/
Author: Суровцев В.А. Ладов В.А.
Tags: философия психология логика монография издательство томского университета
ISBN: 978-5-7511-1864-8
Year: 2008
Text
В.А. Суровцев, В.А. Ладов
ВИТГЕНШТЕЙН И КРИПКЕ:
следование правилу,
скептический аргумент
и точка зрения сообщества
С>|-:Д1-РЛЛЫ IOI- агентство по образованию
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ учреждение
ВЫСШЕГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ
«ТОМСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ»
В.А. СУРОВЦЕВ, В.А. ЛАДОВ
ВИТГЕНШТЕЙН И КРИПКЕ:
следование правилу,
скептический аргумент
и точка зрения сообщества
qp
Издательство Томского университета
2008
УДК 1
ББК 1025
С90
Работа выполнена
при поддержке Российского фонда
фундаментальных исследований (РФФИ),
проекты № 07-06-00185-а и № 08-06-00022-а,
и гранта на поддержку научной школы HIII-5887.2008.6
Суровцев В.А., Ладов В.А.
С90 Витгенштейн и Крипке: следование правилу, скептический
аргумент и точка зрения сообщества. - Томск: Изд-во Том.
ун-та, 2008. - 136 с.
ISBN 978-5-7511-1864-8
В монографии рассматривается одна из наиболее интересных интер-
претаций философии позднею Витгенштейна, вызвавшая бурные дис-
куссии в современной аналитической философии.
Для философов, логиков, лингвистов.
удк ।
I.I.K 1025
ISBN 978-5-7511-1864-8
С В.Л. Суровцев, 13.Л. Ладов. 2008
Среди многочисленных интерпретаций философии позднего
Витгенштейна в рамках современной аналитической философии
первенство удерживает небольшая работа известного американско-
го логика и философа Сола Крипке Витгенштейн о правилах и ин-
дивидуальном языке', которая со времени первой публикации в
1982 г. выдержала уже около десятка переизданий и была переве-
дена на множество языков. Крипке удалась настолько ясная по из-
ложению, оригинальная по способу формулировки проблем и ла-
коничная по форме интерпретация позднего Витгенштейна, что
последние 25 лет дискуссии во многом сосредоточивались уже не
вокруг собственно Витгенштейна, а вокруг его крипкеанской ин-
терпретации, или ‘Крипкенштейна’, как иронично заметил X. Пат-
нем“. В данной работе представлен анализ многочисленных дис-
куссий, вызванных этой отнюдь не бесспорной интерпретацией,
основные пункты которой следует расценивать в русле общего
подхода к проблеме языкового значения в контексте тех толкова-
ний, которые этот подход получил в современной аналитической
философии, особенно в разделах, относящихся к так называемому
традиционному образу овладения языком.
II
В § 1 Философских исследований цитатой из Августина Витген-
штейном представлен традиционный образ овладения языком: «На-
блюдая, как взрослые, называя какой-нибудь предмет, поворачива-
лись в его сторону, я постигал, что предмет обозначается произно-
симыми ими звуками, поскольку они указывали на него. А вывод
этот я делал из их жестов, этого естественного языка всех народов,
языка, который мимикой, движением глаз, частей тела, звучанием
голоса выражает состояние души - когда чего-то просят, получают,
отвергают, чуждаются. Так постепенно я стал понимать, какие вещи
Kripke S.A. Wittgenstein on Rules and Private Language. Oxford: Black-
well, 1982.
2 Putnam ll. On Wittgenstein’s Philosophy of Mathematics H Proceedings
of Aristotelian Society, Supp. Vol. 70, 1996. P. 255.
3
обозначаются теми словами, которые я слышал вновь и вновь произ-
носимыми в определённых местах различных предложений. И когда
мои уста привыкли к этим знакам, я научился выражать ими свои
желания» (Исповедь, I/8)1. К этой точке зрения можно отнестись по-
разному. Но один общий пункт с легкой руки Витгенштейна заклю-
чается в том, что именно такой подход к овладению языком стал по-
ниматься как стандартный. Отношение самого Витгенштейна к та-
кому подходу мы пока оставим в стороне, заметив лишь, что он
весьма критичен и именно эта критика во многом составляет суть его
поздней философии. Здесь же установим основные пункты, выде-
ляемые в рамках такого стандартного подхода. В общем их можно
свести к трём: I) значения выражений первоначально усваиваются
остенсивно; 2) они закрепляются индуктивно; 3) правильное закреп-
ление подтверждается внешним (или, если угодно, публичным кри-
терием). Этот гипотетически выделенный образ (мы оставляем в
стороне вопрос о том, насколько он соответствует действительной
практике тех же лингвистов) очевидно подвержен критике. В целом
большинство критических замечаний философов-аналитиков ориен-
тируются именно на него. Можно критиковать любой из пунктов,
хотя в целом они тесно связаны.
Относительно первоначально остенсивного усвоения значения
терминов убедительный хороший критический аргумент приводит
Куайн в рамках своей концепции радикального перевода2. Он
предложил рассмотреть следующую гипотетическую ситуацию.
Представим практикующего лингвиста, в задачу которого входит
формирование словаря языка некоторого племени туземцев, отли-
чающегося как от языка лингвиста, так и от его культурных стерео-
типов столь радикально, что он не может воспользоваться какими-
то дополнительными средствами, скажем, уже известным языком,
выполняющим роль посредника, в качестве облегчающих его рабо-
ту. Словарь должен представлять собой синонимичные ряды, соот-
носящие значения слов языка туземцев со значениями слов того
языка, на котором говорит лингвист.
Каким образом лингвист мог бы начать осуществление своего пред-
приятия? Только посредством остенсивных определений, ведь никаких
Витгенштейн Л. Философские работы. Ч. 1. М.: Гнозис, 1994. С. ХО.
2 Куайн У В О. Слово и объект. М.: Логос: Праксис, 2000. С. 46-101.
4
зацепок, соотносящих языки, ещё нет, поэтому для установления корре-
ляций необходимо обратиться к самому предметному миру.
Однако использование остенсивных определений весьма про-
блематично. Вопросы возникают с так называемой ‘точкой остен-
сии’, т.е. местом предполагаемого указания, определяемого пря-
мой, проведённой от жеста к предмету на плоскости. Сама по себе
остенсия ещё не гарантирует четко фиксированного значения. На-
против, она допускает множественность интерпретаций.
Представим себе, что лингвист оказывается вместе с носителем не-
знакомого ему языка в лесу и замечает промелькнувшее между деревьев
животное. Туземец показывает на это живот ное пальцем и произносит:
“Гавагай”. При этом лингвист отмечает, что по виду это животное ни-
чем не отличается от того, которое в его языке именуется словом “кро-
лик". Спрашивается, может ли исследователь языка на основании дан-
ного остенсивного определения записать в свой словарь “гавагай = кро-
лик'"? Куайн утверждает, что нет. Точка остенсии не определяет, что
имел в виду туземец - вот этого кролика, кролика вообще, правый бок
кролика, цвет кролика и т.д. Его указание вообще могло не подразуме-
вать какой-то стационарный предмет. Возможно, “Гавагай” для него
означает ситуацию, в которой пушистое, ушастое животное мелькает
среди деревьев и в этом отношении противопоставлено ситуации, в ко-
торой оно замираег в неподвижности. В последнем случае туземец бу-
дет использовать другой термин и, значит, не будет рассматривать этот
предмет как один и тот же в различных ситуациях.
В качестве возможного, но не окончательного решения пробле-
мы радикального перевода Куайн рассматривает стимульное зна-
чение. Точка остенсии может быть скорректирована с помощью
вопросов, заданных в ситуациях с соответствующими стимуляция-
ми, например зрительными: «Теперь предположим, что лингвист
установил, что считать знаками согласия и несогласия аборигенов.
В таком случае он оказывается в состоянии собрать индуктивные
данные для перевода предложения “Гавагай” предложением “Кро-
лик”. Общий закон, для которого он собирает отдельные случаи,
заключается в следующем предположении: аборигены будут вся-
кий раз соглашаться с “Гавагай?” при тех же стимуляциях, при ко-
торых они дали бы утвердительный ответ на вопрос “Кролик?”; то
же самое имеет силу и в отношении несогласия»1.
1 Куайн У. ВО. Слово и объект. С. 47.
5
Однако очевидно, что строй туземного языка может оказаться
столь несхожим со строением языка лингвиста, что никакие стиму-
ляции не помогут. Любое стимульное значение основано на значи-
тельном количестве неявной информации, включающей представ-
ление о синонимии, классификацию языковых единиц, понимание
логической структуры языка и даже культурные предпочтения,
обычаи и верования как туземца, так и лингвиста. Всё это требуез
уточнений стимульных значений с помощью так называемых ана-
литических гипотез, позволяющих учесть или уточнить такую ин-
формацию. Следует заметить, что такие аналитические гипотезы не
столько выявляют истинный строй языка туземца, сколько позво-
ляют соотнести его со строением языка лингвиста. Более того, по-
скольку аналитические гипотезы могут быть различными у разных
лингвистов, возможен разный перевод одного и того же туземного
словаря на язык лингвиста, при условии, конечно, что эти переводы
внутренне непротиворечивы. Критерий правильности здесь исклю-
чительно бихевиористский. Если реакция туземца, ожидаемая лин-
гвистом на предложенную им стимуляцию, будет более или менее
совпадать с предполагаемой, то и лингвист будет считать свой пе-
ревод более или менее правильным. Возможность предсказания
будущей реакции является здесь определяющим критерием.
Поскольку стимульные значения уточняются с помощью анали-
тических гипотез, наличие разных аналитических гипотез, приво-
дящих к различному переводу, свидетельствует, с точки зрения Ку-
айна, о радикальной неопределённости перевода. Однако представ-
ляется, что наибольшее сомнение вызывают как раз не аналитиче-
ские гипотезы, а индуктивная процедура, основанная на общем за-
коне, с позиции которого собираются отдельные случаи. Действи-
тельно ли значение можно вообще уточнить и закрепить, пусть и
приблизительно, с помощью подобной индуктивной процедуры?
Для иллюстрации отрицательного ответа воспользуемся широко
известным примером Н. Гудмена1, несколько модифицируя его с
точки зрения рассматриваемой ситуации. Допустим, что все изум-
руды, которые мы видели до момента времени г, являются зелёны-
ми. Каждый рассмотренный нами до времени t изумруд индуктив-
но подтверждает общую гипотезу “Все изумруды зелёные”. Теперь
1 Гудмен Н. Факт, фантазия и предсказание // Гудмен Н. Способы соз-
дания миров. М.: Идея-Пресс: Логос: Праксис, 2001. С. 72-114.
6
возьмём такой несколько необычный предикат, как ‘зелубый’, ко-
торый до момента времени t приложим к зелёным вещам, а после
момента времени I - к голубым. В этом случае те же самые приме-
ры подтверждают общую гипотезу “Все изумруды зелубые”. И ес-
ли па основании индуктивной процедуры, основанной на подтвер-
ждающих примерах, мы принимаем эту общую гипотезу, после
момента времени t все изумруды окажутся голубыми. Пример с
очевидностью показывает, что индуктивные процедуры неэффек-
тивны для закрепления значения, поскольку до момента времени t
ни одна такая процедура не позволит отличить ‘зелёное’ от ‘зелу-
бое’. Момент времени 1 может быть достаточно отдалён, чтобы мы
могли решить, какой именно предикат в конечном счёте получит
подтверждение. Если мы осваиваем значение слова в реальной
практике его употребления, то теоретически каждый новый шаг не
будет с необходимостью следовать из предыдущих, ибо при таком
способе действий мы только нарабатываем в себе индуктивную
привычку поступать так, а не иначе, которая ни в коем случае не
может претендовать на абсолютистский характер - ряд будущих
конкретных употреблений не дан, он уходит в бесконечность.
Пример Гудмена легко распространить на ситуацию с туземцем.
Предположим, что туземный язык содержит именно предикат ‘зелу-
бое". Лингвист, много раз демонстрируя туземцу изумруд, получает
подтверждение ‘Зелубый’. Нетрудно заметить, что напрашивающий-
ся перевод ‘зелубое’ как ‘зелёное’ совершенно не оправдан. При
этом не помогут никакие аналитические гипотезы и основанные на
них предсказания, связанные с бихевиористским критерием. Всё де-
ло в том, что аналитические гипотезы сами являются лишь гипоте-
зами и, в свою очередь, также требуют подтверждения. Как говорит
Гудмен: «Подлинное подтверждение находят лишь те предсказания,
которые подводятся под законоподобные гипотезы, однако у нас всё
ещё нет критерия законоподобности. Теперь мы видим, что без тако-
го критерия наше определение не только опускает некоторые неже-
лательные случаи подтверждения, но и вообще совершенно неэф-
фективно, ибо не запрещает практически ничего. И мы опять прихо-
дим к тому неприятному выводу, что всё подтверждает всё»1.
Законоподобность гипотезы можно было бы установить с точки
зрения внешнего, публичного критерия. Правильность усвоения
Гудмен И. Факт, фантазия и предсказание. С. 74.
7
значения очень часто определяется в рамках коммуникации, где с
точки зрения публичного критерия устанавливается тождествен-
ность используемых выражений. Однако и здесь не всё так просто.
Сомнение в том, что такой критерий всегда возможен, проиллюст-
рируем, ориентируясь на пример X. Патнема1.
Предположим, что где-то в галактике есть планета, назовём её
Двойником Земли, почти в точности похожая на нашу Землю
вплоть до того, что её жители говорят на том же языке, что и мы.
Различие между мирами состоит только в том, что вещество, кото-
рое жители Двойника Земли называют ‘вода’, это не HjO, а жид-
кость, идентичная воде во всех внешних свойствах, но имеющая
иной химический состав, скажем XYZ. Предположим, что жители
Двойника Земли прибыли на нашу планету. Тогда, ориентируясь на
внешнее сходство двух жидкостей, первоначально они, возможно,
решили бы, что слово ‘вода’ у нас имеет то же самое значение, что
и у них. Очевидно, однако, что выражение ‘то же самое’ требуез
здесь дополнительного теоретического анализа, поскольку отожде-
ствление двух значений не может основываться лишь на внешнем
сходстве. Возможно, сомнения в идентичности значений двух тер-
минов привели бы к необходимости выявления более точного кри-
терия тождества. В этом случае потребовалось бы обратиться к ус-
лугам химиков, для которых термин ‘вода’ имеет особое значение,
связанное со структурой данного вещества. В этом случае химики
как раз и доставляют необходимый внешний критерий для уста-
новления различия двух значений. У Патнема этот подход резуль-
тируется в гипотезе об универсальности разделения лингвистиче-
ского труда: «В каждом лингвистическом сообществе имеет место
разделение лингвистического труда, то есть в любом таком сооб-
ществе используется хотя бы несколько терминов, с которыми свя-
заны ‘критерии’, известные только одной подгруппе носителей
языка, употребление этих терминов остальными людьми предпола-
гает их сотрудничество с носителями языка из соответствующих
подгрупп»2.
Но перенесемся назад, в 1750 г., когда ни на Земле, ни на Двой-
нике Земли ещё не было экспертов-химиков по воде и, стало быть.
Патнем X. Значение ‘значения’ И Патнем X. Философия сознания.
М.: Дом интеллектуальной книги, 1999. С. 164-234.
2 Там же. С. 180.
8
ни структура Н2О, ни структура XYZ еще не были известны. Уже в
это время значения термина ‘вода’ в двух случаях были различны,
хотя никто ещё не знал об этом. Однако психологическое состоя-
ние землянина Оскара в тот момент, когда он оперирует термином
‘вода’, и психологическое состояние Двойника Оскара с Двойника
Земли, когда тот оперирует этим термином, должны казаться иден-
тичными, поскольку в чувственном восприятии вещества Н2О и
XYZ ни по виду, пи по функциям не различаются. Публичного
критерия в данном случае нет, и ничто не поможет установить раз-
личие значений двух выражений, которые будут рассматриваться
как тождественные.
III
Представленные выше аргументы против традиционного образа
овладения языком, очевидно, перекликаются со взглядами позднего
Витгенштейна, хотя и имеют собственное значение в рамках кон-
цепций, разрабатываемых их авторами. В этом отношении более
интересной выглядит позиция американского философа и логика С.
Крипке, который не только претендует на точную экспликацию
некоторых идей позднего Витгенштейна, но и высказывает гораздо
более радикальные аргументы против традиционных подходов к
языку и значению. Его идеи, высказанные в одной из наиболее из-
вестных в аналитической философии последних двух десятилетий
работ1, в значительной мере основаны на новой интерпретации тех
разделов Философских исследований, которые следуют за § 243, и
VI раздела Заметок по основаниям математики. Прежде всего,
они связаны с формулировкой так называемого «скептического
парадокса», и в ряду приведённых выше сомнений скептический
парадокс С. Крипке является, пожалуй, самым радикальным. Его
формулировка связана с одним важным наблюдением Витгенштей-
на, затрагивающим ещё одну важную предпосылку, неявно прини-
маемую в любой концепции языка. Это - предпосылка следования
правилу при употреблении языковых выражений. Относительно
взглядов самого Витгенштейна «проблема ‘следования правилу’
возникает в его рассуждениях необходимым образом. В самом де-
Далее цитируется по русскому переводу: Крипке С Витгенштейн о
правилах и индивидуальном языке. Томск: Изд-во Том. ун-та, 2005.
9
ле, он рассматривает значение как употребление. Но употребление
не произвольно: оно регулируется принятыми в языковом сообще-
стве правилами. Овладевая языком, ребёнок учится следовать этим
правилам. Если говорящий не следует принятым языковым прави-
лам, его не понимают, коммуникация разрушается»1.
В чём же здесь обнаруживается проблема? А проблема вот в
чём. Что представляют собой эти правила? Действительно ли мож-
но сказать, что каждое выражение презентирует правило своего
употребления, стабилизирующее значение и обеспечивающее бу-
дущее словоупотребление? В этом как раз и сомневается Крипке. В
качестве примера он избирает язык математики. Хотя для самого
скептического аргумента не важно, какую область знания мы рас-
сматриваем, поскольку его можно проиллюстрировать на других
примерах, выбор этот не случаен. Во-первых, математика даёт нам
образец самого строгого знания, а потому достигнутый здесь ре-
зультат может быть автоматически распространён на другие, менее
строгие образцы. Во-вторых, представляется, что именно язык ма-
тематики в наибольшей степени связан со следованием правилам.
Действительно, что представляет собой, например, усвоение смыс-
ла арифметических операций как не понимание правил их употреб-
ления? Изучая язык арифметических операций, мы учимся прави-
лам их употребления.
Что в этом смысле означает, например, знак арифметической
операции '+’? Наиболее очевидный ответ заключается в том, что
этим значением является арифметическая операция сложения,
плюс определённая на натуральном ряде чисел, правила опериро-
вания с которой заданы свойствами числового ряда. Иными сло-
вами, эта операция презентирует правила обращения с числами
или количественными характеристиками любых материальных
или идеальных предметов. Эти правила могут быть сформулиро-
ваны в рамках аксиоматики Пеано и находят эмпирическое под-
тверждение в повседневном опыте. Например, если взять две кор-
зины с яблоками, пересчитать яблоки в каждой корзине согласно
десятичной системе счисления для натурального ряда чисел, за-
тем высыпать содержимое обеих корзин в третью корзину и снова
1 Сокулер З.А. Проблема “следования правилу” в философии Людвига
Витгенштейна и её значение для современной философии математики И
Философские идеи Людвига Витгенштейна. М.: ИФРАН, 1996. С. 37.
10
пересчитать, то результат как раз и будет соответствовать приме-
нению операции сложения. Если содержимое корзин равняется
соответственно 68 и 57, то результатом выполнения операции
сложения будет число 125.
Однако логически непротиворечиво предположить следующую
ситуацию1. Складывающий постоянно выдаёт ответ, согласующий-
ся с общим представлением об операции сложения, но как только
доходит до сложения 68 и 57, он выдает ответ 5. Мы, конечно, мо-
жем туз же обвинить его в нарушении правила, в его неспособно-
сти усвоения элементарной арифметической операции. Но можно
предположить и другое. Что если складывающий при выполнении
операции соотносил зпак «+» с другой операцией - скажем, квус?
Правила оперирования квусом (квожение) могут быть сформули-
рованы следующим образом: при оперировании с числами, мень-
шими чем 57, эти правила совпадают со сложением, но при числах,
больших чем 57, результат равен 5. Поэтому 68 + 57 = 5.
Вот здесь и возникает скептический аргумент. Мы не можем
считать результат 68 + 57 = 5 однозначно неправильным, ибо из
нашего предыдущего опыта употребления знака «+» - допустим,
когда мы складывали 5 и 5, получая 10, - не следует с необходимо-
стью, что мы подразумевали под «+» плюс, т. е. использовали опе-
рацию сложения. При обращении со знаком в каждой новой ситуа-
ции его употребления мы не можем опереться на свой предыдущий
опыт. Предыдущий опыт употребления данного знака будет допус-
кать различные интерпретации значения в настоящем. То есть в
конкретном употреблении знака *+’, например при выполнении
операции 5 + 5 = 10, значения плюса и квуса неразличимы, он мо-
жет с равным правом означать и то и другое. Отсюда следует, что
он не означает ничего.
По мнению Крипке, этот пример иллюстрирует то, что имеет в
виду Витгенштейн в § 201 Философских исследований, в котором
как раз и выражен скептический аргумент: «Наш парадокс был та-
ким: ни один образ действия не мог бы определяться каким-то пра-
вилом, поскольку любой образ действия можно привести в соот-
ветствие с этим правилом. Ответом служило: если всё можно при-
вести в соответствие с данным правилом, то всё может быть приве-
дено и в противоречие с этим правилом. Поэтому тут не было ни
Крипке (’. Указ. соч. С. 15- 19.
соответствия, ни противоречия»1. Иными словами, любое частное
употребление языкового выражения может быть подведено под
неограниченное количество правил употребления. Любое частное
употребление может быть противопоставлено любому правилу.
Следовательно, любое частное употребление языкового выражения
не может быть с полной определенностью подведено под какое-
либо правило.
Отсюда вытекает обескураживающий вывод. Нечто может счи-
таться значением выражения только тогда, когда оно обладает не-
кой принуждающей силой, склоняющей нас к тому, чтобы связать
его появление в поле нашего внимания именно с этим конкретным
выражением языка, т.е. значение выражения должно презентиро-
вать правило, в соответствии с которым мы будем употреблять
данное выражение в будущем. Но, как показывает скептический
аргумент, такого значения нет. И если мы вправе утверждать, что
данное конкретное употребление слова допускает в качестве значе-
ния разные понятия, то оказывается невозможным зафиксировать
соответствие или несоответствие частного употребления предыду-
щему языковому опыту. Употребление слова оказывается «сле-
пым» действием, произнесением наугад. Слово не имеет никакого
фиксированного значения. В рамках своей ментальной жизни я не
могу обнаружить такое образование, которое мог бы связать с дан-
ным словом в качестве его значения.
IV
Нельзя сказать, что до Витгенштейна термин ‘правило’ никак не
использовался в философской и научной литературе, посвященной
проблемам языка. И в философии языка, и в логике, и уж тем более
в лингвистике вполне устойчивыми и широко употребительными
являются такие выражения, как ‘правила грамматики’, ‘правила
словообразования’, ‘правила логического исчисления’ и т.д. И все
же столь явный акцент у Витгенштейна на связи понятия правила и
понятия значения - центрального понятия аналитической филосо-
фии, через которое в данной традиции рассматривается вся онто-
эпистемологическая проблематика, - явился новым и неожиданным
ходом по сравнению с известными семантическими проектами.
Витгенштейн Л. Указ. соч. С. 163.
12
Почему Витгенштейн вообще заговаривает о правиле? Почему
именно понятия правила и следования правилу он посчитал важ-
нейшими для экспликации семантической проблематики? Сами
тексты Витгенштейна указывают на то, что их автор не предпри-
нимает каких-либо особых усилий для обоснования необходимости
введения нового термина ‘следование правилу’ в теорию значения.
Он просто постепенно начинает использовать его в своих размыш-
лениях как нечто само собой разумеющееся. Па поводу у Витген-
штейна идут и его интерпретаторы. Тот же Крипке, к примеру, сра-
зу начинает с формулировки скептической проблемы относительно
фиксации значения. Но сама возможность постановки скептическо-
го вопроса в данном случае оказывается зависимой именно от вве-
дения понятия следования правилу. Представляется логичным в
связи с этим прояснить вначале эту первичную интуицию автора
‘Философских исследований'. Почему он заговаривает о правиле и в
чем состоит своеобразие его подхода?
В свою очередь, чтобы прояснить вопрос о своеобразии витген-
штейновского образа мыслей в связи с введением понятия следова-
ния правилу, следует представить основные способы понимания
значения в аналитической философии языка. В этом отношении
достаточно убедительной представляется классификация, введен-
ная известным немецким философом-аналитиком К.-О. Апслсм,
которую мы принимаем за основу, внося в нее небольшие дополне-
ния. Апель пишет: «Насколько я могу видеть, есть три главных
точки зрения, с которых может начаться дискуссия относительно
(понимания) значения в аналитической философии. Очень прибли-
зительно они могут быть сосредоточены вокруг ключевых слов
конвенция, интенция, и референция к вещам»1.
Данные термины говорят сами за себя: ‘конвенция’ описывает
понимание значения как определенной сущности, задаваемой ин-
терсубъективно в языковом сообществе; ‘интенция’ фиксирует
значение в качестве факта внутренней психической жизни субъек-
та; ‘референция’ подразумевает значение в качестве материального
объекта или факта в мире природы. На наш взгляд^для полноты
Аре! К -О. Intentions, Conventions, and Reference to Things: Dimensions
of Understanding Meaning in Hermeneutics and in Analytic Philosophy of Lan-
guage // Meaning and Understanding. Ed. H. Parret and J. Bouveresse. Berlin;
New York: Walter de Gruyter, 1981. P. 91.
13
картины данной классификации Апеля недостает еще одного звена,
которое можно было бы представить с помощью термина ‘интел-
лектуальная интуиция’. Пусть данный термин описывает ‘схваты-
вание’ - в смысле ‘Fassen’ Г. Фреге1 - значения в качестве объек-
тивной идеальной сущности.
Эти четыре термина и связанные с ними представления о значе-
нии языкового выражения в аналитической философии вполне от-
четливо проецируются на более общие онтологические и эписте-
мологические концепции в истории философии, отвечающие на
вопросы о том, что существует и что является базовыми данностя-
ми нашего познания.
Референциалистская трактовка значения ассоциируется, прежде
всего, с физикалистской онтологией, в соответствии с основными
тезисами которой субстратом мира является материя, мир состоит
из материальных объектов, и именно их - здесь возникает и соот-
ветствующая эпистемологическая позиция - мы можем фиксиро-
вать в опыте познания мира. Соответственно, значением слова вы-
ступает сам материальный объект природы, вещь.
Интенционалистская трактовка значения, в смысле, например,
П. Грайса2, наиболее близка онтоэпистемологическим представле-
ниям ментализма - концепции, утверждающей существование пси-
хической реальности в качестве приоритетной сферы опыта. В со-
ответствии с ментализмом мы можем выдвигать обоснованные он-
тологические тезисы только относительно фактов психической
жизни субъекта. Понятно, что значением слова здесь могут высту-
пать только определенные психические переживания - ощущение,
впечатление, намерение и т.д., которые подразумеваются агентом
речи при произнесении выражений языка.
Конвенционалистская трактовка значения иллюстрирует наибо-
лее распространенную в современной философии онтоэпистемоло-
гическую позицию. Здесь утверждается существование специфиче-
ских интерсубъективных сущностей, которые порождаются в рам-
ках того или иного социокультурного, исторического, лингвисти-
ческого сообщества. Конвенционализм отвергает как ментализм,
настаивая на том, что значения не находятся в голове говорящего,
1 Фреге Г. Логические исследования. Томск: Водолей, 1997. С. 28.
2 Grice Р. Studies in the Way of Words. Cambridge, Mass.: Harvard Uni-
versity Press, 1989.
14
нс являются собственностью психики субъекта, так и физикализм,
заявляя, что объективный мир закрыт для познания человека. Вит-
генштейновская концепция ‘языковых игр’ чаще всего рассматри-
вается как одна из наиболее репрезентативных позиций в рамках
данной онтоэпистемологической парадигмы. Значением, с точки
зрения конвенционализма, выступает некая промежуточная сущ-
ность, не относящаяся ни к психическому, ни к физическому миру.
Значение рождается в рамках интерсубъективной коммуникации.
Наконец, универсалистская трактовка значения, где в ходу такие
термины, как ‘интеллектуальная интуиция’, ‘схватывание идеаль-
ной сущности’, представляет хорошо всем известную, классиче-
скую онтологию платонизма. Платоники утверждают существова-
ние объективных идеальных сущностей - универсалий и возмож-
ность их адекватного познания человеческим разумом посредством
интеллектуальной интуиции. В аналитической философии самым
известным носителем этих взглядов был Г. Фреге1. С точки зрения
платонизма, значением слова выступает неразрушимая течением
времени, непостоянством психики познающего субъекта, сущест-
вующая независимо от него абстрактная сущность - смысл, мысль,
понятие, идея.
Когда Витгенштейн обращается к правилам, может показаться,
что его мысль выходит здесь на некий метауровень по отношению
к существующим семантическим парадигмам. Он спрашивает:
чем еще может быть понимание значения слова, если не усвоени-
ем того правила, в соответствии с которым мы оказываемся спо-
собными па его (слова) дальнейшее стабильное употребление?
Концепция, утверждающая, что значение слова есть его употреб-
ление в соответствии с определенным правилом, оказывается бо-
лее простой и изначальной по отношению к дальнейшим семан-
тическим разногласиям среди референциалистов, интенционали-
стов, конвенционалистов и универсалистов. Можно спорить отно-
сительно того, какие факты мира рассматривать в качестве значе-
ния слов - вещи, ментальные образы, факты интерсубъективной
коммуникации или объективные абстрактные смыслы, понятия,
но, как кажется, нет смысла оспаривать то, что знать значение
слова - значит знать, как его употреблять в реальной речевой
практике. Вопрос о формулировке и усвоении правила употребле-
Фреге Г Указ. соч. С. 22-49.
15
ния оказывается более фундаментальным по отношению к семан-
тическим спорам о фактах значения.
Однако данное впечатление обманчиво. Трактовка значения как
правила употребления не выводит семантическое исследование на
какой-то метауровень. Просто теперь вопрос о фактах значения
трансформируется в вопрос о фактах наличия правила. Естествен-
но, тут же возникает следующая проблема: а что, собственно, мож-
но считать правилом? Что подойдет на эзу роль? И в решении этой
проблемы мысль Витгенштейна ни в коей мере не выходит за пре-
делы уже существующих семантических и онтоэпистемологиче-
ских парадигм. Если отвлечься от новой необычной терминологии,
а также специфики стиля автора Философских исследований и со-
отнести витгенштейновский образ мысли с указанными выше кон-
цепциями, окажется, что на роль правила могла бы претендовать
только та абстрактная сущность, которая предлагается в качестве
значения выражения в универсалистской семантике.
Другое дело, что Витгенштейн и его интерпретаторы нацелива-
ются на то, чтобы показать несостоятельность претензий плато-
низма в решении проблемы стабильного следования правилу при
употреблении выражения. И поскольку факты значения в том виде,
в каком они представлены в других парадигмах, не могут претен-
довать на роль правила, а универсалистская концепция оказывается
несостоятельной, постольку возникает скептический тезис о ради-
кальной нестабильности следования правилу. Если же само значе-
ние теперь трактуется как правило употребления, то тезис о неста-
бильности правил подразумевает и утверждение о нестабильности
значений. В итоге Витгенштейн и его последователи утверждают,
что значение вообще не есть что-то такое, что можно было бы ква-
лифицировать как факт, как данность, обнаруживаемую в опыте
употребления языка. И в этом отношении мысль Витгеншетйна,
конечно же, оказывается весьма специфической. Она не является
метапозицией по отношению к существующим семантическим тео-
риям, но спорит с ними и в этом споре противостоит каждой из них
в одном решающем моменте - фактичности значения.
Действительно, при ближайшем рассмотрении оказывается, что
все указанные выше семантические теории объединяет одна общая
черта. Каждая из них утверждает, что языковое выражение являет-
ся своего рода маркёром, указывающим на некоторую сущность,
‘этикеткой’, наклеенной на вещь. В референциализме слово указы-
16
вает на материальный объект, в интенционализме - на психическое
состояние, в конвенционализме - на интерсубъективную сущность,
формирующуюся в рамках коммуникации, в универсализме - на
платоновскую идею. Это обстоятельство дает нам право объеди-
нить вес вышеуказанные парадигмы каким-либо одним термином.
А.Ф. Грязнов называет такую позицию в теории значения номина-
тивизмом или эссенциализмом - воззрением, в соответствии с ко-
торым слово является лишь внешним уровнем выражения некото-
рого более глубинного содержания, представляющего собой факты
значения. Поскольку новая семантическая теория указывает на ил-
люзорность фактичности значения, постольку она отрицает эссен-
циалнзм во всех его проявлениях. Грязнов пишет: «Если на началь-
ном этапе преобладает статичная трактовка значений как отдель-
ных предметов (материальных, психических или объективно-
идеальных), обозначаемых словами или словосочетаниями, то в
дальнейшем такая трактовка сменяется поздневитгенштейниан-
ской "динамикой’»1.
Сам Витгенштейн называет эссенциалистскую семантику авгу-
стинианской, ссылаясь на представления о значении языковых вы-
ражений св. Августина. И в данном случае перед интерпретаторами
не возникает никакой сложной экзегетической задачи по выискива-
нию и толкованию тех или иных фрагментов сочинений австрий-
ского философа, ибо фиксацией августинианского взгляда на язык
и его критикой как раз и открываются ‘Философские исследования'.
V
В общих чертах линия аргументации Витгенштейна достаточно
проста - это утверждение необозримости содержания правила в ко-
нечном опыте употребления языкового выражения, что приводит к
ситуациям неопределенности в вопросах различения правил и подве-
дения конкретного употребления выражения под то ли иное правило.
«§ 201 стремительно становится самым часто цитируемым пас-
сажем в философии двадцатого столетия»2 и является одним из са-
Грязнов А Ф. Язык и деятельность: Критический анализ витгенштей-
нианства. М.: Изд-во МГУ, 1991. С. 53.
2 Wilson G.M. Semantic Realism and Kripke’s Wittgenstein // Philosophy
and Phenomenological Research, 58 (I), 1998. P. 100.
17
мых знаменитых пассажей позднего Витгенштейна потому, что н
нем он попытался задать четкую формулировку проблемы следова-
ния правилу. Однако если говорить о наиболее выразительных, ем-
ких и проницательных примерах, которыми Витгенштейн аргумен-
тирует данную проблему, то они находятся за пределами данного
параграфа. Приведем некоторые из них. Так, в § 80 Философских
исследований проблема следования правилу иллюстрируется сле-
дующим образом:
«Я говорю: ‘Там стоит стул’. А что если я подхожу к нему, со-
бираясь его взять, а он вдруг исчезает из виду? - ‘Значит, это был
не стул, а некая иллюзия’. - Но через две секунды мы снова видим
его и можем потрогать его рукой и т.д. - ‘Тогда все-таки это был
стул, а обманчивым было его исчезновение'. - Но допустим, что
спустя какое-то время он исчезает снова - или же кажется исчез-
нувшим. Что тут скажешь? Есть ли у тебя готовые правила для по-
добных случаев, - правила, говорящие, можно ли все еще называть
нечто ‘стулом’? Или же мы обходимся при употреблении слова
‘стул’ без них?; и должны говорить, что, по сути, не связываем с
этим словом никакого значения, так как не располагаем правилами
всех его возможных применений?»1
Другая работа, Заметки по основаниям математики, где про-
блема следования правилу выражена даже полнее, чем в Философ-
ских исследованиях, сразу начинается с одного из самых обсуждае-
мых витгенштейновских примеров, относящихся к вопросу о пра-
вилах: «Откуда я знаю, что при построении числового ряда + 2
следует писать ‘20004, 20006’, а не ‘20004, 20008’?»2
Здесь же в VI части представлено наиболее подробное рассмот-
рение проблемы следования правилу, где можно обнаружить как
краткие, афористичные пассажи, достойные стать эпиграфом к лю-
бому исследованию по данной проблематике: «Если одна из двух
шимпанзе однажды нацарапала на земле фигуру | - |, а другая за-
тем ряд | — | | — | и т.д., то первая могла и не задавать правило, а
другая могла и не следовать ему»1, так и более объемные, акценти-
рующие внимание на различных аспектах проблемы. Например, в
1 Витгенштейн Л. Указ. соч. С. 117.
2 Там же. Ч. 2. С. 4.
1 Wittgenstein L. Remarks on the Foundation of Mathematics. 3 ed., revised
and rest. Oxford: Basil Blakweil, 1978. P. 345.
18
§ 2 VI части 'Заметок' Витгенштейн указывает на специфическую
грамматическую трансформацию в языке математики, в которой
происходил скачок с временного смысла употребляемых глаголов,
указывающих на процессуальность опыта, на вневременной, в ко-
тором данные языковые выражения приобретают универсалистское
значение: «Как ты проверяешь тему контрапунктного свойства? Ты
преобразуешь её в соответствии с этим правилом, ты объединяешь
её так-то и так-то с другим правилом; и тому подобное. Гак ты по-
лучаешь определенный результат. Ты получаешь его, как получил
бы посредством эксперимента. Быть может, то, что ты делаешь,
даже и является экспериментом. Слово ‘получаешь’ используется
здесь с учётом времени; ты получил этот результат в три часа. - В
математическом предложении, которое я формулирую затем, гла-
гол (‘получает’, ‘составляет’ и т.д.) употребляется вневремепно»1.
В § 44 речь заходит о метафоричности самого выражения ‘сле-
дование правилу’. Автор утверждает, что, по сути, в обыденной
речи мы не используем его буквально, что следование, повинове-
ние правилу есть лишь метафора, иллюзия, возникающая в языке:
«Но разве нас не направляет правило? И как может оно направ-
лять нас, ведь его выражение всё равно может быть интерпрети-
ровано нами и так, и по-другому? То есть ведь всё равно ему со-
ответствуют различные регулярности. Мы склонны сказать, что
выражение правила направляет нас. Значит, мы склонны употреб-
лять эту метафору»2.
Наконец, для иллюстрации проблемы Витгенштейн использует
выразительные мысленные эксперименты, которые, кстати, затем
стали широкоупотребимы и среди его интерпретаторов. § 34 Заме-
ток по основаниям математики он акцентирует внимание па ко-
нечности опыта следования правилу и возникающих в связи с этим
затруднениях. Этот пример оказывается очень созвучным с главной
линией аргументации С. Крипке: «Вообразим, что некий бог в одно
мгновение сотворил страну посреди пустыни, которая существует в
течение двух минут и является точным отображением части Анг-
лии со всем тем, что там происходит в течение двух минут. Все
люди, так же как люди в Англии, заняты различными делами. Дети
находятся в школе. Некоторые люди занимаются математикой. Те-
1 Wittgenstein L. Op. cit. Р. 304.
2 Ibid. Р. 347.
19
перь рассмотрим деятельность каких-нибудь из этих людей на про-
тяжении этих двух минут. Один из этих людей делает в точности
то, что делает математик в Англии, который как раз осуществляет
некое вычисление. - Должны ли мы сказать, что вычисляет и этот
двухминутный человек? Разве мы не можем, например, вообразить
то, что предшествует и следует за этими двумя минутами, таким,
которое заставило бы нас называть эти процессы совершенно раз-
личными?»1
VI
В своих построениях Крипке опирается на приведённые выше и
им подобные высказывания Витгенштейна. Однако не лишён осно-
вания вопрос, в какой мере его радикальная интерпретация Фило-
софских исследований соответствует духу концепции самого Вит-
генштейна. Многие критики подхода Крипке указывают на несоот-
ветствие. Например, вот что пишет К. МакГинн: «То, что сделал
Крипке, являет собой впечатляющую и вызывающую аргументацию,
которая, однако, имеет мало общего с собственно витгенштейнов-
скими проблемами и утверждениями. В некотором важном смысле
Крипке и реальный Витгенштейн даже не имеют дело с одними и
теми же вопросами (у каждого из них своя ‘проблематика’)»2.
Многие критики Крипке настаивают, что Витгенштейн не фор-
мулировал никакого парадокса, что это собственная выдумка аме-
риканского логика, основанная на неверном понимании основной,
глубинной стратегии витгенштейновской мысли. Так, А. Коллинз
пишет: «Серьезное отклонение от базисных установок Витген-
штейна, которые, как кажется, Крипке так и не распознал, ответст-
венно за тот факт, что он ошибочно приписывает Витгенштейну
как скептический парадокс, так и совершенно неубедительное его
решение»3. Этой же позиции придерживается и У. Тэйт, который
считает, что никакого парадокса в § 201 нет, поскольку Витген-
штейн уже разрешил его ранее, изменив взгляд на функционирова-
Willgenstein L. Op. cit. Р. 336.
2 McGinn С. Wittgenstein on Meaning. Oxford: Basil Blackwell, 1984.
P. 60.
3 Collins A. On the Paradox Kripke Finds in Wittgenstein // Midwest Studies
in Philosophy. Vol. 17, 1992. P. 87.
20
ние языка1. В подобном же ключе рассуждает и П. Уинч: «Конечно,
уже ясно даже из нескольких предложений § 201 Философских ис-
следований... что здесь нет установления ‘парадокса’ Витгегштей-
на, который бы состоял в том, что я могу ошибаться относительно
правила, которому я следовал в своих прошлых примерах, здесь
указывается на то, что реально не существует вопроса о правоте
или ошибочности (‘нет ни соответствия, ни несоответствия’)»".
Р. С'утер вообще не согласен с тем, что Витгенштейн где-либо в
своих сочинениях представал как скептик’.
С этими утверждениями витгенштейноведов во многом можно
согласиться. Однако главное здесь не в том, насколько ‘правильно’
Крипке понял Витгенштейна'1. Очевидно, что высказанный Крипке
скептический аргумент имеет собственное эпистемологическое
значение, не меньшее, чем приведённые выше аргументы Куайна,
Гудмена и Патнэма.
Из текста работы Крипке видно, что он признаёт генетическую
преемственность своего аргумента с позицией Куайна и Гудмена и
даже пытается ‘подтянуть’ их позиции к своей собственной. Одна-
ко в результате его подход оказывается более радикальным.
Так, Куайн приходит к выводу о неработоспособности метода
радикальной верификации. Невозможно посредством обращения к
«чистому опыту» обнаружить «сам мир». Мир всегда уже размечен
соответствующими концептуальными каркасами, сформированны-
ми в языке. Невозможно не только обнаружить сам мир, но даже
совершить адекватный переход из одного концептуального каркаса
в другой (т. е. осуществить адекватный перевод с языка на язык),
ибо, пытаясь это сделать, мы подгоняем исследуемый каркас под
свою собственную концептуализацию.
1 Tait W IT Wittgenstein and the ‘Skeptical Paradoxes’ // Journal of Phi-
losophy. 1986. № 9. P. 475 488.
Winch /’. Critical Study: Facts and Superfacts // The Philosophical Quar-
terly. Vol. 33, No. 133. P. 399.
’ Suter R. Interpreting Wittgenstein: A Cloud of Philosophy, a Drop of
Grammar. Philadelphia: Temple University Press, 1992. Ch. 12.
Анализ некоторых критических замечаний в отношении соответствия
предложенной Крипке интерпретации идеям самого Витгенштейна см.:
Гряпюв Л.</>. Как возможна правнлосообразная деятельность? И Философ-
ские идеи Людвига Витгенштейна. М.: ИФРАН, 1996. С. 25 36.
21
Крипке пытается использовать идею неопределенности перевода
Куайна в своём скептическом тезисе о значении: «...если Витген-
штейн прав и никакой доступ к моему сознанию не может раскрыть,
подразумевал ли я плюс или же квус, разве то же самое не может
иметь место относительно кролика и среза кролика? Поэтому воз-
можно, что проблема Куайна возникает даже для небихевиористов»1.
Однако среди интерпретаторов Крипке такой ход чаще всего
признавался неудачным. Например, Д. Хамфри указывает на то,
что с позиции Куайна отсутствие внешних фактов значения не пре-
граждает нам путь к пониманию своих собственных гипотез значе-
ния2. И может быть, наиболее определенно здесь высказывается
Хин Шин Ли: «Если интроспекция возможна, то субъект будет
способен отдать отчет в том, что он имеет в виду: кролика или кро-
лика-в-окружении. Но квус и плюс неразличимы относительно про-
шлого субъекта, и даже интроспекция не в состоянии здесь провес-
ти различие. Поэтому комментарии Крипке кажутся некорректны-
ми. Куайновская проблема не возникает для небихевиористского,
интроспективного подхода Витгенштейна; она возникает для бихе-
виористского подхода при поиске ‘внешнего критерия’»3.
Короче говоря, скепсис Куайна касался только уровня интер-
субъективности, коммуникации. Куайн не сомневался в том, что в
интроспекции туземец способен отдать себе отчет в том, что он
имеет в виду, произнося ‘гавагай’. Проблема возникала тогда, ко-
гда следовало понять говорящего извне, с помощью каких-либо
внешних критериев.
Очевидно, что скепсис Крипке радикальнее. Его скептический
аргумент указывает на то, что неопределенность значения возника-
ет уже на уровне субъективности. Употребляющий языковые вы-
ражения субъект, даже обращаясь к себе, к своему собственному
опыту в прошлом и настоящем, не способен преодолеть плюрализ-
ма в интерпретациях значения.
Аргументу Крипке в большей степени близка ‘новая проблема
индукции’, сформулированная Гудменом. Но и здесь, как нетрудно
1 Крипке С. Указ. соч. С. 58.
2 Humphrey J. Quine, Kripke’s Wittgenstein, Simplicity and Sceptical Solu-
tions 11 The Southern Journal of Philosophy. 1999. Vol. 37, No. 1, March.
3 Liu Xin Sheen Kripkenstein: Rule and Indeterminacy // Proceedings of the
Twentieth World Congress of Philosophy Boston, Mass. 10-15 August. 1998.
22
заметить, выводы Крипке радикальнее, поскольку индукция всё-
таки предполагает возможность интроспективного отождествления
значений, что как раз и ставит под сомнение скептический аргу-
мент. Как считав! Крипке: «Витгенштейн изобрёл новую форму
скептицизма. Лично я склонен рассматривать её как наиболее ра-
дикальную и оригинальную скептическую проблему, с которой
сталкивалась философия, проблему, которую смог бы сформулиро-
вать только очень необычный склад ума» .
В отношении проблемы различения плюса и квуса, проведённо-
го Крипке, нередко можно было встретить следующее возражение* 2.
Введение квазиправил (в среде философов-аналитиков для искус-
ственно сконструированных правил крипкевского типа приняты
также выражения «фантом-правила» и «дефект-правила») слишком
искусственно; если бы эти странные правила действительно разру-
шали привычные предрасположенности к означиванию, то в нашей
повседневной речевой практике наступил бы полный хаос - каж-
дый бы употреблял то или иное выражение, как ему вздумается, и
претендовал бы при этом на собственную правоту; однако очевид-
но, что этого не происходит - на практике язык оказывается доста-
точно стабильным образованием, вполне приемлемым для нужд
коммуникации; следовательно, проблема Крипке есть только фик-
ция теоретика, сгущающего краски скептицизма для того, чтобы
просто заинтриговать философское сообщество.
Представляется, что здесь можно привести следующий контрар-
гумент. Бесспорно, что квус-правило не является широко распро-
страненным фактом нашей жизни. Но ведь мы действительно ста-
вим данную эпистемологическую проблему теоретически. Мы
спрашиваем о возможности следования квус-правилу в принципе.
Мы спрашиваем, но не можем предоставить полностью удовлетво-
ряющего нас отрицательного ответа. Раз так, то наше следование
плюс-нравилу и, соответственно, наше употребление выражения
«+» не является необходимым. Теоретически наше употребление
«+» совершено случайно. Мы оправдываем себя лишь тем, что на
практике способны продемонстрировать относительную стабиль-
ность нашей речи, и потому употребление данного выражения ка-
Крипке Указ. соч. С. 60.
2 lilackburn S. The Individual Strikes Back // Synthese. 1984. 58.
1». 290-291.
23
жется нам вполне вразумительным. Однако в теории, последова-
тельно задавая вопросы об основании нашей позиции, «мы дости-
гаем уровня, где действуем без какой-либо причины, с точки зре-
ния которой мы можем оправдать наше действие. Мы действуем
решительно, но слепо»1.
Глубину и радикальность проблемы, поставленной Крипке, убе-
дительно демонстрирует X. Патнем, обобщая её и подчёркивая
уходящую в бесконечность её непреодолимость. Если даже нам
покажется, что мы в состоянии разобраться со значением то
делаем мы это при помощи других терминов, в отношении которых
также возникнет скептический вопрос об их значении. Приведём
мнение X. Патнема:
«Если бы меня спросили, откуда я знаю, что Джоан под ‘плю-
сом’ не подразумевает квус, мой ответ был бы следующим. Этот
вопрос используется как «уловка», с целью начать философскую
дискуссию. Быть может, я так же ответил бы: “Она ведь говорит
по-английски”. А это не выглядит ответом на философскую про-
блему, так как Крипке, конечно, не отрицает, что в некотором
смысле это и есть правильный ответ.
‘Гипотезу’, что Джоан подразумевает под 'плюсом' квус, можно
было бы попытаться опровергнуть эмпирически, если спросить
Джоан, сколько будет 57 + 2. Однако ‘логически возможно’, чтобы
Джоан на вопрос “Сколько будет 57 + 2?” ответила бы ‘59’, а не
дала бы ответ, правильным в ‘квус’ интерпретации ‘плюса’, т.е. ‘5’,
поскольку она могла бы сделать ошибку в “квожении”. Получен-
ный из ответа «57 + 2 = 59» вывод, что “Джоан не подразумевает
под ‘плюсом’ квус", не является дедуктивным выводом. Но тогда
каким?..
Однако проблема Крипке глубже. Даже если мы можем исклю-
чить отдельную гипотезу, что Джоан под ‘плюсом’ подразумеваег
квус, мы не способны тем же образом исключить всякую возмож-
ную гипотезу подобного рода. Так, для всякого п определим функ-
цию квусп следующим образом:
а квусп Ь = а + Ь, если а,Ь < п,
а квусп h = 5 в других случаях.
Если то, что Джоан подразумевает под ‘плюсом’, есть квусп, при
каком угодно большом п, то ответ Джоан, по отношению к тем ре-
1 Крипке С. Указ. соч. С. 83.
24
зультатам, с которыми мы в действительности столкнемся, будет
‘нормальным’. Кроме того, если она хороший математик, то разве
не могли бы мы ее спросить: «Существует ли число п, такое, что а
‘плюс’ b = 5 всякий раз, когда или а, или b > п?» Если Джоан отве-
чает: «Нет», разве это не показывало бы, что чтобы Джоан не под-
разумевала под ‘плюсом’, она не подразумевает квус„, при любом
и? Здесь мы сталкиваемся с поистине продуманным ходом в аргу-
ментации Крипке.
Джоан, говорит нам Крипке, могла бы не только понимать
‘плюс’ другим, отличным от нас, образом; она могла бы понимать
многие слова по-другому, но при этом она говорила бы именно так,
как говорим мы во всех реальных обстоятельствах. Она говорила
бы другим, отличным от нас, образом, если бы мы могли произне-
сти и изобразить число п в десятичной системе и спросить ее
«Сколько будет 2 + и?», или же задать другой подобный вопрос. Но
предположим, что число п настолько большое, что его физически
невозможно записать? Тогда не могла бы быть физически возмож-
ной ситуация, в которой Джоан говорила бы иным, отличным от
нас образом и к тому же под ‘плюсом’ ‘подразумевала бы нечто
другое’, нежели мы.
Крипке прав, когда полагает, что Витгенштейн не считал бы это
нелепым. Витгенштейн бы отрицал ‘возможность’ того, что кто-то
может подразумевать под некоторым словом нечто другое, хотя
предполагаемое отличие никак не проявляется в поведении лин-
гвистическом или экстралингвистическом. Но должно ли отрица-
ние Витгенштейна основываться на общественных стандартах, оп-
ределяющих корректность следования правилу? *»
Трактовка X. Патнема показывает, что, несмотря на искусствен-
ность дефект-правил, в них нет ничего теоретически невозможного.
Наоборот, теоретически возможно, что мы всегда пользуемся ими,
только это не проявляется в практике повседневной жизни.
VII
Однако для аргументации Крипке апелляция к сугубо теорети-
ческому уровню проблемы несущественна. Вопрос о стабильности
значения можно продемонстрировать не только на абстракциях,
1 Putnam Н. Op. cit. Р. 253.
25
коими являются арифметические операции, но и на обычных пред-
метах, данных в чувственном восприятии. Такая аргументация бу-
дет более весома для исследователей, ориентированных на практи-
ческие следствия скептической проблемы.
Так, Хин Шин Ли в качестве примера приводит следующий ги-
потетический диалог скептика с его критиком (сопротивляться
скептику берется сам автор статьи):
«С: Давай проведем простой эксперимент. (Он показал мне фото
какой-то деревянной конструкции, состоящей из прямоугольной
доски и четырех опор, по высоте не выше щиколотки). Это ‘стол’?
Я: (Я никогда не видел раньше таких вещей. Мой прошлый
опыт не включает таких фактов, которые бы предоставили ориен-
тир для моего нового словоупотребления. Так или иначе, я все же
пытаюсь следовать своему прошлому словоупотреблению). Это
скамья, а ие стол.
С: Твое понятие ‘стол’ может оказаться ‘цтолом’. ‘Цтол’ исклю-
чает японский стол, на фотографии показан ‘цуке’»1.
Даже пытаясь задать значение слова остенсивно, т. е. через прямое
указание на находящийся перед нами предмет, мы можем не заметить
того, что впоследствии будем все же использовать разные правила
употребления данного слова. Я и японец, одновременно глядя на
предмет, находящийся в моей комнате (я имею в виду то, что называю
словом ‘стол’), будут, сами того не замечая, предполагать разные зна-
чения для употребления слова ‘стол’. Японец, осваивая значение рус-
ского слова ‘стол’, будет понимать под ним и тот предмет, который
находится сейчас у меня в комнате, но также и тот, что в японском он
обозначает словом ‘цуке’, тогда как я включать японский стол в свой
объём понятия ‘стол’ не намерен, несмотря на то, что я, еще раз под-
черкнем это, в данный момент могу и не догадываться о возможности
такой ситуации - я никогда не видел ‘цуке’. Следовательно, в данный
момент мы не сможем заметить разницу в значениях слова ‘стол’, хотя
она уже существует, несмотря на, казалось бы, однозначное остенсив-
ное определение, которым мы сейчас воспользовались.
Данный пример не является единственным. Интерпретаторы
Крипке вдоволь поупражнялись в постановке обсуждаемой про-
блемы для различных ситуаций опыта. Одними из наиболее попу-
лярных оказались гипотетические описания так называемого
1 Liu Xin Sheen Op. cit.
26
«Опыта Робинзона». Это связано с витгенштейновским тезисом о
невозможности индивидуального языка. Тем не менее нельзя не
увидеть того, что данные описания вновь и вновь ставят одну и ту
же проблему - проблему следования правилу.
Г. Джиллет предлагает обсудить следующую ситуацию1. Племя
туземцев для создания запасов, обеспечивающих их жизнедеятель-
ность, использовало посуду - глиняные горшки, в которые склады-
вались добытые собирательством продукты. Для того чтобы разли-
чать продукты по их функциональной принадлежности - допустим,
чтобы отличать съедобные плоды от ядовитых, - туземцы исполь-
зовали цветовые обозначения. Красная полоска на горшке означа-
ла, что в нем находятся фрукты, и т. д. Допустим далее, что в ка-
кой-то момент все соплеменники, кроме одного, неожиданно забо-
лели дальтонизмом - они перестали различать цвета полосок-
знаков. Это дополнительное условие мы, развивая гипотезу Джил-
лета, вводим затем, чтобы исключить возможность интерсубъек-
тивной корреляции дальнейших действий единственного здорового
соплеменника. Проголодавшись, оставшийся здоровым «Робинзон»
тянется к горшку с красной полоской, и вот здесь неожиданно по-
является скептик, который задает ему вопрос.
Скептик: Почему ты уверен в том, что в данном горшке нахо-
дятся съедобные фрукты, вдруг туда помещены ядовитые плоды?
Робинзон: Ранее нами было установлено, что красная полоса на
горшке есть знак того, что в него помещены съедобные фрукты.
Скептик: Почему ты уверен в том, что красная полоска на горш-
ке означает, что содержимым горшка оказывается фрукт? Из того,
как ты употреблял данный знак ранее, не следует, что его значение
именно таково. Возможно, твои соплеменники изначально предпо-
лагали под красной полоской на горшке значение - фруктояд. Это
значит, что до определенного времени туда складывались фрукты,
а с сегодняшнего дня - опасные для жизни плоды. Ты сам-то уве-
рен в том, что употреблял ранее знак ‘красный’ в значении фрукт?
Ведь ты же подтверждал из раза в раз правильность своего упот-
ребления знака ‘красный’ на практике - ты просовывал руку в гор-
шок и сначала помещал, а потом, спустя некоторое время, вынимал
оттуда фрукт. Но дело в том, что теоретически ты никак не смо-
1 Gillett G. Humpty Dumpty and the Night of the Triffids: Individualism
and Rule-Following // Synthese. 1995. Vol. 105, No. 2, November. P. 191-206.
27
жешь обосновать, что во время исполнения этих действий знак
‘красный’ имел в качестве своего значения именно фрукт, а не
фруктояд, ибо в данных конкретных действиях эти два на самом
деле разных значения знака были неразличимы. Попытайся дока-
зать сейчас, без обращения к интерсубъективной корреляции со
своими соплеменниками, что ты сам имел в виду одно значение, а
не другое. Проблема состоит в том, что если ты сам сегодняшним
утром поместил в горшок с красной полоской ядовитый плод, то
это действие невозможно интерпретировать как некорректное по
отношению к твоему прошлому опыту.
В итоге скептик может принудить туземца - если тот, конечно,
будет способен воспринять аргументацию и быть последователь-
ным в своих умозаключениях - на то, чтобы последний никогда
больше не притрагивался к горшку с красной полоской.
Или возьмём аргумент, приведённый Д. Деннетом1. Мы можем
представить себе членов племени, которые имеют слово, скажем,
‘глаг’ для невидимого взрывчатого газа, с коим они сталкиваются
время от времени на своих болотах. Можно предположить, что все
газообразные углеводороды, с которыми они сталкивались ранее,
были метановыми, но члены племени не преуспели в химии, по-
этому нет такого критерия в их прошлом поведении или текущих
диспозициях, который дает привилегию на описание их глаг-
состояния как метан-распознавания, нежели как более общего газо-
углеводородного-распознавания (мы знаем при этом, что газооб-
разный углеводород является естественным видом, который имеет
свои подвиды, такие как ацетилен, метан, пропан и их производ-
ные). Очевидно, что когда мы покажем им какой-либо ацетилен,
оии снова произнесут при его появлении ‘глаг’, испытывая схожее
с предыдущими психическое переживание. Значения же данного
слова будут явно различными в двух указанных случаях: в первом
‘глаг’ означает метан как подвид углеводорода, а во втором - аци-
тилен как подвид углеводорода.
Деннет тоже настаивает на том, что значение слова невозможно
зафиксировать в интроспекции, в опоре на свои собственные психи-
ческие переживания, скорее, оно задается посредством интерсубъек-
Dennet D. Evolution, Error and Intentionaly // Sourcebook on the Founda-
tions of Artificial Intelligence, in Y. Wilks and D. Partridge, eds. New Mexico
University Press, 1988.
28
тивной коммуникации в научном сообществе. Вместе с тем стоит
отметить, что аргументация Патнема и Деннета натуралистична.
Здесь имеет место отсыпка к объективно фиксируемым в естествен-
ной науке фактам природы, и потому здесь мы имеем дело не с кон-
венционалистской, а, скорее, с референциалистской семантикой.
С позиций конвенционализма Т. Бурге приводит ещё один аргу-
мент, обосновывающий, что релятивность значения возникает из-за
различных правил употребления слова, произвольно принимаемых
в сообществе1. Предположим, на прием к врачу приходит дама со
словами: ‘Доктор, у меня артрит в бедре’. Врач, даже не прибегая к
обследованию, утверждает: ‘Никакого артрита у вас нет’. Врач сде-
лал такое умозаключение на основании очевидной аналитической
(г. е. не эмпирической) ложности суждения ‘у меня артрит в бедре’.
Аналитическая ложность, в свою очередь, следует из определения
самого термина ‘артрит’, принятого в медицинском сообществе.
Артрит - это болезнь суставов, он не может случиться в бедре.
Несложно представить себе такое сообщество, в котором значе-
нием термина ‘артрит’ оказывалось бы любое болевое ощущение в
организме. В таком случае суждение пациентки вполне можно бы-
ло бы расценить как истинное.
Очевидно, что и в том и в другом случае пришедшая на прием к
врачу дама испытывала бы одно и то же внутреннее переживание -
переживание боли. Однако на основании сказанного выше стано-
вится ясным, что это переживание не имеет никакого отношения к
значению того слова, которым она попыталась описать свое со-
стояние. Переживание может быть идентичным, а значения слова -
различными. Отсюда следует, что значение языкового выражения
не определяется в привилегированном субъективном мире по-
знающего, а представляет собой учрежденное в интерсубъективно-
сти правило его употребления.
Итак, аргумент Крипке вновь оказывается гораздо радикальнее:
даже непосредственный чувственный опыт не способен задать ста-
бильность значения языкового выражения, ибо сам воспринимае-
мый конкретный предмет не содержит в себе правило, задающее
четкий критерий корректного употребления данного выражения в
будущем.
Burge Т. Individualism and the Mental // Midwest Studies in Philosophy.
1979. Vol. 4. P. 73-122.
29
И здесь нельзя не согласиться с выводом X. Патнема: «Нет ни-
чего предосудительного в желании знать эмпирическую причину
предпосылок следования правилу. Но такое знание не удовлетворит
философа. Крипке волнует вопрос «Как мы можем схватывать пра-
вила, которые не содержат каких-либо ошибок?» И этот вопрос
кажется неотложным, потому что кто-то полагает, что подвержен-
ный ошибкам разум мог бы понять безошибочное правило лишь
будучи связанным с чем-то, что само по себе является безошибоч-
ным. Конечно, большинство философов будут отрицать, что такой
механизм и есть то, что они ищут, однако суть стратегии Витген-
штейна в том, чтобы показать, что они не могут сказать, что имен-
но они ищут; то, что они желают, не есть то, что они знают о своих
желаниях. Витгенштейн пытается вернуть нас в состояние, где,
например, ‘понимание правила выполнения сложения двойки’ не
будет казаться ‘проблематичным’»1.
VIII
Скептический аргумент высказан. Чтобы проверить его на
прочность, необходимо проанализировать те теории, которые на
первый взгляд дают его позитивное решение. Сомнение скептика в
возможности стабильного значения у выражений будет оправданно
в той мере, в какой на основании его позиции удастся сформулиро-
вать некоторые существенные контраргументы, разрушающие по-
зитивные теории.
Так и поступает Крипке. Он выбирает в качестве объектов для
критики диспозиционную и кволитивную теории значения и пыта-
ется, используя последовательный скепсис, указать на ошибоч-
ность их выводов. Проследим, как он это делает.
Основной тезис диспозиционной теории значения Крипке фор-
мулирует следующим образом: «Во-первых, мы должны построить
простой диспозиционный анализ. Он даёт критерий, который будет
говорить мне, какую числовую теоретическую функцию <р я подра-
зумеваю под бинарным функциональным символом /, а именно:
референт <р для */’ есть единственная в своём роде бинарная функ-
1 Putnam И. Op. cit. Р. 248.
30
ция <р, такая, что я предрасположен, будучи спрошенным о ‘/(w, п)\
где 'т' и - цифры, обозначающие отдельные числа т и п, отве-
тить где *р' - цифра, обозначающая <р(т, п). Подразумевается,
что этот критерий даёт нам возможность ‘прочитать’, какую функ-
цию я подразумеваю под данным функциональным символом, ис-
ходя из моей предрасположенности»1.
Диспозиционная теория утверждает, что значение выражения
фиксируется в факте предрасположенности употребить данное вы-
ражение тем или иным способом. Например, выяснить, что я под-
разумеваю под знаком ‘+’, можно, если зафиксировать, какую
предрасположенность к ответу я буду иметь в случае конкретного
употребления данного знака. Так, если на 68+57 я предрасположен
дать ответ 125, значит, я подразумеваю под *+’ плюс, если я пред-
расположен выдать ответ 5, значит, подразумеваю под ‘+’ квус -
некую экстравагантную математическую функцию.
Перейдём к критике. У Крипке можно выделить три главных ар-
гумента против диспозиционной теории значения. Вот как они вы-
глядят.
Аргумент «Ошибка». Допустим, я вычисляю 68+57 и получаю
ответ 115* 2. Когда мне указали на некорректность результата моего
вычисления, я воскликнул: «Ну, конечно же! Правильный ответ 125.
Я просто совершил ошибку. Я сложил 8 и 7, получил 5, но поза-
был перенести 1 в следующий разряд». С точки зрения теории
диспозиций я подразумеваю под *+’ то значение, в каком я пред-
расположен его употребить в конкретной ситуации. В этой ситуа-
ции я оказался предрасположен употребить *+’ таким образом, что
оказалось 68+57=115. По определению это означает, что под *+’ я
подразумевал какую-то другую функцию, отличную от ‘плюс’.
Однако я говорю, что это не так. Я утверждаю, что был пред-
расположен употребить '+’ в значении ‘плюс’, но просто со-
вершил ошибку.
Иногда мне случается путать слова в отношении к их референ-
там. Я произношу ‘стол’, указывая на стул. Меня поправляют: «На-
верно, вы имели в виду другое слово?» Я восклицаю: «Ах, да! Я
Крипке С. Указ. соч. С. 30.
2 Ebbs Ci. Rule-following and Realism. Cambridge, Mass.: Harvard Univer-
sity Press, 1997. P. 9.
31
хотел сказать ‘стул’, я просто оговорился...». Но ведь я всё-таки
был предрасположен употребить слово ‘стол’ так, что оно указыва-
ло на стул. Означает ли это, что его значением оказался стул? Я
снова выступаю против такого заключения. Я просто ошибся, на
самом деле я не был предрасположен употребить слово ‘стол’ в
отношении стула, я хотел сказать ‘стул’.
Диспозиционная теория не в состоянии объяснить этот феномен
ошибки. Диспозиционист должен признать одно из двух: 1. Ошибки
не существует. Если кто-либо предрасположен в ответ на вопрос о
68+57 выдавать число 115, то это, в соответствии с главным тезисом
данной теории, означает, что вычисляющий подразумевает сейчас
под *+’ функцию, явно отличную от ‘плюс’. Однако данное заклю-
чение вступает в противоречие с очевидным фактом переживания
ошибки, которое испытывает вычисляющий. Если диспозиционист
прав, то вообще непонятно, по какой причине вдруг возникает мысль
об ошибке? 2. Ошибка имеет место. Если кто-либо употребляет сло-
во ‘стол’ в отношении стула, а затем восклицает: «Ах, я оговорил-
ся!», это означает, что он подразумевает под словом ‘стол’ не то по-
нятие, в соответствии с которым он был предрасположен употребить
это слово в данной ситуации. Очевидно, что данное заключение
вступает в противоречие с главным тезисом теории диспозиций. По-
лучается, что подразумевать значение слова и иметь предрасполо-
женность к его употреблению - это различные ментальные события.
Аргумент «Ad infinitum». Это, пожалуй, самый распространен-
ный аргумент Крипке, которым он пользуется на протяжении всего
исследования. Крипке подчеркивает несоизмеримость конечного и
бесконечного, утверждает, что конечная познавательная активность
человеческого сознания не способна обозреть бесконечное число
случаев употребления слова. Вот как звучит этот аргумент у самого
Крипке: «Если диспозиционист пытается определить, какую функ-
цию, как функцию, предопределённую ответом, который предрас-
положен дать для произвольно больших аргументов, то он игнори-
рует тот факт, что мои предрасположенности распространяются
только на конечное число случаев»1.
1 Крипке С. Указ. соч. С. 32.
32
Разумеется, чтобы выяснить, что я подразумеваю под знаком '+’,
нужно зафиксировать те предрасположенности к конкретным упот-
реблениям этого знака, которые у меня есть. Если я предрасполо-
жен употребить знак ‘+’ в выражениях ‘2+2=4’ и ‘3+3=6’, то это
может означать, что под '+’ подразумевается арифметическая опе-
рация ‘плюс’. Однако я не могу не считаться с тем, что актуальная
психическая жизнь моего сознания конечна, я способен обнару-
жить в себе только ограниченное количество фактов предрасполо-
женности к употреблению данного знака. Допустим, эти предрас-
положенности распространяются на операции с числами от 0 до 56.
Каково будет употребление знака '+’ в случае оперирования с чис-
лами, большими чем 56? Я не могу ответить на этот вопрос посред-
ством интроспекции - я не обнаруживаю в своем сознании никаких
фактов.
Далее, можно предположить, что существуют, по крайней мере,
две функции, которые, имея в области определения числа от О
до 56, сопоставляют им из области значения одни и те же числа,
так что для ‘У (или ‘+’) в значении ‘плюс’ будет истинным:
7(2,2,4)’ и для \f в значении ‘квус’ также будет истинным 7(2,2,4)’.
Тем не менее не составит затруднения предположить, что это все же
не тождественные функции. Области их значения начинают расхо-
диться в момент оперирования с числами, большими чем 56. Напри-
мер, для ‘У в значении ‘плюс’ истинным будет 7(68,57,125)’, тогда
как для «f» в значении ‘квус’ истинным будет 7(68,57,5)’. По опре-
делению наши предрасположенности к употреблению распростра-
няются на числа от 0 до 56. Спрашивается, как мы можем на основа-
нии нашей предрасположенности употребить у в выражении
7(2,2,4)’ решить, в каком значении здесь употребляется знак ‘У?
Предрасположенность одна и та же - функции разные. Отсюда сле-
дует вывод, что мы не можем судить о значении выражения на ос-
новании нашей предрасположенности к его употреблению.
Аргумент «Circulus Vitiosus». Крипке сам придумывает контр-
аргумент диспозициониста по отношению к его критике с позиции
ad infinitum. Этот контраргумент выглядит следующим образом.
Да, соглашается приверженец теории диспозиций, наше познание
ограничено, ограничен и набор наших предрасположенностей к
употреблению слова. Однако это лишь, так сказать, эмпирический
изъян диспозиционного тезиса. Если продолжить рассуждение на
сугубо теоретическом уровне, то логически непротиворечиво пред-
33
ставить себе модель некоего идеального опыта, идеального позна-
вательного аппарата, или - если есть желание сделать акцент на
натурализме - идеального мозга, который был бы способен охва-
тить своим взором все возможные случаи употребления языка. То-
гда бы мы воочию убедились, что при возникновении вопроса о
68+57 этот мозг был бы склонен выдать ответ 125. Мы бы убеди-
лись, что любая последующая предрасположенность к употребле-
нию знака *+’ соответствовала бы значению ‘плюс’.
Крипке утверждает, что подобная объяснительная гипотеза дис-
позиционизма содержит в себе логическую ошибку “порочного
круга”. Сперва диспозиционист пытался вывести значение выраже-
ния в качестве следствия интроспективного опыта, фиксирующего
предрасположенности к употреблению. На основании предраспо-
ложенностей мы должны были заключить, какое подразумевается
значение. Теперь же диспозиционист утверждает, что любой пред-
полагаемый факт предрасположенности будет именно таким и ни-
каким иным, ибо окажется строго детерминированным значением
выражения. Таким образом, диспозиционист полагает в качестве
основания своего доказательства то, что еще только требуется до-
казать. Нужно доказать, что значением знака ‘+’ является ‘плюс’.
Диспозиционист берется это сделать на основе исследования пред-
расположенностей к употреблению *+’. Когда же его спрашивают,
почему ты уверен, что при неограниченном осуществлении языко-
вого опыта предрасположенности будут именно таковыми, он ссы-
лается на то, что они будут соответствовать функции ‘плюс’, ибо
именно она является фиксированным значением выражения '+’. Но
последнее суждение не может выступать в качестве основания. Его
истинность диспозиционист как раз и пытался обосновать с помо-
щью своей теории.
IX
Не менее убедительна и критика кволитивной теории. Кволи-
тивная теория утверждает, что значение слова должно представлять
собой конкретное актуальное психическое образование - некое
особое качество или качественное состояние психики. Именно ка-
чественные состояния оказываются наиболее очевидными данно-
стями сознания, и именно они должны приниматься во внимание,
если мы хотим создать максимально внятное представление о зна-
34
чении. Что может являться качественным состоянием? Головная
боль, например. Присутствие данного состояния мы переживаем в
психике ясно и отчетливо. Мы можем зафиксировать его появле-
ние, проследить его изменения, отметить исчезновение. По отно-
шению к такому психическому феномену, который мы решим име-
новать значением слова, мы должны быть способны к совершению
аналогичных фиксаций. Только в этом случае разговор о значении
можно будет считать эпистемически строгим.
В отношении кволитивной теории у Крипке можно выделить
три основных критических аргумента.
Аргумент «Образ для образа». Пусть значением слова «крас-
ный» выступает конкретное ментальное переживание - созерцание
конкретного образа красного, скажем, вот этого яблока. Спрашива-
ется, где начало и где конец корректного представления этого об-
раза? Представление является корректным, если я фиксирую этот
образ красного, когда смотрю на яблоко, положив его к себе на ла-
донь? Или, может быть, тогда, когда оно лежит на столе? Когда я
лишь вскользь, на одно мгновение касаюсь его взглядом или когда
я пристально всматриваюсь в него? Проблема даже не в том, что
мне могут попадаться различные яблоки. Проблема в том, что если
мы ограничим универсум всего лишь одним предметом, при созер-
цании которого мы можем получить образ красного, мы все равно
окажемся в ситуации неопределенности, ибо сам конкретный образ
допускает множественность пространственных и временных пер-
спектив. Необходим некоторый мета-образ, который бы задавал
границы корректного представления образа вот этого красного яб-
лока. Очевидно, что ряд мета-образов может быть продолжен в
бесконечность. Данное рассуждение представляет собой экстрапо-
ляцию критического аргумента «Ad infinitum» с диспозиционной на
кволитивную теорию значения.
Аргумент «Эврика!» Если вследствие предыдущего рассужде-
ния мы оказываемся в затруднении относительно корректной ин-
терпретации ментального образа, то можно предположить, что из
этой ситуации все же имеется выход. Следует обратить внимание
на единственное переживание, на появление данного образа (или
внутреннего чувства) в первый раз в жизни моего сознания в тот
момент, когда я освоил правило сложения, т.е. в тот момент, когда
я воскликнул: «Эврика!», и вот именно это переживание и считать
35
значением знака *+’ В отношении данной идеи можно высказать,
по крайней мере, два скептических соображения: а) сомнительно,
что я испытал какое-то отчетливое ощущение в тот момент, когда
освоил правило сложения. Сомнительно, что освоение правила
сложения, так же как и освоение концепта ‘красное’, произошло в
какой-то четко определенный момент; б) если все же предполо-
жить, что а) имело место, то еще более сомнительным является то,
что я способен удерживать в памяти это ощущение в его перво-
зданном виде на протяжении последующей жизни моего сознания.
Аргумент «Логическая необходимость». Тем не менее сомни-
тельность вышеописанной идеи не столь надежна, чтобы отрицать
притязания кволитивной теории на адекватную интерпретацию
значения слова. В самом деле, логически непротиворечиво, хотя
эмпирически и маловероятно, предположить, что а) и б) имеют ме-
сто. Имеется ли в распоряжении Крипке еще какой-нибудь неоспо-
римый в своей весомости аргумент? Вряд ли исследование амери-
канского логика получило бы столь широкую известность, если бы
он останавливался на полпути. Аргумент имеется.
Вот что пишет Крипке: «Даже более важным оказывается логи-
ческое затруднение, подразумеваемое скептическим аргументом
Витгенштейна. Я думаю, что Витгенштейн доказывает не просто,
как мы говорили до этого, что интроспекция показывает, что пред-
полагаемое ‘качественное’ состояние понимания является химери-
ческим, но также, что логически невозможно (или, по крайней ме-
ре, здесь есть значительное логическое затруднение) вообще быть
состоянием ‘подразумевать под “плюс” сложение’»* 2.
Логическая невозможность того, чтобы какое-либо ментальное
переживание оказалось значением знака '+’, следует из того, что
даже если предположить, что а) и б) имеют место, все равно оста-
ётся неопределенность, ибо данное конкретное ощущение, которое
я испытал в детстве при выполнении действия 2 + 2 = 4, могло пре-
зентировать, по крайней мере, сразу две функции - плюс и квус,
ибо эти последние в данном арифметическом действии неразличи-
мы по определению: «Предположим, я теперь осуществляю част-
ную операцию сложения, скажем ‘5 + 7’. Есть ли у этого пережива-
ния какое-то специфическое качество? Стало бы оно иным, если бы
Крипке С. Указ. соч. С. 46.
2 Там же. С. 52.
36
меня обучили выполнять соответствующее квожение? Насколько
действительно иным было бы переживание, если бы я выполнил
соответствующее умножение (‘5 х 7’) иначе, с другим ответом, от-
личным от того, который я выдал бы автоматически? (Попытайтесь
поэкспериментировать сами.)»1.
Суммируя общие эпистемологические выводы скептического
аргумента, приведём мнение З.А. Сокулер: «1) содержание созна-
ния следующего правилу человека не является основанием для
объяснения того, что означает следованию правилу. Ментальные
образы и процессы, которые философы любят привлекать для объ-
яснений, сами суть производное от языка, способов обучения, на-
бора образцов следования данному правилу и прочее; 2) объяс-
няющим и детерминирующим принципом не является также и
смысл (интерпретация) правила как особый идеальный объект, ко-
торый можно якобы рассматривать как резервуар, содержащий де-
терминации для всех случаев будущих его применений, как крите-
рий того, какое применение правильно, а какое - неправильно»2.
Заключения, к которым приводят вышеприведённые рассужде-
ния, неутешительны, и сам Крипке указывает на то, что «скептиче-
ский вывод ненормален и невыносим»3. Для скептического аргу-
мента должно быть найдено решение.
X
Однако прежде чем такое решение может быть найдено, необ-
ходимо установить ‘область действия’ аргумента. Нетрудно заме-
тить, что все рассуждения Крипке касаются ситуации, в которой
рассматривается изолированный индивид, и касаются невозможно-
сти установления критериев, внутренних для индивидуальной язы-
ковой практики. Скептический парадокс если и может быть пре-
одолён, то только, как считает Крипке, в рамках языковой комму-
никации, в рамках широкого языкового сообщества. Как пишет
А.Ф. Грязнов, «думается, Крипке прав, связав критику Витген-
штейна своей ранней трактовки истины с отрицанием им возмож-
ности индивидуального следования правилу, например правилу
Крипке С. Указ. соч. С. 47.
2 Сокулер ЗА Указ. соч. С. 51.
Крипке С. Указ. соч. С. 60.
37
сложения чисел. Ведь и в самом деле трудно обнаружить такие ус-
ловия истинности или особые факты, благодаря которым будет
иметь место согласие или несогласие с прошлыми намерениями. И
поэтому не без основания американский философ утверждает, что
аргумент “индивидуального языка” направлен не столько против
этого гипотетического языка, сколько против “индивидуальной
модели” следования правилу. В последнем случае действия того
человека, который якобы следует правилу, оцениваются вне како-
го-либо указания на его принадлежность сообществу»1.
Решение скептического аргумента может быть связано только с
преодолением ‘лингвистической робинзонады’. Вот здесь как раз и
приходит на помощь витгенштейновское понятие языковой игры,
осуществляемой в рамках определённой формы жизни, разделяе-
мой индивидом с сообществом. Здесь, наверное, резче всего обна-
руживается специфика предложенной Крипке интерпретации фи-
лософии позднего Витгенштейна. Понятие языковой игры должно
рассматриваться не как основание философии Витгенштейна, а в
основном и по преимуществу как ответ на вызов скептического
аргумента. Отметим, что похожее решение скептической проблемы
Витгенштейна на несколько лет раньше Крипке (что, кстати, вы-
звало споры о приоритете2) даёт Р. Фогелин: «Освоить следование
правилу - значит стать знатоком техники - техники, являющейся
частью социальной практики, социальных институтов или обычаев.
Я знаю, как делать нечто, когда я делаю это нечто тем способом,
которым оно делается. Но способ, которым оно делается, сводится
лишь к тому способу, которым это нечто делают люди, являющие-
ся членами социального института (или которые поступают со-
гласно обычаю)»3.
Концепция значения как употребления преодолевает скептиче-
ский аргумент, поскольку употребление всегда осуществляется в
рамках коммуникации, где критерием правильности становится
согласие или несогласие языкового сообщества. «Правило “живёт”
практикой его применения. Именно она является активным опреде-
ляющим началом. Она определяет, какое следование правильно, а
1 Грязнов А. Ф. Язык и деятельность... С. 88.
2 Холт Дж. Так чья же всё-таки идея? И Философия науки. 2004.
№2(21). С. 117-118.
3 Fogelin R. Wittgenstein. London: Routledge & Kegan Paul, 1976. P. 144.
38
какое - пет»1. Лингвистические же девиации, подобные квусу, кор-
ректируются сообществом в рамках совместно разделяемых спосо-
бов действия. Язык функционирует как социальный организм, и
только сообщество может выступать окончательным арбитром при
установлении правильности способов употребления языка.
И действительно, суть проблемы в том, что если значение вы-
ражения должно содержать в себе правило его употребления, то
значение не есть факт, мы не можем обнаружить ничего, что мы
могли бы недвусмысленным образом связать с определенным зна-
ком. Следует подчеркнуть радикальность данного скепсиса. Про-
блема даже не в том, что у нас нет надежных путей интерпретации
чужой речи, что утверждается, например, У. Куайном в его теории
неопределенности радикального перевода, проблема в том, что да-
же на уровне субъективности я не могу дать себе отчет о значениях
выражений своего собственного языка.
С. Крипке выделил два возможных варианта решения данной
проблемы2. Прямое решение проблемы следования правилу заклю-
чалось бы в том, что мы признаем тезис скептика о радикальной
неопределенности значения ошибочным и приведем сумму весо-
мых контраргументов в его опровержение. Крипке вполне уместно
приводит здесь пример с теорией сомнения Декарта3. Декарт, дей-
ствительно, дал прямое решение своей проблемы. Его скептик ут-
верждал, что невозможно найти основания для твердого, незыбле-
мого знания, все можно поставить под сомнение. На это Декарт
ответил теорией cogito, которая гласила, что мы способны иметь
необходимо истинное знание, заключающееся в суждении «Cogito,
ergo sum». Таким образом, он сначала выдвинул скептические ар-
гументы, а потом представил их опровержение.
Скептическое решение обсуждаемой проблемы исходит из неоп-
ровержимости скептических аргументов. Скептик прав: значение не
есть факт, и мы, в самом деле, не можем отдать себе отчет о значе-
ниях выражений своего языка. Однако вслед за этой уступкой скеп-
тику признается, что сама проблема выглядит катастрофичной толь-
ко в том случае, если принимается наивная трактовка функциониро-
('окулер J.A. Указ. соч. С. 51.
Насчет авторства этих вариантов среди философов-аналитиков не
утихают споры. См., например: Холт Дж. Указ. соч. С. 119.
Крипке С. Указ. соч. С. 65.
39
вания языка. Если признать, что слова языка должны иметь стацио-
нарные объективные значения, то проблема следования правилу,
действительно, должна ставить под сомнение саму возможность
функционирования языка, а значит, в соответствии с идеей лингвис-
тического поворота и познания в целом. Скептическое решение пы-
тается пересмотреть основополагающие воззрения на сущность язы-
ка как такового. Слова языка вообще не предназначены для того,
чтобы указывать на какие-либо устойчивые образования, данные
субъекту в качестве фактов. Функция языка состоит в обеспечении
успешной коммуникации между членами сообщества в процессе
совместной деятельности. Познание значения сводится к освоению
легитимного употребления того или иного выражения для большин-
ства членов сообщества. Следствием такой установки оказывается
постулируемый Крипке переход от условий истинности в понимании
значения выражения к условиям утверждаемое™1. Значением выра-
жения является не тот устойчивый объективный факт, благодаря ко-
торому это выражение истинно, а лишь факт легитимной утвер-
ждаемое™ данного выражения в качестве истинного в том или ином
сообществе. Выражение 'Джонс подразумевает под «+» плюс' невоз-
можно верифицировать как истинное или ложное, если заниматься
поиском объективного факта, ибо скептик прав: под «+» можно под-
разумевать все что угодно. Но его можно признать истинным в
смысле всеобщего признания его правильности. Следовательно, рас-
смотренный выше скептический тезис Витгенштейна не разрушает
язык, ибо для того, чтобы пользоваться языком, нам вообще не нуж-
но усвоение каких-то устойчивых объективных сущностей в качест-
ве значений слов. Таково скептическое решение проблемы следова-
ния правилу, предложенное, со слов Крипке, Витгенштейном. Скеп-
тик прав, но нас не должно озадачивать данное обстоятельство.
Как пишет Хамфри: «Скептик Крипке постулирует своеволие на-
шего следования правилу и бессмысленность нашего предпочтения
одной функции перед другой, показывая, что не существует таких
‘фактов значения’, которые бы устанавливали, что кто-то имеет в виду
плюс, а не квус. Те же, кто желает воспротивиться скептическому вы-
воду, имеют два способа решения, а именно ‘прямое решение’, кото-
рое бы включало создание, открытие или же какое-то изобретение
фактов значения, или ‘скептическое решение’, т.е. препятствование
Крипке С Указ. соч. С. 72.
40
выводу скептика с одновременным осознанием, что фактов значения
не существует. Общеизвестно, что Крипке не только делает выбор в
пользу скептического решения, но и считает его единственным»1. Од-
нако прежде чем перейти к обоснованности скептического решения
Крипке, рассмотрим варианты прямого решения.
XI
Крипке говорит о прямом решении так: «Назовём предлагаемое
решение скептической философской проблемы прямым, если оно
демонстрирует, что при более тщательной проверке скептицизм
показывает свою необоснованность; ускользающая или сложная
аргументация доказывает тезис, в котором скептик сомневался»2.
Если скептик ставил под сомнение возможность фиксации зна-
чения выражения, то прямое решение должно обосновать, что это
не так. Оно должно представить аргументы в защиту того, что
агент речи способен четко фиксировать значения как факты своего
лингвистического опыта. Если скептик ставил под сомнение суще-
ствование особого интеллектуального опыта, в котором субъект
познания оказывается способным на схватывание универсальных
сущностей, позволяющих ему продуцировать всеобщие и необхо-
димо истинные суждения, а именно в этом, как мы установили вы-
ше, состоит суть скептических заявлений, то прямое решение
должно продемонстрировать ложность данного тезиса путем
описания осуществления специфического интеллектуального
опыта, показав, что такой вид познания действительно имеет
место. Как уже указывалось, Крипке справедливо ссылается на
философию Декарта как на пример наиболее выдающегося в ис-
тории философии прямого решения скептической проблемы: «В
этом смысле Декарт дал ‘прямое’ решение своих собственных
философских сомнений»3.
Как хорошо известно, метод универсального сомнения Декарта
заключался в том, чтобы поставить под вопрос все возможные су-
ждения, принятые и в философии, и в науке, и в повседневном
1 Humphrey J. Quine, Kripke's Wittgenstein, Simplicity and Sceptical Solu-
tions // The Southern Journal of Philosophy. 1999. Vol. 32, No. 1.
2 Крипке (' Указ. соч. С. 65.
3 Крипке С Указ. соч.
41
опыте в качестве истинных. Декартовский скептик претендовал на
то, чтобы утвердить тезис о несуществовании абсолютно достовер-
ного знания, что находило свое подтверждение по отношению ко
всей сумме суждений о внешнем мире. И все же Декарт нашел
именно прямое решение скептической проблемы. Он показал, что
скептик заблуждается и достоверное знание существует, только не
во внешнем мире, а в субъективности. Высказывание “Cogito, ergo
sum” как пример абсолютно достоверного знания есть прямой от-
вет скептику, утверждавшему, что достижение такого знания не-
возможно.
В сослагательном наклонении Крипке также говорит о прямом
решении скептических проблем Юма: «Априорное обоснование
индуктивного рассуждения и анализ каузального отношения как
подлинной необходимой связи или соединения пар событий были
бы прямыми решениями юмианских проблем индукции и причин-
ности соответственно»'.
Можно было бы сказать, что ‘Критика чистого разума’ Канта
явилась попыткой прямого решения скепсиса Юма, ибо как раз
предлагала искомое априорное обоснование необходимой природы
каузальных отношений. Однако необходимость в суждениях в дан-
ном случае обосновывалась не признанием существования особого
интеллектуального опыта, в котором бы фиксировалось объектив-
ное положение дел, а, напротив, спецификой познавательного ап-
парата субъекта. Насколько это решение было удачным, мы не бу-
дем здесь обсуждать.
Попытки прямого решения витгенштейновской скептической
проблемы относительно следования правилу тоже существуют, хо-
тя и куда менее заметны в исследовательской литературе, нежели
разработки различных версий скептического решения.
Десятая глава монографии Значение П. Хорвича - одного из ве-
дущих аналитиков, работающих в области теории значения в на-
стоящий момент, так и называется: «Прямое решение скептическо-
го парадокса Крипке». Суть мысли Хорвича представлена в сле-
дующем пассаже: «Так, Крипке утверждает, что мы имеем право
сказать “Джонс подразумевает под ‘плюс’ сложение” всякий раз,
когда мы имеем право утверждать, что его ответы более или менее
созвучны с нашими, то есть что его диспозиции к употреблению
1 Крипке С. Указ. соч.
42
этого термина соответствуют нашим. Другими словами, мы можем
заключить, что Джонс подразумевает под “плюс” сложение, исходя
из нашей уверенности, что его базовое употребление этого термина
точно такое же, как и наше. Таким образом, условия истинности “с
точки зрения теории употребления” для приписывания значения
оправдываются, но ни в коей мере не устраняются теми условиями
утверждаемое™, которые поддерживает Крипке»1. Здесь Хорвич
говорит, что факты, относящиеся к условиям утверждаемое™, сами
по себе играют роль тех референтов, к которым отсылают условия
истинности. Просто под истинными условиями здесь понимаются
не факты природы или психические переживания субъекта, а факты
корреляции субъектных диспозиций. Этот факт сам является фак-
том мира в некотором смысле, а потому может выступать основа-
нием условий истинности суждения в привычной трактовке кор-
респонденткой теории истины.
Так Хорвич пытается показать, что крипкевское решение само
является прямым. Думается, что данный вывод слишком поспешен.
Скорее, Хорвичу удается найти еще один аспект, на основании ко-
торого крипкевский ход мысли можно обвинить в противоречиво-
сти: соглашаясь со скептиком в правомерности критики условие-
истинностной концепции значения, Крипке предлагает решение
проблемы, основывающееся на этой же концепции. Это еще один
аргумент в пользу неправомерности скептического решения. Одна-
ко отрицание такого решения еще не влечет за собой автоматиче-
ски утверждение прямого выхода из проблемной ситуации. Прямое
решение должно заключаться не в том, что мы показываем ущерб-
ность скептической позиции, а в том, мы обосновываем нашу спо-
собность при вычислении 68 + 57 подразумевать под «+» плюс, т.е.
следовать правилу сложения.
Ф. Петти в работе «Реальность следования правилу» сделал еще
одну, достаточно подробно обсуждавшуюся среди специалистов,
попытку дать прямое решение крипкевской проблеме, заявив: «Мы
показали, во-первых, что факт того, что конечное число примеров
иллюстрируется бесконечным числом правил, не означает, что он
не может репрезентировать определенного правила для данного
субъекта»2. Однако аргументация в защиту этого тезиса оказалась у
1 Harwich Р. Meaning. Oxford, 1998. Р. 222 -223.
2 Pettit Р. The Reality of Rule-following// Mind. 1990. Vol. 99, No. 393. P. 13.
43
Ф. Петти, прямо скажем, не блестящей, и еще более странными
выглядят выводы, которые он делает в итоге: «...предприятие сле-
дования правилу и все, что с ним связано, оказывается рискован-
ным. Оно основывается на случайности того, что определенные
ответы могут оказаться корректными с определенной степенью ве-
роятности»; и далее «следование правилу не только рискованно, но,
в определенном смысле, интерактивно. Оно требует того, чтобы
следующий правилу субъект находился в позиции взаимодействия
с другими носителями тенденции к действию»1. Очевидно, что ве-
роятностность и интерактивность - это как раз те основные харак-
теристики следования правилу, которые вытекают из скептическо-
го решения проблемы, прямое решение должно утверждать неогра-
ниченную стабильность следования, без отсылок к сообществу.
Еще одно весьма показательное рассуждение демонстрирует
И. Бен-Менахем: «Я утверждаю, что с точки зрения дескриптивной
перспективы, отношение между правилом и его применениями яв-
ляется внутренним и как таковое не уязвимо для скептического
парадокса»2. Данный тезис также претендует на то, чтобы являться
прямым решением. При этом аргументация в защиту тезиса сво-
дится к следующему. Не нужно говорить, что мы не можем ввести
достоверное следование правилу и потому впадаем в полный про-
извол. Мы продолжаем говорить, что следование правилу, скажем
сложения, имеет необходимый характер, обусловленный формули-
ровкой правила. Но если скептик нам укажет, что формулировка
правила не имеет необходимого характера, то мы на это должны
ответить: просто в этом состоит наше понимание-употребление
термина «необходимый»! Необходимый для нас - это релятивный с
точки зрения скептика. Но это есть наше понимание необходимо-
сти, и нам этого достаточно. Точно так же, как абсурдно спраши-
вать, почему богатым называется тот, у кого много денег - да про-
сто так называется. Таково и употребление понятия «необходи-
мость». Таким образом, по мысли Бен-Менахема, исчезает скепти-
ческое затруднение: мы и дальше говорим, что следуем правилу с
необходимостью, но с необходимостью, понимаемой в особом
Pettit Р. The Reality of Rule-following. Р. 16-17.
2 Ben-Menahem Y. Explanation and Description: Wittgenstein on Conven-
tion // Synthese. 1998. № 115. P. 101,
44
смысле. Бен-Менахем заключает в итоге: «Парадокс, или, скорее,
псевдопарадокс - это симптом патологической тяги выйти за пре-
делы языка, от которой Витгенштейн стремится нас излечить»1.
Представляется, что аргументация Бен-Менахема не снимает
скептической проблемы в формулировке Крипке. Ибо крипкевский
скептик под необходимым следованием понимал такое, которое
осуществляется в неограниченном количестве случаев. И вот по
отношению к такому пониманию необходимости скептическая
проблема остается. Бен-Менахем пытается ее решить за счет “спора
о словах”, за счет амфиболии. Он утверждает, что когда мы гово-
рим о необходимом следовании, мы имеем в виду другое. Пусть
будет так. Но ведь скептическая проблема была поставлена в той
терминологии, где под необходимым понималось то, что понимает
крипкевский скептик. Следовательно, и решаться она должна в
данном семантическом контексте. Крипке удивляется, что мы сле-
дуем правилу слепо. Бен-Менахем соглашается с этим, просто до-
бавляет, что в нашей языковой практике мы такое слепое следова-
ние называем необходимым. Но это не ответ крипкевскому скепти-
ку: он, отвечая ему, говорит с ним на разных языках.
XII
Приведённые попытки формулировки прямого решения не явля-
ются удовлетворительными. Сформулируем точнее понятие сложе-
ния и основывающееся на нем правило (кстати, данные в энциклопе-
дической литературе определения понятия сложения являются, на
удивление, неясными: «Сложение - одна из основных арифметиче-
ских операций. Результат сложения называется суммой. Сумма чисел
а и h обозначается а + Ь, при этом а и b называются слагаемыми.
Сложение чисел коммутативно: a+b^b+аи ассоциативно: (а + Ь) +
+ с = а + (h + с). Операция, обратная сложению, называется вычита-
нием»2; «Сложение - арифметическое действие. Результатом сложе-
ния чисел а и h является число, называемое суммой чисел а и b (сла-
гаемых) и обозначаемое а + Ь. При сложении выполняется перемес-
Hen-Menahem Op. cit. Р. 119.
Иванова О.Л. Сложение // Математическая энциклопедия / Гл. ред.
И.М. Виноградов. М.. Сов. энцикл., 1984. Т. 4: Ок - Сло.
45
тигельный (коммутативный) закон: (а + Ь) + с = a t (Ь + фЛ Во-
первых, такие определения слишком широки, ибо свойствами ком-
мутативности и ассоциативности обладает не только сложение; во-
вторых, в данных определениях, по сути, не говорится, в чем именно
состоит сама арифметическая операция; наконец, в-третьих, в по-
следнем определении вообще неверно указано свойство коммута-
тивности. Сложение двух любых натуральных чисел а и b - это
арифметическое действие, задающее движение по числовой прямой
в правую сторону от точки а на b шагов, с шириной шага 1. Тогда
понятие-директива ‘сложение’ будет выглядеть следующим образом:
распознавай предстоящее перед тобой конкретное действие как сло-
жение в том случае, если оно удовлетворяет следующим признакам,
а именно: это - действие, задающее движение по числовой прямой и
т.д.... Наконец, мы можем ввести правило употребления знака «+» в
предложениях типа «а + Л»: распознавай предстоящее перед тобой
конкретное действие как сложение в том случае, если оно удовле-
творяет следующим признакам, а именно: это - действие, задающее
движение по числовой прямой и т.д.... и всякий раз связывай в языке
данное распознавание со знаком «+».
Экстравагантный скептический аргумент Крипке заключался в
формулировке понятия квожения, которое относительно приведён-
ного определения сложения могло бы выглядеть следующим обра-
зом. Квожение двух натуральных чисел а и b - это арифметическая
операция, задающая движение по числовой прямой в правую сто-
рону на b шагов с частотой шага 1, но в случае, если значение а или
b достигает 57, конечным пунктом движения по числовой прямой
всегда является конечная точка, соответствующая числу 5. Таким
образом, правило квожения гласит: распознавай конкретное дейст-
вие как квожение, если оно удовлетворяет следующим признакам, а
именно: это - действие, задающее движение по числовой прямой и
т.д. ... и всякий раз связывай в языке данное распознавание со зна-
ком «+». В таком случае в выражении «2 + 2» знак «+» оказывается
двусмысленным. Употребление этого знака подпадает сразу под
два правила.
Однако в тексте Крипке можно встретить очень примечательное
сомнение, выдающее неуверенность автора в самой формулировке
1 Математика. Большой энциклопедический словарь / Гл. ред.
Ю.В. Прохоров. 3-е изд. М.: Большая Российская энциклопедия, 2000.
46
проблемы. Американский логик утверждает, что дело в фантомно-
сти, латентности дефект-правил. Их скрытое присутствие всегда
оставляет возможность неопределенности. Тем не менее главная
скептическая аргументация в пользу неопределенности сосредото-
чивается у него вокруг самого определения понятия сложения.
Крипке утверждает, что данное понятие содержит радикально не-
ясный термин «любой»: сложение любых положительных чисел а и
/> - это арифметическая операция и т.д.... По форме это известный
аргумент Ad infinitum. Мы говорим о любых положительных чис-
лах. Но что значит «любые»? Наше познание ограничено, в течение
пашей разумной жизни мы сталкивались только с конечным коли-
чеством чисел натурального ряда. Следовательно, и содержание
понятия «любой» дано нам в качестве индуктивного обобщения
нашего предыдущего конечного опыта. Возможно ли провести гра-
ницу применимости данного термина? Теоретически это вполне
допустимо. Предположим, что я в своей жизни всегда сталкивался
с числами до 56, они определяли для меня понятие «любой». А вот
число 57, которое я встретил впервые, перестало подпадать под это
понятие. Тогда получается, что само понятие сложения оказывается
ограниченным, оно действует только для чисел, меньших 57. После
них в силу может вступить какое угодно другое правило, основан-
ное на другом понятии.
В итоге возникает двусмысленность в формулировке проблемы.
В чем же, собственно, дело? В существовании фантомных дефект-
правил или же в неясности самого стандарт-правила? Эта двусмыс-
ленность прямо обнаруживается у Крипке на одной странице тек-
ста. Сначала он пишет: «Тем не менее действительный тезис пара-
докса Витгенштейна, конечно, не состоит в том, что правило сло-
жения каким-то образом смутно или оставляет некоторые случаи
своего применения неопределенными. Напротив, слово ‘плюс’ обо-
значает функцию, чье определение совершенно точно - в этом от-
ношении оно не похоже на нечеткие понятия, выражаемые с помо-
щью ‘большой’, ‘зеленый’ и т.п. Суть состоит в очерченной выше
скептической проблеме, что в моей голове остаётся неопределён-
ным, какую функцию (плюс или квус) обозначает ‘плюс’, когда я
использую это слово, что обозначает ‘зелёный’ (зелёный или зелу-
бый) и т.д.»1. Но буквально несколькими строками ниже он начи-
1 Крипке (Указ соч. С. 79.
47
нает сомневаться в своем первоначальном утверждении: «Хотя
возможно, что смутность в обычном смысле входит в загадку Вит-
генштейна следующим образом: Когда учитель вводит для ученика
такое слово, как ‘плюс’, если он не сводит его к более ‘фундамен-
тальным’, ранее изученным понятиям, он вводит его посредством
конечного числа примеров плюс инструкция: “Делай точно так
же!” Последнее предложение действительно может рассматривать-
ся как смутное в обычном смысле, хотя от него зависит наше схва-
тывание наиболее точного понятия. Эта разновидность смутности
тесно связана с парадоксом Витгенштейна»1.
Более тщательное рассмотрение вопроса показывает, что де-
фект-правила на самом деле не способны сбить нас с толку и
поставить непреодолимую скептическую проблему. Подтвер-
ждением этого тезиса могут служить следующие мыслительные
эксперименты.
Представим, что мы начинаем движение от точки А по маршру-
ту AD в соответствии со следующей схемой:
А—В---------------С----D.
Если в точке В нам задать вопрос, куда мы движемся, сможем
ли мы с полной определенностью сказать, что нашей целью являет-
ся D? Очевидно, сможем, несмотря на то, что в точке В, казалось
бы, неразличимы пути AD и АС. При условии, что для нас четко
определено местонахождение D (а ведь именно это и утверждает
Крипке в аргументации первого типа: «Слово ‘плюс’ обозначает
функцию, чье определение совершенно точно»* 2), мы можем даже
ничего и не знать о С, быть в неведении, может ли оно нам встре-
титься на нашем пути или нет, и вместе с тем, ничуть не колеблясь,
мы окажемся способными ответить, что движемся по маршруту
(т.е. в соответствии с правилом перехода) от А к D.
Допустим, мы отправляемся в космическое путешествие по
маршруту Земля - Меркурий. При этом принятый коридор движе-
ния кораблей таков, что на Меркурий можно попасть только через
Венеру. На Луне наш корабль останавливает космический патруль
и задает вопрос: отдаем ли мы себе отчет в том, по какому маршру-
ту движемся, ведь в данной точке пути маршруты Земля - Мерку-
рий и Земля - Венера совпадают? На это мы вполне бы могли от-
Крипке С. Указ соч.
2 -
Там же.
48
ветить: ввиду наших посредственных астрономических познаний
мы не имеем никакого представления о Венере, о том, где она на-
ходится и какие еще маршруты космических кораблей проходят
через Луну. Но нам доподлинно известен план, как добраться до
Меркурия, и больше нас, собственно, ничего не волнует. Очевид-
но, что мы способны отдать себе отчет, по какому именно мар-
шруту движемся.
Так и в случае с правилом сложения. Если бы для нас был впол-
не ясен смысл фразы «Сложение двух любых положительных чи-
сел а и Ь - это арифметическое действие, задающее движение по
числовой прямой...», то никакое фантомное квожение не способно
было бы помешать нам в вычислениях. Вполне допустимо, что су-
ществует функция, область значения которой совпадает с функцией
сложения, но в случае аргументов, превышающих 56, в ее области
значения можно будет обнаружить только одно число - 5. Однако
это нисколько не должно нас смущать при вычислении 2 + 2, ибо
мы установили, что знак «+» будет обозначать функцию сложения,
которая для любых положительных чисел определяется вполне чет-
ко. Может быть, кто-то посчитает высказывание «68 + 57 = 5» ис-
тинным, подразумевая под «+» ковжение, это допустимо; но глав-
ное, что мы, обращаясь к собственной субъективности, обязательно
расценим это высказывание как ложное, ибо, в противовес скепти-
ку, мы окажемся способными отдать себе отчет в том, что мы под-
разумеваем под «+».
Иное дело, если само правило сложения оказывается неясным.
Ввиду того, что я усваиваю его индуктивно, на конечном количест-
ве примеров, я не могу иметь абсолютно четкого понятия «любое
число», а значит, я не могу отдать себе отчет о той области опреде-
ления, на которой действует функция сложения. Тогда и возникает
проблема. Я начинаю теряться, что именно я подразумеваю под
знаком «+», каким будет мой следующий шаг употребления данно-
го знака?
Та же ситуация возникает в нашем мыслительном эксперименте.
Если сам маршрут Земля - Меркурий оказывается для меня неоп-
ределенным, если Меркурий отстоит на столь далеком расстоянии
от Земли, что путь до него оказывается недоступным для обозре-
ния, то на вопрос космического патруля на Луне о том, каким мар-
шрутом я двигаюсь и способен ли я различить движение по мар-
шруту Земля - Меркурий и Земля - Венера, я уже не смогу дать
49
определенного ответа. Я скажу, что Меркурий - это где-то там же,
где и Венера, может быть, эти маршруты вообще совпадают, а мо-
жет быть, и нет, но пока их различия не даны мне в опыте, возмож-
но, они проявятся в дальнейшем.
В итоге мы можем констатировать наличие весьма странной си-
туации. Те самые столь эпатажные примеры Крипке с дефект-
правилами, которые, собственно, и принесли столь широкую из-
вестность его интерпретации Витгенштейна ввиду ее оригинально-
сти и необычности, на деле оборачиваются лишь красочными ри-
торическими фигурами, присутствие которых вовсе необязательно
для формулировки скептического сомнения относительно следова-
ния правилу. Главным аргументом скептика должен выступать
факт неясности стандарт-правила сложения, а не наличие дефект-
правила квожения.
По сути, основная проблема сосредоточивается вокруг квантора
всеобщности. Мы говорим, что для любых натуральных чисел а и b
операция сложения такова, что она будет задавать движение по
числовой прямой от точки а в правую сторону на h шагов с часто-
той шага 1. Употребление квантора всеобщности здесь, по логике
скептического рассуждения, является принципиально неясным.
Ввиду ограниченности познавательного опыта конечного существа
невозможно, чтобы оно продуцировало необходимые суждения о
бесконечном.
Однако в математике мы сталкиваемся по крайней мере с одним
достойным внимания примером продуцирования суждений о бес-
конечном, истинность которых не подвергается сомнению. Это те
суждения, которые являются результатом так называемой матема-
тической индукции. Операция математической индукции тем более
поразительна, что она, по сути, является разновидностью общей
формы индуктивного умозаключения, по отношению к которой
скептик и выстраивает критическую аргументацию. И тем не ме-
нее, несмотря на то, что индуктивное умозаключение относитель-
но, скажем, цвета яблок, когда мы их вынимаем из ящика, оказыва-
ется недостоверным, будучи распространенным на натуральный
ряд чисел, оно оказывается неограниченно истинным.
Например, применяя метод математической индукции, мы мо-
жем утверждать, что выражения I2 + 22 + З2 +... + и2 и п(п + 1)(2и +
+1)/6 равны при любых значениях п. Во-первых, показывается, что
данное равенство выполняется при п = 1. Во-вторых, предполагает-
50
ся, что данное равенство выполняется при п = к, и доказывается,
что оно будет выполняться для п = к + 1. Этот шаг нужен для того,
чтобы обосновать, что при продвижении по числовому ряду вправо
на единицу (неважно с какого места), данное равенство будет со-
храняться. И наконец, последний шаг представляет собой введение
суждения с квантором всеобщности. При соблюдении вышеуказанных
условий мы утверждаем, что данные выражения будут равны при лю-
бых значениях п. Почему мы можем быть уверены в любом и? По-
тому что на место к может быть подставлена 1. При этом равенство
данных выражений уже доказано как для 1, так и для перехода к
к +1, т.е. для 2. Двигаясь по числовому ряду, мы можем последова-
тельно подставлять на место к 2, 3, 4 и т.д. и всегда быть уверены в
том, что для следующего за к числа равенство выражений сохра-
нится. Так мы с полной определенностью продуцируем суждение о
каком угодно большом п, для которого данное равенство всегда
будет выполняться.
Все это говорит о том, что специфика построения натурального
ряда, заданная аксиомами Пеано, такова, что она, в самом деле, до-
пускает достоверные суждения с квантором всеобщности. Значи-
мость такого вывода для эпистемологии трудно переоценить.
Арифметика действительно оказывается той специфической обла-
стью познания, где конечное по своим познавательным возможно-
стям существо оказывается способным продуцировать суждения о
бесконечном.
Если суждения с квантором всеобщности применимы к нату-
ральному ряду чисел в случае операции математической индукции,
то почему эта возможность должна отрицаться в случае операции
сложения? Операция сложения также применима к натуральному
ряду чисел, и если мы признаем однозначность и последователь-
ность построения натурального ряда в соответствии с аксиомами
Пеано, то мы должны согласиться с тем, что выражение «любые
положительные числа а и Ь» в формулировке правила сложения
вполне осмысленно. Ибо даже в случае бесконечно удаленных от
нашего конечного опыта чисел мы будем точно знать, что данная
операция будет состоять в движении в правую сторону от точки а
па b шагов с частотой шага 1 и никаких «провалов» на этой число-
вой прямой существовать не будет.
«Непросто решить, на что именно наша математика стала бы
похожа, если бы мы адаптировали эту «антропологическую» пози-
51
цию. Могли ли бы аксиомы Пеано остаться неизменными?» - такой
вопрос ставит М. Даммит1, обсуждая воззрения позднего Витген-
штейна. И данный вопрос здесь в самом деле оказывается наиболее
уместным. Единственное, что остается скептику после того, как
было установлено, что натуральный ряд чисел является такой спе-
цифической областью, которая допускает по отношению к себе су-
ждения неограниченной степени общности, - это поставить под
сомнение однозначность самого построения натурального ряда.
Следует признать, что операция математической индукции, которая
допускает осмысленное применение квантора всеобщности, сама
оказывается основанной на предпосылке однозначно и последова-
тельно построенного натурального ряда. (Хотя вопрос о статусе
математической индукции оказывается не столь очевиден. Извест-
но, что этот принцип является не просто следствием аксиом Пеано,
но представляет собой пятую аксиому, задающую построение на-
турального ряда. И тем не менее можно сказать, что данная опера-
ция имеет в качестве предпосылки однозначную трактовку тех по-
нятий, которые составляют как ее определение, так и определения
остальных аксиом.)
Скептик может поставить под сомнение однозначность понятий,
входящих в аксиоматику Пеано. Например, скептик может усом-
ниться в ясности понятия «следующее за». Вторая аксиома гласит:
«Следующее за натуральным числом есть натуральное число». Но
что значит «следующее за»? Идущее сразу после; имеющее перед
собой только предыдущее число и ничего более? А что если поня-
тие «следующее за» будет проинтерпретировано так, что оно под-
разумевает число, вслед за ним яблоко, а потом снова число? Наше
овладение содержанием понятия «следующее за» происходило на
конечных примерах. Мы записывали 1 и говорили, что следующим
за 1 является число, большее его на 1, т.е. 2 и т.д. Однако мы нико-
гда не добирались до числа 56. Если бы мы сделали это, далее, воз-
можно, произошло бы следующее: за знаком «56», который отсы-
лал к числу 56, появился бы знак «57», который отсылал к яблоку, а
потом знак «58», который снова отсылал к числу, а именно к 58.
Тогда следующим за 56 оказывалось бы число 58 (кстати сказать,
вторая аксиома не указывает на то, что следующее за натуральным
1 Dummitt М. Wittgenstein's Philosophy of Mathematics // Dummitt M.
Truth and Other Enigmas. London, 1978. P. 182.
52
числом натуральное число должно быть больше предыдущего
на 1). Скептик может поставить вопрос: могут ли получившие
представление о содержании понятия «следующее за» на конечном
числе примеров быть уверены в том, что однозначно трактуют это
понятие для неограниченного количества случаев? Или можно бы-
ло бы сформулировать данную скептическую проблему при помо-
щи экстравагантных дефект-правил Крипке (помня о том, что суть
дела все же в неясности стандарт-правила). Допустим, что сущест-
вуют два правила: ‘следующее за’ и ‘кведущее за’. Первое из них
не допускает «провалов» в натуральном ряде, тогда как второе
предполагает, что иногда между следующими друг за другом чис-
лами могут оказаться яблоки. Тогда скептик может спросить: при-
меняя термин «следующее за» по отношению, скажем, к числу 2,
вы уверены в том, что обозначаете им понятие-правило ‘следую-
щее за’, а не ‘кведущее за’?
Нам ничего не остается, как признать весомость данного скеп-
тического аргумента. Мы в самом деле можем усомниться в ясно-
сти понятий, составляющих аксиоматику Пеано, а потому и в одно-
значности построения натурального ряда. В этом смысле скепсис
Витгенштйна - Крипке неискореним.
Однако проблема в другом. Как ввести саму скептическую ар-
гументацию? Чтобы сформулировать какую-либо теоретическую
позицию, необходимо опереться на позитивное основание. Одно
дело утверждать, что при допущении существования определенной
предметной области мы можем сформулировать скептический ар-
гумент относительно однозначности наших суждений об этих пред-
метах, и совсем другое дело утверждать, что суждения о предметах
не могут быть сформулированы однозначно, ибо сама предметная
область оказывается иллюзией, ее не существует. В последнем слу-
чае скепсис теряет смысл, ибо мы отрицаем существование того, по
отношению к чему этот скепсис был выражен.
Признавал ли Крипке открыто несостоятельность радикального
скептицизма или же лишь интуитивно чувствовал, что данный ход
мысли не позволит сформулировать проблему? Так или иначе,
скептическая аргументация американского логика опирается имен-
но на позитивный тезис. Собственно, формулировка скептической
проблемы и оказалась столь интригующей как раз потому, что
Крипке утверждал невозможность следования определенному пра-
вилу в однозначно определенной заданной области, т.е. в области
53
арифметики. Утверждая неспособность познающего различить, что
стоит за знаком «+» в выражении «68 + 57» - правило сложения
или квожения, Крипке не ставит под сомнение то, что за знаком
«57» стоит число 57, а не яблоко. Если бы он усомнился в послед-
нем, то скепсис относительно значения знака «+» просто потерял
бы смысл.
Крипке признает однозначность построения натурального ряда
и утверждает при этом, что мы не способны отличить друг от друга
правила сложения и квожения в выражении «68 + 57». Вышеизло-
женные рассуждения показали, что это не так. При допущении од-
нозначного построения натурального ряда чисел в соответствии с
аксиомами Пеано мы способны отдать себе отчет в том, что, упот-
ребляя знак «+», следуем правилу сложения. По-видимому, на этом
пути и может быть представлено прямое решение проблемы следо-
вания правилу.
XIII
Представляется, что при прямом решении скептической про-
блемы можно воспользоваться и некоторыми идеями У. Куайна,
касающимися соотношения классической и неклассических логик.
Дело в том, что неклассические, или девиантные, логики отличают-
ся от классической совокупностью принимаемых логических ис-
тин. Поскольку последние служат аппаратом получения следствий
из исходных посылок, каждую из девиантных логик можно тракто-
вать как систему, которая, в отличие от классической, вводит неко-
торые дефект-правила. Таковыми, например, можно считать ин-
туиционистскую или паранепротиворечивую логики. Действитель-
но, каждая из них в определённой мере использует классический
аппарат при доказательстве своих следствий, в то же время считая
некоторые допущения классической логики неприемлемыми. Та-
ким образом, при построении неклассического вывода наступает
определённый момент, когда в силу вступают принципы, не согла-
сующиеся с классическими. И этот момент можно рассматривать
по аналогии с примером Крипке, когда классическое понимание
арифметических правил уступает своё место дефект-правилам. Ку-
айн в своём рассмотрении данной проблемы не обращается к
Крипке, но даёт её интересное решение. Приведём обширную цита-
ту из Куайна, которая проясняет этот вопрос.
54
«Системы ортодоксальной логики многочисленны и разнооб-
разны. Но различия среди них отличаются от тех, что создают де-
виантные логики. Это одна логика, по-разному обслуживаемая вы-
числительными и доказательными процедурами. Отграничьте со-
вокупность логических истин в любых терминах, и вы получите
определённую в этих терминах логику. Какие из этих истин отби-
раются в качестве аксиом и какие отбираются правила для порож-
дения остальных логических истин из этих аксиом, безразлично. С
другой стороны, теперь необходимо рассмотреть такое отклонение
от нормы, которое играет более существенную роль. Это отклоне-
ние состоит не только в изменении методов порождения класса ло-
гических истин, но в изменении самого этого класса. Это не только
изменение разграничения между тем, что называть логическими
истинами, и тем, что называть истинами, выходящими за рамки
логики. Скорее, это вопрос прямого отрицания части нашей логики,
отрицания того, что эта часть вообще является истинной.
На первый взгляд кажется, что подобная идея отклонения от
нормы в логике является абсурдной. Если единственная логика
непоследовательна, что же последовательно тогда? Какой вер-
ховный суд мог бы отменить логику истинностных функций или
квантификации?
Предположим, что некто предложил неортодоксальную логику,
в которой все законы, до сих пор принимаемые для того, чтобы
управлять дизъюнкцией, вместо этого начинают управлять конъ-
юнкцией, и наоборот. Ясно, что мы считали бы его отклонение от
нормы просто относящимся к способу записи и фонетике. По скры-
тым причинам, если таковые есть, он пишет ‘и’ на месте ‘или’ и
наоборот. Мы приписываем или навязываем ему нашу ортодок-
сальную логику, переводя его нестандартный диалект.
Можем ли мы ошибаться, поступая так? Разве он не мог бы дей-
ствительно подразумевать и мыслить подлинную конъюнкцию,
когда использует ‘и’, и просто не соглашаться с нами в тех пунктах
логической доктрины, которые относятся к законам конъюнкции и
дизъюнкции? Ясно, что это вздор. Не существует остаточной сущ-
ности конъюнкции и дизъюнкции помимо последовательности зву-
ков, способов записи и законов, согласно которым человек исполь-
зует эти последовательности звуков и способы записи.
55
Обратимся к обычному экстравагантному примеру. Что если
некто должен отрицать закон недопущения противоречия и поэто-
му принимать как произвольное предложение, так и его отрицание
за истинные? В ответ он бы услышал, что это лишает силы всю
науку. Каждая конъюнкция формы ‘р. ~р' логически влечёт вообще
любое предложение. Следовательно, принимая одно предложение и
его отрицание за истинные, мы были бы обязаны принять за истин-
ное любое предложение и, таким образом, утратили бы всякое раз-
личие между истиной и ложью.
В ответ на это возражение можно услышать, что этой всеобъем-
лющей тривиализации можно было бы противодействовать созда-
нием компенсирующих поправок, блокирующих выводимость из
противоречия всех предложений без разбора. Предполагается, что
мы можем так обустроить нашу новую логику, чтобы она и изоли-
ровала свои противоречия, и содержала бы их.
Мой взгляд на этот диалог состоит в том, что ни та, ни другая
сторона не знает, о чём она говорит. Обе стороны считают, что они
говорят об отрицании: ‘не’. Но эта запись, конечно же, переста-
ёт признаваться за отрицание, когда они начинают считать истин-
ными некоторые конъюнкции формы 'р. ~р' и прекращают рас-
сматривать такие предложения как то, что влечёт все другие пред-
ложения. Здесь, очевидно, в неприятном положении оказывается
отклоняющийся от нормы логик, пытаясь отрицать доктрину, он
лишь изменяет предмет»1.
В этом смысле введение дефект-правил изменяет не математи-
чески) доктрину, т.е. не отменяет классическую арифметику, о чём
говорилось разделом выше. Использующий дефект-правила изме-
няет предмет. Использование таких выражений, как «плюс», регу-
лируется способом записи и совокупностью законов, согласно ко-
торым используется этот способ записи, и то же самое можно ска-
зать о «квусе», а не тем, что кто-то может подразумевать под этими
выражениями актуально или потенциально даже при возможности
введения компенсирующих добавок.
1 Куайн У. Философия логики. М.: «Канон+» РООИ «Реабилитация».
С. 145-147.
56
XIV
Вернёмся к скептическому решению. Скептическое решение
проблемы следования правилу исходит из принципиально иного
основания. Разработчики данного вида решения признают, что рас-
суждения скептика, по сути, правильны, неопровержимы. Если
юмовский скептик утверждал, что рассуждения посредством ин-
дукции и высказывания о каузальных связях никогда не смогут об-
рести законченного теоретического обоснования, то вряд ли нам
стоит пытаться опровергнуть этот тезис. Опровергнуть его невоз-
можно, ибо так оно и есть. Индукция в самом деле не дает необхо-
димого знания. Если крипкевский скептик утверждал, что, упот-
ребляя слово, мы действуем слепо, не будучи способными зафик-
сировать правило употребления, то вряд ли нам стоит сомневаться
в истинности данного утверждения. Выражения языка, как считают
разработчики скептического решения, действительно не связывают
в качестве своих значений нас с чем-то таким, что содержало бы в
себе стабильные правила использования этих выражений в услови-
ях их неограниченного употребления в будущем опыте. Как же то-
гда разрешить проблему и не допустить полного эпистемического
коллапса, в котором прекращается как функционирование языка,
так и успешное осуществление какой-либо познавательной дея-
тельности вообще?
Формулируя вслед за Витгенштейном иной, отличный от прямо-
го, способ решения проблемы следования правилу, Крипке вновь
ссылается на Юма, обращая наше внимание на то, что в Исследова-
нии о человеческом познании шотландский философ говорит как раз
о скептическом разрешении своих сомнений. Ввиду того, что
юмовский вариант решения скептической проблемы, по мысли
Крипке, явно подобен витгенштейновскому, он предлагает и ре-
зультаты исследований Витгенштейна по данному вопросу также
назвать скептическим решением проблемы, закрепляя таким обра-
зом идейную связь Витгенштейна и Юма. Подобное видение Фило-
софских исследований в кругах витгенштейноведов оказалось весь-
ма дискуссионным, ведь сам Крипке не использовал термин ‘скеп-
тический’ по отношению к своим разработкам. Был ли корректен
Крипке, осуществляя такую рискованную терминологическую экс-
траполяцию, или пет - предмет дальнейшего обсуждения. Однако
можно констатировать, что пусть не строго терминологически, но
57
по способу рассуждения и выводам витгенштейновский образ мыс-
лей можно сопоставить с юмовским.
Скептический подход к разрешению скептических сомнений отно-
сительно познавательной деятельности состоит в смещении исследо-
вательского акцента с поиска ошибок в рассуждении скептика на по-
иск новой формулировки принципов функционирования познания.
Так, Юм предлагал следующий выход из затруднения, вызван-
ного скептической аргументацией. Пусть наше знание, основанное
на индукции, никогда не является абсолютно достоверным, но это
не мешает осуществлению всего многообразия практической дея-
тельности человека в мире, ибо такая деятельность и не требует
предельного уровня достоверности. Познающий субъект ничего не
знает наверняка, но это не дискредитирует его, ибо познание, во-
первых, по сути не может быть достоверным, а во-вторых, что са-
мое главное, человек вовсе не нуждается в достоверных знаниях.
Вот как сам Юм формулирует свою позицию в Трактате о челове-
ческой природе: «Если бы меня спросили теперь, искренне ли мое
согласие с аргументом, который я, по-видимому, так стараюсь вне-
дрить, и действительно ли я принадлежу к числу скептиков, счи-
тающих, что все недостоверно и наш рассудок ни к чему не может
применять никаких мерил истинности и ложности, то я ответил бы,
что вопрос этот совершенно излишен и ни я, ни кто-либо другой
никогда не придерживался этого мнения искренне и постоянно.
Природа в силу абсолютной и непреложной необходимости пред-
писала нам высказывать суждения, так же как она предписала нам
дышать и чувствовать, и мы столь же мало можем воздержаться от
того, чтобы представить некоторые объекты в более отчетливом и
ясном виде в силу их привычного соединения с некоторым налич-
ным впечатлением, как и от того, чтобы мыслить, когда мы нахо-
димся в состоянии бодрствования, и видеть окружающие нас тела,
когда мы обращаем на них взор при ярком солнечном свете. Вся-
кий, кто старался опровергнуть ухищрения этого полного скепти-
цизма, на самом деле спорил с несуществующим противником и
пытался установить с помощью аргументов наличие такой способ-
ности, которую природа с самого начала вселила в наш ум, сделав
ее необходимой для нас»1.
1 Юм Д. Трактат о человеческой природе И Юм Д. Сочинения: В 2 т.
М.: Мысль, 1996. Т. 1.С. 235.
58
Невозможность достижения достоверного знания не означает,
по Юму, что мы, в соответствии с принципами античных скепти-
ков, должны отказаться от каких-либо суждений о вещах и собы-
тиях, фиксируемых в опыте. Наши суждения и наша убежден-
ность в их истинности или ложности остаются в силе, как и рань-
ше. После проведения скептического рассуждения мы должны
принять лишь одну поправку: мы имеем в своем распоряжении не
истины, а, скорее, то, что мы называем ‘истинами’. Тем не менее
этого вполне достаточно для успешного осуществления нашей
жизнедеятельности.
В плане общего стратегического замысла витгенштейновское
решение эпистемологической коллизии относительно следования
правилу оказывается точно таким же. Вывод о том, что слова языка
не имеют значений, ибо не связываются с какими-либо устойчивы-
ми правилами в неограниченных случаях их употребления, не дол-
жен приводить нас к агностицизму с утверждением о смерти языка
и полной потере ориентации в практической жизни. Скорее, следу-
ет изменить наш взгляд на сам принцип функционирования языка.
Язык не работает так, как его работу описывает Августин, т.е. его
выражения вовсе не являются своего рода ярлыками, которые были
бы призваны отсылать к каким-либо устойчивым сущностям. Слова
не имеют значений в смысле Августина, но от этого язык не умира-
ет, ибо его успешное функционирование и не нуждается в такого
рода значениях.
Крипке трактует Витгенштейна как предлагающего скептиче-
ский выход из скептического затруднения. Язык не нуждается в
концепте стабильного значения. Слова языка не имеют в качестве
значений универсальные сущности, которые содержали бы в себе
правила употребления, задающие стабильную связь слов и вещей.
Язык вообще не предназначен для того, чтобы именовать вещи.
Назначение языка состоит в обеспечении успешной коммуникации
между субъектами в процессе совместной деятельности, а для это-
го, по мысли американского логика, достаточно иметь лишь имита-
цию устойчивого референциального отношения, которая держится
на иллюзии правила-значения.
Как же создается иллюзия значения и как формируется имита-
ция устойчивого референциального отношения языка и мира? Спе-
цифика скептического решения Крипке состоит в утверждении так
называемой ‘позиции сообщества’. Язык может успешно функцио-
59
нировать только как социальное явление. Именно совместная рече-
вая практика членов лингвистической группы приводит к тому, что
постепенно формируются убеждения об устойчивых правилах
употребления языковых выражений, порождающих необходимую
для успешной коммуникации иллюзию значений.
XV
Скептическое решение, предложенное Крипке, вовсе не выгля-
дит громом среди ясного неба. Рефлексия над культурно-
историческими основаниями научных парадигм, познания, миро-
воззрения в целом - это идея-фикс всей современной (и, как часто
говорят, неклассической) философии. Любая форма познания, лю-
бой багаж накопленных знаний признаются локальными, зависи-
мыми от фундаментальных предпосылок той или иной культуры,
традиции, психологии, языка. Утверждается, что не может быть
истинного, объективного видения мира. Всякий взгляд, всякое су-
ждение эпистемически равноправны, они представляют собой
только аспекты видения, зависимые от определяющих парадигм,
концептуальных каркасов, вырваться за пределы которых у субъек-
та познания нет никакой возможности.
Столь модные в континентальной философии тенденции мысли
(поздняя феноменология Э. Гуссерля, герменевтика Г.-Г. Гадамера,
философия культуры О. Шпенглера, структуралистская философия
М. Фуко, деконструкция Ж. Деррида и т.д.) задали умонастроение
всей современной эпохи. К сожалению, и аналитической филосо-
фии не удалось удержаться от соблазнительного в своей авторитет-
ности образа рефлексирующего культуролога. И новые релятивист-
ские тезисы в философии языка, высказанные в середине XX в.
У. Куайном, Н. Гудменом, П. Грайсом и, конечно же, Л. Вит-
генштйном, по общему признанию, характеризуют переход от ран-
ней аналитической традиции к поздней, переход, о котором один из
родоначальников аналитической философии Б. Рассел выразился с
нескрываемым пренебрежением: «Если она [теория значения позд-
него Витгенштейна] истинна, то философия есть в лучшем случае
слабая помощь составителям словарей, а в худшем - праздная бол-
товня за чашкой чая»1.
Russell В. Му Philosophical Development. New York, 1959. P. 216- 217.
60
Рассел был не прав, но не в отношении «праздной болтовни»
позднего Витгенштейна, а в отношении возможного допущения
истинности данной теории. Главная претензия к теории значения
Витгенштейна, впрочем, как и к любому виду культурно-реляти-
вистских концепций, состоит в том, что они не могут быть ни ис-
тинными, ни ложными, скорее, они логически противоречивы и
эпистемически невозможны.
Когда Крипке дает скептическое решение проблеме следования
правилу посредством постулирования перехода от условие-
истинностной концепции значения к концепции значения, форми-
руемого на основе условий утверждаемости выражения, он сам де-
лает это заключение в рамках условие-истинностной концепции.
Крипке объявляет нам, как обстоят дела со значением знака; язык
работает так, что не нуждается в опоре на факты мира в качестве
значений выражений, значения можно формировать посредством
консенсуса утверждаемости правильности употребления выраже-
ния в том или ином сообществе. Здесь делается попытка дать окон-
чательный ответ на вопрос, что есть значение. Правота скептиче-
ского решения демонстрируется Крипке корреспондентно: имеются
объективные факты мира, указывающие на то, что значение именно
таково. Очевидно, что постулирование этого общего тезиса вступа-
ет в противоречие с его собственным содержанием. Факты мира
таковы, что не существуез фактов мира; значение слова «значение»
состоит в том факте, что значение не есть факт. То, что Крипке ут-
верждает в качестве решения проблемы следования правилу, долж-
но установить запрет на создание какой-либо теории значения, ибо
теория значения всегда должна руководствоваться корреспондент-
иым принципом познания - она стремится ответить на вопрос «что
есть значение слова?» Однако содержание скептического решения
говорит о том, что получить какой-либо объективный, устойчивый
ответ на данный вопрос невозможно.
Логическая противоречивость крипкевского тезиса обращала на
себя внимание критиков скептического решения. Например,
С. Блэкберн язвительно замечаез, что с точки зрения Крипке «ча-
стью истинностных условий любого суждения является то, что вы-
рабатывать их может сообщество (за исключением, разумеется,
суждения об этом суждении)»1.
1 НкгскЬпгп S. Op. cit. Р. 294.
61
Однако под данную критику подпадает, конечно же, не только
Крипке, не только Витгенштейн, но и в целом позиция релятивиз-
ма, антиреализма, скептицизма в познании. В рамках аналитиче-
ской философии один из самых удачных аргументов, демонстри-
рующих эпистемическую несостоятельность культурного реляти-
визма, привел X. Патнем в своей работе Разум, истина и история .
Аргумент вошел в аналитическую традицию под названием «мозги
в бочке».
Если мы вообразим такого субъекта познания, которому по оп-
ределению будет закрыт доступ к объективному миру (пусть это
будут мозги в бочке), то отсюда с необходимостью следует, что
структура его языка не допускает построения высказываний,
имеющих референцию. Способен ли такой субъект продуцировать
высказывание «Мы - мозги в бочке»? Очевидно, нет. Мозги в боч-
ке устроены так, что не имеют ресурсов для порождения референ-
циальных высказываний. Ситуация, при которой мозги в бочке го-
ворят себе: «Мы - мозги в бочке» эпистемически невозможна.
Если по отношению к работе Крипке данный аргумент оказыва-
ется вполне применимым ввиду академического рационального
стиля изложения проблемы американским логиком, то касаемо тек-
стов Витгенштейна дело обстоит сложнее. Последний, прибегая к
специфическому афористичному стилю письма, настойчиво пытался
утверждать, что вообще не предлагает какого-то устойчивого уни-
версального взгляда на значение: «Для большого класса случаев -
хотя и не для всех, - где употребляется слово «значение», можно
дать следующее его определение: значение слова - это его упот-
ребление в языке»1 2, чем ставил в тупик симпатизирующих ему ин-
терпретаторов. М. Даммит, например, говорит следующее: «Я не
мог бы отнестись с тем уважением к его работе, которое я имею,
если бы я не рассматривал его аргументы и прозрения как основан-
ные на истинности его убеждения»3. То есть заявления Витген-
штейна о локальности его работы, не претендующей на универ-
сальную истинность выводов, на статус теории, дискредитируют те
положительные результаты, те тезисы относительно значения, ко-
1 Патнем X Разум, истина и история. М.: Идея-Пресс, 2002.
2 Крипке С Указ. соч. С. 99.
3 Dummilt М. The Logical Basis of Metaphisics. Cambridge, Mass., 1991.
P. XI.
62
торые в данной работе содержатся. Тем самым Витгенштейн снова
загоняет себя в порочный круг: если не иметь намерения зафикси-
ровать общий отчет о значении языкового выражения, зачем тогда
было продуцировать тезисы по проблеме следования правилу, ко-
торые ведь явно имеют универсалистские претензии, распростра-
няющиеся на весь язык? Похоже, что в фиксации данной проблемы
сходятся многие из исследователей творчества австрийского мыс-
лителя. Вот что пишет, к примеру, II. Богосян: «Главная трудность,
стоящая перед предполагаемым интерпретатором Витгенштейна,
состоит в том, как примирить его отвержение субстантивных кон-
ститутивных отчетов относительно значения... с его очевидными
конститутивными и трансцендентальными претензиями на анализ
следования правилу»1.
Оставляя в стороне указанные выше дополнительные трудно-
сти в интерпретации текстов самого Витгенштейна, снова обра-
тимся к формулировке скептического решения Крипке. Как уже
сказано, по отношению к работе американского логика аргумент
Патнема звучит вполне убедительно. Скептическое решение ут-
верждает, что значение формируется на основе конвенций сооб-
щества, при этом само утверждение о таком статусе значения пре-
тендует на универсальность и объективность, оно представляет
собой субстантивный отчет о значении. С точки зрения Патнема,
если бы значение действительно формировалось в виде конвен-
ции, то никакое сообщество не смогло бы продуцировать рефе-
ренциалистский, субстантивный тезис о том, что значение фор-
мируется на основе конвенции.
Аргумент Патнема вынуждает нас признать неокончателыюсть
скептического решения проблемы следования правилу. И дело не
просто в пространных критических замечаниях о том, что антиреа-
лизм разрушает классические идеи знания и истины, вынашивае-
мые западной культурой со времен Античности, - именно такой
контраргумент является наиболее распространенным по отноше-
нию к релятивизму всех мастей, столь модному в современной фи-
лософии - дело в том, что антиреалистская позиция просто эписте-
мически непоследовательна.
lioghossian Р. A. The Rule-Following Considerations И Mind, Vol. 98,
No. 392, October, 1989. P. 544.
63
XVI
Ещё один важный вопрос относительно скептической интерпре-
тации Витгенштейна связан с тем, что Крипке в своей работе на-
прямую связал проблему следования правилу с проблемой сущест-
вования индивидуального языка. Тема индивидуального языка для
философии позднего Витгенштейна является чрезвычайно важной,
поскольку напрямую связана с целым комплексом проблем, ка-
сающихся самосознания и социальной коммуникации.
Пожалуй, первое значимое обсуждение проблемы индивидуаль-
ного языка предпринял А. Айер в статье «Может ли существовать
индивидуальный язык», впервые опубликованной в 1954 г. В айе-
ровской интерпретации данной проблемы можно выделить два
важных момента. Во-первых, именно Айер впервые акцентировал
внимание общественности на радикализме витгенштейновской по-
становки проблемы: «Кажется, что в Философских исследованиях
Витгенштейн идет намного дальше. Он, по-видимому, принимает
точку зрения, что тот, кто пытается использовать язык этим инди-
видуальным способом, не просто не был бы способен сообщить
другим то, что он подразумевает, но и не имел бы возможности
осуществлять коммуникацию с самим собой»1. И во-вторых, дан-
ное обсуждение показало определенную амбивалентность позиции
самого Витгенштейна. В том воззрении, которое настаивает на не-
возможности индивидуального языка, обнаруживаются весьма су-
щественные затруднения, свидетельствующие, скорее, в пользу
противоположной позиции. Причем затруднения эти можно сфор-
мулировать, основываясь на тексте Философских исследований.
Наиболее простой и распространенный вид сомнения в сущест-
вовании индивидуального языка связан с трудностью фиксации
тождественности тех или иных субъективных ощущений. Чтобы
удостовериться в тождественности нового ощущения ощущению,
бывшему в прошлом, необходимо иметь в наличии еще одно, сво-
его рода критериальное ощущение, которое будет подтверждать
эту тождественность. Однако относительно этого ощущения так же
могут быть поставлены скептические вопросы о том, насколько оно
соответствует статусу критериального. Является ли это критери-
1 Ayer A.J. Can There Be a Private Language? // Philosophy of Language.
Oxford: University Press, 1985. P. 454.
64
алыюе ощущение тем же самым критериальным ощущением, что я
испытывал ранее?
Предположим, у меня болит голова. Я хочу связать сейчас дан-
ное ощущение с языковым выражением ‘головная боль’. Но для
того чтобы употребить его так, как я это делал в своем предшест-
вующем опыте, я должен удостовериться, является ли это новое
ощущение тем же самым, что я переживал ранее, когда у меня бо-
лела голова. Я говорю себе: “Да, я испытываю то же, что и раньше,
эго очевидно”. Такое чувство очевидности я переживаю как раз в
том ощущении, которое мы назвали критериальным, обеспечи-
вающим тождественность ощущений головной боли. Однако по
поводу этого нового переживания скептик может задать вопрос,
является ли оно тем самым чувством очевидности, что ты пережи-
вал и ранее? Где гарантии этого? Чтобы ответить на этот вопрос,
мне нужно будет сравнить два критериальных ощущения и в новом
критериальном ощущении второго уровня вновь подтвердить пра-
вомерность отождествления. Но ясно, что скептик сможет поста-
вить свой вопрос и на следующем уровне.
Отсюда напрашивается вывод, что язык для своего успешного
функционирования обязательно должен иметь опору в чем-то
внешнем, выходящем за пределы отдельного субъекта, и потому
индивидуальный язык как полностью изолированный язык субъек-
тивных ощущений невозможен.
Аейр усматривает в таком рассуждении circulus vitiosus. Дело в
том, что, если даже мы выберем в качестве окончательного крите-
рия корректности употребления некоторое внешнее действие, со-
бытие, суждение, идущее к нам из сообщества носителей языка, то
как иначе мы сможем идентифицировать его, если не посредством
наших же субъективных ощущений?
Допустим, я теряюсь в употреблении выражения ‘У меня болит
голова’. Я не знаю точно, следует ли мне сейчас, по отношению к
моему настоящему ощущению применить это выражение и будет
ли это применение соответствовать тому, как я употреблял данное
выражение ранее. Я, следуя призыву тех, кто ратует за невозмож-
ность индивидуального языка, могу обратиться за подмогой вовне.
Я могу, скажем, открыть медицинский справочник и прочитать
пример описания ощущений человека, по отношению к которому
говорят, что у него болит голова, пли просто попросить знакомого
описать те ощущения, по отношению к которым он будет исполь-
65
зовать выражение ‘головная боль’. Но проблема в том, что воспри-
нять эту речь знакомого и содержащиеся в ней образы я все равно
должен в своих собственных ощущениях, которые затем мне пона-
добится, к примеру, сравнить с теми, что я получил при прочтении
медицинского справочника. Тогда вопрос скептика об идентифика-
ции своих собственных ощущений возникнет вновь. Могу ли я свои
ощущения от восприятия описания различных вариантов головной
боли рассматривать как тождественные? Если да, то каков крите-
рий этого? Насколько критериальное ощущение очевидности сов-
падает с теми критериальными ощущениями, что я испытывал ра-
нее? Подтверждение этому можно найти в § 265 Философских ис-
следований'. «Представим себе таблицу вроде словаря, существую-
щую лишь в нашем воображении. С помощью словаря можно
обосновывать перевод слова X словом Y. Но следует ли считать
таким основанием и нашу таблицу, если обращаться к ней можно
только в воображении? - ‘Ну да, в таком случае это субъективное
основание’. - Но ведь обоснование состоит в апелляции к незави-
симой инстанции, - ‘Однако могу же я апеллировать и от одного
воспоминания к другому. Например, я не знаю, правильно ли я за-
помнил время отправления поезда, и для проверки вызываю в па-
мяти образ страницы расписания поездов. Разве вышеприведенный
случай, не того же рода?’ - Нет, ибо этот процесс предполагает
действительно правильное воспоминание. Разве мысленный образ
расписания мог бы подтвердить правильность первого воспомина-
ния, если бы он сам не подлежал проверке на правильность? (Это
было бы равноценно тому, что кто-то накупил множество экземп-
ляров сегодняшней утренней газеты, чтобы удостовериться, пишет
ли она правду.) Обращение к воображаемой таблице соответствует
получению справок из реальной таблицы не более, чем воображае-
мый результат воображаемого эксперимента соответствует резуль-
тату действительного эксперимента»1. По поводу данного пассажа
Айер делает следующий комментарий: “Но если нет ничего такого,
что допускается опознать, то никакая проверка не могла бы быть
завершена; вообще не будет никакого оправдания употреблению
какого-либо знака. Я проверяю свою память относительно времени
отправления поезда, визуализируя страницу расписания, но в свою
очередь мне требуется проверить ее, глядя на страницу. Но если я
Витгенштейн Л. Указ. соч. Ч. 1. С. 176.
66
не могу в этом пункте доверять своему зрению, если я не могу рас-
познать числа, которые вижу записанными, я все еще не в лучшем
положении. Верно, что если я не верю своим глазам, я могу про-
консультироваться у других людей; но тогда я должен понимать их
свидетельства, я должен корректно идентифицировать знаки, кото-
рые они продуцируют. Пусть объект, на который я пытаюсь ука-
зать, будет сколь угодно публичным, пусть слово, которое я ис-
пользую для этой цели, принадлежит некоторому публичному язы-
ку, моя уверенность в том, что я корректно употребляю слово, что я
использую его, чтобы указать на «правильный» объект, должна в
конечном счете основываться на свидетельстве моих чувств. Слы-
ша, что говорят другие, видя, что они пишут, или наблюдая за их
движениями, я способен сделать вывод, что их употребление слова
согласуется с моим. Но если без дальнейших хлопот я могу распо-
знать такие звуки, очертания или движения, почему я не могу так-
же распознать индивидуальное ощущение?”1
Сказанное выше заставляет нас признать, что в контраргументе
Лйера по отношению к противникам индивидуального языка есть
весьма здравое зерно. Он указал на то, что фиксация корректности
употребления выражения в сообществе, признанная представите-
лями коммуникативной стратегии основанием формирования зна-
чения, все равно должна осуществляться в субъективном опыте
индивида, и потому вопрос о критериях корректности по-прежнему
повисает в воздухе. Коммуникативистская перспектива исследова-
ния работы языка, которая стала столь распространенной в новей-
шей философии, оказывается эпистемически необоснованной, и
А. Айер был первым, кто представил соответствующую критиче-
скую аргументацию по этому вопросу.
XVII
В отличие от Айера, Крипке настаивает на невозможности ин-
дивидуального языка, которая, в его интерпретации Витгенштейна,
есть следствие обсуждения более общего вопроса - вопроса о сле-
довании правилу. Крипке интерпретировал Витгенштейна как
скептика, ставящего под сомнение наличие у выражения фиксиро-
ванного значения, которое должно определять, какому правилу
1 AyerAJ. Op. cit. Р. 455-456.
67
следует говорящий. Предшествующие употребления того или ино-
го выражения не фиксируют значение однозначно и, следователь-
но, не устанавливают стабильного правила его употребления, по-
скольку всегда имеется логическая возможность нестандартной
интерпретации этого выражения, подведения его под своего рода
“фантомные” правила, которые скрыты от внимания говорящего,
когда он употребляет выражение здесь и сейчас. Отсюда следует
радикальный скептический тезис, что говорящий не способен дать
ясный отчет о значениях употребляемых им выражений даже са-
мому себе, поскольку ничего в прошлом опыте не может однознач-
но предопределить, как он будет употреблять выражения в буду-
щем. Казалось бы, это должно привести к коллапсу языковой дея-
тельности. Однако этого не происходит потому, что успешное
функционирование языка на деле вовсе и не требует радикальной
стабилизации значений.
Для осуществления коммуникативной практики достаточно
относительной стабилизации, которая осуществляется в рамках
совместной деятельности сообщества говорящих. Сообщество
выносит вердикт о правильности употребления выражения, осно-
вываясь на многократном повторении данного лингвистического
опыта в социальной практике. Разделяя принятые правила речево-
го поведения, субъект включается в языковое сообщество, следуя
принятой в нём относительной стабилизации значения языковых
выражений и правил их употребления. Общественное согласие
позволяет избавить отдельного агента речи от “семантической
слепоты”, создавая иллюзию стабильности значения. Именно по
этой причине, утверждает Крипке, индивидуальный язык невоз-
можен. Без целительного воздействия общественного одобрения
или порицания обособленный индивид должен находиться в со-
вершенной растерянности относительно фиксации значений ис-
пользуемых выражений. Никакой предшествующий опыт их
употребления не позволит ему вынести решение о том, как следу-
ет обходиться с тем или иным выражением языка в новом случае.
В этом отношении даже изолированный на своём острове Робин-
зон в речевом поведении должен ориентироваться на стандарты
языкового сообщества, которые он усвоил в процессе обучения
языку. Достигнуть стабильности значения выражений и правил их
употребления Робинзон может, только действуя с оглядкой на
сообщество, так, как если бы он был не один.
68
Участие сообщества в стабилизации значения выражений у от-
дельных агентов речевой деятельности, по мысли Кринке, является
своеобразным скептическим решением (в смысле Юма) проблемы
следования правилу. Подобные взгляды на проблему индивидуаль-
ного языка получили название “точка зрения сообщества”, и вместе
с Крипке их разделила целая группа известных аналитиков послед-
них десятилетий. Так, Н. Малкольм, один из непосредственных
учеников Витгенштейна, одним из первых поддержал ‘точку зре-
ния сообщества’ в своей известной монографии'о Витгенштейне
Ничто не скрыто, где утверждал, приводя сходные с Крипке аргу-
менты: «Понятие следования правилу подразумевает понятие со-
общества субъектов, следующих данному правилу»* 1, обосновывая
своё мнение тем, что в случае изолированного субъекта не было бы
никакой разницы между тем, что человек следует правилу, и тем,
что он просто считает себя следующем ему, что Малькольму ка-
жется в корне неверным. И позднее, выступая в защиту интерпре-
тации Крипке, он утверждает: «Витгенштейн настаивает, что ‘ве-
личайшую важность’ имеет то, что в применении слов есть согла-
сие в том, что то или иное действие оценивается как соответст-
вующее этому правилу. Он говорит, что согласие необходимо для
существования языка»2. Надо сказать, что подобный подход обна-
руживает текстуальные подтверждения в сочинениях самого Вит-
генштейна, который, например, пишет, что «событие языка имеет в
основании регулярность, согласие в действии. Здесь решающее
значение имеет то, что каждый из нас (или подавляющее большин-
ство) выражает согласие по определенным вопросам. Например, я
могу быть уверенным, что цвет этого объекта будет назван ‘зеле-
ным’ большинством людей, которые его видят»3.
‘Точку зрения сообщества’ поддерживает также К. Райт, один
из наиболее известных интерпретаторов философии математики
позднего Витгенштейна: «Не может существовать такой вещи, как
привилегированное осознание от первого лица предписаний для
чьего-то понимания выражения, безотносительно к тому, разделя-
ется ли это понимание... Никто из нас не может придать смысл
Malcolm N. Nothing is Hidden. Oxford: Basil Blackwell, 1986. P. 156.
2 Malcolm N. Wittgenstein on Language and Rules // Philosophy. 1989.
№64. P. 10.
1 Wittgenstein L. Op. cit. P. 342.
69
идее корректного применения языка, кроме как ссылкой на авто-
ритет уверенного общественного одобрения на этот предмет»1. С
этой позицией согласен и К. Пикок: «То, что значит для субъекта
следовать правилу даже индивидуально не может быть в конеч-
ном счете объяснено без ссылки на некоторое сообщество...
Только апеллируя к факту, что подлинно следующий правилу со-
гласен с членами некоторого сообщества в своих реакциях на
примеры, мы можем сказать, что отличает его от того, кто ложно
думает, что следует правилу»2.
XVIII
В противовес такому подходу с резкой критикой как скептиче-
ской интерпретации трактовки проблемы следования правилу у
Витгенштейна, так и якобы скептического её решения с точки зре-
ния сообщества выступили известные оксфордские витгенштейно-
веды Г. Бейкер и П. Хакер, которые получили широкое признание в
среде философов-аналитиков благодаря написанию беспрецедент-
ных по масштабу и тщательности комментариев к Философским
исследованиям Л. Витгенштейна. В период с 1980 по 1996 г. ими
были написаны в общей сложности семь книг3 очерков и пошаго-
1 Wright С. Wittgenstein on the Foundation of Mathematics. Cambridge:
Harvard: Harvard University Press, 1980. P. 217, 220.
2 Peacocke C. Reply: Rule-following: the Nature of Wittgenstein’s Argu-
ments // Wittgenstein: To Follow a Rule. London: Routledge & Kegan Paul,
1981. P.73.
3 Cm.: Baker G.P., Hacker P. M.S. Wittgenstein: Understanding and Mean-
ing. Oxford: Blackwell, 1980; Baker G.P., Hacker P.M.S. An Analytical Com-
mentary on Wittgenstein’s Philosophical Investigations, Vol. 1. Exegesis. Ox-
ford: Blackwell, 1983; Baker G.P., Hacker P.M.S. Wittgenstein: Rules, Gram-
mar and Necessity, Vol. 2 of an Analytical Commentary on the Philosophical
Investigations. Oxford: Blackwell, 1985; Hacker P.M.S. Meaning and Mind,
Vol. 3 of an Analytical Commentary of the Philosophical Investigations. Part I:
Essays. Oxford: Blackwell, 1990; Hacker P.M.S. Meaning and Mind, Vol. 3 of
an Analytical Commentary of the Philosophical Investigations. Part II: Exegesis
§ 243-427. Oxford: Blackwell, 1993; Hacker P.M.S. Mind and Will, Vol. 4 of
an Analytical Commentary of the Philosophical Investigations. Part I: Essays.
Oxford: Blackwell, 1996; Hacker P. M.S. Mind and Will, Vol. 4 of an Analyti-
cal Commentary of the Philosophical Investigations. Part II: Exegesis
§ 428- 693. Oxford: Blackwell, 2000.
70
вых комментариев к главному, по общему признанию, произведе-
нию современной аналитической философии. Несмотря на то, что
за свои интерпретации они порой получали изрядный заряд крити-
ки от коллег по цеху, их профессионализм как историков филосо-
фии и глубина проработки первоисточников1 снискали себе уваже-
ние даже среди тех, кто не соглашался с авторами комментариев по
существу дела. Так, например, К. Райт, один из известных совре-
менных британских философов, споря с II. Хакером по некоторым
важным стратегическим моментам комментариев, тем не менее
признает, что позиция оксфордских аналитиков на сегодняшний
день является, по сути, “официальным витгенштейнианством”2,
наиболее академичной и авторитетной точкой зрения на основные
идеи Философских исследований.
По их мнению, возможность стабилизации языкового значения
не требует внешнего критерия в виде санкционированного сообще-
ством правила употребления выражения. Действительно, ‘правило
живёт практикой его применения’, но обязательно ли эта практика
является социальной? Робинзон, потерявший всякую связь с дру-
гими людьми, не должен испытывать проблем с использованием
своего индивидуального языка. Причина этого состоит в том, что
следование правилу и, соответственно, фиксация значений упот-
ребляемых выражений вообще не зависят от коммуникативных
стандартов сообщества. В основе стабильного следования правилу
лежит не общественное согласие, а субъективная регулярность,
повторяемость употребления выражений на практике и их связан-
ность с определенными действиями (при условии, что следующий
правилу может объяснить и оправдать его применение, что свиде-
тельствует о понимании, а не о простом механическом воспроиз-
водстве), т.е. всё то, что формирует и закрепляет привычку упот-
ребления. Действие, связанное с употреблением выражений, всегда
индивидуально, даже если оно включено в совместную деятель-
Г. Бейкер и П. Хакер построили свою работу на тщательном исследо-
вании рукописей Витгенштейна, образующих корпус Nachlass, на основе
которых создавался текст Философских исследований. Ныне электронная
версия Nachlass распространяется издательствами университетов Оксфор-
да и Бергена.
2 Wright Wittgenstein’s Rule-following Considerations and the Central
Project of Theoretical Linguistics И Reflections on Chomsky. Oxford, 1989.
P. 245.
71
ность сообщества. «Следование правилу есть деятельность, Praxis.
Неверной интерпретацией было бы принять, что здесь 'Praxis' обо-
значает социальную практику. Противопоставление здесь не между
арией и хором, а между тем, чтобы смотреть в партитуру и петь» .
Сообщество задаёт внешний критерий, который не может служить
ни необходимой, ни достаточной гарантией того, что агент речевой
деятельности понимает значение выражений, которые использует.
Формальная согласованность или несогласованность употреблений
выражений вполне может не соответствовать объяснению, которое
говорящий даёт выражениям, чего не случалось бы, если бы обще-
ственное согласие было необходимым посредником между прави-
лом и употреблением выражения здесь и сейчас. Ссылка на сооб-
щество как на необходимый элемент процесса применения правила
мистифицирует последние, придавая им таинственный статус
‘третьих сущностей’, которые, если они существуют помимо кон-
кретной речевой деятельности агента, не обеспечивают единствен-
ность интерпретации, что как раз и приводит к радикальному скеп-
тицизму. Невозможность индивидуального языка является следст-
вием неверного понимания статуса правил и способа их реализа-
ции. Применение правила не требует посредника в виде сообщест-
ва, как раз наоборот, как только мы пытаемся такого посредника
найти, возникает возможность радикального скептицизма, так как
посредник требует нового обоснования, т.е. посредника, оправды-
вающего применение посредника и т.д. до бесконечности.
Свою интерпретацию взглядов Витгенштейна на индивидуаль-
ный язык Бейкер и Хакер обосновывают впечатляющим тексту-
альным анализом, демонстрируя основательное знакомство с его
наследием. Надо отметить, что здесь анализ не ограничивается
вырванными из контекста цитатами, а привлекает обширный ру-
кописный материал, образующий фон аргумента индивидуально-
го языка. В этом отношении как историки философии Г. Бейкер и
П. Хакер отличаются от большинства философов-аналитиков при-
стальным вниманием к контексту возникновения и функциониро-
вания тех или иных философских взглядов. Отказываясь от при-
нятого в аналитической философии разделения на историю идей и
собственно историю философии, где первая ориентирована на
1 Бейкер Г, Хакер П. Скептицизм, правила и язык. М.: «Канон+» РООИ
«Реабилитация», 2008. С. 49.
72
исследование фона, на котором формировалась философская по-
зиция, а вторая - на анализ той или иной философской идеи в
контексте современных проблем и методов, они утверждают, что
адекватное понимание взглядов философа возможно только в
контексте формирования его идей и любая попытка оторваться от
контекста приведёт к неизбежным искажениям его позиции. Свой
подход они формулируют следующим образом: «Мы не можем
изучать философскую систему прошлого, не зная о её последую-
щей судьбе; мы не можем исследовать её, не сознавая, каким об-
разом мы сами воспринимаем те же философские проблемы, с
которыми она имеет дело»1.
Хотя некоторые пассажи Философских исследований могут быть
интерпретированы в смысле Крипке, в целом Бейкер и Хакер убеди-
тельно показывают, что Витгештейн признаёт возможность индиви-
дуального языка: «Обсуждение языка Робинзона Крузо, ‘рассмот-
ренного в изоляции’ встречается в MS 116 (стр. 117), где Витген-
штейн исследует различие между субъективным и объективным по-
ниманием. Крузо, конечно, мог бы играть в языковые игры сам с со-
бой, замечает Витгенштейн. Если бы кто-нибудь скрытно наблюдал
за его деятельностью по использованию знаков и усмотрел бы в них
определенные виды сложных повторяемостей, то он мог бы справед-
ливо судить, что Крузо использует свой собственный язык»2.
Нельзя сказать, что Бейкер и Хакер оказались в ситуации одино-
кого противостояния столь популярной в последние десятилетия в
среде витгенштейнианцев “точки зрения сообщества”. Их поддержа-
ли такие весьма авторитетные фигуры на сцене современной анали-
тической философии, как, например, К. Макгин3. Своё веское слово
в защиту индивидуального языка сказал и X. Патнем: «Все мы слы-
шали утверждение о том, что Витгенштейн объяснял нормативность
следования правилу в терминах согласованности с общественными
стандартами. Согласно этой точке зрения индивид не мог бы следо-
вать правилу в изоляции от лингвистического сообщества. Однако
если мы обратимся к Философским исследованиям (например, § 143—
242), то не обнаружим никакого намека на это утверждение. На са-
Baker G.P. , Hacker Р. M.S. Frege: Logical Excavation. Oxford: Black-
well, 1984. P. 4.
2 Бейкер Г., Хакер П. Указ. соч. С. 78.
' McGinn С. Op. cit.
73
мом деле, Витгенштейн спрашивает (§ 199) ‘Является ли то, что мы
называем “следованием правилу”, тем, что мог бы совершить только
один человек и совершить лишь единожды в своей жизни?’»1
Проблему, подчёркнутую Патнэмом, развивает Дж. Хамфри с
точки зрения противопоставления необходимо индивидуальных и
случайно индивидуальных языков. В частности, он пишет: «Дискус-
сия порой предстает в категориях случайного/необходимого разли-
чия индивидуального, поскольку правила или языки, которые спосо-
бен понимать только один человек, можно именовать как “необхо-
димо индивидуальные”, а все другие - как “случайно индивидуаль-
ные”. По утверждению критиков, крипкианский Витгенштейн отри-
цает невозможность случайно индивидуальных правил и языков,
тогда как ‘реальный’ Витгенштейн отрицает необходимо индивиду-
альные правила и языки. Данная дискуссия проводится также исходя
из другой постановки вопроса. Исключает ли Витгенштейн возмож-
ность существования Крузо, изолированного с рождения, следующе-
го правилам a fortiori и разговаривающего на многозначном языке?
...Поскольку я нахожу идею случайно индивидуальных языков воз-
можной, то считаю затруднительным полагать, что ‘реальный Вит-
генштейн’ отрицает возможность считать, что Крузо следует прави-
лам или разговаривает на языке в течение своей жизни. Если крип-
кианский Витгенштейн не позволяет нам утверждать, что Крузо ис-
пользует язык, то я не вижу, каким образом крипкианский Витген-
штейн может говорить за ‘реального Витгенштейна’. Подобное ут-
верждение неправдоподобно не только само по себе, но является
таковым особенно в случае с Витгенштейном. На самом деле оно
несовместимо с пассажами из витгенштейновских текстов»2. Разли-
чие между случайно индивидуальными языками и необходимо ин-
дивидуальными языками Хамфри проводит, основываясь на указан-
ном выше аргументе, который предлагает Мальком, проводя разли-
чие между человеком, следующим правилу, и человеком, считаю-
щим, что он ему следует. Однако точка зрения сообщества сама не
может претендовать на необходимый критерий того, что человек
следует правилу, поскольку точно таким же необходимым критери-
1 Putnam И. Op. cit. Р. 243.
2 Humphrey J. Kripke's Wittgenstein and the Impossibility of Private Lan-
guage: The Same Old Story? // Journal of Philosophical Research. 1996.
Vol. 21. P. 198.
74
ем, как считает Хамфри, может служить убеждённость человека, что
он действительно следует правилу. Психологическое убеждение,
обосновывающее следование правилу, с точки зрения содержания
последнего не может быть менее сильным критерием, чем убеждён-
ность всего сообщества. Отсюда вытекает его главное следствие:
индивидуальная убеждённость может служить таким же критерием
владения языком, как и точка зрения сообщества: «Я не вижу ничего
такого, что препятствовало бы индивиду, рассматриваемому в изо-
ляции, проводить различие между тем, что он просто считает, что
следует правилу, и тем, что он ему действительно следует. Или, по
крайней мере, какие бы проблемы не возникали у индивида, рас-
сматриваемого в изоляции при таком различении, они будут опреде-
лены mutatis mutandis в сообществе точно так же. Поэтому я не при-
знаю правильным утверждение Витгенштейна у Крипке о невозмож-
ности индивиду, рассматриваемому в изоляции, следовать правилам
или владеть языком»1.
Содержательные возражения против точки зрения сообщества
выразил и Дж. Кенфилд, обращаясь к тому, как Витгенштейн по-
нимает сущность языка: «Утверждение, что для Витгенштейна
язык по сути своей явление общественное, выглядит подозритель-
но... Невозможно выделить сущность языка как определение общих
черт. Витгенштейн утверждает, что языковые игры, которые моде-
лируют индивидуальные черты языка, не имеют ничего общего,
однако они называются “языком”, потому что соотносятся друг с
другом различными способами. Мы называем их языком именно
из-за этих отношений. Затем он объясняет эти отношения через
аналогию с семейным сходством, сопоставленным с играми. Таким
образом, утверждение, что язык у Витгенштейна - это явление по
сути своей общественное, не означает утверждения о том, что об-
щественность языка - это его общая и определяющая черта»2. Эту
точку зрения Кенфилд обосновывает ссылкой на то, как Витген-
штейн понимал языковые игры. Как указывалось выше, Крипке так
интерпретирует Витгенштейна, что именно языковые игры, имею-
щие, по его мнению, общественный характер, сообщают силу скеп-
тическому решению. Однако из позиции Витгенштейна вовсе не
1 Humphrey J. Kripke's Wittgenstein and the Impossibility... P. 206.
2 Canfield J. The Community View 11 The Philosophical Review. 1996,
Vol. 105, No. 4. P. 475.
75
следует, что языковые игры должны иметь общественный характер.
Как указывает Кенфилд: «Представляется истинным, что не все
языковые игры требуют наличия двух или более человек. Следова-
тельно, представляется ложным, что наличие двух или более уча-
стников составляет существенное свойство всех языковых игр. К
примеру, человек может убеждать самого себя. Ребенок может
приказывать своим куклам. Можно произносить монолог, ругать
свою судьбу, будучи наедине с собой, ободрять самого себя, мо-
литься в одиночестве»1. Однако, несмотря на убедительность, Кен-
филд оставляет своё решение амбивалентным, поскольку считает,
что даже если признать эти примеры индивидуальных языковых
игр, из этого не будет с необходимостью следовать, что сущность
языка не является общественной, поскольку все эти игры могут
рассматриваться как трансформация игр для двух и более игроков.
Эта трансформация может быть связана с тем, что сторонники и
противники точки зрения сообщества, апеллируя к примеру с Ро-
бинзоном, по сути дела, смешивают два различных случая: «Суще-
ствуют две разновидности интересующего нас Крузо, пребываю-
щего на острове с самого рождения. Простой Крузо - это вечно
одинокий человек, способный играть только в одиночные языковые
игры. Он может иметь врожденную способность играть в группо-
вые игры, но он никогда этого не делал. Усложненный вариант
Крузо - это другой вид пожизненного одиночки. Он участвует
только в одиночных языковых играх (так как никого рядом нет), но
у него есть (предположительно врожденная) способность играть и в
некоторые групповые игры. Простой вариант Крузо может только
приказывать себе, подчиняться своим приказам и т.д. Усложнен-
ный вариант тоже участвует в таких играх, но в дополнение у него
имеется неиспользованная способность участвовать и в ряде игр
для двух человек, например объяснять другому, чем он занимается,
оправдывать свои поступки, цитируя правила, возможно, подчи-
няться чьим-либо приказам или приказывать другим и т.д. Говоря,
что он обладает неиспользованной способностью играть в такие
игры, я имею в виду, что, встретив другого носителя языка, он
мог бы, при желании, вступить с ним в одну из упомянутых язы-
ковых игр»2.
1 Canfield J. The Community View. P. 477.
2 Ibid. P. 482.
76
XIX
Несмотря на последнее замечание, поскольку случай простого
Крузо не отрицается, в целом позиция сторонников логической
возможности индивидуального языка представляется более убеди-
тельной. И дело здесь не столько в том, что им удалось текстуально
подтвердить присутствие Витгенштейна на своей стороне барри-
кад, сколько в самом существе проблемы, безотносительно истори-
ко-философских дебатов, что и демонстрируют Бейкер и Хакер. К
их аргументам добавим ещё один. Ссылаясь на то, что только
оценка других субъектов коммуникации способна задавать крите-
рий корректности употребления выражения говорящим, защитники
“точки зрения сообщества” не замечают, что социум сам может
быть рассмотрен как единый эпистемологический субъект. Вполне
можно представить ситуацию, в которой скептик обращается не к
отдельному индивиду, а к сообществу в целом, задавая при этом
всё те же вопросы: “На чём основана ваша уверенность, что выра-
жение ‘И” подразумевает W, а не Q1 Какому правилу для употреб-
ления данного выражения следует ваше сообщество?” Согласно
позиции Крипке, члены сообщества не найдут другого способа
предъявить критерий корректности употребления, кроме как пере-
крестно ссылаться друг на друга, ибо никакого внешнего, выходя-
щего за пределы конвенции, объективного критерия быть не может.
В данном случае нельзя не согласиться с X. Патнемом, который
подчеркивает именно этот момент: «Я утверждаю не только то, что
нет ничего относительно понимания любого ‘рассматриваемого в
изоляции’ индивида, что определяло бы правильный ответ на все
связанные со сложением проблемы. Но и то, что, когда мы рас-
сматриваем необходимую конечность ответов всего сообщества,
ар1умент Крипкенштейна приводит к выводу, что пет факта от-
носительно всего сообщества, который бы определял ответ на все
возможные связанные со сложением проблемы»1.
Если же теперь заменить сообщество говорящих неким единым
“эпистемологическим Робинзоном”, а поведение отдельных членов
сообщества отождествить с частными речевыми действиями этого
1 Putnam И. Op. cit. Р. 257.
77
воображаемого субъекта, то можно увидеть, что, ио сути, идея со-
гласия между членами сообщества может быть сведена к идее со-
гласия по поводу отдельных употреблений языка в жизни особого,
пусть и химерического, индивида. В свою очередь, ясно, что это
внутреннее, индивидуальное согласие может быть основано только
на регулярности поведения, на привычках действовать так, а не
иначе. И подобно тому, как сообщество говорящих будет устранять
любые нестандартные интерпретации выражения языка, поскольку
они не соответствуют регулярной для социума практике употреб-
ления, так и уединенный индивид способен проводить такую же
“семантическую терапию”, основываясь на регулярности собствен-
ных действий, давая ей объяснение и оправдывая её. Идея регуляр-
ности, таким образом, оказывается более фундаментальной для
осуществления правилосообразной деятельности, нежели идея со-
гласия. В этом, как представляется, Бейкер и Хакер более прозор-
ливы, нежели их оппоненты.
Другое дело, что оксфордские философы поспешили вслед за
данным выводом расценить проблему, формулируемую Крипке,
как псеводопроблему. Раз индивидуальный язык возможен - значит
нет никакой проблемы следования правилу. Насколько верен этот
тезис? Представляется, что вопрос об индивидуальном языке лишь
отчасти связан с постановкой и тем более решением проблемы сле-
дования правилу. Крипке использует частный ход, связывая воеди-
но темы следования правилу и индивидуального языка, и необос-
нованность этого хода не может служить основанием вывода о бес-
смысленности самой скептической проблемы. Вне зависимости от
того, возможен индивидуальный язык или же нет, вне зависимости
от того, что лежит в основе употребления языковых выражений
(согласие или регулярность индивидуального действия, даже до-
полненная возможностью объяснения и оправдания), скептическая
проблема никуда не исчезает. Значение не есть нечто фиксирован-
ное, согласие или регулярность дают нам только иллюзию стабиль-
ности значения, пусть и относительной, проявляющейся в употреб-
лении в соответствии с правилом. Действительно, согласие, осно-
ванное на ‘внешнем’ отношении между правилом и употреблением,
не даёт критерия правильности употребления. Но даёт ли его регу-
лярность, основанная на ‘внутреннем’ отношении правила и согла-
78
сующегося с ним действия? Следуя Бейкеру и Хакеру, можно было
бы сказать, что проблема критерия при такой постановке вопроса
становится бессмысленной. Действительно, внутреннее отношение
не может основываться на внешнем критерии, типа согласия, раз
оно с очевидностью проявляется в регулярности того или иного
действия, безотносительно к тому, осуществляется это действие в
сообществе говорящих или же изолированным индивидом.
Но всё же остаётся вопрос о самой регулярности. Почему дан-
ное действие считается регулярным? Почему это действие регуляр-
но (или рассматривается как регулярное), а то действие - нет? Оче-
видно, что эти вопросы параллельны вопросам Крипке. Но будет ли
бессмысленной такая постановка проблемы? Можно, конечно, ска-
зать, что внутренние отношения, к проявлениям которых относится
регулярность, не допускают таких вопросов, поскольку их бес-
смысленность вытекает из понимания сущности внутренних отно-
шений. Но тогда решение проблемы сводится к тавтологии “внут-
реннее отношение есть внутреннее отношение”, и подбор соответ-
ствующего определения того, что считать внутренним отношением,
не требующим внешнего критерия, теряет смысл, поскольку тавто-
логии как у раннего, так и у позднего Витгенштейна ничего не го-
ворят, но лишь показывают структуру языка, в данном случае они
показывают её в регулярности употребления, обнаруживая внут-
реннее отношение между правилом и действием. Но как, в проти-
вовес Витгенштейну, утверждал Ф.П. Рамсей, «о чём невозможно
сказать, о том невозможно и просвистеть»1. И если внутренние от-
ношения становятся предметом обсуждения, если о них можно го-
ворить, если они требуют объяснения и оправдания со стороны
агента, выполняющего регулярные действия (а именно это, с точки
зрения Бейкера и Хакера, свидетельствует о понимании, а не о про-
стом механическом воспроизводстве), то и Робинзон, и сообщество
беззащитны перед настойчивыми вопросами скептика, настаиваю-
щего на обосновании интерпретации языковых выражений, кор-
ректной с точки зрения всеобщности их употребления.
Рамсей Ф.П. Философские работы. Томск: Изд-во Том. ун-та, 2003.
С. 186.
79
Но можно ли так истолковать философию позднего Витген-
штейна, свойствен ли ей радикальный скептицизм, если учесть
приведённую выше критику скептического решения?
XX
Как уже указывалось, Крипке расценивает Витгенштейна как
скептика: «Витгенштейн изобрёл новую форму скептицизма. Лич-
но я склонен рассматривать её как наиболее радикальную и ориги-
нальную скептическую проблему, с которой сталкивалась филосо-
фия»1. Автор Философских исследований, по мнению Крипке,
сформулировал аргументы, указывающие на предельную дестаби-
лизацию значений языковых выражений, что своим следствием
имеет глобальный скептицизм относительно всей эпистемологиче-
ской проблематики. Аргументация скептика, считает Крипке, не-
опровержима. Единственным выходом может стать особое скепти-
ческое решение, которое, по его мнению, и представил Витген-
штейн. Это решение предлагает изменить взгляд на функциониро-
вание языка. Признается, что языковые выражения действительно
не имеют абсолютно стабильных, объективных значений. Однако
успешное осуществление коммуникативных актов, чему и должна
способствовать языковая деятельность, вовсе не требует радикаль-
ной стабилизации. Для этого достаточна стабильность определен-
ной конвенции, которая устанавливается в рамках так называемых
“языковых игр”, имеющих самые разнообразные проявления.
Скептиком считает Витгенштейна и Р. Фогелин, хотя он и отме-
чает его важное отличие от классического скептицизма: «Я думаю,
что Витгенштейн близко подошёл к классическому скептицизму в
двух отношениях. 1) Он определённо считает, что если бы мы мог-
ли испытывать сомнение относительно всей практики, социальных
установлений, формы жизни и т.д., то не существовало бы способа
встретить это сомнение. Это отчасти затрагивается в утверждении,
что логика, математика и т.д. должны заботиться о себе сами. В
своих последних работах Витгенштейн пришёл к заключению, что
каждое социальное установление должно заботится о себе само.
2) Витгенштейн также приблизился к классическому скептицизму,
утверждая, что эти скептические сомнения преодолимы только оп-
Крипке С. Указ соч. С. 60.
80
ределёнными фактами человеческой природы. Если и есть важное
различие между позицией Витгенштейна и классическим скепти-
цизмом, оно может сводиться к следующему. В конечном счёте, мы
должны осознать, что вопрос скептика (будучи философским) во-
обще не является вопросом. Этот вид вопроса мы склонны форму-
лировать, когда изолированы от всех отдельных языковых прак-
тик»1. Фогелин считает, что последовательный скептицизм, рас-
сматриваемый изолированно от конкретных языковых практик,
имеющих социальную природу, становится бессмысленным, како-
выми, с точки зрения Витгенштейна, являются все философские
вопросы. Но бессмысленность последовательного, философского
скептицизма не отменяет скептический ход мысли. То есть хотя
Витгенштейн и не занимает скептическую позицию в высшем фи-
лософском смысле, он действует как скептик в практике постанов-
ки и решения проблем, которые должны быть преодолены посред-
ством терапии языка.
С резкой критикой такой позиции выступили Г. Бейкер и П. Ха-
кер: «Крипке уверяет, что Витгенштейн изобрел новую форму
скептицизма... Это наблюдение не только неверно представляет
характер забот и достижений Витгенштейна, но также ложно оце-
нивает снижающееся значение скептицизма в философии»2. Если
оставить в стороне несколько спорный тезис об уменьшающемся
значении скептицизма в современной философии, то в целом аргу-
ментация оксфордских аналитиков против понимания Витгенштей-
на как скептика, так же как и их рассуждение об индивидуальном
языке, выглядит достаточно убедительно. Суть этих аргументов
сводится к следующему. Скептической позиция позднего Витген-
штейна может быть названа только в отношении августинианского
образа языка, который представляет языковые выражения как мет-
ки, за которыми стоят некие объективные, устойчивые сущности,
принимаемые за значения языковых выражений. Против этой точки
зрения, по мнению Бейкера и Хакера, прежде всего и выступает
поздний Витгенштейн: «Мы совершенно естественно придержива-
емся пленяющего нас образа, что слова, предложения и символы
конституируют особую область сущностей (параллельную области
ментальных явлений), которая расположена поверх и напротив об-
1 Rogelin R. Op. cit. Р. 147.
2 Бейкер Г., Хакер И. Указ. соч. С. 94.
81
ласти объектов, событий, фактов, состояний дел, действий и т.д.
...Этот пленительный образ, который мы так неразумно принимаем
и верность которому бездумно храним, является самой главной
мишенью поздней философии Витгенштейна»1. Витгенштейн при-
знает этот распространённый взгляд на язык принципиально оши-
бочным. И если мы соглашаемся с этим, то не у дел должны ос-
таться и попытки обосновать понимание и функционирование язы-
ка посредством ссыпки на объективные, существующие до и поми-
мо конкретной речевой практики значения. То обстоятельство, что
значение выражения не есть факт, который может быть твердо ус-
тановлен посредством тех или иных эпистемологических процедур,
не должно шокировать, вызывая пугающие образы огульного скеп-
тицизма, ибо само это опасение возможно только тогда, когда мы
наивно полагаем, что нахождение таких фактов вообще является
целью исследования. Позицию, в соответствии с которой значение
выражения не является устойчивой объективной сущностью, мож-
но назвать скептической только в том случае, если признавать оп-
равданным сам поиск этих сущностей. Если же, вслед за автором
Философских исследований, отказаться от общепринятых взглядов,
закрепившихся в августинианском образе языка, то приписывание
Витгенштейну скептицизма становится просто абсурдным.
В критике Крипке за приписывание Витгенштейну скептицизма
Бейкер и Хакер были неодиноки. Например, У. Тэйт считает, что
«Витгенштейн не имел в виду скептические парадоксы или скепти-
ческие решения. Он пытался, и по моему мнению успешно, прояс-
нить путаницу, которая лежит в основании появления парадоксов.
В каком угодно смысле, если он [парадокс Крипке] истинен или
если бы Витгенштейн желал представить его как истинный, он не
является парадоксом. Появление парадокса возникает из-за неспо-
собности рассортировать определённое количество различных
идей: моё понимание правила или выражения, значение этого вы-
ражения, то, что я подразумеваю под этим выражением, источник
правомочности выражения»2. Привлечение дефект-правил и кри-
тика тех теорий значений, которые их пытаются разрешить, связа-
ны у Крипке с непониманием того, что пытается сделать Витген-
штейн. Когда Крипке критикует диспозициональную теорию по-
Бейкер Г, Хакер П. Указ. соч. С. 199.
2 Tait W.W. Op. cit. Р. 475.
82
нимания, он не учитывает того, что диспозиция, с точки зрения
Витгенштейна, должна рассматриваться совершенно иначе. А
именно, критерий предрасположенности связан не с предваритель-
ным усвоением правила успешности её реализации, в этом случае
парадокс действительно бы имел место и Крипке оказался бы прав.
На самом деле критерий предрасположенности в том, что мы дела-
ем: «Чтобы понимать правило, нужно иметь определённую пред-
расположенность, но критерий обладания такой предрасположен-
ностью лежит в том, что мы делаем»1. Предрасположенность по-
ступать так-то касается только моей личной лингвистической ком-
петенции, которая не обязательно основана на предшествующем
опыте. Предрасположенность определяет только то, что я намерен
действовать каким-то образом, но она не определяет значений вы-
ражений. Поэтому «в той мере, в какой Крипке намеревается либо
сформулировать парадокс, либо приписать это намерение Витген-
штейну, я думаю, он ошибается. Нет ничего парадоксального в том
факте, что ничто относительно меня не определяет А или не А как
истинное. Моя лингвистическая осведомленность, в том числе и
мое понимание правил, на самом деле является фактом относи-
тельно меня. Опа заключается в том, что я предрасположен упот-
реблять или реагировать, лингвистически или как-то иначе, на вы-
ражения более или менее стабильным образом. Можно было бы
сказать, что лингвистическая осведомленность состоит в том факте,
что я предрасположен соответствовать значениям выражений.
Но она не определяет этих значений»2.
Наряду с полным отрицанием скептической позиции у Витген-
штейна некоторые исследователи пытаются найти в ней здравое
зерно. В частности, П. Богосян считает, что при обсуждении скеп-
тицизма необходимо различать две его разновидности: конститу-
тивный и эпистемологический. Конститутивный скептицизм каса-
ется невозможности установления значения того или иного выра-
жения в конкретных условиях, тогда как эпистемологический скеп-
тицизм (мы бы назвали его собственно философским скептициз-
мом) касается невозможности решения общей проблемы установ-
ления значений. Крипке смешивает эти два типа скептицизма. Бо-
лее того, результаты конститутивного анализа он экстраполирует
1 Tait W. W. Op. cit. 478.
2 Ibid. P. 481.
83
на эпистемологическую проблему. Однако «скептический сценарий
Крипке полностью неудовлетворителен для продвижения эписте-
мологического скептицизма. Он удовлетворителен для конститу-
тивного скептицизма»1. И если Витгенштейну и можно приписать
скептическую позицию, то она должна ограничиваться уровнем
конститутивного скептицизма.
Интересна также точка зрения П. Уинча, который, не отрицая
полностью скептических мотивов у Витгенштейна, тем не менее
считает, что Крипке увидел их не там, где они есть. Действительно,
аргументация Крипке направлена на скептический вывод относи-
тельно существования объективного значения у языковых выраже-
ний, но, как демонстрируют его рассуждения относительно плюса
и квуса, речь скорее должна идти об отсутствии устойчивой связи
между тем, что подразумевается сейчас, и тем, что будет подразу-
меваться впоследствии. Как утверждает Уинч: «Параллель с Юмом,
которую хочет провести Крипке, требует другого акцента... Вит-
генштейн выглядит скептиком не относительно такой вещи (‘фак-
та’), как значения, но, скорее, относительно того, что действитель-
но существует ‘связь’ между тем, что подразумевает субъект в от-
дельном случае, и тем, что он может делать впоследствии»2. Но в
любом случае, даже если и признавать у Витгенштейна скептиче-
ские мотивы, как поступают Богосян и Уинч, очевидно, что они не
те, о которых речь идёт у Крипке.
XXI
Однако, как и в случае дискуссии вокруг индивидуального язы-
ка, Бейкер и Хакер, как кажется, вместе с водой могут выплеснуть
и ребёнка. Отказываясь рассматривать позицию Витгенштейна как
скептическую на основании вполне убедительной аргументации,
они объявили о полном непонимании Крипке замысла Философ-
ских исследований. Правомерно ли это? Никто из тех, кто критико-
вал Крипке за обозначение позиции Витгенштейна как скептиче-
ской, не обратил внимание на тот простой факт, что он, возможно,
сам сыграл в определенную “языковую игру”. Изобрести новую
форму скептицизма, разумеется, не значит быть её адептом. Если
1 Boghossian Р. A. Op. cit. Р. 514.
2 Winch Р. Op. cit. Р. 399.
84
Витгенштейн и не был скептиком, то это не отменяет возможность
самого скептического хода мысли, как его развивает Крипке. Он
использует скептическую аргументацию с тем, чтобы заострить
проблему, чтобы вызвать в читателе изумление (что ему, надо ска-
зать, удалось сделать с блеском) от возникающего эпистемологиче-
ского затруднения, чтобы показать всю радикальность нового под-
хода Витгенштейна. Вряд ли стоит сомневаться в том, что Крипке
понимает необходимость преобразования августинианского образа
языка, что, в свою очередь, должно привести к отказу от старых
эпистемологических установок в целом. Представляется, что Крип-
ке разыграл роль скептика, продумав до конца её эвристические
возможности в разрушении всех аргументов в пользу августиниан-
ского образа языка, что позволяет ярче представить оригиналь-
ность позиции Философских исследований. Но, как это часто случа-
ется, продумывание роли до конца приводит и к разрушению её
самой. Скептическая демонстрация невозможности августиниан-
ского образа языка приводит и к демонстрации абсурдности самой
скептической позиции. Аргументацию Крипке можно трактовать
как доказательство per impossible, где абсурдная позиция, в которой
оказывается скептик, демонстрирует и абсурдность того, в чём он
сомневается.
Бейкер и Хакер дают яркую характеристику абсурдности усилий
скептика: «Объёмные исследования скептицизма относительно
правила и различные решения мнимого скептического затруднения
ведут в пустыню бессмыслицы. Если ступить на этот путь, миражи
философского мифотворчества становятся неизбежными. И вы-
браться из этих пустошей стоит больших затрат, чем ступить в них.
Как часто случается в философии, множество долгих и утомитель-
ных путешествий приводят, если посчастливится, обратно, туда,
откуда начинался путь. К бессмыслице и обратно могло бы слу-
жить названием отчета об этом философском исследовании»1. Но
так ли уж бесплодны эти усилия? Название отчёта о скептическом
путешествии “К бессмыслице и обратно” у Бейкера и Хакера явно
отсылает к названию сказки ещё одного оксфордского профессора -
“Хоббит, или Туда и Обратно” Р.Р. Толкиена. Но стоит напом-
нить, что результат путешествия Бильбо Бэггинса стоил затрачен-
ных на пего усилий. И дело здесь не только в сокровищах, матери-
Кейкер Г., Хакер И. Указ. соч. С. 152.
85
альном выражении полученного результата, но и в уникальном
жизненном опыте, который приобрёл этот хоббит и который он
рассматривал как то, что наиболее ценно в его жизни.
Представляется, что, развивая скептическую аргументацию, Крипке
через невозможность самой скептической позиции, через невозмож-
ность последовательного, радикального скептицизма, в некоторой сте-
пени отражённой в том, что он называет скептическим решением, обос-
новывает главный тезис Витгенштейна, который в принятой им трак-
товке вполне созвучен с мнением его оксфордских оппонентов. Дело не
в том, называть ли Витгенштейна скептиком. Главное, что он изменил
взгляд на принцип функционирования языка. Язык вообще не предна-
значен для того, чтобы обозначать некие устойчивые сущности, имею-
щие место до и помимо конкретной речевой ситуации. Функция языка
состоит в обеспечении коммуникации между индивидами в процессе
совместной деятельности, и для выполнения данной задачи обращение
к объективным значениям, внешним по отношению к этой деятельно-
сти, оказывается совершенно излишним, что и демонстрируют нам Фи-
лософские исследования. Учитывая это обстоятельство, можно отме-
тить, что полемика Бейкера и Хакера с Крипке по вопросу о скептициз-
ме, которая занимает весомую часть предлагаемой читателю работы,
оказывается в некотором смысле спором о подходах к обоснованию
определённой позиции, но не затрагивает существа дела, поскольку раз-
личные подходы приводят к демонстрации одного и того же тезиса.
Интересно, что аналогичный ход мысли в попытке освободить
Витгенштейна от скептических одеяний демонстрирует высоко це-
нимая П. Хакером американская исследовательница Кора Даймонд,
аргументацию которой X. Патнем считал “в некотором роде отве-
том Крипке”1. Даймонд обсуждает вопрос о правомерности назы-
вать некоторые теории поздней аналитической философии скепти-
ческими, правда, вместо терминологии Крипке, здесь дискуссия
ведется в рамках широко распространенной в последние десятиле-
тия оппозиции реализма-антиреализма. При этом антиреализм
вполне естественно трактуется как синоним скептицизма и эписте-
мологического релятивизма. Даймонд, ссылаясь на Ф.П. Рамсея и
заимствуя у него понятие “реалистический дух”2, утверждает, что
1 Diamond С. Realism and Realistic Spirit. Cambridge: University Press,
1991. P. 39.
2 Рамсей Ф.П. Указ. соч. С. 198.
86
подлинным реалистическим духом пронизана как раз позиция эм-
пиризма, констатирующая ограниченность, конечность опыта. А
так называемый философский, или математический, реализм про-
сто с давних времён некорректным образом присвоил себе это на-
звание. И именно поэтому, как мы могли бы продолжить рассуж-
дение Даймонд, философия позднего Витгенштейна только по не-
доразумению именуется антиреализмом, хотя на самом деле она
являет собой как раз образец подлинного реализма. Но это очевид-
но спор о словах, который не способен изменить сути высказанной
позиции. Скептик Витгенштейн или же нет, ход рассуждений
Крипке вполне допустим при интерпретации идей, связанных с из-
менением стандартного образа функционирования языка.
XXII
С. Крипке трактует философскую эволюцию Витгенштейна как
переход от условие-истинностной семантики Трактата к семанти-
ке условий утверждаемости (обоснованности или оправданности)
Философских исследований. Характеризуя позицию Витгенштейна
в Философских исследованиях, Крипке говорит: «Витгенштейн
предлагает образ языка, основанный не на условиях истинности, а
на условиях утверждаемости или условиях обоснованности»1 и
разъясняет свою позицию следующим образом: «Если мы предпо-
ложим, что факты или условия истинности являются сущностью
осмысленного утверждения, то из скептического вывода будет сле-
довать, что утверждения о том, что некто как-то подразумевает не-
что, являются бессмысленными. С другой стороны, если мы при-
меняем к этим утверждениям тесты, предлагаемые в Философских
исследованиях, то такой вывод не следует. Для того чтобы узако-
нить утверждения, что некто подразумевает нечто, нужно, чтобы
имелись приблизительно определяемые обстоятельства, при кото-
рых они законным образом утверждаемы, и что игра в их утвер-
ждение при таких условиях имеет значение в нашей жизнедеятель-
ности. Предположение о ‘фактах, соответствующих’ этим утвер-
ждениям, не требуется»2.
Крипке С. Указ. соч. С. 72.
2 Там же. С. 75.
87
Г. Бейкер и П. Хакер считают, что Крипке в данном случае идёт
на поводу введённой в начале 70-х гг. XX в. М. Даммитом1 оппози-
ции “реализм - антиреализм”, основание которой и составляет пе-
реход от семантики условий истинности к семантике условий ут-
верждаемости. И именно М. Даммит и его ученик К. Райт2 многое
сделали для того, чтобы эволюцию философских взглядов Витген-
штейна поместить в прокрустово ложе этой оппозиции. Крипке
здесь оказывается лишь адептом широко распространенного и, по
мнению Бейкера и Хакера, глубоко ошибочного представления.
Надо сказать, что ранее Бейкер и Хакер сами отдали дань этому
представлению, пытаясь построить так называемую критериальную
семантику, основанную на понятии условий утверждаемости. Они
попытались эксплицировать понятие значения с помощью понятия
критерия, где предложение р является критерием предложения ,v,
если истинность р фактически подтверждает истинность л. Отно-
шение фактического подтверждения сильнее индуктивного под-
тверждения, но слабее дедуктивного вывода. Фактическое под-
тверждение со стороны р доставляет 5 неиндуктивную очевид-
ность, но не влечёт его истинности. Очевидность трактуется здесь
эпистемологически, а сама критериальная семантика стремится
скоординировать понятие значения с понятием познающего субъ-
екта, отказываясь рассматривать абстрактное понятие языка в от-
влечении от агента речевой деятельности, что характерно для более
традиционных семантических подходов3. Теперь же они пытаются
вывести позднего Витгенштейна за рамки указанной оппозиции
или, используя их образное выражение, выпрячь его из “телеги ус-
ловий утверждаемости”4.
Отметим, что Бейкер и Хакер не отказываются от идеи, что об-
разная теория предложений, представленная Витгенштейном в
1 Даммит М. Что такое теория значения? (I) И Логика, онтология, язык.
Томск: Изд-во Том. ун-та, 2006; Даммит М. Что такое теория значения?
(II) // Философия, логика, язык. М.: Прогресс, 1987; Dummett М. Seas of
Language. Oxford: Blackwell, 1996.
Wright C. Wittgenstein on the Foundation of Mathematics. Cambridge;
Harvard: Harvard University Press, 1980.
3 Baker G. Criteria: A New Foundation for Semantics // Ratio. 1974.
Vol. 16; Hacker P. Insight and Illusion. Oxford: Oxford University Press, 1972.
4 Бейкер Г,, Хакер II. Указ. соч. С. 24.
88
Трактате, является одной из форм условис-истинностной семан-
тики, хотя и интерпретируют её несколько иначе, чем Крипке. Не
отказываются они и от идеи, что содержание Философских иссле-
дований во многом предопределено критическим отношением к
этой ранней концепции и подобным ей подходам. Но означает ли
это, что Витгенштейн перешёл на позиции семантики условий ут-
верждаемости? Отрицательный ответ на этот вопрос является след-
ствием общей позиции Бейкера и Хакера, которая выражена ими в
книге Язык, смысл и бессмыслица'. Основная идея этой работы за-
ключается в том, что современные исследователи, работающие в
области логической и лингвистической семантики, введены в за-
блуждение тем образом языка, который был навязан сторонниками
подходов, развиваемых в формальной логике и структурной лин-
гвистике. Особенность этих подходов в том, что они рассматрива-
ют язык как реализацию внеличностных правил, которые задают
возможность универсальной, объективной интерпретации выраже-
ний и могут быть эксплицированы в виде формального исчисления.
В этом отношении формальные исчисления служат способами ин-
терпретаций языковых выражений, которые фиксируют характер
их связи с фактами.
Для теорий значения теоретико-модельного типа, основанных
па понятии условий истинности, это представляется очевидным.
Правила соответствия устанавливают метод проецирования про-
стых языковых выражений на действительность, который может
быть установлен, например, с помощью Конвенции Т А. Тарского
для формальных языков или с помощью модификации этой кон-
венции, предложенной Д. Дэвидсоном для языков естественных.
Затем с помощью фиксации правил вычислительных процедур ус-
танавливается способ соответствия действительности для сложных
выражений, т.е. таких выражений, которые построены из простых
выражений. Такой подход не требует представления об агенте ре-
чевой деятельности и вполне соответствует духу концепции вне-
личностной репрезентации мира в языке, которая разрабатывается
в образной теории предложений, представленной в Трактате.
Несоответствие такого подхода практике употребления языка,
для которой описание фактов есть лишь частный случай её прояв-
1 Raker Hacker P.M.S. Language, Sense and Nonsense. Oxford:
Blackwell, 1984.
89
ления, в свете критики, представленной в Философских исследова-
ниях, достаточно ясно. Но для Бейкера и Хакера ясно и то, что се-
мантика, основанная на понятии условий утверждаемости, точно
так же не выходит за рамки рассмотрения языка с точки зрения
формального исчисления, внешнего по отношению к речевой прак-
тике. Действительно, стремление учесть различные способы упот-
ребления языка, отличные от констатации фактов, приводит к не-
обходимости при описании языковой структуры учитывать агента
речевой деятельности, что придаёт теориям значения такого рода
когнитивное, психологическое измерение. В этом случае правила
соответствия, на которых основана репрезентация фактов в языке,
заменяются правилами употребления, в которых зафиксировано
многообразие речевых практик. Стабильность значений языковых
выражений теперь достигается не тем, что значения являются объ-
ективными сущностями, имеющими место в действительности, но
за счёт следования правилам, которые задают критерий корректно-
сти их употребления.
Надо отметить, что Бейкер и Хакер не единственные, кто предъ-
являет к Крипке претензии подобного рода. Мнение, что теории
утверждаемости не выходят за рамки рассмотрения языка с точки
зрения внешней по отношению к речевой деятельности, разделяет и
П. Хорович: «Так, Крипке утверждает, что мы имеем право сказать
“Джонс подразумевает под ‘плюс’ сложение" всякий раз, когда мы
имеем право утверждать, что его ответы более или менее созвучны
с нашими, т.е. что его диспозиции к употреблению этого термина
соответствуют нашим. Другими словами, мы можем заключить, что
Джонс подразумевает под ‘плюс’ сложение, исходя из нашей уве-
ренности, что его базовое употребление этого термина точно такое
же, как и наше. Таким образом, условия истинности ‘с точки зре-
ния теории употребления’ для приписывания значения оправдыва-
ются - но ни в коей мере не устраняются - теми условиями утвер-
ждаемости, которые поддерживает Крипке»1.
С Хоровичем согласен и X. Залабардо: «Приписывание опреде-
ленного значения выражению [согласно Крипке] состоит в упот-
реблении его теми способами, которые лингвистическое сообщест-
во говорящего склонно рассматривать как корректные. По в таком
случае мы, как кажется, не находим никакого смысла в различении
1 Harwich Р. Op. cit. Р. 222-223.
90
между суждениями о мире и суждениями о диспозициях говоря-
щих, в которых мы нуждаемся, чтобы иметь адекватное понятие
содержания»1.
ХХ111
Критикуя Крипке, Бейкер и Хакер считают, что образ языка, ос-
нованный на условиях утверждаемости, претит духу Философских
исследований в не меньшей степени, чем теории, основанные на
принципе репрезентации. При таком подходе условия утверждае-
мости фиксируются в системе правил, которые по отношению к
речевой практике являются столь же внешними, как и правила со-
ответствия. Интуиция тех, кто стремится построить теорию значе-
ния на основании условий утверждаемости, ориентирована на то,
чтобы представить их в виде формальной вычислительной проце-
дуры, хоть и отличной по внутренним параметрам (в частности, она
будет отличаться набором конституент, которые должны учиты-
ваться при её выполнении), но по структуре, вполне аналогичной
теориям значения, основанным на условиях истинности. Однако
суть философии позднего Витгенштейна, как её видят Бейкер и Ха-
кер, состоит не в том, чтобы одпи внешние критерии функциони-
рования языка заменить другими. Пафос Философских исследова-
ний заключается в том, чтобы вообще устранить всякие внешние
критерии, отличные от конкретной речевой деятельности. В этом
отношении критика позднего Витгенштейна относится не только к
тем теориям значения, которые основаны на условиях истинности,
но в не мепыпей мере и к тем, которые в той или иной мере пыта-
ются эксплицировать условия утверждаемости в виде теории языка,
внешней по отношению к практике речевой деятельности. Хотя это
и проявлено в его работах в значительно меньшей степени, но
вполне соответствует духу того, что он пытается сделать. Отсюда
вытекает, что то, что явно относится к образной теории, в не мень-
шей степени касается правила как внешнего критерия правилосо-
образной деятельности. Как утверждают Бейкер и Хакер: «Критика
образной теории значения (требования изоморфизма и идентично-
сти логического многообразия), заключающаяся в том, что она аб-
Zalabarclo ./ L. Rules, Communities and Judgement // Critica, 1989.
Vol. 21, № 63. P. 41.
91
сурдным образом пыталась ввести технику проецирования в образ,
имеет неясный отзвук в критике идеи, что правило должно, в неко-
тором смысле, содержать свои применения, что действительное
правило ряда четных чисел должно содержать, например ‘ I 000,
1002, 1004...’, как нечто, возможно, заключённое в общей формуле
правила, в некоторой платонистской области или в сознании» .
Более того, возможность скептической интерпретации позиции
позднего Витгенштейна заключается как раз в том, что правила
рассматриваются как нечто внешнее, как то, что опосредует приме-
нение языка. Только в этом случае для правил употребления, как и
для правил соответствия, требуется новое правило для интерпрета-
ции правила и т.д. до бесконечности, что в конечном счёте и при-
водит к парадоксу Крипке. Понимание правила как внешнего кри-
терия правильности употребления выражения впадает в ту же
ошибку, что и образная теория значения. Подобно тому, как не су-
ществует никакой объективной сущности, являющейся значением
выражения, которая сохраняется одной и той же во всех возмож-
ных его употреблениях, точно так же не существует независимого
от конкретного употребления выражения правила его корректного
применения, правила, которое может быть эксплицировано до и
помимо речевой деятельности здесь и сейчас. Ошибка Крипке, как
считают Бейкер и Хакер, «включает неспособность постичь упот-
ребление правила как стандарт корректности, технику примене-
ния правила. Мы не способны видеть, что понять формулировку
правила - это значит не схватить нечто такое, что таинственно со-
держит образ своего собственного применения, но схватить техни-
ку применения»1 2.
Адекватное понимание правила требует рассматривать его с
точки зрения внутреннего отношения между самим этим правилом
и его применением, что как раз и реализуется в следовании прави-
лу, в демонстрации техники его применения, которая не требует
апелляции к чему-то внешнему по отношению к самому этому
применению. Правило - это то, что связывает выражение и его
применение в конкретной речевой ситуации, и любая попытка ото-
рвать правило от этой ситуации приводит к их мистификации, к
приданию им статуса особых сущностей, которые каким-то негю-
1 Бейкер Г., Хакер П. Указ. соч. С. 193.
2 _
Там же.
ОЭ
стижимым образом должен знать носитель языка до и помимо ре-
чевой деятельности. Надлежащее понимание должно, в лучшем
случае, трактовать правила как “грамматические трюизмы, отраже-
ние грамматического правила”1, но не как то, что существует само
по себе. Такое понимание правила, по мысли Бейкера и Хакера,
устраняет саму возможность скептического аргумента, поскольку в
этом случае последовательный скептицизм будет лишь демонстри-
ровать непонимание специфики внутренних отношений.
Если так рассматривать Философские исследования, то вывод
скептицизма из стремления позднего Витгенштейна создать теорию
значения на основаниях условий утверждаемости лишается у
Крипке всякой опоры. Такой ход, казалось бы, устраняет любую
возможность скептической аргументации относительно стабильно-
сти значения, основанную на преодолении условие-истинностной
семантики. Однако остаётся открытым вопрос, если отказаться от
теорий значения, основанных на условиях утверждаемости, будет
ли всё ещё воспроизводима скептическая аргументация? Бейкер и
Хакер не дают на это однозначного ответа. И связано это прежде
всего с тем, что проблема внутренних отношений так и не получает
однозначного решения. Что же представляет собой грамматическое
правило как внутренне отношение? Этот вопрос уже поднимался
выше. Представляется, что обоснованность позиции Бейкера и Ха-
кера зависит именно от его решения. Сами они склоняются тракто-
вать грамматические правила «как не более чем отражение, тень
правила для употребления знаков, грамматическое соглашение»2.
Но разве грамматическое соглашение столь уж далеко отстоит от
“точки зрения сообщества”? Чем грамматическая конвенция отли-
чается от конвенций других типов? Пока на эти вопросы не будет
дан однозначный ответ, парадокс скептика не должен восприни-
маться как бессмысленный, как то, что преодолевается надлежащей
трактовкой позиции позднего Витгенштейна. Если структура грам-
матики устанавливается по договоренности, на основании согла-
шений и привычек лингвистического сообщества, даже если эти
соглашения не требуют обращения к самим вещам, к объективной
реальности, всё равно остаётся вопрос о характере самой этой до-
говорённости. Ведь в этом случае скептицизм, по-видимому, может
Бейкер Г. Хакер П. Указ. соч. С. 189.
"Там же.
93
быть воспроизведён не только на уровне значений, но и на уровне
грамматики.
Подход Бейкера и Хакера позволяет предположить, что их по-
нимание правил грамматики, хотя и выходит за рамки корреспон-
дентских теорий значений, где во главу угла ставится вопрос о со-
ответствии языковых выражений фактам действительности, всё
ещё остаётся в границах теорий когерентности, где определение
значения одного выражения ставится в зависимость от определения
значения другого выражения. А это всё ещё вполне укладывается в
оппозицию ‘реализм - антиреализм’, господствующую в аналити-
ческой философии последних лет. В этом отношении вопрос о том,
отвергает ли поздний Витгенштейн теорию значения, основанную
на семантике условий утверждаемости, или удивительным образом
‘парит’ над оппозицией реализма и антиреализма, всё ещё остаётся
нерешённым.
XXIV
Нетрудно заметить, что вопросы, поставленные предложенной
С. Крипке интерпретацией философии позднего Витгенштейна, как
и предложенные решения, тесно взаимосвязаны. Но также нетруд-
но заметить, что ответ на каждый из этих вопросов не закрываез
общую проблему. Да и модификация этих вопросов всё ещё остав-
ляет открытой тему скептицизма Витгенштейна. Точно так же не-
законченными остаются и ответы. Действительное значение фило-
софской проблемы можно опознать по количеству предлагаемых её
решений, а многообразие решений указывает на множественность
формулировки проблемы. В этом отношении нельзя не согласиться
с Ф. Пети: «Ныне нет философского сомнения, которое по масшта-
бам преодоления традиционных предрассудков было бы сравнимо
со скептическим парадоксом относительно следования правилу»1.
Сомнение возникает и в том, что этот парадокс будет полностью
преодолён в ближайшем или отдалённом будущем. Возможно, это
связано с тем, что следовать скепсису гораздо легче, чем его пре-
одолеть.
1 Pettit Р. Op. cit. Р. 6.
94
ПРИЛОЖЕНИЕ
Людвиг Витгенштейн
ЗАМЕТКИ ПО ОСНОВАНИЯМ МАТЕМАТИКИ
Раздел VI
(около 1943 - 1944 гг.)
ОТ ПЕРЕВОДЧИКОВ. Совокупность заметок Л. Витгенштейна,
написанных им в период с 1937 по 1944 г. и посвящённых филосо-
фии математики, впервые была опубликована на немецком языке с
параллельным переводом на английский в 1956 г. в издательстве
Basil Blackwell (Oxford) как Заметки по основаниям математики
под редакцией Г.Х. фон Вригта, Р. Риса и Г.Э.М. Энском, которые
в предисловии отмечали, что публикуемый текст является выбор-
кой из более объёмистых рукописей. С незначительными редактор-
скими правками этот же текст был опубликован в 1967 г. как вто-
рое издание. В предисловии к данному тексту редакторы указывали
на то, что желательным было бы более полное издание этих заме-
ток, что и было позднее осуществлено. В 1974 г. сначала на немец-
ком в издательстве Suhrkamp Verlag (Frankfurt am Main), а в 1978 г.
па английском в издательстве Basil Blackwell (Oxford) вышло
третье издание Заметок, которое было не только значительно рас-
ширено, но и имело иную структуру. В частности, текст, который
ранее фигурировал как Приложение 2 к Разделу I, был значительно
расширен и образовал самостоятельную часть, фигурирующую те-
перь как Раздел II. Структура Раздела / была несколько изменена, а
содержание расширено за счёт близких по содержанию заметок, к
тому же к нему было добавлено два новых приложения (первое по-
вторяло содержание отдельных параграфов Философских исследо-
ваний, второе было посвящено неожиданному в математике). Раз-
делы II и /// первой редакции в третье издание вошли без измене-
ний и стали соответственно Разделами 111 и IV. За счёт включения
нового, но сходного по содержанию материала были значительно
95
расширены Разделы IV и V, причём первый из них стал Разделам К
нового издания, а второй Разделом VII. Последнее было обусловле-
но тем, что в третье издание редакторами был включён совершенно
новый Раздел VI, материалы которого в первом издании отсутство-
вали вообще. Содержание этого раздела почти полностью посвя-
щено крайне важной для философии позднего Витгенштейна про-
блеме следования правилу. Первоначально находившаяся в тени
других тем, таких как понятия языковой игры или формы жизни,
эта проблема стала предметом бурного обсуждения в среде анали-
тической философии последних трёх десятилетий, что во многом
было инспирировано публикацией расширенной версии Заметок
по основаниям математики.
В сложившейся ситуации представляется, что русскоязычному
читателю было бы небезынтересно ознакомиться не только с ин-
терпретациями, но и с одним из важнейших источников этой дис-
куссии. Дело в том, что русский перевод М.С. Козловой и
Ю.А. Асеева Заметок по основаниям математики сделан по пер-
вой редакции (см.: Витгенштейн Л. Философские работы. Ч. 2,
кн. 1.М.: Гнозис, 1994), поэтому включённые в третье издание ма-
териалы, в том числе и крайне важный Раздел VI, здесь отсутству-
ют. Нижеследующая публикация в русском переводе Раздела VI
третьего издания стремится компенсировать этот пробел.
Перевод выполнен по изданию: Wittgenstein L. Bemerkungen uber die
Grundlagen der Mathematik. Frankfurt am Main: Suhrkamp Verlag, 1974.
В.А. Суровцев, В.А. Ладов
1. Доказательства упорядочивают предложения. Они придают
им взаимосвязь.
2. Понятие формальной проверки предполагает понятие правила
преобразования и, значит, техники.
Ибо только посредством техники мы можем понять регуляр-
ность.
96
Техника является внешней по отношению к изображению дока-
зательства. Можно точно видеть доказательство, но не понимать
его как преобразование в соответствии с этим правилом.
Наверное, человек будет называть сложением чисел... дабы по-
смотреть, дают ли они 1000, формальную проверку цифр. Но всё-
гаки это происходит только тогда, когда сложение является прак-
тикуемой техникой. Ибо как в противном случае этот процесс мог
бы быть назван некой проверкой?
Только в рамках техники преобразования доказательство явля-
ется формальной проверкой.
Когда ты спрашиваешь, по какому праву ты высказываешь это
правило, ответом является доказательство.
По какому праву ты это говоришь? По какому праву ты это го-
воришь?
Как ты проверяешь тему контрапунктного свойства? Ты преоб-
разуешь её в соответствии с этим правилом, ты объединяешь её
так-то и так-то с другим правилом; и тому подобное. Так ты полу-
чаешь определенный результат. Ты получаешь его, как получил бы
посредством эксперимента. Быть может, то, что ты делаешь, даже и
является экспериментом. Слово «получаешь» используется здесь с
учётом времени; ты получил этот результат в три часа. - В матема-
тическом предложении, которое я формулирую затем, глагол («по-
лучает», «составляет» и т.д.) употребляется вневременно.
Действие проверки принесло такой-то и такой-то результат.
До сих пор проверка была, так сказать, экспериментальной. Те-
перь она понимается как доказательство. И доказательство - это
образ проверки.
Доказательство, как и применение, образует фон предложения.
Оно выставляется вместе с применением.
Доказательство - это путь проверки.
97
Проверка является формальной только постольку, поскольку мы
понимаем результат как результат формального предложения.
3. И если этот образ оправдывает предсказание, т.е. если тебе
нужен был только он, чтобы увидеть и убедиться, что процесс бу-
дет протекать так-то и так-то, тогда этот образ естественно оправ-
дывает также и правило. В этом случае доказательство стоит за
правилом, как и образ, который оправдывает правило.
Ведь почему образ движения механизма оправдывает убежде-
ние, что данное движение - это способ, которым всегда действует
механизм. - Он даёт нашей уверенности определённое направле-
ние.
Когда предложение при применении кажется неверным, то до-
казательство всё-таки должно показать мне, как и почему оно
должно быть верным; т.е. как я должен примирить его с опытом.
Таким образом, доказательство есть также руководство к ис-
пользованию правила.
4. Как доказательство оправдывает правило? - Оно показывает
как и, тем самым, почему правило может использоваться.
Королевский слон показывает нам, как 8x9 дает 72, но здесь
правило счета не признаётся за правило1.
Королевский слон показывает нам, что 8x9 дает 72, теперь мы
признаём это правило.
Должен ли я говорить: королевский слон показывает мне, как
8x9 может дать 72, т.е. он показывает мне некий способ?
Процесс показывает мне, как получается результат.
1 Редакторы английского издания (Wittgenstein L. Op. cit.) указыва-
ют, что речь здесь идёт о шахматной фигуре, но затрудняются сказать,
какую именно практику подсчёта имеет в виду Витгенштейн. (Прим,
переводчика).
98
В том отношении, в котором 8 х 9 = 72 есть правило, оно, есте-
ственно, не намеревается сказать, что показывает мне, как 8x9 =
= 72, если оно не подразумевает следующее: кто-нибудь показыва-
ет мне процесс, через рассмотрение которого приходят к этому
правилу.
Но разве прохождение любого доказательства не является таким
процессом?
Подразумевает ли его нечто следующее: «Я хочу показать тебе,
как 8x9 изначально давали 72»?
5. Странно, что предложение должно быть в состоянии указы-
вать на образ! Как если бы здесь сам образ принимал на себя роль
реальности. - Но всё же это не так: ибо из образа я вывожу только
правило. И это правило не относится к образу так, как предложение
опыта к реальности. - Образ, конечно, не показывает, что происхо-
дит то-то и то-то. Он только показывает, что то, что происходит,
может так пониматься.
Доказательство показывает, как беспрепятственно поступать в
соответствии с правилом.
Значит, можно также сказать: процесс, доказательство показы-
вает мне, в какой мере 8 х 9 = 72.
Образ, конечно, показывает мне не то, что происходит нечто, но
то, что происходящее всегда позволяет смотреть на себя таким об-
разом.
Мы подведены к следующему: эта техника применяется в этом
случае. Я подведен к этому и постольку, поскольку я в чём-то убе-
ждён.
Смотри, так 3 и 2 дают 5. Запомни этот процесс. «При этом ты
сразу запомнишь правило».
99
6. Евклидово доказательство бесконечности ряда простых чисел
могло быть проведено так, что исследование чисел между р и />! + 1
проводилось бы на одном или более примерах, и так научали бы
технике исследования. В таком случае сила доказательства, конеч-
но, не состояла бы в том, что в этом примере было бы найдено
простое число > р. И на первый взгляд это странно.
Теперь говорят, что алгебраическое доказательство строже, чем
доказательство посредством примеров, поскольку оно представляет
собой, так сказать, экстракт действенного принципа этих примеров.
Но ведь алгебраическое доказательство также облачено в некое
одеяние. Понимание - я мог бы сказать - необходимо в обоих слу-
чаях!
Доказательство учит нас технике нахождения простого числа
между р и р\ + 1. И мы убеждаемся, что эта техника всегда должна
приводить к простому числу > р. Или что мы обсчитались, если
этого не происходит.
Можно ли здесь склоняться только к тому, чтобы сказать, что
доказательство показывает нам как существует бесконечный ряд
простых чисел? Теперь это можно сказать. Во всяком случае: «По-
скольку существует бесконечно много простых чисел». Ведь также
можно было бы вообразить, что мы имеем доказательство, которое
вполне определённо говорит нам, что существует бесконечно мно-
го простых чисел, но не научает нас находить простое число > р.
Теперь, пожалуй, скажут: «Но, несмотря ни на что, оба эти до-
казательства доказывают одно и то же предложение, один и тот же
математический факт». И неважно, могла бы наличествовать под-
ходящая причина сказать это или нет.
7. Зритель видит целостный, впечатляющий процесс. И он в
чём-то убеждается; он получает особое впечатление. Он покидает
зрелище убеждённый в чём-то; убежденный (например), что он
придёт к тому же результату с другими числами. Он готов выра-
жаться так-то и так-то согласно своему убеждению. Убеждению в
чем? В психологическом факте? -
Он говорит, что сделал вывод из того, что видел. - Но не как из
эксперимента. (Подумай над периодическим делением.)
100
Может ли он сказать: «То, что я видел, было очень впечатляю-
щим. Оттуда я сделал вывод. В будущем я буду...»?
(Скажем: В будущем я всегда буду вычислять так.)
Он рассказывает: «Я видел, что это должно быть так».
«Я осознал, что это должно быть так» - так он говорит.
Сейчас он, пожалуй, мысленно пробегает процесс доказательства.
Но он не говорит: я понял, что происходит это. Но: что это
должно быть так. Это «должно» показывает, какого рода урок он
извлёк из этого эпизода.
«Должно» показывает, что он описал круг.
Для этого я решаюсь рассматривать вещи так. А значит, так-то
и так-то действовать.
Я полагаю, что тот, кто видит этот процесс, сам извлечёт из него
мораль.
‘Это должно быть так’ означает, что результат разъясняется как
существенный для этого процесса.
8. Это должно показывает, что он предполагал понятие.
Это должно означает, что он впал в круг.
Вместо естественно-научного предложения он вычитал из про-
цесса определение понятия.
Понятие означает здесь метод. В противоположность примене-
нию метода.
9. Смотри, так 50 и 50 дают 100. Скажем, к 50 пять раз прибав-
ляют 10. И прослеживают увеличение числа до 100. Здесь, конечно,
был наблюдаемый процесс, процесс счёта определенным способом
(скажем, на счетах), доказательство.
101
Значением «так», конечно, не является то, что говорит предло-
жение «50 + 50 = 100»: это имеет место где-то ещё. Оно также не
таково, как если я говорю: «Смотри, лошадь скачет галопом так» -
и показываю ему образ.
Но можно сказать: «Смотри, вот почему я говорю ‘50 + 50 =
= 100’».
Или: «Смотри, так получается 50 + 50 =100».
Но если я теперь говорю: «Смотри, так 3 + 2 дают 5» и при
этом кладу на стол 3 яблока, а потом еще 2, то я хочу сказать: 3 яб-
лока и 2 яблока дают 5 яблок, если ничего не опускается и не до-
бавляется. - Или можно было бы кому-нибудь также сказать: Если
ты (так же как я) положишь на стол 3 яблока, а потом ещё 2, то
почти всегда случается то, что ты видишь сейчас, и теперь там ле-
жат 5 яблок.
Приблизительно, я хочу показать ему, что 3 яблока и 2 яблока
не дают 5 яблок так, как они могли бы дать 6 яблок (если бы вдруг
так показалось). Это - действительно объяснение, определение
операции сложения. И действительно, так ведь можно было бы
объяснить сложение на счетах.
«Если мы считаем 3 вещи за 2, то в итоге можем получить иную
численность вещей. Но как норму мы рассматриваем процесс, что 3
вещи и 2 вещи дают 5 вещей. Смотри, когда они дают 5, это выгля-
дит так».
Разве нельзя сказать ребенку: «Покажи мне, как 3 и 2 дают 5». И
ребенок после этого должен был бы на счётах посчитать 3+2.
Когда, обучая ребенка считать, спрашивают: «Как 3 + 2 дают
5?» - что он должен показать? Очевидно, он должен только подо-
двинуть три костяшки к 2 костяшкам и затем посчитать эти кос-
тяшки (или нечто подобное).
Разве нельзя сказать: «Покажи мне, как эта тема задаёт канон».
И тот, кого спросили об этом, должен теперь доказать, что она дей-
ствительно задаёт канон. - Можно было бы спросить «как», если
102
хотеть, чтобы некто показал, что он действительно понимает, о чём
здесь идет речь.
И если ребенок теперь показывает, как 3 и 2 дают 5, он показы-
вает процесс, который может рассматриваться как основание пра-
вила «2 + 3 = 5».
10. Но предположим, ученика просят: «Покажи мне, как суще-
ствует бесконечно много простых чисел». - Здесь сомнительной
является грамматика! Но здесь приемлемо сказать: «Покажи мне, в
какой мере можно говорить, что существует бесконечно много
простых чисел».
Когда говорят: «Покажи мне, что существует ...», то вопрос су-
ществует ли уже поставлен, и остается только сказать «да» или
«пет». Но если говорят «Покажи мне, как существует ...», то язы-
ковая игра есть то, что прежде всего нуждается в объяснении. В
любом случае wzr ясного понятия о том, что вообще нужно делать с
этим утверждением. (Так сказать, спрашивается: «Как вообще мо-
жет быть оправданно это утверждение?»)
Должен ли я давать разные ответы на вопросы: «Покажи мне,
как...» и «Покажи мне, что...»?
Из доказательства ты извлекаешь теорию. Если ты извлекаешь
теорию из доказательства, то её смысл должен быть независим от
доказательства, ибо иначе теорию никогда нельзя было бы отде-
лить от доказательства.
Сходным образом, как я могу удалить линии конструкции на
рисунке, а остальное оставить нетронутым?
Значит, дело обстоит так, как если бы доказательство не опреде-
ляло смысл доказанного предложения; и всё же, как будто оно оп-
ределяет его.
Но разве так не происходит с каждой верификацией каждого
предложения?
103
11. Я убежден: Только в более широком контексте вообще мож-
но говорить, что существует бесконечно много простых чисел. Это
означает: для этого уже должна существовать распространенная
техника счёта кардинальных чисел. Только в рамках такой техники
это предложение получает смысл. Доказательство предложения
задаёт ему место в целостной системе вычислений. И это место те-
перь может быть описано более чем одним способом, ведь эта це-
лостная сложная система всё ещё предполагает фон.
Если, например, 3 системы координат упорядочены друг отно-
сительно друга определённым способом, то я могу теперь опреде-
лить положение точки относительно всех них посредством того,
что я задал его относительно какой-то одной.
Ведь доказательство предложения не упоминает и не описывает
всю систему вычисления, которая стоит за этим предложением и
задаёт его смысл.
Предположим, что взрослый человек с интеллектом и опытом
выучил только первые элементы счёта, скажем, четыре основных
операции с числами до 20.
При этом он также выучил словосочетание «простое число». И
ему некто говорит: «Я докажу тебе, что существует бесконечно
104
много простых чисел». Ну и как он сможет доказать ему это? Он
должен научить его считать. Здесь находится часть доказательст-
ва. Он должен, так сказать, прежде всего придать смысл вопросу:
«Существует ли бесконечно много простых чисел?».
12. На этом уровне познания философия должна избавиться от
искушения неверного понимания. (На другом уровне существуют
новые искушения.) Но это не облегчает философствование!
13. Разве не абсурдно говорить, что смысл последней теоремы
Ферма непонятен? - И можно ответить: математики ведь вовсе не
обескуражены в её отношении. Во всяком случае, они всё-таки
пробуют применить известные методы доказательства; и поскольку
используются эти методы, постольку они понимают это предложе-
ние. - Но правильно ли это? Понимают ли они её не столь всеобъ-
емлюще, насколько её можно понимать?
Теперь мы предполагаем вопреки ожиданиям математиков, что
было доказано противоположное. Значит, теперь показано, что это-
го не может быть вообще.
Но разве я не должен знать, чтобы знать, что говорит предложе-
ние типа предложения Ферма, каким является критерий для того,
чтобы это предложение было истинным? И мне, конечно, известен
критерий истинности подобных предложений, но не критерий ис-
тинности этого предложения.
‘Понимать’ - это смутное понятие.
Во-первых, есть нечто типа: убеждение в понимании предложе-
ния.
И если понимание есть психический процесс - почему он дол-
жен нас так сильно интересовать? Разве не опыт связывает его со
способностью употреблять это предложение?
«Покажи мне, как ...» означает: покажи мне в каком контексте
ты употребляешь это предложение (эту часть механизма).
105
ж
Социальные страхи и социофобии
Первая ось многомерной модели - «страх и избегание ситуа-
ций оценки социальной успешности» (см. рис. 1). Правый полюс
первого критерия демонстрирует эмоциональный уровень реакции,
его можно обозначить как «паническая атака, интенсивная тревога,
страх в ситуациях оценивания успешности».
Рис. 1. Многомерное шкалирование пунктов Опросника социофобии
Нарастающие непреодолимые тревога и страх, имеющие и пси-
хофизиологическое сопровождение («пропадает голос», «учащает-
ся сердцебиение», «потеют ладони», «дрожат руки» и др.), прояв-
ляются в разных социальных ситуациях (готовясь к сдаче экзамена,
выступая перед аудиторией, отказывая в просьбе, возвращая по-
купку). Ведущая тема ситуаций - волнение, вегетативные признаки
панической атаки, желание с ним справиться с целью реализации
потребности в «интересном общении» и признании.
При данном типе реагирования характерны «депрессия» и «со-
циальная интраверсия», самоизоляция, пессимистическая оценка
перспективы исхода ситуации, отсутствие непосредственности
вхождения в социальные коммуникации, а также высокие показа-
тели по шкалам ТОРЗ - «ригидность как состояние» и «сенситив-
ная ригидность». Ригидность выступает как реакция на новые об-
стоятельства, негативные события (стресс, страх, болезнь), в обыч-
ных ситуациях может не проявляться.
Противоположный полюс когнитивно-поведенческий, он отра-
жает способ реагирования - «избегание ситуации при осознании
иррациональности страха и преувеличенности опасности».
Здесь убежденность в отрицательном мнении окружающих относи-
I'лава 3. Семантическое пространство алгоритмов эмсл^юнально-когнитивногореагцювания
гельно своего поведения увеличивается: «кажется, люди отворачи-
ваются, не желая иметь дело с таким застенчивым человеком». Вы-
ражено стремление «покинуть помещение, если человек противо-
положного пола оказывает знаки внимания»; «не примерять одежду
перед покупкой»; «остаться дома и не пойти на вечеринку.
При данном типе избегающей когнитивно-поведенческой реак-
ции характерны изоляция, аутодеструктивные тенденции. Профиль
личности с таким поведением составляют «шизоидность», «депрес-
сия» и «психастения», «паранойяльность», «социальная интравер-
сия» (MMPI). При высоком уровне рефлексии, осознании иррацио-
нальности страхов испытуемых такого типа продолжают преследо-
вать опасения, типичны робость, чувствительность, нерешитель-
ность, самоанализ, а также подозрительность.
Следующая ось - «избегание интимно-личностных и соци-
ально-формальных ситуаций» (см. рис. 1). Правый полюс пред-
ставлен эмоциональным компонентом - «избеганием и страхом в
ситуациях интимно-личностных контактов». «Страх выразить свои
чувства (любовь) долгое время»; «предпочтение промолчать, неже-
ли высказать свою точку зрения»; «трудности в заведении новых
знакомств»; «незнание, как себя вести при встрече с незнакомыми
людьми»; «трудности в проявлении инициативы при знакомстве с
противоположным полом».
Страх инициативы характерен для лиц с высокими показателя-
ми по шкале «социальная интраверсия» (MMPI), отличающихся
трудностями в заведении новых контактов при одновременно вы-
раженной потребности в аффиляции, характерно выборочное избе-
гание социальных ситуаций. Такие испытуемые склонны к широ-
кому спектру навязчивых форм поведения, ригидность проявляется
на личностном уровне (в установках, личностных особенностях).
Противоположный полюс - «избегание ситуаций "я - объект
наблюдения"», выраженное у подозрительных и недоверчивых,
склонных к ригидности аффекта, обидчивых, тревожно-боязливых
пациентов с сочетанием интро- и экстрапунитивных реакций в
формально-социальных ситуациях, не требующих эмоционального
включения. Таким пациентам кажется, что за ними наблюдают, при
этом негативно оценивая, обсуждая недостатки за спиной. Тревога
связана с паранойяльным проецированием негативного отношения
окружающих.
Ж
Социальные страхи и социофобии
Последний выделенный параметр «страх проявления интереса -
попытка скрыть проявления страха» (см. рис. 1). Эмоциональ-
ный полюс - «страх проявления интереса к моей персоне, како-
го-либо внимания». Выражена соматизация тревоги, подчеркнута
морализаторская позиция, обвинительно-депрессивные реакции
сочетаются с ригидностью аффекта, злопамятностью. Выражена
склонность к ригидности как состоянию, сенситивной ригидности,
симптомокомплексу ригидности, что сигнализирует о наличии па-
тологической ригидности не только на уровне реакции на новое, но
и на личностном уровне (привычки, установки), индивид осознает
иррациональность тревоги, однако не может изменить поведение.
Противоположный полюс - «попытка скрыть, скомпенсиро-
вать страх». Ярко выражены «старание нарочито свободно вести
себя в коллективе, стараясь скрыть интенсивный страх»; «учащен-
ное сердцебиение от одной мысли, что придется войти к начальни-
ку» и «долгие попытки настроиться перед входом в кабинет на-
чальника» или «разговором по справочному номеру». Характерны
пессимизм в оценке перспективы, робость в ситуациях общения и
скрытность. Высокий уровень ригидности не только на уровне ре-
акции на новые ситуации, но и на уровне склонности к фиксиро-
ванным формам поведения.
Для всех типов эмоционального и когнитивного реагирования
характерна высокая личностная и социальная тревожность. Много-
мерное шкалирование позволило выделить неосознаваемый крите-
рий дифференциации социальных ситуаций. Получена типология
взаимосвязи алгоритмов эмоционально-когнитивного реагирования
на социальные ситуации с учетом индивидуально-типологических
особенностей, представляющая основные клинико-психологичес-
кие характеристики расстройства социофобии.
Особенность социофобии как психиатрического конструкта,
введенного для маркирования и психосоциального контроля лю-
дей, не способных идентифицироваться с пропагандируемым в
современном обществе образом-идеалом социально-
экспансивного и коммуникативного человека, заключается в не-
разрывном единстве, с одной стороны, необходимости вступать в
социальное общение и противостоять социальным падениям,
унижениям, с другой - необходимости удовлетворять значимые
потребности в этих условиях.
Глава 3.
Для страдающих социофобией характерно наличие эмоциональ-
но-мотивационного конфликта между желанием удовлетворить
значимую потребность, реализация которой возможна только в со-
циальных ситуациях, и субъективно воспринимаемой опасностью
участия в ней [228-230].
Таким образом, основными характеристиками алгоритмов эмо-
ционально-когнитивного реагирования на социальные ситуации
при социофобии являются высокий уровень психической ригидно-
сти как состояния и сенситивной ригидности, фиксированные фор-
мы поведения при осознании их иррациональности («аутодеструк-
ция» «изоляция», «выборочное избегание», «соматизация», «де-
прессия» и др.) и преобладание гипостенических черт характера в
профиле MMPI.
а) Стадия «испытываю - не испытываю» данный страх в этой
ситуации.
Испытываете ли вы страх в данной ситуации и насколько он выражен?
Обратиться к человеку выше по статусу (например, к начальнику)
с какой-либо просьбой.
Боюсь не смогу сделать необходимое в ситуации
и у всех на глазах потерплю фиаско (провал)
Не испытываю
Испытываю
Рис. 2а. Интерфейс программы Organon 2.0 при тестировании
на психосемантнческую методику исследования СФ
Социофобия не просто диагноз или специфическое заболевание,
го еще и сложный психосоциальный феномен, отражающий совре-
менные особенности актуального биполярного конструкта «психи-
ческая норма - психическая патология». Известно, что наряду с
неопределимостью и неочерчиваемостью границ данных понятий,
они операционализируются в зависимости от культурно-
исторической эпохи. Вокруг подобных психических расстройств
формируются устойчивые актуальные критерии «психической
нормы».
Это предложение покоится на множестве подпорок, чтобы быть
предложением опыта. Оно становится определением понятия ‘при-
менение операции + 1 к 4’. А именно, теперь мы можем в новом
смысле судить, следует ли некто правилу.
Отсюда 4+1=5 теперь само является правилом, в соответствии
с которым мы оцениваем процессы.
Это правило есть результат процесса, который мы принимаем за
основополагающий для оценки других процессов. Обоснованный
правилом процесс есть доказательство правила.
17. Как описывают процесс обучения правилу? - Всегда, когда
А хлопает в ладоши, В должен делать так же.
Вспомни, что описание языковой игры уже является описанием.
Я могу натаскать кого-то на равномерную деятельность. Ска-
жем, проводить карандашом на бумаге линию следующего вида:
Теперь я спрашиваю себя: Итак, что, как мне хочется сказать, он
должен сделать? Ответ следующий: Он всегда должен продолжать
так, как я ему показал. А что я, собственно, подразумеваю под: Он
всегда должен продолжать так? Лучший ответ на это, который я
могу себе дать, - это пример, который я только что дал.
Я мог бы употребить этот пример, чтобы сказать ему, а также
самому себе, что я подразумеваю под равномерным.
Мы разговариваем и действуем. Это уже предполагается во
всём, что я говорю.
Я говорю ему: «Так будет правильно», и это выражение являет-
ся носителем интонации, жеста. Я препоручаю его этому. Или я
говорю «Нет!» и сдерживаю его.
НО
18. Означает ли эго, что ‘следование правилу’ неопределимо?
Нет. Я всё равно могу определить его несметным количеством спо-
собов. Только от определений в этих рассмотрениях мне не будет
никакой пользы.
19. Я мог бы также научить его понимать команды формы:
(“ • • )“^ ИЛИ (“
(Читатель догадается, что я имею в виду.)
Итак, что я хочу, чтобы он сделал? Лучший ответ, который я
могу себе дать, это ещё раз следовать этой команде. Или ты убеж-
дён, что алгебраическое выражение этого правила предполагает
меньше?
Теперь я натаскиваю его следовать правилу
----------------и т.д.
И снова я сам не знаю, что же я хочу от него ещё, кроме того,
что мне показывает сам пример. Я, конечно, могу перефразировать
правило во всевозможных формах, но это сделает его более понят-
ным только для того, кто уже может следовать этим парафразам.
20. Значит, примерно так я обучал человека считать и умножать
в десятичной системе.
«365 х 428» - это команда, и он выполняет её тем, что выполня-
ет умножение.
При этом мы настаиваем на том, что одинаковые условия задачи
всегда сопровождаются одинаковым изображением умножения и,
значит, одинаковым результатом. Различные изображения умноже-
ния с одинаковыми условиями задачи мы отклоняем.
Бывает ситуация, что вычисляющий ошибается при вычисле-
нии; а также ситуация, что он исправляет ошибки в вычислении.
Дальнейшая языковая игра является следующей. Его спрашива-
ют: «Сколько будет ‘365 х 428’?» Он может ответить на этот во-
прос двояко. Либо он выполнит умножение, либо, если он уже сде-
лал это раньше, он предоставит полученный прежде результат.
111
ш
Социальные страхи и социофобии
14. Посещение праздничного мероприятия в рабочем (учебном) коллекти-
ве.
15. Посещение супермаркета с большим скоплением людей (например, с
целью сделать покупки).
16. Заполнение квитанции или документов в каком-либо учреждении.
17. Примерять одежду перед покупкой.
18. Ходить по пляжу в купальнике (купальных плавках).
II. Страхи (предложение начинается словом «Боюсь»):
1. неопределенности: неизвестен исход ситуации.
2. показаться глупым(ой).
3. показаться внешне непривлекательным(ой).
4. что со мной грубо, жестоко обойдутся.
5. покраснеть, когда это видят другие люди.
б. что окружающие станут обсуждать мои недостатки за спиной.
7. что от смущения буду вести себя странно, неловко и стану объектом
насмешек.
8. не смогу сделать необходимое в ситуации и у всех на глазах потерплю
фиаско (провал).
9. унизительной и негативной оценки окружающих.
10. окружающие будут испытывать ко мне отвращение и неприязнь.
11. что не смогу контролировать свое поведение (скажу или сделаю что-то
«не так»),
12. что ко мне станут относиться хуже или отвергнут (после участия в си-
туации).
13. что другие заметят, как от напряжения дрожат мои руки и потеют ла-
дони.
14. оказаться недостаточно активным и смелым и в последний момент из-
бежать ситуации.
15. причинить другому (другим) какие-либо неприятности (проблемы,
страдания).
III. Психофизиологические индикаторы эмоций:
1. Ощущаю, что вспотели ладони.
2. Возникает ощущение нехватки воздуха.
3. Чувствую, что пересохло во рту.
4. Ощущаю нарастающее частое сердцебиение («сердце выскакивает из
груди»).
5. Замечаю, что мои пальцы дрожат.
6. Ощущаю дрожь во всем теле.
7. Чувствую, что от стыда краснеет лицо (или/и щеки, уши, шея).
8. Мое лицо побледнело, похолодели пальцы рук.
9. Пропал голос (либо дрожит голос, ком в горле).
10. Ощущение головокружения.
11. Ощущение нереальности происходящего.
12. Заболел живот (и/или внезапно испытываю позыв в туалет).
I лава Л ('емантинесхое
13. Ватные ноги, подкашиваются.
14. Не могу пошевелиться (от страха).
15. Напряжение мышц усиливается.
16. 11одстуиила тошнота (и/или испытываю позывы к рвоте).
17. От обиды и беспомощности в глазах стоят слезы.
18. От смущения опускаю глаза и пытаюсь отвернуться от собеседника.
После проведения тестирования испытуемых из контрольной и
экспериментальной групп матрицы оценок социальных ситуаций
усреднялись. Таким образом, после процедуры усреднения даль-
нейшей обработке подвергались 4 матрицы: 1) «ситуации - страхи»
по группе «высоких» (социофобия) и 2) по группе «низких» (нор-
ма) размерностью 18x15 каждая; 3) «ситуации - ощущения» по
группе «высоких» и 4) по группе «низких» размерностью 18x18
каждая. Все эти матрицы были подвергнуты факторному анализу
методом главных компонент (поворот факторов Varimax with
Kaiser Normalization).
Семантическое пространство социальных страхов опера-
ционализируется нами как целостный набор патологически ригид-
ных паттернов реагирования на социальные ситуации, включаю-
щий взаимосвязанные компоненты: эмоциональное отношение к
происходящему (выраженное психофизиологическими индикато-
рами эмоций, например «от обиды в глазах стоят слезы»), а также
когнитивная оценка ситуации (например, «боюсь покраснеть, когда
это увидят другие»).
Факторные пространства и индивидуальные факторные веса
(вклады) - см. табл. 2.
Таблица 2а
Факторное пространство группы «социофобия»
Матрица «ситуации - страхи»
Факторный анализ матрицы «ситуации - страхи» по группе «высоких» 1F 2F 3F 4F
1 2 3 4 5
Боюсь неопределенности: неизвестен исход ситуации 0,89 0,06 0,19 -0,10
Боюсь показаться глупым(ой) 0,87 0,37 -0,10 -0,12
Боюсь показаться внешне непривлека- тельным(ой) -0,04 0,25 0,03 0,95
Ш
Социальные страхи и социофобии
Продолжение табл. 2а
1 2 3 4 5
Боюсь, что со мной грубо, жестоко обойдутся 0,82 -0,18 0,47 0,10
Боюсь покраснеть, когда это видят дру- гие люди 0,78 0,47 -0,08 0,34
Боюсь, что окружающие станут обсуж- дать мои недостатки за спиной 0,15 0,90 -0,03 0,35
Боюсь, что от смущения буду вести себя странно, неловко и стану объектом на- смешек 0,61 0,53 -0,01 0,57
Боюсь, не смогу сделать необходимое в ситуации и у всех на глазах потерплю фиаско 0,79 0,56 0,03 -0,15
Боюсь унизительной и негативной оцен- ки окружающих 0,59 0,73 0,14 0,13
Боюсь, окружающие будут испытывать ко мне отвращение и неприязнь 0,03 0,66 0,62 0,26
Боюсь, что не смогу контролировать свое поведение (скажу или сделаю что- то «не так») 0,88 0,17 0,22 0,22
Боюсь, что ко мне станут относиться хуже или отвергнут (после участия в ситуации) 0,35 0,63 0,61 0,09
Боюсь, что другие заметят, как от на- пряжения дрожат мои руки и потеют ладони 0,79 0,35 -0,05 0,09
Боюсь оказаться недостаточно активным и смелым и в последний момент избе- жать ситуации 0,82 0,09 0,48 0,06
Боюсь причинить другому (другим) ка- кие-либо неприятности (проблемы, стра- дания) 0,10 -0,01 0,96 -0,08
Индивидуальные факторные веса 1 2 3 4
Проверка, контроль знаний (экзамен, аттестация и др.) Ml 0,11 -1,07 -1,09
Знакомство с молодым человеком / де- вушкой с целью интимных отношений 1,37 -0,92 0,93 2,06
Выступление перед аудиторией (доклад и др.) 1,39 1,36 -0,89 0,44
Обратиться к человеку выше по статусу (например, начальнику) с просьбой 1,33 -0,34 0,19 -0,44
Высказывание и отстаивание своего мнения перед коллегами по работе 0,05 1,82 0,54 -0,63
Глава 3.
Окончание табл. 2а
1 [ризнаваться в любви 0,49 -0,45 1,98 0,86
Обед или ужин на людях, н гостях (при- ем пищи в кругу людей) -0,90 0,36 -1,00 0,49
Позвонить по справочному номеру для выяснения какой-либо информации -0,68 -1,40 -0,47 -1,16
Возврат покупки в магазин (с целью возврата денег или обмена товара) 1,16 -0,80 0,47 -0,42
Смотреть в глаза малознакомому чело- веку -0,27 -0,61 -0,08 0,77
Делать что-либо (работать) под наблю- дением 0,58 1,58 -0,79 -0,53
От казать настойчивой просьбе вашего знакомого, которую трудно выполня л. -1,15 1,03 2,61 -1,48
Спросить у прохожего о чем-либо (на- пример, как пройти на незнакомую улицу) -0,73 -1,03 -0,27 -0,62
Посещение праздничного мероприятия в рабочем (учебном) коллективе -0,67 0,41 -0,28 0,95
Посещение супермаркета с большим скоплением людей -0,71 -1,10 -0,41 -0,42
Заполнение квитанции или документов в каком-либо учреждении -0,17 -0,72 -0,58 -0,98
Примерять одежду перед покупкой -0,98 -0,31 -0,45 0,64
Ходить по пляжу в купальнике (купаль- ных плавках) -1,54 0,97 -0,43 1,55
Основанием для построения семантических пространств «высо-
ких» и «низких» по уровню социальных страхов стало разбиение
выборки на эти категории.
Таблица 26
Факторное пространство группы «социофобия»
Матрица «ситуации - ощущения»
Факторный анализ матрицы «ситуации - ощущения» но группе «высоких» 1 F 2F 3 F
1 2 3 4
Проверка, контроль знаний (экзамен, аттеста- ция и др.) 0,86 0,00 0,30
Знакомство с молодым человеком / девушкой с целью интимных от ношений 0,39 0,44 0,74
«Согласно данному правилу это продолжается так», т.е. ты за-
даешь этому правилу область применения.
Но почему я не могу задать ему эту область применения сего-
дня, а ту завтра?
Я могу это сделать. Я мог бы, например, задавать ему одну из
двух интерпретаций попеременно.
27. Если я однажды постиг правило, то я связан в том, что буду
делать дальше. Но это, естественно, означает только то, что я свя-
зан в своём суждении о том, что соответствует правилу, а что - нет.
Если теперь я вижу правило в заданной мне последовательности -
может ли оно просто состоять в том, что я, например, вижу перед
собой алгебраическое выражение? Разве это не должно принадле-
жать языку?
Некто выписывает последовательность чисел. Наконец, я гово-
рю: «Теперь я понимаю; я всегда должен...». А это ведь и есть вы-
ражение правила. Но всё-таки только в языке!
Ведь когда я говорю, что вижу это правило - или какое-то пра-
вило - в этой последовательности? Когда, например, я могу сказать
себе об этой последовательности определённым образом. Но разве
также не просто тогда, когда я могу её продолжить? Нет, я даю са-
мому себе или кому-то другому общее объяснение того, как она
должна быть продолжена. Но разве я не мог дать это объяснение
только в уме и, значит, без какого-либо реального языка?
28. Некто спрашивает меня: Какого цвета этот цветок? Я отве-
чаю: «Красного». - Ты абсолютно уверен? - Да, абсолютно уверен.
Но разве я не мог обмануться и назвать «красным» ошибочный
цвет? Нет. Уверенность, с которой я называю цвет «красным», есть
жёсткость моего критерия, жёсткость, из которой я исхожу. При
моём описании она не должна ставиться под сомнение. Это харак-
теризует как раз то, что мы называем описанием.
(Также здесь я естественно мог бы предположить оговорку, но
не более.)
116
Следование в соответствии с правилом находится в ОСНОВА-
НИИ нашей языковой игры. Оно характеризует то, что мы называ-
ем описанием.
Сходство моей трактовки с теорией относительности в том, что
она, так сказать, есть трактовка часов, с которыми мы сравниваем
события.
Является ли 252 = 625 фактом опыта? Ты хотел бы сказать:
«Нет». - Но почему нет? - «Потому что согласно правилу не мо-
жет быть иначе». - Но почему? - Потому что таково значение
правил. Потому что это - процесс, на котором мы строим все су-
ждения.
29. Когда мы выполняем умножение, мы задаем закон. Но в чем
различие между законом и предложением опыта, которым мы зада-
ем этот закон?
Когда меня научили правилу повторять орнамент
и теперь говорят: «Продолжай так дальше», откуда я знаю, что я
должен делать в следующий раз? - Теперь я делаю это с уверенно-
стью, я буду также знать, как это защитить, а именно до известного
пункта. Если и это не должно быть защитой, тогда нет никакой.
«То, как я понимаю правило, приходит затем».
Следование правилу - это человеческая деятельность.
Я задаю правилу область применения.
Могу ли я сказать: «Смотри сюда, если я следую команде, то
прочерчиваю эту линию»? В определенных случаях я буду гово-
рить это. Когда, например, я строю кривую согласно уравнению.
117
«Смотри сюда! Если я следую команде, я делаю это\» Естест-
венно, это не должно означать: если я следую команде, я следую
команде. Значит, я должен отождествлять «это» по-иному.
«Так вот как выглядит следование этой команде!»
Могу ли я сказать: «Опыт учит меня: если я схватываю правило
так, то я должен продолжать так?»
Этого нельзя сказать, если я отождествляю ‘схватывать так’ с
‘продолжать так’.
Следование правилу преобразования не более проблематично,
чем следование правилу: «снова и снова записывай то же самое».
Ибо преобразование есть разновидность равенства.
30. Всё-таки могут спросить: если все люди, которые воспиты-
вались так, и без того вычисляют так или, по крайней мере, схо-
дятся на этом вычислении как на правильном, тогда для чего ну-
жен закон?
«252 = 625» не может быть предложением опыта не потому, что
люди вычисляют так, поскольку тогда 252 # 626 не могло бы быть
предложением о том, что люди получают не этот, а иной результат;
оно также могло бы быть истинным, если бы люди не вычисляли
вообще.
Согласие людей в вычислении не есть согласие во мнениях или
убеждениях.
Можно ли сказать: «При вычислении правила кажутся тебе не-
умолимыми; если ты хочешь следовать правилу, ты чувствуешь,
что можешь делать только это и ничего другого?»
«То, как я вижу правило, это то, что оно требует». Оно не зави-
сит от того, настроен я так или этак.
Я чувствую, что задал правилу интерпретацию прежде, чем по-
следовал ему, и что эта интерпретация достаточна, чтобы опреде-
118
лить, что я должен делать в определённом случае, чтобы ему сле-
довать.
Если я схватываю правило так, как я его схватил, то ему будет
соответствовать только это действие.
«Понял ли ты правило?» - Да, я понял. - «Тогда примени его
сейчас к числам...» Если я хочу следовать правилу, есть ли у меня
всё ещё какой-то выбор?
Предположим, он приказывает мне следовать правилу и я боюсь
не подчиниться ему: разве теперь я не принуждён?
Но так ведь происходит и тогда, когда он приказывает мне:
«Принеси мне этот камень». Принужден ли я этими словами в
меньшей степени?
ЗЕВ какой степени может быть описана функция языка? Того,
кто не владеет языком, я могу натаскать на овладение им. Тому, кто
владеет, я могу напомнить манеру натаскивания или описать для
особых целей, значит, при этом я уже использую технику языка.
В какой степени можно описать функцию правила? Того, кто не
владеет правилом, я могу натаскать. Но как я могу объяснить сущ-
ность правила самому себе?
Трудность здесь не в том, чтобы докопаться до основания, но
в том, чтобы имеющееся для нас основание распознать как осно-
вание.
Ибо это основание снова и снова обманывает нас большей глу-
биной, и когда мы стремимся достичь её, мы снова и снова обна-
руживаем себя на старом уровне.
Наша болезнь - это болезнь желания объяснить.
«Если ты обладаешь правилом, твой маршрут предопределён».
32. Что за публичность существенна для того, чтобы существо-
вала игра, чтобы игру можно было придумать?
Какое окружение требуется для того, чтобы некто мог приду-
мать (например) игру в шахматы?
119
Конечно, я мог бы придумать сегодня настольную игру, в кото-
рую никогда в действительности не играли. Я просто должен опи-
сать ее. Но это возможно, только поскольку уже существуют по-
добные игры, т.е. поскольку в такие игры играют.
Можно было бы также спросить: «Возможна ли регулярность
без повторения»?
Пожалуй, я могу сегодня задать новое правило, которое никогда
не применялось, и всё-таки являющееся понятным. Но разве это
было бы возможно, если бы ни одно правило никогда в действи-
тельности не применялось?
И если теперь говорят: «Разве не достаточно применения в
воображении?», то ответ - нет. (Возможность индивидуального
языка.)
Игра, язык, правило суть установления.
«Но как часто правило должно применяться в действительности,
чтобы иметь право говорить о правиле?» Насколько часто человек
должен складывать, умножать, делить, чтобы можно было сказать,
что он овладел техникой этих видов вычисления? И под этим я не
подразумеваю: насколько часто он должен был вычислять пра-
вильно, чтобы доказать другим, что он может вычислять, но чтобы
доказать самому себе.
33. Но разве мы не можем вообразить, что некто без какого-либо
натаскивания при взгляде на арифметическую задачу обнаруживает
у себя такое состояние души, которое при нормальном стечении
обстоятельств является результатом натаскивания и тренировки?
Значит, он знал, что мог вычислять, хотя никогда не вычислял.
(Значит, по-видимому, можно сказать: Натаскивание было только
историей и, как показывает опыт, оно было необходимо только для
порождения знания.) - Но что если сейчас он находится в таком
состоянии уверенности и умножает неверно. - Натаскиванием, ко-
нечно, можно пренебречь как просто историей, если он постоянно
умножает правильно. Но то, что он может вычислять, он показы-
120
вает не только другим, но и самому себе тем, что он вычисляет
правильно.
То, что мы называем «следованием правилу» в более сложном
окружении, мы определённо не назвали бы так, если бы оно нахо-
дилось в изоляции.
34. Язык, мне хотелось бы сказать, относится к образу жизни.
Чтобы описать феномены языка, нужно описать практику, а не
одноразовый процесс, какого бы вида он ни был.
Это очень трудно осознать.
Вообразим, что некий бог в одно мгновение сотворил страну
посреди пустыни, которая существует в течение двух минут и явля-
ется точным отображением части Англии со всем тем, что там про-
исходит, в течение двух минут. Все люди, так же как люди в Анг-
лии, заняты различными делами. Дети находятся в школе. Некото-
рые люди занимаются математикой. Теперь рассмотрим деятель-
ность каких-нибудь из этих людей на протяжении этих двух минут.
Один из этих людей делает в точности то, что делает математик в
Англии, который как раз осуществляет некое вычисление. - Долж-
ны ли мы сказать, что вычисляет и этот двухминутный человек?
Разве мы не можем, например, вообразить то, что предшествует и
следует за этими двумя минутами, таким, которое заставило бы нас
называть эти процессы совершенно различными?
Предположим, что эти существа не говорят по-английски, но
явно понимают друг друга в каком-то неизвестном нам языке. На
каком основании мы должны сказать, что они говорят на языке? И
всё-таки разве нельзя то, что они делают, понимать так?
Предположим, они делают нечто такое, что мы склонны назы-
вать «вычислением»; скажем, потому, что внешнее проявление вы-
глядит похоже. - Но является ли это вычислением; и знают ли это
люди, которые его выполняют, несмотря на наше незнание?
121
35. Откуда я знаю, что цвет, который я сейчас вижу, называется
«зеленый»? Чтобы утвердиться в этом, я мог бы спросить других
людей; но если они не согласились со мной, должен ли я оказаться
в полном замешательстве и, возможно, посчитать их или самого
себя сумасшедшим. Это означает: я должен либо больше не дове-
рять самому себе в суждении, либо не реагировать на то, что они
говорят по поводу суждения.
Если я тону и кричу «Помогите!», откуда я знаю, что означает
слово «помогите»? Я так реагирую в этой ситуации. - И так же я
знаю, что называется «зелёным» и как я должен следовать правилу
в отдельном случае.
Можно ли вообразить, что многоугольник сил
а/1
\ — -
I V
выглядит не так
а иначе? Можно ли вообразить, что параллель а должна иметь не
направление d, а какое-то другое? Это означает: можно ли вообра-
зить, что я должен рассматривать не d, а иначе направленную
стрелку как параллельную а? Я мог бы, например, вообразить, что
каким-то образом видел параллельные линии в перспективе и по-
122
' I
тому называю । параллельными стрелками и что со мной нико-
гда не случается такого, чтобы я использовал другой способ виде-
ния. Значит, можно вообразить, что я должен начертить другой
многоугольник сил, соответствующий этим стрелкам.
36. А как насчёт предложения: «Слово «ОВЕН» имеет четыре
звука»? является ли оно предложением опыта?
Пока мы не посчитали букв, мы не знаем этого.
Тот, кто считает буквы в слове ‘OBEN’ для того, чтобы выяс-
нить, сколько звуков имеет звуковая последовательность, звучащая
подобным образом, делает совершенно то же самое, что и тот, кто
считает для того, чтобы выяснить, сколько букв имеется в слове,
которое написано там-то и там-то. Значит, первый делает нечто
такое, что также могло бы быть экспериментом. И что могло бы
быть основанием назвать предложение, что ‘OBEN’ имеет четыре
буквы, априорно синтетическим.
Слово «Plato» содержит столько же звуков, сколько пентакль
углов. Является ли это предложением логики? - Является ли оно
предложением опыта?
Является ли счет экспериментом? Он может быть таковым.
Вообразим языковую игру, в которой некто должен считать зву-
ки в слове. Могло случиться так, что слово, по видимости, всегда
имело одно и то же звучание, но если мы считаем звуки, то в раз-
личных ситуациях приходим к разным числам. Могло случиться,
например, что слово казалось нам звучащим одинаково в разных
контекстах (одним и тем же посредством акустической иллюзии),
но при подсчёте звуков различие обнаруживалось. В таком случае
мы, возможно, всегда будем считать звуки слова в различных си-
туациях, и это, пожалуй, будет видом эксперимента.
Но с другой стороны, возможно, что мы считаем звуки в словах
раз и навсегда, делаем вычисление и используем результат этого
подсчёта.
В первом случае результирующее предложение имеет времен-
ный характер, а во втором - вневременный.
123
Когда я считаю звуки в слове «Dddalus», я могу трактовать ре-
зультат двояко: (1) Слово, которое стоит здесь (или выглядит так,
или только что произнесено и т.д.) имеет 7 звуков. (2) Образ слова
«Dddalus» имеет 7 звуков.
Второе предложение вневременно.
Использование обоих предложений должно различаться.
Подсчёт в обоих случаях является одним и тем же. Различно
только то, к чему мы посредством него приходим.
Вневременность второго предложения является, пожалуй, ре-
зультатом не счёта, но решения использовать результат этого счёта
определённым образом.
В немецком языке слово Dddalus имеет 7 звуков. Это всё-таки
предложение опыта.
Вообразим, что некто считал звуки в словах для того, чтобы об-
наружить или проверить лингвистический закон, скажем, закон
развития языка. Он говорит: «‘Dddalus’ имеет 7 звуков». Это -
предложение опыта. Рассмотрим здесь тождественность слова.
Одно и то же слово может иметь здесь то одно, то другое число
звуков.
Теперь я говорю ему: «Пересчитай звуки в этих словах и запи-
ши число для каждого слова».
Мне хотелось бы сказать: «Посредством подсчёта звуков можно
прийти к предложению опыта - но также и к правилу».
Сказать: «Слово ... имеет ... звуков - во вневременном смысле» -
это предписание относительно тождественности понятия ‘слово ...’.
Отсюда вневременность.
Вместо «Слово ... имеет ... звуков - во вневременном смысле»,
можно также сказать: «Слово ... по существу имеет ... звуков».
124
37.
p\p-\-q\q = p-q
p\q -| • p\q = pv q
Def
x|y-| -z\u =||(x,y,z,M)
Определениям вовсе не нужно быть сокращениями; но они мог-
ли бы создавать новые взаимосвязи иным способом. Скажем, по-
средством скобок или же применением различных цветов для зна-
ков.
Я могу, например, доказать предложение, указывая посредством
цветов, что оно имеет форму одной из моих аксиом, но удлинено за
счет определенной подстановки.
38. «Я знаю, как я должен продолжать» означает: Я не сомнева-
юсь, как я должен продолжать.
«Как можно следовать правилу?» Это то, что мне хотелось бы
спросить.
Но как получается, что я хочу спросить это там, где я не нахожу
никаких затруднений в том, чтобы следовать правилу?
Очевидно, здесь мы неверно понимаем факты, которые находят-
ся у нас перед глазами.
Как может слово «Плита» указать мне, что я должен делать,
ведь я всё равно могу привести каждое действие в согласие с каж-
дой интерпретацией?
Как я могу следовать правилу, ведь всё равно, что бы я ни делал,
может быть интерпретировано как следование ему?
Что я должен знать, чтобы быть в состоянии следовать команде?
Существует ли знание, которое создаёт способность следовать пра-
вилу только таким образом?
125
Иногда я должен нечто знать, иногда я должен интерпретиро-
вать правило до того, как я применю его.
Как можно при обучении задать правилу интерпретацию, кото-
рая просчитывается до любой ступени?
И если эта ступень не была упомянута в объяснении, как тогда
мы можем согласиться относительно того, что должно случиться
на этой ступени, всё равно ведь всё, чтобы ни случилось, может
быть приведено в согласие с правилом и с примерами?
Это значит, говоришь ты, об этих ступенях не было сказано ни-
чего определенного.
Интерпретация имеет конец.
39. Истинно, что всё как-нибудь может быть оправдано. Но яв-
ления языка основываются на регулярности, на согласии в дейст-
вии.
Здесь величайшую важность имеет то, что мы все или подав-
ляющее большинство из нас согласны в определённых вещах. Я
могу, например, быть вполне уверен, что цвет этого предмета на-
зывается ‘зелёным’ большинством людей, которые его видят.
Можно было бы вообразить, что люди разных племён обладали
бы языками, все из которых имели бы один и тот же словарный
состав, но значения слов были бы различны. Слово, которое озна-
чало зеленый у одного племени, в языке другого племени означало
бы одинаковый, в языке третьего - стол и т.д. Мы могли бы даже
вообразить, что племенами употреблялись бы одинаковые предло-
жения, только с совершенно различным смыслом.
В этом случае я не могу сказать, что они говорят на одном языке.
Мы говорим, что люди, чтобы понимать друг друга, должны со-
глашаться друг с другом относительно значений слов. Но критери-
ем этого согласия не является лишь согласие в одеянии из опреде-
лений, например указывающих определений, но также согласие в
суждениях. Сущностным для взаимопонимания является то, что мы
согласны в значительном числе суждений.
126
40. Языковая игра (2)1, как я могу объяснить её кому-то или себе
самому? Всегда, когда А выкрикивает «Плита», В приносит эту
разновидность предмета. - Я мог также спросить: как я её могу по-
нять? Только в той мере, в какой я могу её объяснить.
Но здесь есть своеобразный соблазн, который выражает себя в
том, что мне хочется сказать: Я не могу понять её, поскольку ин-
терпретация объяснения остаётся смутной.
То есть и тебе, и самому себе я могу дать только примеры при-
менения.
41. Слово «согласие» и слово «правило» родственны друг дру-
гу, они двоюродные братья. Явления согласия и действия в соот-
ветствии с правилом взаимосвязаны.
Мог бы существовать пещерный человек, который для самого
себя разработал регулярную последовательность меток. Он развле-
кал бы себя, например, тем, что чертил на стене пещеры:
или
Но он не следует общему выражению правила. И мы говорим,
что он действует регулярно не потому, что мы можем построить
такое выражение.
Но если теперь он продолжает ряд в числе л после запятой! (Я
не подразумеваю общего выражения правила.)
Только в практике языка слово может иметь значение.
1 Философские исследования, § 2: «Этот язык должен обеспечить взаи-
мопонимание между строителем А и его помощником В. А возводит зда-
ние из строительных камней - блоков, колонн, плит и балок. В должен
подавать камни в том порядке, в каком они нужны А. Для этого они поль-
зуются языком, состоящим из слов: «блок», «колонна», «плита», «балка».
А выкрикивает эти слова, В доставляет тот камень, который его научили
подавать при соответствующей команде. - Рассматривай это как завер-
шённый примитивный язык». - (Прим, редактора).
127
Конечно, я могу задать правило самому себе и затем ему следо-
вать. - Но не является ли оно правилом только потому, что оно
аналогично тому, что называется ‘правилом’ в общении людей?
Когда дрозд в своей песне раз за разом повторяет одну и ту же
трель, скажем ли мы, что он, возможно, каждый раз задает себе
правило, которому затем следует?
42. Рассмотрим очень простые правила. Выражением правила
является фигура, скажем, такая:
и правилу следуют тем, что рисуют прямой ряд таких фигур
(скажем, в качестве орнамента)
|„| |..| |„| |-J | „ |.
При каких обстоятельствах мы сказали бы: посредством начер-
тания такой фигуры некто задаёт правило? При каких обстоятель-
ствах: некто следует этому правилу, когда он вычерчивает такую
последовательность? Трудно описать это.
Если одна из двух шимпанзе однажды нацарапала на земле фи-
гуру I ” I > а ДРУгая затем ряд | - | | - | и т.д., то первая могла и не
задавать правило, а другая могла и не следовать ему, что бы не
происходило при этом в душе каждой из них.
Но если наблюдалось, например, явление вида обучения, демон-
страции и имитации, удачных и неудачных попыток, вознагражде-
ния и наказания и тому подобное, если в конечном счёте вторая
шимпанзе обучилась располагать фигуры, как в первом примере,
одну за другой в ряд так, как она никогда не видела ранее, то нам,
пожалуй, следует сказать, что первая шимпанзе записывала прави-
ла, а другая им следовала.
43. Но что, если уже сразу шимпанзе намеревалась повторить
этот процесс? Только в рамках определённой техники действия,
проговаривания, мышления некто может намереваться сделать не-
что. (Это ‘может’ является грамматическим.)
Может быть так, что сегодня я изобрёл карточную игру, в кото-
рую никогда не играл. Но это не значит сказать: в истории челове-
128
чества однажды была изобретена игра, в которую никто не играл.
Последнее не значит ничего. Не потому, что это противоречит пси-
хологическим законам. Слова «придумать игру», «играть в игру»
имеют смысл только в совершенно определенном поведенческом
окружении.
Точно так же нельзя сказать даже, что в истории человечества
единственный раз некто следовал указателю. Но, вероятно, можно
сказать: единственный раз в истории человечества некто прогули-
вался параллельно рейке. И эта первая невозможность снова не яв-
ляется психологической.
Слова «язык», «предложение», «команда», «правило», «счёт»,
«эксперимент», «следование правилу» относятся к технике, к при-
вычке.
Первая ступень к действию в соответствии с правилом могла бы
заключаться, скажем, в удовольствии от простых регулярностей,
таких как выстукивание простых ритмов или начертание и про-
смотр простых орнаментов. Можно было бы обучить человека сле-
довать команде: «начерти что-то регулярное», «стучи регулярно».
И здесь снова нужно вообразить определённую технику.
Ты должен спросить себя: при каких особых обстоятельствах
мы говорим, что кто-то «просто сделал описку», или «он вполне
мог сделать это, но намеренно не сделал», или «он имел намерение
повторить фигуру, которую начертил, но не получилось».
Понятие «регулярное выстукивание», «регулярная фигура» уяс-
няются нами так же, как «светлый», «грязный» или «цветной».
44. Но разве нас не направляет правило? И как может оно на-
правлять нас, ведь его выражение всё равно может быть интерпре-
тировано нами и так, и по-другому? То есть ведь всё равно ему со-
ответствуют различные регулярности. Мы склонны сказать, что
выражение правила направляет нас. Значит, мы склонны употреб-
лять эту метафору.
129
Каково различие между действием в соответствии с правилом
(скажем, алгебраическим выражением) выведения числа за числом
в ряду и следующим действием: Когда мы показываем кому-то оп-
ределенный знак, например , ему на ум приходит цифра, ес-
ли он видит эту цифру и этот знак, ему на ум снова приходит цифра
и т.д. И всякий раз, когда мы проводим этот эксперимент, ему на
ум приходит один и тот же ряд цифр. Является ли различие между
этим и тем действиями в соответствии с правилом психологиче-
ским, поскольку во втором случае нечто приходило на ум? Разве я
не могу сказать: Когда он следовал правилу « | — | », ему снова и
снова приходило на ум « | — | »?
В нашем случае мы всё-таки имеем интуицию, и ведь говорят,
что интуиция лежит в основе действия в соответствии с правилом.
Итак, предположим, что, так сказать, магический знак создаёт
ряд 123123123 и т.д.; не является ли тогда этот знак выражением
правила? Нет.
Действие в соответствии с правилом предполагает узнавание
равномерности, а знак «123123123 и т.д.» был естественным выра-
жением равномерности.
Пожалуй, скажут, что | 22 | | 22 | | 22 | действительно является
равномерной последовательностью цифр, а
|2 | 122 | | 222 | | 2222 |,
конечно, нет.
Но я мог бы назвать её другим видом равномерности.
45. Но что если бы существовало племя, представители которо-
го, как кажется, понимали бы тот вид регулярности, который я не
понимаю. То есть при этом существовали бы обучение и уроки,
вполне аналогичные тем, что представлены в § 42. Если посмотреть
на них, то можно было бы сказать, что они следуют правилам,
учатся следовать правилам. Урок, например, состоит в согласии в
действиях ученика и учителя. Но если мы смотрим на один из их
рядов фигур, мы не видим никакой регулярности.
Что мы тогда должны сказать? Мы могли бы сказать: «Они вы-
глядят как следующие правилу, которое ускользает от нас», но
130
также «Здесь у нас есть проявление поведения со стороны людей,
которое мы не понимаем».
Обучение действию в соответствии с правилом может быть опи-
сано без применения слов «и так далее».
Но, пожалуй, в этом описании могут быть описаны жест, инто-
нация, знак, которые учитель использует при обучении специфиче-
ским образом и которым подражают ученики. Действие этих выра-
жений также можно описать, и снова без помощи ‘и так далее’ и,
значит, конечным образом. Действие «и так далее» будет порож-
дать согласие, выходящее за пределы урока, значит, оно является
причиной того, что все мы или почти все одинаково считаем или
одинаково вычисляем.
Но также можно было бы вообразить само обучение без «и так
далее». Но, по окончании школы, люди всё ещё могли бы вычис-
лять одинаково за рамками примеров этого обучения.
А что если бы однажды обучение перестало порождать согласие?
Может ли существовать арифметика без согласия со стороны
тех, кто вычисляет?
Может ли только один человек вычислять? Может ли только
один следовать правилу?
Подобны ли эти вопросы, скажем, следующему: «Может ли од-
ни человек заниматься торговлей?»
Говорить «и так далее» имеет смысл только тогда, когда «и так
далее» понимается, т.е. когда другой может продолжить точно так
же, как я, т.е. продолжает так же, как я.
Могут ли два человека заниматься торговлей друг с другом?
46. Когда я говорю: «Если ты следуешь правилу, это должно
обнаруживаться», это не означает: должно, поскольку это всегда
обнаруживается. Но то, что это обнаруживается, есть одно из моих
оснований.
131
То, что должно обнаруживаться, есть основание суждения, на
которое я посягаю.
По какому случаю скажут: «Если ты следуешь правилу, это
должно обнаруживаться»?
Это может быть математическое объяснение, скажем, посредст-
вом доказательства, что определённый шаг имеет разветвление. К
тому же может быть так, что один говорит другому, чтобы вреза-
лась в память сущность правила, чтобы сказать нечто следующее:
«Здесь ты не экспериментируешь».
47. «На каждой ступени я ведь совершенно точно знаю, что я
должен делать, что правило требует от меня». Правило, как я его
схватил. Я не обдумываю, что к чему. Образ правила делает ясным,
как должен продолжаться ряд.
«На каждой ступени я ведь знаю, что я должен делать. Я вижу
это для себя совершенно ясно. Это может быть скучным, но нет
сомнения в том, что я должен делать».
Откуда эта уверенность? Но почему я задаю этот вопрос?
Разве не достаточно, что эта уверенность существует? Что я
должен усмотреть в качестве её источника? (И ведь я могу ука-
зать её причины.)
Когда тот, кому мы боимся не повиноваться, приказывает нам
следовать правилу... которое мы понимаем, мы будем выписывать
число за числом без раздумий. И это есть типичный вид того, как
мы реагируем на правило.
«Ты уже знаешь, как это обстоит»; «Ты уже знаешь, как оно
продолжается дальше».
Я могу сейчас заставить себя следовать правилу
<-------)—>
Подобно этому: — — — — —
Но удивительно, что при этом я не теряю значения правила. Но
как я могу твердо его придерживаться?
Но откуда я знаю, что твердо его придерживаюсь, что я его не
утрачиваю? Вовсе нет смысла говорить, что я твердо придерживал-
132
ся его, если нет для этого внешнего критерия. (Если бы я падал в
мировом пространстве, я мог бы нечто удерживать, но не остано-
вить.)
Язык есть именно явление человеческой жизни.
48. Человек производит характерное движение рукой, как если
бы он хотел сказать «Вон!» Другой медленно пятится с выражени-
ем испуга. Разве я не могу назвать этоз процесс «приказанием и
повиновением», даже если бы он случился лишь однажды?
Что должно означать: «Разве я не могу назвать этот процесс...»?
Против такого названия можно, естественно, возразить, что вполне
мыслимо, чтобы среди людей, отличных от нас, совершенно другой
жест соответствовал «Пошел вон!» и что, возможно, наш жест для
этого приказа имеет у них значение протянутой в знак дружбы ру-
ки. И то, какую интерпретацию нужно дать жесту, зависит от дру-
гих действий, которые предшествуют жесту и следуют за ним.
Из того, как мы употребляем слова «приказание» и «повинове-
ние», видно, что жесты, как и слова, вплетены в сеть разнообраз-
ных отношений. Поскольку я сейчас конструирую упрощенный
случай, то не ясно, должен ли всё-таки я называть эти явления
«приказанием» и «повиновением».
Мы сталкиваемся с чуждым племенем, язык которого не пони-
маем. При каких обстоятельствах мы скажем, что оно имеет вождя?
Что склонит нас сказать, что это - вождь, даже если он одет более
убого, чем другие? Разве вождём, без сомнения, является тот, кому
подчиняются другие?
Каково различие между ошибочным выводом и отсутствием вы-
вода? Между ошибочным сложением и отсутствием сложения? Об-
думай это.
49. То, что ты говоришь, сводится, как кажется, к тому, что ло-
гика принадлежит естественной истории человека. И это не согла-
суется с суровостью логического «должно».
133
Но логическое «должно» есть составная часть предложений ло-
гики, а они не являются предложениями естественной человече-
ской истории. Если бы предложение логики говорило: Люди со-
гласны друг с другом таким-то и таким-то способом (и что могло
бы быть формой естественно-исторического предложения), тогда
противоположное этому говорило бы, что здесь в наличии дефицит
согласия. Нет, в наличии согласие другого вида.
Согласие людей, которое является предпосылкой феномена ло-
гики, не есть согласие мнений, не говоря уже о мнениях относи-
тельно вопросов логики.
134
Научное издание
СУРОВЦЕВ Валерий Александрович,
ЛАДОВ Всеволод Адольфович
ВИТГЕНШТЕЙН И КРИПКЕ:
СЛЕДОВАНИЕ ПРАВИЛУ, СКЕПТИЧЕСКИЙ АРГУМЕНТ
И ТОЧКА ЗРЕНИЯ СООБЩЕСТВА
Редактор Т.В. Зелева
Оригинал-макет Д М. Кижнер
Подписано в печать 10.05.2008.
Формат 60x84 /1Л. Бумага офсетная №1. Печать офсетная.
Печ. л. 8,5; усл. веч. л. 7,9; уч.-изд. 8,4. Тираж 300. Заказ №
ОАО «Издательство ТГУ», 634029, г. Томск, ул. Никитина, 4
ООО «Издательство «Иван Федоров», 634003, г. Томск, Октябрьский взвоз, I