Philip Pettit
Republicanism
A Theory of Freedom and
Government

Филип Петтит
Республиканизм
Теория свободы
и государственного
правления
Перевод с английского
Анатолия Яковлева
ИЗДАТЕЛЬСТВО ИНСТИТУТА ГАЙДАРА
МОСКВА · 2016

УДК 342.48
ББК 66.1
П29
Петтит, Ф.
П29 Республиканизм. Теория свободы и государственного
правления [Текст] / пер. с англ. А.Яковлева; предисл.
А.Павлова. — М. : Изд-во Института Гайдара, 2θΐ6.—
488 с.
ISBN 978-5-93255-462-3
Это первое полноценное изложение республиканской
альтернативы либеральным и коммунитаристским теориям,
господствующим в современной политической философии.
Книга начинается с рассмотрения традиционной
республиканской концепции свободы как «не-доминирования»,
противопоставляемой негативному и позитивному
видению свободы. В первой части прослеживаются
возникновение и упадок этой концепции, рассматриваются ее
сильные стороны и показывается, почему она по-прежнему
должна оставаться важнейшим политическим идеалом. Вторая
часть посвящена вопросу о том, какими могут быть
конституционное и демократическое устройство, регулирование
и отношения между гражданским обществом и
государством, согласующиеся с этим идеалом.
© Philip Pettit 1997
© Издательство Института Гайдара, 2θΐ6
Книга Republicanism: A Theory of Freedom and Government,
First Edition первоначально была издана на английском
языке в 1997 Г°ДУ- Настоящий перевод публикуется по
соглашению с Oxford University Press.
ISBN 978-5-93255-462-3

Содержание
Александр Павлов. Республиканизм Филипа Петтита:
самая актуальная современная политическая
философия · 7
Предисловие · 25
Введение · 31
Идеи и политика · 31; Политическая философия · 33;
Республиканский поворот · 36; Республиканизм,
популизм и либерализм · 41; Доводы в пользу
республиканизма · 46; План книги · 48
Глава ι. До негативной и позитивной свободы · 53
I. Негативная и позитивная свобода · 53; И· Третья
концепция: свобода как не-доминирование · 6о;
III. Республиканская концепция свободы не
является позитивной · 69; IV. Республиканская концепция
свободы как не-доминирования: свобода против
рабства · 75î V. Республиканская концепция свободы как
не-доминирования: закон и свобода · 8ΐ; VI.
Возникновение свободы как не-вмешательства · 91; VII.
Триумф свободы как не-вмешательства · 97
Глава 2. Свобода как не-доминирование · 107
I. Доминирование · ю8; II. Не-доминирование · 131;
III. Возражения Пейли · 141; Приложение:
доминирование и другие формы власти · 150
Глава 3· Не-доминирование как политический
идеал -153
I. Не-доминирование как личное благо · 157; И·
Недоминирование как политическая проблема · 172;
III. Не-доминирование как цель, а не ограничение · ι8ι
Глава 4· Свобода, равенство, общество · 2θΐ
I. Эгалитарный идеал · 202; II. Коммунитарный
идеал · 217

Глава 5· Республиканские цели: общее дело
и политика · 229
I. Республиканские общие дела · 231; Н.
Республиканская политика · 257
Глава 6. Республиканские формы:
конституционализм и демократия · 296
I. Конституционализм и не-манипулируемость · 298;
II. Демократия и оспариваемость · 315
Глава 7· Республиканское регулирование · 351
I. Регуляторный вызов · 356; II. Ресурсы
регулирования: санкции и фильтры · 361; III. Против девианто-
центрированного регулирования · 365; IV. В
поддержку нормо-центрированного
регулирования · 373î ν· Стратегия на практике · 39°
Заключение · 403
Глава 8. Республиканская гражданственность · 407
I. Необходимость в гражданственности · 414» H·
Поддержка гражданственности · 423; Ш·
Гражданственность и доверие · 43^; Часть I. Республиканская
свобода · 4555 Часть II. Республиканское правление · 462
Библиография · 472

Республиканизм Филипа Петтита:
самая актуальная современная
политическая философия
ЧТО ТАКОЕ современная политическая
философия? Хотя на этот вопрос сложно
ответить без понимания того, что такое
политическая философия вообще и чем она должна
заниматься, давайте возьмем эту глобальную и,
возможно, в принципе нерешаемую проблему за скобки
и договоримся, что под политической философией
мы будем понимать все то, что позиционируют как
таковую в академическом дискурсе в самом широком
смысле. В таком случае политическая философия
становится крайне широким понятием и включает
в себя в том числе всю историю философско-полити-
ческой мысли. И если, скажем, Джон Ролз
—современный политический философ, то почему нельзя
считать таковым Платона? В конце концов, оба
отвечают на вечный вопрос о том, что такое
справедливость. И для кого-то «теория справедливости»
Платона окажется более убедительной и даже
современной, чем подход к этому вопросу Рол за. В этом
смысле стоит задаться вопросом, насколько
современен Платон? И тогда насколько современны Мар-
силий Падуанский, Никколо Макиавелли, Томас
Гоббс, Карл Маркс, Ханна Арендт или тот же Джон
Ролз? Если современное —не то же самое, что
актуальное, то современны абсолютно все. В конце
концов, кто скажет, что Платон неактуален для
политической философии? Но если мы говорим о самых
актуальных, острых, именно сегодняшних дебатах
по тому или иному вопросу, тогда современными
оказываются отнюдь не все мыслители.
7

АЛЕКСАНДР ПАВЛОВ
В течение долгого времени одной из самых
актуальных дискуссий в англоязычном академическом
дискурсе был спор между либералами и коммуни-
таристами. К сожалению, России эти дебаты
коснулись лишь опосредованно. Впрочем, у нас есть
небольшое количество переводных текстов, по
которым заинтересованный читатель мог составить
свое впечатление о сути проблемы. Библиография
этих дебатов представлена переводными текстами
Джона Ролза, Аласдера Макинтайра, Уилла Ким-
лики и важным сборником «Современный
либерализм» (Ролз 1995» Макинтайр 2θθθ, Кимлика 2θΐο,
Современный либерализм 1998). Этим, конечно,
библиография не исчерпывается — исследования
и переводные тексты можно обнаружить и в
сборниках, и в периодических изданиях, и в книгах,
составленных из статей,—тем не менее говорить
о том, что тема в России хорошо известна, не
приходится. Другой вопрос, нужно ли это
современному читателю? Ведь в какой-то момент эти дебаты
себя исчерпали и место актуальной дискуссии
оказалось вакантным. Нет столь важно, что стало
причиной охлаждения интереса к этому спору—то ли
дух времени, то ли терпение читателей, то ли
усталость самих участников, то ли исчерпанность
аргументов, — сколь любопытно, что все-таки пришло
на смену этим дебатам. Если вообще что-то
пришло. Однако точно известно, что что-то пришло.
И это «что-то» —теория республиканизма, одним
из главных представителей которой является
современный политический философ Филип Петтит.
То, что книга одного из виднейших современных
политических философов издается на русском
спустя двадцать лет после того, как она вышла в
оригинале, говорит много о чем. Но то, что она
все-таки выходит, куда важнее и, соответственно, говорит
куда больше. По самому факту этой публикации
можно судить о том, что мы —Россия —в принципе
отстаем на двадцать лет от ключевых дискуссий за-
8

РЕСПУБЛИКАНИЗМ ФИЛИПА ПЕТТИТА
падной политической философии. Например,
перевод «Теории справедливости» Джона Ролза был
издан в 1995 году—к тому времени, когда
современная англоязычная политическая философия уже
искала новую актуальную тему. Теперь с
примерно такой же задержкой выходит ключевой текст
по республиканской теории. Но если к тому
времени, как Ролз появился на русском языке, либе-
рально-коммунитарные дебаты уже не имели такой
остроты и, следовательно, актуальности, то с Пет-
титом мы, кажется, еще успеваем вскочить на
подножку самых острых дискуссий политической
теории. По крайней мере, нельзя сказать, что теория
республиканизма в политической философии
сегодня не вызывает ни интереса, ни споров. Более
того, нельзя сказать, что республиканизм
неактуален для России. Например, Европейский
университет в Санкт-Петербурге регулярно посвящает
свою работу исследованиям республиканизма. Так,
в Санкт-Петербурге еще в прошлом десятилетии
вышла книга Квентина Скиннера «Свобода до
либерализма» (Скиннер 20о6), которую сам Петтит
часто называет одним из основных текстов по
республиканской теории (Петтит 2015). Впрочем, если
сравнивать книги Петтита и Скиннера, первая
окажется более внушительной и тщательно
продуманной, в то время как вторая— если и не
внушительной, то крайне важной. Ее достоинствами являются
небольшой объем и лаконичность тезисов.
Можно сказать, книга Петтита —для вдумчивого
чтения, книга Скиннера—для привлечения внимания
к проблеме. Скиннера следует читать перед Петти-
том, чтобы в конце концов понять, к каким именно
фундаментальным проблемам обращается
республиканская теория. Если же продолжать говорить
об исследованиях республиканизма в
Санкт-Петербурге, то там вышла не одна ценная книга (Манен,
2007; Что такое республиканская традиция?, 2009;
Res Publica: история понятия, 2009; От обществен-
9

АЛЕКСАНДР ПАВЛОВ
ного к публичному, 20и; Инфраструктура свободы:
общие вещи и res publica, 2013). Например, текст
Филипа Петтита опубликован в сборнике
«Современная республиканская теория свободы» (2015).
Однако стоит обратить внимание не на сам
контекст республиканской теории, который к тому же
уже описан (краткое введение в теорию
республиканизма и идеи Петтита см.: Рощин 2015),
сколько на контекст политической философии, в
который помещает себя республиканская теория. Очень
важно понимать, что республиканизм, как
позиционируют свою программу ее авторы и
сторонники, намеренно вписывается в традицию
политической философии, возникшую после публикации
книги «Теория справедливости» Джона Ролза.
Таким образом сторонники республиканской теории
показывают, что занимают то самое вакантное
место главной проблемы политической философии,
а их тексты являются наиболее современной и
актуальной теорией. Собственно говоря, в деталях
программа республиканского подхода была прописана
Петтитом в книге «Республиканизм. Теория
свободы и государственного правления».
Примечательно, что в «Республиканизме» Петтит не дает ссылок
ни на Карла Шмитта, ни на Лео Штрауса и очень
скупо ссылается на тексты Ханны Арендт. И то
упоминает Арендт лишь для того, чтобы показать, что
ее взгляд на республику увел в сторону от
традиционного понимания республиканизма и
радикально отличается от его собственной позиции. Петтит
не раз цитирует Исайю Берлина, но, во-первых,
потому, что в контексте дискуссии о свободе
Берлина не процитировать нельзя, а, во-вторых, для того,
чтобы оттолкнуться от его позиции и объяснить, что
двумя пониманиями идея свободы отнюдь не
исчерпывается. Поэтому сам Петтит дает подсказку, что
именно считать современной политической
философией, подбирая вместе со своим коллегой
Робертом Гудиным для антологии «Современная полити-
10

РЕСПУБЛИКАНИЗМ ФИЛИПА ПЕТТИТА
ческая философия» конкретные тексты (Goodin and
Pettit 1997)· Выходит, что, во-первых, современная
политическая философия — это традиционные для
нее самой предметные области — государство и
общество, демократия, справедливость, права,
свобода, равенство и угнетение. Во-вторых, это те авторы,
которые высказываются на данные темы
определенным образом. Антология, о которой идет речь,
прекрасно иллюстрирует традицию, в которую
вписывается политическая теория Петтита. Среди
упоминаемых «современных» авторов мы видим Джона
Ролза, Роберта Нозика, Рональда Дворкина,
Герберта Лайонела Адольфуса Харта, Роберта Алана Даля
и, что немного неожиданно, Мишеля Фуко.
Попадание Фуко в эту плеяду можно объяснить значением
философа для «политкорректных тем»
политической философии, среди которых —феминизм, раса,
тендер, расизм, сексизм и т.д.
Таким образом, Петтит снимает проблему ли-
берально-коммунитарных дебатов, примиряет два
подхода в своей теории и как бы становится
наследником самой актуальной дискуссии в сфере
политической философии в последней четверти XX века.
По поводу либерально-коммунитарных дебатов
и, возможно, другой политической философии
сам Петтит указывает, что не собирается порывать
с предшественниками: «Если, начиная заниматься
вопросами политического разговора, он
(политический философ.—А. /7.) надеется разработать
политическую философию, которая положит конец
другим политическим философиям с помощью
философского голоса, перекрывающего все другие голоса,
его ожидает разочарование. А разочарование может
привести к отчаянию и скепсису в отношении
самой возможности разговора»1. Но стоит заметить,
что в свое время либералы, а впоследствии и комму-
нитаристы разорвали с многочисленными полити-
1. Петтит Ф. Наст. изд. С.34~35·
11

АЛЕКСАНДР ПАВЛОВ
ческими философами, перестав принимать их
голоса во внимание. Впрочем, философы, работавшие
до так называемого возрождения политической
философии—до публикации «Теории справедливости»
Ролза, большей частью не были настроены на
дискуссию и лишь хотели быть «гуру» политической
теории, не обращая внимания на своих оппонентов.
Хотя Петтит стремится предложить что-то новое,
он выбирает одну из самых старых предметных
областей политической философии, чтобы сделать ее
объектом своего анализа,—свободу. И, чтобы сказать
о свободе что-то новое, он отвергает традиционные
представления о ней. Главным образом известны два
течения мысли или, можно сказать с
определенными оговорками, идеологии, которые ставят
свободу во главу своих размышлений и требований,—это
либерализм и либертарианство в их самом
широком понимании. Можно сказать, что каждая из этих
идеологий борется за свою собственную свободу.
Либерализм в американском понимании выступает
в том числе за социальную справедливость (и в этом
смысле либералы —левые), в то время как
либертарианцы ратуют за свободу личности и рынок, в
который не вмешивается государственная власть (и в
этом смысле либертарианцы —правые). Однако идея
Исайи Берлина о двух пониманиях свободы
касается скорее политической философии, нежели
идеологии: сторонники негативной свободы выступают
за свободу как не-вмешательство, в то время как
поклонники позитивной свободы за свободу как
возможность быть хозяином самому себе. Радикальный
проект Петтита заключается в том, что он
предлагает альтернативу этим концепциям, а значит и
делает заявку на течение, которое не просто
выдвигает новую теорию свободы в рамках политической
философии, но которое также могло бы
конкурировать с либерализмом и либертарианством. Сам
Петтит указывает на это в своей книге. Собственно,
республиканизм в таком случае может восприниматься
12

РЕСПУБЛИКАНИЗМ ФИЛИПА ПЕТТИТА
и как политическая философия, и как
определенного рода идеология.
Что же предлагает сам Петтит? Он выступает
за проект свободы как не-доминирование.
Собственно, это и есть главный тезис
республиканизма. Это означает, что в дела любого человека никто
не может вмешиваться, основываясь на произволе,
и что любой человек каждый раз делает выбор
самостоятельно и без какого-либо давления или
произвольного вмешательства, иными словами, человек
делает «не-доминируемый выбор». Петтит
предлагает и другую формулировку своего идеала:
человек свободен от доминирования, когда может
смотреть в глаза другим людям. В некотором смысле
не-доминирование предполагает сохранение
человеческого достоинства и также означает, что чем бы
ни занимался человек в обществе, он
обязательно должен быть защищен от того, что по
отношению к другим людям ему нужно льстить, хитрить,
угадывать желания и так далее. Как
подчеркивает сам Петтит, уязвимость людей в ситуации
доминирования «унизительна, они не способны
смотреть другому в глаза и даже начинают заискивать,
льстить или раболепствовать, лишь бы завоевать
его расположение»2. В любом измерении
социальной жизни —в семье, на работе, в общении с
разными людьми —человек должен быть уверен, что он
может рассчитывать на не-доминирование со
стороны других, выше стоящих людей или тех, от кого
он может быть зависим. Не-доминирование
отличается от не-вмешательства тем, что не
допускает самой ситуации, когда в дела человека могли бы
произвольно вмешаться. В то время как
сторонники свободы как не-вмешательства в свою очередь
были бы удовлетворены, если бы в их дела просто
не вмешивались, даже если сама возможность
вмешательства существовала. Вот почему для респуб-
2. Петтит Ф. Наст. изд. С. 37·
13

АЛЕКСАНДР ПАВЛОВ
ликанизма так важна роль институтов: именно они
должны надежно защищать людей от
злоупотреблений со стороны других, от самой возможности
таких злоупотреблений. Работу этих институтов
должно обеспечить государство. Республиканцы
требуют от современного государства создать такие
институты, которые могли бы предупреждать
произвольное вмешательство индивидов и групп в дела
друг друга. Иными словами, они требуют
контролировать то, что Петтит, обращаясь к древней
традиции, называет dominium. Более того, эти
институты также должны оставлять возможность для всех
граждан контролировать и само государство,
чтобы оно точно так же не имело шансов
доминировать. Вероятно, стоит сделать уточнение.
Доминирование—это возможность оказывать влияние
на выбор других людей. Отсюда следует, что
государство не бессильно, но должно быть
ограничено в тех ситуациях, когда оно могло бы
злоупотреблять своей властью. Согласно республиканцам,
государство само не должно доминировать, что,
в соответствии с древней традицией, называется
Петтитом Imperium — публичной властью
политического института.
Петтит, как он постоянно подчеркивает, не
придумывает собственную теорию, но лишь
обращается к забытой практике древней республиканской
свободы, какой она была известна еще в Древнем
Риме. Таким образом, концепция
республиканизма обретает особую солидность, а вместе с ней и
актуальность, ведь Петтит показывает, как эта
практика свободы и, собственно, теория свободы может
быть востребована в современном мире. Впрочем,
Петтиту необходимо делать существенные
оговорки. В частности, он акцентирует внимание на том,
что взгляд на древнюю республиканскую свободу
должен быть обязательно расширен. Потому что
в Древнем Риме подобной свободой пользовались
лишь состоятельные мужчины, и многие слои на-
Ч

РЕСПУБЛИКАНИЗМ ФИЛИПА ПЕТТИТА
селения были исключены из политической жизни.
Между прочим, сама идея свободы как не-домини-
рования утратила свою привлекательность в XIX в.,
когда разные мыслители стали выступать за
расширение понятия «свободы» и необходимость
рассматривать как свободных угнетенные слои общества,
а республиканская идея свободы была предана
забвению как элитарная. Петтит настаивает, что в
современном мире свободой как не-доминированием
могут пользоваться все слои населения, и, конечно,
делает регулярные реверансы в сторону
феминизма, давая понять, что республиканизм прекрасно
сочетается с правами женщин. В каком-то смысле
республиканизм можно принять даже за большой
общий дом, двери которого открыты для любой
политической философии и даже для любого
идеологического движения —будь то феминизм,
социализм, борьба за защиту окружающей среды и так
далее. Филип Петтит приглашает всех своих
возможных оппонентов жить в этом доме и наслаждаться
свободой как не-доминированием. В 1997 Г°ДУ он
пишет в своей книге о зеленых, феминистках и
социалистах. Но даже спустя почти двадцать лет его
приглашение остается в силе, что свидетельствует
о последовательности его взглядов и неизменности
ключевых идей его политической философии
(Петтит 2015).
Из тех смелых шагов, которые
предпринимает автор, можно отметить, как он с
определенными оговорками разговаривает с великими
мыслителями на равных, будто они — его обычные
современники, высказывающие определенные идеи,
с которыми можно соглашаться или спорить.
Оказывается, те мыслители, которые сегодня
многими признаются великими авторитетами, говорили
о свободе так, что их идеи могут быть
полезными для сегодняшних дебатов в сфере
политической философии. В свои союзники Петтит
приглашает достойных политических теоретиков:
15

АЛЕКСАНДР ПАВЛОВ
«Старая республиканская традиция, о которой я
говорю,—это традиция, которую мы ассоциируем
с Цицероном и Римской республикой, с
Макиавелли—„божественным Макиавелли" в его
„Рассуждениях",—а также с многочисленными другими
авторами, жившими в итальянских республиках эпохи
Возрождения. Это традиция, к которой
принадлежат Джеймс Гаррингтон и множество других, менее
значительных фигур эпохи английских
гражданских войн и республики, а также последовавшего за
нею периода и многочисленные теоретики
республики в Англии, Америке и Франции XVIII в.
Предмет моего особого интереса—республиканцы,
занимавшие господствующее положение в английской
и американской политической мысли с конца XVII
по XVIII в. включительно»3. Разумеется, это не знак
неуважения. Петтит не оспаривает авторитета
упоминаемых авторов, но, возможно, просто
осторожно намекает, что и сегодня существуют мыслители,
которые могут считаться столь же великими
философами, как, скажем, Джеймс Гаррингтон. И это
как раз то самое звено, которое и делает
политическую теорию республиканизма актуальной.
Петтит широкими мазками рисует для своих читателей
картину, на которой изображена эволюция
республиканской свободы в истории политической
философии,—как она расцвела, как
эволюционировала, как ее предали забвению и, собственно, кто
в этом виноват. Важно, что Петтит работает с
тезисами и не вдается в подробную аргументацию.
Например, Петтит походя наносит мощный удар
по тем исследователям и мыслителям, которые
рассматривали проблему естественного права в
качестве одного из ключевых предметов истории
политической философии. Так, он вскользь замечает,
что не думает, что республиканцы говорили о
естественном праве именно как о естественном пра-
3- Наст. изд. С. 38.
16

РЕСПУБЛИКАНИЗМ ФИЛИПА ПЕТТИТА
ве. По мнению Петтита, они подразумевали всего
лишь то, что некоторые права граждан
существенно важны для достижения свободы как не-домини-
рования, а то, что эти права политические
философы называли «естественными», было всего лишь
риторическим приемом. Это —очень сильный
тезис. И хотя эта мысль остается всего лишь
мнением, она могла бы стать мощным стимулом к
долгой и содержательной дискуссии. Более того, часто
цитата для Петтита, обычно вырванная им из
контекста и иногда даваемая не единожды, является
самостоятельным тезисом в пользу
республиканской свободы. Для историков идей или для тех
философов, которые привыкли относиться к текстам
осторожно и внимательно, это могло бы
показаться кощунством. Однако Петтит предугадывает эту
линию критики и отмечает, что, вероятно,
историки идей посчитают исторический экскурс в книге
поверхностным, а определенные выводы —
некорректными. И все же, стоит подчеркнуть это еще раз,
Петтит выступает не как историк идей, но скорее
как философ, который ведет диалог с
мыслителями прошлого. Именно так и стоит читать его
обращение ко всем политическим теоретикам.
Кроме того, чтобы показать востребованность
республиканской идеи свободы, Петтит называет
современных авторов, которые исследуют
республиканизм (Oldfield 199°; Sellers 1995; Bmgger l999>
Viroli 2002; Honohan 2002; Maynor 2003; вероятно,
в работе Маурицио Вироли, изданной на русском
языке, можно также найти идеи в поддержку
республиканской теории свободы (Вироли 2014)). Это
если не брать в расчет всегда почтительные
ссылки автора на исследования Джона Покока и
Квентина Скиннера (Рососк 1975' Скиннер 2013; Skinner
1978). И все же главное место в этой теории,
разумеется, принадлежит самому Петтиту. Как
упоминает Петтит, республиканизм получил
дополнительную рекламу. Премьер-министр Испании
17

АЛЕКСАНДР ПАВЛОВ
(2004-2011) Хосе Луис Родригес Сапатеро объявил
республиканизм философией своего правительства
(Петит 2015: 68) и даже попытался ввести
принципы республиканизма в правительственные
программы (Рощин 2015: Ц-)· Следствием этого
заявления стала совместная книга Филипа Петтита и Хосе
Луиса Марти «Политическая философия в
публичной жизни: гражданский республиканизм в
Испании Сапатеро» (Marti and Pettit 2010). Собственно,
не так важно, насколько в Испании смогут
прижиться принципы республиканизма, сколько
важен сам факт, что политическая философия
Филипа Петтита действительно может быть применена
на практике. Еще одно серьезное свидетельство
в пользу актуальности республиканизма.
Возможно, на этом стоило бы завершить
краткий рассказ о том, почему республиканизм актуален,
а Петтит является одним из самых востребованных
современных политических философов. Но все же
представляется, что нужно высказать еще
несколько замечаний. Дело в том, что у Петтита
прекрасный вкус: несмотря на то, что библиография его
книги выглядит эклектичной, он использует
каждый упоминаемый источник строго в тех местах, где
это уместно. Когда нужно обсудить экономическую
проблему, он ссылается на тех, кто близок к
экономике; когда касается правовой тематики
—обращается к правовым теоретикам. Практически ни в
одной главе мы не встретим неуместную ссылку и тем
более цитату, которыми Петтит старается не
злоупотреблять, обращаясь чаще всего к классикам —
Макиавелли, Локку, Монтескье, авторам
«Федералиста» и т.д. Главное же в том, что Петтит готов
ответить на любой вопрос, который мог бы быть задан
сторонникам республиканизма. В этом смысле
республиканизм продвигается куда дальше, чем любая
другая политическая философия. Не
останавливаясь на общих представлениях о собственной
политической философии, Петтит аккуратно намечает
ι8

РЕСПУБЛИКАНИЗМ ФИЛИПА ПЕТТИТА
условия, при которых идеал республиканской
свободы мог бы быть воплощен в жизни. Собственно,
вторая часть его книги —не что иное, как описание
возможностей применения программы
республиканизма в жизни современных государств. Кроме
того, теорию Петтита вполне можно рассматривать
не только как теорию свободы, но и в контексте
теорий демократии XX века. На этом поле Петтит
может составить конкуренцию и Юргену Хабермасу,
и Роберту Алану Далю. Согласно его концепции
демократии, место, обычно отводимое согласию,
должна занять оспариваемость —именно создаваемые
государством возможности для людей оспаривать
любые действия самого государства в стремлении
не допустить произвола и делают демократию
демократией.
Книга прекрасно структурирована. Если
кому-нибудь потребуется ее тезисное изложение, достаточно
заглянуть в самый конец, чтобы увидеть основные
идеи, которые Петтит предлагает в каждой главе.
Конечно, лучше прочитать все, но если нет
времени или возможности глубоко погрузиться в
тонкости республиканской теории, можно выбрать именно
то, что представляет особый интерес. Наконец,
Петтит не раз проговаривает каждый из выдвигаемых
им тезисов и для каждого предлагает детальную
аргументацию. А для удобства —суммирует основные
постулаты республиканизма не только в конце
каждой главы, но и в конце всей книги, чтобы у
читателя сложилось более четкое представление о том, что
такое республиканский идеал свободы и чем он
отличается от известной сегодня дихотомии свободы
негативной и позитивной —дихотомии, в которую
идеал свободы как не-доминирования не
вписывается. А если быть более точным, то примиряет эту
дихотомию в своей теории.
И, наконец, несколько терминологических
уточнений. В единственном тексте Филипа Петтита,
вышедшем на русском языке и цитируемом выше,
19

АЛЕКСАНДР ПАВЛОВ
ключевой термин его политической философии
«non-domination» переведен как «отсутствие
доминирования». Возможно, в таком переводе этот
принцип звучит более благозвучно и пристойно,
но вместе с тем он теряет свою «терминологич-
ность», превращаясь в обычное словосочетание уже
двух понятий. И поскольку это первая книга Пет-
тита, которая выходит на русском языке, это
большая ответственность—выбрать адекватный перевод
и определить на будущее, каким образом в
дальнейшем исследователи будут говорить о
республиканизме. Термин «не-доминирование» все же
является более точным. Это касается и перевода имени
автора — Филип Петтит, в то время как в первом
его изданном по-русски тексте имя
транскрибировано как «Петит». Кроме того, в русском переводе
есть еще одно сложное и важное место. Петтит
неоднократно говорит о древнем, а еще чаще о досо-
временном понимании свободы и, соответственно,
современном. Под «современным» пониманием,
конечно, подразумевается взгляд на свободу
эпохи Нового времени. Чтобы избежать очевидных
проблем с термином «modern» и производными
от него, которые можно встретить в русских
текстах,—«модерный», «модерновый»,
«модернистский»,—в соответствии с давней традицией
политической философии было решено использовать
термин «современный» по отношению к каждому
упоминанию этого слова. То есть когда речь идет
о «современной свободе» или о «современной
концепции свободы», то подразумевается именно то,
что она принадлежит эпохе Модерна. Эту
традицию различения древней и современной свободы
даже на уровне перевода можно отнести, например,
к известному тексту Бенжамена Констана — о
свободе у древних и свободе у современных, — к
тексту, на который, конечно, ссылается и Петтит.
Таким образом, в каком-то смысле мы возвращаемся
к тому, с чего и начали разговор: с того, что можно
20

РЕСПУБЛИКАНИЗМ ФИЛИПА ПЕТТИТА
считать «современной политической философией».
Конечно, современна даже древняя политическая
философия. Но, разумеется, современная —не
равно актуальная. Республиканская политическая
философия Филипа Петтита актуальна во всех
смыслах этого слова.
Александр Павлов,
к. ю. п., доцент Школы философии
факультета гуманитарных наук
Национального исследовательского
университета «Высшая школа
экономики»
Библиография
Вироли, Маурицио (2014), Свобода слуг (Москва: Изд. дом
Высшей школы экономики).
Инфраструктура свободы: общие вещи и res publico (2013) / под ред.
Хархордин О., Алапуро Р., Бычкова О. (Санкт-Петербург:
Изд-во Европейского ун-та в Санкт-Петербурге).
Кимлика, Уилл (2θΐο), Современная политическая философия:
Введение (Москва: Изд. дом ГУ—ВШЭ).
Манен, Бернар (2007), Принципы представительного правления
(Санкт-Петербург: Изд-во Европейского ун-та в
Санкт-Петербурге).
Макинтайр, Аласдер (2θθθ), После добродетели. Исследования
теории морали (Москва: Академический проект).
От общественного к публичному: Коллективная монография (20и) /
науч. ред. О. В. Хархордин (Санкт-Петербург: Издательство
Европейского университета в Санкт-Петербурге).
Петит, Филип (2015), «Гражданская республиканская теория»,
в: Современная республиканская теория свободы: Коллективная
монография / науч. ред. Е.Рощин (СПб.: Издательство
Европейского университета в Санкт-Петербурге).
Res Publico: история понятия: Сб. статей (2009)· / науч. ред.
О. Хархордин (Санкт-Петербург: Издательство
Европейского ун-та в Санкт-Петербурге).
Ролз, Джон (1995)» Теория справедливости (Новосибирск:
Издательство Новосибирского университета).
Рощин, Евгений (2015), «Введение», в: Современная
республиканская теория свободы: Коллективная монография / науч. ред.
21

АЛЕКСАНДР ПАВЛОВ
Ε. Рощин (Санкт-Петербург: Издательство Европейского
университета в Санкт-Петербурге).
Скиннер, Квентин (2θθ6), Свобода до либерализма
(Санкт-Петербург: Издательство Европейского университета в
Санкт-Петербурге, 200Ö).
Скиннер, Квентин (2013), «Идея негативной свободы:
философские и исторические перспективы», Логос. № 2(92).
Современная республиканская теория свободы: Коллективная
монография (20ij) / науч. ред. Е. Рощин (Санкт-Петербург:
Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге).
Современный либерализм: Ролз, Берлин, Дворкин, Кимлика, Сэндел,
Тейлор, Уолдрон (1998) (Москва: Дом интеллектуальной
книги, Прогресс-Традиция).
Что такое республиканская традиция? (2009) / Сб. статей. Под ред.
О. Хархордина (Санкт-Петербург: Издательство
Европейского ун-та в Санкт-Петербурге).
Brugger, Bill (1999)» Republican Theory in political Thought: Virtuous or
virtual (New York: Macmillan).
Honohan, Iseult (2002), Civic republicanism (London: Routledge).
Goodin, Robert E., and Pettit, Philip (eds.) (1997), Contemporary
political philosophy: an Anthology (Oxford, UK: Blackwell).
Maynor, John (2003), Republicanism in the modern world
(Cambridge, UK: Polity Press).
Oldfield, Adrian (1990), Citizenship and Community: Civic
Republicanism and the Modern World (London: Routledge).
Marti, Jose Luis, and Pettit, Philip (2010), A political philosophy in
public life: Civic Republicanism in Zapatero's Spain (Princeton, N.J.;
Woodstock: Princeton University Press).
Pocock, J.G.A. (1975), The Machiavellian Moment: Florentine Political
Theory and the Atlantic Republican Tradition (Princeton, NJ:
Princeton University Press).
Sellers, M.N.S. (1995), American Republicanism: Roman Ideology in the
United States Constitution (New York: New York University Press).
Skinner, Quentin (1978), The Foundations of Modern Political Thought
(2 vols., Cambridge: Cambridge University Press).
Viroli, Maurizio (2002), Republicanism (New York: Hill and Wang).

Посвящается
Рори и Оуэну,
на память об Анси

Предисловие
В С ВО ЕЙ книге «Общее сознание» (Pettit
1993а) я приводил аргументы в пользу
антиколлективистской и одновременно антиато-
мистской социальной философии.
Антиколлективистская философия отвергает представление
об индивидах как игрушках в руках совокупных
общественных сил. Индивиды —не фишки в игре
исторического случая и не пешки, марширующие
по дороге исторической судьбы. Тем не менее ан-
тиатомистская философия настаивает на том, что
обособленный индивид —это все же фикция: люди
зависят друг от друга, и далеко не случайным
образом, в самой способности мышления; в
сущности, они —существа общественные. В
заключительной части первой книги я дал набросок некоторых
выводов, которые эта философия предлагает для
политической теории, и отметил, чем именно
привлекает республиканизм своих сторонников.
Книга, которую читатель держит в руках, продолжает
идеи первой работы, хотя в ней и не обсуждаются
специально ее выводы. Многие из тех, кто
откликнулся на первую книгу, хотели увидеть более
полное разъяснение того, что такое республиканизм
и чем он отличается от либерализма. Надеюсь,
новая книга ответит на эти вопросы.
Я открыл для себя республиканизм примерно
десять лет назад, когда вместе с Джоном Брейтуэй-
том занимался проблемами криминальной
юстиции и политическими идеалами, в частности
идеалом свободы. В старых республиканских взглядах
25

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
на политическую свободу удивляла возможность
трактовать этот идеал как общественный по
своему характеру, эквивалентный гражданству в
республике, и в то же время как вполне
субъективную ценность, ощущение защищенности и статуса.
Но затем мы поняли, что такое понимание
свободы возможно, если признавать в качестве
центральных два момента. Во-первых, что существует
важное различие между ограниченным
вмешательством, направленным на общее благо (скажем,
вмешательством закона, которое никто не
оспаривает), и вмешательством, основанным на произволе.
И, во-вторых, признавать, что существует
важное различие между возможностью каким-то
образом избегать такого произвольного
вмешательства (скажем, пользуясь особой любовью властей
к вашей персоне) и большей или меньшей
неуязвимостью перед лицом произвола. Признайте
значение этих различий, и вы легко согласитесь с тем,
что свобода —это общественный статус,
позволяющий чувствовать себя относительно защищенным
от произвольного вмешательства со стороны
других, чувствовать, что вы в безопасности и на
хорошем счету. С точки зрения такого подхода
свобода—это не-доминирование, положение дел, при
котором человек пользуется иммунитетом, причем
более или менее высоким иммунитетом, от
вмешательства, основанного на произволе.
Эта идея сразу поразила мое воображение.
Возможно, она отвечала моему жизненному опыту:
готовясь стать священником, я провел много лет в
заведениях, которые впоследствии стал называть,
используя выражение Эрвинга Гоффмана,
тотальными институтами. И хотя школы и семинарии
предоставляли прекрасные возможности для учебы
и завязывания приятельских отношений, они,
конечно же, не учили нас смотреть в глаза
представителям власти, отстаивать свою правоту и не
подчиняться необоснованным решениям. Напротив, нам
2б

ПРЕДИСЛОВИЕ
внушали чувство полной уязвимости и
незащищенности перед властями, а иногда даже изображали
это как добродетель. Способ обучения, поощрявший
подчинение, начал казаться неприемлемым, а
понимание свободы как не-доминирования давало
убедительное объяснение того, что с ним не так. Он
культивировал несвободу и прививал пассивность,
застенчивость и неуверенность в себе. В до-х гг. XVIII в.
Мэри Уолстонкрафт писала, что подчиненное
положение женщин превратило их в существа, которые
научились кланяться, и приседать, и добиваться
своих целей тонко рассчитанным поведением. То же
самое можно было бы сказать и о нас.
Поскольку опыт подчинения весьма
распространен, читатели, надеюсь, поймут меня, если я скажу,
что есть нечто весьма привлекательное в свободе
как отсутствии доминирования, позволяющем вам
не отводить глаз при общении с другими. Именно
так, наверное, республиканцы когда-то
представляли себе свободу, доказывая, что ей противостоят
рабство и зависимость, и называя уязвимость перед
лицом произвола величайшим злом, которого следует
избегать. Я не историк идей, и мне пришлось
затратить много времени и освоить массу новых вещей,
прежде чем я обнаружил, что постоянным мотивом
в республиканском образе мыслей в период до
американской и французской революций включительно
был акцент на понимании свободы как статуса,
который может быть достигнут, только если другие
лишены произвольной власти. Поразительно, но такое
понимание свободы, как выяснилось, вышло из
употребления лишь к концу XVIII в., когда стало
понятно, что с распространением статуса граждан на более
широкие слои, чем состоятельные лица мужского
пола, считать свободными всех граждан при
сохранении старого смысла свободы невозможно.
Особенно дикой казалась мысль о предоставлении
свободы как не-доминирования женщинам и слугам.
Поэтому, чтобы свобода стала идеалом для всех гра-
27

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ждан, ее понимание следовало пересмотреть и
сделать не таким требовательным. И такой пересмотр,
говорю я, действительно произошел.
Однако моя книга —не просто изложение
альтернативного понимания свободы,
сопровожденное кратким рассказом о ее историческом
возникновении и упадке. Если целью государства
является содействие свободе как не-доминированию, если
верен республиканский идеал, то перед нами
возникают контуры новой политической философии.
Из свободы как не-доминирования следуют
привлекательные институциональные выводы, и в моей
книге, предваряя доскональную эмпирическую
работу, которая еще должна быть проведена,
очерчены главные из них. Некоторые выводы имеют
хорошо знакомое республиканское звучание, например,
в том, что касается равенства, общества,
гражданской добродетели, конституционализма и
государственного регулирования. Другие не столь известны,
например, рассуждения, касающиеся политики,
которую должна будет проводить республика, и форм
демократии, которые она должна будет реализовы-
вать. Свобода как не-доминирование включает
богатое, даже радикальное многообразие
политических курсов и служит экуменическим основанием
для того, что в противном случае можно было бы
считать требованиями к государству со стороны
различных групп. Кроме того, понимание свободы как
не-доминирования предполагает концепцию
демократии, согласно которой место, обычно отводимое
согласию, должна занять оспариваемость:
первостепенное значение имеет не соответствие действий
правительства тому, что ему говорят делать, а
способность людей оспаривать любые действия
государства в стремлении не допустить произвола.
Многие люди помогали мне в обсуждении и
развитии идей этой книги и ее подготовке к
публикации, и я перед ними в долгу. Сознавали это Филип
Адаме и Пол Финн или нет, но именно они побудили
28

ПРЕДИСЛОВИЕ
меня написать полноценную книгу в защиту
республиканской свободы и республиканского правления,
как я их понимаю. Квентин Скиннер научил меня не
бояться защищать свои идеи, обратил мое внимание
на массив литературы, свидетельствующей в пользу
моей позиции, оказал мне моральную поддержку,
в которой я так нуждался, и сделал весьма полезные
замечания по первому варианту рукописи. Джеффри
Бреннан отслеживал каждый шаг моей
аргументации и принял участие в обсуждении идеи
регулирования, основанного на отношении людей,—важной
для последних двух глав— и придании
республиканизму характера интересного и важного проекта.
Однако самое сильное влияние, несомненно,
оказал Джон Брейтуэйт. Благодаря ему практически все
идеи книги обрели свою окончательную форму, и он
помог мне сделать так, чтобы они не потеряли связь
(надеюсь, что этого не произошло) с
эмпирическими и практическими вопросами.
Философы и политологи из Оклендского
университета сделали множество важных и тонких
замечаний по первой части книги, когда в качестве гостя
фонда-учредителя я изложил ее содержание в ряде
лекций в 1994 г· Помогла также реакция на мои
выступления французских и швейцарских
слушателей, когда в 1996 г. я имел честь быть гостем
Университетского института Франции (при Канском
университете) и Невшательского университета, а также
комментарии нидерландских коллег из
Университета Эразма Роттердамского в Роттердаме, где я
выступал с презентациями в мае 1996 г. Надеюсь, меня
простят, если я не буду называть всех, кто
высказывал ценные замечания в этих и других аудиториях.
Я очень обязан узкому кругу коллег и
студентов, которые охотно принимали участие в
обсуждении идей книги, в особенности Фрэнку Джексону
и Майклу Смиту. Благодаря им я продолжаю
получать знания, которых больше, чем я когда-либо
смогу использовать в своих исследованиях. Помощь
29

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
в создании книги оказали также Мойра Гатенс,
Кнуд Хааконсен, Элиза Качинска-Нэй, Кристин
Паркер, Дебора Рассел, Каролин Уэст и Джон
Уильяме. Многим другим я обязан замечаниями, а
иногда пространными письменными комментариями.
Среди них Дэвид Браддон-Митчелл, Пол Берк,
Валери Брейтуэйт, Эндрю Брайен, Тони Коуди, Сюзан
Доддс, Джон Ферджон, Боб Гудин, Барри Хиндесс,
Иан Хант, Дункан Айвисон, Чандран Кукатас,
Дуглас Маклин, Дэвид Миллер, Кевин Маллиган, Том
Нагель, Паскуале Паскуино, Марк Филп, Иан Ра-
венскрофт, Жан Фабиен Спитц, Джон Ур, Катрин
Вальке, Дэвид Уэст и Сюзан Вольф. Я весьма
признателен за помощь, оказанную Крисом Тредвел-
лом при подготовке машинописной копии, и за
высочайший уровень работы редакторов —Тима Бар-
тона, Доминика Байата и Софи Ахмад.
Книга посвящается моим детям, Рори и Оуэну—
от моего собственного имени и от имени их
матери. Даже если Эйлин Макнэлли не готова
разделить со мной ответственность за написанное, она
не может не признать, что помогла мне в
написании книги достаточно, чтобы книга была
посвящена и ей, и нашим детям.
В предисловии к «Общему сознанию» я писал
об атмосфере, созданной в Исследовательской школе
социальных наук при Австралийском национальном
университете в Канберре, благодаря которой я смог
написать свою первую работу. То же можно сказать
и о новой книге. Междисциплинарная ориентация
школы, ее стремление учитывать результаты лучших
австралийских и зарубежных исследователей, а
также интеллектуальная щедрость ее персонала и
студентов поддерживали меня на всем протяжении
работы над республиканской теорией. Мне повезло,
и я счастлив чувствовать свою причастность к
исследованиям этой школы.
Канберра, май igg6 г.

Введение
Идеи и политика
БЫЛО БЫ утопией полагать, что
происходящее в политике является функцией
нормативных идей, циркулирующих в политическом
мире и вокруг него. Форма, в которую облекается
институциональная политика, и форма, в которой
застывают институциональные паттерны,
детерминированы не только идеями о том, как все должно
выглядеть в идеале, но и интересами вовлеченных
сторон и их взглядами на эмпирические вопросы,
например, на то, что осуществимо в электоральном
и институциональном смысле.
И все же нормативные идеи играют важнейшую
роль в политической жизни, поскольку политики
и официальные лица могут получить поддержку
проводимого ими курса только в том случае, если
способны представить его в качестве
легитимного, т.е. мотивированного теми или иными общими
или почти общими убеждениями. Даже тайная
полиция восточноевропейских стран не смогла
защитить коммунистические режимы, когда всем стало
ясно, что их идеалы плохо продуманы или, во
всяком случае, плохо учитывают целевую аудиторию
и что в них мало кто продолжает верить.
Разумеется, нормативные идеи, циркулирующие
в политической жизни и вокруг нее, редко бывают
такими скоординированными, как идеи, которые
пронизывали коммунистические системы. В
сегодняшних развитых демократиях они существуют
в разного рода течениях, бурлящих вокруг выработ-
31

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ки важных политических решений. Иногда течения
объединяются и набирают силу, начиная
двигаться в направлении той или иной политики, иногда
они вступают в конфликт и порождают хаос и
непредсказуемость.
Главные идейные течения, омывающие наши
политические скалы, хорошо известны.
Во-первых, это экономические идеи, говорящие о
важности удовлетворения предпочтений, какими бы
они ни были, которыми наполнена общественная
жизнь, и о необходимости введения
эффективного порядка —обычно рыночного типа,—для
максимального удовлетворения предпочтений.
Во-вторых, это идеи, касающиеся всеобщих прав человека,
и неважно, как они формулируются — полностью
или частично, а также требований к политическим
институтам уважать эти права и обеспечивать их
соблюдение. В-третьих, это идеи, делающие
акцент на благосостоянии, справедливости и
равенстве—или на соответствующих проблемах, таких
как бедность и эксплуатация, подчинение или
угнетение,—и приводящие доводы в пользу систем,
обещающих те или иные важные результаты. И,
наконец, это идеи демократии, которые более или
менее однозначно связывают легитимность с
любой политикой и любыми моделями,
основанными на воле народа (как в этой традиции называют
мнение большинства) или избранных
представителей народа.
Идейные течения в политическом водовороте
сегодняшнего дня часто и достаточно успешно
изображаются как конкурирующие языки или
дискурсы легитимации. Это именно языки или дискурсы,
а не теории или идеологии, потому что
позволяют тем, кто говорит на этих языках, не
соглашаться друг с другом и дискутировать о тех или иных
политических вопросах. Они опираются на
общие предпосылки, достаточно абстрактные,
чтобы оставлять место для расхождений во мнени-
32

ВВЕДЕНИЕ
ях, и достаточно близкие друг другу, чтобы играть
роль сдерживающих факторов в спорах,
касающихся этих расхождений. Благодаря этому разговор
возможен, но его направление не предопределено.
Используя множество общих идиом—одной из них
является идиома свободы, о которой речь пойдет
ниже,—они при этом достаточно серьезно
отличаются друг от друга, чтобы их можно было считать
соперничающими системами, используемыми в
целях политической критики и легитимации
институциональных решений.
Политическая философия
Политика неизбежно проводится в нормативном
языке, в языке то одного идейного течения, то
другого; иначе говоря, одним из аспектов политики,
частичным ее аспектом, всегда служит обсуждение.
Если мы с этим согласны, то в чем тогда
заключается роль политического теоретика-нормативиста,
или, говоря иначе, политического философа?
Это подразумевает, что, чем бы еще
политический философ ни занимался, одной из главных его
задач является исследование языков политической
дискуссии и легитимации, критика
разнообразных предпосылок, из которых исходят эти языки,
изучение того, насколько совместимы языки друг
с другом и с языками других эпох и стран, а также
поиск новых и более широких понятий для ведения
политических споров.
Это одновременно банальная и захватывающая
задача. Захватывающая, поскольку требует от
философа как бы отойти в сторону и исследовать вещи,
которые, возможно, упускаются в пылу спора.
Политическая философия говорит о возможности
создания языка, на котором можно было бы
обсуждать политические вопросы, которые мы сами
ставим. Вам будут известны предпосылки этого
33

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
языка, и вы сможете изменять их, как будет
необходимо вам, а не среде спора и мысли, увлекающей
на пути, постоянно ускользающие от вашего
внимания. На взгляд философа, неисследованный язык,
будь то язык политики, язык этики, язык
свободной воли или язык сознания, не стоит того, чтобы
на нем говорить: он содержит слишком много
ненужных допущений. Эта задача, как и любое
философское исследование, захватывает, поскольку дает
возможность овладеть средой и в какой-то мере
поставить под контроль мысли, которые в противном
случае могли бы поставить под контроль вас самих.
Но эта задача в то же время банальна, ибо
какие бы прозрения ни посещали философа и чего бы
он ни достигал благодаря совершенному владению
предметом, все, на что он или она могут
рассчитывать, сводится к вкладу, в конкретный момент
времени и на конкретном форуме, в обсуждение,
которое, несмотря на все старания, выходит из-под
контроля. Политический разговор, в том виде как
он существует в современных развитых
демократиях, все время эволюционирует и изменяется: на
первый план выходит то один язык, то другой, и
дискуссия поворачивает то в одну, то в другую сторону.
Ни один индивид и, следовательно, ни один
философ не может рассчитывать ни на что другое, кроме
исполнения самой банальной роли. Его голос
может быть услышан лишь в узком кругу, а если он
обращается к другим аудиториям, то это почти всегда
происходит потому, что другие говорят нечто
похожее: его голос вливается в общий поток разговора.
Очень важно, чтобы философ сознавал пределы
своих стараний. Если, начиная заниматься
вопросами политического разговора, он надеется
разработать политическую философию, которая положит
конец другим политическим философиям с
помощью философского голоса, перекрывающего все
другие голоса, его ожидает разочарование. А
разочарование может привести к отчаянию и скеп-
34

ВВЕДЕНИЕ
сису в отношении самой возможности разговора.
Теоретик может вообразить, как воображают
многие наши современники, что в политике не
происходит настоящих дискуссий и все сводится к
голой власти, а политическая аргументация и обмен
доводами —- не более чем ритуальное
размахивание флагами. И поскольку ему не удается привести
публичную дискуссию в соответствие с
собственным разумом, он делает вывод, что в ней вообще
отсутствует разум: даже такой, который никогда
не претворяется в жизнь быстро, или такой,
который никогда не претворяется в жизнь в
совершенном виде, или такой, который никогда не
претворяется в жизнь благодаря собственной движущей
силе, или такой, который никогда не побеждает
сразу на всех фронтах.
Подобный теоретик, рассматривая, например,
события последних двухсот лет, не видит, что
достигнутые договоренности или изменение позиций
были результатом обсуждения. Он не замечает
долгих, иногда срывавшихся, но все же важных
дискуссий, имевших место в различных странах по таким
вопросам, как отмена рабства, реформа
«карманных» избирательных округов, обязательное
образование, расширение избирательного права,
избрание в парламент женщин, социальное обеспечение,
развитие системы госпиталей и бесплатного
здравоохранения. И он считает своим
профессиональным долгом находить основания для циничного
отрицания значимости любых событий такого рода
или того, что они происходили, пусть отчасти, в
результате обоснованных требований или
обоснованного возмущения.
Ни один философ не может рассчитывать
на многое, работая в одиночку, однако это не
означает, что политическая философия как таковая
ни на что не способна. Политический разговор,
происходящий в отрыве от рефлексии
политических философов, представляет собой унылое и без-
35

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
радостное зрелище. Ибо в большинстве случаев
именно благодаря теоретикам термины
политического обсуждения подвергаются систематическому
анализу, сопоставлению, а иногда обновлению или
замене. Разговор без постоянной рефлексии
такого рода быстро деградирует до шума и гама,
догматически высказываемых тезисов и контртезисов.
Если бы политических философов не существовало,
их следовало бы выдумать.
Республиканский поворот
Но довольно о природе политики, во всяком случае,
о ее разговорном аспекте и о роли политической
философии. Для чего же тогда написана эта книга?
Хотелось бы напомнить коллегам, а в идеале
более широкой аудитории, которую иногда начинает
интересовать политическая философия, об одной
проблеме и об одном идеале, которым уделяется
недостаточное внимание в современных
дискуссиях. Проблему можно сформулировать как
недовольство доминированием, а идеал — как
мечту о свободной жизни. Мне хотелось бы показать,
что язык доминирования и свободы — свободы как
не-доминирования —связан с долгой традицией
республиканской мысли, которая повлияла на
многие важнейшие институты и конституции,
ассоциируемые нами с демократией. И я хочу показать, что
имеются веские причины для того, чтобы вернуть
этот язык в современные политические дискуссии.
Мышление о политике в терминах требований
свободы как не-доминирования позволит получить
полное и убедительное представление о том, каким
может быть достойное государство и достойное
гражданское общество.
Недовольство, о котором я упомянул,
вызывается необходимостью жить по милости другого, быть
уязвимым перед вредом, который способен произ-
36

ВВЕДЕНИЕ
вольно причинить другой, особенно когда каждый
из вас может видеть, что над ним доминирует
другой, когда он может видеть, что каждый это видит
и т.д. Это недовольство жены, избиваемой мужем,
когда ему вздумается, и не несущего за это никакой
ответственности. Это недовольство наемного
работника, который не смеет пожаловаться на
работодателя и уязвим перед любым
злоупотреблением с его стороны, как мелким, так и серьезным. Это
недовольство должника, которому приходится
зависеть от ростовщика или банковского служащего,
чтобы избежать разорения и краха. И это
недовольство того, кто, получая социальную помощь, уязвим
перед лицом кассира, по капризу которого дети
этого человека могут получить, а могут и не
получить талоны на питание.
Современная теория говорит, что индивиды
в этих обстоятельствах сохраняют свободу,
поскольку не подвергаются активному принуждению или
обструкции. Однако независимо от того, избегают
они вмешательства или нет, они несомненно
испытывают недовольство. Такие индивиды живут
в тени другого, хотя над ними и не занесена
ничья рука. Они живут в неизвестности, не зная, что
взбредет в голову другому, им надо быть все время
начеку и учитывать настроение другого. Их
уязвимость унизительна, они не способны смотреть
другому в глаза и даже начинают заискивать, льстить
или раболепствовать, лишь бы завоевать его
расположение.
Итак, говорю я, согласно старому
республиканскому взгляду, индивиды, находящиеся в таком
положении, не свободны. Когда нет несвободы, нет
и доминирования, даже если доминирующий агент
крепко держит вас в своих руках. Несвободная
жизнь состоит не в ограничении; напротив,
ограничение со стороны справедливой системы права —
не-деспотический режим —не делает вас
несвободным. Несвободная жизнь состоит в зависимости
37

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
от каприза, от прихотливой воли или
причудливого суждения другого. Свобода предполагает
эмансипацию от любой подчиненности, от любой
зависимости такого рода. Она требует, чтобы вы были
способны смотреть в глаза согражданам и считать,
как и они, что никто не обладает властью
произвольного вмешательства в жизнь другого человека.
Старая республиканская традиция, о которой
я говорю, —это традиция, которую мы
ассоциируем с Цицероном и Римской республикой, с
Макиавелли—«божественным Макиавелли» в его
«Рассуждениях»,—а также с многочисленными другими
авторами, жившими в итальянских республиках
эпохи Возрождения. Это традиция, к которой
принадлежат Джеймс Гаррингтон и множество других,
менее значительных фигур эпохи английских
гражданских войн и республики, а также
последовавшего за нею периода и многочисленные теоретики
республики в Англии, Америке и Франции XVIII в.
Предмет моего особого интереса —республиканцы,
занимавшие господствующее положение в
английской и американской политической мысли с
конца XVII по XVIII в. включительно. Республиканцы
были преданы идеалу свободы как не-доминиро-
вания — свободы как избавления от произвола —
и способствовали формированию навыков
политического действия и мышления, которые живы
и сегодня. Республиканцы любили повторять, что,
хотя дело свободы как не-доминирования
зависит целиком и полностью от государства и его
чиновников (в конце концов, именно благодаря
государству и конституции люди пользуются такой
свободой), государственные служащие все же
представляют существенную угрозу для дела свободы,
и народ должен «держать ублюдков в узде». Ценой
свободы является неусыпная бдительность.
Прославляя идеал свободы как
не-доминирования, английские республиканцы всегда
считали этот идеал достоянием элиты —состоятельных
38

ВВЕДЕНИЕ
мужчин, принадлежащих к мейнстриму; все они
были в конечном счете мужчинами, и
мужчинами своего времени. Но ничто не мешает сделать
этот идеал свободы всеобщим, разделяемым всеми
членами современного общества. Во всяком случае,
таково мое убеждение, которое я буду проводить
на всем протяжении книги. Полагаю, что
понимание свободы как не-доминирования согласуется
со многими нашими представлениями, что оно
обращает внимание на недостающие и желательные
вещи, на самом деле уже прописанные во многих
наших институтах, и что оно поможет
сформулировать важные соображения, касающиеся того, что
должны делать достойное государство и достойное
гражданское общество.
Выше я говорил, что в мире сегодняшней
демократической политики имеется множество языков
легитимации. Но важной общей чертой этих
языков является то, что все они так или иначе
включают понятие свободы, во всех имеется общая идиома
свободы. Язык экономики направляет нас на
свободный рынок и говорит о свободе заключать
любые контракты, какие мы пожелаем; язык прав
обращает внимание на свободу мысли, свободу
самовыражения, свободу передвижения и т.д.; язык
благосостояния, справедливости и равенства
(соответственно язык нищеты, эксплуатации и
подчинения) говорит о требованиях, необходимых для
пользования свободой или для ее эффективного
функционирования. А язык демократической
легитимации не устает говорить о легитимности
свободных решений, принимаемых свободным
народом, и об участии индивидов в общей коллективной
свободе.
Идиома свободы с ее разными, но
пересекающимися смыслами указывает на то, что всем нам, или
по крайней мере тем, кто разделяет ценности
западных демократий, очень дорого понятие
свободы. Как бы мы ее ни толковали, свобода является
39

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
мантрой нашего мышления. Такой статус означает,
что мои доводы в пользу республиканского идеала
свободы будут интересны не только антиквару или
аналитику. Полагаю, что традиционный
республиканский идеал свободы придает силу и единство
стоящим в повестке дня неотложным
политическим требованиям и что если государство и
общество позаботятся о свободе как не-доминировании
своих членов, то многие другие недостающие вещи
позаботятся о себе сами. Верно или нет последнее
предположение, центральная роль понятия
свободы требует как минимум, чтобы на него
обратили внимание. Быть может, это понимание свободы
ошибочно, но оно вовсе не тривиально.
Так или иначе, не я один придерживаюсь той
точки зрения, что республиканская традиция
является важным источником идей и идеалов. В
последние два десятилетия историки, такие как Джон
Покок (1975) и Квентин Скиннер (1978; 1983; 19&4)>
не только описали эту традицию и придали ей
зримые очертания, но и показали, какой может быть
современная политика с точки зрения
республиканизма. По мнению Скиннера, например, эта
традиция дает новое понимание свободы; на том же
выводе строится и моя собственная аргументация,
о чем пойдет речь в первой главе. С другой
стороны, некоторые теоретики права, такие как Касс
Санстейн (1990а; 1993а» l993ty> занялись
республиканской традицией в ее особой американской
реинкарнации конца ι8οο-χ гг. и привели веские
доводы в пользу того, что она позволяет по-новому
интерпретировать Конституцию США и, в более
общем плане, роль государства. В конце книги я
укажу на целый ряд точек соприкосновения с идеями
Санстейна. Криминологи и теоретики
государственного регулирования, такие как Джон Брейту-
эйт, с которым я тесно сотрудничаю,
обнаруживают в республиканской традиции множество важных
идей, позволяющих формулировать как требования
40

ВВЕДЕНИЕ
к системе регулирования, скажем в сфере
криминальной юстиции, так и наилучшие способы
реализации этих требований (Ayres and Braithwaite 1992)·
И это только некоторые из множества
комментаторов, которые пишут в последние годы о
республиканизме и порой активно используют
республиканские идеи1.
Республиканизм, популизм
и либерализм
Когда Скиннер, Санстейн и Брейтуэйт говорят
о себе как о республиканцах, и когда ваш
покорный слуга тоже так себя называет, это означает,
что традиция, к которой мы себя причисляем,
отличается от традиции, в конечном счете
популистской, прославляющей демократическое участие как
одну из высших форм блага и часто
демонстрирующей коммунитарный энтузиазм с его чаянием
сплоченного, однородного общества, предварительным
условием которого часто считается народное
участие (Philp 1996). Республиканская традиция,
которая представлена в этой книге, не является сама
по себе ни популистской, ни сколько-нибудь ком-
мунитаристской. Республиканская свобода
является коммунитаристским идеалом лишь в том
смысле, который разъясняется в главе 4> но идеал такой
свободы совместим с современными
плюралистическими формами общества. И хотя республиканская
традиция ценит демократическое участие и
придает ему большое значение, она не считает его
фундаментальной ценностью. Демократическое участие
ι. Например: Nicolet 1982; Ferry and Renaut 1985; Michelman 1986;
Elkin 1987; Pagden 1987; Weintraub 1988; Taylor 1989;
Тейлор 1998; Oldfield 1990; Bock et al. 1990; Rahe 1992; Fontana
1994; Hutton 1995; Blom 1995; Spitz 1995a; Viroli 1992; Viroli
1995. См. также: Pettit 1996c.
41

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
существенно важно для республики, но оно важно
лишь для продвижения свободы как не-доминиро-
вания, а не само по себе,—не потому, что свобода,
как утверждает позитивная концепция, есть не что
иное, как право на демократическое участие.
Этот пункт необходимо подчеркнуть особо,
потому что термин «республиканский» во многих кругах
связывают, вероятно под влиянием Ханны Арендт
(Arendt 1958; Арендт 2θθθ; Arendt 1973» Арендт 2θΐι),
с коммунитаристским и популистским подходом
(Viroli 1992: 286-7). С точки зрения этого подхода
люди в их коллективном присутствии —господин,
а государство—слуга, и поэтому на представителей
государства и чиновников следует опираться
только в самом крайнем случае, когда это абсолютно
необходимо. Всегда предпочтительна
непосредственная демократия, осуществляемая через собрание
или плебисцит. В республиканской же традиции,
напротив, народ — доверитель, как
индивидуальный, так и коллективный, а государство
—распорядитель: в частности, народ доверяет государству
задачу обеспечения не-произвольного правления.
С точки зрения республиканизма
непосредственная демократия часто играет весьма неприглядную
роль, поскольку может привести к крайней форме
произвола —тирании большинства. Поэтому, хотя
демократические инструменты контроля,
разумеется, желательны и необходимы, вовсе не они
составляют важнейший элемент надлежащего правления.
Довольно, однако, о популистской альтернативе.
Каковы отношения между республиканской
традицией, как я ее понимаю, и, по-видимому, более
важной альтернативой, представленной либеральной
концепцией политики?
Республиканская традиция, как будет показано
ниже, опирается на общее с либерализмом
допущение о возможности организации жизнеспособного
государства и жизнеспособного гражданского
общества на основе, позволяющей преодолеть мно-
42

ВВЕДЕН И Ε
начисленные религиозные и другие разногласия.
Многие либералы даже утверждают, что
республиканизм—это их собственная традиция. Но
либерализм за двести с лишним лет и в большинстве
главных версий был связан с негативной концепцией
свободы как отсутствия вмешательства и с той
мыслью, что нет ничего особенно репрессивного в том,
что некоторые люди обладают доминирующей
властью над другими, в случае если они не
пользуются ею и не собираются этого делать. Относительное
безразличие к власти доминирования обусловило
толерантность либерализма к тем отношениям в
семье, на рабочем месте, на выборах и т.д., которые
республиканец осуждает, считая их примерами
доминирования и несвободы. И это означает, что если
либералы, как и многие другие, озабочены
проблемами нищеты, невежества, неуверенности в
завтрашнем дне и т. п., то это обычно продиктовано
целями, которые не связаны с приверженностью свободе
как не-вмешательству: например, с
удовлетворением базовых потребностей или достижением
определенной степени равенства между людьми.
Либерализм в моем понимании является
широкой церковью (Ryan 1993)· Либералы —это те, кто
понимает свободу как не-вмешательство.
Существуют либералы левого и правого толка. Левые
либералы подчеркивают необходимость не-вмешательства
как реальной, а не просто формальной ценности
или дополняют ценность не-вмешательства
другими ценностями, такими как равенство или
ликвидация нищеты. Согласно правым либералам
—классическим либералам, или либертарианцам (Machan
and Rasmussen 1995)5— необходимо лишь
не-вмешательство, установленное в качестве
формально-правовой реальности. Следует заметить, что многие
левые либералы не согласились бы с
приведенной классификацией (Larmore ig93: ch-7; Holmes
1995). Для них либерализм имеет гораздо больше
общего с республиканской, а не с либертарианской
43

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
позицией (Ackerman ig91: 29-30)· Возможно, они
не приняли бы деления на популизм,
республиканизм и либерализм и отказались бы от него в
пользу альтернативной таксономии, например, деления
на популизм, республиканизм/либерализм и
либертарианство.
Следует сказать несколько слов в защиту этой
альтернативы. Как уже отмечалось, согласно
популистскому образу правления, народ —господин,
государство — слуга, а согласно республиканскому
образу, народ — доверитель, государство
—распорядитель. Левые либералы почти наверняка
одобрили бы образ «доверителя — распорядителя»,
и одной из привлекательных черт предложенной
таксономии является то, что либертарианство
может быть отнесено к третьему и отличающемуся
от других типу отношений между народом и
государством. Те, кто называет себя либертарианцами,
склонны считать народ совокупностью атомизи-
рованных индивидов, не имеющей коллективной
идентичности, и изображают государство как,
в идеале, всего лишь инструмент, помогающий
индивидам решать их атомизированные проблемы.
Модель «совокупность индивидов — инструмент,
содействующий удовлетворению индивидуальных
потребностей» отличается и от модели «господин —
слуга», и от модели «доверитель —распорядитель».
Тем, кто предпочитает таксономии, учитывающие
несколько измерений, понравится деление на
популистов, республиканцев/либералов и
либертарианцев.
Несмотря на это соображение, я буду
придерживаться взгляда на либерализм как на широкую
церковь, включающую как левых либералов, так
и либертарианцев. Моя главная задача
—исследование того, что думают о свободе различные
теоретики. На мой взгляд, большинство из тех, кто
называет себя либералами, хотя и не все (см. Gaus
1983; Raz 1986), рассматривают свободу негативно,
44

ВВЕДЕНИЕ
как не-вмешательство; и нет никакого сомнения,
что они не рассматривают ее в духе
республиканизма, т.е. как не-доминирование. Левые
либералы найдут привлекательной изложенную в данной
книге республиканскую линию в ее
институциональных импликациях. Однако, по моему мнению,
большинство из них должно будет признать, что
моя позиция опирается на другое основание.
Вполне возможно, это основание было хорошо
известно мыслителям, которыми восхищаются либералы
и которые принадлежат к республиканской
традиции, таким как Гаррингтон и Локк, Монтескье
и Мэдисон, но оно отличается от того основания,
которое обычно приводится в сочинениях
либерального толка.
Некоторые историки мысли будут
недовольны несистематичностью, с которой я подхожу
к республиканской традиции, отличая ее от
либеральной и популистской, и поэтому мне
придется кое-что уточнить. Хотя моя книга начинается
с понятия свободы и его исторического
происхождения, и хотя я подчеркиваю этот аспект в
данном введении, главное ее содержание—не в анализе
разнообразных тезисов, выдвигаемых историками
идей. Возможно, республиканизм не
заслуживает наименования традиции, поскольку не
является достаточно последовательной и связной
концепцией, чтобы его можно было трактовать таким
образом. Возможно, в XVII в. произошел такой
рывок в проблематике власти государства, в отличие
от власти могущественных лиц, что мы не увидим
единой традиции, сохранившейся несмотря на
разрыв (Pasquino, в печати; см. также Michelman 1986;
Manent 1987)· Возможно также, что имеются
другие основания для деления того, что я считаю
одной традицией, на различные периоды или
течения. Но такие детали меня не интересуют.
Строго говоря, важно только то, что
понимание свободы как иммунитета от произвольной вла-
45

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
сти можно найти у многих старых авторов, что это
особая и интересная концепция идеала и что такое
понимание заслуживает того, чтобы привлечь
внимание современной политической философии.
Конечно, это не подводит черту под моим рассказом
об истории республиканской мысли. Вера в
свободу как не-доминирование объединяет мыслителей
очень разных периодов и философских взглядов.
И я полагаю, что это порождает общие
институциональные проблемы, касающиеся характера законов
и правления, ограничения власти и контроля над
ней, а также культивирования добродетели и
недопущения коррупции. Но исторический аспект
книги второстепенен. Историки идей, возможно,
сочтут ее некорректной, а содержащиеся в книге
исторические оценки—упрощениями, оправданными
только с точки зрения колорита, который они
придают моим философским рассуждениям.
Доводы в пользу
республиканизма
Стоит ли ожидать, что популисты и либералы,
правого или левого толка, обратят внимание на
республиканский подход? Любой принципиальный
подход к политике содержит некую аксиому или
множество аксиом, из которых следуют выводы,
касающиеся более конкретных институциональных
вопросов. Эти аксиомы не обязательно выступают
единственным обоснованием, как в
фундаментализме, но представляют собой неплохой исходный
пункт для организации интуиции. Любой подход
такого рода оценивается с двух сторон: во-первых,
с точки зрения привлекательности аксиомы или
аксиом, как самих по себе, так и в отведенной им
организационной роли; и, во-вторых, с точки зрения
правдоподобия и адекватности теорем, выводимых
из аксиом. Это представление отвечает методу «ре-
4б

ВВЕДЕНИЕ
флексивного равновесия» Джона Ролза (Rawls 1971;
Ролз 20ю), который будет рассмотрен ниже.
Полагаю, что республиканская теория должна
понравиться всем ее соперницам аксиомой, с
которой эта теория начинается. Республиканская
концепция свободы привлечет либералов, поскольку
она говорит об индивидуальном выборе и тем
самым имеет много общего с негативным понятием
свободы как не-вмешательства. Она привлечет
популистов, поскольку требует, говорю я, чтобы не-до-
минирующее правление учитывало интересы и идеи
простых людей; именно эта идея лежит за
позитивным, популистским понятием свободы как
демократического господства над собой. Главная
аксиома республиканской мысли —не какое-то
новомодное понятие. И это не понятие, наподобие понятий
справедливости или равенства, которое зависит
в своей привлекательности от опровержения
другой позиции. Эта аксиома традиционна, и она
достаточно скромна, чтобы претендовать на внимание
всех, кто хотел бы с нею познакомиться.
Однако, хотя республиканская теория
организована вокруг скромного и традиционного
исходного пункта, она весьма плодотворна и смела в своих
теоремах, касающихся государственных
институтов. Речь идет не о сухом и бессердечном правлении
правых либералов, которое они считают
достаточным, и не об интервенционистском, чреватом
тиранией правлении большинства, которое
защищают популисты. Республиканская теория по своему
направлению близка к взглядам левых либералов,
примером чего является данная книга, но
предлагает конкурирующую аксиоматизацию многих
разделяемых ими интуиции. Наша аксиоматизация
имеет два преимущества. Во-первых, она начинает
с исходного пункта, который не настолько спорен,
как пункт, из которого обычно исходят левые
либералы, и создает почву для дискуссии, например,
с оппонентами справа. Во-вторых, республикан-
47

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
екая аксиоматика развивает даже общие интуиции
весьма своеобразным и в то же время
убедительным способом. Например, как будет показано ниже,
она предлагает привлекательный способ
обоснования эгалитарных и даже коммунитарных интуиции.
И она дает возможность для захватывающего
переосмысления демократических институтов, в
результате которого понятие согласия заменяется
понятием оспариваемости (contestability).
План книги
Перейдем теперь к плану книги. Глава ι
рассказывает о возникновении и упрочении республиканского
понятия свободы, а затем о его закате после
наивысшего успеха во время дебатов вокруг Американской
революции. Именно тогда, с моей точки зрения,
понятие свободы как не-вмешательства одержало
верх над понятием свободы как не-доминирова-
ния, а либерализм занял место республиканизма
в качестве господствующей политической
философии. Глава 2 дает философскую формулировку
понятия свободы как не-доминирования, вводя
формальные признаки этой идеи и намечая пункты
расхождения со свободой как не-вмешательством.
Глава з приводит доводы в пользу способности
свободы как не-доминирования служить руководящим
идеалом для государства. Глава 4 выясняет
точки соприкосновения между свободой как не-доми-
нированием и связанными с нею ценностями,
выраженными во французском трио — liberté, égalité,
fraternité. Целью этой главы является
демонстрация эгалитарного и коммунитарного аспектов
свободы как не-доминирования и ее
привлекательности как политического идеала.
За этими главами следуют еще четыре главы,
в которых обсуждаются институциональные
выводы из той организации государства и гражданско-
48

ВВЕДЕНИЕ
го общества, которая наилучшим образом служит
делу свободы как не-доминирования. В главе 5
разбираются требования к современному государству,
выполнение которых должно предупредить
произвольное вмешательство индивидов и групп,
происходящее в силу различия ресурсов и dominium,
в дела друг друга. В главе б обсуждаются средства,
необходимые для того, чтобы республиканское
государство успешно продвигало не-доминирова-
ние и не превращалось само в форму
доминирования, связанную с понятием-близнецом — Imperium
(Kriegel 1995)· Если в главе 5 излагаются цели
республиканского государства, связанные с контролем
над dominium,—общие дела, с которыми оно должно
идентифицироваться, политические решения,
которые оно должно воплощать в жизнь,—то в главе б
описываются формы, в которые государство должно
облечься, чтобы контролировать Imperium: в
частности, в ней описаны те формы конституционализма
и демократии, которые необходимы для
предупреждения этой угрозы. В главе η обсуждаются
способы, позволяющие сделать реализацию
республиканских целей и форм гибкой или прочной за счет
механизмов регулирования, призванных не допустить
сбоев и злоупотреблений. Глава 8 завершает наше
обсуждение: в ней доказывается, что, если
республиканское государство хочет достичь своих целей
в отношении dominium и Imperium, оно должно
объединить усилия с формой гражданского общества,
в котором глубоко укоренились республиканские
ценности. Государство не может совершать
чудеса в одиночку. Хотя вопрос об объединении усилий
с гражданским обществом обсуждается в самом
конце книги, он чрезвычайно важен. Читатель,
одолевший первые семь глав, но остановившийся на
восьмой, упустит шанс познакомиться с одним из самых
существенных аспектов республиканизма.

Часть I
Республиканская свобода

ГЛАВА 1
До негативной и позитивной
свободы
I. Негативная и позитивная свобода
В СЕГОДНЯШНИХ дискуссиях об
общественной и политической организации
господствует различение, ставшее знаменитым
благодаря Исайе Берлину (Berlin 1958; Берлин 2θθΐ). Это
различение негативной и позитивной свободы,
которое он проводит, следуя традиции конца XVIII в.
(Lind 1776)·
Негативная свобода, согласно Берлину,
предполагает отсутствие вмешательства, где под
вмешательством понимается более или менее
преднамеренное вторжение. Примером последнего служит
не только чисто физическое насилие вроде
похищения или заключения в тюрьму, но также
принуждение с помощью реальной угрозы («кошелек или
жизнь»; «деньги или судебный пристав»). Я
негативно свободен «в той степени, в какой ни один
человек или никакие люди не вмешиваются в то,
что я делаю» (Berlin 1958: Ъ Берлин 2θθΐ: 125-126),—
в той степени, в какой я могу совершать свой
выбор, не встречая препятствий и без принуждения.
Позитивная свобода, по Берлину, требует не
только отсутствия вмешательства, не только того, чтобы
другие оставили вас в покое. Она требует от агента,
чтобы он принимал активное участие в достижении
контроля или господства над собой. «Я», с которым
он себя отождествляет, должно взять на себя
ответственность за меньшие или частичные «я»,
скрывающиеся внутри каждого индивида. Я позитив-
53

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
но свободен, если достиг свободы «быть хозяином
себе», и свободы «от того, чтобы мой выбор
определяли другие» (Berlin 1958· 19; Берлин 2θθΐ: 138).
Благодаря Берлину современные теоретики
считают негативную свободу осмысленным идеалом
и серьезно сомневаются в свободе позитивной.
Идеал позитивной свободы как господства над собой
кажется привлекательным, писал Берлин, но легко
поддается интерпретации, не сулящей ничего
хорошего, как, скажем, способности, возможно с
помощью дисциплинарных мер государства,
господствовать над меньшим «я», как выхода за пределы
разобщенного атомистического «я» через его
поглощение более широким целым национального
духа, или как подавления децентрализованной
индивидуальной воли, чтобы стать частью
самоопределяющейся политии, которая выявляет и
реализует общий интерес.
Берлин не просто придал негативной
свободе привлекательные, а позитивной свободе
—зловещие черты. Ему также удалось внушить мысль,
что большинство практически мысливших
теоретиков Нового времени понимали свободу в
негативном смысле, а позитивное толкование свободы
связано с более ранними и сомнительными
источниками. Берлин находит негативную концепцию
у «классических английских политических
философов», таких как Гоббс, Бентам и Милль, у светочей
французского Просвещения, таких как Монтескье,
Констан и Токвиль, и у американских героев, таких
как Джефферсон и Пейн, короче говоря, в
пантеоне либерализма Нового времени. Что касается
позитивной концепции, то она, на его взгляд,
связана с континентальными романтиками, такими как
Гердер, Руссо, Кант, Фихте, Гегель и Маркс, с
религиозными и квазирелигиозными группами
—буддистами, христианами и стоиками и с радикальными,
даже тоталитарными политическими
мыслителями, такими как якобинцы и коммунисты.
54

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
Предлагая сценарий, в котором действуют
герои и антигерои, Берлин обращается к традиции
различения древней и новой свободы (Spitz 1995а)>
имея в виду, что если позитивная свобода есть
нечто принадлежащее прошлому, если это свобода
древних, то негативная свобода — истинно
современный идеал. В то время как негативная свобода
является ценностью Просвещения, которую,
по-видимому, мы все сегодня разделяем, позитивная
свобода является идеалом, привлекающим лишь таких
служителей досовременной эпохи, как романтики
Контрпросвещения. Различение древней и новой
свободы получило известность в начале прошлого
столетия благодаря Бенжамену Констану (Constant
1988; Констан 1992) и его знаменитому эссе «О
свободе у древних в ее сравнении со свободой у
современных людей». Свобода современных людей
по Констану —это негативная свобода по Берлину,
а свобода у древних в его понимании —свобода
принадлежности к демократически
самоуправляющемуся обществу — самая известная версия
позитивной концепции Берлина. Новая свобода—это когда
вас оставляют под властью вашей собственной
личной воли, а древняя свобода —это участие в
правлении публичной, демократически
детерминированной воли. Современный идеал носит отчетливо
либеральный, а древний —отчетливо популистский
характер (Riker 1982).
Полагаю, что различение негативной и
позитивной свободы сослужило плохую службу в истории
политической мысли, поддержав философскую
иллюзию, согласно которой, если отставить в
сторону детали, существуют всего два способа
понимания свободы: свобода состоит либо в отсутствии
внешних препятствий для индивидуального
выбора, либо в присутствии и, как правило,
приведении в действие (Taylor 1985: essay 8; Baldwin 1984)
средств, способствующих господству над собой и
самореализации: особенно таких средств, как участие
55

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
в правлении и голосование, с помощью которых
индивид может объединяться с другими в
формировании общей, народной воли.
Различение негативной и позитивной свободы
служило опорой для исторического нарратива,
сопровождавшего философскую дихотомию личной
и популистской свободы. Согласно этому нарра-
тиву, проблемы тех, кто говорил в досовременные
времена о свободе, почти всегда касались
демократического членства, участия и самореализации,
которая якобы достигается принадлежностью к
сообществу; это проблемы такого рода, которые могли
прекрасно разрешаться, например, в отношении
граждан классических Афин; во всяком случае, тех
Афин, которые предстают в мягкой,
ностальгической трактовке Контрпросвещения (Arendt 19735
Арендт 20и; Maclntyre 1987; Макинтайр 2θθθ; в
отличие от Fustel de Coulanges 1920; Фюстель Де Ку-
ланж 20ю; Finley 1973)· Вместе с тем проблемы
людей Нового времени рассматриваются как продукт
меняющегося, более индивидуалистического
общества, отвергающего идеал публичного участия ради
идеала личной сферы деятельности, в которой
каждый индивид находит собственный путь. Если
демократическое участие и поддерживается этой
философией свободы, то не потому, что оно является
благом самим по себе, а потому, что служит
полезной цели в защите индивида.
Полагаю, что эти философские и исторические
противопоставления ошибочны и вводят в
заблуждение. В частности, они не позволяют увидеть
философскую обоснованность и историческую
реальность третьего, радикально иного способа
понимания свободы и институциональных требований
свободы. Я называю этот третий подход
республиканским, и моей целью в данной главе является
нанесение республиканизма на историческую и
философскую карту существующих альтернатив (см.
Spitz 1995b).
56

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
Говоря о республиканизме, я имею в виду
давнюю и широкую республиканскую традицию,
которая стала предметом исследований новейшей
исторической школы (Fink 1962; Raab 1965; Baron 1966;
Pocock 1975; Skinner 1978; Pagden 1987; Oldfield 1990;
Bock et al., 1990; Fontana 1994). Сама традиция
берет начало в классическом Риме и связана, прежде
всего, с именем Цицерона. Она была воскрешена
в эпоху Возрождения, проявившись в полной мере
в конституционной мысли Макиавелли, и
сыграла важную роль в представлениях о себе
республик Северной Италии, первых европейских поли-
тий Нового времени. Республиканизм предложил
язык, который господствовал в эпоху Нового
времени в политике Запада, особенно в Голландской
республике, а также во времена Гражданской
войны в Англии и в период, предшествовавший
американской и французской революциям.
Среди выдающихся представителей современной
республиканской традиции — Гаррингтон,
Монтескье и, возможно, Токвиль; к ней следует
причислить, конечно, и Руссо, хотя, по-моему, это
можно сделать только при условии не-популистской
интерпретации его взглядов (см. Spitz i995a)· При
этом самое яркое выражение данная традиция часто
получала не у отдельных хорошо известных авторов,
а в таких текстах, как «Письма Катона» (Trench-
ard and Gordon 1971) и «Федералист» (Madison et al.
1987; Федералист 1993). Первый их этих текстов
связан с традицией английского республиканизма,
существовавшей со времен английской революции
и до конца XVIII в. (Robbins 19595 Fink 19бя; Raab
1965). Второй и, разумеется, более известный текст
представляет собой классическую формулировку
связанной с английским республиканизмом
трансатлантической идеологии, которая стояла за
Американской революцией (Bailyn 1967; Бейлин 2θΐο).
Республиканская традиция сохраняла единство
во времени благодаря отчасти почтительному от-
57

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ношению к названным авторитетным текстам,
отчасти общему энтузиазму в отношении идеалов
и уроков республиканского Рима, а отчасти
акценту на важности некоторых институтов, как то:
верховенства закона, в отличие от верховенства людей;
смешанной конституции, в которой разные ветви
власти служат в качестве сдержек и противовесов
друг для друга; гражданской добродетели
—стремления людей служить, и служить честно, занимая
государственные посты. Самой важной
объединительной силой традиции в конце концов стала
привычка к особому способу концептуализации
свободы. Но все это не является для меня чем-то само
собой разумеющимся и подлежит обсуждению.
Одной из отличительных черт республиканской
традиции часто служил антимонархизм,
особенно во время Гражданской войны в Англии, а
затем после Американской революции и Французской
революции. Но республиканцы были
антимонархистами только в том смысле, что
рассматривали монарха как человека, неизбежно
стремящегося к абсолютной власти и нарушающего принципы
драгоценной республиканской свободы. Поэтому
они не возражали против конституционной
монархии, установленной в Англии в XVIII в.,
«государства», где, по известному замечанию Монтескье
(Montesquieu 1989· 7°j Монтескье 1999: 68), «под
формой монархии скрывается республика» (Rahe
1992: 524)· Мало того, многие из тех, кого
следовало бы считать республиканцами, не называли себя
так по стратегическим или иным соображениям.
Подобно Монтескье, они предпочитали не
выглядеть радикалами.
Республиканские темы нашли особенно
благодатную почву в Англии, где они начали появляться
в XVII в. По мере своего развития начиная со
Средних веков (Вегтап 1983) суды и гражданское право
в Англии принимали все более
децентрализованный, неволюнтаристический характер и породили
58

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
твердое убеждение, что люди по закону имеют
права—древние права народа, как их часто называли,—
даже права, защищающие от сильных мира сего.
Благодаря правам люди чувствовали, что живут под
защитой конституции, верховенства закона,
древнего и непоколебимого порядка (Blackstone 1978:
127-8; Pocock 1987; ср. Blom К)95: 49)· Этот
судебно-правовой фон был, по-видимому, так же важен
для развития английской республиканской
традиции в XVIII в., как и собственно республиканские
идеи, для которых он служил столь благодатной
почвой. Это означало, что на каждом новом
этапе своего развития республиканизм всегда находил
выражение в юридических формах, центральное
место среди которых отводилось правам
—основанным на обычае, судебно-правовым и
конституционным—как бастионам, предоставлявшим защиту
от абсолютной власти (Tully 1993: 261-2; см. также
Ingram 1994)·
Далее следуют шесть разделов. В разделе II я
показываю, что имеется философское пространство,
не занятое различением негативной и позитивной
свободы, и что в нем есть место для третьего и
особого подхода —концепции свободы как не-домини-
рования. В разделе III излагается республиканская
концепция и проводится —в соответствии с
новейшими исследованиями и вопреки традиционным
ортодоксальным взглядам —мысль, что эта
концепция не является примером позитивного подхода.
После этого, в разделах IV и V, я привожу доводы
в пользу того, что авторы, принадлежавшие к
республиканской традиции, имели в виду именно
концепцию свободы как не-доминирования, а не
негативную концепцию свободы как не-вмешательства.
В разделе VI показывается, как в конце XVIII в.
общепринятое республиканское понимание свободы
уступило место концепции свободы как
не-вмешательства. И, наконец, в разделе VII кратко
излагаются соображения, сыгравшие важную роль в нис-
59

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
провержении республиканского образа мысли
и триумфе новой концепции.
История, которую я рассказываю, приняла
неожиданный оборот. Среди тех, кто приветствовал
Американскую революцию и наступление новой
эпохи, которую, казалось, она возвещала, не было
авторов негативной, современной концепции
свободы как не-вмешательства. Последние выступали
против революции и защищали интересы
британской короны. И наоборот, те, кто приветствовал
и защищал революцию, вдохновлялись
республиканской концепцией свободы как не-доминирова-
ния, со временем вытесненной современной идеей.
II. Третья концепция:
свобода как не-доминирование
Разъясняя смысл концепции свободы как не-доми-
нирования, лучше всего начать с того, что
таксономия позитивной и негативной свободы Берлина
исключает достаточно заметную третью
возможность. С точки зрения Берлина, позитивная
свобода состоит в господстве над собой, а негативная
свобода —в отсутствии вмешательства со
стороны других. Однако господство и вмешательство —
не одно и то же. Но что делать с промежуточной
возможностью, свободой, состоящей хотя и в
отсутствии, но в отсутствии господства со стороны
других, а не в отсутствии вмешательства? Эта
возможность имела бы один общий концептуальный
элемент с негативной концепцией, а именно акцент
на отсутствии, а не на присутствии, и один общий
элемент с позитивной концепцией, а именно
акцент на господстве, а не на вмешательстве.
Но одно дело сказать, что таксономия
Берлина допускает эту третью возможность, и совсем
другое — показать, что эта возможность
является осмысленной. На мой взгляд, она осмыслен-
бо

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
на, и, как я буду доказывать в следующих разделах
главы, республиканская традиция связана именно
с этой концепцией свободы как не-господства или,
как я предпочитаю говорить, свободы как не-доми-
нирования. Но прежде чем приступить к
доказательству, необходимо показать, что эта концепция
имеет в виду осмысленную возможность, которая
отличается от возможностей, связанных с двумя
другими концепциями.
Нетрудно видеть, чем не-доминирование со
стороны других отличается от позитивного идеала
господства над собой: отсутствие доминирования
со стороны других не гарантирует достижения
господства над собой. Проблема возникает, когда мы
пытаемся понять, чем не-доминирование
отличается от негативного идеала не-вмешательства со
стороны других, поскольку отличие господства или
доминирования от вмешательства не вполне очевидно.
Примером доминирования в моем понимании
является отношение господина к рабу или хозяина
к слуге. Такое отношение означает, в предельном
случае, что доминирующая сторона может
произвольно вмешиваться в выбор, совершаемый
доминируемой стороной. В частности, доминирующая
сторона может вмешиваться, действуя на основе
интересов или мнений, которые человек,
подвергаемый доминированию, не разделяет.
Следовательно, доминирующая сторона может осуществлять
вмешательство безнаказанно и как ей вздумается:
ей нет нужды спрашивать чьего-либо разрешения,
за ней никто не надзирает, ее никто не наказывает.
Не вдаваясь в более подробный анализ
доминирования и вмешательства,—мы перейдем к этой
задаче в следующей главе,—кратко поясним,
почему доминирование и вмешательство —интуитивно
разные виды зла.
Различие между ними выясняется из того факта,
что доминирование возможно без вмешательства,
а вмешательство возможно без доминирования.
6i

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Надо мной может доминировать другой —
например, если взять крайний случай, я являюсь
рабом другого,—но я не подвергаюсь вмешательству
ни в один из совершаемых мною выборов. Может
статься, мой господин добр и не любит
вмешиваться. Или, например, я человек хитрый или
достаточно льстивый и делаю все, что мне хочется. В этих
случаях я подвергаюсь доминированию, поскольку
у меня есть господин; и я пользуюсь не-вмешатель-
ством, поскольку господин не вмешивается.
Подобно тому как можно подвергаться
доминированию без вмешательства, можно подвергаться
вмешательству без доминирования: без отношений
с кем-то, в которых вы подобны рабу или
подданному. Предположим, что другому человеку или
другой организации позволено вмешиваться в мои дела,
но только на том условии, что вмешательство будет
преследовать мои интересы и делать это в
соответствии с мнениями, которые я разделяю.
Предположим, что человек способен вмешиваться в случае,
если вмешательство выполняет это условие, а в
противном случае вмешательство блокируется или
подвергается сдерживающим наказаниям. И, возможно,
имеется третья сторона, которая наблюдает за
действиями того, кто вмешивается, или же я сам
способен оспорить вмешательство. В таком случае
вмешательство нельзя считать доминированием: человек
вмешивается в мои дела, но вмешательство не
основано на произволе. Этот человек относится ко мне
не как господин, а скорее как агент, который имеет
доверенность на то, чтобы вести мои дела.
Далее, подобно тому как существует
доминирование без вмешательства, существует также
вмешательство без доминирования. Примером первой
возможности является не-вмешивающийся
господин, примером второй — не-господствующий
вмешивающийся. Доминирование может иметь место
без вмешательства, потому что требует только
одного—чтобы некто был способен произвольно вмеши-
62

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
ваться в ваши дела; при этом никто на самом деле
не вмешивается. Вмешательство может
происходить без доминирования, поскольку вмешательство
не обязательно предполагает применение
способности вмешиваться на основе произвола, но
может быть применением гораздо более
ограниченной способности.
Если вмешательство и доминирование —разные
виды зла, то не-вмешательство и не-доминирова-
ние — разные идеалы. Различие между ними
становится очевидным в оценке ими четырех
воображаемых сценариев, в которых вмешательство есть
или его нет и доминирование есть или его нет.
Когда нет ни вмешательства, ни доминирования, оба
идеала одобряют это. Когда есть и вмешательство,
и доминирование, оба идеала этого не одобряют.
Но их оценки расходятся, когда одно зло
реализуется, а другое нет. Если имеет место
доминирование, но нет вмешательства, как в случае не-вмеши-
вающегося господина, то повод для неодобрения
есть только у идеала не-доминирования. Если
имеет место вмешательство, но нет доминирования,
как в случае не-господствующего вмешивающегося,
то повод для критики появляется только у идеала
не-вмешательства. Это деление немного неточно,
как мы увидим в последующих главах, но оно
полезно в качестве предварительного описания
различий между идеалами. В обобщенном виде оно
выглядит так.
• Ни вмешательства, ни доминирования: хорошо
для обоих идеалов.
• И вмешательство, и доминирование: плохо для
обоих идеалов.
• Доминирование, но не вмешательство: плохо
только для идеала не-доминирования.
• Вмешательство, но не доминирование: плохо
только для идеала не-вмешательства.
63

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Имеется второй способ демонстрации различий
между идеалами, и о нем тоже стоит упомянуть (Pettit
1993а> Pettit 1993b)· Пользоваться
не-вмешательством—значит избегать принуждения в реальном
мире. В релевантном диапазоне возможных
выборов никто не принуждает вас выбирать так или
иначе; если бы вам пришлось делать какой-то из этих
выборов, вы могли бы его сделать, не сталкиваясь
с препятствиями, угрозами или наказанием. При
каких условиях такой мир не-вмешательства
может стать миром не-доминирования? С одной
стороны, кажется, что это потребует немногого: если
вы подвергаетесь некоторому вмешательству, это
не поставит под угрозу не-доминирование в том
случае, если вмешательство не совершается
агентом на основе произвола и не представляет собой
формы доминирования. Но с другой, существенно
важной стороны, чтобы стать миром
не-доминирования, миру не-вмешательства—-точнее, миру без
вмешательства со стороны произвольных сил
—потребуется нечто большее. Мир должен быть миром
не-вмешательства такого рода не благодаря
случайности, но в силу вашей защищенности от
могущественных лиц.
Вы могли бы пользоваться не-вмешательством
в реальной жизни благодаря какой-то шаткой
причине, скажем, расположению важных лиц, или
способности держаться от них подальше, или умению
завоевывать их доверие. В этом смысле вы можете
пользоваться не-вмешательством в реальном мире,
но вы не будете пользоваться им благодаря
защищенности от сильных мира сего: вы не будете
пользоваться им как чем-то прочным и надежным. Как
только то или иное обстоятельство изменится
—например, к вам станут хуже относиться, или вам
будет меньше везти, или вы будете не таким
хитрым,—вас тут же настигнет вмешательство,
особенно вмешательство, основанное на произволе:
могущественные лица начнут принуждать вас всеми
б4

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
известными способами. Можно сказать и так: вы
пользуетесь не-вмешательством со стороны
могущественных лиц в реальном мире, но не во
множестве легко достижимых миров, возможных миров,
расположенных рядом, где то или иное случайное
обстоятельство является переменной величиной.
Вы не пользуетесь не-вмешательством как чем-то
надежным.
Если идеал не-вмешательства предполагает
такую встроенную в него случайность, то идеал не-до-
минирования ее избегает. Ибо, если над вами никто
не доминирует, если вам не грозит произвольное
вмешательство с чьей-либо стороны, из этого
следует, что не-вмешательством, которым вы пользуетесь
в реальной жизни, вы пользуетесь с определенным
постоянством или надежностью. В только что
описанном сценарии не-вмешательство является
ненадежным именно из-за близости могущественных
индивидов, способных вмешиваться в ваши дела:
если они не вмешиваются, то это объясняется или
их расположением к вам, или тем, что вы их
избегаете и не доставляете им беспокойства. Но самым
важным отличием не-доминирования от
не-вмешательства является то, что никто не имеет над вами
такой власти. Если другие индивиды начнут
испытывать к вам неприязнь —если вы перестали быть
душкой, или хитрецом, или еще кем-то в том же
роде,—все это не будет иметь никакого значения
для не-вмешательства, которым вы пользуетесь. Вы
будете защищены от любого вмешательства,
которое придет им в голову.
Итак, когда над вами не доминируют, вы
пользуетесь отсутствием возможности вмешательства
со стороны произвольной власти не только в
настоящем мире, но и во множестве возможных миров,
где вышеупомянутые случайные обстоятельства
могут оказаться не столь благоприятными.
Приверженцы идеала не-вмешательства ценят факт
наличия выбора —факт не-вмешательства —независимо
65

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
от того, происходит выбор в ситуации
доминирования или нет. Приверженцы идеала не-доминирова-
ния ценят факт наличия не-доминируемого выбора.
Они не станут возражать против отсутствия выбора,
но не обязательно факт выбора как такового, если
такое отсутствие вызвано вмешательством, не
основанным на произволе, но они отнесутся с
презрением к выбору, которым вы пользуетесь благодаря
ловкости, очарованию или способности
втереться в доверие, поскольку сочтут его унизительным
и позорным. Для первых важно количество
доступных выборов, независимо от того, что это за выбор;
вторые заинтересованы лишь в правильном, не-до-
минируемом выборе.
Но довольно о том, что дихотомия идеалов
не-вмешательства и господства над собой оставляет
место, и немалое, для третьей возможности —
идеала не-доминирования. Поставим еще один вопрос.
Приемлемо ли трактовать его как идеал свободы,
точнее идеал политической и общественной
свободы? И, в частности, приемлемо ли это для того, кто
готов называть идеалами свободы не-вмешатель-
ство и господство над собой?
Приемлемость описания не-доминирования как
идеала свободы в том, что, подобно тому как
существуют структурные подобия в конкурирующих
концепциях свободы воли (О'Leary-Hawthorne and
Pettit 1996), существует структура, общая для
концепции политической свободы как
не-доминирования и негативной концепции политической
свободы (см. MacCallum 1967). Когда человек свободен
в смысле негативной свободы, он избавлен от
вмешательства в то, что он делает,—избавлен от
преднамеренного принуждения или обструкции,—где
избавление означает, что он пользуется
отсутствием такого вмешательства. Когда человек пользуется
не-доминированием, он избавлен от произвольного
вмешательства в то, что он делает, где избавление
означает, что другие не способны на такого рода
66

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
вмешательство в его дела. Ограничением, от
которого дается избавление, является не всякое
вмешательство, а только произвольное вмешательство.
И такое избавление предполагает не просто
отсутствие вмешательства, но неспособность других его
совершать: если хотите, это надежное отсутствие
вмешательства.
Дают ли эти вариации не-вмешательства
альтернативу, которую можно было бы назвать
идеалом свободы? Можно ли сказать, что существует
некая трактовка политической и социальной свободы,
позволяющая считать не-доминирование
одновременно необходимым и достаточным для свободы
в этом смысле?
Необходимость означает, что если человек
подвергается доминированию в каких-то действиях,
если он или она совершает эти действия в ситуации,
когда существуют другие, способные вмешиваться
в эти действия по своей прихоти, то можно сказать,
что этот человек несвободен. Отрицать это трудно,
особенно тем, кто считает приемлемым называть
идеалом свободы господство над собой. Это
напоминает требование, согласно которому для того,
чтобы быть свободным делать что-либо, надо стать
господином самого себя. В более слабой
формулировке этого требования, свободный человек как
минимум не должен подвергаться господству со
стороны другого.
Достаточность означает, что, если человек
не подвергается доминированию в каких-то
действиях, если он не подвергается произвольному
вмешательству, то какое бы сильное произвольное
вмешательство или какую бы сильную
непреднамеренную обструкцию он ни испытывал, он все же
сохраняет свободу. Отрицать это трудно,
особенно тем, кто считает приемлемым называть
идеалом свободы и не-вмешательство. Это требование
ненамного сильнее требования, согласно которому
для того, чтобы быть свободным в своих действи-
67

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ях, достаточно, чтобы другие преднамеренно не
мешали, и что не имеет значения, насколько
серьезны непреднамеренные препятствия, возникающие
в результате собственной слабости человека или
непокорности природного мира. Если
непреднамеренной обструкции можно не придавать значения
в рамках одного идеала свободы, то почему не
допустить, что другой идеал может не придавать
значения того рода вмешательству—того рода
преднамеренной обструкции или принуждения,—которое
не основано на произволе, поскольку от него
требуется учет интересов и идей агента? В конце концов,
такое вмешательство, не основанное на произволе,
заметно отличается от вмешательства, которое
некто может совершать из прихоти1.
Итак, можно сделать вывод, что существует
третья альтернатива, занимающая промежуточное
положение между идеалом не-вмешательства и
идеалом господства над собой. И имеются все основания
считать эту альтернативу таким же идеалом
политической и общественной свободы, какими
являются первые два. После того как мы это
установили, можно вернуться к республиканской традиции
и дать ответ на вопрос, почему она связана
именно с третьей концепцией свободы, а не с
какой-либо из первых двух.
1. Когда человек сталкивается с природными или
непреднамеренными препятствиями, то, согласно концепции
свободы как не-вмешательства, его можно назвать не
свободным—если хотите, не-свободным —делать какие-то
вещи, которые блокируются, даже если он, строго говоря,
не несвободен их делать: он не испытывает
вмешательства (Pettit 1989b). А когда человек сталкивается с такими
препятствиями либо с соответствующими формами
вмешательства, не основанными на произволе, то, согласно
концепции свободы как не-доминирования (как мы
увидим в следующей главе), о нем также можно сказать, что
он не-свободен —не-свободен, но не несвободен —в
отношении рассматриваемых опций.
68

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
III. Республиканская концепция свободы
не является позитивной
Стандартное прочтение республиканской
традиции в духе Берлина—Констана состоит в том, что
она ставит превыше всего позитивную свободу,
особенно свободу демократического участия. Однако,
хотя республиканская традиция часто, если и не
всегда, настаивает на важности демократического
участия, главным для нее все же является
стремление избежать зла, связанного с вмешательством. Эта
тема получила развитие в работах Квентина Скин-
нера и некоторых других историков мысли2. Нам
необходимо будет ее затронуть, прежде чем мы
перейдем к вопросу, сопровождался ли акцент на зле
вмешательства верой в свободу как не-вмешатель-
ство, или же, как я полагаю, он сопровождался
верой в свободу как не-доминирование.
Акцент на зле, присущем вмешательству,
содержался уже в исходной римской концепции libertas.
Об этом достаточно много писали (Wirszubski 1968;
Nippel 1994)) но> по-видимому, лучшую формули-
2. Данный тезис был впервые подробно обоснован Скиннером
(Skinner 1983; Skinner 1984)* настаивавшим, что
республиканцы, такие как Макиавелли, придерживались не
позитивной концепции свободы, но скорее концепции,
имевшей отчетливо негативный характер (см. также Spitz
1995b: eh. 4; Patten 1996). Не будь работ Скиннера, мне бы
и в голову не пришло заняться республиканской
традицией и третьей концепцией свободы. Мой'тезис, что
республиканцы отстаивали не-доминирование,
отвечает духу скиннеровских работ, несмотря на то, что, с его
точки зрения, Макиавелли и других республиканцев
интересовала свобода как не-вмешательство в рамках
особых требований к такой свободе. Я весьма обязан Скин-
неру, обратившему мое внимание на сочинения Прайса
и Пристли, на которые я опираюсь, развивая свою
аргументацию; следуя его советам, я познакомился и с
работами Пейли, играющими важную роль в дальнейшем
изложении.
69

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ровку дала Ханна Питкин (Pitkin 1988: 534~5)·
«Римский плебс стремился не к демократии, но к защите,
не к публичной власти, но к личной
безопасности. Конечно, они желали публичных, институ-
циализированных гарантий такой безопасности.
Но libertas... была „пассивной", „оборонительной",
„преимущественно негативной"». Это проявляется
и в том, что, хотя libertas, или свобода, была
эквивалентна по всем признакам civitas, или
гражданству (Wirszubski 1968: 3; Crawford И)93: 0> римляне
не видели трудностей в признании того, что люди
в далеких колониях тоже граждане и могут
пользоваться свободой граждан, не имея возможности
голосовать: их называли cives sive suffragio,
гражданами без голосования (Crawford К)93: 110)·
Подчеркивание того, что вмешательство — зло,
можно встретить в трудах Макиавелли, главного
архитектора республиканской мысли раннего
нового мира (Colish 1971· 349)· Этот тезис подробно
обосновывался Скиннером (Skinner 1983; Skinner 1994)
и был поддержан рядом других историков (Guarini
1990)· Подобно тому как римский плебс стремился
к защите или личной безопасности, говорит
Макиавелли, так горячее стремление людей к свободе
обычно исходит не из желания править, а из
желания не быть под господством (Machiavelli 1965: 204;
Макиавелли 2002: 2i).
Немногие из них (людей. — Науч. ред.)
домогаются свободы, чтобы повелевать, но бесчисленное
множество полагает, что благо свободной
жизни—в безопасности. Во всех республиках, как бы
ни были они устроены, на главные должности
претендуют не более 45~5° граждан (Machiavelli
х9^5: 237; Макиавелли 2002: 54)3·
3- Паскуале Паскуино считает, что у Макиавелли имеются две
концепции свободы: одна для могущественных, другая
для обычных людей. Если он прав, то Макиавелли на
самом деле разделял не-позитивное понятие свободы толь-
70

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
Какая человеку выгода жить свободно,
безопасно? Макиавелли (Machiavelli 1965* 236;
Макиавелли 2002: 53) отвечает: «всякий может
неограниченно пользоваться своим имуществом, не опасаться
за честь женщин и детей и за свою собственную
жизнь». Эта выгода может быть наилучшим
образом обеспечена при демократических порядках
(Machiavelli 1965: 3*55 Макиавелли 2002:131). Но
Макиавелли ясно дает понять, что это может быть
достигнуто и в монархиях, например, когда он
напоминает князю о благодатных временах
постреспубликанского Рима.
В правление достойных императоров он увидит
повсюду картины мира и правосудия,
безмятежного государя в кругу довольных граждан;
увидит полновластный Сенат, уважаемых
чиновников, богатых людей, на достояние которых никто
не посягает, почет, воздаваемый доблести и
благородству, увидит царящие повсеместно покой
и благоденствие; в то же время —никаких следов
зависти, произвола, продажности, властолюбия;
золотые времена, когда всякий может иметь и
отстаивать любое мнение (Machiavelli 1965* 222;
Макиавелли 2002: 39; см· также Colish 1971)·
Стремление избегать вмешательства, а не
добиваться участия сохраняется и в более поздней
республиканской традиции, испытавшей сильное влияние
Макиавелли. Хотя Джеймс Гаррингтон следует
Макиавелли, считая демократический контроль
важным для свободы, он явно полагает, что свобода
народа состоит не в участии в правлении, а в чем-то
другом. Когда вольные или граждане «достигают
свободы», говорит он, они добиваются того, «чтобы
ко в качестве идеала для обычных людей. Я благодарен
Паскуино за указание на эту возможность (в работе,
которая еще находится в печати) и за то, что он обратил
мое внимание на труд Ф.У. Мейтленда, о котором
пойдет речь ниже.
71

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
жить самостоятельно» (Harrington 1992: 75> см· так"
же Maitland 1981: 109-110; Nippel 1994: 21). Иногда
Гаррингтон активно принижает народную
демократию. «Неблагоразумно доверять свободу духу
народа, а не законам и указам; доверием должен
быть облечен не дух народа, а система указов» (Ро-
соск 1977: 737)· Недоверие, сквозящее в этом
замечании, выражают и современные Гаррингтону
республиканцы, такие как Джон Мильтон, который
не приемлет «шума и гама грубой толпы» (Worden
1991· 457)' и чуть позднее Алджернон Сидней
(Sydney 1990: 1%9)> который говорит о «чистой
демократии» следующее: «Не знаю такой вещи, а если она
где-то в мире и существует, то ничего не могу
сказать в ее пользу».
Акцент на важности избегать вмешательства
и стремиться к личной независимости часто
встречается в сочинениях английских республиканцев,
на которых оказал влияние Гаррингтон, включая
вдохновителей и поборников Американской
революции. Это хорошо сформулировано в «Письмах
Катона».
Истинная и принадлежащая всем свобода есть,
таким образом, право каждого человека
следовать природным, разумным и религиозным
диктатам собственного ума; мыслить как угодно
и поступать соответственно, при условии что это
не причинит вреда другому человеку; тратить
свои деньги самому и распоряжаться
продуктами своего труда по-своему; и трудиться ради
собственных удовольствия и выгоды (Trenchard and
Gordon 1971: ü 248).
В последующем развитии английской
республиканской традиции все большее значение, и
совершенно справедливо, придавалось демократическому
принятию решений, о чем пойдет речь во второй
части книги. Виг и сторонник американской
независимости Ричард Прайс (Price 1991: 25) доказывал,
72

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
что если члены правительства «не подлежат
никакому контролю со стороны своих избирателей,
то утрачивается сама идея свободы, а право выбора
представителей становится не более чем правом
немногих выбирать через определенные промежутки
времени корпорацию господ для себя и остального
общества». Но ни Прайс, ни кто-либо другой из его
лагеря не определял свободу как партиципаторный
доступ к демократическому правлению. Известно,
что Джозеф Пристли, близкий друг Прайса,
называл демократическое голосование политической
свободой; но он различал политическую и
гражданскую свободу и доказывал, как и Прайс, что право
на голосование является лишь средством, причем
не обязательно необходимым средством,
достижения гражданской свободы: «Чем большей
политической свободой обладает народ, тем прочнее его
гражданская свобода» (Priestley ig93: 33» СР· H1)·
Пристли и Прайс выражали общее мнение.
«Республиканское правление,—писал Том Пейн в 1792 г.
(Paine 1989: 168),—есть не что иное, как правление,
установленное и осуществляемое в публичных
интересах, как индивидуальных, так и коллективных.
Не предполагая с необходимостью какой-то
конкретной формы, оно естественным образом
соединяется с формой представительства, наилучшим
образом приспособленной для достижения цели,
которую ставит перед собой нация». Авторы
«Федералиста» включили представительную демократию
в определение республики (Madison et al. 1987: 126;
Федералист к)93: ^З)· Но они тоже настаивали, что
демократическое представительство — лишь один
из многих способов содействия «гражданской
свободе»; они включили его, как и разделение властей,
в каталог «могучих средств», «при помощи
которых могут быть сохранены преимущества
республиканской формы правления, а ее несовершенства
уменьшены или исключены» (Madison et al. 1987· 119»
Федералист 1993: 73)·
73

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Итак, важно отметить, что авторы, которых мы
рассматривали и которые принадлежат к широкой
республиканской традиции, определяют свободу
как статус, позволяющий избежать зла, связанного
с вмешательством, а не как доступ к инструментам
демократического правления, партиципаторно-
го или представительного. Демократический
контроль безусловно важен в этой традиции, но не
потому, что он входит в дефиницию свободы, а в силу
того, что это средство продвижения свободы.
Сделаем одно уточнение. Хотя и верно, что
республиканские мыслители в целом рассматривали
демократическое участие или представительство
как средство защиты свободы, а не как ее
определение, нараставший акцент на демократии
действительно заставлял некоторых индивидов покидать
республиканские ряды и переходить на
популистские позиции, согласно которым свобода состоит
ни в чем ином, как в демократическом
самоуправлении. Какими бы республиканскими и
привлекательными ни были взгляды Руссо в других
отношениях (Spitz 1995а)> он> по-видимому, несет
ответственность за широкое распространение
популистской точки зрения. Популистский поворот
был новым явлением и приобрел окончательную
форму, только когда идеал демократического
самоуправления начали выдвигать в качестве
главной альтернативы негативному идеалу не-вмеша-
тельства (или, по крайней мере, в качестве главной
альтернативы среди понятий свободы). Считать
республиканскую традицию популистской, как,
разумеется, делали многие, значит поддерживать
ту самую дихотомию, из-за которой
республиканский идеал вообще перестали замечать.
В ранней работе, опубликованной посмертно,
выдающийся историк Ф.У. Мейтленд изложил
историю приверженности демократии, которая
подкрепляет эту мысль. Мейтленд доказывал, что
мотивом этой приверженности начиная с XVII в.
74

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
и до наших дней (стандартной теории
государственного правления, как он ее называл) было
стремление избавиться от произвола государства,
но в конечном счете это привело к установлению
мажоритарной демократии, которая несовместима
с исходной целью.
«Если стандартная теория приводит к самой
совершенной демократии — государству, в котором
законом становится все, что пожелает большинство,
и ничто другое,—то она приводит к форме
правления, весьма вероятным результатом которой
становится произвольная власть. Поэтому по мере своего
развития стандартная теория теряет право
называться учением о гражданской свободе, ибо
перестает быть протестом против произвольных форм
сдерживания» (Maitland 1981: 84).
IV. Республиканская концепция
свободы как не-доминирования:
свобода против рабства
Но довольно о том, что главные представители
республиканской традиции, как правило,
рассматривали свободу не в позитивном смысле ее
демократического участия, но в первую очередь в смысле
противоположности вмешательству. И мы
подходим теперь к обсуждению ключевого вопроса.
Исходит ли республиканский акцент на необходимости
избегать вмешательства из взгляда на свободу как
не-вмешательство, или он исходит из взгляда на
свободу как не-доминирование? Покажем, что он
исходит из взгляда на свободу как не-доминирование.
Имеются два основания полагать, что
концепция свободы как не-доминирования принадлежит
республиканской традиции. Первое основание
состоит в том, что в республиканской традиции, в
отличие от «традиции современной», свобода всегда
подается через противопоставление liber и servus,
75

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
гражданина и раба. Состояние свободы
эксплицируется как положение того, кто, в отличие от раба,
не подлежит произвольной власти другого, т.е.
не подвергается доминированию. Поэтому
свобода может быть утрачена без какого-либо реального
вмешательства: порабощение и доминирование
могут иметь место без вмешательства, как в сценарии
не-вмешивающегося господина.
Второе основание заключается в том, что свобода
эксплицируется в республиканской традиции так,
что она не только может быть потеряна без
реального вмешательства, но равным образом и
вмешательство может произойти по сценарию не-господ-
ствующего вмешивающегося, не делающему людей
несвободными. Как мы увидим далее, под не-гос-
подствующим вмешивающимся республиканцы
имели в виду закон и правление, которые имеют
место в хорошо организованной республике.
Разберем подробнее первое основание, отложив
анализ второго основания до следующего раздела.
Республиканская традиция единодушно
считает свободу противоположностью рабства, а
незащищенность перед произволом другого или жизнь
по милости другого великим злом.
Противоположностью liber, свободного человека, в римском,
республиканском словоупотреблении, был servus, раб.
Если раб находился в полном распоряжении
господина, то свободный человек обладал прямо
противоположным статусом. Свободный человек не был
servus sine domino, рабом без господина, которого
мог обидеть кто угодно: liber был по
необходимости civis, гражданином, вместе со всем, что из
этого следовало в смысле защиты от вмешательства
(Wirszubski 1968). Противопоставление рабства или
сервитута, с одной стороны, и свободы —с другой,
является, возможно, самой характерной чертой
существовавшей продолжительное время риторики
свободы, возникшей из опыта римской
республики (Patterson 1991)· Это важно, потому что рабство,
7б

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
по сути своей, характеризуется доминированием,
а не реальным вмешательством: даже если господин
добр и снисходителен к рабу, он или она
продолжают доминировать над ним.
Противопоставление свободы и рабства является верным признаком
того, что свобода трактуется не как не-вмешатель-
ство, а как не-доминирование.
Макиавелли — один из тех, кто придает
большое значение противопоставлению свободы и
рабства, называя подчинение тирании и колонизации
формами рабства (Colish 1971· 333) и
противопоставляя города, живущие свободно, городам, живущим
в рабстве. Во всем мире, говорит он, города и
области, живущие свободно, весьма преуспевают.
Народонаселение здесь более многочисленно,
потому что люди вступают в брак охотнее, не видя
к этому препятствий; всякий обзаводится детьми,
которых он рассчитывает прокормить, не
опасаясь, что у него будет отнято кровное достояние.
К тому же, помимо сознания, что детям не
угрожает рабство, отец может надеяться, что
благодаря своей доблести они станут первыми людьми
в государстве... Противоположное происходит
в тех странах, которые порабощены (Machiavelli
1965: 33; Макиавелли 2θθ2:148).
Однако полного признания поляризованный язык
свободы и рабства, вольного человека и раба
добивается лишь в английских и американских версиях
республиканского наследия. Джеймс Гаррингтон
(Harrington 1992: 269) подчеркивал, что для свободы
человеку необходим материальный достаток:
«Человек, который не способен жить самостоятельно,
должен быть слугой; тот же, кто способен жить
самостоятельно, является вольным человеком». Для
Гаррингтона последней степенью не-свободы
является необходимость жить по воле другого, по
произволу другого, подобно рабу; сущность свободы
не в том, чтобы выносить такую зависимость и уяз-
77

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
вимость. Гаррингтон использует этот язык, чтобы
обратить внимание на отличие того, кто живет,
например, в Турции и подчиняется произвольному
правлению, от гражданина республиканской Лук-
ки: «Самый важный паша всего лишь наниматель,
как в своих владениях, так и лично, и живет по воле
своего господина, а самый бедный луккианец,
имеющий землю, свободно владеет и тем и другим»
(Harrington 1992: 20). Ключевое выражение здесь —«по
воле господина»: каким бы снисходительным
ни был господин, факт зависимости от его милости
и благосклонности, жизнь в условиях
доминирования влечет за собой отсутствие свободы.
Английская республиканская традиция,
испытавшая влияние Гаррингтона, отводила
важную роль противопоставлению свободы и рабства.
Так, Алджернон Сидней (Sydney 199°: 17) писал
в ι68ο-χ гг.: «Свобода состоит только в
независимости от воли другого, а под рабом мы имеем в виду
человека, который не может распоряжаться ни
самим собой, ни вещами, но пользуется всем по воле
господина». А в следующем столетии весьма
удачную формулировку этой противоположности
привели авторы «Писем Катона».
«Свобода —это жизнь по собственным правилам;
рабство — жизнь исключительно по милости
другого; жизнь в рабстве для тех, кто способен ее
вынести, есть непрекращающееся состояние
неопределенности и собственной ничтожности, зачастую
полное ожиданий насилия, зачастую —не
отпускающего чувства страха перед насильственной
смертью» (Trenchard and Gordon 1971: ü> 249-50).
Эта тема была повторена не только в рамках ви-
говской традиции, но и в работах тори, таких как
лорд Болингброк. Искренне ли, или по
соображениям политической целесообразности, в критике
виговского правительства сэра Роберта Уолпола
Болингброк использовал большинство виговских тем
(Skinner 1974; Pagden 1987). Видное место среди них
7«

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
занимала мысль о том, что история свободы есть
история порабощения и эмансипации. Излагая Бо-
лингброка, Квентин Скиннер (Skinner Н)74: п7) пи"
шет: «Изучая дело свободы и ее утраты мы будем
неизбежно изучать историю различных
европейских стран, которые перешли из состояния широко
распространенной свободы в рабство абсолютизма».
Большинство английских республиканцев в
начале XVIII в. использовали риторику свободы и
рабства, прославляя избавление от стюартовского
абсолютизма и критикуя махинации правительства.
Для республиканца не имело никакого значения,
что правительство, на которое он нападает, было
виговским; власть всегда считалась опасной, и она
всегда требовала присмотра (Robbins 1959: 120).
Но в дальнейшей истории XVIII в. в поле зрения
республиканцев оказалась новая проблема —
американские колонии и, в частности, недовольство
колонистов налогообложением со стороны
правительства, которое они не контролировали. Вне
всякого сомнения, колонисты были людьми,
которые жили по милости чужой и потенциально
произвольной воли —воли британского парламента.
С точки зрения поборников республиканской
традиции, это был народ, пребывавший в цепях
рабства, народ несвободный.
Одним из умеренных сторонников этой точки
зрения был Джозеф Пристли. Приведем
сделанное им в 1769 г. описание недовольства
американцев предложениями ввести новые поборы.
Вопрос. На что эти люди больше всего жалуются?
Ответ. На налоги, вводимые парламентом
Великобритании, члены которого, столь далекие
от того, чтобы облагать налогами самих себя,
делают это без тени смущения. В случае их
введения колонисты будут низведены до того же
полностью рабского состояния, в каком
находились другие народы в известной нам истории.
79

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Ибо той же властью, которой народ Англии
заставит их платить один пенни, он заставит их
платить и последний пенни, который у них останется.
Это не что иное, как произвол, с одной
стороны, и покорнейшая петиция — с другой
(Priestley 1993: НО).
Слова Пристли кажутся крайне резкими, но их
не сравнить с тем, что писали Ричард Прайс и
комментаторы, находившиеся по другую сторону
Атлантики. Прайсу (Price ig91: 85) ситуация американцев
виделась в самых мрачных тонах, и он
противопоставлял ее положению свободных, не подвергаемых
произволу граждан. «Подобно скоту,
приученному к ярму, они бредут по колее, опасаясь говорить
и даже думать о самых важных вещах, постоянно
озираясь на ничтожную тварь, своего господина;
их силы закованы в кандалы, а самые благородные
пружины действий, присущие человеческой
природе, приведены в негодность».
Мысли Пристли и Прайса, высказанные в Англии,
были повторены и дополнены в Америке, найдя
выражение в ярких образах, рисующих свободу в
противопоставлении рабству (Bailyn 1965; Бейлин 2θΐο;
Reid 1988). Приведем один фрагмент —
распоряжение, за которое проголосовал Бостон в мае 1772 г.
Чужестранная держава заявляет о господстве над
нами и многие годы незаконно взимает налоги,
низведя нас из разряда свободных подданных
до жалкого положения рабов. Самому
захудалому уму должно быть ясно, что Великобритания
не имеет никакого права забирать у нас деньги
без нашего согласия, если только мы не ее рабы
(цит. по Reid 1988: 92).
Обсуждение темы свободы и рабства в
республиканской традиции подтверждает наш тезис, что
свобода понимается в этой традиции как не-доми-
нирование, а не как не-вмешательство. Ибо общим
местом в ней является рассуждение о добрых госпо-
8о

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
дах, которые не вмешиваются в жизнь своих рабов.
Алджернон Сидней (Sydney 199°: 441)' например,
писал в конце XVII в., что «и тот раб, кто служит
наилучшему и благороднейшему человеку во всем
мире, и тот, кто служит наихудшему». А Ричард
Прайс (Price ig91: 77~8) добавил к этому в
следующем столетии: «Индивиды в своей личной жизни,
находящиеся под властью господ, не могут
именоваться свободными, как бы справедливо и
по-доброму те с ними ни обращались». Но если даже раб
доброго господина, раб, который не подвергается
вмешательству, является несвободным, то
свобода должна требовать отсутствия доминирования,
а не просто отсутствия вмешательства.
Эта линия мысли более или менее очевидна в
недовольстве, которое Пристли выражает от имени
американских колонистов. По его словам,
несвобода американцев доказывается тем, что парламент
Великобритании мог бы произвольно взять в
качестве налога последний пенни, даже если он
берет всего один пенни и даже если (мог бы добавить
Пристли) маловероятно, что он когда-либо
попытается забрать в качестве налога последний пенни.
Сам факт незащищенности перед такой
способностью со стороны других, сам факт доминирования
такого рода означал для Пристли, что американцы
несвободны (см. также Paine 1989· 24-5)·
V. Республиканская концепция
свободы как не-доминирования:
закон и свобода
Ранее я доказывал, что, согласно республиканской
концепции свободы, особенно республиканскому
противопоставлению свободы и рабства, свобода
может быть утрачена без реального вмешательства.
Это первое основание в пользу тезиса о том, что
данная концепция трактует свободу как не-доминиро-
8ι

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
вание, а не как не-вмешательство. Разберем теперь
второе основание в пользу этой точки зрения,
которое гласит, что, согласно республиканской
концепции свободы, равным образом верно, что
вмешательство может происходить без потери свободы. В
частности, вмешательство происходит без какой-либо
потери свободы, когда оно не является
произвольным и не представляет собой формы
доминирования: когда оно находится под контролем интересов
и мнений тех, кого оно затрагивает, и призвано
служить их интересам сообразно их мнениям.
Если тема доминирования-без-вмешательства
связана с республиканским убеждением в том, что
доминирование имеет место и в случае не-вмеши-
вающегося господина, то мотив вмешательства-
без-доминирования находит выражение в
республиканском акценте на том, что, хотя правильно
составленный закон —закон, систематически
отвечающий общим интересам и идеям
людей,—представляет собой форму вмешательства, он не ставит
под угрозу человеческую свободу; он
конституирует не-господствующего вмешивающегося.
Республиканцы не говорят в современном духе, что, хотя
закон принуждает людей и тем самым урезает их
свободу, он компенсирует нанесенный ущерб,
предупреждая еще большее вмешательство. С
республиканской точки зрения правильно составленный
закон сам конституирует свободу и делает это таким
способом, который лишает смысла любые
разговоры о компенсации, любую его трактовку как шага
назад для того, чтобы сделать два шага вперед.
Согласно ранним республиканским идеям, законы
государства, законы республики творят свободу,
которой пользуются граждане; они не нарушают этой
свободы даже в той мере, в какой они могли бы ее
впоследствии компенсировать.
Позиция республиканцев выражается в их
концепции свободы как гражданства, или civitas.
Гражданство—это статус, существующий, по необхо-
82

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
димости, лишь при должном правовом режиме:
по словам одного комментатора, занимающегося
республиканской традицией, «главной чертой
civitas является правление закона» (Viroli 199°: 149)·
Но все республиканцы ставят знак равенства между
гражданством и свободой в соответствии с
известным римским прецедентом: «в Риме и в отношении
римлян полноценная libertas равнозначна civitas»
(Wirszubski 1968: 3; см. также Crawford ig93:1)· И
поэтому в республиканской традиции свобода
рассматривается как статус, который существует только
в условиях надлежащего правового режима.
Подобно тому как законы наделяют правителей
полномочиями, законы создают и свободу, разделяемую
всеми гражданами.
Разумеется, законы делают это до тех пор, пока
уважают общие интересы и идеи людей и
следуют образу идеального закона: до тех пор, пока они
не становятся орудием произвола со стороны
любого индивида или любой группы. Согласно
республиканской традиции, когда законы
становятся орудием воли, мы получаем режим —например,
деспотический режим абсолютного монарха,—в
котором граждане превращаются в рабов и полностью
лишаются свободы. Каждый из них живет тогда,
по словам Гаррингтона, «по воле своего
господина»; над каждым нависает безграничная
господствующая власть индивида или группы.
Республиканский взгляд, согласно которому
законы творят человеческую свободу, имеет смысл,
если свобода состоит в не-доминировании.
Хорошие законы освобождают людей от
доминирования—защищают их от ресурсов или dominium тех,
кто в противном случае властвовал бы над ними
на основе произвола,—не вводя при этом новой
доминирующей силы, которая может сопровождать
Imperium, верховную власть государства. Власти,
признаваемые законом, представляют собой
потенциальных доминаторов, однако, согласно извест-
83

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ной республиканской идее, они должны быть
ограничены—они не будут иметь власти, основанной
на произволе —в соответствии с правильной
конституцией: скажем, в ней будут прописаны
надлежащие механизмы представительства, ротации,
разделения властей и т.п. (Oldfield 1990)· И хотя
закон неизбежно предполагает вмешательство,
поскольку он по самой своей сути носит
принудительный характер, это вмешательство не будет основано
на произволе; законные органы власти будут иметь
право и способность вмешиваться только тогда,
когда они преследуют общие интересы граждан и
делают это способом, который соответствует
общепринятым мнениям граждан.
Если свобода —это не-доминирование, то
имеет смысл не только республиканское
отождествление свободы с гражданством и, следовательно, тот
взгляд, что законы способствуют сотворению
свободы, но и связанный с ним республиканский
тезис о том, что условия, при которых гражданин
свободен, те же самые, что и условия, при которых
свободны город или государство (ср. Harrington
1992: 8). Предположим, что законов и обычаев
внутри общества и за его пределами достаточно для
ограничения тех лиц в обществе и за его пределами,
кто мог бы вершить произвол над другими, и
предположим, что сами эти законы и обычаи не вершат
произвола. В таком случае можно сказать, что те,
кто живет при таком режиме, свободны. Равным
образом можно сказать, что этот режим —
свободная полития, свободный способ организации и
государственного правления. И совершенно понятно,
почему республиканцы уделяют вопросу о способах
достижения свободного политического устройства
такое же внимание, как вопросу о способах
достижения свободы индивидов.
Республиканский взгляд, согласно которому
закон созидает или может созидать свободу, был
энергично оспорен в XVII в. Томасом Гоббсом. Хотя
84

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
Гоббс принадлежал к абсолютистской традиции,
существовавшей в течение какого-то периода
времени, он нашел весьма оригинальный и ставший
очень влиятельным способ опровержения
республиканских идей (Tuck 1993)·
Гоббс начинает с того, что трактует свободу не
как не-доминирование, а как не-вмешательство.
«Свободный человек, — пишет он в „Левиафане",—тот,
кому ничто не препятствует делать желаемое,
поскольку он по своим физическим и умственным способностям
в состоянии это сделать» (Hobbes 1968: 262; Гоббс
1991· 163). Согласно Гоббсу, людям чинят
препятствия и делают их, строго говоря, несвободными,
только когда подвергают физическому
принуждению. Но он допускает, что людей можно сделать
несвободными и с помощью угроз, а не
физического насилия: узы, которые принуждают с помощью
угроз, «сделаны так, чтобы они держались
благодаря опасности, а не трудности их разрыва» (Hobbes
1968: 264; Гоббс 1991: 165). Таким образом, свобода
состоит в отсутствии принуждения: свобода в
собственном смысле слова —в отсутствии физического
принуждения, свобода в более широком смысле —
свобода подданных, как он ее называет,—в
отсутствии принуждения посредством угрозы (о
взглядах Гоббса на свободу см. Skinner 1990а).
Такая трактовка свободы, по тем временам
представлявшая собой новое слово, привела
Гоббса к утверждению, что закон сам по себе есть
всегда вторжение в свободу, какие бы блага он ни
сулил в будущем. Гоббс отмечает, что свобода в
смысле не-принуждения —свобода, как он полагает, в ее
релевантном смысле,—всегда подвергается
вторжению со стороны принудительных законов,
навязываемых государством независимо от того,
какова природа этого государства. Вывод состоит в том,
что люди обладают свободой только тогда, когда
молчат законы; они свободны, только когда закон
не вторгается в их жизнь. «Свобода подданных за-
«5

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ключается поэтому лишь в тех вещах, которые
суверен при регулировании их действий обошел
молчанием» (Hobbes 1968: 264; Гоббс 1991:1б5)·
Это наблюдение позволило Гоббсу высмеять
республиканскую идею о том, что имеется некий
особый смысл, в котором гражданин
республики свободен, а подданный деспотического режима
не свободен, или что имеется даже некий особый
смысл, в котором республика является свободным
политическим телом, а деспотия —несвободным.
В каждом из этих двух видов государства
подданный свободен в одном и том же смысле, а именно
тогда, когда закон не осуществляет над ним
насилия. И каждый из этих двух видов государства
является свободным только в общем для них обоих
смысле — свободы сопротивляться или
вторгаться в другие государства. Гоббс поясняет эту мысль,
противопоставляя республиканскую Лукку и
деспотический Константинополь.
На башнях города Лук[к]а начертано в наши дни
большими буквами слово LIBERTAS, однако
никто не может отсюда заключить, что человек
здесь в большей степени свободен или же
избавлен от службы государству, чем в
Константинополе. Свобода одинакова как в монархическом,
так и в демократическом государстве (Hobbes
1968: 266; Гоббс 1991: 167).
Гоббс бросил серьезный вызов республиканской
традиции своим пониманием свободы и
следовавшего из него отношения между свободой и
законом. Его конечной целью была защита
авторитарного правления, и задачам такой защиты служила
мысль, что никакая совокупность законов не
связана необходимым образом со свободой. Это
означало, что законы авторитарного Левиафана
нельзя было объявить ошибочными на традиционных
республиканских основаниях, а доводы в пользу
такого государства следовало внимательно выслу-
86

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
шать, а не осмеивать и отвергать с порога. Гобб-
са много читали в течение следующих ста лет или
около того, но, что удивительно, большинство его
читателей придерживались республиканских
взглядов. Самым известным исключением был еще один
авторитарный мыслитель, хотя и другого типа,
чем Гоббс. Сэр Роберт Филмер считал, что
совершенная свобода требует отсутствия законов, «ибо
если закон не ограничивает свободу, то это не
закон» (Filmer 1991· 268). «Но такой
свободы,—писал он далее,—не найти ни в одной республике, ибо
в таких государствах законов больше, чем где бы
то ни было, и, следовательно, там меньше свободы»
(Filmer 1991: 275)·
Вызов, брошенный Гоббсом, был весьма
охотно принят республиканской стороной —как Гар-
рингтоном, так и другими республиканцами (Gwyn
1965: 12). Гаррингтон ответил в своей «Океании»,
через несколько лет после публикации
«Левиафана». Процитировав фрагмент о Лукке и
Константинополе, он поднимает на смех аргумент Гоббса:
Гора родила мышь, и у нас теперь малышка
двусмысленность! Ибо говорить, что луккианец
имеет не больше свободы или иммунитета от
законов Лукки, чем турок от законов
Константинополя, и говорить, что луккианец имеет не больше
свободы благодаря законам Лукки, чем турок
благодаря законам Константинополя, значит
выступать с двумя совершенно разными речами
(Harrington 1992: 2°)·
Для Гаррингтона свобода в собственном смысле
слова есть свобода благодаря законам; это свобода
в смысле гражданства, в то время как свобода от
законов мало что значит. Мы можем говорить о
свободе от законов какого угодно правления, пишет
он, но мы можем говорить о свободе благодаря
законам только в отношении некоторых государств:
по сути дела, только в отношении республик и им
«7

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
подобных режимов. Свой тезис Гаррингтон
подкрепляет противопоставлением, на которое мы уже
обращали внимание: «Известно, что самый важный
паша всего лишь наниматель, как сам лично, так
и в своих владениях, живущий по воле своего
господина, а самый бедный луккианец, имеющий землю,
свободно владеет и самим собой, и землей и
подчиняется только закону». Идея состоит в том, что
в Лукке закон делает гражданина свободным,
гарантируя, что никто не имеет над ним
произвольной власти; и это прямо противоположно тому, что
случается с подданным в Константинополе, даже
если он паша.
Но что если закон Лукки сам навязывает
произвольную власть? Гаррингтон пишет, приводя
знаменитую республиканскую формулу, что закон
Лукки является «верховенством законов, а не людей»
(Harrington 1992: 8). Более конкретно, продолжает
он, это закон, «принимаемый каждым частным
лицом ни для какой другой цели (за что они должны
благодарить самих себя), кроме защиты свободы
каждого частного лица, которая посредством
этого становится свободой республики». Делая
уточнение, Гаррингтон имеет в виду две вещи.
Во-первых, он разъясняет, что если в Лукке благодаря
законам существует свобода, то причиной является
то, что законы составлены индивидами для
защиты или свободы индивидов: и за это они должны
винить или, в его формулировке, благодарить только
самих себя. Во-вторых, он разъясняет, что, когда мы
говорим о свободе республики Лукка, то не
подразумеваем, как полагает Гоббс, что республика
свободна сопротивляться или защищать другие
государства, но считаем ее государством, в котором законы
устроены так, чтобы его граждане были свободны.
Виговская, или республиканская традиция,
которая в конечном счете привела к Американской
революции, заняла сторону Гаррингтона в его
споре с Гоббсом. Как мы видели, согласно этой тра-
88

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
диции, противоположностью свободы выступает
не любой вид принуждения, но лишь
доминирование или рабство. И, согласно этой традиции,
вследствие этого почти невозможно, или даже
совершенно невозможно, чтобы закон урезал свободу тех, кто
живет под его властью; напротив, правильный
закон считается источником свободы4.
Истинным представителем республиканской
традиции является Джон Локк, хотя
оригинальность его воззрений, касающихся разума и
договора, ставит его в особое положение (Robbins 1959:
58-67; Tully 1993)· ^ дискуссии о законе и свободе
Локк занимает сторону Гаррингтона. Он
приводит доводы в пользу «свободы от абсолютной,
деспотической власти», считая это существенным
моментом, отличающим свободу от рабства (Locke
1965: 325? Локк 1988: 275)· Прямо противопоставляя
себя Филмеру, он считает, что закон творит свободу:
«Вряд ли заслуживает названия тюремной ограды
то, что лишь охраняет нас от болот и пропастей...
целью закона является не упразднение и не
ограничение, а сохранение и расширение свободы» (Locke 1965:
348; Локк 1988: 293; курсив Локка.—Науч. ред.)5.
4- Единственным (и, возможно, всего лишь случайным)
диссидентом является Алджернон Сидней, который
считает в соответствии с республиканским духом, что
свобода есть «независимость от воли другого» (Sydney 199°:
17), но, по-видимому, полагает, что общественная жизнь
неизбежно ставит под угрозу независимость такого рода,
которая существует за пределами общества (Sydney 199°:
31): вероятно, это следствие его не вполне обычного для
республиканца взгляда, что всякое государственное
правление является «произвольной властью» (Sydney 199°:
570).
5. Хотя в текстах Локка можно обнаружить признаки
влияния республиканской позиции, его точка зрения, что
закон не нарушает свободы, могла также испытать
влияние со стороны взгляда, согласно которому (а) свободная
жизнь означает подчинение разуму и (Ь) закон в идеале
представляет собой правление разума.
»9

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Ричард Прайс (Price 199^ 27) откровенно
высказывается на тему закона (или, в более общем
плане, государственного правления) и свободы.
«Целью всякого справедливого правления, помимо
защиты свободы публики от вреда со стороны
иностранного государства, является защита свободы
индивида от вреда, причиняемого частным лицом.
Поэтому не вполне правильно говорить, что в
самой природе правления заключено посягательство
на личную свободу». И еще: «Справедливое
правление поэтому не нарушает свободу, но
устанавливает ее. Оно не отбирает права человека, но
защищает и подтверждает их» (Price 199^ 81). Прайс прямо
соединяет этот взгляд на отношение между законом
и свободой со взглядом на свободу как не-доми-
нирование. «Гражданин или общество
называются свободными не потому, что они просто
владеют свободой, но потому, что надежность владения
свободой, вытекающая из такого свободного
правления... имеет место, когда не существует силы,
которая могла бы ее отобрать» (Price 1991: 82).
Взгляды Прайса на свободу и закон, или, в более
общем плане, на свободу и власть, были общим
местом в Англии и Америке XVIII в. По бытовавшему
тогда мнению, без закона нет свободы —нет свободы
в собственном, гражданском смысле,—а для
производства свободы особенно хорошо подходит
правовой режим и конституция Англии. Калеб Эванс
(Evans 1775: 2°) Д^71 эт°й идее четкую
формулировку. «Британская конституция по своей природе
столь превосходна, что голос ее законов есть голос
свободы. Законы Англии —это законы свободы».
Мнение Эванса покажется неоригинальным
любому, а таких немало, кто знаком с комментариями
Монтескье об Англии, опубликованными в 1740-х гг.
«Есть также на свете,—писал Монтескье,—народ,
непосредственным предметом государственного
устройства которого является политическая
свобода» (Montesquieu 1989: 156; Монтескье 1999: 13&)-
90

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
Монтескье был широко читаемым автором в
Англии и Америке XVIII в. и оказал глубокое влияние
на канонический комментарий к законам Англии,
изданный в 1760-х гг. сэром Уильямом Блэкстоном.
Сам Блэкстон (Blackstone 1978· 126) писал: «Законы,
если они составлены благоразумно, ни в коем
случае не подрывают свободу, но скорее способствуют
ей; ибо (по удачному наблюдению г-на Локка) там,
где нет закона, нет и свободы».
VI. Возникновение свободы
как не-вмешательства
Но довольно о том, что в республиканской
традиции свобода трактовалась как не-доминирование,
а не как не-вмешательство. Сторонники двух
концепций свободы согласятся, что люди несвободны,
когда имеет место вмешательство и доминирование,
и они точно так же согласятся, что люди свободны,
когда нет ни вмешательства, ни доминирования.
В случаях, которые позволяют отличить их друг
от друга, вмешательство и доминирование
расходятся: во-первых, в сценарии не-вмешивающегося
господина, когда нет вмешательства, но есть
доминирование; во-вторых, в сценарии не-господствую-
щего вмешивающегося —идеального закона,—когда
есть вмешательство, но нет доминирования. В двух
предыдущих разделах мы отмечали, что
республиканцы рассматривают оба сценария с позиции,
соответствующей свободе как не-доминированию.
Добрый господин лишает подданных свободы,
доминируя над ними, но не совершая реального
вмешательства. Правильно составленный закон не
лишает подданных свободы, вмешиваясь в жизнь этих
подданных, но не доминируя над ними.
Мы видели, что Гоббс первым отождествил
свободу не с не-доминированием, как это делала
республиканская традиция, а с не-вмешательством —
91

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
отсутствием физического принуждения и
принуждения с помощью угрозы. И мы видели, что,
сделав это, он бросил вызов республиканской идее
свободы как продукта республиканских (а если не
республиканских, то уж точно не-авторитарных)
законов. Но я назвал только одного человека,
последовавшего за Гоббсом в этой мысли, еще
одного сторонника авторитарной власти, сэра Роберта
Филмера. Когда же гоббсовское понимание свободы
завоевало такую популярность? Когда идеал
свободы как не-вмешательства занял место идеала
свободы как не-доминирования?
Понимание свободы как не-вмешательства
впервые вышло на первый план в сочинениях группы
мыслителей, которые были заинтересованы,
подобно Гоббсу и Филмеру, в доказательстве того, что
всякий закон есть принуждение и что с точки зрения
свободы в республиканском, или даже не-автори-
тарном, правлении нет ничего сакрального.
Группа, которую я имею в виду, единодушно выступила
против американской независимости и, в
частности, против республиканской риторики, в которую
было облечено это общее дело.
Возможно, самым ярким представителем этой
линии рассуждений был Джон Линд, который в
середине 1770-х гг. писал памфлеты в защиту премьер-
министра лорда Норта. Линд дал систематическое
опровержение идеи американской независимости
в целом ряде публикаций, в том числе
содержавших критику взглядов Ричарда Прайса, которые
были изданы анонимно под названием «Три
письма д-ру Прайсу» (Lind 1776)· Не упоминая Гобб-
са, Линд начинает с его центрального тезиса (Lind
1776· 16), что свобода есть «не больше и не меньше,
чем отсутствие принуждения» (Lind 1776: 16), где
принуждение может быть физическим или
моральным, оно может включать физическое сдерживание,
или ограничение, или сдерживание или
ограничение под «угрозой причинения боли» (Lind 1776· 18).
92

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
Линд поясняет, что такое понимание свободы
означает замену противопоставления свободы и рабства,
которое он обнаруживает у Прайса, совершенно
другим противопоставлением — свободы, с одной
стороны, и сдерживания или ограничения, короче
говоря, вмешательства —с другой.
Такое понимание приводит Линда, как в свое
время Гоббса, к выводу, что всякий закон
посягает на свободу человека. «Все законы носят
принудительный характер; они влекут за собой
сдерживание или ограничение; они заставляют нас либо
что-то делать, либо воздерживаться от действий.
Закон, защищающий мою собственность,
сдерживает вас; закон, который защищает вашу
собственность, сдерживает меня» (Lind 1776: 24)· Верховная
власть в свободной стране — легислатура —
защищает, согласно Линду, свободу каждого, но только
в той мере, в какой она сдерживает или
ограничивает других; посредством такого сдерживания или
ограничения каждому предоставляется свобода «от
всех других подданных, в отношении которых
действует закон» (Lind 1776: 70)·
Гоббс использовал свою концепцию свободы для
доказательства того, что подданные его
Левиафана ничего не проиграют в том, что касается
свободы, по сравнению с гражданами республиканских
режимов: он полагал, что в другом отношении они
только выиграют. Люди в каждом из этих режимов
будут обладать свободой в одном-единственном
смысле: им будут оставлены дискреционные
правомочия в некоторых областях, оставшихся без
закона. И теперь Линд применил эту концепцию для
доказательства в том же духе, что британские
подданные в американских колониях не менее и не
более свободны, чем их собратья в самой Британии,
а в колониальной системе права нет ничего
противоречащего свободе.
В американском случае, считает Линд, «мы не
вдаемся в вопросы власти одного государства над
93

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
другим, но только в вопросы власти, которую одна
часть общества, называемая правителями,
осуществляет над другой частью того же общества,
называемой подданными» (Lind 1776: 112). И затем он
указывает, что, поскольку американцы ни в коем
случае не находятся в положении рабов и не
подвержены, как считает Прайс, не контролируемой
ими «чудовищной власти», их положение ничем
не отличается от положения жителей самой
Британии. «Может быть, эта власть и чудовищна, но
позвольте спросить, сэр, разве она не применяется
теми же лицами в отношении всех подданных,
проживающих во всех других частях одной империи?»
(Lind 1776:
невозможно, британское правление, хотя оно и
не превращает американских колонистов в рабов,
все же не очень хорошо поступало с ними;
возможно, оно не обеспечивало им достаточной
защиты и не делало их счастливыми, замечает Линд
(Lind 1776· 73)· Н° и на этот счет стоит сохранять
оптимизм: британские правители заинтересованы
в том же, в чем заинтересованы их американские
подданные, и «интересы британских подданных
в Америке дороги членам британского парламента
не меньше, чем интересы британских подданных,
проживающих в Британии» (Lind 1776: !24)·
Линд был не единственным памфлетистом,
спорившим в таком духе с Ричардом Прайсом и
сторонниками независимости в целом (см.: Hey 1776)·
Но откуда они черпали свои идеи, учитывая
господство английской республиканской традиции
и то, что Гоббс не пользовался слишком высоким
авторитетом, потерпев поражение в споре с Гар-
рингтоном?
Выяснить происхождение этих идей не так уж
и трудно. В XVIII в. было принято, даже в рамках
республиканской традиции, отличать гражданскую
свободу в собственном смысле слова от природной
свободы, которой люди пользуются в состоянии
94

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
природы и о которой писали Гоббс и Локк
(Blackstone 1978· 125-6). Большинству английских
республиканцев было нетрудно признать, что закон
сдерживает и тем самым урезает естественную свободу,
потому что естественная свобода не считалась
свободой в собственном смысле слова. Напротив, ее
ассоциировали с чем-то вредным, мешающим
реализации настоящей свободы, а именно с распутством
(Reid 1988: 34)· Наличие категории естественной
свободы, однако, облегчало жизнь тем, кто
рассуждал в гоббсовском ключе, поскольку позволяло
им защищать свою позицию, отождествляя
свободу с естественной свободой и отодвигая на второй
план обсуждение гражданской свободы. Свяжите
свободу с естественной свободой, и вы получите
ключ к аргументации Линда.
Но верно или нет это замечание, следует
отметить, что на Линда и других антиамериканских
памфлетистов самое непосредственное влияние
оказал человек, полагавший, что он совершил
настоящее открытие, предложив трактовку свободы
как отсутствия принуждения. Этим человеком был
Иеремия Бентам, еще один противник
американской, а позднее французской революции (Hart 1982:
essay 3)· Назвав Бентама «весьма достойным и
остроумным другом» (Lind 1776:17), Линд признал его
влияние на свою концепцию свободы, сделав это
в ответ на жалобу Бентама, который указал на
отсутствие упоминаний его имени в статье Линда
(датированной апрелем 1776 г.). В наше время Дуглас
Лонг (Long 1977: 54) обратил внимание на письмо
Линду, в котором Бентам просил признать его
автором концепции свободы на том основании, что эта
концепция является «краеугольным камнем моей
системы».
Полгода, или год, или год с лишним тому
назад, не помню точно, я рассказал Вам о
сделанном мною открытии, что идея свободы не со-
95

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
держит в себе ничего позитивного, что это чисто
негативная идея и что, соответственно, я
определяю ее как «отсутствие сдерживания». Не
помню, чтобы я тогда сказал «и ограничения», это
уже ваше собственное добавление.
Тот факт, что Бентам считал свою концепцию
свободы чем-то вроде открытия и что она появилась
в момент, когда могла послужить важной
идеологической задаче — критике идеи американской
независимости,—является веским доводом в пользу
нашей мысли, что гоббсовское понимание свободы
почти не пользовалось влиянием вплоть до
конца XVIII в., а республиканское понятие свободы как
не-доминирования царило в англоязычном мире
более или менее безраздельно. Концепция Гоббса
была как будто задвинута в долгий ящик
исторических курьезов, а после — извлечена на свет во
времена, когда она вдруг понадобилась для решения
важной идеологической задачи — приглушить
недовольство рабской зависимостью и
доминированием—недовольство несвободой, которое
выказывали жители американских колоний Британии6.
6. Гоббсовское понимание свободы, возможно, пользовалось
влиянием вне политической сферы. Например, оно
несомненно повлияло на Абрагама Такера. В своих
сочинениях 1760-х гг. по философии и теологии Такер
прибегал к гоббсовской концепции свободы —хотя и не
упоминал Гоббса,—чтобы решить проблему соответствия
«господства Провидения» и человеческой свободы.
Поскольку, писал он, свобода состоит в отсутствии
«сдерживания или насилия», она согласуется с Божьим
промыслом и провидением; божественное вмешательство
не представляет собой принуждения, враждебного
свободе (Tucker 1834; 541 ff·)· Это напоминает аргумент
самого Гоббса (Hobbes 1968: 263; Гоббс 1991: 1^2)»
заявлявшего, что нет никакой проблемы в том, что свободное
или беспрепятственное действие оказывается
необходимым, поскольку происходит из причины. Использование
Такером гоббсовского понятия свободы могло повлиять
на Бентама и Пейли, идеи которых обсуждаются ниже;
в конце концов, Такер был протоутилитаристом, а Пей-
9б

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
VII. Триумф свободы
как не-вмешательства
Если все происходило именно так, то понимание
свободы как не-вмешательства впервые появилось
в сочинениях сторонников авторитарной власти
Гоббса и Филмера, а затем стало в какой-то мере
популярным в трактатах тори, выступавших против
американской независимости. Этот дебют вряд ли
можно назвать удачным. Но, несмотря на
относительно низкое происхождение, новое
понимание свободы быстро обрело респектабельность,
и не только среди сторонников авторитарной
власти и реакционеров, но и среди тех, кто считал себя
поборниками демократии и свободы.
Респектабельность новой идее мог придать в том
числе Бентам собственной персоной. Когда его
взгляды стали более реформаторскими и
прогрессивными и он начал оказывать влияние на
радикальную английскую политическую мысль и более
позитивно относиться к американской
независимости, он тем не менее не отказался от концепции
свободы как отсутствия принуждения. Возможно даже,
что он больше других способствовал ее упрочению
в качестве новой концепции. Как отмечает Дуглас
Лонг (Long 1977: 43)> «Бентам доказывал, что
суверен может даже расширить свободу подданных
посредством своих актов регулирования, но никогда
не упускал из виду, что всякий акт регулирования,
исходящий от суверена, разрушает свободу».
Бентам постоянно подчеркивал этот момент. «Что
касается возражения против принуждения,
применяемого одним индивидом к другому, то никакая
свобода не может быть дана одному человеку, если
она не будет в той же пропорции отнята у другого.
ли считал его своим предшественником и даже
авторитетом (Paley 1825: pp. xv-xvi).
97

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Поэтому все принудительные законы... и особенно
все законы, творящие свободу, „в известной
степени" упраздняют свободу» (Bentham 1843: 5°3)·
Второй фигурой, отвечающей за популярность
и респектабельность нового понимания свободы
как не-вмешательства, был Уильям Пейли, еще один
утилитарист, весьма влиятельная фигура в XIX в.
Пейли, возможно, был единственным мыслителем
своего времени, который ясно сознавал, что
происходит переход —и даже приводил доводы в пользу
этого —от общепринятого понимания свободы как
не-доминирования, свободы как защиты от
произвольного вмешательства, к пониманию свободы
как не-вмешательства. Его позиция предельно ясно
сформулирована в «Принципах моральной и
политической философии», впервые опубликованных
в 1785 г. (Paley 1825).
В этой работе Пейли признает, что обычное
понимание гражданской свободы, согласующееся
с «повседневным словоупотреблением, а также
используемое многими уважаемыми авторами» (Pa-
ley 1825: 357)5 заключается в трактовке свободы как
не-доминирования. «Эта идея защищает свободу,
благодаря ей свобода состоит не просто в
реальном избавлении от ограничений, налагаемых
бесполезными и пагубными законами и актами о
собственности и владении, но в свободе от опасности,
что таковые будут навязываться или применяться»
(Paley 1825: 3575 курсив Пейли. — Ф. 77.). По мнению
Пейли, авторы, которые понимают свободу как
безопасность такого рода, прежде всего задаются
вопросом, как наилучшим образом гарантировать
защиту от соответствующей опасности, и, перечисляя
возможные ответы, он дает обзор современных ему
республиканских взглядов (Paley 1825: 35^~359î СР·
Madison et al. 1987:119; Федералист 1993: 73).
Вместо общепризнанного понимания
гражданской свободы Пейли излагает взгляд, явно
исходящий из лагеря последователей Бентама. По его ело-
9«

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
вам, законы являются ограничением личной воли,
хотя одни законы лучше других и в большей
степени способствуют общественному счастью:
«законы свободных людей не налагают на личную волю
подданного никаких ограничений, которые не
способствовали бы увеличению общего счастья» (Paley
1825: 355)· Таким образом, Пейли предлагает
трактовку свободы —или, по крайней мере, как он
любит говорить, «личной свободы»,—которая требует
не больше и не меньше, как отсутствия
ограничений, в особенности преднамеренных ограничений.
На взгляд Пейли, закон необходим для
продвижения такой свободы в целом, как и для
содействия свободе как не-доминированию, но при этом
он вполне четко заявляет, что, содействуя
свободе, закон делает это, несмотря на то, что сам
отнимает свободу. Пейли пишет, что, «во-первых, это
ограничение само есть зло; во-вторых, это зло
должно перевешиваться какой-то общественной
выгодой; в-третьих, доказательство этой выгоды
должно быть обязанностью легислатуры; в-четвертых,
в случае если закон не производит ощутимо
благого действия, это достаточно веская причина для его
отмены» (Paley 1825: 355)·
На какие основания опирался Пейли, защищая
взгляд, согласно которому свобода —по крайней
мере, личная свобода — противоположна
ограничению любого рода и что закон как таковой
представляет собой вторжение в такую свободу? Этот
вопрос заслуживает внимания, поскольку книга
Пейли имела широкую читательскую аудиторию
в XIX в., а высказанные им соображения оказывали
очевидное влияние на других мыслителей.
Согласно одной из линий его аргументации,
те, кто придерживается альтернативного взгляда
и считает свободу защитой от произвольного
вмешательства, смешивают средства и цель: «Они
описывают не столько саму свободу, сколько меры
безопасности и средства сохранения свободы» (Paley
99

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
1825: 359)· Это созвучно мысли Бентама, которую
мы находим в одной из его рукописей:
«Превозносимое под именем свободы бесценное,
несравненное действие закона является не свободой, но
безопасностью» (Long i977: 74)7·
Вторая тема, присутствующая у Пейли, когда он
отстаивает взгляд на свободу как не-вмешательство,
занимает видное место и в соображениях Бентама
(Long 1977: сп· 4) и> конечно же, Линда (Lind 1776:
25). Это заявление о том, что определение
свободы как не-вмешательства более удовлетворительно
в научном плане, чем изображение ее как не-доми-
нирования; она соответствует требованиям
«доказательного рассуждения или точного знания»,
а не «панегирической и безответственной
декламации» (Paley 1825: 359~6о). Такая дефиниция позво-
7- Защищая трактовку либерализма, согласно которой в
либерализм должна быть включена английская
республиканская традиция (см. Введение), Стивен Холмс (Holmes
1995: 245) пишет о важности для либералов идеи
физической и психологической безопасности и цитирует
Бентама (Bentham 1871: 97)» заявлявшего, что свобода есть «род
безопасности». Но контекст приводимой Холмсом
цитаты ясно свидетельствует о том, что Бентам не
защищает взгляд на свободу как не-доминирование.
«Порождая обязательства,—пишет Бентам (Bentham 1871: 94)
в этом контексте,—закон в той же мере посягает на
свободу» (Bentham 1871: 94)· Некоторые либералы,
включая Бентама, по-видимому, рассматривали безопасность
не-вмешательства в вероятностном смысле, стремясь
повысить степень ожидаемого не-вмешательства, а не в
модальном смысле, который здесь обсуждается: не в
смысле желания повысить иммунитет человека против
(основанного на произволе) вмешательства и даже против того
рода (основанного на произволе) вмешательства,
которое потенциальный вмешивающийся —человек, которому
не поставлены преграды в совершении вмешательства,—
вряд ли будет совершать. Либералов, скорее всего,
заботила безопасность в смысле снижения
непреднамеренного риска,—например, у Милля (Mill i977: 294-"295)>~
но не в смысле желания ослабить незащищенность перед
властью другого. К этому вопросу мы вернемся позже.
ЮО

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
ляет, например, положить конец преувеличениям
в отношении рабства: она отвергает «популярную
фразеологию —о свободных людях, о нации рабов,
об одной революции как начале новой эпохи
свободы и о другой революции как ее конце и
многие другие выражения подобной абсолютной
формы» (Paley 1825: 356)· Новая дефиниция предлагает
идеал, который, в отличие в общепринятой
концепции, не всегда полностью присутствует или
совершенно отсутствует, но может быть реализован
постепенно (Paley 1825: 35^)· Похожие моменты
затрагивают и иронические инвективы Линда (Lind
1776: 25), касающиеся рассуждений Прайса о
рабстве. «Вещи всегда должны находиться на
максимуме или на минимуме, нет никаких
промежуточных градаций: не-белое должно быть черным, все
должно либо поглощаться, либо отражаться» (см.
также Hume к)94: essay и).
Но самым интересным, на наш взгляд, является
третье возражение, высказываемое Пейли в
отношении понятия свободы как не-доминирования.
Пейли заявляет, что рассматриваемый идеал слишком
много требует от государства и не может считаться
здравой целью: «Необходимо отвергнуть те
дефиниции свободы, которые, делая существенным для
гражданской свободы то, что недостижимо в опыте,
воспламеняют никогда не сбывающиеся ожидания
и нарушают спокойствие публики недовольством,
с коим не справится ни одно самое мудрое и
великодушное правительство» (Paley 1825: 359)·
Трудно понять, что именно Пейли имел в виду,
отставляя в сторону свободу как не-доминирование
на том основании, что это слишком трудная задача.
Но его заявление о том, что идеал слишком
требователен, вполне соответствует неореспубликанской
линии, которую я намерен защищать на
страницах этой книги. Я согласен с Пейли, что
республиканский идеал свободы как не-доминирования
является очень трудной и ко многому обязывающей
ιοί

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
целью, требующей переориентации наших
общественных и политических институтов. Этот идеал
предполагает радикальные изменения в
традиционной общественной жизни и легитимирует
обращение к закону—не-доминирующему закону—ради
осуществления перемен. Но я не согласен с Пейли
в том, что касается недостижимости свободы,
поскольку, на мой взгляд, государство —современное
государство, а не то, которое существовало в его
время,—вполне способно решить задачу
реализации такого идеала.
Реализация идеала свободы как не-доминиро-
вания не была проблемой для досовременной
республиканской мысли, поскольку в те времена
считалось само собой разумеющимся, что государство
может осуществить этот идеал только для
малочисленной элиты мужского пола: для имущих,
принадлежащих к мейнстриму мужчин, которые и
составляют граждан. Гаррингтон (Harrington ig92: 269)
писал вполне ясно: «Человек, который не способен
жить самостоятельно, должен быть слугой; а тот,
кто способен жить самостоятельно, является
вольным». Однако в XVIII в., веке Просвещения, когда
все большее распространение получало
представление о том, что все люди равны и заслуживают
одинакового обращения со стороны общественных
и политических институтов, реализация идеала
свободы как не-доминирования стала казаться
трудной задачей.
Можно ли было ожидать от государства, что оно
наделит наемных работников —по сути, слуг
—статусом не-доминируемых, если преобладало
понимание работы или службы как подчинения воле
господина? Сидней (Sydney 199°: 54^-9) объяснял, почему
слуга не может рассчитывать на не-доминирование.
«Он должен служить мне так, как мне желательно,
или быть уволенным, если я так решу, пусть даже
он верно мне служил; я не делаю ничего дурного,
отказываясь от него, в том случае если я или вооб-
Ю2

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
ще не намерен держать слугу, или сочту, что другой
мне подходит больше» (Sydney i99°: 548-9)·
Можно ли было ожидать от государства, что оно
наделит женщин статусом не-доминируемых, если
общепринятым было мнение, что женщины
должны подчиняться воле отца или мужа (Pateman
1988)? Как, например, можно было разрешить
проблему, которую Мэри Астелл (Hill 1986: 76)
поставила перед республиканцами в XVII в.?
Если все мужчины рождены свободными, то
почему все женщины рождены рабынями? А они
должны быть рабынями, если подчинение
непостоянной, неопределенной, неизвестной,
деспотической воле мужчин является совершенным
состоянием рабства. И если суть свободы
состоит, как утверждают наши господа, в том, чтобы
иметь постоянное правило, по которому
следует жить8.
Джон Линд, сам того не желая, подчеркивает эти
моменты, когда, критикуя выдвигаемый Ричардом
Прайсом идеал свободы как такой ситуации, в
которой человек издает законы сам для себя, по сути дела,
идеал неподчинения произволу или
законодательству другого, говорит, что он привел бы к абсурдным
последствиям для женщин и слуг. А поскольку,
аргументирует Линд, Прайс не может иметь в виду,
что женщины должны быть «низведены до рабынь»,
он пытается свести позицию Прайса к тому, что
кажется ему абсурдом: что и женщины тоже должны
издавать для себя законы: «Всякая женщина сама
себе законодательница (legislatrix)». Этот
издевательский лозунг должен был, по мысли Линда,
показать абсурдность предложения Прайса (Lind 1776:
40). А в другом контексте он указывает, что Прайс,
8. О значении этого обвинения, с точки зрения самой Астелл,
см.: Springborg 1995· Я благодарен Яну Кросвейту за
предложение ознакомиться с сочинением Астелл.
юз

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
как бы абсурдно это ни звучало, должен считать
рабами слуг, поскольку они подвергаются
доминированию со стороны своих хозяев и управляющих
и, следовательно, несвободны. «По вашим же
принципам, что такое слуги, как не рабы?» (Lind 1776:156).
И действительно, что они такое?
Для таких мыслителей, как Пейли и Бентам,
равенство всех людей должно было служить
аксиоматической истиной, даже если на практике они
не выводили из этого всех необходимых следствий.
«Каждый должен считаться за одного, и ни один
не должен считаться больше, чем за
одного»,—гласил лозунг, который приписывал Бентаму Джон
Стюарт Милль (Mill 1969: 257)· При такой
предпосылке равенства любой идеал правления должен
был бы подавать себя в качестве всеобщего идеала,
а не идеала для граждан, составляющих элиту.
Идеал всеобщего не-доминирования, идеал не-домини-
руемого статуса для каждого взрослого человека,
наверное, казался фантазией мыслителям,
которые считали само собой разумеющимся
подчиненное положение женщин и слуг.
Возможно, это отчасти объясняет, почему идеал
не-доминирования исчез из работ Бентама и
Пейли, а позднее тех, кто стал называть себя либералами.
По мере того как эти мыслители расширяли сферу
гражданства, включая все больше людей в число
граждан, старый добрый и богатый содержанием
идеал свободы как не-доминирования начинал казаться
все менее и менее достижимым. Гораздо проще было
упростить идеал свободы и сориентировать
государство на новый, современный идеал или
сориентировать его на какую-то совершенно другую цель. Даже
наибольшее счастье для наибольшего числа людей —
цель, общая для Бентама и Пейли,—выглядела
гораздо менее трудной и более привлекательной, чем
свобода как не-доминирование; считалось, что она
требовала ослабления многих форм вмешательства
и, таким образом, содействия свободе как не-вмеша-
104

ДО НЕГАТИВНОЙ И ПОЗИТИВНОЙ СВОБОДЫ
тельству, но она не обязательно требовала, чтобы
никто не подвергался произволу со стороны другого.
Выше мы рассмотрели, каким образом благодаря
Иеремии Бентаму и Уильяму Пейли современный
идеал свободы как не-вмешательства обрел
респектабельность: как он вышел за пределы исходной
идеологической задачи, состоявшей в том, чтобы
высмеять жалобы американцев на рабство и
несвободу. Соображения в пользу понимания свободы
как не-вмешательства, которые имели значение для
Пейли, были подхвачены другими мыслителями
того же лагеря в последующие годы. Ибо нет
никакого сомнения, что это понимание вскоре
восторжествовало среди тех, кто защищал дело свободы
и называл себя либералами.
Как подчеркивалось во введении, либералы—это
широкая церковь, однако большинство из них
единодушно одобряют современную концепцию
свободы. Правые либералы, которых заботит только
формальная реализация свободы,
сосредоточиваются совершенно недвусмысленно на не-вмеша-
тельстве; это, конечно, относится к большинству
из них. Находящиеся на левом фланге —те, кого
заботит реальная свобода или достижение
равенства или благосостояния, а не только свободы,—
в целом, по-видимому, тоже придерживаются
концепции не-вмешательства. Джон Ролз (Rawls ig71:
302; Ролз 20Ю: 2i8), например, демонстрирует свою
приверженность свободе как не-вмешательству,
когда пишет: «Свобода может быть ограничена
только во имя самой свободы». С точки зрения Ролза,
закон всегда представляет собой сужение свободы,
и его концепция оказывается прямым
продолжением концепции Гоббса и Бентама (Skinner 1983:11-12;
см. также Feinberg 1972: 23~24> и Spitz 1994)9·
9· Ф.А. Хайек иногда говорит, что вмешательство
определенного рода закона —закона, произведенного определенным
процессом эволюции, или закона, обосновываемого опре-
105

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
В новой, либеральной традиции концепция
свободы как не-вмешательства не просто заняла место
республиканского понимания свободы. Переворот
удалось произвести таким образом, что никто не
заметил узурпации. В своей лекции о свободе у
древних в ее сравнении со свободой у современных
людей Констан обозначил в качестве альтернатив
только позитивную свободу, в частности свободу
демократического участия, и негативную
свободу—свободу как не-вмешательство. А когда
Берлин принялся излагать свои ретроспективные
раздумья в отношении этих вопросов, то счел тех, кто
не встал на сторону позитивной свободы,
сторонниками гоббсовской традиции. «Закон —это всегда
путы,—писал он, излагая свой подход,—даже если
он предохраняет вас от еще худших оков,
допустим—еще более репрессивного закона, или обычая,
или произвола, или хаоса» (Berlin 1958* 8; Берлин
2001:127). Свобода как не-доминирование
—республиканская свобода —была забыта не только
политическими мыслителями и деятелями; ее
перестали замечать даже историки политической мысли.
деленным способом,—не упраздняет свободу (см. Gray
1986: 61; Kukathas 1989:132)· Поэтому для Хайека свобода —
это не отсутствие вмешательства как такового, а скорее
отсутствие вмешательства со стороны сил,
отличающихся от этих особых законов. Свобода по Хайеку близка
свободе, которую французская юридическая традиция
иногда называет публичной, гарантированной законом (Mo-
range 1979)· Иногда кажется, что Ролз придерживается
похожего взгляда на закон и свободу, и если это
действительно так, то наш комментарий должен быть исправлен.
Но здесь не место углубляться в вопросы интерпретации.

ГЛАВА 2
Свобода
как не-доминирование
ИСТОРИЧЕСКОЕ введение в
республиканскую концепцию свободы показало, что она
не соответствует ни одному из полюсов
общепринятой сегодня дихотомии негативной и
позитивной свободы. Эта концепция негативна в той
мере, в какой она требует отсутствия
доминирования со стороны других, а не присутствия
господства над собой, что бы это ни означало. И эта
концепция позитивна в той мере, в какой она
требует, по крайней мере в одном отношении, не
просто отсутствия вмешательства, а защиты от
вмешательства, особенно от вмешательства, основанного
на произволе.
Республиканская концепция свободы,
концепция свободы как не-доминирования
представляет, с моей точки зрения, чрезвычайный интерес
для политической теории, и очень важно вернуть
ее в поле ведущихся сегодня дискуссий. Цель этой
книги —выявить главные черты свободы как
не-доминирования, показать, что будет означать
принятие идеала в качестве политического общего дела,
и указать на институциональные следствия
организации, способствующей продвижению идеала. Моя
книга является исследованием того, какой могла бы
быть неореспубликанская политика.
В данной главе изложен философский подход
к материалу, представленному выше в
историческом плане. Мне хочется разобраться в том, что
следует из представления о свободе как отсутствии до-
107

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
минирования со стороны другого (см. Pettit 1996а)1.
Вначале я разъясняю, что в моем понимании
означает доминирование. Затем обсуждаю вопрос, что
необходимо для отсутствия доминирования, для
свободы как не-доминирования. Наконец, в
третьем разделе я возвращаюсь к трем возражениям Пей-
ли против такого понимания свободы и
показываю, что его доводы не опровергают развиваемый
нами взгляд.
I. Доминирование
Определение
Один агент доминирует над другим, если и
только если он имеет над ним определенную власть,
а именно власть вмешательства, основанного
на произволе (Weber 1978а; Connolly 1983)· Если
использовать известное выражение, другой
находится под его влиянием, и это влияние является
произвольным. Разберем теперь подробнее, что означает
такое доминирование, такое основанное на
произволе влияние.
Допустим, для удобства дальнейшего
изложения, что в доминирование вовлечены всего два
индивида. Хотя доминирующая сторона всегда
является агентом —она просто не может быть системой,
сетевой структурой и т. п.,—этот агент может быть
ι. Аргументация этой главы, как и книги в целом, развивает
выводы ряда других работ, например: Pettit 1989а; Pettit
1993^; Pettit 1993е; Pettit 1994с; Pettit 1996a и Braithwaite
and Pettit 1990. Впрочем, моя позиция постепенно
трансформировалась и теперь отличается даже от Pettit 1996а:
так, я прямо связываю произвол с нежеланием учитывать
интересы людей соответственно их идеям и питаю
меньше надежд на стратегию равновесной силы.
Превосходная и благожелательная реконструкция позиции,
представленной в моих ранних статьях, содержится в: Spitz
1995а: сп-5-
ю8

СВОБОДА КАК НЕ-ДОМИНИРОВАНИЕ
индивидуальным, корпоративным или
коллективным, как при тирании большинства, где
доминирование никогда не является функцией власти одного
человека. И хотя доминируемый агент в конечном
счете —это всегда индивидуальное лицо или
совокупность лиц, доминирование часто направляется
на группу в целом или на корпоративного агента:
это доминирование над индивидами, но взятыми
в их коллективной идентичности, или
способности, или стремлении.
Любое отношение доминирования имеет три
аспекта. Не вдаваясь в детали и интерпретации,
можно сказать, что человек обладает доминирующей
властью над другим, доминирует над другим или
подчиняет себе другого в той мере, в какой
ι) он способен вмешиваться
2) на основе произвола
3) в определенные решения, которые может
принимать другой.
Рассмотрим эту трактовку доминирования пункт
за пунктом. В чем заключается вмешательство,
постулированное в первом пункте? Вмешательство
не может принимать форму подкупа или
вознаграждения; вмешиваясь, я не улучшаю, а ухудшаю ваше
положение. И вызываемое вмешательством
ухудшение всегда носит более или менее преднамеренный
характер: оно не может происходить случайно,
например, когда я вдруг оказываюсь у вас на пути или
вступаю с вами в конкуренцию за дефицитный
товар; это должно быть как минимум действие,
которое совершается по неосторожности (Miller 199°:
35)· Если в дополнение к этому считать
вмешательством непреднамеренные формы обструкции,
теряет смысл различение между защитой людей от
естественных последствий случайности, неспособности
и нехватки чего-либо и защитой их от действий,
которые они пытаются совершать в отношении друг
log

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
друга. Это различение имеет важнейшее значение
в политической философии, и его признавали
почти все традиции, связывая свободу человека с
ограничениями, вводимыми только в отношении более
или менее преднамеренных вторжений со стороны
других (Spitz 1995а: 382~3)·
Но вмешательство в моем понимании
охватывает широкий диапазон возможного поведения. Оно
включает насилие над телом, как в случаях
сдерживания или обструкции, насилие над волей, как
в наказании или угрозе наказания, и, если добавить
категорию, не столь заметную в прежние
времена, оно включает манипуляцию: последняя
обычно осуществляется скрытно и может принимать
такие формы, как фиксация повестки дня, скрытое
формирование убеждений и желаний, воздействие
на иррациональную сферу сознания или
управление последствиями человеческих действий (Lukes
199*'· 995; Pcttit 1989b).
Переменными, релевантными для выбора
агента, выступают диапазон доступных опций,
ожидаемые вознаграждения, которые агент предполагает
для этих опций, и реальные вознаграждения
—результаты,—которые выступают следствием выбора.
Всякое вмешивающееся поведение,
насильственное или манипулятивное, преднамеренно
осуществляется вмешивающимся, чтобы ухудшить
ситуацию выбора агента посредством изменения
диапазона доступных опций, изменения
ожидаемых вознаграждений за эти выборы или
установления контроля за тем, какие результаты должны
следовать из тех или иных опций и какие
вознаграждения будут осуществляться на самом деле. Так,
физическая обструкция и фиксация повестки дня
сокращают количество доступных опций; угроза
наказания и использование иррациональных
механизмов формирования желаний влияют на
вознаграждения, установленные для этих опций;
наказание за тот или иной сделанный выбор и нарушение
по

СВОБОДА КАК НЕ-ДОМИНИРОВАНИЕ
нормального процесса получения результатов
воздействуют на реальные вознаграждения. Если
исключение какой-то опции из диапазона доступных
альтернатив производится простым выключением,
то другие способы вмешательства действуют
постепенно: ожидаемая или реальная цена
определенных опций может быть повышена в большей или
меньшей степени.
В определении того, ухудшает ли то или иное
действие чью-то ситуацию выбора, всегда
участвует релевантный контекст, поскольку контекст дает
точку отсчета, отправляясь от которой мы
решаем, произошло ли ухудшение. Эта
контекстуальная чувствительность имеет важные импликации,
касающиеся степени вмешательства. Например,
в каких-то обстоятельствах формой
вмешательства могут считаться акты несовершения действий.
Возьмем аптекаря, который без всякой разумной
причины отказывается продавать срочно
необходимое лекарство, или злого судью, который
отказывается назначать в качестве альтернативного
наказания общественные работы и приговаривает
к тюремному заключению. Такие люди
несомненно осуществляют вмешательство в жизнь тех, кому
они причиняют вред. Из контекстуальной
чувствительности следуют и другие вещи. Например,
вмешательством является использование крайней
нужды, испытываемой каким-то человеком, для
заключения невыгодной для него сделки. Возьмем
того же аптекаря, который соглашается продать
срочно необходимое лекарство, но не за обычную
цену, и даже не за ту цену, которую обычно
просят в экстренном случае, а за какие-то немыслимые
деньги. Такой человек вмешивается в выбор
пациента, ухудшая его положение в отношении того,
что, по общепринятым меркам, является
ожидаемым вознаграждением за выбираемые опции.
Но хотя вмешательство всегда включает в себя
попытку ухудшить ситуацию агента, оно не все-
111

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
гда представляет собой неправомерный акт:
принуждение остается принуждением, даже если оно
морально безупречно. Я вмешиваюсь в ваши дела,
если не даю вам позвонить, занимая
единственную телефонную будку: вмешательство происходит,
хотя я имею полное право поступать таким образом.
Я вмешиваюсь в ваши дела, если лишаю вас
клиентов, намеренно сбивая цены —если у меня есть
необходимые для этого ресурсы,—каждый раз, когда
вы пытаетесь продать ваш товар: при этом наша
рыночная культура относится к моему поведению
толерантно. Я вмешиваюсь в ваши дела, даже если
не позволяю вам вмешиваться в дела другого,
когда мое действие морально необходимо, а не
морально невинно. Понятие вмешательства, как я его
употребляю в данном случае, лишено морального
содержания: вопрос о том, вмешивается или не
вмешивается некое лицо в дела другого, решается
независимо от того, был или не был совершен
конкретный моральный проступок; вопрос решается
только в свете фактов, хотя и рассмотренных через
призму локальной культуры.
Но довольно о понятии вмешательства. В
первом пункте говорится о способности
вмешиваться. Что это означает? Вспомним старую шутку.
«Вы можете играть на пианино?—Не знаю, не
пробовал». Суть в том, что способность вмешиваться
должна быть, так сказать, реальной, т.е.
способностью, которая более или менее готова к
применению, а не способностью, которая еще должна быть
развита: она не должна быть похожа на
виртуальную способность музыкально одаренного человека,
которому только предстоит сесть за пианино.
Возьмем совокупность людей, которые, чтобы стать
единым агентом, должны обладать готовой
способностью вмешиваться в чьи-то дела. Или возьмем
агента, отдельного человека или корпорацию, который
обладал бы такой способностью, найди он
потенциальную жертву или поводы для контакта. В таких
112

СВОБОДА КАК НЕ-ДОМИНИРОВАНИЕ
случаях имеет место только виртуальная, а не
реальная способность вмешательства, и здесь нет
доминирования. Можно было бы сказать, что это
виртуальное, а не реальное доминирование2. Виртуальное
доминирование, разумеется, требует от
республиканцев принятия мер безопасности, поскольку
сулит проблемы в будущем. Но на данный момент это
не главное зло, которому они противостоят.
Второй пункт говорит о том, что человек должен
обладать способностью вмешиваться на основе
произвола, чтобы полностью доминировать над другой
стороной. Но что делает акт вмешательства
произвольным—в смысле его совершения на основе
произвола? Акт совершается на основе произвола,
говорим мы, если зависит только от arbitrium, решения
или суждения агента; агент имеет возможность
выбирать или не выбирать по своему желанию. Итак,
когда мы говорим, что акт вмешательства
совершается на основе произвола, мы имеем в виду, что,
подобно любому акту произвола, он выбирается или
не выбирается по желанию агента. И, в частности,
поскольку имеет место вмешательство в дела
других, мы предполагаем, что он выбирается или
отклоняется без учета интересов или мнений тех, кого
он затрагивает. Выбор не учитывает интересов этих
других соответственно их собственным суждениям.
Заметим, что акт вмешательства может быть
произвольным в процедурном смысле, который
имеется здесь в виду, и совершаться на основе произвола,
не являясь произвольным в смысле реальной
направленности против интересов или суждений
людей, подвергаемых воздействию. Акт произволен
в этом словоупотреблении в силу факторов
контроля, а точнее отсутствия контроля за его
претворением в жизнь, а не из-за его конкретных последствий.
По правилам нашего словоупотребления, нет ника-
2. Я благодарен Деннису Робинсону за настойчивость,
проявленную им при обсуждении этого пункта.
"3

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
кой неоднозначности в том, чтобы говорить, как
говорю я, о власти произвольного вмешательства или
о произвольной власти вмешательства. В каждом
из этих случаев речь идет о власти вмешательства,
основанного на произволе и отсутствии контроля.
Таким образом, согласно этому пониманию
произвола, акт вмешательства не-произволен в той мере,
в какой он вынужден учитывать интересы и идеи
человека, подвергаемого вмешательству. Или, если он
не вынужден учитывать все интересы и идеи
человека,—человек может высказывать противоречивые
требования,—такой акт должен, по крайней мере,
учитывать релевантные интересы и идеи. Например,
я могу быть заинтересован в государстве, взимающем
налоги или наказывающем преступников, и
государство может преследовать эти цели в соответствии
с процедурами, отвечающими моим представлениям
о надлежащих мерах. Но я могу при этом не желать,
чтобы государство облагало меня налогами
(допустим, мне хочется быть исключением из правил)
или наказывало меня должным образом, даже если
я осужден за преступление. В таком случае моими
релевантными интересами и идеями будут интересы
и идеи, которые я разделяю с другими, а не те,
которые делают для меня исключение, поскольку
государство должно служить другим так же, как и мне.
И поэтому в таких случаях вмешательство
государства, которое взимает налоги или наказывает, не
совершается на основе произвола и не представляет
собой доминирования3.
3- Заметим, что это означает, согласно концепции свободы как
не-доминирования, что ни взимание налогов, ни даже
тюремный срок не лишают человека свободы. Но, хотя
такие тяготы не ставят под угрозу свободу человека, они
все же, как я формулирую это ниже в данной главе,
ставят свободу в зависимость от условий. И поэтому, хотя
они не ставят под угрозу чью-либо свободу как не-доми-
нирование, это не означает, что человек может тратить
деньги или идти куда ему вздумается.
114

СВОБОДА КАК НЕ-ДОМИНИРОВАНИЕ
Республиканская традиция, которую мы
обсуждали в предыдущей главе, заняла особую позицию
в отношении того, что требуется от акта
вмешательства, в частности осуществляемого по
закону и государством, чтобы он был не-произволь-
ным, и я следую именно этой традиции в трактовке
не-произвольности. Возьмем претензию Тома Пей-
на к монархии (Paine 1989: 168). «Это
произвольная власть, которой обладает отдельный человек;
целью которой является он сам, а не республика»
(ср. Sydney 1996: 199-200)· Из этих слов ясно, что
государственная власть, не основанная на
произволе, должна применяться так, чтобы учитывать
не личное благо властителя и его взгляды на мир,
а благо и взгляды общества. Акты вмешательства,
совершаемые государством, должны
основываться на общих интересах людей, которых эти акты
затрагивают, и на интерпретации того, что
именно требуют эти интересы, которая разделяется,
по крайней мере на уровне процедур, теми, на кого
оказывается воздействие.
В каких случаях интересы или идеи не будут
разделяться какими-то представителями населения
и будут неприемлемы для государства в качестве
руководства к действию? Рабочий критерий,
предлагаемый традицией, гласит: когда они носят
групповой или фракционный характер. Но как понять,
что является групповым или фракционным?
Единственно возможным способом служит обращение
к публичной дискуссии, когда люди говорят от
своего лица и от лица групп, к которым они
принадлежат. Всякий интерес и всякая идея,
направляющие действие государства, должны быть открыты
для возражений, исходящих из любого слоя и
уголка общества; и при выявлении разногласий должны
приниматься надлежащие меры. Люди должны или
достичь консенсуса более высокого уровня в
отношении процедур, или допустить возможность се-
цессии, или отказа от выполнения каких-то тре-
"5

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
бований по идейным соображениям, или сделать
что-то еще в этом роде.
Иначе говоря, вопрос об определении некоего
действия государства как произвольного и
доминирующего является, по сути дела, политическим;
это не тот вопрос, который решается теоретиками
в тиши кабинетов (Young 1990)· Однако, хотя
вопрос и является политическим, он не обязательно
будет ценностно-нагруженным. Вопрос о том,
должно ли государство учитывать не-групповые
интересы и идеи, когда оно вмешивается в жизнь людей,
является вопросом факта. Политика —
единственное эвристическое средство, позволяющее
определить, является ли вмешательство со стороны
государства произвольным или нет, но сам вопрос,
к которому применяется эвристика, остается
вопросом факта. Необходимо разобраться не в том,
является ли нечто доминированием с какой-то
привилегированной оценочной точки зрения, а в том,
действительно ли люди подвергаются
доминированию. Подобно тому как обстоятельства дела,
включая факты, касающиеся локальной культуры и
контекста, говорят о том, можно ли считать некоторый
акт вмешательством, они определяют и то,
можно ли считать некоторый акт вмешательства
произвольным.
Произвол, согласно нашему определению,
бывает более или менее интенсивным, и это
привлекает внимание к тому, что доминирование,
связанное с властью произвольного вмешательства, тоже
может быть более или менее интенсивным.
Допустим, агент может вмешиваться в жизнь другого
по желанию: он может следовать капризу или
прихоти и делать все, что заблагорассудится.
Предположим далее, что агенту не составит труда или что
ему не придется платить высокую цену, чтобы
применить эту способность вмешиваться в дела
другого: например, его не будет ожидать возмездие.
И, наконец, предположим, что рассматриваемое
пб

СВОБОДА КАК НЕ-ДОМИНИРОВАНИЕ
вмешательство является наиболее эффективным
из доступных: оно может устранить любые опции,
которые не нравятся агенту, или назначить
слишком высокую цену за выбор этих опций. Такой агент
будет пользоваться абсолютной властью
произвольного вмешательства в дела этого человека.
Единственным тормозом для вмешательства, на которое
он способен, будет его собственный ничем не
ограниченный выбор или собственное не встречающее
препятствий суждение, его собственное arbitrium.
Такой абсолютной властью произвольного
вмешательства, по-видимому, обладали
рабовладельцы в некоторых, но, конечно, не во всех, режимах,
а в некоторых режимах ею обладали деспотические
властители. Но во многих контекстах такая власть
вряд ли достижима. Впрочем, нечто похожее на
такую власть, но с более низким уровнем
интенсивности, часто встречается даже в тех обществах, где
правит закон. Муж, который избивает жену за
непослушание, и самое большее —мягко порицается
соседями; работодатель, который увольняет
работников, следуя капризу, и не испытывает при этом
смущения; учительница, которая подвергает
учеников телесному наказанию под любым предлогом
или видимостью предлога; тюремный надзиратель,
который делает пребывание в тюрьме адом для
заключенных и не слишком это скрывает,—все они
обладают высокой степенью произвольной власти
над теми, кто находится в их подчинении. Быть
может, сегодня в некоторых обществах они
встречаются не так часто, как когда-то. Но все же они не столь
далеки от нас, как рабовладелец или деспот: даже
там, где последних уже нет, остается их менее
могущественное, но все еще легко узнаваемое потомство.
Существуют два рода сдерживания, на
которые можно надеяться в попытках ослабить
произвол, т.е. вынудить могущественного агента, такого
как государство, учитывать релевантные интересы
и идеи. Первый способ выставляет предваритель-
И7

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ные условия, затрудняющие вмешательство со
стороны группы: например, требует от
правительства следовать в своих действиях парламентским
процедурам или соблюдать правовые нормы.
Такое сдерживание предназначено для фильтрации,
или исключения негодных действий; оно
означает, в случае своего эффективного применения, что
агент не совершает вмешательства по желанию.
Другой род сдерживания вводит не фильтры, а
наказания: любой агент, совершающий определенные
типы вмешательства — насилие, мошенничество
и т.п.—или, например, совершающий
вмешательство, являющееся законным при определенных
условиях (например, когда должностное лицо
тайно заинтересовано в последствиях своих решений),
может быть привлечен к ответственности и
наказан. Этот род сдерживания не исключает заранее
неподобающие акты вмешательства, но
подвергает их санкциям; он означает, в случае своей
эффективности, что агент не сможет вмешиваться, имея
гарантии безнаказанности.
Наконец, обратимся к третьему пункту в нашей
характеристике доминирования. Главное в этом
пункте то, что речь в нем идет не обо всех, а лишь
о некоторых выборах. Это выдвигает на первый
план тот факт, что некто может доминировать
над другим в некоторой области выбора,
некоторой сфере, некотором аспекте, в некоторый период
жизни, но не везде и не всегда. Муж может
доминировать над женой дома, работодатель может
доминировать над работником на рабочем месте, однако
это доминирование не простирается за эти
границы—во всяком случае, не простирается с тем же
уровнем интенсивности.
Мы видели при обсуждении второго пункта, что
доминирование бывает более или менее
интенсивным: доминирующий агент может быть
способен вмешиваться более или менее произвольно,
с большей или меньшей легкостью и более или ме-
и8

СВОБОДА КАК НЕ-ДОМИНИРОВАНИЕ
нее жестко. Мы видим, что доминирование может
также иметь более или менее широкий диапазон;
оно может варьировать как по интенсивности, так
и по объему. Эти вариации по объему тоже имеют
значение, поскольку лучше подвергаться
доминированию в меньшем, а не в большем количестве
областей. Но это важно также потому, что
доминирование в одних областях, скорее всего, будет
наносить больше вреда, чем в других; например, лучше
подвергаться доминированию в менее
существенно важных сферах деятельности, чем в более
существенно важных сферах (см. Taylor 1985: essay 8).
Общее знание
На мой взгляд, этих трех условий достаточно,
чтобы доминирование имело место, пусть даже в
ограниченном виде и в ограниченной области. Но если
условия выполняются в мире наподобие нашего,
в отношении вида наподобие нашего, то следующее
важное условие, скорее всего, тоже будет в ряде
случаев выполняться. Оно заключается в том, что
выполнение в релевантной степени трех базовых
условий должно быть предметом общего знания всех
людей, вовлеченных в доминирование, и всех, кто
к этому причастен,—всех, кто сознает, что
происходит. Условия могут не артикулироваться в полном
концептуальном облачении, но соответствующие
возможности будут иметь тенденцию к фиксации
в общем сознании. Все поверят, что они выполнены,
все поверят, что все этому верят и так далее. «И так
далее» означает, по крайней мере, следующий
паттерн: никто не будет не верить, что каждый этому
верит, никто не будет не верить, что в это не
отказываются верить ... (Lewis 1983:166).
Почему выполнение трех условий, скорее
всего, будет означать, что факт их выполнения
станет предметом общего знания? В пользу этого
говорят некоторые правдоподобные эмпирические
119

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
предположения. Вопрос о том, выполняются ли
такие условия, приходит в голову почти всем, кто
в это вовлечен, поскольку люди весьма
интересуются тем, в какой степени другие над ними
властвуют. А то, что условия выполнены, если они
действительно выполнены, обычно замечает большинство,
поскольку виды ресурсов, благодаря которым один
человек имеет власть над другим, обычно, за
одним исключением, известны и поддаются
обнаружению. Таким образом, у нас есть важный вопрос
и есть возможность на него ответить. И это
означает, по-видимому (Lewis 1969: 56)' что в случаях,
когда ответом является «да»,—в случаях, когда
условия порабощения выполнены,—имеются основания
для общего знания, или по крайней мере для
чего-то приближающегося к общему знанию, о том,
что они действительно выполнены. У каждого будет
возможность не только видеть, что условия
выполнены, но и видеть, что все другие имеют
возможность видеть, что они выполнены и т.д.4
Ресурсы, благодаря которым один человек имеет
власть над другим, весьма разнообразны: это и
физическая сила, и юридическое преимущество, и
финансовое влияние, и политические полномочия, и
социальные связи, и положение в обществе, и доступ
к информации, и идеологическая позиция, и
культурная легитимация и т.п. Среди них есть и такой
ресурс, как то, что вы —важное лицо (допустим, вы
4- Аргументация Льюиса вкратце заключается в следующем. Тот
факт, что данные ресурсы доступны могущественному
лицу, убедителен для всех; каждый может видеть, что
этот факт убедителен почти для всех; и для каждого этот
факт служит указанием, что условия выполнены. И
поэтому, допуская, что люди приписывают друг другу
владение общей информацией и стандартами индуктивных
умозаключений, тот факт, что ресурсы доступны, будет
рассматриваться каждым как указание на то, что условия
выполнены, что, в свою очередь, будет рассматриваться
каждым как то, что рассматривается каждым как
указание на это и т.д.
120

СВОБОДА КАК НЕ-ДОМИНИРОВАНИΕ
единственный доктор или единственный
полицейский в округе), помощь и добрая воля которого
может пригодиться в чрезвычайных обстоятельствах.
Имеется даже такой ресурс, как предполагаемая
несговорчивость — в предельном случае полная
иррациональность,—наделяющая человека
способностью вести жесткий торг.
Выше я сказал, что, за одним исключением,
такие ресурсы заметны и поддаются обнаружению
теми, кому они могут нанести вред, и это
способствует тому, что положение дел, при котором
человек обладает любой доминирующей властью над
другим в силу неравенства таких ресурсов,
становится предметом общего знания. Исключением
является случай, когда человек или группа имеют
возможность осуществлять закулисные
манипуляции, будь то манипуляция опциями,
манипуляция ожидаемыми вознаграждениями или
манипуляция реальными вознаграждениями (Lukes 1974;
Льюке Зою; Geuss 1981; Meyerson 1991; Philp 1985;
Wartenberg 1990; West 1990). Когда доминирование
достигается такими средствами, подчинение
некоторых людей другим, в отличие от того, как это
происходит в большинстве других случаев, не
становится предметом общего знания.
Когда существование определенного рода
доминирования в отношениях двух сторон
становится предметом общего знания для них самих и их
собратьев, из этого не следует, что оно
оценивается ими негативно: из этого не следует, что они
сознают доминирование как нечто подобное
рабству Например, возможно, что те, кто
осуществляет доминирование, будут считать свое
превосходство до такой степени само собой разумеющимся,
что им и в голову не придет, что стороны, над
которыми они доминируют, могут быть недовольны.
Вспомним Торвальда Хельмера, мужа в пьесе
Ибсена «Кукольный дом», который прекрасно
понимает, что подвергает свою жену Нору доминиро-
121

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ванию, но считает, что ей это идет на пользу. Он
абсолютно не замечает, что доминирование может
угнетать и быть унизительным. Но это не проблема,
и это не противоречит тому, что такое
доминирование обычно является предметом общего знания.
Все дело в том, что, даже когда доминирование
существует и признается, его могут не воспринимать
в качестве такового, коль скоро доминируемой
стороне не позволено иметь собственное мнение.
С учетом того, что выполнение трех исходных
условий—их выполнение в любой хорошо заметной
степени—обычно приближается к тому, чтобы стать
общим знанием, доминирование, о котором
свидетельствуют эти условия, получает важное
субъективное и интерсубъективное значение. Доминирование
обычно предполагает сознание своего господства
могущественным лицом, сознание своей
уязвимости беспомощным человеком и взаимное
сознание—на самом деле, общее сознание всех сторон,—
касающееся сознания всего этого каждой из сторон.
Беспомощный не способен смотреть в глаза
могущественному, сознавая, как и все другие,—и сознавая,
как все другие, что другой это сознает,—эту
асимметрию. Оба они будут разделять сознание, что
беспомощный не может ничего сделать без
разрешения могущественного: что беспомощный живет
по милости могущественного, а не на равных с ним.
Сценарий господина и раба претворится в жизнь,
а асимметрия сторон станет не только объективной,
но и коммуникативной реальностью (Ball 1993)·
Признавая существование этой проблемы, Джон
Мильтон сожалел о «постоянных поклонах и
заискивании жалких людишек», которые, как он
полагал, неизбежны в условиях монархии (Worden iggi:
457)· А несколько позже в XVII в. Алджернон
Сидней (Sydney 1990: 162) замечал, что «рабство
естественным образом порождает низость духа с его
наихудшим следствием —льстивостью». Эта тема
получает важное развитие сто лет спустя у Мэри
122

СВОБОДА КАК НЕ-ДОМИНИРОВАНИЕ
Уолстонкрафт, которая сожалеет об «унижениях»,
«коварных трюках» и «хитрости» (WoIIstonecraft
1982: 359)» к которым прибегают женщины из-за
своей зависимости от мужчин, или, как она это еще
называет, из-за своего рабства (WoIIstonecraft 1982:
354)· «Напрасно ожидать добродетели от женщин,
пока они в какой-то степени не будут
независимы от мужчины; нет, не стоит ожидать той силы
природной любви, которая делает их
прекрасными женами и матерями. Пока они находятся в
абсолютной зависимости от своих мужей, это существа
хитрые, низкие и себялюбивые» (WoIIstonecraft 1982:
299» СР· WoIIstonecraft 1982: 3°9)·
Какие современные явления могут
проиллюстрировать доминирование и связанные с ним
последствия, которые касаются субъективности и статуса?
Некоторые примеры мы уже приводили. В
отсутствие культуры, регулирующей права детей, и
надлежащих механизмов защиты от жестокого
обращения, родители, индивидуально или совместно,
пользуются порабощающей властью над своими
детьми. В отсутствие культуры равных прав,
защищающих жен, которые подвергаются побоям, мужья
пользуются порабощающей властью над своими
супругами. В отсутствие возможностей
трудоустроиться в других местах и надлежащего контроля —
такого, например, какой мог бы гарантировать
активно действующий профсоюз,—работодатели
и менеджеры пользуются порабощающей властью
над рабочими. В отсутствие противодействия
кредиторы часто располагают доминирующей властью
над должниками (Ransom and Sutch igjy: eh. 8). В
отсутствие возможностей апелляции или пересмотра
дел бюрократы и полиция несомненно обладают
доминирующей властью над членами общества. А в
отсутствие некоторых форумов и процедур, которые
позволяли бы решать проблемы меньшинств,
правительство мейнстрима доминирует над
представителями различных маргинализированных групп.
123

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Согласие и оспариваемость
Важно отметить, что некоторые отношения, о
которых я упомянул, иллюстрируя доминирование,
исторически возникли из согласия, в то время как
другие имеют иное происхождение. Возникло
некое отношение из контракта или нет, было ли оно
или не было консенсуальным по своему
происхождению, тот факт, что оно наделяет одну сторону
способностью более или менее произвольно
вмешиваться в выборы другой, означает, что один человек
доминирует над другим или порабощает другого
(Spitz 1995а: 3^2-3» 397~8). Помимо других
соображений, это дает традиционным республиканцам
весомое основание относиться как всегда
последовательно враждебно к рабскому
договору—договору, подписав который человек, неважно ради какой
выгоды, добровольно подчиняется доминированию
со стороны другого человека (Locke 1965· 325» Локк
1988: 275)·
Поскольку согласия на некую форму
вмешательства как механизма защиты от произвола
недостаточно, никто из тех, кто считает доминирование
проблемой, не может не сожалеть о двух
тенденциях, набравших силу на рубеже XIX в. Первой было
растущее влияние популизма, описанного в
предыдущей главе, который обещал решение всех
проблем с помощью правления большинства.
Правление большинства может показаться благословением
в силу своей консенсуальности, но оно несомненно
способно допустить доминирование над
меньшинствами, и поэтому никто из противников
доминирования не станет поддерживать оголтелый мажо-
ритаризм.
Другой достойной сожаления тенденцией
стало развитие концепции свободного контракта.
Согласно этой концепции, свобода договора означает
не свободу решения о том, заключать или не
заключать договор, но и свободу решений, касаю-
124

СВОБОДА КАК НЕ-ДОМИНИРОВАНИЕ
щихся условий договора. Она означает
легитимацию любого способа обращения одного человека
с другим, о котором договариваются стороны.
Договорное право быстро развивалось и завоевывало
позиции на рубеже XIX в. (Stoljar 1975» Atiyah 1979)·
В ходе своего развития концепция использовалась
для защиты некоторых совершенно ужасных
вещей, поскольку люди игнорировали последствия
доминирования,—они игнорировали асимметрию
власти, закрепляемой в договоре,—и считали, что
договор, заключенный не по прямому
принуждению, является свободным (MacDonagh 1980; Cornish
and Clark 1989; Horowitz 1977). Противники
доминирования всегда считали эту тенденцию крайне
вредной, и она, скорее всего, никогда бы не
возникла, если бы люди постоянно помнили об этом
зле и особенно о том, что свобода требует
отсутствия доминирования, а не просто отсутствия
вмешательства.
Однако, хотя согласие на вмешательство и не
является достаточной защитой от произвола и
доминирования, не выступает ли оно необходимым
защитным механизмом? Не должны ли мы считать,
что любой акт вмешательства произволен в той
мере, в какой те, кто ему подвергается, не дали
согласия на такую власть? Вера в необходимость
согласия для придания легитимности
государственному правлению породила сомнительные
доктрины подразумеваемого, виртуального или
молчаливого согласия. Как было бы хорошо, если бы
не надо было считать согласие людей,
подвергаемых определенным актам вмешательства —скажем,
со стороны закона или государства,—необходимым
условием не-произвольности и легитимности
вмешательства. Ибо это означало бы, что нам не надо
обращаться к таким доктринам в попытке
легитимации обычных политических реалий.
К счастью, легко показать, что для
не-произвольности власти требуется не реальное согласие на эту
125

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
власть, но постоянно существующая возможность ее
действенного оспаривания. Государство, согласно
нашим предыдущим рассуждениям, не будет
произвольно вмешиваться, если его вмешательство
будет руководствоваться релевантными интересами
и идеями, а эти интересы и идеи будут разделяться
теми, кто подвергается вмешательству. Это не
означает, что люди должны активно выражать свое
согласие с решениями, на основе которых действует
государство. Но это означает, что люди в обществе,
не важно, какое положение они занимают, всегда
должны иметь возможность оспаривать допущение,
что руководящие интересы и идеи разделяются
всеми, а если возражение оказывается справедливым,
изменять паттерн государственной деятельности.
Пока не будет гарантий такой оспариваемости,
государство сможет легко доминировать над марги-
нализированными национальными
меньшинствами, культурными или тендерными группами. Мы
знаем это благодаря тому, что сегодня часто
называют политикой различия (Young 199°)> и я буду
часто затрагивать этот вопрос при обсуждении
демократии во второй части книги.
Доминирование без вмешательства
Наконец, есть два последних момента, касающихся
доминирования или порабощения, которые я
хотел бы подчеркнуть, поскольку они тесно связаны
с темами предыдущей главы. Первый состоит в том,
что обладание доминирующей властью над другим—
в любой степени такой власти —не требует, чтобы
тот, кто располагает такой властью, действительно
вмешивался, руководствуясь благими или
дурными мотивами, в дела доминируемого индивида; оно
не требует даже того, чтобы тот, кто располагает
такой властью, был сколько-нибудь склонен к
такому вмешательству. Доминирование зиждется на том,
что носитель власти в некотором смысле способен
126

СВОБОДА КАК НЕ-ДОМИНИРОВАНИЕ
произвольно вмешиваться, даже если он никогда
не стал бы этого делать. Это означает, что жертва
власти действует в релевантной области по
разрешению, явному или неявному, носителя власти; это
означает, что жертва живет по милости этого
человека, находится в положении иждивенца или
должника и т. п. Если этот вывод является предметом
общего знания, что обычно имеет место, из этого следует,
что жертва власти не пользуется равным с
носителем власти психологическим статусом: жертва
власти находится в положении, когда в повестке дня
стоят страх и почтение, а не искренность,
сопровождающая интерсубъективное равенство.
Означает ли это, что доброта или праведность
носителя власти, если она имеет место, ничего не
меняет? Это зависит от обстоятельств. Если доброта
или праведность означают, что человек признает
себя подлежащим претензиям и упрекам,—если это
означает, что он готов ответить в суде на
определенные возражения,—из этого следует, что он не
может вмешиваться, пользуясь полной
безнаказанностью; его можно привлечь как свидетеля против
самого себя. Допустим, носитель власти признает
кодекс noblesse oblige, «положение обязывает», или
просто стремится быть добродетельным человеком.
Это само по себе означает, что его власть над другим
как минимум менее интенсивна, чем она могла бы
быть в противном случае. Доминирование,
которым он обладает, ослаблено, поскольку он не
защищен от обвинений. Это наблюдение имеет
отношение к доводу, высказанному мною в последней главе
книги, что добродетель других является
необходимым элементом в множестве механизмов,
защищающих человека от доминирования.
С другой стороны, если доброта или праведность
означают, что человек обладает наклонностями,
которые не причиняют никому вреда (в реальных
обстоятельствах не приводят к вмешательству в дела
других), то для тех, кто находится под властью это-
127

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
го человека, из этого не будет следовать ослабление
доминирования. Как и прежде, человек будет иметь
возможность произвольно вмешиваться, а любой,
кто подвластен этому человеку, будет жить по
милости этого человека, и это будет общим знанием.
Если доминирующий агент добр, вероятность
вмешательства будет пропорционально ниже. Но
важно понимать, что доминирование означает
доступность произвольного вмешательства в дела другого,
а маловероятность не означает недоступности.
Некто может иметь возможность вмешиваться в мои
дела по своему желанию, даже если весьма
невероятно, что он будет вмешиваться на самом деле.
Наблюдение, говорящее о том, что бывает
доминирование без вмешательства, отсылает нас к теме,
затронутой в предыдущей главе, а именно что
рабство и несвобода не противоречат не-вмешатель-
ству, что они могут осуществляться господином
или властью, совершающими добрые дела и даже
великодушными. По словам Ричарда Прайса (Price
1991'· 77~8), «индивиды в личной жизни, пока они
находятся под властью господина, не могут быть
названы свободными, как бы справедливо и
по-доброму с ними ни обращались».
Вмешательство без доминирования
Второй момент, который я хочу подчеркнуть в
отношении доминирования, заключается в том, что,
хотя доминирование над другим совместимо с
никогда не совершаемым вмешательством, равным
образом верно то, что один агент может вмешиваться
в жизнь другого, не доминируя над ним.
Должностное лицо или орган власти, которые вмешиваются
в жизнь человека, но при этом вынуждены
учитывать его интересы и идеи, не имеют порабощающей
власти над тем, кто подвергается воздействию.
Чиновник будет подлежать таким серьезным мерам
отбора и таким санкциям, по крайней мере в идеа-
128

СВОБОДА КАК НЕ-ДОМИНИРОВАНИЕ
ле, что наверняка будет действовать на не-группо-
вой основе, на основе, опирающейся на не-группо-
вые интересы и идеи. Он вмешивается, поскольку
действует на основе закона, который всегда носит
принудительный характер, но его вмешательство
не является произвольным.
Таким образом, парламент или полицейский,
судья или тюремный надзиратель могут
осуществлять не-доминирующее вмешательство при
условии—это очень важное условие —эффективной
работы ограничивающего их конституционного
порядка. Рассматриваемые агент или учреждение
могут не располагать никакими дискреционными
правомочиями в отношении человека,
подвергаемого воздействию, и поэтому они не смогут
вмешиваться как им вздумается, но только в соответствии
с определенными конституцией условиями. Или,
если некоторая область для применения
дискреционных правомочий у них все же имеется —
например, при назначении судьей наказания,—их
способность применять их для преднамеренного
причинения вреда весьма ограничена: их решения подлежат
апелляции и пересмотру, а сами они подлежат
санкциям в случае использования таких дискреционных
правомочий способами, не находящимися под
контролем не-групповых интересов и мнений.
Предположим, что представитель
конституционной власти —скажем, судья или
полицейский—действует в соответствии с дискриминационными
законами и что эти законы строго ограничивают агентов
в их действиях. Должны ли мы выражать
недовольство такой конституционной дискриминацией?
Безусловно должны, ведь дискриминационный
характер законов означает, что они не учитывают
релевантных интересов или идей группы, подвергаемой
дискриминации. Поэтому, с точки зрения такой
группы, те, кто исполняет такие законы, действуют
на основе произвола. Конечно, у них может не быть
выбора и им приходится действовать таким образом;
129

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
предположим, они действуют в жестких рамках
закона. Но тот факт, что они вынуждены
произвольно вмешиваться в дела членов группы, совместим
с их способностью произвольно вмешиваться; тот
факт, что они в правовом смысле обязаны
вмешиваться на основе произвола, совместим с
имеющейся у них способностью вмешиваться на такой основе5.
Подобно первому пункту, второй пункт
напрямую связан с тем, что обсуждалось в предыдущей
главе. Не является ли сам закон упразднением
свободы, т.е. ограничением ранее существовавшей
свободы человека, которое оправдывается тем, что
приносит еще большие свободу и счастье?
Понятно, что, согласно развиваемому нами пониманию
доминирования, закон не обязательно
представляет собой форму доминирования, и что
отношение закона к свободе не должно формулироваться
в духе Гоббса или Бентама. Найдутся, по крайней
мере в принципе, системы права полностью не-до-
минирующие и полностью совместимые со
свободой: они будут не только подавлять потенциальных
доминаторов и сокращать несвободу, но делать это,
не представляя собой еще одной формы
доминирования. И, равным образом, найдутся системы
права, которые действительно будут вводить в какой-то
момент произвольный контроль и тем самым
действительно воплощать доминирование и несвободу:
системы более или менее авторитарные, в духе
Левиафана Гоббса или британской легислатуры в
Америке. Эти системы, говоря на старом
республиканском языке, будут представлять собой империю
людей, а не империю закона (Harrington 1992: 8).
5. Можно было бы сказать иначе: хотя действующие под
давлением агенты не доминируют над членами группы,
законодатели, которые составляют законы или имеют
возможность изменять законы, безусловно доминируют; они
представляют собой принципала, желания которого
выполняются агентами, которые ему подвластны.
130

СВОБОДА КАК НЕ-ДОМИНИРОВАНИЕ
II. Не-доминирование
Отсутствие доминирования
Отсутствие доминирования может означать
отсутствие доминирования в присутствии других
людей—статус, ассоциируемый с жизнью среди других
людей, никто из которых над вами не
доминирует. Или он может означать статус, который
может быть реализован благодаря отсутствию других
людей: жизни в изоляции от общества.
Не-доминирование, ценимое в республиканской традиции,
означает отсутствие доминирования в присутствии
других людей, а не отсутствие доминирования,
достигаемое с помощью изоляции.
He-доминирование—это статус, ассоциируемый с гражданской
ролью liber: libertas есть civitas в римском способе
выражения этой идеи; в языке XVIII в. свобода
является гражданской свободой (civil liberty) в
отличие от естественной свободы (natural freedom). Это
общественный идеал, реализация которого
предполагает присутствие ряда взаимодействующих
агентов (Pettit 1993а: с^-3)» мы вернемся к этому
вопросу в следующей главе.
В этом отношении свобода как
не-доминирование весьма отличается от альтернативного
идеала свободы как не-вмешательства. Идеал не-вме-
шательства связан скорее с понятием етественной,
а не гражданской свободы. И эта связь
предполагает, что такой свободой можно пользоваться в
изоляции от общества, поэтому не-вмешательство
будет означать отсутствие вмешательства, в
присутствии других людей или в их отсутствие,
специально устроенном или имеющем место по умолчанию.
Если свобода как не-доминирование представляет
собой свободу города, то свобода как
не-вмешательство представляет собой свободу пустоши: «право
общего пользования дикой местностью», по
меткому выражению Пейли (1825: 355)·
131

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Таким образом, не-доминирование в
интересующем нас смысле —это положение, в котором
человек находится, когда живет в присутствии других
людей и когда, благодаря общественному
устройству, никто из них над ним не доминирует. Такой
статус, как мы увидим, может иметь ту или иную
степень, но часто о нем удобно говорить как о том,
что либо существует, либо не существует. Можно
сказать, что человек пользуется не-доминировани-
ем, когда он живет среди других и когда никто
другой не выполняет условий, рассмотренных в
предыдущем разделе; никто не обладает способностью
произвольно вмешиваться в совершаемые этим
человеком выборы.
Стратегии достижения не-доминирования
Как сделать так, чтобы человек, находящийся под
угрозой доминирования, был способен достичь
не-доминирования? Какие общественные
механизмы могли бы содействовать не-доминированию?
В решении этой задачи возможны два общих
подхода. Первый подход — стратегия реципрокной,
равновесной силы, второй подход—стратегия
конституционной гарантии.
Стратегия реципрокной силы заключается в
выравнивании ресурсов доминатора и
доминируемого с тем, чтобы в идеале доминируемый человек
получил возможность защитить себя от любого
вмешательства со стороны доминатора. Если каждый
сможет действенно защищать себя от любого
вмешательства, которое может совершить другой, то
никто не будет подвергаться доминированию. Никто
не будет подвергаться постоянной возможности
произвольного вмешательства со стороны другого.
Стратегия равновесия редко когда
достижима в идеальной, оборонительной форме. Обычно
происходит лишь наделение сторон если не
способностью защищаться от вмешательства другого,
132

СВОБОДА КАК НЕ-ДОМИНИРОВАНИЕ
то хотя бы способностью угрожать наказанием и
наказывать вмешивающихся. Однако такого рода
наказание и угроза наказания, как известно, сами
являются формами вмешательства, причем формами,
не учитывающими интересов и идей тех, кто
подвергается воздействию. Таким образом, в рамках этой
стратегии, в ее неидеальной версии, произвольное
вмешательство и доминирование могут быть
ослаблены, но вряд ли будут когда-либо устранены.
Стратегия конституционной гарантии
стремится устранить доминирование не за счет наделения
доминируемых сторон способностью защищаться
от произвольного вмешательства или сдерживать
произвольно вмешивающихся, но с помощью
создания конституционного органа, например,
избираемого корпоративного агента. Этот орган
отберет у сторон власть произвольного вмешательства
и власть наказания за такое вмешательство. Тем
самым он ликвидирует доминирование некоторых
сторон другими и, если сам не будет доминировать
над ними, положит конец доминированию.
Причина, по которой конституционный орган не будет
сам доминировать над сторонами, если он не
собирается этого делать, состоит в том, что
осуществляемое им вмешательство учитывает их интересы
сообразно их идеям; оно должным образом
реагирует на требования общего блага.
Допустим, мы начинаем с положения, при
котором одна сторона доминирует над другими.
Будет ли здесь работать стратегия конституционной
гарантии? С учетом исходных различий в силе,
не будет ли доминирующая сторона убеждена, что
любой препятствующий ей орган, неважно, каким
образом он избран или сформирован, не способен
учитывать ее особые интересы так, как они
учитывались прежде, при status quo?
Если доминировавшая прежде сторона
действительно так думает, то в рамках режима
подлинного не-доминирования она должна иметь воз-
133

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
можность выразить свое недовольство и оспорить
вмешательство власти в ее дела. А если она не
согласна с суждением, что вмешательство, которое
ей препятствует, не является доминирующим, у нее
должна быть возможность выйти из
урегулирования и иметь дело с органом власти по сценарию
равновесия сил, просто как с организацией,
защищающей других от вмешательства и сдерживающей
вмешательство с помощью угроз и наказания
вмешивающихся. В противном случае действительно
получится, что установленный порядок, как бы
хорошо он ни служил ранее доминируемым сторонам,
не будет служить интересам ранее доминирующей
стороны: с точки зрения последней он будет
доминирующей формой вмешательства.
Это не должно нас беспокоить на данном
этапе, поскольку сейчас мы всего лишь
иллюстрируем способы, с помощью которых можно ослабить
и, возможно, устранить доминирование. Впрочем,
не исключено, что прежде доминировавшая сторона
пойдет на конституционное урегулирование. В
конце концов, в ответ на оспаривание это
урегулирование будет обосновываться тем, что каждый может
стать уязвимым для других и что все
заинтересованы в защите, гарантированной конституцией.
Более сильная сторона может отвергнуть этот довод,
только если она верит, что ее нынешнее положение
более или менее надежно и отличается от
положения других мужчин и женщин. Но эта вера вряд ли
оправдана, поскольку орган власти будет защищать
других всеми имеющимися в его распоряжении
средствами обороны и сдерживания.
Не-доминирование как форма власти
Будет ли не-доминирование поддерживаться
благодаря конституционной гарантии или
благодаря равному распределению релевантных ресурсов,
в любом случае следует подчеркнуть, что не-доми-
44

СВОБОДА КАК НЕ-ДОМИНИРОВАНИ Ε
нирование само является формой власти. Не-доми-
нирование представляет собой контроль человека
над своей судьбой, и этот контроль образует
знакомый тип власти: власть агента, который может
предупреждать разнообразные случающиеся с ним
несчастья (см. приложение к данной главе).
Властный аспект не-доминирования
(возвращаемся к теме предыдущей главы) также можно
подчеркнуть, обратив внимание на то, что не-домини-
рование предполагает своего рода иммунитет или
защиту от произвольного вмешательства, а не
просто отсутствие такого вмешательства.
Предположим, что в некотором диапазоне выборов я
пользуюсь отсутствием всякого вмешательства со стороны
сил произвола в реальном мире: никто из тех, кто
обладает такой властью, не стоит у меня на пути,
когда я делаю свой выбор, и никто не встал бы у меня
на пути, если бы я сделал другой выбор из числа
релевантных опций. В соответствии с этим
предположением, не-вмешательство, которым я
пользуюсь, возможно, является крайне ненадежным, а сам
я сравнительно беспомощен. Я пользуюсь не-вме-
шательством лишь благодаря случайной причине:
хотя меня окружают агенты, которые надо мной
доминируют,—агенты, обладающие произвольной
властью вмешательства,—дело обстоит так, что,
допустим, я им нравлюсь и они оставили меня в покое;
или я смог втереться к ним в доверие и не допустить,
чтобы их отношение ко мне ухудшилось; или я
хитрый человек и способен не попадаться им под руку,
когда тучи сгущаются, и т. п. в том же духе. В таком
мире ценой, которую приходится платить за
свободу, является не неусыпная бдительность, но, как
однажды сказал Гор Видал, неусыпная осторожность.
Пользоваться не-доминированием —значит
находиться в положении, когда никто не
обладает властью произвольно вмешиваться в мои дела
и когда, соответственно, я достаточно силен. Это
значит быть не просто наделенным не-вмешатель-
135

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ством со стороны сил произвола, но надежностью
или устойчивостью такого не-вмешательства. Пусть
агенты меня разлюбят; пусть заискивание
перестанет действовать, пусть моей хитрости не хватит,
чтобы не попадаться им на глаза. Все это не имеет
значения, если я действительно пользуюсь не-доми-
нированием: если я действительно извлекаю пользу
из равновесной силы или конституционной
гарантии, которых требует не-доминирование. Я все
равно буду пользоваться не-вмешательством со
стороны рассматриваемых агентов, ибо это благословение
нисходит на меня надежным путем, а не благодаря
случайности из разряда тех, что были
перечислены выше. По любым критериям я подхожу на роль
сравнительно могущественного индивида и не
нуждаюсь в везении, чтобы избегать вмешательства6.
Общее знание
Мы видели, что не-доминирование возникает при
отсутствии доминирования в присутствии других
людей: в жизни среди других людей, ни один из
которых не выполняет в отношении вас трех условий
доминирования. И мы видели, что не-доминиро-
6. Пользоваться не-вмешательством значит не подвергаться
вмешательству в актуальном мире, где я выбираю то, что мне
нравится, и равным образом не подвергаться
вмешательству в тех родственных мирах, где мои желания
отличаются и я выбираю другие опции; это часто
обсуждаемый модальный или контрфактический аспект свободы.
Пользоваться тем же не-вмешательством вместе с
безопасностью не-доминирования значит выполнять это
условие плюс дальнейшее модальное условие: не
подвергаться вмешательству в тех возможных мирах, где
отношение к вам могущественных агентов варьирует, или мои
способности к лести ослаблены, или моя природная
хитрость уже не та, что прежде, и т.д. Это значит сохранять
надежное обладание не-вмешательством как в мирах,
рассмотренных вначале, так и в множестве возможных
миров. См.: Pettit ig93ai Pettit 1993b·
136

СВОБОДА КАК НЕ-ДОМИНИРОВАНИЕ
вание в этом смысле может быть реализовано
через стратегию равновесия сил или стратегию
конституционной гарантии, но в каждом из этих
случаев предполагает позитивный контроль над вашей
собственной жизнью: некую гарантию обладания
не-вмешательством. Следует сделать еще одно
замечание, необходимое для общего понимания моей
идеи. Всегда, когда кто-то начинает пользоваться
не-доминированием, это имеет значение в
субъективном и интерсубъективном смысле. Подобно тому
как доминирование или порабощение обычно
становятся предметами общего знания среди тех, кто
к этому причастен, не-доминирование также будет
стремиться стать предметом общего сознания.
Мы видели в предыдущем разделе, что если три
условия порабощения выполняются
сколько-нибудь заметным образом, то в большинстве случаев
выполнение условий становится предметом более
или менее общего знания, разделяемого
сторонами. Эта аргументация исходила из того факта, что
всегда заметно, имеет ли какой-то человек
доминирующую власть над другим, т.е. выполняются ли
три условия, и что всегда имеется информация
о неравенстве ресурсов, порождающих такую власть.
Исключение составляет тот случай, когда
используются ресурсы тайной манипуляции, не
позволяющие людям зафиксировать, например, то, что
другие лишают их определенных опций.
Предположим теперь, что приняты меры для
борьбы с доминированием, которые нацелены
на то, чтобы ни одна из двух сторон не имела
доминирующей власти над другой или, иначе
говоря, чтобы каждая пользовалась
не-доминированием в отношении другой. Вопрос о том, имеет ли
та или иная из сторон доминирующую власть над
другой, останется на повестке дня. И меры,
принимаемые для устранения дисбаланса ресурсов,
давшего одной стороне власть над другой, включая
на этот раз и меры контроля над манипуляцией,
137

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
почти наверняка станут хорошо известны. Таким
образом, согласно приведенной выше
аргументации, стороны отношения будут иметь почти общее
знание о том, что условия доминирования не
выполняются и имеет место не-доминирование. Или,
по крайней мере, мы можем быть уверены, что это
произойдет при прочих равных условиях:
например, если не предпринимается скоординированная
попытка убедить людей в обратном.
Этот момент чрезвычайно важен, потому что
связывает не-доминирование с субъективным
образом собственного «я» и интерсубъективным
статусом. Это означает, что пользование не-доминиро-
ванием в отношении другого агента —по крайней
мере, когда этот агент человек — сопровождается
способностью смотреть другому в глаза и быть
уверенным в разделяемом с ним общем знании, что вы
совершаете свои невинные, не-вмешивающиеся
выборы не с его дозволения, а в соответствии с
публично признанным правом. Вы не должны жить
ни в страхе перед другим, ни почтительно
склоняясь перед другим. He-вмешательство, которым вы
пользуетесь в отношениях с другим, не его
благодеяние, и вы не должны жить по его милости. В
отношениях с ним вы важная персона, а не никто. Вы
лицо, обладающее полноценным правовым и
общественным статусом.
Связь свободы с субъективным и часто
интерсубъективным статусом —связь свободы с чувством
независимости и иммунитета — глубоко
укоренена в республиканской традиции (Wirszubski 1968:
159)· Об этом говорит даже Макиавелли, который
более терпимо относится к принуждению и
террору, чем другие авторы. «Пользующийся
гражданской свободой,—пишет он,—не ощущает ее
важного преимущества, которое состоит в том, что всякий
может неограниченно распоряжаться своим
имуществом, не опасаться за честь женщин и детей
и за собственную жизнь» (Machiavelli 1965: 236; Ma-
138

СВОБОДА КАК НЕ-ДОМИНИРОВАНИЕ
киавелли 2θθ2: 53)· Монтескье (Montesquieu 1989:
157; Монтескье 1999: 13%) продолжает мысль
Макиавелли, когда пишет два столетия спустя: «Для
гражданина политическая свобода есть душевное
спокойствие, основанное на убеждении в своей
безопасности. Чтобы обладать этой свободой,
необходимо такое правление, при котором один
гражданин может не бояться другого гражданина» (см.
также Spinoza 1951· 2595 Спиноза К)57а: 2бо).
Джон Мильтон подчеркивал
интерсубъективные, а не просто субъективные аспекты
пользования республиканской свободой. «Самые
великие,—говорил он о „свободной республике",—ходят
по улицам как все, с ними можно свободно,
запросто разговаривать, не благоговея» (Worden iggi: 457)·
Эта тема получает рапсодические масштабы в
сочинениях Ричарда Прайса (Price 1991· 84-5) и
Джозефа Пристли. Приведу обширную цитату из
Пристли (Priestley ig93: 35~6), хотя его характеристики
и носят, к сожалению (и, думаю, без всякой нужды),
сексистский характер.
Сознание политического и гражданского рабства
заставляет человека думать низко о самом себе.
Ощущение своей незначительности унижает
разум... С другой стороны, чувство политической
и гражданской свободы, хотя бы и не было
значительных поводов для проявления его в течение
жизни, доставляет человеку постоянное
сознание собственной силы и значения. Оно является
основанием свободного, смелого и
мужественного направления помыслов, не стесняемого идеей
о поднадзорности, от которой он весьма далек.
Свободный от всякого страха, такой человек
наслаждается собой и всеми благами жизни.
Субъективный и интерсубъективный аспект
свободы как не-доминирования расходится с обычным
способом понимания свободы, свободы как не-вме-
шательства, в рамках либеральной традиции. Сво-
139

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
бода противопоставляется в этой традиции
ощущению свободы и, в более общем плане, субъективному
или интерсубъективному статусу и вообще не имеет
психологического измерения. Берлин (Berlin 1958:
43; Берлин 2001:167-169) выражает этот момент
особенно энергично:
Когда я требую, чтобы меня освободили,
скажем, от политической или социальной
зависимости, я требую, чтобы ко мне относились
иначе те, чьи мнения и чье поведение помогают мне
определить мой собственный образ самого себя...
И все-таки не с индивидуальной свободой в ее
«негативном» и «позитивном» смысле
отождествляется тяга к статусу и признанию.
Многих либералов беспокоит вопрос о благе,
связанном с ощущением свободы, но дело в том, что
они считают это благо чем-то отделимым и
отделенным от блага самой свободы, как ее обычно
понимают (Weinstein 1965: 156-157; Shklar 1989· 28;
но см. Holmes ig95: 245)·
Понятно, почему либералы отделяют не-вмеша-
тельство от общего признания не-вмешательства.
Я не могу избежать доминирования без институтов,
защищающих мое не-доминирование. Но я могу
избежать вмешательства и даже вероятности
вмешательства и без столь серьезных механизмов.
Реальное или ожидаемое не-вмешательство, которым
я пользуюсь, может прийти ко мне
исключительно в результате везения: например, если я уязвим
только перед агентами, которым я нравлюсь, или
только перед агентами, которых я способен
перехитрить. И такое везение не склонно становиться
предметом общего сознания.
В начале нашего обсуждения мы видели, что
идеал свободы как не-вмешательства обычно не
считается общественным; его изображают как статус,
которым можно пользоваться не только в
присутствии людей, но и в их отсутствие: не только наме-
140

СВОБОДА КАК НЕ-ДОМИНИРОВАНИЕ
ренно — благодаря институтам,—но и по
умолчанию. Мы видим теперь, что равным образом этот
идеал обычно изображают не как субъективный или
интерсубъективный идеал, но как то, реализация
чего может иметь, а может и не иметь
психологического значения. Таким образом, как в
общественном, так и в психологическом измерении
идеал свободы как не-вмешательства противоположен
идеалу свободы как не-доминирования.
III. Возражения Пейли
Анализ того, что предполагают доминирование
и не-доминирование, приводит к высокой
оценке идеала свободы как не-доминирования.
Однако Уильям Пейли, как мы видели в предыдущей
главе, высказал три хорошо известных возражения
против определения свободы как
не-доминирования. В завершение главы будет полезно
разобраться в том, надежно ли защищен идеал свободы как
не-доминирования от этих обвинений.
Возражение первое: смешение цели и средств
Первое из возражений Пейли указывает на
смешение понятий: те, кто отстаивает определение
свободы как не-доминирования, «говорят не столько
о самой свободе, сколько о средствах защиты и
сохранения свободы» (Paley 18125: 359)· Если
стремление к не-доминированию означает стремление
к определенного рода защите от определенного
рода вмешательства, тогда оно по необходимости
означает и заботу о том, как обезопасить и
сохранить такое не-вмешательство. На взгляд Пейли,
республиканцы упускают из виду ценность
не-вмешательства и фетишизируют институты, которые
должны ему способствовать. Они
сосредоточиваются на средствах — механизмах защиты не-вме-
141

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
шательства,— вместо того чтобы обращать
внимание на цель, каковой, по его мнению, является само
не-вмешательство.
Но Пейли неверно трактует республиканскую
традицию. Во-первых, теоретики свободы как не-до-
минирования говорят о защите только от
определенного рода вмешательства, а именно от
вмешательства, которое совершается, с благими или
дурными целями, на основе произвола. Во-вторых, что
важнее, эти теоретики говорят об особого рода
защите от этого вмешательства, а именно не просто
о том, что люди, обладающие властью
произвольного вмешательства, вероятно, не будут ее применять,
но о том, что рассматриваемые агенты должны быть
лишены этой власти: они должны быть лишены
способности ее применять, или, по крайней мере, их
способность применять такую власть должна быть
серьезно ограничена.
Этот второй момент следует подчеркнуть
особо. Республиканцы не видят ценности в отсутствии
произвольного вмешательства, которое достигается,
как это формулирует Ричард Прайс (Price 1991: 26),
благодаря «снисхождению» или «случайной
мягкости». Поэтому пытаться обеспечить отсутствие
произвольного вмешательства —не значит
содействовать этому любыми средствами. В конце
концов, может даже оказаться, что самым
эффективным средством содействия не-вмешательству
могущественных лиц станет создание институтов,
которые будут выставлять их в выгодном свете и
давать повод думать, что люди, в дела которых они
в противном случае стали бы вмешиваться, считают
их патерналистскими божествами. Поэтому
пытаться обеспечить отсутствие произвольного
вмешательства значит способствовать этому при
следующем важном ограничении: каким бы
маловероятным ни было произвольное вмешательство в случае
применения этих средств, ни одно из них не должно
оставлять за опасными агентами ничем не стеснен-
142

СВОБОДА КАК НЕ-ДОМИНИРОВАНИЕ
ную способность вмешиваться. Речь идет не о том,
чтобы сделать произвольное вмешательство
маловероятным, а о том, чтобы сделать его недостижимым.
Вероятно, лучшим объяснением неправильной
интерпретации позиции республиканцев,
встречаемой нами у Пейли, является неоднозначность
понятия защиты или безопасности. Пытаться
обеспечить безопасность блага —значит действовать так,
чтобы максимизировать его ожидаемую
реализацию. В этом употреблении «обеспечивать
безопасность» имеет чисто вероятностный смысл и
эквивалентно «продвигать». В альтернативном смысле
обеспечивать безопасность блага значит пытаться
обеспечить, чтобы никто не мог его у вас отобрать:
пытаться так все устроить, чтобы другие не
могли вас его лишить. В этом употреблении
«обеспечить безопасность» не означает «продвигать»,
поскольку средства максимизации ожидаемой
реализации блага могут предполагать то, что контроль
над благом останется в руках другого. Скорее, это
означает что-то вроде «защищать его от других».
Пейли, по-видимому, ошибочно считал, что,
когда республиканцы говорят о желании защитить
или обеспечить не-вмешательство — особенно
обеспечить отсутствие произвольного вмешательства,—
они имеют в виду продвижение не-вмешательства,
а не его защиту7.
η. Пытаться обеспечить не-вмешательство в смысле защиты
значит пытаться ослабить вмешательство в тех возможных
мирах, где другие люди настроены против вас или вы
не так хитры и т.д.; и делать это независимо от того,
насколько эти миры вероятны. Пытаться обеспечить
не-вмешательство в смысле продвижения значит
пытаться ослабить вмешательство в различных возможных
мирах, но таким способом, который принимает во
внимание, насколько вероятно то, что эти миры являются тем,
чем мог быть реальный мир; это значит игнорировать
мир, в котором, например, какой-то могущественный
агент решает стать мерзавцем, на том основании, что
такое изменение является невероятным.
НЗ

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Возражение второе: черно-белый подход
Второе возражение Пейли против идеала свободы
как не-доминирования состоит фактически в том,
что этот идеал изображается в черно-белых тонах,
может быть либо на максимуме, либо на
минимуме и не допускает, как можно было бы ожидать,
градаций. Пейли не устраивают абсолютистские
рассуждения о свободных и порабощенных
народах, поскольку такие выражения «могут быть
поняты только в относительном смысле» (Paley 1825'
356). Это обвинение, возможно, и было
оправдано на фоне бескомпромиссной риторики
Ричарда Прайса и других, поскольку, конечно, верно,
что они рисовали свои картины в черно-белых
тонах. Но вопрос в том, затрагивает ли это обвинение
сколько-нибудь существенно концепцию свободы
как не-доминирования.
Полагаю, что, как должно быть ясно из
первой главы, не затрагивает. Мы видели в первом
разделе, что доминирование одного человека над
другим может варьировать как по интенсивности,
так и по объему. С одной стороны, вмешательство,
на которое способен доминатор, может быть
более или менее произвольным, цена и
затруднительность вмешательства могут быть более или менее
значительными, а достижимое вмешательство
может быть более или менее значительным. С другой
стороны, доминатор может вмешиваться в дела
доминируемых в более широком или более узком
диапазоне деятельности и в более или менее важных
областях.
Эти вариации в интенсивности и объеме
доминирования гарантируют, что должны быть также
и различия в интенсивности и объеме
не-доминирования. Такие различия появятся вместе с
различиями в объеме и интенсивности, с которыми
происходит сокращение и ослабление доминирования.
Люди будут пользоваться все большим не-домини-
144

СВОБОДА КАК H Е-ДОМИ НИ POBAH ИЕ
рованием по мере того, как доминаторы будут
доминировать над ними менее интенсивно и в
меньшем объеме.
Но это еще не все. Продвижение не-доминиро-
вания, строго говоря, не эквивалентно ослаблению
доминирования, будь то ослабление его
интенсивности или сокращение объема. Мы можем
расширить не-доминирование, не просто сокращая
существующее доминирование, но с помощью новых
расширений области, в которой человек
совершает не-доминируемый выбор, и легкости, с которой
субъект может это делать, на любом уровне
интенсивности. Мы можем ввести или облегчить не-до-
минируемые выборы в областях, в которых они
в настоящее время не существуют или имеют очень
высокую цену. Выборы могут быть недоступны,
потому что релевантные опции культурно
недостижимы—в том же смысле, в каком чтение
недостижимо в культуре поголовной неграмотности,—или
потому, что опции урезаны чрезмерно строгим
законом, или потому, что жизненные обстоятельства
этого не позволяют.
Предположим, что я физически неполноценный
человек, и передвижение по родному городу для
меня невозможно или затруднено.
Не-доминирование, которым я пользуюсь, повысится до какого-то
уровня интенсивности, если я буду снабжен
средствами передвижения, облегчающими
пользование определенными вариантами не-доминируемого
выбора. Повысится и не-доминирование, которым
я пользуюсь, хотя никто надо мной в настоящее
время не доминирует в вопросах моего
передвижения; дело в том, что я не способен передвигаться.
Экспансивный способ повышения объема
свободы как не-доминирования может быть пояснен
через различение факторов, которые ставят свободу
под угрозу, и факторов, которые ставят ее в
зависимость от условий. Свободе как не-доминированию
угрожает доминирование и только доминирова-
Н5

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ние. Но, хотя моя свобода и не ставится под угрозу
ограничением моей способности ею пользоваться,
это ограничение все же имеет значение, поскольку
ставит свободу, которой я пользуюсь, в зависимость
от условий. Мы можем повысить интенсивность
и увеличить объем свободы как не-доминирования,
снизив опасности, которые ей угрожают: иначе
говоря, ослабив доминирование со стороны других.
Но мы также можем увеличить объем человеческой
свободы как не-доминирования, ослабив влияние
факторов, ставящих ее в зависимость от условий,
и расширив диапазон не-доминируемых выборов
или облегчив их. Подобно тому, говорим мы, как
человек несвободен, если его свобода находится под
угрозой доминирования, он не свободен в том или
ином отношении —он не-свободен (non-free), хотя,
строго говоря, не йполне несвободен (unfree) (Pettit
1989b),—в той мере, в какой его свобода зависит
от определенных обусловливающих факторов.
Предложение подумать об ослаблении влияния
обусловливающих факторов похоже на то, о чем
часто говорят сторонники свободы как не-вмеша-
тельства. Многие такие теоретики считают само
собой разумеющимся, что, способствуя делу
свободы как не-вмешательства, важно не просто
ослабить вмешательство, которому люди
подвергаются в имеющемся у них диапазоне выбора, но также
увеличить, насколько это возможно, количество
доступных выборов, освобождая их от излишних
природных или социальных ограничений; важно
сделать свободу как не-вмешательство не просто, как
говорится, формальной реальностью, но сделать ее
действенной8.
8. Стоит заметить, что желание сделать негативную свободу
действенной отличается от желания заменить ее позитивной
свободой. Эти два желания иногда смешивают. Как
негативная, так и республиканская свобода могут быть
реализованы чисто формальным или же действенным способом;
146

СВОБОДА КАК НЕ-ДОМИНИРОВАНИЕ
Предположение о том, что лучше иметь больше
возможностей выбора, чем меньше, или что
легкий выбор лучше, чем трудный, был подвергнут
справедливому сомнению, и это сомнение должно
быть интернализировано в обсуждениях не только
свободы как не-вмешательства, но и свободы как
не-доминирования (Dworkin 1988: eh. 5). Но дело
в том, что эти две концепции свободы похожи друг
на друга, доказывая, что при прочих равных
условиях мы должны расширять диапазон или легкость
предпочтительного выбора, но также его
интенсивность: мы должны постараться ослабить не только
влияния, ставящие свободу под угрозу, но и
влияния, ставящие свободу в зависимость от условий.
Различие между этими концепциями в том, что
они по-разному проводят границу между
влияниями, ставящими под угрозу, и влияниями,
ставящими в зависимость от условий. Для концепции
свободы как не-вмешательства
обусловливающими, но не ставящими под угрозу являются только
и желание действенной реализации каждой из них
отличается от приверженности позитивному идеалу свободы.
Проект превращения негативной свободы в действенную
привлекался для обоснования некоторых вариантов
весьма радикальной политики (см., например: Waldron 1993:
essay 13; и Van Parijs 1995; об измерении действенности,
релевантной также для республиканцев, см. Sugden 1996)·
Аргументы о необходимости сделать не-вмешательство
действенным представляют собой интересный поворот
в либеральной мысли, но они зависят от посылки, с
которой приверженцам не-вмешательства как
единственного блага будет нелегко согласиться. Согласно этой
посылке, вмешательство, практикуемое государством в
попытке сделать не-вмешательство действенным — в попытке
помочь людям преодолеть не вмешательство, но
природные или непреднамеренные
ограничения,—оправдывается повышением действенности. Но это прямо
противоречит республиканскому подходу; при условии, что оно
не является произвольным, государственное
вмешательство не будет считаться республиканцами серьезным
вредом, ставящим под угрозу свободу.
47

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
такие непреднамеренные влияния, как природные
препятствия. Для концепции свободы как не-доми-
нирования преднамеренные вмешательства, не
являющиеся произвольными, подобны природным
препятствиям в том, что они являются
обусловливающими, но не ставящими свободу под угрозу.
Таким образом, первая концепция помещает закон,
в делении на ставящих под угрозу и ставящих в
зависимость от условий, в категорию ставящих под
угрозу, в то время как вторая концепция считает,
что закон, не основанный на произволе, относится
к категории обусловливающих.
Возвращаясь к возражению Пейли, если мы
принимаем идеал свободы как не-доминирова-
ния, то мы не должны считать, что все или
хорошо, или плохо: что свобода или полностью
реализована, или вовсе не удалась. Мы можем продвигать
не-доминирование поэтапно, снижая степень, в
которой доминатор может произвольно вмешиваться,
или сужая диапазон выбора, над которым
доминатор осуществляет контроль, или прибегая к
только что обсужденным мерам экспансии.
Разумеется, возникнут трудности в измерении прогресса,
достигаемого поэтапно, подобно тому как
имеются трудности в измерении прогресса,
достигнутого в продвижении дела свободы как не-вмеша-
тельства (Pettit 1989b). Например, придется решать
вопросы, связанные со сравнительной оценкой
интенсивности и объема (подробнее об этом ниже),
а также с тем, не является ли освобождение в
некоторых областях деятельности более важной
задачей, чем освобождение в других областях (Taylor
1985: essay 8). Но не может быть никакого сомнения,
что с помощью небольших шагов мы достигнем
прогресса. Дискурс свободы как не-доминирова-
ния вовсе не обязательно должен следовать
дихотомической риторике тотальной эмансипации либо
окончательного порабощения.
148

СВОБОДА КАК НЕ-ДОМИНИРОВАНИЕ
Возражение третье: непомерная трудность
Последнее и самое важное возражение Пейли
заключалось в том, что идеал свободы как не-домини-
рования слишком требователен, чтобы его можно
было рекомендовать государству: он «воспламеняет
никогда не сбывающиеся ожидания и
нарушает спокойствие публики недовольством, с коим не
справится ни одно самое мудрое и великодушное
правительство». Как нам на это ответить, если мы
решили принять этот идеал и считать его
универсальной ценностью?
Разумеется, обвинение заслуживает того, чтобы
отнестись к нему серьезно. В двух аспектах наши
ожидания, касающиеся государства, могут
значительно повыситься, если мы будем считать, что
государство должно содействовать свободе как не-до-
минированию, а не свободе как не-вмешательству.
Идеал, выбирающий в качестве мишени для
критики только формы доминирующего
вмешательства, а не вмешательства как такового, означает,
что мы будем сравнительно благосклонны к
наделению государства значительными
полномочиями; мы будем с большей теплотой относиться к
государственному вмешательству при условии, что
оно будет связано ограничениями, делающими его
не-произвольным. А идеал, делающий мишенью
для критики все формы доминирования, а не
только те, которые содержат реальное вмешательство,
означает, что мы будем относительно плохо
настроены к толерантности в отношении
доминирования, даже такого, где от более сильной
стороны ожидается бездействие; мы будем относиться
с меньшей теплотой к традиционным
отношениям, например, мужа к жене или работодателя к
наемному работнику.
Итак, переход от свободы как не-вмешательства
к свободе как не-доминированию будет иметь два
последствия, которые, возможно, и вызывали бес-
49

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
покойство Пейли и мотивировали его третье
критическое соображение. Этот переход потенциально
заставляет нас относиться с большим
радикализмом к способам организации общественных
отношений. И он потенциально заставляет нас
относиться с меньшим скептицизмом к возможности
удовлетворения наших претензий через
обращение к государству.
Но является ли усиление общественного
радикализма и ослабление общественного и
политического скептицизма веским основанием для того,
чтобы отвергнуть республиканский подход и
принять вместо него современный, либеральный
идеал свободы как не-вмешательства? Все
последующее содержание моей книги можно рассматривать
как доводы в пользу именно большего
радикализма в отношении политики и меньшего
скептицизма в отношении государства. В этом смысле эту
книгу можно рассматривать как развернутый ответ
на последнее возражение Пейли. Выше я
пытался прояснить и сформулировать республиканское
понимание свободы как не-доминирования. В
следующих главах я буду приводить доводы в
защиту трактовки этого понимания как политического
идеала и исследовать институциональные
последствия его установления в качестве такого идеала.
Надеюсь, что в итоге появится представление об
общественной жизни, в которой республиканский
идеал не будет носить дестабилизирующего,
подрывного характера, оттолкнувшего от него людей,
подобных Пейли.
Приложение: доминирование
и другие формы власти
Полезно соотнести концепцию доминирующей или
порабощающей власти, как мы ее здесь
охарактеризовали, с другими весьма отличающимися от нее
15°

СВОБОДА КАК НЕ-ДОМИНИРОВАНИЕ
концепциями власти, которые встречаются в
политической теории (Clegg 1989; Wartenberg 199°;
Patton 19945 Hindess 1996). Те, кому это не
интересно, могут сразу перейти к следующей главе.
Все концепции власти, грубо говоря, делают
разный выбор в пунктах, где предполагается выбор
(обозначаемых словом «ИЛИ»), в следующей схеме.
ι. Властью обладает агент
(персона/группа/организация) ИЛИ система
2. в случае, если они оказывают ИЛИ способны
(актуально или виртуально) оказывать
3- преднамеренное ИЛИ не-преднамеренное
влияние,
4- негативное ИЛИ позитивное,
5- в продвижении результата любого рода, ИЛИ,
если говорить конкретнее, помогая в
конструировании некоторых форм действия (agency), ИЛИ
в формировании выборов некоторых агентов.
Эта схема позволяет увидеть, что объединяет
различные концепции власти, когда мы говорим
с одной крайней позиции о власти эффективно
действующего агента осуществлять задуманное,
или же с другой крайней позиции о власти
системы не позволять революционным альтернативам
вставать в повестку дня и тем самым продлевать
себе жизнь до бесконечности. Наша схема даже
позволяет увидеть возможность трактовки власти
с помощью модели, согласно которой она так же
неизбежна, как гравитация; всегда существует
какой-то фактор, который оказывает или способен
оказывать какое-то влияние на то, какими
агентами мы являемся, или на то, какого рода вещи мы
делаем.
Однако важнее всего, на наш эзгляд, то, что эта
схема позволяет поместить порабощающую или
доминирующую власть в контекст таких альтернатив.
Власть этого общего рода существует, когда имеется
W

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ι. агент, личный или корпоративный,
2. который способен (актуально способен)
оказывать
3- преднамеренное влияние
4- негативного, наносящего вред рода,
5- помогая влиять на то, что делают какой-то
другой человек или другие люди.
Доминирующая власть в этом смысле является
интерактивной, потому что требует агента как
носителя и агента как жертву (пункты ι и 5). Она основана
на способности, потому что способна существовать
без приведения в действие (пункт 2). Эта власть
носит преднамеренный характер, потому что вещи,
которые ее носитель может делать, являются
вещами, за совершение которых носителя можно винить
или хвалить: они не находятся, как мы говорим, вне
контроля со стороны агента (пункт з). И это власть
негативного рода в той мере, в какой представляет
собой способность нанести вред жертве, а не
способность улучшить ее положение (пункт 4). Данная
концепция противоположна в одном или большем
числе измерений другим формам власти, которые
пользуются поддержкой политических теоретиков.

ГЛАВА 3
He-доминирование
как политический идеал
КАК МЫ ВИДЕЛИ в первой главе, под
свободой и ценностью свободы в
республиканской традиции имелось в виду прежде
всего то, что мы называем не-доминированием:
положение, когда вы живете в присутствии других
людей, но не живете по чьей-то милости. Во второй
главе было проанализировано, что конкретно, или
более-менее конкретно, означает не-доминирова-
ние, в частности, были рассмотрены черты
свободы как не-доминирования, отличающие ее от
более распространенной сегодня идеи свободы как
не-вмешательства. Различия между ними сводятся
к тому, что над вами могут доминировать, как в
случае с удачливым или хитрым рабом, но при этом вы
не будете подвергаться вмешательству, и наоборот,
вы можете подвергаться вмешательству со стороны
какой-то формы организации, как в случае
подчинения должной форме закона и правления, но при
этом над вами никто не будет доминировать.
Но республиканская традиция не просто
предлагала особую интерпретацию свободы: она
считала свободу как не-доминирование высшей
политической ценностью и поддерживала тезис о том,
что смысл принуждающего и потенциально
доминирующего государства, в случае его
надлежащего устройства, заключается в распространении
этой ценности. «Свобода — наивысшее благо
гражданского общества» (Gwyn 1965: 88). С точки
зрения республиканской традиции целью государ-
153

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ства, единственной оправданной целью, является
не что иное, как распространение этой свободы.
Кроме того, с ее точки зрения идеал не-доминиро-
вания является главным и единственным
критерием оценки общественного и политического
устройства.
В этой и следующей главах я рассматриваю
вопрос о том, почему, следуя республиканской
традиции, мы признаем не-доминирование
ценностью, в высшей степени способной быть критерием
оценки институтов. В данной главе
обосновывается, почему и как не-доминирование может
считаться политическим идеалом, а в следующей —
рассматриваются привлекательные черты этого идеала.
Глава состоит из трех разделов. Во-первых, я
показываю, почему свобода как не-доминирование
является личным благом, причины желать и ценить
которое есть практически у всех. После чего
привожу доводы в пользу того, что свобода как
не-доминирование должна быть делом политических
институтов, а не индивидов или других средств ее
продвижения. И, в-третьих, утверждаю, что
не-доминирование является целью, которую такие
институты должны продвигать, а не ограничением,
которое они должны почитать, преследуя другие
цели; я придерживаюсь консеквенциалистской
версии республиканизма. Республиканская
концепция, как мы увидим, является консеквенциа-
лизмом с одной оговоркой: с ее точки зрения
институты, содействующие человеческой свободе как
не-доминированию, не являются причиной
свободы, но конституируют свободу. Республиканизм
не признает никакого временного или каузального
разрыва между социальными институтами и
свободой граждан.
В моей книге нет ничего, что прямо
поддерживает традиционный тезис, а именно что свобода
как не-доминирование является единственной
целью наших политических институтов. Но когда мы
154

HE-ДОМИНИРОВАНИЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ
полностью поймем требование продвижения не-до-
минирования, когда оценим важность далеко
идущего, но привлекательного преобразования этих
институтов, которого потребует эта задача, то
обнаружим, что этот тезис очень близок нам по духу.
Те, кто приветствует свободу как не-вмешательство
и считает минимальное государство в нормативном
смысле неудовлетворительным, обычно
обращаются к другим ценностям как независимым
критериям политической оценки, таким, например, как
равенство, благосостояние, полезность и т.п. Свобода
как не-доминирование не нуждается в подобного
рода дополнениях, поскольку, как мы увидим, сама
по себе требует институтов, стремящихся к
реализации ценностей равенства и благосостояния.
Поэтому в дополнительном введении таких ценностей
нет никакой нужды.
Приводя доводы, говорящие о
привлекательности свободы как не-доминирования, я буду
сравнивать ее исключительно с негативным идеалом
не-вмешательства, а не с позитивным идеалом
господства над собой. Если позитивная свобода
трактуется в духе популизма, как демократическое участие,
то это вряд ли нуждается в объяснениях: партици-
паторный идеал неосуществим в современном мире,
и в любом случае подчинение каждого человека
всеобщей воле вряд ли можно считать
привлекательной перспективой. Но, сравнивая свободу как
не-доминирование только с негативным идеалом
не-вмешательства, я буду также игнорировать те версии
позитивного идеала господства над собой, которые
приравнивают его к личной автономии. И поэтому
мне все же придется сказать несколько слов, чтобы
объяснить такое сужение фокуса.
Свобода как личная автономия очень
привлекательная ценность, возможно даже подлинное
благо (Raz 1986); вообще говоря, я и сам
придерживаюсь одной из версий идеала автономии,
который называю «ортономией» (Pettit and Smith 199°;
45

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Pettit and Smith 1996). Свобода как господство над
собой, однако, более богатый идеал, чем свобода
как не-доминирование; не-доминирование может
существовать без личного господства над собой,
но вряд ли какая-либо осмысленная форма
господства над собой может существовать без не-до-
минирования. Больше того, свободе как господству
над собой должна оказываться помощь, если не
активное содействие в государстве, гарантирующем
свободу как не-доминирование; людям наверняка
будет легче достичь автономии, если им
гарантируют, что они не будут подвергаться доминированию
со стороны других. Так что сравнивать
привлекательные черты одной и другой свободы
бесполезно. Не противореча тезису о том, что государство
должно ориентироваться на продвижение
свободы как не-доминирования, а не на продвижение
свободы как не-вмешательства, я вполне могу
признавать привлекательность свободы как господства
над собой.
Существуют, конечно, различия между
республиканской точкой зрения, которую я защищаю, и
позицией, согласно которой государству следует
открыто принять более богатый по содержанию идеал
содействия личной автономии. Мой оппонент
скажет, что государство, необходимое для содействия
не-доминированию, выглядит слишком суровым,
чтобы быть привлекательным или производить
неотразимое впечатление, и что нам следует
предложить государству более содержательный идеал,
чтобы мы могли оправдать политические ожидания,
на которые рассчитываем. Но в данный момент
ответить на этот аргумент невозможно. Остается
только надеяться, что, когда наши оппоненты увидят
весь в целом проект республиканского государства,
который я предлагаю, и поймут, что это государство
приближает реализацию автономии, которой они
так дорожат, они, возможно, поймут, что нет
никакой необходимости делать государство ответствен-
156

HE-ДОМИНИРОВАНИЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ
ным за продвижение господства людей над собой.
Возможно, они поймут, что людям можно будет
доверить заботу об их собственной автономии, если
они будут жить в условиях правления,
защищающего от доминирования со стороны других.
I. Не-доминирование
как личное благо
Почти все считают, что свобода как не-вмешатель-
ство является благом. Каждый пожелал бы ее для
себя и признал бы ее желательность для других.
Я с этим согласен и собираюсь привести доводы
в пользу ценности свободы как не-доминирования —
в пользу ее статуса как личного блага,— показывая ее
сравнительные преимущества перед свободой
другого рода во многих отношениях. В частности, она
имеет серьезное преимущество перед свободой как
не-вмешательством в своей претензии на то, чтобы
быть инструментальным благом: благом, которое
порождает другие блага для пользующегося им
индивида. У меня нет расхождений с теми, кто
считает свободу как не-доминирование или даже
свободу как не-вмешательство внутренне присущим
благом, но я не буду обсуждать здесь эту точку зрения.
Инструментальное благо
Главная инструментальная выгода, которую мы
связываем с пользованием не-вмешательством,
заключается в том, что ваши выборы не блокируются, им
не ставят преград, по крайней мере, это не делается
преднамеренно или квазипреднамеренно.
Несмотря на полное отсутствие вмешательства, вы
можете оказаться ограниченным естественными
препятствиями любого рода — отсутствием у вас власти
или богатства или недружелюбием окружающего
мира,—но вы не будете ограничены препятствия-
157

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ми преднамеренными, ибо такие препятствия
представляли бы собой вмешательство. Таким образом,
если ваше актуальное не-вмешательство
максимизировано или если ваше ожидание не-вмешатель-
ства максимизировано, вам будет обеспечено
максимально доступное пользование этой выгодой.
Мы видели ранее, что дело продвижения
свободы как не-вмешательства в обществе, возможно,
предполагает не просто ослабление факторов,
которые ставят ее под угрозу,—актов вмешательства
со стороны других,—но и факторов, которые ставят
ее в зависимость от условий—естественных
препятствий. Содействие свободе как не-вмешательству
будет означать сокращение по мере возможности
вмешательства и расширение по мере
возможности сферы не подвергаемого вмешательству выбора.
Должны ли мы считать сокращение естественных
препятствий, как и сокращение преднамеренного
вмешательства, выгодой, инструментально
связанной с пользованием свободой как не-вмешатель-
ством? Полагаю, что нет.
Отсутствие естественных препятствий не
является выгодой, которая вытекает инструментальным
образом из пользования не-вмешательством,
поскольку вы можете пользоваться полным
не-вмешательством в присутствии таких препятствий. Связь
с не-вмешательством является более
опосредованной. Если вы верите, что не-вмешательство
является ценностью, скажем, из-за связанных с ним
выгод, тогда естественным является не просто
желание содействовать интенсивности пользования
им в обществе, но также —в той степени, в какой
одно не противоречит другому, —расширять
диапазон выбора, предполагаемого этим пользованием.
Поэтому, хотя проект комплексного продвижения
не-вмешательства действительно включает
устранение естественных препятствий для выбора, связь
с устранением естественных препятствий зиждется
на независимой ценности —инструментальной цен-
158

HE-ДОМИНИРОВАНИЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ
ности —не-вмешательства; само оно не составляет
части того, что делает не-вмешательство ценным.
Если эта трактовка свободы как не-вмешатель-
ства покажется несправедливой, то я должен
сказать, что то же самое относится к свободе как
не-доминированию. Проект продвижения не-до-
минирования, предполагающий, что оно
является существенно важной ценностью, естественным
образом включает как содействие интенсивности
не-доминирования—устранение факторов, которые
угрожают этой свободе,—так и расширение сферы
не-доминируемого выбора: устранение
естественных, правовых или культурных препятствий,
которые ставят свободу в зависимость от такого рода
факторов. Но допущение, что не-доминирование
является ценностью, скажем, ценностью
инструментальной, должно быть обосновано независимо
от последствий, сопровождающих расширение
сферы не-доминируемого выбора. Вывод, касающийся
установления ценности свободы как не-вмешатель-
ства, касается и ценности свободы как
не-доминирования.
Итак, мы видели, что главной
инструментальной выгодой, связанной со свободой как не-вмеша-
тельством, является пользование выбором, на
который не воздействует преднамеренное блокирование
или помехи со стороны других. Перейдем теперь
к вопросу о сравнительных преимуществах свободы
как не-доминирования. Приносит ли она такую же
инструментальную выгоду? А если нет, то
предлагает ли она другие выгоды, которые это
компенсируют? Я буду доказывать, что той же
инструментальной выгоды она не приносит, но компенсирует
это, и с лихвой, принося дополнительно три
другие выгоды.
Свобода как не-доминирование обещает
избавление не от преднамеренного вмешательства, но
только от преднамеренного произвольного
вмешательства: точнее, избавление от способности других
159

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
к произвольному вмешательству. В отличие от
свободы как не-вмешательства, она совместима с
высоким уровнем не-произвольного вмешательства
такого рода, который могла бы осуществлять
надлежащая система законов. И она
противопоставляет себя не вмешательству как таковому, особенно
не вмешательству такого рода, которое не
основано на произволе, но лишь тому вмешательству,
которое совершается при таком отсутствии контроля
и ограничений, что, независимо от мнения жертвы,
оно может руководствоваться враждебными, не
разделяемыми сторонами интересами и враждебными,
не разделяемыми идеями. Приверженцы
не-вмешательства имеют в виду сферу действия для
индивида, в которой нет никакого актуального или
ожидаемого принуждения. Приверженцы не-доми-
нирования говорят о сфере действия, которая не
запятнана никаким принуждением — или
способностью к принуждению,—исходящим только от сил
произвола.
Различие между двумя идеалами в этом
отношении связано с различными концепциями закона.
Приверженцы свободы как не-вмешательства
рассматривают правовое или государственное
принуждение, независимо от всех ограничений или
контроля, как форму принуждения, которое столь же
дурно само по себе, как принуждение,
осуществляемое другими силами; и оно может быть оправдано
только тем, что его присутствие способствует в
целом меньшей степени принуждения.
Приверженцы свободы как не-доминирования рассматривают
государственное принуждение, особенно
принуждение, происходящее в рамках надлежащей
формы закона, как то, что не является
потенциально неприемлемым и находится на одном уровне
не с принуждением, совершаемым на основе сил
произвола, а с обструкцией, образуемой
естественными препятствиями. Как отмечалось в
предыдущей главе, первые помещают любую правовую
ι6ο

HE-ДОМИНИРОВАНИЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ
систему —если делить системы на те, что ставят
под угрозу, и те, что ставят в зависимость от
условий,—в разряд ставящих под угрозу, в то время как
вторые приводят доводы в пользу того, что не
основанная на произволе форма закона относится
к категории обусловливающих.
Обещая актуальное или ожидаемое избавление
от вмешательства, идеал свободы как не-вмешатель-
ства, возможно, выглядит более привлекательно,
чем его конкурент. Кажется, что лучше быть
освобожденным от всякого вмешательства, или от
максимально возможного вмешательства, чем быть
освобожденным только от вмешательства — или даже
от способности вмешательства со стороны других,—
которое происходит на основе произвола. Но
конкурирующий идеал свободы как не-доминирования
может принести с собой три другие выгоды,
которые способствуют установлению его более высокой
ценности.
Первая выгода выясняется, когда мы
рассматриваем очевидный изъян, делающий
произвольное вмешательство хуже не-произвольного.
Подвергаться произвольному вмешательству или его
ожиданию —значит испытывать дополнительный
дискомфорт, более сильный и неприятный, чем
дискомфорт, вызываемый преднамеренным
ограничением вашего выбора. Это значит испытывать
высокую степень неопределенности, поскольку
произвол, на основе которого происходит
вмешательство, означает, что никто не знает, когда оно
случится. Неизвестность делает планирование
гораздо более трудной задачей, чем в альтернативном
случае не-произвольного вмешательства, и,
конечно, вызывает высокий уровень тревожности.
Свобода как не-доминирование требует, чтобы
мы ослабили способность произвольного
вмешательства, которому подвергается человек, в то
время как свобода как не-вмешательство требует, чтобы
мы минимизировали ожидание человеком вмеша-
1б1

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
тельства как такового. Но это означает, что в то
время, как идеал не-доминирования склонен требовать
режим высокой определенности, идеал
не-вмешательства совместим со значительным снижением
степени определенности. Вполне возможно, что
максимально возможное для кого-то не-вмешатель-
ство доступно в условиях, когда человек
ощущает сильную неопределенность. Но не похоже, что
то же самое верно и для максимального
не-доминирования, которого он мог бы достичь.
Представим, что имеется выбор между тем,
чтобы оставить работодателям высокий уровень власти
над работниками или мужчинам — высокий
уровень власти над женщинами, и тем, чтобы
использовать государственное вмешательство для
ослабления такой власти. Максимизация не-вмешательства
в целом полностью совместима с первой опцией.
Хотя в этом случае мы и не предупреждаем
вмешательство со стороны сильного, мы все же не
думаем, что оно произойдет с высокой вероятностью;
и поскольку мы не защищены от вмешательства
со стороны сильного, то будем считать отсутствие
государственного вмешательства великим благом.
Таким образом, максимизация не-вмешательства
в целом полностью совместима с тем, что
работник или женщина будут жить в условиях высокой
неопределенности.
Верное на уровне целого или агрегата может быть
также верным на уровне индивида. Ибо по
аналогичным соображениям максимизация
не-вмешательства индивида потребовала бы, чтобы он был
подвергнут высокой степени неопределенности.
Быть может, обращение к закону оказалось бы
настолько сильным вторжением в его жизнь и
настолько неэффективным с точки зрения
прекращения вмешательства со стороны других, что
означало бы не меньшее, а большее вмешательство.
Быть может, тогда способ максимизации
ожидаемого не-вмешательства должен состоять в том, чтобы
1б2

HE-ДОМИНИРОВАНИЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ
оставить человека в подчинении другим, в
положении, в котором он испытывает сильную
неопределенность. Ожидание им не-вмешательства будет
максимальным, однако на максимальной
отметке вмешательство, которому он подвергается,
будет произвольным и также будет стимулировать
неопределенность: это будет вмешательство такого
рода, которое вызывает тревогу и затрудняет
планирование.
Проект повышения уровня личной свободы как
не-доминирования не терпит этой неизвестности,
поскольку не приемлет согласия на любую степень
подчинения другому. Приверженцы свободы как
не-доминирования подчеркивают преимущество
своего идеала, когда говорят, что несвободная
личность подвержена непостоянной, неопределенной
воле другого и вследствие этого испытывает
чувство тревоги и собственной ничтожности. «Всегда
опасаясь какого-то неизвестного бедствия,
которое быть может никогда и не наступит, он
никогда не испытывает высшего наслаждения своим
бытием или какими-либо благами жизни» (Priestley
1993: 35)· С их точки зрения, продвигая свободу
как не-доминирование, мы избавляемся от
преследующего нас призрака неизвестности. Да, человеку
придется жить под постоянной властью
конституции и закона, правления, которое будет вносить
некоторую степень принуждения в его жизнь. Но он
не должен будет жить в постоянном страхе перед
непредсказуемым вмешательством и сможет
систематически и почти ни о чем не беспокоясь
организовывать свои дела.
Вторая выгода, связанная со свободой как не-до-
минированием, а не со свободой как не-вмешатель-
ством, проявляется, когда мы рассматриваем
другой аспект, в котором произвольное вмешательство
хуже не-произвольного. Подвергаться реальному
или ожидаемому произвольному вмешательству
значит не только быть вынужденным испытывать
163

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
сильное чувство неопределенности. Это значит
также быть вынужденным внимательно наблюдать
за сильными мира сего, предвосхищать их
ожидания в отношении вас и пытаться им угодить или,
зная, где они будут находиться, не попадаться им
на глаза; это значит быть вынужденным на
каждом шагу выстраивать стратегию почтительности
и предугадывания. Вам не удастся спокойно плыть
по волнам, ни о чем не беспокоясь и занимаясь
своими делами, и придется прокладывать курс, думая
о грозящих отовсюду опасностях.
Продвижение свободы как не-доминирова-
ния означает ослабление способности других
людей к произвольному вмешательству и снижает
необходимость в стратегиях почтительности или
предугадывания желаний, а также снижает
уровень неизвестности, с которой приходится жить.
Но продвижение чьей-либо свободы как не-вмеша-
тельства не дает гарантии такого результата.
Вполне может быть, что наилучшим способом
максимизации ожидания не-вмешательства является опора
на врожденные смекалку и хитрость: забота о
собственной свободе заставит человека развить и
применять стратегии угождения и предвосхищения
желаний могущественных лиц. Мир, в котором царит
стратегия лести и уклонения, в котором женщины,
например, становятся мастерицами по
умасливанию или учатся никогда не противоречить
мужскому полу, может оказаться наилучшим способом
поддерживать вмешательство как таковое на
минимальном уровне.
Но цена стратегии почтительности и
предугадывания желаний, как и жизни в условиях
неизвестности, весьма высока. Навязанная стратегия
требует от агента сокращения собственного
выбора: ему приходится почтительно приветствовать
господина в нужные моменты, а если это не
помогает, стараться не попадаться на глаза. Конечно,
такое вынужденное самоограничение не представ-
164

HE-ДОМИНИРОВАНИЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ
ляет собой форму вмешательства, даже
произвольного вмешательства, ибо вмешательство должно
преднамеренно совершаться другим; именно
поэтому дело свободы как не-вмешательства можно
продвигать способами, предполагающими высокий
уровень стратегической почтительности и
предугадывания. Но все же плохо, когда людям
приходится отказывать себе в каком-то выборе, чтобы
достичь не-вмешательства. И явным преимуществом
идеала свободы как не-доминирования является то,
что, делая своим врагом произвольное
вмешательство и стремясь ослабить способность других к
произвольному вмешательству, он рисует картину
свободной жизни, в которой потребность в стратегии
поведения минимизирована1.
Третья выгода, связанная со свободой как не-до-
минированием, но не со свободой как не-вмешатель-
ством, уже называлась, когда я говорил, что
пользование не-доминированием может стать предметом
общего знания и принести связанные с этим
субъективные и интерсубъективные выгоды. В то время
как свобода как не-вмешательство достигает
максимума в ситуации, когда человек признает, что
уязвим перед капризом другого и обладает более
низким социальным статусом, пользование свободой
как не-доминированием сопровождается
возможностью считать себя неуязвимым в этом отношении
и имеющим социальный статус, сравнимый со
статусом другого. Можно смело смотреть другому в глаза,
нет нужды кланяться и расшаркиваться.
Когда два человека пользуются одинаковой
свободой как не-вмешательством, даже
одинаковым ожиданием такой свободы, это не
противоречит тому, что один из них, и только один,
обладает властью вмешиваться в жизнь другого. Власть
вмешательства не противоречит тому, что более
ι. Я благодарен Джону Фереджону, Лиаму Мерфи и Квентину
Скиннеру за то, что они помогли мне это увидеть.
165

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
сильные могут быть не заинтересованы во
вмешательстве; причиной может быть безразличие,
занятость или религиозность, или даже то, что менее
сильные успешно справляются с тем, чтобы не
беспокоить сильных или не попадаться им на глаза.
Таким образом, может оказаться, что более
могущественное лицо будет вмешиваться в дела других
со столь же малой вероятностью, как и менее
могущественное. Но даже если обе стороны
пользуются равным не-вмешательством и равным
ожиданием не-вмешательства, у них, скорее всего, возникнет
общее сознание асимметрии власти, и даже
сознание, разделяемое с другими в обществе: это было
одной из главных тем предыдущей главы. И как
только предметом общего сознания становится то,
что один из них достаточно могуществен, чтобы
вмешиваться более или менее произвольно в жизнь
другого, это начинает оказывать влияние на их
относительные статусы. Предметом общего знания
становится то, что один слабее другого, уязвим
перед другим и в этом смысле подчинен другому.
Можно спросить, почему я вынужден думать
о себе таким образом, если другой человек на самом
деле собирается вмешиваться в мои дела не больше,
чем я собираюсь вмешиваться в его дела? Ответ
возвращает нас к соображению, которое уже
приводилось в предыдущей главе. Считать какую-то опцию
маловероятным, даже крайне невероятным
выбором не то же самое, что считать ее выбором,
который не достижим для агента —выбором,
который не находится во власти агента. Таким образом,
то, что другой человек вряд ли будет
вмешиваться в мои дела только потому, что он не
заинтересован во вмешательстве, не противоречит тому,
что он продолжает иметь доступ к опции
вмешательства в мои дела. Далее, именно достижимость,
а не вероятность выбора, который мы
приписываем человеку, определяет то, как я и другие смотрим
на человека и, в частности, считаем ли мы его че-
166

HE-ДОМИНИРОВАНИЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ
ловеком, от которого я должен зависеть в
пользовании не-вмешательством (Pettit and Smith 1996)·
И поэтому вполне возможно, что я вынужден буду
считать себя подчиненным тому, кто собирается
вмешиваться в мои дела не больше, чем я
собираюсь вмешиваться в его дела. В более широком
плане это может стать предметом общего признания,
и тогда мой статус, мое положение в восприятии
публики станет статусом и положением человека
подчиненного.
Продвижение свободы как не-доминирования
будет с необходимостью означать ослабление
такого рода подчинения, равно как и снижение уровня
неопределенности, в условиях которой
приходится жить, и стратегии поведения, к которой
приходится прибегать. Ибо хотя можно
пользоваться высшей степенью доступного не-вмешательства
в ситуации, когда вы подчинены другому, любое
повышение уровня вашего не-доминирования будет
означать снижение уровня подчинения, которому
вы подвергаетесь. В конечном счете усиление
вашего не-доминирования означает ослабление
способности других к произвольному вмешательству
в ваши дела, а это означает ослабление их доступа
к такому вмешательству.
Подводя итог, скажем, что свобода как не-до-
минирование, по-видимому, хуже, чем свобода как
не-вмешательство, служит делу неограниченного
выбора; в конце концов, она противостоит
только произвольному вмешательству — точнее,
другим, имеющим способность к такому
вмешательству,—а не вмешательству как таковому. Но свобода
как не-доминирование гораздо лучше в трех
других отношениях, каждое из которых интуитивно
крайне значимо. Она обещает быть лучше в том,
что касается избавления человека от
неизвестности и связанных с нею тревоги и невозможности
планировать; от необходимости выстраивать
стратегию в отношении могущественных лиц, вести
1б7

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
себя с ними почтительно и предугадывать любые
их желания; а также от подчинения, которое
сопровождается общим сознанием того, что человек
не защищен от возможности произвольного
вмешательства со стороны другого: что есть другой,
который может совершить такое вмешательство, даже
если он вряд ли собирается это делать.
Против приведенных аргументов можно
возразить, что те, кто встает на сторону свободы как
не-вмешательства, как правило, не приветствуют
и даже не признают вышеупомянутые
неизвестность, стратегию и подчинение. Чем это
объясняется? Ответ, возможно, кроется в том, что
приверженцы такого идеала считают само собой
разумеющимся, что этому идеалу более всего
содействуют традиционные не-доминирующие
институты—скажем, институты обычного
права,—которые чаще всего обосновываются, как они всегда
традиционно обосновывались, желанием избежать
произвола. Таким образом, эти люди на самом
деле поддерживают не то, что они поддерживают
официально, т.е. не свободу как не-вмешательство
в собственном смысле, но свободу как
не-вмешательство в рамках такого обычного права2.
Данная ограниченная версия идеала
не-вмешательства достаточно близка идеалу свободы как
не-доминирования: кажется даже, что она
исключает неизвестность, стратегию и подчинение.
Действительно, они исключены на форуме, где
отношения людей регулируются релевантными
предписаниями закона. Но ограниченный идеал все же
не достигает свободы как не-доминирования,
поскольку совместим с допущением доминирования
и связанными с ним неизвестностью, стратегией
и подчинением в рамках тех пространств, где
релевантное предписание закона позволяет людям дей-
2. Как указывалось в предыдущей главе, этого взгляда
придерживается и Хайек (см. Gray 1986 и Kukathas 1989)·
168

HE-ДОМИНИРОВАНИЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ
ствовать, используя другие инструменты. Так, он
совместим, в отличие от идеала свободы как не-до-
минирования, с доминированием, имеющим место
на рабочем месте, или дома, или в любом из
множества так называемых приватных пространств.
Не думаю, что можно быть безразличным к
выгодам, которые обещает свобода как не-доминирова-
ние. Возможность жить своей жизнью, не
испытывая чувства неизвестности в отношении вероятного
вмешательства в ваши дела; жить, не склоняясь
перед сильными мира сего и не находясь в
подчинении у других,—все это великие и очевидные
блага, служащие весьма вескими доводами в пользу
инструментальной притягательности свободы как
не-доминирования.
Первичное благо
На самом деле это доводы не просто в пользу
инструментальной притягательности идеала, но и его
статуса, если пользоваться терминологией Джона
Ролза (Rawls 1971; Ролз 20io), как первичного
блага. Первичное благо —это то, что человек имеет
инструментальные причины желать независимо
от других своих желаний: то, что обещает
результаты, которые будут для него привлекательными
независимо от того, что он ценит и к чему стремится.
Приведенные соображения говорят о том, что
продвижение свободы как не-доминирования
поможет избежать неизвестности, стратегии и
подчинения; разумеется, оно достигнет этого с большей
вероятностью, чем продвижение свободы как не-вме-
шательства. Но справедлив и более сильный тезис.
Допустим, мы предпринимаем какие-то шаги,
чтобы ослабить неопределенность в отношении
вмешательства, ослабить необходимость в стратегии
почтительности и предугадывания и ослабить
подчинение, связанное с уязвимостью. Трудно понять, как
можно предпринимать такие шаги, не продвигая
i6g

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
при этом свободу как не-доминирование. Свобода
как не-доминирование оказывается не просто
более или менее достаточным инструментом
продвижения этих результатов, но и более или менее
необходимым фактором. Нет продвижения не-домини-
рования без продвижения этих результатов; и нет
продвижения таких результатов без продвижения
не-доминирования. Это, возможно, не
выполняется в каждом из возможных миров, но кажется
безусловно верным в рамках правдоподобных
допущений о том, как устроен реальный мир.
Поскольку свобода как не-доминирование
связана в этом смысле с обсуждаемыми результатами,
возникает вопрос, как может кто-то не желать
такой свободы для себя или не признавать ее в
качестве ценности? Если вы не разделяете религиозно
и идеологически мотивированную доктрину
самоуничижения, вам не составит труда увидеть, что
преследуемые вами цели легче достичь в условиях
не-доминирования. И, конечно, эти цели легче
достичь, если они ставятся и преследуются в
условиях плюрализма, существующего в развитых
демократиях и, вне всякого сомнения, в международном
сообществе в целом. Итак, свобода как
не-доминирование—не просто инструментальное благо, она
также пользуется, по крайней мере в релевантных
обстоятельствах, статусом первичного блага.
Этот пункт легко обосновать. Почти во всем, что
человек может пожелать, достижению этих вещей
помогает присущая ему способность строить
планы (Bratman 1987)· Но если человек не пользуется
не-доминированием, его способности планировать
мешает вышеупомянутая неизвестность. Поэтому
в той степени, в какой не-доминирование
предполагает снижение уровня неопределенности, оно
обладает устойчивой привлекательностью в качестве
первичного блага.
Но статус первичного блага, которым
обладает свобода как не-доминирование, может быть
170

HE-ДОМИНИРОВАНИЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ
также подтвержден ссылкой на ослабление
стратегии и подчинения, которое оно делает
возможным. Быть человеком — значит иметь голос,
который не могут игнорировать; такой человек вместе
с другими ставит вопросы и обладает
авторитетным голосом —достаточно авторитетным, чтобы
вносимый им диссонанс вынуждал других
остановиться и задуматься (Pettit 1993а» c^s· 2> 4; Postema
19955 Pettit and Smith 1996). Итак, достойное
обращение с человеком означает обращение с ним как
с тем, у кого есть голос; от которого нельзя
отмахнуться, не имея на то веской причины; обращение
с ним как с тем, кого стоит выслушать.
Доминирование снижает вероятность такого человеческого
обращения, поскольку предполагает необходимость
стратегии и подчиненного статуса.
Доминируемый, обреченный на стратегию
человек следит за своими словами и всегда тонко
чувствует, что может понравиться доминаторам.
Равным образом доминируемый, подчиненный
человек, по общему мнению, стремится произвести
впечатление на доминаторов и встать на ступеньку
выше в их глазах. Такой человек, естественно, не
будет иметь независимого голоса, по крайней мере
в той области, где имеет место доминирование. Ему
не удастся сделать главного—обратить на себя
внимание более могущественных лиц, поскольку в нем
увидят человека, стремящегося обратить на себя
внимание: на него будут смотреть так же, как
взрослые смотрят на развитого не по годам ребенка. Ему
будет оказываться внимание, но он не будет
привлекать к себе внимания; к нему будут
относиться с уважением, но он не будет внушать уважения.
Разумно предположить, что, независимо от
других стремлений, каждый человек —или по
крайней мере каждый, кто живет в плюралистическом
обществе,—будет желать, чтобы с ним обращались
как с человеком, имеющим голос, который в
большинстве случаев нельзя игнорировать. Но если это
171

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
так, то из этого следует, что любой такой человек
имеет основание желать свободы как не-домини-
рования; в отсутствие такой свободы он будет
существом, обреченным на стратегию и подчинение
и не заслуживающим человеческого обращения.
Таким образом, связь свободы как не-доминирования
с отказом от поведенческой стратегии и от
подчинения, подобно связи свободы с отказом от
неопределенности, свидетельствует о том, что свобода как
не-доминирование обладает статусом первичного
блага.
II. Не-доминирование
как политическая проблема
Но довольно о том, почему не-доминирование
является личным благом или личной ценностью. Наши
аргументы еще не показывают, что
не-доминирование является ценностью, которую должно
воплощать в жизнь и продвигать государство. Мы все
знаем, что дружба —великая ценность, но мало кто
считает, что в задачи государства должно входить
содействие дружбе. Почему же тогда, как
настаивали и настаивают республиканцы, в его задачи
входит продвижение свободы как не-доминирования?
Хотя все мы стремимся к дружбе и ценим
дружеские отношения, мы все же считаем, что
большинство из нас может стремиться к ним вполне
самостоятельно и что государство вряд ли
сделает это лучше нас. С точки зрения республиканцев,
свобода отличается в этом отношении от дружбы.
Это тоже благо, которое большинство из нас ценит
и к которому стремится, но в отличие от дружбы
оно выполняет два важных условия: одно
негативное, а другое позитивное. Это не то, к чему
индивиды могут успешно стремиться, используя частные,
децентрализованные средства, и это то, что может
вполне успешно продвигаться государством.
172

HE-ДОМИНИРОВАНИЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ
Все дальнейшее содержание книги
посвящено доказательству того, что свобода как
не-доминирование выполняет позитивное условие. В ней
рассказывается, как могут быть устроены
институты—точнее, как они могут быть устроены
по республиканской модели, —чтобы пользование
не-доминированием было более или менее
беспрепятственно максимизировано. Поэтому в данном
разделе нам остается объяснить, почему свобода как
не-доминирование выполняет негативное условие:
почему в стремлении к ней индивиды не смогут
достичь успеха, если будут опираться только на свои
собственные усилия.
Против децентрализованного стремления
к не-доминированию
Более или менее очевидный довод против того,
чтобы оставить не-доминирование на попечении
индивидов, состоит в том, что это, скорее всего,
приведет к весьма неравному распределению не-до-
минирования. Предположим, люди действительно
стремятся к не-доминированию, и каждый делает
это по-своему. В индивидуальном плане они
стремятся защитить себя от вмешательства со стороны
других, наказывать вмешательство, демонстрируя
тем самым, что никто не может остаться
безнаказанным, и сдерживать или отражать возможные
акты вмешательства. Понятно, что такие
индивидуальные усилия могут привести к весьма
нежелательным последствиям. Неравенство в отношении
физического здоровья и способностей, социальных
связей и влияния, окружающей среды и т.п.
неизбежно в реальном мире. И такое неравенство
усиливается при любом течении истории в реальном
мире, поскольку сильные используют свою силу
для аккумуляции все больших ресурсов и в
результате становятся еще сильнее. Поэтому неизбежным
результатом стремления к не-доминированию, реа-
173

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
лизуемого децентрализованно, будет то, что
большинство попадет в зависимость от того или
иного сильного лица или от группы. Можно ожидать
появления общества, в котором воцарятся мелкие
деспоты: мужчины будут господствовать над
женщинами, богатые над бедными, инсайдеры над
аутсайдерами и т.д. Мы должны даже допустить
возможность появления в будущем могущественных
деспотов, у каждого из которых будет свой
собственный регион или своя сфера.
Кто-то скажет, что этот взгляд на вещи
чересчур пессимистичен и что децентрализованная
система продвижения не-доминирования не
обязательно приводит к очень слабому распределению
не-доминирования. Для тех, кто так считает,
нужны дополнительные аргументы. Необходимо
показать, что дело не в пессимизме, и дело
не-доминирования, скорее всего, пострадает, если положиться
на реципрокные силы, достаточные для
сдерживания вмешательства друг друга. Гораздо более
перспективной является стратегия конституционной
гарантии— стратегия, рассчитывающая на
государство, которое стремится продвигать не-доминиро-
вание, пользуясь не-доминирующими средствами.
Несмотря на то, что конституционная власть
не будет доминировать над людьми, она должна
будет, не допуская никаких исключений, ограничить
доступные для них выборы или повысить их цену.
Любая система права и правления всегда означает,
что некоторые опции перестают быть доступными,
или, по крайней мере, перестают быть доступными
на прежних условиях. Стремясь покончить с
разнообразием выборов, система будет вводить меры
принуждения и давления. И поскольку в своем
существовании она опирается на налоги, то
постарается, чтобы цена оставшихся доступными
выборов выросла. Хотя система и не сделает людей
несвободными (unfree) в смысле доминирования
над ними, она сократит диапазон и снизит легкость
174

HE-ДОМИНИРОВАНИЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ
не-доминируемого выбора, который есть у людей:
она сделает их относительно не-свободными (non-
free).
Однако, хотя стратегия конституционной
гарантии действительно страдает этим недостатком,
она все же перспективнее в этом отношении, чем
полноценная стратегия равновесной силы. В
рамках стратегии равновесной силы при ее идеальном
функционировании каждый достигает не-домини-
рования, имея ресурсы, достаточные для
эффективного сопротивления любому акту вмешательства
со стороны другого; защита настолько
эффективна, что нет необходимости прибегать к мерам
сдерживания. Но сценарий, в котором нет
конституционной гарантии, обеспечивающей универсальную
защиту, и где каждый или каждая защищают себя,
сопротивляясь в индивидуальном порядке, все же
ведет к перманентной гражданской войне. И хотя
по такому сценарию люди могли бы пользоваться
не-доминированием — при условии, что ни один
человек и ни одна группа не становятся
доминирующими,—диапазон и простота
не-доминируемого выбора будут крайне урезаны. Например, никто
не сможет торговать или путешествовать, не
вооружившись дорогостоящими средствами
сопротивления и защиты. Доступные людям выборы могут
быть и не-доминируемыми, но они будут очень
дорогими и ограниченными.
Этот недостаток стратегии равновесной силы
в сравнении с альтернативной стратегией
конституционной гарантии может быть выражен на
языке ставящих под угрозу и ставящих в зависимость
от условий, обусловливающих факторов. Обе
стратегии подразумевают, что, хотя свобода людей
прямо не ставится под угрозу, она ставится в серьезную
зависимость от условий: в одном случае
сдерживающим действием того, что все выступают в
качестве своих собственных защитников, в другом
случае—принудительной и фискальной ценой закона.
175

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Недостаток стратегии равновесной силы состоит
в том, что она обещает гораздо более жесткий
обусловливающий эффект. Почти все другие
способы достижения жизни без доминирования
кажутся лучшим выбором, чем необходимость терпеть
ограничения, налагаемые войной всех против всех.
Но даже этот аргумент против опоры на
стратегию реципрокной силы ей льстит. Ибо он
предполагает, что люди имеют ресурсы, достаточные
для эффективного сопротивления вмешательству
другим, и им нет нужды опираться на угрозы
возмездия для их сдерживания: они не должны
опираться на принуждение других и тем самым на
вмешательство в их жизнь способом, не учитывающим
их интересы и идеи. Но само это допущение
весьма нереалистично. Ибо при любом сценарии
такого рода люди будут неизбежно зависеть от
сдерживающей способности угрозы возмездия, а не просто
от своих оборонительных ресурсов. И в той мере,
в какой они опираются на такое взаимное
принуждение, они будут продолжать действовать по
рассматриваемому сценарию и произвольно
вмешиваться в дела друг друга. Лучшее, что может быть
реально осуществлено в рамках стратегии
реципрокной силы,—это не равновесие в обороне, а
равновесие в сдерживании.
Децентрализация, предполагаемая этой
стратегией, страдает всеми недостатками естественного
состояния, демонизированного по иронии
судьбы Гоббсом (Tuck 1989)· Гоббс доказывает, что, если
каждый стремится защищать себя от
вмешательства со стороны других и особенно защищать себя
превентивно, результатом этого с необходимостью
становится война всех против всех. Каждый,
естественно, предпочтет стратегию самозащиты,
включая превентивную самозащиту, а не стратегию
одностороннего разоружения. В конце концов, эта
стратегия лучше разоружения, и неважно, что
делают другие: если другие занимаются самозащитой,
176

HE-ДОМИНИРОВАНИЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ
это становится существенно важной
оборонительной мерой, а если другие разоружаются, это
превращается в полезную страховку. Но если все следуют
стратегии самозащиты, в том числе превентивной
самозащиты, тогда каждый оказывается в менее
выгодном положении в терминах не-доминирования,
чем в том случае, если каждый разоружается. Люди
сами загоняют себя в угол; каждый действует
способом, который обрекает на поражение всех (Parfit
1984: pt. 1).
Не требуется глубоких размышлений, чтобы
убедиться: каким бы ни было ограничивающее
действие конституционной гарантии на доступные
людям выборы, оно ничто в сравнении с
недостатками, связанными с полноценным применением
стратегии равновесной силы. И при этом
конституционная гарантия обещает как минимум те же
результаты в том, что касается ослабления
доминирования со стороны других. Таким образом, стратегия
конституционной гарантии, стратегия обращения
к государству, выглядит гораздо более
привлекательным вариантом. Возможно, опора на стратегию
реципрокной силы была бы неплохой идеей в
рамках конституционного государства. Профсоюзное
движение почти наверняка продвигало не-домини-
рование рабочих в индустриальном мире XIX
столетия. И это движение повышало уровень
не-доминирования именно за счет того, что придавало им
коллективную силу в противостоянии силе
работодателей. Но нет никакого смысла рассчитывать
на стратегию реципрокной силы как на
универсальное средство продвижения человеческой свободы
как не-доминирования.
Итак, свобода как не-доминирование не
является идеалом, который следует оставлять на
попечение индивидов и их децентрализованных усилий.
Стратегия реципрокной силы обещает в
перспективе слишком много проблем, чтобы можно было
рассматривать ее всерьез. Поэтому нам необходимо
177

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
исследовать возможность альтернативной и более
перспективной стратегии опоры на
конституционную гарантию. Все дальнейшее содержание книги
посвящено этому вопросу.
Не-доминирование и современное
плюралистическое государство
Исследование этой стратегии связано с проектом,
которым в течение многих столетий занимались
мыслители, принадлежавшие к республиканской
традиции. Но важно подчеркнуть, что мы будем
рассматривать политические институты с
совершенно иной позиции, чем досовременные
республиканцы. Как мы видели в первой главе,
традиционные республиканцы полагали, что свобода как
не-доминирование достижима через
политическую систему, обслуживающую мейнстрим имущей
элиты мужского пола: элиты, состоящей из
граждан республики. Мы, естественно, должны
порвать с элитизмом традиционных республиканцев
и исходить из соображений универсального
характера. Версия республиканизма, которую мы будем
развивать, является в этом отношении типично
современной, или инклюзивной, разделяющей с
либерализмом, который был создан такими людьми,
как Бентам и Пейли, допущение, что все люди
равны и что любой приемлемый политический идеал
должен быть идеалом для всех.
Предложение считать не-доминирование
высшим идеалом государства вызовет опасения,
подобные тем, которые навлекает на себя либерализм,
провозглашающий в качестве высшего
политического блага идеал не-вмешательства или какое-то
сочетание не-вмешательства и других ценностей
(Sandel 1984)· Подобно либеральному, наш
республиканский проект мотивирован
предположением, согласно которому идеал способен обеспечить
лояльность граждан развитых мультикультур-
178

HE-ДОМИНИРОВАНИЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ
ных обществ, несмотря на их собственные особые
представления о благе. Коммунитаристы
возразят на это, что идеал не-доминирования не такой
уж нейтральный, каким кажется, что он
типично западный, или типично маскулинный, или
какой-то еще, и что, нейтрален он или нет, такой
идеал не способен мотивировать людей, привычно
разделенных на расы, религии, тендер и т. п.3
Такие критики, по сути, призывают впасть в
отчаяние перед лицом современного развитого
общества, говоря, что не существует никакой иной
возможности морально мотивирующей
лояльности к политии, кроме опоры на достаточно
однородную общность; именно по этой причине их
и называют коммунитаристами. Но такие
мыслители дают не самый лучший совет. Люди,
принадлежащие к некоторым традициям,
демонстрируют питаемое идеологией желание подчинить себя
той или иной подгруппе: например, подгруппе
людей благородного происхождения, или
подгруппе священников, или людей почтенного возраста.
Но, на мой взгляд, это требует подавления
глубокого и универсального человеческого стремления
к положению в обществе и признанию, а также
здорового чувства протеста против претензий на
превосходство. И даже если я неправ, то все же верно,
как я доказывал в предыдущем разделе, что тот,
3- Современные либералы претендуют на нейтральность,
предлагая идею государства, наделяющего каждого
индивида способностью преследовать собственную концепцию
блага. Республиканцы требуют, стремясь к
нейтральности, чтобы государство признавало только экуменическое,
не-групповое благо, представленное свободой граждан.
Кристина Корсгард (Korsgaard 1993) формулирует это,
обсуждая старых либералов (по сути дела,
республиканцев) и новых либералов. Современные либералы
склонны провозглашать не просто не-вмешательство, но и
другие, более спорные идеалы —равенство, благосостояние
и т.п. Это, возможно, и объясняет их интерпретацию
нейтральности.
179

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
кто доволен жизнью в современном
плюралистическом обществе, должен дорожить идеалом не-до-
минирования. Начните жить в секте,
поклоняющейся какому-нибудь самопровозглашенному гуру,
и вы перестанете видеть смысл в идеале свободы
как не-доминирования. Начните жить в
современном плюралистическом обществе, и вы поймете,
насколько этот идеал осмыслен.
Несомненно, скажут, что, даже если это и верно,
все же универсально признанный идеал
не-доминирования является слишком слабым светом,
чтобы служить ориентиром для общества и политии:
что мотивационно действенное формирование
разделяемых всеми институтов требует обращения
к менее нейтральным, культурно обусловленным
маякам (Maclntyre 1987; Макинтайр 2θθθ). Однако
полное отчаяние в отношении современного
общества заслуживает сочувствия лишь отчасти. В
конце концов может оказаться, что невозможно
найти нейтральный политический идеал (каковым,
на мой взгляд, является свобода как не-домини-
рование), способный обеспечить лояльность
людей различных субкультур; может выясниться, что
ни один такой идеал не способен поддерживать
требования, которые люди чаще всего предъявляют
к политии. Но пусть невозможность докажут после
того, как будут предприняты какие-то шаги, пусть
провозглашение невозможности не станет
препятствием для наших усилий. Моя книга как раз и
является попыткой что-то сделать на пути, который
эти критики считают невозможным; она отвечает
на их критику, предлагая проследить за
аргументацией—особенно той, которая развернута в
последних главах каждой из двух частей,— и назвать
пункты, которые их уставшая от мира, уставшая
от теории и в конечном счете
ультраконсервативная позиция (Holmes 1989) считает
несостоятельными.
ι8ο

HE-ДОМИНИРОВАНИЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ
III. He-доминирование как цель,
а не ограничение
Допуская, что не-доминирование действительно
является ценностью, причем ценностью,
релевантной политической системе, мы должны задать
следующий вопрос: каким образом ценность должна
будет формировать эту систему, каким образом она
будет служить ее ориентиром? Существуют две
важные, а может быть, и строго исключающие друг
друга возможности (Pettit 1997)· Первая заключается
в том, что ценность, или благо, или идеал должны
выступать целью, продвигаемой государством,
вторая—что они должны выступать ограничением,
налагаемым на тот способ, каким государство
преследует другие цели.
Консеквенциализм и не-консеквенциализм
Благо выступает целью для агента или
организации, если и только если задачей является
продвижение блага: максимизация его ожидаемой
реализации. Возьмем благо мира. Это будет целью для
агента или организации, если и только если задача
заключается в том, чтобы делать все необходимое
для максимизации ожидаемого мира: все
необходимое, заметим, даже если это включает
нарушение мира, как в случае войны, которая должна
покончить со всеми войнами. С другой стороны, благо
будет ограничением для агента или организации,
если и только если задача состоит не обязательно
в его продвижении, но в подчеркивании его
значимости или его почитании. Почитать благо, как
можно предположить, значит действовать так,
чтобы максимизировать ожидаемую ценность, если все
остальные делают то же, что и вы: это значит, что
вы выполняете свою часть работы по продвижению
ценности исходя из предположения, что другие вы-
ι8ι

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
полняют свою (Pettit 1991; Pettit 1997)· Таким
образом, мир будет служить ограничением для агента
или организации, если задача заключается в том,
чтобы всегда действовать миролюбивым образом,
а не делать все возможное для максимизации мира.
Во время Первой мировой войны Бертран
Рассел, как и многие другие, попал в тюрьму за
пацифизм. Ценность мира, настаивал он, требует, чтобы
союзники отказались от чудовищного и
бессмысленного конфликта. Но позиция Рассела
отличалась от позиции некоторых его друзей-пацифистов,
что выявилось только во время Второй мировой
войны. Ибо в то время, как в 1939 г· те
продолжали занимать пацифистскую позицию и
выступали против намерений союзников вступить в войну,
Рассел считал войну оправданной: в частности,
потому, что дело мира, с его точки зрения, было бы
навсегда проиграно, если бы Гитлеру не было
оказано сопротивление. Различие позиций
заключалось в том, что в то время, как другие пацифисты
считали ценность мира ограничением,
касающимся поведения государства, тем, что не может быть
нарушено даже ради максимизации самого мира,—
Рассел занял консеквенциалистскую позицию в
отношении ценности мира. Он был страстно предан
делу мира, но считал это целью, которую
государство должно продвигать, даже если ее
продвижение означает вступление в войну, а не
ограничением, которое государство обязано почитать.
Свобода как не-вмешательство выступает в
одних теориях как цель государства, а в других как
ограничение, налагаемое на поведение государства.
Предположим, что, с вашей точки зрения, главным
или единственным политическим благом
является свобода как не-вмешательство. Какие
институты вы должны считать политически правильными
для общества? Ответ, считающий не-вмешательство
целью, гласит примерно следующее: те институты,
присутствие которых означает, что не-вмешатель-
182

HE-ДОМИНИРОВАНИЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ
ства в обществе будет больше, чем в случае их
отсутствия; те институты, которые лучше всего
продвигают такую свободу. Этот ответ приблизителен,
потому что такая формула все еще не говорит,
будет ли продвижение свободы означать
максимизацию ее актуальной или ожидаемой реализации,
а если верно последнее, подлежат ли
каким-либо ограничениям вероятности, которые должны
определять ожидание. Но нам не следует
вдаваться здесь в такие детали.
Может показаться, что первый ответ — консе-
квенциалистский, или
телеологический,—является единственной возможной теорией правильных
институтов для того, кто привержен ценности
свободы как не-вмешательства. Но небольшое
соображение показывает, что это не так. Альтернативный
подход начал бы с того, что государство само
является источником вмешательства, поскольку закон
по необходимости носит принудительный
характер, и что в этом отношении государство идет
против ценности не-вмешательства: оно не почитает
ценность не-вмешательства так же, как человек,
борющийся за дело мира, не почитает ценность мира.
Сторонник такого подхода, скорее всего, будет
взывать к языку прав и говорить, что дело не в
продвижении по мере возможности не-вмешательства
в целом, но в уважении естественных и
фундаментальных прав человека, в дела которого не следует
вмешиваться. Второй подход представлял бы де-
онтологическую версию либерализма, а первый —
его консеквенциалистскую, или телеологическую,
версию.
Деонтологический, или основанный на правах,
либерализм ставит вопрос о том, может ли
государство вообще быть легитимным, и кажется, что для
него единственным выбором становится анархизм.
Но те, кто разделяет этот подход, предлагают
различные аргументы, свидетельствующие о его
совместимости по меньшей мере с минимальным государ-
i83

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ством —государством, которое выполняет только
функции ночного сторожа по охране внутреннего
порядка и защиты от внешних врагов. Один из
самых известных аргументов такого рода предложил
Роберт Нозик (Nozick 19745 Нозик 2θθ8), по мнению
которого любое состояние анархии, при котором
уважаются права людей на не-вмешательство, более
или менее неизбежно приводит, причем без какого-
либо нарушения этих прав, к установлению режима,
близкого к минимальному государству.
Выбор, возникающий в связи с миром и со
свободой как не-вмешательством, возникает также
в связи со свободой как не-доминированием, как,
по сути дела, он возникает и в связи со всеми
другими ценностями. He-доминирование можно считать
либо целью, которую государство должно
продвигать, либо ограничением, которое оно должно
соблюдать. В первом случае мы думаем, что
государство должно быть устроено так, чтобы ожидаемое
не-доминирование среди тех, кто живет в
условиях системы, находилось на максимуме. Во втором
случае мы думаем, что государство должно быть
устроено так, чтобы, будет максимизировано
ожидаемое не-доминирование или нет, система
однозначно выступала на стороне ценности не-доми-
нирования: это должно происходить посредством
принятия государством формы, которая требуется
для продвижения ожидаемого не-доминирования
в идеально законопослушном мире; в частности,
не допуская ни единого намека на доминирование
в самом конституционном устройстве государства.
Республиканский консеквенциализм
Как республиканская традиция относится к не-до-
минированию? По этому поводу невозможно
привести какие-либо цитаты, ни прозаические, ни
поэтические, поскольку в рамках досовременной
традиции выбор между телеологическим и деон-
184

HE-ДОМИНИРОВАНИЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ
тологическим подходами к свободе как не-домини-
рованию как таковой никогда четко не
артикулировался. Но традиция имеет один аспект, который
говорит о фундаментально телеологическом
взгляде, а именно о том, что почти все главные
представители республиканизма трактуют вопрос о
наилучших институтах как открытый и эмпирический,
а не как вопрос, имеющий априорное решение (Old-
field 1990)· Макиавелли, например, готов признать,
что там, где люди уже коррумпированы и вряд ли
собираются соблюдать закон, наилучшим
решением для продвижения свободы как не-доминирова-
ния может стать государь с практически
абсолютной властью (Rubenstein 1991· 54)· Локк (Locke 1965:
s. 2.221; Локк ig88) готов оправдать как
королевскую прерогативу, так и право народа на
сопротивление, ссылаясь на доктрину—использованную
также в абсолютистских аргументах raison d état (Tuck
1993),—согласно которой наивысшим законом
является безопасность людей: salus populi suprema
lex. А Монтескье (Montesquieu 1989: 204;
Монтескье 1999: 178-179) даже готов признать, по
эмпирическим причинам, что дело свободы может иногда
оправдать и билль об опале —закон, направленный
против конкретного индивида,—служивший
анафемой для большинства республиканцев: «Ввиду
обычая, существующего у самых свободных народов
мира, я склонен думать, что в некоторых случаях
на свободу следует набросить покрывало, подобно
тому как закрывали иногда статуи богов».
Для деонтологического подхода вопрос о том,
какие институты наилучшим образом
содействуют свободе, не является открытым, или по крайней
мере не является вполне открытым. Если некоторые
институты воплощают в жизнь и почитают не-до-
минирование в одном контексте, то они, скорее
всего, будут делать это в каждом из множества
правдоподобных контекстов. Почитать не-доминиро-
вание в любом таком контексте значит принимать
185

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
форму, которая требуется для продвижения не-до-
минирования, если каждый другой агент и каждая
другая организация тоже выполняют свою часть
работы, и, значит, принимать ту же форму независимо
от контекста. Таким образом, предположение о том,
что вопрос является открытым, по-видимому,
обнаруживает взгляд на не-доминирование как на цель,
которую государство должно продвигать
средствами, какими бы они ни были, наиболее
эффективными с эмпирической точки зрения.
Некоторые мыслители XVIII в., такие как Юм
и Бёрк, посчитали бы многих своих
республиканских учителей излишне догматичными в вопросе
о наилучших институтах с точки зрения свободы
(Haakonssen 1994: Ρ· xvii). Но если учителя и были
догматичными в некоторых своих взглядах —
скажем, касающихся желательности гражданской
милиции или зла, которое приносят распри,—они
всегда приводили эмпирические доводы: защищая
свою точку зрения, они, как и Макиавелли,
ссылались на уроки республиканского Рима.
Хороший пример экспериментального подхода
к институтам содержится в «Федералисте», авторы
которого —в данном случае Гамильтон —
обсуждают главные институциональные формы,
вызывающие одобрение республиканцев (см. также Paine
1989: 167-170).
Принцип постоянного разделения властей,
а именно: введение законодательных
противовесов и сдержек; учреждение судов, в которых
судьи сохраняют свои посты, пока их поведение
безупречно; представительство народа в
законодательной власти через депутатов, избранных
ими самими,—все это либо целиком результаты
новых открытий, либо основной путь к их
совершенству был пройден в наше время. Речь идет
о средствах, причем могучих средствах, при
помощи которых могут быть сохранены
преимущества республиканской формы правления, а ее
186

HE-ДОМИНИРОВАНИЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ
несовершенства уменьшены или исключены.
Перечислив обстоятельства, способствующие
улучшению народной системы гражданского
правления, я дерзну добавить к принципу, на котором
покоятся возражения против новой конституции,
нечто новое. Я разумею расширение орбиты,
в пределах которой будут действовать такие
системы либо в отдельном штате, либо в
нескольких небольших штатах, объединенных в одну
большую конфедерацию (Madison, et. al. 1987: 119;
Федералист ig93: 73)·
Но здесь нужна осторожность. В английской
традиции республиканский подход был переплетен
с правоведением, мышлением в терминах
естественных прав, и имел деонтологический аспект.
Локк и те республиканцы, которые за ним
последовали (Haakonssen 1995)' рассматривали
естественные права как нечто подобное древним
правам британцев, как средства, с помощью которых
можно было содействовать республиканским
целям (но см. Zuckert i994)î «Локк и республиканско-
виговские авторы», как формулирует это Джеймс
Тулли (Tully 1993: 2^1)> использовали права
«прежде всего для того, чтобы вводить ограничения или
ставить пределы королю или парламенту, чтобы
те действовали в рамках известной и признанной
конституционной законности: подчинять
правителей правлению закона, используя права» (см. также
Tuck 19795 Worden 1991· 4435 Ingram 1994)· Влияние
этого подхода, делавшего акцент на естественных
правах, очевидно также во множестве более
поздних документов, в других отношениях носящих
республиканский характер, таких как
«Комментарии к законам Англии» Блэкстона,
опубликованных в 1760-х гг., и, конечно, «Федералист» (Lacey
and Haakonssen 1991)· Я склонен думать, что когда
республиканцы говорили о естественных правах,
они обычно имели в виду, что некоторые законные
права являются существенно важными средствами
18?

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
достижения свободы как не-доминирования, а
обозначение таких прав как естественных было для них
не более чем риторическим приемом. В частности,
это не означало, в деонтологическом духе, что
права являются фундаментальными нормами, которые
требуют почитания4.
Но какой бы на самом деле ни была
историческая традиция, думаю, что телеологическая
ориентация является несомненно наилучшим вариантом,
по крайней мере для начала, в отношении такой
ценности, как не-доминирование. Существует
множество способов толерантно относиться к
политическим отступлениям от почитания
не-доминирования, если эти отступления представляют собой
наиболее эффективное средство повышения
уровня не-доминирования в целом. Возможно, что
задача максимизации не-доминирования потребует,
например, наделения парламента особыми
полномочиями в какой-то области или наделения судей
широкими дискреционными правомочиями при
вынесении приговоров за некоторые преступления.
И если дело максимизации не-доминирования
действительно потребует отступлений от совершенной
конституции — от конституции, служащей
образцом не-доминирования во всем своем устройстве,—
тогда толерантное отношение к таким
отступлениям будет казаться вполне естественным. Настаивать
4- Связать вопрос о правах с республиканизмом можно было бы
через признание определенных естественных,
возможно абсолютных прав не подлежащими
произвольному вмешательству; они отличались бы от естественных
прав, не подлежащих вмешательству любого рода; и они
не порождали бы проблем для легитимизации
государства: на практике они были бы правами против любого
другого вмешательства, кроме законного. Такой подход
равнозначен программе почитания не-доминирования
и является деонтологической версией
республиканизма. Возможно, что вольно или невольно некоторые
мыслители XVIII в. были в этом смысле деонтологическими
республиканцами.
188

HE-ДОМИНИРОВАНИЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ
на сохранении верности абстрактному идеалу
значило бы проявлять неоправданный педантизм или
даже фетишизм.
Поэтому в отношении такой ценности, как не-до-
минирование, для начала лучше всего принять
консеквенциалистскую ориентацию. Причиной
оговорки «для начала» является то, что, если бы
продвижение не-доминирования требовало
обращения к институциональным мерам и стратегиям,
интуитивно неприемлемым для нашего морального
чувства, можно было бы усомниться в том,
действительно ли не-доминирование является адекватным
политическим идеалом, а если бы мы были в этом
уверены, действительно ли надлежащая политика
заключается в продвижении идеала, а не в его
почитании.
Релевантной здесь, как и в отношении других
аспектов политической теории, является проверка
на рефлексивное равновесие. Цель политической
теории — нахождение критерия, который
позволял бы оценивать политические институты и при
этом не вызывал ни у кого сомнений, но на деле
предписывал все надлежащие, с нашей точки
зрения, меры и паттерны: идеал, который, после
обдумывания и, возможно, исправлений с обеих
сторон, сохранял бы равновесие с нашими суждениями
о должных политических реакциях и помогал в
экстраполяции этих суждений на новые случаи (Rawls
1971; Ролз 20ю; Swanton ig92: eh. 2).
Телеологический республиканизм не смог бы пройти проверку
на рефлексивное равновесие, если бы требовал
интуитивно спорных мер. На самом деле я не верю,
что такой республиканизм, консеквенционалист-
ская приверженность свободе как не-доминирова-
нию не проходит проверку на рефлексивное
равновесие. Напротив, полагаю, что республиканизм
выдвигает требования, преобразующие наши
продуманные интуиции только такими способами,
которые, по рефлексивному размышлению, оказыва-
189

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ются убедительными; он находится в равновесии,
этим рефлексивным образом, с продуманными ин-
туициями о должной политической организации.
Этот момент будет обсуждаться ниже.
Максимизация объема и интенсивности
Каким образом свобода как не-доминирование
может служить в качестве единой цели для
государства и быть эффективным мерилом политической
результативности, если объем и интенсивность
представляют собой разные измерения свободы?
Разве здесь не две цели? Ставя этот вопрос, я
абстрагируюсь от дальнейшей трудности, состоящей
в том, что измерение объема может само стать
проблемой, учитывая, что виды выбора имеют такое же
значение, как количество вариантов выбора; это
может потребовать от нас раздельного взвешивания
разных областей (Taylor 1985* essay 8). Я
абстрагируюсь также от еще одной трудности, заключающейся
в том, что, повышая в целом уровень
не-доминирования, можно сделать его распределение (иначе
говоря, его объем) весьма неравномерным; эта
трудность будет обсуждаться в следующей главе. Кроме
того, разве не будет выбора между повышением
интенсивности не-доминирования, которым кто-то
пользуется в определенной области, или которым
пользуется какая-то группа в этой области, и
увеличением объема данного не-доминирования:
увеличением количества областей, в которых кто-то
может пользоваться таким не-доминированием?
И разве это не приводит к серьезной проблеме?
Строго говоря, нет. Мы могли бы предположить,
что существуют различные сочетания
интенсивности и объема, выбор между которыми для
республиканца может быть безразличен, но при этом, не
впадая в противоречие, считать, что одни сочетания
лучше других. Республиканец может считать, что
в пространстве, заданном интенсивностью и объе-
190

HE-ДОМИНИРОВАНИЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ
мом, имеются кривые безразличия, но что одна
кривая безразличия лучше другой, она
представляет равноценные сочетания, любое из которых
лучше, чем любое из равноценных сочетаний на другой
кривой (Barry 1965). Если республиканцы
действительно так думают, то максимизация не-домини-
рования для человека или группы будет означать
помещение этого человека на лучшей из
имеющихся кривой безразличия посредством наделения его
или группы тем или иным конкретным
сочетанием интенсивности и объема.
Однако хотя два измерения свободы как не-до-
минирования не обязательно приводят к
теоретической трудности, они все же приводят к
непривлекательной неоднозначности. Получается, что,
если мы используем представление о кривой
безразличия, стремясь к такому-то и такому-то
уровню не-доминирования для кого-то, нашей целью
может быть любое из множества сочетаний: в
одном сочетании человек пользуется интенсивным
не-доминированием, но в узком объеме; в другом
сочетании он пользуется менее интенсивным
не-доминированием, но в широком объеме и т.д. Такая
неоднозначность не вполне отвечает интуитивному
представлению, из которого исходят
республиканцы, что доминирование является очевидным злом,
а его устранение или ослабление является более или
менее однозначной задачей.
Думаю, что мы можем обосновать
республиканскую позицию, не вступая в противоречие с
признанием существования двух измерений
не-доминирования. Имеются два предположения,
выполняющиеся в актуальном мире, которые служат тому,
чтобы сделать цель максимизации
не-доминирования гораздо более однозначной, чем та, что следует
из представления о кривых безразличия.
Первое предположение состоит в том, что, когда
государство ослабляет или устраняет
доминирование в одной области, это не затрудняет —и даже мо-
191

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
жет сделать более легким —его устранение в других
областях. Это предположение становится
правдоподобным, когда мы принимаем во внимание меры,
с помощью которых государство действует и,
чтобы быть не-доминирующим, обязано действовать.
Полиция, созданная для защиты от нападений или
грабежей, может также служить для защиты людей
в каких-то других областях. Образование,
необходимое для защиты от эксплуатации, скорее всего,
будет служить и для защиты от других видов
манипуляции. В более общем плане вложение
государственных ресурсов, позволяющее людям избегать
одних опасностей, скорее всего, поможет им
избегать и других опасностей. Таким образом, попытка
ослабить доминирование в некоторой данной
области выбора, попытка интенсифицировать не-доми-
нирование, которым пользуются агент или группа
в этой области, как правило, не будет ставить
преград проекту ослабления доминирования в других
областях.
Первое предположение означает, что
попытка максимизации свободы как не-доминирования
предполагает в первую очередь определение
областей, где релевантные агент или агенты
подвергаются доминированию, и приложение усилий для
интенсификации не-доминирования в этих
областях. Государству нет особой необходимости
беспокоиться о том, на какой области лучше
сосредоточиться, и нет никакой проблемы в том, как
различные способы концентрации будут служить
соответственно интенсивности и объему
не-доминирования, которыми должны пользоваться люди.
Государство может, и это вполне осуществимо,
направлять внимание на все области, в которых люди
в настоящее время подвергаются доминированию.
Хотя первое предположение исключает один вид
неоднозначности, который мог бы затруднить
проект продвижения свободы как не-доминирования,
существует второй вид, которого он не исключает.
192

HE-ДОМИНИРОВАНИЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ
Из предыдущего обсуждения мы знаем, что любая
система закона, какой бы эффективной она ни была
в противостоянии доминированию, налагает на
людей ограничения и обременения, и в этом смысле
сужает объем не-доминируемого выбора; она, как
мы говорим, не ставит свободу под угрозу, но все же
ставит ее в зависимость от условий. Поэтому
государству придется выбирать между тем, чтобы быть
более рестриктивным в отношении объема
выбора, тем самым обеспечивая более интенсивную
степень не-доминирования, и тем, чтобы быть менее
рестриктивным и дать людям менее высокий
уровень не-доминирования. В рамках первого
предположения эти опции представляют собой одинаково
эффективные способы максимизации
не-доминирования.
Рассматриваемый здесь выбор предполагает
менее пермиссивное государство, которое более
эффективно в интенсификации не-доминирования,
и более пермиссивное государство, которое
менее эффективно. Но существуют и другие выборы,
предполагающие второй вид неоднозначности.
Государство может быть не только в разной степени
пермиссивным, но, как мы знаем, и в разной
степени стремиться распространять (expand) выборы
на новые области, устраняя физические и
культурные препятствия. Например, государство может
оказывать, а может и не оказывать помощь
физически неполноценному человеку в средствах
передвижения, и оно может оказывать, а может и не
оказывать обычным людям помощь в преодолении
обычных трудностей. Из этого следует, что
подобно тому, как республиканец может стоять перед
выбором между менее пермиссивным и более
пермиссивным государством, у него может быть
выбор между менее экспансивным (expansive) или
более экспансивным государством. В каждом случае,
по-видимому, будет иметь место неопределенность
в отношении того, примут ли республиканцы ре-
193

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
шение в пользу большей интенсивности не-доми-
нирования за счет меньшего объема или же в
пользу меньшей интенсивности за счет большего объема.
Второй вид этой неоднозначности, однако,
устраняется еще одним правдоподобным
предположением. В стремлении ослабить доминирование —
сделать не-доминирование более интенсивным —
государству придется прибегать к механизмам,
которые защищают уязвимых от опасных или
изменяют баланс ресурсов, которыми они располагают.
Но существует предел, предельная допустимость
того, что такие механизмы могут достичь с
помощью интенсификации не-доминирования. В
частности, существует предельная допустимость того,
что такие механизмы могут достичь, не превращая
само государство в самое опасное из всех
доминирующих присутствий. Одним из выводов,
изложенным и обоснованным во второй части книги,
является периодически всплывающий республиканский
тезис о том, что по мере укрепления государства,
необходимого для все более и более эффективной
защиты — например, по мере того как ему
позволяют иметь все более многочисленные армию, или
полицию, или спецслужбы, —оно само становится
более серьезной опасностью для свободы как
не-доминирования, чем любая опасность, которую оно
стремится устранить. Итак, существует предельная
допустимость степени интенсивности
не-доминирования, которую государство надеется обеспечить
в любой области деятельности.
Но если существует предельная допустимость
в отношении того, насколько интенсивным
государство может сделать не-доминирование для
человека или группы, то это должно минимизировать
необходимость в только что описанном
компромиссе. Допустим, что дело не-доминирования,
особенно дело повышения интенсивности
не-доминирования, непременно потребует системы закона.
Нам не придется сталкиваться с трудным выбо-
194

HE-ДОМИНИРОВАНИЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ
ром между менее пермиссивной и более пермис-
сивной системами, поскольку ни одна не-доми-
нирующая система не может потерпеть неудачу
по причине пермиссивности. Любая рестриктив-
ная или не-пермиссивная система приводит к
вероятному доминированию государства и не
является привлекательной. Допустим далее, что дело
не-доминирования, особенно дело повышения его
интенсивности, непременно потребует защиты
человека от доминирующих сил. Нам не придется
сталкиваться с трудным выбором между
повышением уровня этой защиты и расширением того, что
могут делать люди в условиях такой защиты, ибо
дело более эффективной защиты не будет
предъявлять существенных требований в отношении
ресурсов, которых потребует расширение. Расширение
может, конечно, и не быть привлекательным
проектом, но аргументы против него обычно не будут
состоять в том, что требуемые ресурсы могут быть
направлены с большей пользой на более
эффективную защиту человека.
Два допущения, которые мы обсуждали,
делают республиканскую цель продвижения свободы
как не-доминирования более однозначной и
более интуитивно понятной, чем если бы их не было,
ибо они гарантируют, что интенсивность получает
приоритет над объемом. Цель, которая ставится
перед государством, состоит в том, чтобы оно делало
все возможное для повышения интенсивности
пользования не-доминированием, а затем, достигнув
этой цели, обращалось к пермиссивным и
экспансивным средствам увеличения объема не-домини-
руемого выбора. В предыдущем разделе я защищал
государство исходя из того, что, даже если оно
ничем не отличается от войны всех против всех в деле
повышения интенсивности не-доминирования —
хотя на самом деле мы видели причину, по которой
оно все же лучше такой войны,—оно обещает
гораздо лучше справиться с задачей увеличения объема
195

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
не-доминируемых вариантов выбора; оно не
предполагает той же необходимости в мерах
безопасности и тех же издержек. Но мы, конечно, также
привержены точке зрения, что если существуют два
государства, одинаково эффективные с точки зрения
интенсификации не-доминирования, и одно из них
более пермиссивно или экспансивно, чем другое,
то нам следует предпочесть то, которое дает людям
больший объем не-доминируемого выбора.
Приоритет интенсивности перед объемом
обещает сослужить добрую службу в области
политических решений; он предлагает перспективу
рефлексивного уравновешивания республиканских
взглядов с общепринятыми интуициями. Но этот
приоритет также хорошо сочетается с
природными предрасположенностями. Как все
республиканцы, мы исходим из того, что доминирование —зло,
и считаем свободой отсутствие этого
доминирования. Вполне естественно, что мы в первую очередь
должны стремиться к тому, чтобы устранить или
ослабить всякое актуальное доминирование,
иначе говоря, повысить интенсивность
не-доминирования в областях, которые фактически находятся
в опасности, и только во вторую очередь стремиться
к максимизации диапазона и легкости выбора,
часто более или менее нового выбора, благодаря
которому люди могут пользоваться таким не-доми-
нированием.
Не-доминирование конституируется институтами,
а не является следствием институтов как причин
Следовало бы сказать больше в пользу
телеологического и против деонтологического способа
мышления в этике и политике, но здесь не место для
более подробного анализа (Braithwaite and Pettit ig90:
ch.3; Pettit 1991; Pettit 1997). В завершение приведу
еще одно важное соображение, а именно что, хотя
идеальная республика должна быть сконструирова-
196

HE-ДОМИНИРОВАНИЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ
на так, чтобы продвигать свободу как не-домини-
рование, это не означает, что институты
государства будут каузально отделены от реализуемого ими
не-доминирования. Это не означает, что институты
будут причинами, а не-доминирование следствием
в стандартной схеме причинно-следственной связи.
Напротив, институты будут конституировать или
помогать конституировать именно то
не-доминирование, которым в их рамках пользуются
граждане (см. Spitz 1996b: chs. 4 and 5).
Предположим, у нас есть те или иные
гражданские институты, которые наделяют
полностью не-доминируемым статусом каждого
взрослого человека в любой сфере общества. Хотя вокруг
него есть другие люди — несмотря на то, что нет
недостатка в потенциальных
доминаторах,—никто не подвергается произвольному вмешательству
другого; институты распределяют власть и
защиту таким образом, чтобы достижимое
вмешательство всегда было не-произвольным: вмешательство
не должно руководствоваться групповыми
интересами или идеями. Далее, исходя из предположения,
что у нас имеются такие прекрасные институты,
каково отношение между ними и не-доминировани-
ем, которое они должны установить?
Отношение между такими институтами и не-вме-
шательством, которым пользуются люди в их
рамках,—не-вмешательством, а не не-доминировани-
ем,—предполагает знакомый элемент
каузальности: институты вмешиваются в дела людей, но их
следствием является также то, что они
препятствуют вмешиваться другим, и таким образом
актуальный уровень не-вмешательства, которым
пользуются люди, является функцией каузального
воздействия. Важной особенностью отношения между
институтами и не-доминированием, которое они
устанавливают, является то, что оно не носит
каузального характера. Люди, которые живут в
рамках институтов, не должны ждать, пока институты
197

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
окажут каузальное воздействие и воспрепятствуют
потенциальным вмешивающимся прежде, чем они
начнут пользоваться не-доминированием.
Пользоваться таким не-доминированием, в конце концов,
значит просто находиться в положении, когда
никто не может произвольно вмешиваться в ваши дела,
и вы будете находиться в этом положении с
момента создания институтов. Конечно, потребуется
время и некоторое каузальное взаимодействие, чтобы
ваше не-доминирование стало предметом общего
сознания, а потенциальные нарушители были
остановлены. Но не-доминирование как таковое
предшествует таким каузальным результатам: оно
возникает одновременно с появлением
соответствующих институтов; оно представляет реальность этих
институтов в самом человеке.
Однако, хотя отношение между государством
и не-доминированием не является отношением
причины и следствия, в нем нет ничего
таинственного. Антитела в крови позволяют иметь
иммунитет к болезням, но сами не являются причиной
иммунитета, как если бы иммунитет был какой-то
отдельной вещью, появления которой следовало бы
ожидать; как мы говорим, присутствие этих
антител и конституирует иммунитет. Подобно этому,
присутствие в политии таких-то и таких-то
поддерживающих и защищающих механизмов
позволяет вам иметь более или менее высокий
иммунитет к произвольному вмешательству, но не является
причиной такого иммунитета; оно его
конституирует. Иметь иммунитет к болезни значит иметь
в крови те или иные антитела, которые
предупреждают развитие соответствующего вируса.
Присутствие антител представляет собой способ
реализации иммунитета, а не его причину. Иметь
иммунитет к произвольному вмешательству,
пользоваться не-доминированием значит иметь в
обществе те или иные ингибиторы, которые
предупреждают произвольное вмешательство в вашу
198

HE-ДОМИНИРОВАНИЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ
жизнь и ваши дела. Присутствие подходящих
ингибиторов — подходящих институтов и
механизмов—представляет собой способ реализации
вашего не-доминирования; это не причина, приводящая
по каузальному пути к не-доминированию.
Монтескье (Montesquieu 1989· 187; Монтескье 1999:
164) неявно признает это, когда говорит о свободе
как существующей то в государственном
устройстве, то в гражданине. В более общем плане любой,
кто считает свободу равнозначной гражданству,
как традиционно полагали республиканцы,
должен считать свободу зависящей в конститутивном,
а не причинном смысле от институтов, которые ее
поддерживают. Если свобода состоит в том, чтобы
быть гражданином политии и общества, в котором
каждый защищен от произвольного вмешательства
со стороны других, то такая свобода не
порождается причинным образом институтами,
характеризующими эту политию и это общество. Подобно
гражданству, свобода не предполагает ничего, что
выходило бы за границы и существовало помимо
статуса встроенности в эти институты.
Некоторые люди могут посчитать зловещей
чертой свободы как не-доминирования то, что она
является институциональной реальностью в
разъясненном выше смысле. По их мнению, если считать
свободу чем-то, что государство конституирует или
конституированию чего оно способствует, то она
не может представлять собой критерий, с
помощью которого можно было бы судить о
государстве. Но это нонсенс. Свобода как не-доминиро-
вание есть институциональная реальность в том
смысле, что она конституирована, а не порождена
как причиной институциональными механизмами,
которые ее устанавливают. Тем не менее мы можем
сравнивать свободу как не-доминирование с
точки зрения разных конституирующих ее институтов
и таким образом можем увидеть, что одно
множество институтов выполняет свои задачи лучше или
199

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
хуже другого в том, что касается такой свободы: мы
можем делать это точно так же, как мы могли бы
сравнивать виды и уровни иммунитета к некоторой
болезни с точки зрения эффекта, который
вызывают различные виды антител.
Проблема такого рода могла бы иметь место,
если бы свобода как не-доминирование
определялась в терминах некоторых институтов:
определялась в их терминах так же, как позитивное,
популистское понятие свободы определяется
отсылкой к институтам демократического участия.
Определение свободы в терминах
непосредственной демократии делает логически невозможным
ставить другие институты выше института
непосредственной демократии в измерении свободы.
К аналогичному парализующему результату
привело бы и определение свободы как не-домини-
рования в терминах локальных политических
институтов. Но тот факт, что некоторые локальные
институты конституируют свободу как
не-доминирование, которой пользуются люди, не
означает, что свобода должна определяться через отсылку
к этим институтам. Свобода как не-доминирование
определяется тем, в какой степени и насколько
хорошо носитель защищен от произвольного
вмешательства. Даже если допустить, что единственные
имеющиеся в наличии средства защиты
являются по своему характеру институциональными, это
определение все еще позволяет нам оценивать
различные множества институтов, включая локальные,
по тому, как они содействуют не-доминированию.
И оно дает нам возможность делать это несмотря на
то, что не-доминирование, произведенное любым
множеством институтов, произведено в
конститутивном, а не каузальном смысле этого термина.

ГЛАВА 4
Свобода, равенство,
общество
МЫ ВИДЕЛИ в первой главе, что в
республиканской, в отличие от более поздней
либеральной, традиции антонимом
свободы считалось доминирование, а не вмешательство;
и во второй главе я попытался как можно точнее
сформулировать концепцию свободы как не-доми-
нирования. В третьей главе обсуждалась,
достаточно абстрактно, способность не-доминирования
служить идеалом, дающим направление политической
системе. Я доказывал, что это важная человеческая
ценность; что это то, чем должна заниматься поли-
тия; что не-доминирование —цель, которую поли-
тия должна продвигать, а не ограничение, которое
она должна почитать.
Перейдем теперь к краткому анализу двух весьма
важных привлекательных черт не-доминирования,
рассмотренного в качестве политического идеала.
Этот идеал отличается эгалитарностью и комму-
нитарностью: он поддерживает французское
сочетание liberté, с одной стороны, и égalité и
fraternité—с другой. Полезно будет рассмотреть эти
привлекательные черты прежде, чем мы перейдем
к анализу институциональных следствий свободы
как не-доминирования. Признание
привлекательности заставит читателей, которые в противном
случае остались бы скептиками, отнестись к
обсуждению институциональных следствий с
большим вниманием. А выявление привлекательных
черт сделает это обсуждение более ровным и позво-
201

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
лит считать само собой разумеющимися некоторые
вещи, которые в противном случае пришлось бы
разъяснять для каждого пункта в отдельности.
I. Эгалитарный идеал
Тезис об инклюзивное™, согласно которому
каждый человек должен считаться за одного и никто
не должен считаться более, чем за одного,—тезис,
отличающий излагаемую здесь концепцию
республиканизма от его досовременных версий,—уже
воплощает в себе своего рода эгалитаризм: полития,
подразумевает тезис, должна относиться к людям
как к равным. Но отношение к людям как к
равным не обязательно означает равенство: например,
из него не следует с необходимостью, что каждый
получит равную долю в том, что считается благом
и что пытается обеспечить полития (Dworkin 1978;
Дворкин 2004).
Допустим, что целью политии считается
благополучие или польза. Утилитарист скажет, что
с каждым обращаются как с равным в той мере,
в какой никто не пользуется преимуществом в
политических решениях, касающихся того,
направлять ли ресурсы, увеличивающие количество
пользы, на жизнь того или другого человека; ресурсы
всегда будут направляться туда, где они приносят
наибольшее благо для максимизации пользы в
целом. Вывод заключается в том, что
распределение пользы, о котором говорит утилитарист,
может оказаться весьма неравным; например, может
статься, что некоторых людей очень трудно
осчастливить и что их систематически игнорируют в
политическом распределении ресурсов, которое
увеличивает количество пользы.
Свобода как не-вмешательство не-эгалитарна
в том же смысле, что и польза. Люди отличаются
друг от друга по меньшей мере в двух отношени-
202

СВОБОДА, РАВЕНСТВО, ОБЩЕСТВО
ях, релевантных максимизации не-вмешательства.
Одни более склонны к вмешательству в дела
других, когда отсутствует вмешательство закона в их
собственные дела. А другие более склонны к тому,
чтобы подвергаться вмешательству со стороны
других, когда отсутствует вмешательство закона в дела
этих других. Одни опаснее других, иные уязвимее.
Это означает, что для максимизации
не-вмешательства в целом режим должен сосредоточивать свои
усилия по сдерживанию на тех, кто склонен
вмешиваться, и сосредоточивать усилия по защите на тех,
кто менее склонен к тому, чтобы в его дела
вмешивались. Таким образом, не-вмешательство может
быть максимизировано при режиме, который
активно отбирает свободу как не-вмешательство у тех,
кто более склонен к преступлениям —скажем,
изолируя их,—и который не вкладывает ресурсы в
защиту тех, кто становится жертвой.
He-эгалитарный характер пользы и
не-вмешательства делает их относительно
непривлекательными в качестве политических целей, поскольку
расходится с той мыслью, что каждый должен
считаться за одного и никто не должен считаться
больше, чем за одного. Этот момент неявно
признается приверженцами свободы как не-вмешательства,
которые настаивают, что целью является не
свобода как таковая, но равная свобода (Rawls 1971; Ролз
20io). По логике вещей нельзя максимизировать
пользование равной свободой, не распределяя
свободу в равных долях, и эта оговорка превращает
не-вмешательство в эгалитарную цель.
В отличие от свободы как не-вмешательства и в
отличие от пользы, свобода как не-доминирование
демонстрирует существенно эгалитарный характер.
Небольшое рассуждение, например, показывает,
почему крайне маловероятно, что свобода как
не-доминирование может быть максимизирована такими
мерами, как избирательная изоляция или
избирательное непредоставление защиты. Режим, который
203

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
плохо обращается с особо опасными и особо
уязвимыми, может достаточно хорошо обращаться с
другими с точки зрения не-вмешательства и ожидаемого
не-вмешательства; обладая властью вмешиваться в их
дела, что видно из обращения с неимущими, режим
вряд ли будет вмешиваться. Вот почему
принимаемые меры будут максимизировать ожидаемое не-вме-
шательство. Но с точки зрения свободы как не-до-
минирования картина выглядит совершенно иначе.
Полагаю, что такие меры, как избирательная
изоляция и избирательное непредоставление
защиты, являются произвольным применением
власти режимом или большинством, которое назначает
принципала. Эти меры настолько возмутительны,
что никакие ограничения не позволяют считать их
чем-то иным, нежели произвольными актами
правящей воли: они демонстративно не учитывают
интересы и идеи, которые разделяются не просто теми,
кому они выгодны, но и теми, кого они
затрагивают. Но в таком случае режим, который настолько
плохо с точки зрения не-доминирования
обращается с теми, кого это затрагивает —с опасными и
уязвимыми,—в то же время и независимо от
вероятности актуального вмешательства плохо обращается
и со всеми другими индивидами в обществе.
Опираясь на такое обращение с опасными и
уязвимыми, режим утверждает себя —или большинство
утверждает себя —как коллективного агента,
способного произвольно вмешиваться в дела любого
индивида. Он утверждает себя как доминирующее
присутствие, которое ослабляет свободу как не-до-
минирование для всех в обществе. Публичное
злоупотребление Imperium, неявно содержащееся в
такого рода инициативах, приносит гораздо больше
вреда делу не-доминирования, чем личное
злоупотребление dominium, для ослабления которого оно
предназначено. Не стоит надеяться, что
позитивные изменения, к которым приводят меры
избирательной изоляции и непредоставления защиты,
204

СВОБОДА, РАВЕНСТВО, ОБЩЕСТВО
смогут в достаточной степени компенсировать
потери, которые понесет при этом не-доминирование.
Этот аргумент важен, поскольку вероятные
инициативы, из-за которых распределение не-домини-
рования могло бы оказаться неравным, скорее всего
представляют акты государственного
доминирования. Но одно дело говорить, что, если они сами
являются актами доминирования, каковыми
многие из них явно могут быть, то никакие
инициативы, направленные против равенства, скорее
всего, не максимизируют не-доминирование в целом.
И другое дело —более интересный вопрос, а
именно поддерживает ли максимизация не-доминирова-
ния его более равное распределение, даже если все
инициативы, включая инициативы против
равенства, являются не-доминирующими. Что если
инициативы против равенства состоят, например, всего
лишь в том, чтобы позволить естественным
различиям в ресурсах остаться нескомпенсированными?
Могут ли такие инициативы — такие не-домини-
рующие, направленные против равенства
инициативы, какими мы их считаем,—привести к
повышению общего уровня не-доминирования?
Рассмотрим два важных вопроса. Первый
касается инициатив, стремящихся дать одним людям
более интенсивное не-доминирование, чем другим;
второй касается инициатив, стремящихся дать
одним людям более экстенсивное не-доминирование,
чем другим: они наделяют некоторых людей или
оставляют за ними более широкий диапазон или
большую легкость не-доминируемого выбора.
Первый вопрос: нельзя ли содействовать не-доминиро-
ванию в целом, позволяя одним людям иметь более
интенсивное не-доминирование, чем другим?
Второй: нельзя ли делать это, позволяя некоторым
людям пользоваться более широким объемом
не-доминируемого выбора: позволяя им пользоваться
не-доминируемым выбором из большего
количества опций или за более низкую цену; позволяя им,
205

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
по сути дела, быть материально более
обеспеченными, чем другим.
Я приведу доводы в пользу того, что
республиканский режим, стремящийся максимизировать
не-доминирование, должен избегать инициатив,
оставляющих неравной интенсивность не-домини-
рования, но что ни одно такое ограничение не
применимо к допущению режимом неравного
объема не-доминирования — по сути дела, допущению
неравных материальных ресурсов. Таким образом,
не обязательно разделяя точку зрения
материального эгалитаризма, республиканский консеквен-
циализм должен поддерживать то, что мы можем
назвать структурным эгалитаризмом. Конечно, как
мы увидим в следующей главе, существует
множество причин, по которым республиканизм
должен стремиться к ослаблению материального
неравенства; но связь с материальным эгалитаризмом
не такая тесная —она не так независима от
эмпирических случайностей,—как связь со структурным
эгалитаризмом.
Структурный эгалитаризм
Главное соображение, которое заставляет меня
защищать структурный эгалитаризм, состоит в том,
что интенсивность свободы как не-доминирования,
которой пользуется человек в обществе, является
функцией как его собственной силы, так и сил
других людей. Пусть сила человека включает все
факторы политического, правового, финансового и
общественного влияния. Интенсивность свободы как
не-доминирования —если хотите, уровень защиты
человека —является не просто функцией силы,
позволяющей человеку оказывать сопротивление
произвольному вмешательству или сдерживать
произвольное вмешательство других. Это также функция
сил, находящихся в распоряжении других, ибо в
зависимости от природы и величины сил других будет
20б

СВОБОДА, РАВЕНСТВО, ОБЩЕСТВО
варьировать то, что позволяет достичь его
собственная сила в смысле сопротивления и сдерживания.
В стране слепых и одноглазый король. Речь идет
о том, что абсолютный показатель человека в
отношении интенсивности не-доминирования является
функцией его относительного показателя в
отношении силы: это функция его пропорциональной
силы в обществе в целом.
Тот факт, что свобода как не-доминирование
каждого человека является функцией его
относительной силы, оказывает прямое воздействие на
возможность повышения всей интенсивности
не-доминирования, вводя в ее распределение более
высокую степень неравенства. Любая инициатива,
направленная против равенства, сделает как
минимум две стороны менее равными в интенсивности
не-доминирования. Она сделает это, или повышая
силу человека, находящегося в благоприятном
положении, или снижая силу другой стороны, или
делая то и другое одновременно: в любом случае она
ухудшит пропорциональную силу стороны,
находящейся в неблагоприятном положении. Но если
инициатива направлена на то, чтобы повысить всю
интенсивность не-доминирования до той же отметки,
до которой она поднимает интенсивность
не-доминирования стороны, находящейся в благоприятном
положении, то это означает, что она
спланирована неудовлетворительно. Ибо изменение в
пропорциональной силе, которое повышает абсолютную
интенсивность не-доминирования стороны,
пользующейся преимуществом, на величину А (в
сторону преимущества), в то же самое время служит
снижению интенсивности не-доминирования
находящейся в неблагоприятном положении стороны
в абсолютных показателях на величину D (в сторону
ущерба). Абсолютная интенсивность
не-доминирования более слабой стороны является функцией ее
относительной силы, и инициатива, направленная
против равенства, приводит к ее ухудшению.
207

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Итак, инициатива, направленная против
равенства, может достичь успеха в максимизации
ожидаемой интенсивности не-доминирования, только если
отклонение или отклонения в сторону вызываемого
ею повышения ожидаемого не-доминирования того,
кто находится в благоприятном положении,
компенсируют отклонения в сторону вызываемого ею
снижения ожидаемого не-доминирования того, кто
находится в неблагоприятном положении. Но нет
никаких причин думать, что Α-отклонения будут
всегда больше D-отклонений. Нет причин думать,
что те, кто получает выгоду в абсолютных
значениях от инициативы, направленной против равенства,
будут пользоваться повышением, которое
компенсирует потери тех, кто страдает в абсолютных
показателях от этой инициативы.
Это наблюдение позволяет сделать важный
вывод. В маловероятном случае, когда мы
начинаем с эгалитарного базового уровня, на котором все
пользуются одинаковой интенсивностью
не-доминирования, нет большого смысла, или нет
никакого смысла думать об обращении к инициативам,
направленным против равенства, чтобы повысить
общую интенсивность не-доминирования. По всей
вероятности, такое обращение ослабит общую
интенсивность не-доминирования именно тогда,
когда сделает менее равным его распределение.
Но что если начинать с более
правдоподобного неэгалитарного базового уровня? Есть ли в
таком случае какие-то причины считать, что
политика, направленная против равенства, повысит общую
интенсивность не-доминирования? Нет, таких
причин нет. Напротив, имеются все причины считать,
что, как правило, любое вмешательство,
направленное против равенства, будет слабее вмешательства,
направленного в пользу равенства. Здесь я
опираюсь на соображение, дополняющее другое
соображение, а именно что абсолютная интенсивность
не-доминирования человека является функцией его
2о8

СВОБОДА, РАВЕНСТВО, ОБЩЕСТВО
относительной силы. Дополнительное
соображение можно сформулировать так: способность
пропорциональной силы человека производить
интенсивность не-доминирования зависит от убывающей
предельной производительности.
В случае недостатка у кого-либо
пропорциональной силы любое улучшение в его положении
будет способствовать весьма значительному
увеличению интенсивности не-доминирования. В
случае высокого начального уровня пропорции
любое улучшение будет способствовать сравнительно
небольшому увеличению интенсивности
не-доминирования. В более общем плане, по мере
улучшения данной пропорции функция интенсивности
от пропорции будет снижаться; понадобится все
большее и большее улучшение пропорции, чтобы
произвести некоторое данное повышение уровня
не-доминирования. Улучшения в пропорции
зависят от убывающей предельной
производительности в отношении интенсивности
не-доминирования, которую они делают возможной.
Представим себе, что мы имеем дело с двумя
индивидами, А и В. Допустим, что А имеет
достаточно ресурсов, чтобы сохранять способность
сопротивления вмешательству со стороны В или
сдерживать В, не допуская его вмешательства. Допустим,
иначе говоря, что А пользуется высокой
интенсивностью не-доминирования в обществе, состоящем
из А и В, не подвергаясь произвольному и
безнаказанному вмешательству со стороны В. В таком
случае дальнейшее увеличение силы А не будет
способствовать его не-доминированию; на самом деле оно
может ни к чему не привести: А, возможно,
находится в точке, где дополнительная сила имеет нулевую
предельную производительность1. Увеличения мо-
1. Но нет ли такого пункта, в котором дальнейшие увеличения
пропорциональных ресурсов могли бы иметь негативный
эффект, ослабляя не-доминирование человека в отноше-
209

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
гут оказаться более или менее избыточными,
обеспечивая А силой, которая на самом деле не нужна для
целей не-доминирования. Это отличается от того,
чего достигли бы эти увеличения, будь А
сравнительно бессильным и в целом неспособным
сопротивляться вмешательству со стороны В или сдерживать
В, не допуская его вмешательства. В такой ситуации
увеличения имели бы гораздо большее значение.
Тот факт, что улучшения в пропорциональной
силе человека зависят от убывающей предельной
производительности в отношении интенсивности
не-доминирования, означает, что если мы
начинаем с не-эгалитарного базового уровня, то никакая
инициатива против равенства не может
рассчитывать на те же результаты в производстве
не-доминирования в целом, как соответствующая инициатива
в пользу равенства. Любая интервенция,
направленная против равенства, должна увеличивать
различие в интенсивностях не-доминирования,
которыми пользуются по меньшей мере два индивида.
Это означает, что она должна улучшать
пропорциональную силу более благополучного индивида,
а не менее благополучного. Но поскольку функция
пропорциональной силы от интенсивности
не-доминирования зависит от убывающей предельной
производительности, от интервенции против
равенства следует в целом ожидать меньшего эффек-
нии других? Не могла бы предельная производительность
увеличения пропорциональных ресурсов быть
негативной, а не просто нулевой? Возможно, что это именно так,
поскольку дальнейшие увеличения ресурсов, доступных
человеку, могут несомненно превратить его в мишень для
недовольства и тем самым облегчить коллективное
действие со стороны других. Но это то же самое, что сказать,
что дальнейшие увеличения ресурсов человека более чем
компенсированы увеличениями ресурсов других:
увеличения, которые сопровождаются облегчением
коллективного действия. А это означает, что увеличения ресурсов
данного человека не способствуют в конечном счете
увеличению его пропорциональных ресурсов.
210

СВОБОДА, РАВЕНСТВО, ОБЩЕСТВО
та, чем от соперничающей с ней интервенции,
которая улучшила бы пропорциональную силу более
или менее благополучного индивида2.
Интервенция, направленная против равенства, предполагает
расходование наделяющих силой ресурсов, которое
имеет целью повысить общую интенсивность не-до-
минирования, и, думается, эти ресурсы могли бы
быть потрачены более эффективно на менее
благополучного индивида, чем на более благополучного.
Представим попытки улучшить общую
интенсивность не-доминирования как шаги вверх по
лестнице. Каждый шаг будет иметь как позитивный, так и
негативный эффект, если он предполагает
ухудшение чьей-то пропорциональной силы; повышая
интенсивность не-доминирования того или иного
человека, он будет снижать интенсивность
не-доминирования другого. Можно представить этот негативный
эффект как падение вниз самой лестницы на какое-то
расстояние с каждым следующим шагом вверх.
Таким образом, эффект любой попытки улучшить
общую интенсивность доминирования может быть
представлен как нетто-изменение высоты в
результате шага вверх и одновременного падения лестницы.
Довод заключается в том, что нетто-изменение
высоты, достигаемое любой инициативой, направленной
против равенства, с необходимостью окажется менее
полезным, чем изменение, которое могло бы быть
достигнуто благодаря какому-то шагу в направлении
равенства. Более перспективный шаг—это всегда шаг,
способствующий большему равенству.
Наши аргументы показывают, что во многих
обстоятельствах максимизация не-доминирования
вряд ли требует дальнейших отступлений от равен-
2. Можно высказать правдоподобное предположение, что
производительные воздействия этой соперничающей
интервенции в жизнь человека, который находится в
благоприятном положении, не будут перевешиваться
разрушительными воздействиями на не-доминирование другого
индивида.
211

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ства интенсивности: что в отношении равенства, как
и во многих других отношениях, ценность
свободы как не-доминирования и ценность свободы как
не-вмешательства полностью противоположны друг
другу. На практике цель, которую мы ставим перед
собой, принимая республиканский идеал свободы,
заключается в продвижении равно интенсивного
не-доминирования. В общем плане можно
предполагать, что не-доминирование не будет
продвигаться, пока не будет увеличения в равенстве, с которым
пользуются интенсивностью не-доминирования.
Подчеркивая этот эгалитарный аспект свободы
как не-доминирования, мы вновь
присоединяемся к давней республиканской традиции. Ибо хотя
эта традиция, несомненно, была элитистской в ее
досовременной инкарнации, ограничиваясь мейн-
стримом имущих лиц мужского пола, она с самых
первых шагов заявляла о важности равенства
среди этих граждан (Wirszubsli 1968: eh. 1). Искомое
равенство требовало равенства перед законом и
любыми доступными инструментами утверждения
человеческой свободы как не-доминирования; оно
не предполагало материального равенства. Но
республиканские мыслители были готовы доказывать,
что, быть может, необходимо ограничивать
богатство очень богатых и могущественных, чтобы
обеспечить равную свободу для всех; быть может,
необходимы жесткие ограничения на чрезмерные
расходы или на роскошь (Oldfield 199°) · Приверженность
равной свободе не была позой, но исходила из самой
сути республиканской системы ценностей.
Кого-то, наверное, не удастся убедить в том, что
связь между не-доминированием и равно
интенсивным не-доминированием является такой тесной,
как я думаю. Если они хотят сохранить
принципиальную верность республиканской традиции —
и, в более инклюзивном виде, той идее, что
каждый должен считаться одним и никто не может
считаться больше, чем за одного, —такие мыслите-
212

СВОБОДА, РАВЕНСТВО, ОБЩЕСТВО
ли должны будут сделать со свободой как не-доми-
нированием то, что Ролз и многие либералы делают
со свободой как не-вмешательством. Они должны
будут поставить в центр внимания равную
свободу—строго говоря, равно интенсивную свободу. Что
касается меня, то, учитывая эгалитарный характер
фундаментальной ценности, я не считаю этот шаг
необходимым и поэтому буду продолжать считать
целью республиканской политии не-доминирова-
ние как таковое. Если других это не убедит и они
пожелают сформулировать цель именно как равно
интенсивное не-доминирование, то это не вызовет
серьезных возражений с моей стороны.
Материальный эгалитаризм
Но если проект максимального увеличения
свободы как не-доминирования направлен на
уравнивание интенсивности, с которой люди пользуются
такой свободой, или по крайней мере на то, чтобы
избегать любых инициатив против равенства, то
каковы его последствия для равенства в объеме не-до-
минируемого выбора? Означает ли он, что везде,
где люди различаются в том, что касается
диапазона или легкости доступного выбора,—на самом
деле везде, где они различаются по своим
материальным ресурсам,—для не-доминирования в целом
всегда лучше, чтобы имело место равенство?
Означает ли это, конкретнее, что, если государство стоит
перед выбором между тем, чтобы допустить
определенное неравенство в объеме не-доминируемого
выбора, и тем, чтобы навязать равенство, оно всегда
должно идти по пути эгалитаризма?
Нет, не означает. Возможно, общий уровень
не-доминирования в обществе максимизирован до
такого уровня, когда одни люди пользуются более
широким объемом не-доминируемого выбора, чем
другие, скажем, потому, что они больше работают или
имеют больше ресурсов. В следующей главе я буду
213

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
рассматривать способы продвижения свободы как
не-доминирования, которые в актуальном мире,
вероятнее всего, потребуют ослабления
материального неравенства. Но здесь необходимо отметить, что
если имеется связь между максимизацией
не-доминирования и обеспечением материального
равенства, то она отличается от такого рода тесной
связи, которая связывает консеквенциалистский
проект со структурным равенством; она не выполняется
в столь широком диапазоне возможных миров.
Мы предполагаем, что государство, которое
уравнивает имущество людей, делает это не-доминирую-
щим способом. Даже такое государство должно
будет установить правовые пределы росту имущества
богатых и, следовательно, объему их не-доминируе-
мого выбора, чтобы снять не предусмотренные
законом ограничения на имущество бедных и объем
доступных им не-доминируемых вариантов выбора.
Но это означает, что любое увеличение объема не-до-
минируемого выбора, достигаемое государством
в отношении менее богатых, будет
компенсироваться и возможно даже перевешиваться уменьшением
объема не-доминируемого выбора, который оно
навязывает с помощью своих правовых интервенций
более богатым. Нет причин думать, что с помощью
уравнивания в имуществе и уравнивания в объеме
не-доминируемого выбора государство может
ожидать максимизации общего уровня
не-доминирования в обществе; даже если предположить, что его
уравнительные инициативы не носят
доминирующего характера (это, конечно, весьма спорное
предположение), они вполне могут привести к тому, что
ограничений окажется еще больше, чем раньше.
Интересно различие между этой ситуацией
и ситуацией, касающейся интенсивности.
Объем не-доминируемых выборов может быть
функцией не только собственного имущества человека,
но также имущества других: это происходит из-за
интерактивного воздействия имущества на спрос
214

СВОБОДА, РАВЕНСТВО, ОБЩЕСТВО
и цену, а тем самым на цену выбора. Это
аналогично утверждению, что интенсивность не-доминиро-
вания человека является функцией не просто его
собственной силы, но и силы других. Однако
аналогия становится неверной в следующем важном
отношении. Ибо хотя пропорциональная сила
человека зависит в своем воздействии на интенсивность
его не-доминирования от убывающей предельной
производительности, ничего подобного нет в
отношении между пропорциональным имуществом
человека и объемом его не-доминируемого выбора.
Деньги, которые позволят мне, несмотря на
бедность, сделать что-нибудь, позволят и вам сделать
то же самое. Полезность денег может снизиться
вместе с уменьшением богатства, но их способность
покупать вещи и, следовательно, способность
увеличивать объем не-доминируемого выбора не
ослабевает. Поэтому нет никаких причин полагать, что
для любого дополнительного выбора, который
государство позволяет тем, кто богат, оно
поступило бы лучше, гарантировав, чтобы дополнительный
выбор был предоставлен менее богатым. Любые
ресурсы и любой выбор, которые государство дает
менее богатым, оно должно взять у более богатых,
и в таком перемещении с точки зрения
максимизации объема выбора нет никакой пользы. Напротив,
можно вообразить множество ситуаций, в которых
результатом становятся потери, когда, несмотря
на то, что государство остается не-доминирующим,
попытка навязать равенство означает затраты,
снижающие всю сумму не-доминируемого выбора.
Вывод ясен. В то время как республиканский
проект продвижения общей свободы как
не-доминирования действительно означает равным
образом интенсифицирующееся не-доминирование, он
не обязательно предполагает равным образом
увеличивающийся в объеме не-доминируемый выбор.
Оставаясь приверженным структурному
эгалитаризму, как я его называю, и добиваясь в этом отношении
215

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
успеха, он ни в коем случае не привержен какому бы
то ни было материальному эгалитаризму. Возможно,
существуют доводы в пользу установления
определенного материального равенства—это тема второй
части нашей книги,—но они предполагают большее
количество эмпирических непредвиденных
обстоятельств, чем доводы в пользу установления
структурного равенства: равенства в интенсивности, с
которой люди пользуются свободой как не-домини-
рованием.
Равенство и дети
И последнее сомнение. Хорошо говорить, что
продвижение интенсивности не-доминирования будет
ее выравнивать, когда мы имеем в виду
правомочных, взрослых индивидов. Но в какой мере эта цель
будет совместима, например, с обращением с
детьми как с равноправными членами общества?
Полагаю, важно признать, что дети и, возможно,
некоторые другие категории населения находятся в особом
положении по отношению к государству и обществу.
Детям не могут быть предоставлены те же
возможности, что и взрослым, если предполагается
наделить их, когда они вырастут, тем не-доминировани-
ем, которое предоставляет республика: они должны
подчиняться дисциплине, существенно важной, как
знают все родители, для образования и развития.
Но как следует обращаться с детьми в условиях
режима, нацеленного на продвижение свободы как
не-доминирования? Придется ли детям
находиться на милости воспитателей и учителей?
Конечно же, нет. С республиканской точки
зрения дети должны пользоваться стандартной
интенсивностью не-доминирования, в смысле столь же
высокой степени защиты от произвола, какой
пользуются все остальные люди. Дисциплина,
необходимая для воспитания и образования, сократит
области выбора, доступные детям, но такое сужение
2l6

СВОБОДА, РАВЕНСТВО, ОБЩЕСТВО
объема не-доминируемого выбора, хотя оно и
необходимо, не будет легитимировать никакого
ослабления в интенсивности не-доминирования в
отношении детей.
Таким образом, наделяя родителей и учителей
особой властью над детьми, подобно тому как
закон дает властям полномочия в отношении
обычных взрослых, дисциплина не дает им никакого
права на произвольное вмешательство. Родители
и учителя должны подчиняться таким
ограничениям и подлежать возможности таких санкций,
чтобы в идеале гарантировались две вещи: во-первых,
стремление продвигать релевантные интересы
детей; и, во-вторых, стремление продвигать эти
интересы не-идиосинкратическими способами.
Иначе говоря, родителям и учителям будет позволено
осуществлять значительное вмешательство в жизнь
детей, но это вмешательство должно учитывать
интересы детей соответственно стандартным идеям,
и оно не будет формой доминирования.
II. Коммунитарный идеал
В современной политической теории либерализм
и коммунитаризм часто изображаются как главные
альтернативные подходы. Либерализм
подчеркивает значение индивидуальной свободы — свободы
как не-вмешательства, —а коммунитаризм
настаивает на равной, даже приоритетной значимости
принадлежности к общности. Для либерализма
государство должно абстрагироваться от групповых
и культурных аффилиаций —оно должно занимать
в их отношении нейтральную позицию,—и
обращаться одинаково со всеми индивидами.
Коммунитаризм, по крайней мере в некоторых его версиях,
рассчитывает на государство, которое должно, с его
точки зрения, находиться в центре общественной
жизни, какой бы нейтральностью ни пришлось по-
217

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ступиться, и прививать гражданам верность и
преданность.
Мы видели в предыдущей главе, что, стремясь
к относительно нейтральной повестке, не
привязанной ни к одной конкретной концепции
блага, республиканизм вступает в союз с
либерализмом против коммунитаризма. Но одна особенность
не-доминирования, которую я хотел бы сейчас
подчеркнуть, все же имеет шансы привлечь внимание
коммунитаристов к республиканскому проекту. Эта
особенность, в двух словах, состоит в том, что
свобода как не-доминирование является, по сути дела,
коммунитарным идеалом. Коммунитаристы
сосредоточивают внимание на коммунитарных
благах, полагая, что такие идеалы неразрывно
связаны с частными, сектантскими концепциями того,
как людям следует жить. На мой взгляд, свобода
как не-доминирование является именно тем
идеалом, который должен им понравиться, но я
отвергаю предположение, что по этой причине он
перестает быть нейтральным; как уже говорилось, он
остается благом, которого, как ожидается, почти
все, по крайней мере все в плюралистическом
обществе, будут желать и которое все будут ценить.
В моем понимании благо выступает
коммунитарным идеалом, если демонстрирует, что оно
является благом общественным (social) и общим
(common). Благо будет общественным в той мере, в какой
его реализация предполагает существование людей,
имеющих установки на преднамеренные действия
и, возможно, демонстрирующих преднамеренную
активность (Pettit 1993а: ch· З)' по логике вещей, оно
появляется и исчезает, подобно солидарности или
статусу, вместе с появлением и исчезновением
интерактивных предрасположенностей (см. Miller
1990)· Благо будет общим в той мере, в какой оно
не может быть увеличено (или уменьшено) для
любого члена релевантной группы без
одновременного увеличения (или уменьшения) для других членов
218

СВОБОДА, РАВЕНСТВО, ОБЩЕСТВО
группы: оно обладает своего рода не-исключаемо-
стью, которую экономисты приписывают таким
благам, как чистый воздух и оборона от внешних
врагов. Оно будет частично общим благом в той мере,
в какой не может быть увеличено для одного, если
не увеличено для нескольких; оно будет полностью
общим благом в той мере, в какой не может быть
увеличено для одного, если не увеличено для всех.
Большинство базовых ценностей, обсуждаемых
в современной политической философии, не
являются коммунитарными благами. Многие не
являются общественными благами, и, общественные они
или нет, большинство из них не демонстрирует
никаких признаков принадлежности всем (commonness).
На ум приходят такие блага, как польза или счастье,
избавление от страданий или нищеты, правосудие
как справедливость и, конечно, свобода как не-вме-
шательство (Pettit 1993а: 3°4~7)3· Такие блага очень
плохо соответствуют критерию общности,
поскольку в принципе вполне возможно, что кто-то всегда
процветает, в то время как его собратья бедствуют.
То, что другие несчастны, или разорены, или с ними
поступили несправедливо, или в их дела сильно
вмешивались, само по себе не означает, что мои дела
плохи. А то, что других скорее всего постигнет
такая участь, само по себе не означает, что она
доберется и до меня: вероятность этого слишком сильно
зависит от индивидуальных обстоятельств.
Не-коммунитарная природа этих благ
объясняет враждебность, с которой к ним относятся многие
критики современной либеральной теории. Если
задачей государства является продвижение таких благ,
3- С явно эгалитарными благами — материальным равенством,
равенством возможностей и т. п. —дело обстоит лучше.
Хотя и возможно улучшить положение одного человека
в том, что касается равенства, не улучшая положения
других, невозможно достичь полного равенства для одного,
не достигнув его одновременно для всех.
219

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
тогда это, по сути дела, институт компромисса,
который стремится найти наилучшие способы
примирения конфликтующих целей различных людей.
Когда от меня требуют уважать такое государство,
соблюдать его законы и отвечать его ожиданиям, меня
не приглашают идентифицироваться с какой-либо
группой или группами, которым одновременно
служит государство, ибо в самом его устройстве
подчеркивается моя обособленность от других и мое
соперничество с другими. Возможно, именно этот довод
стравливает коммунитаристов с либералами. Но
каким бы веским ни казался этот аргумент в отношении
либералов, он не может быть направлен против
республиканской теории, начинающей с ценности
свободы как не-доминирования. Ибо эта ценность носит
типично коммунитарный характер (см. Philp 1996)·
Это общественное и одновременно общее благо.
В главе 2 мы видели, что свобода как не-домини-
рование является общественным благом, которое
появляется не благодаря отсутствию других людей,
но благодаря ограничениям, налагаемым на
способность других людей к доминированию. Нельзя
пользоваться свободой как не-доминированием, как
мы говорим, по умолчанию; нельзя пользоваться ею
только потому, что вокруг нет других людей.
Свобода как не-доминирование возникает только в
результате конструирования: только потому, что
создаются правовые и общественные механизмы,
которые гарантируют, что окружающие вас люди не могут
произвольно вмешиваться в ваши дела. Свобода как
не-доминирование требует свободы города, а не
свободы пустоши. Мы увидим далее, что общественное
благо является также общим благом, и именно
поэтому оно должно обладать значительной
притягательной силой в глазах коммунитарных мыслителей.
Пользоваться не-доминированием значит
находиться в положении, когда другие не способны
произвольно вмешиваться в ваши дела. Но никто не
будет способен произвольно вмешиваться в ваши дела
220

СВОБОДА, РАВЕНСТВО, ОБЩЕСТВО
только потому, что никто не способен вмешиваться
в дела вам подобных, особенно в вопросах
сопротивления вмешательству и беззащитности перед
вмешательством: в вопросах уязвимости. В той мере,
в какой другие беззащитны перед произвольным
вмешательством, в той же мере беззащитны и вы;
в той мере, в какой они подвергаются
доминированию, вы тоже подвергаетесь доминированию.
Поэтому вы будете пользоваться не-доминированием
только в том случае, если не-доминирование будет
гарантировано для всех, кто принадлежит к тому же
классу уязвимости, к которому принадлежите вы.
В каждом таком классе все или утонут вместе, или
выплывут вместе; шансы одних на
не-доминирование в высшей степени зависят от шансов других.
Конечно, несмотря на все, что следует из этого
наблюдения самого по себе, ваш класс уязвимости
может быть множеством из одного элемента; он может
состоять из вас одного. Но те, кто произвольно
вмешивается в дела других, если они не действуют
абсолютно наугад в своем выборе, делают это на
основе определенных маркеров: жена, чернокожий
юноша, рабочий-иммигрант, старый и больной человек
и т. д. И это означает, что, по всей вероятности,
каждый человек принадлежит к какому-то важному
классу уязвимости или нескольким таким классам.
Его положение в классе может быть выше
относительно других членов класса, и он может
пользоваться чуть большей доступной защитой. Но если класс
представляет собой сплоченное целое, то придется
признать, что не существует иного способа достичь
наилучшего результата на пути не-доминирования —
наилучшего из тех, что могут достичь не-члены,—
чем ликвидация доминирования всех членов класса.
Предположим, что женщины не защищены
законом или культурой от физического насилия. Вам
повезет как женщине, если маловероятно, что ваш
муж будет заниматься побоями, скажем, потому, что
очень вас любит, но отличие вашей ситуации от си-
221

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
туации других замужних женщин не означает, что
ваша судьба в деле не-доминирования совершенно
не зависит от их судеб. Напротив. В той мере, в
какой любая женщина может произвольно
подвергаться насилию со стороны мужа, сама
принадлежность к женскому полу является знаком уязвимости;
в частности, это знак уязвимости, которым вы,
какой бы везучей вы ни были, помечены вместе с
другими. Вы сможете избегать доминирования в этом
отношении только тогда, когда все женщины будут
иметь возможность избегать доминирования. Ваша
судьба тесно переплетена с их судьбами.
Но почему от ситуации других женщин
зависит именно ваша свобода как не-доминирование,
а не ваша свобода как не-вмешательство?
Причина в том, что вы подвергаетесь доминированию,
поскольку ваш муж обладает способностью
вмешиваться в ваши дела—поскольку вмешательство является
достижимой опцией для вашего мужа,—и не имеет
значения, насколько вероятно его актуальное
вмешательство. Республиканец скажет, что, хотя вы, скорее
всего, и не будете подвергаться актуальному
вмешательству в руках любящего мужа, вы все же
подвергаетесь доминированию с его стороны, и нет
никакого способа устранить это доминирование, не
изменив всей системы отношений между мужчинами
и женщинами. Свобода как не-доминирование
требует недостижимости произвольного вмешательства
для вашего мужа, а не просто маловероятности того,
что он прибегнет к такому вмешательству4.
4- Конечно, лучше иметь любящего, чем не-любящего мужа,
даже если оба выступают в качестве доминирующих
присутствий. Эта ситуация улучшится, если мы
обратимся к ценности самого не-доминирования. Имея
любящего мужа, женщина будет располагать большим выбором,
чтобы пользоваться не-доминированием, которым она
обладает в отношении других агентов; пользованию этим
не-доминированием не будет мешать актуальное
вмешательство со стороны мужа. Так, если женщине позволено
222

СВОБОДА, РАВЕНСТВО, ОБЩЕСТВО
Сторонник не-вмешательства будет вынужден
следовать совершенно другой линии рассуждения.
Предположим, что любящий муж не собирается
вмешиваться. Сторонник не-вмешательства
должен будет сказать, что эта ситуация в высшей
степени желательна. Вмешательство мужа маловероятно,
и ожидаемое не-вмешательство достигнуто без
принуждения или вмешательства органов
правопорядка или культурного надзора. Для теоретика
не-вмешательства не будет иметь значения, что вы
подвергаетесь доминированию—что ваш муж обладает
способностью произвольно вмешиваться,—и,
следовательно, нет особых причин для недовольства,
которое вы смогли бы разделить, согласно этой
бухгалтерии, с менее удачливыми женщинами. Если вы
войдете в положение этих женщин, это станет актом
альтруизма, поскольку вы не сможете обсуждать их
проблемы как то, что вас с ними объединяет.
Линия рассуждения, которой мы следовали
вплоть до этого момента, приводит к выводу, что
свобода как не-доминирование является отчасти
общим благом: общим благом с точки зрения
каждого класса уязвимости. Цель достижения
свободы как не-доминирования наделяет общим делом
каждый из значимых классов уязвимости в любом
современном обществе: каждую из тех групп,
которые оказываются особенно уязвимыми в силу ген-
дера, этнической принадлежности, цвета кожи или
сексуальной ориентации или чего-то еще; каждую
из тех групп, которые в этом смысле считаются
относительно угнетенными (Young 1990'· ch· 2)· Если
мы посвятим себя продвижению не-доминирования
в любом современном обществе, то должны будем
доминирующим, но любящим мужем тратить свои деньги
так, как она пожелает, она по крайней мере будет
способна пользоваться не-доминированием, которым она
обладает в отношении агентов на базаре; объем ее
не-доминирования в отношении этих агентов увеличится.
223

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
признать, в частности, что необходимая для этого
политика не может быть атомистическим
проектом; она должна будет артикулироваться на уровне
групповых проблем и групповых притязаний точно
так же, как на уровне индивидов как таковых.
Например, если я представитель аборигенного
населения современных Австралии или Канады, степень
достигнутого мною не-доминирования тесно
связана со степенью не-доминирования, достигнутого
другими коренными жителями; это не сумма
индивидуальных задач, а одно солидарное общее дело.
Но если не-доминирование является общим
благом в такой степени, то не сможет ли оно когда-
нибудь стать совершенно общим благом? Не
сможет ли оно стать таким, чтобы его нельзя было
увеличить для одного, не увеличив для всех? Да,
может, в той мере, в какой будет выполнено особое
эмпирическое допущение. Допущение состоит в том,
что люди в обществе в целом должны принадлежать
к одному и тому же классу уязвимости, они должны
быть взаимозаменимы в смысле уязвимости, так что
если один из них увидит, что другой подвергается
вмешательству, то вполне сможет сказать: «Все под
Богом ходим, под жестокою судьбой».
Допущение взаимозаменимости явно не будет
выполняться, и, конечно, не выполняется в
отношении каждой формы вмешательства в политии,
которая придает формальное или неформальное
значение касте, классу, цвету кожи или еще чему-
нибудь в том же роде. В расистском обществе
белые не обязательно принадлежат к тому же классу
уязвимости, что и черные. Но допущение
взаимозаменимости должно будет все лучше и лучше
выполняться по мере нашего приближения к
обществу, где пользование не-доминированием
максимизировано. Согласно аргументу, приведенному
в предыдущем разделе, не-доминирование является
эгалитарной целью, которая требует для своего
оптимального продвижения более или менее равно-
224

СВОБОДА, РАВЕНСТВО, ОБЩЕСТВО
го распределения. Это означает, что по мере
продвижения не-доминирования такие факторы, как
каста и класс, цвет кожи и культура, должны будут
терять свое политическое значение: значение в
качестве маркеров уязвимости перед вмешательством.
Общество как целое должно прийти к тому, чтобы
стать единственным классом уязвимости. В этих
обстоятельствах не-доминирование будет
стремиться к тому, чтобы стать полностью общим благом,
ибо для любого индивида станет более или менее
невозможным делом увеличивать свое
пользование благом без того, чтобы пользование благом
одновременно увеличивалось для всех других. Итак,
чем ближе мы будем подходить к пользованию
совершенным не-доминированием, тем более общим
будет становиться этот идеал: тем больше будет
казаться, что наши шансы на достижение
не-доминирования в высшей степени взаимозависимы.
Замечание о том, что не-доминирование
является коммунитарным благом, очень важно. Оно
означает, что дело свободы как не-доминирования
всегда будет иметь измерение общественного и
общего дела для людей, вовлеченных в его
продвижение. В противовес линии аргументации,
упомянутой выше, факт признания государства институтом,
продвигающим такое благо, даст нам основание
отождествлять себя с другими людьми и в
конечном счете с политией в целом. И она не приведет
нас к тому, чтобы считать себя обособленными,
отчужденными людьми, по сути дела, конкурентами.
В рамках республиканского подхода мы можем
говорить об освобождении или эмансипации
общества, класса или касты, не прибегая к
чрезмерно коллективистской риторике. Свобода
общества—и не просто его свобода vis-à-vis, в сравнении
с другими обществами (Hobbes 1968: 266; Гоббс iggi:
167),—является таким же базовым понятием, как
свобода индивидов, если вернуться к теме, которую мы
уже затрагивали; мы можем с полным основанием
225

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
говорить не только о свободе флорентийцев, но
равным образом и о свободе Флоренции (Harrington
1992: 8). Свобода —не атомистическое благо,
связанное с не-вмешательством. Индивиды могут
пользоваться свободой, по крайней мере в реальном мире,
только в той мере, в какой ею могут пользоваться
важные группы, к которым принадлежат эти
индивиды. Я вернусь к этой теме в последней главе книги.
Изложение в этой главе должно начаться с
разъяснения привлекательности свободы как не-доми-
нирования в роли политического идеала. Когда
вожди Французской революции говорили о свободе,
равенстве и братстве, они не выходили за
пределы традиционного республиканского идеала
свободы. Конечно же, они были привержены
расширению границ гражданства и свободы, ранее
принадлежавших традиционной элите; под влиянием
Руссо и мыслителей Просвещения они уже
порвали—пусть не полностью —с эксклюзивистским
аспектом досовременного республиканизма. Но
единственной ценностью, которую они действительно
отстаивали, была ценность свободы как таковой.
Ибо из приведенных здесь замечаний ясно, что
невозможно надеяться на продвижение дела
свободы как не-доминирования среди индивидов,
которые не готовы ни к равенству, ни к общественной
солидарности. Республиканская свобода
предполагает республиканское равенство; чтобы воплотить
в жизнь республиканскую свободу, необходимо
построить республиканское общество5.
5- Темы, затронутые в этой главе, тесно связаны с главным
тезисом Жана-Фабиана Спитца (Spitz 1995а) в его глубоком
исследовании политической свободы. Тезис
заключается в том, что в республиканском смысле свободы (Спитц
прямо ссылается на мои работы) не существует свободы
без равенства и справедливости. Я буду несколько раз
возвращаться к этому тезису во второй части книги,
особенно в последней главе.

Часть II
Республиканское правление

ГЛАВА 5
Республиканские цели:
общее дело и политика
МОЙ ИНТЕРЕС к республиканской
концепции свободы питается надеждой на ее
способность убедительно артикулировать
то, к чему государство должно стремиться и какую
форму оно должно принять в нашем мире. Мне
хотелось найти новую республиканскую философию
правления в богатом материале старой, досовре-
менной традиции. Я разделяю энтузиазм историков,
пытающихся восстановить утраченные системы
координат, которые помогали мыслителям прошлого
разобраться, куда плыть дальше, и я думаю, что
исследование таких экзотических систем референции
позволит лучше увидеть наши собственные
ориентиры. Но в основе этой книги лежат другие мотивы.
Она написана не для того, чтобы восстановить
утраченное видение публичной жизни. Мною двигало
желание обрести новое видение того, какой могла
бы быть публичная жизнь.
Конечно, традиционная республика
описывается на языке моральной философии, история
которого исчисляется столетиями, а образы, которые он
до нас доносит, принадлежат досовременным
режимам: например, североитальянским городам эпохи
Возрождения, английской республике XVII в. и
американским колониям Британии XVIII в. Это дает
основания для возражений против моего проекта.
Республиканские идеи о добродетельных
гражданах и добродетельных конституциях, возразят мне,
даже республиканские идеи о том, что такое свобо-
229

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
да, тесно связаны с типично досовременными
допущениями: например, что граждане — это
состоятельные джентри, или что ими руководят забытые
ныне аристократические понятия чести и доблести,
или что их достаточно мало, чтобы они могли
собираться и голосовать через регулярные промежутки
времени, и т. п. Поэтому нам следует показать,
отвечая на возражение, что мы можем опереться на
старый республиканский идеал, как он был
сформулирован в моей книге, и построить на этом
фундаменте современный образ республиканских институтов;
по словам Аласдера Макинтайра, «вопрос,
адресованный Петтиту, состоит в том, в какого рода
институции может воплотиться защищаемый им
республиканизм?» (Maclntyre 1994: 3°3)·
Во второй части книги я попытаюсь ответить на
этот вызов и показать, что подразумевает
серьезное отношение к идеалу свободы как не-домини-
рования и строительство вокруг него современных
институтов правления. Делая это, я хочу
показать, что необходимые институты не столь
далеки от тех, которые мы имеем, чтобы считать
республиканизм утопией, но и не столь близки к ним,
чтобы относиться к ним некритично. Мне
хотелось бы показать, пользуясь формулировкой Джона
Рол за (Rawls 1971; Ролз 2θΐο), что республиканская
политическая философия успешно справляется
с проверкой на рефлексивное равновесие. Ее
институциональные импликации, по крайней мере
на рефлексивный взгляд, равновесны самым
твердым интуициям. Это философия, с которой
можно жить и на основе которой можно действовать.
При обсуждении институциональных следствий
республиканизма следует прежде всего выяснить
его значение для общих дел, к которым
государство должно отнестись серьезно, и для политики,
которую оно должно проводить. Этой задаче и
посвящена данная глава. Во-первых, говорю я, в
рамках республиканского взгляда может и должен быть
23°

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
рассмотрен широкий спектр общих дел. Во-вторых,
политика, к которой республиканская точка зрения
будет приводить государство, является масштабной
и привлекательной: она не ограничивается узкой
повесткой досовременных республиканцев и
классических либералов.
Обсуждая общие дела и политику, которые
заслуживают серьезного рассмотрения в современной
республике, данная глава сосредоточивается
главным образом на том, что республика должна делать,
чтобы противостоять опасностям, связанным с
различными уровнями dominium, различными
уровнями ресурсов и контроля в повседневной
общественной жизни: это опасности, с которыми
обычные люди сталкиваются в отношениях между собой,
индивидуально и в контексте коллективной и
корпоративной организации. В следующей главе
рассматриваются меры, которые необходимы для того,
чтобы государство достигало в этом успеха и
делало это, не становясь еще одной формой
доминирования, сопровождающей не dominium, a Imperium
(Kriegel 1995)· В главе 5 рассматриваются цели,
которые должно ставить республиканское государство
в борьбе с первой опасностью, а в главе 6 формы,
которые должно принять республиканское
государство, чтобы бороться с опасностью второго рода.
I. Республиканские общие дела
Республиканский язык
Во введении я писал, что политика имеет
разговорный, делиберативный аспект и что роль
политической философии состоит в исследовании
языков, на которых ведется такой разговор, а в случае
необходимости — в изобретении или обновлении
терминов и идиом, способствующих пониманию
и облегчающих сближение позиций. Разумеется,
политика, по сути своей, включает в себя игру ин-
231

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
тересов и интриги, власть и борьбу, и думать иначе
значило бы впадать в утопические мечтания. Но
самый господствующий интерес и самая
агрессивная сила все же должны произносить какие-то
слова—как-то обосновывать гегемонию. В частности,
они должны находить слова, доходящие до
сознания—пусть слабого и несамостоятельного —людей,
принадлежащих к другим лагерям и другим
слоям. Разговор — неотъемлемая часть политики, даже
если он порой вырождается в монолог агрессивной
пропагандистской машины.
Стремясь облегчить политическое обсуждение,
каждая политическая философия ищет язык,
который в идеале решает две задачи. Во-первых, в нем
используются только те понятийные различения
и структуры вывода, которые никто в обществе не
имеет веских причин отвергать; он предлагает среду
дискуссии, от которой никто не сможет
отмахнуться на априорных основаниях. Иначе говоря, такой
язык должен быть связан с общепризнанными в
обществе интеллектуальными образами и
парадигмами. Во-вторых, идеальный язык предлагает среду,
которая позволяет людям во всех слоях общества
успешно артикулировать свои конкретные
проблемы и цели. Опираясь на общие идеи, он
одновременно принимает во внимание различия.
Благодаря ему создается возможность для выражения
самых разных голосов таким образом, чтобы другие
их слышали и относились к ним с уважением.
Некоторые мыслители могут не
согласиться с идеей поиска политического языка для
артикуляции проблем различных групп. Поиск
политического lingua franca, скажут они, навязывает
представление о фундаментальной однородности
граждан, а на практике такой язык будет служить
навязыванию различным группам представлений
об их ситуации и их неудовлетворенности,
которые расходятся с их опытом. Конечно, критики
поступают разумно, предупреждая о постоянно су-
232

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
ществующей возможности неудач в поисках
общего языка: выставляющий себя общим язык
способен изображать некоторые проблемы в искаженном
виде. Но неверно, что поиск общего языка
артикуляции в принципе ошибочен. Ибо, пока различные
группы не найдут общего языка для обсуждения
проблем, недовольство каждой из них будет не
более чем шумом в ушах других и сведется к
невнятному и ничего не значащему нытью.
Поясним на примере, как политическая
философия может потерпеть неудачу в создании
удовлетворительного языка дискуссий. Возьмем
классическую либеральную философию, для которой свобода
как не-вмешательство—альфа и омега
политического блага. Используя почти вездесущую идиому
свободы, эта философия успешно выполняет первое
условие, предлагая язык, который немногие
способны отвергнуть с порога. Но эта философия явно
не способна предложить среду, в которой могли бы
разумно артикулироваться насущные проблемы
различных групп. Возьмем рабочего, или
женщину, или арендатора, или заемщика, которые
обычно не подвергаются вмешательству, но должны
заискивать, подхалимничать и в какой-то степени
бояться господина, имеющего над ними власть, пусть
даже неформальную и юридически ничтожную.
Любой, кто находится в таком положении, имеет
основание для недовольства: его положение
очевидно хуже, чем положение других. Но, как мы знаем,
никто в таком положении не сможет выразить это
недовольство на языке свободы как не-вмешатель-
ства. Ибо, выраженные в терминах не-вмешатель-
ства, или даже ожидаемого не-вмешательства, их
жалобы не будут услышаны; вместо того чтобы
помогать говорить, язык заставляет молчать.
Причина, по которой классический либерализм
терпит неудачу в этом отношении, состоит в том, что
язык не-вмешательства не выходит за рамки
мнения и интереса, с которыми он был первоначаль-
233

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
но связан. Либеральный идеал покоя, в котором вас
должны оставить, и особенно должно оставить
государство, появился в первые годы промышленного
капитализма как идеал нового класса стремящихся
к выгоде предпринимателей и профессионалов. Для
этих индивидов и их сторонников понятие свободы
как не-вмешательства артикулировало необходимую
предпосылку успеха в конкурентной борьбе, и они
легко приходили к выводу —конечно, вполне для
них удобному,—что это понятие представляет собой
идеал, привлекательный для всех. Они могли
игнорировать тот факт, что свобода как не-вмешатель-
ство совместима с отсутствием защиты, отсутствием
статуса и необходимостью соблюдать осторожность,
оказываясь рядом с сильными; в конце концов, их
самих эти трудности не касались. Их не волновало,
что, сделав такую свободу высшим идеалом, они
лишили женщин и рабочих языка, на котором
можно было бы протестовать против отсутствия
защиты, необходимости поведенческой стратегии и
отсутствия статуса,—против всего, что сопровождало
их положение в обществе.
В отличие от свободы как не-вмешательства,
говорю я,—свободы, которая связана с интересом и
мнением, когда-то определявших ее значение и
широкое распространение, свобода как не-доминирование
выходит за рамки своего происхождения в
обществах-прародителях и предлагает язык,
выполняющий два наших условия. Как идиома свободы, для
которой порабощение и подчинение являются
величайшим злом, а независимость и статус —высшим
благом, этот язык претендует на валидность во всех
слоях современного общества, по крайней мере,
современного общества в его плюралистических,
демократических формах. И, говорю я, как язык,
позволяющий выражать недовольство
доминированием, он претендует на способность артикулировать
новые проблемы, которые оставляют далеко позади
себя проблемы обществ-прародителей.
234

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
Как мы знаем, это были очень разные общества.
В первый период своего существования идеал
свободы как не-доминирования привлекал тех в
древнем мире, кто претендовал на положение, прямо
противоположное рабскому; и особенно тех в
Римской республике, кто претендовал на положение,
не требовавшее подчинения монарху или
господину. Позднее он привлекал народы, сознательно
равнявшиеся на римский прецедент. Граждан городов
итальянского Возрождения он привлекал как идеал,
выражавший независимость от вельмож и князей,
к которой они стремились индивидуально и
коллективно. В Англии XVII в. он привлекал тех, кто
ценил культуру закона, предоставлявшую им
права в противостоянии с королем, и желал изгнать
любой призрак абсолютной, произвольной власти.
Идеал такой свободы привлекал американские
колонии XVIII в., поскольку выражал их общее
стремление не зависеть от заморского парламента и не
находиться под его диктатом, каким бы дружелюбным
тот ни старался выглядеть. И он привлекал тех в
революционной Франции, кто отвергал режим, в
котором каприз монарха был высшим законом, а
аристократы пользовались основанной на произволе
системой привилегий и господства.
В обществах, которых заботила свобода как не-до-
минирование, имелись особые группы, причем
довольно ограниченные по составу. Входившие в них
индивиды всегда были мужчинами, причем
мужчинами состоятельными —торговцами,
землевладельцами, богатыми людьми,—и, конечно же, они
всегда принадлежали к превалировавшей культуре.
Разделяя идеал свободы как не-доминирования, они
стремились к высотам, как они их понимали,
находившимся в пределах индивидуальной и
коллективной досягаемости, но лишь при соблюдении
институциональных правил: только если короля можно
было сместить или ограничить; только если
особенно богатые и могущественные не начинали пользо-
235

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ваться слишком большим личным влиянием; только
если они не образовывали группировки, или
только если группировки не получали неограниченного
контроля над коллективной собственностью и т.д.
Высоты, которые они намечали, предполагали
образ жизни, в рамках которого никто не склоняется
перед другим; каждый твердо стоит на ногах и
смело смотрит в глаза другим людям.
Но, несмотря на специфический характер этих
ассоциаций, говорю я, республиканский язык
свободы как не-доминирования предлагает среду, в
которой можно артикулировать целый ряд проблем,
включая недовольство групп, которые далеко
отстоят по времени от обществ-прародителей.
Такой язык обладает не только потенциально
универсальной привлекательностью как язык свободы; он
также релевантен большому количеству очень
конкретных и даже весьма специальных вопросов.
Может показаться, что этот идеал в двух
отношениях не способен ответить на некоторые проявления
недовольства. Во-первых, он сосредоточен на людях,
а не на космосе, и не способен в силу этого
артикулировать требования тех, кто отвергает
антропоцентрическую точку зрения: например, тех, кто
придерживается радикальных форм зеленой политической
теории. Во-вторых, что важнее, он сосредоточен, или
по крайней мере был традиционно сосредоточен,
лишь на некоторых людях: лицах мужского пола,
состоятельных и принадлежащих к превалирующей
культуре. Я намерен привести доводы в защиту
республиканского языка свободы как
не-доминирования—доводы в пользу его способности
артикулировать различные проблемы и общие дела,—показав,
что он может справиться с этими вызовами. Я
попытаюсь показать, что энвайронментализм, феминизм,
социализм и мультикультурализм могут быть
представлены в качестве республиканских общих дел.
Утверждая, что республиканизм может дать
трибуну и голос этим и другим общим делам, я не имею
236

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
в виду, что если вы республиканец, то должны
принять все, что защищают данные движения.
Напротив. Республиканизм позволяет нам и тем, кто
принадлежит к этим движениям, наделить голосом
соответствующие проблемы. Но он не делает этого
некритическим образом, не делает этого, становясь
заложником движений, которым он оказывает такую
услугу. Осмысливая выдвигаемые проблемы и
требования, республиканизм предлагает собственные
интерпретации соответствующих общих дел,
которые, я надеюсь, будут сочтены убедительными.
Республиканизация общих дел, несомненно, будет
означать подтверждение их правильности, но это
подтверждение будет происходить в логике
республиканских идей.
Сосредоточивая внимание на проблемах более
или менее радикальных движений и показывая силу
республиканского языка свободы как не-домини-
рования, я предполагаю, что этот язык может
также служить для артикуляции проблем более мейн-
стримных групп; на самом деле именно по этой
причине я и обращаю главное внимание на радикальные
движения. В частности, тем предпринимателям
и профессионалам, кому верно служил
классический либеральный идеал, подойдет в достижении их
целей и идеал свободы как не-доминирования.
Возможно, этот идеал не позволит им выдвигать
рутинные возражения против государственного
вмешательства, ибо такое вмешательство не должно будет
вызывать возражений, коль скоро оно само не
является доминирующим и в других отношениях служит
продвижению не-доминирования. Но идеал
свободы как не-доминирования все же будет отвечать
интересам таких индивидов. Как мы видели при
обсуждении привлекательности не-доминирования,
этот идеал защищает сценарий, который
позволяет им понимать, в каком положении они находятся,
и осуществлять свои экономические и другие
проекты, и не страшась неизвестности.
237

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
В одном отношении идеал не-доминирования
мог бы отвечать интересам таких консервативных
сторон даже лучше, чем идеал не-вмешательства.
Вообразим себе мир, в котором институты частной
собственности еще не упрочились или могут быть легко
ликвидированы политическими средствами. В такой
ситуации идеал не-доминирования мог бы облегчить
содействие введению или закреплению частной
собственности.
Идеал не-доминирования предполагает, что, хотя
введение частной собственности потребует не-доми-
нирующего вмешательства государства —и сократит
в одном отношении объем не-доминируемого
выбора, доступного всем,—оно более чем компенсирует
это сокращение, увеличив объем такого
не-доминируемого выбора в других отношениях. Введение
частной собственности сделает достижимым выбор и
способы действия — например, включающие владение,
продажу и дарение,—которые в противном случае
не могли бы существовать даже на уровне
возможности. Идеал не-вмешательства не позволяет
приводить столь простых аргументов в защиту
институтов частной собственности. Согласно этому
идеалу, оправданием этих институтов является лишь то,
что они позволяют людям избегать вмешательства
в большей степени, нежели тогда, когда им
приходится прибегать к вмешательству государства; или же,
даже с меньшей степенью убедительности, их
оправдание заключается в том, что объем выбора, который
не подвергается вмешательству и облегчению
которого служат эти институты, столь велик, что это
компенсирует, по интуитивной оценке объема в
сравнении с интенсивностью, прямое государственное
вмешательство, которого требуют институты. Если
защитники частной собственности желают иметь
действительно убедительный довод в пользу
политического признания предпочитаемых ими институтов,
им следует принять идеал свободы как
не-доминирования, а не идеал свободы как не-вмешательства.
238

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
Энвайронментализм
Зеленая политическая теория иногда принимает
радикальную форму, доказывая, что не интересы
людей будут преданы, если государство не займет
определенной позиции в отношении
экологических проблем, но что интересы не-человеческих
субъектов и систем — разумеется, вместе с
интересами людей — требуют от государства принять ту
или иную форму (Sylvan 1984-5)· Такая
экологическая теория сочтет республиканизм чрезмерно ан-
тропоцентричным. В конце концов, как полагают
республиканцы, государство должно быть устроено
так, чтобы продвигать только человеческую
свободу как не-доминирование, а не иметь в виду благо
чего-то не-человеческого. Пренебрежение не-чело-
веческим —анафема для этой версии энвайронмен-
тализма.
Можно ли убедить энвайронменталистов в
приемлемости республиканизма? С менее
радикальными формами энвайронменталистского
подхода особых проблем, возможно, не будет (Goodin
1992b; Passmore 1993)· Но можно ли привести
доводы в пользу республиканизма —доводы в пользу
республиканского языка,—которые найдут отклик
у радикальных энвайронменталистов? Думаю, что
это возможно.
Во-первых, радикальный энвайронментализм,
согласно которому государство должно
строиться с учетом как человеческих, так и
не-человеческих интересов, сам не предлагает такого языка
для выражения недовольства и претензий, который
имел бы шансы привлечь внимание людей, не
принадлежащих к зеленому движению. Его язык
слишком узок, слишком тесно связан с особым взглядом
на мир, чтобы обладать общезначимостью, к
которой мы стремимся в политической дискуссии.
Энвайронментализм в принципе помогает
верующим в него людям артикулировать свое возмуще-
239

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ние —часто совершенно оправданное —и создать
философию, которая способна завоевать более
широкое признание, даже признание всего общества.
Но в настоящий момент, не имея такого общего
признания, он не способен повлиять на
политическую жизнь. Выраженный в рассмотренных выше
терминах, радикальный энвайронментализм
выглядит сектантским движением, аналогичным
другим известным религиозным группам, а
поднимаемые им проблемы игнорируются. Почему меня
должны затрагивать ваши аргументы, если вы
исходите из предпосылок, с которыми я не согласен?
Почему люди должны непременно откликаться
на аргументы радикальных энвайронменталистов,
если они не согласны с предпосылками, на которых
настаивают эти мыслители?
Урок в том, что политика, и, несомненно,
политика в плюралистическом обществе, неизбежно
требует прагматизма (Larmore 1987); а если не
прагматизма, то, по крайней мере, признания того, что
существуют важные различия в мнениях, которые
политическая аргументация должна пытаться
донести до других (Rawls 1993)· Это требует от людей,
приверженных различным политическим общим
делам, способности артикулировать проблемы,
которые, с их точки зрения, должно решать
государство, в терминах, которые другие способны понять
и интернализировать. Пока приверженцы таких
взглядов не будут к этому готовы, вряд ли стоит
ожидать, что сограждане к ним прислушаются,
не говоря уже о том, чтобы последовать за ними.
Прагматизм, который понадобится в данном
случае, не понравится пуристам, однако, помимо своей
неэффективности, пуризм еще и неимоверно
брезглив. Но почему приверженцы некоторого общего
дела должны чураться формулировки проблем в
терминах, которые привлекательны для всех, на том
основании, что их самих эти термины привлекают
по другим причинам? Нет никакого противоречия
240

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
в признании того, что общее дело может привлекать
разных людей по разным причинам; один и тот же
вывод может следовать из разных посылок. И нет
никакого обмана других и, разумеется, никакого
самообмана в том, чтобы приводить доводы в пользу
какого-то общего дела, отличающиеся от тех,
которые, как вы считаете, делают общее дело
привлекательным; нет нужды делать секрет из того, что общее
дело привлекает вас по особым причинам, даже если
вы стремитесь продемонстрировать его
привлекательность в более доступных для публики терминах.
Признав это, можно начать излагать доводы в
пользу артикуляции энвайронменталистских
проблем на республиканском языке. Хотя
республиканизм, подобно почти всем политическим
философиям первого ряда, носит откровенно
антропоцентрический характер, он приводит веские
аргументы, объясняющие, почему нам следует
беспокоиться о других видах и об экосистеме в целом;
в частности, он называет причины, по которым мы
должны желать, чтобы наше государство и наши
законы обращали больше внимания на эти проблемы.
Причины лежат на поверхности. Экосистема
вместе с другими видами животных, которые в нее
входят, определяет наше место в природе; это в
конечном счете то пространство, к которому мы
принадлежим. Мы суть то, что мы едим. И равным
образом мы суть то, чем мы дышим, что мы обоняем,
видим, слышим и осязаем. Мы суть всё, что нам дано
и с чем мы отождествляем себя в этом мире,
который мы считаем своим независимо от того,
приложен к нему труд людей или нет. Никто из нас не
является островом в обществе, в соответствии с
известной метафорой Донна. И никто из нас не является
островом в природе. Мы живем в неразрывной
физической, биологической и психологической связи
с другими людьми, с другими животными видами
и в конечном счете с получающей в нас сознание
более широкой физической системой.
241

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Связи между нами и окружающей средой
означают, что, разрушая среду, вы наносите вред
мне и моим родным, вы наносите вред нам и
нашим родным. Вы ослабляете наши коллективные
шансы на выживание, индивидуальные надежды
на долгую жизнь без болезней или возможность
подтверждения со-природности с другими
видами и на идентификацию с планетой, которую мы
с ними разделяем. Или, если вы не вредите в этом
отношении нам, нынешним представителям
нашего вида, вы все же можете навредить будущим
поколениям людей, включая будущих граждан
общества и государства.
Итак, каждый из нас физически уязвим не
только в наших телах, но и в окружающей среде и мире.
Но если это так, то ясно, почему республиканское
государство должно заниматься проблемами
окружающей среды. Когда наносится вред окружающей
среде —окружающей среде подгрупп, или общества
в целом, или всех обществ на планете,—это
означает, что нападению подвергается по меньшей мере
диапазон нашего не-доминируемого выбора.
Нанесенный вред означает, что цена пользования
разнообразными возможностями повышается или что
некоторые возможности становятся
недоступными: в предельном случае, таком как ядерная
катастрофа, это означает, что остается всего несколько
возможностей. Даже если вред наносится
неумышленно или является результатом сложения самих
по себе невинных действий, он заносится в графу
потерь в учетной книге республиканской свободы.
А если вред наносится умышленно, если это
вмешательство какой-то организации, которая пытается
замести следы или отстоять свою правоту, то
потери гораздо серьезнее. Организация, которая
присваивает себе право наносить вред окружающей
среде, подвергает доминированию тех, кого
затрагивают ее действия; они живут, по крайней мере
отчасти, по милости этой организации: она может
242

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
нанести им вред, а может и не нанести,
вмешаться в их жизнь или не вмешаться, как ей
заблагорассудится.
Вывод очевиден. Республиканское государство,
которое мы здесь намечаем в общих чертах,
государство, которое посвящает себя продвижению
свободы как не-доминирования, должно поддерживать
то, что можно условно назвать общим делом энвай-
ронментализма. Тот факт, что оно начинает с
проблем антропоцентрического характера, казалось бы,
означает, что оно не может прямо поддерживать
экоцентричные философии радикальных энвайрон-
менталистов. Но это не означает, что энвайронмен-
талисты будут считать республиканское государство
чуждым, простым набором инструментов.
Наоборот, республиканская философия должна
предоставить энвайронменталистам особенно убедительный
и эффективный способ формулировки их
собственных главных требований. Республиканское
государство должно быть политией, в которой энвайрон-
менталисты будут чувствовать себя как дома.
Феминизм
Но довольно о том, что республиканизм способен
сделать понятным такое не-антропоцентричное
общее дело, как энвайронментализм. Рассмотрим еще
три общих дела, несомненно антропоцентричных,
но все же создающих трудности для
республиканизма. Для традиционных республиканцев
гражданами были мужчины, состоятельные и принадлежащие
к мейнстриму. Нам необходимо показать, что,
несмотря на тендерные, собственнические и
монокультурные ассоциации, идеал свободы как
не-доминирования может быть привлекательным для тех, кто не
приемлет таких границ. Он может служить идеалом
для представителей феминизма, социализма и муль-
тикультурализма. Приведу сначала доводы,
касающиеся феминизма.
243

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Несмотря на то, что образ человека, которому
нет нужды опасаться других или склоняться перед
ними, образ человека, над которым нет господина,
является традиционно мужским идеалом, он всегда
присутствовал и в феминистской литературе, витая
между строк и говоря о том, что можно было бы
сделать не только для мужчин, но и для женщин.
Даже если свобода как не-доминирование
выглядела достижимой только для мужчин, она давала
надежду и женщинам.
Вспомним замечание Мэри Астелл, которое мы
уже приводили в первой главе. «Если все мужчины
рождены свободными,—писала она в i6go-x гг.,—
то почему все женщины рождены рабынями? А они
должны быть рабынями, если подчинение
непостоянной, неопределенной, неизвестной,
деспотической воле мужчин является совершенным
состоянием рабства. И если суть свободы состоит, как
утверждают наши господа, в том, чтобы иметь
постоянное правило, по которому следует жить» (Hill
1986: 76). Риторические интенции Мэри Астелл
в этом пассаже сложны и трудноуловимы
(Springborg 1995)» но сам факт, что эта фраза столь часто
цитируется, свидетельствует о привлекательности
не-доминирования как идеала феминизма. Сила
возражения очевидна. Действительно, есть что-то
глубоко неправильное в порядках, избавляющих
мужчин от статуса доминируемых и
изображающих этот статус как унижение и позор, но в то же
время подвергающих женщин именно такому
обращению.
Идеал женщины, не обязанной быть на
побегушках у мужа или отца, обхаживать их и просить
на все разрешение, встречается спустя сто лет в
широко известных сочинениях Мэри Уолстонкрафт
(Wollstonecraft 1982). Встречается он и в полемике,
которую Джон Стюарт Милль (Mill 197°) и Гарриет
Тейлор, под влиянием которой он находился, вели
в XIX в. против того, что они называли порабоще-
244

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
нием женщин. «Ни один раб не порабощен так
всецело и в столь полном смысле слова, как женщина»
(Mill 1970: !59)· И это важный мотив современных
феминистских сочинений, проявляющийся,
например, в работах Кэрол Пейтман (Pateman 1988) как
идеал, стоящий за ее критикой зависимого
положения, субординации женщин (см. также Young 1990)·
Джейн Менсбридж и Сьюзан Окин (Mansbridge
and Okin 1993: 2^9) выражают эту мысль
предельно ясно: «Во всех своих разновидностях феминизм
ставит одну очевидную, простую и всеобъемлющую
цель —покончить с систематическим
доминированием мужчин над женщинами».
Связь между республиканской традицией и
артикуляцией феминистских идеалов
просматривается в работах о ситуации женщин Уильяма
Томпсона (Thompson 197°)> который писал в прошлом
веке о браке как кодексе поведения белых рабынь
(см. Pateman 1988:123). Ибо если главной проблемой
для женщин является то, что культурное, правовое
и институциональное угнетение, действуя
совместно, ставит их в положение, аналогичное
рабскому—под пятой у мужчин,—тогда идеалом для
женщин становится именно тот идеал, который дает
гарантии защиты от произвольного вмешательства:
предоставляющий свободу в том смысле, который
подразумевает не просто отсутствие вмешательства,
но отсутствие доминирования.
В отношении энвайронментализма я доказывал,
что релевантные требования, как бы они ни
формулировались самими энвайронменталистами, могут
быть наделены республиканским голосом.
Исторические связи между феминизмом и
республиканизмом—или, по крайней мере, между феминизмом
и республиканским идеалом не-доминирования—
означают, что речь в этом случае идет о чем-то
более важном. Республиканизм может предложить
не только убедительную артикуляцию главных
требований феминизма —он также предлагает арти-
245

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
куляцию, которая имеет долгую и никогда не
прерывавшуюся историю в рамках самого феминизма.
Следует признать, конечно, что республиканизм
не всегда был привлекательным идеалом для
феминизма. Но это происходило не из-за каких-то
существенных разногласий с республиканским идеалом,
а скорее из-за его ассоциации, отчасти под
влиянием некачественной исторической литературы
популистского толка, с более или менее маскулинными
образами демократического участия и социального
активизма. Однако, как мы знаем, эти ассоциации
были надуманными. И как только мы это
признаем, становится очевидным, что институциональные
средства содействия свободе как не-доминирова-
нию могут быть в принципе выстроены с учетом как
мужчин, так и женщин; они могут быть направлены
на то, чтобы учитывать как голоса и проблемы
мужчин, так и голоса и проблемы женщин (James 1992)·
В этой области многое еще только предстоит
сделать. Несмотря на прогресс, достигнутый в
современных государствах, женщины все еще весьма
уязвимы во многих домохозяйствах, на рабочих местах
и улицах городов. Эта уязвимость является
результатом не столько меньшей физической силы, сколько
глубоко укоренившихся предрассудков, касающихся
роли женщин, их компетентности и того, к чему они
стремятся, гуляя ночью по городу. А когда женщины
пытаются изменить свою ситуацию, индивидуально
или коллективно, то часто обнаруживают, что
общественные институты настроены против них. Уход
за детьми и институты образования могут, в силу
общепринятых предрассудков, практически перекрыть
им всякую возможность для карьеры. Правила,
касающиеся рабочих мест, вряд ли позволят завоевать
авторитет или сделать что-либо важное там, где
женщины работают. А мир политики воздвигнет
невероятные препятствия, чтобы в него было невозможно
прорваться или просто оставить там какой-то след:
это мир, созданный для лиц мужского пола, мир без
246

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
семейных забот, мир, организованный вокруг
привычных для мужчин дел и отношений. Такие
проблемы, наверное, будут подниматься на многих
философских форумах, но они должны звучать
особенно громко в аудитории, обсуждающей проблемы
республиканской политики.
Социализм
Но довольно о том, что идеал свободы как не-до-
минирования по сути не является тендерным —
в частности, не привязан к представлениям
маскулинизма о социальной и политической жизни.
Перейдем теперь к вопросу, будет ли он
привлекателен также для социалистов. Связан ли этот
идеал исключительно с представлениями о жизни тех,
кто экономически независим и пользуется защитой,
возможность которой традиционно предоставляла
собственность? Или это идеал, который может
привлечь и простых рабочих?
Ответом на этот вопрос, полагаю, должно быть
однозначное «да». В XIX в., когда начал
развиваться капитализм, поднималось и росло недовольство
промышленного рабочего класса, одной из главных
идей, служившей для артикуляции недовольства
социалистов, была идея наемного рабства (Marx
1970: eh. 19; Маркс i960: гл. ig). Образ рабочих как
наемных рабов помещает их в разряд людей,
зависимых от благодеяний и милости работодателей
и по необходимости ведущих себя с опаской и
почтением в отношении боссов, как индивидуально,
так и коллективно. Если смысл этого образа
заключается в демонстрации того, что именно
неприемлемо в положении рабочих, то его предпосылкой
является привлекательность противоположного,
а именно что рабочие не должны оставаться
беззащитными перед возможностью произвольного
вмешательства и должны пользоваться свободой как
не-доминированием.
247

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Если работодатели в любой области способны
совместными усилиями заносить в черный список
того, кто им не нравится, а на это были способны
многие работодатели в XIX в., и если отсутствие
работы означает нищету, то понятно, почему
социалисты считали рабочих наемными рабами.
Возможно, и верно, что, как полагали классические
либералы, работодатели часто вовсе не собирались
эксплуатировать уязвимость рабочих: возможно,
экономические интересы подсказывали им не
заниматься мелкой травлей, на борьбу с которой у
рабочих не хватало духа, и, возможно, эти же интересы
подсказывали не следовать капризу и прихоти при
приеме на работу и увольнении. Иначе говоря,
рабочие, общее дело которых породило
социалистическое движение, могли и не подвергаться
вмешательству. Но не с точки зрения самих рабочих.
Неприемлемым для рабочих и причиной, по
которой социалисты осуждали ранний
капитализм как систему наемного рабства, было то, что,
сколь бы малым ни было вмешательство, рабочие
тем не менее жили с постоянным ощущением
беззащитности перед вмешательством, и особенно
перед произвольным вмешательством.
Экономическая целесообразность подсказывала хозяевам
применять более мягкие методы, но, с точки
зрения социалистов, рабочие находились в
подчиненном положении по отношению к своим господам:
работодатели были в полном смысле слова
господами, и это было неприемлемо.
Если эта линия рассуждений верна, идеал
свободы как не-доминирования может оказаться
привлекательным для социалистов. Социализм вскормлен
на этом республиканском идеале и применял его
с большим или меньшим революционным эффектом
в критике новых трудовых отношений. Социалисты
отвергали веру либералов в правомочность трудовых
отношений, возникавших в результате свободных
трудовых контрактов. Они считали, что работода-
248

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
тель поступает несправедливо, произвольно
увольняя рабочего, и отвергали то, что сегодня называют
«доктриной традиционного негативного
либертарианского „как заблагорассудится", согласно
которой, опираясь на обязательства по контракту,
работодатель может уволить наемного работника „по
веской причине, без причины или даже по морально
дурной причине"» (Levin 1984: 975 см· также Cornish
and Clark 1989: 2g4~5)· Социалисты считали
индивидуальные договоры между работодателем и
наемным рабочим формой все того же рабского
договора, который республиканцы всегда осуждали, и они
выступали против доминирования, возникавшего
по условиям таких договоров.
Идеал свободы как не-доминирования мог бы
предоставить социалистам основания не только
для выражения недовольства, но и для
оправдания забастовок —единственного инструмента,
остававшегося в распоряжении рабочих. Что касается
идеала свободы как не-вмешательства, то его
всегда использовали, обычно в контексте свободных
трудовых контрактов, для защиты от
коллективных акций промышленных рабочих. Конечно,
такая акция является формой вмешательства,
поскольку предполагает принуждение или активную
обструкцию. И, на первый взгляд, забастовка
является вмешательством, не спровоцированным
работодателем: в конце концов, работодатели
навязывают свои желания в процессе заключения свободных
контрактов, а не с помощью принуждения, насилия
или даже манипуляций. Таким образом, с точки
зрения идеала не-вмешательства коллективная
акция промышленных рабочих является незаконной.
Идеал свободы как не-доминирования трактует
коллективную акцию совершенно иначе.
Предположим, что индивидуальные трудовые договоры с
рабочими заключены под страхом нищеты и ставят
работодателя в отношение доминирования. В такой
ситуации обращение к коллективной акции может
249

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
представлять собой единственную надежду
работников на завоевание свободы как не-доминирова-
ния. Это может оказаться единственным способом,
дающим рабочим достаточно силы, чтобы не
спасовать перед работодателем.
Надеюсь, эти наблюдения покажут, что,
подобно тому как идеал свободы как не-доминирования
соответствует целям феминизма, он также должен
быть близок по духу социалистам. Идеал свободы
неявно присутствует в неприятии наемного
рабства; он объясняет нетерпимое отношение
социалистов к доктрине свободного договора; и он
поддерживает социалистическую веру в легитимность
обращения, в случае необходимости, к забастовке.
Но есть еще один довод в пользу
привлекательности республиканского идеала для социалистов,
а именно то, что народная традиция социализма,
воплощенная в памфлетах, стихах и лозунгах
рабочего движения, часто выражала стремление
именно к тому статусу, о котором говорит свобода как
не-доминирование. Этот довод подкрепляется
популярностью жалоб на наемное рабство, но он
наглядно подтверждается и возмущением, которое
демонстрирует традиция в отношении мелочных
придирок работодателей и унижения, которое при
этом испытывают рабочие.
Это возмущение можно обнаружить у чартистов
в Англии в 1830-х и 1840-х и среди тех, кто
примерно десять лет спустя разделял взгляды
независимого рабочего движения в Соединенных Штатах (Fon-
ег 197°)· Прекрасное выражение оно получило в двух
стихах из «Песни бушмена» — народной баллады,
в которой Банджо Патерсон (Paterson 1921) передал
настроения сельского рабочего в Австралии 1890-х гг.
Брат в Иллаварре мой живет,
На ферме там он спину гнет.
Не вправе сделать он движенье,
Лендлорда без соизволенья.
250

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
Работник, женщина, пес, кот —
Все —собственный его народ.
Никто не смеет глаз поднять,
Не то что слова два сказать.
Что станет мне невмоготу
Я был уверен, парни.
Поклоны бить, скулить как псу,
К нему ластиться, как коту?
Всё лучше с утренней росой
Пустить коня бежать рысцой.
Мультикультурализм
Мы видели, что, хотя досовременные бенефициа-
рии идеала свободы как не-доминирования,
традиционные поборники республиканских идеалов,
всегда были состоятельными мужчинами, есть все
основания считать, что свобода как не-доминиро-
вание может оказаться привлекательным идеалом
также для представителей феминизма и
социалистов. В действительности этот идеал неявно
присутствует во многих феминистских и
социалистических сочинениях. Эти выводы соответствуют
тезису, выдвинутому в первой главе, согласно
которому отступление от идеала свободы как
не-доминирования было вызвано именно признанием того,
что если женщины и рабочие должны получить
статус равноправных граждан, то в этом случае
государство должно отказаться от наделения всех
граждан свободой в традиционном смысле этого слова.
Государство может стремиться максимизировать
уровень свободы как не-вмешательства, но
невозможно продвигать широко распространенную
свободу как не-доминирование без полного
преобразования современного общества.
Но имеется еще одна черта, характеризующая
досовременных бенефициариев свободы как
не-доминирования, кроме той, что все они были
мужчинами и при этом всегда состоятельными. Все
251

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
они также принадлежали к превалирующей
культуре своих обществ. Граждане рассматриваемых
политий не включали, например, евреев, которые
жили на всей территории Европы и в Новом Свете,
а в протестантской политий, такой как Британия,
в число полноправных граждан не входили
проживавшие там католики. Это наблюдение
заставляет поднять вопрос о том, может ли идеал
свободы как не-доминирования быть привлекательным
не только для женщин и рабочих, но и для тех, кто
принадлежит к этническим меньшинствам и
находится вне превалирующей культуры общества:
может ли этот идеал быть привлекательным,
например, для групп иммигрантов или для аборигенного
населения постколониального мира?
В данном случае аргументация должна
отличаться от аргументации, проводимой в случае
феминизма и социализма, ибо традиция защиты прав
меньшинств или аборигенов, называемая, за неимением
лучшего термина, мультикультурализмом, не имеет
значительной документальной истории. Говорить
о том, что мультикультурализм традиционно
придерживался идеала, подобного свободе как не-до-
минированию, не приходится; и все же я надеюсь
показать, что мультикультурализм и его проблемы
могут быть поддержаны апелляцией к этому идеалу.
Мультикультурализм относится к республиканизму
скорее так же, как к нему относится энвайронмен-
тализм, а не так, как относятся к республиканизму
феминизм и социализм.
Главная претензия мультикультурализма
состоит в том, что современное государство, как
правило, организовано на предпосылках, связанных
с одной превалирующей культурой: оно ведет дела
на языке этой культуры; санкционирует
религиозные обычаи этой культуры; проецирует образ
нормальной жизни, который берется из этой
культуры; работает на основе законов, которые можно
объяснить только с учетом правил этой культуры
252

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
и т.д. Важнейший вопрос, возникающий в связи
с этой претензией, заключается в том, можно ли
найти для современного государства логическое
обоснование и форму, которые позволят ему
служить интересам людей, принадлежащих к
культурам меньшинств так же, как интересам мейнстрима.
В защиту республиканизма можно сказать
следующее: если современное государство будет
ориентировано на продвижение свободы как не-доминиро-
вания, то оно будет иметь основания и способность
принимать во внимание требования тех, кто
принадлежит к культурам меньшинств.
Мы видели ранее, что свобода как не-домини-
рование является коммунитарным идеалом. Если
кто-то подвергается доминированию, если он
беззащитен перед произвольным вмешательством
со стороны других, то это всегда происходит из-за
его принадлежности к тому или иному типу или
классу; человек уязвим, потому что у него черный
цвет кожи, или он женского пола, или стар, или
беден и т.п. Это означает, что если мы стремимся
содействовать свободе как не-доминированию
отдельного человека, то должны содействовать
свободе как не-доминированию некоторого
релевантного класса или классов уязвимости, к которым
принадлежит этот человек. И это означает, что
если человек хочет взяться за дело своего
освобождения, своей защиты от доминирования, то он
должен идентифицироваться с общим делом
других в своем классе уязвимости. Например,
женщина или рабочий не способны добиться улучшений
в своей свободе как не-доминировании, не
добившись улучшений для женщин или рабочих в
целом, или, по крайней мере, для женщин или
рабочих в той или иной конкретной ситуации.
Выводом из этого наблюдения является то, что,
поскольку членство в культуре меньшинства, скорее
всего, является знаком уязвимости перед
доминированием, члены этой культуры и государство, прини-
253

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
мающее на себя ответственность за их судьбы,
должны учитывать потребности культуры меньшинства
в целом. Недостаточно заявлять о своей
озабоченности судьбой отдельных индивидов, не обращая
внимания на то, что связывает всех их воедино.
Данный вывод означает, что, подобно тому как
государство должно сосредоточиваться на
вопросах тендера, определяя необходимые условия
содействия свободе как не-доминированию, точно
так же оно должно помнить о вопросах
культурной принадлежности. В каждом случае ему следует
постоянно помнить о возможности того, что, если
кто-то из релевантной культуры или тендера
стремится к свободе как не-доминированию,—если
такой человек хочет разделить с другими это общее
благо,—то он должен быть снабжен
соответствующими ресурсами. Никто не возражает, когда людей
в отдаленных местностях снабжают
дополнительными средствами, позволяющими им
пользоваться теми же благами, какими пользуются горожане;
сельские школы, транспорт и связь, например,
могут стоить там гораздо дороже в пересчете на душу
населения, чем в городе. И равным образом никто
не должен выступать против того, чтобы, в
случае если члены некоторых групп желают разделить
с другими общее республиканское благо не-домини-
рования —если хотите, общее благо гражданства,—
их особая ситуация пользовалась особым
вниманием и поддержкой.
С учетом вышесказанного важно отметить, что
особое отношение, которого требует культура
меньшинства, может носить весьма радикальный
характер сообразно с республиканским проектом в целом.
Предположим, что культура является аборигенной
и принадлежащие к ней люди рассматривают
других, имея на то основания, как захватчиков их
исконных земель; и что они считают ассимиляцию
с этими другими или даже единую юрисдикцию
с ними неприемлемой и оскорбительной. В таком
254

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
случае нет никакой надежды на то, что людям,
принадлежащим к культуре меньшинства, будет
гарантировано пользование свободой как не-доминиро-
ванием, если не будут приняты радикальные меры.
Представителям превалирующей культуры
необходимо признать, что меньшинство было
лишено своих владений, и в силу невозможности
реституции или полной компенсации ему надо будет
предложить какую-то форму репарации в знак
осуждения допущенного в прошлом доминирования.
И, поскольку сецессия неосуществима, им
необходимо будет относиться к людям, принадлежащим
к культуре меньшинства, как к людям, сознательно
отказывающимся от меинстрима, и предоставлять
им различные формы освобождения от общих
обязанностей. Быть может, необходимо разрешить им
иметь ограниченную юрисдикцию над их
собственными территориями и организовать совместное
ведение дел на основе самоуправления.
При проработке деталей таких
мультикультурных инициатив возникают трудные вопросы,
требующие своего решения, но здесь не место на них
останавливаться (см. Kymlicka 1995)· Следует лишь
подчеркнуть, что, подобно тому как
республиканский идеал близок по духу феминизму,
социализму и даже энвайронментализму, точно так же он
может оказаться привлекательным и для тех, чья
главная забота —особые потребности культур
меньшинств. Свобода как не-доминирование является
плюралистическим идеалом, и он должен
проявлять лояльное отношение к широкому спектру
современных интересов и мнений.
Динамизм республиканского идеала
И последний момент, касающийся
плюралистического характера республиканского идеала.
Идеал будет способен привлекать разные типы групп
и движений, которые я обсуждал, только если он го-
255

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
тов на каждом этапе своей интерпретации и своего
осуществления к дальнейшим уточнениям и
практическим приложениям. Это должен быть
динамичный идеал, всегда готовый к экстраполяции
и развитию, а не статичный идеал, привязанный
к застывшему паттерну институциональной
жизни. Идеал свободы как не-доминирования
демонстрирует именно такого рода динамизм, и поэтому
он, в отличие от идеала свободы как не-вмешатель-
ства, способен привлекать значительно более
широкие слои населения.
Свобода как не-доминирование требует,
чтобы человек не был незащищен перед
возможностью вмешательства, основанного на произволе.
Человек не должен находиться в положении, когда
другие могут вмешиваться в его жизнь таким
способом, который, несмотря на все ограничения,
руководствуется интересами или идеями, которые
он не разделяет даже в самой слабой степени. Этот
идеал динамичен, потому что не существует
последней и окончательной оценки того, в чем
состоят интересы того или иного человека, или того,
руководствуются ли некоторые формы
вмешательства—особенно некоторые формы
государственного вмешательства —идеями, которые он разделяет.
Когда люди взаимодействуют, организуются и
заявляют о своих идентичностях—скажем, в качестве
женщин, рабочих или представителей коренного
населения,—они склонны видеть признаки
доминирования в самых обычных, едва заметных
особенностях их отношений с другими. Люди всегда
склонны вспоминать о старых интересах или
идеях или отстаивать новые интересы или идеи,
которые придают рутинным ограничениям вид
произвольной власти.
Итак, понимание того, что делает применение
власти произвольным, постоянно развивается: оно
полностью открыто для возможностей
дискурсивной реконструкции, поскольку люди открыва-
256

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
ют новые аффилиации и способны обосновывать
трактовки общепринятых форм отношений в
новом, критическом свете. И поскольку понимание
произвольной власти, по сути дела, понимание
доминирования, способно к развитию, то способен
к развитию и сопряженный с ним идеал свободы
как не-доминирования. Необходимые условия
такой свободы не записаны раз и навсегда, как на
каменных скрижалях. Они постоянно подвергаются
новой интерпретации и пересмотру по мере того,
как в обществе появляются и находят выражение
новые интересы и идеи.
Именно этот динамический аспект свободы как
не-доминирования объясняет его способность
артикулировать разного рода проблемы, которые мы
рассматривали выше. Поддерживать республиканскую
свободу —значит поддерживать не готовый идеал,
который можно механически применять то к
одной, то к другой группе. Это значит поддерживать
идеал незамкнутый, обретающий новое содержание
и новую релевантность по мере своей
интерпретации в постоянно меняющемся и развивающемся
живом обществе. Я вернусь к этому вопросу в
следующей главе при обсуждении роли демократии в
рамках республиканского режима.
II. Республиканская политика
Республиканский взгляд на политику
Невозможно дать подробное описание политики,
которую могло бы проводить современное
республиканское государство. Знания об общей цели,
которой вы хотите содействовать — в нашем случае
свободы как не-доминирования,—недостаточно;
недостаточно и знания других общих дел, с
которыми оно солидаризируется. Помимо этого
знания, для разработки политики необходимо ясное
представление о различных доступных институ-
257

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
циональных средствах продвижения этой цели, их
сравнительных достоинствах и недостатках, а
также об обстоятельствах, в которых должна будет
осуществляться политика. Будучи консеквенциа-
листской философией, республиканизм не догма
и не доктринерство. Республиканизм предлагает
программу для разработки политики, а не
готовый план политических действий. Он признает, что
в политических исследованиях должно быть
разделение труда и в какой-то момент политические
теоретики должны уступить место юристам,
социологам и другим политическим экспертам.
Стоит сказать особо об одном важном
препятствии, мешающем дать полное разъяснение
республиканской политики. В любом обществе роль
государства в содействии человеческой свободе как
не-доминированию должна зависеть от
гражданского общества: формы общества, выходящей за
узкие границы семейной лояльности, но совершенно
независимой от государства принуждения (Taylor
1995: essay и; Gellner 1994: 5' Геллнер 2004: ц)· Там,
где имеется живое и толерантное гражданское
общество, где индивиды и группы формируют своего
рода инфраполитическую общность, ослабляющую
доминирование или бросающую прямой вызов
возможности доминирования, роль государства
снижается; там же, где сильное гражданское общество
терпит неудачу при своем воплощении в жизнь,
но где его все еще достаточно, чтобы сделать
возможным государство, роль государства
повышается (см. Machiavelli 1965: 241; Макиавелли 2002: 57)·
Я вернусь к этому вопросу в последней главе.
Несмотря на то, что нам следует избегать
подробных политических рекомендаций, само
представление о том, что свобода означает не-домини-
рование, а не просто не-вмешательство,
предполагает, что существует серьезное различие между
республиканской позицией в отношении
государственной политики и позицией, которая привлека-
258

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
ет тех, кто высоко ценит идеал свободы как не-вме-
шательства.
Поскольку республиканцы высоко ценят не-до-
минирование, они отличаются в двух важных
отношениях от тех, кто ценит не-вмешательство.
Говоря на языке, который мы предложили ранее, они
будут относиться с меньшим скептицизмом к
возможности государственного вмешательства и будут
более радикальны в своем отношении к
общественным проблемам, которые должно решать
государство. В политическом смысле они более
оптимистичны, а в социальном — более радикальны. Их
менее выраженный скептицизм в отношении
государства исходит из того, что действия государства,
при условии, что они надлежащим образом
ограничены, не являются ущемлением свободы и
формой доминирования. Их более артикулированный
радикализм в отношении социальных болезней
исходит из того, что любая форма доминирования,
даже та, в которой от доминатора не ожидается
вмешательство, рассматривается ими как
ущемление; они считают доминирование серьезной
угрозой для свободы.
Рассмотрим сначала вопрос о меньшем
скептицизме в отношении государства. Для тех, кто
заинтересован в не-вмешательстве как таковом,
налогообложение является, по сути дела, потерей
средств и формой вмешательства, поэтому любая
политика, проводимая с помощью средств,
полученных от налогообложения, должна приносить
высокую ожидаемую выгоду в смысле не-вмеша-
тельства, чтобы компенсировать затраты на
налогообложение. Для республиканцев,
заинтересованных в не-доминировании, а не в не-вмешательстве,
налогообложение вовсе не потеря средств и не
является само по себе нежелательным — по крайней
мере, на первый взгляд, —таким же, как
доминирование, от которого оно должно защищать.
Когда правительство облагает население налогами
259

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
в рамках хорошо организованной системы закона,
оно над ним не доминирует, поскольку это
вмешательство не должно быть произвольным; оно
нацелено на то, чтобы учитывать интересы
населения в соответствии с его идеями. Налогообложение
ограничит область, в которой налогоплательщики
пользуются не-доминируемым выбором, ибо
лишит их определенных ресурсов, но это гораздо
менее серьезное преступление, чем само
доминирование. Поэтому республиканцы, в отличие от тех, кто
верит в свободу как не-вмешательство, будут
более расположены к тому, чтобы опираться на меры,
осуществляемые за счет налогов; они будут менее
скептичны в своих взглядах на желательность
государственной интервенции.
Но республиканцы будут склонны не только
к меньшему скептицизму в отношении действий
государства, но и к большему радикализму в
отношении социальной политики. Либерал,
стремящийся к максимизации ожидаемого не-вмешатель-
ства, не будет, например, беспокоиться о том, что
работодатель способен вмешиваться более или
менее произвольным образом в дела работника,
поскольку в интересах работодателя сохранять это
вмешательство на низком уровне; несомненно,
либерал не будет сильно обеспокоен этой ситуацией,
если единственное реальное лекарство
предполагает обращение к государственному вмешательству.
Но республиканцы обеспокоены любой
возможностью произвольного вмешательства, поскольку тот
факт, что такое вмешательство достижимо для
каких-то агентов, означает, что они доминируют над
другими; и, несомненно, эта возможность будет
интересовать республиканцев еще больше в том случае,
если они увидят, что способом защиты является
государственное вмешательство, не предполагающее
доминирования. Поэтому для республиканцев
будут неприемлемы общественные условия, которые
скорее всего оставят безучастными либералов, заин-
2бо

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
тересованных лишь в не-вмешательстве.
Республиканцы займут более радикальную позицию в
отношении болезней, исправлением которых призвано
заниматься правительство.
Из этих соображений ясно, что, каких бы
конкретных эмпирических вопросов это ни касалось,
республиканизм, скорее всего, займет в их
отношении совершенно другую политическую позицию,
чем та, к которой склонны приверженцы
либеральной свободы как не-вмешательства. Конечно,
эмпирические ограничения могут оказаться столь
требовательными, что республиканцы будут вынуждены
отступить к какой-нибудь политике минимального
государства, которую предпочитают их оппоненты.
Предположим, выяснится, что социальные
пособия потакают зависимости их получателей, как
считают некоторые ортодоксы (см. об этом Fraser and
Gordon 1994)5 и что такая зависимость подрывает
возможность достижения получателями не-доми-
нирования. Это имело бы важные последствия для
способа, каким блага —если «блага» вообще
подходящее слово [welfare—благодеяние, благоденствие,
а также социальные пособия.—Прим. пер.]—должны
распределяться в рамках республиканского режима,
и подтолкнуло бы республиканцев к политике
минимального государства. Но дело в том, что лишь
особые эмпирические ограничения имеют шансы
убедить республиканцев в необходимости занять
такую позицию. Их первым предпочтением будет
позиция более оптимистичная в политическом и
более радикальная в социальном отношении.
Означает ли это, если использовать известный
термин, что республиканцы предпочитают так
называемое Большое правительство? И да и нет.
Республиканцы хорошо относятся к форме правления,
которая вменяет закону и государству широкий
круг обязанностей. Вместе с тем они плохо
относятся к форме правления, наделяющей руководство,
или даже группы населения, которые находятся
2Ö1

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
в большинстве, высокой степенью власти и
дискреционными правомочиями; они выступают за
правовой и демократический контроль, который мы
обсудим в следующей главе. Несмотря на
оптимистические надежды на то, что государство
способно ослабить доминирующее воздействие личного
dominium, они будут не терять бдительности,
помня об опасности предоставления государству
своего рода мандата на доминирующую форму
публичного imperium. Возможно, правление должно иметь
широкий круг обязанностей, которые ему
вменяются, и, возможно, в этом смысле оно должно быть
большим. Но правление не должно иметь
широкого круга особых полномочий, и в этом смысле оно
должно быть малым.
И последнее замечание. Хотя республиканское
правительство склонно к тому, чтобы быть
большим в смысле широкого круга ответственности,
важно понять, что, если оно будет слишком
большим в этом отношении, то может стать большим
и в смысле широты особых полномочий: оно
способно само превратиться в доминирующее
присутствие. Таким образом, в самом республиканизме
должен быть внутренний механизм торможения
в отношении желательности широких действий
государства. Идеал не-доминирования не должен
быть каким-то идеалом-монстром, который будет
требовать все более и более интенсивных степеней
государственного вмешательства в жизнь обычных
людей. Какой бы оптимизм он ни внушал в
отношении действий государства, это весьма умеренная,
а не ненасытная цель (Braithwaite and Pettit 199°)·
Допуская, что не существует никаких необычных
эмпирических ограничений на действия
государства, имеет смысл нарисовать примерную
картину той политики, которую будет предпочитать
современная республика. Существует пять обширных
областей принятия политических решений, в
которые будет вовлечено государство: оборона от вне-
2б2

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
шних врагов; внутренняя защита; личная
независимость; экономическое процветание и публичная
жизнь. По всем этим вопросам я выскажу свои
соображения и попытаюсь показать, что
республиканизм является внушающей доверие перспективой
в сфере принятия политических решений. Эти
соображения не будут специально соотноситься мною
с обсуждением республиканских общих дел
—каждое затрагивает целый ряд различных областей
принятия политических решений, и связь с ними
моих рекомендаций более или менее очевидна.
Оборона от внешних врагов
Современная республика, как и любая форма
государства, должна заниматься вопросами
обороны от внешних врагов. В конце концов, если
данная страна или данный город не имеют должной
защиты, их ожидает реальная и долгая
перспектива доминирования, осуществляемого извне. По сути
дела, в той мере, в какой страна не имеет адекватных
средств обороны, другая страна может подвергнуть
доминированию ее и ее граждан даже без
актуального вмешательства; другая страна будет обладать
способностью вмешиваться — например,
вторгаться или угрожать —произвольно и относительно
безнаказанно. Республиканцы должны не просто
воздерживаться от вмешательства, или от вероятного
вмешательства, но избегать самой ситуации, когда
более или менее произвольное вмешательство
находится во власти другого государства.
Однако хотя республиканцы считают оборону
от внешних врагов важной политической задачей,
это не означает, что, на их взгляд, надлежащей
реакцией республики должно быть вооружение до
зубов или, что еще хуже, нанесение
превентивного удара по потенциальным противникам. Какой
должна быть надлежащая реакция, зависит от того,
насколько республика способна повлиять на улуч-
263

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
шение перспектив не-доминирования на
международной арене. А исторический опыт несомненно
учит, что лучшим ответом является не
воинственность или агрессивность. Опыт подсказывает, что,
когда государства все больше и больше
опираются на оружие и армии, чтобы сдерживать друг
друга, они становятся заложниками давления со
стороны военных и их логики. Быть может, дело было
вовсе не в призраке военного переворота, который
преследовал традиционное республиканское
мышление и заставлял республиканцев отдавать
предпочтение гражданской милиции, а не постоянной
армии. Во многих странах разделение
вооруженных сил на разные виды и развитие
демократического этоса значительно снизили вероятность
переворотов. Но реальная перспектива войны
несомненно сохраняется, поскольку генералы и с той,
и с другой стороны противостояния берут на себя
ответственность за национальную безопасность
и навязывают политии милитаристский способ
выполнения этой обязанности.
Когда война становится реальной перспективой,
и государства начинают защищаться друг от
друга с помощью угроз и ответных угроз, дело
доминирования оказывается в опасности. Даже если
война не начнется (а на войне обычные люди
подвергаются тяжелейшим формам доминирования),
факт угроз и ответных угроз означает, что каждое
государство занимается активным принуждением
других. И в любом случае логика угроз и ответных
угроз означает, что стороны должны будут тратить
все больше и больше денег на оборону, что
граждане этих стран должны будут нести на себе груз этих
расходов и что объем не-доминируемого выбора
будет серьезно урезан. Мы видели ранее, что имеется
веский республиканский довод в пользу стратегии
конституционной гарантии и против обращения,
или во всяком случае всецелого обращения, к
стратегии равновесной силы; это в конечном счете дает
2Ô4

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
основание для республиканских аргументов в
пользу существования государства. По-видимому,
аналогичная логика применима на международной арене.
Стратегия равновесной силы, по крайней мере в ее
военной версии, очень непривлекательна, и
республиканцы должны, вне всякого сомнения,
стремиться к стратегии конституционных гарантий.
Какими должны быть эти гарантии? В этой
области не так много того, что не слишком уязвимо
перед эмпирическим случаем. Привлекательным
решением для республиканского государства было бы
создание культурных, экономических и правовых
структур, с тем чтобы региональные или
глобальные системы отношений могли дисциплинировать
своих участников, вменяя им конституционные
обязанности. Привлекательной станет
поддержка республиканским государством таких
организаций, как Объединенные Нации, в их обещаниях
сдерживать конфликты и стремлении все больше
снижать их вероятность. В более общем плане
интересы республиканского государства требуют
поощрения многонационального сотрудничества на
разных уровнях и его институционализации.
Возникновение институционального порядка,
регионального и глобального, обещает служить делу
обороны более эффективно, чем опора исключительно
на военный потенциал.
Республиканское государство должно будет
показать себя добропорядочным гражданином
международного сообщества и помочь установлению такого
порядка. Военную мощь следует оставлять на самый
крайний случай. Но совершенно не стоит
игнорировать разделяемое на региональном и
международном уровне понимание того, какой потенциал
является разумным. Республике придется сохранять
иммиграционные квоты, если она хочет сохранить
свой республиканский характер и необходимый для
этого республиканский этос. Но ей не следует
демонстрировать безразличие к участи иммигрантов
265

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
и беженцев или к трудностям, испытываемым
странами, которые пытаются справиться с миграцией
населения. Республиканскому государству
необходимо заботиться о своих собственных интересах,
развивая торговые и финансовые связи с другими
странами. Но такому государству не следует
занимать позицию, демонстрирующую готовность
отказаться от любого обязательства при малейших
признаках непредвиденных затрат. И так далее.
Если республиканская оборонная политика
указывает на необходимость развития
международного сотрудничества и институционализации — если,
на ее взгляд, хорошо защищенная республика
должна быть добропорядочным гражданином
международного сообщества,—стоит заметить, что такая
политика скорее всего должна сопровождаться
выполнением республиканских требований в других
сферах. Несмотря на то, что республиканское
государство представляет собой незаменимое средство
продвижения не-доминирования с
республиканской точки зрения, в государстве или
государственном суверенитете нет ничего сакрального. С учетом
существования разного рода многонациональных
организаций, некоторые внутренние вопросы
следовало бы передать под контроль этих
организаций, с тем чтобы продвигать свободу как не-до-
минирование и держать в определенных рамках
локальные государства.
Верно, конечно, что чем дальше организация
от того или иного вопроса, тем менее она
информирована о некоторых его аспектах. Но при этом,
чем она дальше, тем с большей вероятностью она
способна выступать в роли непредвзятого арбитра.
Поэтому с республиканской точки зрения
совершенно правильно было бы изъять какие-то
вопросы из сферы принятия решений на местах и
передать их международным инстанциям. Следует ли
разрешать строительство в каком-то природном
заповеднике? Надо ли легализовать гомосексуализм
2бб

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
и признать в полной мере гражданские права го-
мосексуалов? Должны ли женщины иметь право
работать в некоторых отраслях промышленности
и получать те же зарплаты, что и мужчины?
Совершенно очевидно, что в таких вопросах
международные организации и даже неформальные
международные движения способны противостоять
локальным групповым интересам более твердо,
чем локальное государство. Возможно, они лучше
справятся и с продвижением свободы как не-до-
минирования среди граждан этого государства,
чем само это государство. Наилучшей
республиканской политикой, по-видимому, является
экспатриация суверенитета в таких вопросах и передача
определенных гарантий, если не абсолютно
полных дискреционных полномочий,
соответствующим международным организациям. Поддерживая
многонациональное сотрудничество и его институ-
ционализацию, республиканская политика в
области обороны от внешних врагов будет тесно
связана с тем, что потребует республиканская политика
в других областях.
Внутренняя защита
Если политика обороны от внешних врагов
направляет нас на международную арену, то политика,
относящаяся к защите индивидуальных граждан и
групп, направляет на внутренний форум. И прежде
всего призывает обратить внимание на систему
уголовной юстиции. Уголовное законодательство
является абсолютным предварительным условием
защиты граждан; оно служит средством выявления
преступлений, сдерживания преступников и
восстановления прав жертв посредством законного
наказания преступников. Так, Монтескье (Montesquieu
1989: 188; Монтескье 1999: 1^5) приходит к
заключению: «Свобода гражданина зависит главным
образом от доброкачественности уголовных законов».
267

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Для защиты индивидов, конечно, важны
также доброкачественные обычаи или нормы,
принятые в обществе. На самом деле многое говорит
о том, что уголовное законодательство
эффективно работает только в сочетании с такими силами
(Braithwaite 1989; Tyler 199°)? я вернусь к этой теме
в последней главе. Но если уголовные законы
нуждаются в культурных силах, то, равным
образом, и культурные силы нуждаются в поддержке
со стороны уголовных законов. Во-первых,
некоторые индивиды не восприимчивы к обычным
нормам, и их можно сдерживать или им
противостоять только с помощью угрозы правовой санкции.
Во-вторых, многие индивиды, которые
восприимчивы к обычным нормам, могут перестать быть
восприимчивыми, если придут к осознанию, что
за нарушение норм не следует никаких серьезных
санкций. Кто из нас остался бы добродетельным,
заполучив кольцо Гига—кольцо, делающее
человека невидимым, и имея возможность совершать
преступления, оставаясь безнаказанным? И, в-третьих,
многие индивиды, восприимчивые к таким нормам,
могут перестать быть восприимчивыми, если
потеряют из-за отсутствия правовых санкций
уверенность в том, что другие тоже к ним восприимчивы.
Но какое бы существенное значение система
уголовных законов ни имела для дела не-доминирова-
ния, она может нанести больше вреда, чем пользы,
в том случае, если она плохо составлена.
Республиканцы всегда подчеркивали, что система,
например, серьезно ограничит человеческую свободу как
не-доминирование, если оставит место для
произвольного ареста или задержания; habeas corpus,
в том виде, как он был установлен в английском
праве, стал высоко ценимым принципом
республиканизма. И республиканцы обычно
признавали, что, если система не регулируется должным
образом и не приведена в состояние умеренности,
она может оказаться, по словам Монтескье (Моп-
268

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
tesquieu 1989· 203; Монтескье ig99: х77)> «тиранией
мстителей».
Итак, что говорит республиканизм в отношении
того, как должно быть устроено уголовное
законодательство? Первый, очевидный вывод
заключается в том, что, поскольку законы должны
считать какие-то действия криминалом только тогда,
когда их криминализация обещает способствовать
не-доминированию в целом —в этом суть
республиканской логики, —и поскольку уголовные
законы являются одновременно деликатным и опасным
оружием, должна действовать презумпция в пользу
экономии. Государство должно стремиться к тому,
чтобы идти на криминализацию с осторожностью
и только тогда, когда она совершенно
необходима для защиты граждан (Braithwaite and Pettit 1990»
см.: Montesquieu 1989* 191; Монтескье к)99: H0)·
Почему уголовные законы —деликатное и
опасное оружие, как гласит довод в пользу экономии?
Это деликатное оружие, потому что, как мы
отмечали, они только тогда хорошо работают, когда
сочетаются с другими культурными силами; от них
самих по себе нельзя ожидать чудес. И это опасное
оружие, потому что они могут не только
способствовать свободе как не-доминированию, но и
оказывать негативное воздействие на этот идеал; они
представляют собой обоюдоострый клинок.
Санкции уголовного законодательства оказывают
негативное воздействие на не-доминирование
осужденных за преступления, налагая денежные взыскания
или приговаривая к тюремному заключению,
которые сокращают их возможности не-доминируемого
выбора и даже служат —пусть на практике и не
идеально—тому, что они становятся беззащитными
перед доминированием. Производства по уголовному
делу часто терроризируют как виновных, так и
невиновных, вызывая страх во всем обществе. А те,
кто занимается уголовными делами,
представляют потенциальные силы доминирования, которые
2бд

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
трудно будет держать под контролем самому
требовательному республиканскому режиму.
Последний момент следует подчеркнуть особо.
Главными агентами системы уголовной юстиции
являются полицейские, и современная полиция
представляет существенную угрозу для
республиканских ценностей, подобно тому как постоянная
армия считалась такой угрозой традиционными
республиканцами. Выполняя поставленную перед
ними задачу обеспечения общественного
порядка, предупреждая преступность и задерживая
преступников, полицейские силы сегодня
располагают гигантскими полномочиями и подвержены
серьезным соблазнам, толкающим на
злоупотребление этими полномочиями, а применение ими
этих полномочий контролируется крайне слабо.
Полномочия включают возможность предъявлять
или не предъявлять обвинений, причем даже
ложных обвинений; запугивать и преследовать, делая
жизнь невыносимой; распространять слухи и
очернять людей; и, конечно, угрожать и принуждать
к определенным нужным полиции вещам.
Соблазны включают известное с незапамятных времен
желание самоутвердиться и привлечь внимание;
реализовать свое Я в качестве части могущественной,
не нуждающейся ни в чьей поддержке группы;
добиться влияния и авторитета в определенных
областях; и, вероятно, самое главное, обеспечить путь
к собственному процветанию с помощью взяток
и шантажа: этот соблазн особенно велик в любом
обществе, запрещающем употребление алкоголя
или использование даже самых слабых
наркотиков. Рассчитывать на то, что люди останутся
неиспорченными при такой власти и таких соблазнах,
нереалистично, и любой республиканец будет
добиваться, чтобы полиция действовала в рамках
более строгих ограничений и в соответствии с более
строгими инструкциями, чем это принято в
современных демократических обществах.
270

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
Механизмы контроля, используемые сегодня
в регулировании деятельности полиции, явно
недостаточны, о чем свидетельствуют масштабы
полицейской коррупции в современных государствах
и что становится очевидным при элементарном
изучении вопроса (Caplow 1994)· Полицейским силам
обычно удается переживать скандалы, не проводя
глубоких организационных реформ; шефы
полиции решают большинство возникающих проблем
с помощью внутренних, а не внешних
расследований; сотрудники полиции не пишут доносов,
следуя этосу лояльности, более сильному, чем любая
бесстрастная этика контроля. Во всем этом с
республиканской точки зрения кроется причина
потенциальной катастрофы, залог того, что полиция
может стать более серьезной силой
доминирования, чем любая из сил доминирования, которым
она противостоит. Quis custodiet custodes? Кто
будет сторожить стражей? И в самом деле, кто?
Если первой рекомендацией, которую
республиканизм дает уголовной юстиции, является
осторожность в обращении с криминализацией —
и, следовательно, в конце концов, ограничение,
не допускающее чрезмерного роста системы
уголовной юстиции,—вторая рекомендация
заключается в том, что, если мы желаем избежать тирании
мстителей, о которой писал Монтескье, то
способы наказания преступников должны быть
радикально пересмотрены (Braithwaite and Pettit 199°)·
Большинство систем уголовной юстиции
устанавливает наказания, не предполагающие никакой
компенсации или возмещения вреда,
нанесенного жертвам, и даже не считают нужным требовать,
чтобы преступник осознал содеянное и
раскаялся. Общепринятой является идея, согласно
которой жертвы могут требовать компенсации,
прибегая к гражданскому праву —это явно не работает
на практике,—а уголовное право должно
заниматься только, если использовать старую формулировку,
271

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
наведением общественного порядка. Но если смысл
наказания состоит лишь в наведении
общественного порядка, то системы криминальной юстиции
будут позволять, чтобы характер и суровость
наказания диктовались сегодня одними, а завтра другими
факторами внешнего давления. Некоторые
теоретики таких систем считают, что в паттерне
применяемых наказаний работает логика сдерживания,
другие теоретики видят в нем логику вины и
воздаяния. Но на самом деле в большинстве стран
паттерн наказаний за преступления выглядит скорее
случайным результатом внимания прессы, моды
на морализаторство и более или менее сильного
пристрастия к мщению. Нет никаких серьезных
данных, свидетельствующих о том, что это
оптимальное или даже надежное средство сдерживания
реальных или потенциальных преступников, и нет
данных, что он представляет собой
систематический способ возложения вины или наказания
преступлений пропорционально степени вины.
Что должно делать республиканское государство
в отношении наказаний и карательной политики?
Примерно следующее. Каждое преступное деяние,
если это деяние криминализировано на должных
республиканских основаниях,—если это такого рода
деяние, которое, согласно республиканскому
кодексу, непременно должно входить в число
преступных,—совершает тройное зло. Оно лишает жертву
статуса не-доминируемой или свободной, не
подлежащей произвольному вмешательству со
стороны другого. Оно сокращает объем не-доминируемо-
го выбора жертвы, устраняя некоторые опции, или
поднимая их цену, или даже уничтожая
возможность выбора, как в предельном случае убийства.
И, наконец, оно вредит режиму не-доминирования
в обществе в целом, поскольку предлагает
рассматривать вмешательство в качестве постоянной
потенциальной возможности для жертвы и для всех,
кто принадлежит к тому же, что и жертва, классу
272

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
уязвимости. Эти замечания говорят о том, что
наказания в рамках республиканского режима должны
быть устроены таким образом, чтобы исправлять
пагубные последствия и тем самым продвигать не-до-
минирование в целом.
В чем должно состоять в идеале исправление
нанесенного вреда? Подчиняясь ограничению,
говорящему об увеличении не-доминирования в
целом—и особенно соблюдения общепринятых
границ в обращении с преступниками,—исправление
должно преследовать три цели республиканской
системы наказаний, о которой Брейтуэйт и я
писали в другой работе. Она должна добиваться:
признания преступником статуса жертвы как не-доми-
нируемой и свободной; возмещения — реституции,
компенсации или по крайней мере репарации —
преступником вреда, нанесенного жертве и/или ее
семье; и заверение жертвы и общества, что
преступник не будет больше представлять той угрозы,
которой он стал, совершив преступление (Pettit with
Braithwaite 1993; Pettit with Braithwaite 1994; Pettit
в печати). В чем именно должны состоять
признание, возмещение и заверение, зависит в
каждом конкретном случае от характера
преступления и материальных возможностей преступника
и жертвы. Заверение может быть достигнуто
косвенным образом, например, если преступник был
ранен в ходе преступления и уже не способен к
совершению новых преступлений; или оно может
быть выполнено более непосредственно в той мере,
в какой примененная санкция будет удерживать
преступника —и, как можно надеяться, и других
тоже —от совершения подобных преступлений в
будущем. Но здесь не место вдаваться в такие детали.
Вероятная форма республиканской политики
в области уголовной юстиции была намечена мною
с помощью двух принципов: экономии в
криминализации и переосмысления наказания как средства
исправления последствий преступления. Полагаю,
273

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
что такая новая интерпретация системы уголовной
юстиции продолжает линию Монтескье, желавшего
избежать тирании мстителей, и что она пользуется
поддержкой со стороны традиции. Но в заключение
следует сказать, что у традиционных
республиканцев можно встретить лишь отрывочные
соображения на этот счет. Их главной заботой было
избавление от паттерна произвольного ареста и наказания,
присущего абсолютной монархии; и в своем
желании найти систематические основания для
системы уголовной юстиции они не слишком
задумывались над вопросом, как это лучше сделать: особенно
над тем, как это можно лучше сделать с точки
зрения свободы. Мы чувствуем себя среди родственных
по духу мыслителей, когда читаем что-нибудь
вроде восьмой поправки к Конституции США: «Не
должны требоваться непомерно большие залоги,
взыскиваться чрезмерные штрафы, налагаться жестокие
и необычные наказания». Но затем мы вспоминаем,
что даже Монтескье соблазнился системой
назначения наказаний, родственной принципу «око за око»,
lex talionis. «Свобода торжествует, когда уголовные
законы налагают кары в соответствии со
специфической природой преступления. Здесь нет места
произволу; наказание зависит уже не от каприза
законодателя, но от существа дела» (Montesquieu 1989* 189;
Монтескье ig99: !б6).
Но довольно о республиканской политике,
касающейся обеспечения внутренней защиты.
Остается заметить, что мы дали лишь набросок
возможной политики и не рассмотрели всех областей
деятельности государства, относящихся к этой
политике. Так, например, защите индивидов и групп
служит не только уголовное законодательство,
но и законодательство о гражданских
правонарушениях. Республиканские ценности несомненно
имели бы последствия для таких областей
государственной инициативы, но обсуждение здесь этих
последствий неуместно.
274

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
Личная независимость
Третья из названных нами пяти областей
принятия политических решений относится не к тому,
что должно быть сделано для обеспечения
коллективных благ обороны и защиты, а к тому, что
государству необходимо делать для поощрения
независимости — общественно-экономической
независимости—каждого отдельного человека. Быть
независимым в этом смысле — значит иметь
необходимые средства для нормального и
достойного поведения в обществе, не попрошайничать, не
одалживаться и не зависеть от благодеяний
других. По словам Амартии Сена (Sen 1985)? это
значит иметь базовые возможности, необходимые для
функционирования в локальной культуре. Или,
если не всегда сами возможности, то по крайней
мере вещи, обычно обеспечиваемые этими
возможностями (Cohen 1993)·
Базовые возможности, которые требуются для
функционирования в одном обществе, могут
отличаться от возможностей, которые требуются в
другом (Sen 1983; ср.: Smith 1976: 870; Смит 2007). Вы
должны быть способны обеспечивать себе
достаточное пропитание в любом обществе, и вы
точно так же должны быть способны получить одежду
и кров. Но что именно это значит —иметь
достаточное пропитание, подходящую одежду и кров,—
варьируется от одного типа общества к другому.
И в любом случае имеется множество вещей,
необходимых для функционирования в одном обществе
и не являющихся необходимыми в другом.
Например, предметы первой необходимости в
современном развитом обществе очень отличаются
от предметов первой необходимости в
традиционном обществе. Для того чтобы полноценно
функционировать в современном обществе, вы должны
уметь читать и писать, считать, иметь доступ к
информации о таких вещах, как рабочие вакансии, ме-
275

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
дицинские учреждения, транспортные услуги,
прогнозы погоды, и иметь ресурсы — почтовый адрес
или телефонный номер,—чтобы с вами могли
связаться другие люди —например, потенциальные
работодатели. И, чтобы функционировать должным
образом в таком обществе, вам необходимо также
знать, как подтверждать и отстаивать свои
законные права, имея дело с полицией, со школой, в
которой учатся ваши дети, или с вашей второй
половиной; вы должны знать, как положить деньги
в банк и как пользоваться кредитом; и вам
необходимо иметь средства передвижения и пользоваться
возможностями для работы и отдыха. С
усложнением общества и повышением требований к
успешной общественной жизни повысились и критерии
гарантированного доступа к достойному качеству
жизни —критерии, необходимые для общественно-
экономической независимости.
Если республиканское государство привержено
продвижению свободы как не-доминирования
среди своих граждан, оно должно проводить
политику продвижения общественно-экономической
независимости. Можно зависеть от других в доступе
к некоторым вещам, необходимым для достойного
качества жизни, не обязательно подвергаясь
доминированию с их стороны. Например, я могу не быть
зависимым от любого данного индивида или
группы,—моя зависимость может быть как бы
анонимной,—и поэтому не подвергаться доминированию
со стороны конкретного агента. Но в общем и
целом отсутствие общественно-экономической
независимости снижает мои шансы на пользование
свободой как не-доминированием.
Это справедливо, во-первых, в том, что
касается объема не-доминирования, в отличие от его
интенсивности. В той мере, в какой у меня нет
физических, личных или финансовых ресурсов, чтобы
что-нибудь делать, объем доступного мне не-до-
минируемого выбора ограничен. Поэтому, обес-
276

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
печивая ресурсы, обеспечивая таким образом мою
общественно-экономическую независимость,
государство могло бы серьезно помочь моей свободе как
не-доминированию. Оно могло бы предоставить
мне доступ к некоторым вариантам не-доминируе-
мого выбора, которых у меня не было, или снизить
цену вариантов такого выбора.
Но имеется второе и более важное отношение,
в котором отсутствие общественно-экономической
независимости будет снижать мои шансы на
пользование свободой как не-доминированием; оно
связано с интенсивностью не-доминирования,
которым я пользуюсь, а не с его объемом. Предположим,
у меня нет средств, необходимых для
повседневного существования: например, я не умею читать или
писать, или не обеспечиваю свои самые базовые
потребности, или не имею доступа к важной
информации, или не располагаю культурной поддержкой,
чтобы противостоять помыканию мужа или
работодателя. В любом случае такого рода очевидно, что
бессовестные люди могут делать со мной все что
угодно. Пользуясь моим незнанием релевантных
стандартов и ожиданий, они могут меня
обманывать, эксплуатировать и манипулировать мною как
им вздумается. И даже если они не делают ничего
дурного, они все же будут обладать высокой
степени доминирования. Например, если мне повезло
и у меня есть работа, мой работодатель все же
будет иметь возможность вмешиваться, произвольно
и безнаказанно, в мои дела; он может использовать
мой страх перед увольнением, или мое невежество,
или просто мою культурную беспомощность,
уверенный в том, что такое вмешательство не
встретит сопротивления и не будет наказано.
Или, допустим, я сталкиваюсь не с такими
общими трудностями, но с проблемами, связанными
с выполнением каких-то условий, например с
необходимостью покрыть медицинские расходы в
случае болезни, или оплатить юридические расходы
277

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
в случае уголовного преследования или в случае
обращения к адвокату для защиты своих интересов.
Медицинские или правовые чрезвычайные
обстоятельства могут создать возможность для такого рода
доминирования. Это означает, что я должен был бы
отдать себя на милость другого —скажем, доктора,
или адвоката, или богатого благотворителя — и тем
самым стать беззащитным перед произвольным
вмешательством со стороны другого; в конце
концов, маловероятно, что я стал бы сопротивляться
эксплуатации или манипуляции или наказывать
за них, если бы это оставило без медицинской или
юридической помощи меня самого, моего ребенка
или мою супругу. Но отсутствие средств на оплату
медицинских или юридических услуг подвергло бы
меня доминированию даже в отсутствие
чрезвычайных обстоятельств. Отсутствие средств на оплату
любой из этих услуг вынудило бы меня терпеть
произвольное обращение тех, от кого я должен
зависеть в чрезвычайных обстоятельствах. А отсутствие
средств на оплату юридических услуг подвергло бы
меня произвольному обращению, защита от
которого обычно предполагает обращение в суд.
Наконец, предположим, что я физически или
умственно неполноценный человек. Мне трудно
передвигаться, потому что я потерял способность
ходить или никогда этого не умел. Или я слеп. Или не
могу выполнять простых интеллектуальных задач.
Вряд ли надо доказывать, если только не придавать
этой теме литературного развития, что в таком
случае я в какой-то степени подвергаюсь
доминированию со стороны тех, от кого мне приходится зависеть
в своей жизни. Если мне отчаянно нужна помощь
кого-то другого или других, а она мне наверняка
понадобится, то мне будет не до жалоб на
произвольные, возможно мелкие, формы вмешательства со
стороны таких агентов. Я не буду обращать на них
никакого внимания, ставя себя в классическую ситуацию
доминируемого просителя (см.: Goodin 1984)·
278

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
Мы привели два республиканских довода в
пользу желательности того, чтобы государство
содействовало общественно-экономической
независимости людей. Первый довод касается интенсивности
и гласит, что, делая это, государство будет
защищать общественно-экономически зависимых людей
от форм доминирования, которым им в
противном случае наверняка пришлось бы подвергнуться.
Второй довод, приведенный ранее, касается
объема и гласит, что, делая это, государство облегчит
не-доминируемый выбор, совершаемый
общественно-экономически зависимыми людьми.
Насколько радикальна политика,
поддерживаемая республиканским способом мышления? Все
зависит от обстоятельств. Во-первых, это зависит
от того, насколько серьезны проблемы, а это, в свою
очередь, зависит от качества рассматриваемого
гражданского общества; в хорошо организованном
гражданском обществе последствия некоторого
данного уровня депривации будут не такими
серьезными, как в плохо организованном гражданском
обществе. И это зависит, во-вторых, от того,
насколько эффективны средства, которые государство
использует для решения проблем: например, это
зависит от того, как далеко может зайти государство
в решении проблем, не порождая при этом
иждивенческих настроений или иждивенческой
культуры, на которые иногда жалуются критики
государства благоденствия. В зависимости от ответа на эти
по сути своей эмпирические вопросы
республиканцы будут требовать от государства большей или
меньшей помощи для нуждающихся: оказывать ли
ее деньгами или, по меньшей мере частично, в
натуральном виде; предоставлять ее непосредственно
или через независимые гражданские организации;
предоставлять ее выборочно, в зависимости от
результатов проверок, или всем подряд и т.д. Не
существует непосредственной связи между
республиканским идеалом и решениями, касающимися
279

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
таких специальных вопросов; политические
решения будут определяться не только философскими,
но и эмпирическими соображениями.
Но независимо от необходимости опоры в
разработке политики на эмпирические посылки
существуют две вероятные черты республиканской
политики в этой области, которые заслуживают
упоминания. Первая заключается в том, что эта
политика почти наверняка не будет следовать
строгому материальному эгалитаризму в любой его
интерпретации. И вторая состоит в том, что эта политика
будет обязательно требовать, чтобы социальная
помощь предоставлялась в соответствии с
установленными рутинными процедурами, даже подчинялась
ограничениям, подобным закону, а не оставлялась
на усмотрение тех или иных госучреждений.
Цель интенсификации не-доминирования
нуждающихся, снижая вероятность их эксплуатации,
запугивания или манипуляции со стороны других,
требует, чтобы у них было то, что Сен называет
базовыми возможностями для функционирования
в обществе: так, это потребовало бы
существенного сокращения некоторых видов материального
неравенства. Но ясно, что человек может иметь
достаточно возможностей, чтобы не подвергаться
доминированию,—ясно, что у него могут быть
необходимые базовые возможности,—но при этом он
не обязательно будет иметь такие же ресурсы,
какими располагают другие. Мне нет нужды быть
таким же богатым, как мой работодатель, можно быть
достаточно богатым,—и гарантированно
достаточно богатым, —чтобы не мириться с любым самым
мелким произвольным вмешательством.
Если цель интенсификации
не-доминирования не требует обеспечения строгого
материального равенства, то не требует этого и цель
увеличения объема не-доминируемого выбора. Причина,
как мы видели в предыдущей главе, заключается
в том, что даже если уравнивающие инициативы
28о

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
не заставляют государство играть доминирующую
роль —а это большое «если»,—нет никаких
оснований считать, что объем не-доминируемого выбора
может быть максимизирован в пределах
эгалитарных перераспределений. Чтобы обеспечить
какого-то человека дополнительными ресурсами и тем
самым увеличить объем его не-доминируемого
выбора, государство должно лишить другого
человека этих ресурсов и тем самым уменьшить объем его
не-доминируемого выбора. Нет никаких оснований
полагать, что перераспределение принесет какую-
либо выгоду. Наоборот, цена государственной
интервенции будет почти наверняка такой, что
первому человеку достанется меньше, чем было взято
у второго, а перераспределение приведет к
уменьшению объема не-доминируемого выбора в целом.
Помимо враждебного отношения к
материальному эгалитаризму имеется также вторая
особенность, которую почти наверняка продемонстрирует
республиканская политика в вопросах
общественно-экономической независимости. Как бы хорошо
ни обслуживались потребности людей в
социальной помощи государством, продвигающим свободу
как не-доминирование в целом, они не должны
обслуживаться способом, который сам предполагает
определенные формы доминирования. Например,
в каких бы размерах ни предоставлялась
материальная помощь нуждающимся, она должна
предоставляться по мере возможности в виде права (см.:
Ingram 1994)· Помощь не должна выглядеть как
подарок, который можно взять назад по чьей-то
прихоти: например, по прихоти субсидируемого
работодателя, мелкого бюрократа или даже
электорального или парламентского большинства.
По общепринятым нормам, отзыв подарка
представляет собой вмешательство, и бесконтрольная
власть отзывать подарки равнозначна власти
произвольного вмешательства. И даже если сам по себе
отзыв подарка не может считаться вмешательством,
281

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
страх получающего пособие перед тем, что подарок
будет отозван, может привести его, и приводит,
становясь предметом общего знания, к тому, что он
перестает сопротивляться и возмущаться различными
другими актами вмешательства, которые совершают
сильные мира сего. До тех пор пока материальная
помощь не предоставляется в соответствии с
правилами, исключающими такие капризы, получающему
пособие отказывают в свободе как не-доминирова-
нии в самом акте, который подразумевает
продвижение свободы.
Это требование, касающееся характера
предоставления социальной помощи, говорит о
необходимости более или менее конституционной
гарантии предоставления помощи вместе с некоторыми
независимыми, деполитизированными
способами установления ее уровня. Например, оно
говорит о необходимости способа оказания помощи,
который не зависит от политических превратностей
и бюрократической прихоти, а также не зависит
от каприза любых других агентов, имеющих к
этому отношение. Возьмем, например, работодателя,
материально простимулированного с тем, чтобы он
нанимал людей, которые в противном случае
остались бы без работы. Необходимое условие, которое
мы обсуждаем, говорит, что такому работодателю
не следует давать права нанимать и увольнять, как
ему вздумается, а также наделять его всеми
другими произвольными полномочиями, следующими
из такого права и касающимися мелочных
придирок. Необходимое условие настаивало бы на этом
ограничении, даже если бы работодатели охотно
брали дополнительных работников в его отсутствие.
В заключение приведу пример из истории. Досо-
временная республиканская традиция полагала, что
невозможно предоставить независимость тем, кто
ее раньше не имел, и поэтому не поддерживала
государство, контуры которого мы сейчас намечаем.
Но те, кто был связан с республиканской мыслью,
282

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
всегда демонстрировали интервенционистский дух,
и предложения, которые я кратко изложил, не
вполне чужды этой традиции. Полагая, что вторжение
в экономические дела граждан может
способствовать всему делу свободы как не-доминирования,
традиционные республиканцы выказывали тем самым
свою полную готовность требовать применения
таких мер. Таким образом, традиция часто была
связана с убеждением в необходимости специальных
налогов на роскошь или дорогостоящие товары
и стремлением добиться того, чтобы никому не было
позволено использовать богатство для подкупа
государственных служащих и подчинения рядовых
граждан. А в трудах Гаррингтона (Harrington 1992)
традиция соединилась с концепцией аграрного
перераспределения, которое должно было
гарантировать, что земля не попадет под контроль немногих.
Существование таких прецедентов свидетельствует
о том, что призывы к государству всеобщего
благосостояния не обязательно означают радикальный
разрыв со старой республиканской традицией.
Экономическое преуспевание
Республиканское государство будет заниматься
вопросами экономического преуспевания в той мере,
в какой оно снижает вероятность доминирования —
повышает интенсивность не-доминирования,
которым пользуются люди в обществе,—или расширяет
диапазон или повышает легкость не-доминируемо-
го выбора: иначе говоря, увеличивает объем
не-доминирования в обществе. Обе цели дают основания
для экономических интервенций.
Например, они предполагают, что
республиканское государство будет заниматься уровнем
занятости и стабильностью финансовой системы. Когда
занятость высокая и финансовая система
демонстрирует надежность и здоровье, то, при прочих
равных условиях, существует меньше возможно-
283

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
стей для эксплуатации и манипуляции, а шансы
на свободу как не-доминирование повышаются.
Республиканские цели предполагают также, что
при прочих равных условиях государство займется
укреплением инфраструктуры для
промышленности и торговли, повышением производительности
труда на рабочем месте, развитием рынка и
возможностей выбора, а также установлением
торговых связей с другими странами. Не связанная
прямо с ослаблением доминирования —иначе говоря,
с интенсификацией
не-доминирования,—реализация таких мер послужила бы, по крайней мере,
увеличению объема не-доминируемого выбора,
которым люди пользуются в обществе.
Разработка республиканской экономической
политики приобретает особое значение, когда мы
переходим к конкретным политическим
ситуациям и дилеммам. Своего решения требуют
острые вопросы, связанные с тем, какого рода
государственные интервенции в таких обстоятельствах
наилучшим образом содействуют свободе как не-до-
минированию, и имеются все основания ожидать,
что ответы республиканцев будут весьма
отличаться от ответов, которые даются в рамках других
подходов. Но ничего особенно интересного в
абстрактных принципах республиканской экономической
политики нет. Республиканский подход в этой
области проявляется только тогда, когда мы
переходим к конкретным вопросам.
Дело экономического процветания относится
не только к экономической политике в собственном
смысле слова, но и к различным областям
политики в сфере права; государство, в конце концов,
может содействовать экономическому преуспеванию,
применяя любые правовые инструменты. Одним
из примеров может служить решение, благодаря
которому компаниям была дана возможность стать
более или менее автономными агентами и иметь
активы и обязательства отдельно от личных активов
284

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
и обязательств собственников (Coleman 1974)· ДРУ"
гим примером служит развитие договорного права
в начале XIX в., позволившее экономическим
игрокам творчески подходить к соглашениям, которыми
они себя связывали. Согласно более раннему
законодательству, большая часть отношений, в которые
индивиды добровольно вступали —например,
между мужем и женой, слугой и господином,
пассажиром и капитаном корабля и т.д.,—регулировались
набором более или менее стандартных прав и
обязанностей. Согласно новому договорному праву,
оковы привычных правил были сброшены, и люди
получили право договариваться в индивидуальном
порядке, приходя к совокупности
взаимоприемлемых ожиданий (Atiyah 1979* Stoljar 1975)·
Следует подчеркнуть, что республиканское
государство должно внимательно относиться к
правовым инструментам такого рода, поскольку
возможная польза для экономического процветания,
которую они приносят, может быть перечеркнута
потерями в других областях, связанных со
свободой как не-доминированием. Например, как я уже
упоминал, договорное право в том виде, как оно
появилось в XIX в., гласило, что если договор
заключен добровольно, то поведение,
предусматриваемое его условиями, не может быть оспорено. Для
республиканца этот принцип совершенно
неприемлем. Поразительной чертой договора, даже
свободного договора—договора, заключаемого не под
принуждением и не в результате манипуляции,—
является то, что он может дать одной стороне
доминирующую власть над другой. Силою
обстоятельств человек может быть вынужден заключить
договор, который является примером рабского
договора или близок к рабскому договору,
безоговорочно осуждаемому в английской
республиканской традиции (Locke 19б5: 325î Локк ig88: 275)·
Таким образом, с республиканской точки зрения
свободный договор не может играть роль автома-
285

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
тического легитиматора—даже легитиматора prima
facie —того, что происходит согласно условиям
договора. На взгляд республиканца, свободный
договор не обладает правонаделяющей способностью,
которую ему придавала классическая либеральная
традиция.
Договорное право несомненно должно
существовать и занимать важное место в любом
современном обществе; это одна из предпосылок
экономической деятельности и преуспевания. Как же должно
к нему относиться республиканское государство?
В любом договоре, независимо от того, насколько
он доброволен, одна сторона вверяет себя другой:
она делает себя беззащитной перед вредом,
который может нанести другая сторона в случае
невыполнения ею обещанного; можно сказать, что одна
сторона подвергается риску доминирования со
стороны другой. Республиканское государство,
желающее продвигать не-доминирование, должно сделать
так, чтобы договорное право не просто облегчало
заключение добровольных соглашений между
различными агентами, но и играло регулятивную роль,
не допуская договоров, условия которых позволяют
одной стороне доминировать над другой.
Эта концепция договора не была подробно
разработана досовременными республиканцами,
поскольку договор начал играть важную роль в организации
социальной жизни лишь начиная с XIX в. Но то, что
я считаю республиканским взглядом, вполне ясно
представлено в теории, согласно которой договор
наделяет одну сторону суверенитетом над другой
и согласно которой договорное право, хотя и
входит в частное право, может играть роль публичного
права, повышая безопасность людей в договорном
аспекте жизни. Этот взгляд выражен в программной
статье Морриса Р. Коэна (Cohen ig33: 5^7)·
Сторонники классической теории признавали,
что правовое принуждение служит защите и по-
286

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
ощрению сделок, которые требуют доверия или
опираются на обещания других. Но нам нужно
также заботиться о том, чтобы власть
государства не использовалась в бессовестных целях,
таких как помощь тем, кто эксплуатирует
трудности или слабости своих собратьев. Законы
о ростовщичестве признавали, что тот, кто
находится в затруднительном экономическом
положении, на самом деле не свободен.
Неограниченная свобода заключать договоры логически
ведет не к максимуму индивидуальной свободы,
но к рабским договорам, которые, как
свидетельствует опыт, люди «добровольно»
подписывают под давлением экономических обстоятельств.
Публичная жизнь
Последняя область принятия политических
решений касается публичной жизни политии и
общества. Говоря о публичной жизни, я имею в виду
жизнь общества, основанную на общем знании или
общей вере. Нечто происходит в публичной
жизни именно постольку, поскольку это
действительно происходит; обычно верят, что это происходит;
обычно верят, что обычно все верят, что это
происходит, и так далее.
Но что означает для этого чего-то, что обычно
все верят, что оно происходит? И что означает для
паттерна, описываемого словами «и так далее», что
он реализуется? Полагаю, что все верят, что нечто
происходит, если почти каждый верит в это или,
по крайней мере,—и эта альтернатива важна,—если
почти каждый способен при желании узнать, что
это происходит, если захочет получить такое
знание: если, например, имеется нечто вроде
доступной регистрации, которая приведет его к такой вере.
Если обратиться к другому вопросу, то пункт «и так
далее» будет выполнен, полагаем мы, если на
любом более высоком уровне имеется как минимум
отсутствие веры в то, что условие предыдущего уров-
287

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
ня не выполнено; нет нужды требовать позитивной
веры, в отличие от отсутствия неверия, на
следующих один за другим уровнях (Lewis 1983: 166).
На третьем уровне, например, может иметь место
отсутствие неверия в то, что обычно все верят, что
событие произошло, а на четвертом уровне
отсутствие неверия в отсутствие неверия третьего уровня.
Публичная жизнь общества чрезвычайно важна
для не-доминирования. Все, что происходит в
связи с политикой, становится частью публичной
жизни, и для свободы людей существенно важно, чтобы
публичная сфера была хорошо организована: в
частности, существенно важно, чтобы не было
доминирования, связанного с Imperium государственного
правления. Поэтому одной из главных целей
республиканского государства должно быть использование
и продвижение форм правления —форм правового
и демократического контроля, которые будут
рассмотрены в следующей главе. Но помимо задач
государственного правления, которые будут
обсуждены ниже, мы уже сейчас, на данном этапе, видим, что
публичная жизнь ставит перед республиканским
государством важные политические проблемы.
Предположим, республиканское государство
добилось того, что доминированию, будь то dominium
или imperium, подвергаются немногие. Мы знаем
из предыдущего обсуждения, что, по крайней мере
при прочих равных условиях, например, когда
никто не пытается навязать противоположное мнение,
это скорее всего станет вопросом общей веры и
будет зафиксировано в публичной жизни. И мы знаем
также, что если это станет предметом общей веры,
то не-доминирование даст людям огромные
преимущества (о чем шла речь выше). Они будут
уверены в том, что подвластно их выбору, а что нет, они
больше не будут думать об осторожности и
стратегии в отношении могущественных лиц и они
ощутят вкус равного статуса: они смогут не отводить
глаз, разговаривая с другими, сознавая разделяемое
288

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
с ними общее сознание, что никто не может
произвольно вмешиваться в их жизнь.
Но если не-доминирование обеспечивает эти
выгоды только в той мере, в какой оно закрепляется
в общем сознании и публичной жизни, тогда
задачей первостепенной важности для республиканского
государства, особенно для государства, которое
добилось для граждан высокой степени
не-доминирования, становится обеспечение того, чтобы
не-доминирование было зафиксировано в публичной жизни.
Предположим, что государство обеспечило
не-доминирование, но позволило своим врагам, внутренним
и внешним, убедить многих граждан, что
не-доминирование не обеспечено. Последствия будут
трагическими и болезненными. Получится, что, приведя
народ в землю обетованную, государство не смогло
убедить его в том, что это действительно произошло.
Публичная жизнь важна не только для того,
чтобы государство могло убедить людей в
выгодах пользования достигнутым не-доминировани-
ем; само дело не-доминирования дает государству
основание для того, чтобы сосредоточить
внимание на публичной жизни. Реестр публичной жизни
общества может оказать серьезное влияние на
способ продвижения не-доминирования. Если в
качестве общей веры зафиксировано, что человек
защищен, то средства защиты, какими бы значимыми
они ни были до этого, становятся еще более
эффективными. Если зафиксировано, что человек
не защищен, эти средства становятся еще более
неэффективными. Если зафиксировано, что та или
иная мера необходима для продвижения
не-доминирования, то это будет помогать либо мешать делу
не-доминирования в зависимости от того,
являются убеждения твердыми либо шаткими. И так далее.
Цель производства не-доминирования, а не просто
цель реализации выгод, связанных с
произведенным не-доминированием, дает государству
основание заботиться о публичной жизни общества.
289

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
Каким образом республиканское государство
будет продвигать свое видение публичной жизни?
Политика в этой области затрагивает великое
множество вопросов. Эти вопросы встают, как только
мы начинаем размышлять о трудностях,
мешающих публичной жизни во многих современных
демократических режимах.
Первой трудностью, причем весьма серьезной,
является потеря во многих обществах
публичного пространства — в городах, сельской местности
и на природе. Возьмем, например, паттерн
повседневной и коммерческой жизни, который
возникает во многих американских городах. Средний класс,
напуганный ростом насилия в центральных
районах, покидает публичные места. Дома, улицы и
пригороды усиленно охраняются, даже ставятся под
наблюдение частных охранных фирм и
рассматриваются как убежища, защищающие от
враждебного города. Офисы или рабочие места, находящиеся
в центре, все больше от него изолируются; доступ
к ним возможен с частных парковочных зон, а
обеды доставляются в стены учреждений.
Возникающий новый паттерн не сулит ничего хорошего для
публичной жизни, поскольку приводит к тому, что
отношение одних людей к другим, особенно к тем,
кто не принадлежит к их классу и кругу, становится
заложником фантазий. Не имея
непосредственного опыта общения и контактов со слоями, на
которые разделено общество, люди могут легко утратить
представление о том, что в этом обществе является
предметом общей веры и общего ожидания.
Проблема сужения публичного пространства
усугубляется связанной с ней трудностью,
состоящей в том, что информация, которую люди
получают об окружающей жизни, часто является крайне
однобокой. Газетные сообщения и телевизионные
репортажи в современных демократиях
диктуются интересами сбыта и, ориентируясь на сенсации,
все чаще сосредоточиваются на том, чтобы индуци-
290

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
ровать страх, который вызывает шок вуайеризма,
и ужас, гарантирующий возбуждение от вуайеризма.
К сожалению, созданный образ окружающего
общества несомненно стоит на прочном основании, в том
смысле, что ни у кого нет желания ничего
опровергать и отвергать. Но этот образ настолько односто-
ронен, что часто граничит с ночным кошмаром.
Третья область затруднений, с которыми
сталкивается публичная жизнь, вызвана тем, как
обычно освещается так называемое публичное мнение —
освещается и тем самым реализуется —в наших
демократических обществах. Главную роль в этом
вновь играют средства массовой информации,
которые часто оказывают обществу плохую услугу.
Иногда они дают оценки общественного мнения,
являющиеся совершенно спекулятивными и часто
мотивируемыми групповыми целями. А иногда
сообщаемое ими мнение основано на полностью
подтасованных опросах. Но даже если средства
массовой информации опираются на более или менее
качественные опросы, эти опросы почти всегда вводят
в заблуждение. Причина в том, что респондент
зачастую не мотивирован всерьез подумать над
ответами: он не считает, что его индивидуальное мнение
повлияет на что-либо и что он несет какую-то
ответственность за свои ответы (Вгеппап and Lomasky 199З'
Fishkin 1991; ^Эб)· Его мотивом может оказаться
предоставленная опросом возможность излить чувства
разочарования, отчаяния, злобы и т. п.
Выше были названы проблемы, связанные с
публичным пространством, публичной информацией
и опросами общественного мнения. Давление,
которое оказывают эти трудности на публичную жизнь,
снижает шансы на продвижение свободы как не-до-
минирования и в особенности на формирование
твердого знания в отношении актуально
доступного не-доминирования. Какую политику в ответ
на эти трудности должно проводить
республиканское государство? Выше я подчеркивал, что мне
291

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
нечего предложить в плане разработки политики,
но, быть может, полезно будет упомянуть о
некоторых инициативах, имеющих достаточно
серьезные основания.
Понятно, что проблемы сужения публичного
пространства требуют радикальных мер. Они
требуют политической решимости, направленной на
создание разделяемой всеми публичной среды,
которая была подорвана в последние годы ползучим
либертарианством. Нередко говорится, что
государство поступает бессовестным образом, заставляя
налогоплательщиков платить за развитие
публичного пространства, и что в любом случае
неочевидно, что публичное пространство — это именно
то, чего желает публика: и в самом деле,
приведенные выше данные свидетельствуют о нарастающем
уходе в личное пространство и все большем
стремлении к личной безопасности. Вряд ли надо
говорить, что республиканская перспектива
предлагает совершенно иной взгляд на вещи. Нет сомнения,
что государство вправе взимать в разумных
пределах налоги, если искомой выгодой является более
доступное публичное пространство, и, конечно же,
такое публичное пространство желательно с точки
зрения граждан: в конце концов, оно является
необходимым условием полной реализации свободы
как не-доминирования.
Что должно делать государство, решая проблему
низкого качества информации, которую получает
публика о том, что происходит в обществе?
Во-первых, важно, чтобы в средствах массовой
информации было много разных голосов. Из этого следует,
что собственность на средства массовой
информации и контроль над ними не должны находиться
в руках немногих. И из этого следует, что
государство должно учреждать или субсидировать средства
массовой информации, которые руководствуются
интересами, отличающимися от интересов,
господствующих в мире коммерции: например, оно дол-
292

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
жно поддерживать полуавтономные
государственные службы телерадиовещания и поощрять по мере
возможности развитие общественных СМИ.
Государство несомненно должно взять на себя и
ответственность за регулирование СМИ, хотя наилучшей
линией поведения в этом отношении почти
наверняка будет поддержание высокой степени
саморегуляции медийных организаций (Ayres and Braith-
waite 1992).
Наконец, что делать с проблемами,
возникающими в связи с формированием
общественного мнения? Стоит упомянуть недавнее
предложение, касающееся опросов и формирования мнений.
Джеймс Фишкин (Fishkin 1991; Fishkin 1995)
считает, что СМИ должны хотя бы иногда проводить так
называемые делиберативные опросы. Такие опросы
предполагают, что производится случайная
выборка респондентов и их собирают вместе на
несколько дней для того, чтобы они могли поразмышлять
над поставленными вопросами; некоторые их
дискуссии выводятся в эфир, а под конец
участники заполняют опросники. Дело в том, что мнения
людей меняются в ходе обсуждений, и, разумеется,
было бы лучше, чтобы общественное мнение
представлялось и формировалось на основе делибера-
тивных, а не обычных опросов. «Обычный опрос
моделирует то, что публика думает, а думает она
мало, знает мало и мало чем интересуется. Делибе-
ративный опрос, напротив, моделирует то, к чему
публика могла бы прийти, если бы у нее было
больше возможностей поразмышлять над заданными
вопросами» (Fishkin 1995: 45)·
В заключение еще одно соображение о
политике в отношении публичной сферы. Джон Ролз
считает, что одним из желательных элементов любого
политического идеала является то, что он
называет публичностью. Идеал должен быть способен
к публичному признанию и одобрению в качестве
мерила разумной оценки институтов и инициатив
293

РЕСПУБЛИКАНИЗМ
(Rawls 1971· Ц0""^^; Ролз 2θΐο: 6i-66; Rawls ig93: 'ес"
turc 6). В нем не должно содержаться никакой
тайны, ничего, что могло бы оттолкнуть какую-то
значимую группу —особенно любую группу, готовую
толерантно относиться к другим группам (Scan-
Ion 1982; Young 199°; Barry 1995)9— и ничего, что
делало бы ее неспособной оценивать результаты
деятельности политии. Идеал должен представлять
собой эффективный критерий, который может быть
обоснован и который может считаться
обоснованным в глазах каждого члена общества (Gaus 199°;
D'Agostino 1996)·
Нет никакой проблемы в том, чтобы
республиканский идеал служил мерилом оценки
результатов деятельности публичных институтов. Это
должно быть ясно из соображений, приведенных выше
в данной главе. Не существует также никакой
проблемы с оправданием линии государства на
продвижение такого идеала; как я доказывал в первой
части книги, свобода как не-доминирование
является весьма привлекательной целью для ее
продвижения политией. Но идеал свободы как не-домини-
рования не только способен выполнить требование
публичности. Стоит отметить, что республиканское
государство, посвящающее себя продвижению этого
идеала, пожелает установить это как факт
публичной жизни. Оно пожелает доказать не просто то,
что люди пользуются не-доминированием в
рамках государственных институтов — на чем до сих
пор было сосредоточено наше внимание,—но
также что не-доминирование является эффективным
и обоснованным мерилом политической и
институциональной жизни.
Попросту говоря, причина состоит в том, что
если государство сможет обосновать таким
способом республиканскую цель, то оно сможет
продвигать эту цель более эффективно (Spitz 1995а> Philp
1996). Пусть все разделяют мнение, что свобода как
не-доминирование является желательной и что
294

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЦЕЛИ
государство имеет основания к ней стремиться.
В этом случае желательность пользования не-доми-
нированием будет тем более осязаемой, чем глубже
будет осознаваться его выгода. И в этом случае еще
более вероятным, причем вероятным в глазах самих
людей, станет то, что они действительно
пользуются не-доминированием в отношениях друг с другом.
По мере все большего морального признания
выгоды не-доминирования все они и каждый из них,
как можно полагать, будут иметь больше оснований
не совершать действий, которые ему вредят. Все
и каждый будут иметь дополнительные моральные
мотивы, чтобы не совершать таких действий, а
также все и каждый будут иметь дополнительные
мотивы, имеющие отношение к их репутации. Если
моральная желательность не-доминирования
будет общепризнана и станет предметом общей веры,
то действия, направленные против него, будут
считаться неприемлемыми и осуждаться.
Как мы видели выше, республиканское
государство непременно пожелает, чтобы факт
не-доминирования был признан в публичной жизни, и мы
рассмотрели некоторые политические решения,
которые оно должно будет проводить в жизнь с этой
целью. Это последнее соображение показывает, что
такое государство попытается не только сделать
не-доминирование правовой и культурной
реальностью, но и продемонстрировать его моральную
желательность. В последней главе я вернусь к этой
важной мысли при рассмотрении отношений
между республиканским государством и гражданским
обществом.

ГЛАВА 6
Республиканские формы:
конституционализм
и демократия
В ПРЕДЫДУЩЕЙ главе обсуждались меры,
которые, как можно ожидать, предпримет
республиканское государство для решения
проблем, возникающих в отношениях между
людьми: проблем, связанных с различиями в уровнях
dominium, или контроля. Однако, как я постоянно
подчеркиваю, государство само может стать
агентом доминирования определенного рода,
связанного не с dominium, а с Imperium. В данной главе будут
рассмотрены формы республиканского государства,
которые оно должно реализовать, чтобы не
поставить под угрозу достижение республиканских
целей. Различение целей и форм, конечно, не
является каноническим или строгим, но дает достаточно
ясное представление о том, на что теперь будет
направлено наше внимание.
Любые государственные учреждения,
включая учреждения государства, приверженного
республиканскому делу и республиканской
политике, систематически вмешиваются в жизнь людей:
они принуждают население, навязывая общие для
всех законы, и они принуждают отдельных
индивидов в ходе применения закона и правовых
санкций. Если вмешательство государства станет
произвольным, источником несвободы окажется само
государство. И поэтому мы ставим вопрос так: как
должно быть организовано государство, чтобы его
вмешательство предполагало минимальный или
нулевой произвол?
296

РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ФОРМЫ
Как сделать так, чтобы присутствие произвола
в аппарате государственного принуждения было
минимизировано? В данный момент нас
интересует не защита от человеческой слабости—этот вопрос
будет разбираться в следующей главе. Нас
интересует, как сделать так, чтобы государственные
агенты, даже если они думают только об интересах
общества, не имели возможности принимать решения
о принуждении на основе произвола. Следует
помнить, в конце концов, что, даже если бы в процессе
принятия решений государственные агенты всегда
учитывали интересы и идеи обычных граждан, тот
факт, что они способны этого не делать —тот факт,
что они обладают властью вмешиваться на основе
произвола,—означает, что они до�