А.С.ПАНАРИН
СТИЛЬ
«РЕТРО»
В ИДЕОЛОГИИ

И ПОЛИТИКЕ
(КРИТИЧЕСКИЕ ОЧЕРКИ

ФРАНЦУЗСКОГО НЕОКОНСЕРВАТИЗМА)
МОСКВА
«МЫСЛЬ»
1989

ББК6?.ЗоОЗ

П 16
РЕДАКЦИЯ ЛИТЕРАТУРЫ

ПО МАРКСИСТСКО-ЛЕНИНСКОЙ ФИЛОСОФИИ
Рецензенты:
д-р нет. наук А. А. Галкин,

д-р фнлос. наук С. Ф. Одуев
„ 0301040300-026
П 	49*89
004(01)-89
15ВЫ 5-244-00265-1	© Издательство «Мысль». 1989

ВВЕДЕНИЕ
Приход неоконсерваторов к власти в целом ряде

развитых капиталистических стран встревожил де¬

мократическую общественность всего мира, привлек

внимание к причинам неоконсервативного поворота,

его идейным и политическим истокам и основаниям.
Идеологи Реставрации, консервативные романти¬

ки прошлого века воспевали канувший в Лету ста¬

рый порядок с его «нерушимыми традициями» и

«примерными нравами». Насколько соотносится сов¬

ременный буржуазный неоконсерватизм с консерва¬

тизмом старого, феодального толка? Что означает в

современных условиях неоконсервативный идеал со¬

циальной стабильности, какую цену готовы запла¬

тить за него идеологи современной буржуазии? В от¬

личие от новейших разновидностей консервативно¬

романтического утопизма (с которыми у нас нередко

смешивают неоконсерватизм) неоконсерваторы не

отвергают науку и промышленность, современные

крупномасштабные формы деятельности. Их идеал

не средневековая община и ремесленничество, а ка¬

питализм «свободной рыночной конкуренции». Отсю¬

да внутренняя противоречивость неоконсерватизма.

Как сохранить капитализм, но демонтировать его

высшую (государственно-монополистическую) фа¬

зу, связанную с бюрократическими ограничениями

предпринимательской инициативы? Как сохранить

эксплуатацию наемного труда в крупной промыш¬

ленности, но ликвидировать организованный рабочий

класс — продукт этой промышленности? Как сохра¬

нить «игру политических сил» в рамках буржуазной

демократии, но не допустить использования ее меха¬

низмов в ущерб власти буржуазного меньшинства?

Наконец, как сохранить (и даже усилить) предпри¬

нимательскую мораль торгашества и наживы, но при

этом уберечься от «разложения нравов»?
В ходе развития неоконсервативной идеологии за

последние 10 лет эти противоречия обнажились, по¬

родив раскол среди неоконсерваторов. В книге дает¬

ся критический анализ этого «расколотого неоконсер¬

ватизма», в основном на примере Франции. «Евро¬
3

пейский» неоконсерватизм разрабатывает ряд новых

тем, важных в современной борьбе идей, но не пред¬

ставленных в американском неоконсерватизме: это

проблемы культуры, сохранения «исторической сре¬

ды»— традиций и ценностей, «размываемых прогрес¬

сом», проблема человека — его психологической и

нравственной устойчивости в эпоху «всеобщей не¬

стабильности», проблемы морали, преемственности

поколений и т. п.
Неоконсервативная волна во Франции стала реак¬

цией как на социально-экономическую и политиче¬

скую нестабильность капитализма, так и на угрозу

разрушения социальных институтов, идеалов и нрав¬

ственных норм буржуазного общества, которую пра¬

вые связывают со всеобщим «леволиберальным по¬

пустительством». Французские неоконсерваторы за¬

дались целью расширить социальную базу правых и

ультраправых сил за счет интеллигенции, озабочен¬

ной судьбами культуры, за счет слоев, чувствитель¬

ных к проблемам защиты местной автономии, нацио¬

нальной и региональной среды от всякого рода при¬

нудительных модернизаций, от «внутреннего коло¬

ниализма». Демагогическое использование ряда об¬

щедемократических лозунгов направлено на дезо¬

риентацию общедемократического движения (жен¬

ского, молодежного, национальных меньшинств) и

изоляцию его от ведущих антимонополистических сил

эпохи. Поэтому критический анализ французского

неоконсерватизма, представляющего новую фазу в

развитии этой идеологии, приобретает особую важ¬

ность в современной идейной борьбе, а также в раз¬

работке новых аспектов марксистско-ленинской тео¬

рии общественного прогресса и обосновании нового

политического мышления.
В советской литературе уже много сделано в об¬

ласти анализа неоконсервативной волны. А. А. Гал¬

кин и П. Ю. Рахшмир 1 проследили идейные истоки

консерватизма и факторы превращения его из фео-

дально-аристократического течения в разновидность

собственно буржуазной идеологии, указали на нали¬

чие в нем разных тенденций: ультраконсервативной,

традиционалистской, умеренной — либерально-кон-

сервативной и экстремистской, близкой правому ра¬

дикализму. Структура неоконсервативной волны и ее

социальная база раскрываются в работах Э. Я. Ба¬
4

талова, Ю. А. Замошкина, К. С. Гаджиева,

А. Ю. Мельвиля, В. В. Мшвениерадзе2. Либерта-

ризм — идеология «свободного рынка», традициона¬

лизм, течение «новых правых» — этот спектр неокон¬

сервативной волны исследован в основном на приме¬

ре США.
С учетом сложившихся в литературе подходов

следует различать неоконсерватизм в узком и широ¬

ком смысле. Узкая «академическая» трактовка нео¬

консерватизма восходит к одному из столпов амери¬

канского неоконсерватизма — И. Кристолу. Датой

рождения неоконсерватизма он назвал 1965 г.— вре¬

мя основания редактируемого им журнала «ТНе

риЬІіс іпіегесі». «Неоконсерватизм рожден в научной

среде, что естественно для нашей эпохи экспертов»3.

Под неоконсерватизмом в узком смысле понимается,

таким образом, определенное течение в среде бур¬

жуазных интеллектуалов, когда-то вкусивших лево¬

радикальных идей, но потом «внезапно и полностью»

прозревших.
В широком смысле понятие неоконсерватизма

объединяет достаточно разнообразный спектр поли¬

тических сил, обеспечивших явный сдвиг вправо во

внутренней и внешней политике ведущих стран За¬

пада. В основе этого сдвига лежит соединение кон¬

сервативной идеологии с правым политическим дви¬

жением, стремящимся обрести массовую социальную

базу в среде мелкого предпринимательства, ряды

которого во многих капиталистических странах дей¬

ствительно расширились. «Неоконсервативная рево¬

люция» знаменует собой и новое соотношение между

идеологией и политикой на Западе: резкую идеоло¬

гизацию политики в противовес прагматическим и

эмпирическим установкам техно-либерализма.
Наиболее ярко эта особенность неоконсерватив¬

ной волны проявляется во Франции, где «реидеоло¬

гизация» выступает как реакция правых сил на бес¬

плодие либерально-технократических установок, гос¬

подствовавших до недавнего времени и препятство¬

вавших осознанию решающего, переломного харак¬

тера переживаемого периода, оцениваемого правыми

как глобальный исторический вызов капитализму.

В то же время неоконсерватизм не просто очередной

крен вправо, происшедший в результате активизации

реакционных группировок правящего класса на За-

паде. Это идеология капиталистической перестройки,

объективно назревшей, связанной с кризисом меха¬

низмов государственно-монополистического регули¬

рования экономической и социальной жизни. Как

справедливо подчеркивает А. Ю. Мельвиль, «пра¬

вильно оценить предпосылки сдвига вправо можно

лишь в том случае, если будет выявлен их объектив¬

ный характер, их независимость от субъективных на¬

мерений или усилий тех или иных консервативных

политиков и движений...»4.
Разрыв между системой взаимосвязанных проб¬

лем — экономических, политических, духовных —

и государственно-монополистической системой их

решения, бюрократической, громоздкой, неизменно

запаздывающей, достиг такого уровня и остроты, что

встал вопрос о необходимости преобразования всей

системы управления и структур власти. Неоконсер¬

ваторы по-своему фиксируют тот факт, что государ¬

ственно-монополистический капитализм есть загнива¬

ние, что он ведет общество в тупик. Но из этого они

делают вывод о необходимости идти не вперед, а

назад, к домонополистическому капитализму «сво¬

бодного рынка».
На каком-то этапе развития капитализма прои¬

зошло якобы отклонение с истинного пути, историче¬

ская «девиация». Поэтому один из существенных воп¬

росов неоконсервативной философии истории: когда

именно и почему возникло «отклонение»? Американ¬

ские неоконсерваторы ведут отсчет этого «грехопаде¬

ния» с «Нового курса» Рузвельта. Среди европейских

согласия на сей счет нет. В частности, французские

неоконсерваторы датируют «разрыв времен» 1789 го¬

дом— годом Великой французской революции, кото¬

рая якобы и положила начало «французской болез¬

ни»— попыткам решать все общественные проблемы

политическими средствами, путем расширения сфер

использования государственной власти, вместо того

чтобы отладить механизмы саморегулирования в

рамках «гражданского общества».
Таким образом, неоконсерватизм — это попытка

разрешить противоречия современного капитализма

путем возвращения к его первичному, «подлинному»

облику. В экономической области это возврат к чис¬

то рыночной саморегуляции, демонтаж механизмов

государственно-бюрократического вмешательства,
6

опеки и регламентации. В социальной сфере — воз¬

врат к индивидуалистическому принципу «каждый

сам за себя», ликвидация систем коллективной со¬

циальной защиты, якобы подрывающей энергию со¬

ревновательности, свойственную «пионерам» капита¬

лизма, и насаждающей иждивенчество, протекцио¬

низм и безответственность. В идейной сфере — рес¬

таврация духовного климата, характерного для эпо¬

хи первоначального накопления капитала. Это —

самоограничение в противовес современному гедо¬

низму, пуританская строгость нравов в противовес

нынешнему разгулу аморализма и попустительства,

религиозный дух (ибо «если бога нет, то все позво¬

лено»).
Особого внимания заслуживают отношения раз¬

личных течений неоконсерватизма с массовым соз¬

нанием. Завоевание неоконсервативными политиками

электората, приход их к власти в целом ряде веду¬

щих стран Запада требуют анализа механизмов их

идейно-политического влияния, во многом еще не

выявленных. Неоконсерваторы заявили о себе как

сторонники «критической» теории, решившиеся

взглянуть в лицо самым грозным проблемам совре¬

менности, взывающие к мужеству, социальной и ис¬

торической ответственности сограждан. Они назы¬

вают себя деятелями «консервативной революции»,

противопоставляя свою готовность к решительным

действиям либеральной «философии полумер». Та¬

ким образом, активно эксплуатируются массовое

ожидание давно назревших перемен, настроения не¬

терпимости в отношении всевластия бюрократии,

разросшейся коррупции, нравственного разложения,

кризисных явлений в экономике.
Традиционный для консерватизма исторический

пессимизм в неоконсерватизме перерастает в эсхато¬

логическую тревогу, в ощущение близкой пропасти, что

предполагает немедленный и решительный поворот

руля. Такое сочетание пессимизма с активизмом, но¬

стальгических настроений с жаждой социально-поли¬

тического реванша ориентирует на поиски механиз¬

мов решительного политического действия, рычага

перемен. С этим связан не раз отмеченный исследо¬

вателями «популистский мотив» неоконсерватизма —

попытка выйти к массам через голову аппаратных

политиков, истеблишмента. Весьма характерна с
7

этой связи неоконсервативная спекуляция на пробле¬

ме бюрократии как источника вездесущих и удушаю¬

щих регламентаций, парализующих народную ини¬

циативу. Неоконсервативный взгляд на бюрократию

восходит к французскому буржуазному социологу

прошлого века А. Токвилю5, который видел в ней

способ существования людей, органически не способ¬

ных выносить тяготы рыночной конкуренции и пото¬

му стремящихся всюду насаждать формы государст¬

венного протекционизма. С точки зрения неоконсер¬

ваторов, современная система бюрократии — это рес¬

таврация докапиталистических, близких феодализму

форм социальной опеки и протекционизма. Прикры¬

ваясь «всеобщим интересом», бюрократия осуществ¬

ляет непрерывное расширенное воспроизводство ус¬

ловий своего собственного процветания.
Бюрократизм — не выдуманная проблема XX в.

Растущие социальные издержки, связанные с расши¬

рением бюрократии, несут на себе многие слои капи¬

талистического общества, и в первую очередь, конеч¬

но, народные массы. Но неоконсервативные идеоло¬

ги попытались присвоить себе приоритет в постанов¬

ке этой проблемы, придав ей антисоциалистическую

и антидемократическую направленность.
Неоконсерваторы утверждают: всякие мероприя¬

тия, будь они революционного или реформистского

характера, направленные на ограничение свободы

буржуазного предпринимательства, неизбежно имеют

эффект бюрократического бумеранга. Господство

капиталистических рыночных отношений или господ¬

ство бюрократии — вот якобы неизбежная дилемма,

выявленная в ходе исторического опыта XX в. Фор¬

мулировка такой «дилеммы» соответствует общему

кредо неоконсервативной мысли: цивилизованной и

демократической альтернативы капиталистическому

рыночному обществу в принципе не существует. При

этом неоконсерваторы игнорируют одно новейшее

общественно-политическое явление глобального

масштаба — рост общедемократического, антибюро¬

кратического протеста.
В самом деле: в настоящее время на Западе го¬

сударственную бюрократию атакуют слева и справа.

Справа — те, кто усмотрел в государственно-монопо¬

листическом дирижизме, в росте государственной

собственности и государственных социальных про¬
8

граммах опасный «прецедент» внерыночного перерас¬

пределения буржуазной прибыли, посягательство на

интересы и ценности капиталистического предприни¬

мательства. Слева — те многочисленные слои населе¬

ния, которые по уровню своего социально-профессио-

нального и политического развития переросли фор¬

мальную буржуазную демократию, требуют реаль¬

ного участия в процессах принятия решений, расши¬

рения сферы социальной инициативы, гражданских

прав и свобод. Общедемократическую реакцию на

государственно-бюрократическую узурпацию граж¬

данских прав неоконсерваторы сбрасывают со сче¬

тов. Единственной альтернативой бюрократизму они

считают капиталистический рынок и последователь¬

ное осуществление принципа частной собственности.

Иными словами, предполагается, что в отличие от

государства частные собственники не допустят воз¬

растания административно-управленческой нагрузки,

не станут кормить лишних чиновников и управленцев.
Новые социальные движения в вопросе о бюро¬

кратии занимают другую позицию — отвоевывания

у нее прав и свобод, расширения прямого участия

заинтересованных слоев населения в принятии реше¬

ний, затрагивающих их судьбы. Они выражают пози¬

ции политически и социально дискредитируемых ни¬

зов, пытающихся утвердиться в правах, захватить

пространство для своей инициативы.
Это не означает, что рыночные способы и меха¬

низмы демонтажа разбухших государственно-бюрок¬

ратических структур не должны учитываться. «Ры¬

ночный тест», жесткие требования хозрасчета, рента¬

бельности могут способствовать вымыванию бюрок¬

ратии в первую очередь из сферы хозяйственной дея¬

тельности. Этот опыт нам, в частности, как раз и

предстоит освоить в ходе перестройки. Но наряду с

хозяйственной альтернативой бюрократии существует

альтернатива, связанная с решительной демократи¬

зацией общественной жизни, расширением поля мас¬

совой инициативы, прямых, «внеаппаратных» реше¬

ний разнообразных вопросов социальной и культур¬

ной жизни. Эта общедемократическая альтернатива

полностью отвергается неоконсерваторами, их про¬

паганда тщательно ее замалчивает.
Именно это в конечном счете обусловило пора¬

жение правых партий на президентских выборах во
9

Франции в мае 1988 г. Выступая с неоконсервативной

платформой, правые партии — Объединение в за¬

щиту республики и Союз за французскую демокра¬

тию— уповали на «общенациональный» консенсус

относительно ценностей «экономического либерализ¬

ма», «рыночного общества». Социальные опросы об¬

щественного мнения6 подтвердили наличие такого

(разумеется, относительного) консенсуса. Большин¬

ство французов высказались за денационализацию

ряда предприятий государственного сектора, за ог¬

раничение вмешательства государства в экономиче¬

скую жизнь. Однако демонтаж социальных про¬

грамм, чего неоконсерваторы безусловно требовали,

большинство французов отвергли.
В условиях отсутствия влиятельной партии, выс¬

тупающей с общедемократическими лозунгами, фран¬

цузы отдали свои голоса Ф. Миттерану, который по¬

бедил на выборах не как социалист, а как лидер, по¬

обещавший не мешать новому, небывалому до сих

пор согласию между экономическим либерализмом

и общедемократическими ценностями, отвергаемыми

неоконсерваторами. Отсутствие такого согласия вос¬

принималось многими во Франции как идеологиче¬

ский и политический разрыв между двумя необходи¬

мыми слагаемыми «современной антибюрократиче¬

ской революции»: движением за свободную от бю¬

рократической опеки рыночную инициативу и движе¬

нием гражданских демократических инициатив.
Анализ неоконсерватизма связан с необходимо¬

стью определиться в отношении ряда мировоззрен¬

ческих и философско-политических проблем, являю¬

щихся сейчас остродискуссионными. Каковы отноше¬

ния «политического человека» (воплощающего идею

революционных преобразований) с «историческим

человеком» (воплощающим идею преемственности)?

Каковы историческая «мера» и социальная цена раз¬

личных форм переустройства мира? Надо сказать,

что в свете реальной возможности ядерного само¬

уничтожения человечества, угрозы экологической ка¬

тастрофы и т. д. вопрос о возможном и невозможном,

допустимом и недопустимом в общественной прак¬

тике приобретает особое философское и нравствен¬

ное звучание.
Новый ракурс приобретают и некоторые «старые»

проблемы, к которым предстоит пробиться сквозь
10

частокол стереотипов. Каковы историческое место и

судьба рыночной экономики? Что собой представляет

лежащий в ее основе «экономический человек», дви¬

жимый мотивом прибыли? Как он меняется в «пост-

капиталистической» перспективе, каковы отношения

этого типа личности с духовной культурой, нравствен¬

ностью? Насколько укоренен опыт «рыночной эко¬

номики» в народном сознании, в глубинах массовой

психологии? Является ли он в этом смысле частью

культуры «буржуазных верхов» или имеет и глубо¬

кие популистские корни? Каковы отношения морали

«рыночного успеха» с системой гуманистических цен¬

ностей?
Разрыв гуманизма с буржуазным «экономико-

центризмом» проявился уже в эстетике романтизма.

С тех пор, замечает американский неоконсерватор

Д. Белл, капиталистическое общество никогда не по¬

лучало настоящего морального оправдания в глазах

интеллектуалов7. В этой связи многие неоконсерва¬

торы говорят о дестабилизирующей роли гуманитар¬

ной культуры, гуманитарной традиции вообще, вну¬

шающей людям надежды и притязания, какие ни

один общественный строй, никакой возможный ход

истории не способен осуществить. Таковы якобы

ценности полного равенства, полного самоопределе¬

ния личности, свободы социального и исторического

творчества, братства и т. п.
Критика неоконсерваторами «абстрактного гума¬

низма», в том числе его леворадикальной версии, не

является «внутренне пустой». Столкновение социаль¬

ных утопий с реальностью — не выдуманная пробле¬

ма. В особенности это касается застарелой болезни

антиэкономизма — стремления противопоставить

гуманистическую перспективу экономической необ¬

ходимости, и в частности законам рынка. До сих пор

антиэкономическая парадигма довлеет над левора¬

дикальным сознанием, что проявилось, в частности,

на примере экологического движения, идеология ко¬

торого не свободна от утопическо-романтического

отрицания «индустриальной цивилизации» и эконо¬

мики роста.
Диалектика гуманизма и экономической эффек¬

тивности, принципов социальной защищенности и

хозрасчета — сложная проблема научной и полити¬

ческой мысли, которая широко обсуждается и у нас.
11

Сейчас можно сказать, что в мире существует стра¬

на, где два течения «антибюрократической револю¬

ции»— за хозрасчетную экономику, свободную от

бюрократической опеки, и за широкую демократиза¬

цию общественно-политической жизни и гуманиза¬

цию научно-технического прогресса — совпадают

идейно, организационно и политически: это СССР в

период перестройки. Как отметил М. С. Горбачев,

«две ключевые проблемы развития общества опреде¬

ляют судьбу перестройки. Это демократизация всей

общественной жизни и радикальная экономическая

реформа»8.
Эти две ключевые проблемы у нас едины по су¬

ществу. Сама экономическая реформа понимается в

духе «демократии участия», как «переход от чрез¬

мерно централизованной, командной системы управ¬

ления к демократической, основанной... на оптималь¬

ном сочетании централизма и самоуправления»9.

Однако это не означает, что окончательно решены

мировоззренческие и идейно-политические проблемы

перестройки. Те, кто сопротивляется перестройке,

демагогически противопоставляют ценности социаль¬

ной справедливости законам рынка, эксплуатируют

иждивенческие настроения. Главная опасность для

перестройки — возможность разъединения и противо¬

поставления в массовом сознании гуманистических

ценностей и принципов хозрасчетной экономики с ее

жесткими требованиями.
В этой связи анализ идейной борьбы, ведущейся

на Западе по поводу соотношения рыночной эконо¬

мики и «демократии участия» между неоконсерватиз¬

мом и общедемократическими движениями, выявле¬

ния широкого философско-мировоззренческого, исто¬

рического и социально-политического контекста этой

борьбы, имеет особо важное значение.
В литературе о неоконсерватизме неоднократно

упоминается его нелюбовь к теориям общего харак¬

тера, к широкому философско-мировоззренческому

синтезу 10. Это не относится к французскому неокон¬

серватизму. Его идеологи не разделяют прагмати-

ческо-эмпирических установок своих англо-американ-

ских единоверцев и широко ставят общемировоззрен¬

ческие и философско-исторические вопросы. Крити¬

ческий анализ французского неоконсерватизма в

этом смысле дает повод углубить некоторые обще¬
12

теоретические подходы к актуальным проблемам сов¬

ременной идейной борьбы.
Анализ неоконсерватизма актуален также и в све¬

те современной эволюции международных отноше¬

ний, формирования нового мирового порядка и ново¬

го политического мышления. Диалектика современ¬

ной международной жизни такова, что выработан¬

ный на XXVII съезде КПСС внешнеполитический

курс СССР, выраженная в нем воля к диалогу и

широкому сотрудничеству совпали по времени с

«неоконсервативной волной» на Западе, резкой ак¬

тивизацией сторонников политики силы в отношении

стран социализма. Отсюда особый драматизм совре¬

менной международной политики. Как в условиях

растущего сопротивления правых сил проводить по¬

литику мира и доброй воли, ограничить влияние ми¬

литаризма и реваншизма на судьбы цивилизации?

Важнейшее значение при этом приобретает определе¬

ние политических факторов, облегчающих между¬

народный диалог, анализ готовности к диалогу со

стороны различных политических сил, составляющих

панораму современного Запада.
Мы были бы безнадежными доктринерами, если бы

сочли, что Запад может приобщиться к новому поли¬

тическому мышлению только через марксизм или

другие прогрессивные формы мировоззрения обще¬

демократического характера. В том и выражается

объективная неизбежность, широта и мощь нового

политического мышления, что к нему приходят, от¬

правляясь от своих интересов и своих специфических

позиций, самые разные общественно-политические

силы, разные народы и государства.
С точки зрения перспектив диалога Восток—За¬

пад и утверждения нового политического мышления

существенны три вопроса. Представляет ли собой

неоконсервативная волна явление мировое (охваты¬

вающее весь капиталистический мир или но меньшей

мере развитые капиталистические страны) или ло¬

кальное, региональное? Если справедливо последнее,

то напрашивается концепция поэтапной, региональ¬

ной (например, европейской, североевропейской и

т. п.) разрядки, начинающейся в тех странах, кото¬

рые оказались не охваченными влиянием неоконсер¬

ватизма. Если же неоконсерватизм — явление миро¬

вое, то политика разрядки в 80-х годах должна, не¬
13

смотря на.все очевидные трудности, с самого начала

строиться как глобальная.
Насколько длителен неоконсервативный прилив?

Если это явление сугубо временное или цикличное,

то, может быть, в некоторых вопросах мировой поли¬

тики есть смысл переждать, дождаться «отлива», с

тем чтобы потом заключать различного рода дого¬

воры с более покладистыми и реалистически мысля¬

щими партнерами? Если же неоконсерватизм — яв¬

ление длительного характера, то никакие отклады¬

вания немыслимы: ритм мировых процессов (в том

числе и ритм сползания к ядерной катастрофе и тем¬

пы обострения глобальных проблем) таков, что про¬

медление чревато непредсказуемыми последствиями.
Возможны ли благоприятные перемены в сторону

реализма и нового политического мышления внутри

неоконсервативного лагеря? Очевидно, в рамках дан¬

ной системы вопросов и ответов можно построить

разные варианты оптимистических и пессимистиче¬

ских концепций развития современной международ¬

ной обстановки.
Если признать неоконсерватизм мировым и при

этом длительным историческим явлением, оптимис¬

тический вариант может быть связан только с поло¬

жительным ответом на последний вопрос: изменения

в сторону реализма и большей политической ответ¬

ственности за судьбы современной цивилизации воз¬

можны и внутри неоконсервативных сил, они могут

быть партнерами по диалогу, направленному на ре¬

шение важнейших проблем современного противоре¬

чивого, но во многом целостного, взаимосвязанного

мира. Разумеется, такая политическая эволюция нео¬

консерватизма не может быть признана целиком

спонтанной: вероятность ее тем выше, чем в большей

степени заявит о себе современный человеческий

фактор в мировой политике, непосредственное влия¬

ние на нее широких масс, кровно заинтересованных в

сбережении мира, в широком международном сот¬

рудничестве, направленном на решение неотложных

задач человечества. «Действительно, величие и но¬

визна нашего времени в том, что народы все более

явно и открыто присутствуют на авансцене истории.

У них теперь такие позиции, которые позволяют за¬

ставлять с собой считаться не в конечном итоге, а

непосредственно... Теперь человеческий фактор вы¬
14

ходит на политический уровень не как отдаленный

и более или менее стихийный результат жизни и дея¬

тельности людских масс и их намерений. Он врыва¬

ется в мировые дела напрямую. Вне понимания это¬

го... вне нового мышления, опирающегося на совре¬

менные реальности и болю народов, политика ста¬

новится непредсказуемой импровизацией, рискован*

ной и для собственной страны, и для других» 11,

Глава І
ОСНОВАНИЯ НЕОКОНСЕРВАТИЗМА

1.	Прощание с «великим обществом»»
70-е годы на Западе ознаменовались резким из¬

менением идейного климата. До этого господствую¬

щим направлением буржуазного мышления был тех¬

ницизм, «идеология эпохи НТР» с ее завышенными

ожиданиями, обещаниями безграничного роста, не¬

удержимой экспансией преобразований, вторгающих¬

ся всюду и насаждающих особый тип поведения —

в духе рациональности «технического века». Техни¬

цизм в качестве идейной и методологической уста¬

новки возник в недрах идеологии либерализма как

способ интегрировать научно-техническую револю¬

цию в буржуазную теорию общественного развития

и систему ценностей. Идеологи либерализма всегда

подозревали, что буржуазная формальная демокра¬

тия не является самостоятельной ценностью для

масс, интересующихся якобы почти исключительно

вопросами материального благосостояния. Она при¬

емлема для них в той мере, в какой ей сопутствуют

повышение уровня жизни и социальная мобильность.

Поэтому либерализм особые надежды возлагал на

научно-технический прогресс.
Если бы удалось с помощью НТР создать необ¬

ходимые условия для массового благоденствия, то в

глазах социальных низов политическая революция

стала бы излишней и задача идейной и политической

стабилизации капитализма была бы успешно решена.

Подобные идеи лежали в основе теорий «единого

индустриального общества», «деидеологизации»,

«конвергенции». Один из создателей теории «инду¬

стриального общества» во Франции, Ж. Фурастье,

писал: «Решающими факторами цивилизации не яв¬

ляются, как долго было принято думать, факторы

юридические или политические, форма собственности,

тип производственных отношений... Этим фактором

является технический прогресс» 1.
Сторонники концепции индустриализма пытались

не только описать в технических терминах проблему

уровня жизни масс, но и растворить опасный дух
16

преобразований в научно-техническом творчестве как

чуть ли не единственной конструктивной форме вы¬

ражения «энергии новаций». Полемизируя с фило¬

софской апологетикой «бунта» А. Камю, Фурастье

заявил: «Дух бунта не угас, ибо то, что Камю назы¬

вает бунтом человека, означает просто желание улуч¬

шить свою ситуацию, не пасуя перед тем, что может

быть изменено. Однако эпоха «метафизического» и

«исторического» бунта уже сменилась эпохой бунта

технологического»2.
Техницистское мышление характеризуется сле¬

дующими установками:
—	апелляцией к НТР в качестве решающей ха¬

рактеристики современной эпохи, якобы предопреде¬

ляющей все ее особенности — социальные, политиче¬

ские культурные;
—	дихотомическим делением истории на доинду-

стриальную и индустриальную эпохи на основе ниги¬

листической оценки всей доиндустриальной культуры

как лишенной конструктивного практического ядра,

отмеченной мифотворчеством и утопизмом;
—	технологическим реформизмом: выдвижением

научно-технических преобразований в качестве аль¬

тернативы социально-политическому творчеству масс,

их классовой борьбе;
—	технологическим футурологизмом, адресован¬

ным будущему как воплощению тотальной и всепро¬

никающей научно-технической рациональности;
—	сциентизмом — отрицанием не только всех вне-

научных форм мышления, но и всей гуманистической

культуры, якобы вытесняемой техническим знанием.
Идеология техницизма выступала в двух вариан¬

тах, один из которых адресовался научно-техниче-

ской интеллигенции, среде экспертов, менеджеров,

управленцев, другой — непосредственно массовому

сознанию. Требования деидеологизации и деполити¬

зации присутствовали в обоих случаях, но выступали

в различной форме. Адресованная массовому созна¬

нию концепция деидеологизации означала «реабили¬

тацию» и прямую апологетику потребительской пси¬

хологии, не признающую иных ценностей, кроме по¬

гони за вещами. «Да здравствует общество потребле¬

ния»— так называлась книга известного теоретика

индустриального общества во Франции Р. Рюйе3.

«Деполитизация» предполагала в свою очередь пол¬
17

ное соответствие социальных последствий НТР по¬

требительским ожиданиям масс: политика якобы ста¬

новится для них неинтересной в условиях, когда бла¬

госостояние всецело предопределяется прогрессом

технологий.
Более рафинированная версия деидеологизации и

деполитизации предлагалась интеллигенции. В этом

случае адресовались уже не к потребительскому, а к

профессиональному сознанию деятелей НТР. Идео¬

логи техницизма «открыли» неразрешимый конфликт

между специфическими ориентациями научного мыш¬

ления на точность, ценностную нейтральность, экспе¬

риментальную подтверждаемость выводов, количест¬

венную всчисляемость и прямо противоположными

установками любой идеологии, требующей слепой

веры, демонстративной пристрастности, обобщений,

выходящих за рамки возможной проверки. При этом

«техницисты» активно спекулировали на идеологиче¬

ских «недоразумениях» с генетикой, кибернетикой,

математической логикой и некоторыми другими науч¬

ными направлениями, имевшими место в нашей стра¬

не. «Наука или идеология» — такую дилемму выдви¬

нули авторы сциентистско-техницистских доктрин.
В концепции деполитизации, рассчитанной на ин¬

теллигенцию, прямо затрагивается вопрос о природе

современной власти. Так, американский экономист и

социолог Дж. Гэлбрейт сформулировал следующую

«технологическую» теорию власти. Власть, писал он,

всегда принадлежала тому классу, который владел

основой общественного богатства. В докапиталисти¬

ческих обществах такой основой была земля, а пото¬

му владельцы земли — феодалы были господствую¬

щим классом. Затем основой богатства стал капитал.

Например, производительность сельского хозяйства

стала определяться не размером посевных площадей,

а объемом вложенного капитала. Поэтому и владель¬

цы капитала — буржуа стали господствующим клас¬

сом. В эпоху НТР значение капитала падает. Любой

капитал обесценивается, если он потрачен на приоб¬

ретение морально устаревшего оборудования. Осно¬

вой общественного богатства становятся научно-тех-

нические знания. Поэтому «владельцам знания» —

интеллигенции предстоит взять политическую

власть4. Ясно, что эта теория предназначалась в

первую очередь для дискредитации государственной
18

власти в социалистических странах, якобы больше

не соответствующей самой природе «постиндуст¬

риального» общества, поставившего во главу угла

науку.
Очевидно, что отнюдь не интеллигенция является

«владельцем знания» в капиталистических странах.

Для производства новых знаний в эпоху НТР тре¬

буются определенная материальная и лабораторная

база, дорогостоящие технические средства, которые

принадлежат не интеллигенту, а капиталисту. Отчуж¬

денный от этих средств интеллигент является специ¬

фическим типом наемного работника, продающего

не готовые знания, а интеллектуальную способность

их производить — особого рода рабочую силу. Одна¬

ко это не означает, что теория «власти экспертов»,

или теория технократии, вовсе не отражала каких-то

реальных процессов.
В первую очередь в ней отразились тенденции го¬

сударственно-монополистического «программирова¬

ния» экономики и модернизации устаревших отрас¬

лей хозяйства. Особый размах эти планы приобрели

с приходом к власти де Голля. Вступление Франции

в «Общий рынок», резкое усиление конкуренции в

условиях отмены или ослабления таможенных барье¬

ров требовали тотальной реконструкции прежних

хозяйственных структур. Разрабатываются пятилет¬

ние планы экономического развития, предусматри¬

вающие приоритетное развитие новых отраслей хо¬

зяйства, свертывание и закрытие устаревших пред¬

приятий, перемещение рабочей силы из аграрных

районов, изменение кредитной и налоговой политики.

Все это нанесло тяжелый удар по многочисленным

слоям мелкой буржуазии, связанным с традицион¬

ным сектором, по значительной части рабочих, кото¬

рым грозили увольнения, а также по отдельным

слоям гуманитарной интеллигенции, также объяв¬

ленным «аутсайдерами прогресса».
Идеология технократизма, третирующая истори¬

ческое наследие и гуманитарную культуру как «ана¬

хронизм», отразила авторитарный характер навязан¬

ных сверху модернизаций и их технократическую

суть — игнорирование «человеческого измерения»

прогресса, социально-культурных факторов. Этот

«культурный» нигилизм и недооценку самостоятель¬

ной значимости идейно-политических факторов нео¬
19

консерваторы впоследствии поставят в вину идеоло¬

гам техницизма. Но теми двигала не одна только

«эйфория прогресса». Именно так виделись им усло¬

вия внутренней и международной стабилизации

стран капиталистического Запада.
Вот как формулирует проблему Ж. Фурастье:

«Я ставлю вопрос: не зиждется ли наша современная

цивилизация на невидимом, но непреодолимом конф¬

ликте между научным, материалистическим и анали¬

тическим мышлением высших классов и утопическим,

мифологическим, «образным» мышлением класса

рабочих и крестьян»5.
Таким образом, научное мышление, научная ра¬

циональность признаются инородными по отношению

к самой природе массового сознания, которому при¬

писывается неизживаемая импульсивность, карна-

вальность, что-то близкое духу средневековых мис¬

терий. Эти качества и являются якобы источником

нестабильности, питательной средой всякого рода

бунтарства, массовых тираноборческих мифов, идео¬

логической одержимости. В технократическом вос¬

приятии национальная культура развитых обществ

Запада включает два полюса: культуру центра —

рациональную, упорядоченную, программируемую,

и культуру периферии — варварскую, пропитанную

духом мифа. Эта же ситуация воспроизводится яко¬

бы в глобальном масштабе: Запад как центр научно-

технического прогресса противостоит «мировой пери¬

ферии», живущей донаучными, мифологическими

представлениями.
Как же решить проблему, как охладить мифоло¬

гический пыл массового сознания и привить ему на¬

учную рациональность, здоровый прагматизм? Одно¬

значного ответа идеологи техницизма не дают. С од¬

ной стороны, предполагается своего рода научно-

техническая педагогика, обращенная к массовому

сознанию и вводящая в него извне новые способы

мышления, новый стиль и новую, упорядоченную рит¬

мику, противостоящую его непредсказуемой импуль¬

сивности. Очевидно, это предполагает создание вез¬

десущей социальной инженерии, охватывающей как

профессиональную, так и внепрофессиональную

жизнь. Наряду с научной организацией труда (НОТ)

требуется научная организация досуга (НОД), науч¬

ная организация семьи (НОС) и т. п.6 Таков смысл
20

технократических теорий «менеджерской револю¬

ции», «революции экспертов» и др.
С другой стороны, прагматически ориентирован¬

ные адепты техницизма больше уповают на потреби¬

тельскую мораль, чем на научную рациональность в

деле демифологизации и деидеологизации массового

сознания. Потребительство выступает как особый

суррогат «рациональности», доступный массовому

сознанию. Потребительски ориентированный индивид

не может противопоставить традиционным или сов¬

ременным политическим мифам точное научное зна¬

ние. Но он вооружается против них своеобразным

прагматическим скепсисом, он не выдает долгосроч¬

ных векселей политическим идеологиям и програм¬

мам, а требует «наличности» в виде материальных

благ. Словом, потребитель живет не в трансцендент¬

ном мире идей, касающихся будущего идеального

общества, а в посюстороннем мире вещей, в котором

нет места двусмысленностям: либо они есть, либо

их нет. Потребительское тестирование идеологий —

одна из ходовых тем в теориях индустриального и

постиндустриального общества.
Аналогичное «двойное решение» предлагается и

применительно к внешнеполитическим проблемам

капитализма. Теория конвергенции — растущего

сходства мировых систем — развертывается в двух

вариантах — технологическом и культурологическом.

Сторонники технологического варианта уповают на

императивы универсальной научно-технической и

технологической рациональности. Техническая рацио¬

нальность не знает границ: всем, кому хочется овла¬

деть плодами современной НТР, предстоит принести

в жертву свою специфику и усвоить ее безличные,

одинаковые и обязательные для всех нормы. В пер¬

вую очередь конвергенция затронет профессиональ¬

ную жизнь и сферу управления, которым в самых

разных странах предстоит подвергнуться своеобраз¬

ной американизации, затем она неизбежно охватит

систему подготовки кадров и образования и в конеч¬

ном счете все сферы жизнедеятельности.
Культурологический вариант конвергенции вос¬

производит программу потребительского разоруже¬

ния сознания в мировом масштабе. В этом варианте

мировая экспансия Запада связывается не с неумо¬

лимой и всеобщей технологической рациональностью.
21

а с эмансипаторским эффектом потребительской

культуры, погружение в которую вовсе не требует

напряжения; она напротив, освобождает индивида

от каких бы то ни было норм и традиционных пред¬

писаний. Запад предстанет перед другими народами

не в строгом и малопонятном облике технической

цивилизации, а в потребительском обличье «цивили¬

зации досуга». «Международное проникновение,—

писал по этому поводу французский католический

философ и социолог Ж. Урден, — осуществляется

теперь мирно и незаметно — с помощью того, что мы

называем «цивилизацией досуга»»7. Занесенный с

Запада вирус потребительства и «всеразъедающей

иронии», которой заражена «субкультура досуга»

(действующая в первую очередь на молодежь),

подрывает ту жертвенную героику духа, на которой

держатся авторитарные общества Востока, пишет

Ж. Урден. Политическую стабилизацию капитализма

идеологи техницизма связали, таким образом, с НТР,

постепенно устраняющей плюрализм культур, обра¬

зов и стилей жизни, выравнивающей мир по образцу

крупнейших госмонополистических центров Запада.
Однако восторги по поводу «технического века»

вскоре сменились разочарованиями, причем не толь¬

ко со стороны низов. Сциентистско-техницистские

доктрины стали утрачивать престиж в глазах правя¬

щего класса уже в силу крайней экспертной и прог¬

ностической неэффективности. Ведь, согласно их ло¬

гике, социальная стабильность должна автоматиче¬

ски укрепляться по мере развития научно-техниче-

ского прогресса. Именно поэтому крупнейшие цент¬

ры государственно-монополистической промышлен¬

ной и научно-технической экспансии одновременно

являются и эталоном социального мира. Но уже в

конце 60-х годов наиболее развитые капиталистиче¬

ские страны стали ареной острых социально-полити¬

ческих конфликтов, проявившихся, в частности, в

студенческих волнениях. Достаточно упомянуть «бун¬

тующую Калифорнию» в США или знаменитые майс-

ко-июньские события 1968 г. во Франции, вылившие¬

ся в политическую стачку 10 млн человек и потряс¬

шие здание Пятой республики. Причем инициатора¬

ми «бунта» стали не «парии прогресса», скажем,

полуграмотные фермеры или представители устарев¬

ших профессий, а его «пионеры» — научно-техниче¬
22

ская интеллигенция и университетская молодежь.

Оказалось, что прогресс не «деидеологизирует»;

наоборот, его проблемы, как и его последствия, взы¬

вают к социально-политической активности.
Кроме того, концепция деидеологизации дала нео¬

жиданный косвенный эффект. Стихийные тенденции

аморализма, цинизма и общественно-политической

пассивности, характерные для современного капита¬

лизма, получив благодаря ей своеобразную теорети¬

ческую санкцию, могли только усилиться. Демонтаж

традиционных моральных и культурных норм, осуще¬

ствляемый идеологами техницизма в ходе развер¬

нувшейся кампании против «устаревшего историче¬

ского наследия», заметно усилил повсеместные явле¬

ния нравственного одичания.
Все более явно обнаруживалась неэффективность

техницистской модели и в свете проблем «качества

существования». Сказалась своего рода «обратная

пропорциональность» между достижениями НТР в

области уровня жизни и ухудшением качества жизни.

Те страны Запада, которые вырвались вперед по

ряду показателей материального благополучия, име¬

ют худшую экологическую ситуацию, пугающую ди¬

намику «моральной статистики» (рост преступности,

алгоколизма, наркомании и т. д.), промотанное в

бездумной погоне за вещами культурное наследие.
А между тем требования к качеству предметной,

социальной и культурной среды резко возросли.

Социологи подметили закономерность: с повышением

уровня жизни, образования и культуры населения

меняется соотношение между первичными, матери¬

альными, и вторичными, социально-культурными,

духовными, потребностями. На фоне этих новых зап¬

росов обнаружилась нищета «общества потребле¬

ния», отстраняющего массы от культуры и политики,

от участия в решениях. Технократический идеал сы¬

того и комфортного, но пассивного, «программируе¬

мого» сверху существования не только утратил прив¬

лекательность, но и стал вызывать острую негатив¬

ную реакцию.
Массы на опыте убедились, что обещанного тех¬

нократами механизма «автоматического решения»

социальных проблем на основе НТР в природе не

существует. Если не организовывать защиту окру¬

жающей среды, то алчные монополии еще больше
23

загрязнят реки и озера, почву и воздух, оставят

после себя пустыню. Если не участвовать в защите

национального культурного наследия, оно будет вы¬

теснено коммерческой массовой культурой. Если не

включиться в защиту человека, его гражданских

прав и свобод, их узурпирует технобюрократия,

всюду насаждающая именем прогресса свои «пра¬

вила игры». И пожалуй, самое главное: технократи¬

ческий модернизм, постоянно адресующийся к «блес¬

тящему техническому будущему», именно в вопросе

о будущем обнаружил свою полную несостоятель¬

ность. Воспетые технократами промышленный рост

и технологический бум, вместо того чтобы стать га¬

рантом будущего, стали вызовом ему, превратили

будущее человечества в проблему. Обнаружилось,

что господствующие тенденции промышленного и

научно-технического роста невозможно экстраполи¬

ровать: всего через два-три десятка лет их показа¬

тели дают «абсурдное значение», указывают на не¬

избежность экономической, экологической и социаль¬

ной катастрофы.
Эксперты «Римского клуба» убедительно показали

скорую исчерпаемость минеральных ресурсов при

сохранении нынешних темпов их потребления, эко¬

логи — грозящее необратимое нарушение природного

равновесия, экономисты — неизбежный паралич эко¬

номики при сохранении сложившейся промышленной

гигантомании, сопровождающейся падением рента¬

бельности капиталовложений, рыночной маневрен¬

ности, отчуждением от потребителя (производство

ради производства).
Урбанисты предупреждают о грозящем параличе

перенаселенных городских центров, педагоги — об

отчуждении молодежи, падении нравов, врачи — о

недопустимо возросших нагрузках на человека и его

психику, о росте числа умственно неполноценных

детей и т. д. Словом, всюду видны приметы жесткой

дилеммы: предстоит либо изменить сложившуюся

«парадигму развития», либо столкнуться с эсхатоло¬

гической ситуацией «конца света».
Технократические концепции деидеологизации и

деполитизации явились апологетикой социально-по¬

литического бездействия: человеку как творцу новых

общественных отношений предлагалось просто само¬

устраниться, целиком положившись на научно-техни¬
24

ческую саморегуляцию. Но оказалось, что современ¬

ная цивилизация более всего страдает от дефицита

именно социальных идей, недостатка политического

творчества, направленного на усовершенствование

общественных отношений. Перед лицом этих проб¬

лем буржуазной идеологии пришлось заново «откры¬

вать» для себя «проблему человека» как обществен¬

ного, политического деятеля. Этот пересмотр оказал¬

ся не под силу сторонникам технократических идей.

Его взял на себя неоконсерватизм.
Следует подчеркнуть, что «открытие человека»

на Западе осуществляется одновременно «слева» и

«справа». Общедемократические движения — анти¬

военное, экологическое, женское, молодежное, в за¬

щиту гражданских прав — противопоставляют гос-

монополистическому авторитаризму, бюрократизму,

технократизму идеалы самоуправляемого общества

и «прямой демократии» в производственной, социаль¬

ной и политической сферах. Неоконсерваторы же

противопоставляют технократическому «модернизму»

идеал «укорененного человека», верного традициям,

хранящего «вековое наследие» и не поддающегося

опасным искушениям XX в., ведущим к разрушению

«исторической среды».
Дополнительный источник нестабильности неокон¬

сервативные идеологи видят в либеральных програм¬

мах «великого общества» и сопутствующих ему со¬

циальных реформах, чреватых в экономической об¬

ласти безудержной инфляцией, а в социальной и по¬

литической не менее безудержным ростом массовых

притязаний и требований. Неоконсервативная волна

70—80-х годов ознаменовала завершение целого пе¬

риода в политическом и социально-экономическом

развитии капиталистического Запада, начало кото¬

рому положил «Новый курс» Ф. Рузвельта как пред¬

теча «великого общества». Экономическая програм¬

ма этого курса разрабатывалась в соответствии с

теорией английского экономиста Кейнса. Кейнс ут¬

верждал, что экономические кризисы существуют

столько, сколько существует человечество. Но преж¬

де это были кризисы, связанные с дефицитом благ,

с недопроизводством. В этом качестве, считал он, они

по-прежнему существуют на Востоке. Капитализм

породил кризисы нового типа, связанные с перепро¬

изводством. Чтобы преодолеть их, надо создать си¬
25

стему провоцируемого спроса, растущего быстрее,

чем производство.
Ускорить спрос предпринимателей на оборудова¬

ние и сырье можно с помощью низкого банковского

процента, т. е. дешевого кредита. Спрос населения

на обычные потребительские товары, в особенности

длительного пользования, — с помощью продажи в

рассрочку. Третий резерв повышения спроса — широ¬

кие государственные заказы, закупки и программы,

финансируемые из бюджета. Поэтому теория Кейнса

поощряла субсидии по безработице, дотации бедня¬

кам и другие меры, призванные расширить круг по¬

требителей товаров и услуг.
Концепция «эры потребления», провозглашенная

еще Г. Фордом в 20-е годы, поначалу не несла уси¬

ленной идеологической нагрузки. Она была не столь¬

ко продуктом социальной демагогии и апологетики,

сколько выражала практические потребности массо¬

вого, конвейерного производства. Форд указал на

совпадение экономических интересов буржуа с мас¬

совыми потребительскими интересами. «Покупок

богачей явно недостаточно для того, чтобы обеспе¬

чить надежный сбыт хотя бы одной из отраслей сов¬

ременной промышленности. Класс, который покупает

у нас, — это рабочие, и надо, следовательно, чтобы

они имели время и возможности для формирования

соответствующих потребностей»8. Эра массового,

конвейерного производства требовала существенного

изменения психологии потребителя. Скопидомничаю¬

щий, откладывающий на «черный день», живущий с

оглядкой индивид совершенно не годился на роль

потребителя массовой, причем быстро морально ста¬

реющей продукции.
Капитализм периода послевоенного экономическо¬

го бума во все большей степени испытывал потреб¬

ность в личности иного, гедонистического типа, одно¬

временно раскованной и внушаемой, усматривающей

в престижном потреблении, в приобретении все

новых вещей смысл жизни. Возникла любопытная

поляризация внутри буржуазного типа личности:

«разумный» (предпринимательский) эгоизм стал уде¬

лом все сокращающегося меньшинства, а «неразум¬

ный» эгоизм гедонистического типа — уделом боль¬

шинства, манипулируемого буржуазной рекламой и

пропагандой. Эта поляризация в первую очередь

осуществлялась по социальной вертикали (верхи и

низы капиталистического общества, капитаны капи¬

талистической индустрии и ее палубные пассажиры —

массы потребителей). Однако с годами все больше

она проходит и по возрастной вертикали: бережливые

и даже скопидомничающие, «разумные эгоисты» от¬

цы и гедонисты-дети, с младенчества испытывающие

отвращение ко всяким запретам, равно как и к ини¬

циативе и ответственности. Так складывалась соци¬

альная психология «потребительского общества» на

Западе. И поскольку речь в самом деле шла о расту¬

щей массе людей, для которых потребительский ге¬

донизм стал единственно возможной формой приоб¬

щения к буржуазной индивидуалистической системе

ценностей, то нельзя было оставлять их без особой

идеологической опеки. Ибо, как ни посмотри, эта

масса не могла не испытывать комплекс неполноцен¬

ности: и комплекс вины у тех, кто сохранил воспри¬

имчивость к наследию старой патриархальной и ре¬

лигиозной этики, и комплекс неудачника у тех, кто

поверил в предпринимательскую «мораль успеха».
В буржуазном обществе возник заказ на новый

социальный миф, новую утопию, которая санкциони¬

ровала бы сомнительный опыт «потребительского

большинства», дала бы ему моральное и историче¬

ское оправдание. Так возник миф постиндустриализ¬

ма, призванный оправдать исторически непривычный

и нравственно сомнительный опыт «потребительского

большинства». На основе этого мифа формируется

концепция «цивилизации досуга». Она была призвана

разом покончить с недовольством одних — тех, кого

возмущал подневольный, лишенный самодеятель¬

ности и инициативы характер капиталистического

наемного труда, и с «комплексом вины» других, у

кого подобный тип труда разрушал навыки трудолю¬

бия и профессиональную ответственность.
Монотонность и бессмысленность, отсутствие ини¬

циативы и творчества — все это, вещали адепты «ци¬

вилизации досуга»,— фатальные характеристики вся¬

кого труда в индустриальном обществе, никакой со¬

циальной революцией их невозможно устранить. Но

в дело, к счастью, вмешалась научно-техническая

революция, которая вскоре обеспечит такую произво¬

дительность, что время труда станет исчезающе ма¬

лой величиной в жизни подавляющего большинства

людей. «Рабочий, трудящийся —писал уже упомя¬

нутый Ж. Урден,—не связывает свои чаяния со сме¬

ной исторических форм труда, с царством «свобод¬

ного труда», как это представлялось доктринерам

XX в. Вместо этого он добивается права на свободу

от труда как возможность реализовать себя в сво¬

бодной бесцельности досуга, его игр и празднеств»9.
Глашатаи «цивилизации досуга» успокаивают и

тех, кто испытывает нравственно-психологические

неудобства в связи с гедонистическим отступничест¬

вом от этики трудолюбия. Показательна в этом от¬

ношении концепция видного буржуазного теоретика

в области социологии досуга Ж. Дюмазедье. Его на¬

шумевшая книга «Эмпирическая социология досу¬

га»— настоящий гимн доведенному до крайности, до

нигилизма индивидуалистическому гедонизму. В ус¬

ловиях «цивилизации досуга», пишет Дюмазедье,

«целью индивида не является ни профессиональная

эффективность, ни социальная полезность, ни куль¬

турная или политическая активность; целью его от¬

ныне является он сам, его потребность в самовыра¬

жении... На досуге индивид противопоставляет свои

личные интересы интересам общества в лице всех

его институтов без исключения»10. Таким образом,

не только профессиональная этика, но и традицион¬

ные гражданские и семейные добродетели объявля¬

ются пережитками ушедших доиндустриальной и ин¬

дустриальной эпох, сожалеть о которых — значит ни¬

чего не смыслить в новейших реальностях и не иметь

нестоящего вкуса к современности.
Миф «цивилизации досуга» претерпел заметную

эволюцию: в 60-х годах он входил в арсенал идеоло¬

гии буржуазного техницизма и обращен был к от¬

прыскам благополучных семейств, выходцам из «но¬

вого среднего класса». Это была реабилитация ге¬

донистически выродившегося буржуазного «разум¬

ного эгоизма». В 70-х годах этот миф берут на воору¬

жение леворадикальные критики буржуазной циви¬

лизации из лагеря «гошистов» и* наследников «новых

левых». Так, у А. Горца концепция «цивилизации

досуга» обращена к люмпен-пролетарским слоям

буржуазного общества. Речь идет уже не о детях, а

о париях буржуазного потребительского общества,

его маргинальных слоях — иммигрантах, бедняках

и безработных, живущих на пособия, и т. п. «Тради¬
28

ционный рабочий класс составит только привилеги¬

рованное меньшинство. Большинство же населения

будет принадлежать к постиндустриальному неопро¬

летариату, лишенному профессионального и классо¬

вого статуса... Всякая занятость явится для него су¬

губо временным и непредсказуемым событием, вся¬

кий вид труда — чистой случайностью, с которым он

не идентифицирует свою личность и не связывает

свою судьбу»11. Предполагается, что большинство

населения будет состоять из безработных потребите¬

лей, а кормить его будет занятое высокопроизводи¬

тельным трудом меньшинство.
Такая радикализация буржуазного потребитель¬

ского мифа отразила реальный процесс формирова¬

ния особой социальной среды безработных, живущих

на всякого рода пособия и фактически порвавших с

обществом. Для них характерен не столько гедони¬

стический вызов традиционной морали, сколько пря¬

мое отрицание всех общественных институтов, го¬

товность к политическому экстремизму.
Потребительский миф, длительное время насаж¬

даемый в массовом сознании, в конечном счете дал

дестабилизирующий эффект. На глазах стал разру¬

шаться веками накапливаемый морально-психологи-

ческий капитал — навыки трудолюбия, ответствен¬

ности, бережливости. А самое главное, капитализм

оказался не в состоянии платить по векселям, выдан¬

ным в виде постиндустриальных утопий «великого

общества», «цивилизации досуга» и т. д. Соответст¬

вующие мифы, обеспечив сначала угодную правяще¬

му классу дезориентацию умов, стали опасны и тем,

что породили у населения капиталистических стран

завышенные, нереалистические притязания.
Как известно, подобные притязания приводят

к фрустрации — особой разновидности социальной

депрессии, выражающейся в чередовании полной

апатии и агрессивности, разочарования и озлобле¬

ния. Социально-психологическая формула
фактические возможности
удовлетворенность = —	 ука-
притязания
зывает на неизбежное падение удовлетворенности, в

случае если динамика социальных притязаний резко

опережает рост соответствующих возможностей. Эта

формула указывает на эффект бумеранга, связанный

с широким использованием социальных утопий.

Социальные мифы и утопии сначала способны

вызвать определенную социальную стабилизацию,

основанную на отвлечении массового сознания от

реальных трудностей, на совращении его благами

безоблачного будущего. Но они же, порождая завы¬

шенные ожидания, дают в следующем поколении (а

иногда и раньше) другой эффект — разочарования и

озлобления, которые тем острее, чем более ирреаль¬

ными и радужными были чаяния. Так обнаружива¬

ется в долгосрочном масштабе опасная безответст¬

венность социальной инженерии, манипулирующей

массовым сознанием в конъюнктурных идеологиче¬

ских целях.
Можно предположить, что резкое ухудшение мо¬

ральной статистики в развитых странах Запада, раз¬

гул аморализма и преступности связаны не только

с действием постоянных тенденций развития капита¬

листического общества — «генами» индивидуализма

и циничного стяжательства, заложенными в его при¬

роде, но и с описанным выше «эффектом бумеранга».

Социализация поколения молодежи 70-х годов про¬

ходила на Западе в условиях, когда разразившийся

там повсюду социально-экономический кризис обна¬

жил «нищету действительности», что обескуражило и

деморализовало тех, кто принял на веру апологети¬

ческие мифы 50—60-х годов.
Неоконсерватизм в этих условиях выступил как

реакция «социального реализма», гасящая экстаз по¬

требительства и возвращающая массовое сознание

на грешную землю. Его адепты провозгласили своей

целью реставрировать вековые ценности, указав по¬

требительскому «новому человеку», что удел его в

принципе остается прежним: как и во все времена,

необходимы труд и готовность выносить тяготы пов¬

седневности, мириться с фатальным неравенством,

не ждать полного воздаяния в земной грешной жиз¬

ни. Проблема соотношения ложных и истинных при¬

тязании и мотиваций получила одно из центральных

мест в теории неоконсерватизма и решается преиму¬

щественно в ортодоксальном религиозном духе. Ре¬

лигия, считают неоконсерваторы, не миф. Напротив,

она противостоит всем современным мифам, ибо вер¬

но отражает нелегкий удел человека, ориентирует его

сознание на суровую реальность и требует постоян¬

ного нравственного самоочищения.
30

Важнейшей проблемой неоконсервативной теории

является обнаружение исторического «прафеномена»

буржуазного общества, его «первичной интенции».

Буржуазная личность как суверенный экономический

агент, полагающийся только на себя,— вот идеал нео¬

консерватизма. То, что капитализм на государственно-

монополистической стадии развития подрывает этот

идеал, для неоконсерваторов не является секретом.

Напротив, в этом они видят основную политическую и

социальную проблему. Утопия неоконсерватизма свя¬

зана с верой в обратимость процессов государственно-

монополистической бюрократизации, в возможность

реставрации «настоящего», «чисто рыночного» ка¬

питализма. При этом весьма характерна классовая,

политическая идентификация государственно-бюрокра¬

тического «извращения»: в представлении неоконсер¬

ваторов оно связывается с усиливающимся влиянием

левых сил, профсоюзов и партий, с «уступками» перед

лицом социалистического вызова.
Неоконсерваторы выдвинули лозунг реставрации

буржуазного индивидуализма, но разве этот индиви¬

дуализм не является по-прежнему реальностью совре¬

менного капиталистического общества? И да и нет.

Да, в том смысле, что анархия капиталистического

общества, антагонизм общественных отношений и свя¬

занная с ними разобщенность людей относятся к за¬

конам буржуазного общественного бытия. Нет, в том

смысле, что буржуазный индивидуализм традиционно¬

го «классического» образца уже не реализуется в по¬

вседневном социально-экономическом опыте буржуаз¬

ных и мелкобуржуазных слоев населения.
«Мораль успеха» сохраняется со времен эпохи пер¬

воначального накопления. Но успех или неуспех того

или иного индивида сегодня зависит уже не только от

действия анонимных, никем не контролируемых меха¬

низмов рынка, а от того, насколько деятельность этого

индивида вписывается в структуру гигантских корпо¬

раций, насколько индивид соблюдает предписанные

ими «правила игры» и пользуется их покровительст¬

вом.
Многие буржуазные экономисты как из либераль¬

ного, так и из неоконсервативного лагеря отмечают

новые «правила игры», созданные государственно-мо¬

нополистическим капитализмом. Доступ к государст¬

венным кредитам и заказам сейчас зачастую несрав¬
31

ненно более важен с точки зрения перспектив обога¬

щения, чем такие традиционные факторы конкурент¬

ной борьбы, как умение первым уловить новые коле¬

бания потребительского спроса, личная предпринима¬

тельская инициатива и предприимчивость.
Развитие государственно-монополистического капи¬

тализма породило параллельную экономику особого

рода: наряду с предпринимательской прибылью, уча¬

ствующей в росте национального дохода, появилась

ее новая форма, связанная с государственными зака¬

зами, т. е. расходами. Она поглощает национальный

доход, является затратной. Во всех развитых капита¬

листических странах растет доля нерентабельных

предприятий, пользующихся государственными дота¬

циями, всякого рода государственных служб и услуг,

разбухает государственный бюджет, увеличивается

государственный долг. Иными словами, растет затрат¬

ная экономика, а вместе с нею — нагрузка на отрас¬

ли, остающиеся рентабельными, удовлетворяющими

обычный рыночный спрос. В перспективе это угрожает

и экономической катастрофой и подрывом социальных

механизмов воспроизводства буржуазной предприни¬

мательской инициативы — способа существования

буржуазного типа личности, сложившегося на протя¬

жении полутора-двух столетий.
Былое совпадение буржуазного индивидуализма с

экономической самодеятельностью, характерное для

эпохи свободной конкуренции, исчезло. Буржуазный

индивидуализм отступает в другие сферы, проявляясь

больше в форме потребительской и гедонистической

психологии. Эскапистская «мораль наслаждения» на

досуге, во внепрофессиональной жизни выступает как

компенсация потерь в области «морали успеха», свя¬

занной с экономической самодеятельностью буржуаз¬

ных предпринимателей-одиночек. Неоконсерваторы

мечтают восстановить суверенитет буржуазной лич¬

ности в профессионально-экономической сфере, не без

оснований полагая, что любые другие, «компенсатор-

ские» проявления буржуазного индивидуализма явля¬

ются нризнаком упадка, декаданса буржуазной циви¬

лизации.
Декадентские проявления буржуазного индивидуа¬

лизма прямо связаны с социальными болезнями лич¬

ности, с ухудшением нравов (алкоголизмом, нарко¬

манией и т. п.). Игнорируя необратимость государст¬
32

венно-монополистической стадии и исторической эво¬

люции ‘буржуазного индивидуализма, неоконсервато¬

ры утверждают, что в противовес «искаженным» фор¬

мам индивидуализма существуют «подлинные», «здо¬

ровые», восстановление которых должно стать фак¬

тором социального возрождения на Западе.
Здесь-то и обнаруживается кардинальное проти¬

воречие неоконсерватизма, ставшее одной из причин

начавшегося раскола между отдельными его фрак¬

циями и течениями. Представители одного течения,

либертаристского, появившегося как реакция на эко¬

номический кризис, усматривают основную проблему

Запада в возвращении к свободной рыночной конку¬

ренции и восстановлении на этой основе индивиду¬

альной предпринимательской инициативы. Предста¬

вители другого — «новые правые», особо вос¬

приимчивые к проявлениям морального и куль¬

турного кризиса на Западе, больше уповают

на реставрацию общинной этики и традиционно¬

го образа жизни, характерного для малых террито¬

риальных общностей. Они не без основания полагают,

что никакая мораль, никакие формы социализации

индивида невозможны при последовательно проведен¬

ном индивидуализме. «Новые правые» обвиняют ли-

бертаристов в односторонности экономического де¬

терминизма и прагматизма, в пренебрежении вопроса¬

ми культуры и нравственности.
Так в рамках неоконсервативной теории начинает

осознаваться антиномичность проблем экономической

эффективности и социально-культурной стабильности:

способствуя якобы решению первой проблемы, инди¬

видуализм усугубляет остроту второй. Неоконсерва¬

тивная программа «оздоровления» и консолидации

буржуазного общества на основе «реставрации» ин¬

дивидуалистического принципа обнаруживает свою

нравственную несостоятельность. Консервативное

сознание 80-х годов «заново открывает» для себя

нравственный нигилизм и культурное бесплодие, не¬

избежно воспроизводимое капиталистическим спосо¬

бом производства на всех этапах его эволюции, его

враждебность «известным отраслям духовного произ¬

водства, например искусству и поэзии»12. Поэтому

апологетика индивидуализма в неоконсервативной

идеологии причудливо сочетается с его консерватив¬

но-романтической критикой. Как отметил К- Маркс,
2 Панарнн
33

«выше противоположности по отношению к этому ро¬

мантическому взгляду буржуазный взгляд никогда

не поднимался, и потому этот романтический взгляд,

как правомерная противоположность, будет сопро¬

вождать буржуазный взгляд вплоть до его блажен¬

ной кончины» 13.
2.	Реванш провинциализма!
Социальную базу неоконсервативной волны, изме¬

нения, вызванные ею в массовом сознании, в обще¬

ственной психологии, нельзя правильно оценить, не

принимая во внимание рост напряжений на полюсах

центр — провинция в наиболее развитых капитали¬

стических странах. Во Франции, как в США и других

странах Запада, неоконсерватизм выступил под зна¬

ком реванша провинциального большинства над «вы¬

сокомерным меньшинством», навязывающим свои ре¬

шения, не считаясь со спецификой регионов, их геог¬

рафическими, демографическими, национальными и

культурными особенностями. Амбиции относительно

«переделки мира» зародились в центре, говорят нео¬

консерваторы, наиболее явно они представлены в

коммунистической доктрине нового мира. Однако и

технократические планы модернизации провинций,

разрабатываемые при де Голле, Помпиду, Жискаре

д’Эстене и Миттеране, принадлежат к тому же раз¬

ряду абстрактного новаторства, высокомерно отвер¬

гающего от имени «передовой теории» все то, чем

столетиями жили люди.
Демонстративная защита традиций, многовеково¬

го «народного опыта» и «здравого смысла», с которой

выступают неоконсерваторы, обеспечила им немалое

политическое влияние в провинции (во Франции, в

частности, это департаменты юга и юго-востока стра¬

ны). Политическую силу неоконсерватизму в значи¬

тельной мере придало соединение консервативной

идеологии с движением консервативного регионализ¬

ма, выступающим с критикой капиталистической мо¬

дернизации справа. «Правый» регионализм широко

использует в своей политической демагогии реальные

проблемы провинций.
Экономическое развитие в последние десятилетия

в странах Западной Европы сопровождалось усиле-
34

ниєм политического, экономического и культурного

давления промышленных и административных цент¬

ров на периферии. Особенно интенсивно программы

ускоренной модернизации провинций, соответствую¬

щих структурных сдвигов в экономике разрабатыва¬

лись под воздействием экономической интеграции и

образования «Общего рынка». Во Франции эти про¬

граммы стали составной частью социально-экономи¬

ческой политики голлизма и легли в основание Пя¬

той республики. Свертывание устаревших отраслей

хозяйства, безработица и вынужденная миграция на¬

селения, в особенности молодежи, экологическое

хищничество монополий, вывозящих в провинции

наиболее энергоемкие и токсичные производства, вы¬

теснение традиционной культуры «индустрией развле¬

чений» — вот далеко не полный перечень того, что

пришлось и приходится терпеть провинциям в качест¬

ве «цены прогресса».
Начатая еще на рубеже 50—60-х годов государст¬

венная политика «управляемых модернизаций» во

Франции формировалась под значительным влияни¬

ем технократической идеологии. Это был период все¬

общего упоения точным научным знанием, которым

воспользовалась технократия. В государственный ап¬

парат пришли люди новой выучки — выпускники

привилегированных учебных заведений (Политехни¬

ческой школы, Высшей школы администрации (ЭНА)

и др.). Они принесли с собой новый дух, в котором

сочетались высокомерие технических экспертов с не¬

вежеством в социально-культурных вопросах, стрем¬

ление «американизировать» систему управления во

Франции. Сначала старой бюрократии пришлось по¬

тесниться. Точное знание приобрело статус социаль¬

ного института, поставляющего особую разновид¬

ность управленческого слоя — экспертов. Эксперты,

как предполагалось, ограничат произвол традицион¬

ной бюрократии, обеспечат научный характер прини¬

маемых решений.
Однако ожидаемая альтернатива бюрократическо¬

му волюнтаризму не состоялась. На протяжении 60—

70-х годов шло сращивание «старой» бюрократии с

«новыми экспертами», в результате чего образовался

особый социальный гибрид — технобюрократия. Гиб¬

рид этот полностью сохранил циркулярный бюрокра¬

тический «энтузиазм», связанный с подменой мсст-
2'
95

ных инициатив всевозможными предписаниями свер¬

ху. Но теперь к этому добавился технократический

синдром — последовательное игнорирование социаль¬

но-культурных критериев и подмена их сугубо техни¬

ческими. О каких бы проблемах ни шла речь —

строительстве предприятия, города, территориально¬

производственного комплекса, изменениях отрасле¬

вой структуры экономики, — технократия всюду иг¬

норирует «человеческое измерение» — многообразие

интересов различных слоев населения, их традиции

и ценности. Поэтому феномен технократии усилил

авторитарный и отчуждающий характер власти цент¬

ра над провинцией. Технократическая идеология да¬

ла «теоретическое» обоснование полному пренебреже¬

нию к культурным традициям регионов, к их соци¬

альной и национальной специфике, которую предпола¬

галось преодолеть от имени «единых» и «культурно

нейтральных» требований НТР.
В экономическом отношении регионы страдают в

первую очередь от навязываемого им разделения тру¬

да, когда производственный профиль региона опре¬

деляется без должного учета традиционной занятос¬

ти местного населения, сложившейся профессиональ¬

ной структуры. Появление новых промышленных ги¬

гантов в провинции зачастую сопровождается разоре¬

нием местной промышленности, резким возрастани¬

ем экологической нагрузки на регион. В аграрном

секторе усиливаются монокультурные тенденции в

ущерб привычному и удобному для населения много¬

образию. Экономические модернизации и подрыв ме¬

стной промышленности ударяют по многочисленным

во Франции слоям мелкой буржуазии, нередко стано¬

вящимся опорой «правого» регионализма.
Как показывает опыт 70—80-х годов, протест про¬

тив «внутреннего колониализма» может осущест¬

вляться как слева, под влиянием прогрессивных ор¬

ганизаций и партий, так и справа, исходя от консер¬

вативных политических группировок. Когда социаль¬

ную базу движения составляют трудящиеся сверты¬

ваемых устаревших производств и отраслей, регио¬

нальные движения характеризуются, как правило,

«левой» доминантой, когда же тон задают вытесняе¬

мые мелкие буржуа, вероятность неоконсервативной

идейной гегемонии над движением резко возрастает.

Это видно на примере таких департаментов, как ГІри-
36

морские Альпы, Буш-дю-Рон или даже Прованс в

целом.
Такая социальная детерминация «левого» и «пра¬

вого» регионализма отнюдь не является фатальной.

В определенных социальных и политических услови¬

ях многочисленные мелкобуржуазные слои могут

стать резервом демократических, антимонополистиче¬

ских сил. О необходимости работы с ними, лучшего

учета региональной специфики в политике коммуни¬

стов справедливо говорилось на XXVI съезде Фран¬

цузской коммунистической партии.
В региональном движении активно поднимаются

не только экономические проблемы, но и вопросы по¬

литической, национальной и культурной автономии, на

которых также активно спекулируют неоконсерваторы.

Практика технократических «модернизаций» провин¬

циальной жизни включает особую культурную поли¬

тику и даже особую антидемократическую филосо-*

фию культуры. Она делит национальную среду на

две культуры: эталонную культуру центра — куль-

туру-донор и провинциальную культуру-реципиент, ко¬

торой отказано в каком бы то ни было самостоятель¬

ном значении и призвание которой — имитация и за¬

имствование. При этом, чем выше разрыв в уровнях

между культурным центром и периферией, тем слабее

сопротивление амбициозным технократическим проек¬

там со стороны провинций, тем полнее и беспрепятст¬

веннее осуществляется принцип социальной инжене¬

рии.
Развитость местных социально-культурных связей,

укорененность традиций, живые фольклорные начала

рассматриваются технократами как препятствия на пу¬

ти нововведений. Идеология технократических модер¬

низаций фактически оправдывает практику своеоб¬

разного внутреннего «информационного империализ¬

ма». Подобно внешнему, внутренний «информацион¬

ный империализм» основан на неэквивалентном об¬

мене информацией между центром и провинциями. От

центра идет лавина информации, фактически устра¬

няющая внутреннее культурное многообразие регио¬

нов, выравнивающая их по единому шаблону. Суве¬

ренность местного опыта и здравого смысла, воз¬

можности культурного самоопределения людей ис¬

чезают, сменяясь заимствованными эталонами и

стандартами поведения. Обратная культурная связь—
О 7
О/

от провинций к центру — в этой модели практиче¬

ски отсутствует. Все это ведет к «этноциду» — исчез¬

новению некогда богатых и ярко самобытных мест¬

ных культур, в первую очередь малых народов.
Во Франции внешний и внутренний «информаци¬

онный империализм» образовал единую технологи¬

ческую цепь. Городские центры Франции становятся

жертвой американского «культурного экспорта» —

потребителями низкосортной заокеанской коммерче¬

ской индустрии развлечений, рекламы, шоу-бизнеса.

В свою очередь центральные информационные сис¬

темы, национализированные радио и телецентры, го¬

сударственные программы в области культурного

строительства основаны на авторитарной модели вез¬

десущей культурной опеки провинций со стороны

центра. В этих условиях защита социальной и куль¬

турной автономии, сохранение культурного своеобра¬

зия стали одной из важных задач движения бретон¬

цев, эльзасцев, басков и т. п. Как отметил А. Турен,

«тяга к истории и географии своего края, связь с

определенной культурной традицией и территорией

определяют образ мышления тех, кто сопротивляет¬

ся идущим извне модернизациям» и.
Поэтому не случайно практически во всех стра¬

нах Запада, и в частности во Франции, широко раз¬

вернулись региональные движения, объединяющие

политически неоднородные силы. Скажем, проблема

Прованса во Франции включает множество аспектов:

это и ускоренная «модернизация» аграрного региона,

осуществляемая произвольно, без учета местной спе¬

цифики, профессиональных традиций и структуры на¬

селения, и разорение многочисленной мелкой и сред¬

ней буржуазии в результате конкуренции пришель¬

цев со стороны, и угроза культурной идентичности, и

разрушение национального наследия.
Участники региональных движений оспаривают

правомерность нового, принятого в конце 70-х годов

административного деления страны, нарушающего на¬

ционально-культурную целостность регионов. Они

требуют учета традиционно сложившихся социаль¬

ных и географических реальностей, с тем чтобы в ос¬

нову деления департаментов были положены не

«абстракции роста», не технико-экономическая ра¬

циональность, а интересы жителей в первую оче¬

редь.
38

Особое место в региональном движении занима¬

ет так называемая территориальная концепция обра¬

за жизни.
Идеологи регионализма утверждают, что цент¬

ры навязывают провинциям «отраслевой» образ жиз¬

ни, т. е. такие способы дифференциации и интеграции

людей, которые учитывают только их профессиональ¬

но-производственную (а заодно и партийно-профсо¬

юзную) принадлежность, при этом полностью игнори¬

руя их особенности как жителей, представителей оп¬

ределенной местной среды. «Отраслевой» человек

вольно или невольно ориентируется на центры — ме¬

ста, где принимаются важнейшие ведомственные ре¬

шения, разрабатываются новые технологии, новые мо¬

дели и образцы культуры.
Поэтому в подавляющем большинстве случаев об¬

щественная активность людей носит отраслевой и

производственный характер. Активность же их как жи¬

телей, их территориальные отношения и связи в зна¬

чительной мере успели атрофироваться. В особенно¬

сти это касается самодеятельного населения. Дейст¬

вительно, кто, даже из самых активных производст¬

венников или профсоюзных деятелей, выступает как

устроитель местной среды обитания, как гражданин,

непосредственно влияющий на качество жизни в го¬

родской или сельской микросреде? В результате поч¬

ти полной переориентации на отраслевую активность

на заднем плане оказались такие важные сферы, как

семья, быт, внепроизводственная повседневность,

жизнь квартала, улицы и т. д. А между тем именно

здесь формируется человеческий микромир, получает

установки подрастающее поколение, закладываются

основы человеческих отношений. Поэтому экономиче¬

ское и социальное развитие требует усиления терри¬

ториального принципа жизнедеятельности, новой тер¬

риториальной активности.
В 80-х годах в общественной жизни Франции по¬

явилась новая политическая категория — организа¬

ции жителей, требующие участия в решениях не по

партийно-профессиональной и классовой принадлеж¬

ности, а в качестве представителей и защитникоз

«местной среды». Их социальную базу в значительной

мере составляют политически пассивные в недавнем

прошлом слои населения — женщины, пенсионеры,

молодежь. Так, в возникших во Франции в последнее
39

время организациях защиты местного качества, жиз¬

ни * эти слои численно преобладают.
Неоконсервативные идеологи во Франции вос¬

пользовались тем, что практически ни одна из круп¬

ных политических партий своевременно не прореаги¬

ровала на возрастание социально-политического зна¬

чения территориального принципа жизнестроения, на

новые запросы людей как жителей. Неоконсервато¬

ры развернули идеологическое наступление на пар¬

тийно-политический истеблишмент, игнорирующий ин¬

тересы «молчаливого» провинциального большинства.
Однако защита территориального принципа в по¬

литике, в практике планирования и управления мо¬

жет осуществляться с разных позиций. Идеологи де¬

мократических движений требуют расширения поли¬

тических прав жителей, их непременного участия в

выработке тех решений центра, которые затрагивают

их интересы. Технократическому принципу «рациона¬

лизации» решений с помощью опоры на науку демо¬

кратический регионализм противопоставляет прин¬

цип демократизации решений, полагая, что любая

другая система решений несостоятельна как в орга¬

низационно-практическом, так и в морально-полити¬

ческом плане. И вопреки утверждениям технократов

здесь нет дилеммы: научный (экспертный) или демо¬

кратический подход.
Ассоциации жителей, местная демократическая

общественность добиваются возможности самостоя¬

тельного обращения к экспертам. Кто более, чем они,

заинтересован в организации независимой научной

экспертизы, дающей объективные, а не угодные влас¬

тям в центре заключения, касающиеся социальных,

экономических, экологических и тому подобных во¬

просов?
Совсем с других позиций к территориальному

принципу подходят неоконсервативные идеологи.

Прежде всего обращает на себя внимание вопрос о

«неполитическом образе жизни», выдвигаемый нео¬

консерваторами. Их идеологи любят пугать общест¬

венность «демоном прогресса», который угрожает

«маленькому человеку» — провинциалу, вносит не¬
* К таким организациям относятся Конфедерация защиты ка¬

чества жизни, Национальная конфедерация ассоциаций в защиту

семьи и др.
40

предсказуемые пертурбации в его жизнь, делает ее

хрупкой и беззащитной. Эти якобы «господствующие

идеологии века» (от либерально-технократической до

коммунистической) требуют от человека всяческих

жертв, перманентной мобилизованности, отказа от

маленьких радостей жизни во имя служения всякого

рода «прогрессивным начинаниям».
В неоконсервативной литературе дается самая

настоящая апологетика мещанина-обывателя, обосно¬

вание его права жить на «обочине прогресса». Утверж¬

дается, что именно здесь, в незаметных экологиче¬

ских нишах провинциальной жизни, может быть, пря¬

чутся и тем самым сберегаются от ни перед чем не

останавливающейся энергии преобразователей весьма

значимые или даже жизненно необходимые элемен¬

ты проверенного временем человеческого опыта. Пре¬

образователям случается опомниться, но, как прави¬

ло, слишком поздно. Поэтому-то, утверждают нео¬

консерваторы, так важно сохранить право на неполи¬

тический образ жизни — основу особого рода исто¬

рического заповедничества, «красной книги» исто¬

рии.
Неоконсервативные теоретики и политики адресу¬

ются к «молчаливому» провинциальному большинст¬

ву с вопросом о «цене прогресса», о его социальных

издержках. При этом они ссылаются на то, что из¬

держки и политических, и научно-технических рево¬

люций XX в. несет провинция — более неприхотливое

и до недавнего времени почти безгласное население

деревень и малых городов. По их мнению, «про¬

гресс» (слово, которое ими берется обыкновенно в

кавычки) сопровождается изыманием ресурсов из

провинции и их непомерной концентрацией в руках

центра. В экономическом отношении это рост налого¬

вого бремени и всякого рода поборов, которые тем

выше, чем амбициознее те или иные программы и

проекты «века». В политическом отношении это узур¬

пация местных прав, концентрация «наверху» важ¬

нейших решений. В социальном — депопуляция, миг¬

рация молодежи, совращенной престижными профес¬

сиями, разнообразная утечка умов. В культурном —

забвение народных обычаев, традиций и обрядов,

ослабление чувства «малой родины». Вопросы эти и

в самом деле важные, они ставятся сейчас не только

консерваторами.
41

По мере того как массы начинают непосредствен¬

но участвовать в политике не в качестве опекаемого

объекта, а активного и сознательного субъекта, проб¬

лема создания «противозатратных» механизмов об¬

щественного прогресса приобретает особую остроту.

Массы в основном расплачиваются за ошибки в по¬

литике преобразований, в особенности если речь идет

о преобразованиях широкомасштабных. Естественно,

они заинтересованы, чтобы этих ошибок было мень¬

ше, а качество соответствующих социально-политиче¬

ских решений — выше.
Но как бы ни была важна проблема цены про¬

гресса, она не снимает вопроса о прогрессе как за¬

кономерном, необходимом и в конечном счете необ¬

ратимом процессе. У прогресса нет иной альтернати¬

вы, кроме регресса или застоя, которые имеют свою

социальную цену, оплачиваемую в первую очередь

опять-таки массами. И чем дольше игнорируется не¬

обходимость прогрессивных перемен, тем выше эта

цена. Эту сторону неоконсервативная «философия

стабильности» полностью игнорирует, подменяя ее

подновленной теорией «естественного состояния» об¬

щества.
Еще одна изнанка прогресса, о которой говорят

идеологи «правого» регионализма, — это недостаточ¬

ная соотнесенность его с повседневными интересами

«маленького человека» и его бытом. И здесь демаго¬

гия антипрогресса вырастает не на пустом месте.
Быту в самом деле «не повезло» в буржуазную

эпоху. При докапиталистических способах производ¬

ства, характеризующихся единством производства и

быта, любые новации, захватывающие трудовую сфе¬

ру, немедленно отражались и на бытовой. Капита¬

листический способ производства, разъединивший

сферы производительного общественного труда и

домашнего хозяйства, вытеснил быт на периферию

общественного внимания. Неравномерный характер

общественного развития, свойственный капитализму,

ярко отразился в неравномерности эволюции произ¬

водственной и бытовой сфер. Последняя пользуется

крохами научно-технического прогресса, монополизи¬

рованного общественным производством. Это явле¬

ние А. Лефепр назвал «научно-технической нищетой

повседневности» ,5. Горизонт капиталистического про¬

гресса— это холодный, ускользающий от повседнев-
42

ного взгляда горизонт, в котором практически не от¬

ведено места «человеку быта».
Современное региональное движение на Западе

активно выступает за общественную «реабилитацию»

быта, за признание первостепенной важности этой

сферы. В немалой мере это связано с тем, что в этих

движениях активную роль играют женщины, на пле¬

чи которых ложатся основные тяготы плохо органи¬

зованного быта, а также другие слои, не принадле¬

жащие к самодеятельному населению: молодежь,

пенсионеры. Они — первые жертвы технократическо¬

го пренебрежения к социальным вопросам, «индуст¬

риального эгоизма» и гигантомании, препятствующих

назревшей переориентации НТР на быт и необходи¬

мую ему технику малых форм.
Однако «реабилитация» быта может осуществ¬

ляться с разных позиций. Общедемократический под¬

ход к проблеме научно-технической «недоразвитости»

массового быта предполагает борьбу за переориента¬

цию НТР, за пересмотр приоритетов экономического

и научно-технического развития с целью резкого уси¬

ления их социальной направленности и присвоения

их результатов трудящимися. Такая позиция основа¬

на на понимании того, что прогресс имеет не одно¬

значные социальные последствия, что на него можно

влиять социальными и политическими средствами, по-

разному его ориентировать, что общественные клас¬

сы и группы не в одинаковой степени присваивают

его результаты, что определяется различиями в их

социально-политическом положении.
Противоположная позиция — охранительная, она

связана со стремлением сохранить или реставриро¬

вать остатки прежних укладов жизни. М. Понятов-

ский поставил цель создать образ «консерватизма с

научным лицом», обосновать его общинный и мест¬

нический дух с помощью опоры на новейшие тенден¬

ции НТР, ознаменовавшие переход от господства

макротехники к ведущей роли техники малых форм;

создатель концепции техноконсерватизма ссылается

на то, что макро- и микротехника по-разному детер¬

минируют общественную жизнь.
Территориальную, профессиональную и социо¬

культурную подвижность населения, подорвавшую

общественную стабильность, он связывает с индуст¬

риальным переворотом. Именно индустриальная ги¬
43

гантомания родила ненавистное «массовое общест¬

во», сосредоточив огромное число людей в городах-

мегаполисах, а работников — на крупнейших пред¬

приятиях. «Индустриальная система основывается на

массовом промышленном производстве, стандартизи¬

рованном и обезличенном; она породила гигантские

системы с их авторитарной иерархической структу¬

рой, превращающей рабочих в роботов» 16. Но, обна¬

деживает М. ГІонятовский, все эти явления носят

преходящий характер: «Вмешательство телемехани¬

ки, лазерной и робототехники, современных микро¬

технологий ведет к противоположным результатам» 17.
Здесь М. Понятовский повторяет аргументы

О. Тоффлера — автора книги «Третья волна»18. Тех¬

ника малых форм, широкое использование компью¬

теров должны якобы изменить труд и образ жизни

и придать им формы, поразительно напоминающие

доиндустриальную эпоху. Симптомы этого поворота

М. Понятовскому видятся всюду. Меняется органи¬

зация труда. Она все чаще опирается на малые груп¬

пы— небольшие коллективы бригадного типа, в ко¬

торых М. Понятовский усматривает старый дух об¬

щинной круговой поруки. Эти микрогруппы создают

высокоспециализированную продукцию, рассчитан¬

ную не на массового, а на строго определенного по¬

требителя. Таким образом, между производителями

и потребителями устанавливаются отношения, напо¬

минающие общение традиционного ремесленника с

жителями своего села или квартала.
Благодаря технике малых форм возрождается на-

домничество: все большее число людей работают в

качестве субподрядчиков предприятий у себя на до¬

му. Разрыв труда и быта преодолевается, быт возв¬

ращает себе значение центра социальной жизни. В

развитии малых и точных технологий М. Понятов¬

ский видит проявление одной основной тенденции —

децентрализации и регионализации. Информатика и

телемеханика «покровительствуют географическому

разукрупнению, разгрузке городов, возвращению к

малым географическим и социальным сообщностям...

в которых жизнь носит менее утомительный и искус¬

ственный, более человечный, гармоничный харак¬

тер» 19.
Прежняя государственная социальная инженерия

с ее рецептами, рассчитанными на всех, совершенно
44

неэффективна. Государство, пишет М. Понятовский,

должно посторониться, уступив свои прерогативы

общинному самоуправлению. «Разгрузка исполни¬

тельной власти от функций надсмотра и опеки бу¬

дет сопровождаться и разгрузкой парламента, кото¬

рый весьма значительную часть своих функций дол¬

жен будет передать местным инстанциям в качестве

новых центров решений... Традиционные правила по¬

литической игры, основанные на действии «законов

большинства», подлежат решительному пересмотру в

пользу малых ассоциаций, которые в рамках своей

компетенции должны быть вполне суверенными.

Классы и массы теряют свою роль и значение»20.

Космополитический гражданин государства, безраз¬

личный к местным особенностям и нуждам, сменит¬

ся «местным» индивидом, укорененным в местные

социальные, структуры, культуру и традиции. Люди

снова, как в средние века, должны стать принадлеж¬

ностью территории: территориальная общность явит¬

ся основой социально-культурной консолидации лю¬

дей в противовес их классовой разобщенности.
Как видно, идеологи неоконсерватизма готовы

использовать для обоснования своих взглядов самые

разные явления и тенденции современности, в част¬

ности тенденцию к активизации «малых форм» в ар¬

хитектуре, в дизайне, в развитии технологий, в орга¬

низации труда, быта и досуга. Бесспорно, что разви¬

тие этих форм способствует утверждению многооб¬

разия, лучшему учету особенностей людей, удовлет¬

воряет их тягу к самобытному, уникальному. И чем

выше уровень культуры и образования населения,

тем острее его реакция на униформизм и стандарти¬

зацию в труде, учебе, в сфере досуга, а также и в

политике.
Но попытка неоконсерватизма присвоить лозунги

движения, утверждающие принцип «малое прекрас¬

но», спекулятивна и по сути несостоятельна. Тенден¬

ция к нарастающему многообразию, плюрализму вов¬

се не является реставраторской или ностальгической,

консервативной по своей направленности. То разно¬

образие социального бытия людей, которое наблюда¬

лось в доиндустриальном прошлом и к которому

постоянно адресуется неоконсерватизм, было отра¬

жением закрепленного с рождения неравенства. Спе¬

цифика образа жизни, которая этому сопутствовала,
45

не была результатом свободного выбора, она была

фатальным уделом, судьбой.
Иначе обстоит дело с современным плюрализмом

образов и стилей жизни. Они утверждаются в ходе

развития свободы выбора, демократизации общест¬

венной жизни, овладения массами достижениями ци¬

вилизации. Они, следовательно, являются органиче¬

ской составляющей частью не консервативной, а де¬

мократической системы ценностей. Чем выше уро¬

вень демократии, чем выше завоевания трудящихся

в социальной и политической сферах, тем полнее и

беспрепятственнее институируются многообразные

интересы человека, тем богаче спектр «малых групп».

Многообразие в этом смысле вовсе не является атри¬

бутом провинциального образа жизни, как утверж¬

дают неоконсерваторы.
Однообразие жизни в провинции ощущается, на¬

против, сильнее, что отражает ее отставание от цент¬

ра по показателям экономического, социального и

научно-технического развития. Это отмечено в целом

ряде конкретных социологических исследований, на¬

чиная с «чикагской школы» 20—30-х годов, показав¬

шей, что крупногородская среда богаче разнообра¬

зием своих «субкультур» — профессиональных, этни¬

ческих, возрастных, досуговых. Миграция молодежи

в большие города — это как раз поиск среды с боль¬

шими возможностями выбора.
Показательна реакция неоконсерваторов на соци¬

альную, профессиональную и территориальную мо¬

бильность молодежи. Неоконсерваторы хотели бы

навечно «приковать» молодежь к провинции, изоли¬

ровав ее от центров цивилизации и мировой культу¬

ры. Это входит в их программу «укоренения». Ре¬

шающую роль при этом они отводят реформе образо¬

вания. В ходе развернувшейся широкой дискуссии по

проблемам образования они заявили о своей готов¬

ности ликвидировать республиканский институт все¬

общего политехнического образования как противо¬

речащий целям «укоренения» молодежи. При этом

они приводят следующие аргументы:
—	единая политехническая школа, организующая

обучение молодежи во всех уголках страны по еди¬

ной программе, нивелирует молодежь, смывает вся¬

кие следы региональности и этнической специфики.

Конкретный, имеющий неповторимое лицо житель
46

провинции превращается в абстрактного гражданина

государства. Это подрывает основу местного патрио¬

тизма;
—	единая политехническая школа, как правило,

дает знания, не применимые на месте. Менее всего

она учит тому, что требуется здесь — в регионе, го¬

роде, поселке. Вместо того чтобы готовить специа¬

листов по благоустройству своей местной среды,

школа, в особенности высшая, готовит снобов, трети¬

рующих взрастившую их среду и готовых при первой

же возможности ее покинуть. В качестве рецепта от

этой болезни неоконсерваторы предлагают отделить

школу от государства и организовать ее на контракт¬

ной основе с местными органами власти. Муниципа¬

литеты будут заключать контракты с частными шко¬

лами и университетами для организации обучения с

учетом местных запросов. «Региональный диплом»,

закрепляющий молодежь на местах, — вот важней¬

шее средство преодоления конфликта отцов и детей

и формирования поколения местных патриотов.
По мнению неоконсерваторов, единая политехни¬

ческая школа подходит к формированию молодежи

сугубо инструментально, она дает этически нейтраль¬

ные знания, но не дает подлинного воспитания, не

является школой нравственности. Тот же М. Поня¬

товский отмечает: «Наша светская школа слишком

часто разрушала у молодежи навыки уважения, бла¬

гочестия, целомудрия и благонравия, насаждая скеп¬

тицизм, нигилизм и соревнования в крайностях»21.

Всякая корреляция между знаниями и моральными

нормами, между уровнем образования и уровнем вос¬

питания, утверждают неоконсерваторы, исчезла. Об¬

разование не столько социализирует молодежь,

сколько технологизирует. В этой связи выдвигается

идея о необходимости нового объединения школы и

церкви.
Единая политехническая школа, по мнению нео¬

консервативных теоретиков, связана с социалистиче¬

ской утопией равенства. Предъявляя ко всем уча¬

щимся одинаковые требования и обещая всем одина¬

ковые возможности, такая система образования иг¬

норирует природное неравенство людей, насаждает

ложные, завышенные ожидания у большинства и тем

самым готовит будущее поколение разочарованных,

недовольных, бунтующих или прячущихся от жизни
47

людей. Отсюда неоконсерваторы делают вывод о не¬

обходимости селекции образования, возврата к эли¬

тарному принципу двух школ: одной — для массы,

другой — для избранных.
Неоконсервативная критика системы образования,

как и другие их инвективы современному «массовому

обществу», не является беспочвенной. Неоконсерва¬

торы требуют перестройки буржуазного общества

«справа», отправляясь от реальных проблем и про¬

тиворечий. Депопуляция провинций, массовые мигра¬

ции молодежи и сопутствующая им «утечка умов»,

разрушение культурных традиций, нарушение поли¬

тической автономии и прав местного населения —

все это реальные проблемы, с которыми столкнулись

все развитые страны Запада. Эти проблемы требуют

новой системы отношений между центром и провин¬

циями, глубоких демократических реформ. Об этом

прямо говорилось на XXV съезде ФКП: «Децентра¬

лизация расширяет прерогативы местных органов

власти. Она обеспечивает расцвет региональной жиз¬

ни во всех ее проявлениях: экономическом, социаль¬

ном, политическом, культурном, языковом. Она яв¬

ляется средством приближения граждан к принятию

решений и привлечения их к этому важному делу...»22

Но такая децентрализация ничего общего не имеет

с изоляционизмом, автаркией, воинствующим анти¬

интеллектуализмом, пропагандируемыми неоконсер¬

вативной идеологией.
Провинции страдают не только от давления со

стороны бюрократических инстанций центра, на чем

делают акцент неоконсерваторы. Не меньше они

страдают от социально-экономической и культурной

неразвитости и нуждаются в большем притоке идей

и средств из центра. Вопрос, следовательно, не в том,

чтобы порвать «связи с центром», отгородиться от

идущих от него политических, технологических и

культурных веяний. Есть другой способ преодоления

технократической авторитарности и снобизма «экс¬

пертов». Сложившуюся систему принятия решений,

основанную на бюрократическом централизме и тех¬

нократической системе приоритетов, необходимо за¬

менить новой, работающей в режиме непрерывающе-

гося диалога. Население провинций в лице местных

выборных органов, общественных организаций и не¬

формальных объединений граждан должно пользо¬
48

ваться правом участия во всех решениях, затраги¬

вающих его интересы, широко привлекая независи¬

мых, в том числе и столичных, экспертов для обосно¬

вания своих альтернативных проектов и инициатив.
Соединение нового научного знания, в первую оче¬

редь социально-гуманитарного и экологического, при¬

обретшего статус независимой (от властей и бюро¬

кратии) экспертизы, с движением жителей в защиту

и за благоустройство своих территорий способно

дать в социальной области не менее впечатляющие

результаты, чем соединение технического знания с

отраслевой производственной деятельностью, поро¬

дившее современную НТР. Это и будет эффективным

средством выправления «деформаций» прогресса, о

которых столько говорят неоконсерваторы, не имея

в запасе иной альтернативы, кроме программы в

духе «ретро».
3.	Демографическая революция XX в.

и неоконсервативное «морализаторство»
В отличие от традиционного консервативного ро¬

мантизма неоконсерватизм не выступает против науч¬

но-технической революции. Что действительно явля¬

ется для него «проблемой», так это демографическая

революция и сопутствующие ей социально-культур-

ные сдвиги, такие, как «конфликт поколений», разру¬

шение семьи и падение нравственности. Вообще мо¬

рализаторская позиция, противопоставляющая добро¬

детель старины современной «тотальной» распущен¬

ности и коррумпированности, — характерная черта

неоконсерватизма. Если классифицировать его тече¬

ния по выдвигаемым основным проблемам, то мора¬

лизаторское течение («новые правые», «моральное

большинство») выделится наряду с либертаризмом,

сосредоточенным на вопросах экономики.
Как уже отмечалось, большинство неоконсерва¬

тивных теоретиков связывают стабильность буржуаз¬

ного общества прошлого века с сохранением докапи¬

талистических институтов и структур, в первую оче¬

редь патриархальной семьи и церкви. Рассматривая

проблему соотношения человеческого и технического

факторов современной цивилизации, они хотели бы

обеспечить сочетание новой техники и «старого» че¬
49

ловека — того выносливого, неприхотливого и непри¬

тязательного работника, который только что вышел

из общины и патриархальной семьи. Почему этот

работник исчез, а вместо него пришел изнеженный

неврастеник, не способный выносить тяготы повсед¬

невной жизни?
Вопреки утверждениям представителей технологи¬

ческого детерминизма, влияние одной лишь НТР нео¬

консерваторы считают явно недостаточным для тех

разительных изменений личности, которые наблюда¬

ются в XX в. Мало того, научно-техническая револю¬

ция якобы в меньшей степени изменила предметную

среду и материальные возможности человека, чем де¬

мографическая революция — социально-культурную

среду. Демографическая революция, породившая поко¬

ление единственных детей-эгоцентристов, вызвала «ре¬

волюцию притязаний»—настоящий взрыв потребитель¬

ства, который не способен удовлетворить никакой

материальный прогресс. Дисгармоничное сочетание

двух типов прогресса, демографического и научно-

технического, породило, по мнению ряда теоретиков

неоконсерватизма, все политические драмы XX в.
Мальтузианцы всех мастей связывают с высокой

рождаемостью проблему «лишних ртов». Но пара¬

докс, на который указывают неоконсерваторы, со¬

стоит в том, что именно традиционная многодетная

патриархальная семья не давала «лишних ртов», ибо

каждый из ее детей становился настоящим работни¬

ком — трудолюбивым, дисциплинированным, привык¬

шим к трудностям. «Лишние рты» как раз дает сов¬

ременная нуклеарная семья, ибо, чем меньше детей

в семье, тем более они изнежены и избалованы, тем

менее пригодны на роль работников, предпочитая

роль потребителей. Вообще, как замечают неоконсер¬

ваторы, падение трудолюбия и падение рождае¬

мости— две стороны одного и того же процесса. Сов¬

ременное изнеженное поколение, боящееся труда,

боится и пеленок — оно не склонно брать на себя тя¬

готы отцовства.
Как известно, снижение рождаемости в развитых

странах мира вызывается действием закона «обрат¬

ной пропорциональности»: чем выше уровень жизни,

образования и культуры населения, тем ниже рож¬

даемость. Подобно сокращению необходимого рабо¬

чего времени, в развитых странах сокращается и ие-
60

обходимое демографическое время, посвященное де¬

торождению. Современная образованная и эмансипи¬

рованная женщина не довольствуется чисто бытовы¬

ми ролями, активно устремляется из семьи во внеш¬

ний мир, пытаясь утвердить себя в профессиональной

и общественной жизни.
Очевидно, тенденции снижения рождаемости как-

то соотносятся с переходом от экстенсивной «эконо¬

мики количества» к интенсивной «экономике каче¬

ства». Первая требует многочисленной малоквали¬

фицированной рабочей силы, вторая — менее много¬

численной, но значительно более образованной и ква¬

лифицированной. Соответственно реагирует и семья:

имеют меньше детей, но в воспитание одного ребенка

вкладывают больше сил и средств. Однако действие

закона «обратной пропорциональности» имеет свой

порог, за которым возникают опасности депопуляции

страны — резкого постарения населения, падения до¬

ли молодежи в обществе и доли работников во всем

населении и т. п.
Именно на этих опасностях сосредоточивают вни¬

мание неоконсервативные идеологи, интерпретируя их

в духе философии жизни. Падение рождаемости в

Западной Европе, во Франции в частности, — это яко¬

бы признак ослабления энергии жизни, сужения

ареала обитания человека европейского типа. Близ¬

кий «новым правым» профсоюзный деятель П. Мар-

челли предупреждает: «В 1800 г. доля Западной

Европы в мировом населении составляла 20%, в

1950 г. — уже только 12,9, в 2000 г. она упадет до

5%». Исторический опыт свидетельствует, продол¬

жает он, что ни одна нация не способна сохранить

свое военное могущество и свое место среди веду¬

щих производителей мира без сохранения высокой

рождаемости. Ливония в XIV и Швеция в XVII столе¬

тиях были могущественнейшими державами мира,

но, лишенное соответствующей демографической ос¬

новы, это могущество кануло в Лету и сменилось

статусом «карликовых государств»23. Этот акцент на

военно-стратегических последствиях низкой рождае¬

мости в условиях «растущего давления со стороны

Востока и Юга» весьма характерен для неоконсер¬

ваторов, которые утверждают, что вопреки обещани¬

ям либералов, социал-реформистов и пацифистов,

«энтузиастов прогресса» мир в своих глубинных бы¬
61

тийных структурах не изменился. В нем, как и всег¬

да, действуют жесткие законы «естественного отбо¬

ра», идет борьба людей и народов за выживание, за

место под солнцем, и горе тем, кто дал себя усыпить

фразами о новом мире и новом порядке.
Падение рождаемости воспринимается неоконсер¬

ваторами как одно из проявлений тотальной «демо¬

билизации» человека, поверившего модным утопиям

о «гарантированном будущем». Неоконсерваторы

здесь, как и в других вопросах, отождествляют влия¬

ние технократической и социалистической идеологий

на сознание людей. Социалистическая идеология,

говорят они, лишив всех, в том числе и женщин,

права на неполитический образ жизни, дискредити¬

ровала семью и принесла ее в жертву обществу. По¬

ощряя уход молодежи и женщин из семьи на «вели¬

кие стройки», осуждая «затхлый мирок» частной

жизни, социалистическая революция, по утвержде¬

нию неоконсерваторов, разрушила тысячелетнюю

культуру семейной жизни, перевернула и смешала

роли мужчин и женщин и в результате подорвала

условия нормального формирования подрастающего

поколения.
Аналогичное опустошение в сфере человеческих

отношений, продолжают они, производит технократи¬

ческая идеология, связавшая появление нового мира

и нового человека уже не с политикой, а с научно-

технической революцией. Переадресовав технике ре¬

шение всех человеческих проблем, технократическая

идеология способствует росту технического мира за

счет человеческого. Это касается и демографической

политики. Технократы поощряют снижение рождае¬

мости, так как считают, что автоматизация уменьша¬

ет потребность в рабочей силе и, более того, делает

ненужными традиционные качества работника — его

трудолюбие, прилежание, выносливость.
Ссылаясь на разрушительное влияние либерально¬

технократической и социалистической идеологий,

неоконсерваторы пугают массы возможностью пол¬

ного подрыва механизмов воспроизводства человека

в современном обществе. Так, говорят они, сначала

естественным пределом падения рождаемости счита¬

лось простое воспроизводство: двое родителей дают

двоих детей. Но оказалось, что дух гедонизма и

эмансипаторства не знает предела: молодые семьи
52

все чаще ориентируются на одного ребенка, а то и

вообще предпочитают жить только для себя, обхо¬

дясь без детей. Не только падает рождаемость, но

и сокращается число браков. Уже упомянутый Мар-

челли приводит цифру: «В 1983 г. в мериях Франции

было зарегистрировано 312 045 новых браков и

329 172 развода»24. Все это свидетельствует, по мне¬

нию неоконсерваторов, о том, что та стратегия суще¬

ствования, которая строится на «эмансипаторских»

идеологиях века — либеральной, технократической

и социалистической, в долгосрочном плане несостоя¬

тельна, она ведет к вырождению человечества.
Здесь, как и всюду, неоконсерваторы ведут отсчет

от революции 1789 г. Именно она, как они считают,

повлияла на особенности протекания демографиче¬

ской революции во Франции. Демографическая рево¬

люция производит перевороты в смертности и рож¬

даемости, которые по времени могут не совпадать.

Например, в Германии и в Великобритании они не

совпали: демографическая революция началась с

резкого снижения смертности, тогда как рождаемость

длительное время, практически на всем протяжении

XIX в., была традиционно высокой.
Это связано с тем, что немецкое и английское

общества оставались во многих отношениях глубоко

консервативными, в них сохранялись религиозная

мораль, дух иерархии, сословная разъединенность лю¬

дей. В связи с потребностями промышленного роста

вынужденные менять психологию самодеятельного на¬

селения, состоявшего в основном из мужчин, они со¬

храняли для женщин традиционную культуру, замк¬

нутую в границах домашнего очага. Женщины, которые

вели «неполитический» образ жизни, не помышляли ни

о какой эмансипации. Именно поэтому они и были мно¬

годетными матерями, которые дарили обществу не

только многочисленную, но еще и непритязательную

рабочую силу, с ранних лет впитавшую психологию

повиновения и жесткой дисциплины. В частности,

английское общество своей относительной стабиль¬

ностью в значительной мере обязано отпрыскам мно¬

годетных патриархальных семейств викторианской

эпохи. И только в XX в., после первой мировой вой¬

ны, Англия пережила начало второй фазы демогра¬

фической революции, связанной с резким снижением

рождаемости.
53

Иначе протекали демографические сдвиги во

Франции. Революция 1789 г. смела в мгновение ока

вековые институты, целиком политизировала обще¬

ство, разрушила патриархальную семью, подорвала

влияние церкви. Поэтому две фазы демографической

революции: снижение смертности и снижение рож¬

даемости— практически совпали во времени. Это

привело к «депопуляции» — крайне замедленному

росту и постарению населения во Франции по срав¬

нению с Великобританией и Германией. Во Франции

раньше, чем в других странах Запада, появилось по¬

коление «единственных детей»: более притязательное,

беспокойное и политизированное. Положение усугу¬

билось тем, что революция 1789 г. разрушила сослов¬

ные перегородки, тем самым облегчила межгруппо-

вые, межклассовые контакты и, следовательно, соз¬

дала предпосылки для заимствования низшими слоя¬

ми «стандартов жизни», характерных для высших

слоев. Социально-культурная связь поколений по воз¬

растной вертикали (между отцами и детьми) оказа¬

лась резко ослабленной, по социальной вертикали,

напротив, резко усилилась: молодежь из непривиле¬

гированного большинства ориентируется на образ

жизни, свойственный привилегированному меньшин¬

ству. На этой основе, сетуют неоконсерваторы, ката¬

строфически сузилась социально-психологическая

база массовых профессий: они обесценились в гла¬

зах молодежи.
Неоконсерваторы не могут простить либералам их

заигрываний с молодежью как с авангардной груп¬

пой «постиндустриального» общества, прежде других

осваивающей новую технику и культуру, новый стиль

поведения. Результатом этих поощрений молодежно¬

го авангардизма, считают неоконсерваторы, стали

резкое ослабление механизмов преемственности в

общественном развитии, забвение культурных тради¬

ций и моральных норм. Психология современной мо¬

лодежи— поколения «единственных детей» — не спо¬

собствует готовности выполнять традиционные и всег¬

да необходимые (чтобы там ни говорили сторонники

«нового общества») функции, в первую очередь ра¬

ботника и воина.
Формирование этих функций требует твердого от¬

цовского авторитета и без восстановления патриар¬

хальной морали практически воял ли может быть
54

успешным. Эта мораль ориентировалась не на новое,

а на вечное, исконное. И, говорят неоконсерваторы,

долговременный опыт свидетельствует, что в рамках

того, что является уделом человека, вечного, повто¬

ряющегося все же больше, чем нового. Вот почему

так опасно забвение вековых норм в эйфорическом

ослеплении новым.
К числу дестабилизирующих факторов неоконсер¬

ваторы относят и акселерацию. Она усиливает дис¬

гармонию: детство теперь заканчивается раньше (ус¬

коренное половое созревание), а взрослость насту¬

пает позже (в связи с удлинением периода учебы).

В результате появляется особое «молодежное время»,

когда семейные запреты уже ослаблены, а граждан¬

ские и профессиональные обязанности еще где-то

впереди. В этот период молодежь «потребляет» пре¬

имущественно не специализированную и упорядочен¬

ную информацию профессионально-производствен¬

ного характера, а внепрофессиональную и при этом

мозаичную. Такой тип потребления разрушает преж¬

ние, когда-то глубоко укорененные установки и сте¬

реотипы, заменяя их заимствованными, не связан¬

ными с личным и сословным опытом, ценностями и

нормами, лишенными былой обязательности и не¬

преложности.
Молодежная и женская эмансипация, по мнению

неоконсервативных теоретиков, единый, взаимосвя¬

занный процесс. Эмансипированная женщина рожает

одного ребенка, а единственный ребенок растет эго¬

центристом, становится деятелем молодежной «куль¬

турной революции», требующей снятия всех запретов.

Именно против этих двух социально-демографиче-

ских групп, усилиями которых якобы и подорвана

старая, добродетельная, патриархальная семья, и на¬

правлены стрелы неоконсервативной публицистики.

Неоконсервативная программа «возрождения мора¬

ли» предполагает реставрацию традиционной патри¬

архальной семьи и присущего ей разделения ролей

мужчин и женщин. Неоконсерваторы считают, что

большинство проблем сферы общественных услуг,

воспитания и образования, сегодня так живо вол¬

нующих общественность, отпадет само собой, если

«вернуть» женщин домой, в сферу быта и на этой

основе возродить «натуральное» семейное хозяй¬

ство.
55

«Уход» женщин из семьи в разных странах мира

осуществляется в различных формах. В СССР и

странах Восточной Европы он произошел разом в

форме практически полной женской занятости на

производстве. На Западе эта занятость во много раз

ниже, но означает ли это, что женщины здесь, как

в старое время, целиком принадлежат семье и наст¬

роены лояльно по отношению к традиционным семей¬

ным ценностям? Увы, нет, сетуют неоконсерваторы.

Женское эмансипаторство на Западе нашло другие

способы реализации, не менее пагубные для семьи,

чем женская занятость на производстве. Досуг жен¬

щин в США в несколько раз выше, чем в СССР, что

связано не только с меньшей занятостью их на про¬

изводстве, но и с несравненно более развитой сферой

услуг и механизацией быта. Но воспользовались ли

американские женщины всеми этими возможностями

для повышения рождаемости? Нет, у них возникли

новые искушения, их увлекли мир потребительства

и индустрия развлечений. Корреляция между ростом

женского образования и досуга и темпами падения

рождаемости в развитых странах Запада, по мнению

неоконсерваторов, свидетельствует о том, что демо¬

графическая пассивность женщин имеет не столько

материальные, сколько идеологические причины, свя¬

зана с изменениями в системе ценностей.
Этот своеобразный «идеологический детерминизм»

объединяет подавляющее большинство правых — от

«неолиберала» Ги Сормана до ультраправого Ле Пэ¬

на. Последний, в частности, заявил: «Кризис религиоз¬

ной морали, либеральный индивидуализм и маркси¬

стский материализм привели к тяжелейшему демо¬

графическому кризису... Франция, как и вся Запад¬

ная Европа, поражена недугом низкой рождаемо¬

сти, тогда как население стран третьего мира вос¬

производит себя небывалыми в истории темпами.

Если в ближайшие 20 лет мы решительно не изменим

ситуацию, нашу страну затопит поток цветных им¬

мигрантов»25.
Но правые идеологи упускают из виду, что эксцес¬

сы потребительского гедонизма, подрывающие мо¬

раль супружества и материнства, не вызваны злокоз¬

ненным влиянием левых идеологий, а связаны в не¬

малой мере с законами буржуазного «массового об¬

щества», с действием рекламы и пропаганды. Погоня
56

за вещами, потребительская конкуренция и другие

проявления «революции притязаний» на Западе —

это в значительной мере результат капиталистиче¬

ского массового производства. Это производство, ос¬

нованное на законе непрерывного обновления продук¬

ции, требует особой подвижности спроса, особой пси¬

хологии потребителя — раскованной и одновременно

внушаемой, постоянно жаждущей новых вещей. По¬

скольку забота о покупках традиционно лежит на

плечах женщин, реклама преимущественно обраща¬

ется к ним. Она льстит их чувству вкуса, она прово¬

цирует их на всякого рода потребительские экстра¬

вагантности, на приобретение массы дорогостоящих

и зачастую сугубо декоративных вещей. Средствами

массовой информации усиленно эксплуатируется об¬

раз женщины — не той реальной женщины, которая

одна выносит все тяготы быта, а мифической эман¬

сипированной «герлз», первой узнающей о всех но¬

винках «массовой культуры» и умеющей отстоять

свои прихоти.
Теоретики рекламы заметили, что мужчина, более

восприимчивый в силу особенностей своего положе¬

ния кормильца семьи к новациям в области профес¬

сиональной жизни, обнаруживает консервативные

черты в том, что касается бытового уклада. Назна¬

чение женщины в рамках коммерческой культуры —

быть проводником нового бытового стиля, способст¬

вовать максимальной открытости домашнего очага

по отношению к веяниям моды.
«Революция притязаний», в первую очередь зат¬

ронувшая женщин и молодежь как наиболее актив¬

ных потребителей индустрии развлечений и «массо¬

вой культуры», нанесла решающий удар по стабиль¬

ности быта и внутрисемейных отношений. Психоло¬

гия постоянных бытовых новаций, носителями кото¬

рых выступили феминистская и молодежная «суб¬

культуры», окончательно подорвала старую, патриар¬

хальную семейную этику. Неоконсерваторы видят в

этом опасную эмансипаторскую утопию, игнорирую¬

щую заключенную в бытовых и семейных обязан¬

ностям необходимость и потому подрывающую инсти¬

тут семьи, а вместе с ним и основы человеческого

благополучия вообще. Не случайно антифеминизм

стал одним из лозунгов неоконсерватизма в США,

во Франции и некоторых других странах Запада.
57

Стратегия неоконсервативного наступления на фе¬

минизм, пожалуй, раньше всех была опробирована в

США. Ее описал французский теоретик неоконсерва¬

тизма Ги Сорман: «Эта страна остается гигантской

лабораторией Запада, в которой апробируются но¬

вейшие социальные, экономические и политические

идеи. Французы и европейцы в целом по-прежнему

ищут в Соединенных Штатах предвосхищение их соб¬

ственного будущего»26. Что же нашел в США Сор¬

ман в плане «борьбы с феминизмом»?
Необходимо отметить, что в США правый анти¬

феминизм выбрал фальшивую мишень: его сторон¬

ники говорят не столько о реальных проблемах,

сколько о фальшивом имидже, насаждаемом бур¬

жуазной «массовой культурой» в корыстных целях,

в первую очередь для манипуляции сознанием жен¬

щин как агентов «потребительского общества». Свою

лепту в создание и поддержание такого феминист¬

ского имиджа внесла книга Бетти Фридман «Мисти¬

фицированная женщина». Концепция книги построе¬

на на основе буржуазного эмансипаторства неофрей¬

дистского образца: в ней отвергается современная

«фаллократия», провозглашается полная независи¬

мость— вплоть до разрыва — от мужчин и дается

прогноз будущей власти женщин — носительниц

контркультуры, которая подавит мужскую утилитар¬

ную и технократическую культуру и обеспечит рас¬

цвет декоративных форм во всех областях жизни.

Книга стала бестселлером и манифестом феминизма

в США.
Именно такого рода имидж феминизма был ши¬

роко представлен американскому обывателю, когда

по центральному телевидению освещался съезд в

Хьюстоне, посвященный Международному году жен¬

щин. Организаторами телепрограмм был сделан ак¬

цент на «пикантной стороне» — выступлениях и ак¬

циях лесбиянок, образовавших наиболее крикливую

фракцию съезда. Пуританская Америка была шоки¬

рована. Христианское «молчаливое большинство» на¬

рушило свое «молчание» и развязало небывало шум¬

ную антифеминистскую кампанию, получив искомую

мишень—воплощение «морального отступничества»

в чистом виде. Консервативная публицистика тотчас

же сформировала свой контримидж—образ счастли¬

вой многодетной матери семейства, довольной тра¬
58

диционной ролью «хранительницы очага» и не помыш¬

ляющей ни о какой эмансипации.
Носительницей этого образа стала Филли Шлэф-

ли, опубликовавшая открытое письмо-декларацию

об «извечном призвании женщины». Резонанс был

огромный. Пресс-центры всех церквей, входящих в

объединение «Моральное большинство», организовали

шумную пропаганду «противницы эмансипаторства».

Но главное в другом. Письмо нашло отклик у мил¬

лионов американок, убежденных, что современное

общество, сам уклад жизни лишают их возможности

счастливого замужества и материнства. Отчуждается

наиболее, казалось бы, неотчуждаемое, то, что пода¬

рено женщине самой ее природой!
Является ли такая реакция женщин естественной?

Бесспорно. Но здесь сразу же необходимо разобрать¬

ся в причинах этой реакции. В самом деле, разве фе¬

министки узурпируют «естественные права» и при¬

вилегии женщин? Разве вся проблема сводится к

тому, что кто-то злонамеренно дезориентировал жен¬

щин, увлек их на ложный'путь эмансипаторства, на

котором они не реализуют свое исконное призвание?

Не являются ли сами крайности феминизма, вплоть

до утопии женского сепаратизма, лишь реакцией на

объективную неустроенность и острейшие противоре¬

чия современного образа жизни на Западе? Опираю¬

щиеся на массовую поддержку правого антифеми¬

низма неоконсерваторы достигли своей политической

цели: поправка к Конституции США о равных правах

женщин, уже ратифицированная в 38 штатах страны,

в результате все же была провалена, и таким обра¬

зом сохранено дискриминирующее женщин статус-кво.

Но приблизились ли в результате этого к осуществ¬

лению своих чаяний те миллионы женщин, которые,

обратив свое негодование против феминистского

экстремизма, «забыли» об объективных причинах

своего неустроенного положения?
Этика семейной жизни и ценности материнства

ослабли не из-за атак «левого эмансипаторства», а

в результате все обостряющегося конфликта между

разными социальными ролями женщины в современ¬

ном обществе. Даже свою традиционную роль «хра¬

нительницы очага» женщине сегодня выполнять все

труднее и труднее. Давление инфляции, угрожающей

реальным падением покупательной способности, с
59

одной стороны, повышающихся притязаний и стан¬

дартов жизни — с другой, заставляет все чаще обра¬

щаться к поискам заработка. Статистика развитых

стран мира свидетельствует о неуклонном повышении

доли работающих женщин в самодеятельном насе¬

лении. Так, во Франции на протяжении одного поко¬

ления женская занятость выросла вдвое, а среди воз¬

растной группы 18—25 лет почти достигла уровня

мужской. Отсюда — объективный конфликт: чем

больше внимания уделяет женщина заботе о заработ¬

ке, тем меньше времени остается у нее для выполне¬

ния семейных и бытовых обязанностей.
Следует учесть также и новые роли женщины,

связанные с более высоким уровнем ее образования

и культуры, новым пониманием своего места в семье

и обществе. Социологические исследования показы¬

вают устойчивую тенденцию: общий уровень жен¬

ского образования опережает мужской (хотя по уров¬

ню квалификации, а следовательно, и заработной

платы женщины продолжают существенно отставать

от мужчин). Естественно, что более образованная

женщина становится и более притязательной, предъ¬

являет новые требования к характеру труда, качест¬

ву быта и семейного общения. Неоконсервативный

рецепт решения всех этих проблем до крайности

прост: требуется просто «вернуть женщин домой», а

заодно и затруднить им доступ к образованию (при

этом ссылаются на то, что непосредственная эконо¬

мическая отдача от женского образования ниже, чем

от мужского).
Теоретики «чикагской школы» экономистов прямо

связали рост разводов с тенденцией сближения уров¬

ней оплаты мужского и женского труда. В соответ¬

ствии с «теорией рыночного обмена», которой они

придали универсальный характер, чем сильнее сбли¬

жается заработок женщины с мужским, тем больше

падает «предельная полезность» брака в ее глазах,

тем меньше ее готовность нести на себе наряду с

профессиональными также и бытовые заботы, свя¬

занные с замужеством. Так экономическая эманси¬

пация женщины выдается неоконсерваторами за при¬

чину феминистского экстремизма и даже лесбйянст-

ва. Эти идеи сейчас активно развивают «новые эко¬

номисты» во Франции. «...Возрастание доли «свобод¬

ных браков», так же как и разводов, прямо связано
60

с сокращением дифференциации окладов мужчин и

женщин, которое резко сокращает ценность замуже¬

ства»27. Приход женщин и молодежи на предприя¬

тия сопровождается, сетуют неоконсерваторы, усиле¬

нием всякого рода регламентаций, сковывающих сво¬

боду предпринимательства, и резким повышением

социальной нагрузки предприятий, уменьшающей их

рентабельность28.
Было бы упрощением не видеть социальных проб¬

лем и противоречивых последствий женской эманси¬

пации. Это и конфликт социальных ролей женщины,

и противоречия, вызванные несоответствием между

высоким уровнем образования, культуры, а значит,

и самосознания женщины и отставанием в области

ее профессионального статуса, все менее терпимой

рутиной быта и т. п. Таким образом возникает ди¬

лемма: либо, сохраняя и умножая завоевания в об¬

ласти образования, культуры, политических прав

женщин, усилить работу по более полному социаль¬

но-экономическому обеспечению этих прав, насыще¬

нию формального равенства женщин фактическими

возможностями, проявляющимися в повседневном

профессиональном и бытовом опыте, либо, как пред¬

лагают неоконсерваторы, просто снять проблему со¬

циальной неудовлетворенности современной женщи¬

ны, снова сделав ее «несовременной», отняв у нее

добытые социальные права, а вместе с ними и те

самые завышенные притязания, которые позволяют

ей «строже, чем нужно», судить о состоянии совре¬

менного общества и своем положении в нем.
Такой «поворот назад» допустим в виде теорети¬

ческого предположения, мысленного эксперимента в

стиле «ретро». Ну а если попытаться этот поворот

обеспечить реальными политическими средствами?

Какой взрыв социального насилия, какой шабаш ре¬

акции мог бы сопутствовать претворению в жизнь нео¬

консервативной утопии! И как же обеднило бы себя

человечество, если бы оно свою «слабую половину»

снова упрятало в гетто «нового патриархального

Гыта»! Поистине: наиболее «легкие» решения — это

те, которые оплачиваются самым большим насилием.
61

4. Социальные программы: благотворительность

или («инвестиции на будущее»!
Полемика вокруг социальных программ, их эко¬

номических и социальных последствий заняла одно

из центральных мест в идейно-политической борьбе

различных общественных сил на Западе. В ходе этой

полемики обозначились два круга вопросов: первый—

кому и насколько необходимы эти программы, какой

их общественный смысл в целом; второй — каковы

конкретные способы их развития и обеспечения? По¬

следним вопросам неоконсервативные теоретики и

публицисты практически не уделяют внимания, по¬

скольку однозначно оценивают целесообразность со¬

циальных программ вообще. Свои «радикальные со¬

мнения» по этому поводу неоконсерваторы формули¬

руют следующим образом:
—	не насаждают ли социальные программы мас¬

совое социальное иждивенчество, своего рода «контр¬

культуру пособий», подрывающую культуру и этику

труда? Как они отражаются на рентабельности эко¬

номики и на материальной заинтересованности в об¬

щественно полезном труде тех слоев населения, кото¬

рые не пользуются их благами, но несут на себе до¬

полнительное финансовое бремя, с ними связанное?
—	поскольку социальным программам сопутству¬

ет рост особого рода государственных чиновников —

служащих социального сектора, то не является ли

разбухание этих программ намеренной политикой

этой новой бюрократии, способом ее самовоспроиз-

водства?
—	не порождает ли политика социального вспо¬

моществования особую, искусственную социальную

среду, условный мир, защищенный от действия меха¬

низмов естественного отбора, иначе говоря, мир-фан¬

том, противостоящий законам и требованиям эконо¬

мической реальности?
Не менее острая идейная борьба развертывается

по поводу альтернативных вариантов развития со¬

циальных программ:
—	должны ли они развиваться в духе «демокра¬

тии равенства», предполагая принудительное и уси¬

ливающееся перераспределение средств: изъятие их

у более зажиточных слоев населения или более рен¬

табельных предприятий в пользу менее зажиточных
62

или менее рентабельных? Или система социальных

программ должна формироваться в духе «демокра¬

тии свободы», т. е. как организация социальной са¬

мозащиты различных категорий граждан на основе

добровольного привлечения их собственных средств

и образования на этой основе различных коллектив¬

ных фондов?
—	должны ли социальные программы быть моно¬

полией государства, финансироваться из бюджета

или строиться на кооперативных и самодеятельных

началах? В первом случае создается единая центра¬

лизованная система социального обеспечения и

страхования, не учитывающая всего многообразия

интересов и статусов различных слоев населения,

имеющих одинаковые доходы (на разницу в доходах

она призвана реагировать), но зато стабильная, не

подверженная конъюнктурным колебаниям. Во вто¬

ром случае возникает многообразная и многовариант¬

ная инфраструктура социальной защиты, специфи¬

ческая для каждого слоя населения, отрасли эконо¬

мики, региона, но в целом менее стабильная.
Последний круг вопросов приобрел особую важ¬

ность для общедемократического движения на За¬

паде, участники которого отвергают и бесчеловечный

«закон джунглей», предоставляющий «утопающих»

самим себе, и авторитарно-бюрократический харак¬

тер сложившейся системы государственного попечи¬

тельства.
Неоконсерваторы отрицают самое возможность

общедемократической альтернативы бюрократиче¬

скому «опекунству» государства, приписывая себе

роль авангарда в «антибюрократической революции»

на Западе. Истоки государственного патернализма во

Франции они ведут еще от Филиппа Красивого, а

корни этого явления связывают с национальной сла¬

бостью французов, традиции и темперамент которых

юл кают к политике в ущерб экономике, порождают

веру в «мгновенные» общие решения в ущерб повсе¬

дневной кропотливой работе каждого на своем ме¬

сте.
Было бы большим упрощением видеть в неокон¬

сервативной критике социальных программ только

меркантильный интерес буржуазии, желающей за

счет экономии на них снизить издержки производст¬

ва и повысить норму прибыли. Вопрос о правомер¬
63

ности вмешательства государства в социально-эконо¬

мическую жизнь, который подняли сейчас неокон¬

серваторы, в истории капитализма ставится не в пер¬

вый раз. Не менее остро, чем сейчас, он стоял в

эпоху первоначального накопления капитала.
Без вмешательства государства были бы невоз¬

можны распределение и концентрация ресурсов, ко¬

торые обусловили будущий индустриальный сдвиг.

Неоконсервативный экономический редукционизм,

сводящий всю историю капиталистического накопле¬

ния к автоматизму рыночного механизма, представ¬

ляет собой версию «бессубъектной и бесконфликт¬

ной истории» — идеологическую разновидность бур¬

жуазного товарного фетишизма. На самом деле в

становлении капитализма огромную роль сыграло

государственное политическое насилие над массами

народа. Наиболее яркий пример этого — история

«огораживаний» в Англии — сгона крестьян с земли,

что чрезвычайно ускорило отделение массы народа

от собственности и традиционного быта. В качестве

пролетариев, лишенных привычных средств сущест¬

вования, они и явились на рынок труда.
Создание единого национального рынка как усло¬

вия свободного передвижения людей и капиталов —

не плод одной только рыночной стихии, оно резуль¬

тат политики абсолютизма, подорвавшего феодаль¬

ную раздробленность. Государство эпохи первона¬

чального накопления с помощью перераспределения

ресурсов ускорило концентрацию и накопление капи¬

тала. Эту роль оно выполняет и сейчас.
Государственный капитал играет важнейшую

роль в накоплении социальных ресурсов в виде раз¬

вития науки и образования, повышения квалификации

рабочей силы, формирования новых общенациональ¬

ных средств общения, обеспечивающих единый на*

циональный «рынок идей» — циркуляцию различных

новаций от центра к периферии, от региона к региону

и т. п.
Остановимся на наиболее важном из социальных

ресурсов — системе образования. Ее развитие требу¬

ет, во-первых, опережающего роста численности ра¬

ботников духовного производства по сравнению с ма¬

териальным и, во-вторых, опережающего роста осо¬

бой разновидности несамодеятельного населения —

учащихся по сравнению с ростом самодеятельного
64

населения. Самодеятельное население воспроизводит

уже сложившееся направление экономического роста,

несамодеятельное же содержит потенциал новаций:

в лице учащейся молодежи общество развивает свою

адаптационную подсистему, с помощью которой оно

приспосабливается к переменам. Чем ниже доля ду¬

ховного производства в экономике и доля учащейся

молодежи в населении страны, тем слабее адаптив¬

ные возможности этой страны, и наоборот.
Могли ли необходимые структурные сдвиги в

пользу духовного производства и несамодеятельного

населения осуществиться исключительно на основе

действия рыночных механизмов? Весьма сомнитель¬

но. В условиях «чисто рыночной» экономики социаль¬

ная база студенчества во всех развитых капитали¬

стических странах (не говоря уже о слаборазвитых)

ограничивалась бы узкой прослойкой состоятельных

семейств, способных оплачивать многолетнее пребы¬

вание своих отпрысков в вузах. Эти «немногие, слиш¬

ком немногие», связанные с традициями элитарной

культуры, не смогли бы обеспечить того практическо¬

го соединения науки с производством, которое стало

основой современного научно-технического про¬

гресса.
«Чисто рыночная» экономика учитывает в первую

очередь издержки простого воспроизводства рабочей

силы, или ее экстенсивного роста, и только с очень

большим опозданием способна регировать на потреб¬

ности ее интенсивного, качественного роста. Даже и

сегодня заработная плата среднего рабочего в наи¬

более развитых странах Запада служит скорее про¬

стому количественному, чем качественному, росту ра¬

бочей силы (обеспечивает в первую очередь удовлет¬

ворение материальных потребностей и в гораздо

меньшей степени — интеллектуальных, духовных).

Если бы американский конгресс под впечатлением

первого советского спутника в 1957 г. не раскоше¬

лился на развитие массового вузовского образования

и не были бы учреждены многочисленные фонды,

поощряющие приток молодежи в вузы, то большин¬

ство населения США до сих пор было бы отлучено

от высшего образования *.
’* В настоящее время в этой стране студентами вузов яв¬

ляются около 50% всех молодых людей в возрасте от 18

до 21 года.
3 Паиарин
65

Государственные программы развития науки и об¬

разования, а также другие социальные программы

создали особую среду, позволившую сформироваться

новому поколению и создать социальную базу «мо¬

лодежной революции» 60-х годов. Она не дала пря¬

мых политических результатов, но ее последствия

нельзя недооценивать. Значительным оказалось ее

влияние на социальную психологию, культуру и мо¬

раль. Общество и система его потребностей пере¬

стали быть «экономико-центричными», жестко при¬

вязанными почти исключительно к материальному

производству. «Антибуржуазный» пафос молодежной

революции отразился на сознании различных слоев

населения, ускорил сдвиг в системе массовых цен¬

ностей.
Социологические исследования, проведенные вско¬

ре после «молодежных бунтов», показали резкий

рост массовых «постэкономических» ориентаций,

усиливающийся «культуроцентризм» общественных

притязаний. Значительные слои населения капита¬

листического мира открыли для себя сферу «вторич¬

ных потребностей», не сводящихся к погоне за веща¬

ми. Это не могло быть автоматическим следствием

роста уровня жизни. Нужен был специальный соци¬

альный импульс, реабилитация системы ценностей,

отличной от мещанской и торгашеско-предпринима-

тельской.
Крупнейшие городские центры стали местом фор¬

мирования новых эталонных групп — носителей иных

ценностей, ставших законодателями вкусов для про¬

винциальной молодежи. Конформистская «этика

преемственности» сменилась этикой новаций. Револю¬

ция притязаний нашла свое крайнее выражение в

экстремистском лозунге молодежного бунта: «Будь¬

те реалистами, требуйте невозможного». Лозунг этот

отразил действительно возникший отрыв новых со¬

циальных потребностей от реальных возможностей

капиталистического общества.
Как оценить этот отрыв? Неоконсервативные тео¬

ретики дают ему однозначно отрицательную оценку,

усматривая в экспансии притязаний источник самых

разных социальных бед, в том числе и инфляции,

разрушающей экономику. С их точки зрения, «инфля-

ционнстская демократия», потакающая нереалисти¬

ческим требованиям масс, как бы самовоспроизво-
66

дится: государственные социальные программы, суб¬

сидии и дотации поощряют рост экономически не

обеспеченных притязаний, а этот рост в свою очередь

требует новых социальных программ, новых дота¬

ций и т. п.
Однако не следует забывать, что основным пре¬

пятствием на пути удовлетворения новых потребно¬

стей населения зачастую является технократически

деформированная структура экономического роста,

его недостаточная социальная направленность, фено¬

мены «производства ради производства» и т. п. По¬

этому новые притязания и потребности, получающие

политическую форму новых требований и новых дви¬

жений протеста, могут стать факторами оздоровле¬

ния экономики (в частности, ее демилитаризации),

ускорения назревших изменений ее структуры. Разу¬

меется, бывают и надуманные, целиком утопические

притязания. Рост притязаний может совершаться

помимо механизмов подключения новых факторов

экономической эффективности — повышения уровня

квалификации, дисциплины, производительности тру¬

да и т. п. И тогда бум притязаний обернется массо¬

вой деморализацией, усилением коррупции, разви¬

тием «теневой экономики», а также «наркотизацией

сознания» и бегством от реальности. Но и без роста

новых потребностей социальный заказ на новые

структурные сдвиги в экономике, обеспечивающие ее

дальнейшую интенсификацию и социализацию, вооб¬

ще не будет сформирован, сложится психология за¬

стоя. Погасить рост притязаний — значит в значи¬

тельной мере погасить энергию социальных перемен.
Государственные социальные программы позволи¬

ли в значительной степени улучшить положение наи¬

более дискриминируемых социальных групп, нацио¬

нальных меньшинств (например, негров в США) и

т. п., положить начало процессу их интеграции в со¬

временное цивилизованное общество. Неоконсервато¬

ры и к этому подходят с одной меркой: пришли но¬

вые потребители-нахлебники. Но они не учитывают

того, что, если социальные программы не способству¬

ют росту образования и квалификации, реальным

возможностям получения работы, тогда действитель¬

но они повысят социальную нагрузку на экономику,

не давая ей ничего взамен. Но дело как раз в том,

чтобы сугубо благотворительные программы превра¬
67

тить в программы развития, создать в их рамках но¬

вые, более эффективные механизмы подключения

бывших маргинальных слоев к системе общественно¬

го производства.
Вопреки убеждению неоконсерваторов жесткая

«рыночная дилемма»: работай или умирай с голоду —

неэффективна в борьбе с хронической безработицей

и вынужденным социальным иждивенством много¬

численных «маргиналов» буржуазного общества, так

как непосредственное подключение их к современно¬

му общественному производству невозможно, по¬

скольку они не обладают необходимой культурой и

квалификацией. Требуется, следовательно, некая вне¬

рыночная система обеспечения социально-профессио¬

нальных сдвигов. К ней, в частности, относятся госу¬

дарственные программы обучения и переквалифика¬

ции рабочей силы. Для тех, кто уже работает, они

могут оплачиваться предприятиями на основе хозрас¬

четных отношений с различными вузовскими центра¬

ми. Но в отношении безработной молодежи, иммиг¬

рантов, цветных не обойтись без программ, цели¬

ком оплачиваемых из бюджета. Однако такого рода

бюджетные траты не являются накладными расхо¬

дами, их следует рассматривать как долгосрочные

инвестиции, так как масса подготовленных с их по¬

мощью рабочих с лихвой вернет обществу этот кре¬

дит.
Точно так же обстоит дело с расходами на повы¬

шение общего уровня образования. Рыночная си¬

стема является по отношению к нему особенно «глу¬

хой», так как оно не сулит непосредственной отдачи

данному капиталисту, данной отрасли и т. п. Соот¬

ветствующие вклады японских предпринимателей

представляют собой исключение, объяснимое только

в контексте японской традиции «пожизненного най¬

ма» и наследования детьми профессий и места рабо¬

ты их родителей, что само по себе представляет пе¬

режиток докапиталистической эпохи. Общая зако¬

номерность иная. Эффект социального накопления,

связанный с ростом образования молодежи, не может

планироваться на узкоотраслевом уровне, он отно¬

сится к экономике в целом, потенциальные новаци¬

онные возможности которой тем выше, чем выше

доля знаний, которые могут иметь более общее, уни¬

версальное применение.
68

Крохоборческий подход, заключающийся в стрем¬

лении к ранней профессиональной специализации,

к уменьшению доли общетеоретических знаний в

пользу «непосредственно работающих», прикладных,

в конечном счете снижает качество интеллектуальных

ресурсов общества. Знания, предназначенные к ис¬

пользованию «здесь и теперь», не могут служить за¬

делом для новых, заранее не предсказуемых техно¬

логий и организационно-управленческих форм. Со¬

временная высокомобильная технико-экономическая

среда требует значительного повышения общего тео¬

ретико-методологического задела в подготовке рабо¬

чей силы, дальнейшего роста и совершенствования

общего образования.
Но как раз вклады в этот тип образования не мо¬

гут отдельными капиталистами рассматриваться как

инвестиции. Неоконсервативная критика «избыточ¬

ного общего образования» как раз и связана с про¬

блематичностью прямого соотнесения расходов на

общее образование с повышением производительно¬

сти рабочей силы данного профиля на данном пред¬

приятии. Следовательно, и здесь номиналистский

принцип неоконсервативной теории не работает: то,

что бесполезно или сомнительно для отдельного ка¬

питалиста, оказывается в высшей степени полезным

и необходимым обществу. Вклады в развитие общего

образования, в повышение общетеоретической под¬

готовки рабочей силы как условие ее высокой техно¬

логической и социально-профессиональной адаптив¬

ности могут выступать в качестве высокорентабель¬

ных инвестиций только на уровне народного хозяйст¬

ва в целом. Инвестором здесь может быть только го¬

сударство.
Такого же широкого, выходящего за рамки сию¬

минутной выгоды подхода требует проблема внера¬

бочего времени. Его рост представляет важную фор¬

му накопления социальных ресурсов, природу кото¬

рого убедительно раскрыл К. Маркс. «Сбережение

рабочего времени, — писал он, — равносильно уве¬

личению свободного времени, т. е. времени для того

полного развития индивида, которое само, в свою

очередь, как величайшая производительная сила об¬

ратно воздействует на производительную силу труда.

С точки зрения непосредственного процесса произ¬

водства сбережение рабочего времени можно рассмат*

ривать как производство основного капитала, причем

этим основным капиталом является сам человек»29.

С точки зрения утилитарных критериев чисто рыноч¬

ной экономики, которых придерживаются неоконсер¬

ваторы, общество тем богаче, чем выше в нем доля

рабочего времени по сравнению с внерабочим.
Однако на современном этапе развития цивилиза¬

ции общества, которые абсолютизируют роль труда

в ущерб досугу, не способны своевременно адапти¬

роваться к новым реальностям, они «проедают» вре¬

мя новаций, жертвуя качеством во имя количества.

При недоразвитости досуга падает социальная мо¬

бильность населения: отстает развитие общей куль¬

туры как резерва наиболее многообещающих нова¬

ций. Подобно тому как революции в технологии со¬

вершаются на основе достижений фундаментальных

наук, казалось бы, более, чем прикладные, удален¬

ных от производственной практики, современные ре¬

волюции в образе жизни и способах человеческого

общения идут от досуга. Без социальных программ

рост досуга для многих категорий населения ока¬

зался бы невозможным, их внерабочее время свелось

бы к минимуму, обеспечивающему лишь простое вос¬

производство способности к труду, но исключающе¬

му расширенное воспроизводство, неотделимое от по¬

вышения общего уровня культуры и способности к

общению, к усвоению разнообразного социального

опыта.
Жесткий производственный пуританизм общест¬

ва, экономящего на досуге, не оставляет возможно¬

стей для развития массового социального воображе¬

ния, связанного с «отлетом» сознания от повседнев¬

ных нужд и забот. В нем нет места самоценным

формам человеческой активности, поэтому крайне

узок круг мыслимых альтернатив, вариантов, выбо¬

ра. Речь в данном случае идет, разумеется, не об

апологетике бездумного социального прожектерства,

от которого нередко страдали и экономика и соци¬

альная жизнь многих стран в XX в. В обществе

должны работать механизмы отбора перспективных

социальных новаций на основе применения альтерна¬

тивного подхода. Такие механизмы создает, с одной

стороны, рынок, с другой — демократические институ¬

ты, обеспечивающие свободное волеизъявление раз*

личных слоев населения и их социальную защиту.
70

Рыночная система использования новых социаль¬

ных ресурсов и внерыночная система их формирова¬

ния должны работать как сообщающиеся сосуды.

Развитие социальных ресурсов вне их рыночного,

соответствующего закону стоимости использования

означает опасное расточительство, ведущее к эконо¬

мическому оскудению, к прожектерству и волюнта¬

ризму. Но и отсутствие внерыночного пространства —

особой, «щадящей» среды, где формируются будущие

общественные возможности, — опасно сузило бы по¬

тенциал социального накопления, замедлило развитие

социальных ресурсов общества. Государственная вне¬

рыночная система социального накопления — в виде

программ развития науки, образования и культуры и

социальных программ в собственном смысле — обес¬

печивает производство новой, опережающей информа¬

ции, «избыточной» по отношению к сложившимся по¬

требностям, не укладывающейся в привычные струк¬

туры. Но для того чтобы наладить эффективное

практическое использование этой информации, пре¬

вратить ее из социально абстрактной в конкретную,

рыночные механизмы необходимы. Мало того, здесь

их нечем заменить. В отрыве от системы рыночного

отбора, от стоимостных критериев накопленная соци¬

альная информация может стать базой расточитель¬

ного прожектерства, экономически несостоятельных,

ложных новаций и «починов».
Осуждаемые неоконсерваторами социальные про¬

граммы, «бум» которых пришелся на 60-е — начало

70-х годов, ускорили формирование нового поколе¬

ния, активно экспериментирующего в поисках нового

образа и стиля жизни, бросившего вызов утилитар¬

ной морали отцов. Это поколение сломало десятиле¬

тиями складывавшийся стереотип личности «запад¬

ного типа»: целеустремленной, но прагматически

ориентированной, мало озабоченной общими вопро¬

сами морали и культуры, самоосуществляющейся в

смысле глагола «иметь», а не «быть». Деятели «мо¬

лодежной революции» 60-х — начала 70-х годов за¬

явили о себе как люди иного типа. Они высмеяли

мещанскую ограниченность отцов, задались «про¬

клятыми вопросами» о смысле и назначении челове¬

ка и судьбах цивилизации, отвергли самодовольство

европоцентризма, противопоставив ему опыт других

культур, в частности восточной, реабилитировали гу¬
71

манитарное творчество, подвергнутое натиску со сто¬

роны технократов. Поднятая ими «культурная рево¬

люция» вызвала переоценку ценностей, отвергла по¬

требительство и вещизм, дискредитировала лозунги

«великого общества», обнажив их ограниченность.

Благодаря ей «европейский дух» познал небывалое

смятение, массовое сознание утратило привычные

ориентиры, оказавшись как бы на перепутьи.
Эту ситуацию неоконсерваторы впоследствии оце¬

нили как крайне опасную в идейном отношении, ос¬

лабляющую «Запад перед лицом Востока». Буржу¬

азное общество не простило поколению 60-х годов

дискредитации своих ценностей и постаралось убить

его дух. Но судьбу этого поколения определила не

столько политическая реакция неоконсерватизма,

сколько сложившаяся буржуазная система использо¬

вания рабочей силы, знаний и талантов людей.
Молодежь 60-х поплатилась за свой культуроцен-

тризм, ориентацию на гуманитарное образование и

социальные вопросы. Капиталистические предпри¬

ниматели рассчитывали на людей совсем иного скла¬

да и другого профиля подготовки, преимущественно

узкоприкладной, технической, эмпирической. Поэтому

успешной социализации нового поколения так по сути

и не произошло, оно оказалось лишним. Первым про¬

явлением возникшего противоречия между новыми

ориентациями молодежи и прежней, техноцентричной

структурой использования рабочей силы стало не¬

соответствие между ростом среднего количества

школьных лет у молодежи и повышением ее квали¬

фикационного потенциала. Высокий уровень образо¬

вания и низкая квалификация — вот противоречие,

повлиявшее как на мироощущение и социальный то¬

нус молодежи, так и на общественную оценку воз¬

можностей образования в целом.
Несоответствие системы образования запросам

капиталистического производства, относительное

перепроизводство специалистов, в особенности гума¬

нитарного профиля, сыграли свою роль в событиях

1968 г. во Франции, студенческих бунтах в Кали¬

форнии (США), других капиталистических странах.

Исследователи «молодежного бунта» конца 60-х —

начала 70-х годов во Франции приводят такую ста¬

тистику: между 1954 и 1968 гг. число молодежи, полу¬

чившей диплом бакалавра или, закончившей сред¬
72

ние технические училища, . возросло на 97%, а по¬

требность в служащих и средних «кадрах» 8а этот же

период увеличилась только на 41%; число специали¬

стов с высшим образованием возросло на 85%, то¬

гда как потребность в высших кадрах и свободных

профессиях — только на 68%.
Из каждых 100 юношей, получивших среднее спе¬

циальное образование, работу в соответствии с его

уровнем и профилем нашли в 1962 г. 41,7%, а в

1968 г. — 36,3%. В 1962 г. неквалифицированными

рабочими из них стали 7,8%, а в 1968 г. — 11,3% 30.

Добавим для сравнения, что в 1982 г. уже каждый

пятый из молодых людей, получивших среднее спе¬

циальное образование, занял должность неквалифи¬

цированного рабочего31. В особенности велико расто¬

чительство в отношении гуманитарного образования:

число безработных или работающих не по профилю

молодых людей с дипломом бакалавра достигает 40%.
Техноцентричный характер капиталистического

производства, рост неорганического строения капи¬

тала обусловили гораздо более быстрые темпы

практического использования технического знания,

чем гуманитарного. Хотя объективно социальный

заказ на ускоренное производство и практическое во¬

площение гуманитарного знания давно созрел, а тех¬

нократические перекосы в развитии НТР при капита¬

лизме породили острейшие социальные и экологиче¬

ские проблемы, ориентация капиталистического про¬

мышленного роста осталась прежней, техноцентрич-

ной.
Показательны в этом плане результаты опроса

представителей 1502 крупных предприятий и фирм,

проведенного журналом «Экспресс» в 1984 г. Соотно¬

шение предложения и спроса на рынке труда дипло¬

мированных специалистов в 1989 г. оценивается так:

для технических вузов спрос — 14 600, предложено —

11700, тогда как для экономических и юридических

вузов спрос— 12 500, предложение — 71 600, для гу¬

манитарных вузов спрос— 1700, предложение —

63 тыс. На 52 100 рабочих мест в 1989 г. будет пре¬

тендовать 209 тыс. выпускников высших учебных за¬

ведений 32. Из них только специалисты технического

профиля могут рассчитывать на трудоустройство.

В целом более 75% дипломированных специалистов

не смогут найти себе работу в соответствии с уровнем
73

и профилем образования. Так формируется среда

маргинальной интеллигенции: образованных людей

с несостоявшимся статусом, разочарованных и ра¬

стерянных.
К этому следует добавить и наблюдающуюся де¬

градацию профессиональной этики. Сравнивая раз¬

личные возрастные группы, социологи отмечают та¬

кую закономерность: у рабочих и специалистов стар¬

шего поколения уровень образования ниже, но нор¬

мы профессиональной этики — прилежание, дисцип¬

лина, чувство ответственности и т. п. — заметно

выше. Итак, если «многознание не научает уму», то

оно тем более не научает прилежанию. Для техно¬

кратов все это выглядит совсем не так страшно.

Профессиональное «самоустранение» работника соот¬

ветствует системе ожиданий «прогрессистских» техно¬

кратических утопий: с развитием комплексной меха¬

низации, автоматизации, робототехники усилия чело¬

века вообще якобы станут ненужными. Однако опыт

последних двух десятилетий свидетельствует об об¬

ратном. Например, растущее отставание США от

Японии связано в первую очередь с тем, что Япония,

являясь страной развитых технологий, одновременно

сохранила на массовом уровне старую, патриархаль¬

ную и профессиональную этику. При равном уровне

образования японский рабочий более квалифицирован,

чем американский; при равной квалификации он, не¬

сомненно, более прилежен, старателен, дисциплини¬

рован.
Противоречия, существующие в развитии образо¬

вания, для консерваторов выглядят как антиномии:

чем выше образование, тем хуже качество молодого

поколения, чем больше образованных, тем меньше ра¬

ботников и больше бездельников и нытиков. Левые

«всех мастей», от либералов и социал-демократов до

коммунистов, ратовали за массовое образование, со¬

крушались по поводу темноты и невежества «низов»,

убедили правительство в необходимости школьной

реформы и резкого увеличения бюджета просвеще¬

ния, а что получилось в итоге, спрашивают они.
Неоконсервативное понимание проблемы возвра¬

щает нас к тому периоду, когда рабочая сила высту¬

пала как естественноисторический продукт, как по¬

рождение процесса, который капиталистом специаль¬

но не организовывался и не оплачивался. Изобилие
74

рабочей силы связано было с традициями патриар¬

хальной многодетной семьи; те же традиции порож¬

дали неприхотливость, выносливость, психологию

слепой исполнительской дисциплины. «Успехи» пер¬

воначального накопления и скачок индустриализации

в значительной мере были связаны с тем, что капи¬

тализм бесплатно получил те социально-психологиче¬

ские и физические качества рабочей силы, воспроиз¬

водство которых в рамках собственно капиталисти¬

ческого способа производства было сомнительно.

Условия этого способа производства порождают

вместо старательности и исполнительности профес¬

сиональную апатию, то глубокое равнодушие проле¬

тария к своему труду, о котором говорил еще

К. Маркс.
Для капитализма формировать социально-психо¬

логические предпосылки добросовестного труда с го¬

дами становилось проблемой, которую он так и не

смог по-настоящему решить. Там, где исчезала тра¬

диционная религиозно-патриархальная этика, на¬

блюдался необратимый рост аморализма и падения

профессиональной ответственности. «Японское чудо»,

о котором не устает писать буржуазная социология

и пропаганда, — это как раз сочетание современного

уровня образования и квалификации рабочей силы с

остатками старой патриархально-религиозной и об¬

щинной традиции, обеспечившей неприхотливость,

непритязательность и дисциплинированность рабо¬

чей силы. «Чудо» это, бесспорно, временное. Релик¬

ты старой, патриархально-общинной психологии, тра¬

диций и нравов неизбежно будут иссякать, и, если

своевременно не произойдет подключение компенси¬

рующих социальных факторов в форме новой, более

эффективной системы стимулирования, падение про¬

фессиональной этики станет неизбежным со всеми

вытекающими отсюда социально-экономическими по¬

следствиями.
Консерваторы же исповедуют не производитель¬

ную, а по сути дела меркантилистскую концепцию

человеческого капитала. С их точки зрения, этот ка¬

питал не нужно и невозможно производить, он вос¬

принимается ими целиком в рамках их концепции

«исторического наследия». Человек однажды — где-то

в глубине или «глубинке» подлинной истории —

сформировался, приобрел строгую мораль, усвоил
75

священные заповеди, ценности и традиции. Их бы и

пронести нетронутыми сквозь века. Но человеческий

капитал растрачен в результате «леволиберального»

попустительства и деформаций прогресса. Спровоци

рованная левыми эмансипация женщин привела к

снижению рождаемости, к неуклонному снижению фи¬

зического объема людских ресурсов. Поощряемая

либералами молодежная эмансипация разложила

нравственность, породила нигилистическую «контр¬

культуру», необузданность и гедонизм. Наконец,

марксистская идеология равенства и основанная на

ней практика социальных реформ якобы дискреди¬

тировали трудолюбие и мораль успеха, обесценили

личные усилия в глазах работника.
Таким образом, проблемы человеческого фактора

видятся неоконсерваторам в одной плоскости — эти¬

ческой, к тому же оцениваемой односторонне, тра-

диционалистски. То, что наследие нельзя сохранить,

не умножив, что нравственные проблемы «человече-

ского фактора» нельзя трактовать в отрыве от обра¬

зовательно-квалификационных, требующих инвести¬

ций, активной социальной политики, остается для

неоконсервативного сознания тайной за семью печа¬

тями.
Здесь необходимо подчеркнуть, что неоконсерва¬

тивная реакция на кризис системы образования — а

наличие кризиса признают сейчас во Франции все —

выступает на двух уровнях. Во-первых, на уровне

обыденного сознания, отражающего предубеждения

обывателя и традиционный антиинтеллектуализм не¬

которых наименее политически развитых слоев на¬

селения, особенно в провинциях. Этот «обыденный

консерватизм» выражается в сентенциях такого, на¬

пример, типа: «образованных много, а работать не¬

кому»; «прежде работали без советчиков (имеются в

виду услуги инженеров, экспертов и менеджеров. —

А. П.), а результаты были лучше» и т. п. Эти сужде¬

ния, однако, не беспочвенны: они — свидетельство

растущего расхождения между инструментальной и

нормативной (воспитательной) функциями современ¬

ной системы образования, о чем уже говорилось.
Во-вторых, на уровне концептуальном. Неоконсер¬

вативная оценка социальных программ вообще и про¬

грамм, повышающих доступ низших слоев общест¬

ва к среднему специальному и высшему образованию
76

в частности, опирается на некоторые реальные э&ко-

номерности и тенденции, делающие прежнюю, «опе¬

кунскую» концепцию социальных программ в чем-то

морально устаревшей.
Система образования на Западе начиная с 50—

60-х годов все более явно строилась как институт

массового общества: она готовила молодежь в мас¬

штабах всей страны по единым программам и была,

таким образом, практически невосприимчивой к ре¬

гиональной, а порой и к профессионально-отраслевой

специфике. А между тем в экономике наметились

сдвиги, усилившие роль такой специфики. Происхо¬

дит переход от массового, конвейерного производ¬

ства к малосерийному — высокоточному и специали¬

зированному. На этой основе резко усиливается из¬

бирательность рынка труда: предприятия ориенти¬

руются на рабочих и специалистов определенного

профиля, с высоким уровнем специализации.
Поэтому сложившаяся система унифицированной

подготовки кадров уже не соответствует новым потреб¬

ностям экономики. Формируется социальный заказ

на целевую подготовку специалистов, имеющую

точный отраслевой адрес и назначение. Это предпо¬

лагает резкое усиление прямых договорных связей

между предприятиями и вузами, региональными ор¬

ганами и университетами. Государственная унифи¬

кация системы образования в чем-то становится тор¬

мозом программно-целевого принципа ее развития.

Этим и воспользовались неоконсервативные критики,

объявившие об устарелости и вредности государст¬

венной национальной системы образования вообще.

Глава II
РЕВОЛЮЦИОННОЕ НАСЛЕДИЕ 1789 г.
КАК НЕРАЗРЕШИМАЯ «ПРОБЛЕМА»

ФРАНЦУЗСКОГО НЕОКОНСЕРВАТИЗМА
Это кажется невероятным; событие, которое

произошло 200 лет назад, в 80-х годах XX в., стано¬

вится самым «больным» вопросом буржуазной идео¬

логии. И заботы буржуазного сознания отнюдь не

юбилейные.
В революции 1789—1793 гг. неоконсерваторы,

как и другие правые, видят истоки большинства бо¬

лезней французского общества. Ухудшение экономи¬

ческого положения, отставание от наиболее промыш¬

ленно развитых стран Запада, политическая неста¬

бильность— все объясняется наследием этой рево¬

люции. Франция стала якобы «блокированным обще¬

ством», энергия которого парализована вездесущими

бюрократическими структурами, в силу того что

французы — от буржуа до пролетариев, безработных

и люмпенов — привыкли к государственной опеке и

отучились от инициативы. Сама же эта опека госу¬

дарства над обществом оценивается как закономер¬

ный итог революции 1789 г. Типичную для неоконсер¬

ватизма оценку революционного наследия дает

П. Марчелли: «Революция, которая разразилась под

давлением третьего сословия, быстрейшим образом

пошла по пути уничтожения того, что оставалось от

гражданского общества. После нее нация стала

представлять сумму индивидов, собираемых вместе

способом, который определяет государство. Так ро¬

дилась новая французская модель: государство-на-

цня»
Великая революция обвиняется как раз в том, в

чем передовая общественная мысль всегда видела ее

заслугу: в упразднении сословий, общин, цехов, гиль¬

дий, корпораций — всего того, что объединяло лю¬

дей определенного происхождения и статуса в замк¬

нутые сообщества, но дробило нацию. Революция

уничтожила все эти унаследованные от средневековья

структуры, создала единое национальное простран¬

ство— необходимую предпосылку буржуазного раз-
78

вития. Но, говорят неоконсервативные теоретики,

расчищенное в ходе революции пространство осталось

пустым: никакие силы внутри гражданского общества

не заполнили его посредством объединений граждан

на новой, несословной основе.
Возникшее в ходе революции «государство-рефор¬

матор» не ушло со сцены после выполнения своей

работы, а заполнило ее целиком. Естественная орга¬

ническая жизнь общества была убита, на смену ей

пришла социальная инженерия государства. Теперь

в центре, в столице, решались судьбы нации; провин¬

ции утратили не только прежнюю автономию, но и

способность к какой бы то ни было самодеятельности.

Каждое новое правительство в Париже, каждый

государственный переворот означали жизнь заново,

как бы с нуля.
В основе этих рассуждений лежит одна из основ¬

ных идей неоконсерватизма — нынешний паралич

предпринимательской инициативы, бюрократическое

загнивание, гражданское бесправие — не результат

закономерных социально-экономических процессов,

связанных с развитием государственно-монополисти¬

ческого капитализма, а прямой продукт революции,

«убившей» гражданское общество. Революция не пе¬

редала государственную власть из рук феодалов в

руки буржуазии, а поставила государство над обще¬

ством.
Презумпция «классовой неприсвояемости» госу¬

дарства разделяется по существу всеми направления¬

ми буржуазной идеологии. Но если либерализм ус¬

матривает в этом достоинство, гарантию беспристра¬

стности, непредвзятости государства-арбитра, то нео¬

консерватизм связывает с этим страшную угрозу.

Один из «отцов» неоконсерватизма, австрийский

экономист Ф. фон Хайек, писал, что со времен фран¬

цузской революции в мире существуют две формы

организации общественной жизни: одна, сознательно

конструируемая с помощью насилия (он назвал ее

таксисом), и другая, характеризующаяся спонтанно

действующими механизмами и функционирующая

как кибернетическая равновесная система с обратной

связью, которую он назвал космосом2. Революция,

согласно этому воззрению, пустила в ход силы так¬

сиса, ее деятели, поставившие государство над об¬

ществом, парализовали спонтанную энергию нации.
79

Теоретики неоконсерватизма сделали «открытие»,

что со времен 1789 г. история французского общест¬

ва подчинена определенному циклу: все начинается

с «энергии таксиса» — амбициозной социальной ин¬

женерии государства, когда правительственная пар¬

тия из центра пересматривает и переделывает

жизнь нации. Это ведет к параличу общественной

жизни и экономической инициативы и неминуемо за¬

вершается тотальным кризисом общества. Кризис

сопровождается падением режима, к власти прихо¬

дит «партия реформ», начинается оживление эконо¬

мической и социальной активности. Ободренная пер¬

выми успехами, правительственная партия доводит

свой «общественный проект» до максимума, т. е. до

абсурда, и все начинается заново. Так что смена

циклов не меняет соотношение гражданского обще¬

ства и государства во Франции: происходит смена

одного типа государственной социальной инженерии

другим, но не переход от «программированного» су¬

ществования к самодеятельному.
Почему в рамках неоконсервативной философии и

историографии сложилась столь низкая оценка поли¬

тической системы страны и столь отрицательное от¬

ношение к решающему событию ее истории — револю¬

ции 1789 г.? Чем эта революция отличается в прин¬

ципе от буржуазных революций в других странах —

голландской, английской, американской? По мне¬

нию неоконсерваторов, революции XVIII—XIX вв. в

других странах выступали с программой свободы,

тогда как французская революция выдвинула наря¬

ду со свободой принцип равенства. Революции в

других странах брались за сугубо очистительную

работу: освобождали людей от всякого рода внеш¬

них помех, ограничивающих их инициативу. Никто

якобы не помышлял о том, чтобы утвердить какую-

то единую модель «правильного» общества. Доста¬

точно того, чтобы каждому не мешали заниматься

его привычным делом. Так и понималась свобода.

Французская же революция впервые в истории вне¬

сла в общество ранее неизвестный принцип — равен¬

ство. Но внесение нового, не свойственного самому

обществу принципа как раз и означает, по мнению

неоконсерваторов, попытку организовать жизнь

граждан извне, методами насаждаемой сверху со¬

циальной инженерии.
80

Главным критерием, которым пользуются неокон¬

сервативные теоретики при разграничении «правиль¬

ной» и «неправильной» революции, служит принцип

Іаіззег Гаіге. Революция, которая обрубает путы,

высвобождает естественные процессы, отпуская их

на волю, — правильная революция, считают неокон¬

серваторы. Государство, которое она порождает, вы¬

полняет роль «ночного сторожа»: вмешивается в

жизнь граждан в чрезвычайных обстоятельствах. Ре¬

волюция же, которой вздумалось насаждать какой-то

новый, особенный тип общества, неизбежно наделяет

государство прерогативами метра, попечителя, на¬

ставника общества. В первом случае общество оста¬

ется плюралистическим и любая частная или местная

инициатива выступает как естественное и необходи¬

мое проявление жизни. Во втором случае любой плю¬

рализм и сопутствующие ему инициативы исключают¬

ся, ибо любая самодеятельность грозит нарушить

единство и целостность революционного проекта.
Следовательно, неоконсервативные идеологи при¬

емлют лишь такие революции, которые ограничива¬

ются приведением государственных политических

форм в соответствие с реальностями, сложившимися

в социально-экономическом базисе. Такие революции

совершаются людьми, в целом удовлетворенными

своим социальным положением, но не удовлетворен¬

ными политическим статусом. Это и есть «правиль¬

ные» с неоконсервативной точки зрения революции.

Здесь, пожалуй, по-своему верно схвачена специфи¬

ка буржуазных политических революций, в корне

отличных от пролетарских социальных переворотов,

осуществляемых как раз теми, кого собственное по¬

ложение в корне не устраивает.
Сближение французской буржуазной революции с

пролетарской никак нельзя считать оправданным.

Даже переход политического лидерства от умерен¬

ной «жиронды» к якобинской «горе», происшедший

в 1793 г., не изменил ее буржуазного характера. Од¬

нако негативная оценка этого перехода не случайна

для неоконсервативной мысли. Марчелли, например,

видит здесь аналогию с переходом от Февраля к Ок¬

тябрю 1917 г. в России. «Жирондисты, сторонники

провинциальной автономии, были слишком слабыми,

чтобы противостоять «горе». Якобинцы опрокинули

их и создали государство диктатуры и гражданской
81

войны. Тогда впервые вылезли наружу уши тотали¬

таризма. Якобинский террор послужил моделью для

русских революционеров-марксистов»3. Итак, фран¬

цузская революция оценивается как опаснейший пре¬

цедент социальной революции, как посягательство

на сложившееся соотношение классовых позиций и

статусов в рамках гражданского общества. С 1789 г.

(или, точнее, с 1793 г.) по Европе бродит грозный

призрак социального равенства. Революция осущест¬

вила политизацию массового сознания; народ впер¬

вые пришел к идее, что с помощью политики можно

менять жизнь и положение людей, конструировать

новый тип общества.
Французское общество (как и буржуазное вооб¬

ще) не может стабилизироваться, если не будет пре¬

одолен импульс, рожденный 200 лет назад, утверж¬

дают неоконсерваторы. А для преодоления этого

импульса необходимо выяснить, является ли револю¬

ция 1789—1793 гг. законной дочерью французской

истории, или ее можно отлучить как случайное, чуж¬

дое образование — вот один из самых основных во¬

просов французского неоконсерватизма. Если при¬

знать, что революция укоренена глубоко в недрах

национальной истории и традиции, в самой структуре

национального характера, то перед неоконсерватором

встает жесткий выбор: либо бессильно брюзжать на

историю собственной страны как в корне «неправиль¬

ную», либо затеять ее полную переделку, т. е.

встать на путь так осуждаемого всей консерватив¬

ной традицией политического экстремизма. Первую

позицию занимает либерализм — течение, которое во

Франции никогда не пользовалось настоящим полити¬

ческим влиянием, вторую — «новые правые» и уль¬

траправые националисты.
Либерализм ограничивается вопросом: какую

цену «пришлось бы уплатить» за полный отказ от

революционного наследия, какой глубины пласт на¬

циональной истории подлежит вычеркиванию? Уль¬

траправые ставят вопрос в духе политического ради¬

кализма: что противопоставить революционному на¬

следию, с помощью каких средств его можно не толь¬

ко дискредитировать морально и политически, но и

изжить практически? Такое средство они видят в на¬

ционализме.
Существует еще компромиссный вариант в рам¬
82

ках неоконсерватизма — отделить первый, «пра¬

вильный», этап революции от второго, якобинского,

«неправильного». При этом первый этап признается

«глубоко национальным», дающим верные ориенти¬

ры общественного развития страны на столетия.

А вот второй оценивается как ублюдочное, антина¬

циональное образование, за которое и поныне цеп¬

ляются «враги общества». «Разграничительный» при¬

ем открывает неоконсерватизму определенные поли¬

тические перспективы, сообщает ему видимость лиги-

тимности. Это направление разрабатывается либер-

таризмом. Его программа — это своего рода поли¬

тический и социальный переворот, предполагающий

полный разрыв с революционно-демократическими

ценностями «свободы, равенства, братства», заве¬

щанными французской революцией. Оставив из

этих ценностей одну только «свободу», переосмыс¬

ленную в предпринимательском духе, и противопоста¬

вив ее равенству и братству как ложным ценностям,

либертаризм тем самым разорвал свободу и социаль¬

ную справедливость, свободу и мораль.
Традиционный либерализм характеризуется не¬

сколько иным духом. Рассматривая неоконсерватив¬

ные течения во Франции, следует предварительно ос¬

тановиться на либерализме, разработавшем целый

ряд понятий и идей, вошедших в арсенал неоконсер¬

ватизма.
1. Французский либерализм: закончится ли

его 200-летняя «внутренняя эмиграция»!
Разгром «жиронды» якобинцами в 1793 г. поло¬

жил начало «внутренней эмиграции» французского

либерализма, в сущности продолжающейся до сих

пор. Либерализм дал видные имена — Б. Констана,

А. Токвиля и других, произведения которых вошли в

буржуазную философскую классику. Но «культур¬

ное» влияние французского либерализма контрасти¬

ровало с его политической неустроенностью во Фран¬

ции: здесь никогда не было влиятельной политиче¬

ской партии, способной перевести идеи и ценности

либерализма на платформу реальных действий.
Разработке либерализма как идеологии, как поли¬

тической и социальной теории на Западе посвящено
83

необозримое количество публикаций. Однако понятие

либерализма по-прежнему остается неопределенным,

нередко употребляется для обозначения весьма раз¬

личных взглядов и политических позиций. Дело в

том, что либерализм как идеология претерпел значи¬

тельную эволюцию на протяжении своей более чем

двухсотлетней истории. И он продолжает меняться.

Некоторые формальные признаки либерализма, буду¬

чи включенными в разный идейно-политический кон¬

текст, дают весьма различную картину. Сейчас, когда

на наследие либерализма стали претендовать неокон¬

серваторы, оно подвергается новой реконструкции.
Необходимо внести ряд терминологических уточ¬

нений. Понятие «либерал» употребляется сейчас в

разных значениях в США и во Франции. Это специ¬

ально отметил один из лидеров «новых правых»,

И. Бло: «В США слово «либерал» означает полити¬

ческий тип, близкий социал-демократу, стороннику

социальных реформ и государственного вмешатель¬

ства в экономику»4. Именно в борьбе с такого рода

либерализмом определился неоконсервативный «жест¬

кий курс», направленный на ликвидацию реформиз¬

ма и всякого рода «социального попечительства». Во

Франции, напротив, либерализм связывается с тра¬

диционной разновидностью буржуазной политики,

господствовавшей в прошлом веке.
В экономической области либерализм защищает

идеалы свободного рыночного обмена, личной пред¬

принимательской инициативы, «честной» конкурен¬

ции, осуждает всякий протекционизм, корпоративизм,

политическое вмешательство в экономическую жизнь.

Что касается социальной области, то здесь он исхо¬

дит из «естественного неравенства» людей, которые

даже при одинаковых условиях непременно покажут

разные результаты. Важно при этом подчеркнуть,

что для либерала социальное неравенство не идеал,

а естественный биологический, социальный и истори¬

ческий факт, настолько очевидный, что отрицать

еГо — значит посягать не только на здравый смысл,

но и на самое природу человека и его историю. В по¬

литическом отношении идеалом либерализма явля¬

ется законность. Здесь, с одной стороны, чувствуется

ПОЗИЦИЯ людей, удовлетворенных исторически СЛО'

жившейся буржуазной законностью; с другой — ли¬

бералы ценят законность как основу стабильности и
64

предсказуемости социального бытия. Либерал, по

крайней мере теоретически, всегда отвергает искуше¬

ние нарушить законность, ибо подобный прецедент

может быть использован теми, кто изначально недо¬

волен законами.
Либералами были люди, прочно стоящие на но¬

гах, уверенные в своей способности адаптироваться к

реальности, в том числе и к не совсем удобным ее

сторонам. Этот «принцип реальности» они противо¬

поставляют всем разновидностям «попуститель¬

ской идеологии», слишком сентиментально относя¬

щейся к человеку и потому склонной к моральному и

правовому релятивизму. От сентиментальности до

экстремизма или аморализма — один шаг, считают

либералы.
Природу человека либералы трактуют в целом в

рамках рационалистической традиции. Чувства —

источник и гносеологических, и моральных заблуж¬

дений. В разуме содержатся твердые всеобщие осно¬

вания, последними из которых являются немногие

интуитивно очевидные истины, являющиеся фунда¬

ментом логически стройной картины мира. Поэто¬

му подчинение чувств разуму, поведения — принци¬

пам — единственно оправданная стратегия человека.

Всякое попустительство чувствам, этическую рас¬

слабленность, упование на то, что природное начало

в нас «само вывезет», ибо человек по природе праве¬

ден и добр, либерализм отвергает. Природу человека

он трактует скептически: человек и человеческие дея¬

ния несовершенны, но долг его — не потакать себе,

не искать алиби в несовершенстве мира и человече¬

ской природы. Человек ровно настолько несоверше¬

нен, чтобы сделать несостоятельным всякий фана¬

тизм, всякое идолопоклонство перед человеческими

деяниями или отдельными личностями.
В этом смысле либералистская трактовка рацио¬

нализма отличается от просветительской. Француз¬

ские просветители XVIII в. в целом исходили из тож¬

дества природного и рационального начал: человек

по природе разумен и добр, несовершенства его исто¬

рически преходящи и преодолимы, причем оконча¬

тельно преодолимы. Для этого надо вернуться к при¬

родной разумности, построить общество на началах

разума. В этой просветительской установке на до¬

стижение полного земного совершенства либерализм
85

всегда усматривал опасность максималистской нетер¬

пимости, «республиканского абсолютизма».
Важнейшая, непреходящая характеристика либе¬

рализма касается не его теоретических принципов

или политических позиций, но самого его духа: с ли¬

берализмом связывается дух терпимости и компро¬

мисса. Так его характеризовал Р. Арон, связывавший

судьбы свободы в любом обществе с историческими

судьбами либерализма. Дух, «принцип» либерализма

представляют «комбинацию двух чувств, одно из ко¬

торых я назвал бы преклонением перед легально¬

стью, перед правилами, второе — духом компромис¬

са». Согласно либералистскому воззрению, любой

принцип, любая социальная идея или модель, бу¬

дучи возведенными в абсолют, исключают свободу.

Судьба свободы связана не с реализацией какого-

либо наперед заданного принципа, а с правом хотя

бы частично уклониться от него, иметь в запасе аль¬

тернативные варианты. К тому же это единственный

шанс человека и общества адаптироваться к меняю¬

щейся реальности и воспринимать ее во всей ее слож¬

ности и многообразии.
Очевидно, что неоконсерватизму с его требования¬

ми «жесткого курса» либеральная политическая мен¬

тальность совершенно не свойственна. Но если ре¬

альный либерализм во многом неоконсерватизму про¬

тивопоказан, то либерализм ностальгический как оп¬

ределенная ретроспектива, как образ «доброго ста¬

рого времени» ему постоянно сопутствует. Либера¬

лизм придает неоконсерватизму необходимую интел¬

лектуальную респектабельность, помогает заручиться

поддержкой определенных кругов интеллигенции. Ко¬

кетничанье с либерализмом как философией полити¬

ческой терпимости необходимо неоконсерваторам и

для демонстративного противопоставления «тоталита¬

ризму».
В рамках собственно консервативной традиции

противостояние тоталитаризму выступает как от¬

стаивание традиционных, привычных форм общест¬

венной жизни от посягательства со стороны левых

и правых сторонников «нового порядка». Уже упомя¬

нутый И. Бло подчеркивает, что для неоконсерватиз¬

ма наиболее политически содержательным является

не противопоставление «левых» и «правых», а раз¬

граничение тех, кто верит в «новое общество» и «но¬
86

вого человека», и тех, кто ориентируется на вечные и

непреложные законы человеческого бытия и более

всего дорожит историческим наследием. Всякая по¬

пытка жить заново, считают неконсерваторы, имеет

своим следствием два одинаково пагубных способа

ориентации: с одной стороны, импровизаторство на

пустом месте — убогое, а нередко и опасное диле¬

тантство, с другой — иссушающее доктринерство,

подчиняющее жизнь букве того или иного «учения».
Однако неоконсервативный синтез исторического

фатализма с традиционализмом, означающий отри¬

цание всякого социально-политического творчества,

имеет слишком узкую социальную базу: к нему тя¬

готеет явное меньшинство населения. Для политиче¬

ского влияния на молодежь, интеллигенцию, много¬

численные средние слои неоконсерватизм нуждается

в поддержке со стороны либерализма в «европей¬

ском», подчеркнем еще раз, а не в «американском»

смысле слова, т. е. в таком либерализме, который

проповедует «традиционные» политические свободы,

противопоставляя тоталитарным и авторитарным тен¬

денциям XX в. дух политической терпимости.
Если «рыночная свобода» либертаристов, как и

право на неполитический образ жизни, отстаиваемое

традиционалистами, фактически предполагает поли¬

тическую пассивность, то либерализм дает свободе

более широкую трактовку, связывая ее с ценностями

политической демократии. Эти ценности и в самом

деле приобретают особое значение, что и учитывают

идеологи либерализма. «Левая» критика «формаль¬

ных» политических свобод, оторванных от социаль¬

ных прав и гарантий, таких, как право на труд, об¬

разование, культуру и т. п., была и остается справед¬

ливой. Но в то же время нельзя, как это нередко де¬

лалось у нас, противопоставлять друг другу эти два

типа демократических завоеваний — политические и

социальные. В современных условиях, когда массы

активно вторгаются в политику, начинают участво¬

вать в ней непосредственно, а не только через систе¬

му партийного представительства, им открывается

подлинное значение ценностей демократии и полити¬

ческой свободы как важнейших завоеваний цивили¬

зации.
Однако нельзя эти ценности смешивать с идео¬

логией либерализма. Политические неудачи либера¬
87

лизма, проявившиеся уже в судьбе жирондистской

партии, раздавленной якобинским террором, объяс¬

няются в основном тем, что в глазах масс, ждавших

решительных перемен в своем бытии, либерализм вы¬

глядел как защита статус-кво. Его преклонение пе¬

ред конституционной неприкосновенностью, правовы¬

ми нормами, гарантиями личности воспринималось

активными реформаторами, не говоря уж о револю¬

ционерах, как помеха социальному творчеству, как

сдерживающее и ограничительное начало, несовме¬

стимое с деятельностным принципом в политике.
На крутых поворотах истории либерализм неиз¬

менно вел себя так, будто в запасе уйма времени,

которое предстоит использовать для подготовки кон¬

ституционных решений, соответствующих букве за¬

кона и принимаемых на основе «разумного компро¬

мисса» и принципа «равновесия интересов». Оказы¬

валось также, что «политическая технология» либе¬

рализма пренебрегает использованием такого мощ¬

ного инструмента политических новаций, как государ¬

ственная власть, которой отводится всего лишь роль

надзирателя за соблюдением законов. В результате

либералов били как справа, так и слева. Историю

делали те, кто исходил из понимания жесткости от¬

пущенных ею сроков («завтра будет поздно») и го¬

тов был пренебречь процедурными формальностя¬

ми во имя эффективности. При этом, разумеется, по¬

литической активности нередко сопутствовал право¬

вой нигилизм и социальный утопизм.
Как отмечают либеральные историки, совершая

революцию 1789 г., французы отнюдь не считали, что

они просто устраняют монархию и тем самым раз¬

решают назревшие проблемы национального разви¬

тия. Деятели 1789 г. затевали тотальную переделку

мира, выводили историю человечества из тысячелет¬

них заблуждений к столбовой дороге свободы, ра¬

венства, братства. Естественно, что такие глобаль¬

ные цели требовали и соответствующих средств. Ре¬

волюция— не поход к избирательным урнам в вос¬

кресный день, ее не делают в «свободное от работы

время». Призванные ею уже не принадлежат ни

себе, ни своим близким. Это — эсхатологический по¬

ворот, полный разрыв как со всей предшествующей

историей, так и с привычной повседневностью. Эта

абсолютная, всепроникающая власть революционной
88

идеи требовала и средств, соответствующих ее замыс¬

лам,— абсолютной политической власти. Рожденный

в 1789 г. французский республиканизм руководство¬

вался принципами, несовместимыми с политической

терпимостью, с либерализмом.
Иной тип политической культуры формировался

в Англии в революционную эпоху. Как отмечает

Ж. Э. Ренан, известный французский историк и фи¬

лолог, мыслитель либеральной ориентации, «англи¬

чане, которые вместо догмы абсолютного суверени¬

тета революционного народа руководствовались бо¬

лее умеренным принципом, согласно которому не мо¬

жет быть правительства без народа или против на¬

рода, оказались в тысячу раз более свободными, чем

французы»5. Другой либерал прошлого века, Прево-

Парадол, писал: «Наделенный поистине безгранич¬

ным мандатом в отношении употребляемых средств

и времени, преследующий цель всеобщего счастья,

демократический деспотизм требует невиданной вла¬

сти над людьми, которая в народном воображении

выступает как власть над обстоятельствами...» 6
Проходит некоторое время, и революционные

французы сталкиваются с «реваншем обстоятельств».

Они возвращаются в «гражданское общество», в се¬

мью, на предприятия, к своим повседневным ролям.

Здесь, как считают благоразумные либералы, их под¬

стерегают забытые «вечные истины»: «своя рубаш¬

ка ближе к телу», людской эгоизм, увы, непреодо¬

лим, люди по-прежнему не равны, хотя это неравен¬

ство может выступать и в новых формах, и т. п. Од¬

нако, сокрушаются идеологи либерализма, после

1789 г. полного идейного и морального оправдания

реальности буржуазного общества в глазах широких

масс уже никогда не получали. В этом смысле пере¬

ворот 1789 г. оказался необратимым. Отныне возврат

к привычным нормам жизни всегда воспринимается

как «коррупция нового режима», как «предательст¬

во революционных идеалов».
Ш. Моразе в книге «Французы и республика» пи¬

шет, что в отличие от других западных стран, перио¬

дически сталкивающихся с экономическими кризи¬

сами, Франция примерно каждые 20 лет переживает

тотальный национальный кризис: 1830, 1848—1852,

1871, 1914—1918, 1939—1944 гг. В основе их—меха¬

низм особого социально-политического цикла: рево¬
89

люционная утопия — возврат к реальности — новый

массовый бунт против реальности и затем—новый

«реванш обстоятельств»7. Поэтому-то история нации

делится на поколение «левых» революционеров и по¬

коление «правых» реставраторов. Очередное после¬

революционное поколение неизбежно выступает в гла¬

зах своих детей как коррумпированное, «предавшее

идеалы».
Но «республиканский абсолютизм», принцип

«сильной власти» от этого, как замечают либералы,

вовсе не колеблется. В революционную эпоху «абсо¬

лютная власть» необходима для преодоления сопро¬

тивления революционной воле со стороны «людей и

обстоятельств», в послереволюционную эпоху она не

менее необходима для того, чтобы обуздать массы,

воодушевленные утопией равенства, и вернуть их к

реальности. Здесь действует закон симметрии: чем

дальше в своих амбициях зашла власть-утопия, тем

сильнее и беспощаднее должны действовать меха¬

низмы власти, возвращающей массовое сознание к

суровой реальности, а граждан — к пассивности и не¬

подвижности.
По свидетельству аналитика либеральных идей

Р. Арона, «французская политическая жизнь подчи¬

нена чередующемуся ритму: от неподвижности к

взрыву и от взрыва к неподвижности»8. Эту циклич¬

ность с политической и социально-психологической

точек зрения идеологи либерализма объясняют од¬

ним: недоразвитостью либерального начала, его

слабой общественной укорененностью. Либерализм

тем якобы отличается от революционного максима¬

лизма, что ему изначально свойствен «критический

принцип», или принцип реальности.
С точки зрения и либералов, и неоконсерваторов,

весь драматизм французской истории на протяжении

последних 200 лет объясняется антагонизмом между

либерализмом и республиканизмом. Если в англосак¬

сонских странах либеральный и республиканский

принципы представлены в гармоничном единстве и

свобода понимается как терпимость, то 1789 год во

Франции положил начало их противопоставлению.

Здесь свобода понимается в духе деятельного прин¬

ципа— как безграничная воля к «совершенному» об¬

щественному состоянию. А такая воля в принципе

антилиберальна. Поэтому один из основных вопро¬
90

сов неоконсервативной политической философии во

Франции состоит в том, возможна ли интеграция ли¬

берального принципа в систему республиканских ин¬

ститутов и ценностей. Иными словами, достижим ли

неоконсервативный идеал «стабильного общества» в

рамках республиканского наследия 1789 г.?
Каков исторический смысл революции 1789 г.?

Что это, полный разрыв с национальной историче¬

ской традицией, рождение действительно нового об¬

щества, нового способа существования? Или здесь

речь идет, скорее, об особой хитрости «мирового ра¬

зума», протаскивающего вопреки всем иллюзиям ста¬

рый исторический багаж в новой революционной упа¬

ковке? В ответах на эти вопросы среди французских

либералов и неоконсерваторов нет единства. И дело

не только в теоретических трудностях. Тот или иной

вариант ответа влечет за собой весьма значитель¬

ные политические последствия.
Признать, что революция 1789 г., давшая гигант¬

ский «антилиберальный импульс», ничего общего с

«подлинной» национальной традицией не имеет, что

это историческая патология, — значит противопоста¬

вить себя республиканским институтам, конституции,

принятым политическим ценностям. В политическом

отношении это влечет за собой «потерю лица», угро¬

жает сужением социальной базы неоконсерватизма —

словом, превращает неоконсерваторов в консервато¬

ров, таких же, какими были монархисты или бона¬

партисты XIX в.
Если же признать, что 1789 год—более или менее

закономерный продукт национальной истории, что он

соответствует логике исторических обстоятельств и

специфике национального характера, тогда следуют

выводы в духе пессимистического фатализма, не бла¬

гоприятствующего активной политической позиции,

чем и страдает, в частности, французский либера¬

лизм. Итак, мировоззренческая дилемма, встающая

перед «отрицателями» революции, является одно¬

временно и жесткой, и чрезвычайно суженной. На¬

циональная история оказывается либо необъяснимой

и неприемлемой, либо исторически объяснимой, 1Ю

также неприемлемой.
Оценка революции 1789 г. как чудовищной исто¬

рической патологии, как беспрецедентного события,
91

разорвавшего «связь времен», является в рамках кон¬

сервативной традиции более ортодоксальной. И мо¬

нархист Ж. де Местр, и бонапартист Б. Констан, и

английские консервативные наблюдатели француз¬

ских революционных событий типа Берка сходятся в

том, что революция—это «разгул искусственности»,

навязывание истории умозрительных схем, т. е. неви¬

данное ранее идеологическое насилие над естествен¬

ным порядком вещей. Б. Констан писал: «Для того

чтобы быть счастливыми, людям всего только и тре¬

буется, чтобы им предоставили возможность зани¬

маться своим привычным делом, не посягали на не¬

зависимость их помыслов, устремлений, занятий и

начинаний»9.
Таким образом, классический консервативный

взгляд состоит в оценке революции как несостоятель¬

ной и аморальной попытки навязать людям «выду¬

манные» рецепты существования, умозрительное и

насильственное осчастливливание. И дело не в том,

исходит ли эта искусственная модель от меньшинст¬

ва (хотя именно так это практически и бывает), или

она уже принята большинством. Дело в том, что она

неизбежно требует насилия над фактами и над людь¬

ми, она не может воспроизводиться автоматически,

без насилия именно потому, что она искусственная.

Этот ортодоксально-консервативный взгляд на исто¬

рию собственной страны постепенно менялся под

влиянием либерализма.
Либерализм исходит из того, что существуют два

типа общественной эволюции: естественная, харак¬

теризующая процессы, протекающие в гражданском

обществе, и искусственная, насаждаемая государст¬

вом сверху. Благополучно обстоят дела в тех обще¬

ствах, где гражданское общество активно, а государ¬

ство пассивно. Там же, где активность государства

довлеет, там не только насаждаются выморочные,

искусственные социальные формы, но и подрываются

механизмы естественной эволюции, наступает пара¬

лич гражданского общества. Как писал Р. Арон,

«можно было бы сказать, и здесь нет никакого пара¬

докса, что демократические режимы функционируют

хорошо тогда, когда мотор заложен в самом граж¬

данском обществе, а тормоз — в правительстве» ,0.

Когда же общество лишено внутреннего мотора и

импульсы новаций получает из политической сферы,
92

со стороны государства, тогда прогресс выступает в

деспотической форме, навязываемой сверху.
Проблема деполитизации прогресса является дав¬

ней проблемой либерализма. В XIX в. он решал ее,

утверждая принцип свободной рыночной саморегуля¬

ции. Реальности XX в., развитие государственно-мо¬

нополистического капитализма, пролетарская револю¬

ция в России поставили под сомнение эффективность

этого принципа. Произошел распад либерализма как

идеологии. Продуктами этого распада являются тех¬

нократизм как попытка деполитизировать прогресс,

противопоставив технологическую революцию со¬

циальной, и неоконсерватизм как попытка реставри¬

ровать этот принцип с помощью противопоставления

«широкого класса собственников» новому классу по¬

литической бюрократии, связанной с государством.
Если 50—60-е годы на Западе, и во Франции в

частности, были периодом конвергенции либерализ¬

ма с технократизмом, то в 80-х годах намечается

конвергенция либерализма с неоконсерватизмом. Но

для того чтобы «консенсус» состоялся, идеологам

правых предстоит «решить» проблему революционно¬

го наследия 1789 г. Мало того, политические возмож¬

ности и судьбы неоконсерватизма зависят от того,

как именно ставится и решается эта проблема. В этом

смысле наиболее значимым основанием классифика¬

ции различных течений неоконсерватизма во Фран¬

ции является оценка революционного наследия 1789 г.

Все неоконсерваторы его в сущности не принимают,

они считают пагубным, даже трагически пагубным

его влияние на всю последующую 200-летнюю исто¬

рию Франции. Но из этой общей оценки они делают

разные философско-исторические выводы. Один из

них — грехопадение 1789 г. предопределено всем

предшествующим ходом национальной истории. Та¬

кого рода вывод чреват наиболее неблагоприятными

мировоззренческими, идейно-политическими и психо¬

логическими последствиями для неоконсерватизма.

Ибо одно дело, когда «зло» — на поверхности и уда¬

ление его требует иссечения мягкой ткани националь¬

ного организма, другое дело, когда им пронизано все,

вплоть до костно-мозговой основы. Тогда остается

только махнуть рукой на национальную историю,

размежеваться с нею, отлучить себя от нее.
Несмотря на всю тяжесть такого вывода, его
93

однажды сделали классики французского либера¬

лизма, наметив тем самым всю последующую- судь¬

бу этого течения, предопределив его зыбкий, марги¬

нальный статус в национальной политической исто¬

рии. И первым это сделал А. Токвиль в известной

книге «Старый порядок и революция». Вопреки тра¬

диционным консерваторам, выступавшим, подобно

Ж. де Местру, до него или, подобно Ш. Моррасу,

после него, Токвиль не считал 1789 год полным раз¬

рывом с многовековой национальной традицией. Кон¬

серваторы утверждали, что деспотический центра¬

лизм, полное поглощение гражданского общества го¬

сударством, присвоение им монополии на любую об¬

щественную деятельность и инициативу — это по¬

следствия якобинской диктатуры. К сожалению, бо¬

лезнь лежит глубже, замечает Токвиль. Еще до ре¬

волюции «центральная власть во Франции уже успе¬

ла разрушить всякую промежуточную власть, и меж¬

ду частными лицами и ею не осталось ничего, кроме

громадного и пустого пространства», поэтому-то «она

издалека представляется каждому из них единствен¬

ной пружиной социального механизма, единствен¬

ным и необходимым двигателем общественной жиз¬

ни» п.
Парадокс революции 1789—1793 гг., по мнению

Токвиля, состоял в том, что, будучи направленной

против феодального абсолютизма, деспотизма и цен¬

трализма, она воспроизвела все эти структуры в но¬

вой форме и с небывалой силой. Вместо того чтобы

«деполитизировать» национальную жизнь, предоста¬

вив право на решение общественных проблем само¬

деятельным организациям и структурам в рамках

гражданского общества, революция окончательно по¬

литизировала ее, все отдав на откуп государству.
Либерал Токвиль считает, что судьба антифео¬

дальных революций зависит от того, сложились ли

еще в предреволюционную пору институты, которым

можно было бы передать решение общественных

вопросов, изъятых у абсолютистского государства.

Во Франции, считает Токвиль, старые средневековые

институты гражданского общества стали активно раз¬

рушаться начиная с XV в. Прежде королевская

власть была ограничена муниципиальными и сослов¬

ными правами. Ни один существенный вопрос не мог

решаться королем без согласия представителей со¬
94

словий и коммун. До становления абсолютизма го¬

рода представляли собой маленькие демократические

республики, имела место богатая и разнообразная

региональная жизнь, основанная на самодеятельном

решении на местах практически всех общественных

проблем. Зависимость королевской власти от нации

имела своим базисом самую главную — экономичес¬

кую зависимость. Король не мог учреждать государ¬

ственные налоги, не созвав предварительно генераль¬

ные штаты и не испросив их согласия.
Роковым в национальной истории Франции стал,

с точки зрения А. Токвиля, 1439 год, когда собрав¬

шиеся в Орлеане представители всех сословий дали

согласие на постоянный налог для содержания коро¬

левского войска в разгар столетней войны с Англией.

«Я решаюсь утверждать, что в тот день, когда нация,

утомленная продолжительной неурядицей, сопровож¬

давшей плен короля Иоанна и помешательство Кар¬

ла VI, дозволила королям ввести общий налог без

ее участия и когда дворянство имело низость допу¬

стить обложение третьего сословия, лишь бы самому

остаться свободным от налога, — в тот день было по¬

сеяно семя почти всех пороков и злоупотребле¬

ний», 12 — пишет Токвиль.
Получив налоговый карт-бланш, короли старались

уже не собирать генеральные штаты. Так, столетняя

война создала (или ускорила) во Франции импульс

абсолютизма, враждебный гражданскому обществу.

Апогея он достиг в XVIII в., накануне революции.

Королевскую администрацию «пугает малейшее не¬

зависимое общество, намеревающееся организоваться

без ее посредничества; самая мелкая ассоциация, ка¬

ков бы ни был ее предмет, возбуждает в администра¬

ции беспокойство; она допускает существование

только таких обществ, которые созданы по ее произ¬

волу и состоят под ее руководством... Одним словом,

она решительно не терпит, чтобы граждане каким бы

то ни было образом вмешивались в обсуждение сво¬

их собственных дел; конкуренции она готова пред¬

почесть полную скудость и застой общественной жиз¬

ни» 13.
Но вездесущее вмешательство в общественную

жизнь, отмечает далее Токвиль, требует непрерывно

растущего бюрократического аппарата; амбиция то¬

тальной государственной опеки над гражданским об¬
95

ществом могла реализоваться только посредством

несметной армии чиновников. Социальной* базой чи¬

новничества стало мещанское сословие. Чтобы избе¬

жать огромного налога (тальи), мещанин предпо¬

читал отдать в аренду или продать свою недвижи¬

мость, удалиться в ближайший город и стать чинов¬

ником. Последние освобождались от налогов. Мало

того: в фискальных целях государство создало

странный институт — продажу чиновничьих должно¬

стей. Так было положено начало вырождению весь¬

ма значительной части французской буржуазии в ка¬

сту чиновников. Эта «всеобщая страсть к местам глу¬

боко проникла в недра нации, сделавшись источником

революции и рабства» 14.
Энергия французского третьего сословия, вместо

того чтобы вылиться в предпринимательскую ини¬

циативу в рамках гражданского общества, стала ос¬

новой государственной системы всеобщей бюрокра¬

тической опеки. Таким путем было создано почти не¬

вероятное множество совершенно бесполезных и да¬

же вредных для общества должностей. Сохранилось

предание, что Ришелье уничтожил какую-то часть

(около 100 тыс.) должностей. Но отменяемые долж¬

ности тотчас же возрождались под другими назва¬

ниями. Итак, по мысли Токвиля, на судьбы либера¬

лизма во Франции роковым образом повлиял тот

факт, что буржуазия этой страны, вместо того чтобы

политически и социально институироваться в рамках

гражданского общества, как это было в Голландии,

а затем в Англии, связала себя с государством, вы¬

делив из своей среды несметную касту бюрократов.

Тем самым либерализм как социально-политическое

течение утратил главную свою опору и превратился

в хрупкое маргинальное образование, вытесняемое из

национальной политической жизни и ищущее опору

и понимание вовне.
Идеологи неоконсерватизма в США и Великобри¬

тании датируют возникновение болезни «бюрократи¬

ческого этатизма» XX в., связывая ее с деятельностью

«нового политического класса» — партийных функ¬

ционеров, профессиональных идеологов, журнали¬

стов, государственных служащих, объединившихся

якобы в стремлении подчинить себе гражданское об¬

щество, подменив социальные вопросы политически¬

ми и идеологическими, находящимися в ведении го¬
96

сударства. Французский классик либерализма

А. Токвиль открыл существование этого класса в глу¬

бине веков, связав его с историей абсолютизма.

В середине XIX в. он предвосхищает практически

все те «деформации этатизма», о которых говорят

неоконсерваторы как о «социалистической болезни»

XX в.
Бюрократический паралич социальной энергии и

предпринимательской инициативы, демонтаж инсти¬

тутов гражданской самодеятельности и социальной

самозащиты, осуществляемая, хотя в принципе и не¬

осуществимая, утопия «тотального планирования»

общественной жизни во всех ее проявлениях — все это

уже описано Токвилем как болезнь французского

абсолютизма. «Чтобы всем руководить в Париже и

знать все, что в стране происходит, необходимо было

изобрести тысячи способов контроля. Размеры пере¬

писки уже громадны, а медлительность администра¬

тивной процедуры так велика, что я никогда не встре¬

чал случая, когда приход получил бы разрешение по¬

чинить свою колокольню... раньше, чем спустя год

после подачи просьбы»,15 — писал он.
Наконец, Токвиль нашел в истории Франции пре¬

цедент еще одного явления, относимого неоконсерва¬

торами к «социалистическим извращениям». Речь

идет о стремлении переделать жизнь согласно зара¬

нее заданным теоретическим моделям. Накануне ре¬

волюции с французским обществом случилась стран¬

ная вещь: оно уже не доверяло собственной истории

или собственному опыту, а искало учителей жизни

преимущественно среди философов и экономистов.

«Таким образом, над реальным обществом, строй

которого был еще традиционным, запутанным и бес¬

порядочным... мало-помалу созидалось воображае¬

мое общество, в котором все казалось таким простым

и стройным, однородным, справедливым и разум¬

ным» 16.
Эта неуемная власть умозрения связывается Ток¬

вилем с дефицитом политического опыта, вызванного

отсутствием гражданских прав и свобод. «Если бы

французы все еще участвовали, как некогда, в управ¬

лении государством через посредничество генераль¬

ных штатов или хотя бы продолжали ежедневно за¬

ниматься управлением страной в провинциальных со¬

браниях, то можно утверждать, что они никогда бы
4 Паиарнн
97

не позволили себе беззаветно увлечься идеями пи¬

сателей, как это случилось в то время; они бы со¬

хранили известный деловой навык, который бы пре¬

достерег их против чистой теории», — отмечает Ток¬

виль. Вместо опоры на опыт процесс формирования

национального сознания был сориентирован на тео¬

рию. «То обстоятельство, что все политическое вос¬

питание великого народа было целиком выполнено

литераторами, обстоятельство, совершенно новое в

истории, было едва ли не главной причиной, сооб¬

щившей французской революции ее особый дух и

приведшей к результатам, которые мы видим» п.
С попыткой построить совершенно новое общество

Токвиль связывает и преследование христианства во

время революции. Дело не в том, что французская

церковь воспринималась как феодальный эксплуата¬

тор народа, а в том, что религия препятствовала во¬

люнтаристскому духу «преобразователей истории»,

тому чувству вседозволенности, которое раскрепоща¬

ло энергию революционеров. «Вследствие того что

законы религии были отменены одновременно с ни¬

спровержением гражданских законов, человеческий

ум совершенно потерял под собой почву... появились

революционеры невиданного типа, которые доводили

смелость до безумия... не знали сомнений и никогда

не колебались перед осуществлением каких бы то ни

было намерений» 18.
С точки зрения американских и французских

неоконсерваторов, революционный утопизм интеллек¬

туалов — явление новейшего происхождения, свя¬

занное с отрывом гуманитарной культуры от произ¬

водственно-технической и экономической деятельно¬

сти, которую организуют буржуа. Однако Токвиль

убедительно показал, что по крайней мере во Фран¬

ции это было не так. Во Франции революцию гото¬

вили буржуазные теоретики, в числе которых глав¬

ную роль играли экономисты-физиократы. Их идеи

о едином национальном рынке, едином национальном

праве, единой системе образования были в корне

враждебны старым традициям местных общинных

прав и свобод. Остатки муниципальных и других сво*

бод, еще уцелевших в период наивысшего развития

абсолютизма, физиократы отвергали с презрением.

«Экономистам казалось невозможным осуществить

с помощью этих ветхих орудий переворот, который
98

рисовался их воображению; мысль вверить исполне¬

ние своих планов нации, которая сама стала бы себе

госпожой, даже прямо не нравилась им: как в самом

деле заставить целый народ принять такую обшир¬

ную и так тесно связанную в своих частях програм¬

му и заставить следовать ей?» 19
По мнению Токвиля, теоретики французской бур¬

жуазии, в частности физиократы, незаметно для са¬

мих себя интегрировали политический опыт абсолю¬

тизма в свою систему ценностей. В бессилии граж¬

данского общества и всесилии государства они ви¬

дели особый знак французской избранности, которая

позволит опередить все другие народы. «Франция, —

писал Летронн в 70-х годах XVIII в., — находится в

несравненно лучшем положении, нежели Англия, по¬

тому что здесь можно в одно мгновение совершить

реформы, изменяющие все положение страны, тогда

как у англичан такие реформы всегда могут быть

заторможены партиями»20. Подчиненность всех и

каждого единой воле рассматривалась физиократа¬

ми как необходимое средство успешного строитель¬

ства нового общества; всякие региональные, соци¬

альные и личные права и свободы неизбежно созда¬

ли бы препятствия преобразованиям, задуманным в

огромном масштабе и по единому плану.
Токвиль связывает с национальным опытом фран¬

цузской буржуазии не только бюрократический эта¬

тизм, он усматривает здесь и истоки политического

авторитаризма. В полемике с теми, кто крайности

якобинской диктатуры, «республиканского абсолю¬

тизма» хотел бы вывести за рамки «законной» на¬

циональной истории, Токвиль доказывает: эти край¬

ности не только коренятся в давних традициях абсо¬

лютизма, но и отражают специфику становления

французской буржуазии как класса. Якобинская де¬

спотия начала 90-х годов XVIII в. — это не превра¬

щенная форма выражения средневековых традиций,

не запоздалое выражение общинных пережитков, а

закономерный продукт раннебуржуазной эпохи во

Франции, союза третьего сословия с абсолютистской

властью. Кольберистский дух, постоянная апелля¬

ция к центральной бюрократической системе — изна¬

чальный порок французской буржуазии. Промыш¬

ленный подъем, начавшийся за 20 лет до революции

1789 г., не ослабил, а усилил этатистское начало во
4*

французской общественной жизни. В течение этих

двадцати лет абсолютистское правительство «окон¬

чательно сделалось самым крупным потребителем

продуктов промышленности и самым крупным рабо¬

тодателем в стране» 2І.
Книга Токвиля представляет собой классический

документ французского либерализма. Почему же нео¬

консерваторы, которые клянутся в верности либера¬

лизму, на нее никогда практически не ссылаются?

Потому что Токвиль вполне убедительно обосновал

следующее: «тоталитарный прецедент», как называ¬

ют неоконсерваторы якобинскую диктатуру, вовсе

не историческая аномалия, не случайность, он уко¬

ренен в давней, 350-летней (если вести отсчет с

1439 г.) традиции французского абсолютизма. Во

Франции эта традиция не инородна буржуазному ис¬

торическому опыту, а является существенной состав¬

ной его частью. Отсюда вытекает крайне неприятная

для неоконсерваторов дилемма: либо признать, что

либерализм как таковой антинационален, органиче¬

ски чужд французской традиции; либо признать по

крайней мере, что он антибуржуазен.
Мысль об инородности, чуждости либерализма на¬

циональному характеру и темпераменту французов

имеется у самого Токвиля, который в конце цитируе¬

мой книги делает незаметный переход от историче¬

ского к антропологическому объяснению феномена

французской революции. Ее не объяснить, замечает

автор, «если не проникнуть в самую природу нашей

нации»: «Появлялась ли когда-либо на земле хоть

одна нация, до такой степени полная противоречий и

крайностей в каждом из своих действий... то опускав¬

шаяся ниже общего уровня человечества, то далеко

превышавшая его; известен ли народ, настолько не¬

изменный в основных своих инстинктах... и в то же

время до такой степени подвижный в своих ежеднев¬

ных мыслях и вкусах, что в конце концов сам созда¬

ет себе неожиданные положения и порой так же, как

иностранцы, изумляется при виде того, что сделал;

тяжелый на подъем и косный, как никто, пока пре¬

доставлен самому себе, и готовый пойти на край све¬

та и отважиться на все, раз его насильно оторвут

от его дома и привычек; строптивый по природе

и тем не менее легче приспособляющийся к произ¬

вольному и даже насильственному господству госу¬
100

даря, чем к сообразному с законами и свободному

правительству выдающихся граждан?..» 22
Такой взгляд на природу «французского зла», свя¬

зывающий его с духом нации, породил особую поро¬

ду англоманов в среде французских либералов. Эта

разновидность «космополитизма», не находящая кор¬

ней и опоры в собственном народе и постоянно обра¬

щенная вовне, к англо-американскому эталону в

первую очередь, дала вслед за Токвилем тавде име¬

на, как И. Тэн, Г. Ле Бон, а в наше время Р. Арон,

Ф. Ревель, Д.-Ж. Серван-Шрейбер, и, наконец, вид¬

ных теоретиков либерализма, близких неоконсерва¬

тизму,— Каннака, Коген-Танюжи, Ги Сормана. Это

особая ветвь «литературного» консерватизма*, бес¬

сильного политически, но обладающего определен¬

ным культурным влиянием, главным образом среди

французской буржуазной интеллигенции.
Своеобразный тип политически «неблагополуч¬

ного сознания», которое ни в малейшей степени не

находит воплощения своих ценностей во всей на¬

циональной истории и традиции, описал консерватор

конца прошлого века Г. Ле Бон. Он представляет

интерес как идеолог, предвосхитивший типичную

для неоконсерватизма попытку увязать воедино на¬

циональную предрасположенность к бюрократизму с

предрасположенностью к социализму.
Для Ле Бона, как и для современных неоконсерва¬

торов, главным является вопрос: была ли француз¬

ская революция типичной для национальной истории?

Ответив на него положительно, Ле Бон приходит к

уничижительной оценке собственной нации и самым

мрачным прогнозам в отношении ее будущего. «У рас

сильных, энергичных, достигших высшей степени свое¬

го развития, замечается, как при режиме республи¬

канском, так и при монархическом, значительное рас¬

ширение предприятий личной инициативы и постепен¬

ное уменьшение области, которой ведает государство.
* Его статус и направленность во многом напоминают рус¬

ский либерализм второй половины XIX — начала XX в. Те же

неукорененность, неустроенность, преимущественная обращен¬

ность вовне, те же пессимистические и даже эсхатологические

предчувствия. Роднит их и критическое отношение к гуманитар¬

ной традиции, сугубо ценностная ориентированность которой и

оторванность от реальных проблем якобы и порождают револю-

ционаристский максимализм и утопизм.
101

Совершенно противоположную роль предоставляют

государству те народы, у которых отдельные личности

дошли до такого умственного оскудения, что не могут

рассчитывать на собственные силы»23.
Историю Франции Ле Бон описывает как «игру о

нулевой суммой» между государством и гражданским

обществом. Расширение сферы государственного вме¬

шательства и централизма парализует инициативу

граждан во все новых областях жизни. Соответствен¬

но новые поколения граждан, утратив навыки само¬

стоятельного ведения дел, возлагают на государство

решение и тех проблем, с которыми они прежде справ¬

лялись самостоятельно. Революция 1789 г. не породи¬

ла этот импульс, но только возвела его в более высо¬

кую степень. «У так называемых латинских народов

социализм есть следствие предварительной эволюции

того режима, которому они бессознательно подчиня¬

ются уже давно и требуют только все большего и

большего его развития» 2\— писал Ле Бон. Побуждае¬

мое беспрестанными требованиями общества, жажду¬

щего опеки, государство безостановочно издает зако¬

ны и правила. «Вынужденное всем управлять, все

предвидеть, оно входит в самые малые подробности

жизни граждан»25. Ле Бон приводит пример. В го¬

родке X лопнула одна из водопроводных труб, и в

нее попали нечистоты из соседней канализационной

трубы. «Позвать рабочего и исправить трубу было

слишком необычно для латинского склада ума, чтобы

это могло прийти в голову муниципальному совету,

собравшемуся для обсуждения этого случая. Очевид¬

но, надо обратиться к правительству. Четыре боль¬

ших газетных столбца едва могли вместить изложение

всего, что было по этому поводу сделано. Благодаря

вмешательству значительного числа министров, сена¬

торов, префектов, инженеров дело прошло не менее

как через 20 инстанций... а окончательное решение

дошло до городка X... только через два года; до тех

пор жители продолжали с покорностью пить воду из

сточной трубы, ни разу и не подумав о том, чтобы

самим исправить беду»26.
Ле Бон описывает работу ряда государственных ве¬

домств Франции того времени. Тысячи людей плани¬

руют, считают, перечисляют. Результатом оказывает¬

ся наличие запасов бесполезных вещей на 70 лет и

отсутствие самых необходимых на ближайшие два
х 102

дня. «Нет ничего интереснее, как это сравнение, со¬

поставляющее государственный социализм — эту меч¬

ту коллективизма и частную инициативу — как ее по¬

нимают англичане и американцы» 27. Выводы Ле Бона

предвосхищают новейший либеральный пессимизм.

Он предчувствует, что микроб бюрократического со¬

циализма по существу непобедим во Франции, так как

пронизывает глубинные структуры национального

духа.
Совместима ли такая оценка с активной политиче¬

ской позицией? Очевидно, нет. Идеологи, скатившиеся

до «внутреннего расизма», до зачисления народа в

разряд наций-изгоев, не способны найти массовую со¬

циальную базу и организовать политические действия.

Они тяготятся прошлой историей своего народа и

страшатся будущей. Их кредо — стариковское: сегод¬

ня хуже, чем вчера, но лучше, чем будет завтра.

Единственный выход — уповать на какие-то безлич¬

ные, внеполитические процессы: индустриальные, на¬

учно-технические и т. п. Этот тип ожиданий характе¬

рен для Ле Бона. Его идеи получили дальнейшее раз¬

витие в теории «единого индустриального общества»,

в частности у Р. Арона. Периодические сближения и

разрывы либерального сознания с технократическим

прослеживаются на Западе со времен О. Конта до

новейшей, возникшей на рубеже 70—80-х годов формы

либерально-техницистского симбиоза — концепции

«комьютерной демократии». Новая электронная техни¬

ка «малых форм» должна изменить общественные от¬

ношения в духе «прямой демократии»: граждане, не

выходя из своих домов, могут образовывать различные

ассоциации с помощью современной видеосвязи, орга¬

низовывать оперативные форумы и плебисциты.
Однако во Франции этот консенсус либерального

и техницистского сознания по-настоящему не состо¬

ялся. В этом смысле французский либерализм оказал¬

ся «дважды несостоятельным». И потому, что не чув¬

ствует укорененности в национальной почве, ощущает

себя пасынком национальной истории, и потому, что

французский технический авангардизм в отличие от

американского теснейшим образом связан с государ¬

ством, с государственным капитализмом. Идея сильно¬

го государства — модернизатора индустрии лежала

в основании Пятой республики, воодушевляла рефор¬

мы де Гол л я.
103

Таким образом, техническая модернизация во

Франции предстала либеральному сознанию в нена¬

вистной ему «кольбертистской» форме государствен¬

ной социальной инженерии. Созданные при Пятой рес¬

публике многочисленные комиссариаты и их плановые

комиссии предназначены определять «стратегию рос¬

та», осуществлять инвестиции в отраслях — пионерах

технического прогресса, менять межотраслевые про¬

порции с помощью активной кредитной политики и

системы государственных заказов. Все это в целом

создавало картину «спровоцированного роста», являю¬

щегося результатом не столько самодеятельной хозяй¬

ственной инициативы предпринимателей, сколько уси¬

лий государства-опекуна. В результате либеральное

сознание приходит к самым обескураживающим вы¬

водам: французская нация антилиберальна и никакие

политические или научно-технические перевороты не

излечивают ее от этого недуга.
В 80-х годах у либерализма, кажется, появляется

«второе дыхание». Это подтвердили неоднократные оп¬

росы общественного мнения. Так, по данным социоло¬

гического опроса, проведенного в 1985 г. службой

СОФРЕС, 63% французов заявили о том, что положи¬

тельно оценивают понятие «либерализм». Доля лиц,

требовавших уменьшить вмешательство государства в

социально-экономическую жизнь, возросла с 33% в

1973 до 72% в конце 1984 г.28 Объяснение этому ле¬

жит не только в экономических неудачах правитель¬

ства социалистов, надеявшегося обуздать инфляцию

методами государственного регламентирования зара¬

ботной платы, цен, нормы прибыли и т. п. Не мень¬

шую роль в этом сыграло широкое распространение

идей «правового государства», поднятых общедемок¬

ратическим движением, и острая реакция на бюро¬

кратизм в самых различных слоях французского об¬

щества. Либерализм не без успеха включился в идей¬

ную борьбу по этим двум проблемам. Оказалось, что

классическое наследие либеральной идеологии создает

возможность объединить две такие на первый взгляд

разнородные, но одинаково значимые для неокон¬

серватизма проблемы, как бюрократизм и «революци¬

онный волюнтаризм».
Вплоть до недавнего времени на Западе господст¬

вовала концепция бюрократии, сформулированная

видным немецким буржуазным социологом М. Вебе¬
104

ром. Согласно его оценке, бюрократия — это особый

слой профессионалов, занятых в системе управления,

мышление которых носит идеологически и ценностно

нейтральный характер, т. е. ориентировано на дости¬

жение сугубо прикладных целей. В таком взгляде на

бюрократию отразились старая либеральная утопия о

классовой нейтральности государства и предполагае¬

мая ею деполитизация чиновничества, обязанного при

любом режиме «тихо и незаметно», но вполне профес¬

сионально выполнять свои функции.
Современные французские либералы констатиру¬

ют, что государственность, созданная в ходе револю¬

ции 1789 г., далека от идеала политической нейтраль¬

ности, а сложившаяся в послереволюционный период

бюрократия не имеет ничего общего с веберовским

типом. Веберовский бюрократ ориентирован на вы¬

полнение узких, высокоспециализированных функций.

Его педантизм, преклонение перед инструкцией, кате¬

горическое неприятие каких-либо импровизаций при¬

званы обеспечить работу аппарата как автоматически

действующего механизма.
Разительный контраст с этим представляет фран¬

цузская бюрократия, отмечают либералы. Разумеется,

в ее составе есть чиновники веберовского типа, но их

место—в самом конце бюрократических коридоров

власти. На авансцене действуют администраторы сов¬

сем другого склада. Они не склонны заранее очерчи¬

вать пределы своей компетенции и питают отвращение

к узкой специализации. Мнящие себя не винтиками

аппарата, а попечителями общества, они развертывают

активность невиданного масштаба. Стремление во все

вмешаться, все переделать и за всех решить, во что

бы то ни стало, не стесняясь в средствах, провести

«свою линию» указывает на особое происхождение

современной французской бюрократии.
Новейшая либеральная теория связывает ее с «ре¬

волюционным проектом» 1789—1793 гг. То, что то¬

тальное вмешательство ведет происхождение от ре¬

волюции, пытаются доказать видные представители

современного либерализма во Франции — И. Коннак

и Л. Коген-Танюжи. По их мнению, именно револю¬

ция утвердила во французском обществе идею «всеоб¬

щего интереса», который противостоит всем частным

интересам и поэтому может быть представлен только

государством.
105

Во Франции, считают либералы, публичная власть

не устает напоминать гражданам, что она представ¬

ляет волю большинства и поэтому должна иметь не¬

ограниченные права. «С того момента, как власть

стала воплощать демократическую волю народа, все

то, что ограничивает эту власть, признается антиде¬

мократическим. Такова модель французской демок¬

ратии» 29. Согласно Коннаку, она выражает идеоло¬

гию политического гегемонизма, наделяющего власть

абсолютным суверенитетом. Абсолютный суверенитет

«демократического государства» фактически означа¬

ет неограниченное право политической бюрократии

вмешиваться в любые сферы общественной жизни,

дабы они не ускользнули от цензуры «всеобщего ^ин¬

тереса». А между тем уже либерал Констан, один из

первых критиков «революционного абсолютизма»,

отмечал, что суверенитет любой власти не может

быть абсолютным: «...есть вещи, в отношении кото¬

рых законодатель не имеет права законодательство¬

вать, и есть волеизъявления, которые не вправе се¬

бе позволять ни народ, ни его политические упол¬

номоченные» 30.
Размах бюрократического вмешательства в

жизнь граждан, совершенно не объяснимый в тер¬

минах веберовской социологии, связан, по мнению

либералов, с революционной идеей абсолютного су¬

веренитета власти большинства. Из нее вытекают и

другие особенности бюрократии во Франции.
Во-первых, это систематическое третирование

любого частного интереса как ничтожного перед все¬

общим интересом. Поэтому диалог любого граждан¬

ского лица с бюрократом в принципе не может

быть диалогом равных: гегемония общего интереса

предопределяет превосходство бюрократа как его

представителя. Политический гегемонизм внушил

подавляющему большинству французов комплекс

«маленького человека», и этим с успехом пользуется

бюрократия для утверждения своих прерогатив и не¬

прерывного расширения своего влияния.
Во-вторых, это последовательное наступление го¬

сударства на гражданское общество как сферу раз¬

нообразных частных интересов. «Демократия геге-

монистского типа насаждает новый абсолютизм. Она

не терпит малейшего сопротивления со стороны

гражданского общества, отвергает любую обществен¬
106

ную инициативу только потому, что она не является

ее собственной...» 31
В-третьих, и это опять-таки вопреки Веберу, од¬

ним из способов самоутверждения бюрократии яв¬

ляется политизация всех общественных функций.

Неполитический статус той или иной сферы дея¬

тельности ограничивает право на бюрократическое

вмешательство и выдвигает на первый план такие

критерии, как профессиональная компетентность,

экономическая или правовая обоснованность, и т. п.

Но стоит объявить какой-то вид деятельности затра¬

гивающим «всеобщий интерес», как перечисленные

критерии сразу отступают на второй план. Дилетан¬

тизм бюрократа, даже его откровенная некомпетент¬

ность сразу же превращаются в достоинства, ибо про¬

фессиональный взгляд узок, тогда как сфера «всеоб¬

щего интереса» требует несравненно более широко¬

го, а значит, надпрофессионального подхода.
Особое внимание либеральная критика бюрокра¬

тии уделяет ее отношению к принципу конституцион¬

ности, к правовому государству. Бюрократизм, по¬

рожденный политическим гегемонизмом, отнюдь не

склонен связывать себя инструкциями. Инструкции

издаются для других, для регламентации разнооб¬

разных видов деятельности, лежащих в сфере граж¬

данского общества. Для себя бюрократия оставляет

свободу рук. Поэтому она так враждебна истинно

конституционному принципу и старается сузить об¬

ласть его применения. Не случайно, по мнению ли¬

бералов, во Франции непрерывно растет число зако¬

нов, которые не имеют статуса конституционных и

поэтому могут быть изменены партией правящего

большинства. Даже избирательный закон является

таким, его можно менять простым большинством

голосов в парламенте. Это то же самое, как если

бы большинство болельщиков, видя, что их коман¬

да проигрывает, имели право в ходе матча менять

в свою пользу правила игры.
От политического гегемонизма пошла тенденция

к слиянию административной системы с политиче¬

ской. Победившая партия всюду назначает своих лю¬

дей. Как отмечает Коннак, граждане при этом про¬

игрывают двояко: «Во-первых, по причине некомпе¬

тентности управленцев, обязанных своим возвыше¬

нием не профессиональным, а сугубо политическим
107

качествам. Во-вторых, потому что эти управленцы

в целом ориентируются не на требования клиентуры,

а на желания поставивших их властей»32. При та¬

ком положении веберовский постулат об идеологи¬

ческой и политической нейтральности бюрократии

выглядит утопичным.
Еще одна тенденция политического гегемонизма,

которую подметили теоретики либерализма, — пося¬

гательство на независимость судебной власти. Без

подлинной независимости судопроизводства от ис¬

полнительной власти принцип конституционности не

может работать. Не случайно, отмечают либера-

листы, в странах с открытой тиранией устанавлива¬

ются самые демократические и гуманные по види¬

мости законы, которые, однако, ни в чем не стесня¬

ют авторитарную практику власти. «Нет ничего бо¬

лее легкого, чем вершить наихудший произвол и не¬

справедливость при наилучших законах, если в

стране отсутствует независимость судей»33. Как от¬

мечают либеральные теоретики, французская право¬

вая система представляет собой результат компро¬

мисса между демократическим принципом независи¬

мости судебной власти и гегемонистской тенденцией

подчинения ее властям предержащим. Так, незави¬

симость судей гарантируется конституцией, но про¬

куратура целиком включена в иерархию министер¬

ства юстиции. В этих условиях беспристрастный и

эффективный прокурорский надзор над соблюдени¬

ем законов едва ли возможен. В этом еще одно под¬

спорье бюрократического волюнтаризма, который

множит свои декреты и постановления, нимало не

заботясь о том, насколько они соответствуют духу и

букве конституции.
Однако бюрократический волюнтаризм, считают

либералы, имеет весьма мало сходства с подлинной

государственной волей, знающей свои границы, но

неуступчивой, твердой и последовательной там, где

этого требует закон. Гегемонистское государство, и

в этом его специфический парадокс, является слабым

государством. Желая решать все вопросы, подменяя

естественную саморегуляцию общественной жизни

непрестанным декретированием сверху, оно имеет

все меньше шансов уследить за всем, утрачивает

приоритеты, теряет важное в погоне за второстепен¬

ным. Непрерывно растет количество указов и поста¬
108

новлений, в некоторых сферах (урбанизм, культура,

образование, здравоохранение)—на 50% в год34.

Но при этом столь же быстро падает доля претворя¬

емых в жизнь декретов, растет количество повторных

решений и тех, которые с самого начала обречены

оставаться на бумаге. Политический гегемонизм,

претендующий на тотальную компетенцию государ¬

ственных органов, лишен возможности отделить сфе¬

ру государственных прерогатив от того, что следует

предоставить личной инициативе граждан.
Связанный с утерей границ государственной ком¬

петенции кризис власти влечет за собой, как отме¬

чает либеральная критика, социальную и финансо¬

вую нестабильность. В повседневной жизни заметно

растет количество всякого рода срывов, отклонений,

происшествий и даже катастроф. Дело в том, что

прежние механизмы общественной саморегуляции

подорваны, а государственная опека сверху в прин¬

ципе не способна полноценным образом их заменить.

Так, усиливаются «энтропийные» процессы во всех

областях жизни, грозящие в конечном счете полным

развалом и деморализацией. Неуклонно нарастают

признаки финансовой катастрофы. Всевозможные

обязательства государства ведут к постоянному раз¬

буханию бюджета, и тем не менее большинство их

остаются не обеспеченными и порождают бюджет¬

ный дефицит. Наряду с этим имеет место зримая де¬

градация государственных социальных служб и ус¬

луг, ряд которых на глазах превращается в фикции

или коррумпируется.
Все эти свидетельства прямого бюрократического

загнивания, представленные либерализмом в теоре¬

тической форме как результат нарушения конститу¬

ционного принципа разграничения государства и

гражданского общества, сами по себе представляют

немалый интерес. В условиях усиливающейся обще¬

ственной реакции на бюрократическую узурпацию

гражданских прав и свобод, на ограничение иници¬

ативы людей во всех областях жизни либеральная

критика «политического гегемонизма» снискала оп¬

ределенную популярность. Особое значение имеет и

то, что либерализм в своих нападках на бюрократию

остается, как подчеркивают его теоретики, на пози¬

циях исторического реализма. Либерализм решитель¬

но размежевался с социальным утопизмом, оказыва-
Ю9

ницим заметное влияние на участников новых соци¬

альных движений, также заявивших о своей непри¬

миримости по отношению к бюрократизму.
Сторонники альтернативного, экологического, ком-

мунитарного, молодежного движений выдвинули ло¬

зунг «Долой бюрократию!», не отдавая себе отчета в

реальных исторических границах этого явления. Ус¬

ловия немедленного упразднения бюрократии они

формулируют в виде следующей программы: полная

депрофессионализация управленческих функций, ко¬

торые все граждане будут выполнять по очереди в

свободное от основных занятий время; упразднение

всех представительских форм и посреднических

звеньев в пользу'«прямой демократии», понимаемой

в духе «непрекращающегося плебисцита». Осознавая

нереальность этого требования на уровне управле¬

ния большими социальными общностями, альтерна-

тивисты требуют «разукрупнения» общественной

жизни, замены больших организаций и объединений

малыми группами граждан, демонтажа вертикаль¬

ных управленческих связей, основанных на подчи¬

ненности «низов» «верхам», и повсеместного насаж¬

дения прямых горизонтальных связей.
Ясно, что такая программа сочетает здоровый

общедемократический протест против бюрократизма

с элементами откровенного утопизма, что объектив¬

но оказывается выгодным бюрократии. В самом де¬

ле, основная цель идеологов бюрократизма заклю¬

чается в том, чтобы доказать, что реальной, «циви¬

лизованной» альтернативы бюрократизму нет и быть

не может, что в современных условиях довлеет ди¬

лемма: либо сохранение громоздких бюрократиче¬

ских структур, несмотря на «некоторые их неудоб¬

ства», либо полная дезорганизация социальной жиз¬

ни и систем управления, анархия и хаос.
Что касается неоконсерваторов, в частности сто¬

ронников либертаристской теории, то они по сути то¬

же игнорируют проблему бюрократизма как собст¬

венно политическую проблему. Демонтаж бюрокра¬

тических структур они целиком связывают с дейст¬

вием механизмов рынка. Стоит денационализировать

государственные предприятия, отдать на откуп част¬

ному предпринимательству общественные службы,

как бюрократическая прослойка начнет таять на гла¬

зах, ибо предприниматель не станет терпеть лишних
110

управленцев и не будет затевать мероприятия, кото¬

рые рыночный потребитель не готов оплачивать. Ам¬

бициозные, но надуманные социальные проекты лоп¬

нут сами собой, и вместе с ними обанкротятся и

связанные с ними жрецы «всеобщего интереса» —

бюрократы.
Как оценивать такого рода антибюрократическую

программу? Учитывая распространенность «антиры-

ночных», «антитоварных» утопий, в том числе и сре¬

ди части марксистов, необходимо отметить, что ка¬

ких-либо равноценных рыночным по своей эффек¬

тивности способов определения общественно необхо¬

димых затрат на тот или иной вид деятельности и

отделения экономически рентабельных форм от не¬

рентабельных цивилизация до сих пор не создала.

В этом смысле экономический «тест» рынка играет

и в самом деле важнейшую роль в борьбе с бюро¬

кратической гипертрофией. Однако свести «антибю¬

рократическую революцию» к действию механизмов

рыночного отбора — значит не понять ее политиче¬

скую природу, затрагивающую вопрос о власти.
Политический характер проблемы устранения

бюрократической власти настойчиво подчеркивают

представители либерализма, активно включившиеся

в идейную борьбу вокруг «антибюрократической ре¬

волюции». В борьбе с бюрократией, утверждают ли¬

бералы, не меньшее значение, чем использование ры¬

ночных механизмов, имеют активизация механизмов

права, развитие правового государства. Если бюро¬

кратия во Франции — воплощение политического аб¬

солютизма, претендующего на выражение «всеобщей

воли», или воли большинства, и на этом основании

требующего неограниченной власти, то альтернати¬

вой бюрократии может стать только конституционно¬

правовой режим. Конституционность ставит опреде¬

ленные пределы политической воле правящего боль¬

шинства, какими бы мотивами ни руководствовалась

эта воля.
Противопоставляя правовой режим режиму, ос¬

нованному на политической гегемонии большинства,

либералы подчеркивают различие двух типов «демо¬

кратической законности». Законность может пони¬

маться как выражение воли большинства, и тогда

большинству все позволено, политический произ¬

вол неизбежен.. Именно так понимается законность во
111

Франции. Но законность может трактоваться как со¬

ответствие правовым, конституционным нормам, и

тогда четко очерчиваются границы, которые не поз¬

волено преступать никому.
Активизация правового сознания — объективная

тенденция современности, отражающая новый, бо¬

лее высокий уровень политической культуры масс, их

новые демократические требования. Этим и восполь¬

зовался либерализм. В становлении либерализма фи¬

лософия права играла такую же роль, как политиче¬

ская экономия в формировании марксизма. Если

марксизм взял за основу производственные отноше¬

ния людей, то либерализм — отношение индивида к

государству. Длительное время те формальные пра¬

ва и свободы, роль которых постоянно подчеркивал

либерализм, многим казались социально пустыми, в

принципе не соотносимыми с повседневными соци¬

альными нуждами масс, их трудом, бытом и т. п.

Сфера права и сфера экономических отношений,

формальные свободы и материальные блага выступа¬

ли разорванными.
Однако современный подъем общедемократиче¬

ского движения на Западе, являющегося в первую

очередь социальным, а не политическим, показал,

что за проблемой массовой доступности тех или иных

материальных и социальных благ скрывается проб¬

лема прав. Массовое сознание начинает преодолевать

тот «вещный» фетишизм, который затемняет связь

между обладанием благами и обладанием правами.

Социальные и правовые гарантии все более явно

обнаруживают свое внутреннее единство. Социальное

самочувствие тех или иных слоев населения опреде¬

ляется не только объемом благ и услуг, имеющихся

в их распоряжении, но и способом их получения, в

частности тем, выступают ли они как результат бю¬

рократического покровительства сверху или имеют

договорно-правовые основания.
В марксистской литературе борьба вокруг соци¬

альных программ в капиталистических странах осве¬

щается довольно односторонне: как противостояние

левых, требующих увеличения социальных программ,

и правых, настаивающих на их свертывании. Демок¬

ратическая реакция со стороны новых социальных

движений на социальное опекунство сверху при

этом практически не рассматривается. А именно эта
112

реакция выражает новый уровень политического и

правового самосознания значительных слоев населе¬

ния, в том числе и тех, кто является преимуществен¬

ным адресатом социальных программ,— молодежи,

женщин, лиц с низкими доходами, безработных.
Движение за гражданские права, или правовое

движение,— заметное явление социально-политиче¬

ской жизни современного Запада. Именно этому

движению пытается оказать идейное покровительст¬

во либерализм, пользуясь тем, что «правовая доми¬

нанта» у других типов идеологии, в том числе у со¬

циалистической, до сих пор выражена слабее. Од¬

нако политическое влияние французского либерализ¬

ма ослабляется его откровенно отрицательным отно¬

шением к национальной истории и политической

традиции своей страны, к революции 1789 г. в пер¬

вую очередь.
Либералы постоянно подчеркивают противопо¬

ложный характер американской и французской бур¬

жуазных революций, из которых первая якобы по¬

родила правовое государство, а вторая — политиче¬

ский абсолютизм, исключающий конституционные

гарантии. В США на основе правового режима, счи¬

тают либералы, сложилось самодеятельное общество,

основанное на свободных контрактных отношениях

между различными группами и лицами, во Фран¬

ции— бюрократическое общество, основанное на

контроле сверху. Все дело в том, отмечает, в част¬

ности, Коген-Танюжи35, что революция в США вы¬

ступала как освобождение гражданского общества

из-под опеки государства, к тому же «чужого» — анг¬

лийского. Во Франции же она развивалась как рево¬

люционное насилие нового государства, созданного

в центре, по отношению к инертному и консерватив¬

ному гражданскому обществу.
Поэтому естественно, что первой заботой созда¬

телей американской республики было установление

такой системы права, которая стояла бы на стороне

гражданского общества и обеспечивала ему гаран¬

тии перед лицом государства, отмечают либераль¬

ные теоретики. Отсюда примат права над государст¬

вом и формирование единой системы правовых

норм, одинаково обязательных как для отдельных

граждан, так и для государственных и правительст¬

венных инстанций. Во Франции, напротив, револю¬
113

ционная власть была озабочена в первую очередь

тем, чтобы вывести действия правительства из-под

системы правового контроля, так как предполагалось,

что всякие правовые гарантии будут использованы

для защиты частных интересов в ущерб общему,

представленному государством. Единство правовой

системы было разбито путем разграничения государ¬

ственного и гражданского права и установления без¬

условного примата первого над вторым.
Американская и французская революции по-раз¬

ному решили проблему отношений политической и

судебной власти. Как подчеркивает Танюжи, в США

судебный контроль распространен на все области

права, во Франции революционные власти, озабочен¬

ные тем, чтобы сохранить свои прерогативы, лишили

суды права приостанавливать государственные реше¬

ния под предлогом разделения политической и су¬

дебной власти. Наполеоновская правовая реформа

вообще локализовала сферу действия судебной вла¬

сти частными отношениями граждан, т. е. вывела

государственную власть из-под судебного контроля.
Американская и французская революции тем са¬

мым создали две различные модели общественной

эволюции. В США право развивается как си¬

стема последовательного делегирования функций

государства вниз, к гражданам, т. е. как не¬

уклонное расширение сферы гражданской самодея¬

тельности. Во Франции революционный импульс

1789 г., как отмечают либеральные критики «респуб¬

ликанского абсолютизма», создал противоположное

направление в движении права: оно развивается как

система последовательной централизации обществен¬

ных функций в руках государства. Поэтому в амери¬

канском праве доминирует разрешительный прин¬

цип: все, что не запрещено, позволено, во француз¬

ском— запретительный: все, что не оговорено в пра¬

ве, запрещено. В американской общественной жизни

«природа не боится правовой пустоты»: адвокаты

смело используют пробелы в правовых регламента¬

циях в пользу клиента, непрерывно создавая преце¬

денты позволенного. Венчурные фирмы в США не

могли бы так быстро развиваться без последователь¬

ного расширения сферы позволенного. Во Франции

пробел в правовых нормах обыкновенно интерпрети¬

руется в запретительном духе, как необходимость
114

новых регламентаций со стороны государства. Таким

образом, эволюция права здесь неизменно ведет к

усилению бюрократического централизма, тогда как

в США — к плюрализации центров принятия реше¬

ний, к возрастающей автономии гражданского обще¬

ства — таково резюме либералов36.
По оценке французских либералов, американская

философия права основана на номинализме: она от¬

рицает возможность априорного определения общего

интереса; согласно ей, он существует только как под¬

вижный и неоднозначный баланс частных интересов.

Поэтому и управленческие решения здесь являются

правовыми по самой сути: они принимаются на ос¬

нове выявления прав заинтересованных сторон, в

силу чего в их подготовке так велика роль юристов.

Во Франции же юристы подключаются постфактум,

когда решение уже принято и требуется лишь опре¬

делить, не является ли оно противоправным. Право

тем самым воспринимается как «абстрактная всеобщ¬

ность», находящаяся по ту сторону прав конкретных

лиц или общественных групп.
Дело, очевидно, в том, что французская философия

права основана на вере в возможность априорного

определения общественного интереса. Его «заранее

знают» те или иные высокие инстанции, которые,

следовательно, имеют право разрабатывать нормы

«должного», «оптимального» и спускать их вниз.

Французская правовая система порождает юридиче¬

ские фантомы двух видов: предельно общие и пото¬

му бессодержательные правовые нормы, которые не¬

возможно использовать в практической жизни, с од¬

ной стороны, и предельно детализированные регла¬

ментации, буквальное следование которым парализо¬

вало бы любую общественную активность,— с дру¬

гой. По оценке либеральных сторонников «правового

государства», в США конституция — документ, имею¬

щий инструментальную значимость: каждый полити¬

ческий и правовой акт можно непосредственно соот¬

нести с положениями основного закона. Система кон¬

ституционного контроля, в частности со стороны Вер¬

ховного суда, в США поставлена так, чтобы обеспе¬

чивались прямые отношения каждого гражданина с

конституцией. Закон не только обязывает публико¬

вать все административные акты, но и дает право на

публичную юридическую интерпретацию их право¬
115

вой обоснованности со стороны любого заинтересо¬

ванного лица. Этим правом публичной правовой ап¬

робации административно-управленческих решений

широко пользуются экологисты, союзы потребителей,

защитники прав штатов и т. п. Рассмотрение их ис¬

ков, предъявляемых федеральным органам и прави¬

тельству, выступает как нормальная форма функцио¬

нирования судебной власти, отстаивающей не инте¬

ресы государства, а интересы закона37.
Во Франции между абстракцией основного зако¬

на и повседневными правовыми гарантиями лежит

настоящая пропасть, и такое положение вовсе не

случайно. Оно свидетельствует о противопоставлении

общего интереса любым частным интересам, которое

вытекало из политической философии якобинства.
Либерализм по-своему фиксирует кризис предста¬

вительской демократии в буржуазных странах. Дело

вовсе не в том, что ценности политической демокра¬

тии перестали интересовать массы. Напротив, инте¬

рес к ним необычайно возрос. Проблема, которую

ставит демократическая общественность Запада, со¬

стоит в том, чтобы сделать механизмы политической

демократии повседневно работающими, влияющи¬

ми на социальный статус людей. Недовольство об¬

щественности вызывает вынужденное политическое

бездействие гражданского общества в промежутках

между выборами. Общественные проблемы накапли¬

ваются значительно быстрее, чем происходит смена

партий у власти и истекают полномочия депутатов.

К тому же система политического представительства

не может оперативно учитывать эволюцию и много¬

образие интересов различных групп общества, боль¬

ших и малых. Из этого вытекает необходимость из¬

менения политической системы в двух направлениях:

политической и правовой институциализации прямых

починов и временных объединений граждан для ре¬

шения той или иной интересующей их проблемы;

замены «чистых» мандатов, когда депутат получает

фактически карт-бланш, «заполненными», т. е. таки¬

ми, где четко фиксируются наказы избирателей. При

«заполненном» мандате обезличенность депутатов

преодолевается: с самого начала они выступают как

представители интересов специфических социальных,

региональных, этнических и профессиональных групп.
Либералы и в этом отношении оценивают фран¬
116

цузскую политическую систему крайне низко. Они

считают, что в «политическом театре» во Франция

рампа отделяет политическую сцену от публики, ко¬

торой отводится роль наблюдателя. Совсем якобы

иначе обстоит дело в США, где заинтересованные

группы врываются на политическую сцену, не дожи¬

даясь «антракта» — очередной избирательной кампа¬

нии. В качестве примера приводится американская

практика лоббизма, или референдумов. Лоббизм по

существу невозможен во Франции, так как админи¬

стративное и гражданское право здесь разделены и

«частный сектор», следовательно, не имеет права голо¬

са в административных вопросах. Французам остается

использовать манифестации, марши протеста и т. п.

как формы давления граждан на процесс приня¬

тия решений извне (а чаще всего как реакцию на

уже принятые решения). Американская практика

предоставляет гражданам вмешиваться в процесс

принятия решений изнутри. Здесь опять-таки решаю¬

щая роль принадлежит юристам. Сполна используя

возможности, вытекающие из независимости судеб¬

ной власти и наличия влиятельных институтов кон¬

ституционного правового контроля, американские юрис¬

ты помогают гражданам отвоевывать права, выигры¬

вать процессы, усиливать влияние на системы реше¬

ний.
Соединение правовой идеологии с гражданским

движением дает поразительные эффекты. Заинтере¬

сованность адвокатов, защищающих интересы своих

подопечных, обеспечивается их долей в случае выиг¬

ранного процесса (в противном случае их услуги не

оплачиваются). Такая система позволяет даже наи¬

менее обеспеченным и влиятельным группам населе¬

ния атаковать могущественные корпорации и центры

власти.
Как отмечает Коген-Танюжи, если во Франции

сложилась уния бюрократии и технократии, усили¬

вающая власть государства над обществом, то в

США складывается уния юридического истеблиш¬

мента и движения разнообразных гражданских ини¬

циатив38. На одной стороне происходит обособление

специфических интересов (объединение людей, ока¬

завшихся в сходной ситуации: жертвы загрязнения

среды, родители, обеспокоенные непорядками в сис¬

теме просвещения, и т. п.), на другой — обособление
117

адвокатской среды, специализирующейся на органи¬

зации тех или иных исков. Вокруг определенного

«поля проблем» формируется рынок адвокатских

услуг. Таким образом, юристы активно участвуют в

разработке новых социальных технологий, преобра¬

зующих общество по частям и непрерывно. Это, за¬

мечают либералы, совершенно чуждо французской

политической практике, ориентирующей людей на

полное гражданское бездействие в промежутке меж¬

ду выборами или между революциями.
«Похвальное слово» французского либерализма,

адресованное американской демократии, никогда еще

со времен А. Токвиля не звучало столь громко и так

откровенно не противопоставлялось национальнй по¬

литической традиции, как в 80-е годы, на фоне нео¬

консервативной волны.
Американский опыт «правового государства» в

самом деле интересен во многих отношениях. Те за¬

воевания политической и правовой культуры, кото¬

рые он представляет, заслуживают тщательного изу¬

чения и у нас в период, когда ставятся вопросы

правовых гарантий необратимости перестройки и

процесса демократизации общества в целом. Однако

безудержная апологетика американской правовой

системы неуместна и неоправданна по целому ряду

оснований.
Во-первых, та социальная «пустота» буржуазного

права, его формальность, о которой всегда говорили

критики капитализма, не преодолена и по сей день.

Дело отнюдь не только в учащающихся нарушениях

законных прав граждан, но и в том, что большинство

прав до сих пор не переведены в разряд социально

подтверждаемых, обеспеченных средствами реализа¬

ции в повседневной практической жизни. Разрыв

между правами и реальными социальными возмож¬

ностями продолжает сохраняться для многочислен¬

ных слоев населения.
Во-вторых, та «приватизация права», на которую

столько надежд возлагают либералы, имеет свою

изнанку. Уже говорилось, что неоконсерваторы и их

идейные попутчики в лице либералов заострили вни¬

мание на разрыве общего и отдельного, на гипертро¬

фии всеобщих принципов в ущерб частному, в ущерб

разнообразию, плюрализму, специализации. Это ка¬

сается и области права. Гипертрофия государствен-
118

ного права, сопровождающаяся неправомерным

включением в область государственной правовой

регламентации многих вопросов частной жизни граж¬

дан, достойна осуждения и опасна для демократии.

Но гипертрофия частного принципа, влекущая за со¬

бой «приватизацию права», неправомерное сужение

сферы правовой всеобщности не менее опасны дли

демократии, которой в этом случае грозит местниче¬

ское вырождение. Ослабление принципа правовой

всеобщности, прерогатив государственного права мо¬

жет поощрять местничество, корпоративизм, клано¬

вость, демонтаж многих социальных завоеваний, ут¬

рачивающих правовую гарантированность в масшта¬

бах государства в целом.
Практически это и произошло, когда стала актив¬

но проводиться в жизнь неоконсервативная политика

«нового федерализма» в США и многие социальные

программы вместе с соответствующими правами бы¬

ли переведены с федерального уровня на уровень

отдельных штатов. Некоторые из штатов не замедли¬

ли воспользоваться своей новой автономией для уре¬

зания или даже ликвидации многих социальных про¬

грамм. Этот консервативный потенциал «регионали¬

зации» и «приватизации» права давно уже был по

достоинству оценен в марксизме. «Менее всего мож¬

но допускать,— писал Ф. Энгельс,— чтобы с помощью

так называемого свободного местного самоуправле¬

ния была бы увековечена общинная собственность...

а вместе с тем были бы увековечены возникающие

из этой общинной собственности тяжбы между бед¬

ными и богатыми общинами, равно как существую¬

щее наряду с общегосударственным гражданским

правом общинное гражданское право с его каверза¬

ми против рабочих»39.
Описывая в самых радужных красках американ¬

ское общество «гражданской правовой саморегуля¬

ции», французский либерализм преследует свои по¬

литические цели, в частности потеснить левый ради¬

кализм в его традиционной «экологической нише»,

расширив за его счет свое влияние на некоторые те¬

чения в общедемократическом движении. Либера¬

лизм вменяет в вину левому радикализму правовой

нигилизм, игнорирование ценностей правового госу¬

дарства и конституционности.
Не менее активно либералами эксплуатируется
119

тема леворадикальной политической нетерпимости,

склонности игнорировать общечеловеческие интере¬

сы, манихейского черно-белого вйдения, якобы фа¬

тально присущего леворадикальному сознанию. И

самое главное, на что указывает либерализм,— это

леворадикальное неприятие плюрализма. Леворади¬

кальное сознание является якобы результатом яко¬

бинской «этатистской» выучки, ориентирующей на

обезличенность, на абстрактную всеобщность, на го¬

товность безжалостно стереть с человека все следы

его национальной, религиозной, социальной и куль¬

турной специфики.
Наконец, указывается и на то, что механизм лево¬

радикальных политических преобразований является

«затратным»: в условиях «конца истории» (или пре¬

дыстории) число возможных жертв не считают и

альтернатив не взвешивают. Сложившиеся институ¬

ты и ценности, историческое и культурное наследие

цивилизации, повседневная человеческая жизнь на

фоне грядущего «окончательного революционного

переворота» выглядят ничтожными, не имеющими ни¬

какого значения.
Этому образу леворадикального «исторического

нигилизма» либерализм противопоставляет свое

преклонение перед достижениями человеческой куль¬

туры и цивилизации, свое понимание забот общеде¬

мократического движения, направленных на то, что¬

бы защитить природную и культурную среду от гро¬

зящего разрушения. Нападки либерализма на левый

радикализм перед лицом новых социальных движе¬

ний не являются вовсе беспочвенными. Идеологи ли¬

берализма спекулируют на реальных трудностях

взаимопонимания между традиционными «левыми»

течениями и социальными движениями общедемокра¬

тического характера. Всякое сектантство, узколобая

ортодоксальность, приверженность старым догмам

мешают диалогу «левых» с новыми социальными

движениями, чем не преминут воспользоваться пра¬

вые силы для усиления своего идейного влияния и

раскола демократического фронта.
Особого внимания заслуживает новый, свободный

от правового нигилизма подход к проблемам полити¬

ческой демократии и гражданских прав, демонстри¬

руемый участниками новых социальных движений, ко¬

торые представляют наименее защищенные в соци¬
120

альном и правовом отношении слои населения. Проб¬

лема прав для них имеет первостепенную важность.

Догматическое отрицание перед лицом этих слоев

ценностей «формальной демократии» по причине ее

буржуазного происхождения представляется полити¬

чески бестактным и неверным по существу.
Имеют место и другие трудности идеологического

порядка, на которых спекулирует либерализм. Мно¬

гие участники общедемократического движения ус¬

матривают в леворадикальных проектах будущего

общества характерные признаки бюрократического

обезличивания: они предназначаются одновременно

для всех, т. е. являются пережитками идеологии

«массового общества». Общедемократическое движе¬

ние, ориентирующееся на плюрализм культур и об¬

разов жизни, отвергает любые утопии одновремен¬

ного массового осчастливливания. Здесь и оживля¬

ется либерализм, выдающий себя за испытанного

защитника плюрализма и предлагающий альтерна-

тивистам союзничество.
Особая задача, которую ставит либерализм, каса¬

ется интеграции и консолидации правых течений во

Франции. Либералов беспокоит тот факт, что столь

активная разновидность неоконсерватизма, какой яв¬

ляется либертаризм (зачастую называющий себя

«экономическим либерализмом»), обнаруживает приз¬

наки явного политического дилетантизма, пренебре¬

гает многолетней политической традицией либерализ¬

ма и тем самым сужает возможности идейно-полити¬

ческого влияния правого лагеря во Франции в целом.

Либералы и здесь указывают на пример США. «Аме¬

риканская модель,— подчеркивает Коген-Танюжи,—

включает два элемента: с одной стороны, систему

правовой саморегуляции, обеспечивающую благодаря

усилиям правоведов контрактные отношения между

социальными атомами — независимыми индивидами и

группами, с другой стороны, систему рыночной само¬

регуляции, объединяющую независимых индивидов

взаимной экономической заинтересованностью...»40
Либералы настаивают на том, что развитие ры¬

ночных отношений нельзя отрывать от либерализации

политических отношений. По их мнению, «француз¬

ская модель» общества основана на идее монопо¬

лии— политической, экономической, социальной. Пер¬

вый монополист — государство. Но в качестве подсис¬
121

тем монополизма выступают политические партии,

узурпирующие систему представительства, профсою¬

зы, нарушающие свободу найма, всякого рода унии

предпринимателей с государственными органами, пре¬

пятствующие свободной конкуренции. Во Франции,

предупреждают либералы, сложился антилибераль-

ный консенсус между левыми и правоцентристски¬

ми партиями (имеются в виду ОПР и СФД). Обе

стороны противостоят друг другу не по поводу того,

уменьшать или увеличивать контроль государства над

гражданским обществом, а как именно и в каком

направлении использовать этот контроль. Поэтому

«либеральная революция» во Франции не может не

быть по существу политической. Коген-Танюжи за¬

являет, что «вопреки экономическому видению, до¬

минирующему во Франции, переход от этатистского

общества к саморегулирующемуся зависит от пере¬

смотра политической системы, механизмов права и

власти не меньше, если не больше, чем от пересмот¬

ра системы государственного вмешательства в хозяй¬

ственные отношения»41.
В этом вопросе, считают либералы, более всего

сказывается недоразвитость либерально-конститу-

ционных традиций в политической жизни Франции.

Только преодолев «недоразумения» между экономи¬

ческим и политическим либерализмом, можно обес¬

печить возрождение Франции, придать обществу ди¬

намизм, без которого оно обречено на отставание от

наиболее развитых стран Запада, США, Японии. Но

реальные шансы на консенсус между «экономическим

и политическим либерализмом», без чего установле¬

ние конституционно-либерального режима во Фран¬

ции невозможно, оцениваются идеологами либерализ¬

ма невысоко. «Фундаментальный вопрос: готова ли

Франция совершить культурную революцию, пере¬

смотр многовековых традиций, чтобы принять либе¬

ральную демократию, до сих пор неизменно отвергае¬

мую как в периоды ‘революций, так и в периоды ре¬

акции?.. Способна ли нация разделаться со своим

прошлым, с привычным способом существования, не

теряя своего лица?»42
Такая формулировка вопроса свидетельствует о

глубоком историческом и политическом пессимизме

французского либерализма. Его главная политиче¬

ская слабость — отсутствие прочных национальных
122

корней, «космополитическая» ориентация на англо¬

саксонскую модель, на США. Вторая слабость либе¬

рализма— его пассивность по отношению к проблеме

нравственного кризиса. Разгул аморализма и размы¬

вание нравственных норм ставят все идеологические

течения и партии перед необходимостью заново опре¬

делиться по отношению к этому новому предмету

массовой озабоченности. И здесь положение либера¬

лизма оказывается, пожалуй, наиболее затруднитель¬

ным, поскольку многие слои населения, особо воспри¬

имчивые к проблеме падения нравов, ассоциируют

эрозию нравственности с «либеральным попуститель¬

ством» и либеральной «идеологической нейтраль¬

ностью» (которая ведет свое начало от старого либе¬

рального принципа религиозной терпимости) 43.
Немало усилий приложили идеологи неоконсерва¬

тизма, чтобы развенчать в глазах западной общест¬

венности «идейную нищету» либерализма, его непоз¬

волительный эмпиризм и прагматизм в подходе к об¬

щим вопросам человеческого бытия, требующим глу¬

бокого метафизического осмысления и надежных

идейных опор. В этих условиях перед либерализмом

встала сложная проблема: как занять активную пози¬

цию в решении проблем морали, избегая религиоз¬

ной и идеологической авторитарности неоконсерва¬

тизма?
В этом отношении усилия либералов до сих пор

успеха не принесли. Обосновать идейно-политическую

нейтральность права оказалось легче, чем доказать

идейную нейтральность морали. Разрешительный

принцип (все, что не запрещено, позволено), вполне

приемлемый в праве, как оказалось, не работает в

области морали, которую невозможно отдать цели¬

ком на откуп индивидуальному самопроявлению в

отношении того, что нравственно, а что нет. Само¬

деятельность здесь создает угрозу нравственным

принципам. Этот аргумент с успехом используют нео¬

консерваторы против либералов, доказывая необхо¬

димость возвращения к принципу «авторитета» в об¬

ласти духовной и нравственной, в частности, с по¬

мощью религии. Подобные призывы находят опреде¬

ленный отклик у некоторых слоев населения. Как

показывают социологические опросы, общественное

мнение перед лицом опасности массовой деморали¬

зации обнаруживает признаки ностальгии по реди-
123

гиозной вере. Приметы «религиозного ренессанса» во

Франции значительно менее заметны, чем, например,

в США: завоевания революции по части секуляри¬

зации сознания и культуры, как и во многих других

сферах общественной жизни, оказались здесь необ¬

ратимыми. Но в тех случаях, когда идейная автори¬

тарность не «проходит» в религиозной форме, нео¬

консерваторы протаскивают ее в форме национализ¬

ма, о чем подробнее будет сказано в гл. 3 данной

книги.
2. Либертаризм: «экономическая революция»»

и республиканское наследие
Резкое обострение экономических проблем к сере¬

дине 70-х годов, размах инфляции, грозящей деста¬

билизировать положение многочисленных слоев насе¬

ления, — предопределили возрастание общественного

интереса к экономике, массовый спрос на экономи¬

ческое знание. Даже во Франции, где политические

и культурные вопросы издавна доминировали над

экономическими, экономическая наука выходит из

своего «интеллектуального гетто» к широкой ауди¬

тории. Создаются предпосылки для соединения эко¬

номических доктрин с различными социальными и по¬

литическими движениями. В платформах основных

политических партий экономические вопросы начи¬

нают занимать все большее место.
Повсеместно распространяется убеждение, что до

сих пор в сфере экономической политики все дела¬

лось не так, как следует, что нужны решительные

перемены, альтернативные подходы. Положение усу¬

губили экономические неудачи правительства социа¬

листов, пришедшего к власти 10 мая 1981 г. Их ан-

тикапиталистическая фразеология, обещание «обуз¬

дать» власть капитала путем введения нормативов

на цены и норму прибыли, более высокого налого¬

обложения высоких доходов параллельно с повыше¬

нием гарантированного минимума заработной платы,

социальных выплат, пенсий, пособий создали обста¬

новку завышенных ожиданий. Французы еще раз

поверили в скорые благоприятные перемены, в то,

что за словами скоро последуют дела, за новыми

политическими назначениями и декретами — новая
124

экономическая ситуация. Однако никогда еще за

весь послевоенный период разрыв между политиче¬

скими декларациями и экономической реальностью

не был так велик, как в середине 80-х годов, в итоге

первых лет правления социалистов. Их налоговая

«разверстка», не подорвав власть капитала, резко

уменьшила поток инвестиций, а следовательно, ухуд¬

шила состояние дел на рынке оборудования. Кризис

стал углубляться, одновременно с ростом цен росла

безработица, что потребовало новых расходов в об¬

ласти социального страхования; скачкообразно (с

24 млрд франков в 1981 г. до 150 млрд в 1984 г.)

увеличился бюджетный дефицит. Эти многочислен¬

ные свидетельства «эффекта бумеранга», которым

оказалось чревато социальное реформаторство социа¬

листов, поощрило теоретиков капиталистического

«свободного рынка», которые стали писать об эконо¬

мическом поражении социалистов всюду, «от Атлан¬

тики до Урала». Декларативный «социализм по-

французски», который попытались было насаждать

социалисты, идеологи правых намеренно отождеств¬

ляли с практикой социализма в СССР и странах Вос¬

точной Европы, рассчитывая, что это послужит их

«взаимной компрометации».
Чем больше углублялись экономические труднос¬

ти, тем настойчивее неоконсервативные идеологи вну¬

шали французам, что истинный водораздел эпох

лежит между «экономикой» и «антиэкономикой»,

первую из которых представляет капиталистическая

рыночная система, вторую — социалистическая идео¬

логия и политика, направленные на обуздание рынка.

Известный исследователь и пропагандист либерта-

ризма во Франции С. X. Кольм заявил, что либер-

таризм «указывает на самую суть идеологического

противоборства современности: «за» или «против»

рыночных отношений»44.
Либертаристы критикуют либералов за то, что

свою полемику с марксизмом они ограничили поли¬

тическими проблемами, вопросами прав человека,

гражданских свобод и т. п., фактически предоставив

коммунистам монополию на трактовку социально-

экономических проблем. Либертаристы заявили о

своем намерении сосредоточить внимание на эконо¬

мическом базисе и отношениях собственности. Акти¬

визация либертаризма в 80-х годах представляет
125

собой попытку правых завоевать на свою сторону

массовое сознание в условиях, когда вопросы уп¬

равления экономикой приобрели особую политиче¬

скую важность, стали предметом повседневной озабо¬

ченности всех. Признаки «тотального» экономиче¬

ского кризиса, по мнению либертаристов, связаны с

нарушением законов рынка: на Востоке — в резуль¬

тате упразднения частной собственности, на Запа¬

де— в результате ее ограничения государством, ус¬

тупающим усиливающемуся давлению левых полити¬

ческих партий и профсоюзов.
Неоконсерваторы-либертаристы пишут об установ¬

лении фактического двоевластия в развитых странах

Запада. Сначала буржуа якобы уступили левым свое

влияние в интеллектуальной области. Литература,

искусство, а затем и средства массовой информации

и система просвещения постепенно были захвачены

теми, кто отвергал мир «капиталистического чисто¬

гана» по моральным и эстетическим соображениям.

Буржуа своевременно не придали этому значения,

снисходительно отнеслись как люди дела к чисто

декоративному миру слова. Затем, как утверждают

либертаристы, левые установили контроль над наи¬

более влиятельными профсоюзами, партиями и поли¬

тическими группировками. Наконец, под их влиянием

оказались и социальное законодательство, и нало¬

говая политика государства, и другие средства,

с помощью которых они получили возможность не¬

посредственно воздействовать на экономику. Власть

буржуа еще держится в экономике в той мере, в ка¬

кой сохраняется частная собственность, но она яко¬

бы больше не является безраздельной.
В этом «беспрецедентном двоевластии», охватив¬

шем вслед за духовной сферой и экономическую,

либертаристы видят источник всех кризисных тен¬

денций XX в. Чем сильнее влияние левых на эконо¬

мическую политику государства, тем чаще наруша¬

ются законы рынка, тем разрушительнее эффекты

«антиэкономики». Экономические кризисы, пишет

«новый экономист» Лепаж, не порождение капита¬

лизма, а результат попыток его ограничения со сто¬

роны разного рода реформаторов, подрывающих инс¬

титут частной собственности45.
Технологическому детерминизму, связывающему

псе надежды с научно-техническим прогрессом, ли-
136

бертаристы противопоставляют свой, экономический

детерминизм. Научно-технический прогресс, говорят

они, явление вторичное, всецело зависящее от отно¬

шений собственности. Быстрый экономический

подъем стран Западной Европы конца XVIII—пер¬

вой половины XIX в. следует объяснять не промыш¬

ленным переворотом, а сменой форм собственности,

переходом от отношений вассальной зависимости к

отношениям свободного хозяйственного договора

(контракта). И сегодня, утверждают либертаристы,

решающим условием беспрепятственного развития

научно-технического прогресса и эффективного прак¬

тического освоения его результатов является инсти¬

тут частной собственности. Там, где етот институт

подрывается, сужается и сфера научно-технических

новаций, повседневная хозяйственная заинтересован¬

ность в них подменяется давлением сверху, диктует¬

ся соображениями государственного политического

престижа, военного могущества и т. п. Либертаризы,

таким образом, пытается «дать бой» марксизму «на

его собственной территории», сосредоточив все вни¬

мание на понятии экономического базиса.
Политическая цель при этом провозглашается

прямо и откровенно: отвоевать массы у марксизма,

показать, что либертаризм целиком соответствует

приоритетам простого народа, его сосредоточенности

на проблемах материального бытия. Если либералы

защищают буржуазные политические свободы безот¬

носительно к тому, насколько они укоренены в обы¬

денном сознании, и нередко сокрушаются по поводу

их недооценки массами, то либертаристам, утверж¬

дает, в частности, А. Фурса, совершенно чужд такой

элитарный взгляд. Менторский подход к массовому

сознанию, по мнению либертаристов, в чем-то роднит

современных либералов с марксистами — воспитате¬

лями нового человека. В отличие от этого либерта¬

ризм, утверждают его представители, не собирается

воспитывать людей, противопоставлять их обыден¬

ному опыту какие-то «высшие» ценности и нормы.

Его теоретически обоснованный экономикоцент-

ризм совпадает со стихийным и безыскусным эконо-

микоцентризмом рядовых тружеников, которых пре¬

выше всего волнует их материальное благополучие.
Такого рода «популистская» демагогия сторонни¬

ков либертаризма свидетельствует о попытке правой
127

оппозиции во Франции превратить либертаризм в

массовую идеологию, в широкое политическое дви¬

жение нового типа, отличное от обычных течений,

представленных традиционными партиями. Эволю¬

ция либертаристской теории во Франции за послед¬

ние несколько лет, ее попытка выйти на широкую

аудиторию с помощью газеты «Фигаро», журналов

«Контруен», «Эколь нормаль», изданий клуба новых

правых «Орлож» явно об этом свидетельствуют.
Политическую сущность современного либерта-

ризма во Франции невозможно адекватно оценить,

если рассматривать его только как апологетическое

течение, ориентирующееся на поддержку крупнособ¬

ственнического меньшинства. Либертаризм в корот¬

кое время претерпел существенную эволюцию. До

1981 г.— до прихода социалистов к власти — он

выступал со скептических позиций, распространяя в

сугубо теоретической форме и в достаточно узкой,

преимущественно университетской, среде недоверие к

кейнсианским мероприятиям правящих голлистских

партий (Ж. Помпиду, а затем Валери Жискар

д’Эстена). В частности, французские «новые эконо¬

мисты» ставили задачу изучения и пропаганды во

Франции достижений «чикагской школы», которая

впоследствии заложила теоретические основы «рей¬

ганомики».
С 1981 г. либертаризм осознает себя рупором по¬

литической оппозиции, причем не «центристского»

типа, представленного ОПР и СФД, а неоконсерва¬

тивного. Его стиль и лексика заметно меняются «в

духе реидеологизации». В 80-е годы в рамках либер-

таризма намечается дифференциация двух течений:

более академического, выступающего в научной,

экспертной форме, с одной стороны, и «популист¬

ского», прямо адресующегося к массовому сознанию,

с другой. Второе течение сейчас уже начинает пре¬

обладать, определив новый политический облик ли-

бертаризма. «Популистский» либертаризм выступает

как идеология неоконсервативной «антибюрократи¬

ческой революции», опирающейся на новые явления

в немонополистическом секторе французской эконо¬

мики: мелкобуржуазный предпринимательский бум,

кооперативное движение, активизацию мелкого ак¬

ционерного и венчурного капитала. Лозунг, брошен¬

ный либертаризмом с целью установления своей
128

идейной гегемонии в этих движениях, гласит:

«Власть акционеров вместо власти функционеров!»

Либертаристы требуют широкой денационализации

предприятий государственного сектора и распродажи

не менее половины этой собственности в виде мелких

акций. Таким образом, в своей борьбе с левыми си¬

лами либертаризм широко использует демагогию

«народного капитализма», насаждая иллюзию о воз¬

можности превращения большинства населения в

собственников.
Д\ы уже подчеркивали, что во Франции судьба

любого политического течения, его восприятие широ¬

кой общественностью во многом предопределяются

тем, как оно соотносится с наследием революции

1789 г. Как в этой связи оценить отношение провоз¬

глашенной либертаризмом «народной собственниче¬

ской революции» к «политическому завещанию» ос¬

нователей первой республики?
Идеологи либертаризма п{Лшо заявляют о своем

намерении монополизировать .республиканское на¬

следие 1789 г., объявив себя его единственными вер¬

ными приверженцами, а всех других — политически¬

ми отступниками. Главным завоеванием революции —

и в этом сходятся все представители либертаризма —

является разделение экономической и политической

власти и на этой основе полное и последовательное

размежевание политических и хозяйственных функ¬

ций. При старом, феодальном порядке экономическая

и политическая власть сосредоточивалась в одном

лице, в результате чего хозяйственные отношения

строились на внеэкономической зависимости и при¬

нуждении. Революция упразднила все формы вне¬

экономической зависимости работника, установив в

качестве единственной универсальной основы эконо¬

мических отношений свободный хозяйственный дого¬

вор. Либертаристы, в частности А. Лепаж в книге

«Будущее капитализма»46, А. Фурса в работе «За

новый либерализм»47, а также Ф. Афтальо48,

С. X. Кольм49, на многих страницах расписывают,

какая колоссальная социальная энергия в виде сво¬

бодной хозяйственной и предпринимательской ини¬

циативы на всех уровнях и во всех областях жизни

высвободилась в результате установления отношений

свободного контракта. Но и в этом, по их мнению,

состоит особый драматизм французской националь¬
5 Папарин
129

ной истории: важнейшее завоевание революции —

разделение политической и хозяйственной власти, не

успев как следует утвердиться, сразу же, начиная с

якобинского переворота 1793 г., стало отбираться у

народа.
Вся 200-летняя послереволюционная история

Франции понимается либертаристами как история

противоборства поборников республиканского прин¬

ципа разделения власти с контрреволюционерами

(к какому бы лагерю они ни принадлежали), пы¬

тающимися вернуть страну к губительной практике

внеэкономического диктата в области хозяйственной

жизни. «Это противостояние Геберта Дантону, Грак-

ха Бабёфа Директории. В более позднее время, в

1848 г., Ламартин с этих же позиций выступал на

Генеральной ассамблее против социалиста Луи

Блана» 50.
Идентифицировать «современную контрреволю¬

цию» политически и Идеологически для либертарис-

тов не составляет труда — достаточно якобы опреде¬

лить, кто именно требует расширения национализа¬

ции и других форм политического вмешательства в

экономику, кто выступает за политическую регла¬

ментацию хозяйственной деятельности в виде уста¬

новления всякого рода квот, принудительных «мини¬

мумов» и «максимумов», относящихся к заработной

плате, прибыли, ценам и т. п. Оказывается, что воз¬

главляют контрреволюцию во Франции... коммунис¬

ты и социалисты, а потакают им — бывшие голлист-

ские партии центра, которые и сами активно экспе¬

риментировали с принципом совмещения власти, про¬

пагандируя государственный социально-экономиче¬

ский патернализм.
В этой связи либертаристы вслед за либералами

активно «разоблачают» мифологию «общего интере¬

са», которая якобы овладела умами политического

истеблишмента во Франции — руководством четырех

крупнейших политических партий, как левых (ФКП

и ФСП), так и правых (ОПР и СФД). «Всеобщий

интерес», замечают либертаристы,— миф, но миф не

безвредный. Защита его, будучи несостоятельной по

существу, политически отнюдь не бессмысленна.

Как замечает либертарист Лемье, автор книги

«Анархо-капитализм»51, водораздел между теми, кто

откровенно заявляет о своей приверженности инди¬
130

видуальному частному интересу, и теми, кто высту¬

пает от имени «всеобщего интереса», в точности сов¬

падает с разделением сторонников свободных хозяй¬

ственных отношений, с одной стороны, и защитни¬

ками внеэкономического принуждения— с другой.

В самом деле, замечает он, если интересы общества

должны преобладать над частными интересами, то

это с самого начала предполагает неэквивалентный

экономический обмен между индивидом и государ¬

ством. Индивид должен получать от общества мень¬

ше, чем давать ему, а в идеальном случае — при

«полной сознательности» — отдавать обществу (т. е.

государству) все безвозмездно. «Метафору «всеоб¬

щего интереса» превращает в реальность только то¬

талитарное государство»,— заключает Лемье52.
Либертаристы призывают изучать коммунизм и

практику социализма в качестве того «предельного

состояния», к которому, не осознавая этого, увлекают

Францию леволиберальные и центристские деяте¬

ли— сторонники умеренного вмешательства государ¬

ства в социально-экономическую жизнь. Умеренность,

т. е. успешное длительное балансирование между

свободным рынком и государственным патернализ¬

мом, невозможна, утверждают либертаристы. С

1932 г. в США и с периода окончания войны в За¬

падной Европе непрерывно углубляется вмешатель¬

ство государства в экономическую жизнь. Смена пар¬

тий у власти фактически не влияла на последова¬

тельное развертывание этого процесса, сопровож¬

дающегося ростом всякого рода внеэкономических

привилегий, регламентаций, опекунства, протекцио¬

низма. В результате социально-экономическая реаль¬

ность все более удаляется от идеала свободных

рыночных отношений и все больше напоминает кар¬

тину феодального общества с его разветвленной сис¬

темой предпочтений и дискриминаций, оправдывае¬

мых «высшими» моральными и политическими сооб¬

ражениями. То, что эти предпочтения тогда и сейчас

выступают в разной форме, имеет, по утверждению

либертаристов, третьестепенное значение.
Опасна сама тенденция возрождения феодального

протекционистского духа «закрытых корпораций»,

нарушающих принцип единого массового общества,

установленный революцией. В массовом обществе

различия людей носят количественный характер (по
5*
131

уровню дохода), тогда как новейший государствен¬

ный политический патернализм и протекционизм

снова воздвигают между людьми перегородки «статус¬

ного» характера. Либертаристы неустанно напоми¬

нают, что левые либералы и либералы-центристы,

поддавшиеся искушению государственного патерна¬

лизма, не замечают своего промежуточного, а зна¬

чит, в принципе нестабильного положения. Тенден¬

ция, которой они поддались, неумолимо увлекает к

тому, что является завершенным государственным

патернализмом коммунистического типа.
Подобное произвольное, во всех отношениях на¬

тянутое сближение буржуазного реформизма «лево¬

либерального» или центристского образца с практи¬

кой социализма — наиболее распространенный среди

неоконсерваторов прием политической компромета¬

ции своих оппонентов из буржуазных партий. Нео¬

консервативная идеология, и либертаризм в частнос¬

ти, занялась перекраиванием политического ланд¬

шафта, проложив новые линии размежевания и свя¬

зи, перетасовав противников и единоверцев так,

чтобы представить своих приверженцев единственны¬

ми защитниками западных ценностей и единственны¬

ми последовательными республиканцами. Все осталь¬

ные якобы неудержимо влекутся к социализму, хотя,

как, например, Жак Ширак или В. Жискар д’Эстен,

могут искренне не подозревать, что они давно уже

по ту сторону демаркационной линии, отделяющей

республиканцев — французских патриотов — от ком¬

мунистов и их «пятой колонны».
Либертаризм в отличие от либерализма не за¬

трудняется в объяснении «феномена коммунизма».

Например, с точки зрения либералов, в истории по¬

явления и развития социализма масса метафизиче¬

ских тайн, непредсказуемости, всего того, что явля¬

ется вызовом традиции и благополучному здравому

смыслу. Чего стоит в этой связи один только их пос¬

тулат о власти «социалистической утопии» над об¬

ществом и ее способности к спонтанному и всеразру-

шительному, неумолимому самоосуществлению.
Напротив, с точки зрения либертаристов, здесь

никаких особых тайн нет, социалистический перево¬

рот легко поддается социологическому и экономиче¬

скому объяснению, вписывается в структуру извеч¬

ных человеческих мотивов, в том числе главного из
132

них — стремления поменьше работать, но побольше

получать. Либертаристы понимают социалистическое

движение как объединение всех тех, кого капитали¬

стическая рыночная система пугает и отталкивает

необходимостью полагаться только на свои силы.

Объясняя социалистическую альтернативу капита¬

лизму в духе своего номиналистического принципа,

либертаристы подчеркивают, что она означает не

замену частных интересов общественными, а переход

от господства одних частных интересов к господству

других, от рыночного к внерыночному способу удов¬

летворения частных интересов. Но это не означает,

согласно их пониманию, что переход к социалистиче¬

ским принципам ничего не меняет в вечной драме

человеческого бытия. Меняет, и существенным обра¬

зом, ибо капитализм есть господство «производитель¬

ного» частного интереса, связанного с производством

прибыли, социализм же — это господство непроиз¬

водительного частного интереса, связанного с прис¬

воением общественного богатства различными груп¬

пами бюрократии, организующими его перманент¬

ную государственную экспроприацию.
Либертаристы дают целиком перевернутую исто¬

рию борьбы за социализм в России. Да, говорят они,

марксисты справедливо критикуют либералов, усмат¬

ривающих в социалистической революции то истори¬

ческую драму демократии, то трагическое приключе¬

ние «морального сознания», которое сначала подняло

людей на борьбу во имя справедливости, а затем,

столкнувшись с сопротивлением своему замыслу, во¬

оружилось тезисом, что великая цель оправдывает

любые средства.
Согласно либертаристам, наиболее содержатель¬

ный момент в истории социализма — экономический,

отражающий непримиримую борьбу двух интересов:

трудового, производительного, и паразитического.

Победу последнего и увенчала якобы административ¬

но-бюрократическая система в экономике. То, что

официально получило название плановой системы

хозяйства, якобы с самого начала определилось как

способ утверждения господства бюрократии. К пра¬

вящей партии потянулись тысячи и тысячи тех, кто

любому «производительному труду» (так называют

либертаристы производство на рынок) предпочитал

«надстроечную» деятельность в сфере слова и лозун¬
133

га. И чем менее способными выдержать суровый

рыночный отбор чувствовали себя «деятели слова»,

тем искреннее и патетичнее были их проклятия в

адрес «безжалостного мира наживы и чистогана».
В добавление к многочисленным партийно-поли-

тическим профессионалам появились десятки и сотни

тысяч профессионалов слова — пропагандистов и вос¬

питателей «нового человека», десятки и сотни тысяч

чиновников — профессионалов управления и т. п. По

утверждению либертаристов, в основание социалисти¬

ческого государства был заложен механизм непре¬

рывного расширенного воспроизводства бюрократии.

С точки зрения либералов, это воспроизводство свя¬

зано с пресловутой «властью утопии»: стремлением

подчинить жизнь «учению», внедрить заранее выра¬

ботанный умозрительный проект во все области жиз¬

ни, что требует всевозрастающего количества «внед-

ренцев», «толкачей» и «инженеров человеческих

душ».
В отличие от этого либертаристы дают более

прагматическую и земную интерпретацию процессу

роста бюрократии. В социалистическом обществе

систематически якобы осуществлялась дискримина¬

ция тех, кто работает производительно, в пользу тех,

кто работает «самоотверженно», т. е. подневольно и

непроизводительно или вовсе не работают. Желаемая

социальная мобильность широкими слоями населе¬

ния, в особенности молодежью, стала связываться с

уходом из сферы производства в сферу «тотального»

управления. Выбиться в люди — значит стать бюро¬

кратом того или иного профиля и ранга.
Такого рода либертаристская критика социализма

в начале 80-х годов имела определенное влияние на

многочисленные слои населения во Франции. Но на¬

чавшаяся в СССР и приобретающая все больший

размах перестройка за короткий период обесценила

аргументы либертаризма; по данным последних со¬

циологических опросов, образ СССР в глазах фран¬

цузов утрачивает одиозные черты, становится все

более ясным и привлекательным.
Вопрос об обратимости реформ при социализме

поднимался либертаристами еще в конце 70-х — на¬

чале 80-х годов в связи с экономическими реформами

в ряде европейских социалистических стран. В

1979 г. «новые экономисты» издали коллективную
134

монографию «Вновь обретенная экономика»53, в ко¬

торой описывается борьба «экономики» с «аитиэко-

номикой» в мировом масштабе и в социалистических

странах в частности. Авторы «открыли» своеобраз¬

ный политико-экономический цикл, которому якобы

подчинена эволюция каждого социалистического об¬

щества.
Сразу после революции утверждается засилье

антирыночной догматики, которая быстро ведет к

экономическому кризису, разрухе и всеобщему де¬

фициту; кризис толкает к экономическим реформам,

связанным с частичной реабилитацией рынка; рефор¬

ма ведет к оживлению экономики, но одновременно

служит распространению «чуждых» взглядов, реви¬

зионизма; в ответ на это активизируется партия по¬

рядка, восстанавливающая догматическую «антиры-

ночную» ортодоксальность, что вскоре ведет к ново¬

му кризису. Аналогичную, картину рисует участник

клуба «новых правых» Берти в книге «Да здравст¬

вует собственность!» (1985). «Все экономические ре¬

формы социализма заранее обречены: если они не

затрагивают монополию государственной собствен¬

ности, то они бессмысленны, если затрагивают, то

вскоре уводят от социализма и поэтому неизбежно

свертываются. Действует закон качелей»54.
Этот «приговор» реформам, вынесенный неокон¬

сервативной советологией, внезапно отменила пере¬

стройка. Она показала, что социализм вовсе не свя¬

зан с монополией государственной собственности:

многообразие форм социалистической собственности

рассматривается сейчас в СССР как существенное

условие подъема экономики и социально-производст-

венной активности всех слоев населения. Она, далее,

показала, что борьба с бюрократией и демонтаж

административно-командной системы управлення —

это не посягательство на социализм, а необходимое

условие его реализации не на словах, а на деле. Пе¬

рестройка лишила критиков социализма возможности

идентифицировать его с административным бюрокра¬

тическим диктатом в экономической и социальной

жизни. Разрыв между социализмом и ценностями

самоуправления, в том числе в производственно-эко¬

номической сфере, начал преодолеваться на глазах

у всего мира.
Наконец, и это, пожалуй, самое главное, в СССР
135

была сформулирована и стала решаться проблема

необратимости перестройки. Советологи, указываю¬

щие (вслед за нашими догматиками) на «принци¬

пиальную инородность» рыночных отношений социа¬

лизму, утверждали, что радикальные экономические

реформы при социализме невозможны, так как тре¬

буют неприемлемой для властей деполитизации хо¬

зяйственных отношений и их автономии по отноше¬

нию к всесильному диктату политики. Неоконсерва¬

тивная советология утверждает, что социализм в от¬

личие от капитализма является не столько системой

производства богатства, сколько системой расширен¬

ного воспроизводства бюрократической власти. Из

этсй «асимметрии» между ролью хозяйственных и по¬

литических целей при социализме делается вывод о

неизбежной хрупкости и ненадежности хозяйственных

реформ.
Однако разработанная и принятая XIX Всесоюз¬

ной конференцией КПСС программа реформы поли¬

тической системы, теснейшим образом увязанная с хо¬

зяйственной перестройкой, показала, что никакой

асимметрии здесь нет, что создание политических га¬

рантий необратимости перестройки понимается в

СССР как важнейшая историческая задача. Пере¬

стройка, таким образом, разрушает на глазах важ¬

нейший постулат неоконсервативной теории — о неиз¬

бежности бюрократической узурпации «всеобщего

интереса», который всегда защищала социалистиче¬

ская идеология.
Следующий постулат неоконсерватизма, с по¬

мощью которого объясняется социалистическая дей¬

ствительность и ее история, касается власти произво¬

дителей над потребителями. Гегемония пролетариа¬

та, провозглашенная коммунистами, на деле, говорят

либертаристы, превратилась в гегемонию производи¬

телей над потребителями, усиливающуюся на протя¬

жении всего послереволюционного периода в СССР.

Социалистический сектор в экономике революцион¬

ной России поначалу был представлен только город¬

ским промышленным производством, где было заня¬

то меньшинство населения. Поэтому, заключают ли-

бертаристские советологи, самовозрастание промыш¬

ленного сектора рассматривалось коммунистическим

правительством как единственный способ расшире¬

ния своей базы в крестьянской стране. Тяжелую про¬

мышленность развивали, нимало не заботясь о ее

рентабельности и соответствии запросам потребителя.
Неравенство производителя и потребителя полу¬

чило якобы политическое выражение: производители

(промышленные рабочие) имеют социалистическую

природу, потребители (крестьянство и непролетар¬

ские массы города) — мелкобуржуазную. Поэтому

приоритет производителя всячески закреплялся поли¬

тически и идеологически. Так, с точки зрения либер-

таристов, зародилась установка не принимать во

внимание интересы потребителя, непрерывно усили¬

вающаяся с годами и породившая в невиданных мас¬

штабах новое явление — «производство ради произ¬

водства», своего рода замкнутый технологический

цикл.
Промежуточные производственные фазы получили

самодовлеющее значение, начисто затмив и вытеснив

из сознания производителей конечный общественный

продукт — единственную цель любого производства.

Отсюда, говорят либертаристы, и возникло растущее

с годами несоответствие между объемами производи¬

мой продукции и уровнем удовлетворения потреби¬

тельского спроса. Отсюда же пренебрежение к каче¬

ству, к потребительским свойствам продукции. Моно¬

польное положение в сочетании с бесправием потре¬

бителя развратило производителей всех видов и уров¬

ней, подорвало профессиональную этику и ответст¬

венность 55.
Нельзя не заметить, что либертаристская критика

спекулирует на некоторых реальных трудностях раз¬

вития социалистического общества. И «отраслевой

гегемонизм», и связанные с ним явления «производ¬

ства ради производства» действительно имели и еше

имеют место. Но извращение реальной картины выте¬

кает из абсолютизации явлений, неисторического под¬

хода к социализму как обществу, якобы обреченному

воспроизводить в неизменном виде одни и те же чер¬

ты безотносительно к тому, соответствуют или не со¬

ответствуют они новым требованиям времени. На

фоне перестройки в СССР такой подход выглядит во¬

пиющим анахронизмом. Это то же самое, что объя¬

вить специфические приметы времени «огораживаний»

в Англии, рабства в США или ужасов Вандеи во

Франции непреходящими чертами буржуазного обще¬

ства. Общественную эволюцию, как и эволюцию в
137

природе, нельзя объяснять на основании «теории ка¬

тастроф»: изменения возможны и неизбежны и в рам¬

ках одного и того же способа производства, одного

режима. Капитализм пережил за время своего суще¬

ствования не одну перестройку, существенно меняясь

в ходе каждой из них. Начисто отрицать эту возмож¬

ность за социализмом — свидетельство агрессивного

и отгороженного от реальности доктринерства, нигде

больше не пользующегося доверием.
Р. Арон56, которого невозможно заподозрить в

симпатиях к социализму, высмеивал теорию «автома¬

тического краха» социализма в результате неизбежно

будто бы нарастающего экономического развала. Он

отметил, что «демагогический антикоммунизм» заим¬

ствовал подобный подход у приверженцев «догмати¬

ческого марксизма», не раз предрекавших автомати¬

ческий крах капитализма в результате «закупорки

производительных сил». Сегодня взаимные ожидания

«автоматических крахов» другой стороны особенно

неуместны и опасны: они возрождают дух «холодной

войны», препятствуют жизненно важному политиче¬

скому диалогу, который может основываться только

на «презумпции выживания» каждой из сторон и ми¬

ра в целом. Среди идеологов либертаризма во Фран¬

ции сегодня еще преобладают приверженцы манихей-

ского, черно-белого вйдения, исключающие диалог и

связывающие свои надежды с крахом «антирыночных

режимов», и в первую очередь советского. Эту черту

либертаризма подметил С. X. Кольм: «Либертарий,

будь он экстремистом или умеренным, политическим

активистом или созерцателем, принадлежит к разряду

манихеев» 57.
Либертаристская «защита потребителя» имеет от¬

нюдь не только концептуальный характер: она явля¬

ется составной частью их стратегии «антибюрократи¬

ческой», «антиэтатистской» революции в пользу «на¬

родного капитализма». Революция эта, утверждают

либертаристы, способна объединить большинство

французского народа. Одна опора ее—мелкие пред¬

приниматели и акционеры, другая — движение потре¬

бителей, встревоженных и возмущенных размахом ин¬

фляции и пренебрежительным отношением со сторо¬

ны монополистических производителей, связанных с

государством и потому избавленных от забот о рента¬

бельности.
138

Теоретики либертаризма поставили задачу: разра¬

ботать собственную, альтернативную марксизму, тех¬

нократизму и либерализму концепцию «общества по¬

требления». Отправной постулат этой концепции — о

суверенитете потребителя. Он направлен против лево¬

либеральной и леворадикальной (представленной, в

частности, «новыми левыми») критики капитализма,

еще в 60-х годах выдвинувшей тезис о буржуазной

эксплуатации потребителя. «Насилие» над потребите¬

лем с помощью всевозможной рекламы и пропаганды,

сильно действующих средств психологической манипу¬

ляции этой критикой расценивалось как необходимое

условие существования современного капитализма,

заинтересованного в том, чтобы любыми способами

обеспечить расширенный спрос, а следовательно, и

рост прибыли. Тема «эксплуатации потребителя» даже

потеснила в сознании некоторых слоев буржуазного

общества тему эксплуатации пролетариата. У нее на¬

шлись приверженцы и среди известных теоретиков

технолиберальной ориентации. Например, Дж. Гэлб¬

рейт в свое время разработал концепцию «производ¬

ства потребностей»: гигантские корпорации, отмечал

он, не ждут своего потребителя, а активно форми¬

руют его; производство целиком управляет потреб¬

лением58. Гэлбрейт не видел в этом ничего предосу¬

дительного. Но леворадикальные критики, повлияв¬

шие на значительную часть общественности, во весь

голос заявили о негативных последствиях «потреби¬

тельского общества»: навязывании ложных, нередко

развращающих потребностей, изнурительной потреби¬

тельской конкуренции, при которой люди, чтобы не

чувствовать себя изгоями, вынуждены подчиняться

завышенным потребительским стандартам, залезать в

долги и т. п.
Многие из этих мотивов утратили свою актуаль¬

ность, когда разразился острый экономический кризис

середины 70-х годов, а вместе с ним и кризис «обще¬

ства массового потребления». Возникли новые проб¬

лемы потребителей, связанные не столько с подогре¬

тыми рекламой завышенными и утопическими ожида¬

ниями и неизбежными разочарованиями, сколько с

дефицитом прав перед лицом гигантских корпораций

производителей, сплошь и рядом злоупотребляющих

своим монополистическим положением.
Либертаристская теория «суверенного потребите¬
139

ля» должна, по замыслу ее авторов, учесть старые и

новые проблемы потребителей и при этом в обоих

случаях защитить ценности «свободных рыночных от¬

ношений». Если бы, говорят либертаристы, производ¬

ство всецело управляло потреблением, перестал бы

действовать основной экономический закон — о соот¬

ветствии предложения спросу. Утратило бы всякий

смысл различие между общественно необходимым и

излишним производством, рентабельным и нерента¬

бельным. Как замечает Ф. Афтальо, «более обосно¬

ванно противоположное допущение: вместо того чтобы

манипулировать потребителем, производство само

адаптируется к нему» °9. Но, подчеркивает он, только

система свободных рыночных отношений гарантирует

угот суверенитет потребителя. В социалистической

«экономике производителей», где планируется сверху

как производство, так и потребление, потребитель

утрачивает статус конечной и решающей инстанции,

а спрос — роль объективного регулятора общественно¬

го производства. Государственную социалистическую

экономику либертаристы понимают как целиком во¬

люнтаристскую систему, в рамках которой невозмож¬

но провести дифференциацию между производством

нужной и ненужной продукции. План производства

не соотносится со спросом, а является самостоятель¬

ной величиной. Отсюда планирование «от достигну¬

того» и другие проявления «планового фетишизма»,

выражающиеся в расточительстве общественного тру¬

да и природных ресурсов.
В ожидании «всемирного массового движения» ор¬

ганизованных потребителей либертаризм спешит раз¬

межеваться со всеми формами «политической эконо¬

мии производителей». Как заявляет Берти в уже упо¬

мянутой книге «Да здравствует собственность!», ли¬

бертаризм представляет собой политическую эконо¬

мию потребителей. Потребители заинтересованы в сво¬

бодной конкуренции, в том числе и со стороны более

расторопных иностранных фирм. Производители, на¬

против, видят свой интерес в сохранении монополии.

Поэтому-то различные течения, представляющие «по¬

литическую экономию производителей», в первую оче¬

редь марксизм, но в известной мере также и техно¬

либерализм, социал-либерализм и т. п., всячески про¬

славляют национализацию промышленности, ее защи¬

ту от иностранной конкуренции, выступают против
140

свертывания нерентабельных (т. е. фактически не

нужных потребителю) видов производств и т. п.
Либертаристы ожидают, что «народная революция

потребителей», слившись с массовым движением мел¬

ких собственников, кооператоров, акционеров, всюду

возродит капитализм свободной рыночной конкурен¬

ции, демонтирует и «государственный социализм» на

Востоке, и государственно-монополистический капи¬

тализм на Западе. И та и другая формы, по утверж¬

дению либертаристов, возвращают общество к ново¬

му соединению экономической и политической власти

и тем самым являются антиреспубликанскими, воз¬

рождающими феодализм и абсолютизм в новом виде.
Желая расширить свою социальную базу и офор¬

миться как влиятельное политическое движение, либер-

таризм настойчиво проводит идею о единстве инте¬

ресов масс потребителей с интересами собственников.

Экономическая власть капиталистического собствен¬

ника, как замечает Ж. Берти, это не что иное, как

делегированная власть потребителя. Доходы, а сле¬

довательно, и власть капиталиста растут в той мере,

в какой ему удается удовлетворить волю потребите¬

ля, и падают в той мере, в какой это волеизъявление

потребителя оказывается недостаточно учитывае¬

мым 60.
Прикрываясь интересом потребителей, либертари¬

сты пытаются скомпрометировать любые демократи¬

ческие реформы в области отношений собственности.

Главным злом они называют национализацию. На¬

ционализация, с их точки зрения, наиболее эффектив¬

ное средство избавить производителя от санкций рын¬

ка, т. е. потребителя. С одной стороны, она прямо ве¬

дет к устранению конкуренции, к монополии, с дру¬

гой — к гегемонии производителя над потребителем.

Но и другие реформы собственности вызывают осуж¬

дение либертаристов. Так, А. Фурса 61 отвергает дви¬

жение рабочего самоуправления на предприятиях и

коллективную рабочую собственность югославского

типа. Если предприятие является групповой собствен¬

ностью персонала, то регулировать численность рабо¬

чих в зависимости от рыночной конъюнктуры оказы¬

вается невыгодным. Даже при высокой конъюнктуре

коллектив не склонен допускать численный рост пер¬

сонала, ибо это означает увеличение участников де¬

лежа; при низкой конъюнктуре экономически целесо¬
141

образное сокращение численности персонала также

не производится. Поэтому югославская система систе¬

матически порождает дефицит товаров и услуг, соче¬

тающийся с высокой безработицей. «Посткапитали-

стические» тенденции XX в., заявляют «новые эконо¬

мисты», — это систематическая и неуклонная узур¬

пация власти потребителя, вызывающая одновремен¬

но и разрушение экономики и подрыв фундамента де¬

мократии.
Либертаристы хотели бы противопоставить «демо¬

кратию потребителей» рабочей демократии, всем де¬

мократическим и социалистическим преобразованиям

века. Они называют себя защитниками здоровой

«экономической среды» и предупреждают, что она

подвергается не меньшей угрозе, чем природная сре¬

да, а темпы наступления экономической катастрофы

выше, чем экологической. Система свободных рыноч¬

ных отношений давала картину самоорганизующегося

мира, основанного на спонтанных ритмах. Естествен¬

ность этого мира проявляется в том, что здесь не нуж¬

но ничего организовывать, подстегивать, изобретать,

запрещать или ограничивать. Это сфера неспровоци¬

рованных процессов, развертывающихся так же неза¬

тейливо и естественно, как это имеет место в приро¬

де. «Загрязнение» экономической среды всевозможны¬

ми формами государственного бюрократического вме¬

шательства подрывает, как считают либертаристы,

механизмы рыночной саморегуляции. Не меньше вре¬

да потребителю и экономике в целом приносит рост

прямых и косвенных налогов на капитал, прибыли и

доходы.
Но то, что изъято государством у гражданского об¬

щества и предпринимателей как его составной части,

потеряно для экономики, ибо превращает производи¬

тельную форму общественного богатства — инвести¬

ции — в непроизводительную, в накладные бюрокра¬

тические расходы. Растущее омертвление «экономиче¬

ской среды» требует, по мнению либертаристов, сроч¬

ных мер защиты, которые можно мобилизовать толь¬

ко на основе совместных усилий организованного дви¬

жения потребителей в союзе с организованным дви¬

жением немонополистических собственников.
С учетом этой перспективы либертаристы придают

особое значение тому, чтобы четко определить поли¬

тического противника — носителя антиреспубликан-
142

ской практики поглощения гражданского общества

государством, а экономики — политикой. Это так на¬

зываемый новый класс — различные общественные

группы и объединения, организующие с помощью по¬

литических средств и государственного вмешательства

угодное им перераспределение общественного богат¬

ства. Этот «новый класс», по утверждению либертари¬

стов, делает то же самое, что делают с 1917 г. ком¬

мунисты в России, но более постепенным, реформа¬

торским, а потому и менее заметным образом.
Неоконсерваторы-либертаристы изобрели «новый»

способ классового деления общества, альтернативный,

как они считают, марксистскому. Это деление на по¬

литически организованное меньшинство и политиче¬

ски неорганизованное большинство. В состав полити¬

чески организованного меньшинства входят члены

влиятельных политических партий, профсоюзов (они

тоже составляют меньшинство — не более 10—15%

всех лиц наемного труда), а также вся государствен¬

ная бюрократия и те, кто занят в национализирован¬

ном секторе. Неорганизованное, или «молчаливое»,

большинство — это массы потребителей и различные

группы частных собственников, крупных (но не свя¬

занных с государством), средних и мелких. Большин¬

ство ведет в основном неполитический образ жизни,

оно целиком сосредоточено на реальной производст¬

венно-экономической деятельности в рамках граждан¬

ского общества. Меньшинство же целиком ориентиро¬

вано на политику, постоянно озабочено тем, чтобы

усилить свое влияние на государственные решения,

на систему внеэкономического перераспределения

произведенного большинством богатства. И чем даль¬

ше заходит влияние политики на экономику и связан¬

ное с этим вмешательство государства в жизнь граж¬

данского общества, тем сильнее позиции организован¬

ного меньшинства. Главные средства «гражданской

войны», которую оно ведет с собственниками и потре¬

бителями, — это национализация и инфляция.
Остановимся на либертаристской трактовке про¬

блем инфляции. Политика дефляции является основой

всей политической программы либертаризма, с по¬

мощью которой неоконсерваторы рассчитывают завое¬

вать на свою сторону большинство французов. Ди¬

лемма: инфляционная или дефляционная политика

является для либертаристов главной? Игнорируя
143

объективные экономические закономерности инфля¬

ционных процессов, либертаристы дают им чисто по¬

литическую интерпретацию.
Согласно их трактовке, инфляция — это не просто

превышение денежной массы над товарной, резуль¬

татом которого является рост цен. Объясняя инфля¬

цию, либертаристы указывают на то, что денежный

рынок стал в сущности политическим рынком, а эмис¬

сия экономически не обеспеченных бумажных зна¬

ков — основным средством перераспределения дохо¬

дов в пользу непроизводительных секторов экономики

и групп, занимающихся экономически не оправданной

деятельностью. Для того чтобы объяснить состояние

рынка денежных средств, надо, говорят либертаристы,

обратить внимание на «рынок политических идей».
Массовый рынок политических идей—новое явле¬

ние, возникшее тогда, когда политические идеи и тео¬

рии получили возможность мгновенного и массового

распространения с помощью современных средств ин¬

формации. Для завоевания голосов на выборах поли¬

тические партии выдвигают популярные лозунги, идеи

и программы — товары политического рынка. Законы

конкуренции на политическом рынке побуждают по¬

литических деятелей, партийных лидеров соревновать¬

ся в выдвижении все более смелых, т. е. все более

удаленных от экономических реальностей, лозунгов и

программ. И чем радикальнее программа, тем больше

государственного насилия над экономикой ее реализа¬

ция потребует, больше регламентаций и предписаний,

больше дотаций и субсидий62. Это и является якобы

основой инфляции. Почему, спрашивает «новый эко¬

номист» А. Фурса, политики заинтересованы в выдви¬

жении все новых программ и позволяют себе это? Да

просто-напросто потому, что выигрывают от этого

вполне определенные группы населения, тогда как

издержки несет большинство. Так поляризуются эко¬

номика и антиэкономика. Инфляция — это форма

«'гражданской войны», которую ведут те, кто не же¬

лает работать, но желает получать, против тех, кто

молча работает.
Неоконсерваторы указывают на наличие альянса

между политиками и любителями нетрудовых дохо¬

дов, не пожелавшими адаптироваться к жестким нор¬

мам жизни, к требованиям экономики. Первые стре¬

мятся получить «ангажемент» — доступ к власти, а
144

вторые отдают им голоса на выборах в надежде на

получение всякого рода поблажек и привилегий. Эти

привилегии ложатся тяжелым грузом на экономику,

становятся причиной бюджетного дефицита и инфля¬

ции. Наиболее эффективным средством борьбы с ин¬

фляционным разрушением экономики французские не¬

оконсерваторы, как и их американские единомышлен¬

ники, объявляют монетаризм.
Речь идет о переходе от «дешевых денег» к доро¬

гим. Во-первых, это означает жесткие ограничения

эмиссии бумажных денег и приведение их количества в

соответствие с объемом товарной массы, во-вторых, —

резкое удорожание банковского кредита — повышение

нормы процента. Постоянная тенденция превышения

объема денежной массы над товарной является, со¬

гласно неоконсервативным представлениям, типичным

проявлением декаданса: ослабления политической во¬

ли правительства, уступающего требованиям «ниги¬

листов», падения нравов, повсеместного стремления

меньше работать и больше получать. Ответственная

государственная экономическая политика состоит в

том, чтобы «принудить различные социальные группы

приспособить свое поведение к наличной массе денег,

вместо того чтобы приспосабливать объем денежной

массы к волюнтаристским требованиям этих

групп»63, — утверждает А. Фурса.
Когда будет сохранен твердый уровень денежной

массы, тогда станет очевидным, что всякие уступки

в вопросе повышения доходов одной группы населе¬

ния означают уменьшение доходов других групп. Для

этого либертаристы требуют установить полную не¬

зависимость эмиссионного банка от исполнительной

власти. По их мнению, волюнтаристская политика го¬

сударства финансируется за счет эмиссии бумажных

знаков, превышающих реальный рост товарооборота.

Это подрывает финансовую безопасность граждан. С

точки зрения либертаризма, только положив предел

монетной и налоговой экспансии государства, можно

избавить общество от амбиций вездесущей социаль¬

ной инженерии и одновременно спасти экономику. Фи¬

нансовая безопасность страны определяется незави¬

симостью эмиссионного банка Франции, неприкосно¬

венность наших доходов — установлением предела

прогрессивного подоходного налога и налога на капи¬

тал, пишет Фурса.
145

Некоторые социологи, в частности профессор Сор¬

бонны Лекелло, видят в соотношении инфляционной

и дифляционной политики определенный социально¬

исторический цикл. Инфляционистская («левая») по¬

литика государственного стимулирования экономиче¬

ского роста (низкий банковский процент, государст¬

венное дефицитное финансирование ряда отраслей

промышленности и инфраструктуры, рост государст¬

венных программ и сооответственно долгов) остается

социально приемлемой до тех пор, пока вызываемый

ею ежегодный рост инфляции не достигает 10%. С

этого момента популярность левого правительства

катастрофически падает, на ближайших выборах оно

терпит поражение, и к власти приходят правые, обес¬

печивающие с помощью дефляционных мероприятий

стабильность цен и выравнивание платежного ба¬

ланса. Но их дефляционная политика в свою очередь

ведет к росту безработицы, которая, достигнув

10%-ной черты, знаменует собой конец цикла: новый

социальный заказ на инфляционный рост и соответст¬

вующую систему массовых ожиданий, адресованную

«левым» партиям 64.
Неоконсерваторы-либертаристы не согласны с та¬

кой циклической интерпретацией социально-экономи¬

ческого развития. Их эсхатологическая концепция

предполагает, что возможности «маятникового эффек¬

та» по сути дела исчерпаны. По их мнению, инфля¬

ционная фаза цикла длится практически более полу¬

сотни лет — со времени рузвельтовского «Нового кур¬

са» (а в Западной Европе — более 40 лет, со време¬

ни окончания второй мировой войны). Весь этот пе¬

риод характеризовался «левой доминантой»: смена

правительственных коалиций не отражалась на общей

тенденции — непрерывном росте государственной соб¬

ственности и перераспределении средств между граж¬

данским обществом и государством в пользу послед¬

него. В результате разрушение экономики достигло

такого масштаба, что возвращение к «дефляционной

фазе» становится с каждым годом проблематичнее.

Еще немного, и болезнь примет окончательно необра¬

тимый характер. Отсюда призыв к немедленным и

крутым мерам, к жесткой политике «с позиции си¬

лы» во внутренних делах.
Здесь, пожалуй, всего ярче обнажаются^ политиче¬

ские противоречия либертаризма. С одной стороны,
146

либертаризм выдвигает требования «государства-ми¬

нимум», или «посторонившегося» государства, пытает¬

ся выступать от имени «демократии потребителей»,

защитить мелких собственников. А с другой стороны,

он содержит откровенную критику демократии, усмат¬

ривая в ней едва ли не главный инфляционистский

фактор. Вот как об этом пишет А. Фурса: «Демокра¬

тия в индустриальном обществе ведет к примату кор¬

поративных интересов, представленных различными

группами давления, над общественным интересом,

олицетворенным в действии свободного рыночного ме¬

ханизма... Для преодоления инфляции государствен¬

ная политика не должна уступать любым формам

давления...» 65
В трудах либертаристов содержится лейтмотив:

требование сильной, «авторитетной» власти для «обу¬

здания общественных аппетитов». «Действительная

проблема состоит в том, способна ли публичная

власть найти в себе мужество, волю или, проще, же¬

лание преодолеть монетное попустительство (как и

любое другое)»66. Если эмиссия бумажных денег —

это попустительство необузданным потребительским

интересам, то низкий банковский процент — попусти¬

тельство всякого рода псевдодеятельности. Дешевый

кредит, как считают либертаристы, порождает массу

нежизнеспособных предприятий, поощряет «игру в

предпринимательство» у тех, кто к этому по-настоя¬

щему не способен, и в конечном счете ведет к сниже¬

нию производительности общественного труда.
Проблему производительности труда неоконсерва¬

торы трактуют в духе своих установок «жесткого

курса». Достаточно, считают они, закрыть массу не¬

рентабельных и малорентабельных предприятий, уво¬

лить малоквалифицированных рабочих (среди кото¬

рых много женщин, цветных, иммигрантов и других

«неадаптированных»), как средние показатели произ¬

водительности труда сразу пойдут вверх. Словом, по¬

вышение производительности труда неоконсерватора¬

ми планируется осуществить за счет структурных из¬

менений в экономике и в составе рабочей силы, а не

за счет прогрессивных технологических сдвигов.
Не случайно при неоконсервативных правительст¬

вах на Западе произошел разрыв между низкими тем¬

пами роста производства и высокими темпами роста

производительности труда. Ужесточение условий вос¬
147

производства путем резкого удорожания кредита при¬

водит к разорению малорентабельных предприятий, в

результате чего прежний объем производства выпол¬

няется теперь за счет немногих высокорентабельных

предприятий. Это приводит к падению средних из¬

держек и средней цены производства, которые теперь

определяются не средними, а лучшими условиями про¬

изводства. Кейнсианские методы давали противопо¬

ложные результаты: объем производства рос значи¬

тельно быстрее производительности труда, а средние

условия производства ухудшались за счет роста ма¬

лорентабельных предприятий.
Антикейнсианское «оздоровление» экономики, осу¬

ществляемое либертаризмом, неминуемо порождает

острые социальные противоречия. В самом деле, с од¬

ной стороны, либертаризм обрушивается на «субкуль¬

туру пособий», на «безработных бездельников», кото¬

рых всякие пособия якобы только развращают, с дру¬

гой стороны, его экономическая политика неминуемо

порождает структурную безработицу (хотя и сокра¬

щает так называемую добровольную). Ужесточение

финансовых условий воспроизводства в сочетании с

ужесточением социальной политики чревато серьез¬

ным взрывом недовольства. Не случайно либертарис¬

ты постоянно обращаются к вопросу «сильной власти».

Без нее, по их мнению, нельзя возвратить француз¬

ское общество к системе жесткого рыночного отбора,

который только и может оздоровить экономику стра¬

ны, предотвратить ее отставание от ведущих индуст¬

риальных стран. «Обремененная непосильными нало¬

гами, сборами, социальными отчислениями, сдавлен¬

ная бюрократическим прессом, она (Франция.— А. П.)

не способна ни к рывку, ни даже к тихому ритмич

ному ходу: она продвигается, тяжело хромая»67,—

резюмирует М. Понятовский.
Либертаристы признают, что, для того чтобы осу¬

ществить необходимую перестройку в духе последова¬

тельной рыночной экономики и дефляционной полити¬

ки, недостаточно провалить социалистов на очередных

парламентских или президентских выборах и снова

привести к власти правоцентристский альянс ОПР—

СФД. Сейчас они в один голос заявляют: простого

возврата к ситуации до 1981 г. (до прихода Ф. Мит¬

терана к власти) быть не должно. В самом деле,

правоцентристские партии ОПР и СФД самостоятель-
148

110 осуществить «консервативную революцию» явно не

в состоянии. Логика предвыборной борьбы, напротив,

заставляет их, как показали президентские выборы

1988 г., отступать от радикального либертаризма; в их

программах усиливаются конъюнктурные, прагмати¬

ческие аспекты.
Словом, есть все основания предполагать, что ли-

бертаристский переворот невозможен на правоцентри¬

стской основе. Если неоконсервативной экономической

перестройке суждено по-настоящему осуществиться во

Франции, то это произойдет только за счет резкого

сдвига страны вправо. Либертаризм объективно тре¬

бует реидеологизации в правоэкстремистском духе:

усиления харизматических и бонапартистских начал в

политике, установления режима личной власти. Мож¬

но возразить, что в других странах Запада либерта-

ризму этого не потребовалось. Но исторические, со¬

циальные и политические условия Франции отлича¬

ются своей особенностью.
Программа «рейганомики» по-французски преду¬

сматривает демонтаж государственного сектора эко¬

номики, денационализацию наименее рентабельных

государственных предприятий. Это касается 47 ком¬

паний, входящих в государственный сектор (энерге¬

тика, черная металлургия, угольная промышленность,

автомобиле- и самолетостроение и т.п.).
Здесь особенно высока доля конвейерных произ¬

водств, где занято много молодежи, отличающейся

сравнительно высоким уровнем общего образования,

но низкой квалификацией. Вероятность превращения

такого рабочего в случае увольнения в мелкого бур¬

жуа, в самостоятельного мелкого предпринимателя

ничтожно мала. А ведь именно такой рецепт лечения

социальных болезней предлагает неоконсервативная

экономическая доктрина.
В США опыт «рейганомики» в самом деле зафик¬

сировал эту тенденцию роста мелких предпринимате¬

лей за счет части уволенных рабочих. Но там это ка¬

салось рабочей силы другого типа и профиля: высо¬

коквалифицированных рабочих, значительной части

«аристократии физического труда», имеющей высокое

мастерство и некоторые сбережения на черный день.

Среди рабочих национализированных предприятий

Франции преобладают другие категории, и в профес¬

сиональном, и в социальном отношении мало подхо¬
149

дящие для самостоятельного предпринимательского

эксперимента.
Иным будет и характер реакции рабочего класса

Франции на либертаристский «радикализм». Во Фран¬

ции пролетариат по сравнению с США хуже защи¬

щен в социально-профессиональном отношении, но не¬

сравненно лучше — в собственно политическом. Его

интересы представляет самая мощная на Западе ком¬

партия, от его имени представительствует и достаточ¬

но влиятельная социалистическая партия, после выбо¬

ров в мае 1988 г. снова сформировавшая правитель¬

ство Франции. В этих условиях ясно, что борьба сра¬

зу же выйдет за рамки гражданского общества и пе¬

рекинется в сферу государства, приобретет политиче¬

ский характер.
Наряду с рабочим классом мощное сопротивление

либертаризму способны оказать служащие Франции

и так называемый новый средний класс. В этом тоже

особенность этой страны. В США и во Франции струк¬

тура служащих существенно разнится. Во Франции

значительно выше доля служащих государственного

сектора, иным является и их профессиональный про¬

филь. В США больше научно-технических специали¬

стов, экспертов; во Франции больше половины слу¬

жащих составляют административно-управленческие

работники. Так, среди 4,2 млн служащих этой страны

1,6 млн государственных, 2 млн административных

работников предприятий, 600 тыс. служащих тор¬

говли 68.
Служащие — одна из наиболее феминизированных

профессиональных категорий во Франции, женщины

составляют около 70% их общего числа. Их заработ¬

ная плата ниже, чем квалифицированных рабочих.

«Сейчас уже можно говорить о сближении труда и

зарплаты технических специалистов и высококвали¬

фицированных рабочих на одном из полюсов и низ¬

ких конторских, банковских и торговых служащих

и рабочих конвейерного производства — на другом»69.

Ясно, что обе последние категории не составляют

сколько-нибудь существенного резерва самостоятель¬

ного мелкого предпринимательства. В случае массо¬

вых сокращений их удел — безработица, единственная

надежда на пособия и систему социального страхова¬

ния. Ясно, что неоконсервативная политика дефляции,

связанная со свертыванием социальных программ, со¬
150

кращением пособий и льгот, удорожанием кредита,

угрожает их жизненным интересам.
Не менее острая политическая борьба во Франции

развертывается в связи с денационализацией промыш¬

ленных предприятий и сферы услуг. Среди правых

партий наметился консенсус в ее пользу. Еще недавно

голлистские партии придерживались кейнсианских ме¬

тодов и не возражали против «умеренной» национа¬

лизации промышленных предприятий, и в особенности

развития мощного государственного сектора в сфере

услуг, в частности в системе здравоохранения, просве¬

щения и т. п.
Денационализация сферы услуг — особая тема в

литературе неоконсерватизма. По данным француз¬

ского Национального института статистики и эконо¬

мических исследований, в 1985 г. из 1 940 тыс. спе¬

циалистов высшей квалификации в промышленности

и строительстве было занято 462 тыс., или 24%, в

секторе услуг— 1 468 тыс., или 73%70. Большинство

из этих 1 468 тыс. составили работники просвещения.

К ним неоконсерваторы относятся с особым преду¬

беждением. Правая публицистика во Франции давно

уже твердит о засилье «красных» в системе образова¬

ния. Неоконсерваторы заявляют, что в сфере нацио¬

нализированных услуг окопалась значительная

часть «нового класса», образуя особую бюрократию

духовного производства. Армия работников просве¬

щения во Франции насчитывает около 1 млн человек.

Как саркастически замечает Марчелли, она занимает

едва ли не второе место после Красной Армии. Но

росту числа учителей сопутствует ухудшение системы

образования — явное свидетельство общего явления

производства ради производства, с которым связан

«новый класс», отмечают неоконсерваторы.
К многочисленным министерствам, негодует

М. Понятовский, правительство социалистов добавило

других «держателей портфелей» — министерства на¬

циональной солидарности, прав женщин, потребления,

свободного времени. По мнению неоконсерваторов,

многие узурпированные этими новыми бюрократиче¬

скими аппаратами общественные функции надо пере¬

дать в частные руки.
Но напрасно идеологи неоконсерватизма связы¬

вают кризис капиталистической экономики и упадок

предпринимательской инициативы с какими-то «заим¬
151

ствованиями» социалистического опыта или влиянием*

коммунистической идеологии. Причина их — в отде¬

лении масс работников от средств производства, что

представляет собой «историческое дело» капитализ¬

ма, осуществляемое им начиная с эпохи первоначаль¬

ного накопления капитала. Тогда же было предпри¬

нято крупномасштабное вмешательство государства в

хозяйственную жизнь с целью установления монопо¬

лии крупной собственности. Так что «экономический

этатизм» и экспроприация собственности — автохтон¬

ные явления, зародившиеся на Западе за много лет

до появления реального социализма.
Соединение работника со средствами производства

никогда не являлось капиталистическим принципом в-

собственном смысле. Оно существовало в архаичных

формах в докапиталистическом аграрном и ремес¬

ленническом производстве. Капитализм уничтожил эти

формы, осуществив массовую экспроприацию само¬

стоятельных мелких производителей. Но особенности

исторической судьбы этого способа производства та¬

ковы, что он вынужден периодически обращаться к

использованию то в меньших, то в больших масшта¬

бах средней и мелкой собственности. В экономическом

отношении это означает оживление многоукладное™,

в политическом нередко сопровождается усилением

консервативных и реставраторских тенденций, как это

было во Франции во времена Наполеона III.
Одно из перспективных направлений исследования

нынешней «неоконсервативной волны» на Западе, па

наш взгляд, состоит в анализе объективных причин

того, почему капитализм в 80-х годах XX в. снова об¬

ратился к активному использованию мелкого и сред¬

него предпринимательства. Очевидно, здесь мы имеем

дело с попыткой расширенного воспроизводства пред¬

принимательской среды как возможной альтернативы

экономическому застою и кризисам.
Неоконсервативная программа денационализации

с ее лозунгами «акционеры вместо функционеров» и

«возвращение государственной собственности ^народу»

явно ориентирована на широкие слои средней и мел¬

кой буржуазии. Эти лозунги фигурируют в широком

политическом спектре: от «центриста» Валери

Ж. д’Эстена до лидера ультраправых националистов

Ле Пэна.
Собственность национализированных предприятий
152

должна быть распределена в виде мелких акций

среди возможно большего числа французов, заявил

В. Жискар д’Эстен в программной книге «Двое фран¬

цузов из трех»71. Правый экстремист Ле Пэн подает

эту идею в более экзальтированном тоне. Он говорит о

«народной экономической революции», направленной

против государства — экспроприатора собственности.

«Наш народ в громадном своем большинстве отвер¬

гает марксистскую революцию, фискальную экспан¬

сию и рост социальных программ, неуклонно ведущие

к государственной колонизации нашей экономической

жизни, к росту паразитизма и социального иждивен¬

чества за счет тех, кто трудится» 72.
Неоконсерватизм связывает свою политическую

судьбу во Франции с движением мелкого предприни¬

мательства. Марчелли по этому поводу замечает, что

социалистическая психология воспитуемой и опекае¬

мой сверху массы начинает наконец-таки и во Фран¬

ции (вслед за протестантскими странами) уступать

место психологии «самодеятельного народа», у кото¬

рого каждый индивид берет судьбу в собственные ру¬

ки. По его данным, численность небольших самостоя¬

тельных предприятий возрастает во Франции на 8—

10% ежегодно. Основанное по инициативе Р. Барра

(одного из лидеров СФД) Национальное агентство

по созданию новых предприятий представляет собой

по сути едва ли не самую популярную и активную

разновидность новых гражданских инициатив73.
Что лежит в основе этого предпринимательского

бума, есть ли у него реальные экономические и со¬

циальные перспективы? Многое здесь объясняет спе¬

цифика новейшего этапа НТР. Предыдущий этап,

давший толчок массовому, конвейерному производст¬

ву и сопутствующим тенденциям унификации и стан¬

дартизации, обеспечивал преимущества крупнейшим

фирмам. Современный этап породил новую технику

«малых форм». Он связан с диверсификацией произ¬

водства, возрастанием специализации и номенклатуры

изделий. Ускоряются процессы морального старения

продукции, что диктует необходимость постоянных

перестроек производства.
Развитие электроники и роботизации дало толчок

производству малыми сериями. В этих условиях оп¬

тимальный размер предприятий в новейших отраслях

производства становится меньше, чем в прежних,
153

крупносерийных. Небольшие предприятия быстрее

перестраиваются технологически и организационноу

переход на новую продукцию у них связан с мень¬

шими потерями. Забота о рентабельности толкает

крупные и мелкие фирмы в противоположном направ¬

лении: первые стремятся производить прежнюю про¬

дукцию все более крупными сериями, вторые — быст¬

рее проникать на рынок новой продукции, до того как

туда придут конкуренты-гиганты. Но чем новее про¬

дукция, тем выше в ее стоимости доля затрат на

проектно-конструкторские разработки. Поэтому науко-

емкость изделий выше у малых фирм, материало- и

энергоемкость — у крупных. В период резкого подо¬

рожания сырья, материалов и электроэнергии малые

фирмы получили значительные преимущества перед

крупными в сопоставимых издержках производства.
Прежде среди новых предприятий преобладали

крупные и крупнейшие, мелкие же связаны были с

устаревшими отраслями, с пережитками прежних тех¬

нологических форм. Сейчас прослеживается противо¬

положная зависимость: чем новее отрасль и под¬

отрасль экономики, тем большую долю в ней занимают

небольшие фирмы — поставщики наукоемкой продук¬

ции.
Было бы неверным упрощать положение, сменив

«имидж» мелкого буржуа-консерватора на новый —

мелкого буржуа-поватора, ибо существует и разви¬

вается два типа мелкобуржуазного предприниматель¬

ства: ремесленническое, ориентированное в основном

на местный рынок, и новое, связанное с поставками

наукоемкой продукции и научно-техническим обслужи¬

ванием. И то и другое поставляет малосерийную про¬

дукцию, но у ремесленнических предприятий это свя¬

зано с диверсификацией спроса, сохранением старых

и развитием новых малых рынков, у наукоемких

фирм — с диверсификацией производства, ростом но¬

менклатуры наукоемкой продукции.
Одно из объяснений «чуда первоначального накоп¬

ления» в немонополистическом секторе — широкая

практика аренды оборудования (лизинг). Так, рынок

лизинга в США возрос с 49 млрд долл. в 1972 г. до

150 млрд долл. в 1980 г. Лизинг позволяет не только

основывать новые мелкосерийные производства с ми¬

нимальным первоначальным капиталом, но и улуч¬

шать структуру капиталозатрат: высвобождать сред¬
154

ства для приобретения наиболее ценного новейшего

оборудования. У крупных монополий гирей на ногах

висят гигантские фонды оборудования — нередко уста¬

ревшего. Хотя на долю мелких фирм в США в 1982 г.

приходилось лишь 4% всех расходов американского

«бизнеса на научные исследования и разработки, от

них на рынок поступило 2089 нововведений, тогда как

от крупных фирм — 2830 74.
Но означает ли этот «ренессанс» мелких фирм в

новейших отраслях хозяйства, что в рамках капита¬

лизма появилась альтернативная по отношению к мо¬

нополистической форме модель развития? И можно ли

в этой связи говорить об окончательном кризисе

крупномасштабных форм экономической деятельно¬

сти, как это делают критики крупного производства

слева и справа? Мелкое наукоемкое производство во¬

все не является альтернативой крупному. Их взаимо¬

отношения выступают как результат современного

технологического разделения труда, в рамках кото¬

рого каждой из форм отведено свое место. Исключить

из современной экономики массовое поточное произ¬

водство — значит решающим образом подорвать ее

эффективность, ту базу, на которой развертывается

мелкосерийное наукоемкое и гибкое производство.
Скажем, в строительстве, где роль мелкого произ¬

водства вообще и наукоемкого в частности довольно

велика, особенности современного разделения труда и

специализации проявляются наглядно. Поточное про¬

изводство железобетонных и металлических конст¬

рукций берет на себя крупная промышленность, тру¬

доемкие отделочные работы, установку оборудования,

оснастку — все то, что предопределяет облик соору¬

жения как отвечающего специальному назначению,

выполняют мелкие предприятия.
Аналогичная картина в сельскохозяйственном ма¬

шиностроении. Трудно представить современное вы¬

сокоэффективное сельское хозяйство без широкого ис¬

пользования мощной техники, поставляемой крупной

промышленностью. Но мелкая сельскохозяйственная

техника, использование которой отражает высокий

уровень специализации производства, поставляется

мелкими фирмами. Активизация мелкого предприни¬

мательства отразила противоречия между высоким

уровнем механизации и автоматизации основных

производств и явно недостаточным — вспомогатель¬
155

ных производств и услуг. Механизация основных про¬

изводств обеспечивается крупной промышленностью,

вспомогательных — мелкой. Как показывает опыт

развитых стран Запада, комплексная механизация

производства, общественного труда в целом невоз¬

можна без привлечения мелкосерийного производства.

Только с его помощью стала решаться проблема ме¬

ханизации трудоемких операций вспомогательного и

обслуживающего характера, что в целом позволило

резко сократить долю ручного, малоквалифицирован¬

ного труда. Но, учитывая эту роль мелкого производ¬

ства, не следует забывать, что предпосылки были со¬

зданы развитием крупного производства, в частности

без крупного машиностроения невозможно вытесне¬

ние ручного и малоквалифицированного труда в ос¬

новных производствах.
Точно так же нельзя игнорировать прогрессивные

сдвиги в положении работника, связанные с крупным

производством. Современный рабочий страдает от

анонимного характера многих форм производственно¬

го процесса, обезличивающих его труд, сужающих

личную инициативу, вызывающих дефицит человече¬

ского общения (классические недостатки конвейерной

организации). Однако согласится ли он на возврат

к патерналистским формам организации труда, неот¬

делимым от личной опеки?
А ведь именно с мелким предпринимательством

связаны рецидивы этих форм, отступление от уже

имеющихся социальных завоеваний. На мелких пред¬

приятиях значительно длиннее рабочий день, больше

сверхурочных работ, несравненно хуже развито со¬

циальное обеспечение. Во Франции разрыв в уровне

заработной платы между мелкими и средними пред¬

приятиями составляет 25%, а между мелкими и круп¬

ными— 40%. Аналогичная картина наблюдается и в

других капиталистических странах. Апологетика мел¬

ких экономических форм — это не только отражение

застарелой болезни «экономического романтизма», но

и выражение неоконсервативной реакции на социаль¬

ные завоевания трудящихся.

Глава III
«НОВЫЕ ПРАВЫЕ»: ПЛЮРАЛИЗМ КУЛЬТУР

ИЛИ ПОЛИТИКА ГЛОБАЛИЗМА!
«Новые правые» занимают особое место в рамках

французского неоконсерватизма. Они восполняют

тот пробел в отношении проблем культуры, который

оставляет целиком «экономикоцентричный» либер-

таризм. «Новые правые» отнюдь не считают, что все

социальные проблемы автоматически решает меха¬

низм рынка. Культура, по их мнению, особый орга¬

низующий фактор человеческого бытия, умаление ко¬

торого всегда ощущается людьми как утрата смысла

жизни. С помощью «новых правых» неоконсерватизм

расширяет свое влияние на те слои населения, кото¬

рые отличаются особой восприимчивостью к «куль¬

турному измерению» общественной жизни. Это ин¬

теллигенция, озабоченная дегуманизацией прогресса,

национальные меньшинства и жители регионов, опа¬

сающиеся за свою самобытную культуру и традиции,

наконец, все те, кто, как нам представляется, не без

оснований связывает с культурой утверждение мо¬

ральных норм.
С «новыми правыми» и связана специфика фран¬

цузского неоконсерватизма, отличающегося, в част¬

ности, от американского тем, что в нем доминируют

темы философии культуры. Если в США неоконсер¬

ватизм в основном сосредоточен на проблемах сохра¬

нения жизнеспособной «экономической среды», то во

Франции защита «культурной среды» выступает как

проблема, имеющая самостоятельную значимость.

Необходимо отметить, что восприимчивость к проб¬

лемам культуры как источнику гармонии обществен¬

ной и индивидуальной жизни традиционно свойст¬

венна консервативному сознанию. В этом смысле

французский неоконсерватизм более «ортодоксален»,

чем американский.
Вопросы, которые поднимают «новые правые»,

волнуют не только неоконсерваторов. Они отражают

реальные проблемы социальной и культурной жизни,

касающиеся большинства людей. Первый из них от¬

носится к дегуманизации человеческого существова¬

ния, связанной с тем, что культура «отступила» в
157

сторону, что ее нормы и ценности не регулируют в

достаточной степени повседневную жизнь людей.

Противоречие между технико-экономической разви¬

тостью и культурной недоразвитостью, «индустриаль¬

ное одичание» в городах, вытеснение культуры на

периферию общественного внимания — все это стало

фиксироваться в обыденном опыте.
Второй, не менее важный вопрос касается сохра¬

нения национальных культурных традиций, которым

угрожает наступление коммерческой культуры, с

одной стороны, государственная политика «выравни¬

вания культурных уровней», на деле ведущая к куль¬

турной обезличенности регионов, — с другой.
Третий вопрос, на котором «новые правые» дела¬

ют акцент, касается сохранения культурной самобыт¬

ности Западной Европы как одного из ярких очагов

мировой цивилизации. Еще недавно, отмечают «но¬

вые правые», европоцентризм в культуре отражал

доминирующую позицию Западной Европы в мире,

опирался на ее экономическое, научно-техническое и

военное превосходство. После второй мировой войны,

возвышения СССР и США, ставших «сверхдержава¬

ми», небывалой демографической экспансии «третье¬

го мира», где уже сегодня живет 4/5 человечества,

европейцы внезапно ощутили «малость» и «хруп¬

кость» своего континента.
Не случайно тема «одиночества» Западной Евро¬

пы в мире, зачастую сравниваемой с древним Римом,

окруженным многочисленными «варварами», порож¬

дает особый мотив в буржуазной культуре и поли¬

тике— общности истоков и судьбы западноевропей¬

цев, которые лишь совместными усилиями смогут

достойно ответить на «вызов XX в.». Два течения

«новых правых» — Группа по исследованию проблем

европейской цивилизации (ГРЭСЕ, идейный лидер —

Ален де Бенуа) и клуб «Орлож» (президент — Ив

Бло) разделили между собой разработку проблем

западноевропейской интеграции: вопросы европейской

«культурной консолидации» взяли на себя деятели

ГРЭСЕ, политической — члены клуба «Орлож». Од¬

нако культурная доминанта характерна и для послед¬

них: культурная политика понимается ими как ключ

к европейской международной политике, как то, что

высвечивает ее долгосрочные цели и общественные

ориентиры.
158

В современных условиях действительно возраста¬

ет роль «культурного фактора» в политике: без его

учета нельзя строить цивилизованные отношения

между народами и государствами. Вопрос в том, как

его использовать: в качестве средства облегчения

диалога и взаимопонимания или, по примеру «новых

правых», для обоснования принципиальной «неком¬

муникабельности» различных культур.
1. Как проматывается культурное наследие!
Проблемы «забвения культурных ценностей» «но¬

вые правые» ставят в общем русле неоконсерватиз¬

ма, связывая их с революцией 1789 г. В частности,

А. де Бенуа подчеркивает противопоставленность

двух культурных ориентаций — традиционной и новой,

послереволюционной К Традиционная ориентация яв¬

ляется ретроспективной по существу: каждое новое

поколение сверяло свои позиции с заветом прошлого.

Прошлое выступало как некий эталон, отклонение от

которого переживалось как утрата, сопровождалось

чувством вины, «экзистенциальной» тревоги. Как

считает Бенуа, истинная культура содержит ярко вы¬

раженный ностальгический мотив. Дело здесь не в

сентиментальности или душевной неустроенности:

ностальгия — это особый род культурной памяти, по¬

ка она сохраняется в душах людей нового поколения,

оно способно воспринимать заветы поколений уходя¬

щих, усваивать и хранить наследие. Ретроспективная

устремленность формировала поколение «послушни¬

ков», но не безвольных, а, напротив, имеющих муже¬

ство в любых обстоятельствах пронести верность нор¬

ме или идеалу.
Совершенно иной импульс задала революция

1789 г., породившая новое сознание, ориентированное

исключительно на будущее. Идеи «нового порядка»,

«нового человека», «новых общественных институтов»

овладели массовым сознанием настолько, что это

предопределило атрофию культуры — отмирание тра¬

диционных норм. По мнению «новых правых», опас¬

ность, которую таит проспективистская ориентация

для культуры, состоит в том, что она отвращает лю¬

дей от прошлого, в котором они уже не видят ничего,

кроме «пережитков», ничего достойного ува¬
159

жения и сбережения. Глубина культуры, под¬

черкивает Бенуа, определяется возможностями

памяти, высвечивающей участки прошлого: чем

глубже память, тем больший культурный потенциал

попадает в распоряжение ныне живущих. Но револю¬

ции уничтожают память, готовя «людей будущего».
Откуда же вытекает эта готовность к закланию

прошлого, приносимого в жертву будущему? Как ут¬

верждают «новые правые», она коренится в самой

природе христианского гуманизма и выросшей из

него идеологии «социальной справедливости». Вслед

за Ницше, противопоставившим красоту и добро,

искусство и мораль, Бенуа и его единомышленники

противопоставляют культуру и справедливость. Спра¬

ведливость они рассматривают как опаснейшую

идею, способную опустошить мир. Основой нигилиз¬

ма, отрицающего культурные ценности и традиции,

у них выступает политизированное моральное созна¬

ние, которое выше всего ставит справедливость, т. е.

равенство людей, и готово перечеркнуть всю историю

человечества, так как не находит в ней признаков

равенства. С ним, утверждают «новые правые», и свя¬

зана та девальвация всех ценностей прошлого, кото¬

рая привела к современному культурному вакууму.

«Идеология справедливости» рассматривается «новы¬

ми правыми» как продукт люмпенского сознания,

взирающего на вершины культуры и цивилизации с

одной мыслью: поскольку они мне недоступны, их

предстоит просто срыть. Опустошение культуры, как

и опустошение экономики, по их мнению, революцио¬

нерами ведется с позиций люмпенства, которое пред¬

почитает равенство в нищете и невежестве неравенст¬

ву в рамках благосостояния.
Конечно, пишут культурологи ГРЭСЕ, угрозу

культурным ценностям и традициям могут представ¬

лять фанатики или циники, преследующие свои ко¬

рыстные цели. Но наибольший урон, как правило, на¬

носит нравственное сознание, отвергающее любые

блага и ценности, если они не могут стать немедлен¬

но достоянием всех. Нравственное сознание, одержи¬

мое утопией равенства, способно опустошить нацио¬

нальный пантеон, осуществить тотальную «дегерои¬

зацию» истории, ибо в реальной человеческой исто¬

рии нет и не может быть равенства, а все известные

исторические деятели так или иначе воспроизводили
160

неравенство. «Новые правые» выступают против

отождествления таких понятий, как равенство и

справедливость, так как оно якобы порождает жест¬

кую дилемму: либо, признав естественность неравен¬

ства, отвергнуть справедливость, либо во имя равен¬

ства отвергнуть всю человеческую историю как «не¬

справедливую».
Отрицание равенства, элитарная трактовка исто¬

рии культуры — давние установки консерватизма. Но

обращение «новых правых» к теме неравенства яв¬

ляется также и откликом на активно дебатируемые

сегодня во Франции проблемы новых форм социаль¬

ной дифференциации, непосредственно связанные с

НТР. Например, заработная плата квалифицирован¬

ных рабочих во Франции сейчас приблизилась к

уровню доходов средних кадров (управленцев сред¬

него звена), тогда как заработная плата массовых

категорий служащих и интеллигенции (например,

школьных учителей, преподавателей лицеев) сблизи¬

лась с заработками неквалифицированных рабочих.
Попытки правительства социалистов нейтрализо¬

вать процессы дифференциации с помощью политики

налогообложения и государственного перераспределе¬

ния национального дохода, не достигнув своей пря¬

мой цели, усилили ряд негативных тенденций: обес¬

ценение высококвалифицированного труда и сниже¬

ние заинтересованности работников в повышении ква¬

лификации, дефицит кадров в передовых наукоемких

отраслях экономики, низкую межотраслевую мобиль¬

ность рабочей силы, перераспределение общего бюд¬

жета времени в пользу досуга (возросшая привлека¬

тельность досуга объясняется, в частности, тем, что

досуг в отличие от дополнительных заработков «на¬

логом не облагается»).
Не только многочисленные мелкие и средние пред¬

приниматели, но и работники наукоемких отраслей

все активнее выступают против лежащей в основе

прогрессивного подоходного налога «идеологии ра¬

венства», считая, что она подрывает материальную

заинтересованность и гасит инициативу. Показатель¬

на в этом отношении позиция президента Всеобщей

конфедерации кадров — профсоюза инженерно-техни-

ческих и административных работников — П. Мар-

челли, объявившего себя приверженцем «новых пра¬

вых».
6 Панарин
161

Реакцией на «политику социальной уравнитель¬

ности» со стороны новых средних слоев и воспользо¬

вались «новые правые» для своих нападок на «идео¬

логию равенства», утверждая, что она угрожает

культуре французской нации, так как дискредитирует

профессионализм и насаждает во всех областях дея¬

тельности «унылый средний уровень». Впрочем, и

средний уровень, не без сарказма замечают авторы

книги «Великое табу» («Мираж равенства»), не яв¬

ляется удобной стартовой площадкой для политики

равенства в социальной и культурной областях2. Чем

больше во Франции цветных иммигрантов, неустроен¬

ной и неприкаянной молодежи, безработных и полу¬

безработных, наконец, просто люмпенов, тем выше

вероятность того, что даже ориентация на средний

уровень не устроит ревнителей равенства, беспокой¬

ная совесть которых будет толкать их дальше, к по¬

пыткам выравнивания всех по низшему уровню, взя¬

тому как социальный эталон.
Особую агрессивность, утверждают «новые пра¬

вые», идеологи равенства обнаруживают по отноше¬

нию к высокому профессионализму в области куль¬

туры. В частности, от деятелей литературы и искус¬

ства они требуют произведений, отличающихся аб¬

солютной «прозрачностью», доступностью для неиску¬

шенного сознания. Поэтому в первую очередь они го¬

товы срыть «айсберги» культуры — те плоды челове¬

ческого гения, освоение которых требует интеллекту¬

ального напряжения и высокой предварительной

подготовки.
Но это лишь в качестве начала. Идеологи равен¬

ства создают особый тип бюрократии — «надсмотр¬

щиков духа», обязанность которых — особое селек¬

ционирование культуры: выбраковывание не худших,

а именно лучших, сколько-нибудь выдающихся тво¬

рений как не соответствующих принципу равной до¬

ступности. Таким образом, по мнению «новых пра¬

вых», применение к культуре принципов социального

равенства сопровождается методическим преследова¬

нием ее высоких образцов, поощряя тем самым раз¬

рушительные, «энтропийные» процессы. Правая оп¬

позиция во Франции обвиняет правительство социа¬

листов в попытке построить на этих принципах госу¬

дарственную политику в области культуры. Как зая¬

вил Ф. Ревель, культуру Франции «легальным путем
162

отдают в руки светских пуритан — ревнителей просто¬

ты, которые поначалу выглядят умеренными, но пре¬

следуют долгосрочные экстремистские цели»3.
Что следует сказать в ответ на это? Да, искусству

и культуре случалось страдать от ревнителей просто¬

ты и «непременной доступности». Но позиция правых

«ревнителей чистоты» искусства, освобождения его от

всяких социальных задач сводит работу художника

к экспериментаторству в области «чистой формы», к

бессодержательному эстетству. Отвергать идею спра¬

ведливости— не менее опасная и разрушительная

для культуры и искусства позиция, чем сведение их

задач к служению одной этой идее, что устраняет

собственно эстетический критерий. Художник, в душе

которого убит идеал социальной справедливости, ко¬

торый вместе с «новыми правыми» заявит: «У слабых

мира сего нет алиби, они достойны своей участи»,—

перестает быть творцом и деятелем культуры, прев¬

ращаясь в проповедника «естественного отбора».
Отождествление «новыми правыми» социалисти¬

ческих идеалов равенства и социальной справедливо¬

сти с духом люмпенской зависти и неприятия куль¬

туры— не новый прием буржуазной критики социа¬

лизма. По-новому сейчас выступает на Западе проб¬

лема люмпенства, на которой спекулируют как «но¬

вые правые», так и некоторые новейшие последовате¬

ли «новых левых».
Проникновение крупного капитала в систему ду¬

ховного производства и интеллектуальных услуг, со¬

провождающееся пролетаризацией бывших предста¬

вителей «свободных профессий» и безработицей «неа¬

даптированных» к НТР гуманитариев, изменило со¬

став люмпенских слоев, размыло контуры люмпенст¬

ва. Связанная с притоком интеллигенции, а главным

образом недоучившихся студентов, интеллектуализа¬

ция люмпенства не осталась без идеологических по¬

следствий. В частности, для левого радикализма воз¬

никла опасность соскользнуть с позиций защиты про¬

летариата на позицию политической и моральной

реабилитации люмпен-пролетариата. О том, насколь¬

ко реальна эта опасность, свидетельствует история

французского «экосоциализма», который в лице свое¬

го идейного вождя А. Горца солидаризируется с

люмпенскими слоями и даже противопоставляет их

«обуржуазившемуся» пролетариату. «Гегемония эли¬
6*
163

ты высококвалифицированных рабочих укрепляет со¬

циальную дифференциацию, способствует отказу от

идеи равенства и оправданию едва ли ни расистского

презрения и ненависти (к люмпенам. — А. П.). Идео¬

логия справедливости,— утверждает Г орц,— выра¬

жается сегодня не в праве на труд, а в праве на га¬

рантированный доход гражданина независимо от за¬

нятости, которого требует люмпен-пролетариат»4.
Поскольку безработные и люмпен-пролетарии не

получают заработной платы и потому не могут быть

активными участниками отношений купли-продажи,

то Горц объявляет их носителями будущей «комму-

нитарной цивилизации», где продукты будут присваи¬

ваться бесплатно. Как видим, у Горца реальные

исторические процессы оказались перевернутыми с

ног на голову, а «класс будущего» приобрел черты

древнеримского плебса, требующего у рабовладель¬

ческого государства «хлеба и зрелищ».
Горц приветствует люмпенское отрицание всех мо¬

ральных и культурных норм и усматривает в симпто¬

мах деградации профессионализма, этики труда и от¬

ветственности залог будущего «праздника освобож¬

дения», который наступит вместе с господством

люмпен-пролетариата. «Прогрессивность» люмпенст¬

ва Горц видит в том, что оно целиком «принадлежит

будущему», не связано с прошлым никакими «кон¬

венциями», ничем не обязано «буржуазной культуре»

и неподвластно «никаким нормам».
Ясно, что такого рода демагогия объективно вы¬

годна правым силам, которые используют ее для

компрометации идей социализма и социального ра¬

венства. Горц выполняет сомнительную роль «под¬

ставного оппонента», снабжая «новых правых» аргу¬

ментами в пользу отождествления социалистической

идеологии с идеологией люмпенства, предпочитающе¬

го казарменное равенство любым формам социаль¬

ной дифференциации.
«Новые правые» объявили об опасности тоталь¬

ного наступления люмпенства на культуру. Как зая¬

вил А. де Бенуа, проблему люмпенства нельзя упро¬

щать, она имеет 2000-летнюю историю. Соединение

движения люмпенства с идеологией справедливости

происходило дважды: первый раз —в форме раннего

христианства, второй — в форме современного социа¬

лизма.
164

Гибельная для культуры установка на отрицание

прошлого и настоящего во имя «лучезарного будуще¬

го» сформировалась, согласно Бенуа, вместе с иудео-

христианским мессианизмом и пророческим ожида¬

нием конца истории. Античная языческая культура

не знала понятия историзма, т. е. временного, пре¬

ходящего характера форм общественной жизни, ин¬

ститутов и ценностей. Все, чем жили предки и что

они завещали потомкам, воспринималось не как

«пережитки прошлого», а как полноценное достояние

повседневного опыта каждого человека. Принцип

«вытеснения» прошлого будущим попросту не работал

в языческой культуре. Историзм, по мнению Бенуа,

возник в Древнем Риме как особая люмпенская ересь,

как мироощущение людей, находящихся на дне об¬

щества и уповающих на преходящий характер не

устраивающего их порядка вещей, с надеждой и тай¬

ным торжеством предвкушающих конец всего того,

что воплощало враждебную им силу.
В этой трактовке связи историзма и мессианизма

«новые правые» не оригинальны. Они следуют ча¬

стично за Ф. Ницше, отвергающим правомерность

историзма вообще, частично за русским философом

Н. Бердяевым, пытавшимся противопоставить «лож¬

ному» историзму, связанному с верой в посюсторон¬

нюю воплощаемость идеи добра, историзм «истин¬

ный», трансцендентный, связанный с верой в царство

небесное и бессмертие души. В лекциях, прочитанных

в Москве в Вольной академии духовной культуры

зимой 1919—1920 гг., Бердяев трактовал историзм

как особую, идущую от иудаизма экзальтированность

ущемленного человеческого духа, жаждущего во что

бы то ни стало осуществить чудодейственный прорыв

к «земле обетованной». «Я думаю, что основная мис¬

сия еврейского народа была: внести в историю чело¬

веческого духа это сознание исторического свершения,

в отличие от того круговорота, которым этот процесс

представлялся сознанию эллинскому»5.
Народы, нашедшие и отстоявшие свое место под

солнцем среди других народов, >кивут повседнев¬

ностью, настоящим. Напротив, еврейский народ, ко¬

торому это не удалось, наблюдает благоденствие

других, угнетающих его народов с особой «иронией

историзма», предвкушая грядущую вселенскую ката¬

строфу, которая должна стать его реваншем. Таким
165

образом, согласно Бердяеву, привнесенная иудаизмом

в массовое сознание идея историзма базируется на

эсхатологии, на ожидании «конца света». Историзм

не связывался Бердяевым с оптимистической идеей

развития по восходящей линии, а интерпретировался

как роковое пророчество, прозвучавшее на Валтаса¬

ровом пиру. Носителями этого пророчества, нару¬

шающими всеобщее благодушие, и выступают евреи.

«Еврейская история есть откровение Бога в истори¬

ческой судьбе народа, в то время как языческие ре¬

лигии были откровением Бога в природе»6.
Историзм, таким образом, выступает как «изоб¬

ретение» деятельного, но неприкаянного народа, по¬

стоянно искушающего мир утопией о провиденциаль¬

ном смысле исторического процесса, неукоснительно

идущего к предопределенному финалу, который одно¬

временно явится и вселенской трагедией, и вселен¬

ским торжеством высшей справедливости.
Бердяев стремился показать прямую идейную за¬

висимость марксизма от иудейского мессианизма.

«...Мессианскую идею, которая была распространена

на народ еврейский, как избранный народ божий,

К. Маркс переносит на класс, на пролетариат... Все

черты богоизбранности, все черты мессианские, пере¬

носятся на этот класс, как некогда они были перене¬

сены на народ еврейский. Тот же драматизм, та же

страстность, та же нетерпимость...»7 Революционное

упоение трагизмом крушения старого мира, сама пол¬

нота и необратимость которого воспринимаются как

гарантия осуществления высшей справедливости, мо¬

жет быть понято, с точки зрения Бердяева, только в

свете древней иудео-мессианской установки. Этот ме¬

тод «библейского прочтения» К. Маркса заимствовал

у Бердяева А. Бенуа.
В то же время между идеями Бердяева и куль¬

турологией французских «новых правых» имеется и

существенное различие. В отличие от них Бердяев

как консерватор христианского толка не отвергал

традицию иудео-христианского «историзма» в целом,

так же как и свойственный ей мессианизм. Он пы¬

тался провести разграничение между «подлинным

мессианизмом» христианства и иудаистской мессиан¬

ской ересью, связанной с недостатком смирения и

особым революционаристским нетерпением. Истинное

терпение, по Бердяеву, имеет не психологические, а
166

глубокие философско-мировоззренческие основы. Оно

определяется верой в бессмертие души. Там, где эта

вера действительно имеет место, революционарист-

ский пафос немедленного реванша, земного счастья

не может утвердиться. А ВОТ если твердой веры в это

нет, тогда и появляется нетерпение революционариз-

ма, стремление установить рай на земле.
Согласно Бердяеву, библейский мессианизм уже

содержит ту противопоставленность коллективной

свободы, свободы всего народа, индивидуальной, лич¬

ностной свободе, которая стала впоследствии основа¬

нием марксистской критики формальных буржуазных

свобод. «В еврействе идея свободы не была индиви¬

дуальной. Это была свобода народа — она конструи¬

ровалась коллективно»8. Противоположность иудаиз¬

ма и христианства, по Бердяеву, это противополож¬

ность не только «объективно-народной» и «субъектив¬

но-индивидуальной» религиозности, но и двух челове¬

ческих перспектив: индивидуального спасения, свя¬

занного с бессмертием души, и посюстороннего, кол¬

лективного.
Первая перспектива раскрывается как торжество

духовности, не претендующей на то, чтобы изменить

земной порядок, но обеспечивающей человеку воз¬

можность возвыситься над ним. Вторая выступает

как торжество невиданной по масштабам земной

власти, достаточной, чтобы обеспечить реванш самых

слабых над самыми сильными. Идея посюстороннего

коллективного спасения неминуемо, по Бердяеву, ве¬

дет к культу земной власти и тех, кто ее воплощает.

Поэтому основная задача — сохранить мессианизм —

необходимую основу историзма как антипода плос¬

костной трактовки мира и человека, одновременно не

теряя из виду трансцендентный, потусторонний ха¬

рактер эсхатологической перспективы, не претендуя

на осуществление царства божия на земле.
Иначе ставят вопрос «новые правые». Они крити¬

куют «ложную абстракцию историзма», подчеркивая,

что человеческая реальность «целиком налична», ее

структуры носят неизменный, окончательный харак¬

тер и ревизия их — замысел слабых и лукавых, стре¬

мящихся отыскать лазейку в суровых и вечных за¬

конах бытия. Исконное призвание человека не в том,

чтобы изменять мир, а в том, чтобы занять в нем

достойное место. «Жизнь имеет свои правила, и ни¬
167

кому не дано их изменить» — вот кредо сторонников

неоконсервативного «реализма». «Историческая ка¬

тастрофа» наступает тогда, когда, с одной стороны,

появляется масса людей, не способных «играть» по

правилам, а с другой, происходит их встреча с «идео¬

логами справедливости», обещающими изобрести та¬

кие правила, при которых всеобщий выигрыш будет

постоянно гарантироваться.
Но как только вслед за провозглашенным «кон¬

цом истории», концом мира несправедливости и экс¬

плуатации появляются признаки возвращения неист¬

ребимого неравенства, а такова, по мнению «новых

правых», послереволюционная ситуация в любой

стране, наступает разгул коррупции и массовая де¬

морализация. Если принимаемая на веру утопия о

справедливом обществе плодит слепых фанатиков, то

развенчанная утопия — циников. Разуверившийся

утопист — это циник, устраивающий свои дела под

прикрытием утопии. Утопия, таким образом, подры¬

вает духовный капитал, веками накапливаемый чело¬

вечеством и закрепленный в материальных и культур¬

ных ценностях. Утописты, как считают «новые пра¬

вые», кричат о новом человеке, но паразитируют на

«старом» — на том, который не уповал на силу ло¬

зунга, а упрямо и молча делал свое дело. Потом же,

когда историческое наследие проматывается оконча¬

тельно и появляется в самом деле «новый человек»,

он всюду оставляет за собой пустыню.
Мессианская идея о конце «общества несправед¬

ливости», по мнению Бенуа, действует как механизм,

подрывающий историческое наследие: чем больше

люди отдаются ей, живя ожиданием будущего, тем

быстрее для них умирает прошлое, а с ним все куль¬

турные традиции и ценности. Мало того, привязан¬

ность к культурной традиции мессианской идеологией

расценивается как показатель нелояльного отноше¬

ния к обещанному ею будущему и систематически

преследуется. Мессианизм объявляет ложным и нич¬

тожным все то, что прежде вызывало наиболее глу¬

бокое почтение. Не случайно, говорит Бенуа, ревни¬

вый бог иудейского монотеизма требовал уничтоже¬

ния всех других богов и установления в духовной

жизни своего рода режима «единой партии»9. Исто¬

рия мессианизма — это история борьбы с идеологиче¬

ским плюрализмом, рассматриваемым как «идоло¬
168

поклонство»: в разряд его сторонников зачислялись

почитатели не только местных языческих богов, но

и национальных святынь вообще.
Таким образом, «мессианские политические уто¬

пии» рассматриваются «новыми правыми» как силь¬

нодействующие технологии, которые, подобно про¬

мышленным технологиям, разрушающим природнук>

среду, разрушают культурную среду — все те струк¬

туры и ценности, которые испокон веков помогали

человеку достойно, не отступая и не отчаиваясь, вы¬

носить извечную драму бытия, связанную с борьбой

за существование. Если традиционные консерваторы

не отождествляли христианскую веру в потусторон¬

нее царство божие с социалистической верой в «посю¬

стороннее торжество социальной справедливости», то

«новые правые», наоборот, считают, что иудео-хри-

стианский мессианизм в процессе своей эволюции не¬

избежно соскальзывает к секуляризированному мес¬

сианизму марксистского типа. «Доказательству» это¬

го А. де Бенуа посвятил книгу «Затмение богов» 10.
Корни социальных революций XX в. восходят, по

мнению Бенуа, к иудео-христианскому перевороту.

Книга представляет собой попытку извлечения изна¬

чальной структуры «тоталитаризма» из библейско-

евангелического текста. По мнению ее автора, моно¬

теизм влечет за собой определенные институциональ¬

ные, политические последствия: «Будучи перенесен¬

ной в земную, светскую жизнь, авторитарность моно¬

теизма неизбежно формирует модель тоталитарной

системы власти»11. Тоталитаризм никогда не высту¬

пает от имени сильных, ибо мир самостоятельных и

сильных не оставляет места абсолютному произволу

власти, это мир статус-кво. Бог иудейского монотеиз¬

ма Яхве — первый в истории революционер, перепи¬

сывающий историю, ему предстоит возвысить наибо¬

лее жалкий и униженный народ над всеми народами.

«Все последующие движения бунта от Томаса Мюн-

цера до Энгельса... соотносятся с этим знаменатель¬

ным прецедентом» 12.
Революционное мессианство, согласно Бенуа, есть

не что иное, как отражение иудео-христианского мес¬

сианизма. Мессианизм всегда адресуется к авангар¬

ду, воплощающему божественную волю или не менее

неумолимый объективный ход истории. «Он (народ

Израиля. — А. П.) выступает для человечества как
169

избранный народ (подобно тому, как у Маркса про¬

летариат будет избранным классом — локомотивом

истории), авангард великого переворота, призванный

установить мировой порядок таким, каким он дол¬

жен быть» 13. Победа нового порядка является пред¬

определенной и потому окончательной; языческая

цикличность истории здесь исключается. Сама исто¬

рия перестает быть эмпирической, становясь по сути

символической — историей воплощения, идущей к за¬

ранее заданному финалу. Поэтому и настоящая, се¬

годняшняя жизнь утрачивает подлинность, становясь

ожиданием конечного итога, предопределенного фи¬

нала. «В Библии, таким образом, изобретен «смысл

истории» — центральная идея современной утопии

прогресса, ожидающей воплощения царства божия

на земле» 14.
Как считает Бенуа, тема «мессианская утопия и

культура» является важнейшей в культуре XX в., оп¬

ределяющей ее судьбы. Вопрос о природе утопиче¬

ского сознания, о том, насколько неизбежно оно со¬

путствует революционной переделке мира, стал

остродискуссионным в современных условиях. Сегод¬

ня мы признаем, что процесс превращения социализ¬

ма из утопии в науку не является завершенным; уто¬

пические представления о социализме, в том числе

и такие, которые нашли отражение в теоретических

представлениях, еще подлежат преодолению в ходе

научного анализа общества, в котором мы живем,

требуют объединенных усилий философов, политэко¬

номов, правоведов, историков.
Спекулируя на непреодоленности утопических

представлений о социализме, неоконсерваторы объяв¬

ляют утопизм свойством, фатально присущим социа¬

листическому сознанию. При этом социалистическая

утопия наделяется технократическими чертами. Уто¬

пия, утверждает консерватор Ж. Эллюль, не должна

рассматриваться как порождение раскованного вооб¬

ражения, свободной импровизации человеческого ду¬

ха. «Она, напротив, является псевдоматематической,

логически жесткой конструкцией совершенного об¬

щественного устройства, подчиненного абсолютному

и вездесущему планированию, где все предвидимо и

предусмотрено и где не терпят малейших отклонений:

словом, она — синоним тоталитаризма»15. Утопия, та¬

ким образом, рассматривается как опаснейшая реви¬
170

зия того принципа жизнестроения, которому Запад

обязан всеми своими достижениями,— принципа са¬

модеятельности. По мнению неоконсерваторов, уто¬

пия устраняет все то, что существовало в качестве

самоценного. Искусство, любовь, семейные отноше¬

ния — все отныне рассматривается под знаком сугубо

функционального отношения к «высшим обществен¬

ным целям».
Черты утопизма подобного типа в самом деле

имеются в «Городе Солнца» Кампанеллы, частично и

у Т. Мора: педантичная «научная» рассудочность ца¬

рит у них над всем, подчиняя жизнь жесткому регла¬

менту. Однако есть и другой тип утопического, обра¬

щенный не столько к идее порядка, сколько к идее

свободы и таким ее атрибутам, как самобытность,

самоценность, воображение, импровизация. Противо¬

положность этих двух разновидностей утопического

прослеживается со времен античности, через эпоху

Возрождения и до наших дней. Достаточно сопоста¬

вить мир платоновского «Государства» с миром

Аристофана, «Город Солнца» с Телемской обителью

Ф. Рабле, «программированное общество» технокра¬

тов с электронным раем М. Маклюэна или призывом

Г. Маркузе поставить «воображение у власти».
Своеобразное преломление этих двух видов уто¬

пизма содержится и в сознании людей социалистиче¬

ского общества. С одной стороны, это идея тоталь¬

ного, все предвидящего планирования, воплощенная

«всезнающим Госпланом» (идея, до сих пор будора¬

жащая воображение бюрократии), с другой — мечта

о «безграничных возможностях», открывающихся пе¬

ред каждым в коммунистическом обществе, о благах,

которые «польются полным потоком», об исчезнове¬

нии разделения труда, что позволит каждому беспре¬

пятственно дилетантствовать во всех областях дея¬

тельности, и т. п.
Ясно, что на обоих путях можно растранжирить

культурное наследие: на первом — убить культурное

творчество вездесущими запретами и регламентация¬

ми, на втором — внушить массовому сознанию со¬

блазнительную идею о ненужности профессионализ¬

ма и связанных с ним усилий по обогащению своей

памяти знаниями, накопленными человечеством. Сло¬

вом, утопии в обоих ее видах присуща разрушитель¬

ная самонадеянность.
171

Заслуживает отдельного рассмотрения связь меж¬

ду утопическим сознанием, с одной стороны, нравст¬

венными и духовными ценностями — с другой. Уже

Кант показал, что нравственному сознанию противо¬

показан приземленный «реализм» и эмпиризм, ему

свойственна нерассуждающая убежденность в пре¬

восходстве и конечном торжестве справедливости

даже в условиях, когда всюду его преследуют свиде¬

тельства обратного.
«Правда победит», «добро восторжествует» — та¬

кого рода убежденность нравственного сознания, как

правило, не опирается на предварительный подсчет

реальных шансов победы добра над злом, на рассу¬

дочную аналитичность. Прозрение и убежденность

нравственного сознания если и опираются на опыт,

то не на частный, временный опыт, а на опыт всеоб¬

щий, всемирно-исторический, постигаемый особого ро¬

да нравственной интуицией, неподвластной рассудку.

Непосредственная соотнесенность этого опыта с лю¬

бой эмпирической ситуацией, в которой далеко не

всегда добро имеет шансы на победу,— это особого ро¬

да утопия нравственного сознания, но такая, без ко¬

торой нет нравственности.
«Языческий» натурализм «новых правых», исклю¬

чающий нравственный «подтекст» человеческой исто¬

рии и какие бы то ни было шансы как в настоящем,

так и в будущем для забитых и обездоленных по при¬

чине их слабости, является по сути апологетикой си¬

лы и сильных мира сего, настоящим «опытом без¬

нравственности». Нравственное сознание по-своему

«развеществляет» мир, преодолевает его отчуждениеу

предвосхищая до и независимо от научного анализа

экономических и политических тенденций его разви¬

тия будущее утверждение идеалов справедливости.

В известном смысле оно предшествует революцион¬

ному политическому сознанию, готовя для него чело¬

веческие души и сердца.
То же самое относится и к сфере культуры. Куль¬

тура утверждается тем, что прозревают в кажущейся

неподвижности бытия будущие возможности челове¬

ка как творца, как деятеля, меняющего мир. Призва¬

ние культуры, следовательно, в том, чтобы открывать

вероятное в мире, альтернативы, ибо там, где есть

субъект, присутствует и свобода, а следовательно,

возможность альтернативных красок и форм, иных

-состояний мира. Культура, следовательно, включает

утопическую компоненту, противоположную натура¬

листическому преклонению перед тем, что есть, пе¬

ред «ничтожным превосходством зла».
А. де Бенуа, связавший с утопической устремлен¬

ностью массового сознания все трагедии XX в., не ви¬

дит другой альтернативы, кроме реставрации язы¬

чества. «В диалог теперь вступают не атеизм с хри¬

стианством, ибо атеизм обнаружил свою зловещую

сущность в тоталитаризме, а неоязычество с хри¬

стианством» 16. По мнению главного разработчика

«новой правой» культурологии, утопизм, ведущий

свое начало от идей христианского монотеизма, не¬

правомерно вводит временной принцип в человече¬

ское бытие, тогда как язычники не знали времени,

они воспринимали свое бытие как вечное «теперь».

Бенуа призывает реставрировать языческий принцип

«безвременья» в противовес утопическому зазнайст¬

ву и связанному с ним обесценению прошлого и на¬

стоящего.
Повод для размышлений здесь имеется. Как по¬

казал опыт XX в., самонадеянность забегающих впе¬

ред «передовиков истории» нередко бывает не только

необоснованной, но и небезопасной. Время утопии от¬

личается от реального времени экономических и, как

свидетельствует наступающий экологический кризис,

экологических процессов. Политическое нетерпение

может разрушать экономику, так же как «технологи¬

ческое нетерпение» способно разрушить природу. Но

означает ли это, что истинное призвание человека в

том, чтобы жить настоящим? Оглядываясь на свою

историю, люди всегда осуждали периоды безвре¬

менья, когда современники утрачивали чувство исто¬

ризма и связанный с ним оптимизм и, махнув на все

рукой, жили сиюминутным. Этому всегда сопутство¬

вала массовая деморализация. Периоды безвременья

поистине разрушительны для «внутренней» среды че¬

ловеческой души, для культуры и нравственности.

Утрата исторической перспективы неизбежно отра¬

жается на человеческом облике — ведет к утрате

внутренней духовной перспективы. Тускнеет, стано¬

вится пустым и поверхностным взгляд, слабеет ин¬

тенсивность духовной жизни. В эти периоды в людях

каким-то утрированным образом выпирает «телес¬

ность», порождающая свои социальные типы и «суб¬
173

культуры»: погоню за богатством, погоню за сексом,,

«кайфом».
Как ни противоположны по видимости такие пер¬

сонажи периода застоя, как замшелый бюрократ, па*

рализующий любую инициативу вездесущими инст¬

рукциями от имени всеобщего интереса, технократ,

подменяющий всеобщий интерес особым — ведомст¬

венным, казнокрад, сознательно приносящий общий,

интерес в жертву своему «единичному» корыстолю¬

бию, наконец, юный прожигатель жизни, противопо¬

ставляющий бюрократам, технократам и казнокра¬

дам свою субкультуру «эмансипированной чувствен¬

ности», все они едины в одном — в своей верности

«языческому» принципу безвременья.
«Новые правые» заявляют, что утопический «мес¬

сианский историзм» привел к подмене деятельност¬

ного принципа бездеятельностным ожиданием счастья

в будущем и бюрократической опеки в настоящем.

Но разве возможен подлинно деятельностный прин¬

цип в условиях утраты временной перспективы, ко¬

торую и открывает научный историзм? Безвременье-

порождает бездеятельность! Наличие временной пер¬

спективы— существенное условие массового социаль¬

ного творчества. Как подчеркивал Гёте, «высокие це¬

ли, хотя бы невыполненные, дороже нам низких це¬

лей, хотя бы достигнутых» 17. Некоторые из «высоких

целей» впоследствии обнаруживают свою утопич¬

ность. Но это не означает, что следует вообще «иско¬

ренить» утопический компонент человеческого созна¬

ния, это значило бы вконец его обескрылить. Вопрос

в том, чтобы преобразовать общественный статус

утопий.
Утопии, как и религии, должны быть отделены от

государства. Как только утопия приобретает форму

государственной идеологической разнарядки, она не¬

умолимо и неизбежно превращается в антиутопию.

Необходимо, следовательно, демократизировать уто¬

пию, передав ее гражданскому обществу. Здесь уто¬

пия приобретает продуктивную форму раскрепощен¬

ного социального воображения — основы граждан¬

ских альтернативных проектов. Вместо того чтобы

быть гарантом одновариантного подхода, утопия ста¬

новится источником многовариантных решений. Для

того чтобы гражданские инициативы не оставались

прожектерскими, требуется их экспертная апробация.
174

Формальные и неформальные объединения граж¬

дан должны иметь возможность обращаться с зака¬

зами на разработку научных проектов, отражающих

желательное состояние тех или иных подсистем со¬

циальной среды. Ясно, что такие обращения в боль¬

шинстве случаев окажутся безадресными, если со¬

хранится отраслевая монополия на любые научно-

технические и организационные решения. Требуется

особого рода научная среда, восприимчивая к зака¬

зам со стороны различных групп населения, общест¬

венных организаций, представительских органов. Та¬

кая среда может быть представлена разнообразны¬

ми хозрасчетными и исследовательскими проектно¬

конструкторскими группами, обладающими правом

на независимую экспертизу.
Соединение массового социального творчества с

движением независимых экспертов станет основой

превращения утопических проектов в научно обосно¬

ванные. Таким образом, превращение утопии в нау¬

ку не какой-то разовый акт, который, однажды со¬

стоявшись, дает постоянную гарантию научного под¬

хода ко всем проблемам общественного развития.

Нет, каждый раз это превращение — трудный, мучи¬

тельный искус общественного сознания, которому

необходимо преодолеть и капитулянтство перед об¬

стоятельствами, и утопический самообман.
2. Готов ли Запад к встрече «рас и культур»!
С судьбами культурного наследия «новые правые»

связывают не только внутренние проблемы общест¬

венной жизни стран Запада; они подчеркивают, что

в современных условиях от его сохранения зависит

место в мире любого народа. В философии «новых

правых» культура выступает как ключевое понятие,

раскрывающее суть всех проблем современности. На¬

род, растративший свое культурное наследие, не в со¬

стоянии сохранить ни среду обитания, ни свою поли¬

тическую независимость, ни свою самобытность. Сей¬

час, считают «новые правые», решаются не судьбы

классов, а судьбы наций и народов; этим и отличает¬

ся культурологическое, глобалистское видение от уз¬

кополитического.
175

«Новые правые» активно включились в идеологи¬

ческую борьбу вокруг национального вопроса, вос¬

пользовавшись его обострением во Франции (как и во

многих других странах мира). До недавнего времени

в марксистской литературе обострение национальных

проблем при капитализме связывалось преимущест¬

венно с явлениями неоколониальной эксплуатации, а

также с неравномерностью социально-экономического

развития и отставанием национальных окраин. Ана¬

лиз идеологии «новых правых» заставляет обратить

внимание на другую сторону национального вопроса:

политическую борьбу вокруг национального культур¬

ного наследия и сохранения этносов. В каких усло¬

виях «встреча» двух культур бывает разрушительной

(по крайней мере для одной из них)? Как реагиро¬

вать на уменьшение культурного многообразия в тех

или иных регионах и в частности на исчезновение так

называемых архаичных этносов? Каковы этнические

функции культуры, насколько судьба народа связана

с судьбой традиционного культурного наследия, что

именно безвозвратно уходит вместе с ним? Все эти

вопросы в настоящее время приобрели острый поли¬

тический характер, оставить их без ответа — значит

уйти от проблем, волнующих миллионы людей.
По мнению «новых правых», ключ к ним дает не

политическая экономия, а философия культуры, по¬

нимаемая в духе философии жизни. В ней соотносят¬

ся все текущие, привычные социально-политические

проблемы с главной: с сохранением определенных

культурных «ареалов», и в первую очередь с перс¬

пективой сохранения западноевропейского «ареала».

Прежде народы жили изолированно друг от друга,

каждый — в рамках своей «экосистемы»; теперь же,

когда народы и континенты пришли в движение, ос¬

лабление культуры одного типа немедленно влечет за

собой активизацию других культур, вытесняющих и

поглощающих первую. Идеологи «новых правых» пре¬

дупреждают Запад о новом глобальном вызове

предстоящей «вселенской встрече» народов, к кото¬

рой необходимо подготовиться, как следует взвесить

свой политический и моральный потенциал, так как

ни формы ожидаемого «диалога культур», ни его ре¬

зультаты никто заранее предсказать не может. «Но¬

вые правые» критикуют приверженцев теории прогрес¬

са, уповающих на интернационализацию современной
176

международной жизни. По их мнению, происходящая

сейчас небывалая в истории интенсификация контак¬

тов народов и культур не имеет ничего общего с про¬

цессом их выравнивания или формирования какой-то

единой вселенской культуры. Современная «встреча

культур», напротив, со всей остротой ставит вопросы

о возможностях их самозащиты.
Многообразие культур «новые правые» понимают

как многообразие специфических или даже альтерна¬

тивных способов существования человека в мире,

складывающихся исторически, вероятно, путем при¬

способления народов к особенностям среды обитания.

Народ, почему либо усомнившийся в состоятельности

своего специфического способа существования, со¬

здает, сам того не подозревая, предпосылки для ин¬

фильтрации в свою среду чужих, инородных культур

и тем самым сужает «ареал» своей культуры в поль¬

зу других. Почему на Западе прежде не замечали

этой проблемы, почему наиболее влиятельные идеоло¬

гические течения, и в первую очередь современный

либерализм, все больше склонялись к национально и

культурно нейтральным и космополитическим идеям?

Потому, отвечают «новые правые», что экономический

и технологический детерминизм, из которого исходили

либералы, вообще не позволяет поставить жизненно

важный вопрос о судьбе европейской культуры в со¬

временном мире, ибо с его позиций торжество этой

культуры представляется автоматически гарантиро¬

ванным благодаря «объективным закономерностям»

прогресса, увлекающего все народы на путь слепого

и пассивного подражательства «передовой Европе».

Последним вариантом этого оптимистического мифа

«новые правые» считают теорию конвергенции. Но

если трактовать культуру не механически, а органи¬

чески, в духе философии жизни, тогда «скучная»

экономико-технологическая трактовка эволюции со¬

временного мира сменяется ее пониманием в духе та¬

ких древних понятий, как почва, кровь, судьба. Во¬

прос идет сейчас не о перспективах распространения

западной демократии и ее политических ценностей в

мире, как думают либералы, вопрос касается судеб

самого Запада, выживаемость которого стала пробле¬

мой. Для того чтобы понять масштабы вызова, необ¬

ходимо, как считают «новые правые», за его конкрет¬

ными политическими формами усмотреть глубинный
■6а Панарин
177

подтекст — наступление культуры восточного типа на

западную.
Именно в этом духе «новые правые» трактуют со¬

циалистическую революцию в России: как первое про¬

явление глобального кризиса европоцентризма. Ок¬

тябрьский переворот и установление нового способа

производства на шестой части земного шара — это,

с их точки зрения, не что иное, как политическое са¬

моопределение одного из незападных типов культуры.

До недавнего времени, в условиях «молчания» «треть¬

его мира», культурологический смысл раскола мира

ускользал, по мнению «новых правых», от понимания

европейцев: в нем видели две разновидности «едино¬

го индустриального общества», две модели экономи¬

ческого развития и т. п. Развивающимся странам

предлагалось присоединиться к той или другой моде¬

ли, выбрать тот или другой способ производства.

Предполагалось, что они и впредь будут ходить в «по¬

слушниках» индустриально развитых стран и прини¬

мать их «цивилизаторскую миссию».
Даже крах колониальной системы на Западе был

воспринят в первую очередь как экономическая про¬

блема: потеря колоний, рынков сбыта, источников де¬

шевого сырья. И только подъем восточного фунда¬

ментализма — в первую очередь в форме «мусуль¬

манского ренессанса», но не только его —начал в

корне менять видение мира.
За противостоянием политических и идеологиче¬

ских доктрин открылось противостояние культур —

особых типов человеческого бытия, остающихся не¬

проницаемыми друг для друга. Например, для право¬

верного мусульманина разговор о преимуществах за¬

падной демократии перед социалистической пустой

звук, он истолковывает проблемы своей страны и

мира совсем в других терминах. Либералы рассмат¬

ривают «третий мир» как всего лишь объект мировой

политики, и прежде всего как объект нового соперниче¬

ства с СССР. Представители одного из влиятельных

течений «новых правых», группы ГРЭСЕ, проти¬

вопоставляют этому другую версию «третьего мира» —

как самостоятельной исторической реальности, бази¬

рующейся на иных, отличных как от Запада, так и

от СССР, культурологических основаниях, иных прин¬

ципах жизнестроения. Они отвергают как «культуро

логически» необоснованную дилемму: капиталистиче¬
178

ский или социалистический путь развития стран

«третьего мира». Такая дилемма, с точки зрения

А. Бенуа, пережиток европоцентристского и просвети¬

тельского мышления, унифицирующего мир. Этот тип

мышления проявляется и в стратегии соперничества

«сверхдержав». С какими бы трудностями ни сталки¬

вались США в «третьем мире», они видят в них всего

лишь «руку Москвы». В свою очередь СССР, как

считают «новые правые», также упрощает реаль¬

ность, постоянно ссылаясь на «происки американского

империализма»18. Такое мышление — пережиток того

периода, когда реальность «третьего мира» на поверх¬

ности выступала как абсолютно пластичная, которую

предстояло лепить носителям «цивилизаторской мис¬

сии », и вопрос касался лишь того, кто будет это де¬

лать. Вьетнамский «шок», с одной стороны, афган¬

ский — с другой, показали, по мнению «новых пра¬

вых», обратное — несостоятельность концепции мира,

моделируемого из каких бы то ни было «центров».

Как считает Бенуа, чтобы понять современный мир

и роль Запада в нем, необходимо отказаться от виде¬

ния в духе ставшей уже привычной биполярной кар¬

тины мира. Антизападная революция в Иране не бы¬

ла прокоммунистической: она вдохновлялась идеями

восточного религиозного фундаментализма, одинако¬

во враждебного как Западу, так и СССР. Не запад¬

ное влияние, а именно восточный фундаментализм из¬

гнал коммунистов из Ирака и Ливии, из Турции, Су¬

дана, Индонезии 19. Взаимоотношения развитых стран

с развивающимися «новые правые» истолковывают с

помощью заимствованной у Шпенглера теории «плю¬

рализма культур» и их роковой, непреодолимой «не¬

коммуникабельности». Поэтому безнадежным делом

они считают экономическую помощь «третьему миру»

и разрабатываемые для него «программы развития».

Огульный подход, игнорирование местной специфи¬

ки, техноцентризм — все эти особенности западной по¬

мощи «третьему миру» подорвали традиционную куль¬

туру хозяйства, не создав сколько-нибудь надежной

замены ей.
Не менее поверхностными и профанирующими, как

считают «новые правые», являются попытки насажде¬

ния «социалистической модели». Основную, подвод¬

ную часть «айсберга», каковой является жизнь наро¬

дов, ни капиталистическая, ни социалистическая мо¬
6а*
179

дель не затронула. Что в действительности удалось

сверхдержавам, это дестабилизировать «третий мир»,

привести его в движение, породить новые амбиции и

притязания. Но толкнуть лавину легче, чем заранее

рассчитать ее траекторию; верить в то, что такой

траекторией станет «американская» или «советская»

модель, это, по мнению «новых правых», опасная ра¬

ционалистическая иллюзия, свидетельствующая о глу¬

боком культурологическом невежестве. Каждая из

«сверхдержав» рассчитывала с помощью масс «тре¬

тьего мира» окружить другую, и обе не заметили, что

давно уже являются окруженными. Четыре миллиар¬

да людей «столпились в прихожей» европейской циви¬

лизации, и никто не в состоянии предсказать, как они

себя поведут, когда туда ворвутся.
Западноевропейцы, отучившись мыслить культуро¬

логически, оказались безоружными сейчас, в канун

новой встречи рас и культур, и в частности на пороге

нового мавританского нашествия в Европу. Как счи¬

тают М. Понятовский, Марчелли и другие «новые

правые», предпосылки этого нашествия — демографи¬

ческие, экономические, политические — уже все на¬

лицо. И Франция — в эпицентре его. В 1950 г. к се¬

веру от Средиземного моря, от Греции до Испании,

обитало 140 млн человек, а к югу — от Марокко до

Турции — 70 млн. В конце 80-х годов эти пропорции

выравнялись. Но с учетом сложившихся тенденций

рождаемости всего через 30 лет, в 2020 г., на севере

Средиземноморья будут жить 200 млн, на юге —

350 млн человек20.
Природа «не терпит пустоты», в том числе и де¬

мографической: между зонами низкого демографиче¬

ского давления, расположенными в Европе, и зонами

высокого демографического давления на Юге не мо¬

гут не образовываться циклоны массовой миграции,

грозящей затопить Север, и в первую очередь Фран¬

цию. Уже сейчас, предостерегают «новые правые», во

Франции насчитывается около 4,5 млн (10% населе¬

ния) иммигрантов, главным образом из стран Магри¬

ба. В страну ежегодно прибывает оттуда около

200 тыс. человек. Ислам стал второй по значению ре¬

лигией во Франции. Если нынешняя тенденция не бу¬

дет преодолена, удастся ли французам сохранить се¬

бя как нацию, сберечь тысячелетние греко-романские

корни своей культуры и ее ценности? 21
180

Уже сейчас во многих странах Запада, и в особен¬

ности во Франции, существуют огромные восточные

землячества, живущие по собственным законам, ни¬

мало не считаясь с ценностями и обычаями стран пре¬

бывания. Это, считают «новые правые», грозный при¬

знак: речь идет об отвоевании жизненного простран¬

ства у Запада, которое идет полным ходом при по¬

пустительстве либералов и прямом поощрении социа¬

листов. Дети мусульман уже сейчас составляют 30 —

35% всех учеников в городских школах Франции. В

этих условиях, говорит М. Понятовский, правительст¬

во социалистов постоянно подчеркивает свою озабо¬

ченность тем, не ощущают ли мусульмане каких-либо

признаков белого расизма. Осуждая повседневные

проявления расизма со стороны части французов, оно

не замечает опасности, идущей от концептуально

оформленного, поддерживаемого религией расизма му¬

сульманской диаспоры.
По мнению «новых правых», мир вступает в эпо¬

ху, которая обещает опрокинуть все построения тео¬

рии прогресса, резко перевернуть приоритеты, связан¬

ные с экономико- и технико-центричным подходом к

общественной реальности. Чтобы научиїься жить в

таком мире, чтобы в конечном счете выжить в нем,

европейцам предстоит вооружиться совсем иными спо¬

собами ориентации: не универсалистскими, а такими,

которые основаны на сознании специфики своей куль¬

туры и всемерном ее поддержании. В этой связи идео¬

логи «новых правых» выдвигают две основные задачи.
1.	Консолидация западноевропейских народов в

рамках определенного типа культуры. Обезличиваю¬

щие, лишенные воодушевляющего начала, «культур¬

но нейтральные» способы самоопределения типа «раз¬

витые индустриальные страны», «развитые капитали¬

стические страны» и т. п. должны быть заменены та¬

кими, которые четко указывали бы место Запада в

мировой культуре, раскрывали специфический, лишь

ему свойственный тип мотивации. Эта задача предпо¬

лагает также отделение всего инородного, привнесен¬

ного из других культур, иными словами, требует куль¬

турной поляризации.
2.	Определение нового статуса и места Западной

Европы в условиях кризиса биполярной структуры

мира, который перестает быть «вотчиной сверхдер¬

жав». В этой связи «новые правые» предлагают по-
181

новому рассмотреть понятие «атлантизм», которое

обычно интерпретируют чисто политически, как союз

Западной Европы и США под эгидой последних.
Куда пойдет мир, когда избавится от тисков би¬

полярной структуры: к триумвирату (при котором в

качестве третьего, «управленческого центра» мира вы¬

ступит Западная Европа), к полицентризму (в ка¬

честве симптомов которого может рассматриваться

возвышение Японии) или к отсутствию каких либо

центров и возвращению к регионализму, к модели це¬

ликом автономного развития каждой из мировых

культур? В любом из этих вариантов место и роль

Западной Европы интерпретируются по-своему, и, не

определив своего отношения к ним, нельзя вооружить

европейцев четкой стратегией мировой политики.
Как считают «новые правые», процессы культурной

консолидации в мире уже идут полным ходом, пока¬

зателями их служат повсеместное усиление национа¬

лизма, этноцентризма, поиски культурной идентично¬

сти, тенденции к дифференциации и обособлению

культур. Провозглашенный когда-то идеологами Про¬

свещения и деятелями 1789 г. «универсальный чело¬

век» все меньше совпадает с ликом нашего современ¬

ника, стремящегося сохранить свою неповторимую на¬

циональную самобытность и приверженность опреде¬

ленной культурной традиции 22.
В условиях когда процессы национально-культур¬

ной консолидации идут полным ходом и воодушев¬

ляют националистические движения во всем мире,

призвание политики — повернуться лицом к этим про¬

цессам. Всякое игнорирование их, приверженность

универсалистским, интернационалистским и космопо¬

литичным иллюзиям обрекают политику на пораже¬

ние, а народы — на декадентское вырождение, одрях¬

ление и утрату среды обитания.
Будучи необычайно восприимчивыми к проблеме

«угасания жизненной энергии», «анемичности» совре¬

менного поколения на Западе, «новые правые» видят

в национальной и расовой идентификации личности

источник новой социальной энергии огромной силы,

в националистическом лозунге — тот самый электри¬

зующий текст, на основе которого можно реидеологи-

зировать массы. Они противопоставляют либерализ¬

му, который адресуется к «разумному эгоисту», живу¬

щему целиком рассудочно и не знающему националь¬
182

ных корней, иной тип сознания, одновременно сенти¬

ментальный и сгероический», чтящий национальные

предания и готовый раствориться в этносе.
Активизация этого типа сознания в настоящее

время зафиксирована социологическими и художест¬

венными средствами: социологи, публицисты и писа¬

тели спорят по поводу того, каким образом ведут себя

его носители в участившихся межнациональных кон¬

тактах. С одной стороны, диалог носителей этого типа

сознания может быть более содержательным и взаи-

мообогащающим, чем у людей, обезличенных в куль¬

турном и этническом отношениях, забывших нацио¬

нальные традиции, с другой стороны, преувеличенный

«этноцентризм» может стать источником социального

напряжения и конфликтов. Создается впечатление,

что идеология «новых правых» закрепляет именно

вторую, диструктивную тенденцию. Это обнаружива¬

ется при их подходе к вопросу об источниках «этно¬

центрического» сознания, характеризующегося демон¬

стративной пристрастностью, импульсивностью, ирра¬

циональностью, контрастирующими с вялой самоиро-

нией современных космополитов? «Новые правые»

видят этот источник в «расовом комплексе», заложен¬

ном в основании каждой из культур и указывающем

на скрытую, но постоянно действующую мотивацию,

сообщающую особую энергию деяниям людей, в осо¬

бенности коллективным.
Напряжение между такими полюсами, какими яв¬

ляются расы, становится источником мощных разря¬

дов, превосходящим по своему потенциалу и безот¬

казности энергию классового, собственно политическо¬

го противоборства людей. Плюрализм культуры свя¬

зан с расовыми различиями, непреодолимость кото¬

рых и объясняет, по мнению «новых правых», неком¬

муникабельность культур — взаимную непроницае¬

мость смысловых моментов, понятных только «своим».

Первичная, атомарная и далее не редуцируемая

реальность — это раса: «...не существует инстанции,

которая была бы внешней по отношению к расе и до¬

статочно сильной, чтобы подменить ее влияние своим,

поставить людей вне влияния расового фактора»23,—

пишет Ж. Варэ.
Из идеи расовой детерминированности культуры

«новые правые» делают далеко идущие выводы миро¬

воззренческого и методологического порядка. Первый
183

из них касается обоснования «культуроцентризма» —

первичности культурного фактора (понимаемого как

«прафеномен») по отношению к экономическому. Эко¬

номика не может подвигнуть людей на те искушения

судьбы, на те трагические авантюры, которыми так

богата жизнь в XX в. Второй вывод связан с пред¬

ставлениями об органическом (а не механическом,

или функциональном) единстве всех сторон социаль¬

ной жизни, пронизанных единым основополагающим

началом. Третий вывод затрагивает идею культурно¬

го плюрализма во времени и пространстве; речь идет

о сосуществовании разнотипных культур в современ¬

ную эпоху и о многоукладности культуры одного и то¬

го же общества, включающей различные исторические

слои таким образом, что древнейшие из них не по¬

глощаются более новыми, а лишь вытесняются на пе¬

риферию и ждут своего часа, чтобы вернуться в центр

современной социальной жизни.
Следует прямо сказать, что идея расовой детерми¬

нированности культуры не способствует решению тех

задач, которые поставила перед собой философия «но¬

вых правых». Одна из них — объяснить и закрепить,

отстоять от деформаций униформизма разнообразие

культур. Но прием «расовой идентификации» культу¬

ры дает прямо противоположные результаты. Бога¬

тейший культурный спектр, существующий в рамках

одной и той же расы, при этом исчезает, сменяясь

унылой тавтологией, приведением всех национальных,

региональных, этнических особенностей к одному зна¬

менателю— расовому «прафеномену». Внутрирасовое

разнообразие культур сразу же теряет свою значи¬

мость, становится второстепенным с высоты расового

«гиперуровня». Где же здесь то упоение «малыми

формами», о которых столько говорят представители

неоконсерватизма? Принцип расовой соотнесенности

культуры устраняет не только внутринациональные,

но и межнациональные дифференциации.
Не лучше обстоит дело с проблемой повышения

уровня мотивации, общего тонуса общественной и

культурной жизни на Западе. Путем идеологизации

расовых и межрасовых проблем «общественный то¬

нус» повысить можно: как показывает опыт 30-х годов

в Германии, расизм способен «взбодрить» сознание до

параноидных форм. Но будет ли это «культурным то¬

нусом» в собственном смысле слова, способствующим
184

культурному творчеству? «Новые правые» всячески

открещиваются от расизма, ссылаясь на то, что их

принцип культурологического плюрализма основан на

признании полного равноправия культур, на запрете

каких бы то ни было культурных иерархий. Но в

этом случае возникает дилемма: или мирное сосуще¬

ствование и содружество народов и культур — и тог¬

да расовый комплекс как таковой никого «взбодрить»

не сможет, утратит роль мотивирующего начала, или

ситуация противоборства рас и культур, их соперни¬

чество за жизненное пространство, сопровождающееся

ощущением опасного, «рокового» вызова, но тогда

заявляет о себе расизм в собственном смысле этого

слова. Идентификация расового «мы» возможна лишь

в той мере, в какой работает оппозиция, в форме ра¬

сового «они». И вообще следует сказать, что, если в

культуре усиливается томление «витального» типа,

это признак того, что она больна, что конструктивным

путем она тонизировать себя не в состоянии и ищет

наркотических средств, из которых расизм — одно из

самых эффективных.
Столь же несостоятельна попытка «новых правых»

высветить специфику культуры западноевропейского

типа с помощью приемов расовой идентификации. Как

в этом случае свести воедино нордический, германский

тип и южный, латинский? «Новые правые» категори¬

чески возражают против каких бы то ни было «поля¬

ризаций» внутри Западной Европы, стремятся любы¬

ми средствами утвердить в массовом сознании образ

ее нечленимой целостности. Но приемами расовой

идентификации этого добиться невозможно. Мало то¬

го, сами эти приемы, если они закрепляются идеоло¬

гически и институируются политически, устраняют

один из существенных признаков западноевропейской

культуры — ее выраженный личностный принцип, па¬

фос индивидуального самоопределния. Не случайно

«новые правые» обрушиваются на философию номи¬

нализма, заявляя, как это делает, в частности, Бенуа,

что индивидуализм неотделим от скепсиса, тогда как

вера — феномен коллективный. Но если вера понима¬

ется как нечто альтернативное сознательному индиви¬

дуальному выбору и самоопределению, если она тре¬

бует безусловной, нерассуждающей лояльности, то

каково ее отношение к культурному творчеству? Ги¬

пертрофированный скептицизм, как постоянно под¬
185

черкивают «новые правые», убивает творчество, но

способствует ли ему фанатизм слепой веры?
«Новые правые» борются с декадентской культу¬

рой «постиндустриального общества», в особенности

с гедонистическими установками «цивилизации досу¬

га», так как с помощью «игровой», «иронической»

субкультуры досуга личность дистанцируется по от¬

ношению к коллективным верованиям.
Но возможно ли культурное творчество без «ро¬

мантической иронии» — ощущения относительности

тех или иных верований, норм, укладов жизни? Ли¬

шенным такой «иронии» культуре и искусству оста¬

ется одно — воспевать настоящее, раболепствуя перед

ним. Судя по всему, «новые правые» не знают иной

альтернативы декадентскому индивидуализму и все-

разъедающему скептицизму, нежели принудительная

коллективность, скрепленная расовым мифом. Не

случайно их идеологи так ополчаются на интеллек¬

туализм. Дело не только в присущей интеллектуалам

«иронии», разрушительной в отношении любой «ло¬

зунготиражирующей» политической практики. Имеет

значение и то, что интеллектуалы профессионально

связаны с такими видами деятельности (наука, ис¬

кусство, средства массовой информации), которые

К. Маркс отнес к «непосредственно всеобщему труду»,

в принципе не локализуемому в узких ведомственных

и даже национальных границах, мобилизующему ин¬

теллектуальный потенциал всего человечества. «Но¬

вые правые», абсолютизирующие плюрализм культур

и их «некоммуникабельность», отличаются особой на¬

стороженностью по отношению к тенденциям интегра¬

ции культуры и нормам интеллектуальной «всеобщно¬

сти». За этим нельзя не видеть наряду с проявлением

неоконсервативной реакции на процессы интернацио¬

нализации духовной, культурной жизни отражение

объективной необходимости защиты национальной

культуры от «информационного империализма». Те¬

зис о «некоммуникабельности культуры» — своего

рода заклинание «новых правых», направленное против

неконтролируемого проникновения американской

культурной индустрии и влияния транснациональных

монополий. По оценкам экспертов, США контроли¬

руют около 65% мирового потока информации, цир¬

кулирующей по каналам массовой коммуникации24.

Вначале эта экспансия осуществлялась в форме экс¬
186

порта развлекательных телепрограмм, общий объем

которого уже в начале прошлого десятилетия дости¬

гал 200 тыс. часов в год и с тех пор растет ускорен¬

ными темпами. В последнее время рост экспорта

учебно-развлекательных телепрограмм, предназначен¬

ных для детей и юношества, опередил все другие виды

программ. В частности, американская программа «Се¬

зам-стрит», основанная на принципе «обучай развле¬

кая», формирует мировосприятие десятков миллионов

дошкольников в более чем ста странах мира.
Французская система государственного централь¬

ного телевидения создает определенные препятствия

этой экспансии, но она совершенно бессильна против

других ее форм — распространения телекассет, а так¬

же радиопрограмм. Транснациональные монополии

встали на путь своеобразной диверсификации произ¬

водства: наряду с товарами они производят телеуслу¬

ги в виде рекламы, инструктирования потребителей

своей продукции, программ обучения. Так, компания

«Дженерал электрик» имеет 6 радио- и 4 телестанции,

компания «Вестингус» — 7 радио- и 5 телестанций;

мощность специальной телесети компании ІВМ пре¬

высила 10 млн учебных часов в год25.
Это использование транснациональными монопо¬

лиями и крупнейшими госмонополистическими центра¬

ми новых возможностей «информационного общества»

беспокоит не только «новых правых», но и в первую

очередь демократическую общественность тех стран,

которые опасаются за судьбу своей национальной

культуры и своих ценностей в условиях, когда на¬

циональный контроль за процессом духовного форми¬

рования подрастающего поколения практически ут¬

рачен. Но выходом из положения является не «куль¬

турный изоляционизм», как предлагают «новые пра¬

вые» (он был бы огромным шагом назад), а создание

нового, демократического информационного порядка,

основанного на более взаимном, если не эквивалент¬

ном обмене информацией. Именно в этом направле¬

нии работают различные комиссии ЮНЕСКО, эти цели

преследует Организация солидарности народов Азии

и Африки по новому информационному порядку, ко¬

торая в 80-х годах провела две представительные кон¬

ференции, посвященные этой проблеме.
Французские «новые правые» хотят фактически ор¬

ганизовать систему информационного протекциониз¬
187

ма, используя не столько прямые политические зап¬

реты, сколько жесткую самоцензуру культуры на ос¬

нове активизации национальных и расовых предубеж¬

дений. То, что расовый фактор ставится ими на пер¬

вый план, свидетельствует, что они опасаются не

столько американского, сколько «восточного» проник¬

новения.
Как и другие неоконсерваторы, «новые правые»

осуждают ориенталистские увлечения западноевро¬

пейцев йогой, дзен-буддизмом, даосизмом. Проникно¬

вение восточного мистицизма подрывает, как они счи¬

тают, специфический, свойственный западной культу¬

ре тип мировоззрения, подтачивает европейский «эт¬

нос». То что консервативные силы на Западе готовы

перед лицом этой проблемы ухватиться за такое край¬

нее средство, как расизм, свидетельствует о смятен¬

ном состоянии защитников «европейского духа», со¬

мневающихся в своей способности выиграть в борьбе

идей, не прибегая к «культурному протекционизму».
Этот же протекционистский дух проявляется у «но¬

вых правых» и в трактовке политического положения

Западной Европы в мире. Тревожное ощущение хруп¬

кости западного мира роднит «новых правых» с авто¬

ром книги «Закат Европы» Шпенглером. Наблюдая

ослабление Западной Европы, начавшееся после пер¬

вой мировой войны, создатель концепции «плюрализ¬

ма цивилизаций» сделал вывод, что стоит под вопро¬

сом сама выживаемость европейской цивилизации.

Вслед за Шпенглером и известным английским исто¬

риком А. Тойнби «новые правые» оценивают военно¬

стратегическое положение Западной Европы по ана¬

логии с положением античной цивилизации, окружен¬

ной варварами. Известно сравнение Тойнби первой

мировой войны с Пелопоннесской войной между Афи¬

нами и Спартой. Война ослабила и деморализовала

оба этих центра античной цивилизации, чем в конце

концов воспользовалась «полуварварская» Македо¬

ния, установившая свое господство в античном мире.

Не гак ли и Россия, являющаяся «не совсем европей¬

ской» страной, воспользовалась ослаблением Запад¬

ной Европы в результате двух мировых войн и уста¬

новила свою гегемонию над Восточной Европой? Как

считают «новые правые», США, в свою очередь, уста¬

новили после второй мировой войны свой протекторат

над Западной Европой. В результате «ареал» западно¬
188

европейской культуры заметным образом сузился, ее

специфика стала выступать на фоне ее хрупкости, и

оба этих аспекта, уникальность и хрупкость, нашли

свое отражение в неоконсервативной философии исто¬

рии, содержащей призыв к культурной и политической

консолидации Западной Европы.
Какую же стратегию для Западной Европы пред¬

лагают «новые правые» в условиях современной

встречи «рас и культур»? В этом вопросе единства

между ними нет. Выделились две позиции: атланти-

стов и антиатлантистов. «Новые правые» — сторон¬

ники атлантизме (будем для удобства называть их

неоатлантистами) считают необходимым вдохнуть

новую жизнь в эту доктрину, требующую единства

международной политики США и Западной Европы.
Единство Запада, утверждают неоатлантисты, —

это не просто политическая и военная необходимость;

оно имеет глубокие культурологические основания,

идущие от античности. Античная Греция — проматерь

Запада, отразила уникальный, нигде, кроме Запада,

не встречающийся тип культуры, характеризующийся

сочетанием таких элементов, как частная собствен¬

ность, обособленное от государства гражданское об¬

щество, демократические, основанные на выборности

формы правления, принцип свободного индивидуаль¬

ного самоопределения в хозяйственной, духовной и

политической сферах. Именно эти принципы, в рас¬

ширенном виде воспроизведенные на Западе со вре¬

мен Ренессанса, и положили начало особому типу ци¬

вилизации, резко отличному от всего того, что встре¬

чается в других частях света. Поэтому неоатланти¬

сты считают целесообразным исходить из простой и

ясной дихотомии: цивилизация—варварство.
Дихотомия эта строится на допущении двоякого

единства: единства всех стран Запада, представляю¬

щих, несмотря на очевидные различия регионов За¬

падной Европы и Северной Америки, единый тип

культуры, идущий от античного «прафеномена», с од¬

ной стороны, и единства всех «незападных стран» —

с другой, жизнь которых строится якобы на одном и

том же прослеживаемом со времен древнеазиатских

деспотий «восточном принципе»: слиянии власти и

собственности в лице государства, отсутствии само¬

стоятельного гражданского общества, системы демо¬

кратического волеизъявления и представительства,
189

теократической организации духовной жизни. Итак,

развитое индустриальное государство СССР, страна

древней цивилизации Индия и население островов

Полинезии — все это лишь разновидности чуждого

Западу «варварства».
Неоатлантисты настаивают именно на таком, пре¬

дельно упрощенном толковании. Любые дифферен¬

циации «внезападного мира», неизбежно выступающие

при самом поверхностном анализе — историческом,

политическом, культурологическом, прямо противопо¬

казаны атлантизму, так как затрудняют оппозицию

«мы» и «они», разрушают целостный «образ врага»,

а тем самым ведут к идейной и психологической демо¬

билизации, которая, как считают «новые правые»,

опаснее военного разоружения.
Как заявляет французский культуролог А. Резлер,

претерпевший типичную для неоконсерваторов мета¬

морфозу (переход с крайне левого на правый фланг),

самая большая опасность состоит в переходе на пози¬

ции культурного релятивизма, связанного с призна¬

нием равноценности культур. «...Европейские интел¬

лектуалы утратили восприятие жизненно важных ди¬

хотомий: цивилизация — варварство, «мы» и «они»,

«лик светлый» — «лик темный». В результате утра¬

чено необычайно важное умение четко идентифици¬

ровать образ друга и образ врага...»26
Отсюда становится ясным, что неоатлантисты на

деле являются не «плюралистами», а дуалистами: они

видят в мире противоборство двух принципов жизне-

строения — восточного и западного. Мало того, во¬

преки демонстративному отказу от иерархического

построения мировых культур неоатлантисты исходят

из неравноценности указанных двух принципов. Прин¬

цип «более высокого порядка», западный, рассматри¬

вается в духе «энтропийного» истолкования (чем бо¬

лее сложным и упорядоченным является то или иное

состояние системы, тем менее оно вероятно), как

практически уникальный; напротив, восточный — как

повсеместно распространенное состояние, поджидаю¬

щее и западные страны, если они ослабят свою твор¬

ческую энергию.
Запад, считают неоатлантисты,— уникальное обра¬

зование, «бельмо на глазу» у варварского большин¬

ства планеты. Не будь Запада как оазиса высокого

уровня жизни, правового состояния, политических сво¬
190

бод, остальной мир не замечал бы всех своих особен¬

ностей противоположного порядка. Запад дестабили¬

зирует ситуацию во всех регионах тем, что предлагает

людям определенный эталон, понимание возможно¬

стей другой, более совершенной жизни. Тем самым он

создает у других трудновыносимое томление духа,

комплекс неполноценности — словом, такие состоя¬

ния, которые делают войну с Западом, устранение его

политически желательной, а иногда прямо-таки необ¬

ходимой перспективой. Иными словами, неоатланти-

сты исходят из презумпции агрессивности всего «не¬

западного мира» в целом, для которого сосуществова¬

ние с Западом — это якобы крайне дискомфортное

пребывание в условиях постоянного и невыгодного

сравнения.
Свобода — специфическая черта западноевропей¬

ской культуры, именно поэтому она является хрупкой

ценностью, нуждающейся в защите. Отказ от нее во

имя сохранения мира представляет, с точки зрения

идеологов неоатлантизма, не просто военно-политиче-

ское или моральное капитулянтство, но угрозу исчез¬

новения Запада как специфического типа культуры.

Если бы, считают атлантисты, в мире существовал

консенсус по поводу ценностей, считающихся приори¬

тетными на Западе, тогда бы любое военно-политиче-

ское поражение Запада ознаменовалось в конечном

счете тривиальным результатом, тысячи раз встре¬

чающимся в истории: утратой тех или иных террито¬

рий, контрибуциями и т. п.
Но поскольку ситуация в корне иная и западные

ценности никто, кроме самих западноевропейцев, не

считает своими, то поражение Запада будет сопро¬

вождаться полной утратой этих ценностей, выпаде¬

нием их из культурного арсенала человечества. Отсю¬

да характерное для «новых правых» сочетание двух

стратегий: устрашения «внешнего врага» с помощью

гонки вооружений и искоренения «внутреннего вра¬

га» — проводников «восточного влияния» и вообще

«капитулянтов». Характерна в этом смысле объеми¬

стая монография, настоящий манифест неоатлантиз¬

ма, изданный Парижским институтом международных

отношений, «Пацифизм и политика сдерживания»

(1983 г.) 27. Ее авторы подчеркивают, что в стратегии

устрашения появилась новая величина, ранее не при¬

нимавшаяся во внимание, но с некоторых пор став¬
191

шая реальным фактором: степень ее принятия насе¬

лением собственной страны. Между Западом и Восто¬

ком, заявляют авторы, возникла еще одна асиммет¬

рия в добавление к прежним, касающимся превос¬

ходства Востока в обычных вооружениях или «евро¬

ракетах»: на Востоке политическое руководство

строит свою стратегию устрашения свободно, тогда

как на Западе оно связано необходимостью учитывать

волю населения в рамках политического консенсуса.
Неоатлантисты оплакивают утраченный эзотеризм

внешней политики, все больше становящейся гласной.

«Волна протеста приняла такие масштабы, что отныне

представляет открытый вызов всей стратегии Запада,

сформировавшейся после второй мировой войны»28.

Авторы критикуют Вилли Брандта, одним из первых

отметившего, что право на жизнь — высшее среди

прав человека, и потому отдавшего проблеме сохра¬

нения мира безусловный приоритет. Такую позицию

атлантисты характеризуют как идейное капитулянт¬

ство, основанное на типичном приеме интеллектуа¬

лов — «модернизировать» вйдение старых, как мир,

проблем. Всегда, говорят они, люди знали, что есть

вещи поважнее мира, например национальное до¬

стоинство, свобода и честь. Если признать, что теперь,

в условиях возможной ядерной войны, эти старые

приоритеты не действуют, значит, заранее капитули¬

ровать перед противником. В свое время А. Токвиль

открыл антиномию равенства и свободы: в качестве

абсолютной ценности равенство способно устранить

свободу, если приверженцы равенства сочтут, что для

его установления необходимо «временное» ограниче¬

ние свобод. Развивая эту антиномию, неоатлантисты

подчеркивают, что мир как абсолютная ценность не

менее опасен для свободы. Чем более явно выступает

приоритет мира, тем легче противнику шантажиро¬

вать европейцев, требуя все новых уступок в обмен

на мир. Идеологи атлантизма неустанно выдвигают

дилемму: опасность войны или опасность тоталита¬

ризма. «Ересь пацифизма», считают они, состоит в го¬

товности капитулировать перед тоталитаризмом в ви¬

ду опасности ядерного уничтожения.
Аналитики Парижского института международных

отношений, ссылаясь на социологические опросы, про¬

веденные в разных странах Западной Европы, ут¬

верждают, что наибольшей лояльностью по отноше-
192

нию к атлантической стратегии сдерживания и поли¬

тике гонки вооружений отличается немобилизованное

общественное мнение — обыденное сознание большин¬

ства. В заслугу «молчаливому большинству» ставится

традиционность его мышления, проявляющаяся двоя¬

ким образом: во-первых, в перечне факторов, вызы¬

вающих особую личную озабоченность, рядовые люди

на первое место по-прежнему ставят такие, как без¬

работица (от 50 до 75% опрошенных), инфляция (от

32 до 50%) и т. п.; угроза войны занимает в этом спис¬

ке в среднем 4-е место; во-вторых, в перечне причин

военной опасности подавляющее большинство опро¬

шенных называют возрастание советской ядерной

мощи * 29.
На этом основании теоретики неоатлантизма дела¬

ют вывод, что массовое обыденное сознание отличает¬

ся «наибольшей культурной укорененностью». Рази¬

тельный контраст с ним представляет позиция интел¬

лектуалов: вместе с повышением уровня образования

возрастает доля других оценок как в отношении фак¬

торов повседневной озабоченности, так и в отноше¬

нии вызывающих их причин. Университетская моло¬

дежь более всего склонна указывать на военную опас¬

ность как основной повод для повседневного беспо¬

койства, а ответственность возлагать на обе сверх¬

державы одновременно. Неоатлантисты видят в этом

признак «деполитизации» мышления, связывающего

опасность войны не столько с угрозой со стороны

противника, сколько с гонкой вооружений как тако¬

вой. Интеллектуалы в качестве активного меньшин¬

ства сильнее влияют на позицию различных партий,

а значит, в потенции и на правительственную поли¬

тику, чем на мнение «молчаливого большинства». В

таких странах, как Греция и Швеция, сетуют неокон¬

серваторы, произошло прямое смыкание ереси паци¬

физма с политикой правительства, что существенно

ослабило северный и южный фланги НАТО.
Неоатлантисты пытаются отлучить антивоенное

движение от европейской культуры, представив его

как восточную ересь, лишающую европейскую куль¬

туру главного ее преимущества — активности.
В основе «пацифизма» (в таком качестве фигури¬
* Опросы проводились в 1982 г., до заключения договора

между СССР и США о ликвидации ракет средней и меньшей

дальности.
7 Панарни
193

рует антивоенное движение в литературе неоконсерва¬

тизма) лежат три течения: экологизм, христианское

миротворчество и традиционный ориентализм интел¬

лектуалов, получивший форму тьер-мондизма. Это

подтверждает, как считают атлантисты, состав участ¬

ников КОДЕНЕ (Комитет за ядерное разоружение

в Европе) — наиболее влиятельной неопацифистской

организации во Франции. Ведущим идейным течением

внутри «неопацифизма» является, по мнению «новых

правых», экологизм — типично восточная ересь, свя¬

занная с пафосом растворения человека в природе,,

что контрастирует с западным пониманием человека

как активного деятеля. С появлением экологизма

«неопацифизм» получил недостающее ему философ¬

ское кредо, идеологизировался в антизападном духе.

Ядерное оружие в концепции экологизма выступает

как олицетворение рожденной на Западе «индуст¬

риальной патологии», губительной для природы и для

человека. Аналитики атлантизма установили корре¬

ляцию между влиянием экологизма в той или иной

стране и возможностями «неопацифизма». Так, в ФРГ,

где большим влиянием пользуются «зеленые», очень

сильны и позиции антивоенного движения. Во Фран¬

ции слабость «неопацифизма» «новые правые» объяс¬

няют сравнительно незначительным влиянием эколо¬

гистов.
Вторая опора «неопацифизма», как считают нео¬

атлантисты,— христианский «абстрактный гума¬

низм». Подмена политического подхода к междуна¬

родным делам моральным, гуманистическим — это, с

точки зрения «новых правых», опасное заблуждение,

влияние которого особенно ощущается в странах про¬

тестантской Европы — в ФРГ, Скандинавии, Голлан¬

дии. Южная католическая Европа (за исключением

Греции) менее подвержена недугу «неопацифизма»,

так как в католицизме меньше выражен морализатор¬

ский и манихейский пафос. В этом плане Франция

также является «наиболее благополучной страной»

как в силу слабого влияния религии вообще, так и в

силу того, что это влияние католическое.
Что касается третьего фактора — «иронии» интел¬

лектуализма, неизменно обращенной против ценностей

собственной культуры, то, согласно «новым правым»,

во Франции этот фактор в значительной мере нейтра¬

лизуется тем, что с конца 60-х годов французские ле¬
194

вые интеллектуалы начисто утратили свою просовет¬

скую ориентацию и отличаются большей (по срав¬

нению с западногерманскими, итальянскими или скан¬

динавскими) восприимчивостью к опасности восточ¬

ного тоталитаризма.
Среди факторов, ослабляющих Запад, неоатланти¬

сты выделяют наряду с пацифизмом «национальный

эгоизм». В этой связи они призывают переосмыслить

наследие де Голля, доктрина которого о независимой

обороне Франции первоначально базировалась на

«консервативном национализме», но впоследствии ста¬

ла питать, и не только во Франции, «левый национа¬

лизм» и антиамериканизм. «Новые правые» не могут

простить де Голлю тезиса о Европе «от Атлантики до

Урала» — едином европейским доме, объединяющем

под своей крышей страны с разным историческим

опытом и политическим строем. Эта великая идея

является наследием, которое предстоит умножить в

рамках нового политического мышления, утверждаю¬

щего единство долговременных интересов всех наро¬

дов, населяющих Европу, совпадение их интересов с

интересами всего мира. Но именно это оспаривают

«новые правые», отлучающие СССР от Европы, от¬

рицающие самое возможность какой бы то ни было

общеевропейской политики с помощью ссылки на

«разнотипность культур» Европы и России. Европей¬

ская принадлежность России доказана всей ее тыся¬

челетней историей — экономической и культурной.

«Мы, — заявил М. С. Горбачев, — европейцы. С Евро¬

пой Древнюю Русь объединило христианство... Исто¬

рия России — органическая часть великой европей¬

ской истории» 30.
Сейчас, в эпоху становления нового политического

мышления, установки которого пробивают себе доро¬

гу и на Западе, как никогда, необходим анализ атлан-

тизма и неоатлантизма как идеологии, во многом про¬

тивоположной новому мышлению. В условиях когда

появляется реальная альтернатива атлантизму, более

явно выступает его специфика как исторически пре¬

ходящего, архаичного типа мышления.
На каких основаниях оно строится? Во-первых,

это мышление не признает важнейшего сейчас поня¬

тия общечеловеческих интересов и их приоритетного

характера в международной политике. Атлантисты

связывают безопасность с политикой «ядерного сдер¬
7*
195

живания», игнорируя более общие и долговременные,

собственно политические основания безопасности, свя¬

занные с возросшей взаимозависимостью государств

и народов и появлением новых глобальных проблем,

которые они могут решать только сообща, на основе

многостороннего сотрудничества.
Во-вторых, атлантисты, и в особенности неоатлан¬

тисты из числа «новых правых», выступают против

деидеологизации сферы межгосударственных отноше¬

ний, разгрузки международной политики от сугубо

идеологических споров. «Новая правая» культуроло¬

гия требует, напротив, усиления идеологизации меж¬

дународных отношений, и к тому же на наиболее

сомнительной и опасной — расовой и националисти¬

ческой — основе.
В-третьих, наконец, идеология атлантизма строит¬

ся на основе элитарных принципов, стремится сохра¬

нить эзотерический, скрытый от общественности, ха¬

рактер международной политики. То относительное

равнодушие к международным делам, которое обна¬

ружили проводимые на Западе опросы обществен¬

ного мнения, связано не с консерватизмом последне¬

го, а с отчужденным характером международной

политики и дипломатии, которая делается в узких

«коридорах власти». Чем меньше у тех или иных

групп населения шансов на участие в принятии ре¬

шений международного характера, тем ниже и ин¬

терес к ним. Демократизация сферы международ¬

ных политических решений, которой требует новое по¬

литическое мышление, тенденции к усилению влияния

«народной дипломатии» неизбежно усиливают и мас¬

совый интерес к внешнеполитическим вопросам. Как

подчеркнул М. С. Горбачев, «мы приветствуем резко

возросшее за последние годы непосредственное влия¬

ние на международную политику многочисленных и

многоликих общественных движений — профсоюзных,

женских, молодежных, антивоенных, экологических.

Они требовательно и ответственно вторгаются в не¬

когда заповедные зоны дипломатии»31.
Кризис атлантизма не только следствие «мирного

наступления» СССР и растущего давления демокра¬

тической общественности стран Запада на внешнюю

политику своих правительств. Его источником явля¬

ются также экономические и геополитические сдвиги

мирового масштаба, свидетельствующие об ослабле¬
196

нии старых индустриальных центров, специализиру¬

ющихся на производствах традиционного энергоемко¬

го типа.
«Новые правые» указывают на то, что США —

главная в недавнем прошлом опора атлантизма —

сами начинают подвергать его ревизии. Множатся

признаки того, что центр мирового развития смеща¬

ется от Атлантики к Тихому океану. Внутри США

это смещение выразилось в небывалой экономичес¬

кой и технологической экспансии новых индустриаль¬

ных центров Восточного побережья — Техаса и Кали¬

форнии. В рамках мирового сообщества в целом это

проявилось наряду с «японским чудом» в появлении

новых индустриальных государств — Южной Кореи,

Тайваня, Сингапура, Гонконга. Укрепляющиеся свя¬

зи США с этими странами «новые правые» расцени¬

вают как «измену атлантизму», как конец эры, озна¬

менованной планом Маршалла. «Для этой новой

Америки эпицентром мирового развития уже не яв¬

ляется далекая и дряхлеющая Европа. Отвратив свой

взор от старого континента, Америка обращает его к

Тихому океану»32. Атлантика как колыбель инду¬

стриального общества начинает уступать тихоокеан¬

скому бассейну — колыбели нового, «информацион¬

ного общества».
«Новые правые» полагают, что только их идейно¬

теоретический багаж содержит возможности удов¬

летворительного объяснения этого феномена. Все

дело якобы в том, что новые индустриальные госу¬

дарства не знали духовной катастрофы, связанной с

революционным и эмансипаторским движением

«вверх по лестнице, ведущей вниз». Здесь не дейст¬

вует пресловутый закон «обратной пропорционально¬

сти» между возрастанием энерговооруженности тру¬

да и падением социальной энергии работника, так как

его духовные силы продолжают поддерживать тра¬

диционная культура и патриархально-религиозная

мораль.
По мнению представителей течения антиатланти-

стов из числа «новых правых», «тихоокеанский фе¬

номен» заслуживает самого серьезного философского

осмысления, невозможного в рамках атлантической

догматики. Необходимо, говорят они, отказаться от

примитивных дихотомий типа «Запад — варварство»

или «Восток — Запад». Наряду с этатистской куль¬
197

турой, связанной с монополией государственной соб¬

ственности и отсутствием автономного гражданского

общества, на Востоке возможна, как показывает опыт

новых индустриальных стран, и другая, позволяющая

избегать крайностей приватизации и коллективиза¬

ции, индивидуализма и тоталитаризма. Гармоничное

сочетание индивидуальной инициативы с преданно¬

стью общим целям, духа предпринимательства с ду¬

хом древней героики дает помноженный эффект, ко¬

торый и лежит в основе индустриального рывка госу¬

дарств тихоокеанского региона.
Такой гармонии, по мнению «новых правых»,

жаждет и европейский дух, и она отнюдь не ино¬

родна его культурному «прафеномену». И «антиат-

лантисты» пытаются пересмотреть основания запад¬

ноевропейской цивилизации, связав их уже не с ан¬

тичной традицией, а с индоевропейским, арийским

наследием. Опираясь на концепцию историка Ж. Дю-

мезиля о трехчленной структуре древнего индоевро¬

пейского общества, включающего жрецов, воинов и

работников, «новые правые» противопоставляют ат¬

лантическому духу «массового общества», страдаю¬

щего от социальной аморфности и неупорядоченно¬

сти, дух иерархии и порядка. Как заявляет И. Бло,

в современных формах индоевропейская триада мо¬

жет быть представлена в виде иерархии обособлен¬

ных функций законодательства (политики), обороны

и материального производства. Разделение законо¬

дательной, исполнительной и судебной власти, отде¬

ление экономики от политики, которые обычно ведут¬

ся от эпохи Просвещения, на самом деле, как ут¬

верждают «новые правые», имеют гораздо более древ¬

нее происхождение, восходят к индоевропейскому

«прафеномену». Философия Просвещения подчерки¬

вает необходимость разделения функций, но игнори¬

рует глубокий смысл их иерархии. Совмещение функ¬

ций порождает тоталитарный режим, но и наруше¬

ние их иерархии ведет к тяжелым последствиям.

«В частности, две первые функции должны домини¬

ровать над третьей, если хотят избегнуть посяга¬

тельства плутократии... на всеобщий интерес»33. Ин¬

дивидуализм в условиях ослабленного действия тра¬

диции и институтов ведет к декадансу, ибо «вопреки

Руссо декаданс не следствие утраты «естественного

состояния», он, напротив, наиболее вероятная тен¬
198

денция, коренящаяся в естественном человеческом

стремлении избегать напряжения и трудностей»34.
Поэтому, заключают «антиатлантисты», индоев¬

ропейская традиция, сочетающая «принцип свободы»-

с «принципом авторитета», предпочтительнее атлан¬

тической, истоки которой ведутся от афинской демо¬

кратии. Ренессанс явился попыткой возрождения

античного наследия, но она в конце концов завела в

«тупик Просвещения». Более перспективной «новым

правым» представляется попытка возрождения ин¬

доевропейской традиции. Не случайно американской

демократии — этому эталону атлантистов — они про¬

тивопоставляют швейцарскую.
Швейцария, которая оказалась практически не

затронутой эпохой Просвещения и не пережила ни

одной революции, является наиболее демократичес¬

кой и благополучной в социальном и экономическом

отношениях страной. Источник ее политической си¬

стемы не в идеях Просвещения, Реформации или Ре¬

нессанса, а в индоевропейских традициях первобыт¬

ной военной демократии. «Самобытный институт

швейцарской демократии — всеобщее собрание наро¬

да, принимающее законы не парламентским, а пле¬

бисцитарным путем и избирающее местное прави¬

тельство. Совокупность этих кантональных прави¬

тельств и образует правительство федерации»35.
Противоборство римской (романской) идеи госу¬

дарственности и германской идеи прямой военной

демократии, организующей поголовно вооруженных

граждан, предопределило, по мнению «новых пра¬

вых», все коллизии исторического развития Запада.

Всякое ослабление более древней германской (индо¬

европейской в своей основе) структуры и выдвиже¬

ние на первый план романской, государственной, не¬

избежно ведет к ослаблению гражданского общества

на Западе и к ослаблению «духа Запада» вообще.
Именно на основе «романо-германского синтеза»

«новые правые» предлагают строить объединенную

Западную Европу. Методология «новых правых»

весьма близка структуралистской (многое свиде¬

тельствует о том, что влиятельная во Франции фило¬

софия структурализма оказала на них воздействие).

Подобно тому как структуралисты стремятся во вся¬

кой, в том числе и в обыденной, речи высветить древ¬

нюю, связанную с мифом структуру, «новые правые»
199

высвечивают смысл и ход современной истории с по¬

мощью своеобразной «исторической палеонтологии».

Им представляется, что анализ эпох кризиса антично¬

сти, великого переселения народов или образования

«священной римской империи Карла V» дает несрав¬

ненно больше для понимания характера и судеб со¬

временного мира, чем изыскания футурологов и экс¬

пертов НТР.
Европа новой эры, поднявшаяся на развалинах

античности, была построена под эгидой двух наро¬

дов — галлов и германцев. Империи Карла V, кото¬

рый был королем Франции и императором Германии,

угрожали славяне с Востока и арабы с Юга. Разве

не повторяется история сейчас, когда надеждой неза¬

висимой от сверхдержав Западной Европы стано¬

вится союз Франции и ФРГ и когда ей снова угро¬

жают славянский Варшавский пакт с Востока, ислам¬

ский политический и демографический нажим с

Юга?36
«Новые правые» указывают на решающее, судь¬

боносное для Западной Европы значение француз¬

ского неоконсерватизма. «Только Франция может

поддержать дух Германии, колеблющейся между

двумя крайностями (ролью вассала США и капиту¬

лянтским нейтрализмом по отношению к СССР), и

побудить ее выбрать независимую Европу. Только на

основе союза Франции и Германии может строиться

свободная Европа и возродиться ее могущество»37.
Только «правое» правительство во Франции, от¬

бросившее атлантическую парадигму в пользу индо¬

европейской, способно, по мнению «новых правых»,

спасти от «финляндизации» ФРГ, а с нею и всю За¬

падную Европу. А без Европы и США не смогут удер¬

жаться. Таким образом, французский неоконсерва¬

тизм выдается за основное звено цепи, потянув за ко¬

торое можно остановить скольжение Запада к про¬

пасти.
«Великое дело строительства Европы требует ре¬

шительного преодоления французского социализма не

только на уровне политических институтов, но и на

уровне психологическом и ценностном». Как подчер¬

кивает М. Понятовский, говоря о единой Европе

«новые правые» имеют в виду не технократическую

«Европу экспертов», а Европу как определенный тип

культуры38. Опора на индоевропейский «прафено-
200

мен» необходима не только для отпора социализму,

но и для преодоления «националистического сепара¬

тизма», игнорирующего общность интересов и судеб

«европейского отечества». Пора понять, заявляет По¬

нятовский, что единой, интегрированной не только в

экономическом, но и в военно-политическом и идео¬

логическом отношениях Европе нет альтернативы.
Либералам и социалистам, считают «новые пра¬

вые», выгодно твердить об опасности ядерного унич¬

тожения: на ее фоне как бы обесцениваются осталь¬

ные опасности, в том числе опасность полной дегра¬

дации Европы. Никогда еще мифический образ по¬

хищения Европы не выглядел столь достоверным,

столь близким реальности. Но ситуация, подчерки¬

вают «новые правые», небезнадежна. Потенциальные

похитители Европы — «сверхдержавы» — обладают

могуществом, но это могущество средств, но не це¬

лей, не духа. Только богатое и древнее культурное

наследие мобилизует дух и делает скопление людей

народом. Но в России, как считает М. Понятовский,

оно окончательно растрачено, а в США его никогда

и не было. Перспектива истинной, основанной на

едином культурном «прафеномене» федерации наций

существует только в Западной Европе. Об этом сви¬

детельствует уже накопленный опыт европейской ин¬

теграции, которую не удалось повторить ни странам

СЭВ, ни странам Африканского Рога или Тихоокеан¬

ского бассейна.
Решающим в этой области завоеванием «новые

правые» считают создание Европейского совета глав

правительств (прообраз единого правительства),

единой европейской валюты и европейского парла¬

мента, избираемого всеобщим прямым голосовани¬

ем. Но все эти принципы требуют радикализации.
«Новые правые» предлагают заменить принцип

единогласия при принятии решений в Европейском

совете министров принципом большинства: ждать

единогласия — значит ничего не решать. А главный

замысел правых — добиться полной военно-политиче¬

ской интеграции Западной Европы. Они поддержи¬

вают проект «европейского политического единства»,

впервые выдвинутый на голосование Европарламен¬

та в феврале 1984 г. Проект предусматривал превра¬

щение Европейского совета министров, делегируемых

правительствами, в действительный надгосударствен¬
201

ный орган, подотчетный только Европарламенту. То,

что против проекта голосовали французские комму¬

нисты, а социалисты воздержались, выдает в тех и в

других, по мнению «новых правых», саботажников

единой Европы и подтверждает, что только неокон¬

сервативная революция во Франции способна обеспе¬

чить строительство единой Европы. «Настало время,

судьбоносное время, показывающее, что политиче¬

ски слабая «левая» Франция несовместима с единой

Европой» 39.
Как считают «новые правые», инструментарий

единой политической воли в Западной Европе еще по-

настоящему не создан. Он должен представлять со¬

бой систему, включающую единую европейскую сто¬

лицу, одного избираемого прямым всеевропейским

голосованием президента, единый совет обороны, на¬

конец, единые европейские программы, проекты и

фонды в области развития технологий, энергетики,

транспорта, космической техники. Активная энергети¬

ческая политика европейцев позволила нейтрализо¬

вать нефтяной шантаж стран ОПЕК — пример того,

как надо действовать и в других областях.
Создание современного «информационного обще¬

ства» в Западной Европе вообще невозможно вне

процессов интеграции. Для развития информатики,

телемеханики, микроэлектроники, биотехнологий тре¬

буется не только мобилизация общеевропейских эко¬

номических средств, совместная инвестиционная и

кредитная политика, но и мобилизация общеевропей¬

ских интеллектуальных ресурсов, что предполагает

новый уровень общения и координации, ведущий к об¬

разованию единого гражданского общества европей¬

цев. И здесь, как считают «новые правые», налицо

конфликт между институтами сообщества, близкими

гражданскому обществу, и институтами, образован¬

ными государственными бюрократическими инстан¬

циями. Так, Европарламент, избираемый прямым го¬

лосованием граждан, занимает в вопросах интеграции

более решительную позицию, чем Совет министров,

состоящий из назначаемых правительствами чинов¬

ников.
Многообещающая программа «Эспри», посвя¬

щенная развитию информатики, подверглась бойкоту

Европейского совета министров, и только вмеша¬

тельство Европарламента способно было ее спасти.
202

В этой связи «новые правые» требуют резко усилить

механизм общеевропейской плебисцитарной демокра¬

тии как средства формирования активного граж¬

данского общества Западной Европы. Процедуры

бесконечных межгосударственных согласований дают

«помноженный бюрократический эффект» (нацио¬

нальная бюрократия, помноженная на общеевро¬

пейскую). Только разгрузив систему европейских ре¬

шений с помощью механизмов прямой демократи

Западная Европа может рассчитывать на ускорение

своего развития, на то, чтобы достойно ответить на

технологический вызов со стороны США и Японии.
Отвергая атлантизм и одновременно мечтая о ев¬

ропейском реванше, «новые правые» не в состоянии

указать на реальные возможности его осуществления.

В 80-е годы произошло еще большее отставание За¬

падной Европы от США и Японии, особенно в обла¬

сти новых технологий. Темпы роста производства ин¬

формационной техники в период 1973—1982 гг. в

странах ЕЭС составили 8% в год, тогда как в Япо¬

нии— 14,5, в США—14,9%. Каждые 8 из 10 персо¬

нальных компьютеров, появляющихся на рынках

Западной Европы, американского производства. На

долю Японии приходится более 40% рынка микро¬

процессорной техники, на долю стран ЕЭС—10% 40.
Может ли Западная Европа преодолеть это от¬

ставание? Похоже, что антиатлантисты возлагают на¬

дежды не только на интеграцию Западной Европы, но

и на ее союз с «третьим миром» против «сверхдер¬

жав». В этом свете их поиски индоевропейских осно¬

ваний культуры западноевропейского региона выгля¬

дят как попытки нейтрализовать ту поляризацию Во¬

стока и Запада, которую насаждали идеологи атлан-

тизма, и навести мосты между объединенной Запад¬

ной Европой и «третьим миром», начав с тех наро¬

дов Востока, которые имеют родственное индоевро¬

пейское происхождение. Как утверждает Бенуа, если

дать понятию «третий мир» не экономическое, а поли¬

тическое толкование (как миру вне двух «сверх¬

держав»), то Западная Европа выступает как его

составная часть41. Различия между «сверхдержава¬

ми», утверждает Бенуа, вовсе не так существенны,

как это предполагают атлантисты. Обе «сверхдержа¬

вы» являются носителями тоталитаризма, ибо суть

его не в устранении многопартийности и парламент¬
203

ских институтов, как считают либералы, а в социаль¬

ной инженерии — стремлении сконструировать новый,

единый для всех народов порядок. Поэтому вместо

дилеммы «демократия или тоталитаризм» «новые

правые» выдвигают другую: традиционный плюра¬

лизм (естественное разнообразие культур и укладов

жизни) или тоталитарный монизм (будь это единое

«технотронное» общество американского образца или

«мировая республика Советов»).
Решающее значение в стратегии отвоевания мира

у «сверхдержав» «новые правые» придают преобра¬

зованию идеологии «тьер-мондизма», которая уже

завоевала популярность в Западной Европе, но «ис¬

кажена» левыми. «...Существует крайняя необхо¬

димость в появлении в Европе нового тьер-мондизма,

основанного не на комплексе вины (перед народами

бывших колоний. — А. П.), не на отрицании собствен¬

ной культуры, а на признании законности культурно¬

го многообразия мира и на решимости объединить

усилия всех тех, кто намерен его отстоять от пося¬

гательств глобализма»42.
Каковы истинные мотивы этой «тьер-мондист-

ской» демагогии «новых правых»? Ясно, что здесь

нашло отражение межимпериалистическое соперни¬

чество за позиции в «третьем мире». Как заявил

М. Понятовский, «ни в коем случае нельзя забывать,

что страны «третьего мира» — основные потребители

наших товаров: экспорт Европейского экономиче¬

ского сообщества в эти страны в 1981 г. составлял

123 млрд долларов, тогда как в США, Японию и стра¬

ны Восточной Европы — только 70 млрд»43. По¬

мощь Западной Европы «третьему миру» вдвое пре¬

вышает американскую, вчетверо — японскую и в

6 раз — стран СЭВ. Но она должна оказываться, под¬

черкивают идеологи «новых правых», не на уровне

двусторонних связей, устанавливаемых каждым го¬

сударством Западной Европы в отдельности, а на

уровне Сообщества в целом.
При этом ее направленность, как подчеркивает

тот же Понятовский, должна быть такой, чтобы эко¬

номика стран «третьего мира» не дублировала запад¬

ноевропейскую, а дополняла ее.
Из всего этого становится ясным, что «новый пра¬

вый» «тьер-мондизм» — это всего лишь подновлен¬

ный неоколониализм, а вызов «глобализму сверх-
204

держав» — попытка утвердить западноевропейский

глобализм и гегемонизм в развивающихся странах.

Если бы речь действительно шла о плюрализме, то

акцент был бы сделан на другом: на богатом разно¬

образии двусторонних связей. Что касается болез¬

ненной для «новых правых» проблемы ослабления

позиций Западной Европы в мире, «декаданса» евро¬

пейской цивилизации, то реальная альтернатива им

существует, но она не на пути раскола и противопо¬

ставления двух частей Европы, а на пути строитель¬

ства «общеевропейского дома», активного сотрудни¬

чества стран СЭВ и стран ЕЭС в решении европей¬

ских и общемировых проблем.
Как подчеркнул М. С. Горбачев, «мы в Советском

Союзе к этому готовы, в том числе к поиску новых

форм кооперации и сотрудничества, включая созда¬

ние совместных смешанных предприятий, осуществ¬

ление совместных проектов в «третьих странах» и

т.д.»44. «Новые правые» никак не могут понять,

что всякое отлучение СССР и стран Восточной Ев¬

ропы от «европейской цивилизации» в конечном сче¬

те оборачивается против самой Западной Европы и

ослабляет позиции и потенциал Европы в целом. Пе¬

ред лицом крайне обострившихся глобальных про¬

блем любое недоиспользование потенциала Европы

как давнего центра мировой цивилизации грозит на¬

ращиванием энтропийных, хаотических процессов.

Но разделенный потенциал двух частей современной

Европы не в состоянии обеспечить новый, требуемый

обстоятельствами уровень участия Европы в реше¬

нии мировых проблем.
Как в отношении полярности Запад — Восток,

так и в отношении полярности Север — Юг явно об¬

наруживается порок неоконсервативной философии

истории: она исключает единство современного мира.
Вытекающие отсюда негативные политические

последствия для диалога и сотрудничества, для ста¬

новления нового мышления несомненны. Однако пер¬

спективы не являются закрытыми. Неоконсерватив¬

ное кредо «культурного плюрализма» в определенных

политических условиях может «работать» и как фак¬

тор экстремизма (или изоляционизма) в международ¬

ной политике, и как фактор, способствующий (при

некоторых допущениях) признанию сложности, неод¬

номерности современного мира.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ
«Неоконсервативная волна» на Западе отразила

кризис госмонополистической стадии развития обще¬

ства, выразившийся в тенденциях дезорганизации

экономической, социальной и культурной жизни, в

бюрократическом параличе общественной инициати¬

вы. Неоконсерватизм выступил как буржуазно-инди¬

видуалистическая реакция на ложную «коллектив¬

ность» и гигантоманию общественной жизни, при

которых личность растворяется в анонимных струк¬

турах, обесценивается, теряя качества самостоятель¬

ного и ответственного предпринимателя, работника и

гражданина. Развитие государственно-монополистиче¬

ских структур повлекло за собой атрофию двух

важнейших способностей общественного человека: к

самоопределению и самодеятельности. В результате

у миллионов людей появилось ощущение дезориен¬

тации.
Экономическая дезориентация выразилась в явле¬

ниях «производства ради производства», связанных

с разрывом между монополистическими производи¬

телями и потребителями, с безадресностью общест¬

венного производства, теряющего разумную социаль¬

ную направленность. Социальная дезориентация —

в потере способности самоопределиться в насущных,

в том числе повседневных, будничных вопросах су¬

ществования, в возрастающей зависимости от вез¬

десущей бюрократической опеки. Контраст между

«большим» миром и «малым» человеком беспомощ¬

ным и зависимым — свидетельствует об отчужденном

характере общественных и государственных струк¬

тур, которые стоят над человеком, вместо того чтобы

служить ему.
Культурная дезориентация проявляется в утрате

«корней», в разрушении наследия, обеспечивающего

преемственность поколений и коммуникабельность

людей, в бездействии норм и возрастающем амора¬

лизме.
Случилось так, что левые силы на Западе, в силу

определенных причин политического и идеологическо¬

го характера, своевременно не среагировали на про¬
206

цессы бюрократического омертвления общественной

жизни, на опасность массовой дезориентации и де¬

морализации. В этих условиях и активизировались

неоконсерваторы, имеющие давнюю традицию крити¬

ки «массового общества» справа. Они подняли воп¬

рос о параличе общества, скованного тисками бюро¬

кратических регламентаций, об угрозе подрыва пред¬

принимательской инициативы, идущей от государст¬

венно-монополистических структур.
Придя к власти в ряде стран Запада, неоконсер¬

ваторы попытались провести ряд мероприятий по де¬

монтажу механизмов бюрократического вмешатель¬

ства в экономику, заодно пожертвовав и социальны¬

ми программами. Надо сказать, что приобретения

неоконсерваторов — а они имеются, что выразилось в

значительном снижении инфляции, в оздоровлении

экономики,— носят в определенном смысле необрати¬

мый характер. В обозримом будущем представляется

невозможным возврат к прежним уровням налогооб¬

ложений, доходов и прибыли, к опережающему по

сравнению с темпами увеличения национального до¬

хода росту государственного бюджета, к прежним

размерам дотаций нерентабельным предприятиям и

масштабам государственного социально-экономиче¬

ского попечительства, растущим на протяжении всех

послевоенных лет. Требования левых партий нара¬

щивать темпы национализации, нормирования цен,

доходов и прибыли, в условиях когда экономика ста¬

ла задыхаться от бюрократических регламентаций,

были умело использованы неоконсерваторами для

дискредитации социалистических и демократических

идей.
Левый радикализм, отразивший социальный про¬

тест масс, их жажду социальных перемен, был несво¬

боден в некоторых своих формах от мелкобуржуаз¬

ного, волюнтаристского нетерпения, от веры в мгно¬

венные и универсальные решения общественных

проблем. Но опыт разных стран мира показал, что

попытки таких решений влекут за собой разруши¬

тельные последствия, в первую очередь в экономиче¬

ской области, и не только в ней. В современном раз¬

витом обществе, отличающемся крайне сложными

•связями и зависимостями, нет и не может быть ин¬

станции, которая могла бы из центра в деталях оп¬

ределять и регламентировать общественную жизнь,
207

разрабатывать универсальные нормативы. По-види¬

мому, в принципе несостоятельны попытки найти, оп¬

ределить такие нормативы. Речь идет о назревших из¬

менениях не только в политике, но и в политической

гносеологии, в теории познания общественных про¬

цессов.
В общественных науках, как нам представляется,

назревает революция, напоминающая ту, которая

прежде, в начале XX в., произошла в естествознании

и ознаменовалась отказом от представлений в духе

жесткого, «лапласовского» детерминизма и утверж¬

дением новых, релятивистских и стохастических под¬

ходов к изучению природной реальности. Аналогич¬

ный «кризис картины мира» назревает в обществове¬

дении. В массовом общественном сознании, как и в

среде экспертов-экономистов, управленцев, социоло¬

гов, культурологов, крепнет убеждение в несостоя¬

тельности какой) бы то ни было аксеоматики, допу¬

скающей априорную систему предписаний. Как под¬

черкнул М. С. Горбачев, «социализм — не априорная

теоретическая схема, в соответствии с которой об¬

щество делится на дающих указания и исполняю¬

щих» 1. В любой из областей современной обществен¬

ной жизни самодеятельности граждан вообще нет

альтернативы: любые попытки заменить ее предпи¬

саниями и разнарядками сверху неизбежно оборачи¬

ваются тяжелыми просчетами и потерями. Но озна¬

чает ли это, что социальная, историческая реальность

вообще не поддается предвидению и управлению, что

на нее, как утверждают неоконсервативные теорети¬

ки, в принципе невозможно целенаправленно влиять?
В вопросе о социальных преобразованиях и пере¬

менах неоконсерваторы спекулируют на реальных

проблемах. Одна из проблем касается того, сущест¬

вуют ли пределы допустимости в практике преобра¬

зований человеческого мира. Опыт подсказывает: да,

существуют. В частности, недопустимо вмешательст¬

во генной инженерии в структуру человеческой на¬

следственности, в механизмы, относящиеся к природ¬

ным, антропологическим основам личности. Гипер¬

трофируя этот момент, неоконсерваторы делают вы¬

воды о недопустимости любых преобразований «ми¬

ра человека» вообще. Вторая проблема: существуют

ли пределы допустимого в управлении социальными

процессами? Опять-таки следует сказать, что человек
208

XX в. выстрадал свое знание имеющихся здесь пре¬

делов: недопустимо, например, государственное поли¬

тическое вмешательство в частную, семейную, интим¬

ную жизнь граждан. Основываясь на таких фактах,

неоконсерваторы заявляют о безнравственности лю¬

бых попыток управления социальными процессами,

которые необходимо целиком предоставить их есте¬

ственному ходу.
Критика теории и практики социальных преобра¬

зований, прогресса — одно из ведущих направлений

неоконсервативной атаки на левую идеологию. При

этом неоконсерваторы выступают с позиций защиты

якобы разрушаемого преобразованиями человеческо¬

го микромира. Рассогласованность макро- и микро¬

процессов, отчуждение макромира (крупномасштаб¬

ных форм деятельности, политических, экономических

и технологических структур) от запросов и чаяний

личности — реальная проблема, отражающая со¬

циальную противоречивость процесса. Опыт пере¬

стройки в СССР, направленный на усиление социаль¬

ной направленности роста, утверждение социальных

приоритетов экономического и научно-технического

развития — ответ социализма на эту проблему.
Не менее важный аспект теории прогресса, на ко¬

тором сосредоточивают внимание неоконсерваторы,—

соотношение стабильного и нестабильного в общест¬

венном бытии. К. Маркс, как известно, отмечал в

этой связи различие двух исторических типов произ¬

водства: стабильного, докапиталистического и неста¬

бильного, появившегося вместе с капитализмом, осно¬

ванном на постоянных переворотах в технике и тех¬

нологии, в организации труда и формах общения.

Социализм наследует и углубляет этот «принцип не¬

стабильности», революционизируя все области обще¬

ственной жизни.
Однако сейчас понятие нестабильности приобрело

и другой смысл, связанный с появлением невиданных,

угрожающих самому существованию человечества на

Земле глобальных проблем. Глобалистика оперирует

такими понятиями, как «предел допустимых измене¬

ний», «предельное значение переменных», обозначаю¬

щих границу, за которой наступают необратимые на¬

рушения равновесия, ведущие в бездну экологиче¬

ской, ядерной и др. катастроф. В этих условиях воз¬

никает задача стабилизации человеческого существо¬
209

вания, возвращения человечества в каких-то парамет¬

рах бытия на «стационарную орбиту», гарантирую¬

щую ему долговременное существование и предска¬

зуемость перемен. Речь идет не об отказе от измене¬

ний и преобразований, а о том, чтобы сохранять зна¬

чение связанных с ними переменных в пределах сох¬

ранения необходимых общих условий человеческого

существования. Прогресс, как и политика, становится

искусством возможного. Но неоконсерваторы, ссыла¬

ясь на указанные выше проблемы, вообще объявляют

прогресс разрушительной утопией, переходящей гра¬

ницы дозволенного, нарушающей законы бытия.
Стратегическая задача неоконсерватизма — обе¬

скуражить политическое сознание масс, навязать им

представление о бессмысленности глобальных проек¬

тов переустройства мира, чреватых смертельными

«эффектами бумеранга». Неоконсерваторы рассмат¬

ривают революционные преобразования и даже лю¬

бые политические реформы как особую разновидность

«жестких» технологий: если «жесткие» промышлен¬

ные технологии разрушают природную среду, то же¬

сткие политические технологии разрушают социаль¬

ную среду, и в первую очередь главный компонент

ее — экономический. По мнению неоконсерваторов,

любые реформы — это поощрение «экономики спро¬

са» в ущерб «экономике предложения».
Здесь следует сказать, что неоконсервативная кри¬

тика расточительной «экономики спроса» отражает не

только классовые интересы крупной буржуазии, но и

объективную необходимость назревших изменений в

хозяйстве развитых капиталистических стран, изжи¬

вания рудиментов прежней, экстенсивной экономики,

укрепления противозатратных механизмов, структур¬

ных сдвигов в пользу наукоемкого производства. Осо¬

бенно это характерно для Франции, экономика кото¬

рой испытывает большую нагрузку со стороны ма¬

лорентабельных или убыточных отраслей — угольной,

металлургической, судостроительной. Использование

трудящимися этих отраслей политических средств со¬

циальной защиты, протестов против увольнений и

закрытия предприятий расценивается неоконсервато¬

рами как проявление нового социального противо¬

стояния: борьбы производителей — защитников «про¬

изводства ради производства» — с потребителями.
Очевидно, защита потребителя, наиболее массово¬
210

го интереса, ущемляемого монополиями, представляет

одну из важных задач общедемократической борьбы.

Только недооценкой этой задачи со стороны левых

партий можно объяснить тот факт, что неоконсерва¬

торам удается в ряде случаев выдавать себя за пред¬

ставителей интересов потребителей и использовать их

недовольство в своих политических целях. Это — один

из уроков, которые предстоит извлечь левым, демо¬

кратическим силам.
Еще одна общая проблема, поднятая неоконсерва¬

торами, касается реидеологизации Запада, понимае¬

мой в широком смысле как повышение уровня упав¬

шего общественного тонуса во всех областях жизни.

Под влиянием энергетического кризиса 70-х годов

инженеры и хозяйственники на Западе высказывали

озабоченность тем, где найти новые источники элек-Л

троэнергии. Но, как замечает И. Бло, несравненно

более важный вопрос состоит в том, где найти новые

источники социальной энергии, как преодолеть паде¬

ние уровня общественной инициативы, массовую апа¬

тию, безответственность, безверие. В этой связи нео¬

консервативные теоретики предлагают обсудить две

возможности. Первая касается активизации малых

социальных групп. Социологи и психологи, управлен¬

цы и теоретики в области коммуникации обнаружи¬

ли, что малые группы таят колоссальные запасы че¬

ловеческой энергии, не проявляющейся на макро¬

уровне. Взаимные связи людей в микрогруппах —

теснее, общение — интенсивнее, чем в макрогруппах,

где опосредованные, косвенные связи, к тому же за¬

частую приобретающие бюрократический характер,

парализуют энергию общения. Движение за реабили¬

тацию в экономике, политике и культуре малых

форм, вытесненных «массовым обществом» на пери¬

ферию,— реальный процесс, на который неоконсер¬

вативные идеологи живо откликнулись. Здесь еще

один резерв для передовой общественной теории, ис¬

следующей способы активизации человеческого фак¬

тора.
Вторая возможность выступает на макроуровне.

Несомненный факт активизации вторичных, немате¬

риальных потребностей людей, относящихся к духов¬

ной и культурной сфере, ослабляет мотивационный,

мобилизующий потенциал «экономико-центричных»

политических и идеологических форм, обращенных
211

исключительно к материальному интересу. На гла¬

зах возрастает потенциал этно- и культуроцентризма,

часто выступающего в форме националистических и

даже откровенно расистских лозунгов и программ.

Именно в этом увидели свой политический шанс

французские «новые правые», не говоря уже о пра¬

вых экстремистах типа руководителя Национального

фронта Ле Пэна.
Очевидно, без усиления внимания к националь¬

ным и этническим аспектам общественной жизни, без

опоры на результаты этнографических, исторических,

культурологических исследований никакая идеология

в современных условиях не в состоянии сохранить

влияние на массовое сознание, а передовая идеоло¬

гия — выполнить задачу ограждения его от давления

националистических и расистских идей. В этом еще

один урок современной идеологической борьбы, мо¬

жет быть, один из самых важных.
Но в современных условиях наряду с задачами

идеологической борьбы не меньшее значение приоб¬

ретают задачи диалога. Без диалога между предста¬

вителями самых разных идейно-политических тече¬

ний невозможно формирование нового политического

мышления, воодушевляемого сознанием приоритета

общечеловеческих интересов над классовыми. Как

подчеркнул М. С. Горбачев, «формирование нового

мышления требует живого общения не только с еди¬

номышленниками, но и с людьми, представляющими

иные взгляды, отличающиеся от наших и философ¬

ски, и политически.
Ибо они — тоже носители исторического опыта,

культуры, специфики своих народов, которые все те¬

перь являются субъектами мирового развития и

имеют право на свое мнение и на действенное уча¬

стие в мировой политике»2.
Какова потенциальная способность к диалогу у

представителей неоконсерватизма? Их политическая

жесткость, агрессивность, нашедшие отражение в са¬

мой их лексике и пропаганде, приемах «силового

давления», общеизвестны. В этом отношении неокон¬

серваторы заведомо более трудные партнеры по диа¬

логу, чем либералы. Но есть еще одна сторона дела,

которую необходимо учитывать. Диалог бывает по-

настоящему содержательным тогда, когда его участ¬

ники, несмотря на все разделяющие их различия, го¬
212

товы видеть проблемы во всей их остроте и сложно¬

сти. И надо признать, что в этом отношении неокон¬

серватизм выгодно отличается от благодушного ли¬

берального политического сознания, зачастую пред¬

почитающего попросту уходить от проблем.
Неоконсервативное сознание агрессивно, нередко

оно смотрит на проблемы сегодняшнего дня глазами

вчерашнего. Но то, что неоконсерваторы осознали

остроту современного кризиса, небывалый по масш¬

табам вызов человеческой цивилизации, придает их

мышлению проблемный, недремлющий, а следова¬

тельно, поисковый характер. Готовность видеть проб¬

лемы предопределяет в конечном счете и готовность

к диалогу.
Не менее важный вопрос касается способности

неоконсерватизма адекватно оценить политическое

разнообразие современного мира, признать право

народов на свободный выбор путей общественного

развития. И в этом отношении резерв у неоконсер¬

ватизма, как нам кажется, имеется. Идея «плюра¬

лизма культур», если освободить ее от расистской

подоплеки, содержит определенный конструктивный

смысл, признание разнообразия мира как ценности,

что противоположно версии мира, управляемого из

одного или двух центров, защищаемой идеологами

глобализма и гегемонизма. Манихейское видение

международного положения как непрерывно усили¬

вающейся поляризации двух блоков, двух миров в

конкретных условиях современного мира непременно

завершилось бы ядерной катастрофой, гибелью че¬

ловеческой цивилизации.
Новое политическое мышление обладает несрав¬

ненно более богатой палитрой: признавая противо¬

речивость интересов государств, принадлежащих к

разным системам и разным регионам мира, оно

умеет видеть и их единство перед угрозой ядерной

катастрофы и обострившихся глобальных проблем,

затрагивающих судьбы человечества в целом. Важ¬

нейшее значение при этом приобретают определение

условий, облегчающих диалог, готовность к диалогу

со стороны различных политических сил, составляю¬

щих панораму современного Запада. В этом свете

представляет особый интерес всесторонний и недог¬

матический анализ неоконсерватизма как течения,

влияющего на формирование политического курса
213

многих капиталистических государств, на их позицию*

в начавшемся активном диалоге.
В 60-х годах в культурном климате развитых стран

Запада преобладали леволиберальные установки, сей¬

час заметно усилилось влияние правых, консерватив¬

ных идей. Не в последнюю очередь это объясняется

распространением так называемого ценностного нео¬

консерватизма. В самом деле, в настоящее время проб¬

лема сбережения ценностей, формировавшихся на

протяжении веков, сохранения культурной среды сто¬

ит не менее остро, чем проблема сохранения приро¬

ды. Несоответствие между научно-технической, про¬

мышленной развитостью и духовным оскудением, яв¬

ления культурного «вакуума», опасное ослабление

нормативных начал как в повседневной жизни, так и

в «большой политике» давно уже тревожат общест¬

венность во многих странах мира.
Как отметил министр иностранных дел СССР
Э.	А. Шеварднадзе, выступая в штаб-квартире

ЮНЕСКО в Париже, «научно-техническая революция

не совместилась с духовно-нравственной революцией,

и в результате начал истончаться тот плодоносный

слой, на котором держится цивилизация»3. Пожа¬

луй, именно по вопросу о природе, основаниях и ис¬

токах назревшей духовно-нравственной революции

предстоит наиболее острая полемика с неоконсерва¬

тизмом, представители которого приписывают себе

приоритет в самой постановке этой проблемы.
Неоконсерваторы считают неправомерной саму

постановку вопроса о новых ценностях. Действитель¬

но значимые человеческие ценности, утверждают они,

вовсе не новы: они лежат в основании многовеково¬

го человеческого опыта и отражены в священных кни¬

гах мировых религий, в морально-религиозных запо¬

ведях. Поэтому для них современная духовно-нрав¬

ственная революция по сути своей является скорее

реставрацией — возвращением к «первичному» смыс¬

лу человеческого бытия, опасно замутненному раз¬

личными «преобразователями мира».
Неоконсервативная философия истории исходит

из того, что изменчивость человеческого бытия отно¬

сительна: бытие содержит инвариантные структуры, с

которыми и связаны нетленные ценности. Иными

словами, духовный мир, мораль в их глубинных осно¬

ваниях не являются историчными, они вечны. Назна¬
214

чение духовно-нравственной революции, утверждают

неоконсерваторы,— высветить эти вечные основания и

вернуть их современному человеку. Только на этом

пути якобы можно разрешить острейший конфликт

между современной культурой и цивилизацией. Мо¬

ральный пафос неоконсерваторов состоит в утверж¬

дении, что человек не меняется вместе с обстоятель¬

ствами, не является их продуктом: точка отсчета, с

которой он оценивает динамику мира, на протяжении

веков может и должна оставаться неизменной; такой

точкой отсчета и является мораль — нетленное дос¬

тояние человечества.
Если бы, по мнению неоконсерваторов, человече¬

ский багаж состоял из одного только «движимого

имущества», а человека полностью захватывал измен¬

чивый ход времени, предпосылки для какого-либо

ценностного подхода к своей эпохе сразу же исчезли

бы. Как, в самом деле, можно судить о «своем вре¬

мени», если ты сам — в его круговороте. Поэтому

проблема ценностей, как ее понимают неоконсерва¬

торы, — это проблема не новых, а старых, точнее, не¬

преходящих ценностей. Всякие разговоры о новых

ценностях лишь усиливают моральный релятивизм,

который как раз и должен быть преодолен.
Аргументы эти нельзя отвергать с порога. Пренеб¬

режение вековым опытом человечества и общечелове¬

ческими ценностями — опасный путь, искушения ко¬

торого в некоторой степени знакомы и нам. Очевид¬

но, проблему нравственного выживания человечества,

которая должна решаться в ходе духовно-нравствен¬

ной революции, нельзя свести к изобретению каких-

то новых ценностей. Скорее ее назначение способст¬

вовать обретению вечных ценностей. Те виды дея¬

тельности, которые по тем или иным причинам усколь¬

зали от нравственного контроля и существовали как

бы автономно от нравственных ценностей, теперь

должны быть заново «перепроверены» и интегриро¬

ваны в рамках духовного опыта человечества. Это

относится к экономике, технике, науке и политике —

ко всем без исключения видам человеческой деятель¬

ности. Следовательно, суть ценностного подхода сос¬

тоит не столько в создании новых нравственных норм,

сколько в расширении сферы их применения.
Эта проблема не раз вставала в истории. Появле¬

ние христианства, которое в свое время представляло
215

духовно-нравственную революцию человечества в пе¬

реходный период от античности к средним векам,

знаменовалось резким расширением нравственного

горизонта, когда привычные моральные заповеди (в

том числе «не убий») стали распространяться уже не

только на «своих», на соплеменников, но и на все

человечество. Однако рецидивы нравственного сек¬

тантства, стремление ограничить применение мораль¬

ных норм сословными, национальными, расовыми или

классовыми рамками постоянно встречались в исто¬

рии. Сталинские массовые репрессии — это тоже в

конечном счете результат нравственного сектантства,

попытка исключить «классово чуждые элементы» из

сферы действия моральных норм и заповедей («про¬

тив таких элементов все позволено»).
Распространение сектантской морали, пригодной

«только среди своих», на международную политику

приводит к манихейскому расколу мира на «светлый»

и «темный», «благословенный» и «проклятый» и в

конце концов неминуемо ведет к ядерному самоубий¬

ству человечества. Новое политическое мышление,

основывающееся на признании единства современно¬

го человечества, целостности мира, способствует пре¬

одолению опасности морального сектантства, утверж¬

дению выстраданных общечеловеческих ценностей

перед лицом небывалой угрозы для всего человече¬

ства. Новое мышление исходит из принципа всеобщ¬

ности: нельзя спастись только «избранным» (наро¬

дам, обществам, классам), спасти мир можно только

целиком, судьба его едина.
Духовно-нравственной революции современности

предстоит диалектически разрешить трудные вопросы,

касающиеся соотнесенности нового и непреходящего,

локального и всеобщего в человеческой культуре и

морали. Умозрительным путем этого сделать нельзя.

Только активный диалог народов, их разностороннее

сотрудничество, выходящее за экономические рамки и

широко утверждающееся в духовной, гуманитарной

сфере, в вопросах, непосредственно касающихся проб¬

лем и прав человека, позволят постоянно обогащать

духовный опыт человечества, переосмысливать все то,

что мешает сближению и взаимопониманию всех лю¬

дей Земли.

СПИСОК ЦИТИРОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
К Введению (с. 3—15)
1	См.: Галкин А. А., Рахшмир П. Ю. Консерватизм в про¬

шлом и настоящем: о социальных корнях консервативной волны.

М., 1987.
2	См.: Баталов Э. Я. Социальная утопия и утопическое соз¬

нание в США. М., 1982; Замошкин Ю. А. Личность в современ¬

ной Америке: Опыт анализа ценностных и политических ориен¬

таций. М., 1980; Он же. Религия в политической жизни США

(70-е — нач. 80-х гг.). М., 1985; Гаджиев К. С. Эволюция основ¬

ных течений американской буржуазной идеологии. 50—70-е го¬

ды. М., 1982; Мельвиль А. Ю. Социальная философия современ¬

ного американского консерватизма. М., 1980; Он же. США—сдвиг

вправо?: Консерватизм в идейно-политической жизни США 80-х

гг. М., 1986; Мшвениерадзе В. В. Современное буржуазное поли¬

тическое сознание: Философский аспект. М., 1987^
3	К.ТІ8ІОІ 7. Ьез гасіпез Ьізіогісіиез рЬіІозорЬіфіез еі зосіо1о§і-

*фіез сій « сопзегуаіізте » // Сопігероіпі. 1984. N 47. Р. 27.
4	Мельвиль А. Ю. Социальная философия современного аме¬

риканского консерватизма. С. 59.
5	См.: Токвиль А. Старый порядок и революция. М., 19,Ші.
6	Мііаі Сії. Ье гаг сіє тагёе 1іЬега1//Ехрапзіоп. 1985. N 254.
Р. 43.
7	ВеІІ О. ТЬе сиііигаї сопігасіісііопз оГ саріїаіізт. N. V., 1976.
8	Горбачев М. С. Октябрь и перестройка: революция продол¬

жается. М., 1987. С. 32.
9	Там же. С. 35.
10	См.: Галкин А. А., Рахшмир П. Ю. Указ. соч.
11	Горбачев М. С. Октябрь и перестройка: революция про¬

должается. С. 54, 55.
К Главе I (с. 16—77)
1	РоитазИё ^. Ье Сгапсі езроіг сій XXе зіесіе. Р., 1970. Р. 323.
2	РоитазИё 7. Еззаіз сій тогаїе ргозресііує. Р., 1968. Р. 108.
3	Киуеі К. Е1о£Є сіє 1а зосіеіе сіє сопзотаїіоп. Р., 1969.
4	См.: Гэлбрейт Дж. Новое индустриальное общество. М.,

1ЭД9.
5	РоитазИё 7. Иёез таіеигез. Р., 1966. Р. 74—75.
6	ИпНаїї О. Ь'арреї сіє 1а зігепе ои Гассоиіитепсе сій Ігауаіі.

Р., 1981. Р 13.
7	Ноитйіп С. Ше сіуііізаііоп сіез Іоізігз. Р., 1961. Р. 127.
8	Цит. по: Ртіейтапп О. Ьа сгізе сій рго§гёз. Р., 1936. Р. 95.
9	Ноигсііп С. Ор. сії. Р. 54.
10	ИитагесПег 3. Зосіоіо^іе ешрігідие сій Іоізіг. Р., 1974. Р. 98.
11	Соп А. Асііеих аи ргоіеіагіаі. Аи сіе1& <іи зосіаіізше. Р„

1980. Р. 98.
12	Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 26. Ч. І. С. 280.
13	Маркс КЭнгельс Ф. Соч. Т. 46. Ч. І. С. 105—106.
217

14	Тоигаіп А. Ьа зосіеіе розі-іпсіизігіеііе. Р., 1969. Р. 78—79..
15	Іе/еЬуге Н. Розіііоп : сопіге Іез Іесіїпосгаїез. Р., 1967. Р. 24~
16	Ропіаіочгзкі М. Ь'ЬізІоіге езі ИЬге. Р., 1982. Р. 193.
17	ІЬісіет.
18	Тоіііет А. ТЬе Шігсі \*ауе. N. V., 1980.
19	Ропіаіомзкі М. Ь'ЬізІоіге езі ИЬге. Р. 198.
20	ІЬісі. Р. 209.
21	ІЬісі. Р. 110.
2?- XXV съезд Французской коммунистической партии. М..„

1985. С. 15.9.
23	Матсіхеїіі Р. Ьез ауепіигіегз сіє Гап 2000. Р., 1986. Р. 46.
24	ІЬісі. Р. 48.
25	1е Реп З.-М. Ьез Ргапдаіз сҐаЬогсі. Р., 1984. Р. 94.
26	Зогтап С. І_а геуоіиііоп сопзегуаігісе ашегісаіпе. Р., 1983.

Р. 10.
27	Ьараде Н. Бетат 1е саріїаіізт. Р., 1978. Р. 347.
28	Роиг<;ап8 А. Роиг ип поиуеаи ІіЬегаїізте. Ь'аріезгосіаіізте:.

Р., 1982. Р. 174.
29	Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 46. Ч. II. С. 221.
30	Ьасгоіх В. Ь'ІДоріе соттипііаіге : Ьізіоіге зосіаіе сГипе ге-

уоііе. Р., 1981. Р. 127.
31	Уеттеї М. Ье Ігауаіі оиугіег. Р., 1982. Р. 52.
32	Ехргезз. 1984. 4. V. Р. 43.
К Главе II (с. 78—156)
1	МагсИеПі Р. Ор. сії. Р. 86.
2	Аііаіі 7. Ьез Ігоіз топсіе. Р., 1981. Р. 28.
3	МагсНеШ Р. Ор. сії. Р. 87.
4	ВІоі У. Роиг ипе геуоіиііоп гериЬІісаіпе // Сопігероіпі. 1984-

N 47. Р. 7.
5	Цит. по:Агоп Я. Езроіг еі Реиг сій зіесіе. Р., 1957. Р. 133.
6	ІЬісі. Р. 129—130.
7	Могагё. СН. Ьез Ргапдаіз еі 1а КериЬИдие. Р., 1956.
8	Агоп Я. Езроіг еі Реиг сій зіесіе. Р. 151.
9	Соп8ІапІ В. Оеиугез. Р., 1957. Р. 1046.
10	Агоп Я. Оетосгаїіе еі Іоіаіііагізте. Р., 1965. Р. 161.
11	Токвиль А. Старый порядок и революция. М., 1911. С. 74*
12	Там же. С. 102.
14 Там же. С. 70, 71.
14	Там же. С. 107.
15	Там же. С. 69.
16	Там же. С. 145.
17	Там же. С. 147.
,я Там же. С. 155.
19	Там же. С. 158.
20	Там же. С. 159.
21	Там же. С. 174.
22	Там же. С. 202.
23	Ле Бон Г. Психология социализма. СПб., 1908. С. 22-
24	Там же. С. 22.
25	Там же. С. 120.
26	Там же. С. 149.
27	Там же. С. 157.
218

28	Оріпіоп риЬІідие: Епдиеіез еі соттепіаігез. ЗОРКЕС. Р.,

1985.
29	Саппас У. Ье іизіе Роиуоіг. Еззаіз зиг Іез сіеих сЬетіпз сіє

1а сіетосгаііе. Р., 1983. Р. 10.
30	Сопзіапі В. Ор. сії.
31	Саппас У. Ор. сії. Р. 166.
32	ІЬісі. Р. 171.
33	ІЬісі. Р. 175.
34	ІЬісі. Р. 185.
35	СоНеп-Тстиді 2. Ье сігоіі запз ГЕїаІ. Зиг 1а сіетосгаііе еп

Ргапсе еі еп Атегідие. Р., 1985.
36	ІЬісі. Р. 47, 48.
37	ІЬісі. Р. 72.
38	ІЬісі. Р. 128—129.
39	Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 7. С. 266.
40	СоЬеп-Тапиді 2. Ор. сії. Р. 7.
41	ІЬісі. Р. 192.
42	ІЬісі. Р. 194.
43	Оріпіоп риЬІідие. Епдиеіез еі соттепіаігез. ЗОРКЕС.
44	Коїш 5.-СЛ. Ье ІіЬегаїізте тосіегіїе. Апаїузе сГипе гаізоп

есопотідие. Р., 1984. Р. 9.
45	Ьераде Н. Ор. сії. Р. 416.
46	ІЬісі.
47	Роиг^апз А. Роиг ип поиуеаи ІіЬегаїізте. Р., 1982.
48	Аііаііоп Р. Зосіаіізте еі Гесопотіе. Р., 1978.
49	Коїш 8.-СЬ. Ор. сії.
50	ВІоі У. Ье гасіпез сіє 1а ІіЬегІе. Р., 1985. Р. 156.
51	Ьетіеих Р. Би ІіЬегаїізте а ГапагсЬо-саріїаІізте. Р., 1983.
52	ІЬісі. Р. 45.
53	Ь'Есопотідие геїгоиуее. УіеіІІез сгіїідиез еі поиуеііез апа-

Іузез. Р., 1977.
54	Веііігу С. Уіує 1а ргоргіеіе. Р., 1984. Р. 198.
55	ІЬісі. Р. 173, 174.
56	Агоп Я. Ьа Іиііе сіє сіаззез. ЫоиуеИез Іедоиз зиг Іез зосіе-

іез іпсіизігіеііез. Р., 1964. СЬ. XVII.
57	Коїт 5.-СЛ. Ор. сії. Р. 177
58	См.: Гэлбрейт Дж. Указ. соч.
59	АНаІіоп Р. Зосіаіізте еі Гесопотіе. Р., 1978. Р. III.
60	ВетІЬу С. Ор. сії. Р. 174.
61	Роитдапз А. Роиг ип поиуеаи ІіЬегаїізте. Р. 88.
62	Роигсапз А. Заиуег Гесопотіе. Р., 1978. Р. 159.
63	ІЬісі. Р. 186.
64	іесаіііоп .7. Ьа зосіеіе сіє сопПіІз. Ьез Іепзіопз епіге Гёсо-

потідие, 1е зосіаі еі 1е роїііідие. Р., 1979. Р. 94.
Роигсапз А. Заиуег Гесопотіе. Р. 177.
06	ІЬісі. Р. 169.
67 Ропіаіомзкі М Ье зосіаіізте а 1а Ігапдаізе. Р., 1985. Р. 64.

58 Ле Ген Р. Технический прогресс и французское общество//

Проблемы мира и социализма. 1987. № 1. С. 59.
*9 Рабочий класс и современный мир. 1986. № 5. С. 127.
70	Епяиеіе зиг Гетріоі <3е 1985 : Кезиііаіз сіеіаіііез. Р., ЛЫ5ЕЕ,

1985. Р. 56.
71	(Зізсагсі й’ЕзІаіпд V. Оеих Ггатраіз зиг Ігоіз. Р., 1984. Р. 242.
72	1е Реп Л-М Ор. сії. Р. 137—138.
73	МагсИеШ Р. Ор. сії. Р. 142.
219

74	Горюнов И. Ю.. Ушаков Ю. А. Внутренние рискованные

предприятия в корпорациях // США: экономика, политика, идео¬

логия. 1986. Лр9 12.
К Главе III (с. 157—205)
1	Вепоізі А. йе., Моїпаї Т. І/Есіірзе <іи засгё. Оізсоигз еі
геропзез. Р., 1986.
2	Вассой Р. еі 1е СІиЬ сіє ГНогІо^е. Ье Сгапсі ТаЬои. Ьесопо-

шіе еі 1е тігаве е§аШаіге. Р., 1981.
3	Вєуєі 1.-Р. Ьа § гасе сіє Гё1а1. Р., 1981. Р. 81.
4	Соті А. Ьез сЬетіпз сій Рагасііз. І/а^оліе <іи Саріїаі. Р., 1983.

Р. 80.
5	Бердяев Я. Смысл истории. Опыт философии человеческой

судьбы. Париж, 19(69. С. 37.
6	Там же. С. 108.
7	Там же. С. 109.
8	Там же. С. 1.17.
9	Вело/5/ А. йе, Моїпаг Т. Ор. сії. Р. 332.
10	ІЬісІет.
11	ІЬісі. Р. 145.
12	ІЬісі. Р. 148.
13	ІЬісі. Р. 152.
14	ІЬісі. Р. 155.
15	Вііиі .7. ТгаЬізіоп сіє ГОссісІепІ. Р., 1975. Р. 172.
16	Вепоізі А. йе, Моїпаг Т. Ор. сії. Р. 198.
17	Цит. по: В мире мудрых мыслей. М., 1963. С. 1%.
18	Вепоізі А. йе. Еигоре, Тіегз-топсіе, тёте сотЬаІ. Р., 1986.

Р. 12—13.
19	ІЬісі. Р. 10.
20	Ропіаіомзкі М. Ье зосіаіізте а 1а ігапдаізе. Р., 1985. Р. 129—
130.
21	Ропіаіоч/зкі М. Ь'Еигоре ои 1а тогі. Р. 24.
22	Вепоізі А. йе. Ор. сії. Р. 34.
23	Уатеї С. Касізте еі рЬіІозорЬіе. Еззаі зиг ипе Іітіїе сіє 1а

репзёе. Р., 1973. Р. 413.
24	Маїїеіаті А. Миіііпаїіопаїез еі зузіетез сіє соттипісаііоп.

Ьез аррагеііз Шоіо^ідиез сіє Гітрегіаіізте. Р., 1977. Р. 124.
25	ІЬісі. Р. 170.
26	Кезхіет А. ІЛпІеІІесІиеІ сопіге ГЕигоре. Р., 1976. Р. 7.
27	РасШзте еі сііззиазіоп. Ьа сопіезіаііоп расіГізІе еі Гауепіг

сіє 1а зёсигНё сіє ГЕигоре. Р., 1983.
28	ІЬісі. Р. 17.
29	ІЬісі. Р. 224, 225.
30	Горбачев М. С. Перестройка и новое мышление для нашей

страны и для всего мира. М., 1987. С. 200.
31	Там же. С. 160.
82 МагсЬеІІі Р. Ор. сії. Р. 28.
33	Віоі У. Ье гасіпез сіє 1а ИЬег1ё. Р., 1985. Р. 153,
34	ІЬісі. Р. 110.
35	ІЬісі. Р. 171.
36	Ропіаіоулгзкі М. Ь'Еигоре ои 1а тогі. Р. 23.
37	ІЬісі. Р. 227.
38	ІЬісі. Р. 12.
39	ІЬісі. Р. 200.
220

40	ІЬісі. Р. 167.
41	Вепоізі А. (іе. Ор. сії. Р. 135.
42	ІЬісі. Р. 92—93.
43	Ропіаісмзкі М Ь'Еигоре ои 1а тогі. Р. 103.
44	Горбачев М. С. Перестройка и новое мышление... С. 214-
К Заключению (с. 206—216)
1	Горбачев М. С. Перестройка и новое мышление... С. 24.
2	Там же. С. 156.
3	Правда. 19.88. 13 окт.

СОДЕРЖАНИЕ
ВВЕДЕНИЕ
Глава I. ОСНОВАНИЯ НЕОКОНСЕРВАТИЗМА . . . .
1.	Прощание с «великим обществом»
2.	Реванш провинциализма?
3.	Демографическая революция XX в. и неоконсер¬

вативное «морализаторство»
4.	Социальные программы: благотворительность или

«инвестиции на будущее»?
Глава II. РЕВОЛЮЦИОННОЕ НАСЛЕДИЕ 1789 г. КАК НЕ¬

РАЗРЕШИМАЯ «ПРОБЛЕМА» ФРАНЦУЗСКОГО НЕОКОН¬

СЕРВАТИЗМА
1.	Французский либерализм: закончится ли его

200-летняя «внутренняя эмиграция»?
2.	Либертаризм: «экономическая революция» и рес¬

публиканское наследие
ГЛАВА III. «НОВЫЕ ПРАВЫЕ»: ПЛЮРАЛИЗМ КУЛЬТУР ИЛИ

ПОЛИТИКА ГЛОБАЛИЗМА!
1.	Как проматывается культурное наследие? .
2.	Готов ли Запад к встрече «рас и культур»? .
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
СПИСОК ЦИТИРОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
3
16
34
49
62
78
83
124
157
159
175
206
217

Панарин А. С.
16 Стиль «ретро» в идеологии и политике:

(Критические очерки французского неоконсер¬

ватизма).— М.: Мысль, 1989. — 220, [2] с.
І5ІЖ 5-244-00265-1.
В книге анализируется неоконсервативная волна во Франции —

идейно-политическое течение, зовущее назад, к эпохе свободной

рыночной конкуренции, патриархальной строгости нравов и тради¬

ционалистским ориентациям в культуре. Автор показывает, как

неоконсерваторы включились в идейную борьбу вокруг наследия

Великой французской революции, 200-летие которой в 1989 г. отме¬

чает прогрессивная общественность всего мира. Какова социальная

база неоконсерватизма, от каких реальных проблем он отталки¬

вается, почему ему удается завоевывать значительную часть элек¬

тората — все эти вопросы освещаются в предлагаемой читателю»

книге.
0301040300-026
	49-89
004(01)-89
ББК 87.3в0$

Монография
Александр Сергеевич Панарин
Стиль «ретро»

в идеологии и политике
‘(Критические очерки французского неоконсерватизма)
Редактор В. А. Ширяева

Младший редактор О. В. Колчина

Оформление художника П. П. Рогачева

Художественный редактор Г. М. Чеховский

Технический редактор О. А. Барабанова

Корректор Ф. Н. Морозова
ИБ № 35'91
Сдано в набор 29.09.88. Подписано в печать 16.12.88. Формат 84Х108‘/з2.

Бумага типографская № 2. Литературная гарнитура. Высокая печать.

Уел. печатных листов 11,76. Уел. кр.-отт. 11,97. Учетно-издательских

листов 12,24. Тираж 28 000 экз. Заказ № 1408. Цена 80 к.
Издательство «Мысль». 117071, Москва, Ленинский пр., 15.
1-я типография Профиздата. Москва, Крутицкий вал, 18.