Author: Быков П.В.
Tags: насекомые животные птицы воспоминания естествознание натуралист издательство красная газета приручение животных
Year: 1929
Text
КРАСНАЯ ГАЗЕТА
МОИ
питомцы
у
а
мои
питомцы
ДРУЗЬЯ
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ СТАРОГО ЕСТЕСТВЕННИКА
ПОД РЕДАКЦИЕЙ И С ПРЕДИСЛОВИЕМ
ПРОФ. Б. Е. РАЙКОВА
в
С ИЛЛЮСТРАЦИЯМИ В ТЕКСТЕ
ИЗДАТЕЛЬСТВО
„КРАСНАЯ ГАЗЕТА“
19 2 9
ТИПОГРАФИЯ
«КРАСНОЙ ГАЗЕТЫ»
ИМЕНИ ВОЛОДАРСКОГО
ЛЕНИНГРАД
Фонтанна, 57
Тенинградский Областлит А? 15005
Здказ № 3571. Тираж
ПРЕДИСЛОВИЕ
Интересуются природой многие, но не многие умеют на-
блюдать природу, т.-е. вглядываться внимательно, терпеливо и
настойчиво в жизнь окружающих нас существ. Таким даром,
несомненно, обладает автор этой книги II. В. Быков, естествен-
ник-любитель, которому лишь внешние обстоятельства поме-
шали сделаться натуралистом по специальности. Он описы-
вает в ряде очерков свои наблюдения над разными животными,
которых ему случалось содержать в* неволе в пору его юности.
Он интересовался всеми тварями, с которыми сталкивал его
случай, и воспитывал в самых нехитрых условиях многих жи-
вотных, начиная от насекомых и кончая птицами и мелкими
зверьками. Обладая горячей любовью к природе и ее детям,
автор сумел устроить их жизнь привольно и подметить в mix
много такого, что ускользает от обычного взгляда, поставив
к тому же ряд интересных ио своей удаче опытов приручения
животных. Не будучи знаком с методами присяжных дресси-
ровщиков, П. В. Быков напал па ряд вполне правильных
приемов этого рода, легко объяснимых в настоящее время
с точки зрения теории условных (сочетательных) рефлексов.
При развитии в настоящее время кружков юных натура-
листов и иодобньи^риг шизаций, воспоминания автора о его
питомцах. • о ^от^у он так любовно умел заботиться,
окажутся полезный* в руках современной молодежи. С инте-
ресом прочтет их и взрослый читатель, не глухой к жизни
природы, и даже натуралист.
Б. Райков.
»»
* >
ОТ АВТОРА
С юного сознательного возраста, живя на благодатном Юге,
в близком соприкосновении с природой, я научился любить ее
•горячо, дивиться ее тайнам, красоте, богатствам. Меня зани-
мала жизнь стрекозы, ящерицы, нравы иволги, сшггпря и т. п.
Любовь моя к природе росла, когда мне пришлось изучать ее
в теории и на практике, в храме науки и на самом лоне ее.
«На ловца и зверь бежит», — говорит народная мудрость.
И мне всегда везло в этом отношении: разные живые существа,
то черепаха, то землеройка, то журавль, то белка были моими
• питомцами, не выключая даже насекомых, бабочки или паука.
Этих питомцев у меня было довольно много, и я с наслажде-
нием вспоминаю те да пекле годы, когда я посвящал мои
досуги в месяцы отдохновения наблюдениям над жизнью су-
ществ. попавших ко мне. Они и поныне живут в моей памяти,
хотя с того времени щюшло столько лет. Пришла мне в голову
мысль, быть может, счастливая — поделиться воспомина-
ниями старого естественника с читателями. Я осуществил ее
в ряде рассказов. Мне казалось, что не будет лишним, если
я соберу эти рассказы. Они не претендуют ни на научные
исследования, ни на какие-либо открытия в мире животных и
написаны без прикрас, без литературных приемов, и росте,- как
пишутся всякие незамысловатые были. Любители природы, ее
живых существ, может быть, найдут для себя какие-нибудь
новые черточки в моих рассказах, а в других они пробудят же-
лание заинтересоваться миром животных. Если, как мне
хочется верить, это случится. — те появление воспоминаний
старого естественника будет оправдано, и цель моя достигнута.
t Петр Быков.
Чуткие лакомки
«Воротилась весна, воротилась!» И пусть на нашем холод-
ном севере она идет медлительной стопою, какой-то нереши-
тельной походкой, а все-таки манит из душной комнаты на
воздух, на солнце. Хочется где-нибудь побродить за городом,
полюбоваться на пробивающуюся из-под земли густую травку-
муравку, поглядегь на преображенную лазурь небес, уже
дарящую своей ласкающей улыбкой, ловить моменты пробу-
ждающейся к новой жизни природы.
Я сижу у озерка в Детскоселвеком парке, слушаю пере-
кличку щеглов и робкие трели малюток пеночек-песничек
(Phylloscopus trochilus), не без радости смотрю, как сильно уже
зацвели ранние породы ив-, остролистной вербы и осины.
Предо мною мелькают, спеша, должно быть, на какую-нибудь
лужайку, бабочки-многоцветницы (Vanessa Polychloros). У ба-
бочки тонкое обоняние, и маленькие ванессы, вероятно, почуяли
запах распустившейся медуницы (Pulmonaria officinalis) и то-
ропятся в желанное местечко.
)от очень близко от меня летает, ныряя в воздушных вол-
нах, прекрасный свежий экземпляр бабочки лимонницы, или
круши: шицы (Rhodocera rhamni). Я слежу напряженно за ней
восхищенным взором старого естественника, завзятого энто-
молога, который когда-то страстно отдавался своему занятию,
методически аккуратно записывал свои наблюдения и изыска-
ния. Туманится мой взор, и передо мною так живо встают да-
лекие-далекие дни моей юности, те чудесные дни, «когда мио
были новы все впечатленья бытия» и когда природа с ее богат-
ствами и таинствами было мне милее и дороже самых интерес-
ных и мудрых книг.
Еще на школьной скамье, в старших классах гимназии,
под влиянием нашего пансионного надзирателя-иностранца,
э
натуралиста-любителя, занимался я составлением травника,
но больше всего увлекался собиранием жуков в бабочек. Сту-
дентом еще больше пристрастился я к этому. Бывало,
приедешь на каникулы к отцу на. Украйну и целые дни
рыщешь по лугам, но лесу, не вылезаешь из сада, старого
дедовского сада, где было обилие всяких насекомых, бродишь
с сачком, ’ жестяным ящиком и всевозможными принадлежно-
стями для энтомологических экскурсий. Главным: образом, я
собирал гусениц, усердно кормил их теми растениями, на ко-
торых находил их, и выводил из них безукоризненные экзем-
пляры бабочек. Мне удавалось иметь крупные экземпляры
махаонов (Papilio Machaon) и сатурний (Saturnia Carpini).
Конечно, случалось проведать ночь без спа в те дни, когда ба-
бочка готова была вылупиться из куколки: я сторожил эти
моменты, чтобы новорожденная не билась о стенки ящика и не
испортила своих нежных крылышек.
Но и помимо вывода из гусениц, приходилось бабочек брать
живьем в их любимых местах или путем приманки, так. как я
много наблюдал над тем, как тонко развито обоняние бабочек,
в особенности ночных и сумеречных. Когда цвели зонтичные
растения, я, смотря по времени лета, с ув< ценностью шел
в места их цветения, чтобы поймать подалирпя (Papilio Poda-
lirius), садившегося на укроп пли цикуту, запах которых по-
далирий различал издалека. В полуденный час, в солнечный
распек я отправлялся на ловлю адмирала в березовую рощу.
Этот самый адмирал (Vanessa Atalanta) питает неотрази-
мую страсть к соку березы и других деревьев и жадно пьет
его, погружая свой длинный хоботок в трещину древесной
коры. У этого сладкого сока есть запах. Он недоступен для
нашего обоняния, для нас неуловим, но необыкновенно
тонко развитое обоняние у бабочек различает его на очень зна-
чительном расстоянии и влечет туда, где находится эта лако-
мая приманка. Известный естествоиспытатель Пордман, с ко-
торым я давно встретился па юге, куда завлекли его научные
изыскания, рассказал мне об этой естественной приманке для
бабочек, и с того времени я стал делать опыты.
Я добыл березового сока и намазал им утром деревцо моло-
дого тополя, росшего в палисаднике возле нашего деревенского
дома. Прошло не больше часа, когда к топольку стала сле-
таться Vanessa Atalanta, и к полудню она собралась чуть не
со всего raja. Часть бабочек прильнула к коре, вымазанной
березовым соком, другая порхала в недалеком расстоянии,
точно выжидая вожделенного мига, когда можно будет и ей
полакомиться. Поймав несколько лучших экземпляров,
я прогнал остальных «адмиралов» и обтер мокрой тряпкой
места на коре тополя, вымазанные соком — и наивно думал,
что визитов больше не будет. Каково же было мое удивление,
когда бабочки продолжали усердно облеплять кору дерева,
а иные садились и на тряпку, брошенную мною на землю
около дерева! Я принес тряпку на подоконник раскрытого
окна, выходившею в палиса шик, — и вскоре бабочки влетели
в комнату, кружились над тряпкой, садились на нее.
Путем искусственной приманки мне пришлось обогатить
мою коллекцию хорошими экземплярами трауршшы (Vanessa
Antiopa). Около садо-,
вой калитки во дворе
у нас стоял старый -
престарый колодезь
«с барабаном», на
который навивалась
веревка с ведром.
Некоторые дощечки
«барабана» были
гнилы и • поросли
зеленым мхом. На
\ таланта- \ ршрал.
этих-то дощечках
я как-то увидал
две траурные бабочки.
Побежал в комнаты за сачком.
а тем временем солнце стало садиться, и траурницы, пе
долюбливающие полусвета, улетели. Правда, одна еще летала
ио близости ио когда она села на край колоды, из которой
поили лошадей, я рассмотрел, что бабочка не первой моло-
дости: крылья ее поистерлись. 11 вот что мне пришло в голову.
Я взял несколько самых крупных древесных1 гнилушек, мочил
их в кадке с дождевой водой и затем сырыми прикрепил к ши-
рокой доске, которую поставил у входа во флигелек, в кото-
ром. приезжая к отцу в деревню, я обитал. Флигелек стоял на
бугре, в саду и был весь на солнце. Такие открытые места,
полные солнца, среди зелени, очень любят траурницы. Это я
ирння । в соображение, поставив приманку имение в таком
меаге. После полудня прилетела одна траурница, немного вре-
мени спустя — другая и собралось их потом до шести штук.
От жадности я переловил всех. Должно полагать, их было не-
много в этой местности, потому что на следующий день ба-
бочки не появлялись; их не было дня три, а потом они стали
прилетать снова.
Если бабочки улавливают запахи, для людей неуловимые,
то ароматы цветов обоняются ими па весьма дагчьнем расстоя-
нии. В полуверсте от нашего сада находилась, около Днепра,
луровая местность, так называемая левада. Здесь на одном из
видов молочая (Euphorbia Esula) сидел молочайный бражник
(Sphinx euphorbiae). В часы дня он не летает, и я без всякого
труда снял его с растения. Мне хотелось узнать, нолетит лп
этот бражник в сумерки в те места сада, где той порой обильно
цвела сирень. С этой целью я ножницами отрезал у бабочки
краешек правого верхнего крылышка и затем посадил ее на
прежнее место. Перед наступлением сумерек я стал обходить
кусты сирени. Сфинксы в большом количестве уже кружились
над сиренью. Выло здесь и несколько смеринтусов. Поймав
ночного павлина в двух экземплярах, я среди летающих мо-
лочайных сфинксов стал усиленно искать свой меченый
экземпляр. Я чуть не бегал от куста к кусту, сачок мой дей-
ствовал неутомимо, наконец работа моя увенчалась успехом:
в сачке оказался и сфинкс с отрезанным краешком крыла.
•Я выпустил его на волю.
Каково же было мое удивление, когда я поймал этого самого
меченого сфинкса на другой день в саду наших соседей, лежа-
щим еще дальше от того места в леваде, где я впервые увидал
сфинкса! В этом саду было больше кустов французской
сирени, и сфинксы и смеринтусы летали над ними чуть не
роями. Не одни только цветочные ароматы раздражают аппе-
титно обоняние бабочек. Белянки целыми стайками кружатся
над капустными грядками. Когда мне нужно было подновить
МОЮ коллекцию свежими экземплярами Pieris brassicae или
других видов белянок, я шел в огород на капустные гряды и
при улове бабочек мог браковать сколько угодно, выбирая
безукоризненные свежие экземпляры белых мотыльков.
Ночные бабочки очень любят душистый мед. Один ученый
энтомолог рассказывает, как пчелиный рой устроился в окне
над лестницей, которое снаружи было постоянно закрыто де-
8
ревя иными жалюзи. Его планочки прикрывали одна другую
далеко не плотно, и сквозь их щели насекомое могло про-
никнуть свободно в пространство между окном и жалюзи.
Пчелы основались тут, и вот в этот импровизированный улей
повадилась ходить бабочка, мертвая голова (Acherontia Atro-
pos), этот злейший враг пчел. Шла она в западню и находила
в ней гибель, потому что наедалась до отвалу меду, толстела,
становилась неповоротлива и выйти из добровольной тюрьмы
уже не могла. Когда она была открыта, в ней нашли около
десятка-бабочек, умерщвленных пчелами. О тех пор ученые
энтомологи и коллекционеры стали пользоваться этой при-
манкой.
Пасечники на юге прекрасно осведомлены в том, что ба-
бочка адамова или мертвая голова залезает полакомиться
медом. Об этом я знал уже давно от нашего старика-садов-
ника, который был и пасечником. Видя, как я усердно охочусь
за бабочками, он однажды прислал ко мне своего помощника
звать меня в сад «по важному делу», как он выразился.
«Изволите-с видеть», — сказал он мне, когда я поспешил
прийти к нему: «Я вам покажу зверя-вора, который забрался
к нашим пчелкам!» II пасечник-садовник оторожно поднял
один из ульев. Под ним па земле сидел очаровательный экзем-
пляр мертвой головы. Садовник передал мне, что и в мое от-
сутствие осенью каждого года, он находил этих бабочек под
колодами ульев утром, когда их осматривал. При малейшей
неровности земли под ульями образуются скважины: мертвая
голова через них и проникает в желанный медовый край.
Медовой приманкой и другими, действующими на тонко
развитое чувство обоняния у бабочек начали пользоваться
собиратели их уже давно. Этот способ дал блестящие резуль-
таты: энтомолог пли собиратель из любителей, может быть, ни-
когда бы и не увидел некоторых видов бабочек без таких при-
манок. А тут он приобретал подобные виды легко и в большом
количестве. Ученые энтомологи пошли еще дальше: они при-
готовляют искусственные приманки взамен естественных
соков и ароматов. Пчелиный мед смешивают с каплями пива
и арака. После заката солнца один специалист опрыскивал
или натирал деревья этой смесью, а то и столбы заборов или
телеграфные, и запах ее привлекал не только ночных бабочек,
по и жуков, и другах насекомых.
9
Когда уже стемнеет, с фонарем следует осматривать де-
ревья и столбы. Надо иметь, кроме того, привешенную на груди
плотно закупоривающуюся банку, где положено немного циа-
нистого кали. Бабочек-лакомок сбрасывают с древесного
ствола или столба быстрым движением пальца в банку, где
от газов яда бабочки и умирают. Дознано, что слишком резким
запах искусственной приманки нередко только пугает ночных
бабочек, но капли рома или арака вполне достигают цели.
Прекрасной приманкой служат яблочные кружочки’, нанизан-
ные на нитку и предварительно пропитанные ромом. Такие
связки вешают за полчаса до наступления темноты на деревья,
не выше человеческого роста от земли, и иритом обыкновенно
’ на лужайках близ лесных опушек.
10
Летучая флейта
С самого утра, как только солнце немного поднялось, стали
чувствоваться духота и зной. Начинало, что называется,
парить. Голубое небо, ослепительно-ясное, какое бывает
только на юге, .таскало и взор, и душу своей чистотою.
Я, в полной аммуницни пылкого натуралиста, скорой поход-
кой шел в наш старый сад в деревне, на обычную ловлю насе-
комых и на сбор яиц, то-есть па лазанье по гнездам. Пока я
добрался до осиновой рощи, рассчитывая на обильную поживу
по моей части в том уголку, на небо успели высыпать целые
стада белорунных овец. И не часами, а минутами эти облачка-
барашки множились, росли в объеме, сливались в серые массы
и скоро стали довольно грозными тучами. На У крайне, где
я тогда проводил лето, такое превращение было явлением
(амым заурядным. В исходе десятого часа небо синее-пресинее
и на горизонте нет даже намека на облачность, а около
полудня, смотришь, ио небу уже расползаются тучи. Так было
и теперь.
Наступила тишина. Умолкнул птичий гам; перестали жуж-
жать суетливые пчелы, исчезли куда-то бабочки-белянки и
уже не вьются роями над капустником. Малютка-крапивник
прекратил свой тонкий писк. И хотя поэт Полонский уверяет,
что
Листы молоденькой осины
Дрожал без ветра иногда, —
но теперь и осинки не вздрагивали. Словом, все утихло,
замолчало, — и жизнь, движение, гармония замерли как
будто. Есть что-то зловещее в такой тишине среди природы,
словно притаившей дыхание. Она и умиляет, и страшит в то же
время. Точно ждешь чего-то недоброго, негаданного набега. He-
ll
зримого врага. А между гем сирень, белая акация и желтень-
кие цветочки маслинки сильнее заструили свой аромат...
По кто это вдруг нарушил безмолвие природы? Кто это
берет звучные аккорды на флейте, берет одни п гс же моты и
будто быстро перебегает с места на место? А. это ты. милая ли-
монно-желтая, с траурно-черными крыльями иволга (Oriolus
galbulus)! Это ты, летучая флейта! Она взяла несколько звуч-
ных аккордов в гущин» моей осиновой рощи п перелетела на
вышину густо-лиственного, узорчатого клена. Не прошло и
пяти минут, как ее аккорды стали раздаваться на высоком.
Гнездо иволг» на. ветке дуба.
Снимок с натуры.
прямом дубе. Эта летучая флейта поет особенно усердно и за-
частила своп аккорды недаром. Наверняка будет дождь, а то
и целая буря. Иволга редко, очень редко бывает лже-пророком,
ошибается в своем предсказании. Ола поет на заре и днем
в разное время, по перед дождем непременно и тогда особенно
старается выводить свои излюбленные поты. Опп приятны,
звучны настолько, что слышны на дальнем расстоянии; Сад
раскинулся на пространстве целых восьми десятин, по если
иволга поет в одном его конце, то ее аккорды слышны, доле-
12
тают довольно ясно и в другом конце. Но мелодии .в этих
однообразных звуках нет.
Конечно, в гармонии природы, в музыке лета песня иволги
нужна: она ласкает слух, чарует, но услаждать не может.
Иволга — нс соловей с его трелями переливами, рокотом.
Певчая она птица, и голос у нее довольно задушевный, а все-
таки она- не поет в строгом смысле этого слова. Потому что
Иволга у гнезда с птенцами.
Снимок с натуры.
какое же это пение, когда наша летучая флейта издает два-
три однообразных звука! Похожа на то, будто птица начи-
нает налаживать какой-то мотив и. взяв два-три аккорда,
обрывает его, потом налаживает снова, и опять нет ничего,
нет напева, Выходит что-то вроде чириканья в увеличенном
объеме. Крохотная пеночка, и та поет лучше, содержательнее,
несмотря на то, что иволга издает такие приятные, флейто-
образные звуки Наигрывающий на своей флейте музыкант-
иволга, — самец. Иволга, выводящая птенцов, лишена и этого
голоса. В ответ на певчую флейту она испускает какие-то
неприятные гортанные звуки, имеющие отдаленное сходство
с кряканьем утки или, еще вернее, сходство со звуком, кото-
рый издает человек, когда хочет освободить горло от застряв-
шей в нем рыбьей кости. У иволги-матери, под стать голосу,
и наряд не такой, как у флейтиста, ее супруга, не ярко-жел-
тый, а похож па кожу бледного незрелого лимона с зеленова-
тым оттенком, и крылья у нее не черные. А когда она уже
высидит птенцов, ее весенний наряд от линяния делается
еще тусклее.
В те золотые годы моей юности, когда я, после университет-
ских занятий, приезжал на вакации к отцу в деревню, я посе-
лялся во флигельке, стоявшем в саду. Высокие акации окру-
жали мое жилище. В десяти шагах от него манил под свою
тень раскидистый громадный вяз, который так раскинул
широко свои толстейшие ветви, образовавшие кружок,
что для них понадобились подпорки. Под вязом-стояли ска-
мейки с круглым столом посередине. Здесь вечерами обыкно-
венно восседали за чаепитием, а днем стол был моим исклю-
чительно, где я раскладывал свою свежую добычу: бабочек,
жуков, гусениц с предназначавшейся для них пищей, добы-
тые из гнезда яйца, а порою прилаживал удочки и прочие
принадлежности уженья, когда собирался покинуть сад и итти
к Днепру, который прилегал к нашему дому и синел или чер-
нел за нашей просторной левадо L На этот стол, когда я ото-
шел от него шагов на двадцать на поляну, где кружился над
цикутой белый махаон, однажды стремительно взлетела иволга,
схватила одну из моих зеленых гусениц, упорхнула и, сев
на вершине того же вяза, стала перекликаться со своей
подругой, точно хвастаясь своим найегом.
Очень близко от маститого вяза — ему было не менее ше-
стидесяти лет — росли три красивые березы, прямые, строй-
ные. В безлунные ночи они казались, и не мне одному, при-
видениями, и баба-коровница, если шла за теленком, убегав-
шим в сад, обходила их. На самой крайней из берез, почти
примыкавшей к моему флигельку, почему-то очень любила
14
садиться иволга; Каждый день прилетала она сюда, и звуки
флейты врывались в окно флигелька и нередко будили меня,
когда, вернувшись поздно из горо, а, я спал, то-есть отсыпался,
довольно долго. Как-то уж очень надоела мне летучая флейта,
потому ч'Ю бы то ото на заре, уж очень сильно мне спать хоте-
лось. Выпрыгнул я в окошко — низко оно приходилось над
землею — подбежал к березам и давай кидать в их верхушки
сухим валежником. Улетела моя флейта, и я лег спать, но
скоро услыхал сквозь сон знакомые аккорды. Однако, уста-
лость взяла свое, и я выспался. В этот день моя иволга
Птенчики иволги у гнезда, ожидающие корма.
Снимок с натуры.
почему-то распелась. Из любопытства я решил спугнуть
иволгу, чтобы узнать, вернется ли она на излюбленное ме-
сто или улетит, напуганная, совсем отсюда. Три раза спуги-
вал я ее, — и, перестала ли она бояться, или уж очень при-
вязана была к этому уголку, но она возвращалась очень
скоро. На следующие дни я повторил мой опыт: бросал на
березы сухие ветки, хлопал в ладоши, гикал и свистел, преду-
предив отца о моем опыте, достаточно шумном.
— Ну, что же твоя иволга? — спрашивал меня отец за
обедом. — Кажется, не покинула своих березок... По крайней
мере, перед тем, как послать за тобой, я слышал, что опа
напевала.
— Да, да, пе улетела... Должно быть, не из робких...
И тогда, если все-таки останется, буду знать, что иволге свой-
ственна привычка к месту... Я уж кое-что наблюдал по части
ее нравов. Например, что после бури иволга начинает петь
прежде других птиц, особенно, когда проглянет солнце из-за
туч, еще не успевших совсем убраться с неба.
— А ты заметпл. как иволги из нашего сада каждый
день летают, почта по одному и тому же направлению, к
Днепру и тем же путем возвращаются... Впрочем, это я слу-
чайно замечал только в начале мая...
— Да, я это знаю... Теперь иволги пе летают в нашу ле-
ваду. потому что тогда они отправлялись туда во время цве-
тения осины и собирали пух с ее цвета для гнезда.
— Ты непременно мне сообщи о результате твоего завтраш-
него опыта.
— Разумеется!* Я уж буду пугать- березовую жилицу без
конца...
Ио на завтра опыта мне не пришлось делать. Совершенно
случайно я и без него узнал в чем дело, почему моя лету-
чая флейта упорно возвращается на излюбленные деревья.
После обеда на вязе стала, кричать свое «рак, рак» голубая си-
зоворонка, или ракша (Coracias garulla), как ее называют на
У крайне. С вяза она перелетела на березу — и тут-то нача-
лась потеха... С березы поднялись две иволги — самец п
самка — и стали гнать сизоворонку. Шум и возня поднялись
невыразимые. Гонят супруги непрошенную гостью, гонят стре-
мительно, с азартом. Я вижу ясно следы борьбы: летят и жел-
тые и голубые перышки. Ракша отлетает. Усаживается па
ближнюю старую липу и спустя немного времени снова поры-
вается зачем-то к березам. Бой закипает опять. На этот раз
пволги чуть не на протяжении всего сада гонят назойливую го-
лубую гостью. Я долго слежу за тремя птицами. Сизоворонка
уже не мечтает о возвращении в негостеприимное место,
мчится4вперед: иволги настигают врага, и, должно быть,
много перьев своего яркого наряда потеряла сизоворонка...
Впоследствии мне не раз приходилось наблюдать за подобною
борьбою — и желтая.
Флейта всегда выходила победительни-
1НЙЯ
детская библиотек
цей. Ракша постоянно удирала, быть может, потому, что она
была одна, а врагов двое.
Вернулся я к березкам — и глазам не верю. На земле ле-
жат два разбитых яичка. Ясно, что это дело итого иного,
как сизоворонки, прямой результат ее палета. Смотрю вверх
и замечаю какой-то комок, книзу шарообразный, па котором
что-то белеет. Оказалось, что это гнездо иволги. Скоро пара
птиц прилетела, и супруги уселись на качающихся ветках
близехонько от гнезда. Раздались звуки флейты; я сходил
во флигель за биноклем и в пего стал внимательно рассматри-
гнездо.
Птенчик-слеток иволги.
Снимок с натуры.
Я прекрасно разглядел, что оно было свито из
кусочков мочалы, шерсти и волоса, а внизу был вделан кусо-
чек бумажки. Это оп п белел. Гнездо было искусно при-
креплено в уголку вилообразного разделения ветвей. Иволги
всегда так вьют своп гнезда, которые слегка колышатся на
гибких ветвях. На следующий день я подкараулил, когда
пара куда-то удалилась, подставил лесенку к березе, влез не
без труда и окончательно’рассмотрел гнездо. Оно было внутри
выложено растительным пухом,, на котором лежало четыре
Мон питомцы н друзья. — 2. —--- J у
—• ГИ‘»,
ярко белых с темными лилова гыми крапинками яичка. Сна-
ружи гнездо было свито довольно жидковато, но прикреплено
мочалками очень прочно к двум тонким веточкам. Спустя
несколько дней мне посчастливилось открыть целых два гнезда
иволги — одно на клене, другое на осине. Оба они были
свиты почти точь в точь как то, которое помещалось на бе-
резе— и на обоих красовались бумажки, у одного тоже внизу,
у другого сбоку. На следующий год судьба устроила так.
что я приехал к отцу, в деревню совсем на рубеже весны, и
вот, тогда-то я изо дня в день наблюдал, как прилетели иволги
и стали вить гнезда. К моему великому удивлению, одна
пара избрала мои березы возле флигелька. Звучала флейта,
и под ее музыку кипела работа желтой иволги. Издали я ти-
хонько следил за нею. Птица деятельно вытаскивала своим
сжатым спереди клювом, мочалки из куска старой рогожки,
лежавшей у одной из стен флигелька, делая это довольно бы-
стро. Я видел ясно, как на вилообразном разделении веток
опа утверждала основу из мочалок, при чем движение птицы
в эти моменты походило на то, когда птица ловит какую-ни-
будь мошку и словно стоит в воздухе несколько секунд. Основа
из мочалок была готова дня через три: ее концы, довольно
длинные, висели вниз. Иволга после этого стала улетать
куда-то на продолжительное время и возвращалась с боль-
шими клочками шерстинок и еще чего-то. и эти клочки впле-
тала в концы мочальной осповы. Я наблюдал неутомимо, за-
паздывая из-за этого к обеду, за которым отец мой, старый
моряк, человек бывалый и любознательный, всегда очень
интересовался результатами моих наблюдений, удивляясь
моему чрезмерному терпению.
— Пу. что? — спраппгвал он, — хоть один бочек гнезда
готов?
— Почти! — отвечал я и докладывал, что па работу этого
бочка у иволги пошло около пяти дней, несмотря на усилен-
ный труд птицы.
— Во время нашего кругосветного путешествия. — рас-
сказывал. между прочим, мой отец, — я встречал иволг в раз-
ных местах Европы на юге, а однажды, осенью я даже видел
их перелет.’. Может быть, гут были гостьи и из нашего сада...
После нашего разговора прошла целая неделя. В течение
этого времени меня очень интересовало будет ли вставлена
18
в гнездо бумажка., и где иволга возьмет ее, если этот материал
действительно составляет необходимую, неизбежную принад-
лежшвть гнезда- Обошел я кругом весь флигель и убрал
прочь все валявшиеся там и но близости бумажки. Затем
нарвал несколько клочков обыкновенной писчей бумаги, на-
чертил на них свое имя, помял в руках, чтобы клочки стали
менее тверды и положил их па подоконнике открытого окошка
во флигеле, выходившего на полянку, у края которой росли
три березы. «Если, — думал я, —• моей .летучей флейте бу-
мажка уж очень понадобится при постройке гнезда, то флейта
возьмет с подоконника одну из бумажек».
Па другой же день, к моей радости. один клочек бумажки
исчез с прдоконника во время моего отсутствия, а после по-
лудня уже красовался сбоку гнезда. Остальные клочки — их
было штуки четыре — я бросил около одного угла флигелька.
Не прошло и двух диен, как бумажки исчезли. Забрался
я как-го в гущину сада и па осине заметил гнездо иволги.
Смотрю — виднеется внизу его полушария бумажка. «Нс
моя ли?», — думаю. Осина представляла большие удобства
для лазанья расположением своих ветвей: лезу, достигаю
самого гнезда и убеждаюсь, что вплетенная в него бумажка
моя собственная. Она была обращена наружу как раз той сто-
ронкой. где была моя подпись.
В тех гнездах иволги, которые я находил в нашем лесу,
бумажек ле было, но все-таки свиты они были из мочальт и ло-
шадиного волоса, а взамен бумажек в них были вплетены ма-
ленькие тряпочки. В лесу, впрочем, иволг было немного, не
то, что у нас, в саду. Иволги любят селиться в садах, ве-
роятно, потому, что там насекомых гораздо больше, а главное,
что летучие флейты — больше лакоАгкп. Omr очень тяготеют
к вишням. Много раз приходилось мне спугивать иволг с виш-
невых и черешневых деревьев, когда на них поспевали плоды.
Иволга клюет самые спелые, наклюет один бок — и бросает.
Помню, когда вишни у нас были все обобраны, я сохранил у
себя во флигеле десятка два. ягод и однажды положил па окно
с ехидной целью приманить желтую флейту. П нс ошибся
в рассчете. Иволга прилетела лакомиться, и я, когда- она уле-
тала, отодвига I вишни все дальше и дальше, так что они очу-
тились, наконец, на краешке моего письменного стола, у самого
подоконника. Иволга прилетела — тг стала моей пленницей.
И вот тут-то я рассмотрел ее, что называется, каждое пе-
рышко, а потом, конечно, говоря словами Туманского, поэта
пушкинской поры:
...я растворил темницу
Воздушной пленницы моей:
$ рощам возвратил певицу,
Я возвратил. св о боду ~ ей...
20
Мой рукокрылый приятель
Нежной розовой дымкой повитая, встала денница на
Украине, и, пробужденный ее светлыми ласками, проснулся
наш деревенский сад. Он «проснулся веткой каждой, каждой
птицей встрепенулся». Зачирикали воробьи, зазвенела своей
переливчатой песенкой в густой заросли малинника веселая
пеночка, вторили ей желтогрудая синичка, крапивник. Загу-
дели где-то роившиеся пчелы, зажужжал черный с золоти-
стым пояском шмель над цветущим боярышником, засновали
над влажной лужайкой голубые стрекозы и порой залетали в
окна моего флигелька и бились о стекла, очутившись в плену.
Воздух свежий, ароматный лился широким, властным пото-
ком. Было пленительно-прекрасно кругом и для взора, и для
слуха. А меж тем на пригорке большой длинной дорожки,
обрамленной сиренью, удод-пустошка (Upupa epops) не пере-
ставал кричать тенорком свое характерное «худо-тут! худо-
тут’». И, как будто в подтверждение, кивал своим хохолком-
коронкой и тукал в землю длинным, черным клювом.
Тихое, лазурное утро манило в сад. Нежиться в постели
в такую восхитительную пору было бы прямо преступлением.
И я не хотел быть преступником: наскоро оделся, взял свои
коробки, сачки, забежал в дом к отцу подкрепиться молоком
с черным хлебом и отправился в путь. В те невозвратные,
юные годы мои я не переставал мечтать о славе натуралиста
вообще и энтомолога в частности и, живя в деревне, дея-
тельно экскурспровал, подготовлял материалы для йимних ра-
бот. В сумке через плечо у меня лежали ящики для гусе-
ниц, коробочки с пробками, с отравленными булавками для
бабочек и жуков, пинцеты, склянки с эфиром и проч., а в кар-
мане блузы — неизменный спутник моих экскурсий, книжка
Глазля: «Мир насекомых». Найдешь, бывало, что-нибудь не-
21
обычайпое из «жесткокрылых» пли «перепончатокрылых», а
чаще всего невиданную гусеницу, н тут же на месте находки
спешишь за справкой к Глазлю для определения вида насе-
комого. Это, кстати, служило мне и отдыхом во время моей
беготни, лазанья по деревьям, работы с лопаткой при вырытии
куколок п т. п.
Нередко случались со мной некоторые курьезы. Нашел я
жука-бронзовку странной окраски, сделал привал, растянулся
на, траве со своей книжкой-определителем, перелистал весь
отдел жесткокрылых, ничего не нашел, задумался и... заснул,
да так крепко, что проспал до сумерок. Собираясь смочить
эфиром резанпую бумажку в сткляике. куда я хотел опустить
мою редкую «бронзовку», я ослабил пробку пузырька с эфиром;
эфир вытек, а из одной коробки несколько гусениц дезерти-
ровало. Да еще и один пинцет затерялся в траве. Пришлось
бежать за карманным фонариком для его отыскания.
Мне живо помнится этот курьезный случай, давший тему
моему отцу для каррикатуры. Отец недурно рисовал и аква-
релью изобразил заснувшего энтомолога, окруженного при-
надлежностями экскурсии. Собака лизала ему щеку, воробьи
клевали содержимое <то коробок, а неподалеку хохотал, присе-
дая. мальчишка, один из рабочих садовника. Так же живо
ирииомипается мне и тог чудный летний денек, с которого я
начал мое настоящее воспоминание из дней, пережитых есте-
ственником. Это был очень удачливый денек. Я поймал пре-
красный экземпляр зеленой, изумрудной ящерицы, нашел
много куколок ночных бабочек, вырышх возле дряхлой вербы:
в пузырьках у меня лежал целый десяток слоников, долгоно-
сиков! и скрипунов довольно редких видов, а в коробке с проб-
ковым дном в числе разных бабочек красовался великолепный
экземпляр липового смерпнтуса. У ярого натурадшета прав
ненасытный, и немудрено, что я с такой добычей не пошел
домой, а заглянул еще в один уголок нашего огромного сада,
где чаял встретить гусениц пяденницы. Желаемого мне не
удалось на'йти, но зато здесь меня ждал сюрприз. У высокого,
ветвистого дерева грецкого ореха лежало несколько почернев-
ших листьев. Очевидно, кто-то лазил на дерево и сбил по пути
мешавшие ему ветки и листья.
Среди них причудливой формы съежившийся лист не-
вольно обращал на себя внимание. Была невозмутимая ти-
Кожан (летучая мышь) на оконной занавеске. Снимок с натуры.
шияа, а он слегка шевелился. Подхожу к нему — и что же
вижу? Это детеныш летучей мыши, «кожана», как называют
ее на Украйие. Повидимому, он выпал из дупла. Я принялся
за поиски, обшарил все дупло грецкого ореха, которое шло до-
вольно высоко вверх, но присутствия кожанов в нем не ока-
залось. Братья и сестры моего детеныша, и мать, вероятно,
устроились в другом подходящем месте... А может быть до
моего прихода здесь кто-нибудь уже был, нашел логовище
этих «рукокрылых» и взял их. а этого случайно оставил,
обронил.
Ладо сказать, что на У крайне «кожаны», преимуще-
ственно у баб, употребляются как средство от «лихоманки»
(лихорадки). Кожана сушат в печи, толкут в порошок и
принимают на воде. На базаре нередко можно было встретить
бабу, торгующую этим своеобразным народным лекарством.
Многие, впрочем, не принимают его внутрь, а носят в мешечке
па груди. Бабы-знахарки запасаются летучими мышами еще
и как заговорным средством и распинают у себя в хате
около печки для внушения суеверного страха и почтения к
своей особе.
Понес я домой мою находку, бережно завернув в платок
детеныша., чтобы «ко/кан» не страдал от ненавистного ему днев-
ного света. У пчельника «пасеки» по-украински, встретил
я нашего старого садовника Михайлу. Он всегда интересовался
моими экскурсиями и полюбопытствовал, что у меня в платке.
Я показал и объяснил, что нашел кожана на земле около боль-
шого орехового дерева. Михаила усмехнулся.
— Это, — доложил он мне как-то таинственно, — прокля-
тая ведьма Гапониха повытаскала кожанов из дупла, а цего
потеряла, должно быть: я впдел, как на самой заре она тут
шла с кошолкой. Спрашиваю: «что у тебя там?» а она гово-
рю, что травы разные... Брег, проклятая!.. На мученье взяла
кожанов — будет их и сушить, и кровь из них брать... да
добрых людей дурачить!.. А вы что со своим будете делать?
— Попробую выкормить его, послежу, как он будет жить
у меня; подрастет — выпущу на волю... Буду его рассма-
тривать..
— Чем же'вы его кормить будете?
— Мушками, букашками, таракашками!
24
Но насекомых мой приемыш на первых норах не хотел
есть, несмотря на то, что я приносил ему и мух, и жучков,
и крохотных ночных бабочек. Я поместил его в полуоткры-
том платяном шкафу. Он сидел на одном месте, летать еще
не отваживался и к ночи только попискивал. Я боялся, что
оп не вынесет неволи и голодовки и издохнет. И спустя два
дня решил отнести его в какое-нибудь дупло, но не в то, разу-
меется, из которого «ведьма Гапониха» может выкрасть его,
Летучая мышь в состоянии сна.
Снимок с натуры.
взять «на мученье». Дупло нашлось близехонько около моего
флигелька в старой липе, и Туда я и положил моего «кожан-
чика»; он пополз немного вверх и прицепился вниз головою —
обычное положение рукокрылого — к стенке дупла. На дру-
гой день я пошел проведать беднягу с тайной надеждой не
найти его та.м и думал, что он будет ночью летать хоть
слегка, переменять места и питаться. Но, увы, «кожапчик» си-
дел в том же дупле, только приценился пониже. Красные
жутш-шелкунчики и еще какие-то козявки лазали около пего,
но «кожанчик» не обращал на них внимания.
- Вынул я его из дупла и снова водворил в шкафу на. день,
а с наступлением сумерек извлекал оттуда и принимался
кормить с пальца густы и молоком. Кормление. сперва не
удавалось, но настойчивость ярого натуралиста взяла свое.
«Кожанчик» привык питаться, и когда я делал антракт, мой
приемыш пищал и высовывал свой крохотный остроконечный
язычек. Кормление было налажено. Дней через десять я при-
учил детеныша сосать молоко с блюдечка, при чем он выпивал
две чайных ложки, отдыхал и выпивал еще около ложечки.
Питание воздействовало па моего рукокрылого приятеля: он
стал оживленнее и, если можно так выразиться, храбрее.
В нем пробуждался инстинкт. По крайней мерс, он уже на-
учился отыскивать блюдечко с молоком, как я пи переставлял
его. Увереннее стал он летать по комнате, уже производя
некоторый шум своими подраставшими крыльями. Я не вно-
сил лампы туда, где «кожанчик» делал свои вольты, и огонь
горел лишь в соседней комнате. Яркий свет, очевидно, пугал
его. и мой приятель не отваживался перелететь границу, точно
оседняя комната являлась для него заколдованным цар-
ством.
Но и сюда я заманил его, только убавил свет лампы.
Я перенес с первым движением сумерек блюдце с молоком
в эту комнату. «Кожанчик» долго описывал круги около
дверей ее и, наконец, стремительно влетел в дверь н прямо
к кафельной лежанке, где я поставил, нарочно в самый уго-
лок, первоначальную пищу. Из этого опыта, который я повто-
рил неоднократно, переставляя блюдечко, — я имел право за-
ключить, что у моего рукокрылого приятеля обоняние недур- .
ное. Подрос он порядком и стал привыкать к моему зову.
Чтобы достичь этого, в ход пускалось все то же орудие —
блюдечко с молоком. Лучше всего «кожанчик» шел не на
мой голос, а на звук, который я использовал для призыва.
Маленькой влажной пробочкой я водил по оконному стеклу.
Получалось что-то похожее нН. свист, которым летучие мыши
сопровождают свой полет, и «кожанчик» летел охотно на этот
звук, в особенности, когда я прятал от него блюдечко в тече-
ние долгого времени. Этим способом мне посчастливилось
совершенно приручить «кожанчика» к себе. Конечно, кор-
26
межка тоже сыграла тут свою роль. — и, пожалуй, больше
всего.
Я тер пробкой об стекло — и «кожапчик», уже летавший
по всем трем комнатам, летел из дальнего угла и, большей
частью, садился ко мне на плечо или на освещенную стенку
моего жилья, а. то и на подушку. Ночью я спал с открытыми
окнами, в которые были вставлены рамки с натянутой на них
материей, марлей. «Ночь хмурая, как зверь стоокий», порой
глядела е мое жилье, но его рукокрылый обитатель не рвался
в эту тьму, довольствуясь мраком, который воцарялся в нем.
Висячая летучая мышь чистится.
Снимок с натуры.
когда я ложился спать. «Кожапчик» летал и пищал, пищал
и летал; я привык к его шуму и писку, к тем визитам, кото-
рые он делал моей белой подушке, на которую он как-то шле-
пался со всего размаху. На подушке однажды застал его п
рассвет, и я не без смеха приветствовал приятеля, покоивше-
гося рядом с моей головой. Как-то мне захотелось понаблю-
дать за ним поздней ночью. «Кожапчик» преисправпо ловил
мух и мошек, застрявших в комнатах перед вечером. Впрочем,
какой же это был лов. когда он подлетал к марле, на которой
27
сидели мухи и мошки, и брал их без труда и ухищрения. Они
ведь не видали его, а он прекрасно замечал их в темноте
своими маленькими, но необыкновенно зоркими • глазками.
Я помню, что, вернувшись довольно поздно от соседей, я по-
забыл поставить моему другу блюдце с молоком на ночь, и,
вероятно, благодаря этой забывчивости, он уничтожил всех
мух, гостивших у меня во флигельке. По крайней мере,
проснувшись утром, я был удивлен тишиной: мушиного
жужжанья не было слышно, и марля была пустынна, по ней
надоедливые летуньи не ходили.
Мой рукокрылый приятель охотился за своей мелкой
дпчыо, получал насекомых от меня, но молоко предпо-
читал, может быть, оттого, что в нем заключались и пища, и
питье. Но молоко «кожанчик» пил исключительно свежее, и
если оно почему-нибудь слегка закисало, он к нему не при-
касался. Хотел я его угостить мясом, сырым, разумеется, но
мой приятель пе принял этого английского угощения.
f— Удивляюсь! — говорил мой дядя, очень далекий от
всяких естественно-научных знаний, >— удивляюсь, как ты
можешь спать в одной комнате с летучей мышью... Ведь это
тот же вампир, о котором я где-то читал, и, рано или поздно,
твой «кожанчик» почует кровь и прокусит тебе жилу па шее
или на руке. Берегись!... Уж лучше ты приручил бы обыкно-
венную мышку, а с «вампиром» шутить не приходится...
Чтобы разубедить дядю, я проделал такой опыт в его при-
сутствии. Поймал днем горсточку мошек, в сумерки лег на
кровать, положил мошек на шею, которую слегка поцарапал
до крови булавкой и попросил дядю дать мне пустой стакан и
пробочку. Стал я извлекать обычные звуки из этого нехитрого
аппарата и ждать. «Кожанчик» не заставил себя ждать: при-
летел ко мне, слизал с моей шеи положенных па нее мошек,
а к царапине не притронулся; погостил у меня на подушке
и стал летать по комнатам. Дядя дивился, но, в коице-концов,
«остался при своем мнении».
— Погоди, не теперь, так после кровожадность твоего «ко-
жанчика» проснется, и ты поплатишься и... тогда вспомнишь
У(еня!... •
По вечерам мне доставляло большое удовольствие призы-
вать моего рукокрылого друха, и, правду сказать, я нередко
злоупотреблял стаканом и пробкой. Забавлялся я, таким обра-
28
зом. в одну чудную ночь, хотя и безлунную украинскую ночь,
когда
I
... прозрачно небо, звезды блещут.
Своей дремоты превозмочь
Но хочет воздух, чуть трепещут
Сребристых тополей листы...
В комнатах у меня было темно, и я заметил, что у за-
бора кто-то остановился, всматривается в мои окна, как будто
прислушивается. Я умышленно перестал «забавляться».
Кто-то П0СТ0ЯЛ-ПОСТ0Я1
у забора и удалился.
Тогда я снова пустил
стак< н и пробку в ход,
и... человек у забора
вновь появился. Я пере-
стал совсем. На др гой
день отца моего посетил
сосед; за обедом он не
вытерпел и обратился ко
мне с вопросом, на каком
это странном инструменте
я высвистываю... и зачем.
Он объяснил мне,’ что
вчера, возвращаясь из
города, он был поражен,
услыхав этот странный
свист, и долго стоял у
забора против моего фли-
гелька. Отец хотел было
рассказать соседу, в чем
дело, но я сделал знак
отцу, и он замолчал. А мне
хотелось помистифнцпро-
Летучая мышь в плащг из своих
крыльев.
Снимок с натуры.
вать соседа, п я ответил:
— Это маленькая тайна. Инструмент — незамысловатый,
но я его изобрел и пока не могу показать... А свищу для
одного увлекательного опыта, который тоже пока сосгавляет
секрет! :
Сосед извинился за любопытство и равнодушно перевел
разговор на что-то другое. А ночью, когда я стал звать моего
рукокрылого друга посредством «изобретенного инструмента»,
я увидел явственно, что у забора, напротив моего флигелька,
стоят трое наблюдателей. Я решил подурачить любознатель-
ных провинциалов, замолк, тихонько вышел из флигелька,
отошел от него шагов на сто и принялся за свою призывную
музыку. Дверь флигелька я забыл захлопнуть за собою.
Тер я пробкой об стакан и, что делали в это время наблю-
датели у забора, я не видел... Но у плеча, моего что-то зашу-
мело и... на плече у меня сидел «вампир». Я уже не мог про-
должать моей шутки; взял «кожанчика» в руки и поспешил
в о-своя си. Он удивительно как привык, ко мне: па зов мой вы-
ползал из-за шкапа, неплотно прилегавшего к стене, где он
устроил себе квартиру, выползал днем и, как ни боялся света,
взлетал ко мне на плечи и сидел здесь терпеливо до тех пор,
пока я не возвращал его за шкап. Есть и пить он - привык
у меня из рук. Он совсем вырос и похорошел: его ушки стали
как-то длиннее, и рыжеватая на спинке и головке шерстка
сделалась еще. пушистее и шелковистее.
Но... время моего отъезда из деревин близилось, и с «ко-
чкаичиком» надо было расставаться. В одну далеко непрекрас-
ную ночь я открыл настежь окно в моей спальной, позвал
моего приятеля, снял его с плеча и выставил руку с сидевшим
на моей ладони «кожанчиком». Он снялся с руки и, казалось,
утонул в пространстве. Я решил сделать последний, прощаль-
ный опыт. Усиленно начал я водить пробкой по окопному
стеклу. Не прошло и пяти минут, как мой «кожапчик» вер-
нулся в комнату. И я оставил его у себя до самого кануна
моего отъезда; хорошенько накормив, я выпустил его оконча-
тельно... Признаюсь, я долго тосковал о моем рукокрылом
приятеле...
f
Прыткая пленница
— Иван! Иван! ты опять за свое... Пу, как тебе не стыдно
мучить беззащитное животное... II откуда у тебя эта отвра-
тительная .жестокость? Батько твой — добрый человек,
кажется, и мухи нс обидит; про мать и говорить нечего; вся
деревня знает, какая она сострадательная... Бездомных собак
и кошек кормит и ласкает... Мышонка, в кладовке поймает —
и того выпустит на волю... Скажи, пожалуйста, чего ради ты
хочешь задавить эту невинную тварь? Зачем ты отсек ей
кончик хвостика?
— Да она вредная... Парники портит!
— 11 вовсе нс вредная... К тому же и парники давно
отошли. На дворе июльские жары, а ты об апреле вспомнил...
Ведь в парниках сейчас одна, лебеда растет... II знай, что жи-
вотное, которое ты намеревался убить, никаких трав не ест.
ни овощей, а питается насекомыми, дождевыми червями,
улитками... Значит, оно. напротив. полезно для парников и для
<‘ада вообще...
Разговор этот происходил между мною и помощником са-
довника. Иваном, у парниковых рам, где на земле лежала,
скрючившись и почти неподвижно, ящерица, прекрасного зе-
леного цвета, белым брюшком вверх. Она конвульсивно вздра-
гивала и подавала слабые признаки жизни. Перевернуть ее.
придать ей естественное положение и очистить от приставшей
к ее телу земли, с моей стороны было делом минуты, не
больше. Оставив пос градавшую в покое, чтобы опа очнулась,
пришла в себя, я снова принялся усовещевать Ивана. Иван, на
мою длинную тираду,;отмалчивался... Не потому, что в нем со-
весть зазрила, а потому, что рот его был набит .«морквой», то-
ость морковью, которую Иван всегда аппетитно уписывал
с хлебом, посыпанным солью. По части жратвы оп был изобре-
тателен и довольно своеобразен.
— Вог ты, Иван, например, не знаешь, — поучал я кан-
дидата в садовники, — что ящерица приносит огромную
пользу огороднику. Опа поедает гусениц на капустных ли-
стах; ловит и самих бабочек-капустниц, кладущих свои яички
на капустные кочаны. Я сам видел, как ящерицы, зеленые,
коричневые и полосатые — с амцы и самки, ползая средн ка-
пустника, ловят этих бабочек, когда они садятся на нежные
листы кочня; а если бабочка повыше сядет, ящерицы подпры-
гивают и ловко хватают белянок... За короткое время одна
ящерица поймала их штук шесть... Видишь, какие полезные
эти ящерицы, а ты...
— Учите, учите этого дурака! Он все равно не послухает.
Вот я его возьму за чуб и оттаскаю... Он это больше поймет!—
сказал подошедший «дед Михайла», садовник, рослый, плечи-
стый, красивый украинец, знавший превосходно свое дело и
название чуть ли не каждой травки. Очень сметливый, он сей-
час догадался, о чем у нас шла речь.
— Да ты забыл, что ли, как я тебя на луг, в леваду по-
сылал за ящерицами? — укоризненно говорил он Ивану. —
Извольте видеть, — обратился он ко мне, — у нас в позапрош-
лом году, в одном парнике завелось видимо-невидимо земля-
ных червей; всходы портиться стали. Я думал-думал, что бы
такое сделать, чтобы червей вывести... II вспомнил, как мне.
старый, ученый садовник, рассказывал, что ящерицы очень
любят земляных червей и поедают их много... Вот я и послал
Ивана наловить их побольше. Иван шлялся полдня, зато в ме-
шечке принес мне штук тридцать ящериц — и зеленых, и се-
рых, и еще каких-то, красногрудых. Я их всех посадил в пар-
ник. Они там долго жили — и червей пи одного не осталось;
я нарочно копал землю и в парнике, и около пего — и черви
не попадались... Эту ящеричку вы возьмите к себе, посадите
в ящик, она. у вас поправится, когда будете хорошо кормить
и утром ящик на солнечной стороне вашего «фигеля» вы-
ставлять .
Я так и сделал. К заходу солнца замученная ящерица
очнулась, была посажена в один из деревянных садков, в ко-
торых я кормил гусениц для вывода бабочек, — и с этого мо-
мента началось воспитание моей зеленой пленницы. Через
гусениц и слегка придавленных мух. Наткнувшись на пищу,
ящерица отбегала от нее приблизительно па вершок п затем
бросалась на нее стремительно, схватывала, как-то странно
трясла головою и проглатывала пищу. По движению горла
моей ящерицы я заметил, что длинных червей она втягивала,
в себя и тоже с большой быстротой. Медлить она вообще не
любила. Как-то во время ее завтрака — это было очень рано
утром — я нарочно наблюдал за нею с часами в руках. На
полу было лоложеио шесть земляных червей, пять зеленых
мух, две мертвые бабочки-белянки и три небольших кузне-
чика. Конечно, все это пё было слежено в кучу, а разбросано.
Ящерица несомненно отбегала от каждого насекомого, накиды-
валась на него, пе выпуская его изо рта, переворачивала в нем
насекомые три-четттре раза, проглатывала — и весь свой
завтрак уничтожила минуты в три.
Постепенно приучил я мою пленницу отыскивать пищу,
кладя ее в определенное место. Ящерица мало-по-малу пере-
ставала быть робкой и дичиться мепя. Садок был забыт, яще-
рица жила в комнате на свободе, привыкла к месту. Я прино-
сил ей пищу в определенные часы, п, заслышав мои шаги, опа
быстро выползала из-под письменного стола или из большой
кучи песку, нарочито для нее принесенного: в этой куче она
проделала себе катакомбы и лежала в них во время солнце-
пека. Раз я нес ей угощение и нарочно пе ьошел в комнату,
где жила ящерица, а оставался в передней п ходил в’ней
шумно, наблюдая сквозь щелку приотворенной двери. Яще-
рица вышла откуда-то, подняла, голову и обводила ею вокруг,
точно недоумевая, куда я девался. Тогда я подошел, стуча са-
погами к самой двери. Опыт подобного рода я проделывал,
с разными вариациями, несколько дней под ряд. Ящерица, ви-
димо, прислушивалась к шуму моих шагов и шла»наверняка
к тому месту, где я стоял, останавливаясь и с поднятой голо-
вой ожидала моего входа в комнату.
Привыкла она ко мне настолько, что не вырывалась у меня
из рук, когда я брал ее. С течением времени, я приучил ее
лежать у мепя на ладони и сползать с нее вниз, па пол;
Разумеется, я тотчас воспользовался доверчивостью моей прыт-
кой пленницы и приучил ее принимать пищу у меня из рук.
Она очень любила земляных червей, и они-то и сослужили мне
службу при этом. Сначала, когда ящерица: была еще в садке,
35
она жадно набрасывалась па всякую пищу, ей предлагаемую,
но затем опа стала разборчивее и отдавала предпочтение более
вкусным блюдам. Одним из таких блюд, и самым лакомым для
нее, были земляные черви. Однажды я нарочно пропустил
часы завтрака и обеда моей пленницы, проморил ее голодом.
В комнате я не показывался, но зато усердно смотрел
в окошко. Ящерица бегала по своей комнате, шныряла ио всем
углам, поднимала голову, словно прислушивалась, нс раз-
дадутся ли мои шаги и вообще проявляла законное волнение:
ведь «голод не тетка». К закату я вошел к моей пленнице,
взял ее, посадил на стол и бросил ей парочку червей. После
этого я, держа в руке червяка, довольно близко от проголо-
давшейся, стал выжидать, когда опа подскочит к нему и выр-
вет его у меня из рук. Ящерица проделала это. Пот<>м я пов то-
рил тот же прием и достиг того, что моя зеленая красавица
стала бегать за червяком по всему столу, смотря на мою руку
с вкусным кушаньем, которою я водил по разным направле-
ниям. С этого дня я проделывал мой опыт всякий раз при
кормлении ящерицы и достиг блестящих результатов.
Держа червяка, я садился на постель — и дрессированная
пленница карабкалась туда же по краю свесившегося одеяла.
Достигнув обетованного места., опа выхватывала, добычу у меня
из рук. Чтобы не отбить у нес охоту проделывать такую штуку
и далее, я отдавал, ящерице червяка за червяком.
В другом уголку той же комнаты, где высилась песочная
горка, я поставил довольно плоски й сосуд с водой для моей
воспитанницы. Воду я менял два раза в день. Ящерица пила,
как гусь или утка, подымая и опуская голову, а иногда вле-
зала в сосуд и принимала ванну, сидя в воде добрых пять или
десять минут. Если это было в полуденные часы, ящерица
после купанья грелась на солнце, которого в ’моей комнате
было много, так как оба окна ее выходили и i юг. В самый
сильный июльский зной ящерица поминутно влезала в свою
импровизированную ванну и долго высиживала в ней, выходя
из нее, чтобы подкрепиться. А подкреплялась она очень осно-
вательно: в день съедала не менее сорока мелких червей, до
десяти гусениц, исключительно голых, безволосых и штук до
тридцати всякой мелкой летающей и ползающей твари.
Помню, как я однажды пришел моей пленнице иа помощь,
когда она, набросившись на довольно большого кузнечика, не
36
могла проглотить его, и доорая часть «музыканта», воспетого
поэтом Полонским, долго виднелась изо рта ящерицы. Оче-
видно, го юва его застряла у нее в горле. Я тихонько подошел
к обжоре и хотел пинцетом вытащить у нее кузнечика, но ла-
комка держала, его крепко зубами, не выпускала, и я малень-
кими ножницами принужден был отрезать высунувшуюся
часть кузнечика. Остальную часть ящерица моментально про-
глотила после этого и поспешила схватить даже и то, что я от-
резал и отбросил в сторону. После обильной еды ящерица моя
делалась необыкновенно соцливой; Тогда я брал ее в руки.
Серая ящерица, стерегущая добычу.
Снимок с натуры.
относил на постель и клал под подушку, из-под которой опа
вылезала не раньше, как через час.
Без сомнения, подушка заменяла ей норку в- земле — ло-
говище, которое устраивает себе ящерица па свободе, выбирая
для этого, большей частью, пригорки, возвышения с кустарни-
ками. Моя прыткая иленшща в свою песочную горку прята-
лась редко. Горка эта была ей не по нутру, вероятно, оттого,
что песок отличался рассыпчатостью, плотно не слеживался,
и катакомбы, которые она умудрилась все-таки устроить
в горке, проваливались, осыпались. Чтобы разнообразить
37
жизнь моей пленницы, я стал приносить и комнату деревца и
укреплять на самых солнечных местах. Когда я принес такое
деревцо впервые, ящерица, еще не дав мне укрепить его,
влезла на самую верхушку, удобно устроилась и смотрела по-
бедоносно с высоты па комнатный мир, па пол. А я в это
время положил у подножия деревца несколько червяков*. Яще-
рица пе вытерпела, спустилась быстро вниз с высоты своего
величия, сожрала червей и с прежней быстротой снова влезла
на верхушку деревца.
— Зачем вы все носите во «фигель» к себе то липу, то
акацию, то. берест?.. Я вижу, как вы ветки пилкой срезаете, да
еще самые густые... Веток жалко... — говорил недовольным то-
ном садовник Михаила, ревниво оберегавший свое царство от
хищников, и чужих, и своих.
Нечего делать, притащил я Михайлу Яну бу к себе во «фи-
гель», как называл он мой флигелек, и показал ему, как яще-
рица любит сидеть на деревце. Добрый старик, питавший ува-
жение к моим занятиям и опытам, не только смягчился, по
даже умилился и признался, что сам чуть не с весньУ кормит
свою ящерицу, живущую у него около парниковых гряд, кор-
мит, «как собаку», бросая-ей жучков и «всякую дрянь», когда
ящерица вылезает из порки и не боится его, привыкла
к нему.
— Только моя ящерица •— полосатая, коричневая! — при-
бавил Михайла и выразил опасение, чтобы Иван как-нибудь
не проведал о ящерице и не отрубил ей хвоста. — У вашей
ведь хвост уже вырос! — сказал он в заключение.
«Вот тебе и на!» мысленно воскликнул я. Признаюсь
чистосердечно, наблюдая за ящерицей, изучая се прав,
«слона-то я и не приметил», прозевал, как моя «коротышка»
превратилась в длиннохвостую ящерицу. Открытие Михайлы
заставило меня призадуматься о судьбе моей пленницы. При-
вык я к ней, а она ко мне. Я носил ее в кармане брюк, идя из
флигеля обедать в дом, где у отца в кабинете показывал мой
способ кормежки ящерицы червями, которых она брала у меня
из рук, сажал к себе на ладонь и проч. Отца это очень заба-
вляло, а мачеху мою, настоящую мегеру, отравлявшую своей
злобой и ненавистью ко мне мои золотые годы, — бесило, чему,
сознаюсь, я был рад. Она бледнела от злости, губы ее, тонкие,
синие дрожали, а глаза и вся голова напоминала что-то змеи-
38
ное. Порою мне казалось, что она высунет жало, раскроет
змеиную пасть и втянет мою бедную ящерицу!... Это я
вспомнил мимоходом, потому что подобная судьба постигла
вскоре мою пленницу. Взял я ее однажды с собою в лес и вы-
пустил погулять по берегу реки Самары, одного из притоков
Днепра. Пленница от меня не убегала; я брал ее бегавшую,
клал в ящик, а сам усаживался удить рыбу. После полудня,
мое уженье становилось вялым, рыба плохо клевала. Я забро-
сил удочки, а удилища приладил на берегу. Тем временем, я
вновь выпустил ящерицу на травку, она побежала к осоке и
вдруг круто повернула назад. И не даром: из осоки выползла
огромпая медяница, гладкий уж (Coronella austriaca) — злей-
ший враг ящерицы. Она погналась за моей' прыткой воспитан-
ницей, мигом схватила ее и втянула в свое брюхо. Я успел
схватить одно из удилищ. На нем болтался пойманный боль-
шой окунь. Но я не обращал на него внимания и колотил гиб-
ким ивовым удилищем проклятую змейку. Убив ее, я распо-
рол ей живот и нашел там безвременно погибшую мою
ящерицу...
А я-то собирался, уезжая, взять ее с собою!
39
Ведьма
Нарушилось мирное течение нашей деревенской жизни
«происшествием». Велись таинственные переговоры на скот-
ном дворе и в саду. Одним словом, у нас появилась ведьма. Это
ли но uponсшествие? Да еще какое!
— Иду я через греблю, — рассказывал Иван Корж, — иду
и сумую (горюю), що брат мий Петро дбси (до сих пор)
з Крыму не вернувсь, ку да в1н за силью (солью) noixaB, а по-
перед мене, видкиль не воамись,- собака, била, як cnir, бЬкитъ,
дуже б!жпть. Добила до загородки, де коровы стоять, та и скок
скрозь плетень... Та и пропала. А поНм того (нос.де того).щось
такэ бпля худобы (волов) у Гилой сорочц! ходе и усе до земл! ‘
припишется.
Далее следовал рассказ о том, как Иван в тот же вечер
после того, как увидал белую собаку, превратившуюся во
что-то в белой рубахе, встретил Гапонпху, то-есть жену лес-
ничего Агафона, проходившую по улице, как раз около того
места, где лезла собака через плетень. Она была в белой
кофте и быстро-быстро прошла мимо рассказчика. В деревне
ходили слухи, что она форменная ведьма, занимается колдов-
ством, копает разные коренья — ив сумерки «обертывается»
то клубком, то собакой и творит всякие пакости.
Оказалось, что после встречи Ивана с собакой из запертого
на замок чуланчика Хиври, дочери старого мельника, про-
пало полдесятка яиц, и как странно: трех совсем не было,
а два оказались выпитыми. Конечно, это было дело Гапонихи-
ведьмы, изловить которую никто не мог и не решался, из
страха мести с ее стороны. Один из обывателей видел большой
клубок, катившийся впереди него в саду и потом исчезнувший
мгновенно. Мимоходом сказать, это разумеется, был «ежак»
(еж), бежавший по садовой дорожке и свернувший с нее
,4<>
в заросль, сиреневую пли орешниковую. Ежен в саду у нас
было много, и они очень любили совершать свои ночные про-
гулки по дорожкам.
Другой очевидец — прачка Ганна, видела «бслую-пре-
белую» кошку, выросшую из-под земли, быстрее быстрого
вскочившую на большую ветвистую акацию, которая тогда вся
была в белых цветах, и растаявшую там. выше дерева1: Храбрая
Ганна, порядком подслеповатая, уверяла, что она долго еще
стояла у акации, смотрела па дерево — и кошки белой на нем
не было. Луна тогда светила полнолицая — «и разве я бы нс
увидела проклятой кошки, которой некуда бы;
ытаться»,
Снимок с натуры.
себя, —
акация,
в трубу
с дымом
Пошла она вечером доить корову
и сумерки уже сгустились, а по-
около Губастой.
кроме большого, открытого дупла, — прибавлю я от
обращенного к стене флигеля, близ которого росла
Несомненно, что ведьма-кошка с дерева перескочила
баньки, притиснутой к флигельку, и улетела вместе
на обычный шабаш...
Из любопытных «свидетельских показаний» наиболее инте-
ресно показание Мотри.
Губастую. Мотря запоздала,
тому она не могла приметить, кто возился
кто-то очень :
санъе очень беспокоило. По крайней мере, Губастая, Йшрная
I
крохотный, сосавший корову, которую "Э.
корова, как-то топталась на одном месте и хвостом выделывала
то же самое, когда отбивалась от мух и оводов. Мотря прибли-
зилась с подойником, и Губастую кто-то крохотный перестал
сосать, потому что коровка, видимо, успокоилась. Никого
возле нее не было, лежала только довольно толстенькая
палочка неподалеку. Мотря думала, не привиделось ли ей, что
палочка слегка шевелилась. Может быть, она была «наговор-
ная», и Мотря не решилась тронуть ее. А . когда она стала
доить, молока оказалось гораздо меньше того, что обыкно-
венно давала Губастая. Тогда Мотря, наконец, смекнула, что •
это не спроста: тут была ведьма —Тапониха пли другая, —
.Снимок с натуры.
она доила корову, а при появлении Мотри, приблизившейся
к корове, бросила и обратилась в палочку; недаром эта па-
лочка шевелилась.
Утром Мотря рассказала отцу о подвигах ведьмы. А отец,
идя звать меня завтракать, передал мне ее рассказ. Посмея-
лись мы с отцом и порешили изловить «ведьму» во что бы то
ни стало, не откладывая в долгий ящик. Мотре было сказано
не поднимать шуму, как только она, подойдя к корове Гу-
бастой заметит что-либо подозрительное. Тотчас она должна
попятиться назад, бежать к огцу и ожидать его распоряжения.
Дня два было «тихо всюду, глухо всюду» — ведьма не появля-
42
Ласьна скошом дьоре, ни в клубок, нив кошку не превраща-
лась, и белой собаки, перелезавшей через плетень, тоже не
было видно. Правда, подпасок Луп, помощник пастуха, перед
вечером, видел около загона палочку, которая шевелплась,
а потом стала круглой, как бублик. Но этот Луп был очень
глуп и убежал ври виде чуда с палочкой. Он только на
другой день рассказал о чуде пастуху. «Брехня! Ничого ты ие
бачив» (Вранье! Ничего ты не видел!), — ответил ему пастух.
Но после тпшппы, на третий, а может быть, ла четвер-
тый день, — не' помню, — тучи сгустились к буре, которая
к вечеру и разразилась. Добросовестность летописца требует
непременной оговорки, что это была буря в стакане воды.
Отец сидел мирно у своего письменного стола. А в это самое
время коровница Мотря,
«побечеряв», шла в загон
с деловым визитом к Гу-
бастой. II вдруг непода-
леку она увидала вырос-
шую из-под земли белую
собаку, направлявшуюся
' к плетню у загона. Баба
остолбенела и приросла
к месту (об этом она по-
вествовала очень под-
робно), и тут ждало ее
чуДо, привидевшееся под-
паску Лупу: на земле ле-
Сверцувшийся уж.
Снимок с натуры.
жала «довчеиька-cipeHbKa» (длиненькая, серенькая) палочка
и сталс! проявлять признаки жизни. Этого было доста-
точно, чтобы Мотря вспомнила инструкции отца, бросилась
. назад от палочки ина крыльях своей просторной кофты
полетела в комнаты к отцу.
— Пойдем, Пьер, не теряя минуты!—возбужденно восклик-
нул отец.
Мы двинулись к месту происшествия осторожно, так ска-
зать на цыпочках. У отца под полою был скрыт зажженный
фонарь. Ему предстояло сыграть видную роль — обнаружить
ведьму, надевшую на себя личину белой собаки, или осветить
палочку, подвергнувшуюся перевоплощению, то-есть превра-
тившуюся из собаки. Отец поспешно вынул из-под полы фо-
43
’ нарь и осветил им передний план, на котором красовалась Гу-
бастая, странно топтавшаяся на месте, точно цирковая лошадь,
выделывающая ла. При нашем появлении она замычала. Ей
вторили на второй плане коровы: Мурая, Смолка, Холмогорка.
Пеструшка и другие.
Никакой белой собаки не было. Напрасно отец водил фо-
нарем близко над землею: палочка отсутствовала.. Но корова
Губастая выделывала подражание цирковой лошади ‘недаром.
Ее, Губастую, донимал глубок, висевший концом вниз на ее
вымени. Что такое? Клубок шевелился и как будто толстел.
Осветили корову еще ближе,!— в этот миг клубок отвалился и
сделался шевелящейся палочкой. Всмотрелись и признали,
что роль ведьмы сыграл большой уж, досыта, насосавшийся
молока!
Отец опомнился с г неожиданной развязки, захохотал и
обратился ко мне:
— Ну, это по твоей части. Ведьму нашли, а что ты бу-
дешь делать с нею — убьешь ли се, или возьмешь в свой фли-
гель — это уже твое дело.
— Быть ему на испытании во флигеле! — ответил я и. взяв
ужа около головы двумя пальцами, понес в свое логовище
через весь двор. Отец терпеть не мог змей, должно быть, после
того, когда какой-то экземпляр из этого отродья укусил отца
в бытность его на Кавказе. Плохо пришлось бы отцу, но один
мирный горец кончиком кинжала вскрыл ранку, высосал из
нее все содержимое и тем. несомненно, спас отца... быть может,
даже от смерти. Отец рассказывал мне, что к такому способу
леченья от укуса ядовитых змей, часто прибегают на Кавказе
Но так как у ужей нет пузырьков с ядом, то я преспокойно
держал мою ведьму, с которой капало молоко после, того, как
я придавил ее у головы.
От ужа слегка несло запахом падали, свойственным мно-
гим породам змей, по крайней мере водящихся в России. Мне
случилось ловить змей в Крыму, в наших губерниях и кое-где
на севере, и почти всюду от них шел неприятный запах. Об
этом говорил мне естественник Конст. Конст. Пенго, воспитан-
ник Харьковского университета, с увлечением занимавшийся
изучением змей, подававший огромные надежды и не оправ-
давший их потому, что смерть рано подстерегла его. У него
были дивные фотографические снимки змей нашего юга, мно-
44
гих разновидностей. Подобных снимков я больше никогда не
видал. Да и таких, как Пенго, естественников-фанатиков я
почти не встречал.
Моего, ужа, я посадил в просторный садок для гусениц,
пустой, где. впрочем, оставалось штук пять гусениц «молочай-
ного сфинкса». Новый жилец был так толст, насосавшись мо-
лока Губастой, что долго не мог двигаться. Слегка свернув-
шись, он ле.жал часов от семи до девяти вечера. Я пришел
с ужина, а он все еще был вял. Очевидно, еще до посещения
Салка ужа перед несением яиц.
Снимок с натуры.
своей рогатой кормилицы, он еще что-нибудь слопал, в роде
лягушек, птичьих яиц и т. п. Корму на ночь я ему не оставил,
а он около полуночи, когда я. зачитавшись в постели, подошел
к нему наведаться, оказался накормленным. Всех гусениц,
оставшихся случайно в садке, он изволил скушать.
На утро уж исчез. Была теплая осень, печка в моем фли-
гельке не топилась, и вылететь из трубы «ведьма» не могла.
Придя завтракать, я скрыл от отца это внезапное исчезно-
вение и на. расспросы о моем жильце, отделывался шутками.
15
Вернувшись, я принялся вновь за поиски, и на этот раз они
увенчались успехом. Обшарив все уголки я для очистки со-
вести заглянул под тюфяк. Уж спал безмятежно между двумя
тюфяками, видимо, сытый. Но чем? Что он мог найти в моих
аппартамеитах. Банки с плодами моих экскурсий были за-
крыты пузырями; растешгй ужи пе едят. Я долго ломал над
этим голову и решительно ничего не мог придумать. Так бы
загадка и осталась не разгаданной, если бы в углу передней я
не наткнулся случайно на мышенка, почившего сном вечным.
А, вот опо что! Мышиный выводок здесь разгуливал без
меня; прогуливался и уж, удравший через плохо запертую
дверку садка, — и ползучий охотник устремился на дичь.
Мне необходимо было в этом убедиться. Спустя несколько
дней, в течение которых я только слегка подкармливал ужа,
отправился я в дом, где в погребе почти всегда стояли мыше-
ловки, и заполучив штуки три воришек, портивших в погребке
провизию всякого рода, принес их к себе. Впустил в садок,
и уж стал их ловить одну за другою.
Приручение ужа шло с неожиданным успехом и довольно
быстрыми шагами. Он не убегал от меня и спокойно лежал
у меня за пазухой моей сорочки, лишь порою высовывая из
нее голову со своими оранжево-желтыми ушными местами.
Его тело всегда холодило мое; неприятное ощущение,— ио
привычка великое дело.
Кормил я воспитанника кусочками говядины, поил моло-
ком, но пил он только подогретое, тепловатое. Однажды мне хо-
телось узнать, плавает ли этот вид ужа, обыкновенного ужа,
или ужака (Tropidonotus matrix) и как он чувствует себя в воде.
Для этого я забрался в сад одного из соседей, где был пруд,
изобиловавший рыбой. Там были окупи, караси, лещи, ерши и
всякие другие, только щук не было. Туда я спустил моего ужа.
Уже когда я подходил к берегу, он как будто стал чувствовать
присутствие влаги и начал непривычно волноваться, стре-
мясь вылезть из пазухи. В воде ои почувствовал себя как
дома, словно это была его родная стихия; красиво плавал,
держась больше глади пруда, и не стремился пырять. Я сле-
дил за ним напряженно, и вдруг он у меня пропал из виду.
Прошло не больше полминуты, когда мой уж появился на по-
верхности, держа во рту небольшого окунька. С ним он и вы-
шел на берег и довольно скоро втянул его в себя.
46
А как-то полез я с ним на чердак, где были сложены ста-
рые газеты. Пока я занялся ими, он вылез из-за пазухи, как
будто почуяв что-то, и скрылся. С трудом нашел я беглеца —
и где же? В голубином гнезде, где он бессовестно пожирал
яйца. Так вот благодаря какой ведьме из запертого чуланчика
дочери мельника, Хтгври, пропадали куриные яйца! Уж все-
гда доЕсрчиво давался мне в руки, и я благополучно снес его
с чердака, куда больше не таскал. Но, каюсь чистосердечно,
таскал для него изредка голубиные яйца. Он глотал их цели-
ком. Проглотит одно, вытянется во всю длину тела и потом,
каплю полежав, принимается втягивать в себя другое. Мой уж
сделался ручным скоро, по к пауке был глух, и все. же я смог
приучить его итти, т.-е. ползти, на мой зов, когда я стучал по
полу или по твердой земле. Близкого лая собаки он всегда пу-
гался, свертывался узеньким кольцом и высовывал свое чер-
ное, полированное жальце. Я этим воспользовался: когда он
возился у мепя за пазухой, беспокоя меня, я подражал со-
бачьему лаю :— и уж затихал. Наскучил он мне, и однажды
рано утром я выпустил его в сад. II подумал при этом: а не
пойдет ли моя ведьма, как называли ужа наши близкие со-
седи, сосать Губастую вечером? II угадал. На вымени ее около
сумерек висел клубок. Снял я его и на другой же день отнес
ужа в наш лес. II вот окончание истории ведьмы. В леске она
нашла свой конец: доверчиво подползла к человеку — и была
безжалостно убита...
47
f
Живые колючки
Мой дядя поселился в деревне и сделался заправским хо-
зяином. Он очень часто приглашал меня погостить у пего
в «Зеленой».
Дядя встречал меня с живейшей радостью, кормил до
отвала, не знал как угодить мне. и часто ходил со мною на
экскурсии. Он сам любил природу, восхищался ее богатствами.
У него вечно бывали на воспитании то волчонки, то лисенята,
зайцы, дрохвы, стрепеты; летали по комнатам молодые куро-
патки и перепелки. Была у него собака таинственной породи!,
очень умная, которая соревновала перепелкам в ловле мух на
окнах. Перепелка стукнет клювом по месту, где сидит муха и —
добыча у пес в зобу, а собака-Девочка то-и-дело промахива-
лась, но если кто-нибудь из нас в это время смотрел на ее не-
удачную ловлю, делала вид, что глотает муху.
— Вот и врешь! — восклицал дядя. — Не поймала!
Девочка слегка скулила при этих словах, поднимала
хвост и пряталась под диван; не выходила оттуда до тех пор,
пока дядя не выкрикивал: «кто хочет сахару!». Девочка мо-
ментально кончала свою игру в прятки, водила носом и слу-
жила перед дядей на задних лапках, лаяла, до тех пор, пока не
получала кусок лакомого угощения.
Помню, сопутствовала она мне однажды, когда я ушел бро-
дить по окрестностям. Я хотел уже итти домой, когда Девочка,
остановившись у зарослей желтой акации, стала неистово
лаять. Залает с остервенением и отскочит, снова бросается на
что-то с лаем и опять отскакивает. И так без конца. Прежде,
чем подойти к месту, где это происходило, я уже догадался,
чго покой и уравновешенность Девочки нарушил ежик —
этот колючий живой клубок.
48
II в самом деле, в своем курешее, сооруженном из топких
веток и сухих листьев, лежал большой еж с вытянутой свиной
мордочкой и но шевелился. Ок был мертв. . Рассмотрев его
ближе, я увидел, что мордочка у него распухла. Вероятнее
всего, что еж воевал с гадюкой; опа — что бывает очень
редко — изловчилась укусить ежа за его «пятачек», и живые
колючки замерли навеки. Мне оставалось только отойти. Но
вдруг я заметил, что в крохотном курене еще что-то движется.
Отбросив дохлого ежа. я разворотил его мастерски сделанное
Обыкновенный еж на воле.
Снимок с натуры.
жилище и нс мог не удивиться. У мерший оставил сироту-дете-
ныша. Это было очень маленькое создание, неуверенно ползав-
шее по земле. Очевидно, он искал грудь матери, надо предполо-
жить, умершей от яда гадюки очень недавно.
Нужно было спасать сироту, у которого белело пуздо,
а иголки скорее походили на жесткую щетину, чем на ко-
лючки. Я схватил ежика, к великой досаде собачонки, песо-
Мон питомцы и друзья.— 1.
и>
мненно желавшей помять его хорошенько, и, погрев его дыха-
нием, положил беднягу-сироту к себе за пазуху. Ежик, неве-
роятно щекотал меня, ворочаясь за пазухой и принимая мое
тело за материнскую грудь. Стоически вынося щекотку, при-
держивая рубаху с ежиком, чтобы он по вывалился, я по-
мчался бегом в дядину хату. Девочка конвоировала меня
е непрерывным лаем и подпрыгивала, словно просила, чтобы
я отдал ей интересную находку. Мне приходилось дрыгать
ногой, чтобы отбояриться от надоедливой особы. Был один
трагический момент, когда, Девочка подпрыгнула, довольно
высоко и ухватила одну из складок моей сорочки, но ежик
перекатился на противоположный угол ее и был спасен от
покушения не дремавшего врага.
Сирота принесен в теплую хату, собачка заперта, и при-
куплено к питанию будущих «живых колючек». Было подо-
грето густое козье молоко, которым поили одного больного
слабогрудого мальчика: я макал мизинец левой руки в блю-
дечко с молоком и подносил к мордочке миниатюрного суще-
ства, стараясь, чтобы оно ухватило молочные капли на ми-
зинце... Это длилось очень долго, но молоко все-таки попадало
в.рот сироты. О сне в этот день я и подумать не мог. Мысль,
что сжпк не выживет до утра, если я не буду кормить его',
ёынуадала меня бодрствовать. Ча столе в моей комнате горела
лампа, я сидел у стола на диванчике, держа сироту на колс-
нях, макал уже не мизинец, а большой палец в молоко и совал
эту импровизированную соску в рыльце ежику. Он. очевидно,
понял инстинктом, <что надо есть,, когда голоден, и обучался
сосать. Пальну было много работы, потому чти опыт питания
удавался все больше и больше. Сначала из соседней комнаты
раздавался легкий храп дяди, но скоро он затих, н па пороге
моей комнаты обозначилось белое привидение. (>рдовольный
дядюшка, любивший животных всякого рода п. должно быть, л
во сне обуреваемый назойливыми мыслями о моем питомце, не
мог утерпеть, чтобы не наведаться ко мне и нс узнать, как
-обстоит дело с ежиком... А питомец в это время сосал довольно
правильно и усиленно — и дядя восторгался, что наш опыт
удался и. повиднмойу, обещает благие результаты.
•Утром пришла скотница Горпппа и, узнав, как ориги-
нально мы кормим ежика, лукаво улыбнулась и торжественно
•объявила, что «для колючего у нес есть мамка», т.-е. корми-
«
камка ежа,, кормящая детенышей в гнезде. Снимок с натуры.
лица. Мамкою оказалась белая дворовая собачонка Белка,,
у которой была пара новорожденных щенков.
Дядя, Горппна л я понесли нашего, питомца в кладовую,,
где со своими щенятами лежала добрая, кроткая Белка и «при-
мостили», ио выражению Гориины; ежика к «мамке». Наша
попытка, па которую мы, правду сказать, мало рассчитывали,
увенчалась успехом. Хлопотали мы,- положим, долгонько,,
клали его л так и этак, выше и ниже. Белка, покорилась своем
участи, лежала, смирно, когда мы поворачивали или приподни-
мали ее всячески. Добились мы того, что сирота стал сосать
чамку.
Три раза в день приносили мы его в кладовую и по
окончании кормежки водворяли в моей комнате, в ящике из-
под макарон, устланном опилками' прикрытыми тряпицей.
Когда сирота окреп до известной степени, ящик выносили па.
лужайку, озаренную солнцем, и нашему питомцу это, видимо,
было приятно. Он совершал некоторыепередвижения в ящике
и однажды пытался высунуться из него. Это дало нам повод
вынимать его из ящика и сажать на траву, по которой вскоре
он, освоившись, принимался странствовать.
Через три недели, наш ежик, сосать больше, не пожелал,
потому что очень заметно подрос, и мне пришлось сделаться
поставщиком его продовольствия. Копал я для него червей,
которых он пожирал с удовольствием, как-то тряся при этом
своей мордочкой, собирал жучков и других насекомых. Жуки
хрустели у пего на зубах; мушек он оригинально слизывал
с моей ладони', на которой они подавались ему, как па подносе,
и затем водил по ней носом, когда она становилась пуста.
Приучил я его и пить воду из блюдца. Он уже бегал и по
траве, и в комнатах, а когда дрема, в» особенности, после сыт-
ного завтрака или обеда, одолевала его. он укладывался спать,
при чем чрезвычайно уморительно карабкался в ящпк, иногда
срывался, но был упрям и добивался своего. При неудачах он
сопел, что обозначало у него явное недовольство. Он просы-
пался и ночью для еды. которая в изобилии лежала у нег7>
в ящике, а к утру исчезала. П тогда он начинал сопеть. Прихо-
дилось вставать и бежать за пищей и, принеся ее, заставать
ежика вылезшим из ящика, или стоящим в пей на задних лап-
ках, а передними упиравшимися в край его, что он проделы-
вал и тогда, когда ему хотелось пить. Он водил при этом нос ст-
52
Еж с детенышами на промысле. Снимок с натуры
ком. Обоняние у него было хорошее, равви вфось быстро и
шпо почти наравне с общим развитием.
Собачка Девочка мало-по-малу стала привыкать к новому
жильцу дядиной хаты и очень редко лаяла па ежа, который
при этом сворачивался в клубок, уже сделавшийся колючим.
Клубок надувался, как-то пыхтел и хрипел. Но это продолжа-
лось недолго. Девочка переставала лаять, клубок разверты-
вался, высовывалась из него свиная мордочка, и ежик начи-
нал безбоязненно бегать по комнате, заглядывая во все углы.
Однажды он на пути нашел катушку ниток, остановился
в недоумении, а затем трогал ее передней лапкой, отходил
назад и, наконец, умудрился ее катать. Это доставляло ему
удовольствие, так как он двигал катушку в разных направле-
ниях. Он как будто хотел оправдать слова педагогов, что»
«игра — жизнь дитяти». Катушка в известное время стала для
него необходимостью: по крайней мере, он искал ее, сопел и
храпел, а когда я подбрасывал ее. немедленно начинал игру.
Дядя неизменно приходил смотреть на эту сцену. Катушка
была единственной игрушкой ежа. Пробовали мы ему, пряча
катушку, подбрасывать маленький деревянный шарик, кото-
рый дядя сделал на токарном станке, но еж. с полным равно-
душием отнесся к новой игрушке.
Ежик порядком подрос. И это было очень кстати, так как я
получил письмо от отца, и мне необходимо было наведать'-я
домой. Не без грусти покидал я нашего питомца, и меня
только утешала, мысль, что я скоро вернусь. Но вернулся я
только через месяц с небольшим. Ежик за это время превра-
тился в настоящего взрослого ежа. Когда я приехал к дяде,
я застал его на крыльце хаты, выходившем к речке Тырсе. Не-
подалеку от дяди бегал колючий друг наш. Девочка обнюхи-
вала его, но он не обращал на нее ни малейшего внимания и
продолжал заниматься своим делом — отыскивать в траве-
съедобное, что еж выполнял очень успешно. И когда я при-
близился к нему, бн доедал небольшую жужелицу.
Меня он не признал: когда я подошел к нему уже совсем
близко, он свернулся в клубок. Впрочем, в этом положении он
оставался недолго и снова стал бегать. Дядя вынул платок,
положил его .перед ежом, и живые колючки уселись на него.
Тогда дядя завернул их и, взяв за концы платок, отнес еж-а-..
в комнаты. Еж не свертывался и лежал покорно в платке,
а принесенный в комнату- вылез из него и бегал ио полу,
иногда останавливаясь перед дядей, который оказался искус-
ным дрессировщиком. Разумеется, он, по его рассказу, пому-
чился порядком прежде, чем ежик понял, чего от него хотят.
Садиться на платок дядя выучил ежа при помощи кормежки.
-игравшей, как известно, большую роль при дрессировке всяких
животных, и крупных, н мелких. Собак прельщают сахаром,
а ежику приманкой послужили черви.
В то время, когда собачонки Девочка и Белка очень при-
выкли к ежу и почти пе обращали на него внимания, большая
дворовая собака, когда дядя подносил его к пей, бежала без
оглядки. Она боялась живых колючек, как огня, потому что
они изранили ей морду, когда нес вздумал напасть на них...
С кошкой еж ладил, жил очень мирно, давал себя обнюхи-
вать, не подозревая, что кошачьи когти так же остры, как его
иголки, и могут ранить его мордочку, если бы коварная кошка
вздумала его цапнуть за свиное рыльце. Ио что было любопыт-
нее всего — па спину ежа храбро садилась перепелочка, жив-
шая в комнате у дяди второй год. Перепелочка сидела на ко-
лючках, а их обладатель продолжал двигаться. Потешная
сцепа эта очень забавляла нас, но еще больше заняло нас.
когда дядя принес ежу толстого ужа, двумя-тремя ударами
немного ошеломив ого. Еж, как только завидел змею, момен-
тально накинулся на нее и стал колоть своими иглами. Свер-
нется в клубок и начинает кататься по змее. Катался он ио
пей до тех пор, пока она стала едва шевелиться. После этого
он преаппетитио изжевал ужа и хищнически храпел при
этом, почти хрюкал.
Несмотря на обилие пищи натуральной, еж не отказывался
и от искусственной: с большим удовольствием ел рубленые,
вареные вкрутую, яйца и вареную говядину. Дядю еж знал
великолепно. «Ежик, ежик!» кричал дядя и в комнате, и
в саду, и живые колючки быстро бежали па зов. Днем дядя
надолго отпускал ежа бегать © саду, и еж всегда благопо-
лучно возвращался.
Я каждое лето приезжал к дяде погостить. У него появи-
лась ручная сова, была как-то лисичка — новые любимцы, по
ежа он любил больше всех, и он жил у него долго.
Филосо
Снигирев
Помню хорошо, в том году зима была суровая и такая же-
стокая, что, как писали в газетах, в Московской губернии
птицы замерзали на лету. Да и на У крайне, нашей благосло-
венной Украине, куда я приехал из душного города погостить
к отцу, опа тоже неистовствовала, и «с белыми Борей в ласами
н с. седою бородой, потрясая небесами, облака вздымал рукой».
Мороз тоже делал свое дело: щипал за пос, за уши, за щеки,
обходя дозором свои владенья, свое белое царство и смотря
... хорошо ли мятели
Лесныя троны занесли.
И нет ли где трещины, щели
II нет ли где голой земли?
Пушисты ль деревьев вершины,
,Красив ли узор на дубах?
II крепко ли скованы льдины
В великих и малых водах?
При этом он, конечно, бахвалился и порядками у себя и
делами рук своих: столько-то, мол, отморозил рук' и ног,
столько-то похоронил смельчаков, застрявших в лесу и в иоле,
и, наконец, напугал в ночную пору мирных обывателей в до-
мах треском и выстрелами, вырывая из крыш оплошавшие
гвозди... Добирался дедушка и до меня, когда я ехал домой на
перекладных, в санях-розвальнях. Тогда ведь в тех местах
«чугунка» не проходила еще, и заменяли ее кони. Одет я был
тепло, ноги обернул сверх чулок писчей бумагой, голову, по-
верх смушковой шапки, закутал в башлык, и на руках у меня
были пуховые толстые перчатки, — а он, шалый дед, все-таки
хотел донять мепя.
Однако, дело не выгорело, и скоро я стал блаженствовать
дома в моем флигельке, на. длинной лучинке поджаривая
гренки из домашней булки у печки, где весело трещали дрова.
В это время, как раз в тот момент, в окно соседней комнаты
*
кто-то постучался. Я подошел к окну — никого не было. До*
каичивато изготовление гренков — и опять стук
думаю себе. — пришла охота шугать в та’
некому . • тт ' ’ в. оставляю ще
итт ‘ 1 4 в. «Д— *
'IV*
кому это. —
'Y? Совсем
наблюде-
стнн.—
.дл.
пиджа
Смег
’Ствующ)
«бегаю 01
обыкновенный снигирь (J’yn-hula pyrrhula), у меня в комнат»'..
Он покружился, покружился иод потолком и сел на мой пись-
менный стол. Подхожу осторожно — он сидит, нахохлившись,
и беспокойства не выражает: невидимому, понял разницу
между темг
дыхает (
бедного
’°’’ат
,7рой за окном и в натопленной комнате и от-
тельств деда-мороза . подкрепить
а. Кстати, < л хочет
Чет л * 5 г
лью-
цает на.
• глублен-
) и кладу
шхолично
и снова погружается в размышления. Опять кладу мякиш:
мудрец угощается и вновь, сидит в раздумье. Новая порция
мякиша не вызывает в мудреце желания поглотить ее. Полное
равнодушие, когда я убираю порцию прочь. Мудрец лениво по-
вертывает голову но направлению моего пальца и снова пребы-
вает в прежней позе размышления. Начинаю насвистывать
любимый мотив из «Трубадура». Странствующий артист из-
дает несколько вторящих звуков, а затем все-таки продолжает
сидеть, углубившись в свои сокровенные думы.'.Я старательно
Снигирь в чаще леса.
Снимок с натуры.
высвистываю арию трубадура, из темницы поющего привет
Леоноре, — ио артист леса уже нс интересуется моим свистом
и, погруженный в размышления, кажется, забывает о том, где
он и что будет дальше, и как чувствуют себя теперь его род-
ственники. Ведь снитири, кстати сказать, летая маленькими
стайками, живут меж собою в большой дружбе.
После еще нескольких попыток обратить на мою особу не-
которую долю внимания, окончившихся полным неуспехом.
я решаю, что так может поступать только философ, и, приди
в большой дом завтракать, заинтересовываю отца известием,
что у меня во флигельке i остит меланхолик, философ Сниги-
рев. II отец, несмотря па всю нелюбовь свою в большой мороз
выходить па воздух, идет ко мне знакомиться с философом
Снигиревым. Отцу он поиравилея своей солидностью, сосредо-
точенностью и привлекательностью. А сам философ и не заме-
чал, что в комнате вместо одного — двое и эти двое шумят
больше, чем один. Философу это все равно. Он чуть не из рук
у отца берет хлебный мякиш и зерна проса и не отказывается
промочить свое артистическое горлышко, к.огда отец ставит
около лесного певца чашку с водою комнатной температуры.
«Давай попробуем, — говорит отец, — поводить пробкой по
стеклу, как ты это делал, поМнишь, с твоей летучей мышью,
с кожаном!» II мы приводим в исполнение задуманное. Фило-
соф Снигирев позы не меняет и только поворачивает голову
по направлению к окошку. где пробка извлекает резкие звуки
из стекла. Он испускает недоумевающее, восклицание, словно
спрашивает: «Это еще что?» И успокаивается. Неужели фило-
софа могут интересовать подобные пустяки. Вон голубая си-
ничка обклевывает замазку оконного стекла и стучит, при
этом долго и довольно громко, а философ Снигирев хоть бы
глазом моргнул/ Нуль внимания! Мы бесцеремонно смеялись
над его равнодушием.
С наступлением сумерек, надо было заботиться и о ночлеге
моего гостя. Нащипал я пакли, сделал из нее подобие гнезда,
которое и уложил наверху угольника-шкалика, стоявшего не-
далеко от лежанки. Без всякой церемонии взял я философа
в руку — он и не сопротивлялся — перенес в импровизиро-
ванное гнездо. Там философ повертелся недолго — заснул.
А я насыпал зерен на кран стола, хлебного мякиша набросал
на этажерке и частью на полу и последовал пр:гмеру моего
гостя — лег спать. Утром, а лучше сказать на заре, фило-
соф-артист дал свой первый концерт у меня. Как известно,
еннгирп поют довольно однообразно, но чистота некоторых
звуков у них прямо удивительная, и мой Снигирев, в конце-
концов, услаждал меня своим пением. В антрактах концерта
он усердно подкреплял себя зернами проса и мякишем булки,
но ел и то и другое лишь на столе, этажерке и угольном
шкапике, а что было насыпано на полу, он к тому и не при-
со
трагивался. Мне это стало понятно, когда я вспомнил, что
спи гири вечно сидят па деревьях и спускаются на землю,
лишь когда на дереве совсем есть нечего.
Спустя короткое время, мой философ Снигирев привык,
однако, есть и на иолу, на. котором передвигался вприпрыжку,
как делают это г ни гири па воле, когда слетают на землю. Руч-
ной птеца стала чрезвычайно скоро. 11а третий день своего
пребывания в моем флигельке Снигирев сидел на столе очень
близко возле меня и не обращал внимания на то, что я ёрзаю
па стуле, тянусь то-и-дело к чернильнице, перевертываю листы
бумаги, одним словом, делаю всевозможные телодвижения, ко-
торые. казалось, могли, если не испугать его,- то ’заставить на-
сторожиться! 1чг, он сидел смирно на излюбленном своем
местечке в тихой задумчивости, или поводя головой в разные
стороны, или, наконец, мурлыча себе под нос. один и тот же
незамысловатый мотив. Немного прошло дней, и он сидел
у меня на пальце п ел зернышки с ладони, хотя я нарочно ше-
велил пальцами, или сидел у меня на плече в то время, когда
я ходил по комнате. Когда я садился за письменный стол, он
часто переставал философствовать, то-есть оставаться непод-
вижно, нахохлившись, на одном месте, и прыгал на лист бу-
маги, лежавший передо мной, или па вазочку с перьями и ка-
рандашами и мешал мне писать, садясь мне на руку. В таких
случаях я брал *то другой рукой и водворял на место.
И тогда он сидел смирно, почти нс шевелясь, оправдывая дан-
ное ему прозвище и изображая собою фигуру глубоко-
мысленного философа.
Частенько мн<; наносила визит собачонка моего отца, — не-
что в роде пинчера, крысоловки. Снигирев сперва волновался
при ее появлении, испускал какой-то однотонный, жалобный
звук, а потом не только привык к пей, но и подружился с
добрым «Рифом», так звали собачку. Садился к ней на
спину и даже на голову. Это было очень занимательно. «Риф»
гулял по комнате, вилял хвостом, а снигпрь продолжал си-
деть на собачке, словно на седле. Ему нисколько не мешало,
если «Риф» радостно лаял или подпрыгивал от умиления. Па
стене против окна у меня висел хороший литографированный
портрет известного птицеведа Одюбона в большой раме. Па уго-
лок рамки этого портрета философ Снигирев любил садиться
часа за два, за три до сумерек. Тут он переставал быть
•и
задумчивым, равнодушным философом, делался очень ожи-
вленным. рассматривал обстановку ’комнаты, повертывая го-
лову то в одну, то другую сторону, н однажды со своего на-
блюдательного пункта увидел какую-то козявку, ползущую
по карнизу иола. Слетел вниз, долбанул своим бомбовидным
клювом злополучную путешественницу, полакомился сю и. сев
на прежнее место, запел, должно быть, от удовольствия. Сни-
гирп и на воле питаются насекомыми в летнюю пору, в особен-
ности когда пи древесных, ни травяных семян, ин ягод
еще нет.
С течением времени мой философ стал необычайно чуток
к ласкам: выказывал особенную, поразительную веселость, ра-
дость, когда его гладили или обращались к нему с речью
в теплом, нежном топе хвалили его. Утвердительно' могу ска-
зать, что он чувствовал ласку. Если мне было некогда за-
ниматься им, и я мало обращал ла него внимания, он уеди-
нялся в угол на шкаппк. сидел, насупившись, не дотраги-
вался до самых лакомых своих зернышек и тянул что-то
жалобное. И мгновенно преображался, когда я брал его и гово-
рил ему, растягивая слова: «Мой милый, мой хороший.'» Он
тогда начинал петь, заливался. как-то встряхивался, стано-
вился резвым, подпрыгивал. Радостно встречал он отца моего,
налетал на него, садился на его шапку и непременно уго-
щал его своей однообразной арией, и когда отец ириса жива, тся
где-нибудь, певец пристраивался у него на колене и пригибал
голову: это означало, что отец должен его гладить и вообще
приласкать. Так точно рад бывал он и навещавшему меня
старому, рослому мельнику. Он приходил ко мне, чтобы я
Записал слова какшРппбудь старинной украинской песни
или неизвестный мне вариант сказки. В подарок моему
философу он приносил мучных червей и обзывал его самыми
нежными именами. Вот это самое, и подарок мельника мой
философ и ценил в нем, выражая ему симпатии.
Прошло не больше месяца, как милый философ Снигирев
приютился у меня, и я получил от него совершенно неожи-
данный сюрприз. Отправился я как-то в город и пробыл
там целые сутки. Вернувшись, я прежде всего зашел к отцу
и. передав ему журналы и газеты с почты, узнал от него,
что философ Снигирев не скучал, а тосковал по мне, ничего
не ел и не слетал с вепшлки, на которой висело кое-что из
62
моего костюма. —-«Пять раз я заходил к тебе во флигель. —
рассказывал мне отец — оклика.! нашего друга, подходил к
нему, гладил его, сажал на ладонь, ио он все-таки возвра-
щался на вешалку и был неимоверно грустен. И, представь
себе, перед тем, как мне уходить, он так горестно запел,
что я совсем растрогался... Правду говорит большинство
•орнитологов, что снигпри на редкость умеют привязаться к че-
ловеку!.. Твой снигирь вполне оправдал их свидетельства...
орнитологи преувеличивают... Пу. иди же ско]юй и утешь
своего любимца!»
Трудно описать то волнение, в какое пришел мой милый
философ, когда я переступил порог нашего скромного уютного
уголка. Я едва мог раздеться, то-есть сиять с себя верхнее
платье и смушковую шапку, потому что он мешал мне. под-
летая с разных сторон, суетясь беэ конца. Он немного успо-
коился. только тогда, когда я взял его. посадил на колени и
стал усиленно ласкать друга. Потом я накормил его из рук.
Немного насытившись. он вспорхнул, сел мне на плечо и стал
тереться головой о мою шею. совсем так, как трется кошка,
выражая свою приязнь хозяину. Потом он. как-то покружись
надо мною, сел на портрет Одюбона и. к моему изумлению.
спел без малейшей ошибки бравурную арию шута из «Ри-
голетто». Да. это был замечательный сюрприз для меня?
Я поцеловал в голову пернатого певца- осыпал его самыми
восторженными похвалами. Он вырвался у меня из рут:
вешалку и начал издавать оттуда самые неприятные, какие-то
Ж*
гортанные звуки.
Философ Спигпрев, когда я уехал, был болей около не-
дели. отощал от голодовки, к которой прибегают несчастные
узники — и только заботы отца спасли его. Каждый мо г
отъезд вызывал у ('нигирева такие же страдания. Но он опра-
влялся и прожил более четырех лет. После двухлетней раз-
ах ки я свиделся с отцом, который рассказал ми что фило-
U4
соф накануне моего приезда стал выказывать необычайное
волнение и оживление и пел ему все заученные мотивы. Когда
я приехал, он увидел меня в окно и стал биться в стекло,
а встретил меня с поразительною нежностью, без прежней
суетливости. Утром, на другой день, он просвистал мпе «Мар-
сельезу», которой его научил отец, а накануне моего отъезда
он спел мпе — поверители — прощальную песпь трубадура...
Мои питомцы и друзья.—S.
65
Живой барометр
«Уж небо осенью дышало», а мы, рьяные любители при-
роды, неугомонные исследователи животного и растительного
царства, пе обращали на перемену времени года никакого вни-
мания и продолжали свое-излюбленное дело. Как будто лето
еще царило во всей своей красе. Впрочем, и то сказать — па
Украйне, где мы оставались долго, осень не представляла со-
бой злой старухи. Речки и озера не оскорбляли взора мутью
и попрежнему струили светлые, прозрачные воды. Небо не
заволакивали тучи, и голубой шатер смотрел приветно и ла-
сково. Только солнце грело не так ярко, пе обжигало и было
подернуто какой-то тихой грустью, да «короче становился
день». Но деревья не снимали еще своего зеленого наряда,
в сыроватых низинах трава еще горела изумрудами, жел-
тые ирисы, касатики красовались у болота, и на нем, па голу-
бом фоне его вод, еще были разбросаны белые, большие звезды
кувшинки с ее широкими круглыми листьями; синели у безмя-
тежных озер прелестные незабудки, на лугу розовели гвоздики
и крошечные цветы золототысячника да ярко лиловели
шпорцы, пли «сокирки» по-украписки; пышно цвели на своих
густых кустах мелкие астры; у опушки леса и на скатах хол-
мов еще пестрели голубые цветы Петрова батога, белого кле-
вера, розового розмарина, душистой павиликн и неизбежной
незатейливом ромашки.
Поредели хоры воздушных певнц, улетели «в теплый край,
за сипе море» желто-лимонная иволга, голубая сизоворонка,
пестрый удод, хохлатые сойки, а разная мелюзга, начиная от
красношейки-реполова и кончая пеночкой, еще оставалась.
Зелены! н красногрудый.дятлы продолжали усердпо стучать
в толстые стволы дубов и осокорей, выгоняя из-под коры жуч-
ков и личинок — свою добычу; выпь, уткнув нос в воду, Про-
должала кричать по ночам свое «гуп-гуп»; смеялся на крыше
клуни или амбара сыч, а в густой осоке давала знать о своем
присутствии вечерняя певунья—камышевка; бегали по побе-
режью днепровского лимана в своих черных галстучках тря-
согузки, свистели кулички. Еще гостили недавние выводки
диких уток — кружней, чирят и черничек: вспархивали в гу-
стых камышах дикие курочки; глубокомысленный длинноно-
сый аист у озерца охотился за лягушками, соперничая с не
уклюжей цаплей.
Еще было чем позаняться, было что понаблюдать. Проворно
перебегали от одного куста красной лозы к другому зеленые и
Линь.
Снимок с натуры.
серые ящерицы; сидели на длинных прутьях этой лозы боль-
шие коричнево-серые жуки скрипуны и усачи; ползали по до-
рожкам кленовой рощи черные копры; катили свои шарики,
непременно вдвоем, навозники; лениво тащились коричневые,
точно лакированные жуки-носороги; па кленах и на вербах
неподвижно сидели рогачи-олени со своими выпученными гла-
зами; лазали по иве и му св усинки, распространяя на много
шагов от дерева свой характерный, острый, но довольно при-
ятный запах. А на толстых древесных стволах, плотно при-
жавшись к гладким местам коры, сидели, словно приклеен-
5
67
ные, бабочки-ленточницы (Catocala) разных видов. При ма-
лейшем приближении к ним, необыкновенно чуткие, сто-
рожкие, они быстро снимались и перелетали далеко на дру-
гие стволы. Мимоходом сказать, это очень красивые бабочки:
верхние крылья у них светло- или темно-серые, а нижние
с пурпурными, суриковыми, желтыми или голубыми по-
лосками, которые правильно чередуются с черными, и неда-
ром тевтонские энтомологи далн этой бабочке название ор-
денской ленты (Ordensband). Особенно красива ясеневая
ленточница: се верхние светло-серые крылья испещрены тон-
кими гиерогллфами, черными и бледно-палевыми, а нижние
покрыты черны ми и голубыми переливчатыми лентами; это —
самая крупная из ленточниц.
Из всего сказанного следует, что осень давала нам работы
нисколько не меньше, чем лето.
У меня было чем похвалиться, начиная от бабочек, выве-
денных из гусениц, среди которых имелся очень редкий
экземпляр ночной бабочки Euprepia purpurea, с серо-жел-
тыми верхними крыльями и пурпурными нижними, — и кон-
чая отменной коллекцией птичьих яиц, в которой были яйца
д'рохвы, стрепета, двух пород чаек, коростеля, кукушки, зимо-
родка и проч. Похвалиться я мог и молоденьким ежом, вы
кормленным мною и пущенным на волю, да отличным ко-
стяком ящерицы. Я нашел мертвую ящерицу, снял с нОе
кожу и положил в муравейник. Спустя два дня трудолюби-
вые муравьи обглодали ее настолько, ‘ что на мою долю оста-
лась довольно пустая работа чистки скелета, который, мимо-
ходом сказать, хранился у меня лет десять, а затем был мною
подарен одному профессору. Взамен скелета ящерицы, я по-
лучил от профессора красивую раковину!.. Раковина эта и
доныне украшает мой письменный стол, и я бережно храню
ее, как воспоминание об известном зоологе и талантливом,
блестящем сказочнике, приобретшем популярность про-
изведениями этого рода, своими «Сказками Кота Мурлыки»...
Стоял чудный октябрьский день, особенно для меня удач-
ный Встал я, по обыкновению на заре, насбирал в саду, около
стога соломы, много грибов-печериц, приходящихся близкой
родней шампиньонам. А затем пошел я пешком в лес, отсто-
ящий верстах в шести и лежащий на берегу реки Самары,
впадающей в Днепр. Голубым зеркалом казалась она, когда
68
я был от нее уже в нескольких шагах. Красота — красотой,
но ее тихие, прозрачные воды были мне милы еще и потому,
что сулили мне хороший улов. Страстным: любителем
уженья рыбы я был в юные годы, таким и остался навсегда.
Разложил я мои удочки па высоком берегу, забросил в то
место, где намеревался удить, приманку — мешечек с отру-
бями, обильно политыми постным маслом, и, разумеется,
с грузом, чтобы мешечек па веревочке опустился на самое
дно. На эту приманку очень хорошо идут лини. Ленивый
линь вылезает из песка и ила, в котором проводит добрую
половину дня: блестки постного масла, выходящего из ме-
Линь среди водяных зарослей.
Снимок с натуры.
шечка, подымаются наверх и раздражают аппетит линя. Он
нарушает до известной степени свою сонливость и неподвиж-
ность, охотится за масляными блестками и подплывает
к самой поверхности. А пока он подплывает, по пути встретит
вку< ного червяка, — и тут нужно искусство, чтобы поймать
линя. Червячка он не хватает смаху, стремительно, как ерш,
как окунь, а держит долго во рту, очевидно, сосет червяка;
он, что называется, долго водит. Поплавок не прыгает, не то-
нет, как это случается всегда, когда клюет другая рыба. Линь
водит крючок с червяком то вправо, то влево — п попла-
вок оттого слегка шатается из стороны в сторону. Вот тогда
69
умелый рыболов и должен «ловить момент». Нужно, как го-
ворится, подсечь умело, и линь будет болтаться на крючке.
Но при этом выбрасывать лесу с добычей надо быстрее, по-
спешнее, иначе мягкий рот линя прорвется, и линь бултых-
нет в воду, а уж тогда, напуганный, он нс скоро станет кле-
вать червячка. Мне случалось после такой неудачи не пой-
мать пи одного, линя в тот день.
Знал я, изучил хорошо все эти привычки линей и при-
нялся за дело, забросив сразу три удочки. Первый пойман-
ный линь едва не сорвался с крючка, за который он зацепил
кончи ком губы. Я вырыл у самого берега в песке ямку, на-
полнил ее водою и посадил туда линя. Воду подбавлял по-
стоянно, чтобы в ямке моему пленнику жилось вольготно.
Скоро к нему посадил я товарища, который бултыхнул бы
в реку, если бы я не подхватил его вд-время сачком. Осталь-
ных- линей—я их поймал десятка два—самых крупных и нс
подававших надежд на продолжительность живучести, я на-
низал “ па веревочку и опустил в воду, прикрепив конец бе-
чевки;к старому пню. Л этих двух, проявлявших много жизни,
линей я посадил в небольшую байку, которую достал у лес-
ничего, отставного солдата, севастопольского и кавказского
героя Павла Титыча, очень сочувственно отнесшегося к моему
намерению оставить линей у себя для наблюдений.
— Пойдете в город, — наставлял меня Павел Титыч: —
купите хорошую байку, и линьки будут вам предсказывать
погоду.
Но банки в городе я не достал, а выпросил у дяди огром-
ную бутыль, алмазом обрезал ее, где нужно, а края, чтобы
не порезаться об острое стекло, облепил окопною замазкой
и'выкрасил ее. Самодельный акварпй вышел па славу. На
дно его я положил илу, а сверху насыпал изрядное количе-
ство песку. Чтобы походил мой сосуд на миниатюрный уго-
лочек озерка, я посадил в байке несколько водяных расте-
ний. Когда я был еще в четвертом классе гимназии, в наши
места зачем-то приезжал проф. Нордман. Не) помню уж,
при каких обстоятельствах, но я встретился с ним в Потем-
кинском саду, где я помогал ему собирать жужелиц. Старый
натуралист расспрашивал меня, где бы ему поискать еще
разных жуков. В то время я уже кое-что смекал в естествен-
ной истории; собирал насекомых, и мои ответы очень понра-
вились Йордману. Он подружился со мною, много рассказы-
вал случаев из своих практических занятий на лоне при-
роды. Тогда-то впервые я и услыхал о линях, которые очень
долго жили у него в аквариуме заграничной работы и пред-
сказывали ему погоду. Хотя усов у меня тогда еще не было,
ио повествование Пордмаиа о линях я «намотал себе на ус»,
и это очень пригодилось мне, koi да я задумал держать у себя
в банке линей и использовать их, как живой барометр.
Я кормил линей рано утром, в деревенское обеденное
время и в сумерки, большей частью, дождевыми червями и
голыми гусеницами; очень редко бросал им шарики из мяс-
Голова линя.
Снимок с натуры.
ного порошка, а перед переменой воды кормил их лакомым
блюдом — отрубями с постным маслом. Воду я менял через
каждые две педели посредством изогнутой с одного конца
стекля ной трубочки. Тогда слегка чистилось и песчаное дно,
подбавлялись водяные растения. Лини были небольшие и
росли довольно медленно, чему, конечно, я' был очень рад.
Радовался я еще больше тему, что рыба привыкла ко времени
кормежки, которую я производил по часам. «Предсказывать»
погоду лини начали не очень скоро, пока не освоились вполне
со своим жильем. Был пасмурный день, дождливый, сырой;
71
^сплошная непроглядная серая туча спрятала веселое сол-
нышко. «Ну, пошло! — подумал я. — Осень дает себя знать!
Пожалуй, такая кислая погода зарядила на несколько дней...
А мне еще нужно в лес понаведаться, тритонов поискать
в болотце». Грустя, взглянул я на мой аквариум. И что же?
Смотрю—мои лини со дна поднялись и стали разгуливать по
всему аквариуму.
— Вот тебе и живой барометр! — посмеивался надо
мною случившийся тут мой дядя, большой весельчак. —
Придется мне выбросить мой старый барометр, настоящий...
А? как ты думаешь?
Но меня ждало полное торжество. Было четыре часа попо-
лудни. Откуда ни возьмись—ветер. Погнал он с неба кисля-
тину, и в 6 часов вечера погода окончательно разгулялась.
Все небо вечером было в звездах, а па следующий день с утра
ярко сияло солнце. В саду весело гудели пчелы. Мои лини
разгуливали по всей бутыли, превращенной в аквариум, и
не обманули своим предсказанием. Зато через два дня при
совершенно безоблачном небе они оставались па дне. Я из
моего флигеля, как с главной обсерватории, тотчас послал
в большой дом бюллетень о перемене погоды. Отец распоря-
дился не посылать на другой день подводы за дровами в лес—
и был прав: с утра небо хмурилось, выл ветер, шел дождь
попеременно с «крупою», и холод давал себя знать. Все мы
уверовали в пророчество линей. Играли о:
«к
в импровизиро-
ванном аквариуме, и погода на другой день была прекрасная.
К ветру они опускались на дно; к непогоде, к дождю — зары-
вались в песок; предсказывая серы! мутный денек, они пла-
вали вяло около дна, не подымаясь вверх, слегка взрывали
песок и мутили воду. Я до тонкости изучил правы линей
и являлся истолкователем их предсказаний.
И все шло прекрасно с моим живым барометром. «И на-
добно ж было лихой беде случиться», как говорится в басне
Крылова. На педелю я уехал в другой уезд. Приезжаю, и от
отца узнаю прискорбную новость: мои предсказатели
«уснули». Я горевал о моей потере. Но лесничий Павел Ти-
тыч сделал мне сюрприз •— привез трех небольших вьюнов,
заверяя, что они не хуже линей будут предсказывать погоду.
Я поместил этих желтопузых полосатых пророков в опустев-
ший аквариум, и прошло немного времени, когда они стали
исправлять должность линей. На дурную погоду они еще
сильнее мутили воду и тоже делали свои предсказания. У нас
опять действовал дешевый барометр. Когда я уехал из дому,
надолго расставшись с отцом, мой добрый старик самолично
ухаживал за вьюнами и в каждом письме писал мне об их
благоденствии и здравии. Прожили они у него долго, про-
жили бы еще дольше, если бы в один прекрасный день лю-
бимый кот моего старика, Котофей Котофепч, не выловил их
в отсутствие отца и не позавтракал ими. Очевидно, мясное
ему наскучило...
73
I
Существо без грации
В тюрьме я не сиживал, но из многих рассказов заклю-
ченных я знаю хорошо, какую радость, какое наслаждение
испытывает каждый арестант, выпущенный на волю из душ-
ных, темных клеток каземата. И небо, и солнце, и воздух, п
вся природа ему кажутся несравненно милее, привлекатель-
нее... Вот точно такое чувство родилось и во мне, когда после
долгой болезни я вышел на свежий воздух... Возвращение на
лоно природы, возможность снова созерцать ее красоты от-
радно волновали меня, умиляли до глубины души. Впрочем,
и дни стояли в ту пору прелестные. Невольно вспоминались
строки Некрасова:
Славная осень! Здоровый, едреный
Воздух усталые силы бодрит;
Лед неокрепший на речке студеной,
Словно как тающий сахар, лежит;
Около леса, как в мягкой постели,
Выспаться можно — покой и простор! —
Листья поблекнуть еще не успели,
Желты и свежи лежат, как ковер...
Все окружавшее меня вполне соответствовало этим стро-
кам и производило именно такое впечатление.
После болезни особенно утомляться мне не дозволялось,
и я вышел из дому без атрибутов естествешшка. II если
мне попадалось что-нибудь живое, существо, напоминавшее
о лете, что просилось в банку или коробку, я со вздохом
отказывался от приобретения и только всматривался в него.
По счастию, редкости никакой не попалось, и мы с отцом,
сопровождавшим меня в моей прогулке, шли все вперед, при-
ближаясь к Днепру, который уже был недалеко от нас и го-
лубел, местами залитый золотом полуденных лучей. Отец доб-
росовёстно развлекал меня всю дорогу рассказами о жизни и
природе тех стран, в которых он в былые годы побывал во
время плавания. Справедливость требует сказать, что многие
из этих рассказов не были для меня новостью. И если отец
повествовал о годах жизни его-на Кавказе, то я уже с уве-
ренностью мог сказать, что отец коснется своей встречи ^гам
с известным писателем Марлинским (Бестужевым), по-
дробно передаст легенды, сложившиеся вокруг имени этого пи-
сателя, без вести пропавшего в одном из наших боев с гор-
цами и при этом прибавит:
Обыкновенная болотная черепаха.
— Ты ведь знаешь, что ходил такой странный слух, будто
Марлииский, взятый в плен, остался жить навсегда в горах
Кавказа и... превратился в истого горца, чуть не в Шамиля!..
А все-таки, — гЛорил в заключение отец, — на истории
исчезновения Марлинского лежит какая-то неразгаданная
тайна...
У берега Днепра отец, опиравшийся на палку, на которую
раньше я не обратил особенного внимания, заметив лишь, что
опа новая, вдруг, к моему изумлению, развинтил ее и превра-
тил в отличное удилище. Затем из поместительных карманов
своего пальто вынул удочку, намотанную на дощечку, и же-
стянку с червями.
75
— Эту удочку с палкой, — торжественно заявил отец, —
привезли мне, по моей просьбе, из Харькова... для тебя. Твоя
уже никуда не годится... Заброшу на твое счастье!...
На удочку попалась великолепная сельдь. Минут через
десять отец поймал еще одну, еще большего размера, и в те-
чение часа наловил целый пяток селедок. Очевидно, это был
момент, когда они шли стадом, когда солнце еще не светило
во всю мочь, и поверхность Днепра у берега еще не была за-
тянута льдом, тонким, как слюда.
С хорошей добычей возвращались мы обратно и немного
свернули в сторону—посмотреть, как поживает ваше бо-
лотце, обрамленное густым камышом и оситняком, где води*
лись дикие курочки, и имели свою -резиденцию цапли и выпь,
летом всю ночь, бывало, игравшая па.своей унылой трубе. Пла-
кучие ивы усердно сторожили болотце, в котором около бере-
гов торчали большие камни, утесы в миниатюре.
На одном из камней, на самой верхушке, восседала боль-
шая черепаха. В мгновение ока она шумно сорвалась со сво-
его пьедестала и бултыхнула в воду, как только мы на-
чали подходить к тому берегу, около которого торчал камень
в болотце. Я выразил такое пламенное желание достать че-
репаху, что отец принужден был наконец уступить.
Мы раздобыли длинный шест и сачек для рыбы.
Последний прикрепили к шесту и стали прилаживать эту
«машину» к камню таким образом, чтобы черепаха, падая
с камня, свалилась в сачок. Мы отошли подальше от берега.—
настолько, чтобы можно было орудовать длинным шестом,
и начали ждать момента вторичного появления черепахи на
ее излюбленном месте. Ждали, ждали — и дождались: чере-
паха появилась, да только на камне противоположном. Не-
чего делать, обошли осторожно болотце и начали тихонько
двигать шест с сачком по направлению к камню нумер вто-
рой. Но «особа без грации» юркнула в воду гораздо раньше,
чем шест приблизился к обетованному граниту. Но мы не
унывали. Решили шест держать у этого самого камня, при-
близив сачок к тому месту камня, с которого черепаха па-
дала в воду. И вот в каком расчете: было очень вероятно, что
черепаха влезет на прежний камень, и тогда кто-пибудь пой-
дет спугнуть ее. Ока, ничего не подозревая, через несколько
76
времени подплывает ко второму камню и с него уже на-
верное попадет в ловушку.
Вышло все, как по писанному, если прибавить, что и отец,
п я обладали большим запасом терпения. Особа без грации,
хотя и пс скоро, неуклюже взобралась па второй свой пьеде-
* стал, и напоминая пресс-папье, оставалась па пем довольно
долго. Подходили мы очень близко, к самому берегу, кри-
чали па нее, а она продолжала восседать на солнышке, кото-
сму с I ipa всдлпвость
рос, надо отдать ему справедливость,
бравшихся, и черепаху вполне добросовестно. На
бопытством глядел строй плакучих “
пастушок, пасший коров па остатках
звали любопытного к себе л1Г т-тттг, тт , ' —
в нежаптгюгст ил™™ * 1 К1ПГУЛ маленький камешек
ежащеюся шрепаху, — опа соскочила с пьедестала w
угодила прямо в сачок. Отец очень обрадовался, что все это
грело и людей, тут со-
. нас с лю-
ив, а из-за одной вербы
- капустника. Мы по-
кончилось сравнительно скоро и что, следовательно, я могу
отдохнуть, вернувшись домой. Черепаха переселилась из жи-
лища естественного в искусственное — в небольшую кадочку
с водою, куда бросили несколько улиток и водорослей п где
из кирпичиков и камешков соорудили скалу.
Черепаха оказалась довольно крупным экземпляром. Но
отец остался недоволен, повертел ее в руках и сказал:
— Это что, дрянь! Я видел греческих черепах
и красивее во всех отношениях/ В Италии и Южпой Франции
опи больше
РППТне притрону-
, особа без грации могла
Пришлось обратиться за
„ ЧТО без пищи черепаха
к книгам. Мы е Хаюшихся, а пигцу
питаться правильно. ’ ей ЯСТБа
В “это нас огорчало, потому, что
помощью
может прожить
будет
л а ли,
дели,
есть, если ее бросать
и черепаха стала uuxt'г ' тъ предлагаемые
как наша жилица начала брать пр
78
как ела рыбку. Глотала ока мягкую пищу с большой быстро-
тою. Кормя черепаху на суше, ей часто подвигали черепок с во-
дою. Она погружала голову в нее и точно высасывала воду.
Попробовали налить в тот же черепок молока. Черепаха
окунула в пего голову, но тотчас быстро вынула ее и стала
-.отползать, точно в страхе, прочь от черепка. Когда ее брали
в руки, опа ворочала головой, словно искала подачки. До-
гадавшись об этом,' мы и кормили ее иногда в таком виде,
к большому ее удовольствию. Отец рассказывал мне, при
нашем вторичном свидании на следующий год, что большую
часть зимы- черепаха проспала, у него на лежанке. Весною
он отнес особу без грации к болоту. Там она узнала свои
камни и когда взлезала па mix, то при виде человека уже не
падала в воду. А раз, когда она подплыла к берегу, отец взял
ее па руки, отнес в дом, покормил дня два у себя и отнес
обратно. При этом она не забывала теплого кабинета и, пол-
зая по комнатам, непременно заползала в излюбленный
аппартаменг. Когда на лето я приехал к отцу, я очень хотел
повидать черепаху. Но мне не посчастливилось. Был боль-
шой разлив Днепра, и очень может быть, что особу без
грации течением унесло куда-нибудь подальше от родного
болотца.
Мои питомцы и друзья. (>.
Орел
Однажды ночью необычайный шум разбудил меня. Сту-
чало в крышу моего флигеля; ставни рвало с нетель, дрожали
стекла в оконных рамах. Что-то стонало, выло зверьем, во-
пило, свистало. Снизу из сада доносился неистовый шум и
треск. Всю ночь я ие сомкнул глаз, а когда стало уже све-
тать, буря, словно по мановению волшебного жезла, утихла
совершенно и, вместо молний, бороздивших небо по всем на-
правлениям, зажглись кроткие огни розовой, нежной ден-
ницы, сулившей чудный день. Ночью сердце упадало при
одном виде черного неба, а тут
Прояснился свод лазури,
Сердцу стало веселей...
Утром С гена прибежал ко мне с известием, что буря
ночная «богато лыха наробыла», т.-е. много беды наделала.
II после чая мы все лурьбой пошли осматривать усадьбу,
сад и парк, искать следы разрушения. У мельницы оказа-
лось испорченным одно из крыльев. Лодочку на пруде пере-
вернуло вверх дном. Сломило много веток у старого вяза,
с корнем вырвало несколько молодых абрикосов, посажен-
ных осенью, испортило целый ряд жасминовых кустов и проч.
Пошли па клуню взглянуть — целы ли запасные скирды
хлеба. Оказались целы, кроме одного небольшого полускирда
пшеницы, у которого сорвало верхушку. II тут пас ждал
сюрприз. Верхушка очутилась внизу, и между нею и под-
ножьем полу скирды прижалась какая-то черная масса.
Неужели мальчишка в черной свитке? Масса при нашем
приближении усиленнее зашевелилась, и мы распознали
большую с темным оперением птицу. Коренастое телосложе-
ние, сильный, мощный клюв, прямой у основания и загну-
82.
тый крючком на конце, крылья, доходящие почти до самого
хвоста — длинного, большого, широкого, хохолок, образую-
щийся от удлиненных перьев затылка и задней стороны шеи
и характерные лапы с кривыми и острыми когтями, наконец
осанистый вид. — все это говорило очень красноречиво, что
перед нами царь пернатых, степной орел. По его росту можно
•было заключить, что пока это еще только орленок, еще
только молодой пернатый красавец.
Оп пытался взмахнуть крылами — и не мог: они страшно
усилий довести дело до благополучного конца и уклониться
от ударов гордой и раздраженной особы. Но как при таких
условиях взять пленника? Как унести его, довольно тяже-
лого, могущего каждую -минуту изловчиться, чтобы выклевать
глаз тому, кто осмелится взять его и нести. Совещались —
и решили послать за маленькой садовой тачкой. И это явля-
лось едва ли пе единственным способом для передвижения
столь важной особы.
6*
83
Тачку катил Степан. На ней, хотя и мокрый, но в осани-
стой позе, сидел орленок. Он медленно ворочал шеей, подни-
мал вверх голову, точно спрашивая у неба, что ждет его,,
представителя гордого пернатого рода? Его глаза все время
сверкали молниеобразно, и было столько красоты в его све-
тящихся зрачках, в его слегка вытянутой шее и во всей позе.
Он упорно и гордо молчал, даже и тогда, когда навстречу
гостю высыпало человек пятнадцать, если не больше, считая и
баб с ребятками на руках и ухватившимися за. материнские
во флигеле, в самой светлой комнате, оп испустил какой-то-
1лухой, хриповатый, ио, несомненно, воинственный крик.
Окно было открыто в комнате, и от этого крика всполошились
бродячие стаи воробушек и желтопузых синичек, скакавших
у флигелька в ожидании подаяния хлебных крошек, кото-
рыми угощал их по привычке сердобольный естественник.
А голуби, те в паническом страхе шарахнулись с крыши
врассыпную п долго но возвращались.
84
Надо было подумать о трапезе гостя. На его счастье,
повар в это время приносил в жертву человеческой алч-
ности пять куриц, п половину одной из них, еще теплую,
решено было предоставить гостю. Ему набросали целую
охапку свежей травы на пол и на траву положили курицу.
•Он не бросился с поспешностью и жадностью на угощение,
.а медленно стал разрывать когтями и клювом полукурицу.
При этом взор его останавливался на зрителях подолгу, точно
гость ожидал, что они, наконец, сконфузятся и отойдут. Но
зрители не отходили и наблюдали, как гость глотал мясцо
куриное и твердым, будто стальным клювом дробил мелкие
кости птицы. Вместе с едой была принесена гостю и вода, и,
несомненно, у него было хорошее обоняние, так как он по- '
чуял влагу и спустя некоторое время приблизился к старой
85
кастрюле и стал жадно нить из нее, а затем снова принялся
за курицу. Один из зрителей хотел ногою отодвинуть от
орленка пищу — и за свою попытку, по счастливому случаю,
поплатился только сапогом: орленок мигом подскочил и
ударил дерзкого клювом по ноге.
На первых порах кормление гостя собирало любопыт-
ствующих зрителей, по затем, с течением времени, прп этом
кормлении присутствовали т
интересовавшаяся ходом приручения царственного гостя.
Кормили его то остатками битой птицы, то павшими от ка-
ких-либо причин курицей, уткой и, наконец, сырым мясом.
Мы заметили, что падаль он пе всегда ел, отворачивался от
нее, а если и ел, то очень вяло. Разумеется, хищнику теплая
кровь милее холодного мяса. Все-таки он не был лишен ди-
чины: ему приносили шуров, застреленных за их набеги на
пчельник, а также воронье, уносившее с пруда цыплят, ути-
ных или гусиных.
За лето орленок совсем подрос и стал еще величествен-
нее по красоте. Его прогулки (он гулял с подрезанными
крыльями) производили впечатление, точно в самом деле
какая-то важная особа появилась па дворе усадьбы, пленяя
окружающих уже одним своим присутствием. Орел ходил
как-то по временам выпрямляясь, охорашиваясь, и любил
смотреть вверх, словно упиваясь солнечным светом. По игре
глаз мало-по-малу привыкли угадывать состояние его духа,—
когда он радовался, печалился, раздражался, сердился.
Любопытно было наблюдать, когда он встречался с гуляв-
пшм тоже по двору журавлем, которого орел очень недолю-
бливал. Журавль добродушно смотрел на своего ненавист-
ника, а тот сверкал на него глазами и, случалось, пытался
87
наскочить на миролюбивого журку. К собакам наш гость не
питал дурных чувств, иногда дремал среди них и вообще на-
ходился с ними в самых лучших отношениях. Как-то бросил
я несколько кусочков вареного мяса собакам в то время,
когда среди них стоял орел, и ждал, что из этого выйдет. Он
совершенно спокойно наблюдал, как собачня хватала мясо,
и ничуть не удивился, увидав, что одна из них подобрала и
кусок, лежавший чуть не у самых пог его. Жаден он не был,
пока небеса не прояснились, пока не засияло
солнце. Надо думать, что, когда мы нашли у полускирды
нашего гостя, он перед тем испытал в бурю много страданий,
оттого-то и стал потом так
чувствителен к приближению
ненасгья.
Покидая деревенский рай, я просил, чтобы мне писали и
об орле. «Наш пернатый красавец, — писала мне Рита, —
все больше н больше ручнеет, привык ко всем служащим,
88
а мепя и Степу стал уже встречать особенным радостным
криком... К приближению бури, стал еще больше чуток.
Теперь он живет, то-есть ночует, в домике садовника. Как-то
<-обиралась буря, и я нарочно посетила нашего гостя в это
время. Он страпгно мне обрадовался, и пока я не ушла, сидел,
прижавшись ко мне вплотную, и я прекрасно заметила, что
он дрожал, точно в лихорадке. А когда я уходила из домика,
бедняга проводил меня каким-то жалобным криком. Теперь
в голосе нашего жильца (уже пе гостя) слышатся более
разнообразные интонации... И еще сообщу вам интересное
про моего любимца: он с аппетитом ест вареное мясо и...
котлеты!».
Орел прожил в старой усадьбе около двух лет и затем
вдруг неизвестно куда пропал.
89
Три сестры
Их было ipoe. Все одинакового роста, похожие, как две
капли воды, одна на другую, в одинаковых сереньких шуб-
ках. Но были ли это сестры, как называли пх мы, студенты-
первокурсники, — нс знаю. Опп аккуратно появлялись
к нам поутру, в обеденное время, если мы дружными
усилиями. стряпали обед дома, и к вечернему чаю, когда мы
ложились во-время. После угощения они удалялись. И без-
всякой благодарности. Собака за лакомый кусочек лижет
руки, кошка мурлычет лесенку в знак этого чувства призна-
тельности, не говоря уже о крупных живых существах, о ло-
шади, корове. А три сестры благодарить не умели, если бы
даже и желали, потому что это были мыши, обыкновенные
обитательницы человеческого жилья, амбара и всяких строе-
ний, где есть чем поживиться, где продовольствие под рукою
или поблизости; мыши, от которых иногда пет покоя, если их
чересчур много, и они день и ночь скребутся в подполье, пи-
щат, не дают спать, шурша бумагой, забираясь всюду и везде,
даже к вам под одеяло, когда вы спите тяжелым, от утомле-
ния. сном и не в силах сбросить па пол несносных, гуляющих
по вашей подушке или щекочущих ваши ноги, либо пытаю-
щихся обгрызть ваши усы, если от них отдает запахом пищи.
Три сестры не были такими нахалками. А что они пред-
ставляли собою, каков был их характер, как относились они
к людям — об этом стоит порассказать. История должпа
начаться с описания нашего жилища, и. пожалуй, даже
раньше, — с рассказа о том, как мы в нем поселились, па ка-
ких условиях, имеющих тесную связь с жизнью трех сестер-
Так что выйдет нечто похожее па маленькую историю, до-
вольно занятную, во всяком случае, не скучную... по содер-
90
жанню и совершенно правдивую, правдивую потому, что она
представляет собою пи более, пи мепее, как отрывок из вос-
поминании о былом, о жизни дальней одного из ее действую-
щих лиц. И вот еще что: история эта пе блещет какими-
либо красивыми, увлекательными эпизодами. Опа очень
проста и незамысловата, как проста жизнь ее действующих
лиц, юных студентов.
Нас было трое, столько же, как героинь этого рассказа —
мышек. Один намеревался ознакомиться с языками чуть не
всего мира, проникнуть в тайны человеческой речи и потому
Домовые мыши.
Снимок с натуры.
посвятил себя изучению языковедения; второй стремился к*
познанию всех царств природы, готовясь быть натуралистом,
а третий мечтал сделаться другом человечества, спасая его
or недугов и физических недостатков, помогая природе в их
врачевании, — иначе сказать, был на медицинском факуль-
тете. У всех троих было много надежд и очень мало денег,
потому что они плохо зарабатывали, увлекаясь наукой и до-
бывая гроши, которые выручали беготией по урокам, перепи-
ской, вечерними занятиями в какой-нибудь конторе и т. д.
91
Жили они вместе •— так жить было гораздо дешевле в те
дешевые времена, когда за двугривенный можно было хорошо
поесть, когда большая булка на базаре стоила не больше
пятака.
История найма нами комнаты, в которой мы жили —
такова. Три дня бродили мы по очереди, теряя время на по-
пеки. И на одной из отдаленных улиц обрелп желаемое. Тут
сдавался в обширном дворе довольно большой флигель в три
с половиною комнаты, с коридором и кухней. Он имел смеш-
ной вид согбенного, уродливого старца. Врос в землю так,
что из окпа пе трудно было рукою коснуться земли, в кото-
рую флигель вошел одной стороною больше. Толевая крыша
от обильного мха летом казалась зеленою. На ней словно
густо положена была краска. Когда-то штукатуренный сна-
ружи, он с течением времени превратился в мозаику и, плохо
беленый, напоминал старческое, изрытое оспой и морщинами
лицо, делавшее кривую улыбку-гримасу, благодаря покосив-
шимся трем окнам главного фасада.
Будущему натуралисту, открывшему этот флгггель, а за-
тем, через день, и всем нам показали обиталище довольно
просторное, хотя и с низким потолком; палевые степы, вы-
крашенные клеевой краской, смотрели очень весело. Комната
выходила двумя окнами своего фасада в небольшой палисад-
ник, где были кусты дикого жасмина, а бархатцы, ноготки,
барвинок и мак представляли собою цветник. Хозяйке, в се-
дых локонах старушке, с очками в массивной серебряпой
оправе, очевидно, скромная наружность и приятный тенорок
натуралиста понравились, и она, без рассуждения, взяла за-
даток. Хитрец не сказал ей, что нанимает комнату для троих,
и потому, когда мы предстали перед почтенной особой все,
она с ужасом всплеснула руками.
— Э-э-э!.. Да вас трое! Тогда извольте получить зада-
ток обратно!.. У меня всегда было тихо и спокойно. II если
бы*мои давнишние жильцы не покинули навсегда город, они
бы. тут жили да жили! Да вот кончили университет —
и улетели!..
Мы начали клясться и божиться старушке, что мы ти-
хие, «воды не замутим». Она останется нами довольна и проч.
Старушка поддалась на наши увещания.
42
— Ну, хорошо! Попробую... Только вот в чем дело: мяг-
кие ли вы люди? Хорошо ли относитесь к животным? Мои
прежние жильцы не обижали их, бедных, маленьких и даже
баловали их... Видите ли, у меня живут мышки... Немного:
столько же, сколько и вас... всего три... Если дадите мне
честное слово, что не запугаете моих малюток, если не ста-
нете их гнать, когда они придут крошки хлеба собирать, тогда
сдам вам комнату. А иначе распрощаемся... Я к ним при-
выкла... Их привез сюда в банке один из моих квартиран-
тов— естественник и уж возился же с ними! И другой, его
Мышь над норкой.
Снимок с натуры.
товарищ, любил их. Они женского пола и не расплодились.
Живут в стене около окна и довольствуются немногим... Есте-
ственник и его товарищ кормили их булкой, сахаром, чем
придется...
— Я тоже естественник! — прервал сердобольную ста-
рушку будущий натуралист. — Мне даже приятно понаблю-
дать их. Я буду тоже вознться с ними, как мой предшествен-
ник... А мои товарищи их не обидят... Увидите!
Старушка совсем размякла и даже пригласила нас пить
чай. Она велела принести самовар в нанятую нами комнату.
93
Л1ы мирно беседовали, рассказывая о своих планах и наме-
рениях.
— Вот, сейчас придут мои любимицы! — сказала ста-
рушка. Взяла сдобную булочку, накрошила ее в блюдечко
и поставила на подоконник, с правой стороны которого внизу
чернело отверстие довольно правильной формы. Из него
вскоре вышли, одна за другой, три мышки, небольшие, поню-
хали воздух и, неспеша, направились к блюдечку. Обступили
его и начали есть накрошенную булочку. Но ели лениво.
.Старушка хозяйка объяснила нам. что мыши не голодны: она
нх кормила недавно корочками сыра.
— А все-таки, — прибавила оиа, — они будут стоять
и ждать. Вот, увидите! Уж так они приучены нх воспита-
телем, от которого н я научилась, как обращаться с ними!
II, действительно, мыши стояш возле блюдечка и чего-то
как будго ждали. Хозяйка взяла блюдечко, налила в него
немного молока, разбавила теплой водой, попробовала, не го-
рячо ли, и поставила па подоконник, па прежнее место. Мыши
снова обступили его. А мы обступили подоконник и наблю-
дали, как эти малютки лакали тепловатое молочко.
—’ Как они похожи друг на дружку! — воскликнул буду
щпй знаток языков всего мира. — Настоящие три сестры.
Вот с этого момента мы уже и называли их тремя се-
страми. Они нас решительно не боялись.
— Жаль, что пм пора спать, а то бы, поочередно, вы
брали их в руки! — сказала старушка и попробовала взять
одну из сестер. Та не сопротивлялась и, посидев с полми-
нуты на руке хозяйки, спрыгнула на подоконник и повела с
собою сестер, юркнув первая в степное отверстие. На следую-
щий же день, после нашего переезда добрая старушка, слегка
конфузясь, сказала мне (она почему-то сразу стала симпа-
тизировать будущему врачу):
— Было бы совсем некстати, если бы вы кормили
и поили моих малюток па свой счет... Я 'буду каждый день
присылать вам булочек, молока и еще что-нибудь па педелю.
И несмотря на наши протесты, старушка аккуратно снаб-
жала нас провизией для трех сестер, и притом обильной. Тут
уж ц пошло соревнование: в складчину покупали мы им вось-
мушку мармеладу пли леденцов, пару яблок и т. п. При этом
будущий медик осведомлялся, не вреден ли мармелад, не бу-
<4
Полевые мыши. Снимок с натуры.
дут ли действовать послабляюще на сестер яблоки. Мы су-
дили об этом и рядили, точно дело касалось близкого чело-
века. Старушка приходила в восхищение от этой пашей за-
ботливости. Но мы сами восхищались тремя сестрами, кото-
рые забавляли нас бесконечно различными неожиданно-
стями. Вместо подоконника они появлялись вдруг па столе,
если мы оставались дома и устраивали импровизированный
пир, который, конечно, не был блестящим. Истребляя хлеб
со свежим маслом и крутые яйца, мы угощали трех сестер
этими блюдами и хохотали, когда одна из них. съев свою
порцию, подбегала к естественнику, евшему яйцо, и обнюхи-
вала его руку, как бы прося его поделиться с нею. Или лакала
у другого кого-нибудь пз блюдечка остатки чая.
Сестер мы брали в руки, гладили, сажали па плечо, и они
позволяли проделывать с собою, что угодно. Филолог, накор-
мив одну из сестер, сажал мышку на полочку с книгами,
и она сидела там терпеливо, пока ее не снимали оттуда.
А естественник добился того, что сначала одну, а затем и
других сестер выучил стоять па задних лапках. Как он до-
бился этого, он отмалчивался, сказав, что терпением всего
можно достигнуть. Старушка хозяйка, чрезвычайно доволь-
ная нашими отношениями к трем сестрам, заявила, что мы
должны оставаться у нее, что она считает нас своими
друзьями. У нее глаза заслезились от умиления, когда мы
пригласили ее посмотреть, как сестры стоят на задних лап-
ках, и при этом естественник угощает их крошками шоколада.
Вероятно, с помощью этого лакомства он и выдрессировал се-
стер. Обещал он научить их прыгать через палочку и, мо-
жет быть, привел бы в исполнение обещанное, но вдруг, не-
ожиданно, получил выгодное предложение от родственника
заниматься с двумя его детьми и для этого переехать в
Москву, чтобы поступить в тамошний университет. Очень
уж заманчиво было это предложение — и естественник рас-
стался с нами и с тремя сестрами, о которых мы постоянно
писали ему довольно подробно, известив его, что до некоторой
степени будущий врач заступил его место.
Когда оп уехал, одна пз сестер долго появлялась на
спинке того стула, на котором он сидел и ее сажал на это
место и к себе на плечи, угощая ее шоколадом. Незадолго до
своего отъезда, естественник особенно усердно донимал раз-
96
говорами о сестрах профессора зоологии, гак что тот по-
сетил нашу квартиру, брал в руки поочередно трех сестер,
кормил их, заставлял стоять на задних лапках, словом,
проделал все то, что проделывали мы — и остался очень до-
волен своим посещением. Он нам откровенно признался, что
пе ожидал увидеть того, что видел, такого приручения этих
животных, и пе хотел верить, что наши мышки не хозяйни-
чают, не портят вещей, говоря, что такая добродетель не в их
характере.
А между тем, действительно, сестры ничего не портили,
не трогали съедобного, если мы оставляли на столе и уходили.
В этом убедился естественник. В какой-то праздник, ко-
гда мы разбрелись, он остался и имел терпение, выйдя из ком-
Мышц на воле. ,
Снимок с натуры.
маты, простоять у окна на дворе, наблюдая не вылезут ли
сестры, пе начнут ли бегать по комнате и ле взберутся ли
па стол, где в открытой вазочке лежал сахар. Он даже для
приманки положил плиточку шоколаду, любимого лаком-
ства сестер. Но они не появлялись в течение нескольких ча-
сов и вышли из своей норки лишь тогда, когда он оконча-
тельно вошел в комнату и позвал их, постучав пальцами по
подоконнику. Он приучил сестер выходить па такой зов.
Не портили они ничего, я думаю, потому, что всегда были
отменно сыты. Их кормили и рано утром, и позднее, в часы
обеда, и вечером. Да, кажется, без нас угощала их и хозяйка.
Мои ЖИТ0>1ЦЫ и друзья.— /.
По крайней мере, однажды я застал ее за этим занятием, вер-
нувшись к себе невзначай,
•л
Долго возились мы с сестрами. Возились бы и дольше,
если бы не отошли они в вечность. К старушке поступила
новая прислуга, неизвестно за что возненавидевшая сестер.
Она постоянно ворчала, когда видела, как мы их кормим.
.«Ишь, с какой поганью возжаются!» — восклицала она
тут же. Особенно раздражало ее то, что старушка присылала
нам утром продовольствие для сестер. И вот. в один груст-
ный день все три сестры лежали на подоконнике без движе-
1шя. Мы перевертывали их, старушка плакала, а мне при-
шло в голову для чего-то понюхать их тела. От них разило
фосфором. Нс было сомнения, что злая женщина угостила
их этим ядом, взяв головки «серных» спичек и смещав его
с какой-нибудь пищею для мышек. Старушка, не медля,
рассчитала отравительницу, а сестер похоронила в пали-
саднике, украсив могилку цветами. Их внезапное исчезнове-
ние так подействовало на старушку, что она прихворнула.
98
Неугомонное создание
В мои школьные годы, помню я. выдалось одно такое
лето, когда мне пришлось особенно усердно бегать по уро-
кам. Двух юнцов взялся я готовить в третий и четвертый
классы гимназии: двух провалившихся на экзаменах, вы-
хлопотавших себе переэкзаменовки, надо было репетировать •
с большим старанием, и, наконец, была у меня на руках еще
ученица, которой я преподавал русскую словесность не
в объеме гимназического курса, а гораздо подробнее. Где уж
тут было думать о легших каникулах, о поездке в родные па-
лестины! Волей-неволей приходилось торчать в городе, среди
духоты и ныли и лишь изредка позволять себе роскошь —
паломничество в окрестности, па лоно .природы. Усталый
бродил я по полям и лугам в каком-то полусонном состоя-
нии, и зайдя, в какой-нибудь лесок, валялся на мягкой
травке-муравке. Жизнь кипела вокруг меня: суетились
птицы, вились надо мной бабочки, бегали зеленые изумруд-
ные и серые ящерицы, ползали красивые жуки, а я, завзя-
тый любитель природы, был ко всему этому равнодушен,
смотрел на все как-то рассеянно и одному только радо-
вался — относительной свободе, возможности сколько-ни-
будь отдохнуть, подышать свежим воздухом.
Вот как проводил я большую часть праздничных дней,
разнообразя свои прогулки тем. что шагал по всевозможным
направлениям, с запада на север, с юга па восток и т. д :
порою заходил в какую-нибудь хату напиться молока с чер-
ным хлебом или позавтракать свежими огурцами, сорван-
ными для меня прямо с грядки, а то и арбузом или дыней
у куреня баштанника. Случалось набрести в на пасеку,
у опушки лесной или в самом лесу, в гущине, в августовски'
дни. Тут уж к моим услугам было исключительное угоще-
ние — сотовый мед, который я закусывал паляницей, т.-е.
Малороссийской булкой. Часто седой, видавший виды пасеч-
ник угощал меня не только мёдом, но и интересными рас-
сказами про старину-стародавнюю, былью или сказкой. Слу-
чалось мне слышать сказки в разных губерниях, и северных,
и южных в достаточном количестве, но никогда не поражало
мепя такое обилие их, как на У крайне, хотя бы, например,
в Харьковской губернии, да и не одно обилие, но и раз
нообразие.
Много сказок было у меня записано, но я глубоко сожа-
лею, что записал не все, так же как и песни, в роде повество-
вания о смерти волка-злющего, о пчелиной матке, о сове чу-
барой. собиравшейся выйти замуж за белого лупя... Это так.
к слову. Сколько удивительных сказаний и сказок передал
• мне столетний пасечник, которому на вид нельзя было дать
и семидесяти лет, настолько он был моложав, свеж и бодр,
с румянцем во всю щеку на загорелом красивом лицы Уди-
вительно он устроил свою пасеку, существовавшую без ма-
лого полвека. Ухитрился он у одного молодого помещика
купить клочок земли, около четверти десятины. Вместо за-
бора, вырыл он глубокие канавы, а для укрепления их поса-
дил лпциум, быстро растущий л притом так густо, что
трудно продраться сквозь его кусты, навозил свой участо-
чек. правильными рядами усадил его белой и желтой ака-
цией. маслинкой, поставил беленькую нарядную хатку, вы
рыл колодезь, оказавшийся с великолепной ключевой водой,
устроил цветнички из медоносных растений, сам сколотил
дощатые улейки, красивые, как игрушки. И вышел у него
такой чудный утолок, миниатюрный хуторок, что многие
нарочно приезжали полюбоваться работой трудолюбивого
муравья. И в самом деле, стоило этим уголком полюбоваться,
конечно, летом, когда цвели белая акация и липа, сияла под
лучами солнца, посыпанная желтоватым мелким песком по-
лянка, где стояли ульи и шло гудение пчел, черными пят-
нами видневшихся па белых гроздьях пышпоцветно й акации.
Сизый. дымок
струился из трубы нарядной хатки с-рас:
ными -оконцами и зелеными ставеньками.
В |»то.м .милом уголочке, у доброго гостеприимного пасеч-
ника, провел я целый день и заночевал, так как и следую-
щий день был тоже праздничный. Утром распрощался я со
Белка r лесу.'
Снимок с натуры.
стариком Савватием — так звали пасечника — и но его со-
вету направился к Основе, имению покойного украинского
101
писателя Грнцка Основьяненка (псевдоним Григ. Федор.
Квитки); к его усадьбе примыкал большой сосновый лес.
чуть ли нс векового возраста. И даже это был не лес, а ско-
рее парк, только запущенный. Когда я уже поравнялся с ним,
у опушки увидал я великолепную коляску, запряженную
парой сытых серых рысаков. Кучер еле сдерживал их, чтобы
они стояли на месте. В коляске сидела дама с кавалером,
акие же нарядные оба, как их новенький, лоснящийся эки-
паж. Они с любопытством смотрели в лес, где суетился в ку-
черской шляпе з павлиньими перьями и в красной канаусо-
вой рубашке выездной казачок. Любопытство заразительно.
Это я испытал на себе, остановясь и всматриваясь в казачка,
перебегавшего от дерева к дереву и по временам бросавшего
вверх толстые обломки сухих веток. Дама смотрела довольно
равнодушно, тогда как кавалер выражал нетерпение, ерзал
на месте и раз даже привстал, следя за казачком.
— Дурак, болван! — восклицал он ежеминутно. — На-
брал бы пригоршню камней и запустил бы в эту дрянь —• и
больше ничего... Вот, ты мне пе позволила взять с собой мою
двустволку!... Я быстро ссадил бы зверя с дерева! А Мишка
целые полчаса возится тут... Досада берет! 1
«Какой зверь? Что за зверь может-здесь очутиться на
этих соснах?» — раздумывал я и следил, что будет дальше.
— Брось эти глупости! — устало говорила спутнику
своему барыня. >— Нас ждет завтрак! Зови Мишку!
— Мишка! Мишка! Домой! Скорей! — зычным голосом
вопил барин. — Не стоило посылать этого дурака! — недо-
вольно ворчал он и еще громче призывал своего казачка.
Мишка прибежал раскрасневшись, и с победоносным видом
стал докладывать, что «ён», как птица, перелетает с ветки на
ветку, по что он нашел хорошие камешки и запустил
в него — и ранил, потому кровь с дерева закапала, и если бы
подождать еще, может быть, «ён» и свалился бы.
Господа после этого сейчас же уехали, а я пошел по тому
направлению, откуда возвращался казачок-победитель. Следы
мальчугана виднелись на песке, и мне нетрудно было до-
браться до места преступления. Иначе и нельзя было на-
звать это бессмысленное преследование маленького суще-
ства. Несколько капель крови на песке, у подножия молодой
сосенки и на ее стволе заставляли предполагать, что бедная
102
жертва здесь, где-то близко. Но крайней мере, в другом месте,
кроме того, на котором стояла сосенка, кровяных следов ни-
где не было. Оставалось внимательно исследовать дерево.
«Легкое шуршание на нем очень помогло мио в этом. Шур-
шанье повторялось, и я стал всматриваться в то место, от-
куда оно слышалось все явственнее и явственнее. Вверху,
посреди дерева, что-то шевелилось.. Без долгих размышлений,
сиял я сапоги, сюртук и прочие части костюма и полез на
дерево.
I: одной из вилочек, образуемых ветками, как-то иъежась,
сидела молодая, красивая белка. Ее обыкновенно пушистый,
пышный хвост представлял собою что-то похожее на комок.
Несомненно мальчик, преследовавший 'бедное животное, ра-
нил белочку в хвост. Неугомонная по характеру, необычайно
подвижная беличья порода в образе раненой, представляла
полную противоположность: бедняжка сидела почти непод-
вижно, и когда я очутился так близко от нее, что мог про-
тянуть к ней руку, она сделала слабую попытку прыгнуть
выше и не смогла исполнить свое намерение. Помимо ране-
ния. она, без сомнения, была еще слегка пришиблена. В кар-
мане у мепя было целых три носовых платка. Я накинул их
на головку белки и умудрился овладеть сю. Она стращала:
укусить меня за руку, но я героически положил раненую-
вебе за пазуху и с большими усилиями слез с дерева. Исца-
рапал я тело порядком. Но ведь это были сущие пустяки
в виду добычи, которая слабо шевелилась у меня за пазу-
хой. Одно время я дума«т даже, не умерла ли моя белочка,
когда совсем уже спускался с дерева. Быть может, теплота
моего тела приятно подействовала на раненую, и оттого она
перестала биться в своем тесном заключении, или же просто
обессилела от потери крови.
Бережно положив ее на мягкий песок, я быстро оделся, и
хотя в моем распоряжении был еще целый день, по' я реппыт
вернуться во-свояси. Надо было лечить раненую поскорее,
приобрести для лее поместительную клетку, купить ей оре7
хов и вообще позаботиться об ее участи. Мне было очень
жаль несчастное животное, это — <tlmo собою. Но мною
вместе с тем руководило и другое чувство. Я давно мечтал
иметь такую питомицу, которую приручить не представляло
особенной трудности. Белка легко привыкает к человеку,
Ю.з
дрессировать ее довольно легко, это я хорошо знал. До торода
оставалось верст пять с небольшим, и я, конечно, успел бы
притги куда раньше вечера, по у меня созрела па пути
мысль, зайти и передохнуть к пасечнику Савватию и посо-
ветоваться с ним насчет белочки.
Дед Савватий встретил нас, меня и мою будущую пито-
мицу, с распростертыми объятиями, наговорил мне много по-
хвал. — душа у ’меня добрая, такая, что мне маленькой
твари жалко и проч. Старик, у которого можно было по-
учиться истинному человеколюбию и задушевности, внима-
тельно осмотрел раненую, обмыл запекшую кровь и указал
мне на довольно
сильное.
иоранение
Белка на снегу.
Снимок с натуры.
хвоста в трех местах,
(’ходил он в свою
каморку, не особенно
долго там возился и
принес оттуда ка-
кую-то жидкую се-
рую мазь на капуст-
ном листке и не-
сколько ветошек.
— Это, — сказал
он, — самое старин-
ное средство от ран:
порох со сметаной
и действует скоро,
опухоль разгоняет,
рану затягивает... Вот будем лекарями и мы, хоть в универ-
ситете не учились... Будем колдовать... — белочка-то ваша
у меня останется, пока не выздоровеет... А как придете вы ко
мне в воскресенье, через неделю, я вам на руки сдам ее здоро-
венькую! Довольны вы?
Вместо ответа, я крепко обнял старика. А он потрепал
ч меня по плечу и сказал:
— Недаром мне в эту ночь собака спилась, белая, да
большая; эго значит, что друга хорошего найду... Вот и
нашел... Вы ведь знаете, родных у меня нет... Была жена —
умерла давно, а сына пуля вражья под Севастополем в мо-
гилу уложила, потом и из семьи моей життки покойной все
ушли за моим сынком вслед. А теперь друг молодой у меня
нм
будет... Завтра пойду в село и орехов для белки достану...
А сегодня, как вы уйдете, домик ей смастерю...
На прощанье обнялись мы и расцеловались, и старик за-
ставил меня взять с собой «глечик», т.-е. горшочек с сотовым
медом и десяток свежих огурцов. Вышел меня провожать и
долго уахал мне рукой, стоя у канавки “Своей изгороди, на
высокой насыпи. Шел я, оглядывался, шел — оглядывался
снова, а он все стоял и махал шапкой. 11 уже сделался ма-
ленькой фигуркой, когда я оглянулся в последний раз,
вступая в лесок, где росло много орешника. Орехи начали
уже поспевать, и я набил ими все карманы — и, конечно,
пришел домой очень поздно, к удивлению моей хозяйки, по-
тому что раньше этого никогда со мной не случалось. Зато
у меня был продовольственный запас для будущей жилицы
моего скромного обиталища.
Я уже мысленно намечал место для клетки ее. Выбирать
место я мог, потому что в моей комнате его хватало доста-
точно. И было в ней, кроме того, много света, так как два
больших окна ее, во втором этаже, выходили па улицу, да
еще вдобавок были тройные, так называемые венецианские.
«Клетку, — размышлял я, — поставлю я на том подоконнике,
где всегда бывает больше солнца, чтобы моей белке была
веселее. Света и воздуха у нее будет много, столько же,
сколько и пищи»...
С огромным нетерпением ожидал я воскресенья. И оно,
наконец, пришло. Купил я чаю, сахару и сладких булок и
пустился в путь. Ио, должно быть, вышел я слишком рано,
потому что, когда я добрался до желанного места, меня
встретил не старик, а его верный сторож — собака «Дзво-
яык», или по-русски «Звонок». Савватий так назвал ее за ее
мелкий и учащенный лай, похожий на колокольчик. Дзво-
нык приветствовал меня радостным лаем и вилянием хвоста
и словно заявлял мне: «Хозяина нет дома, но пожалуйте
к нам, будем рады». И в самом деле, Савватий отсутствовал.
Е этом удостоверял большущий замок, висевший на двери.
«Куда бы он мог деваться?» — спрашивал я себя. А в ожи-
дании хозяина я ле утерпел и стал заглядывать в оконца
хатьт. На одной из лавок увидал я красивую поместительную
клетку, белую, очевидно, сделанную из липового дерева. Но
белки в пей не было. Я уже готов был загрустить, когда
105
вдруг она юркнула в клетку, повозилась в ней,’ выскочила и
куда-то скрылась, затем снова появилась в своем домике,
опять выскочила оттуда и, усевшись да подоконнике того
самого окна, в которое я так прилежно смотрел, собиралась
грызть орех. Однако, заметив за стеклом незнакомого чело-
века, быстро спрыгнула с подоконника, куда-то исчезла,
логом вновь появилась в клетке и опять исчезла.
II
Вскоре я заприметил, что в клетке лежала кучка орехов,
за которыми белка и лазила сюда поминутно. Я, что назы-
вается, прилип к оконцу, пытаясь раглядеть неугомонную,
то-есть, главным образом, ее хвосг. Я до того увлекся своими
наблюдениями, что и не обратил внимания на лай и взвизги-
вания Дзвоныка. И очнулся лишь после того, как друже-
ская рука легла на мое плечо. Вернувшийся Савватий зали-
вался добрым смехом, застав меня за моим занятием
врасплох. Скоро мы сидели за кипящим самоваром и беседо-
вали о раненой белке. Как старик уверенно обещал, так оно
и вышло: рапы все зажили у юлки. Пропала и опухоль зад-
ей ноги, которую предательский камешек господского ка-
зачка порядком зашиб. Лекарство старика пасечника оказа-
лось чудодейственным, и Савватий при выражении моего
удивления по этому случаю только посмеивался самодо-
вольно и рассказывал мне со всеми подробностями о том,
сколько раненых под Севастополем воинов он вылечил.
Белка порывалась при лечении ее кусаться, но потом при
выкла и к перевязкам, и к своему врачу, угощавшему па-
циентку свою свежими орехами, которых у старика был за-
иас неиссякаемый, потому что он через деп’ь ходил за ними
в тот самый лесок, где их собирал и я.
Уже довольно поздно вечерком распрощался я с другом
Савватием, не без грусти расставшимся с белкой и обещав-
шим посетить ее «беспременно». На этот раз старик дале-
ченько проводил меня, неся клетку и занимая рассказами
о запорожских казаках и о том, что было и быльем поросло.
Устал я порядком, пока добрался со своей дорогой, беспо-
койною ношей до дому. Звездная ночь Украйни стояла надо
мной, когда я взбирался по скрипучим ступеням лестницы
106
Черная белка.
Снимок с натуры.
107
моей квартиры. Опа смотрела ко мне и в окна, дока я не зажег
свечу па столе, куда временно поставил и клетку с неуго-
монной особой, прижавшейся в уголок своего липового домика.
Утром моя питомица разбудила меня своей возней. Неуго-
монной не сиделось в клетке. Она уже привыкла у старика
Савватия к гулянью по хате и рвалась на волю. А я не знал,
выпускать ли ее из клетки, или на первых порах подержать
взаперти. Но неугомонная так скреблась, такие прыжки де-
лала в домике, что я решился попробовать освободить за-
ключенную. Отворил я дверцу. Белка выскочила, мгновенно
очутилась на карнизе шторы одного ив окон, несколько се-
кунд оглядывала мое скромное помещение, не перескочила,
а, можно сказать, перелетела на другое окно, тоже па птгору,
посидела и там с минутку, спрыгнула, побывала па столе,
царапнула мягкие булки на тарелке, понюхала мои книги,
перебралась па подушку кровати, оттуда попрыгала к умы-
вальнику, где стоял полный рукомойник, и, усевшись очень
ловко на его ручке, стала лакать из него воду Я уставал
следить глазами за беготней моей неугомонной питомицы,
которая с поразительной скоростью меняла места и успокои-
лась немного тогда, когда набрела на угловой шкафчик, куда
я поставил старую, треснувшую полоскательную чашку, до-
верху насыпанную орехами. Тут белка остановилась, раз-
гребла их одной лапкой, рассыпала по шкафчику и по полу
и стала их без устали грызть.
Со следующего дня началось воспитание белки, конечно,
в промежутках между моей беготней по урокам и занятиями.
Убрал я орехи со шкапчика, и как это было у деда Савва-
тия, переместил их в клетку, поставленную на подоконнике.
Белка усвоила, что и в моем помещении за орехами надо
ходить в клетку. Привыкла и к месту, где стояла чашка с во-
дою, всегда свежей. Что моя неугомонная прыгунья любит,
именно такую воду, в этом я убедился, когда, заработавшись
или захлопотавшись, забывал переменить воду в чашке.
Белка тогда или совсем не прикасалась к воде, или доеоль-
ствоваласъ глотком-двумя, или прыгала к рукомойнику,
если он был полой. Пора было приручить неугомонную
к себе, чтобы она шла к рукам. Для этого я убрал орехи, все
до единого из клетки и стал ждать, что любительница их
начнет разыскивать свою лакомую пищу. А эту пищу я
держал на ладони. После долгих поисков, белка почуяла, на-
конец, где лежат орехи и долго раздумывала, начать ли их
хватать у меня с ладони. II голод принудил ее решиться по-
бороть боязнь. Начало было сделано. И более близкое зна-
комство со мной удалось вполне. Белка мало-по-малу убеди-
лась, что брать из моих рук орехи пе представляет ничего
опасного для нее, и, наконец, мне удалось заставить ее добы-
вать орехи не только с ладони, но и из двух пальцев, ко-
торыми я держал самый крупный орешек. Это повело к тому,
что она прыгала при этом ко мне па колени, на голову, на
плечо и даже стала выдергивать орех, когда я держал его
в зубах. Проделывала неугомонная эту штуку и при посто-
ронних, разумеется с течением времени, когда привыкла
к человеческому обществу, к прислуге, приходившей ко мне.
к хозяйке, восхищавшейся моей питомицей, к двум-трем то-
варищам, изредка посещавшим меня, и к гимназисту, при-
ходившему ко мне на урок.
Между мной и неугомонной установилась, в. течение ка-
кого-нибудь месяца, очень тесная дружба. Я гладил ее, ще-
котал ей шейку. И она отвечала на мою ласку тем, что, сев ко '
мне на плечо, прижималась к моей щеке, когда я сидеа
у письменного стола и работал или даже когда одевался. Ко-
гда я ложился спать, она, забыв свою неугомонность, до-
вольно долго высиживала у меня на подушке и уходила от
меня спать на мягкое кресло или на кушетку, как только я
тушил свечку. Правду сказать, когда я читал в сочинениях
французских и немецких естествоиспытателей рассказы
о том, как белка привыкает к человеку, я не верил этим
рассказам, считая их преувеличенными. Но моя белка при-
нудила меня разубедиться в моем недоверии. Когда я воз-
вращался домой, она карабкалась на меня, пока я не са-
дился, а затем, когда я присаживался, прыгала па мепя,
прижималась к моей щеке и немного успокаивалась, когда
я гладил мою неугомонною, чесал у пее под подбородком.
Иногда прыгала на подушку постели, точно приглашала
меня прилечь. И когда я это делал, она притискивалась на
подушке к моему лицу и сидела долго, пока я *ве вставал.
Тогда неугомонность свою она проявляла вдвойне.
Скоро я назвал белку «Суетой», и опа, хоть и не очень
жривыкла к своей кличке, все-таки довольно скоро шла па
такой зов. Суета умела и сердиться. Раз я спрятал все
орехи, а один взял в зубы и крепко держал его. Добывая
орех, неугомонная Суета возилась долго и так разошлась,
что начала царапать мою щеку и нос. А в другой раз, когда
мой товарищ привел ко мне в гости свою маленькую собачку,
моя белка сперва как будто испугалась ее, а потом стала
приходить в неистовство; ощетинившись, подскакивала к соба-
чонке, настроенной очень мирно, и все стремилась укуситъ
ее, поменявшись с собаченной ролями. В конце-концов, она
загнала своего воображаемого врага под кушетку. Рассерди-
лась она. однажды и на восьмилетнего внука моей хозяйки,
когда таг намеревался приласкать белку. Она почему-то не
долюбливала его и чуть не расцарапала лицо мальчику.
А когда ее ласкал ^то-нйбудь из моих товарищей, она с удо-
вольствием принимала его ласку. То же бывало и с прислу-
гой, которую она встречала радостно и особенно выражала
свою радость, когда девушка приносила воду. Суета вскаки-
вала к ней на плечо и терлась об ее щеку. Иногда она не да-
вала ей поставить рукомойник на место и спешила напиться
из него.
Донимала меня, не скрою, неугомонность ее. Белка
своей неописуемой возней мешала мне иногда заниматься,
так что я принужден был гнать ее, запирать в клетку или
терпеливо выносить приставанье Суеты до сумерек, когда
она стихала и начинала Дремать у меня на плече, либо на по-
цутпке. Особенно возилась она, когда' встречала мой приход.
Тут начиналось нечто невообразимое. Посидев у меня на го-
лове и на плече, она начинала летать по комнате по всем на-
правлениям. В это время к еде она не прикасалась. Оче-
видно, наедалась в мое отсутствие...
Так прожила у меня Суета неугомонная больше года. Не-
ожиданная поездка на урок в другую губернию принудила
меня отдать на это время моего отсутствия милую белку
одной прежней ученице моей. С болью в сердце расставался
я с моей неугомонной. II не даром... Через две недели после
моего отъезда я получил письмо, извещавшее меня, 1гго
Суету се новая хеюяйка взяла гулять в лесок, спустила на
минуту на землю; белка прыгнула на дерево — и исчезла.
110
Серая тужурка
Мы подходили к озеру Ракитному. Озерцо было от нас
в ста шагах. Там торчала лодка лесничего, новоосмоленая,
кормовая часть вытащена была не берег, и <»коло нее что-то
серело.
— Вот штука: — воскликнул лесничий Павел Титович,
всматривавшийся в это серое и пожимавший плечами. — Кто
это там свою тужурку бросил? Серой ни у кого из соседских
лесничих нет. Разве охотник полез в озеро? Да только, ведь,
выстрела, кажись, не было слыхать? А. может, это серая
тряпица?
— Her. это что-то живое.'—заспорил я. — Оно как будто
шевелится' — сказал я. Я был в тс времена зорче лесничего,
несколько подслеповатого.
П серая тужурка, когда мы подошли совсем близко, нс
только шевелилась, но и пыталась от нас удрать; поползет и
остановится. Мы увидали журавля, раненого в правое крыло
и в ногу. Жалкий вид имела несчастная птица, можно ска-
зать, дышавшая с трудом. Она подкатывала, глаза и, каза-
лось. готовилась умереть. Павел Титович осторожно намере-
вался взять журавля на руки, но птица, собрав остаток сил.
клюнула своим длинным носом лесничего. Он успел отшат-
нуться от удара.
— Што ты. што ты. бедняга! Журка, журка, серая ту-
журка! Не серчай, мы тебе добра желаем! А то ведь по-
дохнешь здесь' Придет пастух с собаками, и овчарки в
клочки разорвут тебя! Умрешь и крикнуть не успеешь! —
разглагольствовал Павел Титович. И объяснил торжественно,
что «серую тужурку» он починит лучше всякого портного. —
Воспитаю тебя, журка, по-военному, будешь у меня часо-
вым. — добавил он.
Но во мне старик лесничий нашел сильного соперника.
Я объявил, что дома, у отца, задержусь, уеду не скоро —
и займусь серой тужуркой основательно. А когда буду уез-
жать, серую тужурку водворю в лесу на жительство у Павла
йтовпча.
— Быть по-вашему! Согласен и претензий не имею, —
ответил старый лесничий.
Запряг оп для столь важного случая тележку и сел в нее
со своей серой тужуркой, предварительно перевязав птице
раненое крыло и ногу. Кроме того, оголодавшего журавля на-
кормил сырой говядиной. Видно, журавль очень отощал, по-
тому что долго пе мог проглотить крохотные кусочки мяса,
и сердобольный лесничий вынужден был их пропихивать
журке в горло. И делал это ловко. Немного погодя, журавль
уже сам стал глотать пищу и напился водички. Но все-таки
проявлял большую вялость.
— Больше,' голубчик, не дам! Желудок испортишь после
голодовки и раньше смерти помрешь! — убежденно говорил
лесничий.
Серая тужурка водворилась во флигеле. Отец несказанно
обрадовался журавлю, который напомнил ему лучшие дни
жизни в Севастополе, когда у него был такой же экземпляр
птицы, которую прпвез ему матрос, поймавший журавля во
время перелета где-то в горах. У отца журавль жил до са-
мого начала крымской кампании, и потом отец перевез его
к себе в дом. Его журка был понятлив и привязан к хозяе-
вам, к которым причислял и мепя, которому тогда было лет
восемь. С отцовским журавлем наша «серая тужурка» могла
поспорить относительно и привязанности, и разумности. Осо-
бенно ее привязанностью пользовался я, ухаживавший за
журкой с усердием, присущим молодости. Кормил я его до
отвала — и чем только не кормил: и говядиной вареной, и ля-
гушками, и ужами, и мелкой рыбицей, и булкой, и творогом.
От обильного питял-птя журавль мой довольно скоро выздоро-
вел. Сначала он прихрамывал па раненую погу, потом стал
р.еликолепно шагать ровной походкой на манер трагиков ста-
рой школы. Дольше всего подживало у «серой тужурки» ее
раздробленное крыло, нашими общими стараниями все-таки
залеченное и хоть слабо, но уже действовавшее.
. По уграм журка любовно курлыкал у моей постели. Эго
означало, что ему пора завтракать. После завтрака я выпу-
скал его. и он бродил но двору, меряя пространство от садо-
вой калитки до конюшни. И noir раз выйдешь, бывало, и крик-
нешь • на и о] юге флигеля: «Журка, серая тужурка!»
И журка, оставив собак, за, которыми он гонялся, за. теми, ко-
торые глупо и бестолково лаяли на птицу, бежит на мой зов
со всех ног. а. придя, курлыкает около меня без конца, хло-
пает здоровым крылом. Многие слова он понимал прекрасно.
«'Журка! иди ость!» — л он шел, кто бы ни произнес это при-
«
Журавль в степи на прогулке.
Снимок с натуры.
глашение. Я приучил его носить за мной платок, листок бу-
мажки. Это было презанимательно. Две-три аллеи проходи и
я; журка шел рядком и.-если встречал по дорожке червя,
крошечного ужа. (они осенью ползали чуть не по всему саду),
клал платок на землю, уничтожал находку, подымал поло-
жеиное и снопа нес данный <‘му предмет. Много поводился
Я, Приучая его НОСИТЬ niilia ИЛИ, Вернее. НрИНОСИТЬ ИХ МШ“.
М'пи питомцы и друзья.—К
Иаши куры иногда неслись у нас в саду, и если журка, совер-
шавший со мной променад и шнырявший до кустам, в гу-
щине сада находил яйца, то всегда подносил мне. А у меня
в кармане всегда был для моего друга сахар, которым я и от-
даривал его подношение. Я помню, как однажды гуляли мы
вместе в зарослях. Шмыгнул журка в сторону, принес мне
яйцо, еще тепловатое и стал неистово курлыкать; я почесал
ему голову, что он очень любил, по журка дал мне понять,
что нужно вернуться. Мы воротились, и журка привел меня
к месту, где было целое куриное гнездо; в нем лежало около
десятка яиц. Принеся мне одно, он не знал, что делать с
остальными, отчего и не переставал курлыкать и все волно-
вался.
В орешшгое он собирал орехи и большей частью глотал
их целиком, а иногда подходил ко мне, усиленно гукал в
орешек своим сильным клювом, разбивал и ждал, пока я
подниму зернышко. Поверите ли, он положительно радо-
вался этому: курлыкал, хлопал крылом и прыгал. Такую
радость выражал он, видя мое возвращение с экскурсии или
из города, после разлуки с ним, более или менее продолжи-
тельной. Ночевал он всегда у меня во флигеле, и раз я про-
будился от шума, им поднятого. Зажег я свечу и увидел, что
мой журка воюет с небольшим каким-то животным. Ласочка
(Putorius vulgaris), уже не знаю как, умудрилась забраться в
мою переднюю. Животное вцепилось журке в правую голень,
а он усиленно тыкал в нее носом. Конечно, я, недолго думая,
раскрыл окно н выбросил ласочку, успевшую с легка укусить
меня в руку, а журку поранить в голень.
Однажды, вернувшись очень поздно из города, я, по обы-
кновению, хотел водворить серую тужурку на ночлег во фли-
гель. Больше двух часов искал я журавля во дворе, загля-
дывал во все уголки и пришел в отчаяние: .журки нигде нс
было. Лег я спать, огорченный исчезновением друга. Стал
только что дремать, как в окошко моей спальни раздались
учащенные стуки. Бросился я к окошку, распахнул его и
увидел журку, который курлыкал самым нежным тоном. Он
весь был в сене, что и явилось доказательством пребывания
его на сеннике. Забыли снять лестницу, приставленную у ко-
нюшни со двора, и журка, очевидно, пробрался на сенник
по этой лестнице. Утром, гуляя, я нарочно, в сопровождении
114
журки, подошел к конюшне и стал подниматься по этой ле-
стнице. Как только я взобрался на верхнюю ступеньку,
журка тоже начал скакать по лесенке. Ему это, вероятно,
понравилось, потому что с тех нор он иногда с наступлением
сумерек отправлялся на сенник по внутренней лесенке ко-
нюшни, а с наступлением темноты поднимал шум, громко
курлыкал, чтобы его выпустили из запиравшейся на ночь ко-
нюшни. Лесничий Павел далеко не часто приезжал во двор,
тем не менее журка радостно встречал его и подставлял ему
голову, чтобы тот чесал ее.
Гнездо журавля.
Снимок с натуры.
Журавль мой ходил к отцу в гости в комнаты, при чем
всегда направлялся к нему прямо в его кабинет. Раз, забрав-
шись в открытый амбар, он не в меру полакомился горохом
и проболел. С той поры к гороху он не прикасался, если даже
нарочно, для испытания, потчевал журку я сам. Не обхо-
дилось у пего и без мародерства. Если женщина несла в ком-
наты творог в миске, журка, гулявшим в это время по двору,
стремительно подбегал к пей и, без йриг лишения, совал нос
в миску и сердился, когда женщина фартуком прикрывала
8*
миску. Часы, в которые я кормил его, он знал великолепно
и громким курлыканьем напоминал мне о кормежке.
Перед моим отъездом пз деревни, я его переселил в лес
к Павлу Титовичу, у которого он прожил год. Была тогда
уже поздняя осень. Начался перелет журавлей. Спустились
они на. водопой к лесу, к озерцу. «Журка., серая тужурка., —
рассказывал мне Павел Титович, — был в это время со мной
в лесу и охотился за червяками. Увидал он своих сородичей
и побежал тс ним, быстро махая крыльями... Только я его
и видел с той минуты... Улетел он со своими... Должно быть,
соскучился но теплым < гранам... по Египту'...» глубокомыс-
ленно заметил лесничий. горевавший об исчезновении «серой
тужурки»... П ведь бывают же такие странные совпадения:
журка улетел с того самого места в лесу, где его нашли и гл-?
приняли сперва за «серую тужурку». А презанятная это
была птица...
Мышиная родня
В один из моих приездов к отцу я. против обыкновения,
застрял у него на довольно долгое время. Сентябрь подхо-
дил к копну, но лето не сдавалось, не хотело уходить. Солнце
грело во всю. Паутина летала в воздухе. Южная благо-
дать не переставала дарить свои ласки, и только к вечеру
< уровня старуха, осень исподтииша отравляла дивную по-
году сбоям тлетворным дыханием. Ночью, даже и без ветра-
северяка. совсем уже пахло севером на открытых местах, и сы-
рость пронизывала тело в рощах левады и в низинах нашего
старого сада. В один из таких неприветливых вечеров шел
я из леса, спеша домой, нагруженный ящиками л сумками.
Птти оставалось, версты полторы, не больше, и я заранее
предвкушал сладость отдыха после продолжительной про-
гулки,- .увенчавшейся хорошими находками по части живот-
ной и растительной. Все шло прекрасно. «11 надобно ж было
лихой беде случиться». У самого моего носа летел толстый,
крупный бражник — сфинкс. Побежал я за ним. освобо-
дившись от всякой ноши, три раза взмахивал сачком — и
ничего не выходило. Наконец полет его ослабел, и он уселся
на ветку красной лозы (Salix rubra), приютившейся на кочке
болота.- Нужно было только руку протянуть, подставить под
Bi-тку сачок и стряхнуть в пего красавца.
Наклонился я вс('м корпусом, потерял равновесие и бул-
тыхнул в болото. С трудом я выкарабкался на берег. Не-
чего и говорить, что я j-.ы пачка лея порядком. Эго было бы
полгоря: но я наб])а.1 полные сапоги воды, и все платье, и
•б»‘Лье. было мокро — хоть выжми... Нз сапог я воду вылил,
но они от этого суше не стали. 11уть не бегом пустился я в до-
рогу и чувствовал ненрпятый озноб. Дома выпил, но на-
•стоянинэ отца, горячего настоя из малины и собирался бога-
117
тырски захрапеть. Да не тут-то было. Стало мне душно
в постели, голова горела, а ноги холодели. Захворал я до-
вольно серьезно и провалялся больше двух недель. Хотел
в путь двинуться, да отец воспротивился.
— Уснешь еще.' — Погода установится, тогда и снимешься
с якоря.
Было решено, что я пробуду под родным кровом еще с
месяц. Из окон нашего большого деревенского дома смотрел
я на уголки сада, на широко раскинувшуюся леваду, за кото-
рой в своих желтых песчаных берегах, похожих на сестро-
рецкие дюны, то синел, то чернел, смотря по погоде, запорож-
ский «батько» Днепр, а за ним на высоких горах красовался
город, видневшийся весь, как на ладони. Меня это развле-
кало, и я мысленно переносился гуда, где па горе широко рас-
кинулся Потемкинский сад, низко спускавшийся к самому
берегу реки. Там опа текла по каменистому руслу и пред-
ставляла собою пороги в миниатюре*. В Потемкинском саду
я бывал часто, пешком, приходя из деревни, для чего нужно
было вставать часов в пять-шесть утра. Экскурсии мои
в Потемкинский сад приносили мне всегда обильную жатву,
и мой коробки и жестянки наполнялись множеством гусе-
ниц, бабочек, жуков. А раз я поймал целых пять великолеп-
ных тритонов двух видов. Все это я вспоминал с величай-
. шим удовольствием, переживая интересные моменты моих экс-
курсий, и затворничество мое не угнетало меня. И отец не
давал мне скучать, повествуя о своих морских приключениях,
о жизни в Англии, где случайно пришлось ему прожить
долго, после чего он сделался неисправимым англоманом, ко-
торым и остался навсегда. С прогулки в саду приносил он
мне разных насекомых, которых завертывал либо в конец но-
сового платка, либо в бумажные фунтики. Приносимое ни-
куда не годилось, но, чтобы пе обидеть старика, я радовался
и сажал помятых божьих коровок или мелких жужелиц в
свои стклянкл. Только раз удалось ему обрадовать меня на
самом деле: принес он мне редкий ьид долгоносика.
Это совпало с другой моей радостью. Однажды, незадолго
до сумерек яркого октябрьского дня, сидел я у себя в ком-
нате на диване и читал. Вдруг, вижу, выглядывает из-под
письменного стола мышь, да странная такая, светлее, чем бы
ей следовало быть, Е-низу серая, сверху слегка буроватая: с
мордочкой, кончаюндейся хоботком И г. ХВОСТИКОМ короче мы-
шиного. Я притаил дыхание и жду, что она будет делать.
Хоботком своим она долго нюхала пол. и быстро метнулась х
в угол. Там по стенке, около карниза пола ползла сырая мо-
крица. Мышь, пли мышиная родня, мигом схватила путеше-
ственницу и скушала ее. А! Вот оно что! — подумал я, —
зверь насекомоядный... Примем к сведению! Я кашлянул —
и моя неожиданная гостья живо юркнула, под стол. Я вспо-
мнил. что и в том месте есть прогнившие половицы, и реигил,
Домовая землеройка.
Снимок с натуры.
что эта гостья несомненно подпольная. Вспомнил я и о дру-
гом, о том, что у меня на подоконнике у письменного стола,
на бумаге, лежало несколько мертвых ос, которых я соби-
рался препарировать, исчезли и они куда-то вдруг. В краже
их я заподозревал мою гостью мышиного рода и, чтобы убе-
диться. на следующий день рассыпал мертвых мух на подо-
коннике. лег на дивам и стал терпеливо ждать.
Это был урок терпения, потому что ожиданию моему, ка-
залось, конца не будет. Ждал я, ждал и пустился на хи-
119
трость: вышел из комнаты и в полуоткрытую две]>ь принялся
наблюдать. Мышиная родня вынырнула из-под стола, ловко
вскарабкалась на него и затем шмыгнула на подоконник.
Приготовленное ей угощенье она. съела с удивительной бы-
стротой и тем же путем вернулась восвояси. Угощал я мы-
шиную родню дня три под ряд. а затем на том же подокон-
нике поставил . простейшую мышеловку, и на крючок Св
внутри нацепил или. лучше сказать, нанизал несколько боль-
ших синих мух. На »ют раз милая гостья появилась раньше
обычного времени и стремительно юркнула в мышеловку.
Дверца хлопнула, и гостья очутилась в плену. Я подбежал
и увидел, что передо мною была прехорошенькая землеройка
(Sorex araneus). Я отлично рассмотрел ее признаки: хобо-
ток с жидковатыми щетинками на ном. маленькие глаза и
довольно основательные ушные раковины, острые коротки на.
пяти пальцах довольно коротких ног и шерстку, мягкую, бар-
хатистую. Несмотря на свое внешнее сходство с мышъю, это
была вовсе не мышь, а предс;гави1м?ль отряда ча се ком иодных:
а мыши, как известно, принадлежат к другому отряду —
грызунов. Тем не менее, благодаря внешнему сходству, паша
гостья подучила v нас не очень правильное название «мы-
ннгный род». Нем неробка подскакивала, водила Своим хо-
ботком из (’'тороны в сторону, а потом стала без церемонии
скусывать с крючка мух, после чего начала искать новых,
которых я бросал через проволочную сетку сверху мыше-
ловки.
Посадил я мою пленную красавицу •— в ней. в самом деле,
было много привлекательности — в высокую банку, на дно
которой положил песку, смешанного с землею. Мою мыши-
ную родню мне пришлось кормить очень усиленно, потому
что она была достаточно прожорлива. Теоретически мне
было известно, что землеройка съедает столько пищи, сколько
весит ее тело, а на практике я увидел, что она кушает, пожа-
луй, 11 больше. По крайней мере, я как-то попробовал кор-
мить ее целый день, и землеройка ела безостановочно. Чтобы
вполне ублаготворить ее. я бросил в банку шесть лягушат,
и обжора, скушав их, продолжала подымать голову вверх,
ожидая, что я ей еще что-нибудь брошу. Слуга, отца, старый
кавказский герой, очень интересовался землеройкой.;ее,; кор-
млением.
]-2О
— Ишь та! — глубокомысленно замечал он! — совсем
крохотная, а какая прорва! Пожалуй, и воробья съест!..
Он гак был в этом уверен, что и в самом деле как-то при-
тащил ей воробушка, да еще и ощипал, «чтобы сору в банке
меньше было». И был страшно доволен, когда землеройка
набросилась, как заправский хищный зверь, на принесенную
ей птаху и начала неистово потрошить ее. Съела всю, оста-
вив только лапки. Косточки хрустели у хищницы на зубах.
После этого опыта с воробьем старый слуга с доверием
отнесся к моему рассказу, что некоторые виды землероек
Чрезвычайно хищны и едят пе только насекомых, земновод-
V ' • • I
. 1есная землеройка.
Снимок е натуры.
ных. ио и рыб. Чтобы доставить ему удовольствие, я попро-
сил его па пробу принести' небольшого окунька. К нашему
огорчению, это блюдо землеройка забраковала совершенно.
Топталась но окуньку, вонзала в него свои острые когти, но
затем отбегала, садилась в сторонку и смотрела- своими кро-
хотными глазками па рыбу. .........
— Не ндравится! — еожалительно говорил кавказский
герой и допрашивал меня, что бы еще «доставить» мышиному
di ролью «позанятнее, червяков потолще, что ли?» • •
II в тот же день накопал белых .личинок, жуков, которых
хохлы называют- «гробаками». • Палпа маленькая хищница с
особенной алчностью набросилась на них и скушала шесть
штук в один присест, страшно разбухла^ и когда мы бросили
ей после этого пяток мух, она и смотреть па них не захотела.
Сидела смирно, уткнув вниз, чуть не к самому хвост}’, свой
хоботок.
— Фазанов поела — и гордая стала! — острил кавказец.
Переменять песочно-земляную постель мышиного отродья
в банке сперва было очень трудно. Я ставил отверстия двух
банок одно против другого и перегонял землеройку в чистое
помещение. Когда я хотел попробовать прямо взять в.руки
зверька, он всячески пытался укусить меня за пальцы, а потом,
когда я стал кормить ’его пз рук, он сделался настолько руч-
ным, что я его брал из банки и сажал н старую суповую
чашу, и зверек нимало не противился и не делал попытки
убежать. В сравнительно короткое время оп как будто вы-
рос. На ниточке я опускал в банку червяка, жука, лягу-
шонка и, когда землеройка собиралась схватить добычу, я бы-
стро подтягивал нитку к себе. Землеройка подскакивала до-
вольно высоко, вертела хоботком, отдыхала и снова прыгала
кверху. Но скоро, она перестала доставлять нам’ удоволь-
ствие своим скаканьем. Увидит ниточку и не берет приманки,
а ждет, пока ей пе бросят кормежку без нитки. Пробовали
мы прикреплять эту кормежку на топкий волос, но земле-
ройка все-таки не давалась в обман.
Зато она не отказалась погашать нас, когда ей устроили
проволочную клетку, довольно просторную, и в некоторых ме-
стах ее протянули шнурки и прикрепили их к палочкам,
сделали лесенки. Мышиная родня охотно показывала тут
свою резвость: лазила ио лесенкам, повисала на шнурках,
взбиралась по палочкам на шнурки, словом, изображала со-
бою акробата в миниатюре. Кавказский герой разевал рот от
удовольствия, любуясь землеройкой, которую он называл по-
своему — «землеродкой» или просто мышиным отродьем.
Если немец выдумал обезьяну и сумел дойти до дрессировки
блох..то почему же нельзя было попытаться выучить чему-
нибудь ручную землеройку? И мы постарались научить ее
прежде всего отзываться на стук и подбегать к дверце клетки
для принятая нищц и притом прямо из рук. Обоняние и
слух у мышиной родии были развита! в сильной степени, не
то что зрение, оно было совсем слабое. На свободе землеройки.
отправляясь па поиски в ночное время, именно и руководству-
ются только двумя первыми чувствами. Что обоняние у них
прекрасное, в этом я убедился вполне. Кавказский герой,
принося каких-нибудь червей землеройке, клал их в карман
своих шаровар, где лежал кисет с табаком. Червей, из этого
кармана вынутых, землеройка по только нс хотела есть, но
прямо отшатывалась от них. Сперва мы недоумевали, а по-
том догадались, в чем дело. Кусочки сырой говядины опа
также умела отличать на пе близком расстоянии и усиленно
водила своим хоботком, а* запах говядины она различала от
запаха птичьего мяса. Сама она была пахучая, от нее слегка
веяло мускусом, который становился слышнее, когда мышп-
пая родия волновалась, сердилась.
— А не пустить ли к твоей кутре товарища, чтобы eife
было веселее? — предложил мне как-то отец.
И вог мы стали в течение нескольких ночей ставить мы-
’ гаеловку в моей комнате и в соседней. Но увы, ловились все
мыши, и только спустя неделю заполучилась очень крупная
землеройка. Она была посажена в клетку — п чуть не про- .
изошла убийственная трагедия. Туг только память подска-**'
зала. мне давно читанное, что землеройки живут одиночками, а
встречаясь друг с другом, схватываются в самой ожесточен-
ной битве. Это самое случилось и в пашей клетке: земле-
ройки неистово грызли одна другую, как собаки, становились,
на задние лапы и схватывались. Много капель крови уже
скрасило пол клетки, и мы вытащили поскорее предлагаемого
«товарища» из клетки и посадили в угол комнаты, в которой
с самого начала боя стоял сильный мускусный запах. Он
исходит от вещества, выделяемого железками, находящимися
у землероек по бокам тела, у самого хвоста. «Товарищ», весь
мокрЫй, как только пообсушился, преспокойно удрал. Но-
ночью меня разбудили неимоверный писк и возня в подполь-
ном царстве. Очевидно, мыши напали па раненого товарища зем- •
леройки, и произошла ярая битва. Вот тут-то я и вспомнил,
то, о чем мне рассказывал покойный зоолог Александр Ви-
кентьевич Чернай, харьковский профессор. У него в квар-
тире сладу не было с мышами, дошло до того, что они стали
грызть его любимые книги, его препараты и т. д. Долго он
ставил мышеловки, всякую отраву, — и эти временные меры
помогали очень ненадолго. Тогда ему пришло на мысль ну-
’стить jj подполье землероек. Ученики профессора •рыскали-
всюду в поисках за землеройками, набрали их около десятка
п принесли Черпаю. Он поднял половнику в своем кабинете
и спустил всю мышиную родню, ему принесенную, в под-
полье. Спустя несколько часов в нем начались невероятная
возня, переполох, писк. И не прошло недели, как мышей
точно и не бывало. Профессор навсегда избавился от них.
* Землеройка — говорил он: — благодетельный зверек — он
друг сада и огорода, благодаря своей прожорливости»...
Вспомнил я этот рассказ и так как время моего отъезда
уже намечено было, то мы и решили перенести клетку с зе-
млеройкой в отцовский кабинет, где мыши были довольно ча-
• отыми гостями. Отец заменил меня, сам кормя земле-
ройку, а когда пища в виде жуков и червяков стала с насту-
плением заморозков иссякать, он. подражая профессору, при-
поднял в кабинете старую иоловницу и спустил в подполье,
землеройку на авось — «что будет, то будет!» Привыкшая
к даровым обедам милая землеройка каждый день появлялась
то у пего г кабннете. то в моей комнате, ожидая продоволь-
ствия и получала его в виде кусочков говядинки и рыбки.
Однажды ей дали маленького вьюна. С жадностью наброси-
лась она. на него и спела целиком без остатка. Кавказский
герой облюбовал одно местечко на «уступе» в леваде, толчть
па заливчике Днепра., и долго вершами ловил лиией и вьюн-
ков. Первые жарились па сметане, а вторые шли на паек
землеройке. Ч(‘рез месяц отец в постскриптуме мне писал:
«Не забудь ^.ответить на мой вопрос, впадают ли Земле-
ройки в зимнюю спячку. Если да, то этим можно обьяснпть
внезапное исчезновение моей гостьи». Я ответил: «Пет, зо-
ология утверждает, что землеройки не подвергаются спячке.
.А что касается исчезновения малютки, об этом советую спра-
виться у папиного друга Мурлыки Котофеича... Кошки, из-
за мускусного запаха землероек не едят их. но тем не менее,
.душить их считают первым долгом»...
124
Т кач-мело ман
Пять шагов в длину, четыре с половиною — в ширину,
вышиною в рост человека, далеко не высокого; словом, чер-
дачное помещение двух-этажного дома в одной из отдален-
пых улиц. Этот дом незатейливой архитектуры стоял на
«Песках», почти на окраине города., и к нему примыкал до-
вольно густой сад с цветничком и беседкой и несколькими
аллейками. Пз оконца чердачного помещения дома почти
все это открывалось взору, и тот. кто обитал эго более чем
скромное жилище, мог любоваться хорошим видом, потому
что пз оконца перед глазами был виден не один только сад, но
и ноле. лежавшее за. ним. а. за полем темный лесок на. лазур-
ном фоне горизонта.
Любоваться этой картинкой я имел право сколько угодно,,
гак как’ был единственным обитателем чердачного жилья.
Как нн было оно тесно, но в нем стояли и кровать складная,
деревянная, напоминавшая корабельную койку, и ясеневый
сюлик у окна с разложенными на нем письменными принад-
лежностями, и соломенный стул не первой молодости, и два
чемоданчика. Один содержал в себе не важный запас белья
и кое-каких мелочей, в другом было пусто — так’ как* книги —
главное, богатство студента-библиомана — занимали свое ме-
сто па двух полочках, проще сказать, дощечках, крепко-на-
крепко пригвожденных к бревенчатой стене. На пей висели,
кроме того, праздничный костюм, три литографированных
портрета. - Пушкина, Лермонтова, и Гумбольдта, в картон?
пых самоделковых рамках с золотым бордюром, сачек для
ловли бабочек и. наконец, заслуженный с синим околышем
картуз. А на крышке пустого парусинного чемодана лежала
в футляре скрипка.
Эта скрипка сыграла некоторую роль в дни моей отшель-
нической жизни на чердачке. Она помогла молодому есте-
ci веннику, прежде, чем oik сделался старым, познакомиться с
одним страшным существом, не крупным, но интересным во
многих отношениях. Я неправильно сказал, что в чердач-
ной «каюте» я был единственным обитателем. Нас было двое.
Ткач и я. Он не работал ни надо льном, пи над шелковой
или шерстяной пряжей, а делал сети из необычайно тонких
нитей, блестящих, шелковистых, которые на солнце отливали
всеми цветами радуги. Добывал он их из себя, из своего
маленького тельца, на котором были и глаза очень зоркие,
которыми он видел далеко, сидя где-нибудь в укромном
уголке или в сетке собственной работы. Сидел он и ждал,
когда недальновидная тварь, бороздящая воздух на своем
природном аэроплане, попадет в сети ткача, подбегал к ней,
крепче прикреплял ее к своей сетке новыми нитями и либо
завтракал сейчас добычей, либо заготовлял ее впрок на
обед или ужин. В сети попадала дичь всякая, и летающая,
и ползающая. Вы догадались, что этот ткач был никто иной,
как паук?
Еще в раннем детстве я много читал о науках, и уже не
знаю почему, почувствовал большую симпатию к этому жи-
вотному. Часто случалось мне быть его спасителем, когда не-
вежественные люди, помешанные на истреблении, давящие с
одинаковым равнодушием и ужа, и ящерицу, и жука, и вся-
кое насекомое, собирались растоптать и паука, живущего
в кустах и на дереве, и паучка, жильца комнаты, конюшни,
сарая или амбара. Прислугу в доме я всегда умолял, сме-
тая паутину, самого ткача не трогать. Бывало знаешь, что
перед большими праздниками в доме начнется генеральная
чистка, мытье, уборка — заранее обсмотришь все закоулки
и потолки в- комнатах, выловишь пауков, посадишь. нх в ко-
робки и отнесешь в сад, если на дворе лето или осень, или
в каретный сарай или на чердак и в другие безопасные места,
если царит зима. Мало-по-малу я как-то и отца приучил к
пауколюбию. Впрочем, он ко всякому животному, за редкими
исключениями, относился благожелательно: встречавшегося
жука, всякую козявку на пути, если шел в саду по дорожке,
сбрасывал в траву или сажал на древесные стволы. Стре-
козу, которая, бывало, залепгг в стекляную галлерею, он
126
Гнездо дохового
нитка.
• I
Снимок г натуры.
127
брал осторожно и выпускал на воздух и любовно смотрел
вслед удалявшейся летунье.
Когда он почувствовал симпатию к наукам, которых он,
впрочем, и без того, никогда иг уничтожал, он приказывал
уборку комнаты производить юлько в его присутствии, це
иначе, н приговаривал при этом всякий раз:
«Смотри, смотри, не раздави паука. Вот когда появятся
мухи, паук будет помогать нам изводить их... Вот ты и дол-
жен беречь его.'» Отец был довольно осведомленный человек,
читавший много книг и по естествоведению, по он не подозре-
вал, что наук истребляет и не мух только, а разных насеко-
мых — и кожееда., и уховертку, и мокрицу, и клопа: В доме
была у вас комнатка, которую обитала старуха ключница, не
из особенных радетелей чистоты. По стена-м ее анпартамента
клопы безбоязненно совершали свои дневные прогулки.
Однажды. зайдя в этот клоповник, я насчитал таких гуляю-
щих до полусотни. Оглядел я углы комнатки и нс заметил
нигде и следов паутины. Ключница в этом одном соблюдала
относительную чистоту, усердствовала по этой части.
— Хотите, сказал я однажды ключнице, чтобы клопы
уж не так часто ползали у вас по стенам? Я это вам
устрою... П из конюшни, после данного ключницей согласия,
я притащил трех солидных пауков и водвори.i их на новое
житье в клоповник. Дня через четыре, ткачи сделали свое
дело. Протянули во всех углах сети и от угла кровати до
степы, тоже засновали паутиной. Спустя неделю почти ни
одного клопа на степе не было, а в паутине болталось много
сухих клоповых шкурок. Ключница это видела, но не уверо-
вала. вполне в т1;ачей-благод(‘Т(‘Лсй. хотя и замечала, как
паук с аппетитом сосет клопа. 'Зато отец окончательно
приобщи.! к своим сведениям о пауке это мое наблюдение и.
пригласив ключницу к себе в кабинет, внушительно посове-
товал ей кровать вынести на травм двора, вычистить клопи-
ные гнезда, а пауков беречь. Ключница вняла совету и не
раскаялась в этом: все меньше и меньше висело клопиных
. кожиц у ткачей, а затем они и совсем исчезли.
В один из очень ясных солнечных дней, вскоре поел»1
переезда моего на чердак, в «каютку», я увидел довольно боль-
шого паука. гпу<-ка.внкто<‘Я над моим столом. Нгим он. как бы
ft 1
128
давал знать о том. что я не один здесь жилец и ч го он желает
м оего з 11 акомства.
.Он стал делать мне визиты частенько, и утром, и в пол-
день, и знакомство наше становилось более- коротким.
Чтобы задобрить паука, я пробовал бросать на стол кучки
задавленных мух. Случалось, что он брал мое угощение, но
только тогда, когда я удалялся от стола на почтительное рас-
стояние. Может быть, инстинкт самосохранения действовал
тут. во ткачу я не внушал доверия, и все мои попытки сбли-
зиться с ним терпели неудачу. Залетела ко мне однажды
большая мясная муха. Взял я ее за одно крылышко, чтобы
другим она жужжала. Ткач услыхал ее песню, спустился на
своей ниточке — и не знал, что ему предпринять. Я старался
не шевелиться, откинулся на спинку стула и выжидал, за-
жимая '.муху, чтобы она жужжала громче. 11 вдруг он стре-
мительно кинулся к ней, то-есть к моим пальцам. Я разжал
их, а ткач схватил муху и был таков. Однако, if эго ничуть не
сблизило нас. По крайней мере, когда я в другой раз та-
кую же приятную для паука дичь положил на руку, на ла-
донь. предварительно заставив ее пропеть легкую арию, мой
ткач хотя и появился, упустив над столом очень длинную
нить, но мухи не взял — побоялся... II бился я с такими
опытами довольно долго, и они кончились ничем.
— Пу, постой же, — подумал я. — я все-таки достигну
своего, приручу тебя. План у меня созрел. Я вспомнил та-
’кой случай из моего детства. В деревне у меня был большой
приятель старик Данилушка, всегда беседовавший со мною
в часы отдыха. Их собственно не было, так как Данилутикя
всегда ковы]>я.т что-нибудь, либо упряжь чт!нил. либо лапти
плел, либо пращу мастерил для меня, или тёр нюхательный
табак для деревенского портного, который с самого утра за-
ряжал свой нос.
Когда один раз я пришел как-то к Данилушке. против
обыкновения он не мастерил ничего, а наигрывал на ду-
дочке. Играл мой приятель что-то заунывное, а сам улыбался.
— А ну-ка. посмотрите, батюшка., кто внимательно мою
песенку опушает, — говорил Данилушка. — Около моего
правого плеча, замечайте ма.зютку махонького. Я уже давно
ему по праздникам играю на дудочке. Он очень это любит.
Сию минуту его нет. а начну играть, и он сверху придет.
МОИ ПИТОМЦЕ! И ДРУЗЬЯ. V
129
Я не понимал в чем дело. Данилушка заиграл опять
что-то унылое, — и у правого плеча его я увидал спускающе-
гося большого паука. Он терпеливо слушал незатейливого
музыканта пока тот играл. Но дудочка смолкала — и ткач-
меломаи удалялся во-свояси и вновь появлялся, когда ду-
дочка издавала звуки. И чем заунывнее они были. тем. нижг
спускался ткач, точно стараясь вслушаться в них. II было
такое мгновение, когда он уселся па плечо игравшего.
— А вот сыграю повеселее песенку, — смеясь говорил
Данилушка — и увидите, что от этого будет, Смотрите. И за
играл что-то плясовое. Паук быстро спустился п так же бы-
стро поднялся. Спустился опять и вновь поднялся. Он это
проделывал Гбеспрерывно.
Все это вспомнил я до мелочен. — ив один прекрасный
день решил устроить посильный концерт для моего паука.
Факт получился неожиданный. С грехом пополам, умел я на-
игрывать две мелодичные пьески. Едва только повел я смыч-
ком. стоя в щютпвоиоложной от окна стороне, как ткач-ме-
ломан уже стал спускаться по направлению скрипки. Оче-
видно. он проделал дорогу с изумительной быстротой, так
как перед началом моею пиликанья, я видел, что он спо-
койно сидел в ближайшем к окну уголке и возился с какою-
то добычей. Таким образом, музыка моя пришлась очень
кстати и для него. — после его легкого завтрака. Я играл одно
и то же бесконечное число раз с крохотными передышками,
а мой оригинальный слушатель во время их не думал уда-
ляться. Мало того, движение смычка совсем не пугало его, он
висел на. паутинной нитке и не шевелился, весь обратившись
в с iyx. По-ви ди маму, моя мелодия пришлась *му по вкусу.
Я нарочито переменил место, лодавшшч. шага на три-че-
тыре в противоположную сторону. И мне показалось, что
ткач-меломан следит за мо'ими движениями. Ио крайней
ме|К\ он поднялся на своей ниточке и стал спускаться около
нового места, где я стрял, и проделывал это раньше, чем я
начал играть. В награду я переменил и пьеску, которую по-
вторял бесконечно. Оритинальный меломан так увлекся му-
зыкой, что даже забыл о наступающих сумерках. Он все слу-
шал, и ему пришлось вернуться в 'свой утолок, когда па
нашем чердаке уже стали бродить тени. С этого времени,’я
играл ’не для себя, а для своего слушателя. Ткач-меломан
130
'спускался ко мне. однако, не всегда. К* гаммам он был до
вольно равнодушен. Коснусь я струн, он спустится, повисит
па ниточке и поднимется обратно, если звуки отрывисты и
не. дышат мелодией. Чувствовал ли он ее, или ото были слу-
чайности, только ткач-меломан не уходил к себе, когда
я играл мои обычные пьески. Пришлось разучить новую
вещицу, так как эти обе мне порядком наскучили, и мой ме-
ломан выслушивал и ее. очевидно, тоже не без удовольствия,
потому что. когда я вздумал повторить самые мелодичные
нотки, он сидел у меня на голове, па моих волосах. Если бы
у меня было больше времени, и я вег бы играл ему, он. пожа-
луй. свил бы в ней паутину...
Проходила осень, уроков у меня прибавилось, и скрипке
пришлось отдыхать долго. Мне. что называется, дохнуть было
некогда. Да к тому же меня начинало брать сомнение, выйдет
ли толк из моих пиликаний. Но вот пришел.праздник. Было
.пасмурно. Чачастил дождь. К чтению пропала, охота. Что-то
взгрустнулось, л скрипка вышла пз своего заключения. Она
не успела еще запеть и только приготовлялась к этому не-
стройными звуками, а ткач-меломан уже висел в воздухе.
/1 начал мелодию, она росла, развивалась — все ближе дви-
гался мой единственный слушатель и. в конце-коицов, сел ко
мпе на руку, водившую смычком. Должно быть, меломану
за.хотелось быть, как можно ближе, к звукам. оттого он и по-
местился у меня на руке. П тут ]>обость и осторожность оста-
вили его.
Рука делала движения, порею довольно сильные, а он
все-таки не оставлял своего места. П с ним я и доиграл
пьеску. Только когда я машинальпо опустил руку со смыч-
ком. меломан мой полез ио ней, и<‘ спеша, и поднялся вверх
но ниточке. После этого, как-то встав с первым лучом
солнца, я начал напевать что-то из оперы «Трубадур». 11 тут
произошло нечто неожиданное. Паук спустился ко мне на
стол, у которого я стоил в ту минуту п. не смущаясь моим
присутствием, слушал мое пение. Я одевался и пел. а мело-
ман восседал на столе, как-то странно расставив свои латш.
Я смолк, и в ту минуту появилась на оконном стекле муха и
стала биться, жужжа и думая, что окно отворится, и она вы-
летит. Мой меломан. — конечно, проголодавшийся. — бы-
стро пополз ио столу — и муха очутилась в его объятиях.
Тут мне хотелось узнать, что выйдет, если я заиграю люби-
мую мелодию. Повел смычком — и взглянул на окно, где-
паук собирался пожрать посланную ему судьбою жирную-
муху. При первых звуках он бросил ее, впрочем, уже слегка
опутанную паутиною, пополз ко мне и снова очутился-
у меня на руке.
Впрочем, паша «дружба» скоро окончилась. Я решил на-
всегда расстаться с моим чердаком и спустя дней десять пере-
возпл уже свой скарб к товарищу, моему земляку, с ко-
торым очень скоро вместе уехал в родные места. А ткача-
меломана, как это ни было мне грустно, я оставил без-
музыки и без моего общества. Но бывают же такие случай-
ности’ Спустя год я встретился с одним знакомым бедняком,
игравшим па гитаре. Он рассказал мне. что живет в той са-
мой «каютке», где я обитал, подружился с пауком и играет
иногда для него. Ткачу ^меломану, значит, повезло. Кроме-
скрипки, познакомился он и с гитарой.
Трусов
Втце с вечера вода на Днепре, омывавшем белопесчаные
•берега левады в деревне Мануйловке, стала слегка подни-
маться. и кое-где виднелись только бугры, поросшие красною
гозою, тогда как все нижние берега уже были затоплены.
А утром Днепр, больше чем на версту, двинулся вперед,
овладев и леском из осокорей и осин, приютившимся в балке,
и плотинкой, переброшенной через живописное болотце, и
большим капустником, к нему прилегавшим, и оставил
только мельницу-ветряк, гордо' стоявшую на пригорке, до-
вольно высоком, сплошь покрытом яркой изумрудной зе
ленью, озаренной вешними лучами украинского солнца!
Днепру, казалось, было мало этих завоеваний, и его могучий
поток двигался все дальше и дальше. Залил обширную рав-
нину, скрыв под собою бесчисленные кусты красной лозы и
верболоза, верхушки которых еще пока виднелись и каза-
лись алыми пятнами на лазурном фоне журчащих вод. по-
видимому, не желавших знать, что такое предел, что такое
граница.
По крайней мере, вода уже приближалась к дороге, у ко-
нторой стоял старый долг. Из его окоп открывалась порази-
тельной красоты панорама разлившегося версты на две
Днепра. Ближе к усадьбе из воды выступали верхушки
верб, тополей и осип, отражавшихся в водном голубоватом
зеркале, и казалось, что «в воде опрокинулся лес».
А дальше была обширная водная гладь, высокая и пустын-
ная, поражавшая своим величавым видом, как привольна .а
украинская степь без конца, без границ, края которой сли-
ваются с краями неба. .Впереди, справа и слева — 'только
вода, вода, вода. Под нею Днепр скрыл на довольно долгое
время свои .длинные песчаные косы, свои отмели. И над- этой
водной пустыней весна раскинула своп голубой шатер и
осветила ее ослепительным блеском горячего, пыл ко ru-
солнца. золотящего и зеркальную гладь, и широкую, много-
красочную рамку, в которую она вставлена.
Вот какая величественная картина половодья быпд
у меня перед глазами, когда в том году я. против обыкнове-
ния. очень рано приехал к отцу в Мануйловку, в Хохлап-
дию. как выражались мои товарищи, всегда завидовавшие
моей поездке в родные места,
Я любовался величественной водной стихией. По одшно
созерцания ее мне было мало. Такова природа человека:
восхищается он красивым цветком, в саду, в поле, и ему
хочется сорвать его. расписанную пестро - бабочку по-
держать в руках хоть одну минуту, ощупать скалу, которою
он любовался еще издали’ и т. д. 11 вот почему мне так пла-
менно хотелось, не довольствуясь созерцанием красивого
половодья, сесть в лодку и поплыть если не далеке, то хоть
туда, где разлив начинался около недавних естественных
б(‘регов Днепра, Нечего греха таить, примешивалось тут и
желание поудить рыбу, поискать гнезд на деревьях, насеко-
мых и мало ли что еще может тут встретиться... Манил
к тому /Ко и чудный воздух, мягкий, нежный, целебный, ко-
торый сам лился в грудь, которым можно было упиться, на-
дышаться вдоволь, освежить усталые от долгой зимней ра-
боты легкие. Манило и неясное, благодатное солнце, ласкам
которого хотелось отдаться всецело. А как манил к себе про-
стор. — об этом и говорить нечего!
И глаза мои уже- пожирали-те места водного лона, пи ко-
торым предстояло скользить нашей лодке. Она была помести-
тельная. хорошо осмо.нчшая. еще недавно обновленная*
проконопаченная и очень ходкая. По извлечение ее из сарая^
где она зимовала, и передвижение, па особых полозьях,
к воде — было, пожалуй, целым событием. Распоряжался
этим всем, конечно, старый моряк’, отец мой. вообразивший
себя при спуске судна в доках Ио крайней мере, он коман-
довал своим зычным голосом необыкновенно усердно и так
волновался, как. будто наша лодка была, по меньшей
его яхтой, которою он во время оно командовал... Но вел» было
кончено, лодка была торжественно спущена на воду. Тут-
только я заметил, что у ее носа красовалась выведенная бе-
Молодой заяц в логов?, ni поч i *ге. Gti imos с натуры.
лым до черному фону надпись: «Сивуч». Это отец, еще вече-
ром, накануне спуска ее, уже в сумерки, начертил на лодке
название и теперь смотрел на меня и самодовольно улы- ‘
балея, нс говоря ни слова.
— Отча-ли-вай! — крикнул он, оглушив всех нас и
свертывая свою пани росу-пушку, чуть ли не десятую по
счету в течение того времени, пока он стоял на берегу и хло-
потал о спуске лодки. Степан, вооружился веслами, я сел
к рулю, и лодка отошла от берега. На дне ее лежали удочки,
Заяц на огороде.
Снимок с натуры.
сачки для рыбы и для .насекомых, мои неизбежные коробки,
банки и пузырьки. _ . 4
У затопленного леса мы остановились, прикрепили лодку
к старой ветвистой иве и забросили удочки. Сверх ожидания]
улов был отличный: мы поймали несколько крупных саза Л
нов, десятка два ершей и пару .очень/* крупных окуней^ .
Увлеченные уженьем, может быть, мы поймали бы много
рыбы, по высокий бугор, находившийся шагах в ста от
нашей стоянки, привлек все наше внимание, и мы уже пе
136 •
сводили с него глаз. Там что-то двигалось., шевелились ка-
кие-то серые гномы.
Отвязали лодку и причалили к импровизированному
островку. И тут случилось с нами нечто подобное тому, что
произошло с дедом Мазаем, героем одного из милых стихотво-
рений Некрасова, «посвященных русским детям». Этот де-
душка рассказывает, как. во время половодья, разъезжал, он
ла лодке, собирая дрова, и вдруг видит —
Один островок небольшой —
Зайцы ни нем собралися гурьбой.
С каждой минутой вода подбиралась
К бедным зверькам; уж под ними осталось
Меньше аршина земли в ширину.
Меньше сажени в глину.
Мазай подъехал и спас зайцев, скомандовав им. чтобы
они прыгали в лодку, предварительно взяв одного и усадив
его; Прыгнули зайцы, и дед стал гуторить с косой командой
и поехал дальше со своими оригинальными пассажирами —
... Плывет в тишине.
Столбик, но столбпк, зайчик на пне,
Лапки скрестивши, стоит горемыка.
Взял и его — тягота не велика!..
Очутились и мы в роли деда Мазая, спасителя зайцев.
Наши косые оказались серыми гномами на бугре. Их было
трое. Они не сопротивлялись лам, когда мы их пересаживали
в лодку, за исключением одного, страшно худого, изможден-
ного, все время вырывавшегося из рук. Он дрожал, как в ли-
хорадке, закатывал глаза, словно перед смертью, прерывного
дышал и стоймя держал свои длинные упв*. точно они у него
одеревенели. Ноздри расширились у бедняги и будто ловили
-воздух.
— Экий ты беспокойный, Трусов! — шутил Степан. —-
Приедем домой — то]да и бойся, а пока сиди смирно: семт.»
•смертей не бывать, а одной не. миновать.
BwnoTjx)innjni мы сачок с нашим счастливым уловом и но-
г-лдили туда зайчишку, но Трусов стал так биться в сачке и
смущать своим поведением остальных косых товарищей/ что
пришлось из сетки вынуть его и держать весь Путь на коле-
нях,-взяв за уши. О продолжении нашей экскурсии и думать
было нечего, и скоро лодка наша причалила к берету. Перед
этим мы посадили в сетку пару зайцев, и они сидели в ней
смирнехонько и стали слегка волноваться только у самого
берега, почуяв запах сада и надежду на, освобождение из
плена. Пожали. пригнув ушки, а тут. завидев берег, колом
их подняли.
А сад не мог не манить их: был весь в цвету, белея и ро-
зовея цветами черешен, вишен, груш, яблоней, абрикосов.
Чтобы не было дома лишних разговоров и недобрых сове-
тов. я в сопровождении Степана, бегом пустился к этому
заячьему раю — цветущему саду. По счастью, нас никто
не встретил, так что мы преблагополучно достигли густой
рощи на, окраине этого рая и выпусти.in туда пару зайцев,
а третьего отнесли во флигель и.’пока что. заперл/ в кла-
довку. Исхудавшему зайчишке прежде подкормиться хоро-
шенько нужно, сил понабраться, а потом уже итти на все
четыре стороны и самому заботиться о своем пропитании.
Правду говоря, я больше склонялся к тому, чтобы и этого
хилого Трусова присоединить к парс выпущенных на волю
косых пассажиров нашей лодки, по Степан красноречиво до-
казывал мне. что Трусов «пропадет пи за грош», его. слабого,
вороны заклюют, он. может быть, и удирать, как следует, не
сможет от своих многочисленных врагов, и пеших, и .чегучих
— П потом. — в заключение длинной тирады своей сказал
Степан, — у вас всякие воспитанники жили, а такой породы
еще не было.'.. Может, из него занятная штука выйдет!
И этот довод его оказался самым убедительным. Чадо
было хорошенько позаботиться о своем новом жильце. Нарвал
я травы целую охапку для его исстели и самой разиообраз
ной зелени для питания и стал устраивать квартиру для
гостя. Старая глубокая тарелка была, доставлена в предбан-
нике (осталось одно название, ибо самой бани тогда уже не
существовало) для водопоя, не забыто и молоко на всякий с.чу-
чай. авось попробует. П Трусов водворен был на жи-
тельство в этом большом помещении, куда я перенес его с тру-
дом, настолько он бился у меня в руках, так. же. как на лодке,
закатывая глаза и раздувая ноздри. Я имел глупость посадить
его не на пол. а на подоконник, и несчастный сделал такой
сильный прыжок, нежданный и негаданный, что чуть не вы-
летел в (|ицугочку. затянутую марлей. Нешто делать, пришлось.
138
Еременко заколотить форточку дощечкой и что-нибудь вы-
думать для предотвращения большой беды. И тут, когда заяц,
сделал прыжок, Трусова лятасла только моя стремительная бы-
строта: я успел подхватить его, иначе он выл тел бы в фор-
точку и разбился бы. или если бы упал на пол. то точно так
же пострадал бы. Думать долго не пришлось: отыскал я в ам-
баре проволочную сетку, вырезал из нее требуемый кусок к
ущишил проволоку к форточке*, взамен марли. Трусов изволил
забиться вод лавку предбанника и не вылезал оттуда до
моего ухода.
Но я, выйдя, обогнул флигель, осторожно подошел к окну
и стал наблюдать, что произойдет в предбаннике. после моего
ухода. Ждать мне пришлось недолго. Трусов вылез из-под.
лавки, поднял голову, понюхал воздух и — лрыг-прыг по на-
правлению к пище и питью. Ушки опусiпл. присел и начал
жевать молодую з<‘Л*чн. свекольника, при чем уничтожал ев
очень быстро, хотя и ел «с чувством, с 1<>лком. с расста-
новкой». Поев свекольника, обратился к пахучей моркови,
скоро ее бросил и начал выбирать какую-то траву — и все-
жевал и жевал, даже места переменял, неуклюже двигаясь, с
пищей во рту. К воде пе прикасался, к молоку н<‘ по.дходпл
и близко, и наконец уселся на мягком травяном ложе, все-
таки жуя. но уже без гой жадности, которую проявлял
раньше, а цовольно меланхолично! Я очень тихо, одним
пальцем, два-три раза стукнул по стеклу. Надо было Е-идеть.-
е какой поспсшнослью, с неуловимой быстротой поднял он
ушки и прыгнул под лавку. II напрасно задавал* я себе урок
терпения, поджидая успокоения архи-трусливого животного:
Трусов, что называется, плотно засел в своем укромном углу
и не подавал ни малейшей надежды на свое ноявлешге. Мо-
жет быть. — 1умал я. — он через форточку чует мое при-
сутспид*. Я отходил от окна хадеко. на цыпочках, притаив,
дыхание, возвращался, по заяц все-таки не выходил. II я ушел
совеем.
Робость Трусова, переходившая часто в отчаянную тру-
сость, продолжалась по отношению ко мне и прочим лицам.
посещашЙим флигель, довольно долго. Он целые часы вы-
сиживал иод лавкой, дрожал, ставил мйчтос свои уши. когда
я его вытаскивал оттуда деликатно. Я решил прибегнуть-
к такой пробе. Убрал всю его еду. проморил голодом чуть
'не целый день и затем принес ему листьев, молодой капусты
и репы и еще что-то и начал манить его из-под лавки. Сперва
он был непреклонен, но затем мой прием подействовал: Тру-
•сов робко приблизился к моей руке, долго обнюхивал предла-
гаемое ему и стал есть. Так я и приучил его к себе. Он уже
набрасывался на мою руку, становился па задние лапки,
•если я отнимал руку с съедобным, и однажды даже полез ко
мне в карман, когда оттуда торчала сочная трава, и. съев
всю. стоял, чего-то выжидая. Я вновь наполнил карман кор-
мом и присел возле зайчишки, и Трусов повторил нападение
на мой карман. Научил я зайца вспрыгивать на лавку, а
затем с лавки па подокон-
ник. Как оп был удивлен,
когда впервые проделал эго!
Сквозь стекло он смотрел
па полянку, видневшуюся
пз окна предбанника, точно
кошка, водил головою по
разным направлениям, то
поднимал, то опускал уши
и прямо выказывал волне-
ние, рассматривая полянку.
II вдруг, в самый разгар
его наблюдений, Трусов
стремительно спрыгнул с
подоконника и спрятался
под лавку. Взглянул я в
окно п увидел, что по по-
г>аяц в тревоге. лянке гуляет ворона. Она-то
( нпмок с натуры. его и перепугала. Эго ведь
один пз врагов зайца, а их
у_ него бесконечное число и среди звериных пород, и среди
•птиц, и даже среди пресмыкающихся. Один немецкий есте-
ствоиспытатель перечислил заячьих врагов в забавных рйф-
:мованпых строчках: .
Люди, ВОЛКИ, 11 сы, лисицы,
Кошки/рыси и куйицы; • •
Лчски, филины, •орл*14,г.— .
Все. они .лляслйцев. злы.ч с.
• •
Uli
Заячьи следы на снегу и на рыхлой почве. Снимки с натуры.
• а • I | » *
И сорок, да и ворон
Заяц трусить принужден.
Этих тварей хищных рать
Жаждет зайчика сожрать...
И мой Трусов, несомненно, запомнил хорошо своих вра-
гов. Когда собаки лаяли на дворе, он* тоже забивался в угол
п воего убежища, все под ту же лавку. Зоологи утверждают,
что все зайцы и на воле пугаются всех предметов, для них
новых, незнакомых, например, огородных чучел и. завидев их
издали, улепетывают от них. На моем зайце я это проверил:
он долго обходил старую прялку, стоявшую в предбаннике,
лучше сказать, не хотел ни за что приблизиться к пей.
Л раз. когда он уже привык бегать у меня, по всем комнатам,
он поднял страшную тревогу, увидев вершу, которую я по-
ставил у себя в кабинете с ночи, собираясь рано утром упо-
требить се в дело. В этой комнате нс было нигде такого
укромного местечка, где бы можно было ему укрыться
от напугавшего его страшилища, и мой заяц залез в случайно
-открытый шкаиик письменного стола и сидел там до тех лор,
пока я не стал усиленно звать его. «Трусь-трусь!». эти
'Оклики он заучил и шел на. них обыкновенно очень скоро,
•если в комнате не было лиц. ему совершенно незнакомых.
Отца и всех домашних он знал хорошо и признавал, по-
зволяя им даже ласкать себя. При этом он делал очень
•смешное движение губами л носом. Отец смеялся, говоря, что
заяц что-то нашептывает и вынюхивает, стараясь узнать, нот
• ли опасности от ласкающей его руки.
Мало-но-малу Трусов привык пить молоко, по для этого
я должен был держать в руках перед ним блюдечко, и такая
•штука продолжалась довольно долго, пока, он окончательно
не вошел во вкус этого угощения. Точно так же приучил
я его к мякишу черного и белого хлеба. Корочки он не долю-
бливал, а мякиш ё течением времени он часто предпочитал
•дасе зелени и. случалось, прямо вырывал у меня из рук
и подпрыгивал, чтобы достать хлеб. Когда обнаружилось
это пристрастие к хлебу, я стал класть лакомое блюдо то на
подоконник'комнаты, то на кровать, на кушетку, на стулья,
и заяц положенные кусочки находил всюду. Обоняние у него
•было отличное. Пресмешно было видеть, как «трусь-трусь»
поедал хлеб, положенный на стул. Для этого он становился па-
142
задние лапы, передними упирался в стул, мордочкой сбрасы-
вал хлеб на пол и тогда уже поедал добытое таким слож-
ным путем угощение. Хлеб однажды в его присутствии я
с\пул под подушку. Не успел я отойти от постели, как Тру-
пов вскочил на постель и достал лакомый кусочек
оттуда, куда я его положил. Белая наволока подушки уже
не приводила его в смущение, а было время, когда она наво-
дила. на него страх уже и 'тогда, когда он привыкал
бегать но всем комнатам флигеля. Он тогда очень недовер-
чиво поглядывал на подушку, как-то пятился от кровати,
прыгал по противоположной «-тороне помещения или просто
перекочёвывал в другую комнату. И если я его звал, он при-
ходил. во все-таки держался поодаль от кровати.
Он умывался, совершенно как кошка. /1. шутки ради, под-
бавлял ему большое дорожное зеркало. Впервые он стал
лапками драться со своим изображением в зеркале, но по-
том и на зеркало уже не обращал внимания. Трусов вообще
легко приручался, потому что я имел дело с молодым зам-
нем. -А то ведь старые, если верить многим зоологам, безна-
дежны в этом отношении, сколько бы их ни держали. ТТ я ду-
маю. что это правда: у моего дяди был заяц, спасенный нм
от коршуна, старый, дебелый. Дядя больше трех месяцев во-
нзился с ним — и. махнув рукой, выпустил его в лес. А мой
воспитанник научился отворять двустворчатую дверь, ко-
торая вела из спальни в переднюю, стоять на задних лап-
ках, по моему желанию, чего я достиг без особенного труда.
Играл еще с мячиком, катившимся по полу. И ко мне очень
привык: обыскивал карманы моей куртки, куда я (конечно.
на])очно) кла.ч или хлеб, пли брюкву.
Когда наступили сильные жары, я стал держать его на
даче — в большой клетке из проволочной сетки, пристроив
эту клетку к стене флигеля с наиболее спокойно!! стороны,
прилегавшей к полянке. Здесь у пего было вдоволь всякой
пищи и питья, и здесь он чувствовал себя прекрасно. А на
ночь я уносил его в комнаты. Он часто спал у меня в ногах,
л если необходимо было проветриться, соскакпг.ал с постели
и, случалось, возвращался обратно. Однажды днем я вызвал
его с дачи, потому что надвигалась буря. У самого флигеля
•он как-то выскользнул у меня из рук, — и ничего, вошел
со ,мной в дверь. --)то внушило мне мысль выпускатъ его из
143
летнего помещения на полянку, разумеется, при собе. Опыт
удался вполне: заяц бегал по полянке, далеко пе забегал и
честно возвращался с прогулки по моему зову. II это про-
должалось больше двух недель. Трусов почти совсем пере-
стал оправдывать свою фамилию. Но дернула ясе нелегкая
перепрыгнуть через плетень неподалеку какую-то бродячую
собаку. Заика, насторожился, поднял уши и, хотя собака
исчезла, бросился бежать со всех ног. Я — за ним, — и скоро
потерял его из виду. Очевидно, он тоже перескочил через
плетень, в том месте, где ои был очень низок, а, может быть,
просто притаился где-нибудь до наступления ночи. Я весь
и наш сад обходил, и соседний. выкрикивая обычное: «трусь-
трусь» — и ничего из этого не вышло. Трусов, как в воду
канул...
144
Коротенькая жизнь
Незадолго до переселения в Пегербург, оаобрал. я дублеты
из моей коллекции яиц для подарка одному ученому в сто-
лице, профессору Бранту, которому я привез и эти дублеты,
и целых шесть ящиков насекомых. Профессор был обрадован
таким подарком и признался, что редко удавалось ему видеть
коллекцию бабочек в таком свежем виде, аккуратно, методи-
чески расправленных, хорошо наколотых, «lege artis», как он
выразился — «по всем правилам искусства»- Особенно уми-
ляли его ленточницы, сфинксы и смеринтусы с их толстыми
пузцами, которые я пропитал жидкостями, предохраняю-
щими от червоточины. Кроме того, все четыре угла ящика
были снабжены капсюлями с камфорою, которую я пополнял
аккуратно. Вез я ящики с большими предосторожностями
и зашитыми в войлок. Я объяснил профессору, что бабочки
мои оттого свежи, что они не пойманы, а выведены из гу-
сениц которых я кормил всегда щедро. Оттого и вышли та-
кие крупные, хорошие экземпляры. А расправлены они тща-
тельно потому, что' расправилки я делал сам, с математиче-
ской точностью, дабы одна дощечка не была ни на волосок
ниже или выше другой, и старательно полировал эти до-
щечки. Бабочку я умерщвлял почти моментально, дабы она
не билась крылышками и не стряхивала с себя драгоценной
нежной пыли — своих многоцветных чешуек.
Спустя год, мне необходимо ’ было ехать на юг. в родные
палестины, и первым долгом я пошел проститься с профес-
сором Брантом. Добрый старик узнал о дне и часе моего отъ-
езда, и я был глубоко растроган, когда на вокзале, куда он не-
ожиданно для меня приехал, стал искать меня глазами.
— А не дадите ли вы мне каких-нибудь естественно-науч-
вых поручений? — спросил я Бранта.
Мои питомцы и друзья.—10.
145
— Большое спасибо! — сказал он.—Принимаю ваше
предложение... Привезите побольше хороших экземпляров
Махаона, только этой бабочки. Булавки я захватил... Вот
они, а расправилки, надеюсь, вы сохранили на память и на
всякий случай... Такой случай, как видите, вам и предста-
вляется...
Приехав домой ранней весною, быстро покончил я с де-
лами, бывшими целью моей поездки, — и принялся за испол-
нение поручения Бранта. Я и не ожидал, что исполняя его.
я вновь загораюсь любовью к жизни неисправимого натура-
листа. Отец, подтрунивал надо мною и, растягивая слова,
говорил:
— Старая любовь ire ржавеет! — п тащил мне всяких
гусениц.
Сознаюсь чистосердечно, я их выпускал по негодности па
волю, а сам тщательно обходил места, где появлялись всходы
моркови, цикуты и других родственных им растений, и вни-
мательно осматривал, нет ли па них хоть крошечных червяч-
ков — этих красивых светло зеленых с черными кольцами и
оранжевыми пятпыппыми, гусениц Махаона.
П вот ire особенно скоро на морковнике я обрел целую
кучку желанных гусениц. Они были еще малы: сантиметра
два длиною, не больше. Тем не менее я срезал стебель мор-
кови вместе с ними и посадил их в сохранившийся у меня
садок, где гусеницы получали корм в избытке. Он в некото-
рых местах смачивался водой. А иногда я вставал чуть свет,
когда жемчужная роса переливалась огнями на траве и на
листьях моркови и приносил питомицам моим эту росу. Они
чуяли влагу и, быстро подползая к капелькам росы, жадно
втягивали ее в себя. Корм я им переменял два-три раза в
день. Чем свежее корм, тем охотнее гусеница уничтожает
его. Грядки моркови в саду страдали от моей каждодневной
жатвы, и чтоб не хмурился старый садовник, я шел в леваду
и рвал там подходящую пищу. Особенно усиленно питал я
гусениц, когда они выросли. Я ставил садок на какую-ни-
будь лужайку и однажды в теплую, очаровательную ночь
просидел до зари. Мне хотелось .знать, едят ли эти обжоры
и в ночное время. Да, они ели так же, как днем, только с не-
большими передышками. Па воздухе ведь аппетит .лучше.
Две гусеницы особенно выросли. Я их отделил от остальных
и за ними_ здоровыми, жирными ухаживал так, как. можно
только ухаживать за больными близкими людьми. И резуль-
тат этого ухаживания получился блестящий. В их ящик
я поставил несколько крепких веток .укропу, и на них очень
скоро появились две очень крупные .. зеленоватые ку^оут.ки,
прикрепившиеся своими белыми нптями-иаутинка1 ги. Дер-
10
147
жал я их в прохладном месте, чтобы солнце не засушило их,
и мои все труды не пропали даром.
Окуклились вскоре и остальные гусеницы, а в один пре-
красный день — недели через полторы — метаморфоза совер-
шилась. Вышли прекрасные экземпляры бабочек. Особен-
ной красотой радовали меня вышедшие из двух крупнейших
гусениц, мной отделенных. Они отличались и цветом, и более
длинными отростками на задних крыльях. Немецкие нату-
ралисты эти отростки ' приравняли к ласточкиному хвосту.
Отсюда и вышло немецкое название Махаона — «Schwalben-
schwanz». Я дал бабочкам оправиться немного, экземпляры
поплоше выпустил на волю, шестнадцать умертвил и распя-
лил на расправилке, а один экземпляр из двух крупнейших
оставил жить с целью понаблюдать за ним. Труд предстоял
немалый. Прежде всего надо было устроить для моего Ма-
хаона помещение, потом подумать о его пище. Последнее за-
ботило меня меньше, так как я пробовал уже искусственно
питать Ванессу-Многоцветницу не без успеха, правда, до-
вольно короткое время.
Устройство помещения отняло у меня достаточно времени.
В предбаннике флип?ля я вставил в окно раму, затянутую
марлей, поставил несколько ящиков с цветами, п так как
нол в этой комнатке был земляной, я насыпал сверху на боль-
шом пространстве слой земли, пересадил много травы и не-
сколько зонтичных растений, на которые, летая, Махаон мог
бы садиться и отдыхать. Большая часть цветов здесь были
пахучие и такие, в которые он имел бы возможность опускать
свой хоботок. II наконец на круглый столик я поставил не-
большое, но глубокое блюдечко с жидким сахарным сиропом.
На подоконнике стояло другое блюдечко, с тем же сиропом,
но на розовой воде. Это помещение было крошечным зимним
садом, который явился «как по щучьему веленью», в течение
дней двух.
Я посадил Махаона, когда все было готово, на цветок жас-
мина, и отошел поодаль. Минут пять посидел он на цветке,
перелетел па другой, перепорхнул на следующую кадку с жас-
мином. исследовал два-три цветка здесь, запустив свой труб-
чатый хоботок, и потом стал усиленно летать из угла в
угол, что в миниатюре напоминало полет Махаона на воле
вад какой-нибудь лужайкой, которую так любят эти бабочки.
148
Между тем вечерело. Он сел на оборотную сторону одной
ветки жасмина, и эта ветка явилась местом его ночлега.
На утро он порхал вяло. Вероятно, был голоден. Надо было,
гак или иначе, устроить его питание. Я переставлял с ме-
ста на место блюдце с сахарным сиропом, а сам удалялся
за дверь, в другую комнату, и смотрел в щелку — не подле-
тит ли Махаон к блюдцу. Но он опускал свой хоботок ь-
чашечки жасмина беспрестанно, вился над другими цветами,
в особенности, над иавиликой, делал это с невероятной бы-
стротой и как будто не находил искомого. Жасмин он облю-
бовал для сиденья, для отдыха и, пробыв на цветке минуты
две-три, снова отправлялся на поиски. Очевидно, они были
безуспешны, так как он садился отдыхать все чаще и чаще.
«Он слабеет!» с грустью подумал я и ломал голову, как бы
познакомить его с содержимым блюдечка, и придумал, на-
конец. Вышел я из своей засады, взял сиропу на кончик
перочинного ножа и каплю жидкости влил в цветок белого
колокольчика и в один из цветочков жасмина. Когда я спря-
тался после этого, Махаон стал деятельно кружить около тех
мест, где я проделал операцию с двумя цветками. Кружил
сначала высоко, потом все ниже и ниже. Обоняние влекло
его к цветку белого колокольчика. 11, • наконец. Махаон по-
грузил свой хоботок в этот белый бокал. Затем поднялся в
воздух п начал кружить над жасмином, где отыскал довольно
скоро капельку нектара, влитого мною.
Я снова, уже в другие цветки, палил сиропу, простого, а
гем сиропом, который был приготовлен на розовой воде,
я обмазал листок вервены. Тогда-то я убедился, какое у Ма-
хаона. так же как у многих дневных бабочек, было прекрас-
ное обоняние. Он недолго порхал над другими цветами и очень
ckojx) спустился к вервене и стал хоботком слизывать с ли-
стка сироп. Для этого он подлетал к листу со всех сторон.
После этого он уже бодро, без прежней вялости летал взад
и вперед и на секунду останавливал свой полет около вер-
вены. Но обоняние указывало летуну, что там уже не было
питания, и он пршпшался снова за свои полеты. II туг про-
изошло неожиданное для меня. Махаон стал кружить над
блюдечком с сиропом, пахнувшим розовой эссенцией. Мо-
ментально опустился над блюдцем, и я увидел, как хоботок
Махаона вытянулся во всю свою длину и словно вонзился в
119
сироп. После этого легкокрылый красавец питался без моей
помощи. Но мпе хотелось, чтобы это совершалось при мш\
то-есть, чтобы я оставался в зимнем садике, а не прятался
в соседнюю комнату. П я проделал вот что! Марли у меня
был изрядный запас, и я прикрыл ею все ящики с цветами,
все кадочки с жасмином и прочими растениями, убрал оба
блюдца в то время как Махаон, пугаясь моего присутствия,
летал иод самым потолком.
Выйдя, я увидел, в каком Махаон был недоумении. Он
садился на марлевые прикрытия, взлетал, снова садился и
старался, после этих попыток, проникнуто иод марлю. Взял
я один цветок, самый пышный, жасмина, щедро насытил его
сиропом, тонюсенькой булавочкой прикрепил цветок к плечу
моей блузы и вошел в зимней садик.
Тут я остановился у одного угла и терпеливо стоял, как.
вкопанный. Махаон начал кружить надо мною и. в конце
концов, уселся на моем плече. Я уже и не дышал, а стал
двигаться, когда Махаон снова летал под потолком. Опыты
эти я проделал в течение целых пяти дней. На пятый день
я уже двигался по комнате, а Махаон все-таки кружился надо
мною и усаживался на мое плечо — и наслаждался розовым
сиропом. С риском на шестой день совсем не входил во дво-
рец Махаона, проморил его голодом и с радостью видел
сквозь щелку двери, что он жив и здоров, а на следующий
день па том же плече у меня красовался свежий цветок ли-
лового колокольчика с налитым сиропом, при чем он был
обильно насыщен розовой эссенцией. И вот. я вошел в зим-
ний садик. К великой моей радости. Махаон услышал запах
розы и, капельку покружив надо мною, уселся на мое плечо.
Я ходил из угла в угол, и Махаон летал надо мною и раз сел
мне на голову, а отсюда перелетел па плечо. А водь мар-
левых покрышек ужо. не было на ящиках и на кадках.
В следующие дни на мош плече было пусто, а сахарным
сиропом было наполнено несколько цветков. По Махаон при
входе моем все-таки садился на мое плечо и совсем перестал
питать ко мне. недоверие. Три недели с небольшим прожил
он в зимнем садике. Как-то утром зашел я туда и долго
искал моего робкого друга, и. наконец, нашел его патоки
уснувшим на земле в кадке.с жасмином...
150
Худо тут! Худо тут!
Когда однажды я особенно затосковал о Юге, о родных
местах и грустно сидел над начатой и как-то медленно по-
двигавшейся работой, позвонил почтальон и подал мне
письмо. «Милый друг Пьер! — писал мне отец. — дело не
медведь — в лес не уйдет, отдохни-ка, от трудов праведных.
Приезжай на отдых в родные палестины. Поверь мне. — всего
дела не переделаешь, а здоровье расстроить ничего нет легче.
Соберись в путь поскорее, чтобы увидеть воочию приход весны.
Юношей ты особенно любил наблюдать ее первые шаги. Ду-
маю, что твой упорный труд не погасил в тебе любви к при-
роде. Итак, жду тебя!»
Оно получилось, это письмо, очень кстати: мои колебания
быстро сменились решимостью. «Что тут откладывать!» го-
ворил я себе и старался убедить себя, что Петербург мне опро-
тивел окончательно, и что пора расстаться с ним... хоть ме-
сяца на три. на четыре. В тот же вечер пошел я бродить
по магазинам и, делая дорожные закупки, приобрел не-
сколько книжек и еще кое-что для подарка отцу, не позабыл
и о запасах для естествен но-научпых экскурсий: добрую по-
ловину ночи потел я над укладкой. спал слишком чутко,
боясь проспать час отходящего поезда, при этом не переста-
вая думать об Украйне. Передо мною уже синело ее чудное,
ласковое небо, отражавшееся в широком зеркале Днепра, зе-
ленела степь неоглядная, вольная, как мысль поэта, желтел
ковер одуванчиков на лугу, у лесной опушки, в ушах звенела
песня жаворонка, флейта иволги!
Я так замечтался, что и не помню, как сел в вагон... II вот.
то, о чем мечта лось мпе дорогой, когда я вспоминал и при-
роду, и людей, живших среди пее, — дня через четыре яви-
лось предо мною на яву. развернулось во всей красоте своей
151.
прелести. Оно стало для меня еще милее моего долгого от-
сутствия, п старое казалось мне каким-то новым. А между
тем почти ничего не изменилось. Два высоких тополя по-
прежнему стояли на страже у глубокого-преглубокого ко-
лодца. в котором была такая вкус пая ключевая вода, холод-
ная даже в июльские знойные дни. Не изменился и полуве-
ковой раскидистый вяз неподалеку от того флигелька, где
протекали мои юные годы. По-старому на веселом пригорке
махала мне приветно серая мельница, а внизу тянулись ого-
роды у длинного, обрамленного камышом и осокой болотца,
где плавали утки и гуси со своими выводками, у самого бе-
рега синели дикие ирисы.
Не без сердечного замирания вошел я с отцом в наш ста-
рый сад. Он смотрел, этот живой свидетель моей юности,
прежним красавцем своими многочисленными дорожками,
цветочными клумбами, колодцами, беседками из сирени и жел-
той акации и пасекой, где уже слегка гудели пчелы, а на дере-
вьях белой акации, окружавших ее. заливалась пеночка, напо-
миная своими нежными трелями соловьиные аккорды- По бо-
кам ореховой аллеи голубели подснежники, ярко желтели
лютики, гусятница: мелкие жужелицы, скрипуны-крестовики,
краснотелки ползали по дорожкам, порхали бабочки-много-
цветницы и желтянки лимонного цвета, по кустам копоши-
лись перелетные певуньи, теперь только мелкота. Иволги
покуда не было: еще не все деревья распустились, а опа под-
гоняла свой прилет к тому времени, когда густая листва по-
может ей скрывать от хищных взоров свою строительную ра-
боту — вить круглое гнездышко. Зато надоедливые сороки
были налицо и стрекотали без умолку около своих уже го-
товых домишек из сухих прутьев.
Сладко после дороги спалось мне в уютном флигельке.
Было около семи часов утра, когда я открыл глаза, разбу-
женный криком'— «Худо тут! худо тут!» Он раздавался у
меня точно под самым ухом. К флигельку вплотную примы-
кала старая баня, заброшенная, полузабытая, и этот крик
выходил как будто из предбанника. Я тихонько приотворил
в него дверь. Фррр! И оттуда выпорхнул в окно без рамы
тот недовольны!. что без конца повторял во всеуслышание:
«Худо тут! Худо тут!» Эго был удод, а по-латыни Upupa epops.
Своим длинным, слегка изогнутым черным клювом он точно
указывает на землю, учащенно кивая головой с хохолком
ржавчинно-желтого цвета с черными кончиками, и выкри-
кивает: «худо туг! худо туг!», иод конец, натягивая слово
«ху-у-у-до». Старый садовник Михайло на эти окрики
удода не пропускал случая, чтобы не заметить: «Худо тут?
Ну, и лети себе в другое место!»
Удод пустошка.
В J/2 настоящей величины.
Я очень обрадовался соседству удода. Мне всегда нрави-
лась эта птица, довольно нарядная в костюме глинистого
цвета с черными и белыми полосками, которые расположены
поперек на средине спины и на крыльях и веерообразном хо-
холке. Когда удод выкрикивает «худо тут», каждое перышко
этого веера раздвигается и сдвигается попеременно.
Птица-критик всегда мне нравилась больше издали, так
как вблизи от нее совсем не духами пахнет. Проще сказать,
от удода несет отвратительным запахом, особенно когда самка
высиживает птенцов, в чем я вполне убедился. И недаром
тевтоны называют удода «вонючей птицей». Это происходит
от ее нечистоплотности, от того, что удод копается в навозе
и поедает такие отбросы, которые смердят на самом дале-
ком расстоянии. В былые годы, когда я усердно экскурси-
ровал. у меня не было* случая покороче познакомиться с удо-
дом, и я был теперь очень доволен, что он поселился так
близко. Когда он вылетел, я поспешил разыскать его гнездо.
И при пе тонком обонянии это нетрудно было сделать: из
одного уголка бани, где был полок, самый высокий, чуть пе
у самого потолка, шел запах, довольно неприятный, и я сей-
час. догадался, что тут должно было находиться помещение
нечистоплотного носатого господина. Я заглянул в гнездышко;
там лежало чегыре серо-голубоватых яичка, величиною с круп-
ный орех, более продолговатых, чем яички других птиц. Само
гнездо было очень незатейливое и сложено из всякого мусора:
виднелись гут и опилки, и мелкое сено, и обрывки тря-
почек, и веревок, и мочалка, и клочок шерсти, и бумажка из-
под леденцов. Вонью пропитано было гнездо, воняли и яички.
Гнездо служило и уборной, которая не очищалась, и оттого-
то отсюда шел такой скверный запах, что долго стоять
возле гнезда было невозможно. ТТ в довершение всего, около
помета уже копошились червячки, очевидно, личинки обык-
новенной и зеленой мясной мухи. Вот где бы удоду следо-
вало выкрикивать свое «худо тут»!
А он. напротив, сидел в ото время на зеленом ковре про-
сторного. ровного лужка л словно забавлялся, неустанно-
припевая, что «худо тут», и носом, похожим на кривую са-
бельку, указывал место, где он сидел. Его хохолок при этом
выкрике трясся и нахлобучивался на. лоб. точь-в-точь, как
чепец у моей бабушки. когда она волновалась. Кстати, тут
вспомнилось мне пресмешное обстоятельство. Бабушка, бо-
лее чем бережливая, порядочная скопидомка, тщательно со-
бирала всевозможные обрезки, даже самые мелкие, и хранила
их в комоде. Все- ящики его были наполнены этими обрез-
154
ками, и каждый ящик всегда стоял полуоткрытым. У ба-
бушки была привычка бросать двери, шкап и все, что она.
открывала, незакрытыми. Комод помещался в одной из ка-
морок, где летом окно не закрывалось никогда. Этим восполь-
зовался один удод и в нижнем ящике комода, среди тряпья,
свил себе гнездо. Бабушке понадобился однажды какой-то
лоскуток; она отправилась за ним в каморку и наткнулась на
гнездышко. Бабушке стало жаль выбрасывать гнездышко, и
удод высидел в комоде свое потомство, провоняв всю каморку,
•которая, по распоряжению бабушки, была заперта на ключ.
Сердобольная старушка терпеливо дождалась, пока птенцы
удода подросли и вылетели па вольный воздух, и уже после
того велела проветрить резиденцию удода. Половину тряпок
из ящика комода, где птица смастерила себе гнездо, пришлось
выбросить, так как от них несло чем-то отвратительным.
Один зоолог говорит, что когда удодиха высидит потомство,
ее птенцы сидят «по горло в нечистотах», ибо нечистоплотная
мамаша не дает себе труда убирать за собою и за своими
детками, которые пахнут невыносимо.
Для более тщательного наблюдения за удодом я нашел
нужным сделать на нем какую-нибудь отметину. Прикрепить
к ножке тонкой проволочкой кусочек жести? Пли тряпочку
пришить к крылу? Но от того и другого оп как-нибудь осво-
бодится. Думал-думал — и придумал нечто совсем иное.
Пошел к отцу, взял у него щепотку кармину, растворил се.
прибавил немного квасцов для прочности краски и затем со-
орудил довольно просторную западню. Положил для при-
манки целую горсточку аппетитных навозных червяков, упо-
требляемых при ужении рыбы. — и к вечеру поймал удода.
Выкрасил ему все белые места крыльев и хвоста довольно
успешно, так как ассистентом моим при этой операции был
садовник Михайло, сразу смекнувший, зачем понадобилось
мне это окрашивание. Мы держали птицу, пока опа не об-
сохла. п затем открыли западню в предбаннике. Удод сейчас
же. слегка покружившись над потолком, юркнул в свое
гнездо.
Каждое ут]ю он красовался па. лужайке за флигельком,
позднее я замечал его па клуне, где оп прохаживался ме.й<ду
екирдами хлеба, ловя во время прогулки хлебных червей,
и наконец па большом лугу возле огорода. Он всегда предпо-
15
читал равнины и прохаживался но ним козырем, остапавли-*’
вался на довольно продолжительное время, провозглашая не-'
изменное «худо туг!» Побывав на трех-четырех излюблен-
ных гульбищах своих, удод перелег ал за конюшню и произво-’
дил экскурсии в куче навоза. В щелку забора я наблюдал,
с какою тщательностью он работал лапками и клювом, раз-
рывая кучу и отыскивая "необходимое. Он делал это с уди-
вительной поспешностью, как будто кто торопил его. Затем
улетал куда-то. Потом случайно я узнал, что оп в известный
час прилетал на водопой к уступу. Так назывался у пас’
Удод в тревоге.
Снимок с натуры.
заливчик Днепра, одна
сторопа которого была
густо обсажена серебро-
листными ивами. Тут мой
удод и запивал свой зав-
трак пли обед днепров-
ской водичкой. Попьет,
попьет, потом прохажи-
вается между деревьями
и опять потом пьет и с
водопоя летит во-свояси.
Должно быть, у моего
пернатого соседа где-ни-
будь был спрятан хроно-
метр, только он и гулял,
и прилетал на водопой
по часам; спустя дней
десять после моего при-
езда, я применился до
известной степени —куда мне надобно птти следить за ним.
Рано угром он кричал, что «худо тут», семеня ножками
на равнинке у флигелька моего, позднее шел я в наш
большой цветник, зная, что удод прилетит туда догулять*
между клумбами и подышать более приятным воздухом,
чем тот, который он глотал за конюшней, разгребая навоз,
или еще хуже, когда он появлялся па окраине сада, где
рабочие мальчишки садовника устроили уборную на вольном
воздухе. Здесь жужжали стаи мух и клали яички. Для
удода это место служило великолепной столовой, в которой
он жадно пожирал и мушиных личинок, и то. в чем они ко-
156
иошились. По этой части он давно вошел во вкус и не обра-
щал ни малейшего внимания на аромат столовой. Зажав
нос, я наблюдал, как удод наслаждался здесь, возясь до-
вольно долго в своей столовой. Тут он нисколько не
спешил.
При моих наблюдениях я должен был вести себя крайне
осторожно, чтобы не быть замеченным моим соседом, ибо от
природы эта птица до-нельзя робка, пуглива. Однажды удод
прилетел к своему гнезду далеко пе в урочный час. Он за-
стал туг, в бане, меня. Мне хотелось узнать, сколько он на-
нес яичек. Удод улетел и пе возвращался. Я уж думал,
что он «отбросился», как говорят хохлы, от гнезда, и горевал
о том, что мои наблюдения должны прекратиться, но па утро
у флигелька раздалось обычное «худо туг», удод остался
в своей резиденции.
Видно, что испуг его прошел, и птица не захотела отда-
ляться от той местности, где ей жилось привольно и где у нее,
что называется, были под рукой и столовые, и равнинки
для прогулок, и такая роскошная растительность, которук»
чрезвычайно редко тревожили, давая ему всласть нагуляться я
покушать, и водички попить, если не в днепровском уступе,
го хоть из бадьи, стоявшей у большого и малого цветника
в саду, где пчелы утоляли жажду. Как-то забежали в сад
четыре теленка и стали пастись па излюбленном лужке удода
за флигельком. Удод старательно выкрикивал обычное «худо
гут!» и при появлении телят даже не тронулся с места. Мало
юго, когда один теленок приблизился к птице, она вспорх-
нула и очутилась у него па спине и долго оставалась бы тут.
если бы теленок не стал усиленно махать хвостом и головой,
©сбиваясь от мух и бычачьих елейней, досаждавших живот-
ному. Наблюдая из окна флигеля за этой сценкой, я готов
был отказаться от сложившегося у меня мнения о пугливо-
сти удода, о которой в один голос говорят естествоиспытатели,
начиная от Одюбона и кончая Бремом. За обедом я поспе-
шил поделиться с отцом моим открытием.
Вскоре, однако, пришлось убедиться, что зоологи не врут
о чрезмерной пугливости удода. Забрели как-то на мою и
удода любимую лужайку индюшка с индюком. Мой. непочтеп-
ный сосед, толковавший по обыкновению о том, как «худо
тут», завидев крикливую индейскую компанию, моментально
157
взлетел на самую верхушку вя-за, и когда я выгнал пнДюшекн
сам ушел во флигель. вернулся на лужайку, но не с прежним
спокойствием, а нервно ворочал головой,- высматривая, ист ли
где поблизости так напугавших его страшилищ. В это время
неподалеку от садовой калитки, индюк рявкнул кому-то или
чему-то.свое приветствие. Удод мгновенно вспорхнул и опять
улетел,, на этот раз гораздо дальше, и долго не возвращался.
На лужайку, впрочем, он не вернулся, и я видел, как он вле-
тел в окно предбанника, к своему гнезду, где, вероятно, снес
яйцо. Не ожидая вылета приятеля, я после «происшествия»,
его напугавшего, отправился к своему наблюдательному
пункту, к забору, чтобы полюбопытствовать — прилетит ли
удод к навозной горке за конюшней. Приложив глаз к щели
забора, я увидел,- что мой приятель уже сидит па месте, «на-
возну кучу разрывая», как петух у Крылова. Я взглянул
на часы и узнал, что удод, несмотря ни на что, не пропу-
стил времени завтрака за конюшней.
В другой раз я убедился в отсутствии храбрости у удода,
когда его напугало маленькое существо. Была, у нас полянка
в леваде, негусто поросшая красной лозой. Сюда удод ча-
стенько, опять-таки в известное время, любил заглядывать,
чтобы и тут изъявить во всеуслышание свое недовольство.
Как-то, в первой половине мая, встретил я здесь моего соседа.
Сел я на, траву, чтобы мое присутствие не мычало ему. и
издали наблюдал за его прогулкой. Бегал оп от одного куста
до другого с видимым удовольствием; останавливался, при-
гибал черный клюв к мураве и кричал «худо тут!», несмотря
на то, что здесь было чудно в этот сияющий, необыкновенно
ласковый день, когда и солнышко грело в меру, и тишина
царила вокруг, и зелень луга чаровала взор. Вдруг удод
стремительно. вспорхнул, видимо чем-то напуганный. Огля-
делся я во все стороны: всюду пустынно, словно эта местность
необитаема. Взглянул на небо — и там нет опасности: не
летает ни коршун, ни ястреб, ни даже кобчик. «Что та-
кое?» — недоумевал я. Моего присутствия так испугаться
он не мог.
Поспешил я по направлению к тому пункту, откуда удод
. вспорхнул с удивительной стремительностью. Вон стоит оди-
нокая-молоденькая осина. Около нее и гулял мой храбрен.
Бегу и думаю: «наверное, это змея, ядовитая гадюка; она хо-
J58
тела ужалить его, и удод, понятно, испугался ее неожиданного
появления и улетел, чуя опасность». Но, когда, я прибежал,
никакой змеи не было, а сидел на этом месте мирный еж и
доедал жука, черного копра. Взял.я в платок ежа, свернув-
шегося в клубок, и понес домой с целью проделать некото-
рый опыт. Посадил я ежа в предбанник, через который
всегда -влетал удод в свои аппартаменты, и стал .ждать, что
будет. Удод влетел в окно, заметил ежа и с быстротою мол-
нии вылетел обратно. Походил по лужку и сделал вновь
попытку пробраться к себе, но тут бегавший но предбацнику
еж опять заставил удода с шумом удалиться. Третья попытка
удода окончилась так же плачевно, как две первые. Удод
сидел на вязе и не спуска ! глаз с окошка. Я вынес ежа
из нредбашшка, обошел кругом флигель и посадил колючий
клубок на полянку. Несомненно, что удод заметил мой ма-
невр, увидел ежа на полянке и немедленно влетел в окно.
Стремглав я бросился за ежом и снова поместил его в пред-
баннике в то время, когда удод сидел в гнезде. Спустя не-
сколько времени он вылетел на воздух и уже не пытался
вернуться. Только в сумерки, когда другие птицы пристрои-
лись па ночлег, мой сосед дерзнул прилететь во-свояси. Но.
впорхнув в окно, он предварительно покружился иод -потол-
ком, словно делал проверку -4- нет ли ежа.
Тут я вполне убедился в пугливости соседа. На все мои
старания подружиться с ним он не поддавался. Как-то раз
удалось мне загнать его через нарочно открытую дверь к себе
в комнату. Чтобы он в ней освоился, я вышел и с богатой
добыче!!, с червями всякого рода, возвратился, чтобы предло-
жить ему угощение. Тихонько приоткрыв дверь, я увидел,
что удод возится- около форточки окна, закрытой марлей,
которую он хотел продырявить. Я вошел, крепко припер фор-
точку и ушел. Извне я наблюдал,- ожидая, что удод набро
сится на червяков, брошенных много на пол и на один из
подоконников. Но упрямый дикарь не прикасался к ним.
бился в стекла окон, отдыхал — и снова, бился. Нечего де-
лать, выпустил я пленника, который стремительно полетел
в сад. Я быстро обнаружил его пребыванш', наверняка от-
правившись к окраине сада, в ту гущину, откуда разило
вонью, и где мой храбрец обжирался после пережитой нм
передряги.
159
Заглянув вскоре в его гнездо, я насчитал гам целый де-
сяток вонючих яичек. Пару я взял, выпустил из них содер-
жимое. при чем заметал, что белок был очень густ, настолько
густ, что походил на студень, и поместил яички в мото бо-
гатую коллекцию, которая существует и поныне, содержа до
трехсот слишком яиц, не считая дублетов. Удод на следую-
щий день оставался в гнезде очень долго, из чего я правильно
заключил, что началось высиживание яиц. В течение 16 дней
удод терпеливо посвящал себя этому делу, изредка покидая
гнездо. 'Теперь около полка бани, где оно помещалось, стоять
Удод в гнезде.
Снимок с натуры.
сколько-нибудь близко не
было возможности: пахло
клоакой. Удод никогда не
освобождает гнезда от соб-
ственных нечистот. Запах
их ‘привлекает]!''мух: они
кладут тут в изобилии
яички, которые, очевидно,
и пожираются сидящей на
яйцах самоотверженной ма-
терью, а потом и птенцами.
Впрочем, мать стала чаще
вылетать за кормом для них.
Когда птенцы стали опе-
ряться, я взял одного,
тщательно ухаживал за
ним, усердно пичкал его
червячками, но привязан-
ности он пе обнаружил
ли малейшей и, подрастая, становился все более и более ди-
ким. Пробившись с ним педели три, я убедился в тщетности
моих стараний приучить удодика и должен был выпустить
его, тем более, что братья и сестры его давно оставили гнездо
свое. Поэт Туманский во всем известном стихотворении
своем говорит, что когда он выпустил свою пернатую плен-
ницу из клетки, возвратил ей свободу —
Опа исчезла, утопая
В сияньи голубого дня.
И так запела, улетая,
Как бы молилась за мепя.
160
Так случилось и с моим пленником, молодым удодом.
Я распахнул окно, раскрыл ладонь, в которой нежно придер-
живал юного носача — и удод помчался стрелою в сиянии
июньского дня. Но он не молился за своего тюремщика, а
усевшись на полянке возле старой мельницы, впервые попро-
бовал молодой голос, прокричав, правда, гораздо нежнее своей
мамаши, «худо тут, худо тут!» Несколько раз на той же са-
мой полянке я замечал весь выводок \удодов, поочередно кри-
чавших рано по утру одно и то же. Свежи были голоса мо-
лодых, но мамаша почему-то хрипела, и мне казалось, что
от этого хриплого выкрика ее веяло еще большим'пессимиз-
мом. Когда я поделился моим впечатлением с садовником
Михайлой, он сказал: «Воны yci, як в1ведуть д!тей, охрипаютъ!
Це я добре знаю! Зап и шить про оцю штуку!» г Я послу-
шался, и в моей записной книжке стояло;^«После..вывода
птенцов, голос самки удода становится хриплымнА.;.:спра-
ведлива ли моя запись, этого я и до сих лор не знал»... . <
9
• J
I ’rj ' . • : * Г * ‘ . I • i .' • • । * *
CO Д ЕР Ж AH ИE.
Предисловие............
От автора............
Чуткие лакомки .....
Летучая флейта ; . . . .
•Мой рукокрылый приятель
Прыткая пленница ....................... 31
Ведьма ........ ’. . . . . . : . . . 7-. . ; Л.. |()
Живые колючки ..................‘....................... 18
Философ Снигирев.................................. . 56
Живой барометр.......................................... 66
Существо без грации..................................... 71
Орел.................................................. 42
Три сестры............................................. *ц)
Неугомонное создание .... ......................... ‘ЛЭ
Серая тужурка............................................. Ill
Мышиная родня...............’............................. 117
Ткач-меЛоман.............................................. 125
Трусов ...
Коротенькая жизнь
Хую тут! Худо тут!
133
115
151
Издательство „КРАСНАЯ ГАЗЕТА“
Ленинград, 2, Фонтанка, 57