6 томах, 10 книгах185.
182 В.И. Ленин, КПСС и партийные архивы. М., 1988, стр. 46.
183 Вестник Коммунистической академии. М., 1929, № 32(2), стр. 226.
184 Там же.
185 РГАСПИ, ф. 347, on. 1, е.х. 74, л. 108; ф. 71, оп. 3, е.х.32, л. 49.
В качестве ближайшей задачи по созданию «фундамен-। альной научной истории партии» предлагалось «начать работу по истории большевистской мысли», которая рассматрива-пась как идейная история большевизма186.
Время шло, а цели оставались все те же, и в январе 1931 г. ( авельев опять говорит о том, что мы « поставили как одну из актуальнейших задач - выполнение постановления XV съезда партии о написании научной истории партии»187.
Что же реально родилось из этой горы обещаний? То, что и должно было - почти ничего. Протоколов партийных съездов до своего слияния с Институтом К. Маркса и Ф. Энгельса 11иститут Ленина не выпустил ни одного. Справедливости ради индо отметить, что определенный задел, видимо, удалось создать, ибо с 1932 г. более или менее регулярный их выход начался.
Разумеется, никакой истории партии - ни научной, ни популярной,,.- равно как и истории большевистской мысли, создано не было. Но и здесь дело было не только в нереальности чисто большевистских планов Института. В решающей степени влияла ситуация, сложившаяся в понимании истории парши в условиях острой борьбы с внутрипартийной оппозицией, постоянных персональных перемен в партийном руководстве с соответствующей переоценкой не только современной, по и прошлой роли бывших вождей, выпавших из тележки, по образному выражению Сталина.
На исследовательском уровне эта ситуация, когда все переворотилось и только еще укладывается, воспринималась прежде всего в плане недостаточной разработанности методологии истории партии, а здесь вставал главный вопрос - на кого ориентироваться в этих проблемах. Здесь до поры до времени ясности не было. В докладной записке Института в ЦК oi 9 декабря 1929 г., в частности, упоминалось, что «в ближайшее время заканчивается издание двух обобщающих кол-декгивных работ по истории ВКП(б): работы под редакцией I Ярославского и работы тов. Бубнова для БСЭ». И далее: к Важнейшим элементом научной истории партии является
' РГАСПИ, ф. 347, on. 1, е.х. 76, л. 8.
" Гам же, е.х. 54, л. 37.
методология истории партии, в основном, данная в работе [т.е. в трудах] тов. Ленина и до сих пор недостаточно еще разработанная. В этом отношении имеет также (sic!) большое значение ряд замечаний по вопросам истории партии тов. Сталина ("Вопросы ленинизма", "Об оппозиции" и др.)»188. Но в этом же документе по мере развертывания аргументации тема значения идей тов. Сталина начинает звучать в полную силу, особенно, когда речь заходит о том, как тесно переплелись дискуссии на историко-партийном участке идеологического фронта с общепартийной борьбой против оппортунистических мелкобуржуазных шатаний и уклонов. «Ряд установок, данных тов. Сталиным в борьбе за линию партии, проливает новый свет на важнейшие проблемы прошлого партии, дает исходные пункты для работы исследовательской мысли в этой области»189. В общеполитическом плане роль Сталина была высоко оценена в материале Института, опубликованном под заголовком «Крупнейший теоретик ленинизма» к 50-летию этого лучшего и вернейшего продолжателя дела Ленина: «Ведя последовательную и решительную борьбу за чистоту революционной теории марксизма-ленинизма, против оппортунистического искажения взглядов Ленина, против троцкистских и правоуклонистских попыток свернуть нашу партию с ленинского пути, Вы сумели на основе генеральной линии партии еще теснее сплотить ее ряды вокруг ЦК, еще более усилить1 связи партии с рабочим классом и широчайшими массами^ крестьянства»190.
Следует отметить также, что в рамках собирания историкопартийных материалов Институт Ленина - главным образом, усилиями Товстухи - постепенно подбирал работы Сталина, опубликованные в дореволюционной партийной печати. В феврале 1928 г. Товстуха получает письмо из Закавказского! крайкома партии, где говорится: «Посылаю тебе перевод с грузинских статей хозяина [sic!], которые ты просил»191,
188 Там же, ф. 17, оп. 113, е.х. 843, л. 126 об.
189 Там же, л. 129 об.
190 Пролетарская революция, - М., 1929, № 12, стр. 3.
191 РГАСПИ, ф. 347, on. 1, е.х. 185, л. 3.
Характерна лексика, а ведь идет еще только 1928 г. В начале марта 1931 г. Товстуха пишет секретарю Закавказского крайкома партии Орахелашвили: «Договорился и вплотную приступил к подготовке 1 тома Сочинений Сталина. Нужна Ваша помощь». И просит перевести и прислать статьи Сталина из грузинской прессы192. Закавказские товарищи проявили в ном вопросе такой энтузиазм, что их пришлось сдерживать. В. Рахметов, директор Института истории партии им. Шаумяна н Баку предложил, чтобы закавказские институты истории партии сделали вопрос об издании сочинений Сталина «генеральным или одним из центральных в своей работе»193. Товстуха несколько охлаждает пыл закавказских историков партии: «Насчет вашей помощи в^этой моей работе. Тут, во-первых, надо будет как-то не шуметь с этим делом, иначе Сталин и меня, и Вас взгреет здорово за это». Так сказать, не вылезайте на свет божий, но делайте свое дело. «Главная задача сейчас -подготовить приблизительно к 1-15 июня весь первый том к просмотру его Сталиным»194.
Если по большому счету Институту Ленина в области разработки теории истории партии мало что удалось, то что же было осуществлено из не столь масштабных проектов? В проекте научно-исследовательского отдела Института на 1928-1929 гг. значилась подготовка к печати ряда изданий, оставшихся от издательского отдела Истпарта. Там была работа Любимова «Революция 1917 г. Хроника событий». Т. 6. октябрь-декабрь, работа Минца о Северном правительстве, I уковского о врангелевщине, Юренева о межрайонке и некоторые другие195. Из них под грифом Института вышла в 1930 г. юлько работа Любимова. Вообще, если говорить об изданиях Института Ленина за последние год-два его существования, представлявших серьезный интерес для исследователей, то следует назвать ленинскую биохронику «Даты жизни и дея-1сльности Ленина. 1870-1924» и два библиографических из-
Там же, л. 37.
Тамже, л. 49.
' " Там же, л.65.
Там же, е.х. 75, л.л. 8-10.
дания: «Ленин на иностранных языках» и 1 -й том указателя по социал-демократическим листовкам 1894—1917 гг.
Важнейшим начинанием могло бы стать - но не стало по причинам, не зависевшим от Института, - издание «Архива ВКП(б)». Еще на XV съезде партии был поставлен вопрос о необходимости «учитывая недостаток печатных материалов для научно-исследовательских работ по истории партии, несмотря на наличие громадных и ценных партийных архивов, приступить в срочном порядке к изданию "Архива партии" ("Материалы по истории партии"), создав постоянный кадр научных работников для этой научно-исследовательской работы».196 Сама по себе идея эта была плодотворной с точки зрения задач разработки истории партии - централизованная публикация наиболее важных архивных документов - и вместе с тем политически оправданной, поскольку весь процесс находился бы под надзором руководящих органов партии.
Осенью 1928 г. дирекция Института приняла решение о выпуске «Архива ВКП(б)» в виде непериодических сборников, в которых сосредотачивалась бы «научная публикация неизданных документов и материалов по истории революционного движения в России, Октябрьской революции и ВКП»197. Иначе говоря, что-то вроде историко-партийного аналога «Ленинских сборников». Но соответствующая санкция ЦК была получена далеко не сразу. В записке Института, направленной в ЦК в январе 1930 г., излагались планы Института по этому изданию. Предполагалось в первую очередь опубликовать документы «Женевского архива», архива газет «Вперед» и «Пролетарий» и записей архива ЦК 1918и1919 годов. Иначе говоря, речь шла о публикации документов в хронологическом порядке. Предлагался и состав редколлегии во главе с тогдашним заведующим единым партархивом С. Кржижановским.198
1 февраля 1930 г. Секретариат ЦК принял решение «разрешить издание "Архива ВКП(б)", с выпуском в течение 1930 г. 2-х - 3-х книг» и согласился с кандидатурой ответ
196 Пятнадцатый съезд ВКП(б). Стеногр. отчет. - М., 1961, т. 1, стр. 134.
197 РГАСПИ, ф. 347, on. 1, е.х. 72, л.151.
198 Там же, ф. 17, оп. 113, е.х. 819, л. 147 об.
ственного редактора199. Институт по своим первоначальным планам предполагал выпуск сборников по 1905 году, 1914— 1917 годам (в 2-х частях) и по 1917 году200. И хотя 1-й том «Архива» был подписан в конце года к печати, в 1930 г. ни одного тома не вышло. Зато в ноябре этого же года был составлен новый план, согласно которому в 1931 г. предполагалось выпустить 3 сборника: 1914-1917 гг., 1905-1907 гг. и 1917 г., а в 1932 г. целых 5 сборников: 1918-1919 гг., 1920-1921 гг., 1911-1914 гг., 1907-1910 гг. и 1900-1904 гг.201 Но несомненно с учетом мнения ЦК, для которого гораздо больший интерес представляла публикация современных материалов, дирекция Института в декабре 1930 г. принимает решение «считать необходимым пересмотреть основные установки плана работ [по «Архиву ВКП(б)»] в сторону публикации материалов советского периода»202. Однако ни один выпуск «Архива ВКП(б)» гак и не „увидел света. Судьбу его решило письмо Сталина и редакцию «Пролетарской революции» и высказанное там отношение к архивным документам и их роли. Но это произошло уже после слияния Института Ленина с Институтом К. Маркса и Ф. Энгельса. Впрочем, причины краха замысла «Архива ВКП(б)» достаточны очевидны. Руководство партии, и прежде всего Сталин, к этому времени четко осознало, что публикация некоей совокупности архивных документов - при всем их отборе и соответствующем комментарии - по каким-либо вопросам истории партии может создать объективную возможность различных их толкований. А сталинская позиция сводилась к тому, что сначала должно быть выработано единственно правильное толкование этих проблем, а затем его следует подкрепить и иллюстрировать специально отобранными документами, а еще лучше - цитатами.
Кроме всех политических пертурбаций и колебаний генеральной линии партии исследовательской и публикаторской работе Института мешало вечное препятствие - недо-
Там же, л. 3.
Там же, ф. 347, on. 1, е.х. 78, л. 35.
Там же, е.х. 74, л. 104.
....Гам же, л. 115.
статок квалифицированных кадров. В марте 1931 г. директор Института обращается по этому вопросу к зав. культпропом ЦК Стецкому и напоминает о том, что «Институт Ленина неоднократно ставил перед культпропом вопрос о катастрофическом положении Института в отношении научных кадров». Имеется 20 вакантных должностей203. Институт, правда, пытался найти какой-то выход из сложившегося положения в переносе акцента с индивидуальной на коллективную работу. Савельев призвал «искать авторов не целостных громадных монографий, которые этот автор индивидуально осмысливает». С его точки зрения «очевидно нужно будет дробить темы и, дробя эти темы, ориентироваться на молодняк, может быть на то, что на этих темах наши научно-исследовательские кадры будут учиться, будут, так сказать, сами себя вытаскивать за волосы, но при помощи какого-то общего теоретического центра»204. Правда, если вспомнить, что вытаскивание себя за волосы удалось одному-единственному человеку - барону Мюнхаузену - и учесть также бесславную судьбу сборников «коллективных монографий», планировавшихся в Институте, становится ясной иллюзорность планов Савельева. И уж тем менее подобный рецепт годился для подготовки необходимого числа специалистов историко-партийного профиля для пропагандистской, преподавательской и научно-исследовательской работы в масштабах всей страны.
Определенный выход из создавшейся ситуации в ЦК, да и, в общем-то, в Институте, видели в организации на местах научно-исследовательских институтов по истории партии и сокращении сети местных истпартов. Соответствующая записка Института была послана 9 декабря 1929 г. в Секретариат ЦК. В ней ставился вопрос о дальнейшем укрупнении истпар-товской сети и создании научно-исследовательских институтов по истории партии и ленинизму при наиболее крупных областных и республиканских парторганизациях. Эти институты должны были строить свою работу «не на узко-краеведческом методе, а в увязке с изучением и популяризацией общих про-
203 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 32, л. 6.
204 Там же, ф. 347, on. 1, е.х. 143, л. 29.
Период реорганизаций в Институте. Его слияние с Истпартом блем истории партии и ленинизма в свете очередных задач партийной работы». Наряду с сокращением сети местных пстпартов Институт предложил создание Ленинградского, ( сверо-Кавказского, Украинского и Белорусского научно-исследовательских институтов истории партии205. Секретариат I (К 1 февраля 1930 г. сократил число истпартов с 38 до 30206.
Проблему централизации контроля за историко-партийными исследованиями эти мероприятия во многом решали, а вот вопросы подготовки квалифицированных кадров исследователей, в частности, для Института - нет. Поэтому неслучайно в упоминавшейся уже докладной записке Института ЦК «Об изучении истории ВКП(б)» в связи с вопросом о кадрах отмечено, что .«насущно необходимым является создание при Институте Ленина Института по воспитанию кадров из историко-партийного отделения Института Красной Профессуры»207. Эта идея совпала с реформированием ИКП путем превращения его в ряд отдельных институтов. Институт Непина высказался «за создание из историко-партийного отде-пения ИКП особого "Историко-партийного Института", подчиненного Институту Ленина, с четырьмя отделениями: 1) ленинизма, 2) истории партии, 3) истории Коминтерна и 4) партстроительства». Предупреждая поползновения Комакадемии на инкорпорацию этого отделения, Институт заявил о своих исторических правах: «Концентрация, начатая объединением 11с гпарта ЦК с Институтом Ленина, должна быть завершена нключением историко-партийного отделения ИКП в систему Института Ленина». Поэтому Институт решительно возразил против включения этой организации в Институт истории при Комакадемии208. Партийное начальство согласилось с 1акими доводами, и решением Оргбюро ЦК от 20 июля 1930 г. Историко-партийному отделению ИКП было утверждено «следующее наименование: "Историко-партийный Институт Красной Профессуры при Институте Ленина". Его ректором
В.И.Ленин, КПСС и партийные архивы. М., 1988, стр. 172-173.
Там же, стр. 178.
РГАСПИ, ф. 17, оп. 113, е.х. 843, л. 134.
.. РГАСПИ, ф. 347, on. 1, е.х. 6, л.л. 1-2.
был назначен Адоратский, а проректором по учебной части Д. Кин209. Но воспользоваться плодами этого Институту не удалось, ибо в ноябре 1931 г. он прекратил самостоятельное существование.
Весь процесс перестройки деятельности Института в 1928-1930 гг. проходил в обстановке укрепления в партии и стране режима сталинского единовластия и присущего ему ужесточения идеологической борьбы, роста большевистской бдительности и нагнетания атмосферы подозрительности и страха. И хотя массовых репрессий еще не было - по отношению к членам партии, во всяком случае - создание подобных предпосылок сделало возможным репрессии 1937 и последующих лет.
Институт Ленина не остался в стороне. Вот в 1930 г. Ф. Акулов, сотрудник Института, пишет рецензию на по сборник военных материалов за 1919 г., подготовленный другим сотрудником Института - Огородниковым и привлеченными к этой работе бывшими офицерами Генерального штаба. Основной - и политически беспроигрышный - тезис рецензента заключается в том, что весь характер работы подготовителя «состоит в умалении роли Ленина как руководителя обороны страны и преклонении перед "стратегическим гением Троцкого"»210 211. Критика рецензентом «умаления роли Ленина» осуществляется наступательно, грубо и не очень аргументированно. «Наглый, совершенно недопустимый с точки зрения ленинизма выпад делает Огородников», когда комментирует телеграмму Ленина Троцкому о необходимости формирования национальных частей Красной Армии, и пишет в примечании о том, что «в дальнейшем национальные формирования не оправдали своего существования». Так ведь в дальнейшем! Но это не мешает рецензенту обвинить подготовителя в том, что тот выступает «вразрез с принципиальным содержанием телеграммы»2".
В случае же, когда сам Ленин писал нечто, что не согласовывалось с нынешними нуждами партийной пропаганды, тон
209 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 16, л. 11.
210 Там же, е.х. 42, л. 67.
211 Там же, л. 62.
Лкулова почти столь же суров: «... в сборник включен неизвестный документ, написанный по невыясненному адресу за подписью Ленина, в котором он требует подчинения распоряжению Троцкого, "зная строгий характер распоряжения тов. Грецкого, я настолько убежден в правильности, целесообразности и необходимости для пользы дела даваемого т. Троцким распоряжения, что поддерживаю это распоряжение всецело". «Этот документ, - пишет Акулов, - требует проверки, и давать его в сборник без достаточно правильных объяснений нецелесообразно»212. Нервность реакции рецензента объясняет то обстоятельство, что речь шла об обороне Царицына и роли Сталина в ней. Действительно, какая наглость со стороны подготовителя вклнэчажь в книгу этот документ, да и Ленин гоже хорош - пишет бог знает что! Естественно, люди, способные приводить подобные документы насчет отношения Ленина к; Троцкому и Сталину, не заслуживают никакого доверия. «Ознакомление с этими документами Огородникова и других требует особого политического надзора за их деятельностью», ибо у них - поскольку работа проходила на дому -«была полная возможность снятия копий с этих документов и сокрытия (!) некоторых из них»213.
Такова была критика научной работы некоторых сотрудников Института со стороны их коллег - и это в 1930, а не в 1937 году. «Охота на ведьм» в партийной организации Института тоже ощущалась в полной мере. Так, кандидат в члены ВКП(б) Е. Рахметов - видимо, в порядке прохождения кандидатского стажа - пишет с чужих слов в ноябре 1930 г. Е. Ярославскому донос на товарища по партии П. Горина, где обвиняет его «в солидарности с "леваками" на определенном п апе»214. В своей объяснительной записке в ЦКК тот рассказывает, как было дело. Политический разговор с Ломинадзе, который ставился ему в вину, был на волейболе, где Горин попал в одну команду с Ломинадзе. Реплика Горина: если в 11КП узнают, что я играл с Ломинадзе в одной команде, меня
Там же, л.л. 60-59.
11 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 42, л. 56.
Тамже, л. 91.
совсем в "леваки" зачислят215. И узнали в Институте, и зачислили.
Но что говорить о рядовых членах партии, если один из руководителей Института, Адоратский, был вынужден как мальчишка оправдываться перед директором Института, когда некий член партии на заседании ячейки сказал, что будто Адоратский говорил о «каком-то там соревновании» и эти слова произвели на него «неприятное впечатление». И вот человек, которого высоко ценил Ленин, уверяет, что «не мог говорить свысока и с насмешкой о соревновании, направленном к улучшению качества работы по изданию Сочинений Ленина и к ускорению этой работы», и объясняет, что «всегда относился с живым участием к социалистическому соревнованию и принял участие в нем»216.
Но что поделаешь - правила игры в отношении знаковых мероприятий советской власти (в том числе и соцсоревнования) были обязательны для соблюдения всеми. Что же касается роли этого мероприятия в улучшении качества работы по изданию Сочинений Ленина и ускорения ее, то о формализме и бессодержательности его свидетельствует комсомольская затея с организацией штаба по шеститомнику избранных произведений Ленина. (Об этом издании речь пойдет ниже.)
15 марта 1930 г. этот штаб при ЦК ВЛКСМ заслушал руководителей «легкой кавалерии» Института Ленина и Госиздата, а также представителей этих учреждений о работе над шести томником и постановил обратить внимание Института на невыполнение контрольных сроков. «Штаб просит Институт Ленина во избежание дальнейших перебоев... обеспечить планомерную работу Института по читке основного ленинского текста, а также представление аппарата к томам»217. И все. Ни одного конкретного предложения как это сделать, как ускорить работу.
А первый директор Института Ленина Каменев в это время в перерывах между очередными исключениями из партии пытал
215 Там же, л.л. 96-92.
216 Там же, ф. 347, on. 1, е.х. 190, л. 7.
2,7 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. И, л.8.
ся работать над книгой о Ленине. В январе 1930 г. Ярославский с некоторым даже сочувствием писал об этом Савельеву: «Я говорил с Каменевым о его работе о Ленине. Он продолжает эту работу по томам в духе первых своих введений. Работает над 1904-1905 гг. Очень хотел бы как-нибудь помочь [Институту Ленина], хотя бы безымянно. Я ему ничего на это не сказал»218. 11е нужен был в это время Институту ни Каменев, ни его труды, ни его методы работы. Наступило совсем иное время.
Работа над шеститомником избранных произведений Ленина как финальный этап издательской деятельности Института Ленина
Необходимость различных типов издания ленинских работ была ясна руководству партии с самого начала. Ведь более или менее полное собрание сочинений Ленина было рассчитано на достаточно узкий круг партийной и советской интеллигенции и могло быть востребовано именно ею. Но оставалось еще огромное количество людей - и в партии, и вне ее, - которые должны были усвоить азы ленинизма в качестве обоснования текущей и перспективной политики партии, и для этого необходимы были самые разные формы издания текстов вождя.
Уже на XIII съезде партии Каменев говорил о боевых агитационных брошюрах и тематических сборниках по отдельным вопросам, о сборниках, хронологически освещающих отдельные моменты в истории мировой революции, которые должны были быть «основаны на твердом, научно проверенном издании полного собрания сочинений Владимира Ильича»219. И съезд в постановлении о работе Института Ленина специально записал, что основной и главной задачей Института является издание такого полного собрания сочинений и подготовка «ленинской библиотеки для более широких масс рабочих из избранных произведений В.И. Ленина на языках всех народностей, населяющих СССР»220.
Там же, ф. 89, оп. 3, е.х. 195, л. 11а.
Тринадцатый съезд РКП(б). Стенографический отчет. М., 1963, стр. 542.
"" Там же, стр. 678.
Собственно еще до принятия этого постановления, 16 мая 1924 г. Секретариат ЦК поручает Отделу печати ЦК «согласовать в пятидневный срок с Институтом им. В.И. Ленина вопрос об издании пятитомного Собрания сочинений Ленина и внести согласованное предложение на Оргбюро»221. А в начале октября того же года Оргбюро решает вопрос о выделении средств на этот пятитомник222.
Но Институт пока не спешил начать работу над ним, и на то были свои причины. Главная - это, конечно, загруженность работой над основным изданием собрания сочинений. Однако руководство Института четко осознавало и трудность подготовки качественного издания не только Полного собрания сочинений Ленина, но и пятитомника. Это показало обсуждение вопроса на Совете Института. В своем выступлении Сорин напомнил: «Кажется больше года назад каким-то из отделов ЦК... или ЦК, как таковым, было сделано постановление, чтобы издать пятитомник... Может быть, пока от него отказаться?» Каменев: «Я, откровенно говоря, боюсь осрамить фирму. Пятитомник хороший издать очень трудно. Это очень большая работа... Боюсь, что в настоящее время не выйдет, поэтому склоняюсь к тому, чтобы сосредоточиться на издании собрания сочинений»223. И Совет констатировал, что вести эту работу [над пятитомником] параллельно с подготовкой к печати 2-го издания Собрания сочинений Ленина оказалось «крайне трудным, поэтому Совет разрешил Институту отложить издание пятитомника до окончания второго издания Сочинений Ленина»224. И на несколько лет для Института этот вопрос перестал быть актуальным. Правда, в ноябре 1927 г. дирекция Института признала желательным приступить к изданию избранных произведений Ленина в виде отдельных работ225, но до практической реализации этой идеи дело дошло позже. Вопрос о пятитомнике всплыл опять в конце 1928 г., когда Госиздат, согласовав
221 РГАСПИ, ф. 17, on. 112, е.х. 537, л. 2.
222 Там же, е.х. 599, л.л.2,157.
223 Там же, ф. 347, on. 1, е.х. 69, л.л. 54-55.
224 Ленинский сборник IV. - М., 1925, стр. 428.
225 РГАСПИ, ф. 347, on. 1, е.х. 72, л. 1а.
Работа над шеститомником избранных произведений Ленина вопрос с Институтом, в связи с приближающимся пятилетием со дня смерти Ленина предложил издать пятитомник его работ объемом 200 печ. листов тиражом 300 тыс. экземпляров.226 Приурочивание к значимым политически датам тех или иных акций - от ввода в эксплуатацию заводов до выпуска книг или спектаклей - было специфической чертой советского образа жизни.
И шестеренки аппарата завертелись быстро. 7 декабря 1928 г. Секретариат ЦК постановил «признать необходимым издание избранных сочинений В.И. Ленина в течение 1929 г. в количестве 5 томов. Издание и редактирование Сочинений Ленина возложить на Институт Ленина»227. Через три дня это решение было утверждено, и Оргбюро, и Политбюро228. Как положено, была утверждена главная редакция пятитомника в составе М.Н. Покровского, Ем. Ярославского, М.А. Савельева и К.А. Прпова, а также зафиксированы сроки выполнения работы: сдача в производство - не позднее 1 сентября 1929 г., выход в свет - не позднее 1 января 1930 г. Позаботились и о кадрах для выполнения этой важной и срочной работы - направили в распоряжение Института 13 человек из ИКП, «освободив их от всех других нагрузок до окончания задания по пятитомнику, считая эту их работу основной»229. Итак, решение было принято, и оставалось лишь развернуть работу.
По замыслу дирекции пятитомник - ставший позднее шеститомником - должен был дать «более широким слоям партийного, комсомольского и беспартийного рабочего актива и наиболее передовым слоям крестьянского актива» возможность «систематического изучения ленинизма по подлинным произведениям Ленина в теснейшей связи с актуальными вопросами нашей советской и международной современности. Поэтому пятитомник должен быть составлен так, чтобы он, исчерпывая основы Ленинского учения, мог служить руководством к действию». Последнее предложение совершенно ло-
Там же, ф. 17, оп. 113, е.х. 682, л.л.25-26.
'' Тамже, л. 1.
Там же, е.х. 683, л. 6; оп. 163, е.х. 759, л. 40.
Там же, on. 113, е.х. 689, л.2.
гично обусловило тезис о том, что ленинские работы должны даваться «не в хронологическом, а в тематическом разрезе»230. Этот «разрез», противоречивший принципам организации материала во 2-м и 3-м изданиях Сочинений Ленина, и стал основным подходом к созданию будущего пятитомника.
Правда, предчувствуя возможность критики подобного подхода, а может быть, и ощущая внутренне некоторую его ущербность, автор этого текста, Савельев, оговаривается, что надо сделать так, чтобы «тематическое распределение материала не исключало, а наоборот давало возможность читателю проследить историческое развитие учения Ленина»231. В сложный вопрос, как это сделать, Савельев предпочел не вдаваться.
План пятитомника, приложенный здесь же и направленный на обсуждение, выглядел так: «Т. 1 - Общие вопросы марксизма и диалектики. Т. II, ч. I. - Буржуазная демократия и пролетарская революция; ч. II - Диктатура пролетариата и советское государство. Т. III - Партия и Коминтерн. Т. IV, ч,1 - Аграрнокрестьянский вопрос; ч. II - Национальный и колониальный вопрос. Т. V - Социалистическое строительство». В общем, типичный для хрестоматий подбор текстов по актуальным вопросам идеологической работы партии. Полученные отзывы, видимо, оказались для дирекции неожиданными. Прежде всего, речь шла о весьма резкой рецензии Крупской, которая чутко уловила и вскрыла догматический подход к ленинскому теоретическому наследию, выхолащивавший из него всякую связь с историческим развитием общественной жизни, а тем самым и с исторической эволюцией взглядов Ленина. Отмечая, что пятитомник «должен давать речи и статьи по тому же принципу, по которому подобраны его произведения в полном собрании сочинений, т.е. в историческом порядке»232, Крупская тонко подмечает, что сам принцип отбора самого существенного из сочинений Ленина «таит в себе известную опасность фальсификации Ленина и является очень ответственным»233. По мне
230 Там же, ф. 347, on. 1, е.х. 39, л.л. 2-3.
231 Там же, л. 3.
232 РГАСПИ, ф. 347, on. 1, е.х. 39, л. 30.
233 Там же, ф. 12, оп. 2, е.х. 190, л. 9.
нию Надежды Константиновны, представленный план является лучшим средством воздвигнуть стену между Лениным и широкими партийными массами, между Лениным и рабочими. Она акцентирует как сущностную черту ленинского учения его диалектику, когда в нем показано, «как одна и та же идея в различной обстановке, на различных стадиях развития классовой борьбы, проводились в жизнь каждый раз по-иному, в зависимости от определенных условий, в увязке со всей борьбой». И делает убийственный для плана вывод: «Намеченный план превращает пятитомник в учебник для комвузовцев. Все живое из учения Ленина выброшено, оно берется вне времени и пространства, превращается в мертвую догму». И последние слова отзыва звучат несколько неожиданно и очень лично «ужасно обидно и досадно»234.
В большинстве сохранившихся отзывов оценки Крупской поддержаны полностью. Об этом писал и Ольминский и М. Эссен, которая руководила отделом местных истпартов в Институте. Высказалось за хронологический принцип организации материалов и Бюро Общества старых большевиков235. И только Е. Ярославский, прекрасно знавший действительную историю партии и развитие взглядов Ленина, из политических соображений текущего момента высказался за данный план пятитомника и против критики его Крупской. При этом он предельно ясно и верно изложил сложившийся к этому времени, сталинский по сути своей, подход к ленинскому наследию. «Я не согласен, - писал Ярославский об отзыве Крупской, - с нею. Никто теперь не ищет - а что сказал Ленин в 1905 г. вообще или что он сказал в 1917 г. (я говорю о широком читателе), а главным образом спрашивают, а что сказал Ленин по вопросу о диктатуре пролетариата, что он сказал по национальному вопросу, что сказал о смычке с крестьянством и т.п. И мне кажется, что на эти запросы надо ответить пятитомником»236. Речь, по существу, идет о том, чтобы на эти запросы подобрать ответ в виде таких именно цитат Ленина, которые создают
2,4 Там же, л.л. 9-9 об.
15 Там же, л.л. 41, 56. ’,6 Там же, л.л. 59.
поддержку нынешнему мнению партийного руководства по этим вопросам, а почему, в силу каких обстоятельств Ленин давал такие, а не иные ответы - широкому читателю знать не нужно.
Тем не менее дружная критика первого варианта плана пятитомника заставила дирекцию Института скорректировать свое мнение. Видимо, даже там не все обладали здоровым цинизмом Емельяна Ярославского. Дирекция сначала признала, что «цели издаваемого пятитомника могут быть достигнуты лишь при правильном сочетании исторического расположения материала с тематическим» и что «первый вариант плана, проводя такое сочетание, слишком уклонился в сторону тематического расположения материала». В результате родился компромиссный вариант: три исторических и два тематических тома. I том - Партия и буржуазно-демократическая революция; II том - Партия и пролетарская революция; IV - Партия и диктатура пролетариата; III том - Аграрный, национальный и колониальный вопрос; V том - общие вопросы марксизма237.
Крупская в целом одобрила этот вариант, но выступила против гипостазирования партии и ее роли - характерной черты сталинской идеологии. «Постоянная ориентировка на массы по всем вопросам - типична для ленинизма. Рабочий класс и его партия - лишь движущие силы социалистической реконструкции всего общества. И вот мне кажется неправильным подбор статей исключительно с точки зрения развития партии, рассматривая партию как нечто самодовлеющее»238.
Но на этом злоключения плана пятитомника не закончились. Если на заседании дирекции 5 марта 1929 г. был принят компромиссный план, о котором речь шла выше, то 23 марта того же года дирекция тремя голосами против двух утвердила в окончательном виде следующий план, о котором Савельев сообщил в письме Политбюро с грифом «сов. Секретно»: I том - Партия и буржуазно-демократическая революция (предпосылки и развитие буржуазно-демократической революции); II том - Партия и пролетарская революция (период
237 РГАСПИ, ф. 12, оп. 2, е.х. 190, л.л. 72-73.
238 Там же, л.69.
империалистической войны и Февральской и Октябрьской революции 1917 г.); III том - Партия и диктатура пролетариата (основные этапы социалистического строительства); IV том -Партия и диктатура пролетариата. Продолжение. (Партия после Октябрьского переворота и Коминтерн); V том - Общие вопросы марксизма-ленинизма.
Меньшинство дирекции высказалось за сохранение прежней схемы (три исторических и два теоретических тома). И, наконец, по мнению дирекции, «пятитомник должен быть действительно уложен в пять томов и ни в коем случае не должен вырасти в шести - или семитомник»239.
Так оно и было до поры до времени. Во всех решениях руководящих органов партии фигурировал именно этот объем издания. Но 18 июня 1929 г. Политбюро принимает решение «согласиться с изданием избранных сочинений Ленина вместо пяти в шести томах... с тем, чтобы общий размер издания не превышал трехсот листов» и «дополнительно ввести в состав редакции т.т. В.В. Адоратского и П.Н. Попова»240.
Скорректированный в Институте план шеститомника выглядел так: т. 1. Партия и буржуазно-демократическая революция (подготовка первой русской революции); т. 2. Партия и буржуазно-демократическая революция в России; т. 3. Октябрьская революция; т. 4. Диктатура пролетариата и гражданская война; т. 5. Социалистическое строительство; т. 6. Теоретические основы марксизма241.
Аппарат к этому изданию предполагался более упрощенный, чем ко 2-му и 3-му изданию Сочинений Ленина и должен был носить разъяснительный, популяризирующий характер. Предусматривались вводные статьи к томам, примечания комментирующего и справочного характера; именной и тематический указатели - общие ко всему изданию. 242 Как это стало уже обычным, плановые сроки издания не выдерживались. Объясняя причины задержки, дирекция
2	,9 Там же, ф. 347, on. 1, е.х. 39, л.л. 81-81 об.
240	Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 18, л. 24.
241	Там же, ф. 12, оп. 2, е.х. 190, лл.89-101.
242	РГАСПИ, ф. 12, оп. 2, е.х. 190, л.л. 102-104.
Института ссылалась как на «недостаток опыта в такой работе, как комментирование Сочинений Ленина, у огромного большинства работников по шеститомнику», так и на традиционные помехи в работе: перевод людей на другие работы, отпуска, болезни и т.п. И тут уже для выхода из сложившейся ситуации Институт опять попросил у ЦК помощь кадрами, а также «разрешить выпуск шеститомника без предполагавшихся вводных статей в каждом томе, а лишь с краткими вступительными статьями243.
К 1 января 1930 г. шеститомник, естественно, выпущен не был, и дирекция запросила разрешение на выход его не позднее сентября 1930 г. и - в порядке перестраховки - на выпуск его первоначальным тиражом не более 200 тыс. экземпляров, «имея в виду возможности исправления».244 Об этом же предупреждал дирекцию многоопытный и бдительный Ольминский, отмечая, что в «аппарате 2-го и 3-го издания Сочинений Ленина немало ошибок. Того же можно ожидать и от шеститомника»245. И действительно, когда в 1930 г. увидели свет первые три тома этого издания, то 1-й том имел тираж 5 тыс. экземпляров, 2-й и 3-й - 200 тыс. Зато была намечена обширная программа перевода шеститомника на языки народов СССР. К 1932-1933 гг. предполагалось выпустить его для следующих национальностей: украинцев, грузин, евреев, татар, армян, чувашей, казахов, узбеков, тюрков [азербайджанцев], башкир, туркменов и таджиков246.
Так или иначе, но в 1931 г. вышли заключительные тома шеститомника, а кадры, готовившие его, получили высокую оценку дирекции, - когда речь зашла о подготовке предметного указателя ко 2-му и 3-му изданиям Сочинений Ленина, было рекомендовано «подобрать не менее 10 человек, примерно, типа лучших составителей примечаний VI-томника»247.
243 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 39, л.л. 75-75 об.; ф. 347, on. 1, е.х. 10, л. 29 об.
244 Там же, ф. 347, on. 1, е.х. 10, л. 37.
245 Там же, е.х. 73, л. 50.
246 Там же, е.х. 10, л. 58.
247 Там же , е.х. 73, л. 151.
Работа над шеститомником знаменовала собой финальную стадию издательской деятельности Института Ленина - и не просто потому, что в 1931 г. он прекратил свое существование, слившись с Институтом К. Маркса и Ф. Энгельса. Главное в другом - шеститомник знаменовал собой окончательное расставание со всякими следами каменевского исторического । юдхода к Ленину (при всей его неизбежной ограниченности) и завершение перехода к обслуживанию победившей идеологии строительства социализма в одной стране. Дозированный набор ленинских текстов, нужный лишь для обоснования текущей политики партии и всех ее зигзагов в сочетании с упрощением справочного аппарата и обеднением его, в частности, за счет изложения позиций не только противников Ленина, но любых инакомыслящих, - все это было ориентировано на малообразованных и не обладавших даже минимальными навыками критического мышления молодых партийцев «ленинского призыва». Подобный тип изданий помогал внедрить в сознание самого широкого партийного и советского актива угодную правящей верхушке версию не только ленинского идейного наследия, но и истории партии в целом как закономерного движения к сталинской идеологии.
В результате целенаправленной кадровой политики ЦК в Институте Ленина сложилась руководящая группа, которая хотела и была в состоянии проводить новую сталинскую политику в области идеологии (особенно после его известного письма в редакцию «Пролетарской революции»). Неслучайно поэтому вся верхушка будущего ИМЭЛа была сформирована из работников Института Ленина (директор, его заместители, ученый секретарь, заведующий Центральным партийным архивом, руководитель библиотеки). И почти все они - кроме Адоратского, Товстухи и Тихомирнова - умерли не своей смертью, а были репрессированы в 30-х гг. Давно и верно было сказано о том, что революция пожирает своих детей, но особенно неуклонно, методично и безжалостно она пожирает детей, верно служивших ей.
В начале главы уже упоминалось выступление Молотова на том самом XIII съезде партии, который официально открыл Институт Ленина. Верный соратник Сталина, он выступил против оппортунистических извращений ленинизма, когда
сквозь лицо Ленина проступает другое лицо, явно намекая на Троцкого. К началу 30-х годов в идеологической сфере - в том числе и в результате деятельности Института Ленина - лицо Ленина уже слабо проступало сквозь лицо человека с низким лбом и кавказскими усами. Завершение этого процесса должно было стать задачей будущего объединенного партийного института.
НА СЛУЖБЕ ПАРТИИ. ИМЭЛ: 1931-1941 гг.
Проблема координации деятельности идеологических учреждений, связанных, с партией - Института К. Маркса и Ф. Энгельса, Истпарта, Института Ленина, Коммунистической академии - оставалась актуальной столько времени, сколько существовали эти организации, но решающий шаг в ее практической реализации был сделан в 1931 г. образованием объединенного Института Маркса-Энгельса-Ленина (ИМЭЛ).
К этому времени победа Сталина над внутрипартийной оппозицией во всех ее формах, прежде всего в вопросе о строительстве и характере развития социально-экономической и политической жизни Советского Союза, поставила в порядок дня задачу установления окончательного идеологического единообразия в партии. Здесь речь шла в первую очередь о завершении оформления марксизма-ленинизма как единой и единственно верной теории, в которой центральной и наиболее важной фигурой становился Сталин, теории, которая идеологически обосновывала систему тоталитарного псевдосоциализма в СССР.
Если говорить о более конкретных задачах, которые партия стремилась решить созданием объединенного Института Маркса-Энгельса-Ленина, то здесь можно отметить следующие моменты.
Партия стремилась обеспечить концентрацию в своих руках литературного наследия классиков марксизма-ленинизма и документов истории большевистской партии, а также международного рабочего и коммунистического движения; при этом деятельность партии рассматривалась как воплощение идей марксизма-ленинизма в действие.
Отсюда вытекали необходимость концентрации, по возможности в одном месте, исследовательской работы по этому кругу проблем, что облегчало контроль над ней, а также сосредоточение работы по изданию произведений классиков марксизма-ленинизма от подготовки собраний их сочинений до выпуска в свет отдельных наиболее важных и нужных в данных момент их работ и хрестоматий по актуальным вопросам дня и - по возможности - основных направлений массовой агитационной и популяризаторской работы в области марксизма-ленинизма и истории большевистской партии.
Важной задачей становилось теоретическое обоснование и практическая реализация идеи «обоймы» классиков марксизма-ленинизма и органическое включение туда фигуры Сталина, сначала как равноправного члена, а затем как завершения и высшей точки развития марксизма-ленинизма, и наконец, внедрение всех идей, о которых шла речь выше, в практику идеологической работы над надзором и при руководстве ЦК.
Создание Института
Создание ИМЭЛа в этих условиях было бы немыслимо без преодоления тех - с точки зрения сталинского руководства партии - негативных сторон (в кадровом составе, характере и направлении издательской и исследовательской работы), которые имели место в деятельности предшественников ИМЭЛа, прежде всего и главным образом рязановского Института К. Маркса и Ф. Энгельса. Поэтому начало процесса создания ИМЭЛа следует отнести к аресту Рязанова и последовавшему затем разгрому ИМЭ.
16 февраля 1931 г. работники ОГПУ арестовывают Рязанова, уже на следующий день Президиум Центральной Контрольной Комиссии ВКП(б) своим решением исключает Рязанова из партии, а Политбюро тогда же, 17 февраля, опросом утверждает это решение. Сохранившаяся в материалах Политбюро правка текста решения Президиума ЦКК показывает, что Рязанову пытались приписать как можно больше обвинений, так что кое-какие из них пришлось вычеркнуть, как, например, в том, что в якобы хранившихся у него пись
мах Заграничного бюро меньшевиков содержались инструкции «об организации вредительства»1. 20 февраля Политбюро принимает решение о роспуске Правления ИМЭ и о назначении В.В. Адоратского директором ИМЭ, а И.П. Товстухи его заместителем2. Назначение Товстухи особенно характерно - ведь он в течение ряда лет был ближайшим помощником Сталина. 26 февраля решением Секретариата ЦК (28 февраля утвержденным Оргбюро ЦК) в ИМЭ был направлен ряд новых работников: прежде всего был снят прежний зам. директора по административно-хозяйственной части и назначен новый помощник директора по административно-хозяйственной и организационной части (это очень характерная деталь!); а для научной работы в Институт были направлены Э. Кольман (пом. зав. культпропотдело'м' ЦК) и П.Ф. Юдин (слушатель ИКП)3. Фигуры совершенно однозначные - твердые сталинцы. И наконец, с.амое главное - решением Президиума ЦКК от 2 марта 1931 г. была создана комиссия «по проверке и чистке рабочих и служащих Института Маркса и Энгельса» под председательством Б.И. Ройзенмана, члена Президиума ЦКК и члена коллегии Наркомата Рабоче-Крестьянской Инспекции. В ее состав вошли работники аппарата ЦК Цельмин и Пшеницын, начальник секретно-политического отдела ОГПУ Я.С. Агранов и новый зам. директора ИМЭ Товстуха4.
Сама комиссия работала два дня-4 и 5 марта 1931 г. В ее заседаниях принимали участие также представители Коминтерна, Фрунзенского райкома партии и работники Института: его директор, пом. директора по адм.-хоз. части, секретарь ячейки ВКП(б) Козлов, председатель месткома Максимовский и новые сотрудники ИМЭ Ангаров и Юдин5. При изучении протоколов комиссии бросается в глаза крайняя пристрастность
1 См.: РГАСПИ, ф. 17, оп. 163, е.х. 867, лл. 130 и 131.
Там же, л. 92.
'	Там же, оп. 114, е.х. 217, л. 12; е.х. 218, л. 7
'	Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 12, л. 19.
' Там же, е.х. 44, л. 1. Протоколы заседаний этой комиссии опубликованы в немецком переводе в книге: Stalinismus und das Ende der ersten Marx-Engels Gesamtausgabe. Brl.-Hamburg, 2001, S.S. 27-99.
подхода к людям, впрочем вполне обычная для того времени. Проверяющие исходят из некоторых видов презумпции. Прежде всего презумпции виновности: человека считают виновным даже не до тех пор, пока он не докажет обратное, а пока начальство в силу каких-то своих соображений не признает его невиновным. Скажем, при проверке архивистки М. Николаевской председатель месткома заявляет: «Я считаю, что она не советский человек. Фактического материала на этот счет не было. Это мое личное мнение». И этого оказалось достаточным, чтобы снять человека с работы6. Если кто-то занимал неверную с официальной точки зрения позицию или допускал нежелательные высказывания - его судьба ясна. Но если кто-то молчал и не высказывался или не занимал однозначно партийной позиции, то его положение не лучше. Молчит - значит скрывает что-то нехорошее. Так, в отношении недавнего выпускника университета Л. Рубинштейна председатель месткома выразился следующим образом: «О нем ничего нельзя сказать, потому что от него добиться слова чрезвычайно трудно». Но это не помешало Товстухе безапелляционно заявить: «Очевидно, это тип гнилого поганенького интеллигентика, антисоветски настроенного»7. Вывод был соответствующим. Или, скажем, о Д. Лукаче, который тогда работал в Институте, секретарь партячейки заметил: «Политическая позиция несомненно с правыми моментами. Нет ярко выраженных, но правая окраска чувствуется». И Лукача «откомандировывают» из Института8.
Другой вид презумпции - это глубокая внутренняя убежденность комиссии в опасности образованности, интеллекта, короче - высокого профессионализма. При обсуждении зав. кабинетом восточных стран Лиау-Ган-Зина Товстуха привел свидетельство одного из руководителей Коминтерна О. Пятницкого о том, что «это интеллигентный человек», но тут же отметил, что для работы в Институте нужно найти «более крепкого человека»9.
6 Тамже, л. 15.
7 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 44, л. 9.
8 Тамже, л. 41.
9 Там же, л. 40-41.
Еще показательнее то, что было сказано об упоминавшемся выше Л. Рубинштейне. Комиссия не просто выгнала его из Института, но и констатировала, что «при рассмотрении списка сотрудников ИМЭ выявилась целая группа молодых работников, присланных из Университета в качестве отобранных и вполне подходящих для такого научного учреждения, каким является ИМЭ, а на самом деле оказался [так!] антисоветским, разложившимся порнографическим элементом. Просить гт. Товстуху и Юдина выяснить, при каких обстоятельствах и кем отбирались эти люди, и кто их рекомендовал. О результатах довести до сведения парткомиссии ЦКК для привлечения виновных к партийной ответственности»10. Заметим в скобках, что обвинение ^порнографии основано на том, что в дневнике одного из этих молодых людей - Рубинштейна -проверяющие обнаружили фразу: «Вы совершенно не можете себе представить, что женщина может быть красавицей, потому что у нее великолепная задница». В отношении работников группы MEGA представитель Фрунзенского райкома выразился так: «Тут есть целая группа немцев, присланных сюда специально КПГ. Все они занимали подозрительную позицию... ячейка на них сильно нажимала... Стоит разобраться в полезности этих людей в Институте»11. Разобрались и почти всех их, высококвалифицированных специалистов, «откомандировали» из Института.
Другое дело малообразованные, малоквалифицированные, но, как выражались позднее, «социально близкие» элементы. Когда речь зашла об уборщице С.Е. Лось, неграмотной, в прошлом личной уборщице Рязанова, Адоратский напомнил, что «она терроризировала Рязанова, и он ее выгнал». Председатель месткома отметил, что она «работница хорошая, но коновод определенной части склочниц»12. Излишне говорить, что ее оставили. Или ее коллега уборщица М.Ф. Ястребова из крестьян, с низшим образованием, кандидат ВКП(б) с 1924 г. 11ссмотря на бытовое разложение и полученный на партийной
Там же, л. 9.
" Гам же, л. 45.
'' Гам же, л. 33.
чистке строгий выговор за использование служебного положения в личных целях, ее сочли достойной работать в обновляемом Институте13.
Но не всегда социальное положение спасало от суровой партийной руки комиссии. Когда рассматривалось дело молодого парня Д.И. Бузина, курьера, из крестьян, с незаконченным средним образованием, который закончил ФЗУ, работал на фабрике им. Октябрьской революции, а потом пришел в ИМЭ, Товстуха высказался критически: «Почему с фабрики ушел в Институт? Окончил ФЗУ и работает курьером». И выходца с фабрики решили снять и направить на производство14.
Атмосферу работы комиссии характеризует следующая деталь. В первый день активное участие в ее деятельности принимал председатель месткома В. Максимовский - выступал, решал судьбы людей. Когда же на следующий день обсуждали его самого, как зав. кабинетом права, то присланный в Институт из ЦК Ангаров высказался в том духе, что его «отношение к троцкистам не вполне партийное», а Товстуха напомнил членам Комиссии: «Его поведение вы видели вчера здесь». Видимо, его тоже сочли не вполне партийным и Максимовского откомандировали из Института15.
КогдакомиссияподвелаитогикадровойпроверкиИнститута, результат оказался неутешительным. «Социальный состав сотрудников: (из 242 проверенных): дворян - 21, фабрикантов, торговцев и рантье - 49, помещиков - 4, буржуазной интеллигенции - 23, духовных - 2, невыявленных - 12, рабочих и детей рабочих - 9, крестьян - 45, служащих - 77. Политическая физиономия этих сотрудников: из беспартийных - бывших членов РСДРП(м) - 20, близких к мекам - 13, с.-р. - 4, анархистов - 1, исключенных из ВКП(б) - 4, антисоветски настроенных - 14, близких к троцкистам и арестовывавшихся - 12, вообще подозрительных - 5; из коммунистов: бывших меков -10, троцкистов - 6, правых - 7, имевших партвзыскания -10»16.
13 Там же, л. 48.
14 Там же, л. 30-31.
15 Там же, л. 42.
16 Там же е.х. 32, л. 97.
Вполне естественно, что комиссия не могла примириться с подобной «засоренностью» кадров, и из 244 подвергшихся процедуре проверки работников «постановила снять 130 человек (из этого количества 22 коммуниста)», т.е. половина парторганизации ИМЭ. «Остальных поручено проверить дополнительно дирекции»17.
Не приходится поэтому удивляться, что оставленные в Институте - многие временно - сотрудники бывшего ИМЭ обрушили свой гнев - и подспудный страх за свою судьбу -па опального директора. И здесь, как говорится, не было ни эллина, ни иудея: и партийные, и беспартийные на общем собрании Института, состоявшемся сразу после чистки - 12 и 13 марта 1931 г. - не нашди добрых слов о деятельности старого ИМЭ. «Процесс меньшевиков, - говорил бывший заместитель Рязанова Э. Цобель, - есть также процесс Рязанова и процесс всех старых сотрудников Института». А в качестве практических средств преодоления «рязановщины» - этот термин отныне надолго войдет в идеологический арсенал партии -предлагал «1) сломать кабинетную систему, 2) значительно упростить аппарат каждого тома Собрания сочинений Маркса н Энгельса, 3) изучать генезис марксизма с точки зрения генезиса ленинизма, используя указания т. Сталина»18. Кстати сказать, именно так вскоре и сложились дела в Институте.
Для известного философа Д. Лукача ИМЭ был «островом контрреволюции», ибо «вся та научная работа, которая не поставлена на службу революции, носит в себе опасность контрреволюции»19. Еще один старый сотрудник ИМЭ I'. Баммель отметил, что «в Институте были представлены все виды уклонов в теории - рубинщина, деборинщина, ортодоксальное гегельянство»20.
Но особенно гневно звучал голос масс - библиотечных работников и технического персонала. Одна из выступавших с грого вопрошала: «Теперь наши научные работники призна-
Гам же, л. 33.
I (АОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 5, лл. 28, 35об.
Гам же, л. 29об.
Гам же, л. 33.
ют свои ошибки. Почему же они не вскрыли всего этого раньше? Мы, технические работники, получили позор» [видимо, на свою голову]21. Ей вторила уборщица Ястребова: «Больше всего пострадали мы, технические работники», а истопник Чистяков обвинил Рязанова в том, что «у нас был большой перерасход угля [при отоплении] против норм Моссовета. Надо проверить, не было ли вредительства со стороны тех, кто давал Рязанову излишнее топливо». А беспартийный библиотекарь Л. Муравич заявила, что «приговор по делу меньшевиков был слишком мягким»22.
Естественную и горячую поддержку встретили мероприятия ЦК по созданию нового, объединенного Института. М. Лифшиц, вскоре ставший одним из ведущих специалистов в области марксистско-ленинской эстетики, не без гордости отметил: «И недаром буржуазные газеты в настоящее время пишут о победе "сталинского курса" в ИМЭ. Мы должны принять это как лозунг и практически показать, что победа этого курса приведет к повышению качества работы и в научном отношении»23. Итог обсуждения подвел новый директор -Адоратский, который провозгласил, что «работа Института должна быть поставлена на службу партии и ее ЦК». Далее в оригинале протокола собрания было вычеркнуто «во главе», видимо, еще не пришло время. «Основная задача обновленного Института - это выпуск популярного издания Маркса и Энгельса, распространение марксизма в массах»24.
Параллельно с чисткой в ИМЭ проходил процесс проверки прежней деятельности Института, осуществлявшийся вновь присланными работниками. В своих докладных записках П. Юдин, назначенный зам. заведующего кабинетом философии, и Э. Кольман, сменивший Рязанова на посту зав. кабинетом Маркса, дружно обвиняли прежнее руководство в том, что «вся работа [кабинетов] сознательно строилась с таким расчетом, чтобы не увязывать ее с современными задачами
21 Тамже, л. 31.
22 Там же, лл. 35, 35 об., 34.
23 Там же, л. 33 об.
24 Там же, л. 36.
строительства социализма», и призывали перестроить работу кабинетов «вокруг боевых вопросов марксизма-ленинизма». Причем некоторые бывшие руководители кабинетов, совершенно очевидно напуганные событиями в Институте, свидетельствовали о том, чего от них ждали. Так, Юдин утверждал, что, по словам бывшего зав. кабинетом социологии Косвена, «они старательно изгоняли из кабинета все, что в какой-либо мере касалось вопроса о классах и классовой борьбе»25. Авторы этих записок, видимо, вполне искренне забыли, что разработка «боевых вопросов марксизма-ленинизма» была в свое время совершенно официально изъята ЦК ВКП(б) из сферы исследовательской работы ИМЭ26.
Следует отметить такйсе, что на фоне резкой критики в адрес Института Маркса-Энгельса деятельность Института Ленина выглядела в глазах проверяющих гораздо лучше. В подготовленном для XI Пленума ИККИ сообщении от имени ИМЭ и ИЛ относительно ИЛ подчеркивалось, что в сопоставлении работы обоих Институтов «особенно ясно видно, насколько выше была поставлена работа Института Ленина и в частности работы архива», что «свою работу Институт Ленина связывает тесно с жизнью партии, ставит на службу пролетарской революции и социалистическому строительству»27.
Зато инвективы в адрес Рязанова поражают своей безапелляционностью и необоснованностью. Его, например, упрекают в том, что он, мол, не приступил к подготовке издания важнейших экономических работ Маркса, материалов периода I Интернационала и периода 70-х-80-х годов, упрекают за то, что он «оставался по преимуществу в пределах ...ранних работ Маркса и Энгельса»28, которые, по мнению авторов этого сообщения (оглашать его на пленуме ИККИ должен был Адоратский), «не являются столь насущно необходимыми
'' РГАСПИ, ф. 374, on. 1, е.х. 5, лл. 124об.-125 и ф. 71, оп. 3, е.х. 41, л.л. 196. 198.
См.: Рокитанский Я., Мюллер Р. Красный диссидент. М., 1996, с. 318.
’7 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 32, л. 81.
Там же, л. 83.
для сегодняшнего дня, как работы позднейших периодов»29. И хотя, действительно, гуманизм ранних работ Маркса плохо корреспондировался с лозунгом «Если враг не сдается, его уничтожают» и соответствующей практикой, то суть дела заключается в том, что Рязанов успел подготовить и издать на русском языке только первые 8 томов Собрания сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса (их работы до 1853 г.) и три тома переписки между ними. Не более справедлив и другой упрек: «...если Бернштейн похоронил переписку [Маркса и Энгельса] в четырех монументальных томах, не доступных широким массам рабочих, то Рязанов похоронил ее в еще менее доступных бесчисленных томах МЕГА»30. Правда, Рязанов до своего ареста из всех «бесчисленных» томов MEGA успел выпустить всего лишь 2 тома I отдела и три тома переписки Маркса и Энгельса из четырех.
Корень же всех грехов Рязанова новое руководство увидело в том, что, руководя работой ИМЭ, он «не вел борьбы против социал-демократии. В своих предисловиях к сочинениям Маркса он культивировал академизм, отвлеченную беспартийность, которая в нашей революционной обстановке не могла не привести к прямой измене делу пролетариата»31.
Один из главных признаков этой измены тогда - и много лет потом - видели в «сокрытии» важных документов Маркса. По существу, речь шла о том, что он не опубликовал письмо Маркса дочери Женни от 11 апреля 1881 г., содержащее резкую и достаточно субъективную характеристику молодого Карла Каутского. При публикации этого документа в «Большевике» (№ 5 за 1931 г.) во вводной статье Рязанова обвинили в том, что он, якобы, тщательно скрывал оригинал этого письма, чтобы оградить авторитет Каутского.
Рязанов ответил письмом от 11 апреля 1931 г. в редакцию «Большевика», где объяснил, что получил текст письма Маркса с условием не публиковать его. «Оно [это письмо] все-таки было украдено у владельца, который сохранял все
29 Там же, ф. 301, on. 1, е.х. 90, л. 140.
30 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 32, лл. 83-82.
31 Тамже,л. 83.
свои права на него. И с этим фактом надо было считаться»; Рязанов откровенно пытался объяснить ситуацию руководителям центрального теоретического органа партии32. Еще более откровенным он был в письме в Политбюро, написанном на следующий день. Если в предыдущем письме Рязанов, хотя и исключенный из партии, не хотел писать о том, чего работникам «Большевика» знать было, так сказать, не положено, то в письме в Политбюро он ставит все точки над i. «Я действительно скрывал многочисленные документы, но считаю, что действовал политически совершенно правильно. Так и письмо Маркса к дочери принадлежало к числу скрываемых документов, ибо оно состояло в фонде присвоенных или украденных бумаг»33. И далее Рязанов сообщает, как формировался этот фонд - от документов, полученных от супругов Лафарг с обязательством вернуть их в архив германской социал-демократии, до бумаг Бернштейна, полученных из ГПУ и хранившихся у Рязанова дома. Но истина никого не интересовала, равно как не интересовали, по справедливому замечанию первого публикатора этих писем Рязанова В. Корнеева, «в это время ни Политбюро, ни редакцию журнала «Большевик», ни новое руководство Института Маркса-Энгельса-Ленина нравственные и морально-этические аспекты этой проблемы»34. Их волновало совсем другое - как можно использовать в своих интересах не вполне легально добытые Рязановым документы, взвалив вину за публикацию - не за присвоение - на него.
2 июня 1931 г. Адоратский пишет в Политбюро о том, что в архиве ИМЭ Рязановым хранилось большое количество копий писем Маркса и Энгельса, которые он по разным соображениям не публиковал. Письмо Энгельса к Каутскому из-за личного отношения к Каутскому; письма Энгельса к Бебелю из-за того, что копии были добыты из архива германской социал-демократии нелегальным путем. По мнению Адоратского, «следовало бы быстрее опубликовать все эти письма, как ввиду их огромной ценности теоретической и политической, так
Археографический ежегодник за 1993 год. М., 1995, с. 345.
11 Там же, с. 346.
" Там же, с. 344.
и по соображениям чисто практического порядка», а именно: если мы опубликуем письма сейчас, то социал-демократы, раз эти письма добыты нелегальным путем, вынуждены будут обвинять в этом Рязанова. Если же мы задержим публикацию и опубликуем письма позже, тогда социал-демократы могут иметь основания переносить вину на нас. Поэтому просим разрешить нам публикацию этих писем в ближайшее время.
Сталин внял этим резонам и наложил на письме резолюцию о разрешении публикации всех без исключения писем35. Разумеется, имелись в виду «сокрытые» Рязановым письма, ибо все без исключения письма основоположников марксизма не публиковались еще несколько десятилетий.
30 июня 1931 г. Политбюро разрешило ИМЭЛу «опубликование всех без исключения писем Маркса и Энгельса»36, что и было сделано в I (VI) томе «Архива Маркса и Энгельса», выпущенном в 1932 г.
Выводы проверки деятельности обоих Институтов, прежде всего ИМЭ, нашли свое отражение в ряде документов - в первую очередь в докладной записке в Политбюро от 29 марта 1931 г., подписанной М. Савельевым (директором Института Ленина), В. Адоратским (директором Института Маркса и Энгельса) и И. Товстухой, который к этому времени являлся заместителем директора в обоих Институтах. В ней руководители этих учреждений «настоятельно просят Политбюро принять ряд решений, касающихся обоих Институтов», и подчеркивают, что уже первые наметки реорганизации ИМЭ «приводят к выводу, что развертывать работу без слияния Института Маркса и Энгельса с Институтом Ленина затруднительно. С другой стороны, работа в Институте Ленина от объединения с Институтом Маркса и Энгельса безусловно выиграла бы во всех отношениях». Объединенный Институт предлагается назвать Институтом Маркса-Энгельса-Ленина и подчинить его ЦК на правах отдела37. Итак - ИМЭЛ. Несомненно и идея слияния институтов, и название объединенного учреждения было
35 РГАСПИ, ф. 17, оп. 163, е.х. 887, лл. 68-68 об.
36 Там же, л. 67.
37 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 32, л. 40.
найдено их руководителями в полном согласии с руководством партии, если не по его инициативе.
Была выдвинута также идея создания - по примеру ИМЭ ИЛ-Совета нового Института в составе Адоратского, Ангарова, Бела Куна, Бубнова, Енукидзе, Кагановича, Кнорина, Короткого, Крупской, Молотова, Ольминского, Покровского, ('талина, зав. Культпропом ЦК ВКП(б), зав. Культропом ИККИ, Постышева и Тихомирнова38. Состав, как видно, более чем авторитетный. Но наверху идею эту не поддержали.
Центральным вопросом формирования нового учреждения стал вопрос о кадрах. И хотя лозунг «Кадры решают все» был публично сформулирован Сталиным несколькими годами позднее, практически ^н исходил из него всегда. Его ученики и последователи понймали это. Уже в цитированной выше записке руководители ИМЭ и ИЛ констатировали: «Состав работников как Института Ленина, так и Института Маркса и Энгельса крайне слаб»39. В направленной в это же время в 11К записке Адоратского и Товстухи кадровые проблемы применительно к ИМЭ развернуты более обстоятельно, особенно в части требований, предъявляемых к будущим сотрудникам. «Комплектование Института сотрудниками следует произвести по принципу подбора выдержанной, проверенной на партийной работе, рабочей молодежи. Необходимо подобрать известное количество знающих языки ...остальных же придется обучить... Очень важно сразу же создать крепкую, трудоспособную организацию, которая не болела бы интеллигентски-питераторскими болезнями, как это случалось до сих пор с нашими красными профессорами, среди которых было немало неустойчивых, мало - партийных элементов»40. Как видим, даже теоретический резерв партии - икаписты - признаются не вполне подходящими для работы в будущем Институте. Ч то же касается излюбленной большевистской тактики завоевания командных высот, то руководители ИМЭ намечают следующий план: «Известные командные высоты должны
Там же, ф. 155, on. 1, е.х. 64, л. 1.
" Там же, л. 41об.
Там же, е.х. 41, л. 45.
быть сразу же заняты назначением на соответствующие места нескольких квалифицированных, выдержанных партийцев: зав. научно-популярным отделом, зав. архивом, музеем, библиотекой, зав. сектором Коминтерна, зав. русским и иностранным изданием сочинений Маркса и Энгельса»41. Здесь с точки зрения будущей структуры объединенного Института и его задач чрезвычайно интересно следующее: ведущими подразделениями признаются вовсе не те, что занимаются вопросами теории и истории марксизма-ленинизма, а те, которые либо хранят информацию (архив, библиотека), либо занимаются чисто издательской работой, либо же популяризаторской деятельностью.
Проблема чистки старых кадров и подбора новых в период формирования нового Института носила первоочередной характер и потребовала решений на высшем партийном уровне. 30 апреля 1931 г. Секретариат ЦК рассматривает вопрос о работниках для Института Маркса и Энгельса (пока еще!) и командирует в него для «ответственной работы» ряд видных идеологических работников - Д. Розенберга, В. Рудаша, В. Ральцевича, правда, по совместительству с их прежней работой. Забегая вперед, скажем, что проблема совместительства в условиях нехватки надежных и подготовленных партийных кадров была постоянным источником головной боли для руководства ИМЭЛа, поскольку Институту постоянно угрожала переброска людей на другие участки работы. Поэтому дирекция ИМЭЛа ставит на рассмотрение Секретариата ЦК просьбу о распространении на Институт действия решения ЦК от 1 апреля 1931 г. о порядке снятия на другую работу его научных сотрудников и добивается ее удовлетворения42. А позднее, 8 октября 1933 г. Оргбюро ЦК принимает решение запретить отделам ЦК брать работников из ИМЭЛ43.
Упомянутым выше постановлением Секретариата ЦК от 30 апреля 1931 г. в Институт возвращался П. Гайду, бывший се
41 Там же, л. 45-44.
42 См.: Решение Секретариата ЦК от И мая 1931 г. РГАСПИ, ф. 17, on. 114, е.х. 234, л. 12.
43 РГАСПИ ф. 17, on. 114, е.х. 365, л. 5.
кретарь партячейки ИМЭ, уволенный в свое время Рязановым и писавший на него доносы в ЦК. Кроме того, в Институт направлялось несколько выпускников Института Красной профессуры.
Для того чтобы новый Институт получил здоровую кадровую основу, Оргбюро ЦК 20 мая 1931 г. поручает «Культпропу ЦК выделить для укрепления ИМЭЛ [отметим, что за полгода до официального решения о создании ИМЭЛ это название уже появляется в партийных документах] квалифицированными научными работниками-коммунистами не менее 10 человек высшей и 20 человек средней научной квалификации, подобрав этих работников из числа наиболее выдержанных в партийном отношении товарищей». ЦК ВЛКСМ в свою очередь было поручено «выделить для работы в ИМЭЛ 20 комсомольцев, по возможности - со знанием иностранных языков»44. Московский горком комсомола сумел направить нужные кадры в ИМЭЛ в количестве 28 человек только через год, и лишь в августе 1932 г. этот вопрос был снят с контроля Оргбюро как решенный45.
Вообще создание ИМЭЛ отличалось одной особенностью: все основные организационные мероприятия проведены были высшими партийными инстанциями до формального решения о слиянии двух Институтов - ИМЭ и ИЛ, - принятого 3 ноября 1931 г. Возможно, дело было в том, что хотели сократить открытый для широкой общественности организационный период с неизбежными неурядицами и ошибками и продемонстрировать затем успешную работу нового Института, освобожденного от пороков «рязановщины» и готового выполнить поставленные перед ним партией задачи.
Вся подготовительная работа по созданию нового Института происходила под непосредственным контролем высших партийных инстанций - Секретариата, Оргбюро и 11олитбюро ЦК - и по их прямым указаниям, сформулированным в решениях. В 1931 г. вопросы о нем поднимались на заседаниях этих органов не менее 20 раз.
" Там же, е.х. 236, л. 4.
•' См. там же, лл. 165-166.
Кроме кадровых вопросов на них обсуждались такие значимые моменты, как план работ ИМЭЛ и положение об ИМЭЛ. Уже 5 апреля 1931 г. Политбюро выносит, очевидно, по записке Савельева, Адоратского и Товстухи от 29 марта, специальное решение об Институтах К. Маркса, Ф. Энгельса и В.И. Ленина. Вот его текст:
«а) Принять предложение дирекции Институтов Ленина и Маркса и Энгельса об объединении этих Институтов.
б) Институт Маркса-Энгельса-Ленина организовать при ЦК ВКП(б).
в) Поручить т.т. Савельеву, Адоратскому и Товстухе представить в Политбюро планы работы объединенного Института Маркса-Энгельса-Ленина». И очень любопытен последний пункт решения: «г) Предложить т. Адоратскому воздержаться от доклада на Пленуме ИККИ»46. Ясно, что Политбюро не хотело до решения основных проблем, задач и структуры нового учреждения выносить вопрос о нем на сколько-нибудь широкое обсуждение, пусть даже в рамках руководства Коминтерна.
Ровно через месяц, 5 мая, Политбюро принимает постановление утвердить представленный дирекцией ИМЭЛ план работы Института, назначить его директором В. Адоратского, а «остальные вопросы передать на рассмотрение Оргбюро»47.
Этот план включал в себя завершение 2 и 3 изданий Сочинений Ленина, продолжение издания «Ленинских сборников и даже подготовку «академического издания сочинений Ленина». Предусматривалось окончание издания шеститомника избранных произведений Ленина и перевод его на языки зарубежных стран и некоторых национальностей СССР, а также издание тематических сборников из произведений Ленина, причем им должен был быть придан «сугубо популярный характер». (Заметим в скобках, что план начинается не с изданий сочинений основоположников марксизма, что было бы логично с точки зрения его развития, а с сочинений Ленина. Актуализация - прежде всего). Впрочем, и изданию
46 Там же, оп. 163, е.х. 872, л. 36.
47 В.И. Ленин, КПСС и партийные архивы. М., 1989, с. 180.
Сочинений Маркса и Энгельса было уделено много внимания. Предполагалось продолжение международного издания их сочинений «на языке (sic!) оригинала», ускорение русского издания и выпуск популярного (наподобие шеститомника Ленина) издания Сочинений Маркса и Энгельса с переводом на иностранные языки и языки некоторых национальностей нашей страны.
Наряду с издательской деятельностью Институт намеревался осуществлять и обширную исследовательскую программу. В плане фигурировали научно-исследовательская работа «по изучению вопросов марксизма-ленинизма, истории Коминтерна и международного рабочего движения, истории ВКП(б) и вопросов партстроительства», а также развертывание популярно-издательской работы по этим вопросам. Предполагалось «поставить разработку научных биографий Маркса, Энгельса и Ленина». В действительности же в реальной деятельности ИМЭЛа в последующие годы эта сторона значила все меньше и меньше, и планы научной работы не выполнялись систематически. И, наконец, решено было создать единый архив, единый «Музей Маркса-Энгельса-Ленина» и из библиотек ИМЭ и ИЛ «единую библиотеку с большим читальным залом с таким расчетом, чтобы ее ценнейшие богатства были доступны широкому кругу научно-партийного актива»48.
Важнейшим учредительным документом нового Института стало «Положение об Институте Маркса-Энгельса-Ленина при ЦК ВКП(б)», принятое опять-таки до официального публичного объявления о создании института.
Представленный ИМЭЛом проект «Положения» был обсужден на Секретариате ЦК 21 августа 1931 г. и авторитетной комиссии было поручено его переработать таким образом, чтобы центром работы Института были работы по истории марксизма-ленинизма и ВКП(б)49. Надо сказать, что в имэ-ловском проекте все-таки сохранялись какие-то следы более ранних документов, относящихся к деятельности ИМЭ и ИЛ.
Там же, с. 180-181.
РГАСПИ, ф. 17, оп. 114, е.х. 253, л. 3.
Так, его первый пункт был изложен следующим образом: «Институт Маркса-Энгельса-Ленина при ЦК ВКП(б) является высшим партийным научно-исследовательским учреждением, имеющим задачей изучение и содействие изучению жизни и деятельности Маркса, Энгельса и Ленина, вопросов марксизма-ленинизма в связи с современными проблемами классовой борьбы пролетариата, международной революции и социалистического строительства, истории ВКП(б) и Коммунистического Интернационала в связи с историей социализма и классовой борьбы пролетариата, вопросов партийного строительства и пропаганду идей марксизма-ленинизма»50. В окончательном тексте, рассмотренном на Оргбюро 6 октября 1931 г. и утвержденном Политбюро 10 октября того же года, акценты несколько изменены: «I. Институт Маркса-Энгельса-Ленина при ЦК ВКП(б) является высшим партийным научно-исследовательским учреждением, имеющим своей задачей:
а)	Научную подготовку к изданию как опубликованных, так и неопубликованных произведений Маркса-Энгельса-Ленина, а также издание работ их соратников»51. Последняя часть фразы несомненно имплицитно предполагает возможность и необходимость издания работ «великого продолжателя дела Маркса-Энгельса-Ленина товарища Сталина». И вообще на первый план выдвигается именно издательская деятельность. Далее следует: «б) Изучение и содействие изучению жизни и деятельности Маркса-Энгельса-Ленина и их учения;
в)	собирание, изучение и издание документов по истории ВКП(б), научная разработка истории партии, вопросов партийного строительства и коммунистического движения молодежи;
г)	собирание, изучение и научное издание документов по истории Коминтерна.
II. Институт является отделом ЦК ВКП(б) и возглавляется директором»52.
50 Тамже, л. 109.
51 В.И. Ленин, КПСС и партийные архивы. М., 1989, с. 182.
52 Там же.
Под решение задач Института была выстроена и его структура, включавшая следующие секторы: научной биографии и издания работ Маркса и Энгельса; научной биографии и издания работ Ленина; истории ВКП(б); истории Коминтерна; марксизма-ленинизма; научной популяризации, а также архив, библиотеку и музей. Кроме того на ИМЭЛ было возложены руководство местными истпартами и Институтами по истории партии и Октябрьской революции, координация исследовательских работ с Коммунистической академией и под крыло ИМЭЛ перешел историко-партийный Институт красной профессуры. Таким образом, под контроль ИМЭЛа перешли основные направления идеологической работы партии, но сам ИМЭЛ, будучи отделом ЦК, находился.дод надзором Культпропа ЦК и высших органов партии -'Секретариата, Оргбюро и Политбюро I |,К. Без их санкции не решался ни один сколько-нибудь значительный вопрос деятельности Института.
Наконец, дело дошло до принятия окончательного решения по ИМЭЛу. Оргбюро ЦК на заседании 19 октября 1931 г. утвердило текст постановления Президиума ЦИК СССР. Решение союзного ЦИКа понадобилось потому, что Институт К. Маркса и Ф. Энгельса официально состоял при нем.
Интересно, что текст, утвержденный Оргбюро, а затем 25 октября 1931 г. и Политбюро ЦК, - «Для объединения усилий по изданию сочинений Маркса-Энгельса-Ленина и для разработки вопросов марксизма-ленинизма и истории их развития, считать целесообразным объединить Институт К. Маркса и Ф. Энгельса с Институтом Ленина и организовать единый Институт Маркса-Энгельса-Ленина при ЦК ВКП(б)»53 - существенно отличается от проекта решения по ггому вопросу, предложенного самим Президиумом ЦИК'а и гласившего: «Считая нецелесообразным раздельное существование Института К. Маркса и Ф. Энгельса при ЦИК СССР и Института Ленина при ЦК ВКП(б), что может вести к искусственному разрыву изучения марксизма от изучения ленинизма, составляющих на деле единое, неразрывное учение Маркса-Энгельса-Ленина - марксизм-ленинизм, - передать
РГАСПИ, ф. 17, оп. 163, е.х. 912, л. 103.
Институт К. Маркса и Ф. Энгельса при ЦИК СССР в ведение ЦК ВКП(б) с целью объединения его с Институтом Ленина в единый Институт Маркса-Энгельса-Ленина»54. Возможно А. Енукидзе, подписавшему проект решения, решили показать, что он выходит за рамки компетенции ЦИКа, выдвигая какие-то свои мотивы в пользу создания единого Института. О том, что вопрос об объединении Институтов считался фактически давно решенным, свидетельствует и тот факт, что на заседании Оргбюро от 19 октября 1931 г. сначала обсуждается вопрос об издании ИМЭЛом в 1932 и 1933 гг. семнадцати томов сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса и кадровом его обеспечении и лишь потом стоит пункт «Об объединении Института Маркса и Энгельса с Институтом Ленина»55.
Начало работы ИМЭЛ
С самого начала издательская сторона деятельности нового Института приобрела первостепенное значение и наполнилась новым по сравнению с предыдущими годами содержанием. Это определялось гораздо более политизированным чем раньше, и, соответственно, гораздо менее историческим и сильно догматизированным подходом к самому смыслу публикаторской работы. Для руководителей объединявшихся Институтов выявление политически актуальных текстов классиков марксизма-ленинизма и соответствующее комментирование их - альфа и омега публикаторской работы. В тексте несостоявшегося доклада XI Пленуму ИККИ Адоратский и Савельев писали о том, что «в сочинениях Маркса, Энгельса и Ленина можно найти... множество чрезвычайно ценных мыслей, имеющих самое злободневное значение. Одна из задач пропаганды марксизма-ленинизма состоит в том, чтобы дать в доступных изданиях важнейшие произведения Маркса, Энгельса и Ленина, кратко комментируя их, показывая связь учения марксизма-ленинизма с современной борьбой рабочего класса, с разрешением очередных задач сегодняшнего дня»56.
54 Там же, оп. 114, е.х. 265, л. 271.
55 Там же, лл. 2, 3.
56 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 32, л. 90.
Особенно важным считался выпуск такого рода литературы на языках нацреспублик. В мае 1931 г. Адоратский посылает в ЦК записку с предварительным планом тематических сборников произведений Ленина (для перевода «на языки национальностей»). В первую очередь, в 1931 г., намечалось издание 11 брошюр по актуальным вопросам партийной пропаганды: «Партия и социалистическая революция», «Задачи социалистического строительства», «Социалистическая переделка деревни», «Национальная политика советской власти», «борьба за партию» и т.п. И, во вторую очередь, в 1932 г., предлагалось издать еще 9 сборников ленинских цитат - уже н историческом, если это слово применимо к подобного рода изданиям, аспекте: «Революция 1905 года», «Империализм, II Интернационал и война», «Октябрьская революция», «I ражданская война и интервенция» и др. Последней в перечне стояла брошюра «Маркс, Энгельс и марксизм»57.
Одно из самых серьезных обвинений в адрес Рязанова со-с гояло в том, что он, мол, не осуществил выпуск избранных (очинений Маркса и Энгельса, и в планах ИМЭЛа создание шеститомника текстов основоположников марксизма по типу ленинского шеститомника стало одной из первоочередных задач.
В первоначальном варианте ИМЭЛ это издание планировалось в 9 томах: т.т. 1-3 - исторические работы; т.т. 4-7 -•кономические тексты (1-й том «Капитала» целиком, 2-й и 3-й а сокращенном виде); т.т 8 и 9 - работы по диалектическому материализму58. Секретариат ЦК 21 ноября 1931 г. утвердил и пап подготовки шеститомника избранных произведений основоположников марксизма с дополнительным изданием «Капитала» в двух вариантах: либо его сокращенное издание и двух томах; либо издание всех трех томов «Капитала» в 4-х мин ах59. Наибольшая трудность заключалась именно в сокращении текста «Капитала», хотя эта работа еще в марте 1931 । была поручена одному из политических назначенцев, при-
Гам же, л. 57.
Гам же, ф. 17, on. 114, е.х. 253, л. 128.
Гам же, е.х. 267, л. 2.
сланных ЦК в Институт60. Но «Капитал» оказался трудным орешком и его «сократители» вынуждены были, в частности, признать, что «попытки сократить II и III тома в размере 30 печ. листов, т.е. около 1/3 оригинала, показали, что такое издание не может быть названо "Капиталом", а лишь "Выдержками из «Капитала"»61. В качестве промежуточного этапа было решено к 50-летию со дня смерти Маркса выпустить популярное издание работ Маркса и Энгельса в двух томах, рассчитанное «на широкие массы рабочих и колхозников»62. Так оно и получилось - к 50-летнему юбилею со дня смерти К. Маркса вышел сравнительно небольшого объема двухтомник «Избранных произведений К. Маркса», куда были включены «и некоторые произведения Энгельса, характеризующие теоретические взгляды Маркса, историю их развития... и статьи, излагающие биографию Маркса и рисующие его личность»63. 1-й том начинался со статей Ленина о Марксе и марксизме и статьи Сталина о роли Ленина как продолжателя дела Маркса. Это издание на много лет вперед стало основным источником для широкой пропаганды и изучения марксизма. И хотя никто не снимал с ИМЭЛа обязанность продолжения и завершения издания на русском языке сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса и ЦК постоянно настаивал на ускорении этого процесса, все же генеральной линией Института стал отныне выпуск избранных работ и отдельных изданий классиков марксизма-ленинизма.
Самое серьезное внимание при этом руководство партии уделяло вопросам перевода этих изданий на иностранные языки - по линии Коминтерна - и языки народов СССР. Замышлялось все с большим размахом, особенно в отношении шеститомника избранных работ Ленина: сначала планировался его перевод аж на 41 язык - 28 языков капиталистических стран и 13 языков народов Советского Союза64. Потом аппетит
60 Там же, ф. 374, on. 1, е.х. 3, л. 39.
61 Там же, ф. 71, on. 1, е.х. 23, л. 3.
62 Там же, оп. 3, е.х. 12, л. 59.
63 ИМЭЛ. Отчет XVII съезду ВКП(б). М., 1934, л. 31.
64 РГАСПИ, ф. 17, on. 114, е.х. 262, л. 114.
поубавился и решили переводить шеститомник на 12 языков народов СССР и 18 языков зарубежных стран65. Разумеется в рамках столь грандиозного проекта не могло обойтись без типичной для советских условий кампанейщины. Например, Северо-Кавказский крайком партии счел необходимым приступить с начала 1932 г. к изданию шеститомника Ленина и «Вопросов ленинизма» Сталина на следующих языках: адыгейском, кабардино-черкесском, ингушском, карачаево-балкарском, осетинском, аварском, кумыкском, чеченском, лезгинском, лакском и даргинском. Вопрос о том, возможно ли это вообще, видимо, даже не вставал перед северо-кавказскими партбоссами. И зам. директора ИМЭЛ Товстуха, многолетний помощник Сталина, несомненно заинтересованный в распространении трудов великих вождей, написал по поводу этого решения в Кульпроп ЦК: «...ни на одном из дагестанских языков дать шеститомник сейчас невозможно. По опыту других заранее можно сказать, что дело это провалится»66. Но что говорить о «католиках больше папы» из обкомов и крайкомов партии, если Оргбюро ЦК 19 июня 1932 г. при обсуждении вопроса о переводе шеститомника Ленина на «национальные языки», потребовало от крайкомов, обкомов и ЦК нацкомпар-гий «обеспечить качество переводов, не допуская в них извращений». Культпроп ЦК и ИМЭЛ обязаны были «следить за переводами шеститомника с тем, чтобы ставить на Оргбюро ЦК ВКП(б) вопросы об извращениях в переводах, с привлечением виновных к ответственности»67. Никого по существу не интересовал вопрос, а можно ли вообще переводить сложные общественно-политические тексты на тот или иной язык с учетом степени разработанности в нем социально-экономической терминологии и наличия переводчиков соответствующей квалификации. И речь шла не о естественных в подобных случаях ошибках переводчиков и редакторов, а об «извращениях», т.е. о сознательных враждебных действиях. 11оэтому на том же заседании Оргбюро Культпропу и ИМЭЛу
Там же, е.х. 303, лл. 4, 5.
"" Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 32, лл. 238-238об.
Там же, ф. 17, оп. 114, е.х. 303, л. 4.
было поручено «немедленно проверить сообщение ТАСС об искажениях в переводе «Вопросов ленинизма» т. Сталина на тюркском [азербайджанском] языке»68. Позднее обсуждение этого конкретного вопроса было поднято на принципиальную высоту и найдено более общее решение: «Ввиду наличия ряда злостных извращений в переводах на национальные языки основных марксистских произведений, а также ввиду отсутствия коммунистических кадров, достаточно владеющих национальными языками для редакции переводов и их проверки, признать целесообразным организацию специальных курсов для подготовки этих кадров»69 (Постановление Оргбюро ЦК от 11 октября 1932 г.)
Решающее воздействие на работу ИМЭЛ - как и на всю идеологическую обстановку в стране - оказало письмо Сталина в редакцию журнала «Пролетарская революция», опубликованное в конце октября 1931 г. Оно было посвящено напечатанной в журнале статье историка А. Слуцкого «Большевики в германской социал-демократии в период ее предвоенного кризиса», но содержание и значение письма Сталина было неизмеримо шире критики конкретной статьи конкретного автора. В своей статье Слуцкий по сути дела выступает против модернизации взглядов и политики Ленина в предвоенные годы в отношении левых в германской социал-демократии. Выдвигая тезис о «некоторой недооценке Лениным центристской опасности в германской партии до войны»70, он пытается раскрыть развитие взглядов Ленина на идеологию и политику германских центристов и исторический контекст тех или иных мнений Ленина по этому вопросу, в том числе и в связи с обстоятельствами внутрипартийной борьбы в российской социал-демократии. В то же время Слуцкий делает акцент на том, что ленинская позиция по отношению к каутскианству, четко выраженная им после начала империалистической войны, позиция непримиримой борьбы с центризмом, уходит корнями в предвоенную эпоху. Редакция «Пролетарской рево
68 Там же.
69 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 12, л. 96.
70 Пролетарская революция, 1930, № 6, с. 65.
люции», видимо, почуяла неортодоксальный характер статьи Слуцкого и снабдила ее примечанием относительно дискуссионного характера статьи и своего несогласия с авторской оценкой взглядов Ленина на международный оппортунизм в довоенный период. Сталин использует его статью для того, чтобы провести и закрепить официально догматизацию проблем ленинизма и истории партии, лишить идеологической легитимности исторический подход к этим сюжетам. С точки зрения Сталина существуют «аксиомы большевизма», которые не подлежат критическому, историческому исследованию, или, выражаясь его языком, не должны превращаться в проблемы, подлежащие дальнейшей разработке71. Зачем исследовать сложные и спорные.вопросы истории партии, если «всякий большевик знает, если он действительно большевик, что...»72, а далее нужно лишь подставить тезис, актуальный в данный момент. Между прочим, аналогичный ход мысли использовал Берия в своей речи на похоронах великого вождя: «Кто не слеп, тот видит—». Ленинизм, и в более общем плане -марксизм-ленинизм, в каждый данный момент равен самому себе, а каким он должен быть в этот момент или в данном отношении - это решает партия, ее руководство, в конечном счете, ее вождь.
Данное письмо Сталина пронизывает подчеркнуто неуважительное отношение и недоверие к историческим документам, их анализу, а люди, занимающиеся этим нелегким делом, презрительно именуются архивными крысами. Это, в общем, закономерное свидетельство далеко зашедшего процесса приспособления истории партии к политическим потребностям создания тоталитарной системы. Деятельность партии - это политика, и она всегда фиксируется в неких документах. Но гораздо сложнее исказить историческую картину этой деятельности, выраженную в совокупности опубликованных и известных всем документов, чем дать новую интерпретацию истории партии, сначала по отдельным периодам, а затем и в целом, опираясь на, а точнее иллюстрируя ее выбранными
11 Сталин И.В. Соч., т. 13, с. 85.
Там же, с. 86.
местами из некоторых документов, Отсюда вполне закономерной выглядит история с неудавшейся публикацией «Архива ВКП(б)». Еще 1 февраля 1930 г. Секретариат ЦК санкционировал выпуск журнала «Архив ВКП(б)»73, а 21 августа 1931 г. в этой же инстанции обсуждался вопрос о составе редколлегии этого журнала и просьба ИМЭЛа «разрешить публикацию в "Архиве ВКП(б)" документов ЦК послеоктябрьского периода (в частности стенограмм Оргбюро и Пленумов ЦК) с разрешения секретарей ЦК, Оргбюро и Политбюро»74, но сразу же после публикации письма Сталина Секретариат ЦК 4 ноября 1931 г. принимает решение «считать нецелесообразным отдельное издание "Архива ВКП(б)", сосредоточив издание материалов и документов по истории партии в журнале "Пролетарская революция"75. О том, сколь «широки» были возможности публикации там историко-партийных документов, свидетельствует хотя бы тот факт, что в 1932 г. журнал не выходил вообще, а за 1933-1937 гг. вышло всего 7 номеров76.
В полном соответствии с принятыми в партии нормами поведения ИМЭЛ, органом которого являлся журнал «Пролетарская революция», подверг себя большевистской самокритике. 20 октября 1931 г. В. Адоратский и М. Савельев направили Сталину письмо, где сообщили «для сведения» текст заявления редакции журнала о том, что считают «своей ошибкой помещение этой [А. Слуцкого] статьи» и что «это явилось результатом того, что большинство членов редакции своевременно не прочитало эту статью»77. Объяснение несколько легковесное, но оно сошло членам редакции с рук: очевидно, для Сталина не они были в данном случае главными обвиняемыми. Недаром при обсуждении этого вопроса в партячейке ИМЭЛ Товстуха, безусловно бывший в курсе намерений Сталина, выступил против такого уклона в истолковании этого письма, который представляет недооценку «общеполитиче
73 В.И. Ленин, КПСС и партийные архивы. - М., 1989, с. 176-177.
74 РГАСПИ, ф. 17, on. 114, е.х. 253, л. 108.
75 Там же, е.х. 267, л. 18.
76 Там же, е.х. 829, лл. 140-141.
77 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 32, л. 207.
ских задач за счет поисков конкретных виновников» публикации статьи Слуцкого78. И соответствующая поправка относительно персональной ответственности не была включена в резолюцию собрания. Вопрос стоял гораздо шире и серьезнее, в том числе для ИМЭЛа. Речь шла об общем направлении деятельности нового Института, а для этого нужно было, как подчеркнул Юдин, «переворошить все, что у нас в стенах нашего Института работники сделали неверного. А критиковать есть что, исправлять в наших изданиях, в нашем научном аппарате, в примечаниях. Надо поставить ближайшей задачей пересмотр заново всего нашего научно-вспомогательного аппарата и бесспорно исправить то, что найдем»79. А что будет что находить - сомнению не подвергалось..Презумпция наличия ошибок в трудах работников ИМЭЛ послужила основой многочисленных проверок, в которых критически изучались не только опубликованные статьи и книги, но и устные выступления. В документе по проверке трудов сотрудников сектора Маркса и Энгельса и сектора Коминтерна ее итоги формулировались следующим образом: «Проверка показала, что некоторые товарищи, имевшие ошибки, исправили их блестяще (пример: т. Леонтьев написал новый учебник, который считается вполне выдержанным), другие, как, например, т. Цобель не развернули достаточной самокритики»80. Но были в Институте и виртуозы большевистской самокритики своих ошибок. Так, М. Волин в письме в бюро ячейки ВКП(б) и дирекцию ИМЭЛа писал по поводу собственных ошибок в «Истории КП(б)У»: «...отдельными формулировками (например, что "уже до Октября в основном закончилось идейное укрепление и организационное оформление большевистских организаций на Украине") [я] не разоблачаю троцкистской фальсификации истории партии в 1917 г. и логически [!] привожу читателя к троцкистским выводам в понимании истории большевистских организаций на Украине в 1917 г.».81
ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 6, л. 66.
Там же, л. 234.
"" Там же, е.х. 33, л. 133.
1,1 РГАСПИ, ф. 155, on. 1, е.х. 104, л. 1об.
И все же свою порцию розог ИМЭЛ получил. Волна разоблачений троцкистских и прочих контрабандистов в области истории партии затронула и его продукцию. В «Правде» 22 ноября 1931 г. появилась заметка по поводу первого примечания к IV тому «Избранных произведений» Ленина, где авторы этого примечания обвиняются в протаскивании полуанархи-ческого «левацкого» отношения к спору Ленина с Бухариным о государстве и смазывают таким образом полуанархические ошибки Бухарина82.
Но это были еще цветочки. 27 ноября в «Правде» публикуется заметка «От Института Ленина при ЦК ВКП(б)», где в связи с приближающимся окончанием выпуска 2-го издания Сочинений Ленина отмечается, что недостаточная разработанность различных вопросов истории партии и Коминтерна, а также проблем международного рабочего движения «не могла не отразиться на содержании научно-вспомогательного аппарата к Сочинениям Ленина, не могла не повлечь за собою тех или иных ошибок в примечаниях, словаре имен и прочее». Несмотря на исправление обнаруженных ошибок «несомненно, что в аппарате издания остался еще ряд ошибок как чисто фактического характера, так и принципиального». Это было серьезнейшее политическое обвинение в адрес подготовителей и редакторов 2-го издания, тем более что, как говорилось в заметке, «необходимость исправления этих ошибок особенно ясна в свете последней статьи т. Сталина, указания которого должны лечь в основу нашей работы по исправлению ошибок, имеющихся во 2-м издании»83. Подписанная «Институт Ленина», эта заметка была составлена И.П. Товстухой, бывшим заместителем директора Института Ленина и нынешним заместителем директора ИМЭЛ. Смысл подписи, как представляется, состоял в том, чтобы перенести ответственность за возможные ошибки - а они очень скоро будут обнаружены - на Институт Ленина, который готовил это издание, а не на новый объединенный Институт.
Один из членов редакции Сочинений Ленина, В.М.Молотов, который являлся в ней фактически первым лицом, принял эту
82 Правда, 22 ноября 1931 г., с. 4.
83 Правда, 27 ноября 1931 г.
критику - и не без оснований - на свой счет и в тот же день направил в Политбюро гневное письмо. Как опытный аппаратчик он ударил по самому уязвимому месту заметки, текст которой не был согласован с ним, членом дирекции бывшего Института Ленина и членом редакции Сочинений Ленина. Что касается вопроса об ошибках во 2-м издании ленинских сочинений и в «Ленинских сборниках», то Молотов назвал эту критику огульной и неопределенной и заявил, что «вместо безусловно необходимого и действительного исправления отдельных ошибок в примечаниях и т.п. в указанных изданиях, авторы опубликованного заявления от имени "Института Ленина" набросили тень на все издание, что ни в какой мере не отвечает интересам партии». И Молотов попросил Политбюро: 1) «Дать в "Правде" от’ ЦК разъяснение, исправляющее допущенную частью дирекции Института Ленина ошибку». 2) «Предложить директору Института Ленина впредь не допускать опубликования важных сообщений от Института Ленина без ведома всех членов дирекции» и в 3-м пункте говорилось о том, чтобы дирекция Института и редакция Сочинений Ленина доложили ЦК, что делается для «исправления ошибок в примечаниях и т.п.»84. Таким образом, у Молотова речь шла, по существу, об исправлении фактических ошибок.
Разумеется трудно представить себе, что Товстуха осуществил эту акцию без ведома Сталина. И хотя Товстуха послал 29 ноября в Политбюро (копия Молотову) покаянное письмо, главное было сделано - открыто сказано о возможных принципиальных ошибках в издании Сочинений Ленина. В этом письме Товстуха признает свою вину в том, что не согласовал текста заметки с членами редакции Сочинений Ленина, а также в том, что, говоря о ряде ошибок, не подчеркнул, что это отдельные ошибки, и что неправильно указал на принципиальный характер этих ошибок, хотя, добавляет он, «ошибки принципиального характера и могут иметься». Он самокрити-куется в лучших большевистских традициях, просит освободить его от работы в ИМЭЛе и даже восклицает: «Ну, а какой я к черту "ученый"? багажа у меня никакого». Тем не менее
м РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, е.х. 1429, лл. 4-5.
он предлагает вполне определенный и не совпадающий с желаниями Молотова выход из сложившейся ситуации: «Я ... не могу возражать против того, чтобы было дано разъяснение в "Правде" от имени ЦК. Но ... думаю, что это может ударить слишком сильно по Институту. Может быть, можно было бы дать такое разъяснение все же от имени Института ... Дело, конечно, Политбюро решать как здесь лучше сделать»85.
И Политбюро на заседании 1 декабря 1931 г. приняло постановление «считать, что вышла неловкость с опубликованием письма Института в «Правду» и принять предложение т. Товстухи, о том, чтобы дать исправление от имени Института, поручив просмотреть исправления тт. Молотову, Сталину и Товстухе». Последняя фамилия дописана карандашом, видимо, тем, кто имел на это право. Вторым пунктом постановления Политбюро пополнило редакцию Сочинений Ленина т. Сталиным86. И это дало ему фактический надзор за изданием сочинений Ильича. Через неделю Товстуха сообщает об этой истории Адоратскому, находившемуся тогда в отпуске: «Самая главная новость - это опубликование нами в "Правде" обращения к читателям указывать на допущенные ошибки в Сочинениях Ленина. Вышел конфуз в связи с тем, что зря употребили слово "принципиальных". Дело дошло до высшей инстанции... Но сошло легко: приняли мое предложение дать от имени Института разъяснение (а было кое-чье худшее предложение)...»87
15 декабря 1931 г. «Правда» напечатала статью под характерным заголовком «Против искажений ленинизма», где ее авторы в связи с письмом Сталина в «Пролетарскую революцию» отмечают, что имеются также случаи, когда оппортунистический хлам и явная троцкистская контрабанда «были протащены даже в отдельные примечания к сочинениям Ленина». В статье разоблачаются «примиренчество к контрреволюционеру Каутскому», политические ошибки в характеристике Троцкого и делается многозначительный вы
85 РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, е.х. 1426, лл. 105-108.
86 Там же, ф. 17, оп. 163, е.х. 919.
87 Там же, ф. 155, on. 1, е.х. 70, л. 2.
вод о том, что «надо просмотреть в частности все примечания собрания сочинений Ленина, вскрыть допущенные в них отдельные ошибки, искажения ленинизма вроде разобранных нами примечаний»88.
27 декабря того же года Адоратский пишет письмо Молотову о «чрезвычайно хлесткой, сенсационной форме» декабрьской статьи в «Правде», где, по его мнению, «тенденциозно спутаны» первое, каменевское издание Ленина и сочинения Владимира Ильича, выпущенные Институтом Ленина, поскольку все примеры ошибок взяты из примечаний к первому изданию, но нигде это не оговорено. Адоратский утверждает в этой связи, что «второе и третье издание сделано гораздо тщательнее и политическая установка редактирования ничего общего не имела’с каменевской»89. Примерно в том же ключе написано и письмо В. Сорина в редакцию сочинений Ленина (Молотову, Адоратскому, Савельеву) и в Секретариат I (К (Кагановичу). Завершается его письмо фразой о том, что «при таком подходе к делу получается не помощь Институту в исправлении отдельных ошибок, а подрыв авторитета сочинений Ленина»90. С другой стороны, видимо, к этому же времени относятся составленные Товстухой «примеры ошибок по существу, имеющихся во 2-м издании» [Сочинений Ленина]. В основном они относятся к критике характеристик тех или иных деятелей международного рабочего движения. Так, по мнению Товстухи, «в XXV томе в биографии Бебеля не отмечен факт наличия у Бебеля целого ряда оппортунистических ошибок; переход Бебеля на позиции центризма отнесен только к концу его жизни». А о биографической справке Рязанова сказано, что она «носит ультра-объективный характер»91.
Тогда эта история закончилась для ИМЭЛа благополучно, но «черная метка» изданию Сочинений Ленина была уже предъявлена. Пройдет не так много времени и окажется, что «политическая установка редактирования» 2-го и 3-го изда-
нн Правда, 15 декабря 1931 г., с. 3.
к’' РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 32, л. 242.
Там же, оп. 2, е.х. 89, л. 1.
Там же, ф. 155, on. 1, е.х. 99, лл. 1-1 об.
ний Сочинений Ленина - а они отличались лишь по полиграфическому оформлению и тиражу - была далеко не во всех случаях по-большевистски правильной. Но об этом в свое время.
Для ИМЭЛа и других идеологических учреждений указания тов. Сталина, естественно, означали «новый этап в работе» и явились «той основой, на которой Институт перестроил свою работу»92. И действительно, политическая составляющая работы партийных научно-исследовательских учреждений, всегда весьма весомая в силу вполне понятных причин, превратилась отныне в доминанту всей их работы, и прежде всего работы ИМЭЛа. Это очень четко проявилось в серии юбилеев 1932-1934 гг. (30-летие II съезда РСДРП, 50-летие со дня смерти Маркса и 10-летие со дня смерти Ленина).
Организация проведения серии мероприятий в рамках празднования этих годовщин рассматривалась ИМЭЛом как «политические кампании», которые к тому же поднимают «роль и значение Института как высшего партийного научно-исследовательского учреждения»93. Ну, насчет научно-исследовательского учреждения было сказано, пожалуй, слишком сильно: научно-исследовательских работ по этому поводу выпущено Институтом почти не было. Но что юбилеям придавалось партией большое значение - это факт; ведь юбилеи давали возможность еще раз подчеркнуть единство и непрерывность развития марксистско-ленинской теории - от Маркса до Сталина - и верность политики нынешнего руководства партии этим заветам. В перечне основных задач Института в 1933 г. первыми двумя пунктами значились проведение кампании в связи с 50-летием со дня смерти Маркса и подготовка кампании в связи с 10-летием со дня смерти Ленина. Все остальное шло потом. Вопросы, связанные с проведением юбилеев, обсуждались в самых высоких партийных инстанциях. Так, на заседании Политбюро от 1 марта 1933 г. при обсуждении юбилея Маркса было принято решение «передать вопрос на
92 ИМЭЛ. Отчет XVII съезду ВКП(б). М., 1934, л. 16.
93 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 53, л. 2.
разрешение тт. Молотова, Сталина и Кагановича»94, т.е. тогда трех первых лиц партии и государства.
Руководство ИМЭЛа проявляло большую активность в этих вопросах, вносило в ЦК предложения, стремилось повысить уровень праздничных мероприятий. Так, на обсуждение Оргбюро ЦК 19 июня 1932 г. был внесен целый комплекс предложений, начиная от необходимости «издать как руководство для изложения учения Маркса статьи Энгельса, Ленина, Сталина, а также самого Маркса» и поручить ИМЭЛу создать «популярную биографию Маркса в 2-3 печ. листа для самых широких слоев рабочих и крестьян» и кончая выпуском портретов Маркса и Энгельса и серии почтовых марок с портретом Маркса95. Выполнено было,, конечно, не все, что планировалось, но то, что было" выпущено, последовательно работало на дело партии. Открывая торжественное собрание ЦК, ЦКК и МК ВКП(б), ЦИК и СНК СССР и Исполкома Коминтерна 14 марта 1933 г., Л. Каганович заявил: «О величии Маркса можно судить по тому, что его учеником, продолжателем дела Маркса и Ленина является великий вождь нашей партии и международного пролетариата - товарищ Сталин. (Бурные аплодисменты, переходящие в овацию).»96 Во вводной части тезисов ИМЭЛ «Карл Маркс (к пятидесятилетию со дня смерти)» мы читаем выделенные курсивом слова: «СССР - воплощение дела Маркса. Победа первой пятилетки - величайший всемирно-исторический триумф марксизма», а раздел о ленинизме завершает фраза: «Имя Сталина стоит в ряду великих имен теоретиков и вождей мирового пролетариата — Маркса, Энгельса и Ленина»91. Но что верный сталинец Каганович и тезисы ИМЭЛа, согласованные непосредственно со Сталиным, которому их направил Адоратский, если бывший оппозиционер К. Радек в статье «Чему учит Карл Маркс рабочих и колхозников» один из параграфов озаглавил так: «Маркс за колхозы и совхозы»98. В
м Там же, ф. 17, оп. 163, е.х. 973, л. 85.
" Там же, оп. 114, е.х. 303, лл. 3-4.
Карл Маркс - основатель коммунизма. М„ 1933, с. 49.
" Маркс. Ленин. ВКП(б). М., 1933, с. 10, 29.
Карл Маркс - основатель коммунизма. М., 1933, с. 121.
выпущенной ИМЭЛом популярной биографии Маркса, написанной тогдашним заведующим сектором Маркса и Энгельса Л.М. Перчиком, в разделе «Что нового внес Ленин в марксизм» все выводы иллюстрированы исключительно через цитаты из работ Сталина. Единственное из подготовленных ИМЭЛом к юбилею Маркса изданий, носившим действительно научный характер, были «Даты жизни и деятельности К. Маркса», вышедшие в 1934 г. на русском и немецком языках, и то основная работа по ним была проделана еще в рязановском ИМЭ".
В 1934 г. Институт в одной брошюре выпустил текст тезисов ИМЭЛ к трем датам: 50-летию со дня смерти Маркса, 30-летию II съезда РСДРП и 10-летию со дня смерти Ленина. Их сопоставление очень поучительно. В каждом из них и во всех вместе выдвигается на первый план мысль о том, что СССР является воплощением идей Маркса, Энгельса и Ленина, что эти идеи развил и претворил в жизнь Сталин; в них делается акцент на руководящей роли партии и необходимости монолитного ее единства, достигаемого в борьбе с любой оппозицией. Стоит в этом плане привести хотя бы одну формулировку: «Ленин всегда применял самые крутые методы борьбы против врагов партийного единства, против правых и "левых" штрейкбрехеров социалистического строительства»'00. И такой подход к содержанию тезисов был тогда совершенно естественным. В одном внутреннем имэловском документе, посвященном подготовке тезисов о 10-летии со дня смерти Ленина, с подкупающей откровенностью говорится о том, что «тезисы в основном должны быть посвящены вопросу об осуществлении партией и рабочим классом заветов Ленина в области руководства международной революцией и строительством социализма в нашей стране за 10 лет после смерти Ленина», а заключительная часть этих тезисов «должна быть посвящена вопросу дальнейшей разработки учения Ленина продолжателем его дела товарищем Сталиным»99 100 101. Иначе говоря, и в начале, и в
99 Карл Маркс. Даты жизни и деятельности. 1818-1883 г. М., 1934; Karl Marx. Chronik seines Lebens in Einzeldaten. M., 1934.
100 Маркс. Ленин. ВКП(б). M„ 1934, с. 75.
101 РГАСПИ, ф. 71, on. 1, е.х. 59, л. 6.
середине, и в конце тезисов речь должна была идти все равно о Сталине. В целом во всех тезисах дан набросок сталинской интерпретации истории марксизма-ленинизма и истории партии с характеристикой ее этапов, съездов и оппозиций.
Но ИМЭЛ не всегда удачно вписывался в проведение юбилеев. В конце июня 1934 г. Адоратский, как обычно, обратился к Сталину за разрешением на публикацию в «Большевике» в связи с 20-летием начала мировой войны 1914-1918 гг. статьи Энгельса «Внешняя политика русского царизма» и одного ленинского материала, а через несколько дней, 4 июля, и за согласием на публикацию письма Энгельса румынскому социалисту Иону Нэдежде102. Но обычного согласия на публикацию на сей раз не последовцла*22 июля 1934 г. на Политбюро был поставлен вопрос: «О статье Ф. Энгельса «Внешняя политика русского царизма»» и решено «признать нецелесообразным печатание статьи Ф. Энгельса «Внешняя политика русского царизма»103. Этому предшествовало письмо Сталина членам Политбюро и Адоратскому от 19 июля о статье Энгельса «Внешняя политика русского царизма», где он подверг ее резкой критике за переоценку агрессивных стремлений царской России и трактовку российского самодержавия как «последней твердыни общеевропейской реакции» и, соответственно, за недооценку роли англо-германских противоречий в возникновении мировой войны. «Едва ли можно сомневаться, что подобный ход мыслей должен был облегчить грехопадение германской социал-демократии 4 августа 1914 года... Понятно, что при таком ходе мысли не остается места для революционного пораженчества, для ленинской политики превращения империалистической войны в войну гражданскую»104. Тогда но письмо не было опубликовано и увидело свет только в мае 1941 года.
Если статью Энгельса «Большевик» не напечатал, то письмо его И. Нэдежде было опубликовано, причем, если ИМЭЛ ограничился краткой археографической вводкой, то
Там же, оп. 3, е.х. 58, лл. 127, 133.
Вопросы истории, 2002, № 7, с. 18.
См.: Сталин и Каганович. Переписка. 1931-1936. М., 2001, с.715.
комментарии редакции, в которых была дана традиционная марксистская трактовка роли царской России как жандарма Европы, вызвали гнев вождя, обратившегося 5 августа 1934 г. с письмом к членам Политбюро и редакции "Большевика". Сталин утверждал, что «взгляды Энгельса о грядущей войне» были там «явным образом сфальсифицированы». Редакции «Большевика» был брошен упрек в том, что она не понимает того, что в марксизме главное не отдельные положения, а дух этого учения, его метод, а также и в недооценке вклада Ленина в развитие марксистского учения. И Сталин иллюстрирует эту «гнилую и антимарксистскую установку» примером взглядов «троцкистско-меньшевистских господ», которые, опираясь на мысль Энгельса в «Принципах коммунизма» о невозможности победы социализма в одной стране, заявляли, будто тот, «кто продолжает настаивать на возможности победы социализма в одной стране, тот ревизует марксизм»105. Кого здесь имеет в виду Сталин, совершенно ясно.
Но, судя по письму Сталина Кагановичу от 5 августа 1934 г., дело было не только в теоретико-политических разногласиях. Сталин там прямо утверждает, что «это дело рук т. Зиновьева» и ставит вопрос о невозможности «оставлять "Большевик" в руках таких олухов, которых т. Зиновьев всегда может околпачить. Надо выявить всех виновников и удалить их из редакции. Лучше всего будет убрать т. Зиновьева». При этом Сталин добавлял: «Если редакция будет ссылаться на то, что она не получала одобренных ЦК моих предыдущих замечаний насчет статьи Энгельса "О внешней политике русского царизма", то это будет формальная отписка, ибо она их несомненно знала через т. Адоратского»106. И в следующем же номере «Большевика», вышедшем 15 августа, фамилии Зиновьева в составе редакции уже не значилось. А для ИМЭЛа и эта история закончилась благополучно, хотя Сталин в письме Кагановичу от 12 августа 1934 г. и назвал Адоратского «ротозеем» и отметил, что «с ИМЭЛ-ом вообще не важно»107.
105 Тамже, с. 717.
106 Там же, с.419.
107 Там же, с. 432.
Похоже, что Адоратский был, видимо, не в курсе складывания новых взглядов Сталина на внешнеполитическую историю и вообще на историю России. Но ИМЭЛ и здесь оказался на высоте, и в ноябре 1934 г. зам. директора Института М. Орахелашвили в своем письме обратил внимание вождя на гот факт, что в XXVIII «Ленинском сборнике» имеются выписки и замечания Ленина по серии статей Энгельса «Может ли Европа разоружиться?», которые страдают теми же недостатками, что и некоторые другие работы Энгельса этого периода по внешней политике. «Ленин, - подчеркивает Орахелашвили, -отмечает в некоторых местах свое несогласие с автором»108. Соответствующие коррективы были внесены и в текст предисловия ко 2-й части Xyi тома собрания сочинений Маркса и Энгельса, куда вошла «Внешняя политика русского царизма». Об этом Адоратский сообщил Сталину 31 мая 1935 г. В проекте предисловия, направленном вождю, говорилось: «Мнения Энгельса о грядущей войне для новой эпохи империализма устарели как раз именно потому, что он не учел империалистического характера грядущей войны. Только Ленин дал принципиально новую установку как в вопросе о характере войны, так и в вопросе о политике марксистов»109.
В это же время ИМЭЛ начинает работу по публикации «Хронологических выписок» Маркса. Эта акция оказалась очень своевременной, поскольку кореллировалась с возрастанием интереса Сталина к т.н. гражданской истории и начинавшейся критике школы Покровского. Эта идея получила немедленную поддержку руководства партии. Уже 2 сентября 1934 г. Оргбюро I (К обсудило вопрос «О заметках Маркса по хронологии всемирной истории» (докладывал вопрос Каганович) и приняло решение «поручить т. Стецкому [ зав. Культпропом ЦК] проследи ть за изданием заметок Карла Маркса по хронологии всемирной истории»110. В ИМЭЛе началась ударная работа по подготовке рукописи к печати, и в конце октября 1934 г. Адоратский посылает Сталину русский перевод I тома «Хронологических
°" РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 58, лл. 218-218об.
"" РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 62, л. 142.
"" Там же, ф. 17, on. 114, е.х. 568, л. 38.
выписок», просит разрешения на публикацию и сообщает, что работа над остальными тремя томами будет закончена к концу года111. В действительности же 1-й том этих выписок (в составе V тома «Архива Маркса и Энгельса») вышел в 1938 г., а заключительный 4-й (в составе VIII тома этого «Архива») - лишь в 1946 г. Вообще ударная работа, а иначе говоря штурмовщина, и в обычное время, и в период юбилеев в особенности, была чревата всякого рода проколами. Один из них имел место в брошюре «Основание Первого Интернационала», выпущенной в связи с отмечавшимся в 1934 г. 70-летием создания этой организации. Расшифровщики текста протоколов Генсовета, включенных в эту брошюру, неверно прочли английское слово «few» как «jew», и в результате получилось, что Генсовет утвердил такую формулировку: «Капитал и земля в руках евреев», тогда как на самом деле утвержденный текст гласил: «Капитал и земля в руках немногих». Перевод соответствующего протокола Генсовета для брошюры редактировал будущий академик Ф.А. Ротштейн. Но самое главное заключается в том, что никто не обратил внимания на следующий факт: при обсуждении этого вопроса на Генсовете было внесено предложение вычеркнуть эту формулировку, и Маркс голосовал за то, чтобы ее оставить, т.е. получается, что он, якобы, голосовал за вполне антисемитскую формулировку112. Это не осталось незамеченным. В докладной записке в Оргбюро ЦК зав. Культпропом ЦК Стецкий справедливо отметил, что перевод звучит так, «будто Маркс поддерживал предложение, под которым подписались бы немецкие фашисты»113. Не вполне понятно, почему ИМЭЛ только в ноябре 1938 г. довел до начальника Главлита мнение дирекции Института о том, что «учитывая политический вред от хождения брошюры с указанной выше фразой... дирекция ИМЭЛ считает целесообразным изъятие брошюры "Основание Первого Интернационала" из продажи, библиотек, читален и т.д.»114
111 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 58, л. 209.
112 См.: Основание Первого Интернационала. М., 1934, с. 31. Правильный перевод в: Генеральный Совет Первого Интернационала. 1864-1866. Протоколы. М., 1961, с. 9.
113 РГАСПИ, ф. 17, оп. 114, е.х. 705, л. 106.
114 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 121, л. 214.
Как функционировал ИМЭЛ
И здесь, пожалуй, имеет смысл перейти к вопросу о том, как функционировал ИМЭЛ в первые годы своего существования. В этом процессе уже были заданы направления и параметры всей будущей деятельности Института, сложился, если так можно выразиться, своеобразный камертон, по тональности которого был настроен и постоянно настраивался Институт. История ИМЭЛа отразила на себе и в себе все перипетии жизни страны, все изгибы советской истории. В то же время он являлся одним - пусть далеко не самым главным -действующим агентом, влиявшим на ход этой истории.
ИМЭЛ родился и развивался как типично советское учрежде-। ше, воплотившее в себе все специфические черты эпохи укрепления сталинизма, тоталитарной псевдосоциалистической диктатуры: от методов организации труда - единых для всего советского общества - до всепроникающей бдительности и всеохватывающего формализма. Альфой и омегой всего советского общественного производства, не только материального, но и, говоря словами Маркса, духовного, был принцип плановости. Планы нового имэловского руководства вполне соответствовали кажущимся перспективам нового учреждения - они были грандиозны и, если этот термин можно отнести к планам, честолюбивы. Вся эта мегамания была собственно заложена в утвержденном Политбюро I тане работ ИМЭЛ, о чем уже упоминалось выше.
Проект плана литературных работ ИМЭЛ на 1932 г. выглядит весьма впечатляюще. Планировалась подготовка «научной биографии Маркса и Энгельса», объемом 30 печ. ли-с гов и «Краткой биографии Маркса» в 5 печ. листов, которую должен был написать Адоратский и сдать на редактирование И декабря 1932 г.
По сектору научной биографии и издания работ Ленина предполагалось начать работу над 1-м томом «академического издания» Сочинений Ленина.
По сектору Коминтерна шла работа над четырехтомным сборником «Коминтерн в документах», протоколами I и III кон-। рессов этой организации, сборником документов по истории К11Г и Компартии Англии, а также над протоколами Генсовета I Интернационала, Лондонской конференции и Гаагского кон
гресса Международного Товарищества Рабочих. Намечалась и подготовка к изданию документов II Интернационала.
Большая бригада должна была готовить 10-томные избранные Сочинения Маркса и Энгельса, а другая группа сотрудников - популярный двухтомник их избранных работ.
Не менее амбициозно выглядит и список планируемых научно-исследовательских публикаций. Здесь и исследования о Марксе - «Маркс и 1848 г.», «Маркс и I Интернационал», «Маркс и Парижская Коммуна», «Маркс как вождь пролетариата»; здесь и труды с весьма обязывающими заглавиями: «Энгельс. Диалектика и естествознание», «Ленин. На философские темы». Излишне добавлять, что по каждому объекту этого плана были указаны исполнители115 116.
Это «embarras de richesses» разрешилось весьма просто. В 1933-1934 гг. увидели свет: двухтомник избранных сочинений К. Маркса, однотомник - правда весьма объемистый, более тысячи страниц - документов Коминтерна, протоколы его I и Ш конгрессов, а в 1936 г. протоколы Лондонской конференции I Интернационала. В соответствующем томе БСЭ в 1937 г. появилась довольно большая статья о I Интернационале. И все. Остальные издания так и остались запланированными, но нерожденными.
И это невыполнение планов - не особенность ИМЭЛа, а сущностная черта всего социалистического способа хозяйствования. Такой же чертой являлись и манипуляции с процентами выполнения планов, сущность которых сводилась к вошедшему в советский фольклор установлению средней температуры пациентов по больнице в целом. Применительно к ИМЭЛу итоги выполнения редакционно-издательского плана в 1933 г. выглядели следующим образом: процент плана выполнения по названием (в целом по Институту) - 100 %. Казалось бы все в порядке, но по секторам картина совсем иная: по сектору Маркса и Энгельса процент выполнения плана - 39,6; по сектору Ленина -130; по сектору истории партии - 86,6; по сектору Коминтерна - 60; по сектору научной популяризации - 75’16. Таким образом,
115 Там же, on. 1, е.х. 3, лл. 2, 3, 6-10.
116 Там же, е.х. 5, л. 2.
суммарное выполнение общеинститутского плана обеспечено исключительно за счет его перевыполнения одним подразделением. Но это не все. По признанию самого руководства ИМЭЛ «выполнение годового плана по названиям на 100 % достигнуто исключительно за счет выпуска внеплановых объектов, к тому же неравноценных невыполненным объектам»"7. Иначе говоря, выполнение плана достигнуто за счет снижения, если гак можно выразиться, качества выпускаемой продукции, а также за счет исчерпания резервов производства - ведь если по сектору Маркса и Энгельса было выпущено 9 томов их сочинений, т.е. в 3 раза больше, чем за предыдущие два года, то « такой рост изданий томов сочинений Маркса и Энгельса объясняется тем, что в 1933 г..были, закончены тома, начатые подготовкой в предыдущие Годы. В то же время сектором не подготовлено томов для издания в 1934 году»"8. Отсутствие заделов в работе привело к тому, что в 1934 г. увидел свет только один XXV том сочинений основоположников марксизма, судя по всему, начатый тоже не в 1933 г. И еще одна черта плановой жономики проявилась в работе ИМЭЛа - штурмовщина: за IV квартал 1933 г. было выпущено почти 100 % по названиям и КО % по печ. листам того, что выпущено за предыдущие три квартала119. И подобные явления были характерны для всей последующей деятельности Института, разве что со временем с гала обычной - с согласия ЦК - корректировка в конце года планов работы в зависимости от реально сделанного к этому времени.
В основе систематического невыполнения ИМЭЛом планов лежало несколько причин общего характера. Прежде все-। о, это нереальность составления самих исходных планов.
Когда Оргбюро ЦК утвердило несомненно шедший «сни-iy» план издания Сочинений Маркса и Энгельса на 1932 г. в количестве 6 томов, а на 1933 г. - 11 томов, то в основе этого плана, очевидно, лежало стремление руководства Института показать начальству, что вот, мол, теперь, когда новое руковод-
Гам же, л. 6
Гам же, л. 3.
Гам же, л. 6.
ство успешно преодолевает остатки «рязановщины», деятельность Института двинется вперед семимильными шагами. Когда Адоратский направил 11 ноября 1936 г. записку заведующим научными секторами ИМЭЛ, в которой заявлял, что «для разработки плана и тематики научно-исследовательской работы ИМЭЛ в области того, что нового внес Ленин в марксизм, необходимо проделать предварительную работу, к которой должен быть привлечен каждый научный сотрудник Института» и возлагал на руководителей секторов обязанность организовать эту работу «с расчетом закончить и подытожить ее к концу ноября» - т.е. в течение трех недель, - то он не мог не понимать нереальности задачи, но должен был показать высокому начальству, что пытается сделать все возможное для выполнения задания, которое довольно давно было возложено на Институт. И неудивительно, что через два месяца, 16 января 1936 г. он вынужден напомнить об этом своем распоряжении, поскольку «сегодня, 15 января 1936 г. от Вас не получено никакого материала, указывающего на окончание работы или даже на приступ к таковой», и приказывает «немедленно взяться за реализацию упомянутого поручения»120. Надо сказать, что ИМЭЛ этого задания партии так и не осуществил.
Не способствовали своевременному выполнению планов и колебания политической конъюнктуры, вызывавшие переработку уже подготовленных книг, а то и снятие их с производства и даже уничтожение отпечатанных тиражей. Биохроника Маркса была доведена до стадии верстки, когда обнаружилось, что книга в таком виде, без основательной доработки не может быть издана121. Но эта книга все-таки вышла в свет, чего нельзя сказать о протоколах конгрессов II Интернационала, в отношении которых обнаружилось неприемлемое качество подготовки книги, вследствие чего набор был рассыпан122. А сборник «Ленин о раскрепощении женщины» уже после выхода из печати был задержан и весь тираж уничтожен123. В
120 Там же, е.х. 6, лл. 16, 17.
121 Там же, е.х. 5, л. боб.
122 Там же.
123 Там же.
вину подготовителям был поставлен «явно неудовлетворительный текст примечаний, их крайне низкий политический уровень и наличие в важнейших примечаниях грубых политических ошибок»124. И все это оказывается вскрылось только ио получении сигнального экземпляра брошюры. К счастью, экземпляр ее сохранился в библиотеке Института. В 1933 г. были сняты с плана подготовки сборники «Ленин о Каутском» и «Ленин о центризме и леворадикалах»125. Видимо, возникли опасения, что совокупность высказываний Ленина по этим сюжетам может не совпасть с теми взглядами, которые Сталин приписывал Владимиру Ильичу в своем письме в редакцию журнала «Пролетарская революция».
Заведомая нереальность планов работы ИМЭЛ в очень большой, если не в решающей степени определялась состоянием кадров. Их все время не хватало количественно -ведь чистка личного состава Института носила постоянный характер. После большого, выражаясь языком эпохи Ивана Грозного, «перебора людишек», произведенного в марте 1931 г. в ИМЭ, в 1933 г. в ИМЭЛ проходила чистка парторганизации, т.е., по существу, основного ядра научных работников. Была поставлена задача изучения членов партии «по линии»: 1) партдисциплины, 2) производственной дисциплины, 3) идейно-политического уровня, 4) нагрузки каждого члена и т.п.»126 Короче все - кроме такой «малости» как качество производственной работы коммунистов. И хотя исключено из партии было всего три человека, дамоклов меч продолжал висеть надо всеми. Комиссия по чистке поставила в упрек бюро цехячеек т.е. парторганизаций отдельных подразделений, недостаточное изучение каждого члена партии и кандидата и в качестве образца подхода к изучению их процитировало слова Кагановича: «Надо понять, что главный наш рычаг люди и не только люди, имеющие партбилет, но и люди, имеющие большевистскую душу»127. А чужая душа - это не про
124 ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 20, л. 400.
125 РГАСПИ, ф. 71, on. 1, е.х. 23, лл. 26, 31
126 ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 19, л. 276.
127 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 53, л. 2об.
сто потемки, там обязательно может скрываться что-нибудь не то. Особенную тревогу в этом плане вызывали немногочисленные члены братских компартий, еще работавшие в Институте, поскольку они не проявляли «необходимой большевистской бдительности... и активности во всей партийной и общественной жизни Института»128. Зато эту большевистскую бдительность активно проявляли их коллеги по работе, находившиеся в рядах ВКП(б). Характерно в этой связи дело члена КПГ, сотрудника сектора Маркса и Энгельса Гертруды Браун. В начале мая 1933 г. партячейка ИМЭЛ разбирала ее персональное дело по обвинению в том, что та «систематически высказывалась в бригаде и в беседах с отдельными товарищами в антипартийном и антисоветском духе о политике ВКП(б) и ее руководства, а также о политике Коминтерна и КПГ, распространяя контрреволюционные, клеветнические утверждения троцкистов»129. Наряду с этим около десятка ее коллег были обвинены в недонесении о подобных ее высказываниях. Как выяснилось, она говорила такие крамольные вещи о Троцком, как то, что он был организатором Красной Армии, а на вопрос члена бюро ячейки М. Зоркого: «Знаешь ли ты установку партии в вопросе об организации Красной Армии?» (имелось в виду провозглашение Сталина организатором Красной Армии в статье Ворошилова «Сталин и Красная Армия»), честно ответила: «Нет»130. Понятно, что незнание установок партии не снимало ответственности за их нарушение. Но еще серьезнее обстояло дело с высказываниями Браун о Сталине.
«Ты часто говорила, - сказали ей на заседании бюро ячейки, -о твоем несогласии с тем, что Сталину устраивают овации. Это тошнотворно». Браун возразила в том плане, что «следует отличать политику, с которой она согласна, от формы ее выражения, а именно, что постоянно в газете подчеркивается: наш любимый вождь. Я не совсем понимаю эту форму. Она мне не очень нравится. Ведь можно быть большим вождем без того,
128 Там же, л. 4.
129 ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 19, л. 237.
130 Тамже, л. 255.
чтобы еженедельно видеть портрет, без того чтобы каждая речь заканчивалась: наш любимый вождь». Допрашивавший Г. Браун Зоркий бросил на чашу идеологических весов решающий аргумент: «Но ведь то же самое утверждает буржуазия, наши враги. Перед кем нам стесняться?» «Вопрос не в том, чтобы стесняться», - ответила Браун131.
Не оправдывая, но объясняя свои прегрешения, Браун говорила о том, что у нее «отсутствовало чувство партдисци-плины и ответственности, что нельзя говорить о всем том, о чем человек думает». Оруэлловский «1984» еще не был написан, но проблема двоемыслия уже стала жизненно важной в самом точном смысле этого слова. Руководитель бригады, где работала Браун, Карл . Шмидт характеризовал ее совершенно определенно: «По моему мнению, Браун очень добросовестна, хочет придерживаться линии партии, но она не выдержана, не умеет держать язык за зубами»132. Но простодушным Кандидам не могло быть места в то время ни в партии, ни в партийном идеологическом учреждении. И Браун уволили из Института и исключили из партии. Слава богу для нее, что это был 1933, а не 1937 г.133
В следующем же 1934 году опять работала комиссия «по пересмотру состава работников ИМЭЛ», но функционировавшая уже «в секретном порядке». На сей раз было решено освободить от работы немедленно 9 человек и заменить, по мере подыскания новых, - 25 человек. В отношении сектора Маркса и Энгельса комиссия сочла необходимым, чтобы там был «создан кадр крепких выдержанных партийцев», и предложила по политическим мотивам заменить ряд сотрудников другими, «хотя с производственной стороны они и удовлетворяют предъявляемым к ним требованиям»134.
Там же, л. 256 об.
112 Там же, лл. 246,252.
' ” О деле Г. Браун, а также о судьбах других иностранных коммунистов, работавших в ИМЭЛе до войны см.: W. Hedeler. Zwischen, Wissenschaftlichkeit und Stalinschem Machtanspruch. Schicksale der Mitarbeiter des Marx-Engels-Lenin Institute (1931-1938). In: Stalinismus und das Ende des ersten Marx-Engels-Gesamtausgabe. Brl., 2001. S.S. 121-180.
114 РГАСПИ, ф. 71, on. 3, е.х. 55, лл. 28-31.
Но что такое высокая профессиональная квалификация в сравнении с большевистской душой! А поскольку необходимости выполнения планов никто с ИМЭЛа не снимал, то в ЦК непрерывным потоком шли жалобы на нехватку кадров и просьбы выделить людей. В январе 1934 г. Адоратский пишет письмо зав. Культпропом ЦК Стецкому, в котором жалуется на нехватку кадров экономистов для подготовки экономических рукописей Маркса и просит «в самое ближайшее время укрепить кадры ИМЭЛ квалифицированными экономистами-партийцами, а также историками, знающими иностранные языки». Это тем более необходимо, что перед Институтом стоит задача пересмотра состава работников, привлеченных ранее к подготовке сочинений Маркса и Энгельса. «Эти работники в настоящее время не соответствуют по своему социальному и партийному составу требованиям Института, но отсутствие самых необходимых партийных кадров заставляет нас сохранить временно этих работников». Жалуется Адоратский также на слабую обеспеченность работниками секторов истории ВКП(б) и научной популяризации135. В конце концов, Политбюро 26 мая 1934 г. принимает решение «предложить т. Адоратскому представить в Политбюро проект предложений о помощи ИМЭЛ людьми, особенно в отношении руководства переводом и изданием сочинений Маркса и Энгельса»136.
Здесь следует отметить еще одну сложность кадровой ситуации в ИМЭЛ - большую текучесть руководящих работников. Узок был круг квалифицированных и доверенных людей, и в случае необходимости ЦК решительно перебрасывал их на другой участок работы. Так, работник аппарата ЦК Л. Перчик 3 августа 1932 г. был утвержден Оргбюро зав. Сектором Маркса и Энгельса и помощником директора ИМЭЛ, а 23 сентября следующего года решением той же инстанции - юбилей Маркса уже прошел - был освобожден от этой работы137. Или более поздний пример: Н.Л. Рубинштейн с поста зав. Культпропотделом Сталинградского крайкома пар-
135 Там же, е.х. 58, лл. 25-25об.
136 Там же, ф. 17, оп. 163, е.х. 1022, л. 64.
137 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 12, лл. 88, 120.
гии в феврале 1935 г. был направлен в ИМЭЛ зав. Сектором истории партии, но уже в июне того же года мы видим его в качестве ответственного работника Агитпропа ЦК, а через некоторое время он работает начальником Особого бюро НКВД СССР138.
Возвращаемся к Адоратскому. Окрыленный решением 11олитбюро, он 29 мая 1934 г. пишет большое письмо Сталину, где раскрывает свои кадровые пожелания. Здесь просьбы выделить зав. Сектором Маркса и Энгельса, работников для подготовки экономических работ Маркса (в том числе видных тогдашних экономистов Дволайцкого, А. Кона, Мендельсона и Борилина), для работы над историческими произведениями Маркса и Энгельса - Далина, Степанову («с переводом из Самары в Москву ее мужа Фейгельсона на какую-нибудь работу не в Институте»), Зайделя и Кирпотина. Далее речь заходит уже о людях другого калибра: в качестве членов редакционной комиссии по «Теориям прибавочной стоимости» предлагается утвердить Бухарина, Крицмана, Дволайцкого, а для «установления стабилизированного перевода "Капитала"» (обратите внимание на термин - «стабилизированного»!) создать комиссию в составе Бухарина, Сокольникова, Стецкого, Бубнова, Адоратского. Надо отметить, что, кроме Степановой, выпускницы ИКП, все другие люди, затребованные Адоратским, уже где-то трудились и, как правило, не на одной работе. И наконец, Адоратский просит разрешения привлекать для редактирования отдельных произведений Маркса и Энгельса «и обязать выполнять эту работу» тт. Осинского, Сокольникова, Бухарина, Крицмана, Стецкого, Зиновьева, Каменева, Стеклова, Таля и Савельева139. Заслуживает внимания следующий момент: ввиду малочисленности выдержанных партийных кадров Адоратский вынужден привлекать к работе над произведениями основоположников марксизма заведомых оппозиционеров. И ему потом об этом напомнят. Адоратский стремится ковать железо, пока оно горячо, и 12 июня 1934 г. пишет Кагановичу: «Ввиду крайней необходимости усиления
'1х Петров Н., Скоркин К. Кто руководил НКВД 1934-1941. Справочник. М., 1999, с. 366-367.
"9 РГАСПИ, ф. 17, оп. 114, е.х. 670, лл. 99-99об.
ИМЭЛ квалифицированными работниками прошу ускорить решение вопроса»140. Решением Оргбюро от 25 июня 1934 г. в ИМЭЛ была направлена группа работников, в основном выпускников ИКП. Этим же решением Адоратскому и Стецкому предлагалось «вносить на утверждение ЦК состав редакций томов сочинений Маркса и Энгельса, подготовляемых к печати»141. Таким образом, ЦК брал на себя утверждение не только руководящих работников Института, но и ответственных сотрудников его подразделений.
Вообще, «хорошо образованный марксист», по оценке Ленина, Адоратский, видимо, плохо понимал специфику подготовки многотомных изданий, когда кадры для них растят и воспитывают в процессе работы над изданием, и уповал на чрезвычайные меры. Обращаясь в мае 1933 г. в Оргбюро, Адоратский просил ЦК для завершения издания сочинений Маркса и Энгельса в 1934 г. - заметим, что заключительный том этого издания вышел лишь 12 годами позднее - «мобилизовать в его [Института] распоряжение сроком на один год: четырех квалифицированных историков со знанием немецкого языка, одного историка со знанием английского языка, трех квалифицированных экономистов со знанием немецкого языка»142.
В обстановке нереального планирования, в условиях дефицита кадров вообще, а квалифицированных в особенности, руководство ИМЭЛа применяло в Институте все те методы и формы организации труда, которые практиковались в других советских предприятиях и учреждениях в ходе проводимых по указанию сверху кампаний. Эти методы и формы, по идее, должны были включить в работу могучие внутренние резервы человека труда, освобожденного от капиталистической эксплуатации, и перекрыть негативный эффект нехватки сырья, современного оборудования, квалифицированных научных и инженерных кадров. На деле все это выливалось в формальную суету, отнимавшую уйму времени и сил и не приносив
140 Там же, л. 98.
141 Там же, л. 97.
142 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 50, л. 98.
шую никакого реального результата, не говоря уже о том, что эти кампании совершенно не учитывали специфики отдельных сфер материального и духовного производства.
Особенно широко был распространен перенос форм организации труда на промышленных предприятиях в иные сферы, в частности в науку.
Так, в октябре 1933 г., когда ситуация с выполнением плана была, видимо, ясна, выходит распоряжение за подписью т.н. треугольника (представитель дирекции, секретарь парткома и председатель месткома), где говорится: «Проведение правильного и систематического учета выполнения ударниками принятых ими на себя обязательств и учет выполнения самообяза-тельств, данных товарищами,.включившимися в соцсоревнование и ударничество/является одним из решающих условий закрепления и дальнейшего развития социалистических методов труда»143. Утверждается и текст Инструкции по проверке выполнения самообязательств и по ведению учета результатов соцсоревнования и ударничества в ИМЭЛе, согласно которой «каждый ударник и товарищ, включившийся в соцсоревнование, закрепляет свое участие в социалистических формах труда дачей самообязательства на данный оперативный месяц или квартал, включив в это самообязательство помимо пунктов о выполнении плана, о высоком качестве работы и о соблюдении трудовой дисциплины, другие пункты по своему усмотрению»144. Вопиющий формализм всех этих инструкций, бессмысленных и бесполезных, был ясен многим уже тогда. Вот факт из имэловской жизни: в декабре 1933 г. в стенгазете Института публикуется за подписью «Часовой» (!) заметка о том, что научный сотрудник сектора произведений Маркса и Энгельса А. Бернштейн в своем самообязательстве на октябрь-декабрь обязался обеспечить «по труддисциплине уплотнение рабочего дня до предела и расширение его сверх всяких пределов», а по повышению квалификации - включиться в кружок испанского языка со всеми вытекающими последствиями» и заключил этот шутливый пассаж воплем души: «Рад бы в рай
143 Там же, on. 1, е.х. 6, л. 1.
144 ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 20, л. 493.
(научной работы), да грехи не пускают (не грехи, а ИМЭЛ)». Этот горький юмор был оценен как искажение социалистических методов, граничащее с издевательством, и неудачливому остряку пришлось писать объяснительную записку в бюро партячейки и признаться в том, что «такое легкомысленное отношение к соответствующему документу является политической ошибкой, недопустимой вообще, а в особенности в условиях такого учреждения, как ИМЭЛ»145. Что касается не очень хороших результатов работы Института в 1933 г., то о них речь шла выше, зато социалистические формы труда внедрялись по полной программе и даже в соответствии с инструкцией. В связи со сложностями в выполнении плана первого полугодия 1934 г. дирекция Института ставит задачу развернуть работу научно-производственных совещаний вокруг задач выполнения плана 2-го полугодия «на основе развития социалистических форм труда (соцсоревнования и ударничества, плановой работы бригад СИР и особенно работы Легкой Кавалерии)»146. Или - документ относится к тому же году - дирекция пытается ввести в работу Института идею рационализаторских предложений, заимствованную из заводской практики и означающую внедрение небольших технических усовершенствований. Решением распорядительного совещания при дирекции от 3 июня 1934 г. все зав. секторами обязаны были вести журналы поступлений и реализации рацпредложений, причем ответ по каждому из поступивших рацпредложений должен был быть дан в течение не более трех дней147. Ясности в том, что именно можно считать рацпредложениями, не было. При обсуждении этого вопроса в административно-хозяйственном отделе Института мнения разделились: кто-то считал рацпредложениями «любое указание или налаживание работ», кто-то лишь такие, «которые вносят что-нибудь существенно новое». А один пессимист заметил - «рационализаторские предложения записывают, а дела нет»148. Об эффективности всех вы
145 Там же, е.х. 33, лл. 201,202.
146 РГАСПИ, ф. 71, on. 1, е.х. 25, л. 93.
147 Тамже, л. 71.
148 ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 30, л. 964.
шеперечисленных методов хозяйствования можно судить по тому, что выполнение плана за 1934 г. по изданиям (названиям) выглядело следующим образом: сектор Маркса и Энгельса - 18,7%; сектор Ленина - 40,6; сектор истории партии - 26,3; сектор Коминтерна - 50; сектор научной популяризации - 5,9 %. Всего же по Институту план был выполнен на 33,3 %'49. И в дальнейшем положение не изменилось к лучшему. Как говорил на активе ИМЭЛ в марте 1937 г., посвященном обсуждению итогов знаменитого февральско-мартовского пленума ЦК, М. Зоркий: «Сколько мы ни говорили, сколько воды ни лили с этой трибуны о том, что у нас соцсоревнование и ударничество носит формальный характер, мы не разрешили этой проблемы до сегодняшнего.дня, и может быть сегодня, в 1937 г., с этим делом еще хуже, чем было в ноябре-декабре 1936 г., когда была попытка путем ударного месячника поднять это дело»149 150.
Могучим фактором внедрения социалистических форм труда - и постоянной головной болью для дирекции Института - было поддержание трудовой дисциплины и, как положено, борьба за нее.
Здесь мы наблюдаем целую гамму средств. От призывов «строго соблюдать распорядок занятий в Институте, добиваясь максимального уплотнения рабочего дня» и не допускать «никаких заседаний, совещаний и переговоров, не связанных прямо с работой в секторе, в часы занятий»151 до системы наказаний, когда при опозданиях сотрудника свыше трех раз в месяц он не допускается к работе и у него вычитается зарплата за один день; при невыходах на работу без бюллетеня вычитаются деньги по количеству пропущенных дней152.
Чем дальше развивается Институт, тем более сложной и, можно сказать, масштабной становится борьба с нарушителями дисциплины. Согласно постановлению дирекции от 22 сентября 1935 г., «заведующий сектором должен сообщить
149 РГАСПИ, ф. 71, on. 1, е.х. 7, л. 77.
150 ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 44, л. 79об.
151 РГАСПИ, ф. 71, on. 1, е.х. 25, л. 4.
152 Тамже,л. 86.
Управляющему Делами, для доклада Директору, о причинах невыхода или опоздания на работу, а также о преждевременном уходе с работы, и обо всех отлучках из Института по делам своего сектора или по делам, связанным с Институтом, которые допускаются только с разрешения Директора или его Заместителя»153. Но, видимо, борьба за дисциплину шла не слишком успешно с точки зрения администрации, иначе чем можно объяснить, что в период общесоюзного закручивания дисциплинарных гаек перед войной, при обсуждении в ИМЭЛе указа Президиума Верховного Совета СССР о трудовой дисциплине, один из руководящих работников Института заявил, что «не только мы должны повышать административные требования к работникам, но надо, чтобы у самих работников была встречная волна сознания ответственности за работу». В качестве примера отсутствия подобной встречной волны этот деятель привел факт просьбы одной из сотрудниц об отпуске за свой счет в связи с заключением брака. «Мы ей отпуска без сохранения содержания не дали, но, тем не менее, она добилась того, что мы все же дали ей 5 дней за счет очередного отпуска». «Я не думаю, - добавил он, с истинно большевистской самокритичностью, - что мы правильно это сделали»154.
Если с идейно-политическим фактором стимулирования производственного процесса в ИМЭЛе было все в порядке, то с его материальным поощрением дело обстояло хуже. Во всяком случае общее собрание цехячейки ВКП(б) сектора истории партии 5 октября 1932 г. предлагает партбюро добиваться, чтобы общеинститутское бюро поставило вопрос «о повышении оплаты труда штатным научным сотрудникам до норм, утвержденных Мособлисполкомом и существующих в родственных ИМЭЛ научных учреждениях»155. Стало быть, в Институте тогда платили меньше, чем в других аналогичных учреждениях. К тому же, не желая просто повышать тарифные ставки, администрация ИМЭЛ пыталась стимулировать эффективность труда внедрением то гонорарно-премиальной
153 Там же, е.х. 26, л. 71.
154 Там же, е.х. 40, л. 38.
155 Там же, е.х. 23, л. 62.
системы, то применением заимствованной в промышленности системы нарядов, то иными способами, вроде дополнительного вознаграждения сотрудников.
По гонорарно-премиальной системе сотрудники получали зарплату по тарифной ставке и дополнительно, в качестве премии за досрочное выполнение работы, разницу между суммой заработной платы и суммой гонорара, устанавливаемой по утвержденным дирекцией расценкам При этом оговаривалось, что на данную систему оплаты «переводятся в первую очередь ударные и основные работы секторов»156. Видимо, для сотрудников эта система была не очень привлекательной, ибо на упомянутом выше собрании цехячейки в секторе истории ВКП(б) они высказались за повышение существующих ставок и сохранение сотрудников на обеспеченной штатной ставке. К тому же и само руководство обнаружило в подобном порядке оплаты труда некие прорехи, позволяющие сотрудникам получать лишние, по мнению начальства, деньги. Иначе трудно объяснить необходимость появления постановления дирекции от 31 июля 1934 г. о попытках некоторых сотрудников получить литературные гонорары за испорченный или затем исправленный объект. «Всякая такая попытка, - грозил Адоратский, - мною будет рассматриваться как попытка рвачества, что повлечет за собой снятие виновников с работы в Институте и передачу вопроса о них органам партийносоветского контроля»157. Суровость наказаний за нарушение установленного порядка, как обычно, свидетельствовала о его неэффективности.
Была сделана попытка ввести систему нарядов. Партком ИМЭЛ в июле 1934 г. признал ее исключительно важное значение как одного из крупнейших стимулов повышения производительности труда и поставил перед дирекцией вопрос о: I) распространении системы нарядов на большее количество научных сотрудников, 2) уточнении положения о нарядах и 3) разработке предварительных смет на типичные объекты158.
156 Тамже, л. 63.
|$7 Там же, е.х. 25, л. 105.
1,8 Там же, е.х. 23, д. 66.
Но и эта попытка была не последней. В ноябре 1936 г. в дирекцию Института был представлен документ с грифом «Не подлежит оглашению», содержащий проект норм дополнительного вознаграждения научных работников Института за подготовку и выпуск изданий. Причем акцентировалось, что речь идет именно о дополнительном вознаграждении к заработной плате сотрудника, а не об авторском гонораре, так как между ИМЭЛом и научными сотрудниками не существует теперь ни прямых авторских договоров, ни договоров в порядке премиально-сдельной оплаты, как это имело место в последние годы159. Иначе говоря, прежние системы оплаты труда, каждая из которых соответственно признавалась самой прогрессивной, благополучно канули в Лету.
О реальном влиянии всех этих схем на производительность труда в ИМЭЛе судить трудно, поскольку на количество и качество выпускаемой продукции воздействовало множество факторов и прежде всего политических, но руководство Института при всех условиях резко отрицательно относилось не то что к попыткам добиться повышения зарплаты - об этом в советских условиях не могло быть и речи, - но даже к просьбам о таком повышении. Еще в начале существования Института руководство беспокоило то, что среди сотрудников «заметна некоторая волна - требование поднятия зарплаты. Парторганизация здесь должна быть начеку и не идти в хвосте за этими настроениями (а, к сожалению, среди наших коммунистов в этом отношении явный хвостизм)»160. О конкретном примере борьбы против подобных проявлений хвостизма свидетельствует история, происшедшая в 1935 г. в библиотеке ИМЭЛ. В хронологии документов она выглядит следующим образом: 22 марта 1935 г. зав. библиотекой Цируль пишет помощнику директора ИМЭЛ Савину докладную записку о необходимости повышения зарплаты сотрудникам библиотеки Балогу, Векслер и Виноградовой161. Видимо никаких откликов «сверху» не было, и 28 августа этого же года на цеховом парт
159 Там же, л. 87.
160 Та же, ф. 155, on. 1, е.х. 70, л. 6 об.
161 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 61, л. 358.
собрании библиотеки принимается резолюция, где, в частности, предлагается - всего лишь - «принять к сведению заявление т. Цируль о том, что вопрос о непомерно низкой зарплате ряда сотрудников поставлен ею на разрешение Дирекции»162, причем выступавшие высказывали вполне резонные соображения о том, что при нынешней оплате мы не сумеем получить хорошие кадры, поскольку в других библиотеках - в частности, в Ленинке - зарплата выше.
Но даже эта робкая постановка вопроса возмутила начальство. 7 сентября упомянутый выше Савин пишет докладную записку заместителю директора ИМЭЛ М. Орахелашвили, где информирует того, что в повышении окладов тт. Балог, Векслер и Виноградов.ой.?было отказано на основании постановления ЦК ВКП(б) Ц СНК СССР от 30 ноября 1934 г.163, в котором между прочим говорилось: «Ввиду того, что в связи с решением об отмене карточек на хлеб руководители отдельных предприятий и учреждений, идя навстречу рваческим настроениям, могут допустить самочинное повышение установленной заработной платы с целью перестраховки, СНК СССР и ЦК ВКП(б) постановили:
1. Запретить какое бы то ни было прямое или косвенное (передвижка из разряда в разряд, переименование должностей и т.д.), повышение установленной заработной платы... без разрешения СНК СССР и ЦК ВКП(б)»164. Уровень рассмотрения случая в библиотеке все повышается. 13 сентября 1935 г. Орахелашвили пишет письмо директору Института Адоратскому по поводу резолюции цехового партсобрания библиотеки, где сообщает, что т. Цируль не ставила вопроса о «непомерно низкой заработной плате ряда сотрудников» перед дирекцией, что, по ее словам, она не говорила на собрании об этом, а написала докладную записку Савину о повышении зарплаты трем сотрудникам. Далее голос Орахелашвили поднимается до патетических высот: «Новая надбавка к заработной плате означенным работникам, если бы это и было решено
"’2 Там же, л. 357.
Там же, л. 354 об.
Там же, л. 360.
Дирекцией, не могла быть вообще проведена до отмены решения СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 30 ноября 1934 г., поставившего преграду «рваческим настроениям» в связи с отменой хлебных карточек... Считаю необходимым ввиду этого предложить парткому ИМЭЛ отменить указанную резолюцию, как неверную и совершенно недопустимую в партийной организации ИМЭЛ»165. 17 сентября того же года партсобрание библиотеки отменило соответствующий пункт решения предыдущего собрания, как «могущего быть понятым как требование огульного повышения заработной платы»166. Показной ригоризм не мешал впрочем руководству ИМЭЛ пользоваться привилегиями, например, питаться в буфете дирекции, на оплату счетов которого с февраля по октябрь 1933 г. было истрачено «4065 р. 72 коп. за счет специальных средств», а еще 1500 руб. было ассигновано на ноябрь-декабрь того же года167. Или 53 «ответполитработникам ИМЭЛ», т.е. людям с более высокой зарплатой, чем у рядового работника Института, иметь льготы по квартплате в 1934 году168.
В своей вовлеченности в реалии тогдашнего социалистического бытия ИМЭЛ в 1934 г. в рамках «создания своей продовольственной базы» попросил передать ему какой-нибудь совхоз. Если совхоз передавался какому-либо заводу, то он мог, по крайней мере, получить помощь техникой, запчастями для нее, людьми на время массовых сельхозработ. А что мог дать ИМЭЛ? Очередных пропагандистов? Во всяком случае два решения дирекции о выпуске «печатной стенгазеты для колхозов» не были выполнены. Но к счастью для совхоза Высшая земельная комиссия отказала ИМЭЛу в этой просьбе169. Но если экзотическая затея с собственным совхозом провалилась, то реальный и весьма острый дефицит продуктов питания -особенно мяса - в начале 30-х годов наблюдавшийся в СССР повсеместно, включая крупные города и даже столицу, - тре
165 Там же, л. 353.
166 ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 29, л. 856.
167 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 55, л. 8.
168 Там же, е.х. 57, л. 45-46.
169 Там же, on. 1, е.х. 7, л. 4об.
бовал от руководства ИМЭЛа принятия каких-то конкретных мер. И они шли в русле распространенной тогда практики выращивания «быстрого» мяса. До создания курятника при научно-исследовательском институте дело, слава богу, не дошло, но о свинарнике и крольчатнике вопрос был поставлен на практическую почву. В 1932 г. на партбюро Института часто обсуждаются эти проблемы. В мае партбюро отмечает, что «свинарник не организован, несмотря на постановление бюро ячейки и постановления Дирекции и Месткома», и призывает «немедленно создать крольчатник при столовой в трехдневный срок, выделив организаторов»170. Что же касается свинарника, дело обстоит сложнее, но, как говорится, нам нет преград ни в море, ни на суще: «В случае благоприятного заключения санврача о допустимости создания свинарника во дворе музея, немедленно приступить к его организации. В случае отказа, в 10-дневный срок добиться разрешения этого вопроса иным (!) путем»171. Не лишне отметить, что речь шла о размещении свинарника в самом центре Москвы. Но спустя месяц место для свинарника все еще подыскивают, и похоже, что затея с ним лопнула. Крольчатник, видимо, создать удалось; во всяком случае, в октябре партбюро постановляет оборудовать до 15 октября «зимнее помещение и обеспечить кормами крольчатник»172. Но уже в январе следующего, 1933, года приходится признать, что не только не был организован свинарник, но и «купленные кролики не обеспечены кормами»173.
В условиях нормированного распределения продуктов в тогдашней ситуации очень большое значение имело то, к какому распределителю был прикреплен человек. И здесь имэловское начальство позаботилось о нуждах руководящих работников. На совместном заседании дирекции, бюро ячейки и месткома от 3 июня 1932 г. поручается «тт. Иванову и Гайду выяснить вопрос о распределителе и о возможностях прикрепления руководящих работников к распределителям
170 ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 17, лл. 253,254.
171 Там же, е.х. 17, л. 254.
172 Там же, е.х. 18, л. 400.
173 Там же, е.х. 19, л. 7.
повышенного типа»174. По мере ухудшения ситуации просьбы ИМЭЛа становятся более настоятельными и в августе того же года перед директором Института ставится задача «поставить вопрос о распределителе в ЦК ВКП(б) перед одним из секретарей ЦК... и добиться в Горснабе получения прежнего количества пайков. В случае отказа - перераспределить прикрепленных, обеспечив и квалифицированных рабочих»175. Последний пункт, видимо, должен был показать рабочим, что хорошие пайки достаются не только начальству.
Одной из «священных коров» советского образа жизни, во всяком случае до 60-х годов, была подписка на государственные займы. ИМЭЛ и здесь шел в передовых рядах. В 1934 г. руководство общественных организаций Института рапортовало Фрунзенскому райкому партии о том, что при общем количестве рабочих и служащих Института 544 человека и наличии 19 больных подписалось на заем 525 человек, т.е. подписка была стопроцентная. Причем, если на сумму ниже трехнедельного заработка подписалось 52 человека, на трехнедельную сумму - 64, то на месячный оклад подписался 131 человек и выше месячного - 278, т.е. таких сознательных оказалось более половины списочного состава Института176.
Создание канонических текстов
В период становления с его неизбежными ошибками и просчетами в ИМЭЛе постепенно и неуклонно создавался механизм того дела, ради которого Институт и был основан - концентрация в одном месте документов, связанных с жизнью и деятельностью классиков марксизма-ленинизма (куда фактически уже включен был Сталин), и материалов по истории ВКП(б), международного коммунистического и рабочего движения, а также публикация их в соответствии с текущими и перспективными нуждами партии и под ее пристальным контролем.
Другая сторона деятельности Института - научно-исследовательская и популяризаторская работа в области
174 Там же, е.х. 18, л. 269.
175 Там же, л. 322.
176 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 57, л. 112.
истории марксизма-ленинизма и истории партии - постоянно наличествовала в планах Института, но в реальном его функционировании занимала подчиненное место и чем далее, тем ее удельный вес уменьшался и, соответственно, увеличивалась доля публикаторской деятельности. Очень показательной в этом отношении была дискуссия, возникшая на одном из заседаний партбюро ИМЭЛ в ноябре 1932 г. при обсуждении пятилетнего плана Института. В общем и целом первостепенной признавалась издательская деятельность. Но для одних это объяснялось тем, что ИМЭЛ не может сразу стать «высшим научно-исследовательским институтом», и потому в качестве предварительной работы издательская деятельность и «является настоящей научной работой»177. Для других - «получить 20 ленинских сборников это дороже, чем хорошая научно-исследовательская работа», ибо «партия в первую очередь ждет от нас научно подготовленных партийных документов Маркса и Энгельса», и к тому же «у нас еще нет в собранном виде работ Сталина»178. А ведь это был только 1932 г.
ЦК с самого начала существования Института внимательно следил за тем, чтобы монополия его в определенных сферах издательской деятельности не нарушалась никем, и поправлял Институт, если тот чего-то недосматривал. Зимой 1931-1932 гг. готовился к выпуску 1 -й том «Литературного наследства», где намечалась к публикации статья «Марксисты 90-х годов в письмах к Н.К. Михайловскому». В письме редакции «Литнаследства» (Л. Авербаха и И. Ипполита) Молотову рассказывалась история о том, как один из работников Академии наук В. Буш обнаружил эти письма, но редакции предоставил лишь отрывки писем, считавшихся утерянными, прежде всего писем Н. Федосеева. Об этом редакция написала докладную записку в ИМЭЛ, работники которого ознакомились с корректурой сборника. Главлит также разрешил издание, но ЦК остановил его. Весь тираж (5 тыс. экз.) задержан, хотя объявления о содержании этого номера уже обошли всю советскую печать. На этом письме есть резолюция Молотова от 20 февраля 1932 г. с предложением решить этот во
177 ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 18, л. 413.
178 Там же, лл. 412,413.
прос на Секретариате ЦК. 5 марта 1932 г. состоялось заседание Секретариата, на котором редакции «Литнаследства» было предложено снять данную статью и заменить ее другим материалом и впредь согласовывать подобные публикации с ИМЭЛом, а непременному секретарю Академии наук Волгину было предложено «немедленно передать ИМЭЛ все письма марксистов»179. На этом злоключения ИМЭЛа с «Литнаследством» не закончились. Очередная история произошла летом 1933 г. с 7-8 выпуском этого издания, где должна была увидеть свет публикация 40 записей ленинских речей, «о большей части которых, - как писал зав. редакцией «Литнаследства» И. Зильберштейн ответственному редактору «ЛН» Л. Авербаху, - ни в собрании сочинений, ни в Вехах жизни и деятельности Ленина (ИМЭЛ, 1932) нет даже указаний на сам факт этих выступлений». К тому же все замечания ИМЭЛ были учтены180. Адоратский в письме Сталину от 25 июня 1933 г. признал ошибкой разрешение ИМЭЛа на печатание этих документов, которые, по его мнению, могли быть использованы в Институте лишь как материалы для внутренней работы без их публикации. Он воспользовался удобным поводом, чтобы поднять вопрос о монополии ИМЭЛ на публикации текстов классиков марксизма-ленинизма: «ИМЭЛ считает необходимым публиковать документы Ленина, а также Маркса и Энгельса лишь в изданиях Института. Исключение должны составлять лишь их публикация в «Большевике» и в «Правде»181. Тем не менее вопрос был вынесен на Политбюро, которое на своем заседании от 1 июля 1933 г. объявило выговор двум руководящим работникам ИМЭЛ - Короткому и Сорину - за разрешение напечатать записи речей Ленина «в недопустимо искаженном виде» и указало редакции «Литнаследства», что та «должна заниматься литературным наследством, а не наследством Маркса-Энгельса-Ленина». Само собой разумеется, что все предполагавшиеся к напечатанию в 7-8 номере «Литнаследства» записи речей Ленина решено было изъять оттуда182.
179 РГАСПИ, ф. 17, on. 114, е.х. 283, лл. 24, 1-2.
180 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 50, лл. 148-148 об.
181 Там же, л. 129
182 Там же, ф. 17, оп. 163, е.х. 984, л. 74.
Теперь ИМЭЛ стал тщательно блюсти свою монополию на публикацию текстов классиков марксизма-ленинизма. Было принято специальное постановление дирекции Института о порядке публикации неопубликованных документов подобного рода, согласно которому архивные документы должны публиковаться в изданиях ИМЭЛ и соответственно в «Правде», «Большевике» и «Коммунистическом Интернационале». Публикация документов идет через Ученый совет Института, который организует их обсуждение, причем «ознакомление других лиц с содержанием документов до их публикации категорически запрещается»183. И когда Культпроп ЦК, определяя планы Партиздата, по существу, братского ИМЭЛу учреждения, с которым -тот постоянно сотрудничал, поставил вопрос о возможности для него, минуя ИМЭЛ, составлять популярные биографии основоположников марксизма-ленинизма и издавать отдельные произведения Маркса-Энгельса-Ленина, равно как документы по истории ВКП(б) и Коминтерна, то Институт резко воспротивился подобному вмешательству в сферу своей компетенции. По этому поводу Адоратский обратился со специальным письмом к Сталину 11 мая 1934 г. Бдительность ИМЭЛа к соблюдению своих прав распространилась и на документы международного рабочего движения. Так, сотрудник Института Е. Степанова сообщила в дирекцию, что в хрестоматии «Эпоха промышленного капитализма», вышедшей под редакцией Лукина и Далина, опубликована без ссылки на источник выдержка из протокола Генсовета I Интернационала от 28 февраля 1871 г. «Мне кажется, - заметила в заключение Степанова, - что вопрос о том, каким путем этот документ попал в хрестоматию, должен был бы заинтересовать Дирекцию ИМЭЛ»184. И он действительно заинтересовал ее настолько, что Адоратский написал 26 февраля 1934 г. довольно резкое письмо Лукину, где счел неправильным использование еще неопубликованного материала и попросил сообщить, какие еще у Лукина п других товарищей имеются аналогичные документы, дать
' Там же, ф. 71, on. 1, е.х. 23, л. 101.
1 Там же, оп. 3, е.х. 57, л. 148.
их перечень и не допускать их публикации без согласия ИМЭЛ185.
С предложениями о публикации документов классиков марксизма-ленинизма - обычно в связи с годовщинами и праздничными датами - Адоратский обращался к Сталину. Таких писем сохранилось много. Ответ он получал, как правило, из секретариата вождя за подписью его помощника Поскребышева. Чаще всего это резолюции типа: «т. Адор[атскому] Возражений] нет. Поскребышев»186. Иногда ответ бывал более развернутым. Так, Адоратский 11 января 1935 г. запросил разрешение опубликовать к годовщине смерти Ленина несколько неопубликованных его документов с осторожной оговоркой относительно того, что «некоторые места в письмах можно было бы опустить» и получил резолюцию Поскребышева, несомненно исходящую от Сталина: «Можно пустить в печать 1) Телеграмма т. Сталину и 2) Карты на стол, поставив обязательно дату»187.
Задача собирания документов классиков марксизма-ленинизма и материалов по истории партии, поставленная в учредительных документах ИМЭЛ, решалась применительно к различным, если так можно выразиться, действующим лицам и участникам этих процессов несколько по-разному. Если литературное и рукописное наследие Маркса, Энгельса и Ленина было в основном собрано в достаточно полном объеме -хотя и потом были довольно серьезные пополнения - предшественниками ИМЭЛ: в подлинниках ленинское наследие и, в основном, в копиях наследие Маркса и Энгельса. Основной корпус документов по истории партии был также сформирован в рамках деятельности Истпарта и его местных подразделений, а затем и Института Ленина (после слияния Истпарта с ним). С историческими же свидетельствами о деяниях Сталина дело обстояло несколько по-другому. Документы, относящиеся к деятельности Сталина, в составе центральных органов партии находились в соответствующих архивных фондах. Но
185 Там же, л. 146.
186 Там же, е.х. 62, л. 28.
187 Там же, л. 5.
документами, связанными с его работой на местах и в рамках выполнения партийных поручений, он интересовался, судя по всему, сам и начал собирать их по крайней мере с середины 20-х годов через собственный аппарат, и прежде всего через верного и надежного его помощника - Товстуху. Скорее всего, решающую роль здесь сыграли потребности внутрипартийной борьбы с соперниками за лидерство в ВКП(б). Речь шла не только об архивных документах в строгом смысле этого слова, но и о его авторских брошюрах, листовках и статьях, опубликованных им, начиная с дореволюционного времени, в периодической печати.
После создания ИМЭЛ Товстуха продолжил и расширил эту деятельность, используя филиалы Института, а также местные и центральные архивы. Документы за подписью Сталина изымались из соответствующих архивов, в делах которых сохранялись только их копии. Так, в ответ на запрос в 1933 г. партархива Горьковского крайкома ВКП(б), что делать с имеющимися у них документами за подписями Сталина, из ИМЭЛа пришел совершенно однозначный ответ: «все документы тов. Сталина и за его подписью направить в ИМЭЛ, сохраняя в делах фотокопии без права ознакомления с содержанием их»188. Не полагаясь на инициативы архивных работников, Институт сам активно разыскивал документы вождя. В июле того же года Адоратский пишет в Центроархив Берзину о том, что ИМЭЛ просит «все документы тов. Сталина, выявляемые при обработке различных фондов, направлять в архив ИМЭЛ. Всякое использование этих документов для различных работ не разрешается»189. Иначе говоря, всякий допуск к документам Сталина прекращался. Интересно отметить, что многие документы, полученные из местных архивов и музеев, хранились непосредственно у Сталина. В ответ на запрос тифлисского Музея революции Товстуха сообщает, что все упоминаемые в нем вещи «находятся сейчас лично у тов. Сталина и вернуть их вам или снять копии не представляется в данный момент возможным»190. В другом письме в столицу
188 Там же, е.х. 48, лл. 136-137.
189 Там же, л. 143.
190 Там же, л. 164.
Грузии Товстуха подтверждает получение нескольких писем «с требованием возвращения газет, прокламаций, жандармских дел и пр., которые давно уже присланы мне в секретный отдел ЦК», и просит сообщить всем, кому надлежит, что «все эти вещи находятся в полной сохранности, но вернуть их в данный момент не представляется возможности, так как большинство из них находятся сейчас у тов. Сталина, который собирается их просмотреть». Заодно просит прислать две дореволюционные брошюры Сталина на грузинском языке, которых «у нас здесь нет»191.
А чтобы совсем успокоить местных архивистов, беспокоящихся за судьбу заимствованных у них документов, руководство ИМЭЛ придумало крайне удобное объяснение. В письме дирекции ИМЭЛ в Институт Сталина при ЦК КП Грузии - будущий филиал ИМЭЛ - содержалась информация о том, что «хотя освоение материалов, взятых из Тифлиса, и закончено, но наличие их здесь пока совершенно необходимо, поскольку они нужны будут (во всяком случае - могут понадобиться) тов. Сталину, когда он будет просматривать подготовленный уже 1-й том его ранних произведений»192. В общем - не лезьте к вождю. Кстати сказать, этот «уже подготовленный» том так никогда и не вышел. Особый интерес был проявлен к полицейским документам о Сталине, что вполне объяснимо, учитывая ходившие в эмиграции слухи относительно того, что лучший ученик и соратник Ленина был вроде бы агентом охранки. В конце августа 1933 г. Адоратский прислал письмо в Архив Октябрьской революции, в котором попросил переслать в ИМЭЛ «все документы (оригиналы) департамента полиции, относящиеся к деятельности тов. Сталина»193.
С самого начала существования ИМЭЛ перед ним была поставлена задача искоренения «рязановщины» в работе. По существу, имелось в виду полное выкорчевывание историкокритического подхода к текстам классиков марксизма. В условиях, когда от этих текстов требовалось лишь выполне
191 Там же, лл. 171-171об.
192 Тамже.л. 175.
193 Там же, е.х. 51, л. 110.
ние функции обоснования тех или иных зигзагов политики партии, мероприятий и решений, нередко противоречивших друг другу и предшествующим решениям, всякая попытка поставить то или иное высказывание Маркса, Энгельса и Ленина в исторический контекст эпохи выглядела по тогдашним официальным меркам антипартийной позицией, ибо могла показать, что это высказывание по сути и происхождению не может служить подкреплением того или иного партийного тезиса. Еще до создания ИМЭЛ вновь назначенное после ареста Рязанова руководство ИМЭ решило при допечатке томов переписки Маркса и Энгельса «выбросить предисловия Рязанова, заменив их небольшими предисловиями По существу материала, помещенного в томе» и даже установило предельный объем предисловий - 5 страниц194. Особые подозрения вызывало Полное собрание сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса на языках оригинала (MEGA), которое в титуле имело слова «историко-критическое». Нет, внешне все было вроде бы в порядке. Какое-то время продолжали выходить тома. Когда в 1933 г. в Германии, где печаталось это издание, фашисты пришли к власти, Политбюро 9 августа 1933 г. приняло решение «перенести заграничное академическое издание сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса... в СССР в типографию "Печатный двор" в Ленинграде»195. Но к 1935 году издание MEGA практически прекратилось: вышли в свет 7 томов 1-го отдела (работы Маркса и Энгельса до конца 1848 г.) и 4 тома 3-го отдела (переписка между ними), в дополнение к этому в 1935 г. вышел вне нумерации отдельный том, содержащий текст «Анти-Дюринга» и «Диалектики природы» Энгельса.
О перспективах издания MEGA и вообще об отношении к нему достаточно ясно свидетельствует направленная в июне 1936 г. в ЦК записка дирекции ИМЭЛ по этому вопросу. Оказывается, с ее точки зрения, «первые тома, вышедшие и подготовленные еще Рязановым, перегружены массой ненужного материала: наряду с основными произведениями соответствующего периода в эти тома включены конспекты
Там же, ф. 374, on. 1, е.х. 3, лл. 36,40.
|,,s Там же, ф. 17, оп. 163, е.х. 988, л. 13.
Маркса и Энгельса, описания этих конспектов и рукописей, даны все зачеркнутые Марксом места... Этот псевдонаучный аппарат на деле лишь затрудняет пользование отдельными томами и чрезвычайно замедляет темпы издания»196. Большего непонимания природы и задач «полного историкокритического собрания сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса», -а именно так переводится титул этого издания - трудно себе представить. Но у руководства ИМЭЛа была своя логика, согласно которой в дальнейшем Институт намеревался печатать в его составе «только работы, опубликованные самими Марксом и Энгельсом или после них», а важнейшие рукописные материалы, за исключением экономических рукописей 1857-1858 и 1861-1863 гг., - в «Архиве Маркса и Энгельса».’ Предусмотренная таким образом «разгрузка MEGA от излишнего материала и от громоздкого "аппарата"» - обращают на себя внимание кавычки, в которые поставлено слово аппарат, - должна по наметкам дирекции дать возможность уложить все издание в 45 томов197. Но, повторяем, больше ни одного тома MEGA не увидело света. И это неудивительно, если учесть, как в самом руководстве Института относились к этому изданию. Зам., директора ИМЭЛа В. Сорин, один из образованнейших людей в Институте, на совещании актива в марте 1937 г. заявил: «Насчет МЕГИ. Говорили, что тут было вредительство Цобеля и т.д. Я в этом деле главный виновник, что это не выходит. И пока я буду существовать, и пока мы не кончим русского Маркса, МЕГА идти не будет»198. Сорин перестал существовать очень скоро, и первое русское издание Сочинений Маркса и Энгельса вышло, а до начала работы над вторым изданием МЕГА - первое так и не завершилось -оставались еще десятилетия. Что же касается «вредителя» Цобеля, то он-то прекрасно понимал значение МЕГА, и, отвечая в 1935 г. на утверждения тогдашнего ученого секретаря ИМЭЛ, будто это издание не вызывает у читателя большого интереса, заявил, что «о немногих вышедших томах МЭГА
196 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 71, л. 227.
197 Там же, лл. 227-228.
198 ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 45, л. 213.
появилось больше рецензий, чем о всех вышедших томах русского издания собрания сочинений»199. Правда, рецензии бывали разные.
Критика, демонстрирующая полное непонимание специфики MEGA, содержавшаяся в этой закрытой записке, нашла свое отражение и в печати. В выпускавшемся ИМЭЛом по решению ЦК библиографическом бюллетене «Марксистско-ленинская литература» была опубликована рецензия на VII том 1-го отдела MEGA. В ней, в частности, отмечались «некоторые недостатки МЭГА, которые еще не вполне устранены». Застарелой болезнью МЭГА, утверждал рецензент, является «академизм» в подаче текста и в примечаниях. Страшное слово «академизм» использовалось в эти годы как жупел, как одно из самых тяжких обвинений против «рязановщины». Как же выглядело это обвинение применительно к VII тому 1 -го отдела МЭГА? А вот как. «При опубликовании рукописи подготовитель считает необходимым в подстрочных примечаниях отметить все перечеркнутые Марксом или Энгельсом слова или фразы, первоначальные варианты тех или иных предложений, одним словом, отразить всю черновую работу, проделанную Марксом или Энгельсом над рукописью... Не приходится доказывать, что Маркс и Энгельс при опубликовании своих рукописей и не подумали бы о том, чтобы сообщить читателю все варианты отдельных слов или выражений, которые у них фигурировали в черновике, но были заменены более удачными»200. Конечно, не подумали бы, но все дело в том, что такого рода издания, как MEGA, предназначены не просто для читателей, а для исследователей, которых как раз и интересует как, каким путем приходили Маркс и Энгельс к тем или иным формулировкам, а иногда варианты, зачеркнутые в поисках более удачных, по мнению рецензента - он скрылся за подписью М.М. и скорее всего был сотрудником ИМЭЛа, выражений, бывали, с точки зрения истории становления марксистской теории, интереснее, чем те, что остались в окончательном варианте.
Там же, е.х. 31, л. 219.
. Марксистско-ленинская литература, 1936, № 2, с. 44-45.
Здесь мы подходим к одному из самых принципиальных моментов отношения тогдашних идеологов к текстам классиков марксизма-ленинизма. Этих партийных теоретиков не интересует, как складывалась и развивалась мысль основоположников. Их интересует только конечный ее результат - некий финальный текст. Не случайно в документах ИМЭЛ и высоких партийных инстанций все время фигурируют формулировки типа «окончательного», «стабилизированного» перевода работ Маркса и Энгельса. В декабре 1933 г. директор ИМЭЛ и зав. Культпропом ЦК пишут в ЦК о том, что для решения сложных проблем, связанных с переводом «Капитала» и «Теорий прибавочной стоимости» «и ввиду необходимости выработать окончательный, наиболее совершенный русский текст экономических работ Маркса, Культпроп и ИМЭЛ считают необходимым образовать редакционную комиссию в составе т.т. Стецкого, Бубнова, Бухарина, Бройдо и Адоратского и поручить этой комиссии дать стабилизированный текст перевода «Капитала» и «Теорий прибавочной стоимости»201. Перфекционизм руководства ИМЭЛа и его глубокая вера в магическую силу высоких комиссий в деле создания совершенных переводов текстов классиков марксизма сохранялись в течение всех 30-х годов.
В плане своего доклада на Оргбюро ЦК в начале апреля 1939 г. новый директор ИМЭЛ М.Б. Митин включает тезис: «НАШИ ЗАДАЧИ: СТАБИЛЬНЫЕ ПЕРЕВОДЫ: а) ДВУХТОМНИКА ИЗБРАННЫХ ПРОИЗВЕДЕНИЙ [Маркса и Энгельса] и отдельных изданий, входящих в этот двухтомник.
б) «Капитал» Маркса т. I»202. И 27 апреля того же года он посылает секретарям ЦК докладную записку о мерах, принятых дирекцией, по улучшению постановки работы в ИМЭЛ, где сообщает о достигнутых успехах, а именно о том, что «в связи с общей задачей дать устойчивые и проверенные переводы работ Маркса и Энгельса», за два последних месяца проверены и подготовлены к печати переводы
201 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 52, л. 67.
202 Там же, е.х. 137, л. 3.
«Коммунистического Манифеста», «Принципов коммунизма», «Людвига Фейербаха...», «Развития социализма от утопии к науке», «Крестьянской войны в Германии» и двух глав «Диалектики природы»203. Вот так - не более и не менее. Достигнутые успехи не помешали тому, что в октябре того же 1939 года уже Политбюро «для окончательного утверждения текста перевода 1-го тома «Капитала» Маркса» назначило «редакционную комиссию в составе тт. Вознесенского, Мехлиса, Поспелова, Варги, Адоратского, Леонтьева и Митина»204. И это естественно: новые времена - новые люди готовят «окончательный перевод». Из прежних специалистов по этому вопросу многих уже не было в живых, а кто-то находился далеко от Москвы.
Руководство Института успешно выправляло остатки историко-критического похода к текстам Маркса и Энгельса, которые еще сохранялись у экономистов. В докладной записке, направленной в дирекцию Института 17 августа 1934 г. с грифом «Секретно» тогдашним зав. сектором Маркса и Энгельса Б. Бирманом, подвергнута резкой критике работа зав. экономической секцией этого сектора Леонтьева по подготовке к изданию текстов Маркса. При этом полемика сразу выводится на политический уровень. «Мы имеем, - пишет Бирман, - дело не с отдельными случайными ошибками, а с системой ошибок, вытекающей из той теории, что у Маркса много описок, опечаток, неточностей и т.д. и т.п. и что все это необходимо исправлять. Эта теория, пропагандируемая некоторыми работниками экономической секции и некоторыми немецкими товарищами (Леонтьев, Фрелих, Шмидт), связана с определенным пренебрежительным отношением к текстам Маркса и Энгельса, с особого рода чванством и с лженаучным подходом в работе по публикации документов Маркса и Энгельса»205. Воспитание священного трепета перед текстами основоположников марксизма не мешало вторжению и этот текст и вторжению не всегда квалифицированному и
Там же, е.х. 109, л. 188.
"" Там же, ф. 17, оп. 163, е.х. 1237, л. 180.
Там же, ф. 71, on. 1, е.х. 7, лл. 97-97об.
обоснованному. Через год новый зав. экономической секцией А. Кон с возмущением пишет по поводу изменений в тексте «Капитала», что «редакторы усвоили себе совершенно недопустимое отношение к тексту основоположников марксизма, выражающееся формулой "Раз я не понимаю Маркса, значит не прав Маркс"»206. И все же с переводами экономических работ Маркса дело обстояло еще более или менее благополучно. Тогдашнее руководство партии придавало большое значение публикации именно этих трудов, и они печатались в составе томов «Архива Маркса-Энгельса» и в некоторых других изданиях. С переводами исторических и философских работ основоположников марксизма дело обстояло сложнее, но об этом несколько позже.
Публикация текстов классиков марксизма-ленинизма занимала, как мы уже говорили, центральное место в деятельности ИМЭЛ - и чем дальше, тем большее внимание ей уделялось. Ибо высказывания классиков должны были обосновывать не только основные направления развития страны, но и все конкретные повороты политики правящей партии. Мало того, в текстах Маркса, Энгельса и Ленина, предлагаемых к изданию и изучению, не должно было по возможности оставаться каких-либо мыслей, которые могли бы побудить живые умы современников к сомнениям в правильности генеральной линии партии и ее отдельных сторон.
Отсюда стремление к созданию канонического, единообразного, стабильного, стандартного текста классиков марксизма, текста, по существу, предназначенного для извлечения цитат. А чтобы цитаты использовались только нужные, собрания сочинений в определенной мере отходят на задний план, а вперед выходят одно- и двухтомники избранных произведений, тематические сборники и хрестоматии. Сам текст представляется лишенным истории. Он выглядит своеобразным священным, богодухновенным, всегда истинным и всегда равным себе. Вытравляется подход к произведениям Маркса, Энгельса и Ленина как к текстам, создававшимся в конкретных обстоятельствах и проходивших определенные стадии разви-
206 Там же, оп. 3, е.х. 61, л. 5.
тия, в том числе и с точки зрения становления самого текста, а не только идей, выраженных в нем. Поскольку Маркс, Энгельс и Ленин (а имплицитно и Сталин) были всегда правы, так сказать, по определению, то проблема исторической детерминированности того или иного высказывания как бы отходит на задний план, теряет свою значимость. И - как ни парадоксально это выглядит - эта детерминированность выходит на первый план прежде всего, когда речь идет об ошибках (действительных или мнимых) великих теоретиков пролетарского движения. Тогда вспоминают, что они - прежде всего Маркс и Энгельс - «подвизались», как любил выражаться Сталин, в другую историческую эпоху, были ограничены современными им источниками, чего?то недопонимали или недоучитывали и т.п.	’ •
Тенденция создания канонического текста - внешне опять-таки парадоксально, а по существу органически - сочеталась со значительным (и весьма конфиденциальным, скрытым от общественности) вмешательством в текст классиков марксизма-ленинизма вплоть до прямой его фальсификации. И это вполне объяснимо, ибо канонический текст - это текст, который нужен здесь и сейчас. Зато когда он принят, он становится, по существу, сакральным. Не только невозможно какое-либо вмешательство в него, но и исключается всякий историко-критический подход к нему, в том числе и серьезное комментирование. Текст вычленяется из истории и начинает самостоятельное существование.
Особо сложные проблемы были с ленинскими текстами. Их использовали в идейной борьбе все внутрипартийные течения, и каждое опиралось на свой комплекс цитат и высказываний. И, кроме того, еще было живо много современников Ленина, людей, работавших и общавшихся с ним, слышавших его выступления и поэтому знакомых с его взглядами больше и шире, чем они отразились в опубликованных и до, и после смерти вождя работах. Поэтому упорядочение и унификация корпуса высказываний Ленина имела первостепенное значение для сталинского руководства.
Это коснулось, прежде всего, текстов записей речей Ленина, репортерских отчетов о них - многочисленных и неавторизованных. В истории с попыткой публикации группы
таких отчетов, о которой уже шла речь выше, отвечать перед ЦК пришлось не только редакции «Литнаследства», но и причастным к этой публикации работникам ИМЭЛа. Разумеется, свою вину признали и Адоратский, и Сорин, особенно в том, что не учли главного: подобные отчеты может использовать только Институт и только в своих собственных изданиях. Интереснее другое. Сорин в письме Сталину от 27 июня 1933 г. кается в том, что пропустил в печать для «Литнаследства» фразу Ленина, между прочим, из отчета в большевистской газете - «В решительную минуту может быть одно: или коалиция с кадетами, или разгром революции». «Совершенно ясно, - пишет Сорин, - что такая фраза никоим образом и нигде не может быть перепечатана, ибо она, как это абсолютно правильно указывает т. Стецкий, представляет грубейшее извращение взглядов Ленина»207. Отметим, что Сорин не утверждает прямо, что эта фраза не могла быть произнесена. Он говорит лишь о том, что ее нельзя напечатать. Что касается указаний т. Стецкого, то речь здесь идет о его докладной записке, текст которой, к сожалению, отсутствует в соответствующих документах дирекции ИМЭЛ. Но аргументацию Стецкого можно понять по ответной записке самого Сорина, где тот высказывает ряд совершенно разумных соображений. Нельзя, говорит он, игнорировать различие, по существу, между газетной записью речи и статьей, нельзя брать из этих записей отдельные несовершенные места, игнорируя общий дух записи, нельзя не сопоставлять их с другими высказываниями Ленина. И далее: простой факт расхождения записи (несовершенной) «Известий» с записью (тоже несовершенной) «Правды» не является основанием для вывода об извращении взглядов Ленина208. Сорин, таким образом, учитывает специфику источника, когда репортер может что-то не расслышать, чего-то не понять, а какие-то высказывания неосознанно интерпретировать в соответствии с собственными представлениями. А потому смысл газетных отчетов может быть установлен при их сопоставлении со всеми высказываниями выступавшего по этому вопросу в данное
207 Там же, е.х. 50, л. 166.
208 Там же, лл. 162, 160.
время. Для Стецкого же, по-видимому, речь идет о сопоставлении формулировки того или иного отчета с канонизированной на данный момент версией оценок Лениным тех или иных событий.
Но этот конкретно-исторический подход Сорина остался его внутренней позицией в данной ситуации, а в реальности ИМЭЛ принимал активное участие в унификации текстов газетных отчетов о речах Ленина, проводимой по указаниям сверху. Так, во исполнение одного из пунктов постановления ЦК от 25 августа 1935 г. ИМЭЛ представил в 1936 г. в ЦК проект исправлений определенных мест в записях речей Ленина209. Всего на рассмотрение Главной редакции сочинений Ленина было представлено 15 Q. выписок, из которых 31 выписка, «содержащая наиболее важные разночтения, предоставляется на рассмотрение ЦК»210.
О том, какого рода правку предлагал ИМЭЛ, можно судить по одному более раннему документу от 29 декабря 1933 г. Адоратский написал Молотову о том, что при переводе XXII тома сочинений Ленина были установлены отдельные выражения, которые «независимо от того, являются ли они результатом неправильной записи или просто опечатки, способны вызвать совершенно неправильное понимание мысли Ленина. Мы считаем необходимым внести ряд исправлений, список которых прилагается здесь»211. В этом списке наряду с разумной правкой, исправляющей явные описки, имеются и исправления иного рода. Так, вместо фразы: «Подписывая мир, мы, конечно, предаем самоопределившуюся Польшу» дана другая ее редакция: «Подписывая мир, мы, конечно, "предаем" | появились кавычки] самоопределение Польши». Изменение акцентов вполне ощутимо. ИМЭЛ даже считал необходимым проведение тотальной ревизии и правки записей ленинских речей. В письме Адоратского Сталину от 20 июля 1938 г. этот ученый просит ЦК принять решение, которое «предоставляло бы право либо редакции Сочинений Ленина, либо специально
Там же, е.х. 71, л. 87.
Там же, е.х. 72, л. 81.
" Там же, е.х. 52, л. 1.
назначенной ЦК комиссии еще раз проверить текст записей речей Ленина и внести в них абсолютно необходимые редакционные исправления с тем, чтобы решение редакции (или комиссии) явилось бы окончательным, и чтобы мы, таким образом, получили окончательно установленный текст речей Ленина. При этом испорченные места, которые нельзя выправить, следовало бы совершенно исключить из текста»212.
Однако дело, естественно, не ограничивалось корректировкой записей ленинских речей. В упоминавшемся выше постановлении ЦК от 25 августа 1935 г. содержался пункт, обязывающий «Институт Маркса-Энгельса-Ленина представить на утверждение ЦК ВКП(б) проект исправления всех обнаруженных неправильностей передачи ленинского текста, закончив эту работу в шестимесячный срок», а вытекал он из суровой констатации того факта, что крупнейшим недостатком в работе ИМЭЛ является «допущенная в ряде случаев неряшливость в изданиях произведений Ленина и безответственное отношение к ленинскому тексту»213.
Все эти инвективы относились, в основном, к нескольким ленинским формулировкам, которые были даны в партийных документах по 1-му изданию Сочинений Ленина, а не по второму-третьему. Речь шла о фразе о «конечной победе нашей революции», о терминах «сохранение» или «поддержание» союза пролетариата и крестьянства и «временные соглашения» или «временный союз» с буржуазной демократией. Все дело было в том, что эти высказывания цитировались в решениях XIV и XV партконференций и объединенного Пленума ЦК и ЦКК 29 июля - 9 августа 1927 г., т.е. в ожесточенной борьбе с внутрипартийной оппозицией. Особое значение имела формулировка, содержавшаяся на стр. 120 XV т. 1-го издания Сочинений Ленина и гласившая: «Если смотреть во всемирно-историческом масштабе, то не подлежит никакому сомнению, что конечная победа нашей революции, если бы она осталась одинокой, если бы не было революционного движения в других странах, была бы безнадежной». Тогда как во 2-ом издании
212 Там же, on. 1, е.х. 143, л. 8.
213 Там же, ф. 17, оп. 163, е.х. 1075, лл. 138, 136.
это же место из речи Ленина на VII съезде партии звучало следующим образом: «Конечно, если брать это дело во всемирно-историческом масштабе, не подлежит никакому сомнению та истина, что если бы наша революция осталась одна, если бы не было революционного движения в других странах, то дело наше было бы безнадежным» (т. XXII, с. 319). Различие формулировок столь же очевидно, сколь очевидна и возможность использования одной из них для поддержки сталинского различения «полной» и «окончательной» победы социализма в одной стране. И с точки зрения этой политической прагматики решительно никакого значения не имел установленный ИМЭЛом факт, что «слов о конечной победе», которые есть в I -ом издании, в известцыхщам первоисточниках - нет». Более того, в этой справке ИМЭЛ о 2-м издании Сочинений Ленина, составленной Сориным говорится: «В 1-м издании источник назван неопределенно: "Из архива ЦК". Заведующий архивом ИМЭЛ сообщил, что этот архив состоит из стенограмм, переданных затем в ЦК в архив ИМЭЛ. Источник, которым пользовалась редакция 1-го издания, была, по-видимому, та же стенограмма, которая хранится в архиве ИМЭЛ и которой воспользовалось 2-е издание»214. Казалось бы, вопрос совершенно ясен. Но - и это то самое щедринское «но», которое, но любимому выражению Ленина, означает, что выше лба уши не растут - мы читаем далее в этом документе в разделе «Случаи ухудшения (sic!) текста: «Поскольку эти слова вошли в текст партийных резолюций, они должны были войти и во 2-е издание» и вообще «в 1-ом издании могут быть места, хотя и отсутствующие в имеющихся первоисточниках, но уже вошедшие в партийную печать и потому обязательные для 2-го издания», или, как сказано несколько выше, «некоторые формулировки из речей 1-го издания уже получили официальную партийную санкцию и... поэтому этот текст во всяком случае должен быть воспроизведен во 2-ом издании»215. Добавим - и в 5-ом «полном» Собрании сочинений Ленина тоже. И в 36 томе этого собрания, и в последнем издании протоколов VII съезда
14 Цит. по: РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, е.х. 1428, л. 22.
’|S Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 62, лл. 267,264.
партии, увидевшем свет после разоблачения культа личности Сталина, есть слова о «конечной победе нашей революции».
Чистка ленинских текстов - прежде всего в виде выбрасывания отдельных выражений и характеристик - была неразрывным образом связана с постоянной переделкой истории партии, с удалением из нее ряда центральных в прошлом фигур и превращением их в как бы несуществовавших. Иначе говоря, с процессом лишения истории партии ее исторического измерения и превращения в инструмент оболванивания массового сознания и обоснования политических репрессий.
В связи с замыслом выпуска XXXI тома, дополнительного тома ко П-Ш изданию собрания Сочинений Ленина Адоратский в письме Сталину и Молотову от 28 ноября 1936 г. высказывается в том смысле, что документы Ленина, адресованные лицам, которые потом стали врагами партии, включаются в том случае, если эти документы имеют большое значение по своему идейнополитическому содержанию. В ряде случаев фамилии заменены названиями учреждений, во главе которых данное лицо стояло.
Чтобы это было понятно современному читателю, отметим, что вместо адресата ленинского письма, скажем, «т. Троцкому» значилось - «Председателю Реввоенсовета».
Более того, по мысли Адоратского, «документы, отдельные места которых содержат одобрение заявлений или действий лиц, ставших потом врагами партии, вообще в том не включены». Правда, в него должно войти заключительное слово Ленина о концессиях от 11 апреля 1921 г., «но в том же заключительном слове о концессиях мы опустили абзац, касающийся Каменева и Троцкого (в связи с Брестским миром) и не имеющий прямого отношения к вопросу о концессиях»216. Логика директора ИМЭЛа - и, конечно, партийного руководства - очевидна: человек, ставший потом врагом партии, стал им только потому, что являлся таковым изначально. Вопрос о том, почему его в том или ином случае хвалил Ленин, стыдливо - или, скорее, бесстыдно - опускался. Несколько позже для этого тома было найдено более простое решение. Зам. директора ИМЭЛ Сорин в письме Сталину от 14 февраля 1937 г.
216 Там же, е.х. 71, лл. 20-21.
информировал его о том, что из 43 печ. листов, составляющих объем тома, только 3 печ. листа связано с именами людей, ставших врагами партии. «Если исключить эти 3 листа, остается 40 листов очень ценных и важных материалов»217. «Худели» в это время многие издания. Так, тот же Сорин в марте 1937 г. сетовал на то, что в Институте подготовлен довольно большой сборник по национальному вопросу. «Сейчас мы сокращаем его почти вдвое, потому что мы выбросили тот материал, который связан с Бухариным, чтобы не портить книгу, потому что опять никто не пропустит».218 Но и эта операция, видимо, не помогла - сборник не увидел света. Но, по-видимому, ложка дегтя перевесила бочку меда, и XXXI том, решение об издании которого было принято Оргбюро ЦК в феврале 1936 г., гак и не увидел света. Однако трехтомник ленинских текстов «Сочинения 1917 года» в 1937-1938 гг. вышел тремя тиражами, и в процессе его подготовки имэловское руководство изложило свои соображения по этому поводу в письме Сталину и Молотову от 15 июня 1937 г. Во главу угла опять стал вопрос об упоминании Лениным людей, ставших потом врагами народа. По мысли авторов письма - Адоратского, Сорина и Савельева: «1. Документы второстепенного значения, содержащие одобрительный отзыв [о будущих врагах народа], в издание не включаются.
2. Все основные документы, имеющие принципиальное значение и постоянно переиздававшиеся, печатаются в полном виде». Сомнения у публикаторов ленинских текстов возникли в отношении «мелких деталей текста», например, упоминания ЦО РСДРП под редакцией Зиновьева и Ленина: если выкинуть это и не оговорить, то читатель может сравнить со 2-ым изданием Сочинений Ленина, и это вызовет недоверие к нашему изданию. «Что касается писем, которые Ленин не предназначал для печати, то мы считаем вполне возможным опускать некоторые детали, связанные с враждебными именами, особенно если речь идет о малоизвестных письмах»219.
'' Там же, е.х. 98, л. 36.
ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 45, л. 201.
РГАСПИ, ф. 71, оп.З, е.х. 98, лл. 133-131.
Что говорить о правке печатных текстов, если даже к архивным документам наблюдалось иногда очень вольное, мягко говоря, отношение. Сотрудник архива Гаевская жаловалась в 1937 году: «Есть документы 1905 года, которые имеют недоделанный вид в своей расшифровке. Они были правлены редакторами. Часть фраз вычеркнута, вернее замарана, потому что их вычеркивали иногда так, что их трудно восстановить, но при большом усилии восстановить можно и такие документы, которые имеют незаконченный вид. Архив должен дать документу тот вид, который дан ему автором»220.
Дальше - больше. После выхода в свет «Краткого курса истории ВКП(б)» основанием для правки ленинских текстов могло стать их несоответствие идеям т. Сталина, высказанным в этой книге. В ноябре 1938 г. в связи с изданием дополнительного тома к сочинениям Ленина дирекция ИМЭЛ запрашивает секретаря ЦК А. Жданова о том, «давать ли документы и речи 1921 г., касающиеся концессий. Концессии не упоминаются в "Кратком курсе истории ВКП(б)". Большой роли в деле восстановления промышленности они не играли. Может быть по этому вопросу материалов не давать»221.
В общем, в решении ЦК от 25 августа 1935 г. по ИМЭЛу торжественно и сурово провозглашается принцип: «Запретить под страхом строжайшей партийной ответственности составителям [томов сочинений Маркса, Энгельса и Ленина] вносить какие бы то ни было изменения и дополнения в тексты основоположников марксизма-ленинизма»222, а на практике «выкидки» из текстов Ленина стали вполне обычным явлением.
Кстати, о самом термине «выкидка». Принадлежит он Молотову, который в своих замечаниях на текст XXIX «Ленинского сборника», направленный ему в 1934 г. из ИМЭЛа, ответил, как бы предварив будущее отношение к текстам Владимира Ильича: «В одном случае, мне кажется, целесообразно сделать небольшую выкидку в письме Ленина, где он, параллельно с официальной постановкой вопроса, вы
220 ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 45, лл. 78-79.
221 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 121, л. 226.
222 Там же, ф. 17, оп. 163, е.х. 1075, л. 139.
сказывает свои приватные соображения»223. И с точки зрения сталинских порядков, установившихся в партии, Молотов в чем-то прав: если есть официальная точка зрения партии, кому интересны и какое значение имеют «приватные соображения» даже такого человека, как Ленин.
Вместе с предложениями о публикации новых ленинских документов ИМЭЛ, нередко, предлагает и сокращения в их тексте. 11 января 1935 г. в письме Сталину Адоратский высказывает предположение, что «некоторые места в письмах можно было бы опустить»224. Или, скажем, уже новый директор ИМЭЛ в феврале 1939 г. посылает Поскребышеву документы, связанные с деятельностью Орджоникидзе, с просьбой разрешить их публикацию и добавляет, в частности, что «в телеграмме Ленина от 22 марта - на имя Орджоникидзе - будут исключены последние три строки»225. Обычное дело, настолько обычное, что предложение о «выкидках» из ленинских документов поступают - и притом как нечто само собой разумеющееся - и от не столь ответственных инстанций. Так, член правления Издательства литературы на иностранных языках Паришев запрашивает ИМЭЛ в связи с переводом на чешский язык шеститомника Ленина о том, надо ли вносить изменения в публикацию статьи Ленина «Из дневника публициста» и предлагает опустить слова «Троцкий за бойкот. Браво, г. Троцкий» и добавляет: «Наше предложение осуществимо, потому что в шеститомнике имеется ряд случаев, когда та или другая работа Ленина дается в сокращенном виде»226. А что говорить о столь скромных купюрах, если на совещании членов партии-сотрудников сектора Ленина ИМЭЛ 3 октября 1938 г. было принято решение, опрокидывающее один из основных принципов издательского дела, - пересмотреть состав томов XXVIII и XXIX 2-го и 3-го изданий Сочинений Ленина «на предмет исключения некоторых ленинских документов, адресованных людам, оказавшимся впоследствии врагами на-
Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 58, л. 151.
”4 Там же, е.х. 62, л. 5.
Там же, е.х. 109, л. 64.
Там же, е.х. 121, л. 156.
рода» - внимание! - «не останавливаясь перед нарушением пагинации»227.
Подвергались правке не только тексты вождя покойного, но и вождя живого. Эту правку вносил, естественно, и сам Сталин228, но она предлагалась как нечто обычное и ИМЭЛом. В феврале 1941 г. Митин запрашивает разрешение на публикацию в «Правде» письма Сталина Ленину от 18 июня 1919 г. и добавляет: «Имеющиеся в письме слова: «по заявлению Троцкого» ИМЭЛ предлагает снять»229.
ИМЭЛ тщательно следил за тем, чтобы в печати не появлялось ленинских работ, если это по каким-то причинам в данный момент представлялось партийному руководству неудобным. Когда в 1933 г. компартия Латвии, намереваясь опубликовать на латышском языке материалы Лондонского (1907 г.) съезда латышской социал-демократии, запросила у ИМЭЛа разрешение напечатать там речь Ленина на этом съезде, последовал очень резкий ответ: «Институт категорически настаивает на изъятии этой речи из протоколов и просит вас все экземпляры ее немедленно переслать в ИМЭЛ»230. В чем заключалось дело, сейчас сказать трудно, тем более, что хотя сам факт выступления Ленина на съезде зафиксирован в его «Датах жизни и деятельности» в 5-ом полном собрании сочинений231, примечания 15 тома по этому вопросу несколько неопределенны. С одной стороны, там говорится, что «протоколы съезда не сохранились», а с другой - что «сохранилась лишь очень плохая запись доклада - обратный перевод с латышского языка на русский, сделанный в департаменте полиции»232. В итоге, в томе опубликован лишь соответствующий проект резолюции Ленина, напечатанный в газете латышских социал-демократов «Циня»233.
227 Там же, оп. 2, е.х. 91, л. 18.
228 См. там же, оп. 3, е.х. 81, л. 193.
229 Там же, е.х. 131, л. 189.
230 Там же, е.х. 48, л. 141.
231 Ленин В.И. Поли. собр. соч., т. 15, с. 576.
232 Там же, с. 471,472.
233 Там же, с. 366-367.
С другой стороны, если какие-то документы уже вошли в партийную историю и партийную традицию как ленинские, они продолжали считаться таковыми, даже если по этому поводу возникали обоснованные сомнения. Сохранилась докладная записка о резолюциях Совещания расширенной редакции «Пролетария» (1909 г.), направленная ИМЭЛом в ЦК в июне 1941 г. В ней говорится, что во 2-ом и 3-ем издании Сочинений Ленина они были напечатаны как ленинские, но теперь найдены протоколы совещания, из которых видно, что «ни по одному из этих вопросов, обсуждавшихся на совещании, сам Ленин докладчиком не был и проектов резолюции не вносил». Более того, есть тексты резолюций, из которых одна написана Рыкоцыму.а другая - Дубровинским. Но! -«Мы пришли к выводу; что резолюции совещания надо оставить в собрании сочинений как ленинские, так как это сделано во П-Ш издании»234. И дальше авторы докладной записки начинают совершать некие интеллектуальные кульбиты, имеющие целью оставить эти резолюции в составе корпуса ленинских документов. Прежде всего, «резолюции совещания являются полностью ленинскими по своему духу и по своему содержанию»235. Далее, по мнению авторов записки, протоколы совещания показывают, что Каменев, Зиновьев и Рыков «все время обнаруживают колебания и примиренчество к отзовизму»236. «Учитывая все это, видим, что нет никаких оснований приписывать Зиновьеву или Рыкову авторство в отношении резолюций совещания, хотя они и являются официальными докладчиками и вносят эти резолюции»237. И, наконец, главный аргумент - с которым уже пришлось столкнуться в связи с ленинским выступлением на VII съезде партии, - «в данном конкретном случае... нельзя исходить из формальных соображений (отсутствие рукописей Ленина или из того обстоятельства, что не Ленин их вносил). Резолюции Совещания вошли в историю партии, как важнейшие партийные докумен-
-”4 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 130, л. 13.
Тамже, л. 14.
'‘6 Тамже,л. 15.
2,7 Тамже,л. 16.
ты, как документы, выражающие ленинскую позицию борьбы с отзовистами и ультиматистами. Ленин... неоднократно говорит, что в них выражена его позиция»238. Получается, между прочим, что Ленин, кроме самого себя и, пожалуй, Сталина, никогда и ни с кем не мог соглашаться. Мы более или менее подробно остановились на этой записке, потому что в ней ярко выражалась антиисторическая, чисто идеологическая и сервильная в отношении партийного руководства «методология» ИМЭЛа и тогдашнего обществознания. И эта методология не канула в Лету со смертью Сталина и разоблачением культа его личности. В вышедшем в 1961 г. 19 томе 5-го Полного собрания сочинений Ленина эти резолюции включены как ленинские на основаниях, очень напоминающих имэловскую докладную записку 1941 г. В предисловии к тому отмечается, что «резолюции, принятые Совещанием, которое проходило под непосредственным руководством Ленина, проникнуты» и т.д.239, а в примечаниях мы встречаем знакомый тезис о том, что «примиренческую позицию по ряду вопросов занимали Г.Е. Зиновьев, Л.Б. Каменев, А.И. Рыков и М.П. Томский», а также достаточно расплывчатую в отношении авторства резолюций формулу: «Положения, выдвинутые Лениным, легли в основу решений, принятых Совещанием расширенной редакции "Пролетария"»240.
Сознательное отбрасывание принципов конкретноисторического подхода к анализу событий, характерное для трактовки проблем текстов классиков марксизма-ленинизма, еще ярче и откровеннее проявилось в отношении к научносправочному аппарату их сочинений, особенно 2-го и 3-го изданий Сочинений Ленина. Это вполне объяснимо. Справочный аппарат к ним (предисловия, примечания, приложения, именные и другие указатели) - при всей его неизбежной идеологизированное™ - отличался большой насыщенностью фактическим материалом и достаточно высокой его достоверностью. Это фактическое наполнение комментариев по мере усиления
238 Там же, л. 18.
239 Ленин В.И. Поли. собр. соч., т. 19, с. IX.
240 Тамже, с. 441.
репрессий в ходе внутрипартийной борьбы, изъятия крупных в прошлом фигур из политической жизни, а потом и из жизни вообще - и соответственно, - по мере внедрения сталинской модели истории партии становилось все более неудобным и ненужным. Всякое сколько-нибудь подробное комментирование ленинских текстов приводило к вытаскиванию на поверхность фактов, событий и людей, о которых старались не упоминать и забыть о том, что нынешние враги народа в недавнем прошлом играли большую роль и делали полезное дело и т.п. Кроме того, право на комментирование исторических событий, связанных с деятельностью великих вождей пролетариата, имели теперь не всякие и даже не особо отобранные историки, а лишь величайщи&ученый всех времен и народов.
Начиналось, как водится, с малого. В письме, направленном в марте 1933 г. членам редакции 2-го издания Сочинений Ленина Молотову и Савельеву, Адоратский информирует их о том, что примечания и именной указатель к XIII тому Сочинений Ленина - злополучному тому, который впоследствии не раз подвергался критике на самом высоком уровне, - «в некоторых частях своих подготовлены неудовлетворительно», а потому Институт ведет сейчас работу по внесению исправлений в научный аппарат тома. «В особенности нуждаются в исправлении места, характеризующие роль Ленина в философии, его взаимоотношения с Плехановым и историю его философских взглядов»241. Здесь явно ощущаются отзвуки недавних философских дискуссий с меныпевиствующими идеалистами, и пока не упоминается самый страшный грех -публикация в приложении к XIII тому критических рецензий на книгу Ленина «Материализм и эмпириокритицизм».
Затем на первый план выдвигается проблема «одиозных имен» и особенно характеристик их в именных указателях к томам.
Имя Л. Каменева убирается с титульного листа томов, вышедших под его редакцией. Это проще всего сделать при перепечатках, а особенно при переводах. В апреле 1935 г. распорядительное совещание при дирекции Института, рассмо-
’4| РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 48, л. 58.
трев вопрос об исправлениях в аппарате Сочинений Ленина при переводе на белорусский язык, постановляет снять с томов, вышедших под редакцией Каменева, упоминание о нем как о редакторе и его предисловия, заменив их кратким предисловием от редакции242. 1 июня 1935 г. Политбюро обсудило докладную записку Адоратского Молотову о допечатке томов 3-го издания сочинений Ленина, в которой предлагалось: «1) Во всех без исключения томах Сочинений Ленина на титульном листе указывать нынешнюю редакцию; [т.е. снять фамилию Каменева] 2) из первых четырех томов изъять предисловия и введения Каменева, поручив Институту написать новые предисловия». Это тем более необходимо сделать, что «в допечатках томов, выходивших после 1 декабря 1934 г. [т.е. после убийства Кирова], в примечания и именные указатели всех томов были внесены необходимые поправки». В деле имеются резолюции: «голосую за - Молотов», «за - И. Сталин»243.
Пока лиц, упоминаемых в Сочинениях Ленина и оказавшихся врагами было не так много, вопрос с ними обстоял достаточно просто, но когда число их начало быстро увеличиваться, возникли сложности - всех не упомнить. В июне 1935 г. дирекция ИМЭЛ принимает решение, имеющее гриф «Секретно». «Поручить сектору Ленина в 10-дневный срок произвести повторную проверку словаря имен к сочинениям В.И. Ленина, обратив особое внимание на проверку биографических данных лиц, причастных к антипартийным группировкам. В отношении лиц, причастность которых к антипартийным группировкам твердо не установлена, необходимо в каждом отдельном случае запрашивать соответствующие организации»244. Но иногда с такого рода людьми складывались ситуации, о разрешении которых в июле 1938 г. зам. директора ИМЭЛ Сорин запрашивал секретарей ЦК: «Относительно некоторых врагов народа возникают затруднения такого рода. Например, Бела Кун или Пятницкий, так как в печати нигде не говорилось об их разоблачении, то и в сочинениях редакция не может писать, что они враги, а излагать
242 Там же, on. 1, е.х. 26, л. 41.
243 Там же, ф. 17, оп. 163, е.х. 1064, л. 166.
244 Там же, ф. 71, on. 1, е.х. 26, л. 51.
их биографии без изменений, как это делалось раньше, нельзя, получится, что Кун или Пятницкий революционеры»245. Кроме этой проблемы Сорин перечислил много пороков, свойственных аппарату 2-го и 3-го изданий Сочинений Ленина. Здесь и цитирование «без нужды» высказываний меньшевиков, эсеров и людей, ставших врагами; здесь и отсутствие «в ряде примечаний большевистского подхода к фактам и событиям, - великолепная формула! - о которых даются "справки". В качестве примера приводится одно из примечаний XVII тома, где «случайные и мимолетные расхождения Ленина с редакцией "Правды" в 1912-1913 гг. раздуты и превращены в серьезные разногласия, в борьбу Ленина против редакции»246.
В обстановке 37 го,да этот аппарат подвергался правке по самым разным мотивам,-в том числе и таким, которые сейчас представляются просто дикими, а тогда выглядели абсолютно нормальными. В одном из томов Сочинений Ленина было указано, что некоторые ленинские документы впервые были опубликованы в книге Троцкого «17-й год». Казалось бы, все нормально - просто указана первая публикация. Но вот что рассказывала на партактиве ИМЭЛ в марте 1937 г. сотрудник сектора истории ВКП(б) Будкова:«.. .на этих днях я была в районе, делала доклад пропагандистам, ко мне подошло человек десять и они меня спрашивали: можем ли мы отнестись с доверием к этим письмам Ленина. Я говорю - конечно, почему же нет? Мне говорят: ведь здесь указано, что они в свое время были напечатаны в книге Троцкого, ведь он мог использовать это по-своему. Я им на это говорю, что здесь по рукописи печатается. Но позвольте, говорят они, - почему Институт Ленина дает такое примечание, что это впервые помещено в книге Троцкого? Почему? Что я могла ответить этим пропагандистам?.. Не могла же я сказать, что это вызывается какими-то техническими причинами. Кто может поверить, что в нашей стране нельзя печатать Ленина как нужно из-за каких-то технических соображений..?»247. А как нужно «печатать Ленина», вернее, аппарат к его работам, тог-
’45 Там же, оп. 3, е.х. 117, л. 277.
46 Там же, лл. 280, 279, 278.
147 ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 44, л. 59.
да же сформулировал зам. зав. сектором произведений Ленина Мамулия. На вопрос о том, что значит вносить минимальные поправки в аппарат Сочинений Ленина, он ответил так: «Это значит - новых примечаний не писать, но все ошибки, которые там имеются, поправить, не только ошибки с точки зрения сегодняшнего дня, но и ошибки, которые были допущены с точки зрения прошлого времени... дополнить некоторыми вехами, датами из жизни и деятельности вождей, в частности, товарища Сталина...»248
Еще более радикальная критика справочного аппарата к ленинским работам дана в решении партийного собрания ИМЭЛ в октябре 1938 г. Здесь разгневанные члены партии обвиняют руководство ИМЭЛ в политической беспечности и недостаточно партийном подходе к изданию классиков марксизма-ленинизма, выразившемся, в частности, в том, что «переиздавая сочинения Ленина, ИМЭЛ не изъял из томов враждебные документы и тем самым предоставил трибуну врагам ленинизма, дав возможность дискутировать по основным вопросам марксизма с Лениным, причем последнее слово было оставлено за врагами»249. Интересно только, почему же последнее слово оставалось за врагами? Не фрейдовская ли это проговорка, свидетельствующая о том, что аргументы «врагов» безотчетно казались верным ленинцам из ИМЭЛа убедительными?
Чтобы выправить ситуацию была составлена и утверждена «Инструкция для работы по допечатке сочинений Ленина», в которой, между прочим, предусматривались следующие меры:
«4. Из приложений к каждому тому...исключаются имена врагов народа, а также подписанные ими документы и документы меньшевиков, эсеров, оппозиционных групп и т.д., различные рецензии на книги» - в первом варианте «Инструкции...» было прямо сказано: «на книги Ленина».
«5. В примечаниях исправляются фактические и исторические неточности, вычеркиваются ненужные цитаты и не
248 Там же, е.х. 45, лл. 121-122.
249 РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 121, лл. 271-270.
нужные упоминания врагов народа и в необходимых случаях даются новые формулировки».
«6. Словарь-указатель имен и указатель литературных работ и источников, упоминаемых Лениным, не даются».250 Видно, не теми источниками пользовался Ленин и не тех лиц упоминал. Откровенный антиисторизм этого внутреннего документа и его сиюминутная идеологичность, в общем, избавляют от необходимости его анализа.
Если формула, за которую так ругали Покровского, об истории как опрокинутой в прошлое политике где-то применялась последовательно и неуклонно - так это в деятельности ИМЭЛа, руководимой и контролируемой ЦК ВКП(б).
Аналогичные меры, проводились и в отношении документов по истории партии, в частности применительно к изданию сборника «ВКП(б) в резолюциях и решениях съездов...» Так, зам. Директора ИМЭЛ Савельев сообщает в сентябре 1938 г. I (оскребышеву о предполагаемых изменениях в текстах. 11амечается:
«1. Снять из текста резолюций и постановлений съездов, конференций и пленумов списки фамилий состава руководящих органов партии». Иначе говоря, списки теперь должны были выглядеть так: Ленин, Сталин, Молотов и др.
«2. Выкинуть перед всеми именами разоблаченных врагов, упоминаемых в резолюциях, слово т. (товарищ)».
«3. Снять согласно прилагаемому списку 13 небольших резолюций, в которых упоминаются фамилии разоблаченных сейчас врагов народа».
«4. Снять имена врагов народа из заголовков резолюций, главным образом как докладчиков».
«6. Снять фамилии разоблаченных врагов народа в информационных сообщениях о пленумах ЦК»251.
К сказанному выше обо всех манипуляциях с текстами произведений классиков марксизма-ленинизма при издании их работ и с изданием историко-партийных документов сле-
Там же, е.х. 117, л. 191.
’Sl Там же, е.х. 121, лл. 44-42.
дует, справедливости ради, добавить следующее. При всех искажениях текста и особенно аппарата сочинений Маркса, Энгельса и Ленина все же в первые десятилетия советской власти в рамках деятельности Института Маркса и Энгельса, Института Ленина, а затем ИМЭЛа был издан основной корпус их работ. И если учесть, что их высказывания воспринимались тогда, как правило, не столько, как мысли, детерминированные конкретной исторической ситуацией, сколько как заветы, и в них встречалось немало такого, что не вполне совпадало с реалиями «социализма в одной стране» и установками партийной пропаганды, а нередко и противоречило им, то издание работ классиков марксизма-ленинизма в более или менее полном виде создавало объективную основу для работы критической мысли и тем самым вступало в противоречие с непосредственными интересами руководства партии. Сходная ситуация сложилась с документами по истории ВКП(б), международного рабочего и коммунистического движения. Интерес партийной верхушки к ним, чем бы он ни определялся в каждый данный момент - от соображений престижа до оперчекистских соображений, подчиненных задачам борьбы с внутрипартийной оппозицией, - объективно способствовал их собиранию и хранению для будущих поколений, которые совершенно иначе смотрят и будут смотреть на бесценные документальные богатства, сосредоточенные в бывшем ЦПА и других партийных и государственных архивах. Лишний раз подтверждается известная историческая максима, согласно которой люди не могут предусмотреть дальних общественных последствий своих поступков.
«Подлежит изъятию»
Большевистская бдительность в отношении трактовки исторических событий распространялась - все усиливаясь - в эти годы не только на издания классиков марксизма-ленинизма.
В своей докладной записке в ЦК от 2 июня 1935 г. зав. Агитпропом Стецкий, который фактически курировал ИМЭЛ, несмотря на то, что тот формально пользовался таким же статусом Отдела ЦК, что и Агитпроп, приводит в качестве иллюстрации неудовлетворительной работы Института довольно длинный список подготовленных им и напечатанных изданий,
которые были задержаны или даже уничтожены. Это - сборник «Партия в революции 1905 г.», в который был «включен ряд антибольшевистских документов (исходящих от примиренцев)». Оказалось, что «третьим - по порядку - документом в сборнике помещено письмо ЦК местным комитетам партии. Письмо резко направлено против Ленина, против большевиков»252. Задержано из-за ляпов в переводе распространение 25-тысячного тиража XXVIII «Ленинского сборника». Пущен под нож тираж протоколов I съезда РКСМ из-за «политической недоброкачественности аппарата». По политическим же мотивам прекращена работа над протоколами II съезда РКСМ, а «набор рассыпан». Разобраны тиражи 1-й части XIX тома Сочинений Маркса и Энгельса, а также брошюр «Ленин и продработа», «Ленин об электрификации»253. Но не следует думать, что ИМЭЛ закрывал глаза на действительные - а они были - или мнимые недостатки этих изданий. Напротив, переписка дирекции ИМЭЛ демонстрирует инициативу, проявлявшуюся Институтом в подобных случаях. В апреле 1935 г. Адоратский информирует Партиздат о том, что книги «Протоколы I съезда РКСМ», XXVIII «Ленинский сборник», сборник «Партия в революции 1905 г.», ежегодник историко-партийной литературы за 1930 г., сборник «Коммунист», сборник «Социал-демократ» не могут быть выпущены в распространение. И если «Ленинский сборник» будет переработан, то из тиража остальных изданий следует сохранить по 50 экз. и передать в распоряжение Института на правах рукописей254. В чем же дело? По мнению зав. сектором истории партии ИМЭЛ Рубинштейна, совершенно недопустимо распространение сборника «Коммунист» - перепечатки издания, выходившего в годы Первой мировой войны - поскольку там помещены 3 статьи Ленина, а остальные 9 статей принадлежат Зиновьеву, Шляпникову, Бухарину, Радеку, Пятакову, Вронскому и Ротштейну. «Нет никакой необходимости популяризировать взгляды этих авторов, ленинско-
’'2 Там же, ф. 17, оп. 114, е.х. 705, л. 110.
Тамже,лл. 112-114.
'4 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 55, л. 59.
сталинская оценка которых партии известна». Оценка известно какая - враги. С аналогичных позиций характеризуются Рубинштейном и протоколы I съезда РКСМ. Там приводятся 9 выступлений Шацкина и 13 выступлений Цетлина и «содержится также выступление ныне расстрелянного контрреволюционера Толмазова»255. И руководство ИМЭЛ принимает решение о политической нецелесообразности выпуска этой книги и предлагает Партиздату «уничтожить напечатанный тираж»256. Идет последовательная очистка истории партии от людей, игравших в ней важную роль, но, как выражались тогда, оказавшихся потом врагами народа. И здесь едины партия и комсомол. Когда Адоратский посылает тогдашнему генсеку ВЛКСМ Косареву верстку протоколов II съезда РКСМ и ставит вопрос о целесообразности их издания, тот без тени сомнения дает отрицательный ответ и добавляет, что «нет необходимости издавать некоторые выступления, которые исторической ценности собой не представляют, тем более не нужно издавать выступления лиц, находящихся теперь в передовых рядах контрреволюции (речь Троцкого)»257. Что уж говорить о Троцком, если был задержан тираж сборника работ Я. Свердлова - фигуры никогда не критиковавшейся в сталинские времена, задержан по причине «неправильного подбора работ Свердлова и плохого качества аппарата»258.
Подозрительный подход к содержанию распространялся даже на большевистские газеты. И это вполне объяснимо. В письме Товстухи Адоратскому от 6 июля 1934 г. мы читаем: «В VII выпуске ["Правды" за 1917 г.] в № 41 "Рабочего пути" имеется письмо в редакцию Зиновьева по поводу "Письма к товарищам" Ленина. К этому письму - примечание "От редакции". В скобках редакция (наша) раскрывает автора примечания - Сталина. Но раскрывая, никакого примечания - кроме формальной ссылки на протоколы ЦК - не дает. А в протоколах ЦК - тоже издание Института - также с примечания
255 Там же, лл. 62,64.
256 Там же, л. 66.
257 Там же, е.х. 61, лл. 151, 23.
258 Там же, е.х. 63, л. 25.
ми слабо. И выходит политический скандал : что в октябре Сталин был с Зиновьевым против Ленина. Если уж не могли дать приличного (политического) примечания - то кто их тянул раскрывать здесь свое авторство Сталина?!»259
Гнев верного сталинского оруженосца понятен, если мы вспомним, что именно написано в этом редакционном примечании к письму Зиновьева. «Мы в свою очередь выражаем надежду, что сделанным заявлением т. Зиновьева (а также заявлением т. Каменева в Совете) вопрос можно считать исчерпанным. Резкость тона статьи тов. Ленина не меняет того, что в основном мы остаемся единомышленниками»260.
Кстати сказать, в переиздании протоколов ЦК РСДРП(б) в 1917-1918 гг., выпущенном Институтом марксизма-ленинизма при ЦК КПСС в 1958 г., т.е. после XX съезда партии, в полном соответствии с заветом тов. Товстухи имя Сталина как автора редакционного примечания не раскрыто.
В феврале 1935 г. дирекция ИМЭЛ принимает решение о VIII выпуске - это перепечатка «Правды» за 1913 год: книгу на выпуск подписать, но распространение тиража задержать до особого уведомления ИМЭЛ261. Но этот-то выпуск в конце концов увидел свет, а вот набор II выпуска газеты «Солдатская правда» за 1917 г. был разобран по распоряжению дирекции Института «ввиду того, что содержание ряда статей...»[многоточие в оригинале]. Такая же судьба постигла и указатель к газете «Правда» за 1917 г., который не мог быть выпущен из печати ввиду того, что «в список включены многие статьи Зиновьева, Каменева и др.»262 Невыход в свет подготовленных объектов - прежде всего по политическим причинам - принял такой массовый характер, что комиссия по приему дел сектора истории ВКП(б) констатировала «наличие несомненного вредительства, выразившегося в том, что 2/3 объектов, подготовлявшихся сектором на протяжении ряда лет, не увидели света.. .»263
259 Там же, ф. 155, on. 1, е.х. 70, лл. 22-23об.
260 Протоколы ЦК РСДРП(б). Август 1917 - февраль 1918. М., 1958, с. 115.
2,и РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, е.х. 55, л. 61.
262 Там же, е.х. 63, л. 26.
261 РГАСПИ, ф. 71, on. 1, е.х. 185, л. 9.
От бдительного взора ИМЭЛ не всегда спасал даже выход книги в свет. В мае 1934 г. зам. ученого секретаря ИМЭЛ сообщил в Партиздат о том, что библиотека Института получила из Книжной палаты экземпляр брошюры «Февральские бои 1934 г. в Австрии», изъятой «решением директивных органов». Институт просил расследовать это дело и «принять меры к тому, чтобы Книжная палата немедленно изъяла все разосланные ею экземпляры и вернула бы их Партиздату для уничтожения»264.
По мере провозглашенного Сталиным обострения классовой борьбы в период строительства социализма, требования к изданиям ИМЭЛ все ужесточались, а Институт становился все осторожнее. В июле 1937 г. Адоратский в письме директору Партиздата сообщил, что в типографии закончены печатанием «Протоколы VII съезда РКП(б)», но что Институт «считает нецелесообразным выпуск в продажу этого издания в настоящий момент»265. И ведь действительно не вышло оно тогда в продажу и вообще не увидело света. В августе того же года Адоратский обратился в тот же адрес по поводу обнаружения в сигнальном экземпляре № 6 бюллетеня «Марксистско-ленинская литература», выпускавшегося Институтом, искажения портрета т. Сталина. «Суть искажения, - писал Адоратский зав. Партиздатом Бройдо, - Вам известна». Видимо искажение портрета было столь чудовищным с тогдашней точки зрения, что не допускало внятного рассказа о нем, зафиксированного на бумаге. Но, как известно, «dictum sapienti sat», и далее Адоратский от имени ИМЭЛа просит: «1) расследовать этот факт и привлечь виновных к ответственности и 2) перепечатать 43-44 стр. бюллетеня. Просим Вас также принять меры к тому, чтобы ни один экземпляр этого номера в неисправленном виде не был выпущен из типографии»266.
Но не всегда ИМЭЛу удавалось удержаться на необходимом уровне большевистской бдительности, и тогда его поправлял ЦК. В мае 1938 г. два зама Агитпропа ЦК П. Поспелов и
264 Там же, оп. 3, е.х. 57, л. 102.
265 Там же, е.х. 102, л. 163.
266 Тамже, л. 212.
Н. Рубинштейн (еще не так давно бывший зав. Отделом истории партии в ИМЭЛ) обратились в Оргбюро ЦК с запиской о плане ИМЭЛа, где, между прочим, сообщили, что в сборнике «Великая Октябрьская Социалистическая Революция в СССР», «уже набранном... без всякой критики приводится следующая выдержка из протокола Московского областного бюро РСДРП(б) от 18(5) ноября 1917г.: «По словам докладчика, из Петрограда получились сведения о расколе в среде ЦК нашей партии и СНК. В то время как одна часть названных учреждений отстаивает Советскую власть и против соглашения с оборонцами, другая стоит за включение в состав центральной власти представителей других демократических организаций и согласна -составить коалиционное правительство до народных социалистов включительно». С точки зрения современного читателя здесь вполне адекватно отражена и ситуация ноября 1917 г., и тогдашнее восприятие разногласий в партии, но для партчиновников 1938 г. - тем более, что речь идет о документе той эпохи, а не о позднейших оценках этих событий, - подобные вещи звучали чудовищно. И письмо их далее грозно констатирует: «Таким образом, сборник ИМЭЛ ложно ориентирует читателей на то, что в Октябре 1917 г. был якобы раскол в среде ЦК нашей партии, а кучку дезертиров и штрейкбрехеров Октябрьской социалистической революции изображает как равноправную "часть ЦК и СНК"». Однако и это еще не все. «Неправильно также, что в тексте сборника важнейшие статьи Ленина и Сталина перемешаны со случайными газетными материалами, заметками»267.
Внутренняя бдительность, так сказать, самоцензура, советских идеологических учреждений была важным, необходимым, но далеко не достаточным фактором в деле ограждения советских людей - не только рядовых граждан, но и идеологических работников - от чуждых буржуазных и контрреволюционных влияний. Основное средство здесь - ограничение допуска к «вредной» литературе и сужение возможностей попадания подобной литературы в страну, строящую социализм. Причем система «спецхранов», закрытых библи
267 Там же, ф. 17, оп. 114, е.х. 853, лл. 64,65.
отечных фондов, в полной мере касалась и ИМЭЛа. Но использовался и более простой метод - чистка имевшихся библиотечных фондов. Так, новая дирекция ИМЭ еще до образования объединенного Института принимает в апреле 1931 г. решение о сокращении выписки иностранных журналов для Института268. И ведь как в воду глядели: в начале июня 1933 г. один из ведущих научных сотрудников ИМЭЛ М. Зоркий пишет письмо в дирекцию, где ставит вопрос о необходимости «срочно пересмотреть состав выписываемой ИМЭЛ иностранной периодики» и «немедленно установить, какая часть этой периодики не выходит за пределы закрытого отделения читзала. В этом особом фонде сосредоточена, как правило, вся социал-демократическая и буржуазная пресса. Между тем, 30 мая я обнаружил на полках читального зала доступные любому читателю следующие издания»269. И далее упоминаются несколько социал-демократических журналов. На этом письме зам. директора ИМЭЛ М. Орахелашвили наложил резолюцию в адрес зав. библиотекой: «Тов. Цируль. Дать справку-объяснение». И чистка фондов продолжалась. В докладной записке ученого секретаря Института в дирекцию от 11 декабря 1935 г. предлагалось ускорить темпы «разгрузки библиотеки от ненужной литературы», и от руководства библиотеки требовался план с точным перечнем тех фондов, которые могли быть немедленно переданы безвозмездно другим организациям. Такой список был составлен - официально, применительно к обменному фонду - и включал в себя: 1) фонд дореволюционных русских журналов, 2) пореволюционные русские журналы, 3) иностранные журналы (кроме важных журналов по списку для Истпарта) и 4) Отобранная русская литература из неосвоенных фондов (библиотеке не нужная)270. Если учесть важность для научной библиотеки системности подбора и полноты комплектов периодики, то вредность указанной процедуры «разгрузки» становится очевидной. К тому же в любое время современники в принципе не могут судить о том,
268 Там же, ф. 374, on. 1, е.х. 3, л. 43.
269 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 48, л. 152.
270 Там же, е.х. 55, лл. 133, 135.
насколько литература, вроде бы не нужная сейчас, окажется нужной в будущем. При планировании работы библиотеки на 1938 г. намечалось приступить к чистке фондов, освободив их от ненужных и имеющихся в большом количестве книг но следующим разделам: журналы русские, бывший кабинет права, Rabe, международные отношения (русская часть), художественная литература. Особым пунктом была выделена необходимость произвести дополнительную чистку справочных фондов читальных залов271. К тому же и сами работники обращали свое бдительное внимание на «обилие такой литературы в читальном зале, как Троцкий, Зиновьев, и недостаточное количество сочинений Сталина»272. Так что по-настоящему прозорливым оказался в свое, время тов. Зоркий.
Основным средством ограничения доступа к враждебной литературе - а таковой считались белоэмигрантские и вообще зарубежные издания, а также работы партийных оппозиционеров - являлась организация спецхранов в библиотеках и постоянное сужение доступа к ним.
Положение о специальном фонде библиотеки ИМЭЛ предусматривало, что он «образуется из следующих видов литературы: а) белоэмигрантская литература;
б)	периодические и непериодические издания, изъятые по постановлению Главлита;
в)	периодические и непериодические издания с обозначением «секретно», "только для членов ВКП(б)", "не подлежат оглашению";
г)	иностранная литература (периодическая и непериодическая), не подлежащая выдаче для широкого пользования ("ге-нерально запрещена");
д)	вырезки из иностранных газет, не подлежащих широкому пользованию».
Выдача такого рода литературы производилась «всякий раз только с письменного разрешения Директора Института с точным указанием, какую именно книгу, газету или журнал разрешается выдать данному лицу. Выдаваемые из спецфонда
л Там же, on. 1, е.х. 29, лл. 5, 8.
ЦАОПИМ, ф. 212, on. 1, е.х. 35, л. 473.
издания не могут кем бы то ни было выноситься за пределы помещения фонда»273.
Надо сказать, что поначалу спецфонды создавались в довольно значительном числе библиотек. Согласно приказу Главлита от 15 февраля 1935 г. этот круг включал библиотеку Академии наук, ИМЭЛа, библиотеки им. Ленина, Салтыкова-Щедрина (Ленинград), библиотеки ИКП, Комуниверситетов в Москве и Ленинграде, центральные библиотеки главных городов союзных республик, краев, областей и университетских городов274. Затем их количество будет постоянно уменьшаться.
Процесс изъятия враждебной литературы проходил под контролем ЦК, который в нужных случаях вмешивался в него непосредственно - и в плане определения изымаемой литературы, и в плане организации этого процесса. Так, например, Оргбюро ЦК 14 июня 1935 г. определило список «троцкистско-зиновьевской литературы, подлежащей изъятию из библиотек общественного пользования». Среди них только в отношении Троцкого сказано, что подлежат изъятию «все книги». В остальных случаях речь шла в основном о литературе по истории партии. Сюда вошло 12 книг Зиновьева, 3 книги Шляпникова, 2 книги Яворского, 2 книги Преображенского, 3 книги Сафарова, 6 книг Волосевича - помните у Сталина «Слуцкие и Волосевичи» - и даже «Революционные силуэты Луначарского, «История партии» Невского (1926 г.) и т.д.275 Так что именно литература, выражавшая иной, чем у Сталина, взгляд на историю партии, рассматривалась тогда как наиболее опасная.
Тем же решением Оргбюро упорядочило процесс изъятия литературы. Партийное руководство было обеспокоено тем, что «при изъятии троцкистско-зиновьевской литературы из библиотек фактически проводится никем не контролируемая и никем не руководимая "чистка" библиотек, расхищение и порча библиотечных фондов». Иначе говоря, беспокойство
273 РГАСПИ, ф.71, оп. 3, е.х. 78, лл. 6,4.
274 Там же, л. 2.
275 Там же, ф. 17, оп. 114, е.х. 587, л. 66.
вызывала и инициатива на местах, и возможность утечки вредных книг из библиотек на сторону. Поэтому было предложено прекратить «общую чистку» и изымать книги «согласно прилагаемого списка». Само это изъятие было поставлено под контроль НКВД276.
Что касается ИМЭЛа, то комплектование его, как тогда выражались, «белогвардейской и белоэмигрантской литературой» было сначала весьма широким. Достаточно сказать, что при подписке на эти издания на 1932 г. ИМЭЛ получал 41 название, а секретариат Сталина - 14277, хотя в том же году Секретариат ЦК принял решение «сократить... выписку белоэмигрантской периодической литературы наполовину»278. Впоследствии количеств», выписываемой периодики такого рода сокращалось, и, наконец, в конце 1937 г. зам. директора ИМЭЛ Сорин пишет в книжную экспедицию Управления делами ЦК просьбу о том, чтобы «из получавшихся в 1937 г. библиотекой ИМЭЛ белоэмигрантских периодических изданий в количестве 16 названий... оставить на 1938 г. только следующие: 1) Социалистический вестник и 2) Бюллетень оппозиции»279. А выписка белоэмигрантских и троцкистских книг из-за рубежа шла для ИМЭЛа с 1933 г. «исключительно с разрешения ЦК ВКП(б)»280.
Допуск к нежелательной литературе сужался не только за счет ее перевода в спецхран, но и за счет ограничения права пользования спецхраном и затруднения для посторонних читателей доступа в библиотеку ИМЭЛ вообще. В начале 1935 г. на дирекции был поставлен вопрос об «уточнении состава читателей» библиотеки и для этой цели было предложено запросить у всех директоров научно-исследовательских и учебных учреждений, включенных в разверстку мест по читальным залам библиотеки, новые списки аспирантуры. Следовало также перерегистрировать всех читателей-индивидуалов. Их
276 Там же, лл. 9-10.
277 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 12, лл. 70-72.
278 Там же, ф. 17, on. 114, е.х. 280, л. 3.
279 Там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 102, л. 237.
280 Там же, е.х. 50, л. 24.
командировочные удостоверения должны содержать указания на занимаемую должность и партийность, точно сформулированную тему и срок, необходимый для ее изучения в библиотеке281. И уж совсем трудно было постороннему читателю добраться до закрытой литературы. Когда в еще вполне, так сказать, «вегетарианском», 1932 году редколлегия очень солидного «Био-библиографического словаря деятелей революционного движения в России» обратилась в ИМЭЛ с просьбой допустить сотрудника Словаря к работе «по нелегальной зарубежной литературе для Словаря», ей было отвечено, что «за получением разрешения пользоваться послереволюционной зарубежной литературой необходимо обратиться в Секретариат Центрального Комитета партии»282. Вот так - ни больше, ни меньше. Впрочем, и для самих сотрудников ИМЭЛа допуск к спецхрану был достаточно сложным. Когда в 1933 г. Культпроп попросил ИМЭЛ представить список лиц, пользующихся белоэмигрантской литературой «с точным указанием должности и партстажа», то таковых оказалось 9 человек, включая не работавшего в Институте Бела Куна. Среди них был директор, его заместители, ученый секретарь и некоторые зав. секторами283. В соответствии с постановлением дирекции ИМЭЛ от 14 октября 1935 г. право пользования спецфондом было предоставлено зав. и зам. зав. секторами, а также научным сотрудникам I разряда по их личному письменному требованию. Выдача книг другим сотрудникам должна производиться в каждом отдельном случае по письменному разрешению директора ИМЭЛ или его заместителя284. Пользоваться же белоэмигрантской литературой было еще сложнее. В ответ на соответствующий запрос Культпропа в том же году Адоратский сообщил, что ею «пользуюсь я и мой заместитель, остальные ответственные сотрудники Института по специальному разрешению меня или моего заместителя»285.
281 Там же, е.х. 55, л. 60.
282 Там же, е.х. 47, лл. 185-186.
283 Там же, е.х. 50, лл. 186, 185.
284 Там же, е.х. 61, л. 224.
285 Там же, е.х. 62, л. 83.
Одним словом, возможные читатели были настолько прочно защищены от воздействия вражеской литературы, что в 1936 г. в ответ на запрос ЦК из дирекции ИМЭЛ последовал ответ: «Пользование белоэмигрантской литературой разрешается директором ИМЭЛ лишь для каждого случая отдельно. За вторую половину 1935 г. и за 1936 г. указанной литературой никто не пользовался»286. И это в Институте, считавшемся научно-исследовательским !
Постановление ЦК об ИМЭЛе от 25- августа 1935 г.
Все эти ограничения соответствовали духу времени и генеральной линии партии, но вряд ли способствовали успешной работе Института, кац-тому не способствовало много других причин, о которых частйчно уже шла речь. Так или иначе, претензии к Институту - справедливые и не очень - со стороны ЦК постепенно накапливались, и Оргбюро ЦК 4 июля приняло решение о создании весьма авторитетной по своему составу комиссии, которой было поручено в 15 дневный срок разработать предложения о работе ИМЭЛа для внесения в Политбюро. В этом проекте должны были быть предусмотрены «меры улучшения всей организации дела в ИМЭЛ: о плане и качестве переводов и изданий классиков марксизма-ленинизма, об улучшении хранения материалов, о лучшей организации Музея, укреплении ИМЭЛа квалифицированными кадрами и проверке наличных кадров»287. Обращает на себя внимание акцент не столько на существе работы Института, сколько на ее организации и на кадровом составе ИМЭЛа. Содержание будущего текста решения ЦК во многом определялось результатами проверки его деятельности, отразившимися в записке Агитпропа ЦК от 2 июня 1935 г., подписанной его руководителем Стецким. Там отмечено, что работа ИМЭЛ имеет огромное значение в деле научной разработки литературного наследства классиков марксизма-ленинизма, «в деле подготовки научных и массовых (sic!) трудов Маркса, Энгельса, Ленина, в частности доброкачественных переводов произведений классиков
’86 Там же, е.х. 78, л. 22.
’87 Там же, ф. 17, оп. 114, е.х. 587, л. 2.
марксизма-ленинизма, свободных от каутскианских, рязановских и всяких иных фальсификаций»288, а далее констатируется, что «Институт Маркса-Энгельса-Ленина с поставленными перед ним задачами не справляется»289. Характерно, что все негативные примеры, взятые из деятельности ИМЭЛа, относятся только к его издательской работе, а о научной разработке наследия классиков марксизма-ленинизма и речи не идет.
ИМЭЛ упрекают в том, что он до сих пор не подготовил еще доброкачественного перевода «Капитала» и что, в частности, «перевод II тома «Капитала», включенный в собрание сочинений Маркса и Энгельса (т. XVIII), гораздо труднее для понимания, чем перевод И. Степанова»290. Возможно. Но отсюда совершенно не следует, что он хуже.
Единственной причиной недостатков в работе ИМЭЛ «является исключительно плохая организация работы»291. И далее идут совершенно справедливые слова об отсутствии в ИМЭЛе настоящего планирования работы, о частом изменении планов, о том, что работы сдаются в производство в сыром, часто совершенно недоброкачественном виде, но ни слова нет о причинах этого - о нереальных заданиях, спускаемых сверху, о боязни руководства Института открыто сказать об этой нереальности, о фетишизировании понятия плана вообще. И предлагаемые конкретные меры «коренного изменения существующей системы организации работы в ИМЭЛ» сводятся, по существу, к укреплению руководящего звена на уровне заместителей директора, к необходимости утверждения планов ИМЭЛ в ЦК и даже к упразднению должности ученого секретаря Института.
Отправленная в ЦК, видимо в ответ, записка Адоратского от 27 июня в своей содержательной части состоит из привычных жалоб на то, что «кадры Института совершенно недостаточны и в значительной части неудовлетворительны. Лишь очень небольшая группа основных работников (около
288 Там же, е.х. 705, л. 100.
289 Тамже,л. 101.
290 Там же, л. 102.
291 Тамже, л. 115.
15 человек) может вести самостоятельную научную работу», а также из ламентаций по поводу того, что успешное развертывание дальнейшей работы ИМЭЛ возможно «только при условии серьезного укрепления его высококвалифицированными кадрами»292. Прежде всего, нужно 10-15 человек для работы над Сочинениями Маркса и Энгельса, над биографиями Маркса, Энгельса и Ленина.
25 августа 1935 г. Политбюро утвердило текст Постановления ЦК о работе Института Маркса-Энгельса-Ленина и поручило комиссии в двухнедельный срок разработать предложения о реорганизации работы Музея Маркса-Энгельса-Ленина. Секретариату ЦК было поручено рассмотреть вопрос о заместителях директора и других работниках для укрепления Института Маркса-Энгельса-Ленина293. В этом постановлении ИМЭЛу ставят в упрек то, что он «вследствие плохой организации работы занимался в ряде случаев изданием малоценных работ в ущерб изданию произведений классиков марксизма-ленинизма» и «до сих пор не выпустил в доброкачественных переводах таких произведений Маркса и Энгельса, как «Капитал», «Теории прибавочной стоимости», «Анти-Дюринг»»294. Если последнее замечание понятно и до известной степени справедливо, то что имелось в виду под «малоценными работами» не совсем ясно - ведь основную часть издательской продукции Института составляли именно работы классиков марксизма-ленинизма и вообще издания документов.
Далее следует, видимо, центральный пункт критики: «ЦК ВКП(б) особо отмечает в качестве крупнейшего недостатка в работе Института Маркса-Энгельса-Ленина допущенную в ряде случаев неряшливость в изданиях произведений Ленина и безответственное отношение к ленинскому тексту»295. И приводится уже упоминавшийся пример с цитатой из выступления Ленина на VII съезде партии. Причем утверждается,
•’92 Там же, лл. 125,135.
Там же, оп. 163, е.х. 1075, л. 134.
"'4 Тамже, л. 135.
Тамже,л. 136.
будто «это место, приводимое в известной резолюции XIV конференции ВКП(б), направленной против троцкистской теории невозможности победы социализма в одной стране, произвольно изменено составителем и гласит иначе»296. Что «иначе» и есть правильно, а «произвольно изменено» это место было раньше - это было прекрасно известно и ИМЭЛу, и ЦК, но главное сиюминутная политическая целесообразность.
Корни недостатков в деятельности ИМЭЛа ЦК увидел в субъективной сфере, сочтя что серьезные недочеты в работе Института Маркса-Энгельса-Ленина являются прежде всего результатом неудовлетворительной организации работы и отсутствия четкого руководства.
В качестве основных задач на ближайшие 3-4 года перед Институтом были поставлены: окончание русского издания Сочинений Маркса и Энгельса и издание массовыми тиражами важнейших работ классиков марксизма-ленинизма; закончить издание ленинских сборников и приступить к организации IV издания Собрания сочинений Ленина, закончить издание протоколов съездов и подготовить к изданию «Хронику ВКП(б)» (перечень важнейших дат и событий жизни партии). К числу задач Института относились издание биографий Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина, «Дат жизни и деятельности Маркса, Энгельса и Ленина», а также продолжение подготовки научных биографий классиков марксизма-ленинизма, включая, естественно, Сталина. Эти пункты решения так и остались мертвой буквой, переходящей из одного годового плана в другой, и последовательно не выполнялись.
Кое-что из этого уже должно было быть сделано ИМЭЛом, а кое-что и не будет сделано в обозримом будущем или никогда, вроде «Хроники ВКП(б)». А ведь какие обширные и хорошие планы рождались в Институте в связи с этим постановлением, особенно в области истории партии. В письме членам дирекции ИМЭЛ от 1 декабря 1936 г. зам. директора Сорин наметил грандиозную программу публикации источников по истории ВКП(б), прежде всего переиздания легальной и нелегальной большевистской прессы, листовок и прокламаций;
296 Там же, л. 137.
а также разработки и издания библиографических указателей. Сорин предложил также обсудить вопрос о том, «в какой форме можно знакомить пропагандистов с деятельностью враждебных большевизму партий в рабочем движении». В основе этой программы лежало глубокое убеждение автора, что «нельзя разрабатывать историю партии без сравнительно широкого распространения... важнейших первоисточников»297. Но самое ближайшее будущее показало, что еще как можно, потому что так нужно руководству партии.
Заслуживает быть отмеченным пункт постановления о необходимости «приступить к изданию Сочинений Сталина».
Постановление обязывает ИМЭЛ «представить на утверждение ЦК ВКП(б) проект исправления всех обнаруженных неправильностей передачи ленинского текста», закончив эту работу в 6 месячный срок298, а несколько ниже с неумолимой большевистской логикой предлагает «запретить под страхом строжайшей партийной ответственности составителям вносить какие бы то ни было изменения и дополнения в тексты основоположников марксизма-ленинизма»299. И, наконец, еще один пункт постановления, который фигурировал в планах Института и до этого решения, и после него, но никогда не был осуществлен - это организация изучения того, что нового внес Ленин в сокровищницу марксизма. Эта задача была принципиально невыполнима, потому что в тех условиях ответ на нее мог дать только «четвертый классик» марксизма-ленинизма - Сталин.
Институт должным образом отреагировал на постановление ЦК. Три дня - 7, 8 и 9 сентября на общем партийном собрании шло обсуждение доклада Адоратского300. В конце сентября 1935 г. было принято решение дирекции по тому же поводу. Там было несколько добрых слов о деятельности Института в предшествующие годы, в частности, о большой работе «по выкорчевыванию остатков рязановщины», отмече
297 РГАСПИ, ф. 71, on. 1, е.х. 185, лл. 8,5.
29S Там же, ф. 17, оп. 163, е.х. 1075, л. 138.
299 Там же, л. 139.
См.: там же, ф. 71, оп. 3, е.х. 186 ч. I, л. 37.
но, что только благодаря вниманию ЦК, «благодаря непосредственным указаниям товарища Сталина, возможно сделать Институт высшим партийным научно-исследовательским учреждением международного значения»301; присутствовала и приличествующая случаю самокритика. Но наиболее интересны предложения дирекции по реализации мероприятий, намеченных в постановлении ЦК. Здесь видна безусловная и бездумная готовность сделать все и сделать быстро, а вместе с тем стремление ликвидировать те немногие структуры, которые еще остались от бывшего Института Маркса и Энгельса. Например, намеревались не только разработать план 4-го издания Сочинений Ленина объемом в 40—45 томов, но закончить его за 5 лет. В то же время была намечена организация «сплошной читки текстов [Ленина] для того, чтобы отметить все те места, которые в смысловом и стилистическом отношении вызывают какие-то сомнения»302. У кого вызывают сомнения? А главное - в чем? По существу, речь шла о сплошном цензурировании ленинских текстов, что, впрочем, в это время неудивительно. Что касается Сочинений Сталина, то специальная группа после утверждения плана их издания - а к этому моменту еще не было сделано практически ничего - должна была подготовить план «Международного издания сочинений Сталина»303.
Чтобы выполнить пункт решения ЦК о написании научных биографий Маркса и Энгельса, было решено в течение 1935 г., т.е. практически за 3 оставшихся месяца организовать секцию биографий Маркса и Энгельса и при ней кабинет Маркса и Энгельса. Но при этом «ВИССУ в старом виде ликвидировать», поскольку она «была перегружена посторонним ненужным материалом... а то, что было собрано, было малодоступно даже для сведущих работников, вследствие сложной академической системы хранения. Кабинет построить таким образом, чтобы любой работник легко мог бы ориентироваться в его
301 Там же, on. 1, е.х. 27, л. 18.
302 Там же, л. 23.
303 Там же, л. 30.
материалах»304. Иначе говоря, система организации фондов кабинета должна была соответствовать уровню знаний любого выдвиженца, пришедшего на работу в Институт. Но разрушение старого, рязановского кабинета не прошло бесследно и было одной из причин - не единственной, но очень весомой того, что никаких биографий Маркса и Энгельса, ни научных, ни популярных в довоенном ИМЭЛе создано не было. Правда, трудно объяснить, почему написанная сотрудником Института Е. Степановой на большом фактическом материале книга «Фридрих Энгельс» вышла в 1935 г. без грифа ИМЭЛа.
Завершалось постановление дирекции тезисом, согласно которому главной политической задачей всех работников Института являлась необходимость «бдительно стоять на страже наследства Маркса-Энгельса-Ленина, максимально соблюдать подлинную передачу текста, не допуская малейшего отклонения и искажений работ классиков марксизма-ленинизма»305.
«Стоять на страже» в ИМЭЛе всегда было много охотников, но для выполнения большой и амбициозной программы на ближайшие 2-3 года - а она включала в себя завершение издания Сочинений Маркса и Энгельса, Ленинских сборников, протоколов съездов и конференций ВКП(б), создание биографий всех четверых классиков марксизма-ленинизма, написание 4-х томной «Истории ВКП(б)» и многое другое - нужны были и притом немедленно квалифицированные кадры. А вот с притоком новых кадров дело обстояло плохо. Политбюро провело ранжирование зам. директоров Института: первым замом был утвержден Сорин, вторым - Савельев, третьим - Орахелашвили306. Оргбюро в мае 1936 г. поручило Секретариату ЦК совместно с ИМЭЛ в 5-ти дневный срок рассмотреть вопрос об освобождении части работников ИМЭЛ, занятых редактированием произведений Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина и внести предложения на утверждение
'”4 Там же, лл. 22-23.
Там же, лл. 31 -32.
"’6 Там же, ф. 17, оп. 163, е.х. 1092, л. 59.
ЦК307. Таким образом, с чисткой все было ясно, но с пополнением Института дело шло туго. 11 сентября 1935 г. Адоратский пишет одному из руководящих работников Института о постановлении ЦК: «Обещают дать людей, но пока еще никого не дали»308. В декабре того же года Адоратский обращается к Сталину, К