|| й I
t i
i w c, <
w 9. Z
^ w ^
■ p Г- g
' £ Q
Z ■< <
S z
Щ
i о ^
5 ca о
го H ь-
8 о g
^о|
< V g
Sia [i Q
^ tS
? w >
SI &
и £ S
I N' о
S a' ^
pi
lii
I cl
I I
^Pi
Ul
Ш t.u 7^
ХЭЙ ДА ШИ ЛЮЕ
(«Краткие сведения о черных татарах»)
ПэнДа-я (1235) и Сюй-Тина (1235-36)
Перевод Линь Кюн-и и Н. Ц. Мункуева
ЮАНЬ-ЧАО БИ-ШИ (1240 г.)
(«Сокровенное сказание [о монголах]»)
Перевод Козина С. А.
ТХУН-ЦЗЯНЬ-ГАН-МУ
(«История первых четырех ханов из Дома
Чингисова») Перевод Бичурина Н. Я.
(архимандрита Иакинфа), 1829
Владимирцов Б. Я. «ЧИНГИС-ХАН», 1922
Бартольд В. В. «ОБРАЗОВАНИЕ
ИМПЕРИИ ЧИНГИСХАНА», 1897
«Анналы истории и космогонии народов Евразии»
ЧИНГИС-ХАН
и его Империя

ЧИНГИСХАН
и его Империя
«Анналы истории и космогонии
народов Евразии»
БАЛАЛАР ШЫРАРМАШЫЛЫРЫ
МЕН БАЛАЛАР
БАСПАСеЗШЩ МЕМЛЕКЕТТ1К
ЕМЕС MEKEMECI
I 'Г
Алматы, 2006
НЕГОСУДАРСТВЕННОЕ
УЧРЕЖДЕНИЕ
ДЕТСКОГО ТВОРЧЕСТВА И
ДЕТСКОЙ ПРЕССЫ

ББК 63,3 (2)
493
Редакционная коллегия серии
«Анналы истории и
космогонии народов Евразии»:
д.ф.н., д.и.н., проф. А, С СейЬимбек (председатель),
нл,-корр. АН РК, д.ф.н., проф, А. Н. Нысанбаев,
В.Ю
д.ф,н., проф, М, К, Барманкулов
. Франк (ответственный редактор)
Редакционная коллегия тома: ^
К. Е. Досмагамбетов, К. К. Молдажанова,
А.	К. Досмагамбетова
Составитель:
В,	Ю. Франк (Санкт-Петербург, Россия)
493	Чингисхан и его Империя/ Вспомогательное пособие для учащихся, абиту¬
риентов и студентов, — Алматы: Балалар щыгармашылыгы мен балалар
баспасезш1ц мемлгкетпк емес мекемес!/ Негосударствашое учреждаше детского
творчества и детской прессы «БОЛАШАК БАЛАПАНДАРЫ», 2006 — 216 с.
ISBN 5-7667 3632-0
В настсмщую книгу — первую из выпусков серии «Анналы истории и космогонии народов
Евразии» — вошли переводы и работы ведущих и всемирно признанных ориенталистов
России и Казахстана.
Материал каждого из выпусков, включая данную книгу, подобран в хронологической
последовательности опубликования трудов с учетом их раритетности и огромной социальной
значимости. Множество точек зретия оригинальных авторов, объединшных одной книгой,
позволяет рассматривать освещаемый предмет (будь то «искусство звериного стиля» или
«образование Империи Чингисхана», или «мифология древних тюрок») более объемнц
объективно и, что немаловажно, в контексте мировых научных достижений.
Данная книга рекомшд)ется как вспомогательное пособие прежде всего для факультативного
изучшия предмета Истории Казахстана, а также может быть использована в учебном
процессе и в самостоятельной работе с переводами и первоисточниками — учителями и
преподавателями, учащимися средних и старших классов школ, абитуриентами и студентами
вузов и, вместе с тем, будет полезна всем, кто интересуется историей Евразии.
.0503020905-01
430(05)06
ББК 63,3 (2)
© Учреждение «Болашак балапандары», 2006 г.
© Вячеслав Франк. Составление, предисловие, биографические справки, 2006 г.

От составителя
в наш век, когда «звезды» появляются ниоткуда, как из-под земли, и затмевают
собою всё эфирное пространство, нет ничего более отрадного, чем чтение
книг. Здесь тебе никто и ничего не навязывает. Из многих и многих миллионов
опубликованных нашими предками произведений немало найдется достойных
твоего духовного взора. Дело за малым — научиться ориентироваться. И тут в
тексте, сносках или примечаниях начинают мелькать одни и те же имена, на которые
без устали ссылаются и ссылаются авторы. Эти имена и есть суть наши путеводные
звезды. Они как истина: проверены веками и всё же зачастую недостижимы. На
их труды все ссылаются, но сами труды нигде не достать. Переиздаются они
крайне редко, так как это не коммерчески выгодное «развлекательное чтиво»,
а наоборот — специализированное и научное «нечтиво», то есть литература!
Чтение литературы, созданной думающими людьми для думающих людей,
требует-значительных затрат умственной энергии, а та у современного человека
фактически полностью поглощается эфщзным временем. Поэтому тиражи такой
литературы, как правило, ограничены. Специалисты стараются иметь её у себя
дома, чтобы обращаться к ней как можно чаще, поэтому изыскивают разные
возможности приобрести её, из-за чего цена на оставшиеся на «черном рынке»
экземпляры книг катастрофически возрастает и, по ценам становится недоступной
и читателю со средним достатком и более заинтересованному в ней специалисту.
В библиотеках на них — многомесячные очереди. Только и остается пытливому
уму, что ждать очередного переиздания, чтобы успеть сорвать с полки книжного
магазина заветный плод необходимого ему познания.
Замысел серии «Анналы истории и космогонии народов Евразии»: учитывая все
вышеприведенные соображения, хотя бы частично восполнитьте пробелы книгоиздания,
которые на научном языке именуются «библиографической редкостью».

ХЭЙ ДА ШИ ЛЮЕ
«Краткие сведения о черных татарах»
Пэн Да-я (1235) и Сюй-Тина (1235-36)
«Краткие сведения о черных татарах» («Хэй да * ши люе») представляют собой
записки южносунских дипломатов Пэн Да-я и Сюй-Тина. Авт(Н)ы записок не были
крупными чиновниками — их биографии не включены в «Йун ши» («История
династии Сун»). В своей заметке в конце сочинения Сюй Тин именует своего
коллегу «чиновником по составлению официальных бумаг» (шу чжуан гуань) при
китайской миссии, отправленной ко двору монгольского хана Впоследствии Пэн
Да-я был назначен чжи чжи фу ши — помощником императорского уполномо¬
ченного, командующего пограничными войсками Сычуани и в течение многих
лет был комендантом обороны Чунцина от монгольских завоевателей \
Наши авторы в своих записках почти не указывают времени пребывания в тех или
иных пунктах в период своих путешествий по Китаю и Монголии и даже не сообщают,
в состав каких миссий они входили. Но на основании упоминаемых ими датируемых
фактов известный китайский ученый Ван Го-вэй (1877—1927) установил, что из
многочисленных миссий, которые южносунские власти отправляли к монголам ^ Пэн
Да-я и Сюй Тин входили в состав миссий, возглавляемых Цзоу Шэнь-чжи ^ Пэн Да-
я состоял в первой миссии Цзоу Шэнь-чжи, которая, как сообщается в «Сун ши»,
выехала из Южного Китая в двенадцатую луну пятого года периода правления Шаодип
(12 января—10 февраля 1233 г), и совершил свое путешествие по Северному Китаю
и монгольским степям в 1233 г. Эта миссия была отправлена к монгольскому двору
командующим пограничными войсками района Цзянхуай (междуречья Янцзы—
Хуайхэ), чтобы, как говорится в источнике, «выразить признательность» в ответ на
приезд в Южный Китай монгольского посла с предложением совместных военных
действий против чжурчжэней, занимавших в то время Хэнань. Вторая миссия Цзоу
Шэнь-чжи, в составе которой находился Сюй Тин, была отправлена императорским
двором 17 января 1235 г. также в ответ на приезд монгольского посла с целью «выразить
признательность» (о конкретных задачах миссии в «Сун ши» не упоминается). Эта
миссия прибыла к монгольскому двору только в середине лета 1236 г. (Ван Го-вэй
' «Да» — сокращенное написание от да-дань — «татары». Слово «татары» транскриби¬
ровалось по-китайски также татань или дада. См. (Ван Го-вэй. Комментарий к «Полному
описанию монголо-татар»), цит. по «Посмертному сованию сочинений господина Ван
Цзин-аня из Хайнина», 1936, кн. 37. Далее — Ван Го-вэи. Вообще слово «татары» впервые
появляется в орхонской надписи в 732 г. (См. С. Е. Малов. Памятники древнетюркской
письменности, М.—Л., 1951, стр. 30), в китайских источниках — с 842 г. в форме дала <см. К.
А. Wittfogel and Fen^ Chia-sheng. History of Chinese society, Liao (907— 1125). Pniladelpnia, 1949,
p. 101-102>. Под ХЭИ да или, при полном написании, хэй дада (черные татары) имеются в виду
монголы. В «Полном описании монголо-татар» «татары» подразделяются на белых, черных
и «диких» [см. Ван Го-вэй (1), стр. 1а]. Под белыми имеются в виду монголы, кочевавшие
вдоль Великой китайской стены, под черными — монголы глубинных районов Монголии,
а под «дикими» — монгольские племена северных, таежных районов. Как известно из
«Сокровенного сказания», слово дада, принятое китайцами в качестве общего названия для
всех монголов, фактически являлось названием только одного из монгольских племен.
^ См. 29-30 [Ван Го-вэй. Комментарий к «Кратким сведениям о черных татарах»). Цит. по
«Посмертное собрание...», кн. 37. Далее — Ван Го-вэй.
^ Там же, послесловие Ван Го-вэя, стр. 2а.
О миссиях южных Сунов к монголам в 30-х годах XIII в. см. ниже (Комментарий,
примечания 57-59).
^ О нем см. Ван Го-вэй (2), послесловие, стр. 1а.

высказал предположение, что китайских послов в пути часто задерживали монголы,
отношения которых с китайским двором были довольно натянутыми). Как явствует
из случайно упомянутой в тексте записок Сюй Тина даты, 8 августа 1236 г. миссия
находилась уже в Северном Китае на обратном пути в Южный Китай ^ Таким образом,
Пэн Да-я совершил свое путешествие в 1233 г, Сюй Тин — в 1235-1236 гг.
«Краткие сведения о черных татарах» состоят из заметок Пэн Да-я и дополнений к
ним Сюй Тина, причем в тексте заметок Пэн Да-я содержатся небольшие примечания,
напечатанные более мелким шрифтом. По мнению Ван Го-вэя, они являются при¬
мечаниями самого Пэн Да-я ^ Дополнения Сюй Тина следуют непосредственно за
сообщениями Пэн Да-я и начинаются словами «[Я, Сюй] Тин...».
Время составления «Кратких сведений» Пэн Да-я определяется датированной
заметкой Сюй Тина в конце работы: «1-го Дня первой летней луны года дин-ю
периода правления Цзяси» (27 апреля 1237 г.) Сюй Тин, придавший сочинению
окончательный вид, пишет в упомянутой заметке: «Когда [я, Сюй] Тин впервые
прибыл из степей, я составил описание тамошних местных обычаев и нравов. Когда
после прибытия на остров Очжу ^ я неожиданно встретился с Пэн Да-я, чиновником
по составлению официальных бумаг предыдущей партии послов, и каждый из нас
представил написанное для взаимного сличения, то в наших записках не оказалось
больших расхождений, и тогда я взял за твердую основу написанное Пэном, а
когда между его и моими данными обнаруживалось различие, то я дополнительно
делал примечания внизу текстов Пэна... Что касается подробностей, то смотрите
«Дневник похода на север» Следует отметить, что хотя из этой заметки вытекает,
будто Сюй Тин снабдил примечаниями только те места, в которых обнаруживались
расхождения в описании одних и тех же предметов у обоих авторов, на самом деле,
как видно из публикуемого нами текста, в абсолютном большинстве случаев он
дополняет заметки Пэн Да-я новыми важными подробностями.
Сунское издание «Кратких сведений...» не дошло до нас. Все позднейшие списки
этого сочинения так или иначе восходили к списку 1557 г., принадлежащему
кисти Яо Цзы. В 1903 г. оно было издано по одному из таких списков. В 1908 г. его
издал ученый Ху Сы-цзин в собрании («Вэнь-ин-лоу юй-ди цун-шу») подвижным
типографским шрифтом, но по современному списку, лишь косвенно восходящему к
списку 1557 г. Это издание содержало много ошибок и опечаток, причем издатель не
знал о существовании издания 1903 г. и, естественно, не мог им воспользоваться.
В 1926 г. Ван Го-вэй написал к Кратким сведениям...» подробный комментарий.
Хотя Ван Го-вэй не указывает, какой список или издание он взял за основу, но его
текст также косвенно восходит к списку Яо Цзы 1557 г. Известно, каким эрудитом
и добросовестным текстологом был Ван Го-вэй, и поэтому можно предположить,
что его вариант является результатом сличения нескольких текстов и изданий.
«Краткие сведения...» с комментарием Ван Го-вэя бьщи включены в «Посмертное
соорание сочинений Ван Чжун-кэ из Хайнина», вышедшее в 1928 г. под редакцией
Ло Чжэнь-юя Существует также отдельное издание «Кратких сведений о черных
^ Подробнее о миссиях Цзоу Шэнь-чжи см. там же, послесловие, стр. 1а-2а.
^ См. там же, стр. 1а. В публикуемом ниже переводе эти примечания набраны в круглых
скобках и, в отличие от примечаний переводчиков, не оговариваются.
* Там же, стр. 30а. Дополнения Сюй Тина печатаются курсивом.
’. Остров на реке Сицзян на территории современного уезда Учай провинции Хубэй [см.
951 Цзан Ли-хэ и др. Большой словарь древних и современных географических названий
Китая. Далее — «Большой слов^ь ...»)].
Ван Го-вэй (2), стр. 30а. О сочинении «Дневник похода на Север» («») Ван Го-вэй не
говорит, но в комментарии Ли Вэн-тяня (1834-1895), использованном в издании «Кратких
сведений о ч^ных татарах» 1908 г. (см. ниже), сообщается, что «Дневник...» являлся другим
сочинением Сюй Тина. Это, мнение было поддержано П. Пельо (Р. Pelliot. Ledition collective
des oeuvres de Wang Kouo-wei. TP, vol. XXVI, 2,1928, p. 168).
Cm. P. Pelliot. Указ, соч., стр. 168.
В конце сочинения сохранена пометка Яо Цзы с датой [см. Ван Го-вэй (2), стр. 30а].
На это собрание сочинений Ван Го-вэя существует обширная рецензия Пельо (Р. Pel¬
liot. Указ, соч., стр. 113-182).

татарах» совместно с «Полным описанием монголо-татар» с комментарием Ван Го-
вэя, вышедшее в 1936 г. Мы использовали второе, исправленное и дополненное
издание собрания сочинений Ван Го-вэя — «Посмертное издание господина Ван
Цзин-аня из Хайнина», вышедшее в 1936 г. Интересующее нас сочинение входит в
37-й цзюань (том) этого издания (стр. 1а-30а).
«Краткие сведения о черных татарах» высоко оцениваются китайскими и
европейскими учеными как источник по истории Монголии. Ван Го-вэй в своем
послесловии сравнивает их с «Записками о личных походах священно-воинственного
[императора Чингиса]» и даже с «Сокровенным сказанием» (имея в виду, по-
видимому, его китайскую версию) П. Пельо неоднократно обращался к «Кратким
сведениям...» как к ценному источнику В последнее время они были использованы
в работах Ф. В. Кливза и X. Ф. Шурманна *1 Действительно, Пэн Да-я и Сюй Тин,
совершившие продолжительное путешествие в глубь Монголии и общавшиеся с
монголами в течение долгого времени, в своих записках отразили много такого, что
осталось вне поля зрения их предшественников. Если «Полное описание монголо-
татар» южносунского посла Чжао Хуна рассказывает о путешествии к монголам в
1221 г. в Яньцзин (совр. Пекин) и при этом о многом сообщается из вторых рук,
то «Краткие сведения...» основаны на непосредственных наблюдениях авторов над
жизнью монгольского общества ХШ в. в самой Монголии. По богатству сообщаемых
ими данных «Краткие сведения о черных татарах» намного превосходят такие
источники, как «Записки о путешествии на запад» Чан-чуня представляющие
собой прежде всего описание путешествия. По разнообразию и достоверности
сообщаемых сведений «Краткие сведения о черных татарах» можно сравнить с
записками таких европейских путешественников, как Д. дель Плано Карпини (1246—
1247), Г. Рубрука (1253—1255) и М. Поло (1271-1295). Но если записки Плано Карпини,
Рубрука и Поло переведены на многие языки и явились предметом многочисленных
исследований, то составленные еще до путешествия Плано Карпини записки Пэн
Да-я и Сюй Тина, хотя и цитировались в литературе, однако еще не переводились
ни на один из европейских языков. Ниже мы публикуем их перевод с кратким
комментарием. Перевод выполнен Линь Кюн-и и Н. Ц. Мункуевым, вступительная
статья и комментарий — Н. Ц. Мункуева.
(«Библиотека отечественной науки»), 25 1936 .
‘®См. Ван Го-вэй (2), послесловие, стр. 2а.
'*^См., например, ТР, vol. XXXI, 1934-1935, р. 163-164; vol. ХХХП, 1936, р. 231, п. 4; vol.
XXXV, 1939-1940, р. 12 и особенно vol. XXVI, 1928, р. 167-169.
F. W. Cleaves. А chancellery practice of the Mongols in the thirteenth and fourteenth centu¬
ries. HJAS, vol. 14,1951, p. 496-504.
H. F. Sihurmann. Mongolian tributary practices of the thirteenth century. HJAS, vol. 19, №
3-4, 1956, p. 312-314.
О TOM, что Мэн Хун, которому раньше приписывалось авторство «Полного
описания...», не мог быть автором этого сочинения и что им был, скорее всего, Чжао Хун,
см. Ван Го-вэй (1), послесловие, стр. 1а-2а и Р. Pelliot. Указ, соч., стр. 166.
Этот источник переведен на русский язык В. П. Васильевым: «Мэн-да бэй лу» — «Полное
описание монголо-татар» (В. Васильев. История и древности восточной части Средней
Азии от X до XIII века. СПб., 1857, стр. 216-235). Б. Я. Владимирцов [см. Б. Я. Владимирцов.
Общественный строй монголов. (Монгольский кочевой феодализм). Л., 1934, стр. 9, прим. 2]
и П. Пельо (ТР. vol. XXVI, 1928, р.165) находят этот перевод слабым. В прошлом некоторые
ученые благодаря неточному переводу В. П. Васильева считали, что автор совершил
путешествие к Чингис-хану (см. В. Я. Владимирцов. Указ, соч., стр. 9, прим. 9).
Даоский монах Чан-чунь, как известно, совершил путешествие к Чингис-хану в
Среднюю Азию и обратно в 1220—1224 гг. Сущест^ет несколько переводов: Арх. Палладий.
«Си-ю цзи или описание путешествия на запад». ТД.МП, т. IV, СПб., 1886, стр. 259—436; Е.
Bretschneider. Si yu ki — в книге Е. Bretschneider. «Mediaeval researches from Eastern Asiatic
sources», vol. I. London, 1910, p. 35—108 (перевод неполный) и A. Wayley. «The Travels of an
alchemist». London, 1931.

Пэн Да-я, Сюй Тин
КРАТКИЕ СВЕДЕНИЯ О ЧЕРНЫХ ТАТАРАХ *
Государство черных татар (т. е. северного шаньюя ') называется Великой Монго¬
лией В пустыне имеется гора Мэнгушань ^ а в татарском языке серебро называется
мэнгу ^ Чжурчжэни ^ называли свое государство «Великой золотой династией» а
потому и татары называют свое государство «Великой серебряной династией»
Тот их правитель, который первым узурпировал ^ титул императора, звался
*	Перевод и комм. Линь Кюн-и и Н. Ц. Мункуева — Пробл. востоковедения. № 5, 1960.
^ Северный шаньюй — племенной вождь северных гуннов (сюн-ну) после разделения
гуннов на северных и южных. Северные гунны занимали территорию расселения
современных монголов.
^ (да Мэнгу) является, по-видимому, не совсем точным переводом термина «Yeke mon-
gyol ulus» («Великая монгольская империя»). Надпись на печати Гуюк-хана (1246—1248)
начиналась словами: «Ми^ке teneri-yin Tcucun-dur yeke Mongyol ulus un dalai-yin qan jarliq»
— «Силой Вечного Неба. Гшиказ Далай-хана Великой монгольской империи» (см. Р. Pelliot.
«Les mongols et la papaute». Paris, 1923, p. 22 et pi. II). Cp. п^евод H. П. Шастиной в книге Дж.
дель Плано Карпини. «История монгалов». Г. де Рубрук. «Путешествие в восточные страны».
М., 1957 — далее Карпини и Рубрук — стр. 215-216, прим. 151). Выражение «Yeke Moneyol
ulus» встречается также в двуязычных китайско-монгольских надписях 1362, 1335, 13з8 и
1346 гг., переведенных и тщательно прокомментированных Ф. В. Кливзом (см. HJAS, vol. 12,
1949, р. 94-95, п. 6; vol. 13, 1950, р. 105, п. 3; vol. 14,1951, р. 53 и vol. 15,1952, р. 84, п. 1).
^ Географические работы не упоминают о горе с таким названием (см. прим. 5).
*	Да или дажэнь (буквально: «татарский человек») мы всюду переводим, в зависимости
от контекста, как «татарский» или «татары».
^ По-монгольски «серебро» — «mungyu» или «mungyun» (об этом тимине см. Р. Pelliot.
«Sur quelques mots d’Asie Centrale attestes dans les textes chinois». JA, 1913, II, Serie, t. 1, p. 451-454).
Ho «Мэнгу», которое упоминает Пэн Да-я как название горь1 в значении «серебро», является
общеизвестной китайской'транскрипцией слова «Mongyol». Тебины «mungyu» или «mungyun»
и «Monj^ol» вряд ли смешивались в монгольском языке, у Пэн Да-я же китайская транскрипция
слова «Mongyol» — «Мэнгу», по всей вероятности, ассоциировалась с монгольским «mung^» или
«mungyun» по внешнему фонетическому сходству. В «Цзю Тан шу» («Старая история династии
Тан», составлена в 945 г.) и «Синь Тан шу» («Новая история династии Тан», составлена в 1045-1060
гг.) название монголы встречается в форме мэнъу и мэнва [см. Ван Го-юй (2), стр. 1а].
^ Нюйчжэнь — китайская транскрипция [названия чжурчжэней — отличается от
транскрипции, принятой в «Юань ши» («История династии Юань»), где чжурчжэни названы
нюйчжи. Первоначально в китайских работах чжурчжэни назывались именно так, как в
тексте Пэн Да-я и Сюй Тина. Впоследствии иероглиф «чжэнь» был заменен иероглифом
«чжи» в связи с тем, что иероглиф «чжэнь» входил в состав табуированного имени одного из
киданьских императоров [см. Serruys. «Sino-jurced relations during the Yung-lo period (1403-
1424)». Wiesbaden, 1955, p. VII, n. 1]. Транскрипция «нюйчжэнь», примененная в «Кратких
сведениях...», видимо, более правильная, если она не является результатом позднейшего
исправления. По мнению Хань Жу-линя, в начале X в., т. е. в период возникновения термина
«нюйчжэнь», в Северном Китае иероглиф (нюй) читался с начальным носовым палатальным
аффрикатомпбг [см. (ХаньЖу-линь. «Исследованиетранскрипции «нюйчжэнь»»), «StudiaSer-
ica», 3,1952, S. 1-11)]. Начиная с X в., (нюй), как считает X. Серриус, служил для транскрипции
начального аффиката ju (-dzu) и наиболее правильно отражает первоначальное звучание
слова в монгольском языке: jurcen в единственном числе и jurced во множественном (см. Н.
Serruys. Указ, соч., р. VII, п. 1). В «Сокровенном сказании» мы встречаемся с употреблением
этого слова во множественном числе: jurced (см. С. А. Козин. Сокровенное сказание. М.—Л.,
1941, стр. 497, монгольский текст). В известном сборнике монгольских техстов «Хуа-и и-юй»
этот термин применяется также во множественном числе: чжу(э)рчжити (Jurced) (см. М.
Lewicki. La langue mongole des transcriptions chinoises du XIV siecle: Le Houa-yi yi-yu de 1389.
Wroclaw, 1949, p. 145, n. 222). У Рашид-ад-дина чя^рчжэни названы «джурджэ» (см. Рашид-
ад-дин. Сборник летописей, т. I, кн. 1. М.—Л., 1952, стр. 91).
^ Чжурчжэньские правители, захватившие Северный Китай, действительно называли
свою династию Да цзинь — «Великая золотая».
*	В других источниках не встречается сведений о том, чтобы монголы называли свою
династию или государство Да инь — «Великая серебряная».
’ Пэн Да-я употребляет здесь слово «узурпировать», «захватить», «незаконно присвоить
себе», ибо для него как представителя национальной китайской династии южных Сунов
всякий другой Ихмператор на территории Китая не может являться законным.

детским именем Тэмочжэнь а по узурпированному им титулу императором
Чэнцзисы Нынешний их правитель зовется детским именем Укудай Вместе с
ним узурпировали титулы всего восемь человек
Его сыновей зовут Кодуань Кочу Хэсидай (поставлен незаконным
наследником престола изучает китайский язык, и его учителем является
секретарь Ма и Хэлачжи
У него четыре министра: Аньчжидай ([по национальности] черный татарин, умен
и решителен). Ила Чу-цай (по прозвищу Цзинь-циу, [по национальности] киданец;
(сяо-мин) означает «детское имя» у китайцев, у которых может быть много других
имен (например, школьное имя, ученое имя и т. д.). В данном тексте подразумевается, что за
монголом сохраняется на всю жизнь то имя, которое оыло ему дано при рождении.
" Тэмочжэнь — транскрипция имени Чингис-хана (Temucin). В «Юань ши» имя Темучин
дано в транскрипции (см. «Юань ши», гл. 1, стр. 1а), а в «Записках о личных походах...» — см.
[Ван Го-ввй. Сверка и комментарий «Записок о личных походах священно-воинственного
императора Чингиса]». Цит. по: «Посмертное собрание сочинений господина Ван Цзин-аня
из Хаинина», цзюань 38. Далее — Ван Го-вэй (3)]. Чингис-хан умер 25 августа 1227 г.
— транскрипция имени Чингис (Cinggis).
— транскрипция имени второго монгольского великого хана Угэдэя (Ogodei). В «Юань
ши» (гл. 2, стр. 1а) имя Угэдэя транскрибируется как Вокотай, в «Записках о личных походах...»
как Адай. Угэдэй родился в 1186 г., вступил на трон 13 сентября 1229 г. и умер 11 декабря
1241 г. (см. «Юань ши», гл. 2, стр. 1а, 7б-8а; ср. F. W. Cleaves. The Sino-Mongolian inscription of
1346. JHAS, vol. 15, 1952, p. 37, n. 8).
По мнению Ван Го-вэя, этими восемью лицами являлись: сын первого младшего брата
Чингис-хана Джучи-Хасара (Juci-Qasar) Еку (Yeku,); сын его второго брата Хачиуна (Qaci un)
Алчидай (Alcidai, ); его третий браг Тэмуге-отчигин (Temuge-otcigin, ); четвертый ^ат
Белгутей (Belgutei,); внук Чингис-хана Бату (Batu,); второй сын Чингис-хана Чагатай (Сау-
atai,); внук Чингиса Мункэ (Mungke) и сам Угэдэй-хан. Родственники Чингис-хана каждый
в своих уделах назывались ханами [см. Ван Го-вэй (2), стр. 1а-6; о братьях Чингис-хана см.
также С. А. Козин. Указ, соч., стр. 86]. Младшие братья Чингис-хана — Тэмуге-отчигин и
Белгутей в описываемое Пэн Да-я время были еще живы.
У Угэдэя было семь сыновей [«Синь Юань ши», стр. 6649-6650; см. также Ван Го-вэй
(2), стр. 16]. (Кодуань) — Kodon, Кодон, второй сын Угэдэя [см. Ван Го-вэй (2), стр. 16; ср.
также (о Кодоне) L. Hambis. Le chapitre СVIII du Yuan che, 1.1. Leiden, 1954, p. 28, n. 2J-
(или в других источниках ) — третий сын Угэдэя: Коси (Кучу) [см. Ван Го-вэй (2), стр.
16; ср. также L. Hambis. Указ, соч., табл. 4].
^ (или ) Qasi (Хаши), пятый сын Угэдэя [см. Ван Гогвэй (2), стр. 16].
Перед титулами монгольской знати авторы «Кратких сведений...» ставят определение
(вэй) — «незаконный», «фальшивый». О причине см. прим. 9.
После смерти Угэдэя ханом стал его старший сын Гуюк, а не Хаши. У Пэн Да-я Гуюк
даже не упомянут. Ван Го-вэй объясняет это тем, что в период пребывания Пэн Да-я при
дворе Угэдэя Гуюк находился в походе в Ляодунь [см. Ван Го-вэй. (2), стр. 16].
Личность этого Ма нам установить не удалось.
(Хэлачжи) — четвертый сын Угэдэя Qaracar, Харачар [см. Ван Го-вэй (2), стр. 16].
” Пэн Да-я называет здесь «сян», — это, как справедливо считает Ван Го-вэй, Eljigidei
(Элчжигидэи), кот^ый в 1229 г. был поставлен во главе всех ноянов [см. Ван Го-вэй (2), стр.
2а; ср. также С. А. Лозин. Указ, соч., стр. 196].
. Елюй Чу-цай, отдаленный потомок Елюя Абаоцзи, основавшего в 907 г. государство
киданей (Ляо). Ила является вариантом написания родовой фамилии Елюй [см. Р. Pelliot. Les
oeuvres collectives de Wang Kouo-wei, TP, vol. XVI, p. 175; «Ляо ши» («История династии Ляо»), гл.
116, стр. 16 и «Цзинь ши» («История династии Цзинь»), гл. 135, стр. 126]. В упоминавшихся уже
записках южносунского посла Чжао Хуна имя Елюй Чу-цая передано в форме (Ила Цзинь-цин)
[см. Ван Го-вэй (1), стр. 116]. В. П. Васильев в своем переводе «Мэн-да бэй-лу» назвал его И-цы-
цзинем, отбросив один иероглиф из состава его прозвища Цзинь-цин и прочитав иероглиф
«Ла» из фамилии «Ила» как «цы». Кроме того, В. П. Васильев перевел текст так, что Чжао Хун (у
В. П. Васильева он, как мы упоминали во введении к данной публикации, назван Мэн Хуном;
встретился с Елюй Чу-цаем в Яньцзине («встретился я с одним Киданьцем, И-цы-цзинем...») (В.
Васильев. Указ, соч., стр. 224), тогда как в тексте сказано «Ныне в Яньцзине имеется...», и ничего
не говорится о том, что автор лично встретился с Елюй Чу-цаем. Этой встречи не могло быть
уже хотя бы потому, что Елюй Чу-цай в это время (1221 г.) находился в Средней Азии вместе с
Чингис-ханом.
Елюй Чу-цай (род. 24 июля 1190 г., умер 20 июня 1244 г.) был вызван к Чингис-хану
и привлечен к службе в 1218 г. [в многочисленных общих паботах по истории Монголии
неправильно указывается, что Елюй Чу-цай перешел на служ^ к Чингис-хану после падения
Чжунду (Пекина) в 1215 г.]. При Чингис-хане состоял главным образом советником. При Угэдэй-
8

иные называют его чжун-шу ши-лан и Няньхэ Чун-шань ([по национальности]
чжурчжэнь, некоторые называют его цзян-цзюнь), которые совместно ведают делами
[относящимися к] китайцам [а также] Чжэньхай ^ (мусульманин), который специ¬
ально ведает делами [относящимися к мусульманским странам].
Когда [я, Сюй] Тин прибыл в степи, Аньчжидай уже не являлся [министром].
хане он возглавлял сначала административное управление Северным Китаем. В 1231 г. Елюй
Чу-цай был назначен главой [J чжуншу [шэн], который в дальнейшем являлся центральным
правительством династии Юань (О переводе термина чжуншу шэн см. R. des Rotours. Traite des
fonctionnaires et traite de larmee traduits de la Nouvelle histoire des T’ang, t. II. Leide, 1948, p. 1028; о
составе и функциях чжуншу шэн при династии Юань см. R Ratchnevsky. Un code des Yuan. Paris,
1937, p. 117—126). Биографию Елюй Чу-цая см. в «Юань ши», гл. 146, стр. 1а-11а; надпись на
его могиле, составленную Сун Цзы-чжэнем, в ... 57,9 ()—24 () («Образцы сочинений правящей
династии», далее — «Образцы...»); ср. также... 1 ()—25 () [Ван Го-вэй. Биография-хронология его
превосходительства Елюй Вэнь-чжэна. Цит. по «Посмертное сочинение господина Ван Цзин¬
аня из Хайнина», кн. 32 (далее — Ван Го-вэй (4).], и (о датах жизни Елюй Чу-цая) [Чэнь Юань.
Годы рождения и смерти Елюй Чу-цая. «Яньцзин сюэ-оао», 8.1930,1469—1472].
^^Этим титулом он назван и на титульном листе «Записок о путешествии на запад» Елюй
Чу-цая, изданных самим автором в Яньцзине (характ^истику этого сочинения и перевод
отрывков из него см. Е. Bretscnneider. Указ, соч., стр. 9-24, о переводе термина ши-лан см. R.
des Rotours. Указ, соч., стр. 920).
Няньхэ Чун-шань — чжурчжэнский аристократ, отданный в заложники Чингис-хану
чжурчжэньским двором. Еще при Чингис-хане он перешел на службу монгольскому хану и
был (назначен секретарем (biceci — бичэчэ) в гв^дию (kesiq) Чингис-хана. Когда в 1231 г.
при Угэдэй-хане был создан чжуншу шэн, Няньхэ Чун-шань был назначен левым министрдм
—	цзо чэнсян. [При династии Юань центральный административный орган — чжуншу шан
—	возглавлялся председателем (лин), при котором назначалось два министра — правый (ю
чэнсян) и левый (цзо чэнсян); правый министр ставился выше левого. Подробно об этом см.
Р. Ratchnevsky. Указ, соч., стр. 117-126.] В качестве «левого» чэнсяна Няньхэ Чун-шань являлся
помощником Елюй Чу-цая по административному управлению Северным Китаем. В 1235 г.
был назначен советником к сыну Угэдэя Кучу при походе последнего к геаницам южных Cvhob
[см. «Юань ши», гл. 146, стр. 12б-13а; ср. также «Синь юань ши», стр. 6880/3 и 48,12 ()—13 () (Ту
Цзи. Исторические записки о монголах)|. Умер в 1238 г. (см. Ту Цзи. Указ, соч., стр. 13а).
Хотя термин хань-минь или хань-жэнь в период монгольского владычества в Китае
обозначал не только ханьцев, а вообще представителей населения государства Цзинь, т. е.
Северного Китая, включая чжурчжэней, киданей и т. д. [см. (Чэнь Инь-кэ. Исследование
различных названий ханьцев в эпоху Юань). «Го-сюэ лунь-цун», 1929, 2 1-6], но мы всюду
переводим этот термин «китаец» или «китайский», так как авторы в дальнейшем употребляют
этот термин по отношению ко всему Китаю.
(Cinqaj) — один из младших сподвижников Чингис-хана. В 1206 г., после провозглашения
Темучина ханом, Чжэньхай, как устанавливает Ту Цзи, получил титул сотника и был назначен
jaryuci (джаргучи), т. е. судьей. После похода 1211 г. против чжурчжэней (более точной даты
источники не сообщают) где-то на восточном Алтае была создана колония из 10 тыс. молодых
пленных китайцев обоего пола, а также китайских ремесленников и маст^ов. Так как во главе
колонии был поставлен Чжэньхай, то построенный там город был назван Cinqai balyasun (город
Чжэньхай). В 1231 г. Чжэньхай был назначен «правым министром» (ю чэнсян). В 1241 г., после
смерти Угэдэя, он был отстранен от этой должности, но затем восстановлен в ней ханом Гуюком.
Биографию Чжэньхая см. «Юань ши», гл. 120, стр. 10а-Па; «Синь Юань ши», стр. 6880/2-3 и Ту
Цзи. Указ, соч., гл. 48, стр. 106-126.0 дате и причине его смерти существуют различные мнения.
Автор «Синь юань ши» Кэ Шао-вэнь полагает, что наиболее правдоподобной является версия о
том, что Чжэньхай был казнен в 1251 г., по вступлении на престол Мункэ-хана (см. «Синь Юань
ши», стр. 6880/3), хотя в «Юань ши» не сообщается о насильственной смерти Чжэньхая. Рашид-
ад-дин называет Чжэньхая уйгуром, Ван Го-вэй также сомневается в том, что он является
кэрэитом-монголом [см. Ван Го-вэй (2), стр. 2б-3а], однако другие источники опровергают
это мнение. В «Юань ши» (гл. 120, стр. 10а) сообщается, что он был кэрэит. Этого не отрицают
также Ту Цзи (Указ, соч., гл. 48, стр. 106) и Кэ Шао-вэнь («Синь Юань ши», стр. 6880/2). Плано
Карпини, побывавший у Гуюка а 1246 г. и неоднократно встречавшийся с Чжэньхаем (которого
он именует «Хингай»), не называет его уйгуром, тогда как в других случаях он всегда указывает
происхождение того, с кем он встречался. (Поэтому вряд ли ог^авдано примечание Н. П.
Шастиной с ссылкой на д’Оссона о том, что Чжэньхай-Чингай — уйгур. См. Карпини и Рубрук,
стр. 219, прим. 208.) П. Пельо особо подчеркивал, что Чжэньхай являлся кэрэитом (см. Р. PeUiot.
Chretiens dAsie Centrale et d’Extreme-Orient. TP, vol. 15,1914, p. 628).
По мнению Ван Го-вэя, Пэн Да-я и Сюй Тин, сообщая о «министре Аньчжидай»,
говорят о двух разных лицах. Первый имеет в виду Элчжигидэя (Ehigidei) (см. выше, прим.
22), а второй — Алчидая (AlcidaiJ — племянника Чингис-хана [см. Ван Го-вэй (2), стр. 2а-6].

[К этому времени] Няньхэ Чун-шань уехал с незаконным царевичем Цюйчжу для
вторжения на юг Когда в следующем году Цюйчжу умер, Аньчжидай заменил его
[на посту командующего экспедиционными войсками], а Няньхэ Чун-шань помогал
ему, как и раньше [царевичу Кучу]. Ила Чу-цай и Чжэньхай, которые сами называют
себя титулами чжун-шу сян гун вместе управляют государственными делами;
Чжэньхай управляет не только мусульманами. V татар нет названия сян и называют
их [т. е. вышеуказанных лиц. — Пер.] только бичэчэ а бичэчэ на китайском языке
означает линши Им приказано ведать только официальными бумагами.
Местность у них за Цзюйюн (в 100 с лишним ли к севд)о-западу от Янь
постепенно становится возвышеннее и шире, а за Шацзин (в 80 ли от уездного
города Тяныпаньсянь) кругом ровная и просторная, пустынная и бескрайняя.
[Здесь] изредка встречаются дальние горы — на первый взгляд как будто
высокие и крутые, [но] когда подъезжаешь [к ним] ближе, [они] оказываются только
покатыми холмами. Эта местность вообще покрыта сплошь песком и камешками.
Песок и камешки, которые [я, Сюй ] Тин видел, также не были крупные: лишь
мелкий песок и маленькие камешки.
У них климат холодный. [Здесь] не различаются четыре времени и восемь сезонов
года (например, в «Пробуждении насекомых» не было гроз). В четвертую луну
и в восьмую луну часто идет снег. Погода меняется мало [в зависимости от времен
года]. За последнее время к северу от заставы Цзюйюнгуань, например, в Гуаньшань
Цзиньляньчуань и других местах падает снег даже и в шестую луну.
Когда [я, Сюй] Тин ночевал под горой Ехулин на обратном пути из степей,
был как раз пятый день седьмой луны и когда [я] встал утром, было крайне
холодно, [т21к что] замерзли руки и ноги.
(Цюйчжу), упоминаемый Сюй Тином и (Кочу) у Пэн Да-я — одно и то же лицо —
третий сын Угэдэя Кучу [см. Ван Го-вэй (2), стр. 26].
Речь идет о походе Кучу к гоаницам южных Сунов в 1235 г. (см. «Синь Юань ши», 6880/2).
Оба эти лица, так же как Няньхэ Чун-шань, были назначены министрами в 1231 г. (см.
прим. 24, 26 и 28).
” монгольское biceci («секретарь», «писарь»). В первый период существования монгольского
государства, когда уйгурская письменность, позаимствованная монголами, только прививалась
в стране и только налаживалась гражданская администрация, бичечи было, возможно, общим
названием для всех приближенных хана, занятых гражданским управлением империей. Но уже в
1231 г. были назначены чжуншу лин и два чэнсяна. В дальнейшем термин «бичечи» употреблялся
только в значении «писарь», «секретарь». Например, после 1260 г. в составе чжуншу шэн, помимо
других мелких чиновников и переводчика (kelemeci), было 22 монгольских, 60 китайских и 14
А^сульманских бишэчи (т. е. biceci) («Юань ши», гл. 85, стр. 6а-6).
писарь.
Цзюйюн, или Цзюйюнгуань — горный щ)оход севернее Пекина протяженностью 20 км
(см. «Большой словарь...», стр. 458; ср. также Е. Bretschneider. Указ, соч., стр. 44, прим. 100).
или Яньцзин — современный Пекин (см. [«Большой словарь...», стр. 1226).
Под Шацзин имеется в виду пункт в со^еменном автономном районе Внутренняя
Монголия, на территории бывшей провинции Суйюань. Этот пункт, по мнению ВанТо-вэя,
был расположен в 40 км к северу от бывшего уезда Тяньшань, который при династии Юань
занимал часть территории провинции Суйюань [см. «Большой словарь...», стр. 131; Ван Го-
вэй (2), стр. За-6].
Имеются в виду 8 времен из 24-сезонного сельскохозяйственного года китайского
лунного календаря, начинавшиеся приблизительно; 1) — зимнее солнцестояние — 22
декабря; 2) — летнее солнцестояние — 21 июня; 3) — весеннее равноденствие — 21 марта; 4)
—	осеннее равноденствие — 23 сентября; 5) — начало весны — 5 февраля; 6) — начало лета
—	5 мая; 7) — начало осени — 7 августа и 8) — начало зимы — 7 ноября (см. Pi Chung-san and
Ouyang Yi. A Sino-Western calendar for two thpusand years. Pekin, 1957, p. 438).
” один из 24 сезонов начинается приблизительно 5 марта (см. там же).
По-видимому, в современном уезде Фэнчэн автономного района Внутренняя Монголия
[см. «Большой словарь...», стр. 611 и Ван Го-вэй (2), стр. 36].
По-видимому, имеется в виду местность Цзиньляньчуань в современном уезде Гуюань
на террит^ии автономного района Внутренняя Монголия [ср. «Большой словарь,..», стр.
547 и Ван Го-вэй (2), стр. 36].
Гора и горный проход в 15 км северо-восточнее уездного города Ваньцюаньсянь
(северная часть провинции Хэбэй). Здесь расположен проход через Великую китайскую
стену (см. «Большой словарь...», стр. 861; Е. Bfetscheneider. Указ, соч., стр. 45, прим. 104).
8 августа 1236 г.
10

Дикие травы, которые у них растут, начинают зеленеть в четвертую луну и в шестую лу¬
ну начинают расцветать, а в восьмую луну высыхают. [Там] ничего не растет, кроме травы.
Их домашние животные: коровы, лошади, собаки, овцы и верблюды. У овец северных
племен шерсть пышная и веерообразный курдюк Китайские овцы называются [у
них] «гулюй» [У них] есть верблюды двугорбые, одногорбые и совсем без горба.
Как [я, Сюй ] Тин видел, в степях к^овы все только желтые, ростом с южно¬
китайского буйвола и самые выносливые. Так как [татары] не пашут, то [быки] исполь¬
зуются только в упряжку. У большинства быков не продето [кольцо] через нос.
Они (черные татары. — Пер.) живут в куполообразных хижинах (т. е. в
войлочных шатрах). У них не строятся города со стенами и [каменные] здания.
[Они] кочуют с места на место в зависимости от [наличия] воды и травы [для
скота] без постоянных [маршрутов]
Татарский правитель перевозит [свои] шатры вслед за ними и занимается
охотой, устраивая загоны. Когда вслед за ним отправляются все незаконные
чиновники, то [это] называется «поднять лагерь» . Их повозки тащат быки,
лошади и верблюды. На повозках [устраиваются] комнаты, в которых можно
сидеть и лежать. Их называют «повозками-шатрами» '**. В повозке по четырем
углам втыкаются либо палки, либо же доски и соединяются накрест вверху. Этим
выражается почтение к Небу. Это называется [знаком моления о] пище
[При перекочевках] повозки передвигаются по пять в одном ряду. [При сборах
для перекочевок они], как вереницы муравьев, как нити при плетении веревки,
тянутся [к одному месту] справа и слева на [протяжении] пятнадцати ли. Когда
[колонна из съехавшихся повозок] выпрямляется и половина [их] достигает воды,
то [колонна] останавливается. Это называется «установкой лагеря»
Шатер правителя располагается один впереди всех, [входом] к югу за ним —
[шатры его] жен и наложниц а за ними — [шатры] незаконных [членов] свиты
и телохранителей а также незаконных чиновников.
Вообще место расположения охотничьего шатра татарского правителя всегда
— буквально «веерообразный хвост».
(гулюй) является, по-видимому, искаженной формой (гули) — «черная овца». Ван Го-вэй
приводит следующее описание овец гули (гулиян) из «Записок об услышанном в Сунмо» сунского
автора Хун Хао, долго прожившего в Северном Китае у чжурчжэней; «Среди северных овец не
бывает и двух-трех рогатых из ста. Вкус их мяса превосходен, когда пасут их, то непременно ставят
в каждую отару несколько голов гулиян. Гулиян благодаря своим смелым и сердитым повадкам
непременно находятся впереди отары и, когда попадаются речки, переходят их первыми, и вся
отара следует за ними. Так как гули часто бесятся, то их мясо не едят» [Ван Го-вэй (2), стр. 4а]. Гули
—	порода крупных овец с длинной и грубой шерстью, распространившаяся из районов Шэньсй
и Щаньси (там же). Гули или гу («гу» в значении «черная овца» встречается еще в «Ши цзин»)
—	слова китайские [см. «» («Цы-юань»), стр. 1193].
^ Кочевки производились в пределах определенной территории (см. прим. 135).
буквально: «поднять лагерь» или «подняться из лагеря». Это сочетание является,
возможно, прямым переводом какого-либо монгольского выражения, употреблявшегося
в XIII в., хотя в других случаях наши авторы, не знавшие монгольского языка, дают
описываемым предметам и явлениям собственные китайские названия.
Этому выражению, которое является, видимо, переводом с монгольского, соответствует
монгольский термин ger-tergen («дом-повозка»). В китайской версии «Сокровенного
сказания» ger-tergen переведено как фанцзы чэцзы, или фанцзы чэ, т. е. «дом-повозка». Оба
термина подробно рассмотрены Ф. В. Кливзом (см. F. W. Cleaves. Ап early Mongolian loan
contract from Qara Qoto. HJAS, vol. 18,1955, № 1-2, p. 37, n. 26).
фань-ши.
Cm. прим. 47.
Это отмечали также Г. Рубрук (см. Карпини и Рубрук, стр. 92) и Марко Поло (см.
«Книга Марко Поло». М., 1955, стр. 88).
Г. Рубрук указывает, что первая жена хана всегда размещается с западной стороны, а
остальные жены размещаются по порядку с запада на восток (см. Карпини и Рубрук, стр. 92).
” ху вэй — оуквально «свита и охрана». Под охраной надо понимать, конечно, kesiq —
гвардию, созданную Чингисом и сохраненную его преемниками (подробно см. С. А. Козин.
Указ, соч., стр. 195-197).
11

называется «волито»
Что касается его золотого шатра (стойки [внутри] сделаны из золота. Поэтому
[шатер] называется золотым) ”, то когда [вместе с ним] ставятся шатры всех
незаконных императриц вместе со стойбищем [других подданных], только [это]
называется «большой ордой» ”.
У них [для стоянок выбирается] местность, изрезанная большими и малыми
холмами, для того чтобы [возвышенности] уменьшали силу ветра.
[Перекочевки у них происходят] подобно [выбору] стоянок [во время] пере¬
мещения императорского поезда у китайцев [при путешествиях императора]:
также не существует определенных [мест] остановок, и переселение производится
то через месяц, то через квартал.
Когда [я, Сюй] Тин прибыл в степи, [черные татары] поставили золотой шатер.
[Я] думаю, что они поставили его, чтобы показать [свое] великолепие, потому что
прибыл [к ним ] посол, лично посланный императором нашей династии. Когда
перед [нами] прибыл [к ним] Цзоу с миссией ”, [золотой, шатер] не ставился, а
когда после [нас] посол Чэн ” и вслед за ним Чжоу ” прибыли [к ним] с миссиями,
[также] никогда не ставился [золотой шатер ]
Его (золотой шатер. — Пер.) сделали из больших [кусков] войлока, которые [катают]
в степях. [Этот] шатер по1фыт войлоком сверху донизу. Посередине [купола сверху] в
связанных ивовых прутьях [на которых держится войлок] оставлено отверстие для света.
[Войлок на каркасе из ивы] затягивается более чем тысячью веревок. [У шатра
только] одна дверь. Порог и стойки все облицованы золотом, поэтому-то [шатер]
и называется [золотым]. Внутри [этого шатра] вмещается несколько сот человек^'.
Кресло, в котором восседает татарский правитель в [этом ] шатре, — как сидение
проповедника в буддийском монастыре и так же украшено золотом Жены
императора восседают в порядке, в зависимости от степеней, [ровно] как у барьера ”.
Однако [у татар ] куполообразные хижины бывают двух видов. В тех, которые
ИЗГОТОВ71ЯЮТСЯ в Янъцзине, каркас, сделанный из ивовых прутьев, совершенно похож
на [дно ] бамбукового сита, [которое делается из плетеного бамбука] на юге [Китая]
^ китайская транскрипция монгольского ordu или ordo, термина, позаимствованного
монголами из древнетюркского. Значение его «лаг^ь» или «дворец» (см. Р. Pelliot. ТР, vol.
ХХУП, 1930, р. 208-210). Б китайских источниках XIIi-XIV вв. (в частности «Юань ши») ordu
транскрибируется еще как во^до, улудо, во(э)рдо или улидо, а также — значительно реже —
вото. «Вото» представляет сооой также транскрипцию другого термина — ortaq (см. прим.
143). Ordu в китайских источниках имеет значение «походный шатер», «лагерь» и «дворец»
см. (Вэн Ду-цзянь. Исследования различных (значений термина) «вото»). «Яньцзин сюэ-
бао», т. 29,1941 (отд. отт.), стр. 204-206]. Следовательно, термин «ordu» обозначал у монголов
не только местоположение охотничьего шатра монгольского хана.
Карпини, присутствовавший в 1246 г. на церемонии коронации преемника Угэдэя
хана Гуюка, сообщает, что золотой шатер «был поставлен на столбах, покрытых золотыми
листами и прибитых к дереву золотыми гвоздями» (Карпини и Рубрук, стр.. 76).
” по-монгольски уеке ordu.
Имеется в виду миссия 1233 г., в состав которой входил Пэн Да-я.Хам Сюй Тин, как
указывалось выше, входил в состав миссии Цзоу Шэнь-чжи, отправившейся к монголам 17
января 1235 г. [см. Ван Го-вэй (2), стр. 4в].
* Чэн Фу () был послан к монголам 16 февраля 1235 г. для «налаживания дружбы» (см.
там же, стр. 4б-5а).]
Чжоу Цы-шо был отправлен к монголам в качестве посла южно-сунского государства
в 1238 г. (см. там же, стр. 5а).
“ Предположение Сюй Тина, что монгольский хан поставил золотой шатер по случаю
прибытия личного посла китайского императора, по мнению Ван Го-вэя, объясняется тем,
что предыдущее посольство во главе с Цзоу Шэнь-чжи было отправлено не императором, а
коман^ющим пограничными войсками района Цзянхуай (см. там же, стр. 5а).
Плано Карпини сообщает, что один из шатров Гуюк-хана мог вместить более двух
тысяч человек (см. Карпини и Рубрук, стр. 74).
” Ср. описание трона Гуюк-хана (1246-1248), данное Плано Карпини (Карпини и Рубрук,
стр. 77). Плано Карпини сообщает также, что этот трон был сделан русским мастером
Космой (Козьмой) (там же, стр. 78).
Согласно свидетельству Плано Карпини, жены хана сидели на скамейках с левой
стороны трона (см. там же, стр. 77).
12

и сворачивается и разворачивается. Дверь выходит вперед (т. е. в южную сторону. —
Пер.). Верх [изнутри] похож на каркас зонта. На самой верхушке каркаса [посредине]
проделывается отверстие, которое называется верхним окном Весь [каркас] снаружи
покрывается войлоком. [Такой шатер] можно перевозить на лошадях вьюком.
В тех [шатрах], которые изготовляются в степях, круглые стены сплетаются из
ивовых прутьев и закрепляются волосяными веревками. [Они] не сворачиваются
и не разворачицаются, а перевозятся на повозках
Когда вода и травы иссякают [в данном кочевье], то [черные татары] перекоче¬
вывают в другое место. Определенных дней, [перекочевок, которые были бы
установлены] с самого начала, не существует.
Они питаются мясом, а не хлебом. Они добывают на охоте зайцев, оленей,
кабанов сурков	диких баранов (из костей их позвоночника можно делать
ложки), дзеренов	(спины у них желтые, а хвост величиной с веер), диких
лошадей (по виду они похожи на ослов) и рыбу из рек (ее можно ловить после
наступления морозов) [Татары] больше всего разводят овец и употребляют [их
мясо] в пищу. За ними следует крупный рогатый скот.
[Татары] не забивают лошадей, если не [устраивается] большой пир. [Мясо
они] жарят на огне в девяти [случаях] из десяти, а в двух-трех [случаях] из десяти
варят его в чане о трех ногах.
[Когда садятся за еду], режут мясо на куски и сперва отведывают [его сами|, а
затем дают есть другим.
[Я, Сюй] Тин, прожив в степях более месяца, никогда не видел, чтобы татары
резали крупный рогатый скот на мясо
Они пьют кобылье молоко и простоквашу из овечьего и коровьего молока.
Например, [человек] А, первый наливший [когалье молоко], непременно пьет его
сам, и только после этого дает пить лицу Б [из этой же чашки]. Б, прежде чем пить,
подает чашку А. [В это время] В и Г чмокают губами. Это называется «вкушанием».
[Лицо] А [в свою очередь] не пьет и тотчас же передает [чашку] В, чтобы тот
выпил. В выпивает и, зачерпнув [кобылье молоко], угощает [им лицо] Б. Б снова
отказывается пить и дает пить [лицу] Г. Г совершает такой же обряд, как и В, и только
теперь [лицо] Б выпивает и, зачерпнув [молоко], угощает [им] А. А снова в таком же
порядке наливает |им кобылье молоко] и дает пить [лицам] В и Г. Это называется
«обменом кубками» Первоначально это делалось для того, чтобы предостеречься
от отравления, но в дальнейшем превратилось в постоянный обычай.
Из приправ у них только одна соль.
^ буквально: «Небесное окно». Плано Карпини верхнее отверстие юрты называет также
«круглым окном» (см. там же, стр. 27).
Существование двух видов юрт у монголов — большой, неразборной, перевозившейся
на повозках, и небольшой, разборной, перевозившейся на вьючных животных, — отмечено
такж^ Плано Карпини (см. там же, стр. 27-28 и примечание Н. П. Шастиной, там же, стр.
198). Первого вида юрт у современных монголов не существует. Большая неразборная юрта
подробно описана у Г. Рубрука. В частности, Г. Рубрук видел юрту на особой платформе,
которую тащили 22 быка (см. там же, стр. 91).
^ Sus leucomystax Temm.
Citellus dauricus, или даурский суслик. Однако здесь имеется в виду Marmota bobak
— сурок или тарбаган, мясо которого употребляют в пищу.
Ovis argali.
Procapra gutturosa, антилопа-дзерен.
По-видимому, имеется в виду так называемая «лошадь Пржевальского».
В записках о путешествии Ч^жан Дэ-хуя в Монголию в 1248 г. сообщается, что в реке
Керулен водилась рыба длиной до 100-120 см, которую можно было ловить только зимой в
прорубях [см. ВанГо-вэй (2), стр. 5б1.
Плано Карпини и Рубрук не наолюдали, чтобы монголы убивали летом крупный рогатый
скот (см. Карпини и Рубрук, стр. 36,95). Однако М. Поло, отметив, что монголы едят «лошадиное
мясо и собачье», затем заключает: «Всякое мясо они едят» («Книга Марко Поло», стр. 88). Летом
монголы питаются почти исключительно молочной пищей (см. Карпини и 1^6рук, стр. 36, 95,
225; И. М. Майский. Монголия накануне революции. 2-е изд. М., 1959, стр. 59).
Приблизительно такой же обычаи обмена чашками у монголов описан Чжао Хуном
[см. Ван Го-вэй (1), стр. 186; В. П. Васильев. Указ, соч., стр. 234-235].
13

Когда [я, Сюй ] Тин, выехав из Цзюйюнгуаня и проехав еще тысячу с лишним
ли за Ехулин, прибыл в степи к озеру под названием Цзелипо то [оказалось, что]
вода в нем к вечеру сгущается и ночью образуется соль. [Сюда] приезжают купцы с
крупами и обменивают [их на соль]. [Сбыт соли ] достигает нескольких тысяч даней в
год. Проехав еще дальше в глубь [степей], [я] \^идел, что соль, которую употребляют в
пищу черные татары, называется «доу-янь». Она по цвету, как снег, а по виду и размеру
[кристаллов], как зуб и снизу [кристалла] ровная, как [дно меры сыпучих тел] доу^ .
Поэтому-то [она] и называется «доу-янъ». Ибо это самая отборная соль.
Еще более к северу земли у них в большинстве случаев солончаковые. Здесь травы
подходят для лошадей. Они готовят пищу на травяном ^ле (коровий и конский помет). В
их светильниках травяной уголь используется как фитиль а оараний жир -
Их обычай-
-как масло.
-^стрельба из лука и охота. Когда их правитель^страивает облавную
охоту, всегда непременно собираются большие массы людей. [Они] выкапывают
ямы и втыкают [в них] колья. [Последние] соединяются между собой волосяными
веревками, а [к веревкам] привязываются [лоскутки] войлока и птичьи перья.
[Это] как при ловле зайцев при помощи сети у китайцев.
[Веревки] тянутся [кругом] до 100—200 ли. Так как на ветру колышутся перья
[и лоскутки войлока], то перепуганные звери не осмеливаются перебежать. После
этого [люди] окружают [огороженный участок, постепенно] прижимая [зверей к
середине круга], ловят и бьют [их] [Я, Сюй ] Тин в пути видел, что татары считают
[для себя ] довольно большой тяжестью добычу волосяных веревок и войлока. У
большинства станционных лошадей, на которых [я, Сюй] Тин ехал, были срезаны
гривы. Когда [я] спрашивал татар [о причине этого], то [они] отвечали, что [они ]
сделали из них веревки и сдали их в волито для использования на охоте.
Облавные охоты [у черных татар ] начинаются с девятой луны и прекращаются
во вторую луну ***. Так как во время охоты [люди] все время едят мясо, добытое
ими на охоте, то [в это время] мало режут овец.
[Что касается] их головных уборов, [то они] распускают волосы и завязывают
[их] в узлы Зимой они носят шапки, а летом — шляпы из бамбуковой щепы*’^
Женщины носят на голове гу-гу
Ван Го-вэй отождествляет это название с озером Гайлипо, мимо котсщого проезжал
Чан-чунь в ставку Чингис-хана [см. Ван Го-вэй (2), стр. 6а-6; () (Ван Го-вэй. Комментарий к
«Запискам о путешествии на запад праведника Чан-чудя»). Цит. по: «Посмертное собрание
сочинений господина Ван Цзин-аня из Хайнина», цзюань 39 [далее — Ван Го-вэй (5)], стр.
14а-6], а озеро Гайлипо — с современным озером Кэлэху [Ван Го-вэй (5), ч. 1, стр. 146]. Э.
Бретшнейдер независимо от Ван Го-вэя высказал то же предположение (см. Е. Bretschneider.
Указ, соч., стр. 46, прим. 109).
Мера сыпучих тел доу изготовляется из дерева.
Буквально — «середина». Текст не совсем ясен, — непонятно, как аргал (или сушеный
коровий помет) мог служить фитилем.
Краткое описание облавной охоты дано у Г. Рубрука, однако он не упоминает о том, что
место предполагаемой охоты предварительно огораживалось (см. Карпини и Рубрук, стр. 99).
Рубрук сообщает также, что «охотой они [монголы] добывают себе значительную часть своего
пропитания» (там же, стр. 98). Помимо чисто хозяйственного значения, облавные охоты играли
роль военных маневров (ср. Б. Я. Владимирцое. Указ, соч., стр. 40; Карпини и Рубрук, стр. 226-
227, прим. 63). Однако при преемниках Чингис-хана облавы, которые и раньше одновременно
являлись развлечением для вождей, приобрели чисто развлекательный характер, превратившись
в увеселительные походы для знати, (см., например, «Книга Марко Поло», стр. 116-118).
Начало девятого месяца китайского лунного календаря приходится при переводе на
общепринятый со второй половины сентября до первой половины октября, начало второго
месяца — со второй половины февраля до первой половины марта.
Плано Карпини и Рубрук сообщают, что длинные косы у монголов завязывались за
ушами (см. Карпини и Рубрук, стр. 26, 99). Это наблюдение подтверждается портретами
юаньских императоров (см. там же, портреты Хубилая и Тэмура на вклейке III к стр. 32-33).
” (ли).
^ Имеется в виду женский головной убор boytay, который носили замужние женщины.
Boytay описан (без названия) у Плано Карпини (Карпини и Рубрук, стр. 27) и 1^6рука, который
называет его бокка (см. там же, стр. 100, 197). Такой же головной уоор упомянут как гу-гу в
«Полном описании монголо-татар» [см. Ван Го-вэй (1), стр. 17б; ср. В. Васильев. Указ, соч., стр.
233] и в «Записках» Чан-чуня [см. Ван Го-вэй (5), ч. 1, стр. 18а-6; ср. арх. Палладий. Указ, соч.,
стр. 288-289]. Из китайских путешественников наиболее полное описание дал Сюй Тин.
14

[Я, Сюй] Тин видел, что у них при изготовлении гу-гу каркас делается из раскра¬
шенного дерева и обертывается красным шелком или золоченой шелковой материей,
а к самой макушке прикрепляется ветка ивы или [сделанная] из железа длиной 4—5
чи и обертывается темно-синим войлоком, [причем] у людей из верхов [общества]
она украшается цветами из зеленых перьев зимородка “ или [кусками] разноцветных
шёлковых тканей из нашего государства, а у людей из низов [общества ] — фазаньими
перьями. Красивые женщины мажут лицо волчьим пометом
У их верхнего платья пола запахивается направо, а борт квадратный. Раньше
[оно шилось] из грубого сукна и кожи, а теперь из полотна, шелковых тканей и
вышитого золотом шелка. Цвет выбирается красный, фиолетовый, пурпуровый и
зеленый. Рисунки [на тканях — изображения] Солнца, Луны, дракона и феникса.
[И это] без различий мёжду благородными и подлыми.
[Я, Сюй ] Тин в свое время также изучал его (верхнее платье черных татар. —
Пер.). [Оно] сшито точно как по образцу древнего шэн ь-и Один только борт, как
у верхнего платья даоского монаха в нашем государстве. Борт назван квадратным,
потому что [он] по виду, как четырехугольник. Что касается воротничка, то китайцы
[на своих халатах] делают такой же. Татарский правитель, а также чжун-шу [лин]
и другие люди из высшего круга не носят [таких халатов]. На указанном [платье]
по поясу сделано бесчисленное множество мелких складок. Например, на шэнь-и
было только 12 полос, а у татар больше складок. Кроме того, [татары] скручивают
[полоску] красного или фиолетового шелка и [перевязывают платье] поперек по
талии. Эту [полоску шелка] называют поясом Вероятно, [они] хотят, чтобы [у
них] при езде верхом пояс был туго обтянут, ярко выделялся и выглядел красиво Ч
Что касается их языка, то [они пользуются только] устным языком и не имеют
письменности. [Слова] в большинстве случаев по происхождению заимствованы
[из других языков] и [только] обозначены [своими] звуками. Когда толкуют их для
понимания [другими лицами], то это называется переводом.
Что касается их имен, то [у них] существуют [только] детские имена, но нет
фамилий и прозвищ ” [как у китайцев]. Когда в душе возникает подозрение, [что
имя не предвещает благополучия], то меняют его.
[Я, Сюй] Тин [также] видел, что у них от высших и до низших всех зовут
только детскими именами, т. е. никогда (у них] не было фамилий. [У них] также не
существует названий должностей. Например, если [человек] ведает документами,
то [он] называется бичэчэ; если [человек] управляет народом, то [он] называется
далухуачи а если [человек] состоит в императорской охране, то [он] называется
чи в XIII в. равнялся приблизительно 0,31 метра.
^ Г. Рубрук сообщает только, что прутик наверху головного убора украшался павлиньими
перьями (см. Карпини и Рубрук, стр. 100).
Ван Го-вэй подозревает, что это ошибка. По его мнению, имеются в виду — желтые
белила, которыми, как сообщается в «Полном описании монголо-татар», женщины мазали
себе лоб [см. Ван Го-вэй (2), стр. 7а; Ван Го-вэй (1), стр. 15б; ср. В. Васильев. Указ, соч., стр.
230], что являлось старинным китайским обычаем.
древнекитайский широкий парадный халат с широкими складками-полосами
(описание и рисунок см. «Цы-юань», стр. 888).
^квально: «поясная нить».
Ср. описания одежды монголов XIII в. у Плано Карпини (Карпини и Рубрук, стр. 27) и
Рубрука (там же, стр. 98-99).
^квально: «звуковым».
(Jp. прим. 10.
монгольское daruyaci — могло употребляться в общем значении «начальник». В
завоеванных странах даругачи были монгольскими начальниками, поставленными для
контроля над деятельностью местных властей (подробно см. Р. Ratchnevsky. Указ, соч., стр.
32, прим. 3; см. также арх. Палладий. Старинное монгольское сказание о Чингис-хане. ТДМП,
т. IV, стр. 255-256, прим. 646). Вскоре после падения столицы чжурчжэней Чжунду (Пекина)
Джафар-ходжа, один из сподвижников Чингис-хана, был назначен главным даругачи
(«Юань ши», гл. 120, стр. 7а-6). Первое сообщение о назначении даругачи в западные города,
захваченные монголами, относится к 1221 г. [см. Ван Го-вэй (5), стр. 30а].
15

холучи Что касается министров, т. е. [Елюй] Чу-цая и других, то [они] только
сами назвали себя чжуншу сянгун, а что касается Ван Цзи, то [он] назвал себя
инь цин гуан лу дайфу, юйши дайфу, сюаньфу ши и жуго ши [Эти должности и
титулы] первоначально не были пожалованы татарским правителем.
Что касается их обрядов, то [они] обнимают друг друга вместо [приветствия]
соединением рук со сжатыми кулаками и опускаются на левое колено вместо того,
чтобы опускаться на оба колена [как у китайцев].
[Я, Сюй] Тин видел, что они обнимают друг друга [в знак приветствия], как
будто обхватывают [один другого].
Что касается [различия между] местами у них [по почетности], то самым почетным
считается центр, за ним идет правая [сторона], а левая [сторона] считается еще ниже.
Что касается их календаря, то [они] раньше пользовались знаками двенадцати¬
летнего цикла [например, [год] цзы назывался годом мыши, и т. д.] а ныне
пользуются чередованием шести цзя (например, говорят: 1-й или 30-й день 1-й
луны года цзя-цзы). Всему [этому] научили их китайцы, кидани и чжурчжэни. Что
касается коренного обычая татар, то [они] не понимали [что такое календарь]. [У
них] существовал только [обычай]: когда зеленела трава, то считалось, что прошел
целый год, а когда впервые появлялся новый месяц, то считалось, что прошел
месяц. Когда люди спрашивают их, сколько им лет, то [татары] подсчитывают на
пальцах, сколько раз зеленела трава [за всю их жизнь].
[Я, Сюй] Тин [в городе] Сюаньдэчжоу [провинции] Янъцзин видел, что [у
них] имеются календари, уже отпечатанные и сброшюрованные в книги. Когда[я]
спросил о них, то оказалось, что Ила Чу-цай сам высчитал, сам отпечатал и сам же
обнародовал [этот календарь]. О нем татарский правитель даже не знал	[Елюй]
Чу-цай силен в астрономии, стихосложении, игре на цине и в учении буддизма
— [у него] много способностей. У него борода очень черная и отвисает до колен
Обычно [он] свивает [ее] в узел. [Он] личность весьма представительная.
Когда они выбирают день для совершения [какого-либо] дела, то [прежде
всего] смотрят, полна или ущербна луна, для того чтобы совершить или прекратить
[данное дело] (они избегают [совершения дела] как до [достижения] молодым
месяцем [пд?вой четверти], так и после [появления] полумесяца [в последней
четверти]). Видя новую луну, [они] непременно кланяются.
Что касается их дел, то они записывают их при помощи деревянной палочки.
” монгольское qorci — буквально: «колчаноносец» (ср. R W. Cleaves. The Sino-Mongolian
inscription of 1346. HJAS, vol. 15, p. 108, n. 168), t. e. стрелок-лучник. Qorcin входили в ханскую
гвардию, основную часть которой составляли turyaud — дневные стражники и kebte’ul —
ночные стражники (см. С. А. Козин. Указ, соч., стр. 169).
^ Китаец, цзиньский военачальник, перешедший на службу к Чингисхану, который
назначил его наследственным тысячником. Что касается остальных должностей, кроме
«жуго ши» (см. ниже), то в его биографии указывается, что он получил их от Чингис-хана
(см. «Юань ши», гл. 153, стр. 1а-5а). Однако в разделе «о чинах Юань ши» подчеркивается,
что при Чингис-хане не существовало гражданских должностей, кроме должности судей
(jaryuci), и цзиньцы, переходившие на сторону монголов, сохраняли за собой свои старые
ти-^лы и должности (см. там же, гл. 85, стр. 1о). — почетный титул, не связанный с какой-
либо должностью (см. R. des Rotours. Указ, соч., т. II, стр. 1071), — главный цензор, —
«уполномоченный по усмирению»,(при маньчжурах — начальник пограничной области) и
(буквально: «посол, прибывший в страну») — почетный титул.
Имеется в виду двенадцатилетнии животный цикл, принятый в Тибете и Монголии
(подробно см. R Pelliot. Le cycle sexagenaire dans la chronologies tibetaine. JA, t. 1,1913, p. 633-667).
* В шестидесятилетием цикле обозначение каждого первого года каждого десятка лет
начинается со знака — первого знака десятиричного цикла.
^ современ. уездный г. Сюаньхуа в провинции Хэбэй (см. «Большой словарь...», стр. 610).
Как сооб^щается в «Юань ши», в 11 луну 7 года правления Угэдэя (12 декабря 1235
— 9 января 1236 г.) чжуншу шэн обратился к Угэдэю за разрешением внести к^рективы в
календарь «Даминли» и получил это разрешение («Юань ши», гл. 2, стр. 5а). Сюй Тин, видимо,
имеет в виду именно тот календарь, кот^ый был составлен Елюй Чу-цаем на основе старых
календ^ей [см. Ван Го-вэй (2), стр. 8а; «Образцы...», гл. 57, стр. 226].
*°ЧКак отмечает Ван Го-вэй, Елюй Чу-цай в одном из своих сочинений, вошедшем в собрание
его сочинений, сам указыв;ал, что его борода достигает пояса [см» Ван Го-вэй (2), стр. 8а].
16

[Письменность их] похожа на вспугнутого змея и скрючившегося земляного
червя; похожа на [почерк] фу-чжуань в «Небесной книге» похожа на [знаки]
у, фань, гун и чи из музыкальных нот Уйгурские буквы, вероятно, являются
братьями (т. е. сродни. — Пер.) [монгольской письменности].
[Я, Сюй] Тин исследовал ее (монгольскую письменность. — Пер.). У татар первона¬
чально не было письменности. Однако ныне [они] пользуются письменностью трех видов.
Что касается тех [документов], которые имеют распространение в собственном
государстве татар, то [они] пользуются только маленькими дощечками длиной 3—4
цунь [Они] надрезают их по четырем углам. Например, если посылается [куда-
либо] десять лошадей, то делается десять нарезок. В общем, вырезается только число их
(предметов.— Пер.). Их обычаи просты, а мысли сосредоточены [на тех делах, о которых
речь идет в данном случае]. Поэтому-то в [их] словах не бывает ошибок. По их закону
тот, кто солгал, наказывается смертью. Поэтому-то никто не осмеливается обманывать.
Хотя [у них] нет письменности, но они смогли сами основать государство.
Указанные маленькие дощечки есть не что иное, как бирки древних [китайцев].
Что касается тех [документов], которые имеют распространение среди мусуль¬
ман, то они пользуются уйгурскими буквами. Ведает ими Чжэньхай. Уйгурская
письменность насчитывает только 21 букву. Что касается остальных [знаков] то
[они] лишь добавляются с боков, для того чтобы составились [слова].
Что касается [документов], имеющихраспространение в погибших государствах—
среди северных китайцев, киданей и чжурчжэней, — то применяется только китайская
письменность. Ведает ими Ила Чу-цай. Однако еще в конце документа перед датой
Чжэньхай собственноручно пишет уйгурские буквы, которые гласят: «Передать тому-
то и тому-то». Это, вероятно, является специальной мерой предосторожности против
Чу-цая и поэтому непременно производится засвидетельствование [документа]
при помощи уйгурских ^кв. Если этого нет, то [он] не является документом (т. е. не
имеет законной силы. — Пер.). То, что хотят, чтобы он проходил через руки Чжэньхая,
также является, вероятно, противодействием '
В яньцзинских городских школах в большинстве случаев преподают уйгурскую
письменность, а также перевод с языка татар. Как только [ученик ] выучивается
переводить [с этого] языка, он становится переводчиком. Затем [он] вместе с
татками ходит кругом [по дворам], запугивает людей, требует и получает са-хуа
треоует и получает продукты питания для еды.
магические письмена даосской секты в виде замысловатых витых знаков по образцу
древнего китайского почерка (см. «Цы-юань», стр. 1128); («Небесная книга») — священная
даосская книга (см. там же, стр. 378).
Подробно о китайских нотах см. F. W. Cleaves. А chancellery practice of the Mongols in
the thirteenth and fourteenth centuries, p. 499-500, n. 17.
В XIII в. этот термин употреблялся иногда в значении «мусульмане (вообще)», а
иногда в более узком значении «уйгуры» (см. Р. Pelliot. ТР, vol. XXVIU, № 3-5, 1932, р. 417).
В XIII в. равнялся 0,031 метра.
Китайская верительная бирка. Кусочек дерева раскалывался на две части, и каждому
из партнеров по какому-либо делу вручалась одна часть. Совпадение обеих частей бирки по
линии раскола являлось свидетельством о достоверности заранее согласованного условия.
Как полагает Ф. В. Кливз, Сюй Тин имеет в виду такие^элементы уйгурской письмен¬
ности, как диакритические точки у отдельных букв (напр., в буквах «н», «ш» и т. д. (см. F. W.
Cleaves. А chancellery practice..., р. 501, п. 25).
В других источниках мы не имеем указаний на то, что монголы не доверяли Елюй Чу-
цаю. В надписи на могиле Елюй Чу-цая подчеркивается, что Чжэньхай (Cinqai) и Елюй Чу-
цай были в одном ранге (см. «Образцы...», гл. 57, стр. 13б). После смерти Угэдэя, в правление
жены Угэдэя Туракины, Чжэньхай был, так же как и Елюй Чу-цай, отрешен от должности
(см. Ту Цзи. Указ, соч., гл. 48, стр. 10б).
Ф. В. Кливз переводит сочетание как «countercheck» (см. F. W. Cleaves. А chancellery
practice..., р. 503; там же, прим. 30).
монгольское sauqa или sauya — «подарок». Слово тюркского происхождения. В
«Сокровенном сказании» это слово встречается дважды (§§ 114 и 135) и переведено на
китайский язык как («подарок»). Такое значение слова «са-^а» подтверждено Ван Го-вэем,
а тюркское происхождение его установлено П. Пельо (см. R Pelliot. Sao-houa, saura, saurat,
saguate, TP, vol. XXXII, livre 4, 1936, p. 230-237).
17

Кидане и чжурчжэни первоначально имели свою письменность, но теперь ни
те, ни другие [ею] не пользуются
Что касается их печати, то [она] называется «императорской печатью для обнаро¬
дования указов» Текст на ней похож на повторяющиеся иероглифы чжуань, и [она]
квадратная. Ширина [квадрата] составляет три с лишним цуня. Ведает ею Чжэньхай.
[Он] не запирает ее [как он должен был бы делать] в целях предосторожности.
' Все дела — малые и большие — решаются обязательно самим незаконным
вождем. У татар [Елюй] Чу-цай, [Няньхэ] Чун-шань и Чжэньхай вместе держат в
руках кормило управления.
Вделах [управления] всеми краями [государства] право полностью распоряжаться
жизнью и имуществом [населения] при отсутствии [изданных] указов татарского
правителя переходит уже в руки того, кто распоряжается [ханской] печатью.
[Я, Сюй ] Тин исследовал это. Только когда дело воспроизводится в документе,
то [Елюй ] Чу-цай и Чжэньхай могут проводить в нем личные идеи. Ибо татарский
правитель не знает грамоты. Что касается таких важных дел, как походы, война и
другие, то [они ] решаются только самим татарским правителем. Однако он еще
обдумывает их вместе со своей родней. Китайцы и другие люди не участвуют [в этих
обсуждениях]. [Татарский правитель] обычно называет татар «своей костью»
Б делах тяжбы, даже при самой тесной дружбе [с тем, кто решает дело],
нужно [дать ему] са-хуа. [В противном случае человек] дойдет даже вплоть до
самого татарского правителя, но в конечном счете не дадут [ему положительного]
решения и [он] уйдет [ни с чем1.
Что касается их гадания, то [они] обжигают баранью лопатку и определяют счас¬
тье или несчастье, смотря по тому, проходят ли трещины на ней [по направлению] туда
или обратно. Этим [гаданием] решается все — откажет небо [в желаемом] или даст
[его]. [Татары] сильно верят в это [гадание]. Оно называется «обжиганием пи-па»
Не существует никаких грубых или тонких дел, о которых не производилось бы
гадание. Гадание [по какому-либо случаю] непременно повторяется неоднократно.
Когда [я, Сюй] Тин вместе со всей партией прибыл в степи с миссией, то
татарский правитель несколько раз обжигал пи-па чтобы погадать, отправлять
[ему] обратно или задержать [нашу] миссию Надо полагать, что [показания]
пи-па говорили о том, что следует возвратить [нас] домой, и поэтому [он] должен
был отправить [нас] па родину. «Обжигание пи-па» — не что иное, как «сверление
черепаховых щитков» [у китайцев].
Сообщение Пэн Да-я о монгольской письменности и дополнение к нему Сюй Тина
были процитированы в переводе и тщательно прокомментированы Ф. В. Кливзом (см. R W.
Cleaves. А chancellery practice..., р. 498-504).
название печати цзиньского императора, впервые сделанной в 1182 г. из золота и
ямщи. Видимо, печать монгольского хана была изготовлена по этому образцу [см. Ван Го-
вэй (2), стр. 9а-б)].
(цзы-цзя гутоу) — буквально: «своя кость» — дословный перевод монгольского «оЬег-
un yasun». «Yasun» («кость») является термином родства. У древних монголов члены родов,
признававших себя происходящими от одного предка (члены родов одной кости — yasun),
считались кровными родственниками и вступали в брачные отношения только с членами
других родов (см. В. Я. Владимирцов. Указ, соч., стр. 4о-47).
пипа — струнный музыкальный инструмент, имеющий форму мандолины, но с плоской
тыльной стороной (описание » изображение см. «Цы-юань», стр.998). «Обжигание пи-па» —
название, данное китайцами монгольскому способу гадания на бараньей лопатке.
При монгольских ханах находились шаманы и китайские астрологи, однако и сами ханы
производили гадание. Как сообщается, например, в биограсЫи Елюй Чу-цая в «Юань ши», Чингис¬
хан сам гадал на бараньей лопатке перед каждым походом («Юань ши», гл. 146, стр. 2а). По сообщению
Г. Рубрука, Мункэ-хан также сам производил гадание (см. Карпини и Рубрук, стр. 149,152).
Несмотря на то, что между монголами и южными Сунами поддерживались регулярные
связи через послов, отношения между обеими сторонами до и после посещения Сюй Тином
Угэдэя летом 1236 г. оставались напряженными. Незадолго до 1236 г. южными Сунами был
убит монгольский посол (Шобухань, Jubqan). Часто происходили столкновения на границе.
Поэтому послы не раз насильственно задерживались при дворах обеих сторон [подробно
см. Ван Го-вэй (2), стр. 96—11а].
(ц^ань гуй) — древнекитайский способ гадания на обожженных черепаховых
щитках. См. Ху Хоу-сюанъ. Некоторые вопросы китайской эпиграфики. «Проблемы
востоковедения», 1959, № 6, стр. 104-114.
18

в повседневных разговорах они непременно говорят: «Силой Вечного неба
и покровительством счастья императора!» Когда они хотят сделать [какое-
либо] дело, то говорят: «Небо учит так!». Когда же они уже сделали [какое-либо]
дело, то говорят: «[Это] знает небо!» [У них] не бывает ни одного дела, которое не
приписывалось бы небу. Так поступают все, без исключения, начиная с татарского
правителя и кончая его народом.
Сбор налогов у них называется чай-фа [Они] пьют кобылье молоко и едят
баранину	Во всех случаях [они] взимают их (кумыс и овец. — Пер.) в зависимости
от количества домашнего скота у народа [Это] похоже на [практику] шан-гун
китайской налоговой системы .
Что касается системы учреждения почтовых станций [на дорогах], то
разрешается [местным] вождям и начальникам самим определять длительность
обслуживания [станций]
В последнее время с китайского населения, независимо от того, мужчины
Приблизительно так начинались и указы в период монгольского господства в Китае.
Так, указ Хубилая 1258 г. начинался: [«Par la puissance du Ciel eternel, par la protection bien-
heureuse de TEmpereur Mong-ko (Mang^ou khan)...»] (Ed. Chavannes. Inscriptions et pieces de
chancellerie chinoises de lepoque mong^e. TP, vol. V, 1904, p. 388, кит. текст № V). «Чан-шэн
тянь ди ци-ли» нашего текста, так же как в двуязычных императорских указах юаньского
периода, соответствует монгольскому выражению «Mungke tenggri-yin kucun dur» — «Силой
вечного неба». Подробно см. Е. Chavannes. Указ, соч., стр. 395-396, прим. 3 и W. Kotwicz. Указ,
соч., стр. 131. Вышеуказанная формула впервые была переведена на русский язык Доржи
Банзаровым (см. Доржи Банзарбв. Сочинения, М.—Л., 1955, стр. 125-139).
В период монгольского владычества в Китае этот термин обозначал не только все
налоги, но и повинности. Он впервые встречается в «Цзинь ши» в значении налога, который
платило китайское население чжурчжэньскому двору. Термин чай-фа в указах юаньских
императоров и других документах юаньской династии соответствует монгольскому термину
alba qubc’iri (см. Н. F. Schurmann. Mongolian tributary practices..., p. 318-321, 325-326); в этом
значении он впервые встречается в указе Чингис-хана от 11 апреля 1223 г. об освобождении
даоского монаха Цю Чу-цзи и его последователей от всех налогов и повинностей (перевод
указа сМ. Е. Chavannes. Указ, соч., стр. 368-369).
Букв.: «Пользуются лошадьми и пьют [их] молоко, нуждаются в овцах и едят [их мясо]».
*2“* В 1229 г. Угэдэй-хан издал указ, по которому монголы обязывались ежегодно платить
как налог в пользу ханского двора одну кобылицу с каждого табуна в 100 голов, одну корову
со 100 голов крупного рогатого скота и одного кладевого б^ана со 100 голов овец («КЗань
ши», гл. 2, стр. 1б). Но в «Записк! о коневодстве при великой Юаньской династии» — одной из
немногих сохранившихся частей «Цзин ши да дянь» [обширной компиляции, составленной
приблизительно в 1331 г. и являвшейся одним из основных источников для «Юань ши»
(подробно об этом труде см. Н. Franke, Geld und Wirtschaft in China unter der Mongolen-
Herrschaft. Leipzig, 1949, S. 25-34)] сообщаются следующие, более подробные, данные: «В пятом
году правления Тайцзуна (т. е. Угэдэя), [т. е.] в году гуй-сы (И февраля 1233 г. — 30 января
1234 г. — Н.М.) был издан императорский указ: «Если в семье [количество] лошадей, крупного
рогатого скота и овец достигает ста [по каждому из указанных видов скота], то берется в казну
по одной кобылице, корове и овце; если [у семьи количество] кобылиц, коров и овец достигает
десяти, то также берется в казну по одной кобылице, корове и овце; а если обнаружатся
такие, которые скрывают [количество скота] и уклоняются [от уплаты налога], то [у них]
конфис1^ется в пользу казны [весь скот] полностью»» [цит. по Ван Го-вэй (2), стр. 12а].
(буквально: «снабжение игутератора») — налог, существовавший при династиях Тан
и южной Сун и выражавшийся в обязательном выделении части дохода налогоплательщика
непосредственно в пользу императорского двора (помимо уплаты местных налогов) (см. Н.
F. Schurmann. Указ, соч., стр. 314).
Автор употребил иероглиф чжань («окунуть», «намочить») вместо чжань («почтовая
станция») [СМ. Ван Го-вэй (2), стр. 126]. Китайское чжань является транскрипцией
монгольского «jam» («почтовая станция»). О jam см. Р. Pelliot. Sur yam ou jam, «reJais postal».
TP, vol. XXVII, 1930, № 2-3, p. 192-195.
X. Ф. Шурманн, цитировавший сведения о налогах из «Кратких сведений о черных
татарах», перевел в контексте как «freely to determine the amount of time the sending of envoys
takes» (H. F. bchurmann. Указ, соч., стр. З\3). Видимо, с таким переводом согласиться нельзя,
поскольку: 1) сочетание «чай-ши» может означать не только «отравление послов» («send¬
ing of envoys), но и «служба», «командировка» (см. Иннокентий. ГГолный китайско-русский
словарь, т. II. Пекин, 1909, стр. 755); 2} «чжу-цю тоу-сян» («chiefs and leaders» в переводе
X. Ф. Шурманна), т. е. владельцы уделов, не могли определять сроки для послов, которые
отправлялись главным образом ханским двором.
19

[это] или женщины, за исключением ремесленников и мастеров, взимается в год: в
городах с [каждого] совершеннолетнего 25 лян шелковой пряжи и с быка или овцы
50 лян шелковой пряжи ([это] составляет сумму, на которую [местное население]
уже заняло серебро у мусульман на покупку продовольствия для проезжающих
послов [монгольского хана] с сельских земледельцев 100 лян шелковой пряжи
с каждого; что касается очищенного риса, то независимо от размеров посевов и
урожая, [взимается] четыре даня с [каждого] двора в год.
Партии по перевозке серебра в год [отвозят ко двору монгольского хана] 20 000
слитков серебра из всех провинций [Северного Китая] вместе взятых
Не поддается описанию, [какие у них существуют] разнообразные пути для
обложения [населения дополнительными] поборами!
В этих пустынных землях, через которые [я, Сюй] Тин проезжал, все, начиная
с [самого] татарского правителя, незаконных императриц, царевичей, царевен,
[их] родственников и ниже, имеют [свои] владения 'Ч Все их люди [живущие
в этих владениях] отдают [им] как чай-фа быков, лошадей, повозки, оружие,
работников, баранину и кобылье молоко Ибо в степях, которыми управляют
Смысл этого примечания Пэн Да-я не совсем ясен. Ван Го-вэй оставил эту фразу без
комментария, а описываемые во всем абзаце сборы относит к регулярным налогам [см.
Ван Го-вэи (2), стр. 12а-б], хотя, возможно, Пэн Да-я имел в виду и другие виды поборов. В
источниках имеется указание на то, что в Северном Китае местные чиновники брали ссуды
у мусульманских купцов-ростовщиков для выполнения срочных финансовых обязательств
населения, связанных с оккупационным режимом, а потом взыскивали эти суммы с
населения с процентами (см., например, «Юань ши», гл. 14б, стр. 8а).
равнялся тогда приблизительно 103,5 литра.
(дин) равняется 50 лян [см. Lien-sheng Yang. Money and credit in China. Cambridge
(Mass.), 1952, p. 631. Ван Го-вэй показал, что приводимая Пэн Да-я цифра 20 тыс. слитков
(т. е. миллион лян) вполне согласуется с данными из других источников (в частности, из
биографии Елюй Чу-цая в «Юань ши», гл. 146, стр. 1 и 11а) [см. Ван Го-Вэй (2), стр. 126—13а].
Указанные статьи налогов и, возможно, других поборов (см. прим. 130) существовали, по
мнению Ван Го-вэя, до 1236 г. [см. Ван Го-вэй (2), стр. 12а-б], когда в Северном Китае была проведена
налоговая реформа. Первые сведения о налогах с населения Северного Китая содержатся в
биографии Елюи Чу-цая и в разделе «Бэнь-цзи» («Основные анналы») «Юань ши» — в записях,
относящихся к 1230 г. В биографии Елюй Чу-цая говорится: «Когда щ)идворный чиновник Беде и
другие сказали императору: «Ханьцы не приносят никакой пользы. [Поэтому] можно уничтожить
всех этих людей и превратить их земли в пастбища!», — [Елюй] Чу-цай доложил императору:
«Когда Ваше величество выступите в поход на юг, [Вам] будет необходимо иметь чем удовлетворить
нужды армии. Если в действительности в Северном Китае справедливо установить земельный
налог, торговый налог и [монопольные] сборы (ли) за соль, вино, плавку железа и продукты гор и
озер, то ежегодно можно получать серебра 500 тыс. лян, шелковых тканей 80 тыс. кусков и зерна
свыше 400 тыс. даней. [Их] будет достаточно для снабжения [армии]. Как же можно говорить, что
[ханьцы] бесполезны!»» («Юань ши», гл. 146, стр. 4а). Население Севиного Китая было обложено
налогами в пользу ханского двора в том же году, так как фазу же были учреждены должности
уполномоченных по сбору налогов, а в следующем, 1231 г., Елюи Чу-цай действительно обеспечил
поступление налогов в указанных выше размерах (см. там же, стр. 4а-6). Но о налоговых ставках,
существовавших до 125о г., источники ничего не сообщают, кроме размеров соляного и торгового
налогов. Данные по этому вопросу мы имеем только у Пэн Да-я.
Буквально: «Невозможно описать, как они пользуются боковыми дорожками и
кривыми тропами и облагают [население] налогами».
Буквально: «границы». Известно, что еще в 1206 г. Чингис-хан раздал людей (ulus)
своим родственникам и сподвижникам. Основной удельно-административной единицей
была «тысяча» (mingyan). Монгольские феодалы с выделенными им в удел (qubi) людьми
кочевали каждый на определенной территории (см. Б. Я. Владимирцов. Указ, соч., стр. 42).
Сюй Тин, по-видимому, имеет в виду именно такие определенные районы, закрепленные за
теми или иными феодалами. См. там же, прим. 46.
О формах эксплуатации непосредственных производителей в уделах монгольских
феодалов мы не располагаем источниками, которые содержали бы более или менее подробные
сведения. Известно только свидетельство Плано Карпини, в частности о том, что «император
и вожди берут из их [монголов] имущества все, что ни захотят и сколько хотят» (Карпини
и Рубрук, стр. 46). Интересны сообщения Рашид-ад-дина о том, что монгольские феодалы —
владельцы тысяч, находясь в Иране, получали доход со своих тысяч, оставшихся в Монголии
(см. Рашид-ад-дин. Указ, соч., стр. 134-135), а также о взимании средств передвижения,
веревок и продовольствия с личной тысячи Чингис-хана (там же, кн. 2. М.—Л., 1952, стр.
266). Свидетельство Сюй Тина подтверждает и дополняет указанные источники.
20

татары, поделившие [их на уделы], все отдают чай-фа [каждый своему владельцу].
Среди благородных и подлых не бывает ни одного человека, который мог бы быть
освобожден [от уплаты податей ].
Кроме того [у татар] существует еще один вид [обложения]: все отдают чай-
фа на нужды местных почтовых станций в каждом владении [Это] также
одинаково [обязательно] для высших и низших. Это чай-фа в степях.
Что касается чай-фа в китайских землях, то, помимо того, что [там] с каждого
совершеннолетнего во всех семьях [взимается] шелковая пряжа и шелковая вата
в пересчете па серебро, при расходах на продовольствие а снаряжение каждый
раз для проезжающих послов и перебрасываемых войск, а также при всех [других]
казенных расходах, еще через определенное время подсчитывают их общие суммы
и раскладывают [их] на население Во всех погибших государствах люди очень
страдают от этого и [их] проклятья доходят до неба, но они в конечном счете
ничего не могут сделать.
Татарский правитель часто присылает из степей [своих] чиновников в китайские
земли для определения [общей суммы] чай-фа [Я, Сюй] Тин, будучи в Яньцзине,
видел, что [татарский правитель] прислал туда чэнсяна Ху и вымогательство
богатств приняло еще более страшные [размеры]. Даже [самые] низшие ]из слоев
населения] — гильдии учителей и нищих — и те отдавали [татарам] серебро в качестве
чай-фа. [По этому случаю] среди учителей Яньцзина распространилось [следующее]
стихотворение: «От гильдии учителей требуют вносить серебро! [Но у нас] мало
учеников и [мы] слишком бедны! У имеющего роскошный дом Лу обстановка [слиш¬
ком] хороша [для нас], а у Фаня, имеющего гуманного сына, нет ни кола, ни двора!
Только дом Ли может позволить себе содержать^еного, объясняющего добродетели, а
семья Чжана — принять к себе учителя танцев! Пожалуемся вместе министру Ху! Когда
[он] освободит [нас от уплаты налогов], устранятся причины для казней [за неуплату
налогов]». По этим [стихам] видна их [татар.— Пер.] система [обложения] податями.
У них торгуют овцами, лошадьми, золотом, серебром и шелками.
Что касается их торговли, то все, начиная от татарского правителя и вплоть до
незаконных князей, незаконных царевичей, незаконных царевен и т. д., передают
[свое] серебро мусульманам. [Последние] либо отдают [это серебро] в рост народу
и наращивают проценты с него — [при этом] процент с капитала в один дин через
десять лет составляет 1024 дин — либо покупают [на это серебро] различные
Ямские станции создавались на местах силами местных «тысяч», т. е. уделов (см. С. А.
Козин. Указ, соч., стр. 197-198).
Буквально: «инструменты».
Фразу Ф. Шурманн разбивает на две и допускает неточность в переводе: «Every time
envoys pass by, they requisition food and implements for the army and cavalry. As far as all tne ex¬
penditures of the ruler are concerned, moreover, they always calculate the total amount needed and
levy it on the people» (H. F. Schurmann. Указ, соч., стр. 313). Однако, как нам кажется, в этой
фразе означает не «as far as», а союз «и», «а также», а являются параллельными построениями
и означают «каждый раз при проезде послов и переброске войск». Поэтому, видимо, не
совсем правильно переводить эту часть фразы так, как переводит ее X. Ф. Шурманн, у
которого получается, что выводились только общие суммы расходов правителя.
™ Вероятно, имеется в виду существовавшая у монгольских завоевателей практика
посылки специальных уполномоченных в покоренные страны для проведения переписи
населения с целью установления общей годовой суммы налогов.
Чэнсяном («министром») Ху здесь назван, по мнению Ван Го-вэя, приемный брат
Чингис-хана Шиги-Хушуху, который в 1234 г. был отправлен по приказу хана в Северный
Китай для проведения переписи населения [см. Ван Го-вэй (2), стр. 13а; Ван Го-вэй (3), стр.
85а-б; «Юань ши», гл. 146, стр. 7а и «Образцы...», гл. 57, стр. 16а].
При ссудном проценте в размере 100 % годовых к концу десятого года первоначальный
капитал в 1 дин составляет вместе с процентами 1024 дин (ср. Ван Го-вэй (2), стр. 14а].
Такой размер ссудного процента (известный под названием ян-гао-ли — «с овцы ягненка»)
подтверждается многими свидетельствами других источников. (См., наприм^, «Образцы...»,
гл. 57, стр. 17а-6; гл. 58, стр. 7а; «Юань ши», гл. 146, стр. 8а; гл. 155, стр. 12а-6.) При этом
указываются причины долговой кабалы населения: необходимость возмещения потерь
мусульманских купцов от грабителей (см. прим. 144) («Образцы...», гл. 57, стр. 17а-6) и
тяжесть налогов («Юань ши», гл. 155, стр. 12а-6). Так как население от гнета ростовщиков
21

товары и перепродают [их] в других местах, либо же принуждают народ возместить
[им данную сумму] на том основании, что [эта сумма у них] якобы украдена в
ночное время. [Я, Сюй ] Тин видел, что татары только и делают, что берут са-хуа
и никто не понимает в торговле. [Все], начиная с татарского правителя и ниже,
только передают серебро мусульманам и заставляют их самих отправляться
для торговли, с тем чтобы они уплатили проценты [сверх взятой ими суммы
татарскому правителю или другому лицу из знати]. Мусульмане либо передают
[полученное ими серебро] в рост другим лицам, либо сами торгуют в различных
районах, либо же ложно заявляют, что [они] якобы ограблены, и заставляют
население уездов и округов возместить [данную сумму]
В общем татары хотят [покупать] лишь холст, шелк, железо, котлы-треножники
и цветное дерево только для нужд, ]чтобы] одеваться и питаться.
Когда китайцы, мусульмане и другие прибывают в степи с товарами,
обменивают [своих] овец и лошадей [на их товары].
Обычаи татар, поистине, таковы, что [они] не подымут на дороге утерянных
[чужих ] вещей. Однако неизбежно случаются грабежи. Но только совершают их
люди из погибших государств. Кроме того, мусульмане кладут вещи [где-либо]
в безлюдном месте, но наблюдают [за ними] издалека и, как только кто-либо
дотронется [до них], прибегают нахально сваливать [на него ответственность
за похищение вещей]! Коварство у мусульман самое страшное! К тому же в
большинстве случаев [они] ловки и понимают языки многих стран! просто диво!
Т
УЛУСДЖУЧИ
(ЗОЛОТАЯ ОРДА)
.-й р п
г	.-Л./;/
вконец разорялось и убегало, а следовательно, сокращалось число налогоплательщиков, то
в начале 1241 г. Угэдэй вынужден был издать указ о покрытии задолженности населения
мусульманским купцам за счет казны и запрещении брать ссудный процент в размере,
превышающем первоначально осуженный капитал («Юань ши», гл. 2, стр. 7о).
Автор имеет в виду широко практиковавшиеся монгольской знатью ростовщические
операции через купцов, главным образом мусульманского происхождения — членов так называ¬
емой уртацкой купеческой корпорации, которые вели торговлю в Монголии и в Северном Китае
и занимались ростовщичеством на деньги, полученные ими от представителей знати. Ссуды
монгольских феодалов населению через купцов мусульманского происхождения назывались в
Китае (вото цянь) (вото — турецк. ortaq — «товфищ», «компаньон»), т. е. «уртацкие деньги»
[подробно см. Ван Ду-цзянь. Указ, соч., стр. 201-219; Ван Го-вэй (2), стр. 14а-б].
Существовал уже указ хана (какого, в источниках не указывается, но, по-видимому,
Чингис-хана, так как во всех источниках подчеркивается, что указ был издан «в начале
существования государства») о том, чтобы убытки купцов от граоежей и краж возмещались
населением той местности, где случались грабеж или кража, если в течение одного года не
будут пойманы виновные (см. «Образцы...», гл. 57, стр. 17а; «Юань ши», гл. 2, стр. 7б).
Как отмечает Юй Юань-ань, сообщения Пэн Да-я и Сюй Тина о ростовщическом гнете
и об ответственности за безопасность купцов относятся также и к монгольскому населению
того времени [1955, 92-93 (Юй Юань-ань. Биография Чингис-хана)].
22

«ЮАНЬ-ЧАО БИ-ШИ»
СОКРОВЕННОЕ
СКАЗАНИЕ
[о монголах]
Предисловие
НапротяжениивековличностьЧингисхана(1155— 1227)привлекаетнеизменный
интерес. Оценки его дел противоречивы. В отечественной историографии образ
этого полководца и государственного деятеля в целом отрицателен: считается, что
формирование его державы сопровождалось особой жестокостью, что «монголо¬
татарское иго» замедлило социально-экономическое развитие завоеванных стран,
а рассеяние монголов по значительной территории привело к их ассимиляции
другими народами, подрыву потенциала самой Монголии и ее слабости после
распада империи. Отчасти эти оценки справедливы. В то же время, не следует
забывать, что Средневековье (вообще) не отличалось гуманностью — нив Европе, ни
в Азии. Достаточно вспомнить ист^ию арабского халифата, западноевропейскую
инквизицию, княжеские междоусобицы в России и Японии периода феодальной
раздробленности и т. д. На этом фоне жестокость монголов не была чем-то из ряда
вон выходящим. Да и последующее «иго» вряд ли представляло собой что-то другое,
нежели обычное феодальное господство, тем более, что оно не было направлено на
разрушение общественных традиций и структур. Более того, монголы проявляли
исключительную религиозную и национальную терпимость. В отличие от многих
завоевателей, приходивших и до, и после, они не ставили целью огнем и мечом
навязать свою религию или образ жизни, разрушая историческое и культурное
наследие других народов. Ханы Монгольской империи покровительствовали всем
религиям в равной мере, не навязывая ни одну из них. В этом они надолго опередили
свое время. И, хотя верхушка правящего класса государства формировалась из
монголов, национализма или национального гнета не оыло.
Таким образом, даже столетия спустя, в наше время усиления религиозной и
национальной нетерпимости есть в чем взять пример с Чингисхана и его преемников.
Не надо забывать и о том, что именно в недолгий период существования единой
Монгольской империи, благодаря жесткому порядку пути с Запада на Восток стали
безопасными, расширились тсюговые и миссионерские связи, что способствовало
взаимопониманию и взаимоооогащению культур. А одним из последствий «мон-
«Сокровенное сказание». Монгольская хроника 1240 г. под названием Mongrol-un
Niruca tobciyan. Юань Чао Би Ши. Монгольский обыденный изборник. Перевод С. А. Козина,
М.—Л., 1941г. (Дальнейшие примечания, отмеченные звездочками, сугубо мои. В. Франк)
23

голо-татарского ига» стали централизация и консолидация русских княжеств,
без чего оыло бы невозможно образование Московского царства и, на его основе,
великих евразийских государств — Российской империи и Советского Союза.
Вот некоторые моменты, которые следует вспомнить перед чтением этой
книги. С XIII века появилась обширная литература, посвященная биографии
Чингисхана и монгольским завоеваниям. Но важнейшим источником остается
«Сокровенное сказание» (или «Тайная история»), написанное в 1240 г., вскоре
после смерти полководца. Эта древняя хроника известна в России еще с XIX
века, когда глава Русской духовной миссии в Пекине Палладий Кафаров
впервые транскрибировал русскими буквами монгольский текст, написанный
китайскими иероглифами и перевел китайский текст на русский язык, а также
опубликовал перевод в 1866 г. Второй, более точный и комментированный
перевод с монгольского с транскрипцией оригинала издал один из ведущих
советских ориенталистов С. А. Козин (1879—1956). Первый том (см. Прим, на
предыдущей стр.), содержащий введение, перевод, тексты и глоссарии, вышел
мизерным тиражом в 1000 экз. Планы выпуска второго тома с текстологическими
и филологическими комментариями и общими замечаниями по сравнительной
морфологии и синтаксису монгольского письменного языка древнего, среднего и
нового переводов монгольской литературы и с алфавитным указателем, а также
третьего тома — исследований о принципах китайско-монгольского письма,
текста памятника в китайско-монгольском письме, комментариями, словарями и
указателем, так и остались неосуществленными.
В 1962 г. было опубликовано факсимильное издание китайской рукописи
памятника с ее описанием и некоторыми историческими, источниковедческими
и лингвистическими соображениями <Панкратов Б.И., издание и предисловие:
Юань-чао би-ши (Секретная история монголов), т. 1. М., 1962>. Предполагались
последующая публикация перевода текста и примечаний (т. 2), глоссария (т.
3), а также реконструкции монгольского текста и транскрипции (т. 4). Как и в
предыдущем случае, эти планы остались неосуществленными.
Тиражи существующих изданий явно не соответствуют уровню общественного
интереса к памятнику. Поэтому все они давно стали библиографической
редкостью и доступны даже не во всякой научной библиотеке. Нынешнее издание
на русском языке направлено лишь на то, чтобы заполнить этот пробел. Поэтому
оно только воспроизводит перевод С. А. Козина с подстрочными примечаниями
(содержащими родоплеменные названия, параллели из других источников,
ссылки на них и т.д.). Прозаический перевод стихов дан мелким шрифтом в
квадратных скобках. Незначительные отличия в тексте связаны с исправлением
опечаток в оригинале и расстановкой знаков препинания согласно современной
пунктуации. Хочется надеяться, что настоящее издание послужит с тимулом для
будущей подготовки и публикации полного, обстоятельного и комментированного
варианта перевода хроники на русский язык. *
* «Сокровенное сказание» (Секретная история монголов) — древнейший литературный
памятник, созданый в 1240 году в правление Угедей-хана (по некоторым предположениям по
распоряжению и под диктовку Джебе-нойона). Оригинал памятника не сохранился. Самая
древняя дошедшая до нас рукопись представляет собой монгольский текст, транскриби¬
рованный китайскими иероглифами и снабженный переводом на китайский язык. По
классификации Н. Н. Поппе архаичный монгольский язык памятника относи тся к Восточно-
средне-монгольскому диалекту.
Стихотворные фрагменты, восходящие к народной поэзии, и прозаические части Сокро¬
венного сказания, представленные самыми разными жанрами (от легенд и элементов эпоса
до образцов канцелярской речи) являются сводом ценнейших сведений по истории, языку и
этнографии не только монголов, по и всех народов, так или иначе связанных с огромной но
территории Империей Чингисхана,
24

«ЮАНЬ-ЧАО БИ-ШИ»
СОКРОВЕННОЕ СКАЗАНИЕ
[о монголах]
монгольский
ОБЫДЕННЫЙ ИЗБОРНИК
(Монгольская хроника 1240 г.)
I.	РОДОСЛОВНАЯ И ДЕТСТВО
ТЕМУЧЖИНА (ЧИНГИСА *)
§ 1. Предком Чингис-хана был Борте-Чино, родившийся по изволению Вышнего
Неба. Супругой его была Гоа-Марал. Явились они, переплыв Тенгис (внутреннее море).
Кочевали у истоков Онон-реки, на Б;^хан-хал-дуне, а потомком их был Бата-Чиган.
§ 2. Сын Бата-Чигана — Тамача. Сын Тамачи — Хоричар^Мерган. Сын Хоричар-
Мергана — Аучжам-Борс^л. Сын Аучжам-Б(^оула — Сали-Хачау. Сын Сали-
Хачау — Еке-Нидун. Сын Еке-Нидуна — Сим-Сочи. Сим-Сочиев сын — Харчу.
§ 3. Сын Харчу — Борчжигидай-Мерган — был женат на Монгол-чжин-гоа.
Сын Борчжигидаи-Мергана — Тороголчжин-Баян — был женат на Борохчин-
гоа, имел отрока-слугу, по имени Боролдай-Суялби, да двух скаковых меринов —
Дайир и Боро. У Тороголчжина было двое сыновей: Дува-Сохор и Добун-Мерган.
§ 4. У Дува-Сохора был один-единственный глаз, посреди лба, которым он мог
видеть на целых три кочевки.
§ 5. Однажды Дува-Сохор, вместе со своим младшим братом Добун-Мерганом,
взобрался на Бурхан-халдун. Наблюдая с высоты Бурхан-халдуна, Дува-Сох(^
усмотрел, что вниз по течению речки Тенгелик подкочёвывает какая-то группа людей.
§ о. И говорит: «Хороша молодица в кибитке крытой повозки среди этих подкочёвы-
вающих людей!» И он послал своего младшего брата Добун-Мергана разузнать,
намереваясь сосватать ее Добун-Мергану, если окажется, что она незамужняя.
§ 7. Добун-Мерган пооывал у тех людей, и в самом деле там оказалась молодица,
по имени Алан-гоа, красивая, очень знатного рода и еще даже ни за кого не просватанная.
§ 8. А по поводу той племенной группы выяснилось так: Баргучжин-гоа дочь
Бархудай-Мергана, владетеля Кол-баргучжин-догумского, была выдана замуж за
Хорилартай-Мергана, нойона Хори-Туматского. Названная же Алан-гоа и была
дочерью, которая родилась у Хорилартай-Мергана от Баргучжин-гоа в Хори-
Туматской земле, в местности Арих-усун.
§ 9. По той причине, что на родине, в Хори-Туматской земле шли взаимные
пререкания и ссоры из-за пользования звероловными угодьями, Хорилартай-
Мерган решил выделиться в отдельный род-обок, под названием Хорилар. Про¬
слышав о знаменитых Бурхан-халдунских звероловлях и прекрасных землях, он
теперь и пододвигался, оказывается, кочевьями своими к шинчи-баян-урянхаю,
на котором были поставлены божества, владетели Бурхан-халдуна. Здесь-то
Добун-Мерган и гу^осил руки Алан-гоа, дочери Хори-'^матского Хорилартай-
Мергана, родившейся в Арих-усуне, и таким-то образом Добун-Мерган женился.
§ 10. Войдя в дом к Добун-Мергану, Алан-гоа родила двух сыновей. То были
Бугунотай и Бельгунотай.
* Оглавления всех двенадцати разделов даны переводчиком. Родоплеменные названия
в тексте перевода по Кафарову и Владимирцову пишутся с большой буквы, если даже они в
форме прилагательных, соответствующих родительному падежу имен.
25

§ 11. у старшего же брата, Дува-Сохора, было четыре сына. Тем временем
старший его брат Дува-Сохор скончался. После кончины Дува-Сохора, четверо
его сыновей, не признавая даже за родственника своего дядю Добун-Мергана
и всячески понося его, отделились, покинули, его и откочевали. Образовалось
особое поколение Дорбен. Отсюда-то и пошло четвероплемение Дорбен-ирген.
§ 12. Однажды, затем, Добун-Мерган взошел поохотиться на возвышенность
Тогоцах-ундур. В лесу ему повстречался какой-то Урянхаец, который, зарезав
трехлетку-оленя; готовил жаркое из его ребер, из верхних коротких рёбер.
§ 13. Добун-Мерган и говорит; «Дружище, дай на жаркое!» «Дам и тебе!» —
отвечал тот и, оставив себе шкуру и лёгочную часть животного, остальное мясо
трехлетки-оленя отдал Добун-Мергану.
§ 14. Завьючив оленину Добун-Мерган уехал. По дороге встречается ему
какой-то бедняк, который ведет за собою, своего сынишку.
§ 15. На вопрос Добун-Мергана, кто он такой, тот отвечал: «Я — Маалих,
Баяудаец («богатей»), а живу, как нищий. Удели мне из этой дичины, а я отдам
тебе вот этого своего паренька».
§ 16. Тогда Добун-Мерган отделил и отдал ему половину оленьего стегна, а того
мальчика увёл к себе домой; он-то и стал у него домашним работником.
§ 17. Долго-ли, коротко-ли — Добун-Мерган скончался. После см^ти Добун-
Мергана, Алан-гоа, будучи безмужней, родила трех сыновей. То ш>1ли: Бугу-
Хадаги, Бухату-Салчжи и Бодончар-простак.
§ 18. Бельгунотай и Бугунотай, старшие сыновья, родившиеся еще от Добун-
Мергана, стали втихомолку говорить про свою мать Алан-гоа: «Вот наша мать родила
троих сыновей, а межщ^ тем при ней нет ведь ни отцовых братьев, родных или
двоюродных, ни мужа. Единственный мужчина в доме — это Маалих, Баяудаец. От
него-то, должно быть, и эти три сына». Алан-гоа узнала об этих их тайных пересудах.
§ 19. И вот однажды весной сварила дожелта провяленного впрок барана,
посадила рядом своих пятерых сыновей, Бельгунотая Бугунотая, Бугу-Хадаги,
Бухату-Салчжи и Бодончара-простака, и дала всем им по одной хворостинке,
чтоб они переломили. По одной без труда переломили. Тогда она опять дала^йм,
с просьбой переломить, уже штук по пяти хворостинок, связанных вместе. Все
пятеро и хватали сообща и зажимали в кулаках, а сломать всё же не смогли.
§ 20. Тогда мать их, Алан-гоа, говорит: «Вы, двое сыновей моих, Бельгунотай да
Бугунотай, осуждали меня и говорили между собой: «Родила, мол, вот этих троих
сыновей, а от кого эти дети?» Подозрения-то ваши основательны.
§ 21. «Но каждую ночь, бывало, через дымник юрты, в час, когда светило
внутри (погасло ^), входит, бывало, ко мне светлорусыи человек; он поглаживает
мне чрево, и свет его проникает мне в чрево. А уходит так: в час, когда солнце
с луной сходится процарапываясь, уходит, словно жёлтый пёс. Что ж болтаете
всякий вздсш? Ведь если уразуметь все это, то и выйдет, что эти сыновья отмечены
печатью небесного происхождения. Как же вы могли болтать о них как о таких,
которые под пару простым смертным? Когда станут они царями царей, ханами
над всеми, вот тогда только и уразумеют всё это простые люди!»
§ 22. И стала потом Алан-гоа так наставлять своих сыновей: «Вы все пятеро
родились из единого чрева моего и подобны вы давешним пяти хворостинкам.
Если будете поступать и действовать каждый сам лишь за себя, то легко можете
быть сломлены всяким, подобно тем пяти хворостинкам. Если же будете согласны
и единодушны, как те связанные в пучок хворостинки, то как можете стать чьей-
либо лёгкой добычей?» Долго ли, коротко ли — мать их, Алан-гоа, скончалась.
§ 23. По смерти матери пятеро братьев стали делить между собою имущество.
При этом вышло так, что четыре брата — Бельгунотай, Бугунотай, Бугу-Хадаги и
Бухату-Салчжи — забрали себе все, а Бодончару совсем не дали его доли, считая
его глупым и неотесанным и не признавая даже за родственника.
§ z4. «Раз меня и родней не признают, что мне тут делать?» — сказал Бодончар.
Оседлал он Орок-шинхула, со ссадинами на спине, с жидким хвостом, наподобие
свистун-стрелы, и пустил его куда глаза глядят вниз по течению Онон-реки. «Умереть,
^ Солнце закатилось, а луна еще не взошла.
^ Луна закатилась, а солнце еще не взошло.
26

так умереть! Живу быть, так быть живу!» — сказал он. Ехал-ехал и добрался до урочища
Балчж^-арал. Тут построил он себе из травы балаган и стал жить-поживать.
§ z5. Стал он тут примечать, как сизая самка сокола ловит и пожирает
куропаток. Сделал ловушку из волос хвоста своего голохвостого, со ссадинами на
спине, Орок-шинхула, заманил, поймал птицу и стал приручать.
§ 26. Не имея другого пропитания, он стрелял по ущельям загнанных туда
волками зверей, а нет — так питался и волчьими объедками. Так он благополучно
перезимовал тот год, прокормив и себя и своего сокола.
§ 27. Пришла весна. С прилетом уток он стал запускать на них своего сокола,
сперва проморив его голодом. Диких уток и гусей понасадил он: на каждый пень
— задние части (хоншиут), а на каждый сук — смрадные части (хуншиут), и
столько понавешал, что запах шёл
§ 28. По северному склону гор, из-за темного бора, подкочевало, продвигаясь
вниз по течению речки Тунгелик, какое-то родовое колено ^ болюк. Днем Бодончар
стал заходить к ним напиться кумысу, когда случалось пускать своего сокола в их
сторону. Ночью же уходил, бывало, на ночлег к себе в травяной шалаш.
§ 29. Когда, случалось, люди те просили у Бодончара его сокола, он никак не
давал. А жили между собою так, что у Бодончара не спрашивали, откуда и кто он,
а тот взаимно не пытался узнавать, что они за люди.
§ 30. Старший брат его,Бугу-Хадаги, зная, что младший брат, Бодончар-гшостак,
отправился вниз по течению реки Онона, пришел сюда поискать брата, йтал он
расспрашивать тех людей, что прибыли сюда, кочуя вниз по речке Тунгелик: не
бывал ли тут такой-то и такой-то человек, на таком-то и таком-то коне?
§ 31. Люди те отвечали: «Тут есть и человек и конь, как раз такие, как ты
спрашиваешь. Он соколиный охотник. Каждый день заходит к нам: угостится
кумысом и уходит. А ночами где-то ночует. При северо-западном ветре летят сюда,
словно снежные хлопья по ветру, пух и перья гусей и уток, пойманных соколом..
Должно быть, он здесь недалеко: сейчас подходит время его обычного прихода.
Подожди минутку». Так говорили они.
§ 32. Тем часом подъезжает какой-то человек, следуя вверх по течению речки
Тунгелик. То и был Бодончар. Как увидел, так сейчас же и признал его ст^шии брат,
Бугу-Хадаги. Забрал он брата с собою, и пустился рысью вверх по реке бнону.
§ 33. Труся рысцой за братом своим, Бугу-Хадаги, говорит ему Бодончар: «Брат,
а брат! Доб^ро человеку быть с головой, а шубе — с воротником». Брат его, Бугу-
Хадаги, не понял, к чему эти его слова.
§ 34. Когда он повторил те же самые слова, брат его все же ничего не понял и
ничего не сказал ему в ответ. А Бодончар ехал и все повторял одно и то же. Тогда
старший его брат говорит: «Что это ты все твердишь одно и то же?»
§ 35. Тогда Бодончар говорит: «Давешние-то люди, что стоят на, речке Тунгелик,
живут — все равны: нет у них ни мужиков, ни господ; ни головы, ни копыта.
Ничтожный народ. Давайте-ка мы их захватим!»
§ 36. «уТадно!— отвечал старший брат.— Но только сначала съездим домой да посове¬
туемся со всеми братьями, а тогда и пойдем полонить тех людей». Так они беседовали.
§ 37. Воротясь домой, посовещались они с братьями и выступили в поход.
Передовым-наводчиком пустили самого же Бодончара.
§ 38. Идя лобовым, захватил Бодончар в половину беременную женщину: «Кто
ты такая?» — спросил он. — «Я, — говорит она, — я из племени Чжарчиут, по
имени Аданхан-Урянхачжина».
§ 39. Тогда братья впятером полонили тех людей, и стали те у них слугами-
холопами, при табуне и кухне
§ 40. Бывшая в половине беременности женщина, войдя к Бодончару, родила
сына. Так как его считали сыном чужого племени, то и назвали его Чжадарадай.
Он и стал предком рода Чжадаран. У того Чжадарана был сын, по имени Туз^дай.
Сыном Тухуудая был Бури-Бульчиру, сын Бури-Бульчиру — Хара-Хадаан. Сыном
Хара-Хадаана был Чжамуха. Таково происхождение рода Чжадаран.
* Он — «гузнами на сучки, смердящими
^ Положение	" т. ,т
'Б.
на шестки, так что дух по-шел.»
[оложение народца (ср. Б. Я. Владимирцов, Общественный строй, стр.66).
. Я. Владимирцов, Общественный строй, стр.68.
27

§ 41. Эта женщина родила еще одного сына, уже от Бодончара. И оттого, что
происходил он от пленницы, — и сына прозвали Бааридай. Он стал предком рода
Бааринцев. Сын Бааридая — Чидухул-Боко. У Чидухул-Боко было много жён.
Родилось у него и сынов что-то около этого. Они-то и стали родоначальниками
племени Менен-Баарин.
§ 42. Бельгунотай стал родоначальником племени Бельгунот. Ьугуиотай стал
родоначальником племени Бугунот. Бугу-Хатаги стал родоначальником племени
Хатаги. Бухуту-Салчжи стал родоначальником племени Салчжиут. Бодончар стал
родоначальником поколения Борчжигин.
§ 43. Тот потомок Бодончара, который родился от первой, старшей жены
носил имя Барин-Ширату-Хабичи. Бодончар же еще имел наложницу, которая
вошла в его дом вместе с приданым матери этого самого Хабичи-Баатура. И она
произвела на свет одного сына. Имя ему было Чжоуредай. Сначала Чжоуредай
пользовался правом участия в родовом жертвоприношении чжугели.
§ 44. Однако по смерти Бодончара этого Чжоуредая отстранили от участия
в родовых жертвоприношениях чжугели под тем предлогом, что-де некий
Аданха-Урянхадаец оыл домашним завсегдатаем и что, должно быть, от него-
то он и произошел. Он и образовал особое родовое подразделение-обок, под
наименованием Чжоуреид и таким образом стал родоначальником Чжоуредцев.
§ 45. Сын Хабичи-Баатура был Менен-Тудун. У Менен-Тудуна было семеро
сыновей: Хачи-Кулюк, Хачин, Хачиу, Хачула, Хачиун, Харандаи и Начин-Баатур.
§ 46. Сын Хачи-Кулюка, Хайду, по матери происходил от Намолуны. Хачинову
же сыну дали имя Ноягидай. Из-за его крайнего чванства (noyanshiy aburitu “) и род
его стал прозываться Ноякин. Сына Хачиу звали Барулатай. Ростом он был велик
и горазд до еды. Род его прозвали Барулас. Сыновья лачулы также образовали род
Барулас, и из-за жадности обоих братьев к еде пошли родовые прозвии;а Еке-Барула
и Учуган-Барула, а отсюда пошлгпгже иродовые подразделения Баруласов: Эрдемту-
Барулас, Тодоен-Барулас и др. Дети Харандая стали родоначальниками племени
Будаад-кашников, которое назвали так по той причине, что у них, наподобие
перемешанной каши, не было ни старшего, ни главы. У Хачиуна оыл сын, по имени
Адаркидай. Он стал родоначальником племени, прозванного Адаркин-сутяги
из-за тех распрей, которые он заводил между братьями. Сыновья Начин-Баатура
прозывались Уруудай и Мангутай. От них пошли племена Урууд и Мангуд. У Начин-
Баатура от первой, старшей женьу>одились еще Шичжуудаи и Дохолодай.
§ 47. У Хайду было три сына: Байшингор-ДокшиН, Чарахай-Линху и Чаочжин-
Ортегай. Сын Байшингор-Докшина — Тумоинай-Сечен. Сыновья Чарахай-Линху
— Сенгун-Билге, Амбагай и другие — образовали племя Тайчиудов. Потомка
Чарахай-Линху, происшедшего от его снохи, звали Бесутай. Отсюда идет род
Бесуд. От сыновей Чаочжин-Ортегая пошли племена: Оронар, Хонхотан, Арулад,
Сонид, Хабтурхас и Генигес.
§ 48. У Тумбинай-Сечена было два сына: Ха^л-хаган и Сим-Сечуле. Сим-
Сечулеев сын — Бультегу-Баатур. А у Ха^л-хагана бьшо семеро сыновей, а именно:
самый старший — Окин-Бархаг, далее Бартан-Баатур, Хутухту-Мунгур, Хутула-
хаган, Хулан, Хадаан и самый младший —Тодоен-отчигин.
§ 49. У Окин-Бархага — сын Хутухту-Юрки. У Хутухту-Юрки было два сына;
Сече-беки и Тайчу. От них пошло поколение Юркинцев.
§ 50. У Бартан-Баатура было четверо сыновей: Мангету-Киян, Некун-тайчжи,
Есугай-Баатур, Даритаи-отчигин. Хутухту-Мангуров сын был Бури-Боко. Это он¬
то и рассёк Бельгутаю плечо на пиру в Ононской Дубраве.
§ 51. Сыновья Хутула-хагана — Чжочи, Гирмау и Алтай. У Хулан-Баатура —
сын Еке-Церен. Это он был нойоном Бадая и Кишлика (сделавшихся впоследствии
свободными из рабов), дарханами. Ни Хадаан, ни Тодоен потомства не имели.
§ 52. Всеми Монголами ведал Хабул-хаган. После Хабул-хагана, имевшего
семерых сыновей, всеми Монголами стал ведать, по слову Хабул-хагана, сын Сенгун-
Бильгея, Амбагай-хаган, хотя Хабул-хаган имел собственных семь сыновей.
§ 53. Однажды Амбагай-хаган лично отправился провожать свою дочь, которую
’’ Б. Я. Владимирцов, ор. cit., стр 48, прим. 8: aburinn erne.
® Б. Я. Владимирцов, ор. cit., стр. 78.
28

он выдавал в замужество к Татарам из племени Айриуд-Буйрууд, что на реке Уршиун
между озерами Буюр-наур и Колен-наур. В это-то время Амоагай-хагана и схватили
Татары Чжуинского племени и повезли к Алтан-хагану Китадскому. Тогда Амбагай
через посланника своего Балагачи, человека из Бесудского рода, велел передать
среднему из семи сыновей Хабу^л-хагана, Хутуле, с тем, чтобы он, в свою очередь,
передал следующее Хадаан-таичжию из всех десятерых сыновей: «Отомстите за
меня, который самолично провожал свою дочь, как все-народный каган и государь
народа. Мстите и неустанно воздавайте за меня не только до той поры, что с пяти
пальцев ногти потеряете, но и пока всех десяти пальцев не станет».
§ 54. В ту пору, охотясь однажды по реке Онону за птицей, Есугай-Баатур
повстречал Меркитского Эке-Чиледу, который ехал со свадьбы, взяв себе девушку
из Олхонутского племени. Заглянув в возок и поразившись редкой красотой
девушки, он поспешно вернулся домой и привел с собой старшего своего брата,
Некун-тайчжия, и младшего — Даритай-отчигина.
§ 55. В виду их приближения, Чиледу испугался, но под ним был скакун Хурдун-
хуба. Хлещет он своего хуба по ляжкам, старается скрыться от них за холмами, но
те втроем неотступно следуют за ним по пятам. В то время когда Чиледу, объехав
мыс, вернулся к своему возку, Оэлун-учжин говорит ему: «Разве ты не разгадал
умысла этих людей? По лицам их видно, что дело идёт о твоей жизни. Но ведь был
бы ты жив-здоров, девушки же в каждом возке найдутся, жены в каждой кибитке
найдутся. Был бы ты жив-здоров, а девицу-жену найдешь. Придётся, видно, тебе
тем же именем Оэлун назвать девушку с другим именем. Спасайся, поцелуй меня
и езжай!» С этими словами она сняла свою рубаху, и когда он, не слезая с коня,
потянулся и принял её, то из-за мыса уже подлетели те трое. Пришпорив своего
Хурдун-зуба, Чиледу помчался, убегая от преследования вверх по реке Онону.
§ 56. Трое бросились за ним, но, прогнав его за семь увалов, вернулись. Есугай-
Баатур повел за поводья лошадь Оэлун-учжин, старший его брат, Некун-таичжи,
ехал впереди, а младший, Даритай-отчагин, ехал вплотную рядом с ней. Едут они
так, а Оэлун-учжин приговаривает:
«Батюшка мой, Чиледу!
Кудрей твоих встречный ветер никогда не развевал
В пустынной земле никогда ты не голодал.
Каково-то теперь?»
И роняя обе косы свои то на спину, то на грудь, то вперед, то назад так громко
она причитала «каково-то теперь уезжаешь?» так громко, что
Онон-река волновалась
В п^елесье эхо отдавалось.
Уж близко к дому, стал унимать её плач Даритай-отчигин:
«Лобызаемый твой много перевалов перевалил.
Оплакиваемый твой много вод перебродил.
Сколько ни голоси, — он не бросится взглянуть на тебя.
Сколько ни ищи, — его и след простыл.
Замолчи уже». Так унимал он её. Тут же Есугай и взял Оэлун-учжин в дом
свой. Вот как произошло умыкание Есугаем Оэлун-учжины.
§ 57. Так как Амбагай-хаган в присланном известии назвал имена Хадаана и
Хутулы, то все Монгол-Тайчиуды, собравшись на Ононском урочище Хорхонах-
чжубур, поставили хаганом лутулу. И пошло у Монголов веселие с пирами и
плясками. Возведя Хутулу на хаганский стол, плясали вокруг развесистого дерева
на Хорхонахе. До того доплясались, что, как говорится, «выооины образовались
по бедро, а кучи пыли — по колено».
§ 58. Когда Хутула стал хаганом, Хадаан-тайчжи пошёл на обоих Татар.
Тринадцать раз он бился у обоих, у Котон-Бараха и у Чжили-Буха, но не мог все
же за Амбагай-хагана отмщением отмстить, воздаянием воздать.
§ 59. Тогда-то Есугай-Баатур воротился домой, захватив в плен Татарских
Темучжин-Уге, Хори-Б^а и других. Тогда-то ходила на последях беременности Оэлун-
учжин, и именно тогда родился Чингис-хаган в урочище Делиун-балдах, на Ононе.
А как пришло родиться ему, то родился он, сжимая в правой руке своей запёкшийся
сгусток крови, величиною в пальчик. Соображаясь с тем, что рождение его совпало с
приводом Татарского Темучжин-Уге, его и нарекли поэтому Темучжином.
29

§ 60. От Оэлун-учжины родилось у Есугай-Баатура четверо сыновей: Темучжин,
Хасар, Хачиун и Темуге. Родилась и одна дочь, по имени Темулун. Когда Темучжину
было девять лет, то Чжочи-Хасару в это время было семь лет, Хачиун-Эльчию —
пять лет, Темуге-отчигин был по третьему году, а Темулун — еще в люльке.
§ 61. Когда Темучжину было девять лет, Есугай-Баатур собрался сватать ему
невесту у дядей по матери его Оэлун, у ее родни из Олхонутского рода, куда и
отправился вместе со своим сыном Темучжином. По дороге, между урочищами
Цекцер и Чихургу, повстречал он Хонхирадского Дэй-Сечена.
§ 62. «Куда держишь путь, сват Есугай?» — спрашивает его Дэй-Сечен. — «Я
еду, — говорит Есугай-Баатур, — еду сватать невесту вот этому своему сыну у его
дядей по матери, у Олхонутского племени». Дэй-Сечен и говорит: «У твоего сынка
взгляд — что огонь, а лицо — что заря».
§ 63. «Снился мне, сват Есугай, снился мне этою ночью сон, будто снисшёл ко мне
на руку белый сокол, зажавший в когтях солнце и луну. По поводу этого своего сна я
говорил людям: Солнце и луну можно ведь видеть только лишь взглядом своим; а тут
вот прилетел с солнцем и луной в когтях этот сокол и снисшел ко мне на руку, белый
спустился. Что-то он предвещает? — подумал лишь я, как вижу: подъезжаешь, сват
Есугай, ты со своим сыном. Как случиться такому сну? Не иначе, что это вы — духом
своего Киятского племени — являлись во сне моём и предрекали!
§ 64. Мы, Унгиратское племя,
С древних времен знамениты
Красою и статностью дев от жены-унгиратки.
^ани не любим, но дев своих милых
К вашим ханам в подруги везём.
В одноколку казачью^ верблюд вороной
Запряжён, и рысью пустили его...
К вам на царское место усадим ее.
Браней не ищем мы. Только,
Вырастив славных девиц,
В крытый возок уместим,
С сивым верблюдом в упряжке...
Замуж проводим. К вам на высокое место
Дорогой половиной усадим.
Искони унгиратские жёны
Как щит неприступны, а девы — смиренны.
1^асотою же дев от жены-унгиратки
Издревле мы знамениты.
§65. Отроки наши за степью глядят.
Девы у нас красотой взор пленят.
[«Унгиратское племя, с давних времен мы славимся, не имея в том соперников,
красотою наших внучек и пригожестью дочерей. Мы к вашему царственному
роду своих прекрасноланитных девиц, поместивши в арбу (казачью телегу;,
запряженную черно-бурым верблюдом и пуская его рысью, доставляем к вам,
на ханское ложе. С племенами-народами не спорим. Прекраснолицых дев своих
вырастив, в крытый возок поместив и увозя на запряженном сизом в^блюде,
пристраиваем на высокое ложе, (дражайшей) половиною пристраиваем. С давних
^емен у нас, Унгиратского племени, жены славны щитом, а девы — кротостью.
Славны мы прелестью внучек и красою дочерей. Ребята у нас за кочевьем глядят,
а девушки наши на свою красу обращают взоры всех...»]
Зайди ко мне, сват Есугай. Девочка моя — малютка, да свату надо посмотреть».
С этими словами Дэй-Сечен проводил его к себе и под локоть ссадил с коня.
§ 66. Взглянул он на дочь его, а лицо у нее — заря, очи — огонь. Увидал он девочку,
и запала она ему в душу. Десятилетняя на один год была она старше Темучжина.
Звали Борте. Переночевали ночь. На утро стал он сватать дочь. Тогда Дэи-Сечен
гов^ит: «В том ли честь, чтоб отдать после долгих сговоров, да и бесчестье ль в том,
чтоб по первому слову отдать? То не женская доля — состариться у родительского
порога. Дочку свою согласен отдать. Оставляй своего сынка в зятьях-жснихах».
^ Казачья телега — арба.
30

Когда дело покончили, Есугай-Баатур говорит: «Страсть боится собак мой малыш!
Ты уж, сват, побереги моего мальчика от собак!» С этими словами подарил ему
Есугай своего заводного коня, оставил Темучжина в зятьях и поехал.
§ 67. По дороге, в Цекцерской степи-Шира-кеере, пировали Татары. Повстречав¬
шись с ними, — Есугай-Баатур решил задержаться на празднике, так как томился
жаждой. Татары же, оказывается, его знали. «Это Есугай-Киян явился», — рас¬
суждали они и вспомнили свои старые обиды и счеты. И вот, с умыслом тайно
его извести отравой, они подмешали ему яду. Уезжая от них он почувствовал себя
дурно, и через трое суток, добравшись домой, сильно занемог.
§ 68. Говорит тогда Есугай-Баатур: «Мне дурно. Есть тут поблизости кто-
нибудь?» Ему сказали, что неподалеку находится Мун лик, сын Хонхотанского
старца Чарахая. Позвав его к себе, Есугай-Баатур сказал ему: «Дитя мое, Мунлик!
Ведь у меня малые ребята. Извели меня тайно Тату>ы, когда я заехал к ним по дороге,
устроив в зятья своего Темучжина. Дурно мне. Прими же ты под свое попечение
всех своих: и малюток и покидаемых младших братьев, и вдову, и невестку. Дитя
моё, Мунлик! Привези ты поскорей моего Темучжина!» Тут он и скончался.
II.	ЮНОСТЬ ЧИНГИСА
§ 69. в точности исполняя распоряжение Есугай-Баатура, Мунлик отправился
и сказал Дэй-Сечену: «Старший брат Есугай-Баатур очень болеет душой и тоскует
по Темучжину. Приехал взять его!» Дэи-Сечен отвечал: «Раз сват так горюет по
своём мальчике, то пусть себе съездит, повидается, да и скорёхонько сюда». Тогда
отец-1У^нлик и доставил Темучжина домой.
§ 70. В ту весну обе супруги Амбагай-хагана, Орбай и Сохатай, ездили на
кладбище, в «Землю Предков». Оэлун^чжин тоже поехала, но приехала поздно,
опоздав при этом не по своей вине. Тогда Оэлун-учжин, обращаясь к Орбай и
Сохатай, сказала: «Почему вы заставили меня пропустить и жертвоприношение
предкам и тризну с мясом и вином? Не потому ли, что Есугай-Баатур умер,
рассуждаете вы, а дети его и вырасти не смогут? Да, видно, вы способны есть на
глазах у людей, способны и укочевать без предупреждения!»
§ 71. Ханши же Орбай и Сохатай ей ответили так:
«Хоть бы и позвали, так не стоит давать:
Ешь, что найдётся!
Хоть бы и просила, так не стоит давать:
Ешь, что придётся!»
[«Ты и заслуживаешь того, чтобы тебя не звали (или: позвав, ничего не дали).
Тебе и следует есть то, что найдёшь (что попадётся). Ты и заслуживаешь того,
чтобы тебе отказывали даже в просимом. Видно, из-за того, что умер Амбагай-
хан, нас может оговаривать даже Оэлун».]
Не потому ли, что скончался Амбагай-хаган, даже и Оэлун смеет с нами так говорить?»
§ 72. Согласно уговору — откочевать, бросив в нутуке этих (Есутаевских) матерей
с детьми и \^ти, никого из них не взяв с собой, — Таргутай-Кирилтух, Тодоен-Гиртай
и прочие Тайчиудцы на другой же день тронулись вниз по реке Онону. Когда они
покинули, таким образом, Оэлун-учжин, матерей с детьми и откочевали, Хонхотанский
Чарха-ебуген поехал их уговаривать. Но Тодоен отвечал ему: «Тут
Ключевые воды пропали.
Бел-камень треснул!
А ты-то как смеешь отговаривать людей?» — сказал ему Тодоен-Гиртай и при
этом сзади кольнул его в спину копьём.
§ 73. Тяжело раненый Ч^ха-ебуген лежал у себя дома. Когда Темучжин приехал
его проведать, Хонхотанскии Чарха-ебуген сказал ему: «Я подвергся такой напасти,
уговаривая людей, когда те откочевали, захватив с собою весь наш улус, улус собранный
твоим благородным родителем». Темучжин уехал от него в слезах. Оэлун-учжин,
покинутая народом, сама подняла знамя и выступила. Многих ей удалось воротить,
однако и тот возвращённый н^од не устоял и снова ушел вслед за Тайчиудцами.
§ 74. Когда же укочевали Тайчиудские братья, покинув в старом кочевье вдову
Оэлун-учжин с малыми детьми, вот как пошло:
31

Мудрой женой родилась Оэлун.
Малых детей своих вот как растила:
^денную шапочку покрепче приладит,
Поясом платье повыше подберет,
По Онон-реке вниз и вверх пробежит.
По зернышку с черемухи да яблонь-дичков сберёт
И день и ночь своих деток пестует.
5*- X- *
Смелой родилась наша мать — Учжин.
Чад своих благословенных вот как растила:
С лыковым лукошком в степь уйдёт.
На варево деткам корней накопает.
Корней судун да корней кичигина.
Черёмухой да луком вскормленные
Доросли до ханского величия.
Корнем чжаухасуна вспоенные
Праведной матери дети
Стали правосудными и мудрыми.
§75. Голым чесноком у матери вскормлены
Поднялись отважными сынами.
Вознеслись высокими сайдами.
Из всех выдались и мужеством и отвагою.
А обетом себе поставили — мать кормить.
На крутом берегу матушки Онон-реки
Вместе усядутся, друг для друга крючья ладят.
На крючья рыбешку негожую притравливают.
Ленков да хайрюзов выуживают.
Невода ли сплетут, плотву неводят.
С сыновней любовию матушку напитают.
[Оэлун-учжин мудрой женой родилась. Воспитывая своих малы^у^етей, крепко
прилаживала рабочую вдовью шапочку, коротко поясом платье подбирала, бегала
по Онон-реке и вниз и вверх, по зернышку собирала с диких яблонь и с черёмухи,
день и ночь кормила.
Смелая (возможно и счастливая, не простая, причастная миру духов) от роду мать-
Учжин, пестуя своих благословенных (счастливо-блаженных, августейших) детей,
брала с собой лыковое лукошко, копала коренья судуна и кичигине и кормила.
У матери-Учжин черёмухой да луком вскормленные дети доросли до ханского
достоинства. У праведной матери-Учжин корнями растений вскормленные дети
стали и справедливыми, и мудрыми.
Те, которых голым чесноком вскормила прекрасная Учжин, стали отважными
сынами, стали высоко вознесёнными сайдами-сановниками. А как стали мужами-
сайдами, выдавались они мужеством и отвагою.
И дали друг другу слово прокармливать свою мать. Стали сиживать на крутом
берегу Онон-матушки, друг для друга стали ладить крючья-удочки. Наживляя
негодную рыбешку, стали удить. Притравляя игольные крючья-удочки, стали
выуживать ленков да хайрюзов. Сплетая сети невода, стали вылавливать рыбку-
плотвичку. В знак сыновней почтительности стали и сами кормить свою мать.].
§ 76. Таким-то образом сидели однажды на берегу Онона Темучжин, Хасар,
Бектер и Бельгутай. И вот на один из закинутых крючьев попалась блестящая
рыбка-сохосун. Бектер с Бельгутаем отняли её у Темучжина с Хасаром. Те пошли
домой и стали жаловаться матери, Учжин-эхе: «Братья Бектер с Бельгутаем
насильно отобрали у нас блестящую рыбку, которая клюнула на крюк». — «Ах, что
мне с вами делать? — говорит им мать Учжин-эхе. — Что это так неладно живете
вы со своими братьями! Ведь у нас, как говорится.
Нет друзей, кроме своих теней.
Нет хлыста, кроме скотского хвоста.
32

Нам надо думать о том, как бы отплатить за обиду Тайчиудским братьям,
а вы в это время так же не согласны между собою, как некогда пятеро сыновей
проматери вашей Алан-эхэ. Не смейте так поступать!»
§ 77. Не по вкусу пришлись эти слова Темучжину с Хасаром, и стали они
роптать: «Ведь совсем недавно они точно таким же образом отняли у нас
жаворонка, подстреленного детской стрелой-годоли; а теперь вот опять отняли!
Как же нам быть, в согласии?» И, хлопнув дверью, они поспешно ушли. Бектер в
это время стерег на холме девять соловых меринов. Темучжин подкрался к нему
сзади, а Хасар — спереди. Когда они приблизились, держа наготове свои стрелы,
Бектер обратился к ним с такими словами: «Думаете ли вы о том, с чьей помощью
можно исполнить непосильную для вас месть за обиды, нанесенные Тайчиудскими
братьями? Зачем вы смотрите на меня, будто я у вас
Ресница в глазу
Иль заноза в зубах.
Чего же стоят такие рассуждения, когда у нас
Нет друзей, кроме своих теней.
Нет хлыста, кроме скотского хвоста.
Не разоряйте же моего очага, не губите Бельгутая!» С этими словами он
покорно присел на корточки. Темучжин же с Хасаром тут же в упор пронзили его
выстрелами спереди и сзади и ушли.
§78. Как только они вернулись домой, матьУчжин сразу же поняла всё по лицам
обоих своих сыновей: «Душегубцы! — сказала она. — Не даром этот вот яростно из
утробы моей появился на свет, сжимая в руке своей комок запёкшейся крови!
Этот вот видно не даром.
Из чрева яростно вырвавшись.
Сгусток кровавый в руке зажимая.
На свет появился!
Темное дело свое вы свершили
Словно дикие псы.
Что лоно у матки своей прогрызают.
Словно свирепый хаблан.
На скалу налетающий.
Львам вы подобны.
Чью ярость ничто не уймет.
Демонам-змеям, мангусам
Живьём, говорят, пожирающим.
Или же — кречеты вы:
Те свою тень поражают.
Щуки коварные вы:
Из засады вы жертву глотаете.
Или — верблюжьи самцы;
Верблюженку лодыжки грызете.
Волкам подобны голодным:
Те за добычей в ненастье следят.
Птица турпан пожирает птенцов своих.
Если увлечь за собой их не может.
Смел на защиту трусливый шакал.
Если гнездо его кто потревожит.
Барс не замедлит схватить.
Зря нападает дворняга.
Вот с кем вы сходны в злодействе своём!
[ «Вы сгубили его, словно дикие псы, прогрызающие материнскую утробу; словно
хаблон (птица ?), бросающийся на скалы даже; словно львы, не могущие унять свою
ярость; словно демон-мангус, глотающий живьём; словно кречет, бросающийся на
свою собственную тень; словно щука, хватающая исподтишка; словно верблюд,
кусающий сгиб задней ноги, у своего же одногодовалого вербдюженка; словно
волк, заглядывающий в ненастный день; словно турпан, пожирающий своих
’ П. Кафаров переводит — удав; Е. Haenisch (р.16) — исполинский змей.
33

птенцов, когда он не в силах увести их за собой; словно обороняющийся шакал,
когда потревожили его логово; словно тигр, не мешкающий в своей хватке; словно
дворняга, кидающаяся без разбору... Нет у вас друзей, кроме собственной тени;
нету вас плети, кроме (конского) хвоста...»]
Речь ведь о том, кто вам поможет отмстить Тайчиудцам, раз вы не в силах сами
с обидой покончить. У вас же сейчас
Нет дружеской сени, кроме собственной тени.
Нет другого хлыста, кроме хвоста.
О чем же вы думаете, так поступая?» И долго она с великим гневом говорила им.
Древние речи распускала.
Старые слова развивала.
[Вашывала она, разъясняла (распарывала) старые слова,^вспросграняла древнее слова]
§ 79. Тогда является во главе своей охранной (турхаут) стражи Таргутай-
Кирилтух. Он сообразил теперь:
Видно овечки-то, кургашки, облиняли.
Слюни свои подобрали.
Тут матери с детьми и все братья в ужасе бросились прятаться в тайгу.
Бельгутай построил укрепление из поваленных деревьев, а Хасар перестреливался
с неприятелем, лачиуна, Темугея и Темулуну спрятали в ущелье, а сами вступили
в бой. Тогда Тайчиудцы стали громко кричать им: «Выдайте нам своего старшего
брата, Темучжина! Другого нам ничего не надо!» Этим они и побудили Темучжина
обратиться в бегство, заметив, что Темучжин пустился в лес, Тайчиудцы бросились
за ним в погоню, но он уже успел пробраться в густую чащу на вершине Тергуне.
Не умея туда проникнуть, Тайчиудцы окружили этот бор и стали его сторожить.
§ 80. Проночевал Темучжин трое суток в тайге и решил, наконец, выходить.
Взял свою лошадь под уздцы и пошел. Вдруг — неожиданная задержка: с лошади
сползло седло. Стал он рассматривать — и видит: седло сползло при туго подтянутой
подпруге и нагруднике. Вот так причина задержки. Тогда стал он раздумывать:
«Подпруга еще туда-сюда, но как могла сползти также и подгрудная шлея? Не иначе,
что само небо меня удерживает». И он вернулся назад и провел в лесу еще трое
суток. Решил было опять выходить, как смотрит: у самого выхода из тайги, у самого
выхода лежит белый валун-кремень, величиной с походную юрту, и вплотную
закрывает выход. «Не ясно ли, — подумал он, — не ясно ли, что само небо меня
удерживает». Провел он в лесу еще девять суток, без всякой пищи, и думает: «Ужели
довести себя до бесславной смерти? Выйду теперь!» И принялся срезать своим
ножом для очинки стрел, срезать деревья, которые не давали прохода, окружая тот
белый валун, величиной с юрту, что свалился откуда-то и заслонил проход. Кое-как
провел он свою спотыкавшуюся лошадь и уже стал было выходить на прогалину. А
Тайчиудцы тут как тут, сторожат. Схватили его и повели с собой.
§ 81. Таргутай-Кирилтух привез Темучжина к себе в улус и там подверг его
законному наказанию. На ночлег при этом он должен был скитаться из юрты
в юрту. 16-го числа Первого летнего месяца, по случаю праздничного дня
полнолуния, Тайчиудцы праздновали веселым пиршеством на крутом берегу
Онона и расходились, когда уже заходило солнце. На это празднество Темучжина
привел какой-то слабосильный парень. Выждав время, когда все праздновавшие
разошлись, Темучжин бежал от этого слабосильного парня, вырвавшись у него из
егк и всего раз ударив его по голове шейной своей колодкой. Он прилег было в
нонской дубраве, но, опасаясь, как бы его не заметили, скрылся в воду. Он лежал
в заводи лицом вверх, а шейную колодку свою пустил плыть вниз по течению.
§ 82. Между тем упустивший его человек громко вопил: «Упустил колодника!»
На его крики со всех сторон стали собираться Тайчиудцы. Они тотчас же принялись
обыскивать рощу Ононскую: светил месяц, и было светло, как днем. Сулдусскии Сорган-
Шира проходил как раз мимо того места, где Темучжин лежал в заводи. Он заметил его
и говорит: «Вот это дело! За то, видно, ты и не мил своим братцам, что так хитер; что
Во взгляде — огонь,
А лицо — что заря.
Но не робей, так и лежи, а я не выдам!» и проехал дальше. Когда стали
уговариваться о дальнейших поисках, Сорган-Шира посоветовал: «Давайте снова
хорошенько обыщем каждый свой участок обратным путём». Все согласились и
пошли каждый обратно тем же своим путем, снова тщательно его обыскивая.
34

Вторично проезжая мимо него, говорит Сорган-Шира: «Лежи себе. Неподалеку тут
твои братцы точат на тебя свои зубы и языки. Но не робей!», — и поехал дальше.
§ 83. И опять уговариваются они о новых поисках, и опять советует Сорган-
Шира: «Сынки Тайчиудцы Среди белого дня вы потеряли целого человека,
как же можем мы наити его темною ночью? Давайте напоследок хорошенько
просмотрим, на обратном пути, каждый свою долю, да и по домам; а завтра утром
опять сойдёмся на поиски. Куда может уйти этот человек, с колодкой на шее?» Все
согласились и пошли снова повторным поиском. Опять подъехал к нему Сорган-
Шира и говорит: «Уговорились кончать поиски, утром будем искать. Теперь ты
выжди, когда мы разойдемся, да и беги домой. Если же тебя кто увидит, смотри не
проговорись, что я тебя видел». И с этими словами уехал.
§ 84. Выждав пока они разошлись, Темучжин пошел вниз по Онону разыскивать
юрту Сорган-Ширая. Он размышлял так: «Ещё позавч^а, когда мне пришла
очередь ночевать тут, ночую я в юрте Сорган-Ширая. Сыновья его Чимбай с
Чилауном жалеют меня. Ночью, видя мои мученья, ослабляют колодку и дают
возможность прилечь. А теперь вот и Сорган-Шира хоть и заметил меня, а проехал
мимо. Не донес. Не спасут ли они меня также и в настоящем положении?»
§ 85. Юрта Сорган-Ширая была приметная: все время переливали молоко и
всю ночь до самого рассвета пахтали ^мыс. Примета — на слух. Идя поэтому на
стук мутовки, он и добрался до юрты. Только он вошел, как Сорган-Шира говорит:
«Разве я не велел тебе убираться восвояси? Чего ты пришел?» Тогда ооа его сына,
Чимбай и Чилаун стали говорить: «Когда хищник загонит малую пташку в чащу, то
ведь и чаща сама ее спасает. Как же ты можешь говорить подобные слова человеку,
который к нам пришел?» Не одобряя слов своего отца, они сняли с него колодку я
сожгли ее на огне, а самого поместили в телегу, нагруженную овечьей шерстью и
стоявшую за юртой. Они поручили его заботам своей младшей сестры, по имени
Хадаан, строго наказав ей не проговориться об этом деле ни одной живой душе.
§ 86. На третий день, подозревая, что его скрывает кто-нибудь из своих же,
стали всех обыскивать. У Сорган-Ширая обыскивали в юрте, повозках и всюду
вплоть до исподов сидений. Забрались потом и в телегу, загруженную овечьей
шерстью, позади юрты. Разобрали шерсть сверху и стали уж добираться до дна,
как Сорган-Шира говорит: «В такую-то жару как можно усидеть под шерстью?»
Тогда люди, производившие обыск, слезли и ушли.
§ 87. Когда обыск окончился, Сорган-Шира говорит Темучжину: «Чуть было
не развеял ты меня прахом. Ступай-ка теперь и разыскивай свою мать и братьев!»
Он дал Темучжину оеломордую рыжую яловую кобылу, сварил двухгодовалого
барана, снабдил его бурдюком и бочонком, но не дал ли седла, ни огнива. Дал
только лук да пару стрел. С таким снаряжением он его отпустил.
§88. Так выступивши, Темучжин добрался до тех мест, где они скрывались в
устроенных заграждениях. Следом, по примятой траве, пошёл дальше вверх по течению
реки Онона. След привел к речке Кимурха, впадающей в Онон с запада. Идя далее тем
же следом, он нашел своих в урочище Хорчухуй-болдак, у Кимурхинского мыса Бедер.
§89. Соединившись там, они тронулись дальше и расположились кочевьем в
Хара-чжируханском Коконуре, у речки Сангур, в глубине урочища Гулельгу, по
южному склону Бурхан-халдуна. Там промышляли ловлей тарбаганов и горной
крысы-кучугур, чем и кормились.
§ 90. Однажды явились грабители и, на глазах у всех, угнали восемь соловых
меринов, находившихся недалеко от юрты. И видели, да ничего не могли
поделать: на куцом бегунце сащ)аске Бельгутай уехал на охоту, за тарбаганами.
После заката солнца приходит Бельгутай, шажком ведя за собой куцого бегунца
савраску, с навьюченными на нем тарбаганами. Когда ему рассказали об угоне
соловых меринов, Бельгутай говорит: «Я еду в погоню». А Хасар говорит: «Ты не
справишься, в погоню отправлюсь я». — «Вам не справиться,-говорит Темучжин.
— Погонюсь-ка я». И с этими словами Темучжин сел на саврасого бегунца и поехал
по следу, оставленному на траве соловыми меринами. Трижды он ночевал в пути,
и вот рано утром встречает на следу, в шалаше при табуне, какого-то молодца,
который в это время доил кобылу. На вопросы о соловых меринах парень отвечал:
«Сегодня, рано утром, перед восходом солнца, тут действительно прогоняли восемь
' У В. Я. Владимирцова — «Сыновья Тайчиудские» (Общественный строй, стр.70).
35

соловых меринов. След я отведу И с этими словами он пустил в табун куцого
саврас!^, а Темучжина посадил на белоспинного вороного, Орох-шинхула. Сам же
сел на буланого бегунца, Хурдун-хуби. Не заехав даже к себе домой, он бросил в
степи свои подойники и бурдюки, кое-как их прикрыв, и гов^ит: «Друг, ты ведь
сильно измаялся в пути, а у добрых молодцев горе-то общее. Поеду-ка я с тобой в
товарищах. Мой отец прозывается Наху-Баяном. Я его единственный сын, зовусь
Боорчу». И поехали они по следу. На четвертый день пути их, вечером, в ту пору,
когда солнце начинает скрываться за горизонтом, они подъехали к куреню какого-
то племени и тут увидели восьмерых соловых, которые паслись на краю этого
большого куреня. Темучжин и говорит: «Ты, друг, постой здесь, пока я угоню вон
тех соловых». — «Я, — отвечал Боорчу, — я ведь пошел с тобой в товарищах. Чего
же это я буду стоять тут?» И они бросились вместе и угнали соловых меринов.
§ 91. Вслед за ними один за другим бросаются в погоню люди. Кто-то на белом
коне, с укрюком в руке, уже настигает их в одиночку. «Товарищ, — говорит Боорчу,
— давай мне лук и стрелы, я буду отстреливаться «Нет, — отвечает Темучжин. —
Недоставало, чтобы ты еще из-за меня и погиб. Я сам ^ду отстреливаться!» И он,
обернувшись, начал пускать стрелы назад. Всадник на белом коне приостановился
и стал своим укрюком подавать знаки. Тогда задние бросились было к нему
вскачь. Но к этому времени солнце уже закатилось и стало темнеть. Застигнутые
темнотою, задние приостановились, и отстали все.
§ 92. Ехали они напролет всю ту ночь, ехали потом напролет еще три дня и
три ночи, пока наконец не доехали. «Друг, — говорит Темучжин. — Разве я без
тебя вернул бы этих своих лошадей? Давай разочтемся. Сколько ты хотел бы?»
Но Боорчу отвечал на это: «Ведь я почему поехал с тобой? Потому что видел, как
страдает мой добрый товарищ; потому что хотел оказать услугу своему доброму
товарищу. Разве я за барышом, гнался? Ведь мой отец не зря зовется Наху-Баяном.
И я не даром его единственный сын. Я ничего не возьму. Иначе моя услуга — что
же это была бы за услуга? Ничего не возьму!»
§ 93. За этим разговором подъехали к юрте Наху-Баяна. А тот уже проливал
слезы по своем пропавшем сыне Боорчу. Вдруг тот является. Глядя на своего сына,
то плачет он, то бранится. А Боорчу говорит: «В чем дело? С горем приехал добрый
товарищ, я и съездил с ним в товарищах. А вот и вернулся». С этими словами он
слетал в степь и привез припрятанные там бурдюки и подойники. Затем они как
следует снарядили Темучжина в дорогу: зарезали на харчи ягнёнка-кургашку, дали
полный бурдюк питья, и говорит тогда Наху-Баян: «Вы оба'— молодые ребята.
Любите же друг друга и никогда друг друга не покидайте!» Простившись с ними,
Темучжин в три ночи и в три дня доехал домой, на речку Сангур. Тем временем и
мать Оэлун и Хасар с прочими братьями горевали, не находя себе места. За то и
обрадовались, увидав теперь Темучжина.
§ 94. Потом Темучжин, вместе с Бельгутаем, поехал вниз по Келурену
разыскивать Дэй-Сеченову Борте-учжину: он не видал ее с тех пор, как побывал у
них еще девятилетним мальчиком. Дэй-Сечен, как и все Унгираты, по-прежнему
оказался между урочищами Чекчер и Чихурху. Увидав Темучжина, Дэй-Сечен
очень обрадовался и говорит: «Наконец-то вижу тебя. Я уж совсем было потерял
надежду и загоревал, зная, как ненавидят тебя Тайчиудские братцы». Потом,
обручив его с Борте-учжин, стал снаряжать проводы. Поехал провожать и сам,
воротясь домой с Келуренских Урах-чжолнудов. А жена его, мать Борте-учжины,
по имени Цотан, та, провожая свою дочь, доставила её прямо в семью мужа, когда
кочевали на речке Сангур, в глубине урочища Гурельгу.
§ 95. Когда пришло время провожать домой Цотан, то он послал Бельгутая
позвать в товарищи и Боорчу. Выслушав Бельгутая, Боорчу даже отцу своему не
сказался: сел на своего горбатого савраску, бросил через седло свой серый армяк и
явился вместе в Бельгутаем. Вот какие услуги он оказал и вот как стал другом.
§ 96. В то время когда уезжали с речки Сангур и расположились кочевьем на
Келурене у подмытого водоворотом яра Бурги-ерги, то Цотан подарила черного
соболя доху, в качестве свадебного подношения её — шидкудь, свекрови своей.
Эту свою доху Темучжин, вместе с Хасаром и Бельгутаем, повёз к Ван-хану,
рассудив так: «Ведь когда-то Ван-хан Кереитский побратался, стал андой с
Специальный термин «отводить след», см. примечание в томе II.
36

батюшкой Есугай-ханом. А тот, кто доводится андой моему батюшке, всё равно
что отец мне». И он поехал к Тульскому Темному Бору — Хара-тун, узнав, что
Ван-хан находится там. Приехав к Ван-хану, Темучжин сказал: «Когда-то вы с
родителем моим побратались, а стало быть, вместо отца мне; в таком рассуждении
я и женился, поэтому я тебе привез свадебный подарок — одежду». И с этими
словами он поднес ему соболью доху. Растроганный Ван-хан дал такой ответ:
«За соболью доху отплачу.
Твой разбитый народ сколочу.
Соберу, ворочу!
За соболью доху отплачу.
Разбежавшийся люд ворочу.
Полным счетом вручу.
Пусть все станет по местам:
Здесь — почётный; челядь — там».
[«В благодарность за черную соболью доху объединю твой разъединённый
улус. В благодарность за соболью доху соберу твой рассеянный улус. Пусть лопатка
пойдет к передней части (почётной), а почки — к задней части».]
§ 97. Когда, возвратясь оттуда, находились у подмытых яров. Бурги-эрги, приходит
с Бурхан-халдуна старик Урянхадаец, Чж^чиудай, с раздувальным мехом за плечами,
и приводит своего сынишку, по имени Чжелме. «Я когда-то поднес вам, — говорил
Чжарчиудай, — поднес вам в Делиун-болдохе собольи пелёнки по случаю рождения
Тем)^1жина. Тогда же я отдавал вам и вот этого сынка своего, Чжелме, но увёл обратно,
потому что сказали: маловат. Теперь же отдаю своего Чжелме вот для чего:
Вели ему коней седлать.
Вели ему дверь открывать».
§ 98. Однажды, во время кочёвки у Бурги-эрги, в истоках реки Келурена,
чуть свет, в ту пору, когда начинает только желтеть воздух, поднялась Хоахчин-
эмген, служанка в юрте матери Оэлун, поднялась и говорит: «Поскорее вставай,
мать. Слышен топот конский, земля дрожит. Уж не едут ли опять эти неотвязные
Тайчиудцы? Тотчас вставай, мать!»
§ 99. Тотчас же встала и мать Оэлун, встала и велит поскорей разбудить ребят.
Темучжин и другие ребята тоже не замедлили встать. Поймали лошадей и сели
верхом: на одной лошади — Темучжин, на другой — Оэлун-эке, на третьей —
Хасар, на четв^той—Хачиун, на пятой — Темуге-отчигин, на шестой-Бельгутай,
на седьмой — Боорчу и на восьмой — Чжелме. Темулуну же мать Оэлун держала
у себя на руках, у груди. Одну лошадь приспособили в качестве заводной, так что
для Борт^чжины не оставалось лошади.
§ ШО. Темучжин с братьями тронулись и еще до зари поднялись на Бурхан. Спасая
Борте-учжину, Хоахчин-эмген усадила ее в крытый возок, запрягла ряоую в почках
корову и тронулась вверх по речке Тенгели. Еще темнел бор по северным склонам.
Светало. Вдруг навстречу им скачут, озираясь кругом, ратные люди. Подъехали к
старухе и спшшивают: «Ты кто такая?» — «Я темучжиновская!» — говорит старуха
Хоахчин. — <5Езжу в большую юрту стричь овец. А сейчас еду домой». — «А Темучжин-
то дома? Далеко ль до его юрты?» — спрашивают те. — «Юрта-то его близко, — говорит
Хоахчин, — а дома ли он, нет ли, — того не знаю: я выехала с заднего двора».
§ 101. Ратники тотчас ускакали. Тут старуха Хоахчин принялась хлестать,
подгонять свою рябобокую корову, да от спешки-то ось тележная и сломалась.
Оставшись со сломанной осью, давай они уговариваться пешком пробраться в
лес. Как вдруг подлетают к ним вскачь те самые, что и давеча ратники, а с ними
Бельгутаева мать, которую вдвоем с одним из них посадили за седло: ноги ее
свисали без опоры в стременах. Подлетают: «А в телеге у тебя что?» — спрашивают.
— «Везу овечью шерсть!» — отвечает старуха Хоахчин. Тогда военные начальники
говорят: «Слезай-ка, ребята, да посмотри!» Ребята слезли и приот1фыли дверцу
крытого возка: «Да тут сама госпожа!»-говорят они и выволокли ее. Сши посадили
ее на коня сундлатом, вдвоем с Хоахчин, и поднялись на Бурхан, идя по следу
Темучжина, по примятой траве.
§ 102. По следам Темучжина трижды они обошли Бурхан-халдун, но не
могли его поймать. Метались туда и сюда, шли по его следу по таким болотам,
по такой чаще, что сытому змею и не проползти. Однако изловить его всё же не
смогли. Оказывается, то были люди из трех Меркитских родов: Тохтоа из Удууд-
37

Меркитского рода, Даир-Усун из Увас-Меркитского рода и Хаатай-Дармала из
Хаат-Меркитского рода.За то, что когда-то у Чиледу была отнята Оэлун-эке, теперь
они, в свою очередь, пришли отомстить. «Ну, теперь мы взяли пеню за Оэлун,
забрали у них жён. Взяли-таки мы своё!» — сказали Меркиты и, спустившись с
Бурхан-халдуна, тронулись по направлению к своим домам.
§ 103. Тогда Темучжин велел Бельгутаю, Боорчу и Чжелме трое суток
следовать по пятам за тремя Меркитами, чтобы убедиться, действительно ли
они возвращаются домой, или хотят устроить ловушку. Сам же, дав Меркитам
подальше углубиться в степь, сошел с Бурхана и, ударяя себя в грудь, сказал:
«А все оттого, что у доброй Хохчин
Кротовые уши видать,
У матушки доброй Хохчин
Хорьковое зренье подстать.
На тяжко-подъёмном коне.
Кляня свою тяжесть вдвойне.
Бродами изюбрей бредя.
Из ивы шалаш городя.
Взошел я на гору Бурхан.
Но жизнь моя — прах ей цена!
Бурханом изблёвана, мне отдана,
Б^^ханом одним спасена.
С одним лишь, единым конём.
Одну только жизнь возлюбя.
Бродами сохатых бредя.
Из прутьев шалаш возводя.
Взошел я на гору Халдун.
Но жизнь моя — капля она!
Халдуна щитом хранена,
Халдуном одним спасена.
Заутра хваления жертв.
По вся дни молитв он достоин
Во веки и в роды родов».
Сказал, и на солнце смотря,
С кропленьем молитву творя.
На шею он пояс, как четки, привесил,
А на руку шапку поддел,
И грудь широко распахнув.
Он трижды три крат до земли поклонился.
[«Благодаря тому, что у матушки Хоахчин слух такой, будто она обращается
в крота, а зрение такое, будто она обращается в хорька, я, в бегстве ища спасенья
своему грузному телу, верхом на неуклюжем коне, бредя оленьими бродами,
отдыхая (сооружая) в шалаше из ивовых ветвей, взобрался на (гору) Бурхан.
«На Бурхан-халдуне спас я (отсрочил) вместе с вами жизнь свою, подобную
(жизни) вши (или: Бурхан-халдуном изблёвана...)
«Жалея одну лишь (единственно) жизнь свою, на одном-единственном коне, бредя
лосиными бродами, отдыхая (городя) в шалаше из ветвей, взобрался я на Хаддун.
Бурхан-халдуном защищена (как щитом) жизнь моя, подобная (жизни) ласточки.
Великий ужас я испытал. Будем же каждое утро поклоняться (ползком взбираясь) ей
и каждодневно возносить молитвы. Да разумеют потомки потомков моих!» И сказав
так, он обернулся лицом к солнцу, как четки повязал на шею свой пояс, за тесьму
повесил на руку шапку свою и, расстегнув (обнажив) свою грудь, девятикратно
поклонился солнцу (в сторону солнца) и совершил (дал) кропленье и молитву.]
38

III.	РАЗГРОМ МЕРКИТОВ.
НАРЕЧЕНИЕ ТЕМУЧЖИНА ЧИНГИСХАНОМ
§ 104. Вскоре после этого Темучжин, вместе с Хасаром и Белыутаем, отправился
в Темный Бор на реке Тууле, к Кереитскому Тоорил Ван-хану и сказал ему: «Внезапно
напали на нас три Меркита и полонили жён и детей. Я пришел просить тебя, хан и
отец, спасти моих жён и детей». — «Разве же я, — говорит Тоорил Ван-хан, — разве
я в прошлом году не гов^ил тебе? Вот что сказал я тебе, помнишь, тогда, когда ты, в
знак сыновней любви, облачал меня в соболью доху и говорил, что отцовской поры
побратим-анды — всё равно что отец тебе. Вот что сказал я тогда:
Sa соболью доху отплачу:
Твой разбитый народ сколочу.
Соберу, ворочу.
За соболью доху отплачу:
Разбежавшийся люд ворочу.
Полным счётом вручу.
Пусть все станет по местам:
Здесь — почетный; челядь — там.
Не так ли я сказал? А теперь и сдержу свое слово.
За соболью доху отплачу.
Всех Меркитов мечу я предам,
А Учжину твою ворочу.
За соболью доху отплачу:
Супостатов предам я огню и мечу,
А царицу твою ворочу».
[«За твою соболью до;^ я соберу для тебя твой рассеянный улус. За черную твою
соболью доху я соединю для тебя разлученных людей твоих. Так я говорил и прибавил:
пусть же почечная часть идёт к заду, а лопаточная (почётна^ — к переду. Теперь же, по
этим словам своим, в благод^ность за соболью доху, я истреолю для тебя всех Меркитов
дотла и спасу для тебя твою Борте-учжин. За черную соболью доху, предав огню всех без
исключения Меркитов, доставим мы тебе твою Бсюте, возвратим ее тебе...»]
Пошли ты известие Чжамухе. Младший брат Чжамуха находится сейчас в
Хорхонах-чжубуре. Я с двумя тьмами выступлю отсюда и буду правым крылом,
а Чжамуха со своими двумя тьмами пусть будет левым крылом. Место и время
встречи назначает Чжамуха!» — Так он сказал.
§ 105. От Тоорил-хана Темучжин, Хасар и Белыутай вернулись домой, и уже
из дому Темучжин послал к Чжамухе Хасара и Бельгутая, наказав им: «Вот как
скажите анде моему Чжамухе:
«Ложе моё — воздух пустой.
Мы ль не единого рода с тобой?
Как же мы кровную месть совершим?
В сердце зияет глубокая рана.
Нам ли с тобою родство не охрана?
Как же свою мы обиду отметим?»
[«Ложе моё обращено в пустой воздух. Принадлежа к одной большой семье (родства),
разве мы чужие с тобой? Как выместим свою месть? Лоно (грудь) мое ущерблено. Будучи
крювной роднёй, чужие ли мы (друг другу)? Как же воздадим воздаяние сво^»]
Не только это наказывал он передать своему анде Чжамухе, но также а собственные
слова Кереитского Тоорил-хана: «Памятуя, что я в своё время бьш облагодетельствован
отцом Есугай-ханом, я буду блюсти дружбу. Со своими двумя тьмами я выступаю
правым крылом. Пошли переговорить с младшим братом Чжамухой, не поднимется
ли он со своими двумя тьмами. Место же и время встречи пусть назначит сам брат
Чжамуха». Выслушав все это, Чжамуха сказал так: «Только услышал я про Темучжина,
Только услышал iipo друга-анду.
Что воздух пустой — его ложе.
Сердце мое заскорбело.
Только услышал про рану в груди,
Печень моя заболела.
39

Кровную месть мы свою совершим,
Меркит-Удуит и Увас истребим,
Милую сердцу Борте возвратим.
Правою местью своей отомстим:
Хаат-Меркитов огню предадим.
Ханшу спасём и домой возвратим.
Плещут чуть слышно попоны коней.
Гром барабанный на бой нас зовет ,
На Тохтоа, на зачинщика, в Бура-кеере.
Длиннотетивные луки волнуются рея.
На супостата, на Даир-усуна, — скорее.
Орхон с Селенгой где слилися, на остров Талхун.
Катится по ветру желтый бурьян.
Чуть что в таЙ1у, Хаатай-Дармала.
Ныне в степи Харачжи должен быть.
Двинемся ж дружно кратчайшим путём.
Бурный Хилок напрямки перейдем!
Пусть себе знатные бороды гладят...
Наши тем часом плоты свои ладят...
На Тохтоа, на зачинщика-труса.
Бурей внезапною грянем.
В прах обратим и высоких и знатных.
Жён и детей полоним.
Мы их святыни растопчем ногами.
Целым народом в полон уведём».
[«Когда я услыхал, что ложе его обратилось в пустой воздух, сердце (внутри)
Ьменя заболело. Когда узнал я, что лоно его ущербили, печень у меня заболела.
тмщая месть свою и истребив Удуитских и Увасских Меркитов, освободим свою
Учжин-Борте. Воздавая своё возмездие, предадим огню всех Хаат-Меркитов и
ханшу Борте свою возвратим — спасём. Теперь, когда у нас похлопывают чепраки
(попоны), когда, гремят у нас барабаны, задира и трус Тохтоа находится, должно
быть, в степи Буура. Теперь, когда у нас волнуются длиннотетивные луки, вояка
Даир-Усун находится, должно быть, на острове Талхун-арал, у слиянья Орхона
и Селенги. Теперь, когда по ветру развевается желтый полынь (перекати-поле),
поскорее поспешающий в лес Хаатай-Дармала находится, должно быть, в степи
Харачжи. Теперь, когда напрямик мы пойдем поперек реки Хилхо — пусть в это
время будут богаты и благополучны их бороды! — Мы, связав плоты, перейдем. У
того беспечного Тохтоя, обрушившись, на него прямо через дымовое отверстие, на
самое почетное у него налетим и впрах сокрушим. Женщин и детей в полон всех
заберём; самое святое у него ногами потопчем, весь, народ до конца, истребим».]
§ 106. Чжамуха продолжал: «Вот что еще прошу вас передать анде Темучжину
и старшему брату Тоорил-хану: «А обо мне скажите, что я
Издали видное знамя свое окропил,
В громкорокочущий свой барабан я ударил.
Кожей, оотянут он крепкой,
Кожей быка вороного.
И вороного коня-скакуна оседлал я.
Жесткий походный тулуп свой одел,
Поднял стальное копьё высоко.
Дикого персика стрелы наладил.
В битву — скажите — готов, я теперь.
В битву с Меркитом-Хаатай.
Издали видное знамя своё окропил,
В густо ревущий ударил я свой барабан.
Кожей коровьей оотянут он.
С черною гривой скакун мой осёдлан.
Панцирь ремнями прошитый на мне.
Меч с рукоятью высоко я поднял.
Стрелы свои зарубные наладил.
К смертному бою готов я — скажите
К бою с Меркит-Удуитом.
40

[«я уже окропил издали видное знамя свое, я ударил уже в свой барабан, обтянутый
кожей черного вола и издающий рассыпчатый зв^. Я оседлал своего вороного скакуна,
одел свои жесткий тулуп, поднял своё стальное копьё. Приладил я свои дикого персика
стрелы, и готов я выступить в поход на Хаатай-Меркитов — сразиться. Так скажите.
Издали видное длиннодревковое знамя свое окропил я, ударил я в свой густоголосый
барабан, обтянутый воловьей кожей. Черноспинного скакуна своего оседлал я, прошитый
ремнями свой панцирь одел. С рукоятью меч свой я поднял, приладил я свои стрелы с
зарубинами и готов смертным боем биться с Удуит-Меркитами. Так передайте...»]
Пусть Тоорил-хан, мой старший брат, следуя южным склоном Бурхан-халдуна, заедет к
анде Темучжину. Местом нашего соединения пусть будет Ботоган-боорчжи, в истоках реки
Онона На пути отсюда, вверх по Онону, есть люди, принадлежащие к улуог анды. Из )^са
анды составится одна тьма Да одна тьма отсюда всего оудет две тьмы. Пойдем вверх по
Онону и соединимся в условленном месте, на Ботоган-боорчжи».
§ 107. Когда, возвратясь домой, Хасар с Белыутаем пересказали эти слова
Чжамухи Темучжину, он послал уведомление Тоорил-хану. Тоорил-хан двинулся в
поход. Темучжин в это время находился в урочище Бурги-эрги, рассчитав, что он
окажется как раз на пути его следования, так как, двигаясь южным склоном Бурхан-
халдуна, неминуемо попадет к Бурги-эрги, Темучжин отошёл в сторону с дороги
и, пройдя вверх по течению речки Тунгелик, расположился по речкеТана, на южном
склоне Бурхан-халдуна. Отсюда Темучжин начал поход, и в то время когда одна тьма
Тоорил-хана да одна тьма его младшего брата Чжаха-Гамбу, всего две тьмы, стояли
лагерем в Аил-хтоа-голе, на речке Кимурха, он присоединился к ним.
§ 108. Отсюда Темучжин, То<юил-хан и Чжаха-Гамбу д винулись соединенными силами к
истокам реки Онона, и Ботоган-ооорчжи. Коща они прибыли туда, оказалось, что Чжамуха
прибыл в условленное место тремя днями раньше. При виде этих войск Темучжина, Тоорила
и Чжаха-Гамбу, он выстроил в боевой порядок свои две тьмы. Тоща Темучжин, Тоорил-хан
и Чжаха-Гамбу так же выстроили и свои войска. Коща сблизились и распознали др^ друга,
Чжамуха стал говорить: «Разве не было у нас такого уговора, чтоб
И в бурю на свидание
И в дождь на собрание
Приходить без опоздания.
Разве отличается чем от клятвы монгольское да? И разве мы не уговаривались
также, что за опоздание
Из строя вон.
Кто бы ни был он».
На эти слова Чжамухи ответил Тоорил-хан: «Волен нас судить и взыскивать
с нас младший брат, Чжамуха, за то, что опоздали явкой на три дня!» Тем и
покончили пререкания по поводу срока прибытия.
§ 109. Они выступили из Ботоган-ооорчжи и достигли реки Килхо. На
связанных плотах переправились через реку, и в степи Буура-кеере ударили на
Тохтоа-беки.
Бурей внезапной нагрянули.
Разом заставу почетную сбили.
Жен и детей у него полонили.
Разом святую заставу смели, —
Для Тохтоа будет много ли, мало ли —
Целый народ мы в полон увели.
[Вторгнувшись через дымник (как снег на голову) и сокрушив главные ворота
(запоры, заставы), жен и детей до последнего полонили. Священные врата (запоры,
заставы) у него прочь мы снесли, весь улус его дочиста (досуха) полонили.]
Оказалось, что Тохтоа-беки мог быть захвачен во время сна, но его успели
предупредить о приближении неприятеля. Предупредили же его, проскакав всю
ночь напролет, находившиеся на работе его люди, которые занимались, кто рыбной
ловлей в реке Килхо, кто ловлей соболей или звериной охотой. Будучи, таким образом,
предупрежден, Тохтоа, вместе с Увас-Меркитским Даир-Усуном и небольшим числом
людей, поспешно бежал вниз по реке Селенге в страну Баргучжинскую.
§ 110. Тою же ночью и весь Меркитский улус в панике бросился бежать вниз по
течению реки Селенги, а наши войска ночью же гнали, губили и забирали в плен
Разминулся с ним.
41

беглецов. Темучжин же, забегая навстречу бежавшим, все время громко .окликал:
«Борте, Борте!» А Борте как раз и оказалась среди этих беглецов. Прислушавшись,
она узнала голос Темуч-жина, соскочила с возка и подбегает. Обе женщины. Борте
и няня Хоахчин. сразу ухватились за знакомые оброть и поводья Темучжинова
коня. Было месячно. Взглянул он на Борте-учжину — и узнал. Обняли они друг
друга В ту же ночь Темучжин послал сказать Тоорил-хану и анде Чжамухе: «Я
нашёл, что искал. Прекратим же ночное преследование и остановимся здесь». А
относительно Меркитских беглецов надобно добавить, это и заночевали они на
тех же местах, где ночь застигла их беспорядочное бегство. Вот как произошла
встреча Темучжина с Борте-учжин и освобождение её из Меркитского плена.
§111. Как перед тем было рассказано, Меркитский Тохтоа, Увас-Меркитский Дарф-Усун
и Хаатайский Дармала, эти трое Меркитских вождей, с тремястами людей совершили
поход с целью отомстить за то, что некогда Есугай-Баатур отбил Оэлун-эке у Еке-
Чиледу, который доводился младшим братом Тохтоа-беки. Тогда они трижды облагали
гору Бурхан-халдун для поимки Темучжина и тогда же захватили в плен Борте-учжин.
Ее они передали на волю младшего брата Чиледуя, по имени Чильгир-Боко. В его-то
воле она все время и находилась. А теперь, спасаясь бегством, он говорил так:
«Черной бы вороне падаль и клевать.
Вздумалось же черной гуся пощипать.
Д)фень я, Чильгир, дурнем уродился,
К благородной, к ханше зря я прицепился:
Весь Меркитский род ликом помрачился.
Дурень я, холоп, холопом родился.
Холопской башкою своей поплатился.
Лишь бы только жизнь мне как-нибудь спасти.
Убегу в ущелья — тесные пути.
Где же мне защиту иначе найти?
^ * УЬ
Птице-мышелову мышей бы трепать.
Вздумала ж поганая лебедя щипать.
Дурень мешковатый — таким я родился —
К пресветлейшей ханше зря я прилепился:
Весь Меркитский род лицом помрачился.
Дурень я, Чильгир, никчемным родился.
Пустою башкою своей поплатился.
Жизнь моя не краше, чем овечий кал.
Но и ту бы надо как-нибудь спасти:
В темные ущелья! Иначе пропал!
Другое убежище где же мне найти?»
[«Черной вороне положено кормиться дерном да корой, а она вздумала
покушать гусей да журавлей. Грубый я мужик, Чильгир! Подцепил себе ханшу
Учжйн — навлек беду на всё Меркитское племя. Простоволосый я мужик, Чильгир!
Не поплатиться бы мне своею простоволосой годовой. Только бы мне спасти свою
жизнь: проберусь-ка в темные ущелья. Где же еще мне найти убежище?
«Поганой птице мышелову-хулду положено кормиться мышами да полевыми
грызунами, а она вздумала покушать гусей да журавлей. Смердящий я, Чильгир!
Прибрав к рукам священную Учжйн, на всех Меркитов навлек я беду. Захудалый
я (дрянь мужиченко), Чильгир. Придется, видно, мне поплатиться засохшей
своей головой (засохнет). Спасая свою жизнь, такую (по цене, как) овечий помет,
заб^усь-ка я в зубчатые, мрачные ущелья. Где же еще мне найти убежище?»]
Так приговаривал он, озираясь и убегая во всю прыть.
§ 112. Хаатай-Дармалу поймали, надели ему шейную колодку и повезли к
Бурхан-халдуну.
Из досок на шее колоду замкнули.
На гору Халдун молодца потянули.
[Колодки из досок на него надели, в Халдун-бурхан отправили.]
Бельгутаю указали аул, в котором находилась его мать, и он отправился за нею.
Но она, в рваном овчинном тулупе ушла через левую половинку двери, в то время
Другое чтение: «Обняли они и озарили друг друга».
42

как сын входил через правую. Вышла на двор и, обращаясь к посторонним людям,
говорит: «Мои сыновья поделались, говорят, ханами, а я тут маюсь около мужика.
Как же мне теперь смотреть в глаза своим сыновьям?» И с этими словами она
убежала и скрылась в тайге. Сколько ни искали ее, так и не нашли. Тогда Бельгутай
возложил возвращение своей матери на ответственность именитых Меркитов,
пригрозив костяною стрелою, а тех триста Меркитов, которые совершили
внезапный налет на Бурхан, он предал полному истреблению со всей их родней.
Оставшихся же после них жен и детей: миловидных и подходящих — забрали в
наложницы, а годных стоять при дверях — поставили прислугой, дверниками.
Детей их и жен, после них что остались,
К утехе пригодных в подруги забрали;
Другим же — за дверью сидеть наказали
Затем, что к тому лишь пригодны казались.
[Оставшихся после них жён и детей: миловидных (подходящих для лона)
забрали в наложницы (поместили на лоно), а годных только в привратницы
поделали привратницами.]
§ 113.И сказал Темучжин Благодарственное слово Тоорил-хану и Чжамухе:
«Хан Тоорил и анда Чжамуха дружбу свою доказали.
Небо с землёю нам мощь умножали,
Тенгрий могучий призвал а Земля —
Мать-Этуген — на груди пронесла.
Мужам Меркитским как должно воздав,
В руки свои их наследье прияв.
Лона их в воздух пустой о^атя.
Печень и им глубоко ущербили;
Ложа и им в пустоту обратя.
Род мы их весь до конца разорили».
[При дружественной помощи моего хана-отца и Джамухи-анды, умножаемые
в силе Небом и Землёй, нареченные могучим Тенгрием и споспешествуемые
(доставляемые) Матерью Землей (Эке-Этуген), мы, мужам Меркитским в возмез¬
дие, в воздух обратили лоно их, ущербили печень v них; в воздух обратили и ложе
их, искоренили и родню их мы. А именье их мы сберегли себе».]
Затем, полагая, что довольно покарали Меркитский народ, они порешили
воз]фащаться домой.
f 114. Когда бежали Удуит-Меркиты, то наши ратники подобрали брошенного в их
кочевье пятилетнего мальчика, по имени 1^у. Он был в собольей шапочке, в сапогах
из маральих лапок и в шубке, подобранной из белёных обрезков соболиных шкурок.
Взгляд у него был, как огонь. Ратники увезли его и поднесли в подарок Оэлун-экэ.
§ 115. Соединенными силами Темучжин, Тоорил-хан и Чжамуха у Меркитов
Крутоверхие юрты разбили.
Знатных красавиц пленили [Клином сшибли замки у юрт, красавиц для себя
забрали знаменитых... (Иначе: снесли их крутоверхие юрты).]
и тронулись с острова Талхун-арала, что у слияния рек Орхона и Селенги.
Тоорил-хан взял направление к Тульскому Черному Бору, по северным лесистым
склонам Бурхан-халдуна, через урочище лачаурату-субчит и Уляту-субчит,
попутно совершая звериные облавы.
§ 116. Темучжин с Чжамухою сообща расположились на Хорхонах-чжубуре.
Стали они вспоминать про свою старую дружбу-побратимство и уговорились еще
сильнее углубить свою взаимную любовь. В первый раз ведь они поклялись друг
другу быть андами еще когда Темучжину было 11 лет. Чжамуха подарил тогда
Тем)^жину альчик от козули, а Темучжин ему в знак дружбы — свинчатку, и они
вместе играли в альчики на льду реки Онона. После этого, когда они весною стреляли
из детских луков-алангир, Чжамуха подарил Темучжину свою свистун-стрелу-йори,
сделанную из двух склеенных рогов бычка двухлетки, с просверленными дырочками,
а Темучжин отдарил его детской стрелой-годоли с кип^исовым лобком, и они
поклялись друг другу в верности, как анды. Так-то они побратались вторично.
§ 117. Они слышали от старших, что закон побратимства состоит в том, что
анды, названные братья, — как одна душа: никогда не оставляя, спасают друг друга
Нарёк.
43

в смертельной опасности. Уговорившись теперь ещё раз подтвердить своё побратим-
С1ВО, они обменялись подарками. ТеМучжин опоясал Чжамуху золотым поясом,
захваченным у Меркитского Тохтоа, и посадил его на Тохтоаеву кобылу, по прозвищу
Эсхель-халиун (Выдра). А Чжамуха опоясал анду Темуджина золотым поясом,
добытым у Меркитского Даир-Усуна, и посадил Темучжина на Даир-Усунова же
коня Эбертуунг^ (Рогатый жеребчик). Затем, на южном склоне Хулдахаркуна, что на
урочище Хорхонах-чжабур, под развесистым деревом, они устроили пир по случаю
побратимства. Плясали и веселились, а ночью по обычаю спали под одним одеялом.
§ 118. В полном мире и согласии прожил Темучжин с Чжамухой один год и половину
другого. И уговорились они откочевать из того нутука, в котором жили, в один и тот же
день. Трон)^сь они 16-го числа, в день полнолуния первого летнего месяца. Темучжин с
Чжамухою вместе ехали впереди телег. И говорит Чжам^а: «Друг, друг Темучжин!
Или в горы покочуем? Там
Будет нашим конюхам
Даровой приют!
Или станем у реки?
Тут овечьи пастухи
Вдоволь корм найдут!»
[«Покочуем-ка возле гор — для табунщиков наших шалаш готов. Покочуем-ка
возле реки — для овчаров наших в глотку (еда) готова!»]
Не понимая этих слов Чжамухи, Темучжин незаметно поотстал от него и стал
поджидать телег, шедших в центре кочевого круга. Как только те подошли, он и
говорит матери Оэлун: «Вот что мне сказал анда Чжамуха:
Или в горы покочуем? Там
^дет нашим конюхам
Даровой приют!
Или станем у реки?
Тут овечьи пастухи
Вдоволь корм найдут!»
Не понимая, что он хочет этим сказать, я ему ничего не ответил и думаю себе,
спрошу-ка у матушки?» Не успела ещё Оэлун-эке слова молвить, как говорит
Борте-учжин: «Не даром про анду Чжамуху говорят, что он человек, которому всё
скоро приедается! Ясно, что давешние слова Чжамухи намекают на нас. Теперь ему
стало скучно с нами! Раз так, то нечего останавливаться. Давайте ехать поскорее,
отделимся от него и будем ехать всю ночь напролёт! Так-то будет лучше».
§ 119. Одобрив совет Борте-^жины, ехали всю ночь без сна. По пути проезжали
через Тайчиудские кочевья. Те перепугались и, в ту же ночь поднявшись,
откочевали в сторону Чжамухи. В покинутых кочевьях Тайчиудцев и Бесудцев
наши подобрали маленького мальчика, по имени Кокочу, и представили его
матушке Оэлун, а та приняла его на воспитание.
§ 120. Проехали без сна всю ночь. Рассвело. Осмотрелись — и видим, что к
нам подошли следующие племена: из Чжалаиров — три ората Тохурауны: Хачиун-
Тохураун,Харахай-Тохураун, и Харалдай-Тохураун. Тархудский Хадаан-Далдурхан
с братьями, всего пять Тархудов. Сын Менгету-К^ияна — Унгур со своими
Чаншиутами и Баяудцами. Из племени Барулас — Хубилай-Худус с братьями. Из
племени Манхуд — братья Чжетай и Долху-ч^би. Из племени Арулад выделился и
пришёл к своему брату, Боорчу, младший его брат, Огелен-черби. Из племени Бесуд
пришли братья Дегаи и Кучугур. Пришли также и принадлежащие Тайчиудцам
люди из племени (>льдус, а именно Чильгутай-Таки со своими братьями. Ещё из
Чжалаиров: Сеце-Домох и Архай-Хасар-Бала со своими сыновьями. Из племени
Хонхотан — Сюйкету-черби. Из племени Сукеген — Сукегай-Чжаун, сын Чжегай-
Хонгодора. Неудаец Цахаан-Ува. Из племени Олхонут — Кингиядай. Из племени
Горлос — Сечиур. Из племени Дорбен — Мочи-Бедуун. Из племени Икирес —
Буту, который состоял здесь в зятьях. Из племени Ноякин — Чжунсо. Из племени
Оронар — Харачар со своими сыновьями. Кроме того, прибыли одним куренем и
Бааринцы: старец лорчи-Усун и Коко-Цос со своими Менен-Бааринцами.
§ 121. Хорчи сказал: «Мы с Чжамухой происходим от жены, которую имел
священный предок Бодончар. Стало быть, у нас, как говориться,
^^ево одно
И сорочка одна.
44

Мне никак не следовало бы отделятся от Чжамухи. Но было мне ясное откровение.
Вот вижу светло-рыжая к(юова. Всё ходит 1фугом Чжамухи. Рогами раскидала у него
юрты на колёсах. Хочет забодать и самого Чжамуху, да один рог у неё сломался. Роет
и мечет она землю на него и мычит на него — мычит, говорит-приговаривает: «Отдай
мой рог!» А вот вижу комолый рябой вол. Везёт он главную юрту на колёсах, идёт
позади Темучжин, идет по большому шЛяху а бык ревёт-ревёт, приговаривает: «Небо
с землёй сговорились, нарекли Темучжина царём царства. Пусть, говорит, возьмёт
вправление царство!» Вот какое откровение, когда станешь государём народа?» —
«Если в самом деле мне будет ввдрен этот народ, — ответил Темучжин, — то поставлю
тебя нойоном-темником!» — «Что за счастье стать нойоном-темником для меня,
который теперь предрёк тебе столь высокий сан! Мало поставить нойоном-темником,
ты разреши мне по своей воле набирать первых красавиц в царстве да сделай меня
мужём тоидцати жён. А кроме того, преклоняй ухо к моим речам». Так он сказал.
§ 122. Пришли к Темучжину ещё и следующие. Один курень Генигесцев — Хунан
и прочие, одним же куренем — Даритай-отчигин, один курень Унчжин-Сахаитов.
В ту пору, когда, отделившись и уйдя от Чжамухи, стояли в Аил-харагана, на речке
Кимурха, отделились также от Чжамухи и пришли на соединение с нами ещё и
следующие: одним куренем — Сача-беки и Тайчу, сыновья Чжуркинского Соорхату-
Чжурки; одним куренем — Хучар-беки, сын Некун-тайчжия; одним куренем —
Алтан-отчигин, сын Хутала-хана. Оттуда передвинулись кочевьем в глубьТурельгу
и расположились близ Коко-наура, по речке Сангур и Хара-чя^ркену.
§ 123. Посоветовались между собою Алтай, лучар, Сача-оеки и все прочие и
сказали Темучжину: «Мы решили поставить тебя ханом. Когда же станет у нас
ханом Темучжин, вот как будем мы поступить:
На врагов передовым отрядом мчаться.
Для тебя всегда стараться
Жен и дев прекрасных добывать.
Юрт, вещей вельмож высоких.
Дев и жен прекраснощёких.
Меринов статьями знаменитых брать
И тебе их тотчас доставлять.
34- Jf X-
От охоты на зверей в горах
Половину для тебя мы станем выделять.
Тех зверей, что водятся в степях.
Брюхо к брюху будем мы сдавать.
А в норах которые живут.
Те стегно к стегну тебе пойдут.
Кто твоей руки хоть мановенья
На войне ослушаться дерзнет.
Не давай и тени снисхожденья —
От детей и жен им отлученье!
Пусть, как смерд, как твой холоп.
От тебя опалы дальней ждет.
34-	34-
Кто из нас твой мир нарушит.
Хоть бы мир кругом царил, —
Значит, тем очаг не мил:
От дружины их, от смердов.
От семьи нещадно отрывай,
В земли чуждые далеко отсылай!»
[ то мы, передовым отрядом преследуя врагов, будем доставлять ему, пригонять
ему прекрасных дев и жен, дворцы-палаты, холопов, прекрасноланитных жен и
девиц, прекрасных статей меринов.
«При облавах на горного зверя будем выделять тебе половршу, брюхо к брюху. Одиноч¬
ного зверя тоже буйем сдавать тебе брюхо к брюху (сполна), сдавать стянувши стегна.
«В дни сеч, если мы в чём нарушим твой устав, отлучай нас от наших стойбищ,
жён и женщин, черные (холопские) головы наши разбросай по земле, по полу.
^ Проторенной дороге.
45

брат
«В мирные дни, если нарушим твой мир-покой, отлучай нас от наших мужей-
холопов, от жен и детей, бросай нас в безхозяйной (безбожной) земле!»]
Так они высказались, такую присягу приняли. Темучжина же нарекли Чингис-
хаганом и поставили ханом над собою.
§ 124. По воцарении Чингис-хана приняли обязанность носить колчан: Оголай-черби,
младший брат Бсюрчу, и братья Чжетай и Дохолху-черби. Онгур же, Сюйкету-черби и
Хадаан-Дадцурхан, были поставлены кравчими-бавурчинами, так как они говорили:
«Что утром пить — не заставим ждать.
Что в ооед испить — не будем зевать!»
[«Утреннего питья на заставим ждать, об обеденном питье не позабудем!»]
Дегаи же сказал:
«Жирного барашка
Супу наварить
Утром не замедлю,
В ужин не забуду.
Не вместить в загоне —
Пестрого барана столько разведу.
Не вместить в хотоне —
Желтого барана столько распложу.
На еду не горд я!
Требухою сыт!»
[«Поутру не упущу я сварить супу из отборного барана, к ужину (с едой)
не опоздаю. Так буду пасти пестрых овец, что все промежутки заполню, так
буду пасти бело-желтых овец, что весь загон переполню. Я ведь плохой обжора
(лакомка): на попасе овец буду кормиться и требухой!»]
Поэтому Дегаю он поручил заведывать овечьим хозяйством. Младший его
’ Гучугур сказал:
;<У коляски с замком
И чеке потеряться не дам я.
Я коляску искусной работы
На шляху проведу без изъяна».
[«У замочной телеги — чеки ее не запропащу; телегу с осью на большой дороге
(на шляху) не растрясу».]
Ему и было поручено заведывать кочевыми колясками. Додай-черби получил в
своё ведение всех домочадцев и слуг. Мечниками, под командой Хасара, назначены
Хувилгйу Чилгутай и Харгай-Тохураун. И сказал им хан:
«Тем, кто на шею др)^ому садится.
Шею наотмашь рубите!
Тем, кто не в меру кичлив.
Напрочь ключицу смахните!»
[«облегчайте шею тем, кто будет насильничать; рубите ключицы тем, кто
будет зазнаваться!»]
Бельгутею и Харалдай-Тохурауну было поведено:
«Вы меринов принимайте,
Актачинами ханскими будьте!»
[«Пусть эти двое примут меринов, пусть будут конюшими-актачинами!»]
Тайчиудцев Хуту, Моричи и Мулхалху он назначил заведовать табуном. Архай-Хасару,
Тахаю, Сукегаю и Чаурхану повелел: «Вы же будьте моими разведчиками, будьте моими
Дальними стрелами-хоорцах.
Ближними стрелами-одора!»
[«Вы будьте дальними стрелами-хоорцах да ближними — одора!»]
А Субеетай-Баатур сказал так:
«Для тебя обернуся я мышкой —
Буду в дом сооирать-запасать.
Обернувшися черной вороной —
Все, что под руку, в дом загребать. Обернуся я теплой попоной —
Буду тело твоё согревать,
обернусь я покровной кошмою —
Буду юрту твою покрывать».
[«Обернувшись мышью, буду собирать-запасать вместе с тобою. Обернувшись
46

черным вороном, буду вместе с тобою подчищать все, что снаружи. Обернувшись
воилокок-нембе, попробую вместе с тобой укрываться им; обернувшись юртовым
войэгоком-герисге, попробую вместе с тобой им укрыться».]
§ 125. Взойдя на ханскии престол, так сказал Чингис-хан, обращаясь со словом
к этим двоим, к Боорчу и к Чжельме:
«Было ведь время, что кроме теней
Не имели иных мы друзей.
"^т-то вы тенью моею и стали!
Думам моим вы покой принесли.
Быть же вам в думах моих навсегда!
Было ведь время, что, кроме хвоста.
Не имел я другого хлыста.
Тут-то хвостом у меня вы и стали!
Сердцу вы дали тихий покой,
В сердце и быть вам всегда у меня!
[«Да пребудете вы в сердце моём, ибо когда у меня не было иных друзей, кроме
(собственной; тени, вы оба, стали тенью моей и успокоили мою душу. Да пребудете
вы на лоне моём, ибо когда у меня не было иной плети, кроме (конского; хвоста,
хвостом моим стали вы и успокоили моё сердце».]
Вы пришли ко мне и пребывали со мной прежде всех. Не вам ли и подобает
быть старшими над всеми здесь находящимися». И затем, обратясь ко всем,
Чингис-хан продолжал: «Благоволением Неба и Земли, умножающих мою силу, вы
отошли он анды Чжамухи, душою стремясь ко мне и вступая в мои дружины. И
разве не положено судьбою быть вам старой счастливой дружиной моей? Потому
я назначил каждого из вас на своё место!»
§ 126. К Кереитскому Тоорил-хану были отправлены послами Тахай и Сукегай,
чтобы уведомить его оо избрании Чингис-хана на ханский престол. И пришел от
Тоорил-хана такой ответ: «Зело справедливо, что посадили на ханство сына моего,
Темучжина! Как можно монголам быть — без хана?
мир учредивши взаимный.
Никому не давайте нарушить!
Мира свой узел надёжный
Никому не давайте распутать!
Так воротник своей шубы
Никому не дают оборвать».
[«Не разрушайте же этого своего согласия, не развязывайте того узла
единодушия, который вы завязали; не обрезайте своего собственного ворота».]
IV.	БОРЬБА С ЧЖАМУХОЙ И ТАЙЧИУДЦАМИ
§ 127. С таким же сообщением к Чжамухе были посланы Архай-Хасар и
Чаурхан. Чжамуха дал такой ответ: «Передайте от меня Алтану и Хучару: «Зачем
вы, Алтай и Хучар, разлучили нас с андой, вмешиваясь в наши дела,
Одного в живот бодая,
А другого — под ребро.
И почему это вы не возводили в ханы моего друга-анду Темучжина в ту у, когда
мы были с ним неразлучны? И с каким умыслом поставили его ханство теперь?
Блюдите ж теперь, Алтай и Хучар, блюдите данное слово покрепче! Да получше
служите другу моему, анде моему!».
§ 128. Вскоре после того вышло такое дело. Младший брат Чжамухи, находясь в
Олегай-булахе, что по южному склону Чжалама, вздумал отогнать у нашего Чжочи-
Дармалы табун с урочища Саари-кеере. Он отравился туда и действительно угнал у
Чжочи-Дармалы табун. Ограбленный Чжочи-Дармала вынужден был отправиться в
погоню один, так как его товарищи не осмеливались. Ночью же он догнал свой табун.
Затем, припав к луке своего коня, он настиг Тайчара и наповал убил его, прострелив
ему спину. Захватив свой табун, Чжочи-Дармала тою же ночью вернулся домой.
§ 129. Затем к Чингис-хану на урочище Гулелгу пришло такое известие от Мулке-
Тотаха и Боролдая из племени Икирес: «За убийство своего младшего брата Тайчара
Чжамуха решил воевать с Чингис-ханом. Чжадаранцы, во главе с Чжамухою,
объединили вокруг себя тринадцать племён и составили три тьмы войска, которое
47

переправляется через перевал Алаут-турхаут и собирается напасть на Чингис-хана».
При получении этого известия с Чингис-ханом было тоже "финадцать куреней,
и он так же составил три тьмы войска и пошел навстречу Чжамухе. Сражение
произошло при Далан-балчжутах, причем Чжамуха опрокинул и потеснил Чингис¬
хана, который укрылся в Цзереновом ущелье при Ононе. «Ну, мы крепко заперли
его в Ононском Цзерене!» — сказал Чжамуха, и прежде, чем вернуться домой, он
приказал сварить в семидесяти котлах княжичей из рода Чонос а Неудайскому
Ч^аан-Ува отрубил голову и уволок её, привязав к конскому хвосту.
§ 130. Тогда Уруудский Чжурчедай и Мангудский Хуюлдар, выждав время, когда
Чжамуха отст^ил оттуда, отстали от него и явились к Чингис-хану во главе своих
Уруудцев и Мангудцев. Тогда же отстал от Чжамухи и присоединился со своими
семью сыновьями к Чингис-хану и Хонхотанскии Мунлик-эциге, который в это
время, оказывается, был с Чжамухой. На радостях, что к нему добровольно перешло
столько наода, Чингис-хан, вместе с Оэлун-учжин, Хассом, Чжуркиаскими Сача-
беки и Тайчу и со всеми прочими, решил устроить пир в Ононскои дубраве. На пиру
первую чару наливали, по порядку, Чингис-хану, Оэлун-учжине, Хасару, Сача-беки с
его родными. Затем кравчий стал наливать чару по очереди, начиная с молодой жены
Сача-беки по имени Эбегай. Тогда: ханши Хорочжин-хатун и Хуурчин-хатун нанесли
оскорбление действием кравчему Шикиуру со словами: «Как ты смел начинать не с
нас, а с Эбе-гай?» Побитый кравчий громко заплакал, причитая: «Не потому ли меня
и бьют так вот, что не осталось в живых ни Есугай-Баатура, ни Hei^H-тайчжия?»
§ 131. От нас на этом пиру был распорядителем Бельгутай. Он находился при
Чингис-хановых конях. А от Чжуркинцев был распорядителем празднества Бури-
Боко. Какой-то Хадагидаец покушался украсть оброть с наше!? коновязи. Вора
задержали. Бури-Боко стал вступаться за этого своего человека, а Бельгутай, по
привычке к борьбе, спустил правый рукав и обнажил плечо. Тут Бури-Боко и
рубнул его мечом по голому плечу. А Бельгутай никак не ответил на этот удар и не
обратил внимания на рану хотя истекал кровью. Все это видел Чингис-хан из-под
сени деревьев, где он сидел, пируя с гостями. Он выскакивает из-за стола, подходит
к Бельгутаю и говорит: «Как мы можем допустить подобные поступки?» —
«Пустяки! — говорит Бельгутай. — Сущие пустяки! Опасного ничего со мной нет, и
я сохраняю хладнокровие и дружелюбие. Одного только и боюсь, как бы из-за меня
не перессорились младшие и старшие братья, которые только что примирились и
соединились. Братец, подожди-же, оставь, удержись!» — просил он.
§ 132. Сколько ни уговаривал его Бельгутай, Чингис-хан остался непреклонен.
Обе стороны наломали дубин, похватали бурдюки и колотушки, и началась драка.
Чжуркинцев одолели и захватили обеих ханш, Хоричжин-хатун и Хуурчин-хатун.
После того Чжуркинцы просили нас о примирении, я мы, возвратив им обеих ханш,
Хоричжин-хатун и Хуурчин-хатун, известили их о своем согласии помириться. Как раз
в это время Алтан-хан Китадский, как о том стало известно, приказал Вангин-чинсяну
немедленно выступить с войском против Мегучжин-Сеульту с его союзниками за то,
что те не соблюдали мирных договоров. В виду этого Вангин-чинсян наступал вверх
по Ульчже, гоня перед собою Мегучжин-Сеульту и прочих Татар, уходивших вместе
со своим скотом и домашним скарбом. Осведомившись об этом,
§ 133. Чингис-хан сказал: «Татары — наши старые враги. Они губили наших дедов
и отцов. Поэтому и нам следует принять участие в настоящем кровопролитии». И он
послал Тоорил-хану следующее оповещение: «По имеющимся сведениям, Алтан-ханов
Вангин-чинсян гонит перед собою, вверх по Ульчже, Мегучжина-Сеульту и прочих
Татар. Давай присоединимся к нему и мы п^тив Татар, этих убийц наших дедов
и отцов. Поскорее приходи, хан и отец мой, Тоорил». На это известие, Тоорил-хан
отвечал: «Твоя правда, сын мой. Соединимся!» На третий же день Тоорил-хан собрал
войско и поспешно вышел навстречу Чингис-хану. Затем Чингис-хан с Тоорил-ханом
послали извещение Чжуркинцам Сача-беки, Тайчуи всем Чжуркйнцам: «Приглашаем
вас ополчиться вместе с нами для истребления Татар, которые испокон века были
убийцами наших дедов и отцов». И они прождали Чжуркинцев лишние шесть дней
против того срока, в который тем следовало явиться. Более не имея возможности
ждать, Чингис-хан с Тоорил-ханом соединёнными силами двинулись вниз по Ульчже.
В виду продвижения Чингис-хана и Тоорил-хана на соединение с Вангин-чинсяном,
Юношей царской крови из рода Чонос. Ср.у ойратов кость Чонос и Чорос.
См.: П. Кафаров. Старинное сказание, стр. Ь5.
48

Мегучжин и прочие Татары укрепились в урочищах Хусуту-шитуен и Нарату-шитуен.
Чингис-хан с Тоорил-ханом выбили Мегучжина с его Татарами из этих укреплений,
причем Мегучжина-Сеулту тут же и убили. В этом деле Чингис-хан взял у Мегучжина
серебряную зыбку и одеялЬ, расшитое перламутрами.
§ 134. Чингис-хан и Тоорил-хан послали известие о том, что Мегучжин-Сеульту
ими убит. Узнав о смерти Мехучжин-Сеульту, Вангин-чинсян очень обрадовался и пожа¬
ловал Чингис-хану титул чаутхури, а Кереитскому Тоорилу — титул вана. Со времени
этого пожалования он и стал именоваться Ван-ханом. Вангин-чинсян говорил при
этом; «Вы оказали Алтан-хану величайшую услугу тем, что присоединились ко мне против
Мегучжин-Сеульту и убили его. Об этой вашей услуге я доложу Алтан-хану, так как
ему одному принадлежит право дать Чингис-хану еще более высокий титул — титул
чжао-тао». После того Вангин-чинсян отбыл, весьма довольный. А Чингис-хан с Ван-
ханом, поделив между собою полоненных Татар, воротились домой в свои кочевья.
§ 135. Когда наши воины громили и опустошали татарские стойбища вукреплении
Нарату-шитуен, они нашли орошенного в стойбище маленького мальчика. На нём
была надета подбитая соболем телогрейка штофной парчи, с золотыми кольцами на
шкурах. Чингис-хан подарил его матери Оэлун, которая сказала: «Это должно быть,
ребенок благородных родителей, видно сразу, что он благородной крови!» И она
взяла его к себе на воспитание в качестве младшего, шестого по счету, к пятерым
детям своим. А назвала она его именем Шикикан-Хутуху.
§ 136. Старики и дети Чингис-ханова куреня, так называемый Аурух находились
в ту пору при озере Харилту-наур. Так вот, из этих людей оставленных в Аурухе,
Чжуркинцы донага обобрали пятьдесят человек а десятерых при этом еще и убили.
Чингис-хану доложили о том, как Чжуркинцы поступили с нашими людьми,
оставленными в Аурухе. Выслушав донесение, Чингис-хан пришел в великий гнев и
сказал: «Мыслимо ли простить Чжуркинцам их дела? Ведь никто, как они же, на пиру
в Ононской дубраве, избили кравчего Шикиура, они же рассекли плечо Бельгутею.
Потом мы, в виду их извинения, любомудро вернули им обеих ханш их, Хоричжин-
хатун и Хуурчин. Когда же мы предложили им участвовать в походе на Татар, этих
исконных врагов и убийц наших отцов и дедов, то они не явились, и мы напрасно
прождали их шесть дней. Ныне же, на глазах у врагов, они сами стали нашими
врагами». С этими словами Чингис-хан выступил в поход против Чжуркинцев и
совершенно, разгромил их при Келуренском Долон-болдаут. Сача-беки и Тайчу с
небольшим числом людей бежали, но оба были пойманы посланной им вслед погоней
при устье Телету. У схваченных Сача и Тайчу Чингис-хан спросил: «Помните, что
вы говорили когда-то?» — «Если мы в чём не сдержали своего слова, то докажи!» —
отвечали те. Тогда он напомнил им их речи и, уличив их, тут же с ними покончил.
§ 137. Когда он возвращался домой, покончив с Сача и Тайчу и гоня перед собою
пленных Чжуркинцев, то среди них оказались сыновья Чжалаирского Тергету-
Баяна: Гуун-Ува, Чилаун-Хаичи и Чжебке. Гуун-Ува представил тогда Чингис-хану
двух своих сыновей, Мухали и Буха, и сказал так:
«У царских ступеней твоих
Рабами пусть будут они.
Шалить-непоседничать станут —
Ты ноги им в сгибе подрежь.
Побег ли замыслят — оеда! —
Им печени вырви тогда.
У ^ат твоих царских они
Рабами пусть будут навек».
[«Да будут они рабами у порога твоего. Если отстанут от порога твоего, пусть
перерея^т им подколенники. Пусть будут они собственными твоими рабами у порога
твоего. Если нерадиво отлучатся от порога твоего, выбрось их вон, вырвав печень».]
А Чилаун-Хайчи также представил Чингис-хану своих двух сыновей, Тунке и
Хаши с такими словами:
«Золотой твой порог
Повели им стеречь.
Золотой твой порог
Коль покинут они.
Смертью лютой казни.
49

Им широкие врата твои
Повели открывать.
От широких от врат твоих
Если 6 к кому отошли, —
Сд?дце вырвать вели».
[ «Я отдаю их с тем, чтобы они были стражей у золотого порога твоего. Если отстанут
от золотого порога твоего, выбрось их вон, лишив жизни. «Я отдаю их для того, чтоб
они поднимали (открывали) для тебя твои широкие двери. Если самовольно уйдут от
широких дверей твоих, выфось их, вырвав сердце (раздавив внутренности?)».]
Чжебкея же отдали Хасару. Представляясь Оэлун-эке, Чжебке подари ей
маленького мальчика, Бороула, которого он захватил в Чжуркинских стойбищах.
§ 138. Итак, Оэлун-экэ воспитывала в своем доме четверых ребят:
Кучу, подобранного в кочевьях у Меркитов;
Кокочу, взятого кочевьях Бесудцев, находившихся у Тайчиудцев;
взятого из Татарских стойбищ мальчика, прозванного Шикикан-Хутуху, и
найденыша из Чжуркинских кочевий — Бороула.
Воспитывала их она и говорила: «Кто же вам заменит ту, которая
Днем — недрёманное око.
Ночью — вся внемлющий слух?»
[«Кто же будет им оком смотрения — днем, ухом слышания — ночью?»]
И потому воспитывала их, как мать.
§ 139. Название же Чжуркинцы и офазование рода-племени Чжуркин пошло
вот как. Старшим из семерых сыновей Хаоул-хана был Окин-Бархах. У него был сын
Сорхату-Чжурки. Когда образовывалось особое Чжуркинское колено, то отец его, как
старший сын Хабул-хана, отобрал из своего улуса и отдал ему вот каких людей:
Каждый из мужей искусен,
Силой — могучий борец.
Печень их желчью полна,
Пальцы далеко стрелой поражают.
Сердце их ярость съедает,
Гневом их дышат уста.
[Выбрал и отдал ему людей с печенью, полной желчи; мастеров владеть большим
пальцем руки (искусных стрелков); яростных (с полными гнева легкими); отважных
сердцем; с устами исполненными гнева; во всех искусствах сведущих, силою могучих.]
Одним словом, это были все люди действительно неукротимые, мужественные
и предприимчивые. Вот почему их и прозвали Чжуркинцами. Таких-то знаменитых
людей сокрушил Чингис-хан и уничтожил самое имя и род их. Чжуркинцев и
народ их Чингис-хан сделал своими наследственными рабами.
§ 140. Однажды Чингис-хан назначил борьбу Бури-Боко с Бельгутаем. ^ри-Боко
был между Чжуркинцами. Он обладал такою силой, что мог повалить Белыутая,
действуя только одною рукою и одной ногой. Был он борец на весь улус. И вот
Бельгутаю велено бороться с Бури-Боко. Бури-Боко, притворяясь, будто не в силах
сладить с Бельгутаем, упал. Бельгутай же, будучи не в силах его притиснуть к земле и
держа его за плечи, взобрался на кожаную повязку' на его крупе и дал условный знак
Чингис-хану, а тот взглянул на него и прикусил нижнюю lyfy. Бельгутай понял. Он
оседлал Бури-Боко, перехватил и зажал оба его ворота, изо всей силы рванул, упираясь
коленями, и переломил ему позвонок. Уже с переломленной спиной, Бури-Боко успел
сказать перед тем как испустил последний вздох: «Нет, не Бельгутай меня победил!
Я боялся ханского гнева, я нарочно, в шутку упал, и вот поплатился за это жизнью».
Переломив противнику позвонок, Белыутай уволок его труп и выбросил. Из семи
сыновей Хабул-хана старший был Окин-Бархах. Следующий за ним по старшинству
— Бартан-Баатур, у которого сын — Есугай-Баатур. А следующим по старшинству
был Хутухту-Мунлер. Его-то сыном и был Бури-Боко. В борьбе он далеко превосходил
сыновей Бартан-Баатура и был в содружестве с отважными сыновьями Бархаха. Так
Бельгутай погубил улусного борца Бури-Боко, переломив ему позвонок.
§141. После того, в год Курицы (1201), в урочище Алхуй-булах, собрались (на сейм)
следующие племена: Хадагинцы и Сальчжиуты совместно; Баху-Чороги Хадагинский
со своими; Хадагин-Сальчжиутский Чиргидай-Баатур со своими; договорившись
с Дорбен-Татарами. Дорбенский Хачжиул-беки со своими; татарин Алчи и татарин
Чжалик-Буха со свои*'/и; Икиресский Туге-Маха со своими; Унгиратский Дергек-
50

Эмель-Алхуй со своими; Горлосский Чоёх-Чахаан со своими; из Наймана-Гучуут:
Найманский Буирух-хан; Хуту, сын Меркитского Тохтоа-беки; Худуха-беки О^^атский;
Таргутай-Кирилтух Тайчиудский, Ходун-Орчан, Аучу-Баатур, и прочие Таичиудцы.
Уговорившись возвести Чжачжирадайского Чжамуху в ханы, они приняли присягу,
рассекая при этом с разбега жеребца и кобылу. Оттуда все они покочевали вниз по
течению реки Эргуне и совершили обряд возведения Чжамухи в Гур-ханы на вершине
поросшей лесом горы при впадении в Эргуне реки Кан-мурен. По окончании обряда
возведения в Гур-ханы они уговорились выступить в поход против Чингис-хана и Ьан-
хана. Чингис-хан находился в Гурельгу в то время, когда прибыл Горлосский Хоридай
и сообщил ему об их уговоре воевать. Получив это известие, Чингис-хан передал его
Ван-хану, а тот немедля поднял войско и прибыл к Чингис-хану.
§ 142. По прибытии Ван-хана решили соединенными силами идти навстречу
Чжамухе и тронулись вниз по течению реки Келурена. В передовую разведку Чингис¬
хан отрядил Алтана, Хучара, и Даритая, а Ван-хан — Сангума, Чжаха-Гамбу и Билге-
беки. Эти разведчики выставили от себя постоянный караул, подальше вперед, на
урочище Энегенгуйлету. Еще дальше-другой постоянный караул на Гекчере. И
еще дальше, на урочище Чихурху, — третий постоянный караул. Как только наши
разведчики Алтай, Хучар, Сангум и прочие, дойдя до урочища Уткия, собрались
было здесь расположиться, с караула на урочище Чихурху прибежал вестовой и
сообщил о приближении неприятеля. Тогда наши решили не останавливаясь ехать
навстречу, чтобы взять языка. Сблизившись, захватив языка и допросив его, узнали,
что у Чжамухи передовой разведкой идут четверо: Монгольский Аучу-Баатур,
Найманский Буирух-хан, сын Меркитского Тохтоа-беки, Хуту, и Ойратскии Худуха-
беки. Пока наши разведчики перекликались с неприятельскими, наступил вечер, и
наши, в ожидании завтрашнего боя, отступили на ночлег к главным силам.
§ 143. Утром наше войско двинулось и, сблизившись с неприятелем, вступило
в бой при урочище Койтен. Теснили друг друга, поднимаясь в гору и спускаясь в
долину. С боем перестраивались. Тут оказалось, что эти самые Буирух и )^духа
могут волшебством вызы-вать ненастье. Принялись они за свое волшебство,
но ненастье-то обернулось наоборот и разразилось над ними самими ливнем
и ураганом. Стали они тут сами, спотыкаясь и скользя, валиться в пропасти. И
рассыпались все кто куда, говоря: «Видно'мы прогневали небеса».
§ 144. Найманский Буирух-хан отделился от Чжамухи и направился по
южному Алтаю к Ул^х-таху. Хуту, сын Меркитского Тохтоа-беки, двинулся к
Селенге, а Ойратскии Худуху-беки поспешил к лесам в направлении Шисгиса.
Тайчиудский Аучу-Баатур пошел вниз по реке Онону. А Чжамуха, разграбив его же
возводивший в ханы народ, стал отступать вниз по течению Эргуне. Г1ри таком их
разброде Ван-хан обратился к преследованию Чжамухи вниз по течению ^гуне,
а Чингис-хан к Онону, на Аучу-Баатура. Тайчиудцы Аучу-Баатур и Ходун-Орчин,
построив на другой стороне Онона своих отборных смельчаков, ждали готовые
к бою. Подойдя к ним, Чингис-хан вступил в бой. Сражались с перемеренным
успехом и с наступлением темноты заночевали на месте боя. Бежавший народ
расположился на ночлег тут же в куренях, вместе со своими ратными людьми.
§ 145. В этом сражении Чингис-хан получил ранение в шейную артерию
Кровь невозможно было остановить, и его трясла лихорадка. С заходом солнца
расположились на ночлег на виду у неприятеля, на месте боя. Чжельме все время
отсасывал запекавшуюся кровь. С окровавленным ртом он сидел при больном, никому
не доверяя сменить его. Набрав полон рот, он то глотал кровь, то отплёвывал. Уж за
полночь Чингис-хан пришел в себя и говорит: «Пить хочу, совсем пересохла кровь».
Тогда Чжельме сбрасывает с себя всё: и шапку и сапоги, и верхнюю одежду Оставаясь
в одних исподниках, он почти голый пускается бегом прямо в неприятельский
стан, напротив. 3 напрасных поисках кумыса он взбирается на телеги Тайчиудцев,
окружавших лагерь своими становьями. Убегая второпях, они бросили своих кобыл
недоенными. Не найдя кумыса, он снял, однако, с какой-то телеги огромный рог
кислого молока и притащил его. Само небо хранило его: никто не заметил ни того, как
он уходил, ни того, как он вернулся. Принеся рог с кислым молоком, тот же Чжельме
сам бежит за водой приносит, разбавляет кислое молоко и даёт испить хану. Трижды
переводя дух, испил он и говорит: «Прозрело мое внутреннее око!» Между^тем стало
Далее (§ 147) говорится о саврасом беломордом, который был в этой битве ранен
Чжебеем в шейный позвонок. Очевидно, эпизод ранения Чингиса скрывают.
51

светло, и осмотревшись, Чингис-хан обратил внимание на грязную мокроту, которая
получилась от того, что Чжельме во все стороны отхаркивал отсосанную кровь. «Что
это такое? Разве нельзя было ходить плевать подальше?» — сказал он. югда Чжельме
говорит ему: «Тебя сильно знобило, и я боялся отходить от тебя, боялся, как бы
тебе не стало хуже. Второпях всяко приходилось: глотать — так сглотнёшь, плевать
—	так сплюнешь. От волнения изрядно попало мне и в брюхо». — «А зачем это ты,
—	продолжал Чингис-хан, — зачем это ты, голый, побежал к неприятелю, в то время
как я лежал в таком состоянии? Будучи схвачен, разве ты не выдал бы, что я нахожусь
в таком вот положении?» — «Вот что я придумал, — говорит Чжельме. — Вот что я
придумал, голый убегая к неприятелю. Если меня поймают, то я им (врагам) скажу: «Я
задумал бежать к вам. Но те (наши) догадались, схватили меня и собирались убить. Они
раздели меня и уже стали было стягивать последние штаны, как мне удалось бежать к
вам. Так я сказал бы им. Я ув^ен, что они поверили бы мне, дали бы одежду и приняли к
себе. Но разве я не вернулся оы к тебе на первой попавшейся вфховой лошади: «Только
так я смогу утолить жажду моего государя!» — подумал я. Подумал и во мгновенье
ока решился». Тогда говорит ему Чингис-хан: «Что скажу я теперь? Некогда, когда
нагрянувшие Меркиты трижды облагали Бурхан, ты в первый раз тогда спас мою жизнь.
Теперь снова ты спас мою жизнь, отсасывая засыхавшую кровь, и снова, когда томили
меня озноб и жажда, ты, пренебрегая опасностью для своей жизни, во мгновение ока
проник в неприятельский стан и, утолив мою жажду, вернул меня к жизни. Пусть же
пребудут в д\^е моей три эти твои заслуги!» Так он соизволил сказать.
§ 146. С наступлением дня оказалось, что противостоявшее нам войско
разбежалось за ночь. А стоявший возле него народ не тронулся еще с места, не
будучи, видимо, в состоянии поспеть за войском, бежавшим налегке. Чингис-хан
выступил из места кочевки, чтобы задержать беглецов. В это время Чингис-хан
заметил какую-то женщину в красном халате, которая стояла на перевале и громким
голосом, со слезами, вопила: «Сюда, Темучжин!» Сам слыша, ее вопли, Чингис-хан
послал человека спросить, что это за женщина так голосит. Посланный отправился,
и на его вопросы женщина эта сказала: «Я дочь Сорган-Ширая — Хадаан.
Ратники схватили моего мужа и хотели убить. В такой опасности я громко звала
Темучжина, чтобы у он спас моего мужа». Когда посланный вернулся и передал ее
слова Темучжину, тот поскакал к ней. Около Хадаан Чингис-хан слез с коня, и они
обнялись. Оказалось же, что ее мужа наши ратники перед тем уже убили. Возвратив
беженцев, Чингис-хан с главными силами расположился на ночлег в том же самом
месте. Он пригласил к себе Хадаану и посадил её рядом с собою. На следующее утро
является Сорган-Шира и Чжебе, которые состояли- крепостными у Тайчиудского
Тодоге. Тогда, обратясь к Сорган-Шира, Чингис-хан говорит:
«С шеи моей
Тяжкое древо
Под ноги сбросили вы.
С ворота ж
^ево позорное
Прочь удалили.
Ваше добро —
Благость отцов иль детей
Что-же так поздно пришли?»
[«Вы те, кто сбросил наземь шейное тяжкое древо (моё), кто удали на вороте
висевшее древо-джарбиял (колодку). Такой добрый поступок свойствен лишь
отцам или детям. Но почему же так поздно пришли ко мне?»]
На это Сорган-Шира ответил: «Уж давно я втайне был предан тебе. Но как
мне было спешить? Поторопись я перейти к тебе раньше, Таичиудские нойоны
непременно прахом пустили бы по ветру всё, что осталось бы после меня: и
семью и скот, и имущество моё. Вот почему я не мог торопиться. А вот теперь-
то я поторопился наверстать упущенное, и вот являюсь воссоединиться со своим
ханом». Чингис-хан одобрил его речь.
§ 147. Потом Чингис-хан говорит: «Во время сражения при Койтене, когда мы,
тесня друг друга, перестраивались, с горного кряжа летели в нас стрелы. Не знаете
ли, кто это прострелил тогда шейный позвонок моему беломордому саврасому
боевому коню? С горы-то». На эти слова так отвечал Чжебе: «Это я стрелял с
® То есть, вы поступили по-отечески или по-сыновнему, по-родственному.
52

горы! Если хан повелит казнить меня, то останется от меня только мокрое место в
ладонь. Если же хан на то соизволит, то вот как послужу ему:
1рясины и топи пройду,
С налету бел-камень пробью.
Мне молвишь: громи, на врага!
Синь-камень я в прах сокрушу.
Назад-ли прикажешь подать,
Я черный кремень разнесу».
[«Перескочу тинистые воды, с налету разобью бел-камень. По приказу «вперед^»
— синь-камень сокрушу. По Щ5иказу «отоой» — черный камень в прах разнесу».]
Тогда Чингис-хан сказал: «Подлинный враг всегда таит про себя своё душехубство
и свою враждебность. Он придерживает свой язык. Что же сказать об этом вот? Он не
только не запирается в своем душегубстве и вражде своей, но еще и сам себя выдает
головой. Он достоин быть товарищем. Прозывался он Чжиргоадай, а мы прозовем его
Чжебе за то, что он прострелил моего Чжебельгу, моего саврасого, беломордого. Ну,
Чжебе мы еще повоюем пиками-чжебе! Называйся ты теперь Чжебе и будь при мне!»
Вот как перешёл к нам от Тайчиудцев Чжебе и вступил в Чингис-ханову дружину.
V.	РАЗГРОМ ТАТАР. РАЗРЫВ С ВАН-ХАНОМ
§ 148. Чингис-хан покарал Тайчиудцев: перебил и пеплом развеял он Аучу-
Баатура, Ходан-Орчана, Худуудара и прочих именитых Тайчиудцев вплоть даже до
детей и внуков их, а весь их улус пригнал к себе и зазимовал на урочище Хубаха.
§ 149. Ничугут-Бааринец Ширгуету-эбуген, со своими сыновьями Алахом и Наяа,
поймали Тайчиудского нойона Таргутай-Кирилтуха, который не мог ездить верхом
и, по их мнению, собирался скрыться в лесах, чтобы спастись от возмездия; поймали
они Таргутая Толстого и посадили в телегу. Когда же Ширгуету-эбуген со своими
сыновьями Алахом и Наяа повезли Таргутай-Кирилтуха, то их стали нагонять дети
и младшие братья Тар1утай-Кирилтуха, с намерением его отбить. Вот настигают
они, а Таргутай Толстый, не сумевши соскочить, растянулся на телеге ничком. Тогда
Ширгуету-эбуген вскочил на него сзади и, оседлав, выхватил нож и гов<^ит: «Твои
сыновья и братья собираются отбить тебя. Мне все равно пропадать. Не уоью тебя из
страха поднять руку на своего природного хана, так меня убьют все же за поднятие
руки на своего хана. А убью — так мне тоже смерть. А раз все равно умирать, так
умру-ка лучше на, подушке!» И с этими словами он, продолжая сидеть верхом
на Толстом, приставил нож, к его горлу, собравшись полоснуть. Тогда Таргутай-
Кирилтух громким голосом закричал своим братьям и сыновьям: «Ширгуету зарежет
меня! Для чего вы собираетесь отбивать мое мертвое, бездыханное тело? Сейчас же
поворачивайте назад! Ведь Темучжин не может, не должен меня убить! Когда он был
малышом, я привозил его к себе, зная, что он остался сиротой, без отца, и что у него
Во взгляде — огонь,
А лицо — как заря.
Привез я его к себе —
К науке способен — я знал.
И вот пестовал, обучал.
Так учат у нас жеребят,
Двухлеток, коль стоят того.
Меня он сгубить не решится.
Хотя бы сгубить и хотел.
Ведь слышно, что в разум он входит,
И мыслию крепнет своей.
[«Полагая, что он в состоянии выучиться, если его учить, я и учил-наставлял его,
наподобие того, как обучают породистых жеребят. Убьет ли он меня? Нет, он не может,
не должен убить меня: говорят, ныне он входит в разум и мысль его проясняется...«]
Нет, Темучжин не погуоит меня. Поворачивайте же детки и братцы, поворачивайте
сейчас же назад, а то не убил бы меня Ширгуету!» Стали тогда они совещаться: «Ведь мы
затем и поехали, что бы спасти жизнь отцу. Если же Ширгуету лишит его жизни, то к
чему нам одно лишь его бездыханное тело? Не лучше ли поскорее повернуть назад, пока
его еще не убили?» И они вернулись домой. Тогда подъезжают и сыновья Ширгуету-
эбугена — Алах и Наяа, которые убежали было, настигаемые Тайчиудцами. Когда же
53

они подъехали, все тронулись дальше своею дорогой. Доехали до Хутхулноутов. Тут
Нала и говорит: «Если мы приедем с этим захваченным нами Таргутаем-Толстым, то
Чингис-хан присудит нас к смертной казни. «Они — скажет он — наложили руки
на своего природного хана. Какое может быть доверие, скажет он, какое может быть
доверие к холопам, которые наложили руки на своего природного государя? Такими
же верными друзьями будут они и нам! Холопов же, нарушивших верность, холопов,
наложивших руки на своего природного хана, только и следует, что укорачивать
на голову!» — скажет он. И вы думаете он не снесет нам головы? Давайте-ка лучше
поступим не так. Давайте отпустим отсюда Таргутая, поедем и скажем, что мы пришли
с тем, чтобы отдать себя целиком на служение Чингис-хану. Что мы схватили было
Таргутая и везли сюда, но видим, что не в силах погубить своего природного государя.
И мы отпустили его. Как могли мы предать его на смерть? И вот мы, с полною верой
в тебя, пришли отдать свои силы. Вот как давайте мы скажем!» Родные согласились с
предложением Наяа, и с Хуттулноутов же отпустили Таргутай-Кирилтуха. Когда этот
самый Ширгуету-эбуген прибыл со своими сыновьями к Чингис-хану и тот спросил
его, зачем он прибыл, Ширгуету-эбуген говорит Чингис-хану: «Захватили мы и везли
сюда Таргутай-Кирилтуха. Но, памятуя, что он нам природный государь, и не решаясь
предать его на смерть и погубить, мы отпустили его и пришли отдать свои силы Чингис¬
хану». — «Правильно вы поступили, что не предали своего природного хана! — сказал
Чингис-хан.-Ибо я должен бы был вас казнить, со всем родом вашим, как холопов,
наложивших руки на своего природного хана, т. е. если б вы вздумали явиться ко мне
после того, как наложили руки на Таргутая». И он принял с особою милостью Наяая.
§ 150. После того, когда Чингис-хан находился в урочище Терсут, к нему в
сотоварищи прибыл Кереитский Чжаха-Гамбу. Общими силами они отразили
нападение Меркитов. Тогда они привели в покорность Чингис-хану Тумен-Тубеган,
Дунхаит, а также и бывший в расселении Кереитский народ. Что же касается до
Кереитского Ван-хана, то необходимо пояснить следующее. Прежде, во времена
Есугай-хана, живя с ним во взаимном мире, Ван-хан побратался с Есугай-ханом,
и они стали андами. И вот по какому случаю они сделались андами. Ван-хан убил
младших братьев отца своего Хурчахус-Буируха. Из-за этого он вступил в борьбу
со своим дядей 1ур-ханом, который принудил его бежать и скрываться в ущелье
Хараун-хабчал. Он выбрался оттуда с сотнею людей и явился к Есугай-Баатуру.
Есугай-Баатур, по его личной просьбе, сам выступил в поход и прогнал Гур-хана
в лашин, а отбитых людей и имущество его отдал Ван-хану. Это и было поводом
для заключения ими договора о братстве.
§ 151. После этого Ван-ханов младший брат Эрке-Хара, под угрозой убийства
со стороны Ван-хана, бежал и передался на сторону Найманского Инанча-хана. А
когда тот послал против Ван-хана, свое войско, Ван-хан ушел к Хара-Китадскому
Гур-хану, пробравшись к нему через Гурбан-балахат (Троеградие). Оттуда, из-за
неурядиц, он пошел через Уйхурские и Тангутские города, и в полном оскудении
пришел к озеру Гусеур-наур, так как всю дорогу кормился тем, что кое-как держал
у себя пять коз для подоя да точил на еду кровь верблюда. Чингис-хан же, в силу
Датского договора с Есугай-ханом, выслал к нему двух послов, Тахай-Баатура и
Сукегай-Чжеуна, а потом и сам вышел к нему навстречу с истоков Келурена. Видя,
что Ван-хан прибыл в полном изнеможении от голода, он произвел для него особую
разверстку по улусу, ввел его в свой курень и содержал на свой счет. На эту зиму
Чингис-хан расположился в урочище лубахая, куда постепенно подкочевывал.
§ 152. Между тем Ван-хановы младшие братья и нойоны рассуждали так: «Этот
наш хан и старший брат — негодный человек, бродяга, он поступает как человек
со смердящею печенью Погубил своих братьев. То переметывается к Хара-
китадам, то истязает свой народ. Что вам с ним делать теперь? Если же поминать
прошлое, то вот он каков. В семилетием возрасте его угнали и плен Меркиты, и
там он, в кожухе из черно-рябого козленка, в Селен-гинской пустыне Буури-кеере
толок ведь просо в Меркитских ступах. Хурчахус-Буирух хан, отец его, разгромил,
однако, Меркитов и спас из плена своего сына. Но вскоре же, когда ему минуло
тринадцать лет, его опять увел в плен, вместе с его матерью. Татарский хан Ачжа,
увел и заставил пасти своих верблюдов. Прихватив с собой Ачжа — ханова
чабана, пастуха овец, он спасся оттуда бегством и вернулся домой. Потом опять
Злобен и злопамятен.
54

должен был бежать из страха перед Найманцами. Бежал же он к Гур-хану Хара-
Китай-скому, на реку Чуй, в Сартаульскую землю. Там он не усидел и года, как
поднял смуту и ушел. Скитался он по Уйгурским я Тангутским землям, пришел в
совершенное убожество и кс^мился только тем, что кое-как выдаивал досуха пять
штук коз да вытачивал верблюжью кровь. Является он к сынку Темучжину, как
нищий, на единственном своем чернохвостом буланом коне. Тот собрал для него
оброк и содержит на свой счет. Но он и теперь позабудет о том, как к нему отнесся
сынок Темучжин, и поступит обязательно так, как поступает человек со смердящей
печенью. Что нам делать?» — совещались они. Обо всех этих разговорах взял да
и доложил Ван-хану Алтун-Ашух. Он сказал также: «Я и сам был участником
этих совещаний, но не решился на измену тебе, своему хану». По причине этого
доноса Ван-хан тотчас взял под стражу участников этих разговоров Эльхутура,
Хулбари, Арин-тайчжия и других младших своих братьев и нойонов. При этом
оказалось, что из всех его младших братьев только Чжаха-Гамбу успел бежать и
передаться на сторону Найманцев. Ван-хан приказал привести к себе взятых под
стражу, в кандалах, я говорит им: «А что мы говорили друг другу, когда шли по
Тангутским землям? И что мне после этого думать о таких, как вы?» И с этими
словами, наплевав им в лицо, приказал снять с них кандалы. Тогда, по примеру
хана, поднялись и все находившиеся в юрте араты и стали плевать им в лицо.
§ 153. Перезимовали ту зиму, а на осень в год Собаки Чингис-хан положил
воевать с Татарами: Чааан-Татар, Алчи-Татар, Дутаут-Татар и Алухай-Татар. Прежде
чем вступить в битву при урочище Далан-нэмургес, Чингис-хан, с общего согласия,
установил такое правило: «Если мы потесним неприятеля, не задерживаться
у добычи. Ведь после окончательного разгрома неприятеля добыча эта от нас
не уйдет. Сумеем, поди, поделиться. В случае же отступления “ все мы обязаны
немедленно возвращаться в строй и занимать свое прежнее место. Голову с плеч
долой тому, кто не вернется в строй и не займет своего первоначального места!»
В сражении при Далан-нэмургесе мы погнали Татар. Тесня их, мы вынудили Татар
соединиться в их улусе при урочище Улхуй-шилугельчжит и там полонили их. Мы
истребили тут Татарских главарей поколений Чаган-Татар, Алчи-Татар, Дутаут-
Татар и Алухай-Татар. В нарушение указа задержались, оказывается, у добычи
трое: Алтай, Хучар и Даритаи. За несоблюдение приказа у них отобрано, через
посланных для этого Чжебе и Хубилая, отобрано все что они успели захватить, как
то: отогнанные в добычу табуны и всякие захваченные вещи.
§ 154. Покончив с казнями главарей и сбором пленных Татар, Чингнс-хан
созвал в уединенной юрте Великий семейный совет, для решения вопроса о
том, как поступить с полоненным Татарским народом. На совете поговорили и
покончили с этим делом, так:
Искони был Татарский народ
Палачом наших дедов-отцов.
Отомстим же мы кровью за кровь.
Всех мечом до конца истребим:
Примеряя к тележной оси.
Всех, кто выше, мечу предадим.
Остальных же рабами навек
Мы по всем сторонам раздарим.
[Татарское племя — это исконные губители дедов и отцов (наших). Истребим
же их полностью, равняя ростом к тележной чеке, в отмщение и в воздаяние за
дедов и отцов. Дотла истребим их, а остающихся (малых детей, ростом ниже
тележной чеки) обратим рабство и раздадим по разным местам.]
Когда, по окончании совета, выходили из юрты, татарин Еке-Церен спросил у
Бельгутая: «На чем же порешил совет?» А Бельгутай говорит: «Решено всех вас предать
мечу, равняя по концу тележной оси». Оказалось потом, что Еке-Церен оповестил об
этих словах Бельгутая всех своих Татар, и те собрались в возведенном ими укреплении.
При взятии этих укреплений наши войска понесли очень большие потери. Перед тем
же как наши войска, с трудом взяв Татарские укрепления, приступили к )шичтожению
Татар, примеривая их по росту к концу тележной оси, — перед тем Татары уговорились
между собою так: «Пусть каждый спрячет в рукаве нож. Умирать, так умрем по
^ Если (не)приятель вынудит к отступлению.
55

крайней мере на подушках (из вражеских тел)». Вследствие этого наши опять понесли
очень много потерь. Тогда, по окончании расправы с Татарами,.которых примерили-
таки к тележной оси и перерезали, Чингис-хан распорядился так: «Вследствие того,
что Бельгутай разгласил постановление Великого семейного совета, наши войска
понесли очень большие потери. А потому в дальнейшем он лишается права участия
в Великом совете. Вплоть до окончания заседаний совета он обязуется наблюдать за
порядком близ места заседаний, а именно: улаживать ссоры и драки, разбирать дела
о воровстве, обманах и т. п. Бельгутай с Даритаем имеют право доступа в совет лишь
по окончании его заседаний, после того как выпита чара-оток».
§ 155. В ту именно пору Чингис-хан принял к себе Есуган-хатуну, дочь татарина
Еке-Церена. Войдя у него в милость, Есуган-хатун говорила ему: «Каган может
почтить и меня своим попечением и сделать настоящей ханшей, если будет на то
его каганская милость Но ведь более меня достойна быть ханшей моя старшая
сестра, по имени Есуй. Она только что вышла замуж. Куда ей деваться теперь, при
настоящей-то суматохе?» На эти слова Чингис-хан заметил: «Если уж твоя сестра еще
краше, чем ты то я велю ее сыскать. Но уступишь ли ты ей место, когда она явится?»
— «С каганского дозволения, — отвечала Есуган-хатун — с каганского дозволения,
я тотчас же уступлю сестре, как только ее увижу». Тогда Чингис-хан отдал приказ о
розыске, и ее, вместе с нареченным зятем, наши ратники перехватили при попытке
скрыться в лесах и доставили. Есуган-хатун, увидав свою сестру, тотчас же встала и,
как и сказала хану раньше, посадила ее на свое место, а сама села ниже. Она очень
понравилась Чингис-хану, так как была именно такой, как ее описала Есуган-хатун,
и он принял к себе Есуй-хатуну и возвел ее в супружеский сан.
§ 156. Однажды, уже после окончания Татарской кампании, Чингис-хан сидел
на дворе за выпивкой. Тут же, по обе стороны, сидели ханши Есуй и Есуган. Вдруг
Есуй-хатун глубоко со стоном вздохнула. Чингис-хан сообразил в чем дело и тотчас
вызвал Боорчу и Мухали. «Расставьте-ка, — приказал он, — расставьте-ка по аймакам
всех вот этих собравшихся здесь аратов. Людей, посторонних для своего аймака,
выделяйте особо». Все стали по своем аймакам, а отдельно от аймаков остался стоять
всего один человек. Это был молодой человек с волосами, заплетенными в косу, как
у благородных людей. Когда этого человека спросили, кто он такой, он отвечал: «Я
нареченный зять дочери Татарского Еке-Цд)ена, по имени, Есуй. Враги громили нас, и
я в страхе бежал. Сейчас же ведь, как будто бы, успокоилось, и я пришел. Я был уверен,
что меня не опознают среди такой массы народа». Когда Чингис-хану доложили эти
его слова, он сказал: «Что ему еще здесь шпионить, этому непримиримому врагу и
бродяге? Ведь подобных ему мы уже примерили к тележной оси. Чего тут судить да
рядить? Уберите его с глаз долой!» И ему не замедлили снести голову.
§ 157. Пока Чингис-хан был занят Тат^ским походом, Ван-хан ходил на Меркитов,
причем прогнал Тохтоа-беки в сторону Баргучжин-токума, убил его старшего сына
Тогус-беки, захватил двух его дочерей и жен его, а двух его сыновей, Хуту и Чилауна,
полонил вместе с народом их. Из этой добычи он не дал Чингис-хану ничего.
§ 158. Потом Чингис-хан с Ван-ханом вдвоем пошли на Гучугудун-Буируха
Найманского. Не будучи в силах им противостоять, Буирух-хан двинулся через
Алтай из местности Сохох-усун на Улух-тахе, где они его настигли. Отсюда они и
начали его преследовать. Дали перевалить через Алтай и погнали вниз по течению
Хумшигирской реки Урунгу. Здесь наши захватили его нойона, Едитублуха, который
шел в караульном охранении. Теснимый нашим караульным отрядом, он пытался
было бежать в горы, но у коня его лопнула подпруга. Прогнав Буирух-хана вниз по
Урунгу, настигли его у озера Кишилбаш-наур и тут прикончили его.
§ 159. Когда Чингис-хан с Ван-ханом тронулись в обратный путь, то оказалось,
что Найманский храбрец Коксеу-Сабрах на урочище Байдарах-бельчир приго¬
товил войско и готовится дать им бои. Решив принять бой, Чингис-хан с Ван-
ханом построили войско и подошли к расположению противника, но так как уже
наступил вечер, они условились переночевать в строю, чтобы утром вступить в
бой. Тогда Ван-хан приказал зажечь на своей стоянке огни, а сам в ту же ночь, как
это потом выяснилось, ушел вверх Хара-сеулу.
§ 160. Тогда вместе с Ван-ханом двинулся и Чжамуха. По дороге он стал говорить
Ван-хану: «Известное дело, что анда мой, Темучжин, издавна обменивается
послами с Найманом. Вот почему он не подтянулся к нам теперь.
Ханское величество соизволяете возводить меня в (ханскую) особу для хана.
56

о хан, о добрейший мой хан!
Выходит, что верная чайка — то я.
Зато перелетная пташка —
Мой друг, мой анда.
[«Хан, хан! Я-то вот оказываюсь постоянно пребывающей чайкой, а мой анда
— п^елетной пташкой-жаворонком».]
Ясно, что он переметнулся к Найману. Вот и опоздал!» На эти слова Чжамухи
возразил Убчихтаев Гурин-Баатур: «Зачем же ты из угодничества так бесчестишь
и поносишь своих честных братьев?»
§ 161. А Чингис-хан переночевал ночь на том самом месте. Рано утром, готовый
уже к бою, он увидел, что Ван-хана нет на его стоянке. Тогда Чингис-хан тоже двинулся
оттуда, сказав только: «Оказывается, они-то задумали вовлечь нас в беду-пожарище».
Он перешел через Эдер-Алтайский расстанок-оельч1ф и, все время двигаясь в этом
направление, остановился и расположился лагерем в Саари-кеере. Вскоре Чингис-хан
с Хассом узнали, каких хлопот наделали Найманцы, но никому об этомговорили.
§ Г62. Дело в том, что Коксеу-Сабрах пустился преследовать Ван-хана. Он захватил
Сангумо^ семью вместе с народом и юртом их, а также угнал с собою и добрую поло¬
вину тех Ван-хановых людей и скота, которые находились в падях Телегету. Пользуясь
таким их несчастьем, сыновья Меркитского Тохтоа, Хуту и Чилаун, забрав людей, отде¬
лились от Ван-хана и пошли вниз по течению Селенги на соединение со своим отцом.
§ 163. Разоренный Коксеу-Сабрахом, Ван-хан отправил к Чингис-хану посла,
сообщая: «Найманы полонили у меня жен и детей. Почему и посылаю просить
у тебя, сына своего, твоих богатырей-кулюков. Да спасут они мой народ!» Тогда
Чингис-хан снарядил войско и послал четырех своих богатырей-кулюков: Боорчу,
Мухали, Бороз^ла и Чилауна. Но еще до прибытия этих четырех кулюков Сангум
уже вступил в битву при Улаан-хуте. Под ним уже пала его лошадь с простреленной
голенью, когда подоспели четы^ кулюка и спасли его. Спасли они и народ Ван-
ханов и Сангумов и семьи их. Тогда Ван-хан сказал: «Некогда его благородный
р^одитель точно так же вот спас мне мой окончательно потерянный было народ.
Теперь я снова принимаю дар от своего сына, который послал своих четырех
богатырей-1^люков и спае мои утраченный было навсегда народ. Да помогут же
мне Небо и ^емля воздать ему долг моей благодарности!»
§ 164. И еще говорил Ван-хан: «Итак, один раз мой утраченный улус спас мне
мой анда Есугай-Баатур, а в другой раз погибший улус спас мне сын Темучжин. Эти
отец с сыном, собирая мне утраченный улус, для кого же трудились они собирать
и отдавать? Ведь я уже стар. Я до того одряхлел, что пора мне восходить на
вершины. Когда же я в преклонных летах взойду на горы, на скалы, кто же примет
в управление весь мой улус? Младшие братья мои — негодные люди. Сыновей у
меня все равно что нет: один-единственный Сангум. Сделать бы мне сына моего
Темучжина старшим братом Сангума! Вот тогда бы и стало у меня два сына, и
тогда — на покой». После этих речей Ван-хан сошелся с Чингис-ханом в ']^льском
Темном Бору, и они дали друг другу обеты отцовства и сыновства. Наподобие того,
какие слова произносились некогда при обряде братания Ван-хана с отцом Есугай-
ханом, так же и теперь обряд усыновления состоял в произнесении таких слов:
На врага ли поспешно ударить —
Как один, общей силой ударим.
Или дикого зверя облавить —
Как один общей лавой облавим.
[Ратуя с многочисленным врагом, будем ратовать вместе, как один. Ведя облаву
на дикого зверя, будем вести облаву вместе, как один.]
Затем Чинги-хан и Ван-хан дали друг другу вот какое слово: Будем уповать
только друг на друга, а потому
Змеи ль зубастые
Нам клеветою шипят, —
Мы клевете не поверим.
С другом увидимся.
Другу мы веру дадим.
Змеи ль клыкастые
Злобу внушают нам, —
Жалующийся небесам жаворонок (кит.).
57

Злобу отбросим мы,
Друга послушаем,
Другу лишь веру дадим.
[Когда будет терзать нас зубастая змея клеветы, не будем доверять клевете:
будем верить только когда, когда лицом к лицу объяснимся. Когда будет терзать
нас клыкастая змея злобы, не будем предаваться злобе: будем верить только тогда,
когда в личной беседе удостоверимся.]
Произнеся эти оорядные речи, стали жить они во взаимном дружелюбии.
§ 165. Чингис-хан же задумал еще усугубить их взаимную приязнь. Для
этого он решил попросить для Чжочи руки Сангумовой младшей сестры, Чаур-
беки, и в свою очередь, выдать нашу Хочжин-беки за Тусаху, сына Сангума. С
этим предложением он и обратился. Тут Сангум, вздумав повеличаться своею
знатностью, сказал такие слова: «Ведь нашей-то родне придется, пожалуй, сидеть
у вас около порога, да только невзначай поглядывать в передний угол. А ваша
родня должна у нас сидеть в переднем углу да глядеть в сторону порога». Эти слова
говорил он с явным умыслом почваниться собой и унизить нас. Видимо, вовсе не
соглашаясь на брак Чаур-беки, они не хотели связать себя словом. Во время этих
переговсюов Чингйс-хан внутренне охладел и к Ван-хану и к Нилха-Сангуму.
§ 16б^ Об этом охлаждении Чингис-хана проведал Чжамуха, и вот, в год
Свиньи (1202), отправились к Нилха-Сангуму на урочище Берке-элет, что на
лесистом склоне Чжечжеерских высот, отправились следующие лица: Чжамуха,
Алтай, Хучар, Харакидаец Эбугечжин-Ноякин, Сюйгеетай-Тоорил и Хачиун-беки.
Тут Чжамуха первый повел хулительные речи. Он говорил: «Мой анда Темучжин
явно и постоянно обменивается послами с Найманским Таян-ханом.
На словах Темучжин
Все отцом вас честит
На душе ж у него
Знать, иное лежит.
[«С языка у него не сходят слова отец и сын, но в душе у него — совсем другое,
он таков только на словах».]
Ужели вы доверяете ему? Что с вами станется, если только вы не опередите его? Если
же вы пойдете на анду Темучжина, то я присоединюсь к вам и ударю ему наперерез
Алтай же с Хучаром высказались так: «А мы для вас — Оэлуновых сынков:
Старших —
Перебьем,
Младших —
Изведем
[А мы для вас убьем старших, прикончим младших сыновей Оэлун-эхэ].
Эбугечжин-Ноякин Хартаат говорил: «Для тебя я ему
Руки руками заплету,
Н^оги ногами пригнету».
Сказал тогда Тоорил: «Пойдем лучше и захватим у Темучжина его улус. Что ему
делать, когда улус его будет отобран и останется он без улуса?» Так, оказывается,
говорили эти люди. Наконец, Хачиун-беки говорил:»Что бы ты ни задумал, сын
мой, Нилха Сангум, а я пойду с тобой
До края далекого.
До дна глубокого».
§ 1б7. Выслушав эти предложения, Нилха-Сангум послал Сайхан-Тодеена
сообщить о них отцу своему Ван-хану. Ван-хан же, известясь об этом, прислал такой
неодобрительный ответ: «Зачем вы так судите-рядите о моем сыне, Темучжине? Ведь
он доселе служит нам опорой, и не будет к нам благоволения Неба за подобные злые
умыслы на сына моего. Чжамуха ведь — перелетный болтун. Правду ли, небылицы
ли плетет он — не разобрать!» Тогда Сангум опять послал сказать ему: «Как можно
не верить тому, о чем болтает уже теперь всякий, у кого только есть рота и язык?»
В таком роде еще и еще посылал он к отцу, но все безуспешно. Тогда он самолично,
без свидетелей, отправился к отцу и говорит ему: «Уже и теперь, когда ты таков,
каков есть, нам ничего не позволяется! Когда же на самом деле ты, государь мой и
родитель «белому покропишь, черному запретишь», нам ли будет вверен улус твой
^ Во фланг.
58

—	улус, с таким трудами собранный твоим родителем, Хурчахус-Буирух-ханом?
Кому и как будет передан улус?» На это Ван-хан ответил: «Как могу я покинуть
своего сына, свое родное детище? Но ведь в нем доселе была опора наша, возможно
ли злоумышлять на него? Ведь мы заслужим гнев небесный». Расселенный этими
его словами, сын его Нилха-Сангум, хлопнул дверьми и вышел вон.Тогда стало ему
жаль Сангума, и Ван-хан велел его опять позвать и говорит: «Я ведь думаю только
о том, как бы чего доброго не прогневить нам Неба, но сына-то своего, как же мне
оставить своего сына? Это — ваше дело: делайте что только вам под силу!»
§ 168. Тогда Сангум говорит: «Они же ведь просят у нас Чаур-беки. Теперь и надобно
послать им приглашение на сговорную пирушку, под этим предлогом заманить сюда
в назначенный день да и схватить». На этом решении они и остановились и послали
извещение о своем согласии на брак Чаур-беки, вместе с приглашением на сговорный
пир. Получив приглашение, Чингис-хан поехал к ним с десятком людей. На дороге
остановились переночевать у отца Мунлика; отец Мунлик я говорит: «Сами же
они только что нас унижали и отказывались выдавать Чаур-беки. Как же это могло
случиться, что теперь, наоборот, они сами приглашают на сговорный пир? Как это
может быть, чтобы люди, которые только что так чванились, теперь вдруг соглашались
отдавать и сами еще и приглашали? Чистое ли тут дело? Вникнув в это дело, неужели
ты, сын, поедешь? Даваи-ка лучше пошлем извинение в таком роде, что, мол, кони
отощали, надо подкормить коней». В виду этих советов, Чингис-хан сам не поехал, а
послал присутствовать на угощении Бухатая и Киртая. Сам же из дому отца Мунлика
повернул назад. Как только Бухатай и Киртай приехали, у Ван-хана решили: «Мы
провалились! Давайте завтра же, рано утром, окружим и схватим его!»
§ 169. Пришел к себе домой Алтанов младший брат, Еке-Церен, и стал рассказывать
о принятом, таким образом, решении окружить и схватить. «Решено, — говорил он,
—	решено завтра рано утром окружить его и схватить. Воображаю, чего бы только
не дал Темучжин тому человеку, который отправился бы да передал ему эту весть?»
Тогда жена его Алахчит, и говорит: «К чему ведет эта твоя вздорная болтовня? Ведь
крепостные, чего доброго, примут твою болтовню за правду». Как раз при этом
разговоре заходил в юрту подать молоко их табунщик Бадай, который, уходя, слышал
эти слова. Бадай пошел сейчас же к своему товарищу, табунщику Кишлиху, и передал
ему Цереновы слова. «Пойду-ка и я! — сказал тот. — Авось что-нибудь смекну!» И
он пошел к господской юрте. На дворе у дверей сидел Церенов сын, Нарин-Кеень, и
терпугом очищал свои стрелы. Сидит он и говорит: «О чем давеча шла у нас речь? Кому
бы это завязать болтливый язык?» После этого он обратился к Кишлиху: «Поймай-ка
да приведи сюда обоих Меркитских коней: Беломордого и Белогнедого. Привяжите
их, ночью чуть свет надо ехать». Кишлих пошел тотчас и говорит Бадаю: «А ведь твоя
правда, все подтвердилось. Теперь давай-ка мы поедем дать знать Темучжину!» Так
они и уговорились. Поймали они, привели и привязали Меркитских Беломордого и
Белогнедого, поздно вечером зарезали у себя в хоше ягненка-кургашку, сварили его на
дровах из своей кровати, оседлали стоявших на привязи и готовых к езде Меркитских
коней Беломордого и Белогнедого и ночью же уехали. Тою же ночью прибыли они к
Чингис-хану. Стоя у задней стены юрты Бадай с Кишлихом по-порядку рассказали
ему все: и слова Еке-Церена и разговор его сына, Нарин-Кееня, за правкой стрел,
и приказ его поймать и держать на привязи Меркитских меринов Беломордого и
Белогнедого. Речь свою Бадай с Кишлихом кончили так: «С позволения Чингис-хана,
тут нечего сомневаться и раздумывать: они порешили окружить и схватить!»
VI.	КОНЕЦ КЕРАИТСКОГО ЦАРСТВА
§ 170. Так он был предупрежден. Вполне доверяя Бадаю с Кишлихом, он в ту
же ночь спешно поставил в известность самых надежных и близких людей своих,
а сам в эту же ночь бежал, побросав все, что было при себе тяжелого. Направился
он северным лесистым склоном Мау-ундурских гор. В Мау-ундурском бору он
оставил позади себя заслон и расположил караул под начальством Урянхадайского
Чжельме-гоа, на которого полагался вполне, а сам двинулся далее. Идя все в том
же направлении, на другой день, когда солнце склонялось уже за полдень, он
доехал до Харахалчжин-элет, где и остановился отдохнуть и покормить лошадей.
По правилу.
59

На стоянке табунхцик при Алчидайских меринах, Чикитай-Ядир, выпасывая своих
меринов, бродил с места на место в поисках лучшР1х кормов. Он-то и заметил пыль
неприятеля, который подходил следуя через урочище Улаан-бурхат. Убежденный,
что это подходит неприятель, он тотчас пригаал своих меринов. Узнав от него о
приближении неприятеля, стали всматриваться Оказалось, что это за ними по пятам
следует с погоней Ван-хан, стеля пыль по северному лесистому склону Мау-ундурских
высот, через урочище Улаан-бурхат. Чингис-хан же, едва увидав пыль, поймал своего
мерина, завьючил и уехал. Еще немного — и было бы поздно. Подъехал, оказывается,
Чжамуха, который успел присоединиться к Ван-хану. Тут Ван-хан спросил Чжамуху:
«А кто у сынка Тем^жина в состоянии принять с нами бой?» Чжамуха и говорит: «У
него, говорят, Уруудцы с Ман-худцами. Эти, пожалуй что, примут бои.
Окружить-заорать
Им одним подстать.
А подстилку слать —
В пору помощь звать.
Привыкать ли им?
С малых лет друзья
Для меча, копья.
Береженый сам,
Чорно-пестрый стяг
Их хранит в боях».
[«Окружить кого — это им как раз подобает; подстилку стлать — помощь
им подобает. Люди — с малых лет привычные к мечу да копью. Знамена у них
— черно-пестрые. Этих, пожалуй, не взять врасплох: осторожны.]
«В таком случае, — говорит Ван-хан, — мы бросим против них Хадаги с его
Чжиргинскими богатырями. В помошь “ Чжиргинцам бросим Тумен-Тубегенского
Ачих-Шируна. В помощь Тубегенцам оросим Олан-Дунхаитов. В помощь Дунхаитам
пусть скачет Хоришиле-мун-тайчжи, во главе тысячи Ван-хановских гвардейцев-
турхаудов. А в помощь тысяче турхаудов пойдем уж мы, Великий средний полк». Потом
Ван-хан говорит: «Управляй ты, брат Чжамуха, нашим войском!» Чжамуха отъехал
немного в сторону и, обращаясь к своим товарищам, говорит: «Ван-хан просит меня
управлять этим своим войском. Я ведь не могу сражаться с андой, а он велит мне управлять
этим войском. Как ни прыток был Ван-хан, а оказался-то позади меня. Значит, и друг-
то он на час. Давай-ка я подам весть анде — пусть анда воспрянет духом!» И Чжам^а
тайно послалЧингисхану такое уведомление: «Спрашивал меня Ван-хан, кто у сынка
Темучжина в состоянии принять бой. А я ответил ему, что передовым отрядом «туму»
пойдут Уруудцы и Манхудцы. В виду этого и они тоже порешили сделать передовым
отрядом своих Чжиргинцев и пустить их впереди всех. За Чжиргинцами по уговору
назначили Тумен-Тубегенского Ачих-Шируна. В помощь к Дунхаитам назначили
Хоришилемун-тайчжия, начальника Ван-хановской тысячи турхаудов. В тылу же его
будет стоять, согласно этому уговору, Ван-ханов Великий средний полк. Потом Ван-
хан сказал мне: «Управляй этим войском ты, брат Чжамуха!» и таким образом возлагал
управление на меня. Если в это дело вникнуть, то выходит, что друг-то он на час. Как
можно вместе с ним править своим войском? Я и раньше не мог сражаться с андой. Но
Ван-хан, пошел, видно, дальше меня. Не бойся же, анда, дерзай!»
§ 171. Получив это известие, Чингис-хан сказал: «Что скажешь ты, дядюшка
Чжурчедай Уруудский, если тебя назначим передовым?» Не успел еще Чжурчедай
и рта раскрыть, как Манх)щский Хуилдар-Сечен говорит: «Я сражусь перед очами
анды! Воля анды — позаботиться потом о моих сиротах!» — «Нет, — говорит
Чжурчедай, — перед лицом Чингисхана будем сражаться мы оба: и Урууд и Манхуд!»
И с этими словами Чжурчедай и Хуилдар выстроили перед лицом Чингис-хана
своих Уруудцев и Манхудцев. Не успели они выстроиться, как подошел неприятель,
имея во главе Чжуркинцев. Подошел он, и ^ууд с Манхудом ударили на него и
смяли Чжуркинцев. Смяли и несутся вперед. Тут ударил на них Тумен-Тубегенский
Ачих-Ширун. УдарЦл и сбил копьем Хуилдара Ачих-Шйрун. Отступили Манхудцы
и окружили Хуилдара. Чжурчедай же со своим Уруудом несется вперед и сбивает
Тумен-Тубегенцев. Сбивает и, устремившись, далее, встречает встречный удар
Олан-Дунхаита. Поразил Чжурчедай и Дунхаитов. Поразил и принимает встречный
Послали разведку.
В затылок.
60

удар Хоришилемунова полка турхаудов. Потеснил Чжурчедай и Хоришилемун-
тайчжия, потеснил, разбил — и вперед. Тут Сангум, не посоветовавшись даже с
Ван-ханом, ударил, было, навстречу, но, пораженный в румяную щеку, тут же
упал Сангум. Видя паденье Сангума, повернули назад все Кереиты и обступили
Сангума. Мы все продолжаем теснить, а солнце уже заходит за горные кряжи. Тогда
наши повернули назад, взяли Хуилдара, упавшего от раны Хуилдара, и отступили
на прежние места. Когда наши отошли от Ван-хана, с места боя, Чингис-хан,
продвинувшись несколько в^^темноте, заночевал на новых местах.
§ 172. Стали и расположились на ночлег. С наступлением дня стали считать своих.
Оказалось, что нет Огодая, нет Борохула, нет Боорчу. «Вместе с Огодаем, — говорит
Чингис-хан, — вместе с Огодаем остались и верные Боорчу и Борохул. Почему же все
они отстали: живы ли, или погибли?» Наши провели ночь при своих конях, и Чингис¬
хан, стоя в боевой готовности, сказал: «Если вздумают преследовать, примем бой».
Вдруг, при полном свете дня, видим, подъезжает какой-то человек с тыла. Подъехал
— и видим Боорчу. «О, Вечное Небо, твоя воля ^^!» воскликнул Чингис-хан, подозвав
Боорчу и обнажая грудь свою. Тут Боорчу стал рассказывать: «Во время боя подо
мною был убит конь, и я бежал пешии. Как раз в это время Кереиты обступили
Сангума. Тут в суматохе вижу вьючную лошадь, которая стоит с покосившимся
своим вьюком. Я срезал у нее вьюк, вскочил на ее вьючное седло и выбрался. Долго я
шел по следу нашего отходившего войска. Наконец-то нашел вот!»
§ 173. Прошло немного времени, как опять подъезжает какой-то человек; едет, а
ноги у него навесу болтаются. Издали глядеть-будто один, а как подъехали близко,
оказывается это — Борохул, а сзади него «сундлатом» (вдвоем) сидит и Огодай.
Подъехали. У Борохула по углам рта струится кровь. Оказывается, Огодай ранен
стрелою в шейный позвонок, а Борохул все время отсасывал у него запекавшуюся
кровь, и оттого-то по углам его рта стекала спертая кровь. Как увидал все это
Чингис-хан, заскорбел душой и слезы полились из глаз его. Он приказал тотчас же
развести огонь, прижечь рану и напоить Огодая. Сам же стоял наготове на случай
наступления врага. Тут Борохул и говорит ему: «А неприятельская-то пыль назад
стелется. Далеко назад расстилается его пыль по южному склону Мау-удурских
высот, в сторону Улаан-оурхатов. Он подался туда!» Когда Борохул дошел до этих
слов, он все продолжал стоять наготове к бою. Потом он тронулся, говоря: «Раз
негшиятель бежит, мы нападем на него в обход!» Двинулись затем, пошли вверх
по Улхуй-шилугельчжит и вступили в Далан-нэмургес.
§ 174. Но тут с тылу, от Ван-хана, в половину прешел к нам, т. е. без жены и
детей, перешел на нашу сторону Хадаан-Далдурхан. Он сейчас же рассказал о Ван-
хане вот что: «Когда Ван-ханов сын Сангум упал, пораженный стрелой в румяную
щеку, и войско обступило его, Ван-хан и говорит:
Большого задиру
Много и дерут.
Зачинщику в драке
Первый кнут дают!
За то и сыночку
Врумяную щечку
Воили-таки гвоздь!
[«Тем, кто чересчур занозист, — чересчур и попадает. Теи, кто занозист, —
заноза и попала: вот и милому сынку моему в щеку занозу (гвоздь) загнали».]
Кинемся же выручать сынка!» Тут Ачих-Ширун и говорит ему: «Полноте хан,
государь мой!
Втайне о сыне — ты помнишь? — мечтал.
Жертвы-курения духам ты слал.
Слезно молитвы святые творил
Да неотступно ты «Авва» твердил.
[«Все мы, втайне домогаясь сына, моления и жертвы приносим, «абай-бабай»
тве^им, вознося усердные молитвы...»]
ьудь же ты милостив к Сангуму. Ведь по молитвам твоим он родился на свет.
При том же ведь с нами большинство Монголов, с Чжамухой, с Алтаном и Хучаром.
А те, Темучжиновцы — в леса ведь загнали мы их; и потому вот каковы они теперь:
^ Да будет воля Вечного Неба!
61

Вся их тяга — конь,
Вся защита — лес!
[«Средством передвижения у них — конь; покровом-плащом — лес... «]
Покажись только они нам на глаза, так мы загребем их в полы халатов, словно
скотский помет. Мы им покажем!» После этих слов Ачих-Шируна Ван-хан молвил:
«Ладно. Пусть будет так! Усердно ухаживайте за сыном да смотрите, чтобы его не
растрясло!» Сказал и начал отступать с поля сражения.
§ 175. Между тем Чингис-хан, двинувшись с Далан-Нэмургеса вниз по течению
Халхи, произвел подсчет войска. По подсчету оказалось всего 2600 человек. Тогда
1300 человек он отрядил по западному берегу Халхи, а 1300 человек Уруудцев
и Манхудцев — по восточному берегу реки. По дороге продовольствовались
облавами на дикого зверя. У Хуилдара еще не зажил^ана, и сколько Чингис-хан
его не удерживал, он все продолжал скакать за зверем. Тут рана его снова открылась,
и он скончался. Тогда Чингис-хан тут же и предал его прах погребению при реке
Халхе на С^наунском полугорье, в скалах.
§ 176. оная, что в низовьях Халхи, в том месте, где она впадает в Буюр-наур,
кочует племя Терге-Амельтен-Унгират, он отрядил к ним Чжурчедая с Уруудцами
и дал такой наказ: «Если они помнят свою песнь:
Мы Унгиратское племя
С давних времен знамениты
Красою и статностью дев...
если помнят, то обойдемся с ними по-хорошему. Если же они выкажут
непокорство, то будем биться!» Мирно вступил к ним Чжурчедай и мирно был
принят. А потому Чингис-хан никого и ничего у них не тронул.
§ 177. После замирения Унгиратов Чингис-хан ушел и расположился стойбищем
по восточному берегу речки Тунге. Здесь он стал готовить нижеследующие
посольские речи для послов своих Архай-Хасара и Сукегай-Чжеуна: «Стою на
восточном берегу речки Тунге. Травы здесь-прекрасные. Кони наши блаженствуют.
А хану, отцу моему, говорите так: Что это ты, хан и отец мой, вздумал пугать нас во
гневе своем? Если уж нужно было кого напугать, так что бы тебе не потревожить
сладких снов у дурных ребят своих да у дурных невесток? С чего это ты так пугаешь,
что под сиденьем скамьи оседают, а кверху идущий дым в стороны разлетается?
Под сиденьем скамейка разселася.
Кверху дым шел — по ветру развеялся.
Что с тобою, батюшка мои, хан?
Иль мутят тебя лукавые.
Иль расстроили неправые?
Иль мутят тебя неистовые.
Иль науськали завистливые?
Помнишь ли, о чем мы говорили с тобой, хан и отец мой?
Змеи ль зубастые
Нам клеветою шипят, —
Мы клевете не поверим,
С другом увидимся.
Другу мы веру дадим.
Разве не было такого уговора? А ныне, хан и отец мой, разве ты объяснился со
мною лицом к лицу, прежде чем разойтись вот так?
Змеи ль клыкастые
Злобу внушают нам, —
Злобу отбросим мы.
Друга послушаем.
Другу лишь веру дадим.
Разве не было такого уговора? А теперь разве, хан и отец мой, разве ты
переговорил со мною с глазу на глаз прежде, чем расходиться со мною? Хан и отец
мой! Тебе ведь известен я:
Как ни мал я числом.
Многолюдных не стану молить.
Как я родом ни худ.
Благородных не буду просить.
[«Хоть я и мал числом, а не занимать мне многолюдства. Хоть и низок я родом,
а не занимать мне благородства... »]
Когда у повозки о двух оглоблях сломается одна оглобля, — и волу ее не свезти. Не так
62

ли и я был твоею второю оглоблей? Когда у двухколесной телеги сломается одно колесо,
— нельзя на ней ехать. Не так ли и я был у тебя вторым колесом? Начнем с самого начала
нашу повесть. После родителя твоего, хана Хурчахус-Буируха, ты, как старший из его
сорока сыновей, стал ханом, и утвердившись на ханстве, ты убил двух своих младших
братьев, Тай-Темуртайчжия и Буха-Темура. Опасаясь за жизнь свою от руки твоей, фат
твой Эрхе-Хара бежал и поддался Наиманскому Инанча-Билге-хану. Дядя твой 1ур-
хан ополчился на тебя за твое братоубийство и подошел к твоим пределам. Тогда ты,
с сотнею своих людей, искал спасения в бегстве. Ты бросился убегать вниз по Селенге
и схоронился в ущелье Хараун-хабчал. Затем, чтобы как-нибудь оттуда выбраться, ты
подольстился к Меркитскому Тохтоа, отдав ему свою дочь Хучжаур-у^чжин. Когда же
ты выфался из Хараун-хабчала, ты явился к родителю моему, Есугаи-хану, и говорил
ему: «Спаси мой улус из рук дяди моего, Гур-хана». Приняв тебя и выслушав тебя,
находившегося в таком бедственном положении, отец мои, Есугай-хан, сн^ядил войско
и выступил во главе двух отрядов под командою Хунана и Бахарчжи, из Тайчиудцев. Я
спасу для тебя твой улус! — сказал он. И, действительно, он спас твой улус и возвратил
тебе, прогнав Гур-хана, всего с 20-30 его людьми, из Гурбан-телесутов, где он тогда
находился, в страну Хашин. По возвращении из похода вы побратались с отцом моим,
Есугай-ханом, в Тульском Темном Бору. И тогда, хан и отец мой, ты так выразил свои
чувства признательности и почтения к отцу моему: да помогут мне Всевышнее Небо и
Земля воздать благодеянием за твое благодеяние, воздать сынам твоим и сынам сынов
их! Далее, Эрке-хара выпросил у Найманского Инанчи-Билге-хана войско, ополчился
против тебя и подступил к твоим пределам. Ты же, спасая свою жизнь, покинул свой
улус и бежал в Сартаульскую землю, на реку Чуй, к Хара-Китадскому Гурхану. Не
усидев там и одного года, ты поднял вражду с Гурханом и, убежав от него, скитался
по Уйгурским и Тангутским землям. В это время ты кормился тем, что до капли
отдаивал пять коз да вытачивал из верблюда кровь. И вот ты опять явился к отцу на
единственном кривом кауром. Узнав о столь бедственном прибытии твоем, хан и отец,
я, ради прежнего братского соглашения твоего с отцом моим Есугай-Баатд)ом, выслал
навстре^^ тебе Тахая и Сюкегая, а потом и сам вышел к тебе навстречу с Келуренского
Бурги-эрги и свиделся с тобой на озере Гусеур-науре. В виду твоего бедственного
положения, я произвел сбор с народа и вручил тебе. И разве в то время не состоялся у
нас обряд усыновления, в Тульском Темном Бору, по примеру прежнего твоего братания
с моим родителем? В ту зиму я включил тебя в свой курень и содержал на свой счет.
Минули зима и лето, а осенью мы пошли на Меркитов, на Меркитского Тохтоа-беки.
Битва произошла при Муруче-сеуле, у горного кряжа Хадыхлих. Мы прогнали Тохтоа-
беки в страну Баргучжинскую и захватили у Меркитов все: и многочисленные табуны и
княжеские юрты, и хлебные запасы. И все это я отдал своему отцу хану.
Не давай я тебе голодать
И до полудня.
Не давал я тебе бедовать.
И с полмесяца.
Потом мы с тобой загнали за Алтай из Улух-тахарского Сохох-Усуна, загнали
Гучугуртай-Буирух-хана. Преследуя его, мы спустились вниз по реке Урунгу, и у озера
Кичил-баши захватили и уничтожили его. На обратном пути, в Байдарик-бельчире,
поджидал нас, с войском наготове, Найманскии Коксеу-Сабрах. Из-за вечернего
времени мы отложили сражение на утро и ночевали в стрбю. Но ты, мой хан и
отец, велел зажечь огни на своей стоянке и тою же ночью тронулся вверх по Хара-
сеулу. Поутру, убедившись, что на твоей стоянке никого нет и что ты, таким образом,
покинул нас, я тоже ушел, промолвив лишь: «Они-то, оказывается хотели вовлечь нас
в беду!» Пройдя затем Эдер-Алтайским Бельчиром я расположился лагерем в Саари-
кеере. Тебя же Коксеу-Сабрах стал преследовать. Он захватил Сангумову семью и весь
его народ, да и у тебя, хан и отец, он полонил добрую половину людей и скота, которые
находились в Телегетуйских падях. Забрал и ушел. При этом случае, находившиеся у
тебя, с народом их, сыновья Меркитского Тохтоа-Худу и Чилаун-поднялись и ушли от
тебя в страну Баргучжинскую на соединение со своим отцом. Тогда ты, отец и государь
мой, прислал ко мне такую весть: «Найманский Коксеу-Собрах полонил мой народ.
Сын мой, пришли мне на помощь своих четырех витязей-кулюков». Не мысля так,
как ты, я тотчас же по твоей просьбе послал к тебе с войском четьюех своих витязей-
кулюков: Боорчу, Мухали, Борохула и Чилаун-Баатура. Еще до приоь1тия этих четырех
витязей, Сангум завязал было бой в урочище Улан-хуте. Лошадь под ним была ранена
63

в бедро, и его самого уже схватили, когда подоспели эти мои четыре витязя. Они
отбили Сангума, отбили его семью и народ и все это щучили тебе. Тут, хан и отец мой,
ты стал выражать свою глубокую признательность. Ты говорил: Вот я получаю в дар
от сына своего Темучжина свой утраченный народ, который спасли присланные им
его четыре, витязя. За какую же вину мою прогневался ты на меня теперь, хан и отец
мой? Пошли ко мне посла для объяснения твоего неудовольствия. Если пошлешь, то
посылай Хулбари-Хури и Идургена. Если нельзя двоих, то посылай последнего».
§ 178. Выслушав эту речь, Ван-хан сказал: «О, погибнуть мне!
Сына ли только заоыл я?
Правды закон я забыл.
Сына ли только отверг я?
Долг платежи я отверг.
Если теперь я увижу своего сына да умыслю против него худое, то пусть
из меня вот так выточат кровь!» и с этими словами он, в знак клятвы, уколол
свой мизинец зеркальным ножичком для сверления стрел и, выточив из ранки
берестяной бурачок крови, попросил передать его своему сыну.
§ 179. Чжамухе же, анде своему, Чингис-хан наказывал сказать так: «Ты из
ненависти разлучил меня с ханом и отцом моим. Бывало тому из нас, кто вставал
раньше, полагалось пить из синей чаши хана и отца. Вставая раньше, я и получал право
пить из нее. Вот ты и возненавидел меня с тех пор из зависти. Осушайте же теперь
отцову ханскую синюю чашу! Не много отнимете у меня!» А Алтану с Хучаром он
велел сказать: «Открыто ли вы хотите покинуть меня, или надумали покинуть коварно
и лицемерно? Тебе, Хучар, как сыну Некун-тайчжия, мы предлагали быть ханом, но
ты ведь сам отказался. И тебе, Алтай, мы предлагали: «Хутула-хан правил ведь всеми
нами. Будь же и ты ханом, ведай всеми, как и отец твой!» — говорили мы. Но ты тоже
отказался. Не мог же я повелеть и другим из более высоких по происхождению: «Будьте
ханами вы. Сача и Тайчу, как сыновья Бартан-Баатура». Итак, не имея возможности
возвести в ханы вас, я вами же был наречен ханом и вот правил вами. Но если бы
ханами сели вы, то на всех врагов ваших я стремился бы в первых рядах, как алгинчи-
передовой. И если бы, с божьей помощью, полони врагов, то вот как я поступал бы:
Дев и жен прекраснощеких.
Меринов статей высоких
Вам послушный доставлял бы.
При охотничьих облавах
Зверя горного добычу
Я, стегно к стегну прижав.
Вам почтительно сдавал бы.
Зв^я, что живет в берлогах,
Я, оедро к бедру прижав.
Вам оы полностью сдавал.
Зверя дикого степного,
Брюхо к брюху приложив.
Вам сдавал бы без изъяна.
ч- ч- *
Ныне ж хану и отцу
Верой правдой вам служить!
Вам, как будто, не к лицу
Нерадивыми прослыть.
Рот заткните болтовне.
Будто суть тут вся во мне.
А Трехречье, у истока.
Стерегите пуще ока».
[«Я предоставлял бы вам прекрасноланитных дев и жен, прекрасных статей
меринов. Когда бы вы посылали передовым в облаву на тенетного зверя, то я
предоставлял бы вам горного зверя стегно к стегну; пещерного зверя — предоставлял
бы ляжка в ляжку; степного зверя — доставлял оы, притиснув брюхо к брюху.
«Ныне сщ^ите хорошенько отцу моему — хану. Поговаривают о вашей
нерадивости. Не допускайте подобных толков: ведь вы родственники джаотхури (т. е.
мои). Никому не позволяйте стоять (располагаться кочевьем) у истоков Трех рек».]
Такие слова он приказал сказать им.
64

§ 180. Еще наказывал он передать младшему брату Тоорилу; «Причина
прозвания «младший брат» вот какова. Вынулись из похода некогаа Тумбинай
и Чарахай-Линху, вернулись с пленным раоом по имени Охда. У раса Охдая был
сын-раб Субегай. Субегаев сын — Коко^-Кирсаан. Кокочу-Кирсаанов сын — Егай-
Хонтохор. Егай-Хонтохоров сын — ты, юорил. Чей же улус надеешься ты получить,
что та1^годничаешь?! Ведь моего улуса Алтай с Хучаром, конечное дело, никому не
дадут. Только потому ведь и зовут тебя младшим братом.
Только затем, что прапрадеду нашему
Предок твой был у порога рабом.
Только затем, что и прадеду нашему —
Стал по наследству рабом-вратарем.
Вот это я только и хотел сказать тебе».
§ 181. И еще наказывал он: «А вот что передайте вы другу Сангуму-анде:
Видно, в рубашке на свет я родился.
Ты ж голышом, как и все, появился.
Наш хан и родитель равно заботился об нас обоих. Ты же,^уг мой Сангум-анда,
ревновал и гнал меня, лишь только я появлялся около отца. Теперь же ты обязан и
утром и вечером, и входя и выходя от отца и хана нашего, должен ты веселить, а не
терзать его сердце. Не мучь же и не расстраивай хана и родителя нашего, не отвращай
лица его своими настойчивыми и неуклонными притязаниями стать ханом еще
при жизни родителя!» А после этих слов присовок)шите: «Когда ты, друг Сангум-
анда, будешь снаряжать ко мне посольство, то шли двоих: Билге-беки и Тодоена.
Итак, пусть шлют ко мне по двое от каждого: Родитель-хан, друг Сангум-анда,
Чжамуха, Алтай, Хучар, Ачих-Ширун и Хачиун». Такие посольские речи возложил
он на Архай-Хасара и Сукегай-Чжеуна. Когда же эти речи были выслушаны, Сангум
сказал: «Когаа это он имел в обычае говорить хан-родитель? Не именовал ли он отца
старым разбойником? А меня-то когда он называл меня другом-андой? Не предоекал
ли ты мне в будущем закручивать хвосты у туркестанских овец, Тохтоа-боо? Смысл
этих его речей понятен, не требует пояснении. Дело идет о войне Поднимайте же
боевое знамя, Бильге-беки и ^доен! Откармливайте коней — нечего судить-рядить».
Тогда Архай-Хасар сейчас же стал собираться уезжать. А у Сукегай-Чжеуна семья,
оказывается, находилась здесь, у Тоорила. Не решаясь поэтому уехать, Сукегай-
Чжеун отстал от Архая. Архай же приехал и сообщил Чингис-хану об этих речах.
§ 182. Тогда Чингис-хан тотчас же ушел с речки Тунге и расположился лагерем
при озере Балчжуна. Во ^емя здешней стоянки нам добровольно покорились
Горлосцы, после того как Горлосский Цоос-Цаган вступил с нами в переговоры.
Здесь же на водопое произошла встреча с Туркестанцем Асаном, котсюый на
белом верблюде гнал от Онгудского Алахуш-дагитхури тысячу кладеных баранов
и попутно скупал соболей я белок у охотников вниз по течению реки Эргуне.
§ 183. На этой же стоянке при водопое подошел к Чингис-хану и ласар. Он
бросил у Ван-хана свою жену и троих сыновей-Егу, Есунке в Туху, и с несколькими
товарищами ушел. В поисках своего старшего брата Чингис-хана он прошел наугад
по его следам весь Хараун-чжидунский хребет, но не мог найти его. Далее шел он,
питаясь с голоду сухими жилами, пока, наконец, не набрел на него у Балчжуна. На
радостях, что с ним теперь Хасар, Чингис-хан предложил отправить к Ван-хану
посла. И решили они послать Хариудара-Чжауредайца и Чахурхана-Урянхайца,
которым поручили сказать хану-отцу, от имени ласара, следующее:
«Брата родного я долго искал.	Ночью, с рукой в изголовье, лежу,
Видом, однако, его не видал.	В небо на звезды печально гляжу.
Следом за ним неустанно следил,	Если б у хана я милость снискал.
След же его, надо думать, простыл.	Он бы н^ежного мужа прислал,
Голосом громким к нему я взывал,	К хану обратно помчался бы я:
Но без ответа мой голос звучал.	Там ведь заждалась родная семья».
[«Я потерял всякий след своего старшего брата, которого выглядывал-
высматривал. Искал, но и следа (пути бега) его не мог сыскать. Взывал, но никто
не внял моему голосу. Смотря на звезды, лежу я с рукою в изголовье вместо
подушки. Жена и дети — у хана-отца. Если бы обрел (от хана) верного мужа, то
отправился б к хану-отцу».]
“ Эти слова — начало (голова) войны.
65

Отправляя с этим поручением Хариудара и Чахурхана, разъяснили им вот что:
«Сейчас же вслед за вами выступим и мы. Условным местом встречи будет урочище
Аргал-гоуги на Келурене, куда вы и явитесь на обратном пути, по исполнении
поручения». После того, пустив передовыми Чжурчедая и Архая, Чингис-хан
выступил с войском вслед за ними и достиг урочища Аргал-гоуги на Келурене.
§ 184. Хариудар же с Чахурханом прибыли к Ван-хану и от имени Хасара
передали ему то, что им было наказано. А Ван-хан в ту пору, оказывается, беспечно
пировал, воздвигнув себе золотой терем. На речи Хариудара и Чахурхана он ответил:
«Раз так, пусть себе Хасар приезжает!» И он приказал послать к нему, по общему
согласию, верного человека, Итургена. Тотчас же их всех и отправили. Подъезжая к
условленному месту, к урочищу Аргал-гоуги, Итурген сразу заметил там, как будто
бы, большое скопление людей и круто поворотил назад, но у Хариудара была быстрая
лошадь. Хариудар нагнал его, но, не решаясь схватить его, то забегал ему навстречу,
то немного приотставал. Тут-то Чахурхан, у которого лошадь была не так хороша на
бегу, выстрелом сзади осадил на круп Итургенову лошадь с золотым седлом. Тогда
Хариудар с Чахурханом схватили Итургена и доставили к Чингис-хану. Но тот не
пожелал с ним разговаривать, а только молвил: «Это — дело Хасара, отведите его к
нему!» Отвели к Хасару, и тот, не проронив ни слова, тут же на месте изрубил его.
§ 185. Хариудар же и Чахурхан сказали Чингис-хану: «Ван-хан, в совершенной
беспечности, пирует и веселится в золотом терему. Двигаясь без остановки день и ночь,
мы можем накрыть его внезапным налетом». Одоорив это предложение, он послал с
передовым отрядом Чжаурчедая и Архая. Не делая даже ночных остановок, подошли
и окружили Ван-хана в Чжер-кабчигайской пади Чжечжеерских высот. Три дня и
три ночи шел бой. Наконец, 01фуженный со всех сторон, неприятель на третий день
сдался. Недоумевали, каким образом Ван-хану с Сангумом ночью удалось спастись
бегством. Оказалось, что это — дело рук известного храбреца, Чжиргинца Хадах-
Баатура. Сдавшись, Хадах-Баатур явился к Чингис-хану и сказал: «Мы бились три дня
и три ночи. Увидав своего природного государя, я подумал: «Возможно ли схватить
его и предать на смерть?!» Нет! сказал я себе. Я не могу покинуть своего государя. Буду
биться еще, чтобы дать ему возможность прорваться, налегке бежать и спасти свою
жизнь. Теперь же, если повелишь умереть — умру, а помилуешь — послужу». Чингис¬
хану понравилась речь Хадах-Баатура, и он соизволил сказать в ответ следующее:
«Разве не настоящий муж-воин тот, кто не мог покинуть своего природного государя,
кто сражался для того, чтобы дать ему возможность налегке уйти и спасти свою
жизнь? Это — человек, достойный дружбы». И не дозволил его казнить, но милостиво
соизволил повелеть: «За жизнь Хуилдара пусть Хадах-Баатур и сто Чжиргинцев служат
его семье. И сыновья их пусть служат детям и внукам Хуилдара. А дочерей своих
родители, Чжиргинцы, не должны выдавать замуж по своей воле.
Пусть они служат членам семьи Хуилдаровой, как предваряя, так и
сопровождая их». И повелел при этом Чингис-хан, жалуя семью Хуилдара: «За
то, что Хуилдар-Сечен раньше всех произнес слова преданности, повелеваю
сиротам его, из поколения в поколение, потомственно пользоваться сиротским
жалованьем-абулиха за службу Хуилдара».
VII.	КЕРЕИТЫ И ИХ МОНГОЛЬСКИЕ СОЮЗНИКИ,
ВО ГЛАВЕ С ЧЖАМУХОЙ ПЕРЕДАЮТСЯ НАЙМАНАМ.
СМЕРТЬ ВАН-ХАНА. РАЗГРОМ НАЙМАНОВ И МЕРКИТОВ
§ 186. Ниспровергнув таким образом Кереитский народ, он приказал раздавать
его во все концы. Одну сотню Чжиргинцев он пожаловал за службу Сулдесцу Тахай-
Баатуру. Отдавая дальнейшие распоряжения, Чингис-хан отдал Толую Сорхахтани-
беки, младшую из двух дочерей Ван-ханова брата Чжаха-Гамбу, а старшую, по
имени Ибаха-беки, взял себе. По этой-то причине он не только не позволил
разорить Чжаха-Гамбу, но милостиво позволил ему, со всеми его наследственными
крепостными служить как бы второю оглоблей своей колесницы.
§ 187. И еще изволил повелеть Чингис-хан: «В награду за подвиг Бадая с
Кишлыхом пусть будут у них сменной стражей, кешиктенами, Ван-хановы
Кереиты, вместе с золотым теремом, в котором жил Ван-хан, с Винницей, утварью
и прислугой при них. И пусть Бадай с Кишлыхом, в роды родов их, пользуются
66

свободным дарханством, повелевая своим подданным носить свой сайдак и
провозглашать чару на пирах. Во всяком военном деле пусть они пользуются тою
военной добычей, какую только нашли!» И присовокупил: «Благодаря подвигу
Бадая с Кишлихом, подвигу, который спас мне жизнь, я, с помощью Вечного Неба,
ниспроверг Кереитский народ и сел на высокий престол. Пусть же наследники мои
на троне вечно, из рода в род, преемственно зфанят память о тех, кто совершил
подобный подвиг!» Всех вдоволь оделил он Кереитскими пленниками. Тумен-
Туоегенцев разобрали дочиста. Целый день разоряли и разбирали Олон-Дунхаитов
и все еще не покончили с ними. А кровавых разбойников Чжиргинских богатырей
так и не могли полностью размельчить и разобрать. По таковом истреблении
Кереитского племени, зазимовали в ту зиму на урочище Абчжя-кодегери.
§ 188. Непокорные же Ван-хан с Сангумом спасались бегством. Ван-хан, намереваясь
напиться, подошёл к речке Некун-усун в урочище Дидик-сахал и как раз наткнулся
на караул Найманов под командой Хорису-бечи. Хорису-бечи схватил Бан-хана. Тот
стал уверять его, что он Ван-хан, но Хорису-бечи, не знал его в лицо, не поверил и тут
же убил. Чтобы не попасть в Дидик-сахальский Некун-усун, Сангум пошёл в обход
и забрёл в пустыню. В поисках за водой, Сангум увидал куланов, которые стояли,
отбиваясь хвостами от оводов. Он стал подбираться к ним. ^и Сангуме же был только
его конюший Кокочу с женой. Только трое их и было всего. Тут-то Кокочу вдруг вскачь
повернул домой, уводя с собою и Санг^ова мерина. А жена говорит ему:
«Что ж от хана ты бежал?
«Мой Кокочу» тебя он звал.
Сладко ел ты, сладко пил.
Шитый золотом ходил!»
И стала, было, жена его отставать. «Уж не собралась ли ты спутаться с
Сангумом?» — говорит ей Кокочу. — «Пусть же, — говорит она, — пусть, буду по
вашему баба с собачьей мордой, но ты должен вернуть ему хоть золотую чашку
его, в чем бы ему воды-то хоть напиться». Тогда Кокочу швырнул назад золотую
чашку и поскакал дальше, крикнув лишь: «Получай свою золотую чашку!» Вскоре
же они вернулись домой. Явившись к Чингис-хану, конюший Кокочу первым
делом похвалился, что вот-де я вернулся, бросив Сангума в пустыне. Потом он
рассказал всё, как было. Государь же, взыскав своею милостью жену его, самого
Кокочу приказал зарубить и выбросить. «Этот самый конюх Кокочу явился ко
мне, предав так, как он рассказывал, своего природного хана! Кто же теперь может
верить его преданности?» — сказал Чингис-хан.
§ 189. Гурбесу, мать Найманского Таян-хана, говорила: «Ван-хан ведь был
древнего ханского J>oдa. Пусть привезут сюда его голову. Если это действительно
он, мы принесём ей жертву». Послали к Хорису-бечи, и тот отрезал и доставил его
голову, которую и опознали. Разослали большую белую кошму и, положив на нее
голову, стали совершать пред нею жертвоприношение, сложив молитвенно ладони и
заставив невесток, совершая положенную для них церемонию, петь под звуки лютни-
хура. Как вдруг голова при этом жертвоприношении рассмеялась: «Смеёшься!»
— сказал Таян-хан и приказал вдребезги растоптать голову ногами. Тогда Коксеу-
Сабрах и говорит: «Вы же ведь приказывали отрезать голову покойного хана и
доставить её сюда; с чем же это сообразно самим же и попирать её ногами? Недаром
наша собака что-то не к добру начала лаять. Говаривал, бывало, Инанча-Билге-хан:
«Жена молода, А я уж старик.
Таян же, мой сын.
Мне даром чудесным
Молитвы ниспослан.
Увы! Благодетельным духом
Торлуком ниспосланный сын мой!
И сонмом вельмож знаменитых
И смердов несметной семьею
Тебе ли, нездешнему, править?»
[«Жена молода, а я сост^ился. Этого Таяна родила по молитвам. Ах, сын мой,
которого произвёл на свет Торлук (гений-хранитель). Сможешь ли ты владеть и
править благ(юодными, а также и многочисленными холопами-чернью моего улуса?»]
Не к добру что-то стала лаять у нас собака. Прозорливо правит наша
государыня Гурбесу. Но ты, хан мой Торлук-Таян, ты больно изнежен! Нет у тебя
67

других ни забот, ни сноровки, кроме птичьей охоты да звериных облав!» Стерпев
эти слова, Таян-хан говорит: «Сказывают, что в северной стороне есть какие-
то там ничтожные монголишки и что они будто бы напугали своими сайдаками
древлеславного великого государя Ван-хана и своим возмущением довели его до
смерти. Уж не вздумал ли он, Монгол стать ханом? Разве для того ^ществует солнце
и луна, чтобы и солнце и луна светили и сияли на небе разом? Так же и на земле.
Как может бы на земле разом два хана? Я вот выступлю и доставлю сюда этих, как
их там. Монголов!» Тут мать его, Гурбесу, и говорит: «Ещё чего не хватало!
Костюм у Монголов невзрачен на вид.
От них же самих нестерпимо смердит.
Пожалуйста, подальше от них! Пожалуй, что их бабы и девки годятся ещё
доить у нас коров и овец, если только отобрать из них которые получше да велеть
им вымыть руки и ноги!» — «Ну, хорошо! — говорит Таян-хан. Каковы оъ\ там ни
были эти Монголы, мы пойдем и доставим сюда их сайдаки».
§190. На эти слова Коксеу-Саорах заметил: «Очень уже надменно вы говорите!
Ах, Торлук-хан! Надо бы воздержаться. Приличны ли такие речи?» И долго ещё
отговаривал его Коксеу-Сабрах, но он отправил к Онгудскому Алахуш-дигитхури
посла, по имени Торбидата, с таким сообщением: «Сказывают, что там на севере
есть какие-то ничтожные Монголы. Будь же моей правой рукой. Я выступлю
отсюда, и мы соединимся. Отберем-ка у этих, как их там, Монголов их сайдаки!»
Алахуш-дигитхури ответил: «Я не могу быть твоею правой рукой». Дав ему такой
ответ, Алахуш-дигитхури отправил к Чингис-хану посла, по имени Ю-Хунана, и
сообщил: «Найманскии Таян-хан собирается придти и отобрать у тебя сайдаки.
Он присылал просить меня быть у него правой рукою, но я отказался. Теперь же
посылаю тебя предупредить. А то, чего доброго, явится он, и не остаться бы тебе
без сайдаков!» Как раз в это время Чингис-хан охотился в степи Темен-кеере. Когда
пришёл с вестями от Алахуш-дигитхури его посол Ю-Хунань, облавы шли вокруг
урочища Тулкин-чеуд. Тут же на охоте стали совещаться, как быть, причем многие
указывали на отощалость наших коней и недоумевали, что теперь делать. Тогда
Отчигин-нойон говорит: «Так неужели можно отговариваться словами вроде
того, что наши кони тощи? У меня кони — жирны! Ужели спокойно выслушивать
подобные речи?» Затем слово взял Бельгутай-нойон. Он сказал вот что:
«Жизнь мне нужна ли, если с живого
Снял неприятель сайдак у меня?
Разве не лучше для воина-мужа
В битве погибнуть и кости сложить свои
Рядом с сайдаком и луком своим?
«Царство великое, подданных множество»:
Найманов дерзость вот чем питается!
Если ж на эти надменные речи
Мы им ответим внезапным ударом.
Трудно ли нам их сайдаки отнять?
Выхолить надо несметный табун им:
Где же тут в срок к выступленью успеть?
Нужно дворцы да хоромы грузить:
Как же им срока не пропустить?
Разве спасаться в горы высокие
Толпы Найманские не побегут?
Раз попустили мы дерзкие речи.
Что же тут думать, что тут гадать?
Тотчас же на-конь. Монгольская рать!»
[«Если, заживо, попустить «товарищу» отнять свой сайдак, то какая польза
и живу быть? Не добро ли рожденному мужем лечь костьми рядом со своим
луком и прахом витязей? Наиманцы хвастают, уповая на то, что улус их велик и
многолюден. А трудно ли нам у них у самих позабирать сайдаки, выступив в поход
не мешкая. Если же выступят они, то не пристанут ли у них кони и не опозднятся
ль они? Не опозднятся ль они, взваливая себе на плечи свои юрты-дворцы? Не
побежит ли многолюдье их спасаться в высокие (горные) страны? Как можно
усидеть при подобных надменных речах их? На коней не медля!»]
§ 191. Понравилось это слово Бельгутая Чингис-хану. Остановив охоту, он
68

выступил из Абчжиха-кодегера и расположился лагерем по Халхе, в урочище
Орноуйн-кельтегай-хада. Произвели подсчет своих сил. Тут он составил тысячи
и поставил нойонов, командующих тысячами, сотнями и десятками. Тут же
поставил он чербиев. Всего поставил шесть чербиев, а именно: Додай-черби,
Дохолху-черби, Оголе-черби, Толун-черби, Бучаран-черби и Сюйкету-черби.
Закончив составление тысяч, сотен и десятков, тут же стал он отбирать для
себя, в дежурную стражу, кешиктенов 80 человек кебтеулов, — ночной охраны,
и 70 человек турхаудов, — дневной гвардейской стражи. В этот отряд по выбору
зачислялись самые способные и видные наружностью сыновья и младшие братья
нойонов тысячников и сотников, а также сыновья людей свободного состояния
(уту-дурайн). Затем была отобрана тысяча богатырей, которыми он милостивейше
повелел командовать Архай-ласару и в дни битв сражаться пред его очами, а в
обычное время состоять при нем турхах-кешиктенами. Семьюдесятью турхаудами
поведено управлять Оголе-чербию, по общему совету с Худус-Халчаном.
§ 192. Кроме того, Чингис-хан издал такое повеление: «Стрельцы, турхауты,
кешиктены, кравчие, вратари, конюшие, вступая в дежурство утром, сдают должность
кебтеулам перед закатом солнца и отправляются на ночлег к своим коням. Кебтеулы,
расставив кого следует на дежурство при вратах, несут ночную караульную службу
вокруг дома. Наутро, в ту пору, когда мы сидим за столом, вкушая суп-шулен,
стрельцы, турхауты, кравчие и вратари, сказавшись кебтеулам, вступают каждый в
свою должность и располагаются по своим постам. По окончании своего трехдневного
и трехнощного дежурства, они сменяются указанным порядком и, по истечении трех
ночей, вступают ночными кебтеулами и несут караульную службу вокруг». Итак,
покончив с составлением тысяч, поставив чербиев, учредив отряд кешиктенов в 80
кебтеулов и 70 турхаудов, отобрав богатырей для Архаи-Хасара, он выступил в поход
на Найманский народ с урочища Орноуйн-кельтегай-хада на Халхе.
§ 193. Выступив, по окроплении знамени, 16-го числа первого летнего месяца, в
красный день полнолуния года Мыши (1204), он послал передовыми-алхумчинами
Ч^жебе и Хубилая вверх по реке Керулену. Достигли Саари-кеере, где в истоках
Канхархи оказался уже Найманский караул. Начались столкновения караулов, причем
Найманам удалось захватить у нашего караула одну пегую лошадёнку с плохоньким
на ней седлом. Тогда у Найманов пошли разговоры, что-де кони у Монголов совсем
тощие. Наши же, задержавшись в степи Саари-кеере, стали совещаться, как быть
дальше. Тут Додай-черби внёс Чингис-хану такое предложение: «Наших-то мало.
А сверх того, что мало, уже изрядно утомились. Давайте же широко развернемся и
постоим в этой степи Саари-кеере, пока не войдут в тело кони. А тем временем пусть
по ночам у нас, у каждой живой души, у каждого ратника, зажигается по пяти костров
сразу в различных местах. Будем наводить на неприятеля страх множеством костров!
Найманов-то, как слышно, много. Но для хана их, который еще никуда из дому не
выходил, для хана их и малого довольно. Так мы и Найманов вгоним в пот кострами
да и коней своих откормим, А как откормим коней, то сразу же обратим в бегстве
их караул, разобьем его, прижмём к главному среднему полку и в этой-то суматохе
ударим на них. Что скажете на это?» Чингис-хан одобрил это предложение и тотчас
отдал по войску приказ зажигать костры. Тотчас армия широко развернулась по
степи Саари-кеере, и каждый человек зажёг костры в пяти различных местах. Ночью,
с высоты у истоков Канхархи, Найманские дозорные увидали множество огней и
говорят: «Не сказывали ль нам, что Монголов мало? А костров-то у них больше, чем
звёзд!» Представили они тогда к Таян-хану пегую лошаденку с плохоньким седлом
и докладывают: «Монгольское войско запрудило уже всю степь Саари-кеере. Не
прибывает ли их с каждым днем? Огней у них больше звёзд!»
§ 194. Таян-хан находился в Канхайском Хачир-усуне, когда пришло это
донесение. Получив его, он послал сообщить своему сыну, Кучулук-хану:
«Монгольские кони, как видно, плохи. Но огней у них, доносят, больше звёзд.
Стало быть, Монголов-то много.
Если с Монголом сейчас нам связаться,
Просто ли будет от них отвязаться?
Если теперь же сойтись и сразиться.
Глазом ведь те не мигнут уклониться:
В щеку коли ты их острым копьем.
Черная кровь потечет с них ручьём —
69

с места, однако, Монгол не сойдет.
Стоит ли нам в настоящую пору
С диким Монголом в сраженье ввязаться?
[«Если мы теперь же с ними сойдёмся, то не будет ли трудно отступить? Стоит
ли сейчас связываться с этими свирепыми Монголами, которые глазом не моргнут,
когда их рубят в щеку; которые непоколебимы даже и тогда, когда струится их
черная кровь?..»]
Известно, что кони у Монголов тощи. Давайте мы сделаем вот что: переправим
свой народ на ту сторону Алтая, а сами, подтянувшись и двигаясь налегке будем
продвигать войска слева направо и завлекать их в засаду. Так, вовлекая их в мелкие
стычки, мы дойдем до высот южного склона Алтая, оа это время наши табуны
откормятся. Тогда-то мы, изнурив таким образом Монголов и еще больше истощив
их коней, тогда-то мы и ударим им прямо в лицо!» Ознакомившись с этим планом,
Кучулук-хан и говорит: «Ну, так и есть! ” Эта баба Таян разглагольствует так из
трусости. Откуда это у него появилось множество Монголов? Ведь большинство
Монголов, с Чжам^хои вместе, здесь, у нас!» И велел он через посла ответить отцу
такой язвительной и обидной речью:
«Разве не трусости ради своей
Так разглагольствует баба Таян,
Та, что подальше ещё не ходила.
Нежели до-ветру баба брюхатая.
Йальше ещё и не хаживал он,
ежели в поле телёнок кружоный ^'‘».
[«Не из трусости ли прислал ты такое предложение, баба Таян, который не
выходил из дому даже на расстояние отхожего места для беременной бабы; не
доходил даже на расстояние бега кружоного теленка».]
Выслушав, как его обзывают баоой, Таян-хан и говорит:
«О мой могучий отважный Кучулук!
Пусть он отваги своей не покинет
В день, когда в битве сойдёмся с врагом.
Сойтись-то мы сойдемся, а вот легко ли разойдемся!» Тут вступился подчинён¬
ный Таян-хана, великий нойон Хорису-бечи, и говорит: «Твой родитель, Инанча-
Билге-хан, равному врагу не показывал ни молодецкой спины ни конского тылу.
Что же ты-то нынче теряешь голову перед завтрашним днём? Если б только знали,
что ты такой трус, так лучше бы при-везли сюда твою мать, — даром, что она
женщина! Разве не управилась бы она с войском? Устарел у тебя бедняга Коксеу-
Сабрах, и что за негодно управление стало у нашего войска! Разве не видно, что
пробил час счастливой судьбы для Монголов? Ах ты, Торлук-хан, ник-чемный ты,
видно, человек!» И он ударил по своему сайдаку и, показав тыл, ускакал.
§ 195. Разгневался на эти слова Таян-хан и говорит:
«Что смерть.
Что страданья.
Не все ли равно?
Итак — в бой!»
И он тронулся с Хачир-усуна, прошел вниз по Тамиру, переправился через Орхон
и, следуя нижним склоном Наху-гуна, подошёл к Чахирмаутам. Тут приближение
Найманов заметил Чингис-ханов дозор и тотчас послал ему извещение. Чингис¬
хан выступил против Найманов со словами: «Ведь и вреда же бывает от многих
так много; а от немногих — немного!» Наши погнали неприятельский караул.
Строясь в боевой порядок, наши ратники говорили друг другу:
«Бегом пробежим хоть по терниям,
А строем построимся хоть и в озере.
Битву же пробьёмся хоть долотами!»
[«Будем биться, хотя бы пришлось пролезать по тропам через заросли дикой
акации-харагана; хотя бы пришлось строиться среди озера; хотя бы пришлось
наносить удары долотом».]
Сам Чингис-хан пошёл в передовом отряде, Хасару поручил главные силы центра.
70
Подсучившись.
Плеснём.
” Неисправим, опять за своё!
Телячья «кружоная болезнь» или «вертячка».

а Отчигину поручил тыл с заводными конями. Отойдя от Чахир-маудов, Найманы
распо-ложились по южному полугорью Наху-гуна. Наш караул, гоня перед собою
Найманекий караул, вплотную прижал его к их главным силам на полугорье Наху-
гуна. Таян-хан, наблюдая за этим преследованием, обратился к Чжамухе, который
принимал участие в походе на стороне Найманов: «Что это за люди? Они подгоняют
так, как волк подгоняет к овчарне многочисленное стадо овец. Что это за люди, которые
так подгоняют?» На это Чжамуха, ответил: «Мой анда Темучжин собирался откормить
человеческим мясом четырех псов и привязать их на железную цепь. Должно быть, это
они и подлетают, гоня перед собою наш караул. Вот они, эти четыре пса:
Лбы их — из бронзы,
А рыла — стальные долота.
Шило — язык их,
А сердце — железное.
Плетью им служат мечи,
В пищу довольно росы им.
Ездят на ветрах верхом.
Мясо людское — походный их харч.
Мясо людское в дни сечи едят.
С цепи спустили их. Разве не радость?
Долго на привязи ждали они!
Да, то они, подбегая, глотают слюну.
Спросишь, как имя тем псам четырём?
Первая пара — Чжебе с Хубилаем.
Пара вторая — Чжельме с Субетаем».
[«У этих четырёх псов лбы — бронзовые, морды — как долото, языки — что
шила, сердца — железные, а плети — мечи. Питаются росою, а ездят верхом на
ветрах. Во время смертных боев едят они мясо людей, а на время схваток запасаются
для еды человечиной. Это они сорвались с цепей и ныне, ничем не сдерживаемые,
ликуют и подбегают, брызжа слюной. Это они!» — «Кто же они, эти четыре пса?»
— спросил хан. — «Это две пары: Джебе с Хубилаем, да Джельме с Субетаем».]
—	«Ну, так подальше, — говорит Таян-хан, — подальше от этих презренных
тварей!» и, поднявшись выше, остановился на полугорье. Тут заметил Таян-хан, что
вслед за ними, ликуя, мчатся и окружают их витязи. И спросил Таян-хан Чжамуху:
«Кто же вон те и зачем окружают?
^дто с зарёй сосунков-жеребят
К маткам своим припустили.
Маток они обегают кругом.
Жадно к сосцам приникая».
[«А кто эти и зачем окружают их, наподобие жеребят, которые выпущены рано
поутру и теснятся вокруг своих маток, приникая к сосцам их».]
И Чжамуха отвечал так:
«То по прозванью Манхуд-Урууд.
Страшной грозой для злодея слывут.
Витязя, мужа с тяжелым копьем.
Им, заарканив, поймать нипочем.
Витязя ль, мужа с булатным мечом.
Или в крови своих жертв палача
Свалят, нагнав, и порубят с плеча.
Это с восторгом они обступают.
Это, ликуя, они подлетают».
[«Это — так называемые Уруудцы и Манхудцы, которые, настигая, валят с
ног, убивают и ограбляют носящих мечи кровавых грабителей, которые осыпают
проклятьями носящих копья: то приближаются они, ликуя и блистая».]
—	«Лучше всего, — говорит Таян-хан, — лучше сего подальше от этих
презренных! И поднимается ещё выше на гору. И спрашивает тут Таян-хан у
Чжамухи: «А кто же это позади них? Кто это едет, выдавшись вперёд и глотая
слюну, словно голодный сокол?» Чжамуха же сказал ему в ответ:
«Тот, кто передним несется один.
То побратим мой, анда Темучжин.
Снизу доверха в железо одет:
71

Кончику шила отверстия нет.
Бронзой сверкающей весь он залит:
Даже иглою укол не грозит.
Это мой друг, мой анда Темучжин,
Словно голодная птица-ловец,
Мчится, глотая слюну, молодец.
[«Это подъезжает мои анда Темучжин. Всё тело его залито бронзой: негде шилом
кольнуть; железом оковано: негде иглою кольнуть. Разве не видите вы, что это он,
что это подлетает мой друг Темучжин, глотая слюну, словно голодный сокол...»]
Смотрите же, друзья Найманы. Не вы ль говорили, что только бы увидать вам
Монголов, как от козленка останутся рожки да ножки?» Тогда Таян-хан говорит: «А ну,
взберемся-ка по этой пади на гору». И взбирается повыше на гору и опять спрашивает
Чжамуху: «А кто это так грузно двигается позади него?» Чжамуха отвечает:
«Мать Оэлун одного из сынков
Мясом людским откормила.
Ростом в три сажени будет.
Трехгодовалого сразу быка он съедает,
Панцырь тройной на себя надевает.
Трое волов без кнута не поднимут.
Вместе с сайдаком людей он глотает:
В глотке у витязя не застревает.
Доброго молодца съест он зараз:
Только раздразнит охоту.
Если же во гневе — не к часу сказать! —
Пустит, наладив стрелу-анхуа он —
Насквозь пройдя через гору, к тому ж
Десять иль двадцать пронзит человек.
Если ж повздорит он с другом каким —
^дь между ними хоть целая степь —
Кейбур-стрелу, ветряницу, наладив.
Всё ж на стрелу он нанижет его.
Сильно натянет — на девять сотен алданов сшибёт.
Слабо натянет — на пять он сотен достанет.
Чжочи-Хасар прозывается он.
То не обычных людей порожденье:
Сущий он демон-мангусТурельгу».
[«Мать Оэлун откормила одного своего сына человеческим мясом. Ростом он в
три алдана, моховых сажени. Съедает, трехлетнюю корову. Одет в тройной панцирь.
Трех быков понукают везти его. Глотнёт целого человека вместе с колчаном — в глотке
не застрянет; съест целого мужика — не утолит сд?дца. Осердится, пустит стрелу
свою, стрелу анхуа, через гору-десяток-другой людей на стрелу нанижет. Поссорится
с приятелем, живущим по ту сторону степи, пустит стрелу свою кейбур-ветряницу,
так и нанижет того на стрелу. Сильно потянет тетиву — на 900 алданов стрельнёт.
Слегка натянет тетиву — на 500 алданов стрельнет. Не человеком он порожден, а
демоном Гурельгу-мангусом. По прозванью — Хасар. То, должно быть, он!»]
—	«Раз так, — говорит Таян-хан, — давай-ка поспешим мы еще выше в гору!»
Поднялся выше испрашивает у Чжамухи: «А кто же это идёт позади всех?» На это
говорит ему Чжамуха:
«Будет, наверное, то Отчигин:
У Оэлуны он найменьший сын.
Смелым бойцом у Монголов слывёт.
Рано ложится да поздно встаёт.
Из-за ненастия не подкачает,
А на стоянку— глядишь — опоздает!»
[«А это — Отчигин, малыш матушки Оэлун. Слывет он смельчаком. Из-за
непогоды не опоздает, из-за стоянки отстанет!»]
—	«Ну, так давайте, мы взойдем на самый верх горы!» — сказал Таян-хан.
§ 196. Наговорив таких слов Таян-хану, Чжамуха отделился от Найманов и,
отойдя на особую стоянку, послал передать Чингис-хану следующее известие:
«Почти уморил я Таяна словами:
72

Всё выше со страху он лез,
Покуда, до смерти напуган устами.
Он на гору всё же не влез.
Дерзай же, анда мой! Ведь тут
Все в горы спасаться бегут.
[«От слов моих падал в обморок, а потом спешил лезть повыше на гору.
Разговорами до смерти напуган, на гору лезет. Дерзай, анда! Они на гору лезут...»]
Никакой стыд не вынудит их больше к сопротивлению, почему я ныне и отделился
от Найманов!» Тогда Чингис-хан, в виду позднего вечера, ограничился оцеплением
горы Наху-гун. Между тем Найманы тою же ночью вздумали бежать, но, срьшаясь и
соскальзывая с Наху-гунских высот, они стали давить и колоть друг друга на смерть:
летели волосы и трещали, ломаясь, кости, словно сухие сучья. Наутро захватили
совершенно изнемогавшего Таян-хана, а Кучулук-хан, который стоял отдельно, с
небольшим числом людей успел бежать. Настигаемый нашей погоней, он построился
I расстройства. Тут же сдались нам и все бывшие с Чжамухой: Чжадаранцы,
Хатагинцы, Салчжиуты, Дорбены, Тайчиудцы и Унгираты. Когда же к Чингис-хану
доставили Таян-ханову мать Гурбесу, он сказал ей: «Не ты ли это говоришь, что от
Монголов дурно пахнет? Чего же теперь-то явилась?» Гурбесу Чингас-хан взял себе.
§ 197. В том же году Мыши (1204), осенью, Чингис-хан вст^шил в бой с Мфкитским
Тохтоа-беки при урочище Харадал-хучжаур. Он потеснил Тохтоая, и в Сара-кеере
захватил весь улус его, со всеми подданными жильем их. Но Тохтоа, вместе со своими
сыновьями Хуц^ и Чилауном, а также с небольшим числом людей, спасся бегством.
Когда, таким образом Меркитский народ был покорён, Хаас-Меркитский Даир-Усун
повёз показать Чингис-хану свою дочь, по имени Хулан-хатун. Встречая на пути
всякие препятствия от ратных людей и увидав случайно нойона Бааридайца Нала,
Даир-Усун сообщил ему, что везёт показать свою дочь Чингис-хану. Тогда нойон Наяа
и говорит ему: «Едем вместе и покажем твою дочь Чингис-хану». Задержал он их и
прод^жал у себя три дня и три ночи. При этом задержку эту объяснял Даир-Усуну
так: «Если ты поедешь как есть один, то в дороге, в такое-то смутное военное время, не
только тебя самого в живых не оставят, но так же и с дочерью твоею может случиться
недоброе». Когда же, потом, Даир-Усун, вместе с Хулан-хатун и нойоном Наяа прибыли
к Чингис-хану, он в страшном гневе обратился прямо к Наяа и сказал: «Как ты смел
задержать их? Тотчас же подвергнуть его самом строгому допросу и предать суду!»
Когда же его стали было допрашивать! Хулан-хатун говорит: «Наяа сказал нам, что
состоит у Чингис-хана в больших нойонах. А задерживал нас объясняя, что поедем,
мол, показать свою дочь хагану вместе. Потому что на дороге, говорит, неспокойно.
Попадись мы в руки не нойона Наяа, а к другим каким военным, не иначе, что вышло
бы недоброе. Кто знает? Может быть, встреча с Наяа нас и спасла. Если бы теперь,
государь, пока опрашивают Наяа-нойона, соизволил вопросить ту часть тела, которая
по небесному изволению от родителей прирождена...» Наяа же на допросе показал:
«Хану всегда я служил от души.
Жён ли прекрасных, иль дев у врага
Только завидев, я к хану их мчу.
Если иное что было в уме,
Я умереть тут всечасно готов».
[«Что говорил при хане, то и сейчас скажу: нет у меня другого лица против
того, что было при хане! Когда попадаются иноплеменные красавицы или добрых
статей мерина, я всегда мыслю, что они хановские. Если есть что другое, кроме
этого, в мыслях моих, то пусть умру я».]
Чингис-хану понравились слова лулан-хатуны. Её освидетельствовали тотчас же, и
всё оказалось, как она говорила намёком. Очень пожаловал Чингис-хан Хулан-хатуну
и полюбил ее. А так как и слова Наяа-нойона оказались справедливыми, то Чингис-хан
милостиво сказал ему: «За правдивость твою я поручу тебе большое дело».
* И взял ее в жены (переводы из «Юань-чао би-ши» Б. И. Панкратова в книге: Ю. Л.
Кроль. О работе Б. И. Панкратова над «Юань-чао би-ши» // Страны и народы Востока. Вып
XXIX. Петербургское востоковедение. 1998. Электронная версия «Переводов» Панкратова
по адресу: http://www.vostlit.info/Texts/ruslO/Sokr_sKaz) — примечание В. Ю. Франк.
73

VIII.	КУЧУЛУК БЕЖИТ К ГУР-ХАНУ ХАРА-КИТАЙСКОМУ
НА РЕКУ ЧУЙ, А ТОХТОА — К КИПЧАКАМ. ЧЖЕБЕ ПОСЛАН
ПРЕСЛЕДОВАТЬ КУЧУЛУКА, А СУБЕЕТАЙ — ТОХТОАЯ.
СМЕРТЬ ЧЖАМУХИ. ВОЦАРЕНИЕ ЧИНГИСА.
НАГРАДЫ И ПОЖАЛОВАНИЯ СПОДВИЖНИКАМ
§ 198. При покорении Меркитов Огодаю была отдана Д^егене, дочь Худу,
старшего сына Тохтоа-беки. У луду было две дочери: Тугай и Дорегене. Половина
же Меркитского улуса, засев в укреплении Тайхая, не сдавалась. Тогда Чингис¬
хан приказал осадить засевших в крепости Меркитов войском Левой руки под
командою Чимбо, сына Сорган-Ширая. Сам же Чингис-хан выступил преследовать
Тохтоа-беки, который бежал со своими сыновьями Худу и Чилауном и небольшим
числом людей. Зимовал Чингис-хан на южном склоне Алтая. Затем, когда весною,
в год Коровы (1205), он перевалил через Алтай и двинулся далее, то у истоков
Эрдышской Бух-дурмы оказалось стоящим наготове соединенное войско Тохтоа и
Кучулука: Наиманский Кучулук-хан, потеряв свой улус, решил присоединиться к
Мфкитскому Тохтоа в то время, когда тот сошелся с ним на пути своего бегства с
неоольшим отрядом людей. Подойдя к ним, Чингис-хан завязал бой, и тут же Тохтоа
пал, пораженный метательной стрелой — шибайн-сумун. Сыновья его, не имея
возможности ни похоронить отца на месте боя, ни увезти его прах с собою, отрезали
его голову и спешно отошли. Тут уж было не до общего отпора, и Найманы вместе
с Меркитами обратились в бегство. При переправе через Эрдыш они потеряли
утонувшими в реке большую часть людей. Закончив переправу через Эрдыш,
Найманы и Меркиты с небольшим числом спасшихся пошли далее разными дорогами,
а именно Найманский Кучулук-хан пошел на соединение с Хара-Китайским Гур-
ханом на реку Чуй, в страну Сартаульскую, следуя через землю Уйгурских Хурлуудов.
А Меркитские Тохтоаевы сыновья. Худу, Гал, Чилаун, как и все прочие Меркиты,
взяли направление в сторону Канлинцев и Кипчаудов. Возвратясь от-^да через тот
же Арайский перевал, Чингис-хан расположился лагерем в Ауруутах. Тем временем
Чимоо вынудил к сдаче Меркитов, сидевших в крепости Тайхал. Этих Меркитов, по
повелению Чингисс-хана частью истребили, а частью роздали в добычу ратникам. Но
тут попытались восстать и бежать из Ауруутов также и те которые ранее добровольно
покорились. Находившиеся в Ауруутах наши кетченеры-домочадцы, подавили это
восстание. Тогда Чингис-хан приказал пораздавать всех этих Меркитов до единого в
разные стороны «Это им за то, — говорил он, — за то, что мы, ради покорности их,
позволили им жить как раньше жили; а они еще вздумали поднимать восстание!»
§ 199. В том же. Воловьем, году Чингис-хан
Отдал приказ воеводе Субетаю
Всех сыновей Тохтоая Меркитского —
Гала, Худу с Чилауном — поймать.
Слал он его в колеснице окованной.
Требовал всех беглецов отыскать.
(Слово ж в напутствие так говорил:
«Выйдя из боя бежали Меркиты.
Так иногда и с арканом хулан.
Так и олень со стрелою уйдет.
Пусть же хоть с крыльями будут они.
Пусть в поднебесье высоко летят.
Ты обернись тогда соколом ясным,
С неба на них, Субетай, ты ударь.
Пусть обернутся они тарбаганами,
В землю глубоко когтями зароются.
Ты обернися тут острой пешней
Выбей из нор их и мне их добудь.
В море ль уйдут они рыбой проворной.
Сетью ты сделайся, неводом стань.
Частою мрежей слови их, достань.
^ Лом, кирка.
74

Ты перережь мне и горы высокие,
Вплавь перейди мне и реки широкие.
Но береги ты коней у служивых,
Помни о дальней дороге-пути.
Так же и харч сберегай им разумно.
Конь обезножит — так поздно жалеть.
Кончится х^ч — его поздно беречь.
Зверь в изобилии будет в пути.
Ты ж понапрасну народ не томи
И на облавы их зря не гони.
Чаще умом ты вперед забегай.
В меру такую должна быть облава,
К общим котлам чтоб была лишь приправа.
Кроме ж законных облав, не вели
Коням подхвостник к седлу ты вязать:
Люди пусть вольною рысью идут.
Оброти скинув, узду опустив.
Как же иначе ты сможешь скакать?
Если ж такой распорядок уставишь.
То виноватых нещадно ты бей.
Тех же, кто наши указы нарушит,
К нам ты и шли, коли знаем их мы.
Тех же, кто явственно нам неизвестен.
Там же на месте ты казнью казни.
Так поступайте, как будто бы вас
Только река от меня отделяет.
Вы и помыслить не смейте о том.
Будто бы горные дали меж нами.
Если же Вечное Синее Небо,
Силу и мощь вам умножа,
В руки предаст вам сынов Тохтоа,
К нам, посылать их не стоит труда.
Там же на месте прикончить их». '
Лично к Субетаю вновь обратясь.
Молвил ему государь Чингис-хан:
«Вот почему посылаю тебя.
Есть три Меркитские рода. Из них
В детстве напуган я был Удуитским:
Трижды он гору Бурхан облагал.
Ныне же враг ненавистный бежал.
Клятвой поклявшись о мщеньи.
Пусть далеко — до конца достигай.
Пусть глубоко он — до дна доставай!
Вот для чего я, в поход снаряжая.
Всю из железа коляску сковал;
Вот для чего я, людей ободряя.
Строгий наказ сего года вам дал.
Так поступай ты у нас за глазами.
Как поступал пред моими очами.
Так же служи ты, отъехав далеко.
Как и вблизи ты служил без упрека.
Будет тогда вам удачлив поход:
Помощь придет к вам с небесных высот!»
[В том же году Коровы (1205) отдавал Чингис-хан приказ. Посылал он Субеетая,
посылал в железной колеснице преследовать Тогтогаевых сынов. Худу, Гал, Чилауна и
прочих. Посылая же, наказывал Чингис-хан Субеетаю: «Тогтогаевы сыны. Худу, Гал,
Чт1лаун и прочие, в смятении бежали, отстреливаясь. Подобны они заарканенным
диким коням-хуланам или изю^ям, убегающим со стрелой в теле. Если бы к
небу поднялись, то разве ты, Суоеетай, не настиг бы, обернувшись соколом, летя
как на крыльях. Если б они, обернувшись тарбаганами, даже и в землю зарылись
75

когтями своими, разве ты, Субеетай, не поймаешь их, обернувшись пешнею,
ударяя и нащупывая. Если б они и в море ушли, обернувшись рыбами, разве ты,
Субеетай, не изловишь их, обернувшись сеть-неводом и ловя их. Велю тебе, потом,
перевалить через высокие перевалы, переправиться через широкие реки. Памятуя о
дальней дороге, берегите у ратников коней их, пока они еще не изнурены. Берегите
дорожные припасы, пока они еще не вышли. Поздно беречь коней, когда те пришли
в негодность; поздно беречь припасы, когда они вышли. На пути у вас будет много
зверя. Заглядывая подальше в будущее, не загоняйте служивых людей на звериных
облавах. Пусть дичина идет лишь на прибавку и улучшение продовольствия людей.
Не охотьтесь без меры и срока. Иначе, как для своевременных облав, не понуждайте
ратных людей надевать коням подхвостные шлеи. Пусть себе ездят они, не взнуздывая
коней. Ведь в противном случае как смогут у вас ратные люди скакать? Сделав
потребные распоряжения, наказывайте нарушителей поркою. А нарушителей наших
повелений, тех кто известен нам, высылайте к нам, а неизвестных нам — на месте же
и подвергайте правежу. Поступайте так, будто бы нас разделяет только река. Но не
мыслите инако и особо, будто бы вас отделяют горные хребты (^дто бы вы «за горами
— за долами»). Не мыслите один одно, другой — другое. Тогда Вечное Небо умножит
силу и мощь вашу и предаст в руки ваши Тогтогаевых сыновей. К чему непременно
хлопотать о доставке их к нам? Вы сами прикончите их на месте». И еще наказывал
Чингис-хан Субеетаю: «Посылаю тебя в поход ради того, что в детстве еще я трижды
был устрашаем, будучи обложен на горе Бурхан-халдун Удуитами, из трех Меркитов.
Эти столь ненавистные люди ушли опять, произнося клятвы. Достигайте же до конца
далекого, до дна глубокого». Так, возбуждая дух его к преследованию, приказал он
выковать ему железную колесницу и в год Коровы напутствовал его в поход словами:
«Если вы будете поступать и мыслить за глазами у нас так, как бы на глазах наших
вдали — как будто бы вблизи, то Вечное Небо будет вам покровительствовать!»]
§ 200. Когда было покончено с Найманами и Меркитами, то и Чжамуха, как
бывший вместе с ними, лишился своего народа. И он также бродить и скитаться
с пятью сотоварищами. Убили как-то, взобравшись гору Танлу, убили дикого
барана, зажарили его и ели. Тут Чжамуха и говорит своим сотоварищам: «Чьи и
чьи сыновья, каких родителей сыновья кормятся теперь вот так охотой за дикими
баранами!» Тогда пять спутников Чжамухи, тут же за едой, наложили на него руки
да и потащили к Чингис-хану. Приведенный к Чингис-хану, Чжамуха сказал им:
«Приказываю вам доложить государю вот как:
Собралася галка.
Загадала черная
Селезня словить.
Вздумал простолюдин.
Чернокостный раб.
На его владыку
^ку поднимать.
Друг мой, государь мой.
Чем же наградишь?
Мышеловка серая
1^рчавую утку
Собралась словить.
Раб и домочадец
Вздумал государя
Своего предать.
Друг ты мой священный.
За отцеубийство
Чем ты наградишь?»
[«Черные вороны вздумали поймать селезня. Рабы-холопы вздумали поднять
руку на своего хана. У хана, анды моего, что за это дают? Серые мышеловки вздумали
поймать курчавую утку. Рабы-домочадцы на своего природного господина вздумали
восстать, осилить, схватить. У хана, анды моего, что за это дают?»]
На эти слова Чжамухи, Чингис-хан изволил ответить: «Мыслимо ли оставить в
живых тех людей, которые подняли руку на своего природного хана? И кому нужна
дружба подобных людей?» И тотчас же повелел: «Аратов, поднявших руку на своего
хана, истребить даже до семени их!» И тут же на глазах у Чжамухи предал казни
посягнувших на него аратов. И сказал Чингис-хан: «Передайте вы Чжамухе вот что:
Хулду — ленивый, заевшийся коршун.
76

Вот и сошлись мы. Так будем друзьями.
Станем в одной колеснице оглоблями.
Разве помыслишь тогда своевольно отстань ты?
Напоминать мы забытое станем друг другу,
Будем друг друга будить, кто заспится.
Пусть ты иными путями ходил,
Все же ты другом священным мне был.
Если и бились подчас не на шутку.
Дружеским сердцем ты горько скорбел.
Пусть иногда не со мною ты был.
Все же в дни битв роковых
Сердцем, душой ты жестоко болел.
Вспомним, когда это было меж нами.
В ночь перед битвой в песках Харгальчжит,
Мне предстоявшей со всем Кереитом,
Ты мне Ван-хановы речи сполна
Передал, сил расстановку раскрыл мне.
Но и другая услуга твоя — первой не меньше была.
Помнишь, как образно ты извещал:
Наймана словом своим уморил я.
На смерть его своим ртом напугал!».
[«Вот мы сошлись с тобою. Будем же друзьями. Сделавшись снова второю
оглоблей у меня, ужели снова будешь мыслить инако со мною? Объединившись
ныне, будем приводить в память забывшегося из нас, будить — заспавшегося. Как
ни расходились наши пути, всегда все же был ты счастливым, священным другом
моим. В дни поистине смертных битв болел ты за меня и сердцем и душой. Как
ни инако мыслили мы, но в дни жестоких боев ты страдал за меня всем сердцем.
Напомню, когда это было. Во-первых, ты оказал мне услугу во время битвы с
Кереитами при Харахалджит-элетах, послав предупредить, меня о распоряжениях
(перед боем) Ван-хана; во-вторых, ты оказал мне услугу, образно уведомив меня о
том, как ты напугал наймана, умерщвляя словом, убивая ртом».]
§ 201. Когда эти слова передали Чжамухе, он ответил так:
«Некогда в юные дни,
В счастливом Чжубур-хорхонаке,
]^атство свое мы скрепили.
'йапезе общей вовек не свариться.
Клятвам взаимным вовек не забыться!
Помнишь одним одеялом с тобой
Ночью мы дружно делились.
Нас разлучили завистники злые.
Подлые слуги коварно поссорили.
Думал потом в Одиночестве я:
«Мы же от сердца ведь клятвы твердили!»
Другу в глаза я не мог посмотреть —
Жег меня теплый очей его взгляд,
^дто бы к сдернутой коже с лица
Кто беспощадный рукою коснулся.
Думал я: «Клятвой ведь мы незабвенной клялись!»
^дто мне кожу содрали с лица.
Жег меня взгляд проницательных глаз.
Глаз Темучжина правдивых.
Ныне пожалуй меня государь:
В путь проводи поскорее,
В путь невозвратно далекий.
Я и в дни дружбы с тобою не смог
Все же как должно сдружиться.
Ныне ж, народы окрест замирив.
Всех чужедальних к себе ты склонил.
Ханский престол прису/^или тебе.
Что тебе ныне от дружоы моей, —
77

Мир пред тобою склонился!
Только ведь сны твои в темную ночь
Буду напрасно тревожить.
Только ведь думы твои белым днем
Я утруждать буду даром.
Вошью на шее я стал у тебя
Или колючкой в подкладке.
Велеречива жена у меня.
Дальше анды своей мыслью стремясь,
Стал я обузой для друга.
Ныне ведь в целой вселенной прошла,
С краю до края везде пронеслась
Слава 00 наших с тобой именах.
Мудрая мать у анды моего.
Младшие ж братья и витязи с виду
И с просвещенным умом.
Семьдесят три на конях орлука.
Служат в дружине твоей.
Вот чем, анда, ты меня гу^евзошел.
Я ж с малых лет сиротой.
Даже без братьев остался.
Сказывать были жена мастерица.
Верных друзей я не встретил.
Вот почему побежден я андой.
Взысканным милостью неба.
Если меня ты пожалуешь, друг.
Если меня поскорей ты отправишь.
Сердце тогда ты свое, о мои друг.
Сердце свое успокоишь.
Если казнишь, то казни ты меня
Лишь без пролития крови.
Смертным забудусь я сном.
Мертвые ж кости в Высокой Земле
Будут потомкам потомков, твоих
Благословеньем во веки.
Ныне же весь я молитва.
Был одинок от рождения я.
Счастьем анды, одаренного всем,
Я побежден и раздавлен.
Этих последних речей моих вы, —
Буду просить — не забудьте.
Утром и вечером их вы всегда
В память мою повторите.
Ныне ж скорей отпустите меня!
Вот вам ответ мой последний».
[«В далекой юности, на урочище Хорхонах-джубур, в ту пору, когда братались мы
с ханом, другой моим, ели мы пищу, которой не свариться, говорили речи, которым не
забыться, делились одним одеялом. Но вот подстрекнули нас противники, науськали
двоедушные, и мы навсегда разошлись. «Мы ж говорили друг другу задушевные
речи!» — думал я, и будто бы кожу содрали с темного лица моего, я не терпел к нему
прикосновенья, я не мог выносить горячего взгляда хана, анды моего. «Говорили друг
другу незабвенные слова!» — думал я, и будто бы содрана была кожа с моего кроваво-
красного лица, я не мог выносить правдивого взгляда проницательного друга моего.
Ныне, хан мой, анда, ты милостиво призываешь меня к дружбе. Но ведь не сдружился
же я с тобою тогда, когда было время сдружиться. А теперь, друг, теперь ты замирил все
окрестные царства, ты объединил разноплеменные народы, тебе присудили и царский
престол. К чему ж тебе дружба моя, когда перед тобою весь мир? Ведь я буду сниться
тебе в сновидениях темных ночей; ведь я буду тяготить твою мысль среди белого дня.
Я ведь стал вошью у тебя за воротом или колючкой в подоле. Болтлива больно старуха
у меня, и в тягость я стал, стремясь мыслью дальше анды. Теперь по всему свету
78

разнеслась слава наших имен, от восхода до захода солнца. У друга моего — умная
мать, сам он — витязь от роду; братья — с талантами; да стало у тебя в дружине 73
орлюка — 73 мерина: вот чем ты победил меня. А я, я остался круглым сиротой, с одной
лишь женой, которая у меня сказительница старины. Вот почему ты победил меня.
Сделай же милость, анда, поскорей «проводи» меня, и ты успокоишь свое с^дце. Если
можно, мой друг, то, предавая меня см^ти, казни бея пролития крови. Когда буду
лежать мертвым, то и в земле. Высокой Матери нашей, бездыханный мой прах во веки
веков будет покровителем твоего потомства. Молитвенно обещаю это. Моя жизнь
одинока с самого рождения, и вот я подавлен Великим Духом (Счастливым Духом)
многосемейного друга моего. Не забывайте же сказанных мною слов, вспоминайте
иповторяйте их и вечером и утром. Ныне поскорей отпустите меня».]
Выслушав эти слова, Чингис-хан сказал: «Как ни различны были наши пути, но
не слышно было, как будто бы, ни об оскорбительных, речах моего друга-анды, ни о
покушениях на самую жизнь. И мог бы человек исправиться, да вот не хочет. Гадали
уж о предании его смерти, но жребьем то не показано. Человек же он высокого
пути. Не должно посягать на его жизнь без основательной причины. Пожалуй что,
выставьте ему вот какую причину. Скажите ему: «Друг Чжамуха, а помнишь ли ты,
как некогда загнал меня в Цзереново ущелье и навел тогда на, меня ужас? Ты тогда
несправедливо и коварно поднял брань по делу о взаимном угоне табуна между
Чжочи-Дармалой и Таичаром. Ты напал, и мы бились в урочище Далан-бальчжут.
А теперь — скажите — ты не хочешь принять ни предложенной тебе дружбы, ни
пощады твоей жизни. В таком случае да позволено будет тебе умереть без гшолития
крови. Так скажите ему и, позволив ему умереть без пролития крови, не бросайте
на позорище его праха, но с подобающей почестью предайте погребению». Тогда
предали смерти Чжамуху и погребли его прах, «подняли кости его».
§ 202. Когда он направил на путь истинный народы, живущие за войлочными
стенами, то в год Барса (1206) составился сейм, и собрались у истоков реки Онона.
Здесь воздвигли девятибунчужное белое знамя и нарекли ханом — Чингис-хана. Тут
же и Мухалия н^екли Го-ваном. И тут же повелел он Чжебею выступить в поход для
преследования Найманского Кучулук-хана. По завершении устройства Монгольского
государства, Чингис-хан соизволил сказать: «Я хочу высказать свое благоволение
и пожаловать нойонами-тысячниками над составляемыми тысячами тех людей,
которые потрудились вместе со мною в созидании государства». И нарек он и поставил
нойонами-тысячниками нижепоименованных девяносто и пять нойонов-тысячников:
1) Мунлик-эциге; 2) Боорчу; 3) Т^хали Го-ван; 4) Хдрчи; 5) Илугай; 6) Чжурчедай; 7)
Хунан; 8) Хубилай; 9) Чжельме; 10) Twe; 11) Дегай; 12) Толоан; 13) Онгур; 14) Чулгетай;
1ь) Борохул; 16) Шиги-Хутуху; 17) Тучу; 18) Кокочу; 19) Хоргосун; 20) Хуилдар; 21)
Шилугай; 22) Чжетай; 23) Тахаи; 24) Цаган-Гова; 25) Алак; 26) Сорхан-Шира; 27) Булган;
28) Х.арачар; 29) Коко-Цос; 30) Суйкету; 31) Нала; 32) Чжунсу; 33) Гучугур; 34) Бала;
35) Оронартай; 36) Дайр; 37) Муге; 38) Бучжир; 39) Мунгуур; 40) Долоадай; 41) Боген;
42) Худус; 43) Марал; 44) Чжебке; 45) Юрухан; 46) Коко; 47) Чжебе; 48) Уду тай; 49^
Бала-чфби; 50) Кете; 51) Субеетай; 52) Мунко; 53) Халчжа; 54) Хурчахус; 55) Гоуги; 56,
Бадай; 57) Кишлык; 58) Кетай; 59) Чаурхай; 60) Унгиран; 61) Тогон-Темур; 62) Мегету;
63) Хадаан; 64) Мороха; 65) Дори-Буха; 66) Идухадай; 67) Ширахул; 68) Давун; 69)
Тамачи; 70) Х^ран;/1) Алчи; 72) Тобсаха; 73) Тунгуйдай; 74) Тобуха; 75) Ачжинай; 76)
Туйгегер; 77) Сечавур; 78) Чжедер; 79) Олар-гурген; 80) Кинкиядай; 81) Буха-гурген;
82) Курил, 83) Ашихгурген; 84) Хадайт-гурген; 85) Чигу-хурген; 86) Алчи-гурген; 87-89
(три тысячника на три тысячи икиресов); 90) Онгудскии Алахушдигитхури-гурген и
91-95) (пять тысячников на пять тысяч Онгу...).
§ 203. Однако в этом числе полагаются и ханские зятья. Учредив тысячи и назначив
нойонов-тысячников, тут же Чингис-хан повелеть соизволил: «Пусть позовут ко мне
нойонов Боорчи, Мухали и других, которых я намерен пожаловать за особые заслуги!»
В юрте же оказался при этом случае один Шиги-лутуху. Чингис-хан и говорит ему:
«Сходи, позови!» Тогда Шиги-Хутуху ответил: «А эти Боорчу с Мухалием и прочие
Больше кого потрудились.
Больше кого заслужили они?
Чем же и я недостоин награды?
В чем недостаточно я послужил?
79

Кажется, я с колыбели
Вот до такой бороды
Рос у тебя за порогом высоким
И своего никогда не помыслил,
^ *
Помню в штаны еще крошкой пускал.
Но уж стоял у тебя за порогом златым.
Вот и усами закрылись уста —
Разве роптал на усталость когда?
Ведь на коленях баюкая.
Сыном растили меня.
Рядом постель постилали.
Братом считая родным.
[«ьольше кого же они потрудились? А у меня разве не хватает заслуг для
снискания милости? Разве я в чем-либо не довольно потрудился?
«С колыбели я возрастал у высокого порога твоего до тех пор, пока бородой не
покрылся подбородок, и никогда, кажется, я не мыслил инако с тобою.
«С той поры еще, как я пускал в штаны, состоял я у золотого порога твоего, рос,
пока рот не закрыли усы, и никогда, кажется, я не тяготился трудами (заботами).
«На коленях укачивая, вырастили ведь меня здесь, как сына. Рядом спать
постилали; вырастили ведь здесь меня, как брата...»]
Итак, какую же награду пожалуешь ты мне?» На эти слова Чингис-хан ответил
Шиги-Хутуху: «Не шестой ли ты брат у меня? Получай же в удел долю младших
братьев. А за службу твою да не вменяются тебе в вину девять проступков!» — сказал
он и продолжал: «Когда же, с помощью Вечного Неба, будем прео^азовывать всена¬
родное государство, будь ты оком смотрения и ухом слышания! Произведи ты мне
такое распределение разноплеменного населения государства: родительнице нашей,
младшим братьям и сыновьям выдели их долю, состоящую из людей, живущих за
войлочными стенами, так называемых подданных (ирген); а затем выдели и разверстай
по районам население, пользующееся деревянными дверьми. Никто да не посмеет
переиначивать твоего определения!» Кроме того, он возложил на Шиги-Хутуху
заведывание Верховным общегосударственным судом — Гурдерейн-дзаргу, указав
при этом: «Искореняй воровство, уничтожай обман во всех пределах государства.
Повинных смерти — предавай смерти, повинных наказанию или штшфу — наказуй».
И затем повелел: «Пусть записывают в Синюю роспись«Коко Дефтер-Бичик», связывая
затем в книги, росписи по разверстанию на части всеязычных подданных «гурирген»,
а равным образом и судебные решения. И на вечные времена да не подлежит никакому
изменению то, что узаконено мною по представлению Шиги-)^туху и заключено в
связанные (прошнурованные) — книги с синим письмом по белой бумаге. Всякий
виновный в изменении таковых подлежит ответственности». Говорил ему Шиги-
Хутуху: «Как же может приемный брат, как, например, я сам, получать наследственную
долю наравне с единокровными младшими братьями? Не благоугодно ли будет кагану
выделить мне долю из городов с населением, пользующимся глинобитными стенами?»
— «Сам будешь производить исчисление, сам и сделай это по своему усмотрению!» —
ответил на это государь. Добившись для себя таких милостей, Шиги-Хутуху вышел,
позвал и ввел нойонов Боорчи, Мухали и ггоочих.
§ 204. Тогда Чингис-хан, обратясь к Мунлику-отцу, слазал:
«У тебя на глазах я родился,
У тебя на глазах я и рос.
Сколько раз ты noKjpoBOM мне был,
Благовещий, святой, мой Мунлик.
[«Тот, с которым я, рождаясь, будто бы вместе родился; тот, при котором,
возрастая будто бы, вместе возрастал, — благовещий, блаженный ты...»]
Напомню же. Не удержи меня ты, Мунлик-отец, когда я заночевал у тебя
по дороге к заманившим меня хитростью отцу Ван-хану и другу Сапгуму, нс
отговори меня ты, отец Мунлик, попал бы я, как говорится, в полую воду да и
жаркое полымя. И одну помянутую услугу как забыть и потомкам потомков? В
память этой-то заслуги буду сажать тебя на самом высоком месте, вот в э гом углу,
и усердно буду думать о том, какою бы милостью или наградой взыскагь тс()я
сообразно времени года или месяца. Многая лета тебе, испослать!»
80

§ 205. Потом, обращаясь к Боорчи, Чингис-хан сказал: «Ты повстречался
мне на дороге после трехдневного преследования ограбивших восьми соловых
меринов. Ты сказал тогда: «Я поеду в товарищах, ты ведь и так намучился один».
И, не сказавшись даже отцу, ты спрятал в степи свои подойники и кадки, которые
служили тебе при подое кобыл, пустил на пастьбу моего куцого светлосолового,
посадил меня на своего черногривого белого, сам сел на своего быстрого буланого
и, оставив на произвол судьбы свой табун, поспешил со мною. Вместе мы тронулись
из степи и еще трое суток шли по следам, пока не подъехали к куреню похитителей
соловых и не увидали их на краю куреня. Мы отбили их тут же, грабежом, с тобою
вдвоем. Ведь отец твой — богач Наху, а ты у него единственный сын. Что такое
знал ты обо мне, что поехал со мною в товарищах? Нет, ты оказывал мне услу^,
как рыцарь, как герой. Когда же потом, помня все времена, об этом, я послал к теое
Бельгутая с предложением моей дружбы, ты и явился ко мне как друг:
На горбуна ты буланого сел.
Серый армяк за седло перекинул.
Как раз в это время пожаловали к нам и три Меркита. Трижды они облагали
Бурхан, и ты был в осаде со мною. И еще. Ночевали мы в Далан-нэмургесе, стоя
против Татар. День и ночь шел проливной дождь. И вот ночью, чтобы дать мне
уснуть, ты, прикрывая меня своим плащом и не давая дождю попадать на меня,
как вкопанный простоял до утра и только единственный раз ты переменил ногу.
Это ли не доказательство твоего рыцарства! И стоит ли после того перечислять
другие твои рыцарские поступки? Боорчу с Мухалием так и влекли меня вперед,
лишь только я склонялся к правому делу, так и тянули назад, когда я упорствовал
несправедливости своей: эти они привели меня к нынешнему сану моему. Сиди
же ныне всех выше, и да не вменятся тебе девять проступков. Пусть Боорчу ведает
тьмою Правого кш)пуса, прилегающей к Алтаю».
§ 206. Затем, обратясь к Мухали, Чингис-хан сказал ему: «Когда-то, в Хорхонак-
чжубуре, мы расположились под тем развесистым деревом, где некогда плясал хан
Хутула. По той печати Перста Небесного, которою были запечатлены в ту пору слова
Мухали, я вспомнил отца его Гуун-гоа, и вот полностью сбываются слова Мухали.
Потому при восшествии на престол и дан ему титул го-ван с тем, чтобы это звание
го-вана, т. е. князя языков, усвоялось и потомкам потомков Мухали. Пусть же
Мухали Го-ван ведает тьмою Левого корпуса, примыкающей к Хараун-чжидуну».
§ 207. Сказал Чингис-хан Хорчию: «Ты предсказал мне будущее, и с юности моей и
по сей день в мокроть мок со мною, в стужу — коченел. Ты, Хорчи, помнишь, говорил:
«Когда сбудется мое предсказание, когда Небо осуществит твои мечты, дай мне тридцать
жен». А так как ныне все сбылось, то я и жалую тебя: выбирай себе тридцать жен среди
первых красавиц этих покорившихся народов». И он повелел: «Пусть Хорчи ведает не
только тремя тысячами Бааринцев, но также и пополненными до тьмы Адаркинцами,
Чиносцами, Тоолесами и Теленгутами, совместно, однако, с (тысячниками; Тахаем и
Ашихом. Пусть он невозбранно кочует по всем кочевьям вплоть до при-Эрдышских
Лесных народов, пусть он также начальствует над тьмою Лесных народов. Без
разрешения Хорчи Лесные народы не должны иметь права свободных передвижений.
По поводу самовольных переходов — нечего задумываться!»
§ 208. Затем обратился Чингис-хан к Чжурчедаю: «Вот главная заслуга твоя.
Перед битвой с Кереитами при Харахалчжит-элетах друг Хуилдар произнес обет.
Исполнение же его принадлежит тебе, Чжурчедай. Исполняя его, ты, Чжурчедай,
ударил на врага. Ты опрокинул всех: и Чжиргинцев, и Тубеганцев, и Дунхаитов, и
тысячу отборной охраны Хори-Шилемуна. Когда же ты продвинулся до Главного
феднего полка, то стрелою-у^мах ты ранил в щеку румяного Сангума. Вот почему
Вечное Небо открыло нам двери и путь. Ведь неизвестно, как повернулось бы дело,
если бы Сангум не был равен. Вот это и есть главная заслуга Чжурчедая. После
того, как мы, отступая оттуда, шли вниз по течению Халхи, я чувствовал себя
с Чжурчедаем, как за сенью высокой горы. Далее пришли мы к водопою на озере
Бальчжуна-наур. Потом, выступая в поход с Бальчжуна-наура, я выслал Чжурчедая
с передовым отрядом. В Кереитоком походе, мы, восгшияв умножение сил от Неба
и Земли, сокрушили и полонили Кереитский народ. Когда же мы, таким образом,
выключили из объединения главнейший улус, то Найманы и Меркиты пали духом и
не смогли уже оказать нам сопротивления. Они были полностью рассеяны и разорены.
В погибельной судьбе Меркитов и Найманов уцелел Кереитский Чжаха-Гамбу с
81

улусом своим, благодаря двум своим дочерям. Но он вторично возмутился и ушел.
Чжурчедай же заманил его, искусным движением захватил его и прикончил. Таким
образом улус Чжаха-Гамбу был отвоеван. Вот это — другая заслуга Чжурчедая.
Жизнью он жертвовал в сечах кровавых.
Изнемогал он в боях роковых».
[«За то, что он в смертном бою жертвовал жизнью своей; за то, что в кровавых
сечах изнемогал (не щадил живота»).]
И в воздаяние за эти заслуги Чингис-хан отдавая ему супругу Ибаха-беки,
сказал ей: «Я не пренебрегал ни разумом твоим, ни красотою. И если я от сонма
находящихся у лона моего и подножия ног моих отдаю тебя, как высшую малость
мою, отдаю тебя Чжурчедаю, то это потому, что я памятую о великом долге
благодарности. Ведь Чжурчедай
В дни боевые
Щитом мне служил,
А для врагов
Невидимкою был.
Разъединенный народ
Он воедино собрал,
А раздробленный народ
Он в одно тело спаял.
[«В дни битв был шитом моим, был щитом моим против врагов; разделенное
царство соединил, разъединенное царство собрал...»]
И вот за эти-то заслуги и намятуя о законе долга, я и отдаю тебя ему. В грядущие
дни сядут на престол мой потомки мои. Пусть же помнят они об этих заслугах, пусть
помнят о законе долга и да будут нд>ушимы мои слова! Сан Ибахи никогда не должен
пресекаться!» Потом Чингис-хан обратился лично к Ибахе: «Твой отец, Чжаха-Гамбу,
дал тебе в приданное двух поваров — Ашик-Темура-бавурчи и Алчих-оавурчи, да две
сотни крепостных-инчжес. Теперь ты уходишь к Уруутам. Подари ж мне на память
своего Ашик-Темура и сотню людей!» И он принял этот подарок. Потом Чингис-хан
сказал Чжурчедаю: «Вот я отдал тебе свою Ибаху. Не тебе ли и начальствовать над
четырьмя тысячами своих Уруудов?» И он соизволил отдать об этом приказ.
IX.	ПРОДОЛЖЕНИЕ ПРЕДЫДУЩЕЙ.
ПРЕОБРАЗОВАНИЕ ГВАРДИИ
§ 209. Потом говорил Чингис-хан, обратясь к Хубилаю:
«Сильным ты шею сгибал,
Б(^цов на лопатки ты клал.
[«Сильным ты пригнетал выю, борцам пригнетал ягодицы...»]
А этих вот четверых моих дворовых псов — Хубилая с Чжельме да Чжебе
Субеетаем, когда бывало отправлял в поход, то
Им молвишь: «Вперед, на врага!»
И кремень они сокрушат.
Назад ли прикажешь подать —
Хоть скалы раздвинут они.
Бел-камень с налету пробьют.
Трясины и топи пройдут.
[«Скажешь: «кюрГ» (вперед, нападай) — кремень сокрушали. Скажешь «гар!»
(выходи, отбой) — скалы разделяли, оел-камень, дробили, топи пересекали...»]
И рассеивались, бывало, все мои тревоги и заботы, когда в надлежащее место я
посылал вас, четырех моих дворовых псов Хубилая с Чжельме да Чжебе с Субеетаем,
или когда в день битвы около меня четыре моих витязя-кулюка Боорчу с Мухали
да Борохул с Чилаун-Баатыром, а впереди, со своими Уруутами и мангутами,
— Чжурчедай с Хуилдаром. Не тебе ль, Хубилай, и стать во главе всего военного
дела?» — сказал он и дал повеление. «А Бедууном, — продолжал он, — Бедууном я
недоволен за его упрямство, и потому не дал ему тысячи. Вразуми его ты сам, и пусть
под твоим руководством начальствует над тысячью, а потом мы посмотрим!»
§ 210. Генигесскому же Хунану Чингис-хан сказал так: «Я скажу, чем был для
вас этот Хунан. Для вас Боорчу с Мухалием и прочими нойонами, как и для вас
Додай с Дохолху и прочими чербиями:
82

в черную ночь обернется он волком,
Белым же днем — черным вороном станет.
Коли стоянка — не тронется с места,
Коли поход — остановок не знает.
Перед высоким — не знал лицемерья.
Как откровенности — перед врагом.
[«Черною ночью — черным вороном; белым днем — волчьим кобелем
оборачивался. Кочевать — так не отдыхал; отдыхать — так не кочевал. С гордым
(знатным) человеком — в другую личину не рядился (не менял лица). С человеком
врагом — лица не ронял...»]
А потому ничего не предпринимайте, не посоветовавшись с Хунаном и Коко-
Цосом!» — сказал он и продолжал: «Чжочи — мой старший сын, а потому тебе,
Хунан, надлежит, остава-ясь во главе своих Генигесцев в должности нойона-
темника, быть в непосредственном подчинении у Чжочи». Так повелел он и сказал:
«Эти четверо — Хунан с Коко-Цосом да Дегай с Усун-Евгеном — из таких людей
они, которые виденного не скроют, слышанного не утаят».
§ 211. Обратился тогда Чингис-хан к Чжельмею и сказал: «При самом моем
рождении спустился к нам с Бурхан-халдуяа Чжардчиудай-Евген, с кузнечным
мехом за плечами и со своим Чжелмеем, малюткой от колыбели. Он подарил для
меня собольи пеленки. Вступив в дружину мою вот с каких пор, Чжельме,
Рабом при пороге.
Моим вратарем ты служил.
И много заслуг у Чжельме!
О счастья предвестник святой,
В собольих пеленках рожден.
Родиться — со мной ты родился.
Расти — так со мною ты рос.
За девять проступков взысканья
Минуют тебя, мой Чжельме!»
[«О блаженный счастливый Чжелме, родившийся в собольих пеленках! Когда
родился я — и ты родился; я рос — и ты рос вместе. Будь же ты свободен от
взысканий за девять проступков!»]
§ 212. Затем, обращаясь к Тулуну, Чингис-хан сказал: «Зачем вам отцу с сыном,
ведать отдельными тысячам? Ведь в собирании государства ты трудился словно
второе крыло у отца твоего. За собирание царства ты и получил сан чербия. Ныне
из тех людей, что стяжал ты своими трудами, составилась тысяча. Тебе и править
ею общим советом с Туруханом». Сказал и отдал повеление.
§ 213. Потом сказал Чингис-хан Онгуру-кравчему: «Ты ведь был со мною одним
куренем. Ты, Онгур, сын Мунгету-Кияна, со своими Чаншиутами и Баяутами, да
еще три Тохураута да пять Тархутов. Ты мой Онгур,
В туман не терял ты дороги,
А в смуту был верен ты мне.
Со мною ты мокнул в ненастье.
Со мною в мороз коченел.
[«В туман — не терял дороги, в схватках не отставал ты. В мокроть — мокнул
вместе со мной, в стужу — мерз вместе со мной...»]
Какую же награду ты хочешь?» — «Если мне дозволено, — отвечал Онгур, — если
мне дозволено выбирать, то дозволь мне, собрать воедино братьев моих Баяутов,
которые разбросаны и разметаны по всем концам». — «Хорошо — изволил он повелеть,
— разрешаю тебе собрать твоих братьев Баяутов. Будь у них тысячником». И еще
сказал Чингис-хан: «Когда вы, двое моих кравчих Онгур иБороул, так раздаете явства
направо и налево, что не обнесены ни те, что сидят направо, ни те, кто сидит налево,
тогда я спокоен душой и не першит у меня в горле. Теперь вы будете распределять всем
пищу и в походное время. Занимая положенное вам место, внимательно наблюдайте
за раздачею яств направо и налево от Великой Винницы, сами же помещайтесь прямо
напротив Толуна с его помощниками». И он сам указал им место.
§ 214. Обратился потом Чингис-хан к Борохулу: «Четверо вас у матери моей:
Шиги-Хутуху с Борохулом да Кучу с Кокочуем.
Вас четверых на полу подобрали.
Мать же баюкала вас на коленях,
83

Словно родных сыновей пестовала.
За ворот каждого кверху тянула —
К людям равнять все старалась, родная.
За плечи каждого кверху тащила —
К мужам равнять все старалась, болезная.
[«С полу поднятых на коленях своих няньчила; как родных детей пестовала. За
шею тянула — с людьми равняла; за плечи тащила — с мужами равняла...»]
Воспитывала же вас она с надеждою, что станете вы для ее сыновей дружеской сенью.
За то и отблагодарили же вы мою мать! И вот каким другом был ты мне, Борохул:
В дальних походах ли,
В ночи ль ненастные
Лечь натощак не давал.
^аг ли напротив нас —
Супу не выпивши
Ты мне уснуть не давал.
[«В спешных походах, в ненастные ночи не оставлял меня на ночь голодным. Стояли
лицом к лицу с неприятелем, и ты не оставлял меня на ночь без похлебки-шолюна...»]
Потом, когда мы сокрушили ненавистных; врагов Татар, этих убийц дедов и отцов
наших, когда мы, в справедливое возмездие за их злодеяния, поголовно истребили
Татарский народ, примеряя детей их к тележной оси, тогда спасся и скитался
одиноким бродягой татарин Х^гил-Шира. Но и его голод загнал к нам. Вошел он в
материнскую юрту и говорит: «Лишь подаянья прошу я». А мать говорит ему: «Раз ты
просишь подаянья, то сядь там». И по ее указанию он сел на 1^ай скамьи, стоявшей
направо, у дверей. В это время вошел со двора пятилетний юлуй. Когда же потом
он стал опять выбегать на двор, Харгил-Шира встал, схватил ребенка под мышку,
выскочил и, пошарив на ходу, выхватил нож. А Борохулова жена Алтани в ту пору
сидела в материнской юрте, слева. Не успела мать вскрикнуть «погубит ребенка»,
как Алтани выскочила, оросилась за Харгил-Шираем, догнала и, ухватив его сзали
за косу, другою рукой так рванула его за руку, заносившую нож, что нож выпал. В
это время Чжетаи с Чжельмеем за юртой резали, распялив, черную комолую корову.
Услыхав крики Алтани, Чжетай с Чжельмеем бросились к ней на помощь с топорами
в окрававленных руках. Тут же топорами я ножами своими они прикончили Харгил-
Ширая. И заспорили тут все трое — Алтани да Чжетай с Чжельмеем. Заспорили о том,
кто главней виновник спасения ребенка. Чжетай с Чжельме говорят: «Не будь нас да
не подоспей мы прибежать и уложить его, что могла бы поделать с ним одна женщина,
одна Алтани? Ясно, что он успел бы сгубить ребенка. Заслуга-то, выходит, наша!»
Алтани же и говорит им: «Не услышь вы моего крика о помощи, чего бы вам и бежать
было? А вот если бы я не догнала его да не вцепилась ему в косу, да не рванула за руку,
так что выпал уже занесенный нож, то он непременно успел бы погубить ребенка
раньше, чем подоспели бы Чжедай с Чжельмеем « В конце концов заслугу спасения
?ебенка оставили за Алтани. Итак, Борохулова жена, его вторая оглобля, спасла жизнь
олую. Далее, в битве с Кереитами при песках Хара-халчжит упал раненый в шейную
артерию Огодай. Спешившись, около него с отрядом, Борохул стал отсасывать у
него из раны запекавшуюся кровь. Он провел ночь около раненого, а утром, так как
Огодая невозможно было посадить на коня одного, он сел с ним вместе сундлатом.
Обнимая Огодая сзади, он все время отсась запекавшуюся кровь, пока благополучно
не доставил его на место, издали краснея окровавленными углами своего рта. Так, в
благодарность за труды и заботы моей матери, он спас жизнь двоим моим сыновьям!
И был он мне таким другом, который не медлил откликнуться на призыв или вопль о
помощи. Пусть же не вменяются в вину Борохулу девять проступков!»
§ 215. Затем он обещал пожаловать награды также и женщинам, членам
ханского рода.
§ 216. Потом сказал Чингис-хан, обратись к старцу Усуну: «Усун, Хунан, Коко-
Цос и Дегай — из таких людей, которые не скрывают и не таят слышанного и
виденного и говорят то, что думают. По Монголской Правде существует у нас
обычай возведения в нойонский сан — беки. В таковой возводятся потомки
старшего сына Бодонч^а, Баарина. Сан беки идет у нас от самого старшего в роде.
Пусть же примет сан беки — старец Усун. По возведении его в сан беки, пусть
облачат его в белую шубу, посадят на белого коня и возведут затем на трон. Итак,
пусть назначает и освещает нам годы и месяцы!»
84

§ 217. Потом Чйнгис-хан повелел: «За то, что друг Хуилдар на брани живот свой
положил, iwcTb получают сиротское пособие даже и потомки потомков его!»
§ 218. Сказал затем Чингис-хан Нарин-Тоорилу, сыну Чаган-гоа: «Твой отец,
Чагай-гоа, пал в бою при Далан-балчжутах от руки Чжамухи, пал, ревностно
сражаясь пред моими очами. Пусть же теперь Тоорил, за службу своего отца, получает
сиротское пособие». Тогда Тоорил и говорит: «Как изволит то ведать государь, мои
братья — племя Негус-рассеяны по всем концам. Не будет ли мне оказана милость
— собрать воедино моих братьев — племя Негус?» — »Быть по сему» — отвечал
Чингис-хан. «Не подобает ли тебе и править наследственно собранными воедино
твоими братьями племенем Heiyc?» — сказал и отдал повеление.
§ 219. Потом Чингис-хан обратился к Сорхан-Шираю я сказал ему: «В юности
моей я был схвачен братоненавистником Таргутай-Кирилтухом. Зная, что я схвачен
из-за братской зависти и ненависти, СорханЩира, с сыновьями своими Чилауном и
Чимбо, спрятал меня поручив заботам своей дочери Хадаан. Об этой услуге, об этом
вашем благодеянии я не забываю ни темною ночью — во сне, ни белым днем — наяву.
Вы же позновато перешли ко мне от Тайчиудов. Какая же награда вам будет теперь
по душе?» Тогда Сорхан-Шира, с сыновьями своими Чилауном и Чимбо, сказал: «Не
благоволишь ли разрешить пожаловать нам дарханное кочевье? Не предоставишь
ли нам в дарханное кочевье М^китские земли по Селенге? Если же и другая какая
милость будет, — на то воля Чингис-хана». На это Чингис-хан сказал: «Занимайте
же вы своим кочевьем Селен1у, Меркитскую землю, и будьте вы ее невозбранными,
дарханными пользователями. Дарханствуйте даже до потомков ваших и приказывайте
носить свой сайдак и провозглашать у себя ч^у-оток. Будьте свободны от взысканий
за девять проступков». И затем Чингис-хан обратился милостивым словом к Чилауну
и Чимбо: «Как мне отблагодарить, Чилаун и Чимбо, за те незабвенные слова, которые
вы сказали когда-то, Чилаун и Чимбо! Если когда вам понадобится высказать мне свои
пожелания, если когда вам придется попросить меня о какой нужде своей, никогда не
обращайтесь ко мне через посредников. Сами лично приходите ко мне и сами лично с
глазу на глаз высказывайте мне желания свои и просите о нуждах своих!» Так он повелел
и присовокупил: «Дарханетвуйте же вы Сорхан-Шира, как и Бадай с Кишлихом, а
посему получайте в свое единоличное и нераздельное пользование всю ту добычу,
которую найдете в походе ли на врага, или в облавах на дикого звери. Кто был Сорхан-
Шираг Крепостной холоп, ^ат, у Тайчиудского Тодеге. А кем были Бадай с Кишлыком?
Цереновскими конюхами. Ныне же вы — мои приближенные. Благоденствуйте же в
вашем д^ханстве, велите носить свой сайдак и провозглашать у себя ч^у-оток».
§ 22(7. Потом обратился Чингис-хан к Наяа и сказал: «Когда Ширгету-Евген
схватил, вместе со своими сыновьями Алахом и Наяа, схватил Таргутай-Кирилтуха
и вез его к нам, то по дороге, в Кутухулноудах, Наяа сказал; «Как можно ехать со
схваченным нами же природным своим ханом?» И вот, по его совету, отпустили
Таргутая, не причинив ему никакого зла. А когда затем Ширгету-Евген явился ко мне
со своими сыновьями, Наяа — бильчиур сказал: «Мы наложили, было, руки на своего
хана Таргутая-Кирилтуха везли его к тебе, но потом отпустили его, не смея причинить
ему зла, а сами вот пришли предложить свою службу государю Чингис-хану». Тогда я
сказал ему: «Если бы только вы пришли ко мне со своим ханом, на которого сами же
наложили руки, то что бы иное можно было сказать про вас, кроме следующего: какое
может быть доверие к крепостным людям после того, как они сами наложили руки
на своего природного государя? Но раз вы уверяете, что не посмели причинить зла
своему хану, то это значит, что вы памятовали о Законе, О Великой Правде, Еке-Торе».
И я обещал тогда поручить тебе какое-нибудь дело. Теперь я поручил тьму Правого
корпуса ведению Боорчу, а тьму Левого корпуса — Мухалию, коему присвоил звание
го-ван. Ведай же ты, Наяа, Центральною тьмою». И он отдал повеление.
§ 221. «Пусть равно также и Чжебе с Субеетаем начальствуют над теми
тысячами, которое они стяжали своими собственными трудами» — сказал он.
§ 222. Тысячу же поручил также и в ведение овечьего пастуха Дегая, приказав
набрать ее с разных концов.
§223, Потом недоставало людей для плотника, Гучугура. Тогда собрали по разверстке
с разных концов и просто присоединили их к Мулхалз^ из племени Чжадаран. «Пусть
E)^iyryp начальствует тысячей общим советом с Мулхалху» — приказал он.
§ 224. Итак, он поставил нойонами-тысячниками людей, которые вместе с ним
трудились и вместе созидали государство; составивши же тысячи, назначил нойонов-
85

тысячников, сотников и десятников, составил тьмы и поставил нойонов-темников;
оказав милости нойонам-темникам и тысячникам, достойным этих милостей, о чем
были изданы соответствующие указы, Чингис-хан повелеть соизволил: «В прежние
времена наша гвардия состояла из 80 кебтеулсунов и 70 wpxax-кешиктенов. Ныне,
когда я, ^дучи умножаем, пред лицом Вечной Небесной С!илы, будучи умножаем в
силах небесами и землей, направил на путь истины всеязычное государство и ввел
народы под единые бразды свои, ныне и вы учреждайте для меня сменную гвардию
—	кешиктен-турхах, образуя оную путем отоора изо всех тысяч и доведя таковую
до полного состава тьмы (10 000), считая в ее составе как кебтеулов, так и хорчинов
и турхахов», К сему повелению следовал указ государя Чингис-хана относительно
избрания и пополнения кешиктенов: «Объявляем во всеобщее сведение по всем
тысячам о нижеследующем. При составлении для нас корпуса кешиктенов надлежит
пополнять таковой сыновьями нойонов-темников, тысячников и сотников, а также
сыновьями людей свободного состояния, достойных при этом состоять при нас
как по своим способностям, так и по выдающейся физической, силе и крепости.
Сыновьям нойонов-тысячников надлежит явиться на службу не иначе, как с десятью
товарищами и одним младшим братом при каждом. Сыновьям же нойонов-сотников
—	с пятью товарищами и одним младшим братом при каждом. Сыновьям же нойонов-
десятников, равно и сыновей людей свободного состояния, каждого, сопровождают
по одному младшему брату и по три товарища, причем все они обязаны явиться
со своими средствами передвижения, коими снабжаются на местах, В товарищи
к сыновьям нойонов-тысячников люди прикомандировываются на местах, по
разверстке от тысяч и сотен, Щ1я той цели, чтобы усилить составляемый при нас
корпус. В том размере, в каком будет нами установлено, надлежит снабжать на местах
по разверстке, отправляющихся на службу сыновей нойонов-тысячников, вне всякой
зависимости от того, какую кто из них наследственную долю получил от отца своего
или от того имущества и людей, какие кто из них приобрел собственными трудами. По
этому же правилу, т. е. независимо от принадлежащего им лично имущества, подлежат
снабжению по разверстке также и сыновья нойонов-сотников и лиц свободного
состояния отправляющихся на службу также в сопровождении трех товарищей». Так
гласил указ, и далее; «Нойоны-тысячники, сотники и десятники обязуются довести об
этом нашем указе до всеобщего сведения. После же надлежащего обнародования сего
указа все виновные в его нарушении подлежат строгой ответственности. Буде окажутся
люди, проявляющие нерадение в деле пополнения состоящей при нас гвардейской
стражи или даже выражающие несогласие состоять, при нас, то в таковых случаях
надлежит командировать к нам, вместо них, других людей, а тех подвергать правежу
и ссылать с глаз долой в места отдаленные». Так повелевалось с присовокуплением:
«Никоим образом не удерживать направляющихся к нам крепостных-аратов, которые
хотели бы обучаться во дворце и состоять при нас».
§ 225. Во исполнение указа Чингис-хана произвели набор от тысяч, отобрали
также, согласно указу, сыновей сотников и десятников и откомандировали их.
Раньше, как известно, было 80 человек кебтеулов — ночной стражи. Теперь их число
довели до 800, а затем повелено было пополнить их до 1000. При этом повелено
никому не возбранять вступления в кебтеулы. Командующим гвардейским
полком кешиктенов ночной стражи был назначен Еке-Н^рин. Еще прежде было
набрано 400 кешиктенов-с-^ельцов, хорчи-кешиктен. По сформировании их,
командующим стрельцами оыл назначен Есунтее, Чжельмеев сын, совместно с
Тугаевым сыном, Букидаем. При этом было поведено: «Вместе с дневной стражей
турхаутов, в каждую очередь вступают также и стрельцы-лучники в следующем
порядке: в первую очередь вступает во главе сгоих стрельцов — Есунтее; во
вторую — Бугидай; в третью — Аорхудак, и в четвертую — Лаблаха. Под своим же
начальством они вводят в каждую очередь и смену турхаутов, носящих сайдаки.
Отряд с*^ельцов пополнить до 1000 и передать под команду Есунтее».
§ 22б! «Прежний отряд турхаутов, вступивший в службу вместе с чербием
Оголе , пополнить до 10Т)0 и передать под команду чербия Оголе же, из родичей
Боорчу. Один тысячного состава полк торхаутов передать под команду Мухалиева
родича — Буха; другую тысячу турхаутов передать под команду Алчидая, из
родичей Илугая; третью — чербию Додаю; четвертую — чербию Дохолху; пятую —
родичу Чжурчедая — Чанаю; шестую — Ахутаю, из родичей Алчи. В седьмой полк,
из отборных богатырей, ]	*	-
, поставить командиром Архай-Хасара. Этому полку быть
86

несменяемым, повседневным полком гвардии турхаутов. В военное время быть ему
передовым отрядом богатырей». Итак, командированные по избранию от тысяч
гвардейцы турхауты составили отряд в 8000. Ночной стражи — кебтеулов, вместе
со стрельцами-лучниками, также стало 2000. И всего — отряд в, 10000 человек —
тьма кешиктенов. Чингис-хан повелел соизволил: «Наша личная охрана, усиленная
до тьмы кешиктенов, будет в военное время и Главным средним полком».
§ 227. Старейшинами четырех очередей Дневной стражи турхаутов Чингис¬
хан назначил следующих лиц и установил следующий порядок дежурств: в первую
очередь вступает со своими кешиктенами и командует ими — ^ка; во вторую —
Алчидай, в третью — Додай-черби и в четвертую — Дохолху-черои. По назначении
старейшин очередей был назначен во всеобщее сведение следующей распорядок
несения дежурной службы: «Вступив в дежурство, дежурный начальник делает
перекличку дежурным кешиктенам и сменяется затем по истечении трех суток
с момента вступления в дежурство. За пропуск дежурства пропустившего
оное дежурство наказывать тремя палочными ударами. Того же дежурного за
вторичный пропуск дежурства наказывать семью палочными ударами. Того же
дежурного за пропуск дежурства в третий раз, если при этом он был здоров и не
испросил разрешения на отлучку у дежурного начальника, наказать тридцатью и
семью палочными ударами и, по признании его не желающим состоять при нас,
сослать в места отдаленные. Дежурные старейшины обязуются объявлять этот
приказ каждой трехдневной смене. Если приказ не объявлялся, ответственность
за последствия будут нести дежурные старейшины. Кешиктены же подвергаются
законным взысканиям лишь в том случае, если они пропускают дежурства вопреки
объявленному им приказу. Дежурные старейшины, невзирая на их старшинство, не
должны учинять самовольной расправы, оез особого нашего на то разрешения, над
теми моими кешиктенами, которые вступили на службу одновременно со мною, с
ровесниками моими по службе. О случаях предания суду кешиктенов надлежит
докладывать мне. Мы сами сумеем предать казни тех, кого следует предать казни,
равно как и разложить и наказать палками тех, кто заслужил палок. Те же лица,
которые, уповая на свое старшинство, позволят себе пускать в ход руки или ноги,
такие лица получат возмездие: за палки — палки, а за кулаки — кулаки же!»
§ 228. И еще повелел государь Чингис-хан: «Мои рядовой кешиктен выше
любого армейского начальника-тысячника. А стремянной моего кешиктена выше
армейского начальника — сотника или десятника. Пусть же не чинятся и не
равняются с моими кешиктенами армейские тысячники: в возникающих что этому
поводу ссорах с моими кешиктенами ответственность падет на тысячников».
§ z29. И еще повелел государь Чингис-хан: «Ко всеобщему сведению дежурных
офицеров. Вступив в дежурство и отбыв каждый на своем посту дневную службу,
стрельцы-турхауты еще засветло сменяются кеотеулами и проводят* ночь вне дворца.
При нас же ночной караул несут кебтеулы, которым, при своей смене, и сдают:
стрельцы — свои сайдаки, а повара-бавурчины — свою посуду. Проведя ночь вне
дворца, стрельцы-турхауты и повара-бавурчины, пока мы кушаем бульон-шилюн,
размещаются сидя у коновязи и договариваются с кебтеулами. После завтрака они
расходятся по своим местам: стрельцы — к своим сайдакам, турхауты — к своим
помещениям, бавурчины—к своей поо^де. По этому правилу и в том же порядке
вступает в дежурство каждая очередь. Тех людей, которые после заката солнца будут
ходить без разрешения сзади или спереди дворца, кебтеулы обязаны задерживать на
ночь, а утром подвергать допросу. Кебтеулы, сменяя друг друга, вступают в дежурство
по сдаче своих значков. По сдаче же таковых они и уходят, сменяясь с дежурства. На
ночь кебтеулы размещаются на своих постах вокр^ дворца. Кебтеулы, стоящие на
страже у ворот, обязаны, рубить голову по самые плечи и плечи на отвал всякому, кто
попытайся бы ночью проникнуть во дворец. Если кто явится ночью с экстренным
сообщением, обязан сказаться об этом кебтеулам и затем, вместе с кебтеулом же,
передавать сообщение, стоя у задней стены юрты. Никто не смеет садиться выше места
расположения кеотеулов, никто не смеет входить, не сказавшись кебтеулам. Никто не
должен ходить мимо постов кебтеулов. Никто не должен ходить и возле кебтеулов. Не
дозволяется также расспрашивать о числе кебтеулов. Проходящего мимо кебтеулов
последние обязаны задержать, равно как и того, кто ходил возле кебтеулов. У того, кто
расспрашивал о числе кебтеулов, кебтеулы должны отобрать лошадь, на которой тот
ехал в тот день, вместе со всей сбруей и одетым на нем платьем. Помните, как был
задержан за хождение ночью мимо кебтеулов даже и сам верный наш Элчжигидай».
87

X.	ГВАРДИЯ ЧИНГИС ХАНА. ПОХВАЛА ГВАРДИИ.
ПОКОРЕНИЕ УЙГУРОВ И ЛЕСНЫХ НАРОДОВ.
РАСПРЕДЕЛЕНИЕ УДЕЛОВ.
РАСПРАВА С ВОЛХВОМ ТЕБ-ТЕНГРИЕМ
§230.
«Тучами небо ночное закрыто,
Ты ж на посту, моя верная стража:
С дымником юрту мою стережешь ты.
Плотным ее облегаешь ты кругом —
Сон навеваешь на вежды мне крепкий.
Ты ведь и в сан возвела меня царский.
* * *
Звездами небо ночное горит.
Ты же мой сон безмятежный в постели
Чутко блюдешь, моя стража ночная.
Юрту-дворец мой кругом обступая.
К сану высокому ныне меня
Ты, благовещая стража, взнесла!
Сетью ль сплетутся дожди в непогоду.
Иль все живое мороз цепенит.
Ливень ли льет непрерывным потоком —
Ты ж — все вокруг моей юрты сетчатой,
О благоверная стража ночная.
Сердцу ты радость, моя легкокрылая.
Стража ночная моя, Кебтеул!
В радостный сан ты меня вознесла.
В бурю-невзгоду военную
Юрту с подолом мою окружала
Ты, во мгновение ока встающая.
Верная стража моя, Кебтеул!
Берестяного сайдака
Только рукою коснись —
Вся во мгновение ока встает
Бодрая стража моя, Кебтеул.
Звучным колчаном из ивы
Только ударь еле слышно —
Медлить не станешь ты.
Быстрая стража моя,
О благовещий ты мой, Кебтеул!
* Jk- *	'
Славьте же старою стражей ее!
И турхаутом великим зовите
Семьдесят тех турхаутов, что вместе
С чербием Оголе в службу вступили.
Славьте же старыми богатырями
Богатырей под началом Архая!
Также Аорчином Великим зовите
Е<^нтее с Бугидаем стрельцов!»
[«Б пасмурно облачные ночи юрты мои, имеющие дымники, кругом облегала ты
крепко убаюкивала меня во дворце, старая стража моя. Ты на этот трон возвела меня.
«В звездные ночи дворцы мои кругом облегала, на постели моей не давала метаться
в тревоге, благословенная стража моя. На высокий престол возвела меня ты!
«В переплетающиеся дожди, в трескучие морозы, в проливные дожди
88

решетчатые юрты мои окружала ты, во мгновение ока поднималась, верная стража
моя, упокоившая сердце.Ты и на радостный трон возвела меня.
«Среди коварных врагов, окружая юрты мои с подолами, ты во мгновение ока
поднималась на защиту, верная стража моя!
«На малейший стук берестяного колчана немедлительно откликавшаяся стража
моя! «На едва заметный стук березовых луков не запаздывавшая, быстроходная
стража моя, благословенная стража моя!
«Называйте ж ее старою стражей, называйте Великим Турхаутом — тех 70
тархаутов, которые вступили в службу вместе с Оголе-чербием.
«Называйте же старыми богатырями Архаевых богатырей. Зовите, великими
стрельцами Есунтеевых и Бугидаевых стрельцов!»]
Так он изволил говорить.
§ 231. «Пусть же и потомки потомков моих, которые некогда будут занимать
мой престол, пусть они берегут как память обо мне от всяких забот и горя тот
десятитысячный корпус моих личных кешиктенов, которые избраны от девяноста
и пяти тысяч, чтобы состоять лично при мне. Разве не превыше добрых гениев
хранителей были мне эти десять тысяч кешиктенов!» Так он изволил говорить.
§232. Еще говорил Чингис-хан: «В ведении кебтеулов состоят придворные дамы-
чербин и девушки, домочадцы, верблюжьи пастухи-темечины и коровьи пастухи
— хукерчины; на попечении тех же кебтеулов находятся и дворцовые юрты-телеги.
Знамена, барабаны и копейные древка также хранят кеотеулы. Они же имеют
наблюдение и за нашим столом. Равным образом кебтеулы имеют наблюдение затем
жертвенным мясом и пищей, которые предназначаются для тризн на могильниках.
Всякие растраты продовольственных припасов взыскиваются с заведывающих
таковыми кебтеулов. При раздаче питья и кушаний, стрельцы-хорчины обязаны
начинать раздачу с кеш’еулов, самую же раздачу производить не иначе, как по
разрешению кебтеулов. Кебтеулы имеют наблюдение за всеми входящими и
выходящими из дворца. При дверях должен постоянно дежурить дверник-кебтеул,
около самой юрты. Двое из кебтеулов достоят при Великой Виннице. От кебтеулов
же назначается кочевщик-нунтуучин, который устраивает на стоянку и дворцовые
юрты. Когда мы отбываем на соколиную охоту или звериную облаву, в таковых
наших занятих принимают участие и кебтеулы, оставляя, однако, известную часть
кебтеулов, соображаясь с обстоятельствами и временем, при юртовых телегах».
§ 233. И еще говорил Чингис-хан: «Если мы самолично не выступаем на войну, то
и кебтеулы без нас да не выступают на войну. При таковом нашем ясном повелении
будем привлекать к строжайшей ответственности тех ведающих военными делами
чербиев, которые пошлют кебтеулов на войну, злонамеренно нарушив наше повеление.
Вы спросите, почему же не подлежат посылке на войну кеотеулы? Прежде всего
потому, что именно кебтеулы пекутся о нашей златой жизни. А легко ли проводить
ночи, охраняя нашу особу: Легко ли попечение о Великом Аурухе и во время кочевок
и на стоянках? Итак, без нас самих не отправлять на войну людей, обремененных
столь сложными и многоразличными обязанностями. Быть по сему!»
§ 234. И еще повелеть соизволил государь Чингис-хан: «Кебтеулы принимают
участие в разрешении судебных дел в Зарго, совместно с Щиги-Хутуху. Под
наблюдением кебтеулов производится раздача сайдаков, луков, панцырей и пик.
Они же состоят при уборке меринов и погрузке вьючной клади. Совместно с
чербиями кебтеулы распределяют ткани. При назначении стоянки для стрельцов-
хорчинов и Дневной стражи турхаутов, с правой стороны от дворца надлежит
Располагать Есунтеевых и Букидаевых стрельцов и Алчидаеву, Оголееву и Ахутаеву
невную стражу. С левой стороны от дворца располагаются турхауты Буха, Додай-
чербия, Дохолху-чербия и Чаная. Архаевы богатыри должны занимать пост перед
дворцом. Кебтеулы, на попечении которых находятся дворцовые юрты-телеги,
держатся возле самого дворца, с левой стороны от него. Додай-черби, управляя
дворцовыми делами, заведует также и всеми окружающими дворец кешиктенами-
турхаутами, дворцовыми домочадцами, конюхами, овчарами, верблюжьими и
коровьими пастухами. Заведуя всем этим, Додай-черби располагается в тылу. Он,
как говорится, «отбросами питается, конским пометом отопляется».
§ 235. Нойону лубилаю было повелено отправиться к Харлуутам. Харлуутский
хан Арслан явился к Хубилаю с выражением покорности. Взяв с собою Арслан-хана,
Хубилай-найон представил его государю Чингис-хану. Во внимание к его добровольной
покорности, Чингис-хан милостиво принял его и обещал выдать за него дочь.
89

§ 236. Преследуя по повелению государя сыновей Тохтоа Меркитского — Худу,
Чилауна и других, Субеетай, в своей кованной из железа колеснице, настиг их на
реке Чуй, уничтожил и возвратился.
§ 2з7. Чжебе, преследовавший Найманского Кучулук-хана, настиг его в Сарик-
хуне, уничтожил и возвратился.
§ 238. Уйгурский Идуут гуислал к Чингис-хану посольство. Через послов Аткираха и
Дадая он извещал: «С великои радостью слышу о славе Чингис-ханова имени! Так ликуем
мы, когда рассеются тучи и явит себя матерь всего—солнце. Так радуемся мы, когда пройдет
лед и откроются вновь воды реки. Не пожалует ли меня государь Чингис-хан. Не найдет ли
и для меня хоть шнурка от золотого пояса, хоть лоскутка от своей багряницы. Тогда
стану я твоим пятым сыном и тебе отдам свою силу!» На эти речи послов Чингис-хан
милостиво соизволял передать такой ответ: «Дочь за него отдам, и быть ему пятым сыном
моим. Пусть Идуут приезжает, взяв с собой золота, серебра, жемчугов, перламутров,
златотканной парчи, узорчатых штофов и шелковых тканей». Обрадованный такою
милостью к нему, Идуут набрал золота, серебра, жемчугов, перламутров, шелков,
златотканной парчи, штофов узорчатых и, явившись, представился Чингис-хану.
Чингис-хан пожаловал Идуута и выдал за него Ал-Алтуну.
§ 239. В год Зайца (120/) Чжочи был послан с войском Правой руки к Лесным
народам. Проводником отбыл Буха. Прежде всех явился с выражением покорности
Оиратский Худуха-беки, со своими Тумен-Ойратами. Явившись, он стал провожатым
Ь Чжочи. Проводил его к своим Тумен-Оиратам и ввел в Шихшит. Подчинив
йратов. Бурятов, Бархунов, Урсутов, Хабханасов, Ханхасов и Тубасов, Чжочи
подступил к Тумен-Киргизам. Тогда к Чжочи явились Киргизские нойоны Еди, Инал,
Алдиер и Олеоек-дигин. Они выразили покорность и били государю челом белыми
кречетами-шинхот, белыми же меринами да белыми же соболями. Чжочи принял
под власть Монгольскую все Лесные народы, начиная оттуда по направлению к нам,
а именно народы: Шиоир, Кесдиин, Байт, Тухас, Тенлек, Тоелес, Тас и Бачжиги. Взял
он с собою Киргизских нойонов-темников и тысячников, а также нойонов Лесных
народов и, представив Чингис-хану, велел бить государю челом своими белыми
кречетами да белыми ж меринами, да, белыми ж соболями. За то, что Ойратский
Худуха-беки первый вышел навстречу Чжочия с выражением покорности, вместе
со своими Ойратами, государь пожаловал, его и выдал за сына его, Инальчи царевну
Чечейген. Царевну же Олуйхан выдал за Инальчиева брата — Т^ельчи, а царевну
Алаха-беки отдали в замужество к Онгудцам. Милостиво обратясь к Чжочи,
Чингис-хан соизволил сказать: «Ты старший из моих сыновей. Не успел выйти из
дому, как в добром здравии благополучно воротился, покорив без потерь людьми и
лошадьми Лесные народы. Жалую их тебе в подданство». И повелел так.
§ 240. Борохул же был послан против Хори-Туматского племени. Хори-Туматами
правила, по смерти своего мужа, Дайдухул-Сохора, — Ботохой-Толстая. Достигнув
их пределов, Борохул-нойон, с тремя людьми, пошел вперед своего войска. Когда он
поздно вечером пробирался по невообразимо трудной лесной тропинке, Туматские
дозорные в тылу у него устроили засаду на этой самой тропе, захватили его и убили.
Узнав об убийстве Б(юохула, Чингис-хан очень разгневался и стал сам собираться
в поход на Туматов. Насилу его отговорили Боорчу с Мухалием. Тогда он послал
Дорбетского Дорбо^оКШина и наказал ему: «В строгости держи войско и попробуй,
молясь Вечному Неоу, покорить Туматское племя». Дорбо отрядил часть войска к той
самой охранявшейся Туматским караулом тропе, по которой хотел пройти перед тем
отряд Борохула, и, обманув неприятеля ложным движением, сам направил войска
по тропе, проложенной дикими буйволами. Когда же и лучшие из ратников стали
колебаться, он приказал отборным ратникам нести наготове по десяти прутьев для
понукания отстающих. Вооружив ратников топорами, тесаками, пилами и долотами
и всяким потребным инструментом, он приказал прорубать просеку по следу
буйволов, пилить и рубить деревья. И вот, поднявшись на гору, он внезапным ударом
обрушился на пировавших беспечно Туматов и полонил их.
§ 241. Тут же, у Ботохой-Толстой, в плену у Туматов находились Хорчи-нойон
с Худуха-беки. Пленение же Хорчи произошло при следующих обстоятельствах.
Чингис-хан разрешил ему взять себе в жены тридцать самых красивых Туматских
девушек. Он и поехал за Туматскими девушками. Тогда покорившиеся было перед
тем Туматы восстали и захватили нойона Хорчи в плен. Узнав о пленении Хорчи,
Чингис-хан послал к Туматам Худуху, как xopouijero знатока Лесных народов. Но
90

и Худуха-беки был также схвачен. Замирив окончательно Туматский народ, Дорбо
отдал сотню Туматов семейству Боро^^ла в возмещение за смд?ть его. Хорчи
наорал себе тридцать девиц, а Ботохой-Толстую он отдал Худуха-оеки.
§ 242. Порешив, выделить уделы для матери, сыновей и младших братьев, Чингис¬
хан произвел такое распределение. Он сказал: «Матушка больше всех потрудилась
над созиданием государства. Чжочи — мой старший наследник, а Отчигин — самый
младший из отцовых братьев». В виду этого он, выделяя уделы, дал 10 000 юрт матери
совместно с Отчигином. Мать обиделась, но смолчала. Чжочи выделил 9000 юрт,
Чаадаю — 8000, Огодаю — 5000, Толую — 5000, Хасару — 4000, Алчидаю — 2000
и Бельгутаю — 1500 юрт. Потом говорит: «А Даритаи (Отчигин) был на стороне
Кереитов. Долой его с глаз моих! Истребить». Тогда Боорчу, Мухали и Шиги-Хутуху
стали говорить ему: «Это ли не значило бы угашать свой собственный очаг или
разрушать свой собственный дом! Ведь он единственный дядя твой и заветная память
твоего блаженного родителя. Уничтожить его — как можно допустить подобное?
Прости же неразумному, и пусть вьется дымок над детским кочевьем твоего
блаженного родителя!» Долго они уговаривали его, один за другим, и так горячились
и сокрушались, что дым шел из ноздрей. Наконец, вспомнил он своего блаженного
родителя и, успокоенный речами Боорчу с Мухалием, сказал: «Ну пусть будет так!»
§ 243.Чингис-хан продолжал: «Отдавая в удел матери с Отчигином 10 000 юрт, я
приставляю к ним четырех нойонов: Гучу, Кокочу, Чжунсая и Аргасуна. К Чжочию
приставляю троих: Хунана, Мункеура и Кете. К Чаадаю-троих: Харачара, Мунке и
Идохудая». И еще говорил Чингис-хан: «Чаадай крут и скрытен характером. Пусть
же Коко-Цос вместе с ним обсуждает задуманное, состоя при нем и навещая его и
утром и вечером». К Огодаю он приставил двоих: Илугея и Дегея. К Толую-Чжедая
и Бала и к Алчидаю-Чаурхана.
§ 244. У Хонхотанского Мунлик-эчиге было семеро сыновей. Старший из семерых,
по имени Кокочу, был Теб-Тенгри, волхв. Эти семеро лонхот^нцев стакнулись как-то и
избили Хасара. Тот пал на колени перед Чингис-ханом и стал ему жаловаться. Но попал
он как раз под сердитую руку, и говорит ему Чингис-хан: «Слывешь непобедимым, а
вот и оказался побежденным». Роняя слезы, Хасар поднялся и ушел. В сердцах он три
дня не бьш у Чингис-хана, а тем временем Теб-Тенгри говорит Чингис-хану: «Вечный
Тенгрий вещает мне свою волю так, что выходит временно править государством
Тем)^1жину, а временно Хаса^. Если ты не предупредишь замыслы Хасара, то за
будущее нельзя поручиться». Под влиянием этих наговоров, Чингис-хан в ту же ночь
выехал, чтобы схватить Хасара. Но Гучу с Кокочуем предупредили об этом мать, и она
тотчас же, следом за ним, выехала в крытом возке, запряженном белым верблюдом.
Проехав всю ночь без остановки, на восходе солнца доехала она до места и захватила
Чингис-хана в тот самый момент, как он завязав у Хасара рукава и отобрав у него шапку
и пояс, подвергал его допросу. Будучи так накрыт матерью, Чингис-хан смутился. А мать,
пьшая гневом, вышла из возка и подходит к ним. Развязала она у Хасара рукава, отдала ему
шапку с поясом и, не в силах унять своего раздражения, грисела на корточки, расстегнулась
и, выложив обе груди на колени свои, говорит: «ВидитеГ Вот шуди, которые сосали вы. О
пожиратели матерней утробы, о братоубийцы! Что сделал вам Хасар? Темучжин опорожнял
коща-то одну полную грудь. )^чиун с Отчигином вдвоем не могли опорожнить и одной. А
Хасар успокаивал меня и ублажал, опорожняя обе груди мои. Вот почему мой Темучжин
взял умом, а Хасар — меткой стрельбой и силой.
Кто в перестрелку вступал.
Тех покорял он стрельбою.
Тех, кто робел перед битвой.
Выстрелом вверх забирал!
Не за то ли и возненавидели вы Хасара, что это он раздавил врагов!» Успокоив
мать, ЧйНгис-хан сказал: «Страшно и стыдно мне материнского гнева. Давайте
уедем!» И они уехали. Однако потом он, тайно от матери, отобрал у Хасара людей,
оставив ему только 1400 юрт. Но мать узнала, и огорчение этим поступком ускорило
ее кончину. А Чжалаирский Чжебке с испугу бежал в страну Баргузинскую.
§ 245. После этого случая стали собираться к Теб-Тенгрию подданные всех
девяти языков. Тут и от Чингис-хановой коновязи многие подумывали уйти к Теб-
Тенгрию. Уходили к Теб-Тенгрию и крепостные Тешгге-Отчигина в таковом народном
движении. Тогда Отчигин отправил своего посла Сохора потребовать обратно своих
беглых холопов. Но Теб-Тенгрий, всячески надругавшись над послом Сохором,
91

отослал его обратно пешком, заставив нести на спине свое седло, и сказал при этом:
«Будешь послом как раз под пару Отчигину	Вынужденней принять обратно своего
посла в таком уничижении, Отчитин на другой же день отправился к Теб-Тенгрию сам
и сказал: «Посла Сохора вы с поношением отправили обратно пешим, Требую своих
крепостных!» При этих его словах семеро Хонхотанцев обступил и его со всех сторон
и говорят: «А в праве ты был посылать своего посла Сохора?» В страхе, как бы они
чего над ним не сделали, Отчигин-нойон ответил: «Да, я тут поступил неправильно,
виноват!» — «А шз виноват, то проси прощения на коленях!» И велели ему стать
на колени сзади Теб-Тенгрия. Крепостных, конечно, ему не отдали, и Отчигин на
следующее утро чуть свет отправился к Чингис-хану. Когда он вошел, Чингис-хан еще
лежал в постели. Отчиган пал на колени и со слезами сказал: «К Теб-Тенгрию стали
стекаться крепостные всех девяти языков. И вот я послал к Теб-Тенгрию своего посла
Сохора потребовать обратно своих собственных крепостных. Когда же он, всячески
оскорбив моего посла Сохора, выслал его обратно пешим с седлом на спине, я сам
отравился требовать их. Но семеро Хонхотанцев обступили меня со всех сторон и
заставили просить прощения у Теб-Тенгрия, стоя сзади него на коленях». Рассказывая
все это, он рыдал. Чт1нгис-хан не успел еще произнести ни слова, как Борте-учжин
привстала на постели и села, прикрывая грудь свою концом одеяла. Слезы закапали
у нее из глаз, как только увидала она, что Отчйгин в самом деле плачет. И она
заговорила: «Что же это они делают, эти Хонхотанцы! Только на днях стакнулись и
избили Хасара, а теперь опять. Как смеют ставить позади себя на колени Отчигина?
Что это за порядки такие? Так, пожалуй, они изведут всех твоих братьев, подобных
лиственницам или соснам. Ведь несомненно, что долго ли, коротко ли:
Падет как увядшее древо
Тело твое, государь.
Кому же дадут они править
Царством смятенным твоим?
Столпом сокрушенным падет
Тело твое, государь.
Кому же дадут они править
Царством разбитым твоим?
[«Коща, подобно высохшему дереву, падает твое тело, кому дадут они править твоим
царством, которое уподобится разметанной конопле? Когда, подобно колоне, обрушиться
твое тело, кому дадут они править твоим царством, которое уподобиться стае птиц»].
Как дадут они мне, худо-бедно, вырастить трех-четырех малюток моих эти люди,
способные извести даже и братьев твоих, подобных лиственницам или соснам? Что
же это такое творят Хонтотанцы! И как можешь ты спокойно, смотреть на такое
обращение с своими же братьями?» После этих слов Борте-учживы Чингис-хан сказал
Отчигину: «Теб-Тенг^й ужо явится. Я разрешаю тебе поступить с ним по своему
усмотрению». Тогда Отчигин встал, отер слезы и, выйдя, поставил наготове трех
борцов-силачей. Вскоре, же является Мунлик-отец со своими семерыми сыновьями.
Все входят, причем Тео-Тенгрий усаживается справа от Винницы. Но тут же Отчигин
хватает его за ворот: «Вчера ты, — говорит он, — вчера ты заставлял меня молить о
прощении. Давай же попытаем жребия!» И, держа его за ворот, поволок к дверям. Теб-
Тенгри, в свою очередь, схватил его, за ворот, и началась борьба. Во время борьбы Теб-
Тенгриева шапка упала перед самым очагом. Мунлик-отец поднял шапку, поцеловал
и сунул к себе за пазуху, ^т Чингис-хан и говорит: «Ступайте мерятся силами на
дворе!» Отчигин потащил Теб-Тенгрия, а тем временем стоявшие наготове, в сенях
за порогом, трое борцов переняли у него Теб-Тенгрия , выволокли на двор и разом
переломив ему хребет, бросили у края телег на левой стороне двора. Отчигин же
вернулся в юрту и говорит: «Теб-Тенгрий заставляет меня молить о пощаде, а сам не
хочет принимать моего приглашения попытав жребья: притворяется лежачим. Видно,
что друг он на час!» Сра^ понял Мунлик-отец, в чем дело, слезы покапали из глаз
его, и он говорит: «Нет у Великой Матери Земли-Этуген столько камьев; нет у моря и
рек столько ручьев, сколько, было моих дружеских услуг!» При этих словах шест^о
его сыновей, Хонхотанцев, загородив дверь, стали кругом очага, засучив рукава. Все
более теснимый ими Чингис-хан, со словами «Дай дорогу, расступись!», вьшел вон.
Тут Чингис-хана обступили стрельцы и дневной караул гвардии. Он увидал Теб-
Тенгрия, который валялся с переломленным хребтом с краю телег. Приказав принести
Трудно передаваемая игра слов.
92

с заднего двора, запасную серую юрту, он велел поставить ее над Теб-Тенгрием, а
затем, приказав заложить подводы, укочевал с этого места.
§ 246. Людям было приказано сторожить юрту, поставленную над Теб-Тенгрием,
закрыв дымник и заперев двери. И вот в третью, ночь, на рассвете, дымник раскрылся,
и он вознесся телесно. Стали дознаваться, по приметам и дознались, что тут дело в
его волховстве. Чингис-хан сказал при этом: «Теб-Тенгрий пускал в ход руки и ноги
на братьев моих. Он распускал между ними неосновательные и клеветнические слухи.
Вот, за что Тенгрий невзлюбил его и унес не только душу его, но и самое тело!» Потом
Чингис-хан гневно стал выговаривать отцу Мунлику: «Ты не удд)живал нрава своих
сыновей, и вот они, возомнив себя равными, поплатилась головой Теб-Тенгрия. Давно
бы с вами было поступлено по образу Чжамухи да Алтана с Хучаром, знай я о таких
ваших повадках!» Долго бранил он отца Мунлика, а под конец и говорит: «Было бы
недостойно и стыдно утреннее слово менять вечером, а вечернее слово менять утром.
Так уж и быть: данное слово крепко!» И уже милостиво присовокупил: «Кто мог бы
равняться с Мунликовой породой, не будь у нее таких широких замашек». Когда не
стало Теб-Тенгрия, Хонхотанцы присмирели.
XI.	ПОКОРЕНИЕ СЕВЕРНОГО КИТАЯ, СИ-СЯ,
ТУРКЕСТАНА, БАГДАДСКОГО ХАЛИФАТА и РУСИ
§ 247. Затем, в год Овцы, Чингис-хан выступил в поход против народа Китад. После
занятия Фу-чжоу и переправы через Хунегенский перевал (Ехулин, в 30 ли к западу
от Калгана) он занял Сюнь-дэ-фу и выслал далее передовой отряд под командою
Чжебе и Гунгунека, Достигнув Чаочияла (Цзюй-юн-гуань), который оказался сильно
укрепленным, Чжебе отступил с намерением вызвать этим способом выступление
неприятеля и дать ему бои. Заметив его отступление, Китадское войско на самом
деле двинулось его преследовать, выступив из крепости и запрудив до самой горы
всю долину реки. Между тем Чжебе, дойдя до Сюнь-дэ-фуского мыса, повернул
обратно и с-фемительной лавиной оорушился на рассыпавшегося в беспорядке
неприятеля. В это время на Китадцев вслед за Чжебе ударил с главными силами
Чингис-хан и погнал их. Он разбил самые лучшие части неприятельского войска,
состоявшие из Хара-Китадцев, Чжурчедов и Чжуинцев. Тут до самого Чабчияла
пошло такое истребление, что кости трещали словно сухие сучья. Когда Чжебе
взял крепость Чабчиял и пфешел перевал, Чингис-хан расположился лагерем в
Ширадеке (совр. Нанькоу). Он осадил Чжунду (совр. Пекин или Бей-пин), а для
осады других городов послал особые отряды. Чжебе был отряжен для осады Дун-
чана (Дун-цзин, т. е. Восточная столица). Подойдя к Дун-чану и осадив его, Чжебе
в виду невозможности его прямого захвата, отступил на расстояние шесть суток
пути, внезапно повернул назад и, пройдя это расстояние ускоренным ходом, при
заводных конях, захватил город Дун-чан внезапным нападением.
§ 248. По взятии города Дун-чана, Чжебе возвратился обратно и присоединился
к Чингис-хану. Во время осады Чжунду Алтан-хановский вельможа, Вангин-чинсян,
представил своему государю такой доклад: «Не пробил ли час падения династии
соизволением на то неба и земли? Монголы, чрезвычайно усилившись, разбили наши
главные части Хара-Китадские, Чжурчедские и Чжуинские и полностью их истребили.
Они захватили и наш опорный п)шкт Чабчиял. Если теперь мы вновь соберем и
снарядим войско и оно опять будет разбито Монголами, то несомненно рассеется по
своим городам и деревням. Дальнейшие сборы окажутся невозможными в такой же
мере, в какой невозможным станет и заключение мира с неприятелем. Не соблаговолит
ли посему Алтай-хан согласиться на временное перемирие с Монголами. А когда
Монголы примут наши мирные предложения и уйдут, тогда мы поведем с ними
иные речи. Кстати же у Монголов, как слышно, и люди и лошади сильно страдают,
от непривычно жаркого климата. Дадим же их хану царевну, а военоначальникам и
ратным людям золота, серебра, тканей и товаров, сколько им под силу увезти. Кто
знает не прельстятся ли они на такие М1шные предложения?» Одобрив и утвердив этот
доклад Вангин-чинсяна резолюцией «быть по сему», Алтан-хан вступил с Чингис¬
ханом в мирные переговоры. Он отправил к Чингис-хану для ведения переговоров
Вангин-чинсяна, выслав с ним из Чжунду царевну, или г^-чжу, для Чингис-хана, а
также золота, серебра, тканей и всяких товаров для войска в таком количестве, какое
93

только им было под силу увезти с собою, Согласившись на эти мирные предложения,
Чингис-хан снял осаду городов и, отозвав войска, ушел, причем Вангин-чинсян
провожал его до мыса, называемого Мочжоу-Фучжоу. Наши солдаты так нагрузились
шелками и вещами, что даже вьюки перевязывали шелковыми кипами.
§ 249. В этот же поход побывали и у народа Хашин (Хэ-син, Си-ся). Когда
подступали к его пределам, Хашинский Бурхан, вступив в мирные переговоры,
выслал Чингис-хана царевну, по имени Чаха, и предложил свои услуги быть у
Чингис-хана правой рукой. Кроме этого, Бурхан сообщал: «Ужасались мы слухом
о славном имени Чингис-хана. Ныне же мы 1у?ебываем в страхе перед величием
самоличного пришествия твоего. Тунгутскии народ готов стать твоею правой
рукой и отдать тебе свои силы. Но как их отдать? Кочуем мы недалеко а городища
у нас глинобитные. Если взять нас в товарищи, то мы
Быстрый налет учинить ли,
В жаркой ли сече рубиться,
В быстром набеге твоем
Явно врага не нагнать нам;
В жарких же сечах подавно
Нам устоять невозможно.
[«Когда случатся спешные походы или жаркие боевые схватки, то мы в спешном
походе — не в силах угнаться, а в жарких схватках не в силах противостоять...»]
А потому вот о чем мы, Тангуты, просили бы соизволения государя Чингис-хана:
Сделай-ка нас ты своею прислугою.
Много верблюдов тебе мы пригоним.
Вырастив их на ковыльных просторах.
Сукон и тканей тебе мы доставим,
Соколов будем прилежно учить мы.
Лучшую птицу к тебе высылая».
[«Среди высоких дересунов-ковылей откормим и пригоним тебе множество верблю¬
дов; будем служить у тебя оруженосцами — хя, будем ткать для тебя сукна и прочие
ткани; будем добывать ловчих птиц, обучать их и наилучших поставлять тебе».]
Так докладывал Бурхан. И он сдержал свое слово: собрал со своих Тангутов
столько верблюдов, что с трудом их доставили к нам.
§ 250. В один поход были приведены к покорности Китадский Алтан-хан, с
которого взято множество тканей, и Хашинский Бурхан, доставивший нам множество
верблюдов. Итак, в год Овцы (1211) Чингис-хан, покорив Китадского Алтан-хана, по
имени Алутая, и Тангутского Илаху-бурхана, расположился кочевьем в Саари-кеер.
§251. Затем, Чингис-хан вторично выступил в поход против Китадского Алтан-хана
Ахутая за то, что он учинил препятствия нашему посольству во главе с Чжубханом,
посланному для мирных переговоров с Чжао-Гуанем (т.е. государем династии Сун, по
фамилии Чжао). Он говорил: «Как смели они, находясь с нами в мире, не пропускать
нашего мирного посольства к Чжао-Гуаню?» Выступив в поход, Чингис-хан направился
к Тунгуаньскому проходу, а Чжебея отрядил через Чабчиял. Узнав, что Чингис-хан
намерен пройти через Тунгуаньскте заставу, Алтан-хан возложил командование
войсками на трех военачальников: Иле, Хада и Хобегетура. Выслав передовой заслон
под командою Улаан-дегиленя, он приказал Иле, Хадаю и Хобегетуру идти спешным
походом и, таким образом, не допустить взятия Тунгуаньского прохода и перехода
Монголов через его перевал. Китадские войска подоспели как раз к тому времени, как
мы подходили к Тунгуаньскому проходу. Тогда Чингис-хан вступил в бой с войсками
Хадая, Иле и Хобегетура и потеснил Иле и Хадая. Тулуй же с Чугу-19фгеном ударили
наперерез (с фланга) и вынудили к отступлению Улаан-дегиленя. Тесня войска Иле
и Хадая, наши разбили их, и началось такое истребление Китадцев, как будто бы мы
ломали сухие сучья. Узнав о полном поражении своих войск, Алтан-хан бежал из
Чжунду в Наньгин (Бянь-лян, т. е. Южная столица). Уцелевшие Китадские войска
испытывали такой голод, что умирающие с голоду, солдаты, убивая друг друга, ели
человеческое мясо. «Толуй с Чугу-кургеном действовали прекрасно!» — сказал Чингис¬
хан и оказал обоим великие милости.
§ 252. Остановившись в Хэ-си-ву Чингис-хан расположил войска в Шара-кеере,
близ Чжунду, Чжебе же, разрушив Чабчияльские укрепления и взяв Чабчиял, отвел
То есть, живём мы оседло.
По П. Кафарову, местечко между современным Пекином и Тяньцзинем.
94

войска и присоединился к Чингис-хану. Оказалось, что, покидая Чжунду, Алтан-хан
оставил в нем своим наместником «Лю-шоу» вельможу Хадая. Чингис-хан отправил
в Чжунду Онгура-бавурчи, Архай-Хасара и Шиги-Хутуху, поручив им подсчитать
наличность золота и серебра, а также поштучно проверить наличность тканей. Когда
они подъезжали, Хада вышел к ним навстречу, захватив с собою из Чжундуских
кладовых шитые золотом узорчатые ткани для встречных подношений. Тут Шиги-
Хутуху сказал Хадаю: «Раньше эти вещи, как и самый Чжунду, были ведь Алтан-хановы.
А ныне Чжунду — Чингис-ханов. Как же ты смеешь, крадучись как вор, раздавать,
Чингис-ханово добро?» И сказав так, Шиги-Хутуху не принял подарков, а Онгур-
бавурчи с Архай-Хасаром приняли. Проверив пошт)^но наличность запасов, все трое
вернулись, и когда Чингис-хан стал спрашивать у Онгура, Архая и Хутуху, не дарил ли
им чего Хада, то Шиги-^туху, и говорит: «Он принес и одаривал нас златотканными
травчатыми шелками. Но я сказал ему: «Прежде этот Чжунду был Алтан-ханов, а
теперь — Чингиз-ханов. Зачем же ты, Хада, крадучись как вор, раздаешь Чингис-
ханово добро?» И я не принял подарков, но Онгур с Беаром приняли его подношения».
Тогда Чингис-хан сделал очень строгий выговор Онг)фу с Архаем, а Шиги-Xyiyxy
милостивейше соизволил сказать: «Ты держишь, в мыслях твоих Великую Ясу — Еке-
Йосу. Не ты, ли, Шиги-Хутуху, — око смотрения моего и ухо слушания моего!»
§ 253. Вступив в Наньгин, Алтан-хан отправил к Чингис-хану посольство,
униженно прося мира и выслав своего сына с сотнею дружины его для службы в
гвардии Чингис-хана. Приняв его мирные предложения, Чингис-хан, предполагая
сам возвратиться через Чабчиял, отрядил Хасара с войском Левого корпуса, дав ему
такое поручение: «Следуя вдоль по берегу моря, привести к покорности город Бегин
(Да-дин-фу, т. е. Северная столица). Далее следовать через земли Чжурчедского
Фухано и, случае его сопротивления, покарать, а в случае миролюбивого приема
пройти мимо его пограничных городов, направиться по берегу рек Ула и Нау,
затем перейти в ее вернем течении реку Таоур и присоединиться к главным силам
в Великом Аурухе». Вместе с Хясаром из нойонов были отряжены Чжурчедай,
Толун-черби и Алчи. Приведя к покорности город Бегин, замирив Чжурчедского
Фухано путем переговоров, Хасар, покорив попутные города, перешел в верховьях
реку Таоур и соединился на стоянке с Великим Аурухом.
§ 254. Затем, когда Сартаульцы задержали и перебили сто человек наших
посольских людей, отправленных к ним во главе с Чингис-хановым послом Ухуна,
государь Чингис-хан сказал: «Пойду войною на Сартаульский. народ и законною
местью отомщу за сотню своих посольских людей во главе с Ухуна. Можно
ли позволить Сартаульскому народу безнаказанно обрывать украшенья моих
златоцарственных поводьев?» Перед тем как ему выступить в поход, ханша Есуй
обратилась к нему с таким словом: «Государь, каган!
О благе народном все мысли твои:
Проходишь ли ты перевалом высоким.
Широкие ль реки ты вплавь переходишь.
Иль в дальний поход ты, как ныне, идешь.
Но в мире не вечно ведь все, что родилось.
Как семя, народ твой развеется.
Когда упадешь ты, владыко.
Как падает в бурю высокое древо.
Кому же ты царство свое завещаешь?
Как стая испуганных птиц, разлетится
Народ твой, когда, пошатнувшись.
Падет его царственный столп и опора.
Кому же ты царство свое завещаешь?
[«Высокие перевалы переваливая, широкие реки переходя, долгие походы
исхаживая, помышлял ты заботливо о многолюдном царстве своем. Кто рождался, тот
не был вечным среди живых. Когда же и ты станешь падать, как увядающее дерево, кому
прикажешь народ свой, уподобившийся развеваемой конопле? Когда покачнешься и
ты, подобный столпу, кому прикажешь народ свой, уподобившийся стае птиц?..»]
Чье имя назовешь ты из четверых твоих витязями родившихся сыновей? Просим
мы о вразумлении твоем для всех нас: и сыновей твоих и младших братьев, да и нас
недостойных. Да будет на то твое царское изволение!» Когда она так представила
государю, Чингис-хан соизволил сказать: «Даром что Есуй — женщина, а слово ее
95

справедливее справедливого. И никто-то ведь, ни братья, ни сыновья, ни вы, Боорчу с
Мухалием, подобного мне не доложили!
Сам же я видно забылся.
]^дто за предками мне не идти!
Сам же я видно заспался
Будто бы смерть и меня не возьмет!
[«А я-то забылся: будто бы мне не последовать вскоре за праотцами. А я-то
заспался: будто бы никогда не похитит меня смерть !..»]
Итак, — продолжал он, — итак старший мой сын — это Чжочи. Что скажешь ты?
Отвечай!» Не успел Чжочи открыть рта, как его предупредил Чаадай: «Ты повелеваешь
”	>Чжочия?
ворот, говорит:
4этихсловах
5 государь еще пока не нарек
тебя. Что же ты судишь меня? Какими заслугами ты отличаешься? Разве только одной
лишь свирепостью ты превосходишь всех. Даю на отсечение свой большой палец,
если только ты победишь меня даже в пустой стрельбе вверх. И не встать мне с места,
если только ты повалишь меня, победив в борьбе. Но будет на то воля родителя и
государя!» И Чжочи с Чаадаем ухватились за вороты, изготовясь к борьбе. Тут Боорчи
берет за руку Чжочия, а Мухали — Чаадая, и разнимают. А Чингис-хан — ни слова.
Тогда заговорил Коко-Цос, который стоял с левой руки: «Куда ты спешишь, Чаадай?
Ведь государь, твой родитель, на тебя возлагал надежды изо всех своих сыновей. Я
скажу тебе, какая жизнь была, когда вас еще на свете не было:
Небо звездное бывало
Поворачивалось —
Вот какая распря шла
Всенародная.
На постель тут не ложилися.
Все добычей поживлялися.
Мать широкая земля
Содрогалася —
Вот какая распря шла,
Всеязычная.
В одеяло тут не кутались.
Все мечами переведывались.
Друг на друга всяк посягал
Вольной волею никто не живал.
В общей свалке ли кому уйтр^
В смертной сече ли кому сдооровать?
Губишь ты речами ядовитыми
Масло благости царицы-матери!
Молоко ее сердечное
Квасишь дерзостью бесчинною!
Не одно ли чрево материнское
Вас вынашивало?
Не одна ли породила
Вас утроба материнская?
Вас под сердцем своим она выносила!
Коли мать прогневишь.
То ничем не согреть
Охладевшей души.
Всех вас чревом своим породила она!
Коли мать огорчишь.
Не развеять ничем
Материнского горя.
Родитель твой, царь.
Великий улус созидая.
Черной своей головы не щадил.
Черную кровь свою ведрами лил;
Черных очей никогда не смежая.
“ Трудно передаваемый намёк иносказанием.
96

Тонких ушей на подушку не клал,
На рукаве он при нужде дремал,
Жажду слюною своей утоляя.
Голод десной промеж зуб унимал.
Пот ото лба до подошв доходил,
А от подошв и ко лбу поднимался.
В те поры как государь подвизался,
Вместе трудилась и мать ваша с ним.
Высоко бывало причешется.
Пояс повыше подтянет.
Плотно бывало причешется,
Пояс потуже затянет.
Вот как бывало растит она вас:
Что взглотнуть оы самой —
В рот половину вам сунет.
В рот положить бы себе —
Все вам одним отдаст.
Голодом ходит бывало.
Дума-забота одна у нее:
Как бы за плечи вас вытянуть,
С мужами вровень поставить.
Как бы за шею вас вытянуть.
Людям в обиду не дать вас.
Мыла все вас она, чистила,
Крепко вас на ноги ставила.
До молодецких плечей дотянула,
К конской стати пригнала.
Наша священная мать и царица
Светлому солнцу душою подобна.
Мыслью ж, как море, она широка».
[«Звездное небо поворачивалось — была всенародная мспря. В постель свою
не ложились — все друг друга грабили (забирали добычу). Вся поверхность земли
содрогалась — всесветная брань шла. Не прилечь под свое одеяло — до того шла
общая вражда. Некогда было раздумывать — надо было вместе дело делать. Некогда
было бежать — надо было вместе биться. Некогда было миловаться — приходилось
смертным боем биться. Ты же так говоришь, что у своей матери убавляешь масло ее
благоволения; так говоришь, что у священной государыни сквашиваешь молоко ее
сердца. Не родились ли вы из одного и того же чрева, не поднялись ли вы от одного
и того же лона? Если вы оскорбите свою мать, которая носила вас под сердцем, то
душа ее охладеет к вам, и никогда того не исправить. Если вы огорчите свою мать, из
чрева которой родились, то скорби ее никогда уж не развеять. Государь ваш родитель
вот как созидал всенародное царство: черной головы своей не щадил (?), черную
кровь свою щедро лил (?), черным очам своим мигнуть не давал, сплюснутых ушей
своих на подушку не клал — руку клал вместо подушки, полу подстилал; слюной
своей жажду утолял, десной между зубов голод унимал, со лба его пот лил до самых
подошв, а от подошв до лба поднимался. В упорных трудах его, с подтянутой всегда
подпругой, страдала с ним заодно и мать же ваша: плотно-наплотно косы стягивала,
туго-натуго подпоясывалась, крепко-накрепко косы стягивала, сильно-насильно
подпоясывалась и вот как растила вас: что самой проглотить — половину вам отдаст;
что кусок откусить — то все про вас пойдет, сама голодная будет ходить. И все-то
думает, бывало, как бы вас за плечи вытянуть да с мужами поровнять; как бы вас
за шею вытянуть да с людьми сравнять. Тела ваши обмывала-обчищала, пяту вашу
возвышала, доводила вас до богатырских плечей, до мериновых статей. Разве не
помышляет она: теперь только и нагляжусь на своих деток. Священная государыня
наша светла душой — словно солнце, широка мыслию — словно озеро».]
Так сказал Коко-Цос.
§ 255. Тогда обратился к сыновьям Чингис-хан: «Как смеете вы подобным
образом отзываться о Чжочи! Не Чжочи ли старший из моих царевичей? Впредь не
смейте произносить подобных слов!» Улыбнулся при этих словах Чаадай и говорит:
«Никто не оспаривает ведь ни заслуг Чжочиевых, ни его достоинств, но ведь и то
97

сказать: за убийство на словах не полагается тяжкого наказания, точно так же как
за причинение смерти языком с живого человека кожи не дерут. Ведь оба мы с
Чжочием старшие сыновья. Вот и будем мы парою служить оатюшке-государю. И
пусть каждый из нас руку по самое плечо отхватит тому, кто будет фальшивить,
пусть ногу но жилам отхватит по самую голень тому, кто отставать станет. Огодай
у нас великодушен, Огодая бы и наречь. Добро быть Огодаю при особе батюшки-
государя, добро государю и батюшке преподать ему наставление о Великой темной
шапке!» На эти слова Чингис-хан заметил: «А ты, Чжочи, что скажешь?» Чжочи,
говорит: «Чаадай уж сказал. Будем служить парой с Чаадаем. Высказываемся за
Огодая!» — «К чему же, — говорит Чингис-хан, — к чему же непременно парой?
Мать-земля велика. Много на ней рек и вод. Скажите лучше — будем отдельно друг
от друга править иноземными народами, широко раздвинув отдельные кочевья. Да
смотрите же вы оба, Чжочи с Чаадаем, крепко держитесь только что данного друг
другу слова! Не давайте подданным своим поводов для насмешек или холопам — для
пересудов. Помните, как некогда было поступлено с Алтаном и Хучаром, которые
точно так же давали крепкое слово, а потом его не сдержали! Что с ними сталось
тогда, помните? Теперь же вместе с вами будут выделены в ваши уделы и некоторые
из потомков Алтана и Хучара. Авось не сойдете с пути правого: постоянно имея их
перед глазами!» Так сказав, он обратился к Огодаю: «А ты, Огодай, что скажешь?
Говори-ка!» Огодай сказал: «Как мне ответить, что я не в силах? Про себя-то я могу
сказать, что постараюсь осилить. Но после меня. А что как после меня народятся
такие потомки, что, как говорится «хоть ты их травушкой-муравушкой оберни
—	коровы есть не станут, хоть салом обложи — собаки есть не станут!» Не выйдет
ли тогда дело по пословице: «Лося-сохатого пропустил, а за мышью погнался!» Что
еще мне сказать? Да, только всего я и могу сказать!» «Вот это дело говорит Огодай
—	сказал Чингис-хан. — Ну а ты, Толуй, что скажешь? Говори!» Толуй отвечал: «А
я, я пребуду возле того из старших братьев, которого наречет царь-батюшка. Я буду
напоминать ему то, что он позабыл, буду будить его, если он заспится. Буду эхом его,
буду плетью для его рыжего коня. Повиновением не замедлю, порядка не нарушу. В
дальних ли походах, в коротких ли стычках, а послужу!» Чингис-хан одобрил его слова
и так повелеть соизволил: «Хасаровым наследием да ведает один из его наследников.
Один же да ведает наследием Алчидая, один — и наследием Отчигина, один же — и
наследием Бельгутая. В таковом-то разумении я и мое наследие поручаю одному.
Мое повеление — неизменно. И если оное не станете как-нибудь перекраивать, то ни
в чем не ошибетесь и ничего никогда не потеряете. Ну, а уж если у Огодая народятся
такие потомки, что хоть травушкой-муравушкой оберни — коровы есть не станут,
хоть салом окрути — собаки есть не станут, то среди моих-то потомков ужели так-
таки ни одного доброго и не родится?» Так он соизволил повелеть.
§ 256. Собираясь в поход, Чингис-хан отправил к Тангутскому Бурхану посла с
такою просьбой: «Ты обещал быть моею правой рукой. Так будь же ею теперь, когда
я выступаю в поход на Сартаульский народ, который порвал мои златые бразды». Не
успел еще Бурхан дать ответа, как Аша-Гамбу и говорит: «Не имеешь силы, так незачем
и ханом быть!» И не дали они подкрепления, воротив посла с высокомерным ответом.
Тогда Чингис-хан сказал: «Мыслимо ли стерпеть подобное оскорбление от Аша-Гамбу?
За подобные речи, что стоило бы прежде всего пойти войною на них? Но отставить это
сейчас, когда на очереди другие задачи! И пусть сбудется это тогда, когда, с помощью
Вечного Неба, я ворочусь, крепко держа золотые бразды. Довольно!»
§ 257. Вслед затем, в год Зайца (1219), Чингис-хан через Арайскии перевал пошел
войною на Сартаульский народ. С собою в этот поход он взял из ханш Хулан-хатуну, а
управление Великим Аурухом возложил на младшего брата, Отчигин-нойона. Ч^жебе
был послан во главе передового отряда, вслед за ним — отряд Субеетая, а за Субеетаем
—	отряд Тохучара. Отправляя этих трех полководцев, он дал им такой наказ: «Идите
стороною, в обход, минуя пределы Солтана, так чтобы по прибытии нашем вы вышли к
нам на соединение». Чжебе так и пошел. Он обошел стороною, никак не задевая города
Хан-Мелика. Вслед за ним точно так же прошел и Суоеетай, никого не затронув. Но
следовав-ший за ними Тохучар разорил пограничные лан-Меликовы города и полонил
его земле-пашцев. Вследствие разорения его городов, Хан-Мелик открыл военные
действия и двинулся на соединение с Чжалалдин-солтаном. Соединенными силами
Чжалалдин-солтан и Хан-Мелик двинулись навстречу Чингис-хану. В пд^едовом
отряде Чингис-хана шел Шиги-Хутуху. Вступив с ним в бой, Чжалалдин-иолтан и
98

Хан-Мелик потеснили отряд Шиги-Хутуху и, преследуя его, уже подошли к Чингис¬
хану, когда Чжебе, Субеетай и Тохучар общими силами ударили на Чжалалдин-
солтана и Хан-Мелика с тыла и в свою очередь нанесли им полное поражение, гоня
их и не давая им соединиться ни в городе Бухаре, ни в Несгябе или Отраре; по пятам
преследуемые до самой реки Шин, те стремительно бросились в реку, и тут в реке
Шин погибло множество Сартаульцев. Спасая свою жизнь, Чжалалдин-солтан и
Хан-Мелик бежали вверх по течению реки Шин. Чингисхан же, пройдя ввега по
течению реки Шин и разорив Баткесен, ушел. Достигнув речек Эке-горохан иТеун-
горохан, он раскинул стан в степи Баруан-кеер. Преследовать Чжалалдин-солтана и
Хан-Мелика он послал Чжалаирского Бала. Всемилостивейше он похвалил Чжебе с
Субеетаем и сказал: «Помнишь, Чжебе, ты именовался когда-то Чжирхоадаем. Но,
перейдя ко мне от Тайчиудцев. ты стал ведь Чжебе-Пикой!» Тохучара же за то, что
он самочинным разорением городов втянул в войну Хан-Мелика,Чингис-хан совсем
уж было приговорил к смертной казни, но потом, сделав ему строжайший выговор,
отставил от командных должностей и тем ограничил его наказание.
§ 258. Затем, на обратном пути из степи Баруан-кеер Чингис-хан отправил
Чжочи, Чаадая и Огодая, приказав им переправиться ч<фез реку Амуй и,
расположившись лагерем у города Урунгечи, осадить его. Толуя же он послал
осаждать города Иру, Исебур и многие другие города. Когда Чжочи, Чаадай
и Огодай, донося Чингис-хану о том, что наши войска сосредоточены у города
Урунгечи, просили указаний, под чьей командою им состоять, Чингис-хан ответил
им, что следует им состоять под командой Огодая.
§ 259. Тем временем, покорив город Отрар, Чингис-хан /тинулся оттуда и
осадил город Семисгяб. А отсюда пошел осаждать город ^хар. Затем, в ожидании
прибытия Бала, он проводил лето в летней резиденции Солтана, в горах у речки
Алтан-горохан. Оттуда он послал Толую извещение; «Время жаркое. Расположи
должным образом войска, а сам присоединяйся к нам», как раз в эту пору Толуй
взял города Иру, Исепур и другие. Разгромив город Систен, он громил город
Чухчерен, когда прибыл посол с этим известием. Разрушив город Чухчерен, он
вернулся на стоянку и присоединился к Чингис-хану.
§ 260. Царевичи Чжочи, Чаадай и Огодай, взяв город Орунгечи, поделили между
собою, на троих, и поселения и людей, причем не выделили доли для Чингис-хана.
Когда эти царевичи явились в ставку, Чингис-хан, будучи очень недоволен ими, не
принял на аудиенцию ни Чжочи, ни Чаадая, ни Огодая. Тогда Боорчу, Мухали и
Шиги-Хутуху стали ему докладывать: «Мы ниспровергли непокорствовавшего тебе
Сартаульского Солтана и взяли его города и народ. И все это ведь Чингис-ханово:
и взятый город Орунгечи и взявшие его и делившиеся царевичи. Все мы, и люди
твои и кони, радуемся и ликуем, ибо небеса и земля умножили силы наши, и вот
мы сокрушили Сартаульский народ. Зачем же и тебе, государь, пребывать во гневе?
Ц^евичи ведь сознали свою вину и убоялись. Пусть будет им впредь наука. Но как бы
теое не расслабить воли царевичей. Не признаешь ли ты за благо, государь, принять
теперь царевичей!» Когда они так доложили, Чингис-хан смягчился и повелел
Чжочию с Чаадаем и Огодаем явиться и принялся их отчитывать. Он приводил им
древние изречения и толковал старину. Они же, готовые провалиться сквозь землю,
не успевали вытирать пота со лбов своих. До того он гневно стыдил их и увещевал.
Тут обратились кНингис-хану стрельцы лонхай, Хонтохор и Сормаган: «Государь!
Царевичи еще ведь только обучаются бранному житью, наподобие тех серых соколов,
которых только еще начинают напускать на хватку. Добро ли смущать их подобным
образом? Не впали бы они со страху в нерадение. А ведь у нас — всюду враг от
заката солнца и до восхода его. Натравил оы ты лучше нас. Тибетских псов своих,
натравил бы на вражеский народ, и мы, умножаемые в силах небесами и землей,
мы доставили б тебе и вражеского золота с серебром и тканей с товарами, и людей
с жилищами их. Ты спросишь, что это за народ такой? А есть, говорят, в западной
стороне Халибо-Солтан Багдадского народа. На него бы мы и пошли!» Когда они
так докладывали, государь все возражал, но при этих последних словах смягчился
Чингис-хан и стал отдавать им приказания. Он милостиво обошелся со всеми
троими и повелел Адаркидайцу Хонхаю и Долунгирцу Хонтохору оставаться при
нем, — а Сормахона отправил в поход на Багдадский народ, на Халибо-Солтана.
§ 261. Затем, он отправил в поход и Дороетца Дороо-Докшина на город Абту,
прина-длежащий народу Ару-Мару-Мадасари, в земле, лежащей между двумя
народами: Хиндус и Багдад.
99

§ 262. А Субеетай-Баатура он отправил в поход на север, повелевая дойти
до одиннадцати стран и народов как-то; Канлин, Кибчаут, Бачжигит, Оросут,
Мачжарат, Асут, Сасут, Серкесут, Кешимир, Болар, Рарал (Лалат), перейти через
многоводные реки Идил и Аях, а также дойти до самого города Кивамен-кермен.
С таким повелением он отправил в поход Субеетай-Баатура.
§ 263. После окончательного покорения Сартаульского народа Чингис-хан
стал ставить по всем городам охранных воевод, даругачинов. В это время явились
к нему из города Урунгечи двое Саотаульцев, по фамилии Хурумши, по именам
Ялавачи и Масхут, отец с сыном. Они беседовали с Чингис:ханом о городских
законах и обычаях, и он убедился в их сходстве с Законом-Йосун. Посему он и
поручил сыну его, Масхут Харумшию, совместно с нашими даругачинами, ведать
городами Бухар, Семисген, Урунгечи, Удан, Кисхар, Уриян, Гусендарил и прочими.
А Ялавачия увез с собою и поручил ему ведать Китадским столичным городом
Чжунду. Из Сартаульских же людей он поставил советников-соправителей при
Монгольских даругачинах в Китае, так как они имели возможность получить
указания о городских законах и установлениях у Ялавачия с Масхутом.
§ 264. Среди Сартаульского народа Чингис-хан провел семь лет. Тут он дождался
возвращения Чжалаиртайского Бала, который, переправясь через реку Шин,
преследовал Чжалалдин-Солтана и Хан-Мелика до самой Хиндусской земли.
Потеряв с ними соприкосновение, в поисках беглецов он дошел даже до середины
Хиндусской страны, но будучи не в силах вести дальнейшее преследование, он
повернул назад и, разорив и полонив пограничный Хиндусский народ и набрав
множество верблюдов и легченыя козлов, прибыл к Чингис-хану. Тогда государь
Чингис-хан вернулся на родину, проведя на пути одно лето на Эрдиши, и на
седьмой год похода, в год Курицы (1225), расположился в царских дворцах, в
Тульском Темном Бору — Хара-тун.
ХП.СМЕРТЬ ЧИНГИС ХАНА. ЦАРСТВОВАНИЕ ОГОДАЯ.
§ 265. Порешив итти на Тангутов по окончании зимнего периода того же года,
Чингис-хан провел новый переучет войска и осенью года Собаки (1226) выступил в
поход на Тангутов. Из ханш за государем последовала Есуй-хатун. По пути во время
облавы на Ароухайских диких лошадей-хуланов, которые водятся там во множестве,
Чингис-хан сидел верхом на коричнево-сером коне. При налете хуланов, его коричнево¬
серый поднялся на дыбы, причем государь упал и сильно расшибся. Поэтому сделали
остановку в )прочище Цоорхат. Прошла ночь, а на утро Есуй-хатун сказала царевичам
и нойонам: «У государя ночью бьш сильный жар. Надо обо^дить положение». Тогда
царевичи и нойоны собрались на совет, и Хонхотайский Толун-черби подал такое
мнение; «Тангуты — люди оседлые, живут в глинобитных городищах. Ужели они могут
куда уйти, взвалив на спины свои глинобитные городища? Ужели они решатся бросить
свои насиженные места? Поэтому нам следовало бы отступить, а по излечении государя
от недуга, снова выступить в поход». Все царевичи и нойоны одобрили это мнение.
Когда же представили его на усмотрение государя, Чингис-хан: сказал; «Тангуты чего
доброго подумают, что мы ушли из трусости. Поэтому мы, возможно, и отступим, но
не ранее, чем пошлем к Тангутам посла и тут же в Цоорхатах дождемся от них ответа и
сообразим его». Тут же он продиктовал послу следующее: «Некогда ты, Бурхан, обещал
быть со своими Тангутами моею правой рукой, вследствие чего я и звал тебя в поход на
Сартаулов, которые нарушили условия мирного договора. Но ты, Бурхан, не только не
сдержал своего слова и не дал войска, но еще и ответил мне дерзкими словами. Занятый
другими мыслями, я решил посчитаться с тобою потом. Ныне, совершив Сартаульский
поход и, с помощью Вечного Неба, обратив Сартаульский народ на путь правый,
я возвратился и иду к тебе, Бурхан, потребовать отчета». На это послание Бурхан
отвечал послу; «Оскорбительных слов я не произносил!» Но тут вмешался Аша-Тамбу
и говорит: «Это я произнес оскорбительные слова! А теперь, если вы. Монголы, как
любители сражений, хотите сражаться, то есть у меня для этого Алашайское кочевье,
есть и решетчатые юрты, есть и вьючные верблюды. Ступайте в Алашай и жалуйте ко
мне. Там и фазимся мы. Если же вам нужны золото с серебром да ткани с товарами,
то идите в Эрихай (Нин-ся), в Эричжоу (Си-лян)». Такой ответ он дал послу. Когда
этот ответ доложили Чингис-хану, он, все еще больной, сказал: «Довольно! Как можно
100

думать об отступлении, снеся такие оскорбительные речи? Меня и мертвого стали
оы преследовать эти надменные слова. За них и идем, да будет воля Вечного Неба!»
Стремительно двинувшись на Алашай, он разбил в сражении Аша-Гамбу, загнал в
Алашайские горы и там захватил его самого и в прах развеял и полонил его народ с
решетчатыми юртами и вьючными верблюдами. Истребив Тангутских витязей и
Бинсайдов их, он отдал всех прочих Тангутов на поток и разграбление войску.
§ 266. Проводя лето в снежных горах, Чингис-хан, разослав отряды, приказал
до конца выловить тех Тангутов с решетчатыми юртами и вьючными верблюдами,
которые, при отступлении Аша-Гамбу вместе с ним забрались в горы. Боорчу с
Мухалием он при этом милостиво разрешил брать, сколько хватит сил. Сверх того
повелеть соизволил: «Я жаловал Боорчу с Мухалием, но еще не давал им доли из
Китадской добычи. Разделите же вы между собою пополам Китадских Чжуинцев. Их
благородных юношей берите себе в сокольничие и в свиту свою. А благородных девиц
приучайте служить сенными девушками при женах, ваших. Ведь Харакиданьские
Чжуинцы были излюбленными и доверенными людьми у Китадского Алтан-хана. Ну,
а у меня излюбленными и доверенными людьми состоите вы, Боорчу с Мухалием!»
§ 267. Из снежных гор Часуту Чингис-хан двинулся к городу Урахай и осадил его.
Выступив же из Урахая, он предпринял осаду города Дормехай (Лин-чжоу), когда
явился к нему просить аудиенции Бурхан. Готовясь к представлению Чингис-хану,
Бурхан подобрал для подношения государю, подобрал по мере, цветам и мастям
всяких предметов и вещей в девятикратном числе, как то: золота с серебром, посуды
с утварью, юношей с девушками, меринов с верблюдами и, во главе всего этого,
золотые кумирни. И вот, разрешив ему представиться, государь принял Бурхана в
сенях, за дверьми. Во время же этой аудиенции Чингис-хан почувствовал себя дурно.
На третий день после аудиенции Чингис-хан соизволил повелеть: «Переименовать
Илуху-Бурхана в Шидургу-Честного. А так как вместо Илуху-Бурхана будет теперь
на свете Шидургу-Честный, то Чингис-хан и повелевает проводить на тот свет
Илуху. Проводить же его на тот свет повелевается лично Толун-чербию!» Когда
Толун-черби доложил государю, что он наложил руки на Илуху и покончил с ним,
Чингис-хан соизволил повелеть: «Когда я шел потребовать отчета у Тангутского
народа и по дороге предпринял известную облаву на Арбухайских хуланов, то никто
иной, как Толун-черои, подал мнение о необходимости прежде всего излечить мою
болезнь. Так он болел душою о моем здоровье! Ныне Вечное Небо умножило мои
силы и предало в руки мои такого друга, который прислал мне яду в речах своих.
Мы совершили свое отмщение. Пусть же возьмет Толун себе в дар тот походный
дворец, вместе со всею утварью, который доставил сюда Илуху».
§ 268. Разгромив Тангутский народ и покончив с Илуху-Бурханом,
переменованным в Шидургу, государь соизволил повелеть: «Так как я истребил
Тангутов до потомков потомков их и даже до последнего раба — мухули-мусхули
угай болган, то пусть напоминают мне о таковом поголовном истреблении за каждым
обедом, произнося слова: «Мухули-мусхули угай!» Дважды ополчаясь на Тангутский
народ за нарушение данного слова, Чингис-хан, после окончательного разгрома
Тангутов, возвратился и восшел на небеса в год Свиньи (1227). Из Тангутскои добычи
он особо щедро наградил Есуй-хатун при самом отшествии своем.
§ 269. В год Мыши (1228) в Келуренском Кодеу-арале собрались все полностью:
Чаадай, Бату и прочие царевичи Правой руки; Отчигин-нойон, Есунге и прочие
царевичи Левой руки; Толуй и прочие царевичи Центра; царевны, зятья, ноионы-
темники и тысячники. Они подняли на ханство Огодай-хана, которого нарек
Чингис-хан. Старший его ^ат Чаадай, возведя своего младшего брата Огодая на
ханский престол, вместе с Толуем, передал во власть его телохранителей государя
и отца своего — кебтеулов, стрельцов и 8000 турхаутов: «Состоявшую при особе
моего родителя и государя тьму собственных его кешиктенов». Точно таким же
образом он передал во власть Огодая и Голун улус (удел центра).
§ 270. Будучи, в качестве младшего брата, возведен на престол и поставлен
государем над тьмою императорской гвардии кешиктенов и Центральною частью
государства, Огодай, по предварительному соглашению со своим старшим братом
Чаадаем, отправил Оготура и Мункету в помощь Чормахану, который продолжал
военные действия против Халибо-Солтана, не законченные еще при его родителе,
Чингис-хане. Точно так же он отправил в поход Бату, Бури, Мунке и многих
других царевичей на помощь Субетаю, так. как Субетаи-Баатур встречал сильное
101

сопротивление со стороны тех народов и городов, завоевание которых ему было
поручено еще при Чингис-хане, а именно — народов Канлин, Кибчаут, Бачжигит,
Орусут, Асут, Сесут, Мачжар, Кешимир, Сергесут, Булар, Келет, а также и городов за
многоводными реками Адил и Чжаях, как то: Мекетмен, Кермен-кеибе и прочих. При
этом на царевича Бури было возложено начальствование над всеми этими царевичами,
отправленными в поход, а на Гуюка — начальствование над выступившими в поход
частями из Центрального улуса. В отношении всех посылаемых в настоящий поход
было повелено: «Старшего сына обязаны дослать на войну как те великие князья-
царевичи, которые управляют уделами, так и те, которые таковых в своем ведении
не имеют. Нойоны-темники, тысячники, сотники и десятники, а также и люди всех
состояний, обязаны точно так же выслать на войну старшего из своих сыновей.
Равным образом старших сыновей отправят на войну и царевны и зятья». При этом
Огодай-хан присовокуплял: «Точно так же и настоящее положение, о посылке на
войну старшего из сыновей, исходит от старшего брата, Чаадая. Старший брат, Чаадай,
сообщал мне: царевича ^ри должно поставить во главе отрядов из старших сыновей,
посылаемых в помощь (Зубетаю. По отправке в поход старших сыновей получится
изрядное войско. Когда же войско будет многочисленно, все воспрянут и будут ходить
с высоко поднятой головой. Вражеских же стран там много, и народ там свирепый. Это
— такие люди, которые в ярости ^инимают смерть, бросаясь на собственные мечи.
Мечи же у них, сказывают, остры. Бот почему я, Огодай-хан, повсеместно оповещаю о
том, чтобь! нам, со всею ревностию к слову нашего старшего брата Чаадая, неукосни¬
тельно выслать на войну ст^ших сыновей. И вот на основании чего отправляются в
поход царевичи Бату, Бури, Гуюк, Мунке и все прочие».
§ 271. Затем, Огодаи-хан послал испросить совета у старшего своего брата Чаадая,
которому сообщал: «Воспринял я все уготованное родителем Чингис-ханом. И
спрашивается: ради каких же достоинств своих? Посему я испрашивал бы совета и
согласия у брата своего Чаадая, не выступить ли мне в поход на Китай, так как государь
наш батюшка оставил незаконченным дело покорения Алтан-хана Китадского».
Одобряя это намерение, Чаадай отвечал: «Зачем откладывать дело в долгий ящик?
Поставьте хорошего человека в Ауруке и выступайте, а я пошлю войска отсюда». Тогда
Огодай-хан оставил Олдахара правителем Великой орды — Еке Ордос.
§ 272. Сам же Огодай-хан, в год Зайца (1251), выступил в поход на Китай.
Чжебе был отправлен передовым. Огодай-хан сразу же раз1ромил Китадскую рать
и, ломая ее как сухие сучья, перешел через Чаб-чияльскии перевал и разослал в
разные стороны отряды для осады различных Китадских городов. Но тут Огодай-
хана постигла болезнь: у него отнялся язык. В великом беспокойстве созвали
китадских шаманов и приказали им ворожить. Ворожба показала, что это жестоко
неистовствуют духи, владыки Китадских земель и вод, неистовствуют вследствие
захвата их людей и жилищ, а также вследствие разрушения принадлежащих им
городов и деревень. Пробовали посредством гадания по внутренностям животных
вопрошать духов, не желают ли они принять в качестве выпк)ша-дзолик — золота с
серебром, или скота и всякого съестного. Но было отвечено, что на этих условиях не
только не успокоятся, но еще сильнее будут неистовствовать день и ночь. Когда же
затем, посредством того же гадания, поставили вопрос, не примут ли духи в качестве
выкупа родственника больного, то в это самое время хан открыл глаза и попросил
воды. Вышил он и спрашивает: «Ну, что же вышло?» Тогда шаманы доложили ему:
«Духи, владыки Китадских земель и вод, жестоко неистовствуют вследствие захвата
их людей и жилищ. Мы предложили им в качестве выкупа все, что только они могли
бы пожелать. Но они соглашаются перестать только за выкуп родным человеком,
а иначе угрожают поднять еще более свирепое неистовство. Докладываем об этом
на усмотрение его величества». Когда они так доложили, государь спросил: «А кто
при мне из царевичей?» Был же при нем Толуй, который и сказал ему: «Блаженной
памяти родитель наш, государь, Чингис-хан, выбрав тебя, старший ^ат мой и царь,
выбрав, как выбирают мерина, и ощупав, как ощупывают барана, теое лично указал
на великий царский престол и на твое величество возложил всенародное бремя. А
мне ведь повелено только быть возле хана, ст^шего ^ата, чтобы будить его от сна и
напоминать позабытое. И еслиб теперь я не уберег теоя, то кого же стал бы будить от
сна и напоминать позабытое. И именно сейчас я заступлю своего брата и государя,
когда на самом деле с ним еще ничего не с/^илось, но все Монголы уже полны
сиротской скорой, а китайцы — ликования. Я ломал хребет у тайменя, я сокрушал
102

хребет у осетра. Я побеждал пред лицом твоим, я сражался и за глазами. Высок я
станом и красив лицом. Читайте ж, шаманы, свои заклинания, заговаривайте воду!»
Когда он так сказал, шаманы, произнеся заклинания, заговорили Bojy, а царевич
Толуй выпил и говорит, посидев немного молча: «Опьянел я сразу! Побереги же,
государь и старший брат мой, побереги до тех пор, пока очнусь я малых сирот своего
младшего брата и вдову его Беруде, побереги до тех пор, пока я не приду в себя. Все,
что хотел сказать, я сказал. Опьянел!» И проговорив эти слова, он вышел вон. Дело
же обстояло так, что в действительности (кончины Толуя) не последовало.
§ 273. Вскоре же после того Огодай-хан ниспроверг Алтан-хана и дал ему
новую кличку — Сяосы, т. е. половой, прислужник. Набрав золота, серебра,
златотканных узорчатых штофов, тканей и товаров, коней и прислуги, поставив
всюду разведчиков — алгинчинов и воевод — баскаков-танмачинов, а в столичных
городах, Наньгин и Чжунду, поставив даругачинов Огодай-хан благополучно
позлатился на родину и поселился в Хара-хоруме.
§ 274. Между тем Чормахан-хорчи привел к покорности Багдадский народ.
Получив известия, что тамошняя земля хороша и славится хорошими товарами
Огодай-хан повелел Чормахан-хорчину оставаться там в должности баскака-танмачи
и ежегодно поставлять ему следующие местные произведения: желтое и литое
золото, златотканные парчи и штофы с золотыми вышивками, жемчуга, перламутры,
длинношеих и длинноногих западных коней, темногнедых верблюдов-элеут,
павлинов, верблюдов-кичидут, вьючных мулов-хачидут и обыкновенных мулов-
луусут. Посланные в помощь Субетаю царевичи Бату, Буря, Гуюк, Мунке и все другие
царевичи, покорив, народы Канлин, Кипчаут и Бачжигит, разрушили города Эчжил,
Чжаях и Merer, а также совершенно разгромили и полонили Орусутов. Они полностью
покорили Асутов и Сесутов, а также население городов Белерман, Керман-кива и
^очих городов, поставили даругачинов и танмачинов и возвратились на родину.
Относительно Есудер-хорчина который был послан в помощь Чжалаиртай-хорчину,
уже давно находившемуся в походе против Чжурчжетских Солонгосцев, относительно
Есудер-хорчина последовало повеление о назначении его тамошним баскаком-танма.
§ 275. из Кипчакского похода Батый прислал Огодай-хану следующее секретное
донесение: «Силою Вечного Неоа и величием государя и дяди мы разрушили город
Мегет и подчинили твоей праведной власти одиннадцать стран и народов и, собираясь
повернуть к дому золотые поводья, порешили устроить прощальный пир. Воздвигнув
большой шатер, мы собрались пировать, и я, как старший среди находившихся здесь
царевичей, первый поднял и выпил провозглашенную чару. За это на меня прогневались
Бури с Гуюком и, не желая больше оставаться на пиршестве, стали собираться уезжать,
причем Бури выразился так: «Как смеет пить чару раньше всех Бату, который лезет
равняться с нами? Следовало бы протурить пяткой да притоптать ступнею этих
бородатых баб, которые лезут равняться!» А Гуюк, говорил: «Давай-ка мы поколем
дров на грудях у этих баб, вооруженных луками! Задать бы им!» Эльчжигидаев сын
Аргасун добавил: «Давайте-ка мы вправим им деревянные хвосты!» Что же касается
нас, то мы стали приводить им всякие доводы об общем нашем деле среди чуждых и
враждебных народов, но так все и разошлись непримиренные под влиянием подобных
речей Бури с Гуюком. Об изложенном докладываю на усмотрение государя и дяди».
§ 2/0. Из-за этого Батыева доклада государь до того сильно разгневался, что
не допустил (старшего своего сына) Гуюка к себе на прием. Он говорил: «У кого
научился этот наглец дерзко говорить со старшими? Пусть бы лучше сгнило это
единственное яйцо. Осмелился даже восстать на старшего брата 41. Вот поставлю-ка
тебя разведчиком-алгинчином да велю тебе карабкаться на городские стены, словно
на горы, пока ты не облупишь себе ногтей на всех десяти пальцах! Вот возьму да
поставлю тебя танмачином-воеводой да велю взб1Ц)аться на стены крепко кованые,
пока ты под корень не ссучишь сеое ногтей со всей пятерни! Наглый ты негодяй! А
Аргасун у кого выучился дерзить нашему родственнику и оскорблять его? Сошлю
обеих: и Гуюка, и Аргасуна. Хотя Аргасуна просто следовало бы предать смертной
казни. Да, скажете вы, что я не ко всем одинаков в суде своем. Что касается до
Бури, то сообщить Батыю, что он отправится объясняться к (своему отцу) Чаадаю,
нашему ст^шему брату. Пусть его рассудит брат Чаадай!»
§ 277. Тогда приступили к нему с докладом царевич Мангай, нойон Алчидай-
Хонхортай-цзанги и другие нойоны, и сказали: «По указу твоего родителя, государя
Чингис-хана, полагалось: полевые дела и решать в поле, а домашние дела дома и
103

решать. С вашего ханского дозволения сказать, хан изволил прогневаться на Гуюка.
А между тем дело это полевое. Так не благоугодно ли будет и передать его Батыю?
Выслушав этот доклад, государь одобрил его и, несколько смягчившись, позвал
Гуюка и принялся его отчитывать: «Говорят про тебя, что ты в походе не оставлял у
людей и задней части, у кого только она была в целости, что ты драл у солдат кожу
с лица. Уж не ты ли и Русских привел к покорности этою своею свирепостью? По
всему видно, что ты возомнил себя единственным и непобедимым покорителем
Русских, раз ты позволяешь себе восставать, на старшего брата. Не сказано ли в
поучениях нашего родителя, государя Чингис-хана, что множество — страшно, а
глубина — смфтоносна? То-то вы всем своим множеством и ходили под крылышком
у Субеетая с Бучжеком, представляя из себя единственных вершителей судеб. Что
же ты чванишься и раньше всех дерешь глотку, как единый вершитель, который в
первый раз из дому-то вышел, а при покорении Русских и Кипчаков не только не взял
ни одного Русского или Кипчака, а даже и козлиного копытца не добыл. Благодари
ближних, друзей моих Мангая да Алчидай-Хонхотай-цзангина с тов^ищами за то,
что они уняли трепетавшее сердце, как дорогие друзья мои, и, словно большой ковш,
поуспокоили бурливший котел. Довольно! Дело это, как полевое дело, я возлагаю на
Батыя. Пусть Гуюка с Аргасуном судит Батый!» И с этими словами, он отослал его, а
Бури передал в распоряжение старшего брата Чаадая.
§ 2/8. Затем, Огодай-хан изволил повелеть: «Подтверждаем к неуклонному
исполнению все опубликованные ранее указы и распоряжения нашего родителя и
государя Чингис-хана относительно состоявших при его особе кебтеулах, хорчинах,
турхаутах и всей гвардии кешиктенов, а именно: хорчины и турхауты попрежнему
несут свою дневную службу на установленных постах, каковые передают еще засветло
кебтеулам и ночуют вне дворца. Ночью кебтеулы занимают посты вокруг нашего
дв^ца. После заката солнца кебтеулы задерживают на всю ночь всех прохожих.
Кебтеулы, которые остановят человека, пытающегося проникнуть самовольно за
ограду дворца в то время, когда все люди уже разошлись по домам, обязаны срубить
тому человеку голову по самые плечи. Если кто придет ночью по спешному делу, то
обязан, сказавшись предварительно кебтеулам, говорить свое дело в присутствии их,
стоя с задней стороны юрты. За входом и выходом из дворца наблюдают, совместно с
кебтеулами, ясаулы Хонхортай и Ширахан с товарищами. Надежен только тот кебтеул,
который ни на шаг не отступает от слов приказа. Как ни оыл верен Эльчжигидай,
но все же был схвачен кебтеулами за то, что вечером проходил мимо кебтеулов! Не
дозволяется расспрашивать о числе кебтеулов. Не- дозволяется проходить мимо
кебтеулов или между ними. Подлежит задержанию всякий, кто попытается пройти
мимо или через кебтеулов. У того, кто будет расспрашивать о числе кебтеулов,
отбирается кебтеулами лошадь с седлом и обротью, а также и платье. Никто не смеет
помещаться выше кебтеульских постов. Кебтеулы заведуют хранением знамен,
барабанов, пик, посуды и утвари, а также распоряжаются мясом для поминальных
тризн. Они же хранят дворцовые юрты-телеги. Когда мы не выступаем в поход, то
без нас не должны выступать и кебтеулы. Когда мы отправляемся на соколиную
охоту или звериную облаву, с нами отправляется и известная часть кебтеулов,
оставляя при дворцовых юртах-телегах потребное количество кебтеулов, смотря
по обстоятельствам. Распорядители кочевьями, из числа кебтеулов, отводят места
для стоянки Двора государева. У дверей дворца дежурят кебтеулы-дверники. Все
кебтеулы находятся под ведением ладаана-тысячника. Порядок кебтеульских
очередей устанавливается следующий: в первую очередь вступают на дежурство и
располагаются равными частями, справа и слева от дворца, Хадаан с Булхадаром, во
вторую очередь — Амал с Чанаром, которые располагаются так же, в третью — Хадай
с Хори-Хачаром, располагаясь в том же порядке, в четвертую — Я лбах с Хариударом
— в том же порядке. Первые две очереди — Хадаана с Булхадаром и Амала с Чанаром-
выступают на дежурство со своих квартир, находящися слева от дворца, а вторые две
очереди — Хадая с Хори-Хачаром и Ялбаха с Хариударом — выступают на дежурство
со своих квартир, находящихся справа от дворца. Всеми этими четырьмя очередями
кебтеулов ведает Хадаан. Располагаясь постами вокруг дворца, кебтеулы имеют особое
наблюдение за дверьми. Хорчины-стрельцы Есун-теей, Бугидая, Хорхудаха и Лаблахая,
также составляя четыре очереди, вступают в дежурство совместно с подлежащими
четырьмя командами турхаудов для ношения сайдаков. Точно так же попрежнему
распределяются и очереди назначенных на прежних основаниях из принцев крови
104

старейшин турхаудских дежурств, а именно: в первую очередь вступают в дежурство
со своими турхаудами старые командиры Алчидаи с Хонгор-Тахаем, но взаимному
соглашению; во вторую оч^едь, в таком же порядке, — Темудер с Гучжеем. Мангутаи,
имея в своем подчинении запасную команду, вступает со своими турхаудами в
третью очередь. Во главе всех нойонов стоит Эльчжигидай, распоряжениям которого
подчиняются все. Дежурный, пропустивший дежурство, согласно прежнему указу,
наказуется тремя палочными ударами. Тот же дежурный, пропустивший дежурство
во второй раз, наказуется семью палочными ударами. Тот же дежурный, в третий раз
пропустивший дежурство без разрешения старейшины или не по болезни, а по другим
не заслуживающим уважения причинам, признается нежелающим служить у нас и,
по отбытии наказания в тридцать и семь палочных ударов, подлежит высылке в места
отдаленные, с глаз долой. Если пропуск дежурства произошел вследствие несоблюдения
дежурными старейшинами правила об обязательной перекличке, то ответственность
падает на старейшину. Старейшины обязаны в каждую третью очередь, при смене,
объявлять кешиктенам настоящий приказ. Законному взысканию подлежат лишь те
провинившиеся кешиктены, которые с^шали приказ. За необъявление же приказа
несут ответственность старейшины. Старейшины дежурств, не взирая на свое
высокое положение, не имеют права чинить каких-либо самоуправств по отношению
к ровесникам нашим кешиктенам, не доложив нам. О привлечении виновных к
ответственности они обязаны представлять нам. Мы сами покараем смертною казнью
тех, кто повинен смерти, и подвергнем должному наказанию тех, кто его заслужил.
Но те лица, которые, уповая на свое высокое положение, вместо доклада нам, будут
прибегать к рукоприкладству, те получат должное возмездие: за кулак-кулак, и за
палки — палки. Мой кешиктен по положению своему выше армейского нойона-
тысячника, а котчин-оруженосец кешиктена — выше армейских нойонов-сотников и
десятников. Поэтому подлежит ответственности всякий тысячник, который вздумает
тягаться с моим кешиктеном».
§ 279. Затем Огодай-хан сообщил на одобрение брата Чаадая о нижедующем:
«Не будем обременять государство, с такими трудами созданное родителем нашим
и государем Чингис-ханом. Возрадуем народ тихим благоденствием, при котором,
как говорится, ноги покоятся на полу, а руки — на земле. Получив все готовое от
государя родителя, введем порядки необременительные для народа. Пусть взнос в
государственную продовольственную повинность-шулен — будет отныне в размере
одного двухгодовалого барана со стада. Равным образом по одной овце от каждой
сотни овец пусть взыскивают в налог в пользу неимущих и бедных. Затем, как можно
допускать такой порядок, когда с народа же в каждом отдельном случае, взимается
и питьевая натуральная повинность-ундан — при сборах с него очередных нарядов
людьми и лошадьми. В устранение этого необходимо повсюду от каждой тысячи
выделить кобыл и установить их подой; поставить при табунах доильщиков,
выставить постоянно сменяемых распорядителей кочевьями, нунтукчинов,
которые одновременно будут и унгучинами, заведующими конским молод-няком.
Далее, при каждом созыве сейма князей надлежит раздавать подарки. Для этой
цели мы учредим охраняемые городища с магазинами, наполненными тканями,
серебряными слитками, сайдаками, луками, латами и прочим оружием. Для несения
охраны выделим отовсюду городничих — балагачинов и интендантских смотрителей
— амучинов. В дальнейшем необходимо произвести по всему государству раздел
земельно-кочевых и водных угодий. Для этого дела представлялось бы необходимым
избрать от каждой тысячи особых нунхуучинов — землеустроителей по отводу
кочевий. Затем, в нашем гобийском районе-Цоль гачжар-ныне никто, кроме диких
зверей, не обитает. Между тем там на широком просторе могли бы селиться и люди.
Посему следовало бы, по надлежащем изыскании, устроить в гобийском районе
колодцы, ооложенные кирпичом, возложив это дело на нунтуучинов, во главе с
Чанаем и Уйгуртаем. Далее, при настоящих способах передвижения наших послов,
и послы едут медленно и народ терпит немалое обременение. Не будет ли поэтому
целесообразнее раз навсегда, установить в этом отношении твердый порядок:
повсюду от тысяч выделяются смотрители почтовых станций — ямчины и верховые
почтари — улаачины; в определенных местах устанавливаются станции — ямы, и
послы впредь обязуются, за исключением чрезвычайных обстоятельств, следовать
непременно по станциям, а не разъезжать по улусу. Я полагал бы правильным
возложить доклады нам по этому делу на Чаная и Болхадара, как на людей, пони-
105

мающих это дело, представляя об изложенном на усмотрение старшего брата
Чаадая и на его одобрение в случае признания им предложенных мероприятий
целесообразными». Все эти предложения брат Чаадай, после надлежащих вопросов,
одобрил и ответил: «Хак именно и сделайте». При этом он присовокупил с своей
стороны: «Я тоже озабочусь учреждением ямов, поведя их отсюда навстречу вашим.
Кроме того, попрошу Батыя провести ямы от него навстречу моим. Из доложенных
мне мероприятий насчитаю самым правильным учреждение ямов».
§ 2б0. Тогда Огодай-хан издал следующий указ: «Нижеследующее полностью
одобрили: старший брат Чаадай, Батый и прочие братья, князья Правой руки;
Отчигин-нойон, Егу и прочие братья, князья Левой руки; царевны и зятья Центра,
а также нойоны-темники, тысячники, сотники и десятники. Слушали и полностью
одобрили вопросы: относительно целесообразности выдела по одной двухлетней
овце с каждого стада в год в натуральную повинность-шулен — для государя,
Далай-хагана; о желательности сбора по (шной годовалой овце с каждой сотни овец
в качестве налога в пользу неимущих и бедных; об ускорении движения послов а
вместе стем и облегчении тягот для населения государства посредством установления
ямов и выдела ямчинов и улаачинов. В виду этого, высочайшим указом моим, по
соглашению с братом Чаадаем и с его одобрения, вводится ежегодная натуральная
повинность, со всего народа, со всех тысяч, по одному двухлетнему барану со
стада на царское продовольствие и по одной годовалой овце с каждой сотни овец
в пользу неимущих и бедных. Учреждается выдел кобыльего стада и прикрепление
к нему унгучинов-надсмотрщиков за молодняком. Учреждаются должности
уягучинов, балагачинов и амучинов. Начальствующими лицами над учреждением
ямов поставлены Арацян и Тохучар, которые, сообразно с местными условиями,
установят станционные пункты и укомплектуют их ямчинами и улаачинами. При
этом на каждом яме должно быть по двадцати человек улаачинов. Отныне впредь
нами устанавливается для каждого яма определенное число улаачинов, лошадей,
баранов для продовольствия проезжающим, дойных кобыл, упряжных волов и
повозок. И если впредь у кого окажется в недочете хоть коротенькая веревочка
против установленного комплекта, тот поплатится одной губой, а у кого недостанет
хоть спицы колесной, тот поплатится половиною носа».
§ 281. Огодай-хан говорил: «Взойдя на родительский великий престол, вот что
совершил я после деяний государя и родителя. Я окончательно покорил Лихудский
народ (Гиньское царство) — это во-первых. Во-вторых, я учредил почтовые станции
для ускорения передвижения наших послов, а так же для осуществления быстрейшей
доставки всего необходимого. В-третьих, я приказал устроить колодцы в безводных
землях, чем доставлю народу воду и корма, и наконец, учредив должности алгинчинов
и танмачинов, установил полный покои и благоденствие для всего государства. Итак, я
прибавил четыре своих дела к деяниям своего родителя, государя. Но вот и погрешности
мои. Будучи возведен на государевродительский великий престол и восприяв на плечи
свои все государственное бремя, бываю я одолеваем темным вином. Вот первая моя
вина. А вторая вина моя состоит в тех упущениях, которые проистекли от захватов
по наущению беспутных женщин, девиц из улуса дяди Отчигина. Непристойно было
императору впадать в беззаконные упущения и пороки. Вы спросите за тем, что за
вина такая извести, как я извел тайно, Дохолху. Да, это было тяжкое преступление
погубить Дохолху, который всегда шел впереди всех пред очами своего государя, моего
родителя-хана. Кому же теперь предварять всех, указуя путь, на глазах моих? Признаю
вину свою в том, что по не разумной мести погубил человека, который пред очами
хана-родителя опережал всех в ревностном исполнении Правды-Торе. Наконец, есть и
еще вина. Из жадности я все боялся, как бы дикий зверь не перебежал к моим братьям.
И вот, чтобы создать к нему преграды, я приказывал строить глинобитные стены и
выслушивал упреки от братьев. Итак, я прибавил четыре дела к деяниям государя-
отца и в четырех же делах погрешил».
§ 282. Написанно во время пребывания Двора в урочище Долоан-болдах Келурен-
ского Кодее-арала, что между двумя урочищами (?) Шильгим и Цек, в седьмой месяц
Хуран-сара, года Мыши (1240), во время происхождения там Великого сейма — Хурил.
106

БИЧУРИН
Никита Яковлевич
29.VIII(9.IX).1777— 11(23).V.1853
Гениальный ученый, востоковед, путешественник, писатель. Основоположник
научного китаеведения в России. Эрудированностью, широтой и разносторонностью
научных интересов значительно превосходил западноевропейских синологов
своего времени и. более чем за 40 лет творческой деятельности внес в изучение
стран Востока огромный вклад.
Родился в чувашской деревне Шинях (по-русски с. Бичурин, позже Акулево)
Цивильского (с 1781 г. — Чебокс^ского) уезда Казанской губернии, в семье
бедного сельского диакона-чуваша. Закончив Свияжское училище нотного пения,
обучался в Казанской духовной семинарии (1785—1899), преобразованной в
1797 г. в Академию, где изучал латынь, греческий и французский языки. Его
блестящие способности, редкая память и прилежание в учебе привлекли внимание
высшего духовенства и по окончании Академии в 1799 г. он был оставлен в ней
преподавателем грамматики и риторики.
В 1800 г. постригая в монахи, приняв имя Иакинф. Два года спустя определен
ректором Иркутской семинарии и назначен настоятелем Вознесенского монас¬
тыря с возведением в сан архимандрита. Во время пребывания в Иркутске, бывшем
в то время крупнейшим административным и культурным центром Сибири, у него
зарождается серьезный интерес к истории и культуре Востока, в первую очередь
— к Монголии, Тибету и Китаю. Однако здесь он сближается с представителями
общественности, чем вызывает недовольство местного духовного и светского
начальства. В результате доноса решением Синода в 1805 г. он был отстранен от
управления монастырем и лишен архимандритского сана. Вскоре его переводят в
духовную семинарию Знаменского монастыря г. Тобола учителем красноречия с
запрещением священнослужения. *
В 1807 г. назначен начальником Девятой русской духовной миссии в Китае
в г. Пекин, где прожил более 13 лет. В 1821 г. был отозван из Пекина в Санкт-
Петербург, куда привез на 15 верблюдах около 400 пудов китайских книг, однако
все научные поиски, достижения в познании Китая, вещественные ценности и
свидетельства «глубокой старины», доставленные им из Китая, мало волновали
духовное руководство. В январе 1823 г. Н. Я. Бичурин был предан Синодальному
церковному су^: Петербургская духовная консистория, где рассматривалось дело
архимандрита Иакинфа, обвинила его в недостаточно ревностном отношении
к миссионерским обязанностям, непосещении им церкви в течение всего срока
* По официальной версии его наказали за нарушение монастырского устава и конфликт
с семинаристами, однако согласно версии, до сих пор бытующей в городской среде Иркутска
— за то, что укрывал в своем монастыре крестьянку под видом послушника.
107

Миссии и продаже церковного имущества, за что он был приговорен к лишению
сана архимандрита и сосланию в Валаамский монастырь рядовым послушником
В 1826 г. он был освобожден из заточения, поселен в Алексан^о-Невскую
Лавру и взят на службу переводчиком в Азиатский департамент МИДа. В декабре
182о г. избран член.-корром Академии Наук, которая впоследствии неоднократно
награждала его труды премиями. В 1829—1831 гг. (18 мес.) по поручению Азиат¬
ского департамента путешествовал в Забайкалье с бароном Шиллингом, откуда
привез монгольские и тибетские книги, а также коллекцию бурханов. В 1830 г.
подавал прошение с отказом от монашеского сана, но получил запрет от государя.
С 1831 г. состоит членом Парижского Азиатского общества. С 1835 по 1837
пребывал в камандировке в Кяхте, где от1фыл и устроил училище китайского
языка. Для училища им написана и опубликована «Китайская грамматика»,
награжденная Демидовской премией РАН и выдержавшая четыре издания в XIX
веке. За своир>аботы Н.Я. Бичурин ещё шесть раз становился лауреатом ежегодной
Демидовской премии РАН.
Бичуриным собрано, исследовано и переведено на русский язык большое
количество китайских исторических, географических и философских трудов,
освещены многие вопросы древней, средней и новой истории Китая, истории его
культуры и философии. В трудах Бичурина содержится богатейший фактический
материал, позволяющий детально изучить быт, нравы, обычаи, занятия, духовную
и мат^иальную культуру народов Китая, Маньчжурии, Монголии, Тибета, Восточ¬
ного Туркестана и Средней Азии. Собранная им во время пребывания в Китае и
после поездок в Монголию китайская и тибетская литература, а также музейные
коллекции хранятся в институтах востоковедения и этнографии АН РФ.
Основные опубликованные работы: Записки о Монголии (1828); Описание Тибета
го нынешнем состоянии (1828); История первых четырех ханов из дома Чингисова
^	^	нынешнем
iXIIb.>
Л Историческое
обозрение ойратов или калмыков с XV столетия до настоящего времени (1834);
Китайская грамматика (1835 и др.); Китай, его жители, 1фавы, обычаи, просвещение
(1840); Статистическое описание Китайской империи (1842); Китай в гражданском и
нравственном состоянии (1848); Собрание сведений о народах, обитавших в Средней
Азии в древние времена (1850—1853,1950—1953,1998).
В рукописях — китайские словари, географическое описание Кит1ая в 18 томах,
труды по экономике, внешним сношениям, статистике Китая и мн. др.
Скончался ученый в своей келье в Александро-Невской лавре. Хоронили его на
следующий день на Лаврском кладбище, где до сих пор стоит скромный памятник,
на котором написано: «Иакинф Бичурин», а чуть ниже вертикальной строкой
китайскими иероглифами: «Постоянно прилежно трудился над увековечившими
[его] славу историческими трудами».
Все сочинения Н. Я. Бичурина продолжают жить и
активно использоваться учеными. Вклад его в мировую
науку о Востоке настолько велик и значителен, уровень
переводов представляет настолько высокое качество, что
даже сегодня не находится во всем мире специалистов, кото¬
рым было бы под силу подняться в понимании древних
источников выше того, что он сделал еще на заре л1Х в.
В настоящий выпуск в соответствии с тематикой
книги включена только первая (посвященная самому
Чингисхану) часть «Ист(^ии пд>вых четырех ханов из
дома Чингисова» (Санк-Петерсбург, 1829 г.), представ¬
ляющая из себя огромную самостоятельную ценность,
не меньшую, нежели первые две публикации китайских
(«Хэй да ши люе») и монгольских («Юань-чао би-ши»)
очевидцев, так как при изложении ее Бичурин опирался
на до сих пор никем не переведенные китайские источ¬
ники — «Историю рода Чингиса» и «Всеобщую историю».
Возможно ли было не продавать церковного имущества, если жалование Миссии
было дано вперед только на пять лет и далее, то ли вследствии Войны 1812 г., то ли из-за
имперского обычая отпускать подобные дела на самотек, не возобнавлялось.
108

Бичурин Н. Я.
(о. Иакинф)
ТХУН-ЦЗЯНЬ-ГАН-МУ
(«История первых четырех ханов
из Дома Чингисова»)
Предисловие
Издавая историю первых четырех ханов из дома Чингисова, почитаю нужным
поместить здесь некоторые пояснения, без которых она по новости своих предметов и
по офазу ее составления может показаться для читателя не совсем вразумительной.
История эта не есть перевод какой-либо особливой книги, но извлечена из
двух китайских сочинений, именно, из собственной истории Чингисова дома,
царствовавшего в Китае под названием Юань, и из Китайской всеобщей истории,
называемой «Тхун-цзянь-ган-му» ‘ *. Первая из них служит основанием издаваемой
мною книги, а из второй заимствованы некоторые подробности, относящиеся к
пояснению того, что сказано уже в первой.
История династии Юань, будучи по качеству своему не чем иным, как биографией
государей, содержит нагие происшествия, без соприкосновенных к ним обстоятельств.
Ган-му, напротив, поясняет свои тексты кратким описанием, входя несколько в
подробности событий. Это и побудило меня, для пояснения первой, сделать
соответственное каждому году извлечение из последней.
Китайцы ввели в свою историю особливые выражения, от которых самый слог из
исторического переходит некоторым образом в дипломатический. Например, история
династии Юань, писанная от имени самого дома, называет ханов императорами,
смерть их — преставлением, но Ган-му, писанная от лица китайской нации, ни
об одном иностранном государе не говорит помянутых слов. Это обстоятельство
является главной причиной той неровности, которая видна в китайском истори¬
ческом слоге при точном переложении на другие языки.
Китайское письмо состоит не из букв, выражающих тоны голоса, но из
символических знаков, образующих понятия о вещах, по этой причине язык
их сам по себе недостаточен к удержанию правильного выговора в тоническом
переложении собственных иностранных имен. Кроме того, национальная гордость
и презрение китайцев к иностранцам внушили им способ — тонический выговор
иностранных собственных имен, входящих в историю, изображать более знаками,
имеющими смысл какой-либо язвительной насмешки. От этого многие таковые
слова переложены слишком далеко от подлинного выговора, несмотря на то, что
в иероглифических тонах находятся выговоры созвучные и даже одинаковые со
звуками иностранных собственных имен.
Царствующий ныне в Китае дом Цин нашел этот прием сколько недостойным
великой нации, столько же вредным для истории, почему издал исторический
словарь, под названием «Гинь-ляо-юань сань-шы юй-цзе», т. е. изъяснение слов
в трех историях династий Гинь, Ляо и Юань. В сем словце все иностранные соб¬
ственные имена исправлены и снова переложены на китайский язык иероглифами,
ближайшими к подлинному их выговору.
*	Далее сокращенно — Ган-му.
*	Примечания и вся транскрипция, включая имена собственные, — авторские.
109

Почти все исторические труды подвержены тому недостатку, что историки,
приспособляясь к свойству своего языка, или переиначивали произношение
географических имен, либо употребляли названия, принятые в их отечестве,
но вовсе отличные от подлинных; и не делали на это замечаний ^ Сверх этого,
самое положение древних мест многими историками не ясно было означено или с
изменением некоторых мест, и древние их названия изменились.
В повествованиях о Чингисхане и его преемниках нередко встречается сбив¬
чивость в происшествиях и несходство в обстоятельствах, чему причиною то,
что современные историки предварительно не подали понятия о тогдашнем гео¬
графическом положении и политическом состоянии юго-восточных владений
Азии. Надобно знать, что в то время, когда в Севиной Монголии начал усиливаться
Чингисхан. Китай разделялся на три царства. Гинь, Сун и Ся, которые получили
названия от владычествовавших у них тогда домов.
Дом Гинь был из племени нынешних маньчжуров, которые в то время называ¬
лись Нючжи и Нючжень. Основатель рода князь Агуда объявил себя императором
в 1115 г., чем положил конец дому Киданьскому [иначе Ляо), царствовавшему в
Монголии. Преемник его покорил почти всю Монголию и Северный Китай до
рек Хуай и Хань-цзян. Этот дом имел пять столиц. Первая называлась Восточной
(по-китайски Дун-цзин), и была городом Ляо-ян, лежащим под 130° долготы и
41° северной широты; вторая называлась Западной (по-китайски Си-цзин),
и была городом Дашхун-фу в провинции Шаньси; третья считаласъ Средней
(по-китайски Чжун-син), и была нынешним Пекином; четвертая называлась
Южной (по-китайски Нан-цзин), и была городом Кайфын-фу пятая называлась
Северной (по-китайски Бэй-цзин '‘), и была городом Дадин-фу, который лежал в
Карциньском аймаке. Монголы положили конец сему царству в 1234 г.
Дом Сун царствовал с 960 года над всем Китаем, кроме северной половины
провинции Шаньси, уступленной Киданьскому дому. Нючженьцы, по ниспровержении
Киданьского дома, отняли у дома Сун весь Северный Китай до рек У^ш и Хань-цзян.
Монголы, по ниспровержении нючженьцев, перенесли орудие в Южный Китай и,
овладев им, положили конец дому Сун в 1279 г. Столица дома Сун прежде находилась в
Кайфын-фу, а потом в Ханчжоу, ныне главном городе в провинции Чжэцзян.
Царство Ся, иначе Ся Го и Си Ся, было так называемо по-китайски, а у наро¬
дов Северо-Западной Азии известно под названием Тангута. Оно находилось
не в Тибете, как некоторые полагают, а на северо-западных пределах Китая. В
древности тангуты обитали около Хухунора. В начале IV в., когда страну покорили
восточные монголы, основавшие здесь королевстно Тоган, побежденные тангуты
удалились на южный берег Желтой реки (Хатунь-гола), за хребет Аме-малцзинь-
мусунь-ола, и жили здесь под китайским названием Дансян до половины VII в.
В это время усилившийся Тибет начал теснить дансянов, почему они просили
китайский двор перевести их во внутренние области Китая, и в 650-х гг. поселены
были частью на сев^ных щ>еделах провинции Шэньси, частью в Ордосе. Здесь
они спокойно жили более 5С)0 лет. Наконец, князья их поссорились между собою,
и китайский двор потребовал их к себе в 914 г. Один из сих князей, Тоба-цзи-
цянь, успел убежать в Ордос и десять лет сражался с китайскими генералами при
переменном счастье. Наконец, в 990 г. Киданьский дом признал его королем в Ся и
через то положил начало королевству. При третьем короле, своем Тобе-юань-хао,
оно заключало в своих пределах северную половину двух китайских провинций
Шэньси и Ганьсу, Ордос, часть Хухунора и степи, лежащие от Ордоса к западу до
Хами. Столиц было две, одна город Лин-чжоу, другая город Син-чжоу что ныне
Нинся-фу. Царствовавший в Тангуте дом имел два прозвания: монгольское Тоба и
китайское Ли. Чингисхан положил конец тому королевству в 1227 году.
^ Что и ныне в обыкновении потому, что в настоящее время все кажется нам известным и
не требует объяснений. Например, китаец по-маньчжурски называется никан, по-монгольски
китах, по-тибетски гянак, по-французски шинца, по-немецки хинезер. Все эти слова самим
китайцам неизвестны. Прочие народы, без сомнения, также различно называют их. Но кто
может ручаться, чтоб по прошествии многих столетий не потерялось значение некоторых из
помянутых названий? Тогда начнутся новые этимологические исследования и новые споры.
^ В примечаниях на историю Абулгазиеву вместо этого города описан город Цзяннин-
фу, который сделан Южной столицей (Нанкином) уже в XV веке.
‘‘ По южному выговору Бэ-гин, а отсюда произошло слово Пекин.
110

Нынешняя Халха до времен чингисхановых называлась Татань, словом маньч¬
журским, означающим шалаш, становище. Она разделялась на множество аймаков
и состояла под зависимостью Нючжиского дома. Сильнейшие из татаньских
аймаков были Монгол, Кэрэ, Тайчут и Татар. Монгол занимал нынешние земли
Тушету-ханова аймака, Кэ^ — земли Саинь-ноинева аймака, Тайчут — земли
Чжасакту-ханова аймака. Татар— земли Цицин-ханова аймака с небольшою
разностью тогдашних пределов от нынешних.
Абулгази-ханова история народов турецкого племени, неправильно названная
родословной татар, по большой части содержит историю разных отраслей дома
Чингисова. Описанные сим ханом события относительно первых четырех ханов
монгольских хотя имеют историческое основание, но вообще изложены не со
всею полнотою и ясностью. Самый перевод, судя по способам, употребленным к
составлению его, не мог быть точен. Французский переводчик сильно потемнил
и запутал труд нелепыми своими примечаниями. В связи с этим я присовокупил
на Аоулгазиеву историю ссылки, по которым любопытные сами могут поверять
описываемые в ней происшествия.
Наконец, может быть, некоторые пожелают знать, для чего историю первых
четырех ханов из дома Чингисова окончил я открытием войны с Южным Китаем
и таким образом оставил ее как бы неоконченной? Четыре первых хана, имея
пребывание в Хорини, царствовали над монголами совокупно с покоренными
землями, на престол возводимы были по монгольским установлениям, общим
выбором князей и вельмож, и считались ханами монгольскими, Хубилай,
вступивший на китайский престол без выбора и без согласия прочих князей,
вместо наименования Татань принял своему дому название Юань и через то
как бы отделил себя от общего состава Монгольской империй. С этого времени
отдаленные ханы на западе один за другим объявили себя независимыми. Хубилай,
наконец, остался только повелителем Китая и Монголии, которая вначале даже
имела войну с ним за похищение престола. Война, начавшаяся с Южным Китаем,
входит сюда только по хронологической связи.
Часть I. ТХАЙ-ЦЗУ — ЧИНГИСХАН
Тхай-цзу Шeн-вy-xyaн-ди^ по имени Темуджин, по прозванию Кият, родом был
из колена монголов. Предок его в десятом колене назывался Бодонь-чар. Арунь-
гова, мать Бодонь-чара, была выдана за Тобунь-мэргыня, родила двух сыновей, из
которых старший назывался Бугу-хашаги, а младший — Богдо-салцзиху. Тобунь-
мэргынь умер вскоре после рождения их. Арунь-гова, будучи вдовой, однажды
ночью видела во сне, будто через верхнее отверстие юрты вошло к ней белое сияние
и превратилось в златообразного, необыкновенного человека, который и лег на
постель к ней. Арунь-гова от ужаса пробудилась, и после этого зачала и родила
Бодонь-чара Он имел необыкновенный вид, был важен, скромен и говорил мало.
Домашние называли его дурачком; но Арунь-гова в беседах с людьми говаривала,
что этот сын не дурачок, а будет основателем знаменитого колена. По смерти Арунь-
говы старшие братья разделили между собою наследственное имение, из которого
Бодонь-чару ничего не досталось. Бедность и смирение, сказал он самому себе,
богатство и знатность зависят от судьбы; много ли поможет имущество? И так,
оседлав белую лошадь, уехал в урочище Бар-ту-ола и там остался жить. Он терпел
крайнюю нужду в пропитании. К счастью его, однажды сокол схватил пред его
глазами зверька и начал терзать. Бодонь-чар, поймав этого сокола силками, скоро
приучил его бить зайцев и птиц и стал питаться дичиною. Одна заканчивалась, как
излавливал другую, как будто само небо пеклось о нем. По прошествии нескольких
месяцев прикочевали к нему несколько десятков кибиток из степи Тэнгэрихураской.
Бодонь-чар поставил шалаш и остался жить с ними. Они стали помогать друг другу,
® Тхай-цзу — суть китайские слова, в переводе — прародитель; Шен-ву-цуан-ди — китайские
же слова; значат — премудрый и воинственный император. По китайским обрядам. Тхай-
цзу есть наименование, данное ему в храме предков, т. е. по роду; Шен-ву есть имя, данное
ему по смерти. В сем переводе китайские слова все оставлены несклоняемыми, потому что
они ни в разговорах, ни в письме не имеют никаких изменений.
^ В истории Абулгази-хана Тобунь-мэргынь назван Деюн-баки; Бу^гу-хашаги назван
Бокум-катагун; Богдо-салцзиху назван Бочкин-чалчи; Бодонь-чар назван Бундечжир-могок.
111

и Бодонь-чар уже нималой не терпел нужды в содержании себя. Однажды средний
брат, вспомнив о нем, сказал: «Бодонь-чар отъехал один и без имущества; думаю, что
он терпит и холод и голод». Он тот-час поехал разведать о нем и, нашедши его, взял
с собой. На возвратном пути Бодонь-чар сказал брату, что жители тэнгэрихураские
ни к какому колену не принадлежат и если поскорее прийти сюда с войском, то
можно покорить их. Брат поверил ему и, по возвращении в дом, набрав дюжих
солдат, препоручил Бодонь-чару, который и покорил их. По смерти Бодонь-чара
наследовал сын его Багаритай-хабици, который родил Маха-доданя Махадоданева
жена, Моналунь, родила ему семь сыновей и овдовела. Моналунь имела характер
твердый и вспыльчивый. Однажды ребятишки из колена Ялайр ® выкапывали
коренья для пищи Моналунь, едуни в телеге, увидала их и, рассердившись,
закричала: «Сии земли — пастбища моих сыновей, как смеете вы портить их?» Она
поскакала в телеге на мальчишек и некоторых изувечила, а других передавила до
смерти. Ялайрцы с досады угнали весь табун Моналунин. Сыновья ее, услышав о
сем, не успели надеть лат и поскакали в погоню. Моналунь, чувст^я беспокойство,
сказала: «Дети мои без лат поехали; едва ли одолеют неприятелей». Она тотчас велела
снохам взять латы и скакать вслед, но они не могли догнать их. Сыновья ее в самом
деле были побеждены и все убиты. Ялайрцы, пользуясь победой, убили Моналунь
и истребили весь дом ее. Спасся только один старший внук Хайду с которым
кормилица его спряталась в куче дров. Нацинь, седьмой сын Моналунин, задолго
до этого времени принят был в зятья одним жителем из урочища Бараху, по этой
причине он уцелел. Услышав о несчастий, постигшем его дом, пошел наведаться
и нашел только несколько десятков больных старух, между которыми находился
выживший Хайду. Он не знал, что делать. К счастью его, при угоне табуна братняя
рыжая лошадь, вырвавшись, с укрюком на шее, прибежала домой. Итак, Нацинь, сев
на нее, притворился пастухом и выехал на ялайрскую дорогу, где встретились ему
отец с сыном (ялайрские князьки), которые, держа соколов на руке, не в дальнем
друг от друга расстоянии ехали верхом на охоту. Нацинь, узнав соколов, сказал:
«Эти соколы у моих братьев взяты». Он тотчас подъехал к младшему и обманом
спросил у него: «Один гнедой жеребец увел табун на восток; не видал ли ты его?»—
«Нет, — отвечал младший. — А в тех местах, которыми ты ехал, нет ли диких уток
и гусей?» — «Довольно», — отвечал Нацинь. «Не можешь ли проводить меня туда?»
— спросил охотник. «Можно», — отвечал Нацинь и поехал вместе с ним. При
обходе речной излучины приметив, что задний охотник далеко отстал, он заколол
ехавшего с ним и, привязав лошадь с соколом, поех,ал к заднему конному и спросил
его, с прежним же обманом. Этот, напротив, сгшосил его: «Передний охотник есть
сын мои; почему он так долго не встает с земли?» Нацинь отвечал, что у него кровь
пошла из носу. Конный начал сердиться, а Нацинь, пользуясь сими минутами,
заколол его и поехал далее. Подъехав к одной горе, увидел здесь несколько сот
лошадей и при них несколько ребятишек, которые играли, метая камешки. Нацинь
долго всматривался и наконец приметил, что сии лошади принадлежали братьям
его. Он употребил тот же обман и пред ребятишками. После этого, поднявшись
на гору, посмотрел во все стороны, и как не видно было ни единого человека в
окрестности, то убил всех мальчиков и, посадив соколов на руку, погнал лошадей
домой. Здесь, взяв Хайду и больных старух, возвратился в Бараху. Как скоро Хайду
подрос, то Нацинь с жителями урочищ Бараху и Цигэ объявил его владетелем.
Хайду, вступив в правление, пошел с войском и на колено Ялайр и покорил его.
Мало-помалу он усилился; поставил ставки свои в Бараху при Черной речке а для
^ Багаритай-хабици уАбулгази назван Тоха; Маха-додань назван Дутумин; колено Ялайр
названо Чжалагир.
® Качено есть побочная линия из владетельного дома, получившая во владение участок
земли купно с народом. У нас таковые отделы в древности назывались уделами. У монголов
нередко хшозвание владетельного дома купно служит названием всему его владению;
равным образом нередко под названием колена разумеется я самый владетель. Например,
Ялайр и колено, Ялайр и владетель этого колена; между тем он имел и свое собственное имя,
котобое здесь не показано. Подобные случаи часто будут встречаться.
^Выкапывание кореньев в степи вредно для табунов, ибо лошади, бегая вместе, ломают
себе ноги, когда оступаются в ямы; почему и ныне из-за выкапывания кореньев случаются
убийственные драки у монголов с китайцами.
Хайду у Аоу	“
булгази назван Кайду.
112

свободной переправы во всякое время навел через нее мост. После этого начали
приходить к нему жители из разных колен. По смерти Хайду вступил во владение
сын его Бай-шенхур; после Бай-шенхура, наследовал сын его Думбагай. По
смерти Думбагая вступил во владение сын его Хабул-хан ‘I По смерти Хабул-
хана преемствовал сын его Бардам. По смерти Бардама вступил во владение сын
его Есугей который наипаче усилился через покорение других колен. Есугей по
кончине своей, в 3-е лето правления Чжи-юань (1266), наименован Ле-цзу Шень-
юань-хуан-ди. Он, воюя с коленом Татар, положил самого владетеля по имени
Темуджин. В это время ханьша его Улын родила Чингисхана который держал в
руке кусок крови, ссохшейся наподобие красного камешка. Есугей изумился и по
этой причине назвал его именем пленника — Темуджин, в память своих военных
подвигов. Родственники Есугеевы из колена Тайчут прежде жили в дружбе с ним,
но после, за определение Тарбагтая к управлению делами, начали злобиться на него
и прервали связь с ним. По кончине Е^гея Чингисхан остался малолетен, и многие
из его колен перешли в подданство к Тайчуту Один из родственников по имени
Тодо-хурча также вознамерился отложиться. Чингисхан со слезами удерживал его,
но Тодо-хурча сказал на это: «Глубокое озеро уже пересохло; крепкие камни уже
раздробились, для чего же еще удерживаешь меня?» И так отъехал и он с своим
народом. Ханыпа Улын прогневалась, что он обессиливал ее, почему, собрав войска,
сама погналась за отложившимися и, захватив большую половину их, возвратилась.
В это время один из подданных Чингисхана по имени Чохи жил при Сали-
гол. Тотай-хир из колена Чжамхак, кочевавший при Иругыле, вздумал напасть
на него и силой отбил лошадей, пасущихся при Сали-гол. Чохи, собрав своих
людей, скрылся в табуне и застрелил Тотай-хира. Чжамхак начал враждовать и,
соединившись с Тайчутовым коленом, пришел с 5о тысячами войска дать сражение.
Чингисхан кочевал тогда в степи Дуроэнь-чжосу. Пол}^ив известие о таковом
перевороте, он собрал войска из всех своих колен и, разделив на тринадцать
частей, ожидал неприятеля. Чжамхак вскоре показался, и Чингисхан, вступив
в главное сражение, обратил его в бегство. Ё это время из всех колен Тайчутовы
владения считались наиболее обширными, н^од многочисленным, и дом его
почитался наисильнейшим в их роде. Колено Чжориат кочевало неподалеку от
Чингисхана. Некогда Чингисхан, выехав на охоту, встретился с Чжориатом. Конные
охотники познакомились между собой. Чингисхан сказал ему: «Нельзя ли вместе
переночевать?» — «Мне очень хотелось бы этого, — отвечал Чжориат. — Но для
четырехсот охотников недостаточно съестных запасов, и половина людей уже
отправлена домой. Что же делать теперь?» Чингисхан настоятельно просил его
переночевать и всех оставшихся, и напоил, и накормил. На другой день вторично
составили облаву. Чингисхан приказал своим людям гнать зверя со всех сторон
прямо на Чжориата, и тот поехал домой с богатой добычей. Охотники его, тронутые
таковым гостеприимством, говорили между собою: «Тайчут хотя в родстве с нами,
но часто отбивает у нас телеги с лошадьми и отнимает съестные запасы, он не
имеет качеств, свойственных владетелю. Темуджин, напротив, подлинно обладает
качествами, свойственными владетелю». В это время чжориатский старейшина
Юл терпел великие притеснения от Тайчута, почему с Тахай-далу и своим коленом
поддался Чингисхану, и, чтобы выслужиться перед ним, вызвались они убить
Тайчута. Чингисхан сказал им: «Я спал крепким сном; к счастью, вы пробудили меня.
Отселе впредь пойду по следам других людей и обязанностью поставляю все отнятое
у него отдать вам». Но помянутые два человека не могли исполнить обещанного
и опять отложились. Тахай-далу был в дороге убит людьми из Тайчутова колена,
и с ним погибло колено чжориатов. В это время слава подвигов и добродетелей
Чингисхановых день ото дня возрастала, между тем, как колено Тайчут страдало от
" На монгольском языке Хара-гол.
Бай-шенхур у Абулгази назван Басси-кир, Думбагай назван Тумене; Хабул-хан назван
Кабулк-ханом, Бардам назван Бартан-ханом.
Есугей у Абулгази назван Иессуги-баядур.
Отселе и далее везде, где только встречается имя Чингисхан, на китайском языке
употреблено в истории слово «ди», что значит император, а в Ган-му в текстах— слово
«монгу>>, т. е. монгол; в объяснениях же — монгольский государь.	^
Темуджин у Абулгази назван Тамучин, Тайчут назван Таичеут.
Чжориат у Абулгази назван Чжоигерет.
113

несправедливости своего владетеля. Оно восхищалось, ви^, что Чингисхан был
милостив, человеколюбив и временами дарил своих людей шубами и лошадьми.
Посему Цилагунь, Чжэбэ, Сирэгэ, колена Эбгынь, Долонгис, Чжалар и Манго по
одной приверженности к справедливости покорились Чингисхану. Чингисхан
позвал к себе родственников Сэчень-дайчеу и Сэчень-боция с домашними, и они
приехали к Онони с кумысом. Пред Сэчень-боциевой матерью Холичей со всеми
ее родственниками Чингисхан велел поставить один тузлук с кобыльим кумысом,
а пред мачехой его (т. е. Сэчень-боциевой) Ибогыл — пред одною тузлук. Холича
рассердилась и сказала: «Ныне он не почитает меня, а уважает Ибогыл». Сэчень-
ооци подумал, что распорядителем Чингисханова пиршества был Сихир, почему
и высек его розгами. От этого обстоятельства началась вражда. Чингисханов
младший брат Бельгутей заведовал пр^и нем хоринь-суруками; Буринь заведовал
Сэчень-боциевыми хоринь-суруками. Буриневы люди украли лошадей, а Бельгутей
поймал их. Буринь в гневе поранил Бельхутея, изувечил бывших с ним людей и хотел
драться, но Бельгутей, удерживая его, сказал: «Ужели вы намереваетесь мстить? Я
хотя ранен, но не опасно, несколько повремените». Но никто не слушал; схватив
кумыс, затеяли драку, силой взяли двух помянутых хатуней (княгинь) и увезли с
собою. Но Сэчень-боци прислал нарочного с предложением о примирении и велел
двум княгиням возвратиться. В это время Могуцзинь-сориту, глава колена Татар,
нарушил договор с Нючженьским царством. Нючженььский государь (Мадагэ)
отправил министра Ваньяня-сян с войском; и Могуцзинь-сориту. преследуемый
им, бежал на север. Чингисхан, получив известие о том, собрал ближайшие войска
и с Онони пошел навстречу ему, а между тем известил Сэчень-боция, чтобы и он
присоединился к нему с людьми своего колена. Минуло шесть дней, а Сэчень-боци
еще не приходил. Чингисхан один вступил в сражение, убил Могуцзинь-сориту
и получил в добычу весь его обоз. Некоторые из подчиненных Чингисхановых
были ограблены людьми из колена Наймань. Чингисхан, желая усмирить Наймань
оружием, отправил шестьдесят человек требовать у Сэчень-боция войск. Сэчень-
боци по прежней вражде убил из них десять человек, а остальных, сняв с них
платье, обратно отпустил. Чингисхан с гневом на это сказал: «Сэчень-боци еще
прежде розгами высек моего Сихира, ранил моего Бельгутея, а ныне, пользуясь
нашествием неприятеля, осмелился и меня оскорблять». И так перешел с войсками
через песчаную степь и полонил его колено; спасся только Сэчень-дайчеу со своим
семейством. Спустя несколько месяцев Чингисхан вторично пошел с оружием на
Сэчень-дайчеу, догнал его у тесного прохода в тулету и истребил. Чжаси-гамбу из
колена Хэрэ поддался Чингисхану. Этот Чжаси-гамбу был меньшой брат Ван-хану,
главе колена Хэрэ. Подлинное Ван-ханово имя Толи; но как он пожалован был от
нючженей королем (по-китайски Ван), по этот причине и назывался Ван-хан. Когда
Ван-ханов отец Хурча-хош-билю умер, то Ван-хан, наследовав по нем правление,
убил многих из своих родственников. Ван-ханов дядя Чжур собрав войска,
вступил с ним в сражение, загнал его в ущелье Хал агунь и разбил. Ван-хан спасся
только с сотней конных и прибежал к Есугею, который, лично выступив с войском
против Чжура, прогнал его в Си Ся обратно, отнял у него колено и возвратил Ван-
хану. Ван-хан, тронутый таковым благодеянием, заключил клятву с ним и назвал
его своим Аньдою. По смерти Есугея Ван-ханов младший брат Эркэ-хара, негодуя
на кровожадность Ван-ханову, опять отложился и поддался колену Наймань.
Найманьский глава Инакци послал войска на Ван-хана, отнял у него все колено
и отдал Эркэ-харе. Ван-хан ушел (к хойхорцам) в Хэ-Си и вместе с владетелями
хойхорским и магометанским бежал в Кидань, но вскс^е, отложившись от
киданей, обратно ушел. В дороге вышел у него весь съестной запас; для утоления
жажды доили овец; питались 1фовью, выпускаемою из верблюдов. Таким образом,
был он в крайнем бедствии. Как Ван-хан был в дружбе с Есугеем, то Чингисхан
По огшеделению китайцев, справедливость состоит в воз-давании каждому должного
и означает более усердие и приверженность к государю.
Нючженьский, иначе Нючжиский.
Колено Хэрэ, иначе Кэрэ, уАбулгази названо Караито, Ван-хан назван Аунек-хан,
Чжур назван Кавер, Эркэ-хара назван Якакаре.
* Тангут.
На китайском хой-хой. Сим словом китайцы называют вообще всех магометан, но
здесь разумеется какое-нибудь владение в Восточном Туркестане.
114

прислал приближенней их его человека пригласить его к себе; сам вышел навстречу
ему, обласкал, поместил его в главном стойбище и снабдил съестными припасами.
После этого сделал пир на берегу Туры и признал Ван-хана своим отцом. В
непродолжительном времени он пошел войной на колено Моркис, вступил в
сражение с его главою Тохто при Манача-оле, отнял у него имущество и земли и
отдал Ван-хану, который, видя, что число народа его несколько умножилось, начал
кочевать при Ман-хэ. Ван-хан, как скоро увидел, что он в состоянии действовать сам
собою, то, не относясь к Чингисхану, один пошел войною на колено Моркис. Тохто,
глава этого колена, не мог устоять и бежал в ущелье Боро-хуча. Ван-хан забрал здесь
множество имущества и по возвращении ничего не уделил Чингисхану, но тот не
счел случившееся за презрение. В это время найманьский владетель Боро-хан начал
выказывать неприязненные намерения, и Чингисхан с Ван-ханом, снова выступив
в поход, пришел в Кэшик-бакши. Здесь встретился с передовым Боро-хановым
предводителем Отту-боро, который с сотнею конных хотя начал сражение, но, видя
слабость своих сил, побежал в горы; под ним свернулось седло, и он был взят в
плен. В скорости после этого Чингисхан еще встретился с храбрыми найманьскими
генералами Дису и Шибаром; но, как солнце было на закат, то каждый возвратился
в свой окоп, условившись вступить в сражение в следующий день. В эту ночь Ван-
хан зажег в своем лагере множество огней, чтобы отдалить подозрение, а между тем
войско свое скрытно перевел в другое место. Уже на рассвете Чингисхан узнал об этом,
почему начал очень подозревать этого союзника в противных намерениях и отступил
к Сали-голу. Вскоре и Ван-хан возвратился к Туре, где надеялись соединиться с ним
сын его Илха и Чжаси-гамбу. Цису, узнав о сем, воспользовался их расплохом, ибо,
нечаянно напав в дороге, захватил людей их. Илха побежал известить Ван-хана, а этот
послал его с Бургутом догонять Цису; между тем отправил к Чингисхану нарочного
сказать, что наимани, вопреки народным правам, отбили у него людей, й просил,
чтобы Чингисхан отпустил к нему четырех славных своих генералов для отмщения
за обиду. Чингисхан, забыв прежние неудовольствия, послал Баорцзи, Мухури,
Бороханя и Цилагуня с войсками. Илха еще до прибытия сих войск, догнав Цису,
вступил с ним в сражение и совершенно разбит бьш. Бургут застрелен; под Илхою
лошадь споткнулась, и он едва не попался в плен. Но четыре генерала вскоре за сим
явились на поле сражения и, ударив на найманей, обратили их в бегство, отняли у
них всю добычу и возвратили Ван-хану. Вскоре после этого они вместе с младшим
Чингисхановым братом Хачжаром вторично пошли на найманей, вступили в
дело у Хоронь-чжасэ и одержали совершенную победу, почти всех оставив на месте
сражения. Победители, собрав трупы офицеров убитых и родственников своих,
приняли позор. С этого времени Наймань начал ослабевать, но Тайчут еще был
силен. Чингисхан, соединившись с Ван-ханом при Сали-голе, вступил с Ханху, главой
колена Тайчут, в главное сражение при Онони и обратил его в бегство; убитых и в
плен взятых было великое множество. Колена Хатагин, Салчжут, Дурбэт и Хунгири,
услышав, что Наймань и Лайчут разбиты, сим приведены были в страх и волнение.
Они собрались при Арубулаке и, заколов белую лошадь, поклялись над нею напасть
на Чингисхана и Ван-хана внезапно, но Дайнь, глава колена Хунхури, сомневаясь
в успехе этого предприятия, тайно послал к Чингисхану человека с известием.
Чингисхан и Ван-хан выступили от Хуту-нора навстречу им и, сражаясь до Байли-
гола, одержали и здесь совершенную победу. После этого Ван-хан, отделив свои
войска, пошел к И лари-голу. Чжа-си-гамбу, советуясь с Дцунь-айжи и Ихе-тором,
говорил: «Мой старший брат (Ван-хан) непостоянен в делах. Как скоро он истребил
всех родственников, то можем ли мы уцелеть?» Но Адунь-айжи перенес сии слова
Ван-хану, который приказал Ихэ-тора с прочими взять под стражу. Когда привели
их к ставке, то Ван-хан, развязав их, сказал Ихэ-тору: «Мы на возвратном пути из
Си Ся терпели голод и положили клятву между собою Ужели ты забыл тогдашние
слова?» После этого плюнул ему в лицо; сидевшие вверху также встали и плевали
на него. Сверх этого, Ван-хан часто делал Чжаси-гамоу упреки, даже постыдные.
В это время в Монголии еще существовало древнейшее обыкновение Китая — начинать
сражение по предварительному условию с обеих воюющих сторон.
В подлиннике это имя писано: Хасар.
Заключение подобных клятв у монголов, так же как и у китайцев, составляло священный
обряд, торжественным образом совершаемый над каким-либо убитым животным.

Посему Чжаси-гамбу и Ихэ-тор оба бежали в Наймань. Чингисхан стоял лаг^ем
при Чачар-оле и готовился идти войною на колено Татар. Глава этого колена Ола-
уньдур сам выступил дать сражение, но был совершенно разбит. В это время
колено Хунгири хотело поддаться Чингисхану, но Хачжар, не зная о том, напал на
это колено и ограбил, почему оно поддалось Чжамхаку и соединилось с коленами
Дурбот, Икирас, Хатагинь, лорлас. Татар и Салчжут, которые при Цзянь-голе, по
общему выбору, объявили Чжамхака ханом и на берегу Тала-биры (что ныне Тола)
положили следующую клятву: «Кто из нас, клянущихся здесь, откроет о нашем
предприятии, тот да свергнется подобно берегу, да посечется подобно лесу».
По окончании этой клятвы они начали топать ногами и отвалили оерег; потом
обнаженными саблями рубили деревья. Они собрали солдат для нападения на
Тахайханя. В это время женился некто Чор, служивший в войске Чингисхановом.
Этот Чор. по случаю проезжая здесь, видел все происходившее у Толы и проведал
о их намерениях. Он тотчас возвратился и донес Чингисхану о всем, что узнал.
Чингисхан немедленно собрал войска, пошел навстречу им и, вступив в сражение
в урочище Халяртай-Хорога, разбил их. Чжамхак спасся бегством, а колено
Хунгири покорилось Чингисхану.
1201
В лето Жинь-сюй Чингисхан послал войска к Урху-салчжа-голу, на колена
Аныди-Татар и Чагань-Татар. Пред отправлением в этот поход он сказал к войску:
«Если победите неприятеля, то, преследуя его, остерегайтесь бросаться на добычу
до тех пор, пока совершенно не окончите военного действия». Случилось, что в
самом деле одержали победу, но три его родственника, Алтань, Хуцзир и Даритай,
преступил и условие. Чингисхан, рассердившись на это, отнял у них всю добычу
и разделил на войско. В первый раз Тохто, будучи разбит Чингисханом, бежал в
ущелье Боро-хуча, но вскоре вышел оттуда и опять начал беспокоить Чингисхана,
но вторично был прогнан. После этой неудачи, соединившись с коленами Наймань,.
Дур-бот, Татар, Хатагинь и Салчжут, снова произвел нападение. Посланные Чингис¬
ханом конные отряды по обозрении окрестностей с возвышенных мест донесли
ему, что найманьское войско уже приблизилось, почему он и Ван-хан перенесли
свой лагерь в укрепление, а Илха расположился лагерем на высоте с северной
стороны. Найманьские войска ударили на него, но не могли сбить и возвратились.
Вскоре и Илха вступил в укрепление. Пред сражением Чингисхан отправил свой
обоз в другое место, а сам с Ван-ханом остался в укреплении Алань-чжой. Главное
сражение происходило в урочище Чой-дань. Наиманьский владетель велел жрец]^
принести жертву духу вьюги и думал, при благоприятствии его, произвести напа¬
дение. Напротив, ветер поднялся навстречу ему; найманьское войско не могло
сражаться и хотело возвратиться, но рытвины и ущелья наполнились снегом.
Чингисхан воспользовался сим случаем — и найманьцы были совершенно
разбиты. В это время Чжамхак шел на помощь найманям, но, увидев, что они
разбиты, пошел обратно и на дороге произвел великие фабительства в союзных
с ним коленах. Чингисхан хотел старшего своего сына Джучи женить на Ван-
хановой дочери Чор-бицзи, а за Ван-ханова сына Тосхо выдать свою дочь Гоцинь-
бицзи, но не могли согласиться в том, и после этого часто происходили размолвки.
Чингисхан при союзе с Ван-ханом для нападения на Наймань условился, чтобы
в следующий день дать сражение с Чжамхаком, и при сем случае сказал ему: «Я
в отношении к тебе, как степной жаворонок (по-китайски бай-лин), а прочие
— как лебеди. Степной жаворонок и в жару, и в стужу всегда на севере живет,
а лебеди при наступлении стужи улетают на юг в теплые места». Тем давал он
знать, что и за его мысли нельзя ручаться. Ван-хан, выслушав это, предался
подозрению и перекочевал со своим народом в другие места. Когда же договор о
браках не состоялся, то Чжамхак, пользуясь сим несогласием, сказал Илхе: «Хотя
Чингисхановы слова справедливы, но ты всегда имеешь сношения с Найманем, и
тебе с отцом предстоит опасность. Если ты предпримешь войну, то я обещаюсь
Жинь-сюй есть название 54-го года в шестидесятилетием китайском цикле. Принятое
в китайской истории летосчисление по правлениям государей необходимо подвержено
частому изменению, по краткости таковых эпох, и посему название годов знаками
шестидесятилетнего круга много способствует порядку китайского летосчисления.
Абулгази назван Чучи (Джучи).
116

содействовать тебе». Илха поверил ему. В это время Даритай, Хуцзир и Алтань,
отложившись (от Чингисхана), передались Илхе и также изъявляли желание
помогать ему в войне против сыновей Улыниных. Илха крайне обрадовался и послал
к Ван-хану нарочного с известием, Ван-хан сказал на это, что Чжамхак хитер на
словах и непостоянен в делах и посему не заслуживает доверия. Илха настоятельно
предлагал союз, и они очень часто имели между собою сношения. Ван-хан сказал
ему: «Я обязан Чингисхану спасением моей жизни. У меня уже борода и волосы
побелели. Оставь меня спокойно умереть. Ты беспрестанно докучаешь мне своими
убеждениями. Если одобряешь происходящее, то действуй сам, а не беспокой меня».
После этого Чжамхак пустил палы и выжег Чингисхановы пастбища.
1203
В лето Гуй-Хай Ван-хан с сыном, умыслив погубить Чингисхана, послал нарочного
сказать ему, что он теперь соглашается на прежнее предложение о браках и просит
приехать пить бухунчар. Чингисхан поверил этому и поехал в сопровождении
десяти конных, но на половине пути, остановленный сомнением, послал одного с
извинением, а сам возвратился домой. Ван-хан, не имев успеха в хитром умысле,
решился учинить нападение войсками, но конюший его Сирикци, узнав о сем, тайно
с младшим своим братом Бадою известил Чингисхана. Тот немедленно поскакал
к своим войскам, стоявшим в укреплении при Онони, отправил весь обоз в другое
место и послал Чжерима с передовым отрядом, чтобы по прибытии Ван-хана можно
было дать правильное сражение. Чингисхан сперва встретился с коленом Чжулгынь,
потом с коленом Дунга, далее с коленом Хор-ширэмынь и над всеми одержал верх.
После всех встретился с войсками Ван-хана и разбил их. Илха с досады снова
устремился к сражению, но, будучи ранен стрелой в щеку, едва собрал своих солдат и
отступил. Колено Кирэй оставив Ван-хана, поддалось Чингисхану. Ван-хан, потеряв
сражение, возвратился. Чингисхан со своими войсками также пошел в обратный путь
и, расположившись лагерем при Дунгэ-норе, послал Алиху к Ван-хану с следующим
выговором: «Государь мой! Будучи преследуем своим дядею Чжуром, ты в крайности
прибегнул к нам. Мой отец, разбив Чжура в Хэ-си, взятые земли и людей той страны все
отдал тебе. Вот первая великая услуга, оказанная тебе. Когда напали на тебя наймани,
ты бежал на запад в места, где солнце заходит, между тем младший твой брат Чжаси-
гамбу находился на пределах Нючженьского царства. Я немедленно отправил людей
позвать его, но он на возвратном пути был утеснен людьми из колена Моркис. Я просил
старшего моего брата Сэчень-боция и младшего брата Дай-чеу, и они истребили тех
людей. Вот вторая великая услуга, оказанная тебе. Когда пришел ты ко мне в крайних
обстоятельствах, то я, проходя урочище Хай-дала, отнял в тамошних местах овец,
лошадей, имущество и все отдал тебе и не более как в продолжение полумесяца сделал
тебя из голодного сытым, из тощего тучным. Вот третья великая услуга, оказанная тебе.
Ты, не известив меня, поехал грабить Моркисово колено и получил великую добычу,
а по возвращении ни волоса не уделил мне, но я не роптал на это. Когда наймани
напали на тебя, я же послал четырех генералов, которые вернули взятых в плен. Твоих
людей возвратили тебе и опять восстановили твои владения. Вот четвертая великая
услуга, оказанная тебе. Когда я воевал с пятью коленами: Дурбош, Татар, Хатагинь,
Салчжут и Хунгири, то уподоблялся восточному соколу, который не упускает ни
одной птицы» им усмотренной, но всегда, какую только получал добычу, делился
с тобою. Вот пятая великая услуга, оказанная тебе. Эти пять услуг всем известны»,
но ты вместо благодарности заплатил мне враждою и пошел войною на меня». Ван-
хан, выслушав это, сказал Илхе: «Какие мои прежние слова? Они тебе должны быть
известны». Илха сказал на это: «Теперь дела уже в таком состоянии, что невозможно
оставить предпринятого; остается только всеми силами противостать. Если победим,
то покорим его; если он победит; то покорит нас; что много говорить?» В это время
родственники Чингисхановы, Алтань и Хуцзир, еще находились при Ван-хане, почему
Чингисхан послал к ним Алиху и приказал в ;^суизну сказать следующее: «Прежде в
нашем владении не было государя. Сэчень-боции (с братом) собственно есть потомок
Валгата, двоюродного деда. Желали поставить его владетелем, но он с твердостью
Бада у А^лгази назван Баду, а брат его назван Сирикци.
Илха у Аоулгази назван Сунгун.
Кирэи у Абулгази названо Кункурат.
117

отказался, назначали тебя, Хуцзир, как сына дяди Нагуня, но ты с твердостью отклонил
это. А как дела этого нельзя было оставить неконченым, то предложили постановить
тебя, Алтань, как сына нашего деда Худуяы; и ты также с твердостью отказался; почему
вы и избрали меня своим государем. Ужели я предварительно сам искал этого? Против
чаяния избран я общим мнением, дабы не допустить, чтобы земли, приобретенные
нашими предками трех рек перешли к другим людям. Вы хотите служить Ван-хану,
но он непостоянного свойства. Вы видели, как он поступил со мною; кольми паче с
вами; оставьте его. Алтань ни слова не сказал на это. Чингисхан вслед за посланным и
сам выступил с войском и, ограбив Нилгянь, колено, отделенное от Хунгири, пришел
к Баньчжур-пигу. Тогда вода в Реке была мутна. Чингисхан, утолив жажду ею, сделал
воззвание к войску. Некто Буту, из колена Ицири, был разбит коленом Хороло, почему
он, встретившись с Чингисханом, заключил с ним клятву. Хочжар, отдельно жившии
при Халагунь-оле, лишившись жены и детей, отнятых Ван-ханом, бежал с малолетним
своим сыном Тоганом. Когда издержал съестные запасы, то доставал яйца из птичьих
гнезд и тем питался. Он соединился с Чингисханом при вышеупомянутой реке. В это
время Ван-хан был весьма силен и многолюден; Чингисхан, напротив, малосилен, и еще
нельзя было предузнать, на чьей стороне останется победа. Народ был в опасности и
страхе. Пьющие воду, обращаясь друг к другу, говорили: «Испей мутной воды», означая
сим общее участие в опасности. Когда приблизилось Ван-ханово войско, то Чингисхан
вступил с ним в сражение, в урочище Харакцинь-шату. Ван-хан был совершенно
разбит. Вассалы его, Алшань, Хуцзир и Чжамхак, умыслили умертвить Ван-хана, но не в
силах были совершить этого и бежали в Наймань, а Дгтитаи и Баринь с униженностью
покорились. Чингисхан перенес лагерь к вершине Онони, намереваясь напасть на
Ван-хана, почему предварительно отправил к нему двух человек, которые бы ложно
от имени Хачжара сказали ему: «Мой старший брат (Чингисхан) неизвестно где теперь
находится. Моя жена с семейством живет при тебе; желательно и мне быть вместе с
семейством; но не знаю, как примешь меня. Государь! Если забудешь прошедшие мои
проступки и вспомнишь прежние услуги, то с покорностью возвращусь к тебе». Ван-
хан не приметил обмана и отправил с посланными своих людей, чтобы над тузлуком
кровно наполненным, заключили с ним клятву. Как скоро посланные возвратились, то
Чингисхан употребил их вожатыми и войскам велел с кляпцами во рту ночью спешить
к Чеченьту-оле. Таким образом, напав неожиданно на Ван-хана, разбил его и покорил
все колено Хэрэ; только Ван-хан и Илха спаслись бегством. Ван-хан со вздохом сказал:
«Сын! Я от тебя дошел до настоящего несчастья; но теперь поздно раскаиваться».
Встретившийся с ними на дороге найманьский генерал убил Ван-хана, а Илха бежал
в Си Ся и там начал кормиться грабительством. ■ Будучи прогнан тангутами. он
ушел во владения Кучаские но кучаский владетель, выступив с войсками, убил
его. Чингисхан, по истреблении Ван-хана, сделал великую облаву при Томэгэ-голе,
обнародовал законы и с торжеством возвратился. В это время найманьский владетель
Диянь-хан с неудовольствием смотрел на Чингисхана, так что отправил нарочного к
Ару-хасу, главе колена Бададда, сказать: «Я слышал, что некто на востоке намеревается
объявить себя императором (ханом). На небе нет двух солнц, может ли народ иметь
двух государей? Если ты согласишься усилить мое правое крыло, то я намерен отнять у
него и лук и стрелы». Но Ару тотчас известил о сем замысле Чингисхана и вскоре засим
поддался ему со всем коленом.
1204
В лето Цзя-цзы Чингисхан назначил великое собрание при Томэгэ-голе, для совета
о предприятии войны на найманей. Все вельможи представляли, что тепд)ь, в начале
весны, лошади тощи и надобно для этого дождаться глубокой осени. Но Чингисханов
младший брат Оцигинь сказал, что всякое дело лучше решить немедленно; не для чего
отговариваться худобою лошадей. Белыутей также сказал: «Наймань хочет отнять
у нас лук и стрелы; это значит, что он унижает нас. Справедливость предписы-
Чингисхановы предки кочевали между вершинами рек Онони, Толы и Кэрулена.
Тузлук есть мешок из лошадиной брюшины или сшитый из бараньей кожи. В таких
тузлуках кочевые квасят молоко, держат воду и другие жидкости.
" Абулгази пишет, что ушел в город Хашин (лошан).
” Оцигинь и Белыутей у Абулгази соединены в одного человека под именем Даритлай-
олчинган или Даритлаи-булай.
118

вает нам единодушно умереть. Он тщеславится, полагаясь на обширность своих
владений; но если напасть на него врасплох, то наверно можно ручаться за успех
дела». И Чингисхан, будучи доволен сим, сказал, что с такими людьми, идучи
на войну, нельзя ^^сомниться в успехе. И так он пошел войною на Наймань, и
остановился с войском при Циньдахань-оле. Сначала отправил Хубири и Чжебэ
с передовым корпусом. Диянь-хан пришел от Алтая, расположился лагерем при
подошве Хангая. К нему присоединились: Тохто, глава колена Морхис; Алинь, глава
колена Хэрэ; Хутук-беци, глава колена Тайши-ойрат еще колена: Дурбот, Татар,
Хатагинь и Салчжут. Таким образом Диянь-хан сделался довольно сильным. В это
время одна хилая лошадь из Чингисханова войска от испуга забежала в найманьский
лагерь. Диянь-хан, увидя ее, сказал своим чиновникам, что монгольские лошади
тощи и слабосильны; надобно бы заманить неприятелей подальше вглубь, а после
того, вступив в сражение, побрать их в плен. Но генерал Хулусу-бэци сказал на это:
«При покойных государях на сражениях мужественно шли вперед, не обращаясь
взад, дабы не показать неприятелю ни хвоста лошадиного, ни спины солдатской.
Предполагаемое теперь отступление не означает ли внутреннего страха? А если
страшишься, то для чего не велишь ханьше предводительствовать войском?»
Диянь-хан, огорченный тем, тот-час вскочил на лошадь и приказал начать сражение.
Чингисхан препоручил Хачжару управлять центром армии. В это время Чжамхак,
находившийся при Диянь-хане, подъехал осмотреть войско Чингисханово и, видя
его в совершенной исправности, сказал своим приближенным:
«Найманьцы, начиная войну, почитали монгольское войско за стадо козлят
и ягнят и думали совершенно перетоптать их и не оставить ни кожи, ни ног.
По моему замечанию, оно теперь уже далеко от того состояния, в каком прежде
было». После этого он отделился со своим войском и ушел. В этот день Чингисхан
вступил в главное сражение с найманьским войском, после полудня взял в плен
Диянь-хана и убил его. Войска прочих колен все вдруг рассеялись, одни ночью
бежали в горы, где их погибло великое множество, падая с утесов; остальные же
в следующий день все покорились. Вслед за тем и колена Дурбот, Татар, Хотагинь
и Салчжут также покорились. Вскоре Чингисхан пошел на колено Морхис, глава
которого Тохто бежал к Ди-янь-ханову старшему брату Боро-хану, а подданный
его Дайр-носунь, представив Чингисхану дочь свою, покорился; впрочем, опять
отложился и ушел. Чингисхан, прибыв к укреплению Ткйха-хота, отрядил Борохоня
и Сибэ с правым корпусом взять это место, и оно было взято.
1205
В лето И-чеу Чингисхан пошел войною на Си Ся и, взяв укрепление Ла-и-ри,
прошел Лосо-хото, пограбил множество людей и верблюдов и возвратился.
1206
Первое лето Бин-инь. Чингис, собрав всех князей и чиновников при вершинах
Онони, выставил девять белых флагов и вступил на императорский (ханский)
престол. Князья и чины поднесли ему название Чингисхана. Этот год было шестое
лето династии Гинь, правления Тхай-хо. По вступлении на престол он опять пошел
войною на Най-мань. В это время Боро-хан, занимавшийся облавою при Урту-
оле, был им схвачен. Диянь-ханов сын Хучулэй-хан и Тохто бежали к Яр-даши-
голу. После Чингисхан начал помышлять о войне против нючжисцев. Незадолго
пред сим нючженьский государь казнил Чингисханова родственника Хамбухай-
хана, за которого Чингисхан и помышлял отмстить. В то же время перебежчики
и пленные из нючженьцев единогласно говорили Чингисхану, что государь их
бесчеловечно поступает. По сим-то тшичинам Чингисхан решился объявить ему
войну; но не смел приступить к делу оез особенного приготовления.
Морхис, иначе Моркис, назван Марктатт, Тайши-ойрат назван Уират.
Тохто у Абулгази назван Тохтабеги (бек), хан Маркатский; Боро-хан назван Байроко,
ханом Найманьским.
Первое лето, т. е. от Чингисханова вступления на императорский престол. Китайцы, ведущие
летосчисление по правлениям государей, почему при вступлении каждого государя на престол
дают названия продолжению будущего его правления и снова начинают считать годы от первого
лета царствования его. Последний год покойного государя причисляют к его же царствованию, а
правление нового государя считают с начала следующего года. Первые четыре государя из дома
Чингисова царствовали в Монголии и потому не имели названия своим правлениям.
Хучулэи-хан у Абулгази назван Кутшлук.
119

Из Ган-му:
Бин-инъ. Царства Сун, правления Хай-си второе лето.
Царства Гинь, правления Тхай-ха шестое лето.
Монгольский Кият Темуджин объявил себя императором при Онони
Из предков Темуджиня был некто Бодонь-чар. Мать его Арунь-гова, родив
двух сыновей, овдовела. После того ей неоднократно виделось во сне, ^дто сияние
разливалось над ее чревом, и она от этого родила третьего сына. Это оыл Бодонь-
чар. Потомство сыновей ее размножилось, и от каждого произошло особливое
колено. Сии родственники жили от колена Ухуань на севере (на северо-западе) и
смежны были с коленами Ойрат, Наймань и с древним городом Хоринь, который
принадлежал хойхорцам девяти колен. Из колена в колено они считались вассалами
домов Ляо и Гинь, вообще же принадлежали к татаньскому племени. Уже Есугей
покорил прочие колена под свою власть и учинился сильнейшим. Воюя с коленом
Татар, он взял в плен старейшину его Темуджиня. На возвратном пути при горе
Тели-вынь-пань-то, где он расположился лагерем, родился сын, которого в память
победы назвал Темуджинем. По смерти Есугея Темуджин остался малолетен.
Многие из его колен поддались родственному с ним дому Тайчут. Этот Тайчут,
соединив семь колен, пришел с тридцатью тысячами учинить на него нападение.
Темуджин с матерью Улын повел своих родовичей тринадцатью колоннами и,
вступив в главное сражение, разбил Тайчута. Эта победа несколько успокоила
Темуджиня. Тайчут, владея обширными землями и многочисленным народом, не
имел хорошего управления; почему низшие, советуясь между собою, говорили:
«Темуджин одевает людей собственным платьем, сажает их на собственных коней;
он истинный наш государь». Почему многие поддались Темуджиню, а от этого
колено Тайчутово умалилось. В скором времени колено Татар отложилось от
Нючженьского царства. Темуджин повел войска с берегов Онони и, соединившись
с войсками нючженьцев, уничтожил это колено. За такую услугу он получил
название Ча-у шу-лу т. е. главнокомандующего против мятежников. Как колено
Наймань было одно из сильнейших, то Темуджин с подобострастием служил ему.
Но когда Наймань начал производить притеснения и грабежи, то Темуджин собрал
все подвластные ему колена при Тэмэгэ-голе, где с согласия всех объявил воину
найманям. Найманьский Диянь-хан расположился с войсками под Хангаем и
соединился с коленами Морхис и пр. Войско его было довольно многочисленно.
Темуджин вступил с ним в главное сражение, на котором взял в плен и убил
самого Диянь-хана. Прочие колена все рассеялись. Темуджин наиболее усилился,
почему в следующем году учинил нападение на Си Ся, разбил крепостцу Ла-
и-ри, прошел город Ло-со-хото и, обогатившись награбленными добычами,
возвратился. Остановившись при вершине Онони, он собрал старшин из всех
колен, выставил девять белых флагов и сам себя провозгласил Чингисханом.
Пред сим нючженьский государь отправил князя Юнь-цзи в Цзин-чжоу для
принятия дани от Темуджиня, Юнь-цзи удивился виду его и по возвращении
предложил своему государю при каком-нибудь случае погубить его, но последний
не согласился. Темуджин, узнав о том, начал питать злобу.
В Ган-му летосчисление ведено по правлениям государей Южного Китая, известного
под названием царства Сун. Слово Гинь по южному выговору, а по северному Цзинь.
Я удержал в переводе южный выговор для различения сего дома от династии Дзинь,
начавшейся в 265, кончившейся в 449 г. по Р. X. Впрочем, слово Гинь удерживаемо было
только в одних текстах; в описаниях же, для легкости в слоге, оно заменено словом нючжень
и нючжи, собственным именем народа. Царство Сун в описаниях также называемо было
Южным Китаем. В Китае, когда по ниспровержении одного царствующего дома получает
престол другая фамилия, то последняя принимает новое наименование, которое служит
названием и царствующему дому, и царству его. Посему царство, династия, дамб, двор,
суть в китайской истории однозначащие слова. Царство Гинь по-маньчжурски называлось
Айжинь-гурунь, т. е. Золотое царство; золото по-китайски «гин», по-монгольски «алтан».
Потому-то историк Абулгази называл нючженьского государя Алтань-ханом, что значит:
золотой царь. У китайцев прозвание важнее имени и поставляется прежде оного, почему в
сем тексте Чингисхан назван-Кият Темуджин.
Должно быть, монгольское-слово, испорченное китайцами.
Что в аймаке Дурбань-хухуш.
120

1207
Второе лето Дин-мао. Осенью вторично Чингисхан лошел войною на Си Ся и взял
город Уи-рг-кг. В сем году дослал двух чиновников, Алтаня и Бору, к колену Кир-цзи-
су. Вскоре за тем Идыр-нэрэ и Алдар"" прислали посланников с лучшими соколами.
1208
Третье лето Сюй-чень. Весной хан возвратился из Си Ся. Летом от жары уехал
в Лун-тьхин. Зимою опять пошел войною против Тохто и Хучулэй-хана. В это
время Ойрати другие колена, встретившись с передовым нашим корпусом, без
сражения покорились. Использовав их проводниками, дошли до Яр-дати-гола и
уничтожили колено Морхис. Тохто, будучи ранен стрелой, умер. Хучулэй бежал
в Кидань
1209
Четвертое лето Сы-и. Весною владение Хойхор вступило в подданство
монгольское. Хан проник в Хо-си. Тангут-ский государь Ли-ань-цюань поручил
армию своему наследнику, которьш, вступив в сражение с Чингисханом, был разбит,
а второй главнокомандующий, Гао, взят в плен. Чингисхан еще завоевал Урянхай
и полонил генерала Сиои. После этого он взял крепость И-мынь; вторично разбил
тангутское войско; полонил полководца Вэймина и подступил к городу Чжун-син.
Здесь тангуты разрушили плотину и равнины наполнили водою, почему Чингисхан,
сняв осаду, возвратился и послал вельможу Эда в Чжун-син с предложениями к
тангутскому государю. Тот представил Чингисхану дочь свою и просил о мире.
Из Ган-му:
Сы-и. Второе летоправления Цзя-дин. Царства Гинь правления
Да-анъ первое лето. В шестой месяц монголы вступили в Лин-чжоу
Тангутский государь Ли-анъ-цюанъ покорился.
С этого времени королевство Ся наиболее ослабело. В 12-й месяц княжество Вэй-
вур покорилось монголам. Это княжество при династии Тхан называлось Гаочан
1210
Гын-ву, пятое лето. Весною нючженьский двор предполагая начать войну,
построил укрепление Ву-ша-пху. Отправленный Чингисханом генерал Чжебэ,
нечаянно напав на это укрепление, побил войска и пошел далее на восток. Прежде
Чингисхан ежегодно представлял нюч-женьскому двору дары. Вследствие этого
нючженьский государь отправил князя Юнь-цзи в Цзин-чжоу для принятия
дани от него. Чингисхан при входе этого князя не сделал ему должной чести.
Юнь-цзи по возвращении предложил объявить Чингисхану войну. В это время
нючженьский государь скончался, и князь Юнь-цзи, вступив На престол/послал
к Чингисхану указ, при вручении коего ему сказано, чтоб учинил поклонение.
Чингисхан спросил у посланника, кто такой новый государь? Князь Юнь-цзи.
отвечал посланник. Чингисхан тотчас обратился лицом к югу и. плюнув, сказал:
«Я думал, что какой-либо необыкновенный человек сел на престол в Чжун-юань;
а этот слабоумный может ли царствовать? Он не заслуживает поклонения». После
того тотчас сел на лошадь и уехал. Посланник по возвращении донес о сем государю
Юнь-цзи, который чрезвычайно разгневался, но решился дождаться времени, когда
Чингисхан приедет ко двору с данью, дабы при случае погубить его.
Чингисхан узнал об этом и совершенно прервал связь с нючженьским двором;
а для предосторожности усилил войска свои.
Идыр-нэрэ й Алдар — названия колен.
Здесь под Киданью разумеются земли потомков Киданьского дома, лежавшие в.
ной части Восточной Монголии.
’ Хойхор, на китайском Бэй-вур, у Абулгази назван Уйгур, туркестанское название владения.
^ Урянхайцы у Абулгази названы кергизами. Эту погрешность должно отнести к
неточности перевода или к ошибке переписчиков. Урянхайцы тогда кочевали на нынешних
корциньских землях.
Надобно разуметь, в пределы области, а не в самый город Лин-чжоу.
По-монгольски Хойхор, по-турецки Уйгур.
Нючженьский государь у Абулгази назван Алтан-ханом.
121
северной'

Из Ган-му:
Гын-ву, третье лето. Царства Гинь правления Да-анъ второе лето.
В 12-и месяц монголы напали на царство Гинь.
Нючженьский государь Юнь-цзи по восшествии на престол послал к монголам
указ, щ)и вручении которого церемониймейстер сказал, что надлежит принять
его с Поклонением. Монгольский государь спросил нючженьского посланника,
кто такой новый государь? Князь Юнь-цзи, отвечал посланник. Монгольский
государь, тотчас обратившись к югу, плюнул и сказал: «Я думал, что какой-либо
необыкновенный человек взошел на престол в Чжун-юань; а этот слабоумный
может ли царствовать? Он не заслуживает поклонения». После сих слов сел на
верховую лошадь и уехал. Посланник по возвращении донес о сем государю
Юнь-цзи, который, будучи разгневан сим, решился погубить его, как скоро
пойдет с данью. Монгольский государь, узнав это, прервал связь с нючженьским
двором, умножил военные предосторожности и неоднократно нападал на северо-
западные его пределы. Он нечувствительно начал усиливаться, и нючженьский
двор, озабоченный сим, запретил народу переносить вести о пограничных делах.
Объяснение. О ссоре методу иностранцами обычно не пишется. Для чего же этот
случай записан? Д дя обозначения, что монголы начали усиливаться, а нючжени ослабевать.
Напасть — значит вступить в чьи-то пределы без предварительного объявления войны. С
этого времени началась та бедственная война, которая после распространилась и на Южный
Китай. По этой причине нарочно и тщательно записано настоящее прюисшествие,
1211
Синь-вэй, шестое лето. Весной Чингисхан находился при Гилур-голе. Из западного
краяАрслан-хан, глава хо-ралутского народа, поддался ему. Идуху владетель хой-
хорский, приехал ко двору его. Во второй месяц Чингисхан сам повел армию на
юг, разбил Даши, полководца нючженьского. при горе Е-ху-лин и завоевал уезды
Да-шуй-ло и Фын-ли; но нючженьцы возобновили укрепление Ву-ша-пху. Осенью
в седьмой месяц Чингисханов генерал Чжебэ приступом взял Ву-ша-го^ и Ву-ю-ин.
В восьмой месяц Чингисхан дал сражение с нючженьским войском в Сюань-пьхин
при реке Хой-хэ-чуань и-одержал победу. В девятый месяц приступом взял Дэ-син-
фу. Командующий в Цзюй-юн ушел, почему Чжебэ вступил в сию крепость и доходил
до Средней столицы. Зимой в десятый месяц (хан) напал на главное правление
нючженьских пастбищ, отбил табуны и воз^атился. Елюй-аха поТсорился Чингисхану
и на пути явился к нему. Царевичи Джучи, ^щaгaтaй и Угэдэй завоевали округи: Юнь-
нэй, Дун-щен-чжоуи Ву-шо. Той зимои стоявшие на северных переделах царства Гинь
генералы Лю-бо-линь, Гуалгя и Чангэ также покорились Чингисхану.
Из Ган-му:
Синь-вэй. четвертое лето. Ц(Д>ства Гинь правления Да-ань третье лето.
Весною в третий месяц двор Гинь отправил нарочного для испрошения мира
у монголов. Монголы не согласились.
Нючженьский генерал Нахата-майчжу, охранявший северные пределы, как
скоро узнал, что монголы готовятся напасть на границы, поспешил донести о том
своему государю. Государь сказал: «Мы не имеем вражды с ними, с чего ты взял
это?» Майчжу сказал ему: «Си-Ся представили ему царевну, беспрерывно куют
стрелы и делают |щиты. При окопах велят мужчинам возить телеги, а лошадей
берегук Что же имеют в виду, как не нападение на Нас?» Нючженьский государь,
почитая Нахата-майчжу ватейщиком пограничных несогласий, приказал
посадить |его в заточение. Монголы, учинив нападение на Юнь-йяжун и Цзю-
юань. во весь год продолжали войну. После этого, разорив Да-шуй-ло, пошли
далее. Нючженьский Государь сам, усмотрев опасность, освободил Майчжу и
отправил северо-западного главнокомандующего Нюху к монголам с мирными
предложениями. Монгольский дарь не согласился. Тогда нючженьский государь,
для расположения монголов, назначил трех полководцев: Тунги-цяньгяну,
Ваньяня-хошо и главноуправляющего в Западной столице Хэшери-хушаху.
Замечание. Сколько разума и мужества имел Агуда, основатель царства Гинь, и
сколь, напротив, несмышлен и слаб был потомок его, государь Юнь-цзи? Так угодно н^у.
Нючжени просят у монголов мира и монголы не соглашаются? Так некогда дом Сун просил
мира у нючженей, и они не соглашались. Кто скажет теперь, что небо не вершит возмездия?
Идуху у Абулгази назван Идикут-ханом.
Абулгази не имел точных сведений об этой войне и потому далее о всех почти
происшествиях писал темно и неопределенно.
122

в восьмой месяц монголы осадили западную столицу царства
Гинъ. Главноуправляющий в ней Хэшери-хутаху, оставив города^ ушел.
Северо-западные области царства Гинъ все покорились монголам.
Нючженьские генералы Тунги-цяньгяну и Ваньянь-хошо пришли в Ву-ша-
пху; но еще не успели закончить военных распоряжений, как монгольские войска
неожиданно подошли и штурмом взяли Ву-ша-пху и Ву-ю-ин. Монгольский государь,
пользуясь победой, разорил Бай-дын-чен и потом осадил Западную столицу. По
прошествии семи дней Хушаху пришел в страх; оставив город, пробился со своим
гарнизоном сквозь толпы осаждающих и ушел. Монгольский государь погнался за
ним с тремя тысячами отборной конницы. Войско нючженьское было совершенно
разбито. Он преследовал его до Цуй-бин-кхэу и после этого взял Западную столицу,
Сюань-дэ и Фу-чжоу. Кроме этого, отправленные монгольским государем сыновья:
Джучи, Джагатай иУгэдэй, разделившись в три стороны, завоевали округи:
Юнь-нэй, Дун-шен-чжоу, Ву-чжоу, Що-чжоу, Фын-чжоу, Цзинь-чжоу а потом
Дэ-син, Хун-чжоу, Чан-пьхин, Хуай-лай, Цзинь-шань, Фын-жунь, Ми-юнь, Фу-
нин, Цзи-нин, на восток до Пьхин-чжоу и Луань-чжоу, на юг до Цин-чжоу и
Цан-чжоу, от Линь-хуан за Ляо-хэ, на юго-запад до Синь-чжоу и Дай-чжоу, все
округи покорились монголам.
Объяснение. Хушаху, будучи поставлен главнокомандующим в столице,
имел под начальством сильное войско. Во время нашествия монголов были
те минуты, в которые можно бы с честью пожертвовать собою для отечества и
ч^ез то не постыдить доверия государя своего, йо он не смог отличиться в этих
обстоятельствах, а, подражая поступкам обыкновенных людей, искал спасения
в бегстве. Какой стыд! По этой причине все области на северо-западе сдались
монголам. Вина, подлинно достойная жесточайшей казни! С намерением написано,
оставив город, ушел, — дабы через это ясно выказать его вину в неведении
важности препоручения. Этот случай решил погибель дома Гинь.
В високосный девятый месяц войска царства Гинь, отражая монголов,
совершенно разбиты на берегах Хой-хэ. После этого монголы вступили
в Цзюй-юн-гуанъ, произвели великие грабежи и ушли.
Монгольский государь, взяв Фу-чжоу, дал отдых войскам и выкармливал
лошадей, в намерении предпринять поход на юг. Государь нючженьский снова
предписал генералам Ваньяню-гюгяню и Ваньяню-вань-ну для предосторожности
расположиться со многочисленным войском при Е-ху-лин, а Ваньяню-хо
последовать за ними с исправною армией. Некоторые представляли Гюгяню,
что монголы, недавно разорив Фу-чжоу, всю добычу разделяют между собою,
а лошадей распустили по лугам, надо скорее их пользуясь расплохом, нечаянно
ударить на них.
Тюгянь сказал на это: «Такое покушение опасно, напротив, самое надежное
средство — подаваться вместе с пехотой, и конницей». Монгольский государь,
узнав о том, пошел с войском в Хо-элль-цзуй. Гюгянь отправил генерала Минганя
спросить монголов о причине войны. Мингань, напротив, передался монголам
и объявил им о подлинности состояния нючженьской армии. Вследствие этого,
монгольский государь вступил с Гюгянем в сражение. Войско нючженьское было
совершенно расстроено; конница мяла и топтала пеших; и великое множество
побито в сражении. Монголы, пользуясь первым жаром, устремились вперед.
Ваньянь-хошо, страшась их напора, не смел противостоять им и с войском
своим отступил на юг, монгольские войска поражали его тыл. При Хой-хэ-пху
нючженьские войска еще разбиты были так, что Ваньянь-хошо один только спасся
бегством в Сюань-дэ. Монгольские войска, пользуясь победами, приблизились
к сему городу и на пути взяли Гинь-ань-сянь. Объездные отряды подошли к
Цзюй-юн-гуань. Комендант Ваньянь-фу-чжоу, бросив сию крепость, бежал, и
монгольские войска заняли оную. В нючженьской Средней Столице приняты
строгие меры предосторожности, и запрещено мужчинам выходить из города.
Монгольские конные отряды подъезжали к самым стенам столицы. Нючженьский
государь хотел удалиться на юг в Бянь, но гвардия поклялась отчаянно сражаться,
и действительно монгольские войска несколько раз отражены были с уроном. Но
В Монголии за Ордосом.
Город Цинн-сян с Пэхян-цзин-фу.
123

монголы нечаянно напали на нючженьское конское правление и угнали казенные
табуны. И посему нючженьский государь остановился и приказал Чя^гэ-гао-ци,
правителю округа Цзинь-чжоу, расположиться с войсками за воротами Тхун-сюнь-
мынь. Ваньянь-хошо был наказан понижением чина. Офицеры и солдаты сочли
это наказание легким и от этого наипаче начали выходить из подчиненности.
Объяснение, По исторической формуле весны и осени сказать «разбиты», не
сказав «сражались», означает равенство неприятеля. Написано: «Войска царства
Гинь, отражая монголов, совершенно разбиты на берегах Хой-хэ». Нючженьский
государь отступил от истинных правил управления; и потому, в осуждение, принят
такой выразительный оборот, будто бы войска его сами навлекли на себя поражение.
По правилам военной науки надлежало избрать старого и опытного полководца. Но
выставить четырехсоттысячную армию без единства в управлении и препоручить
оную людям слабого духа — не могло ли быть это путем к проихрышу? С 400 000
пехоты и конницы в один день и без причин быть совершенно разбиты! После этого
можно ли было ожидать, что-бы царство Нючженьское не погибло? Произвели
великие грабежи и ушли, за это Ган-му представляет монголов мятежниками.
Нючженьский двор имел лучшие войска, но предводители не действовали по
предписаниям. Армия разбита, и царству предстоит погибель. Достойно жалости!
Впрочем, нючженьские варвары оскорбили Срединное царство, разбойнически
похитив земли его. Духи и человеки купно негодовали. И что ныне бедствуют они от
монголов, это небесный промысл предызбрал руку их к отмщению за оскорбления,
нанесенные Китаю. Могло ли это произойти от слепого случая?
1212
Жинь-шень, седьмое лето. Впервый месяц Елюй-люгэ, собрав войскав Лунь-
ань, объявил себя главнокомандующим и прислал к Чингисхану нарочного с
предложением своего желания вступить в подданство. Чингисхан взял города:
Чан-чжоу, Хуань-чжоу и Фу-чжоу. Генералы Хэше-ри и Гюгянь пришли сюда на
помощь с тремя тысячами войска. Чингисхан вступил в сражение с ними при
местечке Цюан-элль-ц^й и совершенно разбил их. Осенью, осадил Западную
столицу. Нючженьский главнокомандующий Ошун пришел на помощь; но
Чингисхан, заманив его к крепости Ми-гу-кхэу, вступил в сражение и истребил
весь корпус его. После этого опять сделал приступ к Западной столице, но здесь
был ранен стрелой, почему и снял осаду. В девятый месяц Чагань завоевал Фын-
шен-чжоу. Зимою в 12-й месяц, в день Цзя-шень, Чжебэ осадил Восточную
столицу и принужден был отступить без успеха, но, возвратившись ночью, снова
напал неожиданно и таким образом взял город
Из Ган-му:
Жинъ-шень, пятое лето. Царства Гинь правления Чун-нин первое лето.
Весною в третий месяц монголы взяли царства Гинь город Сюанъ-дэ-фу.
Монгольский государь по взятии Сюань-дэ-фу тотчас приказал осаждать
Дэ-син-фу и взбираться на городские валы. Нючженьцы отразили нападение,
и монгольские войска не имели успеха. Тулуй, четвертый сын монгольского
государя, и с ним зять ханский Чики снова взошли на стены под своими щитами и
начали стрелять из луков. Нючженьские войска отступили. После этого монголы
овладели всеми городами и крепостями в пределах области Дэ-син; но, когда
удалились, то нючженьцы опять заняли их.
1213
Гуй-ю, восьмое лето. Елюй-люгэ объявил себя королем в Ляо и правление назвал
Юань-шхун. Осенью, в седьмой месяц, хан взял Сюань-дэ-фу, а потом осадил Дэ-син-фу.
Царевич Тулуй и ханский зять Чики первые взошли на стену и взяли город,
Чингисхан пошел к 5^ай-лай, разбил нючженьских генералов Ваньяня-гин и Гао-ци и
преследовал их до Гу-бэй-кхэу. Нючженьские войска укрепились в Цзюй-юн. Чингисхан
предписал генералу Хэтэбци наблюдать за ними, а сам пошел в Чжо-лу. Хушаху,
Весна и осень по-китайски — Чун-цю, как в названии летописи, сочиненной фило¬
софом Конфуцием.
” У Абулгази военные действия сего и следующего года приняты за одно с действиями
прошедшего года.
124

главнокомандующий в Западной нючженьской столице, оставил город. Чингисхан
пошел на Цзы-цзин-гуань, разбил войска нючженьские при горе Ву-хой-лин и взял
города Чжо-чжоу и И-чжоу. Киданьский генерал Улань-бар сдал крепость Гу-бэй-кхэу.
После этого Чжебэ, зашедши с южной стс^ны, взял крепость Цзюи-юн и соединился с
Хэшебци. В восьмой месяц нючженьский %шаху убил своего государя Юн-цзи и возвел
на престол князя Сюнь Осенью, разделив армию на три части, приказал царевичам
Джучи, Джагатаю и Угэдэю с западной армией следовать на юг, по направлению хребта
Тхай-хан. Они взяли города: Бао-с^, Ань-су, Ань-дин, Син-чжоу, Вэи-хой, Хуай-чжоу
и Мын-чжоу; разорили 01фуги: Цзэ-чжоу, Лу-чжоу. Ляо-чжо^ Цинь-чжоу, Пьхин-
ян, Тхай-юань, Цзи-чжс^, Йи-чжоу; приступом взяли города: Фынь-чжоу, Ши-чжоу,
Лань-чжоу. Сунь-чж^, Синь-чжоу, Дай-чжоу. Ву-чжоу и возвратились. Чингисханов
младший оратХасар, Ванцинь, Ноинь и Джучи с восточной армией пошли по морскому
берегу на восток и завоевали Цзи-чжоу, Пхин-луань, Ляо-си и возвратились. Чингисхан
и царевич Тулуй со средним корпусом завоевали Сюн-чжоу, Ба-чжоу, Мо-чжоу, Ань-
чжоу, Хэ-цзянь, Цан-чжоу, Цзин-чжоу, Сян-чжоу, Шен-чжоу, Ци-чжо^ Ли-чжоу, И-
чжоу, Энь-чжоу. Пху-чжоу, Кхай-чжоу, Хуа-чжоу, Бо-чжоу Цзи-чжоу, Тсай-ань, Цзи¬
нань, Бин-чжоу, Даи-чжо^, И-ду, Чжи-чжоу, Вэи-чжоу, Дынь-чжоу, Лай-чжоу, И-чжоу
По его же предписанию генерал Мухури вырубил город Ми-чжоу Нючженьские
генералы Шй-тьхянь-ни и Субут покорились со своими войсками монголам, и Мухури
именем Чингисхана определил их темниками. Чингисхан подошел к Средней столице.
Все три армии по возвращении соединились и расположились при Да-кхэу. В сем году
завоеваны и взяты были почти все города, лежащие по северную сторону Желтой
реки» исключая десять: Средняя столица, Тхун-чжоу, Чжен-дин, Шунь-чжру, Цин-
чжоу, Да-лин, Дун-пьхин, Дэ-чжоу, Пьхи-чжоу иХай-чжоу.
Из Ган-му:
Гуй-Юу шестое лето. Царства Гинь с девятой луны правления Чженъ-ю
первое лето. Прежний подданный династии Ляо Елюц-люгэ овладел областями
и провинциями в Ляо-дун и объявил себя правителем в Ляо.
Киданец Елюй-люгэ а^жип у нючженей тысячником на северной границе. С
самого начала монгольской войны нючжени подозревали потомков династии Ляо
в измене. Елюй-люгэ начал опасаться и бежал в Лун-ань. где, собрав до ста тысяч
войска, объявил себя главнокомандующим и отправил нарочного к монголам с
предложением своего подданства. Отряженный нючженьским двором Ваньянь-хошо
учинил нападение на него, нс Елюй-люгэ одержал над ним полную победу. После этого
объявил себя королем в Ляо и назвал свое правление Юань-тхун. Он овладел всеми
областями и округами в Ляо-дун и утвердил свое пребывание в городе Сянь-пьхин.
Объяснение. Словами «прежний подданный династии Ляо» Ган-му приписывает
ему справедливость. Дом Ляо истреблен нючженями. с которыми по этой причине
невозможно ему было жить под одним небом. Если бы, одушевляясь сгшаведливостью,
мог он обратно завоевать все прежние владения своего государя, то Ган-му также бы
приписала ему справедливость. Люгэ был потомок дома Ляо. Обратно получив прежние
земли, он объявил себя королем и некоторое время совершал жертвоприношения
предкам своего дома, не может ли это служить примером, достойным подражания? И
посему это отнесено к его чести. Ган-му оолее всего внушает отмщение.
В восьмой месяц Хушаху умертвил Юн-цзи и возвел на престол князя Сюнъ.
Сам себя объявил визирем, председателем совета и главнокомандуюьцим
над всеми войсками.
В третий месяц прошлого года нючженьский государь отрешил Хэшери-хушаху
от должности и сослал в деревню; в нынешнем же году опять его гшизвал и препоручил
ему корпус войск, расположенных по северную сторону Пекина Туктань-и
усиленно отговаривал, но государь не послушал его. Хушаху со своими сообщниками
Ваньянь-чеу, Фуча-люгинь и Ухури-дола умыслил произвести возмущение. В
это время монгольские войска находились в Цзюй-юн-гуань. между тем Хушаху
Сей государь по-маньчжурски назывался Удабу.
” JWH-чан-фу, в провинции Шань-дун.
И-чжеу-фу, там же.
Выруоить город означало предать острию меча всех жителей города, не
разбирая ни возраста, ни пола, ни состояния.
“ Ниже, для ясности, вместо Средней столицы я употреблял нынешнее название города — Пекин.
125

ежедневно занимался охотой, нимало не помышляя о военных делах. Нючженьский
государь послал к нему нарочного с выговором. Хушаху рассердился на то и, ложно
разгласив, что пекинский правитель Туктань-нань-пьхин умышляет взбунтоваться,
именем государева повеления повел войска в столицу тремя колоннами. Опасаясь
же, чтобы войска, находящиеся в столице, не воспротивились ему, он отправил
вперед одного конного, который, подъехав к восточным воротам Дун-хуа-мынь, во
весь голос закричал, что татаньцы пришли к северному предместью и уже вступили
в сражение. Вслед за тем прискакал другой конный и то же самое повторял. После
этого послал своего сообщника Тукта-ня-гинь-шеу позвать к себе Туктаня-нань-
пьхин, который, не зная об умысле, действительно поехал и на дороге самим
Хушаху убит был. После этого Хушаху вступил во дворец, сменил всех дежурных,
а места их занял своими сообщниками; себя объявил временным правителем и
главнокомандующим над всеми войсками и, расположившись в провинциальном
правлении, окружил себя войсками. На другой день принудил государя перейти из
своего дворца в княжеский и потребовал от императрицы государственную печать.
Но императрица, несмотря на wpo3bi, отказала в выдаче печати. Хушаху хотел
похитить престол, но еще колебался в нерешимости. Туктань-и, вельможа, всеми
уважаемый, предложил ему двух князей, достойных престола, ^шаху промолчал
и препоручил одному евнуху умертвить государя. В это время Ьаньянь-ган стоял
со стотысячною армиею при горе Цзин-шань. Хушаху вызвал его обманом и убил;
после этого потребовал пограничные войска в Пекин и предложил стоявшему в
Чжан-дэ князю Ваньяню-сюн престол. В девятый месяц этот князь прибыл в Пекин
и вступил на престол, а сына своего Шеу-чжуи объявил наследником.
В одиннадцатый месяц монголы совершенно разбили царства Гинь генерала Чжугэ-
гао-ци под городом Хуай-лай и осадили Среднюю столицу; Гао-ци. по возвращении
убил Хушаху. Нючженьский государь определил Гао-ци главнокомандующим.
Когда монгольские войска приблизились к Хуай-лай, нючженьский генерал
Чжугэ-гао-ци выступил против них и был наголову разбит. Пространство земли на
сорок ли устлано было трупами. Монголы, пользуясь победою, простерлись до Ру-
бэи-кхэу, но войска нючженьские защитили крепость Цзюй-юн и воспрепятствовали
им проникнуть на юг. Итак, монгольский государь, оставив генерала Хэ-тэбци
с дивизией наблюдать за помянутой крепостью, сам с большой армией пошел на
Цзы-цзин-гуань, разбил нючженьское войско при Ву-хой-лин и приступом взял два
города, Чжо-чжоу и И-чжоу. Отряженный им генерал Чжебэ подступил к крепости
Цзюй-юн с южной стороны и, взяв оную, вышел в северные ворота и соединился
с корпусом генерала Хэтэбци. После этого избрали они изо всех колен пять тысяч
отборной конницы, которая, соединившись с войсками генералов Котая и Хотая,
обложила Пекин. В это время большая монгольская армия пришла к речке Хой-хэ и
хотела переходить через мост Гао-цяо. Хушаху, у которого болела нога, распоряжался
сражением, сидя в колясочке. Монгольская армия была совершенно разбита. На
другой день снова начали сражение. Хушаху по причине усилившейся боли в ране
не мог выехать. Он приказал генералу Гао-ци выступить против монгблов с пятью
тысячами. Гао-ци просрочил, за что Хушаху хотел казнить его. Но нючженьский
государь приказал простить, в уважение оказанных им услуг. Итак, Хушаху, усилив
корпус генерала Гао-ци и приказывая ему вступить в сражение, присовокупил:
«Ежели победишь, то будешь прощен, ежели не победишь, то отсеку тебе голову».
Гао-ци вступил в сражение, которое продолжалось с вечера до рассвета. В это
время поднялся с севера сильный ветер, который вздымал каменья с песком, так
что не можно было открыть глаз. Войска нючженьские приведены были в большое
замешательство. Гао-ци, предполагая, что генерал Хушаху не преминет казнить его,
вторгся с своими солдатами в Пекин и окружил дом его. Хушаху, видя опасность,
хотел убежать через заднюю стену, но, запутавшись в своем одеянии, упал и повредил
себе руку. Здесь солдаты отрубили ему голову, с которою Гао-ци, явясь во дворец,
просил судить себя Государь простил его, обнародовав преступления генерала
Хушаху, лишил его (по смерти) чинов и достоинств, а генерала Гао-ци произвел
главнокомандующим. Войскам также учинена награда соразмерно услугам.
Объяснение, Убить убийцу не преступление. Хушаху был злодей,умертвивший
своего государя. По законам надлежало усмирить его. Нючженьский двор не смог
В Китае высшие чины, совершив погрешность или преступление по должности,
предварительно просят государя предать их суду.
126

убить, а Гао-ци убил и справедливо поступил. Для чего же не написано «казнил»,
а «убил»? Есть причина, лушаху, без сомнения, виноват, но Гао-ци убил его не с
прямым намерением усмирить мятежника. Проиграв сражение, он страшился
казни и убил его для личного спасения. И посему написано «убил», ане «казнил».
Усмирение преступника не приписано ему.
Ши-тъхянъ-ни определен от монголов темником ^ и поставлен в Ба-чжоу.
В это время монгольский главнокомандующий Мухури, производя воину в
пределах нючженьских, куда только ни обращался, (все; ниспровергал и разрушал.
ГЙи-бин-чжи, житель города Юн-цин, собрав своих родственников на совет, сказал им:
«Теперь царство клонится к погибели; наш дом заключает не более ста человек, можем
ли сохранить себя?» И как скоро узнал, что покоряющиеся пользуются безопасностью,
то с несколькими тысячами крестьян явился в лагерь в Чжо-чшоу и покорился.
Мухури хотел определить его темником, но этот отказался, почему был определен в эту
должность сын его Ши-тьхянь-ни и вместе с покорившимися поставлен в Ба-чжоу
В 12-й месяц монголы, разделившись на несколько корпусов,
взяли областные и окружные города вХэ-бэй иХэ-дун.
Монгольский государь, оставив Котая и Хотая с войском по северную сторону
Пекина, разделил сорок шесть китайских дивизий, равно и татаньские войска,
на три армии. Трех сыновей своих, Джучи, Джагатая и Угэдэя, послал с правой,
т. е. с западной, армией следовать по направлению хребта Тхай-хан на юг. Они
взяли города: Бао-чжоу. Чжун-шань. Син-чжоу. Мин-чжоу. Цы-чжоу. Сян-чжоу,
Вэн-хой. Хуай-чжоу и Мынь-чжоу. Прошли до Желтой реки и произвели великое
опустошение между городами Пьхин-ян и Тхай-юань. Генерал Бот с прочими шел
подле моря на восток; взял Луань-чжоу, Цзи-чжоу и произвел великие грабежи
в Ляо-си. Монгольский государь с сыном Тулуем пошел средней дорогой; взял
города: Сюн-чжоу, Мо-чжоу, Цин-чжоу, Цан-чжоу, Цзин-чжоу, Сянь-чжоу,
Хе-цзянь, Бин-чжоу, Дай-чжоу Цзи-нань; потом от Да-кхэу снова повернул
с армией к Пекину. В это время нючженьские войска со всех дорог отозваны
были в Чжун-юань для охранения мест, лежащих позади гор, в провин-ции Шаньси;
а крестьяне все взяты были в ополчение и поставлены на стенах городских для
отражения неприятеля. Монголы всех оставшихся в домах согнали для взятия тех же
городов. Так, с противных сторон отцы узнавали сыновей, старшие братья взывали
к младшим. По этой-то причине никто не имел твердости защищаться, и города при
первом прибытии войск сдавались. Таким образом разорено было около девяноста
областных городов. В провинцияхХэ-бай, Хэ-нэй и 1Пань-дун на нескольких тысячах
ли пространства почти все жители были побиты. Золото и шелковые ткани, сыновья
и дочери, волы и кони — все, подобно циновке, свернуто и увезено. Дома и хижины
преданы огню; городские стены превращены в развалины. Только Дай-мин, Чжен-дин,
1Дин-чжоу, Юнь-чжоу, Пьхи-чжоу, Хай-чжоу, Во-чжоу, Шунь-чжоу и Тхун-чжоу
мужественно защищаемые войсками, спаслись от разорения.
1214
Цзя-сюй, девятое лето. Весною в тоетий месяц [Чингисхан) остановился с армией
по северную сторону (от Пекина). Генералы просили его, чтобы торжество побед
довершить взятием этой столицы. Но Чингисхан не согласился на это, а отправил
посланника к государю нючженьскому со следующим предложением: «Теперь все
твои города в Шань-дун и Хэ-бэй завоеваны мною. У тебя осталась одна только
Средняя столица. Небо привело тебя в бессилие, и я подвергнул бы тебя большим
опасностям, если бы не страшился небесного гнева. Теперь иду я с армией в обратный
путь, хочешь ли угостить мои войска, дабы сим утишить гнев моих полководцев?»
Г1ючженьский государь отправил посланника с предложением о мире и, усыновив
дочь покойного государя, выдал ее в качестве царевны за Чингисхана; послал ему в
подарок множество вещей, по 500 мальчиков и девиц и 3000 лошадей. Сверх этого
отправил министра Ваньяня-фу-син проводить Чингисхана через крепость Цзюй-
^ У монголов темником назывался каждый генерал, управлявший 10-тысячным
корпусом войск.
в провинции Чжи-ли
Бу-дин-фу.
При династии Юань провинции назывались дорогами, по-китайски — лу.
^ В Шунь-тьхянь-фу.
127

юн. в пятый месяц нючженьский государь перенес свой двор в Вянь, а наследника
своего Шеу-чжун с министром Ваньянем-фу-син и помощником Муньянем-цзинь-
чжун оставил управлять Средней столицей. В шестой месяц нючженьский генерал
Чжода, убив своего начальствующего генерала, передался со всей дивизией Чингис¬
хану, которьш тотчас предписал генералам Самхе, Шумуру, Минганю и Чжоде
Обложить Среднюю столицу, а сам поехал от жары к Юй-элль-ло. Осенью, в седьмой
месяц, нючженьский наследник Ш^-чжун уехал в Вянь. Зимой, в десятый месяц,
Мухури пошел в Ляо-дун против Лу-цзун и Цзинь-гуа в Гвао-чжоу и взял город
Цзинь-чжоу. Чжан-цин, убив своего инспектора, объявил себя королем и отправил
нарочного к Чингисхану, с предложением своего подданства.
Из Ган-му:
Цзя-сюй, седьмое лето. Царства Гинь, правления Чен-ю второе лето.
В третий месяц дом Гинъ выдал за монгольского государя царевну, дочь покойного
государя Юн-цзи. Летом, в четвертый месяц, заключил мир со монголами.
Монгольский государь по возвращении из провинции Шань-дун расположился
по северную сторону Пекина. Генералы предложили ему, чтобы, пользуясь
победами, взять сию столицу. Монгольский государь не послушался их. Он
отправил к нючженьскому государю посланника со следующим предложением:
«Твои провинции и уезды в Шань-дун и Хэ-бэй все в моей власти; у тебя остался
только Пекин. Небо уже привело тебя в бессилие, и если еще буду теснить тебя,
то и сам должен я опасаться небесного гнева. Теперь иду я в обратный путь,
хочешь ли угостить войска, чтоб укротить гнев моих генералов?» Гао-ци, министр
нгочженьский, говорил своему государю, что та-таньсние солдаты и лошади
изнурены, и предлагал дать решительное сражение. «Невозможно,—возразил на это
Ваньянь-чен-хой — Наши войска находятся в столице, но их семейства живут по
разным провинциям, трудно полагаться на их твердость. Если проиграем сражение,
то не преминут разбежаться; даже и по одержании победы, также помышляя о
своих семействах, могутразойтись. Спокойствие и безопасность престола зависят
от этого единого предприятия. Всего лучше отправить посланника для заключения
мира, и когда войска их обратно уйдут, то придумать новые меры». Нючженьский
государь одобрил последнее мнение. И отправил министра Чен-хой просить о
мире. Монгольский государь пожелал иметь царевну. Нючженьский государь
выдал меньшую дочь покойного государя Юн-цзи и с нею послал множество золота
и дорогих материй, пятьсот мальчиков, пятьсот девиц и три тысячи лошадей.
Монгольский государь пошел в обратный путь. По выступлении за Цзюй-юн-гуань
собрал до нескольких сот тысяч молодых мужчин и женщин, взятых в провинциях
Шань-дун, Фэ-нэй и Хэ-бэй, и всех предал смерти. Нючженьский государь, по
заключении мира с монголами, обнародовал в своем царстве великое прощение.
Залгенанце. Нючженьский двор отправил Чен-хой просить о мире; сверх этого,
обещал выдать царевну и в приданое за нею золото, серебро и по 5б0 мальчиков и
девиц. Ах, дом Нючженьский не переставал требовать от дома Сун золота и серебра “ и
вскоре засим сам обещает то же монголам! Справедливо говорится: иволга гонится
за стрекозою, а самострел за нею. Страшны таинства небесных судеб!
Пятый месяц царства Гинь государь Ванъянъ-сюн перенес двор в Вянь.
Гвардия взбунтовалась и ведалась монголам. Осенью, в седьмой месяц,
монголы снова обложили Среднюю столицу.
Изнуренное состояние государства, слабость войск и истощение государственной
казны не подавали никакой надежды к удержанию Пекина, почему нючженьский
государь решился перенести двор в Вянь-изин и ни от кого не принимал представлений
против этого. В пятый месяц он препоручил министру, главнокомандующему Ваньянь-
чен-хой, старшему помощнику министра Муянь-цзинь-чжун, вместе с наследником
престола управлять в Средней столице, а сам со всем двором отправился в путь.
Монгольский государь, услышав это, с гневом сказал: «По заключении мира тотчас
переселяться, это значит, что он не доверяет мне и еще питает злобу. Он заключил
мир в том намерении, чтобы, усыпив меня, снова помышлять о завоеваниях на юге?»
Нючженьский государь по прибытии в Лян-сян приказал отобрать у провожающей
гвардии выданные ей прежде доспехи и лошадей и все возвратить во дворец. Гвардия
Ваньянь-чен-хой у Абулгази назван Чжинг-Чжанг.
^ Южный Китай только в этом году отказался платить дань нючженям.
128

от такой досады произвела возмущение, убила своего главноначальствующего Су-
вынь и, избрав трех начальников, Чжо-ду, Бэйшера и Чжалара, пошла обратно на
север (к столице}. Ваньянь-чен-хой, услышав о сем перевороте, занял с войсками
переход при Лу-гэу, но Чжода разбил его и, как скоро усилился, то отправил нарочного
к монголам, с предложением своего подданства.
Монгольский государь послал Минганя для подкрепления Чжоды и сии
генералы по соединении войск их облегли Пекин. Нючженьский государь,
услышав о сем, потребовал наследника к себе. Принц Ваньянь-сурэ находил это
несообразным. Министр Чжугэ-гао-ци сказал на это: «Где государь находится,
там и наследник должен быть. Сверх этого ручаешься ли, что спасешь столицу?»
— «За спасение столицы совершенно ручаться не могу, — отвечал Сурэ, — но
если наследник будет здесь находиться, то все будет производимо с большею
деятельностью. Если пограничные места будут защищаемы, то и для столицы мало
опасности. В прошедшие времена, когда Мин-ди, государь династии Тхан, уехал в
Сы-чуань, наследник оставался в Лин-ву, и присутствие его могло привязывать
подданных целой империи». Его не послушали, и как скоро наследник выехал из
Пекина, то вся столица пришла в большое смятение
Монгольский генерал Мухури покорил области и провинции царства Гинь в Ляо-си.
Мухури со своими войсками осадил Северную нючженьскую столицу. Главно¬
командующий Ин-цин противостал ему при Хо-то с 200 000 войска, но, будучи разбит,
обратно ушел и заперся в гсюоде. Генералы Ваньянь-силинь и Гао-дэ-юй убили Ин-
цин и объявили генерала Илдуху главноуправляющим. Мухури отрядил генерала
Ши-тьянь-сян с войсками для осады города, и Илдуху сдался. Мухури, раздраженный
промедлением в сдаче, хотел разорить город, но Сяо-эсэнь сказал: «Северная столица
есть важнейшая крепость в Ляо-си. Если она покорилась и разорить ее, то после этого
кто пожелает покоряться?» Мухури принял совет его и предложил, чтобы Илдуху на
время оставили гаав-ноуправляющим в Северной столице, агенералаУера временным
главнокомандующим. После этого нючженьские города: Шунь-чжоу, Чен-чжоу, И-
чжоу и Тхун-чжоу, один за другим покорились монголам.
Царства Гинь Чжан-цин, занявший Гинъ-чжоу, объявил себя королем и
пок(Юился монголам.
В это же время Ши-тьянь-ин в Син-чжун-фу также юкорился монголам.
1215
И-хай, десятое лето. Весною в первый месяц Фуча-цил юкорился с городом Тхун-
чжоу и сделан начальствую-: генералом. Во второй месяц Мухури осадил Северную
столицу. Нючженьский главнокомандующий Ухури-илдуху покорился с городом и
оставлен главнс^равляющим, а генерал Уер главнокомандующим. Ши-тьянь-ин,
начальствующий в городе Син-чжун также покорился и оставлен правителем этого
города. В третий месяц нючженьский генерал-прокурор Ли-ин, шедший к Средней
столице со вспомогательным войском, вступил в сражение под Ба-чжоу и был
разбит. Летом в четвертый месяц взяли Цин-чжоу и шунь-чжоу. Генералу Чжан-цин
предписано с десятью полками Северной столицы следовать в южный поход, но он
умыслил отложиться и предан казни. Младший брат его Чжан-чжи овладел городом
Цзинь-чнсоу и, присвоив себе титул императора, назвал свое давление Син-лун. В
пятый месяц, вдень Гын-шен, главноуправляющий в Средней столице Ваньянь-фу-
син умертвил себя ядом. Муянь-цзинь-чжун выехал из города, а Мингань занял их
место в столице. В сем месяце (Чингисхан) уехал от жары в Хуань-чжоу откуда
послал Хуту-ка описать казенное имущество в Пекине. Осенью, в седьмой месяц Ду-
сю, начальникукрепления Хун-ло-шань-чжай покорился и определен инспектором в
Цзинь-чжоу. Чингисхан послал Ицири к нючженьскому гос^арю с предложением,
чтобы он сдал остальные города в Хэ-бэй и Шань-дун, чтобы сложил с себя титул
императора и остался бы королем в Хэ-нань, чем и война должна прекратиться;
но это предложение было отвергнуто. [Чингисхан) послал Ши-тьянь-ин в южный
Вместо Чжоды и Минганя у Абулгази выставлены генералы: Чамука-баядур и Мескан-
баядур. Бандур есть то же, что и монгольское слово «батур», собственно батур (богатырь),
означающее в переводе: рыцарь.
^ Это происшествие у Абулгази описано иначе.
В Шунь-тьхянь-фу.
Ныне Ху рту н-бал racy.
129

поход младшим помощником главнокомандующего и дал ему печать золотого
тигра. В восьмой месяц Ши-тьянь-ин взял Пьхин-чжоу, и нючженьский генерал
Цичжу покорился. Ши-цзин-дао. отряженный генералом Мухури, взял Гуан-нин-фу.
Сею осенью завоевано городов и местечек сложным числом 862. Зимою, в десятый
месяц, нючженьский генерал Фу-сэнь-онол, овладев страною Ляо-дун, объявил
себя кролем; царство назвал Да-чжень, а правление Тьхянь-тхай. В одиннадцатый
месяц Й1ЮЙ-ЛЮГЭ приехал ко двору (Чин-гисханову), и сын его Елюй-ши-ша принят в
придворную службу. Ши-тьянь-сян пошел для усмирения города Син-чжоу и взял в
плен тамошнего инспектора Чжао-шеу-юй.
Из Ган-му:
И-хайу восьмое лето. Царства Гинь правления Чжен-ю третье лето. Войско,
посланное государем, царства Гинь для избавления Средней столицы, встретившись
с монголами подБа-чжоу, 1у>ишло в великое замешательство. Летом, в пятый
месяц, главноуправляющий в этой столице младший министр Ваньянь-чен-хой
сам предал себя смерти. После монголы вступили в Среднюю столицу.
Средняя столица гаочженьская уже давно находилась осадном состоянии. Как
Муянь-цзинь-чжун долго служил на войне, то Ваньянь-чен-хой препоручил ему
военную часть, а себе предоставил главный над всем надзор и в представлении, квасцами
писанном, донес двору о крайности своего положения. Нючженьский государь
отправил для спасения столицы генерала Юн-си с корпусами областей Чжун-шань и
Чжен-дин; генерала Ухури-цин-шеус 18-тысячным корпусом из Да-мин, присоединив
из юго-западных дорог II тысяч пехоты и конницы, а из Хэ-бэй 10-тысячный корпус.
Генерал-прокурору Ли-ин предписал вести съестные припасы из Да-мин, а сенатору
Фу-чжури следовать за ним. Ли-ин по прибытии в Да-мин ;олучил несколько десятков
тысяч войска; но в распоря-ении ими не соблюдал никакого порядка. В третий ме-,
будучи пьяным, встретился с монгольским войском о северную сторону города Ба-
чжоу и, будучи разбит, потерял весь транспорт со съестными припасами и. наконец,
убит в сражении. Koprwcbi генералов ухури и Юн-си, получив об этом известие, оба
обратились в бегство. После такого происшествия сообщение со Среднею столицею
пресеклось, и она не могла уже ожидать вспоможений с внешних стш?он. Чен-хой,
советуясь с Цзинь-чжун, хотел вместе с ним умереть за отечество, но Цзинь-чжун не
соглашался с ним. Чен-хой в досаде тотчас возвратился в свой дом. Впрочем, войска
воспротивились ему, и все приняли сторону генерала Цзинь-чжун. Для Чен-хой ничего
более не оставалось, как умереть. И так он, простившись в храме с предками, призвал
секретаря Чжао-сы-вынь и сказал ему: «Когда состояние дел дошло до такой степени,
то осталось только из усердия к отечеству умереть». В пятый месяц, в некоторый день,
Чен-хой написал завещание государю и препоручил президенту сената Ши-ань-ши
переписать. В сем завещании он рассуждал только о великих мерах в пользу отечества
и о злонамеренных видах сенатора Гао-ци; сверх этого извинялся, что не мог сохранить
столицы. Он был спокоен, как в обыкновенное время. Собрав все свое имущество, он
позвал домашних людей и наделил каждого из них по заслугам. Весь дом рыдал. Чен-
хой, с величественным видом разговаривая с Ши-ань-ши, сказал: «Все, что преподали
мне учителя в пяти священных книгах, я тщательно соблюдал и по мере сил исполнял
не для одной пустой учености». Как скоро он опьянел, то, взяв кисть, простился с
Ши-ань-ши и на самом конце написал две буквы превратно (низом вверх), бросил
кисть и сказал: «От вас я впал в погрешности и мог ли не расстроиться в наилучших
намерениях?» Потом сказал Ши-ань-ши: «Прощай!» Ши-ань-ши лишь вышел из
ворот, как услышал вопль и опять возвратился. На вопрос его сказали, что Чен-хой,
приняв яд, уже умер. Домашние люди в замешательстве похоронили его в зале. В
вечеру этого дня царицы, остававшиеся в Средней столице, услышали, что Цзинь-
чжун намерен уехать на юг; почему, увязав платье, собрались у дворцовых ворот
Тхун-сюань-мынь. Цзинь-чжун, в намерении обмануть их, сказал, что ему должно
преяще выехать и открыть для них дорогу. Царицы поверили ему. И так Цзинь-чжун
с люоимой наложницей и приближенными своими выехал из города и более об этом
не думал. После этого монгольские войска вступили в Среднюю столицу. Чиновников
и жителей погибло при сем случае великое множество. Своевольствующие солдаты
зажгли дворец, и пожар продолжался более месяца. В это ]фемя монгольский
государь находился в Хуань-чжоу Получив известие о взятии Пекина, он отправил
Хуртун-балгасу.
130

нарочного, чтобы объявить благодарность Мингагао с прочими и отвезти сокровища
государственного казначейства на север. Таким образом погибли таблицы предков
царствующего рода нюч-женей вместе с оставшимися в Пекине царицами. Цзинь-
чжун по прибытии в Чжун-шань сказал своим приближенным: «Если бы ехали вместе
с царицами, то можно ли было нам достигнуть этого места?» Ши-ань-ши прибыл в
Вянь с завещательным докладом министра Чен-хой. который по смерти пожалован
княжеским достоинством и назван Чжуи-су. Цзинь-чжун также приехал в Вянь.
Государь освободил его от суда и произвел в сенаторы, но в скором времени за умысел
против престола изменник был предан казни.
Зимои, в десятый месяц, монголы, осадив Тхун-гу-анъ, крепость
царства Ашъ, не могли взять; почему через Суи-шапъ пошли на Бянъ;
но, будучи отражены жителями царства Гинь, обратно ушли.
Монгольский государь, имея пребывание при озере Юй-элль-ло, предписал Самха-
батуру идти с десятью тысячами конницы из Си Ся на Цзин-чжао и осадить Тхун-
гуань. Самха-батур не мог взять этой крепости, почему узкой дорогой через Сун-
шань пошел на Жуй-Гоу. Если встречал горные ущелья, то из связанных железных
копий делал мосты для перехода. Преодолев столько трудностей, пошел на Бянь-цзин.
Нючженьскии государь наискореише вызвал пестрошапочный корпус 13 провинции
Шань-дун. Уже монгольское войско подходило к Син-хуа-ин, в 20 ли от Бянь-цзин, как
пестро-Шапочный корпус отразил его. На обратном пути оно пришло к Шень-чжоу
В это время Желтая река покрылась льдом, почему монголы и перешли на северный
берет. Нючжени решились защищать одни крепости. Монгольские войска, куда ни
обращались, все покоряли. Нючженьскии государь отправил посланника просить
о мире. Монгольский государь, соглашаясь, сказал генералу Самхе: «Если серны и
олени внутри облавной площади уже нами пойманы, а остался один заяц, для чего
бы не пустить его?« Самха, стыдясь, что он еще ничем не отличился, не соглашался
на заключение мира и отправил нарочного сказать государю нючженьскому, чтобы
он, если желает договариваться о мире, сложил с себя достоинство императора и
назвался вассалом, в замену же того признан будет королем.
^	^	,	-чжи, младший
брат последнего, снова овладел городом Цзинъ-чжоу и объявил себя королем.
Монгольский государь приказал генералу Чжан-цин с десятью полками Северной
столицы следовать за Дого-ланом на южную войну; но Чжан-цин замышлял противное.
Мухури, приметив это, предписал генералу Сяо-ужи-ню надзирать над вверенным
то»му корпусом. По прибытии в Пьхин-чжоу Чжан-цин сказался больным и медлил
с походом. Ужинь взял его под стражу и предал казни. Младший его брат Чжан-чжи.
досадуя, что погубили старшего брата его, казнил правителя канцелярии, занял Цзинь-
чжоу и, объявив себя королем, назвал свое правление Син-лун. Он подчинил своей
власти: Пьхин-чжоу Луань-чжоу, Жуй-чжоу, 71и-чжоу, И-чжоу и Гуан-нин. Мухури
пошел на него с передовым корпусом генерала Мун-гу-бухи и с корпусом генерала
Уера. Вышеупомянутые города опять покорились монголам.
1216
Одиннадцатое лето Бинь-цзы. Весной Чингисхан возвратился в походный дворец
на берегу Лу-цзюй-хэ. Чжан-чжи взял город Син-чжун, но Мухури отнял. Осенью Сэр-
цзи-от и Самха-батур отправились со своими войсками из Си Ся в 1уань-чжун; в пути
миновали*Тхун-гуань, полонили нючженьского генерала Нимаха-Фулху, приступом
взяли Жуй-чжоу и другие города, дошли до Бянь-цзин и возвратились. Зимой, в
десятый месяц, Фусэньтонол покорился, и сын его Тэргэ определен в придворную
службу; но вскоре отложился и объявил себя королем Восточного Ся.
Из Ган-му:
Бинь-цзи, девятое лето. Царства Гинь правления Чжен-ю четвертое лето.
Летом, в четвертый месяц, Елюй-люгэ, правитель в Ляо, покорился монголам.
Монгольский год^дарь определил Елюи-люгэ главноко-эщим и предписал
иметь пребывание в 1уан-нин-фу.
Зимой, в 10-й месяц, монголы взяли нючженьскую крепость Тхун-гуанъ.
Монгольские войска расположились между горою Сун-шань и городом Жуй-чжоу.
^ В Хэ-нань.
131

Нючженьскии прокурорский приказ представлял своему государю происшедшее
так: «Неприятельские войска, миновав Тхун-гуань, Жао-гуань и мянь-чжоу, далеко
прошли вглубь и приближаются к западному предместью столицы. Им уже известно,
что в столице находится многочисленное войско, почему, не делая приступа к городу,
избегают сражения, но только конные отряды пресекают сообщение по дорогам, а
другие войска их нападают на окрестные города. Это также неприметное окружение
столицы. Если только иметь в виду одно защищение городов, то бедствия, постигшие
Среднюю столицу, скоро увидим и в настоящее время. Сверх этого общественные и
частные запасы здесь, в сравнении с запасами Средней столицы, и в сотую долю не
сравнятся. Вот от чего леденеет сердце наше. Желательно, чтобы Вы приказали войскам
области Шень-чжоу прикрыть Тхун-гуань и занять позицию в противоположности
с генералом Алибасом; выбрать в столице несколько десятков храбрейших офицеров,
и каждому дать лучших солдат, чтобы они, смотря по обстоятельствам, производили
поиски, где сражались бы, а где охраняли еще предписать, чтобы и в Хэ-бэй таким
же образом поступили». Нючженьский государь отдал это представление сенату.
Сенатор Чжугэ-гао-ци сказал на это, что члены прокурорского приказа несведущи в
военном искусстве и что оборонительная система им неизвестна. Итак, представление
остановлено. Когаа монгольские войска день ото дня сближались около столицы,
Гао-ци только о безопасности своей заботился и хотел, чтобы находилось в столице
многочисленное войско. Таким образом, области и провинции, оставленные без всякой
обороны, были разорены и разграблены. Нючженьский государь был обманываем, и
положение царства его час от часу становилось опаснее.
В И месяц монгольский Мухури обложил Цзинъ-чжоу и убил Чжан-чжи.
Как генерал Чжан-чжи имел лучшие войска, и притом полагался на крепость
местоположения, то Мухури предпринял хитростью взять его. Итак, отрядив Уера
осадить горную крепостцу Лю-ши-пху, при сем сказал ему: «Обложи это местечко
теснее, и мятежники не преминут отправить войска на помощь. Тогда я выступлю
сверх их чаяния и отрежу им возвратный путь. Таким образом в одно сражение
можно захватить его», ьще предписал Мунгу-бухе занять позицию за 40 ли в Юн-дэ-
сянь и примечать за движениями. Чжань-чжи, услышав, что Лю-ши-пху обложена,
в самом деле пошел с войском для спасения этого места. Мунгу-буха отрядил
часть конницы, чтоб пресечь ему обратный путь, и наискорейше послал известить
Мухури, который в полночь с поспешностью повел войска и к рассвету пришел к
реке Шэнь-шуй, встретился с Чжан-чжи. Мунгу-^ха подоспел с своими войсками,
и учинили нападение с лица и с тыла. Чжан-чжи, будучи совершенно разбит, бежал,
и монголы обложили его в зинь-чжоу. Чжан-чжи в каждом сражении проигрывал,
почему, затв(юив ворота, принял оборонительное положение. Через месяц генерал
Гао-и, связав Чжан-чжи, вышел из города и сдался. Мухури казнил его (Чжан-чжи).
Царства Гинь генерал Сюй-дин разбил монголов под Пъхин-ян.
Сюй-дин, предполагая запереть монгольским войскам дорогу через Желтую
реку, призвал войска из пяти округов, Цзян-чжоу, Сю-чжоу, 1Пи-чжоу, Цзи-чжоу
и Мынь-чжоу, и поставил их в таком положении, чтобы могли напасть с лица
и с тыла. Когда монголы п^еправились из Си-Гинь, что в Сань-минь, на север
и приблизились к городу Пьхин-ян, то Сюй-дин вступил в сражение с ними.
Монгольские войска были биты и ушли.
1217
Двенадцатое лето Дин-чеу. Летом мятежник Ци-хо-шан овладел городом Ву-пьхин,
но генерал Ши-тьхянь-сян покорил его; вскоре за тем полонил нючженьского генерала
Чжао и препроводил его к Чингисхану. Чагань разбил нючженьского генерала Гуалгя
в Ба-чжоу в Чжи-ли. Дом Гинь предложил о мире, и Чагань возвратился. Осенью, в
восьмой месяц, Мухури, будучи произведен визирем и пожалован королем, послан с
монгольскими и китайскими войсками на юг, где он приступом взял Суй-чен и Ли-
чжоу (Ли-сянь). Зимою, в десятый месяц, покорил Да-мин-фу, а потом утвердил на
востоке города: И-ду, Чи-чжоу, Дын-чжоу, Лай-чжоу, Вэй-чжоу и Ми-чжоу. В том году
колено Тумынь отложилось; но генерал Буринь-дур-бэ усмирил их.
В Хэ-нань-фу.
Мысль о партизанской войне.
Колено Тумынь у Абулгази названо Тумат.
132

Из Ган-му:
Дин-чеуу оевятое пето. Царства Гинъ правления Син-дин первое лето.
В 12-й месяц монголы постановили Мухури визирем и отправили
его для завоевания земель по южную сторону гор^^.
Как Мухури оказал великие услуги, то монгольский государь, пожаловав его
визирем и королем и уполномочив своим именем решать дела, дал ему клятвенную
грамоту и золотую печать. Отделив десять корпусов генералаХун-гири и также
заграничные и китайские войска, все подчинил его начальству; бредил военные
сенаты в Янь и Юнь и при сем сказал ему: «Земли по северную сторону хребта
Тхай-хан я сам завоевал; о землях же по южную сторону того хребта тебе должно
позаботиться». И так Мухури на юг от Пекина осадил города Суй-чен и Ли-
чжоу и оба взял. Вначале город Ли-чжоу упорно защищался и покорился уже по
совершенном истощении сил; Мухури, рассердившись, хотел вырубить город. В
это время Чжао-цзинь, житель этот округи, служивший при Му?^ри в должности
сотника, явился к нему в слезах и говорил: «Мать моя со старшим братом находятся
в городе. Я предлагаю собственную жизнь для искупления целого города. Этот
просил столь жалостно и усердно, что Мухури, из уважения к его справедливости,
склонился на просьбу, почему, пово^тив на восток, ударил на Ци, утвердил за
собою города: Лин-цзы, Дын-'чжоу и Лай-чжоу; после этого возвратился.
Монголы облегли в Ся город Син-чжоу. Тангутский государь цзунъ-сян бежал в
Си-лян.
Замечание. Цзунь-сян царствовал над народом и владел престолом. Когда же
монголы вторглись в его земли, то не мог решительно защищаться; препоручил
это другим и убежал. Не знак ли это слабости? С этого времени царствующий
дом Ли-ши наипаче ослабел и не мог уже ободриться. Прямо написавши «бежал»,
Ган-му крайне обвиняет его. В том же году возник бунт на южных пределах нюч-
женьских, но вскоре укрощен. В сем же году нгочжени объявили воину Южному
Китаю иТангуту, а в следующем году взяли у Южного Китая несколько городов.
1218
Тринадцатое лето Сюй-инь. Осенью, в восьмой месяц, войска, выступив из
Цзы-цзин-кхэу, взяли в плен нючженьского генерала Чжан-жеу, которого хан
оставил при прежней должности. Мухури из Западной столицы, вступив в Хэ-дун,
взял Тхай-юань, Пьхин-ян, Сии-чжоу. Дай-чжоу, Цзэ-чжоу, Лу-чжоу, Фынь-чжоу
и Хо-чжоу (в Шэнь-си). Нючженьскии генерал Вушань осадил мань-чен. но Чжан-
жеу отразил его. В том же году, воюя с Си Ся, обложили столицу королевскую;
но тангутский государь Ли-цзунь-сян ушел в Си-лян. Киданьскии Лухэ овладел
некоторыми корейскими городами, но генерал Хао-цит-чжала покорил его. После
этого корейский король Дунь покорился и обязался ежегодно представлять дань,
состоящую из местных произведений.
Из Ган му:
Сюй-дин, одиннадцатое лето. Царства Гинь правление Син-дин второе лето.
В пятый месяц царства Гинь генерал Цзя-юйубил главноуправляющего в Средней
столице Миао-дао-жунь Генерал Члсан-жеу предпринял оружием усмирить
его. Достигши крепости Цзы-цзин-гуань,он встретился с монголами и вступил
в сражение; но взят в плен, а потому и покорился монголам.
Миао-дао-жунь был в ссоре с Цзя-юй. Однажды он выехал в сопровождении
нескольких конных. Цзя-юи застрелил его, употребив для этого солдат,
поставленных в засаде. Дао-жунь упал по левую сторону дороги. Сопровождавшие
от ужаса разбежались. Некто Хо-оо-сян только сошел с лошади, поднял под руки
генерала Дао-жунь; но этот уже ослабел в силах и не мог сесть на лошадь. Толпа
вдруг выскочила из засады и бросилась к ним, но Бо-сян, потрясши копье, громко
закричал и убил несколько человек, прочие злодеи убежали. Бо-сян взял печать
золотого тигра, висевшую на поясе у Дао-я^нь, и немедленно отправил оную
при донесении ко двору. Войска генерала Дао-жунь совершенно остались без
То есть по южную сторону хребта Тхай-хан.
То есть в Шун-тьхян-фу и Да-тхун-фу.
Нючженьский государь, по отъезде своем на юг, оставил Миао-дао-жунь главно¬
управляющим в столичном пекинском округе, а Цзя-юй был помощником его.
133

предводителя, и генерал Цзин-ань-минь принял начальство над ними. Цзя-юй
начал беспокоиться и отправил к Чжан-жеу нарочного сказать, что Миао-дао-жунь
лишен жизни за то, что не делал ему пособия войсками. Чжан-жеу рассердился и,
закричав на посланного, сказал: «Цзя-юй убил такого человека, котсюому я служил.
Если я съем тело его, то еще недовольно буду удовлетворен». Потом призвал
офицеров генерала Дао-жунь и предложил им отмщение. Все сделали пред Чжан-
жеу поклонение и объявили его своим начальником. В то самое время как Чжан-
жеу, собрав войска, пошел в Чжун-шань, монгольские войска выступили из Цзы-
цзин-гуань. Чжан-жеу, встретившись с ними, вступил в сражение при Лан-я-лин;
но под ним лошадь споткнулась, и он взят был монгольскими солдатами в плен. По
прибытии в лагерь представлен ген^алу Мингань, пред которым Чжан-жеу, стоя на
ногах, не хотел преклонить колен. Окружающее начали принуждать его к тому; но
Чжан-жеу, закричав на них, сказал: «Он предводитель, и я предводитель. Великий
человек умирает, если должно умереть, но отнюдь для спасения жизни не унизится
пред другими». Мингань удивился благородству его и освободил. Рассеявшиеся его
солдаты мало-помалу собрались. Мингань, опасаясь, чтобы Чжан-жеу не сделал
переворота, взял в заложники родителей его, находившихся в Пекине. Чжан-жеу,
вздохнувши, сказал: «Я получал от двора великие милости; но, сверх чаяния, по
неосторожности дошел до настоящего положения». Видя, что усердие к престолу
и сыновнее почтение не могут быть совместны, на время решился унизиться для
родителей; он покорился монголам и определен главнокомандующим в Хэ-бэй.
Объяснение. Цзя-юй по долговременной вражде убил Миао-дао-жунь. а Чжан-
жеу пошел войною на него. Здесь еще видна справедливость, посему и приписано
емуусмирение; но что он покорился монголам, на это не можно спокойно смотреть.
Чжан-жеу, проиграв сражение, взят в плен и мужественно отказался от покорности,
но после того как взяли его родителей в заложники, необходимость принудила его
покодиться. Любовь к родителям набежит предпочитать обязанности к отечеству.
Замечание. Генерал Чжан-жеу благородно поступил, будучи в плену у неприя¬
телей. Впоследствии, сделавшись подданным монголов, служил указателем к погибели
своего отечества. Здесь он совершенно попрал справедливость.
Осенью, в восьмой месяц, монгольский Мухури опять завоевал области и провинции
царства Гинь в Хэ-дун. ЦарстваГинь главнокомандующий Ухури-дэшен с прочими погиб.
Мухури, обложив Тхаи-юань, окружил его в несколько радов. Нючженьский
главнокомандующий Узури-дэ-ш^ упорно защищался, и когда обрушился северо-
западный угол города. Дэ-шен заставил его телегами. Трикратно монголы всходили
на стены, и трикратно отражены были. Стрелы и каменья падали как дождь.
Но защищавшие парапет не могли устоять, и город взят. Дэ-шен, достигнув
присутственного места, увидел тетку и жену свою и сказал им: «Я защищался
здесь несколько лет, к несчастью, силы истощились». После этого он повесился.
Советник Ли-гэ защищал Пьхин-ян. Войск стало мало, вспоможение пресечено,
игород взят. Некоторые предлагали ему сесть на лошадь и пробиться сквозь
неприятеля, но Ли-гэ, вздохнувши, сказал: «Я не мог защитить этого места, с каким
видом явлюсь пред Сыном Неба? Вы можете ехать». После этого сам себя предал
смерти Ваньянь-эньчу-хын охранял Фу-чжоу. Генерал Нахата-фулату охранял
Лу-чясоу; при взятии городов их они оба пали на упорном сражении.
Объяснение. Ухури-дэ-шен и прочие, будучи не что иное, как отродье ино¬
странцев, умели защищать вверенные им от государя места, всеми силами отражая
неприятеля, но когда уже невозможно было сопротивляться, то иные сами предали
себя смерти, другие пали, упорно сражаясь; ни один не думал о спасении жизни,
подобно бессмысленным животным. Ах! И левополые соблюдая справедливость,
В Китае при взятии в плен или при взятии городов нет условной сдачи. Остается только
пок(^иться: покориться в этом случае значит вступить в подданство неприятельской державы
и обратить оружие против отечества, по сей причине смерть в таком случае почитается
соблюдением долга, а покорность изменой государю. Полководцы или родоначальники при
неудачных обстоятельствах скорее избирают смерть, нежели покорность, будучи предварительно
уверены, что история передает Подвиги их отдаленному потомству, а признательное отечество
запечатлит имя их в храме славных мужей и почтит прах их Жертвоприношениями.
Кочевые народы, смежные с Китаем, все носят левую полу наверху, отчего китайцы
называют их левополыми, т. е. варварами. Но ныне и сами китайцы, употребляя маньчжурское
одеяние, носят левую полу наверху.
134

умели умирать за государя, а чиновники Срединного госуд^ства, изменив
государю, служат неприятелю, достойны ли они имени человека? Посему Ган-му
приписала им соблюдение долга и через то разительнейшим образом убеждает
подданных служить государю с усердием.
1219
Четв^тое-на-десять лето И-мао. Чжан-жеу разбил генерала Вушань и взял
г^ода: Ци-янь, Цюй-янь, Чжун-шань. Летом, в шестой месяц, в Западном краю
убили посланников, и Чингисхан сам повел армию туда. Он взял Оторар и полонил
его владетеля Хацзир-цзираньту. Осенью Мухури взял Кхэ-лань-чжоу, Цзи-чжоу
и Си-чжоу осадил Цзян-чжоу и, взяв этот город приступом, вырубил жителей.
Из Ган му:
И-мао, второе-на-Ьесятъ пето. Царства Тпнъ правление Сии-дин гг^етъелето.
Монгольский Чжан-жеу напал на царство Гинь, взял во плен Цзя-юи и убил.
Царства Гинь генерал Вушанъ вступил в сражение с ним под городом Мань-нен и
был совершенно разбит. Многие провинции и уезды в Хэ-бэй покорились монголам.
Чжан-жеу, с войсками посланный монголами на юг, покорил Сюн-чжоу, И-чжоу
в Чжи-ли, Бао-ань. Он непременно хотел казнить Цзя-юй, но тот занимал местечко
Кхун-шань-тхай, в котором Чжан-жеу хотя осадил его, но не мог взять. Это местечко
не имело ни колодцев, ни ключей, а воду брали при подошве горы. Чжан-жеу пресек
дорогу к воде, и Цзя-юй в крайности принужден был покориться. Чжан-жеу, связав
его, вырезал сердце и принес в жертву тени генерала Миао-дао-жунь. После этого
повел войска далее и расположился в городе Мань-чен. Вушань, собрав несколько
десятков тысяч войска из окрестных городов, осадил Чжан-жеу. Тот выступил со
всем корпусом, оставив только несколько сот человек. Старым, слабым, женщинам
и девицам велел стоять на стенах, а сам с сильными солдатами пробился в тыл
войскам генерала Вушань, повредил осадные орудия и в сопровождении нескольких
конных, приударив лошадей, с копьями в руках и с ужасным криком устремился на
ряды осаждающих. Войско генерала Вушань все смешалось. Чжан-жеу еще приказал
выставить вдоль гор множество знамен; разглашать, что поишло вспоможение;
волоча хворост, поднимать пыль и подступать с барабанным ооем. Войска генерала
Вушань совершенно рассеялись, и Чжан-жеу, преследуя тылы, несколько десятков ли
устлал трупами. Пользуясь победой, он взял город Вань-чжоу. Следствием этого было
то, что (начальники городов Цигянь и Цюй-янь покорились ему. После этого Чжан-
жеу обложил Чжун-шань-фу. Отряженный генералом Вушань предводитель Гэ-тьхе-
цян вступил с ним в сражение в Син-лэ. Одна стрела попала в челюсть генерала и
вышибла два зуба, но он, выдернув стрелу, еще продолжал сражаться; и Гэ-тьхе-цян,
будучи разбит, лишился нескольких тысяч человек убитыми в том сражении. Вушань
еще отрядил генерала Лю-чен, но Чжан-жеу и этого разбил. Вследствие чего на юге
ограбил нючженьские уездные города: Гу-чен, Шень-цзэ и Нин-цзинь. От Шень-чжоу
и Цзи-чжоу (в Чжи-ли) на восток около тридцати городов при первом его появлении
пок(^ились; и страшное имя генерала Чжан-жеу повсюду пронеслось в Хэ-шо.
Объяснение. Убить убийцу не есть преступление. Настоящее предприятие генерала
Чжан-жеу не может почитаться противным справедливости, но почему не «казнил»,
а «убил» написано? Причины утверждают виновность: Цзя-юй хотя и виноват в
самовольном убиении генерала Миао-дао-жунь, но он был подданный нючженьский.
Чжан-жеу с того времени, как поддался монголам, уже отделился от государя и
подданных царства Нючженьского, и хотя он убил Цзя-юй в отмщение за Миао^ао-
жунь. но здесь только мятежник убил мятежника и, без сомнения, не заслуживает быть
примером. Ган-му беспристрастно написала «убил» и через то, обвиняя Чжан-жеу в
нарушении долга, не приписала ему «справедливости в усмирении мятежника».
Замечание. Чжан-жеу был полководцем царства Нючженьского и в отмщении
за Миао-дао-жунь справедливо поступил. Что касается до его подданства
монголам, он не имел этого в намерении, необходимость принудила учинить это
для своих родителей. Но после подданства монголам надлежало ему изыскивать
средства, как бы избавить родителей и возвратиться в отечество, а он, напротив
этого, пошел против своего отечества с оружием. По этот причине Ган-му, говоря
«монгольский Чжан-жеу», тем обвиняет его в измене отечеству. Выше написано
* Цзи-чжоу и Си-чжоу в провинции Шаньси.
135

«усмирить Цзя-юй»: здесь же написано не «усмирить», а «убить». Чжан-жеу восстал
на царство Нючженьское, и посему не приписано ему усмирение мятежника.
Впоследствии те, которые покусятся изменить или восстать на отечество, уже
могут знать, чего должно опасаться в таком случае.
Монгольский Темуджин воюет царства Западного края.
Монголы напали на Гао-ли и покорили.
Монгольские войска, преследуя изменников в поколении Кидань, проходили
через пределы королевства Гао-ли. Кореец Хун-да-сюань покорился и, служа
проводником, вместе с ними осадил свою столицу. Король Дунь покорился. С
этого времени политические связи с Кореей не прерывались.
1220
Пятое-на-десять лето. Гынь-чен. Весной, в третий месяц, Чингисхан взял город
Буха. Летом, в пятый месяц, взял Татикань и расположился лагерем при Ешил-
ти-се. Осенью взял Отолор. Мухури при покорении земель пришел к Чжен-дин,
и генерал Вушань покорился. 111и-тьхянь-ни определен главнокомандующим в
западной части провинции Хэ-бэй, а Вушань помощником его. В провинции Дун-
пьхин ген^ал Янь-ши, описав до 300 000 семейств (ниже сказано: душ) в округах:
Чжан-дэ, Да-мин, Цы-чжоу, Мин-чжоу, Энь-чжоу. Бо-чжоу, Хуа-чжоу и Сюнь-
чжоу, поддался Чингисхану. Почему Мухури, именем Чингисхана, поставил его
здесь правителем. Зимой покорился Ву-гуи. нючженьский инспектор в Син-чжоу.
Мухури осадил Дун-пьхин, но не мог взять и оставил Янь-ши для наблюдения, а
сам, сняв осаду, пошел в Мин-чжоу и, разделив войска на части, прошел прочие
области в провинции Хэ-бэй. В сем году Дун-цзгон сделан младшим помощником
главноко-щего в корпусе Луи-ху-вэй.
Из Ган-му:
Гинь-чен, третъе-на-десять лето. Царства Гинь правления Син-дин четвертое
лето. Летом, в четвертый месяц, монголы взяли Мин-чжоу. Осенью, в седьмой
месяц, двор Гинь послал нарочных в Монголию просить о мире.
Нючженьский двор отправил Уксуня-чжун-дуань в Монголию проси гь о мире, с при¬
знанием монгольского государя за старшего брата. Монгольскрш государь не согласился.
Царства Гинь генерал Вушань покорился с городом Чжен-дин монголам.
Мухури определил Ши-тьхянь-ни в должность инспектора Западной
дороги в Аэ-бэй, генерала Вушань помоьцником его.
Мухури по прибытии в Мань-чен послал Мунгу-буху с тремя тысячами легкой
конницы на Дао-ма-^ань. В это время Вушань отрядил генерала Го-тьхе-цян
осаждать Тхай-чжоу. Г^э-тьхе-цян, встретившись с Мунгу-бухою, вступил с ним в
сражение и был разбит. Вследствие чего Вушань покорился с своим городом. Ши-
тьхянь-ни сказал генералу Мухури: «Ныие Чжун-юань уже несколько утверждена,
но армия еще в проходимых ею местах производит своевольства и грабительства.
Это не есть цель самодержца, успокаивающего народ и наказывающего преступ¬
ления. Сверх этого, государь, ты должен истреблять тиранов, и как можно
подражать поступкам других корпусов?» Мухури одобрил это и немедленно
щ)едписал воспретить грабительство и отпустить пленных стариков и детей.
Строгий порядок восстановил силу армии.
Замечание. В отношении к сердцу человеческому и порядку небесному нет
ни малейшего различия между иноземцами и китайцами. Если Срединное
государство пот^яет этот порядок, то погибнет; если иноземцы приобретут его.
то возвысятся. Возвышение и погибель не породою племен определяются, но
смотря по тому, где и в каком содержании небесный порядок. Ах! Монголы при
самом начале дела показывают столь похвальные примеры. Возможно ли против
воли не признать владычества их над собой?
Монголы отправили посланника в царство Гинь. Монгольский государь
отправил Даху с ответом ко двору нючженьскому, аУксуню-чжун-дуань сказал:
«Я прежде хотел, чтобы твой государь отдал мне земли по северную сторону
Желтой реки, и на сем условии прекратить войну; но он не согласился. Ныне из
уважения к твоему дальнему пути скажу: «Хэ-шо под моею державою. Уступите
мне несколько городов от Гуань-си к западу, еще не сдавшихся. Пусть государь
твой останется королем страны Хэ-нань. Не противьтесь более».
^ Бо-чжеу в Шань-дун. Хуа-чжеу в Хэ-нань.
136

в 11-й месяц монгольский Му^ри вступил в Цзи-нанъ, Янъ-ши
с провинциями Вэй-чжоу и Ьо-нжоу опять покорился монголам.
Как скоро Мухури ввел порядок в войсках, то области и провинции с радостью
покорялись. Вследствие этого Мухури с легкой конницей вошел в Цзи-нань. Ань-ши,
описав в подведомственных ему трех областях и шести округах 500 000 явился
в лагерь и покорился. Муху-ри именем хана определил его правителем. Генерал Ли-
синь, пользуясь отсутствием Янь-ши. убил все его семейство и покорился дому Сун;
но Янь-ши, напав на Ли-синь, убил его самого и обратно взял Цин-яй-гу.
Жители царства Гинь внезапно напали на монгольского Мухури в цзи-нанъ
и были наголову разбиты. Мухури пошел далее и обложил Дун-пъхин.
В это время 200 000 нючженьских войск стояли при Хуан-лин-ган. Двадцать
тысяч из них отряжено было учинить поиск против Мухури в Цзи-нань. Мухури дал
сражение и разбил их. Потом подвинулся с войсками кХуан-лин-ган. Нючженьские
войска выстроились на южном берегу реки. Мухури приказал конным спешиться
и сделать схватку коротким оружием. Нючженьские войска были совершенно
разбиты, и великое множество потонуло в реке. После этого Мухури взял Чу-цю,
пошел через Шань-чжоу на Дун-пьхин и обложил этот город.
Монгольский Елюй-чуцай представил календарь Гынь-ву-юань-ли.
Елюй-чуцай был внук князя Туюй из дома Ляо в сьмом колене, сын Елюй-
ли, министра при дворе нючженьском. В третье лето правления Чжен-ю (1215)
произведен в ответ Средней столицы членом экспедиции. Когда этот город был
взят, то и он покоился монголам. Однажды монгольский государь, ^зведывая
о потомках дома Ляо, позвал к себе Елюй-чуцая и сказал ему: «Дома Ляо и Гинь
всегда были враждебны друг другу. Я буду мстителем за тебя». Елюй-чуцай в ответ
сказал: «Еще при деде и родителе моем я служил, обратившись лицом к северу,
будучи прежде подданным, могу ли питать двоедушие и враждовать против
прежнего государя и отца?» Монгольский государь, тронутый его ответом, повелел
определить его при себе на случай вопросов. Елюй-чуцай знал математику;
особенно был глубок в метафизическом познании естества (в астрологии).
Как календарь династии Гинь, называемый Да-мин-ли, уже не соответствовал
настоящему течению времени, то Елюй-чуцай, следуя в то время за Чингисханом
в западной войне, поднес ему новый календарь, называемый Гынь-ву-юань-ли.
Монгольский государь пред каждым походом непременно заставлял Елюй-чуцая
предварительно ворожить, удачно ли будет предприятие; также и сам поверял его
ворожоу сжиганием бараньего легкого, и потом уже приступал к действию.
Объяснение. Елюй-чуцай в восьмом колене был из царствующего дома Ляо.
Потомки не могли отомстить и покорились дому Нючженьскому; не двоедушие
ли показали они, забыв величайшего врага государю и отцу? Как скоро они
покорились нючже-ням, то Елюй-чуцай уже стал подданным их, но снова, нарушив
верность к дому Нючженьскому, покорился монголам. И так от предка до внуков
все питали двоедушие, когда, забыв своего государя, служили его врагам. И как
он, не чувствуя ни стыда в лице, ни смущения в совести, мог говорить монголам о
своем недвоедушии? Так девица, лишившаяся невинности, при всей ее красоте и
отличном образование не заслуживает уважения.
1221
Шестнадцатое лето Синь-и. Весной Чингисхан осадил города Бухар и Саймар-
кань; а царевич Джучи осадил города Аньцзиянь и Барчан, и все взяты. Летом,
в четвертый месяц, хан расположился лагерем у Тьхе-мынь-гуань. Нючженьский
государь прислал Уксуня-чжун-дуань, сгра-мотою. в которой просил о мире на
условии остаться ему по-прежнему императором и считаться младшим братом, но
Чингисхан, как и прежде, не согласился. Мунгу Нючженьский, начальствующий в
городе Дун-пьхин, оросив этот город, удалился, и Янь-ши занял его. От двора Сун
прислан генерал Гэу-хун-юй для заключения мира. Летом, в шестой месяц, тамошний
генерал Шн-гуй покорился со своим корпусом и сделан главнокомандующим
в трех округах: Цзи-чжоу, Янь-чжоу и Дань-чжоу. все в Шань-дун. Осенью
Чингисхан взял Баралк и другие города; царевичи Джучи, Джагатаи и «Угэдэй,
Вэй-сянь в Гуан-пьхин-фу.
Дун-чан-фу в Шань-дун.
137

воюя в разных местах, взяли Юрун-хаши и другие города. Зимою, в десятый месяц,
царевич Тулуй взял города Мальцилик и Малциарас. Мухури пошел в Хэ-си и взял
окружные города: Цзя-чжоу, Суй-дэ-чжоу. Бао-ань, Фу-чжоу, Фан-чжоу и Дань-
чжоу потом осадил Янь-ань, но не мог взять. В одиннадцатый месяц царства Сун
правитель области Гинь-дун, Чжан-лин, покорился со всеми главными городами
этой провинции и сделан главнокомандующим округов Цзин-чжоу, Бинь-чисоу и
Дай-чжоу В этом году Чингисхан сделал предложение области Дэ-шунь.
Из Ган-му:
Син-и, четвертое-на-десять лето. Царства Гинь правления Син-дин пятое
лето. В четвертый месяц царства Гинь генерал Ян-нин сразился с монголами
и, будучи разбит, умер. В пятый месяц монголы взяли царства Гинь город
Дун-пьхин и оставили генералов Янь-ши и Ши-гш для охранения. Двор Гинъ
определил генерала Мунгу-гана правителем в Пьхи-чжоу, генерала Ван-
тьхин-юй правителем канцелярии главнокомандующего прилуан-лин-ган.
Дун-пьхин долго находился в осаде. Подвоз съестных припасов снова отрезан
был. Правитель Мунгу-ган и корпусный надзиратель Ван-тьхин-юй не могли далее
оставаться в городе и с войсками своими пошли на юг в Цьхи-чжоу. Монгольский
Сурэ-хушури ударил на них в дороге и оставил на месте 7000 человек убитыми.
Вследствие чего Янь-ши вступил в город и поместил сенат в провинциальном
правлении. Салитай по распоряжению короля Мухури разделил Дун-пьхин на
две части и препоручил генералу Янь-ши округи Энь-чжоу и Бо-чжоу на севере, а
Ши-гуй перенес правление в Цао-чжоу.
Зимою, в десятый месяц, монгольский Мухури внезапно напал на Ся. Тангуты
присоединились к нему со своим войском. Вследствие чего завоевали города цар-
тва Гинь: Цзя-чжоу и Суй-дэ-чжоу. В одиннадцатый месяц обложил Янъ-анъ-фу.
Мухури. вплавь переправившись через Желтую реку при Дун-шен-чжоу.
пошел с войсками на запад. Тангут-ский государь, услышав о том, пришел в страх
и отправил генерала Дахая угостить Мухури в Ордосе; сверх этого предписал
генералу Дагэ-ганыгу присоединиться к Мухури с 50 000 войска. В десятый
месяц ^tyxypи пошел с армией на восток и вступил в Цзя-чжоу. Нючженьский
генерал Ван-гун-цзо уклонился. Мухури на время препоручил управление города
генералу Ши-тьхянь-ин, а сам осадил Суй-дэ иразбил крепостцы Ма-чжайи Кхэ-
жун-чжай. Тангутский государь приказал генералу Мипу со своими войсками
присоединиться к Мухури. Мипу спросил у этого полководца о ц^емониях
взаимного свидания. «По тому же образу, — сказал Мухури, — как твои государь
видится с моим государем». — «Не имею повеления. — отмечал Мипу, — от моего
государя, не смею сделать поклонения». Почему и отошел с своими войсками.
Но тогда как Гухури пошел осаждать Янь-ань, Мипу, д^жа лошадь, учинил
поклонение пред ним. Нючженьский главнокомандующий Хада и генерал Нахата-
майчжу выступили против монголов. Хада с 30 000 расположился на восточной
стороне города. Монгольский генерал Мунгу-буха пошел вперед с 3000 конницы и
условился, чтобы засадные войска поднялись в полночь. Итак, Мухури приказал
солдатам с кляпцами во рту скрытно идти и засесть на восточной стороне города
в двух логах. На другой день Мун-гу-буха, усмотрев издали шочженьские войска,
притворно бросил знамена и литавры и побежал. Нючженьские войска погнались
за ним. Мухури выступил с засадой в тыл им, небо сотряслось от литавренного
боя. Войска нючженьские совершенно разорялись. Мухури, преследуя их, убил
около 7000 человек. Хада ушел в город Янь-ань и, укрепившись в нем, не выходил
более. По крепости стен городских и по глубине внешнего рва Мухури вдруг не
мог взять этого места, почему, оставив часть войск для обложения, сам с армией
пошел на юг и осадил Фу-чжоу и Фан-чжоу (оба в Гань-су).
Чжан-лин, генерал царства Сун. отложился и покорился монголам.
Мухури определил его главнокомандующим Восточной дороги в провинции
Гианъ дун. Ли-фу из Цзяо-си обратно бежал.
Ли-цюань, как скоро получил начальство еще над патриотами в Лянь-шуй,
сделался гораздо надменнее и самонравнее. Он уже пренебрегал двором, самовольно
предпринял путь к горе Гинь-шань и там молился, обещаясь умереть за престол.
^ Все в провинции Шэньси.
^ Бинь-чжоу и Дай-чжоу в провинции Шань-дун.
138

Цяо-син-цзянь встретил его в Чжен-цзян-фу на судах и спепгп великое пиршество.
Ли-цюань по возвращении, разговаривая с своими сооощниками, сказал: «Цзян¬
нань есть прекрасная, несравненная страна. Надобно нам с вами по прибытии
туда построить суда, чтобы воспользоваться выгодами судоходства. Цзяо-си
должно быть важным проходом в Нин-хай и удобным для привоза всех товаров».
Он, назначив это место главным для себя прибежищем, препоручил управлять им
старшему своему брату Ли-фу. В это время взаимная торговля только что открылась.
Северные жители преимущественно уважали южные товары. Цены возвышались
в десять крат. Ли-цгоань завлекал купцов на южную сторону гор и, отправляя их
товары на судах, пополам делился. Из реки Хуай поворачивали в море и приходили в
Цзяо-си. Ли-фу, перевозя далее сухим путем, собирал половинные пошлины и потом
дозволял производить мену с прочими городами. Извозчиков всех поручил генералу
Чжан-линь. Этот не мог сносить того. Он получал доходы от шести солеваренных
заводов. Лифу, по благоволению брата своего к генералу Чжан-линь, захотел войти
в половинную часть. Чжан-линь соглашался, чтобы Ли-фу брал соль сколько ему
угодно, но не уделял ему солеварен. Ли-фу, рассердившись, сказал: «Так ты забыл
милости? Дождавшись инспектора, я оружием получу твою голову». Чжан-линь
пришел в страх. Сообщник его Ли-ма-элль советовал ему поддаться монголам.
Вследствие этого Чжан-линь предложил, что он покоряется им с городами области
Цзинь-дун. Мухури определил его главноначальствующим Восточной дороги
провинции Шань-дун над округами: И-ду. Цан-чжоу, Цзин-чжоу, Бинь-чжоу„и Дай-
чжоу. Ли-фу в расстроенном положении возвратился в Чу-чжоу. Чжан-линь в Йисьме
к Цзя-шэ писал, что он не сам по себе отложился, но Ли-фу принудил его к тому.
Объяснение. Чжан-линь возвратился из царства Нючженьского в отечество.
Отступить от иностранцев и перейти к Китаю дело обыкновенное. Ныне, без всякой
причины покорившись монголам, снова отступил от Китая и перешел к иностранцам.
Перенести высокое дерево в мрачный лог. не таково ли есть непостоянство генерала
Чжан-линь? Почему, чтобы выказать непростительную его вину, прямо написано
«отложился». Впрочем, отложение генерала Чжан-линь произошло от притеснений
генерала Ли-фу с братом. Чжан-линь, нарушив порядок, не достигнул цели и, завернув
голову, как слепой сунулся, —где нее усердие к престолу? Бежать есть поступок
обыкновенного человека. При достоинстве полководца унизился до подражания
обыкновенным людям. Написав «обратно бежал», история порицает крайнее его
неблагоразумие. Ли-фу с прочими, раздражив Чжан-линь, потом бежал, — так ли
должно служить государюг Потому-то Ган-му и называется Ган-му, и, исключая
великих мужей, никто не может сочинять ее.
Замечание. Искони не было, чтобы вельможи, состязавшиеся о личных
выгодах, не привели своего государства в худое положение. И Цзя-шэ может ли
оправдаться пред светом?
1222
Седьмое-на-десять лето, Жинь-ву. Весною царевич Ту-луй взял города Тушени
и Чор и на о^атном пути, проходя через владение Муруй, причинил великое
опустошение. После этого переправился через реку Чучулу, взял Ила-лик и другие
города и, соединившись с Чингисханом, приступом взял крепость Тар:^. Мухури
со своими войсками взял города: Цянь-чжоу, Цзин-чжоу, Бинь-чжоу, Юань-чжоу
и осадил Фын-сян но не мог взять. Летом Чингисхан от жары уехал в крепость
Тарху. Чжаладин, владетель Западного края, бежал к Малик-хану и соединился с
ним. Генерал Хутук вступил с ними в сражение, но не имел успеха. Чингисхан сам
пошел против них и полонил Малик-хана, а Чжаладин спасся бегством. Отряженный
для преследования генерал Бала не мог догнать его. Осенью нючженьскии двор еще
отправил Уксуня-чжун-дуань с предложением о мире. Он представлен Чингисхану
во владении Хой-хор. Чингисхан сказал ему: «Я прежде требовал, чтобы твои
государь отдал мне земли по северную CTOpoiw Желтой реки, а сам остался бы
королем в Хэ-нань, и на сем условии прекратили оы войну; но он тогдане соглашался.
Ныне, когда Мухури уже покорил эти земли, и вы начали предлагать о мире». Чжун-
дуань просил сжалиться над ним. Чингисхан сказал ему: «Из одного уважения к
139

отдаленности пути объявляю, Хэ-шо уже завоевана мною, но в Гуань-си некоторые
города еще не сдались нам; пусть государь твой, уступив их мне, останется королем
влэ-нань; более не противьтесь». Чжун-дуань возвратился. Нючженьский князь Ху-
тьянь-цзо сдался с Цин-лун-пху. Зимой, в десятый месяц, нючженьская область Хэ-
чжун покорилась, и Ши-тьянь-ин сделан главнокомандующим в ней.
Из Ган-Му:
Жинь-ву, пятое-на-десятъ лето. Царства Гинь правления Юанъ-гуанъ первое лето.
Осенью, в седьмой месяц, царства Гинь генерал Ху-тьянь-цзо покорился монголам.
В это время Мухури обратил войска против Цин-лун. Вследствие чего Ху-
тьянь-цзо покорился.
Зимою, в десятый месяц, монгольский Мухури взял царства Гинь г^од Хэ-чжун, и
генералу Ши-тъянъ-ин поручил на время управление странами Хэ-дун, Туанъ и Шень.
Мухури во всех проходимых им местах покорял окружные и уездные города. В
это время нючженьский двор перенес правление области Цзи-чжоу “ в крепостцу
Ню-син-чжай. Мухури из Си-чжоу осадил ее. Окружной правитель Ян-чжен велел
жене своей с семейством броситься с утеса, а потом и сам за ними последовал, и все
умерли. Мухури вступил в крепостцу и оставил в ней гарнизон. Сверх того, предписал
Мунгу-бухе ехать с отрядом конницы на Цинь-чжоу и Лун-чжоу, под предлогом
вспоможения, а межщ^ тем обозреть положение гор и рек; сам с войсками взял Мынь-
чжоу и крепостцы Гинь-ян ило-и и, призвав генерала Ши-тьянь-ин, сказал ему:
«Область лэ-чжун есть важная для провинции Хэ-дун; кроме тебя, нельзя определить
другого начальника в ней». И так, препоручив ему в управление Пьхин-ян, Тхай-юань,
Цзи-чжоу и Си-чжоу, Мухури пошел в Чан-ань, где оставил генерала Хунайтай-буху
для озфанения, а генерала Анги послал с войском отрезать Тхун-хуань.
Царства Гинь генерал Ван-тьхин-юй взял Цао-чжоу иубил монгольского
Ши-гуй. В одиннадцатый месяц монгольский Мухури взял в царстве Гинь
город Тхун-чжоу Генерал Ваньянь-эркэ умер.
Ооьяснение. О смерти по долгу непременно пишется. Сим одобряется сохранение
справедливости. Но умирать по долгу есть должное для каждого подданного, для чего
же записано? Для поощрения к добру. Кто узнает цель писанного в Ган-му, тот токмо
может безошибочно судить о похвале до^у и осуждении пороку.
В двенадцатый месяц монгольский Темуджин вступил в Западный край,
вырубил жителей города Мели, уничтожил царство Магометанское
(Хивинское), произвел великие грабительства в Индии и возвратился.
Прежде этого монгольский государь отправил на запад своих сыновей, Джучи.
Джагатая, Угэдэя иТулуя, каждого с особым корпусом. Они взяли города Ханьтолар,
К)рун-хаши и прочие, а сам взял городаТелими и Балк; после этого приступом
взял крепость Тарху и приблизился к Магометанскому царству, владетель коего,
оставив столицу, бежал на морской остров и там в непродолжительном времени
умер с голоду. После этого монгольский государь расположился в Индии у крепости
«Железные ворота» (по-китайски Тех-мынь-гуань). Телохранители увидели одного
зверя, который имел подобие оленя, конский хвост, зеленый цвет, один рог и мог
говорить по-человечески. Этот зверь сказал телохранителям: «Вашему государю
надлежит заблаговременно возвращаться». Монгольский государь изумился и
спросил о том у Елюй-чуцая. Мудрец ответил: «Зверь этот называется годуань и
разумеет языки всех народов; он знаменует беззаконное 1фОвопролитие. Ныне уже
четыре года, как большая армия воюет З^апад. Посему Небо, гнушаясь убийствами,
послало его для объявления тебе, государь! Пощади, в угождение Небу, жителей
сих нескольких царств. Это будет бесконечное счастье для тебя ^‘». Вследствие
этого монгольский государь произвел беликие грабежи в Индии и возвратился.
Объяснение, Великий муж наибольшую внимательность должен иметь при
различии китайцев от иностранцев. О монгольском Темуджине уже писано было, что
он объявил себя императором. Но касательно его двора писано только «монголы»;
касательно имени писано только «Темуджин»; касательно же его кончины написано
прозвание, написано имя, написано «умер». Во всех отношениях он выставлен
Все в провинции Шэньси.
Пьхин-ян-фу.
В провинции Шаньси.
^ В провинции Шаньси.
” Кажется, что это была выдумка Елюй-чуцаева, чтобы остановить неистовства Чингисхановы.
140

иностранцем. В том-то состоит отличительное свойство летописи Ган-му, и, кроме
великих мужей, никто не может сочинять ее. Слово «вступить» означает мятеж-
ничество и непокорность; слово «истребить» означает лютость и бесчеловечие; слово
«уничтожить» означает вышнюю степень бесчеловечия; слово «ограбить» означает
злодея. Все это относится к порицанию и отчуждению. Любители учености чем
глубже вник-нутв цель способов исторического писания, тем основательнее могут
судить о Ган-му. В подобном же смысле ниже написано, чтоМухуриумер в Си-чжоу.
1223
Восемнадцатое лето Гуй-вэй. Весною, в третий месяц, визирь и король Мухури
скончался. Летом Чингисхан уехал от жары к реке Пормань. Наследник Джучи,
царевичи Джагатай, Угэдэй и Бала возвратились с войсками И-присоединились
к Чингисхану. После этого утверждены города Западного края и постановлены
даругации для управления их.^имою, в десятый месяц, нючженьский государь
Сюнь скончался. Сын Шеу-сюй возведен на престол В еем году двор Сун
вторично прислал к Чингисхану генерала Гэу-хун-юй.
Мз Ган-Му:
Гуй-вэй, шестнадцатое лето. Царства Гинъ правления Юань-гуан
второе лето. Весною, в первый месяц царства Гинъ, главнокомандующий
Хэу-сяо-шу взял Хэ-чжун и убил монгольского Ши-тъянъ-ин.
Мухури, осаждая Фын-сян-фу, денно и нощно с великими усилиями сражался
около сорока дней и не мог взять этого города. Наконец он решился возвратиться
через Хэ-чжун на север. Нючженьский главнокомандующий Сяо-шу, нечаянно
напав на Хэ-чжун, взял город этот, убил генерала Ши-тьянь-ин, сжег судовой мост и
отступил. Мухури препоручил начальство над войсками генерала Ши-тьянь-ин сыну
его 111и-тьянь-кхэ. Нючженьский государь предписал было главнокомандующему
Арудаю защищать Хэ-чжун, но тот. будучи робок, не мог защищаться оружием,
а выжимал из народа тук с кровью, в намерении укрепиться земляными валами
и рвами. Когда же был потерян Цзян-чжоу, то Арудай пришел в больший еще
страх и поспешно представил двору, что Хэ-чжун остался одинок и невозможно
сохранить это место. Указано ему самолично осмотреть город, и если в самом
деле невозможно сохранить его, то оставить, в противном случае значило бы
дать пособие неприятелю. Вследствие этого Арудай. оставив Хэ-чжун, зажег дома
жителей и казенные здания, которые в два дня превратились в пепел. Вскоре за тем
представили двору, что Хэ-чжун есть важ-йая крепость, в которой заключается
основание престола, и если неприятели овладеют этим городом, то невозможно
полагать всей надежды на преграды великой реки. Нючженьский государь указал
местному начальству возобновить г^од, но никак не могли привести начатого к
концу. По этой-то причине город то бьш защищаем, то занимаем неприятелями.
Объяснение, Хэ-чжун есть древнее нючженьское место. Хэу-сяо-шу обратно
получил его. Для чего же написано «взял»? Предки Нючженьского дома притесни¬
тельными средствами похитили его у Срединного государства. По этой причине,
хотя после потери город обратно взяли силою оружия, но с намерением написано
«взял», и таким образом не приписывается им обладание китайских земель. В том-
то заключается глубокий смысл летописи Ган-му в устранении иностранцев от
Китая, и сравнивать ее с обыкновенными историями отнюдь не должно.
В третий месяц монгольский Мухури умер в Си-чжоу.
Мухури, возвращаясь с войском из Хэ-чжун-фу. прибыл в уезд Вынь-си. что в
области Си-чжоу. Здесь болезнь его сделалась опасной, и Мухури, разговаривая с
младшим своим братом Дайсунем, сказал: «Уже сорок лет как я занимаюсь войною,
вспомоществуя государю в совершении великих подвигов, и никогда не скучал;
теперь досадую только, что Бянь-цзин еще не взят; постарайся о сем». По окончании
этих слов скончался на 54-м году от рождения. Мухури был храбр, мужествен,
искусен в соображениях. Он, Боорчу, Цилагунь и Борохан служили своему государю
верностью и мужеством и прозывались Дур-бан-хулук, т. е. четыре рыцаря. Однажды
’^При династии Ляо, употреблявшей солонское или даурское наречие, такие чиновники
назывались даруга. Последнее слово употребляется и у монголов.
Этот государь по-маньчжурски назывался Ниньясу или Нингясу.
В это время Китай еще держался тех правил военной тактики, что при осаде городов
войска посменно дрались и днем, и ночью.
141

монгольский государь проиграл сражение, и в это время пошел большой снег. Потеряв
путь к стойбищу главной ставки, он прилег в травянистом займище. Мухури и Боорчу
прикрыли его войлоком и с вечера до рассвета ни на шаг не отходили от него. Боорчу,
сопровождая его на войне, оказал весьма много услуг и был из приближеннейших к
нему. Он, наконец, сделан младшим темником. Борохан самолично дрался во многих
битвах и умер на поле сражения; он, наконец, был первым тысячником. Цилагунь в
заслугах равняется с тремя вышеупомянутыми мужами. Потомки сих четырех мужей
всегда начальствовали над дворцовой стражей под наименованием Дурбан-хулук; а
если выходили к статским делам, то служили министрами.
Летом, в пятый месяц, монголы в первый раз определили даругациев для у
правления городами.
Монгольский государь, уклонившись от летней жары к Пормань разослал
войска для нападения на ближайшие колена и покорил их. По прибытии к
крепости Кэ-вынь, соединился с прочими генералами; и как Западный край
несколько утвердился, то для управления постановил в каждом городе даругациев.
Даругаций есть управляющий чиновник.
Царства Гинь государь Сюнъ скончался. На престол возведен сын его Шеу-сюй.
Монголы напали, на Ся. Тангутский государь Цзунъ-сянъ сдал царство
сыну своему Дэ-ван.
Цзунь-сянь принял наименование августейшего, но в скором времени скончался.
Монгольский Субут напал на Киньча и уничтожил то владение.
Он произвел великие грабежи в западных пограничных народах и возвратился
Объяснение. Монголы, проникши из Шамо, распространили притеснения за
моря и через свои убийства и грабительства всюду оставили следы злодейств.
Это есть великая измена неба и земли, подвигнувшая и духов и человеков к
негодованию. Уничтожать царства других и пресекать род их — наивеличайшее
злодеяние! В тех местах, где только написано «уничтожил», не нужно уже при¬
бавлять порицание, злодеяние само по себе видимо.
1224
Девятнадцатое лето, Цзя-шень. Летом царства Сун ге-герал Пхынь-и-бинь,
главноначальствующий в Да-мин, учинил нападение на Хэ-бэи, но Ши-тьянь-ин,
вступив в сражение с ним в Энь-чжоу, разбил его. В сем году Чингисхан дошел до
восточной Индии, увидел зверя годуань и возвратился с армией.
1225
Двадцатое лето. И-ю. Весной, в первый месяц, Чингисхан возвратился в
путевой дворец. Во второй месяц Вушань отложился с городом Чжен-дин и убил
генералов Ши-тьянь-ин и Дун-цзюнь. Мятежник Ли-цюань также отложился с
городом 4>1^н-шань. В третий месяц Ши-тьянь-кхэ обратил генерала Вушань в
бегство и обратно взял Чжен-дин. Летом, в шестой месяц, Пхын-и-бинь принял
сторону генерала Вушань, но Ши-тьянь-кхэ, выступив против него при местечке
Цзань-^ань, взял в плен и предал казни.
Из 1ан-Му:
И-ю, царства Сун правления Бао-цин первое лето. Царства Гинь правления
Чжен-да второе лето. В первый месяц монгольский Вушань убил Ши-тьянъ-ин.
^ат последнего Ши-тьянь-кхэ пошел для усмирения Вушань.
Вушань бежал в Западные горы, а Ши-тьянь-кхэ опять вступил в Чжен-дин.
Вушань, услышав, что Пхынь-и-бинь обратно завоевал области и уезды
провинции Шань-дун, отложился от монголов и убил главнокомандующего Ши-
тьянь-ин. В это время Ши-тьянь-кхэ, младший брат последнего, поехал провожать
мать свою в Янь. Чиновник Ван-шеу-дао, догнав его на дороге, объявил о случившемся
и присовокупил, что перемена эта произведена внезапно и корпусные офицеры еще
Река Пормань должна находиться в Западном Туркестане, составляющем
владение Кохан.
^ Это происшествие относится к первому нашествию монголов на Россию, которое
у нас полагается в 1224 г. Удивительно, что в настоящей истории династии Юань это
происшествие пройдено молчанием. Киньча есть Кипчак. Надобно полагать, что
татани пришли к восточным пределам России в 1223, а в России воевали в 1224 г.
142

живут в окрестностях. Если может возвратиться, то не нужно созывать их, сами
явятся. Ши-тьянь-кхэ сказал на это: «Он непримиримый враг мне, пойду, хотя бы
и смерть предлежала; тем паче, пока я жив еще». И так, оставив экипаж и одевшись
в ратные доспехи, поехал обратно на юг. Расположившись в городе Мань-чен, он
получил множество конницы и Отправил корпусного надзирателя Ли-бо-ю к королю
Боро с донесением, сверх того просил вспомогательных войск. Боро определил,
чтобы Ши-тьянь-кхэ наследовал по старшем брате должность главнокомандующего
Западной дороги в провинции Хэ-бэи, и послал для вспоможения ему генерала
Санатая с 3000 отборной конницы. Ши-тьянь-кхэ, соединившись с ним, пошел для
нападения. Ему противостал храбрый предводитель Гэ-тьхе-Цян. Ши-тьянь-кхэ
ударил на него и, воспользовавшись одержанной победой, пришел к городу Чжун-
шань. По разорении этого города приступом взял Чжао-чжоу. Вушань, будучи
побежден, бежал в Западные горы, и Ши-тьянь-кхэ обратно взял Чжен-дин.
Объяснение, С врагами родителей не должно вместе жить под небом; со
врагами братьев не должно жить в том же государстве. Вушань безвинно убил Ши-
тьянь-ин, и не прискорбно ли это брату его Ши-тьянь-кхэ? Когда же этот пошел с
оружием для отмщения, то Вушань, будучи разбит, бежал, почему в честь генералу
1Пи-тьянь-кхэ написано «для усмирения». Пш-му всего более одобряет отмщение.
В шестой месяц Пхын-и-бинъ обложил Дун-пьхин. Янъ-ши предложил ему мир.
Осенью, в седьмой месяц, Пхын-и-бинь устремил войска против города Чжен-дин.
Янь-ши внезапно напал на него с монгольскими войсками. Пхын-и-бинъ умер.
Области и^зды Цзин-дун все покорились монголам.
Как скоро Пхын-и-бинь покорил 111ань-дун и еще принял сдавшиеся войска
генерала Ли-цюань, то армия его сделалась сильной. После этого он обложил Дун-
пьхин. Янь-ши тайно условился с монгольским генералом Бэлхэ соединенными
силами учинить нападение на Пхын-и-бинь, но монгольские войска долго не
приходили, а в городе истощились съестные припасы; поэтому Янь-ши заключил
с Пхын-и-бинь союзный договор. Пхын-и-бинь также имел в виду при помощи
генерала Янь-ши завоевать Хэ-шо, а потом и его погубить, потому уважал Янь-ши
как старшего брата. В это время Янь-ши еще имел несколько тысяч войска. Пхын-
и-бинь не взял их, но удержал при себе домашних генерала Янь-ши, взятых в плен
при местечке Цин-яй. В седьмой месяц Пхын-и-бинь пошел к городу Чжен-дин; но
у Западных гор усмотрел пред собою войска генерала Бэлхэ. Он отделил генералу
Янь-ши своих солдат, чтобы по наружности помогать, а втайне примечать за ним.
Янь-ши увидел, что дела идут не по его желанию, тотчас перешел к генералу Бзлхэ
и соединился с его корпусом. После пошли наПхын-и-бинь и вступили в сражение
при местечке Нэй-хуан у горы Ву-ми-шань. Войска генерала Пхын-и-бинь пришли
в замешательство, как в то же время генерал Ши-тьянь-кхэ с частью лучших войск
захватил его с тыла. Сим образом взяли генерала Пхын-и-бинь в плен и убеждали его
покориться. Пхын-и-бинь грозным голосом сказал: «Я подданный великого царства
^н, справедливость не дозволяет мне служить другим». После сих слов он умер
После генерал Янь-ши опять овладел областями и уездами в Цзин-дун. Он имел под
своим начальством весь древний удел Вэй, 9/10 частей удела Ци, и 9/10 удела Лу,
всего пятьдесят четыре гсюода. После отделены от него Да-мин и Чжен-дэ, а вместо
них даны четыре округа: Дэ-чжоу, Янь-чжоу, Цзи-чжоу и Дань-чжоу В это время
повсюду производилось опустошение; только в местах, управляемых Янь-ши, было
спокойно, почему народ со всех сторон нап^егонки устремился к нему.
Зимой, в десятый месяц, монгольский Темуджин, воюя против Ся, взял
Чан-нжоу, Су-чжоу и Си-лян-фу. В одиннадцатый месяц взял Лин-нжоу
^расположился при реке Ян-чжоу-чуанъ.
По причине, что королевство Си Ся приняло врага его сань-хоня, и государь не
прислал сына в заложники.
Монголами отправленные в Корею люди убиты в дороге разбойниками.
С этого случая прекратилась связь между Кореей и монголами.
^шанъ снова напал на Чжен-дин. Монгольский Ши-тьянь-кхэ убежал в Гао-чен.
После поражения генерала Пхынь-и-бинь положение генерала Вушань
То есть принял мучительную смерть.
Все в провинции Шань-дун.
143

сделалось сложнее. Но он тайно велел шпионам подговорить отчаянных солдат,
чтобы, скрывшись в городе Чжен-дин в монастырь Да-ли-сы, во время штурма
сделали оборот в его пользу. Вушань в ночи, вырубив ворота, овладел городом.
Ши-тьянь-кхэ бежал из города в Гао-чен.
1226
Двадцать первое лето, Бинь-сюй. Весною, в первый месяц, Чингисхан сам пошел
с армиею на Си Ся, за то, что тамошний государь принял к себе врага его Шилгак-
сань-хоня и не прислал сына в заложники. Во второй месяц взял Хэ-шуй-чен и
щ?угие города. Летом уехал от жары к Хуньчу-оле и взял города Гань-чжоу и Су-чжоу.
Осенью взял в Си-лян-фу уезды Чоло и Хола; после этого перешел Шату, пришел к
Цзю-ду у Желтой реки, взял Яр и другие уездные города. В девятый месяц Ли-цюань
взял под стражу генерала Чжан-линь. Князь Дайсунь со своими войсками обложил
Ли-цюань в И-ду. Зимой, в одиннадцатый месяц, в день Гын-шень, Чингисхан осадил
Лин-чжоу. Тангутский государь послал туда вельможу Вэй-мииа для вспоможения.
В день Бин-ин Чингисхан, переправившись ч^ез Желтую реку, вступил в сражение
с тангутским войском и разбил его. В день Дин-чеу (в 11-й после сражения) пять
планет видимы были в соединении на юго-западе. Чингисхан с армией расположился
при реке Янь-чжоу-чуань. В 12-м месяце Ли-цюань покорился. Чжан-жеу определен
главнокомандующим в Бао-чжоу и других местах. В сем году царевич Угэдэй,
соединившись с чаганевым корпусом, обложил южную столицу нючженьскую и
отправил генерала Тхан-цин требовать от Нючженьского дома годовую дань.
Из Ган-Му:
Бинъ-сюй, второе лето. Царства Гинь правления Чжен-да третье лето.
Весной, в первый месяц, монгольский Ши-тъянъ-кхэ с войсками города
Гао-нен вступил в Чжен-дин. Вушань опять бежал в Западные горы.
Дун-цзюнь, комендант города Гао-чен, пришел на помощь генералу Ши-тьянь-
кхэ с несколькими сотнями храбрейших солдат. Ши-тьянь-кхэ ночью пошел на
Чжен-дин и вместе с Санатаем, напав на генерала Вушань, принудил его бежать
в Западные горы. Санатай. рассердившись на непостоянство жителей города
Чжен-дин, согнал их до десяти тысяч человек, чтобы казнить в страх прочим. Ши-
тьянь-кхэ сказал ему: «Это все мои подчиненные. Когдау меня не достало сил, они.
будучи оставлены мною, к несчастью были принуждены. Теперь за что же казнить
их?» Таким образом все были хшощены.
В третий месяц монголы обложили генерала Ли-цюань в Цин-чжоу
Ли-цюань на севере грабил провинцию Шань-дун, на юге собирал налоги, сверх
этого, угрожая южным двором, поселял опасение и в монголах, монголы учинили
нападение. Ли-цюань имел множество сражений и сшибок с ними, но всегда
без успеха, почему, укрепившись в городе, принял оборонительное положение.
Монголы обвели город земляным валом, а в ночи выпускали собак. Ли-цюань, видя,
что подвоз хлеба и вспоможение людьми пресечено, советовался со старшим братом
Ли-фу. Ли-фу сказал ему: «Обоим намумереть нет ни малейшей пользы. От тебя
зависит перевес между севером и югом. Я должен до смерти защищать одинокий
город, а ты прямыми дорогами возвратись на юг и, набрав солдат, обратно приходи
на помощь. Таким образом еще можно спастись». Ли-цюань сказал на это: «Против
многочисленных войск сильного неприятеля нелегко удержаться. Может быть, я
поутру выйду, а ввечеру город будет взят. Лучше ты возвратись». Посему Ли-цюань
остался в Цин-чжоу, а Ли-фу возвратился в Чу-чжоу.
1227
Дин-хай, двадцать второе лето. Весной Чингисхан, оставив корпус для осады
столицы царства Ся, сам с армией переправился через Желтую реку и осадил город
Цзи-ши-чжоу. Во второй месяц разбил Линь-тхао-фу. В третий Месяц разбил Тхао-
хэ и Си-нин. Отряженный им генерал Учясегынь-ноинь приступом взял Синь-ду-
фу. Летом, в четвертый месяц. Чингисхан остановился в Лун-дэ и приступом взял
,э-шунь-чжоу и другие города. Айжинь, инспектор города Дэ-шунь, и магистр
Ма-цзянь-лун умерли. В пятый месяц Тхан-цин отправлен посланником в царство
Нючженьское. В високосный месяц Чингисхан уехал от жары к горам Лю-пхань-
В Шань-дун.
144

шань. В шестой месяц нючженьский двор прислал Ваньянь-хачжаоиОтунь-агэ с
предложением о мире. Чингисхан, обратись к своим чиновникам, сказал: «После
того как в прошлую зиму пять планет были в соединении, однажды я дал клятву
более не производить убийств и опустошений, но забывал издать милостивый
манифест. Теперь надобно обнародовать о сем, дабы и путешественники знали
о моем намерении». В том же месяце государь царства Ся покорился. Чингисхан
остановился в уезде Цин-шуй при реке Си-цзян. Осенью, в седьмой месяц, в
день Жинь-ву, он почувствовал себя нездоровым; в день Сы-чеу (в восьмой
день после болезни) преставился при Салиголе в Харатуском путевом дворце.
Пред смертью, обратившись к стоявшим при нем, сказал: «Лучшие нючженьские
войска находятся в Тхун-гуань, но к югу примыкают к горам, с северной стороны
укрепились великою рекою; в этой позиции трудно разбить их. Нужно испросить
позволение пройти через Сун. Эта держава, будучи в вечной вражде с нючженями,
легко согласится на предложение наше; тогда идти с войсками на Тхан-чжоу и
Дын-чжоу и отселе прямо на Да-лян. В этой крайности нючженьский двор
не преминет потребовать войска из Тхун-гуань. Но армия в несколько десятков
тысяч человек, из отдаленности идущая на помощь, хотя бы и пришла, но, будучи
изнурена походом, не в состоянии будет сражаться и легко будет разбита». После
этих слов скончался; жил бб лет; погребен в долине Ци-нянь-гу. В третье лето
правления Чжи-юань (1266), зимой, в десятый месяц, по смерти наименован
Шен-ву-хуань-ди. Во второе лето правления Чжи-да (1309), зимой, в 11-й месяц,
в день Гын-чен, еще прибавлено к его наименованию: Фа-тьянь-ци-юн. В храме
предков назван Эхай-цзу. Царствовал двадцать два года. Он обладал глубоким
умом и великим рассудком. На войне был чрезвычайно быстр, по этот причине
мог уничтожить сорок владений; а после покорил и Си Ся. Число блистательных
его подвигов весьма велико. Жаль, что современные историки не все собрали или
много опустили из записок. Царевич Тулуи принял регентство над царством.
Из Ган-му:
Дин-хай, третье лето. Царства Гинь правления Чжен-да четвертое лето.
Летом, в пятый месяц. Ли-цюанъ покорился монголам с городом Цин-нжоу.
Ли-цюань целый год находился в осаде. Осажденные войска уже съели волов,
лошадей и даже всех граждан. Дошла очередь есть солдат. Ли-цюань хотел покориться,
но боялся, что войска б^ут противного мнения, почему, возжегши благовонные
курительные свечи и обратившись лицом к югу, учинил поклонение и хотел
зарезаться, а между тем уже научил своих сообщников спасти его, советуя испытать
счастья в подданстве северу. Таким образом Ли-цюань покоился монголам.
Монголы отправили посланника требовать от дома 1инь годичных даров.
В шестой месяц двор Гинь отправил посланника просить мира.
Монгольский Темуджин уничтожил Ся и государя его увез с собою.
Монгольский государь покорил все города в Си Ся. Жители укрывались в горы
и вертепы, чтобы спастись от оружия, но спаслось не более одного или двух из ста.
Поля покрылись человеческими костями. Монгольский государь уклонился от
жары к горе Лю-пхань-шань. По прошествии Месяца тангутский государь Ли-сянь.
истощившись в силах, покорился и увезен в Монголию пленником. Таким образом
погибло царство. В это время предводители наперегонки захватывали детей обоего
пола и имущество. Один только Елюй-чуцай взял несколько книг и два верблюда с
ревенем. Когда в войсках появилась зараза, то только ревенем можно было пользовать,
и Елюй-чуцай употреблением растения весьма многих избавил от смерти.
Объяснение, Уничтожение чужих царств почитается в Чунь-цю великим зло¬
действом, но тангутский государь сам дал убежище одному неприятелю монголов
и не посылал сына в заложники; а посему-то говорится, царство прежде само себя
уничтожает, а потом люди его уничтожают; не один уничтожающий виновен в
том. Владетель царства, получив повеление не должен оставлять его. Если при
сохранении повеления еще из привязанности к жизни гшинимает поношение
и не умирает у престола, то он не понимает повеления. Написав, увез с собою,
сим обвиняет государя Сянь, что не мог умер^еть на престоле иувезен, почему, в
наставление потомству, тангутский государь Сянь назван по имени.
В провинции Хэ-нань.
То есть, будучи предызбран небом царствовать, ибо под повелением разумеется воля
неба в избрании.
145

Замечание. От начала мира варвары никогда не были столько сильны, как
ныне монголы. Уничтожают царства подобно как былинку исторгают! До толикой
степени возвысилось могущество их. Для чего небо попустило таким образом?
Осенью, в седьмой месяц, монголы от города Фын-сян напали на Цзин-нжао.
Чжан-линь с прочими, возвратившись в Хуай-нань, для усмирения Ли-фу казнил его.
Монголы определили Ли-цюанъ правителем провинций Шанъ-дун и Хуай-нань.
Ли-цюанъ из Цин-чжоу опять вступил в Хуай-нань и убил генерала Чжан-линь.
Ли-цюань по получении известия от генерала Ши-цин залился слезами и
убедительно просил монгольского военачальника об увольнении его на юг, но не
получил дозволения, почему, отрубив у себя палец и показывая ему, клялся, что по
прибытии на юг не преминет взбунтоваться. Итак, монгольский военачальник именем
хана вверил генералу Ли-цюань начальство над провинциями Шань-дун и Хуай-
нань. с тем чтобы он, самовластно распоряжавшись провинцией Шань-дун, ежегодно
представлял монголам подати. Вследствие этого Ли-цюань с монгольским Чжень-
сюань-чай и несколькими толмачами возвратился в Чу-чжоу. Он носил монгольское
одеяние и в письменных делах писал годы по цикловым буквам, не упоминая
летонаименования. Го-ань-юн для спасения себя убил генералов Чжан-линь и Нодэ.
В 12-й месяц монгольские войска вступили в горные заставы за страной Гуань.
Чжен-сунъ, правитель провинции Сы-чуань, бросив Сань-гуань, обратно бежал.
По вступлении монгольских- войск в Цзин-чжао страна Гуань-чжун пришла
в великий страх. Монголы уже разбили нагорные крепости за страною Руань и
дошли до Ву-чжоу и Цзе-чжоу. Чжен-сунь, оставя Мянь-чжоу, бежал, потому
крепость Сань-гуань осталась без защиты. В это время нючженьское правительство
совершенно оставило Хэ-бэй. Шань-дун, Руань и Шень и все силы сосредоточило
для защиты страны Хэ-нань и для прикрытия крепости Тхун-гуань. От городов
Лр-ян, Сань-мынь и Си-цзин на восток до крепости Юань-цио-чжень в Пьхи-
чжоу, почти на 2000 ли протяжения от востока к западу, поставлено было четыре
главнокомандующих, под распоряжением которых считалось 200 000 отборных
охрани войск. Политики (Южного Китая) предложили, чтобы воспрепятствования
вторжению монголов на юг приня возможные меры по границам. Император
отдал вопрос на рассмотрение совета.
Монгольский Темуджин умер у горы Лю-пхань-шань.
Меньшой сын Тулуй принял регентстпво.
Монгольский государь, по двадцатидвухлетнем цар ствовании. скончался на
66-м году от рождения. Пред кончиной, обратившись к предстоящим, сказал:
«Лучшие нючженьские войска находятся в Тхун-гуань; на юге примыкают к горам,
с северной стороны укрепились великой рекой; в этой позиции трудно разбить
их. Нужно испросить проход через Сун. Эта держава, будучи в вечной вражде
с нючженями, легко согласится на предложение наше; тогда идти с войсками на
города Тхан-чжоу и Дын-чжоу и отселе прямо ударить на Да-лян. В этой крайности
нючженьский двор непременно потреоует войска из Тхун-гуань. Но армия из
нескольких десятков тысяч человек, пройдя около тысячи ли для вспоможения,
должна изнуриться; посему хотя бы и дошла, но не в силах будет сражаться и легко
^дет разбита». После этих слов скончался. В храме предков назван Тхай-цзу.
Он оставил шесть сыновей, из которых старший был Джучи, человек горячий и
искусный воин; его уже не было в живых. Второй, Джагатаи, человек острожный,
бдительный; подчиненные боялись его. Третий Угэдэй, четвертый Тулуй. По смерти
Темуджиня последний принял регентство.
Объяснение. Если старейшина иностранный скончается, то пишется «умер».
Темуджин хотя и объявил себя императором, но здесь так же написано «умер».
Так действительно он выставлен иностранцем и даже не может стать в один ряд
с удельными князьями Срединного государства. Уже в четвертое лето правления
И1ао-дин (1231) Угэдэй повышен и назван государем. О кончине его написано
«скончался», потому что монголы, похитив Северный Китай, при втором колене
мало-помалу переняли китайские обыкновения; и потому уже нельзя поставлять
их на равне с царствопритязателями. С толикою строгостью Ган-му уважает Китай
и унижает иноземцев. Способ исторического писания одинаков против дома Гинь.
Монгольский Ши-тъянъ-кхэ напал на генерала Ву-шань у Западных гор;
Вушанъ, будучиразбит, ушел вЦзи-сянь.
Ши-тьянь-кхэ, находясь в Чжен-дин, поправил городские стены, учинил
146

военные приготовления, чтобы обезопасить себя от нападения. Так как крепости
Бао-гун-чжай и Бао-ду-чжай служили убежищем генералу Вушань, то несложно
было оставить их в покое. И он пошел с войсками и отбил укрепления. Вушань
ушел в Цзи-сянь. Ши-тьянь-кхэ еще взял крепости Сянь-нэй, И-цзянь и Ма-ву.
Монголы вступили в Си-хо-чжоу. Правитель областной Ченъ-инъ умер.
Монгольские войска приступили к городу Си-хо. Чень-инь с помощью жителей
и войск денно и нощно отчаянно Сражался. Но как вспомогательные войска
не приходили, то город был взят. Чень-инь, обратившись к жене своей Ду-ши,
сказал: «Поспеши сама решиться на что-либо». Ду-ши мужественно сказала ему:
«Возможно ли в жизни пользоваться жалованьем, а не вместе умереть за пре¬
стол». Она немедленно отравила себя ядом. Два сына с Невестками умерли подле
матери. Чень-инь положил их в гроб и сжег, а потом пронзил себя мечом. С ним
умерло двадцать восемь человек гостей.
Объяснение, Чень-инь, охраняя Си-хо, всеми силами старался защищаться. А
когда отрезано было вспоможение и город взят, то муж и жена один за другим
погибли. Можно сказать, что они исполнили усердие в служении государю и в
минуту опасности не искали спасения. С намерением написано «умер», чтобы тем
приписать ему сохранение долга.
1228
Из Ган-му:
Сюй-цзы, цсшства Суп правления Шао-дин первое лето. Царства Гинъ
травления Чжен-да пятое лето. Весной, в третий, месяц, царства Гинь генерал
Ванъянъ-чен-хо-шан совершенно разбил монгольское войско в Да-чан-юань.
Монгольские войска вст)шили в Да-чан-юань. Нючженьский генерал Ваньянь-
хада послал генерала Вань-янь-чен-хо-шан с передовым корпусом. Тот, одевшись в
латы и сев на лошадь, с четырьмястами конницы совершенно разбил восьмитысячный
корпус монголов. Эта победа пробудила мужество в нючженьских войсках, ибо со
времени нашествия монгольского, в продолжение двадцати лет, они в первый раз
одержали победу. Этот подвиг поставлен выше всех и удостоен отличной награды.
Корпус генерала состоял из хойхорцев, маней, тангутов, тоганцев и беглых китайцев,
людей хищных, наглых, необузданных, но Чен-хо-шан нашел средство управлять ими
и без труда приучил их к дисциплине. В проходимых ими городах они ни малейших
наглостей не производили. В каждом сражении они первые всходили на стену, первые
устремлялись на неприятельские ряды. Прочие корпусы имели великую опору в них.
Объяснение. Уже 20 лет как нючжени борются с монголами, но всегда были
побеждаемы; теперь в первый еще раз одержали победу в Да-чан-юань. Отселе
можно видеть, что Нючженьский дом не имел твердых полководцев и храбрых
войск, не умел ими пользоваться. Чен-хо-шан сражался за престол, почему для
вящей похвалы ему написано «совершенно разбил».
Каракорум. Каменная черепаха
близ развалин дворца
147

Владимирцов Б. Я. *
Чингис-хан
Тогда поднялся от Востока
Народ безвестный и чужой.
Владимир Соловьев
Вступление
В ХШ веке возникает в отдаленных степях и горах, лежащих на север от Китая,
монгольская держава, которая с необычайной быстротой завоевывает целый ряд
культурных областей. Империя монголов обнимает огромное пространство Азии,
перебрасывается в Европу и своей обширностью превосходит все государства,
причем ей удается объединить и связать цивилизации Дальнего и Ближнего
Востока. Эта огромная империя, основанная кочевым народом, сохраняет
единство, несмотря на то что была составлена из самых разнообразных элементов,
в течение довольно продолжительного времени, а затем, распавшись на части,
все-таки продолжает существовать в виде отдельных государств. Монголы, таким
образом, оказали огромное влияние на жизнь всего Старого Света.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что разные культурные народы
Азии, которые были покорены монголами или вошли с ними в соприкосновение,
заинтересовались судьбой этого «безвестного и чужого» племени и его хрозного
вождя — Чингис-хана. У китайцев, в Центральной Азии, на Ближнем Востоке,
в Армении и Грузии появляется ряд сочинений, которые описывают нам
возникновение монгольской кочевой империи, рассказывают нам о нашествии
монголов на те или другие области и повествуют нам о великом завоевателе
Чингис-хане. Вот эти-то произведения восточных писателей и являются для
нас источником наших сведений о личности Чингис-хана и монголов XII и XIII
веков. Не все восточные писания о повелителе монголов могут быть признаны
достоверными историческими источниками. К ним мы должны относиться так
же, как и к произведениям европейских писателей, должны подвергать их строгой
критике и делать тщательный выбор, внимательно изучая, каким образом и при
каких обстоятельствах было написано то или другое восточное историческое
сочинение. Принимая подобный метод исследования источников истории
монголов, истории Чингис-хана, европейские ученые-востоковеды пришли к
заключению, что важнейшими источниками, на основании которых можно
восстановить историческую истину о личности Чингис-хана, о его времени и его
завоеваниях, являются следующие:
1)	Обширный труд персидского писателя Рашид ад-дина «Сборник летописей»,
составленный в начале XIV века на основании официального монгольского
предания и рассказов хранителей и знатоков монгольской старины.
2)	«Сокровенное сказание о монгольском народе», записанное в XIII веке в
Монголии и обнародованное в XIV веке в Китае.
* ВЛАДИМИРЦОВ Борис Яковлевич (20.07,1884—1931) — крупный рос¬
сийский ученый-монголовед, академик. Родился в г. Калуге в семье инженера-
технолога. После окончания Каменец-Подольской гимназии (1904) поступил на
факультет восточных языков Санкт-Петербургского университета. Последующие
два года (с 1905 по 1907) обучался в Париже в Сорбоннской школе живых
восточных языков. По окончании университета в 1909 был оставлен при
университете на кафедре монгольской и калмыцкой словесности. Опубликовано
ок. 70 монографий, статей, рецензий и путевых очерков.
Публикуется по изданию: Владимирцов Б. Я. «Чингис-хан». Изд-во 3. И. Гржебина.
Берлин—Петербург—Москва, 1922. 176 стр.
148

3)	Официальная история монгольской династии в Китае, составленная в XIV
веке на китайском языке.
4)	Сочинения мусульманских историков — современников монгольского
нашествия: а) арабская «Хроника» Ибн ал-Асира, составленная в Месопотамии;
б) «Насировы таблицы» Джузджани, который жил в Афганистане и написал свое
историческое произведение на персидском языке в Индии в 1260 г.; в) персидская
«История завоевателя мира» Джувейни, написанная в 1260 году. Джувейни был
моложе Джузджани, но он все-таки жил еще в эпоху единства Монгольской
империи и имел возможность посетить Туркестан и Монголию и воспользоваться
монгольскими источниками, как устными, так, быть может, и письменными.
5)	Записки китайских путешественников — современников Чингис-хана:
генерала Мэнхуна и даосского монаха Чан-чуня.
Из этого обзора видно, что сами монголы имели когда-то письменные исто¬
рические памятники, записанные «сказания» и «предания», которые, будучи
проверены свидетельскими показаниями других авторов, дали бы нам важнейший
материал для жизнеописания Чингис-хана и его эпохи. К сожалению, большинство
этих источников погибло, и мы знаем о них только потому, что о них упоминают
или ими пользуются китайские и мусульманские историки. Поэтому совершенно
исключительный интерес вызывает «Сокровенное сказание о монгольском
народе» — это произведение богатырского эпоса, обработанное с заданием
служить эпопеей — историей Чингис-хана и его сподвижников.
Наконец, европейские путешественники XIII века, посетившие Монголию,
Плано Карпини, Рубрук и Марко Поло, если не собрали важных исторических
сведений о Чингис-хане и его времени, то дали хорошие описания стран, нравов
и обычаев, виденных ими народов, описания, которые чрезвычайно важны для
восстановления в истинном историческом свете век монгольских завоеваний.
На основании всех этих и других источников целый ряд европейских и восточных
писателей составлял разные сочинения по истории монголов, по истории Чингис-хана.
Из ряда этих сочинений, которые мы должны считать пособиями, особое значение
имеют «История монголов» Д’Оссона (на французском языке) и работы академика В.
В. Бартольда, например его «Туркестан в эпоху монгольского нашествия».
Несмотря на то что о монголах и о великом их предводителе Чингис-хане писали
представители различных народов, завоеванных монголами или с которыми
они входили в сношение, и оставили нам ценные источники, все-таки в нашем
распоряжении имеются довольно скудные данные о жизни грозного завоевателя,
о его личности, о чувствах и идеях, которые его одушевляли. Происходит это
оттого, что ряд важных источников до нас не дошел, например «Постановления
Чингис-хана», его знаменитая Яса (Джасак), и оттого еще, что многие источники
первостепенного значения до сих пор остаются неизданными, непереведенными
и неизученными. Тем не менее, пользуясь вышеуказанными источниками и
пособиями, можно, хотя бы и в общих чертах, восстановить историческую
истину о личности Чингис-хана, этом «гениальном дикаре», создавшем железную
империю, которая оказала такое влияние на жизнь всего мира.
I.	Монголы XII века
В XII веке пространства, лежащие на север от Китая и Восточного Туркестана,
составляющие теперь южную полосу Сибири и Монголию, были населены разными
племенами кочевников и звероловов. Большинство этих племен принадлежало к
монголам, но в ту пору они сами себя еще не называли монголами. Впоследствии все
они приняли это имя, монголами же называют себя и их потомки, сохранившиеся
до сих пор, монголами же их, разумеется, называет и европейская наука, причем
на основании разных этнографических признаков, по языку, например, признает
монголов народом, родственным туркам (тюркам) и манджуро-тунгузам.
В XII веке племена, пастушеские и звероловные, которые впоследствии стали
называться монголами, жили родовым строем, разбитые на отдельные роды (омук),
которые, в свою очередь, делились на кости (ясун). Иногда отдельные родственные
роды объединялись между собой и образовывали особое племя, народец
(улус). Такие объединения происходили под влиянием самых разнообразных
обстоятельств и принимали разную форму. Так, иногда монгольские роды и целые
племена объединялись в одно политическое целое каким-либо выдающимся
149

вождем или родом, приобретшим по той или другой причине особую силу и
влияние. Иногда родственные роды образовывали племенные союзы, которые
могли и не выливаться в определенные юридические формы; принадлежность к
тому или другому родовому или племенному союзу выявлялась в сознании родства,
в сознании единства наречия, в общности преданий и установлений. Кем являлся
отдельный член, отдельная семья или кость по отношению к роду, тем этот самый
род являлся по отношению к племени (улус) или племенному союзу (эль).
Монгольские роды и племена делились на степные, кочевые и лесные, зверо¬
ловные. Те и другие говорили на разных наречиях одного и того же монгольского
языка и отличались друг от друга главным образом условиями своего существо¬
вания, степенью своей культурности. По-видимому, в XII веке, по крайней мере,
у всех этих племен не было сознания единства своего происхождения, не было
представления о себе как об единой национальности, как и не было одного
общего народного названия. Во главе родов, в особенности родов кочевых, стояли
аристократические семьи, выдвигавшие отдельных предводителей, которые носили
различные титулы: багатур, т.е. богатырь, сечен — мудрый, бильге — мудрый,
тайдзи — принц, ноян — князь, воевода. Многие роды стали известны своим
древним аристократическим происхождением; роды эти быстро разветвлялись,
образуя новые роды и кости, потому что богатыри и воеводы, багатуры и нояны не
желали стеснять себя, искали себе подданных и подчиненных, с помощью которых
они могли бы кочевать отдельно и независимо в привольных степях. Монгольская
степная аристократия в лице своих аристократических родов, багатуров и ноянов
больше всего стремилась к тому, чтобы иметь удобные места для кочеванья
(нутук, турецк. юрт) и достаточное количество вассалов, подданных и рабов,
которые ходили бы за скотом и прислуживали бы в аристократических ставках.
Монгольское общество XII века разделялось, значит, на три класса: класс степной
аристократии, простонародье, которое называлось арат или старым, еще турецким
словом карачу, и, наконец, рабы (богул). Предводители отдельных племен и других
политических организации (улус) носили имя хана (кан) — царя, или императора
(каган). Очень часто степные, кочевые ханы и каганы получали титулы от своих
культурных соседей, китайцев например, титул вана. Вообще, благодаря влиянию
более цивилизованных народов, живших по соседству с монгольскими кочевниками
или когда-то обитавших в тех местах, где в XII веке оказались монголы, среди
последних стали распространяться не только китайские титулы вана и тайдзи, но и
тангутско-тибетские вроде гамбо или джа-гам-бо, а также турецкие — тегин, бильге
и другие. Лесные народы (ой-ин ирген) имели, по-видимому, уже не такую сильную
аристократию; часто во главе их родов становились шаманы, волхвы, общавшиеся,
по их представлениям, с духами. Такие шаманы-предводители носили титул беки;
титул этот носили иногда и аристократы степных кочевников.
Из монгольских племен и родов в XII веке выделялось племя татар, которое
кочевало на крайнем востоке областей, занятых монголами, около озера Bj^p-нур.
Другое большое племя, кереит, жило между горами Хангай и Кентей, на реках Орхоне и
Толе; а между Хангайскими горами и Алтаем и на отрогах Алтая обитали найманы. По
соседству с этими племенами жили другие монгольские народцы и роды, да и сами эти
племена, татар, кереит и най-ман, делились на отдельные поколения, роды и кости.
Так как племя татар было многочисленно и в XII веке приобрело большое
значение, то представители многих родов и даже племен монгольских при
сношениях с чужеземцами называли себя известным и славным именем татар, не
употребляя свое собственное родовое или племенное название, знакомое только
в ограниченных пределах. С подобным явлением, т.е. с принятием наименования
могущественного родственного соседа маленьким племенем, которое могло даже
находиться с ним во враждебных отношениях, этнографы часто встречаются
в разных местах земного шара, например на Кавказе, на Алтае, в современной
Монголии. Рашид ад-дин очень определенно говорит об этом: «Ради чрезвычайного
величия и почтения их (т.е. татар) другие роды турецкие (т.е. степных кочевых
народов монголо-турецкого происхождения), по смешению степеней, разрядов и
имен их, стали известны под их именем, и всех назвали татарами. И те различные
роды поставляли величие и достоинство свое в том, что относили себя к ним и
стали известны под их именем подобно тому, как в нынешнее время, по причине
благоденствия Чингис-хана и рода его — так как они суть монголы, — другие
150

турецкие племена, из которых у каждого было определенное имя и собственное
прозвание, все называют себя монголами». Вот благодаря этому-то обстоятельству
имя татар было разнесено по всему миру и сами монголы стали известны вначале
в Азии, а потом и в Европе под именем татар; впоследствии название это было
отнесено европейцами к народам, которые были покорены монголами и, в качестве
подчиненных монголам, участвовали в их завоевательных походах; таким образом,
у нас некоторые турецкие (тюркские) племена до сих пор именуются татарами,
тогда как с «настоящими» татарами они не имеют ничего общего.
В XII веке между татарами и кереитами по рекам Онону и Керулену обитало
много кочевых и звероловных племен и родов, среди которых в ту пору возвысился
род монгол настолько, что предводитель их Кабул принял титул кагана и совершал
отдаленные походы и набеги на Китай, где властвовала тогда инородческая
— джурдженская династия, известная под китайским названием Цзинь, т.е.
Золотой; сын Кабул-хана, Котула, тоже носил титул кагана, воевал с цзиньцами
и щ)ославился за свое богатырство. По-видимому, этот аристократический род
Кабул-хана носил имя борджигин и принял название монгол после того, как
подчинил себе и объединил несколько соседних родов и племен, образовав, таким
образом, единое политическое целое, один род — улус; этому-то улусу и было
дано имя монгол в память славного имени какого-то древнего и могучего народа
или рода, о котором знали из старинных сказаний.
Б половине лП века могущество улуса монгол было сокрушено татарами,
которых цзиньцы искусно использовали в своих целях, чтобы поскорее избавиться
от беспокойных наездов начинавшего расти кочевого народа.
II.	Рождение и ранние годы Чингис-хана
Около 1155 года на берегу реки Онона, в урочище Делиун-болдак, которое
до сих пор носит это название, в семье Есугей-багатура родился мальчик; в
правой руке новорожденное дитя держало кусок запекшейся 1фови, ребенок
этот впоследствии и стал известным под именем Чингис-хана. Есугей-багатур
принадлежал к роду борджигин, кости кият, он был сыном Бардан-багатура,
второго сына Кабул-хана; Бардан-багатур был старшим братом Ко'^ла-хана.
Восточные источники сообщают нам разноречивые сведения о Есугее. По одним
известиям, он был простым десятником, по другим — он стоял во главе почти
всех «монгольских» племен. Но если придерживаться монгольского богатырского
«Сокровенного сказания», в сообщении которого нет ничего невероятного и
которое подтверждается, в общем, показаниями других источников, то получается
совершенно иное представление об отце великого завоевателя. Есугей-багатур был
настоящим степным аристократом; по-видимому, его братья, старший — Некун-
тайдзи и младший — Дааритай-отчигин, кочевали вместе с ним и признавали
его своим главой; были у него подчиненные простолюдины и рабы, некоторые
родственные роды тайчиут тоже следовали за ним, так что он мог собирать всегда
достаточное количество людей, с которыми совершал набеги и наезды, и мог
быть более или менее спокоен за судьбу своего стойбища. Есугей был не только
знатного рода, но и удалец и недаром носил прозвище богатыря; благодаря этому
качеству он, конечно, и приобрел влияние в степи.
Ему удалось отбить при помощи своих братьев у одного человека из племени
меркит, которое обитало в местности на север от кереитов, невесту, которую
тот вез к себе домой из племени олкунут; звали ее Оелун, Есугей сделал ее своей
главною женой, впоследствии ее стали величать Оелун-еке, т.е. матушка Оелун,
или Оелун-фуджин — царица Оелун.
Как раз, когда у нее родился старший сын, муж ее, Есугей-багатур, вернулся
из похода на татар, с которыми ему часто приходилось биться, оказывая помощь
своим родственникам, в том числе и Котула-кагану. На этот раз набег монголов
увенчался успехом, и Есугей вернулся домой, захватив двух татарских пленников,
старшего из которых звали Темучином. По старому турецко-монгольскому обычаю
нарекать имена по наиболее бросающемуся в глаза явлению при рождении Есугей
дал сыну имя Темучин. Потом у Есу-гея-багатура и Оелун родилось еще три сына:
Джучи-Касар, Качиун-эльчи и Темуге-отчигин — и одна дочь Темулун. У Есугея
была еще одна жена, от которой он имел двух сыновей: Бектера и Бельгутея.
Когда Темучину исполнилось девять лет, отец его решил подыскать ему невесту.
151

в ту пору монгольские племена все жили родовым строем, требовавшим экзогамии,
то есть требовавшим от членов одного рода, чтобы они женились на девушках или
женщинах не своего, а другого рода, который бы не находился с ним в близком родстве.
Ввиду этого, благодаря постоянным смутам, войнам и набегам, которые 1Шоисходили
в монгольских степях, невест часто отбивали, умыкали при всяком удобном случае,
как сделал это, например, сам Есугей-багатур, или же роды заключали между собой
договоры о взаимном обмене невестами; члены родов, находившихся в таком
согласии, называли друг друга куда (сват, родня). Есугей-багатур, задумав подыскать
для своего старшего сына невесту, отправился с ним к родственникам своей жены, то
есть к племени олкунут, которые, по-видимому, ничего не имели против того, чтобы
одна из их девушек досталась не меркитам, а одному из представителей монголов-
борджигинов, потому что олкунуты давно состояли в согласии относительно
сватовства с народами, объединившимися при Кабул-хане под именем монголов.
На пути Есугей-багатур встретил Дай-сечена, принадлежащего к племени хунгират,
ветвью которого были и олкунуты. Узнав, зачем едет Есугей-багатур, Дай-сечен,
который окатил внимание на наружность молодого Темучи-на, предложил багатуру
рода кият-борджигин заехать к нему и посмотреть, не годится ли в жены его сыну его
дочь, красавица Борте. Есугей согласился и отправился с Темучином к стойбищу Дай-
сечена. Борте, которой было тогда десять лет, — она была, значит, на один год старше
Темучина—произвела такое хорошее впечатление на Есугей-багатура, что он на другой
же день стал просить отдать ее в жены Темучину. Получив согласие, Есугей-багатур
поднес в качестве свадебного подарка свою заводную лошадь Дай-сечену и оставил
у него Темучина жить, как будущего зятя (курген), чем совершенно определенно, по
монгольским обычаям, подтвердил свое решение породниться с домом Дай-сечена.
Племя хунгират обитало на пространствах между племенем онгут, жившим около
Великой китайской стены, и татарами, на восток они граничили со старыми землями
киданей, которые когда-то завоевали Китай. Благодаря своему географическому
положению, хунгираты находились под большим влиянием китайской культуры, чем
другие монгольские племена, жившие в более отдаленных местах, и вместе с онгутами
считались китайцами белыми, то есть «цивилизованными», татарами. Возможно, что
легенда о долговременном пребывании Темучина в Китае возникла благодаря тому,
что ему пришлось попасть к хунгиратам.
Впрочем, Темучин в качестве будущего зятя оставался в доме Дай-сечена
очень недолгое время. Произошло это вот почему. Возвращаясь к себе, отец его,
Есугей-багатур, встретил на пути татар, собравшихся на пиршество. Захотелось
ли ему подкрепить свои силы или выполнить монгольский обычай, требующий,
чтобы каждый, случайно встретившийся, принимал участие в пирушке, но
только Есугей-багатур остановился у тех татар. Татары узнали его и, злобствуя
на него за его прежние наезды на их сородичей и в особенности на пленение
двух их представителей, подмешали яду в угощение, которым поподчивали
Есугей-багатура. Продолжая далее свой путь, Есугей почувствовал себя плохо, а
вернувшись домой, он понял, что его отравили татары и что ему несдобровать.
Есугей-багатур призвал тогда своего приближенного Мунлика, сына старца
Тадай-Чарага, рассказал ему о том, что с ним сделали татары и, предчувствуя свою
близкую кончину, поручил ему заботиться о своей семье; вместе с тем он поручил
ему как можно скорее привести от хунгиратского Дай-сечена его старшего сына
Темучина. Вскоре после этого Есугей-багатур скончался, около 1165 г.
Мунлик тотчас же отправился исполнить предсмертную волю Есугей-багатура;
явившись к Дай-сечену и боясь каких-либо осложнении, он не сказал ему ничего об
отравлении и кончине своего багатура, а заявил только, что Есугей-багатур прислал
его за Темучином потому, что сильно стосковался по своем первенце. Даи-сечен
согласился отпустить своего будущего зятя, но вместе с тем требовал, чтобы он скорее
возвращался к нему обратно. Темучин вместе с ^fyнликoм, которого после завещания
Есугей-багатура стал величать эчиге — отец, прибьши к родному стойбищу.
Вскоре после этого для Темучина и для его ближайших родственников, для
его матери и братьев, начинаются тяжелые годы и дни всяких невзгод, лишений
и бедствий. Несколько раз судьба приводила Темучина на край гибели, но всякий
раз обстоятельства неожиданно складывались так, что ещ удавалось выйти
благополучно из беды. Все это должно было оставить глубокий след на душе
мальчика, потом юноши. Нельзя при этом не обратить внимания на то, что даже в
152

самой ранней юности Темучин гораздо больше проявил в трудных обстоятельствах
выдержки, сметливости и осторожности, чем храбрости, не говоря уже о безумной
отваге. Так, с ранних лет обнаруживается у него качество, которое, по-видимому,
делается его отличительной чертой, — выдержка.
События же развивались так. Когда Есугей-багатур умер, родичи его, стоявшие
во главе племени тайчиут, Таргутай-Кирильтук и Тодоян-Гирте, дети Анбагай-
кагана, почувствовали, что теперь, по смерти такой яркой личности, какою был
Есугей, для них открывается возможность более привольной и самостоятельной
деятельности. В этом направлении их подталкивали и вдовы Анбагай-кагана,
которые поссорились с Оелун. Тайчиуты наконец решились покинуть семью
Есугей-багатура, скочевать и бросить ее на произвол судьбы.
Когда они поднимались со своими стойбищами, старик Чарага начал было их
уговаривать, но тайчиуты не послушались и даже ранили старца Чарага копьем.
Оелун была женщина умная и решительная. Она собрала было небольшое количество
оставшихся при ней людей, подняла знамя со знаками Есугей-багатура и погналась за
уходившими. Ей удалось даже заставить вернуться часть народа, но, оказалось, дела
поправить было рке невозможно; богатыря в живых уже не было, сыновья его были
малолетние, а женщине, несмотря на всю ее энергию, ничего невозможно было сделать.
Вскоре Оелун с детьми оказалась покинутой всеми, не только родичами, тайчиутами,
но и другими родственниками; бросили ее также и вассалы и рабы, которых когда-
то соорал Есугей-багатур. По-видимому, даже Мунлик, которому было поручено
заботиться об осиротелой семье, покинул Оелун и откочевал в стсюону.
С вдовой Есугея остались только ее дети, вторая жена Есугей-багатура со
своим потомством да несколько женщин-прислужниц.
Покинутая семья не могла уже вести скотоводческого хозяйства, да и скота
у нее осталось слишком мало. Но Оелун не впала в отчаяние, она продолжала
воспитывать своих сыновей, прививая им воззрения степной аристократии,
внушая им, что они по пра^ принадлежат к этому классу и потому должны
прилагать все старания, чтооы подняться и выйти из создавшегося тяжелого
положения. По-видимому, именно от своей матери Темучин слышал старые
предания и сказания о своем роде, о мудрой праматери (эмеген) Алун-гоа и
легендарном прадеде (эбуген) Бодунчаре, родоначальнике поколения борджигин.
Тогда же Темучин мог слышать рассказы и о более близких временах, временах
тоже славных для его родичей и предков, о Кабул-хане, Анбагай-хане, замученном
цзиньцами в Китае, и о знаменитом богатыре Котула-хане. Оелун-еке была мудрой
женщиной и хорошо знала «древние слова».
Детям Есугей-багатура приходилось уже не пасти табуны коней, не распоря¬
жаться пастухами овец, а заниматься мелкой охотой и рыбной ловлей; не брезго¬
вали они также и диким луком, чесноком и другими растениями. С точки зрения
степняка-скотовода, такое существование было самым жалким.
Между тем Темучин и его братья стали подрастать и сделались уже юношами.
Темучин отличался высоким ростом, блестящими глазами и даровитостью, хотя уступал
по силе своим братьям Касару и Бектеру. Тогда, в ранние годы его юности, проявилась
у него уже та черта характера, которая потом развилась вполне, — властность. Не
терпел он также, чтобы лишали его чего-нибудь, что он считал принадлежавшим ему
по праву. Вот эти-то стороны его натуры и толкнули его на братоубийство, хотя, по-
видимому, Темучин в молодости совсем не отличался бессердечием и кровожадностью.
Рассказывают, например, что он, узнав о том, что старик Чарога ранен тайчиутами,
пошел навестить его. Увидев тяжело раненного слугу своего отца, Темучин заплакал.
С некоторого ^емени Темучин и Касар стали замечать, что их сводные братья
Бектер и Бельгутеи начали отбирать у них охотничью добычу. Они пожаловались
было своей матери, но Оел^н-еке наставляла их не заводить ссор между братьями:
«У нас, кроме собственной тени, нет друзей; кроме конского хвоста, нет плети»,
— повторяла она и напоминала о том, что надо готовиться мстить тайчиутам. Тогда
Темучин и Касар пошли и, подкравшись к Бектеру спереди и сзади, застрелили его.
Этот бесчеловечный поступок вызвал сильный гнев Оелун-еке, но сам Темучин, по-
видимому, не очень беспокоился о случившемся; так же легко к убийству отнеслись и
другие, например мать и брат Бектера. В то время постоянных родовых междоусобиц
и наездов люди привыкли к убийствам даже и в среде одной и той же семьи и не
смотрели на убийцу как на преступника. Сварливость и драчливость, порождаемые
153

условиями родового аристократического строя и отсутствием правовых норм, царили
тогда везде в монгольских кочевьях; особенно славились в этом отношении татары.
III.	Юные годы. Женитьба Чингиса
Через некоторое время произошло событие, которое заставило Темучина
задуматься о многом, задуматься о своей судьбе и почувствовать, что над ним, над его
личностью и волей возвышается воля «Вечного Синего Неба», которое он знал, конечно,
раньше, знал как высшее божество в ряду других почитаемых богов и духов, но теперь
он по-особому почувствовал веления этого «Вечного Неба» (Мэнкэ-Тенгри).
Тайчиутский Таргутай-Кирильтук услыхал, что покинутая им семья Есугея-
багатура не погибла и что старший его сын подрос, даровит, выглядит молодцем.
Боясь, как бы из него не вышел богатырь, опасный для его рода и для него самого,
он решил захватить Темучина. Собрав своих товарищей, он произвел наезд на
стойбище Оелун. Наезд тайчиутов произвел большой испуг и переполох; все
бросились в чащу, маленьких детей спрятали в расщелину скалы; Бельгутей стал
рубить деревья и устраивать засеку, а искусный стрелок Касар начал метать стрелы
в неприятеля. Тогда тайчиуты за1фичали, чтобы им выдали Темучина, который один
только им и нужен. Услыхав это, Темучин в испуге сел на коня и углубился в горный
лес. Тайчиуты тотчас заметили это, погнались за ним и, не будучи в состоянии
проникнуть в чащу, окружили тот лес и стали сторожить все выходы.
Темучин просидел в лесу несколько дней. Два раза собирался он выйти, но
два раза замечал он странные явления, которые объяснил себе как указания Неба,
которое воспрещает ему выйти вон и заботится о его судьбе. То ему показалось,
что седло странным образом соскочило с коня, которого он вел под уздцы, в то
время как подгрудник и подфея были застегнуты; то увидел он огромный белый
камень, которьш как раз загораживал ему путь из чащи. Пробыв еще несколько
дней в лесу, Темучин, боясь умереть с голоду, выбрался все-таки наружу и был
тотчас схвачен тайчиутами. На него надели колодку и увезли в стан тайчиутов, где
его стали держать узником, переводя каждый день из одной юрты в другую.
Весною, 16 числа четвертой луны, тайчиуты устроили большой пир на берегу
Онона. Сторожить Темучина было приказано одному слабому парню. Воспользо¬
вавшись удобным случаем, Темучин ударил краем своей колодки по голове своего
сторожа, сбил его с ног и бросился бежать. Достигнув лесистого берега Онона,
Темучин влез в воду и погрузился весь, оставив только наружу лицо.
Узнав, что их узник бежал, тайчиуты бросились его искать повсюду; а была ясная
лунная ночь. Сорган-Шира из племени сулдус, находившийся среди тайчиутов, заметил
Темучина и сказал: «Вот именно за такие-то твои способности тайчиуты и ненавидят
тебя, говоря, что у тебя огонь в глазах и свет на лице. Ты так и лежи, я не укажу». Затем
Сорган-Шираудалось уговорить тайчиутов отложить поиски до утра, о чем он тотчас
же уведомил Темучина и посоветовал ему поскорее бежать к своим. Но Темучин, видя,
что ему не уйти так с колодкой, прокрался в юрту Сорган-Шира, надеясь получить
от него и домашних дальнейшую помощь. Юрту Сорган-Шира Темучин легко нашел
по стуку от битья кобыльего молока; он знал уже об этом занятии в доме Сорган-
Шира, потому что раньше ему приходилось ночевать раз там и встретить хорошее,
как к узни1^, отношение. Расчеты Темучина вполне оправдались; после некот(юого
колебания Сорган-Шира, поддержанный своими сыновьями, Чилауном и Чиноаем,
принял Темучина и спрятал его в телегу, прикрыв шерстью; колодку с него сбили.
На следующий день тайчиуты стали обыскивать все юрты стойбища, зашли
они и к Сорган-Шира. Они добрались было до телеги с шерстью, под которой был
спрятан Темучин, но Сорган-Шира вовремя сумел подействовать на них замечанием:
«В такую жару, кто выдержит пролежать в ш^сти?» Когда тайчиуты удалились,
Сорган-Шира со своими снарядил потихоньку Темучина в путь и отпустил.
Вернувшись к себе, Темучин вместе со всей семьей скочевал к горе Бур-кан-
Калдун, которая была, по преданию, древним местом кочевок (нутук, юрт) рода
монгол-борджигин, где они все зажили, добывая себе пищу охотой на сурков и
диких мышей. В таких занятиях проходили юные годы человека, перед которым
впоследствии трепетали могущественные царства, который, казалось, нигде не
мог встретить препятствия для достижения своих желаний.
Однажды какие-то воры угнали восемь коней, принадлежавших семье Темучина.
Он бросился догонять разбойников на единственной оставшейся лошади, которая
154

сохранилась только потому, что Белгутей ездил на ней на охоту за сурками. Дорогой
Темучин повстречал одного бойкого молодого человека, который с необычайной
готовностью оказал ему помощь. Этот бойкий парень был Богурчи, сын Нагу-
баяна, рода арулат. На возвратном пути Темучин заезжал в стойбище Нагу-баяна,
который сказал юношам: «Вы оба, молодые люди, будьте всегда друзьями и
впредь никогда друг друга не покидайте». И они, действительно, исполнили завет
старика. Привязавшись сразу друг к Д1^гу и оценив взаимно друг друга, они на
всю жизнь стали близкими друзьями. Богурчи впоследствии сделался одним из
первых полководцев и вернейших сподвижников Чингис-хана, который всегда
относился к нему с полным доверием, уважением и любовью.
Поездка эта, вообще, по-видимому, ободрила Темучина, он почувствовал себя
мужем, почувствовал, что может защищать себя и свое добро и что он не совсем
одинок. Тогда он^ешил съездить за своей невестой, сосватанной ему еще в детстве. Он
отправился к Даи-сечену в сопровождении своего брата Бельгутея. Дай-сечен не только
не отказался от своего слова, но очень обрадовался Темучину и выдал за него свою
дочь Борте. Борте привезла с собой одеяние из черных соболей; состояние Темучина
было тогда настолько ничтожно, что появление в его доме этой шубы показалось ему
известным событием, которым он и захотел воспользоваться с особой целью.
В ту пору значение рода монгол пало окончательно. Но татары теперь, в свою
очередь, казались опасными для цзиньцев, и те, следуя исконным принципам
китайской политики по отношению северных кочевников, спешили вооружить
против татар новые кочевые силы в степи. Самым могущественным кочевым народом
тогда оказались кереиты, во главе которых стоял Тогрул-хан, и цзиньцы принимали
теперь все меры к тому, чтобы довести его до столкновения с татарами. Владетель
кереитов, Тогрул-хан, получил впоследствии от цзиньцев титул вана-царя и потому
стал чаще всего именоваться Ван-ханом. Кереиты были народом кочевым, говорили
на монгольском наречии, но в культурном отношении стояли несколько выше
монгольских племен вроде татар, тайчиутов и других. Среди них было довольно
распространено христианство несторианского толка, имели они сношения и с
культурным народом тангутами — Си-ся, которые в ту пору владели северо-западными
окраинами Китая, и с разными народами, населявшими Туркестан и Семиречье. Ван-
хан совершенно незаслуженно сделался знаменитой личностью, в особенности в
Европе, куда проникли и нашли себе горячий отклик легендарные сказания о царе-
священнике Иоанне, который будто бы блистательно правит христианским народом
где-то на отдаленном Востоке; титул «Ван-хан» дал повод отожествить легендарного
попа Иоанна с кереитским ханом. На самом же деле Тогрул-хан кереитскии был
незначительной личностью; жестокий и коварны^ он, несмотря на то что был очень
энергичен, не обладал совершенно качеством, необходимым для того, чтобы успешно
стоять во главе кочевого государства. Несколько раз поэтому он попадал в тяжелые
положения, из которых ему помогал выйти, между прочим, и Ёсугей-багатур.
Ван-хан и Е^гей-багатур считали друг друга друзьями — названными
братьями (анда). Теперь Тем)^ин решился напомнить Ван-хану о себе, чтобы при
его содействии, или покровительстве, приобрести лучшее положение.
Тогдашнее же положение Темучина хотя и было далеко не блестящее, но
все-таки заметно улучшилось. Он не был уже брошенным на произвол судьбы
отщепенцем. Темучин мог себя чувствовать до известной степени независимым
степным аристократом. Действительно, он был знатного рода, стоял во главе
семьи, где было два-три удальца вроде Кас^а и Бельгутея, йыл женат достойным
образом и имел хотя бы одного вассала — Богурчи. Темучин, возвращаясь домой
с молодой женой, послал Бельгутея за Богурчи с тем, чтобы тот ехал жить к нему.
Богурчи, говорят, отправился тотчас же, даже не известив своего отца.
IV.	Возвышение Чингиса
С собольей шубой поехали к Ван-хану, который стоял тогда на берегу реки
Тола, Темучин, Касар и Бельгутей. Ван-хан радушно принял детей своего анды,
был доволен подарку и обещал Темучину помочь ему собрать отделившихся от
негс^одичей и других вассалов.
Дома Темучина ожидала новая радость. К нему явился старик — кузнец
Джарчиутай, представил ему своего сына Джельме и сказал: «Когда ты родился в
урочище Делиун-болдак, я подарил тебе пеленку, подбитую соболем, и отдал тебе
155

сына моего Джельме; но как он был еще молод, то я взял его к себе и воспитал.
Теперь отдаю его тебе; пусть он седлает тебе коня и отворяет дверь». С этими
словами он отдал Темучину своего сына. Это было не только выгодно Темучину и
льстило его аристократическому чувству, но и показывало, что он, действительно,
начинает становиться кочевым владетелем, что до некоторой степени начинается
общественное признание его как истинного степного аристократа.
Немного времени спустя, Темучину пришлось пережить большую передрягу
и познакомиться еще раз с обратною стороной жизни степного владельца. Б
истории этой Темучин проявил себя осторожным до малодушия; но и на этот раз
обстоятельства сложились так, что в конце концов выигравшим оказался Темучин,
который умел терпеть и ждать.
Люди трех родов меркит однажды сделали неожиданный наезд на стойбище
Темучина, чтобы отомстить за похищение Есугеем у их сородича невесты; во главе
меркитов стоял Токтоа из рода удуит-меркит. В стане же Темучина подумали, что
на них опять нападают таичиуты: все сели на коней; сам Темучин ускакал на тору
Буркан-Калдун, даже не обратив внимания на то, что жена его. Борте, осталась без
коня. Она была захвачена меркитами, захвачена была также и мать Бельгутея.
Темучин, просидев некоторое время в скрытом месте, послал своих посмотреть,
что делается. Когда стало известно, что меркиты уже далеко, он сошел с горы,
ударил себя в грудь и воскликнул, обращаясь к небу: «Гора Буркан защитила
мою бедную жизнь; отселе впредь буду всегда приносить ей жертву и завещаю
моим детям и внукам тоже приносить ей жертву». Затем Темучин распустил пояс,
повесил его себе на шею, снял шапку, повесил ее на руку и, ударяя себя в грудь,
девять раз преклонил колена и сделал возлияние вином из кумыса. Так монголы
чествовали в ту пору свои святыни, выражая сниманием пояса и шапки свое
полное подчинение высшей воле, потому что пояс и шапка, надетые как следует,
были у монголов как бы показателями личной свободы их владельца.
Отдав дань религиозному настроению, Темучин энергично принялся за
восстановление своих прав. Он повел свое дело так искусно, что не только Ван-хан,
но и Джамуга-сечен согласились оказать ему помощь и выступили против меркитов,
похитителей Борте. Джамуга-сечен был родичем Темучина, принадлежал к роду
джадарат (джаджират), родоначальником которого был, как и рода Темучина,
Бодунч^. Джамуга был человеком очень способным и энергичным; в ту пору вокруг
него собралось довольно много вассалов разных поколений и простого народа,
следовали за ним, между прочим, и люди, которые должны были принадлежать
Темучину, потому что были собраны Есугей-багатуром. Джамуга встречался
с Темучином в детстве; играя вместе тогда на льду реки Онона, они обменялись
подарками и стали названными ^атьями (анда). Темучину не пришлось особенно
уговаривать анду своего отца — Ван-хана и своего собственного анду — Джамуга-
сечена; у обоих были ст^ые счеты с меркитами.
Поход Ван-хана и Джамуга, к которым присоединился Темучин со своими,
увенчался крупным успехом. Жена Темучина, Борте, была освобождена, меркиты со
своим предводителем Токтоа бежали, оставив в руках победителей добычу; «те триста
человек, которые приезжали к горе Буркан и три раза объезжали ее, истреблены
были до одного, а их жены, годные в жены, пошли в жены; годные в рабыни —
сделаны рабынями» — говорит нам монгольское сказание. Темучин, как только
нашел свою жену, сейчас же Принял меры к тому, чтобы остановить преследование
меркитов; очевидно, он имел основание не желать их полного разгрома со стороны
Ван-хана и Джамуга. Для Темучина поход этот был особенно удачен еще и потому,
что ему, по-видимому, удалось получить от Джамуга принадлежавших ему по праву
людей, а главное, Темучин показал себя, завязал благодаря этому наезду разные
связи с представителями различных родов. О нем заговорили. Благодаря своих
покровителей, Темучин обратился к ним с такими словами, в которых он опять
упоминает Небо как своего главного заступника: «Ван-хан отец и ты, Джамуга анда!
Благодаря помощи вашей. Небо даровало мне силу отмстить за обиду».
По возвращении из похода на меркитов Темучин и Джамуга стали станом
вместе в урочище Коргунак-джубур на реке Онон. Здесь они обменялись
подарками, захваченными у меркитов, закрепили этим свою старую дружбу. Под
З^стым деревом устроили они пир, а ночью спали под одним одеялом. В стане
жамуга Темучин имел возможность встретиться с еще большим количеством
156

предводителей и представителей разных племен. Темучин, хотя и дружил с
Джамуга-сеченом, тем не менее охотно слушал то, что говорили ему разные лица,
например Мукали из рода джалаир. А Му кали рассказывал ему, что под тем самым
густым, развесистым деревом в урочище Коргунак-джубур, под которым он
пировал с Джамуга-сеченом, когда-то веселился и плясал Котула, последний хан —
предводитель рода монгол, тогда только что избранный ханом. С тех пор значение
рода монгол пало, с тех пор не было уже у них больше ханов. Но Вечное Синее
Небо не может покинуть своего излюбленного рода, который ведет свое начало от
него самого; из рода монгол должен выйти опять богатырь, который объединит и
соберет всех своих родичей, станет могучим ханом и отомстит всем врагам. Этим
бутящим ханом является Темучин; Мукали чувствует такое определение Вечного
Неоа; молва идет уже об этом, говорят так и старые люди, вот и отец его, Мукали;
все уверены, что с помощью Неба Темучин станет ханом и вознесет род свои.
Полтора года Темучин и Джамуга-сечен прожили вместе. Этого времени было
вполне достаточно для Темучина, чтобы понять, что ему нельзя идти по одному пути
с Джамугой. Он все больше и больше начал склоняться в сторону, которую указывал
ему Мукали и другие, куда влекла-его собственная властная натура. Темучин стал
теперь задумываться о том, что, действительно, ему суждено и определено Небом
стать преемником монгольских каганов, восстановить величие рода монгол. Вместе
с тем Темучин стал понимать, что достигнуть этой желанной цели он сможет только
тогда, когда будет иметь надлежащих сторонников, которые могли бы явиться его
силой. Он мечтал поэтому собрать свой род, собрать степных аристо1фатов, которым
его взгляды и стремления были бы более всего близки и дост^^ны. Вспоминая свое
жалкое состояние в дни первой юности, Темучин теперь стремился к привольной
жизни кочевого аристократа; чувствуя и зная, что он по праву, по праву рождения и по
праву мощной личности, должен овладеть этой жизнью. А у Джамуга-сечена он видел
другие стремления; тот все заботился о простом народе, заботился и беспокоился о
судьбе тех, кто составлял низший слой тогдашнего монгольского общества. У Темучина
определялись аристократические стремления, у Джамуга — демократические. Неуди¬
вительно поэтому, что между ними вскоре произошел разрыв.
Вот как описывает нам это выдающееся событие в жизни Чингис-хана монголь¬
ское «Сокровенное сказание»:
«Однажды Темучин и Джамуга поднялись с того становища (Ко^нак-джубур);
было же то летом в шестнадцатое число четвертой луны. Темучин и Джамуга вместе
ехали впереди кибиток; по дороге Джамуга сказал: „Ныне, если мы остановимся у
горы, то пасущие коней достанут юрты; если подле потока — то пасущие овец и ягнят
достанут пищи для горла». Темучин смолчал и, остановившись, обождал свою мать
Оелун; когда она подъехала, он передал ей слова Джамуга и сказал: „Я не понял слов
его и ничего не отвечал ему; нарочно подъехал спросить об этом тебя, матушка».
Мать его не успела еще молвить слова, как Борте проговорила: „Про Джамуга-анду
люди говорили, что он любит новое и презирает старое; теперь он наскучил нам.
Не скрывается ли в словах его какого-нибудь умысла против нас? Мы не должны
останавливаться; пойдем на ночь; лучше подобру-поздорову расстаться с ним».
Темучин сказал: „Борте говорит дело». Поэтому он не остановился и пошел в
ночь... В это ночное перекочеванье, когда начало светать, глядь, пришли следом
люди из рода джалаир... также рода киян... из рода баарин; Корчи, старик Усун... с
родом мене-баарин, всем становищем».
Говоря о «пасущих коней», Джамуга имел в виду богачей, высший класс кочевого
общества, степную аристократию, а о «пасущих овец и ягнят» — простой народ —
карачу, к которому сам Джамуга тяготел сердцем. Темучин не понял иносказания
Джамуга, но почувствовал в его словах что-то недоброе, а замечание жены его
Борте о том, что Джамуга «любит новое и презирает старое», еще более утвердили
в нем мысль оставить демократически настроенного Джамуга, с которым он не мог
быть больше товарищем, не идя против своих собственных интересов.
Оставление Темучином Джамуга послужило как бы сигналом к тому, чтобы от того
сразу же отделилась масса аристократических семей, которые теперь стали собираться
вокруг Темучина. К нему стали приходить и отдельные аристократы разных родов,
прикочевали к нему и целые семьи, даже целые роды, «всем становищем». Явились
затем к Темучину его дядя по отцу Дааритай-отчигин, предводители рода джурки,
потомки по старшей линии славного Кабул-кагана, Кучар — двоюродный брат
157

Темучина и Алтан-отчи-гин, сын знаменитого богатыря Котула-кагана, последнего
хана рода монгол. Одних из этих аристократов Темучин привлекал своей личностью,
своими дарованиями, выдержкой; он казался им идеалом степного богатыря,
самым подходящим человеком для того, чтобы стать во главе аристократических
родов и повести их к победам, которые доставят им тучные пастбища, скот и
ловких табунщиков. Некоторые не сомневались, кроме того, в том, что Тему-чин
к которым, по-видимому, принадлежал Алтай, сын Котула-кагана, останавливались на
Темучине потому, что он казался им наименее опасным для них самих; они надеялись,
что Темучин будет послушным орудием в их руках, потому что среди них были лица
более знатного происхождения, чем сын Есугеи-багатура.
После некоторых колебаний, после того как Кучар, Алтай и другие пред¬
ставители монгольской высшей знати отказались от избрания на ханство, все
окончательно остановились на Темучине. Алтай, Кучар и Сача-беки (правнук
Кабул-хана по старшей линии) — рассказывает нам «Сокровенное сказание»
монголов, — посоветовавшись целым обществом, объявили Темучину: «Мы
хотим провозгласить тебя каганом. Когда ты будешь каганом, то в битвах с
многочисленными врагами мы будем Пчеловыми, и если полоним прекрасных
девиц и жен, то будем отдавать их тебе. В оолавах на зверей мы будем выступать
прежде других и пойманных зверей будем отдавать тебе. Если мы в ратных боях
преступим твои приказы или в спокойное время повредим делам твоим, то ты
отними у нас жен и имущество и покинь нас в безлюдных пустынях».
«Так поклявшись, они провозгласили Темучина каганом и нарекли его Чингисом».
Вот в таких-то словах монгольская степная аристократия определяла свое
отношение к своему предводителю — кагану и давала присягу, выставляя вместе с
тем и свои требования: кочевой хан должен вести своих сподвижников к победам,
которые доставляли бы им все блага жизни с точки зрения степняков, прекрасных
пленниц, добрых коней, да удобные места для охоты; сподвижники-аристократы
пользуются всем этим, а хану своему уделяют лучшую часть.
Очень трудно объяснить значение слова Чингис, сделавшегося титулом
Темучина, под которым он стал известен всему миру. Можно догадываться
только, что титул этот Темучин получил по имени одного светлого духа, которому
поклонялись тогдашние монголы-шаманисты. Предположение это имеет под
собой и то основание, что многие смотрели на Темучина как на предопределенного
Небом, да и сам Темучин, по-видимому, много думал об этом вмешательстве
«Вечного Неба» в его судьбу. Не надо много говорить о том, что подобные
воззрения на Темучина были ему чрезвычайно выгодны и он, конечно, должен
был не упускать случая использовать их в своих целях.
Первым делом вновь изданного хана было устройство и организация его
ставки. Темучин по своему собственному опыту знал, как легко в среде кочевников,
в степях и горах устраивать неожиданные наезды и набеги; он хорошо понимал,
что должен прежде всего озаботиться, чтобы у него было безопасное пристанище,
известный, хотя бы кочевой, центр, который мог бы стать связующим местом,
крепостью для его нарождающейся кочевой державы. Чингис поэтому установил
небольшую стражу из стрелков и мечников, которая должна была всегда находиться
при его ставке; затем он позаботился об устройстве заведывания такими важными в
кочевом быту делами, как охрана и пастьба конских табунов и выправка подвершных
коней. Пожелал Чингис еще иметь постоянно при себе людей, которых он мог бы
рассылать «как стрелы», по своему желанию, по мере надобности.
Как ни ничтожны были эти меры и установления, но там, в ту пору и они
представлялись сложным организационным делом и давали наглядные результаты.
Кочевники, среднеазиатские кочевники, всегда отличались крайней беспечностью
и ленью, качествами, которые вырабатываются под влиянием кочевой жизни,
кочевого быта, не знающего постоянного методического труда.
Сделавшись ханом, Темучин сейчас же вспомнил своих двух помощников
и захотел одобрить и обнадежить их; таков уж был нрав у него, он был строг и
требователен, но зато и щедр и милостив за оказанные ему услуги. Чингис-хан
сказал Богурчи и Джельме: «Я не забыл в сердце своем, что, когда у меня еще не
158

было товарищей, вы двое прежде других сделались моими товарищами: будьте
же старейшими во всем этом собрании». А собравшимся вокруг него богатырям,
^истократам Чингис-хан заявил следующее: «бы, собравшиеся здесь, отстали от
Джамуги и решились прийти ко мне. Если Небо сохранит меня и поможет мне, то
вы все, старые мои, впоследствии будете моими счастливыми сподвижниками».
V.	Об1];единение Чингис-ханом монгольских племен и
образование кочевой державы. Борьба с Ван-ханом
Ван-хан оказался очень недальновидным политиком, он не принял совершенно
никаких мер против Темучина и даже был доволен, что сын его анды принял титул хана.
«Весьма хорошо,—сказал он, когда получил известие от Темучина о случившемся,—что
Чингис сделан каганом; как вы, монголы, могли бы обойтись без кагана? Не изменяйте
же того, что вы порешили с общего согласия». Вначале и с Джамугой у Чингис-хана
продолжались недурные отношения, но вскоре разрыв их перешел в открытую борьбу:
аристократическое и демократическое движения не могли не столкнуться.
Поводом послужило следующее обстоятельство, хорошо характеризующее
кочевой быт и кочевые нравы. Младший брат Джамуги захватил табун коней у одного
из сподвижников Чингис-хана. Тот ночью один настиг похитителя, убил его, а коней
угнал назад. Тогда Джамуга собрал своих ратников и двинулся против Чингиса.
Темучин со своими воинами вышел было навстречу, но был отброшен и должен
был отступить к реке Онону. Джамуга же не преследовал его, но зато варварски
расправился с несколькими попавшими в его руки аристократами. Это сейчас же
возымело свое действие: несколько ^истократических родов со своими людьми
отделилось от Джамуги и перешло к Чингису; среди них находился и Мунлик, тот
самый, которому умирающий Есугей-багатур завещал позаботиться о своей семье;
один из семи сыновей Мунлика был прославленный шаман-волхв, звали его Кэкчу.
Между тем цзиньцы нашли удобным момент для того, чтобы снарядить военную
экспедицию против татар. Цзиньское войско должно было напасть на них с одной
стороны, а Ван-хан кереитский — с другой. Чингис сладостью принял участие в этом
походе, который предоставлял ему удобный случаи отмстить татарам за убийство
отца, Есугей-багатура, и доказать свою преданность могущественному Ван-хану.
Вместе с тем Чингис надеялся и поживиться вместе со своими приближенными на
счет татар. Разбитые уже цзиньцами, татары подверглись нападению с двух сторон, со
стороны Ьан-хана и Чингиса, и потерпели полное поражение. Хан кереитский получил
в благодарность за это от цзиньцев титул вана-царя, под которым, как это было уже
упомянуто выше, он и стал известен, Темучин же был вознагражден более скромным
титулом джаухури — пограничный военный начальник.
После этого Чингис-хан наглядно показал, что он действительно владыка-хан и
что нельзя безнаказанно нарушать его волю. Род джурки во главе со своими вождями
Сача-беки и Дайч% правнуками Кабул-хана по старшей линии, отказался участвовать
в походе на татар. Это было главное, припомнились и другие проступки этих родичей.
Чингис-хан двинулся на них со своими войсками, разорил их стойбища и забрал
весь народ; Сача-беки и Дайчу, несмотря на свое самое знатное происхождение,
были убиты. Погиб и третий представитель знатного рода, Бури-бэке, который стал
ненавистен Чингису за то, что раз на пирушке во время ссоры рассек саблей плечо
Белыутею, брату Чингис-хана; расправились с ним не без вероломства.
Между тем в 1201 году вокруг Джамуги собрались разные роды и племена, которые
не желали подчиняться Чингис-хану. Они, естественно, должны были считать своим
врагом и Ван-хана кереитского, потому что оба они, Ван-хан и Темучин, теперь явно
для всех стремились к господству, стремились создать большую кочевую державу.
На берегах реки Аргуни Джамуга-сечен был избран главою этой новой коалиции
племен и родов с титулом гур-каган (всенародный государь). По-видимому, и
теперь среди сторонников Джамуги преобладал демократический элемент, который
имел больше всех основания опасаться возвышения Чингис-хана и Ван-хана; но,
несомненно, с Джамугой было и немало представителей аристократических родов,
кот^ые по той или другой причине были связаны с новым гур-каганом.
Вскоре между Джамугой, с одной стороны, и Ван-ханом и Чингисом — с
другой, начались враждебные действия, которые на этот раз приняли для Джамуги
неблагоприятный оборот; ратники его начали разбегаться, и он должен был со
своими улусами поспешно кочевать вниз по реке Аргуни, преследуемый Ван-
159

ханом. Чингис-хан же воспользовался случаем напасть на своих родичей и давних
врагов — тайчиутов. Битва или схватка с тайчиутами оказалась не очень удачной
для Темучина, ему не удалось смять неприятеля, сам он был ранен в шею и упал в
глубокий обморок. Рассказывают о подвиге прислужника и сподвижника Чингис¬
хана — Джельме, который высосал из раны своего хана запекшеюся кровь, а
потом прокрался в стан врагов, тайчиутов, и раздобыл там ведро айрана (кислого
молока), чтобы облегчить жажду Чингис-хана.
Но воины тайчиутов оказались нестойкими, большинство их рассеялось, и
Темучину не трудно уже было захватить народ и истребить часть своих врагов.
Тогда, между прочим, к Чингис-хану яви лея молодой человек из рода есу т, попавший
к тайчиутам в качестве вассала, звали его Джиргуадай. Придя к Чингис-хану, он
сознался, что был с Джамугой и в битве подстрелил коня Темучина. «Теперь, если
ты, хан, повелишь убить меня, то замараешь только клочок земли, не больше, как
с ладонь, а если оставишь меня живым, то я поусердствую тебе; глубокую воду
остановлю и крепко камни разобью в куски!» Чингис дал ему такой характерный
ответ: «Когда враг убивает человека, то он обыкновенно таит и не высказывает
этого; ты же теперь не утаил от меня; будь же моим сподвижником». Приняв
его к себе, Чингис переменил его имя и назвал его Джебе (стрела), в память его
проступка; это был тот самый Джебе, который впоследствии стал одним из самых
замечательных и талантливых полководцев Чингис-хана; в битве с русскими при
Калке он, между прочим, был одним из двух главнокомандующих.
Между тем силы Чингис-хана продолжали расти, количество переходящих
на его сторону родов все увеличивалось, так что он мог, продолжая пользоваться
расположением Ван-хана, окончательно разгромить татар, отомстить им за все
старое и обеспечить себе тыл для будущих возможных походов против племен,
населявшихсреднюю Монголию. ПередооемстатарамиЧингисхан дал такойприказ
своим воинам: «Если одержим победу, то не гнаться за добычей; по окончании
же всего разделить ее поровну. Когда ратники принуждены будут отступить
к первоначальному строю, то снова должны вернуться и биться усиленно; кто,
отступив к первоначальному строю, не вернется, тому отрубить голову». Татары
были разбиты, и Чингис захватил все их стойбища. Тут Алтану, Кучару и другим
знатнейшим аристократам пришлось убедиться в том, что Темучин действительно
стал Чингис-ханом, что не только он не может быть послушным орудием в чьих-
либо руках, но и не допустит никому, как бы тот ни был знатен, преступать его
повеления и нарушать установленную дисциплину. Важные аристократы, Алтай,
Кучар и другие, в начале же сражения занялись грабежом имущества татар; узнав
об этом, Чингис-хан тотчас же приказал отобрать у них все награбленное. Чингис¬
хан, после совещания со своими родичами, произвел страшное избиение среди
татар, желая с корнем вырвать старых врагов своего дома; оставшихся в живых
распределили по разным родам и улусам, так что с той поры племя татар перестало
существовать как самостоятельное целое. Чингис взял себе в жены двух красивых
татарок, Есуй и Есуген; у него, таким образом, стало три жены. Каждая его жена
имела, по обычаю кочевников, особую ставку (орду) со своим особым штатом.
ПослеразгромататарЧингиспродолжал,несмотрянасвоеусиление,подчиняться
Ван-хану, помогать ему и быть до известной степени вассалом кереитского владыки,
хотя тот, по-видимому, уже стал относиться хуже к Те-мучину; он, например, вошел
в соглашение с Джамугой, не уделял Чингису ничего из захваченной добычи. Вместе
с Ван-ханом Чингис ходил против найманов. Возвращаясь из победоносного набега,
Ван-хан и Чингис-хан наткнулись на свежие войска найманов, собранные одним
из их предводителей. Ночью Ван-хан коварно покинул Чингиса и двинулся в путь,
направляясь в свои кочевья. Джамуга искусно поддерживал настроение Ван-хана
против Темучина, он указывал ему, что тот сносится с найманами и готов изменить.
«Я — это постоянно живущий на одном и том же месте жаворонок, а Тему-чин —
перелетная птица, кричащая в поднебесье», — говорил он.
Узнав о вероломном уходе Ван-хана, Чингис очень шкуспо отступил к
своим кочевьям, не потерпев никакого урона. Ван-хан же, наоборот, был сильно
обаблен найманами, которые захватили богатую добычу. Ван-хану пришлось
ооратиться за помощью к Чингису и просить его прислать своих четырех кулуков
(витязей): Богурчи, Мукали, Бороула и Чилауна. Ван-хан имел уже случай оценить
их воинские и организаторские таланты; четыре ку-лука Чингис-хана вполне
160

оправдали его надежды.
Несмотря на ряд удачных походов, Темучин не думал тогда еще состязаться с
Ван-ханом кереитским. В ту пору в глазах всех Темучин был не более как ловкий и
искусный предводитель нескольких аристократических родов, добившихся успеха
благодаря тому, что они составляли хорошо сплоченную шайку; Темучин все-таки
был случайным человеком. Между тем Ван-хан был государем обширного, хотя и
слабо организованного государства, был представителем древнего царствующего
дома, в его кочевых ставках была известная роскошь, сам цзиньский государь,
владыка богатого северного Китая, почтил его титулом вана; все это обольщало
простых степняков и возвышало Ван-хана по сравнению с другими кочевыми
владетелями тогдашней Монголии. Темучин поэтому захотел воспользоваться
улучшением своих отношений с кереитским государем для того, чтобы
породниться с ним и тем упрочить свое положение и придать ему больше блеска:
титул зятя (курген) могущественного хана всегда почитался в степях. Чингис
стал просить дочь Ван-хана, Чаур-беги, в жены своему старшему сыну Джучи;
свою же дочь, Коджин, он предложил в жены внуку Ван-хана, отцом кот^ого
был сын кереитского государя, известный под китайским титулом сенгуна. Тему-
чин получил отказ, и «сердце его оттого охладело», как выразилось монгольское
«Сокровенное сказание». Действительно, для Чингиса отказ этот должен был
быть большим разочарованием, в его аристократической системе возможность
породниться со знатным и могущественным домом занимала важное место.
Вскоре Чингису пришлось пережить и другие разочарования и испытания.
Алтан с другими родичами явно отпал от Темучина и сговорился с Джамугой; все
они скочевали в сторону Сенгуна, сына Ван-хана, который стал особенно враждебно
относиться к Чингису. Алтан же, Кучар и другие знатные аристократы поняли теперь,
что во время ханства Чингиса им придется вполне подчиняться его воле, что совсем
не входило в планы этих вольных аристократов. Сенгуну и его приспешникам удалось
наконец убедить Ван-хана в том, что Чингис-хан сносится с его врагами найманами и
готовит недоброе. Ван-хан, скрепя сердце, решил выступить против Темучина.
Сенгун со своими товарищами вначале хотели заманить к себе Чингисхана,
притворно согласившись вдруг на его сватовство; когда эта хитрость не удалась, Ван-
хан со своими союзниками решил произвести внезапное нападение на Темучина и
захватить его. Но и этот план не удался, потому что Чингис был во-время извещен
двумя пастухами из стана врагов и успел собрать своих верных сподвижников.
Когда на другой день Ван-хан прибыл со своими войсками, рать Чингиса была уже
готова к бою. Государь кереитов спросил у Джамуги: «Кто бойцы у Темучина?»
Джамуга отвечал: «Два рода, урут и мангут, у него добрые ратники; они
не расстраиваются в нестройном бою и с малолетства навыкли к копьям и
мечам; знамена у них или цветные, или черные: когда они появятся, то надобно
остерегаться». В происшедшей битве Чингис-хану удалось отбить Ван-хана
и его союзников. Сенгун оыл ранен стрелой. Тем не менее Чингис решил из
предосторожности отступить и остановиться на ночлег вдали от места битвы.
На рассвете, когда Чингис осматривал своих ратников, оказалось, что не хватает
троих — «Угедея, третьего сына Темучина, Боро-Кула и Богурчи. „Угедей, — сказал
Чингис-хан, — с самыми верными, Боро-Кула и Богурчи, вместе жили, вместе и
умерли, не желая разлучаться». Но вот вдруг прибыл Богурчи, Чингис, ударяя себя
в.грудь, воскликнул к небу: „О!» Спустя немного времени, — рассказывает нам
монгольское богатырское сказание, — появился еще всадник; с приближением
его, увидели под ним еще две висящие ноги; когда они подъехали, то узнали Угедея
и Боро-Кула, ехавших «а одной лошади, у Боро-Кула рот был замаран кровью,
потому что он высосал ссевшуюся кровь из раны от стрелы на шее Угедея. Увидев
это, Чингис заплакал, а сердце его стеснилось».
Между тем выяснилось окончательно, что силы у Чингис-хана более чем
слабы. Ему не оставалось ничего делать, как продолжать отступление, занимаясь
по пути облавными охотами, добывая этим пропитанье войску; шел Чингис
вниз по реке Калка. Отступив на известное расстояние и несколько пополнив
свои силы, Чингис послал людей к Ван-хану, Сенгуну, Джамуге, Алтану и другим
их товарищам, которые должны были передать его усовещания и предложения
мира и покорности. Чингис-хан и его приближенные в ту пору не знали грамоты;
вести поэтому передавались устно, при помощи лиц, которые обладали хорошей
161

памятью, а для того, чтобы лучше было запомнить и точнее передать, послания
обычно у монголов составлялись стихами и бывали пересыпаны иносказаниями и
пословицами. Чингис велел передать Ван-хану, между прочим, следующее: «Отец! За
что ты прогневался на меня и навел на меня страх? Коли корить меня, то корить бы
спокойно, а не губить моего достояния... Хоть я и мал, но стою многих; хоть я дурен,
но стою хороших. Притом мы с тобой что две оглобли у кибитки; когда по-ломится
одна, быку не свести кибитки; мы с тобой что два колеса у кибитки; сломайся одно,
ей не двинуться; разве мне нельзя сравнить теоя с оглоблей и колесом?» Алтану же и
Кучару, вспоминая присягу богатырей, данную ими при избрании его ханом, Чингис
велел передать такую речь, в которой он старается показать, что он правильно
выполнял обязанности кочевого владыки и главы степной аристократии: «Я брал
много табунов, стад, кибиток, жен и детей народа и отдавал их вам; для вас я на
степной охоте устраивал переход и облаву и гнал в вашу сторону горную дичь».
Но враги Чингиса не вняли его словам и предложениям: «Тайный смысл его
речей я разгадал, — заявил Сенгун, — битва — это самое верное слово... Поднимите
большое знамя и откормите меренов на пастбище. Нечего более сомневаться».
Чингису пришлось скочевать к болотистым берегам озера Балджуна, где он мог
укрыться и чувствовать себя в достаточной безопасности от внезапных нападений.
Но положение его было самое тяжелое, которое усугублялось необходимостью
стоять среди топи и болот.
Между тем число верных приверженцев и сподвижников Чингис-хана начало
возрастать, стали приходить к нему те, кто веровал в его судьбу, считали для себя
выгодным следовать за ним. Между прочим, явились к Чингису и мусульманские
купцы, которые тогда держали в своих руках торговлю в Средней Азии, проникая
в самые отдаленные места. Благодаря общению с этими мусульманами, Чингис
имел возможность значительно расширить свой горизонт, многое узнать о том,
что делается в мире, узнать о разных странах и народах. Мусульманских же купцов
Чингис вначале привлекал, вероятно, своей щедростью, недаром о нем говорили в
народе: «Этот царевич Темучин снимает платье, которое носил, и отдает; с лошади,
на которой сидел, сходит и отдает». Пришел к Чингис-хану, между прочим, и его
родной брат Касар, жена и дети которого остались у Ван-хана. Чингис увидел
возможность тотчас же использовать это обстоятельство для своих целей. По-
видимому, он с легким сердцем пошел на вероломную хитрость против человека,
которого так недавно называл своим отцом; он видел, что находится в тяжелом
положении, хорошо знал, что тот же его названный отец, Ван-хан, не пощадит его
самого; чувствовал, что он, Темучин, должен идти неуклонно к своей главной цели
— восстановлению рода монгол, во главе которого должен стоять он, предводитель
степной аристократии; да и вся окружающая жизнь, все взгляды и воззрения не
могли оказать тогда на Тему-чина задерживающего влияния.
Чингис-хан послал к Ван-хану кереитскому двух людей от имени Касара
и приказал сообщить следующее: «Я нигде не видел тени моего брата; исходил
дороги и не нашел его; звал его, но он не слышал меня. Ночью я сплю, смотрю
на звезды и головой на земле. Моя жена и дети теперь у тебя, отец каган! Если
ты пришлешь ко мне доверенного человека, то я приду к тебе». Ван-хан поверил
и отправил с посланцами одного своего доверенного человека. Чингис-хан же
двинулся вперед со своими войсками; получив от своих посланцев, которым
удалось ловко не упустить доверенного человека
Ван-хана, о том, что в ставке владыки кереитов идут пиры и что мер осторожности
не принимают, Чингис прошел со своими воинами форсированным маршем до стана
кереитов, окружил Ван-хана и произвел на него нападение. Застигнутые врасплох
кереиты хотя и оказали долгое и упорное сопротивление, но все-таки были разбиты
на голову. Ван-хан и его сын Сенгун бежали; Ван-хан вскоре был убит на границе
найманов, а Сенгун должен был бежать в отдаленные страны, где и погиб.
Так одним ударом Чингис-хану удалось сокрушить самого могущественного
владетеля в тогдашней Монголии и сразу встать на его место. Народ кереитов
Чингис-хан роздал своим сподвижникам, а знать кереитскую принял в число своих
вассалов или сделал вассалами своих сторонников. Рассказывают следующий
случай, характеризующий отношение Чингиса к побежденным врагам и рисующий
вообще ярко степные нравы. «Бывший в этой битве некто из кереит, по имени
Кадак-багатур, сказал Чингису: „Мне тяжело было дозволить вам схватить и
162

убить моего законного господина; поэтому, я бился три дня, чтобы дать Ван-хану
время уйти дальше. Теперь, велишь мне умереть, умру; а если даруешь мне жизнь,
то поусердствую тебе». Чингис сказал: „Кто не захотел покинуть своего господина
и чтобы дать ему время убежать дальше, один сражался со мною, тот молодец.
Будь моим товарищем»». Чингис-хан всегда и везде, даже в среде неприятелей,
поддерживал аристократические начала: власть феодала по отношению к своему
вассалу, власть господина по отношению к своему раоу; он всегда поощрял верных
слуг и наказывал смертью изменивших своему господину, хотя бы этот господин
был злой враг самому Чингису. Степная аристократия могла гордиться своим новым
ханом, он был истинным ее вождем, настоящим выразителем ее чаяний, ее идеалов.
Так, Чингис наградил раз вассалов Таргутай-Кирильтука, старого врага своего,
которые захватили было своего господина и хотели предать Чингису; но, вспомнив
об его взглядах, отпустили вождя тайчиутов на волю и, явившись к Чингис-хану,
рассказали ему обо всем. «Если бы вы привезли его ко мне, я непременно убил бы
вас!» — заявил им Чингис. Можно привести много примеров, хорошо показывающих
отношение Чин-гис-хана к правам аристократического владельца.
VI.	Борьба с Найманами. Конец Джамуги
Далее на запад от крейтов обитало могущественное племя найманов, с
которыми Чингис-хану, бьшшему тогда под покровительством Ван-хана, уже
приходилось иметь ^ёло. Найманы были, по-видимому, самым цивилизованным
племенем тогдашней Монголии, они подверглись влиянию уйгурской культуры;
по всей вероятности, именно у них и началось приспособление уйгурского письма
к монгольской речи и впервые появилась монгольская письменность. Найманы
имели также сношения с Туркестаном и Семиречьем.
Их страну посещали и мусульманские купцы, которые оказывали культурное
влияние на высшие классы наиманского общества, а вместе с тем и на весь народ.
Среди найманов было распространено христианство несторианского толка.
Найманы, во главе которых тогда стоял Таян-хан, не могли не обеспокоиться
возвышением Чингис-хана, который после разгрома кереитов становился самым
могущественным владетелем почти всей центральной и восточной Монголии.
Таян-хан поэтому предложил государю племени онгут, жившего около Великой
китайской стены, союз с целью напасть на Чингиса с двух сторон. Но владыка
онгутов не только не согласился, но уведомил обо всем Чингис-хана. Чингис-хан
стал готовиться к новому походу.
Прежде всего, он занялся организацией своего войска, которое теперь
представляло уже значительную силу. По старому, идущему из дали веков обычаю
он разделил его на тысячи, сотни и десятки; назначив опытных и лично ему
известных военачальников — тысячников, сотников, он установил еще должности
черби, которые должны были ведать хозяйственную часть. Особое же внимание
Чингис-хан уделил организации гвардии, которая должна была стать его личною
охраной и отборной частью войска. Как и все, гвардию свою Чингис-хан устроил
на строго аристократических началах; в гвардию (кешик) были «избраны молодые
люди, ловкие и статные, из домов ноянов, тысячников и сотников, равно люди
свободного состояния (таркат)».
В гвардию входила отборная тысяча «храбрых» багатуров, «в битвах этот
отряд долженствовал быть впереди, а в спокойное время составлять охранную
стражу». Чингис слишком хорошо знал, как легко в степях при кочевом быте
можно подвергнуться внезапному нападению, которое разом может прикончить
начинающееся большое дело, поэтому он особенно старательно следил за
организацией правильной охраны ханской ставки (орду). Учреждением
аристократической гвардии и назначениями тысячников и сотников Чингисхан
положил начало военному устройству, военной организации своей степной
аристократии, которая, таким образом, переставала быть недисциплинированной
главою нестройного ополчения. В гвардии и в тысячах Чингис-хан, кроме того,
завел железную дисциплину, которая должна была царить и в его ставках (орду).
Весной в 1204 году Чингис-хан двинулся в поход против найманов, желая
предупредить их нападение, рискуя до известной степени, потому что у кочевников
обычно весною лошади бывают тощи, так как круглый год они ходят на подножном
корму. Перед отправлением в поход Чингис-хан принес жертву своему знамени, в
163

котором, по представлению монголов, обитал гений-хранитель его войска (сульде).
Найманы, вышедшие навстречу монгольскому хану под предводительством Таян-
хана и его сына Кучлука, были разбиты вдреоезги; Таян-хан погиб, а энергичный
сын его бежал за Алтай. Кроме найманов после этой битвы достались Чингису
разные роды других монголов, бежавших к найманам вместе с Джамугой. Этот
неутомимый вождь степной демо1фатии после гибели Ван-хана удалился к Таян-
хану и старался вооружить его на борьбу с Чингис-ханом.
Вот как «Сокровенное сказание» о монгольском народе описывает нам
наступление войск Чингис-хана на найманов, эпически рисуя нам богатырей
Чингиса и самого Чингис-хана. «В то время Джамуга был тоже у найманов.
Таян спросил его: „Кто эти, преследующие наших, как волки, когда они гонятся
за стадом овец до самой овчарни?» Джамуга отвечал: „Это четыре пса моего
Темучина, вскормленные человеческим мясом; он привязал их на железную цепь; у
этих псов медные лбы, высеченные зубы, шилообразные языки, железные сердца.
Вместо конской плетки, у них 1фивые сабли. Они пьют росу, ездят по ветру; в боях
пожирают человеческое мясо. Теперь они спущены с цепи; у них текут слюни; они
радуются. Эти четыре пса: Джебе, Куби-лаи, Джельме, Субеедей». ...Потом Таян
опять спросил Джамугу: „Кто это позади, как голодный коршун, порывающийся
вперед?» Джамуга отвечал: „Это мой Темучин анда, одетый с ног до головы в
железную броню; он прилетел сюда словно голодный коршун. Видишь ли его? Вы
говорили прежде, что только монгол появится, так от него^ как от барашка, не
останется и копыт с кожей. Посмотри же теперь»».
Разбив найманов и захватив это племя, Чингис двинулся против своих старых
врагов, «лесного» народа А1еркитов, во главе которого стоял Токтоа. Меркиты
были разбиты, но их предводитель успел бежать вместе со своими сыновьями и
немногими приверженцами. Тогда же из меркитов Чингис-хан взял себе четвертую
жену, знаменитую красавицу Кулан, воспетую в монгольских былинах.
В последующем году Чингис-хан совершил более отдаленный поход за
Алтай, чтобы окончательно уничтожить своих врагов, найманского Кучлука и
меркитского Токтоа. В происшедшей битве союзники были разбиты наголову,
Токтоа убит, а Кучлук бежал в Семиречье, к господствовавшим там кара-киданям.
Догонять бежавших с частью меркитов детей Токтоа Чингис-хан послал Субеедея,
одного из самых замечательных и даровитых своих полководцев.
Чингис-хан после этих побед сделался повелителем всей северной Монголии,
объединив все жившие там племена монгольского происхождения под своей властью.
Скоро пал и последний противник Темучина в Монголии — Джамуга-сечен. Народный
вождь, покинутый всеми, оказался под конец предводителем шайки разбойников и
был наконец выдан собственными людьми Чингис-хану. Чингис и в данном случае
не отказался поддержать аристократические начала, которыми он жил. «Возможно ли
оставить людей, — сказал он, — схвативших своего собственного господина? Предать
их с детьми и внуками смерти!» Самому же Джамуге Чингис-хан, помня, что они были
когда-то названными братьями, анда, позволил умереть не проливая крови, в которой,
по шаманским представлениям монголов, находилась душа.
VII.	Чингис — император. Организация его империи
«Итак, когда все поколения, живущие в войлочных кибитках, были соединены
под одну власть, собрались они в год барса (1206-м) при истоке реки Онона и,
воздвигнув девятиножное белое знамя, дали они там Чингису титул хана. Приняв
управление монгольским народом, Чингис-хан сказал: „Произнесу я слова
милостивые, разделяя тысячи действовавшим со мною в создании ханства и назначая
ноянов-тысячников»». В таких словах монгольское «Сокровенное сказание»
описывает нам один из важнейших моментов жизни Темучина — Чингис-хана. В
1206 году Чингис устроил на Ононе «большое собрание» (курултай), на которое
собрались все его родичи и сподвижники, все нояны и багатуры, вся монгольская
аристократия. Сейм этот — курултай подтвердил только то, что было уже сделано
несколько лет перед тем небольшой группой аристократов: провозглашение
Темучина Чингис-каганом, императором монгольского народа (Монгол улус).
Долго лелеемая мечта Темучина теперь осуществилась: он стал во главе своего
рода, который теперь, благодаря своему предводителю, делается господствующим
над всеми «поколениями, живущими в войлочных кибитках». Род Чингис-хана, род
164

Борджигин, восстановил, значит, величие и славу рода монгол, поэтому отныне
все одноплеменные народы, все «поколения, живущие в войлочных кибитках», все,
кто подчиняется Чингис-хану и роду монгол, должны носить это имя. Все нояны,
багатуры, беки, тегины, вся аристократия — предводительница различных родов —
становится теперь в вассальное положение рода монгол и получает его имя. Таким
образом, объединенный монгольский народ впервые получает общее имя, причем
имя такое блестящее, что вскоре дсе начинают с пробуждающимся национальным
чувством гордости добровольно уже именовать себя монголами.
По-видимому, в идею господства Чингис-хана, господства его рода, самим
Чингисом и его сподвижниками вкладывалась известная религиозная идея. Есть
много оснований думать, что на курултае 1206 года значительную роль сыграл
волхв-шаман Кэкчу, сын Мунлика, вызывавший к себе суеверное поклонение
монголов. Кэкчу объявлял теперь, что Чингис-хан — предопределенный,
ниспосланный (джаягату) самим Небом; Вечное Синее Небо покровительствует
Чингису, роду его. По-видимому, и сам Чингис окончательно усвоил себе такой
взгляд на самого себя. «Небо повелело мне править всеми народами, — заявляет
он. — Покровительством и помощью Вечного Неба я сокрушил род кереит и
достиг великого сана». В «девятиножное белое знамя» вселяется хранитель-гений
(сульде) рода Чингиса, этот «сульде» будет оберегать его войско, водить их к
победам, покорит всех, все страны, потому что Чингис-хану Вечное Синее Небо
повелело «править всеми народами». Чингис ханствует «силою Вечного Неба»
(Мбнке тенгри-йин кучун-дур). Монголы до сих пор хранят и чтут это белое
знамя — сульде, которое, по их поверью, то самое, которое ходило с войсками
Чингис-хана от победы к победе; монголы только верят, что душа самого Чингиса
вселилась в это знамя-сульде, потому что он сам стал гением-хранителем своего
славного рода, до сей поры правящего монголами.
При таких религиозно-родовых воззрениях Чингис-хан мог создать строй
только на строго аристократических началах. Чингис-хан представляет себе
государство так же, как любой степной аристократ представляет себе устройство
своего клана, только все принимает огромные размеры. Как аристократическая
семья, или аристократический род, стоит во главе какого-нибудь поколения,
так, по системе Чингиса, его род, золотой род (алтан урук), со своими вассалами
и сподвижниками, стоит во главе всех монгольских племен, всех «поколений,
живущих в войлочных кибитках», всех народов, всех народов мира, наконец. Во
главе же этого царственного рода стоит монгольский император, который является
главою своего рода, главою примкнувшей к нему аристократии, а вовсе не главою
народа, нации; Чингис-хан никогда не представлял себя народным вождем, он был
и остался вождем монгольского аристократического рода, объединившего всю
монгольскую аристократию. Чингис-хан поэтому в своих словах, речах, указах,
постановлениях никогда не обращается к народу, он говорит только с царевичами,
ноянами и багату-рами.
В том же, 1206 году Чингис-хан дал окончательное устройство своей гвардии,
которое, конечно, было основано на строго аристократических началах. Чингис¬
хан хотел иметь не только надежную личную охрану, охрану своих кочевых ставок
и отборный корпус войска, но и учреждение, которое под его личным руководством
и постоянным наблюдением являлось бы школой, из которой бы могли выходить
его верные сподвижники, лично ему известные, которых бы он мог назначать на
разные должности и которым мог бы давать различные поручения сообразно
индивидуальным особенностям каждого.
Все гвардейцы (кешиктен) должны быть аристократического происхождения.
«Ныне, когда Небо повелело мне править всеми народами, для моей охранной стражи,
кешик, стрелков и других, — повелел Чингис-хан, — пусть наберут десять тысяч
человек из тем, тысяч и сотен. Этих людей, которые будут находиться при моей особе,
должно избрать из детей чиновных и свободного состояния лиц, и избрать ловких,
статных и крепких... Кто из тысячников, сотников и десятников и людей свободных
воспротивится, тот, как виновный, подвергнется наказанию». Эта аристократическая
гвардия пользуется различными привилегиями и особым почетом. «Телохранитель
моей охранной стражи (кешик), — повелевает Чингис, — выше Внешних (то
есть линейных, армейских) тысячников; домашние их выше внешних сотников и
десятников. Если внеш}1ий тысячник, считая себя равным кешикту охранной стражи,
165

заспорит и будет драться с ним, то подвергается наказанию». Все гвардейцы находятся
под личным наблюдением монгольского императора, он сам разбирает все их дела.
«Начальствующие над охранною стражей, не получив от меня словесного разрешения,
не должны самовольно наказывать своих подчиненных. В случае преступления кого-
либо из них непременно должно докладывать мне, и тогда, кому следует отрубить
голову, тому отрубят; кого следует оить, того будут бить».
Обращаясь к своим старым гвардейцам, Чингис-хан заявил им: «Вы, тело¬
хранители ночной стражи (кебтеут), для спокойствия моего тела и души оберегали
кругом мою ставку, в ночи дождливые и снежные, равно как и в ясные ночи тревог
и оитв со врагами... Через то я достиг великого сана... Завещаю моим потомкам
смотреть на этих телохранителей как на памятник обо мне, тщательно заботиться о
них, не возбуждать их неудовольствия и считать их благодетельными духами».
Чингис-хан с необыкновенным искусством и знанием людей выбирал себе
помощников, назначал их на разные должности; в этом особенно наглядно
проявлялась его гениальность. Поэтому он, требуя многого от своих подчиненных,
всегда очень заботился о лично ему знакомых, хотел, чтобы всегда, даже в
отдаленных походах, их судьба находилась в его руках; этого же требовали, по
ему такое наставление: «Кто ослушается приказов,
приведи сюда, если он известен мне, если же нет, то казни на месте».
Все монголы, все «поколения, живущие в войлочных кибитках», были теперь
организованы Чингис-ханом по-военному. Все они были разделены на тысячи и
сотни, которые объединялись в дивизии, по две, по три и по пяти тысяч, и в более
крупные единицы — корпуса — тьмы (тумен). Это значило, что разные роды и племена
должны были, объединяясь или разбиваясь, образовывать такие единицы, которые
могли бы в каждый нужный момент выставить тысячу, сотню и т.д. ратников. Во главе
этих тысяч и сотен Чингис поставил тысячников и сотников из лично ему известных
и испытанных сподвижников, причем обычно тысячник или сотник начальствовал
над группой своих ближайших родичей. Благодаря такой организации не разрушался
родовой строй, а с другой стороны, он, этот родовой строй, получал хотя и очень
простую, но зато правильную военную организацию; вместо случайных, случайно
возвысившихся предводителей родов, теперь появились определенные вожди из той
же родовой аристократии, связанные службой своему хану и военной дисциплиной.
Все монгольские войска, а значит, и все монголы по старому степному обычаю были
разделены Чингисом на три части: центр (кэль); средняя рать, во главе которой
был поставлен Ная; войска левой стороны — восточной (джун-гар), под началом
Мукали, и войска правой, западной стороны (барун-гар), которыми командовал
Бог)фчи. «Избавляю тебя от наказаний за девять преступлений, — сказал Чингис¬
хан Богурчи, назначая его начальником „правой рати», — будь темником исправляй
этой западной страной до Золотых гор (Алтая)». — «Будь темником левой руки, —
сказал он тогда же Мукали, — и управляй восточной стороной до гор Караун; твои
потомки будут наследственны в этом достоинстве».
Чингис-хан везде, на всем пространстве своей державы, хочет иметь
полководцев, лично им избранных, индивидуальные особенности которых ему
хорошо были бы известны, хочет всегда сам непосредственно руководить ими.
«Нояны (военачальники) тьмы, тысячи и сотни, — объявляет он,— приходящие
слушать наши мысли в начале и в конце года и возвращающиеся назад, могут
начальствовать войском; состояние же тех, которые в своей юрте и не слышат
мыслей, походит на камень, попавший в большую воду, или на стрелу, пущенную в
■^остниковое место... Таким людям не подобает командовать». Отправляя в поход
Субесдея, Чингис-хан заявил ему: «Хоть ты и далеко будешь от меня, но то же что
близ меня... В пути Небо, конечно, сохранит тебя и поможет тебе».
В империи Чингис-хана монгольская аристократия стояла, значит, во главе
войска, служила в гвардии и состояла на разных должностях при ханских ставках,
которых было четыре, по числу старших жен Чингиса, а также при ставках
ближ 1ЙШИХ родственников кагана. К этому классу родовой аристократии, высший
слой <оторои составляли воеводы-нояны, примыкал класс людей свободных —
тарка-', которые за разные заслуги освобождались от повинностей и имели право
«Д061 тую ими в боях добычу и в облавах пойманных зверей не отдавать в раздел,
166

а все брать себе». Часто нояны и таркаты смешивались между собой, ноянство
и таркатство объединялись в одном и том же лице. Сподвижники Чингиса, не
имевшие родовых вассалов и подданных, получали теп^ь новых, сообразно
своим заслугам. Например, Чингис-хан сказал Джебе и Суоеедею: «Собранными
вами народами вы и управляйте в качестве тысячников». Известны еще и такие
случаи: «Чингис велел пастуху овец. Дегею, собрать бездомный народ и быть его
тысячником. По распределению управления народами, народа, управляемого
плотником Гучу-гуром, оказалось мало. Для пополнения его Чингис щ)иказал
отделить из народа каждого правителя по нескольку человек и сделать Гучугура
вместе с Мулкалку, рода джадарат, его тысячниками».
Дав такое военное устройство, организовав так степную аристократию,
Чингис-хан позаботился не только об управлении и устройстве ханских ставок,
организации облав и вообще организации продовольственного дела для войска,
но и об устройстве гражданского управления, наладить которое, быть может,
было для Чингиса еще труднее, чем военное, потому что он сам и его монголы
находились на очень первобытной ступени культуры. Сам Чингисхан никогда не
знал грамоты, как и не знал ни одного языка, кроме своего родного, монгольского.
По-видимому, с самим явлением грамоты, с употреблением письменности Чингис
познакомился только после победы над найма-нами, когда монголами был захвачен
уйгур Тататунга, состоявший на службе Таян-хана и бывший у него хранителем
печати. Этот Тататунга и явился первым учителем монголов. Чингис-хан сам так
и не выучился грамоте, но со своей обычной прозорливостью сейчас же оценил
ее великое значение, и прежде всего для нужд создаваемого им государства.
Поэтому Чингис приказал учиться грамоте, по-видимому, в том виде, в каком
она уже существовала у найманов, язык которых был очень близок языку других
монгольских племен, своим родственникам и другим сподвижникам. Приемный
брат Чингиса, Шиги-Кутуку, сделал особо быстрые успехи в этом деле и вообще,
по-видимому, оказался наиболее гибким для восприятия чужой — уйгурской
образованности и культуры. Чингис поэтому поставил его главным судьей, дав
ему такое характерное постановление: «Теперь, когда я только что утвердил за
собой все народы, ты будь моими ушами и очами. Никто да не противится тому,
что ты скажешь. Тебе поручаю судить и карать по делам воровства и обманов: кто
заслужит смерть, того казни смертью; кто заслужит наказание, с того взыскивай;
дела по разделу имения у народа ты решай. Решенные дела записывай на черные
дщицы, дабы после другие не изменяли». С каким удивительным знанием людей
выбирал Чингис-хан полководцев, с таким же искусством избрал он и своего
главного судью, потому что Шиги-Кутуку стал образцово исполнять свои
обязанности, решения его сделались примерными для всех; известно, между
прочим, что он не придавал значения показаниям, сделанным из страха.
Практический Чингис-хан воспользовался только что заимствованной
грамотой для записи своих «Изречений» (Билик) и своих «Постановлений» Щжасак
или Ясак — Яса), представлявших из себя кодификацию монгольского обычного
права и народных обычаев и воззрений. Как «Билик», так и «Джасак» Чингис¬
хана составлялись им не в одно время, не сразу; они составлялись и пополнялись
в течение долгого времени и были делом жизни Чингис-хана, который придавал
созданию «Джасака» первенствующее значение. «Если государи, которые явятся
после этого (то есть Чингиса), вельможи, богатыри и нояны, находящиеся у чих,
не будут крепко соблюдать Джасака, то дело государства потрясется и прервется.
Опять будут охотно искать Чингис-хана и не найдут» — читаем мы в его
изречениях. Или еще: «После этого до пятисот лет, до тысячи, до десяти тысяч лет,
если потомки, которые родятся и займут мое место, сохранят и не изменят таковой
закон и „Джасак» Чингис-хана... то от Неба придет им помощь благоденстг ия».
«Великая Яса» — «Джасак» был обязателен не только для всех, для всех клгссов
общества, но и для самого главы империи, для кагана. Чингис-хан полагал дать
вечные, непреложные законы, которыми бы могли руководствоваться как его
современники, так и потомки на вечные времена. Эти непреложные закох.ы он
искал не в постановлениях более культурньпс народов, с которыми ему пришлось
столкнуться и которые он сумел оценить по достоинству, и не в откровениях своего
мощного духа, которые он тоже признавал, но в древних преданиях, обычаях и
воззрениях своего рода, своего народа. Возводя эти обычаи и воззрения до степени
167

государственного, обязательного права, так сказать, делая обычное право правом
официальным, Чингисхан был уверен в том, что создает вечные нормы, годные
на все времена, потому что не мыслил возможности создания у монголов другого
строя, чем тот, котс^ый был и который теперь утверждался им, Чингисом, по воле
Вечного Синего Неоа. Но... все меняется, и все проходит; «Великая Яса» не только не
действует теперь в мире, она даже неизвестна современным монголам; более того,
«постановления» Чингиса не сохранились нигде, от Ясы остались лишь жалкие
остатки, по которым мы с трудом можем судить обо всем целом. Несомненно, тем
не менее, что «Джасак>^ Чингис-хана сыграл огромную роль в жизни созданной им
империи и долгое время служил монголам основным кодексом права, вли')1я на все
стороны их жизни, а также и на жизнь покоренные ими народов. Так как «Джасак»
действовал с неумолимой строгостью, то в империи Чингиса скоро установился
образцовый порядок; убийства, грабежи, ложь и прелюбодеяния сделались в среде
самих монголов редким явлением. Вместе с тем благодаря «Джасаку» окончательно
утверждался и нормировался аристократический строй, который не мог не ложиться
тяжким бременем на простой народ, не говоря уже о классе рабов, число которых,
благодаря постоянным победоносным войнам, все возрастало у монголов.
Что касается «Билика» — «Изречений» Чингис-хана, то они представляли из себя
сборник высказанных им по разному поводу мыслей, поучений и т.п., который был
составлен постепенно, причем записывалось, конечно, только то, что было угодно
самому кагану. Конечно, многое могло жить в устах его приверженцев и сподвижников
из того, что они слышали и запомнили, что делалось особенно легко, потому что
Чингис-хан, как и все способные монголы той эпохи, был мастер свои мысли и
изречения заключать в стихотворную форму, завещанную из дали веков, благодаря
чему заветы предков лучше сохраняются у народа, не знающего письменности.
«Изречения» Чингис-хана, которым впоследствии у монголов придавали огромное
значение, как поучениям гениального основателя Великой Империи, необходимым
для всех царствующих и начальствующих, дошли до нас в отрывках у разных
писателей, в разных сочинениях, кое-что сохранилось и у монголов.
Закончив организацию военного и гражданского управления, Чингис-хан
установил должность оеки, желая иметь государственного первосвященника,
облеченного властью, признаваемой официально. Как помнит читатель, титул или
сан, беки был известен издавна и его часто носили предводители отдельных родов
и племен, преимущественно лесных, которые совмещали светскую власть князя
и духовный авторитет волхва, связанного с былым родоначальником и с духами-
покровителями. Чингис теперь установил должность такого государственного
волхва, причем назначил беки старика Усуна, который был старшим потомком
в роде баарин, старшей ветви, происшедшей от легендарного Бодунчара; Усун
поэтому мог считаться связанным особым образом с родоначальником и быть его
заместителем. «Усун, — сказал ему Чингисхан, — ты старший потомок баарина:
тебе следует быть беки; будучи оеки, езди на белой лошади, одевайся в белое
платье и в обществе садись на высшее место; выбирай добрый год и луну».
В 1207 году Чингис-хан продолжает свои завоевания, причем действует почти
исключительно при помощи своих полководцев. Так он отправил своего старшего сына
Джучи с войсками правой стороны против «лесных народов», ойратов и киргизов,
народа уже немонгольского происхождения, жившего по Енисею. Чингис-хан хотел,
завоевывая эти места, обезопасить себя от внезапных нападений, а также взять в свои
руки торговые пути к Енисею, где в то время сеяли много хлеба, который и вывозился
при содействии мусульманских и уйгурских купцов в Монголию; кроме того, страна
«лесных народов» была богата соболями и другой пушниной, оттуда же привозили
охотничьих соколов. Джучи очень успешно выполнил поручение отца.
Около этого времени Чингис-хану подчиняется добровольно Уйгурия;
уйгурский государь, носивший титул идикут, отправил вначале посольство к
монгольскому хану, затем прибыл лично к Чингису в качестве его вассала. Чингис¬
хан выдал за него свою дочь, Алчалтун.
В 1211 году северная часть Семиречья была завоевана полководцем Чин-гис-
хана Кубилай-нояном. Таким образом, власть монгольского императора, владыки
кочевого государства, распространилась и на старые культурные области,
значительная часть населения которых жила оседло.
Между тем Чингис-хан как бы окончательно заканчивал устройство своей кочевой
168

империи, выделив уделы из покоренных народов своей матери, братьям и детям; Чингис
в данном случае следовал старым степным обычаям и воззрениям, причем, конечно,
он хорошо знал, что, наделяя своих родичей, он нисколько не нарушает единства
импфии, объединяемой властью железного кагана и его твердыми «установлениями»
— Джасаком. Раздавая уделы, Чингис лишний раз только подчеркивал свою
приверженность степным аристократическим началам, подчеркивал, что он создал
империю для своего рода. «Из детей моих, — сказал он Джучи, вернувшемуся из
похода, — ты самый старший; теперь ты, в первый раз, ходил на войну и, не утруждая
войска, покорил все народы, живущие в лесах; эти народы я дарю тебе».
Чингис-хану в ту пору было с небольшим пятьдесят лет, он пользовался, по-
видимому, хорошим здоровьем и смело глядел в будущее, чувствуя над собой
покровительство и помощь Вечного Неба, которое хочет отдать весь мир ему, его
славному роду.
VIII.	Борьба с шаманом Кэкчу
Чингис-хан был не только человеком религиозным, но и суеверным. Впрочем,
та первобытная религия, которую исповедовали тогда монголы и Чингис-хан и
которой он удовлетв^ялся, чрезвычайно располагала его к суеверию, а желание, а
может быть, и потребность знать волю Вечного Синего Неба и духов-хранителей
постоянно толкали его к общению с шаманами, волхвами, гадателями. Поэтому
особенно интересным представляется проследить, как Чингис даже и в таком деле
сумел проявить умеренность, мощь и силу духа, которому пришлось бороться
с суеверными ужасами, внушаемыми ему с детства всей окружающей жизнью.
Случай, который мы будем сейчас описывать, особенно любопытен потому, что
и впоследствии Чингис, продолжая обращаться к гадателям и ворожеям, всегда
умел удержаться в определенных границах, никогда не подчинялся их влиянию, раз
видел, что указания гадателей и его собственное суеверие идут против здравого
смысла, против планов и целей, сделавшихся для него самыми жизненными: Чингис
не знал односторонних увлечений и обладал железной волей, которая справлялась
даже с суеверными предрассудками, разделяемыми всеми его окружавшими.
У Мунлика, того самого Мунлика, кому умирающий Есугеи-багатур завещал
позаботиться о своей семье и привести назад молодого Темучина, было семеро
сыновей. Один из них стал прославленным шаманом, звали его Кэкчу, но он был
также известен под прозвищем Теб-Тенши («Тенгри» — по-монгольски значит: небо.
Небо и небесный дух). Шаман этот приобрел большое доверие Чингис-хана, который,
по-видимому, искренне верил ему, верил, что Кэкчу действительно общается с
духами, восходит на небо, имеет сильных покровителей — духов. По-видимому,
при избрании на ханство Чингиса Теб-Тенгри сыграл известную роль и после того,
как Чингис-хан стал повелителем обширной кочевой империи, совсем не хотел
оставаться в тени, тем более, что он имел основания причислять себя к монгольской
^истократии, так как принадлежал к семье, тесно связанной с семьей Чингис-хана.
Ему хотелось использовать свое положение шамана-волхва, общающегося с духами,
и свое влияние на Чингиса для того, чтобы вмешиваться в дела империи, очень
может быть, что он лелеял и более обширные честолюбивые планы, потому что
имел большое влияние в народе, в среде монгольской аристократии. Поссорившись
с братом Чингиса, силачом Касаром, Теб-Тенгри явился к императору и заявил ему
следующее: «Дух объявил мне святое веление Вечного Неба: сначала Темучину
царствовать над народами, потом Касару. Если ты не устранишь Касара, то дело еще
сомнительно». Слова шамана произвели желанное действие. Теб-Тенгри рассчитал
правильно: Чингис более всего дорожил своим положением и ревниво берег свою
власть. Чингис-хан в ту же ночь отправился к Касару, схватил его и, сняв с него
шапку и пояс, в знак лишения свободы, стал его допрашивать; но как раз в это
время появилась неожиданно его мать, ст^уха Оелун-еке, которую близкие успели
уведомить о случившемся. Она развязала Касара, вернула ему шапку и пояс, потом
села, поджав ноги, и, вынув наружу свои груди, сказала с гневом: «Видите ли? Это
груди, которые вы сосали. Какое преступление совершил Касар, что ты губишь
родную плоть? Когда ты был младенцем, то ссасывал вот эту грудь; Качиун и Отчигин,
оба не могли сосать вот этой груди; только Касар высасывал обе груди и облегчал мне
грудь. Потому-то в душе Темучина таланты, а у Касара сила и искусство стреляния.
Всякий раз, как народы возмущались, он усмирял их своим луком и стрелами; теперь
169

враги истреблены вконец и Касар уже не нужен». Чингис почувствовал стыд и ушел,
но он все-таки отобрал у Касара часть выделенных ему людей.
Между тем Теб-Тенгри, потерпев неудачу в своей попытке поссорить братьев
и тем запутать и унизить Чингиса, продолжал по-прежнему ежедневно являться
к хану и давать ему разные наставления и указания. Значение и влияние шамана
все росло и росло, у него стало уже много приверженцев из среды монгольской
аристократии, питавшей к нему суеверный ужас, начали вокруг него собираться и
простые люди, переходя от других владельцев. Шаман, поддерживаемый своими
братьями, делался все заносчивее и заносчивее с родственниками Чингис-хана
и, наконец, позволил себе нанести оскорбление младшему брату Чингис-хана.
Поднялся ропот. Жена Чингиса, Борте, заявила ему: «Что это за порядок? Если они
еще при жизни твоей губят твоих братьев, величественных, как кедры, то, когда ты
скончаешься, народ, похожий на взволнованную траву или на стадо птиц, подавно
не захочет подчиняться твоим детям».
Чингис-хан тогда понял, что дальше терпеть нельзя, что пора действовать, и, подавив
свой суеверный страх перед шаманом, сказал Отчигину, своему брату, обиженному
волхвом: «Когда Тео-Тенгри сегодня придет сюда, делай с ним что хочешь».
Когда спустя немного времени Теб-Тенгри пришел к хану со своим отцом,
Мунликом, и братьями, Темуге-отчигин схватил его за ворот. Чингис тогда сказал,
чтобы они шли бороться наружу. Как только они вышли наружу, схватившись,
заранее приготовленные и поставленные там три силача схватили Теб-Тенгри и
переломили ему спинной хребет. Вернувшись в ставку, Отчигин заявил, что Теб-
Тенгри не хочет бороться, он лег и не желает вставать. Отец шамана, Мунлик,
понял тогда, в чем дело; заплакав, он сказал Чингису: «Каган! Я сделался твоим
сподвижником прежде, чем ты начал возвышаться, и пребыл им до сего дня».
Для того чтобы успокоить взволнованных убийством знаменитого шамана, Чингис
сделал такое замечательное заявление: «Теб-Тенгри бил моих братьев и неправедно
клеветал на них; за то Небо не возлюбило его и отняло вместе и жизнь и тело его».
Чингис-хан упомянут! о теле шамана потому, что среди суеверных монголов
пошли слухи, что труп Теб-Тенгри на третий день после смерти на рассвете ушел
через дымовое отверстие юрты, которая была поставлена над ним. Словами же
этими Чингис совершенно определенно указывал, что Небо покровительствовало
и покровительствует ему, его роду и готово наказать всякого, кто вздумает
подняться против монгольского хана или его родичей; вместе с тем Чингис
признает, что шаман был способен «неправедно клеветать». Конечно, слова
эти, как бы они ни были характерны, были сказаны для толпы, для суеверных
поклонников шамана, по крайней мере, отцу Теб-Тенгри, Мунлику, Чингис
сказал совсем другое, открывающее его настоящие думы: «Ты не мог научить
собственных сыновей своих: он хотел быть равным мне, за то я и погубил его.
Если бы я заранее знал такие качества ваши, то давно бы погубил вас». Но, как
всегда, и в данном случае Чингис-хан проявил свою сдержанность, не совершив
ненужной жестокости. «Но, если, давши слово утром, к вечеру изменять ему, —
заявил он затем Мунлику, — или вечером давши, утром изменять ему, то стыдно
будет людского суда; я уже прежде обещал избавить тебя от смерти. Кончим».
Вместе с шаманом Кэкчу сошел с жизненной сцены последний, кто бы
пытался в Монголии равняться Чингису и оказывать ему сопротивление или
неповиновение. Все теперь преклонялись перед железной волей железного
императора, прошедшего тяжелый путь от полуголодного существования в
заброшенной юрте на берегу Онона до ханской ставки организованной империи.
IX.	Походы на Тангут и Китай
Покорив и объединив все монгольские кочевые племена, все поколения,
живущие в «войлочных кибитках», Чингис-хан как бы лицом к лицу стал перед
обширными культурными странами, лежащими непосредственно на юг от
монгольских степей и нагорий: Китаем и Тангутом (Си-ся). Китай с его богатствами,
произведениями своей страны и культуры, с давних времен всегда являлся
желанным для северных кочевников, которые всегда стремились или пограбить
его, или завязать с ним торговые сношения. Очень часто северные кочевники
прорывались в Китай, в его города, захватывали целые провинции, а иногда и всю
страну, образовывали там инородческие династии и быстро исчезали, поглощенные
170

китайским людским морем, условиями китайской культуры. За многолетнюю
историю Китая картина эта повторялась, меняясь только частностями, много раз.
Китай как магнит привлекал к себе жадных до добычи кочевников, производящих
очень мало; каждый кочевой народ, усилившийся в северных степях, непременно
уже обращался в сторону Китая, производя набеги и захваты. В таком же
положении оказался теперь и Чингис-хан, как глава объединенных им кочевников
северных степей. Так же как и его предшественников на исторической арене, его
влекло на юг, в Китай, за обильной добычей, за славой; были у Чингиса и другие
причины, которые особенно толкали его на войну с Китаем. Он с обычной своей
осторожностью совершил вначале набег на Тангутское государство, занимавшее
тогда северо-западные окраины теперешнего Китая.
Несмотря на его сравнительную отдаленность, о Тангуте Чингис имел возможность
получить самые точные сведения, потому что многие монгольские племена имели с
ним давние дела и сношения, например кереиты и най-маны; большую помощь могли
Чингису оказать и уйгуры, в особенности уйгурские купцы, бывавшие в Тангуте,
хорошо знавшие ту страну и тамошние условия. Наконец, завоевав найманов, Чингис¬
хан подошел к самым границам Тангутского государства.
В 1209 году Чингис напал на Си-ся, разбил тангутское войско и дошел до города
Джунсин (Лин-джоу), местопребывание тангутского государя. Заключив мир, одним
из условий которого было представление тангутами дани, Чингис-хан вернулся к
своим ордам с огромной добычей. Некоторые источники наши указывают, что Чингис
еще до поражения найманского Таян-хана ходил на тангутов и повторял свой набег
в 1207 году. Однако, можно думать, что сам Чингис не участвовал в этих походах
и даже не особенно ими интересовался. Набег его 1209 года не только доставил
ему богатую добычу, но и ослабил государство Си-ся настолько, что Чингис-хан
на первых порах, по крайней мере, мог не опасаться враждебных действий с этой
стороны. Кроме того, Чингис-хан имел случай испытать свои войска в действиях
против оседлого населения, против неприятеля, который обладает укрепленными
пунктами. Перед Чингисом вставала теперь более грандиозная задача, которой он и
отдался с присущим ему вниманием и выдержкой: поход на Китай.
В то время Китай, в том виде, как его представляют себе обычно и в каком
он теперь существует, распадался на три приблизительно равные части, на три
государства: северо-западные его окраины вместе с прилегающими землями
Великой Гоби, принадлежащими тангутам, государство которых называлось Си¬
ся или Кашин; теперешняя Манджурия и северо-восточная половина собственно
Китая принадлежали джурженям, народу манджуро-т^^нгусского происхождения,
держава которых называлась по имени царствовавшей династии — Цзинь, то есть
Золотой; наконец, юг Китая образовывал самостоятельное государство, в котором
правила национальная китайская династия Сун.
Чингис-хану, после его похода на Тангут — Си-ся, предстояло прежде всего
столкнуться с джурдженями-цзиньцами как с ближайшими соседями. Те же
соображения и инстинкты, которые увлекали раньше степных владельцев на
юг производить набеги на Китай, завоевывать его провинции, влекли теперь и
Чингиса и толкали его к организации большого похода на богатые, культурные
области, где правили цзиньцы. Но, кроме того, у Чингиса были особые причины
жаждать войны с Китаем, войны с государством Цзинь. Действительно, ведь
это цзиньцы, преследуя цели охраны своих северных границ, хотели наложить
свою руку на вольных сынов степей; они для этого поддерживали смуты
среди кочевников, натравливая одно племя на другое. Цзиньцы же, отчасти
собственными силами, отчасти руками татар, уничтожили в XII веке владычество
рода монгол, причем два выдающихся представителя этого рода погибли злою
смертью в столице цзиньцев. Теперь, в начале XIII века, Чингис-хан возводит род
монгол на небывалую высоту, ставит его во главе большого кочевого госуд^ства
и как бы осуществляет его старые мечты, даже далеко превосходит их. Теперь
Чингис-хан пред лицом всех оказывается мстителем за обиды, нанесенные
цзиньцами его предкам, его роду; цзиньцы — его заклятые враги, старые губители
и притеснители; им нужно отмстить жестоко за содеянное. К этому влечет Чингиса
его чувство долга перед своим народом, его родовое сознание. Конечно, помимо
этого, Чингис-хану было очень выгодно стать на такую точку зрения и сделать
набег на Китай, подсказываемый простым расчетом и хищническими инстинктами
171

кочевника, «идейным» в глазах своих родичей и всей монгольской аристократии.
И эти «идейные» начала должны были особенно воодушевлять войска Чингис¬
хана, которые сознавали, что идут не только грабить и разорять богатые области,
но и мстить врагам их императора, старым губителям его славного рода, теперь
объединившего все «поколения, живущие в войлочных кибитках».
Но Чингис-хан не останавливался на этом; он пошел далее, он захотел придать
войне еще и некоторым образом религиозный характер. Вечное Синее Небо
должно помочь ему, потому что оно покровительствует его роду, потому что оно
избрало его; Небо поведет его войска мстить за оскорбления и обиды его родичей,
которые являются оскорблениями Неба. Перед выступлением в поход Чингис¬
хан уединился в юрту, где пробыл три дня, причем окружающие войска и народ
взывали: «Тенгри, Тенгои!» (Небо, Небо!). На четвертый день Чингис вышел из
юрты и объявил, что Вечное Небо даровало ему победу, что они должны идти
мстить цзиньцам.
Рассказывают также, что Чингис-хан взошел на вершину горы, снял шапку,
повесил себе пояс на шею и обратился с мольбой к Вечному Синему Небу,
прося одобрить его решение отомстить цзиньцам за своих родичей-предков, за
злодейское убийство Анбагай-хана.
Готовясь к походу на Китай, монгольский хан имел возможность получить
точные сведения как о положении дел в государстве цзиньцев, так и о расположении
их войск, укрепленных мест, местонахождении их военного снаряжения и других
запасов. Сведения эти Чингис-хан получал от перебежчиков, недовольных
цзиньцами по разным поводам, в силу национальной ^ажды, полезными могли
оказаться Чингис и онгуты — монголы, жившие подле Великой Китайской стены,
на гранях, значит, самого Китая. Но, кроме того, Чингис-хан сумел воспользоваться
указаниями лиц, которые, благодаря своему особому положению и значительной
культурности, могли принести ему особенно ценные данные о цзиньском Китае;
лица эти были мусульманские купцы. Вся торговля Китая с Центральной Азией
находилась тогда в их руках; они хорошо знали все пути, знали о положении дел
в странах, где им приходилось иметь дела, и имели многочисленные знакомства
и связи в самых различных местах. Мусульманские купцы, ведущие торговлю с
монголами и Китаем, принадлежали тогда к редкому кругу лиц, которые знали не
только мусульманскую Центральную Азию, но и далекие степи, и горы Монголии,
и богатые провинции Китая. Чингис давно уже имел случай познакомиться с
этим классом людей и оценить их значение для своих целей. Недаром он в своих
«Поучениях» ссылается на купцов, приводя их' в пример знания своего дела.
«Подобно тому как купцы наши, привозящие парчевые одежды и хорошие вещи,
в надежде барыша становятся чрезвычайно опытными в тех товарах и материях, и
нояны армейские также должны хорошо обучать мальчиков пусканию стрел и езде
на конях, упражнять их в этих делах и делать их столь же смелыми и храбрыми, как
опытны купцы в искусствах, которыми владеют». С другой стороны, мусульманские
купцы имели случаи убедиться в том, что Чингис-хан не только справедливый и
великодушный государь, но и в том, что их интересы совпадают с интересами
монгольского кагана. Купцы видели, как с установлением и утверждением порядка,
вводимого Чингис-ханом, облегчаются торговые сношения с дальними странами и
повышается прибыльность торговли; а Чингис-хан, со своей стороны, видел в купцах
незаменимых лиц, которые могли доставлять его державе различные предметы
производства культурных стран, в чем всегда нуждались кочевники и в чем стала
особенно нуждаться поставленная во главе государства степная аристократия
Чингис-хана. Вот это-то совпадение интересов и обоюдное понимание дела и
вызвали союз Чингис-хана, монгольской степной аристократии, продолжавшей
придерживаться шаманизма, веры отцов своих, с мусульманами-капиталистами и
сделали их верными прив^женцами монгольского завоевателя.
В ту пору, в начале ХП1 века, государство цзиньцев начало уже клониться к
упадку, все же оно далеко не было колоссом на глиняных ногах и незадолго до
вторжения монголов сумело доказать это, отразив ряд нападений внешних врагов.
Чингис-хан поэтому должен был хорошо знать, что идет на очень сильного врага,
располагающего огромными средствами, между прочим, большими укрепленными
городами, снабженными запасами и военными снаряжениями, обнесенными
толстыми и высокими стенами.
172

Чингис выступил в поход весною в 1211 году с берегов Керулена в
сопровождении своих четырех сыновей, Дл^чи, Чагатая, Угедея и Тулуя, и
лучших своих воевод-сподвижников. Чтобы обеспечить себе тыл и безопасность
покидаемых ставок, он оставил в Монголии небольшой отряд. Цзиньцы тоже
знали о готовящемся нападении на их владения со стороны вновь возникшего
кочевого государства и принимали меры к защите, а может быть, и к наступлению
в глубь монгольской Гоби, но, как показали события, меры эти оказались
недостаточными; не удалось цзиньцам выставить такой армии, которую не
могли бы разбить монголы. Войска цзиньского государства были неизмеримо
многочисленнее монгольской кавалерии, которую вел за собой Чингис-хан, но
зато войска Чингиса были на диво дисциплинированны, тогда как у цзиньцев
скоро обнаружился развал, увеличиваемый еще национальной рознью, потому
что в цзиньских полках служили как джурджени, так и китайцы и кидани, потомки
народа, властвовавшего над Китаем перед цзиньцами.
Вступив в пределы враждебного государства, Чингис-хан разбил цзиньского
генерала Даши и сразу, благодаря победе, стал обладателем земель, лежавших за
пределами Великои стены и принадлежавших государству Цзинь. Полководец
Чингиса, с которым мы уже встречались раньше, Джебе-ноян, командированный
со своим корпусом, быстро взял укрепления, прикрывавшие западную столицу
цзиньцев, город Дай-тун-фу. Западная столица скоро была взята Чингис-ханом,
так же как и города Сюань-дэ-фу и Фу-чжоу. В то же время отдельные корпуса
были отправлены Чингисом под командой трех своих старших сыновей для
захвата округов и городов, лежавших на севере провинции Шань-си. Царевичи
тоже справились вполне хорошо со своей задачей. Затем Чингис-хан, лично
руководя войсками, дважды разбил цзинь-ские войска. Крепость, защищавшая
знаменитый горный проход Цзюй-юнь-гуань, через который идет путь поперек
гор, лежащих между Монголией и Китаем, на пекинскую равнину, была захвачена
Джебе-нояном, после чего монголы появились под стенами ^едней столицы
цзиньцев, города, который теперь известен под названием Пекина. Отряды,
посланные Чингисом, захватили затем ряд городов к северу от Пекина вплоть до
моря и, уже зимой, завладели казенными табунами цзиньцев.
В 1212 году началось восстание, понятое киданями, в южной Манджу-рии,
причем глава повстанцев признал себя вассалом Чингиса и получил от него
помощь. Войска же Чингис-хана продолжали военные действия в провинции
Чжили, где монгольский хан несколько раз разбил многочисленные армии
цзиньцев и совершил большие маневры, заставляя отступать и наступать свои
войска. Затем Чингис-хан разделил свою армию на три части: одну, под командой
царевичей Джучи, Чагатая и Угедея, он направил на провинцию Шаньси; другую
— в земли на восток, лежащие около Желтого моря; третью, среднюю, Чингис-хан
сам повел в провинцию Шаньдун.
Все эти армии действовали чрезвычайно успешно, и через несколько месяцев
в руках монгольского императора оказались почти все земли цзиньского
государства, лежавшие на север от реки Хуан-хэ. Только около десяти хорошо
укрепленных городов, е^том числе и Средняя столица — Пекин, избежали этой
участи. Престиж Чингис-хана и его монголов настолько возрос тогда в глазах
его врагов, что ему начали передаваться не только кидане, но и джурджени,
джурдженские военачальники и чиновники. Они поняли, что нашествие Чингис¬
хана совсем не обычный наезд или набег полудиких кочевников и его войска
не нестройные толпы степных наездников, и стали видеть в монгольском хане
будущего владыку Китая, которому суждено низвергнуть цзиньцев и основать
свою новую династию. Чингис-хан тотчас же использовал это отношение к себе
для того, чтобы начать организовывать войска из китайцев, во главе которых
были поставлены китайские же или окитаевшие-ся командиры, действовавшие
под началом и руководством монгольских полководцев.
В начале lzl4 года все монгольские армии, отягощенные огромной добычей,
соединились под Пекином, к северу от города. Чингис не предпринял тогда никаких
наступательных шагов против цзиньской столицы, хорошо понимая всю трудность
взятия большого города, отлично укрепленного, снабженного всем необходимым, где
были к тому же сосредоточены лучшие войска государства, и не дал себе увлечься
блистательным планом захвата знаменитой столицы «Золотого» царства и его
173

императора, потому что видел всю рискованность этого дела и хотел лучше обеспечить
вывоз в родные степи той несметной добычи, которая была захвачена его воинами.
Поэтому Чингис-хан предложил цзиньцам мир, требуя от них выкупа,
который должен был состоять в том, что цзиньский государь выдает свою
дочь за монгольского хана с богатым приданым. Цзиньцы дали свое согласие,
император представил Чингис-хану свою приемную дочь, младшую дочь своего
предшественника, с богатым приданым, которое состояло в значительном
количестве золота и серебра, из пятисот мальчиков, пятисот девочек и трех тысяч
коней. После этого Чингис-хан начал свой отход на родину.
Но враждебные действия вскоре открылись снова, раньше, может быть, чем
того желали цзиньцы, которые надеялись, пользуясь перемирием, восстановить
укрепления, разрушенные монголами, и возвести новые. Мир был нарушен
Чингис-ханом по следующему поводу. Монгольский хан послал было гонцов в
Южный Китай к Сунам, с предложением союза, но цзиньцы оказали решительное
противодействие. Вместе с тем пришло известие, что цзиньский государь покинул
Пекин, оставив там наследника престола, с тем чтобы перенести свою резиденцию
в город Вянь, более отдаленное от границы место; во время этого переселения
императорского двора часть сопровождавших войск, состоявших из киданей,
взбунтовалась, повернула обратно к Пекину и обратилась к Чингис-хану с
изъявлением покорности и просьбой о помощи. Чингис тогда тотчас же двинул
свои войска на цзиньцев. Джебе-ноян опять должен был взять Цзюй-юнь-гуань,
Мукали был направлен в южную Манджу-рию, а другие полководцы вместе с
корпусом передавшихся монголам джурдженей и киданей подошли к средней
столице Пекину и осадили ее.
Армии, посылаемые на помощь цзиньским императором, были разбиты
монголами, и Пекин сдался летом 1215 года.
Чингис-хан в это ^емя находился в местности, лежавшей за Великой стеной,
куда он удалился, изоегая сильных жаров и откуда он мог руководить всеми
действиями, направленными против неприятелей. Получив известие о падении
Пекина, Чингис-хан отправил Шиги-Кутуку и еще двух своих приближенных
сосчитать добычу и в особенности принять цзиньские императорские сокровища.
Цзиньский вельможа, хранивший казну и сокровища своего государя, хотел было
поднести богатые подарки посланцам монгольского хана. Шиги-Кутуку тогда
заявил ему: «В прежнее время золото и ткани Средней столицы принадлежали
цзиньскому государю; а теперь они принадлежат Чингис-кагану; как можно
самовольно брать их». Он не согласился, таким образом, принять подарки; но
не так поступили два его товарища. Узнав о происшедшем, Чингис-хан сделал
выговор принявшим подарки, а Шиги-Кутуку наградил и сказал ему: «Будь у меня
очами и ушами». Так всегда Чингис ревниво относился к своему достоянию, к
тому, что считал принадлежавшим ему, и всегда очень ценил такое отношение к
делу, какое проявил Шиги-Кутуку.
После взятия Пекина Чингис-хан отправил корпус своих войск сделать
набег на Южную столицу цзиньцев, куда удалился их государь, город Бянь,
названный затем Кай-фын-фу. Вряд ли Чингис-хан пре^олагал захватить этот
город и окончательно покончить с цзиньцами; он хорошо понимал, что это дело
будущего и что для этого потребуется еще много лет борьбы. Между тем корпус,
отправленный Чингисом, проник в провинцию Хэнань и дошел до Южной столицы,
после чего была захвачена монголами важная крепость Тун-гуань. Цзиньский двор
еще перед этим совсем пал духом и обратился к Чингису с предложением мира.
Ответ, который дал монгольский хан, явно показывал, что Чингис теперь совсем
уже не думал ограничиваться захватом добычи, а хотел прочно утвердиться в
завоеванных местах. Чингис-хан требовал, чтобы цзиньскии император оставил
бы все провинции на север от реки Хуан-хэ и, отказавшись от титула императора,
стал бы скромно именоваться королем Хэ-наня. Цзиньцы не нашли возможным
согласиться на эти условия, и военные действия продолжались, продолжались
в разных местностях Китая уже под руководством полководцев Чингис-хана,
главным образом Мукали, который вскоре после этого был назначен, сохраняя
свой пост начальника монгольской рати левой стороны, наместником хана. Сам
же Чингис-хан вернулся к своим ставкам на реке Керулен весною 1216 года.
174

X.	Чингис в китайском походе. Встреча с Елюй Чуцаем
Во время войны с цзиньцами, во время этих походов на огромных пространствах,
особенно наглядно и выпукло сказался воинский гений Чингисхана, гении полководца.
Чингис проявил себя не только опытным и искусным вождем армии, смелым и
талантливым руководителем битв и сражений, но и замечательным стратегом,
руководителем большР1х воинских действий и маневров, совершаемых армиями и
отдельными отрядами. С необычайным искусством и знанием людей пользовался он
также услугами своих и передавшихся на его стсшону вражеских полководцев, давая
каждому задания, сообразно его способностям. Огромные организаторские таланты
Чингиса проявились в быстром создании полков и целых корпусов из китайцев,
джурдженей и киданей, которые, подчинившись монгольской военной дисциплине,
увеличивали его силы и позволяли ему сберегать чисто монгольские войсковые части.
Очень часто Чингис-хану приписывают совершение во время похода на Китай
невероятныхжестокостей,избиениетысячпленников,вырезываниенаселенияцелых
г^одов и даже провинций. Но более внимательные и осторожные исследователи
убедились, что все эти рассказы о жестокости Чингиса и его монголов совсем не
соответствуют исторической истине. Это представление о кровожадности Чингиса
опровергается, помимо других данных, уже тем, что массы киданей, китайцев,
простые воины, генералы и вельможи, переходили на сторону монгольского
завоевателя и находили у него приют и возможность поступать к нему на службу.
Это отношение к населению враждебного государства, конечно, не могло помешать
Чингису приказать устроить резню в каком-нибудь китайском городе, который
оказал упорное сопротивление или совершил вероломный поступок по отношению
к монгольским воинам, раз он видел в этом необходимость, диктуемую законами
войны, но никогда он не проявлял ненужной жестокости и кровожадности.
После взятия Пекина Чингис-хану был представлен Елюй Чуцай, потомок
царствовавшего дома киданей. Елюй Чуцай был уже совсем китайцем по культуре
и воззрениям, это был не только хорошо образованный человек, но и автор тонких
и изящных стихотворений. Елюй Чуцай понравился Чингису своей наружностью,
своим высоким ростом, длиной бородой и звучным голосом. Монгольский хан
сказал ему: «Дом Кидань и дом Цзинь были всегда врагами. Я отомстил за тебя».
— «Мой отец, мой дед и я сам, — ответил Елюй Чуцай, — мы все были подданными
и слугами цзиньцев; я был бы криводушным лжецом, если бы питал враждебные
чувства по отношению своего государя и отца». Такой ответ, конечно, должен был
понравиться Чингисхану, который, как известно, всегда и везде, даже у своих врагов,
требовал от вассалов и слуг верного и честного исполнения долга по отношению
к их господину; Чингис, поэтому, оставил Елюй Чуцая при своем дворе. К этому
побуждало хана и то обстоятельство, что Елюй Чуцай славился как искусный
астролог; Чингис видел в нем человека, обладающего такими познаниями, какие
могут принести пользу его державе и ему самому. Это было характерное отношение
Чингиса к представителям духовной культуры цивилизованных наций. Оставаясь
необразованным степняком, не имея никакого понятия о науке и о высших формах
искусства, Чингис-хан всегда хорошо относился ко всем «ученым», потому что
рассчитывал пользоваться их познаниями для своих, хотя бы и примитивных,
целей. При сношениях с чужеземцами Чннгис проявлял ту же поразительную
способность быстро постигать людей и делать правильный выбор. Так случилось и
с Елюй Чуцаем; п|5иближенный за свои астрологические познания, Чуцай сделался
впоследствии выдающимся государственным деятелем монгольской империи.
XI.	Перед походом на Запад
Чингис-хан вернулся из похода на цзиньцев с огромной добычей, которая
состояла главным образом из разного рода золотых и серебряных изделий,
различных тканей, в особенности шелковых, вьючных животных; частью добычи
считались также и рабы, а также всякого рода мастера и художники. Чингис, конечно,
не один завладел этим несметным достоянием, ему отошла только лучшая часть;
остальное пошло его сподвижникам, его темникам, тысячникам и сотникам, всем
монгольским аристократам; не были обездолены и простые воины. В станах Чингиса
с этого времени появляется роскошь, тонкие ткани и сотни ловких китайских
слуг, появляются разные ремесленники, мастера и художники. Колесницы и юрты
станов Чингисовых кажутся китайским путешественникам величественными, им
175

представляется, что такого великолепия не было даже у владык древних гуннов.
Но, в общем, Чингисхан и не думал вводить у себя чопорного придворного этикета
вообще и в обиходе своих ставок оставался при прежних степных обычаях, ничего
не заимствуя от китайцев. Любопытен следующий рассказ китайского генерала
Мэн-хуна о приеме Чингисом сунского посланника: «Однажды... царь (то есть
Чингис-хан) послал за нашим посланником, и когда он пришел, то сказал ему:
нынче играли в мяч, почему же ты не приходил? Тот отвечал, что его не приглашали
и потому он не смел прийти. Тогда царь возразил: ты по прибытии в мое царство
сделался домашним человеком; приходи всякий раз веселиться с нами, когда
бывает пиршество, игра в мяч или облава; к чему еще дожидаться зову? После этого
он захохотал, оштрафовал посланника шестью бокалами и отпустил его к вечеру,
когда он уже чрезвычайно охмелел... Когда наш посланник прощался, то царь
наказывал провожатому: в каждом хорошем городе останавливай его на несколько
дней, давай лучшее вино, чаю, пищи, чтобы хорошие мальчики-музыканты играли
для него на флейте, а красавицы бряцали на инструменте».
Чингис-хан вообще не оказался обольщенным прелестями китайской культуры;
и теперь, после похода на цзиньское государство, после долговременного пребывания
в Китае и непосредственного знакомства с этою страной и с представителями
китайской цивилизации, Чингис по-прежнему продолжал покровительствовать
уйгурской культуре и оказывать ей предпочтение, считая ее самой подходящей для
своих монголов. Действительно, уйгуры из всех культурных народов, с которыми
пришлось столкнуться монголам в XII веке, были самым близким к ним во всех
отношениях; у них, кроме того, сохранились еще разные степные обычаи и воззрения,
благодаря которым они становились особенно близки монголам. Среди уйгуров той
поры были распространены христианство, манихейство, буддизм и магометанство,
но, по разным причинам религии эти не вносили розни и не создавали фанатизма; во
всяком случае национальное сознание у уйгуров главенствовало над религиозным.
Чингис же по-прежнему не оказывал предпочтения никакой религии, по-прежнему
оставался верен преданиям своего народа, оставался верным шаманистом. Не
изменились после похода в Китай и взгляды Чингиса на государство, государственный
строй; Чингис продолжал придерживаться неизменно прежней аристократической
системы и заботиться только о господстве своего рода, поддерживаемого степной
монгольской аристократией. Конечно, теперь с ростом империи Чингису приходилось
увеличивать число лиц из подчинившихся ему культурных народов, которых ему
приходилось брать на службу для замещения должностей, какие невозможно
было поручать монголам, но монгольский хан надеялся, что в недалеком будущем
число таких мест будет все уменьшаться и уменьшаться по мере того, как будут
подрастать сыновья монгольской знати, которые по повелению Чингиса получали
уйгурское образование. Чингис-хан был уверен, что начала, положенные в основу
созданной им империи, останутся незыблемыми и потомков его ожидает блестящее
будущее, если только они будут неуклонно исполнять его «Постановления», его
«Джасак»; уйгурская же образованность не могла, по его представлениям, разрушить
аристократического родового строя, веры в Вечное Синее Небо и духов шаманов и
других степных обычаев и воззрений.
Вернувшись из Китая, Чингис-хан должен был обратить свое главное внимание
на Запад, где еще оставались его заклятые враги, с которыми он решил разделаться
совершенно, отправив двух своих талантливых полководцев: Субеедей-багатура
и Джебе-нояна. Субеедеи был послан против детей Токтоа, главы меркитов,
которым удалось собрать в наиболее глухих местах Алтая некоторые силы.
Субеедей разбил и уничтожил эти остатки меркитов, злых врагов Чингис-хана.
Один из сыновей Токтоа был взят в плен и приведен к царевичу Джучи, которого
он очаровал своим искусством метать стрелы; Джучи обратился поэтому к своему
отцу с просьбой пощадить искусного стрелка. Но Чингис-хан сурово ответил ему,
что завоевал много земель и народов для своего рода и поэтому может обойтись
без отпрыска вражеского племени, и приказал предать смерти сына Токтоа.
Джебе-ноян был отправлен против Кучлука, сына найманского государя, Таян-
хана. После разгрома найманов Кучлук бежал с небольшой шайкой в Семиречье, где ему
удалось, воспользовавшись движением мусульман против Гур-хана, то есть государя
народа кара-китаев, вышедшего из Китая и основавшего там государство в первой
половине лП века, захватить власть в свои руки и утвердиться в Восточном Туркестане.
176

Кучлук очень скоро сам оказался непримиримым врагом мусульман, тем более что
он под влиянием своей жены, знатной кара-китаянки, отказался от христианства и
перешел в буддизм, на который мусульмане смотрели как на идолопоклонство.
Джебе-ноян, отправленный против Кучлука в 1218 году, всего с двумя корпусами
монгольского войска, то есть с силами около 20 000 человек, с необыкновенным
искусством воспользовался притеснениями, которые чинил против мусульман
Кучлук. Монгольский полководец, как достойнейший ученик и сподвижник
своего гениального императора, объявил, вступив во владения Кучлука, что
каждый может исповедывать веру, какую ему будет угодно, и что мирные жители
не потерпят никакого урона. Население скоро убедилось, что слова Джебе-нояна
не простая приманка; благодаря и^мительной дисциплине, которая царила в его
отряде, все происходило так, как бьшо объявлено. Повсюду начались восстания
против Кучлука, и монголов стали принимать как избавителей. Кучлук сделал
попытку остановить монголов в Семиречье, но был разбит и бежал в Кашгарию,
где наконец был настигнут и убит воинами Джебе-нояна.
Этот замечательный полководец и ловкий политик прославил имя Чин-
гиса не только тем, что уничтожил врага своего государя и завоевал для него
обширные области, но и тем, что создал ему и его монголам особый ореол в
глазах всех мусульман. Действительно, небольшой отряд Чингис-хана легко
справился с врагом ислама, не причинив мирным жителям никакого вреда, тогда
как тогдашний могущественный мусульманский государь, хорезмшах Мухаммед,
не мог ничего поделать и должен был сам опустошить свои владения на правом
берегу Сьф-Дарьи, чтобы они не достались только Кучлуку.
Это обстоятельство сыграло значительную роль в столкновении Чингисхана с
хорезмшахом, которое было ускорено особыми событиями, тоже не послужившими
к славе этого мусульманского владыки и вызвавшими монгольское нашествие.
XII.	Поход на Запад
Захват Чингис-ханом Пекина и произведенный им разгром Цзиньской державы
прославили имя монгольского хана и вызвали живой интерес к монгольскому
завоевателю у хорезмшаха, который сам мечтал завладеть богатствами Китая. В
тогдашней восточной части мусульманского мира постепенно достигла господства
династия турецкого (тюркского) происхождения хорезм-шахов, искусно
использовавшая природные условия своих коренных владений, лежавших по Аму-
Дарье. Представитель этой династии, современник Чингис-хана, был хорезмшах
Ала-ад-дин Мухаммед, которому принадлежали Туркестан, Афганистан и Персия.
Государство хорезмшаха было громадно, но зато сильно расстроено. Мухаммед сумел
восстановить против себя как му^льманское духовенство, так и военное сословие,
не шли за ним и народные массы. В государстве его не было объединяющего центра,
как и не было у его подданных представления о государстве хорезмшаха как о своем
отечестве; население областей, подчинявшихся хорезмшаху Мухаммеду, не могло
быть даже объединено им на почве мусульманского религиозного самосознания,
потому что он сам не раз оскорблял религиозные чувства мусульман.
Узнавобуспешном нападении монголов наКитаи,хорезмшахотправил кЧингис-
хану посольство, которое должно было проверить ходившие слухи о монгольском
завоевателе и собрать достоверные сведения о его силах. Посольство это попало
к Чингис-хану уже после занятия Пекина монголами и было очень милостиво
принято Чингисом. Монгольский император был рад возможности установить
торговые сношения с культурными странами мусульманского Востока, сношения,
которые позволили бы найти монгольским кочевникам, производящим так мало,
новый прилив необходимых им изделий и товаров. По рассказам своих давнишних
приспешников — мусульманских купцов — Чингис-хан хорошо знал о государстве
хорезмшаха и вполне правильно учитывал все выгоды от возможности воити с ним
в правильные торговые сношения. Хорошо это понимали и мусульманские купцы,
которые лишний раз могли убедиться в том, что их интересы как капиталистов
вполне совпадают с интересами хотя и иноверного, но безусловно веротерпимого,
щедрого и могучего монгольского государя.
Чингис-хан велел передать хорезмшаху, что считает его повелителем Запада,
как себя владыкой Востока, и будет очень рад их взаимной дружбе и тому, чтобы
купцы могли бы свободно переезжать из одной страны в другую. Пользуясь тем,
177

что границы владений Чингис-хана и хорезмшаха стали соприкасаться, купцы
из владений Мухаммеда одновременно с посольством хорезмшаха снарядили
торговый караван, который благополучно и достиг орды Чингиса. Мусульманские
купцы были приняты тоже радушно и даже с большим почетом. Но, очевидно,
вновь прибывшие мусульмане не имели настоящего представления о Чингис-хане,
потому что они вызвали гнев монгольского хана назначением, слишком высокой
цены за свои товары. Впрочем, купцам вскоре же пришлось убедиться как в том,
что предметы, привезенные ими, не составляют новинки для монголов, так и в
справедливости и великодушии монгольского императора.
В ответ на посольство хорезмшаха Чингис-хан, со своей стороны, снарядил
к нему послов и торговый караван, причем личный состав как посольства, так
и каравана монгольского хана состоял из мусульманских купцов, уроженцев
Хорезма, Бухары и других владений, принадлежавших хорезмшаху Мухаммеду.
Послы везли Мухаммеду богатые подарки и предложение Чингисхана упрочить
безопасность торговых сношений между обоими государствами. Посольство и
караван прибыли во владения хорезмшаха в 1218 году. Но в то время, как Мухаммед
ггоинимал послов монгольского государя, торговый караван был разграблен в
Отраре, а купцы все перебиты по приказанию наместника хорезмшаха. Посланцы
Чингис-хана пали жертвой жадности и подозрительности хорезмшаха; Мухаммед
хотя и не отдавал, быть может, приказа избить посланцев, но после катастрофы стал
на сторону своего наместника и отказался его выдать. Наоборот, он нанес новое
оскорбление Чингис-хану, приказал убить его посла, явившегося с требованием
выдачи отрар-ского наместника, а спутникам его отрезал бороды.
Тогда воина стала неизбежной. Чингис-хан, вначале проявивший свою обыч¬
ную сдержанность и надеявшийся уладить дело миром, теперь почувствовал
себя глубоко оскорбленным варварским поступком хорезмшаха Мухаммеда, тем
более что по понятиям монголов особа посла считалась священной. Говорят, чтб,
получив известие об отрарском избиении, Чингис-хан пролил слезы негодования
и, по своему обыкновению, обратился к Вечному Синему Небу, к которому он
всегда прибегал в трудные минуты своей жизни. Взойдя на вершину горы, он снял
с себя шапку, надел свой пояс на шею и молил Вечное Небо помочь ему отмстить
за нанесенное оскорбление.
Когда Джебе-ноян закончил свой поход против Кучлука, Чингис всецело
отдался приготовлениям к походу на запад, походу, который опрокинул столько
государств и получил такое значение во всемирной истории.
Чингис-хан созвал сейм — курултай, на который съехались все члены
императорского дома, сподвижники Чингиса и вообще монгольская родовая
аристократия. Курултай был собран Чингисом, конечно, не для того, чтобы
получить одобрение своим планам со стороны своих родичей и знати, а для того,
чтобы иметь возможность наилучшим образом организовать новое большое
предприятие и лично дать всем необходимые руководящие наставления. Вообще,
в монгольском курултае отнюдь нельзя видеть подобие парламента европейских
государств или народного собрания греческих городов-республик. Власть
монгольского хана, в особенности такого, как Чингис, бьша неограниченна.
С особым старанием готовился к походу на запад Чингис-хан потому, что,
очевидно, преувеличивал силу и мощь хорезмшаха Мухаммеда, что было весьма
вероятно, потому что все свои сведения Чингис черпал у мусульманских
купцов, которые, по весьма понятным причинам, изображали Мухаммеда более
могущественным, чем он был на самом деле. Впрочем, осторожность всегда была
одним из качеств Чингис-хана, и в особенности осторожность в военном деле.
Наместником своим в Монголии Чингис повелел быть младшему брату;
Мукали с войсками левой стороны был оставлен по-прежнему в Китае, где мог
продолжать завоевание страны. С собой Чингис взял в поход свою супругу Кулан;
вместе с монгольским каганом отправились все главные его сподвижники, все
четыре царевича; Елюй Чуцай тоже должен был ехать вместе с Чингисом. Чингис¬
хан двинул на запад все имевшиеся у него в распоряжении силы, присоединив к
ним и некоторое количество войск, которые были выставлены его вассалами.
Между прочим, Чингис-хан потребовал вспомогательные войска от тангутского
государя, против которого он предпринимал победоносный поход в 1218 году. «Ты
обещался быть у меня правой рукою. Теперь народ сартагул (так монголы называли
178

хорезмийцев) убил моих послов, и я иду требовать у него удовлетворения; ты будь
моей правой рукой», — приказал сказать Чингис-хан тангутскому государю. Прежде
чем тот успел дать ответ монгольскому послу, сановник его Ашаганбо сказал: «Если
силы у тебя не достает, так не будь и царем». Тангутский государь согласился со
словами своего сановника и отказался выставить вспомогательное войско. Чингис,
узнав об этом, сказал: «Как смел Ашаганбо говорить так? Разве мне трудно двинуть
мою рать прямо на них? Но, согласно моему плану, не стану воевать с ними, а если
Небо поможет мне и сохранит меня, то пойду на них по возвращении от сартагул».
Чингис-хан, действительно, имел полное право говорить о своих планах,
потому что перед отправлением в поход он составил подробный и основательный
план будущей кампании, отлично изучив по рассказам мусульманских купцов те
земли, куда он предполагал двинуть свои войска; хорошо был осведомлен Чингис¬
хан и о политическом положении своих врагов и сумел искусно использовать
недовольство, царившее во владениях хорезмшаха против Мухаммеда.
Двинувшись в поход со своими главными силами, Чингис-хан лето 1219 года
провел на Иртыше и, пойдя далее, осенью в Каялыке присоединил к себе войска
своих вассалов. Войска Чингиса до начала враящебных действий занимались
облавными охотами, которые служили для добывания провианта, а также
военными маневрами, и откармливанием своих коней. Все войска, собранные
Чингисом против хорезмшаха, вряд ли превосходили 200 000 человек.
Хорезмшах располагал силами гораздо более многочисленными, но зато по
своему качеству силы эти значительно уступали войскам Чингис-хана. Войска
хорезмшаха, прежде всего, были разноплеменными, плохо дисциплинированны,
хорезмшах не довд)ял своим полководцам и боялся объединять свои армии в одном
месте. Затем, в войсках хорезмшаха не оказалось настоящего полководца, который
мог бы действительно руководить массами своих воинов; многие из сторонников
хорезмшаха оказались способными совершать геройские подвиги во главе
небольших отрядов, но никто, даже энергичный и талантливый сын Мухаммеда,
Джелаль-ад-дин, не умел предводительствовать и руководить большими военными
силами. Между тем в монгольских войсках, надвигавшихся на хорезмшаха с востока,
царила железная дисциплина, во главе «тысяч» и корпусов стояли испытанные, часто
очень талантливые полководцы, а во главе всей монгольской армии стоял человек,
которого, без страха за преувеличение, можно было назвать военным гением.
Хорезмшах Мухаммед не решился встретить своего противника в открытом
поле, он оставил по разным г^одам Туркестана значительные гарнизоны, а сам
удалился в глубь государства собирать ополчение. Хорезмшах не мог даже надеяться
вызвать религиозную вражду мусульман против нападающих врагов-язычников.
Непосредственные причины, вызвавшие нашествие Чингис-хана, были известны,
конечно, многим; причем хорошо было известно, что огромное большинство перебитых
в Отраре посланцев Чингиса были мусульмане. Кроме того, совершенно невозможно
было уже скрыть того обстоятельства, что один из полководцев Чингис-хана, Джебе-
ноян, легко расправился с гонителем мусульман, Кучлуком, и действительно оказался
освободителем мусульманского населения Восточного Туркестана.
XIII.	Военные действия Чингиса
в Туркестане, Афганистане и Персии
Осенью 1219 года Чингис-хан подошел к Отрару и осадил его; так началась эта
знаменитая война. Оставив несколько корпусов для осады, Чингис двинул часть
своих сил под командой Джучи вниз по С^-Дарье, а небольшой отряд — вверх. Сам
же Чингис-хан, вместе с младшим сыном Тулуем, пошел на Бухару. В Отраре, еще до
падения города, на сторону Чингиса перешел важный сановник, который и доставил
монгольскому императору самые точные сведения о положении дел в государстве
хорезмшаха. Благодаря редкой дисциплине монгольского войска Чингис-хан имел
возможность пройти крепость Зернук и город Нур, не задерживаясь там нисколько;
оба города сдались монголам добровольно, почему жители сохранили жизнь и
имущество. Монголы разрушили только укрепления и набрали отряды для осадных
работ; жители Нура должны были, кроме того, выплатить известную сумму.
В начале 1220 года Чингис-хан подошел к Бухаре и осадил этот город. Гарнизон
очень скоро решил покинуть город и пробиться через ряды осаждающих; но это
удалось сделать очень немногим; большинство же пало в битве. После этого жители
179

Бухары решили сдаться; только небольшой отряд, засевший в цитадели, продолжал
сопротивляться. Ч^ез двенадцать дней цитадель была взята и все защитники перебиты.
Чингис-хан потре&вал после сдачи Бухары списки богатых купцов, сановников и
старейшин и на основании этих списков производил поборы; наконец, все жители
должны были покинуть город только в одной одежде. Оставленный город был отдан
Чинги-сом на разграбление своим воинам; во время этих грабежей город сгорел.
Из Бухары Чингис-хан с главными силами двинулся к Самарканду, ведя за
собой толпы пленников, которых монголы употребляли для осадных работ. В это
же время к Чингису подошли корпуса, оставленные им для осады Отра-ра. После
^одолжительной осады и отчаянного сопротивления защитников цитадели
Отрар был взят, причем был захвачен и главный виновник избиения посланцев
Чингиса. Его привели к монгольскому императору и тот удовлетворил свою
жажду мести, предав наместника жестокой казни.
После неудачной вылазки на пятый день гарнизон и местные жители решили сдаться
Чингис-хану. Вступив в город, монголы разрушили укрепления, вывели жителей
вон и подвергли разграблению их имущество; на этот раз только пощажено было
мусульманское духовенство и те лица, какие находились под его покровительством.
Взяв штурмом цитадель, Чингис жестоко расправился со сдавшимся ему гарнизоном
города, состоявшим из турецких (тюркских) воинов хорезмшаха: все они вместе
со своим предводителем были перебиты. Так Чингис хотел устрашить турецких
защитников хорезмшаха и отбить у них охоту к сопротивлению монголам.
Находясь под Самаркандом, Чингис получил известие о том, что его отряды,
посланные им вверх и вниз по Аму-Дарье, действовали также успешно. Тогда
он отправил снова несколько отрядов для завоевания разных городов, а для
преследования хорезмшаха двинул три тьмы (корпуса) под командой Джебе-
нояна, Субеедей-багатура и Тогучар-багатура. Эти полководцы получили задание
переправиться через Аму-Дарью и, не трогая городов и мирных жителей, поскольку
это представлялось возможным, преследовать оез устали хорезмшаха Мухаммеда.
Чингис-хан знал, что его враг бежит в глубь своих владений для того, чтобы собрать
значительные силы и организовать сопротивление. Чингис, получив точные
сведения, отправил особые отряды под начальством своих лучших полководцев, в
особенности таких талантливых, как Джебе и Субеедей, с тем чтобы они, приведя
все в расстройство, зашли бы в глубокий тыл неприятелю, после чего Чингис мог
бы двинуться сам с главными силами и напасть на противников с двух сторон. Но
хорезмшах не сумел организовать никакого сопротивления; ему удалось, правда,
ускользнуть от неустанно преследующих его отрядов Джебе и Субее-дея и достигнуть
одного островка на Каспийском море, где он вскоре и умер. Монгольские же
полководцы, Джебе и Субеедей, совершили после этого свой поистине изумительный
поход через Кавказ, проникли в южнорусские степи, где разбили русских князей при
Калке и через Кипчакские степи вернулись к Чингис-хану.
Лето 1220 года Чингис-хан провел в окрестностях НеССфа, где впоследствии
возник город Карши. Это были места, очень удобные для летовок кочевников.
Чингис и воспользовался ими, чтобы поправить своих коней и дать возможность
отдохнуть своим ратникам. Между тем недавно завоеванные монголами
земли Туркестана стали уже оправляться от последствий войны; монгольский
император принял ряд мер для восстановления мирной жизни. В завоеванных
городах Чингис-хан сажал своих наместников-губернаторов, обычно из среды
самих же мусульман; в городах же, где оставались монгольские гарнизоны, вместе
с туземным губернатором ставился еще и монгольский правитель.
Осенью Чингис-хан подошел к Тармизу, который и был взят им после серьезного
сопротивления штурмом. Во время кратковременной осады этого города Чингису
большую службу сослужили катапульты (метательные сооружения), которые
заставили замолчать орудия неприятелей и дали ему возможность продвинуть к
стенам штурмующие колонны. Катапульты эти были построены для Чингис-хана
мусульманскими инженерами. Чингис вообще умел замечательно хорошо использовать
все средства и возможности, какими располагали завоевываемые им культурные
народы,, причем находившиеся у него на службе представители этих народов всегда
были простым орудием в его руках и должны были послушно выполнять его волю.
Зиму 1220—1221 гг. Чингис-хан провел на удобных для зимовок берегах Аму-
Дарьи, отправив поздней осенью сильный отряд под командой трех царевичей и
180

Богурчи-нояна против Хорезма и его столицы, Гурганджа, которые находились тогда
в цветущем состоянии и могли бы оказаться опасными для разрозненных корпусов
армии Чингис-хана. В Хорезме правила энергичная мать хорезмшаха, Туркан-катун.
Но на этот раз она предпочла бежать, как толькс^знала оо оставлении Аму-Дарьи
хорезмпгахом, и была захвачена монголами уже в Персии; впоследствии эта властная
и жестокая женщина была увезена Чингис-ханом в Монголию, где прожила еще
довольно долго, пережив великого «завоевателя мира». После продолжительной
осады Гургандж был взят монголами; Чагатай и Угедеи вернулись весною 1221 года
к своему отцу, который в то время осаждал Талькан.
Чингис-хан, переправившись через Аму-Дарью весной 1221 года, занял Балх
и пздошел к Талькану, отрядив отдельные корпуса своей армии для выполнения
особых поручений; так, царевич Тулуй был послан на Хорасан.
Между тем сын хорезмшаха Мухаммеда, Джелаль-ад-дин, которому удалось,
после того как он оставил Хорезм, ускользнуть от монгольских отрядов, нанеся даже
одному из них поражение, прибыл в Газну, в Афганистане, и здесь стал организовывать
силы для нападения на Чингис-хана. Это был очень храбрый и энергичный человек,
который не хотел подражать своему отцу и решился броситься в борьбу с Чингис¬
ханом, не особенно задумываясь о качествах монгольского войска и его вождя и
о своих собственных силах, которые были далеко не надежны; но на это решение
его толкала личная храбрость, может быть, чувство долга и главным о^азом
темперамент авантюриста. Против Джелаль-ад-дина Чингис-хан отправил шиги-
Кутуку-нояна, с которым мы уже встречалис1^аньше. Монгольский полководец
потерпел поражение от Джелаль-ад-дина при Первоне. Шиги-1^туку должен был
с остатками своего отряда вернуться к Чингис-хану. Битва эта бьша единственной
крупной неудачей монголов за всю войну. Чингис-хан и в данном случае обнаружил
величие духа и с полным спокойствием принял известие о поражении своего отряда.
«Шиги-Кутуку, — заметил он, — привык всегда быть победителем и еще никогда не
испытывал жестокости судьбы; теперь, когда он испытал эту жестокость, он будет
осторожнее». Чингис, который сам не раз испытал эту «жестокость судьбы», любил
напоминать своим полководцам о превратности счастья, особенно ценя в людях
качество, которым сам обладал в полной мере, — осторожность. Так, например,
получив известие об успешных действиях Джебе-нояна против Кучлука, он послал
ему сказать, чтобы он не гордился победой, потому что гордость погубила Ван-хана
ке-реитского и Таян-хана найманского. Чингис-хан вообще очень любил Шиги-
Кутуку за его светлый ум, за способности к усвоению нового и за удаль, которую тот
проявил еще в ранней молодости. Однажды стану Чингис-хана пришлось кочевать
в лютую стужу, при глубоком снеге. Невдалеке от кочующих пробежало стадо
оленей. Шиги-Кутуку, которому тогда было пятнадцать лет, заметил их, попросил
разрешения у начальника стана отправиться преследовать животных, которые не
могли бежать быстро из-за глубокого снега. Вечером, когда стан остановился на
ночлег, Чингис заметил отсутствие Шиги-Кутуку и, узнав как было дело, разгневался
на начальника стана за то, что тот отпустил мальчика в такую стужу. Но как раз в
то время явился Шиги-Кутуку и объявил, что из тридцати оленей он убил двадцать
семь; туши их, действительно, были найдены потом в снегу — Чингису пришелся по
душе отважный поступок мальчика, и он полюбил его е ще больше.
Выяснив степень поражения Шиги-Кутуку, Чингис-хан стал принимать меры для
того, чтобы исправить последствия этой неудачи. Джелаль-ад-дин же воспользовался
своей победой только для того, чтобы варварски замучить пленных монголов; он
не сумел даже прекратить ссор в среде своих военачальников и не дать разгореться
национальным страстям в своем разноплеменном войске, лишний раз показывая, что
он был смелым авантюристом, а не настоящим полководцем. Так как Талькан был уже
взят монголами, Чингис-хан двинулся против Джелаль-ад-дина с главными силами. По
дороге Чингис осмотрел поле битвы при Первоне и сделал выговор за неудачный выбор
позиции. Джелаль-ад-дин продолжал отступать, и Чингису пришлось преследовать
его до самого Инда, на берегах которого и произошла решительная битва осенью 1221
года. Джелаль-ад-дин не успел переправиться на др^ой берег, не успел переправить
и свое семейство, и свое достояние. 6 происшедшей битве, в которой монгольскими
войсками Чингис-хан руководил лично, Джелаль-ад-дин потерпел полное поражение,
не помогла ему и личная храбрость, и мужество окружавших его. Мусульманские
войска были быстро смяты ударом корпуса багатуров, которых Чингис-хан искусно
181

ввел в бой в самый нужный момент. Окруженный с трех сторон линиями монгольской
кавалерии, Джелаль-ад-дин, бросая все, оставляя своих жен и детей победителям,
кинулся с конем в Инд и переправился на другой берег. Говорят, Чингис-хан не оставил
без внимания смелого поступка своего врага и сказал своим сыновьям, что они должны
брать пример с этого мусульманского храбреца.
Битва при Инде была единственной за всю войну, когда мусульмане решились в
открытом поле сопротивляться самому Чингис-хану, и в памяти монголов Джелаль-
ад-дин сделался главным враго\^ Чингиса. О хорезмшахе Мухаммеде, игравшем
такую жалкую роль, они позабьши; чествуя знамя Чингиса, которое водило их когда-
то к славным победам, современные монголы поминают только Джелаль-ад-дина и
благодарят духа — 5фанителя войска за поражение, которое ему было нанесено.
Так как царевич '^луй блистательно выполнил возложенную на него задачу, покорив
в краткий срок три больших города Хорасана: Мерв, Нишабур и Герат, то Чиншс-хан
решил двинуться назад; вначале он предполагал идти через Индию, Гималаи и Тибет,
но ряд обстоятельств помешал выполнению этого плана. Прежде всего, пути через
горы были завалены снегами, затем гадатели, в том числе и знаменитый Елюй Чуцай,
советовали Чингис-хану не проникать в Индию, а к голосу гадателей монгольский хан
прислушивался всегда; наконец, пришло известие о явном восстании тангутов. Лето
lz22 года Чингис-хан провел в прохладных местах близ Гиндукуша.
Поход Чингиса на Инд и возвращение по северной части Афганистана, где
было много еще не покоренных горных крепостей, может считаться одним
из самых замечательных военных дел грозного завоевателя. Действительно,
несмотря на самые тяжелые местные условия, монгольская армия, руководимая
своим гениальным вождем, ни разу не была поставлена в трудное положение.
Весной в 1222 году к Чингису прибыл из Китая знаменитый даос, монах Чан
Чунь. Чингис давно уже слыхал о его благочестивой жизни и еще в 1219 году
пригласил его к себе, желая, по-видимому, получить «лекарство для вечной
жизни», так как слыхал о том, что последователи китайского мыслителя Лао-цзы
— даосы занимаются отысканием «философского камня» и очень сильны в магии.
На самом же деле Чан Чунь, философ и поэт, принадлежал к школе даосизма,
которая искала в психическом мире этого «Дао» (философского камня) и отвергала
материальную алхимию, которой занимались другие школы.
Когда китайский отшельник, которому во время его долгого и трудного пути по
приказу кагана везде оказывали большой почет, прибыл в Самарканд и прожил там
некоторое время, к нему прибыл из ханской ставки посланец с таким повелением
Чингис-хана: «Святой муж! Ты пришел из страны восхода солнца, пробрался с
трудом через горы и долины и утрудился крайне. Теперь я уже возвращаюсь и
нетерпеливо желаю слышать толкование Дао; не поленись встретить меня».
Чан Чунь отправился тогда в стан императора, который находился к югу
от Гиндукуша, и вскоре мог представиться Чингис-хану. Грозный завоеватель
милостиво встретил даосского монаха и приветствовал его такими словами:
«Другие дворы приглашали тебя, но ты отказался, а теперь пришел сюда из-за
10 000 ли; мне это весьма приятно». Чингис-хан затем пригласил Чан Чуня сесть
и приказал подать угощение; потом он спросил даоса: «Святой 1у^ж! Ты пришел
издалека; какое у тебя есть лекарство для вечной жизни, чтобы снабдить им меня?»
Узнав, что «есть средства хранить свою жизнь, но нет лекарства бессмертия»,
Чингис-хан ничем не выразил своего разочарования или недовольства; наоборот,
он похвалил чистосердечие и прямоту китайского философа. Назначен был уже
день для слушания наставлений Чан Чуня, но пришлось его отложить из-за
воинских дел; в горах было много еще неприятельских отрядов.
Отпущенный обратно в Самарканд, Чан Чунь прибыл вновь к Чингисхану
осенью 1222 г., когда монгольский имп^атор двигался уже обратно в Монголию, и
некоторое время ехал вместе со ставкой Чингис-хана. В пути император заботился
о философе, приглашал его «каждый день являться к нему обедать» и присылал
ему виноградного вина, дыни и закуски. Затем Чингис-хан три раза слушал
наставления китайского мудреца, причем принимал его в особо убранной юрте,
где не было прислужниц. «То, что говорил учитель, хан приказал тайши Ахаю
(родом кара-китайцу, он был ханским наместником в Самарканде) передавать ему
на монгольском языке. Слова его были крайне приятны, и по мысли Чингиса 19-
го числа, в ясную ночь, он позвал его опять: учитель объяснял ему учение. Хан
182

чрезвычайно был доволен. 23-го числа снова пригласил его в палатку, с такими
же знаками уважения, он слушал учителя с видимым удовольствием, повелев
присутствующим записывать его слова; кроме того, приказал изложить их
китайским письмом для того, чтобы не забыть их. Он сказал присутствующим:
„Шень-сянь три раза объяснял мне средства к поддержанию жизни; я глубоко
вложил его слова в сердце; не нужно разглашать их вне»».
Зимою 1222 года Чингис стоял под Самаркандом, а в конце января он был уже
на правом берегу Сыр-Дарьи.
Монгольский император был глубоко заинтересован беседами с китайским
философом, с которым он встречался еще несколько раз, обращаясь к нему с разными
вопросами, например о громе, и всегда относился с большим вниманием ко всему,
что говорил ему Чан Чунь. Однажды Чингис-хан собрал царевичей, полководцев и
вельмож своих и обратился к ним с такими словами: «Китайцы чтят Шень-сяня, как
вы чтите Небо; я теперь еще более убедился, что он действительно небесный человек».
«Небо внушило ему, — сказал он затем собравшимся, передав им то, что слыхал раньше
от философа, — то, что он говорил мне. Вы, каждый, запишите то в своем сердце».
В марте Чингис-хан стоял в степи на берегу реки Чирчика. Здесь, около
«восточных гор», охотясь на вепря, Чингис упал с коня и едва не был убит вепрем.
Чан Чунь воспользовался этим случаем, чтобы убедить императора поменьше
охотиться вследствие преклонного возраста. «Падение с лошади, — сказал он,
— есть указание Неба; а то, что вепрь не смел подвинуться вперед, есть знак
покровительства Неба». «Я сам уже понял это, — ответил ему Чингис-хан, — твой
совет весьма хорош; мы, монголы, с ранних лет привыкли стрелять верхом и не
можем вдруг оставить эту привычку. Впрочем, слова твои я вложил в сердце».
Вскоре после этого Чан Чунь попросил позволения вернуться на родину и
распрощался навсегда с великим монгольским императором, который среди
оранных тревог и шумной лагерной жизни так чудесно сумел оценить философа.
Весною 1223 года Чингис-хан на берегу Сыр-Дарьи встретился с сыновьями
Чагатаем и Угедеем, которые зимовали около устья Заряфшана, занимаясь птичьей
охотой. На равнине Кулан-баши устроена была грандиозная охота на диких
ослов, которых подогнал из Кипчакских степей Джучи, который после долгого
отсутствия прибыл теперь на свидание с отцом, пригнав еще, кроме онагров, в
виде подарка 20 000 белых коней.
Продвигаясь далее на восток, Чингис-хан лето 1224 года провел на Иртыше
и в Монголию, в свои ставки, прибыл только в 1225 году. На границе бывших
владений найманов он был встречен двумя царевичами, детьми своего младшего
сына Тулуя, Кубилаем и Хулагу, один из которых стал впоследствии великим
каганом и повелителем Китая, а другой — владыкой Персии.
Маленькие царевичи были в первый раз на охоте; так каку монголов был обычай
натирать мясом и жиром средний палец руки юноши, впервые отправившегося
на охоту, то Чингис-хан сам совершил этот обряд по отношени1б своих внуков.
Вместе с Чингисом вернулись на родину и три младших его сына; один старший,
Джучи, остался в Кипчакских степях.
Так закончился этот поход, сыгравший важную роль в жизни Азии, а вместе с
тем и в жизни всего мш?а, потому что он положил начало монгольскому господству
в Средней Азии и образованию новых государств, возникших на развалинах
имп^ии монголов.
Чингис-хан вернулся на родину, не закончив завоевания всех земель,
принадлежавших хорезмшаху; но в значительной части этих владений власть
монголов была закреплена вполне. Установлено было новое управление, и страна
начала быстро оправляться от разгрома.
XIV.	Поход на Тангут. Смерть Чингис-хана
Зиму 1225-1226 гг. и лето 1226 г. Чингис-хан провел в своих ордах на берегу
р^еки Толы, где некогда была ставка Ван-хана кереитского, тогдашнего сюзерена
Темучина. Теперь престарелый монгольский император видел себя на вершине
славы. Он стоял во главе огромнейшей империи, организованной и послушной
его воле, стоял во главе верного и прославленного победами войска, окруженный
сподвижниками, которые с давних пор трудились над созданием его державы. И
сподвижники эти были не раболепные слуги и придворные льстецы, а надежные
183

и талантливые исполнители его указаний и заданий, которым Чингис мог
повторить свои слова, обращенные к Богурчи-нояну: «Ты с Мукали помогал
мне и заставлял делать то, что следовало делать, порицал меня и останавливал в
том, что не следовало делать; через то я и достиг этого великого сана». И только
старший сын его, Джучи, давал ему повод беспокоиться. По-видимому, это было
единственное облако, которое омрачало тогда спокойное небо его жизни. У Джучи
же замечалось явное стремление обособиться от отца, от империи и создать себе
из своего удела, к которому была присоединена часть вновь завоеванных земель,
самостоятельное государство. Джучи еще во время похода на запад был недоволен
образом действия своего отца и послушных воли императора братьев; теп^ь же,
пользуясь тем, что находится вдали от ставки Чингиса, в своем уделе, Джучи
прямо стал высказывать неповиновение отцу-императору.
Остался у Чингиса, впрочем, и еще неотмщенный враг — тангутский царь,
не пославший монголам вспомогательного отряда. Теперь Чингис-хан решил
направить на него силу своего оружия, не забывая, таким образом, сказанных
когда-то, перед отправлением в поход на запад, слов. Конечно, не одна только жажда
мести толкала Чингиса на войну с Тангутом. Были у него и другие соображения,
почему он считал совершенно необходимым завоевание этого государства.
После ухода Чингис-хана с армией из Китая, цзиньцам удалось занять снова
большую часть своих владений и Мукали, назначенному наместником кагана,
пришлось повести длительную борьбу; государство цзиньцев, этих заклятых врагов
дома Чингиса, продолжало, таким образом, существовать. И Чингис-хан хорошо
понимал, что благодаря географическим условиям трудно, почти невозможно, будет
уничтожить его до тех пор, пока власть монголов не утвердится в Тангуте, откуда
легче всего сделать нападение на столицу цзиньцев. Чингис-хан придавал походу на
Тангут такое значение, что, несмотря на свой преклонный возраст, решил сам вести
свое войско, не доверяя выполнения задачи кому-нибудь из своих сподвижников.
С другой стороны, это решение монгольского императора показывает, что он и в
глубокой старости сохранил свои дневные и телесные силы.
Чингис-хан двинулся в поход на Тангут, который оказался последним в его жизни
походом, осенью 1226 года, взяв с собой супр^ Есуй; царевичи также сопровождали
его. Поход этот увенчался полным успехом, оимою на облавной охоте Чингис упал с
коня, который, испугавшись дикой лошади, водившейся в тех местах, сбросил с себя
престарелого всадника. Чингис после падения почувствовал себя настолько плохо, что
царевичи и старшие полководцы начали совещаться о том, как быть. На совещании
один из полководцев сказал следующее: «Тангуты народ оседлый, живущий в городах;
он не может скочевать; мы теперь воротимся и, когда каган выздоровеет, снова придем
сюда». Собрание согласилось с этим мнением. Когда эти слова, такие характерные для
кочевника, были доложены Чингис-хану, он не согласился: «Когда мы уйдем, тангуты
непременно подумают, что я убоялся их. Я здесь буду лечиться, наперед пошлем к
ним человека; посмотрим, что они скажут». К тангутскому царю было отправлено
такое послание Чингисом: «Ты прежде обещался быть у нас правою рукою, а когда я
шел на мусульман, ты не последовал за мной; кроме того, еще поносил меня. Теперь,
покорив мусульман, я требую от тебя удовлетворения за прежние слова твои». Со
стороны тангут-ского государя последовал дерзкий ответ, вызвавший гнев Чингиса.
«Слыша такие надменные речи, — воскликнул он, — возможно ли нам уйти отсюда.
Умру, но потребую от него отчета; клянусь в том Вечным Небом». Слова Чингиса
оказались пророческими, он уничтожил своего врага, но зато, действительно, умер
во время этого тангутского похода.
Военные же события развивались следующим образом. Чингис-хан, как и в
предыдущие большие походы, не только водил свои войска в битвы и осаждал
города, но руководил всем театром военных действий, направляя свои отдельные
корпуса в те места и против тех вражеских сил, какие ему представлялись наиболее
важными; тангуты оказывали упорное сопротивление; но их города, один за другим,
переходили в руки монголов, а их армии оыли разбиваемы или самим Чингисом,
или его полководцами. Взяв город Лин-джоу, войска Чингис-хана осадили столицу
Тангута, город Нинь-ся. Сам же Чингис на лето 1227 года остановился в области
Цин-шуй-сян, на берегу реки Си-цзян, недалеко от города Цин-джоу. В этой
местности и суждено было скончаться грозному монгольскому императору.
184

Чингис-хан умер в августе 1227 года, 72-х лет от роду, незадолго до смерти
получив известие о смерти своего старшего сына, Джучи. По-видимому, он
предчувствовал свою кончину и успел поэтому сделать предсмертные распоряжения.
Из царевичей при умирающем императоре находился один его любимый сын, Тулуй.
Уже на смертном одре Чингис-хан указал Тулую и другим находящимся при нем
полководцам план похода на цзиньцев; затем он распорядился о том, чтобы государь
Тангута вместе со всеми своими присными был убит по сдаче столицы, вместе с тем
Чингис запретил до той поры разглашать о своей смерти. «Он прошел из тленного
мира и трон царства оставил славному роду», повествует нам Рашид ад-дин.
Тело Чингис-хана было увезено в Монголию, к его славным ордам, где
императора оплакивали царевичи, нояны и жены Чингиса; затем тело Чингисхана
было погребено на горе Буркан-Калдун, в месте, которое было указано уже давно
самим каганом. Чингис охотился однажды на Буркан-Калдун; его внимание
остановилось на дереве, растущем одиноко. Ему понравилось это дерево, и
он просидел некоторое время под ним в приятной задумчивости. «Это место
прилично для моего последнего упокоения, — сказал он окружающим, — пусть
его заметят».
XV.	Наследие Чингис-хана
Чингис-хан работал для себя, для своих близких, для своего рода и оставил
своим преемникам громадную империю и руководящие начала ее устройства,
которые и были изложены им в его «Установлениях» — его «Джасаке» и в его
«Изречениях» — «Билике». После завоевания обширных областей, культурных
народов, после создания монгольской империи взгляды Чингиса на устройство
государства остались все теми же, какими они были, когда ему удалось объединить
под своей властью все монгольские племена, «все поколения, живущие в
войлочных кибитках». Чингис до конца дней смотрел на государство как на
вотчину, принадлежащую его роду, где все организовано и устроено так, чтобы
члены этого рода и его сподвижники могли бы извлекать наивысшую пользу для
себя и наслаждаться жизнью. По мысли Чингиса его потомки вместе с монгольской
знатью, вместе со всеми монголами должны вечно жить в условиях кочевого быта,
потому что кочевникам легче и привольнее существовать, легче властвовать над
оседлым населением. На оседлое население городов и сёл Чингис смотрел как на
вечных рабов своего кочевого государства, обязанных трудиться для того, чтобы
лучше и привольнее жилось их кочевым господам.
Аристократические взгляды Чингис-хана тоже не изменились после обширных
завоеваний и знакомства с представителями культурных наций. Над империей
монголов, созданной Чингис-ханом, властвует его род, алтан урук — золотой род, то
есть дети и ближайшие родственники Чингис-хана, которые вместе с монгольской
знатью, сподвижниками Чингиса и их потомками, вместе с аристократической
гвардией и таркатами — людьми свободного состояния — образуют высший
класс в государстве, для которого это государство и было создано и для которого
оно только и существует. Принципу совместного господства рода нисколько не
противоречил принцип единоличной власти главы империи — монгольского
кагана, потому что каган является прежде всего главою ханского рода, самим
Небом и всеми родичами избранным на это высокое место. Империя должна быть
едина, во главе ее должен стоять один хан-каган. «Мой сан, — заявил Чингис, —
пусть один сын наследует. Слова мои неизменны; не позволю нарушать их».
Но так как империя является собственностью всего ханского рода, то Чингис
признавал старую систему уделов, благодаря которой члены господствующего
рода могли пользоваться частью этой общей собственности. Эти уделы (инджу)
состояли из определенного количества кочевых поколений (улус), могущих
выставить то или другое количество ратников и достаточное количество земель
(нутук, юрт), на котором они могли бы кочевать и используя которые они могли бы
существовать в достатке. Царевичи, братья, вдовы их и другие родичи хана могли
получать свои уделы в разных местах, они могли получать их и в завоеванных
странах с оседлым населением. Но культурные области не становились их уделами
(инджу); доходы с них не могли поступать в собственность царевича, орда которого
находилась поблизости той или другой культурной области, а распределялась
между каганом и всеми владельцами уделов, между всеми членами ханского рода.
185

Зато отдельные царевичи — владельцы уделов, так же как и сам каган, получали
известное количество мастеров, ремесленников, художников и других подобных
полезных лиц, которыми могли распоряжаться по своему усмотрению и которых
могли поселить в том или другом месте... Во главе же культурных областей стояли
ханские наместники (даругачи), ответственные перед каганом, в финансовые дела
которых, как и вообще в дела по управлению оседлым населением, царевичи —
владельцы уделов вмешиваться не могли. Каган, стоя во главе всей империи, мог
иметь свой собственный удел (инджу), с улусом и нутуком (юртом), и собственные
поселения мастеров и ремесленников; кроме того, кагану принадлежала
аристократическая гвардия, о которой говорилось уже выше.
Принцип совместного господства ханского рода выявляется также в сеймах —
курултаях, на которых избираются каганы, обсуждаются и решаются различные
важные для всей империи дела. И в данном случае взгляды Чингиса не изменились
по сравнению с прошлым. Курултай по-прежнему остался, по его системе, съездом
ханских родичей и монгольской военной аристократии, обязанным подчиняться
кагану — главе империи, который властвует «силою Вечного Неба» (мэнке тенгри-
йин кучун-дур).
Чингис-хан сам выбрал себе преемника; выбор его пал на третьего сына,
Угедея, и в этом избрании проявилась обычная проницательность монгольского
императора и его знание людей. Из четырех сыновей Чингиса, рожденных от его
старшей жены. Борте, — Джучи, Чагатая, Угедея и Тулуя, никто не унаследовал
гениальных способностей отца, ни его железной воли, необходимой для главы
такой империи, как монгольская. Поэтому Чингис и остановился на Угедее,
который отличался великодушным и гуманным характером, умевшим привлекать
сердца всех своим обращением, но в то же время обладавшим достаточной
твердостью воли, чтобы не подчиняться чужим влияниям и интригам и
проявлять, в необходимых случаях, строгость. Чингис предпочел его и своему
любимцу Тулую, смелому воину и талантливому полководцу, и Чагатаю, суровому
исполнителю всех установлений своего отца, знатока его «Джасака», которому сам
Чингис придавал такое большое значение. Когда Чингис-хан объявил Угедею о
своем решении и спросил его, что он скажет, Угедей отвечал: «Отец! Ты благоволил
приказать мне говорить; мне нельзя сказать, что не могу наследовать тебе; буду
действовать усердно и благоразумно; только боюсь, что мои дети и внуки будут
людьми без достоинств и не могут наследовать престола. Вот, что я могу сказать».
«Если все дети и внуки Угедея будут люди неспособные, — заметил на это Чингис,
— то неужели из моих потомков не найдется ни одного порядочного».
Нет поэтому ничего удивительного, что впоследствии в среде монгольских
царевичей и высшей монгольской аристократии создалось мнение, что Чингис
завещал выбирать каганов из линии Угедея. Прямо этого Чингис, по-видимому,
не высказывал; но, во всяком случае, озабоченный избранием главы созданной им
империи в будущем, «Чингис-хан оставил наставление, чтобы заблаговременно
избирать и утверждать наследника из законных сыновей того, который достоин и
которому можно вверить управление». Курултай не мог изменять решения кагана;
не мог, конечно, курултай изменить воли Чингиса относительно избрания его
преемника. Когда по смерти Чингисхана царевичи и другие знатные аристократы
устроили «великое собрание» на реке Керулене, то, по словам монгольского
«Сокровенного сказания», «согласно завещания Чингиса, они провозгласили
каганом Угедея и объявили о том Чингисовой десятитысячной гвардии и всем
народам». Угедей вполне оправдал надежды своего отца, так прозорливо выбравшего
именно его, потому что в царствование Угедея единство было сохранено и дружное
государство ханского рода под главенством кагана не нарушалось никакими
смутами; планы и мечты Чингиса как бы осуществлялись в действительности.
Угедей даже нашел возможным вспомнить о благоденствии простого народа: «Наш
каган Чингис, — говорил он, — с большими трудами создал ханский дом. Теперь
пора доставить народам мир и довольство и не отягощать их». И действительно,
Чингис созидал «ханский дом», потому что приложил «большие труды» для создания
империи, которую мыслил как вотчину, принадлежащую «ханскому дому», и хотел
оставить свое достояние преемникам устроенным и организованным.
До конца дней своих Чингис-хан остался сторонником уйгурской культуры,
уйгурской образованности, которую считал наиболее подходящей для своих
186

монголов, проявив и в этом случае удивительную проницательность, как это было
указано выше. Шедпочтение уйгурской образованности не могло быть поколеблено
знакомством с оолее высокими культурами Китая и мусульманского Туркестана,
близкими сношениями с представителями этих культур, даже такими выдающимися
личностями, как Елюй Чуцай и Чан Чунь. Чингис-хан, думая, что скоро наступит
то время, когда образованных монголов, усвоивших уйгурскую культуру, будет
настолько много, что возможно будет обходиться без содействия иноземцев при
организации гражданского управления и замещения разного рода культурных
должностей в империи. Он считал культуру, по крайней мере ту культуру, без
которой невозможно строение империи и ее владычества над областями с оседлым,
цивилизованным населением, вполне совместной с кочевым бытом и надеялся, что его
преемники по образцу данного им военного устройства организуют и гражданское
управление, проникнутое духом его «Джасака»; он надеялся на организованные
силы своего кочевого народа, вернее сказать, степной аристократии.
Империя, созданная Чингис-ханом и руководимая указаннными им началами,
просуществовала единой еще лет сорок после смерти ее великого основателя;
господство же рода Чингиса сохранилось в разных государствах, возникших после
ее распадения, в течение нескольких поколений; монгольские князья-феодалы, в
большинстве случаев, правящие современными монголами, принадлежат к роду
Чингис-хана. Кроме того, на жизни разных государств, возникших на развалинах
империи монголов, отразились черты ее устройства и долгое время сохранялись и
сохраняются следы тех начал ее организации, которые заложены были Чингис-ханом.
Все это говорит об огромных организаторских способностях великого завоевателя.
Но, в общем, можно сказать, что замечательные планы Чингиса потерпели
крушение: его империя пала, а выведенные на широкую арену силою его военного
и организаторского гения монголы не смогли на ней удержаться; они или были
поглощены более многочисленными и культурными народами, среди которых им
пришлось очутиться, или впали опять в то состояние, в котором они пребывали
до рождения их гениального вождя.
Самой слабой стороной системы Чингис-хана оказались планы совместить
цивилизацию с кочевым бытом и надежда — уверенность в том, что его род
не подвергнется разложению, всегда будет дружно осуществлять совместное
господство в империи под главенством хана, царствующего «силою Вечного Неба» до
тех пор, пока будет щ)идерживаться его «Установлений», его «Джасака», пригодного
на вечные времена. ТЪ и другое оказалось Невозможным: цивилизацию нельзя было
совместить с кочевым бытом, а с другой стороны, родовая солидарность, несмотря
на «Джасак» Чингиса, ослабла под воздействием различных причин.
XVI.	Яичная жизнь Чингиса
У Чингис-хана были четыре старших жены; Борте, Кулан, Есуй и Есуген, и по
числу их четыре главные ставки (орду). Но кроме того, у него было еще много
жен, в том числе дочь цзиньского государя, и наложниц. Чингис, отдыхая у себя,
любил видеть красивые женские лица, потому при нем всегда находились еще
девицы для разных услуг; даже отправляясь в поход, Чингисхан брал с собой
своих жен, кроме того, его всегда сопровождал оркестр, «состоящий из 17 или
18 красавиц, весьма искусных в игре», как повествует китайский генерал Мэн-
Хун. Тот же писатель рассказывает следующее о Чингисе: «Когда наш посланник,
отправленный на север, представился их Царю, то по окончании ц^емонии
встречи ему велено было сесть пить вино вместе с его женой, царевной Лай-Мань
и восемью наложницами, которых величали дамами; при всяком угощении и
после они также присутствовали.
Эти наложницы ослепительной белизны и красивой наружности; четыре из
них суть княгини цзиньские, а четыре другие были женами татар; они весьма
красивы и пользуются чрезмерной любовью».
Несмотря на это свидетельство, вряд ли можно думать, чтобы Чингис-хан
относился с «чрезмерной любовью» к своим наложницам, женщинам вообще.
То, что он дожил до преклонных лет и до конца сохранил бодрость духа и тела,
незадолго до смерти мог еще принимать участие в охоте, показывает, что он
никогда не предавался излишествам разврата. Трудно сказать — для этого у нас
не хватает проверенного материала, — любил ли когда-нибудь Чингис настоящей
187

любовью какую-нибудь женщину. Только монгольские предания говорят нам о
том, что Чингис был сильно увлечен прославленной красавицей Кулан из рода
меркит. Рассказывают, между прочим, такой случай: представить Чингису девицу
Кулан было поручено Ная, находившемуся у него на слу^сбе. Ная, опасаясь
неприятелей, три дня продержал Кулан у себя и потом уже представил ее Чингису.
Узнав о происшедшем, Чингис с гневом сказал: «Строго допросив его, казнить».
Когда его пытали. Кулан сказала: «Ная говорил нам, что он вельможа ханский и
что он вместе доставит меня. Так как на пути были возмутившиеся ратники, то
он и оставил нас у себя. £сли бы не встретили Ная и он не оставил нас у себя,
то не знаю, что сделалось бы с нами. Не пытай его; а, если будет твоя ханская
милость ко мне, лучше освидетельствуй мою невинность». Ная говорил также: «Я
искренно служу своему господину и считаю долгом представить ему добытых в
чужих землях прекрасных дев и добрых коней; кроме же сего, если есть у меня
другие какие-либо мысли, то пусть умру». Чингис сказал: «Кулан говорит дело». В
тот же день, освидетельставовав Кулан, он удостов^ился, что она действительно
не обесчещена. Зато Чингис еще более полюбил ее; Ная же отпустил, сказав: «Это
человек не притворный; после можно поручать ему важные дела».
Ревниво относясь к тому, что считал своею собственностью, Чингис, конечно,
ревниво относился и к другим своим женам и наложницам. Так, сидел раз Чингис
с двумя своими женами, Есуй и Есуген, татарками по происхождению, и пил вино.
Заметив, что у Есуй вырвался вздох, Чингис тотчас же почувствовал ревнивое
подозрение. Действительно, невдалеке от ставки был обнаружен какой-то молодой
человек, не принадлежавший ни к какому поколению, подчиненному Чингису. На
вопрос хана, кто он, человек тот ответил: «Я жених Есуй; когда ее схватили, я бежал.
Теперь же, когда дело порешено, я вышел, надеясь, что в большой толпе народа
меня не узнают». Чингис тогда понял, что перед ним один из татар, и отрубил
ему голову со словами: «Ты потомок моих врагов и пришел сюда подсматривать; я
умертвил их всех, так и о тебе нечего раздумывать».
Все-таки Чингис, когда это было надо, умел справиться со своей ревностью.
Например, когда его жену. Борте, похитили меркиты, то отдали ее в жены силачу
Чильгер. Отбив у меркитов Борте, Чингис по-прежнему продолжал относиться к
ней с любовью и уважением и считал ее своей старшей женой; только рожденным
от нее детям были предоставлены права и звания царевичей.
Организовав поставление наложниц для хана и его сподвижников, Чингис
иногда отдавал своих жен или наложниц своим- отличавшимся полководцам.
Так, он отдал Джурчидею свою супругу Ибагу, дочь Джа-ган-бо, брата Ван-хана
кереитского. Чингис однажды увидел страшный сон; при нем тогда была его жена
ибагу, а в гвардейском карауле стоял Джурчидей. Чингис пожаловал тогда ему свою
супругу в жены. Ибагу же Чингис сказал следующее: «Я не то что не возлюбил тебя
за дурной нрав или недостаток красоты и не говорил, что ты телом нечиста, когда
наметил тебя в число супруг своих. Я дарю тебя Джурчидею за то, что он оказал
доблестные заслуги, в битвах рисковал жизнью и умел собрать отделившиеся
народы... Отец твой, Джа-ган-бо, отдал за тобой повара Ашик-темура, с 200 человек;
теперь уходя от меня, оставь мне на память Ашик-темура, с сотней человек».
Любимым удовольствием Чингиса была охота, любил он также хороших коней
и вино, разделяя в этом отношении вполне пристрастья своего народа, но проявляя
обычную свою сдержанность и знание меры. Преследуя пьянство в своих войсках,
Чингис все-таки не шел на то, чтобы запретить совершенно употребление вина.
«Если нет уже средства от питья, — сказал он, — то должно в месяц напиваться
три раза; если перейдет за три, проступается, если в месяц два раза напиваться,
это лучше, а если один — еще похвальнее, а если не пьет, то что может быть лучше
того. Но где найдут такого человека, который бы не напивался?»
Однажды Чингис спросил своего друга и сподвижника Богурчи-нояна, в чем он
видит высшее наслаждение человека. Богурчи ответил, что высшим удовольствием
он считает охоту, когда можно ехать весной верхом на хорошем коне, держа на руке
ловчего сокола. Чингис спросил затем Боругула. и других полководцев, все они дали
ответ, приблизительно такой же, как и Богурчи. «Нет, — сказал тогда Чингис-хан, —
высшая радость человека заключается в том, чтобы победить своих врагов, гнать их
перед собою, отняв у них то, чем они владели, видеть лиц, которые им были дороги,
в слезах, ездить на их конях, сжимать в своих объятиях их дочерей и жен».
188

Это знаменательные слова. Они показывают, что привлекало больше всего
в жизни Чингиса, характеризуют, до некоторой степени, его личность. Чингис¬
хана, значит, больше всего удовлетворяли результаты, плоды победы; его манят не
удалые забавы, «потехи богатырские», не слава, даже не власть, а обладание плодами
победы над врагами, когда удовлетворяется жажда мести и обретаются новые блага
жизни. Чингис-хан является перед нами воплощенным идеалом степного воителя, с
его хищническими и практическими инстинктами. Чингис только своей страшной
силой воли умел сдерживать эти инстинкты, управлять ими для того, чтобы иметь
возможность добиться высших результатов. Сила воли, выдержка, способность
избегать односторонних увлечений были, как это указывалось выше, основными
чертами личности Чингиса. Он хотел всему знать место и время и требовал того
же от своих сподвижников и подчиненных. Недаром монгольское предание
приписывает Чингису такие слова: «В обыденной жизни ведите себя подобно телятам
двугодовалым, во время же брани нападайте, как ястребы; во время пиров и забав
будьте как малые ж^ебята, а в бою с врагами нападайте, налетайте как соколы... в
ясный день будьте бдительны, как матерый волк; в темную ночь осторожны, как
черный ворон». Сам Чингис умел ждать и ждать.
Подчиняя всех и все своей воле, монгольский император умел сдерживать
гнев и делал это по большей части под влиянием рассудочных соображений. Так,
например, Чингис-хан хотел однажды погубить своего дядю, Дааритая, за то,
что он придерживался стороны Ван-хана кереитского и не примкнул к своему
племяннику. Тогда Богурчи сказал Чингису: «Губить своих родных то же, что
гасить свои огонь; у тебя, в память об отце твоем, только и остался этот дядя,
неужели ты решишься погубить его». Чингис был тронут, согласился с мнением
своего друга-сподвижника и простил дядю.
Характерна в этом отношении встреча Чингис-хана с одним мусульманином,
казием Вахид-ад-дином ^шенджи. Чингис неоднократно беседовал с ним,
расспрашивая об исламе. Однажды монгольский император заметил казию, что
его, Ч^ингис-хана, имя будет прославлено во всем свете, потому что он отмстил
хорезмшаху Мухаммеду, который не был настоящим монархом, а разбойником, так
как перебил его посланцев; государь не может убивать посла. Вскоре после этого
Чингис спросил казия, что он думает, будет ли прославлено его имя в потомстве
или нет? Вахид-ад-дин Бушенджи наклонил голову и сказал, что ответит, если хан
обещает ему жизнь. Получив уверения со стороны Чингиса в своей безопасности,
казий заявил хану, что некому будет рассказывать о славном имени монгольского
императора, потому что его слуги избивают всех и все. Когда он окончил свою речь,
Чингис-хан бросил на землю лук и стрелы, которые держал в руках, и в сильном
возбуждении отвернулся от своего собеседника. Видя гнев грозного завоевателя,
казии считал себя уже погибшим и думал, что ему тотчас же придется оставить
этот мир. Но Чингис-хан через минуту обратился лицом к казию и сказал ему, что
привык считать его за человека рассудительного, но что после этих слов его для
него стало очевидным, что казии не обладает полным знанием. На свете много
царей и царств; но если разбойник Мухаммед убежит куда бы то ни было, то те
места подвергнутся разгрому. О нем же, о Чингис-хане, сохранят память другие
народы, другие цари, государи иных стран.
Много случаев можно привести еще, по сообщениям достоверных источников,
о том, как Чингис-хан умел укрощать свой гнев; он находил даже возможным
не карать иной раз особенно строго нарушения военной дисциплины, которую
вообще вводил в своих войсках с неумолимой суровостью. Так, нащ)имер, во время
похода на запад Чингис-хан отправил три корпуса под командой Джебе, Субеедея
и Тогучара преследовать хорезмшаха Мухаммеда, приказав им не трогать владений
гератского наместника Мелик-хан Амин-аль-мулька. Джебе и Субеедей исполнили
это приказание, но Тогучар-багатур произвел опустошения в указанных землях.
Чингис-хан, получив сведения, «Джебе и Субеедея наградил за храбрость, а
Тогучара, за нарушение его приказа, хотел казнить смертию, но не казнил, а только
выговорил ему, наказал его и отставил от начальства над войском».
Чингис, установив строжайшую железную дисциплину в своих войсках и
установив порядок в своих владениях, всегда отличался щедростью, великодушием
и гостеприимством, вполне осуществляя в глазах своих сподвижников идеал
степного богатыря-аристократа. Описания же его встреч с Чан Чунем, сунским
189

посланником и разными представителями мусульманского и уйгурского мира
показывают, что Чингис и по отношению к иноземцам, в особенности по
отношению к тем, кого он считал полезными себе, мог проявлять те же качества.
Но Чингис-хана привыкли представлять себе жестоким и коварным, грозным
деспотом, совершающим свой кровавый путь по горам трупов избитых им мирных
жителей, по развалинам цветущих когда-то городов. Й действительно, разные
источники сообщают нам о кровавых деяниях монгольского завоевателя, о массовых
избиениях врагов, о том, как он в ранней юности убил своего сводного брата, Бектера.
Читая обо всем этом и зная в то же время совсем другие стороны характера
Чингиса, может казаться, что душевная жизнь монгольского завоевателя была
сложной, что это была странная, двойственная натура, совмещавшая в себе
кровожадного тирана и былинного богатыря, варварского разрушителя и
гениального созидателя, строителя. Но так ли это было в действительности?
Внимательное, научное имение источников приводит современного беспри¬
страстного исследователя к убеждению, что Чингис ни в то время, когда был еще
Темучином, ни после, когда стал Чингис-ханом монгольским, никогда не отличался
кровожадной жестокостью, ни страстью к безудержному разрушению. Как бы ни
были гениальны его способности, Чингис был сыном своего времени, сыном своего
народа, поэтому его и надо рассматривать действующим в обстановке своего века и
своей среды, а не переносить его в другие века и другие места земного шара. Тогда
легко будет убедиться, что Чингис-хан даже во время своих больших войн и походов
никогда не обнаружил какой-то особой жестокости и кровожадности, которая бы
превосходила то, что совершалось предводителями войск других народов той эпохи.
Чингис-хан, как и другие великие завоеватели всех времен и народов, мог спокойно
уничтожить свой или неприятельский отряд, мог, если считал это выгодным и
полезным для своих целей, даже перебить население какого-нибудь города, но зато
он никогда не прибегал к бесполезным зверствам, никогда не проявлял варварской
жестокости по отношению к пленным врагам, чтобы утолить жажду мести. А между
тем его же современники, даже представители гораздо более культурных народов,
не только предавали на своих глазах, как, например, Джелаль-ад-дин, мучительной
смерти взятых ими в плен врагов, но и находили себе восторженных восхвалителей
их варварских поступков. Чингис-хан никогда и помыслить бы не мог приказать
устраивать башни из 2 000 живых людей, которых клали друг на друга и засыпали
затем глиной и кусками кирпича, какие сооружались по приказанию другого
азиатского завоевателя, Тимура (Тамерлана), мировоззрение которого было в то же
время гораздо шире мировоззрения Чингис-хана.‘
Сдержанный, дисциплинированный и глубоко практичный степняк-кочевник,
каким был и остался до конца дней своих, Чингис уже из простого расчета не мог
и не хотел быть кровожадным убийцей, как никогда не хотел быть бессмысленным
разрушителем культурных поселений, хорошо понимая, какую пользу могут
доставить земли с оседлым, культурным населением своим кочевым господам. Это
не мешало, конечно, Чингису порой предавать тот или другой город разрушению,
раз это было вызвано потребностью войны или военной политики.
И в частной, личной жизни Чингиса нельзя указать случая, который бы
обнаруживал особую жестокость монгольского кагана. Все источники, наоборот,
приводят нам гораздо больше показаний о великодушии Чингиса и в особенности
о его выдержке, о которой приходилось уже говорить несколько раз. Поэтому даже
убийство брата Бектера и другие убийства и казни, совершенные по приказу Чингис¬
хана, принимая в соображение нравы и воззрения той эпохи, нельзя рассматривать
как подтв^ждающие кровавую жестокость характера Чингиса. Злодеяния, которые
совершил Чингис или готов был совершить, находят себе смягчающие обстоятельства
в воззрениях той среды, в которой жил Чингис, и в нравственных и религиозных
воззрениях, которые питали его душу: он был и остался первобытным кочевником-
шаманистом со смутным представлением о нравственной ответственности перед
Вечным Небом и духами-покровителями, с гораздо более развитыми инстинктами
практического захватчика для себя и своего рода.
Прибегая на войне к хитрости, а подчас и к вероломству, Чингис в частной,
личной жизни не проявлял этих качеств и ценил в людях их прямоту, что
приходилось уже отмечать выше неоднократно. Но зато Чингис-хан, несомненно,
отличался подозрительной жадностью, ревниво оберегая свое достояние.
190

грозный завоеватель, совершивший большое количество походов, руково¬
дивший столькими битвами и осадами, Чингис-хан, по-видимому, не отличался
особой личной храбростью, полководец побеждал в нем воина; во всяком случае
он очень далек был от романтического героизма, не обладал также Чингис и
темпераментом искателя приключений. Если ему и приходилось в молодости
проявлять удаль и личную храбрость, то впоследствии, став ханом, Чингис всегда
находился в таких условиях, что проявление личного мужества на войне для него
было невозможно: он всегда руководил сам военными действиями, руководил
и отдельными боями, но лично не сражался, в рядах своей кавалерии, хорошо
понимая, что это не дело полководца.
Однажды Бала-ноян, сподвижник Чингис-хана, обратился к нему с вопросом:
«Тебя называют господином могущества и богатырем: что видно на руке твоей из
знаков завоевания и победы?» Чингис-хан ответил ему тогда так: «Прежде того,
как я сел на престол царства, однажды ехал я один по дороге. Шесть человек,
устроившие засаду на проходе моста, имели покушение на меня. Когда я подъехал
близко к ним, вынув саблю, я бросился на них. Они осыпали меня стрелами: все
стрелы не попали, и ни одна не коснулась меня. Я предал их смерти саблей и
проехал там невредимо. Во время возвращения мне пришлось проезжать мимо тех
убитых: шесть их меринов бродили без хозяев. Я увел всех шестерых меринов».
Вот «знак завоевания», по мнению Чингиса: Небо не допустило ему умереть
случайной смертью, наоборот, он перебил своих врагов и завладел их конями.
Чингис-хан всегда так смотрел на самого себя. Небо, Вечное Синее Небо отдало
ему и его «золотому роду» монгол господство над всеми «поколениями, живущими
в войлочных кибитках», над другими соседними народами, над всем миром, надо,
значит, устроить своих сподвижников так, чтобы они шли за своим представителем
к верным победам и могли бы наслаждаться счастием завоевателей: Чингис
дает боевую военную организацию и свой «Джасак», которые пригодны как для
главенства над маленьким племенем — улусом, так и над всем миром. Тот, кто
будет держаться этих установлений и впоследствии, с таким же правом, как сам
Чингис-хан, скажет: «Небо повелело мне править всеми народами». Таково было
мировоззрение «гениального дикаря».
Говорят, Чингис-хан был громадного роста, крепкого телосложения и имел
«кошачьи глаза».
191

БАРТОЛЬД
Василий Владимирович
3(15). XI. 1869—19. VIII. 1930
Выдающийся ориенталист Российской Империи, академик АН России.
Еще в 8-й Санкт-Петербургской (С-П6) гимназии получил разностороннее гума¬
нитарное образование, освоил классические (греч., латынь) и основные западно-евро¬
пейские (француз., немец., англ.) языки. Окончил гимназию с золотой медалью
в 1887 г. и сразу же поступил на ф-т Восточных языков С-Пб университета по
арабо-персидско-турецко-татарскому разряду. В это время его учителями были
известный историк Востока Н. И. Веселовский (1848—1918) и крупнейший
арабист своего времени В. Р. Розен (1849—1908). В университете сблизился с П.
М. Мелиоранским (1868—1906) и с В. В. Радловым (1837—1918). На факультете
с 1887 по 1891 гг. овладел литературными арабским, персидским и тюркским
языками. В 1900 году, по защите диссертации «Туркестан в эпоху монгольского
нашествия» (части 1-я и 2-я, С-П6., 1898—1900), получил степень доктора истории
Востока; в 1901 году назначен экстраординарным профессором. Для повышения
квалификации совершил в 1891 — 1892 гг. поездку в Финляндию, Германию,
Швейцарию, Северную Италию и Австро-Венгрию. В Халле (Галле) он слушал
лекции исламоведа Августа Мюллера (1848—1892), в Страсбурге — лекции
семитолога и корановеда Теодора Нёльдеке (1836—1930). По возвращении на
родину был оставлен при С-пбУ «для подготовки к профессорскому званию»
(соврем. — аспирантура). В 1893 г. он выдержал испытание на ученую степень
магистра, а в 1896 г. он стал приват-доцентом, в 1906 г. — ординарным профессором
С.-П6У; 1897—1901 Хранитель минц-кабинета при СПбУ; 1906—1910 Секретарь
факультета восточных языков; 1905—1912 (Секретарь ВОРАО, 1908—1912
Редактор ЗВОРАО. В 1910 г. избран членом-корреспондентом АН России, в 1913 г.
— действительным членом (Академик АН России).
Кроме университета и Академии наук сотрудничал с Восточным отделении
Русского археологического общества (ВОРАО) и Русским географическим обществом.
Принимал активное участие в редактировании и выпуске журнала «Мир ислама»
(в 1912 г.) и в международном издании «Энциклопедия ислама» (выходила с 1913 г.
на трех языках: немецком, французском и английском), для которого написал 247
статей. 1904 г. — производил раскопки в окрестностях Самарканда.
192

Главные труды (кроме диссертации): «О христианстве в Туркестане в
домонгольский период» («Записки Восточного Отдела Императорского Русского
Археологического Общества», т. VIII (1893—94), немецкий перевод: «Zur Ges-
chichte des Christentums in Mittel-Asien bis zur mongolischen Eroberung» (Тюбинген,
1901); «Образование империи Чингисхана» («Записки Восточного Отдела»,
т. X, 1896); «Отчет о поездке в Среднюю Азию в 1893—94 годах» (СПб., 1897, и
«Записки Академии Наук», историко-филологический отдел, 8-я серия, т. I, № 4);
«Очерк истории Семиречья» («Памятная книжка Семиреченской области», т. II,
Верный, 1898); «Отчет о командировке в Туркестан» («Записки Восточного отдела
Археологического Общества», т. XV, 1902 - 03); «Историко-географический обзор
Ирана» (СПб., 1903, университетский курс); «Сведения об Аральском море и
низовьях Амударьи с древнейших времен до XVII века» (Ташкент, 1902); немецкий
перевод: «Nachrichten uber den Aralsee und den unteren Lauf des Amu-Darja» (Л.,
1911); «Zur Geschichte der Saffariden» («Orientalische Studien», 1,1906); «0 некоторых
восточных рукописях в библиотеках Константинополя и Каира» («Записки
Восточного Отдела», т. XVIII, 1908); «Обзор деятельности факультета 1855—1905
годов» («Материалы для истории факультета восточных языков», т. IV, 1909); «К
истории Мерва» («Записки Восточного Отдела», т. XIX, 1909); «Персидская надпись
на стене Анийской мечети Мануче» («Анийская серия», № 5, 1911); «История
изучения Востока в Европе и в России» (СПб., 1911, университетский курс).
193

в. Бартольд
«Образование империи Чингисхана»
(«Записки Восточного Отдела»,
т. X, 1897).»
Быстрое образование обширной кочевой империи—явление, часто повторявшееся
в истории Средней Азии. Вследствие условий кочевой жизни движение, вызванное
различными причинами, главным образом экономического свойства, в короткое
время могло охватить целый ряд народов и распространиться на много тысяч
верст, останавливаясь только перед непреодолимым препятствием. Успех борьбы
с встречными преградами и вместе с тем границы кочевой империи в каждом
отдельном случае определялись количеством военных сил кочевников, степенью
энергии и дарований их предводителей и степенью могущества тех политических
организаций, которые им приходилось встретить на своем пути.
Насколько известно, только три такие империи простирались одновременно
на восточную и западную часть (!^редней Азии: империя хуннов во II в. до н. э.,
империя тюрков в VI в. и империя монголов в XIII в. н. э.; во всех остальных
случаях народы переходили в нынешний Туркестан только после того, как были
вытеснены из Монголии новыми завоевателями. Из названных государств первые
два ограничились объединением кочевых народов и захватом тех культурных
областей, которые всегда больше всего подвергались нападениям кочевников;
монгольское нашествие разрушило целый ряд культурных государств на всем
пространстве Азии, и империя монголов своей обширностью превосходит все до
сих пор существовавшие государства в мире.
Чем объясняются такие исключительные успехи монгольского оружия? В
настоящее время можно считать окончательно доказанным,что монгольские
завоевания не были беспорядочным нашествием диких полчищ, подавлявших все
своею численностью; монгольские отряды передвигались по вполне определенным
стратегическим планам, разбивая на пути гораздо более многочисленные войска
культурных народов. Еще труднее, конечно, было' сохранить единство империи,
состоявшей из стольких разнообразных элементов, — задача, которая в таком
объеме еще не предлагалась ни одному народу и которая казалась бы совершенно
непосильной для полудиких монголов; между тем единство империи было
сохранено не только при Чингиз-хане, но и при его сыновьях и старших внуках;
после распадения империи в отдельных государствах преобладание монгольского
элемента сохранялось еще в течение нескольких поколений. Естественно было
предположить, что по крайней мере в деле организации империи личность
предводителя полудиких кочевников не играла большой роли, т. е. что это дело
было совершено под именем Чингиз-хана его советниками из представителей
культурных народов. Исходя из такого взгляда, проф. В. П. Васильев в своей книге
«История и древности восточной части Средней Азии» и в некоторых мелких
статьях старался доказать, что Темучин всецело находился под влиянием китайцев
и принявших китайскую культуру так называемых киданей ^ Другие, как покойный
проф. И. Н. Березин в своем прекрасном для того времени исследовании «Очерк
внутреннего устройства Улуса Джучиева», отводили главное место гениальным
дарованиям Ч^ингиз-хана и придавали больше значения «здравому смыслу дикаря»,
чем наставлениям его культурных советников. Исторические данные, по нашему
мнению, говорят скорее в пользу второй теории. Как ни скудны и сомнительны
' Публикуется по: В. В. Бартольд, «Образование империи Чингисхана» (Пробная лекция, чи¬
танная в Санкт-Петербургском университете 8 апреля 1896 г.).— ЗВОРАО. Т.10.1897, с. 105-119.
^ После открытия орхонских надписей можно считать окончательно установленным, что
форма киданъ есть только китайская транскрипция слова китай — названия народа, по всей
вероятности, маньчжурского происхождения; как известно, этот народ в X, XI и XII вв. владел Сев.
Китаем, и впоследствии название его было перенесено некоторыми народами на всю страну.
194

дошедшие до нас известия о детстве, юности и первых военных подвигах Чингиз-
хана, все-таки они нам дают возможность восстановить, по крайней мере в общих
чертах, историческую истину. Эти источники следующие:
1.	Официальная редакция монгольского предания в том виде, в каком оно, на осно¬
вании не дошедшего до нас монгольского сочинения «Золотая книга» (Алтан-дэптэр),
вошло в официальную историю монголов, составленную в Персии (именно «Сборник
летописей» Рашид ад-дина) и в Китае (Юанъ-ши, т. е. «История династии Юань»).
2.	Монгольское сказание XIII в., обн^одованное в Китае в конце XIV в., при
династии Мин, под названием Юань-чао ои-ши, т. е. «Секретная история династии
Юань». Покойный проф. Березин не совсем удачно назвал этот крайне любопытный
памятник «монголо-китайской летописью». На самом деле он скорее всего может
быть отнесен к героическому, богатырскому эпосу; в фантастической окраске здесь
изложена легендарная история монголов и история образования монгольской
империи, причем автор имеет в виду прославление не столько царствующей
династии, сколько ее сподвижников из степной аристократии, к которой он
относится с явным пристрастием и к которой, по-видимому, принадлежал сам.
3.	Рассказ китайского современника Чингиз-хана, Мэн луна, переведенный
проф. Васильевым.
4.	Известия мусульманских современников Чингиз-хана, главным образом
собранные персидским историком Джузджани, сочинение которого (Табакат-и
Насири) издано в английском переводе Раверти.
Монгольский или, как он сам себя называл в то время татарский народ
разделялся на множество племен, среди которых китайцы различали три гоуппы
по степени культурности: белых, черных и диких татар Первые, жившие в Южной
Монголии, около Китайской стены, наиболее были проникнуты влиянием китайской
цивилизации. Черные татары, занимавшие ббльшую часть нынешней Монголии, не
находились под непрерывным воздействием культурных народов, представители
которых проникали в эту страну только в качестве торговцев. Меновая торговля с
кочевниками находилась в руках туркестанских купцов, уйгурских и мусульманских,
всегда отличавшихся большей предприимчивостью в этом отношении, чем китайцы.
УЙ1уры и мусульмане захватили в свои руки даже торговлю между Монголией
и Китаем, т. е. закупали товар в Китае и перепродавали его кочевникам; в руках
подобных купцов иногда сосредоточивались значительные капиталы Благодаря
этому обстоятельству и благодаря своей сравнительной образованности купцы,
конечно, могли оказывать влияние на ханов и через их посредство на народ; кроме
того, аа буддийскими, несторианскими и мусульманскими купцами, как всегда,
следовали миссионеры их религий. Ислам в то время еще не достиг полного господства
в Средней Азии, и деятельной мусульманской пропаганды в Монголии не было;
среди ближайших туркестанских соседей монголов, уйгуров, преобладали буд дизм и
христианство несторианского толка; несто-рианским миссионерам удалось обратить
в свою веру некоторые сильные племена черных татар, как найманов и кераитов.
Тюркские имена и титулы мы встречаем во всей Монголии, даже у собственно татар,
живших на границе Маньчжурии, около озера Буир-Нор; может быть, это объясняется
влиянием не только тюркских современников, но и степных преданий о тюркских
каганах, владевших Монголией в прежние века.
Дикие татары, которых монголы называли «лесными народами», большею частью
вели бродячий образ жизни в лесах нынешней Забайкальской области и северо-
западной Монголии. В глазах этих дикарей, судя по словам Рашид ад-дина, даже жизнь
кочевника была таким же невыносимым рабством, каким самому кочевнику кажется
жизнь земледельца. Шаманизм сохранялся здесь во всей своей чистоте; еще в эпоху
монгольского владычества Забайкалье считалось классической страной шаманизма.
На брегах Онона, на границе владений черных и диких татар, около 1155 г.
родился Темучин. Китайцы причисляют его к черным татарам; по монгольскому
преданию, Темучин происходил из рода кыят, принадлежавшего к племени
^ В Китае, в мусульманском мире и в Европе монголы одинаково сделались известными
прежде всего под именем татар; еще полководец Мухули, происходивший из племени
джалаиров, в присутствии Мэн Хуна называл, себя «татарским человеком» (В. Васильев,
Исто^я и древности, стр. 220).
‘‘Там же, стр. 216.
^ Там же, стр. 219, 228; Сокровенное сказание, пер. Кафарова, 95.
195

тайджиютов, одному из лесных племен. По тем же легендам, Темучин и его братья
в молодости вели жизнь охотников и рыболовов. Известия об отце Темучина,
Есугай-багатуре, крайне противоречивы; по словам Мэн Хуна, он был простым
десятником; по монгольскому преданию он стоял во главе чуть ли не всех
монгольских племен. Последнее во всяком случае преувеличено, но некоторая
доля исторической истины, вероятно, все-таки заключается в рассказах о подвигах
Есугая и о его борьбе с буир-норскими татарами, в которой он наконец нашел свою
смерть. Во всяком случае он совершал отдаленные походы, так как взял себе жену
из племени хункират, жившего около Китайской стены, т. е. принадлежавшего к
белым татарам; от этой жены родились Темучин и его братья.
Каково бы ни было положение Есугая среди тайджиютов, после его смерти его
малолетние сыновья (старшему, Темучину, было 13 лет) были оставлены всеми и
некоторое время вели вместе со своей матерью самую тяжелую жизнь, питаясь
кореньями, дичью и рыбой. Но смутное время благоприятствовало возвышению
даровитых личностей; подвиги Темучина, может быть также память о военной славе
его отца, привлекли к нему нескольких молодых людей знатного происхождения, из
которых впоследствии составилась его дружина. Во время малолетства Темучина
было сокрушено могущество рода монгол, усилившегося в XII в. и некоторое время
казавшегося опасным даже для маньчжурской династии Цзинь, т. е. «Золотой»,
которая в то время владела Северным Китаем. Против монголов цзиньцы вооружили
буир-норских татар; но после уничтожения общих врагов татары, как всегда было в
степи, не замедлили стать во враждебные отношения к своим прежним союзникам
и возобновили нападения на Китай. Цзиньцы теперь вооружили хгоотив них
других кочевых владетелей, из которых самым могущественным был Тогрул, хан
христианских кераитов; становище его находилось на берегах Толы. Темучин со своими
приверженцами присоединился к кераитскомухану и был его деятельным помощником
в борьбе с буир-норскими татарами, с найманами, владевшими Западной Монголией,
и с мергитами, господствующим народом в Забайкалье. Когда китайский император
отправил войско в Монголию, чтобы нанести решительный удар буир-норским
татарам, и пригласил кераитского хана содействовать уничтожению общих врагов,
Темкин принимал в этой войне настолько деятельное участие, что после успешного
окончания предприятия китайское правительство пожаловало ему почетный титул.
Первым лицом в Восточной Монголии теперь сделался кераитский хан,
получивший от китайского императора титул вана, т. е. царя. По-видимому, он не
обладал способностями, необходимыми для того, чтобы сплотить кочевые орды
в сколько-ни^дь прочный государственный организм. Довольствуясь внешней
покорностью Темучина, он не препятствовал его дальнейшему возвышению и дал
свое согласие даже тогда, когда Темучин объявил себя преемником монгольских
каганов, восстановил название рода монгол и принял ханский титул. По богатыр¬
скому сказанию, которому не противоречат ни официальное предание ни
дальнейший ход событий, Темучин был возведен на престол группой аристократов,
феди которых был и Алтай, сын последнего из монгольских каганов, Хутула-кагана.
По монгольскому преданию, отец Темучина, Есугай-багатур, был племянником
Хутула-кагана; очень возможно, что это родство было придумано Темучином
только теперь, с целью большего обоснования своих прав. Любопытна формула
присяги богатырей Темучину, приведенная в богатырском сказании: «Когда ты
будешь царем, то в битвах с многочисленными врагами мы будем передовыми и,
если возьмем в плен прекрасных девиц и жен, да добрых коней, то б^^дем отдавать
их тебе. В облавах на зверей мы будем выступать гшежде других и пойманных нами
зверей будем отдавать тебе». В таких же словах сам Темучин, по преданию, определял
свои заслуги по отношению к своим приверженцам: «Я брал много табунов, стад,
кибиток, жен и детей народа и отдавал их вам; для вас я на степной охоте устраивал
переход и облаву и гнал в вашу сторону горную дичь». Таким образом права и
обязанности предводителя монгольской аристократии определены совершенно
ясно: хан ведет своих сподвижников к победам, начальствует над ними в походах
^ Историк Джузджани (пер. Раверти, II, 935—936) тоже говорит, что отец Чингиз-хана
был «главой монгольских племен», но из его слов видно, что он смешивает родного отца
Чингиз-хана с его названым отцом, кераитским ханом Тогрулом.
^ У Рашид ад-дина (изд. Березина, II, 139) даже есть прямое указание на это событие;
также в китайской истории (Юань-ши, пер. Бичурина, 28).
196

и на общей охоте и за это получает лучшую часть добычи. В то время как степная
аристократия провозгласила своим предводителем Темучина, простой народ,
искавший не богатства и славы, а дневного пропитания, сплотился вокруг другой
личности, именно вокруг Чжамухи, одного из начальников племени джаджират. В
официальном предании Чжамуха является только ловким интриганом, который
отовсюду возбуждает врагов против Темучина и наконец подвергается варварской
казни, которую он сам предназначал Темучину, если бы тот попал в его руки. Иначе
изображены отношения обоих соперников в богатырском сказании, которое
вообще относится к личности монгольского народного вождя с явной симпатией,
несмотря на его отступничество от интересов аристократии.
Темучин и Чжамуха в детстве заключили между собою союз тесной дружбы
и считались андами, т. е. назваными братьями (об этом, впрочем, говорится
и в официальном предании). Однажды Чжамуха обратился к своему другу со
следующими словами: «Если мы остановимся у горы, то пасущие коней достанут
юрты; если подле потока, то пасущие овец и ягнят достанут пищи для горла».
По словам автора сказания, Темучин не понял настоящего смысла этих слов,
но они возбудили в нем невольное подозрение, и по совету матери он покинул
своего друга. На наш взгляд, смысл пророчества, приписанного Чжамухе, ясен:
пасущие коней — степная аристократия; пасущие овец и ягнят, думающие только
о «пище для горла» — простой народ, на сторону которого, в противоположность
Темучину, становится Чжамуха Таким же образом в приписанных Чингиз-хану
изречениях «ловкие и проворные» табунщики противополагаются «несведущим»
овечьим пастухам, которые всегда составляли низший слой в кочевом обществе.
Темучина провозгласили ханом богатыри различных племен; вокруг Чжамухи в
1201 г. собрались улусы, не желавшие подчиниться ни Темучину, ни его названому
отцу — Ван-хану ке-раитскому; они присягнули Чжамухе, который принял титул
гурхана, принадлежавший кара-китайскому императс^у, владетелю страны от
границ Китая до Аральского моря, от Иртыша до Аму-Дарьи.
Демократическое движение было подавлено, и предводитель его стал вести жизнь
искателя приключений; но вскоре произошли раздоры среди самой аристократии.
На стороне Темучина оставались его первые приверженцы, возвысившиеся вместе
с ним; но Алтай, сын Хутула-кагана, и другие лица, которые по происхождению
были знатнее Темучина и добровольно уступили ему первенство (вероятно, в
расчете, что это первенство останется номинальным), теперь почувствовали себя
обманутыми в своих ожиданиях; такой человек, как Темучин, не мог править иначе
как самовластно и должен был требовать безусловной покорности даже от самых
знатных своих подданных. Алтай и другие недовольные соединились с Чжа-мухой;
им удалось склонить на свою сторону кераитского хана и его сына, носившего
китайский титул сенгуна. Между Темучином и кераитским царствующим домом
еще раньше произошло охлаждение, так как Ван-хан и его сын отказались
вступить в родство с Темучином и этим окончательно утвердить его положение.
Теперь союзники убедили Ван-хана, что Тему-чин тайно сносится с его врагами,
Найманами. Положение Темучина некоторое время было очень трудно; с небольшой
кучкой приверженцев он должен был удалиться к озеру Балчжуна, около низовьев
Аргуни, где терпел большие лишения. Впоследствии эти верные сподвижники
Темучина получили название балчжунту и их потомки пользовались различными
привилегиями. Эта кучка приверженцев состояла не только из монголов; среди них
были и мусульманские купцы, находившиеся на службе у Темучина, как Джа’фар-
ходжа, упомянутый в китайской истории и Хасан, упомянутый в богатырском
сказании Не без хитрости и вероломства Темучину удалось и из этой борьбы
выйти победителем; Ван-хан и его сын бежали в страну найманов, где были убиты,
и в Восточной Монголии Темучин уже не имел соперников.
® Что касается противопоставления потока горе, то Темучин действительно был
провозглашен ханом в горном урочище (там же, 45, 61), Чшамуха — на берегу реки Аргуни.
Как известно, и теперь все сколько-нибудь состоятельные кочевники удаляются на лето в
горы и только беднейшая часть населения остается круглый год на берегах рек.
’ О нем см.: Douglas, The life, р. 38; В. Васильев, История и древности, стр. 223, где по
ошибке сказано уйгур вместо мусульманин (китайское слово, как известно, имеет то и другое
значение); Сокровенное сказание, пер. Кафарова, 210—211; Джузджани, пер. Раверти, II, 954.
Сокровенное сказание, пер. Кафарова, 95, 210.
197

Чжамуха сделал попытку вооружить против Темучина западных монголов,
найманов; с своей стороны Таян-хан найманский предложил союз против Темучина
онгутам, т. е. белым татарам, которые, однако, предпочли добровольно покориться
повелителю Восточной Монголии. Силы найманов через несколько лет тоже были
сокрушены; Чжамуха сделался атаманом разбойничьей шайки и наконец был выдан
собственными людьми Темучину. В противоположность Рашид ад-дину, монгольское
богатырское сказание придает этой встрече бывших друзей и последним дням жизни
Чжамухи тот же романический ореол, которым вообще окружена личность народного
вождя монголов. С тяжелым чувством Чжамуха поднял оружие против Темучина, но
и тут тайно оказывал услуги своему анде и предупреждал его о намерениях врагов;
оттого Темучин хотел тепд?ь помиловать его и предлагал ему, забыв прошлое,
возобновить старую дружбу. Чжамуха ответил, что не может быть искренним
товарищем Темучина и поневоле всегда останется предметом беспокойства для анда;
поэтому ему лучше умереть, и он просит себе только одной милости: пусть Темучин
позволит ему умереть без пролития крови; тогда его душа, сохранившая свою целость
(душа, по монгольско\у верованию, заключалась в крови), бy^^т гением-покровителем
потомков Темучина. Желание его было исполнено, после чего Темучин устроил своему
сопдрнику торжественные похороны.
После разгрома найманов и пленения Чжамухи объединение монгольского народа
и образование кочевой империи Чингиз-хана могло считаться совершившимся
фактом; покорение «лесных народов» и других мелких племен было совершено без
труда отдельными монгольскими полководцами. О том, в какое время Темучин впервые
назвал себя Чингиз-ханом и когда произошел обряд его торжественного восшествия
на престол, до нас дошли противоречивые известия. Официальное предание * * относит
этот факт к 1206 г., после поражения найманов, хотя приводится также известие
некоторых летописей, по которым событие произошло в 1203 г., после победы над
кераитами По богатырскому сказанию Темучин принял титул Чингиз-кагана еще
тогда, когда небольшая кучка его аристократических привфженцев провозгласила
его своим главой; но, и по этому источнику, Чингиз-хан в 1206 г. «водрузил знамя с
девятью белыми хвостами и воссел царем» так как к этому времени он «собрал под
свою власть народы разных улусов». Тогда же получила окончательное устройство
личная гвардия Чингиз-хана, составлявшая главную опору его власти.
Таким образом, Чингиз-хан не был «народным вождем» в настоящем значении
этого слова и созданный им государственный строй носил строго аристократический
характер. В этом отношении любопытно сравнить приписанные Ч^нгиз-хану
изречения с орхонскими надписями, в которых оставили свой завет народу каганы,
обязанные своим возвышением демократическим элементам Автор надписей
несколько раз повторяет, что при вступлении на престол кагана народ не имел
пищи в желудке, не имел одежды на теле, что благодаря трудам и подвигам кагана
бедный народ стал богатым, малочисленный народ — многочисленным С другой
стороны, Чингиз-хан настаивает на том, что до него в степи не было никакого
порядка; младшие не слушали старших, подчиненные не уважали начальников,
начальники не исполняли своих обязанностей относительно подчиненных; Чингиз-
хан, вступив на престол, ввел строгий порядок и указал каждому свое место Во
всех своих наставлениях Чингиз-хан обращается только к членам ханского рода, к
вельможам и начальникам, а не ко всему народу, подобно тюркскому кагану.
Сближение с 1^льтурными народами не изменило основных начал этого государ¬
ственного строя, мы видели, что в войске Чингиз-хана еще во время борьбы с кераитами
" Рашид ад-дин, изд. Березина, Ш, 8, 112; Юанъ-ши, пер. Бичурина, 35.
Рашид ад-дин, изд. Березина, III, НО—Ш.
Сокровенное Сказание, пер. Кафарова, 62, 174; слово каган есть в монгольском тексте,
как мне сообщил проф. А. О. Ивановский.
<Согласно поправгке II. Пельо — «белое знамя с девятью хвостами»; см. Pelliot, Notes
; Thomsen, Inscriptions
	 	 	JTD. 29>).
Radlon, Die altturkischen Inschrijten, S. 13, 17, 19; Thomsen, Inscriptions de VOrkhon, pp.
103,106—108; <Малов, Памятники, стр. 35).
Рашид ад-дин, изд. Березина, III, 120—121.
198

были отдельные представители культурных народов из купцов, торговавших в степи,
причем предание называет два мусульманских имени; кроме того, Темучин в стране
найманов нашел уйгурского «хранителя печати» (по-тюркски тамгачи, от слова
тамга ‘печать’), который познакомил его с употреблением печати и вообще с началом
письменного делопроизводства; обо всем этомТемучин до тех пор не имел понятия.
Теперь он принял этого уйгура к себе на службу и велел ему обучать уйгурской
письменности знатных монгольских юношей, между прочим сыновей самого Ч^ингиз-
хана Что касается влияния китайцев, то о нем в монгольском предании не говорится
ни слова. Рассказ Мэн Хуна показывает только, что уже китайские современники
Чингиз-хана, по всегдашнему обыкновению китайцев, старались объяснить успехи
монгольского завоевателя китайским влиянием и с этой целью придумывали факты;
такой характер имеет известие, что Темучин в молодости был взят в плен цзиньскими
войсками и более 10 лет провел в Китае едва ли возможно, чтобы монгольское предание
не сохранило ни одного намека на период в жизни Чингиз-хана, продолжавшийся
целых 10 лет. Проф. В. П. Васильев приписывает Мэн Хуну мнение, что самое слово
Чингиз есть искажение китайских слов Тянъ-цзи (‘дарованный небом’); но Мэн Хун
не высказывает этого мнения от своего имени, а только приводит его с прибавлением
слов: «некоторые говорят»; очевидно, мы имеем здесь только китайскую народную
этимологию. Если бы этот титул, согласно мнению проф. Васильева, был заимствован
Темучином непосредственно от китайских перебежчиков, то едва ли он мог бы так
скоро исказиться в произношении настолько, что его еще при жизни Чингиз-хана
перестали понимать сами китайцы; между тем уже в то время этот титул в китайской
транскрипции является в форме Чэн-цзи-сы Как поздно стало проявляться
непосредственно влияние китайской культуры на монголов, видно из слов самого Мэн
Хуна что монголы только в 1219 г., т. е. через 8 лет после своего первого похода на Китай,
начали употреблять китайские письмена в переписке с китайскими правительствами;
раньше даже эти документы писались исключительно по-уйгурски. Разница между
монголами и народами, находившимися под непосредственным и исключительным
влиянием китайской культуры, нагляднее всего видна из следующего примера: к^а-
китаи приняли китайскую систему подворного обложения и принесли ее с собой
в мусульманские страны монголы в самом Китае, несмотря на сопротивление
китайской бюрократии, старались ввести подушную подать
ОсловеЧингизусамихмонголовбылопредание,слышанноеещепредшественником
Рашид ад-дина, Джувейни, по которому Темучин получил такой титул от шамана
Кончу, носившего прозвание Теб-тенгри, т. е. ‘восходящего на небо. Ввиду этого
получает большое вероятие мнение Банзарова; по этой гипотезе, слово Чингиз было
названием одного из духов, которым поклонялись шаманы: в одной монгольской
рукописи Бан-заров нашел название духа Хаджир-Чингиз-тенгри
Союз Чингиз-хана с Теб-тенгри, выразившийся в том, что мать Чингиза, Олун-эхэ,
вышла за отца Кокчу, несомненно был приятен аристократическим привер-женцам
Чингиз-хана. Фантастические рассказы, проникнутые суеверным поклонением этому
шаману, Джувейни слышал именно от знатных монголов; по происхождению Кокчу, по-
видимому, тоже принадлежал к высшей аристократии. Разумеется, Чингиз-хан лично
был свободен от суеверного почитания шаманов и руководился только политическим
расчетом; когда влияние Кокчу настолько усилилось, что грозило ослабить авторитет
самого хана, последний устранил шамана так же просто, как прежде устранил своих
соперников из высшей аристократии. Из таких же политических расчетов Чингиз-хан,
несмотря на свое личное сближение с мусульманами, с христианскими и буддийскими
уйгурами, остался ревностным последователем народных обычаев, которые пользова¬
лись одинаковым уважением у всех монголов, даже у тех, которьхе называли себя хрис¬
тианами между тем во имя культурных религиозных идей Темучин мог бы собрать
‘® Abel-Remusat, Tha-tha-toung-b, р. 61. Джувейни (рук. ГПБIV, 2,34, л. 9) тоже говорит, что
по приказанию Чингиз-хана монгольские юноши должны были учиться уйгурской грамоте.
В. Васильев, История и древности, стр. 229. По мнению ^оф. Васильева, Темучин дал
название Тянь-цзи «годам своего правления»; между тем сам Мэн лун категорически утверждает,
что монголы «вовсе не знали, что такое название династии и лет правления» (там же, стр. 220).
Там же, стр. 219.
Ибн ал-Асир, изд. Торнберга, XI, 56.
Юань-ши, пер. Бичурина, 264.
” Банзаров, Черная вера, стр. 12—13.
В монгольском предании кераиты, найманы и их государи везде являются такими же
степняками, как остальные жители Монголии.
199

вокруг себя только незначительное число приверженцев. Даже принятие уйгурской
письменности прежде всего послужило не для перевода на монгольский язык
памятников чужой литературы, но для кодификации монгольского обычного права.
Совершенно в духе аристократического строя империи как свод обычного права, так
и хроника монгольских племен, составленная по приказанию Чингиз-хана или его
ближайших преемников, хранились в величайшей тайне от непосвященных, и доступ
к этим книгам был открыт только членам ханского рода и немногим вельможам
Для управления оседлыми народами Чингиз-хану были необходимы
образованные люди, которых он не мог найти среди своих монголов; постоянные
воины и дела управления не оставляли ему также довольно времени, чтобы самому
усвоить необходимые знания и руководить чиновниками из уйгуров, мусульман
и китайцев; до нас дошло свидетельство современников, что Чингиз-хан до конца
жизни не знал ни одного языка, кроме монгольского Но он принял меры к
тому, чтобы его преемники не находились в такой зависимости от иноплеменных
чиновников; с этой целью он позаботился о доставлении образования своим
сыновьям и вообще юному поколению монгольской знати. Итак, по мысли
Чингиз-хана-в следующем поколении гражданское управление должно было быть
устроено на тех же началах, на которых при нем было устроено управление военное.
По справедливому замечанию проф. Березина гениальные планы монгольского
хана потерпели крушение вследствие одного обстоятельства, которого он не мог
предвидеть, именно вследствие несовместимости цивилизации с кочевым бытом.
Эта несовместимость отвергалась некоторыми учеными, например Григорьевым
который указывал на то, что у кочевников больше досуга, чем у оседлых народов,
т. е. больше остается времени для умственных интересов; но, с другой стороны,
кочевнику недостает привычки к упорному труду, которая вырабатывается
целыми поколениями и без которой невозможно усвоение умственной культуры.
Еше при жизни Чингиз-хана были отдельные монгольские юноши, усвоившие
себе внешнюю сторону цивилизации и говорившие на нескольких языках но
число монголов, способных занимать культурные должности, всегда было очень
незначительно, и эти должности до конца монгольского владычества остались в
руках уйгуров, персов и китайцев. Вопреки мысли Чингиз-хана, его преемники
по-прежнему нуждались в услугах культурных иноплеменников, не умея в то же
время пользоваться ими с такою осмотрительностью и систематичностью, как
гениальный основатель империи. Чингиз-хан отдал предпочтение уйгурской
цивилизации, очевидно, потому, что она была ближе всего кочевникам; среди
уйгуров было много остатков кочевых преданий и степных обычаев Уйгурской
письменности одинаково обучалось все молодое поколение монгольской знати;
итак, усвоение этой культуры не разрушало ни единства этого сословия, ни его
преданности степным традициям. Преемники Чингиз-хана, продолжая давать
образование своим сыновьям, не следовали в этом отношении никакой системе;
в некоторых семьях, между прочим даже в семье второго кагана, Угэдэя одни
сыновья получали христиан-ско-уйгурское воспитание, другие — мусульманское,
” Во ^емя чтения лекции мне было замечено, что такой обычай искони существовал у
китайцев. Во всяком случае не лишено значения, что Чнигиз-хан принял этот обычай, которого
не было у народов, в гораздо большей степени, чем монголы, подчинившихся влиянию китайской
культуры. В орхонских надписях каган (о демократическом происхождении этой династии см.
выше) ставит могильный памятник при участии китайцев, но на памятнике пишет историю
успехов и неудач своего народа и приглашает весь народ читать ее (RadlofF, Die altturkischen Inschrif-
ten, S. 30; Thomsen, Inscriptions de TOrkhon, p. 118). Очевидно, эти тюрки, в противоположность
монголам, не скрывали от народа ни могил ханов, ни преданий родной старины.
Джузджани, пер, Раверти, II, 1114. С китайцем Чан-чунем Чингиз-хан объяснялся
при посредстве переводчика (Чан-чунь, пер. Кафарова, 331) — лучшее доказательство, что
китайское известие о десятилетнем пребывании Темучина в Китае несогласно с истиной.
Очерк вну^еннего устройства, стр. 21.
Саки, стр. 61 и сл.
В. Васильев, История и древности, стр. 222.
См. уйгурские легенды (по Джувейни) у Радлова (Кутадгу билик, I, стр. XLI и сл.; К
вопросу об уйгурах, стр. 56 и ел.). Из степных обычаев, сохранявшихся у уйгуров, укажем на
обычай жениться на вдове отца: см. Джу-вейни, рук. ГПБ iV, 2, 34, л. 184:
Христианское воспитание, как известно, получил преемник Угэдэя, 1уюк, мусульманское
— младший сын Угэдэя, Мелик (о нем см. Рашид ад-дин, рук. Аз. муз. а 566, л. 1/4).
200

что, конечно, могло только содействовать раздорам и междоусобиям, и без
того вызванным расширением пределов империи и отсутствием солидарности
интересов. Единство империи сохранялось до тех пор, пока еще было живо
влияние личности ее основателя, пока еще действовали воспитанные им люди,
что продолжалось еще лет 30 после его смерти: Чингиз-хан прожил 72 года и
выбирал себе помощников из своих младших современников с таким же умением,
как из своих сверстников. Только после того, как сподвижники Чингиз-хана
окончательно сошли со сцены и вместо них появилась новые люди, воспитанные
при иных условиях, империя подверглась влиянию разлагающих элементов.
Это распадение империи, на наш взгляд, находится в связи с распадением рода,
основной экономической единицыу кочевых племен. Понятие о родовой собственности,
господствовавшее в частной жизни, было перенесено и на государство, которое
считалось собственностью всего ханского рода Такое обогащение рода, при котором
отдельный член его уже не нуждался в др^их, по необходимости ослабляло родовую
солидарность; так, в орхонских надписях каган, желая изобразить богатство своего
народа, говорит: «Младший брат не знал старшего, сын не знал отца» ”. Вследствие
расширения пределов империи, т. е. общей собственности Чингизидов, такой
момент наступил и для ханского рода; отдельные царевичи получили возможность
поддерживать свою власть в покоренных областях без помощи своих родичей; не
сдерживаемые больше влиянием такой могучей, одинаково авторитетной для всех
личности, какой был Чингиз-хан, они скоро сделались главами самостоятельных
государств, между которыми не замедлили начаться братоубийственные войны.
” Это понимал уже Джувейни, рук. ГПБ IV, 2, 34, л. 15:
” Radloff, Die alttiirkischen Inscnrijten, S. 54; Thomson, Inscriptions de ivrnnon, p. 105.
Кажется, наше толкование проще п оолее согласно с контекстом, чем толкование проф.
Томсена (стр. 150): «Les Tuvcs avaient cause, parmi les peoples soumis, de ces bouleversements qui
font dire, dans un poeme teleoute sur la fin du monde et les revolutions dont elle est temoin: Le pere
не connaitra pas son enfant, lenfant ne сон-naitva pas sou рёге».
201

в. Бартольд
ЧИНГИЗ-ХАН
(сяоварная статья)
Чингиз-хан (пишется часто Чинккиз-хан) — монгольский завоеватель и основатель
монгольской мировой империи,
циклув год свиньи, Г
на русской территории i ^	^
имя — Темучин — он получил по имени одного из вождей, побежденного в это
время его отцом Есугай-бахадуром. Все, что мы, помимо этого, знаем о его предках
и о его юности, было написано уже под впечатлением дел, совершенных им позднее;
монгольское предание даже в своей наиболее древней форме содержит легенду о том,
что будущий завоеватель мира родился с куском засохшей крови в руке.
Народ, который в первой половине XIII в. потряс своими походами все страны от
Китая до Адриатического моря, во всех источниках того времени, как в китайских и
мусульманских, так и в русских и западноевропейских, называется «татарами». По-
видимому, действительно, еще до времен Чингиз-хана монголы так сами называли
себя как народ (слово татар как название народа появляется уже в орхонских надписях
VIII в. н. э.). Китайцы различают три части татарского народа: татары белые, татары
черные и татары «дикие». По-видимому, такое деление связано не с происхождением
или политическим объединением, а со степенью культурности каждой из этих
частей. Белые татары, жившие около Великой китайской стены, находились под
влиянием китайской культуры; черные татары вели кочевую жизнь в области
севернее пустыни Гоби; дикие татары, или «лесные народы» монгольского предания,
жили в самых северных частях современной Монголии и в находящемся теперь под
русской властью Забайкалье; эти охотничьи племена даже жизнь скотоводов считали
столь же невыносимой, как кочевник — жизнь оседлого земледельца, привязанного
к своему клочку земли. По китайским источникам, Темучин происходил из «черных
татар»; монгольское предание причисляет его соплеменников, тайджиютов, к лесным
народам; во всяком случае, их места обитания (на Ононе и Керулене) находились на
границе между территориями этих двух частей народа; в культурном отношения они
несомненно стояли ниже, чем некоторые другие племена черных татар, например
обращенных в христианство кераитов (по верхнему течению тех же рек и на реке
Толе), но все же достигли более высокой степени культуры, чем их северные соседи.
Имя монгол (в мусульманских источниках — могол или могул) только при
Чингиз-хане стало употребляться в качестве названия государства и династии,
позднее — и как название народа; по-видимому, оно связано с названием небольшого
княжества XII в., владетели которого восстали против господствовавшей тогда в
Северном Китае династии Цзинь. В анналах династии Цзинь (Цзинъ-ши) под 1147
г. упоминается мирный договор с этими монголами, под 1161 г. — поход против
мэнгу-дада (монгольских татар). Очевидно, к этому же княжеству относятся
известия монгольского предания о князьях, которые погибли в войне с Цзинь и
татарами около озера Буир-Нор и мстителем за которых впоследствии объявил себя
Чингиз-хан. Последним из этих князей называют Хутула-каана (каан — монгольская
передача тюркского каган); его сын, Алтай, упоминается среди сторонников
Темучина (позднее он примкнул, как и многие другие, к противникам слишком
выдвинувшегося хана и погиб в борьбе с ним).
По монгольскому преданию, Есугай (происходивший из рода кыят) тоже
был в родстве с этим княжеским домом; остается под вопросом, существовало
ли действительно это родство, или оно было придумано впоследствии. Так же
сомнительно, что сам Есугай, как утверждает предание, в последние годы своей жизни
Словарная статья В. В. Бартольда «Чингиз-хан» извлечена для публикации из
Энциклопедического словаря Брокгауза и Эфрона. Т. 38а. СПб., 1903, с. 841-843
202

стоял во главе многочисленного объединения племен. Он умер в 1167 г., когда его
старшему сыну, Те-мучину, было только 12 лет; сразу же после смерти, как сообщается,
объединение племен, которым он управлял, распалось; Темучин, его мать и братья,
покинутые всеми, вынуждены были жить охотой и рыбной ловлей. Следовательно,
Чингиз-хану пришлось самому заложить основу своей будущей власти, не получив
никакого наследства от отца. Поэтому он начал свою подлинную карьеру в
значительно более зрелом во^асте) чем все другие завоеватели; до пятидесяти лет
его имя, пожалуй, никому не бьшо известно за пределами Монголии.
Основатель величайшей империи, какая только известна во всемирной истории,
был сперва предводителем шайки искателей приключений, частью знатного проис¬
хождения, которые провозгласили его своим «ханом». Известия об этом этапе его
жизни скудны и малодостоверны; но характерно то, как хан и его «подданные», как
сообщают, понимали свои обязанности в отношении друг друга. Подданные будто бы
говорили хану при вступлении его на престол: «Когда ты будешь нашим государем, то в
битвах с многочисленными врагами мы будем сражаться в первых рядах; если полоним
прекрасных девиц и жен да добрых коней, то будем отдавать их тебе. В облавах на
зверей мы будем выступать прежде других и пойманных нами зверей будем отдавать
тебе». В таких же словах говорит хан в дни несчастий, оставленный своими неверными
сподвижниками; он утверждает, что он выполнял свои обязательства по отношению к
ним: «Я брал много конских табунов, овечьих стад, жен и детей и отдавал их вам; когда
мы охотились в степи, для вас я усваивал облаву и гнал в вашу сторону горную дичь».
За пределы таких представлении Чингиз-хан не вышел и в дни своего величия; всегда
высшим счастьем ему казалось скакать на конях побежденных врагов и целовать их жен
(см. персидский текст Рашид ад-дина, изд. Березина, III, 194). Он нигде не утверждает,
как, например, тюркский хан в орхонских надписях VIII в., что он предпринял свои
завоевания для блага всего своего народа, что он сделал немногочисленный народ
многочисленным, бедный народ — богатым, дал одежду нагому народу.
События, происходившие во второй половине XII в. в Монголии, помимо
причин местного характера, были вызваны политикой китайского правительства.
Как и у многих других китайских династий, у Цзинь было правилом бороться с
непокорными кочевыми князьями с помощью других ветвей того же кочевого народа.
Буир-норские татары, с помощью которых были уничтожены монгольские князья,
теперь в свою очередь стали слишком сильны для китайцев; в войне с этими врагами
Темучин, который впоследствии в качестве мнимого родственника монгольских
князей предпринял в отместку за них поход против Цзинь, выступает вместе с
вождем христианских кераитов как верный союзник китайского правительства. В
1194 г. (год тигра) война закончилась победой союзников; в награду за это вождь
кераитов получил от китайского полководца (чэнсян) княжеский титул (кит. ван,
у монголов, как и у тюрков VIII в.,— унг или онг), а его сын — военное звание
цзянцзюнь (монг. сенгун). Первоначальные имена обоих князей, по-видимому,
были полностью вытеснены этими китайскими титулами; Темучину также был
пожалован почетный титул, который, однако, не приобрел такой известности.
Следующее десятилетие было для Монголии временем междоусобиц. Помимо
многочисленных войн между отдельными князьями и племенами, во время
которых Темучин постоянно выступал как верный союзник вождя кераитов (в то
время он называл последнего «отец»), упоминается и более крупное движение:
в 1201 г. (год курицы) большое число племен присоединилось к прежнему
побратиму (анда) Темучина, Чжамухе, которого его сторонники провозгласили
государем с титулом гурхана. Это движение, очевидно, следует рассма^ивать как
борьбу народных масс против аристократии; в противоположность Темучину и
его союзникам Чжамуха, как сообщают, заботился не о знатных «табунщиках»,
а о бедных и презираемых «овечьих пастухах». Войско, собранное Чжа-мухой,
было вскоре разбито и рассеяно; однако Чжамухе позднее удалось завоевать
доверие сенгуна и его отца и поссорить их обоих с их прежним союзником. Этот
разрыв имел очень тяжелые последствия для Темучина; оставленный почти всеми
своими приверженцами, он должен был отступить с небольшим отрядом верных
ему людей к маленькому озеру Балчжуна и пить из него гнилую воду. Несмотря
на это, ему удалось при помощи хитрости обмануть своих врагов и неожиданно
напасть на них. Унг-хан и его сын, сенгун, вынуждены были спасаться бегством
и позже погибли в дальних странах: отец — в западных областях Монголии, сын
203

— в местности между Кашгаром и Хотаном. Все племена восточной половины
Монголии должны были признать Тему-чина своим государем (1203, год свиньи).
Те немногие преданные люди, которые остались верны Темучину и на Балчжуне,
пользовались впоследствии, под названием балчжун-ту, большими привилегиями
в империи, основанной Чингиз-ханом. Важно отметить, что среди них были три
мусульманина: Джа’фар-ходжа, Хасан и Данишменд-хаджиб; двое последних много
лет спустя соггоовождали своего государя в его походе против империи хорезмшаха и
оказали ему большие услуги как посредники между завоевателями и населением
этих стран; Данишменд, по всей вероятности, был намного моложе Темучина, так
как пережил его по меньшей мере на 25 лет и упоминается как воспитатель его внука
Мелика (одного из сыновей Угэдэя). Очевидно, эти мусульмане могли попасть в
эти места только как купцы; действительно, один из современников этих событий
(китаец Мэн Хун) определенно утверждает, что даже торговлю между Монголией
и Китаем в то время вели мусульманские купцы, пришедшие с запада. Эти купцы,
которых монголы называли тюркским словом ортак (собств. ‘посредник’), и позднее
пользовались расположением Чингиз-хана; в приписываемых ему изречениях
Чингиз-хан наставляет своих военачальников обучать своих сыновей всем военным
наукам, чтобы они были в состоянии предпринимать военные походы с такой же
уверенностью, с какой купец, знающий цену своих товаров, предпринимает свои
торговые путешествия. Весьма возможно, что советы этих людей, несомненно
значительно превосходивших монголов своим опытом и знаниями, оказывали
некоторое влияние и на политику Чингиз-хана и на устройство его империи;
однако мы не имеем об этом никаких точных сведений.
Подчинение западной половины Монголии было завершено только в 1206 г. (год
тигра), после победы над могущественным племенем (также христианским) найманов;
в том же году, по китайской версии, Темучин будто бы принял «императорский титул».
На самом деле как он сам, так и его ближайшие преемники даже после уничтожения
империи Цзинь всегда считали себя только повелителями кочевой империи и
никогда не считали себя императорами Китая. Как и многие князья кочевников до
него (его потомки уже не следовали этому обычаю), Темучин, став государем, принял
новое имя. Монгольское предание не дает нам точных сведений, когда в первый раз
он назвал себя «Чингиз-ханом» и что, собственно, означает слово «Чингиз». По
одним сведениям, Темучин носил это имя еще будучи «ханом» отряда авантюристов,
по другим — он принял его только в 1203 г., после победы над кераитами, а еще по
одним — только в 1206 г., после победы над найманами. Его китайский современник
Мэн Хун считает слово «Чингиз» транскрипцией китайского тянъ цзы (‘сын неба’);
другая китайская этимология (цзин сы совершенный воин’) приведена Дугласом
(Тле life, р. 54), По монгольской этимологии, сообщаемой Рашид ад-дином (изд.
Березина, III, текст, 12), «Чингиз» объясняется как форма множественного числа
от прилагательного чинк ‘сильный’. Так как Темучин, как сообщают, получил свое
царское имя от шамана, то слово «Чингиз», вероятно, заимствовано из области (еще
недостаточно изученной) религиозных представлений монголов.
Все источники согласны в том, что Чингиз-хан только в 1206 г., после того как он
объединил под своей властью всю Монголию, созвал свой первый курултай и что
внешние знаки его власти и порядки в его империи лишь тогда были установлены
окончательно. В качестве знака ханской власти в его ставке было водружено
знамя с девятью белыми конскими хвостами; по китайским сообщениям, на этом
знамени была изображена черная луна.
Чингиз-хан, как сообщают, говорил: «Тот, кто может содержать в порядке свой
дом, может навести порядок и в государстве; кто умеет как полагается командовать
десятью человеками, тому можно доверить командование и над 1000 и 10 000 человек».
Своей собственной жизнью Чингиз-хан, быть может как никто другой, подтвердил
тюавильность этого (само собой разумеется, не всегда справедливого) изречения.
Как будучи предводителем разбойников, так и став императором, он сумел создать
узкий круг людей из числа своих подчиненных, на которых он мог положиться
почти как на самого себя и которые и после его смерти (в противоположность
истории всех других завоевании, не связанных с переселениями народов) с тем
же успехом продолжали начатое им дело. Особое значение для военных успехов
монголов имело, по-видимому, создание многочисленной личной гвардии, которая
только в Ц06 г. получила окончательное устройство. Служба, которую должна была
204

нести эта гвардия (численностью в 10 000 человек) в ставке хана, была определена
до мельчайших деталей; дисциплина соблюдалась с исключительной строгостью;
однако эти войска находились в империи на положении привилегированной
военной аристократии; гвардейский рядовой считался выше рангом, чем тысячник
в других войсках. Начальники не имели права подвергать телесному наказанию
или казнить своих подчиненных без предварительного доклада хану. Б состав этой
гвардии входил специальный полк (ШОО человек), который был непосредственно
связан с особой хана и выступал в поход только тогда, когда при войске был сам хан.
Важным средством для поддержания дисциплины, обучения и тренировки воинов
были организуемые в больших масштабах облавные охоты, во время которых все
требования дисциплины должны были соблюдаться так же строго, как и на войне.
Насколько сильно было развито в монгольском войске чувство дисциплины, лучше
всего показывает возникшая в Монголии около 1240 г. обработка монгольского
предания. Неизвестный автор выступает вполне независимо по отношению к князьям
и царевичам из правящей династии и упрекает их в ошибках и преступлениях; он
мало сочувствует завоеванию далеких стран и сообщает об этих завоевательных
войнах крайне скудные сведения; однако незначительное нарушение дисциплины
(упомянутое также в мусульманских источниках), имевшее место в Хорасане
(вопреки приказу хана один воинский отряд задержался, чтобы ограбить пашню),
представляется автору достаточно важным, чтобы быть специально упомянутым.
В высшей степени характерным для всего направления «внутренней политики»
Чингиз-хана (если можно здесь применить это выражение) является тот факт,
что он в противоположность хану орхонских надписей — помощнику «бедного
и нагого» народа — в приписываемых ему изречениях подчеркивает только свои
заслуги в восстановлении порядка и дисциплины в своем войске и народе. До
него, по его словам, сын не слушался отца, младший брат — старшего, невестка
— свекрови, подчиненный — начальника, а сами начальники не выполняли
своих обязанностей в отношении подчиненных; при нем порядок был установлен
повсюду п каждый поставлен на свое место.
В стране найманов, как сообщают, Чингиз-хан впервые познакомился с
употреблением печати и письма. Его мусульманские купцы, очевидно, не были
образованными людьми, как п теперь большинство восточных купцов, даже
когда их торговые предприятия захватывают дальние страны. На службе у хана
найманов был уйгурский хранитель печати; Чингиз-хан взял его к себе на службу,
ввел в своей империи употребление уйгурской письменности и приказал об;^ить
ей своих сыновей и др)тих молодых монголов знатного происхождения. Китайская
административная система тогда еще, по-в1шимому, не оказала непосредственного
влияния на монгольскую пмперпю. Само собой разумеется, что Китайская империя
пользовалась большим престижем среди кочевников; царевна из династии Цзинь,
которую Чингиз-хан получил в жены незадолго до взятия Пекина и которая
пережила своего лужа более чем на 30 лет, была некрасива лицом и не подарила
своему мужу детей; несмотря на это, она, как сообщают, всю свою жизнь, даже
после того как ее родина была завоевана, пользовалась особым почетом как «дочь
великого императора» (см. Рашид ад-дин, изд. Березина, II, текст, 131). Тем не
менее у Чингиз-хана еще долгое время после основания его владычества не было
при дворе ни одного представителя китайской культуры. Как сообщает Мэн Хун,
китайская письменность стала применяться монголами даже в сношениях с Китаем
только с 1219 г.; до этого времени даже посылавшиеся в Китай официальные
документы писались только по-уйгурски. Также и персидских чиновников, до-
видимому, Чингиз-хан стал держать у себя на службе только со времени завоевания
Мавераннахра (ср. анекдот, взятый из Рашид ад-дина д’Оссоном, Histoire des Mon¬
gols, t. I, p. 413 sq.). Еще при жизни Чингиз-хана были молодые монголы, вполне
усвоившие, по крайней мере внешне, культуру побежденных народов и говорившие
на нескольких языках; для хана культура покоренных народов всегда оставалась
чуждой; он никогда не знал ни одного языка, кроме своего родного монгольского.
Невозможно доказать, что еще в Монголии Чингиз-хан вынашивал далеко
идущие завоевательные планы. Его первые походы против соседних культурных
стран были по существу только грабительскими набегами; лишь значительно
/Позднее монгольское владычество установилось в этих странах прочно. Походы на
запад были предприняты первоначально для преследования спасавшихся там врагов;
205

только в ходе событий эти походы приняли характер систематических завоеваний.
В 1205 г. Чингиз-хан предпринял свой первый поход против культурной
страны, а именно против Тангута, царства Ся или Си Ся китайцев, и вернулся
с богатой добычей. Войны против Ся позднее возобновлялись несколько раз; в
1210 г. император Ся был принужден отдать свою дочь в жены Чингиз-хану. Уже
значительно позже военные действия были возобновлены; только в последний год
жизни завоевателя империя Ся была уничтожена.
Так же долго продолжалась начатая в 1211 г. борьба с могущественной империей
Цзинь в Северном Китае. С самого начала для этой войны были мобилизованы почти
все имевшиеся военные силы; в Монголии осталось только 2000 человек; сам хан и его
четыре сына были при войске. После ряда побед военные отряды монголов соединились
в 1213 г. (по Рашид ад-дину) или в 1214 г. (по китайским государственным анналам)
под Пекином; был заключен мир и брак между Чингиз-ханом и китайской царевной;
но уже через пять месяцев война возобновилась; в 1215 г., после продолжительной
осады, Пекин должен был сдаться победителю. В 1216 г. Чингиз-хан возвратился в
Монголию; сразу же после его отъезда Цзиням удалось отвоевать большую часть
своей империи. Позднее продолжение воины было поручено полководцу Мухули;
однако цзиньская империя продолжала существовать, несмотря на все поражения, и
была уничтожена только при преемниках Чингиз-хана.
В течение 1211—1216 гг., когда все военные силы монголов были заняты в Китае,
пришлось прекратить преследование бежавших на запад ^агов. Поэтому все успехи
монгольского оружия на западе были одержаны или до 1211 г. или после 1216 г.
Непосредственно на западе с Монголией и Китаем граничила большая
империя гурхана к^а-китаев, которая охватывала все земли от области уйгуров до
Аральского моря. Эта империя сперва была наводнена бежавшими из Монголии
отрядами, а также их преследователями; в результате этого власть гурхана, уже
ослабленная из-за отпадения нескольких мусульманских государей, в особенности
хорезмшаха Мухаммеда, была совершенно уничтожена. Князь (идикут) уйгуров
подчинился Чингиз-хану в 1209 г. в Izl 1 г. подчинился Арслан-хан — князь карлуков
в северной части нынешнего Семиречья (первый мусульманский князь, который
; (после 1216 г.) — также владетель Алмалыка в долине
завоеван хорезмшахом; остальные части империи кара-
Кучлук, князь найманов. В течение последующих лет Кучлук смог
беспрепятственно укрепить свою власть в этих областях. Первоначально, как и
большинство его соплеменников, он был христианином; в государстве кара-китаев
он обратился в идолопоклонство (вероятно, буддизм). Против мусульман нынешнего
Китайского Туркестана, которые подчинились ему только после продолжительного
сопротивления, он начал жестокое гонение; публичное богослужение оьшо полностью
запрещено, население принуждалось принять одежду кара-китаев; непокорные или
взятые под подозрение жители, подобно протестантам во времена Людовика XIV,
подвергались военному постою. Только около 1216 г. Чингиз-хан смог опять обратить
свое внимание на запад. 1^еследование бежавших туда ^агов он поручил теперь
своему старшему сыну — Джучи, первый поход которого бьш направлен, однако, не
против найманов, а против их прежних союзников, мергитов; этот народ ранее был
изгнан монголами из местности к востоку от Байкала и нашел убежище в теперешней
киргизской [казахской — прим. Бартольда] степи. Сражение произошло только в
западной части этой степи, в нынешней Тургайской области, причем мергиты были
почти полностью уничтожены; однако сразу же после этого на монгольское войско
напало многочисленное войско хорезмшаха, который с нижнего течения Сыр-Дарьи
предпринял поход против господствовавшего в этой местности народа — кипчаков.
Несеви, единственный историк, который обнаруживает хорошую осведомленность
о месте битвы и географических условиях, определенно говорит, что эта битва
произошла уже в 612 г. х. (1215-16 г.), а не после резни в Отраре, как утверждают
прочие источники. Сражение не дало результата; ночью монголы покинули свой
лагерь, оставили горящие сторожевые костры, чтобы обмануть противника, тем
самым выиграли время, и их уже невозможно было догнать. Определенно сообщается,
что Джучи не желал этого сражения; хорезмшах будто бы заявил, что считает всех
неверных своими врагами; однако и он, вероятно, заранее не намеревался нападать.
Неизвестно, как и когда узнал Чингиз-хан об этом инциденте; во всяком случае, он
не оказал никакого влияния на отношения между двумя империями. Вероятно, это
206

столкновение рассматривалось обеими сторонами как печальное недоразумение.
Свой большой поход против империи хорезмшаха, который должен был стать
роковым для всего мусульманского мира, Чингиз-хан предпринял несколькими
годами позднее совершенно независимо от этого события.
Причины этого похода обсуждались уже не раз, но большей частью без
достаточного знакомства с сообщениями источников. Даже в новейших научных
работах о мнимом посольстве халифа Насира ли-дини-ллаха, который будто бы
призвал монголов против своего врага — хорезмшаха, рассказывается как о факте,
хотя об этом имеется только один подробный, но несомненно легендарный рассказ
у Мирхонда (История Чингиз-хана, изд. Жобера, 102 и ел.); в первоисточниках
известие о таком поступке халифа упоминается лишь как смутный слух, который
распространилсявмусульманскоммире,подобнотомукаквЕвропедвумястолетиями
1215 или 1216 г., мусульманское посольство; но это было не посольство халифа, а
посольство самого хорезмшаха. Весть об успехах монголов в Китае дошла до Средней
Азии; хорезмшах также услышал об этом и хотел через это посольство получить
более точные сведения о могуществе нового завоевателя. Единственный историк, у
которого мы находим рассказ об этом посольстве (Джузджани, пер. Раверти, 1,270 и
сл.; II, 963 и сл.), получил свои сведения о нем от самого посла (Веха ад-дина Рази).
Примерно в это же время, по всей вероятности, прибыл торговый караван,
упоминаемый Джувейни (см. текст у Шефера, Chrestomathie persane, t. II, р. 106
sq.); встретили ли эти купцы хана уже в Монголии или еще в Китае, не говорится.
Первые шаги для восстановления торговых отношений между двумя империями
были предприняты, следовательно, из страны хорезмшаха; отправление посольства
и торгового каравана из Монголии в Среднюю Азию может рассматриваться
только как ответ на эти шаги. Тот факт, что еще до 1203 г. мусульманские купцы
нашли доро^ к Чингиз-хану, достаточно свидетельствует, что эти торговые связи
имели для обеих сторон большее значение, чем это обычно полагают.
В 1218 г. в Мавераннахре в качестве послов монгольского хана появились три
мусульманина, один из которых был родом из Хорезма, другой — из Бухары, а третий
— из Отрара. Им было поручено передать хорезмшаху от имени их повелителя
богатые дары и объявить ему, что хан считает его «наравне с самым дорогим из
своих сыновей». Мухаммед должен был быть оскорблен таким обращением, так
как слово «сын» в отношениях между государями как в Восточной Азии, так и в
мусульманском мире обозначает вассальную зависимость; однако по меньшей мере
сомнительно, что Чингиз-хан, как это утверждают, хотел этим умышленно нанести
обиду хорезмшаху и сделать войну неизбежной. Во всяком случае, разрыв между
обоими государями был вызван не этим инцидентом. Как сообщают, Мухаммед
выразил свое неудовольствие не во время самой аудиенции, а лишь на следующую
ночь в разговоре с одним из послов, получил от последнего удовлетворительные
объяснения и отпустил посольство с благоприятным ответом.
Торговый караван состоял из 450 человек, исключительно мусульман; во
главе их стояли четверо купцов: Омар-ходжа из Отрара, Хаммаль из Мераги (в
Азербайджане), Фахр ад-дин Дизеки из Бухары и Амин ад-дин из Герата. Все эти
купцы были убиты в пограничном городе Отраре и их товары разграблены. Была
ли эта резня вызвана жадностью правителя города, или она оыла совершена по
приказанию султана, неизвестно; во всяком случае, ни в одном из источников нет
утверждений, что сами купцы навлекли на себя несчастье, например шпионажем
или вызывающим поведением. Сообщают, что Чингиз-хан через посредство еще
одного посольства по'у^ебовал удовлетворения; Мухаммед приказал убить и этих
послов или по крайней мере одного из них.
Таким образом, поход против империи хорезмшаха сделался неизбежным. По
мусульманским известиям, Чингиз-хан предпринял поход с войском в 600 или 700
тысяч человек; эти цифры, конечно, сильно преувеличены. Разумеется, монголы
собрали против своего могущественного противника так много сил, как только было
возможно; это следует уже из того, что и тогда, как в 1211 г., сам хан и его четыре
сына находились при войске; однако и восточные земли не могли быть совершенно
лишены войск, так как война в Китае продолжалась и в эти годы. В распоряжении
207

полководца Мухули оставалась почти половина 129-тысячной монгольской армии
(62 000 человек;; из этого войска, вероятно, не отзывали из Китая ни одного
или лишь незначительные отряды, так как в противном случае Цзинь могли бы,
пожалуй, с большим успехом использовать это время. Таким образом, численность
ядра монгольских войск, принявших участие в войне против хорезмшаха, по всей
вероятности, была немногим более 70 000 человек; несколько большим был, быть
может, контингент из подчиненных народов; два мусульманских государя — Арслан-
хан, князь карлуков, и Сукнак-тегин, владетель Алмалыка, — со своими отрядами
также вынуждены были воевать на стороне монголов против своих единоверцев. То,
что нам известно о составе монгольских войск во время войн в Мавераннахре и в
других странах, позволяет предположить, что общее число монголов и их союзников
вряд ли превышало 200 000 человек. Войско хорезмшаха несомненно было более
многочисленным, чем монгольское; но отдельные части этого войска не действовали
в согласии ни со своим государем, ни друг с другом и потому не могли противостоять
войскам, которыми командовали Чингиз-хан и его полководцы.
Победоносный поход монгольского войска в мусульманские страны, во
время которого сам Чингиз-хан дошел на западе до Бухары, на юге — до берега
Инда в районе Пешавара, а его воинские отряды — до Азовского моря, уже
неоднократно подробно описывался; к тому, что сказано д’Оссоном (Histoire des
Mongols, t. I, p. 216 sq.), мало что можно добавить. На ход событий не могло не
оказать влияния уничтожение государства Кучлука полководцем Чингиз-хана,
Джэбэ, последовавшее уже осенью 1218 г. В Кашгаре и других городах население
восстало против своих поработителей и встретило монголов как освободителей;
в противоположность религиозным преследованиям, которым подвергались
мусульмане в правление Кучлука, монгольский полководец приказал объявить, что
каждый может исповедовать веру своих отцов. Весть об этих событиях несомненно
проникла в Мавераннахр; так как жертвами резни в Отраре были одни только
мусульмане, то хорезмшаху и без того трудно оьшо представить своим подданным
борьбу с монголами как войну за веру; теперь сделать это стало ему еще т^днее.
Способ ведения войны монголами во всех культурных странах (Китае, ГТередней
Азии и позднее в России) был один и тот же: повсюду безоружное сельское население
сгонялось в большом количестве, чтобы использовать его при осаде укрепленных
городов; при штурме крепостей монголы гнали этих несчастных перед собой, с тем
чтобы они принимала на себя первый град стрел и прокладывали дорогу для следующего
за ними войска. Иногда им раздавали знамена, чтобы обмануть противника видом
многочисленного войска. Во время осады Ходженда, как сообщают, число монголов
составляло только 20 000, а число пригнанных ими пленников — 50 000 человек.
В Мавераннахре и Хорезме монгольское владычество прочно установилось
уже при Чингиз-хане; остальные земли хорезмшаха позднее пришлось покорять
еще раз. Сам Д^хаммед почти нигде не выступил навстречу вражескому войску;
известия о его бегстве и смерти должны быть, вероятно, исправлены и дополнены
в том смысле, что преследователи потеряли его след; иначе их отряды, конечно,
нашли бы дорогу к острову на Каспийском море, отстоявшему так недалеко от
побережья. Сочинение анонимного монгольского историка 1240 г. показывает, что
для монголов преемник Мухаммеда Джелаль ад-дин был тем самым государем, по
приказу которого были убиты монгольские послы; такие же рассказы даже сто лет
спустя слышал в Средней Азии Ибн Баттута (III, 23 и сл.). По всей вероятности,
сам Чингиз-хан и его ближайшее окружение были осведомлены лучше.
Войско, которым командовал сам Чингиз-хан, в течение всей войны не потерпело
ни одного поражения; только против меньших отрядов мусульманские полководцы
добивались преходящих успехов. О ходе военных действии в целом у нас есть вполне
заслуживающие доверия известия; в деталях не всегда легко установить отношение
рассказов к фактам, так как большинство из них восходит к одному-единственному
источнику — Та’рих-и джахангушай Джувейни, написанному только в 658/1260 г.;
период в 40 лет был более чем достаточным, для того чтобы родились некоторые
легенды, особенно о делах и словах самого хана. Часто, даже в новейших научных
трудах, передается рассказ о том, будто Чингиз-хан (который мог говорить только на
своем родном монгольском языке! при взятии Бухары обратился к народу с минбара
одного из молитвенных) домов (мусалла) с речью, в которой называл себя божьей
карой, посланной людям в наказание за их грехи (у Шефера, Chrestomathie persane,
208

t. II, p. 124). Достаточно отметить, что о взятии Бухары у нас имеются рассказы трех
историков, сочинения которых написаны раньше, чем труд Джувейни, и что ни один
из трех рассказов не содержит этой поразительной сцены. Некоторые сведения о
положении опустошенных областей, о распоряжениях, отданных самим ханом и его
сыновьями, и о времени возвращения хана из местности на Гиндукуше в Мавераннахр,
мы узнаём от китайского отшельника Чан-чуня, приверженца даосизма, который по
желанию хана должен бьш предпринять путешествие из Китая до Гин-дукуша. Чингиз-
хан, по-видимому, буквально понял учение этой секты о средствах для достижения
вечной жизни; когда на его вопрос об этом Чан-чунь ему ответил: «Есть средства
сохранить жизнь, но нет средства достичь бессмертия», его, вероятно, должно
было постичь горькое разочарование; о большом самообладании свидетельствует
то, что он, несмотря на это, сохранил свое расположение к отшельнику, похвалил
его за прямоту и продолжал принимать его поучения и советы с самым глубоким
почтением, хоть и не всегда им следовал. В марте 1223 г. на охоте Чин гиз-хан оказался
в смертельной опасности (он упал с лошади, и на него напал разъяренный вепрь);
отшельник пытался его убедить отказаться, ввиду преклонного во^аста, от этого
развлечения; хан обещал так пост^ить, но смог выполнять свое обещание только
в течение двух месяцев. Лето 1223 г. Чингиз-хан провел в степи Кулан-баши (в
восточной части нынешней Сыр-Дарвинской области, к северу от Александровского
[ныне Киргизский — прим. Бартольд] хребта), лето 1224 г. — на Иртыше; лишь в
1225 г. он вернулся на свою родину, и то только затем, чтобы оттуда в том же самом
году предпринять свой последний поход против государства Ся. Там, в теперешней
китайской провинции Ганьсу, недалеко от города Цзиньчжоу, за несколько дней до
окончательного падения столицы государства Ся, в первой половине рамадана 624/
августе 1227 г. (точную дату сообщают по-разному), Чингиз-хана постигла смерть. Его
останки были отвезены в Монголию и погребены в горах Бурхан-Халдун, у истоков
Онона и Керулена; по монгольскому обычаю, место погребения сохранялось втайне.
В той же местности позднее были похоронены некоторые из его потомков и были
воздвигнуты их изображения. Значительно южнее, в Ордосе (между Великой стеной
и Хуанхэ), у реки Джамхак, теперь стоят две войлочные юрты, в которых сохраняются
останки завоевателя (по одним данным — в медном, по другим — в серебряном
ящике), его седло, его чашка и его трубка (!), и по определенным дням приносятся
жертвы его духу. В том, что этот культ и эти реликвии — позднего происхождения,
не может быть, конечно, никакого сомнения; к какому времени относятся первые
известия об этом, до сих пор еще не исследовано.
О внешности завоевателя у нас есть некоторые сведения, относящиеся только к
последнему десятилетию его жизни: мы обязаны ими китайцу Мэн Хуну 5 и персу
Джузджани. От своих соотечественников он отличался высоким ростом, широким
лбом и длинной бородой; Джузджани отмечает также его крепкое телосложение и
«кошачьи глаза»; на макушке у него сохранилось только немного седых волос.
Еще при жизни Чингиз-хан назначил своим преемником своего третьего
сына — Угэдэя. В основанном им государстве, как и во всех кочевых империях,
действовал принцип, по которому государство принадлежит не государю,
а царствующему роду и каждый член этого рода имеет право на улус
(некоторое количество племен), юрт (территориальный удел) и инджу (доход,
соответствующий нуждам его двора и войска). Этому принципу следовал и сам
Чингиз-хан; за исключением младшего сына, Тулуя, который, по монгольскому
обычаю, должен был наследовать «дом» своего отца, т, е. его первоначальные
владения (восточную часть Монголии), каждому из его сыновей еще при жизни
отца был назначен определенный удел. Пока был жив Чингиз-хан и его воля была
непреложна , единство государственной власти, по-виДимому, не пострадало от
этих мер; его сыновья обычно выступали не как владетели отдельных областей, а
как спутники и верные помощники своего отца, который мог поручить каждому
из них особую отрасль государственного управления: Джучи считался знатоком
охоты, Чагатай — в управлении на основе монгольского обычного права (яса),
Тулуй — в военном искусстве. Только перед самой смертью Чингиз-хана дело
дошло до разрыва между ним и его старшим сыном — Джучи, единственным,
который после завоевания западных стран больше не вернулся в Монголию.
Неясно, действительно ли Джучи восстал против своего отца в ослушался его
приказаний, или же все это, как утверждает монгольское предание, было только
209

вымышлено клеветниками; во всяком случае, Чингиз-хан уже готовился к походу
против своего сына, когда в Монголию пришла весть о смерти царевича. Согласно
позднейшим источникам, он умер только на шесть месяцев раньше отца.
Литература, К источникам, использованным и указанным еще у д’Оссона (His-
toire des Mongols, t. I), следует прибавить в особенности: Джузджани, изд. Нассау-
Лиса и пер. Раверти; рассказ китайца Мэн Хуна <=Чжао Хуна> 1221 г., переведенный
В. Васильевым (История и древности); описание путешествия китайского оттельника
Чан-чуня, переведенное Палладием (Чан-чунь, пер., Кафарова) и Э. Бретшнейдером
(Mediaeval researches, vol. I, p. 35 sq.); сочинение анонимного монгольского автора 1240
г., известное под название Юанъ-чао би-ши («Секретная история династии Юань»),
сохранившееся в китайской транскрипции и переводе, на русский язык переведенное
Палладием (Сокровенное сказание, пер. Кафарова). Используя все эти источники,
В. Бартольд попытался изобразить личность завоевателя и его деятельность; см.
Бартольд, Образование империи Чингиз-хана’, <(выше, стр. 253—265>; его же,
Туркестан, ч. II, стр. 409 и сл. <наст. изд., т. I, стр. 446 и сл.>, к этому авторефераты:
Barthold, Russische Arbeiten uber Ostasien, S. 196 sq.; idem, Russische Arbeiten uber West-
asien, S. 179, и рецензия М. Хартманна, OLZ, 1903. № 6, S. 246 sq.; кроме того, Skrine
— Ross, The Heart of Asia, p. 14^ sq., и Stube, Tschinghiz-Chan. О культе Чингиз-хана в
Ордосе см. Потанин, Поминки по Чинзис-хане. (См. также: Владимир-цов, Чингис¬
хан, а также рецензию В. В. Бартольда на эту книгу — выше, стр. 446—453.).
210

в. Бартольд
рецензия на книгу
Б. Я. Владимирцова
«Чингис-хан»
К числу тех изданий 3. И. Гржебина, которым следует пожелать самого широкого
распространения, принадлежит и «Чингис-хан» Б. Я. Вла-димирцова, лучшая в
настоящее время, насколько мне известно, книга по данному предмету не в одной
только русской литературе. Из всей обширной литературы о Чингиз-хане автор
называет, в качестве «имеющих особое значение» пособий, только «Histoire des
Mongols» д’Оссона и «Туркестан в эпоху монгольского нашествия» пишущего эти
строки. Автор вполне справедливо отдает старому труду д’Оссона (в текущем 1924 г.
исполнилось столетие со времени выхода первого издания) предпочтение п^ед более
поздними западноевропейскими сочинениями, в том числе перед «History 01 the Mon¬
gols» Ховорса (Howorth), вышедшей в 1876 г. (отрывок о Чингиз-хане через 25 лет,
когда его давно уже успели опередить русские труды, был издан в русском переводе в
Ташкенте). Говорить о «Туркестане в эпоху монгольского нашествия» здесь не место,
но, вероятно, ни сам автор, ни знакомые с моим трудом читатели не будут оспаривать,
что из этого труда и из других моих работ о Чингиз-хане в книжку Б. Я. Владимирцова
вошло очень многое. Источник, которьш больше всего пользуется автор при
воспроизведении личности Чингиз-хана, — так называемое «Сокровенное сказание о
монгольском народе»; как отметил Б. Я. Владимирцов в другом своем труде характер
этого источника как «богатырского сказания» впервые был определен мною.
Само собою разумеется, что как этот источник, так и другие использованы в
книжке Б. Я. Владимирцова совершенно самостоятельно, и из них извлечено гораздо
больше подробностей, имеющих значение для характеристики личности Чингиз-
хана. Бесспорное преимущество автора заключается в основательном знании языка
и быта монголов. «Сокровенное сказание» использовано им не только в переводе
Палладия, сделанном с китайского, но и в монгольском подлиннике. В выдержках из
«Сокровенного сказания», приведенных автором, иногда встречаются характерные
фразы, которых в переводе Палладия нет; например, на стр. 30 слова богатыря
С(юган-Ширы: «Вот именно за такие-то твои способности таи-чиюты и ненавидят
тебя, говоря, что у тебя огонь в глазах и свет на липе. Ты так и лежи, я не укажу»
(у Палладия: «Вот за такую-то сметливость твою оратья Дайичиут ненавидят и
преследуют тебя. Будь острожен и лежи так, я не донесу на тебя»). Если тем не
менее текст выдержек из «Сокровенного сказания» в книжке Б. Я. Владимирцова,
несмотря на доступность автору монгольского подлинника, большей частью
буквально совпадает с текстом перевода Палладия, то это, по-видимому, только
лишний раз свидетельствует о достоинствах как китайского перевода XIV в., так и
перевода великого русского синолога XIX в. Интересны факты, по-видимому лично
установленные автором во время его путешествий; сюда относится сообщение
о почитании современными монголами белого знамени (сульде) Чингиза, «того
самого, которое ходило с войсками Чин-гис-хана от победа к победе» (стр. 72)
причем монголы при этом поминают хорезмшаха Джелаль ад-дина «и благодарят
духа-хранителя войска за поражение, которое ему было нанесено» (стр. 139).
Работа Б. Я. Владимирцова, таким образом, представляет шаг вперед по сравнению
с прежними работами, но, по всей вероятности, она недолго останется последним
словом науки по данному вопросу. Характерно, что среди пособий он не называет
трудов синологов, из китайских источников упоминает только официальную
Рецензия В. В. Бартольда на: Б. Я. Владимирцов. Чингис-хан. Берлин—СПб.—
М., 1922.- Восток. Кн. 5,1925, с. 251-256.
‘ Монголо-ойратский эпос, предисловие.
^ Ц. Ж. Жамцарано, наоборот, слышал в Южной Монголии в 1910 г., что
девятиножное белое знамя «сулде» хранится в чертогах русского царя.
211

историю монгольской династии (Юанъ-ши) и записки китайских путешественников,
видевших Чингиз-хана, — генерала Мэн Хуна ^ и даосского монаха Чан-чуня. Таково
приблизительно было состояние науки до настоящего времени (среди трудов
синологов по истории монголов нет ни одного, который мог бы выдержать хотя бы
отдаленное сравнение с трудом д’Оссона); но теперь с синологической стороны к
историкам предъявляются новые требования. Характерны в этом отношении слова
проф. П. Пельо (1920 г.) в его отзыве о труде Маркварта: «II est aujourd’hui impossible
detudier un sujet de lepoque mongole sans remonter aux sources dapres lesouelles a ete ecrite
Tancienne histoire officielle chinoise de cette dynastie, intitulee Yuan die» \ Пельо называет
несколько таких источников, в том числе надлобные надписи, которым посвящены
особые сборники. Кроме того, такой важный источник, как сочинение Мэн Хуна,
«самое раннее», по словам Пельо, «сочинение о монголах», требует, по-видимому,
нового перевода, так как перевод Васильева признается только «посредственным»
(переводам Палладия Пельо отдает полную справедливость).
Б. Я. Владимирцовым тщательно использованы как рассказы видевших Чингиз-
хана китайцев — Мэн Хуна и Чан-чуня, так и скудные сведения, передаваемые
мусульманскими историками, особенно Джузджани, со слов видевших Чингиз-
хана мусульман (непосредственно ни один рассказ мусульманина, который бы
видел Чингиз-хана собственными глазами, до нас не дошел). В сущности, мы только
в этих рассказах находим объективно установленные факты, дающие возможность
делать выводы о действительных чертах характера Чингиз-хана. Предания самих
монголов не только в том виде, как они изложены в «Сокровенном сказании» но
и в своей официальной версии, известной нам по двум редакциям, персидской
(Рашид ад-дин) и китайской (Юань-ши), излагают факты в явно эпическом
освещении, причем не всегда легко решить, какие из эпических подробностей
являются отголоском действительных происшествий и какие обязаны своим
происхождением исключительно эпическому трафарету, несомненно уже
существовавшему у монголов XIII в. Такой поэт, как автор «Сокровенного сказания»,
древнейшего из дошедших до нас и в то же время, по отзыву Б. Я. Владимирцова,
самого замечательного произведения монгольской литературы, не мог явиться
без предшественников. Само собою разумеется, что мотивы эпической поэзии
связаны с богатырским идеалом, идеал — с фактами жизни; но судить по эпическим
рассказан о действительной жизни монгольской аристократии оыло бы столь же
ошибочно, как судить о жизни европейского рыцарства по «рыцарским романам».
Вопрос об отношении эпических рассказов к фактам в книге Б. Я. Владимирцова
почти не затронут. Между тем в среднеазиатском эпосе для возникновения легенд не
требуется большого промежутка времени. Младший сын Чингиз-хана, Тулуй, умер
в nil или в 1232 г, «Сокровенное сказание» закончено в 1240 г.; между,тем явно
легендарный рассказ о смерти Тулуя находится уже в «Сокровенном сказании». Так
же быстро возникали легенды в среднеазиатских степях и впоследствии, что иногда
вводило в заблуждение европейских исследователей. Эпический рассказ о бегстве
Едигея с пира Тохтамыша к Тимуру в 1391 г. находится уже у младшего современника
Едигея, Ибн Арабшаха, вследствие чего покойный П. М. Ме-лиоранский полагал, что
сказание передает действительное происшествие; между тем, по более достоверному
источнику, по ярлыку Тохтамыша от 1393 г., Едигей был только посланцем мятежных
царевичей и вельмож. По предположению проф. Пельо, судьба исторических лиц и
в «Сокровенном сказании» могла быть предметом эпических рассказов, совершенно
лишенных фактической основы. Сюда относится, по его мнению, известный рассказ
о бегстве Сенгуна кераитского, об измене его конюшего и о наказании изменника
Чингиз-ханом. Б. Я. Владимирцов не касается этого рассказа, но придает много
значения повторяющемуся в целом ряде других рассказов тому же эпическому мотиву
и пользуется им для характеристики Чингиз-хана: «Он всегда поощрял верных слуг и
наказывал смертью изменивших своему господину, хотя бы этот господин был злой
враг самому Чингису» (стр. 64). Такие же рассказы часто встречаются в в монгольской
истории после Чингиз-хана, из чего покойным Н. И. Веселовским был сделан вывод,
что «у кочевых народов северо-восточной Азии существовало вполне определенное
представление о недопустимости убиения лиц знатных простыми людьми». Н.
’ <Чжао Хун; см. выше, стр. 255.>
^ <Pelliot, А propos des Comans, р. 131.>
212

и. Веселовский приводит рассказ, приведенный также Б. Я. Владимирцовым, о
том, как Чингиз-хан наградил двух вассалов своего главного врага, Таргутай-
Кирильтука, отказавшихся от мысли привести к Чингиз-хану своего господина и
отпустивших его на волю. Замечательно, что о судьбе того же Таргутай-Кирильтука
мы находим в другой версии монгольского предания, у Рашид ад-дина, два других
рассказа, совершенно непримиримые ни с рассказом «Сокровенного сказания»,
ни между собой. По одному шссказу, названные в «Сокровенном сказании» лица
в действительности привели Тархутай-Кирильтука к Чингиз-хану; по другому —
воины Чингиз-хана убили Тм)гутаи-Кирильтука во время преследования. Наконец, у
Рашид ад-дина есть рассказ (персидский текст в этом месте несколько искажен), где,
как в «Сокровенном сказании», говорится, что захватившие Таргутай-Кирильтука
некоторое время стерегли его, потом отпустили на волю.
Из этого видно, что установить по монгольским эпическим сказаниям факти¬
ческие данные не так легко, как может показаться читателям книжки Б. Я. Влади-
мирцова. «Сокровенное сказание» довольно часто находится в противоречии с
официальной версией эпоса; так, один и тот же варварский поступок (приказ сварить
живыми пленных князей в 70 котлах) приписывается у Рашид ад-дина Чингиз-
хану, в «Сокровенном сказании»— его сопернику Чжамухе, из чего, между прочим,
видно, что такая расправа вовсе не представлялась авторам эпоса отвратительной
жестокостью. Б. Я. Владимирцов (стр. 49), по примеру Березина, принимает версию
«Сокровенного сказания»; в связи с этим находится и его мнение (приблизительно
то же самое раньше было высказано мною), что Чингиз-хан «никогда не обнаружил
какой-то особой жестокости и кровожадности» (стр. 171). Совершенно различно
рассказывается в «Сокровенном сказании» и у Рашид ад-дина о судьое самого
Чжамухи, когда он был взят в плен Чингиз-ханом. И в этом случае Б. Я. Владимирцов
(стр. Ь9), по моему примеру, отдает предпочтение версии «Сокровенного сказания»;
но не невозможно, что действительности не соответствует ни та, ни другая версия
и что Чжамуха вообще не был взят в плен, а спасся бегством. В рассказе Джувейни
о взятии Чингиз-ханом Бухары (1220 rj упоминается какой-то Гурхан, монгол,
будто бы раньше находившийся на службе у Чингиз-хана и перешедший от него к
хорезмшаху Мухаммеду; этот Гурхан пал, храбро сражаясь, при защите бухарской
цитадели. Известно (так и у Владимирцова, стр. Ь1), что титул гурхан носил Чжамуха
(правда, чтение Гурхан находится не во всех рукописях труда Джувейни).
По-видимому, только из китайских источников могут быть извлечены новые
фактические сведения о Чингиз-хане; дальнейшее изучение мусульманских
источников едва ли много прибавит к тому, что уже было приведено в известность
предшественниками Б. Я. Владимирцова. Выражалась также надежда найти если
не новые фактические сведения, то новый материал для характеристики самого
Чингиз-хана, его сподвижников и его народа в монгольской народной литературе.
Современный исследователь Ц. Ж. Жамцу>ано старался доказать, на основании
собранных им материалов по «древней религии монголов», что монголы
находились под влиянием «не одного только честолюбия и не одной лишь жажды
наживы», но прежде всего под влиянием религиозного воодушевления: «Монголы
ежеминутно чувствовали над собой и под собой сотрудничество и волю богов
—	тенгриев. И Чингис в глазах массы является лишь посланником тенгрия, он
—	герои, он — божественен». Б. Я. Владимирцов не идет, конечно, так далеко; но
в характеристике личности и в объяснении действий Чингиз-хана и им, может
быть, отводится слишком значительное место религиозному миросозерцанию. По
мнению Б. Я. Владимир-цова, Чингиз-хан постоянно чувствовал над собой особое
покровительство «Вечного Синего Неба» и верил выразителям небесной воли —
шаманам. В расправе с шаманом Кокчу я в свое время видел доказательство, что
«Чингиз-хан лично был свободен от суеверного почитания шаманов»; по мнению
Б. Я. Владимирцова (стр. 91), Чингиз-хану для этой расправы пришлось «подавить
свой суеверный страх перед шаманом». В источниках, насколько мне известно,
никакого отголоска таких колебаний нет. В другом месте (стр. 174 и сл.) Б. Я.
Владимирцов выписывает из Рашид ад-дина приписанный самому Чингиз-хану
рассказ о том, как ему удалось одному справиться с шестью врагами и овладеть
их конями. У Рашид ад-дина Чингиз-хан этим рассказом хочет указать, что его не
напрасно называют могучим богатырем, по Б. Я. Владимирцову — что «Небо не
допустило ему умереть случайной смертью».
213

Насколько этот рассказ соответствует действительным фа]
1 спорно. В «Сокровенном сказании» чаще приводятся фа
Ьактам, это, конечно, более
чем спорно. Ь «С^окровенном сказании» чаще приводятся факты противоположного
характера, в которых Б. Я. Владимирцов видит доказательство отсутствия у Чингиз-
хана «особой личной храбрости» (стр. 173); в одном случае он «проявил себя
осторожным до малодушия» (стр. 36). Такие же противоречия в чертах характера
Чингиз-хана отмечаются в других местах; «Чингис-хан, несомненно, отличался
подозрительной жадностью (выражение, конечно, не вполне удачное), ревниво
оберегая свое достояние» (стр. 1/3); в то же время о нем говорили в народе: «Этот
царевич Темучин снимает платье, которое носил, и отдает; с лошади, на которой сидел,
сходит и отдает» (стр. 60). Следовало бы, может быть, отметить, что эти противоречия
находятся не в одном и том же источнике, но зависят от противоположной тенденции
двух основных версий эпоса о Чингиз-хане: степной, или богатырской, и придворной,
или династической. В первой версии нередко проявляется стремление прославить
сподвижников Чингиз-хана в ущерб ему самому, во второй этого стремления,
конечно, нет; из первой версии заимствуются рассказы, где проявляется жадность и
малодушие, из второй — рассказы о щедрости и молодечестве.
В книжке Б. Я. Владимирцова встречаются ссылки на «монгольские предания»
и «монгольские былины», но вообще автор мало пользуется монгольской народной
литературой, в чем он, по всей вероятности, прав. Между прочим, только в
монгольских сказаниях воспевается Кулан, мергитская жена Чингиз-хана, причем
Чингиз-хан изображается «сильноувлеченным» этой «прославленной красавицей».
По этому поводу ставится вопрос, едва ли не лишний: «Любил ли когда-
нибудь Чингис настоящей любовью какую-нибудь женщину?» (стр. 162). Даже
завоевателей, действовавших в иной культурной обстановке, например Александра
Македонского или Наполеона, трудно представить себе «увлеченными любовью»;
еще менее вероятен был бы такой эпизод в жизни Чингиз-хана, у которого, по
словам Рашид ад-дина, было до 500 жен и наложниц. В одном из приписанных
Чингиз-хану изречений к женам предъявляется требование, чтобы они умели
в отсутствие мужей держать в порядке дом и достойно принять гостя, вообще
поддерживать славу своих мужей: «Хорошие качества мужей узнаются по хорошим
качествам жен»'. В этом отношении официальная версия предания вполне сходится
с «Сокровенным сказанием»; перечисляя преимущества Чингиз-хана перед собой,
Чжамуха, между прочим, говорит: «Жена моя болтунья». Чингиз-хан, по-видимому,
был так же счастлив в своих женах, как в своих сыновьях и сподвижниках. Трем его
главным женам приписываются благоразумные советы, вызывающие одобрение их
мужа; слова «Борте говорит дело» и «Т^лан говорит дело» приводятся и в книжке
Б. Я. Владимирцова (стр. 42 и 163); в «Сокровенном сказании» Чингиз-хану также
приписываются слова: «Есуй говорит дело», притом по еще более важному поводу:
по вопросу о необходимости заблаговременно назначить наследника престола.
Разумеется, в «Сокровенном сказании», как во всяком богатырском эпосе, есть
романтические эпизоды, но героем их не является Чингиз-хан; сюда относится
приведенный у Б. Я. Владимирцова (с^. 163) рассказ о вздохе, вырвавшемся у Есуй
в присутствии ее прежнего жениха. Даже мать Чингиз-хана Оелун, впоследствии
оказавшаяся мудрой домоправительницей и воспитательницей, сделалась женой
Есугай-багатура против своей воли и трогательно простилась со своим первым
мужем, у которого ее насильно отняли: «Если сохранишь свою жизнь, пусть будет
у тебя жена, похожая на меня; коли будешь помнить обо мне, то назови другую
жену свою моим именем».
оа последние годы в русской литературе, как понятная реакция против прежних
крайностей, проявляется стремление доказать, что татары, завоевавшие Русь, вовсе не
были кровожадными варварами и по уровню своей культуры превосходили чуть ли не
всех своих современников. Б. Я. Владимирцов, конечно, чужд таких стремлений, но и
у него мы встречаем несколько странные в устах историка слова: «Злодеяния, которые
совершил Чингис или готоп был совершить, находят себе смягчающие обстоятельства
в воззрениях той среды, в которой жил Чингис» и т. д. (стр. 173). В подобных попытках
оправдания не нуждается ни исторический народ, ни исторический деятель. Историку
приходится брать ход истории таким, каким он был и каким он не мог бы быть, если бы
не было людей готовых проливать кровь ради достиженрш своих личных честолюбивых
целей. Находящаяся уже в «Сокровенном сказании» легенда о том, что Чингиз-хан
родился с комком запекшейся крови в руке, наглядно показывает, что количество
214

крови, пролитой по повелению Чингиз-хана поражало и его монголов, несмотря на то
что представление о нравственной ответственности перед «Вечным Небом» не только
было «смутным», но едва ли вообще существовало. Монгольское язычество еще было
на той стадии развития, когда в религиозные воззрения еще не вносятся этические
начала. С представлением о пролитой крови не только не связывалось представление
о загробной ответственности, но, напротив, существовало представление, что убитые
люди будут служить на том свете тому, кто их убил или ради кого они были убиты.
Исключительное внимание к личности своего героя несколько отвлекло Б. Я.
Владимирцова от другой, может быть, еше более благодарной задачи: дать читателю
ясное представление о той среде, географической, этнографической и культурной,
в которой жил и действовал Чингиз-хан. Читатель популярной книжки нуждался
бы в гораздо более многочисленных и отчетливых пояснениях. Ему сооо1^ается,
что «Кучлук бежал в Семиречье, к господствовавшим там “Кара-Киданям”» (стр.
68); что перед Цзиньцами над Китаем властвовали кидане (стр. 102); что Кучлук
воспользовался «движением мусульман против Гурхана, т. е. государя народа Кара-
китаев, вышедшего из Китая и основавшего там (т. е. в Семиречье) государство
в первой половине XII века» (стр. 118); но нигде не сказано, что Кидань есть
только китайская транскрипция народного названия Китай; не сказано тоже, как
это народное название было перенесено на страну с совершенно иным составом
населения. Рашид ад-дин объясняет широкое распространение названия татар
исключительно возвышением татар около озера Буир-Нор во втсшой половине
XII в., т. е. историческим фактом, едва ли получившим сколько-нибудь широкую
известность на Западе; он не мог знать, что народное название татар встречается
уже в VIII в. и было известно мусульманам уже в X в.; Б. Я. Владимирцов (стр. 15 и
сл.) как будто принимает объяснение Рашид ад-дина. Названия несуществующих
теперь городов, как Отрар, приводятся без всяких пояснений. В словах об отрядах,
посланных «вверх и вниз по Аму-Дарье» (стр. 132), вместо «Аму-Дарье», как видно
из контекста (стр. 130), надо читать «Сыр-Дарье». Не говорится, что различие
между словами хан (кан) ‘царь’ и каган ‘император’ (стр. 13 и сл.) первоначально
не существовало и впоследствии соблюдалось далеко не всегда; поэтому читателю
не объясняется, почему одни и те же лица называются то ханами, то каганами.
Словом карачу обозначалось не только простонародье, в противоположность
^истократии (стр. 13 и 42), но и весь народ, в противоположность ханскому дому.
Сомнительно, чтобы «самым цивилизованным племенем тогдашней Монголии»
были найманы (стр. 64), а не жившие около Великой стены «белые татары» —
онгуты (стр. 22), «народом Сартагул» монголы называли не только хорезмийцев
(стр. 126), но вообще людей мусульманской культуры, особенно среднеазиатских
иранцев; Рашид ад-дин обыкновенно передает слово сартагул словом таджик. О
распространении среди монголов христианства (известно, что новые сведения
по этому вопросу добыты проф. Пельо — <Chretiens.>) и о роли мусульманских
купцов могли бы быть собраны более подробные сведения. Интересно было бы
отметить, что, по Абу-л-Фараджу, христианской была жена мергитского князя
Даир-Усуна, Туракина, впоследствии жена Угэдэя и мать Гуюка, тогда как сын
Даир-Усуна, брат жены Чингиз-хана, Кулан, носил имя Джемаль-ходжа, т. е.,
по всей вероятности, был мусульманином. Не говорится, что младший брат
Чингиз-хана, Темуге-отчигин, «очень любил постройки и везде, куда приходил,
устраивал дворец, павильон и сад» (слова Рашид ад-дина), т. е. в большей степени,
чем Чингиз-хан, подчинился внешнему влиянию цивилизации. Не отмечаются
те черты материальной культуры, которыми быт монголов XIII в. отличался от
быта современных кочевников, в том числе гораздо более широкое употребление
колесных повозок, о чем постоянно говорится и в «Сокровенном сказании». Все
это показывает, что и после книжки Б. Я. Владимирцова для историка Чингиз-
хана и его эпохи остается обширное поприще, но нисколько не отражается на
оценке самой книжки, значение которой определяется не тем, чего в ней нет, а
тем, что в ней есть и что, как уже было сказано в начале рецензии, представляет
несомненный шаг вперед по сравнению с тем, что было раньше.
215

Содержание
От Составителя	3
ХЭЙ ДА ШИ ЛЮЕ
(«Краткие сведения о черных татарах»)
ЯэнДа-я(1235)иСюм-Гмна(1235-36)	4
ЮАНЬ-ЧАО БИ-ШИ
(«Сокровенноесказание[омонголах]»)1240г.	23
ТХУН-ЦЗЯНЬ-ГАН-МУ
(«История первых четырех ханов из Дома Чингисова»)
ИеревоцБинуринаН.Я, (архимандритаИакинфа), 1829	107
ВладимирцовБ.Я, ЧИНГИС-ХАН (1922)	148
В. Бартольд
«ОБРАЗОВАНИЕ ИМПЕРИИ ЧИНГИСХАНА» (1897)	 192
«ЧИНГИСХАН» (1903) 	 202
Рецензия нг'труцВладимирцоваБ.Я. «ЧИНГИС-ХАН» (1922)	211
Содержание	216
Подписано в печать 07.05.06. Формат 84x108 1/32.
Уел. печ. л. 14,5. Тираж 500 экз. Заказ №174
Учреждение «Болашак балапандары»
РК, г. Алматы, ул. Гоголя, 39
Отпечатано с готовых диапозитивов
в ТОО «Ак-жол». РК, г. Астана, ул. Карасай батыра 7