Трактат об умении жить
для молодых поколений

ISBN 5-87987-034-0

Перевод с французского Э. Саттарова
выполнен по изданию:

R. Vaneigem. Traité du savoir-vivre
à l’usage des jeunes générations.
Paris: Gallimard, 1967

Общая редакция Сергея Кудрявцева
Н аучны й консультант Александр Тарасов

Благодарим за сотрудничество

http:/ / www.avtonom.org

© «Гилея», русское издание, 2005
© Эльдар Саттаров, перевод, 2005

ОГЛАВЛЕНИЕ
Введение ............................................................................. 4
Часть первая. Перспективы выживания
Глава 1. Незначительное со значен ием ................6
Глава 2. Унижение. Невозможность участия,
или власть как сумма ограничений ...........................14
Глава 3. Одиночество.............................................. 26
Глава 4. С традание.................................................. 33
Глава 5. Упадок тр у д а..............................................43
Глава 6. Снижение давления и третья сила. . . . ..49
Глава 7. Эра благополучия. Невозможность
общения, или Власть как универсальный
посредник ....................................................................... 57
Глава 8. Обмен и д а р ..............................................67
Глава 9. Технология и ее опосредованное
использование................................................................ 76
Глава 10. Царство количественного..................... 82
Глава 11. Абстрактное посредничество
и опосредованная абстрактность ..............................89
Глава 12. Ж ертвенность....................................... 103
Глава 13. Отчуждение ............................................115
Глава 14. Организация видимости...................... 122
Глава 15. Роль .........................................................128
Глава 16. Зачарованность в р ем ен ем ..................152
Глава 17. Болезнь выживания .............................157
Глава 18. Фальшивое отрицание ........................ 163
Часть вторая. Обращение перспективы вспять
Глава 19. Обращение перспективы вспять . . . . 185
Глава 20. Творчество, спонтанность и поэзия .. 190
Глава 21. Хозяева без раб ов.................................. 206
Глава 22. Хронотоп реальной жизни
и исправление п р о ш л о го ...........................................224
Глава 23. Единая триада: самореализация,
общение и участие ......................................................243
Глава 24. Междумирие и новая невинность . . . 280
Глава 25. Продолжение. «Имели ли вы нас? —
Вы не будете иметь нас долго!»................................ 284

ВВЕДЕНИЕ
В этой книге содержится нечто прожитое, и у меня нет на­
мерения объяснять это нечто читателям, которые не гото­
вы прожить то же самое. Я предвижу, что оно будет утеря­
но и найдено вновь в общем движении воли, и мне
нравится думать, что нынешние условия жизни навеки ис­
чезнут из памяти человечества.
Мир должен быть преобразован, и этому не помешают
все специалисты по его благоустройству вместе взятые. По­
скольку я не хочу понимать их, меня устраивает, что они не
понимают меня.
Что до прочих, то я взываю к их доброй воле со смире­
нием, которое от них не ускользнет. Я бы хотел, чтобы эта
книга была доступна тем умам, что менее всего загрязнены
идейным жаргоном. Надеюсь, что я ни в малейшей степени
не допустил такого. Однажды из хаоса возникнут несколько
формул и нанесут сокрушительный удар по нашим врагам.
Между тем перечитываемые фразы будут вершить свою ра­
боту. Путь к простоте — самый сложный, и полезно было бы
не вырывать из банальностей многочисленные корни, кото­
рые позволят нам пересадить их на другую почву и культиви­
ровать их для нашего собственного блага.
Я никогда не претендовал на новые откровения или на
поставку новинок на рынок культуры. Незаметная коррек­
тива в существенном намного важнее сотни дополнитель­
ных инноваций. Единственное, что бывает новым, это на­
правление потока банальностей.
Всё уже сказано, поскольку существуют люди, в том чис­
ле люди, читающие Лотреамона, хоть и немногие восполь­
зовались им для себя. Так как наши знания сами по себе ба­
нальны, они могут быть благотворными только для тех умов,
которые сами не банальны.
Современный мир должен познать то, что он уже знает,
стать тем, чем уже является, путем упорного преодоления
препятствий на практике. Нельзя избежать банальности од­
ним лишь манипулированием ею, доминированием над ней,
ее преодолением в грезах, ее сдачей на милость удовольст­
вий субъективности. Я отвожу субъективной воле большую
роль, но кто решится пенять мне на это, прежде чем оце­
нить все, на что способны объективные условия, реализуе-

4

мые этим миром каждый день? Все начинается с субъектив­
ности, но никогда не останавливается на ней. Сегодня —ме­
нее, чем когда-либо.
Борьба между субъективным и тем, что его подтачивает,
расширит пределы старой классовой борьбы. Она оживит и
обострит ее. Стремление жить —это политическое стремле­
ние. Мы не хотим мира, в котором мы застрахованы от го­
лодной смерти в обмен на риск умереть от тоски.
Выживающий человек —это человек, пропущенный че­
рез мясорубку механизмов иерархической власти, попав­
ший в хитросплетение вмешательств, в хаос угнетающих
техник, которые должны быть упорядочены лишь терпели­
вым программированием программируемых мыслей.
Выживающий человек —это также единый человек, че­
ловек глобального отрицания. Нет ни секунды, когда кто-то
из нас не хочет жить противоречиво, и на каждом уровне
реальности происходит конфликт между угнетением и сво­
бодой; а если нет — то этот конфликт причудливо деформи­
руется и предстает в одно и то же время в двух антагони­
стических перспективах: в перспективе власти и
перспективе преодоления. Две части «Трактата», посвя­
щенные анализу этих двух перспектив, следует читать не
по порядку, как обычно, а одновременно, причем описание
негативного проекта служит основой для позитивного, а
позитивный проект подтверждает негативный. Наилучший
порядок для книги —это отсутствие всякого порядка, так
чтобы читатель мог обнаружить порядок собственный.
Когда книге чего-то не хватает —это отражение того,
чего не хватает читателю как читателю и даже больше —
как человеку. Если скука автора, работавшего над этой кни­
гой, проступает при ее чтении —это лишь еще один аргу­
мент, обличающий недостаток жизни в нас самих. Нако­
нец, серьезность нашего времени должна оправдать
серьезность моего тона. Легкость всегда обретается за сло­
вами или по ту сторону их. Ирония состоит в том, чтобы
не забывать об этом.
«Трактат» представляет собой часть течения обществен­
ной мысли, которое еще не сошло со сцены. Это скромный
вклад, наряду с другими, в воссоздание международного ре­
волюционного движения. Его важность не ускользнет ни от
кого, и никто со временем не сможет избежать его выводов.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПЕРСПЕКТИВЫ ВЫЖИВАНИЯ

ГЛАВА 1. НЕЗНАЧИТЕЛЬНОЕ СО ЗНАЧЕНИЕМ

Становясь все более банальной , повседневная жизнь по­
степенно стала центром наш их забот ( 1 ) .- Н икакие иллю­
зии, ни освященные, ни профанизированные (2), ни коллек­
тивные, ни индивидуальные, не могут больше скрыть
нищету наш их повседневных занят ий ( 3 ) . - Обогащение
жизни неумолимо призывает к анализу новой нищеты и
усовершенствованию старого оружия отрицания (4).

1
Современная история напоминает мультипликаци­
онных персонажей, которые стремительно куда-то
мчатся, вырываясь за край обрыва,
Стивен (Стефан) Босуне замечая его, и сила воображения
стов — американский ху­
удерживает
их в воздухе, пока они не
дожник-мультипликатор.
взглянут вниз и, осознав пустоту, не
В 1941 г. возглавил бунт
упадут.
аниматоров против монопо­
лии Уолта Диснея и создал
Подобно героям Босустова1, совре­
альтернативную Диснею
менная мысль больше не держится на
студию UРА. Принес в аме­
плаву силой собственных иллюзий.
риканскую мультипликацию
То, что раньше ее поддерживало, се­
новую, враждебную святоч­
ной диснеевской,эстетику,
годня ее топит. Она полным ходом
основанную на гротеске и
устремляется в реальность, которая
карикатуре. — Примеч.
уничтожает ее: эта реальность, про­
науч. ред.
живаемая каждый день.
* * *

Действительно ли эта новая простота является
чем-то абсолютно новым? Мне так не кажется. Пот­
ребность в более ярком свете постоянно исходит из
повседневной жизни, из ощущающейся каждым необ­
ходимости гармонизировать ритм своих шагов с мар6

шем всего мира. В двадцати четырех часах жизни од­
ного человека больше истин, чем в сочинениях всех
философов. Сами философы не могут игнорировать
это с той же снисходительностью, с которой они от­
носятся сами к себе; этой снисходительности их учит
их философия. После пируэтов над самими собой они
приземляются на собственные плечи, чтобы с еще
большей высоты прокричать свое послание миру, это­
му миру, который философы в конце концов начина­
ют воспринимать наизнанку; и все существа и все ве­
щи начинают двигаться задом наперед, верх
тормашками, чтобы убедить их, что они стоят прямо,
правильно. Но философы остаются в центре собст­
венного бреда; не соглашаясь с этим, они просто дела­
ют свой бред еще менее комфортабельным.
Моралисты XVI и XVII веков правили целым скла­
дом банальностей, но так тщательно скрывали это,
что построили из него целый дворец из штукатурки и
размышлений. Идеальный дворец принимает прожи­
тый опыт, но оставляет его в заточении. Здесь появля­
ется сила убеждения и искренности, которую оживля­
ют утонченные манеры и выдумка об «универсальном
человеке» с духом постоянного страдания. Погружа­
ясь в глубины сути, аналитик стремится избежать по­
степенного склероза по отношению к существованию;
и чем больше он абстрагируется от самого себя, само­
выражаясь в соответствии с доминирующим вообра­
жением своего века (феодальный мираж, где неразде­
лимо слиты Бог, королевская власть и мир), чем
больше его ясность фотографирует скрытое лицо жиз­
ни, тем больше она «изобретает» повседневное.
Философия Просвещения ускоряет спуск к кон­
кретному по мере того, как конкретное так или иначе
приходит к власти вместе с революционной буржуази­
ей. После разрушения обиталищ Бога человек низвер­
гается в руины собственной реальности. Что произош­
ло? Что-то вроде следующего: десять тысяч человек
убеждены, что они видели, как веревка факира взви­
лась в воздух, в то время как множество фотоаппара­
тов продемонстрировали, что она ни на миллиметр не
сдвинулась. Научная объективность выявляет мисти-

фикацию. Хорошо, но что она этим демонстрирует?
Свернутую веревку, совершенно неинтересную. Я мало
склонен к какому-либо выбору между сомнительным
удовольствием быть одураченным и тоскливым созер­
цанием реальности, до которой мне нет дела. Реаль­
ность, которую я не понимаю: разве это не старая
ложь, изложенная по-новому, не последняя стадия ми­
стификации?
Сегодня аналитики выходят на улицы. Ясность —
их единственное оружие. Их мысль больше не риску­
ет оказаться в заточении: ни в фальшивой реальности
богов, ни в фальшивой реальности технократов!
2
Религиозные верования отдаляли человека от са­
мого себя; их Бастилия замуровала человека в миреп ирам иде , с Богом на вершине и королем прямо под
ним. Увы, свободы 14 июля на руи­
2 Жан Мелье (1 6 6 4 -1 7 2 9 ) —
нах
единой власти явно не хватило,
французский священник,
чтобы помешать самим руинам по­
социалист-утопист, материа­
строиться в новую тюрьму. Под заем­
лист и атеист. В своем «За­
вещании», распространяв­
ной вуалью предрассудков прояви­
шемся в списках, призвал
лась не обнаженная истина, как
угнетенных к объединению,
мечтал Мелье2, но вязкая идеология.
восстанию и созданию об­
У
пленников разделенной власти нет
щества без угнетения, соци­
ального неравенства, осно­
иного убежища от тирании, кроме
ванного на коллективной
тени свободы.
собственности. — Примеч.
Нет ни жеста, ни мысли, которые
науч. ред.
сегодня не были бы пойманы сетью
имеющихся идей. Медленное выпадение бесконечных
фрагментов разорванного мифа распространяет по­
всюду пыль священного, пыль, в которой захлебыва­
ются дух и воля к жизни. Ограничения стали менее ок­
культными, более грубыми; менее мощными, более
многочисленными. Повиновение больше не излучает­
ся церковной магией, оно становится результатом мас­
сы мелких гипнозов на службе у любого установленно­
го или будущего порядка: информации, культуры,
урбанизма, рекламы, условностей. Для связанного по
рукам и ногам Гулливера, распростертого на Берегу
лилипутов, который решает освободиться и внима­

тельно осматривается вокруг, малейшая деталь, мель­
чайший контур на земле, слабейшее движение —всё
имеет решающее значение, способно указать на то, от
чего может зависеть его освобождение. В знакомом
рождаются самые надежные шансы на освобождение.
Разве когда-то было иначе? Это доказывают искусство,
этика, философия: под наслоением слов и концеп­
ций—наготове, готовая к прыжку—всегда существует
живая реальность, не приспособленная к миру. Пос­
кольку ни боги, ни слова сегодня уже не могут стыдли­
во прикрывать ее, эта банальность бродит, обнажен­
ная, по вокзалам и пустырям; она встречает вас при
каждом вашем шаге в сторону, она кладет вам руку на
плечо, ловит ваш взгляд —и начинается диалог. Нужно
потерять себя с ней или спастись вместе с ней.
3

Слишком многими трупами усеяны пути индивиду­
ализма и коллективизма. По двум явно противопо­
ложным причинам бесновался один и тот же банди­
тизм, одно и то же угнетение отчужденного человека.
Рука, что задушила Лотреамона, вернулась, чтобы уда­
вить Сергея Есенина. Первый умер в меблированных
комнатах, принадлежавших Жюлю-Франсуа Дюпуи,
второй повесился в национализированной гостини­
це. В обоих случаях подтвердился закон: «Нет оружия
твоей индивидуальной воли, которое не обернулось
бы против тебя, если им завладеют другие». Если ктото говорит или пишет, будто его устраивает, что пра­
ктические предпосылки для личных прав будут осно­
ваны исключительно на самой личности, этим
предложением он приговаривает сам себя, если при
этом также не призывает свою аудиторию находить
доказательство этого лишь в самих себе. Но такое до­
казательство можно только прожить, ощутить его вну­
три себя. Поэтому в данной работе не будет излагать­
ся ничего, что не нужно проверять и исправлять в
непосредственном опыте каждого. Ничто не является
настолько ценным, чтобы его нельзя было начать за­
ново, ничто не обладает такими богатствами, чтобы
не нуждаться в том, чтобы его постоянно обогащали.

Как в частной жизни то, что человек думает и го­
ворит о себе, отличается от того, что он делает и кем
является на деле, так нет никого, кто не знал бы, чем
отличается фразеология от мессианских претензий
разных партий, их реальной организации и реальных
интересов: есть то, что они о себе думают, и есть то,
чем они на деле являются. Иллюзии, которые человек
питает в отношении себя и других, в основе своей не
отличаются от иллюзий, которые питают группы,
классы и партии. Более того, эти иллюзии происхо­
дят из одного источника: из господствующих идей,
которые суть идеи господствующего класса, хотя бы и
в антагонистической форме.
Мир и зм ов , объемлющий все человечество и каж­
дую отдельную личность, всегда был лишь миром,
лишенным своей реальности, ужасно реальным со­
блазном лжи. Тройное поражение Коммуны, Спартакистского движения и Красного Кронштадта (1921)
раз и навсегда продемонстрировало кровавую баню,
которая служит итогом трех идеологий свободы: ли­
берализма, социализма и большевизма. Само собой
получается, что для того, чтобы всеобъемлюще по­
нять и признать это, незаконнорож­
денные
или смешанные формы
3 Робер Лакост был во вре­
идеологий вульгаризируют свои
мя войны за независимость
в Алжире французским ге­
первые преступления более тяжки­
нерал-губернатором. При
ми доказательствами: концлагеря­
нем солдаты Иностранного
ми, Алжиром Лакоста3, Будапештом.
легиона и парашютисты
Великие коллективные иллюзии, ос­
генерала Массю — в попыт­
лабленные сегодня беспрестанным
ке подавить партизанское
движение — развернули
кровопролитием, уступают место
массовые репрессии про­
тысячам фрагментарных идеологий,
тив арабского населения
продаваемых обществом потребле­
и ввели в постоянное упот­
ния, подобно портативным машин­
ребление пытки (только от
пыток погибло не менее
кам для промывания мозгов. Пона­
3 ,8 тыс. человек). - П р и добится ли опять столько же крови,
меч. науч. ред.
чтобы доказать, что сто тысяч уко­
лов булавкой убивают с такой же верностью, что и
два удара кувалдой?
10

Что я должен делать в группе действия, которая
хочет, чтобы я оставил в гардеробе не то что какие-то
идеи —потому что именно мои идеи и привели бы ме­
ня в эту группу,—но мечты и желания, неотделимые
от меня, волю к подлинной жизни без ограничений?
Сменить отчуждение, сменить монотонность, сме­
нить ложь, зачем?! Там, где раскрыта иллюзия реаль­
ных перемен, простая перемена иллюзий становится
невыносимой. Таким образом, условия настоящего
момента таковы: экономика не удержит нас от увели­
чивающегося потребления, а потребление без пере­
дышки—это смена иллюзий в возрастающем ритме,
которая мало-помалу растворяет иллюзию перемен.
Мы оказываемся в одиночестве, без перемен, заморо­
женные в пространстве, образованном водопадом тех­
нических приспособлений , «фольксвагенов» и покет-буков.
Люди без воображения устают от значимости, при­
дающейся комфорту, культуре, досугу—всему тому, что
уничтожает воображение. Это означает, что люди ус­
тали не от комфорта, культуры и досуга, но от спосо­
бов их использования, из-за которых мы как раз и не
получаем от них удовольствия.
Общество изобилия —это царство вуайеризма.
У каждого свой калейдоскоп; легкое движение паль­
цев—и образ изменяется. Нельзя упускать ничего:
два холодильника, автомобиль «Дофин», телевизор,
карьера, трата времени... потом монотонность по­
требляемых образов выходит на поверхность, отра­
жая монотонность производящих их действий —лег­
кое вращение калейдоскопа между указательным и
большим пальцами. Не было «Дофина», только идео­
логия, не имеющая отношения к самой машине. Ког­
да мы пьем «Джонни Уокер, виски элиты», мы ощуща­
ем на себе действие странного коктейля из алкоголя
и классовой борьбы. Ничто нас больше не удивляет,
вот это драма! Монотонность идеологического спек­
такля заставляет нас осознать пассивность этой жиз­
ни, выживания. По ту сторону сфабрикованных скан­
далов —торговой марки «Скандал» и скандала в
Панаме —появляется позитивный скандал, скандал

действий, лишенных своей субстанции, которая слу­
жит иллюзии, что утрачивает привлекательность и
становится все более ненавистной с каждым днем.
Тщетные и унылые действия обладают силой, подпи­
тывающей блистательные воображаемые компенса­
ции, они обладают силой обогащения высоких фило­
софских размышлений, куда они входят подобно
лакеям нелицеприятной категории «тривиальных»
или «банальных». Действия, которые сегодня свобод­
ны и обессилены, готовы потеряться снова или по­
гибнуть под весом собственной слабости. Вот они в
каждом из вас —знакомые, грустные, вновь вернувши­
еся к непосредственной, меняющейся реальности,
которая является их «спонтанной» средой. И вот вы,
сбитые с толку и потерянные, попадаете в новую про­
заичность—в перспективе, сочетающей близкое и да­
лекое.
4

В конкретной тактической форме концепция клас­
совой борьбы воплотила в себе первую перегруппи­
ровку болезненного опыта, проживаемого каждым
индивидуально; она зародилась в вихре страданий, со­
зданных ограничением человеческих отношений,
превращаемых в механизмы эксплуатации повсюду в
индустриальных обществах. Она порождается волей к
преобразованию мира и изменению жизни.
Такое оружие нуждается в постоянной модифика­
ции. Мы видим, что I Интернационал повернулся спи­
ной к художникам, основываясь в своем проекте ис­
ключительно на требованиях рабочих; этот проект,
как это продемонстрировал Маркс, включал в себя
всех тех, кто, отказываясь быть рабами, искал насы­
щенной жизни и общности человечества. Ласнер, Борель, Ласальи, Бюхнер, Бодлер, Гёльдерлин —разве
они тоже не воплощали в себе нищету и ее радикаль­
ное отрицание? Было ли это простительной ошиб­
кой? Не хочу даже знать об этом —но это приобрета­
ет бредовые пропорции менее чем век спустя, когда
экономика потребления поглощает производствен­
ную экономику, а эксплуатация рабочей силы погло-

щается эксплуатацией повседневного творчества.
Одинаковая энергия отбирается у рабочего как в ча­
сы его работы, так и в часы его отдыха, поддерживая
вращение турбин власти, которые хранители старой
теории блаженно смазывают своим формальной оп­
позиционностью.
У тех, кто говорит о революции и о классовой
борьбе, не имея при этом в виду повседневную жизнь,
не понимая подрывного элемента в любовных отно­
шениях и позитивного заряда в отказе от ограниче­
ний, — во рту мертвечина.

ГЛАВА 2. УНИЖЕНИЕ. НЕВОЗМОЖНОСТЬ УЧАСТИЯ,
ИЛИ ВЛАСТЬ КАК СУММА ОГРАНИЧЕНИЙ
Э кон ом ика повседневной ж изни основана н а пост оян­
ном обмене униж ени ям и и агрессивны м отношением. О н а
скры вает в себе т ехнику и зноса , обладаю щ ую даром разруш е­
ния, к которому она т а к п рот иворечиво взы вает ( 1 ) . - Чем
более человек ст ановит ся объектом, тем более он в н аш и
дн и социален (2). -Д е к о л о н и за ц и я еще не н ач алась ( 3 ) . - Со
временем она при даст новую ценност ь ст арому п р и н ц и п у
суверенности (4).

1
Как-то раз Руссо, проезжавший через большую де­
ревню, был оскорблен деревенским дурнем, чья бой­
кость приводила толпу в восторг. Застигнутый врас­
плох Руссо, не найдя ни слова в ответ, на радость
толпе был вынужден ретироваться. Когда же дух фи­
лософа вновь обрел покой и Руссо нашел множество
достойных остроумных ответов, любой из которых
мог заткнуть дурня за пояс, он был уже в двух часах ез­
ды от деревни.
Разве не напоминает большинство повседневных
событий это смехотворное приключение Жан-Жака,
но при этом приключение разведенное, разбавлен­
ное, уменьшенное до расстояния одного шага, одного
взгляда, одной мысли, пережитое в виде мелкого шо­
ка, ускользающей боли, недоступной для сознания и
не оставляющей духу ничего, кроме невнятного раз­
дражения, которое не в силах обнаружить свое проис­
хождение? Вовлеченные в постоянную погоню друг за
другом, унижение и ответная реакция на него прида­
ют человеческим отношениям непристойный ритм,
вихляющий бедрами и хромающий одновременно.
Приливы и отливы толпы, вдыхаемой и смятой при­
бытием и отходом пригородных поездов и вторгаю­
щейся на улицы, в конторы и цеха, суть лишь робкие
отступления, жестокие нападения, жеманство и удары
когтей, наносящие рваные раны без всякой видимой
причины. Во время навязанных встреч вино —по ме­
ре того, как мы его пробуем —превращается в уксус.

Невинность и доброта толпы? —ради всего святого!
Посмотрите, как она ощетинивается, угрожает со
всех сторон, неуклюже появляется на территории
противника, в то время как люди в ней далеки, слиш­
ком далеки от самих себя. Вот место, где из-за нехват­
ки ножей люди учатся использовать локти и взгляды.
Нет мертвых сезонов, нет перемирий в вечной
схватке между агрессорами и жертвами агрессии.
Поток едва различимых знамений атакует того прохо­
жего, который не одинок. Толки, жесты, взгляды пере­
плетаются, сталкиваются, отклоняются от своего кур­
са, отскакивают рикошетом, подобно случайным
пулям, убивающим тем более уверенно, чем больше
нервного напряжения они создают. Мы только и дела­
ем, что заключаем самих себя в странные скобки; по­
добно моим пальцам (в данный момент я пишу на тер­
расе кафе), пальцам, бросающим на стол чаевые, и
пальцам официанта, подбирающим их, —в то время
как наши лица, словно мы сговорились изо всех сил
прятать те позорные действия, в которые вовлечены,
становятся подчеркнуто равнодушными.
С точки зрения принуждения, повседневной жиз­
нью правит экономическая система, в которой произ­
водство и потребление оскорблений приходят к рав­
новесию. Старая мечта теоретиков свободного обмена
достигает, таким образом, своего совершенства во
взглядах некой демократии, обновленной из-за отсут­
ствия воображения у левых. Разве не странной, на
первый взгляд, кажется ярость, с которой сторонники
прогресса нападают на разрушенное здание либера­
лизма, как будто капиталисты, его признанные разру­
шители, уже не решили национализировать его и вве­
сти планирование? На деле их ярость не так уж
странна, если учесть, что концентрация внимания на
критике, уже подтвержденной фактами (поскольку об­
щепризнанно, что капитализм медленно самореализу­
ется в плановой экономике, примитивной формой
которой, видимо, является советская модель), направ­
лена на сокрытие того, что именно экономическая мо­
дель, просроченная и списанная со счетов, является
той основой, на которой перестраиваются человече­

ские отношения. С каким беспокойным упрямством
«социалистические» страны упорствуют в организа­
ции жизни по буржуазному образцу! «Вооруженное
присутствие» в семье, браке, жертвоприношении, тру­
де, отсутствии подлинности, будучи упрощенным и ра­
ционализированным гомеостатичным механизмом,
повсюду сводит человеческие отношения к «равному»
обмену уважением и унижениями. И вскоре в идеаль­
ной демократии кибернетиков все будут без труда за­
рабатывать какую-то часть бесчестья, которую досуг
позволит распределять в соответствии с наилучшим
регламентом справедливости; тогда справедливость
распределения достигнет своего апогея; счастливы
старики, что доживут до этого дня!
Для меня —и, осмелюсь думать, для некоторых
других —в качке не может быть равновесия. Планиро­
вание —это лишь антитеза свободного обмена. В нем
распланирован лишь обмен, а с ним и подразумеваю­
щиеся под ним взаимные жертвы. Однако если сохра­
нить смысл слова «новшество», оно должно отожде­
ствляться с преодолением, а не с переодеванием. Для
обоснования новой реальности не может быть иного
принципа, кроме принципа дара. В историческом
опыте рабочих советов (1917, 1921, 1934, 1956), не­
смотря на его ошибки и на его нищету, я вижу, как в
трогательном поиске дружбы и любви, единственный
вдохновляющий повод не отчаиваться. Но характер
подобных экспериментов тщательно скрывается
всем и всеми; умело поддерживается сомнение в их
реальной значимости, даже в их существовании. По­
чему-то ни один историк не потрудился изучить, как
жили люди в самые экстремальные революционные
моменты. Воля покончить со свободным обменом че­
ловеческими отношениями спон­
1 Равашоль, Леон Леже (Кётанно выказывается в окольных
нигштейн, Клод Франсуа
негативных проявлениях. Когда ус­
[Франц Август], 1849-1892) тановлена
причина недомогания,
французский анархист-безмотивник, взрывал бомбы в
приступы более сильного и интен­
парижских кафе и домах, где
сивного заболевания стирают его.
жили судьи и прокуроры. —
В негативном смысле бомбы РаваПримеч. науч. ред.
шоля1 или, ближе к нам, эпопея Ка-

ракемады2 развеивают непонимание, 2 «Каракемада» (он же «Ко­
царящее над глобальным отрицанием мандир Рамон», он же
отношений, основанных на обмене и «Поп», он же «Дьявол») —
компромиссах,—явное более или ме­ Рамон Вилья Капдевила, ис­
панский анархистский «по­
нее, но явное повсюду. Я не сомнева­ левой
командир» времен
юсь, испытав это много раз, что лю­ Гражданской войны, просла­
бой, кто проведет хоть час в клетке вившийся жестокостью.—
ограничивающих отношений, почув­ Примеч. науч. ред.
ствует к Пьеру-Франсуа Ласнеру и его
страсти к преступлению глубокую симпатию. Дело
здесь абсолютно не в апологии терроризма, а в при­
знании в нем самого жалкого и самого дстойного дей­
ствия, способного нарушить ход саморегулирующего­
ся механизма социальной иерархической общины,
обличая его. Запечатленное в логике неспособного к
жизни общества, убийство, зачатое таким образом, мо­
жет предстать в виде дара. Именно это отсутствие
страстно желанного присутствия описывал Маллар­
ме—тот самый, кто на «процессе 30-ти» назвал анархи­
стов «ангелами чистоты».
Моя симпатия к убийце-одиночке заканчивается
там, где начинается тактика; но, возможно, самой тактике нужны исследователи, движимые индивидуаль­
ным отчаянием. Как бы то ни было, новая революци­
онная тактика, та, что неразделимо
основывается на исторической тради­ 3 Жюль Бонно — француз­
ский анархист-индивидуа­
ции и на практике индивидуальной лист,
организовавший в
самореализации —как неизвестной, 1911 г. группу, известную
так и распространенной,—не имеет как «автомобильная банда»,
ничего общего с теми, кто будет лишь или «банда Бонно», совер­
улучшать своими действиями жесты шившую серию громких гра­
бежей и убийств (иногда
Равашоля или Бонно3. Эта тактика, крайне жестоких, иногда не­
однако, лишь приговорит себя к тео­ мотивированных). С места
ретической спячке, если она коллек­ преступления «банда Бон­
т ивно не привлечет тех, кого одино­ но» скрывалась на автомо­
что было для Фран­
чество и ненависть к коллективной билях,
ции в новинку. Сам Бонно и
лжи рациональным образом уже при­ двое его ближайших подруч­
вели к решению убивать других или ных погибли в перестрелках,
убить себя. Ни убийц, ни гуманистов! остальные члены банды осу­
Первые принимают смерть, вторые ждены в феврале 1913 г. —
Примеч. науч. ред.
приговаривают к ней. Пусть встретят-

ся десять человек, решившихся на бурю насилия вме­
сто долгой агонии выживания; только тогда закончит­
ся отчаяние и начнется тактика. Отчаяние —это дет­
ская болезнь революционеров повседневной жизни.
Сегодня я вновь чувствую восхищение, которое ис­
пытывал в юности перед преступниками, —но это не
устаревший романтизм, а восхищение, вызванное
тем, что благодаря преступникам разоблачаются те
алиби, которыми прикрывается социальная власть,
чтобы не быть свергнутой прям о на месте. Иерархиче­
ская социальная организация напоминает гигантский
рэк ет со способностью, выведенной на свет благодаря
анархистскому терроризму: становиться вне досягае­
мости для насилия, вызываемого ей, поглощая и пере­
правляя жизненную силу каждого в многообразие
мелкой несущественной борьбы. («Очеловеченная»
власть не может позволить себе обращаться к старым
методам войны и этнической чистки.) Свидетелей об­
винения вряд ли можно заподозрить в анархистских
симпатиях. Например, биолог Ганс Селье констатиру­
ет, что «существует, в той же мере, в какой исчезают
специфические причины болезней (микробы, недое­
дание), возрастающая пропорция людей, умирающих
от того, что принято называть болезнями износа или
болезнями вырождения, причиненными стрессами,
то есть возникающими от износа тела, вызванного
конфликтами, шоком, нервным напряжением, проти­
воречиями, изматывающими ритмами...». Человек не
может избежать необходимости вести свое собствен­
ное расследование р эк е т а , который преследует его да­
же в мыслях, даже в мечтах. Мельчайшие детали при­
обретают важнейшее значение. Раздражение,
усталость, наглость, унижение... cui prodest? Кто от
этого выигрывает? И кто выигрывает от стереотип­
ных ответов, которые распространяет «Б ольш ой
Б р а т — Здравый Смысл», прикрываясь мудростью, как
и многие другие алиби? Должен ли я довольствовать­
ся объяснениями, которые убивают меня, когда у ме­
ня есть все, чтобы выиграть там, где все работает на
то, чтобы я проиграл?

Рукопожатие связывает и развязывает узел встреч.
Жест одновременно любопытный и тривиальный, ко­
торым, по весьма точному выражению, обмениваю т ся ;
разве он не является на деле самой упрощенной фор­
мой общественного договора? Какие гарантии пыта­
ются обеспечить эти руки, пожимаемые справа, сле­
ва, случайно, с либеральностью, которая, кажется,
восполняет недостаток убежденности? Убежденности
в том, что правит согласие, что существует социаль­
ная общность, что жизнь в обществе совершенна?
Нас не перестает мучить потребность убеждать в этом
самих себя, верить в это по привычке, скреплять это
силой рукопожатия.
Но взгляд игнорирует эти удовольствия; он не при­
знает обмена. В чьем-либо присутствии глазам стано­
вится неловко, как будто в зрачках того, кто напро­
тив, отразится их собственный пустой и бездушный
вид; едва встретившись, взгляды скользят мимо и пы­
таются обмануть, их линии боя сталкиваются на не­
кой виртуальной точке, очерчивая угол, в котором от­
крытость означает разногласия, фундаментальным
образом ощущаемую дисгармонию. Иногда достигает­
ся согласие, взгляды встречаются; это прекрасный па­
раллельный взгляд супружеских пар фараонов, запе­
чатленных в египетской скульптуре, это туманный,
влажный взгляд, излучающий эротичность любовни­
ков; глаза, пожирающие друг друга издалека. Чаще
всего взгляд отрекается от слабого согласия, скреп­
ленного рукопожатием. Распространенная мода на
энергично подкрепленное социальное согласие —при­
чем понятие «пожмем руки» принимает коммерче­
ский смысловой оттенок —разве это не игра на чувст­
вах, не способ притупить восприимчивость взгляда и
адаптировать его к виду спектакля, чтобы он не бун­
товал? Здравый смысл потребительского общества
привел старое выражение «смотреть вещам в лицо» к
логическому завершению: стало не на что смотреть,
кроме вещей.
Стать таким же бесчувственным и поддающимся
манипуляциям, как кирпич —вот к чему благожела19

тельно приглашает каждого социальная организация.
Буржуазии удалось распределить тяготы на основе
большего равенства, она позволила большему числу
людей страдать в соответствии с более р а ц и о н а л ьн ы м и
нормами во имя конкретных и специализированных
императивов (экономических, социальных, политиче­
ских, юридических потребностей...) Расколотые та­
ким образом, ограничения, в свою очередь, расщеп­
ляют ум и энергию, коллективно посвященные уходу
от них или их уничтожению. Революционеры 1793 го­
да обладали величием, потому что осмелились сбро­
сить с трона Бога, правившего людьми; пролетарские
революционеры получат свою силу из защиты такого
величия, которое не смог бы дать им их буржуазный
противник; их сила заключена в них самих.
Мораль, основанная на меновой стоимости, поль­
зе дела, достоинстве труда, измеренных желаниях,
выживании и на их противоположностях: чистой сто­
имости, бесплатности, паразитизме, инстинктивной
жестокости, смерти —вот грязная реторта, в которой
человеческие качества варились в течение двух столе­
тий. Из этих ингредиентов, само собой, улучшенных,
кибернетики мечтают сотворить будущего человека.
Убеждены ли мы, что уже не достигли безопасности
полностью приспособленных существ, передвигаю­
щихся так же неуверенно и бессознательно, как и на­
секомые? Какое-то время уже совершаются попытки
производить подсознательную рекламу, включая в
фильмы двадцать пятые кадры, которые видят глаза,
но не воспринимает сознание. Первые лозунги пре­
красно передают то, что должно последовать, это
фразы: «Не води машину слишком быстро!» и «Пой­
дем в церковь!». Но что представляет собой такое ма­
лое усовершенствование по сравнению с огромной
обусловливающей машиной, каждая из шестеренок
которой—урбанизм, реклама, идеология, культура —
способна на дюжину подобных улучшений? Опять же,
знание участи, которая будет продолж ат ь быть челове­
ческой участью, если ничего не будет предпринято,
менее интересно, чем чувство самой жизни в подоб­
ных деградирующих условиях. «Прекрасный новый

мир» Хаксли, «1984» Оруэлла и «Пятый удар бури» Турена отодвигают в будущее тот ужас, который может
спровоцировать один взгляд на настоящее; и именно
в настоящем вызревают сознательность и воля к от­
рицанию. В отношении моей нынешней несвободы
будущее не представляет для меня интереса.
* * *

Чувство унижения —это ни что иное, как ощуще­
ние того, что ты просто предмет. Суть унижения, ко­
гда ты ее понял, становится боевой ясностью, в кото­
рой критика организации жизни не может быть
отделена от мгновенного осознания проекта иной
жизни. Да, созидание невозможно иначе как на осно­
ве индивидуального отчаяния и его преодоления; по­
пыток, предпринятых для маскировки этого отчаяния
и манипуляции им в иной оболочке, достаточно для
того, чтобы это доказать.
Что это за иллюзия, которая не позволяет нашему
взгляду разглядеть разложение ценностей, развал ми­
ра, фальшь, разъединенность? Может, это моя вера в
собственное счастье? Вряд ли! Подобная вера не
может перенести ни анализа, ни приступов боли. Ско­
рее это вера в счастье других, неиссякаемый источник
зависти и ревности, который негативным путем дает
нам чувство того, что мы существуем. Я завидую —сле­
довательно, я существую. Определять себя по отноше­
нию к другим означает определять другого. А другой —
это всегда предмет. Поэтому жизнь измеряется по шка­
ле пережитого унижения. Чем больше кто-то выбира­
ет свое унижение, тем больше он «живет»; тем больше
он живет упорядоченной жизнью вещей. В этом хит­
рость овеществления, благодаря которой жизнь про­
сачивается, словно кислота в варенье.
Предусмотрительная вежливость этих методов угне­
тения определенным образом объясняет извращен­
ность, которая не позволяет мне кричать, как в сказке
братьев Гримм «А король-то голый!», каждый раз, ко­
гда суверенитет моей повседневной жизни обнажает
свою нищету. Конечно, зверства полицейских все еще
сильны, и еще как. Везде, где проявляются эти зверст-

ва, милые моему сердцу леваки совершенно справедли­
во их обличают. А затем? Призывают ли они массы
вооружаться? Призывают ли они к законной мести?
Призывают ли они к охоте на легавых, подобно той,
что украсила деревья Будапешта самыми отменными
плодами АВО4? Нет, они устраивают мирные демонст­
рации; их профсоюзная полиция тре­
4 Политическая полиция в
тирует как провокаторов всех, кто от­
сталинистской Венгрии —
казывается подчиняться их призывам
Отдел государственной безо­
пасности при МВД (по пер­
к порядку. Это уже новая полиция.
вым буквам венгерского на­
Психосоциологи будут править без
звания «Allamvedélmi
ударов
дубинками, без наглядности
Osztâly»). В данном случае
моргов. Угнетающее насилие почти
Р. Ванейгем ошибся: АВО
что преобразовано в разумно распре­
еще в 1948 г. был реоргани­
зован в Комитет государст­
деленные уколы иголками. Те же, кто
венной безопасности — АВХ
обличал полицейское насилие, с вы­
(«Allamvedélmi Hatosag»).
соты своих великих чувств призыва­
Именно сотрудников АВХ ве­
ют нас к обществу, основанному на
шали в октябре 1956 г. на
вежливом насилии.
деревьях в Будапеште.—
Примеч. науч. ред.
Гуманизм подслащивает машину,
5 Город в Алжире, где в мае
описанную
Кафкой в рассказе «В ис­
1945 г. вспыхнуло стихий­
правительной колонии». Меньше из­
ное восстание против фран­
биений и криков! Вас расстраивает
цузских колонизаторов. При
подавлении восстания кара­
кровь? Не беспокойтесь, люди станут
телями было вырезано св.
бескровными. Земля обетованная
40 тыс. человек. — Примеч.
выживания станет сладкой смертью,
науч. ред.
и гуманисты борются за эту безболез­
ненную смерть. Нет Гернике, нет Аушвицу, нет Хиро­
симе, нет Сетифу5. Ура! Но эта невозможная жизнь,
но эта удушающая посредственность, но это отсутст­
вие страстей? И эта завистливая ярость, в которой не­
годование, что мы так никогда и не жили полноцен­
но, заставляет нас изобретать счастье других? И это
чувство, что ты постоянно не в себе? Пусть люди не
вдаются в подробности, во второстепенные детали.
Не существует мелких неприятностей, мелких недос­
татков. Маленькая царапина способна вызвать гангре­
ну. Кризисы, сотрясающие мир, в основе своей не
отличаются от тех конфликтов, в которых мои дейст­
вия и мои мысли противостоят враждебным силам,
тормозящим их и отклоняющим их с пути. (Как то,

что является моей повседневной жизнью, может утра­
тить историческую ценность, если история вообще
не имеет значения, кроме как благодаря ее точкам со­
прикосновения с моим индивидуальным существова­
нием?) В накоплении и ухудшении неприятностей,
атом непереносимой для жизни реальности, рано или
поздно расщепляясь, высвобождает ядерную энер­
гию, о которой никто и не подозревает под наслоени­
ями пассивности и мрачной обреченности. То, что
производит общее благо, всегда ужасно.
3

С 1945 по 1960 год колониализм был крестным от­
цом левой. Он обеспечивал ее противником, наследу­
ющим фашизму—чтобы левая не могла самоопреде­
ляться сама по себе, чего она никогда не делала, но
могла определять себя только по отношению к чемуто другому; он позволил ей воспринимать себя как
вещь в ряду других вещей, в котором вещи являются
или всем, или ничем.
Люди не осмеливались провозгласить конец коло­
ниализма из страха, что он начнет выпрыгивать ото­
всюду, как чертик из плохо закрытой коробочки. С мо­
мента, как колониализм пал, обнажив колониализм
власти человека над человеком, проблемы цвета кожи
или расы получили то же значение, что и кроссворды.
Что за польза от всех этих левых клоунов антирасизма
и антиантисемитизма, оседлавших своего любимого
конька? В конечном итоге, они только заглушают кри­
ки самих мучимых негров и евреев криками тех, кто
неграми или евреями не являются! Ясное дело, я не
стал бы и мечтать о том, чтобы подвергнуть сомнению
роль щедрой свободы, которая смогла вдохновить антирасистскими чувствами сердца недавнего поколе­
ния. Но прошлое не интересует меня с того момента,
когда я не могу его выбирать. Я говорю сегодня —и лю­
ди, во имя Алабамы или Южной Африки, во имя их
зрелищной эксплуатации, не смогут убедить меня за­
быть,—что центр подобных проблем находится во
мне самом и в каждом униженном существе, растапты­
ваемом всем респектабельным обществом, которое не

называет «полицией» то, что очевидные факты упор­
но переводят в полицейские термины.
Я не стану отрицать свою долю насилия.
В вопросе человеческих отношений не существует
более или менее терпимого состояния, более или ме­
нее приемлемого бесчестья; качественное не подле­
жит подсчету. Оскорбления, такие как «макака» или
«пархатый» —неужели они более болезненны, чем
слова приказов? Кто осмелится искренне утверждать
это? Когда мент, шеф, власть вмешивается, отчитыва­
ет, приказывает, кто в глубине души не чувствует ясно
переживаемой реальности, что он и есть «япошка»,
«черномазый », «китаеза» ?
Какой прекрасной моделью обеспечивали нас ста­
рые колониалисты, предсказывавшие тем, кто считал
их присутствие нежеланным, впадение в животное со­
стояние и нищету! Закон превыше всего, говорит ох­
ранник заключенному. Вчерашние враги колониализ­
ма очеловечивают вездесущий колониализм власти;
они становятся ее сторожевыми псами в самой эффе­
ктивной манере: облаивая все последствия бесчело­
вечного прошлого.
Перед тем, как попытаться стать президентом
Мартиники, Эме Сезар своей знаменитой фразой кон­
статировал: «Буржуазия оказалась неспособна решать
свои самые большие проблемы, которые дали рожде­
ние ей самой: проблему колониализма и проблему
пролетариата». Он только забыл добавить: «Потому
что дело здесь в одной и той же проблеме, и каждый,
кто разделяет их, приговаривает себя к их вечному
непониманию».
6 Анархо-синдикалистская
газета, издававшаяся вид­
ным деятелем революцион­
ного синдикализма конца
XIX — начала XX вв. Эмилем
Пуже. Название восходит к
популярным республикан­
ским куплетам Ф. Брюнеля
«Папаша Пейнар — наро­
ду». — Примеч. науч. ред.

4

У Гюи я прочитал: «Малейшее ос­
корбление короля каралось утратой
жизни» («История Франции»); в аме­
риканской конституции: «Народ яв­
ляется суверенным»; у Пуже: «Короли
бесятся с жиру в своей суверенности,
а мы голодаем в нашей» («Папаша
Пейнар»6), а Корбон говорит мне:

«Народ в наше время представляет
толпу людей, которым отказано в ка­ 7 Революционно-пропаган­
дистский и антиклерикаль­
ком бы то ни было уважении» («Тай­ ный роман Эжена Сю, вышел
ны народа»7). Вот так в нескольких в 1850 г. — Примеч. науч.
строках изложены все злоключения ред.
суверенности.
Под именем «субъектов» монархия предполагала
объекты для своего суда. Несомненно, во времена
идиллических связей она стремилась смоделировать
и скрыть слишком явную бесчеловечность своего гос­
подства над человечеством. Обязательное уважение к
личности короля нельзя критиковать само по себе.
Оно становится одиозным из-за его права унижать
подчинением. Троны монархов подтачивало презре­
ние. Но что тогда сказать о суверенности граждан, я
имею в виду: о правах, размноженных тщеславием и
жадностью буржуазии, о суверенности, распределяе­
мой на каждого подобно дивидендам? Как насчет де­
мократически распределенного принципа монархии?
Сегодня Франция насчитывает двадцать четыре
миллиона «мини-королей», из которых те, что поболь­
ше —шефы —становятся такими только благодаря ве­
личине своей смехотворности. Чувство уважения де­
градировало до того, что находит удовлетворение в
унижении. Демократизированный в общественных
функциях и ролях, принцип монархии плавает пузом
вверх, подобно дохлой рыбе. Заметен лишь его самый
отвратительный аспект. Его воля быть верховным (бе­
зоговорочно и абсолютно) исчезла. Вместо того, что­
бы основывать свою жизнь на суверенности, люди се­
годня пытаются основать свою суверенность на
жизнях других. Рабские нравы.

ГЛАВА 3. ОДИНОЧЕСТВО

Para no sentirme solo
рог los siglos de los siglos.1
У н а с нет ничего общего, кром е иллю ­
зи и , чт о м ы вместе . И п рот ив и ллю зии
эт ого ю ридического средства существует
ли ш ь колл ект и вн ое ж елание у н и ч т о ­
ж ит ь одиночест во (1). -Н е й т р а л ь н ы е отнош ения являю т ­
ся ничейной землей одиночест ва. Одиночест во - эт о под­
пись под смерт ны м приговором современной о р га н и за ц и и
общества и его оглаш ение (2).

1 Чтобы не чувствовать себя
одиноким / / Во веки веков
(исп.).

26

1
Они словно сидели в клетке с широко открытой
дверью, но они не могли бежать. Ничто не имело зна­
чения вне этой клетки, потому что ничего больше не
существовало. Они находились в клетке, отчужден­
ные от всего, что было вне ее, и не испытывали даже
тени желания ко всему тому, что находилось по ту сто­
рону решетки. Это было бы ненормально —фактиче­
ски невозможно—укрыться в чем-то, не имеющем ни
реальности, ни значимости. Абсолютно невозможно.
Потому что внутри этой клетки, где они родились и
умрут, единственным приемлемым для жизненного
опыта климатом была реальность, являвшаяся всего
лишь неумолимым инстинктом, заставляющим дейст­
вовать так, словно каждая вещь обладает значимо­
стью. Только если вещи будут важными, можно будет
дышать и страдать. Казалось, между ними и безмолв­
ными мертвецами нет понимания, что так оно и
должно быть, —из-за привычки действовать таким об­
разом, словно все вещи обладают значимостью, став­
шей человеческим инстинктом, причем явно навеки.
Жизнь была важна, и реальность была частью ин­
стинкта, придававшего жизни хоть какой-то смысл.
Инстинкт и представить себе не мог всего, что может
существовать по ту сторону реальности, потому что
по ту сторону реальности нет ничего. Ничего важно­
го. Дверь оставалась открытой, а клетка становилась
все болезненнее в своей реальности, такой важной

благодаря бесчисленным причинам и бесчисленным
условностям.
Мы так и не вышли из времен работорговцев.
Люди в общественном транспорте, сталкивающем
их друг с другом со статистическим равнодушием, не­
сут на себе невыносимое выражение обманутости,
гордости и презрения, словно беззубая усмешка чере­
па. Атмосфера фальшивого общения превращает каж­
дого в жандарма его собственных встреч. Инстинкт
бегства от реальности и агрессии преследует рыцарей
наемного труда, у которых для их убогих путешествий
нет ничего, кроме метро и пригородных поездов. Ес­
ли бы люди превратились в скорпионов, жалящих са­
мих себя и друг друга, изменилось бы что-нибудь? раз­
ве люди с пустыми глазами и вялыми умами уже не
стали «таинственным образом» тенью людей, призра­
ками, и разве они в чем-то не перестали быть людьми
вообще, сохраняя лишь это имя?
У нас нет ничего общего, кроме иллюзии, что мы
вместе. Конечно, предпосылки истинной коллектив­
ной жизни дремлют в лоне самой иллюзии —нет иллю­
зий без поддержки реальности, —но подлинную общ­
ность все еще предстоит создать. Бывает, что сила лжи
стирает из сознания людей грубую реальность их оди­
ночества. Бывает, что на оживленной улице мы забыва­
ем о существовании страдания и отчуждения. И по­
скольку мы забываем об этом только благодаря силе
лжи, страдание и отчуждение усиливаются; ложь также
выпускает из рук бразды правления из-за такой под­
держки. Иллюзии исчезают по мере нашего страдания.
Недуг атакует меня в той мере, в какой вокруг меня
растет толпа. Более того, компромиссы, на которые
меня вынудила пойти цепь обстоятельств, торопятся
мне навстречу, плывут ко мне в галлюциногенных вол­
нах безликих голов. Знаменитая картина Эдварда Мун­
ка «Крик» подразумевает для меня нечто, что я испы­
тываю по десять раз в день. Человек, подхваченный
толпой, который видит лишь самого себя, внезапно
начинает кричать в попытке разрушить проклятие,
позвать самого себя к себе, вернуться в собственную
шкуру. Молчаливые признания, застоявшиеся улыбки,

безжизненные слова, равнодушие и унижение, кото­
рыми усеян его путь, внезапно поднимаются в нем,
уничтожая все его желания и грезы, развеивая иллю­
зию, что он не одинок. Люди прикасаются друг к дру­
гу не знакомясь; одиночество накапливается, но не
становится тотальным; пустота накрывает людей в той
же мере, в какой увеличивается их плотность. Толпа
оттаскивает меня от себя самого, оставляя в моем при­
сутствии тысячи мелких отречений.
Сверкающая повсюду реклама воспроизводит в не­
оне формулу Плотина: «Все существуют вместе, хотя
каждый пребывает в одиночестве». Достаточно про­
сто протянуть руку и прикоснуться, поднять глаза и
встретиться друг с другом —и благодаря этому просто­
му жесту все станет близким и далеким, как по вол­
шебству.
* * *

Точно так же, как толпа, наркотики и любовь, ал­
коголь обладает привилегией одурманивать самые
светлые умы. Благодаря ему бетонная стена одиноче­
ства начинает казаться бумажной перегородкой, кото­
рую действующие лица могут разрывать по своему ус­
мотрению; алкоголь распоряжается всем на сцене
интимного театра. Щедрая иллюзия и сама по себе
еще более мертвящая.
В мрачном баре, полном тоскующих людей, моло­
дой человек разбивает свой стакан, затем хватает бу­
тылку и швыряет ее о стену. Никто не реагирует; осла­
бевший от своих усилий молодой человек позволяет
вышвырнуть себя вон. И все же каждый из присутст­
вующих мысленно сделал то же самое. Только он один
конкретизировал мысль, только он первым пересек
радиоактивный пояс одиночества: внутреннего оди­
ночества, этого отчуждения между самим собой и
внешним миром, обращенного внутрь. Люди не отве­
тили на жест, который он счел говорящим сам за се­
бя. Он остался один, как хулиган в черной куртке, ко­
торый сжигает церковь или убивает полицейского,—
в согласии с самим собой, но обреченный на изгна­
ние, пока остальные люди остаются изгнанными из

своей собственной жизни. Он не сбежал из магнитно­
го поля одиночества; он остался заблокированным в
сфере притяжения. В любом случае, из глубин равно­
душия, приветствующего его, он может расслышать
нюансы собственного крика; даже если это открове­
ние его мучает, он знает, что сделает это снова, в дру­
гой тональности, с большей силой —с большей последо­
вательностью.

Лишь проклятье будет общим до тех пор, пока ка­
ждый изолированный человек будет отказываться по­
нять, что жест освобождения, каким бы он ни был
слабым и неуклюжим, всегда несет в себе подлинное
общение, соответствующее личное послание. Наказа­
ние, настигающее либертарного бунтаря, обрушива­
ется на всех. В крови убитого Дуррути течет кровь
всех людей. Везде, где свобода отступает хотя бы на
дюйм, она во сто крат увеличивает тяжесть порядка
вещей. Исключенные из истинного участия, действия
уводят людей в хрупкую иллюзию, что они вместе,
или в ее противоположность —беспощадное и абсо­
лютное отрицание общества. Оба чувства колеблются
подобно маятнику, который движет стрелки на ци­
ферблате смерти.
* * *

И любовь, в свою очередь, увеличивает иллюзию
единства. Ведь большую часть времени она не ладится
и терпит неудачу. Страх вернуться, вдвоем или вдесяте­
ром, к слишком явной и слишком знакомой ноте —к
одиночеству—леденящим аккордом вкрапляется в
любовные симфонии. Не необъятность неудовлетво­
ренного желания доводит нас до отчаяния, но новоро­
жденная страсть, сталкивающаяся с собственной пусто­
той. Неутолимое желание страстно познать множество
очаровательных девушек рождено из тоски и страха
любви, поскольку мы боимся, что так никогда и не ос­
вободимся от встреч с объектами. Рассвет, на котором
расстаются любовники, напоминает рассвет, когда гиб­
нут революционеры без революции. Одиночество
вдвоем не может избежать всеобщего одиночества.
Удовольствие рано прекращается, и любовники оста-

ются обнаженными в этом мире, их действия внезапно
становятся смешными и бессильными. В мире несча­
стий любовь невозможна.
Любовная лодка разбилась о быт.
А ты готов, пока твое желание не уничтожено на­
всегда, готов ли ты крушить рифы старого мира?
Влюбленным не хватает любви получать удовольствие
от любви с большей последовательностью и с боль­
шей поэзией. Говорят, что принц Шакур захватил го­
род и отдал его возлюбленной ради ее улыбки. Неко­
торые из нас открыли для себя удовольствие любить
без ограничений, достаточно страстно для того, что­
бы предлагать нашу любовь на волшебном ложе рево­
люции.

2
Приспособление к миру—это заранее проигран­
ная партия, в которой а п р и о р и решено, что негатив­
ное становится позитивным, что невозможность
жить является основным обязательным условием жиз­
ни. Никогда отчуждение не укоренялось так сильно,
как когда оно притворялось неотделимым благом. Му­
тировавшее в позитивность, сознание одиночества не
является ничем иным, как частным сознанием, отхо­
дами вечного индивидуализма, который храбрые лю­
ди повсюду таскают за собой как свою собственность,
лелеемую и бесполезную. В этом есть какое-то удо­
вольствие-боль, которое мешает нам как пребывать
вместе в иллюзии общности, так и застревать в подва­
ле одиночества.
Н и ч ей н а я земля нейтральных отношений простира­
ет свою территорию от блаженного приятия фальши­
вой коллективности до глобального отрицания обще­
ства. Это мораль лавочника: «помогать друг другу
хорошо», «честные люди есть везде», «не всё плохо,
не всё хорошо, достаточно выбирать», это вежли­
вость, искусство ради искусства недопонимания.
Признаемся: при всем том, что социальная иерар­
хия сделала с человеческими отношениями, нейтраль­
ные отношения являются наименее утомительной
формой презрения; они позволяют проходить через

мясорубку ежедневных контактов без бесполезной су­
еты. Они не мешают нам мечтать о высших формах
цивилизации, таких как куртуазность Ласнера, кото­
рый накануне казни упрашивал своего друга: «В пер­
вую очередь, прошу вас, передайте мою благодар­
ность мсье Скрибу. Скажите ему, что однажды,
страдая от голода, я пришел к нему, чтобы выпросить
немного денег. Он ответил на мою просьбу с большой
щедростью; я думаю, он вспомнит об этом. Скажите
ему также, что он поступил хорошо, потому что у ме­
ня в кармане лежало наготове средство лишить Фран­
цию драматурга».
Однако безвредность нейтральных отношений
является лишь затишьем в беспрестанной борьбе
против одиночества, кратким промежутком, веду­
щим к общению, и, намного чаще, с другой сторо­
н ы —к иллюзии общности. Я бы так объяснил мое
отвращение к тому, чтобы останавливать незнаком­
ца и узнавать у него время, направление, или бол­
тать с ними: это сомнительный способ искать конта­
кта —вежливость нейтральных отношений является
тяжелой постройкой на песке; пустое время никогда
не приносило мне добра.
Невозможность жить гарантирована повсюду с та­
ким цинизмом, что уравновешенные удовольствиеболь нейтральных отношений участвуют в общем ме­
ханизме уничтожения людей. В конце концов,
кажется, что предпочтительнее без колебаний начи­
нать тактически выверенное радикальное отрицание,
чем вежливо стучаться во все двери, за которыми
один способ выживания обменивается на другой.
«Было бы грустно умереть таким
молодым»,—написал Жак Ваше2 за 2 Жак Ваше (1 8 9 5 -1 9 1 9 ) —
поэт-дадаист. Совершил
два года до своего самоубийства. Ес­ «расширенное» самоубийст­
ли отчаяние выживания не объеди­ во: принял слоновью дозу
няется с новым мышлением, требу­ опиума и угостил такими же
ющимся, чтобы изменить будущее, дозами двух ничего не подо­
зревавших друзей. — Приодинокому человеку останется лишь меч.
науч. ред.
две «отговорки»: партийная (патафизико-религиозно-сектантская) возня или немед­
ленная смерть от Скуки. Недавно один шестнадцати-

летний убийца объяснил: «Я убил, потому что мне
было скучно». Любой, кто уже почувствовал, как в
нем растет сила саморазрушения, знает, с этакой не­
брежной усталостью, что он когда-нибудь, возможно,
убьет организаторов его тоски. Когда-нибудь. Если
выдастся случай.
В конце концов, если человек в равной мере отка­
зывается как от приспособления к насилию этого ми­
ра, так и от насилия тех, кто не приспособлен к нему,
то что ему остается? Если он не поднимет свою волю
до уровня последовательных теории и практики, к до­
стижению единства с миром и с самим собой, великое
молчание социальных пространств воздвигнет вокруг
него дворец бредового солипсизма.
Из глубин своих тюрем обвиняемые в душевных
болезнях присоединяют к общей негативности крики
задушенного бунта. Какой Фурье был мудро умерщв­
лен в этом больном психиатра Вольна: «Он перестал
видеть разницу между своим «я» и внешним миром.
Все, что случалось в мире, происходило также в его
теле. Он не мог поставить бутылку между двумя пол­
ками в буфете, потому что полки могли сомкнуться и
разбить бутылку. И это отдалось бы болью в его голо­
ве. Было так, словно его голова должна была нахо­
диться между двух полок. Он не мог закрыть чемодан,
потому что сжимание вещей в чемодане происходило
бы в его голове, как в чемодане. Если бы он вышел на
улицу после закрытия всех дверей и окон в его доме,
он чувствовал неудобство, воздух сжимал его мозги,
ему приходилось возвращаться домой и открывать
дверь или окно. “Чтобы чувствовать себя нормаль­
н о,—сказал он ,—мне нужно широкое открытое про­
странство. [...] Мне необходима свобода моего п рост ран ­
ства. Это борьба с вещ ами, которые меня окружают”».
«Консул остановился. Он прочи­
3 Невозможно жить без люб­
тал
надпись... “No se puede vivir sin
ви (исп.).
am
or”»3
(Лаури, «У подножья вулка­
4 Культовый роман англо-ка­
на»4).
надского писателя Мальколь­
ма Лаури (1 9 0 9 -1 9 5 7 ).—
Примеч. науч. ред.

ГЛАВА 4. СТРАДАНИЕ
Ст радание, причиняем ое ест ест венным отчуж дением,
уст упило место ст радан и ю от социального отчуж дения, в
то время к а к л екарст ва ст али о п р а вд а н и ям и ( 1 ) . - Там, где
нет оп равд ан и я , появляет ся и згн а н и е бесов ( 2 ) . - Н о н и од­
н а ул овка не сможет ут а и т ь сущ ест вования орган и зован н о­
го ст радания, основанного н а расп р о ст р а н ен и и ограни че­
н и й ( 3 ) . - Сознание, ограниченное сознанием ограни чен ий ,
являет ся преддверием смерти. О т чаян и е сознания п рои зво­
дит уб и й ц порядка; сознание о т чаян и я производит уб и й ц
беспорядка (4).

1
Симфония криков и слов прибавляет пейзажу жи­
вости. Постоянно сменяются торжественные и легко­
весные темы, хриплые голоса, поющие призывы, но­
стальгические обрывки фраз. Сонорная архитектура
довлеет над очертаниями улиц и фасадов, завершая
или исправляя привлекательный или отвратительный
тон квартала. От Контрэскарпа до Елисейских полей
звучащие повсюду основные аккорды остаются теми
же: их зловещий резонанс настолько привычен слуху
каждого, что перестал быть заметным. «Такова
жизнь», «человек никогда не изменится», «жизнь как
жизнь», «всему есть причина», «не каждый день весе­
литься»... Это самооплакивание, объединяющее речи
самых разных людей, настолько извратило нашу чув­
ствительность, что стало одним из наиболее общих
человеческих настроений. Там, где оно неприемлемо,
отчаяние становится абсолютно незаметным. Ра­
дость, отсутствовавшая в европейской музыке в тече­
ние двухсот лет, говорит всё. Потребляйте, потреб­
ляйте: зола стала нормальным состоянием огня.
От чего происходит эта значимость, узурпирован­
ная страданием и ритуалами его изгнания? Несомнен­
но, от суровых условий выживания, навязанных пер­
вым людям враждебной природой, кишащей
жестокими и таинственными силами. Перед лицом
опасности слабый человек обнаружил в социальном
объединении не только защиту, но и способ сотрудни-

честна с природой, вступления с ней в договор и да­
же ее видоизменения. В борьбе против естественно­
го отчуждения (смерть, болезнь, страдание) отчужде­
ние стало социальным. В свою очередь, смерть,
болезнь, страдание —как и следовало ожидать —так­
же стали социальными. Люди бежали сурового кли­
мата, голода и неудобств, чтобы пасть в ловушку раб­
ства. Они были порабощены богами, людьми,
языком. В то же время подобное рабство содержало
в себе определенную победу: в жизни, проживаемой
в ужасе перед богом, который сделал тебя неуязви­
мым, было некое величие. Этой смеси человеческого
и бесчеловечного было достаточно, чтобы объяснить
двойственность страдания, его проявления в ходе ис­
тории человечества одновременно и как целебного
зла, и, в каком-то смысле, как добра. Но мы упустили
из вида подлую золу религий, в первую очередь хри­
стианской мифологии, посвятившей свой гений дове­
дению этой мрачной и развратной идеи до высшего
совершенства: защищать себя от мучений доброволь­
ным самомучением!
«После пришествия Христа мы освободились не от
зла страдания, но от зла бесполезного страдания», —со­
вершенно верно написал отец Шарль из Общества Ии­
суса. Проблема власти никогда не заключалась в том,
чтобы упразднить себя, но в том, чтобы найти причи­
ны не угнетать «бесполезно». Обручив человека со
страданием под предлогом божественной милости или
естественного закона, христианство, эта шоковая тера­
пия, совершила свой «мастерский удар». От принца до
менеджера, от священника до специалиста, от исповед­
ника до психолога —принцип полезного страдания и
добровольного самопожертвования всегда был самой
твердой основой иерархической власти. Каковы бы ни
были провозглашаемые властью мотивы—лучший мир,
потусторонний мир, социалистическое общество или
благополучное будущее —приемлемое человеком стра­
дание всегда остается христианским, всегда. Церковно­
му червю сегодня наследуют фанатики Христа, пере­
красившегося в красный. Официальные требования
повсюду несут в глубине своей отвратительный образ

человека на кресте, повсюду товарищей заставляют
принять глупый ореол мученика за правое дело. Мяс­
ники правого дела на пролитой крови готовят делика­
тесы будущего: меньше пушечного мяса, больше мяса
идеологического !
* * *

На первый взгляд, буржуазная идеология кажется
решительно настроенной на то, чтобы искоренять
страдание с тем же упорством, с каким она занима­
лась гонениями ненавистных ей религий. Обезумев
от прогресса, комфорта, прибыли, благополучия, она
овладела многими видами оружия —если не настояще­
го оружия, то, по крайней мере, воображаемого—для
того, чтобы убедить всех в своей воле научно покон­
чить со злом страдания и со злом веры. Как известно,
ей пришлось лишь изобрести новые виды анестезии,
новые суеверия.
В отсутствие Бога страдание становится «естест­
венным», присущим «человеческой природе»; его
можно будет преодолеть, но только ценой другого,
компенсирующего страдания: мучеников науки, жертв
прогресса, принесенных в жертву поколений. Но в са­
мом этом движении понятие естественного страдания
выдает свои социальные корни. В отсутствие челове­
ческой природы, когда страдание становится социаль­
ным, оно присуще бытию-в-обществе. Но, понятное
дело, революции продемонстрировали, что социаль­
ное зло не было метафизическим принципом, что мо­
жет существовать такая форма общества, в котором
отсутствовала бы боль бытия. История уничтожила со­
циальную онтологию, но вот страдание, далекое от ис­
чезновения, нашло новые причины в потребностях
истории, внезапно заходящей в тупик, в свою очередь,
в своем знаменитом едином смысле.
Китай готовит детей к бесклассовому обществу,
обучая их любви к Родине, любви к семье и любви к
труду. Историческая онтология нагромождает остат­
ки всех метафизических систем прошлого: вещи в
себе, Бога, Природы, Человека, Общества. С данно­
го момента люди творят историю, борясь с самой

Историей, потому что История стала последним он­
тологическим пристанищем власти, ее последней
тайной уловкой, спрятанной под обещанием длин­
ного уикэнда, ее волей к уп о р ст во ва н и ю вплоть до суб­
боты, которая никогда не наступает. По ту сторону
фетиша истории страдание проявляет свою зависи­
мость от иерархической социальной организации. И
когда воля покончить с иерархической властью про­
будит сознание людей, все признают, что в воору­
женной свободе и в тяжести ограничений нет ниче­
го метафизического.
2
Технологическая цивилизация, поставив во главу
угла процветание и свободу, изобрела идеологию про­
цветания и свободы. Таким образом она приговорила
себя к созданию одной лишь свободы апатии и про­
цветания в пассивности. Этого изобретения, извра­
щенного самого по себе, по крайней мере, хватило на
то, чтобы на глобальном уровне отречься от того, что
страдание присуще человеку, что оно может быть че­
ловеческим состоянием целую вечность. Вот почему
когда буржуазная мысль хочет утешить в страдании, у
нее ничего не получается: ни одно из оправданий не
обладает такой силой, как надежда, появившаяся из
ее основной ставки на технологию и благополучие.
Братство в отчаянии болезни —это худшее, что мо­
жет случиться с цивилизацией. В XX веке смерть пуга­
ет человека меньше, чем отсутствие реальной жизни.
Каждое мертвое, механизированное, специализиро­
ванное действие крадет сотню, тысячу моментов жиз­
ни в день, пока не истощатся тело и дух, пока не на­
ступит конец, который не является больше концом
жизни, но ее отсутствием, доведенным до перенасы­
щения; вот что рискует придать очарования апока­
липсисам, гигантским разрушениям, массовому унич­
тожению, жестокой, тотальной и точной смерти.
Аушвиц и Хиросима были реальным «утешением ни­
гилизма». Достаточно того, что бессилие перед видом
страдания стало коллективным чувством и потреб­
ность в страдании и смерти может захлестнуть собой

З6

все общество. Сознательно или нет, большинство лю­
дей предпочитает умереть, чем вечно вновь и вновь
чувствовать неудовлетворенность жизнью. Я всегда
замечал это в антиядерных демонстрациях: большин­
ство их участников —помимо деятельного и радикаль­
ного меньшинства —представлено кающимися греш­
никами, которые стремятся избавиться от желания
исчезнуть вместе со всем человечеством. Они, конеч­
но, будут отпираться, но недостаток радости в них —
ведь истинная радость всегда революционна—безого­
ворочно их выдаст.
Возможно, как раз, чтобы избежать того, что уни­
версальное желание гибели охватит всех, вокруг от­
дельных проявлений страдания и боли был организо­
ван самый настоящий спектакль. Что-то вроде
общественно полезного человеколюбия вынуждает
каждого, со всеми его слабостями, утешаться зрели­
щем страданий других.
Вот фотографии катастроф, драмы обманутых же­
нами певцов, избитые банальности а-ля Берта Сильва1,
смехотворные трагедии во «Франс суар»; больницы, психушки и тюрьмы: 1 Французская эстрадная пе­
вица, модная в 10 -3 0 -х гг.
настоящие музеи утешения для тех, XX в.; для ситуационистов —
кого страх оказаться там заставляет символ пошлости. — Прирадоваться тому, что они снаружи. меч. науч. ред.
Иногда мне кажется, что подобное
распространенное страдание проникает в меня, и я
чувствую облегчение, когда случайная неудача конкре­
тизирует и оправдывает его, предлагает ему законный
выход. Ничто не разубедит меня в этом: моя грусть при
разлуке, неудаче, утрате не вонзается в меня снаружи
подобно стреле, но проистекает изнутри меня подобно
роднику, освобожденному оползнем. Есть такие трав­
мы, которые позволяют духу высвободить долго сдер­
живавшийся крик. Отчаяние никогда не выпускает
свои жертвы; и только жертва различает отчаяние в
конце любви или в смерти ребенка, там, где есть лишь
его тень. Утрата—это лишь предлог, удобный способ
извергнуть ничто мелкими каплями. Слезы, плач и сте­
нания детства остаются заточенными в сердцах людей.
Навсегда? Даже пустота растет в тебе.

Еще несколько слов об алиби власти. Предполо­
жим, что какой-либо тиран получает удовольствие от
того, что швыряет в крошечную камеру узников, с ко­
торых, возможно, содрали кожу живьем; что его чрез­
вычайно веселят их душераздирающие крики и вид
того, как они корчатся от боли каждый раз, когда
слегка соприкасаются друг с другом; в то же время эти
страдания заставляют его задуматься о человеческой
природе и о любопытном поведении людей. Предпо­
ложим, что в ту же эпоху и в той же стране живут фи­
лософы и мудрецы, которые должны объяснять миру
науки и искусства, что страдание связано с человече­
ской общностью, с неизбежным присутствием Дру­
гих, общества как такового,—разве в этом случае не
будет обоснованным считать этих людей сторожевы­
ми псами тирана? Пропагандируя подобные тезисы,
экзистенциалистская концепция с легкостью доказы­
вает сговор левацких интеллектуалов с властью, а так­
же грубую уловку, которой бесчеловечная социальная
организация приписывает ответственность за собст­
венную жестокость своим жертвам. Один публицист
XIX века заметил: «В литературе наших дней мы на
каждом шагу сталкиваемся с тенденцией рассматри­
вать индивидуальное страдание как социальное зло и
списывать ответственность за нищету и деградацию
его членов на организацию нашего общества. Это глу­
боко новая идея: страдание более не считается пло­
дом судьбы». Такая актуальная «новая идея» не осо­
бенно
беспокоит некоторые добрые души,
проникнутые фатализмом: Сартра, который видит ад
в других, Фрейда с его инстинктом смерти, Мао с его
исторической необходимостью. Что отличает их от
тупости трюизма: «Такова человеческая природа»?
Иерархическую социальную организацию можно
сравнить с системой «колодец и маятник». Сдирая с
нас кожу живьем, власть мудро убеждает нас, что это
мы сдираем кожу друг с друга. Ограничиваясь написа­
нием этих строк, я рискую вскормить новый фата­
лизм, это правда; но когда я пишу их, я уверен, что чи­
татель не должен ограничиваться их чтением.

***

Альтруизм —это оборотная сторона «ада в дру­
гих»; только мистификация предлагается на этот
раз со знаком плюс. Покончим раз и навсегда с
этим устаревшим пониманием борьбы! Для того,
чтобы другие заинтересовали меня, вначале нужно,
чтобы я нашел в себе силы для подобного интереса.
То, что связывает меня с другими, должно появ­
ляться из того, что связывает меня с самой богатой
и требовательной частью моей воли к жизни. Не
наоборот. В других я всегда ищу только себя, свое
обогащение и самореализацию. Если все поймут
это, принцип «каждый сам за себя», доведенный до
своего логического завершения, преобразуется в
принцип «все за каждого». Свобода одного станет
свободой всех. Общество, возведенное не на инди­
видуальных требованиях и их диалектике, может
только укрепить гнет и насилие власти. Другой, в
котором я не нахожу себя, является лишь вещью, а
мой альтруизм вызывает во мне лишь любовь к ве­
щам. Любовь к моему одиночеству.
С точки зрения альтруизма или солидарности —
этого левацкого альтруизма —чувство равенства пе­
ревернуто с ног на голову. Чем оно может быть еще,
кроме общей тоски сообщников по одиночеству,
униженных, использованных, избитых, обобран­
ных, заключенных, тоски разделенных частиц, наде­
ющихся воссоединиться —не в реальности, а в мис­
тическом союзе, в любом союзе, союзе нации или
рабочего движения, неважно, в каком именно, —
лишь бы появлялось чувство, что «все мы братья»,
как во время вечерних пьянок? Равенство в великой
человеческой семье попахивает ладаном религиоз­
ной мистификации. Только забитый нос не почувст­
вует эту вонь.
Что касается меня, я не признаю никакого равен­
ства, кроме того, которое моя воля к жизни в соответ­
ствии с моими желаниями признает в воле к жизни
других. Революционное равенство будет неразделимо
индивидуальным и коллективным.

В перспективе у власти есть лишь один горизонт:
смерть. И жизнь постоянно обращается к этому источ­
нику отчаяния, до тех пор пока не тонет в нем. Везде,
где застаивается вода повседневной жизни, на лицах
живых проступают черты утопленников, позитивное
при ближайшем рассмотрении оказывается негатив­
ным, молодые уже постарели, и всё, что мы строим,
уже превратилось в руины. В царстве отчаяния ясность
ослепляет так же, как и ложь. Люди умирают от незна­
ния, сраженные ударом в спину. К тому же осознание
ожидающей нас смерти только усиливает мучения и
предвосхищает агонию. Износ наших заторможенных,
скованных, контролируемых действий пожирает нас
вернее, чем рак, но ничто не распространяет «рак»
сильнее, чем ясное понимание этого износа. Я все еще
убежден, что ничто не может спасти от уничтожения
человека, которого беспрерывно спрашивают: «Заме­
тил ли ты руку, что со всей надлежащей церемонно­
стью убивает тебя»? Оценить воздействие каждого на­
зойливого жеста, измерить на уровне нервов вес
каждого ограничения было бы достаточно, чтобы обез­
оружить самого сильного человека, заполонив его одним-единственным чувством —чувством ужасной слабо­
сти и полнейшего бессилия. Из самых глубин духа
поднимается этот червь ограничений; ничто человече­
ское не может противостоять ему.
Иногда мне кажется, что власть заставляет меня
уподобляться ей: великая сила на грани падения,
ярость, бессильная высвободиться, внезапно ожесто­
чившееся желание тотальности. Бессильный порядок
выживает только благодаря тому, что обеспечивает
бессилие своих рабов: это живо продемонстрировали
Франко и Батиста, кастрируя пленных революционе­
ров. Режимы, в шутку окрещенные «демократически­
ми», лишь гуманизируют кастрацию: провоцирование
преждевременной старости кажется менее феодаль­
ным, чем нож и лигатура. Но это только на первый
взгляд, потому что как только ясный взгляд осознает,
что эта импотенция порождается разумом, запросто
можно объявить, что партия проиграна!

Существует некое понимание, дозволенное вла­
стью, поскольку служит ее планам. Занимать свет у фо­
наря власти значит освещать тьму отчаяния, кормить
истину ложью. Определяется эстетическая стадия:
или смерть против власти, или
смерть у власти; Артур Краван2 и 2 Артур Краван (Фабиан Аве­
Жак Ваше, с одной стороны, СС, по­ нариус Ллойд, 1887-1920?) —
лувоенные группировки и наемные писатель-прададаист, извес­
тен своими мистификациями
убийцы —с другой. Смерть является и скандалами. Уроженец
для них логичным и естественным Швейцарии, британский под­
финалом, высшим подтверждением данный, жил в Швейцарии,
состояния дел, последней точкой в Франции, США по чужим до­
Исчез во время
линии жизни, в строке, которая, в ко­ кументам.
плавания на яхте в Мексикан­
нечном итоге, ничего не означает. ском заливе (либо покончил
Те, кто не избежал вселенского при­ с собой, либо это была оче­
тяжения власти, падают замертво редная мистификация).—
точно так же. Глупые и безумные — Примеч. ноуч. ред.
3 Жак Риго (1 8 9 8 -1 9 2 9 ) —
всегда, умные —во многих случаях. То французский сюрреалист, за­
же можно обнаружить у Дриё и Ри- долго до собственного само­
го3, но у них оно с противоположным убийства сделавший из само­
знаком: бессилие первого было выра­ убийства культ и даже
«Генеральное
жено в покорности и услужливости, основавший
агентство по самоубийст­
бунт второго преждевременно раз­ вам». Пьер Дриё Ла Рошель
бился о невозможность. Отчаяние со­ (18 9 3 -1 9 4 5 ) — французский
знания порождает разрушителей по­ писатель-фашист, покончил с
рядка, сознание отчаяния порождает собой после поражения на­
цистской Германии. Был
разрушителей беспорядка. Возвраще­ близким другом Ж. Риго. —
ние так называемых правых анархи­ Примеч. науч. ред.
стов к конформизму фактически вызвано той же самой силой гравитации, что и падение
проклятых архангелов в стальные челюсти страдания.
В глубинах отчаяния резонансом отдается скрежет зу­
бов контрреволюции.
Страдание —это болезнь ограничений. Частица чу­
ждой радости, какой бы она ни была крошечной, не
подпускает его к себе. Укрепление радости и истинного праздника едва ли можно отличить от подготовки
восстания.
В наши дни люди приглашены на гигантскую охо­
ту, дичью в которой являются мифы и приобретен­
ные идеи; но для того, чтобы не растоптать их, охот-

никам не выдают оружия вообще или, что еще хуже,
их вооружают бумажным оружием чистого размышле­
ния и посылают в болота ограничений, где они в кон­
це концов увязают. Поэтому радость, пожалуй, рожда­
ется вначале, когда мы толкаем перед собой
идеологов прояснения, чтобы посмотреть, как они
выбираются, с тем чтобы воспользоваться их метода­
ми или пройти по их трупам.
Как писал Розанов, людей задавило шкафом. Не
подняв шкафа, невозможно вывести целые народы из
вечных невыносимых страданий. Ужасно, даже когда
один человек задавлен шкафом. Вот он, хочет дышать
и не может. Шкаф покоится на всех людях, и каждый
получает свою неотделимую долю страдания. И все
люди прилагают усилия к тому, чтобы поднять шкаф,
но не все с одинаковой убежденностью, с одинаковой
энергией. Странная больная цивилизация!
Мыслители спрашивают себя: «Люди под шкафом?
Да как они туда попали?». Тем не менее, они там. И ес­
ли приходит кто-то, кто во имя объективности начи­
нает доказывать, что бремя нельзя сбросить, каждая
его фраза, каждое слово добавляют веса этому тяже­
лому шкафу, этому объекту, который он хочет предста­
вить с универсальностью своего «объективного стра­
дания». И весь христианский дух находится там,
лаская страдание, как послушного щенка, и раздавая
фотографии задавленных, но улыбающихся людей.
«Разумность шкафа всегда самая лучшая»,—заявляют
тысячи книг, издающихся каждый день для того, что­
бы ими забивали шкаф. Весь мир все время хочет ды­
шать, но никто не может вздохнуть, и многие гово­
рят: «Мы подышим потом», —но большинство этих
людей не умирает, потому что они уже мертвы.
Сейчас или никогда.

ГЛАВА 5. УПАДОК ТРУДА
О бязанност ь производит ь отчуж дает от созидающ ей
ст раст и. П ром ы ш ленн ы й т руд облегча£т процесс поддер­
ж ания порядка. Рабочее время сокращ ает ся по мере рост а
и м п ери и условий.

В индустриальном обществе, смешавшем труд с про­
изводительностью, необходимость производить все­
гда была врагом созидающей страсти. Какая искра че­
ловечности, а значит, и возможной креативности,
может остаться в существе, разбуженном в шесть ут­
ра, толкающемся в пригородном поезде, оглушенном
шумными станками, обесцвеченном, иссушенном ста­
тистическим контролем, ритмами и действиями, ли­
шенными смысла, и выброшенного в конце дня к во­
ротам вокзала—этого собора отправлений в ад будней
и мизерный рай выходных, где в своей усталости и оз­
лобленности появляется толпа? От юности до пен­
сии, суточные циклы обречены повторять однообраз­
ное толчение битого стекла: трещины в плотном
ритме, трещины во времени-деньгах, трещины в под­
чинении боссам, трещины в скуке, трещины в устало­
сти. От зверски разрываемой в клочья жизненной си­
лы до зияющих разрывов старости—жизнь трещит по
всем швам под ударами принудительного труда. Ни од­
на цивилизация никогда не доходила до такого пре­
зрения к жизни; никогда ни одно поколение, тонущее
в отвращении, не выказывало в такого бешеного вку­
са к жизни. Те, кого медленно убивают на механизи­
рованных бойнях рабочих мест, так же могут обсуж­
дать, петь, пить, танцевать, целоваться, захватывать
улицы, браться за оружие и изобретать новую поэзию.
Уже установился фронт против принудительного тру­
да; действия отрицания уже моделируют сознание бу­
дущего. Любой призыв к производительности в тех
условиях, которых захотела капиталистическая и со­
ветская экономика, является призывом к рабству.
Необходимость производить на­
1 Жак Фурастье — француз­
столько легко находит себе оправда­ ский экономист, один из со­
ния, что любой Фурастье1 без труда здателей «теории индустри-

может заполнить ими десять книг.
К несчастью для всех неоэкономи­
стов, эти оправдания принадлежат
XIX веку, эпохе, когда нищета рабо­
чих классов сделала право на труд со­
звучным праву на рабство, к которо­
му на заре человечества взывали ожидающие казни
пленники. Проблема здесь в первую очередь в том,
чтобы не исчезнуть физически, в том, чтобы выжить.
Императивы производительности являются импера­
тивами выживания; но теперь люди хотят жить, а не
просто выживать.
Т ри п али ум —это инструмент пыток. Труд означает
«наказание». В том, что мы забываем происхождение
слов «работа» («travail») и «труд» («labeur»), есть некое
легкомыслие2. Аристократы, по край­
2 Среди французских анар­
ней мере, всегда помнили, что отли­
хистов начиная с XIX в.
чает их от рабов. Аристократическое
широко распространено
презрение к труду отражало презре­
«объяснение», что слово
«работа» якобы происходит
ние хозяина к низшим классам; труд
от лат. trîpalium — ярмо,
был искуплением, на которое их на­
которое надевали на раба
вечно
обрекло Провидение, по непо­
в знак наказания, а слово
нятным причинам пожелавшее, что­
«труд» восходит к лат.
бы они были низшими существами.
labor — опускаться, падать,
ошибаться. — Примеч.
Работа была записана, среди прочих
науч. ред.
санкций свыше, как наказание бед­
ных, а поскольку это наказание было также залогом
потустороннего здравия, оно могло иметь признаки
радости. В основе своей работа значит меньше, чем
покорность.
Буржуазия не господствует, она эксплуатирует. Она
не хочет повелевать, она предпочитает использовать.
Как получилось, что никто не заметил, что принцип
производительного труда просто заменил собой прин­
цип феодальной власти? Почему никто не захотел
этого понять?
Может быть, это потому, что труд улучшает усло­
вия жизни человека и, хотя бы иллюзорно, спасает
бедняков от вечного проклятия? Это несомненно, но
сегодня оказывается, что шантаж завтрашним днем
незаметно сменил собой шантаж потусторонним бла-

ального общества» и один
из предтеч «теории постин­
дустриального общества»
(которое он называл «обще­
ством услуг»). — Примеч. науч. ред.

44

годенствием. И в том и в другом случае настоящее
всегда находится под пятой угнетения.
Может быть, это потому, что труд преобразует при­
роду? Да, но что я буду делать с природой, рассматри­
ваемой через прибыль, в ситуации, когда техническая
инфляция скрывает дефляцию потребительной стои­
мости жизни? Кроме того, точно так же, как половой
акт осуществляется не ради функции воспроизводст­
ва, но слишком уж случайно плодит детей, организо­
ванный труд преобразует поверхность континентов
ради самопродления, а не исходя из каких-либо моти­
вов. Труд по преобразованию мира? Полноте! Преоб­
разование мира происходит в том же смысле, в каком
существует принудительный труд; и поэтому мир пре­
образуется так плохо.
Может быть, человек самореализуется в своем при­
нудительном труде? В XIX веке концепция труда все
еще сохраняла в себе едва различимый след с о зн а ­
тельности. Золя описывает конкурс изготовителей
гвоздей, в котором рабочие состязаются в совершен­
ствовании своих крохотных шедевров. Любовь к ре­
меслу и поиск еще большей креативности неизменно
позволяли человеку выдерживать от десяти до пятнад­
цати часов работы, которые не выстоял бы никто, ес­
ли бы в этом не было хотя бы немного удовольствия.
Все еще в принципе ремесленническая концепция по­
зволяла рабочему сохранять хрупкое чувство комфор­
та в преисподней цеха. Тейлоризм нанес по менталь­
ности, которую тщательно поддерживал архаичный
капитализм, смертельный удар. Бесполезно надеяться
хотя бы на карикатуру креативности в конвейерном
труде. Любовь к хорошо выполненной работе и вкус к
карьере сегодня являются лишь несмываемой печатью
поражения и самой тупой покорности. Именно поэто­
му там, где требуется покорность, от­
Труд делает свободным
четливо ощущается старая идеологи­ 3(нем.).
Надпись на воротах
ческая вонь —от «Arbeit Macht Frei»3 Освенцима (Аушвица).—
концлагерей до речей Генри Форда и Примеч. ред.
Мао Цзэ-дуна.
Так какова же функция принудительного труда?
Миф власти, осуществляемой совместно хозяином и

Богом, черпал силу к принуждению в единстве фео­
дальной системы. Отбросив единый миф, фрагмен­
тарная власть буржуазии открыла под знаком кризиса
царство идеологий, которые никогда не добьются эф­
фективности мифа хотя бы частично, по отдельности
или вместе. Диктатура производительного труда вос­
пользовалась случаем произвести замену. Ее миссия
заключается в физическом ослаблении наибольшего
количества людей, их коллективной кастрации и оту­
плении до такой степени, что они становятся воспри­
имчивыми к наименее плодоносным, наименее зре­
лым, наиболее дряхлым идеологиям, когда-либо
существовавшим в истории лжи.
Пролетариат начала XIX века в большинстве сво­
ем был ослаблен физически; людей систематически
разрушала пытка цехом. Бунты исходили от мелких
ремесленников, от привилегированных категорий
или от безработных, но не от рабочих, раздавленных
пятнадцатичасовым рабочим днем. Разве не смутит
нас констатация того факта, что сокращение количе­
ства рабочих часов произошло как раз в тот момент,
когда зрелище идеологического разнообразия, пред­
ставленное обществом потребления, начало естест­
венным образом сменять феодальные мифы, уничто­
женные юной буржуазией? (Люди действительно
работали на холодильник, на машину, на телевизор.
Многие продолжают делать это под воздействием вну­
шения, что они «должны» производить —для того,
чтобы потреблять пассивность и пустое время.)
Опубликованная в 1938 году статистика показыва­
ла, что использование в работе современных произ­
водственных технологий могло снизить необходимое
рабочее время до трех часов в день. Не только мы, с
нашими семью рабочими часами, далеки от этого, но
и все выжатые поколения рабочих, которым было
обещано благоденствие, продаваемое сегодня в кре­
дит; теперь буржуазия (и ее советская версия) стре­
мится к уничтожению человека вне цеха. Завтра пять
часов ежедневного износа в цехе будут «компенсиро­
ваны» временем для творчества, которое станет рас­
ти в той мере, в какой буржуазия сможет заполнить

46

его невозможностью творить (знаменитая организа­
ция досуга).
Правильно написано: «Перед Китаем стоят гигант­
ские экономические проблемы; для него производи­
тельность труда стала вопросом жизни и смерти». Ни­
кто и не думал отрицать это. То, что мне кажется
важным, это не экономические императивы, а способ
отвечать на них. Красная Армия 1917-го была новым
типом организации. Красная Армия 1960-го —точно
такая же армия, как армии в капиталистических стра­
нах. Обстоятельства доказали, что ее эффективность
гораздо ниже революционной милиции. Точно так же
плановая китайская экономика, отказываясь позво­
лить коммунам самостоятельно планировать свою ра­
боту, обрекает себя на усовершенствованную форму
капитализма под названием социализм. Брал ли ктонибудь на себя труд изучить модели труда примитив­
ных народов, значимость игры и творческого начала,
невероятные результаты, достигнутые с помощью ме­
тодов, которые с применением современных техноло­
гий стали бы в сто раз эффективнее? Мне так не ка­
жется. Любой призыв к производительности исходит
сверху. Только созидательность обладает спонтанным
богатством. Богатой жизни следует ожидать не от
производительности, и не от производительности
следует ожидать коллективного энтузиазма в ответ на
экономические потребности. Но что еще сказать, ко­
гда известно, как почитают труд на
Кубе и в Китае и насколько удачно 4 Франсуа Пьер Гийом Гизо
бы вписались добродетельные стра­ (17 87 -187 4) — выдающийся
французский историк эпохи
ницы Гизо4 в первомайскую речь?
Реставрации и крупный по­
В той же мере, в какой автомати­ литический деятель Орлеан­
ка и кибернетика предвосхищают ской монархии, один из
массовую замену рабочих механиче­ идеологов буржуазии. Дорос
скими рабами, принудительный труд до поста премьер-министра
при Луи-Филиппе. Прави­
демонстрирует свою очевидную при­ тельство Гизо было сметено
надлежность к варварским способам революцией 1848 г. — Приподдержания порядка. Власть созда­ меч. науч. ред.
ет таким образом дозу усталости, не­
обходимую для пассивного подчинения ее телевизи­
онному диктату. Ради какой приманки тогда стоит

работать? Это мошенничество исчерпало себя: нечего
больше терять, не осталось ни единой иллюзии. Ор­
ганизация труда и организация досуга—это лезвия ка­
стрирующих ножниц, предназначенных для улучше­
ния породы послушных собак. Настанет ли
когда-нибудь день, когда бастующие, требующие авто­
матизации и десятичасовой рабочей недели, вместо
пикетирования предпочтут заняться любовью в це­
хах, офисах и домах культуры? И никого, кроме про­
граммистов, менеджеров, профбоссов и социологов,
это не удивит и не обеспокоит. Возможно, не без при­
чины. Ведь, помимо всего прочего, под угрозой ока­
жется их шкура.

ГЛАВА 6. СНИЖЕНИЕ ДАВЛЕНИЯ И ТРЕТЬЯ СИЛА
Д о сих пор т и р а н и я только переходила и з р у к в р ук и .
П р и всеобщем уваж ен и и к ф ун кц и ям власт и а н т агон и ст и ­
ческие силы н и когда не перест авали вы ращ и ват ь семена
своего будущего сосущ ествования. (К о гд а ли ди рую щ и й и грок
берет власт ь шефа, револю ци я гибнет вместе с револю цио­
н ерам и .) Н еразреш енны е а н т а го н и зм ы гнию т , скры вая р е­
альны е прот иворечия. Сниж ение давления являет ся посто­
я н н ы м кон т ролем н а д а н т а го н и с т а м и со ст ороны
правящ его класса. Третья сила р а ди ка л и зи р ует условия и
помогает преодолеть и х во им я и нди ви дуальн ой свободы и
прот ив всех форм ограни чен ий . У власт и нет иного вы бо­
р а , кром е к а к ун ичт ож ат ь и ли и нт егрироват ь третью си­
лу, не п р и зн а ва я ее сущ ест вования.

Подведем итог. Миллионы людей жили в доме без
окон и без дверей. Бесчисленные масляные лампы со­
перничали своим тусклым светом с тенями, которые
правили вечно. Как вошло в обычай с самой глубокой
древности, бедные должны были следить за лампами,
чтобы поток масла верно следовал курсу бунтов и уми­
ротворений. Однажды вспыхнуло всеобщее восста­
ние, самое яростное из всех, которые знали люди. Его
лидеры требовали справедливых тарифов за освеще­
ние; большинство революционеров говорило, что то,
что они называли коммунальными услугами, должно
быть бесплатным; некоторые экстремисты зашли так
далеко, что говорили о необходимости разрушить зда­
ние, которое они считали нездоровым и непригод­
ным для человеческого обитания. Как обычно, самые
разумные оказались безоружными перед жестокостью
конфликта. Во время особенно оживленного столкно­
вения с силами правопорядка шальная пуля пробила
брешь во внешней стене, через которую полился свет.
После того, как миновало первое оцепенение, поток
света встретили победные крики. Вот и решение: до­
статочно было пробить больше таких брешей. Лампы
выбросили на свалку или выставили в музеях, власть
перешла к оконщикам. Борцы за радикальное разру­
шение были забыты, и их тихая ликвидация, кажется,

прошла незаметно. (Все теперь спорили о количестве
и местоположении окон.) Затем, век или два спустя,
имена борцов ожили в памяти —когда, привыкнув к
огромным застекленным окнам, люди, этот вечный
источник недовольства, принялись задавать экстрава­
гантные вопросы. «Влачить наши дни в теплице —раз­
ве это жизнь?» —спрашивали они.
***
Современное сознание —частично сознание заму­
рованного, частично сознание пленника. Место сво­
боды занимает колебание: человек ходит, подобно
приговоренному, от пустой стены своей камеры к
зарешеченному окну —месту побега. Если в камере
одиночества пробивается дыра, то вместе со светом
просачивается надежда. Надежда на побег, поддер­
живающая существование тюрем, зависит от подат­
ливости узника. Когда же узник прикован к стене
без просветов, к которой он не чувствует ничего,
кроме яростного желания развалить ее или разбить
о нее свою голову, с точки зрения правильной обще­
ственной организации это достойно лишь сожале­
ния (даже если у самоубийцы не появляется удачная
идея войти в смерть в манере восточных принцев,
приносящих в жертву всех своих рабов: судей, епи­
скопов, генералов, полицейских, психиатров, фило­
софов, менеджеров, экспертов и кибернетиков).
Замурованному заживо нечего терять; узник еще
может потерять надежду. Надежда —это бич подчине­
ния. Когда власть рискует взорваться от напряжения,
она использует предохранительный клапан и понижа­
ет внутреннее давление. Говорят, что власть изменя­
ется ; на самом деле она всего лишь приспосабливает­
ся и решает свои проблемы.
Нет такой власти, которая не понимала бы, что
восстающая против нее власть подобна ей, хотя поче­
му-то считается ее противоположностью. Но нет ни­
чего опаснее для принципа иерархической власти,
чем безжалостная конфронтация двух антагонистиче­
ских сил, вдохновляемых яростной страстью абсолют­
ного уничтожения. В подобном конфликте волна фа­

натизма уносит самые стабильные ценности; повсюду
простирается н и чей н ая земля , устанавливая междуцар­
ствие принципа «Истины нет, и все дозволено». Прав­
да, история не предлагает ни единого примера тита­
нической схватки, которая не была бы успешно
обезврежена и преобразована в опереточный кон­
фликт. Откуда исходит это снижение давления? Из
принципиального соглашения, тайно достигнутого су­
ществующими силами.
Иерархический принцип присущ обоим враждую­
щим лагерям. Не бывает ни безнаказанных, ни невин­
ных конфронтаций. Против капитализма Ллойд-Джор­
джа и Круппа возводится антикапитализм Ленина и
Троцкого. В зеркалах господ настоящего отражаются
господа будущего. Как написал Генрих Гейне:
Lächelnd sheidet der Tyran
Denn er weiss, nach seinem Tode
Wechselt Willkür nur die Hände
Und die Knechtschaft hat kein Ende1.
Тиран умирает улыбаясь, потому что он знает, что
после его смерти тирания лишь пе­
Ванейгем по памяти
рейдет из рук в руки и рабство не 1(сP.ошибками)
цитирует пер­
прекратится никогда. Хозяева разли­ вую строфу стихотворения
чаются по способам своего господ­ Г. Гейне «Царь Давид». —
ства, но они остаются хозяевами вла­ Примеч. ред.
сти, осуществляемой по частному
праву. Величие Ленина несомненно происходит от
его романтического отказа от абсолютной власти, ко­
торую подразумевала чересчур иерархическая органи­
зация группы большевиков; и именно этому величию
рабочее движение обязано Кронштадтом 1921-го, Бу­
дапештом 1956-го и бат ю ш кой Сталиным.
Следовательно, точка пересечения антагонистов
становится точкой снижения давления. Отождествле­
ние противника со Злом и присваивание себе ореола
Добра наверняка создает стратегическое преимуще­
ство: концентрирует энергии бойцов на одном полю­
се. Но маневр требует уничтожения противника. По­
добная перспектива вызывает у умеренных сомнение.

В конце концов, радикальное уничтожение врага мо­
жет и для дружественного лагеря означать уничтоже­
ние того общего, что есть между антагонистами. По
логике большевиков, им должны были достаться го­
ловы лидеров социал-демократии. Те же поспешили
стать предателями, как раз потому что были лидера­
ми. По логике анархистов, следовало добиться ликви­
дации большевистской власти. А она поспешила
уничтожить анархистов, и сделала это потому, что
была иерархической властью. Такая же предсказуе­
мая цепь предательств бросила анархистов Дуррути
под дула объединившихся республиканцев, социали­
стов и сталинистов.
Как только лидер становится вождем, иерархиче­
ский принцип спасен, и революция председательству­
ет на казни революционеров. Об этом стоит всегда
помнить: повстанческий проект не принадлежит ни­
кому, кроме масс—лидер укрепляет его, вождь преда­
ет его. С самого начала истинная борьба происходит
между лидером и вождем.
Профессиональные революционеры измеряют со­
отношение сил количественно, так же как количество
подчиненных указывает у военных ранг офицера. Во­
жди так называемых повстанческих партий в своих
претензиях предпочитают потерять в качестве ради
количественного измерения своей правоты. Если бы
у «красных» было на 500 тысяч хорошо вооруженных
человек больше, испанская революция все равно бы­
ла бы проиграна. Она погибла под каблуками народ­
ных комиссаров. Речи Пассионарии уже звучали как
похоронные молитвы; жалкие заявления затопили
язык фактов, дух арагонских коллективов; дух ради­
кального меньшинства, решительно настроенного
единым ударом отсечь все головы гидры, не только ее
фашистскую голову.
Не случайно тотальная конфронтация так и не воз­
никла. Последний бой велся только холостыми. Все
нужно начать сначала. Единственное оправдание ис­
тории в том, что она нам поможет.

В процессе снижения давления антагонизмы, вна­
чале непримиримые, стареют бок о бок, затвердевают
в своем формальном противостоянии, теряют свою
вещественность, нейтрализуются, перетекают друг в
друга. Кто узнает большевика с ножом в зубах в гагаринизме свихнувшейся Москвы? По милости экумениче­
ского чуда девиз «Пролетарии всех стран, соединяй­
тесь!» сегодня скрепляет союз всех начальников.
Трогательная сцена. Общее в антагонизмах—эмбрион
власти, который радикальная борьба вырвала бы с
корнем, разросся, примиряя враждующих братьев.
Так просто? Не совсем, иначе фарс утратил бы
смысл. На международной арене дряхлые капитализм
и антикапитализм развлекают публику потешными бо­
ями. Чтобы зрители дрожали при мысли об их несог­
ласии, чтобы топали ногами от радости, когда мир
снисходит на смешавшиеся народы! Ослабевает инте­
рес? К Берлинской стене добавляется кирпич; отвра­
тительный Мао скрежещет зубами, хор маленьких ки­
тайцев славит родину, семью и труд. Залатанное
таким образом, старое манихейство продолжает свое
шествие. Для того, чтобы обновиться, идеологиче­
ское зрелище увеличивает виды обезвреженных анта­
гонизмов: вы за или против Брижит Бардо, Джонни
Холлидея, «Ситроенов 3 СВ», молодежи, национали­
зации, спагетти, стариков, ООН, мини-юбок, поп-арта, термоядерной войны, автостопа? Нет таких лю­
дей, к которым в какой-то момент не обращались бы
афиши, новости, стереотипы, призывая занять ту или
иную сторону по отношению к деталям-полуфабрика­
там, которые тщательно скрывают все источники по­
вседневной созидательности. В руках власти, этого
ледяного фетиша, крупицы антагонизмов формируют
магнетическое кольцо, обязанное дерегулировать ин­
дивидуальные ориентиры, абстрагировать каждого от
самого себя и изменять контуры силы.
Снижение давления вообще является ничем иным,
как манипуляцией антагонизмов властью. Конфликт
двух сил обретает свой смысл в введении третьей. По­
ка существует лишь два полюса, и тот и другой анну-

лируют друг друга, поскольку обретают свою цен­
ность друг в друге. Предпочтение отдать невозможно,
и мы входим в царство терпимости и относительно­
сти, которые так дороги буржуазии. Насколько же по­
нятен интерес апостольской иерархии к манихейству
и тринитаризму! Что осталось бы от клерикальной
власти в беспощадном противостоянии Бога и Сата­
ны? Ничего, это доказали милленаристские кризисы.
Вот почему мирские руки проводят священную служ­
бу, вот почему горели костры для мистиков Бога или
дьявола, для тех отважных теологов, которые осмели­
вались усомниться в принципе «три в одном». Только
временные вожди христианства могли трактовать раз­
ницу между хозяином Добра и хозяином Зла. Они бы­
ли великими посредниками, через которых всегда
осуществлялся выбор того или иного лагеря; они кон­
тролировали распределение спасения и проклятия, и
этот контроль был для них важнее, чем сами спасение
и проклятие. На земле они объявляли себя высшим
судом, так как они решили, что в потустороннем ми­
ре будут судимы по законам, изобретенным ими.
Христианский миф обезвредил жестокий манихейский конфликт, предложив верующим возмож­
ность индивидуального спасения. Это была брешь,
пробитая Шелудивым из Назарета. Человек избежал
жестокой конфронтации, которая неминуемо вела к
уничтожению ценностей, к нигилизму. Но благодаря
тому же удару он утратил шанс вновь отвоевать само­
го себя посредством всеобщего восстания, шанс за­
нять свое место во вселенной, изгнав оттуда богов и
избавивших от их надсмотра. Поэтому движение
снижения давления, похоже, обладает основополага­
ющей функцией сковать самую неодолимую волю че­
ловека—волю быть самим собой безраздельно.
Во всех конфликтах между противоположными
лагерями в игру вступают неукротимые индивиду­
альные требования, часто принимающие угрожаю­
щие размеры. На этом этапе можно говорить о
т рет ьей силе. Третья сила с индивидуальной точки
зрения будет тем же, чем является и сила снижения
давления с точки зрения власти. Благодаря этой

спонтанной общей точке в каждой борьбе радикализуются восстания, выходят на свет ложные пробле­
мы, что угрожает власти в самой ее структуре.
Именно на это намекал Брехт в одной из своих ис­
торий о господине Кейнере: «На вопрос, заданный
пролетарию, вызванному в суд, хочет ли он покля­
сться в религиозной или светской форме, тот отве­
тил: “Я не работаю”». Третья сила направлена не на
изнашивание препятствий, но на их преодоление.
Досрочно уничтоженная или интегрированная, пе­
реключаясь, она становится силой снижения давле­
ния. Точно так же спасение души не является ничем
иным, как волей к жизни, интегрированной мифом,
опосредованным, лишенным своего реального со­
держания. Напротив, вечное требование полно­
кровной жизни объясняет ненависть по отношению
к некоторым гностическим сектам или братьям Сво­
бодного Духа. Во времена упадка христианства Пас­
каль и иезуиты противопоставили необходимость
реализации Бога в нигилистическом преобразова­
нии мира и реформистскую доктрину спасения и
примирения с небесами. Наконец, освободившись
от теологического балласта, третья сила выжила,
чтобы вдохновить борьбу сторонников Бабёфа про­
тив «золотого миллиона», марксистский проект
цельного человека, мечты Фурье, взрыв Коммуны,
насилие анархистов.
* * *

Индивидуализм, алкоголизм, коллективизм, акти­
визм... разнообразие идеологий доказывает: существу­
ют сотни способов быть на стороне власти. Есть лишь
один способ быть радикальным. Стена, которую долж­
но разрушить, необъятна, но в ней уже пробито столь­
ко брешей, что лишь крика достаточно для того, что­
бы увидеть, как она рушится. Пусть выйдет наконец из
тумана Истории третья сила, та, что наполняла инди­
видуальными страстями восстания прошлого! Вскоре
мы узнаем, что повседневная жизнь содержит в себе
энергию, способную двигать горы и покрывать рассто­
яния. Долгая революция готова вписывать на страни-

2 Р. Ванейгем, очевидно, име­
ет в виду французского анар­
хиста Огюста Вайяна, бро­
сившего 10 декабря 1893 г.
бомбу в Бурбонском дворце
(т.е. в здании Национально­
го собрания). Хотя в резуль­
тате взрыва никто не погиб,
Вайян был осужден на
смерть и гильотинирован
5 февраля 1894 г. Бомбу для
Вайяна на самом деле изго­
товили в полиции и переда­
ли ему через провокатора —
взрыв понадобился властям
для принятия законов, огра­
ничивших свободу прессы и
оппозиционной деятельно­
сти (известных как «гнусные
законы»; действуют до сих
пор). — Примеч. науч. ред.
3 Студент Эмиль Анри 12
февраля 1894 г. на париж­
ском вокзале Сен-Лазер
бросил бомбу в кафе «Терминус» (1 человек убит,
20 ранено). При аресте Анри
заявил, что это месть за
О. Вайяна. Гильотинирован
21 мая 1894 г. В тюрьме на­
писал знаменитый документ,
известный как «Защита Эми­
ля Анри», в котором, приво­
дя примеры массовых неиз­
бирательных расправ
буржуазии над трудящимися
во Франции, Германии, Испа­
нии, США, обосновывает
право трудящихся на ответ­
ные массовые неизбира­
тельные расправы с буржуа­
зией. — Примеч. науч. ред.

цы Истории реальные действия ано­
нимных или безвестных авторов,
присоединяющихся к компании де
Сада, Фурье, Бабёфа, Маркса, Ласнера, Штирнера, Лотреамона, Леотье,
Вайяна2, Анри3, Вильи, Сапаты, Мах­
но, коммунаров, повстанцев Гамбур­
га, Киля, Кронштадта, Астурии —
всех, кто не закончил игру вместе с
нами, кто только начал эту великую
игру, поставив на свободу.

ГЛАВА 7. ЭРА БЛАГОПОЛУЧИЯ. НЕВОЗМОЖНОСТЬ ОБЩЕНИЯ
ИЛИ ВЛАСТЬ КАК УНИВЕРСАЛЬНЫЙ ПОСРЕДНИК
Современное Welfare S tate с зап оздан и ем предост авляет
га р а н т и и вы ж иван ия, кот оры е требовались ли ш енн ы м сло­
ям производит ельного общества прош лого ( 1 ) . - Б огат ст во
вы ж и ван и я подразумевает обнищ ание ж изни (2). - П р а в о
приобрет ат ь являет ся ли цензи ей н а приобрет ение власт и,
н а то, чт обы ст ать предметом в порядке вещей. Угнетен­
ны е и угнет ат ели обладаю т т енденцией подпадат ь, хот я и
с р а зл и ч н о й скоростью, под одну и ту же дикт ат уру - ди к­
т ат уру пот ребления (3).

1
Лик благополучия исчез из литературы и искусст­
ва после того, как он размножился на всех стенах и за­
борах, предлагая каждому прохожему универсальный
образ, в котором тот должен был признать себя.
«С “Фольксвагеном” нет больше проблем!»
«Живи без забот с “Баламюром”!»
«Этот человек со вкусом —мудрец. Он выбрал
“Мерседес-Бенц”
Счастье больше не миф —радуйтесь, Адам Смит и
Иеремия Бентам! «Чем больше мы производим, тем
лучше мы живем», —написал гуманист Фурастье, а еще
один гений, генерал Эйзенхауэр, отвечает ему эхом:
«Чтобы спасти экономику, надо покупать, покупать,
неважно что». Производство и потребление стали со­
сцами современного общества. Вскормленные ими,
растут сила и красота человечества: повышение уров­
ня жизни, уровня комфорта, культура для всех —пре­
дел мечтаний. На горизонте хрущевского доклада на­
конец-то появляется сияющая заря коммунизма:
царствие его провозглашено двумя декретами —об уп­
разднении налогов и о бесплатном транспорте. Да,
Золотой век уже рядом, рукой подать.
Но в ходе революции пропала одна великая вещь:
пролетариат. Он испарился? Ушел в подполье? Его вы­
ставили в музее? Социологи спорят. В промышленно
развитых странах пролетариата больше нет, уверяют
некоторые. Накопление холодильников, телевизо-

ров, «Дофинов», HLM1, народных те­
атров доказывает это. Другие, напро­
тив, возмущаются, обличая ловкие
пассы, и указывают пальцем на про­
слойку рабочих, чья низкая зарплата
и убогие условия жизни очевидно напоминают XIX
век. «Отсталые секторы экономики,—огрызаются
первые,—проходят процесс перепоглощения; будете
ли вы отрицать, что экономическая эволюция разви­
вается в сторону Швеции, Чехословакии, Welfare
State, а не в сторону Индии?»
Поднимается черный занавес: открыта охота на го­
лодающих и на последних пролетариев. Для тех, кто
продаст им свою машину и свой м и ксер , свой бар и
свою библиотеку. Для тех, кто признает в них персо­
наж с афиши, заверяющий: «Счастлив тот, кто курит
“Лаки Страйк”».
И в скором будущем объединившееся счастливое
человечество получит не подлежащие возврату по­
сылки от повстанцев XIX века, переправленные ему
ценой их борьбы. У бунтарей из Лиона и Фурмье есть
шанс на посмертные почести. Миллионы человече­
ских существ, расстрелянные, подвергшиеся пыткам,
заключенные в тюрьму, заморенные голодом, озверев­
шие, превращенные в посмешище, могут покоиться в
тишине своих братских могил и котлованов, получив
исторические гарантии, что они погибли ради того,
чтобы их потомки, изолированные в кондициониро­
ванных квартирах, усилиями ежедневных телепере­
дач повторяли, что они счастливы и свободны. «Ком­
мунары погибли ради того, чтобы в итоге ты тоже
мог купить высоконадежную стереосистему “Фи­
липс”». Прекрасное будущее, которое воплотило все
мечты прошлого, без сомнений!
Только вот настоящее списано со счетов. Неблаго­
дарное и невоспитанное, молодое поколение хочет
наплевать на славное прошлое, которое в первую оче­
редь предлагается всем потребителям троцкистскореформистской идеологии. Это поколение претенду­
ет на то, что требовать —значит требовать здесь и
сейчас. Оно осознает, что причины прошлой борьбы

1 HLM — «дома с умеренной
квартплатой». Массовое со­
циальное жилье во Фран­
ции. — Примеч. ред.

58

коренятся в настоящем людей, которые боролись, и
что несмотря на различие исторических условий оно
тоже их чувствует. Вкратце можно сказать, что все ре­
волюционные радикальные течения прошлого вдох­
новлял один неизменный проект: проект целостного
человека, ст ремления к целост ной ж изни , проект, кото­
рый Маркс первым поставил на научную основу. Но
это —жуткие теории, которые христианские и стали­
нистские церкви никогда не упускали шанса с жаром
проклясть. Увеличение зарплаты, количества холо­
дильников, священных таинств и ВНП —вот все, что
должно утолить современную революционную жажду.
Приговорены ли мы к Welfare State? Разумные ду­
ши не смогут не сожалеть о формах борьбы против
программы, с которой единодушно согласны все —от
Хрущева до доктора Швейцера, от папы римского до
Фиделя Кастро, от Арагона до Кеннеди.
В декабре 1956-го тысяча молодых людей промча­
лась по улицам Стокгольма, поджигая автомобили,
разбивая неоновые вывески, срывая рекламные щиты
и грабя супермаркеты. В Мерлебахе2,
во время стачки, объявленной, что­ 2 Шахтерский район во
бы заставить хозяев поднять наверх Франции, в настоящее время
трупы семи заваленных шахтеров, почти полностью деиндуст­
риализированный. — Прирабочие напали на автомобили, при­ меч.
науч. ред.
паркованные у шахты. В январе 1961- 3 т.е. байкеров. — Примеч.
го бастующие в Льеже сожгли вокзал науч. ред.
Вильгельмины и разрушили здание 4 11 июля 1965 г. в Уоттсе —
негритянском гетто Лос-Анд­
редакции газеты «Мёз». На бельгий­ желеса
— вспыхнул бунт, ко­
ских и английских курортах сотни торый удалось подавить
роккеров3 в марте 1964-го разгроми­ лишь 17 июля. Погибло
ли все пляжи. В Амстердаме (1966) 36 человек, 1032 были ране­
рабочие захватили улицы и держали ны, 3952 арестованы; было
разрушено и серь­
их несколько дней. Не проходит и сожжено,
езно повреждено 977 зда­
месяца без «дикой стачки», в кото­ ний. Бунт в Уоттсе открыл се­
рой рабочие поднимаются против рию негритянских восстаний
хозяев и профсоюзных боссов. в гетто в конце 60-х гг. —
Welfare State? Народ Уоттса дал ему Примеч. науч. ред.
ответ4.
Рабочий с завода «Espérance-Longdoz» резюмиро­
вал все разногласия между Фурастье, Бергером, Арма­

ном, Молем и прочими сторожевыми псами будущего:
«С 1936 года я боролся за повышение зарплаты; мой
отец до меня боролся за повышение зарплаты. У ме­
ня есть телевизор, холодильник, «Фольксваген». Ко­
роче, я всегда жил как идиот».
В словах ли, в действиях —новая поэзия не ужива­
ется с социальным государством.

2
Самые красивые модели р а д и о - д л я всех. Вы тоже
входите в большую семью автовладельцев. «Карван»
предлагает вам качество. Свободно выбирайте любой
его продукт.
В царстве потребления гражданин —царь. Демо­
кратическое царство: равенство перед потреблением,
братство в потреблении, свобода в потреблении. Ди­
ктатура потребляемого завершила разрушение барье­
ров крови, происхождения и расы; этому можно было
бы только порадоваться, если бы логика вещей не за­
щищала ее от любых качественных различий, не вы­
нося ничего, кроме количественной разницы между
вещами и людьми.
Расстояние между теми, кто обладает многим, и те­
ми, кто владеет малым (но постоянно увеличиваю­
щимся), не изменилось, однако умножились промежу­
точные ступени между ними, по-своему сближая
крайности —властителей и подвластных —вокруг од­
ного и того же центра: посредственности. Быть бога­
тым в наше время значит обладать большим количест­
вом бедных предметов.
В потребительских товарах заключено все меньше
потребительной стоимости. Их природа состоит в по­
требляемости любой ценой. (Изве­
5 Популярное в конце 1960-х
стен факт недавней моды на nothing
устройство в виде кубика,
box5 в США, совершенно негодный
внутрь которого помещено
для какого-либо использования пред­
9 осцилляторов, перемигива­
мет.) И, как слишком искренне объ­
ющихся разными огонька­
яснял генерал Дуайт Эйзенхауэр, со­
м и .— Примеч. ред.
временная экономическая система
не может спастись, если не превратит человека в по­
требителя, отождествив его с максимально возмож60

ным количеством потребляемых товаров, то есть нестоимостей, или пустых, фиктивных, абстрактных
стоимостей. После того как человек, по удачному вы­
ражению Сталина, уже был «самым драгоценным
капиталом», он должен стать самым ценным потреби­
тельским товаром. Стереотипные образы знаменито­
сти, бедняка, коммуниста, убийцы по любви, законо­
послушного гражданина, бунтаря, буржуа заменяют
человека системой механико-графических категорий,
рассортированных в соответствии с бесспорной логи­
кой роботизации. Идея т инейдж ера уже определяет
покупателя по покупаемому им продукту и сводит его
к разнообразной, но ограниченной гамме товаров
(диски, гитары, дж инсы ...). Нет больше биологическо­
го возраста или возраста души, есть лишь возраст со­
вершаемых покупок. Время производства, которое
было, как говорили, деньгами, измеренное сменой ку­
пленных, используемых и выброшенных продуктов,
становится временем потребления и истощения, вре­
менем ранней старости среди вечной юности деревь­
ев и камней.
Концепция обнищания сегодня находит свое на­
глядное подтверждение не в наборе товаров, необхо­
димых для выживания, как думал Маркс —поскольку
этих товаров, отнюдь не дефицитных, становится все
больше и больше, —но скорее в самом выживании,
всегда антагонистичном по отношению к подлинной
жизни. Обещанный больший, чем у феодальной ари­
стократии, комфорт является лишь детищем капита­
листического производства, обреченным на раннее
старение; и цикл распределения превращает его в
простой объект пассивного потребления. Труд ради
выживания, выживание в потреблении и для потреб­
ления —инфернальный цикл остановлен. Выживание
в царстве экономизма является одновременно необхо­
димым и достаточным. Это первостепенная истина,
на которой покоится буржуазное общество. Верно
также и то, что исторический этап, основанный на та­
кой антигуманной истине, может быть исключитель­
но переходным периодом, переходом от жизни, про­
житой во мраке феодального господства, к жизни,

рационально и страстно созидаемой хозяевами без
рабов. Остается лет тридцать, чтобы завершился пе­
реходный период рабов без хозяев —до момента, как
этапу исполнится двести лет.
3

По отношению к повседневной жизни буржуазная
революция выступает как контрреволюция. На пути
человеческих ценностей за всю историю их существо­
вания подобная девальвация редко бывает так очевид­
на. Обещание —брошенное как вызов вселенной—ус­
тановить царство свободы и благоденствия,
обострило ощущение ничтожности жизни, которую
аристократия обогащала страстями и приключения­
ми и которая, в конце концов став доступной для
всех, пережила судьбу дворца, разделенного на комна­
ты для прислуги.
В наши дни предпочитают презрени
6 1789 г. — Примеч. ред.
висти, привязанность вместо любви,
шутки, сентиментальность вместо страсти, зависть
вместо желаний, расчет вместо рациональности, уме­
ние выживать вместо вкуса к жизни. Презренная мо­
раль выгоды заменила собой ненавистную мораль че­
сти; смехотворное таинственное право рождения
сменилось безобразной властью денег. Дети 4 авгу­
ста6 придали честь герба банковским счетам и дело­
вым расчетам, скалькулировав все
таинства.
В чем же таинство денег? Очевидно, в том, что оно
представляет сумму существ и вещей, которые можно
приобрести. Герб аристократа выражает выбор Бога
и реальную власть, осуществляемую избранным; день­
62 ги являются лишь знаком того, что можно приобре­
сти,—это портрет власти, возможный выбор. Фео­
дальный Бог, основа социального устройства, в
реальности был лишь предлогом, венцом власти.
Деньги, этот буржуазный бог без запаха, выступают

мой всецелости, оно содержится в сумме частных уве­
ренностей в бесконечном количестве; не в качестве
господства, но в качестве продаваемых существ и ве­
щей (тех, какие становятся доступны, например, вла­
дельцу 10 миллионов франков).
В экономике, где господствуют производствен­
ные императивы капиталистического свободного об­
мена, богатство дарует власть и почет лишь самому
себе. Владея средствами производства и рабочей си­
лой, оно гарантирует одновременное развитие про­
изводительных сил и потребительских товаров, бо­
гатство их потенциального выбора в бесконечности
линейного прогресса. Тем не менее, в той мере, в ка­
кой капитализм превращается в свою противопо­
ложность —плановую экономику государственного
типа, —постепенно исчезает престиж капиталиста,
подминающего рынок весом своего состояния, а
вместе с ним —и карикатурный образ торговца чело­
вечиной с сигарой в пасти и с необъятным пузом.
Сегодня менеджер черпает власть из своих организа­
торских способностей, а компьютеры уже достигли
такого уровня, которого ему никогда не достигнуть.
Но значит ли, что деньги, которыми этот менеджер
владеет, доставляют ему удовольствие, давая широ­
кий выбор: построить Ксанаду7, со­ 7 В незаконченной поэме
держать гарем, разводить цветы? С.Т. Кольриджа «Кубла-Хан,
Увы, там, где богатство находится или Видение во сне» Ксана­
под властью императивов потребле­ д у — волшебная страна, оа­
ния, оно не сохранит свою предста­ зис в пустыне, где Кубла-Хан
возвел чудесный «дворец
вительскую ценность. При диктату­ любви
и наслаждений».
ре потребляемого деньги тают, как В фильме О. Уэллса «Гражда­
снег на солнце. Их значение создает нин Кейн» Ксанаду — ши­
прибыль для более представитель­ карный дворец, возведен­
ный мультимиллионером
ных, более материальных предме­ Чарльзом
Форстером Кей­
тов, лучше приспособленных для ном. — Примеч. науч. ред.
зрелища Welfare State. Разве исполь­
зование денег уже не поддерживается рынком това­
ров широкого потребления, которые, завернутые в
идеологическую упаковку, становятся настоящими
символами власти? Их последнее оправдание скоро
будет заключаться в количестве предметов и приспо63

соблен и й , которые позволят приобретать и потреб­
лять с все большей скоростью; в их количестве и
последовательности, поскольку массовый сбыт и
стандартизация автоматически стирают привлека­
тельность редких и качественных вещей. Способ­
ность потреблять много и в быстром темпе, меняя
автомобили, марки алкоголя, дома, радио и девочек,
обозначает теперь ступень иерархической лестни­
цы, уровень власти, на который может претендовать
каждый. От превосходства крови —к власти денег, от
превосходства денег —к власти приспособлени й . Хри­
стианская и социалистическая цивилизации вступа­
ют в свою последнюю стадию: цивилизацию проза­
ичности и вульгарных деталей. Чудесное гнездышко
для маленьких людей, о которых говорил Ницше.
Покупательная способность —это лицензия на при­
обретение власти. Старый пролетариат продавал
свою рабочую силу, чтобы выжить; он проводил свой
убогий досуг —хорошо или плохо —в обсуждениях,
в ссорах, в бистро и в любви, в бродяжничестве,
в празднествах и в бунтах. Новый пролетариат прода­
ет свою рабочую силу, чтобы потреблять. Когда труд
не приносит продвижения по иерархической лестни­
це, рабочему предлагают купить предметы (машину,
галстук, культуру...), которые бы его отличали. Вот и
идеология потребления становится потреблением
идеологии. Чтобы человек не недооценивал взаимо­
обмена между Востоком и Западом! С одной стороны
homo consomator покупает литр виски и получает в
подарок сопровождающую его ложь. С другой —чело­
век коммунистический покупает идеологию и получа­
ет в подарок литр водки. Парадоксально, но совет­
ские и капиталистические режимы идут одним путем:
сначала благодаря экономике производства, а затем
благодаря своей экономике потребления.
Собственно говоря, в СССР прибавочный труд ра­
бочих не обогащает напрямую товарища директора
треста. Он просто передает ему власть организатора и
бюрократа и усиливает ее. Его прибавочная стои­
мость—это прибавочная стоимость власти. (Но приба­
вочная стоимость нового типа не перестает подчи-

64

няться тенденции к понижению нормы прибыли. За­
коны экономической жизни Маркса демонстрируют
сегодня его правоту в экономике жизни.) Бюрократ
получает ее не на основе капитала-денег, но на прими­
тивном накоплении капитала-доверия благодаря вер­
ному усвоению идеологической материи. Машина и
дача прибавляются в качестве компенсации за изли­
шек его услуг отечеству, пролетариату, производитель­
ности труда, делу, предвосхищая форму общественной
организации, при которой деньги исчезнут, уступив
место отличиям по почестям, аристократии бицепсов
и специализированной мысли (чтобы люди мечтали
об особых правах, которыми наделялись ученики Ста­
ханова, герои космоса, «труженики» струн и холстов).
В капиталистических странах материальная при­
быль владельца —как от производства, так и от по­
требления —все еще отличается от идеологической
прибыли, которую получает от организации потреб­
ления не один владелец. Это именно то, что все еще
мешает нам увидеть в разнице между менеджером и
рабочим разницу между ежегодно обновляющимся
«Фордом» и «Дофином», о котором заботятся в тече­
ние пяти лет. Но признаем, что планирование, к ко­
торому сегодня все неосознанно склоняются, стре­
мится количественно измерить социальные различия
возможностью потреблять и заставлять потреблять
других. При том, что стратификация становится все
более многочисленной и дробной, фактически сокра­
щается разрыв между богатыми и бедными, объеди­
няя человечество в одних лишь вариациях бедности.
Кульминационной точкой станет кибернетическое
общество специалистов, иерархизированных в соот­
ветствии с их способностью потреблять и заставлять
других потреблять дозы власти, необходимые для
функционирования гигантской социальной машины,
в которой они будут одновременно программой и от­
ветом. Общество эксплуатируемых эксплуататоров в
равенстве рабства.
Остается «третий мир». Остаются старые формы
угнетения. То, что батраки в ла т и ф ун ди и могут быть
современниками нового пролетариата, мне кажется,
65

создает совершенно взрывоопасный коктейль, из ко­
торого родится мировая революция. Кто осмелится
предположить, что андский индеец сложит оружие,
добившись аграрной реформы и улучшения условий
жизни, когда наиболее оплачиваемые рабочие Евро­
пы требуют радикальных перемен в своем образе жиз­
ни? Да, бунт в Welfare State с этих пор устанавливает
уровень минимальных требований для всех револю­
ций мира. Тем, кто их забудет, останется лишь повто­
рить однажды сказанное Сен-Жюстом: «Те, кто совер­
шает революцию наполовину, только роют себе
могилу».

66

ГЛАВА 8. ОБМЕН И ДАР
А рист ократ ия и пролет ариат п оним аю т человеческие
отношения в соот ветствии с моделью д а р а , хотя пролет а­
р и а т ст оит выш е феодального дара. Б урж уазия, и ли класс
обмена, является р ы ч а го м , благодаря которому путем долгой
револю ции мож ет быт ь свергнут и преодолен ф еодальны й
проект (1). - И ст ория является пост оянны м преобразовани­
ем естественного отчуж дения в социальное отчуж дение и, с
другой ст орон ы -уси лен и ем борьбы, кот орая раст вори т ее и
покончит с отчуждением. И ст орическая борьба п рот ив ес­
тественного отчуж дения преобразует его в социальное отчу­
ждение, но движ ение исторического р а з отчуждения, в свою
очередь, ат акует социальное отчуж дение и разоблачает ее
м ист ический фундамент. Э т а м и ст и ка имеет отношение к
част ной собственности. О н а вы раж ает ся в ж ерт воприно­
ш ении. Ж ер т во п р и н о ш ен и е -эт о а р х а и ч н а я ф орма обмена.
В пределе обмен сводит человека до предмета. Н а эт ой нуле­
вой точке мож ет родит ься новы й т и п человеческих отноше­
н и й - б е з обмена и без жертв (2). 1

1
Буржуазия гарантирует временное и мало чем
славное междуцарствие между священной иерархией
феодалов и анархическим порядком будущих бесклас­
совых обществ. При ней н и ч ей н ая земля обмена стано­
вится необитаемой областью, где старое нездоровое
удовольствие принесения себя в дар, которому преда­
вались аристократы, отделяется от удовольствия да­
рить из любви к себе, которое мало-помалу открыва­
ют для себя новые поколения пролетариата.
Дашь-на-дашь —это любимое порождение капита­
лизма и его антагонистических продолжателей. СССР
«предлагает» свои больницы и технических специали­
стов, а США «предлагают» свои инвестиции и жесты
доброй воли так же, как в пачки макарон «Моль» вло­
жены сюрпризы.
Наконец, смысл дара искоренен из нашего созна­
ния, чувств и действий. Вспомним Бретона и его
друзей, которые дарили по розе каждой симпатич­
ной прохожей на бульваре Пуасоньер, чем немед67

ленно вызывали подозрительность и враждебность
публики.
Разложение человеческих отношений обменом и
торговлей явно связано с существованием буржуа­
зии. Упорство, с которым в той части мира, где, го­
ворят, было реализовано бесклассовое общество, со­
храняется обмен, доказывает, что под красным
стягом продолжает править тень буржуазии. Во всех
индустриальных обществах удовольствие от дара
слишком ясно очерчивает границу между миром рас­
чета и миром изобилия, празднества. Этот дар не
имеет абсолютно ничего общего с даром аристокра­
тии —неизлечимой пленницы понятия жертвопри­
ношения. Воистину, пролетариат осуществляет про­
ект человеческого изобилия, проект полной жизни.
Это проект, который аристократии удалось завер­
шить, только приведя себя к помпезному концу.
Признаем, тем не менее, что подобное будущее для
пролетариата стало возможным благодаря историче­
скому присутствию буржуазии, ее предприимчиво­
сти. Разве не благодаря техническому прогрессу и
развитию производительных сил, развитых капита­
лизмом, пролетариат может реализовать научно раз­
работанный проект нового общества, мечты о равен­
стве, утопии о всемогуществе, волю к жизни без
мертвого времени? Сегодня всё подтверждает мис­
сию или, лучше, исторический шанс пролетариата:
уничтожение феодализма в его преодолении. И про­
летариат сделает это, сбросив буржуазию, обречен­
ную представлять лишь переходный период в разви­
тии человека. Но переходный период, без которого
невозможно представить себе преодоление феодаль­
ного проекта, необходимый этап, создающий неза­
менимый рычаг, без которого унитарная власть ни­
когда не сможет быть сброшена; без которого она
прежде всего не сможет быть преобразована и ис­
правлена в соответствии с проектом полноценного
человека. Как доказывает изобретение Бога, унитар­
ная власть уже была миром для полноценного чело­
века—для полноценного человека, стоящего на голо­
ве. Оставалось только перевернуть его.

68

По эту сторону экономики не существует возмож­
ного освобождения; в царстве экономики существует
лишь гипотетическая экономика выживания. Под да­
влением этих двух истин буржуазия толкает человече­
ство к преодолению экономики, по ту сторону исто­
рии. Поставив технологии на службу новой поэзии,
буржуазия осуществляет лишь малое из своих благоде­
яний. Никогда буржуазия не будет такой великой, как
в день, когда она исчезнет.
2
Обмен связан с выживанием первобытных орд так
же, как с частной собственностью; оба эти факта соз­
дают постулат, на котором строится история челове­
чества вплоть до наших дней.
Формирование охотничьих угодий наделило перво­
бытных людей растущим чувством защищенности от
враждебной природы и создало основы для общест­
венной организации, в плену у которой мы находимся
до сих пор (см.: Стефан Рауль и Лаура Макариус. «То­
тем и экзогамия»). Единство первобытного человека с
природой, в сущности, покоилось на магии. В действи­
тельности человек отделяется от природы, преобразо­
вывая ее и профанируя ее священный характер с по­
мощью технологии. Но использование технологии
подчиняется общественной организации. Общество
рождается вместе с орудиями труда. Более того, обще­
ство—это первая последовательная техника борьбы с
природой. Общественная организация —иерархизированная, поскольку она основана на частной собствен­
ности,—мало-помалу уничтожает магическую связь,
которая существует между человеком и природой, но
и сама, в свою очередь, проникается магией, создавая
мифическое единство между собой и людьми, скопи­
рованное с их участия в таинстве природы. Связанная
с доисторическим человеком «естественными» отно­
шениями, она медленно разрушает эту определяющую
и ограничивающую ее связь. С этой точки зрения, ис­
тория является лишь преобразованием естественного
отчуждения в социальное отчуждение: раз-отчуждение
становится социальным отчуждением, освободитель69

ное движение тормозится до тех пор, пока спровоци­
рованная этим торможением воля к человеческому ос­
вобождению не бросится прямо на весь комплекс па­
рализующих механизмов —то есть на общественную
организацию, основанную на частной собственности.
Именно это разотчуждающее движение откроет исто­
рию, реализует ее в новых способах жить.
Фактически, приход буржуазии к власти провозгла­
шает победу человека над силами природы. Вместе с
тем иерархическая общественная организация, рож­
денная из необходимости борьбы с голодом, болезня­
ми, дискомфортом, утрачивает свое оправдание и не
может не брать на себя ответственность за недомога­
ние промышленных цивилизаций. Люди сегодня об­
виняют в своей нищете не враждебность природы, но
тиранию сложившегося социального устройства, аб­
солютно неадекватного и устаревшего. Уничтожая ми­
стическую власть феодалов, буржуазия вынесла при­
говор мистике иерархической власти. Пролетариат
приведет этот приговор в исполнение. То, что буржу­
азия начала посредством истории, будет достигнуто
вопреки ее узкому представлению об истории. И все
же именно историческая борьба, борьба классов р е а ­
лизует историю.
Иерархический принцип —это мистический прин­
цип, который сопротивлялся человеческому освобож­
дению и исторической борьбе людей за свою свободу.
Ни одна революция с этих пор не будет достойной
своего имени, если она не будет подразумевать ради­
кального уничтожения любой иерархии.
***
В момент, когда входящие в орду люди определяют
границы охотничьего угодья, в тот момент, когда они
объявляют его своей частной собственностью, они
сталкиваются уже не с враждебностью диких зверей,
климата, негостеприимных областей, болезни, но с
враждебностью человеческих групп, исключенных из
пользования этим угодьем. Гений человека помог ему
избежать альтернативы царства животных: уничто­
жить соперничающую группу или быть уничтожен-

70

ным ей. Пакт, контракт, обмен являются основой су­
ществования первобытных общин. Выживание кла­
нов, предшествующих сельскохозяйственным общест­
вам и наследующих ордам так называемого периода
собирательства, обязательно упиралось в тройной об­
мен: обмен женщинами, обмен пищей, обмен кровью.
В магическом сознании эта операция предполагает
высший порядок, хозяина обменов, силы, располо­
женной вовне и над сторонами, вступающими в дого­
вор. Рождение богов связано с двойным рождением —
священного мифа и иерархической власти.
Обмен не равно выгоден обоим кланам. Но разве
все действия не производятся ради того, чтобы обес­
печить нейтральность исключенных, одновременно
не давая им доступа к охотничьему угодью? На стадии
сельскохозяйственных обществ эта тактика совер­
шенствуется. Исключенные, ставшие сперва аренда­
торами, а затем рабами, включаются в общество не в
качестве собственников, но в качестве их деградиро­
ванного отражения (знаменитый миф о первородном
грехе), как посредники между землей и ее владельца­
ми. Как произошло подчинение исключенных? Из-за
последовательного давления, осуществленного ми­
фом, в котором —не по умышленной воле хозяев, по­
скольку это подразумевало бы в них рациональность,
которая была им еще чужда, —скрыта хитрость обме­
на, неравномерность жертв, приносимых двумя сто­
ронами. Для собственника исключенные н а самом деле
жертвуют важной частью своей жизни: они принима­
ют его власть и трудятся на него. Для угнетенных гос­
подин м иф ически жертвует свою власть и свои права
собственника: он готов платить за общее благополу­
чие своего народа. Бог является гарантом обмена и
стражем мифа. Он наказывает нарушителей контрак­
та и воздает тем, кто соблюдает его: мифической вла­
стью—тем, кто жертвует ей в реальности, и реальной
властью —тем, кто жертвует ей мифически. (Истори­
ческие и мифологические факты подтверждают, что
хозяева в своих жертвах мифическому принципу мог­
ли идти даже на смерть.) Плата за отчуждение, кото­
рое Бог навязал другим, укрепляла божественный ха-

рактер повелителя. Но публичная смерть повелителя
или его заместителя, казалось, слишком быстро осво­
бождала его от такой сомнительной торговли. Бог
христиан, делегируя на землю своего сына, дал поко­
лениям правителей модель, равнения на которую им
было достаточно, чтобы засвидетельствовать истин­
ность своих жертв.
Жертвоприношение —это архаичная форма обме­
на. В ходе него осуществлялся магический, неколиче­
ственный, иррациональный обмен. Оно господство­
вало над человеческими отношениями, включая
коммерческие, до тех пор пока коммерческий капи­
тализм и его деньги-как-мера-всех-вещей не получают
такое распространение в рабовладельческих, фео­
дальных и буржуазных мирах, что экономика начина­
ет представать как отдельная область, сфера, отдель­
ная от жизни. Феодальный дар начинает принимать
черты обмена с появлением монеты. Дар-жертва, об­
ряд, эта и гр а обмена по правилам, при которых зара­
батывает тот, кто теряет, причем размер жертвы уве­
личивает престиж, абсолютно не находит себе места
в рационализированной бартерной экономике.
Изгнанный из сфер, где господствуют экономиче­
ские императивы, он остается воплощенным в таких
ценностях, как гостеприимство, дружба и любовь,
официально обреченных на исчезновение по мере
того, как диктатура количественного обмена (рыноч­
ной стоимости) колонизирует повседневную жизнь и
преобразует ее в рынок.
Торговый капитализм и промышленный капита­
лизм усилили количественное измерение в обмене.
Феодальный дар был рационализирован в соответст­
вии с жесткой моделью коммерческого обмена. Игра
на обмен перестала быть игрой, став
1 Имеется в виду Никола Фу­
расчетом. В римском обещании при­
ке, виконт де Во, маркиз де
резать петуха для богов в обмен на
Бель-Иль (1 6 15 -168 0), гене­
удачную
поездку преобладала теат­
ральный контролер финан­
ральность. Неравноценность обмени­
сов при Людовике XIV (так­
же персонаж романа
ваемых материй обходилась без тор­
А. Дюма «Виконт де Бражеговой мерки. Понятно, что в эпоху
лон»). — Примеч. науч. ред.
Людовика, когда Фуке1 должен был

разрушить себя, лишь бы еще ярче сиять в глазах сов­
ременников, существовала поэзия, которой больше не
знает наше время, привыкшее принимать за модель
человеческих отношений обмен 12,80 франков на 750граммовое филе.
В итоге человечество пришло к количественному
измерению жертвоприношений, к их рационализа­
ции, их взвешиванию и торгам на бирже. Но чем ста­
ла магия жертвоприношения в царстве рыночных
ценностей? И что стало с магией власти, со священ­
ным ужасом, который заставляет образцового работ­
ника уважительно приветствовать свое начальство?
В обществе, где количество приспособлений и идео­
логий передает количество потребляемой, восприни­
маемой, истощенной власти, магические отношения
испаряются, остается голая борьба за иерархическую
власть. Падение последнего священного бастиона ста­
нет концом одного из миров или концом мира. Нуж­
но действовать так, чтобы свалить его до того, как он
увлечет за собой человечество.
Жестко зависящий от количественного измерения
(из-за денег, затем из-за количества власти, которое
можно измерить в «социометрических единицах вла­
сти»), обмен загрязняет собой все человеческие отно­
шения, все чувства, все мысли. Везде, где он господ­
ствует, остаются лишь вещи; мир людей-предметов в
недрах кибернетической власти; мир опредмечива­
ния. Но, с другой стороны, существует и шанс ради­
кально перестроить наш образ жизни и мышления.
Нулевая точка, на которой всё может начаться по-на­
стоящему.
* * *

Феодальное сознание, казалось, рассматривало дар
как отказ от обмена свысока, проявляя волю к отри­
цанию взаимозаменяемости. Этот отказ шел рука об
руку с презрением к деньгам и всеобщему эквивален­
ту. Конечно, жертвоприношение исключало чистый
дар, но империя игры, благодарности, человечности
часто бывала столь велика, что бесчеловечность, ре­
лигия, серьезность могли выдавать себя за принад-

лежность таких занятий, как война, любовь, дружба,
гостеприимство.
Отдавая в дар самих себя, аристократы объедини­
ли свою власть с тотальностью космических сил и
вместе с тем претендовали на контроль над тотально­
стью, освященной мифом. Обменяв бытие на облада­
ние, буржуазная власть утратила мифическое единст­
во бытия и мира; тотальность распалась на мелкие
фрагменты. Полурациональный обмен в производст­
ве подспудно приравнивает созидательность, сведен­
ную к рабочей силе, к ее почасовой зарплате. Полура­
циональный обмен в потреблении подспудно
приравнивает прожитое потребление (жизнь, сведен­
ную к потребительской деятельности) к сумме власти,
указывающей положение потребителя в иерархиче­
ской таблице. За жертвоприношением повелителя
следует последнее жертвоприношение —жертвопри­
ношение специалиста. Для того чтобы потреблять,
специалист заставляет других потреблять по киберне­
тической программе, в которой гиперрациональ­
ность обмена упразднит жертвоприношение. А заод­
но и человека! Если чистый обмен в течение одного
дня отрегулирует образы жизни граждан-роботов ки­
бернетической организации, то жертвоприношение
прекратит существование. Для того чтобы подчинять­
ся, вещам не нужны причины и объяснения. Жертво­
приношение исключено из программы машин так же,
как и из проекта-антагониста —проекта полноценного
человека.
***
Раздробленность человеческих ценностей под вли­
янием механизмов обмена ведет к раздробленности са­
мого обмена. Недостаточность аристократического
дара ведет к построению новых человеческих отноше­
ний на основе чистого дара. Мы должны вновь от­
крыть удовольствие дарить, дарить от изобилия. Ка­
кие прекрасные п от л ач и без торговли рано или
поздно увидит общество благоденствия, когда много­
численные молодые поколения откроют для себя чис­
тый дар! (Все более распространяющаяся среди моло-

дых страсть к воровству книг, манто, дамских сумочек,
оружия и ювелирных изделий ради простого удоволь­
ствия предлагать их в подарок указывает нам на волю
к жизни, которая таится в обществе потребления.)
В искусственно созданных потребностях скрыта
единая потребность в новом образе жизни. Искусст­
во, эта экономика прожитых моментов, уже поглоще­
но рынком. Желания и мечты работают на м аркет и нг.
Повседневная жизнь распалась на серию взаимозаме­
няемых моментов, подобно соответствующим ей п р и ­
способлениям (миксер, хай-фай, контрацептивы, эйфориметры, снотворные). Равные частички повсюду
кружатся в равномерном свете власти. Равенство,
справедливость. Обмен ничем, ограничениями и за­
претами. В мертвом времени ничто не движется.
Необходимо будет начать с феодального несовер­
шенства, но не затем, чтобы его усовершенствовать, а
чтобы его преодолеть. Нам надо будет возродить гар­
монию единого общества, освободив его от призра­
ков божества и священной иерархии. Новая невин­
ность не так уж далека от суда божьего и его
приговоров; по происхождению неравенство ближе,
к равенству свободных и неотделимых друг от друга
личностей, чем буржуазное равенство. Ограничиваю­
щий стиль аристократии —ни что иное, как грубый эс­
киз будущего великого стиля властелинов без рабов.
Но этот мир между стилем жизни и способом выжи­
вания опустошает так много современных жизней!

ГЛАВА 9. ТЕХНОЛОГИЯ И ЕЕ ОПОСРЕДОВАННОЕ
ИСПОЛЬЗОВАНИЕ
Техника уничт ож ает свящ енные ч а р ы вопреки интере­
сам конт ролирую щ их ее пользователей. Демократ ическое
царст во потребления отбирает у приспособлений и х м аги че­
скую ценность. Схож им образом царст во ор га н и за ц и и (тех­
н и к а для новы х т ехнологий) лиш ает новы е производит ель­
ны е силы и х подры вной и соблазнительной силы. Таким
образом , орган и за ц и я есть н и чт о иное , к а к о рган и зац и я
власт и в чист ом виде ( 1 ) . - Отчуж денное посредничество,
ст ановясь незаменимым, ослабляет человека. С оциальная
м а ск а скры вает существа и предметы. В ны неш них услови­
я х част ной собственности эт а м а ска превращ ает тех, кт о
ею прикры вает ся, в м ерт вы е предметы, в товар. П р и роды
больше нет. В новь от кры т ь природу зн а ч и т вновь изобрес­
т и ее к а к ценного п рот ивн ика, создав новы е социальны е от­
ношения. Р азви т и е технологической базы создает т рещ ины
н а поверхност и ст арого иерархического общества (2).

76

1
Равная нехватка больно бьет и по доиндустриальным цивилизациям, где до сих пор умирают от голода,
и по машинным цивилизациям, где уже умирают от
скуки. Любой рай является искусственным. Богатой,
несмотря на табу и ритуалы, жизни аборигена с остро­
ва Тробриан угрожает эпидемия оспы; жизни средне­
статистического шведа, бедной, несмотря на комфорт,
угрожают самоубийство и болезни выживания.
Первые биения промышленной машины сопрово­
ждены пасторальными идиллиями Руссо. Идеология
прогресса, как у Кондорсе или Смита, появляется из
старого мифа о четырех веках. Железный век пред­
шествует золотому, и казалось «естественным», что
прогресс должен происходить как возвращение: он
должен вновь вернуться к невинности, предшество­
вавшей первородному греху.
Вере в магическую силу технологий сопутствует ее
противоположность—движение десакрализации. Ма­
шина—это модель разума. Ее провода, передатчики,
переплетения не скрывают ничего таинственного,

все вполне объяснимо, но в то же время машина пред­
ставляет собой чудо, которое должно перенести чело­
века в царство счастья и свободы. Кроме того, двой­
ственность служит хозяевам: мистика блаженного
грядущего на различных уровнях оправдывает сегод­
няшнюю рациональную эксплуатацию. Следователь­
но, веру в прогресс расшатывает не столько десакра­
лизация, сколько бесчеловечное использование
технического потенциала, который использует мис­
тика. В то время как трудовые классы и малоразвитые
народы демонстрируют медленно изживаемую бед­
ность, либеральная идеология и ее продолжение —со­
циализм —обильно подпитывают стремление к про­
грессу. Но век спустя после прозрения лионских
рабочих, разрушивших ткацкие станки, разразился
общий кризис , который на этот раз
возник из кризиса тяжелой промыш­ 1 Речь идет о Великой Де­
ленности. Фашистские репрессии, прессии. — Примеч. науч.
тупая мечта о возвращении к ремес­ ред.
2 Главный герой фарса
ленничеству и цеховому устройству, Альфреда Жарри
арийскому «благородному дикарю» в (1 8 7 3 -1 9 0 7 ) «Король Убю»
(1887, поставлен в 1896),
духе папаши Убю2
Сегодня обещания старого инду­ самодовольный, недалекий
грани идиотизма) обыстриального общества струятся лив­ (на
ватель-матершинник, с куч­
нем потребительских товаров, кото­ кой подобных себе захва­
рый никто не рискнет назвать тивший престол Польши,
манной небесной. Только превозмо­ начавший войну с Россией и
вскоре свергнутый. — При­
гая себя, можно верить в магию п р и ­ меч.
науч. ред.
способлений , так же, как когда-то вери­
ли в магию производительных сил. Есть поэмы о
паровом молоте, но невозможно представить себе по­
эму о миксере. Массовое производство предметов,
служащих комфорту—если верить рекламе, одинако­
во революционных, —дало последней деревенщине
право судить о чудесах техники с тем же восхищени­
ем, с каким он похлопывает по заду привлекательную
официантку. Даже если человек высадится на Марсе,
это не произведет на него никакого впечатления.
Надо признать, упряжь с вожжами, паровой двига­
тель, электричество, ядерная энергия нарушили и из­
менили устройство общества. Тщетно ожидать сегодT T tr V É »

ТТ*Э T T Q ТТТТ/Т

ня, что новые производительные силы радикально из­
менят способы производства. Расцвет технологий
привел к рождению синтетической супертехнологии,
что, возможно, так же важно, как и социальное уст­
ройство—этот первый технический синтез, основан­
ный на заре времен. Даже еще важнее, поскольку, от­
нятая у своих хозяев, кибернетика освободила бы
человеческие группы от труда и социального отчужде­
ния. Именно таким был проект Шарля Фурье в эпоху,
когда утопия все еще была возможной.
Но между Фурье и кибернетиками, которые конт­
ролируют эксплуатацию техники, пролегает расстоя­
ние от свободы до рабства. Казалось бы, кибернети­
ческий проект достаточно совершенен для того,
чтобы разрешить весь свод проблем, поставленных
появлением новой технологии. Ни больше ни мень­
ше, так как:
1) нечего больше ждать от производственных сил
в их постоянной эволюции, нечего больше ждать от
потребительских товаров в их постоянном умноже­
нии. Больше дифирамбов и од музыкальным кондици­
онерам, больше гимнов микроволновке! Вот она,
новая усталость, которая уже настолько явно проявля­
ется, что рискует рано или поздно превратиться в
критику Системы.
2) вся гибкость кибернетического синтеза никогда
не сможет скрыть, что он является лишь высшим син­
тезом различных форм правления человечеством и
их последней стадией. Как он замаскирует отчужде­
ние, которое ни одна власть не смогла защитить от
оружия критики и от критики оружием? Платить вла­
сти—все равно что делать крокодилов умнее.
Закладывая основы совершенной власти, киберне­
тики стимулируют только совершенствование отрица­
ния. Их программирование новой технологии разо­
бьется об эти самые технологии, подорванные другим
типом организации. Революционной организацией.

2
Технократическая организация поднимает техниче­
ское посредничество до его вершины. Давно известно,

что рабовладелец овладевает объективным миром с по­
мощью раба; что орудие труда отчуждает работника
лишь с того момента, как оно начинает принадлежать
его хозяину. Точно так же в потреблении товары не
имеют ничего отчуждающего в самих себе, однако на­
вязывание выбора и их идеологическая оболочка соз­
дают отчуждение покупателей. Орудие производства,
обусловленный выбор потребления становятся опора­
ми лжи, посредниками, которые, побуждая человека—
производителя и потребителя —действовать иллюзорно
в реальной пассивност и , превращают его в полностью
зависимое существо. Узурпированное посредничество
отделяет личность от самой себя, от ее желаний, снов,
воли к жизни; и люди начинают верить мифу, по кото­
рому они ничего не могут добиться без власти, ими
правящей. Там, где власти не удается парализовать во­
лю путем ограничений, она парализует ее предложени­
ем—навязывая всем свои же собственные костыли.
Власть как универсальное посредничество дожидается
лишь кибернетического крещения, которое приведет
ее к состоянию тотальности. Но нет тотальной власти,
есть лишь власть тоталитарная. Система не может
стать священной, когда священники—шуты.
В силу своей постижимости через отчужденное по­
средничество (орудие труда, мысль, фальсифициро­
ванные потребности) объективный мир (или, если
хотите, природа) в итоге оказался окружен неким эк­
раном, который парадоксальным образом отчуждает
человека в той мере, в какой он изменяет его и изме­
няется сам. Паутина общественных отношений нерас­
торжимо опутывает царство природы. То, что сегодня
называется «натуральным», такое же искусственное,
как «натуральная» парфюмерия. Инструменты п р а к ­
т и ки не принадлежат тем, кто осуществляет п р а к т и ­
ку , рабочим, и это явно происходит из-за того, что ту­
манность, отделяющая человека от самого себя и от
природы, стала частью человека и природы. Нет при­
роды, которую можно заново открыть, но есть приро­
да, которую можно переделать, перестроить.
Поиск истинной природы, естественной жизни,
яростно противостоящий общественной идеологии,

является одной из наиболее трогательных наивно­
стей революционного пролетариата, анархистов и та­
ких замечательных фигур, как молодой Вильгельм
Райх, например.
В царстве эксплуатации человека человеком реаль­
ное преобразование природы происходит только че­
рез реальное преобразование общественной лжи. Че­
ловек и природа никогда не сталкивались лицом к
лицу в своей борьбе друг с другом. Посредничество
иерархической социальной власти и ее организации
видимостей объединяет и разделяет их. Преобразо­
вать природу значит обобществить ее, но природа бы­
ла обобществлена плохо. Нет другой природы, кроме
общественной, потому что история никогда не знала
общества без власти.
Является ли землетрясение естественным феноме­
ном? Воздействуя на людей, оно воздействует на них
исключительно в сфере общественного отчуждения.
Что такое землетрясение само по себе? Если в тот мо­
мент, когда пишутся эти строки, происходит сириусотрясение, безвозвратно изменяющее его рельеф3, но
проигнорированное всей Вселенной, кому до него бу­
дет дело, кроме метафизиков в университетах и дру­
гих центрах чистой мысли?
3 Здесь автор, конечно, оши­
Смерть также наносит удар по лю­
бается, относя звезду Сири­
дям в общественном измерении. Не
ус к числу планет. — Примеч. науч. ред.
только потому, что энергия и богатство, поглощенные военной горяч­
кой и капиталистической или бюрократической анар­
хией, чем-то особенным помогают научной борьбе со
смертью, но в первую очередь из-за того, что бульон
культуры, в котором развиваются бактерии смерти,
варится, с благословения науки, в гигантской лабора­
тории общества ( стресс, нервное истощение, условно­
сти, рак, излечимые болезни). Только животные все
еще имеют право на естественную смерть...
Будут ли люди, отделившиеся от высших живот­
ных на пути истории, сожалеть об утраченном есте­
ственном контакте с природой? Полагаю, это ин­
фантилизм, удачно применимый
к поиску
естественного. Но, обогащенное и повернутое
80

вспять, подобное желание означает преодоление 30
тысяч лет истории.
В настоящее время перед нами поставлена задача:
сотворить новую природу как достойного противни­
ка, что значит вновь обобществить ее, высвободив
технический комплекс из отчуждения, отобрав его у
менеджеров и специалистов. Природа не примет зна­
чение достойного противника без социального разотчуждения в лоне цивилизации, «тысячекратно прево­
сходящей» нынешнюю, в которой созидательность
человека не будет наталкиваться, как на первое пре­
пятствие для своей экспансии, на самого человека.
***
Техническая организация не поддается давлению
внешней силы. Ее крах будет результатом внутренне­
го кризиса. Далекая от наказания за прометеевскую
волю, она, напротив, зачахнет оттого, что так и не ос­
вободилась от диалектики «хозяин —раб». Даже если
кибернетики когда-нибудь придут к власти, им будет
слишком трудно править. В словах чернокожего рабо­
чего, сказанных белому начальнику (Presence Africai­
ne, 1956), уже содержатся самые многообещающие
перспективы: «Когда мы впервые увидели ваши грузо­
вик и ваши самолеты, мы подумали, что вы боги, но
через несколько лет мы научились водить ваши грузо­
вики и скоро научимся управлять вашими самолета­
ми. Мы поняли, что больше всего вам интересно де­
лать грузовики и самолеты, чтобы получить за них
деньги. А нам интересно, какая от этих грузовиков и
самолетов польза. Так что вы —наши кузнецы».

ГЛАВА 10. ЦАРСТВО КОЛИЧЕСТВЕННОГО
Экономические им п ерат и вы стремятся навязат ь всей со­
вокупност и человеческого поведения т овар к а к эт алон. К о ­
личест венное изобилие должно зан ят ь место качест ва , но
даж е количество должно находит ься в соответствии с кво­
той или с эконом ическими требованиями. М и ф основан н а
качест ве , и д ео л о ги я -н а количестве. Идеологическое насыщ е­
н и е - э т о раздробление н а мелкие прот иворечивы е количест­
в а , неспособные избежать н и саморазруш ения , н и разруш е­
ни я качест венной негат ивност ью народного от каза ( 1 ) . Количест венное и линейное неразделимы. Л ин ей ное измере­
ние времени и линейное измерение ж изни определяют вы ж и­
вание; последовательность взаим озам еняем ы х моментов.
Э т и ли н и и составляют хаот ическую геометрию власт и (2).

1
Система коммерческих обменов дошла до того,
что начала править повседневными отношениями че­
ловека с самим собой и с себе подобными. Всей сово­
купностью частной и общественной жизни правит ко­
личественное.
«Я не знаю, что такое человек,—
1 Пьеса Б. Брехта. - П р и признается купец в «Исключении и
меч. ред.
правиле»1, —я знаю только его цену».
В той мере, в какой личность призна­
ет власть и позволяет ей существовать, власть кроит
ее по своей мерке, приводя в соответствие со своими
эталонами. Что такое личность для авторитарной си­
стемы? Точка, надлежащим образом расположенная в
пространстве. Система, конечно же, ее признает, но
ставит на место точным определением значений по
осям абсцисс и ординат.
Рассчитанная способность человека производить
или заставлять производить, потреблять или застав­
лять потреблять удивительным образом конкретизи­
рует это выражение, столь дорогое нашим филосо­
фам (и столь характерное для их миссии): мера
человека. Даже скромное удовольствие от автомо­
бильной прогулки по сельской местности обычно из­
меряется в километрах пробега, достигнутой скоро-

сти и количестве сожженного горючего. Скорость, с
какой экономические императивы овладевают чувст­
вами, страстями и их фальсификатами, приведет к то­
му, что у человека скоро больше ничего не останется,
кроме воспоминаний о бытии. История, где живут в
ретроспективе, будет утешать в выживании. Как ис­
тинная радость может продержаться в измеримом и
измеренном пространстве-времени? Ценой еще одно­
го франка. В лучшем случае это будет скучное удоволь­
ствие того-кто-при-своих-деньгах, оплаченное по так­
се. Только предметы измеримы; вот почему любой
обмен овеществляет.
* * *

Все, что остается от страсти и неуемного поиска
наслаждения, вырождается в серию однообразно-ме­
ханических действий в ритме, от которого тщетно
ожидать ускорения, способного достичь хотя бы по­
добия оргазма. Погоня за переменчивым Эросом круг­
лосуточной любви повсюду уродует истинный лик на­
слаждения.
Качественное медленно принимает аспект беско­
нечного количественного, бесконечной серии, чей
финал всегда является отрицанием наслаждения, как
у Дон-Жуана. И все же если современное общество
поощряет неудовлетворенность в таком стиле, оно
предоставляет этой неутолимой жажде полную свобо­
ду для опустошения и бредовых фантазий! Все согла­
сятся, что в жизни бездельника, возможно, несколько
разочарованного, но наслаждающегося на досуге всем
тем, что придает наслаждение пассивности, есть оп­
ределенное очарование —сераль красивых девушек и
прекрасных умов, редчайшие наркотики, изысканные
блюда, крепкие напитки и нежные ароматы; —челове­
ка, говорю я, склонного не столько к изменению жиз­
ни, сколько к поиску убежища во всем том, что есть в
ней притягательного; развратника утонченного стиля
(у свиней есть лишь их манера наслаждаться)? Но хва­
тит! Нет сегодня человека, перед которым стоял бы
подобный выбор: на Востоке и на Западе отмерено са­
мо количество. Финансовый магнат, которому остал-

ся бы лишь месяц жизни, все же отказался бы спус­
тить все свое состояние в одной гигантской оргии.
Мораль прибыли и обмена не отпускает свою добычу;
капиталистическая экономика на службе семьи назы­
вается бережливостью.
И, тем не менее, как удачно для мистификации,
что качественное оказалось заключено в оболочку ко­
личественного, то есть оставило множество возмож­
ностей для иллюзии существования многочисленных
миров. Причислить обмен к дару, увидеть расцвет
всех приключений между Землей и Небом (эти—Ж и­
ля де Рэ, те —Данте) стало как раз тем, что заказано
буржуазному классу, от чего он отказался во имя ком­
мерции и индустрии. И к какой же тоске он себя этим
приговорил! Ничтожный, но драгоценный катализа­
тор—всё и в то же время ничто, —благодаря которому
общество без классов и без авторитарной власти реа­
лизует мечты своего аристократического детства.
Унитарные феодальные и первобытные общества
обладали качественным мифическим и мистифициру­
ющим элементом —первостепенной важностью веры.
Как только буржуазия разорвала единство власти и
Бога, у нее не осталось в руках ничего, кроме фраг­
ментов и крупиц власти. Увы, без унитарности нет ка­
чественного! Демократия —это власть, ограниченная
подавляющим большинством, и ограниченная власть
подавляющего большинства. Великие идеологии
слишком оставляют веру ради количества. Что такое
Родина? Сегодня это несколько тысяч старых солдат.
А что Маркс и Энгельс называли «нашей партией»?
Сегодня это несколько тысяч голосов на выборах, не­
сколько тысяч расклейщиков афиш, это —массовая
партия.
Фактически, сущность идеологии заключается в
количестве; она является лишь идеей, повторенной
огромное количество раз (условный рефлекс) в про­
странстве, которое захватывают потребители. Идео­
логия, информация, культура все больше и больше ут­
рачивают свое содержание и становятся количеством
в чистом виде. Чем информация менее важна, тем ча­
ще она повторяется и тем больше она отвлекает лю-

дей от их реальных проблем. Но мы далеки от грубой
лжи Геббельса, говорившего, что чем ложь чудовищ­
нее, тем в нее больше верят. Идеология надувательст­
ва одинаково убедительно предлагает сотню книг в
мягкой обложке, сотню стиральных порошков, сотню
политических концепций, в предпочтительности ко­
торых она каждый раз убеждает. В самой идеологии
количество уничтожается количеством; условия си­
лой выталкивают друг друга. Как обнаружить свойст­
ва качественного, способные сдвигать горы?
Противоречивое обусловливание, напротив, рис­
кует закончиться травмой, комплексом, радикальным
отказом от промывания мозгов. Конечно, существует
еще один способ: оставить обусловленному человеку
заботу судить о том, какой из двух обманов ближе к
правде, поставить перед ним фальшивые вопросы,
поднять фальшивые дилеммы. Тщетность таких от­
клонений ничтожна по сравнению с болезнью выжи­
вания, которую вызывает общество потребления у
своих членов. Каждое мгновение из скуки может ро­
диться неукротимое отрицание однообразия. Собы­
тия в Уоттсе, Стокгольме и Амстердаме продемонст­
рировали, что малейшего предлога достаточно для
того, чтобы вызвать кризис общего благополучия. Ка­
кое количество лжи способен уничтожить один-единственный жест революционной поэзии! От Вильи до
Лумумбы, от Стокгольма до Уоттса качественные вол­
нения радикализируют массы, поскольку они рожде­
ны в радикальности мас, и исправляют границы под­
чиненности и озверения.

2
При унитарных режимах священное скрепляло об­
щественную пирамиду, любое существо в которой —от
сеньора до слуги —занимало свое место в соответст­
вии с волей Провидения, мировым порядком и удо­
вольствием короля. Здание это, разъеденное ядови­
той критикой молодой буржуазии, перестало быть
прочным, не уничтожив при этом тень божественной
иерархии. Разобранная пирамида, далекая от уничто­
жения бесчеловечного, фрагментирует его. Различи-

ма абсолютизация мелких отдельных существ, малень­
ких «граждан», появившихся на свет благодаря соци­
альной атомизации; воспаленное воображение эго­
центризма возводит во вселенной то, что уже
содержится в одной точке, схожей с тысячами дру­
гих, со свободными песчинками, равными и братски­
ми, суетящимися здесь и там, подобно множеству му­
равьев, когда разрушены лабиринты муравейника.
Остались только такие линии, которые стали толпа­
ми с тех пор, как Бог перестал предлагать им точку
сближения, линии, что переплелись и распались в яв­
ном беспорядке. Ничто не ошибается: несмотря на
анархию конкуренции и индивидуалистическое оди­
ночество, интересы класса и касты соединяются,
выстраивая линии, соперничающие с божественной
геометрией, но нетерпеливо обретающие свою после­
довательность.
Итак, последовательность унитарной власти, хотя
и основанной на божественном принципе, является
ощутимой последовательностью, переживаемой каж­
дым лично. Материальный принцип фрагментарной
власти парадоксальным образом не представляет аб­
страктную последовательность. Как организация эко­
номического выживания безболезненно заменит им­
манентного Бога, присутствующего всюду и всюду
призываемого в свидетели действий, полностью ли­
шенных значимости (когда режут хлеб, чихают...)?
Предположим, что светское правительство сможет с
помощью кибернетиков стать равным по всемогуще­
ству (довольно относительному) феодальному господ­
ству, обеспечивавшему мифическую и поэтичную ат­
мосферу, которой была окружена жизнь феодальных
общин, и придать им каким-то образом третье измере­
ние. Как? Буржуазия точно и прочно попалась в ло­
вушку полуреволюции.
***
Количественное и линейное смешиваются друг с
другом. Качественное поливалентно, количественное
однозначно. Разбитая жизнь становится линией жиз­
ни.
86

Сияющее восхождение души к небесам сменилось
смехотворными перспективами будущего. Больше не
существуют циклические времена прежних обществ,
время —это нить; от рождения до смерти, от воспоми­
наний о прошлом к ожиданиям будущего, вечное вы­
живание тащит за собой последовательность момен­
тов и гибридного настоящего, в равной мере
перегрызаемого временем, которое ушло, и време­
нем, которое грядет. Чувство жизни в симбиозе с ко­
смическими силами —это чувство одновременности —
открыло перед нашими предками радости, которые
наше преходящее п ребы вани е в эт ом м и ре неспособно
нам дать. Что остается от такой радости? Временное
головокружение, попытка идти в ногу со временем.
Человек своего времени, как говорят о себе те, кто
делает из него коммерцию.
Не нужно сожалеть о циклическом времени, вре­
мени мистики, но неплохо было бы внести в него по­
правки, поставив в его центре человека, а не божест­
венное животное. Человек не находится в центре
настоящего времени; он является в нем лишь точкой.
Линия времени состоит из последовательности то­
чек, в котором каждая из них, взятая вне зависимо­
сти от других, абсолют, хотя и вновь и вновь повто­
ряемый абсолют. Поскольку они все находятся на
одной и той же линии, все действия, все моменты
принимают одну и ту же значимость. Вот в чем про­
заичность. Царство количественного —это царство
одного и того же. Разве одинаковые клетки не взаимозаменимы? Отделенные друг от друга —и таким об­
разом отделенные от самого человека —моменты вы­
живания следуют друг за другом, напоминая друг
друга, подобно тому, как следуют друг за другом, на­
поминая друг друга специализированные виды пове­
дения, соответствующие им роли. Любовью занима­
ются точно так же, как ездят на мотоцикле.
У каждого момента есть свой стереотип, и фрагмен­
ты времени импортируют фрагменты людей в неис­
правимое прошлое.
Чего ради метать жемчуг в надежде нанизать колье
воспоминаний! Если бы изобилие жемчужин могло

разорвать нить —но нет! Момент за моментом, время
течет, все утрачивается, ничего не создается...
Я хочу не последовательности моментов, но одно­
го грандиозного момента. Переживаемой тотально­
сти, которая не знает длительностии. Нависающее
время, в котором я пребываю, является лишь време­
нем моего старения. Но, тем не менее, поскольку для
того, чтобы жить, нужно и выживать, в этом времени,
само собой, коренятся виртуальные, возможные мо­
менты. Объединять моменты, извлекать из них удо­
вольствие, добиваться исполнения обещаний жизни
уже становится уроком в построении «ситуаций».
***
Индивидуальные линии выживания пересекаются,
сталкиваются и сочетаются. Каждая устанавливает
пределы перед свободой других, проекты аннулируют
друг друга во имя собственной автономии. Такова ос­
нова геометрии фрагментарной власти.
Люди верят, что живут в этом мире, и фактически
распределяются в одной перспективе. Уже не в одно­
временной перспективе первобытных художников,
но в рациональной перспективе Возрождения. Взгля­
ды, мысли, действия с трудом избегают притяжения
удаленной и удаляющейся точки, приказывающей им
и правящей ими; расставляющей их по местам в об­
щем спектакле. Власть —это величайший урбанист.
Она фрагментирует частное и общественное выжива­
ние, она закупает по низкой цене пустующие земли,
допуская строительство только в соответствии со сво­
ими нормами. Она сама строит для того, чтобы экс­
проприировать у каждого его собственную шкуру. Она
строит с тяжеловесностью, которой завидуют строи­
тели ее городов, превращающие ста­
2 Зона новой городской за­
ринные обиталища святой иерархии
стройки; во Франции 60-х
в зоны менеджеров, кварталы служа­
такое же нарицательное по­
щих и рабочие районы (как Муран2).
нятие, как в СССР 60-х —
Переустройство жизни, преобра­
Черемушки. — Притч, науч. ред.
зование мира: одна и та же воля.

ГЛАВА 11. АБСТРАКТНОЕ ПОСРЕДНИЧЕСТВО
И ОПОСРЕДОВАННАЯ АБСТРАКТНОСТЬ
Сегодня реальност ь закл ю чен а в м ет аф изике , к а к когдато она бы ла заклю чена в т еологии. Способ видения, н а вя ­
за н н ы й власт ью , «абст рагирует » посредничест во от его из­
н ачальн ой ф ун кц и и , кот орая заклю чает ся в продлении
переж иваем ы х потребностей в реальност и. Н о посредниче­
ство ни когда не теряет ф акт ического к о н т а кт а с ж изнью,
оно сопрот ивляет ся прит яж ению авт ори т арного лагеря.
Точка сопрот ивления субъективна. Д о сих п ор м ет аф и зи ки
лиш ь орган и зовы вали мир, кот оры й мож но изм енит ь лиш ь
наперекор им (1). -Ц а р с т в о гаран т и р о ва н н о го вы ж и ван и я
медленно подры вает веру в необходимость власт и ( 2 ) . - Т а к
проявляет ся раст ущ ее от ри ц ан и е тех форм, чт о п р а вя т
нам и, от ри цан ие и х властвующ его п р и н ц и п а ( 3 ) . - Р а д и ­
кальн ая теория, единст венная га р а н т и я последовательно­
ст и эт ого от ри цан ия, распрост раняет ся в м ассах постоль­
ку, поскольку она р а зви ва ет и х сп онт анную творческую
созидательность. «Р еволю ц и он н ая » идеология являет ся тео­
рией, усвоенной н ач а л ьн и к а м и . Слова существуют н а гр а ­
н и це между волей к ж изни и ее подавлением; и х польза оп­
ределяет и х смысл; ист ория конт ролирует способы их
использования. И ст орический кри зи с я зы к а являет ся зн а ­
ком возмож ного преодоления путем п оэзи и действия, пут ем
большой и гры зн ачен и ям и (4).

1
Что это за тупик, в котором я могу лишь потерять­
ся в поисках самого себя? Что это за стена, отделяю­
щая меня от самого себя под предлогом моей защиты?
И как мне найти себя в составляющей меня рассыпа­
ющейся мозаике? Я пробираюсь к непонятной неуве­
ренности в том, что я когда-либо познаю себя. Слов­
но в проложенную колею, мои мысли и эмоции
укладываются в контуры мысленного пейзажа, кото­
рый, как они полагают, они создают, но который в
действительности моделирует их. Абсурдная сила—
тем более абсурдная, что она записана в реальности
мира и кажется неопровержимой,—заставляет меня
прыгать без остановки, чтобы достичь твердой поч-

вы, которую мои ноги и не думали оставлять. И благо­
даря этим бесполезным прыжкам к самому себе мое
настоящее ускользает от меня; чаще всего я живу в от­
рыве от настоящего себя, в соответствии с ритмом
мертвого времени.
Удивительно, насколько плохо, на мой взгляд, лю­
ди видят, как в определенные эпохи мир принимает
ф орм ы господствующей метафизики. Вера в Бога или
дьявола, такая эфемерная сама по себе, превращает
призраки и того, и другого в живую реальность, как
только общество посчитает их достаточно настоящи­
ми для того, чтобы вдохновлять тексты своих зако­
нов. Точно так же эфемерное различие между причи­
ной и следствием смогло править обществом, где
человеческое поведение и общественные явления бы­
ли описаны в терминах причины и следствия. И все
же человек до сих пор не должен недооценивать ано­
мальной дихотомии между мыслью и действием, тео­
рией и практикой, реальным и воображаемым... Эти
идеи являются организационными силами. Мир
лжи —реальный мир, в котором убивают и гибнут от
рук убийц, лучше не забывать об этом. Хорошо совре­
менным философам со всезнающей улыбкой, которая
скрывает их посредственность, иронизировать о за­
гнивании философии: они по крайней мере знают,
что мир все еще остается философской конструкци­
ей, великим идеологическим конфузом. Мы выжива­
ем в метафизическом пейзаже. Абстрактное и отчуж­
дающее посредничество, отдаляющее меня от самого
себя, ужасно конкретно.
Кусок Бога, пожалованный человеку —Милосер­
дие—пережил самого Бога, милосердие стало свет­
ским. Оставив теологию ради метафизики, оно оста­
лось вживленным в индивидуального человека,
подобно провожатому, как своего рода внутреннее
правление. Когда во фрейдистском образном ряду чу­
довище «суперэго» заслоняет «эго», фрейдизм не
столько поддается соблазну излишнего упрощения,
сколько отказывается продолжать поиск дальше —в
социальном происхождении ограничений (это хоро­
шо понял Райх). Из-за того, что люди отделены не

только друг от друга, но и от самих себя, ими может
править угнетение. Людей отделяют от самих себя и
ослабляют фальшивые связи, которые объединяют их
с властью, укрепленной благодаря этому и избранной
ими в качестве защитника, в качестве от ца.
«Посредничество, —сказал Гегель, —это тождест­
венность самому-себе-в-движении». Но в движении
можно утратить себя. И когда Гегель добавляет: «Это
движение ум и р а н и я и ст ановления »1,
то нельзя изменить ни единого сло­ 1 Именно такого высказыва­
ния у Гегеля найти не уда­
ва, чтобы в соответствии с перспек­ лось
(к слову сказать, в нем
тивой, в которую помещены эти сло­ использована нехарактер­
ва —перспективой
тоталитарной ная для Гегеля терминоло­
власти или тотального человека, — ги я ).— Примеч. науч. ред.
радикально не изменился смысл.
Избежав моего контроля, посредничество стано­
вится еще одним шагом к отчуждению и бесчеловеч­
ности и приводит меня на путь, в который я не верю.
Энгельс справедливо продемонстрировал, что камень
как фрагмент природы, чуждый человеку, стал челове­
ческим, как только человек взял его в руку и использо­
вал в качестве орудия (причем камень, в свою очередь,
очеловечил руку гоминида). Но как только орудием за­
владевают мэтр, патрон, комиссия по п ла н и р о ва н и ю ,
руководящая организация, оно утрачивает свое значе­
ние, используя действия того, в чьих оно руках, в чу­
жих целях. То, что верно в отношении орудий труда,
верно в отношении всех видов посредничества.
Точно так же как Бог правил Милосердием и кон­
сультировал его, принцип власти магнитом притягива­
ет к себе наибольшее количество видов посредничест­
ва. Власть —это сумма отчужденных и отчуждающих
посредничеств. Наука (scientia theologiae ancilla2) осуществила преобразо­ 2 Наука — служанка бого­
словия (лат.).
вание божественной лжи в руководств
во по эксплуатации, в организованную абстракцию,
возвращая этому слову его этимологическое значение—
ab-trahere, вытаскивать наружу.
Индивид тратит энергию на самореализацию, на
существование в мире, соответствующем его желани­
ям и мечтам, но внезапно тормозит, замирает, энергия

его переключается на другие каналы, интегрируется.
Реализация меняет план, отходит от жизни, устремля­
ется к трансцендентному.
Однако механизм абстрагирования никогда не под­
чиняется только и исключительно принципу власти.
Как бы ни уменьшало человека его похищенное по­
средничество, человек все еще может войти в лаби­
ринт власти с оружием и агрессивной волей Тесея. Ес­
ли он доходит до точки потери себя —это из-за того,
что он уже потерял свою Ариадну, свою хрупкую связь
с реальной жизнью, желание быть самим собой. Толь­
ко неразрывная связь между теорией и практикой по­
зволяет ему надеяться на то, что он положит конец
всем двойственностям, всей власти человека над чело­
веком и установит царство целостности.
Человечество не склоняется к бесчеловечному без
сопротивления, без борьбы. Где находится поле боя?
Оно всегда—в непосредственном продлении реальной
жизни, в спонтанности. Не то чтобы я противопостав­
лял здесь абстрактному посредничеству дикую, инстин­
ктивную спонтанность —это было бы лишь воспроизве­
дением на более высоком уровне примитивного выбора
между чистым размышлением и упертым активизмом,
разъединением теории и практики. Адекватная тактика
состоит скорее в начале наступления как раз там, где
устроили свою засаду грабители жизни, на границе из­
вращения любого покушения на действие и его продле­
ние, в тот самый момент, когда спонтанное действие
лишается своего значения через непонимание и недо­
понимание. Здесь, в этом мизерном мгновении всеох­
ватной панорамы —единое усилие сознания как потреб­
ности воли к жизни и то, что уготовила социальная
организация: реальная жизнь и интеграция ее механиз­
мами авторитаризма. С точки сопротивления открыва­
ется панорама субъективности. По тем же причинам
мое знание мира не имеет ценности до тех пор, пока я
не начинаю действовать, чтобы изменить мир.
2
Посредничество власти осуществляет постоянный
шантаж над непосредственным. Конечно, идея, что

действие не может быть осуществлено в совокупности
его значений, с точностью отражает реальность мира
нехватки, мира раздробленности, но в то же время ук­
репляет метафизический характер фактов их офици­
альной фальсификации. Фактически в этом общий
смысл следующих утверждений: «Начальники нужны
во всем», «Без власти человечество низвергнется в
варварство и хаос» и т.п. Действительно, традиция так
сильно искалечила человека, что, калеча себя, он ве­
рит, что следует закону природы. Может быть, то, что
человек забыл о своей утрате, сильнее всего приковы­
вает его к позорному столбу покорности. В любом слу­
чае, это соответствует менталитету раба—связывать
власть с единственно возможной формой жизни, с вы­
живанием. Потворство подобным чувствам прекрасно
укладывается в планы начальников.
В борьбе человеческого рода за выживание иерар­
хическая социальная организация безусловно вступи­
ла в завершающий этап. Сплочение коллектива вок­
руг своего вождя в какой-то момент истории
представляло самый верный, если не единственный,
шанс спасения. Но выживание давалось ценой нового
отчуждения; то, что спасло людей, лишило их свобо­
ды, сохраняя жизнь и предотвращая ее развитие. Фе­
одальные режимы выявили грубое противоречие: слу­
ги, полулюди и полузвери, жили рядом с кучкой
привилегированных, некоторые из которых изо всех
сил пытались получить индивидуальный доступ к изо­
билию и могуществу реальной жизни.
Феодализм мало заботился о выживании как тако­
вом: голод, эпидемии, массовая резня исключали
миллионы существ из лучшего из миров, нимало не
затронув поколения образованных людей и утончен­
ных развратников. Напротив, буржуазия обнаружила
в выживании первичный материал для своих эконо­
мических интересов. Необходимость обеспечивать
материальное существование является основополага­
ющим мотивом для промышленности и торговли. Не
будет преувеличением видеть в примате экономики,
этой догме буржуазного духа, источник ее знаменито­
го гуманизма. Если буржуа предпочитает человека

Богу, то только потому, что первый производит и по­
требляет, обеспечивает спрос и предложение. Боже­
ственная вселенная, предшествующая экономиче­
ской, так же ненавистна ему, как и полноценный
человек будущего.
Подпитывая выживание до тех пор, пока оно ис­
кусственным образом не разжиреет, общество потреб­
ления пробуждает новый аппетит к жизни. Повсюду,
где выживание гарантировано так же, как работа, ста­
рая защита превращается в препятствие. Борьба за
выживание не только не дает нам жить, но, становясь
борьбой без реальных требований, она угрожает са­
мому выживанию, делает опасным то, что было смеш­
ным. Если выживание не сбросит свою кожу, оно раз­
жиреет до такой степени, что мы задохнемся в его
шкуре.
Защита начальников утратила свой смысл с тех
пор, как механические заботы приспособлений теорети­
чески положили конец потребности в рабах. С этих
пор ultima ratio правителей стал мудро поддерживае­
мый террор термоядерного апофеоза. Мирное сосу­
ществование гарантирует их существование. Но суще­
ствование властителей больше не гарантирует
существование людей. Власть больше не защищает,
она сама защищается от всех. Спонтанное создание
человеком бесчеловечного стало сегодня лишь бесче­
ловечным запретом на созидание.
3
Каждый раз, когда откладывается полное и немед­
ленное достижение действия, власть усиливает свою
функцию великого посредника. Напротив, спонтан­
ная поэзия направлена против любого посредничест­
ва par excellence.
Обоснована схема, что аспект «суммы ограниче­
ний», характеризующий фрагментарную власть бур­
жуазного или советского типа, мало-помалу поглоща­
ется организацией, основанной на отчуждающем
посредничестве. Идеологическая зачарованность за­
менила штык. Этот усовершенствованный способ пра­
вления также вызывает в памяти кибернетических

программистов. Планируя и подавляя в соответствии
с благоразумными директивами технократических ле­
вых специалистов, мелких посредников (духовных ли­
деров, генералов-путчистов, сталинисто-франкистов
и прочих детишек папаши Убю), электронный Аргус
выстраивает свой абсолютизм и Welfare State. Но чем
больше отчуждаются посредники, тем большей стано­
вится жажда непосредственного, тем больше дикая
поэзия революционеров упраздняет все границы.
Власть в своей последней стадии достигает кульми­
нации в союзе абстрактного и конкретного. Уже абст­
рактная, власть все еще подобна гильотине. Лик это­
го мира, освященный ею, организован в соответствии
с метафизикой реального; и достаточно неприятны
верные философы, несущие свою службу в качестве
технократов, социологов, специалистов всех мастей.
Чистая форма, преследующая общество —это раз­
личимый лик смерти людей. Невротический страх не­
кроза, болезнь выживания, распространяется по мере
того, как реальная жизнь заменяется символами, фор­
мами, объектами, а отчужденное посредничество пре­
образует реальную жизнь в вещь, мумифицируя ее.
Это человек, или дерево, или камень... так пророче­
ски сказал Лотреамон.
Гомбрович отдает заслуженную дань уважения Фор­
ме, старой посреднице власти, заслуженно причис­
ленной сегодня к сонму руководящих указаний: «Вы
никогда не могли оценить как следует и заставить по­
нять других, какую огромную роль играет Форма в на­
шей жизни. Даже в психологии вы не смогли поста­
вить Форму на положенное ей место. Мы до сих пор
продолжаем думать, что нашим поведением правят
чувства, мысли или идеи, в то время как Форму мы
принимаем за безобидный орнамент или аксессуар.
И когда вдова, следуя за гробом своего мужа, тихо пла­
чет, мы думаем, что она плачет, потому что чувствует
боль своей утраты. Когда какой-нибудь инженер, врач
или адвокат убивает свою жену, своих детей или дру­
га, мы считаем, что к убийству его подтолкнули ин­
стинкты кровожадности и насилия. Когда какой-ни­
будь политик публично говорит глупости, путается

или врет, мы объясняем, что он дурак, потому что ту­
по изъясняется. Но в реальности дело обстоит так: че­
ловеческое существо самореализуется не в непосред­
ственной манере, соответствующей его природе, но
всегда через определенную Форму, и эта Форма, образ
существования, способ говорить и реагировать, про­
исходят не из него самого, но привнесены извне.
И вот один и тот же человек может проявлять то
мудрость, то глупость, быть кровожадным или ангело­
подобным, глубокомысленным или легковесным, сле­
дуя за предоставленной ему формой и в соответствии
с обстоятельствами... Когда вы сознательно противо­
поставите себя Форме? Когда вы перестанете отожде­
ствлять себя с тем, что определяет вас?»
4

В «Критике гегелевской философии права» Маркс
написал: «Теория становится материальной силой,
как только она овладевает массами. Теория способна
овладеть массами, когда она доказывает ad hominem,
а доказывает она ad hominem, когда становится ради­
кальной. Быть радикальным — зна­
чит понять вещь в ее корне. Но кор­
3 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч.
нем является для человека сам
T. 1. М., 1955. С. 422.
человек»3.
В общем, радикальная теория завладевает массами
потому, что в первую очередь она исходит от них. Бу­
дучи вместилищем спонтанной созидательности, она
ставит себе целью обеспечить разрушительность этой
силы. Это —революционная техника на службе у поэ­
зии. Любой анализ восстаний прошлого и настоящего,
произведенный вне воли к возобновлению еще более
последовательной и эффективной борьбы, фатальным
образом оказывает услугу врагу, вставая на сторону гос­
подствующей культуры. Нельзя рассуждать о мгнове­
ниях революции, если ты не готов пережить их при
первой же возможности. Вот простой критерий про­
верки громогласных заявлений планетарной левой.
Тот, кто знает, как положить конец революции,
всегда оказывается на виду, чтобы объяснить это тем,
кто совершил революцию. У них есть замечательные

96

причины объяснять ее и класть ей конец; по крайней
мере, это можно констатировать. Когда теория ус­
кользает от кузнецов революции, она оборачивается
против них. Она больше не служит им, она господ­
ствует над ними, она обусловливает их. То, что люди
не развили силой своего оружия, теперь развивает си­
лу тех, кто их разоружает. Ленинизм тоже объяснил
революцию ружейными залпами по кронштадтским
матросам и партизанам Махно. Идеология!
Когда власти усваивают теорию, она превращается
в их руках в идеологию, в аргументацию ad hominem
против самого человека. Радикальная теория исходит
от личности, существа, выступающего как субъект;
она завладевает массами благодаря всему, что есть со­
зидательного в каждом, благодаря созидательности,
воле к самореализации. Напротив, идеологическое
обусловливание является техническим управлением
бесчеловечностью, мерой вещей. Оно превращает
людей в предметы, не имеющие иного значения, кро­
ме Порядка, где они занимают свое место. Оно соби­
рает их для того, чтобы изолировать, превращая тол­
пу в скопление одиночеств.
Идеология —ложь языка; радикальная теория —
правда языка; конфликт между ними, будучи конфли­
ктом между человеком и тайной бесчеловечностью в
нем самом, предшествует преобразованию мира в че­
ловеческую реальность, так же как и его трансмута­
ции в метафизическую реальность. Все, что люди де­
лают и ломают, проходит через посредничество
языка. Семантическая сфера является основным по­
лем битвы, где противостоят друг другу воля к жизни
и дух покорности.
* * *

Это неравная битва. Слова служат власти лучше,
чем их используют люди; они служат ей вернее, чем
большая часть людей, тщательнее, чем прочие виды
посредничества (пространство, время, техника...).
Вся трансцендентность проистекает из языка, разра­
батывается в системе жестов и символов (слова, та­
нец, ритуал, музыка, скульптура, строительство...).

В момент, когда подвешенное, незавершенное дейст­
вие стремится к продлению в той форме, которой
она желает рано или поздно достичь, к реализации —
так же, как генератор трансформирует свою механи­
ческую энергию в электроэнергию, передаваемую за
километры, чтобы еще один мотор опять превратил
ее в механическую энергию,—язык захватывает ре­
альную жизнь, сковывает ее, опустошает ее от ее суб­
станции, абст рагирует ее. И категории готовы объя­
вить невразумительным, нонсенсом то, что не
укладывается в их схемы, призывает к существованию-во-власти нечто из небытия, потому что у него
еще нет места в лоне Порядка. Повторение жестов
признано основой идеологии.
И тем не менее, люди все еще пользуются словами
и жестами, пытаясь усовершенствовать свои фрагмен­
тарные действия. И коль скоро они это делают, суще­
ствует поэтический язык; язык реальной жизни, кото­
рый, по-моему, смешивается с радикальной теорией, с
теорией, завладевающей массами, становящейся мате­
риальной силой. Даже единая и направленная против
своей изначальной цели, поэзия рано или поздно до­
бивается своего. «Пролетарии всех стран...»—девиз,
из которого вышло сталинистское государство,—од­
нажды реализует бесклассовое общество. Ни один по­
этический жест никогда не может быть приручен
идеологией полностью.
Язык, отклоняющий радикальные, созидательные
действия, человеческие действия par excellence, после
их реализации становится антипоэзией, определяя
лингвистическую функцию власти как информацион­
ную науку. Эта информация является моделью фаль­
шивого общения, общения между неистинным, нежи­
вым. Мне кажется обоснованным следующий
принцип: как только язык перестает подчиняться воле
к реализации, он фальсифицирует общение; он не пе­
редает больше ничего, кроме фальшивого обещания
истины, зовущейся ложью. Но эта ложь —истина, ко­
торая разрушает меня, портит меня, подчиняет меня.
Жесты являются также последним пределом, от кото­
рого расходятся антагонистические перспективы, ко­

торые делят мир и конструируют его: перспектива
власти и перспектива воли к жизни. Каждое слово, ка­
ждая идея, каждый символ приобретают двойной
смысл. Некоторые из них, например, «отечество» или
униформа жандарма, чаще всего служат власти; но не
думайте, что при столкновении соперничающих идео­
логий или их простом износе из плохого торгаша мо­
жет получиться хороший анархист (при этом я думаю
о красивом названии, выбранном Бельгаригом для
своей газеты: «Анархия, газета Порядка»4).
Для господствующей семиологической системы —
то есть для системы господствующих
каст —существуют лишь торгашеские 4 В 1850 г. французский
публицист Ансельм Бельгазнаки, и король, как говорит Шалтай- риг
основал газету с таким
Болтай, платит вдвойне за слова, ко­ названием. — Примеч. науч.
торые он сам использует5. Но нет ред.
торгаша, который в глубине души не 5 В оригинале «Алисы в
мечтал бы однажды убить короля. Зазеркалье» таких слов у
нет. Очевид­
Нам, приговоренным ко лжи, нужно Шалтая-Болтая
но, Ванегейм пользовался
научиться разбавлять ее горькой французским переводом или
правдой. Агитатор и не действует пересказом. — Примеч. науч.
иначе: он придает своим словам и же­ ред.
стам вес живой реальности, переве­
шивающий всё остальное. Так он подрывает .
В общем, борьба за язык —это борьба за свободу
жить. За обращение перспективы вспять. В этой борь­
бе друг другу противостоят метафизические факты и
фактическая реальность, я хочу сказать: факты, поня­
тые статично в системе интерпретации мира, и фак­
ты, понятые в их становлении, в трансформирующей
их практ ике.
Власть нельзя свергнуть так же, как правительство.
Объединенный фронт против власти накрывает все
пространство повседневной жизни и вовлекает в
борьбу подавляющее большинство людей. Уметь жить
означает уметь не уступать ни пяди в борьбе против
самоотречения. Чтобы никто не недооценивал спо­
собности власти пичкать своих рабов словами до то­
го, что они становятся рабами ее слов.
Каким оружием мы располагаем для того, чтобы га­
рантировать свою свободу? Можно назвать три вида:

1. Информация, исправленная в русле поэзии —рас­
шифровка новостей, перевод официальных терминов
(«общество», становящееся в перспективе противопо­
ставленным власти, «рэкет» или «область иерархиче­
ской власти»), —в конечном итоге ведущая к составле­
нию глоссария или энциклопедии (Дидро хорошо
понял значение этого, так же как и ситуационисты).
2. Открытый диалог, язык диалектики; слова и все
формы незрелищной дискуссии.
3. То, что Якоб Бёме назвал «чувственным языком»
(sensualische Sprache), «потому что это ясное зеркало
чувств». И автор «Пути к Богу» уточняет: «В чувствен­
ном языке говорят все духи, у них нет потребности в
другом языке, потому что это язык природы». Если
вспомнить о том, что я назвал отдыхом природы, язык,
о котором говорит Бёме, ясно проявляется как язык
спонтанности, «действия», индивидуальной и коллек­
тивной поэзии; язык, расположенный
6 Поль Луи Брусе
на оси проекта реализации, выводя­
(1 8 4 4 -1 9 1 2 ) — видный дея­
щий реальную жизнь из «пещер исто­
тель анархистского и социа­
рии». С этим же связано то, что Поль
листического движения во
Брусе6 и Равашоль именовали «пропа­
Франции, участник Париж­
гандой действием».
ской Коммуны, затем —
анархист, друг Бакунина и
яростный враг Маркса, поз­
ж е — лидер поссибилистов
(противников классовой
борьбы), теоретик «муници­
пального социализма». Яв­
ляется автором понятия
«пропаганда действием». —
Примеч. науч. ред.

* * *

Существует молчаливое общение.
Оно хорошо известно влюбленным.
На этом этапе, как кажется, язык ут­
рачивает свое значение основного
посредника, мысль перестает отвле­
кать (уводя нас от самих себя), слова
и жесты представляются излишеством, роскошью, из­
быточностью. Вспомним всю эту аффектацию, с ее ба­
рочными слезами и ласками, которая кажется тем,
кто не находится под воздействием дурмана влюблен­
ности, такой смешной. Но, кроме того, именно это
прямое общение имел в виду Леотье, который в ответ
на вопрос судьи, скольких товарищей-анархистов он
знал в Париже, ответил: «Анархистам необязательно
знать друг друга, чтобы думать одинаково». Для ради­
кальных групп, способных достичь наивысшей теоре100

тической и живой последовательности, слова и н огда
получают привилегию играть и заниматься любовью.
Тождество эротики и общения.
Здесь я открываю скобки. Часто отмечают, что ис­
тория движется вспять; проблема языка становится
поверхностной, язык-игра доказывает это вновь. Те­
чение барокко перелистывает всю историю мысли,
играет словами и жестами с подрывным намерением
нарушить семиологический порядок и Порядок вооб­
ще. Серия покушений на язык, кото­
рую открыл Жан-Пьер Бриссе7 и 7 Жан-Пьер Бриссе (1837
продолжили орды иконоборцев, дос­ или 1845 — 1923 или
1914) — французский лите­
тигла своего апогея в дадаистском ратор, вел жизнь маргинала,
взрыве. Воля к избавлению от жес­ не был замечен читателями,
тов, мысли, слов, в 1916-м впервые умер в безвестности. Пос­
совпала с реальным кризисом обще­ мертно открыт сюрреалиста­
и провозглашен одним из
ния. Ликвидация языка, которая так ми
предшественников сюрреа­
часто предпринималась на уровне лизма.— Примеч. науч. ред.
чистой мысли, наконец-то смогла ре­
ализоваться исторически.
В эпоху, которая все еще сохраняла свою трансцен­
дентальную веру в язык и в Бога, господина всей
трансцендентности, сомнения в жестах могли привес­
ти лишь к террористической деятельности. С момен­
та, когда кризис человеческих отношений разорвал в
клочья единую сеть мифического общения, атака на
язык встала на революционные рельсы. Очень хоте­
лось бы сказать в манере Гегеля, что разложение язы­
ка выбрало движение Дада для того, чтобы открыть­
ся сознанию людей. При унитарном режиме та же
самая воля к игре с жестами осталась без отклика, в
определенном смысле преданная историей. Выстав­
ляя на свет фальсифицированное общение, движение
Дада вышло на стадию преодоления языка, поиска по­
эзии. Язык мифа и язык зрелища сегодня уступают до­
рогу реальности, заключенной в них: языку фактов.
Этот язык, содержащий в себе критику всех способов
выражения, несет в себе свою самокритику. Бедные
недо-дадаисты! Не уразумев того, что дадаизм обяза­
тельно подразумевал это преодоление, они продолжа­
ли нудно повторять, что наши диалоги —это диалоги
101

глухих. А это равнозначно роли жирного червя в спе­
ктакле культурного разложения.
***
Язык полноценного человека будет полноценным
языком; возможно, концом старого языка слов. Изоб­
ретать этот язык значит преобразовывать человека
прямо в его бессознательном. Во фрагментарной мо­
заике мыслей, слов, действий полноценность проры­
вается через неполноценность. Мы вынуждены будем
говорить до тех пор, пока дела не позволят нам обхо­
диться без этого.

102

ГЛАВА 12. ЖЕРТВЕННОСТЬ
Существует ж ерт венны й реф орм изм , предст авляю щ ий
собой лиш ь ж ертву реф орм изм у . Гуманист ическое сам оист я­
зан и е и ф аш ист ское сам оразруш ение не ост авляю т н ам да­
же вы бора смерти. Л ю бое дело, требующее ж ерт вы , являет ­
ся ан т и гум ан н ы м . Воля к ж изни самоут верж дается перед
ли цом мазохист ской эпи дем ии повсюду, где есть хот я бы
м алейш ий предлог для бун т а; под видом ч а ст и ч н ы х требо­
в а н и й она гот овит безы мянную револю цию , револю ци ю по­
вседневной ж изни ( 1 ) . - О т каз от ж ерт венност и - эт о от­
к а з продат ься: нельзя обмениват ься ли чност ям и . Три
ст рат егические от вет а от ны не являю т ся сост авляю щ им и
добровольного сам опож ерт вования: искусство, великие гу­
м а н н ы е чувст ва и настоящее (2).

1
Там, где человека не удается сломить и приручить
силой и ложью, срабатывает соблазн. Как власть ис­
пользует соблазн? Усвоенное ограничение, закамуф­
лированное чистой совестью лжи; мазохизм добропо­
рядочного человека. Осталось только назвать
кастрацию даром, а богатый выбор форм рабства —
свободой. «Чувство выполненного долга» делает каж­
дого почетным палачом самого себя.
В «Основных банальностях»1 я
1 Internationale Situationisпродемонстрировал, как в диалекти­ te,
N 7 -8 . — Примеч. авт.
ке господ и рабов мифическое само­
пожертвование господина подразумевает реальное са­
мопожертвование раба —один духовно приносит
свою реальную власть в жертву общим интересам,
другой материально приносит свою реальную жизнь в
жертву власти, в которой он участвует лишь иллюзор­
но. Общая картина обобщенной видим ост и , или, если
угодно, ключевая ложь, изначально требующаяся для
движения захвата частной собственности (захвата ве­
щей через захват живых существ), неразрывно связа­
на с диалектикой жертвенности и, следовательно, с
основой знаменитой концепции отчуждения. Ошибка
философов заключалась в построении и онтологии, и
идеи о человеке на том, что было в обществе лишь
103

игрой случая, исключительно условностью. История
стремилась к ликвидации частной собственности с
тех пор, как последняя перестала отвечать условиям,
благодаря которым родилась; но ошибка, подпитыва­
емая метафизически, продолжает приносить выгоду
власть имущим, «вечному» господствующему мень­
шинству.
* * *

Горести жертвенности смешиваются с несчастья­
ми мифа. Буржуазная мысль, обнажая его матери­
альность, обмирщает и фрагментирует миф; не лик­
видируя его полностью, поскольку иначе буржуазия
перестала бы эксплуатировать, то есть существо­
вать. Разбитое на фрагменты зрелище является
лишь одним из этапов в разложении мифа; в разло­
жении, ускоренном сегодня диктатурой потребле­
ния. Точно так же старая жертва-дар, требуемая ко­
смическими силами, доходит до того, что теряется
в жертве-обмене с ценами, установленными в соот­
ветствии с требованиями общественной безопасно­
сти и демократических законов. Фанатичное само­
пожертвование привлекает все меньше и меньше
последователей, подобно тому, как шоу идеологий
соблазняет все меньше и меньше сторонников. Ве­
ликий оргазм вечного спасения невозможно безна­
казанно заменить мелкими частными мастурбация­
ми. Безумное желание потусторонней жизни не
компенсируется карьерными расчетами. Герои роди­
ны, герои труда, герои рефрижераторов, герои кон­
формистской мысли... Как низко пала слава!
Неважно. Заведомый конец какого-либо зла нико­
гда не утешит человека в необходимости непосредст­
венно переживать его. Повсюду расточаются хвалы
добродетельности жертвоприношения. К красным по­
пам примешиваются экуменические бюрократы. Вод­
ка и «лакрима кристи». В зубах—нож, на устах—хри­
стианские бредни! Приносите себя в жертву с
радостью, братья мои! Ради Дела, ради Порядка, ради
Партии, ради Единства, ради тушеного мяса с картош­
кой!

Старые социалисты любили знаменитую послови­
цу: «Считается, что умирают за родину, умирают же за
капитал». Их наследники придерживаются схожей
формулы: «Считается, что идет борьба за пролетари­
ат, умирают же за своих лидеров», «Считается, что
идет битва за будущее, выполняется же пятилетний
план». Но что делают левые младотурки в борьбе,
провозгласив такие лозунги? Они начинают служить
какому-либо Делу; «лучшему» из всех Дел. Свой твор­
ческий досуг они проводят в распространении бро­
шюр, расклеивании плакатов, демонстрациях, дискус­
сиях с председателем местной ассамблеи. Они
борются. Хорошо действовать, когда за тебя думают
другие. Самопожертвование не знает пределов.
Лучшее из всех Дел —то, в которое можно влиться
душой и телом. Закон смерти —это лишь закон отри­
цания воли к жизни. Роль смерти усиливается за счет
роли жизни; между ними не бывает равновесия, ком­
промисс между ними невозможно помыслить. Нужно
полностью защищать либо один, либо другой из этих
законов. Фанатики абсолютного Порядка—шуаны, на­
цисты, карлисты —отлично продемонстрировали, что
они последовательно действуют на стороне смерти.
Лозунг «Да, Смерть!»2 по крайней
мере чист и не слюняв. Реформисты 2 Девиз испанских фаланги­
стов. — Примеч. науч. ред.
смерти в малых дозах —социалисты
сплина—не обладают даже честью абсурдной эстети­
ки тотального разрушения. Они умеют только уме­
рять страсть к жизни до такой степени, что та вопре­
ки собственной природе становится страстью к
разрушению и саморазрушению. Противники концла­
герей—но лишь во имя умеренности: во имя умерен­
ной власти, во имя умеренной смерти.
Поборники полного самопожертвования Государст­
ву, Делу или Фюреру, эти великие ненавистники жиз­
ни точно так же, как и те, кто противостоит морали и
аскезе, обладают неистовой жаждой жизни в своем ан­
тагонистическом, но таком же остром ее празднова­
нии. Кажется, что жизнь так насыщена потому, что,
измученная чудовищным аскетизмом, она стремится
достичь своего конца одним ударом, единожды полу-

чив все то, в чем ей было отказано. Ликование, кото­
рое познают в момент своей смерти легионы аскетов,
наемников, фанатиков, парашютистов, является пре­
увеличенно мрачным празднеством, воспринимаемым
перед лицом вечности подобно вспышке фотоаппара­
та, эстетизированно. П а раш ю т и ст ы ,
3 Речь идет о Марселе Бижа­
о которых говорил Бижар3, вступают
ре, командире подразделе­
в смерть эстетически, в виде статуй,
ний парашютистов во Вьет­
окаменевших
кораллов, возможно,
наме и Алжире. Оставил
осознающих свое состояние полней­
мемуары, где поэтизировал
своих солдат. Дорос до зва­
шей истерии. Эстетика хороша для
ния генерала и поста замми­
склеротического празднества, так же
нистра обороны Франции.—
отделенного от жизни, как голова хиПримеч. науч. ред.
варо4 для фиесты смерти. Роль эсте­
4 Хиваро — индейское пле­
тики, роль позы, часто соответствует
мя, обитает в Эквадоре.
В XIX в. имело славу «охот­
роли смерти, о которой умалчивает
ников за головами». Счита­
повседневная жизнь. Любой апока­
лось, что хиваро высушива­
липсис
прекрасен мертвой красотой.
ют головы своих жертв и
Как песня швейцарских гвардейцев,
хранят эти головы (тсантса)
для магических ритуалов.—
которую нас научил любить Луи-ФерПримеч. науч. ред.
динан Селин.
Конец Коммуны не был апокалип­
сисом. Между нацистами, мечтавшими погибнуть вме­
сте со всем миром, и коммунарами, устроившими по­
жар в Париже, пролегает расстояние от зверски
утверждаемой тотальной смерти до зверски отрицае­
мой тотальной жизни. Первые ограничились развити­
ем логических процессов массового уничтожения,
впервые разработанных гуманистами, учившими по­
корности и самопожертвованию. Вторые знали, что
жизнь, выстроенную страстью, нельзя отнять; что в
уничтожении такой жизни больше удовольствия, чем
в присутствии при ее истязании; что лучше исчезнуть
в огне с живой радостью, чем уступить хотя бы на
миллиметр, сдав при этом всю линию обороны. Нес­
мотря на свой оскорбительный источник, крик стали­
нистки Ибаррури «Лучше умереть стоя, чем жить на
коленях» кажется мне суверенным одобрением опре­
деленного способа самоубийства, счастливого ухода
из жизни. То, что было правомерным для Коммуны,
остается таковым для личности.

106

Нет самоубийству от усталости, нет коронованному
самоотрицанию! Последний взрыв смеха, как у Кравана. Последняя песня, как у Равашоля.
* * *

Революция перестает существовать в тот момент,
когда ради нее нужно принести себя в жертву. Когда
ты отказываешься от себя, ты лишь превращаешь ре­
волюцию в фетиш. Мгновения революции представ­
ляют собой карнавалы, где индивидуальная жизнь
празднует свое единство с возрожденным обществом.
Призыв к самопожертвованию звучит в такие момен­
ты как похоронный звон. Валлес писал: «Если жизнь
покорных длится не долее жизни бунтарей, можно
бунтовать и во имя идеи». Борец может стать револю­
ционером только вопреки тем идеям, которым он со­
гласился служить. Валлес, борющийся за Коммуну—
это в первую очередь ребенок, потом бакалавр, вос­
станавливающий в одно долгое воскресенье вечные
недели прошлого. Идеология —это надгробие пов­
станца. Она пытается помешать его возрождению.
Когда повстанец начинает верить, что он сражает­
ся за высшее благо, принцип авторитаризма в нем
уже непоколебим. Человечество никогда не испыты­
вало недостатка в мотивах для отказа от человечно­
сти. Здесь существует настоящий рефлекс покорно­
сти, иррациональный страх свободы, мазохизм,
присутствующий повсюду в повседневной жизни.
С какой горькой легкостью можно отказаться от же­
лания, от страсти, от существенной части самого се­
бя. С какой пассивностью, с какой инертностью сог­
лашаются жить ради чего-то еще, действовать ради
чего-то еще, причем слово «что-то» всегда перевеши­
вает все остальное своим мертвым весом. Оттого, что
быть самим собой нелегко, мы с такой готовностью
отказываемся от себя —воспользовавшись первым же
предлогом: любовью к детям, к чтению, к артишокам.
Желание исцелиться испаряется перед абстрактной
всеобщностью болезни.
Тем не менее, рефлекс свободы тоже пробивается
сквозь все эти предлоги. Разве не реализуется дух кар107

навала при забастовке за повышение зарплаты, при
народных волнениях? В час, когда я пишу, тысячи ра­
бочих прекращают работу или берутся за оружие, все
еще верные тем или иным указаниям или принципам,
хотя толкает их на это именно глубинное страстное
желание сменить предназначение своей жизни. Пре­
образовать мир и вновь изобрести жизнь —требова­
ние, которое было подлинным лозунгом повстанче­
ских движений. Это требование не выдвинет ни один
теоретик, потому что оно может быть лишь творени­
ем поэзии. Каждый день вопреки профессиональным
революционерам совершается революция, безымян­
ная революция, как и все, что выходит из реальной
жизни, в повседневной конспирации действий и грез
готовящая череду взрывов.
Ничто не значит для меня столько, сколько та зада­
ча, что долгим днем создает трудности в возбуждении
страсти, осуществлении желания, создании мечты так
же, как их создает мой дух по ночам. Меня преследуют
мои незавершенные действия, а вовсе не будущее чело­
вечества или состояние мира в 2000 году, не условное
будущее и не абстрактные рассуждения. Если я пишу,
то не «для других», как говорится, и не для того, что­
бы изгнать их призраки! Я связываю слова, одно за дру­
гим, для того, чтобы вырваться из колодца одиночест­
ва, откуда другие могли бы вытащить меня. Я пишу от
нетерпения и с нетерпением. Для того, чтобы жить без
мертвого времени. Что до других, то не хочу знать о
них ничего, что не касалось бы меня с самого начала.
Они должны спасаться благодаря мне, как я спасаюсь
благодаря им. У нас общая цель. Исключено, что про­
ект полноценного человека должен создаваться за счет
личности. Кастрация не может быть более или менее
полной. Аполитичное насилие молодых поколений, их
презрение равно к товарам культуры, искусства, идео­
логии подтверждается фактами: индивидуальная само­
реализация станет работой принципа «каждый за се­
бя», понятого коллективно. И радикальным образом.
На этом этапе сочинения, где раньше искали объ­
яснений, я хотел бы, чтобы отныне в нем находили
сведение счетов.

Отказ от самопожертвования —это отказ продавать­
ся. Нет ничего во вселенной вещей, продающихся или
нет, что могло бы послужить эквивалентом человече­
ского бытия. Личность несократима, она меняется, но
не обменивается. Теперь одного взгляда, брошенного
на движения социальных реформ, достаточно, чтобы
убедиться: они никогда не требовали ничего иного,
кроме очищения обмена и жертвоприношения, пре­
вращая очеловечение бесчеловечности в дело своей
чести и стремясь сделать его соблазнительным. Каж­
дый раз, когда раб делает свое рабство более приемле­
мым, он помогает хозяевам в их кражах.
Путь к социализму таков: чем больше убогие отно­
шения овеществления сковывают людей своими цепя­
ми, тем нестерпимее становится гуманистический со­
блазн калечить людей равенст вом . С тех пор как
беспрерывная деградация добродетели самоотрече­
ния и преданности стала перерастать в радикальное
отрицание, появились некоторые социологи, эти
жандармы современного общества —для того, чтобы
найти выход в экзальтации более утонченной формы
самопожертвования: искусства.
***
Великие религии смогли превратить убогое суще­
ствование на земле в чувственное ожидание; за доли­
ной слез лежит вечная жизнь в Царстве Божьем. Ис­
кусство, в соответствии со своей буржуазной
концепцией, наделяет вечной славой еще лучше Бога.
Искусству-в-жизни-и-в-Боге унитарных режимов (еги­
петская скульптура, негритянское искусство...) насле­
дует искусство, дополняющее жизнь, искусство, ком­
пенсирующее отсутствие Бога (Греция IV века,
Гораций, Ронсар, Малерб, романтики...). Строителей
кафедральных соборов потомки занимали не больше,
чем де Сада. Они искали спасения в Боге, как Сад в са­
мом себе, они вовсе не стремились сохраниться в ис­
торических музеях. Они работали на высшее состоя­
ние бытия, а не ради длительного восхищения в
течение лет и веков.

109

История —земной рай для буржуазной духовности.
Доступ к ней происходит не через торговлю, но явно
бесплатно, благодаря самозабвенному созданию ше­
девра и явно не из непосредственной потребности
увеличивать капитал: как благотворительная деятель­
ность для филантропа, героическая деятельность для
патриота, деятельность по достижению победы для
военного, литературная или научная деятельность для
поэта или ученого... Но в самом выражении «создавать
произведение искусства» содержится некая двойствен­
ность. Оно включает в себя проживаемый опыт худож­
ника и отрицание им этого опыта ради абстракции
творческой субстанции: эстетической формы. Худож­
ник приносит в жертву свои творения ради того, что­
бы не угасала память о его имени, ради того, чтобы
войти под ритуальные своды музеев. Разве не происхо­
дит так, что желание создать бессмертный шедевр ме­
шает ему создать неугасимый момент жизни?
Действительно, за исключением академической
школы, художник не поддается эстетической интегра­
ции полностью. Принося в жертву подлинную жизнь
ради красивой видимости, художник (а всякий, кто
стремится реально жить, является художником), так­
же подчиняется желанию увеличить свою долю грез в
объективном мире других людей. В этом смысле он
придает создаваемой вещи миссию достижения собст­
венной индивидуальной самореализации в коллекти­
ве. Творчество в сущности революционно.
Функция идеологического, художественного, куль­
турного зрелища состоит в превращении волков спон­
танности в сторожевых псов знания и красоты. Анто­
логии полны агитационных текстов, а музеи —
повстанческих призывов; история так хорошо консер­
вирует их в собственном соку, что мы уже не можем за­
метить или расслышать их. Но именно здесь общество
потребления действует как полезный разрушитель. Се­
годня искусство возводит лишь пластмассовые соборы.
При диктатуре потребления уже нет эстетики, которая
не исчезала бы до того, как породит свои шедевры. Недозрелость является законом потребления. Несовер­
шенство автомобиля подразумевает скорый выпуск но­
110

вой модели. Единственное условие для внезапного
эстетического переживания —это мгновенное преодо­
ление зрелища в самой сфере художе­
ственного разложения. По весне Бер­ 5 Французский художник, со­
самобытного стиля,
нар Бюффе5, Жорж Матье6, Ален здатель
соединившего модернизм
Роб-Грийе, поп-арт и музыка «йе-йе» с салонным искусством. —
привлекают внимание читательниц Примеч. ред.
глянцевых журналов. Однако невоз­ 6 Французский фотохудож­
можно говорить о бессмертии шедев­ ник, высоко ценимый ситуационистами. — Примеч.
ра, созданного в соответствии с веч­ науч. ред.
ными ценностями «Стандарт ойл».
Когда самые проницательные социологи поняли,
как произведение искусства становится товаром, ка­
ким образом знаменитая творческая энергия художни­
ка соответствует нормам рентабельности, до них дош­
ло, что надо вернуться к источнику искусства—к
повседневной жизни —но не для того, чтобы изменить
ее, поскольку не таково их призвание, но для того, что­
бы сделать ее сырьем для новой эстетики, которая, во­
преки упаковке, избежала бы механизма купли-прода­
жи. Словно и не было прямого потребления! Результат
известен: социодрамы и х эп п ен и н ги , притворяясь, что
организуют непосредственное участие зрителей, фак­
тически занимаются лишь эстетизацией небытия. Зре­
лище—лишь способ выражения пустоты повседневной
жизни. Что может быть лучше в потреблении, чем эс­
тетика пустоты? Разве разложение стоимости по мере
ускорения не становится единственной возможной
формой развлечения? Фокус в том, чтобы превратить
зрителей культурной и идеологической пустоты в ее
организаторов; наполнить бессмысленность зрелища
обязательным участием зрителя, наблюдателя par
excellence. Х эп п ен и н г и его производные обладают оп­
ределенным шансом обеспечить общество рабов без
хозяев, которое готовят для нас ки­
бернетики,—зрелище без зрителей, 7 Имеется в виду Жорж Лакоторого оно потребует. Для худож­ пассад, французский неора­
ников в строгом смысле слова ясно ционалист, один из первых
прослеживается путь к абсолютной разработчиков «теории ор­
ганизации власти». — При­
интеграции. Они войдут вместе с ла- меч.
науч. ред.
пассадами7 и иже с ними в огромную

111

корпорацию специалистов. Власть хорошо заплатит за
использование их талантов добавлять новые соблазни­
тельные цвета к старым условиям пассивности.
С точки зрения власти, повседневная жизнь явля­
ется лишь тканью самоотречения и посредственно­
сти. Она является истинной пустотой. Эстетика
повседневной жизни превратит каждого в художест­
венного руководителя этой пустоты. Последней улов­
кой официального искусства станет попытка смодели­
ровать в терапевтической форме то, что Фрейд с
подозрительной упрощенностью назвал «инстинктом
смерти», то есть радостное подчинение власти. Пов­
сюду, где воля к жизни не источается спонтанно из
индивидуальной поэзии, простирается тень распятой
жабы из Назарета. Нельзя спасти художника в каждом
живом человеческом существе через регрессию до ху­
дожественных форм, определенных духом самопо­
жертвования. Всё должно вернуться к основе.
* * *

Сюрреалисты, по крайней мере некоторые из них,
поняли, что единственное полноценное преодоление
искусства —это реальная жизнь: деятельность, кото­
рую ни одна идеология не смогла интегрировать в
свою ложь. Известно, к какому краху привела сюрре­
алистов их снисходительность по отношению к куль­
турному зрелищу. Нынешнее разложение материи
мысли и искусства предлагает меньше рисков эстети­
ческой интегрированности, чем в тридцатые, это
правда. А современная конъюнктура может лишь уси­
лить ситуационистскую агитацию.
Много —как раз после сюрреалистов —было написа­
но эпитафий на исчезновение идиллических отноше­
ний вроде дружбы, любви, гостеприимства. Не надо
грешить против истины: тоска по более человечным
добродетелям прошлого подчиняется лишь потребно­
сти будущего оживить идею жертвенности, подвергшу­
юся слишком сильным нападкам. Пока существует са­
моотречение, невозможны будут ни дружба, ни
любовь, ни гостеприимство, ни солидарность. При­
чем под угрозой усиления соблазнов бесчеловечности.

Брехт прекрасно показывает это в следующем анекдо­
те: как пример хороших манер при оказании услуг
друзьям и чтобы доставить удовольствие слушателям,
господин К. рассказывает такую историю. Три моло­
дых человека приходят к старому арабу и говорят ему:
«Наш отец умер. Он оставил нам семнадцать верблю­
дов и завещание, в котором говорит, что старший дол­
жен получить половину, средний—треть и младший —
одну девятую часть. Мы не можем прийти к согласию
и поделить наследство. Вынеси решение ты». Араб по­
думал и сказал: «Я считаю, что для того, чтобы все раз­
делить, вам нужен еще один верблюд. У меня есть
только один, но вы можете его взять. Возьмите его,
поделите наследство и отдайте мне лишь то, что оста­
нется». Браться поблагодарили старика за дружескую
услугу, привели верблюдов и разделили животных:
старший взял половину, что составило девять верблю­
дов, средний—треть, то есть шесть, а младший взял
одну девятую, или двух верблюдов. К их удивлению
один верблюд оставался лишним. Они вернули его
своему старому другу, вновь поблагодарив его. Госпо­
дин К. говорит, что подобный способ оказывать дру­
жескую услугу хорош тем, что он ни от кого не требу­
ет личных жертв. Этот пример можно распространить
на повседневную жизнь целиком, придав ему силу бес­
спорного принципа.
Речь здесь идет не о том, чтобы выбрать искусство
жертвоприношения вместо принесения искусства в
жертву, но скорее о конце жертвоприношения как ис­
кусства. Возможный успех умения жить, построения
реально проживаемых ситуаций присутствует повсе­
местно, но повсеместно лишенный естественности
человеческими фальсификациями.
* * *

Принесение в жертву настоящего, возможно, ста­
нет последней стадией ритуала, калечившего челове­
ка с самого его появления. Каждую минуту это насто­
ящее разбивается на мелкие фрагменты прошлого и
будущего. Никогда, кроме как в радости, мы не отда­
емся своей деятельности самозабвенно. То, что мы со-

бираемся сделать, и то, что мы сделали, выстраивает
настоящее на фундаменте вечной неудовлетворенно­
сти. В коллективной истории, как и в истории инди­
видуальной, культ прошлого и культ будущего одина­
ково реакционны. Всё, что должно быть построено,
должно быть построено в настоящем. Существует на­
родное поверье, что в момент смерти перед утопаю­
щим, словно на пленке, проходит вся его жизнь.
Я уверен, что существуют интенсивные лучи света, в
которых концентрируется и обновляется жизнь. Буду­
щее, прошлое —послушные пешки истории —защища­
ют лишь принесение в жертву настоящего. Ничто не
меняется на какую-либо вещь ни в прошлом, ни в бу­
дущем. Жить интенсивно, для себя, в бесконечном
удовольствии и с сознанием того, что всё, что имеет
значение в р а ди ка льн о м смысле для самого себя, имеет
значение для всех. И превыше всего остается закон:
«Действуй так, словно будущего никогда не будет».

ГЛАВА 13. ОТЧУЖДЕНИЕ
О сн ова соц иальн ой о р г а н и з а ц и и -ч а с т н а я собствен­
н ост ь-от чуж дает людей от сам их себя и друг от друга. Е ди ­
н ы й искусственный р а й стремится к преодолению этого от­
чуж дения, с больш им и ли м еньш им успехом у с в а и в а я
безвременно разби т ы е грезы о единстве. Тщетно. О т удоволь­
ст вия созидания к удовольствию ра зр у ш е н и я -н е т и н ы х коле­
баний, кроме тех, чт о уничт ож аю т власть.

Люди живут, отчужденные друг от друга, отчужден­
ные от того, чем они являются в других, отчужденные
от самих себя. История человечества представляет
собой историю фундаментального отчуждения, про­
воцирующего и обусловливающего все остальное —
различия между хозяевами и рабами. Посредством ис­
тории люди стремятся слиться друг с другом и дос­
тичь единства. Классовая борьба является лишь од­
ной, хотя и решительной, стадией в борьбе за
целостность человека.
Точно так же, как у господствующего класса есть
очень веские причины отрицать наличие классовой
борьбы, история отчуждения не может не смешивать­
ся с историей его симуляции. Но подобная путаница
происходит не столько умышленно, сколько из-за дол­
гой безуспешной борьбы, в которой стремление к
единству чаще всего заканчивается тем, что обраща­
ется в свою противоположность. То, что не подавля­
ет отчуждение радикально, усиливает его. В своем
восхождении к власти буржуазия пролила свет на то,
что так сильно разделяет людей, она распространила
осознание социального характера и материальности
отчуждения.
* * *

Что такое Бог? Гарант и квинтэссенция мифа, оп­
равдывающего господство человека над человеком.
У этой отвратительной выдумки нет других оправда­
ний. По мере того как миф, разлагаясь, проходит ста­
дию спектакля, Великий Внешний Объект, как гово­
рил Лотреамон, вдребезги разбивается под ударами

урагана социальной атомизации, деградирует до Бога
для интимного использования, в нечто вроде мази от
венерических заболеваний.
В ходе наиболее сильного кризиса, начавшегося
концом философии и античного мира, гений христи­
анства видоизменил мифическую систему, подчинив
ее одному фундаментальному принципу: троице. Что
означает догма о трех личностях одного Бога, из-за
которой пролилось столько чернил и крови?
Душой человек принадлежит Богу, телом —прехо­
дящей власти, духом —себе самому; его спасение за­
ключается в его душе, его свобода —в его духе, его
земная жизнь —в его теле. Душа заключает в себе те­
ло и дух, без нее они —ничто. Если мы рассмотрим
внимательнее принцип человека как божественного
создания, разве не обнаружим мы в нем союз хозяина
и раба? Раб —это тело, рабочая сила, принадлежащая
господину; хозяином здесь является дух, правящий те­
лом, придавая ему частичку своей высшей сущности.
Раб, следовательно, приносит свое тело в жертву вла­
сти господина, в то время как господин приносит
свой дух в жертву общине рабов (король на службе у
народа, де Голль на службе у Франции, омовение ног
Церковью...). Первый предлагает свою земную жизнь,
а в обмен он получает ощущение свободы в том смыс­
ле, что дух его господина вселяется в него. Мистифи­
цированное сознание —это сознание мифа. Второй в
идеале предлагает свою власть господина всей общи­
не, которой он правит; он топит отчуждение тела в
более утонченном отчуждении духа, он экономит на
дозе насилия, необходимой для поддержания рабства.
В своем духе раб отождествляет, или, по крайней ме­
ре, может отождествить себя, с господином, которо­
му он отдает свою жизненную силу, но с кем может
отождествить себя господин? Не с рабами, поскольку
они являются его вещами или принадлежащими ему
телами; но скорее с рабами, поскольку они являются
эманациями самого духа господства, высшего повели­
теля. Так как отдельный повелитель приносит себя в
жертву на духовном уровне, он должен найти в после­
довательности мифа соответствие своему жертвопри-

116

ношению, идею господства в себе, которую он разде­
ляет и которой подчиняется. Именно поэтому случай­
но сложившийся класс господ создал Бога, перед ко­
торым он духовно встает на колени и с которым он
себя отождествляет. Бог превращает мифическое са­
мопожертвование господина в общественное благо, а
реальное самопожертвование раба—в частную и соб­
ственническую власть господина. Бог является прин­
ципом всякого подчинения; это ночь, узаконивающая
все преступления. Единственное преступление —это
отказ признать господина. Бог является гармонией
лжи; идеальной формой, в которой соединяются доб­
ровольное самопожертвование раба (Христос), одоб­
рительное самопожертвование господина (Отец; раб
является господским сыном) и их нераздельная связь
(Святой Дух). Идеальный человек, божественное соз­
дание, единое и мифическое, в котором человечество
приглашается признать себя, реализует ту же троич­
ную модель: тело , подчиненное духу, ведущему его к
еще более великой славе душ и , всеохватный синтез.
Итак, перед нами тип отношений, при котором оба
термина получают значение абсолютного принципа,
измеряют себя в недостижимой норме, в неоспори­
мой трансценденции (Бог, кровь, святость, ми­
лость...). Веками бессчетные двойственности кипели,
как в хорошем бульоне, на огне мифического единст­
ва. Сняв бульон с огня, буржуазия не сохранит для се­
бя ничего, кроме тоски по уюту единства и череды хо­
лодных безвкусных абстракций: тело и дух, бытие и
сознание, личность и коллектив, частное и обществен­
ное, общее и особенное... Парадоксально, буржуазия,
движимая своими классовыми интересами, разрушила
единство троицы себе во вред. Стремление к единст­
ву, так умело удовлетворявшееся мифической мыслью
унитарных режимов, далеко от исчезновения по мере
исчезновения этой структуры; напротив, по мере то­
го, как материальность отчуждения становится доступ­
ной для сознания, оно усиливается. Обнажая социаль­
но-экономические основы отчуждения, буржуазия
изготовляет оружие, которое должно будет положить
ему конец. Но конец отчуждения подразумевает конец

буржуазии и конец всей иерархической власти. Вот
почему все правящие классы или касты неспособны
произвести преобразование феодального единства в
единство реальное, в подлинное социальное участие.
Только новый пролетариат выполняет миссию по отъ­
ему третьей силы —спонтанной созидательности, поэ­
зии—у двух остальных, для того, чтобы сохранить ее
жизнь в повседневной жизни каждого. Переходный
период фрагментарной власти окажется лишь бессон­
ницей в период спячки, необходимой нулевой точкой
в обращении перспективы вспять, обязательной опо­
рой для ног перед прыжком преодоления.
1 Жан де Мен (Жан Клопинель из Мена, ок. 1240 —
ок. 1305) — французский
писатель, завершивший на­
чатый Гильомом де Ларисом
классический средневеко­
вый «Роман о Розе». — При­
меч. науч. ред.
2 Этьен де ла Боэси
(15 30 -156 3) — французский
гуманист и поэт, друг
М. Монтеня, автор антимо­
нархического трактата «Рас­
суждение о добровольном
рабстве» (1567). Взгляды де
ла Боэси привлекали фран­
цузских анархистов и Л. Тол­
стого (который перевел
большие фрагменты «Рассу­
ждения»), а также француз­
ских фашистов, в частности
Л.Ф. Селина. — Примеч. на­
уч. ред.
3 Р. Ванейгем путает Лючилио (Джулио Чезаре) Ванини
(1585 -161 9), итальянского
гуманиста и философа-пантеиста, сожженного на кост­
ре по обвинению в атеизме,
и героиню посвященной
карбонариям новеллы Стен­
даля «Ванина Ванини».—
Примеч. науч. ред.

***
История показывает, что против
принципа единства велась борьба,—
и то, какими способами проявляется
дуалистичность реальности. Выра­
женная вначале теологическим язы­
ком, официальным языком мифа,
эта конфронтация впоследствии вы­
ражается языком идеологическим,
то есть языком зрелища. Манихеи,
катары, гуситы, кальвинисты... все
едины в своих подходах с Жаном де
Меном1, де ла Боэси2 или Ванино Ва­
нини3. Разве мы не видим, что Де­
карт размещает душу в шишковид­
ной железе в кра й н ем случае , когда он
не знает, что с ней делать. В то вре­
мя как на вершине совершенно
рационального мира его Бог-канато­
ходец сохраняет не поддающееся ра­
зумению равновесие, Бог Паскаля
прячется, лишая человека и мир
поддержки, без которой они опуска­
ются до противостояния, чтобы о
каждом из них можно было вынести
суждение лишь по его отношению к
другому, чтобы взвесить себя по от­
ношению к ничто.

К концу XVIII века раздробленность появилась вез­
де, и фрагментация ускорилась. Началась эра малень­
ких людей, конкурирующих друг с другом. Фрагменты
человеческих существ абсолютизировались: материя,
дух, сознание, действие, универсальное, частное... Ка­
кой Бог может склеить эти черепки?
Дух господства нашел себе оправдание в трансценденции. Но невозможно представить себе капитали­
стического Бога. Господство предполагает троичную
систему, отношения эксплуатации являются дуалисти­
ческими—тем более, что они являются неотделимы­
ми от материальности экономических отношений.
В экономике нет таинства; из чудес она сохраняет
лишь р и ск рынка или совершенство компьютерной
программы п л ан и ро ва н и я . Рациональный Бог Кальви­
на совсем не так соблазнителен, как ростовщичество,
которое он так безнаказанно поощряет. Что же каса­
ется Бога анабаптистов из Мюнстера
и крестьянских революционеров 4 Речь идет о Крестьянской
1525-го4, он, в своей архаичной фор­ войне 1524-1526 гг. в Гер­
и Мюнстерской ком­
ме, уже был неукротимым броском мании
муне. — Примеч. науч. ред.
масс к обществу целостных людей.
Мистическая власть не просто преобразилась в ра­
бочее руководство. Сеньор не просто стал заводским
патроном. Подавите таинственное превосходство
крови и происхождения —и не останется ничего, кро­
ме механизмов эксплуатации, погони за наживой, у
которой нет иного оправдания помимо ее самой. Ко­
личественная разница в деньгах или власти, а не каче­
ственный барьер происхождения отделяет хозяина от
рабочего. Одиозный характер эксплуатации заключа­
ется в том, что она осуществляется между «равными».
Буржуазия оправдывает —несомненно, вопреки самой
себе —все революции. Когда народы перестают сно­
сить насилие, они перестают подчиняться.
* * *

Фрагментарная власть фрагментирует существа,
которыми она правит, лишь до точки непоследова­
тельности. Одновременно фрагментируется единая
ложь. Смерть Бога вульгаризирует сознание отчужде-

ния. Разве романтическое отчаяние не выражает эту
мучительную внутреннюю боль? Разрыв существует
повсюду: в любви, во взгляде, в природе, в мечтах, в
реальности... Драма сознания, как говорил Гегель, об­
ладает большим преимуществом перед сознанием дра­
мы. Такое сознание является революционным по
Марксу. Когда Петер Шлемиль отправился на поиски
собственной тени, чтобы забыть, кто он такой на са­
мом деле —тень в поисках собственного тела,—это,
конечно, представляло небольшую угрозу для власти.
Повинуясь защитному рефлексу, буржуазия «изобре­
ла» единые искусственные небеса, с большим или
меньшим успехом собирая воедино разочарования и
преждевременно разбитые мечты о единстве.
Вдобавок к коллективным мастурбациям —идеоло­
гиям, иллюзиям единства, стадной этике, опиуму для
народа —существует целая гамма маргинальных проду­
ктов на границе законного и незаконного: индивиду­
альная идеология, навязчивые идеи, мономания,
единственная (а значит, отчуждающая) страсть, нар­
котики и их заменители (алкоголь, иллюзия скорости
и быстрых перемен, острые ощущения, коллекциони­
рование...). Действительно, все это позволяет полно­
стью потерять себя под видом самореализации, но
разлагающее действие продолжается в первую оче­
редь благодаря фрагментарным привычкам, в кото­
рых оно зарождается. Страсть к игре перестает быть
отчуждающей, если тот, кто ей занимается, ищет игру
в целостности жизни: в любви, в мысли, в построе­
нии ситуаций. Точно так же страсть к убийству боль­
ше не является мономанией, если она объединена с
революционным сознанием.
Для власти опасность единых полумер представля­
ется, таким образом, двойной. С одной стороны, по­
лумеры не удовлетворяют, с другой —они опираются
на волю к созиданию реального социального единст­
ва. Мистически вдохновленное единство не имеет
иной цели, кроме Бога; исторический горизонталь­
ный прогресс к проблематичному зрелищному един­
ству является бесконечной конечностью. Он вызыва­
ет неутолимую жажду абсолюта, но количественное
120

само по себе есть ограничение. Безумное стремление
не может не обрушиться в качественное —негатив­
ным ли образом или по обретении сознательности,
через преобразование негативности в позитивность.
Следуя негативным путем, конечно, нельзя достичь
самого себя, напротив, устремляешься в саморазруше­
ние. Спровоцированное безумие, наслаждение пре­
ступлениями и жестокостью, конвульсивные вспышки
извращенности ведут к полному, нераскаявшемуся са­
моуничтожению. Когда человек избирает их, он лишь
усердно подчиняется силе притяжения власти, кале­
чащей и разрушительной. Но власть не сможет длиш ь­
ся , если не будет тормозить свою силу разложения. Ге­
нерал убивает своих солдат лишь до определенного
предела. Остается лишь узнать, дробится ли ничто на
капли. Ограниченное удовольствие саморазрушения
весьма рискует в конечном итоге уничтожить ограни­
чивающую его власть. Это хорошо видно из событий
в Стокгольме и в Уоттсе. Достаточно одного удара ку­
лаком, чтобы удовольствие стало целостным, чтобы
негативное насилие высвободило свою позит ивност ь.
Я уверен, что нет удовольствия, которое не стреми­
лось бы к полному удовлетворению во всех сферах,
унитарно; думаю, у Гюисманса не хватило чувства
юмора, чтобы понять это, когда он торжественно
описывал человека с эрекцией как «повстанца».
Освобождение неограниченного удовольствия —
самый верный путь к революции повседневной жиз­
ни, к построению целостного человека.

ГЛАВА 14. ОРГАНИЗАЦИЯ ВИДИМОСТИ
О р га н и за ц и я видим ост и являет ся системой защ и т ы
ф акт ов. Р экет ом . О н а предст авляет и х в реальност и, опо­
средованной для того, чт обы и х не предст авляла непосред­
ст венная реальност ь. М и ф - э т о о р га н и за ц и я видим ост и
ф рагм ен т арной власт и. К о гд а ей брошен вызов, последова­
тельность м и ф а ст ановит ся м иф ом о последовательности.
И ст орически увеличенная, непоследовательность зрелищ а
ст ановит ся спект аклем непоследовательности: поп-арт я в ­
ляет собой современную потребляемую деградацию , а т акж е
деградаци ю современного потребления (1). -Н и щ е т а «дра­
м ы » к а к лит ерат урного ж анра сопровож дается завоеван и ­
ем социального прост ран ст ва т еат ральны м поведением. Те­
ат р обедняется н а сцене и обогащается в повседневной
ж изни, в кот орой он стремится драм ат изироват ь повсе­
дневное поведение. Р оли являю т ся идеологическими моделя­
м и реальн ой ж изни. М и ссия и х усоверш енст вования п р и ­
надлеж ит спец и алист ам (2).

1
«В той мере, —пишет Ницше, —в какой вы думали мир
идеальный, отняли у реальности ее ценность, ее смысл,
ее истинность... «Мир истинный» и «мир кажущийся»
...-по-немецки: мир вы мы ш ленны й и реальность... Лож ь
идеала была до сих пор проклятием, тяготевшим над
реальностью. Само человечество, проникаясь этой ло­
жью, извращалось вплоть до глубочайших своих ин­
стинктов, до обоготворения ценностей, обратных тем,
которые обеспечивали бы развитие,
1 Ницше Ф. По ту сторону
будущность, высшее п раво на буду­
добра и зла. Избранные
щее»1. Чем тогда является ложь идеа­
произведения. Кн. 2. М.,
1990. С. 327.
ла, если не истиной властелинов? Ко­
гда кража нуждается в законных
основаниях, когда власть оправдывается общими инте­
ресами для того, чтобы безнаказанно преследовать соб­
ственные интересы, как могли бы мы хотеть, чтобы
ложь не очаровывала умы, не подчиняла их своим зако­
нам, до тех пор, пока это подчинение не становится
чуть ли не естественным состоянием человека? Правда
и то, что человек лжет оттого, что этот мир управляет-

ся ложью и в этом мире он не может действовать ина­
че; он сам есть ложь, он связан своей собственной ло­
жью. Житейская мудрость никогда не подписывается
ни под чем, кроме указа, издаваемого во имя всех про­
тив истины. Это вульгаризированный кодекс лжи.
И тем не менее, никто не корчится круглые сутки
под гнетом неистинности. Так же, как для самых ра­
дикальных мыслителей ложь слов несет в себе вспыш­
ку, просвечивающую через нее, существует малое
количество повседневного отчуждения, не разбиваю­
щегося в осколки хотя бы в течение одной секунды,
одного часа или одной мечты силой субъективного
отрицания. Фактически люди далеко не всегда заблу­
ждаются насчет того, что их разрушает, так же как
слова далеко не всегда находятся на службе у власти.
Дело лишь за тем, чтобы развить моменты истины,
субъективные айсберги, что потопят «титаники» лжи.
* * *

Поток материальности вынес на поверхность деб­
ри разбитого им мифа. Буржуазия, двигавшая этот по­
ток, стала лишь его пеной, исчезающей вместе с ним.
Демонстрируя предсказуемое столкновение, когда ко­
роль диктует убийце приказы, которые тот осущест­
вит против него самого, Шекспир, видимо, описывает
предвидение судьбы, поджидающей богоубийствен­
ный класс. Машина убийства перестает признавать
своих господ с того момента, как убийцы порядка от­
казываются подчиняться мифической вере, или, если
угодно, Богу, узаконивающему их преступления. Рево­
люция, будучи прекраснейшим изобретением буржуа­
зии, предстает также петлей, благодаря которой она
обретет покой в пустоте. Понятно, что буржуазная
мысль, полностью управляемая поводами радикализ­
ма, которые она сама и свила, отчаянно придержива­
ется всех реформистских решений, всего того, что мо­
жет продлить ее жизнь, даже если собственный вес
неуклонно тащит ее к ее последней конвульсии. Фа­
шизм в некотором смысле выражает это неуклонное
падение: как эстет, мечтающий о том, чтобы утащить
целую вселенную в свою пропасть, логик смерти сво-

его класса и софист вселенской гибели. Эта мизансце­
на избранной и отрицаемой смерти сегодня является
средоточием зрелища непоследовательности.
Организация видимости хочет быть неподвижной
подобно тени летящей птицы. Но ее неподвижность,
связанная с усилиями господствующего класса по ут­
верждению своей власти —это лишь тщетная надежда
избежать настигающей ее истории. Тем не менее, в
рамках мифа и его фрагментарного обмирщенного
состояния, зрелища, существует заметная разница в
их сопротивлении критике фактами. Переменное зна­
чение, принимаемое в унитарных цивилизациях ре­
месленниками, торговцами, банкирами, выражает
перманентность колебания между последовательностью
м и ф а и м иф ом о последовательност и , поскольку триумф
буржуазии, представляя историю в арсенале форм ви­
димости, придает видимость истории и необратимый
смысл эволюции от непоследовательности зрелищ а к зре­
лищ у непоследовательности.

Каждый раз, когда торговцы, мало уважающие тра­
диции, угрожают обмирщением ценностей, миф о по­
следовательности наследует последовательности ми­
фа. Что это значит? То, что до сих пор шло само по
себе, внезапно должно утвердиться силой, спонтан­
ная вера уступает место заверениям в вере, уважение
к старшим этого мира утверждается в принципе авто­
ритарной монархии. Мне хотелось бы, чтобы был
лучше изучен парадокс этих междуцарствий мифа, в
которых видно, как стараниями буржуазных элемен­
тов через новую религию, через их облагораживание
освящяется их значимость... в то время как аристо­
краты, напротив, отдаются великой игре невозможно­
го преодоления (Фронда, но и гераклитова диалекти­
ка, и Жиль де Рэ). Аристократия превратила свое
последнее слово в остроумную шутку; в исчезновении
ее мысли останется лишь тяжеловесность этой мыс­
ли. Что же до революционных сил преодоления, то
разве от легкой смерти они получат не больше, чем
от мертвого груза выживания?
Подтачиваемый критикой фактами, миф о после­
довательности не смог основать новую мифическую

последовательность. Видимость, это зеркало, в кото­
ром люди прячут от самих себя собственные реше­
ния, разбивается и падает в общественную сферу
индивидуального спроса и предложения. Ее исчезно­
вение станет исчезновением иерархической власти,
этого фасада, «за которым ничего нет». Прогресс не­
сомненен. На следующий день после великой револю­
ции на рынке немедленно появились наследники Бо­
га по бросовым ценам. Они открыли серию Высших
Существ бонапартистским конкордатом, за которым
последовали национализм, индивидуализм, социа­
лизм, национал-социализм, нео-шлш,
не считая индивидуализированных 2 мировоззрение (нем.).
остатков всех этих Weltanschauung2 в
ассортименте и тысячи переносных идеологий, пред­
лагающихся сегодня в первую очередь как бесплатное
приложение к телевизору, культуре, стиральному по­
рошку. Разложение зрелища отныне выдается за зре­
лище разложения. Логике вещей соответствует то,
что последний комедиант снимает свою собственную
смерть. Получается, что логика вещей становится ло­
гикой потребления или всего того, что продается и
потребляется. Патафизика, субдадаизм, мизансцена
повседневной нищеты служат границами пути, что,
извиваясь, ведет нас к последним кладбищам.

2
Эволюция театра как литературного жанра не мо­
жет не проливать свет на организацию видимости. По­
мимо прочего, разве театр не является ее простейшей
формой, пояснительным комментарием? Изначально
смешанный с видимостью в сакральных представлени­
ях, открывающих людям таинство трансценденции,
он выработал в своем обмирщении модель будущих
конструкций зрелищного типа. За исключением воен­
ных машин, античные машины зарождаются в театре;
лебедка, шкив, гидравлические механизмы сначала
хранились на складе театральных принадлежностей, а
уже потом привели в движение производственные от­
ношения. Это сигнал: точно так же, как и в далеком
прошлом, господство над землей и над людьми везде

зависит от технологий, которые постоянно ставятся
на службу работе и иллюзии.
Рождение трагедии уже сузило поле, на котором
примитивные люди и их боги противостояли друг
другу в своем космическом диалоге. Магическое и уда­
ленное участие пребывало в нерешительном ожида­
нии; оно уже было организовано в соответствии с за­
конами преломления изначальных ритуалов, а не в
соответствии с самими ритуалами; оно стало spectaculum, обозримой вещью, в то время как боги мало-по­
малу низводились до бесполезных декораций, что
предшествовало их постепенному полному исчезнове­
нию с социальной сцены. Когда обмирщение разлага­
ет мифические отношения, трагедии наследует драма.
Комедия хорошо показывает этот переход; ее разъе­
дающий юмор атакует дряхлый жанр с энергией но­
вых сил. «Дон Жуан» Мольера, пародия на Генделя в
«Опере нищих» Джона Гея в этом смысле были весь­
ма красноречивы.
С драмой человеческое общество занимает место
богов на сцене. Но если в XIX веке театр был лишь
одним из многих развлечений, не следует забывать,
что, сходя с традиционной сцены, он фактически за­
полнил собой все социальное пространство. Баналь­
ность, заключенная в присвоении жизнью простран­
ства драмы, принадлежит к такому типу очевидных
фактов, без которых анализ не может обойтись. Луч­
ше даже не обсуждать эту путаницу между театром и
реальной жизнью, потому что она представляется со­
вершенно очевидной, как и то, что я сто раз на дню
перестаю быть самим собой и влезаю в шкуру персо­
нажей, чьи заботы или значение меня абсолютно не
волнуют. Конечно, мне и в голову не приходит по сво­
ей воле становиться актером, играть роль ради игры,
ради удовольствия. Роль не в этом. Актер, который
должен сыграть приговоренного к смерти в реалисти­
ческой пьесе, может вполне оставаться самим собой —
разве не в этом загадка хорошего артиста? —но если
он играет с подобной свободой, ясно, что цинизм его
палачей не достигает его плоти, он бьет лишь по об­
разному стереотипу, который актер воплощает благо-

126

даря своей технике и драматическому таланту. В по­
вседневной жизни роли пропитывают личность, не
давая ей стать тем, чем она является или хочет быть
на самом деле, —это отчуждение, инкрустированное в
реальную жизнь. Здесь игра превращается в факты,
потому что она перестает быть игрой. Стереотипы
диктуют каждому по отдельности, можно даже сказать
«интимно», то, что идеологии навязывают людям кол­
лективно.

ГЛАВА 15. РОЛЬ
С т ереот ипы - эт о господствующ ие образы эпохи , образы
господствующего зрелищ а. Ст ереотип являет ся моделью р о ­
ли, а р о л ь -о б р а зц о в ы м поведением. П ост оянное отнош ение
создает роль; пост оянная роль создает стереотип. Стерео­
т и п являет ся абст ракт ной формой, введением в кот орую
долж на служ ить роль. Н а в ы к в осуществлении ролей и о б
р ащ ен и и с н и м и определяет место, заним аем ое в иерархиче­
ском зрелище. Разлож ение зрелищ а м нож ит ст ереот ипы и
роли, но оно ст ановит ся см ехот ворным и слиш ком ри ско ­
ван н о балансирует н а гр а н и и х от ри цан ия, сп онт анного
дейст вия ( 1, 2). - Отож дествление являет ся способом вхож­
дения в роль. Необходимост ь отож дествления более важ н а
для ст абильност и власт и, чем набор моделей для отождест­
вления. - Отож дествление являет ся болезненным состояни­
ем, но только случайны е отож дествления п одп адаю т под
о ф и ц и а л ьн ую кат его р и ю « п си х и ч ески х за б о л е ва н и й » .
В ф ун кци ю роли входит вы сасы ван и е кр о ви у воли к ж изни
( З ) .- Р о л ь предст авляет реальн ую ж изнь, она ут еш ает в
той ж изни, кот орую она обедняет. О н а т акж е ст анови т ­
ся синт ет ическим и неврот ическим удовольствием. В аж но
от казат ься от ролей, вернув им и гровой элемент ( 4 ) . -У с ­
п еш ная роль гаран т и рует зрелищ ную карьеру, переход и з од­
ной кат егории в другую, более высокую; эт о и н и ц и а ц и я , кон ­
крет изирован н ая благодаря культу им ени и ф от ограф ии.
И х непоследовательная сумм а определяет последователь­
ность власт и, кот орая разруш ает , сам оразруш аясь (5). Разлож ение зрелищ а делает ро ли взаим озам еним ы м и . Р а з­
множ ение ф альш и вы х перемен создает условия для единст ­
венной реальн ой п е р ем ен ы -р а д и к а л ьн о й перемены. Груз
неист инного вы зы вает насильст венную и почт и биологиче­
скую р еа к ц и ю воли к ж изни.

1
Наши усилия, наша тоска, наши поражения, аб­
сурд наших действий происходят большей частью из
испытываемой нами властной потребности форми­
ровать гибридные персонажи, враждебные нашим
истинным желаниям под прикрытием их удовлетво­
рения.

«Мы не довольствуемся нашей подлинной жизнью
и нашим подлинным существом,—говорит Паскаль,—
нам надо создать в представлении других людей не­
кий воображаемый образ, и ради этого мы стараемся
казат ься. Не жалея сил, мы постоянно приукрашиваем
и холим это воображаемое «я», в ущерб «я» настояще­
му»1. Будучи оригинальным в XVII ве­
ке, в то время, когда видимость вос­ 1 де Ларошфуко Ф. Макси­
мы. — Паскаль Б. Мысли. —
принималась
нормально,
когда де Лабрюйер Ж . Характеры.
кризис организованной видимости М., 1974. С. 144.
был очевиден только самым ясным
умам, сегодня, во время разложения ценностей, заме­
чание Паскаля становится очевидной для всех баналь­
ностью. Благодаря какому волшебству мы приписыва­
ем безжизненным формам жизненную энергию
человеческих страстей? Как поддаемся мы соблазну
навязанных отношений? Что такое роль?
Не является ли сила, что заставляет людей доби­
ваться силы и власти, ничем иным, как слабостью, до
которой их низводит власть? Тирана раздражают обя­
занности, которые навязывает ему покорность людей.
Божественное освящение его власти над людьми сто­
ит ему постоянного мифического самопожертвова­
ния, бесконечного уничижения перед Богом. Остав­
ляя службу у Бога, он оставляет тем самым свою
службу народу, который в противном случае служил
бы ему. Vox populi, vox dei следует перевести так: «Че­
го хочет Бог, хочет народ». Раб недоволен, если в об­
мен на его покорность ему не компенсирована части­
ца власти. Фактически, всякая покорность придает
права любой власти, и нет такой власти, которая не
досталась бы ценой какой-то покорности; именно по­
этому некоторые так легко переносят, что ими пра­
вят. Повсюду власть осуществляется фрагментарно,
на всех ступенях иерархической лестницы. Это сом­
нительная повсеместность.
Роль —это потребление власти. Она находится в
предст авит ельной иерархии, то есть в зрелище; навер­
ху, внизу, посредине, но никогда снаружи. В этом ка­
честве она вводит механизм культуры: это и н и ц и а ц и я .
Роль является также медиумом обмена индивидуаль­

129

ного самопожертвования, в этом качестве она выпол­
няет ком пенсирую щ ую функцию. Будучи нишей для
отчуждения, она стремится создать единство в пове­
дении; и в этом качестве она апеллирует к отождеств­
лению.

2
Выражение «играть роль в обществе» в какой-то
степени демонстрирует, что роль несет функцию,
отведенную ограниченному числу избранных. Рим­
ский раб, средневековый крепостной, сельскохозяй­
ственный батрак, пролетарий, обесчеловеченный
тринадцатью часами повседневной работы —все они
не обладали ролью или обладали ей в таком руди­
ментарном виде, что утонченная публика видела в
них больше животных, чем людей. Фактически су­
ществует нищета бытия вне нищеты зрелища. К XIX
веку представление о хорошем и плохом рабочем
вульгаризировалось так же, как представление о гос­
подине и рабе пало в мифе о Христе. Оно вульгари­
зировалось ценой меньших усилий и меньшего зна­
чения, хотя Маркс и счел это представление
достойным своего осмеяния. Роль, так же как мифи­
ческое самопожертвование, стала более демокра­
тичной. Фальшь для всех —или триумф социализма.
Вот перед нами человек тридцати пяти лет. Каж­
дое утро он заводит свою машину, входит в свой ка­
бинет, перебирает папки, обедает в городе, играет в
покер, снова перебирает папки, уходит с работы,
выпивает пару «Рикаров», возвращается к себе,
встречает свою жену, обнимает своих детей, ест
стейк перед телевизором, идет в постель, занимает­
ся любовью, засыпает. Кто довел человеческую
жизнь до этой жалкой последовательности клише?
Журналист, полицейский, социолог, популярный
писатель? Ничего подобного. Это он сам, этот чело­
век, о котором я говорю, прилагает усилия к тому,
чтобы разложить свой день на серию поз, избран­
ных в приблизительном соответствии с гаммой гос­
подствующих стереотипов. Утративший душу и тело
в плену соблазнов, представленных серией имид130

жей, он отнимает у самого себя подлинное удоволь­
ствие ради заработка, ради карьеры, которая не оп­
равдана страстью, ради разбавленной радости, че­
ресчур выставленной напоказ для того, чтобы быть
чем-то, кроме фасада. Роли, исполняемые одна за
другой, доставляют ему пикантное удовлетворение,
когда удается точно следовать стереотипам. Он по­
лучает удовлетворение от хорошо сыгранной роли,
со страстью отдаляясь от самого себя, отрицая себя,
жертвуя собой.
О всемогущество мазохизма! Точно так же, как дру­
гие были графом Сандомирским, пфальцграфом
Смирнским, маркграфом Торном, герцогом Курлянд­
ским, он наделяет персональным величием все типы
водителей, работников, начальников, коллег, клиен­
тов, соблазнителей, друзей, филателистов, супругов,
отцов семейств, телезрителей, граждан... И все же
наш персонаж не является механическим дебилом,
тряпичной куклой. На краткие мгновения его повсе­
дневная жизнь высвобождает энергию, которой, если
она не интегрирована, не распространена и не рас­
трачена в ролях, хватило бы на свержение вселенной
выживания. Кто скажет, какова разрушительная сила
страстной мечты, любовного удовольствия, зарожда­
ющегося желания, прилива симпатии? Каждый стре­
мится к спонтанному расширению этих моментов ис­
тинной жизни вплоть до тех пор, когда они приводят
к интегральности повседневной жизни, но обуслов­
ленность сводит большую часть людей до поиска этих
моментов в обратном направлении, в бесчеловечных
предлогах; лишь для того, чтобы утратить их навеки
в миг, когда мы их достигаем.
* **
Существует жизнь и смерть стереотипов. Некий
образ соблазняет, служит моделью для тысяч индиви­
дуальных ролей, затем распадается и исчезает в соот­
ветствии с законом потребления, устаревания и обно­
вления. Где общество зрелища находит новые
стереотипы? В той сфере созидательности, которая
не позволяет некоторым ролям соответствовать ста-

реющему стереотипу (так же, как обновляется язык в
контакте с народными формами), в той сфере игры,
которая преобразовывает роли.
В той мере, в какой роль соответствует стереоти­
пу, она стремится застыть, принять статичный хара­
ктер своего образца. У нее нет ни настоящего, ни
прошлого, ни будущего, потому что ее время —вре­
мя п озы и, так сказать, паузы во времени. Это время,
сжатое в разорванном хронотопе2 власти (этой ло­
гике всегда соответствует то, что
2 Здесь и далее для перевода
сила власти обретается в ее объеди­
связки «пространство-вре­
ненной силе реально разделять и
мя» используется бахтинское
ложно
воссоединять). Оно основа­
понятие «хронотоп». — Прино на сравнении с кинематографи­
меч. перев.
3 Американский киноактер.
ческим имиджем или, еще лучше, с
Прославился фильмом «Бун­
одним из своих элементов, с одной
тарь без причины», в кото­
из своих предписанных поз, кото­
ром сыграл роль молодого
рые, будучи быстро и в большом ко­
человека, мучительно пыта­
личестве воспроизведенными с ми­
ющегося вырваться из опо­
стылевшего ему мирка «сре­
нимальными различиями, являются
днего класса». — Примеч.
основой образа. Воспроизведение
науч. ред.
здесь гарантировано ритмами рек­
ламы и информации, способностью заставить гово­
рить о роли и ее способности впоследствии в один
прекрасный день стать стереотипом (случаи с Бар­
до, Саган, Бюффе, Джеймсом Дином3...). Но незави­
симо от того, какой вес она приобретает в балансе
господствующих мнений, роль в первую очередь не­
сет цель адаптироваться к нормам общественной ор­
ганизации, интегрироваться в неодушевленный мир
вещей. Вот для чего повсюду нужны скрытые каме­
ры: чтобы узнавать о банальном существовании; раз­
битые сердца порождают газетные статьи, а избы­
точная растительность на теле становится эталоном
мужской красоты. Превращая невезучего в любви
парня в Тристана, старую кочергу —в символ про­
шлого и домохозяйку —в добрую фею кухни, зрели­
ще, кормящееся повседневной жизнью, намного
опережает п о п -а р т . Можно было предвидеть, что не­
которые начнут моделировать себя на коллажах —в
любом случае оплачиваемых —улыбающихся супру-

гов, искалеченных детей и гениев
4 Процесс творческого сопо­
бриколажа4. Не остается ничего, ставления и трансформации
кроме зрелища, достигающего кри­ объектов и символов, при
тической точки, последнего перед помощи которого различные
началом реального присутствия по­ культурные группы рождают
моду и создают собст­
вседневной жизни. Роли исполня­ новую
венный стиль. Термин К. Ле­
ются слишком близко к своему ви-Стросса.— Примеч. ред.
отрицанию. Обычный человек вы­
полняет свою роль посредственно, неадаптирован­
ный человек от нее отказывается. В той мере, в ка­
кой распадается зрелищная организация, она
вбирает в себя самые неблагополучные слои, пита­
ясь собственными остатками. Фальшивящие певцы,
бесталанные художники, несчастные лауреаты,
пресные звезды периодически возникают в инфор­
мационном небе с частотой, определяемой их поло­
жением в иерархии.
Остаются неизлечимые, те, кто отказался от ро­
лей, те, кто отработал теорию и практику этого отри­
цания. Несомненно, из этой неприспособленности к
обществу зрелища возникнет новая поэзия реальной
жизни, изобретение жизни вновь. Разве жить интен­
сивно не означает прерывать поток времени, утра­
ченный в видимости? И разве жизнь не заключается
в самых счастливых моментах настоящего, отрицаю­
щего ускоренное время власти, время, утекающее
ручьем пустых лет, время старения?
3

править его прохлаждаться в крематорий, известный
под названием психбольницы.
Рассмотрим теперь императивы общества потреб­
ления, общества, в котором быть человеком означает
потреблять; потреблять кока-колу, литературу, идеи,
чувства, архитектуру, телевидение, власть. Продукты
потребления —идеологии, стереотипы —это фотогра­
фии ужасного теста Зонди, в котором каждый из нас
должен принять участие, но не просто делая выбор, а
посвящая себя чему-то на практике. Необходимость
распродавать предметы, идеи, стиль поведения под­
разумевает центр расшифровки, в котором некий тип
инстинктивного портрета потребителя послужит ис­
правлению выбора и созданию нового спроса, лучше
приспособленного для товаров потребления. Можно
считать, что изучение рынка, техник мотивации, ана­
лиз общественного мнения, социологические опро­
сы, структурализм анархически входят в данный про­
ект со всеми своими слабостями. Координация и
рационализация несовершенны. Кибернетики поза­
ботятся об этом, если мы отдадим им свою жизнь.
На первый взгляд, выбор «потребительного об­
раза» кажется первостепенным. Хозяйка-котораяпользуется-стиральным-порошком-«Омо» отличается
от хозяйки-которая-пользуется-стиральным-порошком-«Сунил»—это вопрос цифр прибыли. Точно так
же голосующий за демократов отличается от голосую­
щего за республиканцев, коммунист от христианина.
Но граница все менее и менее различима. Зрелище
непоследовательности начинает производить повы­
шение стоимости нулевой точки стоимости. Вплоть
до того, что отождествление неважно с чем начинает
понемногу приобретать все большую значимость, так
же как необходимость потреблять неважно что стано­
вится более значимой, нежели верность одной марке
машины, идолу или политику. В конце концов, разве
дело не в том, что люди должны отчуждаться от соб­
ственных желаний и размещать их в зрелище, в конт­
ролируемой зоне? Хороший или плохой, честный или
преступник, левый или правый —все эти формы мало
значат постольку, поскольку, выбирая их, ты утрачива-

ешь в них самого себя. Каждому Хрущеву своего Евту­
шенко—и общество сможет оградить себя от хулига­
нов. Одна лишь третья сила не отождествляет себя ни
с чем, не противостоит ничему, не претендует на ли­
дерство в революции. Она является подлинной си­
лой, в которой каждый обнаруживает и узнает самого
себя. Там никто не решает за меня и от моего имени,
там лежит моя свобода и свобода всех.
***
Психической болезни не существует. Это просто
удобная категория для того, чтобы рассортировать и
изолировать случайности отождествления. То, чем
власть не может править и что она не может убить,
она обзывает помешательством. К нему относятся экс­
тремисты и мономаны роли. К нему относятся и все
то, что смеется над ролью и отвергает ее. Их изоли­
рованность является также критерием, который вы­
носит им приговор. Как только один генерал начина­
ет отождествлять себя со всей Францией, в чем ему
помогают миллионы избирателей, он сталкивается с
оппозицией, которая всерьез противостоит ему в
этом. Разве не с тем же успехом Гербигер изобретал
нацистскую физику; генерал Уокер и Барри Голдуотер
противопоставляли высшего, белого, божественного
и капиталистического человека низшему, черному, де­
моническому, коммунистическому человеку; Франко
очищался и просил у Бога мудрости для того, чтобы
угнетать Испанию, а лидеры всего мира твердили в
ледяном бреду, что человек является лишь машиной
для приказов? Безумие порождается отождествлени­
ем, а не одиночеством.
Роль —это самопародия, которая сопровождает нас
повсюду и которая повсюду приводит нас к отсутст­
вию. Но это ухоженное, приодетое, надушенное от­
сутствие. Параноики, шизофреники, садисты-убийцы
не обладают признанной общественно полезной ро­
лью (то есть эти роли не распространяются под мар­
кой власти так же, как роли мента, босса, военного),
становясь полезными в специальных заведениях,
психбольницах, тюрьмах —в особых музеях, от кото-

рых правительство получает двойную пользу, избавля­
ясь от опасных конкурентов и обогащая зрелище не­
гативных стереотипов. Дурные примеры и их показа­
тельное наказание придают зрелищу пикантности и
охраняют его. Достаточно просто способствовать
отождествлению и акцентировать изолированность,
чтобы разрушить фальшивые различия между психи­
ческим отчуждением и отчуждением социальным.
На другом полюсе абсолютного отождествления на­
ходится способ прокладывать между собой и ролью оп­
ределенное расстояние, некую игровую зону, являю­
щейся настоящим гнездом всех восстающих против
зрелищного порядка. Никогда нельзя полностью поте­
ряться в роли. Даже обращенная вспять, воля к жизни
сохраняет потенциал насилия, всегда готовый откло­
нить человека с избранного им пути. Верный лакей,
отождествляющий себя с хозяином, при определенном
стечении обстоятельств может перерезать ему глотку.
Наступает момент, когда его привилегия кусать по-соба­
чьи пробуждает в нем желание дать отпор по-человече­
ски. Дидро хорошо продемонстрировал этот момент в
«Племяннике Рамо», а сестры Пален5—еще лучше. Де­
ло в том, что отождествление, как и любая бесчеловеч­
ность, коренится в человеческом. Ау­
5 Служанки, сестры Кристин
тентичная жизнь подпитывается
и Лея Папен в 1933 г. в
аутентично прочувствованными жела­
г. Мен зверски убили своих
хозяев — мать и дочь Ланниями. И отождествление с ролью на­
селен. Судя по всему, заби­
носит двойной удар: оно интегрирует
тые, происходившие из ни­
игру метаморфоз, удовольствие от ма­
щей семьи служанки не
скировки и путешествий с переодева­
выдержали постоянных
ниями; оно присваивает старую
придирок, и у них «сдали
нервы». Кристин была осу­
страсть к лабиринтам, в которых теря­
ждена на смертную казнь,
ешься для того, чтобы лучше обрести
Лея — на 10 лет тюрьмы.
себя вновь, игру становления и пре­
Кристин не дожила до каз­
вращений. Оно также интегрирует
ни, уморив себя голодом. —
Примеч. науч. ред.
рефлекс идентичности, волю к обре­
тению в других людях самой богатой
и аутентичной части самого себя. Игра перестает быть
игрой, подделывается, утрачивает выбор своих собст­
венных правил. Поиск собственной идентичности ста­
новится отождествлением.
136

Но обратим перспективу. Психиатр смог написать:
«Признание обществом ведет личность к растрате се­
ксуальных импульсов на культуру, что является луч­
шим средством защитить себя от них». Точнее, это оз­
начает, что роль обладает миссией поглощать
жизненную энергию, сокращать эротическую силу пу­
тем ее перманентной сублимации. Чем меньше эроти­
ческой реальности, тем больше сексуальных форм в
зрелище. Роль —Вильгельм Райх сказал бы «пан­
цирь» —гарантирует неспособность получать удоволь­
ствие. В противоположность этому удовольствие, ра­
дость жизни, оргазм разбивают панцирь, разбивают
роль. Если бы человек захотел рассматривать мир не
в перспективе власти, но в перспективе, в которой
он сам является отправной точкой, он легко смог бы
различать те действия, которые его реально освобо­
ждают —наиболее аутентично прожитые моменты,
подобные вспышкам молний в серых буднях ролей.
Наблюдать роли в свете аутентичной реальной жиз­
ни, подвергать их рентгену, если угодно, позволило
бы обратить вложенную в нее энергию на извлече­
ние истины из лжи. Эта работа —иногда индивидуаль­
на, иногда коллективна. Одинаково отчуждающие,
роли иногда не оказывают равного сопротивления.
Гораздо легче спастись от роли соблазнителя, чем от
роли мента, шефа, попа. Об этом стоит задуматься ка­
ждому.
4

Компенсация. Почему люди придают ролям цен­
ность, иногда превышающую ценность их собствен­
ной жизни? В действительности потому, что их жизнь
не имеет стоимости, и это выражение означает здесь
в своей двойственности, что жизнь находится по ту
сторону любой общественной оценки, любых ярлы­
ков, а также то, что подобное богатство в отношении
зрелища и его критериев является невыносимой ни­
щетой. Для общества потребления нищета является
всем тем, что не относится к потреблению. Сведение
человека до зрителя, со зрелищной точки зрения, вы­
дается за обогащение. Чем больше у человека вещей и

ролей, тем больше он есть; так постановляет органи­
зация видимости. Но с точки зрения реальной жизни
то, что ты зарабатываешь во власти, ты теряешь в
своей аутентичной самореализации. То, что ты зара­
батываешь в видимости, ты теряешь в бытии и стано­
влении бытия.
Реальная жизнь всегда предлагает также сырой ма­
териал для социального контракта, плату за право на
вход. Ее приносят в жертву, в то время как компенса­
ция обретается в блестящих одеждах видимости. Чем
больше нищает повседневная жизнь, тем больше при­
влекательности приобретает иллюзия. И чем большее
место в жизни занимает иллюзия, тем больше нищает
повседневная жизнь. Удаленная из своей среды обита­
ния силой вмешательств, ограничений и лжи, реаль­
ная жизнь кажется настолько малоинтересной, что
способы создания видимости замещают ее полно­
стью. Свою роль проживают лучше, чем свою жизнь.
Компенсация создает иллюзию веса при существующем
полож ении вещей. Роль восполняет отсутствие: отсутст­
вие жизни и в то же время отсутствие другой роли.
Рабочий скрывает свою изможденность под местом в
иерархии научной организации труда, а саму нищету
этой роли —под видимостью несравненно улучшен­
ной модели № 4036. Но ценой каж­
6 Автомобиль «Пежо» выпус­
дой роли становится искалеченность
ка 1955 г. — Примеч. науч.
(непомерный труд, отчуждение от
ред.
удобств, выживание). Каждая роль,
подобно плохой затычке, заполняет пустоту, остав­
ленную изгнанием собственного «я» и настоящей жиз­
ни. Решительно удалите эту затычку—и останется
лишь зияющая рана. Роль является угрозой и защитой
одновременно. Но угроза остается прочувствованной
лишь в негативном смысле, официально она не суще­
ствует. Официально существует угроза, когда рискует
потеряться или потерять в цене роль, когда утрачива­
ется честь или достоинство, когда, в соответствии с
очень удачным выражением, теряешь лицо. И эта
двойственность объясняет моему разуму, почему люди
так цепляются за роль, почему она липнет к нашей ко­
же, почему мы отдаем за нее жизнь: обедняя реально

проживаемый опыт, она защищает его от откровений
о своей невыносимой нищете. Изолированный инди­
вид не смог бы выжить после такого жестокого откро­
вения. И роль участвует в организованной изолиро­
ванности, в разъединенности фальшивого единства.
Компенсация, как алкоголь, предоставляет доп и н г , не­
обходимый для самореализации власти как фальшиво­
го бытия. Существует опьянение отождествлением.
Выживание и защитные иллюзии составляют не­
разделимое целое. Роли очевидно исчезают с исчез­
новением выживания, хотя некоторые мертвецы и
наделяют стереотипы своими именами. Выживание
без ролей является гражданской смертью. Точно так
же, как мы приговорены к выживанию, мы пригово­
рены делать «хорошую мину» при фальшивом сущест­
вовании. Броня панциря сковывает свободу действий,
но в то же время смягчает удары. Под панцирем же
всё уязвимо. Следовательно, остается игровое реше­
ние действовать «как если бы»; играть ролями.
Стоит перенять положение Розанова: «На виду я —
всесклоняемый. В себе (субъект) —абсолютно несклоняем,
“не согласуем” Какое-то “наречие”»7.
В.В . Уединенное.
В конце концов, это мир, который 7М.,Розанов
1990. С. 50.
должен выстраиваться субъективно;
он должен достигать согласия со мной до тех пор, по­
ка я не соглашусь с ним. Если выбросить все роли,
словно пакет с грязной одеждой, это станет отрица­
нием отчуждения и впадением в мистику или солип­
сизм. Я нахожусь у врага, а враг у меня. Он не должен
меня убить, поэтому я скрываюсь под панцирем ро­
лей. И я работаю, и я потребляю, и я знаю, как про­
явить вежливость, и я не нападаю на нравы и обычаи.
Но, тем не менее, нужно разрушить этот мир, фиктив­
ный настолько, что хитрецы предоставляют ролям са­
мим играть себя. Казаться безответственным —вот
наилучший способ отвечать за себя. Все ремесла гряз­
ны, так будем работать грязно, все роли лживы, так
давайте лгать! Я люблю высокомерие Жака Ваше,
писавшего: «Я брожу по руинам моей деревни с моно­
клем от «Кристаль» и теорией беспокойного рисова­
ния. Я последовательно был коронованным литерато-

ром, известным порнографом и скандальным художником-кубистом. Теперь я остаюсь у себя и предостав­
ляю другим объяснять мою личность и дискутировать
о ней в свете вышеизложенного». Для меня достаточ­
но быть полностью честным с теми, кто на моей сто­
роне, с защитниками аутентичной жизни.
Чем больше отстраняешься от роли, тем лучше
можно манипулировать неприятелем. Чем лучше пре­
дохраняешься от тяжести вещей, тем большую лег­
кость движений приобретаешь. Друзья не ссорятся изза форм , они открыто полемизируют, уверенные в том,
что не смогут обидеть друг друга. Там, где хотят реаль­
ного общения, непонимание не является преступлени­
ем. Но если ты приближаешься ко мне, вооруженный
до зубов, навязывая мне стычку в поисках согласия че­
рез твою победу, ты не добьешься от меня ничего, кро­
ме ускользающей позы , молчания, означающего конец
диалога. Соревнование между ролями с самого начала
лишает дискуссию всякого интереса. Только враг ищет
встречи на территории ролей в соответствии с канона­
ми зрелища. Уважать свои призраки, держать их на
расстоянии, не достаточно ли этого и без фальшивой
дружбы по принуждению? Более того, когда кусаешься
и лаешь, можно пробудить сознание собачьей жизни в
ролях, заставить осознать собственную значимость...
К счастью, зрелище непоследовательности энер­
гично вводит в роли и гру . Мораль «навыворот» разве­
ивает дух серьезности. Игровое отношение позволяет
ролям плыть в потоке безразличия. Вот почему реор­
ганизация видимости прилагает столько стараний, и
так безуспешно, придать себе игровой элемент (кон­
курсы «Intervilles, Quitte ou Double»8...), заставить иг­
ривость служить потреблению. Отст­
8 Популярная французская
раненность утверждается через
телевикторина, аналог аме­
разложение видимости. Некоторые
риканского «Колеса форту­
роли сомнительны, двойственны;
ны» или русского «Поля чу­
дес». — Примеч. ред.
они содержат в себе самокритику.
Отныне ничто не сможет избежать
превращения зрелища в коллективную игру, в кото­
рой повседневная жизнь с самого начала сама создает
условия для перманентной экспансии.

Инициация. Защищая нищету выживания и проте­
стуя против нее, движение компенсации распростра­
няет на каждого человека определенное количество
формальных возможностей участвовать в зрелище,
исходящих из вседозволенности сценического пред­
ставительства на одном или нескольких уровнях жиз­
ни, частной или общественной, не так уж и важно.
Точно так же, как Бог оделял своими милостями лю­
дей, оставляя каждому свободу выбора между спасени­
ем и проклятием, социальная организация дала каж­
дому право на успех или неудачу в различных слоях
этого мира. Но в то время как Бог глобально отчуж­
дал субъективность, буржуазия разбила ее на серию
частичных отчуждений. В каком-то смысле субъектив­
ность, которая не была ничем, стала чем-то; у нее есть
своя истина, своя тайна, свои страсти, свой рассудок,
свои права. Ее официальное признание происходит
ценой разделения на эталонные и гомологичные эле­
менты в соответствии с нормами власти. Субъектив­
ное приобретает объективные формы в виде стерео­
типов посредством отождествления. Оно становится
таковым в разбитом на фрагменты виде, до смешного
разъединенное (гротескное обращение с «я» у роман­
тиков и его противоядие, юмор).
Быть значит обладать представительством власти.
Для того, чтобы быть хоть кем-то, личность должна,
как говорится, стать частью вещного порядка, забо­
титься о ролях, оттачивать их, прогрессивно иниции­
роваться вплоть до тех пор, как она сделает зрелищ­
ную карьеру. Учебные цеха, реклама обусловливают
Порядок, который заботливо помогает ребенку, юно­
ше, взрослому заслужить собственное место в боль­
шой семье потребителей.
Существуют различные уровни инициации. Не все
социально признанные группы обладают одной и той
же дозой власти, и они не распределяют эту дозу ме­
жду собой в равной мере. От президента до его акти­
вистов, от певца до его ф анат ов , от депутата до его из­
бирателей множатся пути карьеры. Некоторые
группы обладают устойчивой структурой, другие име-

ют слишком размытые контуры; тем не менее, все
они выстраиваются благодаря иллюзорному чувству
участия, разделяемому их членами, чувства, которые
можно поддерживать собраниями, специальной атри­
бутикой, поручениями, обязанностями... Ложная пос­
ледовательность часто оказывается хрупкой. В этом
пугающе бойскаутском мышлении на всех уровнях
встречаются свои стереотипы: мученики, герои, мо­
дели, гении, мыслители, услужливые лакеи и победи­
тели. Например: Даниель Казанова9,
9 Героиня французского
Сьенфуэгос, Брижит Бардо, Матье10,
движения Сопротивления,
Акселос11,
ветеран общества игры в
член руководства подполь­
шары и Вильсон12. Читатель может
ного комсомола, погибла в
сам распределить их по соответству­
нацистском концлагере в
1943 г. — Примеч. науч. ред.
ющим группам.
10 См. примеч. 6 к гл. 12.
Когда роли становятся коллектив­
11 Костас Акселос — извест­
ными,
разве они смогут заменить ста­
ный французский философ
рую власть великих идеологий?
греческого происхождения,
Нельзя забывать, что власть лежит в
специалист по Ницше, Хай­
деггеру и марксизму. — При­
организации видимости. Распад ми­
меч. науч. ред.
фа на идеологические фрагменты
12 Томас Вудро Вильсон
представляется сегодня как распыле­
(1 8 5 6 -1 9 2 4 ) — 28-й прези­
ние ролей. Это означает также, что
дент США. — Примеч. науч.
ред.
нищета власти не имеет для своей
маскировки больше ничего, кроме
своей фрагментированной лжи. Престиж «звезды»,
отца семейства или государственной власти не заслу­
живает ничего, кроме презрения. Ничто не может из­
бежать нигилистического разложения, кроме его пре­
одоления. Сама победа технократии, препятствующая
этому преодолению, освободит людей от пустой дея­
тельности, от ритуала беспредметной инициации, от
чистого самопожертвования, от списков без ролей,
от принципиальной специализации.
Фактически, специалист является предтечей этого
призрачного существа, этой шестеренки, этой меха­
нической вещи, расположенной в рациональности со­
циальной организации в совершенном порядке зом­
би. Он встречается повсюду, как в политике, так и
среди налет чиков. В каком-то смысле специализация
является наукой роли, она придает видимости некий

блеск, который раньше ему придавало благородное
происхождение, манеры, шик или счет в банке. Но
специалист делает больше. Он нанимает себя для то­
го, чтобы нанимать других; он является звеном между
техникой производства и потребления и техникой
зрелищного представительства; но это изолирован­
ное звено, что-то вроде монады. Зная об одном фраг­
менте всё, он вовлекает других в производство и по­
требление в пределах этого фрагмента, так что он
получает прибавочную стоимость власти и увеличива­
ет свою долю представительства в иерархии. Он зна­
ет, как по необходимости отказаться от множества ро­
лей для того, чтобы сохраниться в одной из них,
сконцентрировать свою власть вместо того, чтобы
разбрасываться ей. Тогда он становится менеджером.
Беда лишь в том, что круг, в котором осуществляется
его власть, всегда слишком ограничен, слишком фраг­
ментарен. Специалист оказывается в ситуации гастро­
энтеролога, который лечит болезни своего профиля и
при этом отравляет все остальное тело. Конечно, зна­
чение группы, которой он правит, может придать ему
иллюзию власти, но иерархия обладает такой приро­
дой и фрагментарные интересы так противоречивы и
конкурируют друг с другом, что в конце концов он
осознаёт свое бессилие. Так же как главы государств
парализуют друг друга обладанием ядерным оружием,
специалисты своим вмешательством вырабатывают и
в конечном итоге создают гигантскую машину —
власть, социальную организацию —которая господ­
ствует над всеми ними и с большей или меньшей
всеохватностью угнетает их в соответствии с их поло­
жением в качестве шестеренок. Они создают и приво­
дят в действие эту машину вслепую, поскольку она
является ансамблем их вмешательств. Значит, от наи­
большего количества специалистов следует ожидать
внезапного осознания этой столь разрушительной
пассивности, на которую они работали с таким упор­
ством, осознания, которое с силой швырнет их в сто­
рону воли к реальной жизни. Можно также предви­
деть, что какое-то их число, те, кто дольше всего
были подвержены более или менее интенсивному из-

лучению авторитарной пассивности, должны будут
вслед за офицером из рассказа Кафки «В исправи­
тельной колонии» погибнуть в машине, подвергаемые
пыткам вплоть до последнего вдоха. Вмешательство
людей, облеченных властью, специалистов, каждый
день создает и воссоздает колеблющееся величие вла­
сти. Результаты известны. Можно представить себе
тот леденящий кошмар, к которому нас приговорит
рациональная организация, общий резерв кибернети­
ков, способных уничтожить любое вмешательство
или, по крайней мере, держать его под контролем.
Останутся лишь обладатели самоубийственной термо­
ядерной силы, которые смогут оспаривать у них Но­
белевскую премию.
** *
Повсеместное использование имени и фотогра­
фии в том, что любопытным образом называют удо­
стоверениями «личности», демонстрирует их тайную
связь с полицейской организацией современных
обществ. Не только с низшими полицейскими функ­
циями слежки, надзора, избиений, методичного убий­
ства, но также с более секретными силами правопо­
рядка. Постоянное обращение одного имени, одной
фотографии в письменных и устных информацион­
ных сетях указывает на иерархический уровень и ка­
тегорию, занимаемые индивидом. Естественно, имя,
наиболее часто произносимое в районе, городе, стра­
не или мире, обладает завораживающей силой. Стати­
стическая таблица, составленная на данной основе в
определенном хронотопе, с легкостью определяет
карту рельефа власти.
До сих пор изнашивание роли исторически сопро­
вождалось незначительностью имени. Для аристокра­
та имя содержит в себе основу тайн рождения и расы.
В потребительском обществе рекламное обнародова­
ние имени Бернара Бюффе превращает посредствен­
ность в знаменитого художника. Манипуляция име­
нем служит изготовлению руководителей точно так
же, как и продаже шампуня для волос. Но она также
означает, что известное имя больше не принадлежит

144

его владельцу. Под этикеткой «Бюффе» нет ничего,
кроме шелковых чулок. Кусочек власти.
Разве не смешно слышать, что гуманисты проте­
стуют против сведения людей к цифрам, к регистра­
ционным книгам. А что, разве уничтожение челове­
ка под оригинальным именем не равноценно
бесчеловечной серии цифр? Я уже говорил, что
причудливая борьба между так называемыми про­
грессистами и реакционерами всегда вертится вок­
руг этого: следует ли разрушать человека ударами
наказаний или наград? Хороша награда —иметь из­
вестное имя!
Но имена вещей приобретают значение настоль­
ко же, насколько живые существа его утрачивают.
Обращая перспективу, я люблю осознавать, что ка­
ким бы именем меня ни обозначали, оно никогда не
будет отражать того, чем я являюсь. У моего удоволь­
ствия нет имени. Слишком редкие моменты, в кото­
рые я выстраиваю себя, недостаточны для того, что­
бы ими можно было манипулировать извне. Только
отказ от самого себя запечатлевается в имени вещей,
угнетающих нас. Я хотел бы, чтобы и в этом смысле,
а не только в смысле отрицания полицейского конт­
роля, понимали Альбера Либертада13, который сжег свои документы, 13 Французский анархистиндивидуалист. Основал га­
удостоверяющие личность; то есть в зету
«Анарши», пропаганди­
смысле отказа от своего имени, для ровал отказ от работы,
того чтобы выбирать себе тысячи документов, имущества, се­
имен, жест, повторенный черноко­ мьи, «буржуазных привы­
(не мылся, не посещал
жими рабочими Йоханнесбурга в чек»
врачей). Призывал анархи­
1959-м. Достойная восхищения диа­ стов отправлять на панель
лектика изменения перспективы: жен, сестер и дочерей, что­
поскольку состояние дел не позволя­ бы «забрать у буржуа часть
ет мне носить имя в качестве фео­ того, что они у нас укра­
дального излучения моей силы, я от­ л и ».— Примеч. науч. ред.
казываюсь от всех имен; я вхожу в безымянный лес,
где Комар Льюиса Кэрролла объясняет Алисе: «Захо­
чет гувернантка позвать тебя на урок, крикнет:
«Идите сюда...» —и остановится. Имя-то она забыла.
А ты, конечно, не пойдешь —ведь неизвестно, кого
она звала!

—Это мне не поможет, —возразила Алиса.—Даже
если она забудет мое имя, она всегда может сказать:
«Послушайте, милочка...».
—Но ведь ты не Милочка, —пере­
14 Кэрролл Л. Приключения
бил
ее Комар. —Ты и не будешь слу­
Алисы в Стране Чудес.—
шать!»14.
Сквозь зеркало и что там
Счастливый лес радикальной
увидела Алиса, или Алиса в
Зазеркалье. М., 1991. С. 145.
субъективности.
Джорджо де Кирико, насколько я знаю, вышел на
путь, ведущий в лес Алисы, с прекрасными последст­
виями. То, что истинно для имени, истинно и для об­
раза. Фотография выражает сущность роли, позу. Ду­
ша заключена в ней и подвержена интерпретации;
вот почему фотографии всегда грустны. Душу изучают
так же, как изучают предмет. Но разве превращение
самого себя в предмет не является отождествлением с
гаммой выражений, пусть даже широкой? Бог мисти­
ков, по крайней мере, знал, как избежать этой ловуш­
ки. Но вернусь к де Кирико. Он был почти что совре­
менником Либертада (если бы он был человеком,
власть была бы вечно счастлива от того, что предот­
вратила так много встреч), и его пустоголовые безли^
кие персонажи являются прекрасным обвинительным
балансом бесчеловечности. Пустынные пространства,
окаменелые декорации демонстрируют человека,
обесчеловеченного вещами, которые он создал и ко­
торые, замороженные в урбанизме, сосредоточившем
в себе угнетающую силу идеологий, опустошают его
существо, высасывают кровь; я не помню уже, кто го­
ворил, ссылаясь на эти полотна, о вампирском пейза­
ж е—возможно, Бретон. Более того, отсутствие лица
вызывает к жизни новое лицо, присутствие, очелове­
чивающее даже камни. Это лицо является для меня
коллективным творением. Поскольку у персонажа де
Кирико нет лица, он обладает лицом всех.
В то время как современная культура прилагает так
много усилий к тому, чтобы выразить свое ничтожест­
во, создает семиологию собственной пустоты, появля­
ется картина, на которой отсутствие раскрывается ис­
ключительно поэзии фактов, реализации искусства,

146

философии, человека. След овеществленного мира,
пустое пространство, представленное в полотне на
главном месте, указывает также на то, что лицо поки­
нуло пространство своих копий и имиджей, что оно
теперь интегрируется в повседневную п р а к т и к у .
Период 1910-1920 годов однажды обнаружит свое
несравненное богатство. Впервые с большой непосле­
довательностью и гениальностью был перекинут мост
между искусством и жизнью. Осмелюсь сказать, что, за
исключением сюрреалистической авантюры, в период
между авангардом преодоления и современным ситуационистским проектом этот мост не существовал нико­
гда. Разочарование старого поколения, топающего но­
гами последние сорок лет как в сфере искусства, так и
в революции, не меня разубедит. Движение дадаистов,
«Белый квадрат на белом» Малевича, «Улисс», полотна
де Кирико оплодотворили во имя целостного человека
отсутствие человека, сведенного до вещи. И целост­
ный человек сегодня не является ничем иным, как про­
ектом, разрабатываемым большинством людей во имя
запретной созидательности.
6

В едином мире, под неподвижным взглядом богов,
приключение и паломничество определяли перемены
в неподвижном. Открывать было нечего, поскольку
мир был данностью на все времена, но откровение
ждало паломника, рыцаря или бродягу на перекрест­
ке дорог. В действительности откровение содержа­
лось в каждом: его добивались, пересекая мир или ко­
паясь в себе, находясь в далеких землях и внезапно
открывая чудесный источник, который чистота одно­
го действия заставляет бить в том месте, где злосчаст­
ный искатель не нашел бы ничего. В средневековом
воображении господствовали И ст оч н и к и З а м о к . Их
символизм вполне ясен; под неизменным обретается
движение.
В чем заключается величие Гелиогабала, Тамерлана,
Жиля де Рэ, Тристана, Парцифаля? Будучи побежден­
ными, они удалялись в живого Бога; они отождествля­
ли себя с демиургами, оставляя свою неудовлетворен­

ную человечность для того, чтобы править и умирать в
маске страха Божьего. Эта смерть человека—Бога не­
изменного —позволяет жизни цвести в тени ее косы.
Мертвый Бог тяжелее, чем живой древний Бог; на са­
мом деле буржуазия не вполне избавила нас от Бога,
она лишь освежила его труп. Романтизм пахнет гние­
нием Бога, это отвратительный запашок в условиях вы­
живания.
Класс, раздираемый противоречиями, буржуазия,
основывает свое господство на преобразовании мира,
но отказывается преобразовать саму себя. Она предста­
вляет собой движение, стремящееся избежать движе­
ния. В едином режиме образ неизменности содержит в
себе движение. Во фрагментарном режиме движение
стремится к воспроизводству неизменного (всегда бы­
ли войны, нищета, рабство). Буржуазия у власти пере­
живает лишь пустые, абстрактные, оторванные от це­
лостности изменения. Это частичные изменения и
изменения частиц. Но привычка к изменениям в прин­
ципе является подрывной. Изменение также является
императивом, господствующим над обществом потреб­
ления. Люди должны менять автомобили, моду, идеи и
т.д. Они должны это делать, чтобы не произошли ради­
кальные перемены, которые положат конец форме
власти, не имеющей иной цели, кроме обеспечения
предложения для потребителей, кроме самопотребления в потреблении каждого. К сожалению, в этом стре­
млении к смерти, в этой нескончаемой гонке не суще­
ствует реального будущего, не существует иного
прошлого, всякий раз изобретаемого вновь и проеци­
руемого в будущее. Вот уже четверть века новинки на
рынке приспособлений и идей следуют друг за другом,
едва их коснется старость. То же самое касается рынка
ролей. Как мы можем получить разнообразие, которое
в древности обеспечивало качест во ролей, соответст­
вие ролей феодальной концепции, как оно может быть
компенсировано? Итак:
1. количественное само по себе является предель­
ным и вызывает возвращение к качественному;
2. ложь обновления проступает сквозь нищету зре­
лища.

Последующий набор на исполнение ролей будет ис­
пользовать трансвеститов. Размножение изменений в
деталях пробуждает желание перемен, но никогда не
удовлетворяет его. Ускоряя изменения в иллюзиях,
власть не может избежать реальности радикальных пе­
ремен.
Размножение ролей не только имеет тенденцию к
их превращению в абсолютные эквиваленты друг дру­
га, но также фрагментирует их и делает их смехотвор­
ными. Превращение субъективности в количество соз­
дало зрелищные категории для самых прозаичных
действий в самых обыденных ситуациях: определен­
ный способ улыбаться, размер груди, прическа... Все
меньше и меньше остается главных ролей, все больше
и больше эпизодических. Даже убю, сталины, гитлеры,
Муссолини —всего лишь бледные наследники. Боль­
шинству людей хорошо известен дискофморт при всту­
плении в новый коллектив или контакт: это беспокой­
ство актера, страх, что он плохо сыграет свою роль.
Стоит дождаться, когда разобьются вдребезги офици­
ально контролируемые отношения и позы, и тогда это
беспокойство обнаружит свой источник: это не плохое
исполнение ролей, а утрата самого себя в зрелище, в
установленном порядке вещей. В своей книге «Меди­
цина и человек как таковой» доктор
Солье15 констатирует в отношении 15 Пьер Солье — француз­
психоаналитик-юнгиапугающего распространения нервных ский
нец. Книга «Медицина и че­
заболеваний следующее: «Не сущест­ ловек как таковой» вышла в
вует болезни самой по себе, как не су­ свет в 1961 г. — Примеч. наществует больного самого по себе, су­ уч. ред.
ществует лишь аутентичное или
иллюзорное бытие-в-мире». Возвращение энергии, ук­
раденной видимостями, ее превращение в волю к
настоящей жизни обретается в диалектике самой види­
мости. Задействование почти биологической защит­
ной реакции отказа от неаутентичности обладает все­
ми шансами на насильственное уничтожение всех тех,
кто никогда не прекращал своей деятельности по орга­
низации зрелища и отчуждения. Те, кто сегодня поль­
зуются славой идолов, артистов, социологов, мыслите­
лей, постановщиков всех мизансцен, должны будут

остановиться. Взрывы народного гнева—не такие же
случайности, как извержения Кракатау.
** *
Один китайский философ сказал: «Совокупность
вещей приближается к пустоте. Во всеобщей совокуп­
ности движется присутствие». Отчуждение простира­
ется на всю деятельность человека, разъединяя ее до
крайних степеней, но одновременно разъединяясь,
оно становится более уязвимым повсюду. В разъеди­
ненности зрелища существует, говоря словами Мар­
кса, новая жизнь, приобретающая самосознание,
уничтожающее то, что уже уничтожено, и отвергаю­
щее то, что уже отвергнуто. Под разъединенностью
таится единство; под усталостью —концентрация
энергии; под самофрагментацией —радикальная субъ­
ективность. Качественное. Но недостаточно хотеть
переделать мир так, как хочешь заняться любовью с
девушкой, которую любишь.
Чем больше ослабляется то, что обладает функци­
ей высушивания повседневной жизни, тем больше
преимуществ приобретает сила жизни по сравнению
с властью ролей. С этого начинается обращение пер­
спективы. На этом уровне должна концентрироваться
новая революционная теория—для того, чтобы про­
бить брешь преодоления. Эпохе расчета и эпохе по­
дозрительности, введенной в действие капитализмом
и сталинизмом, противостоит, выстраиваясь на под­
польной стадии своей тактики, эр а игры .
Состояние деградации зрелища, индивидуальный
опыт, коллективные проявления отрицания должны
на уровне фактов внести уточнения в осуществимую
тактику борьбы с ролями. Совместными усилиями
вполне можно уничтожить роль. Спонтанное творче­
ство и чувство праздника, высвобождаемые в револю­
ционные моменты, предлагают нам многочисленные
примеры. Когда радость входит в сердца людей, не ос­
тается ни одного шефа, ни одного режиссера, кото­
рые могли бы подчинить их. Только заморив их
радость голодом, можно стать хозяином революцион­
ных масс —мешая им заходить слишком далеко и рас-

150

ширять их завоевания. В настоящее время группа тео­
ретического и практического действия, ситуационисты, уже способна проникнуть в политико-культурное
зрелище для подрывной деятельности.
Индивидуально, а значит, в переносном смысле,
нужно учиться подпитывать роли, не доводя их до той
степени ожирения, когда мы начинаем зависеть от них.
Защищаться ими от них же самих; восстанавливать
энергию, поглощаемую ими, обретать власть, которую
они дают лишь иллюзорно. Играть в игру Жака Ваше.
Если твоя роль навязывает роли другим—прими эту
власть, которая не равна тебе, чтобы потом выпустить
призрак на свободу. В борьбе за престиж ты всегда в
проигрыше —не утомляйся понапрасну. Долой тщет­
ные ссоры, назойливые дискуссии, форумы, коллокви­
умы и недели марксистской мысли! Когда надо будет
ударить для того, чтобы действительно освободиться,
бей так, чтобы убить наповал! Слова не убивают.
Люди окружают тебя, они хотят поспорить с тобой.
Они тобой восхищаются? Плюнь им в лицо. Они сме­
ются над тобой? Помоги им узнать себя в их собствен­
ных насмешках. Роль всегда смешна. Вокруг тебя нет
ничего, кроме ролей? Отдай им твою непринужден­
ность, твой юмор, твою отстраненность; играй с ними,
как кошка с мышью; возможно, благодаря такому обра­
щению один-два человека из твоего окружения сами
собой пробудятся, обнаружат условия для диалога.
Одинаково отчуждающие, не все роли одинаково пре­
зренны. Некоторые образцы формального поведения
едва скрывают реальную жизнь и ее отчужденные по­
требности. Некоторые положения, некоторые револю­
ционные образы, мне кажется, могут позволить себе
временные альянсы в той мере, в какой представляе­
мые ими идеологии все еще способны содержать на­
стоящий радикализм. В этом ключе я думаю о культе
Лумумбы среди юных конголезских революционеров.
Тот, кто охраняет настоящее, обладает духом, единст­
венно верным обращением с которым, как для других,
так и для себя, является увеличение дозы радикально­
сти—ведь оно не может привести ни к предательству
собственных интересов, ни к утрате самих себя.

ГЛАВА 16. ЗАЧAPОBAHHОCTЬ ВРЕМЕНЕМ
Словно по великому волшебству, вера в ут екаю щ ее время
служ ит основой для реальност и ут екаю щ его времени. Вре­
м я - э т о износ а да п т а ц и и , кот орой человек должен безро­
пот но подчинят ься всяки й раз, когда ему не удает ся изме­
н ит ь м ир. В о з р а с т -э т о роль, ускорение «прож итого»
времени н а уровн е видимост и, п ри вязан н ост и к вещам.

Порожденный цивилизацией рост невротизации тол­
кает сегодня терапию к новой демонологии. Точно
так же, как заклинания, колдовство, одержимость, экзорцизм, оргии, шабаши, метаморфозы, талисманы
обладали двусмысленной привилегией лечить или за­
ставлять страдать, сегодня все вернее оказывается,
что утешение угнетенного человека (медицина, идео­
логия, компенсация роли, приспособления для комфор­
та, методы преобразования мира...) подпитывают са­
мо угнетение. Существующий порочный п о р ядо к
вещ ей— вот что сильные мира сего хотели бы скрыть
любой ценой. Вильгельм Райх прекрасно показывает
на страницах «Функции оргазма», как после долгих
месяцев психиатрической практики ему удалось выле­
чить молодую венскую рабочую. Она страдала от де­
прессии, вызванной условиями ее жизни и работы.
После излечения Райх отправил ее обратно в привыч­
ную среду. Пятнадцать дней спустя она совершила са­
моубийство. Известно, что ясность и честность Райха
приговорили его к изгнанию из психиатрических кру­
гов, к изоляции, бреду и смерти: нельзя безнаказанно
выставлять напоказ лживость демонологов.
Организаторы мира организуют страдание и его
анестезию; это известно. Большая часть человечест­
ва живет во сне, между страхом и желанием пробуж­
дения; между мягкой обивкой своего невротического
состояния и травмой возвращения к реальной жиз­
ни. Несмотря на это, в нашу эпоху выживание под
анестезией требует возрастающих доз, которые насы­
щают организм, подключая то, что в магической опе­
рации называется «шоком возвращения». Неминуе­
мость этого переворота и его природа позволяют

говорить об обусловленности людей как о великой
зачарованности.
Зачарованность подразумевает существование
пространства, объединяющего в себе самые удален­
ные предметы с помощью симпатии, под руководст­
вом специфических законов, формальной аналогии
органического сосуществования, функциональной
симметрии, альянса символов... Соответствия между
поведением и появлением определенного сигнала ус­
танавливаются и связываются неисчислимое количе­
ство раз. В общем, действие происходит через обоб­
щенное обусловливание. Нельзя не спросить себя о
сегодняшней слишком распространенной моде обли­
чать определенный вид обусловливания —пропаган­
ду, рекламу, СМИ: не действует ли она в качестве ча­
стичного экзорцизма, поддерживающего на месте и
вне подозрений более широко распространенную,
более существенную зачарованность. Легко ругаться
на «Франс суар», чтобы потом попасться на крючок
элегантной лжи «Монд». Информация, язык, время —
разве не являются все они гигантскими щупальцами,
которыми власть обрабатывает человечество и на­
правляет его в свою перспективу? Правда, власть,
плохо приспособленная, но содержащая в себе тем
больше силы, чем меньше люди сознают возмож­
ность противостоять ей и часто не знают, как они ей
спонтанно уже сопротивляются.
Показательные сталинские процессы продемонст­
рировали, что для того, чтобы заставить человека об­
винить себя во всех преступлениях и публично про­
сить для себя смертной казни, необходимо лишь
немного терпения и упорства. Разве сегодня мы, зная
о подобных приемах, предупрежденные, сможем про­
игнорировать факт, что совокупность механизмов, уп­
равляющих нами, предписывает нам с той же пре­
сной убежденностью, но с большим количеством
средств и постоянством: «Ты слаб, ты должен поста­
реть, ты должен умереть». Сознание подчиняется, за
ним следует тело. Я люблю материалистическое пони­
мание замечания Антонена Арто: «Мы умираем не от­
того, что надо умирать; мы умираем оттого, что наше

сознание вынуждено было однажды согласиться с
этим, не так уж давно».
Растения погибают на непригодной почве. Живот­
ные приспосабливаются к среде обитания, а человек
изменяет ее. Значит, смерть не одинакова в своем воз­
действии на растения, животных и людей. На благо­
приятной почве растение оказывается в условиях жи­
вотного, оно может адаптироваться. В той мере, в
какой человеку не удается изменить окружающую его
среду, он также оказывается в положении животного.
Адаптация является законом животного мира.
Общий синдром адаптации, говорит Ганс Селье,
создатель теории стресса, проходит три стадии: ста­
дию реакции тревоги, стадию сопротивления и ста­
дию истощения. На уровне видимости человек всегда
умел бороться, но на уровне аутентичной жизни он
все еще находится на уровне животной адаптации:
спонтанная детская реакция, ригидность в зрелом
возрасте, истощение в старости. И чем больше сегод­
ня хотят казаться кем-то, тем более эфемерный и не­
последовательный характер зрелища вновь и вновь
показывает таким людям, что они живут, как собаки,
и умирают, как стога сухого сена. Скоро придется
признать, что социальная организация, созданная че­
ловеком для преобразования мира в соответствии с
его наилучшими пожеланиями, уже давно ему не по­
могает; но она содержит запрет на реализацию более
высокой организации, которая еще только должна
быть создана, а также на реализацию технологий ос­
вобождения и индивидуальной самореализации, раз­
работанных в течение всей истории существования
частной собственности, эксплуатации человека чело­
веком, иерархической власти.
Мы уже давно живем в закрытой, удушливой систе­
ме. То, что мы приобретаем на одном берегу, теряется
на другом. Побежденная количественно из-за прогрес­
са санитарии, смерть присутствует на качественном
уровне в выживании. Адаптация демократизирована,
она стала легче для всех ценой утраты своего основно­
го компонента, который является адаптацией к миру
человеческого.

Конечно, существует борьба со смертью, но она за­
нимает место внутри того же синдрома адаптации: то
есть смерть лечит то, что составляет смерть. Более
того, имеет значение, что терапевтические исследо­
вания идут в основном на стадии истощения, как если
бы они хотели продлить стадию сопротивления в ста­
рости. Шоковая терапия применяется, когда слабость
и бессилие уже довершили свою работу; эта шоковая
терапия, которая должна препятствовать износу из-за
адаптации, слишком точно подразумевает прямую
атаку на социальную организацию (как это понял
Райх), на то, что мешает преодолеть стадию адапта­
ции. Частичные излечения предпочитаются хотя бы
оттого, что не страдают общее целое. Но что случит­
ся, когда повседневная жизнь окажется из-за этих ча­
стичных излечений в целом зараженной болезнью неаутентичности? Когда экзорцизм и зачарованность
окажутся обнаженными для всех в их взаимной под­
держке больного общества?
* **
Вопрос «Сколько вам лет?» не задают, не ссылаясь
на власть. Дата уже содержит в себе ограничение. Раз­
ве не измеряют время начиная с установления какойлибо власти: появления Бога, мессии, босса, захвачен­
ного города? В аристократическом сознании
накопленное время является показателем власти: ста­
рость, но также череда предков, приращение благо­
родного могущества. Находясь при смерти, аристо­
крат оставляет своим наследникам жизненную силу,
подпитываемую прошлым. Напротив, у буржуазии нет
прошлого, по крайней мере, она не признает его; ее
фрагментарная власть не подчиняется наследованию.
Она пародирует путь дворянства: отождествление с
цикличным временем, со временем вечного возвра­
щения, удовлетворяется теперь отождествлением с
мелкими промежутками линейного времени, последо­
вательными и быстрыми переходами.
Отношения между веком и отправной точкой из­
меримого времени является не единственной не­
скромной аллюзией на власть. Я убежден, что отме155

ренный век никогда не будет ничем, кроме роли, уско­
рения времени реальной жизни посредством небы­
тия, а значит, на уровне видимости и в соответствии
с законами адаптации. Захватывая власть, приобрета­
ешь возраст. Раньше власть осуществляли только ста­
рейшины, то есть древняя аристократия или люди с
наиболее богатым жизненным опытом. Сегодня даже
молодежь пользуется сомнительными возрастными
привилегиями. Общество потребления развивает ран­
нее старение; разве не изобрело оно ярлык тинейдж е­
р а для новообращенного слоя потребителей? Того,
кто потребляет, пожирает неаутентичность; он под­
питывает видимость, принося выгоду зрелищу и нано­
ся ущерб истинной жизни. Он умирает там, где у него
возникает привязанность, потому что это привязан­
ность к мертвым вещам; товарам, ролям.
Все то, чем ты обладаешь, в свою очередь, облада­
ет тобой. Все то, что превращает тебя в собственни­
ка, адаптирует тебя к природе вещей, старит тебя.
Утекающее время заполняет пустоту, ост авленную отсут­
ст вием «я». Если ты спешишь за временем, время бе­

жит еще быстрее: это закон потребления. Хочешь ос­
тановить его? Скорее оно задержит и состарит тебя.
Нужно захватывать его фактически, в настоящем; но
в настоящем, которое надо созидать.
Мы родились для того, чтобы никогда не старить­
ся, никогда не умирать. У нас нет ничего, кроме соз­
нания, что мы пришли слишком рано, и некая доля
презрения к будущему может гарантировать нам дол­
гую жизнь.

156

ГЛАВА 17. БОЛЕЗНЬ ВЫЖИВАНИЯ
К а п и т а л и зм прояснил природу вы ж и ван и я. И з-за р а зв и ­
т ия т ехнических возмож ностей нищ ет а повседневной ж из­
н и ст ала невыносим ой. В ы ж и ван и е ст ало эконом ией ж из­
ни. Ц и ви л и за ц и я коллект ивного вы ж и ва н и я увели чи ла
мерт вое время инди ви дуальн ой ж изни наст олько , чт о роль
смерти уж е мож ет преобладат ь н ад сам им коллект ивны м
вы ж иван ием , если только ст раст ь к разруш ени ю не п ревра­
т ит ся в ст раст ь к ж изни.

До сих пор люди лишь адаптировались к системе пре­
образования мира. Сегодня система должна быть
адаптирована к преобразованию мира.
Организация человеческих обществ изменила мир,
и мир, изменяясь, совершил переворот в организации
человеческих обществ. Но пока иерархическая орга­
низация изучает природу и преобразовывается в борь­
бе, роль свободы и созидательности, зарезервирован­
ных для индивидов, поглощается необходимостью
адаптации к социальным нормам и их вариациям, по
крайней мере, в отсутствие общих революционных
моментов.
Время индивида в истории —по большей части
мертвое время. Этот факт стал невыносимым совсем
недавно, благодаря пробуждению сознания. С одной
стороны, буржуазия своей революцией доказала, что
люди м огут ускорять преобразование мира, что они
м огут индивидуально улучшать свою жизнь, причем
улучшение в этом случае понимается как переход в
правящий класс, как доступ к богатству, к капитали­
стическому успеху. С другой стороны, своим вмеша­
тельством буржуазия аннулирует свободу индивидов,
она увеличивает мертвое время повседневной жизни
(необходимость производить, потреблять, рассчиты­
вать), она склоняется перед рискованными законами
рынка, перед неизбежными циклическими кризисами
с их бременем войн и нищеты, перед барьерами здра­
вого смысла (человек не меняется, всегда будут бед­
ные...). Политика буржуазии и ее социалистических
артефактов —это политика давления на тормоза в ав-

томобиле с выжатым до отказа акселератором. Чем
больше увеличивается скорость, тем чаще жмут на
тормоза—и это опасно и бесполезно. Скорость по­
требления является скоростью разложения власти и
вместе с тем —неотвратимой разработкой нового ми­
ра, нового измерения, параллельной вселенной, рож­
денной из падения Старого Мира.
Переход от системы аристократической адапта­
ции к системе адаптации «демократической» резко
увеличил существующий разрыв между индивидуаль­
ной покорностью и социальным динамизмом, преоб­
разующим природу, между бессилием людей и мощью
новой техники. Созерцание прекрасно подходило
феодальному мифу, почти неподвижному миру,
поддерживаемому вечными богами. Но как бы при­
способился дух покорности к динамической картине
рынков, производителей, банкиров, открывателей
богатств, всех тех, кто знал не откровение неизмен­
ного, но откровение экономического мира, неутоли­
мую жажду наживы, потребность в перманентном
обновлении? Тем не менее, везде, где буржуазия вуль­
гаризировала и обратила в стоимость настоящее,
преходящее, надежду, вместе с властью она стремит­
ся лишить свободы реальных людей. Она подменяет
теологическую неподвижность метафизикой движе­
ния; оба эти представления замедляют реальное дви­
жение, но первое с большим успехом и гармонией,
чем второе, с большей последовательностью и един­
ством. Идеология прогресса и перемен на службе у
неизменного —вот парадокс, который отныне ничто
не сможет ни спрятать от сознания, ни оправдать пе­
ред ним. В этой вселенной технической экспансии и
комфорта живые существа сворачиваются в самих се­
бе, затвердевают, живут мелочно и умирают из-за ча­
стностей. Взамен обещания полной свободы кошмар
предлагает кубический метр индивидуальной автоно­
мии, строго контролируемой соседями. Хронотоп ме­
лочности и низкой мысли.
Смерть в живом Боге придала повседневной жиз­
ни при Старом Режиме иллюзорное измерение,
стремящееся к богатству многогранной реальности.

Да, никогда не было еще лучшей самореализации,
чем в неаутентичном. Но что сказать о жизни при
мертвом Боге, при гниющем Боге фрагментарной
власти? Буржуазия сэкономила на Боге, экономя на
жизни людей. Она также превратила экономику в
священный императив, а жизнь —в экономическую
систему. Такова схема, по которой программисты бу­
дущего учатся рационализации, планированию —од­
ним словом, гуманизации. И будьте уверены, кибер­
нетическое программирование окажется таким же
безответственным, как и труп Бога.
Кьеркегор хорошо описывает болезнь выживания,
когда пишет: «Пусть другие оплакивают злонравие
своей эпохи. Меня раздражает ее мелочность; то, что
в ней отсутствует страсть... Моя жизнь приобретает
одну-единственную окраску». Выживание —это жизнь,
сведенная к основам, к абстрактной форме, к фермен­
ту, необходимому для того, чтобы человек участвовал
в производстве и потреблении. Римскому рабу были
необходимы отдых и кормежка. Поборнику прав чело­
века—питание и самосознание, достаточное для того,
чтобы играть роль, инициатива для обретения власти,
пассивность для различения ее регалий. Свобода адап­
тироваться к образу жизни вы сш их ж ивот ных.
Выживание —это замедленная жизнь. Видимость
подразумевает такую трату энергии! Ее интимная ги­
гиена ловко вульгаризируется информацией: избегать
сильных эмоций, следить за давлением, мало есть, ра­
зумно пить, выживать в добром здравии для того, что­
бы лучше играть свою роль. «Трудоголизм —болезнь
руководителей», —гласит заголовок «М онд» в одной из
ее рубрик. Следует экономить выживание, потому что
оно изнашивает; надо жить мало, потому что выжива­
ние принадлежит смерти. Когда-то умирали в живой
смерти, в Боге. Сегодня уважение к жизни не позво­
ляет прикоснуться к ней, пробудить ее, заставить вый­
ти из летаргии. Умирают из-за инерции, когда количе­
ство смерти, которое мы носим в себе, достигает
перенасыщения. Какая академия наук обнаружит ин­
тенсивность смертельных излучений, убивающих на­
ши повседневные действия? Отождествляя себя с тем,

чем мы не являемся, переходя от одной роли к дру­
гой, от одной власти к другой, от одного возраста к
другому—как в конце концов не стать этим вечным
переходом, которым является процесс разложения?
Присутствие в лоне самой жизни таинственной,
но ощутимой смерти смогло заморочить Фрейда до
такой степени, что он признал онтологическое про­
клятие, так называемый инстинкт смерти. Раскрытая
уже Райхом, ошибка Фрейда сегодня проявляется в
феномене потребления. Три элемента инстинкта
смерти —нирвана, тенденция к повторению, мазо­
хизм—это ни что иное, как три стиля захвата власти:
пассивно принимаемое ограничение, традиционный
соблазн, посредничество, осуществляемое как необра­
тимый закон.
Как известно, потребление товаров —всегда заклю­
чающееся в потреблении власти —несет в себе собст­
венное разрушение и условия своего преодоления.
Удовлетворение потребителя не может и не должно
быть достигнуто никогда; логика потребления нужда­
ется в том, чтобы создавались новые потребности, но
верно также и то, что накопление этих потребностей
фальсифицирует недомогание людей, с все большим
и большим трудом удерживаемых в своем уникальном
состоянии потребителей. Более того, богатство това­
ров потребления обедняет реальную жизнь. Жизнь
обедняется дважды: сначала ей противостоят вещи; за­
тем —поскольку невозможно, даже если очень хо­
чешь, привязываться к этим вещам —их следует по­
треблять, что значит уничтожать их. Следовательно,
недостаток жизни не ухудшается, прекращаясь, это самопожирающая неудовлетворенность. Эта потреб­
ность жить амбивалентна, она является точкой обрат­
ной перспективы.
С точки зрения потребителя, в обусловленном ви­
дении, недостаток жизни кажется недостатком власти
и самопотребления ради власти. Отсутствию реаль­
ной жизни в качестве паллиатива предлагается
смерть в кредит. Мир, приговаривающий к бескров­
ной смерти, вынужден пропагандировать вкус к кро­
ви. Там, где правит болезнь выживания, желание

160

жить спонтанно хватается за оружие смерти: немоти­
вированные убийства, садизм... Если страсть уничто­
жается, она возрождается в страсти к разрушению. Ес­
ли эти условия сохранятся, человек не переживет эру
выживания. Уже нынешнее отчаяние столь велико,
что многие могут принять на свой счет слова Антоне­
на Арто: «На мне печать нависающей смерти, так что
настоящая смерть не страшна мне».
Человек выживания —это человек наслаждения в
тревоге, человек незавершенности, расчленения. Ку­
да пойдет искать себя человек в этой бесконечной ут­
рате себя, в которую его втягивает все? Его странст­
вия —это лабиринт, лишенный центра, лабиринт,
полный лабиринтов. Человек оказывается в мире эк­
вивалентов. Убить себя? Для того, чтобы убить себя,
надо чувствовать некое сопротивление, обладать цен­
ностью, которую можно уничтожить. Если нет ниче­
го, разрушительные действия сами по себе распадают­
ся, разбиваются на мелкие осколки. Нельзя ввергнуть
пустоту в пустоту. «Если на меня упадет камень и убь­
ет меня, это будет целесообразно», —написал Кьерке­
гор. Я думаю, что сегодня не осталось никого, кто бы
не чувствовал ужас этой мысли. Вернее всего убивает
инерция, инерция людей, дряхлеющих в восемнад­
цать лет, каждый день на восемь часов погружающих­
ся в оскотинивающую работу, питающихся идеология­
ми. Под убогой мишурой зрелища остались лишь
изможденные люди, жаждущие, но боящиеся целесо­
образности Кьеркегора для того, чтобы никогда не
желать того, чего они боятся, для того, чтобы не бо­
яться больше того, чего они желают.
Вместе с тем страсть к жизни кажется биологиче­
ским существованием, обратной стороной страсти к
разрушению и саморазрушению. «Поскольку нам не
удается упразднить ни одну из причин человеческого
отчаяния, у нас не остается права пытаться упразд­
нить средства, с помощью которых человек пытается
избавиться от отчаяния». Дело в том, что человек в
одно и то же время располагает средствами упраздне­
ния причин отчаяния и силой, с помощью которой
он может избавиться от них. У человека нет права иг161

норировать то, что господство обусловленности за­
ставляет их привыкать к выживанию в сотой части из
возможностей их жизни. В болезни выживания слиш­
ком много единства для того, чтобы наиболее собран­
ная жизнь не объединила, в свою очередь, наиболь­
шее количество людей в воле к жизни. Для того,
чтобы отрицание отчаяния не стало построением но­
вой жизни. Для того, чтобы экономика жизни не по­
влекла смерть экономики; по ту сторону выживания.

ГЛАВА 18. ФАЛЬШИВОЕ ОТРИЦАНИЕ
Существует мом ент п реодол ен и я -и ст ори ч ески опреде­
лен н ы й силой и слабостью власт и мом ент ; он возн икает изз а ф рагм ен т ац и и и н ди ви д а и из-за зн аком ст ва повседнев­
ной ж изни с тем , чт о разруш ает ее. Преодоление будет
всеобщим, ун и т а р н ы м и субъективно вы ст роенны м ( 1 ) . О ст авляя свою ради кальн ост ь , и зн ач ал ьн о револю ци онн ы е
элемент ы п р и говари ва ю т себя к реформизму. П о ч т и повсе­
мест ное исчезновение револю ционного духа определяет сегод­
ня реф орм ы вы ж иван ия. Н о ва я револ ю ц и он н ая о р га н и за ­
ц ия долж на вы делит ь сердцевину преодоления во время
великих движ ений прошлого, она долж на вновь нач ат ь и ре­
ализоват ь следующие мом ент ы : проект и нди ви дуальн ой сво­
боды, извращ ен н ы й либерализм ом; проект коллект ивной
свободы, извращ ен н ы й социализмом ; проект возвращ ения к
природе, извращ ен н ы й фаш измом; проект целостного чело­
века, извращ ен н ы й м аркси ст ским и идеологиями, эт от про­
ект, одуш евленный теологическим язы ком своего времени в
великих ересях средневековья и и х ант иклери кальн ой ст ра­
сти, т ак оппорт унист ически эксгум ирован ной н аш и м ве­
ком, где новое духовенство назы вает ся «специалист ы » ( 2 ) . Человек м елких обид является соверш енным человеком вы ­
ж ивания, человеком, ли ш енн ы м сознан ия возмож ного пре­
одоления, человеком разлож ения (3). - К о г д а человек м елких
обид обретает сознание зрелищ ного разлож ения, он ст ано­
вит ся нигилист ом . А к т и вн ы й н и ги ли зм
являет ся предреволю ционны м . Н ет соз­ 1 Молодежные банды конца
н а н и я преодоления без сознания разлож е­ 50-х — начала 60-х гг. в
ния. «Черные к ур т к и »1-з а к о н н ы е н а ­ крупных французских горо­
дах. Подражали аналогич­
следники дадаист ов (4).

1
Вопрос преодоления. Отрицание

ным бандам в США. Носили
черные кожаные куртки, от­
куда и название. — Примеч.
науч. ред.

многогранно; преодоление единично. Перед лицом современной неудовлетворенности и
призываемая ей к свидетельствованию, человеческая
история смешивается с радикальным отрицанием, по­
стоянно несущим в себе преодоление, постоянно стре­
мящимся к самоотрицанию; отрицанию отдельных ас­
пектов никогда не удается скрыть то общее, что есть
163

между диктатурой Бога, короля, начальника, класса,
организации. Какой дебил говорил об онтологии бун­
та? Путем преобразования естественного отчуждения
в отчуждение социальное историческое движение
учит людей свободе в рабстве, оно учит их и бунту, и
покорности одновременно. У бунтовщиков меньше по­
требности в метафизике, чем у метафизиков —в бунте.
Существование иерархической власти, подтверждае­
мое тысячелетиями, прекрасно доказывает перма­
нентность бунта и репрессий, подавляющих его.
Свержение феодализма и возникновение господ
без рабов составляют один и тот же проект. Частич­
ная ошибка этого проекта во французской революции
не перечеркивает его узнаваемости и желанности в
той мере, в которой другие прерванные революции —
Парижская Коммуна и большевистская революция,
каждая по-своему —внесли в него уточнения и задер­
жали его завершение.
Философия истории целиком связана с этим про­
ектом. Вот почему сознание истории сегодня неотде­
лимо от сознания необходимости преодоления.
Точка преодоления становится все лучше и лучше
различимой на социальном экране. Почему? Вопрос
преодоления —это тактический вопрос. В широком
смысле, он представляется следующим образом:
1.

—Все, что не убивает власть, усиливает ее, но то,
что власти не удается убить, в свою очередь, ослабля­
ет ее.
—Чем больше потребительские императивы охва­
тывают императивы потребления, тем больше прав­
ление путем давления уступает место правлению пу­
тем соблазна.
—Распределенная демократически, привилегия по­
треблять распространяет на все большее количество
людей привилегию власти (в разной степени, разуме­
ется).
—Люди слабеют, их отрицание становится безжиз­
ненным, как только они поддаются соблазну власти.
Власть усиливается, но она также опускается до уров-

164

ня потребления, она потребляется, она становится
уязвимой из-за эт ой необходимост и .
Точка преодоления является ключевым моментом
в этой диалектике силы и слабости. Если несомненно,
что именно радикальная критика должна обнаружить
и тактически усилить эту точку, верно также и то, что
факты жизни повсеместно призывают эту радикаль­
ную критику. Преодоление, оседлавшее противоре­
чие, преследующее современный мир, заполняет со­
бой ежедневные новости и характеризует большую
часть поведения:
1) дебильное отрицание, то есть реформизм;
2) экстравагантное отрицание, то есть нигилизм (в
котором следует различать активную и пассивную
формы).
2. Фрагментируясь, иерархическая власть выигры­
вает в вездесущности и теряет в очаровании. Меньше
людей живет на обочине общества, на свалке, и мень­
ше людей выказывает уважение к боссу, принцу, руко­
водителю, роли; больше людей выживает в обществе
и больше людей проклинает общественную организа­
цию. Каждый находится в центре конфликта в своей
повседневной жизни. Отсюда двойное последствие:
1) жертва социальной атомизации, индивид, явля­
ется также жертвой фрагментарной власти. Субъек­
тивность, выходя на свет и находясь под угрозой, ста­
новится самым существенным требованием. Отныне
для того, чтобы разработать гармоничную коллектив­
ность, революционная теория должна будет основы­
ваться уже не на коммунитарных началах, но на субъ­
ективности, на специфических случаях, на
особенностях живого опыта;
2) крайне фрагментированное, отрицание проти­
воречиво воссоздает условия для глобального отрица­
ния. Как создается новая революционная коллектив­
ность? Путем цепной реакции, от субъективности к
субъективности. Построение коммуны целостных
личностей послужит началом обращения перспекти­
вы вспять, без чего невозможно преодоление.

Наконец, вульгаризируется сама идея обращения
перспективы. Все слишком сблизились с тем, что отри­
цает их самих. Все живое бунтует. Очарование дальних
стран исчезает по мере приближения к ним; то же ка­
сается перспективы. Заключая людей в свои матери­
альные декорации, неуклюже пытаясь пропитать их со­
бой, власть инфицирует. Взгляд и мысль запутываются,
ценности становятся неразличимыми, формы теряют
четкие контуры, анаморфозы2 становятся тревожны­
ми, как если бы мы рассматривали
2 Наложения одних изобра­
картины, прижавшись носом к холсту.
жений на другие. Прием,
Перемена перспективы в живописи —
популярный у сюрреали­
Учелло,
Кандинский —совпадает с пе­
стов. — Примеч. науч. ред.
ременой перспективы в социальной
жизни. Ритм потребления швыряет разум в это между­
царствие, где близкое и далекое совпадают. Именно с
помощью самих фактов, большая часть людей вскоре
начинает чувствовать то состояние свободы, к которо­
му она стремится, не обладая, однако, средствами его
достижения, как швабские еретики в 1270-м: «Возно­
сясь над Богом и достигая божественного совершенст­
ва, они покидали Бога; нередко,—заверяет Кон,—ка­
кой-либо из адептов, мужчина или женщина,
утверждал, что совсем не нуждается больше в Боге » («Фана­
тики Апокалипсиса»).

2
Самоотверженность нищеты и нищета самоот­
верженности. Не было еще революционного движе­

ния, которое не несло бы в себе воли к тотальным пе­
ременам, как не было еще революционного движения,
которому бы удалось осуществить больше, чем измене­
ние небольших деталей. Как только вооруженный на­
род отказывается от своих желаний и начинает слу­
шаться своих советников, он перестает пользоваться
свободой и коронует под двусмысленным титулом ре­
волюционных лидеров своих завтрашних угнетателей.
Такова своего рода «хитрость» фрагментарной власти:
она провоцирует фрагментарные революции, отвер­
женные от всякого обращения перспективы, отрезан­
ные от тотальности, парадоксальным образом отчуж-

166

денные от пролетариата, производящего их. Как хо­
чется, чтобы тотальность требуемых свобод удовле­
творилась фрагментами завоеванных свобод без того,
чтобы ценой этого стал тоталитарный режим! В этом
смысле начинают верить в проклятие: революция по­
жирает собственных детей, как если бы поражение
Махно, подавление Кронштадта, убийство Дуррути
уже не содержались в структуре первоначальных боль­
шевистских ячеек, а может, даже в авторитарных по­
зициях Маркса в I Интернационале. Историческая не­
обходимость и государственные побуждения являются
лишь необходимостью и побуждениями для лидеров,
призванных оправдать отречение от революционного
проекта, отказ от радикальности.
Отказ равнозначен непреодолению. И фрагмен­
тарные победы, частичное отрицание, малые требо­
вания—это как раз то, что препятствует преодоле­
нию. Худшая бесчеловечность представляет собой ни
что иное, как волю к освобождению, пошедшую на
компромисс и окаменевшую под цепью самопожерт­
вований. Либерализм, социализм и большевизм вы­
строили новые тюрьмы под знаком свободы. Левые
борются за увеличение комфорта в отчуждении, но
их способность бороться во имя баррикад, во имя
красного флага и самых прекрасных революционных
моментов постоянно уменьшается. Окаменевшая и
обескровленная, изначальная радикальность была
дважды предана, дважды покинута. Рабочие-проповед­
ники, кюре-хулиганы, коммунистические генералы,
красные принцы, «революционные» руководители:
радикальная элегантность хорошо подает себя, она
находится в гармонии со вкусом общества, умеющего
продавать красную помаду под слоганом «Революция
красна. Революция от Redflex». Этот маневр не ли­
шен риска. Самая искренняя революционная воля мо­
жет увидеть себя в этих бесконечных карикатурах, со­
зданных в соответствии с нормами рекламы, и
нанести ответный удар, очиститься. Намеки не про­
ходят бесследно!
Новая повстанческая волна объединяет сегодня
молодежь, оставшуюся снаружи специализированной
167

политики, неважно правой или левой, или быстро
прошедшую через нее благодаря простительной
ошибке суждения или по незнанию. В волне нигили­
стического моря смешиваются все течения. Важно то,
что лежит по другую сторону от них. Революция
повседневной жизни будет революцией тех, кто, об­
наружив с большей или меньшей легкостью семена за­
консервированной тотальной самореализации, про­
тиворечащие всем идеологиям и скрытые от них,
перестал поддаваться мистификациям и мистифици­
ровать.
* * *

Если в христианстве когда-либо существовал бун­
тарский дух, я отказываю в праве на его понимание
человеку, продолжающему обзывать себя христиани­
ном. Сегодня нет больше еретиков. Теологический
язык, на котором некогда говорили восстания, дос­
тойные восхищения, был лишь приметой эпохи; это
был единственный возможный тогда язык, не более.
Отныне нужен перевод. И перевод осуществляется
сам собой. Оставляя в стороне мое время и объектив­
ную помощь, оказываемую мне им, как могу я сказать
в XX веке больше, чем Братья Свободного Духа ска­
зали в ХIII-м: «Можно стать одним целым с Богом до
такой степени, что бы ты ни делал, не может быть
грешным. Я принадлежу к свободе Природы и я удо­
влетворяю все желания моей природы. Свободный
человек совершенно прав, когда делает все, что при­
носит ему удовольствие. Пусть лучше целый мир бу­
дет полностью уничтожен и погибнет, чем свобод­
ный человек откажется от одного-единственного
действия, к которому его склоняет его природа».
И как не приветствовать слова Иоганна Гартмана:
«Истинно свободный человек является повелителем
и господином всех живых тварей. Ему принадлежат
все вещи, и у него есть право пользоваться всем тем,
что ему нравится. Если кто-то мешает ему, свободный
человек обладает правом убить его и отобрать его
имущество». А также Жана де Брюнна, решившего,
что «Все вещи, созданные Богом, принадлежат всем.

168

То, что глаз видит и хочет, рука должна взять», оправ­
дав таким образом практику мошенничества, банди­
тизма и вооруженных ограблений? Или Пифлей Ар­
нольда, чистых до такой степени, что они не могли
согрешить, что бы они ни делали 3 Р. Ванейгема подводит па­
(1157)?3 Эти алмазы христианства мять: Арнольд Брешианский
всегда сверкали слишком ярко для был казнен еще в 1155 г.
затуманенных глаз христиан. Когда «Пифлями» называли себя
подпольных общин
анархист Павель подложил 15 марта члены
вальденсов во Фландрии и
1894 года бомбу в собор Магдалины, Брабанте в конце XV — на­
когда юный Роберт Бергер перере­ чале XVI вв. — Примеч. назал горло попу 11 августа 1963 года, в уч. ред.
их делах в обедненном виде, но дос­ 4 Жак Ру (1 7 5 2 -1 7 9 4 )— ли­
крайне левых (т.н. беше­
тойно продолжилась великая ерети­ дер
ных) в Великой Французской
ческая традиция. Кюре Мелье и буржуазной революции.—
кюре Жак Ру4, спровоцировавшие Примеч. науч. ред.
жакерии и бунты, на мой взгляд,
продемонстрировали последнее возможное обращение перспективы у попов, искренне приверженных
революционным основам религии. Но это не может
быть понято сектантами современного экуменизма
от Рима до Москвы и от кибернетических сволочей
до созданий Opus Dei. Ввиду этого нового духовенст­
ва слишком просто обожествляется то, что станет
преодолением ересей.
***
Никто не отказывает либерализму в его праве на
славу за распространение ферментов свободы на все
четыре стороны света. Свободы прессы, мысли, твор­
чества, по крайней мере, обладали тем преимущест­
вом, что обличали фальшь либерализма; и разве они
не предоставили ему самую красноречивую похорон­
ную речь? Насколько более умелой все-таки выглядит
система, отнимающая свободу во имя свободы! Авто­
номия индивидов уничтожается путем вмешательст­
ва, свобода коммерции отнимает свободу у другого. Те,
кто отрицает основной принцип, уничтожаются ме­
чом, те, кто принимает его, уничтожаются правосуди­
ем. У всех чистые руки: нажатием кнопки отменяется
действие полицейского ножа и государственное вме169

шательство —и это достойно сожаления. Государст­
во —это нечистая совесть либерала, инструмент необ­
ходимых репрессий, от которого он в глубине души
отказывается. Что до текущих дел, то свобода капита­
листа несет в себе задачу удерживать свободу рабоче­
го в заданных рамках. Вот где на сцену выходит хоро­
ший социалист и обличает лицемерие.
Что такое социализм? Это способ помочь либера­
лизму выйти из своего противоречия, то есть из одно­
временных защиты и уничтожения индивидуальной
свободы. Мешать индивидам отрицать друг друга пу­
тем вмешательства может быть достойной целью, но
социализм приходит к другому решению. Он упразд­
няет вмешательство, не освобождая индивида; более
того, он сливает индивидуальную волю в коллектив­
ную посредственность. Однако верно и то, что толь­
ко экономический сектор стал предметом его ре­
форм, а оппортунизм, либерализм повседневной
жизни, отлично чувствует себя при режиме бюрокра­
тического планирования, контролируя всякую дея­
тельность: карьеру активистов, конкуренцию между
лидерами... Вмешательству кладут конец, уничтожая
экономическую конкуренцию и свободу предприятий,
но курс на потребление власти остается единствен­
ной формой авторизованной свободы. Интересно
разделение между сторонниками двух видов самоогра­
ничения свободы: свободы производства и свободы
потребления!
Двойственность социализма —радикальность и ее
отрицание —отлично проявляется в двух выступлени­
ях, занесенных в протоколы дебатов в I Интернацио­
нале. В 1867-м, напоминает Шемале, «продукт обмени­
вает ся на продукт с равной стоимостью, или это
мошенничество, обман, кража». Значит, по его мне­
нию, дело за тем, чтобы рационализировать обмен,
сделать его справедливым. Социализм вносит исправ­
ления в капитализм, гуманизирует его, планирует,
опустошает его сущность (прибыль); но кто получает
выгоду от уничтожения капитализма? Тем не менее,
наряду с этим социализмом существовал и другой. На
конгрессе Международного товарищества рабочих в
170

Женеве в 1866-м будущий коммунар Варлен заявил:
«До тех пор, пока существуют препятствия для раб о т ы
н а самого себя, свободы не будет». Кто осмелится сего­
дня освободить свободу, заключенную в социализме,
не отдав все силы борьбе против социализма?
Надо ли делать подробные комментарии об отказе
всех разновидностей современного марксизма от про­
екта Маркса? СССР, Китай, Куба—что общего у режи­
мов в этих странах с созиданием целостного челове­
ка? Поскольку нищета, которая питала собой
революционную волю к преодолению и радикальным
переменам, исчезла, пришла новая нищета, рожден­
ная из отречений и компромиссов. Отречение нище­
ты и нищета отречения. Разве не чувство того, что он
утратил свой первоначальный проект, позволив ему
фрагментироваться и реализоваться лишь частично,
заставило Маркса с отвращением произнести: «Я не
марксист»?
Даже мерзкий фашизм является волей к жизни —
отрицаемой, обращенной вспять, подобно вросшему
ногтю. Воля к жизни стала волей к власти, воля к вла­
сти стала волей к пассивному подчинению, воля к пас­
сивному подчинению стала волей к смерти; уступить
пядь в качестве значит отдать всю тотальность каче­
ственного.
Конечно, сожжем фашизм; но пусть то же пламя
охватит и все остальные идеологии без исключения,
и их лакеев.
***
Волей обстоятельств поэтическая сила повсюду
была отвергнута или предана забвению. Изолирован­
ный человек отказывается от своей индивидуальной
воли, от своей субъективности, для того, чтобы вы­
рваться из своей изолированности: взамен он получа­
ет иллюзию общности и обостренный вкус к смерти.
Самоотказ —это первый шаг к интеграции в механиз­
мах власти.
Нет такого метода, нет такой мысли, которые в сво­
ем первом движении не возникали бы из воли к жизни;
нет официально признанного метода или мысли, кото-

рые не вели бы к смерти. Следы самоотказа являются
знаками истории, мало известной людям. Их изучение
уже предоставляет оружие для тотального преодоле­
ния. Где находится сердцевина радикальности, качест­
во? Вот вопрос, который должен разрушать привычки
мысли и жизни; вот вопрос, входящий в стратегию
преодоления, в создание новых сетей радикальности.
То же самое применимо к философии: онтология пре­
дает самоотказ в бытии-в-становлении. К психоанализу
—техника освобождения, «освобождающая» в первую
очередь от необходимости атаковать социальную орга­
низацию. К мечтам—украденным, изнасилованным,
фальсифицированным обусловленностью мечтам. К
радикальности спонтанных действий человека, кото­
рую большую часть времени отрицает
5 Громкое уголовное дело во
его мысль о самом себе и о мире. К иг­
Франции в середине 30-х гг.,
ре —распределение по категориям
вместе с другим скандаль­
дозволенных игр —от рулетки до вой­
ным уголовным делом — де­
ны, минуя линчевание —не позволяет
лом Ставиского — было ис­
аутентично играть с моментами по­
пользовано крайне правыми
для разжигания фашистской
вседневной жизни. К любви—неотде­
и антисемитской пропаган­
лимой от революции и так жалко ото­
ды и подготовки переворота,
рванной от удовольствия дара...
поэтому здесь включено в
Удалите качественное, и останется
ряд политических тем. —
Примеч. науч. ред.
лишь отчаяние; все формы отчаяния,
6 Героиня громкого судебно­
доступные для организации смерти
го процесса 1934 г., приго­
людей, для иерархической власти: ре­
воренная по обвинению в
формизм, фашизм, идиотская аполи­
отравлении отца, машиниста
тичность, посредственность, акти­
поезда президента Франции,
к смертной казни (заменена
визм и пассивность, бойскаутство и
10 годами тюрьмы). На про­
идеологическая мастурбация. Друг
цессе Виолетта, защищая се­
Джойса вспоминает: «Я не припомню
бя, обвиняла отца в инцесте.
ни одного раза за все эти годы, когда
Сюрреалисты посвятили
Нозьер сборник стихов, вос­
Джойс сказал бы хоть слово об обще­
пев ее как борца с ханже­
ственных событиях, упомянул бы имя
ской моралью буржуазного
Пуанкаре, Рузвельта, Валеры, Стали­
общества. В 1963 г. полно­
на,
сделал бы хоть намек на Женеву
стью реабилитирована по
или Локарно, Абиссинию, Испанию,
суду. Стала героиней филь­
ма Клода Шаброля «Виолет­
Китай, Японию, дело Принца5, Вио­
та Нозьер» (1978). — При­
летту Нозьер6...» В самом деле, что
меч. науч. ред.
можно было бы добавить к «Улиссу»,

к «Поминкам по Финнегану»? После «Капитала» инди­
видуального творчества важно, чтобы Леопольды блумы всего мира объединились для того, чтобы отбро­
сить нищее выживание и внести в реальность своего
существования богатство и разнообразие своего «внут­
реннего диалога». Джойс не отстреливался вместе с
Дуррути, он не сражался плечом к плечу ни с астурий­
цами, ни с венскими рабочими; по крайней мере, у не­
го хватило приличия не комментировать новости, бла­
годаря анонимности которых он оставил «Улисс», этот
культурный памятник, как сказал один критик, оставив
самого себя как Джойса, как человека тотальной субъ­
ективности. «Улисс» к тому же —свидетель бесхребет­
ности самоотказа писателей. А против бесхребетности
самоотказа всегда свидетельствует «забытый» ради­
кальный момент. Так революции и контрреволюции
следуют друг за другом двадцать четыре часа, в течение
дня, даже совсем не богатого событиями. Сознание ра­
дикального действия и отказа от него распространяет­
ся непрестанно. Как могло бы быть иначе? Выживание
сегодня—это непереносимое непреодоление.
3
Человек негодующий. Чем больше власти распре­

деляется в потребительных фрагментах, тем более ог­
раниченной становится зона выживания —вплоть до
стадии ползучего мира, в котором удовольствие, уси­
лие к освобождению и мучение выражают себя в од­
ном и том же содрогании. Плоская мысль и близору­
кость долгое время обозначали принадлежность
буржуазии к цивилизации троглодитов в стадии про­
гресса, цивилизации выживания, которая сегодня вы­
казывает свою конечность в уюте антиядерных убе­
жищ. Ее величие было заемным величием, отнятым у
побежденного врага; тенью феодальной добродетели,
Бога, природы... Как только появляются препятствия
ее непосредственному господству, буржуазия начина­
ет спор о мелочах; она наносит самой себе удары, ко­
торые, однако, никогда не подвергают ее существова­
ние опасности. Флобер, высмеивавший буржуазию,
призывал ее к оружию против Коммуны.

Аристократия делает буржуазию агрессивной, про­
летариат ставит ее в позицию обороны. Что для бур­
жуазии пролетариат? Вовсе не противник, в лучшем
случае —нечистая совесть, которую она стремится
скрыть. Замыкаясь в себе, оставляя как можно мень­
ше уязвимых мест на поверхности, объявляя законны­
ми только реформы, она одевает свои фрагментар­
ные революции в изношенные зависть и негодование.
Я уже говорил, что, на мой взгляд, ни одно восста­
ние изначально не было фрагментарным, что оно ста­
новится таковым, только когда поэзия агитаторов и
лидеров уступает место власти руководителей. Чело­
век негодующий является официальной версией рево­
люционера: человек, лишенный сознания возможно­
го преодоления; человек, который не может постичь
необходимости обращения перспективы вспять и ко­
торый, снедаемый завистью, ненавистью и отчаяни­
ем, пытается уничтожить своими завистью, ненави­
стью и отчаянием мир, так хорошо приспособленный
для его угнетения. Изолированный человек. Рефор­
мист, зажатый между глобальным отрицанием власти
и ее абсолютным приятием. Отрицая иерархию отто­
го, что ему в ней не нашлось места, такой человек сво­
им бунтом полностью готов служить планам первых
попавшихся лидеров. У власти нет лучшей поддерж­
ки, чем подобный оппортунизм; вот почему она тру­
дится над утешением тщеславий в их погоне за поче­
стями, поставляя им привилегии в качестве объектов
ненависти.
Таким образом, не достигая обращения перспекти­
вы вспять, ненависть является еще одной формой
признания своей первостепенности. Человек, кото­
рый проходит под лестницей лишь для того, чтобы
доказать свое презрение к суевериям, оказывает суе­
вериям слишком много чести, подчиняя им свободу
своих действий. Навязчивая ненависть и неутолимая
жажда авторитарных позиций изнашивают и обедня­
ют если и не одинаково, поскольку в борьбе против
власти больше человечности, чем в проституирова­
нии, то в равной мере. Между борьбой за жизнь и
борьбой за то, чтобы не умереть, раскинулся целый

мир. Бунты ради выживания измеряются нормами
смерти. Вот почему они требуют в первую очередь са­
мопожертвования своих бойцов, их отказа априори
от воли к жизни, благодаря которой ф акт ически нет
человека, который бы не боролся.
Бунтарь, не видящий иного горизонта, кроме сте­
ны ограничений, рискует разбить об эту стену голову
или однажды начинает с тупым упрямством ее защи­
щать. Рассматривать себя в перспективе ограничений
значит всегда смотреть на себя так, как того хочет
власть, принимаешь ты ее или отвергаешь. Вот чело­
век на нулевой точке, покрытый червями, как гово­
рил Розанов. Ограниченный со всех сторон, он оста­
навливает любое вторжение, он следит за собой
ревностно, не понимая, что стал стерильным; он яв­
ляется своего рода кладбищем. Он замкнут внутри се­
бя. Он использует бессилие власти для борьбы про­
тив нее. Таковы пределы его справедливой и гры . Такой
ценой он может казаться чистым, играть в чистоту.
Как же наиболее склонные к компромиссам люди все­
гда добиваются славы, несоизмеримой с их соответст­
вием одному-двум точным моментам! Отказ от повы­
шения в звании, распространение буклетов во время
забастовки, стычка с ментами... всегда в гармонии с
самым тупым активизмом в какой-нибудь коммунисти­
ческой партии.
К тому же человек на нулевой точке открывает
мир для завоевания, ему нужно жизненное простран­
ство, большие руины для того, чтобы поглотить его.
Отрицание власти легко соединяется с отрицанием
того, что власть экспроприировала, например, собст­
венного бунтующего «я». Определяя себя своим анта­
гонизмом к ограничениям и лжи, он приходит к тому,
что ограничения и ложь входят в его сознание в каче­
стве карикатурной части бунта, и большую часть вре­
мени ему не хватает иронии для того, чтобы хоть не­
много освежить атмосферу. Нет связи, которую было
бы труднее разорвать, чем та, которой индивид свя­
зывает сам себя, когда он теряет из вида суть своего
отрицания. Если он пользуется силой своей свободы,
оказывая услугу несвободе, он увеличивает своими

усилиями силу несвободы, порабощающую его. Воз­
можно, ничто не смахивает на несвободу так сильно,
как усилия к свободе, но несвобода обладает одной
особенностью: как только ее принимают, она утрачи­
вает всю свою стоимость, хотя плата за нее так же вы­
сока, как и за свободу.
Когда смыкаются стены, невозможно дышать; и
чем больше народа борется за глоток воздуха, тем
труднее дышать этим воздухом. Двойственность зна­
ков жизни и свободы, переходящих от позитивного к
негативному в соответствии с детерминированными
необходимостями глобального угнетения, обобщает
хаос, в котором одна рука постоянно уничтожает ре­
зультаты труда другой. Неспособность познать самого
себя заставляет познавать других, отталкиваясь от их
негативных представлений, от их ролей, и обращать­
ся с ними как с вещами. Старые девы, бюрократы и
все те, кому удалось их выживание, не знают иных
причин для существования на чувственном уровне. На­
до ли говорить, что власть основывает на этом недуге
свои главные надежды на интеграцию. И чем больше
умственный хаос, тем легче удается интеграция.
Близорукость и вуайеризм неразрывно определяют
адаптацию человека к общественной посредственно­
сти нашей эпохи. Смотреть на мир сквозь замочную
скважину! За недоступностью главных ролей люди
бьются, чтобы получить места в главных ложах зрели­
ща. Им требуются микроскопические детали для пере­
жевывания: все политики—жулики, де Голль велик, а
Китай —это родина рабочих. Им требуется живой про­
тивник, чтобы кидаться в него яйцами, благородные
персонажи, которыми можно восхищаться: им не нуж­
на система. Как же понятен успех гру­
7 Газетный штамп. Имеются в
бых представлений вроде подлого ев­
виду «200 семейств, которые
рея, вороватого негра, «двухсот
владеют Францией». Термин
семейств»7! Дайте только врагу ли­
восходит к 1800 г., когда был
цо
—и очертания толпы сразу же при­
основан «Банк де Франс»,
делами которого ведали 200
нимают подобие возлюбленного лика
крупнейших акционеров.—
защитника, босса, лидера.
Примеч. науч. ред.
Человек негодующий доступен,
но перед тем, как начать приносить пользу, эта дос176

тупность обязательно должна пройти через зачаточ­
ное озарение: человек негодующий должен стать ни­
гилистом. Если он не убивает организаторов своего
сплина—а по большому счету и всех тех, кто смахива­
ет на них: руководителей, специалистов, пропаганди­
стов идеологий...—тогда убивает во имя власти, во
имя государственной пользы, во имя идеологического
потребления. И если состояние дел не провоцирует
насилия и вспышек зверства, оно сохранится в моно­
тонных судорогах недовольства, нет-нет, да сотрясаю­
щих расклад ролей, распространяя свой конформизм
с подпиленными зубами, равнодушно аплодируя и
бунтам, и репрессиям, будучи восприимчивым лишь к
неизлечимому хаосу.
4

Нигилист. Что такое нигилизм? Розанов отлично
ответил на этот вопрос, когда написал: «“Представле­
ние окончилось” Публика встала. “Пора одевать шу­
бы и возвращаться домой” Огляну­
Розанов В.В. Избранное.
лись. Но ни шуб, ни домов не 8München,
1970. С. 494.
оказалось»8.
Когда мифическая система входит в противоречие
с экономико-социальной практикой, открывается пус­
тое пространство в образе жизни людей и в господ­
ствующих объяснениях мира, которые внезапно ста­
новятся неадекватными и далекими от реальности.
Эта воронка засасывает и уничтожает традиционные
ценности. Лишенная своих предлогов и оправданий,
утратившая все иллюзии, слабость человечества пред­
стает обнаженной, безоружной. Но как миф, защища­
ющий и скрывающий эту слабость, в то же время
является причиной этого бессилия, так и его уничто­
жение открывает путь к новым возможностям. Исчез­
новение мифа открывает пространство для свободы
творчества и энергии, для реальной жизни, которую
долгое время поглощала трансцендентность и абст­
ракция. Период междуцарствия от заката античной
философии до возведения христианского мифа поз­
нал необычайный расцвет мысли и действия, одно бо­
гаче другого. Интегрируя одно, уничтожая другое,

Рим воздвиг на их трупах свое основание. А поздней­
шее разъединение христианского мифа в XVI веке от­
крыло новый период лихорадочных экспериментов и
исследований. Но аналогия на этот раз закончилась в
определенной точке: после 1789-го воссоздание мифа
стало полностью невозможным.
Если христианство обезвредило нигилизм некото­
рых гностических сект, таким образом защитившись,
нигилизм, рожденный из буржуазной революции,
стал фактическим нигилизмом. Неизлечимый случай.
Реальность обмена, как я продемонстрировал, господ­
ствует над всеми попытками симуляции, над всей ис­
кусственностью иллюзии. Вплоть до своего упраздне­
ния зрелище будет оставаться лишь зрелищем
нигилизма. Паскаль периода «Мыслей» хотел пропа­
гандировать сознательность к вящей славе Бога, но
из-за тщеты мира он закончил вместо этого пропаган­
дой исторической реальности; в отсутствие Бога он
стал жертвой уничтожения мифа. Нигилизм одержал
верх над всеми, в том числе над Богом.
За последние полтора века самыми яркими прояв­
лениями в искусстве и в жизни были плоды свобод­
ных исследований в поле упраздненных ценностей.
Страстный рассудок де Сада, сарказм Кьеркегора, ко­
леблющаяся ирония Ницше, насилие Мальдорора,
лед Малларме, юмор Жарри, негативизм дадаистов —
вот силы, преодолевшие собственные пределы для
того, чтобы слегка очистить сознание людей от пле­
сени гниющих ценностей. И вместе с тем дать наде­
жду на полное преодоление, на обращение перспек­
тивы.
Парадокс.
А. Великим пропагандистам нигилизма не хватало
самого важного оружия: чувства исторической реаль­
ности, реальности разложения, распада на фрагмен­
ты.
Б. Даже лучшим практикам очевидным образом не
хватало обостренного сознания распадающегося дви­
жения истории в буржуазную эпоху. Маркс отказывал­
ся от анализа романтизма и художественного феноме­
на в целом. Ленин систематически игнорировал

значимость повседневной жизни, футуристов, Мая­
ковского и дадаистов.
Сознание нигилистического прилива и сознание
исторического становления кажутся странно смещен­
ными. В интервале, оставленном этим смещением,
появляется толпа пассивных ликвидаторов, в своей
тупости сбрасывающих те самые ценности, ради ко­
торых она появилась. Бюрократы, коммунисты,
фашистские громилы, идеологи, политиканы, писа­
тели, подражающие Джойсу, неодадаистские мысли­
тели, попы фрагментарности —все работают на вели­
кое Ничто во имя семейного, административного,
морального, национального, революционно-киберне­
тического (!) порядка. Если бы история не зашла
слишком далеко, возможно, нигилизм стал бы обще­
известной истиной, банальностью. Сегодня история
зашла далеко. Нигилизм —это его собственная мате­
рия, путь от огня к золе. Овеществление заполняет
пустоту в повседневной реальности. Интенсивное
продуцирование потребительных и «футуризованных» ценностей под старым ярлыком современност и ,
прошлое разрушенных сегодня древних ценностей
неизбежно толкают нас к настоящему, которое долж­
но быть пост роено , к преодолению нигилизма. В соз­
нании отчаяния юного поколения медленно прими­
ряются движ ение р азруш ен и я и движ ение р е а л и за ц и и
ист ории. Нигилизм и преодоление объединяются —
вот почему преодоление будет тотальным. Вот в чем,
несомненно, заключается единственное богатство об­
щества изобилия.
Когда человек негодующий осознает ту невосста­
новимую утрату, к которой его приводит обязанность
зарабатывать себе на выживание, он становится ниги­
листом. Осознание невозможности жизни приходит к
нему на смертельном для самого выживания уровне.
Нигилистическая тоска не способна жить, открывает­
ся абсолютная пустота. Вихрь прошлого-будущего
встречается с настоящим на нулевой точке. На этой
мертвой точке появляются два пути для нигилизма,
то, что я буду называть активным и пассивным ниги­
лизмом.

* * *
Пассивный нигилизм объединяет под знаком ком­
промисса и равнодушия сознание упраздненных цен­
ностей и их сознательный выбор, часто заинтересо­
ванный в той или иной из этих демонетаризованных
ценностей, которые предполагается защищать несмо­
тря ни на что и против всех, «бесплатно», ради искус­
ства. Ничто не истинно, значит, какие-то действия
могут быть честными. Порхающие ультраправые ин­
теллектуалы, патафизики, националисты, эстеты бес­
платного действия, шпионы, ОАС, поп-артисты —весь
этот симпатичный мир выдает свою версию принци­
па credo quia absurdum: можно и не верить, но все
равно делать это. Пассивный нигилизм является пере­
ходом к конформизму.
В конце концов, нигилизм никогда не был чем-ли­
бо, кроме перехода, узла двойственности, колебания
между двумя полюсами: от услужливой покорности до
перманентного повстанчества. Между ними двумя
пролегает ничейная территория, туманная земля само­
убийства и убийцы-одиночки, преступника, которого
Беттина9 так сильно и точно описы­
9 Беттина фон Арним
вала
как живое преступление против
(1785-1859) — видная
государства. Джек-Потрошитель не­
фигура немецкого ро­
достижим для вечности. Он недости­
мантизма, сестра роман­
тика Клеменса Брентано
жим для механизмов иерархической
и жена романтика Ахивласти, недостижим для революци­
ма фон Арнима. — Прионной воли. Он вращается вокруг ну­
меч. науч. ред.
левой точки, на которой разруше­
ние, переставая продлевать разрушение со стороны
власти, одолевает ее, превосходит, ускоряя вплоть до
состояния сумасшествия пыточной машины из «В ис­
правительной колонии». Бытие Мальдорора обладает
функцией доведения общественной организации до
ее пароксизма, до саморазрушения. Абсолютное отри­
цание общества индивидом становится реакцией на
абсолютное отрицание обществом индивида. Разве
это не зафиксированная точка эквилибриума обраще­
ния перспективы, в которой не существует ни движе­
ния, ни диалектики, ни времени? Полдень и вечность
великого отрицания. А затем погромы, а по ту их сто-

рону—новая невинность. Кровь евреев или кровь
ментов.
* **
Активный нигилизм присоединяет к сознанию
распада желание обличать его причины и этим уско­
рить его движение. Провокация беспорядков —лишь
отражение беспорядка, правящего миром. Активный
нигилизм предреволюционен; пассивный нигилизм
контрреволюционен. И часто случается так, что че­
ловеческое общество оказывается между тем и дру­
гим, в вечном колебании, в вальсе-сомнении —в одно
и то же время драматичном и шутовском. Как тот
красный солдат, беспрестанно кричавший «Да здрав­
ствует царь!», о котором писал советский писатель
Виктор Шкловский. Но обстоятельства рано или
поздно должны сложиться так, что эти два нигилиз­
ма оказываются у барьера и должны занять ту или
другую сторону.
***
Из-за противодействия со стороны официального
мира учиться танцевать всегда приходится самому.
К тому же надо всегда идти в своих требованиях до
конца, не отказываясь от их радикальности при пер­
вом же препятствии. Лихорадочное обновление моти­
ваций, к которому приговорен курс на потребление,
успешно получает прибыль от всего необычного, при­
чудливого и шокирующего. Сквозь рекламный винег­
рет пробиваются черный юмор и гнев. Некоторые
пируэты нонконформизма занимают свое место в ря­
ду господствующих ценностей. Сознание разложения
ценностей находит себе место в стратегии продаж.
Разложение тоже имеет товарную стоимость. Шумно
распродается одобренное ничтожество —идет ли речь
об идеях или о предметах. Солонка в виде Кеннеди с
дырочками в виде смертельных пулевых ранений де­
монстрирует, с какой легкостью шутка, которая в свое
время доставила бы удовольствие Эмилю Пуже и его
«Папаше Пейнару», сегодня поддерживает рентабель­
ность.

Дадаистское движение выразило сознание разло­
жения в наивысшей степени. Дадаизм действительно
содержал в себе семена преодоления нигилизма, но, в
свою очередь, оставил их гнить. С другой стороны,
вся сюрреалистическая многозначность происходит
из справедливой критики, выраженной в неудачный
момент. Что это значит? Итак, сюрреализм с полным
правом критиковал дадаизм, давший осечку в преодо­
лении, но когда он, в свою очередь, предпринял по­
пытку преодоления дадаизма, он сделал это, не отры­
ваясь от изначального нигилизма, не принимая в
качестве основы принцип Дада-против-Дада, не под­
ходя к нему исторически. А история была кошмаром,
от которого сюрреалисты, разоруженные компартия­
ми и застигнутые врасплох войной в Испании, так ни­
когда и не очнулись, постоянно ворча, но следуя за ле­
выми, как верные псы!
Некоторые аспекты романтизма без малейшего
вмешательства со стороны Маркса и Энгельса уже до­
казали, что искусство, то есть пульс культуры и обще­
ства, обнажает в первую очередь упадок ценностей.
Век спустя, когда Ленин решил, что это несерьезный
вопрос, дадаисты увидели в артистическом абсцессе
симптом обобщенного рака, болезни целого общест­
ва. Неприятное в искусстве не отражает ничего, кро­
ме искусства неприятности, установленного повсюду
в качестве закона власти. Вот что дадаисты 1916-го ус­
тановили с такой ясностью. По ту сторону анализа на­
ходится лишь вооруженная борьба. Неодадаистские
личинки поп-арта, которые сегодня размножаются в
навозной куче потребления, нашли себе лучшее упот­
ребление.
Работая с большей последовательностью, чем
Фрейд, над самоизлечением и над излечением своих
современников от отвращения к жизни, дадаисты со­
здали первую лабораторию по оздоровлению повсе­
дневной жизни. Их действия вышли далеко за преде­
лы мысли. «Единственное, что имеет значение,—
сказал художник Грос, —это работа, так сказать, в кро­
мешной темноте. Мы не знали, что мы делали». Дадаистская группа была воронкой, в которую засасыва-

лись бесчисленные банальности, огромное количест­
во незначительных вещей. С другой стороны, все бы­
ло преобразованным, оригинальным, новым. Сущест­
ва и предметы оставались теми же, но все же они
приобретали новое значение. В магии вновь обретен­
ной реальной жизни началось обращение перспекти­
вы вспять. Подрывная деятельность, то есть тактика
обращения перспективы, подточила незыблемые ос­
новы старого мира. Поэзия, творимая всеми, обрела
в этом уничтожении свой истинный смысл, далекий
от любой литературности, которой в конце концов
жалко подчинились сюрреалисты.
Изначальную слабость дадаизма лучше всего ис­
кать в его невероятной скромности. Говорят, что Тца­
ра, этот клоун, серьезный, как папа римский, кото­
рый каждое утро повторял фразу Декарта: «Я даже не
хочу знать, были ли до меня люди», презрел таких лю­
дей, как Равашоль, Бонно и махновцы, присоединив­
шись к стадам Сталина. Если дадаистское движение
развалилось от невозможности преодоления, так это
из-за того, что они не догадались поискать опыт воз­
можного преодоления или моменты в истории, когда
бунтующие массы брали в свои руки свою судьбу.
Первое отступление всегда ужасно. От сюрреализ­
ма до неодадаизма эта изначальная ошибка бесконеч­
но множилась и разносилась. Сюрреализм обращался
к прошлому, но как? Воля сюрреалистов к исправле­
нию ошибок приводила к еще худшим ошибкам, ко­
гда, ссылаясь на абсолютно достойных восхищения
личностей (де Сад, Фурье, Лотреамон...), они так мно­
го и так хорошо писали о своих протеже, что на них
стали уважительно ссылаться в пантеоне героев
школьных программ. Литературная карьера подобна
карьере, которую сделали для своих предков неодада­
исты в современном зрелище разложения.
***
Если и существует сегодня международный фено­
мен, схожий с дадаистским движением, то это самые
красивые проявления хулиганства. То же самое пре­
зрение к искусству и буржуазным ценностям, то же от-

рицание идеологий, та же воля к жизни. То же незна­
ние истории, тот же рудиментарный бунт, то же от­
сутствие тактики.
Нигилисту не хватает осознания нигилизма других
людей; а нигилизм других людей отныне запечатлен в
современной исторической реальности; нигилизму не
хватает сознания возможного преодоления. Тем не
менее, это выживание, при котором так много гово­
рится о прогрессе, но только из-за отчаяния от того,
что этот прогресс возможен, представляет собой так­
же плод истории, родившийся от всех поражений
прошлого. Осмелюсь сказать, что история выжива­
ния является историческим движением, разрушитель­
ным для истории. Ясное сознание выживания и его
невыносимых условий смешивается с сознанием пос­
ледовательных поражений и, как следствие, с искрен­
ним желанием возобновить движение преодоления
повсюду во времени и п рост ранст ве , на той точке, где
оно было преждевременно прервано. Преодоление,
то есть революция повседневной жизни, начнется с
того, что будет возрождена сердцевина радикально­
сти, которой будет придано насилие обреченности и
негодования. Цепная реакция подпольной созидательности должна обратить вспять перспективу вла­
сти. Н и гили ст ы , в конечном сч ет е-еди н ст вен н ы е сою зни­
к и друг друга. Они живут в отчаянии непреодоления?
Последовательная теория может показать им фальшь
их мировоззрения, заставить потенциал накопленной
ими злобы работать на их волю к жизни. С этими дву­
мя фундаментальными понятиями —радикальной
страстью и историческим сознанием разложения —
нет человека, который не смог бы бороться за повсе­
дневную жизнь и за радикальное преобразование ми­
ра. Нигилисты, сказал бы де Сад, еще одно усилие, ес­
ли вы хотите стать революционерами!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ОБРАЩЕНИЕ ПЕРСПЕКТИВЫ
ВСПЯТЬ

ГЛАВА 19. ОБРАЩЕНИЕ ПЕРСПЕКТИВЫ ВСПЯТЬ
Свет власт и зат ухает . Глаза общественной иллю зи и по­
добны прорезям в маске, неспособным адап т и роват ься к и н ­
дивидуальной субъективности. И н ди ви дуа л ьн а я т очка зре­
ния долж на возобладать н а д ф альш и вы м коллект ивны м
участ ием . В духе целостности добиться социальност и ору­
жием субъективности, изм енит ь все, н а ч и н а я с самого себя.
О бращ ение перспект ивы в с п я т ь -э т о п озит ивност ь нега­
т ивного, плод, вы раст аю щ и й и з п оч ки Ст арого М и р а .

1
Когда г-на Кейнера спросили, что он подразумевает
под «обращением перспективы вспять», он рассказал
следующий анекдот. У двух очень привязанных друг к
другу братьев была странная мания. Они отмечали со­
бытия дня камешками: белым —счастливые моменты,
черным—неприятности и разочарования. Когда же на­
ступал вечер, при сравнении содержимого своих кув­
шинов один из них находил только белые камешки, а
второй—только черные. Заинтригованные постоянен
вом, с каким они так по-разному переживали одни и те
же события, они договорились посоветоваться с чело­
веком, известным мудростью своих слов. «Вы недоста­
точно разговариваете друг с другом, —сказал мудрец.—
Каждый из вас должен мотивировать свой выбор, что­
бы найти причины». С тех пор братья так и делали.
Вскоре они увидели, что первый остался верен белым
камням, а второй черным, но в обоих кувшинах убави­
лось камней. Вместо тридцати там было по семь-восемь
штук. Через какое-то время они снова пошли к мудре­
цу. На лицах братьев была печать великой грусти. «Сов­
сем недавно, —сказал один,—мой кувшин был полон

камней цвета ночи, во мне постоянно жило отчаяние,
я продолжал жить только в силу привычки, я признаю
это. Теперь я редко собираю больше восьми камней, но
то, что представляют собой эти восемь знаков несча­
стья, настолько невыносимо, что я уже не могу так
жить». А другой сказал: «Каждый день я собирал кучу
белых камешков. Сегодня я насчитываю только семь
или восемь, но они очаровывают меня до такой степе­
ни, что я не могу вспоминать эти счастливые моменты
без того, чтобы не захотеть переживать их снова и сно­
ва, одним словом, целую вечность. Это желание мучает
меня». Мудрец выслушал их с улыбкой. «Итак, все хо­
рошо, все идет своим чередом. Продолжайте. Еще од­
но слово. Всякий раз спрашивайте себя: почему игра в
кувшины и камешки так сильно вас очаровывает?»
И вновь оба брата встретились с мудрецом и сказали:
«Мы задавали себе этот вопрос, но ответа не было. То­
гда мы задали его всей деревне. Смотрите, какой там
теперь царит переполох. По вечерам, сидя на корточ­
ках перед своими домами, целые семьи обсуждают бе­
лые и черные камешки. Только хозяева и знать не уча­
ствуют в этом. Черный или белый, камень остается
камнем, и все они одинаковы, говорят они». Старик не
скрывал своего удовольствия. «Дело принимает нуж­
ный оборот. Не беспокойтесь. Скоро вопроса уже не
будет; он утратил всю свою значимость, и однажды вы
усомнитесь в том, что задавались им». Чуть позже пред­
сказания старика оправдались: жителями деревни ов­
ладела великая радость, а на рассвете после беспокой­
ной ночи солнце осветило головы хозяев и знати,
насаженные на заостренные жерди частокола.
2
Мир всегда обладал геометрией. Под каким углом
и в какой перспективе люди должны разговаривать,
видеть и представлять друг друга, вначале решалось
богами унитарных эпох. Затем люди, люди буржуазно­
го периода, сыграли с богами шутку: они разместили
их в перспективе исторического становления, в кото­
рой те рождались, развивались, умирали. История
стала сумерками богов.

186

Историзированный Бог смешивается с диалекти­
кой своей материальности, с диалектикой господ и
рабов, с историей классовой борьбы, с историей иерархизированной социальной власти. Следовательно,
в каком-то смысле буржуазия начала обращение пер­
спективы вспять, но только с тем, чтобы свести ее к
видимости, упразднив Бога, но оставив поддерживав­
шие его колонны, которые взмывают в пустые небеса.
И, подобно взрыву в соборе, расходящемуся слишком
медленными ударными волнами, разложение мифа
лишь сегодня, спустя два века после нападения, закон­
чилось фрагментированностью зрелища. Буржуазия
была лишь этапом в динамитной войне против Бога,
Бога, исчезающего теперь окончательно, уносящего с
собой все следы своего материального происхожде­
ния: господства человека над человеком.
Экономические механизмы, контролем и силой ко­
торых буржуазия частично владела, выказывают мате­
риальность власти, очищая ее от божественного при­
зрака. Но какой ценой? В то время как Бог в своем
великом отрицании человеческого предлагал нечто
вроде укрытия, в котором людям веры парадоксаль­
ным образом было дозволено самоутверждаться про­
тив мирской власти (противопоставляя абсолютную
власть Бога «узурпированной» власти попов и хозяев,
как это часто делали мистики), сегодня сама власть
пристраивается к людям, дает им свои излишки, стано­
вится потребляемой. Она весит все больше и больше,
сокращая пространство жизни до простого выжива­
ния, сжимая время до густоты «роли». Если обратить­
ся к простой схеме, можно сравнить власть с углом.
Вначале острый, он утрачивает свое острие в глубине
небес, мало-помалу расширяясь, до тех пор пока это
острие не становится видимым, снижается, становясь
плоским, растягивая свои бока в прямую линию, стано­
вясь неотличимым от прямой из эквивалентных бес­
сильных точек. По ту сторону этой линии, обозначаю­
щей нигилизм, открывается новая перспектива—не
отражение старой и не ее инволюция. Это скорее ан­
самбль гармонизированных индивидуальных перспек­
тив, никогда не вступающих в конфликт, но строящих

мир в соответствии с принципами последовательности
и коллективности. Целостность этих углов, отличаю­
щихся друг от друга, но раскрывающихся в одном на­
правлении —это индивидуальная воля, с этих пор слив­
шаяся с коллективной.
Функцией обусловленности является размещение
или смещение каждого на протяжении иерархиче­
ской лестницы. Обращение перспективы вспять под­
разумевает нечто вроде антиобусловленности, но не
обусловленность нового типа, а игровую тактику: дет урнеман.

Обращение перспективы вспять заменяет знание
практикой, надежду—свободой, опосредованность—
волей к сиюминутному. Оно освящает триумф сово­
купности человеческих отношений, основанной на
трех неразделимых полюсах: уч а ст и и , общ ении и р е а ­
л и за ц и и .

Обращать перспективу значит прекращать смот­
реть глазами общества, идеологии, семьи, других. Это
значит хорошо знать себя, выбирать себя в качестве
отправной точки и центра. Основывать все на субъе­
ктивности и следовать субъективной воле быть всем.
Ввиду моего неутолимого желания жить целостность
власти является лишь отдельной мишенью на более
широком горизонте. Демонстрация силы не заслоня­
ет мой взгляд, я вижу ее, взвешиваю ее опасность, изу­
чаю ее движения. Моя творческая энергия, какой бы
бедной она ни была, становится более уверенным
проводником, чем все знания, которые я был вынуж­
ден приобрести. В ночи власти ее огонек удерживает
на расстоянии вражеские силы: культурную обуслов­
ленность, все неизбежно тоталитарные виды специа­
лизации, W eltanschauungen1. Каж­
1 мировоззрение (нем.).
дый обладает абсолютным оружием.
Тем не менее, как и некоторые чары, это оружие сле­
дует использовать с оглядкой. Если относиться к нему
с предрассудками лжи и угнетения, оно, напротив,
станет лишь клоунадой худшего сорта: артистическим
рвением. Действия, уничтожающие власть, и дейст­
вия, творящие свободную индивидуальную волю,
идентичны, но сферы их приложения не одинаковы;

в стратегии подготовка к обороне тоже явно отлича­
ется от подготовки к наступлению.
Мы не волюнтаристски выбрали обращение пер­
спективы вспять, это оно выбрало нас. Мы настолько
пойманы историческим этапом НИЧЕГО, что нашим
следующим шагом может быть только изменение
ВСЕГО. Сознание тотальной революции, ее необхо­
димости—это наш последний способ исторического
бытия, наш последний шанс изменить историю в су­
ществующих условиях. Игра, в которую мы вступаем —
это игра нашего творчества. Ее правила радикально
противостоят правилам и законам, регулирующим на­
ше общество. Это игра победы проигравших: то, чем
ты являешься, важнее, чем то, что ты говоришь; жи­
вой опыт важнее, чем представление на уровне види­
мостей. В эту игру следует играть до конца. Как может
тот, кто чувствует угнетение до такой степени, что
уже не способен выносить его, не броситься с голо­
вой в волю к ж изни без огра н и ч ен и й , без малейших ус­
тупок? Горе тому, кто в пути отказался от насилия и
радикальных требований. Убитые истины становятся
ядовитыми, сказал Ницше. Если мы не обратим пер­
спективу вспять, то перспективе власти удастся обра­
тить нас против нас самих. Немецкий фашизм был ро­
жден в крови «Спартака». В любом повседневном
отречении реакция готовит нашу всеобщую смерть.

ГЛАВА 20. ТВОРЧЕСТВО, СПОНТАННОСТЬ И ПОЭЗИЯ
Л ю д и находят ся в творческом сост оянии круглы е су­
т ки. Р аскры т и е м а н и п ул ят и вн ого и сп ользования свободы
м ехан и зм ам и господст ва вы зы вает от вет ную р еа к ц и ю в
виде идеи о подли нной свободе, н еразры вно связан ной с и н ­
д и видуальны м творчеством. П р и зы в производит ь, п о т р еб
лят ь или органи зовы ват ь уж е не мож ет и нт егрироват ь
ст раст ь к творчеству, исходящ ую и з сознания ограни чен ий
( 1 ) . - С понт анност ь являет ся способом бы т ия творчества,
не изоли рован н ы м состоянием, но непосредст венным оп ы ­
том субъективности. С понт анност ь конкрет изирует т вор­
ческую ст раст ь и предст авляет собой п ервы й момент ее
п ракт ической реа л и за ц и и , предпосы лку поэзии, волю к из­
м енению м и р а в соот вет ст вии с т ребованиям и р а д и к а л ь ­
ной субъективност и (2). -К а ч е с т в е н н о е -э т о доказательст­
во сущ ест вования творческой спонт анност и, проявление
сути, ш анс для поэзии. Эт о сгущение возмож ностей, ум н о­
ж ение зн а н и я и эф ф ект ивност и, способ использования и н ­
теллекта; его кри т ери й. К ач ест вен н ы й скачок п ровоц и ру­
ет цепную реакц и ю , зам ет ную во всех револ ю ци онн ы х
мом ент ах; эт о реак ц и я, кот орая долж на быт ь разбуж ена
п озит ивн ой скандальност ью свободного и целостного т вор­
чест ва (3). - П о э з и я - э т о о р га н и за ц и я творческой сп онт ан­
ност и до т акой степени, чт о она продолж ает пребы ват ь в
эт ом мире. П оэзи я - эт о акт , порож даю щ ий новы е реально­
сти. Это исполнение р а ди к а л ьн о й теории, револю ц и он н ы й
акт p a r excellence.

190

1
В нашем фрагментированном мире, где иерархиче­
ская социальная власть была общим знаменателем в
течение всей истории, до сих пор была позволитель­
на лишь одна свобода: свобода сменить числитель, не­
изменный выбор нового хозяина. Такое использова­
ние свободы становится все более и более скучным по
мере того, как его не перестают проповедовать худ­
шие тоталитарные режимы Востока и Запада. В на­
стоящее время распространяющийся отказ от смены
работодателя совпадает с обновлением государствен­
ных структур. Все правительства индустриализиро-

ванного или индустриализирующегося мира моделиру­
ют себя на различных ступенях своей эволюции по
единой форме, рационализируя старые механизмы
господства, в какой-то мере автоматизируя их. И здесь
появляется первый шанс для свободы. Буржуазные де­
мократии продемонстрировали, что терпимы по отно­
шению к индивидуальным свободам в той мере, в ка­
кой они ограничивают и уничтожают друг друга;
очевидно, что ни одно правительство, каким бы иску­
шенным оно ни было, не может размахивать мулет ой
свободы без того, чтобы каждый не различал за ней
притаившуюся шпагу. Без того, чтобы в качестве
контрудара свобода не находила своих корней, то есть
индивидуальное творчество, и яростно не отказыва­
лась быть тем, что ей благосклонно позволено улыба­
ющейся властью.
Второй шанс для свободы несет ее творческая под­
линность, связанная с механизмами самой власти. Яс­
но, что абстрактные системы эксплуатации и господ­
ства являются человеческим творением, получая
происхождение от отвлечения и интеграции творче­
ской энергии. Власть не хочет и не может знать ниче­
го из творчества, кроме различных форм, интегрируе­
мых зрелищем. Но то, что люди делают официально, —
ничто по сравнению с тем, что они делают тайно.
О творчестве говорят, упоминая шедевры искусства.
Но что они значат по сравнению с творческой энерги­
ей, выказываемой любым человеком тысячу раз в день,
в кипении неудовлетворенных желаний, грез, стремя­
щихся к реальности, беспорядочных и иногда кри­
стально ясных ощущений, идей и дей- _____________
ствий, несущих в себе безымянные 1 Фердинанд Шеваль
восстания. Все это, конечно, неотде­ (1 8 3 6 -1 9 2 4 ), работавший
лимо от анонимности и нищеты почтальоном, в течение
средств, заключено в выживании или 33 лет в одиночку создавал
селении Отрив департа­
вынуждено терять свое качественное вмента
Дром миниатюрный
богатство, выражая себя в категориях «Идеальный дворец» из из­
зрелища. Стоит лишь вспомнить о вести и камней. «Идеальный
дворце почтальона Шеваля1, о гени­ дворец» Шеваля признан
памятником культуры.—
альной системе Фурье или живопис­ Примеч.
науч. ред.
ной системе Таможенника Руссо. Еще

более уместно будет вспомнить о невообразимом раз­
нообразии снов каждого, пейзажах красивее любого
полотна Ван Гога. Стоит вспомнить об идеальном ми­
ре, который строит внутри себя каждый, даже если его
внешние действия вынуждены соответствовать баналь­
ной рутине.
Нет такого человека (неважно, каким бы отчужден­
ным он ни был), который не обладал бы минимумом
творческой энергии, кам ерой-обскурой, защищенной от
любого вмешательства лжи и ограничений. В тот день,
когда социальная организация установит свой конт­
роль над этой частью человека, она будет править
только роботами или трупами. И в каком-то смысле
поэтому сознание творческой энергии противоречи­
вым образом возрастает в той мере, в какой множатся
попытки ее интеграции обществом потребления.
Аргус не видит близкую угрозу. В царстве количест­
венного качество не обладает легально признанным
существованием. Именно это хранит и подпитывает
его. Маниакальная погоня за количеством парадок­
сальным образом порождает неудовлетворенность и
абсолютное желание качества, как уже сказано выше.
Чем больше ограничений осуществляется во имя сво­
боды потребления, тем больше вырастающая из этого
болезнь обостряет жажду тотальной свободы. Угнетен­
ная творческая энергия частично проявляется в энер­
гии, растрачиваемой рабочим во время кризиса про­
изводственного общества. Маркс раз и навсегда
развенчал отчуждение творческой энергии в наемном
труде, в эксплуатации производителя. В той мере, в ка­
кой капиталистическая система и ее приспешники (те
же антагонисты) терпят поражение на производствен­
ном фронте, они стремятся к компенсации в сфере по­
требления. В соответствии с их директивами человек,
освобождаясь от своих функций производителя, дол­
жен попадать в плен своей новой функции, функции
потребителя. Предлагая творческой энергии, нако­
нец-то высвобождающейся благодаря сокращению ра­
бочего дня, размытые территории досуга, благодетели
гуманизма лишь воспитывают армию, готовую к муш­
тре на поле потребительной экономики. Какая тюрь­

ма готовится к приему самой подрывной творческой
индивидуальности сейчас, когда отчуждение потреби­
теля появляется на свет благодаря диалектике самого
потребления? Я уже говорил, что последний шанс пра­
вителей лежит в превращении каждого в организат ора
своей собственной пассивности.
Дьюитт Питерс2 с трогательной
беспристрастностью объясняет, что 2 Американский художник, с
1943 г. жил на Гаити, позна­
«если бы всем людям просто так вы­ комил Запад с гаитянской
давали кисти, краски и холсты, из школой примитивной живо­
этого могло бы выйти нечто любо­ писи. — Примеч. науч. ред.
пытное». А если такую политику применить в дюжине хорошо контролируемых сфер, вро­
де театра, живописи, музыки, литературы... и вообще
к изолированным секторам, тогда возникнет шанс по­
явления людей с артистическим сознанием, с созна­
нием человека, зарабатывающего деньги, выставляя
свое творчество в музеях и витринах культуры. И чем
популярнее будет культура, тем больше она будет озна­
чать победу власти. Но шансы «окультуривания» лю­
дей в этом смысле сегодня слабы. Неужели кто-то из
кибернетиков действительно надеется, что человек
согласится на свободное экспериментирование в ав­
торитарно определенных рамках? Неужели кто-то
действительно верит, что люди, наконец осознав
свою творческую силу, начнут раскрашивать стены
своей темницы? Что кто-то помешает им эксперимен­
тировать с оружием, желаниями, мечтами, техниками
самореализации? Тем более, в толпе уже распростра­
нились агитаторы. Последняя возможная интеграция
творчества—организация пассивности людей искусст­
ва—обречена.
«Я ищу, —писал Пауль Клее, —удаленную точку в на­
чале начал, где я предчувствую, что единая формула
применима к человеку, животным, растениям, огню,
воде, воздуху и всем окружающим нас силам». Эта точ­
ка далека только в лживой перспективе власти. Фак­
тически, происхождение всего живого заключено в
индивидуальном творчестве; именно оттуда все вещи
и существа распределяются в великой поэтической
свободе. Отправная точка новой перспективы, в кото­

рой нет человека, который бы не боролся всеми сила­
ми и в каждый момент своего существования. «Только
субъективность истинна» (Кьеркегор).
Истинное творчество не может быть интегрирова­
но властью. В Брюсселе 1869-го полиция думала, что
наложила руки на знаменитое сокровище Интернаци­
онала, так сильно беспокоившее капиталистов. Она
захватила колоссальный укрепленный сейф, спрятан­
ный в темном углу. Открыв его, полицейские нашли
только уголь. Полиция не знала, что чистое золото
Интернационала превращается в уголь всякий раз, ко­
гда к нему прикасаются руки врага.
Революционная алхимия превращает в золото са­
мые низкие металлы повседневности в лабораториях
индивидуального творчества. В первую очередь она
борется с сознанием ограничений, с чувством бесси­
лия, приятными способами творчества; растворяя их
в потоке творческой мощи, в спокойной уверенности
гения. Мания величия, слишком стерильная с точки
зрения зрелища, представляет здесь важный этап,
противопоставляющий «я» объединенным силам обу­
словленности. В ночи нигилизма, повсюду одержав­
шего сегодня победу, творческая искра, искра истин­
ной жизни, сияет еще ярче. И пока прерывается
проект лучшей организации выживания, размноже­
ние этих искр мало-помалу порождает единое сияние,
обещание новой организации, основанной на этот
раз на гармонии индивидуальных воль. Историческое
становление ведет нас к перекрестку, на котором ра­
дикальная субъективность сталкивалась с возможно­
стью изменить мир. Этот привилегированный мо­
мент является обращением перспективы вспять.

2
Спонтанность. Спонтанность —способ бытия ин­
дивидуального творчества. Это ее первичное тече­
ние, еще не запятнанное, не загрязненное в своих ис­
токах, не подверженное угрозе интеграции. Если
творчество —это самая распространенная вещь в ми­
ре, то спонтанность, напротив, кажется привилегией.
Ею обладают лишь те, чье длительное противостоя-

ние власти наделило их сознанием собственной инди­
видуальной ценности: в революционные моменты это
наибольшее количество людей, а в моменты, когда ре­
волюция выстраивается исподволь день за днем, их
больше, чем обычно считают. Пока продолжается си­
яние творчества, у спонтанности остается шанс.
«Новый художник протестует, —писал Тцара в
1919-м, —он уже не рисует, но творит напрямую». Не­
посредственность, конечно, является самым кратким,
но самым радикальным требованием, которое должно
будет определять этих новых художников, занятых со­
зданием ситуаций в реальной жизни. Кратким, пото­
му что оно не должно смешиваться с избитыми значе­
ниями слова «спонтанность». Спонтанно только то,
что не исходит из внутренних ограничений, хотя бы
и подсознательных, и уходит из-под воздействия из­
лишеств отчуждающей абстракции и зрелищной инте­
грации. Очевидно, что спонтанность —это скорее за­
воевание, чем данность. Это воссоздание индивида
(ср. построение снов).
До сих пор творчеству не хватало ясного сознания
своей поэзии. Житейский взгляд всегда описывал ее
как первичное состояние, стадию, за которой должны
последовать теоретические поправки, переход в абст­
рактное. Это изолирует спонтанность, превращая ее в
вещь-в-себе, и, таким образом, признает ее лишь в
фальсифицированных категориях зрелища, в э к шн
п эй н т и н ге , например. На деле, спонтанное творчест­
во несет условия для своего адекватного продления.
В нем заключается его собственная поэзия.
По моему мнению, спонтанность заключает в себе
непосредственный опыт, сознание живого опыта, ок­
руженного со всех сторон, находящегося под угрозой
быть прерванным и все же еще не отчужденного, не
сведенного к отсутствию подлинности. В центре живо­
го опыта каждый оказывается ближе к самому себе. В
этом привилегированном месте пространства реаль­
ное бытие избавляет меня от нужды бытия, я чувствую
это. Нас всегда отчуждает сознание нужды. Нас научи­
ли понимать самих себя по умолчанию, согласно юри­
дическим терминам; но сознание единственного мо-

мента подлинной жизни уничтожает все алиби. Отсут­
ствие будущего присоединяется к отсутствию прошло­
го в одной и той же пустоте. Сознание настоящего гар­
монизирует с живым опытом в некой импровизации.
Это удовольствие, все еще бедное из-за изолированно­
сти, обогащается за счет установления связи с иден­
тичным удовольствием других людей; лично мне это
напоминает удовольствие, получаемое от джаза. Стиль
импровизации в повседневной жизни в свои лучшие
моменты схож с тем, что писал о джазе Дауэр3: «Афри­
канская концепция ритма отличается
3 Альфонс Михаэль Дауэр —
от нашей тем, что мы воспринимаем
немецкий музыковед из Гетритм
слухом, в то время как африкан­
тингема, специалист по аф­
риканской музыке и джазу.
цы воспринимают его через телес­
Его «Лексикон джаза» был
ные движения. Их техника состоит в
очень популярен во Фран­
введении
промежутков в статичное
ции в начале 60-х. — Приравновесие,
наложенное ритмом и
меч. науч. ред.
метром на время. Эти промежутки яв­
ляются результатом присутствия экстатичных центров
притяжения, идущих в разрез со временем, подчерки­
ваемым ритмом и метром, постоянно создавая напря­
жение между статичным битом и экстатическим, нало­
женным поверх него».
Момент творческой спонтанности —это самое
мелкое проявление обращения перспективы вспять.
Это объединяющий момент, то есть он один и их
много. Взрыв реально переживаемого наслаждения
заставляет меня обнаруживать себя, теряя себя; я са­
мореализуюсь, забывая, что я существую. Сознание
непосредственного опыта и есть этот джаз, эта сба­
лансированность. Напротив, мысль, соединенная с
живым опытом через анализ, отделяется от него; это
касается всех этюдов о повседневной жизни и, следо­
вательно, в каком-то смысле, данного трактата —вот
почему я постоянно заставляю себя включать сюда
самокритику: из страха, что мое сочинение, как это
часто случается, может стать легко интегрируемым.
Путешественник, постоянно думающий о протяжен­
ности своего пути, более подвержен усталости, чем
его попутчик, чье воображение странствует вместе с
ним; точно так же внимательные размышления о ре-

альной жизни мешают ей, абстрагируют ее, сводят ее
к будущим воспоминаниям.
Для того, чтобы основываться на реальной жизни,
мысль должна быть свободной. Достаточно думать о
другом в терминах самого себя. Пока ты творишь себя,
представь другого себя, который однажды, в свою
очередь, сотворит тебя. Такова моя концепция спон­
танности. Наивысшее сознание себя, неотделимое от
«я» и от мира.
И все же надо отыскать тропы спонтанности, за­
брошенные промышленной цивилизацией. Даже
хорошо понимая жизнь, ее нелегко найти. Индиви­
дуальный опыт также становится добычей для безу­
мия, предлогом. Кьеркегор писал об условиях этого
процесса: «Если верно, что я ношу пояс, тем не ме­
нее, я не вижу его, потому что он должен меня под­
держивать». Конечно, опора существует, возможно,
каждый может познать ее, но процесс этот настоль­
ко медленный, что многие умерли бы от тоски до
того, как узнали, что опора существует. И все-таки
она есть. Это радикальная субъективность— созна­
ние того, что все люди подчиняются одной и той же
воле к подлинной самореализации и что их субъек­
тивность усиливается благодаря восприятию субъек­
тивной воли у других. Способ выходить за пределы
самого себя и сиять —не столько даже для других,
сколько для себя в других —вот что дает творческой
спонтанности стратегическую важность, соответст­
вующую стартовой площадке. Лучше вернуть управ­
ляющие нами абстракции, понятия, к их источнику,
к реальной жизни, но не для того, чтобы оправдать,
а, напротив, чтобы исправить их, перевернуть их,
возвратить их к той жизни, из которой они вышли,
хотя они ни за что не должны были делать этого! Та­
ково необходимое условие для того, чтобы люди
признали, что их индивидуальное творчество не от­
личается от всеобщей творческой энергии. Нет ино­
го авторитета, кроме моего собственного прожито­
го опыта —вот что каждый должен доказать всем
остальным.

Качественное. Я уже говорил, что творчество, рав­
но распределенное между всеми индивидами, выража­
ется напрямую, спонт анно , только в определенные
особо отмеченные моменты. Эти предреволюционные
моменты, излучающие поэзию и преобразовывающие
мир, разве не должны они быть размещены под зна­
ком современного благословения —качества? Так же,
как присутствие божественного отвращения обнару­
живается благодаря духовной мягкости, распространя­
ющихся как на самых грубых, так и на самых утончен­
ных людей —на этого кретина Клоделя в той же мере,
что и на Хуана де ля Круса, —так единственного дейст­
вия, отношения, иногда единственного слова доста­
точно, чтобы неоспоримо доказать существование
шанса для поэзии, то есть для тотального созидания
повседневной жизни, глобального обращения перспе­
ктивы, революции. Качество —это собирание, сгуще­
ние, прямое сообщение самого важного.
Однажды Кагаме4 услышал, как
4 Алексис Кагаме
старуха из Руанды, которая не умела
(19 1 2 -1 9 8 1 ) — выдающийся
ни читать, ни писать, жаловалась:
руандийский философ, ан­
«Поистине, белые так наивны!
трополог, историк, осново­
положник современной ру­
У них вообще нет мозгов!». Он от­
андийской литературы. —
ветил ей: «Как можете вы говорить
Примеч. науч. ред.
такую чепуху? Разве вы изобрели
столько же удивительных вещей, превосходящих во­
ображение?» Тогда она сказала ему со снисходитель­
ной улыбкой: «Слушай хорошенько, мальчик! Они
всему этому научились, но у них нет мозгов! Они ни­
чего не понимают!» В самом деле, проклятие техни­
ческой цивилизации, количественного обмена и на­
учного знания состоит в том, что эта цивилизация
никогда не создавала ничего, что бы способствовало
высвобождению человеческой спонтанности н а п р я ­
м у ю ,— напротив, это она не позволяет людям вос­
принимать мир непосредственно. То, что выразила
руандийская старуха —существо, которое белый ад­
министратор с высоты своей бельгийской духовно­
сти должен рассматривать как дикое животное, —по­
хоже на обвинение в недостатке рефлексии, как в

старом самодовольном высказывании: «Я много
учился, и вот почему я знаю, что ничего не знаю».
В каком-то смысле неправда, что познание ничему
нас не учит, если только оно не упускает из вида це­
лостную картину мира. Подобное отношение не за­
мечает последовательности стадий качественного,
того, что на разных уровнях остается на линии ка­
чественного. Позвольте мне использовать один об­
раз. Представим себе многочисленные комнаты,
расположенные одна над другой, соединенные лиф­
том, проходящим через них, а также винтовой лест­
ницей снаружи. Среди людей, населяющих комна­
ты, связь осуществляется напрямую, но как они
могут связаться с тем, кто карабкается по винтовой
лестнице снаружи? Между обладателями качествен­
ного и обладателями постепенного познания нет ди­
алога. Не имея возможности прочитать манифест
Маркса и Энгельса, рабочие 1848-го внутренне осоз­
навали сущность этого текста. Именно благодаря
этому марксистская теория была радикальной. Усло­
вия существования рабочих и следствия из них, вы­
раженные манифестом на высшем теоретическом
уровне, позволили даже самым неграмотным проле­
тариям немедленно понять Маркса, когда настало вре­
мя. Образованный человек, использующий свою
культуру как огнемет, обязательно добьется понима­
ния от необразованного человека, переживающего
в повседневной жизни все то, что первый описыва­
ет научно. Оружие критики должно объединиться с
критикой оружием.
Только качество позволяет за раз достичь высшей
стадии. Таков урок для групп в опасности, урок для
баррикад. Но постепенность иерархической власти
способна на понимание только схожим образом иерархизированной постепенности в знании; людей на
винтовой лестнице, специализирующихся в природе
и количестве ступеней, встречающихся, проходящих
мимо, сталкивающихся, оскорбляющих друг друга. Ка­
кая разница? Снизу самоучка, довольный своим здра­
вым смыслом, сверху интеллектуал, коллекционирую­
щий идеи, отражают смехотворный образ друг друга.

Мигель де Унамуно и мерзкий Мильян Астрай5, наемный работник мыс­
ли и презирающий его невежа, про­
тивостоят друг другу напрасно; вне
качества интеллект становится лишь
прихотью кретинов.
Алхимики называли материалы,
незаменимые для Великого Делания,
materia prima ( первичной мат ерией).
Описание Парацельса прекрасно
подходит к качественному: «Ясно,
что бедные обладают большим преимуществом по
сравнению с богатыми. Люди расточают его хорошую
часть и хранят лишь плохую. Оно заметно и незамет­
но, и дети играют с ним на улице. Но несведущие каж­
дый день топчут его ногами». Сознание качественной
materia prima должно непрерывно становиться все бо­
лее утонченным во все большем числе умов в той ме­
ре, в какой рушатся бастионы специализированной
мысли и постепенного познания. Пролетаризация
подталкивает к одному и тому же нигилизму тех, кто
занимается творчеством профессионально, и тех, чья
профессия не позволяет им творить,—художников и
рабочих. И эта пролетаризация, идущая рука об руку
со своим отрицанием, то есть с отрицанием интегри­
рованных форм творчества, происходит посреди тако­
го накопления культурных товаров—дисков, книг —
что, высвободившись из-под порядков потребления,
эти товары немедленно начинают служить истинному
творчеству. Саботаж механизмов экономического и
культурного потребления прекрасно иллюстрирует и
молодежь, ворующая книги, от которых она ожидает
подтверждений своей радикальности.
Под знаком качества самые разнообразные виды
познания сочетаются и создают магнитную дугу, спо­
собную притягивать сильнее, чем самые старые тра­
диции. Знание умножается благодаря показательной
силе простого спонтанного творчества. Немецкий ин­
женер создал аппарат, реализующий те же операции,
что и циклотрон, подручными средствами, по смехо­
творной цене. Если индивидуальное творчество дос-

5 Хосе Мильян Астрай
(1 8 7 9 -1 9 5 4 ) — ультрапра­
вый генерал, во время Граж­
данской войны в Испании
возглавлял пропагандист­
ское ведомство Франко.
Прославился своей кон­
фронтацией с Унамуно, в хо­
де которой провозгласил
знаменитый лозунг «Смерть
интеллигенции!». — Примеч.
науч. ред.

тигает таких результатов с помощью обычных стиму­
ляторов, что же смогут породить качественные по­
трясения, цепные реакции или дух свободы, который
оживет в индивидах, коллективно возрождающихся
для праздника в огне радости и нарушении запретов,
для великого социального праздника?
Последовательная революционная группа должна
будет создавать не новый тип обусловленности, но,
напротив, защитные зоны, интенсивность обуслов­
ленности в которых будет равняться нулю. Когда каж­
дый осознает потенциал своей творческой энергии —
это останется пустым достижением, если это не про­
изойдет через качественное потрясение. От массовых
партий и групп, основанных на количественной вер­
бовке, уже нечего ждать. Напротив, микрообщество,
сформированное на основе радикальных действий
или мыслей его членов и поддерживаемое в постоян­
ном состоянии практической готовности благодаря
теоретическому фильтру, объединило бы все шансы
для того, чтобы освободить творческую энергию
большинства людей. Отчаяние анархистских терро­
ристов может превратиться в надежду путем смены
их тактики средневекового воина на современную
стратегию.
4

Поэзия. Что такое поэзия? Это организация твор­
ческой спонтанности, эксплуатация качественного в
соответствии с внутренними законами последователь­
ности. Греки называли это POIEIN, что означает «де­
лать» в первозданно чистом смысле или в целостности.
Поэзия невозможна там, где не хватает качества.
В пустоте, образующейся в отсутствие поэзии, мы на­
ходим ее противоположность: информацию, переход­
ную программу, специализацию, реформу; в общем,
фрагментарность в различных формах. Тем не менее,
присутствие качественного не подразумевает фаталь­
ного присутствия поэзии. Может случиться так, что
богатство значений и возможностей потеряется в не­
разберихе, утратит последовательность, фрагменти­
руется из-за вмешательств. Критерий эффективно201

сти —всегда самый главный. Поэтому поэзия является
также радикальной теорией, выраженной в действи­
ях; венцом революционной тактики и стратегии; апо­
геем великой игры повседневной жизни.
Что такое поэзия? В 1895-м, во время плохо проду­
манной и обреченной, как тогда ошибочно казалось,
стачки, один активист из Общенационального проф­
союза железнодорожников взял слово и намекнул на
простое и эффективное средство: «За два су можно ку­
пить вещество, которое при правильном использова­
нии выведет локомотив из строя». Правительствен­
ные и капиталистические круги уступили. Здесь
поэзия была в чистом виде актом, порождающим но­
вую реальность, актом обращения перспективы
вспять. Эта materia prima находится в пределах дости­
жимости каждого. Поэты —это те, кто знает, как ис­
пользовать ее наилучшим образом. И что такое веще­
ства на два су по сравнению с повседневным
существованием, предлагающим изобилие доступной
и ни с чем не сравнимой энергии: волю к жизни, раз­
нузданные желания, любовные страсти, любовь к стра­
стям, силу страха и тоски, разгорающуюся ненависть и
вспышки разрушительной ярости? Каких поэтичных
восстаний следует ожидать от повсеместно испытыва­
емых чувств смерти, старения, болезни! Из этого все
еще маргинального сознания должна родиться дли­
тельная революция повседневной жизни, единствен­
ная поэзия, творимая всеми, а не в одиночку.
«Что такое поэзия?» —спрашивают эстеты. Нужно
напомнить им следующее: поэзия редко является сти­
хами. Большая часть искусства предает поэзию. Как
может быть иначе, когда поэзия и власть непримири­
мы? В лучшем случае, творчество заключает артиста в
тюрьму в ожидании своего часа, шедевра, который
скажет последнее слово; но пусть артист ждет его,
сколько хочет. Это последнее слово —то самое, за ко­
торым должно начаться совершенное общение, —не
будет произнесено, пока бунт творчества не подтолк­
нет искусство к реализации.
Африканский шедевр, будь то стихотворение или
музыка, скульптура или маска, не может считаться за-

202

вершенным, пока он не станет созидательным словом,
действенным словом; пока он не начнет функциониро­
вать. Это касается не только африканского искусства.
Нет искусства в мире, которое не пытается функцио­
нировать, функционировать даже на уровне последую­
щей интегрированности, одновременно с изначальной
волей: волей к жизни во всей ее полноте творчества.
Почему лучшие работы не завершены? Они настойчи­
во требуют права на реализацию, права войти в мир
реальной жизни. Нынешнее разложение искусства—
это идеально согнутый лук для этой стрелы.
Ничто не спасет прошлую культуру от культуры про­
шлого, кроме картин, сочинений, музыкальной или ка­
менной архитектуры, чье качество способно дойти до
нас, свободное от своей формы, зараженной сегодня
разложением всех форм искусства. Де Сад, Лотреамон,
но и Вийон, Лукреций, Рабле, Паскаль, Фурье, Босх,
Данте, Бах, Свифт, Шекспир, Учелло... —они сбросят
свою культурную оболочку, выйдут из музеев, куда их
поместила история, и подключатся, подобно убийст­
венным пулеметным очередям, к обращению перспек­
тивы реализаторов искусства. Как оценить стоимость
старинного шедевра? По радикальной теории, содер­
жащейся в нем, ядру творческой спонтанности, кото­
рую смогут высвободить новые творцы посредством
неслыханной поэзии и ради нее.
Радикальная теория прекрасно может различить
действие, начатое творческой спонтанностью, не из­
меняя ни его, ни его ход. В то же время в свои лучшие
моменты художественный демарш стремится оставить
на мире отпечаток субъективности, всегда тянущейся
своими щупальцами к созданию и самовоссозданию.
Но пока радикальная теория держится поэтической
реальности, реальности, творящейся в преобразую­
щемся мире, искусство вовлечено в аналогичный де­
марш, где гораздо выше риск потеряться и быть кор­
румпированным. Интеграции сопротивляется только
искусство, вооруженное само против себя, против все­
го, что в нем есть слабого —эстетического.
Как известно, общество потребления сводит искус­
ство к разнообразию потребляемых продуктов. И чем
20 3

больше вульгаризируется подобное умаление, тем бы­
стрее разложение, тем выше шансы на преодоление.
Общение, которого так страстно добивается худож­
ник, прерывается и запрещается даже в самых про­
стых отношениях повседневной жизни. Это настоль­
ко верно, что поиск новых способов общения,
который вовсе не является прерогативой поэтов, ве­
дется коллективными усилиями. Так закончилась ста­
рая специализация искусства. Художников больше
нет, потому что каждый —художник. Делом грядущего
искусства станет построение страстной жизни.
Само творение менее важно, чем процесс, благода­
ря которому оно появляется на свет, чем акт творе­
ния. Художника создают не музеи, а творческое состо­
яние. К несчастью, художники редко узнают в себе
творцов. Большую часть времени они позируют перед
публикой, дают себя разглядывать. Созерцательное
отношение к произведению искусства стало первым
камнем, брошенным в творца. Художник сам спрово­
цировал это отношение, и сегодня оно убивает худож­
ников, потому что их искусство сводится к потреби­
тельскому спросу, к самым грубым экономическим
императивам. Вот почему нет больше шедевров в
классическом понимании. Шедевров уже не может
быть —и тем лучше. Поэзия теперь повсюду—в фак­
тах, в творимых нами событиях. Поэзия фактов, кото­
рая раньше считалась маргинальной, сегодня вновь
вошла в сферу интересов каждого —это повседневная
жизнь, которая никогда из нее не выходила.
Настоящей поэзии наплевать на стихи. Малларме
в поисках Книги ничего так не хотел, как упраздне­
ния стихов, а как еще упразднить их, если не реализо­
вать? Некоторые современники Малларме блестяще
продемонстрировали эту новую поэзию. Сознавал ли
автор «Иродиады», когда называл анархистских аги­
таторов «ангелами чистоты», что они предлагали по­
эту ключ, который тот не мог использовать, замуро­
ванный в своем языке?
Поэзия всегда пребывает где-то еще. Ее уход из ис­
кусства позволяет увидеть, что она в первую очередь
пребывает в действиях, в стиле жизни, в поиске это-

го стиля. Всюду подавленная, поэзия всюду процвета­
ет. Зверски убитая, она восстает из мертвых через
насилие. Она освящает повстанцев, вступает в любов­
ную связь с бунтом, воодушевляет великие социаль­
ные праздники до того, как бюрократы сдадут ее в тю­
ремную камеру со смотровым глазком.
Живая поэзия уже показывала по ходу истории, да­
же во фрагментарных бунтах, даже в преступлении —
в бунте одиночки, как сказал Кёрдеруа6, —что всегда стоит на стороне 6 Эрнест Кёрдеруа
8 2 5 -1 8 6 2 ) — французский
всего неукротимого, что есть в чело­ (1
поэт-анархист. — Примеч.
веке: на стороне творческой спон­ науч. ред.
танности. Воля творить единство ин­
дивида и общества, но на основе не коммунитарной
фикции, а субъективности —вот что превращает но­
вую поэзию в оружие, с которым каждый должен нау­
читься обращаться сам. Отсюда следует, что поэтиче­
ский опыт становится первичным. Организация
спонтанности станет делом рук самой спонтанности.

205

ГЛАВА 21. ХОЗЯЕВА БЕЗ РАБОВ
В л а с т ь - э т о соц и ал ьн ая о р га н и за ц и я , с помощ ью ко­
т орой хозяева поддерж иваю т услови я р а б ст ва . Бог, госу­
дарст во, о р га н и за ц и я - эт и т ри слова дем онст рирую т всю
авт он ом и ю и ист орическую предопределенност ь власт и.
Т ри п р и н ц и п а осущ ест вляли свою власт ь попеременно:
п р и н ц и п господст ва (ф еодальная власт ь), п р и н ц и п экс­
п л уа т а ц и и (бурж уазная власт ь), о р га н и за ц и о н н ы й п р и н ­
ц и п (кибернет и ческая власт ь) ( 2 ) . -И е р а р х и з и р о в а н н а я
соц и альн ая о р га н и за ц и я усоверш енст вовалась через у т р а ­
ту сакральн ого и м ех а н и за ц и ю , но возросли ее п рот иворе­
чия. О н а ст ала более человечной в т ой мере, в к а к о й она
л и ш и л а лю дей и х человечност и. О н а п риобрела авт он о­
м ию , избавивш и сь от господ (н ы н еш н и е п р а в и т е л и -э т о
м ар и о н ет к и ). К о м а н д ы власт и увековеч и ваю т сегодня бег
добровольны х рабов, тех, кт о, по словам Ф еогнида, р ож да­
ются со склоненной головой. О н и ут р а т и л и даж е нездоро­
вое удовольст вие от повелевани я. Х озяевам -рабам п рот и во­
ст оят лю д и о т р и ц а н и я , н о вы й п ролет ариат , богат ы й
своим и револ ю ц и о н н ы м и т р а д и ц и я м и . И з н и х появят ся
хозяева без р а б о в и н о вы й т и п общества, в кот ором р еа л и ­
зуется ж ивой проект дет ст ва и и ст ори чески й проект ве­
л и к и х ари ст ократ ов (1, 3 ).

1
Платон в «Феаге» пишет: «Каждый из нас хотел бы
быть по возможности повелителем всех людей или,
еще лучше, Богом»1. Посредствен­
ные амбиции —ввиду слабости по­
1 Феаг в одноименном диало­
ге Платона говорит Сократу:
велителей и богов. В конце кон­
«...я мог бы пожелать стать
цов, если ничтожность рабов
тираном, и лучше всего над
происходит от их преданности
всеми людьми, а если это не­
своим хозяевам, ничтожность хо­
возможно, то над их боль­
зяев и самого бога происходит из
шинством. Да ведь, пожалуй,
и ты, и все остальные, хотели
неполноценной природы тех, кем
бы этого, а еще более —
они правят. Хозяин знает отчуж­
стать богами» (Феаг: 126).
дение
по его позитивному полюсу,
Сократ высмеивает Феага за
раб —по негативному; и тому, и
это утверждение. — Примеч.
науч. ред.
другому отказано в целостном по­
велевании.
206

Как ведет себя феодал в рамках этой диалектики
хозяев и рабов? Раб божий и хозяин людей —и хозяин
людей, потому что раб божий, в соответствии с по­
требностями мифа, —он обречен испытывать отвра­
щение и уважительный интерес к Богу, потому что Бо­
гу он должен свое раболепие и от него же он получает
власть над людьми. В общем, между Богом и самим со­
бой он воспроизводит тип отношений, существую­
щий между знатью и королем. Кто есть король?
Избранный среди избранных, причем порядок насле­
дования большую часть времени представляется иг­
рой, в которой соперничают равные. Феодалы служат
королю, но они служат ему как равные во власти. Они
тоже покорны Богу —но как соперники и конкуренты.
Неудовлетворенность старинных властителей по­
нятна. Через Бога они вступают в негативный полюс
отчуждения, через тех, кого они угнетают —в пози­
тивный. Как они могли желать быть Богом, зная тос­
ку позитивного отчуждения? И в то же время как они
могли не желать избавиться от Бога, от этого своего
тирана? Вопрос «быть или не быть» у великих всегда
выражался вопросом, неотделимым от их эпохи: о ро­
ждении и сохранении Бога —то есть о его преодоле­
нии, о его реализации.
История свидетельствует о двух практических по­
пытках подобного преодоления: мистиков и у вели­
ких отрицателей. Мейстер Экхарт заявил: «Я молю
Бога избавить меня от Бога». Схожим образом шваб­
ские еретики 1270-го говорили, что вознеслись над
Богом и, достигнув наивысшей степени божественно­
го откровения, они оставили Бога. С
другой, негативной, стороны, неко­ 2 Княгиня Эржебет Батори
торые сильные личности, вроде Ге- (по мужу — графиня Надашлиогабала, Жиля де Рэ и Эржебет Ба- ди; 1 5 6 0 -1 6 1 4 )— трансиль­
тори2, боролись, как можно увидеть ванская аристократка коро­
рода; разделяя
из их историй, за обретение полного левского
поверье, что ванны из крови
господства над миром через уничто­ девственниц продлевают
жение посредников, то есть тех, кто молодость, в течение 35 лет
отчуждал их позитивно,—своих ра­ купалась в крови своих кре­
бов. Они шли к человеческой целост­ постных. — Примеч. науч.
ред.
ности через полнейшую бесчеловеч207

ность. Против течения. В каком-то смысле страсть к
необузданной власти и абсолютное отрицание огра­
ничений формируют один и тот же путь, восходящую
и низвергающуюся тропу, на которой, разделенные в
единстве, бок о бок стоят Калигула и Спартак, Жиль
де Рэ и Дьёрдь Дожа3. Но недоста­
3 Дьёрдь Дожа (1475-1514) —
точно сказать, что интегральный
руководитель крестьянской
бунт рабов —я настаиваю на инте­
войны 1514 г. в Венгрии.—
гральном
бунте, а не на его дефект­*1
Примеч. науч. ред.
ных формах, христианских, буржу­
азных или социалистических —един
с экстремальным бунтом старинных властителей. Фа­
ктически, воля к упразднению рабства и всех его пос­
ледствий (пролетариат, казни, покорные и пассивные
люди) предлагает уникальный шанс власти над миром
без каких-либо ограничений, кроме наконец-то вновь
изобретенной природы, кроме сопротивления пред­
метов их собственному преобразованию.
Этот шанс начертан на скрижалях исторического
становления. История существует, потому что сущест­
вуют угнетенные. Борьба против природы, а затем
борьба против различных социальных организаций
борьбы против природы, всегда была борьбой за че­
ловеческое освобождение, за целостного человека.
Отказ быть рабом —вот что на деле меняет мир.
Так какова же цель истории? История творится
«при определенных условиях» (Маркс) рабами и про­
тив рабства, она может преследовать лишь одну цель:
уничтожение хозяев. Со своей стороны, хозяин все­
гда пытается уйти от истории, он отрицает ее, унич­
тожая тех, кто творит ее, творит ее против него.
И вот парадоксы:
1. Самый человечный аспект старинных властите­
лей заключен в их претензии на абсолютное господ­
ство. Такой проект подразумевает полное блокирова­
ние истории, следовательно, радикальное отрицание
освободительного движения, что означает полную
бесчеловечность.
2. Воля к уходу от истории делает человека уязви­
мым. Убегая, он раскрывается перед ней, и тем вер­
нее падает, сраженный ее ударами; принятая непод-

208

вижность может сопротивляться атакам реальной
жизни не более, чем диалектике производительных
сил. Хозяева —это жертвы, принесенные истории;
обозревая прошедшие три тысячи лет с вершины пи­
рамиды настоящего, видно, что они сокрушены ею,
сокрушены по п л а н у , в соответствии со строгой про­
граммой, силовой линией, позволяющей говорить о
Смысле Истории (конец рабовладельческого строя,
феодального мира, конец буржуазного мира).
Стремясь избежать истории, хозяева сами аккурат­
но рассортировали себя по выдвижным ящичкам ис­
тории, они вошли в линейную эволюцию во времени
вопреки самим себе. Напротив, те, кто творит исто­
рию —революционеры, рабы, опьяненные абсолют­
ной свободой,—действуют словно бы sub specie aeternitatis4, под знаком вневременности,
движимые неутолимой жаждой к ин­ 4 с точки зрения вечности
(лат.).
тенсивной жизни и преследуя свои
цели в различных исторических условиях. Возможно,
философское понятие вечности связано с историче­
скими попытками освобождения, возможно, это поня­
тие однажды будет реализовано как философия теми,
кто несет в себе абсолютную свободу и конец тради­
ционной истории.
3. Преобладание негативного полюса отчуждения
над позитивным заключается в том, что интеграль­
ный бунт делает проект абсолютного господства
единственным выходом. В борьбе за уничтожение ог­
раничений рабы начинают движение, в котором исто­
рия избавляется от хозяев, а по ту сторону истории
появляется возможность новой власти над встречаю­
щимися вещами, власти, не овладевающей более ве­
щами через овладение людьми. Но в самом курсе мед­
ленно развивающейся истории неизбежно то, что
хозяева, вместо того чтобы исчезнуть, деградировали;
теперь хозяев больше нет, есть лишь рабы —потреби­
тели власти, различающиеся между собой только по
степени и количеству потребляемой власти.
Преобразование мира производительными силами
фатально должно было медленно реализовывать мате­
риальные условия для полного освобождения, минуя
209

буржуазную стадию. Сегодня, когда автоматизация и
кибернетика, примененные к человеку, делают воз­
можным осуществление мечты старинных хозяев и
рабов всех времен, существует лишь бесформенная
социальная магма, смешивающая в каждом индивиду­
альном бытии странные фрагменты властелина и ра­
ба. И тем не менее, из этого ц а р ст ва эквивалент ов воз­
никнут новые властелины без рабов.
Я хотел бы, кстати, воздать хвалу де Саду. Благода­
ря как своему привилегированному появлению на сце­
не истории в ее поворотный момент, так и своей по­
разительной ясности, он стал последним из великих
бунтующих аристократов. Как хозяева замка Селлин
удостоверялись в своем абсолютном могуществе? Они
убивали всех своих слуг и достигали этим действием
вечного блаженства. Такова тема «Ста двадцати дней
Содома».
Маркиз и санкюлот, Д.А.Ф. де Сад объединяет в се­
бе совершенную гедонистическую логику великого
плохого сеньора и революционную волю к безгранич­
ной радости, получаемой от субъективности, нако­
нец-то освобожденной от иерархических рамок. Его
отчаянная попытка упразднить и негативный, и пози­
тивный полюс отчуждения ставит его в ряд самых
важных теоретиков целостного человека. Настало
время, когда революционеры должны читать де Сада
так же тщательно, как и Маркса. (Правда, о Марксе
специалисты по революции знают больше из того,
что он написал под псевдонимом «Сталин» или, в луч­
шем случае, «Ленин» и «Троцкий».) В любом случае,
ни одно желание радикально изменить повседневную
жизнь уже не сможет обойтись без великих отрицате­
лей власти и старинных властелинов, чувствовавших
себя стесненными той властью, что Бог даровал им.
2
Буржуазная власть питалась крохами со стола фео­
дальной власти. Она и есть фрагментированная фео­
дальная власть. Изъеденная революционной крити­
кой, истоптанная и разбитая вдребезги —притом, что
ликвидация никогда не достигает своих окончатель-

ных целей: конца иерархической власти, —аристокра­
тическая власть выжила после смерти аристократии в
пародийной форме, как гримаса агонии. Застряв в
собственной фрагментарной власти, превратив фраг­
мент в тотальность (а это и есть тоталитарность), бур­
жуазные правители обреченно наблюдали, как их пре­
стиж трещит по швам, разъедается гангреной
разложения зрелища. Когда миф и вера начинают
убывать, не остается иных способов правления кро­
ме, клоунады террора и демократической ослиной ту­
пости. Ах! Прелестные детки Бонапарта! Луи-Филипп, Наполеон III, Тьер, Альфонс XIII, Гитлер,
Муссолини, Сталин, Франко, Салазар, Насер, Мао, де
Голль... Многочисленные убю размножаются в четы­
рех углах света, порождая все более и более дебиль­
ные экземпляры. Вчера они напоказ метали громы
Юпитера, разжигая их своими спичками власти, сего­
дня обезьяны власти не обретают на социальной сце­
не ничего, кроме уважительного пиетета. Конечно,
абсурдность Франко все еще убивает —мы и не думали
забывать об этом —но следует помнить и то, что глу­
пость власти убивает вернее, чем глупость у власти.
Машина, лишающая нас мозгов —вот что такое зре­
лище в условиях нашей исправительной колонии. Се­
годняшние хозяева-рабы являются верными слугами
зрелища, актерами и постановщиками. Кто возьмется
судить их? Они будут заявлять о невиновности. Дейст­
вительно, они невиновны. Им нужен не столько ци­
низм, сколько спонтанное покаяние, не столько тер­
рор, сколько уступчивые жертвы, не столько сила,
сколько избыточный мазохизм жертв. Алиби правите­
лей—в трусости их подчиненных. Но теперь всеми
правит, манипулирует, как неодушевленными предме­
тами, абстрактная власть, организация-в-себе, законы
которой навязаны и правителям, претендующим на
власть. Вещи не судят, их просто ставят на место.
В октябре 1963-го Фурастье, задавшись вопросом о
лидере завтрашнего дня, пришел к следующим заклю­
чениям: «Лидер утратил свою почти м а ги ч ес к у ю
власть; он был и будет человеком, способным п ровоц и ­
роват ь действия. В конце концов, разовьется царство

рабочих групп по принятию решений. Лидер будет
председателем комиссии, но таким, кто сможет ме­
р и т ь и резать» (выделено мной. —Р .В .). Существует
три исторические этапа, характеризующие эволюцию
хозяина:
1. Принцип господства, связанный с феодальным
обществом.
2. Принцип эксплуатации, связанный с буржуаз­
ным обществом.
3. Принцип организации, связанный с кибернети­
ческим обществом.
Фактически, эти три элемента нераздельны (нель­
зя господствовать, не эксплуатируя и не организуя од­
новременно), но их значимость варьируется в соот­
ветствии с эпохой. При переходе от одной стадии к
другой автономия и роль хозяина уменьшается. Чело­
вечество хозяев стремится к нулю, в то время как бес­
человечность бесплотной власти стремится к беско­
нечности.
В соответствии с п р и н ц и п о м господст ва хозяин от­
казывает рабам в существовании, которое бы ограни­
чивало бы его жизнь. Руководствуясь п р и н ц и п о м экс­
п луат ац и и, хозяин позволяет существовать рабочим,
которые кормят его и улучшают его жизнь. П р и н ц и п
о р га н и за ц и и рассматривает существование индивидов
в соответствии с их управленческими и исполнитель­
ными способностями (хозяина мастерской, напри­
мер, определяют в результате долгих подсчетов его
доходов, его представительства и т.д.; 56% управлен­
ческих функций, 40% исполнительных функций и 4%
двойственности, как сказал бы Фурье).
Господство —это право, эксплуатация —контракт,
организация —порядок вещей. Тиран господствует в
соответствии со своей волей к власти, капиталист экс­
плуатирует в соответствии с законами прибыли, орга­
низатор планирует и подчиняется плану. Первый хо­
чет быть деспотичным, второй —справедливым,
третий —рациональным и объективным. Бесчеловеч­
ность сеньора —это человечность, которая ищет себя;
бесчеловечность эксплуататора пытается замаскиро­
ваться, соблазняя человечество техническим прогрес-

сом, комфортом и борьбой с голодом и болезнями;
бесчеловечность кибернетика—это бесчеловечность,
принявшая себя. Точно так же бесчеловечность вла­
стелина становится все менее и менее человечной. В
упорядоченности концлагеря больше зверства, чем в
убийственной ярости, с которой феодалы бросались в
беспричинную войну. И какой же лирикой кажутся
массовые убийства Аушвица по сравнению с ледяной
рукой всеобщей обусловленности, к которой идет об­
щество, это грядущее общество технократической ор­
ганизации кибернетиков! Следует подчеркнуть, речь
идет не о выборе между «человечностью» леттр де ка­
ше5 или «человечностью» промыва­
Во Франции Людовиков —
ния мозгов. Это выбор между висели­ 5секретный
королевский указ
цей и гильотиной! Я просто имею в об изгнании или заточении
виду, что сомнительное удовольствие без суда и следствия. - П р и господства и своевольного уничто­ меч. науч. ред.
жения постепенно исчезает. Капита­
лизм ввел необходимость эксплуатировать, не извле­
кая из этого никакой страстной радости. Без садизма,
без этой негативной радости причинять боль, без че­
ловеческого извращения, без человека, идущего про­
тив течения. Свершилось царство вещей. Отказыва­
ясь от гедонистического принципа, повелители
отказались от повелевания. Хозяева без рабов испра­
вят ошибку этого самоотказа.
То, что посеяло индустриальное общество, пожина­
ет сегодня диктатура потребления. Принцип организа­
ции совершенствует реальное господство мертвых ве­
щей над людьми. Часть власти, остающаяся у
владельцев средств производства, исчезла в тот мо­
мент, когда машины, выходя из-под контроля собствен­
ников, перешли под контроль техников, организующих
их использование. Тем временем сами организаторы
постепенно поглощаются разработанными ими схема­
ми и программами. Простая машина станет последним
оправданием руководителя, последней поддержкой по­
следнего следа человечности в нем. Кибернетическая
организация производства и потребления обязательно
должна осуществляться путем контроля, планирования,
рационализации повседневной жизни.

Специалисты —это повелители фрагментов, их хо­
зяева-рабы, размножающиеся на территории повсе­
дневной жизни. Их шансы наверняка равны нулю. Уже
в 1867-м, на Конгрессе в Базеле, Франко из I Интерна­
ционала заявлял: «Слишком долго мы были отданы на
милость дипломированных маркизов и принцев нау­
ки. Давайте сами вести свои дела и, какими бы неспо­
собными мы ни были, мы не совершим большего зла,
чем это сделали они от нашего имени». Слова, полные
мудрости, значение которых усиливается по мере раз­
множения специалистов и их внедрения в индивиду­
альную жизнь. Разделительная черта проходит имен­
но между теми, кто подчинился притягательности
большой кафкианской кибернетической машины, и
теми, кто, подчиняется собственным импульсам и пы­
тается от нее уйти. Именно они хранят в себе целост­
ность человечного, потому что никто не может теперь
претендовать на нее от имени властелинов прошлого.
С одной стороны, есть только вещи, с одинаковой ско­
ростью падающие в пустоту, с другой —старый проект
рабов, опьяненных абсолютной свободой.
3
Хозяин без рабов, или аристократическое пре­
одоление аристократии. Хозяин теряется и блуждает

точно так же, как Бог. Он рассыпается как Голем, ко­
гда тот перестает любить людей, следовательно, в мо­
мент, когда он перестает получать удовольствие от их
угнетения. Здесь хозяин оставляет гедонистический
принцип. В перемещении вещей, в манипуляции пас­
сивными и бесчувственными, как кирпичи, существа­
ми радости мало. В своей утонченности Бог ищет жи­
вые создания с гладкой пульсирующей плотью и
душой, дрожащей от ужаса и почитания. Ему нужно до­
казать себе собственное величие в присутствии субъе­
ктов, истовых в молитве, конкуренции, хитрости и да­
же оскорблении. Католический Бог хочет дать
истинную свободу, но в манере ростовщика. Он предо­
ставляет людей себе, играя с ними, как кошка с мыш­
кой—до Судного дня, когда он начнет пожирать их. За­
тем, к концу средневековья, с появлением на сцене

буржуазии, Бог медленно, парадоксальным образом
очеловечивается, становясь вещью, как все люди. Об­
рекая людей на их рок, Бог Кальвина теряет удоволь­
ствие самодурства: он уже не волен уничтожать кого
захочет и когда захочет. Бог коммерческих сделок, без
воображения, измеренный и холодный, словно учет­
ная ставка, он стыдится и прячется. D eus absconditus .
Диалог прерван. Паскаль в отчаянии. Декарт не знает,
что делать с внезапно отвязавшейся душой. Позже —
слишком поздно —Кьеркегор попытается воскресить
субъективного Бога, воскрешая человеческую субъек­
тивность. Но ничто не может вернуть к жизни Бога,
ставшего «великим внешним объектом» в человече­
ском духе; он очевидно мертв, окаменел, как коралл.
Более того, сжатые в тисках его последнего объятия
(иерархическая форма власти) люди обречены на ове­
ществление, на смерть всего человеческого. Перспек­
тива власти не предлагает нашему взгляду ничего, кро­
ме вещей, фрагментов большого божественного
камня. Не в соответствии ли с этой перспективой со­
циология, психология, экономика и так называемые
гуманитарные науки, так сильно стремящиеся к «объе­
ктивности», настраивают свои микроскопы?
Почему властитель вынужден отбросить свой ге­
донизм? Что мешает ему достичь полного удовольст­
вия, если не его условие властителя, его предрассу­
док об иерархическом превосходстве? И отказ
возрастает в той мере, в какой фрагментируется ие­
рархия, повелители размножаются и теряют значе­
ние, история демократизирует власть. Несовершен­
ное удовольствие властителей стало удовольствием
несовершенных властителей. Мы видели буржуаз­
ных властителей, плебеев в стиле убю, увенчавших
свой пивной бунт похоронными празднествами фа­
шизма. Но у хозяев-рабов, у последних иерархизированных людей уже не будет празднеств; только тоска
вещей, мрачная умиротворенность, болезнь роли,
сознание «бытия ничем».
Что станет с вещами, которые правят нами? Следу­
ет ли их уничтожать? В утвердительном смысле лучше
всего готовы к уничтожению рабов у власти те, кто

всегда боролся против рабства. Народное творчество,
не сломленное ни властью сеньоров, ни властью бос­
сов, никогда не приспособится к программным по­
требностям, к планированию технократов. Вы скаже­
те, что в уничтожении одной абстрактной формы или
одной системы меньше страсти и действенного энту­
зиазма, чем в убийстве ненавистных господ: это зна­
чит видеть проблему в ином свете, в свете власти.
В противоположность буржуазии пролетариат опре­
деляет себя не по классовому врагу, он несет в себе ко­
нец классовых различий и иерархии. Роль буржуазии
была исключительно негативной. Сен-Жюст отлично
выразил ее: «Республика выстоит лишь в том случае,
если уничтожит всех своих врагов».
Если буржуазия довольствуется выковыванием
оружия против феодализма и, следовательно, против
самой себя, то пролетариат, напротив, содержит в се­
бе свое возможное преодоление. Это поэзия, момен­
тально отчуждаемая господствующим классом или
технократической организацией, но всегда на точке
взрыва. Будучи единственным носителем воли к жиз­
ни, поскольку он познал невыносимый пароксизм
простого выживания, пролетариат сокрушит стену
ограничений дыханием своего удовольствия и спон­
танного насилия своего творчества. Вся доступная
радость, весь возможный смех —он уже обладает ими.
Пролетариат получает свою силу и страсть из самого
себя. То, что он собирается строить, вдобавок ко всему
прочему уничтожит все, что противостоит ему,—как
на магнитофонной ленте новая запись стирает ста­
рую. Силой вещей пролетариат упразднит себя как
пролетариат, одновременно упраздняя вещи роскош­
ными жестами, с изящной беззаботностью человека,
уже доказавшего свое превосходство. Из нового про­
летариата выйдут хозяева без рабов, а не обусловлен­
ные гуманизмом люди, о которых грезят левацкие
онанисты, прикидывающиеся революционерами.
Повстанческое насилие масс —это лишь один аспект
творчества пролетариата, его нетерпеливости в самоупразднении, как и в исполнении приговора, вы­
несенного выживанием самому себе.

216

Мне нравится различать —и это 6 Ванейгем цитирует по памя­
особенное различие —три доминиру­ ти. У Ницше написано: «Каж­
ющие страсти в уничтожении овеще­ дый ... желает отмены рабст­
ва ... во имя "человеческого
ствленного порядка.
С т раст ь к абсолю т ной вл а с т и , достоинства" ... а между тем
...рабы живут во всех отно­
страсть, направленная на объекты, шениях
более обеспеченно и
находящиеся в прямой достижимо­ счастливо, чем современный
сти для использования людьми; без рабочий, и труд раба есть
посредничества самих людей. Это оз­ очень небольшой труд по
с трудом "рабоче­
начает уничтожение всех тех, кто сравнению
го"» (Ницше Ф.В. Сочинения
привязан к порядку вещей, рабов, об­ в 2 тт. Т.1. М. 1990. С. 438) —
ладающих фрагментарной властью. Примеч. науч. ред.
«Мы уничтожим рабов, потому что
не можем выносить их вида»6 (Ницше).
Ст расть к уничт ож ению ограничений , рвущая цепи.
Как говорит де Сад: «Может ли дозволенное удовольст­
вие сравниться с удовольствиями, объединяющими в
себе самую пикантную привлекательность—с разрывом
социальных ограничений и нарушением всех законов?»
Ст расть к исправлению неудачного прошлого , к возобно­
влению несбывшихся надежд—как в индивидуальной
жизни, как и в истории подавленных революций. Как
когда-то было законным казнить Людовика XVI за пре­
ступления его предшественников, так и сегодня (по­
скольку месть вещам невозможна) хватает страстных
причин стереть все следы воспоминаний, болезненных
для свободного духа: расстрел коммунаров, пытки кре­
стьян в 1525-м, убийства рабочих, преследуемых и за­
стреленных революционеров, уничтоженных колониа­
лизмом цивилизаций, нищету, которую не могут
упразднить ни прошлое, ни настоящее. Становясь воз­
можным, исправление истории обретает страстность:
утопить кровь Бабёфа, Ласнера, Равашоля, Бонно в
крови неизвестных наследников тех, кто в качестве ра­
бов порядка, основанного на прибыли и экономиче­
ских механизмах, подверг человеческое освобождение
жестоким пыткам.
Удовольствие, получаемое от свержения власти, от
бытия хозяина без рабов и исправления прошлого, за­
нимает в субъективности каждого огромное место.
В революционные моменты каждый человек приглаша-

ется к созданию собственной истории своими силами.
Д ело свободы сам ореализации, переставая быть делом, н а­
веки обручено с объективностью. Лишь такая перспектива

позволяет появиться опьяняющим возможностям, го­
ловокружительным удовольствиям для каждого.
* **
Надо избежать того, что старый порядок обрушит­
ся на головы его разрушителей. Лавина потребляемого
рискует затянуть нас в свое падение, если никто не по­
заботится о создании коллективных убежищ против
обусловленности, зрелища, иерархической организа­
ции; убежищ, из которых начнутся будущие атаки. Фор­
мирующиеся сейчас микрообщества реализуют проект
властителей прошлого, освобождая его от иерархиче­
ских рамок. Преодоление «великого и ужасного сеньо­
ра» буквально применимо к достойному уважения
принципу Китса: «Всё, что может быть уничтожено,
должно быть уничтожено ради того, чтобы дети были
освобождены от рабства». Это преодоление должно
происходить на трех уровнях одновременно:
1) преодоление патриархальной организации;
2) преодоление иерархической власти;
3) преодоление субъективной деспотичности, ав­
торитарного каприза.
1. Наследственность содержит в себе магическую
силу аристократии, энергию, передающуюся от поко­
ления к поколению. Подрывая феодальное господ­
ство, буржуазия против собственной воли пришла к
подрыву семьи. Точно так же она действует по отно­
шению к социальной организации... Эта негатив­
ность, как я уже говорил, в точности представляет
свой самый богатый, самый «позитивный» аспект. Но
буржуазии не хватает возможности преодоления. Что
значит преодоление семьи аристократического типа?
Следует ответить: образование последовательных
групп, в которых индивидуальное творчество полно­
стью вкладывается в творчество коллективное, усили­
вается им; в которых непосредственность реальной
жизни приобретает энергетический потенциал, при-

ходивший у феодалов из прошлого. Относительная
слабость властителя, парализованная его иерархиче­
ской системой, постоянно напоминает слабость дитя­
ти, воспитанного в рамках буржуазной семьи.
Дитя приобретает субъективный опыт свободы, не­
известный ни одному из видов животных, но оно часто
остается в объективной зависимости от своих родите­
лей; ему нужна их опека. Отличие ребенка от животно­
го заключается в том, что ребенок осознает изменения
в мире, то есть его поэзию. В то же время ему заказан
доступ к тем техникам, которые постоянно используют
против этой поэзии взрослые, например, ставя детям
ограничения. И когда дети наконец получают доступ к
этим техникам, они, под гнетом ограничений, уже утра­
чивают то, благодаря чему их детство обладало превос­
ходством. Вселенная старинных властителей подпадает
под то же проклятие, что и вселенная детей: у них не
остается доступа к техникам освобождения. Вследствие
этого они приговорены мечтать о преобразовании мира и
жить в соответствии с законами а да п т а ц и и к нему.
В тот момент, когда буржуазия разрабатывает самые со­
вершенные техники преобразования мира, иерархиче­
ская организация —которая обладает правом на лучший
тип концентрации социальной энергии в мире, не об­
ладающем ценной поддержкой машин—кажется архаиз­
мом, тормозом в развитии человеческой власти над ми­
ром. Иерархическая система, власть человека над
человеком мешает узнавать достойных противников,
не позволяет осуществлять реальное преобразование
окружающей среды, заключая субъект в тюрьму необхо­
димости адаптироваться к этой среде и интегрировать­
ся в существующее положение вещей. Поэтому
2. Для того чтобы порвать социальный экран, от­
чуждающий наше видение мира, следует выдвинуть
постулат абсолютного отрицания любой иерархии
внутри группы. Внимания заслуживает само понятие
диктатуры пролетариата. Диктатура пролетариата
стала по большей части диктатурой над пролетариа­
том, она стала учреждением. Теперь, как писал Ле­
нин, «диктатура пролетариата есть упорная борьба,
кровавая и бескровная, насильственная и мирная, во-

енная и хозяйственная, педагогиче­
ская и администраторская, против
сил и традиций старого общества»7.
Пролетариат не может установить длительное господ­
ство, он не может осуществлять устраивающую всех
диктатуру. Напротив, настоятельная необходимость
сокрушить врага заставляет его сосредоточивать в
своих руках крайне последовательную репрессивную
власть. Значит, речь идет о прохождении через дикта­
туру, отрицающую саму себя, как партия, «чья победа
должна стать ее поражением», как сам пролетариат.
Через свою диктатуру пролетариат должен вынести
самоотрицание на первое место в повестке дня. У не­
го нет иного выбора, кроме быстрой ликвидации —че­
рез кровопролитие или бескровно в зависимости от
обстоятельств —тех, кто стоит на пути у проекта пол­
ного освобождения, кто противостоит самоупразднению пролетариата. Он должен уничтожить их полно­
стью, как особо плодовитого паразита. И в каждом
индивиде он должен уничтожать малейшую склон­
ность к престижу, малейшую претензию на иерархию,
восставать против них, то есть против ролей, безмя­
тежным импульсом к подлинной жизни.
3.
Конец роли подразумевает триумф субъективно­
сти. И эта субъективность, в конце концов признан­
ная и поставленная в центр текущих забот, противо­
речивым образом дает жизнь новой объективности.
Новый мир объектов —новая природа, если угодно —
устанавливается вновь, отталкиваясь от потребностей
индивидуальной субъективности. Здесь также устана­
вливаются отношения между перспективами детства
и феодальных властителей. И в том, и в другом слу­
чае, хотя и в различной манере, возможности замас­
кированы экраном социального отчуждения.
Кто забывает? Детское одиночество открывается
первобытной необъятности, любая палочка становит­
ся волшебной. Затем приходится адаптироваться, ста­
новиться социальными и коммуникабельными. Оди­
ночество дегуманизируется, дети вопреки себе
выбирают старение, необъятность закрывается по­
добно книге сказок. Никто в этом мире не выбирает­

7 Ленин В.И. ПСС. 5-е изд.
Т. 41. С. 23.

ся полностью из клоаки пубертатного периода. И са­
мо детство медленно колонизируется обществом по­
требления. Те, кому меньше десяти, присоединяются
к т инейдж ерам в большой семье потребителей, но рас­
тут ли они быстрее в «потребляемом» детстве? На
данном этапе нельзя не чувствовать сходства между
падением властителей прошлого и все большим паде­
нием царства детства. Еще никогда человеческая ис­
порченность не достигала такого пароксизма. Еще ни­
когда мы не были так близки к целостному человеку и
все же так далеки от него.
Капризы властителей прошлого, сеньоров, по
сравнению с детскими капризами были одиозно не­
полноценны, требуя угнетения других людей. Какой
бы субъективностью ни обладало феодальное само­
дурство —по своей воле я озолочу тебя или убью —оно
было испорчено и сковано нищетой самореализации.
Субъективность властителя фактически реализовыва­
лась, только отрицая субъективность других, следова­
тельно, заковывая себя в цепи; заковывая других, она
заковывала себя.
Ребенок не обладает этой привилегией несовер­
шенства. Одним ударом он теряет право на несовер­
шенство. Его дразнят его детскостью, заставляют вес­
ти себя как взрослого. И любой человек, взрослея,
подавляет в себе детскость до глупости и боли, убеж­
денный, что ему удается жить как взрослому.
Игра ребенка, как досуг аристократического гранда,
должна быть освобождена, чтобы вернуть себе свою
честь. Сегодня настал исторически благоприятный мо­
мент. Речь идет о спасении детства и его суверенной
субъективности, детства и его смеха, подобного колеба­
ниям спонтанности, детства и его способов полагаться
на себя для того, чтобы освещать собой мир, освещать
все предметы странно знакомым пламенем.
Мы утратили красоту вещей, их способ существова­
ния, оставив их умирать в руках власти и ее богов. На­
прасно волшебный сон сюрреализма пытался оживить
их своей поэтической подсветкой: всей силы вообра­
жения недостаточно для того, чтобы разрушить рамки
социального отчуждения, заключающего все вещи в не221

зримую тюрьму; оно не смогло вернуть их свободной
игре субъективности. С точки зрения власти, камень,
дерево, бетономешалка, пылесос—мертвые предметы;
на стремлении видеть их в ином свете и изменять их
поставлен крест. И все же я знаю: по ту сторону того,
что они должны означать, я найду в них возвышенное.
Я знаю, что машина может вызывать страсть, если во­
влечь ее в игру, в фантазию, в свободу. В мире, где все,
включая деревья и камни, живо, больше нет пассивных
знаков для пассивного созерцания. Все говорит о радо­
сти. Триумф субъективности придает вещам жизнь; и
разве то, что мертвые вещи неизбежно господствуют
сегодня над субъективностью, не лучший историче­
ский шанс достичь высшего состояния жизни?
В чем суть вопроса? В реализации актуального язы­
ка, то есть в п ракт и к е того, что один еретик заявил Руисбреку8: «Бог ничего не может
8 Ян ван Руисбрек по прозви­
знать, желать, творить без меня.
щу Удивительный — голланд­
С Богом я создал себя и я создал все
ский мистик XIV в., автор
вещи, и именно моя рука поддержи­
книги «Царство любовни­
вает небо, землю и все живые сущест­
ков». — Примеч. науч. ред.
ва. Без меня не существует ничего».
**
Нужно выйти на новые рубежи. Границы социаль­
ного отчуждения перестали нас если не сковывать, то
по крайней мере обманывать. Люди веками стояли пе­
ред изъеденной червями дверью, с все большей легко­
стью прокалывая в ней иголками дырочки. Одного на­
жима плечом достаточно сегодня, чтобы выставить эту
дверь—и только тогда все начнется. Проблема проле­
тариата уже не в захвате власти, а в ее окончательном
освобождении. С другой стороны иерархического ми­
ра нам навстречу выходят возможности. Примат жиз­
ни над выживанием станет историческим движением,
упраздняющим историю. Нам еще предстоит для себя
изобрести достойных противников; это мы должны ис­
кать контакта с ними, присоединяться к ним в ребяче­
ском перевороте всего вверх тормашками.
Придет ли день, когда люди возобновят диалог с
Космосом, схожий с тем, что вели первые обитатели

Земли, причем на этот раз —возобновляя его на более
высоком уровне, на уровне, возвышающемся над пре­
дысторией, без уважительной дрожи первобытных
людей, безоружных перед тайной? Придадут ли люди
Космосу человеческое значение, которое благоприят­
ным образом подменит божественное значение, при­
дававшееся ему на заре времен?
И эта другая бесконечность, которую представляет
собой реальный человек —это тело, этот сгусток нер­
вов, эта работа мышц, это блуждание грез,—сможет
ли она править собой? Сможет ли индивидуальная во­
ля, наконец-то освобожденная волей коллективной,
успешно преодолеть повсеместный полицейский кон­
троль, навязываемый человеческому бытию? Из чело­
века делают ищейку, кирпич, десантника —но знаем
ли мы, как сделать его человеком?
Мы никогда не считали себя непогрешимыми. Эта
претензия, мы оставили ее —возможно, из-за гордо­
сти—большому опыту и глубоким морщинам: власть,
Бог, папа римский, шеф, другие. И еще, каждый раз,
когда мы говорим «общество», «Бог», «всемогущая
Справедливость», мы говорим о нашей власти, хотя
мы говорим о ней плохо и обиняками, это правда. Мы
уже поднялись над предысторией. Зарождается новая
человеческая организация, социальная организация,
в которой индивидуальное творчество дает свободу
своей энергии, оставляя на мире отпечаток контуров
грез каждого, гармонизированных всеми.
Утопия? Так что же? Что это за снисходительная
чушь? Я не знаю человека, который не относился бы к
этому миру, как к чему-то бесконечно дорогому. И несо­
мненно, многие, расслабляясь, падают так же отчаян­
но, как они некогда держались за этот мир. Каждый хо­
чет, чтобы его субъективность одержала победу:
значит, нужно основывать союз людей на общем жела­
нии. Человек не может усилить свою субъективность
без помощи других, без помощи группы, которая сама
стала центром субъективности, верным отражением
субъективности своих членов. Ситуационистский Ин­
тернационал пока что остается единственной группой,
решившей защищать радикальную субъективность.

ГЛАВА 22. ХРОНОТОП РЕАЛЬНОЙ ЖИЗНИ И ИСПРАВЛЕНИЕ
ПРОШЛОГО
Д и а л ек т и к а разлож ения и преодоления - эт о диалект и­
к а разорван н ого и объединенного хронот опа ( 1 ) . - Н о вы й
пролет ариат несет в себе р еа л и за ц и ю детства, его хронот о­
п а (2). -И с т о р и я разделени й медленно разреш ает ся в кон це
«ист оризирую щ ей» ист ории ( 3 ) . - Ц и кли ч н ое время и л и ­
нейное время. Ж и в о й хронот оп - эт о хронот оп преобразова­
ния, а ролевой х р о н о т о п -х р о н о т о п а д а п т а ц и и . К а к о в а
ф ун кци я прош лого и его п роекц ии в будущее? З а п р ет и т ь н а ­
стоящее. И ст орическая идеология - эт о эк р а н между волей к
и н дивидуальной сам ореализац и и и волей к созиданию исто­
р и и ; она не позволяет и м побрат ат ься и смешаться (4 ). Н а ст о я щ ее-эт о хронот оп в процессе создания; оно п одразу­
мевает исправление прошлого (3).

1
Пока специалисты организуют выживание вида и
оставляют ученые схемы для программирования исто­
рии, повсюду среди людей нарастает воля к преобра­
зованию мира путем изменения жизни. Точно так же
над каждым отдельным существом, как и над всем че­
ловечеством, нависает всеобщее отчаяние, по другую
сторону которого существуют лишь уничтожение или
преодоление. Это эпоха, в которую историческая эво­
люция и история индивида смешиваются, направлен­
ные к общему конечному результату: к состоянию ве­
щи и его отрицанию. И можно сказать, что история
вида и мириады индивидуальных историй объединя­
ются, чтобы вместе умереть или же вместе начать за­
ново ВСЁ. Прошлое накатывает на нас со своими се­
менами смерти и ростками жизни. И наше детство
тоже участвует в свидании под угрозой гибели Лота.
Я верю: опасность, нависшая над детством, вырас­
тит бунт против ужасающего старения, к которому
приговаривает насильственное потребление идеоло­
гий и удобств. Мне хотелось бы подчеркнуть аналогич­
ность грез и желаний, бесспорно, представленных в
воле феодалов и в субъективной воле детей. Реализуя
детство, разве мы не реализуем проект старинных

властителей —мы, взрослые технократического века,
богатые тем, чего не хватает детям, сильные там, где
были слабы самые великие завоеватели? Разве мы не
отождествляем историю с индивидуальной судьбой
лучше, чем осмеливались мечтать в своих самых раз­
нузданных фантазиях Тамерлан и Гелиогабал?
Примат жизни над выживанием —это историче­
ское движение, которое уничтожит историю. Стро­
ить повседневную жизнь, реализовать историю —эти
два ключевые лозунга отныне становятся одним. Ка­
ким будет объединенное построение жизни и нового
общества, чем станет революция повседневной жиз­
ни? Ничем иным, как преодолением, сменяющим
собой разложение, в той мере, в какой сознание теку­
щего разложения подпитывает собой сознание необ­
ходимого преодоления.
Все попытки преодоления, как бы далеко они ни
забирались в историю, являются частью текущей поэ­
зии обращения перспективы вспять. Они становятся
ее частью мгновенно, пересекая барьеры времени и
пространства и разрушая их. Понятно, что конец от­
чуждения начинается с конца отчуждения между вре­
менем и пространством. И из этого очевидно, что
воссоздание этого первобытного единства осуществ­
ляется через критический анализ детского хроното­
па, хронотопа целостных обществ и хронотопа фраг­
ментарных обществ, несущих в себе разложение и
наконец-то возможное преодоление.

2
Болезнь выживания может быстро превратить
молодого человека, если тот не будет осторожен, в
старого фаустианца, обремененного сожалениями,
страстно мечтающего о молодости, которую он пере­
живает, не замечая. Тинейдж ер уже обладает первыми
морщинами потребителя. Его мало что отделяет от
шестидесятилетнего; он потребляет все быстрее и бы­
стрее, зарабатывая себе преждевременную старость
под ритм собственных компромиссов с фальшью. Ес­
ли он опоздает с самоутверждением, прошлое закро­
ется за ним; он больше не вернется к совершенному,

даже чтобы его исправить. От детей, с которыми он
играл еще вчера, его отделяет многое. Он присоеди­
нился к тривиальности рынка, принимая свое пред­
ставительство в обществе зрелища в обмен на поэ­
зию, свободу, субъективное богатство детства. Но
если он вернется к самому себе, очнется от кошмара,
то каким же врагом сил порядка он станет? Он пред­
станет защитником права своего детства с помощью
самого грозного оружия дряхлой технократии. Изве­
стно, какими поразительными достижениями охарак­
теризовали себя молодые львы лу1 Речь идет о партизанах —
мумбийской революции, несмотря
последователях П. Лумумбы
на свое смехотворное снаряжение1;
в Конго. — Примеч. науч.
ред.
насколько же большего можем мы
ожидать от такого же разгневанного
поколения, вооруженного с большим знанием и вы­
шедшего на арену военных действий, распространен­
ную на все аспекты повседневной жизни?
В некотором смысле все аспекты повседневной
жизни проживаются в детстве в некоей зародышевой
форме. Накопление событий, прожитых за несколько
дней, несколько часов, не позволяет времени утекать.
Два месяца каникул —это целая вечность. Два месяца
для старика —горсть разрозненных минут. Дни ребен­
ка ускользают от взрослого времени; это время, на­
полненное субъективностью, страстью, мечтой, засе­
ляющей реальность. Вне этого времени за ребенком
присматривают воспитатели: они ждут, с часами в ру­
ках, когда ребенок войдет в круг часов. Воспитатели
обладаю т временем. Сначала ребенок воспринимает
навязывание ему взрослого времени как вторжение; в
итоге он поддается ему, соглашается на старение.
Не зная обо всех методах обусловливания, он позволя­
ет заманить себя в ловушку, подобно молодому живот­
ному. Когда человек получает оружие критики, он хо­
чет обратить его против времени, но годы уже увели
его далеко от мишени. Детство остается в его сердце
подобно открытой ране.
Нас преследует детство, а социальная организация
в то же время научным образом уничтожает его. Пси­
хосоциологи следят за этим, а маркетологи уже вос226

клицают: «Посмотрите на все эти маленькие милые
доллары» (цититирую по Вэнсу Паккарду). Это новая
система счисления.
На улице играют дети. Один из них внезапно выхо­
дит из группы, подходит ко мне, вызывая в моей памя­
ти прекрасные грезы. Он учит меня —поскольку моя
безграмотность в этой области стала единственной
причиной моего падения —тому, что уничтожает кон­
цепцию возраста: возможности переживать много со­
бытий; не просто видеть, как они уходят, но жить ими,
без конца воссоздавать их. И теперь, на этапе, когда
все ускользает от меня и все становится ясным, как изпод множества ложных желаний не вырваться дикому
инстинкту к целостности, детскости, ставшей опасной
благодаря урокам истории и классовой борьбы? Реали­
зация детства во взрослом мире —как новому пролета­
риату не быть самым чистым ее носителем?
Мы —открыватели нового и все же знакомого ми­
ра, которому не хватает единства времени и про­
странства; насыщенного отчуждением, все еще фраг­
ментированного мира. Полуварварство наших тел,
наших потребностей, нашей спонтанности (этого дет­
ства, обогащенного сознательностью) обеспечивает
нас доступом к тайнам, которые всегда игнорировали
в эпоху аристократии и о которых буржуазия даже не
подозревала. Эти тайны позволяют нам войти в лаби­
ринт незаконченных цивилизаций и всех зачаточных
преодолений, рожденных и спрятанных историей.
Наши вновь обретенные желания детства вновь обна­
руживают детство наших желаний. Из диких глубин
прошлого, которое всегда так близко к нам и так не­
завершенно, появляется новая география страстей.
3

Подвижное в неподвижности, время целостных
обществ циклично. Живые существа и вещи следуют
своим путем, передвигаясь по окружности с Богом в
центре. Это Божественное ядро, неизменное нигде и
везде, измеряет длительность вечной власти. Оно
норма само по себе и норма всего того, что на равном
расстоянии от него с одинаковой силой притяжения,

развивается и возвращается, никогда не удаляясь сов­
сем, фактически никогда не отрываясь. «Тринадца­
тый возвращается и вновь становится первым».
Пространство единых обществ организуется в
функции времени. Так же, как не существует иного
времени, кроме времени Бога, кажется, что не суще­
ствует иного пространства, кроме пространства, кон­
тролируемого Богом. Это пространство распростра­
няется от центра к периферии, от небес к земле, от
единицы к множеству. На первый взгляд, время не
имеет существенного значения, не отдаляя и не при­
ближая Бога. Напротив, пространство —это путь к Бо­
гу: восходящая тропа к духовной возвышенности и ие­
рархической карьере. Время, по сути, принадлежит
Богу, но пространство, данное людям, сохраняет спе­
цифически человеческий, несократимый характер.
Фактически, человек может карабкаться вверх или па­
дать, подниматься или опускаться по социальной ле­
стнице, гарантировать себе спасение или рисковать
проклятием. Пространство —это присутствие челове­
ка, место его относительной свободы, когда время за­
ключает его в свою окружность. И что такое Страш­
ный Суд, если не Бог, возвращающий себе время,
центр, засасывающий периферию и нагромождаю­
щий в своей нематериальной точке тотальность про­
странства, поделенного между его созданиями? Унич­
тожение человеческой м ат ерии (заполненности ею
пространства) —вот проект хозяина, не способного
полностью овладеть своим рабом и, следовательно,
не способного помешать рабу частично владеть своим
хозяином.
Длительность удерживает пространство; она вле­
чет нас к смерти, она пожирает пространство нашей
жизни. Тем не менее, в ходе истории это различие не
проявляется так уж ярко. Так же, как и буржуазные,
феодальные общества были обществами отчуждения,
потому что отчуждение основывается на частной соб­
ственности, но все же они имели над первыми преи­
мущество: потрясающую силу симуляции.
Миф объединяет разъединенные элементы, заста­
вляет жить в единстве, фальшивыми способами, ко-

нечно, но в мире, где фальшь является Единым и еди­
нодушно признается последовательной общиной
(племенем, кланом, королевством). Бог —это образ,
символ преодоления разъединенных времени и про­
странства. Все то, что «живет» в Боге, участвует в
этом преодолении. Большая часть участвует в нем
опосредованно, то есть соответствует в пространстве
и времени своей повседневной жизни организаторам
пространства, иерархизированного надлежащим об­
разом, простым смертным, попам, начальникам. В на­
граду за покорность им поступает предложение веч­
ной длительности, гарантия чистой временности в
Боге.
Другие игнорируют подобную сделку. Они мечтали
обрести вечное настоящее, которое жалует им абсо­
лютная власть над миром. Всегда удивляют аналогии
между специфическим детским хронотопом и волей
великих мистиков к единому. Так, Григорий Палама
(1341) мог описывать Озарение как нечто вроде нема­
териального сознания единства: «Свет существует по
ту сторону времени и пространства Тот, кто участ­
вует в божественной энергии, сам становится Светом
в каком-то смысле; он един со светом и, вместе со све­
том, он в полном сознании видит все, что остается
скрытым от тех, кто не удостоился этой милости».
Эта смутная надежда, которая может быть только
неразличимой, даже неописуемой, была вульгаризи­
рована и уточнена переходной буржуазной эпохой.
Буржуазная эпоха конкретизировала ее, нанеся смер­
тельный удар аристократии и ее духовности, она сде­
лала надежду возможной, доведя до крайности собст­
венное разложение. История отчуждения медленно
разрешается в конце отчуждения. Феодальная иллю­
зия единства мало-помалу воплотилась в освободи­
тельном единстве жизни, которую предстоит постро­
ить по ту сторону материально гарантированного
выживания.
4

Чем-то рассуждения Эйнштейна о времени и про­
странстве напоминают рассуждения о том, что Бог

мертв. Как только Бог покидает пределы мифа, раз­
лад между временем и пространством погружает соз­
нание в недуг, особенно расцветший при романтизме
(привлекательность дальних стран, сожаления об ухо­
дящем времени...)
Что такое время в буржуазном сознании? Время
Бога? Отнюдь нет; скорее время власти, время фраг­
ментарной власти. Фрагментированное время, еди­
ной мерой которого является момент,—этот момент,
пытающийся стать напоминанием цикличного време­
ни. Уже не окружность, но прямая линия, конечная и
бесконечная; уже не синхронность в регулировании
каждого человека по часам Бога, но последователь­
ность состояний, в которых каждый гонится за самим
собой, не в силах поймать себя, словно проклятие
Становления позволяет нам увидеть только собствен­
ную спину, при том что человеческое лицо остается
непознанным, недоступным, вечно будущим. Уже не
круг, охваченный взглядом Всемогущего ока, но серия
мелких точек, автономных в видимости, но интегри­
рующихся в реальности в соответствии с ритмом пос­
ледовательности, вдоль линии, обнаруживаемой ими
каждый раз, когда одна соединяется с другой.
В песочных часах Средневековья время ут екало , но
один и тот же песок перетекал из одной половины в
другую. На круглом циферблате часов время слущивается, никогда не возвращаясь. Ирония форм: новый
дух заимствует свою форму у мертвой реальности, и
именно смерть времени, смерть своего времени несет
на себе буржуазия —в виде круглых наручных часов,
сделанных по образцу бижутерии гуманистических
мечтаний.
Но ничто не создано из времени —и это время ча­
совщиков. Экономический императив превратил каж­
дого человека в живой хронометр —и знак отличия на
запястье. Это время труда, прогресса, ВВП, время
производства, потребления, п л а н и р о ва н и я ; время зре­
лища, время поцелуев, время клише, время каждой ве­
щи (time is money). Время —товар. Время выживания.
Пространство —это точка в линии времени, в ма­
шине, преобразующей будущее в прошлое. Время кон-

тролирует пространство жизни, но оно контролирует
его извне, делая его промежуточным. В то же время
пространство индивидуальной жизни не является чи­
стым пространством, а время, включенное в него, не
является чистой длительностью. Стоит проанализи­
ровать этот вопрос тщательнее.
Каждая точка, заканчивающая линию, уникаль­
ная, особенная; и тем не менее, как только добавля­
ется новая точка, предыдущая тонет в сплошной ли­
нии, переваривается прошлым, повидавшим и иные
прошлые времена. Невозможно различить их. Так
каждая точка удлиняет линию, благодаря которой са­
ма исчезает.
По этой модели власть, разрушая и подменяя, га­
рантирует себе длительность , но в то же время люди,
которых призывают потреблять власть, уничтожают
и обновляют ее своей длительностью. Если власть
уничтожит всё, она уничтожит себя; если она не унич­
тожит ничего, уничтожат ее. Между этими полюсами
расположено противоречие, сближающее их день за
днем. И его длительность подчинена простой дли­
тельности людей, то есть перманентности их выжива­
ния. Вот почему проблема разъединенного хронотопа
сегодня ставится в революционных терминах.
Пространство жизни вполне может быть вселен­
ной грез, желаний, плодотворности, однако в дли­
тельности это лишь точка, следующая за другими; ее
движение имеет точные координаты, координаты ее
уничтожения. Эта точка появляется, растет, исчезает
в анонимной линии прошлого, где ее труп предлагает
материал для скачков в памяти и для историков.
Преимущество живой точки пространства в том,
что она частично выпадает из системы всеобщей обу­
словленности; ее недостаток в том, что она сама по
себе ничего собой не представляет. Пространство по­
вседневной жизни медленно отрывает время для сво­
их целей, оно заключает время в себя и присваивает
его. С другой стороны, утекающее время пропитыва­
ет собой живое пространство и обращает внутрь чув­
ство преходящего, разрушения, смерти. Попробую
это объяснить.

Пунктирное пространство повседневной жизни
крадет фрагмент «внешнего» времени, благодаря
которому это пространство создает себе единый хро­
нотоп: это хронотоп моментов, творчества, удовольст­
вия, оргазма. Место для подобной алхимии крошечно,
но его живая интенсивность обладает для большинст­
ва людей несравненным очарованием. Глазами власти,
смотрящей извне, момент страсти —это лишь смехо­
творная точка, момент будущего, опустошенный в про­
шлое. Линия объективного времени не знает ничего
из настоящего как непосредственного, субъективного
присутствия, и ничего не хочет знать. И, в свою оче­
редь, субъективная жизнь, сконцентрированная в про­
странстве одной точки —моя радость, мое удовольст­
вие, мои мечты —ничего не хочет знать об утекающем
времени, о линейном времени, о времени вещей. На­
против, она хочет знать все о своем настоящем, пото­
му что, в конце концов, она и есть только настоящее.
Живое пространство из вовлекающего его в себя
времени изымает частицу, в которой оно создает свое
настоящее, в которой оно пытается создать свое насто­
ящее, поскольку настоящее должно всегда находиться
в созидании. Это единый хронотоп любви, поэзии, удо­
вольствия, общения... Это реальная жизнь без мертво­
го времени. С другой стороны, линейное время, объе­
ктивное время, утекающее время, в свою очередь,
проникает в пространство, выделенное для повседнев­
ной жизни. Оно проникает в пространство как нега­
тивное время, мертвое время, как отражение времени
уничтожения. Это время роли , время в интерьере са­
мой жизни, влекущее к бесплотности, к отказу от про­
странства подлинной жизни, к сжатию и предпочте­
нию видимостей, функции зрелища. Хронотоп,
рожденный от этого гибридного скрещивания, пред­
ставляет собой исключительно хронотоп выживания.
Что такое частная жизнь? В любой момент в лю­
бой т очке, направленной к уничтожению вдоль линии
выживания, это —амальгама реального хронотопа
(момента) и фальшивого хронотопа (роль). Очевид­
но, что структура частной жизни не подчиняется этой
дихотомии. Существует постоянное взаимодействие.

Так, ограничения, окружающие реальную жизнь и за­
талкивающие ее в слишком тесное пространство, за­
ставляют жизнь превращаться в роль, присоединять­
ся к утекающему времени в виде товара, становиться
монотонной и создавать в условиях ускоренного вре­
мени фиктивное пространство видимости. В то же
время болезнь, рожденная из неподлинности —фаль­
шиво проживаемое пространство —отсылает нас к по­
иску реального времени, времени субъективности, на­
стоящего. Отсюда, частная жизнь диалектически
является прост ранст вом реальн ой ж изни + ф и кт и вн ы м
временем зрелищ а + ф и кт и вн ы м прост ранст вом зрелищ а +
временем реальн ой ж изни.

Чем больше фиктивное время смешивается с соз­
даваемым им фиктивным пространством, тем ближе
мы к состоянию вещи, чистой меновой стоимости.
Чем больше пространство подлинной жизни смеши­
вается со временем реальной жизни, тем больше ут­
верждается автономия человека. Хронотоп единой
жизни является первичной базой герильи, искрой ка­
чества в ночи, все еще скрывающей в себе револю­
цию повседневной жизни.
Следовательно, не только объективное время яро­
стно стремится уничтожить пунктирное пространст­
во, отбрасывая его в прошлое, но оно также грызет
его изнутри, вводя в нем ускоренный ритм, создаю­
щий сущность роли (фиктивное пространство роли
фактически является результатом быстрого повторе­
ния одного и того же отношения, подобно тому как
повторение образа на пленке заставляет тот ожи­
вать). Роль устанавливает в субъективном сознании
механизм утекающего времени, старения, смерти.
Вот эта «складка, в которую зажато сознание», о кото­
рой говорил Антонен Арто. Детерминируемая линей­
ным временем извне и временем роли снаружи, субъ­
ективность обречена становиться вещью, ценным
товаром. Этот процесс исторически ускоряется. Фак­
тически, отныне роль является потреблением време­
ни в обществе, в котором признается лишь время по­
требления. Кроме того, единство угнетения создает
единство противостояния ему. Что такое сегодня

смерть? Отсутствие субъективности и отсутствие на­
стоящего.
Воля к жизни всегда едина. Большинство индиви­
дов, улучшая пространство жизни, занимается самым
настоящим саботажем времени. Кто знает, если эти
попытки усилить интенсивность реальной жизни, уве­
личить хронотоп подлинности не теряются в хаотич­
ности и не фрагментируются под воздействием силы
отчуждения, не исключено, что объективное время,
время смерти, можно разбить? Разве революционный
момент не есть вечная юность?
* * *

Проект обогащения хронотопа реальной жизни
должен пройти через анализ того, что его обедняет.
Линейное время владеет людьми лишь в той мере, в
которой оно запрещает им преобразовы ват ь мир, в той
мере, в какой оно заставляет их адап т и роват ься к не­
му. Для власти враг номер ОДИН —это свободно изли­
вающееся индивидуальное творчество. А сила творче­
ства заключена в единстве. Как власть пытается
разбить единство живого хронотопа? —преобразуя ре­
альную жизнь в товар, выбрасывая ее на рынок зрели­
ща на произвол спроса-предложения ролей и стерео­
типов. Именно это я исследовал на страницах,
посвященных роли (гл. 15). Во-первых, возвращаясь к
особой форме отождествления: совместная привлека­
тельность прошлого и будущего уничтожает настоя­
щее. Во-вторых, пытаясь интегрировать волю к по­
строению хронотопа реальной жизни (иными
словами, к построению ситуаций, которые стоит про­
жить) в идеологию истории. На последних пунктах я
задержусь подробнее.
***
С точки зрения власти, нет живых моментов (у ре­
альной жизни нет имени), только моменты, следую­
щие друг за другом, равные друг другу в линии про­
шлого. Вся система обусловливания вульгаризирует
это видение, его пропитывает тайное убеждение. Вот
результат. Где находится это «настоящее», о котором

идет речь? В каком забытом уголке повседневного су­
ществования?
Всё лишь воспоминание и предвидение. Призрак
моего следующего свидания объединяется с призра­
ком прошлого свидания и преследует меня. Каждая
секунда оттягивает меня от момента, который ушел, к
моменту, который придет. Каждая секунда абстрагиру­
ет меня от самого себя; сейчас не существует никогда.
Бесплодные движения должны гарантировать, что
все являются прохожими или, как мы забавно выра­
жаемся, проводят время; они должны гарантировать,
что время постоянно протекает через человека. Ког­
да Шопенгауэр пишет: «До Канта мы были во време­
ни; после Канта время находится в
нас»2, он хорошо показывает, как со­ 2 Вероятнее всего, Ванейгем
памяти цитирует начало
знание подпитывает собой время по
§ 24 части 3 «Мира как воли и
старения и немощи. Но до разума представления»: «Великий
Шопенгауэра не доходит, что казнь Кант научил нас, что время,
человека на дыбе времени, сведен­ пространство и причинность
во всей своей закономерно­
ном к очевидной разнице между буду­ сти
и возможности всех сво­
щим и прошлым, есть причина, за­ их форм находятся в вашем
ставляющая его, как философа, сознании совершенно неза­
выстраивать свою мистику отчаяния. висимо от объектов, которые
И каково же отчаяние и голово­ в них являются и составляют
их содержание». — Примеч.
кружение человека, растянутого ме­ науч.
ред.
жду двумя моментами, которые он
преследует зигзагами, не достигая ни их, ни себя. Еще
хуже страстное ожидание: вы подпадаете под закля­
тие момента прошлого, момента любви; например,
когда должна появиться женщина, которую вы люби­
те, вы предугадываете это, вы предчувствуете ее лас­
ки... Страстное ожидание —это, в общем, тень ситуа­
ции, которую предстоит построить. Но следует
признать, что большую часть времени круговорот
воспоминаний и предвидений мешает ожиданию и
чувству настоящего: он занимается бешеной гонкой за
мертвым временем и пустыми моментами.
В борьбе власти нет иного будущего, кроме повто­
ряющегося прошлого. Доза определенной неподлинности движется вперед, во время, заранее заполненное
им вакуумом, благодаря тому, что мы называем перспе-

ктивным воображением. Наши единственные воспоми­
нания—это воспоминания о некогда сыгранных ролях,
наше единственное будущее—это бесконечный рим ейк.
Человеческая память должна подчиняться только воле
власти к утверждению во времени в
3 нет ничего нового под
качестве постоянного воспоминания
солнцем (лат.).
о настоящем. A nihil novi sub sole3
вульгарно переводится как «всегда нужен начальник».
Будущее, предложенное под ярлыком «другого вре­
мени», достойно отвечает другому пространству, в кото­
ром мне предлагают проводить досуг. Меняется время,
меняется кожа, меняются часы, меняется роль; только
отчуждение пребывает вовеки. Каждый раз, когда я яв­
ляюсь другим, я мечусь между прошлым и будущим.
У ролей никогда не бывает настоящего. Как можно хо­
теть успешного исполнения роли? Если я упускаю свое
настоящее —«здесь» это всегда «где-то еще»—могу ли я
оказаться в окружении приятных прошлого и будущего?
***
Самоотождествление с прошлым-будущим —это ве­
нец достижений исторической идеологии, благодаря
которому индивидуальная и коллективная воля к гос­
подству над историей развивается, стоя на голове.
Время —это форма интеллектуального восприятия,
явно не изобретение человека, но диалектические от­
ношения с внешней реальностью, отношения данни­
ка вследствие отчуждения и человеческой борьбы в
этом отчуждении и против него.
Животное, абсолютно подчиненное адаптации,
не обладает сознанием времени. Человек отрицает
адаптацию, он претендует на преобразование мира.
Каждый раз, когда он терпит неудачу в своей роли
демиурга, он познает мучительную необходимость
адаптации, испытывает мучительную боль, чувствуя
себя доведенным до пассивности животного. Созна­
ние необходимой адаптации —это сознание утекаю­
щего времени. Вот почему время связано с человече­
ским страданием. И чем больше необходимость
адаптироваться к обстоятельствам приводит челове­
ка к желанию и возможности изменить их, тем боль-

236

ше осознание времени берет его за глотку. Не явля­
ется ли болезнь выживания лишь обостренным осоз­
нанием утекающего времени и иного пространства,
осознанием отчуждения? Отрицать осознание старе­
ния и объективных условий стареющего сознания
означает еще большую потребность в желании тво­
рить историю —с большей сознательностью и в соот­
ветствии с желаниями субъективности каждого.
Единственным мотивом исторической идеологии
является потребность помешать людям самим тво­
рить историю. Как еще отвлечь людей от их настоя­
щего, если не привлекать их в зоны утекающего вре­
мени? Такая роль выпала историку. Историк
организует прошлое, он фрагментирует его в соответ­
ствии с официальной линией времени, затем он сор­
тирует события по категориям ad hoc. Эти категории
легко помещают события в карантин. Незыблемые
пояснения изолируют прошлое, консервируют его,
мешают ему ожить, воскреснуть, вновь выйти на ули­
цы нашей повседневности. Событие замораживается.
Это —защита от возможности достичь его, преобразо­
вать, усовершенствовать, прийти к его преодолению.
Событие находится где-то там, как экспонат, выстав­
ленный для восхищения эстетов. Легкое изменение
его смысла —и прошлое переносится в будущее. Буду­
щее для историков —всего лишь повтор. Будущее,
предсказываемое ими —это коллаж из воспоминаний,
их собственных воспоминаний. Вульгаризированное
сталинскими мыслителями, знаменитое понятие
«движения Истории» кончило тем, что полностью ли­
шило человечности будущее, так же как и прошлое.
Современному индивиду, вынужденному отождеств­
лять себя с другими временами и другими персонажа­
ми, удалось упустить свое настоящее, украденное под
покровительством историцизма. Он теряет вкус к под­
линной жизни в зрелищном хронотопе («Вы войдете
в Историю, товарищи!»). В остальном же тем, кто от­
казывается от героизма вовлеченности в историю,
психологическая наука предлагает дополнительную
мистификацию. Представлены история и безмятеж­
ная жизнь маленького человека. Эти две категории

действуют плечом к плечу, они смешиваются в край­
ней нищете интеграции. Между ними и выбирают.
Загнивают все роли, исторические или нет. Кри­
зис истории и кризис повседневной жизни смешива­
ются друг с другом. Это будет гремучая смесь. Отныне
историю следует саботировать в субъективных целях,
при поддержке всего человечества. Маркс, в общемто, не желал ничего иного.

5
Примерно столетие значительные движения в жи­
вописи подавали себя как игру—даже как шутку—с
пространством. Ничто не могло выразить беспокой­
ный и страстный поиск нового живого пространства
лучше художественной творческой энергии. И как, ес­
ли не по неписаным законам юмора (я думаю о дебю­
тах импрессионизма, пуантилизма, фовизма, кубизма,
дадаистских коллажей, первых абстракций), интер­
претировать чувство, что искусство уже не может
предложить достойного решения?
Болезнь, которая вначале была распознана у худож­
ника, распространялась по мере того, как разлагалось
искусство, охватывая сознание все большего количест­
ва людей. Построение искусства жизни стало сегодня
всеобщим требованием. Следует конкретизировать ху­
дожественные поиски прошлого, так бездумно остав­
ленные в страстно проживаемом хронотопе.
Воспоминания в этом случае —это воспоминания о
смертельных ранах, незаживающих, гниющих. Прош­
лое нельзя исправить, но, по иронии, те, кто говорят
о нем как об определенной данности, не перестают
третировать его, фальсифицировать, изменять в соот­
ветствии с текущими вкусами, подоб­
но несчастному Уилсону из «1984»
4 Р. Ванейгем имеет в виду
Оруэлла4, переписывавшему статьи в
Уинстона Смита, главного ге­
роя романа Д. Оруэлла
старых официальных газетах, проти­
«1984». — Примеч. ред.
воречащие последующей трактовке
событий.
Существует лишь один позволительный тип забве­
ния: тот, что стирает прошлое, реализуя его. Тот, что
спасает от разложения путем преодоления. Факты,

как бы далеко они ни располагались, никогда не гово­
рят своего последнего слова. Радикальной перемены
в настоящем достаточно для того, чтобы факты сор­
вались со своей дыбы и упали к нашим ногам. Я не
знаю более трогательного свидетельства по отноше­
нию прошлому, чем случай, приведенный Виктором
Сержем в «Покоренном городе». Других примеров я
и знать не хочу.
В конце конференции по Парижской Коммуне,
проходившей в самый разгар большевистской рево­
люции, один из солдат с трудом поднялся со своего
кресла в глубине зала. «Хорошо был слышен его ко­
мандный тон:
—Расскажите историю казни доктора Мильера.
Прямой, массивный, с лицом, запрокинутым так,
что были видны только крупные, заросшие скулы, уг­
рюмые губы, морщины на лбу—напоминающий неко­
торые портреты Бетховена—он слушал следующее.
Доктор Мильер, в темно-синем плаще и цилиндре, ко­
торого ведут под дождем по парижским улицам,—по­
ставленный на колени на ступенях Пантеона, —выкри­
кивающий «Да здравствует человечество!»—слова
версальского часового, опирающегося на парапет чуть
поодаль: «Пошел ты на ... со своим человечеством!»
Затем темной ночью этот крестьянин подошел к
докладчику на неосвещенной улице ... Он хотел поде­
литься тайной. Его молчаливость словно испарилась.
—Я тоже был в правительстве Перми в прошлом
году, когда взбунтовались кулаки ... По дороге я про­
читал брошюру Арну «Смерть Коммуны». Хорошая
брошюра. Я думал о Мильере. Я отомстил за Мильера,
гражданин! Это был прекрасный день в моей жизни,
а у меня их было немного. Я отомстил за него, тютель­
ка в тютельку. Точно так же, как там, я расстрелял на
ступенях лестницы самого крупного помещика губер­
нии; не помню его имени и плевать мне на него...
После краткой паузы он добавил:
—Но теперь уже я крикнул: “Да здравствует челове­
чество!”».
Восстания прошлого получают новое измерение в
моем настоящем, измерение имманентной реально-

сти, которую предстоит построить не откладывая. Ал­
леи Люксембургского дворца, площадь башни св. Яко­
ва все еще помнят залпы и крики уничтоженной Ком­
муны. Но придут другие залпы, и другие массовые
захоронения затмят воспоминания о первых. Для то­
го, чтобы омыть Стену федератов5 кровью палачей,
когда-нибудь революционеры всех
5 То же, что Стена коммуна­
времен присоединятся к революцио­
ров (на кладбище Пер-Ланерам
всех стран.
шез). — Примеч. науч. ред.
Строить настоящее значит испра­
6 Сторонники Пьера Мулеле
влять прошлое, изменять значение
(1 9 2 0 -1 9 6 8 ), министра об­
разования в правительстве
пейзажа, высвобождать мечты и не­
П. Лумубмы, возглавившего
удовлетворенные
желания из их не­
партизанскую борьбу про­
сбыточности,
приводить
индивиду­
тив проамериканского ре­
альные страсти в гармонию с
жима Мобуту. — Примеч. на­
уч. ред.
коллективными. От повстанцев
1525-го до мулелистов6, от Спартака
до Панчо Вильи, от Лукреция до Лотреамона сущест­
вует лишь время моей воли к жизни.
Надежда следующего дня тревожит нашу празд­
ность. Будущее хуже Океана; оно в себе не содержит
ничего. Планирование, программа, долгосрочная
перспектива... это все равно что спекулировать кры­
шей дома, у которого не выстроен даже первый этаж.
И все же если ты хорошо строишь настоящее, осталь­
ное придет в избытке.
Меня интересует только последний момент насто­
ящего, его многообразие. Несмотря на все препятст­
вия, я хочу окружить себя сегодняшним днем как од­
ним большим светом; вернуть другое время и чужое
пространство непосредственности повседневного
опыта. Конкретизировать формулу «Schwester
Katrei»7: «Все, что во мне, есть во мне, все, что во
мне, есть также вне меня, все, что во
7 Богословский трактат Меймне, есть повсюду, вокруг меня, все,
стера Экхардта. — Примеч.
что во мне, есть мое и я не вижу вок­
ред.
руг себя ничего, кроме того, что есть
во мне». В этом нет ничего, кроме справедливого три­
умфа субъективности, такого, что история позволяет
уже сегодня; как бы мало мы ни разрушали Бастилии
будущего, как бы мало мы ни перестраивали наше

прошлое, как бы мало мы ни жили каждую секунду
так, словно во имя вечного возвращения, она должна
возвращаться в бесконечных циклах и повторяться в
точности.
Только настоящее может быть целостным. Точка
невероятной плотности. Надо научиться замедлять
время, жить перманентной страстью непосредствен­
ного опыта. Чемпион по теннису рассказал, как в те­
чение очень тяжелой игры ему пришел мяч, который
было слишком трудно отбить. Внезапно он увидел,
как полет мяча замедляется, замедляется настолько,
что позволяет ему оценить ситуацию, принять адек­
ватное решение и блестяще отбить мяч. Время расши­
ряется в пространстве созидания. Время ускоряется в
пространстве фальши. Кто бы ни обладал поэзией на­
стоящего, тот обязательно переживет приключение
маленького китайца, влюбленного в Морскую царицу.
Мальчик отправился на дно океана в ее поисках. Ког­
да он вернулся на землю, старик, подрезавший розы,
сказал ему: «Мой дед рассказывал мне о маленьком
мальчике, исчезнувшем в море, которого звали точно
так же, как и тебя».
«Пунктуальность —это резерв вре­
8 Гностический трактат, соз­
мени»,—гласит эзотерическая тради­ данный
предположительно в
ция. Как в той фразе из «Пистис Со­ IV в. н.э. — Примеч. ред.
фии»8: «Один день света —это 9 Р. Ванейгем сконтаминиромиллионы лет в мире»: в очиститель­ вал 2 высказывания Ленина:
ной бане истории это, по сути, точ­ о том, что в деле революци­
онного образования масс и
ный перевод фразы Ленина о том, вождей один месяц револю­
что дни революции стоят столетий9. ции «равняется ... году
Дело всегда в том, чтобы разре­ «мирного» «конституцион­
шить противоречия настоящего, не ного» развития» (Ленин
В.И. ПСС. Т. 41. С. 9), и о
останавливаясь на полпути, не давая том,
что «в революционную
отвлечь себя, направляясь прямо к эпоху пролетариат может
преодолению. Коллективная работа, развить энергию борьбы во
работа страсти, работа поэзии, рабо­ сто раз большую, чем в
та игры («Вечность —мир игры»,— обычное спокойное время»
(там же. Т. 30. С. 310). —
сказал Бёме). Настоящее, каким бы Примеч.
науч. ред.
бедным оно ни было, всегда содер­
жит в себе подлинное богатство, богатство возможно­
го созидания. Настоящее —это непрерывная поэма,

которая так мне нравится, но вы хорошо знаете —вы
достаточно долго живете —всё то, что вырывает ее у
меня из рук.
Подчиниться водовороту мертвого времени, старе­
нию, дойти до пустоты тела и духа? Лучше исчезнуть,
бросив вызов длительности. Гражданин Анкетиль в
своем «Уточнении к всеобщей истории», появившем­
ся в Париже в VII год Республики, рассказывает об од­
ном персидском принце, раненом тщетой этого мира
и удалившемся в замок в компании сорока самых пре­
красных и умных куртизанок царства. Принц умер че­
рез месяц от избытка наслаждения. Но что такое
смерть по сравнению с такой вечностью? Если я дол­
жен умереть, пусть это будет, по крайней мере, так,
как мне этого хочется.

ГЛАВА 23. ЕДИНАЯ ТРИАДА: САМОРЕАЛИЗАЦИЯ,
ОБЩЕНИЕ И УЧАСТИЕ
Репрессивное единст во власт и в ее ф ун к ц и я х принуж де­
н и я , соблазна и посредни чест ва предст авляет собой лиш ь
т ри ед и н ы й проект , обращ енн ы й вовн ут рь и и звр а щ ен н ы й
т е х н и к а м и р а зъ ед и н ен и я . Н о во е общест во, х а о т и ч н о
разви ваю щ ееся в подполье, ст рем ит ся к п ракт и ч еском у са­
м оопределению через п розрачн ост ь в человеческих отнош е­
ниях, способст вующ ую реальн ом у уч а ст и ю всех в сам ореа­
л и з а ц и и каж дого. С т р а ст ь к с о зи д а н и ю , л ю б о в н а я
ст раст ь и ст раст ь к и гре я вляю т ся для ж изни тем же,
чем пот ребност ь в еде и сам озащ ит е являет ся для вы ж и ­
в а н и я ( 1 ) . - С т раст ь к сози дан и ю леж ит в основе п роект а
сам о реал и зац и и (2), лю бовн ая ст раст ь леж ит в основе
п роект а общ ения (4 ), ст раст ь к и гре леж ит в основе п ро­
ект а уч а ст и я (6 ). -Р а зд е л ен н ы е, эт и п роект ы ли ш ь уси л и ­
ваю т репрессивное единст во власт и. Р а д и к а л ь н а я субъек­
т и в н о с т ь -э т о присут ст ви е
одной и т ой же воли к
созданию ст раст н ой ж изни, р а зл и ч и м о е сегодня у боль­
ш ин ст ва человечест ва (3 ). - Э р о т и к а -э т о сп он т ан н ое по­
следствие, придаю щ ее п ракт и ч еское единст во обогащ ению
ж ивой реальн ост и (3 ).

1
Построение повседневной жизни на высшем уров­
не реализует единство рациональности и страстно­
сти. Тайна, которая всегда окутывает жизнь, происте­
кает из обскурантизма, скрывающего тривиальность
выживания. Фактически, воля к жизни неотделима от
практической воли к организации. Привлекательные
обещания богатой и многообразной жизни для каж­
дой личности обязательно принимают форму проек­
та, целиком или частично подчиненного социальной
власти, которая обязана тормозить его. Точно так же,
как людское правление обращено к троичному спосо­
бу угнетения —ограничениям, отчуждающему посред­
ничеству и магическому соблазну, —воля к жизни об­
ретает свою силу и свою последовательность в
единстве трех неразделимых проектов —самореализа­
ции, общения, участия.

Диалектика этого тройного проекта, объединен­
ная с диалектикой производительных сил, должна
объяснять большую часть поведения людей в исто­
рии, несводимой к выживанию, но и неотделимой от
него. Нет ни одного бунта, ни одной революции, ко­
торые страстно не искали бы насыщенной жизни,
прозрачности в человеческих отношениях и коллек­
тивного способа преобразования мира. Поэтому по
эту сторону эволюции различаются три фундамен­
тальные страсти, которые являются для жизни тем
же, чем потребность в еде и самозащите является для
выживания. Страсть к созиданию, любовная страсть,
страсть к игре взаимодействуют с потребностью есть
и защищаться так же, как воля к жизни беспрерывно
вмешивается в потребность к выживанию. Очевидно,
в истории эти элементы незначительны, но мы обви­
няем в этом именно историю их разъединенности от
имени их вечно искомой целостности.
Welfare State включает вопрос выживания в единую
проблематику жизни. Выше я продемонстрировал это.
В рамках гипотезы, согласно которой экономика жиз­
ни постепенно впитала в себя экономику выживания,
разъединение трех проектов и страстей, лежащих в их
основе, ясно проявляется в качестве продления оши­
бочного разделения между жизнью и выживанием. Ме­
жду этим разделением, являющимся вотчиной власти,
и единством, являющимся сферой революции, существование по большей части вынуждено выражать себя в
двойственности: поэтому я вынужден обсуждать каж­
дый проект по отдельности, хотя и в единстве.
** *
Проект самореализации рождается из страсти к
творчеству—когда субъективность расширяется и хо­
чет править повсюду. Проект общения рождается из
любовной страсти —каждый раз, когда люди обнару­
живают друг в друге одинаковую волю к завоеваниям.
Проект участия рождается из страсти к игре —когда
группа помогает самореализации каждого.
Будучи изолированными, все три страсти извраща­
ются. Будучи разделенными, все три проекта фальси244

фицируют себя. Воля к самореализации становится
волей к власти; ее приносят в жертву престижу и ро­
ли, она правит во вселенной ограничений и иллюзий.
Воля к общению превращается в объективную ложь;
основанная на взаимоотношениях между предметами,
она предоставляет для семиологов знаки, которыми
те наделяют человеческие отношения. Воля к уча­
стию организует всеобщее одиночество в толпу; она
создает тиранию иллюзии общности.
Каждая из этих страстей в отрыве от других интег­
рируется в метафизическое видение, которое абсолю­
тизирует ее и делает ее как таковую недоступной. Лю­
дям мысли не хватает юмора: они отсоединяют
провода и заявляют, что тока нет. После этого они мо­
гут без стеснения утверждать, что полная самореали­
зация—это западня, прозрачность —это химера, соци­
альная энергия —это причуда. Там, где правит
отчуждение, все действительно натыкаются на невоз­
можность. Картезианская мания фрагментировать и
эволюционировать гарантирует незавершенность. Ар­
мии порядка вербуют только калек.
2. Проект самореализации
Г арант ированн ое сущ ест вование высвобож дает боль­
шое количест во энергии, ра н ее т ребовавш ейся для вы ж и­
ван и я. Воля к власт и ст ремит ся и нт егрироват ь эт у
энергию , дост упную для свободного расш и рен и я и н д и ви ­
дуальной ж изни, н а благо и ерархи зирован ного р а б ст ва
( 1 ) . - Обусловленность общего угнет ения провоцирует у
больш инст ва лю дей ст рат егический отход к тому, чт о
они счит аю т неизм енны м : к собственной субъективно­
сти. Р еволю ция повседневной ж изни долж на кон крет и ­
зироват ься в предприним аем ом сот ни р а з в день наст у­
плен ии субъективного ц ен т ра н а объект ивны й м и р (2).

1

Исторический этап завладения частной собствен­
ностью помешал человеку быть Богом-творцом; при­
шлось породить идею Бога, чтобы подтвердить свой
провал. В глубине души у каждого есть желание быть

Богом, но это желание до сих пор исполняется во
вред самому человеку. Я показал, как иерархическая
социальная организация создает мир, уничтожая лю­
дей; как совершенствование ее механизма и его сетей
помогают ей действовать в качестве гигантского ком­
пьютера, в котором программисты сами запрограм­
мированы; как, наконец, самые холодные из всех хо­
лодных чудовищ находят свое завершение в проекте
кибернетического государства.
В этих условиях борьба за хлеб насущный, борьба
с дискомфортом, поиск стабильной работы и гаранти­
рованного существования представляют собой серию
агрессивных атак на социальном фронте, которые
медленно, но верно становятся заданиями арьергарда
(как известно, без недооценки их значения). Необхо­
димость выживать поглощала и продолжает погло­
щать определенное количество энергии и творчества,
которые Welfare State наследует, как стаю диких вол­
ков. Несмотря на фальшивые занятия и иллюзорную
деятельность, беспрестанно стимулируемая творче­
ская энергия недостаточно быстро поглощается дик­
татурой потребляемого. Что происходит с этим вне­
запно возникающим изобилием, с этим избытком
здоровья и энергии, которые не удается реально ис­
пользовать ни ограничениям, ни лжи? Творчество, не
интегрированное художественным и культурным по­
треблением —идеологическим зрелищем, —спонтанно
обращается против условий и гарантий выживания.
Человеку оспаривающему нечего терять, кроме
своего выживания. Однако он теряет его двумя спосо­
бами: теряя жизнь или строя ее. Поскольку выжива­
ние—это медленное умирание, существует соблазн, в
частности, обусловленный страстью, ускорить движе­
ние и погибнуть быстрее, —словно нажимая на акселе­
ратор спортивной машины. Так в негативном смысле
«живут» отрицанием выживания. Или же, напротив,
люди пытаются выживать как антивыживающие, кон­
центрируя свою энергию на обогащении своей повсе­
дневной жизни. Они отрицают выживание, но вклю­
чают его в свое конструктивное празднование жизни.
В этих двух тенденциях можно узнать путь, по которо-

246

му следует противоречивая тенденция к разложению
и преодолению.
Проект самореализации неотделим от преодоле­
ния. Отчаянное отрицание, каким бы оно ни было,
остается пленником авторитарной дилеммы: выжива­
ние или смерть. Это соглашательское отрицание, это
дикое творчество, над которым так легко одерживает
верх существующий порядок вещей, является волей к
власти.

***
Воля к власти в отрыве от участия и общения
представляет сфальсифицированный проект саморе­
ализации. Это страсть к созиданию и самосозиданию, пойманная в рамки иерархической системы,
приговоренная таскать на себе жернова угнетения и
видимости. Престиж и унижение, власть и подчине­
н и е—такова жизненная среда воли к власти. Герой
тот, кто приносит жертву карьере роли и мышц! Ко­
гда он устает, он следует совету Вольтера и возделы­
вает свой сад. И его посредственность становится
еще одним примером для простых смертных.
Сколько жертв принесли воле к власти герой, ру­
ководитель, «звезда», плейбой , специалист... Сколько
самоотречений для того, чтобы навязать людям —не­
скольким или миллионам, которых сами они счита­
ют идиотами,—свое фото, свое имя, налет уважения
к себе!
И все же воля к власти содержит в своей защитной
оболочке определенную дозу воли к жизни. Я думаю о
добродетели кондот ьера , об избытке жизни гигантов
Возрождения. Но в наши дни нет кондотьеров. Все, что
осталось —это промышленные магнаты, бандиты,
торговцы оружием и искусством, на­
Персонаж комиксов и
емники. Авантюриста и исследовате­ 1мультфильмов
о псе Пиля теперь зовут Тинтин1 и Швейцер. фе. — Примеч. ред.
И этими людьми Заратустра мечтал 2 Деревня в Швейцарских
заселить вершины Сильс-Марии2, в Альпах, любимое место
этих недоносках он намеревался раз­ Ф. Ницше. — Примеч. науч.
ред.
личить признаки новой расы?! На де­
ле, Ницше —это последний властелин, распятый сво-

ей собственной иллюзией. Его смерть стала переизда­
нием комедии Голгофы —более пикантным, более ду­
ховным. Она придает смысл исчезновению властите­
лей, как смерть Христа придает смысл исчезновению
Бога. Ницше прекрасно чувствовал отвратительное,
но мерзкий запах христианства не мешал ему дышать
полной грудью. И притворяясь, будто не понимает,
что христианство, презирающее волю к власти, явля­
ется ее лучшим защитником, ее самым верным рэк ет и ­
р о м , потому что мешает возникновению хозяев без ра­
бов, Ницше освящает вечность мира, где воля к
жизни обречена быть не более чем волей к власти.
«Дионис Распятый»—имя, которым он подписывал
свои последние сочинения —хорошо демонстрирует
скромность того, кто искал лишь повелителя для сво­
ей искалеченной жизненной энергии. К вифлеемско­
му колдуну нельзя приближаться безнаказанно.
Нацизм —это ницшеанская логика, призванная к
жизни историей. Вопрос стоял так: чем может стать
последний хозяин в обществе, в котором исчезли на­
стоящие хозяева? Ответ на это был: суперслуга. Сама
идея сверхчеловека, какой бы бедной она ни была у
Ницше, крайне далека от того, что мы знаем о лаке­
ях, управлявших III Рейхом. Для фашизма есть лишь
один сверхчеловек —государство.
Государственный сверхчеловек —это сила слабых.
Вот почему требования изолированного индивида
всегда совпадают с ролью, безупречно сыгранной в
официальном зрелище. Воля к власти —это воля зре­
лища. Одинокий человек питает отвращение к дру­
гим, принимая за все человечество человека толпы,
самого характерного из презренных. Его агрессив­
ность питается иллюзией самой примитивной общно­
сти, его воинственность реализуется в погоне за карь­
ерным ростом.
Менеджер, шеф, крепкий руководитель должны
терпеть, превозмогать, удерживать власть. Их мо­
раль—это мораль пионеров, скаутов, солдат, ударных
частей конформизма. «Ни одно существо в мире еще
не сделало того, что сделал я...» Воля казаться чем-то,
когда не можешь быть ничем, способ игнорировать

пустоту собственного существования, утверждая
его, —вот что определяет бандита. Только слуги гор­
дятся своими жертвами. Здесь суверенна часть вещей:
то искусственность роли, то подлинность животного.
То, от чего отказывается человек, может сделать
зверь. Все эти герои, шагающие под воображаемые
марши —Красная Армия, СС, легионеры, —были мучи­
телями Будапешта, Варшавы, Алжира. Армия стоит на
солдатской ярости; полицейские собаки знают, когда
кусать, а когда пресмыкаться.
Воля к власти —это премия за рабство. Это также
ненависть к рабству. Великие личности прошлого ни­
когда не отождествляли себя с Делом. Они предпочи­
тали приспосабливать Дело к собственному желанию
власти. Когда великие дела начали исчезать и фраг­
ментироваться, и личности стали разлагаться. И, тем
не менее, игра продолжается. Люди принимают Дело,
потому что не смогли принять самих себя и собствен­
ные желания; но через Дело и требуемые им жертвы
они преследуют свою волю к жизни, хотя и с обрат­
ным знаком.
Иногда у иррегулярных рекрутов
Сальваторе Джулиано
Порядка чувство свободы и игры вы­ 3(19
2 3 -1 9 5 0 ) — «сицилий­
рывается на волю. Я думаю о Джули- ский Робин Гуд», глава «гор­
ано3, до того, как его интегрировали ных бандитов»; в 40-е гг.
помещики, о Билли-Киде, о гангсте­ вел борьбу одновременно с
правительством и с
рах, иногда на миг возвышавшихся римским
мафией за независимость
до террористов. Были и легионеры и Сицилии. Убит мафией. Ге­
наемники, перебежавшие на сторону рой одноименного фильма
алжирских и конголезских бунтарей, Франческо Рози и романа
выбрав сторону открытого восста­ Марио Пьюзо «Сицили­
ния и доведя свой вкус к игре до ец». — Примеч. науч. ред.
крайности: до разрыва со всеми запретами и постули­
рования абсолютной свободы.
Я думаю и о хулиганах. Их детская воля к власти ча­
сто сохраняет волю к жизни почти нетронутой. Ко­
нечно, хулигану угрожает интеграция: сначала в каче­
стве потребителя, потому что он начинает желать
вещей, на приобретение которых у него нет средств,
затем, по мере взросления —в качестве производите­
ля, но игровая реальность банды хулиганов сохраняет

такую живую притягательность, что в ней всегда суще­
ствует шанс достижения революционной сознательно­
сти. Если насилие, присущее подростковым бандам,
перестанет растрачиваться в зрелищных и часто сме­
хотворных действиях —и обретет поэзию бунта, игра,
становясь повстанческой, несомненно, спровоцирует
цепную реакцию —волну качественного шока. У боль­
шинства людей сохранилось желание подлинной жиз­
ни, отрицания ограничений и ролей. Достаточно
лишь искры и адекватной тактики. Если хулиганы ко­
гда-нибудь придут к революционной сознательности
путем простого анализа того, чем они уже являются, и
простого желания большего, они наверняка станут
центром обращения перспективы вспять. Объедине­
ние их банд станет актом, отражающим эту сознатель­
ность и в то же время способствующим ей.
2
До сих пор центр всегда находился вне человека,
творчество всегда оттеснялось на обочину, в пригоро­
ды. Урбанизм хорошо отражает приключения оси, во­
круг которой тысячелетиями строилась жизнь. Древ­
ние города вырастали вокруг укрепленных или
священных мест, храмов или церквей, в точке сопри­
косновения земли и неба. Рабочие города окружают
своими грустными улицами цех или комбинат, в то
время как административные центры контролируют
бесцельные авеню. Наконец, новые города, вроде
Сарселя или Мурана, уже не имеют центра. Все упро­
щается: ориентир, предлагаемый ими, находится гдето еще. В лабиринтах, где можно только потеряться,
запрещена игра, запрещены встречи, запрещена
жизнь, погребенная под километрами стекла, спря­
танная в квадратной сети артерий, на вершине бетон­
ных обитаемых блоков.
Центра угнетения больше нет, потому что угнете­
ние повсюду. Позитивность разъединенности в том,
что каждый, в полном одиночестве, осознает необхо­
димость спастись, выбрать себя в качестве центра, от­
талкиваясь от субъективности, построить мир, где ка­
ждый будет чувствовать себя как дома.

Осознанное возвращение к самому себе —это воз­
вращение к источнику других, к источнику социаль­
ного. До тех пор пока индивидуальное творчество не
станет центром организации общества, у людей не бу­
дет иных свобод, кроме свободы разрушать и быть
разрушенными. Если ты думаешь за других, другие бу­
дут думать за тебя. Тот, кто думает за тебя, судит тебя,
сводит тебя к своей норме, отупляет тебя, потому что
тупость рождается не из недостатка ума, как считают
дураки, она начинается с отказа от самого себя. Поэ­
тому считай того, кто спрашивает тебя, что ты дела­
ешь и почему, своим судьей, а следовательно —своим
врагом.
«Я хочу наследников, я хочу детей, я хочу учени­
ков, я хочу отца, я не хочу самого себя»,—так гово­
рят опьяненные христианством, независимо от того,
происходит оно из Рима или из Пекина. Повсюду,
где правит этот дух, возникают только несчастья и
неврозы. Моя субъективность слишком дорога мне,
чтобы я снисходил до поисков советов других или до
отказа от чужой помощи. Речь не о том, терять ли се­
бя в других. Любой, кто знает, что должен считаться
с коллективом, должен сначала найти себя, потому
что от других он может получить лишь отрицание
самого себя.
Усиление субъективного центра настолько специ­
фическое, что даже больно говорить об этом. В душе
каждого человека есть потайная комната, камера-об­
скура. Туда есть доступ только интеллекту и грезам.
Заколдованный круг, в котором объединяются мир и
я, где нет несбывшихся желаний. Там, где вдыхается
воздух времени, растут страсти —прекрасные ядови­
тые цветы. Словно фантастический и тиранический
бог, я создаю себе вселенную и царствую над сущест­
вами, которых никогда не будет без меня. Юморист
Джеймс Тёрбер на нескольких очаровательных стра­
ницах продемонстрировал, как мирный Уолтер Митти представляет себя бесстрашным капитаном, знаме­
нитым хирургом, бесстрастным убийцей, окопным
героем; и всё —пока он ведет старый «Бьюик», чтобы
купить собачье печенье.
251

Значимость субъективного центра легко оценива­
ется по преследующему его недоверию. В нем видят
пристанище субъективности, медитативную впадину,
субпрефектуру поэзии, признак неполноценности. Го­
ворят, что мечта не имеет последствий. Однако разве
не фантазии и капризы ума нанесли самые серьезные
удары по морали, власти, языку, зачарованности? Раз­
ве субъективное богатство не есть источник всего
творчества, лаборатория непосредственного опыта,
мост, перекинутый в старый мир, откуда начнутся гря­
дущие вторжения?
Для тех, кто умеет распознавать послания и виде­
ния, передаваемые субъективным центром, мир при­
обретает иной порядок, ценности изменяются, вещи
теряют свое обаяние, становятся простыми инстру­
ментами. В магии воображаемого не существует ниче­
го, кроме того, чем можно манипулировать, что мож­
но гладить, разбивать, склеивать, изменять. Примат
субъективности рассеивает чары вещей. Отталкива­
ясь от других, поиск самого себя становится бесцель­
ным, серией бессмысленных жестов. Напротив, от­
талкиваясь от самого себя, этот поиск не совершает
повторяющихся действий, но возобновляется, испра­
вляется и идеально реализуется.
Тайная мечтательность вырабатывает энергию,
требующую лишь запуска от обстоятельств, как от тур­
бин. Высокий технологический уровень, к которому
пришла современная эпоха, упраздняет утопический
характер мечтаний, так же как он делает утопию не­
возможной. Все мои желания реализуемы с тех пор,
как им на службу поступает современное материаль­
ное оборудование.
Неужели технология непогрешима, даже лишен­
ная этой технологии в своем непосредственном опы­
те? Неужели невозможно воплотить в жизнь то, чем
я мечтал быть? Каждому индивиду, по крайней мере,
раз в жизни удается операция Ласальи и Нечаева;
первый выдает себя за автора несуществующей кни­
ги, но в конце концов становится подлинным писа­
телем, создателем «Плутней Триаль4 Эпатажная книга Шарля
фа»4; второй вымогает деньги у
Ласальи, полное название

Бакунина от имени несуществующей «Плутни Триальфа перед са­
террористической организации и моубийством» (1833). —
приходит к лидерству в реальной Примеч. науч. ред.
группе нигилистов. Когда-то я должен стать тем, кем
я хочу быть и за кого меня принимают; привилегиро­
ванный образ из зрелища, благодаря моей воле к бы­
тию, становится подлинным. Субъективность подры­
вает роль и зрелищную ложь в своих интересах,
вновь внедряет видимость в реальность.
Исключительно духовное движение субъективного
воображения всегда требует практической реализа­
ции. Несомненно, привлекательность художественно­
го зрелища—в первую очередь повествовательного —
эксплуатирует тенденцию субъективности к самореа­
лизации, но фактически зрелище пленяет самореали­
зацию, заставляет ее работать на турбинах пассивного
отождествления. Именно это подчеркивается в агита­
ционном фильме Дебора «Критика разделения»: «Как
правило, события, происходящие в индивидуально ор­
ганизованном существовании, реально затрагивающие
нас и требующие нашего участия, становятся именно
теми, что не заслуживают ничего, кроме отстранен­
ных, скучающих, равнодушных зрителей. Напротив,
ситуация, переживаемая через художественное преоб­
разование, каким бы оно ни было, чаще всего привле­
кает нас, приводит к тому, что мы становимся действу­
ющими лицами, участниками. Вот парадокс, который
следует обратить вспять, перевернуть с головы на но­
ги». Нужно рассеять силы художественного зрелища
для того, чтобы перевести их в арсенал субъективных
мечтаний. Когда мечтания будут вооружены, их уже
нельзя будет принять за фантазии. Проблему реализа­
ции искусства нельзя выразить иначе.
3. Радикальная субъективность
Все субъективност и разл и ч аю т ся между собой , но в
то же время все подчиняю т ся одной и т ой же воле к са­
м ореализации. Смысл состоит в том , чт обы все они н а ­
ч а л и работ ат ь н а эт о свое общее намерение , создават ь
един ы й ф ронт субъективности. П роект пост роения но-

вого общества не должен т ерять из ви д а эту двойную по­
требность: сам ореализация и нди видуальной субъектив­
ност и будет коллект ивной или ее не будет вообще; «ка­
ж ды й борется за то, чт о лю би т : вот в чем состоит
добродетель . Б орьба за инт ересы в с е х -э т о лиш ь послед­
ствие» (Сен-Ж ю ст ).

Мою субъективность питают события. Самые раз­
личные события: бунт, любовная тоска, встреча, вос­
поминание, зубная боль. Волны шока окружающей
действительности отдаются в глубинах субъективно­
сти. Дрожь, в которую меня бросают факты, охваты­
вает меня вопреки моей воле; не все они впечатляют
меня одинаково, но их противоречие настигает меня
всякий раз; поскольку мое воображение повсюду ви­
дит потенциальную красоту, большую часть времени
моей воле не удается воплотить ее в реальную жизнь.
Субъективный центр регистрирует одновременное
преобразование реального в воображаемое и исчезно­
вение фактов, восстанавливающих статус-кво вещей.
Отсюда необходимость перебросить мост между воо­
бражаемыми построениями и объективным миром.
Только радикальная теория может дать личности не­
отъемлемое право на ее среду и обстоятельства. Ради­
кальная теория возвращает человека к его корням, а
корни человека—это его субъективность, эта несокра­
тимая зона, которой обладают все.
В одиночку не спастись, в одиночестве не бывает
самореализации. Неужели, приобретая некое ясное
знание о себе и об окружающем мире, личность не за­
мечает у окружающих волю, тождественную своей,
тот же поиск, отталкивающийся от той же точки?
Все формы иерархической власти различаются ме­
жду собой и все же они тождественны в своих функ­
циях подавления. Точно так же все субъективности
различаются между собой и, тем не менее, тождест­
венны в своей воле к интегральной самореализации.
Только в этом смысле можно говорить об истинной
«радикальной субъективности».
У всех уникальных и неповторимых субъективно­
стей—единая основа: воля к самореализации в преоб-

разовании мира, воля проживать каждое ощущение,
каждое событие, каждую возможность. Она присутст­
вует в каждом человеке на различных степенях созна­
тельности и решительности. Эффективность этой во­
ли, очевидно, содержится в коллективном единстве,
которого она может достигнуть, не теряя своего мно­
гообразия. Сознание необходимого единства рождает­
ся в рефлексе отождествления, в обратном движении
отождествления. Через отождествление уникальность
утрачивается во множестве ролей; через рефлекс ото­
ждествления усиливается многообразие в единстве
объединенных субъективностей.
Радикальная субъективность основана на рефлексе
отождествления. Взгляд каждого ищет себя в других.
«Когда я был на задании в государстве Чжоу,—говорит
Конфуций,—я видел, как поросята сосали сосцы своей
мертвой матери. Вскоре они задрожали и отошли. Они
почувствовали, что она не видит их, что она больше не по­
ходит н а них. Они любили в своей матери не ее тело, а
то, что заставляло жить это тело». Точно так же, то, что
я ищу у других, —это самая богатая часть меня самого,
скрытая в них. Неизбежно ли распространение рефле­
кса отождествления? Это не очевидно. Тем не менее,
этого требуют современные исторические условия.
Никто никогда не ставил под сомнение потреб­
ность людей в еде, убежище, заботе, защите от пло­
хой погоды и стихийных бедствий. Реализация этой
общей потребности была замедленна несовершенст­
вом техники, очень быстро преобразованным в соци­
альные несовершенства. Сегодня плановая экономика
позволяет предвидеть окончательное разрешение
проблем выживания. Теперь, когда потребности вы­
живания близки к своему удовлетворению, по край­
ней мере, в высокоразвитых странах, становится оче­
видным, что существуют также потребности жизни,
которые должны быть удовлетворены, что удовлетво­
рение этих потребностей затрагивает все человечест­
во и, более того, неудача на этом пути вновь поставит
под сомнение все вопросы выживания. Медленно, но
верно решаемые проблемы выживания все сильнее и
сильнее сталкиваются с проблемами жизни, медлен255

но, но верно приносимой в жертву императивам вы­
живания. Отчуждение упрощает дело: отныне соци­
альной гармонии противостоит социалистическое
планирование.
***
Радикальная субъективность —это общий фронт
вновь обретенной тождественности. Те, кто не спосо­
бны узнать себя в других, навечно приговорены оста­
ваться незнакомцами для самих себя. Я ничего не мо­
гу сделать для других, если они ничего не могут
сделать для самих себя. Именно под этим углом зрения
нужно исследовать такие понятия, как «познание» и
«узнавание», «симпатия» и «симпатизирование».
Познание не обладает иной ценностью, кроме той,
что оно ведет к узнаванию общего проекта; рефлекса
отождествления. Стиль самореализации предполагает
множество знаний, но без стиля самореализации эти
знания будут ничем. Как показали первые годы суще­
ствования Ситуационистского Интернационала, глав­
ные противники последовательной революционной
группы наиболее близки ей по знаниям и наиболее да­
леки от нее в реальной жизни в придаваемом ей людь­
ми смысле. Точно так же сочувствующие отождествля­
ют себя с группой и в то же время мешают ей. Они
понимают все, кроме главного —кроме радикально­
сти. Они требуют знания, потому что не способны
требовать самих себя.
Понимая самого себя, я избавляюсь от власти дру­
гих надо мной, а значит, я позволяю им увидеть себя
во мне. Никто не растет свободно, не распространяя
свою свободу на весь мир.
Я полностью согласен с предложением Кёрдеруа:
«Я хочу быть собой, беспрепятственно гулять, само­
утверждаться только в своей свободе. Если бы все де­
лали как я! Не беспокойтесь о здравии революции,
ей будет лучше в руках всего мира, чем в руках пар­
тий». Ничто не наделяет меня полномочиями гово­
рить от имени других, я делегат исключительно от
самого себя, и в то же время мной постоянно владе­
ет мысль, что моя история —не только моя личная ис-

256

тория, но что я служу интересам бесчисленных лю­
дей, когда я живу своей жизнью и стремлюсь жить бо­
лее интенсивно, более свободно. Все мои друзья —
это коллектив, переставший себя игнорировать, все
мы знаем, что действуем ради других, действуя ради
самих себя. Только в таких условиях прозрачности
можно усилить подлинное участие.
4. Проект общения
Л ю б овн ая ст раст ь предлагает сам ую чист ую и р а с ­
прост ран енн ую модель подлинного общения. К р и зи с о б
щения, н а кот ором делается а к ц ен т , ри скует полно­
стью разруш и т ь ее. С т раст и угрож ает овеществление.
Н а д о следить за тем , чт обы л ю бовн ая п р а к т и к а не ст а­
л а вст речей предметов, надо избегать п роникновен ия со­
блазн а в к а н а л ы зрелищ а. В револю ци онн ом смысле сча­
ст ливой лю бви не бывает.

Три страсти, на которых основан троичный про­
ект самореализации, общения, участия, будучи равно
важными, тем не менее, подавлялись не в равной сте­
пени. В то время как игра и творческая страсть пада­
ли под ударами ограничений и фальсификации, лю­
бовь, не избежав угнетения, тем не менее, остается
самым распространенным и доступным для всех опы­
том. В общем-то, самым демократичным.
Любовная страсть содержит в себе модель совер­
шенного общения: оргазм, согласие партнеров в мо­
мент кульминации. Во мраке повседневного выжива­
ния э т о —мерцающий свет качества. Ж ивая
интенсивность, специфичность, экзальтация чувств,
подвижность эмоций, вкус к переменам и разнообра­
зию —все придает любви возможность вновь воспла­
менить страстностью Старый Мир. Из бесстрастно­
го выживания может родиться лишь страсть к
единой и многообразной жизни. Действия любви по­
дытоживают и сгущают желание и реальность такой
жизни. Вселенная, которую настоящие влюбленные
возводят из грез и объятий, —это вселенная прозрач­
ности: влюбленные повсюду хотят быть у себя дома.

Любовь лучше других страстей сохранила в себе
частицу свободы. Творчество и игру часто «брали под
крыло» официальные представления, зрелищное при­
знание, так сказать, отчуждающие их от источника.
Любовь никогда не выходила из некоего подполья, ок­
рещенного интимностью. Неожиданно ее, изгнанную
из дня (зарезервированного для работы и потребле­
ния) и загнанную в тускло освещенную нишу ночи,
стала защищать буржуазная концепция частной жиз­
ни. Так любовь частично избегает интеграции днев­
ной деятельностью. О проекте общения нельзя ска­
зать и этого. Фальсификация, усиленная весом
потребляемого, сегодня может приблизиться к про­
стейшим проявлениям любви.
***
Те, кто говорят об общении, в то время как суще­
ствуют только вещные отношения, лишь распростра­
няют еще более овеществляющую ложь. Согласие, по­
нимание, гармония... Что значат эти слова, когда я не
вижу вокруг себя ничего, кроме эксплуататоров и экс­
плуатируемых, руководителей и исполнителей, акте­
ров и зрителей, людей, которыми, словно соломенны­
ми чучелами, манипулируют машины власти?
Не то чтобы вещи ничего не выражали. Если ктото наделяет предмет собственной субъективностью,
то предмет становится человечным. Но в мире, где
правит частная собственность, единственной функци­
ей предмета является оправдание его собственника.
Если моя субъективность завладевает моим окружени­
ем, если мой взгляд присваивает себе пейзаж, то это
может быть лишь в идеальном смысле, без материаль­
ных или юридических последствий. С точки зрения
власти живые существа, идеи и вещи существуют не
чтобы радовать меня, но для того, чтобы служить хо­
зяину; для власти нет ничего реального, и все являет­
ся лишь собственностью.
В мире, где фетиши правят большей частью челове­
ческого поведения, не существует подлинного обще­
ния. Пространство между живыми существами и веща­
ми контролируется отчуждающим посредничеством.

258

В той мере, в какой власть становится абстрактной
функцией, смешение и размножение знаков требует
интерпретирующих ее писцов, семантиков и мифоло­
гов. Собственник, воспитанный так, что видит вокруг
себя лишь предметы, нуждается в объектных и овеще­
ствленных слугах. Специалисты по общению организу­
ют ложь для блага хранителей трупов. Сопротивляться
им может только субъективная истина, вооруженная
историческими условиями. Именно от непосредствен­
ного опыта следует отталкиваться, если хочешь раз­
бить самые близкие плацдармы угнетателей.
***
Буржуазия не знает иных удовольствий, кроме де­
градированных. Ей недостаточно было заключить
свободу любить в тюрьму жадного присвоения брач­
ного контракта, с выходом из него в час, назначен­
ный для супружеской измены; ей недостаточно было
ревности и лжи, чтобы отравить страсть, —ей удалось
разъединить любовников в сплетении их действий.
Любовное отчаяние происходит не от того, что лю­
бовники не могут обладать друг другом, но скорее от
того, что, даже находясь друг у друга в объятиях, они
рискуют утратить контакт и уже никогда не встретить­
ся вновь; знать друг друга только как предметы. Еще ги­
гиенические концепции шведской социал-демократии
популяризировали эту карикатуру на свободу любви,
любовь, которой манипулируют, словно колодой карт.
Тошнота, порождаемая миром, лишенным своей
подлинности, пробуждает неутолимое желание чело­
веческого контакта. Какая счастливая случайность,
эта любовь! Иногда мне кажется, что не существует
иной непосредственной реальности, иной человечно­
сти, кроме ласковой женской плоти, нежной кожи,
теплоты секса. Если бы не существовало больше ниче­
го, это ничто открывало бы целостность неиссякаю­
щей вечной жизни.
Затем, в самый интимный момент страсти, оказы­
вается, что инертная масса предметов выказывает не­
кую оккультную притягательность. Пассивность парт­
нера внезапно разрывает сплетенные связи, обрывает

диалог, так и не начав его по-настоящему. Диалектика
любви замораживается —и рядом лежат две статуи.
Остаются только отношения между предметами.
Хотя любовь всегда рождается в субъективности и
и з нее—девушка красива, потому что она мне нравится,
—мое желание не может не превращать в объект то, че­
го оно домогается. Желание всегда делает любимого
человека своим объектом. Но если я позволю своему
желанию превращать любимого человека в предмет,
разве я не обрекаю себя на столкновение с этим пред­
метом и, в силу привычки —отделению от него?
Что может гарантировать совершенное любовное
общение? Союз противоречий:
—чем больше я отдаляюсь от объекта своего жела­
ния и чем больше я придаю своему желанию объек­
тивной силы, тем более беззаботным становится мое
желание объекта;
—чем больше я отдаляюсь от своего желания как
объекта и чем больше я придаю объективной силы
объекту своего желания, тем больше мое желание на­
ходит себе оправдание в любимом существе.
В социальном плане эта игра отношений может
выражаться в смене партнеров при одновременной
преданности главному партнеру. Все встречи подразу­
мевают этот диалог —с единственной целью, которую
чувствуют все, и реализацией, на которую я никогда
не переставал надеяться: «Я знаю, что ты меня не лю­
бишь, потому что ты не любишь никого, кроме себя.
Я —как ты. Люби меня!»
Любовь невозможна без радикальной субъективно­
сти. Довольно любви христианской, любви жертвен­
ной, любви активистской. Любить только себя через
других, быть любимым другими через любовь, кото­
рую они должны себе —вот чему учит любовная
страсть, вот чего требуют условия подлинного обще­
ния.
***
Любовь—это также приключение, попытка выйти
из неподлинности. Соблазнять женщину средствами
зрелища значит с самого начала приговаривать себя к

260

вещным отношениям. Именно на этом специализиру­
ется плейбой . Настоящий выбор делают между зрелищ­
ным соблазнением (милой болтовней) и качественным
соблазнением (когда человек становится соблазнитель­
ным, потому что он не пытается соблазнить).
Де Сад анализирует два возможных типа поведе­
ния: распутники «Ста двадцати дней Содома» по-на­
стоящему наслаждаются только умерщвлением, ужаса­
ющими пытками объектов своего соблазна (а как
приятнее обращаться с объектом, если не заставлять
его страдать?). Распутники «Философии в будуаре»,
симпатичные и игривые, идут на все, чтобы увели­
чить наслаждение друг друга. Первые —это старин­
ные властители, содрогающиеся от ненависти и бун­
та; вторые, хозяева без рабов, обнаруживающие друг
в друге только эхо собственного наслаждения.
Истинный соблазнитель сегодня —это садист, не
прощающий желанному существу того, что оно явля­
ется объектом. Напротив, соблазнительный человек
содержит в себе изобилие желаний, он отказывается
от роли, и его соблазнительность рождается из этого
отказа. Это Дольмансе, Эжени, мадам де Сент-Анж5.
Чтобы стать желанным, это изоби­
лие существует, лишь если оно может 5 Персонажи книг де Са­
— Примеч. науч. ред.
признать себя в том, что воплощает да.
6 Немецкая пантеистическая
его собственную волю к жизни. Ис­ и спиритуалистическая хри­
тинный соблазн соблазняет лишь стианская секта X III в. Бра­
своей честностью. Не заслуживает тья отвергали церковную
соблазна тот, кто его хочет. Именно обрядность, духовенство,
Из-за ре­
об этом говорили бегин ы Швейдница богослужения.
прессий инквизиции сли­
и их товарищи (XIII век) когда утвер­ лись с беггардами. — При­
ждали, что сопротивление сексуаль­ меч. науч. ред.
ным порывам является признаком
низкой души. Братья свободного духа6 выражали ту
же идею: «Все те, кто знает Бога, обитающего в них,
носят в себе собственный рай. Напротив, незнание
собственного божества —настоящий смертный грех.
Таково значение ада, который также каждый носит в
себе, в этой жизни».
Ад —это пустота, которую оставляет отчуждение,
тоска любовников, которые лежат рядом, но не могут
261

быть вместе. Не-общение всегда немного похоже на
провал революционного движения. Воля к смерти ут­
верждается там, откуда исчезла воля к жизни.
***
Любовь должна быть освобождена от мифов,
имиджей, зрелищных категорий; ее подлинность
должна быть усилена, ей должна быть возвращена
спонтанность. Нет иного способа бороться с ее инте­
грацией в зрелище и против ее превращения в объ­
ект. Любовь не может выдержать ни одиночества, ни
фрагментации, она неотделима от воли к преобразо­
ванию совокупности человеческого поведения, от не­
обходимости построить общество, в котором любов­
ники всюду чувствуют себя свободно.
Рождение и смерть момента любви связаны с ди­
алектикой воспоминания и желания. In status nascendi7 желание и воскрешение в памя­
7 при рождении (лат.).
ти первых исполненных желаний
(несопротивление подходам) взаимно усиливают
друг друга. В самом моменте воспоминание и жела­
ние совпадают. Момент любви является хронотопом
подлинной жизни, настоящим, содержащим в себе
воспоминание о прошлом и желание настоящего. На
ст ади и р а з р ы в а воспоминание продлевает страстный
момент, но желание постепенно убывает. Настоящее
разлагается, воспоминание ностальгически обраща­
ется к прошлому счастью, в то время как желание
предчувствует будущее несчастье. В р а зр ы в е отчужде­
ние действенно. Воспоминание говорит об ошибке
недавнего прошлого и окончательно ослабляет жела­
ние.
В диалоге, как в любви, в любовной страсти, как в
проекте общения, проблема заключается в том, что­
бы избежать стадии разрыва. Для этой цели можно
предположить следующее:
—растянуть момент любви, насколько возможно,
во всех направлениях, иными словами, не отделять
его ни от других страстей, ни от других проектов, и
поднимать его до момента истинного построения си­
туации;

—способствовать коллективному опыту индивиду­
альной самореализации и увеличивать количество лю­
бовных встреч с вовлечением большого количества
стоящих партнеров;
—постоянно сохранять живой принцип удовольст­
вия, придающий проектам самореализации, общения
и участия их страстный характер. Удовольствие —это
принцип объединения. Любовь —это страсть единст­
ва в общем моменте; дружба—это страсть единства в
общем проекте.
5. Эротика или диалектика удовольствия

Нет такого удовольствия, которое не стремилось бы
к собственному развитию. Прерывание удовольствия,
его неудовлетворенность, провоцирует нарушение,
схожее со «стазисом», о котором говорил Райх. Репрес­
сивные механизмы власти поддерживают перманент­
ный кризис человеческого поведения. Удовольствие и
тоска, рожденная в его отсутствие, по сути, обладают
социальной функцией. Эротика—это движение стра­
стей, становящихся едиными, игра с единством и мно­
жеством, без которой нет революци­
8 Internationale Situationisонного единства («Сплин всегда te, N 3. — Примеч. авт.
контрреволюционен»8).
Вильгельм Райх приписывает большую часть откло­
нений поведения нарушениям оргазма, тому, что он
называл «оргиастической импотенцией». По его мне­
нию, тоска рождается из незавершенного оргазма, из
разгрузки, не дающей полного выхода целому компле­
ксу возбуждений, ласк, эротических игр... готовящих
сексуальный союз и делающих его возможным. Теория
Райха считает, что накапливаемая и нерастраченная
энергия становится блуждающей и превращается в то­
ску. Тоска неосуществленного удовольствия блокирует
оргиастическую разгрузку в будущем.
Но проблема напряжения и его ликвидации суще­
ствует не только на уровне ликвидации. Она характе­
ризует все человеческие отношения. Хотя Райх и
предчувствовал это, он нигде не показал, что совре­
менный социальный кризис является также кризисом
оргиастического типа. Если «источник энергии нев263

роза находится на полях, разделяющих накопление и
разгрузку сексуальной энергии», мне кажется, что ис­
точник энергии наших неврозов также находится на
полях, разделяющих накопление и разгрузку энергии
человеческих отношений. Целостное удовольствие в
моменте любви все еще возможно, но когда пытаешь­
ся продлить этот момент, дать ему социальное про­
должение, не можешь не прийти к тому, что Райх
называл «стазисом». Мир дефектов и недостатка явля­
ется миром перманентного кризиса. Чем же тогда бу­
дет общество без неврозов? Перманентной фиестой.
Нет иного проводника, кроме удовольствия.
***
«Все, что любишь, женственно,—говорил Ламетри, —империя любви не признает иных границ, кро­
ме пределов удовольствия». Но само удовольствие не
признает пределов. Удовольствие, которое не растет,
исчезает. Повторение убивает удовольствие, оно не
может приспособиться к фрагментарному. Принцип
удовольствия неотделим от целостности.
Эротика—это удовольствие, ищущее своего разви­
тия. Это движение сообщающихся, неотделимых, еди­
ных страстей. Речь идет о воссоздании в социальной
жизни условий совершенного удовольствия момента
любви. Условий, допускающих игру с единством и
множеством, то есть свободное участие и достижение
прозрачности.
Фрейд так определял цель Эроса: достижение
единства или поиск союза. Но когда он заявляет, что
страх отчуждения и изгнания из группы происходит
из страха кастрации, его утверждение следует повер­
нуть на сто восемьдесят градусов. Именно страх каст­
рации происходит из страха изгнания, а не наоборот.
Этот страх подчеркивается в той мере, в какой под­
черкивается одиночество индивидов в иллюзии общ­
ности.
Даже в поисках единства Эрос является по сути
нарциссизмом, самовлюбленностью. Он хочет вселен­
ной, которую он может любить как себя. Норман Бра­
ун указывает на это противоречие в «Эросе и Танато-

264

се»9. Как, спрашивает он, нарциссиНазвание французского
ческая ориентация может привести 9перевода
известной книги
к союзу с живыми существами в ми­ теоретика контркультуры и
ре? И отвечает: «Абстрактная анти­ сексуальной революции
номия между Я и Другим в любви мо­ Нормана О. Брауна «Жизнь
жет быть преодолена, если мы против смерти». — Примеч.
вернемся к конкретной реальности науч. ред.
удовольствия и к существенному определению сексу­
альности как деятельности, согласной с телом, если
мы будем рассматривать любовь как отношения меж­
ду Я и источниками удовольствия». Следует все же
уточнить: источник удовольствия находится не столь­
ко в теле, сколько в возможности распространения
удовольствия на весь мир. Конкретная реальность
удовольствия держится на свободе объединения со
всеми существами, позволяющими соединиться с со­
бой. Реализация удовольствия происходит через удо­
вольствие реализации, удовольствие общения —через
общение удовольствий, участие в удовольствии —че­
рез удовольствие от участия. Именно поэтому нарцис­
сизм, обращенный вовне, о котором говорил Браун,
подразумевает полный подрыв социальных структур.
Чем интенсивнее удовольствие, тем больше оно
требует целостности мира. Вот почему мне нравится
считать революционным призыв Бретона: «Любовни­
ки, помогайте друг другу наслаждаться все больше и
больше».
Западная цивилизация —это цивилизация работы.
Как говорил Диоген: «Любовь —это занятие досужих
людей». С постепенным исчезновением принудитель­
ного труда любовь стремится к реконкисте утрачен­
ных земель. И это происходит не без опасности для
всех форм власти. Поскольку эротика едина, она
представляет также свободу многообразия. Нет луч­
шей пропаганды свободы, чем безмятежная свобода
наслаждения. Вот почему наслаждение большую часть
времени загнано в подполье, любовь —в комнату,
творчество —под парадную лестницу культуры, алко­
голь и наркотики —в тень закона...
Мораль выживания вынесла приговор разнообра­
зию удовольствий так же, как она обрекла единое
265

многообразие ради повторяющихся шаблонов. Если
удовольствие-тоска удовлетворяется повторением,
то подлинное удовольствие чувствует себя хорошо
только в едином разнообразии. Самая простая мо­
дель эротики —это, несомненно, основная пара. Два
партнера живут своей жизнью с теми прозрачно­
стью и свободой, какие только возможны. Этот сия­
ющий заговор обладает очарованием кровосмеси­
тельных отношений. Многообразие общего живого
опыта образует между партнерами связь брата и се­
стры. Великая любовь всегда в чем-то кровосмеси­
тельна; отсюда, любовь между братьями и сестрами
была с самого начала привилегированной и должна
быть предпочтительной. Остается лишь шаг, кото­
рый было бы правильно сделать, чтобы раз и навсе­
гда избавиться от одного из самых древних и смехо­
творных табу. Здесь можно говорить о сестричестве,
о сорори зац ии . Жена-сестра, чьи подруги —также мои
жены и сестры.
В эротике нет иного извращения, кроме отрица­
ния удовольствия, кроме его фальсификации в удовольствии-тоске. Какое значение имеет источник, ес­
ли течет вода? Китайцы говорят: неподвижные друг в
друге, удовольствие несет нас.
Наконец, поиск удовольствия —лучшая гарантия
игрового элемента. Он охраняет подлинное участие,
защищает его от жертвенности, ограничений, лжи.
Различные степени удовольствия обозначают собой
влияние субъективности на мир. Так, каприз являет­
ся игрой нарождающегося желания; желания игры с
нарождающейся страстью. И игра страсти обретает
свою последовательность в революционной поэзии.
Значит ли это, что поиск удовольствия исключает
страдание? Речь идет скорее о новом подходе к нему.
Удовольствие-тоска не является ни удовольствием, ни
страданием, это своего рода чесотка, раздражающая
все больше и больше. Что такое подлинное неудоволь­
ствие? Поражение в игре желания или страсти; пози­
тивное страдание, тем более страстно устремляющее­
ся к построению другого удовольствия.

266

6. Проект участия
О рган изаци я вы ж иван ия не т ерпит и н ы х игр, кроме
зрелищ ных ф альсиф икаций. Н о кри зи с зрелищ а п риво­
дит к тому, что, окруж енная со всех сторон, повсюду
вновь проявляется ст расть к игре. О т ны не она п ри н и м а ­
ет вид социальны х волнений и, по ту сторону собствен­
ной негативности, заклады вает основы общества реаль­
ного участ ия. И гровая п р а к т и к а подразумевает от каз
от лидеров, от каз от жертвенности, от каз от роли, сво­
боду индивидуальной самореализации, прозрачност ь соци­
альны х отношений ( 1 ) . - Такт ика представляет собой по­
лемическую ст адию игры . И ндивидуальном у творчеству
необходима концент рирую щ ая и усиливаю щ ая его органи­
зация. Такт ика неотделима от определенного гедонисти­
ческого расчет а. Л ю бое ф рагм ент арное действие должно
ст авит ь своей целью полное уничт ож ение врага. В инду­
ст риальны х обществах долж ны развиват ься адекват ные
ф ормы герильи ( 2 ) . -П о д р ы в н а я деят ельност ь-эт о един­
ст венный способ револю ционного использования духовных
и м ат ериальны х ценностей, распрост раненны х в общест­
ве потребления; абсолютное оружие преодоления (3). 1

1

Потребности экономики плохо совмещаются с иг­
ровыми. В финансовых сделках все серьезно: с день­
гами не шалят. Какая-то часть игры, все еще содер­
жавшаяся в феодальной экономике, постепенно была
уничтожена рациональностью монетарного обмена.
Игра с обменом позволяла обмениваться продуктами,
если и не без единой меры, то, по крайней мере, без
жестких эталонов. Но ни одну фантазию не будут тер­
петь с того момента, как капитализм ввел торговые
отношения, а современная диктатура потребляемого
доказала, что намерена установить эти отношения на
всех уровнях жизни.
В позднем средневековье идиллические отноше­
ния в каком-то смысле умеряли чисто экономические
отношения феодальной организации на селе; игровой
элемент часто преобладал в тяжком труде, в судах, в
оплате счетов. Низвергая в битвы производства и по267

требления практически всю целостность повседнев­
ной жизни, капитализм отталкивает склонность к иг­
ровому элементу, в то же время пытаясь интегриро­
вать его в сферу рентабельности. Так, за несколько
десятилетий радость бегства превратилась в туризм,
приключение превратилось в научную экспедицию,
военные игры стали оперативной стратегией, вкус к
переменам удовлетворяется переменой вкуса...
В общем, современная социальная организация за­
прещает подлинную игру. Игра оставлена только де­
тям, которым, кстати, она с возрастающей настойчи­
востью предлагает технические игрушки, настоящие
сокровища пассивности. Взрослый имеет право толь­
ко на сфальсифицированные и интегрированные
формы: конкуренцию, телеигры, выборы, казино...
Само собой, бедность этих средств никогда не заме­
нит собой спонтанное богатство страсти к игре, в
первую очередь во времени, когда игровой элемент
обладает всеми шансами исторического воссоедине­
ния самых благоприятных условий для своего распро­
странения.
Святость управляет профанической и десакрализи­
рующей игрой: достаточно посмотреть на непочти­
тельные надписи и непристойные статуи в церковных
соборах. Церковь не скрывает содержащийся в ней
отрицающий смех, едкую фантазию, нигилистиче­
скую критику. Под своей мантией демоническая игра
оставалась в безопасности. Напротив, буржуазная
власть поместила игру в карантин, изолировала ее,
как будто хотела охранить от нее всю прочую челове­
ческую деятельность. Этой привилегированной и в
чем-то презираемой сферой нерентабельности стало
искусство и останется ей до тех пор, пока экономиче­
ский империализм не превратит, в свою очередь, эту
сферу в цех потребления. Тогда, окруженная со всех
сторон, повсюду возродится страсть к игре.
На стадии запретов, окружающих игровую дея­
тельность, была пробита брешь в самом тонком мес­
те, в зоне, где игра сохранялась самое долгое время, —
в художественном секторе. Этот взрыв назывался Дада. «Дадаистские представления воскресили в аудито-

268

рии первобытный, иррациональный инстинкт игры,
который был подавлен в ней», —сказал Хуго Балль10.
На фатальном склоне лжи и шутки
Хуго Балль (18 86 -192 7) —
искусство в своем падении увлекло за 10
один из первых дадаистов,
собой целое здание, построенное ду­ поэт, писатель, режиссер,
хом серьезности во славу буржуазии. основатель «Кабаре Воль­
В каком-то смысле игра сегодня отпе­ тер» (1916) и «Галереи да(1917) в Цюрихе. Автор
чаталась на лице восстания. Тоталь­ да»
книги о М. Бакунине. — Приная игра и революция повседневной меч. издателя.
жизни отныне стали одним целым.
Изгнанная из иерархической социальной органи­
зации, в разрушении последней страсть к игре зало­
жила основы общества нового типа, общества реаль­
ного участия. Не строя догадок о том, какой станет
организация открытых человеческих отношений без
резервов страсти к игре, можно ожидать, что она бу­
дет обладать следующими характеристиками:
—отрицанием любого начальства и любой иерар­
хии;
—отрицанием жертвенности;
—отрицанием роли;
—свободой полной самореализации;
—прозрачностью в социальных отношениях.
***
Игра не обходится ни без правил, ни без игры с
правилами. Посмотрите на детей. Они знают правила
игры, но они беспрестанно хитрят, изобретают но­
вые правила и нарушают их. Тем не менее, нарушение
правил обладает для них не тем же смыслом, что для
взрослых. Это часть игры, они играют в это, будучи
сообщниками даже во время спора. Так они ищут но­
вые игры. Иногда им это удается: создается и развива­
ется новая игра. Не прерывая игры, дети развивают
свое игровое сознание.
Как только власть укрепляется, становится катего­
рической, кажется облеченной в магический наряд,
игра прекращается. Однако она никогда не отходит от
организованности, подразумевающей дисциплину. Да­
же если игре с определенными правилами принятия
решений нужен лидер, его власть никогда не отделяет269

ся от автономной власти каждого: это точка концент­
рации всех индивидуальных воль. Проект участия под­
разумевает такую последовательность, что решения
каждого становятся решениями всех. Очевидно, что
численно ограниченные группы, микрообщества, луч­
ше всего гарантируют такие эксперименты. В них иг­
ра суверенно правит общими жизненными механизма­
ми, гармонизированием капризов, желаний, страстей.
Тем более, если игра соответствует повстанческой иг­
ре, в которой задействована вся группа, и вызвана во­
лей к жизни вне официальных норм.
Страсть к игре исключает самопожертвование.
Можно проиграть, заплатить, подчиниться закону, про­
вести неприятные четверть часа—такова логика игры,
но не логика Дела, не логика самопожертвования. Ког­
да возникает понятие жертвенности, игра становится
священной, а ее правила—ритуалами. В игре правила
даются для того, чтобы нарушать их и играть с ними. В
священном, напротив, с ритуалом не играют, ритуал
нужно разрушить, нарушить запрет (хотя профанация
причастия все же является данью уважения церкви).
Только десакрализирующая игра открывается беспре­
дельной свободе. Таков принцип детурнемана, свобода
изменять смысл того, что служит власти; например,
свобода превращать Шартрский собор в «Луна-парк», в
лабиринт, в тир, в онейроидную11 декорацию...
В группе, объединившейся вокруг
11 В психиатрии онейроид —
страсти
к игре, наказанием могут
подобное сну помрачение
быть
тяжкий
труд и утомительное
сознания с наплывом непро­
удовлетворение нужд —например, за
извольно возникающих фан­
тастических картин, гр ез.—
промах или поражение. Или, проще*
Примеч. науч. ред.
говоря, они заполнят мертвое время,
в котором страстный отдых, по кон­
трасту, обретет вдохновляющую ценность и сделает
остро переживаемыми моменты будущего. Ситуации в
развитии обязательно будут основаны на диалектике
отсутствия и присутствия, богатства и бедности, удо­
вольствия и страдания, интенсивности одного тона,
подчеркивающей интенсивность другого.
Вдобавок техника, используемая в атмосфере жерт­
венности и ограничения, очень теряет в эффективно-

сти. Ее инструментальная ценность фактически дубли­
руется репрессивной; угнетенное творчество уменьша­
ет производительность репрессивных машин. Только
игровая привлекательность гарантирует неотчуждающую, продуктивную работу.
Роль в игре невозможна без игры с ролью. Зрелищ­
ная роль требует верности сценарию; игровая роль,
напротив, требует дистанции, с которой можно обоз­
ревать самого себя свободного в игре —как професси­
ональные актеры перекидываются шутками между
драматическими тирадами. Зрелищная организация
не может сопротивляться этому типу поведения. Бра­
тья Маркс показали, чем становится роль, когда в ней
присутствует игровой элемент,—и это единственный
пример, тоже в определенной степени интегрирован­
ный кино. Что произойдет, если игра с ролями обре­
тет свой центр в реальной жизни?
Если кто-то станет постоянно играть серьезную
роль, то он или потеряется в ней, или испортит игру.
Это случай провокатора. Провокатор —специалист по
коллективной игре. У него есть техника игры, но нет
ее диалектики. Может быть, он смог бы перевести ча­
яния группы в наступление —провокатор всегда под­
талкивает к атаке, —если бы, к своему несчастью, он,
все время защищая свою роль, свою миссию, не был
бы неспособен представлять себе защитные интересы
группы. Этот разрыв между наступлением и защитой
рано или поздно выдает провокатора и становится
причиной его печального конца. А кто самый лучший
провокатор? Вожак в игре, ставший начальником.
Только страсть к игре по своей природе способна
основать сообщество интересов, отождествленных с
интересами индивида. В отличие от провокатора,
предатель появляется в революционной группе спон­
танно. Он появляется каждый раз, когда страсть к иг­
ре исчезает и в то же время фальсифицируется про­
ект участия. Предатель —это человек, который не
может реализовать себя в подлинной манере в соот­
ветствии с предложенным ему способом участия и ре­
шает «играть» против такого участия —не для того,
чтобы исправить, а для того, чтобы уничтожить. Пре-

датель —старческая болезнь революционных групп.
Отход от игрового элемента является предательст­
вом, авторизующим всех.
Наконец, неся в себе сознательность радикальной
субъективности, проект участия увеличивает прозрач­
ность в человеческих отношениях. Повстанческая иг­
ра неотделима от общения.
2
Т акт ика . Тактика —это полемическая стадия игры.
Тактика гарантирует необходимую преемственность
между поэзией в зарождающемся состоянии (игра) и
организацией спонтанности (поэзия). В сущности,
будучи техникой, тактика не дает спонтанности рассе­
яться, потеряться в хаосе. Известно, как легкомыс­
ленно относятся историки к спонтанным революци­
ям. Нет ни серьезных работ, ни методичного анализа,
ничего, что более или менее напоминало бы книгу
Клаузевица о войне. Революционеры настолько же иг­
норировали битвы Махно, насколько тщательно гене­
ралы изучали Наполеона.
Несколько замечаний за отсутствием более тща­
тельного анализа.
Хорошо организованная армия может удачно вес­
ти войну, но не революцию; недисциплинированная
орда не победит ни в войне, ни в революции. Суть —в
организованности без иерархии, иными словами, в
том, чтобы ведущий игрок не становился начальни­
ком. Игровое отношение является наилучшей гаран­
тией против авторитарного склероза. Ничто не мо­
жет сопротивляться вооруженной творческой
энергии. Войска Вильи и Махно одерживали победы
над самыми искушенными армиями своего времени.
Напротив, когда игра становится неподлинной, битва
проиграна. Революция терпит поражение, чтобы ее
лидер стал непогрешимым. Почему Вилья потерпел
поражение при Селайе? Потому что он не обновлял
свою стратегию и тактику. С точки зрения техники,
Вильей слишком владели воспоминания о Сьюдад-Хуаресе, где его люди прокрались вдоль стен, от дома к
дому, напали на врага с тыла и разбили его; Вилья иг-

норировал военные новшества войны 1914-1918 го­
дов —пулеметные дзоты, артиллерию, траншеи. С точ­
ки зрения политики, определенная отсталость взгля­
дов не дала ему объединиться с
промышленным пролетариатом. Ва­ 12 В феврале 1915 г. лидеры
анархо-синдикалистского
жен тот факт, что армия Обрегона, Дома Рабочих Мира, объеди­
уничтожившая «дорадос» Вильи, со­ нявшего мексиканские
стояла из рабочей милиции и немец­ профсоюзы, заключили сог­
лашение с буржуазным пра­
ких военных советников12.
вительством В. Каррансы о
Творческая энергия является си­ совместной
борьбе с кресть­
лой революционных армий. Часто янскими армиями Вильи и
повстанческие армии одерживали го­ Сапаты и сформировали
ловокружительные победы вначале, «рабочие батальоны», дема­
объявив сторон­
потому что нарушали правила игры, гогически
ников Вильи и Сапаты «ре­
соблюдаемые противником; потому акционерами» и
что изобретали новые игры; потому «дикарями — врагами циви­
что каждый боец участвовал в разра­ лизации». В апреле 1915 г.
ботке игры. Но если творческая «рабочие батальоны» под
командованием генерала
энергия не обновляется, если она А.
Обрегона разгромили под
становится повторяющейся, если ре­ Селайей Вилью, а к началу
волюционная армия приобретает 1916 г. разбили и загнали в
вид регулярной армии, мало-помалу горы Сапату. Анархо-синди­
калистские лидеры получи­
можно увидеть, как энтузиазм и исте­ ли
звания генералов, долж­
рия тщетно пытаются компенсиро­ ности губернаторов и
вать боевую слабость, а воспомина­ высших правительственных
ния о прошлых победах готовят чиновников. После этого
ужасные поражения. Магия Дела и Карранса расформировал
батальоны» и об­
руководителя заменяет собой созна­ «рабочие
рушил репрессии на проле­
тельное единство воли к жизни и во­ тариат. Ответом была всеоб­
ли к завоеваниям. Отражавшие атаки щая стачка, подавленная
князей в течение двух лет, 40 тысяч силой в августе 1916 г. —
науч. ред.
крестьян, чей религиозный фана­ Примеч.
1315 мая 1525 г. крестьян­
тизм занял место тактики, были раз­ ская армия Томаса Мюнцера
биты наголову под Франкенхаузеном была разгромлена под Фран­
в 1525-м13, феодальная армия потеря­ кенхаузеном силами феода­
ла при этом лишь троих. В 1964-м, лов. — Примеч. науч. ред.
Ныне Кисангани, крупный
сотни мулелистов в Стенливиле14, 14
город на северо-востоке
убежденные в своей непобедимости, Конго. — Примеч. науч. ред.
дали уничтожить себя, бросившись
на мост, охраняемый двумя пулеметами. Это были те
же люди, что ранее захватывали полные оружия гру-

зовики правительственной армии, расставляя ловуш­
ки на слонов на дорогах.
Иерархическая организация и ее противополож­
ность —недисциплинированность и непоследователь­
ность —одинаково неэффективны. В классической
войне неэффективность одного лагеря одерживает
верх над неэффективностью другого благодаря техни­
ческой инфляции последнего; в революционной вой­
не поэзия повстанцев отнимает у врага оружие и вре­
мя для его использования, лишая его возможных
преимуществ. Если действия герильерос становятся
повторяющимися, враг учится играть по правилам ре­
волюционной борьбы; и тогда можно ожидать того,
что контргерилья если не уничтожит, то, по крайней
мере, нанесет серьезный урон уже замедлившемуся
народному творчеству.
***
Как поддерживать необходимую боевую дисципли­
ну в войсках, отказывающихся подчиниться руководи­
телю? Как избежать разболтанности? Большую часть
времени революционные армии уходят от Харибды
подчинения Делу и попадают к Сцилле несвоевремен­
ного поиска удовольствий.
Призыв к отречению и самопожертвованию во
имя свободы закладывает основы грядущего рабства.
Напротив, за преждевременными празднествами и
поиском фрагментарных удовольствий всегда следуют
репрессии и кровавые недели правопорядка. Прин­
цип удовольствия должен придавать игре сплочен­
ность и дисциплинированность. Поиск самого боль­
шого удовольствия включает в себя риск страдания: в
этом его тайна сила. Откуда получали силу служители
Старого Режима, осаждавшие город, десятки раз от­
битые и десятки раз возобновлявшие атаки? Из стра­
стного ожидания праздника, в данном случае маро­
дерства и изнасилований, удовольствий —тем более
сильных, чем дольше их дожидались. Лучшая тактика
умеет делать гедонистические расчеты. Воля к жизни,
брутальная, разнузданная —разящее тайное оружие
бойца. Такое оружие обращается против тех, кто ста-

вит его в опасность: чтобы защитить свою шкуру, у
солдата есть все причины стрелять своим офицерам в
спину; по тем же причинам революционные армии
много выиграют, если каждый человек в них станет
умелым тактиком и хозяином самому себе; человеком,
последовательно выстраивающим свое удовольствие.
В будущих битвах воля к жизни заменит собой ста­
рую мотивацию —грабеж. Тактика смешивается с нау­
кой удовольствия, поскольку поиск удовольствия —
уже удовольствие само по себе. Эту тактику изучают
каждый день. Игра с оружием по сути не отличается
от свободы игры, той, которую люди более или менее
сознательно ведут в каждое мгновение своей повсе­
дневной жизни. Если кто-то способен изучать в своей
обыденной повседневности то, что убивает его, и что
усиливает его, как свободного индивида, он постепен­
но заработает себе нашивки тактика.
Тем не менее, изолированных тактиков не сущест­
вует. Воля к уничтожению старого общества подразу­
мевает союз тактиков повседневной жизни. Ситуационистский Интернационал в любое время готов
технически обеспечить именно союз такого типа.
Стратегия коллективно выстраивает неуклонный
план революции —тактику индивидуальной повсе­
дневной жизни.
***
Двусмысленное понятие гуманизма иногда прово­
цирует колебания в спонтанных революциях. Жела­
ние поставить человека в центр требований слишком
часто перерастает в парализующий гуманизм. Сколь­
ко раз революционная сторона щадила собственных
палачей, сколько раз она шла на перемирие со сторо­
ной правопорядка, позволяя противнику собраться с
силами? Идеология человечности —
24 ноября 1964 г. бель­
это оружие реакции, служащим оп­ 15
гийские парашютисты про­
равданию всякой бесчеловечности вели операцию «Красный
(бельгийские парашютисты в Стен- дракон» по захвату Стенливиля, при этом в городе бы­
ливиле15).
устроена резня. — ПриНе может быть компромиссов с ла
меч. науч. ред.
врагами свободы, как невозможен гу-

манизм с угнетателями человека. Искоренение контр­
революционеров является единственным гуманитар­
ным актом, не позволяющим гуманизму бюрократизи­
роваться.
Наконец, одну из проблем спонтанного восстания
представляет собой такой парадокс: власть должна
быть полност ью уничтожена путем ф рагм ен т арн ы х дей­
ствий. Борьба за исключительно экономическое осво­
бождение сделала возможным выживание всех, навя­
зав выживание всему. Ясно, что массы боролись за
большую цель, за глобальное изменение условий жиз­
ни. К тому же воля к изменению всего мира одним
ударом является верой в чудеса. Вот почему она так
легко превращается в грубый реформизм. Апокалип­
тическая тактика и тактика постепенных требований
сочетаются браком примиренных антагонизмов. Раз­
ве псевдореволюционные партии не заканчивают
тем, что отождествляют тактику с компромиссом?
План перманентной революции избегает как час­
тичных завоеваний, так и фронтальных атак. Герилья —
это тотальная война. Именно по этому пути следует Ситуационистский Интернационал в рассчитанных ата­
ках по всем фронтам —в культуре, политике, экономи­
ке, обществе. Поле повседневной жизни гарантирует
единый бой.
3

В широком смысле «детурнеман» обо­
значает глобальное вступление в игру. Это действие,
которым игровое единство вбирает в себя игроков и
вещи, замороженные в виде иерархизированных
фрагментов.
Как-то раз, в сгущавшихся сумерках, нам с друзья­
ми пришло в голову проникнуть во Дворец Правосу­
дия в Брюсселе. Все знают этого мастодонта, подавля­
ющего бедные кварталы своей громадностью,
который охраняет богатую авеню Луизы, где мы ко­
гда-нибудь создадим опустошенную страстью землю.
После долгого дрейфа по лабиринту кулуаров, лест­
ниц, анфилады комнат, мы рассчитали возможное обживание этого места, на время вернули себе захваченД ет урнем ан.

276

ную врагом территорию, в воображении преобразова­
ли это вшивое место в поле фантастической ярмарки,
во дворец удовольствий, в котором самые смелые удо­
вольствия согласились бы на привилегию быть реаль­
но прожитыми. Субъективная мечта подрывает мир.
Люди занимаются подрывной деятельностью, как это
сделали мсье Журден и Джеймс Джойс, один —с про­
зой, другой —с «Улиссом», то есть спонтанно и после
долгих размышлений.
В 1955-м Дебор, пораженный систематическим
использованием детурнемана у Лотреамона, обра­
тил внимание на богатство этой техники, о которой
Й орн16 в 1960-м написал: «Детурнеман —это игра, обязанная своим 16 Асгер Йорн (Асгер Олаф
происхождением процессу обесце­ Юргенсон, 1 9 14 -197 3) —
датский художник-постэкс­
нивания. Все элементы культуры прессионист, один из лиде­
прошлого должны вновь обрести ров группы КОБРА, а затем
ценность или исчезнуть». Наконец, один из основателей Ситуав 3-м номере «Internationale Situa­ ционистского Интернацио­
tionniste» Дебор уточнил этот воп­ нала. — Примеч. науч. ред.
рос: «Два фундаментальных закона детурнемана —
это утрата значимости вплоть до исчезновения изна­
чального смысла, у каждого автономно подрываемо­
го элемента и, в то же время, организация нового
комплекса значений, придающего новый смысл каж­
дому элементу». Нынешние исторические условия
подтверждают процитированные выше наблюдения.
Отныне уже ясно, что:
—по мере распространения болота разложения по­
всюду спонтанно процветают детурнеманы. Эра по­
требительских ценностей раздельно усиливает воз­
можность организации новых комплексов значений;
—культурный сектор уже не является привилегиро­
ванным. Искусство подрывной деятельности прости­
рается на все акты отрицания, наблюдаемые в повсе­
дневной жизни;
—из-за диктатуры фрагментарности детурнеман
стал единственной техникой на службе у целостности.
Детурнеман —самое последовательное, самое попу­
лярное и лучше всего приспособленное к повстанче­
ской практике революционное действие. Естествен­

ным путем —страстью к игре —оно ведет нас к экстре­
мальной радикализации.
***
В разложении, охватившем собой весь комплекс
духовного и материального общения —разложении,
связанном с требованиями общества потребления,—
фаза обесценивания детурнемана в определенном
смысле была начата и обусловлена историей. Нега­
тивность, встроенная в фактическую реальность, так­
же ассимилирует детурнеман в тактику преодоления,
в позитивный по сути акт.
Если изобилие потребительских товаров повсюду
приветствуется как счастливая эволюция, то социаль­
ное использование этих товаров, как известно, унич­
тожает их пользу. Потому что ком ф орт —это в первую
очередь предлог для прибыли при капитализме, и
при капиталистических режимах он не может быть
использован иначе. Идеология потребления действу­
ет как дефект его производства, она саботирует завер­
нутый в нее товар, она вводит новое рабство в мате­
риальное благополучие. В этом контексте детурнеман
вульгаризирует другой способ использования, он изо­
бретает высш ую пользу, в которой субъективность в
своих интересах манипулирует тем, что продается ей
для того, чтобы манипулировать ей. Кризис зрелища
обрушивает силы лжи на поле живой истины. Искус­
ство обращать против врага оружие, которое тот сам
обязан распространять по коммерческой необходимо­
сти,—вот основной вопрос стратегии и тактики. Ме­
тоды детурнемана надо распространять как азбуку по­
требителя, который желает перестать быть таковым.
Детурнеман, который сотворил свое первое ору­
жие в искусстве, стал теперь искусством использова­
ния всех видов оружия. Впервые появившись в движе­
ниях культурного кризиса в 1910-1925 годов, он
постепенно распространился на совокупность всех се­
кторов, затронутых разложением. Завтра искусство
предложит новым техникам подрывной деятельности
поле ценных экспериментов —из прошлого надо из­
влекать уроки. Так, операция преждевременного ин-

вестирования, к которой пришли сюрреалисты, при­
давая совершенно ценностный контекст дадаистским
антиценностям, несовершенно сведенным к нулю, хо­
рошо показывает, что попытка строить, отталкиваясь
от плохо обесцененных элементов, всегда приводит к
интеграции доминирующими механизмами социаль­
ной организации. «Комбинаторное» отношение сов­
ременных кибернетиков к искусству доходит до гор­
дого накопления незначительных разрозненных
элементов, которые не были обесценены вовсе. Поп-арт
и Жан-Люк Годар —это апология свалки.
Художественное выражение позволяет в равной
степени искать —на ощупь и благоразумно —новые
формы агитации и пропаганды. В этом смысле рабо­
ты а-ля Мишель Бернштейн в 1963-м (штукатурка с ин­
крустированными миниатюрами свинцовых солдати­
ков, машин, танков...) под такими названиями, как
«Победа банды Бонно», «Победа Парижской Комму­
ны», «Победа рабочих советов Будапешта», призыва­
ли исправить некоторые события, искусственно замо­
роженные в прошлом; переписать историю рабочего
движения и вместе с тем реализовать искусство. По­
добная агитация —какой бы ограниченной она ни бы­
ла, какой бы спекулятивной она ни оставалась —от­
крывает дорогу творческой спонтанности всех, пусть
методом проб и ошибок, в особенно сфальсифициро­
ванном секторе, потому что детурнеман —единствен­
ный язык, единственное действие, несущее в себе
свою самокритику.
Нет пределов творчеству, нет конца детурнеманам.

ГЛАВА 24. МЕЖДУМИРИЕ И НОВАЯ НЕВИННОСТЬ
М еж дум ирие - эт о неопределенная т еррит ория субъек­
т ивност и, место, где ост ат ки власт и и ее коррозии смеши­
ваю т ся с волей к ж изни (1). - Н о в а я невинност ь высвобож ­
дает чудовищ внут реннего м и ра, она провоцирует насилие
м еж дум ирия прот и в ст арого м и р а вещей (2).

1
Существует грань потревоженной субъективности,
которую мучает болезнь власти. Здесь кипят необори­
мая ненависть, месть, зависть, озлобленность отчаяв­
шейся воли. Это маргинальная испорченность, угро­
жающая со всех сторон; междумирие.
Междумирие —это неопределенная территория
субъективности. Оно содержит в себе жестокость, со­
ставляющую сущность мента и повстанца, угнетение и
поэзию бунта. На полпути между зрелищной интегра­
цией и повстанческим использованием чудовищно
развивается суперхронотоп мечтателя —в соответст­
вии с индивидуальными нормами и перспективой вла­
сти. Нарастающая нищета повседневной жизни пре­
вратилась в общественное пространство, открытое
для всех расследований, место открытой борьбы меж­
ду творческой спонтанностью и ее коррумпировани­
ем. Добросовестный исследователь интеллекта Арто
отлично подводит итог этой сомнительной борьбе:
«Бессознательное не принадлежит мне, кроме как во
сне, и кроме того, является ли все, что я вижу в нем,
формой, обреченной на рождение, или уродством, ко­
торое я отвергаю? Подсознательное пропитывает со­
бой пространство моей внутренней воли, но я плохо
знаю, кто там правит, и я верю, что это не я, а целый
водопад противоречивых желаний, которые непонят­
но почему мыслят во мне и не имеют иных забот в
этом мире и иных притязаний, кроме как занять мое
место, меня, в моем теле и в моем я. Но в предсознании, где их соблазны так усердно обрабатывают меня,
я исследую все эти дурные желания, на этот раз воо­
руженный всей моей сознательностью, и в то время
как они оборачиваются против меня, для меня теперь
280

важно, что я чувствую себя там... Значит, я почувст­
вую, что необходимо плыть вверх по течению и буду
пребывать в предсознании до тех пор, пока я не нач­
ну эволюционировать и желать». Далее Арто пишет:
«Пейотль вел меня».
Приключения отшельника из Роде звучат как пре­
дупреждение. Важен отказ от сюрреализма. Арто упре­
кает группу за интеграцию в большевизм; за то, что
она поставила себя на службу революции —которая, за­
метим кстати, волокла за собой трупы расстрелянных
кронштадцев —вместо того, чтобы поставить револю­
цию на службу себе. Арто был тысячу раз прав, когда
гневно обличал неспособность движения основывать
свою революционную последовательность на том,
благодаря чему она становится наиболее обогащен­
ной по содержанию,—на примате субъективности.
Но как только он порвал с сюрреализмом, он погру­
зился в безумный солипсизм и магическое мышление.
Он больше не задавался вопросами о реализации
субъективной воли в преобразовании мира. Вместо
того чтобы вынести наружу факты внутреннего мира,
он, напротив, освятил их, обнаружил в замороженном
мире аналогий перманентность фундаментального ми­
фа, к которому ведут лишь пути бездействия. Те, кто
не хотят тушить пожирающее их пла­
мя, предпочитают сгореть в соответ­ 1 Согласно древнегреческо­
ствии с законами потребления, в му мифу, кентавр Несс был
Гераклом стрелой, смо­
Нессовой тунике1 идеологий —будь убит
ченной ядовитой желчью
это идеология наркотиков, искусства, Лернейской гидры. Жена Ге­
психоанализа, теософии или револю­ ракла Деянира из ревности
ции. Эта идеология никогда не изме­ намочила кровью Несса,
превратившейся в яд, тунику
нит историю.
Геракла. Окровавленная ту­
ника приросла к телу Герак­

***
ла и причиняла ему непере­
Воображаемое —это точная наука носимые муки, из-за чего тот
возможных решений. Не параллель­ вынужден был покончить с
ный мир, оставленный интеллекту собой. — Примеч. науч. ред.
для компенсации за его поражения во внешней реаль­
ности, но сила, предназначенная заполнять ров меж­
ду внутренним и внешним миром. П р а к т и к а , обречен­
ная на бездействие.

Междумирие со своими призраками, навязчивыми
идеями, вспышками ненависти, садизмом, кажется
охотой на обезумевших оленей. Любой волен спус­
титься в него за грезами, наркотиками, алкоголем,
ощущением бреда. В нем есть насилие, рвущееся на
волю, климат, в который хорошо окунаться только ра­
ди того, чтобы достичь танцующего и убийственного
сознания, которое Норман Браун называл дионисий­
ским.

2
Алая заря бунтов не рассеивает чудовищные созда­
ния ночи. Она одевает их в свет и огонь, раскидыва­
ет по городам и весям. Новая невинность —это убий­
ственная
мечта,
становящаяся
реальностью.
Субъективность не создается без полного уничтоже­
ния препятствий себе; она добывает необходимое для
этого насилие из междумирия. Новая невинность —
это строгое здание абсолютного уничтожения.
Самые мирные люди покрыты кровью своих жес­
токих мечтаний. Как же трудно заботиться о тех, с
кем нельзя расправиться сразу, разоружать мягкостью
тех, кого нельзя разоружить силой! Я должен отпла­
тить большой ненавистью тем, кому не удалось пове­
левать мной. Как ликвидировать ненависть, не ликви­
дируя причины? Варварство бунтов, поджоги,
дикость толпы, излишества, повергающие в ужас бур­
жуазных историков —вот лучшая вакцина против хо­
лодной жестокости сил правопорядка и иерархизированного угнетения.
В новой невинности внезапно прорывающееся на
поверхность междумирие затопляет структуры угнете­
ния. Игра чистого насилия становится частью чисто­
го насилия революционной игры.
Шок свободы творит чудеса. Ничто не может со­
противляться ему: ни психические заболевания, ни
сожаления, ни комплекс вины, ни чувство бессилия,
ни озверение, создаваемое атмосферой власти. Когда
в лаборатории Павлова прорвало канализацию, ни од­
на из выживших подопытных собак не сохранила ни
одного условного рефлекса. Разве может цунами соци-

альных потрясений оказать на людей меньший эф­
фект, чем прорванная труба —на собак? Райх рекомен­
дует содействовать вспышкам гнева при аффективно
блокированных и мускульно-гипертонических невро­
зах. Этот тип невроза, по-моему, в наши дни наиболее
широко распространен: это болезнь выживания. И у
самой последовательной вспышки гнева существует
много шансов спровоцировать всеобщее восстание.
Три тысячи лет царства тени не выдержат и деся­
ти дней революционного насилия. Социальная рекон­
струкция в то же время станет реконструкцией инди­
видуального бессознательного всех.
***
Революция повседневной жизни ликвидирует по­
нятия справедливости, наказания, пыток, понятия,
подчиненные обмену и фрагментарности. Мы хотим
быть не судьями, а хозяевами без рабов, вновь обнару­
живающими в уничтожении рабства новую невин­
ность, красоту жизни. Речь идет об уничтожении вра­
га, а не о суде над ним. В деревнях, освобожденных
его колонной, Дуррути собирал крестьян, просил их
указать фашистов и расстреливал тех на месте. Буду­
щая революция пойдет тем же путем. Совершенно
спокойно. Мы знаем, что нас будет некому судить, что
судей уже не будет, потому что мы сожрем их.
Новая субъективность подразумевает уничтожение
порядка вещей, который с незапамятных времен
только и делал, что стремился блокировать искусство
жить, а сегодня угрожает всему, что осталось от под­
линной жизни. Мне больше не нужны причины, что­
бы защищать свою свободу. В каждый момент моего
существования власть вынуждает меня защищаться. В
следующем коротком диалоге между анархистом Дю­
валем и жандармом, которому поручено арестовать
его, новая невинность узнает свою спонтанную юрис­
пруденцию:
—Дюваль, именем Закона вы арестованы.
—А я убираю тебя именем Свободы.
Предметы не кровоточат. Те, кто взвешивает мерт­
вый груз предметов, умрут как предметы. Как фар-

фор, разбитый революционерами во время грабежа
Разумовского: когда их за это упрекнули, то, по Викто­
ру Сержу, они ответили так: «Мы разобьем весь фар­
фор в мире, чтобы изменить нашу жизнь. Вы слиш­
ком сильно любите вещи и недостаточно —людей...
Вы слишком сильно любите людей как вещи, но недо­
статочно любите человека». То, что нам не обязатель­
но уничтожать, стоит сохранить: такова самая крат­
кая форма нашего будущего трибунала.

ГЛАВА 25. ПРОДОЛЖЕНИЕ. «ИМЕЛИ ЛИ ВЫ Н А С ?ВЫ НЕ БУДЕТЕ ИМЕТЬ НАС ДОЛГО!» (Обращение Санкюлотов
с улицы Муффтар к Конвенту от 9 декабря 1792 года)

В Лос-Анджелесе, Праге, Стокгольме, Стенливиле,
Турине, Мьере, Санто-Доминго, Амстердаме —везде,
где действие и сознание отрицания вызывают пас­
сионарный разрыв с цехами коллективных иллю­
зий, происходит революция повседневной жизни.
Борьба усиливается в той мере, в какой нищета ста­
новится универсальной. То, что долгое время было
фрагментарными конфронтациями, борьбой с голо­
дом, ограничениями, сплином, болезнями, тоской,
одиночеством, ложью, сегодня демонстрирует свою
фундаментальную рациональность, свою пустую,
всеобъемлющую форму, свою ужасную, репрессив­
ную абстрактность. Именно в мире иерархизированной власти, государства, жертвенности, обмена, ко­
личественного измерения —товара как мира и
представления этого мира —пробуждаются актив­
ные силы абсолютно нового общества, которое еще
только предстоит изобрести и которое все же суще­
ствует среди нас. Не осталось ни одного региона в
мире, в котором революционная п р а к т и к а не дейст­
вовала бы отныне как откровение, преобразовывая
негативное в позитивное, освещая огнем восстаний
скрытое лицо земли, рисуя карту своих завоеваний.
Только реальная революционная п р а к т и к а прида­
ет инструкциям по захвату оружия точность, без кото­

рой лучшие предложения остаются условными и час­
тичными. Но та же самая п р а к т и к а показывает, что
она неминуемо подвержена коррупции, как только
она порывает со своей рациональностью —рациональ­
ностью уже не абстрактной, но конкретной, преодо­
лением пустой и универсальной формы товара, кото­
рая одна и может обеспечить неотчуждающую
объективацию: реализацию искусства и философии в
реальной индивидуальной жизни. Линия силы и экс­
пансии такой рациональности рождается из этой не­
случайной встречи двух полюсов напряжения. Это
искра, вспыхивающая между субъективностью, обре­
тающей волю быть всем в тоталитаризме репрессив­
ных условий, и историческим преодолением всеобъе­
млющей системы товара.
Экзистенциальные конфликты качественно отлича­
ются от конфликтов, присущих человечеству. Вот по­
чему люди не могут надеяться на контроль над зако­
ном, правящим их общей историей, если они в то же
время не контролируют свою индивидуальную исто­
рию. Все то, что приближает людей к революции, от­
даляя от самих себя—как это происходит с активиста­
ми—обращает их назад вопреки их воле. Против
волюнтаризма и против мистики исторически фаталь­
ной революции надо распространять идею плана на­
ступления, созидания, одновременно рационального и
пассионарного, в котором диалектически объединяют­
ся непосредственные субъективные потребности и со­
временные объективные условия. Н еуклонны й п лан рево­
л ю ц и и — это проект созидания в диалектике частичного
и целостного, повседневной жизни в борьбе против то­
вара, так, что каждая отдельная стадия революции
представляет собой свой финальный итог. Не програм­
ма-максимум, не программа-минимум и не переходная,
но стратегия комплексная, основанная на самых суще­
ственных характеристиках системы, которую предсто­
ит уничтожить и которой мы наносим первые удары.
В момент восстания, а значит сейчас, революцион­
ные группы должны будут столкнуться с глобальными
проблемами, возникшими из-за разнообразия обстоя­
тельств, а пролетариат должен будет решить их на гло-

бальном уровне в процессе самоуничтожения. Проци­
тируем других: как конкретно преодолеть работу, раз­
деление труда, разрыв между трудом и досугом (проб­
лема преобразования человеческих отношений путем
пассионарной и сознательной п р а к т и к и , затрагиваю­
щей все аспекты социальной жизни и т.д.)? Как кон­
кретно преодолеть обмен (проблема обесценения
денег, включая диверсии фальшивомонетчиков, разру­
шительные для старой экономики отношения, ликви­
дация паразитических секторов и т.д.)? Как конкретно
преодолеть государство и все формы отчуждающего
общества (проблема построения ситуаций, советов са­
моуправления, позитивного права, гарантирующего
все свободы и позволяющего подавлять реакционные
секторы, и т.д.)? Как организовать распространение
движения вне ключевых зон для того, чтобы револю­
ционизировать совокупность новых условий (самоза­
щита, отношения с неосвобожденными регионами,
популяризация использования и изготовления оружия
И т.д.)?
Между дезорганизующимся старым обществом и ор­
ганизующимся новым обществом Ситуационистский
Интернационал служит примером группы, ищущей ре­
волюционную последовательность. Его значимость,
как и у всех групп, несущих в себе поэзию, состоит в
том, что он служит моделью для новой социальной ор­
ганизации. А значит, надо помешать воспроизведению
внешних форм угнетения (иерархия, бюрократиза­
ция...) внутри движения. Каким образом? Гарантируя
реальное равенство его членами —не в качестве мета­
физического права, а как норму, к которой следует
стремиться. Именно для того, чтобы избежать автори­
таризма и пассивности (начальства и активистов),
группа должна безотлагательно пресекать любое пони­
жение теоретического уровня, отсутствие практики,
любые компромиссы. Ничто не дает нам права терпеть
людей, которых может терпеть доминирующий ре­
жим. Исключения и разрывы являются единственны­
ми средствами для защиты последовательности.
Точно так же проект централизации рассеянной
поэзии включает в себя способность узнавать автоном-

286

ные революционные группы или способствовать их
возникновению, радикализировать их, федерировать
их, не устанавливая над ними лидерства. Ситуационистский Интернационал повсюду выступает в качестве
оси, приводящейся в движение народными волнения­
ми и, в свою очередь, пропагандирует и распространя­
ет полученный импульс. Ситуационисты признают
своих по революционной последовательности.
Долгая революция ведет нас через построение
параллельного общества, противостоящего господ­
ствующему обществу и сменяющего его, или, еще
лучше —к установлению коалиции микрообществ,
настоящих очагов герильи, в борьбе за всеобщее сам о­
уп р а вл ен и е. Эффективная радикальность дозволяет
все варианты, гарантирует все свободы. Ситуацио­
нисты не противопоставляют миру новое общество:
вот вам идеальная организация, на колени! Они
лишь демонстрируют собственной борьбой, самой
высокой степенью сознательности этой борьбы, за
что люди борются на самом деле и зачем они долж­
ны осознавать свою борьбу.
1 9 6 3 -1 9 6 5

РАУЛЬ ВАНЕЙГЕМ

РЕВОЛЮЦИЯ ПОВСЕДНЕВНОЙ Ж ИЗНИ
Трактат об умении жить
для молодых поколений

Научный редактор
A . Н. Тарасов
Редактор и корректор
B. В. Ахметъева
Серийный дизайн
C. А. Стулов
Верстка
А .З. Бернштейн

Со в р е м е н н а я м и р о в а я
АНТИБУРЖУАЗНАЯ МЫСЛЬ

Спрашивайте книги ЧАС Ч
в магазинах ГИЛЕЯ (095-3324728)
и Ф аланстер (095-5044795)
Оптовая продажа:
ООО Берроунз (095-1046836)
Отпечатано в ОАО «Типография “Новости”»
105005, Москва, ул. Фр.Энгельса, 46.
Формат 84x108/32. Гарнитура NewBaskerville.
Заказ 1165. Тираж 2000 экз.