И)~ръ /мед.

«Ж

ШШТОЛОГІЯ
и

ЛИТЕРАТУРА.
Психопатологический метода въ-русской литературной
критика.
Психопатологическія черты героевъ ЛІ.
Психопатологическая

Леонида

Типографія

сторона

въ

сТорькаго

произведеніях ъ

Лндреева.

Ц.

С,- 1}ЕТЕРБУРГЪ.
К Р А Й З Ъ , Театральная пл., №
1910.

4.

г
M

с

поевящштея
памяти

угиталаи науки, литературы и
жизни
Ж
сейма,

и G

G

Л . Ж амае-

GGopcaÂaéa.

ПРЕДИСЛОВІЕ.
Отношеніе психопатологіи и литературы различно. Оь одной стороны мы знаемъ, что общепризнанные вѳликіѳ и большіѳ писатели изображаюсь въ своихъ произведѳніяхъ явно душевнобольныхъ или близкихъ къ таковымъ людей, еъ другой стороны все направлѳніѳ извѣстнон
полосы литературы иногда принимаешь характеръ, какъ выражаются,
патологическаго творчества. Другими словами, въ извѣстное время и
часто время общественно-политической реакціи литературный рынокъ
наводняется произвѳденіями незаурядныхъ писателей, изображающими преимущественно болѣзненныя положенія, переживанія, чрезмѣрныя душѳвныя страданія, порочныя и болѣзнеяно-порочныя
влечѳнія и т. п. Если бы изображеніе душевиыхъ уклонѳній было бы
только реалиетнческимъ отражѳніеыъ дѣйетвитольной жизни, въ которой роль патологіи не безразлична, то это одно обстоятельство
должно было бы привлечь вниманіѳ и литературнаго критика и психіатра, видящаго далѣе своей больницы и суда. Но извѣстно, что некоторые писатели (Достоѳвскій, Лѳонидъ Андреѳвъ) отмѣчаютъ тѣ или
другія ненормальныя положения длярѣшеніянравственно-философскихъ
-задачъ. Тутъ уже литературно-научный критикъ не можѳтъ обойтись
безъ помощи литературно-психіатрической экспертизы, подчеркну—
литѳратурно-психіатричесжоЗ, а не просто пеихіатричѳекой.
Первая же не ограничивается только указаннымъ предметомъ
своего изслѣдованія, но токжѳ нѳпремѣнно ииѣетъ мѣето, когда болѣе
или менѣе еовершонныя произвѳденія даютъ намъ несомнѣнно больные
люди.

Вшсненію данныхъ положены преимущественно съ методологической точки зрѣнія посвящена работа подъ названіемъ « Психопатологи чес кій методъ въ русской литературной критякѣ», напечатанная
въ «Вопросахъ философіи и психологіи» въ 1 9 0 4 году. Въ ней, какъ
увндитъ читатель, методологическая сторона вопроса выводится изъ
разсмотрѣнія всего напиеаннаго въ этомъ направленіи русскими авторами. Такъ какъ со времени появленія ѳя въ печати прошло пять
лѣтъ, то я считаю необходимымъ сдѣлать нѣкоторыя дополненія.
Прежде всего перечень иностранной литературы вопроса необходимо
пополнить слѣдующимн вышедшими въ послѣднеѳ время работами:
Antheaume et Dromand. P o é s i é e t f o l i e , E s s a i d e p s y c h o l o g i e e t d e c r i t i q u e . P a r i s . 1 9 0 8 . Reibmayer,
A.
Die Entwickelungsgeschichte des Talents und Genies,
2 B d . M ü n c h e n . , Lagriffe. G u y d e M a u p a s s a n t . A n n a l e s m é d i c o - p s i c h o l o g i e q u s 1 9 0 8 — 1 9 0 9 a n . Изъ русскшхъ
не могу не упомянуть о прекрасной работѣ прив.-доц. Рыбакова о современной нашей такъ называемой дѳкадентско-модерниетской литературѣ, работѣ, вполнѣ удовлетворяющей всѣмъ тонкимъ требованіямъ
литературно-псмхіатрическон критики.
Двѣ другія части этой книги: «Психопатологическія черты гѳроевъ Максима Горькаго» и «Психопатологическая сторона въ произведеніяхъ Леонида Андреева»' представляютъ собою какъ бы образѳцъ^
частичнаго примѣненія психопатологическаго метода, т. е. останавливаются на психопатологнческихъ элементахъ въ еодержаніи этихъ
произведены въ пхъ отношеніи къ тѣмъ цѣлямъ, который преслѣдовалъ авторъ. Я остановился на этихъ двухъ писатедяхъ ввиду ихъ
несомнѣнной величины, жизненной правдоподобности изображаемая и
особенной близости ихъ къ недавно пережитыми и переживаемыми
нами временамъ.
М. Шайкевичъ.

Псишотологическій методъ въ Русской литературной критикѣ ).
О «Ерасномъ Цвѣткѣ» Гаршина Н. К . Михайловекій пишѳтъ
между прочимъ слѣдующее: «Съ этімъ удивительными разсказомъ
вышло не совсѣмъ обыкновенное въ нашей литературѣ происшествіе:
на него обратили вниманіѳ епещалисты ,науки. В ъ «Вѣетникѣ клинической и судебной пснхіатріи» профессора Мержеѳвскаго г-нъ Сикорекій напечатали замѣтку, въ которой призналъ «Красный Цвѣтокъ»
образцовыми произвѳденіемъ въ смыслѣ необыкновенной точности и
и вѣрностн изображѳнія развитая душевной болѣзни. Мы, читатели,
-были, конечно, обрадованы и даже, какъ будто польщены такимъ от( зывомъ споціалиета объ одномъ изъ нашихъ дюбимцевъ, тѣмъ болѣѳ,
. что и до него, то-есть до отзыва г-на Сижорскаго, чувствовали глубокую правдивость разсказа. Но мы не спеціалисты, для насъ «Красный
Цвѣтокъ» не только психіатрическШ этюдъ, a вмѣстѣ еъ тѣмъ все-таки
беллетристика и именно сказка, то-ееть нѣчто такое, въ чѳмъ надо
искать аллегоріж, подкладки чего-то большаго, общежитейскаго, не
вмѣщающагоея въ рамки той или другой спеціальной науки. Ну, и каковъ же житейскій субстратъ «Краснаго Цвѣтка?». Здѣсь опять
г-нъ Гаршивъ покусился на «великое». Правда, они вставили его въ
рамку безумной мечты, но на это была его добрая воля и т. д.» 2 ) .
Читано въ засѣданіи Моеков. ІІснхологичвскаго Общества 31-го
января 1904 года.
2) н. К. М и х а й л о в с к і й . Сочин. изд. 1897 г., т. VI,стр.322—323-

\

Эти интересны» слова знаменитаго критика включаютъ въ себѣ
очень многое существенное по вопросу о психопатологичеекомъ мѳтодѣ
вообще и въ русской литературной критикѣ въ частности. Оь тѣхъ поръ,
какъ они появились въ печати ( 1 8 8 5 г.), прошло 2 5 лѣтъ. Многое,
конечно, измѣнилоеь, но главное осталось. Прежде всего Н. К . Мнхайловскій отвѣчаетъ, какъ «проиешѳетвіѳ не совсѣмъ обыкновенное
... въ нашей дитературѣ», что на литературное произведете обратили
•вшшаніе спѳціалисты-психіатры. Дѣйствительно, в ъ то время кромѣ
^ замѣтки проф. Сикорскаго о «Красноиъ Цвѣткѣ» 1 ) и появившейся въ
1 8 8 5 же году работы 2 ) проф. Чижа о Достоѳвскомъ въ русской литературѣ не было ни одного труда въ этомъ направленіи. Теперь, какъ
будетъ видно ниже, психіатричеекія экскурсіи въ литературно-критическую область стали чаще н многочисленнее.
Въ словахъ извѣстнаго и столь компетентнаго критика, если исключить нѣкоторый ироническійтонъ («обрадованы», «польщены») въ
общѳмъ можно усмотрѣть одобреніѳ для такихъ работъ, въ нѣкоторомъ
родѣ признаніѳ ихъ уыѣстности, законности, но тута же слѣдуетъ важное
указаиіе на прѳдѣлы ихъ компетенции. Вѣдь разбираемый произвѳдѳнія
не пеихіатрическій этюдъ, а беллетристика, въ которой важна прежде
всего «подкладка чего-то большого, общежитейскаго, не вмѣщающагося
въ рамки той или другой спеціальной науки». И въ настоящее время,
несмотря на то, что количество работъ какъ у насъ, гакъ и за-граннцей 3 ) въ этомъ направлоніи все увеличивается, тѣмъ не мѳнѣе всякій
') П р о ф . С и к о р с к і й . „Красный Двѣтокъ". Разсказъ В. Гаршяна.
Сборникъ „Паагяти В. М. Гаршина'- 1889 г.
2) П р о ф . Чиж ъ. Достоевокій—какъ психопатолога. Москва, 1885 г.
:s) Для праиѣра приведу: L a e l i г. Die Darstellung krankhafter Geisteszustände in Schakespeares, Dramen, 1898 г. у котораго приводится 33 работы, начиная
съ 1843 г., извѣетное сочиненіе Л а м б р о з о („Геніальность и умопомѣшательство"), М а к с а Н о р д а у („Вырождѳніѳ"), H i r s c h ' a—Genie und Entartung. Eine psychologische Studie. Berlin u. Leipzig, 1894 r. Emil L о r e n t.
La poésie décadente devant la science psychiatrique. Paris, 1899 г., два сочиненія проф. Möbis'-a. Ueber das Pathologische bei Göthe, 1896 r. u. Ueber das
Pathologische bei Nietsche, 1902 г. и новѣйшая G. L o y g u e . Tit. M. Dostoïewsky. Étude méd ico-psychelogique. Lyon. T904.

нсихіатръ, вступающій на этотъ путь, нѳігануѳмо іістрѣтить не мало
затруднѳній.
•
.,
. : •. •• '
Затруднѳнія эти самыя разнообразный.
Говорятъ, что психіатръ, указывая на тѣ или другія болѣзнѳнныя
черты въ душевномъ складѣ того или другого дѣйствующаго лица,
какъ бы устраняѳтъ, обезцѣниваѳтъ тѣ нравственный и общественный
задачи выполнять, олицетворять или какъ-либо выражать который
призвано это самое лицо. В ъ нѣкоторыхъ же крайнихъ случаяхъ видать реакціонную попытку замаскировать соціальный факторъ біологическнми условіями. Конечно, это—только недоразумѣніе. Тотъ или другой болѣзненный складъ души отнюдь не умаляетъ всей силы или важности соціальныхъ условій, а, наоборотъ, еще подчеркиваетъ ихъ.
Патологическая душевная органнзаціа можѳтъ быть и должна
также непрѳмѣнно разематриваться, какъ одна изъ фориъ проявлешя
нѳнормальныхъ общеетвенныхъ условій, такъ что вліяніѳ поелѣднихъ
отнюдь не колѳблѳтея при надлежащѳмъ, конечно, пониманіи.дѣла. То
же можно еказать и относительно нравственной задачи, которую какъ
либо разрѣшаетъ художникъ. Все зависитъ отъ того, какъ отнесется
къ ней пеихіатръ, усмотрѣвъ въ комъ-либо изъ дѣйетвующихъ лицъ
болѣзненныя чертыХ Конечно, если онъ скажета, что такие-то лицо
одержимо тѣмъ-то и тѣиъ-то, такъ сказать поставитъ клиничѳскій діагнозъ, а не постарается разъяснить, какое же имѣютъ отношеніѳ болѣзнѳнныя черты къ основной задач!; автора, то понятно, такая работа мало будетъ плодотворной. Скажутъ: дѣло врача ограничить себя
только своей спеціальноп областью, выводы же пусть дѣлаютъ литературные и художественные критики. По-моему, это безцѣльноѳ ш, подчасъ, вредное съуженіе задачи, неосновательность котораго я надѣюеь
доказать ниже. Послѣдній упрекъ, еамъ по сѳбѣ несомнѣвно существенный, дѣлаютъ большею частью люди, для которыхъ общественный
условія представляютъ предмета наиболыпаго вниманія. Съ этой точкой
зрѣнія. конечно, нельзя не считаться. Съ другой стороны, нѣвоторыѳ
изъ еамихъ же пеихіатровъ относятся скептически къ подобнаго рода

работать и емотрятъ на нихъ какъ на научную роскошь, которой
можно удѣлять время только въ часы досуга, презрительно, окрещивая
нхъ беллетристикой.
. иг.
Обслѣдовать детально кровонзліяніе въ СПИННОЙ мозгъ ИЛИ ходъ
задне-продольнаго пучка—это будетъ научная работа. Показать же,
правильно ли настоящій художникъ разрѣшаеть нравственную задачу,
эксплоатируя пеихопатодогнческій матеріалъ—дѣло не важное, недостойное серьезнаго и научно-образованнаго психіатра. Другіе такжезаявляютъ: вѣдь выведенныя лица не живыя существа, плодъ художественной фантазіи, елѣдовательно и психіатрія гу-гъ ничего не объяснить н ничего не пріобрѣтетъ отъ изучеяія этихъ типовъ и т. д. Я
уже но говорю о подозріяіяхъ обыденно-житейскаго характера. Уже
изъ предыдущашвшно, что путь пеихіатра-критика не лѳгокъ главяымъ образомъ потому, что самый ыетодъ совершенно еще не обоснованъ, не установлены его задачи, ефѳра его вліянія и предѣлы егокомпетенціи.
Въ настоящей работѣ я дѣлаю попытку, по мѣрѣ силъ, облегчить трудъ психіатра-критика, т. е. разсмотрѣть, когда и въ какіхъ
прѳдѣлахъ пеихіатръ можетъ и долженъ разбирать лнтѳратурныя произведенія, какое можетъ имѣть значеніе его разборъ какъ для художественнаго произведенія, такъ и для психіатрической пауки, какія
научныя, литературныя и общественный цѣли могутъ и должны преелѣдовать подобнаго рода труды. Для этого я избралъ путь индуктивный, т. е. я рассмотрю все записанное въ этомъ направлѳліи русскими
пеихіатрами, что и само по еебѣ не лишено интереса. Да кромѣ того,,
работы эти, указавъ на желательное и нежелательное, полезное, ненужное и даже вредное, помогутъ разрѣшить, по возможности, поставленную задачу.
Всѣ пеихіатры, писавшіе на литературныя темы, обращали свое
вішманіѳ или на личность писателя или разбирали художественный пронзведенія и выведенныя въ нихъ лица съ психіатршческой точки зрѣеія.
Подъ вліяніемъ изученія уголовной антропологіи нѣкоторые пси-

хіатры не могли обойти и жизни преступниковъ, поскольку она рисовалась въ произведеніяхъ нашихъ бѳллетристовъ. .
Начну съ работа, посвящѳнныхъ личности писателя. Особенно
выдѣляется прекрасная рѣчь H. П. Баженова на тему «Душевная
драма Гаршина». Прежде чѣмъ говорить о психической болѣзни Гаршина и о психопатическихъ элементахъ его творчества, д-ръ Баженовъ
дѣлаетъ важную съ методологической точки зрѣнія принципіальнуіо
оговорку: «Прошу васъ не думать,—пишѳтъ авторъ,—что такія попытки подойти съ клиническимъ анализомъ къ художеетвенньшъ произведеніямъ—евидѣтельетвуютъ о нѣкоторомъ вандализмѣ ученыхъ, о
томъ, что спеціалисты, увлекаясь своею исключительною точкою зрѣнія,
теряюта чувство мѣры и не умѣютъ въ евоихъ изслѣдованіяхъ остановиться на той границѣ, за которою можетъ быть оскорблено чувство
піэтета въ душѣ читателя. Къ такимъ этюдамъ насъ побуждаешь етрѳмлѳніе найти разгадку того еложнаго и высшаго и до сихъ поръ тзинствеинаго психологическаго акта, который именуется творческимъ вдохновеніемъ. Работы наши въ этомъ направденіи должны помочь намъ постичь механизмъ художеетвеннаго творчества вѳликихъ маетеровъ мысли
и слова и, слѣдовательно, служить лишь къ возвеличенію ихъ памяти».
Такимъ образомъ, раскрывая передъ нами душевную драму Гаршина, д-ръ Баженовъ не думаешь ограничиться постановкой клиническаго діагноза болѣзни, которою страдалъ этотъ дорогой для всѣхъ
насъ писатель и не менѣо дорогой и рѣдкій человѣкъ. Пользуясь біографическими свѣдѣніями и литературными произвѳденіяіи Гаршина,
д-ръ Баженовъ далъ намъ живую характеристику нормальной психологіи его, говоря, что все созданное имъ не представляешь собою
«внѣшніе, объективно наблюденные и положенные на бумагу типы, это
образы, запечатлѣнные явного печатью субъективизма, это живыя художеетвенныя проповѣди любви и самопожертвования, это грани одного и
H. Н. Б а ж е н о в ъ . Психіатрическія бесѣіы на литературныя и
общественный темы. Москва, 1903 г., етр. 112.

того же драгоцѣннаго брилліанта—благородной и любвеобильной психической индивидуальности самого автора». Не приходится, конечно,
сомнѣваться въ діагнозѣ «циркулярная психоза»., который опредѣлилъ
д-ръ Баженовъ у Гаршина.
Но если бы только на этомъ нашъ авторъ и остановился, что
опредѣлилъ здоровыя и больныя стороны въ душѣ Гаршина, то задача, по-моему, была бы едѣлана моньше даже чѣмъ на половину. Это
было бы только еще большее нагроможденіѳ матѳріала въ психологін
великихъ н талантливыхъ людей.
И въ столь неясную, неразработанную область, какъ психологія
творчества и въ данномъ случаѣ Гаршина, не была бы проложена новая •
тропинка. Но такую тропинку д-ръ Баженовъ проложили.
Они сдѣлалъ вееьма важное прѳдположѳніе, что Гаршинъ творили, когда «на него находило», конечно, въ началѣ легкихъ маніакальныхъ приступовъ, выражающихся только «въ приливѣ эноргіи,.
повышеніп іштерѳсовъ, усиленной и ускоренной работоспособности».
Тутъ онъ отмѣтилъ и пагубное вліяніѳ, которое оказывала болѣзнь на творчество писателя, особенно въ періоды угнетенія. Не забыли д-ръ Баженовъ въ этой рѣчи затронуть инторееішй и мало освѣщенный вопроси объ отношенін нраветвеннаго склада художника къ
переживаемому иыъ во время еаааго акта творчества.
Мы видѣля, что всѣ произведения Гаршина являются непосредственными отраженіемъ его прекрасной души, впитавшей в ъ себя, казалось, всю міровую скорбь и всю міровуго любовь. Если относительно
художника, изображающая гемнъш, отрицательным стороны жизни,
можно задать вопроси, насколько представленные ими образы внѣшни,
такъ сказать, для него, являются только своеобразными сочѳтаннымъ
отраженіемъ наблюденная и въ воображонін только пережитыми, настолько вео етраданіе, вея любовь, веѳ чистое, и прекрасное ви произведеніяхн Гаршина, бези сомнѣнія, является для него глубово субъективными, е я плотью и кровью.
Выше я сказали, что д-ри Баженовп проложили тропинку. Я

этими не хочу сказать, что онъ сдѣлалъ мало. Но получается все же
нѣкоторая неполнота. Дѣйетвительно, приводимая біографическія евѣдѣнія указываюсь на совпадете наибольшей творческой дѣятѳльности
Гаршина си легкими маніакальными приступами. Но какъ бы послѣдніе
ни выражались въ «прилнвѣ энергіи, повышены интѳрееовъ, усиленной
и ускоренной работоспособности», все же они представляюсь еобою
нѣчто иное, какъ болѣзнь, которая по своимъ, во всякомъ случаѣ разрушйтельнымъ свойствамъ не можетъ благо пріятствовать созданію совершѳнныхъ произведеній. И еамъ д-ръ Баженовъ приходитъ ко мнѣ
на помощь въ этомъ моемъ предположена, когда онъ дѣлаетъ важное
и интересное заключеніе по поводу старая афоризма Аристотеля о
родствѣ геніальности и безумія. Онъ яворитъ: «Мои личныя работы
въ этой области наводятъ меня на мысль... что генію родственно не
безуміе вообще, а лишь нѣкоторыя формы дегенерагивныхъ пеихозови,
- именно тѣ, которыя отличаются періодическимъ или парокеистическимъ характеромъ, включая сюда и мимпсію и притомъ съ тою
оговоркой, что тѳрминъ «дѳгѳнерація» слѣдуетъ понимать здѣсь не въ
ходячемъ смысл 6 «вырожденія», а ви емыелѣ извѣетной днсгармоніи,
неустойчивости, происходящей, быть можети, не отъ прирожденная
убожества (дегенерація), а -отъ неполноты, незавершенности созданія
высшая психическая типа (нрогѳнерація, конечно, неполная, несовершенная)».!
Если предыдущее прѳдположеніе автора грѣшитъ нѣкоторой неполнотой, то послѣднѳе, само по себѣ чрезвычайно заманчивое, къ сожалѣнію, еще больше запутываетъ вопроси объ отношѳніи гѳнія, таланта къ безумію.
Конечно, д-ръ Баженовъ разумѣети здѣеь только тѣхъ геніевъ
и тадантовъ, у которыхъ наблюдались какія-либо душевным уклонены
или даже опредѣленныя душѳвныя болѣзни.,
Прежде всего, біологичоскій тѳрминъ прогенерація, какъ извѣстно,
далеко еще не установлѳнъ. Но если подъ прогенѳраціѳй въ данномъ
случаѣ разумѣть недоразвнтіѳ высшая психическая типа, а подъ дѳ-

гееѳраціѳй—уклоненіе, вырождѳяіе средняя нормальная психичеекаго
типа и если высншмъ дсихическимъ тапомъ считать человѣка, наиболѣѳ
совершенная съ точки зрѣнія индивидуальная и общественная благополучія, то прежде веего на практикѣ дѣла придется столкнуться съ
' массою затрудненіи. Нащшмѣръ, если принять описаяіѳ личности Г о ] голя (см. ниже), сдѣланное проф. Чижомъ, и сопоставить все гѳніально! положительное и все болѣзненно-отрицательиоѳ,' да не забыть личное
благополучіе Гоголя и вее, что отъ него пріобрѣло человѣчѳство, то
послѣ такого взвѣшиваиія на біологичесішхъ. вѣсахъ, какъ Гоголя назвать: дегонераитомъ или проіѳнерантомъ? Кромѣ того, бросается въ
глаза еще спеціалъно психіатрическоѳ недоразумѣніѳ. Неужели пѳріодическіе психозы и даже эпилѳпсію можно считать только за дисгармонію, неустойчивость, происходящую не отъ вырожденія, а отъ прогенѳращи ВЫСШЕГО психическаго типа? Значить, эпилепсія въ однихъ
случаяхъ проявленіе дегѳнераціи, а въ другихъ прогѳнераціи? Мнѣ кажется, еѣкоторая неясность въ данномъ случаѣ произошла отъ того,
что одному и тому же біологическому явленію, какъ по его . существу,
такъ и въ цѣляхъ объяснѳнія, дается не только различное названіе,
но и приписывается иная роль и рассматривается оно, какъ два различныхъ явлонія. На самоыъ же дѣлѣ, мнѣ кажется, все обстоитъ нѣсколько иначе.
Ученіе о вырожденія, какъ болѣзнѳнномъ уклонѳеіи отъ нормальнаго основного типа ( M o r e l ) *), несмотря на всю свою относительность, принято веѣми псцхіатрами. И такія болѣзненныя состоянія,
какъ періодическіе психозы и эпилѳпсія, большинствомъ признаются
какъ проявлѳніе того же вырождѳнія. Терминъ прогѳнѳрація во всякомъ случаѣ чрезвычайно неустойчивъ даже по сравнѳнію съ «вырождѳніѳмъ».
Но допустимъ, что человѣкъ, страдающій или періодическимъ
Мог е 1. Traité des dégétieréaoences psychiques, intellectuelles et morales dé l'espèce humaine et des causes qui produisent ces variétés maladives.
Paris, 1850.

асихозомъ или эпилѳпеіѳй, т. е. имѣющій. изъяны въ душѣ, ведущіе
къ вреду какъ его лично, такъ и его рода, одновременно. надѣденъ
художественными дарованіямн, благодѣтелъными опять какъ для него
лично, такъ и для цѣлаго рода. Что можно сказать про такого чѳловѣка? Вѣдь все дѣло, очевидно, сводится къ плюсу и минусу. Если
перѳвѣеятъ положительный, полезны« качества, назовутъ прогенерантомъ, отрицательныя—дегенерантомъ, при чемъ черты дегѳнераціи во
вторбмъ случаѣ будутъ называться въ первомъ уже чертами ирогенераціи. На основами сказаннаго видно, еколь сбивчивъ тѳрминъ «прогенерація». Гораздо удобнѣѳ. мнѣ кажется, въ такихъ случаяхъ держаться термина, предложенная M a g n a n ' o M b d é g é n é r é s u p é r i e u r ,
вътешій дегенерантъ.
« Я не смѣю утверждать, оговаривается д-ръ Важеновъ,—это
к а і 4 научное положеніе, я только ставлю это какъ очередной вопросъ». Но мнѣ кажется, такая постановка «очередного вопроса»,
какъ было указано, врядъ ли ведетъ къ его уясненію.
Если я сдѣлалъ это спѳціадьное отступлѳніе, то потому, что полагаю еамымъ сущеетвеннымъ въ подобныхъ мѳдико-біографическихъ
работахъ выясееніе отношенія душевныхъ уклоненій къ таланту и въ
частности къ художественному творчеству.
Я выше сказалъ, что цѣнноѳ предположѳніе д-ра Баженова о
.томъ, что Гаршинъ творилъ во время легкихъ маніакальныхъ приступовъ, страдаѳтъ все же неполнотой. Дѣйствитѳльно, остается пожалѣть, что авторъ не потрудился разобрать, не носятъ ли эти, хотя и
соворшѳнныя произведенія, какихъ-либо елѣдовъ болѣзненнаго состоя нія ихъ творца?
Отъ этого, повторяю, весьма цѣнноѳ предположена д-ра Баженова только получило бы большую убѣдительность. Объ отноіпѳніи
д-ра Баженова непосредственно къ литературныаъ произведеніяиъ Гаршина я намѣренъ говорить въ другомъ мѣетѣ.
Пока же необходимо отмѣтить существенные выводы нзъ его
рѣчи: Гаршинъ былъ человѣкъ рѣдкой, высоко-благородной и любя-

щей души, несмотря на его душевную болѣзнь (циркулярный психозъ),
болѣзнь, указывающую на черты вырождеиія въ той же прекрасной
душѣ, а также то важное предяодоженіе, что время творчества Гаршина совпадало съ времѳнемъ легкихъ маніакальныхъ приступовъ.
Особенное вниманіе обратили наши пеихіатры на жизнь и болѣзнь
Гоголя. Д-ромъ Важеновымъ же сдѣлано обстоятельное разслѣдованів'
въ публичномъ чтенія на годичномъ заеѣданія Московскаго Общества
невропатологовъ и психіатровъ подъ заглавіемъ «Болѣзнь и смерть
Гоголя»
И тутъ, какъ и въ предыдущей рѣчи д-ръ Баженовъ говорить: «Медицинское, въ частности медико-психологическое разслѣдованіе біографія, условій творчества, нервно-психичеекаго здоровья,,
иногда даже сияштомовъ предсмертной бодѣзни великаго художника,
есть единственный ключъ, который находится въ нашѳмъ раепоряжѳніи,
чтобы проникнуть в ъ ту загадочную и таинственную лабораторіго человѣческаго духа, имя которой творчеекій геній». Здѣеь же мы встрѣчаемея съ знакомой намъ гипотезѳй о прогенѳраціи В Ы С Ш Е Г О психическаго типа. Но, несмотря на эти ннтересныя принципіальныя указанія,
эта работа еще меньше даетъ данныхъ для прѳдетавлѳнія о соотношеніи болѣзни Гоголя къ содержанію и процессу его творчества. Автора
полностью собралъ матеріалъ, необходимый и вполнѣ достаточный для
заглазнаго опредѣленія болѣзнл, которая предполагается въ формѣ
пѳріодичеекой меланхоліи, развившейся на почвѣ врожденной невропатической конституции.

бодѣзнь и насколько; какъ одновременно уживались въ его душѣ моральныя странности, если не недостатки, еъ тою грозною сатирою, которою проникнуты его выдающіяся творенія; не являются ли елабыя
стороны его еочнненій слѣдетвіемъ его болѣзни и т. д.? Къ сожалѣнію
на всѣ эти вопросы мы не найдемъ отвѣта въ обстоятельномъ медикобіографичѳскоиъ трудѣ д-ра Баженова. Можетъ быть, его нѣтъ потому,
что эта работа медико-біографячѳская и была прочитана въ засѣданіл
спеціальнаго общества, хотя и публичном!. Но тогда, что значить
приведенное вначалѣ указаніе? Вѣдь недостаточно же для уясненія механизма творчества страдавшаго душевною болѣзнью писателя опрѳдѣлать только 1 ) «психологпческій складъ личности и въ частности ея
неправильныя пеихопатическія особенности и 2 ) развившуюся на этой
почвѣ душевную болѣзнь». Самъ д-ръ Баженовъ но довольствуется
же такимъ опрѳдѣленіемъ, какъ мы видѣли, въ рѣчи «Душевная драма
Гаршина» н въ ниже разематриваѳмон статьѣ «Больные пиеатели и патологическое творчество». Остается только пожалѣть, что д-ръ Баженовъ не довелъ до конца высказанное нмъ же вначалѣ пожеланіѳ. Пробить этошь пополняешь проф. Чнжъ 1 ) въ своемъ въ высокой степени
обстоятельномъ трудѣ, напечатанномъ въ «Вопросахъ фнлософіи и
психологіи». Здѣеь еобрано также много біографичоекяхъ данныхъ,
на рснованіи которыхъ проф. Чижъ нѣсколько расходится въ діагнозѣ
съ д-ромъ Баженовымъ, предполагая, что у Гоголя былъ параноическій
характеръ 2 ) въ связи еъ общей невропатіѳй.

Я , конечно, не думаю оспаривать важности одного опредѣленія болѣзнн у такого писателя, какъ Гоголь. Но все же это будетъ
только малая часть труда, только сырой матеріалъ. Вѣдь пеихіатрическая паука сама по себѣ мало выиграетъ, если станетъ извѣетнымъ, что Гоголь былъ боленъ психически; важно знать, дѣйствительно ли онъ былъ боленъ душевною бо.гѣзныо, какъ онъ могъ
творить, разъ онъ былъ боленъ, когда онъ творилъ, мѣшала ли ему

Признаніе у Гоголя параноичеекаго характера, по-моему, очень
вѣроятно. а приступы меланхоліи, которые д-ръ Баженовъ еклоненъ
разсматривать какъ приступы самостоятельной болѣзни, я бы екорѣе

') Н. Н. Б а ж е н о в ъ . Псяхіатрическія бссѣды и т. д. 1903 г.

') П р о ф . Чижъ. Болѣзнь Гоголя. „Вопр. Философ, и Исихол."
1903 г. кн. 67, 68, 69 и 1904 г. кн. 70, 71.
-) Мнѣ очень было прілтно узнать, что проф. Чижъ признаетъ особый параноичѳскій характеръ, какъ разновидность психопатичѳскихъ натуръ. Въ существовали такого характера я, несмотря на свою недолголѣтнюю психіатрическую дѣятельность, давно убѣдился, конечно, наблюдая
такихъ людей не въ больницѣ.

отнесъ только къ эшводамъ его длнтельнаго параноичеекаго еостоянія,
перешедшаго впослѣдствіявъ первичное сумашествіе по утвержденію проф.
Чвжа. Теперь посмотришь, какое вліяніѳ, по мнѣніюпроф. Чижа, иаѣла
болѣзнь на творчество Гоголя. Прежде всего мы узнаемъ, что художественное дарованіѳ Гоголя поелѣ тяжелыхъ праступовъ мѳланхоліи оеіабѣвало. Малороесійекія повѣстн н «Ревнзоръ» были написаны значительно
раньше. Что касается «Мертвыхъ Д у т ь > , то для проф. Чижа является •
несоанѣннымъ, что все воспроизведенное въ нихъ было воспринято Гоголѳмъ до его отъѣзда изъ Россіи, что еще до этого момента весь матѳріалъ для этого удивительнаго производѳнія былъ ужо готовъ.
Уменьшеніѳ таланта замѣтпо для проф. Чижа и при чтенін самой
геніальной сатиры. Такъ Гоголь уже «не заботятся о вѣрностн или
точности внѣшней обстановки дѣйствія, не постарался узнать, что ему
было неизвѣстно». Вторая часть «Мертвыхъ Душъ» еще болѣе говорить
о томъ же. Сравненіе первой и второй рѳдакцін Тараса Бульбн убѣждаетъ автора, что художественный вкусъ Гоголя ослабѣлъ: истинно
художественный мѣста замѣняются искусственной риторикой и мелодраматическими подрженіями. Послѣ припадка въ 1 8 8 9 году геній
Гоголя ослабѣлъ настолько, что драма изъ малороссійской жизни ему
, совершенно не удалась; Гоголь остановился въ самоыъ началѣ. «Патологической организаціен нервной системы Гоголя,—читаемъ дальше,
мы должны объяснить своеобразную особенность его творчества: ни у
одного художника нѣтъ такъ много незаконченныхъ или даже только
начатжхъ произведен^, какъ у Гоголя. Число намъ изв-Ьстныхъ незаконченныхъ произведеній крайне велико, законченныхъ же относительно
мало>. 1 8 4 1 г., но мнѣнію проф. Чита, является окончательные въ
дѣятельнѳсти Гоголя. Извѣстно, что сатирическое отпошеніо Гоголя къ
русской дѣйствитѳлыюсти нѣкоторыо ученые объясняли его малороесійскииъ дронсхождоніомъ. Несогласный съ этиаъ акад. Пыпнпъ полагаете его причину во всеяъ характерѣ развитія Гоголя. Проф. Чажъ
оспариваете и это мпѣніо. Онъ утверждаете, что Гоголь'былъ человѣкъ бозчувствсшшй къ страданіямъ крѣпостныхъ и вообще былъ бо-

лѣе или менѣе солидарѳнъ еъ современнымъ ему порядком! жизни. Сатирическое и' особенно мрачное отвоіішіѳ проф. Чижъ объясняете постепенно усиливавшимся меланхоЛйчесішмъ наетроеніомъ, постоянными
нѳпріятными чувствованіямй, развивавшимися между прочимъ благодаря половому нѳдоразвитію. Его же художественный геній былъ для
него, какъ для человѣка, чѣмъ-то внѣшшшъ, своего рода раздѣлѳніѳмъ
его натуры и какъ бы еамъ по себѣ тянулся къ свѣту и правдѣ. «Изученіе біографіи Гоголя,—пишете проф. Чижъ, —крайне поучительно
и для психолога и для психіатра, такъ какъ уясняете намъ, насколько
геніальность можете быть не слита со всей личностью автора; гёніальность можете быть чѣмъ-то чуждымъ, посторонннмъ всей натурѣ, всей
духовной организаціи автора».
Не изучивъ непосредственно всего матеріала, отноеящагося къ
жизни Гоголя, трудно возразить что-либо по существу уважаемому
профессору. Но съ нѣкоторыми его объясненіями п утверждѳніямн нелегко согласиться.
Напримѣръ, сатирическое отношѳніе Гоголя къ современной ему
дѣйствительностн проф. Чижъ объясняете исключительно или въ лучшемъ елучаѣ по преимуществу органическими причинами, ие признавая «всего его характера развитія», тѣмъ бодѣе, что онъ былъ безчуветвенъ, благонадежѳнъ и т. п. Мнѣ кажется объясненіе это грѣшитъ
положительно неполнотою и односторонностью.
Изъ данныхъ, сообщѳнныхъ авторомъ, нужно заключить, что сатирическое отношеніе не имѣло своего источника въ альтруистическихъ
и гражданскихъ чувствахъ писателя. Допустимъ это, хотя и не безъ
колебанія, такъ какъ у подобныхъ Гоголю невропатнческихъ натуръ
одновременно отлично могутъ уживаться самыя протнвоположныя чувства. Итакъ, предположнмъ, что источннкомъ служили ненріятныя органа чеекія чуветвованія, но вѣдь это только источннкъ. А характеръ,
содѳржаніе произведены!? Помимо чисто художественно-изобразительной
стороны, общее направлѳніѳ, весь т. с. нравственный тонъ произведены
чѣмъ же обусловленъ какъ не характеромъ всего такъ или иначе по-

лученнаго развиты? Какъ бы безсознатѳльно, интуитивно ни было творчество Гоголя, какъ бы оно ни шло в ъ разрѣзъ со веѣмъ складомъ
его обыденной личности, нравственный дейтъ-мотнвъ его сатирически,хъпроизведены, его «незримыя міру слезы сквозь видимый смѣхъ» свидѣтельствуютъ, что его душѣ не были чужды ни альтруистичѳекія, ни
гражданская чувствованія. И чѣмъ интуитивнѣе его творенія, тѣмъ съ
большнмъ вравомъ нужно признать, что эти чувствованія заложены въсамой основѣ его личности.
Трудно согласиться и еъ нѣкоторьши частными утвержденіями.
* Такъ проф. Чижъ пишете: «только здоровые могутъ любить свободуу.
истину, человѣчество, возмущаться произволомъ, стремиться къ свѣтуѵ
облегчать страданія оскорбленныхъ и униженныхъ» ( 6 7 1 ) . A Глѣбъ
Успенскій, Гаршинъ? И неужели проф. Чижъ не встрѣчалъ среди:
своихъ паціѳйтовъ-невропатовъ и даже страдавшихъ душевнымъ разстройствоыъ, конечно, еще не слабоумвыхъ—людей съ высокими душевными качествами? Мой опытъ не позволяете мнѣ вполнѣ согласиться еъ уважаемыми профессоромъ. Далѣѳ, по мнѣиію проф. Чижа,,
такого раздвоешя личности человѣка и личности художника не б ы ваегъ у здоровая писателя. Если рѣчь идотъ только объ отношоншГоголя къ его твореніямъ, то укажу хотя бы на Л. Н . Толстого, в ъ
здоровьѣ которая не приходится сомнѣватьея и который пишетъ %
«При этомъ еще долженъ замѣтить, что свои художественныя произведена я причисляю къ области дурного искусства, за неключеніѳмъ
разсказа «Вогъ правду видите», желающая принадлежать къ первому роду и «Кавказская Плѣшшка», принадлежащая ко второму»...
Только что сказанное, конечно, не умаляеть достоинства цѣннаго изслѣдовавія проф. Чижа.
Имѣя въ виду намѣченную въ моей работѣ задачу, необходимо
отмѣтить слѣдующіе выводы изъ труда проф. Чижа: 1 ) ослабленіе.
дарованія Гоголя подъ вліяніемъ болѣзни, въ которой нужно при1) Л. И. Т о л с т о й .
Вопросы философіи, кн. 73-

В

ЧТ0

такоѳ

искусство?" Вып. II, 1898 г., стр. 224.-

•

знать постепенно съ перерывами развивающееся первичное суаасше•ствіѳ; 2 ) оааблѳяіѳ дарованія сказалось на качествѣ самихъ произвед е н ^ въ ихъ недоетаткахъ и наконецъ невозможности больше творить;
3 ) вѣроятное значительное раздвоеніе и даже противоположность обыденной личности писателя и творца гѳніальныхъ проішѳдѳній; 4 )
творчество, какъ душевный актъ, можетъ быть не только мало зави-симымъ, но какъ бы противоположными всему обыденному складу лнчности чѳловѣка.
Поелѣдній выводъ вообще и в ъ частности примѣнительно къ Гоголю требуѳтъ значательныхъ оговорокъ.
Болѣзни же Г о я л я посвящена статья д-ра Трошина в ъ 7 6 , 7 7
и 7 8 кн. «Вопр. фил. н психологіи» подъ иазваніемъ"«Гоній и здоровье Н. В . Гоголя».
Д-ръ Трошинъ держится вполнѣ раціональная метода и раз•ематриваетъ личность Гоголя въ ея цѣломъ, не отдѣляя е я генія, таланта отъ его обыденной личности, что не мѣшаетъ ему, конечно,
анализировать какъ то, такъ и друяе, но вее же помня всегда объ
ихъ тѣсной связи и естественной •неотдѣлимости. На основаны тщательно изученная громадная матеріала и критической, а подъ часъ
и полемической оцѣнки работъ д-ра Баженова и особенно проф.
Чижа, авторъ приходить къ заключенью, что Гоголь былъ человѣкъ
душевно-здоровый.
Особенности же его душевная склада, которым психіатры
склонны были объяснять какъ болѣзнѳнныя, на самомъ дѣлѣ являются
особенностями его геніальной натуры, чертами высшая психическая
типа.
Д-ръ Трошинъ, конечно, не оспариваетъ и признаетъ, что Г о голь былъ отъ природы надѣленъ слабымъ организмомъ, такъ что вся
его жизненная трагѳдія, ,все ѳ я нѳечастіѳ сводилось къ постоянной
борьбѣ гѳнія съ физическою болѣзнью.
Работа д-ра Трошина инѣетъ особенный характоръ помимо своей
•специальной цѣлш—выяенѳнія личности водикая писателя—еще по

богатству и оригинальности мыелей, касающихся иеихологіи генія г
высшая типа вообще. Взгляды имъ проводимые близки къ теоріи
прогѳнерацін высшая типа, которая такъ симпатична д-ру Н. Н .
/ Баженову: «Психологія высшая типа, пишетъ д-ръ Т р о и ш ь , при• мѣромъ которой можетъ служить нашъ вѳликій писатель, имѣетъ
свои особенности, которыя нельзя игнорировать. Здѣсь мы встречаемся съ процессами высшая порядка, представляющими высшій про дуктъ эволюціи h o m i n i s S a p i e n t i s , говоря біологическоі терминологіей. Но не нужно забывать, что это — конечный продуктъ
развитіл
и потому самому нестойкій *), благодаря неустойчивости на нихъ могутъ действовать даже временный разстройства въ физической и психической еферахъ, напр. вліяніе боли, усталости,, горя п т . п . »
Вотъ для меня является непонятньшъ, почему «конечный продуктъ развитая» непременно «нестойкій». Уклоненіе отъ «конечная'
продукта», е я недоразвитіе должно быть нестойко, и въ этомъ, конечно, гяпотетнческомъ смысле, теорія ирогенѳраціи высшая психич е с к а я типа имеетъ некоторое оенованіе.
Неустойчивость же являѳтея признакомъ прямо протпвуположнымъ съ какой угодно точки зрѣнія — объѳктивно-эволюціонной или;
же психологической.
Трудно также согласиться с ь д-ромъ Трошинымъ, когда онъ говорить: « Я вполне понимаю, что обыкновенно 2 ) реагируютъ на
идейный процессъ не такъ сильно, какъ реагировалъ Гоголь, но именно
«обыкновенно»; при всемъ желаніи пеихологію великая человека
нельзя втиснуть в ъ рамки «обыкновенная»; аморальная сфера волнкихъ творцовъ не одного масштаба съ нашей».
Конечно, пеихологін великая человека не та, что у обыкновенн а я и эмоціальная его сфера сильно отличается, но изъ этого не слѣдустъ, что та и другая носятъ на себе следы патологическая н а 2

Куреявъ нашъ.
) Курсивь мой.

столько, что вводятъ въ заблуждевіе (по д-ру Трошину) даже опытныхъ психіатровъ. Не смотря на то, что д-ръ Трошинъ старался и во
многихъ отношеніяхъ показалъ особенность душевная еыада Гоголя,
какъ геніальнаго творца, особенно во время его «мукъ творчества»,
темъ не менее совершенно исключить болезненныя черты Гоголя д-ру
Трошину но удалось. Помимо вліянія больного, елабая тѣла на
душу, уже одна эта постоянная борьба генія съ слабымъ тѣломъ и
особеннымъ міровоззреніѳыъ не могла не вліять на душу геніальн а я сатирика.
При безпристрастномъ сопоставленіи трудовъ д-ровъ Баженова,
Чижа и Трошина Гоголь представляется намъ гѳніальнымъ чѳловекомъ, но несомненнымъ нѳвропатомъ. Невропатія же, къ еожалѣнію,
часто сопутствуѳтъ, но не является существенною необходимостью и
только вредить генію и вообще высшему психическому типу.
В ъ этомъ же направленіи написана работа проф. Чижа «Пушкинъ, какъ пдеадъ душевная здоровы 1 ), въ которой онъ ставить
себе между прочимъ целью проверить теорію Ламброзо о родствѣ тотальности и помешательства.
\
Но «выясненіе этого вопроеа,—пишетъ авторъ, — однако не
исчерпываетъ всей задачи изученія психіатромъ жизни и проізведоеій
Пушкина. Это изученіе приводить къ несомненному заключѳнію, что
Пушкинъ обладалъ идеальнымъ душевнымъ здоровьемъ и вместе съ
темъ даетъ психіатру матѳріалы для сужденія, чемъ отличаются произвѳденія больныхъ геніевъ отъ твореній идеально здоровая генія, а
главное, в ъ чемъ еостоитъ идеальное душевное здоровье». Для выяснѳнія веего этого проф. Чижъ обычнымъ образомъ пользуется какъ
біографнческими данными, такъ и разборомъ произвѳдѳній. Пѳрвымъ удѣляется несколько меньше двухъ пѳчатныхъ страннчѳкъ крупнаго шрифта, и на основаніи этихъ более чѣмъ екудныхъ данныхъ
дѣлается заключеиіс объ идеальномъ душѳвномъ здоровьѣ Пушкина.
) П р о ф . Ч и ж ъ . Оттиекъ изъ Ученыхъ ЗаписокъЮрьевскагоуниверситета. 1899 годъ.
1

« Я какъ психіатръ,—говорить проф. Чижъ,—удивляюсь, какъ
могъ Пушкинъ перенести всѣ постигавшія его бѣды». Бѣды же эти
сводились къ заботазгь о деньгахъ для удовлѳтворенія потребностей
жены, суровому деспотизму Бенкендорфа, враждебному отношенію нѣкоторой части общества и семейнымъ непріятностямъ». Онъ даже не
заболѣлъ неврастенісй. «Правда, онъ похудѣлъ, пожолтѣлъ, вздрагивалъ при внезапномъ шумѣ и т. п.; настроеніе духа сдѣлалось дурнымъ». «Но вѣдь такое состояніе вполнѣ нормально», заключаешь проф.
Чижъ. Прежде всего я еомнѣваюеъ, чтобы такое состояніе было нормально, когда чѳловѣкъ «похудѣлъ, пожелтѣлъ, вздрагивалъ при внѣзалномъ шумѣ».
Далѣѳ припомнимъ, что Доетоевскій всю жизнь былъ въ неизмѣримо худшихъ условіяхъ поелѣ каторги и, несмотря на эпнлепсію, выносъ пхъ. Я этимъ не хочу выразить соывѣнія въ идѳальномъ здоровьѣ
Пушкина, для меня только не убѣдительны недостаточный доказательства проф. Чижа. Особенно данныя о здоровьѣ Пушкина поражаютъ
своею бѣдностьго при сравненіи съ таковыми въ работѣ о болѣзнн
Гоголя.
Газборъ произведена! еще больше убѣждаѳтъ проф. Чижа въ
идеальномъ здоровьѣ Пушкина. В ъ творчеетвѣ великаго поэта «поражаѳтъ благородное стремленіе къ истинѣ, добру и красотѣ». Такое же
гармоническое пониманіе пстины, добра и красоты присуще только здоровнмъ людямъ и здоровымъ гепіямъ, конечно, въ большей мѣрѣ и силѣ.
Поэтому же Пушкинъ имѣлъ полное, цѣльное міровоззрѣніе, былъ
глубоко свѣдущъ въ современныхъ ему знаніяхъ. Мы уже знакомы со
взглядомъ проф. Чижа на отношѳніе душѳвно-болъныхъ и въ частности,
писателей къ «двуединой правдѣ» (Михайловскій), знаемъ, что взглядъ
этотъ не веѳгда приложимъ, требуешь оговорки. Сдѣлаю ее я и въ
данномъ случаѣ, указавъ на нѳцѳнзурныя, но извѣстныя стнхотворенія
Пушкина. Я не думаю, чтобы они свидѣтѳльствовали только о «іпалостяхъ» поэта, и если красота въ нихъ, можетъ быть, не пострадала,
то добро во всякомъ случаѣ, понесло ущѳрбъ. Напомню чрезмѣрно

ч

строгое и потому невполнѣ справедливое отношѳніѳ JI. H. Толстого
къ Пушкину съ точки зрѣнія той же правды, чтобы имѣть большее
право усомниться въ приложимости этого критѳрія къ произвѳденіямъ
Пушкина.
Прежде чѣмъ перейти къ авторамъ, разбиравшнмъ литературныя
произведевія, затрагивающія психопатологическія темы, необходимо
остановиться на работахъ, такъ сказать, переходныхъ, въ которыхъ,
если и разсматриваются такія произведенія, то постольку, поскольку въ
нихъ отражается душа художника, и такимъ образомъ также дается
возможность уразумѣть тотъ же занимающій насъ процѳссъ художѳетвоннаго творчества..
Въ этомъ отношеніи чрезвычайно любопытна статья д-ра Баженова: «Больные писатели и патологическое творчество» 2 ) . Авторъ
прямо говорить, что тема его босѣды «ограничена вопросомъ о томъ,
какъ отражается душевная болѣзнь писателя въ его произведѳніяхъ».
Это отражѳніе выражается въ трехъ типахъ. Во-первыхъ—художественный пересказъ перенссеинаго психичоскаго разстройства. Такъ Гаршинъ въ «Красномъ Цвѣткѣ» и G e r a r d d e N e r v a l въ « A u r é l i a »
описали острое душевное разстройетво, когорымъ сами страдали, a Ѳома
d e Ç h i i n c e y и Эдгардъ Поэ дали прекрасное изображеніе отравлѳнія
опіумомъ и алкогодемъ, которыми они такъ часто злоупотребляли. Вовторыхъ—«своеобразный отпочатокъ психопатическихъ особенностей
пиеателя на всем.ъ его творчоствѣ». Д-ръ Баженовъ вполнѣ справедливо. говорить, что «ещѳболыпій интѳресъ прѳдставляетъ анализъ того,
какимъ образомъ извѣстныя свойства ума и характера автора, въ данномъ случаѣ его психопатичѳскія особенности, отражаются на его произвѳденіяхъ». Извѣстно, что Достоевскій страдалъ эпилепсіей: О.нъ
далъ намъ прекрасное описаніѳ такъ называемой эпилептической ауры у
князя Мышкина (въ «Идіотѣ») и Кириллова (въ «Бѣсахъ») н эпилѳнтическаго характера, начиная съ Нелли («Униженные и оскорблен') Л. Н. Т о л с т о й . Что такое искусство'?, изд. 1898 г.
) Баженовъ і. с. 1903 г.

>г

ные») и кончая СмѳрдяЕОвымъ («Братья Карамазовы»). Бѣлянскій
отмѣтилъ въ талантѣ Достоевскаго «первичность». Михайловскій назвалъ его «жеетокимъ талантомъ». Эту «жестокость таланта», это
частое «сближеніе любви л дружбы со злобою и ненавистью, совпадѳніе
сдадоетрастія съ мукой пли нсгязаніемъ» д-ръ Важѳновъ склоненъ
объяснить бодѣзнѳннымъ складомъ души автора «ІІреетуплевія и наказанія». Аналогичный прнмѣръ представляете M a u p a s s a n t отличительной болѣзненной чертой котораго, по мнѣнію д-ра Баженова,
была индифферентность, несвойственная особенно его возрасту. Авторъ
полагаете, что M a u p a s s a n t пользовался етвоимн патологическими
настроеніями, какъ канвой д м своихъ разекавовъ.
Такъ по поводу разсказа « U n c a s d e d i v o r s e » д-ръ Баженовъ пишете: «хотя нѣтъ никакого основанія думать, что M a u p a s s a n t
страдалъ такнмъ же патологическимъ иввращѳніемъ, какъ герой э т о т
разсказа, но можно съ увѣренностыо предполагать, что онъ воспользовался ощущеніемъ своей анормальной психологической реаюци, чтобы,
иеходя ore нея, объяснить эти болѣзнѳнныя состоянія».
И, наконедъ, третій типъ, отраженія душевной болѣзни автора
въ его произведеніяхъ выражается въ созданы имъ такнхъ образовъ
и анадизѣ такихъ психологическихъ состояній, которые могли быть
воспроизведены только благодаря еочетанію въ авторѣ большого таланта съ болышшъ душевнымъ страданіемъ.
Благодаря этому третьему типу отражѳнія Достоевекдмъ такъ
превосходно описаны тогда еще почти нѳизвѣетныя наукѣ и теперь недостаточно разработанный навязчивыя идеи и импульеивныя влочѳнія
на вырождающейся основѣ у Ставрогнна и Мопассаномъ въ разсказѣ
«Un fou».
Приведенному разбору д-ра Баженова, конечно, нельзя отказать
въ глубинѣ и тонкости. Все высказанное имъ вполнѣ возможно, вѣ~
роятно и, я бы сказалъ, типично для большинства писателей, изображавшихъ темныя, больныя стороны души. Но отсюда какъ бы самъ
собою рождается вопросъ: является ли описаніѳ этихъ темныхъ боль-

ныхъ сторонъ души всегда или большею частью только художественнымъ претвореніемъ субъѳктнвныхъ качѳетвъ автора или для ихъ воспроизведенія достаточно воспріятія объективно наблюденнаго? Другими
словами, всегда лн патологическіе образы и чувствованія субъективны,
т. е. являются нераздѣльною частью обыденной личности автора или
только случайными объективно воспринятыми и временными переживаніями его худѳжествеянаго вдохновенія? Этого вопроса д-ръ Бажѳновъ,
къ сожалѣнію, не коснулся. А между тѣмъ мы знаемъ больших* писателей, прекрасно изображавшихъ (конечно но такъ много какъ Достоевскій и Мопассанъ) больныя стороны души, душевное здоровье которыхъ не подлежите сомнѣпію. Для примѣра назову Тургенева, Толстого, изъ нноетранныхъ хотя бы Золя х ) .
Какъ бы продолженіомъ этой статьи является другая работа
д-ра Баженова «Символисты и декаденты» 2 ) . В ъ противоположность
цѣмсцкому врачу Максу Нордау 3 ) и французскому—Emile L o r e n t 4 ) , пнсавшихъ на ту же тему, д-ръ Бажѳновъ сознаетъ что «елѣдуетъ быть очень осторожнымъ въ приложеніи къ художественнымъ
явлеяіямъ такого епеціальнаго и нсключительнаго критѳрія, какъ пейхіатрическій»... В ъ нарождены и успѣхѣ символиетовъ и дѳкадеятовъ
нужно видѣть явлѳніѳ сложное, для оцѣнки котораго необходимо принять во вниманіѳ нормальные психологическіѳ факторы, своего рода
реакцію противъ чрезмѣрнаго реализма въ иекуествѣ, позитивизма в ъ
наукѣ, нѣкотораго матеріализма въ философы и т. п. Все это должны
• оцѣнить историки, содіологи и художественные критики.
Автора же, какъ психіатра, занимаете жизнеспособность этого
1 ) Изслѣдованіе, предпринятое Toulouse показало, что Золя, несмотря
на навязчивыя идеи, могь считаться человѣкомъ вполнѣ уравновѣшеннымъ.
E d . T o u l o u s e . Enquête medico-psychologique sur les rapports de la supériorité intellectuelle avec neuropathie. Emile Zola. Paris, 1896.
2) Б а ж е н о в ъ .
3) М а к с ъ
Н о р д а у . Вырожденіѳ.
4) E m i l
L о r е n t. La poésie décadente devant a Science psychiatrique.
1897-

направленія и творческая сила его представителей, судя по нхъ біографіямъ и произвѳдѳніямъ. Указавъ на тотъ факта, что среди декадентовъ есть не мало лицъ совершенно здоровыхъ, не мало простыхъ
подражателей вольныхъ и новольныхъ, д-ръ Бажѳновъ останавливается
на разборѣ какъ произведет!!, такъ и біографическихъ данныхъ некоторыхъ замѣтныхъ и выдающихся представителей этого направленія,
именно Бодлере, Верлэне, Уайльде, Шамбижѣ. Результата, къ которому онъ прлшелъ, тотъ, что всѣ они страдали «нервно-псйхическимъ разетройствомъ, при томъ въ такой сильной степени, которая
приводить въ психіатрическую больницу или на скамью подеудимыхъ».
Что касается литѳратурныхъ произведен!! большинства этжхъ
пиеатолоі, то авторъ въ нихъ отмѣчаетъ: «скудость фантазіи и убожество мысли, поверхностность, капризность и причудливость настроенія,
извращенность вкусовъ и вообще ненормальность психологической реакціи, нравственную тупость, уродливость и болезненность ассоціативиыхъ и высшихъ логичесішхъ процессовъ, равную той, которую можно
наблюдать въ тяжелыхъ и большею частью неизлечимыхъ формахъ
психозовъ, а рядомъ съ этимъ ничѣмъ немотивированную переоцѣнку
собственной личности».
Отмѣтивъ эти черты у декадентовъ, д-ръ Важеновъ задается
вполне понятиымъ вопросомъ, можно ли согласиться съ Макеомъ Нордау о всеобщемъ вырождѳніи «являемся ли мы въ еамомъ деле свидетелями поріода упадка и ушіранія старыхъ культурныхъ раеъ?» И
ответь мы полѵчаемъ вполнѣ правильный и, конечно, отрицательный,
основываясь на томъ, что среди представителей и другнхъ литературныхъ тѳченій—какъ прежде, такъ и теперь—были и есть больные люди.
Что же касается родства геніальности л безумія, то даже, ели согласиться съ Ламброзо, то число, имъ насчитанное, очень невелико и при
томъ ер'еди нихъ встречаются такіе генін, о которыхъ едва ли кто слышалъ, какъ L e e , L o y g и др.
Все ташг остается новыяенешшмъ, почему, действительно, среди
декадентовъ больше больныхъ, чѣмъ среди представителей дрѵгпхъ ли-

тературныхъ теченій и почему даже здоровые писатели этой школы
(Метѳрлиекъ) самостоятельно или подражательно счита'ютъ нужнымъ
давать намъ творѳнія уродливыя по форме и по содѳржанію? Прежде
чемъ ответить на этотъ вопроеъ, обратимся еще къ пеихіатраиъ, разбиравшшъ декадентовъ. Близко подходить къ разрешенію этого вопроса д-ръ Шейнисъ
В ъ новомъ иекусствѣ онъ видита выраженіе
уклоненія отъ нормальная протеста противъ чрезмѣрнаго реализма и
еше глубже отживающая строя жизни. Авторъ полагаетъ, что психіатрьт, объясняющее все направленіе ненормальностью его представителей, ничего въ сущности не объясняютъ, такъ какъ всякое напр авленіѳ можетъ насчитать въ рядахъ своихъ несколько больныхъ людей.
Направление это прежде всего явленіе общественное и нужно показать
тѣ общѳственныя условія, въ силу которыхъ могла развиться основная
черта этого направлѳнія «неопреодолимое желаніе выпятить на всеобщее
удивленіе свое я» (Михайловскій). Вся суть, по мненію д-ра Шейниса, заключается въ нарушевіи связи между высшею и автоматическою психическою деятельностью, и этотъ разрывъ зависитъ не столько
отъ болезненности отдельныхъ представителей, сколько отъ нравственн а я оекуденія.
Нельзя не согласиться въ общемъ съ ыненіемъ д-ра Шейниса,
но' нельзя, мне кажется, также принять его чрезмѣрно скептическое
отношеніе къ вмешательству пснхіатровъ. Всякому понятно, что декадентство и симвоіизмъ, какъ художественно-литературное теченіе, возникло пзъ естественной рѳакціи противъ своеобразно понятая и прочувствованная позитивизма, изъ неудовлетворенности выводами
науки, изъ усталости въ общественно-политической борьбе за лучшее
будущее, изъ реакціи противъ крайностей реализма, Всѣ эта причины,
какъ полагаетъ д-ръ Шейнисъ, привели къ тому, что появилось нрав!) Л. Ш е й н и с ъ . Роль психическая автоматизма въ „новомъ искусствѣ". Рус. Богат. 1901 г. Сентябрь.
О н ъ-ж е. Форма и содержаніе въ произведеніяхъ искусства. Русск.
Богатство 1901 г. Августъ.

слюнное оскудѣиіо (малѳнькій екачокъ!). Противъ этого, конечно,
трудно спорить, и я вПолнѣ согласонъ, что въ этомъ именно заключается p r i m a c a u s a . Причины эти по природѣ своей общоствѳнно- пеихологическія. Но что дальше слѣдуѳтъ? Къ чему ведете нравственное
оекудѣніѳ? Къ разрыву между выешѳю и автоматическою дѣятельноетью,
отвѣчаетъ д-ръ Шѳйннсъ, и къ преобладание въ творчеетвѣ ниЗШйхъ
пеихичеекихъ актовъ.
Мнѣ кажется, возможно спросить, что же преобладание автоматической душевной дѣятельностн вполнѣ нормальное явлѳніѳ? Я думаю,
одинъ фактъ его преобладанія указываете на его приближеніе къ
патологіи.
Теперь умѣетно сдѣлать попытку отвѣтить на поставленный вопросъ о значительномъ числѣ душевно-иенормальныхъ среди докадентовъ и объ уродливыхъ болѣзнѳнныхъ чертахъ ихъ творчества. Признавъ
вышеприведенныя основным причины,--породившія это направленіѳ,
нужно отмѣтить, что основной чувственный тонъ этихъ сложныхъ
условій: разочарованіе, недовольство и усталость—состоянія, отличающіяся угнѳтающимъ свойствомъ. Угнетеніе же ведетъ къ усиленно эгоистічѳскихъ чувствованы (чрезмѣрное вьшячнваніе собственная я, нравственное оскудѣаіѳ), [сознанію свобственнои
слабости и необходимости опоры, хотя бы въ мистицнзмѣ и т. и.
Угнетеніе, само по сѳбѣ какъ настроеніе маю, конечно, жизненно-живительное, охватывая въ извѣстноѳ время цѣлое общество,
должно прежде веего привлекать людей, которые такъ или иначе расположены къ е я воеяріятію и воспріятію всего, что съ нимъ связано
и пзъ него вытекаете. Отсюда понятно, что въ чиелѣ многихъ, особенно пѳрвыхъ представителей этого направлѳнія являются больные
люди, которые благодаря своей нервозности способны дѣйствовать на
толпу, возбуждать подражаніе. Оказаннымъ дается отвѣтъ только на
одну половину вопроса о болыпомъ чиолѣ болыылхъ среди декадентовъ.
Почему же это налравлѳніѳ имѣло успѣхъ, несмотря на вее свое подчасъ уродливое проявление? ^Полностью отвѣтить не легко. Можно

сдѣлать такое предположеніѳ. Уепѣхъ оно имѣло потому, что основной
психологическій моменте его, основное наетроеніе, его породившее—
угнетеніе, охватывало само общество. И значительная часть общества
приняла это направлѳніѳ, потому что почувствовала въ немъ отвѣтъ на
свои чувствованія и запросы, пользуясь и мирясь еъ его уродливостями
или же изъ подражанія, или же изъ несиѣлости, или же изъ предпочтенья содоржанія несмотря на форму.
Но мы уже теперь знаѳмъ, что наиравленіе это иѳдолговѣчно.
Оь оелабленіѳмъ угнетенія какъ вътеоріи.такъ особенно на практикѣ,
съ отклоненіемъ «протеста»"на раціональный путь, съ выяснѳніемъ возможности обновленія дальнѣйшихъ сочетаній научно философекаго детерминизма съ нравствепнымъ идѳадизмоиъ и индивидуализма съ общественностью, п въ искусствѣ проявилось новое воскресшее живое направлено, сильное своей вѣрой въ личность человѣка и въ необходимую
для него общественность. Такое еодержаніѳ облеклось и въ надлежащую ясную, понятную всѣмъ и потому художественную форму.
Послѣдняя статья д-ра Баженова, двѣ работы д-ра Шейниса п
нѣкоторыя соображенія, только что выеказанныя мною, даютъ право
на заключѳніе, что задача пеихіатра-критика сводится не только къ
выяснение психическаго механизма творчества изъ сопоетавленія творѳній бодьныхъ писателей и ихъ жизни, но еще больше къ общественнопсихологическому и въ частности общоственно-психіатрическому анализу условій тон или другой ненормальной струи какого-либо художестшвштимравленія,
Къ сожалѣнію этого взгляда не придерживается трѳтій психіатръ.
писавшій о еимволизмѣ, именно д-ръ Росеолимо
Ссылаясь на авторитете Ламброзо н Макса Нордау, д-ръ Россолимо считаете символизмъ больнымъ иекусетвомъ. Но если объясненіе декадентства д-ромъ
Россолимо оставляете желать многаго, то въ ого интересной статьѣ
есть мѣста, каеающіяся пснхологіи художественной дѣятельности и
Г. И. Р о с с о л и м о .
Русская мысль, 1901 г. № 2.

Искусство, больные нервы

и зоспитаніе.

творчества, заслуживающая серьѳзнаго вниманія. Согласно съ А. Ч е ховыиъ (автобіографнчѳскія свѣдѣнія) д-ръ Роееолимо полагаешь, что
«условія художественнаго творчества въ иныхъ случаяхъ рѣшительно
Требуютъ уклоненія отъ научной точности», поэтому «подвергать художественные образы точному психіатрическому разбору, ставить діагностику и ранжировать ихъ по клѣткамъ психіатричеекой классификации предетавдяетъ безцѣльную работу и евидѣтельствуетъ о непониманіи психологнчѳскихъ законовъ эстетики».
'?
Я ннкакъ не могу принять полностью суроваго и категоричѳскаго
взгляда автора.
Конечно, художественное изображеніѳ душевнаго уклоненія неможетъ и не должно быть научно-протокольньшъ, какъ же л ал ъ это
представить хотя бы Золя, и тѣмъ, конечно, грѣшилъ прот-ивъ основного требованія искусства, не изгонять иллюзіи. Но оно должно отличаться условностью, возможнымъ соотвѣтетвіемъ дѣйствительности и,,
конечно, типичностью. Принимая это во вниманіе, психіатръ-критикъ
и долженъ разсматривить его, какъ рисующее условно-возможное и.
типичное. Вѣдь тѣ опнеанія душевныхъ заболѣваній. которыя даютъ
намъ учебники, тоже только типичны; только тутъ ихъ типичность
выводится пѵтемъ объектівнаго наблюденія, логическаго сопоставленш
и обобщенія; художнікъ также объективно наблюдаешь, большею
частью интуитивно познаешь, интуитивно же обобщаешь и образно представляешь. Млѣ кажется вся разница въ интѵитпвномъ познаваніі и
образномъ представленіи. Но такъ какъ и послѣдняя дѣятельнѳеть касается изображенія дѣйствительности же, то, ограничивая себя нзвѣстною условною возможностью и типичностью, можно подойти съ научной критикой безъ боязни «безцѣльности подобной работы».
Интересны взгляды д-ра Россолимо на психологпческія условія
художественнаго творчества, бдагопріятствующія душевнымъ заболѣваніяыъ. «Въ художественномътворчествѣ, пишешь.авторъ, участвуют^
веѣ три элемента психической жизни, т. е. 1 ) эыоція, 2) воображеніесъ образами воспоминанія и пеевдо-галлюцпнаціямн и 3 ) спеціальнаа

интеллектуальная энергія служащая для управленія первыми двумя моментами въ цѣляхъ регулированія или возбужденія ихъ; во-вторыхъ,
эмоціональная сфера должна быть не только особенно чувствительна
сама по еебѣ, но и должна подъ вліяніемъ извѣстнаго сочѳтанія образовъ давать мѣсто специфической, такъ называемой эстетической эмоціи.
Въ-третьихъ, образы должны отличаться яркостью, тѣлесностью, должны сочетаться съ извѣстнымъ чувствомъ способствовать мотивированному настроенію и, сверхъ того, не должны прерывать связи съосталънымъ духовньшъ строемъ художника.; наконецъ, въ четвѳртыхъ, чувствительность эмоціональной сферы и корковыхъ центровъ выешихъ органовъ чувствъ должна быть настолько веіпка, чтобы вліяеіе воли на
безсознательный ыіръ могло бы граничить со способностью самовнушенія образовъ и настроеній,—другими словами, если возбудимость мозговой дѣятельностн художника не должна переходить за предѣлы нормы,
то во всякомъ случаѣ она должна занимать пограничную область^ между нормальныыъ еостояніемъ и патологіей; поэтому нѣтъ основаны
настаивать на томъ, что самый процесс! художественнаго творчества
есть въ простомъ смыслѣ слова патологическій нроцессъ; тѣімъ не менѣе, однако, слѣдуѳтъ признать, что онъ требуетъ такихъ особенностей
нервной системы и приводишь ее въ такія еоетоянія, при которыхъ болѣе чѣмъ возможны разстройства ея дѣятѳльноети въ зависимости всего
болѣе отъ сторонъ ея, участвующихъ въ качествѣ элементовъ процесса нормальнаго художественнаго творчества».
Насколько я понимаю автора, мысли его сводятся къ слѣдующему: во время художественнаго творчества наблюдается особенное
состояніе душевной дѣятельности, которая сводится 1 ) къ повышенной.
эыоціональности ж въ частности эстетической, 2 ) яркости образовъ, не
оторванныхъ отъ всего душевнаго склада художника, и 3 ) къ такой
возбудимости мозговой дѣятельноети, которая стояла бы на границ!,
съ болѣзнѳнностью. Отсюда выводъ, что художественное творчество,
дредставляетъ собою процесеъ не болѣзнѳнный, но близкій къ таковому.
Едва ли можно сомнѣваться въ наличности указанныхъ элѳмен3

товъ въ художѳетвѳнномъ творчеств*. Но количественная по мтенсив.
элемѳнтовъ съ таковыщ при душевиомъ разетрой-ствѣ или вѣрнѣе, я сказалъ бы, количественная аналог!* не даетъ еще
права говорить о пограничности двухъ процѳссовъ, a слѣдоватѳльно о
предрасположены. Если вепомніть ту качественную разницу обоихъ
состояній, тѣ чисто органическія, чисто токсичоскія усдовія, который
. лежать въ основѣ душевнаго заболѣванія, то эта видимая пограничность окажется не такой уже близкой. Если же мы и наблюдаеиъ какъ
-будто часто комбинацию бодѣзни и художественная дарованія, т о і т о
возможно и какъ осложнеше, а не психологическая связь. Не чаще ли
можно встрѣтить душевны* уклонен!* у людей безъ художественная
таланта? Я думаю съ этнмъ вопросомъ приходится считаться.
НОСТ0 б л и з о с т ь ЭТЙХЪ

Теперь, мнѣ кажется, возможно подвести итогъ всему сказанному.
Необходимо рѣншть, какія цѣли должны преслѣдовать работы
психіатровъ, въ которыхъ разсматриваются жизнь больного художника
и его произведенія, какъ матѳріалъ для познанія психологіи его и
его творчества. Цѣли эти могутъ имѣть въ виду, съ одной стороны
интересы психіатрической науки, съ другой, интересы художественно научной критики и искусства.
Пеихіатрія можетъ извлечь извѣстиую выгоду изъ подобная рода
работъ. Конечно, одно опредѣленіѳ, что такой-то писатель етрадалъ
такою-то формою душевная разстройства, ничего не даетъ. Гораздо
важнѣѳ для нашей науки, какъ болѣзненныя черты писателя отражаются въ его твореніяхъ. Особенную цѣну пѳлучаютъ такія произвед е т * , въ которыхъ автрръ описываете перенесенное имъ душевное
разстройство, напрнмѣръ, «Красный Цвѣтокъ» Гаранта, состояние
предъ припадкомъ падучей, такъ мастерски описанное Доетоевскимъ.
Если мы цѣнимъ разсказы и записи юбыкновенныхъ больныхъ, то такіе автобіографическіе разсказы писателей, какъ наиболѣе тонкихъ и
чуткихъ наблюдателей еще болѣе должны имѣть для насъ значоніе.
Ихъ проникновенная наблюдательность и художественная интуиція —
качества, которыми не обладаемъ мы, научно-вооружонныо наблюда-

стели, но разъ еіцѳ окажутъ услугу нашей наукѣ. Изученіѳ произведеній не автобіографическаго Характера можетъ служить цѣннымъ подсиоріѳмъ для еужденія объ отношѳніи художественнаго дарованія ко
всему душевному складу художника вообще и къ лучшему уяснѳнію
сложной психологіи высшая дегѳнѳранта.
Сказаннымъ не исчерпывается польза, которую можетъ извлечь
психіатрія изъ подобнаго рода работъ. Дальнѣйшія выгоды, о которыхъ я
намѣренъ говорить, одинаково имѣютъ значѳніе какъ для психіатріи и
психологіи, такъ и для художеетвенно-научной критики и искусства.
Факте нерѣдкаго совпадѳнія художественнаго таланта съ душевными уклоненіями обязательно приводите къ необходимости разсмотрѣть это интересное сочетаніе. Каково же отношеніѳ таланта къ душевной болѣзни?
Не думаю, чтобы въ настоящее время кто-либо изъ психіатровъ
придерживался крайннхъ взглядовъ Ламброзо и скороспѣлыхъ обобщѳній Макса Нордау. Подлежите также сомнѣнію то утверждѳніо. что
художественное творчество и деятельность по интенсивности психичес к а я процесса и характеру психическихъ элементовъ ему приеущихъ
близки, стоятъ на границѣ съ таковыми при помѣшательствѣ. Нужно,
думать, что состояв!* эти скорѣѳ аналогичны, чѣмъ родственны и различаются не только количественно, но нѳпрѳмѣнно качественно. Я полагаю, если сравнить произведшая нормальная твбрчества еъ таковыми
. во время «лѳгкихъ маніакальныхъ приетуповъ» или даже невропатической экзальтаціи, разница получится замѣтная. Болѣзнь, какъ было
отмѣчено, только губите въ концѣ-концовъ таланте. Если же мы н
знаѳмъ совершенны* произведет*, созданный больными людьми и даже
въ болѣзненномъ состояніи, то мы не знаемъ еще, какого бы совершенства достигли они, если бы ихъ творцы были здоровы. Мнѣ кажется,
â p r i o r i можно предположить, что душевный процесоъ творчества, какъ
нанболѣе совершенный и полезный для чѳловѣка, не можетъ быть по природ* своей родствѳнъ болезненному. Изслѣдованія о душевномъ здоровы! художниковъ, подобны* тому, которое сдѣлалъ проф.Чижъ о Пуш-

кинѣ, могли бы оказать существенную услугу дляразрѣшѳніявамѣченнаго»
вопроса. К ъ сожадѣнію, попытка проф. Чижа не вполнѣ удовлетворяете.'
Не выходя изъ предѣловъ моей чисто методологической работы,
(я полагаю не лшпнимъ отмѣтить важность рѣшенія слѣдующен задачи
въ психоюгіи и отчасти психопатологии творчества. Задаются вопросомъ, тѣ или другія отрицательныя черты, порочныя или болѣзненнопорочныя влеченія, которыя изображаются въ произведеніяхъ, являются
ли они для художника объективно-наблюденными п только пр|твореніями извнѣ воспринятая или же авторъ и воспринимаете извнѣ
и притворяете только потому, что в ъ душѣ его заложены уже
родственный чувствованія и мысли? Оловомъ, какимъ в ъ даниомъ
случаѣ является процсесъ, болѣе творческо-объективньшъ пли творческо-еубъективнымъ? И наконецъ, если даже въ душѣ художника и
возникаютъ какъ бы самостоятельно, автоматически отрицательныя чувствовали, то переживаются ли они, какъ художественный интуиціи,
воплощаются ли во внѣшніе образы или же входятъ в ъ составь, обычн а я настроены и жизни писателя? Точно раздѣлнть эти состоянія на
практикѣ путемъ непосредственная наблюденія и самонаблюденія но
легко. Чаще, конечно,, попадаются, я сказалъ бы, люди еыѣшанная
типа съ тѣмъ или другимъ преобладаніемъ. Но какой типъ болѣе здоровъ и совершеиенъ в ъ смыелѣ высоты и законченности психологичес к а я процесса, безразлично —будутъ ли изображаться положительный
или отрицательныя качества? По моему—первый типъ, такъ какъу людей
этого типа процессъ творчества болѣе дифференцированъ, конечно, принадлежащей интеграціи съ другими сторонами душевной дѣятельносги.
В ъ только что сказанномъ можно найти и рѣшеніѳ вопроса объ отношеніи таланта къ обыденному складу душевной жизни художника.
В ъ прѳдыдущемъ было также указано, что при разсмотрѣніи пеихологіи и психопатологіи художника, болѣзненныхъ сторонъ въ томъ
или другомъ литературно-художеетвенномъ направлѳніи невозможно
обойти и является существенно-необходимымъ примѣнить общественнопсихологичсскій разборъ. Все сказанное, конечно, сущеетвеннымъ об

фазомъ касается какъ психіатраческой науки, такъ и художественно литературной критики и искусства. И все общество, чуткое къ разрѣ•шенію намѣчеиныхъ вопросовъ, должно быть благодарно и психіатрамъ,
• если они правильно, строя объективно, укажутъ, напримѣръ, на болѣзненное пронсхожденіѳ какяхъ-лнбо недостатковъ выдающагося и
дорогого писатоля и тѣмъ въ значительной степени оправдаютъ его
перѳдъ судомъ иравственнымъ.
На этомъ я покончу съ первой половиной моей работы о русскихъ
исихіатрахъ, изучавшихъ здоровую и больную душу писателей въ ихъ
жизни и произведѳніяхъ, и перейду къ психіатрамъ, разсматривавшимъ
выведенный в ъ произведеніяхъ лица съ своей спеціадьной точки зрѣнія.
Переходя къ пеихіатрамъ разбправшимъ литературный произведенія, начну съ статьи проф. Снкорекаго х ) о «Краеномъ Двѣткѣ»
Гаршнна. Авторъ отмѣчаетъ поразительную вѣрноеть изображѳнія
маніакальнаго состоянія съ одноврѳмѳнныиъ существованіемъ, хотя
и на короткое время, нормальная созианія, своеобразныхъ причудіивыхъ и нѳожиданныхъ аесоціацій, повышенной чувственной н
двигательной реакцін («бѣшенство движеній») и т. п.; о томъ же
говорить и д-ръ Баженовъ 2 ). Но тотъ и другой коснулись только
вскользь самаго главнаго. По Михайловскому, какъ было указано,
аллѳгорія этого разсказа заключается въ томъ, что Гаршинъ опять
покусился на великое... и вмѣстѣ съ тѣмъ облекъ его в ъ «безумную
мечту». Если, дѣйствительно, въ этомъ заключается суть разсказа,
естественно было ожидать отъ психіатровъ указанія правильности
нзображенія этой «безумной мечты» и слѣдовательпо прииѣнимѳсти
самой фабулы. Тѣмъ не менѣе оба уважаемые ученые, я бы сказалъ,
ограничились только половиною разбора и почти не обратили вниианіо
на состояпіѳ нравственной сферы у больноя. Правда, проф. Сикорскш
•оговаривается о сохраненіи нравственная склада личности даже въ
1
2

) Проф. Сикорскій.—Сборникъ „Памяти Гаршина" 1889 г.
) Н. Н. Бажѳновъ, I. с.

болѣзни, а д-ръ Баженовъ по другому поводу говорите объ отраженіи
въ этомъ разеказѣ любящей и страдающей души еаыаго Гаршина. Но
этого, я думаю, мало. Вѣдь нѣкоторые пеихіатры и особенно проф.
Чижъ говорите о пониженіи нравственнаго чувства у душевнобольныхъ. Мы можемъ считать нравственную сферу у человѣка нормальной,
когда она выражается въ гармоническомъ сочѳтанін веѣхъ трехъ душевныхъ элементовъ: ума, чувства и воли, при надлежащей интенсивности. Дѣйетвительно, нельзя не согласиться съ проф. Чижомъ, что у
большинства душевнобольныхъ понижена самая основная часть нравственной сферы, именно—чувство. Я помню рѣзкій примѣръ изъ своей
практики одной больной, выздоравливавшей послѣ остраго первичнаго
еунаешеетвія, у которой съ необычайной силой, безтолково и нецелесообразно проявилась забота объ окружающихъ ее больныхъ и
особенно объ одномъ ребенкѣ. Она буквально замучила этого
ребенка своими заботами и ухаживаніями. Но во всѳмъ ѳя поведеніи
не было и слѣда того непосрѳдствоннаго чувства состраданія ж любви,
которое руководите нормальными людьми въ ихъ альтруястичеекихъ
стремлеиіяхъ. Поступки ея ноеили отпечатокъ умственности, были
только выраженіемъ ея альтруистическихъ брѳдовыхъ идей почти безъчувственной окраски. И въ вашей новѣйшѳй художественной литературѣ мы видѣли попытку представить подъемъ альтруиетическаго наетроенія въ началѣ развитая психоза. Попытку. эту сдѣлалъ г . Потапенко въ своей повѣсти «Свѣтлый лучъ»
У героя этой повѣсти
д-ра Барвинскаго альтруиетичесшя стремлѳніятакже только умственны,,
нѣчто среднее между бредовыми дѣйствіями и импульсивными влѳченіями,.
и потому трудно согласиться съ окружающими Варвинекаго людьми и
еамимъ авторомъ, что героя можно назвать свѣтлымъ лучомъ. О н ъ
можете быть и лучъ, и свѣтлый, но про него можно еказать больше,
чѣмъ про кого-нибудь, что онъ свѣтитъ, да не грѣета.
Если всмотрѣться въ альтруистическій порывъ больного въ «Крае9 П р о ф . Ч и ж ъ . „О нравственности душевнобольныхъ".
2) П о т а п е н к о . Рус. Богатство. 1898 г.

номъ Цвѣткѣ», го и у него я не вижу на гарюначескаго сочетанія
всѣхъ элѳмѳнтовъ нравственной сферы, ни особенной дѣятельной интенсивности. О гармоническомъ сочетанія въ ианіакальномъ возбуждении говорить не приходится. Но еамый порывъ не свидѣтсдъствуётъ
ли о напряженности чувства и воли? Я отказываюсь расчленить, насколько этотъ порывъ является елѣдствіѳмъ самоетоятельнаго первичнаго повышенія нравственнаго чувства и влечѳнія, и насколько онъ
зависите отъ обіцаго маніакальнаго ссстоянія. .Одновременно съ этимъ
предъ нами вырисовываются бредовыя идеи альтруиетическаго содержанья, который ассоціировались совершенно случайно.
Понятно, идеи въ силу своей случайности, чувства и влечѳнія—
въ силу своего, я сказалъ бы, близко или грубо органическаго провсхожденія—не должны, казалось, особенно цѣниться. Но скажутъ:
вѣдъ тотъ факте, что подъ вліяеіеиъ маніакальнаго возбуждѳнія на
поверхность больного сознанія всплыли альтруистическія идеи и чувствованія, свидѣтельствуетъ о наличности в ъ глубннѣ души больного
этихъ чувствъ; вѣдь личность проявляется и в ъ болѣзни. Наконецъ,
и наши здоровыя нравственныя влеченья тоже грубо органичѳекаго
проиехожденія. На послѣднеѳ я возражу, что нельзя смѣшивать генетически и непосредственно психологическій разборъ. Что же касается
пѳрваго, то, мнѣ кажется, только тогда нравственныя стремленья возвышенны, когда они непосредственно и первично, т. с. духовны, безъ
грубаго замѣтнаго вліянія тѣла. Большинство же острыхъ пснхозовъ
органическаго или вѣрнѣѳ токсическаго происхѳжденія. А потому
форма «безумной мочты», в ъ которую заключилъ Гаришнъ свою аллегорію, хотя и возможна, и вѣрна дѣйетвитѳльности, но тѣмъ не мѳнѣе
маюцѣнна, и потому, я полагаю, и аллегорія вышла не безъ ущерба.
Д-ръ Владимірскій написалъ статью о «Запиекахъ еумасшедпіаго» Гоголя. Онъ соглашается еъ другими, что съспеціально-пси1) А. В. В л а д и м і р с к і й . Мысли психіатра по поводу „Занисокъ
сумасшешаго" Н. В. Гоголя. Вопросы нервно-психической медицины
1903 г. январь и мартъ.

хіатрической точки зрѣнія вторая часть «Заиисокъ» но выдѳрживаѳтъкритики, тогда какъ первая до момента, когда Попрнщинъ сталъ считать себя Фердинандомъ У Испанекимъ, превосходна. По мнѣнію д-ра
Владимірекаго Гоголь въ лицѣ Поприщина хотѣлъ изобразить не какой-либо типъ душевнаго разстройства, a наиболѣе обіція черты, присущія душевному заболѣванію.
Заслуга д-ра Владимірскаго, по моему, состоитъ въ тоиъ, что
онъ пытался связать общую идею Гоголя съ его экскурсіей йъ область
психопатологін.
Особенно много писалъ на литоратурныя темы проф. Чижъ, которому бесспорно принадлежишь заслуга перваго психіатра въ Роесіи,
давшаго солидную работу въ этомъ направлснін я взглянувшаго на подобныо труды, какъ на вполнѣ серьезную и важную задачу. Его порвый трудъ «Достоѳвскій,—какъ психопатодогъ» векорѣ пріобрѣлъ
большую популярность и обратилъ на себя вниманіо какъ спѳціалистовъ, такъ и большой публики. « Я хочу сдѣлать попытку,—пишотъ
проф. Чижъ,—сгруппировать въ одно цѣлое все, что Достоѳвскій въ
своихъ произвѳденіяхъ говорить о болѣзненныхъ состояніяхъ души п
выяснить по мѣрѣ еилъ, насколько его описанія и еужденія согласны
съ установленными данными современной психопатологіи. Для большаго удобства въ изложенін я главньшъ образомъ буду смотрѣть на
Доетоовекаго не какъ на романиста, а какъ на непосредственна™ описателя действительности. Олѣдовательно, его описанія болѣлненныхъ
явлѳній для меня будутъ какъ бы протоколами имъ видѣннаго: мнѣ
такимъ образомъ будешь необходимо только указать, какъ много натологическихъ состояній наблюдалъ Достоевскій, насколько вѣрно и
полно онъ описалъ видѣнное и правильно ли объяснил!, Только по мѣрѣ
надобности буду я указывать на вліяніе тѣхъ усдовій, въ которыхъ
Достоевскій находился какъ романиста, а также на группировкуи оевѣщенія интересующаго матеріала». И въ дальнѣйшемъ проф. Чижъ какъ
бы иллюстрирует! действующими лицами изъ романовъ и разсказовъ
Доетоовекаго все ученіе о душевныхъ болѣзняхъ, ихъ причннахъ, клп-

ничеекую картину, тѣ или другія душевный уклононія: бредъ, галлюцннаціи ит. п.Словомъ, книжку эту можно назвать: краткій и общепонятный
курсъ психіатріи въ иллюстраціяхъ изъ произведены Доетоѳвекаго.
Здѣсь больше чѣмъ у мѣста вспомнить объ условномъ И Т И П И Ч НОМ! изображеніи дѣйетвитѳльноети, о которомъ говорилось раньше по
поводу замѣчанія д-ра Гоесолимо. Примѣнять протокольную, такъ
сказать, точку зрѣнія, какъ это дѣлаѳтъ нроф. Чижъ, и только «по
мѣрѣ надобности указывать на условія» врядъ ли цѣлесообразно.
Кромѣ того проф. Чижъ въ своей работѣ етоялъ только на етражѣ
интересов! психіатричеекой науки, забывая, что онъ нмѣлъ дѣло
только еъ литературными типами. Правда, Достоевекій рѣдкій писатель, задававшійея, повидимому, въ значительной степени психологическими и психопатологическими вопросами, такъ что и одинъ психіатрической разборъ его произведены заразъ какъ бы разрѣшаотъ двѣ задачи:
психіатрическую и литературную. Но и при разрѣшеніи первой проф.
Чижомъ многое остается невыясненным! и еамое разрѣшеніе, я сказ а л ! бы, слишкомъ схематично, элементарно и чрезмѣрно клиническое.
Авторъ считает! нужнымъ сказать намъ, что Достоевекій прекрасно изобразилъ, какъ окружающіе относятся къ душевно больнымъ,
пространно повѣетвуетъ о задачахъ психіатрнческой экспертизы, а не пытается, напримѣръ, разрѣшить такіе важные вопросы, какъ отно«:
шѳніе наелаждѳнія н етраданія, любви и мучительства, чему такъ охотцо ;:,
продавались особенно женскіе типы Доетоовекаго. Но находимъ да
объясненія и тому, что Достоевекін разумѣотъ подъ словомъ «Кара-"// * ѵ. ' '
мазовщина». Еели подъ нимъ отчасти разумѣтъ врожденную, всѣмъ
Карамазовым! свойственную основную черту—повышенную болѣзнѳнную страстность, переходящую при извѣстныхъ условіяхъ въ разврата и
цинизмъ (Ѳедоръ Павлович!, вѣроятно, Смордяковъ). то объяснѳніо
психіатра здѣеь болѣе чѣмъ необходимо.
Не обратилъ вниманія также проф. Чижъ, почему Достоевскій
князя Мышкина назвалъ идіотомъ, когда онъ иной разъ просто пораж а е т ! всѣхъ окружающих! своимъ какъ бы ясновидѣніомъ, умѣніѳмъ

читать въ еердцахъ и такъ прекрасно отгадывать и распутывать самый
сложным и затруднительный положенія, въ которыя такъ любитъ ставить
своихъ героевъ Доетѳевекій. Вѣдь, у Мышкина ееть нѣчто если и не
идіотское, то во всякомъ случаѣ недостаточное какъ в ъ характѳрѣ,
такъ и въ умственныхъ споеобностяхъ, что даетъ право причислить его
къ недоразвитымъ, и наряду еъ этимъ удивительная проницательность и
прозорливость!
,
Проф. Чижъ не указалъ, на что такъ тонко обратила вниманіе
Достоевскій, что у дегѳнерантовъ можете одновременно сочетаться относительная умственная недостаточность, особенно утрата чувства реальнаго ( P . J a n e t ) съ повышенною художественною интуитивностью и
склонностью къ душевному анализу, къ проникновенію душевному. Объ
этомъ упоминаете в ъ свое! новѣйшей монографіи P . J a n e t , сближая
психастениковъ съ эпилептиками
(Мышкинъ—эпнлептикъ). Н а конецъ, проф. Чижъ, если исключить отчасти Раскольникова и ИванаКарамазова, мало останавливается на томъ, правильно ли Доетоѳвскій
разрѣшаетъ поставленным себѣ нравственныя задачи, пользуясь психопатологическими уеловіями. И происходите это, по-моему, отъ того,
что проф. Чижъ сдѣлалъ не совеѣмъ правильное отвлечѳніе, смотря
на Достоѳвскаго не какъ на романиста, а какъ на изобразителя дѣйствительностя, имѣя въ виду исключительно интересы пеихіатріи, а не
литературно-пеихіатрической крятики. Требованія же послѣднѳй не
еовпадаютъ съ кдиническимъ разборомъ.
Того же метода держался проф. Чижъ и въ другой работѣ: «Тургеневу какъ пеихопатологъ» 2 ) . Онъ какъ бы проверяете, правильно
ли воспроизводите Тургеневъ болѣзненныя стороны души, коментируя
замѣчаніямж изъ пеихіатрической теоріи и практики.
Больныхъ людей Тургеневъ опиеалъ в ъ разсказахъ: «Отчаянный», «Клара Миличъ», «Разсказъ отца Алексѣя», и «Пѣснь торжествующей любви».
9 P. J a n e t. Lee obs«sions et psychastheaie, 1903.
) І І р о ф . Ч и ж ъ . „Вопросы Фш. и Психол". 1899 г., кн. 49 и 5 0

s

Психіатрическій равборъ проф. Чижа, конечно, какъ всегда, интѳресевъ. Но кое съ чѣмъ трудно согласиться, въ особенности еъ характеристикой Клары Миличъ. Проф. Чижъ говорите про нее: „такое
рѣзкое отступленіе отъ національпаго типа есть ужо вырожденіе ( 7 2 2 ) " .
Но вѣдь она и не была чисто русскаго происхождения, при чемъ же
здѣсь вырожденіе? Далѣена стр. 7 2 3 - й : „ В ъ ней не было женственности; ѳя поступокъ съ женихоиъ даетъ право предположить о значитѳльномъ извращенш ѳя полового чувства; она хотѣла „взять" того,
кого она полюбите". Тургеневъ, какъ истинный художникъ, лишь
цѣломудренно намекаете на аномалію половой жизни Клары. Захѳръ
Мазохъ сдѣлалъ бы изъ Клары героиню своего романа, нашелъ бы и
героя, которому доставляло бы большое наелажденіе получать пощечины и быть „взятымъ" женщиной. Мнѣ кажется, все это разсужденіѳ
сильно грѣшитъ противъ истины. Клара просто эксцентричная, невропатическая натура, отважная дѣвушка, которая могла любить и
подчиняться кому-либо необыкновенному и сильному, прежде всего
сильному. Такія натуры могутъ быть или „взятыми" или сами желаютъ
.„взять", не въ томъ смыслѣ, какой видите проф. Чижъ, и жзвращешіе
здѣеь ни при чемъ. Оно, кромѣ того, совершенно не мирится съ тѣмъ
поэтичеекимъ обликомъ, который придалъ Кларѣ Тургеневъ. Онъ, какъ
истинный и цѣломудренный художникъ, почувствовалъ бы въ созданномъ имъ лицѣ извращѳніѳ и ио опоэтизнровалъ бы его. Поступокъ съ
немилымъ, навязаннымъ женихоиъ—эксцентричный, дикій, но на извращѳніе полового чувства мало намекаете.
Вѣрныі своему, по моему, одностороннему методу, проф. Чижъ
почти не касается того, какъ объяснить основную идею разсказа, исходя изъ той психопатологической формы, в ъ которую облекъ ее писатель. Вѣдь не на психіатричеекія же темы писалъ Тургеневъ! Я
только въ одномъ мѣетѣ авторъ даетъ объяснѳніѳ біографнческаго характера. «Ненормальные люди,—читаѳмъ мы,—засдуживаютъ вниманія поэта; въ ихъ жизни много необыкновоннаго, великого, страстного,
поэтическаго; только они могутъ любить любовью болѣе сильной, чѣмъ

смерть; только в ъ ихъ пѣсняхъ звучите торжествующая любовь; они
способны и на всякіе подвиги, и на всякія прѳетупленія. Старый,
больной поэте искалъ могучей, незнающей препятствій любви и, коночно, но могъ ее найти у обыкновенныхъ, т.-е. нормальныхъ людей»
( 7 7 4 ) . И далѣе: «Ненормальные, вырождающіѳся невропаты пробиваютъ для нормальной массы новые пути, потому что обладаютъ таинственными, непонятными намъ силами, и необычайное, волшебное,
таинственное нужно искать у нихъ, а но у насъ» ( 7 7 6 ) .
Прежде всего нельзя не отмѣтнть нѣсколько противорѣчивой х а рактеристики неихопатовъ, сдѣланной проф. Чижомъ в ъ этихъ цитатахъ и раньше, когда онъ говорилъ хотя бы о Гоголѣ и въ другихъ
мѣстахъ. Съ одной стороны психопаты чрезмѣрные эгоисты, любяте
только сампхъ себя (Гоголь, Азаровъ, Клара), не вѣрятъ въ собственный
теоріи, не нмѣютъ поелѣдователеі, остаются одинокими (Раскольниковъ,
Иванъ Карамазовъ), съ другой—они «могутъ любить любовью болѣе
сильной, чѣмъ смерть», «дробиваютъ для нормальной массы новые
пути» и т. п. ІІаконецъ, несмотря на значительную долю правды, высказанную в ъ этихъ поелѣднихъ выпискахъ какъ о ненормальныхъ людяхъ, такъ и о Тургенѳвѣ, все же намъ не показала связь основного'
мотива этихъ разсказовъ съ ихъ болѣаненно-ыистическимъ еодержаніемъ.
Мнѣ представляется возможнымъ такое предположѳніе. Это
нозднія произведенія Тургенева. В ъ то время какъ разъ особенно привлекли вниманіе образованнаго міра явленія гипнотизма и вообще бѳзсознателыюй и подсознательной душевной жизнн. Съ другой стороны
(конечно, не безъ связи съ предыдущим'!,) одновременно съ реакціѳй
въ общественныхъ взглядахъ стала замѣчаться реакція и противъ научно-позитивнаго идеализма, давая мѣсто метафизичоско-мистическому
направленію. Г1 ургеневъ, какъ чоловѣкъ и художникъ чуткій, высокообразованный и всегда если но склонный къ мистическому, то нѣсколько
меланхолически настроенный, съ грустной улыбкой на прекрасыомъ
лнцѣ, невольно поддался если не ужасу, то удивленію, нѳдоумѣнію передъ тайнами и «бездной» нашей без-и подсознательной жизни, какъ бы

мало вѣря въ спасеніе науки. Конечно, возрасте и неудачно сложившаяся личная жизнь сыграли в ъ данномъ случаѣ не малую роль. Отсюда понятно, что Тургенѳвъ вольно или невольно обратился къ больнымъ людямъ. Колеблющееся настроѳніе Тургенева особенно сказалось
въ его «Стихотвореніяхъ в ъ прозѣ».
Такимъ образомъ, основной характѳръ этихъ произведѳній Тургенева имѣетъ болѣѳ глубокія причины и объясняется нѣкоторымъ душѳвно-фнлоеофскжмъ скептнцизмомъ, а не только тѣмъ, что «старый,
больной поэте искалъ могучей, незнающей препятствій любви».
Еще проф. Чижъ подвергъ разбору съ психіатрической точки
зрѣнія Плюшкина х ). «Плюшкинъ,—говорите авторъ,—вовеѳ не тилъ
скряги, а типъ старческаго слабоумія и потому только психіатръ можете объяснить I I главу «Мѳртвыхъ душъ». В ъ пѳрвомъ своемъ отв ѣ т ѣ 2 ) д-ру Кйплану, разбиравшему его статью 8 ), проф. Чижъ высказываете мысли, глубоко истннныя, но противорѣчащія основному положенію, приводимому нмъ въ первой статьѣ, что Плюшкинъ не типъ
скряги, а типъ старческаго слабоумія. Вотъ эти интересный по существу и в ъ методологичеекомъ отношеніи слова: «Гоголь, какъ великіи
художникъ, съ величайшею правдивостью нарисовалъ намъ типъ скряги,
какъ велнкій художникъ показаіъ намъ, какъ бѳземысленна, нелѣпа
и гадка скупость сама по себѣ, т. ѳ. если она не является средетвомъ
для болѣе возвышенной цѣли. Правдивѣѳ изобразить скупость, чѣмъ
это сдѣлалъ Гоголь, нельзя; Гоголь съ его унивѳреальнымъ проникновеніелъ въ человѣческую душу не могъ изобразить здороваго екупца,
копяіцаго богатства бѳзъ всякой цѣли" ( 8 8 7 ) . Что же Гоголь хотѣлъ
намъ дать: типъ скряги или типъ старческаго едабоумія? Конечно,
какъ сатирикъ, Гоголь прежде всего и-мѣлъ в ъ виду скупость, доведен1) Ир оф. Ч и ж ъ . „Плюшкинъ, какъ типъ старческаго слабоумія".
Врачебная газета 1902 г. № ю .
2) П р о ф .
Ч и ж ъ . „Зяачеше болѣзни Плюшкина". „Вопр. Фид. и
Псяхол.", кн. 69.
3) Я .
Ф. К а п л а н ъ . „Плюшкинъ-психологическій разборъ его"
„Вопр. Фил. и Исихол.", 1902.

ную до скряжничества, гнѣздящуюея въ душѣ уже слабоумная старика, а потому второе объясееніе проф. Чижа, нѳсомнѣнно, болѣѳ
истинно. Какъ всякій высоко художественный тииъ, онъ имѣѳтъ болѣѳ
общее значеніе, отличается многосторонностью и потому, прѳслѣдуя
главную цѣль—изображеніѳ скряжничества, одного изъ гнуенѣішихъ
пороковъ, одновременно указываете какъ на психологическую сторону
этого явлѳнія (или вѣрнѣе въ данномъ случаѣ психопатологическую),
предъявляя намъ образъ слабоумная старика, такъ и на общественнобытовую, рисуя намъ Плюшкина, какъ помѣщика времѳнъ раздожѳнія
крѣпостного хозяйства. Послѣдняя сторона, по-моему, въ данномъ
случаѣ имѣетъ меньшее и временное значѳніѳ. Шюшкинъ слншкомъ
общечеловѣченъ. ÏÏ потому, я полагаю, но правы ни д-ра 10. Португаловъ
видящій въ Плюшкин* по преимуществу представителя «отживающая натуральная хозяйства», ни д-ръ Кадданъ 2 ) , прнписывающій Гоголю жѳланіе изобразить въ лиц* Плюшкина нормальную
старость (трудно не видѣть въ Плюшкин* признаковъ слабоумія!), ни
проф. Чижъ въ своемъ пѳрвомъ толкованіи Плюшкина. Правъ же,
по-моему, проф. Чижъ, но только въ своемъ второмъ объясненіи, которое м привелъ выше. «Конечно, я понимаю, — поясняете дальше
проф. Чижъ,—что еамъ по себѣ вопросъ, былъ ли Плюшкинъ здоровъ
или боленъ, не имѣетъ большого значѳнія; споръ по этому .поводу не
заслуживалъ бы вюшанія, если бы вмѣстѣ съ этнмъ вопросомъ не были
затронуты столь серьезные вопросы, какъ вопросъ о нормальной и патологической старости, вопросъ о янезиеѣ скупости».
Неправильное или вѣрнѣе одностороннее толкованіѳ Плюшкина
произошло отъ методологической ошибки—но обращать вниманіѳ или
недостаточно представлять себѣ основную задачу, которою задается
писатель и который въ исключительныхъ только случаяхъ можетъ писать на пеихопатологичоскія темы, какъ на таковыя только.
*) Ю. П о р т у г а л о в ъ. По поводу полемики проф. В. Ф. Чижа и
д-ра Я. Ф. Каплана, „Вопр. Фил. и Психол.",. 1903 г., кн. 66.
2 ) Я. Ф. К а п л а н ъ 1. с.

Не и.збѣгъ чрезмѣрной односторонности (Плющкинъ — представитель отживающаго натуральная хозяйства — своего рода художественно-экономическая иллюетрація?!) и д-ръ Ю. Португаловъ, хотя
раньше и предпослалъ методологическое вступлѳніе*). На немъ я и остановлюсь,. какъ почти на ѳдинственномъ въ обозрѣваеиой литератур*.
Авторъ ставите слѣдующіе вопросы.
1. Возможно ли анализировать съ точки зрѣиія пеихіатра художественный образъ, создаваемый пиеателемъ, и, если возможно, то въ
какихъ прѳдѣлахъ и при какихъ условіяхъ? Другими словами, каковы
научны* права психопатологическая метода въ литературной критик*?
2 . Задаются ли беллетристы Гоголевская типа цѣлями изображ е н * физіологичеекая и патологическая состоянія наблюдаемыхъ индивидуумовъ и т. д.
3. Каковы вообще задачи психопатологическая метода въ литератур*? Гдѣ его начала и гдѣ ѳ я границы?
Отвѣчая на первый изъ поставлѳнныхъ имъ вопросовъ, д-ръ
Ю. Португаловъ даете, какъ мн* кажется, отвѣтъ, и на остальные,
хотя и не вполнѣ. Онъ говорите: есть писатели, задающееся цѣлью
изобразить псжхо-физіологическую сторону чѳловѣка, другіе же—создать соціальный типъ, и «психопатологически! мѳтодъ можетъ быть
примѣняѳмъ къ литѳратурнымъ произведеніямъ такоя рода, гдѣ явственно замѣтно въ творчеств* автора прѳобладаніе индивидуальнопсихологической и чаще патологической стороны, при чемъ соціальная
обстановка изображаемой личности играете второстепенную роль, и наоборотъ—въ произвѳденіяхъ съ прѳобладаніѳмъ общественная элемента означенный методъ долженъ прим*няться осторожнѣе и считаться здѣсь мстодомъ вгоростепешшмъ и побочнымъ».
Вопросы, поставленные д-ромъ Португаловьшъ, заслуживаютъ
большоя вниманія и нмѣютъ большое значѳніе въ виду намѣченной
мною задачи.
1

) Ю. П о р т у г а л о в ъ . I. с.

Но отвѣтъ, имъ даннеый, къ еожалѣнію страдаѳтъ нѣкоторой
неполнотой и узостью.
Прежде всего д-ръ Португаловъ задаетъ вопросъ о научныхъ
правахъ психопатологически™ метода въ литературной критик! и в ъ
литератур!, a отвѣчаетъ тольо на первую его половину.
Вѣдь разница, конечно, большая въ метод! литературы л литературной критики. Кром! того, онъ раздѣляѳтъ писателей только на
д в ! категоріи: изображающих! психо-физіологическую сторону человека и создающихъ соціальный типъ. Я полагаю, что д-ру Португалову
извѣстжы писатели но преимуществу моралисты, которых! не подведешь
ни подъ ту, ни подъ другую его категорію, а которым они охватятъ
собою. Накоеецъ, есть много писателей, которые задаются исключительно эстетическими цѣдями и произведѳнія которых! подлежать учету
по психологическому методу, хотя бы насколько данное произведетеявляется продуктом! нормалънаго или бол!зненнаго творчества. Съузилъ
также задачу пснхопатологическаго метода въ литературной критик!
д-ръ Португаловъ, ограничив! ѳг-о только разборомъ произведены съ
т!мъ или другимъ преобладаніомъ индивидуально-психопатологической
стороны, не коснувшись его приложимости въ такихъ вопросах!, какъ
отношеніѳ творчества къ личности больного писателя, какъ отношеніе
т ! х ъ же произведены къ обществѳино-психопатодогическимъ тѳченіямъ
и т. д. Я считалъ нужяымъ, въ виду своей ц!ли, ед!лать это необходимое дополненіе къ интересному методологическому вступленію, сдѣланному д-ромъ Ю. Португадовымъ.
Въ своей второй Полемической етать! д-ръ Я . Ф . Еапланъ
между прочимъ разбираешь, какъ психіатръ, Аѳанасія Ивановича,,
считая его совершенно слабоумным! етарикомъ и тоже, какъ и раньше,
не останавливаясь на главной задач!, которую хогѣлъ разр!шить Гоголь въ лиц! Аѳанасія Ивановича и потому, конечно, даешь одностороннее осв!щеніе.
1) Я. Ф. К а п л а н ъ . „Плюшкинъ и Староевътскіе помѣщики". ВопрФил. и Психол. кн. 68.

Въ 1 9 0 1 году въ зае!даніи общества нормальной и патологической психологіи въ С.-Петербург! я сдѣлалъ попытку указать пеихопатодогическія черты геросвъ Максима Горькаго
В ъ доклад! своемъ я постарался уяснить основную мысль, которой задавался писатель, изображая какой-либо типъ и тогда только
подчеркнуть психопатологическія черты, если он! вольно или невольно
сказались въ дуга! дМетвующаго лица. М н ! казалось правильным!)'
вигѣть въ герояхъ Горькаго продукта сложныхъ обществѳнно-психологическихъ условій.
Встр!чаемыя же у нихъ тѣ или другія бол!знѳнныя черты, по
моему, вторичнаго проиехожденія. Тамъ же я отн!тилъ, что М. Горькій
не далъ психіатричеекой наук! ничего, чего бы она не знала до него.
Но онъ подчеркнул! ту важную истину, что болѣзнь вообще и въ част-"
ности душевная т!сно вплетается во в с ! отношенія личныя, семейныя \
и общественныя. Поэтому игнорировать ее не можетъ ни одинъ наетоящш худояшикъ, а въ особенности такой, какъ Горькій, для котораго общественныя условія ям!ютъ такое огромное значеніе. Гяеуя
своихъ героевъ, рожденныхъ въ .особенной нравственно-соціальной атмосфер!, Горькій невольно надѣлилъ н!которыхъ изъ нихъ бол!знеенммъ складомъ, который также неизб!женъ при н!которыхъ ѵеловіяхъ,
какъ неизб!жно ел!дствіе поел! причины.
Занятые вопросом! психологіи преступника, какъ областью близко
соприкасающейся съ ихъ спѳціальностью, психіатры естественно не
могли не обратить вниманія на художественную литературу, поскольку
въ ней отражается интересующая ихъ сторона жизни. Такъ проф. Чижъ
въ своемъ разбор! сочинены Доетоевскаго 3 ) пишетъ: «Достоевскін при
наблюдены обитателей «Мѳртваго Дома», пришѳлъ къ заключенію, что
нѣкоторыѳ преступники лишены нравственна™ чувства; но крайней
жѣрѣ, такъ можно понять то мѣсто, г д ! онъ сравниваешь двухъ пре') „Вѣетникъ психологіи, гипнотизма и крим. антропологіи" подъ
ред. акад. Бехтерева. №№ і, 2, 3.
-) П р о ф . Ч и ж ъ. Доетоевскій какъ психопатолога.. 1885.

етупниковъ (А. и отцеубійцу): «первый представляется тішомъ окончательно развратившагося, оподлившагося человека, второй же к а зался еще ужаенѣе». У этихъ же людей, по увѣренію проф. Чижа,.
Достоевскій отмѣтніъ полное отеутствіе чувства раскаянія.
Сказаннаго о «Мертвомъ Доме» какъ будто мало. Какъ иллюстрацію преступна™ аффекта д-ръ Я . А. Боткинъ 1 ) взялъ душевноесостояніѳОтелло и Поздньшева. « Я обращаюсь къ Шекспиру и графу
Л. Н. Толстому,—пишетъ авторъ,— потому что, во-первыхъ, они одинаково велики какъ художники, во-вторыхъ, потому, Что оба не повреждены медицинскими теоріямн». Разобравъ душевное состоитеОтелло и Поздньшева до, во время и послѣ совершешя преступденія,.
д-ръ Я . А. Боткинъ считаете его характернымъ для преступна™ аффекта. Послѣднін же «составляете такое сильное психическое (?) чувство, котороо, прерывая обычное теченіе представленій, превращаете
его въ непроизвольное теченіе однородныхъ предетавленіи съ характеромъ
іасильствевности, гармонирующихъ съ шсподствуюіщшъ чувствомъ,.
вслѣдствіе чего уничтожаются какъ свобода выбора, такъ и всякая
произвольная умственная деятельность. Неизбежно, роковымъ образомъвыражаясь внѣшними бурными движеніямі, преступный аффекте сопровождается временнымъ большимъ или меньшимъ истощеніемъ пеихйчеекихъ и фнзнческихъ сплъ».
Нельзя сказать, чтобы сделанная автор о мъ характеристика была
присуща исключительно преступному аффекту, какъ таковому и какълибо существенно отличала его вообще отъ аффекта, подготовленнаговъ жизни человека какими-либо обстоятельствами, такъ или иначевревратившимп обычныя представленія въ навязчивыя. Ведь результатомъ такого аффекта можете быть деявіе и непредусмотренное уложеніемъ о наказаніяхъ. Напримеръ поступки, совершонныя въ аффекте подъ в.ііяніемъ импульсивиыхъ влоченій, въ навязчивой натурѣ
моторыхъ не приходится сомневаться. Но имѣя въ виду методологиЯ. А. Б о т к и н ъ .
иости. Москва, 1893 г.

Преступный аффектъ какъ условіе невмѣняе-

ческій характеръ своей работы, я укажу, что даетъ лѳкція д-ра Боткина въ этомъ отношеніи. Прежде всего авторъ нашелъ факте преступлена, совершенный Отелло и Позднышевымъ, настолько верньшъ
действительности, настолько типично возможнымъ, что иллюстрнровалъ имъ учѳніе о преступное алффектѣ. Конечно, въ виду той специальной цели, которую преследовалъ д-ръ Боткинъ, трудно предъявлять къ нему дрѵгія крнтйко-психіатрическія пожеланія; нужно только
отмѣтнть, что судебная, психопатологія извлекла существенную пользу,
обогативишеь двумя прекрасно описанными и разобранными преступленьями, совершенными въ аффекте, а литературная критика пріобрела
еще и спѳціально-научное иодтверждѳніе.
Интересна книжка проф. П. И. Ковалевскаго «ІІсихологія преступника *). Поелѣ краткаго историческаго встушіѳнія о совремѳнномъ
ноложеніи криминальной антропологіи и криминальной психологіи,
авторъ переходите къ разсмотренію душевнаго состоянія преступника
па оенованіи следугощихъ произведена: Достоевскаго—«Записки изъ
Мертваго Дома», Мелынина—«Въ мірѣ отверженныхъ», Кенана—
«Сибирь», С. В . Максимова—«Сибирь и Каторга», Ядринцева—
«Русская община въ тюрьмѣ и ссылкѣ», Чехова—«Островъ Оахалинъ» и И. В . Ефимова—«Изъ жизни каторжныхъ Ильинекаго н
Александровскаго, тогда казенныхъ, винокуренныхъ заводовъ 1 8 4 - 8 —
1 8 5 3 г . » . Особенно широко цитируются «Записки изъ Мертваго
Дома» и «Въ міре отверженныхъ». Работа проф. Ковалевскаго встретила рѣзкую критику со стороны наиболее цитируема™ имъ автора,
Л. Мелынина Д. Прежде всего Мелыіганъ возстаетъ противъ того несомненно трудно объяснима™ утвержденія, что почти все герои Д о стоевскаго и Мелынина являются врожденными преступниками.
ГІо его мненію, большинство обитателей «Мертваго Дома» по') II. И. К о в а л е в с к і й . „Ііеихологія преступника въ русской литературѣ о каторгѣ". 1900 г.
2 ) Л. M ел ь ш и н ъ .
„Русская каторга предъ судомъ каоедральной
пауки". „Рус. Богатство", 1900 г., іюль.

пало туда за нарушоніе «безчеловѣчныхъ законовъ рабовдадѣльчества
и 25-тілѣтнѳй солдатчины». «Но никогда я не утверждал», пишетъ
Мелыинну—и не соглашусь утверждать- что - современная русская
каторга, хотя в ъ главныхъ свояхъ частяхъ и представляющая нравственная подонки народнаго моря, есть не что иное какъ отбросы,
сдѣланныо самой природой. По моему глубокому убѣжденію, не
столько природа создаете преетупиикову сколько сами современный
общества, уеловія нашихъ сѳціальныхъ, политическихъ, экономическихъ, религіозныхъ и кастовыхъ отношѳній, а также (апэго огромной
важности факторы!) несовершенное еостояніс нашихъ нравственныхъ
понятій. Я намѣронно сказалъ «не столько», чтобы оставить все-таки
кое-что и на долю природы». И съописаніемъ «характерныхъ черте»,
выведенныхъ проф. Ковалѳвскимъ будто изъ указанныхъ произведеній,
а въ особенности съ ихъ объясненіѳмъ Мельшинъ рѣшнтельно не соглашается. Такъ страсть къ спдетнямъ онъ просто объясняетъ сидѣньемъ въ каторжной тюрьмѣ. По поводу отоутствія раекаянія авторъ
задаете вполнѣ правильный вопроеъ: предъ кѣмъ же имъ было каяться?
«ГІредъ своими преступными и развращенными товарищами» или «предъ
испорченными и всегда злобно настроенными представителями мѣстной
администрации, но умѣющими внушить къ еебѣ ни ѵважѳнія, ни сиипатіи?» «Отмѣтимъ же,—чнтаемъ дальше,—какъ характерную особенность г. Ковалевскаго, его смѣлое раепрѳдѣленіо преетупниковъ по
поламъ, возраетамъ и національноетямъ, безъ малѣйшаго указанія на
источники такой любопытной статистики; оказывается, что « в ъ русекомъ народонаееленіи иреобладаютъ преступленія противъ собственности и въ несравненно меньшей степени противъ личности. Миролюбивая черта иесомнѣнно лестна для нашего патріотическаго чуветва...
Казалось бы, однако, что и евреи «прежде всего и снльнѣо всего
заявляющее наклонность къ воровству», т. е. дѣлающіе то же, что
и русскіе, заслуживаютъ той же похвалы за миролюбіе, но—нѣтъ!
То—руескіо, свои православные, а это—нехристи... «Чувствуется
въ этомъ племени присутствіе хищнической наклонности, хотя бы

въ болѣе широкихъ {?) и утонченныхъ {?). размѣрахъъ.
Послѣдняя фраза остается для меня загадкой... « Н а татаръ иадаютъ по преимуществу преступленія самыя тяжкія... Если татарвнъ—мошеннику то убійетва ихъ отличаются большою жестокостью, разбой—большою ловкостью и отчаянностью, грабежи—крайней дерзостью». Нельзя ли отсюда, г. профессору умозаключить, что
татары—по преимуществу прирожденные преступники?.. «Чуваши,
вотяки, мордва, черемисы—фанатики по темпераменту, завиняются
за .развратное поведеніе; финны (тоже фанатики?) отличаются слабою
наклонностью къ преетупленіямъ». Предоставляю читателю самому
судить, заключаете Мельшинъ, о степени легковесности этихъ
обобщеній».
Трудно не согласиться со всѣмъ только что выеказаннымъ.
Утвержденіе проф. Ковалевскаго, что большинство каторжанъ, какъ
они представлены в ъ указанной имъ литератур, врожденные преступники, вызываете невольное недоумбніѳ. Трудно же, въ самомъ дѣлѣ,
допустить, чтобы проф. Ковалевскій могъ вывести такое заключеніо
изъ произведет й авторову извѣстныхъ своими прямо противоположными взглядами на личность преступника. Очевидно въ этомъ кроется
какое-то недоразумѣніе. Тѣмъ не менѣе проф. Ковалевскому г ) принадлежите несомѣнная заслуга въ томъ, что онъ обратилъ вшшаніо
пеихіатровъ на богатый источнику изъ котораго они могутъ почерпнуть немало данныху касающихся пеихологіи преступника. Несмотря
на то, что Мельшинъ считаете свои и Достоевскаго наблюдонія субъективными и сомнѣвается, чтобы ученый могъ сдѣлать какіе-либо положительные выводы изъ этого субъективная матеріала, тѣмъ не менѣо, мнѣ кажется, что пеихіатру принявъ въ соображеніе вею субъективность художественная наблюденія и творчества, будете правь,
если воспользуется художественной литературой, какъ цѣннымъ подспоръомъ. Если нроизведенія эти истинно-художественны, т.-е. изобраТутъ же я долженъ выразить благодарность проф. II. И.Ковалевскому за его любезное ннеьменное еообщеніе.

жаюгъ намъ настоящую жизненную правду, то они не могутъ но служить матеріаломъ для научныхъ разслѣдованій и обобщеній. В ъ протнвномъ случаѣ они теряютъ не только научный, но и свои жизненный
и поучительный смысли.
Нельзя не согласиться съ проф. Коваловекимъ, что художник»,
которые волею судобъ принуждены были жить въ арестантской сродѣ,
могли лучше наблюдать, чѣмъ ученые, которые по понятнымъ причинамъ но могли видѣть аростантовъ в ъ естественной обстановкѣ.
Ту же задачу, что и проф. Ковалевскій, поставили себѣ А . Л .
Щсгловъ, помѣстивъ интересную статью въ юбилейномъ сборник*, посвящеинѳмъ В . М. Бехтереву
Статья д-ра Щеглова, цѣнная по
своему направленію, глубин* нсихологическаго разбора и особому
умѣнію подбирать надлежащія цитаты, интересна еще въ томъ отноІІІОНІІІ, что авторъ в ъ ней приходитъ къ выводами, ничего общаго но
имѣющнмъ съ тѣми, къ которыми пришѳлъ проф. Ковалевскій. Изучая
тѣхъ же писателей, д-ръ ІЦегловъ и не упоминаете даже о томъ, что
обитателей каторги можно счесть за врождѳнныхъ преступниковъ. Все
его цѣнное изслѣдованіе прежде всего направлено къ выясненію того,
что условія тюремной и каторжной жизни сильно мѣшаюте пониманію
л уразумѣнію душовнаго склада человѣка, совершившая преступленіе,
значительно видоизмѣняя ого въ дурную сторону. Принявъ въ соображоніе это важное обстоятельство, д-ръ Щегловъ дѣлаетъ такое заключсніе: «такими образомъ легкомысліе, мѳчтатолыіость и неизбѣжно
связанная съ этими неспособность къ стойкой и упорной борьб* за
приспособлено къ условіямъ общественной жизни, слабость воли и
легкая податливость внушенію,—вотъ, по нашему мнѣнію, самое большое и цѣнное изъ всего того, что мы находимъ у разобранеыхъ нами
писателей относительно особенностей душевная строя преступниковъ.
Указанный особенности являются главными отличительными признаа ) А. Л. Щ ѳ г л о в ъ . ІІеихологія преступника по набіюденіямъ рус)
скихъ писателей. <ІОбилейный сборникъ, посвящ. Б. М. Бехтереву»]
1903 г. т . и .
L U

коми душевной динамики преступниковъ, опредѣ-іяющихъ ихъ повед е т е и отношеніе къ окружающей нхъ дѣйствитѳдьности. Неизбѣж-ность постоянныхъ конфликтовъ съ поелѣдней, и разочарованій, постоянные переходы отъ міра вымысловъ въ міръ суровой и жестокой д ѣ і ствительности, постоянная, слѣдовательно, смѣна насгроенія при почта
непрекращавшихся ударахъ судьбы,—все это порождаете въ дальнѣйшемъ то озлобіеніе, тотъ угрюмый, мрачный, нездоровый какой-то
вндъ преступниковъ, о которыхъ почта единогласно говорятъ всѣ изслѣдователи, и то все большее и большое притупденіе иравствѳнныхъ
/чувствован!!, которое въ концѣ-концовъ заставляетъ говорить о нравственномъ слабоуміп». Трудно не согласиться съ уважаемыми авторомъ во всеми имъ высказанномъ, но нельзя не пожалѣть, что онъ не
остановился на болѣе подробномъ пеихіатричпскомъ анализ* душевная
склада н*которыхъ лицъ, встрѣчающихся у Достоевская, Мелыппка
и Дорошевича, ненормальность которыхъ склонны были додозрѣвать
сами писатели. Нельзя же, на самомъ дѣлѣ, отрицать тоте факте, что
преступная среда можетъ дать немало поучительная для психіатра.
Разборъ же автора вышелъ по преимуществу психологическій, повторяю. восьма цѣнный и интересный.
В ъ виду т о я , что пеихіатры сравнительно мало изучали псяходогію преступника по литературными данными, трудно сдѣлать особенные выводы изъ ихъ работъ. Но принявъ во вннманіе всю важность общественныхъ условій преступности п неодинаковость жизненной
-обстановки арестантовъ и другихъ группъ насѳлѳнія, можно было бы
•едѣлать цѣнныѳ выводы относительно нравственной сферы преступниковъ
и въ частности относительно ученія о нраветвенномъ вырождены, к о - ,
-торое все же, нужно думать, несмотря на всѣ условія, вѣроятно чаще
ветрѣчается среди этихъ людей, чѣмъ въ другихъ общественныхъ
группахъ.
Поел* изложенія работъ психіатровъ, разбиравшихъ литературный
произведенія съ своей спеніальной точки зр*нія, можно попытаться вывести необходимый заключенія, касающіяся психопатологическая метода.

Какъ было указано, пеихіатры-критикн большею частью понимали свою задачу въ токіъ, чтобы бтмѣтить болѣзненныя черты въ д у шевном! складѣ дѣйствующихъ лицъ, и такимъ образомъ найти или
иллюстрацію къ отмѣченному наукой' или указать, что вотъ такой-то
іисате.іь предвосхитил! научное наблюдете, или же дать художнику
своего рода свидѣтельство въ вѣрности изображаема™. Я думаю, всякій
долженъ согласиться, что, если бы только въ этомъ состояла задача
лятературно-психіатрической критики, то врядъ ли она могла бы привлечь къ себѣ пснхіатра, любящаго свою науку не только за ея повседневно-практическое, принѣненіѳ. Нѣтъ, пснхіатрія должна цѣниться
какъ еамимъ психіатромъ, такъ и обществом! еще за то, что при ея
помощи рѣшаются важные общіе вопросы пеихологіи, нравственности и
общественной жизни.
Нужно помнить, что, разбирая литературное произведете, пснхіатръ не выступает! въ роли ни врача-діагноста въ больниц!, ни эксперта на суд!, а является въ качеств! психіатра-литературная критика. PI потому прежде всего необходимо считаться со вс!ыи внѣшнюш
I внутренними условіяыи художественнаго творчества, со всею обстановкою", содержаніемъ, формою и временем! появленія самаго произведевія. Говоря, иначе, условія и задача пснхопатологическаго метода
при разбор! литературных! произведет® сводится, по-моему, къ слѣдующему: необходимо самостоятельно или при помощи литературной
критики выяснить и разобрать все вн!шнее и внутреннее построеніе
производенія. Если при этомъ разсмотрѣиіи будетъ обнаружено, что
какое-либо изъ дѣйствующихъ лицъ над!лѳно бол!знѳнными чертами
или выведено то или другое положеніе на основаны бол!зненныхъ качеств! кого либо изъ нихъ, тогда необходимо провѣрить этотъ патологически элемента въ условіяхъ художественно-возможна™ и показать
возможность и законность его логической и дѣйствительноя необходимости и связи съ общимъ планомъ и идеен самого пронзведенія. Конечно, въ т ! х ъ нроизведеніяхъ, г д ! патологическій элемент! но является существенным!, изъ котораго выводится основная идея, психо-

ч
патологическій методъ долженъ прим!няться съ особенною осторожностью и играть роль второстепенна™, подсобна™. Иное д!ло въ так и х ! сочинѳніяхъ, какъ Достоевскаго, M a u p a s s a n t ' а , Эдгарда Поз,
гдѣ жизненная и художественная правда ихъ не можетъ быть установлена безъ литературно-психіатричеекаго разбора; но только всегда
нужно помнить, что одинъ психіатричѳекій разборъ будетъ такъ же'
неполонъ, какъ и одинъ литературный.
Поел! всего сказаннаго ми! кажется возможным! сдѣлать слѣдующіе выводы.
1 . Психопатологическим! методом! въ литературной критик!,
является методъ, при помощи котораго разбираются болѣзнонныя стороны какъ личности писателя, такъ и дѣйствующнхъ лицъ произведен ій
съ цѣлью болѣе полнаго пониманія какъ еамнхъ произведѳній, такъ и
психологическаго процесса творчества, а также разематриваютея не/
нормальный стороны какого-либо дитературно-художеетвеннаго направленія.
j
2 . При разсмотр!ніи психологическаго процесса творчества необходимо изучать факты изъ жизни писателя и его произведены, поскольку въ нихъ можетъ отразиться патологическая личность писателя
и поскольку они могутъ знакомить съ еамимъ процеесомъ творчества.
3 . При разсмотрѣиін творческаго акта прежде всего надлежит!
обратить вниманіѳ на т. с. субъективные и объективные его элементы .
въ отнонгѳніи къ обыденной личности художника, а отсюда слѣдуетъ
какъ частный вопросъ—отношеніѳ болѣзненныхъ чертъ характера художника къ процессу его творчества.
4 . В ъ характеристик! какого-либо литературно-художественна™
направленія необходимо прежде всего обратить вниманіе на общественно-психологическое его проиехожденіе, при чемъ если будутъ зам!чены какія-либо болѣзненныя черты, то ихъ сл!дуѳтъ объяснить,
исходя изъ общѳственно-пеихіатрическаго разбора.
5 . Одно только указаніе на болѣзнонный екладъ личности художника можетъ имѣть исключительный интерес!.

О. При разборѣ литературныхъ произведены!, съ болынимъ или
меньшимъ преобладаніомъ патологичѳскаго элемента въ ихъ содержали, необходимо, после надлежащей и въ границахъ художественной условности проверки такового, показать егь связь съ основною
мыслью разсказа или вообще тою целыо, которую преследовалъ х у дожник ъ.
7 . Психопатологически! методъ полезенъ для психіатріи, помогая
ей лучше ознакомиться еъ психологіей высшихъ дегенерантовъ, съ нѣ(

которыми болезненными соетояніями, благодаря автобіографичеекимъ
и объективнымъ наблюдѳніямъ и описаніямъ художниковъ, а также
онъ несомненно даетъ возможность выяснить отношеніѳ душевной болезни къ акту творчества.
8 . Научно-художественная критика не можетъ обойтись безъ
его помощи при разсмотрѣнін производсній, въ которыхъ канвой для
развитая той или другой идеи служатъ болезненныя стороны жизни.
Я отлично сознаю всю недостаточность моей попытіш разобраться
въ сложному трудвомъ и иоразработанномъ вопроее о психопатологическомъ методе въ литературной критике. Но если мяѣ удалось хоть
наметить некоторым, по моему, основным задачи, то и эиімъ можно
отчасти, удовольствоваться. Главное же, на что я желалъ бы обратить
вниманіе—это что наша наука является не только обыдонно-необходиной, но что она находится въ тѣсной связи и можѳтъ оказать, повторяю, существенным услуги при разрѣшеніи еложныхъ и важяыхъ
общихъ вопросовъ психологіи, нравственности и общественной жизни.
Только тогда и можетъ почувствовать себя счастливымъ професеіональный работникъ, если онъ будетъ ясно вндѣть тѣсную и необходимую связь своей профессіи съ общимъ важнымъ деломъ нравственнаго совѳршенствованія и общественна™ благополучія.

Психопатологическія черты героевъ Максима
Горького.
За последнее время въ развитая знаній, какъ о здоровой, такъ и
о больной душѣ человека замечается несомненный прогрѳесъ. Многіе
возлагаютъ большія надежды на экспериментальную психологію, говоря,
что опыте и примѣнѳніе меры н числа поставите психологію въ разрядъ наукъ точныхъ. Другіе иастанваютъ на не менынѳмъ значеніп
такъ наз. индивидуальной пеихологіи или, какъ нѣкоторыѳ выражаются,
характерологіи, предполагая не безосновательно, что непосредственное
наблюдѳніе всего душевнаго склада личности въ ѳя реальной, а не
искусственной, жизненной обстановке даетъ более плодотворные результаты, чемъ хотя бы экспериментальная психологія, предметоыъ изученія которой могутъ быть только простейшіе душевные акты. И действительно, методъ непосредственна™ наблюдѳнія, употребляемый также
индивидуальной психологіей, оказалъ не маловажным услуги при изучоніи больной души человѣка. По крайней мѣрѣ имъ по преимуществу
до сихъ поръ пользовалась клиническая пснхіатрія и ему же она обязана тѣмъ сведеніями, которыми располагаете въ настоящее время. Но
какъ ни ценно то, что пріобретено этими научными методами, какъ
ни прекрасно будущее, которое сулятъ намъ особенные поклонники
экспериментальной психологіл, все такп, я думаю, душевная деятельность, по самой своей природе, въ силу ся несомненной п исключитель-

иой субъективности, такова, что безъ чуветвеннаго познаванія ч е р т
посредство образовъ многое останется недостуннымъ для упомянутые
научнихъ методовъ. А потому янтуиція, художественное творчество.,
мнѣ кажется, будете еще долго снабжать насъ, психіатровъ, цѣннынъ
матеріаломъ, разобраться в ъ которомъ, показать, что въ немъ является
плодомъ художественной фантазін и что принадлежите реальной дѣиствительности, провѣренной современными объективными методами, составляете немаловажную задачу.
Что въ рукахъ художннковъ слова есть тонкое орудіе, которыми
они могутъ проникать в ъ сокровенная больной души чел овѣка—дока зательствъ, я думаю, не требуется. Довольно вспомнить одного Д о стоевская, произведенія которая далеко еще не разобраны еъ пснхіатрической точки зрѣнія, не смотря ira первую попытку проф.
Чижа Ч, сдѣланную еще в ъ 1 8 8 5 году. Послѣ этихъ словъ естественно было бы ожидать в ъ нижѳслѣдующѳмъ продолжение этой попытки, тѣмъ не менѣе я намѣренъ обратиться къ нроизвѳдевіямъ
Максима Горькая, имѣя въ виду особенную современность этого писателя. Всякому извѣстно, какъ читается Горькій, сколько вииманія
ему удѣлила критика, какъ наша, такъ и иностранная. Даже критики,
непріязденно къ нему относящееся, не могутъ не признать въ немъ
крупную художественную силу и нееомнѣнный таланта. Таланте же
его направленъ в ъ значительной мѣрѣ на раекрытіе души особой категории современная намъ чедѳвѣка, отношеиіе которая къ современной жизни таково, что заслуживаете особливая внималія.
Имѣя въ виду отмѣтитъ психопатологическія черты дѣйствующнхъ лицъ нашего писателя, мнѣ кажется наиболее правидьнымъ такой путь.
Всѣхъ героевъ Горькая (исключая разсказъ «Ошибка», который имѣетъ спеціальный интересъ) нужно разематривать и классифицировать съ точки зрѣнія общественно-психологической, такъ какъ всѣ
і) В. Ч и ж ъ . Достоевскій, какъ психоиатологъ. Москва 1885

они предетавляютъ еобою несоинѣнно продукта извѣетныхъ общеетвеннотшхологическяхъ условій.
Какъ же нужно смотрѣть на тѣ или другія болѣзненныя черты, если
будутъонѣ обнаружены у кого-либо изъ дѣйствующихъ лицъ разсказа?
Каково ихъ происхождоніѳ, что ихъ вызвало? ' Отвѣтять на всѣ эти
вопросы но легко. Отвѣтить на нихъ полностью, значите» указать первопричину душевныхъ уклоненій въ чѳловѣческомъ обществѣ. которая,
вероятно, также стара, какъ старъ родъ человѣческій. Я сказалъ въ
чедовѣческомъ обществѣ, такъ какъ при разборѣ героевъ Горъкаго,
повторяю, нельзя не кмѣть въ виду общественной точки зрѣнія. И такъ,
несмотря на указанный затрудненія, нужно отмѣтить, что въ жизни
вообще и отраженной въ произведеніяхъ нашего писателя, въ частности, болѣзненныя уклоненія происходятъ подъ вліяніемъ психобіологическихъ и соціальныхъ условій: Какія изъ нвхъ являются первичными, трудно сказать. Во ваякомъ елучаѣ ихъ вліяніе и взанмодѣйетвіе
оказывается несомнѣннымъ. Получившаяся такимъ образомъ болѣзненйая душевная организація оказываете громадное вліяніе на судьбу
какъ отдѣльнаго индивидуума, такъ и цѣлаго общества, подвергаясь
въ свою очередь вліянію со стороны послѣдняго. И тѣ или другія болѣзненныя черты в ъ душевномъ екладѣ данной личности отнюдь не говорите противъ соціально-нравственнаго ихъ происхожденія во многахъ, я сказалъ бы, болыпинствѣ случаевъ, а наоборотъ только подчеркнваютъ это пронсхожденіѳ. Вѣдь соціально-нравственныя условія
оказываютъ вліяніе, выражаясь не только въ соціально-нравственноп
же формѣ, но и в ъ нснхо-біологической. Такъ, экономическое, правовое положѳніе рабочаго и нравственное его самочувствіе сказывается
не только въ томъ, что онъ бѣденъ, безправенъ п нравственно угнетен!», обезличенъ, а въ томъ еще, что онъ становится алкоголикомъ
ж имѣетъ особенную привиллегію предъ другими заражаться инфекціоняыии болѣзнями и внѣполовымъ путемъ сифилнсомъ, имѣть рахитичеекпхъ п туберкулезныхъ дѣтѳй и т. п. Вотъ наглядная метаморфоза
соціальиыхъ условій въ біологическія. Такимъ образомъ,. отмѣчая въ

гѳрояхъ Горькая тѣ или другія уклоненія въ психик*, я но только
не умаляю воздѣиствія соціально-нравственныхъ условій на проиехождсніо в с е я душевная облика данной личности, но наоборотъ подчеркиваю эти условія. В ъ нѣкоторыхъ случаяхъ ближайшею производящею причиною должны быть пснхо-біологическія усдовія, роль же
соціальныхъ сводится, хотя и къ основными, но болѣе отдаленными,
какъ K r a f f t - E b i n g выражается, предрасполагающими моментами.
Волѣзненныя черты въ отдѣльной личности даютъ намъ основаиіе заподозрить неблагополучіе въ обществ* и наоборотъ.
Такова моя основная точка зрѣнія, которую я считаю нужными
прежде всего отмѣтятъ. В ъ дальнѣйшемъ перейду къ разбору отдѣльныхъ тнповъ.
В ъ произведѳніяхъ Горькая, какъ и въ жизни, мы видимъ представителей различныхъ общественныхъ слоевъ.
Родовитое и чиновное дворянство, а также люди свободныхъ професеій мало обращаютъ на себя вниманіѳ нашего писателя.
Только разсказъ «Варенька Олесова», если не считать Медынскую («Ѳома Гордѣевъ») и ее окружающихъ, представляете пекл юченіе.
Прежде всего—старпкъ Олѳеовъ—грубъ, оздобленъ, брюзга,
живущій только своимъ прошлымъ я считающій только это прошлое
хорошими, настоящій l a u d a t o r t e m p o r i s a c t i , деспоте, тирань
въ домѣ, циники—черты, такъ свойственный старческому, елабоуміку
можетъ быть преждевременно появившемуся благодаря привычному
пьянству и подагр*. Тетка Левицкая представляете своеобразную
емѣсь еамопожертвованія, доходящая до героизма, чисто институтской
наивности, грубости и сантиментальной мечтательности; не удовлетворенная же любовь на ряду съ другими чисто физіологичеекими причинами, какъ у иногяхъ старыхъ, особенно, невропатичеекихъ дѣвствѳнннцъ дѣлаетъ все ея существо несомнѣнно болѣзненнымъ. Ея ненормальность сказывается въ ея душевной неуравновѣшенности, въ
манер* себя держать, порывистости рѣчя и движеній и въ своеобраз-

номъ, преимущественно романичѳскомъ, еодержаніи мыслей. Такія
старыя дѣвы, какъ тетка Левицкая, часто, конечно, встрѣчаются въ
жизни и служатъ къ сожалѣнію прѳдметомъ наемѣшекъ, тогда какъ на
еамомъ дѣлѣ он* скорѣе достойны, сожалѣнія, участія, какъ душевно
ненормальный. Въ данномъ же случаѣ тетка Левицкая помимо всего
нрочаго является человѣкомъ и выеокихъ душевныхъ качествъ. Бенковскій—типичный невропатъ—«припадочный» (какъ его называете
Полкановъ), поэте,у котораго метафизичѳски-ндеалистичеекое міровоззрѣніо съ оттѣнкомъ чисто личнаго пессимизма, ноющей тоски какъто жалко пѳромѣшаны съ ноэтнчѳскимн мечтаніями, слѣпою и довольно
реальною любовью къ достаточно практичной женщин* и т. п. Весь
его душевный складъ такъ часто присущъ людям* невропатической
конституции, иетеричнымъ новрастеникамъ, и Полкановъ былъ правъ,
думая про него: «Если-бы ты былъубѣждонъ въ истин* твоей в * р ы — г
ты былъ бы покоенъ. А ты вотъ кричишь. И не потому ты, братъ,
кричишь, что ты идеалисте, а потому, что у тебя скверные нервы».
(Т. П. стр. 3 0 7 ) .
Возбуждаете пнтерееъ возможность того безсознатѳльнаго или,
вѣрн*е, обморочная состоянія, въ которое привела страсть, охватившая
приватъ-доцѳнта Полканова—этого человѣка съ нѳсомнѣнно развитымъ
умомъ, но «вялымъ сердцеиъ», которому больше свойственно «упрямство страсти», чѣмъ «сила чувства». Изъ сопоставленія съ одной стороны Полканова и Бенковскаго, съ другой Вареньки—этого олицетворѳнія силы духа, живого, жизненная, хотя и дикаго, чуть ли не
первобытнаго ума и красоты тѣла нельзя не усмотрѣть намека на ложность нашей чрезмѣрио культивированной (а не культурной) жизни,
дающей людямъ хотя и развитой умъ, но ослабляющей нервы или правильнѣе нервно-психическую энергію, производящей «вялыя сердца»,
у которыхъ «упрямство страсти» можетъ вести къ состояніяхъ положительно болѣзненнымъ.
На эту же тему написанъ съ большой ироніей маленькій, но
сильный разсказъ «Еще о чортѣ». Стоите вспомнить только, какіе

неблаговонные комки выгащилъ чортъ изъ сердца Ивана Ивановича,
чтобы признать, какъ цените Горькій здоровый и сильныя чувства, безъ
которыхъ н развитой умъ мало значите. Эту дряблость сердца нашей
интеллигенціи, въ особенности если она соединяется съ «упряиетвояъ
страсти», и казните нашъ писатель рукою Вареныш, когда она т а т е
дико, но сильно, не только физически, отдѣлала по нуждѣ и по слабости добродѣтельнаго приватъ-доцента.
Если я не говорю въ этомъ мѣстѣ о Кжовѣ (Ѳоиа Гордѣевъ),
какъ представителе свободной профеесін, то потому, что онъ представленъ намъ уже на дорогѣ къ людямъ «внѣ общества», чѳловѣкомъ
утратившимъ «свою точку» или вѣрнеѳ точку нриложенія своихъ силъ
въ общественной работе. На его несомненно талантливые литературные теперь только порывы можно смотреть уже, кате на лебединую
пѣсню.
а
Вы помните, что Ежовъ въ своихъ ОСТрЫХЪ ПИСаНІаХЪ, СДѢлавшихъ его известнымъ въ своемъ городе, обращалъ особенное вниманіе на «хозяевъ,— устроителей жизни», какъ называете свое сословіе Маякинъ.
Что жизненный успехъ представителей этого «класса» помимо
внешнихъ условій не мало зависите отъ ихъ душѳвныхъ силъ, ихъ
крепости, несокрушимой энергіи, ума и даже таланта, объ этомъ красноречиво свидетельствуютъ такія фигуры, какъ Игнате Гордѣевъ,
Яковъ и Тарасъ Маякяны, Африканъ Смолинъ, Потунниковъ-сынъ
и другіе.
Личность Игната Гордеѳва такова, что мимо его нельзя пройти,
не остановившись на немъ подробнее. Огноситдльно его сына Ѳоиы
приходилось слыхать мненіѳ психіатровъ, что Ѳома являлся тшичныиъ
нѳврастоникомъ или веряѣо пеихоаетеникомъ—человѣкомъ съ ослабленною душевною энергіѳю. О Ѳомѣ я намерѳнъ говорить ниже. Здесь
же скажу только объ Игнатѣ. Ведь и его неуравновешенность, его
переходы ore поразительной энергіи въ наживе къ необузданнынъ
кутежамъ и въ дальнейшемъ къ покаянію тоже могутъ быть. истол-

кованы, какъ болезненный еимптомъ. Но не всякая, конечно, неуравновешенность должна быть объяснена, какъ явленіѳ патологическое;
неуравновешенность является прежде всего сдедсгвіемъ столкновенія,
по крайней мере, двухъ силъ. А силы эти могутъ быть самой разнообразной природы, безъ всякаго отношѳнія къ болезни: таковы, напримерь—жажда наживы и совесть—силы достаточным для того, чтобы
вывести человека изъ равновееія. Самъ Горькій объясняете своего
Игната такъ: «Было какъ бы трое Гордеѳвыхъ, или въ тѣиѣ Игната
были какъ бы три души. Одна изъ нихъ самая мощная была только
жадна, и когда Игнате жилъ, подчиняясь ея велѣніямъ,—тогда онъ
онъ былъ просто человекъ, охваченный неукротимой страстью къ работе. Эта страсть горела въ немъ дни и ночи, онъ всецело поглощался ею и, хватая всюду сотни и тысячи рублей, казалось, никогда
не логъ насытиться шедеетомъ и звономъ денегъ. Онъ метался по
Волге вверхъ и внизъ, укрепляя и настраивая на ней сети, которыми ловилъ золото: онъ скупалъ по деревнямъ хлебъ, возилъ его въ
Рыбинскъ на свонхъ баржахъ; грабилъ, обманывалъ, иногда не замѣчалъ
этого, иногда замечалъ и, торжествуя, открыто смеялся надъ обманутыми имъ и въ безумін своей жажды дѳнегъ возвышался до поэзіи».
Далѣѳ мы вид имъ прекрасное описаніе его другой души—
«буйной и похотливой», души «раздраженнаго голодомъ зверя».
Вслѣдъ за этимъ выетупалъ какъ бы третій Гордеевъ, Гордѣевъ кающійся, смиренный и въ покаяніи своемъ столь же безграничный н
крайній, какъ въ кутежахъ и наживе.
Описаніе всего душевна™ еклада Игната Гордѣѳва не нуждается,
конечно,. въ похвале. Но съ толкованіѳмъ, которое даете Горькій, но
легко согласиться. Вернѣе смотреть на Игната, такъ кате его понимаете Скабичевскій
Онъ пишете: «эти пѳріодическіе переходы
происходили вовсе не отъ того, чтобы у Игната Гордеѳва и въ самомъ
Дѣлѣ были три души. Это были полосы одной и той же могучей природы,
') Скабиадвекій. Новыя черты въ талантѣ M. Горъкаго. Сборникъ,
СПБ. 1901 г., стр. 132.

одинаково необузданно-страстной во всѣхъ своихъ проявленіяхъ, и хороших!, и дурныхъ. Эта страстность, сила и, вмѣстѣ съ тѣмъ цѣльность
Игната и привлекает! наша взоры, заставляет! насъ невольно любоваться на него даже въ минуты его .грязныхъ оргій. Наконецъ,
именно эти самый полосы приравнивают! его къ старинным! историческим! русскимъ типамъ нѣкоторыхъ Московских! царей, бояръ и
торговых! людей».
Поелѣ всего сказаннаго, я думаю, душевная мощь Игната Гордѣева не можетъ возбуждать соинѣній, и его неуравновѣшенность указываешь только на сложность его души, а не на ея слабость или патологичность.
Но, если по словамъ Горькаго жизненный успѣхъ Игната Гордѣева завиеѣлъ отъ. того, что онъ могъ, благодаря своей душевной
мощи, легко справляться съ велѣніями еовѣсти и побѣждать ее, то для
Маякиныхъ, Смолиныхъ и т. н. это объясненіе еще болѣе подходить,
тѣмъ болѣѳ, что у нихъ и еовѣеть-то не говорила. Не особенно она,
видно, трогала и тѣхъ лицъ, которых! охарактеризовал! Ѳоиа Гордѣевъ въ своей отповеди на блестящую рѣчь Маякииа на пароход!.
Среди нихъ есть лица съ несомн!нныин аномаліями въ душовной сфер!.
Вотъ д в ! выписки: «Зналъ онъ также о Щуров!, что старикъ изжилъ
двух® женъ, одна изъ нихъ умерла въ первую ночь поел! свадьбы въ
объятіяхъ Ананія. ЗашЬмъ онъ отбилъ жену у сына своего, а сынъ съ
горя запилъ и чуть не погибъ въ пьянств!, но во-время опомнился и
ушелъ спасаться въ скиты, на. Иргизъ. А когда померла сноха-любовница, Щуровъ взялъ въ домъ себ! п!иую д!вочку-нищую, по сей
день живѳтъ съ ней, и она недавно родила ему мертваго ребенка... ,
(«Ѳома Горд!евъ» етр. 1 5 7 ) .
І
А вотъ обращеніо Хрѣнова съ Машей въ пов!сти «Трое»: «теперь когда она сѣла противъ свѣта лампы, онъ (Илья) хорошо вид!яъ
ея фигуру. Она оперлась на спинку стула, свѣсивъ тонвія руки и склонив! голову на бокъ, учащенно дышала своей тонкой грудью. Выла
она какая-то безпдотная и казалась составленной изъ. однѣхъ. только

костей. Ситѳцъ' ея платья обрисовывал! угловатый плечи, локти, кол!ни, и лицо у ней было страшно отъ худобы. Синеватая кожа туго
натянулась на вискахъ, скулахъ и подбородк!, отъ этого ротъ ея былъ
бол!знѳнно полуоткрыть, тонкія губы не скрывали зубовъ, и на ѳя
маленьком! удлиненном! лиц! застыло выраженіе тупой боли, испуга.
А глаза смотр!ли тускло и мертво.
— Хворала ты?—спросплъ Илья.
— Н!-!тъ—медленно отв!тила о н а . — Я .совсѣкъ здоровая...
Это онъ меня отдѣлалъ...
— Мѵжъ?
— Мужъ...
Ея протяжныя, не громкія слова звучали, какъ стоны; оскаленные зубы придавали лицу что-то рыбье и мертвое... Какъ будто лицо
это улыбалось той улыбкой, которой иногда улыбаются покойники...
— Ты ушла отъ него?
— Да-а... Я уже четвертый разъ... Когда но могу больше тѳря ! т ь и... уб!гаю... Прошлый разъ въ колодезь было хотѣла....а онъ
иоймалъ... и такъ билъ, такъ мучилъ...
,
— Ноги онъ ми! все ломаѳтъ...
!
— Ужъ я не знаю. Онъ въ суд! недавно сидѣлъ двѣ недѣли
кряду..: все еудилъ... Приходилъ оттуда злой, голодный... Взялъ да
щипцами самоварными грудь мнѣ ущѳмилъ и вортитъ и крутишь...
какъ тряпку... Гляди-ка?
Она дрожащими пальцами растегнула платье и показала Иль! маденькія, дряблыя груди, покрытия темными пятнами, точно изжеванный.
— А плѳчи-то какъ исколотилъ, глядика! И всю какъ есть... живешь исщипалъ весь, волосы подъ мышками выщипалъ... (етр. 3 0 4 ) .
Привѳденнаго, мнѣ кажется довольно, чтобы едѣлать заключѳніе о томъ, что -Щуровъ и Хр!новъ страдали по всей в!роятности
половымъ извращеніемъ, близким! къ такъ называемому садизму
1) Крафтъ-Эбингъ. ІІодовая псйхопатія. Рус. пер. подъредакц. проф.
Ковалевскаго, 1887 года.

Имѣя въ виду, какъ уже было сказано, соціадьію-нравственньш
условія, какъ основной аккордъ въ ыузыкѣ Горькаго, нельзя но отметить, что купеческая среда, условія ея деятельности, возможность
преуспѣванія въ ней, требуютъ прежде всего жизненной эиергіи, активности душѳвныхъ силъ. Велѣнія совѣсти, какъ осуждающія не
только отдельные пріемы этой профессіи, но можетъ быть и самую
професеію, конечно только мѣшаютъ. И потому среди прѳуепѣваюцщхъ
мы встрѣчаемъ тѣхъ, которые умѣютъ побѣждать эти велѣнія, начиная,
съ Игната и Маякнна, и кончая Щуровымъ и Хрѣновымъ. Болезненная порочность послѣднихъ, мнѣ кажется, отмѣчена только какъ
моменте умаляютій и уничтожающій волѣнія еовѣстп, а следовательно
дающій возможность преуспевать. Я этимъ отнюдь не хочу навязать
Горькому ту мысль, что купеческая дѣятельсть какъ бы поощряете болезнь и порокъ, которые всюду съумѣлп пустить корни. Я думаю
Только, что у Горькаго можно предположить ту мысль, что купеческая
деятельность не заключаѳтъ въ себѣ элемѳнтовъ нравственныхъ по
преимуществу, какъ деятельность священника, писателя, врача, адвоката, a имѣетъ въ виду прежде всего личное обогащѳніе и требуете
отъ человѣка прежде веѳго душевной энергіи, которой совесть часто
является помѣхой.
На этомъ мы и покончимъ съ типамы изъ купеческой среды.
Непосредственная жизнь крестьянъ и рабочнхъ немного находитесебѣ мѣста въ произведетяхъ Горькаго.
Здѣеь мы видимъ только Митрія (въ разсказѣ «На плотахъ»)
съ повышенными религіозно-мистическими стремлѳніями и отвращеніемъ.
къ обычной жизни (во грѣхѣ), Митрія, у котораго эти душевныя качества несомненно обязаны его болѣзнѳнной, невропатической оргапизаціи.
Еще примѣръ ужаснаго смешенія жестокости съ тайнымъ плотскимъ вожделѣеіемъ и цишшомъ мы ввдимъ въ эпизодѣ «Выводъ»,.
гдѣ обезумѣвшая толпа безчеловѣчно надругается надъ несчастной согрѣшившой женщиной.

Въ общемъ же, если Горькій заглядываете въ условія крестьянской и рабочей жизни, то постольку, поскольку она служите средой,
изъ которой вышли такъ или иначе «не приспособившіеся» или въ
видѣ жертвъ «отвергнутЫхъ» или « отвергну вшжъ» .
Говоря о «неприспособившихся», я разумѣю людей, которые при
наличности извѣстныхъ внѣшнихъ условій не могутъ участвовать болѣе
пли мѳнѣе продолжительно и постоянно въ творческой работѣ современна™ общества, причемъ эта ихъ неспособность зависите въ значительной степени отъ ихъ своеобразна™ душевнаго склада и ихъ отношенія къ общественной жизни вообще. Конечно, и самая неприспособленность можетѣ быть абсолютной и относительной въ зависимости
отъ мяогнхъ внѣшнихъ условій.
Итакъ, всѣхъ такъ или иначе «неприспособившихся», которые
продставляютъ собою главный контингенте персонажей Горькаго, можно
разделить на « отвергну тыхъ» и «отвергнувшихъ» или слабьтхъи сильяыхъ, причемъ та или другая категорія дицъ можетъ осложняться въ
•большей или меньшей стѳпепи болѣзненною порочностью, а иногда
последняя можете выступать какъ главный самодовлѣющій факторъ.
«Отверженными» въ произвѳденіяхъ нашего писателя являются
лица, которыя въ силу раздичныхъ сложныхъ условій не принимаютъ
участія въ общѳмъ трудѣ всего общества, какъ это дѣлаетъ большинство ого члѳновъ частью добровольно н сознательно, частью по нуждѣ,
въ силу необходимости. Напротивъ, для нихъ трѵдъ является тѣмъ
яеобходимымъ зломъ, къ которому они прнбѣгаютъ только въ томъ
случаѣ, осли нельзя себѣ достать необходима™ болѣе легкимъ способомъ. Повторяю, причины, заставляющія ихъ такъ относиться къ
формамъ труда п формамъ жизни, предлагаемымъ совремѳннымъ обществомъ, такъ же разнообразны и сложны, какъ разнообразна и сложна
ста «надорганическая среда», въ которой живете чѳловѣкъ и анализъ
которой не входите въ нашу задачу. Но помимо «надорганичѳской
среды» оказываютъ евоѳ вліяніе и чисто органическія, вѣрнѣе
іпсихобіологическія причины, которыя и ел ужата- предмстомъ моего

вниманія. Я отлично сознаю, что послѣднія въ свою очередь находятся
въ сильной зависимости н отъ «надорганической среды», но все-таки
и еъ психобіологическлші условіями приходится считаться и рассматривать ихъ самихъ по сѳбѣ, помня, конечно, что онѣ предетавляютъ собою только часть общаго сложнаго цѣлаго.
Итакъ, прежде всего, въ чемъ выражается отверженность этой •
категорін героевъ Горькаго?
Люди эти не могутъ болѣе или менѣе продолжительно и добросовѣстно исполнять свои профессіональныя обязанности. Если онъ
Здцояяикъ, какъ Перфпщка («Трое») п Гришка Орловъ, то онъ
только тогда принимается за свое ремесло, когда уже продать нечего
для того, чтобы купить водки. Или судьба учителя въ «Бывшихъ
людяхъ», который, несмотря на свои вясокія нравственный качества,
не могъ удержаться на мѣстѣ учителя, а также не могъ продолжать,
труда корреспондента, дававшаго ему кое-какой заработокъ, a всякій
разъ нензмѣнно вновь возвращался въ «ночлежку». Сѳмейныя отяошенія всѣхъ этихъ людей не то что не блещутъ добродѣтелямн или
же поражаютъ пороками, а просто неечаетвыя и нелѣпыя. Внутренній
же ихъ ыіръ, ихъ желанія, мечты и надежды составляютъ постоянный
вереходъ отъ безшабашнаго ньянаго веселья къ безпредѣльнон грусти:
a тоскѣ на ряду еъ полнымъ бездѣліемъ и неспособностью къ работѣ.і
Нѣкоторые, конечно, преимущественно женщины, попадаютъ въ такую
среду, гдѣ съ упомянутыми душевными качоствамн можно вподнѣ
ужаться—это проституція я «ночлежка бывшихъ людей» вплоть дотюрьмы. Найти же болѣе или менѣе раціональный выходъ изъ ихъ
тяжелаго и часто глубоко-трагнческаго положенія, устроивъ себѣболѣе сносное существованіе, какъ это удалось обонмъ Павламъ въ
повѣстп «Трое» и въ драмѣ «Мѣщане», можете, конечно, не всякій.
Нужны, очевидно, особенно бдагопріятныя уеловія. Такова приблизительно, конечно, внѣшняя характеристика, чаето конечная судьба и
общая совокупность уедовій, порождающая этнхъ несчаетныхъ «отверженныхъ». Но я намѣреиъ остановиться на послѣднихъ, т.-е. усло-

віяхъ, и показать, насколько болѣзненныя черты, такъ пли иначе
нріобрѣтенныя дѣйствующиыи лицами, играли роль производящихъ
причинъ какъ въ ихъ окончательной физіономіи, такъ и ихъ дальвѣйшѳй еудьбѣ. Никто, конечно, не станете отрицать того, что исихобіодогическая основа человека играете большую роль въ его жизненной
судьбѣ. Воспнтаніе и общественная условія, конечно, факторы первой
важности. Но и органическая основа каждаго человѣка требуетъ несомненно особливаго къ еебѣ вшіманія. Среди этнхъ «отверженныхъ»
мы встрѣчаемея прежде всего съ привычными пьяницами или, какъ
Тетерѳвъ въ «Мѣщаиахъ» со свойственнымъ пьяницамъ юморомъ ] )
называете себя, «потомственными алкоголиками и кавалерами Зеленаго
Змія». Среди нихъ нужно отличать людей ыягкяхъ, добром души,
тоскующихъ и страдающихъ при видѣ всякаго зла, позтовъ, романтиковъ по душѣ, но неизмѣнныхъ пьяницъ, пропявающихъ все и вся,
сознающнхъ всѣ ужасныя нравственный послѣдетвія ихъ болѣзненнато
влечѳнія .и не мѳгущнхъ его побороть. Таковы учитель въ «Бывшихъ
людяхъ», Перфишка въ повѣсти «Трое», Нѳрчихинъ въ «Мѣщанахъ», актеръ («На днѣ»). Какъ начали пить эти несчастные, мы,
къ еожалѣнію, не узнаемъ; разсказъ застаете ихъ уже пьющими,
/мотивируютъ же они свое пьянство общими иеопрѳдѣленными выражениями, «тоска» «легче станете» и т. п. Вѣрнѣе всего предположить,
что они, какъ говорить Тотеревъ, «потомственные алкоголики», т.-ѳ.
люди съ болѣзненно.-оелабленною волею и боіѣзненнымъ же влеченіѳлъ
къ пьянству. Оно въ концѣ-концовъ отражается губительно на всомъ
ихъ нраветвонномъ складѣ: всѣ вѣроятно помняте, какъ Перфишка
вмѣстѣ съ Матицей продалъ свою дочь старику-развратнику Хрѣнову.
Наглядный прамѣръ, насколько тотъ или другой душевный складъ
человѣка имѣетъ вліяніе на веѳ его будущее, мы виднмъ въ судьбѣ
«Троихъ», жившнхъ, казалось, въ одннаковыхъ дурныхъ условіяхъ.
Припомните Якова, этого маленькаго созерцателя-философа съ мягкныъ,
1) Крэпелинъ. Введеніе въ психиатрическую клинику. Рус. иер. 1901 г.

иривязчивымъ, легко подчиняющимся характером! и Павла, отчаяннаго, емѣлаго, живого, страстна™ поэта-самоучку. Объ Ильѣ въ
другомъ мѣетѣ. Жизнь обоихъ складывалась отвратительно. Яковъ
подъ конецъ является почти уже готовьшъ алкоголикомъ. Павелъ тоже
пьетъ въ началѣ, но Павелъ, хотя и пьѳтъ такъ же, какъ и Яковъ,
отъ горя и отчаянія, но бурно, шумно и сильно, а Яковъ пьетъ тихо,
одннъ и отъ слабости. ІТавѳлъ подъ конецъ выбивается и легче всѣхъ
пріобщается къ настоящей жизни, Яковъ же погибаете, конечно, ее
столько отъ не къ мѣсту пришедшейся его философской созерцательности, сколько отъ его душевной мягкости, доходящей до слабости.
II начинающееся у него пьянство есть только арена, гдѣ укладывается
ого слабая или оелабѣвшая душа. Но та же душевная слабость можетъ
быть и унаслѣдована и [проявляться болѣзненно. Конечно, въ дальнѣйцюмъ, но мѣрѣ того, какъ чсловѣкъ пачинаетъ особенно, часто
выступать на этой печальной арѳнѣ, болѣзненвоеть начинаете проявляться съ особенной яркостью. Вотъ характерное опиеаніе того состоя л а , которое испытываете пьяница, когда у него наступаете непреодолимая потребность пить: «Черезъ день, много чѳрезъ два, онъ
(учитель), разбитый, утомленный и жаждущій, уже смотрѣлъ на ротмистра откуда-нибудь изъ угла тоскливыми и умоляющими глазами и
трепетно ждалъ, когда емягчитея сердце друга». «Учитель ловилъ
своего друга опять таки гдѣ-нибудь въ темномъ углу и, крѣпко вцѣшівдшеь въ его грязную шинель, гесь дрожащій, глубоко трагическішъ взглядомъ смотрѣлъ въ его лицо.
— Не можешь?—угрюмо спрашивалъ ротыиетръ.
Учитель молча и утвердительно кивалъ головой и затѣыъ уныло
онускалъ ее на грудь, вздрагивая веѣмъ своимъ тѣломъ, длиннымъ и
худымъ.
.
,
— Потерпи още день... можете быть, справишься?—предлагалъ
Кувалда. Учитель вздыхалъ и трясъ головой отрицательно, безнадежно.
Ротмнстръ видѣлъ, что худое тѣло друга все трепещете отъ жажды
яда, л доставадъ изъ кармана деньги».

Такимъ образомъ я не ошибусь, если скажу, что хроническое
пьянство, какъ одна изъ болѣзненныхъ формъ выражѳнія душевной
слабости, часто тоже болѣзненной, унасдѣдованной или пріобрѣтеняон
при наличности суровой, неблагопріятной жизненной обстановки,
является производящей причиной «отверженности» упомянутыхъ дѣйствующихъ дицъ. Но эта болѣзненная душевная слабость можетъ выражаться но только въ формѣ пьянства. Есть и другія формы—средства, при помощи которыхъ человѣкъ можетъ быть «отвергнут! обществом!», выброшенъ за борте жизни въ мракъ «ночлежки бывшихъ
людей». В ъ эти формы-средства могутъ быть зачислены: вырожденіе,
проституція и преступленіе. Такъ, въ той же повѣстн «Трое» несчастная подруга дѣтства «Троихъ», слабая,, тщедушная, недоразвитая
•физически, мечтательная, довѣрчиваі Маша, дочь паралитички и привычна™ пьяницы представляет! всѣ признаки физнчѳскаго недоразвитая
и душевной слабости въ такой степени, что ее могли продать старику
Хрѣнову, у котораго она была только жертвой, сносившей весь ужасъ
и пытки отъ совмѣетнаго сожительства съ такимъ извергомъ. Она и
скрыться даже не могла, какъ слѣдуетъ; до того она была слаба и забита мужемъ! Другая, болѣе сильная, на ея мѣстѣ или совершила бы
преступлоніе, или давно покончила бы съ собою, словомъ нашла бы
тотъ или иной выходъ, не допустивъ до такого продолжительна™ истязанія. Другой примѣръ выброшѳннаго изъ жизни человѣка, хотя и не
при помощи ослабившаго его вырожденія, представляет! Уповающій
въ разсказѣ «Дружки», умирающій отъ чахотки, какъ дикое животное
въ лѣсу, но умирающій съ чисто христіанскимъ смиреніемъ. Нееомнѣнный интересъ представляете Каинъ, хотя не столько съ психіатрической, сколько съ точки зрѣнія націоиальной психологіи. Въ данномъ
случаѣ можно видѣть. какъ подъ вліяніемъ всеобщаго постоянна™ и
-енетоматйческаго гоненія какъ личнаго, такъ и иаціональнаго, человѣкъ можетъ быть доведен! до соетоянія непрерывна™ страха, каждую
минуту готова™ перейти въ ужаеъ, доводящій его до безпамятетва.
_ Что я людямъ?—восклицаете УТОТЪ вѣчно ГОНИМЫЙ человѣкъ.—Плс-

вательница для ядовитой слюны ихъ. А что мн! люди? Гады, уязвляю щіо меня во всѣ мѣста тѣла моего и въ душу мою... Зачѣмъ я живу
на зѳнлѣ? И зачѣмъ только несчаетіе знаю я?... и въ солндѣ нѣтъ луча
для меня!» ( 1 5 9 стр.).
Та же душевная слабость, какъ первичная нормальная сторона
души или же часто въ связи съ душевною уже тупостью, какъ проявленіе вырожденія, можешь вести жѳнщияъ, конечно, на путь проституціі.
особенно привлекающей вниманіе нашего писателя. Такова Наташа
(«Однажды осенью»), Матица и Вѣра («Трое»), Настя ( « Н а днѣ»).
Всякій, кто ихъ помнить, долженъ сказать, что эти женщины добрыя,
мягкія, слабыя по природ! своей, которыхъ обидѣть, обмануть не составляешь большого труда. Способность ихъ къ еостраданію въ различн ы х ! мѣстахъ и при разнообразных! обстоятельствах! показана авторомъ. Вспомните заботы Матицы о Маш!, утѣшѳнія Наташи и несомн!нную, хотя и своеобразно проявляемую любовь В!ры къ Павлу,
До чего сильна потребность чистой любви у этихъ несчастных!, доказывает! прекрасный но своей яркой образности маденькій разсказъ
«Бодесь», г д ! уродливая, не молодая, по виду грубая проститутка
пишешь и сама отвѣчаетъ воображаемому Болесю.
На эту же тему нарисованъ портрета Насти «На дн!». Видя въэтихъ женщянахъ столько иной разъ до наивности доходящей душевной мягкости, доброты, а подчасъ просто слабости, трудно предположить, что ихъ толкнуло на эту торную дорогу что-либо иное, кром!
душевной слабости не безъ н!котораго, конечно, «надрыва», какъ у
Вѣры («Трое»). Я не говорю здѣсь, понятно, о вн!шнихъ условіяхъ.
Во всякомъ случаѣ, непосредственна™ стрѳмлееія къ разврату нѣтъ в
въ поминѣ, а есть только жѳданіе болѣе легкимъ и наркотизирующим! способомъ скрасить свое горестное положеніе, въ котором! о н !
очутились благодаря своей душевной слабости, часто бол!зненноТі..
Обычный же епутяикъ ихъ жизни водка является для нихъ могучимъ
пособіемъ.
Рѣзкій прнм!ръ душевной слабости и тупости и врожденнаго сла-

боумія, которыя сыграли немаловажную роль въ ея жизненной карьер!,
представляет! проститутка Аксинія Калугина въ разсказѣ «Васька
Красный».
Ея описаніе можешь служить образцом! для клинической исторіи
ей личности:
«Это была д!вушка средняго роста, толстая и такая плотная—
точно ее молотками выковали. Грудь у нея могучая, высокая, лицо
круглое, ротъ маленькій съ толстыми ярко-красными губами. Безцв!тные н ничего не выражавшіе гіаза напоминали о двухъ бусахъ на
лиц! куклы, а курносый носъ и кудерки надъ бровями довершали ѳя
сходство съ куклой»...
«Она шла своей тяжелой, качающейся походкой, безсмысленно
улыбаясь и поводя глазами справа нал!во, чему ее научила хозяйка и что называлось «завлекать гостя». Ея глаза такъ привыкли къ этому движенію, что она начинала «завлекать гостя» прямо
съ того момента, когда, пышно разод!тая, выходила вечеромъ въ залъ
еще пустой, и такъ ея глаза двигались изъ стороны въ сторону все
время, пока она была въ зал!: одна, еъ подругами или гоетемъ—
все равно.
У нея была еще одна странность: обвивъ свою длинную косу,
цв!та новаго мочала, вокругъ шеи, она опускала конецъ ея на грудь
и все время держалась за нее л!вой рукой, — точно петлю носила на
шеѣ своей... Она могла сообщить о себ!, что зовутъ ее Аксинья Калугина, а родомъ она изъ Рязанской губѳрніи, что она д!вица, «согр!шила» однажды съ «Федькой», родила и прі!хала въ этотъ городъ съ
еемействомъ «акцизнаго», была у него кормилицей, а потомъ, когда
ребенокъ умеръ, ей отказали и «наняли» сюда. Вотъ уже четыре года
она живетъ зд!сь...
— Нравится?—спрашивали ее.
— Ничего. Сыта, обута, од!та... только безпокойно вотъ... н
Васька тоже... дерется все, чортъ...

— Зато восело!?
— Гдѣ?—спрашивала'она, «завлекая гостя».
— Здѣеь-то... развѣ не весело!
— Ничего!..—отвѣчала она и, поворачивая головой, осматривала залъ, точно желая увидѣть, где оно тутъ, это веселье!
Говорила она густьшъ басовымъ голосомъ, a смѣялась... какъ
здоровый мужикъ, и вся тряслась отъ сиѣха. Самая глупая и здоровая
среди своихъ подругъ, она была менее несчастна, чѣмъ онѣ, ибо ближе
ихъ стояла къ животному» (т. III, стр. 3 0 5 и 3 0 6 ) .
Послѣ этого прекраснаго, какъ художественна™,, такъ и почти
клнническаго описанія врядъ-ли можно сдѣлать другое нреддоложеніе,
какъ то, что врожденное слабо уміе Аксиніи Калугиной является одной
изъ главныхъ прнчинъ ея общественна™ положенія.
Следовательно, изъ сдѣланиаго нами очерка, конечно, далѳкаго
отъ полноты, мы вправѣ заключить, что упомянутая лица попали на
путь проституціи благодаря своей душевной слабости, какъ нормальной,
такъ и чисто патологической—душевной черты, конечно, мало благопріятной въ борьбѣ за еуществованіе.
Та же душевная слабость можетъ вести и къ иреетупленію, но
последнее, въ особенности болѣе крупное, трѳбуѳтъ п большей душевной
энергіи, по крайней мерѣ болѣе спльнаго душевнаго подъема, хотя бы
и кратковрѳменнаго. Поэтому ереди «отверженныхъ» или слабыхъ мы
и встречаемся редко съ преступными дѣяніяыи. Если же они и бываютъ, то незначительны, какими, напр., занимался Уповающій, являясь только вторымъ лицомъ, помощникоыъ у болѣо активна™ «дружка»
Пляши Ногн. Дядя Лунева—Горбунъ тоже только помогаете обобрать
умираюіцаго старика и потомъ отправляется замаливать евой грехъ,
хотя и не особенно глубоко ] ) . Постоянная готовность къ преступленію
1) Прекрасный примѣръ человѣка, отвергнута™ жизнью, благодаря
душевной слабости, соединенной съ нравственной дѳгенераціей, прѳдставляетъ баронъ („На дн-ѣ").

Гришки Орлова и убійство купца Полуэктова Ильей Луневымъ
является тоже послѣдствіемъ слабыхъ еторонъ въ ихъ душе, но объ
нихъ после.
Теперь пѳрейдемъ къ «отвергнувшимъ» или сильньшъ, т. о. людямъ, какъ бы произвольно поставившимъ себя внѣ общественной
жизни, относящимся отрицательно или не желающимъ знать никакихъ
необходимыхъ общественныхъ ограниченій, а всегда, наоборотъ, готовимъ произвести по меньшей мере «нарушѳніе общественной тишины
и спокойетвія», какъ выражается одинъ «изъ бывшихъ людей»,
Объѣдокъ.
Ихъ я раздѣлилъ бы въ свою очередь тоже на двѣ категоріи: на
«отвергнувшихъ—практиковъ» и «отвергнувшихъ—теоретиковъ».
Къ «практикамъ» я отношу всехъ техъ людей, которые по своему душевному складу являются людьми, повинующимися только своимъ низмѳннымъ потребностямъ, почти лишенными голоса совести, для
которыхъ чужой интересъ, чужая личность представляете явленіе, по
меньшей мѣрѣ, неизвѣстное. Понятно, такіѳ люди нетерпимы въ маломальски благоустроенномъ обществе. Люди этой катѳгоріи отличаются
прежде всего тѣмъ, что они сильны и активны въ своихъ стреиленіяхъ
и действіяхъ, и сильны не только потому, что ихъ ничто не сдерживаете, что у нихъ оелабленъ голѳсъ совести, но также и потому, что
они вообще активны, у нихъ достаточно душевной энергіі для достпженія своихъ целей. Кромѣ того они не похожи на предыдущихъ
«отверженныхъ» еще тѣмъ, что дурныя низменныя вдеченія у нихъ
являются, какъ нѣчто имъ присущее, какъ главная суть ихъ души,
тогда какъ первые, если и предаются дурному, порочному, то большею
частью какъ средству и часто наркотизирующему, чтобы только одурманить себя, помочь себе въ горе, подкрепить свою слабую душу.
«Отверженный» если ньетъ, то съ горя; если развратничаете, то съ
надрыва; если убиваете, то въ раздраженін, въ запальчивости, импульсивно. «Отвергнувшій-практикъ» пьете въ меру, развратничаете, смакуя, впередъ предвкушая; убиваете хладнокровно, разсчитанно и увѣ-

ренно. Конечно, подобный душевный складъ скорѣе всего можете быть
слѣдствіемъ болѣзненнаго недоразвитая нлн вырожденія. Но въ нѣкоторыхъ, я сказалъ бы, отдѣльныхъ случаяхъ эти душѳвныя черты могутъ
объясняться культурно-этнографическими уеловіямн.
Таковъ прежде всего князь Шакро Птадзѳ («Мой спутникъ»),
представляющій интерееъ съ точки зрѣнія происхожденія нраветвенныхъ
чувствъ. Фигура его обрисована Горышмъ удивительно ярко. Всѣ, конечно, помнятъ его страданія отъ физичѳскихъ только лшпѳній, его
любовь, чисто животную жадность и смакованіѳ исключительно физіологическихъ наслаждѳній, причѳмъ онъ болѣе напоминаетъ дикое хищное животное, чѣмъ домашнее, которое все-таки уепѣло перенять если
не благородство, то хотя бы нѣвоторую стыдливость, конфузливость
отъ своего хозяина — культурного чѳловѣка. Поражаете также ого
наивное безапелляціонное порабощеніѳ своего спутника-автора; откровенное же третированіе его какъ нѣчто низшее, а въ сродинѣ путѳшѳствія
и въ концѣ наглое до емѣшного предательство дѣйетвнтельно могли
научить автора многому, чего не вычитаешь изъ книгъ н за что останешься благодарнымъ даже такому Шакро Птадзе. Но даже и такой
НІакро, который представляете собою существо, стоящее на границѣ
между животнымъ и дикарѳмъ, былъ, если можно такъ выразиться,
осложненъ національно сословными предразеудками, которые составляли
нераздѣльную часть его узкаго своеобразна™ міропониманія, если кругъ
его идей можно назвать міропониманіемъ.

всей личности не носите слѣдовъ болѣзнѳнностн. Это скорѣе уродство,
а не болѣзнь, проявлсніе, я сказалъ бы, атавизма болѣе родового, а
не индивидуальна™, такъ какъ ведете къ вреду не столько индивида,
сколько рода.
Несомнѣнно болѣе патологнчонъ Васька Красный («Васька Красный»), возмутительная кровожадная жестокость котораго, вѣроятно,
не бете оттѣнка полового пзвращеиія, съ очевидностью свидѣтельетвуетъ о недоразвнтіи нравственна™ чувства. Но даже и этотъ звѣрь
способен* на просвѣтлѣніе души, хотя и при помощи тяжелаго урока.
Васька представляете собою переходъ отъ звѣря въ образѣ человѣка
къ такъ называемымъ нравственно поиѣшаннымъ, m o r a l i n s a n i t y ,
образѳцъ котораго представляете Проллтовъ въ разеказѣ «Проходимецъ», не чуждый теоретизировала н этимъ отчасти только напомияающій «теоретиковъ». В ъ оеновѣ этого теоретизированія, резонѳретва
лежите его своеобразный душевный складъ, диктующій ему веѣ его
разеужденія. Веякій, кто прочтете «Исторію его жизни», увидите,
что уже съ юныхъ лѣтъ онъ сталъ проявлять особенное бѳзстыдство и
распущенность въ своихъ преждевременно проснувшихся половыхъ вожделѣніягь, которыя вообще занимаютъ выдающееся мѣсто во всей его
жпзни. Черта эта особенно характерна для людей съ недоразвнтіемъ
нравственнаго чувства, черта тоже сильно преобладавшая у Свидрйгайлова—это го образца нравственно помѣшаниыхъ по мнѣнію профессора'
Чижа.

Шакро же сильно напоминаетъ Артѳмъ въ разсказѣ «Каинъ и
Артемъ», который вполнѣ подобенъ дикому, красивому животному, проводя свое время между амурными кратковременными набѣгами и бѳзмятсжннмъ лежаніѳмъ на пѳскѣ. Не смотря на то, что это животное
на время, и почувствовало благодарность къ спасшему его Каину, но
не съ его душой можно встать выше толпы, улицы, надъ которой онъ
имѣлъ власть только благодаря своей колоссальной физической силѣ.
У Артема нравственный чувства представляются рудиментарными, если
можно такъ выразиться, но ихъ проявлѳніе особенно въ отноінѳніи ко

Всѣего похождѳнія, многосторонняя дѣятельность на различныхъ
ноприщахъ указываете на ого непостоянство, неспособность болѣе или
менѣѳ сосредоточить свое вниманіо и вообще, свою душевную энергію
на какомъ либо одномъ заНятіи. Это происходите отъ того, что у такихъ лицъ обыкновенно отсутствуютъ самыя необходимый качества,
нужнйя при болѣе или менѣо продолжительныхъ опрѳдѣлонныхъ занятіяхъ. Интѳрссъ и любовь къ дѣлѵ на ряду съ вниманіѳяъ представляются у нихъ ослабленными, a лѣнь и любовь къ праздности выступаютъ болѣе ярко. Многочисленный же мошенничеекія продѣлки, ри-

скованныя, оетроумнѣйшія надувательства людей, о которыхъ онъ раз-,
сказываете безъ малѣйшаго намека на угрызснія совѣсти, и наконецъ
не только сохранность умственных! способностей, но ихъ положительная значительность но безъ нѣкоторой даже талантливости, особенно
въ артистической дѣятельности, а также проницательность и знаніелюден и жизни—все это прекрасно рисуете назіъ образец! высокой,,
такъ сказать, пробы нравственнаго дегѳисранта.
В ъ эту же категорію можно, пожалуй, зачислить и Татьяну
Автоноиову. лзъ повѣсти «Трое», такъ какъ и она блещете полнымъ
отсутетвіѳмъ нравственнаго чувства, стремясь только къ чувственным! наелаждѳніямъ и матеріальнымъ удобствам! жйзнн мелкаго пошиба. Къ ней же близко подходятъ супруги Костылевы «На днѣ»..
Приведенный лица; Шакро, Артемъ, Васька Красный, Иромптовъ и
Татьяна Автономовна, Костылевы заелуживаютъ особенна™ вниманія
потому, что на нихъ можно воочію убѣдиться, сколько въ жизни существует! оттѣнковъ нравственнаго недоразвитая и какъ не легко найти
границы между нравственным! дефектом! какъ явленіеиъ, я сказалъ
бьт, біологнческимъ и нравствѳннымъ дефектом!, какъ явлѳніемъ патологическим! и еоціальнымъ.
Если Шакро Дтадзе и Артемъ причиняютъ зло постольку, поскольку всрѣчаютъ препятствия въ общественной средѣ для своихъ
жлвотныхъ потребностей, то въ этомъ мы не вправѣ усматривать нпчего болѣзненнаго, такъ какъ подобным! же образомъ вѳлъ бы' себя
и левъ, и тигръ, но только конечно, болѣе решительно п просто.
В ъ ихъ Ж И В О Т Н Ы Х ! чувствованіяхъ н стремленіяхъ нѣтъ также ничего
болѣзненнаго еще по тому, что эти качества не являются непосредственно вредными для ихъ организма, ихъ индивидуальной жизни, они
оказываются только не полезными для ихъ рода въ уеловіяхъ современна™ и, конечно, будущаго человѣческаго общества. Люди съ подобными рудиментарными нравственными качествами въ нѣкоторомъ
смыслѣ уроды, должны умирать въ борьбѣ за сущеетвованіе, какъ
не нодходящіо подъ уровень современных! соціальиыхъ требований,

по тому самому, что ихъ нравственный дефекте и вся ихъ личность
слишком! біологичны и стоятъ какъ бы по ту сторону общественной
жизни. Не то мы видимъ у Татьяны Автономовой и Костылевыхъ,
которые не меньше похотливы и грубо эгоистичны, чѣмъ Шакро и
Артемъ, но въ ихъ нравственной дефектности чувствуется болѣе знакомое,—это есть выродки непосредственно современна™ общества, въ
ихъ еущоствоваеш болѣе повинно само общество, ихъ породившее и
среда, ихъ вскормившая. Они близки къ героямъ «Мертвыхъ Душъ»
и «Ревизора», такъ что нравственный дефекте Татьяны Автономовой
и Костылевыхъ непосредственно, я сказалъ бы, общественна™ происхождение
Васька Красный очень сильно напоминаете и Шакро, и Артема,
но его возмутительная кровожадность въ спѳціальной только сферѣ,
какъ по еилѣ, такъ и по специфичности своего проявленія прямо
указываете на извращеніе, близкое къ упомянутому уже садизму,
а потому Васька Красный стоите на граннцѣ людей уже патологи-*
ческихъ.
Такимъ же наяіъ предетавдяѳтся и Промптовъ, который помимо
извѣстнаго ослаб.іенія вниманія и воли проявляет! чрезмѣрно острую
стремительность къ прнчиненію зла другимъ; слишком! уже ярко выступает! въ немъ эта черта наряду съ несомнѣннымъ резонерствонъ.
Нѣкоторая же своеобразная ого одаренность позволяете его отчасти
отнести къ категоріи высшихъ дегѳнерантовъ по Маньяну. •
Нельзя обойти молчаніемъ здѣсь и второстепенных! темныхъ
лицъ изъ «Бывшихъ людей», личности которыхъ, какъ и.прѳдыдущихъ,
нрѳдетавляютъ интерееъ съ точки зрѣнія не только психіатрической,
но особенно криминально-антропологической. Для нллюетраціи возьму
описаніе хотя бы только двухъ: «Приходилъ выеокіі, костлявый и
кривой на лѣвый глазъ, неизвѣетнаго происхождѳнія человѣкъ, еъ
испуганными» выраженіемъ въ большнхъ круглыхъ глазахъ, молчаливый, робкій, трижды сидѣвшій за кражи по приговорам! мирового и
окружнаго еудовъ. Фамилія его была Киеельниковъ, но ого ввали
б

Полтора Тараса, потому что онъ былъ какъ разъ на полроста выше
своего нѳразлучнаго друга, дьякона Тараса, разетриженнаго за пьянство и развратное поведеніе. Дьяконъ былъ нізѳнькій и коренастый
человѣкъ съ богатырской грудью и круглой, кудластой головой. Онъ
удивительно хорошо плясалъ и еще удивительнѣе сквернословил!. Они
вмѣстѣ съ Полтора Тарасомъ набирали своей специальностью пилку
дровъ на берегу рѣки, а въ свободные часы дьяконъ разеказывалъ своему другу и всякому желающему слушать сказки «собственна™ сочинѳнія», какъ онъ заявлялъ. Слушая эти сказки, героями которых!
всегда явлилиеь евятые, короли, священники' и генералы, даже обитатели ночлежки брезгливо плевались и таращили глаза в ъ изумленіи
прѳдъ фантазіей дьякона, разсказывавшаго, прящуривъ глаза и еъ
безетрастнымъ лицомъ, поразительно безстыдныя вещи и грязно фантастичѳскія приключѳнія. Воображѳніѳ этого человѣка было неизсякаѳмо
и могуче—онъ могъ сочинять и говорить цѣлый день съ утра и - до
вечера и никогда но повторялся. В ъ лиц! его погибъ, быть можетъ,
крупный поэтъ, в ъ крайнѳмъ случаѣ недюжинный разсказчикъ, умѣвшій все оживлять ж даме в ъ камни влагавпгій душу своими скверными,
но. образными и сильными словами» ( T . ÏÏ етр. 1 6 5 ) .
Хорошъ и юноша Метеоръ, спокойно и
почтительно
объявившій М а р т ь я н о в у : « А я возьму камень и по голов! васъ
тресну».'
'
Галлѳрѳю этихъ юртретовъ, конечно, пополняетъ собою ; «студента» въ разеказѣ «Въ степи», такъ предательски жестоко и спокойно задушившій встрѣгившагося ему чабана.
Трудно сказать, что заставило всѣхъ ихъ < сдѣлаться «бывшими
людьми». Конечно, общія условзя являются для нихъ столь же могущественными, какъ и для всѣхъ людей. Но какое же отиошѳніе этихъ
«бывшихъ людей» къ наетоящимъ и будущимъ людямъ? Относительно
будущихъ людей ничего нѳизвѣетно. По отношенію же къ наетоящимъ
людямъ видимъ со стороны «бывшихъ» озлобленность, ненависть,
желаніе въ каждый данный момента произвести «нарушеніѳ обще-

•ствѳнной тишины и спокопствія». Мотивировка этихъ послѣднихъ
чувствъ и желаній содержателем! «ночлежки» Аристидомъ Кувалдой
« ъ данномъ случаѣ не можешь идти въ счѳтъ, такъ. какъ Кувалда, по
моему,, больше ПОДХОДЙТЪ къ типу «теоретиков!», о которыхъ рѣчь
'впереди.. Я хочу этимъ сказать, что веѣми этими Полтора Тараса,
.дьякоеомъ, Тяпой, Метеоромъ, Концомъ врядъ ли руководили т ѣ
своеобразные философеко-цивическіе мотивы, которые такъ энергично
высказывалъ Кувалда. Всѣ они въ изображѳніи автора представлены
намъ чуть ли не образцами «преступна™ типа» въ смысл! Ламброзо.
Конечно, «преступный типъ» Ламброзо справедливо оспаривается, но
нельзя не признать, что представленная Горькимъ компанія за исключен іѳмъ Кувалды и учителя—готовые преступники съ сильнымъ
іпояиженіемъ нравственна™ чувства. Есть ли среди нихъ личности
натологичѳскія, трудно сказать. Нѣкоторыхъ можно подозревать,
напрімѣръ Тяну, который производишь впечатдѣніе прямо первично
пом!шаннаго. Преступления вплоть до убійства они совершают!
довольно спокойно, напр. «студента» « В ъ степи» или Метеоръ,
-спокойно и почтительно обмвнйпйй о своемъ намѣроніи.
Интересно, что среди этой категоріи лицъ мы не встрѣчаемъ
проститутокъ. Вообще нужно сказать, что въ изображеніи Горькаго
•яѣтъ ни одного жѳнскаго тииа, нѣтъ ни одной женщины, которая бы
занималась этой печальной профессіей изъ любви къ дѣлу. Тогда какъ
«отвергнувшіе практики», въ особенности патологического типа, какъ
Промптовъ, творятъ зло съ удовольетвіѳмъ, довинуясь вел!ніямъ своего болѣзненно-порочна™ душевнаго склада, развратничают! тоже на
этомъ основаніи,—женщины занимаются проетитуціей въ силу случайно
•сложившихся обстоятельств!, все время держа себя въ какомъ-то
. наркоз!, иныя потѳрявъ даже по крайней м!рѣ внѣшній обликъ ч.ѳлов ! к а , какъ Матица, другія же отдавая и продавая свое тѣло и тщательно хороня и скрывая свою душу.
«Отвергнувшее теоретики» ставятъ себя в н ! всякого общества,
какъ реальна™, такъ и идеальна™ не только, такъ сказать, инетннк6*

тивно, повинуясь вѳлѣніямъ своихъ страстей, своихъ порочныхъ и ж
болезненно порочныхъ влечѳній, какъ это мы видѣли у «отвѳргнувшнхъ-практиковъ»,—напротиву у всѣхъ у нихъ мы віджмъ какъ быособое міровоззрѣніе, особую теорію, цѣлый рядъ разсужденій, прѳдшествующнхъ или вѣрнѣѳ сопутствующихъ ихъ образу жизни. Мы видимъ въ нихъ. пишете Николай Константиновичъ Михайловскій
ту же жадность жить, то же стремлѳніѳ къ ничѣмъ неограниченной'
свободѣ: то жѳ фатальное одиночество и отверженность, причемъ не
легко у с т а н о в и т ь — о т в е р ж е н н ы е они или отвергнувшіе 2),
«ту же высокую самооцѣнку и жѳланіѳ первенствовать, покорять, находя щія сѳбѣ оправданіѳ в ъ выраженномъ или молчаливомъ признаніи
окружающихъ; то же тяготѣніѳ къ чему-нибудь чрезвычайному пусть
даже невозможному, за чемъ должна последовать гибель, ту же жажду
наслажденія, соединенную съ готовностью какъ причинить етраданіе..
такъ и принять его; ту же неуловимость границы между наелажденіемъи страданіемъ».
Уподобивъ ихъ «чаидаламъ» и видя в ъ нихъ родство, какъ съ
древней бродячей Русью, такъ н съ современными цыганами, Н. К. М и хайловскій чрезвычайно тонко усматриваете въ нихъ свою психологическую особенность, евою «новость», именно ту, что они брѳдятъ не целой ордой, таборомъ, стадомъ, съ которыми связаны еамыми тесными
узами, а наоборотъ «бродяжате в ъ одиночку и никавихъ узь не знаютъ и не хотятъ знать». Далѣѳ нашъ критикъ съ обычной для него
глубиной и проницательностью проводите параллоль между ученіемъ
Ницше и веемъ жизнѳнныаъ p r o f e s s i o n d e foi этихъ, «отвергнувшихъ-тѳорѳтиковъ».
К ъ нимъ слѣдуетъ отнести: Челкаша, Лойко-Зобара, Радду,.
Ларру, Мальву, Сережку, Аристида Кувалду, несколько меньше Гришку Орлова и еъ большими оговорками Коновалова, Ѳом у Гордеев а
и Илью Лунева.
1) Н. К. Михайловскій. О Г. Максимѣ Горькомъ
Сборникъ критич. ст. 1901 г. стр. 93- 1
'-) Курсйвъ мой.

и его

герояхъ-

Къ той. характеристике, которую сделалъ Н . К . Михайловскій,
•трудно что-нибудь прибавить- Характеристика эта объясняете намъ
целикомъ какъ психологію этихъ лицъ,. такъ и ихъ поведеніе, какъ
елѣдствіѳ ихъ душевнаго склада еъ одной стороны и какъ следствіе
ихъ своеобразна™ отношенія къ современному и всякому обществу,
ѵзъ котораго они не знаютъ и не жѳлаютъ знать. Если исключить
Коновалова, Ѳояу Гордѣева и Илью Лунева, а также Гришку Орлова,
какъ принадлежащнхъ к ъ переходному типу, то остальные упомянутые
«теоретики» представляются мне людьми еъ наиболее здоровой душой
сравнительно еъ другими героями Горькаго. Ихъ пьянство не вытекаете
изъ болезненна™ влечѳнія, а является только ередствому приправой
для остроты, силы ощущеній въ дикомъ, непременно свободному безграничном» разгуле, наноминающемъ собою разгулъ запорожцевъ.
Здесь вся суть въ силѣ ощущешй и пользованіи безграничной, свободой. Таковъ, по крайней мере, первоисточникъ пьянства, не говоря о
дальнейшей привычке. В ъ силу же этого пыотъ и «гуляютъ» Мальва,
Саша («Ѳома Гордеевъ»), отчасти Олимпіада ( « Т р о е » ) и не совсѣмъ,
но очень похоже Коновалову Ѳома Гордѣевъ и Илья Луяевъ. Здесь
мы снова встречаемся съ женщинами, но уже другого типа—женщинами сильными духому властными, свободолюбивыми, не желающими
знать никакихъ узъ. Если многія изъ нихъ и попали на, торный
путь, то только потому, что здѣсь для нихъ нетъ границу причемъ все-таки ихъ свободолюбивая душа не получаете своего удовлетворена, а скрывается , въ глубин*. Для постороння™ же глаза у нихъ
есть своя маска — маска постоянна,™ дурмана и, напускного веселья
и разгула.
Говоря объ «отвѳргнувшихъ-теорѳтикахъ», мы сказали, что къ
яимъ можно причислить Ѳому Гордеѳва, Коновалова, Илью Лунева и
Гришку, Орлова, но только съ большими оговорками. И действительно
все они похожи на людей этого типа по силе евшего чувства и по
преобладанию его надъ другими сторонами душевной деятельности^ по
злобно-отрицатольномѵ отцошонію къ окружающей действительности,

по чрезмѣрноыу не такъ еамолюбію, сколько особенной ч у т к о с т и »
внимательности къ собственной личности. Наряду еъ этими качествам»
мы видимъ и другія не мѳнѣѳ сильныя и противуположныя, а потомучасто прнходящія въ етолкновеніе съ первыми, это: непобѣдимое стремленіе къ лучшему, грызущая тоска отъ нѳумѣнія найти пути къ этому
лучшему, тоска, въ припадкѣ которой человѣкъ способенъ какъ на
самоубійетво, такъ и на самопожѳртвованіе, лишь бы осуществить это
лучше. Суть же жизненной трагедіи этихъ лицъ заключается въ сильномъ «не гибкомъ сѳрдцѣ» при относительно недоетаточномъ умѣ. Несмотря на всѣ рецепты, которые рекомендуете: спокойный разумъ для
борьбы со зломъ для поетепеннаго достиженія лучшаго, сильное «негибкое сердце» этихъ людей но можете ихъ принять и съ ревомъ ш
стономъ требуете сейчаеъ же полнаго осуществлена царства Божія на
зѳмлѣ».
Таковъ прежде всего Ѳома Гордѣѳвъ. Его, какъ я уже говорите, нѣкоторые психіатры считаютъ нѳврастеникомъ или же психоастеникомъ и даже видятъ у него нѳблагопріятную наслѣдственноеть в ъ
лицѣ матери. Я не знаю, что можно видѣть болѣзнѳннаго въ матер»
Ѳомы? Если она была молчалива, подолгу, простаивала предъ окномъ,
задумавшись, и была вообще не весела, то, мнѣ кажется, прежде чѣмъ
говорить о ея болѣзненности, нужно обратить вниманіе вотъ иа что;
она была изъ строгой сектантской семьи, по всему своему нраву »
вкуеамъ пуританка, вышла замужъ за Игната вѣроятно не по любви г
какъ это часто бываете въ купѳческомъ быту. Принявъ это въ соображеніѳ, можно ли было ожидать чего-либо иного отъ душевна™
еостоянія матери Ѳомы, когда ей приходилось жить съ такимъ « ш а льшъ», какъ называли Игната. Факте ѳя смерти во время родовъ
тоже врядъ ли можно нѳпремѣнно относить на счете ѳя невропатичности, потому что умираютъ при родахъ отъ самыхъ разнообразныхъ
причинъ, ничего общего не имѣющихъ съ невропатичностію. Если на
рефлексію Ѳомы смѳтрѣть, какъ на унаелѣдованную отъ отца, то рефлѳксію Игната, если только его покаяніе можно назвать рефлѳксіей у

мы склонны. объяснять иначе, отнюдь не какъ болѣзненную черту.
Объ этомъ мы уже говорили выше.
Итакъ, мы покончили съ наелѣдственностыо Ѳомы,—въчѳмъжѳ
проявляется его психоастеничность, его душевная слабость?
В ъ дѣтетвѣ и юношескомъ возрастѣ приблизительно до 1 9 —
2 0 лѣтъ мы видѣли Ѳому здоровымъ, жизнѳрадостнымъ мальчикомъ,
любознательным^ любознательность котораго, правда, болѣе проявлялась, въ сфѳрѣ чувства, чѣмъ мыели. Но черта эта етанетъ вполнѣ понятной, если признать, что Ѳома дѣйствительно является съ еамаго начала и до конца человѣкомъ болѣе чувства, чѣмъ ума. Да, наконѳцъ, здѣеь
не маловажную роль сыграло воспитаніѳ его, сироты, безъ матери, подъ
вліяніѳмъ тетки, умѣвшей такъ сильно дѣйствовать на чуветво и фантазію ребенка своими поэтическими разсказами. Но во всемъ этомъ
нѣтъ и тѣни патологичеекаго. В ъ дальнѣйшемъ когда Ѳома сталъ болѣе
или менѣѳ еамостоятѳльнымъ, мы видимъ его бѳзпредѣльиыя метанія,
буйные кутежи н оргін, полное бездѣліе, отъ которыхъ его претить
и постоянное тяготѣніе, постоянное исканіе чего-то лучшаго, приел у шиваніе къ каждому, который хоть немного, хоть каплю свѣта можотъ внести въ тотъ добродѣтельно-идеалистическій туманъ, который
застилаетъ его умъ и вѣчно терзаете его «негибкое сердце», производя
грызущую тоску.
Не напоминаете ли Ѳома Пьера Везухова, этого грузнаго, здороваго, разсѣяннаго, добраго юношу, тоже прислушивающегося въ
своемъ иекаяіи истины къ каждому,начиная съ маесоновъ и кончая Каратаевымъ, Пьера Везухова, тоже безцѣльно, нелѣпо проводящего
свое время по сравнѳнію хотя бы съ уравновѣшеннымъ,„умньшъ и ноелѣдовательньшъ Андрѳемъ Волконскимъ. Вѣдь онъ тоже, какъ и Ѳома,
кутите, безобразничаете, что не мѣшаетъ Андрею Волконскому отъ
всей души любите Пьера за его чистую и евѣтлую душу и не только
любить, но и прислушиваться къ его мыслямъ, такъ какъ онъ никогда не повторялъ чужихъ словъ, а если говорилъ, то говорилъ отъ
себя. Правда всѣ его мысли рождались туго, какъ бы безеознательно,

какъ-то внезапно.. Но это удѣлъ всѣхъ, я сказалъ бы, несколько
чрозмѣрио иитуитивныхъ натуръ, но во всякомъ случаѣ далеко еще не
ііатологичоскихъ.
Таковъ и Ѳоаіа. Его мечтанія, вѣчно грызущая тоска,
полная неприспособленность къ жизни являются результатом! постоянна™ столкиовеніи двухъ яемогущихъ примириться силъ, относительно, коночло, слаба™, но все-таки недюжиннаго и вмѣстѣ съ тѣмъ
неясного ума и не гибкаго, сильнаго и любвеобильна™ сердца. Какъ
сами эти стороны души, такъ и ихъ столкновеніе не должны разсматрпваться, какъ явленіе болѣзненное. Другое дѣло, чѣмъ это столкновеніо можетъ окончиться. У Безухова оно окончилось самымъ, я сказалъ бы, жадкямъ образомъ, найдя свое успокооніѳ въ узкой замкнутой
семейной жизни, можете быть и понятное для того времени. Ѳома въ
концѣ концовъ сходите съ ума. Нѣкоторые критики упрскаютъ Горька™ за этотъ коиоцъ, считая его, можетъ быть, последовательным!
для реальна™ лица, котораго наблюдалъ авторъ, но неправильным!
для Ѳомы Гордѣева, какъ лнтературнаго типа. И, дѣйствительно, упрекъ
этотъ мнѣ кажется заелуживающииъ вшшанія. Во всей личности Ѳомы
я не вижу никакихъ органических! основаній для развитая будущаго
психоза, за исішочонісмъ пьянства, какъ непосредственной производящей причины. Кроыѣ того, сумаешествія Ѳомы мы собственно не видѣли, а знали его только въ эпилогѣ ловѣети уже вторично-елабоуннымъ. Нѣкоторые психіатры склонны смотрѣть на ого поведѳніе
на пароходѣ, какъ на нроявленіе уже психоза. Мнѣ кажется,
этотъ шглядъ ость слѣдствіо Ü b e r m a s s d e r P s y c h i a t r i e , перефразируя ІІицщо. ГІоводеніе его на пароходѣ является выраженіемъ глубока™ в о з м у щ е н і я э т о крикъ изетрадавшейся души, тресте
и ровъ сломавшатося, «не гибкаго» сердца. Можете быть этотъ моменте н по.елужилъ послѣднимъ толчкомъ для начала психоза въ изстрадавшейся душѣ. Но этлхъ нрнчиниыхъ момеитовъ еще не достаточно для развитая настоящей душевной болѣзни, завершившейся слабоуміѳмъ. Для этого нужны болѣе органичёскія оенованія, которыхъ
я не вижу ни въ душѣ, ни въ тѣлѣ Номы.

— 0 О М у много, напоминает! Коновалов!. У него мы видимъ
также мягкое, доброе сердце и вмѣстѣ съ тѣмъ то же сильное возмущеніе всѣмъ несправедливым! и любовь ко всему хорошем}', могучему
и сильному. Чувства эти у него проявляются также сильно, особенно
при чтеніи Костомарова. Не менѣе еилѳнъ онъ и въ' работѣ. Но
помимо «негибваго сердца» ему присуща™, какъ представителю
этого типа, у Коновалова есть черты уже прямо болѣзненныя. Это
прежде всего запой, какъ нѣчто самостоятельное и во сякоыъ случаѣ
патологическое. Кромѣ того въ его «тоскѣ» нѣтъ той ясности мотивировки; она у него кате бы самостоятельная, органическая, и его конецъ—-самоубійетво, я сказалъ бы, для него болѣе естественен!, чѣмъ
сумасшествіе п слабоуміе для Ѳомы.
Болѣѳ патодогичонъ, конечно, Илья Лунѳвъ, хотя его «исканіе
чистой жизни» но болѣзноннаго происхожденія. У него прежде всего
можно подозревать неблагонріятную невропатическую наследственность.
Такъ, его дѣдъ въ теченіи 8 лѣтъ отшѳльникомъ и молчальником! замаливалъ свои грѣхи. Конечно, одинъ этотъ факте еще самъ по себѣ
не говорите ничего, но по аналогіи съ другими случаями наводите на
подозрѣніѳ. Эдѣеь жо необходимо вспомнить о безпокоиномъ буйномъ
его отцѣ, сосланном! за. поджогъ въ Сибирь и о дядѣ-горбуиѣ тоже
съ уязвленной душой. Иаконецъ, самъ Илья, чрезмѣрно самолюбивый,
переоцѣнивающій свою собственную личность, легко впадающій въ аффекты, съ чрѳзмѣрно развитой душевной рефлексіей, невольно напоминаете Дмитрія Карамазова. Но и онъ, конечно, всецѣло принадлежите къ разематрнваеыому типу, тате какъ также озлобленно критически настроен! къ окружающему, самъ его отбрасывает! и вмѣстѣ
съ тѣмъ постоянно тоскуете, страдаете отъ нѳумѣвія найти исхода въ
«чистую, жизнь». Его патодогичностъ особенно проявилась.въ томъ состояніи, въ котором! онъ убндъ купца Полуэктова, состояніи, несомненно, импульсивномъ. Я думаю, на меня не будутъ въ иретѳнзіи,
еели я приведу выдержку изъ этого прекрасна™ мѣета:

На другой день послѣ встрѣчи ео. етарикомъ Илья медленно *)
и молча расхаживалъ по главной улицѣ города. Онъ не выкрикнвалъ
названія своихъ товаровъ, а только смотрѣлъ тупима
глазами
въ ящикъ и въ еердцѣ его неподвижно
лежало
тяжелое
темное чувство. Ему все представлялся ехидный взглядъ старика,
спокойный голубыя очи Олимпіады и то движеніе ея руки, которым*
она подавала ему деньги вчера. В ъ сухомъ морозномъ воздухѣ летали,
острыя енѣжникв, покальшая лицо Ильи»...
«Ильѣ показалось, что когда онъ взглянулъ на дверь лавки, за
стекломъ ея етоялъ старикъ и, наемѣшливо улыбаясь, кивалъ ему своей
мальнькой головкой. Луневъ чувствовалъ непобѣдимое
желаніе войти въ магазинъ и посмотрѣть на старика
вблизи»...
— «Узнали м е н я ? — з а ч ѣ м ъ - т о епросилъ Илья.
Старикъ снова взглянулъ на него.
— Можетъ и узналъ... Что надо-то?
— Монету купите?
— Покажи...
Илья пѳредвинулъ свой ящикъ за спину и полѣзъ за кошелькомъ.
Но рука у него почему-то не находила кармана и дрожала также, какъ дрожало
его сердце отъ ненависти къ старику, отъ страха предъ нимъ и отъ желанія
скорѣе
сдѣлатъ что-то. Шаря рукою подъ полой своего пальто, онъ
упорно емотрѣлъ на мальнькую лысую голову, и по спинѣ у него
пробшалъ
холодъ...
— Ну, скоро ты?—вдругъ спроеилъ старикъ сѳрдитымъ голосомъ.
С е й ч а е ъ ! . . . — т и х о съ усиліемъ отвѣтилъ Илья.
- — «Екатерининскій... Анны... Екатѳрининскій... Павла., .тоже...
крестовнкъ... тридцать второго... или нееъ ѳгозиаету какой! Н а — э т о і ъ
не возьму, стертый весь.
1) Курсивъ всюду МОЙ.

— Д а вѣдь видно по величинѣ-то, что четвертаку—- сурово
сказалъ Илья.
— За пятиалтынный—прійму...
Старикъ отіпвырнѵлъ отъ себя монету и, быстрыиъ движеніемъ
руки выдвинувъ ящикъ конторки, сталъ рыться в ъ вемъ.
Злоба,

жгучая,
какъ промерзлое желѣзо,
охватила ИЛЬЮ.— онъ взмахнулъ рукой, и крѣпкій кулакъ его ударилъ по виску старика. Мѣняла отлетѣлъ къ стѣнѣ, сильно стукнулся
объ нее головою, но тотчасъ же бросился грудью па конторку и, схватившись за нее руками, вытянулъ тонкую шею къ Ильѣ. Лунѳвъ видѣлъ, какъ на малѳнышмъ тѳмномъ лицѣ сверкали глаза, шевелились
губы, слышалъ громкій, хриплый шопотъ:
—

Голубчикъ... Голубчикъ мой...

— А , сволочь! — тихо сказалъ Илья и съ отвращеніѳмъ стиснулъ шею старика. Стнснулъ и етадъ трясти ее, а старикъ уперся руками въ грудь ему и хрипѣлъ».
іЕсли бы Илью вь это время бгіли сзади, онъ, все
равно, не выпу стиль бы изъ своихъ рукъ хруетѣвшаго подъ его
пальцами горла старика. Съ горячей ненавистью и съ ужасомъ в ъ сердцѣ онъ смотрѣіъ, какъ мутные глаза Полуэктова становятся все болѣѳ огромными, но все сильнѣе давилъ ему горло, и, по
мгьрѣ того, какъ тѣло старика становилось все тяжелее, тяжесть въ сѳрдцѣ Ильи точно
таяла».
«Вокругъ него и в ъ нѳмъ бѳзшунно колебалась холодная, мутная мгла. Илья съ напряженіемъ всматривался в ъ нее; вдругъ онъ
ощутилъ тупую боль въ глазахъ, дотронулся до нихъ пальцами правой руки и в ъ ужасѣ остановился, точно ноги его вдругъ
примерзли къ зѳміѣ. Ему показалось, что глаза его выкатились, вылѣзли на лобъ, какъ у старика
Полуэктова, и что они останутся
навсегда
такъ, болѣзненно вытаращенными,
никогда уже не
закроются,

и. каждый человѣкъ можетъ увидать
въ нихъ преступленіе и т. п.» (т. Y стр. 1 3 5 — 1 3 8 ) .
Я позволю еебѣ нѣсколько остановиться на этомъ не дишенномъ
интереса мѣстѣ. Самый фактъ того, что Лунѳвъ вошелъ в ъ лавку к ъ
старику можетъ быть истодкованъ, какъ импульсивное дѣйетвіе, вотъ
почему: наканунѣ, какъ извѣстно, у Ильи была встрѣча съ Полуэктовымъ в ъ квартир! Олимпіады, г д ! первый воочію могъ увид!ть Полуэктова полноправным! до омѳрвенія обладателем! Олимпіады, не смотря
на весь его отвратительный видъ. Д а кром! того вся встр!ча съ его
позорнымъ изгнаніѳмъ возбудила въ самолюбивом!, перѳоцѣнивающемъ
себя и ревнивомъ И л ь ! много злобы и цоеады къ Полуэктову, тѣмъ
большей злобы, что она не могла им!ть надлежаща™ выхода. И вотъ,
пройдя мимо лавки и гд!-то въ глубин! души затанвъ эту злобу, онъ
«чувствовал! неноб!димое жѳланіѳ войти въ магазинъ, поемотр!ть на
старика вблизи». Вотъ въ этомъ «непоб!димомъ жѳланіи», не отдавая
себѣ яснаго отчета, для чего войти, и лежать корень всего д!йствія,
вплоть до убійства, дМствія, которое носитъ на себѣ в с ! черты импульсивности,; какъ дѣйетвія подъ вдіяніемъ исключительно одного только
мотива безъ возможности сопротивленія ему. Импульсивность же его
еще больше подтверждается дальн!йишмъ исходомъ, именно задушеніѳмъ купца—фактомъ, совершенным!, несомн!нно, въ аффект!. Меѣ
кажется, зд!еь можно вид!ть довольно в!рноѳ указаніѳ на то, что
скрытый, коренной мотивъ, руководящій импульсивнымъ дѣйствіемъ,
ішѣетъ тѳндѳнцію осуществляться, я сказалъ бы, разр!шаться въ аффект!, поел! чего наступает! облѳгчѳніе, а иногда и усталость: «по
м!рѣ того, какъ тѣло старика становилось все тяжел!е, тяжесть в ъ
сердце Ильи точно таяла». А в!дь эту «тяжесть» онъ давно носилъ
въ сердц! своемъ.
Интересно также объяснить, почему И л ь ! , послѣ задушенія Полуэктова, поел! того, какъ онъ дотронулся до евоихъ глазъ и ощутилъ
въ нихъ сильную боль, показалось, что «глаза его выкатились, выл!злн на лобъ, какъ у старика Полуэктова и т. д.»? Прежде всего?

откуда эта боль въ глазахъ и почему именно въ глазахъ? Ее можно
объяснить сильным! напряженіѳмъ всего органа зрѣнія (особенно его
мышцъ), который является наиболѣе активным! при напряженіи вниманія, особенно же въ томъ соетояніи, въ какомъ былъ Илья, когда
онъ съ ужасомъ въ серец! емотрѣлъ». Такъ что проиехождевіе боли
въ глазахъ мн! кажется понятнымъ. То же, что ему показалось, что
его глаза вылѣзли, какъ у Полуэктова, то это видѣніе есть не что
иное, какъ галлюцинація, вызванная благодаря сильному чувственному
раздраженію, прнчѳмъ по ассоціаціи репродуцирован! былъ тотъ образъ,
который совпадал! ближайжимъ образомъ по времени съ зтнмъ чувственным! раздраженіѳмъ. « В ъ сущности, в!дь, пишешь проф. Корсак о в ! ! ) , всякая галлюцинація происходить отъ сочетанія какого-нибудь прѳдставлѳнія, возетаарвившагоея въ сознаніи (обратнаго воспоминанія) съ яркимъ чувственным! впечатл!ніемъ». Если же Илья подумалъ, что его якобы вытаращенные глаза никогда не закроются и
т. д., то эта мысль уже относится къ толковаиію Ильей своей галлюциніціи.
Поел! всего сказаннаго врядъ ли можно еомнѣваться в ъ наличности бод!зненныхъ сторонъ въ д у ш ! Ильи Лунева. •.!••; '
Гришка Орловъ болѣе близокъ къ чистямъ, я сказалъ бы «теоретикам!», ч!мъ только что упомянутые люди перѳходнаго типа отъ
« отвергну вшихъ-теоретиковъ» къ «отвергнутым!»-слабымъ. Я ихъ
считаю родственными слабымъ, потому что основной конфликт! въ ихъ
д у ш ! «неясна™ ума» съ «негибкимъ сѳрдцѳмъ» все-таки ихъ ослабляешь, отнимаешь необходимую знергію и дѣлаетъ неработоспособными.
Гришка Орловъ, такъ же какъ и Челкашъ, Мальва и Сережка жаждешь неограниченной свободы, пѳреоцѣнивая себя и желая или спасти
Росеію отъ холеры или перебить в с ! х ъ жидовъ, а тамъ и ввѳрхъ
тормашками... Но в ъ то же время его гложетъ та же тоска, его мучаютъ «проклятые вопросы, съ которыми онъ такъ и не справляется
и , - в ъ к о н ц ! концовъ, обращается на путь босячества... Пьешь онъ,
1) К о р с а к о в ъ . Курсъ психіатріи. Посмертное изданіе.

конечно, для наркоза, а не изъ удовольетвія. Но его чрезмѣрная аффективное® н общая бѳзпокойная неуравновѣшенноеть заставляйте смотрФть на него какъ на человѣка невропатическая, тѣмъ болѣе, что
нравственное чувство у него также уже пострадало, о чемъ краснорѣчиво евідѣтельствуѳтъ хотя бы его возмутительное обращеііе еъ женой
и дальнѣйшее обращеніѳ съ врачѳбнымъ персоналомъ холѳрныхъ бараковъ. Этотъ чѳловѣкъ неоднократно былъ готовъ на убійство, которое бы и совершилъ в * аффѳктѣ, по страсти, какъ это сдѣлалъ.кузнецъ Савелъ съ своей женой.
Если ко всему сказанному присоединить картины, сюжѳтоиъ которыхъ служатъ дѣйствія толпы, отдѣлышхъ груплъ людей сообща, какъ
въ упомянутомъ эпизодѣ «Выводъ», ВЪ сцѳнѣ мщенія Васькѣ Красному проститутками, дошедшими до истѳричѳскихъ взвизгиваній и чуть
м не до судорогъ, въ характерной® разсказѣ «Двадцать шее® и
Одна», гдѣ однообразный, каторжный трудъ людей въ ужасной обстановкѣ довелъ ихъ до отулѣнія всѣхъ элементарныхъ чувствъ и духовнъгхъ потребностей, то этимъ я исчерпаю, мнѣ кажется, весь матеріалъ,
который можете извлечь, я сказалъ бы, общественная психопатологія
изъ произвѳденій .нашего писателя.
Что касается индивидуальной илн вѣрнѣе клинической пеихонатолош, то въ этомъ отношеніи ГорькШ понятно не богатъ, такъ какъ
изображен въ дитературѣ больныхъ людей, мѣето которыиъ только
въ больницѣ для умалишѳнныхъ, а не въ жизни, можетъ считаться желательной только въ виду специальной цѣли.
Таковъ разеказъ «Ошибка». Нужно думать, что разешшъ э т о т ъ —
плодъ наблюденія. и художественная возпронзведѳнія наблюдѳннаго,
такъ какъ подъ заглавіѳмъ значится ігЭпизодъ».
Волѣзненное состояніе Кравцова больше всего напоминаете т. н.
острое первичное сумасшѳетвіе, подъ которыиъ въ пеихіатріи разумѣюте
особую душевную болѣзнь, характеризующуюся острымъ развитіѳмъ
обмановъ чувствъ (шшозій и галлюцинацій) и нелѣпыхъ, бредовыхъ
идеи, большею частью завиеящихъ отъ этихъ обмановъ чувствъ. Вся

картина болѣзни изображена сравнительно недурно. Только возбуждаете
недоумѣніе возможное® такого длинная систематизированная и послѣдоватѳльная монолога, не смотря на общее возбуждѳніѳ и общую душевную и тѣлѳсную слабость. Заболѣваніѳ Кравцова въ полномъ евоемъ развитіи, тогда какъ Яроелавцева разеказъ застаете въ началѣ
заболѣванія, въ пѳрвомъ, такъ сказа®, его періодѣ, когда нѣтъ еще
опрѳдѣленно сложившейся картины, a сознаніе больноя какъ бы раздваивается на больную и здоровую части. Авторъ, по моему, довольно
удачно подчеркнулъ предчуветвіѳ ч ѳ я - т о нѳизвѣстнаго, чуждая, зарождающаяся въ душѣ и страхъ предъ этимъ чуждвшъ, далѣѳ онъ
отаѣтилъ какъ бы самопроизвольное возникяовеніѳ бредовыхъ, ложны хъ идей, въ самомъ началѣ блнзкихъ къ навяз чивымъ, такъ какъ
больной еще въ состояніи относиться къ нимъ, какъ къ чему-то постороннему, можете еще до нѣкоторой степени ихъ коррегировать и
огносшъся къ нимъ критически.
Необходимо упомянуть о явленіяхъ физической н душевной слабости, какъ-то: тяжесть яловы, чувство сильная утоиленія послѣ
умственной работы и т. п.
Мы видимъ въ описаніи автора даже такую рѣдкость, какъ цвѣтной елухъ (audition colorée), правда, описанный нѣсколько фантастически, но во всякомъ случаѣ свидѣтельствующій' о тонкой наблюдательности автора. Вотъ это любопытнее мѣсто: « Кирилл ъ Ивановичъ
ощущалъ въ себѣ желаніе повторять каждое слово по нѣскольку разъ,
но почему-то боялся дѣлать это. Слова казались ему разноцвѣтными
пятнами, вродѣ лѳгкихъ облаковъ, разеѣянныхъ въ безграничномъ проJi" '
странств». :
"
и: •
Дальше, по моему, не мало фантазін: «онъ летаете за ними, ловить ихъ и сталкиваете друтъ съ грудоиъ; отъ этого получается радужная полоса, которая и есть мысль, Если ее вобрать въ себя вмѣстѣ съ воздухомъ, a затѣмъ выдохнуть, то она зазвучитъ и отъ этого
1
получится рѣчь». •
Что касается формы заболѣванія у Яроелавцева, то въ началѣ его

состояніе тоже напоминаете острое пѳрвичноо сузіасшоствіе, какъ и у
Кравцова, въ. послѣдетвіи, очевидно, перешедшее въ хроническое(!) т
судя по неблагопріятному предсказанію врачей. Останавливаете на себѣ
внимаяіѳ фактъ якобы заражонія Ярославцева отъ Кравцова, —факте,
который, видимо, заинтересовалъ автора помимо небезынтересна™ также
и содѳржанія бреда обоихъ больныхъ. Рѣчь, очевидно, идете о такъ
называемомъ наведенномъ, индуцированном* помѣшательетвѣ, т. е. такихъ случаяхъ, когда одйнъ чѳловѣкъ, безразлично здоровый или
больной, заражается отъ другого, нееомнѣнно больного, его брѳдолъ..
Какъ нзвѣстно, ученіѳ о наведенномъ помѣшательствѣ или folie
à deux представляется еще далеко не законченным^ о чемъ свидѣтельствуюте всѣ писавшіе о нѳмъ. хотя бы Lasèguo et F a l r e t K é g i s 2 ) .
Marandon do Montyeil 3 ) , Bellat 4 ) , Pronier 5 ) , Yan Beventer c ) .
Яковенко 7 ) , Финкѳльштейнъ 8 ) , Геннкъ 9 ) и др.
Поэтому я и не считаю нѳобходимымъ здѣеь вдаваться въ подробности, провѣряя, соотвѣтствуѳтъ ли,описанный случай тому, что пзвѣстно в ъ настоящее время въ психіатрической наукѣ; отмѣчу только,
что возбуждаете сомнѣніѳ чрезвычайно короткій промѳжутокъ, въ, который произошло зараженіѳ, тогда какъ большинство пнеавшихъ по
этому вопросу утверждаете, что для зараженія необходимо болѣе пли
мѳнѣе продолжительное совмѣстное пребываніе. Болѣе подробное разсмотрѣніо этого, не лишѳннаго интереса и вмѣетѣ съ тѣмъ нѣкоторой
î) L a s é g u e e t F a l r e t . La folie à deux ou fojie communiquée. Дппаes médico-psycli. 1877 an.
2 ) R é g i s . La folie à deux ou folie simultanée. Paris. 1880 an
3 ) M a r a n d o n de M o n t y e i l . Contribution à-1 etude de la folie à deux.
Annal, médieo-psychol. 1881 an.
*) В с 11 a t. Contribution à l'étude de la folie à deux. Annal, médieopsych. 1889 an.
;
~J) P r o n i e r . Etude sur la contagion de la folie. Lausanne. 1899 an.
Б ) V a n D e v e n t e r.
Centraiblatt f. Nervenheilkunde und Psychiatrie1893 ал. В. IV.
. . .
I
7 ) Я к о в е и к о . Вѣстникъ проф. Мержеевекаго. 1887 г.
8 ) Ф и н к е л ь ш т ѳ й н ъ . Ibidem. 1896 г.
9 ) Г е н и к ъ. Неврологическій вѣстникъ T. V, вып. 4.

фантастичности разсказа, завело бы меня в ъ слишкомъ спеціальныя
детали, которыя не входить въ планъ нашей задачи. Все-таки сказать,
что этотъ разсказъ представляете ошибку не по одному названію, я но
рѣшился бы въ виду упомянутой уже неразработанности этого отдѣла
психопатологіи. Я хочу только спросить, не является ли ошибкою вообще писать подобный вещи.
Я думаю, я не ошибусь, если скажу, что искусство должно изображать дѣйствитѳльность вообще, дѣйетвительность, отраженную въ
нашей душѣ, не касаясь ея слишкомъ спеціальныхъ, я сказалъ бы,
профессіональныхъ сторонъ, слишкомъ отдаленныхъ отъ обіцихъ иравственно-пеихологическихъ и эстетнчѳекихъ проблемъ. Попробую объясниться на данномъ примѣрѣ.
Ііакія цѣли можетъ преелѣдовать художннкъ, рисуя душевнобольныхъ въ узкоыъ смыслѣ этого слова, такъ яазываемыхъ умалишѳнныхъ? Прежде всего, скажутъ, изображеніе больной души человѣка,
т. е. пѣль исключительно психологическую. .
Конечно, цѣль эта. можетъ быть оправдана постольку, поскольку
намъ будетъ представленъ человѣкъ, хотя и съ больной душой, но не
настолько, чтобы быть язъятымъ изъ общественной жизни.4 Мы знаемъ,
что в ъ обществ* находится много людей съ тѣми или другими ненбрмальностяяи въ душевномъ склад! н тѣмъ не менѣе не только не
врѳдныхъ и справляющихся съ своими обязанностями, но даже вносящихъ крушные вклады в ъ общую драгоцѣнную сокровищницу человѣческаго духа. Назову для примѣра: Сократа, Лютора, Ж . Ж . Руссо,
Мнкель Анджело, Достоевскаго, Гоголя, Ницше, Мопассана и др.
Конечно изображеніе больныхъ сторонъ в ъ душѣ человѣка, не дѣлающихъ его бѳзумнылъ д слѣдовательно непригоднымъ къ общественной жизни, составляете великую заслугу и важно какъ для познанія
этихъ сторонъ, такъ и для оцѣнки творимаго этими людьми. Тутъ же
мы можемъ познакомится съ вліяніемъ этихъ людей на окружающую
среду и обратно—съ ея вліяніемъ на нихъ и тѣмъ предостеречь ту
или другую грозящую опасность. Наконецъ, знаніе тѣхъ или другихъ
7

ненормальных! вдѳченій, находящихся уже в ъ душѣ человѣка или
развившихся при камхъ-либо ненормальных!, изъ ряда вонь выходящих! условіяхъ можетъ имѣтъ значѳніе для провѣрки и переодѣнки
нашихцдругихъ, даже самыхъ высшжхъ .нравственных! чувствъ. На
послѣднюю тему, по моему, написаны два интересных! разсказа Леонида
Андреева «Мысль» н «Бездна». .
Все сказанное, мнѣ кажется, прекрасно сознаиалъ великій знатокъ
больной души целовѣка, Доетоевскій, и потому въ его произведеніяхъ
мы и не видимъ такъ называемых! умалишѳнныхъ, а наоборотъ, всѣ
ого герои являются людьми, я сказалъ бы, пограничными, еще терпимйми, но во всякомъ случае не типичными обитателями домовъ для
умалишѳнньтхъ, но крайней мѣрѣ, при настоящих! и вѣроятно довольно
отдаленных! будущихъ ѵсловіяхъ. Не такъ обстоите дѣло въ разсказѣ
«Ошибка». Здѣсь намъ представляются два человека несомненно уже
сумасшедших!, которыхъ п отправляют! въ больницу. На какіе нравственно психологическіе или общественные вопроеы можетъ навести
чтеніе этого разсказа не спѳціалнстомъ, даже если бы онъ былъ точной
копіей съ действительности? Или въ чемъ здѣсь мождете получить
уцовлетворѳніо эстетическое чувство? Развѣ только в ъ яркомъ, образном! изображеніи и потому .вызываніи ненужнаго совершенно ужаса,
опять таки не для спѳціалиста. Спеціалистъ же всегда отнесется къ
подобным! произведѳніямъ съ должнымъ скептицизмом!, такъ какъ въ
такой спеціальной области мало одного наблюдѳшя и художественной
ннтунція, а нужно и спеціалыюе медицинское образовало. Даже Ч е ховъ, несмотря на то, что онъ врачъ, своей «Палатой № 6 » оставляете крайнее ноудовлѳтвореніе, рисуя одннхъ, я сказалъ бы, шаблонно, чутъ-ли не по учебнику, допуская у другихъ нѣкоторыя произвольности, например! состояніо предъ смертью доктора.
ІІослѣ всего еказаннаго, я осмѣливаюсь сдѣлать заключеніе,
что не вижу основаній для подобнаго клиническаго направленія въ
литературе.
Повторяю, иное дело—изображеніс больныхъ сторонъ в ъ душѣ

людейj какъ полноправных! членовъ общества, особенно, если, худорнпкъ не слишкомъ предвзято анализируете, а изображает! то, цто ему
подсказывает! непосредственная художественная интуиція, прц помощи,
разумеется, надлежаща™ анализа и синтеза. В ъ данцощъ случае его
произведения могутъ дать много, что особенно подтвердил! Достоедизкіц.
Это же можно видѣть и у нашего писателя во всѣхъ ого произведенщхъ
(исключая «Ошибки»), не смотря на то, что въ нихъ онъ, очевидно,
прѳелѣдовалъ другія цѣли. И поскольку все въ нихъ выведенное правдиво и вѣрно, постольку оно въ сѳбѣ отражает! все находящееся въ
жизни, какъ хорошее, такъ и дурное, какъ здоровое, такъ и больное
к ъ ихъ много различных! комбинаціяхъ.
В ъ заключеніѳ остается спросить, дадъ-ли что либо новаго для
'.пспхопатологін Макснмъ Горькій въ своихъ произведеніяхъ, чего бы
не знала наша наука до него? Я бы отвѣтилъ—нѣтъ. Но если онъ не
«несъ чего либо новаго, то подчеркнул! ту важную истину, показавъ,
какъ болѣзнь, по преимуществу, душевная тесно вплетается во все
личныя семейныя и общественный отаошѳнія. Его герои и весь ихъ
душевный міръ есть прежде всего отраженіѳ извѣстныхъ общоствѳнныхъ
•уеловій. Замѣчаемыя же у нихъ тѣ или другія болѣзнѳнныя черты,
какъ психобіологичѳское проявление органической и надорганичѳекой
.среды
являются только какъ бы частями подчасъ большими по
числу и силѣ въ ихъ «пестрой д у т ѣ » . Это болезненное содержаніѳ
можетъ отливаться въ такія формы, какъ пьянство, вырождѳіііе, простату ція и прѳступлѳніе.
Наиболее здоровыми, какъмывидѣди, оказались «отвѳргнувшіѳтеоретикн» люди сильные духомъ и тѣломъ, хотя и съ своеобразными
и во всякомъ случае мало общественными взглядами. Болѣе патологических! черте можно было отмѣтить у «отвергнувших!-практиков!» и
«отвергнутых!». Участь послѣднихъ въ этомъ отношѳніи раздѣдяютъ
і) H. К а р ѣ ѳ в ъ . Сущность историческая процесса н роль личности
въ исторіи.

особенно люди переходнаго типа, какъ Коновалов!, Гришка Орловъ if
Илья Луневъ. Ѳома Гордѣевъпродставляетъ исключѳніе. У него если IF
можно признать какую-либо болѣзнь, то скорѣѳ «болѣзнь совѣсти»,
болѣзнь въ данномъ случаѣ не медицинекаго вѣдомства. В ъ общем!же Горькій, изображая темныя отрицательные и больныя стороны жизни;
всѣмъ своимъ существом! стремится къ здоровью, свѣту и правд!.
Это етремлѳніѳ должно одушевлять всякаго, а также, понятно,
насъ психіатровъ, взоръ которых! долженъ проникать за предѣлыь
больницы.
' •
••' I . .

Психопатологическая сторона въ произведеніяхъ
Леонида Андреева.
В ъ своей стать! «ГІсихонатологическій методъ въ русской литературной критик!», напечатанной въ «Вопросах! философіи я пеихологіи» въ 1 9 0 4 году, я считалъ психопатологическим! методъ, «при
помощи котораго разбираются болѣзнешшя стороны какъ личности
писателя, такъ и дМствующнхъ лицъ произведеній съ цѣлью бол!е
яолнаго поииманія какъ самихъ пронзведеній, такъ и психологическаго
.процесса творчества, а также разсматриваютея нѳнормальныя стороны
какого-либо литературно-художѳствѳннаго направленія». Какъ показывает! заглавіе настоящей работы, я нам!ренъ сд!лать только частичное прим!неніе пснхопатологическаго метода, т. е. раземотрѣтъ
произведена Л. Андроева со стороны ихъ пеихопатологическаго содѳржанія. Здѣсь я полагаю необходимым! держаться указаішаго мною
сл!дующаго методологическаго правила: «При разбор! дитератур,ныхъ пронзводѳній, съ большимъ или менышшъ преобладаніѳмъ патологически™ элемента въ ихъ содержаніи, необходимо, послѣ над.лежащѳй и въ границахъ художественной условности пров!рки такового, показать его связь съ основною мыслью разсказа или вообще
съ тою ц!лыо, которую пресл!довалъ художник!». Итакъ, нм!я въ
виду въ данномъ случа! только служебную, подсобную, т. с. роль
.пснхопатологическаго анализа для литературной критики вообще, я
считаю правильным! сначала сдѣлать краткій разборъ и разд!леніѳ
произведены Л . Андреева съ обще-литоратурпой точки зр!нія. Поел!

же этого я перейду къ непосредственному разсяотрѣнію психопатологических! элементов! въ его нроизведѳніяхъ, всегда имѣя въ виду
основную мысль и смыслъ вещи.
Литература о Л . Андреев! велика и разрешается, кажется, пропорпіонально увеличояію числа его произвѳденін, плодовитость котораго не на шутку начинает! пугать истинныхъ поклонников! и ц ! н и телей его таланта.
Одяимъ изъ первыхъ, привѣтствовавшихъ выетупденіе Андреева
на литературное поприще былъ покойный Н. К . Михайловскій несмотря на возмущеніе и негодованіе нѣкоторыхъ, во глав! съ Буренпнымъ, вызванная «Бездной». Находя въ нѳмъ н!что общее съ Эдгардомъ По, Михайловскій считает! у Андреева даромъ высокой
ц!ны—это его цонтръ вниманія. «Просто страхъ, ужасъ и факты.
преодол!ванія страха, читаѳмъ мы, сознательно или безеознательно,.
привлекают! къ себѣ его вниманіе, и, в!роятно, именно этимъ онъ
напоминает! н!которымъ читателям! Эдгарда По. Можетъ показаться,
что эта тема до такой степени узка, что на ней мудрено построить
ц!дую серію разсказовъ. Но это зависит! отъ того, какъ отнестись къ
тем!, и я думаю, что съ этой точки зр!иія, на которой, повторяю, сознательно п безеознательно стоитъ г. Андреевъ, «эта тема неисчерпаемая въ своихъ комбинаціяхъ. «Страхъ смерти, страхъ жизни,- —
уже эти грубо, такъ еказать, топоромъ нам!ченн.ыя рубрики открывают! обширныя и разнообразный перспективы для поэтическаго творчества, а в!дъ есть и гораздо бод!е тонкіе отт!нки. Мы увидимъ ниже,
какъ у г. Андреева умнраютъ люди, что они дуыаютъ и чувствуютъ,
приближаясь къ той неизб!жной точкѣ, которою обрываѳтъ свою
собственную работу, по выраженію нашего автора, равнодушная сл!пая
сила, вызвавшая насъ изъ темныхъ н!дръ небытія».
Протопопов! 2 ), разбирая первую книжку еочиненій Андреева,,
обнаружил!, по моему грубое ненониманіе. «Чего стоитъ хоть этотъ
Ч Н. К. М и х а й л о в с к і й. «Послѣднія сочиненія». Тозгь И.
2 ) П р о т о п о п о в ъ. «Русская Мысль». 1902 г., № 3.

образъ, пишешь авторы молчаиіе боится самого себя, страстно хочешь
перейти въ слово, но что-то такое вытягнваетъ его какъ проволоку!
Это молчаніе-то! Какой же это образъ? Это бредовая идея, это галлющшація, это психіатрія, а не пснхологія Ііліьтка молчала тихо
и нѣжно ')... и вотъ то-то и характерно для г. Андреева, что его
интеросуютъ больше патологическія состоянія и явлѳнія, нежели нормальный и здоровыя». Р а з в ! патологнческія явлеиія не могутъ служить матеріаломъ для художественных! образовъ, спроеішъ мы г. Протопопова? Такое же грубое и поверхностное яепониманіе проявилъ г. Луначарекій -), говоря, что «гиперболы, крикливыя положонія, грубая
мазня, кровь, грязь, нзнаснлованія, убійетва, самоубійетва и бездна сумасшедших! заполняют! огромное большинство разсказовъ Л. Андреева».
Скабичовскій 3 ) отмѣтилъ только, что «Андреевъ въснонхъ разсказахъ вывѳлъ ц!лую серію дегенератовъ», напр., « В . Ѳивейскій и
вся семья его догенератьт», т. е. пріш!ннлъ, если можно такъ выразиться, цротокольно-психіатрнчѳскую точку зр!нія. Г - н ъ А. В . ' ) изъ
«Міра Божьяго» пишешь: «Вътуман!—случай вовее не юшиическій, и
разсказъ г. Андреева—не иллюстрація къ душевной патологіи ЕрафтъЭбянга. Павелъ Рыбаков!—нашъ сынъ, какихъ огромное большинство,
и его печальная исторія еъ ея трагическішъ концомъ—великол!пная
картина нашихъ нравовъ». Пространную статью посвятилъ Л. Андрееву
г. Треплѳвъ "'), которая, несмотря на свою пространность, а можешь
быть, въ виду ЭТОГО; мало разъясняешь СЛОЖНЫЙ И интересный темы
нромзведсній нашего автора. Все же у г . Троплева есть замѣчанія, который нельзя обойти молчаНіемъ. Такъ, онъ шшетъ: «Возстаніе безсознательнаго и его побѣда надъ интеллектом! составляешь содержаніе
трехъ самыхъ значительных! разсказовъ Л . Андреева: «Мысли",
Ч Курсивь автора.
'-) Л у н а ч а р с к і й . «Рус. .Мысль». 1903 г., 2 кн.
3 ) С к а б и ч е в с к і й . Дегенераты
въ нашей современной беллетриетикѣ. „Рус. Мысль". 1904 г., № 9.
Ч А. Б. Крнтическія замЬтки. „Міръ Божій" 1093 г. I.
5 ) Т р е п л с в ъ. Разореннаяжвзнь. „Рус.Мысль". і905г.Ж№ 4,5,6,9 и п .

«бездны» и « В ъ туманѣ», Батюшков* ' ) рѣзко критикуете «ЖизньЧеловѣка». По его мнѣнію, эта пьеса «есть лишь сатяра на мѣщанство, изобличеніо мѣщанскихъ взглядовъ, навыковъ, тщеславія, мелочности интеросовъ, суетности етремленій, ограниченности кругозора.
'Общая идея свелась къ частному случаю: авторъ какъ бы самъ поплатился, погнавшись за невыполнимой идеей и избравъ обратный путь
обычшлмъ и. на нашъ взглядъ, существенно важнымъ условіемъ творчества». Интереснѣс же всѣхъ и глубже, по моему, понимаете Л. Андреева
Невѣдомскій -'). Говоря о внѣшнихъ пріемахъ, авторъ прежде веего
отмѣчаотъ у Андреева его импрессіонизмъ. Но л кромѣ юіпрессіоніістской живописи, въ пріемахъ г . Андреева есть еще два новшества:
синтетическое трактованіѳ предмета и окружающей среды и драматически! методъ повѣствованія. «Этимъ исчерпываются, какъ полагаетъ
г. Невѣдомскій, художественные плюсы г. Андреева». Минусы: «изу с т н а я преднамѣренность, искусственность, даже манерность:постоянно
зaмѣчается в ъ его живопиеи". Словомъ, «импрессіонизмъ ä f r o i d
по Л . Толстому». Переходя къ содержание, г. Нсвѣдомскій пишетъ
« у А "Дреева не типы, не характеры, a положенія»и относить Андреева
къ беллѳтристамъ-нлдюстраторамъ по Бѣлинскому. В ъ «Мысли», напримѣръ, всѣ мерзости продѣланы для морально - психологическихъ
эксперимснтовъ. Тоже надо сказать и о героѣ «Бездны», попавшомъ
въ такое ужасающее, исключительное, почти — непредставимое
положоніе л уже по одному этому не типичное; и о мономанѣ, спрягающемъ и склоняющемъ «ложь» и «лгать», умортвнвшемъ живую
женщину, которая ему измѣнила, но «не умертвнвшемъ лжи», и о
другомъ мономанѣ, канцелярией изъ очерка « У окна», который сидѣлъ въ своей комнаткѣ. и стѣны и потолокъ обнимали ого и защищали отъ жизни я людей. Страхъ жизни — вотъ единственная нота,
2 ) Ѳ. Б а т ю ш к о в ъ. „Жизнь Человѣка", Л. Андреева. „Совр. Міръ"
1907 г. III.

-) Нѳвѣдомекій. О совремѳнноиъ художествѣ
Божій". 1903 г. Апрѣль.

Л. Андреева. „Міръ

•которую тянете этотъ рожокъ». « У г. Андреева нѣтъ типовъ, продолжаете свои интѳросння разсуждѳнія Невѣдомскій; нѣть воепроизвѳденія жизни въ томъ смыелѣ, какой указанъ нами выше. Нѣтъ, стало
быть, истинная художества- это разъ. Но помимо этого, его нельзя
признать и беллетристомъ-иллюстраторомъ, въ силу ирреальности, одпоцвѣтноети, я готовъ еказать, отвлеченности формъ, въ которая онъ
облекаете свою мысль». Это не конкретные образы, а за немногими
неключѳніямм--символы». «Онъ беллѳтристъ-символисть. И если бы
-спмволизмъ его былъ цѣіостный и, такъ еказать, откровенный, мы бы
ничего не могли возразить противъ него. Но дѣло въ томъ, что онъ
представляете пзъ себя какое-то соединеніе, какой-то еплавъ символизма съ реалнзмомъ и дажегрубыыъ натурализмоыъ». Переходя, такъ
сказать, къ классификаціи произведоній Л . Андреева, авторъ пишетъ:
«Чтобы удобнѣе разобраться в ъ идсяхъ г. Андреева, мы раепредѣлимъ
его очерки на двѣ катеяріи: въ первую войдутъ.тѣ, которые содержать въ еебѣ добро, ішѣютъ какую-нибудь моральную тенденцію;
во вторую—тѣ, которые отъ такой тенденцін свободны и предетавляютъ лишь философское раздуміе иадъ живныо или разрабатываютъ
нсихологическія темы. Первая категорія чрезвычайно не богата. К ъ
ной относятся цѣликомъ разсказы: « Н а рѣкѣ» и «Иностранецъ» и
затѣмъ лишь отчасти «Валя» н «Петька на дачѣ». «Очевидно, мѳрализированіе есть сфера совершенно чуждая г. Андрееву». «Философствующая, символическая беллетристика—интересна".
Прежде чѣмъ приступить к ъ психопатологическому разбору прои з в е д е м нужно оговориться, что Л . Андреевъ является до чрезвычайности условиымъ, если можно такъ выразиться, реалистомъ. Невѣдомекій
правъ, когда говорить, что «онъ представляете изъ себя какое-то
соеднноніе, какой-то еплавъ символизма съ рѳализмомъ и даже грубымъ
натураллзмомъ». А такъ какъ психопатологическая критика есть
только часть общей научной критики
то-она и примѣнима большею
частью къ реальному искусству. Отсюда понятно, что я буду касаться
Э м и л ь Г е н н ѳ к о н ъ . Опытъ научной критики.

только рѳальныхъ элементов* въ творчеств* Л . Андреева. Сдѣлавъ
эту необходимую прияцишальнуго методологическую оговорку, к перейду
къ самимъ произведѳніяыъ.
Хотя г 4 Невѣдомскій пнсалъ свою интересную статыовЪ'1903 году,
поел* котораго Андреевъ напечаталъ много выдающихся разсказовъ и
пьѳсъ, тѣмъ не мевѣе общее раздѣленіб, сдѣланное имъ, мнѣ кажется,
можно принять и въ настоящее время.
Начнемъ съ очерковъ, «которые содержатъ въ себѣ добро.
имѣютъ какую-нибудь моральную тенденцію». Невѣдомскій, какъ мы
видѣли, относитъ сюда «На рѣкѣ», «Иностранецъ», отчасти «Валя» и
«Петька на дачѣ». Я бы присоединилъ къ этому мѳлкіе разсказы:
« В ъ подвал*», «Ангелочпкъ», «Первый гонораръ», «Марсельеза».
«Баргамотъ я Гараська», «Другъ», «Молодежь», «Прекрасна жизнь
для воскресшихъ», «Гоетинецъ», «Кусака», «Оригинальный человѣкъ», «Предстояла кража», «Воееннія обѣіцанія», «Христіане» и
«Изъ жизни штабсъ-капитана Каблуков'а».
В ъ разсказахъ этихъ можно отмѣтить только т * или другіе. если
можно такъ выразиться, пеихолатологическіе штрихи, уже болѣзнениыя
уклононія различныхъ страдашй, ужасовъ и всовозможныхъ мучнтсльныхъ псреживаній, которыя соетавляютъ необходимый психологически
фонъ въ общей картин* какого-либо жизненнаго положенія и котор^Г)
Андреевъ съ особеннымъ стараніемъ подчеркиваете. Вотъ описаніе
душевнаго кризиса, переживаеыаго ребенкомъ въ разсказѣ «Валя»,
когда онъ узналъ, что у него есть другая мать, не та, которая его
воспитала: «И все злое, страшное (что читалъ Валя) принимало образъ
той женщины, которая приходила за Валей. Много людей являлось в ъ
домъ Григорія Аристарховича и уходило, и Валя не иомнидъ ихъ лицъ,
но это лицо было въ его памяти. Оно было такое длинное, худое,
желтое, какъ у мертвой головы, и улыбалось хитрою, притворною улыбкою, отъ которой прорѣзывалнсь двѣ глубокія морщины по сторонамъ
рта. Когда этихъ женщина возьмете Валю, онъ умретъ». Если даже отбросить чрезмѣрно-фантастическое мучительство, уеуглубленное чте-

ніемъ фантастически хъ сказокъ, которому предаете авторъ бѣднаго
Валю, то все же нужно сказать, что мальчикъ переживаете много страданій и находится на границ* болѣзни, что въ дальнѣйшемъ и служилось, когда у него появились «сношенія съ чертовщиной», т. ѳ. галлюцинацін. В ъ другомъ очерк* «Петька на дач*», гдѣ Андреевъ
также загдянулъ въ дѣтскую душу, мы имѣемъ прекрасное опиеаніе
нсихо-физическаго состсянія ребенка, жнвшато въ отвратительныхъ
условіяхъ большого города и ожившаго даже на подгородней дач*.
Характеристика Варгамота, существа, стоящато на границ* между
патологичѳекимъ слабоуміемъ и обычною физіологичеекою ограниченностью, сдѣлана съ почти клинической вѣрнѳстью. Авторъ отлично
знаете, что тяжелая жизнь простолюдина, приправленная постоянной
водкой, искажаете в ъ немъ образъ человѣка до болѣзни включительно.
Тѣмъ бол*е трогательно должно быть пробужденіе альтрунетпчѳскихъ
чувствъ у такого Гараськн (Баргамотъ и Гараська), кузнеца Меркулова (Весеннія обѣщанія), штабсъ-капитана Каблукова. Не мѳнѣе
сложны были чувства н*жной жалости и глубока™ еочувствія у слабохарактернаго пьяницы Оазонки къ больному, потомъ умершему, мальчику Сенистѣ, котораго онъ раньше билъ по голов* не со зла, а такъ,
что у него была такая «круглая удобная голова». (Гостинецъ). В ъ
разекаэѣ «Оригинальный челелов*къ» мучительство человѣка, соединенное еъ евоебразнымъ юморомъ, сильно напоминаете манеру Достоевекаго. Чрезвычайно интересно сложное и глубоко вѣрное нравственнонсихологическоѳ положеніе. когда чедов*къ, которому предстоите убійетво, бережно «несете паршиваго щенка». При этомъ «онъ забылъ о
товарищ*, который ждалъ его, и обо всемъ томъ далекомъ, что будетъ
сегодня ночью—и всей раздраженной
мыслью отдавался глупому щенку». И совѣстно, и страшно стало чедовѣку. Дымнымъ облакомъ окутывали его злоба и страхъ, и что-то новое, странное, чего
никогда ощо не испытывалъ онъ въ своей отверженной и мучительной
жизни вора: какое-то удивительное безсиліе, какая-то внутренняя слабость, когда крѣпки мышцы и злобой сводится сильная рука, a еѳрдце

мягко II безсильно». (Предстояла кража). Оостояніе это способно вывести изъ равновѣсія. Въ поелѣднемъ очоркѣ этой группы «Христіане»
проститутка отказывается на суде принять присягу, потому что она
проститутка, такъ какъ ѳя занятіе несовместимо, по ея убежденію, съ
вѣрой, а следовательно, съ присягой. Присутствующія на судѣ лица
различных! общественныхъ положены! всячески фарисойско-софистическими пріемами стараются убедить ее принять присягу, доказывая,
что это можно сдѣлать, несмотря на ея занятіе. Какъ ни искусственно
все положеніе въ разсказѣ, темъ не ыенѣо такое нравственное состояніе
вполнѣ возможно и последовательно и дойти до него безъ • потрясеній
даже до болезни души мудрено. Во всякомъ случае эта проститутка
большая христіанка, чѣмъ ея оппоненты.
Мы видиыъ, что въ перечислснныхъ очориахъ Андреевъ, хотя и
имѣетъ въ виду «добро», ту или другую «моральную тенденцію», все
же большею частью остается въ области душевныхъ нереживаній, занять постоянно ихъ изображѳиіемъ и анализонъ. Темъ болѣѳ мы встретимся съ темъ же въ его разсказахъ, разрабатывающих!, повидимому,
непосредственно психологическія темы. Такъ въ маленькомъ очеркѣ
«Защита» авторъ показываете, какъ неврастеническая слабость профессіональнаго деятеля, усиливаемая мелочными заботами въ матеріальной нуждѣ, несмотря на все благія яамѣренія, можетъ быть вредной
для него самого и окружающихъ. В ъ «Празднике» мы видимъ опиеаніе
впервые явившагоея пробуждѳнія еамопознанія у юноши - гимназиста
Качѳрина, состоянія часто мучительнаго съ большой нравственной ломкой настолько сильной, чти по вреяѳнамъ Качеринъ кажется больнымъ. Въ такое время наблюдаются кратковременные порывы къ пьянству отъ тоски и душевной муки, что не ускользнуло отъ глубоко наблюдательная) автора. Этотъ періодъ жизнн всѣмъ известенъ, представляете даже опасности, когда чоловѣігь можетъ пойти въ ту или
другую сторону. У Каверина исходъ былъ благопріягеый, у него наступило нравственное преображеніо.
Въ маленькой вещпцѣ «Весна» Андреева, видимо, заинтсресо-

вало недостаточно выяененно© тяготеніе къ самоубійству весной въ
юношескомъ возрастѣ, прѳдставдѳнномъ въ лицѣ Павла, даже безъ рѣзкихъ патологических! чертъ въ его натурѣ. Мы узнаемъ только, что
и у отца Павла наблюдалось такое яге тяготѣніе къ еамоубійству. Мальчик! хотѣлъ покончить еъ собой, потому что все въ жизни ему представлялось ненужным! и нелѣпымъ.
Если Андреевъ психологъ вообще, если у нѣго нѣтъ ни одного
разеказа безъ тѣхъ или другихъ психологических! поюженій, если
душевныя явленія вообще привлекают! его глубокое вниманіе, то нѣкоторыя особенный жизненво-душевяыя и душевно-общественныя положенія преимущественно его занимают!. Тутъ глубоки! и тонкій анализ! психическаго и психопатологическая» состоянія является необходимым! усдовіѳмъ, какъ бы средством! для доказательства извѣетнаго
положенія.
Сначала я остановлюсь на психическнхъ положеніяхъ, которые,
нужно думать, Андреевъ считаете господствующими въ жизнн вообще.
Излюбленными темами писателя, какъ уже было отмѣчено всѣяи критиками его, служатъ одиночество, всевозможные ужасы, страхи, мученія и
етрадаяія и особенно ужасъ жизни и ужасъ смерти. Уже сами по еебѣ
эти еградательно-угнетагощія переживанія, если не граничат! съ болезненными, то болѣе всего водутъ къ нимъ людей здоровыхъ. Вольные же и.іп пограничныя лпца чаіцо всего являются ихъ носителями.
Послѣдній факта какъ будто даетъ утѣшеніе и какъ бы отрицаете то
тяжелое положеніо, выставленное Андреевымъ, что въ жизни гоеподствуюта указаниыя душевныя положеиія, потому что разъ они присущи
(юльнымъ по преимуществу, то нормальная общественная жизнь какъ
бы гарантирована отъ нихъ, даете нѣчто иное. На самомъ дѣлѣ, разсу ждѳніе это только кажется вѣрнымъ. Прежде всего нельзя не согласиться съ Андреевымъ, что въ дѣйствитѳльнои жизни больше горя,
страданій, чѣмъ радостей, которыя зависать отъ сложных! разнообразных! причинъ, да и болѣзненныя ихъ послѣдствія и сама больные составляют! горькій плодъ все тѣхъ же сложных! обіцйхъ условій. По-

этому патологический элемента есть только необходимый плюеъ въ общем! нерадостном! фон! жизни.
Если одиночество здоровыхъ людей зависит! отъ общаго нелѣпаго и несправедливая уклада жизни, что намъ показывает! авторъ
въ очѳркахъ: «Большой шлемъ», «Иностанецъ»; «Молчаніе», « В ъ
темную даль», «Жили-были», «Оригинальный человѣкъ», отчасти
«На етанціи», «Нѣтъ прощѳнія», то къ тому же одиночеству, помимо общмхъ ѵсловій можетъ вести и личное, часто болѣзиенное предрасподоженіе. На это мы встрѣчаемъ намекъ въ маленьких! разсказахъ: «Городъ», «Призраки» и особенно «Воръ», который представлен! намъ легкомысленным! неуравновѣшѳнннмъ психопатомъ,
предающимся частому пьянству, любовнымъ похождѳніямъ и т. п.
Его психопатическая, галантерейная душевная пустота ведетъ его къ
полной отчужденности и невозможности къ кому-либо приспособиться,
отсюда полное одиночество. Это же грызущее н остро почувствованное
одиночество на станціонномъ праздник! потрясло я омрачило его душу,
погрузило его какъ бы въ просоночное, угнетенное еостояніе. Мысль,
догадка о погон! на этотъ разъ въ такомъ его ненормальном! еостояніи, несмотря на то, что онъ уже, казалоеь бы, привыкъ, трижды
судясь, такъ его испугала, породилатакой болѣзяенный страхъ и ужасъ,
что онъ почтн безеознатѳльно бросился подъ по!здъ. Андреевъ лонялъ, что веѣ психопаты и близкіе имъ (Петровъ, Керженцѳвъ, В . Ѳивѳнскій, Сѳргѣй Петровичъ) непрем!нно одиноки. Тута какъ бы сама
жизнь производить свой соціальный отборъ, награждая пеихопатовъ
эгоцентризмом! п эгоизмомъ—качествами несомн!нно антнеоціадьными.
Я не буду долго останавливаться на всевозможных! ужасахъ,
етрахахъ, страдаяіяхъ, буквально наполняющих! в е ! большія и мелкія произведешь нашего писателя. Повторяю только еще разъ, что въ
этомъ отиошеніи Андреевъ не только равенъ Э. По и Мопасану, но по
«жестокости своего таланта» .приближается къ великому инквизитору
і русской литературы Достоевскому. Больше всего онъ мучитъ своего читателя въ «Бездн!», « В ъ туман!», во «Тьм!», «Жизни

В. Ѳивейскаго». Ранніеже очерки «Набатъ», «СгЬна» и болѣс поздяій «Красный с х ! х ъ » представляют! одинъ сплошной ужасъ и страхъ,
вполн! кровавый си!хъ, одно ужасное символическое соединѳніе крови
л емѣха. Посл!дняя вещь должна была бы особенно привлечь вниманіс
пеихіазра и въ частности мое, какъ наблюдавшаго большинство душевно-больныхъ эвакуированных! въ Москву съ театра воонныхъ д!йствій въ прошлую войну Д. Но въ виду того, что «Краснымъ смѣхомъ» въ сильной схѳматнзированно-символической и .нмпрессіониетской форм! авторъ хот!лъ, очевидно, изобразить весь ужасъ современной войны, прилагать къ этому произведен™ научный и въ частности нсихонатологическій разборъ чрезвычайно трудно. Зд!еъ можно
говорить только объ отдѣльныхъ реальных! эпизодахъ и то выд!ленныхъ изъ своеобразной формы, которую имъ прндалъ авторъ. Такъ
онъ отм!чаетъ большое число душевныхъ разстройетвъ, что вполн!
подтверждают! и мои наблюденія. Андреевъ указывает! на поражающее вліяніе новМшнхъ военныхъ пріспособленій и изобрѣтѳній, описываешь сумеречное, просоночное полусознательное состоянія оглушенія,
специфическую окраску бреда изъ фактовъ войны. Всѣ эти явленія
вполн! реальны, но чего, либо особеннаго характернаго для прошлой
войны не даютъ. Но обратилъ онъ внимавія на силу привычки, можетъ
быть н умышленно, такъ какъ она нѳсомнѣнно ослабляешь ужасъ.
Ему важно было изобразить всю силу страха и ужаса современной
вполн! адской войны, и онъ. этого, конечно, достигъ.
В м ! е т ! со страхомъ жизни ( « У окна») мы всюду виднмъ страхъ,
ужасъ, непостижимось и непримиримость со смертью и какъ бы ш г ъ
по сѳбѣ напрашивающійся вопросъ, что же такое жизнь, въ чемъ ея
суть, г д ! тотъ незам!тный переход! отъ жизни къ смерти («Большой
шлемъ», Жили-Выли», «Елеазаръ», «Жизнь челов!ка»).
Вся жизнь наша Андрееву представляется темнымъ царством!
ужаса, страха, мученій, лжи, какъ бы мрачньгаъ туманомъ, окутавМ. о . Ш а и к е в и чъ. О душевныхъ заболѣваніяхъ въ войекѣ въ
связи съ русско-японской войной. Военно-Медацин. журналъ 1907 г.

іііими человѣка. Рѣдкіе проблески взаимной любви, нѣжнаго чувства',
радости подобны маленьким* одиночными звѣздочкамъ на тусклом*,
мрачном* осеннем* небосклоиѣ.
Отчего же зависит*, что жизнь человѣка на зѳмлѣ есть юдоль
скорби и печали, зависит* ли это, как* миогіо полагают* отъ несовершенства внѣшнихъ общественных* форм* жизни? Тут* необходимо
перейти къ сочиненіямъ, представляющим* «философское раздуміе
над* жизнью».
Относительно общественных* условій можно найти неполный отвѣтъ въ «Саввѣ», « Т ы і ѣ » , «Къ звѣздамъ» и « Царь. Голо дъ». Если
«Савва» и отчасти. «Тьма» общественно и «Царь Голодъ» стнхійно
пессимистичны, то «Къ звѣздамъ» даютъ нѣкоторуго свѣтяую надежду,
хотя бы въ словах* Сергѣя Николаевича: «Привѣтъ тебѣ, мой далек о , мой неизвѣстный другъ» н въобращеніи Маруси: «Привѣтъ тебѣ,
мой милый, мой страдающій брать».
Но пессимизм* Андреева идет* дальше и шире общественных*
отношеній. Для него мракъ, печаль жизни обусловливается судьбою
человѣка, невѣдомымъ его положеніемъ въ прпродѣ, вполнѣ подчиненным* слѣпому и часто злому року, а также отсутствіемъ, ненадежностью нраветвенно-психологическихъ устоевъ всей ого натуры.
Фатальная судьба человѣка дана намъ въ «Жизни и смерти человѣка», повѣсти «Губернатор*», отчасти «Разсказѣ о Оергѣѣ Петтровичѣ» и «Жизни Ваеилія Ѳивейскаго». Если основная мысль автора
выдержана въ первых* двух* вещах* и не встрѣчаетъ видимых* иротіівор-бчій съ его точки зрѣнія какъ въ построен!«, такъ и въ деталях* (съ чѣмъ несогласен* Батюшков*), то «Разеказъ о Сѳргѣѣ
Петровичѣ» возбуждает* сомнѣніе, если заподозрить, что Сергѣй Петрович была ненормален*, какъ утверждали его товарищи. Если он*,
был* ненормален*, если на его желаніе стать сверхъ-человѣкомъ, смотрѣть какъ на прояленіе бредоваго психоза, то весь его и автора иск* к ъ
лриродѣ, къ судьбѣ является несостоятельным*. Поэтому для того, чтобы
оправдать н подкрѣпить идею автора, нужно доказать, что сам* иск

себѣ этотъ иекъ, эта претѳнзія, это право каждая имѣть не только
высшдя стрѳмлешя, но и выешія дарованія, большую силу не служат*
признаком* безумія, но наоборот* вполнѣ законно и во вторых*, что
СергМ Петрович* не был* душевно-больным*.
Доказывать логическую правоту и обще-жизненное право кажд а я желать быть лучше и выше не приходится. При наличности высших* стремленій и высших* дарованій должна быть полная душевная
гарыонія. Горе человѣку, если онъ убѣдится въ нееоотвѣтетвіи своих*
сил* и стрѳмленій. И онъ въ полномъ жизненно-философском* и нравственном* правѣ претендовать и возмущаться противъ природы и людей, что онъ надѣлѳн* меньшими силами, чѣмъ этого требуют* его
высокія стрѳмленія. Такимъ образомъ, съ этой стороны Сѳргѣй Петрович* и Андреев* вполнѣ правы, логичны и здоровы. Скажут*, сама
претензія къ прпродѣ—безуміе, тут* ничего не подѣлаешь, надо смириться. Я полагаю, что безуміемъ будет*, если начать такъ или иначе
поражать воображаемую природу, но без* той или другой вѣры «почтительнѣйше возвратить свой билетъ назад*» не будете безуыіемъ, а
будете иослѣдовательньшъ дѣйетвіемъ, раз* признать власть елѣпоя
рока.
Есть еще один* выходъ, какъ сдѣлалъ «чедовѣкъ»—«проклянем* своим* побѣдилъ», т. е. признал* верховным* и исключительным* существом* «человѣка» же, и тогда ему, конечно, «жизнь удалась». А такъ как* Сѳргѣю Петровичу «жизнь не удалась и ядовитый
червь пожрал* его сердце, то ему удалась смерть». Что Сергѣй Петрович* не был* душевно-больным*, а был* просто ограниченным*
человѣкомъ, можно вндѣть изъ всего детальная описанія е я личности.
«Мозгъ Сѳргѣя Петровича стоял* на той грани, читаем* мы,
которая отдѣдяете глупость отъ ума, и откуда одинаково хорошо видно въ обѣ стороны: можно созерцать и высшее благородство могучая
интеллекта и понимать, какое счастье даетъ онъ своему обладателю, и
видѣть жалкую низость самодовольной глупости, счастливой за толстыми черепными етѣнами, неуязвимой, какъ въ крѣноети». «Міръ не
з

зналъ и нѳ могъ знать того, что зналъ Сергѣй Петрович* о себѣ. Міръ
могь услышать отъ него умную мысль, но онъ могъ не знать, что
I мысль эта украдена Сѳргѣемъ Пѳтровичемъ или нріобрѣтѳна послѣ та/ кого труда, который совершенно обезцѣнивалъ ее. То, что усваивалось другими на"лету, ему стшшГ иучнтсльш.іхъ усилій и все-таки
даже врѣзавшись въ намять неизгладимо, оставалось чужимъ, постороннимъ, точно это была не живая мысль, а попавшая въ голову книга,
; коловшая мозгъ своими углами^ Особенное сходство ст. книгой придаN вало то обстоятельство, что всегда рядомъ съ мыслью стояла ясная и
отчетливая страница, на которой онъ ее прочедъ. Т ѣ же мысли, при
которыхъ не показывались страницы, и которыя Оергѣй ІІетровичъ
считал* поэтому своими, были самыя простая, обыкновенный, не умиыя и совершенно походили на тысячи другихъ мыслей на землѣ, какъ
и лицо его походило на тысячи другихъ лицъ». «Онъ былъ некраенвъ,
не бѳзобразенъ, и некраенвъ, какъ цѣлыя сотни и тысячи людей. Плоскій носъ, толстая губы и низкіи лобъ дѣлали его похожимъ на другихъ и стирали съ его лица индивидуальность. Къ зеркалу онъ подходили. рѣдко и даже чесался такъ, наощупь, а когда подходилъ, то долго
всматривался въ свои глаза, и они казались ему мутными и похожими
на гороховый кисель, въ который свободно проникаете ножъ и до самаго дна не натыкается ни на что твердое». «ІІезамѣтно для самого
себя Сергѣй Петровнчъ сдѣлался мѳчтателѳмъ, нанвньшъ и неглубоки мъ».
«Часто повторявшіяся мечты стали пріобрѣтать тѣнь реальности,
но чѣмъ ярче становилось предетавлѳніе того, чѣмъ могъ и чѣмъ хотѣлъ бы быть Сѳргѣй Петровичъ, тѣмъ трудиѣе становилось мириться
съ суровымъ фактомъ—жизнью. Также незамѣтно совершался разрывъ
ст. міромъ жівыхъ людей, и меньше веѣхъ подозрѣвалъ Сергѣн Потровичъ». Послѣднеѳ мѣето подозрительное, но все же вся личность даетъ
право только на констатированіѳ его общей ограниченности даже безъ
патологических* признаков!». «Въ минуты сознанія своего ничтожества онъ по цѣлымъ ночамъ мечталъ о саноубійствѣ, пока злая и тре-

Фовательная ненависть къ себѣ и къ своей долѣ не смѣнялась мирною
и кроткою жалостью. А потомъ жизнь снова овладѣвала имъ, и онъ
еще разъ повторялъ себѣ, что онъ факта, съ которымъ нужно мириться». Такимъ образомъ, мы видимъ, что Сергѣй Петровичъ былъ
достаточно подготовленъ и самоуничиженъ сознаніемъ собственнаго ничтожеиства, чтобы познаніе .и видѣніе сверхъ-человѣка Ницше его
окончательно погубило, вызвало въ немъ непреодолимое желаніе отдѣлаться отъ навязаннаго ому природою елабоеилія и екудоуиія. И состояніѳ это, какъ аффективно -логическая концепція не представляется
;мнѣ патологическою. Другое дѣло, до чего оно довело несчастна™
Оергѣя Петровича и въ какомъ видѣ онъ былъ послѣдніе дни, ибо à
p r i o r i трудно предположить, чтобы люди кончали съ собой въ нормальномъ состояніи. Но если даже допустить ненормальность его предъ
смертью, то это но значите, что онъ вообще былъ ненормаленъ.
Что безумиаго въ томъ, что его я, то, которое опъ считалъ
•единственно нстинныаъ и независимымъ ни отъ слабаго мозга, ни отъ
вялаго сердца, возмутилось въ нѳмъ и потребовало всего, на что оно
имѣло право. « Я не хочу быть нѣмымъ матѳріадомъ для счастья другихъ: я самъ хочу быть счаетливымъ,' еильнымъ и евободнымъ и имѣю
на это право—выговорилъ СергЬй Петровичъ затаенную мысль, которая бродитъ во многихъ головахъ и много головъ дѣлаетъ несчастными, но выговаривается такъ рѣдко и съ такимъ трудомъ».
Справедливое и высокое возстаніе раба противъ бездушнаго властелина—злого рока—вотъ еостояніе Сергѣя Петровича, а не безуміе.
Такимъ образомъ, психологическая сторона въ задачѣ, которую поставилъ сѳбѣ Андреевъ въ этомъ разсказѣ выполнена правильно и цѣлесообразно. Что касается подробностей, то нужно отмѣтить, что состояло перѳдъ самоубійствомъ Сергѣя Петровича Андреевъ описываете
соотвѣтствѳнно съ отмѣченнымъ научньшъ наблюденіемъ. Такъ онъ
говорите о педантичной аккуратности и заботѣ о различныхъ мелочахъ
домашняго обихода. Авторъ свидѣтельетвуетъ, что «онъ былъ совершенно спокоѳнъ и вѳеѳлъ и не думалъ о смерти, какъ и веѣ эти
8*

дни. Думать о ней онъ началъ только за часъ или за два до того момента, какъ принять ядъ. И мьтели приходили . откуда-то издалека,,
отрывочный и чужія». «Когда отъ этихъ воепоминанш мыель вернулась къ Сергѣю Петровичу, она стала удивительно острой, точно! и
свѣтлой, какъ ножъ, который отточили...» Тутъ слѣдуетъ описаніе
страшнаго сна, вподнѣ правдоподобна™. Далѣе мучительный страхъ..
мучительное колѳбаніе отъ сильнаго и остраго желанія жить и, наконец!, послѣднія минуты, похожія, какъ думали нѣкоторые, «со
словъ автора, на горделивый и бѳзпорядочный бредъ маніи воличія»,
И такъ, помимо фатальной, невѣдомой судьбы чѳловѣка, мы познаемъ ненадежность нравствѳнно-психическихъ устоевъ его натуры
изъ сочниеній «Мысль», «Бездна», «Жизнь Василія Ѳнвейекаго»..
«Вэнъ-Товитъ» н «Іуда Искаріотъ». Здѣсь Андреевъ какъ бы подвергаете иепытанію, экзамену нашу мысль, наше чувство вообще и въ
частности чистую любовь и въ концѣ концовъ самый главный пзъустоевъ жизнн вѣру и даже самый предмет! вѣры, самого Христа.
В ъ «Мысли» задача состояла въ томъ, чтобы доказать относительность, неустойчивость, ненадежность человѣческой мысли, интеллекта, какъ жизѳнно-психологическаго начала, устоя. Очевидног
авторъ не нмѣлъ въ виду обосновать старую истину объ относительности отвлеченной, теоретической мысли, какъ познающаго начала,
номня, видимо, практически разумъ Канта и судьбу Гѳтевекаго Фауста..
Bee говорите за то, что онъ имѣлъ въ виду мысль, какъ жизненнонсихологичеекШ и даже нравственный устой. « Я ничего не зналъ и не
знаю выше своей мысли, пишете д-ръ Керженцевъ, я боготворить
ее—и развѣ она не стоила этого?»
«Развѣ, какъ исполинъ, но боролась она со всѣмъ міромъ и его
заблужденіямн. На вершину высокой горы взнесла она меня, и я видѣлъ, какъ глубоко внизу копошились людишки съ ихъ мелкими животными страстями, съ ихъ вѣчнымъ страхомъ прѳдъ жизнью и смертью,
съ ихъ церквами, обѣднямн, молебнами. Развѣ я не былъ и великъ, и
евободенъ, и счастливь? Какъ средневѣковый баронъ, засѣвшій словно.

въ орлиномъ гнѣздѣ, въ своемъ неприступном! замкѣ, гордо н властно
•смотрите на лѳжащіе внизу домишки—такъ непобѣдимъ и гордъ былъ
я въ своемъ замкѣ, за этими черепными костями. Царь надъ сами мъ
-собою, я былъ царемъ надъ міромъ. И мнѣ измѣнили
Подло,
коварно, какъ измѣняютъ женщины, холопы и мысли». Какъ же измѣ•иили д-ру Керженцеву, въ чемъ суть этой измѣны? Не въ томъ. конечно, что произведя опасный эксперименте (если онъ только хотѣлъ
его произвести?) надъ прочностью своей мысли въ видѣ убійства, онъ
на время потерялъ свое душевное равновѣсіе, а въ томъ, .что для
него никто не рѣшитъ вопроса: « п р и т в о р я л с я ли я сумасшедшимъ, чтобы убить, или убилъ потому,
что
былъ сумасшедшими..г).
Керженцеву, какъ и Андрееву, важно,
•чтобы эксперты на еудѣ и читатели признали его прнтворщикомъ,
т. е. вдоровьшъ («требую: скажите, что я здоровъ» ( 5 2 ) . Тогда станете очевидными что не мыслью единой живъ будете человѣкъ,
a чѣмъ-то еще другимъ, что сознавала Маша, благодаря обитаемости
«одной коморки въ ея нехитром! домѣ», которая была пуста у Керженцева. Ему нужно еще признаніе здоровымъ не формально только предъ
•судомъ, а на самомъ дѣлѣ для его собствеииаго спаеенія: «въ котором!
я ищу другого, чего, я не знаю еще самъ. Меня тянете къ этимъ людямъ какая-то смутная надежда, что среди нихъ, нарушившнхъ ваши
законы, убійцъ, грабителей, я найду невѣдомые мнѣ источники
жизни и снова стану себѣ другому. Казалось бы, задача
автора, что не мыслью единой живъ будете чѳловѣкъ, легче разрѣшалась бы на примѣрѣ вполнѣ здороваго, уравновѣшеннаго человѣка,
.а не такого подозрнтельнаго, какъ д-ръ Керженцевъ, въ которою сомневаются врачи-эксперты, онъ самъ, да, оовидимому, и авторъ, поставив! предъ публикой и врачами эту задачу. Вѣдь, если доказать,
что Керженцевъ душевно-больной, то громадная доля предложенной
Андреевым! нравственно-психологической задачи теряете смыслъ. Т а I) Курсивъ мой.
) Курсивъ автора.

s

кимъ образовъ, мы приведены къ обязательному рѣшенію «еумасшѳддіій»ли Кержѳнцевъ ИЛЕ нѣть. ДЛЯ рѣшѳнія этого вопроса я не воспользуюсь самоанаіизомъ д-ра Керженцева, т. к. не надо быть пеихіатромъ,
- а нужно быть просто врачемъ или вообще образованным! человѣкомъ,.
чтобы сказать, что д-ръ Кѳржѳнцевъ не сумасшѳдшій въ узкомъ, банальном! смысл! этого слова, еумасшедшій съ грубо извращенным!
воспріятіемъ и отношеніемъ къ реальной дѣйствительности. Дѣйствительно, нужно согласиться еъ нимъ, что его приходится «ввести въ
славную (?) компанію» дегенерантовъ, только, конечно, В Ы С Ш Е Г О тина
по Маньяну ( d é g é n é r é s u p é r i e u r ) . И на это не т а к ! указывает!
его несомнѣнно патологическая наслѣдственяость, сколько крупные недочеты и недостатки его натуры «одиночки-головастика». Прежде всего
его мысль, весь его интеллект! вовсе не былъ уже такъ высокъ и ве~
ликъ, какъ онъ самъ это горделиво признаешь. Если онъ хорошо учился,
въ дальнѣйшѳмъ удачно врачевалъ, былъ логичен!, ум!лъ хорошо и
правильно наблюдать и обобщать, высказывалъ много остроумных! и.
тонкихъ мыслей, которыми пользовался «изв!стный» Савеловъ у «неизвѣстнаго Керженцева» и даже являлся опасным! конкурентом! Jlacкеру, то все это указываешь только на извѣстную необходимую силу и
качество ума. Гдѣ же его творчество, что сд!лалъ евоимъ умомъд-ръ
Керженцевъ? Онъ говорить о своей талантливости, но мы этого не видпмъ
и не знаемъ. Онъ можетъ еказать, что онъ былъ умственным! эпнкурейцѳмъ, онъ дюбилъ свою библіотеку, онъ жилъ умственными восторгами, но работать для людей онъ не хотѣлъ. И это не оправданіе, т. к.
творческій умъ всегда проявится, ибо творчество такого высшаго ума
такая же потребность, какъ обыкновеннаго—къ обычной своей работ!
наблюденіямъ и умозаключеніямъ. Можно предположить, что у Керженцева-сына слабо было творчество и развита была обычная сила ума,
тогда какъ у Керженцева-отца,—наоборотъ, преобладало творчество и
отсутствовала личность. Промахи его мысли я вижу еще въ недостаточном! шіопозяаніи. Какъ онъ, самонабліодающіи, хорошій—вообще
наблюдатель и психологъ, какъ большинство выепшхъ денегорантовъ,

образованный и читающій, такъ шіохо понималъ себя, что не узналъ,
чего ему недоетаетъ. И только случайная сценка д!вочки и собачки
натолкнула его на самое существенное, да н то онъ забылъ объ этомъ
подумать, какъ захот!лъ. В ! д ь н самый поводъ, и весь планъ убійства,
если д!лать нормальную умственную расц!нку, есть своего рода выстр!лъ изъ пушки по воробьямъ. В ъ чѳмъ, собственно, дѣло?
О повод! онъ пишешь: «Месть? Да, скор!е месть, если уже такъ
необходимо старое адово для опред!ленія новаго и незнакомаго чувства. Дѣло въ томъ, что Татьяна Николаевна еще разъ заставила
меня ошибиться, и это всегда злило меня». Но, в!дь, это даже не домоиизмъ, не печоринство, которые, вообще, теперь немножко емѣшны.
Это только мелочно-озлобленное самолюбіе, которое должно устыдить
енльный серьезный умъ, нритомъ не понявшій простой вещи — силы
непосредственного чувства. Что касается всего нлана н его выполнѳнія
съ дикими, ем'Ьшнымп q u a s i — припадками (первый — притворный,
второй —полуприпадокъ), то принять ого за эксперимент! надъ стойкостью его ума нельзя. Правда, и раньше онъ производил! отвратительные опыты съ кражей 1 5 руб. товарищеских! денегъ и съ любовным! сввданіемъ при трупп! его отца. Онъ и теперь говорить:
«Но разв! нельзя допустить, что убійствомъ Алѳксѣя я просто хот!лъ
попытать свои силы? Въ нравственной жизни есть свои полюсы и одного
изъ нихъ пытался я достичь». Но это предположеніе уже p o s t f a c t u m .
Раньше же онъ пшпѳтъ: « Я не помню, когда впервые пришла мнѣ
мысль убить Алексѣн. Какъ то незагЬтно она явилась, но уже съ первой
минуты стала такой старой, какъ будто я съ нею родился». «Моя задача была такова. Нужно, чтобы я убилъ Алеке!я, нужно, чтобы Татьяна
Николаевна в ! д ! л а , что это именно я убилъ ея мужа, и чтобы в м ! с т ! съ
тѣмъ законная кара не коенулась меня. Не говоря уже о томъ, что
наказаніе дало бы Татьян! Николаѳвн! лишній поводъ носмѣятьея, я
вообще совершенно не хот!лъ каторги. Я очень любилъ жизнь». Такимъ образомъ, эксперимент! нельзя принять, а нужно предположить
нѣчто другое, во всякомъ елуча! в н ! яредѣловъ нормы, къ чему я еще

вернусь. Пока же замѣчу, что все нродпріятіо съ точки зрѣнія нормальна™ еъ высокими философскими потребностями ума представляется
довольно мелкимъ и жалкяжъ. Итакъ, ми* кажется, необходимо придти
- къ
что интеллекте д-ра Керженцева не былъ такого высока™ достоинства, какъ онъ самъ объ этомъ свндѣтольетвуѳтъ. Д а и
нельзя не видѣть и указанныхъ промаховъ, говорящихъ даже о довольно грубыхъ ошнбкахъ суждоиія. Такіе контрасты, такія ироигворѣчія блостящихъ мыслей и обобшеній съ элементарными недостатками
еужденіяхарактерны для высшаго дегенеративна™, дажетворчеекаго ума.
В ъ области чувства бросается въ глаза исключительный эгоизмъ,
самообожаніе и самолюбованіе, не только теоретически! аморализмъ'
но несомнѣнное пониженіе нравственна™ чувства даже съ иѣкоторою
долею мелочности на ряду съ высоко развитыми эстетическими вкусами. Самос же характерное—это дефекте необходимой непосредственности, вѣрнѣе, непосредственна™ чувства жизни, который и ведете отчасти къ душевному аморализму, отъ котораго и зависите необитаемость
выше упомянутой «коморкн».
^ Доказывать исключительное вннманіе д-ра Керженцева къ своей
особѣ, хотя и съ высокими потребностями, не приходится. Его Я заполняете ого существовало. « Я очень люблю жизнь, говорите онъ. Я
люблю, когда въ тонкою стакан* играете золотистое вино; я люблю,
усталый, протянуться въ чистой постели; мнѣ правится весной дышать
чистымъ воздухоыъ, видѣть красивый заката, читать интересныя и умныя книги. Я люблю себя, силу своихъ мышцъ, силу своой мысли,
яеной и тачной. Я люблю то, чтс я одинокъ, и не одинъ любопытный
взглядъ не проникъ въ глубину моей души съ ея темными провалами
и бѳздными, на краю, которыхъ кружится голова. Никогда я не понимате и не зиалъ того, что люди называют* скукою жизни. Жизнь интересна, и я люблю ее за ту великую тайну, что въ ней заключена, я
люблю ое даже за ея жестокости, за. свирѣпую мстительность и сатанински-веселую игру
событіями..
: у
Я былъ единственный человѣкъ, котораго я ѵважалъ. Какъ же
ЛЮДЬМИ

И

могъ я рисковать отправить этого человѣка въ каторгу, гдѣ его лишать возможности вести необходимое ему разнообразное, полное и глубокое существованіо!.. Да и еъ вашей точки зрѣнія я быте правъ,
желая уклониться отъ каторги. Я очень удачно врачую; не нуждаюсь
въ средетвахъ, я лечу много б*дняковъ. Я полезѳнъ. Навѣрное полезнѣе, чѣмъ убитый Саведовъ». И первую часть этой цитаты нельзя
только разсматривать, какъ своего рода объективное признаніѳ его
отношѳнія къ жизни, a нѳпрѳмѣнно изъ всего нужно вывести необходимое заклгоченіе о хододномъ, наблюдательному головномъ Я , царящпмъ надъ вс*мъ въ его жизни. « Я лечу бѣдняковъ», <я полезешь»,
«я люблю золотистое вино», я люблю протянуться въ чистой постели»,
«я люблю силу своихъ мышцъ»—развѣ это не категорія одного и того
же порядка?
g:
На пониженіе нравствѳннаго чувства указываете не только отрицательнымъ пугемъ его теоретическія и душевный эгонзмъ, но прямо
подлости и мелкія гадкія пошлоети, и это на ряду съ истиннымъ чувствомъ нрекраснаго! (Опять противорѣчіѳ въ его натур*—черта
пстшшаго дегенеранта). Напомню только кражу товарнщескихъ денегъ
съ роскошным* обѣдомъ на эти деньги, желаніе привить Савелову
отвратительную болѣзнь, сдѣлать ого пьяницей и свести съ другой
женщиной, отсутствіѳ малѣйшей жалости къ нему, какъ страдающему
чѳловѣку и вмѣстѣ еъ т*мъ любоваліѳ его головой и жалость только
большо къ черепу, какъ совершенной форм*, отсутствіе намека на
раскаяніе, тонъ объ убитом* имъ человѣк*, граничащій съ кощунствомъ: покойный, чорте сь ним*. Чувство же расположенія, когда
онъ созналъ, что жизнь Алекс*я отдана ему въ руки, прямо напоминаете атавистическую игру кошки съ мышью. Самое же отвратительное—это отношеніе къ отцу и особенно въ сцен* надругательства
надъ трупом* отца. Правда, при обсужденіи этого факта нужно принять въ еоображѳиіе умышленный эксперименте надъ собою, но уже
самое возникновеніе желавія произвести этотъ опыта и въ концѣ концов* удача опыта говорить за несомнѣннѵю слабость моральных* на-

выков*. Мое мнѣніѳ, да я думаю, и других* пснхіатровъ, как* бы
предугадал* сам* д-ръ Керженцев*, когда он* пишетъ: «Мои нравственные воззрѣвія вы можете объяснить не сознатальною продуманностью, a дѳгѳнераціею. Дѣйетвнтѳльно, нравственные инстинкты заложены так1* глубоко, что только при нѣкогоромъ уклоненіи отъ нормальная типа, возможно полное от* них* освобожденіѳ. И наука, все
еще слишком* смѣлая въ своих* обобшеніяхъ, веѣ такія уклонения
отноеитъ въ область дегѳнераціи, хотя бы физически человѣкъ был*
сложен*, какъ Аполлон*, и здоров*, какъ поелѣднін идіотъ». И это
послѣдяее замѣчаніе д-ра Керженцева, а возможно что и самого Л. Андреева, как* бы дискредитирующее «емѣлую науку», на самом* дѣлѣ,
фактически нѳвѣрно. Нравственный дегенѳрантъ, несмотря на возможную видимую красоту тѣла, если присмотрѣтъся внимательно, никогда
не будет* можен*, какъ Аполлон*, всегда у него можно найти тѣ или
другіѳ дефекты и въ тѣлѣ. Идіоты же, хотя и долго живут*, никогда
не бывают* вполнѣ здоровы, они всегда недомогают*. Такимъ образомъ, какъ бы предуставлѳнная гармонія души и тѣла д-ром* Керженцевым* не нарушена, и еще древніо римляне были лучшими наблюдателями, когда говорили: in s a n o c o r p o r e m e n s s a n a . Переходя
къ оцѣнкѣ воли д-ра Керженцева, я не вижу у него обычной для дегенерантовъ, какъ высших*, такъ и низших* ослабленія воли, ихъ неуравновѣшенноети съ частой смѣной настроенія отъ угнѳтѳнія къ возбужденію. Этотъ одинъ факт* даетъ право зачислить Керженцева въ
нечастую, нешаблонную жатегорію высших* дѳгенѳрантовъ, близкую
къ параноическому типу, у которыхъ воля, какъ дѣйственная часть
души, часто бывает* достаточной и продолжительной напряженности и
является покорной слугой ихъ чрезмѣрно, односторонне и криво развившагося ума. Здѣеь дегенеративное уклоненіѳ, очевидно, коснулось
только ума и чувства, извратив* и относительно развив* первый, извратив* и уменьшив* второе и пощадив*, въ извѣетной мѣрѣ, волю.
Какъ на маленькую характерную для таких* лицъ частность, тонко
подмѣченную автором*, нужно указать на его раздражительную не выно-

сливость копоти, своего рода пеихо-фйзичеекую идіосинкразію. Его
же склонность ко лжи, притворству и артиетячѳекія дарованія—частые
спутники высших* дегенерантовъ.
Таковъ психичеекій складъ, таковъ душевный h a b i t u s , какъ
говорят* врачи, Керженцева, такова статика его души. Какова жѳ
динамика въ описанном* роковом* событіи его жизнн, что съ нимъ
случилось, когда онъ пожелал* и совершил* убійство Савелова, сошолъ ли онъ на время съ ума или только притворялся сумасшедшим*,
тогда какъ до этого событія и поелѣ—онъ только внсшій психопатьденегѳратъ, близкій къ параноическому типу, а не сумасшѳдшШ? Мы
уже видѣли, что предположеніе о нравственно-психологичеѳкомъ экспернментѣ нужно исключить. Убійетво съ обычными мотивами изъ уголовной казуистики, как* корысть, ревность, «запальчивость и раздраженіѳ»,
здѣсь явно отсутствуют*. Сдѣланная мною выше оцѣнка всего происшедшая) съ точки зрѣнія нормальной психологіи показала мелочную
озлобленность и ничтожность повода, вееь же план* непроизводительный,
нелѣпый, подлый и въ общем* совершенно непонятный. Въ виду этого
невольно приходится обратиться къ другой пеихо-патологическѳй расцѣнкѣ, помня уже установленную мною денѳгеративную личность Керженцева, Онъ говорит* о «новомъ и незнакомом* чувствѣ», похожем*
на месть. «Дѣло въ томъ, что Татьяна Николаевна еще раз* заставила меня ошибиться ж, это всегда злило меня». Да, кромѣ того, онъ
признается: «если бы я могъ простить ей ѳя енѣхъ, то никогда не
прощу этой своей улыбки». Вот* два главных* и скрытых* эгоистичномедочно-злобныхъ съ оскорбленным* самолюбіемъ мотивов*, легших*
въ основаиіе всего намѣренія. Какъ ни странно, но именно высшіѳ паранойяльные денегераты, не смотря на высокое умственное и эстетическое развитіѳ даже еъ пониманіемъ истиннаго благородства и гуманности, способны на самую мелочную озлобленность, мстительность и
даже пошлость, которым у нихъ могутъ принимать характер* навязчивой неудержимой стремительности и импульсивности. Въ данном*
елучаѣ такъ и произошло еъ осложнееіѳмъ навязчивыми идеями. «Это

было о сентября, въ 6 часовъ вечера по петербургскому времени. По
петербургскому, добавлю я, потому, что мы находились тогда на вокзальной платформѣ, и я сейчасъясно вижу большой бѣлый циферблате
- 1 1 такое положеніе чѳрныхъ стрѣлокъ: вверхъ и внизъ. Алѳксѣй Константинович! былъ убитъ также ровно въ шесть часовъ. Совпадѳніѳ
странное, но могущее открыть многое догадливому человѣку». « Я не
помню, когда впервые пришла мнѣ мысль убить Алѳксѣя. Какъ-то незамѣтно она явилась, но уже съ первой минуты стала такой етарой,
какъ будто я съ нею родился». Стара не мысль, а старо чувство злобной
мстительности, которое Керженцевъ выноенлъ въ еѳрдцѣ своемъ. ( « Я
знаю, что мнѣ хотѣлоеь едѣлать Татьяну Николаевну .несчастной»).
Возникшая же мысль только какъ бы оформила старое чуветво, образовав! вмѣстѣ съ другими навязчивыми идеями неудержимое импульсивное етремлоніе, которое въ дадьнѣшделъ, какъ и всегда это бываете, создало планомѣрный н сознательный рядъ дѣйствій безъ измѣненія личности, но еъ невозможностью сопротивляться, даже несмотря
на ясную по временам! абсурдность всего плана. Такое импульсивное
етрѳмденіе съ неудержимым! вытекающимъ изъ него еложнымъ планомъ
дѣйствій, хотя и свидѣтельствуетъ о нѣкоторомъ раечдѳненіи личности,
тѣмъ не менѣѳ отличается отъ нстерическаго и эпилептическаго по
ясности сознанія, одновременном! еущеетвованіи, какъ бы расчлененной души съ покрывающим! ее однимъ еознаніемъ и при невозможности сопротивлѳніядовыполненія всего плана, т.о. до удовлетворѳнія
основного стремленія.
Это злобно-мстительное чувство, внезапно оформленное въ идею
убійства Савелова, конечно, встрѣтило рядъ противомотивовъ. Сначала,
правда, довольно слабо, ему стало жаль человѣка, котораго онъ оеудилъ на смерть, «жаль за предсмертный ужасъ и тѣ секунды страданія,
пока будете проламываться его черолъ. Жаль было—не знаю, поймете
ливы это—самого черепа». Потомъ ндутъ мотивы за убійство, что
Алексѣй былъ болѣзнѳнный, не талантлив! и т. п. «Самый факте отнятая жизни у человѣка но останавливал! меня». Вотъ это-то и ха-

рактерно, что еама мысль объ отнятіи жизни у человека не ужаснула
и не оттолкнула его! Наконѳцъ, какъ онъ не остановился на томъ, почему вдругъ къ нему явилась мысль убить, какъ и главное, для чего
и во имя чего? Здѣсь онъ приводите обычныя. въ такехъ случаяхъ невѣрныя софистичѳскія разсужденія въ угоду непонимаемому имъ импульсивному влечѳнію, которое, пользуясь его кривой логикой, и диктуете
ему его мотивы. « Я зналъ, что это проступлѳніѳ строго караемо законом!, но вѣдь почти все, что мы дѣлаемъ, проступлѳніе, и только
слѣпой не видите этого. (Не различает! количественной разницы
явденій, необходимости компромиссов! въ жизни, которые не всегда— :
ареетуплѳніе). Для тѣхъ, кто вѣритъ въ Бога, преступлѳніѳ пѳредъ
Богомъ; для другихъ—преступаете передъ людьми; для такихъ, какъ
я—иреступленіе предъ самимъ собой. Было бы болынимъ престушіеніемъ, если бы, признавъ необходимым! убить Алекеѣя (главное не
яено но для другихъ, ни для него самого, почему нужно было убитъ),
Я;не выполнил! этого рѣшенія. А то, что люди дѣлятъ престуиленія
на большія и маленькія и убінство называют! большим! преетупленіемъ—-мнѣ и всегда казалось обычной и жалкой людской ложью
передъ самимъ собою, стараніѳмъ спрятаться отъ отвѣта за собственной
спиной (слабый софизмъ!)».
Какъ намъ извѣстно, мысль симулировать припадки падучей ему
подсказала случайно прочитанная имъ замѣтка о подобной симуляцін,
дродѣланной однимъ касенромъ. «Случайность, этотъ вѳликій союзникъ
умныхъ, пришла мнѣ на помощь», говорите д-ръ Керженцевъ. Но та же
случайность въ подобном! видѣ даже очень къ уелугамъ одержимымъ
навязчнвымъ стремленіомъ. Противъ всего моего предположѳнія, казалось
цоворнтъ то, что Керженцевъ самъ какъ бы подсказываете это экспертам!, когда онъ пишете: «Самое упорство въ доетиженіи разъ иоставленыхъ цѣлей,—a примѣровъ ему можно было найти не мало въ моей
богатой жизни,—на языкѣ господъ экспертов! получило бы страшное
названіе мономанін, господства навязчивых! идей». Но такое самоиониманіе, конечно, въ сущности, ничего не значите, ибо самопознаванія

онъ не лишен!. Онъ наблюдаешь только «упорство въ доетиженін поставленных! цѣлѳй», а главное не сознаѳтъ фиксированных! идеи и
чувства,, навязчивая природа х ) и какъ слѣдствіе неудержимая импуль- сивность которыхъ ему совершенно не извѣстна. И такъ, въ дальнѣйшемъ, полагая, что онъ все продѣлываетъ добровольно, онъ въ сущности является рабомъ своего скрытаго для него импульеивнаго влѳченія.
Далѣѳ, если первый припадокъ не обращает! на себя вннманія, то
второй дѣйствнтѳтно интересен! по своей полуестественности, нѳлупритворетву. У него «не было намѣренія устраивать его именно въ
этотъ вечерь, но разъ обстоятельства складывались такъ благопріятно,
глупо было бы не воспользоваться ими. И я ясно помню какъ все это
произошло. Мы еидѣли въ гостиной и болтани когда мнѣ сжало
очень грустно. Мнѣ живо представилось,—вообще
это
ріьдко бываешь,—каш
я чуждъ всѣмь этимъ людямъ и
одинокь въ мірѣ,—я, навѣки заключенный въ эту голову,
въ эту тюрьму 2 ). И тогда всѣ они стали противны мвѣ». Тушь
умышленность присоединилась къ естественному чувству раздражѳнія
характеръ ешуляціи довольно натуральный для дегѳнерантовъ 3 ) .
О мастерской еценѣ убійства я говорить не буду. Самое интересное для веего сдѣланнаго мною предположенія представляет! соетояніо
сейчасъ послѣ убійетва, Прежде всего нужно отмѣтить, что весь его
организмъ больше протестовал! протнвъ еовершѳннаго, чѣмъ его нравственная природа. Онъ ни на минуту не почувствовал! ужаса сдѣланнаго и жалости къ нелѣпо убитому имъ человѣку. Когда ужасное,
жестокое и нелѣпое убінство совершилось, т. е. получилось проявлѳніе
навязчиваго, импульеивнаго его стремленія, получилось временное оелабленіо и разрѣженіе той патологической властной энергіи, которая
') P. J a n e t . Les obsessions et psychasthenic. Paris. 1907—Неврозы и
фиксированньш идеи. Рус. пер.
Ц Куреивъ мои.
*) М. О. Ш а й к ѳ в и чъ. Къ вопросу о еимуяяціи душевныхъ разстройствъ. „Военно-Мед. Журн." 1900 г.

какъ бы в ъ особую броню сковала его душу и умъ. Тогда въ ослабевшее, разрозненное, какъ говорить, дисеоцшрованноо сознаніѳ
(«единая мысль разбилась на-тысячу мыслей») «вошла новая мысль,
обладающая всѣми свойствами моей мысли: ясностью, точностью н
простотой. Лѣниво вошла и остановились: «А весьма
возможно,
что докторъ [{ерженцевъ
дѣйствительно
сумасшедшій. Онъ думалъ, что онъ притворяется,
а онъ дѣйствительно сумасшедшій. И сейчасъ сумасшедшей 1).
Вѣдь и раньше у него было сознаніѳ -опасности игры въ притворство,
раньше онъ думалъ, не напрасная ли затѣя, не бросить ли все. Тѣмъ
не иенѣе аналогичная, точно опредѣленная эта мысль только теперь
такъ ясно, точно и просто вошла, остановилась и заняла прочное мѣсто.
У нормальнаго человѣка она бы тоже и раньше могла войти и поспорить
съ другими мыслями. Дегонерантъже,находящійсяво власти навязчиваго,
импульеивнаго влеченія, забронирован!, если не отъ вторжѳнія, такъ
отъ воздѣйствія противоположной идеи, пока болѣзненпое, навязчивое
влечѳніе не найдешь тотъ или иной разрѣшающій выходъ.
Еще одинъ фактъ изъ его сѳстоянія уже въ больниц! еще больше
подтверждает! и безъ того ясную дегенеративную натуру Керженцева—
это желаніе выть и ползать, т. ѳ. атавистическое дикое выражѳніѳ отчаяеія, когда человѣкъ почувствовал! свою чуть ли не полную потерянность.
Итакъ, такое сложное и продолжительное съуженно-д!йственное,
чуть ли не бредовое еостояніе, какъ ел!дствіе скрытаго импульеивнаго
вдечѳнія, вполн! возможно и присуще психопатамъ-дегенерантамъ даже
вьтешаго типа. Кѳржецевъ не былъ сумасшедшим! банально, но близким! къ таковому, т. е. убилъ, потому что былъ почти
сумасшедшимъ, и, если можно употреблять старый тѳрминъ мономанія, то зд!сь онъ бол!е всего необходим!. Придя къ такому заключен™, я нш.какъ не могу принять на этомъ прнм!р! положенія Андреева
') Куреивъ автора.

о крахѣ чедовѣяѳекой мысли, как* жизненно-психолѳгическаго устоя 1 ) .
Способ* доказательства, по моему, оказался не достигающим* цѣли, отъ
чего, конечно, не умаляется правда того, что не мыслью единой живъ
- б у д ѳ т ъ теловѣкъ й
по себѣ мысль не ееть единственный, единичный устой, а нѳобходнто кое-что другое. Другой устой нашей души,
высшее чистое чувство любви, Андреев* въ «Безднѣ» подвергаете тоже
иепытанію и показывает* всю его относительную, ненадежную В Ы С О Т У И
чистоту, которая при случайном* стеченіи особенных* обстоятельств*
исчезла, уступив* мѣете грубому, болѣе чѣмъ животному, скорѣе извращенному влечѳнію. По этому поводу Невѣдомекій пишетъ: «Но если
конец* «Везды» натуралистичен*, это не значить, что онъ натурален*. Намъ видится прямая клевета на чедовѣчеекую природу въ томъ
эпизодѣ, который вскрывает* мысль автора. Намъ думается, что самый
заурядный по своим* нравственным* качествам* юноша, послѣ того,
что перѳжидъ Немовѣцкій,—изнасилования его возлюбленной тремя босяками—только и могъ бы подумать, что о помощи ей, если она еще
жива, только и ощущал* бы, что ужас* и отчаяніе, когда, послѣ долгах*
поисков*, наткнулся на растерзанную, обнаженную, еле живую дѣвушку.
Поступок* Нѳмовѣцкаго, продолжающая дѣло золоторотцев*, но только
омерзмт&шъ, но психологически немыслим*. Авторъ какъ будто сам*
это чувствовал*: недаром* понадобилось предварительно оглушить героя
кулаками золоторотцев*... Но зачѣмъ же вообще все это понадобилось
г. Андрееву? Дѣло въ томъ, что очерк* являетсяішюстраціей къ «ницшеанской» мысли о слабости интеллекта предъ темными, скрытыми отъ еознанія силами нашего организма. Присоединяясь къ мысли Ницше, авторъ,
повидимому, дѣлаетъ из* нея глубоко пессимистнческіе выводы. Крушеніе всего пдеалистическаго и чветаго, что было въ Немовѣцкомъ,
подъ «напором* этих* темных* силъ—вот* идея очерка». Такимъ
образомъ, подлежит* провѣркѣ ницшеанская мысль «о слабости интедJ ) То. что Керженцевъ вышелъ психопатом*, можетъ быть это произошло даже помимо волн Андреева. Можетъ быть невольно въ немъ ХУД О Ж Н И К Ъ побѣдилъ мыслителя.

лекта пред* темными, скрытыми отъ сознанія, силами нашего оргавизма» и реальная возможность изображеннаго эпизода, какъ иддюстрпрующаго, эту мысль. Мы можем* вполнѣ присоединиться къ Ницше и
Андрееву, признав* огромную силу и значеніѳ подсознательной жизни,
но въ этом* еще не видимъ большой опасности и вреда, так* какъ въ
подсознательной сферѣ живут* не только тѳмныя, отрицательныя стремления, ей присущи не только дурные инстинкты, но и положительные,
вадр.,, «обитаемая каморка въ нехитром* доиѣ Маши», изъ предыдущего разсказа «Мысль», инстинктивный ужасъ Маріи Васильевны (экономки) при видѣ Керженцева поелѣ убійства, замѣчательньія предчувствія Татьяны Николаевны и т. п. Кромѣ того, одновременный и скрашенный эстетическими эмоціямн въ надлежащей мѣрѣ н въ надлежащее
время физіологическія влечѳнія изъ подсознательной сферы не подлежат*, кажется, особенному оеужденію. Это подтверждает* елѣдующее
прекрасное мѣсто: «И снова они шли и говорили, но головы ихъ были
полны ощущеніемъ на минуту сблизившихся рук*. Она еще чувствовала сухой жар* его ладони и крѣпкихъ пальцев*; ей было пріятно
ж немного совѣстно, а онъ ощущал* покорную мягкость ея крохотной
ручки и видѣлъ чорный силуэт* ноги п маленькую туфлю, наивно и
нѣжно обнимавшую ее. И было что-то острое, безпокойное въ этомъ
яеморкнувшемъ представленіи узкой полоски бѣлыхъ юбокъ и стройной
ноги, и несознательным* усиліемъ воли онъ потушил* его. И тогда
ему стало весело, и сердцу его было такъ широко и свободно въ груди,
что захотѣлось пѣть, тянуться руками къ небу и крикнуть: «бѣгите,
я буду вас* догонять»—эту древнюю формулу первобытной любви
среди лѣсовъ и гремучих* водопадов*. И отъ всѣхъ этихъ желаеіп
къ горлу подступали слезы». Значит*, вея суть въ темных* силах*,
а не в ъ снлѣ нашей подсознательной сферы вообще. Я , какъ пеихіатр*,
вполнѣ присоединяюсь къ словам* Невѣдомскаго, когда онъ говорит*
о клеветѣ на человѣческую природу, замѣнивъ только клевету ошибочным* еужденіемъ. Мнѣ кажется совершенное Нѣмовецкимъ немыслимо
и невозможно въ нормальном* еостояніп высшаго отчаянія и еоетрада9

нія, а также рѣдко, хотя и возможно, а потому не типично въ ужо
патологическоиъ состѳяніи послѣ Исихо-физическаго его оглушенія «кулуками золоторотцевъ». Такимъ образомъ, мнѣ представляется необходимым! доказать, хотя и рѣдкость, но возможность такого внезалнаго
психопатологичоскаго преображѳнія. Скрытое фнзіологическое влѳченіѳ,
не смотря на вею его одухотворенность и эстетическую внѣшность, у
него существовало и раньше. На это указываете только что сдѣланная выписка. Послѣдовавшее моральное я психо-физичеекое потрясѳніе
и оглушеніѳ какъ бы раздробило, расчленило еге нравственно-сознательное я, возбудивъ уже хаотическую подсознательную его сферу, въ
которой въ безпорядкѣ сочетались ужасъ, отчаяніе, жалость, оекорбленіе и тайное, оголенное тонѳрь, не прикрытое высшими стройными чувствами и мыслями физіологическое влеченіѳ. Именно въ крайних!, чрезмѣрныхъ, патологических! уже соетояніяхъ слабости и отчаянія половая стремительность вполнѣ навязчиво, атавистически склонна
проявлять особенную активность и импульсивность. Но, повторяю, состояніе это, хотя и возможно, но совершенно не типично, а какъ несомненно патологическое не можетъ иллюстрировать мысль автора о
могущества и непреоборимой силѣ тѳмныхъ бвзсознатѳльныхъ влечоній.
Такимъ образомъ, на этомъ прнмѣрѣ, равно какъ въ «Мысли» ни умъ,
ни чувство не поколеблены. Соверши Нѣмовецкій нѣчто подобное безъ
«оглушѳнія кулаками», задача автора была бы выполнена. Теперь же
ницшеанская идея остается болѣе чѣмъ недоказанной. Что же касается
описанія пережитаго Нѣмовецкимъ, то я отсылаю читателя къ этимъ
послѣдтшмъ прокраснымъ и до мелочи вѣрнымъ страницам!. Здѣеь
способность Андреева заглядывать въ глубину и часто патологическую
бездну нашей души по истннѣ велика. Напомню только нѣсколько
главныхъ мѣстъ: «Онъ былъ защитником! и тѣмъ, кто нападаете, и
онъ искалъ помощи у окружающаго лѣеа и тьмы, но лѣеъ и тьма не
давали ея. Здѣсь было пиршество "звѣрей, и, внезапно отброшенный по ту сторону человѣческощ
понятной и простой жизни ' ) , онъ обонялъ жгучее еладострастіѳ, разлитое въ
О Ктрсипъ мой.

воздухѣ и расширял! ноздри». «Это я! Я ! — безсмысленно повторял! онъ, не понимая окружающаго, и весь полный воспоминаніемъ
о томъ, какъ онъ увндѣлъ когда-то бѣлую полоску юбокъ,
черный силуэте ноги и нѣжно обнимавшую ее туфлю. И, прислушиваясь къ дыханію Зиночки, не сводя глазъ еъ того мѣета, гдѣ было ея
лицо, онъ подвинулъ руку. Прислушался и подвннудъ еще.—Что же
это?—громко и отчаянна вскрикну.™ онъ и.вскочнлъ, ужасаясь самого себя». « Н ѣ м о в е ц к а г о не было, Нѣмовецкій
оста1
вался гдѣ-то позади ) , а тотъ, что былъ теперь, съ страстною
жестокостью мялъ горячее податливое тѣло и говорите, улыбаясь хитрой усмѣшкой безумнаго». Сдѣланныя цитаты вполнѣ подтверждаюсь
выеказанноѳ мною, что еостояніе, въ которомъ очутился Нѣмовѳцкій,
возможно, вѣрно описано, но иесомнѣнно патологическое, а потому не
типичное и въ силу этого не опасное для прочности нашихъ высшихъ
чувствъ. На непрочность вѣры или, правильнѣе, ея безсиліе противъ
і злого рока въ судьбѣ человѣка указывает! «Жизнь Василія Ѳявѳйскаго». Какъ извѣстно, суровую и рѣзкую критику встрѣтила эта повѣсть со стороны Мѳрежковскаго 2 ) , который пишете: «Главная и непоправимая бѣда священника Василія Ѳивейекаго не въ безчисленныхъ
фантастических! бѣдахъ, а единственно въ томъ, что онъ глупъ».
«Это значите, читаемъ мы далѣе, нѣтъ вѣры безъ чуда;" но " не можетъ быть чуда ж, олѣдоватѳльно, не можетъ быть вѣры. Нельзя ли,
однако сказать и обратно: не можетъ быть чуда безъ вѣры, а такъ
какъ нѣтъ вѣры, то нѣтъ и чуда?» Мѳрежковскій сомнѣваѳтся въ вѣрѣ
.о. Ваеилія и, во всякомъ елучаѣ, онъ требуетъ неумнаго чуда. « 0 . В а силій, воскрѳшающій, вовсе не думаете о Христѣ воскресшемъ; ему до
Него дѣла нѣтъ, потому что, въ лучшѳыъ случаѣ, по глупости чѳловѣческой, въ худшемъ—по гордости бѣсовекой, онъ себя самого ставите на мѣсто Христа, на ту страшную высоту, гдѣ однимъ чѳловѣ1) Курсивъ мои.
2) Д. С. М е р е ж к о в с к і й . Въ обезьяннихъ лапахъ. «Рус. Мысль.»
1908 г. Январь.

g*

ковъ за все чсловѣчеетво рѣшается вопросъ быть м и не быть религш» !
Принявъ въ соображоніо это возражѳніѳ Мѳрежковскаго, нельзя не
признать, что В . Ѳивейскій или не додумалъ, или возгордился и за
-же чѳловѣчество рѣшаотъ вопросъ, быть или не быть религіи, тѣмъ
бол*с, могъ бы добавить г. Мережковскій, что извѣстныя намъ
злоключенія больше по вин* самого о. Василія и его жены,
чѣмъ отъ porta или отъ Бога. Первое самое сильное горе, которое
потрясло попадью — э т о смерть сына. Горе, дѣйетвительно, страшное, извнѣ пришедшее, но еще не достаточное, чтобы окончательно
впадать въ полное отчаяніе. Рожденіе идіота, въ пьянетвѣ и безуміи зачатаго, тоже большое горе, но уже въ прямой зависимости отъ отцаВасилія и опять само по еебѣ недостаточное д м глубокаго и полнаго отчаянія. Ужасная смерть почти уже погибшей, полубезумной попадьи—тоже
страшное, огромное горе, но все же вполнѣ объяснимое и понятное даже
для обыкновеннаго еельскаго священника, чтобы привлекать сюда вмѣшательстао Божье. Таковы еоображенія противъ сомнѣній, смутивших*
о. Васнлія. Но нельзя ли предположить у Андреева такой планъ? Страданія л несчастія, обрушившіяся на маленькаго В. Ѳивѳйскако, велики,
ужасны и достаточны, даже больше чѣмъ достаточны, чтобы раздавить
но только его вѣру, но его умъ н его: самого, что мы и виднмъ въ повѣсти. Но есть ли исторія о. Василія только маленькая иллюстрація
того, что творится въ жизни человѣчества вообще, гдѣ вѣчно и вѣчно
господствуютъ несчастія, ужасы, зло, глупость, бѳзобразіе, а правд*,
добру, уму, красот*, а главноо радости отведено болѣе чѣмъ скромное
мѣсто? И не въ прав* ли человѣкъ, вообще болѣе раціоналистичеекй
настроенный н не исключительно религіозннй, если не усумшіТься, то
поставить вопросъ объ этомъ полномъ господств* горя и 3Jà й епросйтъ: кому, для чего и во имя чего это постоянно нужно?
Если Іуда Иекаріотъ^ въ изображеніи Андреева, но чета В. Ѳивейскиму, умный и сильный, почти Мефистофель, могъ поставить міровой
эксперимента преданія Христа, и поел* этого солнце свѣтило и міръ
по погибъ, когда была предана Правда міра, то почему же сомнѣніе

вообще такъ безшысленно, такъ глупо, какъ кажется г. Мережковскому? Нельзя отъ маленькаго еельскаго священника требовать велика™ еомнѣнія андреевскаго Іуды или гетевекаго Мефистофеля или...
даже вѣры г. Мѳрежковскаго! У о. Василія, дѣйствитѳльно, было много
горя, не по ето^иламъ. И эта страшная, напряженная душевная борьба
между сомнѣніемъ и вѣрой, борьба, уснащенная постоянными страданьями, сломила его умъ. Если принять мое предположѳніѳ, то вся исторія въ «Жизни Ваеилія Ѳивейскаго» и даже его послѣднее безумное
иепытаніѳ вѣры мяѣ не представляется такимъ глупымъ. По С е н ь к ѣ —
шапка. По личности и обстоятельства и даже обстоятельства больше,
чѣмъ личность. Неудавшійся же опыта испытанья вѣры у Іуды и о. Василія привелъ къ вполнѣ естественному концу—смерти и еумасшествію
съ поелѣдующѳю смертью. Ошибочно для поставленной задачи, хотя и
•естественно, а потому, реалистически-художественно правдиво, что
В. Ѳивейскій сначала нредставленъ намъ человѣкомъ не вполнѣ нориальнымъ. «Онъ съ юности нэсъ тяжелое бремя печали, болѣзней и
горя и никогда не заживали на сердпѣ ого кровоточащія раны».
«Когда о. Василій въ первый разъ увядалъ пылкую жену и по мятежно взволнованному, горько радостному лицу ѳя понялъ, что это навсегда—онъ весь сжался и захохоталъ тихимъ, безсмысленнымъ хохоткомъ, потирая сухія, горячія руки. Онъ долго сиѣлся и долго
потнралъ руки; крѣпился, пытаясь удержать нѳумѣетный смѣхъ и,
отвернувшись въ сторону отъ горько плачущей жены, фыркнулъ въ
руку исподтишка, какъ школьникъ. Но потомъ онъ сразу сталъ еерьезнымъ и челюсти его замкнулись, какъ желѣзныя: ни слова утѣшенія
не могъ онъ сказать метавшѳйея иопадьѣ, ни слова ласки не могъ сказать ей». Ясно, что здѣсь горе о. Васнлія выражено уже съ явно болѣзнѳннымъ оттѣнкоиъ даже въ форм* извращенной нсихо-физнческой
реакціи въ вид* насильственна™ смѣха. И въ состояніи выешаго рѳлигіознаго экстаза и внутренней борьбы замѣтна была ненормальность:
«Дрогнули, но не подались сомкнутая челюсти; скрипнувъ зубами,
'допъ съ силою развелъ и х ъ , — а съ этимъ сближеніемъ ѵстъ его, похо-

жемъ на судорожную зѣвоту, прозвучали громкія, отчетливыя адова:—
Я вѣрю». Зачатіе идіота также произошло въ ненормальном! состояніи: «Подъ долгіе стоны осенней ночи, подъ звуки безумныхъ рѣчей,
когда сама вѣчно лгущая жизнь словно обнажала свои тсмныя, таинственный нѣдра,—въ егГпомраченномъ сознаніи мелькала, какъ зарница, чудовищная мысль: о какомъ то чудесном! воскресеніи, о какойто далекой и чудесной возможности. И на болѣзненную страсть попадьи
онъ, цѣломудренный и стыдливый, отвѣчалъ такою же бѣшеною
страстью, въ которой было все: и свѣтлая надежда, и молитва, и безмѣрное отчаяніе великаго преступника».
Послѣ рожденія идіота скорбь и релнгіозныя мечты о. Василія.
неромѣшанныя не то съ религіознымъ экстазом!, не то съ оцѣпѳнѣніемъ приближали его къ душевной болѣзни: «О. Ваеилій приходилъ
и молча усаживался въ неосвѣщенномъ углу; и былъ такъ безучастен!
онъ и спокоенъ. какъ будто не было ни крика, ни безумія, ни страха».
«Онъ дѣлалъ все, что дѣлаютъ другіѳ, разговаривал!, работалъ, пилъ
и ѣлъ, но иногда казалось, что онъ только подражает! дѣйствіямъ жнвыхъ людей, а самъ живетъ въ другомъ мірѣ, куда нѣтъ доступа никому. И кто бы ни видѣлъ его, всякій спрашивая! себя: о чемъ думаешь
этомъ человѣкъ?—такъ явственно была начертана глубокая дума на
всѣхъ ого движеніяхъ. Была она въ его тяжелой поступи, въ медлительности запивающейся рѣчн, когда между двумя сказанными словами
зіялл черные провалы притаившейся далекой мысли; тяжелой пеленой
висѣла она надъ его глазами, и туманен! былъ далекін взоръ, тускло
мерцавшій изъ-подъ нависших! бровей. Иногда приходилось по два
раза окликать его, прежде чѣмъ онъ услышитъ и отзовется; другим!
инъ забывал! поклониться, и за это стали считать его гордыыъ». Всего
этого достаточно, чтобы прійти къ заключѳнію, что съ самаго начала
повѣсти и до конца В. Ѳввейекій представлен! намъ человѣкомъ с ъ
нездоровой душой и что исходъ въ сумасшествіе для него вполяѣ естѳг
етвененъ, принимая въ соображеніе вольвыя и невольныя его злоключения. Если это такъ, то задача испытанія вѣры путемъ величайшаго

«смиренія и только въ концѣ какъ бы возстанія, задача богоборчества
-отъ этого умаляется. Могутъ вѣдь возразить: рѣче безумецъ въ сѳрдцѣ
-своемъ—нѣеть Вогъ. Повторяю та же цѣль лучше достигается въ самом! сильномъ, по моему, произведеніи Л. Андреева: «ІудаИскаріотъ».
В ъ нормальности Іуды, конечно, сомнѣваться не приходится. Смѣдый
же его планъ испытанія Правды міра преданіѳмъ Христа, послѣ чего
вся вселенная сразу не рухнула въ преисподнюю, долженъ заставить
призадуматься веякаго, кому дорога эта Правда, какъ въ выешемъ религіозномъ, такъ особенно раціоналистнчѳскомъ освѣщеніи...
На этомъ я и покончу съ раземогрѣніемъ психопатологической
стороны въ произведѳніяхъ Л. Андреева. Какъ видно изъ предыдущая
психопатологическіе элементы въ его творчеств!, вопреки распространенному мн!нію, не занимают! много м!ста.
Въ одномъ большом! разсказ! ц!ликомъ («Мысль») и въ двухъ
отчасти («Бездна» и «Жизнь В , Ѳивеискаго») онъ пользуется психопатологйческимъ_матер1аломъ для разр!шѳнія занимающих! и мучащихъ~ого основных! жизнѳнно-филооофскихъ и нравственных! вопрос о в ! . Съ одной стороны въ такомъ пріем! мы видимъ извѣстную логическую ошибку, такъ какъ не для безуивыхъ и не на примѣрѣ бвзумія
можно пров!рять и устанавливать" религіозныя и этическія нормы. Съ
другой стороны, художникъ; желая все же нровѣрйть' и установить таковыя, невольно, въ силу глубокой художественной правды, показалъ
намъ, что богоборство (исключая Іуды Искаріота), а главное аморализмъ реально воплощается и живетъ въ состояніяхъ и натурахъ, близк и х ! къ безумеымъ и, сл!довательно, какъ бы утвердилъ религіозные
и моральные принципы. «Д!иствитѳльно, говоришь онъ словами д-ра
Керженцева, нравственные инстинкты заложены такъ глубоко, что
только при н!которомъ уклоненін отъ нормальнаго типа возможно полное отъ нихъ освобождѳніе». Но тутъ д!лаютъ обычное возраженіе,
что нѣтъ р!зкой границы между нормою и безуміѳмъ, жизнь показываешь массу неуловимых! переходов!, жизнь производишь страданіе, н
безуміе есть только необходимое послѣдствіе страданія и, ел!дова-

тельно, его съ полнымъ правомъ можно и должно включать въ циклъ
и. круговороте обыденной жизнн. Все это, конечно, вѣрно, только съ
большими ограниченіяыи. Прежде всего, безуміе, большею частью,
является слѣдствіемъ физичѳекихъ, а не моральных! причинъ. Затѣмъ,
если не абсолютную, то относительную границу всегда установитьможно, т. ѳ. представить человѣка «въ здравомъ умѣ и твердой памяти
н безъ умоизступлѳнія». А разъ такъ, то правнльнѣе ввиду поставленной цѣлнпроизводить нравственно-философекіѳ эксперименты на людяхъ
здоровыхъ или близішхъ къ таковыиъ, что мы и видимъ на блестящѳмъпрішѣрѣ Іуды Искаріота. В ъ противномъ случаѣ результате можетъ
получиться какъ разъ обратный. Такъ, прочтя «Мысль», можно съ
нѣкоторымъ правомъ сказать, что краха мысли нѣтъ, потому что чрезмѣрноо и одностороннее ея развитіе наблюдается только у дегенерантовъ и, если она ему измѣннла, то только потому, что онъ дегенерантъ,
Воте, напримѣръ, Петроній въ «Quo yadis» Оенкевича тоже жилъ
преимущественно умомъ и высшими эстетическими п чувственными
иллюзіями, моральный же у него по сравненію еъ современными ему
пѳрвымя хриетіанами были относительно но развиты, тѣмъ не менѣе онъ
жилъ и былъ по своему ечастливъ и правъ до самой своей красивой
смерти. И въ «Безднѣ» чистое чувство любви Нѣмовѳцкаго можѳтъ
быть не привело бы его къ безднѣ извращенія, если бы его предварительно не «оглушили кулаки золоторотцевъ», т. е., говоря научнымъ языкомъ, днссоціировали его сознаніо до подсознательна™ хаоса, который
наблюдается въ аментивныхъ и автоматических! соетояніяхъ. Поэтому,
мнѣ кажется, можно сдѣлать заключеніе, что психопатологія, какъ въ
теоріи, такъ и въ жизненной и художественной практикѣ можетъ служить только подсобным!, провѣряющимъ пособіемъ, своего рода доказательством! отъ противнаго въ рѣшеніи религіозныхъ и моральнофилософекихъ проблему.

шшт

mm

•Ш.

і
ш

щ

11
ш

*

ш

шШт