РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК


СЕРИЯ "НАУЧНО-БИОГРАФИЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА"
Основана в 1959 г.
РЕДКОЛЛЕГИЯ СЕРИИ
И ИСТОРИКО-МЕТОДОЛОГИЧЕСКАЯ КОМИССИЯ ИНСТИТУТА ИСТОРИИ ЕСТЕСТВОЗНАНИЯ И ТЕХНИКИ РАН ПО РАЗРАБОТКЕ НАУЧНЫХ БИОГРАФИЙ ДЕЯТЕЛЕЙ ЕСТЕСТВОЗНАНИЯ И ТЕХНИКИ:
АЛ. Яншин (председатель), Э.Н. Мирзоян (зам. председателя) В.М. Орел (зам. председателя), З.К. Соколовская (ученый секретарь),
Е.А. Беляев
, В.П. Борисов, В.П. Визгин, ВЛ. Гвоздецкий,
А.А. Гурштейн, С.С. Демидов, Г.М. Идлис, Э.И. Колчинский, В.И. Кузнецов, Н.К. Ламан, Б.В. Левшин, К.В. Манойленко, А.В. Постников, В.Н. Сокольский, Ю.И. Соловьев,
Ю.Я. Соловьев, М.Г. Ярошевский


Л. В. Алексеев Е. В. Калесник
Иван Николаевич ГОРОЖ АН КИН
1848 - 1904
К 150-летию со дня рождения
Ответственный редактор доктор химических наук А. Н. ШАМИН
МОСКВА
«НАУКА»
1998


УДК 58 И.Н. Горожанкин ББК 28.5 А 47
Рецензенты:
доктор медицинских наук А.М. Стоник кандидат биологических наук Л.М. Шафранова
Алексеев Л.В., Калесник Е.В.
Иван Николаевич Горожанкин. 1848-1904. - М.: Наука, 1998. - 208 с., ил. - (Научно-биографическая литература).
ISBN 5-02-005217-5
Книга посвящена жизни и деятельности Ивана Николаевича Горожанкина, крупнейшего русского ботаника-морфолога растений конца XIX в., профессора Московского университета. Проанализированы его научные труды по водорослям и голосеменным растениям, признанные в мировой науке классическими, показана его роль в создании широкоизвестной школы русских ботаников, давшей отечественной науке таких ученых, как В.М. Арнольди, А.П. Артари, В.И. Беляев, М.И. Голенкин, Л.М. Кречетович, Л.И. Курсанов, К.И. Мейер, В.В. Миллер и другие. Будучи в течение четверти века директором Ботанического сада Московского университета И.Н. Горожанкин привел его в образцовое состояние.
Книга рассчитана на широкий круг читателей, интересующихся историей отечественной науки.
По сети АК © Л.В. Алексеев, Е.В. Калесник, 1998
ISBN 5-02-005217-5 © Российская академия наук и изда¬
тельство "Наука", серия "Научно-биографическая литература" (разработка, составление, художественное оформление), 1959 (год основания), 1998


Предисловие
Каждое жизнеописание поучительно. Дела каждого отдельного человека помимо его воли слагаются в некий итог, значимый как для него самого, так и для всего человечества. Но нам самим не дано понять значения этого итога. Такое понимание - удел лишь гениев. Однако мы не можем пренебрегать опасностью накапливаемых ошибок. Их сумма, их интегрированная масса могут превысить допустимые пределы. Поэтому особое значение приобретают жизнеописания деятелей науки - людей, прямо обеспечивающих накопление знаний, превращающих их в систему, творящих науку. Однако было бы ошибкой обращать особое внимание только на творцов законов науки, на создателей научных теорий. Не менее ценен труд по сбору и накоплению эмпирических данных: это и простое описание, и попытки классификации и т.п.
Именно таков был путь развития биологии - ботаники и зоологии, начавшейся с "натуральной истории". Эта та модель развития знания, которую Джон Бернал назвал "дискурсивной", подразумевая, видимо, что discursus по латыни не только "разрастание", но и "метание". Эта биология не давала ничего для ответа на вопрос: "А что же такое Жизнь?" Поиски ответа оказались сосредоточенными в зоне взаимодействия биологии и медицины с химией и физикой. И важнейшие прорывы были связаны с изучением очень ограниченного числа объектов, достоинства которых определялись тем, что их было удобно включать в простые структуры цитологического или биохимического эксперимента. Все основные концепции биохимии, по существу, были созданы на основе изучения обмена веществ кишечной палочки и клеток печени.
Биологический эксперимент изменился по своей природе, когда возникла генетика, а затем ее прогресс и успехи биохимии привели к возникновению молекулярных биологии и генетики. И здесь оказалось, что вся та огромная черновая работа, которую вели биологи- натуралисты в течение всего XIX и начала XX в., не просто нашла применение, а превратилась в основу развития уже новой биологии, включающей как биологию отдельного организма (общая биология), так и биологию сообществ организмов во всех сложностях взаимодействия с окружающей средой (биогеоценология).
Но это лишь одна - чисто историко-научная, или когнитивная, составляющая интереса к биографиям ученых прошлого. Есть и другая: интерес к ним как к реальным людям, включенным в реальные социальные и исторические структуры, движимым обычными человеческими мотивами, но соблюдающим особые, присущие ученым, правила игры, этические нормы, - формирующим свое особое сообщество. Эта составляющая итогов жизни людей науки сейчас при¬
5


обретает особое значение. Не предстоит ли нам воспользоваться выстраданным ими жизненным опытом? Не стоит ли нам задуматься о том, что из утерянного предстоит нам восстановить, а что уйдет безвозвратно с тоской об утраченных золотом или серебряном веках?
Научная биография основателя московской школы ботаников- морфологов И.Н. Горожанкина должна была появиться давно - многое из того, что он привнес в науку, сейчас снова привлекает живой интерес, но уже на новом витке развития знания в области ботаники, систематики, генетики. Существование такой обобщающей научнобиографической работы, безусловно, содействовало бы развитию явно недостаточных сейчас исследований по истории ботаники вообще и отечественной ботаники в частности. Раньше в "Научно-биографической серии" вышли книги, посвященные ботаникам самых различных направлений: А.Т. Баталину, М.С. Воронину, Ю.Н. Воронову, А.Г. Генкелю, Х.Я. Гоби, Н.И. Железнову, А.Н. Краснову, Г.Ф. Морозову, В.А. Ротерту, В.В. Сапожникову, И.И. Спрыгину, В.Н. Сукачеву, Н.Г. Холодному, М.С. Цвету1. Особо надо отметить биографию А. де Бари2, важную для понимания развития русской ботаники конца XIX в. Биография И.Н. Горожанкина, написанная по истории и ботанике Л.В. Алексеевым и Е.В. Калесник, со значительным привлечением архивного материала, привносит в эту "историю в биографиях" новые важные элементы. Прежде всего это среда - Московский университет (биографии Железнова и Сапожникова - это лишь прикосновения к истории ботаники в Москве, а биография Сукачева - это совсем другая эпоха).
По существу, сейчас требуют осмысления сами определения того наследства, которое оставил нам Горожанкин. На рубеже XIX-XX вв. между изучением морфологии и механизмов функционирования клетки существовал огромный, практически незаполненный провал. То, что называли "химизмом жизненных явлений", не было связано прочными экспериментальными мостами с морфологией клетки, с процессами воспроизведения организмов, с проблемой многообразия живого; генетики же вообще не существовало. Структура биологии не была завершена - переход от "молекулярного уровня" к клеточному реально не был обоснован. Это имело общее мировоззренческое значение, так как создание такого моста, завершенное с появлением молекулярной биологии и формированием конкретных представлений о природе надмолекулярных и субклеточных образований, с одной стороны, и возникновением геносистематики и филогенетики - с другой, по существу, означало завершение создания единой структуры наук о "косной" и живой материи - единого естествознания.
1 Соколовская З.К. 400 биографий ученых. М.: Наука, 1988. 510 с.
2 Парнес В.А. Антон де Бари. М.: Наука, 1972. 191 с.
6


В этом свете труды морфологов и систематиков рубежа XIX- XX вв. приобретают и новый смысл, и новую ценность.
Из биографии И.Н. Горожанкина можно извлечь и другие уроки - он был профессором, педагогом, носителем таких драгоценных традиций, которые нам всем предстоит восстанавливать еще долгие годы. Возможно, над этим придется трудиться не одному поколению наших преподавателей высшей школы. Маленькая цепочка - И.Н. Кауфман, И.Н. Горожанкин, И.Д. Чистяков - прекрасный пример утраченных ныне качественных связей школы (Кауфман начинал как преподаватель в гимназии) с университетом и самой передовой наукой (напомним, что Чистяков независимо от Э. Страсбургера открыл митоз у плаунов и хвощей, а И.Н. Горожанкин - процесс оплодотворения хвойных).
Многое из того в жизни общества, что формировала и в чем принимала непосредственное участие российская профессура XIX - начала XX в., вообще не должно быть забыто. Прежде всего именно в этот период, именно этими людьми создавалось единое интеллектуальное пространство, распространявшее преобразующее влияние не только на бывшую Российскую империю, но и далеко за ее пределы. В эти годы русская наука стала неотъемлемой частью мировой науки. И сильна она была именно своим единством в многообразии традиций столиц и провинций, где любые влияния, национальные или сословные, не были препятствием для создания единой науки, подчиняющейся только своим законам. В биографии Горожанкина мы находим интересную деталь формирования единой системы образования в России, деталь, которую сейчас если и помнят, то только специалисты по истории образования в нашей стране. Харьковский университет обеспечивал Воронежскую, Курскую и другие российские губернии преподавателями гимназий и реальных училищ. А ведь то же самое происходило и в других университетах: Московский университет давал преподавателей для Украины и Белоруссии, выпускники Санкт- Петербургского университета становились преподавателями не только в прибалтийский губерниях, но и в Гельсингфорской гимназии, как она тогда именовалась, в которой получали образование дети не только офицеров Свеаборгской крепости и базировавшегося в Хельсинки русского флота, но и прежде всего жители финской столицы.
Вообще говоря, историю Московского университета, как и остальных российских университетов, можно понять только через биографии профессуры. Это именно тот материал, который позволяет прочувствовать все сложности социальной истории науки крупного города Российской империи рубежа XIX-XX вв.
В биографии И.Н. Горожанкина есть еще один важный элемент, на который я хотел бы обратить внимание историков, в особенности историков науки. Это документы русских ученых, связанные с их
7


контактами с иностранными коллегами. Прежде всего это научные отчеты о зарубежных командировках и письма, написанные во время стажировок и посещения заграничных университетов и лабораторий. Многие из этих документов имеют значение не только для истории российской науки. Например, описания кафедр университета в Бреслау (ныне Вроцлаве) приобретают исключительную ценность, принимая во внимание утраты архивов во время второй мировой войны.
Систематическое издание научных биографий по мере их накопления придает этой серии новое качество. Это связано не только с введением в научный оборот все нового материала, но и с естественной эволюцией взглядов, восприятий и оценок.
Доктор химических наук Л.Я. Шамин


Введение
С именем "крупнейшего русского морфолога растений конца XIX столетия, основателя московской морфологической школы ботаников, профессора Московского университета и директора Ботанического сада" (см.: [Русские ботаники. М., 1950. Т. III. С. 7]) Ивана Николаевича Горожанкина (1848-1904 гг.) связаны лучшие страницы дореволюционной ботаники. Эпоха, в которой ему довелось жить и работать, была самым блестящим временем в истории науки и культуры дореволюционной России. В.В. Марковников, Д.И. Менделеев, И.И. Мечников, И.М. Сеченов, К.А. Тимирязев, Н.А. Умов - в области науки; Ф.М. Достоевский, Л.Н. Толстой, Н.С. Лесков, А.П. Чехов - в литературе; И.Н. Крамской, И.Е. Репин, В.И. Суриков - в живописи, "Могучая кучка", П.И. Чайковский в музыке - далеко не полный список корифеев русской науки и культуры второй половины XIX - начала XX в. Такой высоты наука и культура России не достигали никогда.
Как указывает современный выдающийся морфолог растений К.И. Мейер, К.А. Тимирязев и Н.И. Горожанкин в конце прошлого века были "украшением Московского университета". "Тимирязев широко развернул работы по физиологии растений и своими классическими исследованиями хлорофилла и фотосинтеза создал себе мировую известность. Горожанкин, благодаря классическим исследованиям над оплодотворением хвойных и историей развития хламидомонад, занял прочное место в мировой истории "ботаники". В Московском университете он "создал новое, не существовавшее до него в России направление сравнительно-морфологического изучения растений. (...) Этот метод сделался важнейшим в систематике, оставаясь таковым и до настоящего времени" [37. С. 5]. И.Н. Горожанкину принадлежат два открытия мирового значения, он автор классического учебника по архегониальным растениям и основатель крупнейшей в России ботанической школы, получившей название "Горожанкинской". Среди воспитанников этой школы виднейшие исследователи нашего времени: В.М. Арнольди, А.П. Артари, В.И. Беляев, Ф.В. Бухгольц, Н.И. Гайдуков, И.И. Герасимов, М.И. Голенкин, Л.М. Кречетович, Л.И. Курсанов, К.И. Мейер, В.В. Миллер, С.И. Ростовцев, Б.А. Федченко, А.Ф. Флёров, Н.В. Цингер. Таков далеко не полный список профессоров ботаники, учеников И.Н. Горожанкина.
Выпускник Московского университета, ученик Н.Н. Кауфмана и И.Д. Чистякова, пользовавшийся консультациями зоологов Я.А. Борзенкова и С.А. Усова, восприемник передовых идей В. Гофмейстера,
А. 	де Б&ри и Ч. Дарвина, И.Н. Горожанкин свою первую научную работу посвятил "семейству Tropaeolaceae и его месту в системе", за которую получил звание кандидата и был оставлен при университете. В 1872 г. он начал читать лекции по морфологии растений и в 1897 г. издал этот курс в виде монографии "Лекции по морфологии и систематике архегониальных растений. Ч. 1. Bryophyta (1897); Ч. 2. Pteridophyta
9


(1900, 1904)". Одновременно с преподавательской деятельностью И.Н. Горожанкин взял на себя заведование Ботаническим садом, уделял много времени его благоустройству, расширению коллекции и в конечном счете довел его до уровня лучших европейских ботанических садов. В 1874 г. он защитил диссертацию на степень магистра: "Генезис в типе пальмеллевидных водорослей. Опыт сравнительной морфологии семейства Volvocineae" (1875). Докторское исследование "О корпускулах и половом процессе у голосеменных растений" потребовало от И.Н. Горожанина более пяти лет напряженного труда и было закончено и издано в 1880 г. В Московском обществе испытателей природы И.Н. Горожанкин был хранителем гербария (1877-1886), членом совета Общества (1890-1894), а с 1894 г. - его вице-президентом. Одновременно с университетскими занятиями И.Н. Горожанкин читал обширный курс лекций на высших, так называемых Лубянских женских курсах вплоть до их закрытия в 1889 г. Таков в общих чертах научный жизненный путь И.Н. Горожанина.
Сопоставляя деятельность двух крупнейших ботаников-современ- ников Московского университета К.А. Тимирязева и И.Н. Горожанина, К.И. Мейер сетовал на то, что имя столь крупного русского ученого, основателя крупнейшей в России морфологической школы ботаников, ныне известно лишь тем, кто непосредственно соприкасается с ботаникой. "В то время, как Тимирязева знает всякий, в какой- либо даже весьма слабой степени интересующийся естествознанием, имя Горожанкина известно лишь небольшому кругу лиц, близко стоящих к ботанике, - писал К.И. Мейер. - Причина этого, по нашему мнению, лежит в характере личного склада того и другого ученого, - замечал он, - Тимирязев был кипучей боевой натурой, обладал в то же время блестящим популяризаторским талантом. Не ограничиваясь научной деятельностью в стенах университетской лаборатории, он все время выходил на широкую арену популяризации науки. (...) Горожанкин не был ни борцом, ни популяризатором, свою деятельность он ограничивал научно-исследовательской работой в университетской лаборатории и преподаванием в высших учебных заведениях. Не будучи сухим "кабинетным" ученым, он давал широкий доступ в свою лабораторию всем, желавшим серьезно заниматься ботаникой. Хотя у него работало немало лиц, не имевших официального отношения к университету, широкие круги мало его знали. (...) Очень мало знает о Горожанкине и наша учащаяся молодежь. Между тем, значение его в истории русской ботаники трудно переоценить" [37. С. 6, 7].
Надо сказать, что не только научные труды ученого, но и его педагогическая деятельность (он не одно десятилетие руководил морфолого-систематической кафедрой Московского университета), методические приемы, скрупулезный стиль научной работы, исключительное трудолюбие, скромность в оценке собственных достижений, корректность по отношению к коллегам представляют нам один из обаятельнейших типов настоящего русского ученого-интеллигента, соблюдающего и проповедующего свой кодекс научной этики и отношения к делу и заслуживающего внимания более широкой
ю


аудитории. Тем более что в литературе до сих пор нет развернутого исследования, посвященного И.Н. Горожанкину.
Знакомство с выдающимися личностями, корифеями науки невольно заставляет задумываться о том, почему тот или иной ученый избрал для себя именно это поприще, что предшествовало его работам, что влияло на его исследования? Часто ход истории и одаренная личность как бы взаимно дополняют друг друга - жизнь формирует и ставит вопросы, готовит почву для появления личности, которая словно специально создана для того, чтобы подхватить и развить ту или иную идею. Все это в полной мере относится к И.Н. Горожанкину, проповеднику сравнительно-морфологического метода изучения растений в России. И представление о его роли в науке было бы неполным без краткого историко-ботанического экскурса и общего обзора состояния морфологии во второй половине XIX в.
В современном понимании морфология растений - это отрасль ботаники, изучающая закономерности строения и процессы формообразования у растений в их онтогенезе и филогенезе. Ранее (во времена К. Линнея, 1707-1778) широко применялся термин органография. Однако формирование этого понятия началось тогда, когда ученые начали задаваться вопросами сравнения растительных форм, находить "единообразие в разнообразии", как Иоахим Юнг (1587-1657), идеи которого частично были использованы Линнеем при создании собственной терминологии и введении в научную практику системы растительного мира и бинарной номенклатуры, принесших ему мировую известность.
"Влияние Линнея, не склонного к отвлеченным теориям, привело к тому, что морфология растений ограничивалась чисто внешним описанием уже вполне сформировавшихся растений. Эмпирическая классификация взяла верх над прочими направлениями в ботанике" [2].
Естествознание этого периода было ареной столкновения умозрительной философии Шеллинга в Германии, предлагавшей в качестве гносеологического метода гениальную интуицию и дедуктивные рассуждения (что привело ее исследователей к ряду нелепостей), с материалистическим эмпиризмом Фр. Бэкона и индуктивной логикой Д.С. Милля, убеждавших в правильности экспериментальных методов исследований и полученных с их помощью фактов.
Строго говоря, нельзя считать то или иное из названных выше направлений ошибочным, они скорее дополняли друг друга. Но будет верным отметить то, что в крайних своих рассуждениях натурфилософы первой половины XIX в. дошли в ботанике до серии абсурдов. Нелепость некоторых умозаключений привела к тому, что многие последующие натуралисты отказывались в своих исследованиях не только от абстрактных спекуляций, но и, к сожалению, от всяких общих идей и теорий, что приводило к голому эмпиризму и некоторому пренебрежению разного рода теориями. Эта тенденция, несомненно, долго оказывала влияние на ученых, и на Горожанкина в том числе, что объясняет концентрацию его внимания, особенно в начале научного пути, на частных фактах и осторожном отношении к грандиозным обобщениям.
Но возвращаясь к истории морфологии, надо остановиться на новом
и


важном направлении в ботанике, пришедшем на смену несколько консервативному подходу линнеевской школы. На этом этапе главной задачей морфологии стало установление гомологий (подобия) между различными частями организма растений и сведение их к немногим основным "идеальным” частям (филлом, каулом, ризом). По методам исследования такую морфологию растений называли сравнительной. Тут будет уместно упомянуть К.Ф. Вольфа (1734-1794), И.В. Гете, обычно считающегося создателем учения о метаморфозе у растений,
О.П. Декандоля, уделявших внимание сравнительной морфологии.
Но вскоре для ряда ученых становится очевидной недостаточность одного органографического изучения растений и животных. Усовершенствование микроскопа, последовавшие за этим успехи анатомии и общее признание клеточной теории строения применительно к растениям подготовили появление нового онтогенетического метода в морфологии и анатомии растений. Работы К.Ф. Вольфа, Ш.Ф. Бриссо де Мирбель (1776-1854), Р. Броуна (1733-1858), М.Я. Шлейдена (1804- 1881), В. Гофмейстера (1824-1877) развивали и закрепляли онтогенетическую концепцию, демонстрировали, что знание онтогенеза и сравнительное его изучение в систематических группах необходимо также и для установления родственных связей между группами растений. Таким образом, эти и другие работы сравнительно-морфологического и онтогенетического направления подготовили научную общественность к принятию идей Ч. Дарвина (1809-1882) о эволюции и родстве всего живого на земле. Эволюционное учение, подкрепленное палеоботаническими изысканиями, предложило морфологам еще одно интереснейшее направление - изучение филогенеза органов растений от древнейших форм до современности. Кроме того, во второй половине XIX в. начала развиваться экспериментальная морфология, сближающая морфологию с физиологией, так как она ставила перед собой задачу изучения влияния внешних факторов: температуры, влажности, освещенности и т.д., на форму или последовательность формообразовательных процессов у растений. Столь успешное развитие сравнительно-морфологического подхода в изучение растений в течение XIX столетия невозможно было бы без усовершенствования методики исследований.
Уже в XVIII в. началось микроскопическое изучение препаратов в проходящем свете. Для этого интересующий материал помещали между двумя стеклянными пластинками и сдавливали - отчего образцы становились тоньше и прозрачнее. Кусочки изучаемых растительных или животных тканей разрезали вручную при помощи бритвы, ножниц, ланцетов, расщепляли иглами (этими методами пользовался и Горо- жанкин при работе с препаратами голосеменных). Одновременно с этими приемами использовался микротом, изобретенный Пуркинье, конструкция которого непрерывно совершенствовалась на протяжении XIX в. К концу столетия этот прибор почти вытеснил ручное изготовление срезов. Параллельно с модернизацией механической обработки материала разрабатывались методы химического воздействия на образцы, такие как мацерация (растворение или размягчение веществ, связывающих клетки тканей), просветление и обезвоживание препа¬
12


ратов, фиксация и окраска, что сыграло огромную роль в успешном изучении тончайших структур и органоидов клетки. Однако поиски и применение новых веществ для окраски и фиксации были чисто эмпирическими, и это нередко вызывало артефакты - искусственные структуры, не свойственные клеткам в прижизненном состоянии, что искажало подлинную картину строения клетки.
Научная ботаническая работа в России XVIII и первой половины XIX в. имела свои специфические черты. Во-первых, огромная и до того совершенно не исследованная территория требовала в первую очередь флористического изучения разнообразнейшего растительного покрова (эта тенденция сохранилась и до сегодняшнего дня); во-вторых, заимствование западноевропейских идей и теорий в ботанике, а особенно в морфологии, требовало либо принятия иностранной терминологии, либо адекватного перевода ее на русский язык.
Натуралист того времени должен был обладать широтой научного кругозора. Занятия естественными науками часто требовали длительных поездок и экспедиций для сбора коллекций и гербариев, что было сопряжено с трудностями и риском. Протяженность территории России открывала для натуралиста такие неограниченные возможности для приложения своих сил, что зачастую ученые должны были работать в несколько смежных областях, совмещая ботанику с географией, геологией и этнографией.
Исторически сложилось так, что крупнейшим центром флористических и ботанико-географических направлений стала Академия наук в Петербурге (1724), обладающая достаточными средствами для организации экспедиций, в частности ряда знаменитых "академических" экспедиций в период между 1768 и 1774 гг. С Академией наук мы связываем имена И.Г. Гмелина-старшего (1709-1755), С.П. Крашенинникова (1711-1755), Г.В. Стеллера (1709-1746), П.С. Палласа (1741-1811), И.И. Лепехина (1740-1802), С.Г. Гмелина-младшего (1745-1774), И.И. Георги (1729-1802), К.И. Габица (1752-1821), К.А. Триниуса (1778-1844), Г. Бонгарда (1786-1839), К.А. Мейера (1795-1855), К. Ле- дебура (1785-1851), Ф.И. Рупрехта (1814-1870) - флориста, систематика и крупнейшего для своего времени альголога, К.И. Максимовича (1827-1891), С.И. Коржинского (1861-1900). К сожалению, в нашем кратком очерке, посвященном в основном морфологии растений, у нас нет возможности подробно остановиться на каждом ученом и его работах. О многих из них уже написаны книги, некоторые еще ждут своих биографов, и, несомненно, все заслуживают внимания.
Возникновение в городах России университетов (первый Московский, в 1755 г.) не только увеличило число отечественных ботаников, но и разнообразило изучаемые ими вопросы. Параллельно с освоением западноевропейской науки все больше появлялось оригинальных исследований. В первой половине XIX в. вышел ряд работ по морфологии растений. В середине XIX в. произошло разделение единых до того кафедр ботаники в университетах на две: морфолого-систематическую и физиологическую. С этого времени русская ботаника полноправно вошла в мировую науку и закрепилась там благодаря серии открытий и
13


передовых работ российских ученых, которые, печатались западноевропейскими ботаническими журналами. Правда, обмен научной информацией и здесь не избежал некоторой односторонности. Зачастую работа, опубликованная на русском, так и не переводилась на иностранный язык, поэтому оставалась "закрытой" для западноевропейских ученых (этой участи не избежали и работы Горожанкина), что приводило к снижению значимости отечественных работ и спорам о приоритетах. Тенденция эта, как мы знаем, к сожалению, сохранилась и по сей день.
Начиная с середины XIX в., как уже отмечалось, крупными ботаническими центрами России становились университеты.
Дерптский университет был известен работами Н.И. Кузнецова (1864-1932) - систематика, ботанико-географа, специалиста по флоре Кавказа. Он был современником Горожанкина, и некоторые его идеи, например, оригинальная филогенетическая классификация покрытосеменных растений (где голосеменные отнесены к архегониатным и противопоставлены цветковым растениям), несомненно, перекликаются с идеями Горожанкина.
Ботанико-географическое и флористическое направления разрабатывались Харьковским университетом, сосредоточившим свое внимание на флоре Украины, растительности степей и меловых отложений.
В Киевском университете работали флорист Р.Э. Траутфеттер (1809-1889), разносторонний ботаник-систематик, миколог, альголог, анатом И.Г. Борщов (1833-1878), ученик Бекетова, фитопалеонтолог и систематик И.Ф. Шмальгаузен (1849-1894), современник Горожанкина, морфолог и цитолог С.Г. Навашин (1857-1930), описавший двойное оплодотворение у покрытосеменных.
В Новороссийском университете (Одесса) работал ботанико-гео- граф Г.И. Танфильев (1857-1928), в Томском университете изучалась флора Западной Сибири.
Крупнейшие русские геоботанические школы формировались в Казани при участии С.И. Коржинского (1861-1900) и в Петербургском университете, прославившемся работами А.Н. Бекетова (1825-1902), докторская диссертация которого была посвящена морфологии растений. В Петербурге работал Х.Я. Гоби (1847-1919), занимавшийся водорослями Северного Ледовитого океана и Финского залива и группой простейших Protomorfa (Protozoa), родоначальницей жизни на Земле. Кроме того, ботанические исследования велись в медицинских учреждениях, ботанических садах и музеях.
Но если, как уже упоминалось, Академия наук заложила фундамент систематического изучения флоры и растений России, то то же самое, только о морфологическом направлении, можно сказать про московскую ботаническую школу, на истории которой мы остановимся подробнее еще и в силу того, что почти вся жизнь и научная деятельность И.Н. Горожанкина были связаны с Москвой.
К середине XIX столетия в Москве ботаника была представлена кафедрой ботаники в Московском университете, Московским обществом испытателей природы и Ботаническим садом.
Научно-исследовательская работа в Московском университете с
14


начала основания самостоятельной кафедры ботаники в 1804 г. до 1870-х гг. шла по нескольким направлениям.
Первое было флористическо-систематическим. Работы в этой области начались давно: в 1803 г. тогдашний попечитель Московского университета М.Н. Муравьев предложил ряду известных германских ученых занять кафедры в университете. Эта возможность многих заинтересовала, потому что к тому времени Московский университет был уже солидным учреждением, известным за рубежом. Так, в числе приехавших был замечательный немецкий флорист и систематик Г.Ф. Гофман. Его заслугой была организация преподавания ботаники на кафедре, в чем ему большую помощь оказали богатая библиотека и обширный гербарий, привезенные из Германии. На его плечи легла и организация Ботанического сада на месте приобретенного университетом бывшего аптекарского огорода. Одновременно со своим учеником, другим выдающимся ботаником, Гольдбахом Гофман систематизировал московскую флору и опубликовал ряд статей на эту тему. Но по разным, не зависящим от исследователей, причинам работа эта не была закончена. Некоторое время в этом же направлении продолжал трудиться другой ученик Гофмана - М.А. Максимович (в будущем патриарх южнорусской историографии, филолог, этнограф, археолог). Итог же всем этим изысканиям был подведен профессором И. А. Двигубским в работе "Московская флора или описания растений, дикорастущих в Московской губернии" (1828 г.). Затем в флористических и систематических изысканиях наступил более чем 30-летний перерыв. Это объяснялось тем, что ученые, работавшие на кафедре и в Ботаническом саду, не занимались этим направлением. В этот период систематика и флористика разрабатывались в основном "любителями", объединявшимися вокруг Общества испытателей природы.
И только в 1866 г. вышел ставший классическим труд Н.Н. Кауфмана "Московская флора", он позволил познакомиться с растительным царством всем желающим. Эта была первая российская "Флора", что сразу поставило этот труд в разряд классических. Огромное значение имела особая глава в конце книги Кауфмана, посвященная проблемам ботанико-географического характера; кроме того, в этой книге был поставлен интереснейший вопрос об особенностях и причинах возникновения "Окской флоры". До конца прошлого столетия эти две идеи руководили исследованиями московских ботанико-географов.
Еще одно направление, в котором шла работа в Московской ботанической школе, было морфологическим в широком смысле, т.е. включало чистую морфологию, анатомию и эмбриологию. Это направление было воспринято московскими ботаниками от ученых Западной Европы, в частности от ботаников Германии, где именно во второй половине XIX в. оно сильно развивалось под влиянием работ Гофмейстера, Принсгейма, А. де Бари и других.
В Москве в этом направлении на кафедре ботаники с 1834 г. работал А.Г. Фишер-Вальдгейм, сын известного зоолога, основателя Общества испытателей природы. Правда, в студенческие годы, будучи учеником Гофмана и Гольдбаха, он под их руководством усиленно
15


занимался систематикой и флористикой как в университете, так и в знаменитом Ботаническом саду в Горенках. Однако А.Г. Фишер- Вальдгейм не пошел по стопам своих учителей, его больше привлекало изучение микроскопического строения растений, анатомия растений. В то время это направление значительно продвинулось. В Европе благодаря работам Тревариуса, Линка, Мирбеля и других. К сожалению, научное наследие, оставленное А.Г. Фишером-Вальдгеймом, невелико, и сложно говорить о значительном прогрессе ботанической науки в этом вопросе.
Ситуация изменилась благодаря исследованиям И. Д. Чистякова, пришедшего на кафедру в 1872 г. на должность экстраординарного профессора. И.Д. Чистяков был учеником Кауфмана и С.А. Рачинского - первого в Московском университете профессора физиологии. Область научных изысканий И.Д. Чистякова, выражаясь современным языком, может быть отнесена к анатомии, эмбриологии и цитологии, хотя в то время цитологии в ее теперешнем понимании еще не было. Интерес к эмбриологии и цитологии он приобрел, по-видимому, во время своих поездок за границу, где это направление в 70-х годах прошлого столетия было широко распространено. И.Д. Чистякову принадлежит честь открытия кариокинеза, он первый уведел и описал его при делении материнских клеток спор у хвоща. И.Д. Чистяков был талантливым исследователем; к сожалению, тяжелая болезнь и преждевременная смерть не дали его таланту развернуться в полной мере.
Таким образом, морфологическое направление в России было слабым, выражалось отдельными разрозненными работами - "не было крупного талантливого руководителя, который бы собрал вокруг себя способную молодежь и, дав ей общую объединяющую идею, собственным примером зажег бы в ней энтузиазм к научной работе. Такой руководитель явился в лице Ивана Николаевича Горожанкина" [32. С. 20].
Как уже отмечалось, И.Н. Горожанкин сыграл большую роль в развитии русской ботаники, и московской в особенности, и огромная его заслуга перед наукой заключается в создании целой школы ботаников того сравнительно-морфологического направления, в котором эта школа работала и которое стало характерным для Московского университета при Горожанкине и после него.
* * *
Тексты по истории науки во Введении, параграфы о магистерской и докторской диссертации И.Н. Горожанкина и его работах по хламидомонадам принадлежат Е.В. Калесник, остальные - Л.В. Алексееву. При написании этой книги большую помощь авторам оказали директор библиотеки МОИП Н.В. Демьяненко, сотрудник филиала Университетского ботанического сада Н.Н. Капранова, а также Н.В. Ширяева- Алексеева. Им всем авторы крайне признательны.


Глава 1
Семья. Гимназические годы в Воронеже
Воронеж
Воронеж, где родился И.Н. Горожанкин 16 августа 1848 г., был крупным провинциальным губернским городом с большим собором на центральном холме, с пожарной каланчой и церквами по холмам. Бесконечные террасы садов спускались от центра к широкой пойме р. Воронеж. Город был старинный, с традиционными журавлями в низинах у колодцев, со многими барками и лодками у пристаней. Далеко разбросанный по всему высокому берегу Воронеж напоминал, что свидетельству А.А. Фета, "мать городов русских Киев" [Толстой Л.Н. Переписка с русскими писателями. М., 1978. Т. 2. С. 97].
Лучшая часть города, на самом верху, именовалась Дворянской и главная улица там была Большая Дворянская. Дворец генерал-губернатора (архитектор Д. Кваренги, 1795), архиерейские палаты, церкви в стиле классицизма и ампира украшали эту часть города. Здесь же, на главной улице, были и присутственные места, полицейское управление, Приказ общественного призрения, Казенная палата, Кадетский корпус, мужская гимназия, семинария.
Воронеж с его 32-тысячным населением в 1840-х годах был, главным образом, торговым городом, но в нем была и незначительная промышленность: железоплавильный, салотопельный, шерстомойный, свечно-сальные, колбасные, маслобойные и др. небольшие частные заводики - все это постоянно встречалось на окраинах. Существовало и несколько небольших фабрик.
Это был и культурный центр. Его драматический театр - плошки на сцене, сальные свечи в ложах - нередко принимал и заезжих гастролеров. На его подмостках выступал П.С. Мочалов, пел знаменитый на весь мир крепостной Голицынский хор (1851) и т.д. В 1860 г. в городе появились первые книжные магазины с модными в то время "платными кабинетами для чтения" (и специальными "комнатами для чтения дам"). На первое место вскоре вышел, победив конкурента Гарденина, книжный магазин поэта и книгопродавца И.С. Никитина. Расположенный на самом бойком месте, на Большой Дворянской в доме Кирсанова, никитинский магазин выписывал для своего кабинета не только книжные новинки, но и русские и французские журналы [39. С. 249] - там вечно толпился народ. Славилась в Воронеже и книжная лавка Семенова, конкурировшая с магазинами Никитина и Лакшина и просуществовавшая все годы юности И.Н. Горожанкина. Были в Воронеже и библиотеки. Если в 1830-е годы "Станкевич захаживал в единственную тамошнюю библиотеку при Дворянском собрании" (где открыл для России скромного юношу - поэта А.В. Кольцова [40.
17


С. 42]), то в 1864 г. на средства частных пожертвований в Воронеже открылась большая платная публичная библиотека - "крестильная купель", по свидетельству современника, умственного развития городской молодежи [41. С. 249-280]. Местные литераторы Де-Пуле и Веселовский устраивали в городе общедоступные литературные вечера с докладами, чтением, пением и музыкой, эти мероприятия пользовались у молодежи большой популярностью и усердно посещались.
Отец
Эту невысокую фигуру, ежедневно деловито проходившую в мундире Министерства финансов по Большой Дворянской в здание Присутственных мест, в Воронеже хорошо знали. Было известно, что это бессменный секретарь (управляющий делами) Воронежской казенной палаты Николай Степанович Горожанкин - человек скромный, деловой, "с правилами", которому нельзя было предложить взятку. Начальство его ценило, но повышало медленно: строгие принципы и независимость характера оно, видимо, не ценило. Кое-кто знал и то, что он происходит из "оберофицерских детей", выходец из старого дворянского рода, по преданию, за какие-то провинности переведенного при Петре в одно- дворцы1, что родился он в 1802 г., женился в конце 1830-х (1838?) на "купеческой дочери Бурихиной", но приданого не получил - не в характере Николая Степановича было жениться на деньгах - и скромно прожил жизнь в небольшом домике. Пошли дети и все мальчики: в 1839 г. старший Василий (в будущем военный врач), потом рано умерший Александр и, наконец, в 1848 г. младший Иван (которому посвящана эта книга). В 1848 году Николай Степанович получил чин коллежского асессора (УШ класс Табели о рангах, дающий в то время потомственное дворянство) и секретаря Казенной палаты [43. С. 33]. С 1848 г. имя его надолго вошло в справочники по губернии. В архиве хранится следующий документ:
"Свидетельство. 1850 г., августа 8 дня подданным Его Высокопревосходительству Парфению, архиепископу Воронежскому и Кавалеру жительствующий в городе Воронеже коллежский асессор Николай Степанович сын Горожанкин прошением просил выдать ему свидетельство с Метрической книги г. Воронежа Тифино-Онуфриевской церкви за 1848 г. о рождении сына его ИОАННА. По справке в Консистории с Метрической книгою упомянутой Тифино-Онуфриевской церкви за 1848 год в первой части о родившихся, под № 44 оказалось: августа 16 рожден и 22 числа крещен - ИОАНН. Родители его: коллежский асессор Николай Степанов сын Горожанкин и законная жена его Аппо- линария Михайловна, оба православного исповедания. Воспреемниками были: коллежский секретарь Семен Иванов Соколов и умершего губернского секретаря Бориса Горожанкина дочь девица Ольга..."2.
Так мы узнаем о крещении И.Н. Горожанкина, узнаем имя его мате-
1 Петр действительно был в Воронеже в 1696 г. и строил там корабли для похода в Азов.
2 ЦИАМ. Ф. 418 (Московского университета). Оп. 44. № 50. Лл.: 30-30 об.
18


Николай Степанович Горожанкин - отец И.Н. Горожанкина
ри, выясняем, кто была Ольга Борисовна, которую в глубокой старости он взял в дом доживать век (о чем - ниже). Однако вернемся к Николаю Степановичу.
Многие знали и его домашнюю страсть: исключительно музыкально одаренный, он самоучкой разыгрывал на концертной гитаре свои переложения Моцарта, Бетховена и других серьезных композиторов, ноты которых удавалось достать. Под окнами его дома часто раздавались аплодисменты - выяснялось, что там собирались слушатели (рассказ И.Н. Горожанкина дочерям). Дети росли среди музыки, страстную любовь к ней братья сохранили на всю жизнь и передали своим потомкам.
Однако счастье баловало семью Горожанкиных недолго. Жена Николая Степановича, Апполинария Михайловна, ушла из жизни, когда младшему Ивану было два-два с половиной года (он ее не помнил). Домоправительница воспитательница детей, Надежда Семеновна, впоследствии неофициальная жена отца, была хорошая, добрая, правда, совсем простая женщина, относившаяся к мальчикам с заботой и лаской. Ее, свою мачеху, ценил и уважал Иван Николаевич, он был ей благодарен за заботу в детстве и, приезжая в Воронеж после смерти отца, прежде всего навещал ее.
Второй удар судьбы не заставил себя ждать. Вскоре после смерти матери умер средний сын Николая Степановича, Александр, - его уже хорошо помнил Иван Николаевич. Приведем рассказ его младшей дочери, Е.И. Горожанкиной-Алексеевой, важный для понимания характера ее отца: "Папа был человеком очень тонкой души, многих своих даже детских проступков он не мог себе простить никогда. Когда умер средний брат Саша, маленький Ваня подошел к его столику и сказал: "Ну! Теперь все его игрушки будут мои...!" Поняв, он очень плакал, мучился и запомнил этот случай на всю жизнь".
Домашним воспитанием детей заведывал отец - человек, по словам Ивана Николаевича, "с трезвыми и крепкими убеждениями и довольно серьезно начитанный"3. В воспитании детей он держался, как и везде, строгих нравственных норм; он же готовил их в гимназию.
3 	Из "Curriculum vitae" И.Н. Горожанкина, написанного И.Н. Горожанкиным "для какого- то словаря профессора А.Н. Бекетова" (хранится в библиотеке МОИП), в книге К.И. Мейера приведенная цитата воспроизведена не вполне точно [32. С. 20].
19


Гимназия
В соответствии с "Правилами для поступления в учебные заведения, находящиеся в Воронеже" [44. С. 5], гимназический мундир, тогда еще с тугим, стоячим, шитым золотом воротником, изготовили Ивану Николаевичу в десять лет, т.е. в 1858 г. В это переходное время Николаевская гимназия с зубрежкой и поркой осталась уже позади, мертвящий классицизм министра Д.А. Толстого еще не наступил, и гимназисты всей России пользовались относительной свободой школьного воспитания. В то время провинция и особенно гимназии ожили благодаря наплыву университетской молодежи, для которой становилось все труднее делать карьеру в Петербурге. В Воронеже, писал современник, "в числе университетской молодежи большинство составляли воспитанники Харьковского университета4; это же преобладало в старшем образованном поколении, что и придавало, естественно, всему образованному обществу особенную физиономию” [45. С. 436].
Воронежская гимназия во второй половине 50-х - первой половине 60-х годов действительно сильно изменилась. Порядки, описанные поступившим в нее в 1837 г. известным фольклористом А.Н. Афанасьевым (учителя измывались над учениками, били их по лицу), канули в вечность. Гимназия эта представляла теперь "общеобразовательное заведение, не принадлежавшая ни к классической, ни к реальной. Такое условие давало возможность равномерному распределению занятий по всем предметам. (...) Поэтому можно было поступать по окончании курса на все университетские факультеты и в другие учебные заведения с хорошей подготовкой", - писал бывший соученик И.Н. Горо- жанкина, учившийся классом выше, Е.В. Павлов [45. С. 167, 168 и сл.].
Гимназии в России в то время были семиклассными, с 4-го класса ученики делились на два отделения: в одном "читалось" законоведение, в другом преподавалась латынь, и "латинисты" при соответствующих успехах в науках могли поступать в университеты без экзаменов [46. С. 106]. Права эти выдавались избранным с одобрения "членов университета" данного учебного округа, командируемых в гимназии округа для присутствия на экзаменах(!). Прочие, кончившие гимназический курс, поступали в университеты после специального "поверочного испытания" - коллоквиума.
В год поступления И.Н. Горожанкина воронежская гимназия располагалась еще в бывшем доме Дебольцева у Митрофаниевского монастыря (перед экзаменами суеверные гимназисты получали там талисман - ватку с гробницы Святого Митрофания) и занимала целый квартал. По данным архива, это было красное трехэтажное здание, главный фасад которого выходил на Новомосковскую улицу, боковые - на Пятницкую и Большую Девицкую. Сзади, за гимназическим двором с садом, располагалась площадь Митрофаниевского монастыря с бесконечными богомольцами, приезжавшими из самых отдаленных концов губернии. Шум этой площади в летнее время был большой помехой для
4 	Воронеж входил в Харьковский учебный округ.
20


занятий, что было одной из причин перенесения гимназии в новое здание5. Проучившись в этом старинном здании со сводами в нижнем этаже два года, с 1860 г. гимназист Горожанкин уже шагал в новое здание, специально выстроенное для гимназии на главной улице - Большой Дворянской6. Здание было рассчитано на 300 учащихся (и скоро стало тесным); кроме классов и кабинетов (выделялся благоустройством кабинет физики), оно имело большой актовый зал, помещение для пансионеров, квартиру инспектора и даже гимназическую церковь. За садом в особом строении разместилась канцелярия, жилые помещения для служащих, квартира директора.
Как и все гимназисты, в младших классах И.Н. Горожанкин мог пользоваться "Детской библиотекой" в помещении 7-го класса, где, по свидетельству современника, на большой перемене вечно торчали малыши. В старших классах он брал книги из "Фундаментальной" библиотеки. Она была создана учащимися и учителями по подписке в 1861 г. [47]. Плата за учение при И.Н. Горожанкине еще не была высокой - отец платил за него 10 р. в год (с 1863 г. - 15 р.) [48. С. 279]. Умеренность платы позволяла в то время учиться в гимназиях детям из семей разночинцев.
Драгоценные свидетельства о составе учителей и о том, как они преподавали в Воронежской гимназии в то время, сообщает все тот же Е.В. Павлов: "Самое главное, чего нельзя не ценить в обучении былого времени, - писал он, - это преподавание различных сведений по естествознанию"... "Среди преподавателей, которым ученики Воронежской гимназии должны быть особенно благодарны" мемуарист называет прежде всего естественника, кандидата Харьковского университета Михаила Алексеевича Белина. Это он "с наступлением весны, зачастую устраивал экскурсии для изучения зоологии и ботаники, знакомил с микроскопическими исследованиями, помогавшими познавать незнакомые для простого глаза основы животного и растительного мира. Каждый из гимназистов, если только хотел, мог прекрасно изучить кристаллографию с ее многочисленными комбинациями и образцы различных пород недр земли. (Белиным же) давались сведения и по палеонтологии. Те, кто более интересовался естественными науками, собирали свои коллекции, щеголяя друг перед другом" [45]. Мы понимаем, что корни интереса И.Н. Горожанкина к естественным наукам восходят еще к гимназической скамье. Белин же знакомил учащихся с основами химии - опытом и анализом.
Любимым преподавателем гимназистов, свидетельствует Е.В. Павлов, был и выпускник Педагогического института Николай Иванович Анциферов, знакомивший старшеклассников даже с основами высшей математики! Он увлекался астрономией, и вечерами у него на дому гимназисты рассматривали в телескоп небесные светила. "Кольца Сатурна, - отмечает Е.В. Павлов, - мы видели наяву, а не по книжкам".
5 Описание старого здания (при его продаже) см.: ЦГИАЛ. Ф. 733 (Министерства просвещения). Оп. 50. № 1143.
6 ЦГИАЛ. Ф. 733. Оп. 50. № 631 ("Дело о постройке Воронежской гимназии").
21


Третьим любимым учителем гимназистов был выпускник того же института преподаватель истории Григорий Михайлович Веселовский - увлеченный историк г. Воронежа, автор многих работ, "весьма интересно рассказывавший уроки" [49]. Нравился гимназистам и географ П.И. Борисов, заставлявший их чертить наизусть бесконечное количество карт!
Как мы видим, основной контингент преподавателей Воронежской гимназии обладал солидной подготовкой, все это были энтузиасты своего дела, что не могло не отразиться на уровне образования, которое получали гимназисты. Не на должной высоте были только, по словам Е.В. Павлова, преподаватели языков - три немца и француз - люди, ставшие педагогами, по-видимому, не по призванию. Впрочем, немецким (и французским) языками Иван Николаевич, по его собственному признанию в одном из писем, (см. ниже), владел достаточно хорошо.
Весной 1866 г. гимназический курс был кончен, предстояло поступать в высшее учебное заведение.


Г л а в а 2
Студенческие годы
Университеты России, получившие в 1863 г. автономию с выборным ректором и профессорами, когда студенческая форма была отменена, были, по свидетельству Н.И. Пирогова, барометрами просвещения и зрелости общественных настроений [50. С. 75]. Теперь они явились предметом мечтаний большинства молодых людей, кончающих гимназию и стремившихся, как тогда говорили, "к дальнейшему усовершенствованию в науках". Особой славой пользовался старейший университет страны - Московский - центр и глава русского просвещения, "храм, в котором еще недавно священнодействовал Грановский и в данное время читали Соловьев, Крылов, Чичерин. Это чувство пиетета именно к Московскому университету, по словам современников, было присуще не только ему, а большинству юношей, вступавших в него, особенно провинциальных..." [51]. Еще в 1830-1840-х годах этот университет, к тому же, славился серьезными учеными диспутами (что в других университетах не практиковалось) [52. С. 212].
Иван Николаевич Горожанкин решил отказаться от поступления в университет своего Харьковского учебного округа (в него входил Воронеж) и направил прошение о зачислении в Московский университет. Но какой университетский факультет мог удовлетворять запросам пытливого юноши? Его формирование в последних классах гимназии проходило в "эпоху великих реформ", когда пришли в движение все классы русского общества. За освобождением крестьян по реформе 19 февраля 1861 г. следовал указ 17 апреля 1863 г. об отмене телесных наказаний, в том же году была введена, как мы сказали, университетская автономия, в декабре 1864 г. объявили реформу судов. Впервые за всю историю России возникли суды присяжных с широкими возможностями для борьбы за справедливость. Передовая, ищущая истины и общественной справедливости, еще молодая русская интеллигенция была крайне воодушевлена... "Все бросились в новые суды, - писал современник, - стараясь так или иначе связать свою жизнь с жизнью суда, прицепить свою деятельность к деятельности судебных учреждений..." [53. С. 3]. Что касается самого Воронежа, то "обнародование Судебных Уставов (там) принято было с восторгом всем интеллигентным обществом", - вспоминал воронежский судебный следователь М.Ф. Гром- ницкий [42. С. 70]. Престиж юридических факультетов необычайно возрос, и стоит ли удивляться, что общая волна увлечения захлестнула и И.Н. Горожанкина: он подал прошение на юридический факультет.
Предстояла первая самостоятельная поездка провинциального юноши в один из крупнейших городов империи. Для большинства провинциалов, жаждущих образования, поездка в древнюю столицу была тог-
23


да сопряжена со многими, прежде всего финансовыми, трудностями. Студенты тянулись в Москву сообразно своим возможностям: из современников И.Н. Горожанкина упомянутый Н.В. Давыдов приехал "на долгих" - на своих лошадях, П.В. Обнинский каждый раз ехал с юга в дореформенном почтовом дилижансе-"мальпосте", примостившись между козлами кучера и каретой, рядом с кондуктором [54. С. 21, 22]. А кое-кто просто тянулся пешком... Путь из Воронежа в Москву лежал через Козлов (Мичуринск) на Рязань, до которой добирались перекладными с ночевками на почтовых станциях и постоялых дворах, и И.Н. Горожанкин - лишь от Рязани - по железной
студент Московского университета дороге. Судя по тогдашним газе¬
там, Рязанский вокзал в Москве принимал в сутки лишь два пассажирских поезда - из Коломны в два часа "пополудни" и из Рязани - в 8 часов "пополудни". Так, в один из августовских вечеров 1865 г. Иван Николаевич впервые ступил на дебаркадер Рязанского вокзала - на самой окраине тогдашней Москвы. Очевидно, как и В.О. Ключевский несколькими годами ранее, он получил багаж, стал садиться на извозчика и "Москвы за темнотой и пылью нельзя было рассмотреть нисколько - чуялось что-то громадное, да и только!" [55. С. 137]. Вечерняя Москва с обилием извозчиков (в 1865 г. их было 13 тыс. [56]), на экипажах которых неизменно светились, по двукратному требованию полицмейстера, парные фонари [57], не могла не произвести на модого человека из Воронежа сильного впечатления. Подыскав ночлег, он, как и В.О. Ключевский, с утра начал разыскивать в городе университет, где с весны лежало его прошение.
Старинная столица, которую он вскоре так полюбил, тогда еще мало тронутая строительством буржуазной эпохи, предстала перед ним во всем своем оригинальном обличии - сорок сороков гудящих вверху разных Троиц на Капельках, Успений на Могильцах, узкие улицы со старинными зданиями, лавки и лавчонки на каждом шагу с самыми неожиданными вывесками, крики "ванек" на мостовых, усатые городовые на перекрестках, разносчики, куда-то спешащий городской люд...! На университетском дворе толкутся только что съехавшиеся студенты. Форма с треуголкой и шпагой уставом 1863 г. отменена, царит пренебрежение к одежде - шинель заменяет накинутый на плечи плед... Кончивший с отличием гимназию, Горожанкин зачислен без экзаменов, ему надлежит явиться к инспектору студентов И.И. Красовскому для
24


получения "наставления" и, главное, "табели" (расписания лекций - в то либеральное время студент сам выбирал круг лекционных курсов, которые он будет слушать). Дальше предстояло знакомство со зданием храма науки.
Из воспоминаний сокурсника И.А. Свиньина: В университете "...все было незатейливо и просто, не исключая и самих кафедр, с которых, бывало, лились на нас мощные вдохновенные речи. (...) Аудитория филологического факультета помещалась в каких-то катакомбах, слабо освещаемых небольшими окнами, а так называемая Большая и Малая Юридические имели вид казарм; одна Большая Физическая как будто выглядела поизящнее..." [58].
В студенческой среде, в которую окунулся И.Н. Горожанкин на юридическом факультете, было много легкомысленного, много позы, подражания западным студентам и мало интереса к наукам. Там существовал кружок германофилов - сыновей богатых родителей, побывавших в университете в Галле или в Гейдельберге. Подражая немецким буршам, они дрались на "шлегерах" (шпагах), не пропускали пивной Даниэльсона в домике на Тверском бульваре, копировали немецкие "комерши" с песнями и поглощали огромное количество пива [51. С. 80, 81]. Ясно, что подобная студенческая среда не была близка И.Н. Горо- жанкину.
Среди профессоров, которых он слушал в тот год, по свидетельству современников-мемуаристов, наибольшим успехом у юристов пользовался Никита Крылов - большой оригинал, читавший Римское право. В 1866 г. он "был уже в отставке и читал лекции (...) не в виц-мундире, (...) а в черном очень коротеньком фраке. (...) Слушатели словно присутствовали (...) в римском судоговорении и совершенно ясно представляли себе развитие институтов римского права" [51]. Огромное влияние на студентов имел профессор Б.Н. Чичерин, блестяще читавший курс государственного права, поражавший слушателей как "глубиной и обширностью научной подготовки", так и "сжатым изяществом" [59. С. 89]. Читали на курсе И.Н. Горожанкина и другие светила тогдашней юридической науки, ими увлекались серьезные студенты, из которых впоследствии вышли выдающиеся специалисты: знаменитый С. А. Муромцев (в будущем председатель I государственной думы), уже тогда поражавший сокурсников и профессоров глубиной мысли и широтой воззрений, также Н.В. Муравьев - в будущем крупный юрист и министр юстиции, Н.В. Давыдов - будущий судебный деятель, председатель Московского окружного суда, автор ярких воспоминаний [60. С. 392]. Год, проведенный И.Н. Горожанкиным на юридическом факультете, несомненно, расширил его крузогор, но все-таки он увидел, что ему гораздо ближе предметы, которые с таким увлечением вел в воронежской гимназии М.А. Белин. В следующем 1867 г. мы видим И.Н. Горожанкина вновь первокурсником - теперь уже на естественном отделении физико-математического факультета университета.
Многие современники И.Н. Горожанкина жалели, что в их времена таких профессоров - владетелей дум молодежи, какими были когда-то у
25


историков Грановский, у естественников - Рулье, уже не было [61. С. 110]. Это было уже иное время, наука вступала в новую фазу: период Грановского-Рулье "конечно, во многих отношениях уступал позднейшему. Научная подготовка профессоров и студентов была еще слаба, собственно научной работы еще было мало (выделено нами. - Л Л.), красивому изложению приносилось часто в жертву черновая подготовительная работа. Но это было другое время, тогда приходилось укоренять элементы науки, пробивать тупое равнодушие к знанию, (...) возбуждать самостоятельные мысли, развивать нравственные идеалы.." [62. С. 2, 3].
Теперь же, в 1860-е годы перед наукой стояли другие задачи - задачи углубленного изучения предмета, и новый тип профессора, жертвующего формой изложения лекций и считавшего главным научное их содержание, восторжествовал. Вторая половина XIX - начало XX в. - эпоха расцвета русской дореволюционной науки. Не случайно, эта эпоха дала стране, как мы уже отмечали, крупнейшие научные имена: Д.Н. Анучин, И.Н. Горожанкин, Д.И. Менделеев, И.И. Мечников, В.В. Марковников, А.Г. Столетов, К.А. Тимирязев, И.М. Сеченов, Н.А. Умов и др.
Общий курс ботаники И.Н. Горожанкин слушал у флориста и морфолога профессора Николая Николаевича Кауфмана, учившегося в свою очередь у А.Г. Фишера фон Вальдгейма, но считавшего себя учеником К.Ф. Рулье [65].
Это был еще первый, "флористический", период истории кафедры, когда флористике уделялось там самое большое место. О том, как читал лекции Н.Н. Кауфман, мнения расходятся. Отмечая, что этот ученый был "превосходным знатоком своего предмета", В.М. Голицын указывает, что "...его ботанические лекции заключались в сухом перечислении форм и их изменений, видов, родов и семейства растений и в иллюстрациях его картинками и гербарными материалами..." [64. С. 183]. Но есть и иное мнение: "Это была не компиляция (...), но своеобразный, строго научный курс. Надо сознаться, что монотонная дикция, большая застенчивость (...), недостаток дара слова не привлекали к нему (Н.Н. Кауфману) большой аудитории, но его лекции поражали слушателей строгою последовательностью и удивительной систематичностью..." - так писал в свое время известный московский ботаник, ученик Н.Н. Кауфмана, А.Н. Петунников [63].
Анатомия растений читалась в то время на третьем курсе, физиология растений - на четвертом. Оба курса вел профессор С.А. Рачин- ский, в конце 1860-х гг. оставивший университет. По свидетельству
В.М. Голицына, курс, на котором учился он и И.Н. Горожанкин, успел прослушать только курс анатомии, курс же физиологии на четвертом курсе читать уже было некому. В прошлом ярый эволюционист, первым переведший Ч. Дарвина на русский язык (1864), С.А. Рачинский перешел к религиозному мировоззрению на мироздание, что сочуст- вия в студенческой среде найти не могло - по свидетельству того же В.М. Голицына, студенты считали С.А. Рачинского дилетантом и называли "исследователем цвета и запаха цветов" [64. С. 187, 188].
26


Зоология читалась двумя крупными специалистами: приват-доцентом (вскоре профессором) Яковом Андреевичем Борзенковым и Сергеем Алексеевичем Усовым. Талантливый, широко эрудированный Я.А. Борзенков (1825-1883) был одним из ближайших учеников знаменитого К.Ф. Рулье - "создателя и главы первой в России научной школы зоологов, которая стала единственной в мире школой биологов- эволюционистов в додарвинский период" [65. С. 275], и не удивительно, что и лекции его еще до Ч. Дарвина насквозь были проникнуты идеей эволюционизма. Я.А. Борзенков тоже (как и Н.Н. Кауфман) не был оратором и по мнению некоторых читал "очень скучно, монотонно и сам (к тому же) был каким-то замкнутым и необщительным" [64.
С. 	188]. Однако и здесь те, кто знал профессора ближе и, главное, интересовался его предметом специально, держались иного мнения. Сам профессор С.А. Усов так писал о лекциях Я.А. Борзенкова: "Лекции его отличались необыкновенной сжатостью и определенностью выражений — ни одного лишнего слова, все — нужное. Вполне достоверное строго отделялось от гипотетического. Ясность поразительная, а вследствие так сказать личного знакомства с объектом преподавания, и образность. Мне кажется, что его преподавание было образцовым..." [66. С. 283].
В 1863 г. кафедра ботаники в Московском университете была разделена на две: морфологии и систематики растений, во главе которой стоял сначала прежний заведующий кафедрой А.Г. Фишер фон Вальд- гейм, а затем, в 1865-1870 гг., Н.Н. Кауфман, и физиологии и анатомии растений, которую при И.Н. Горожанкине возглавлял профессор С.А. Рачинский (до 1869 г.). Сравнительно недавно миновала тридцатилетняя эпоха застоя в научной работе кафедры ботаники и Ботанического сада, связанная с именем А.Г. Фишера фон Вальдгейма7, и теперь, с притоком новых сил - Н.Н. Кауфмана, С.А. Рачинского, позднее И.Д. Чистякова - все сильно изменилось.
В то время, когда И.Н. Горожанкин поступил на кафедру морфологии растений, она вела исследования в трех направлениях: флористическом (более всего), морфологическом (гораздо меньше) и систематическом (очень мало). Руководитель кафедры Н.Н. Кауфман был выдающимся ученым, интересы которого группировались в двух разделах ботаники: флористики и морфологии. Его замечательная книга о московской флоре стала "исходной точкой занятий ботаникой для начинающих" [63] и, конечно, сыграла не последнюю роль в развитии научных интересов И.Н. Горожанкина. Морфологические воззрения Н.Н. Кауфмана (особенно близкие интересам Ивана Николаевича) сложились, как и у многих западноевропейских ученых, под воздействием учения В. Гёте о метаморфозе, к которому тот пришел дедуктивным путем (от общего к частному): видов не столько, сколько их создал Бог, как полагал в свое время Карл Линней (1707-1778), а бесконечное множество. Они образуются и исчезают в результате исторически
7 	По сохранившейся переписке И.Н. Горожанкина, А.Г. Фишера как ученого он не ценил (архив Л.А.).
27


длительного взаимодействия растения с окружающей средой. В самом же растении изначально заложено стремление к прогрессивному метаморфозу. Это учение, верное в основе, в деталях содержало много ненаучного, но оно породило и сравнительную морфологию, понимаемую в то время как установление прямолинейной гомологии между частями самых различных растений. И.Д. Чистяков писал, что Н.Н. Кауфман "смотрел на растение, как на организм, в котором положено было стремление к прогрессивному метаморфозу, а потому и все растительное царство представлялось ему увлекаемым стремительностью этого метаморфоза. Этим, понятно, обуславливались его воззрения и на систематику - последняя как-бы составляла продолжение его учения о морфологии, а установлением больших естественных групп, расположенных по степеням метаморфоза их цветковых частей, он старался выразить это жизненное начало, увлекающее растительные организмы по пути их прогрессивной изменчивости.
Таким воззрением на цели систематики он вносил в нее жизнь и высокообразовательное начало; она переставала быть сухим перечнем семейств и форм, переставала отталкивать тех, кто серьезно вникал во внутреннее содержание лекций профессора..." [37. С. 61].
И.Н. Горожанкину, как увидим, предстояло развить взгляды Н.Н. Кауфмана намного дальше, ввести в науку углубленный сравнительно-эмбриологический метод исследования и т.д.
Одновременно Н.Н. Кауфман был и заведующим университетским Ботаническим садом и сделал много для того, чтобы его возродить из запущенного, каким он был при А.Г. Фишере. Однако и это окончательно довершить было суждено И.Н. Горожанкину.
На кафедре Н.Н. Кауфмана Иван Николаевич учился сам, видел, как там работают старшие ученики и его учителя. Из них он застал еще А.Н. Петунникова (1842-1918) и И.Д. Чистякова (1843-1877).
А.Н. Петунников с начала своей деятельности, следуя за учителем, много работал в области флористики, окончив курс в 1864 г., в 1865 г. защищал магистерскую диссертацию8. Он первый начал заниматься физико-химическими изменениями оболочек растительных клеток и его работа "Метаморфоз клеточной стенки" (1866 г.), написанная во время его командировки в Париж, была защищена в качестве докторской диссертации (1866). По точности наблюдений она "сохранила значение и до наших дней" [67. С. 129, 130]. Другой ученик Н.Н. Кауфмана - И.Д. Чистяков выделялся своими способностями еще более. Иван Николаевич был еще на первых курсах, когда Н.Н. Кауфман задал по своему предмету тему на соискание медалей: "Семейства каперсовых, крестоцветных, дымниковых и маковых - их отношение друг к другу и место в системе". Проработав год, И.Д. Чистяков получил за нее золотую медаль (1868) и был оставлен при университете. В следующем 1869 г. он уже выступал на Втором съезде естествоиспытателей и врачей в Москве с докладом о маковых. В 1870 г., когда И.Н. Горо- жанкин был уже на последнем курсе, И.Д. Чистяков сдал магистерский
8 	ЦИАМ. Ф. 418 (Московского университета). Оп. 249. № 1891. Л. 69об.
28


экзамен и вскоре, после внезапной смерти Н.Н. Кауфмана (1870), занял освободившуюся кафедру9. В 1872 г., защитив докторскую диссертацию ("О развитии спорангиев спор у папоротников"), он стал экстраординарным профессором и уехал за границу на два года. Однако уже в 1871 г. у него появились первые признаки туберкулеза легких - результат недоедания в студенческие годы и непосильной работы впоследствии. Предчувствуя скорую развязку, Иван Дорофеевич начал работать по 14 часов в сутки!... (и только ее приблизил!).
Студент И.Н. Горожанкин получил (вероятно, от Н.Н. Кауфмана) тему "Семейство Tropaeolaceae и его место в системе". Это "кандидатское рассуждение, - пишет сам Иван Николаевич, - представляло самостоятельную работу (с 3 таблицами рисунков) и было одним из поводов, которыми руководствовался факультет при оставлении Горо- жанкина на 2 года при университете для подготовки к магистерским испытаниям10. Сочинение это, однако, не было напечатано, так как было утеряно (выделено И.Н. Горожанкиным. -ЛЛ.) профессором Чистяковым"11. Мы знаем, каким трудным был для И.Д. Чистякова 1871 год, когда он получил рукопись И.Н. Горожанкина: он защищал первую диссертацию, готовил к защите вторую, читал курсы студентам, руководил кафедрой, заведывал Ботаническим садом, готовился к отъезду за границу, женился и ко всему этому у него только-что открылись первые признаки чахотки...12. Удивительно ли, что тетрадь с дипломной работой одного из студентов пропала! Мы знаем, как тщательно отделывал И.Н. Горожанкин свои труды в дальнейшем, и К.И. Мейер, безусловно, прав, сожалея, что первый труд ученого до нас не дошел [37. С. 20]. Со смертью руководителя Н.Н. Кауфмана (1870)13 для И.Н. Горожанкина наступили трудные времена. Второй ботаник С.А. Рачинский оставил университет, третий ботаник И.Д. Чистяков был в командировке за границей. "Иван Николаевич остался один, без указаний и поддержки со стороны специалиста, и его первыми руководителями на трудном поприще научной и преподавательской
9 На это место, правда, рассчитывал А.Н. Петунников, защитивший диссертацию раньше И.Д. Чистякова, но Университетский совет не мог забыть его трудного характера (по собственному его признанию, принесшего "немало горя" его учителю Н.Н. Кауфману [63. С. 3]), не мог забыть "его резкие суждения в защиту своих положений на (недавнем. -Л.А.) магистерском диспуте [68. С. 260]. А.Н. Петунников навсегда потерял связь с университетом и в соответствии со своим характером стал смертельным врагом университетских "счастливчиков" и, в частности, И.Н. Горожанкина [Там же]. Именно так, видимо, следует понимать многозначительную фразу В.В. Алехина: у И.Н. Горожанкина и А.Н. Петунникова были "более, чем натянутые отношения" [Там же].
10 Баллотирование И.Н. Горожанкина на оставление его при университете состоялось
11 сентября 1871 г. (ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 249. № 59. Лл. (54-57)).
11 Уже цитированное "Курикулум виге" И.Н. Горожанкина (архив МОИП).
12 Рассеянность была, очевидно, свойством И.Д. Чистякова (см. его "Прошение на высочайшее имя о потере студенческого билета" (ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 282. № 2. Лл. 1, 2)).
13 "Уже студентом он надломил свой организм (... и болезнь) периодически возвращалась" [63. С. 3, 4]. В ЦИАМ. Ф. 418 хранится ходатайство факультета о приобретении книг покойного Н.Н. Кауфмана (Оп. 249. № 59. Л. 104), его гербария (Оп. 249. № 59. Л. 102), в пенсии его вдове было почему-то отказано (Оп. 249. № 59. Лл. 217, 218).
29


деятельности были профессора-зоологи С.А. Усов и Я.А. Борзенков, из которых особенно последнему был многим обязан молодой ботаник при начале своей научно-преподавательской деятельности в Московском университете", - писал ближайший ученик И.Н. Горожанкина В.М. Ар- нольди [28. С. 271]. Ученики знаменитого К.Ф. Рулье, С.А. Усов и Я.А. Борзенков были талантливыми зоологами, широко ориентирующимися в общих вопросах биологии, и к тому же неразлучными друзьями.
"На своих лекциях Сергей Алексеевич Усов, - вспоминает Д.Н. Анучин, - говорил нам, что, если мы чего-либо не поймем и пожелаем каких-либо разъяснений, он всегда готов их нам дать и предлагал обращаться к нему на квартиру в утренние часы. (...) Утром (в 10-11), я заставал его обыкновенно в постели с папиросой и книгой или со стаканом чая. Узнав о цели прихода, С.А. охотно давал ответы на вопросы, давал нужные книги, показывал рисунки и т.п." [69. С. 227]. С.А. Усов жил до женитьбы в Грузинских переулках, а обзаведшись семьей, - в доме князя Мещерского в Шереметьевском переулке за университетом (ул. Грановского), и И.Н. Горожанкин был далеко не единственным незоологом, бывавшим у профессора. Разносторонность С.А. Усова поражала: "Он вносил в усваиваемое им чужое всегда свое, "усовское", и это было всегда вечно новое, умное, возбуждающее интерес и привлекавшее своею оригинальностью..." [69. С. 213].
Круг студентов у Я.А. Борзенкова был уже. На Молчановку в дом Андреева шла молодежь, которой был близок характер серьезных и глубинных знаний. Внешне неблестящий, неяркий, тем, кто его мало знал, казавшийся даже странным, хозяин был аскетом, жившим в одиночестве и полностью подчинившим свою жизнь науке. Прямой, бескомпромиссный, он так и не женился, жил почти всю жизнь в одних и тех же меблированных комнатах, всегда "по-студенчески", с обилием книг и с ограниченным кругом знакомых. Его, как мы сказали, глубинные интересы простирались в самые разные отрасли знания. Еще студентом он посещал лекции Грановского, Никиты Крылова, Леонтьева и перед первым преклонялся. В ботанике он ориентировался настолько, что мог консультировать и студентов-специалистов. Он сам все время учился и учил других, а отдыхал только в концертах или в опере, ибо музыку любил до страсти. О чем беседовал Я.А. Борзенков с Иваном Николаевичем в своей тесной, заваленной книгами на разных языках и рукописями, квартире, за что И.Н. Горожанкин всю жизнь был ему благодарен?
На юбилейном заседании университета в 1881 г. в своей речи Я.А. Борзенков говорил о "двух направлениях, двух школах в науке": одно накапливает отдельные, несвязанные друг с другом факты, которыми овладеть уже невозможно, а другое, связанное со школой Ч. Дарвина, "учит, что надо начинать с наблюдения, собирания фактических сведений, но сведений не об одних частях животных (усиках, шкурках, черепах), хотя и эти сведения нужны, а также и о животных, живущих в постоянном взаимодействии со всем окружающим миром, что надо начинать с этого, но не останавливаться на этом, а стараться отыскать
30


причинную связь между явлениями, наблюдаемыми в мире животных, стараться от частных сведений восходить к общим положениям и заключениям, которые и составляют содержание науки" [70, С. 24]. Вот это-то отношение, когда организм рассматривается в тесной связи с окружающей средой, когда из частных наблюдений, учитывая эту связь, делаются общие выводы, видимо, и было близко И.Н. Горожанину. Именно в этом ключе он работал в будущем и в этом ключе читал, как увидим, многочисленные курсы студентам. У Борзенкова учился Иван Николаевич сравнительно-историческому методу исследования в биологии, от него (и от С.А. Усова) наследовал широту мысли, четкость в постановке проблемы. Не исключено, что именно Я.А. Борзенков передал молодому ученому свое преклонение перед Грановским, свою страсть к музыке (то и другое тот сохранил навсегда).
Студенческая среда, в которую окунулся И.Н. Горожанкин, сильно отличалась от среды предшествующих (да и последующих) поколений. «Поколение, для которого начало его сознательного существования совпало с тем, что принято называть шестидесятыми годами, было без сомнения счастливейшим из когда-либо нарождавшихся на Руси, - писал К.А. Тимирязев. - Весна его личной жизни совпала с тем дуновением общей весны, которое пронеслось из края в край страны, пробуждая от умственного окоченения и спячки, сковывающих ее более четверти столетия" [71. С. 139]. Молодежь еще не увлекалась активной политикой, хотя и настроена была весьма либерально, не шла еще в ряды политических деятелей и агитаторов, и, возникшая уже тогда мысль "идти в народ" "не приводилась в исполнение до окончания курса", - свидетельствует сокурсник И.Н. Горожанкина Н. Давыдов [72. С. 66, 67]. Администрация университета в то время студента не притесняла: "В студенте видели человека вполне законченного, окрепшего в убеждениях и способного критически отнестись к самому себе и к окружающим его внешним условиям, словом, правоспособного и в науках преуспевшего, а не преуспевающего, каким он был на гимназической скамье", - вспоминает И.А. Свиньин [58. С. 78, 79]. Это же подтверждает и учившийся на 2 года позднее И.Н. Горожанкина П.Ф. Филатов [73. С. 144].
Ценнейшие сведения о студентах-естественниках того времени находим в воспоминаниях Д.В. Аверкиева. Студенты тогда делились на 4 разряда: 1) специалисты, 2) готовящиеся в учителя, 3) поступившие на факультет для пополнения образования (философский факультет был закрыт), 4) прочие. Специалисты были образованные и развитые юноши, "их интересовали и литература и искусства". Они "никогда не заговаривают о своей специальности, но наведите на любой предмет и они сумеют сделать его весьма занимательным" [74. С. 301-302]. Не сомневаемся, что студент Горожанкин принадлежал именно к этой категории учащихся.
У нас есть данные, позволяющие судить о тех взглядах, которых придерживался Иван Николаевич в студенческую пору. Это можно выяснить по тем друзьям, которых он избирал, и по компании, в которой вращался. Близкими друзьями его были студенты Н.А. Абри¬
31


косов и С.Н. Никитин (будущий выдающийся геолог и географ)14. Николай Алексеевич Абрикосов еще во втором классе Московского коммерческого училища под влиянием учителя-словесника увлекся идеями Н.Г. Чернышевского и Д.И. Писарева, их проповедью о необходимости естественно-научных знаний, против воли родителей (известных предпринимателей) он перешел в гимназию Креймана, а потом поступил в естественное отделение физмата университета. Здесь вместе с С.Н. Никитиным и др. они составили студенческий кружок, куда входил и И.Н. Горожанкин. Члены кружка занимались самоусовершенствованием, всесторонне изучали ботанику15, избегали студенческих пирушек, посещали театры, концерты и т.д. [75]. Так проводил свои зимние месяцы И.Н. Горожанкин.
Не желая быть в тягость отцу, как и большинство студентов, он брал в частных домах уроки, преподавал там различные предметы, а летом брал уроки "в отъезд".
"Уроки в отъезд" (обычно, в имение или даже за границу) при всех преимуществах для студента - выезд на природу или в чужие страны - часто имели и свои отрицательные стороны - студент попадал в полную зависимость от "хозяев". Несколько лет подряд Иван Николаевич жил в имении миллионеров-фабрикантов Горбовых, с семьей которых стал дружен на всю жизнь. Из рассказа О.И. Горожанкиной об отце: "Глава семьи, высокообразованный переводчик Данте, М.А. Горбов хорошо относился к студенту-отцу, считал его умным, даровитым юношей и его неизбежные промахи в этикете "по-английски" не замечались. Домашние трапезы даже летом в имении проходили тонно, с лакеями за каждым стулом. Мой отец, которого М.А. Горбов непременно сажал рядом для разговоров, терялся в обилии приборов (назначения которых часто не знал) конфузился при появлении из-за спины новых блюд (постоянно не представляя, как и чем их следует есть) и очень волновался, однако этого никто из хозяев "не замечал"!)". Нужно сказать, что студент И.Н. Горожанкин держался тем не менее независимо. По рассказам той же дочери, характерен такой случай. Дети М.А. Горбова были очень избалованы и всегда окружены лакеями. Однажды в мужской купальне подросток - сын Горбова, ученик И.Н. Горожанкина, смеясь, стал мочиться на ноги стоящего возле слуги. Студент пришел в бешенство и здесь же поколотил мальчика (решив, очевидно, тут же уехать с урока). Однако по-иному посмотрел на это М.А. Горбов: он нашел, что учитель был вполне прав, уговорил его не уезжать, а мальчик был примерно наказан! Между И.Н. и Горбовыми завязалась большая дружба, которая поддерживалась до самой смерти Ивана Николаевича.
В 1871 г. курс в университете был окончен. В аттестате, подписанном ректором С.М. Соловьевым, значилось, что сын колежского асессо-
14 Абрикосов Х.Н. Семейная хроника. ОРБЛ. Ф. 369, 372. 4. Лл. 25-28.
15 "Я бросил все и стал заниматься только общей ботаникой - наукой о растениях, к которым я всегда был особенно привязан", - писал в эти годы в одном из писем С.Н. Никитин [75. С 13].
32


ра Иван Горожанкин "...при очень хорошем поведении окончил курс по отделению Естественных наук Физико-математического факультета и за оказанные им отличные успехи определением университетского Совета, 18 декабря 1871 г. состоявшимся, утвержден в степени КАНДИДАТА. При вступлении на службу, на основании Свода законов, тома Ш Устава о службе гражданской, ст. 172 (издания 1857 г.) он принимается в оную 10-м классом..."16
Службы искать не пришлось, он был оставлен при университете на два года для подготовки к профессорскому званию17.
16 ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 44. № 50. Л. 28.
17 Баллотирование состоялось И сентября 1871 г. (см.: Там же. Ф. 418. Оп. 249. № 59. Лл. 54, 55). В 1872-1873 гг. ему было поручено преподавание морфологии и систематики растений.
2 Л.В. Алексеев, Е.В. Калесник


Глава 3
Первое десятилетие самостоятельного пути
Духовная сущность И.Н. Горожанкина полностью вписывается в то время, когда он рос и формировался. Его внутренний мир сложился в 1860-е годы - в эпоху, когда среди молодежи господствовали идеи нигилизма. «Нигилизм без его грубых крайностей, неизбежных, впрочем, в каждом молодом движении, - писал П.А. Кропоткин, - придал нашей интеллигенции тот своеобразный оттенок, которого, к великому нашему сожалению, мы не находим в западноевропейской жизни. Тот же нигилизм в одном из своих многочисленных проявлений придает многим нашим писателям их искренний характер, их манеру "мыслить вслух", которая так поражает европейских читателей.
Прежде всего нигилизм объявил войну так называемой условной лжи культурной жизни. Его отличительной чертой была абсолютная искренность. И во имя ее нигилизм отказался сам - и требовал, чтобы это сделали другие, - от суеверий, предрассудков, привычек и обычаев, существования которых разум не мог оправдать. (...) По философским понятиям нигилист был позитивист, эволюционист, атеист в духе Спенсера или материалист. Он щадил, конечно, простую и искреннюю веру, являющуюся психологической необходимостью чувства, но зато беспощадно боролся с лицемерием в христианстве...» [76. С. 267]. Все эти лучшие стороны нигилизма 1850-1860-х годов и создали в нашей стране тот облик интеллигента-ученого, которому стал так близок Иван Николаевич. Он, несомненно, читал Огюста Конта - основателя позитивизма, которым так увлекалась молодежь. Жить нужно так, внушал он потом своим детям, чтобы ты всегда мог честно смотреть людям в глаза, чтобы никаких поступков и даже помыслов не приходилось стесняться, а за любой поступок всегда отвечать. Абсолютная правдивость и искренность, внимание ко всякому, с кем сводит судьба, - все это было характернейшими чертами его духовного облика на всем протяжении его не столь долгого жизненного пути. Серьезным, вдумчивым, глубоким, в значительной степени доверчивым к людям встает перед нами ученый со страниц его научных трудов, писем, многочисленных воспоминаний обожавших его учеников и современников. Таким мы знаем его и по семейным рассказам. Таким он сформировался в 1860-е годы.
1870-е годы, когда он окончил курс в университете (1871), внесли, как мы знаем, новую струю в мировоззрение тогдашней молодежи. В воздухе висели новые "передовые идеи", о них спорило до хрипоты, потрясая томиком "Исторических писем" П.Л. Лаврова, на своих чердаках "на Козихе", в жалких кухмистерских на Моховой, студенчество - полуголодное, носившее вместо пальто пледы, но жаждущее мировой справедливости и гармонии... Спасителем общества, его
34


богоносцем, теперь объявлялся темный, забитый русский крестьянин, близкий к природе и далекий от "тлетворной" городской цивилизации. У него интеллигенция теперь оказывалась в особом долгу за хлеб, за материальные блага, которые от него получала. Задача молодежи отныне виделась в том, чтобы поднять этого мужика, научить... 1872-й год отныне знаменит тем, что в этот год началось повальное увлечение "хождением в народ". Небольшой идейный багаж, аскетизм жизни, отречение от себя ради этой "великой" идеи.. Такова была отныне "передовая" молодежь, немудрящая в своей идеалистической наивности, застывшая в своей догме...
Идеи мировой справедливости и гуманности! Братская рука помощи забитому мужику! Не заставляло ли это Ивана Николаевича не раз и не два задумываться над правильностью избранного пути! Человек глубинного образа мысли, он не мог не понимать, что поступательное развитие общества не может двигаться без умственного прогресса, без бесконечного постижения человечеством мировой Истины, что получение частиц этой Истины - это и есть плата людей умственного труда, ученых, людям за материальные основы жизни...!
Признание одержало верх: университетская кафедра была предпочтена всему остальному. Именно здесь он мог оказать человечеству самую большую помощь и пользу! И он был, конечно, прав.
Кафедра морфологии и систематики растений в Московском университете
Итак, И.Н. Горожанкин был оставлен в Московском университете при кафедре ботаники естественного отделения физико-математического факультета для подготовки к профессорскому званию. Кафедра эта была создана в 1804 г., в эпоху, когда наша страна, освободившись от тирании Павла I (1801), обновив управление и законодательство, все силы бросила на реформу просвещения. Приглашенный на кафедру известный немецкий флорист и систематик Г.Ф. Гофман (1765-1826) начал налаживать ее работу, но началась война 1812 г., все сгорело, и ему пришлось создавать кафедру заново, заново организовывать Ботанический сад и т.д. Ученики Г.Ф. Гофмана (М.А. Максимович и др.) вслед за своим учителем увлеклись флористикой и систематикой. И это понятно: все это были первичные ботанические работы - собирались растения, их определяли, систематизировали. Однако с середины 1830-х вплоть до 1860-х годов, занятия этими разделами ботаники прекратились: кафедру возглавил А.Г. Фишер фон Вальдгейм (1803-1884), тоже ученик Г.Ф. Гофмана, еще студентом получивший золотую медаль за работу по анатомии растений. Он увлекался только микро- скопированием и все другие занятия на кафедре оставил без внимания. Научное наследство его ничтожно: две ботанические статьи, учеников он, естественно, не имел, кафедра 30 лет была в состоянии застоя... Кафедра преобразилась после того, как ее стал возглавлять Николай Николаевич Кауфман, о котором мы упоминали. Яркий флорист, он был еще и зачинателем онтогенетического направления в науке, т.е. изучал
т
35


каждое растение индивидуально, в развитии - от оплодотворения до смерти. Ученики его очень любили, с ними он широко экскурсировал. Весной 1866 г., как мы знаем, открылось движение по первому участку Южной железной дороги от Москвы до Серпухова. Видимо, этим и объясняются постоянные поездки Н.Н. Кауфмана с учениками на заливные луга Оки с очень богатой флорой - места, столь излюбленные затем И.Н. Горожанкиным и его школой. В этом же году вышла из печати знаменитая "Московская флора" Н.Н. Кауфмана, по которой учились флористике все студенты-ботаники.
После смерти Н.Н. Кауфмана (1870) кафедра перешла к И.Д. Чистякову18. Этот талантливый ученый кончил курс в университете в 1867 г., был оставлен на 2 года при университете, читал курс физиологии растений вместо С.А. Рачинского19. В 1871 г. он защищал магистерскую диссертацию, в 1872 г. - докторскую и был избран экстраординарным профессором. По свидетельству К.И. Мейера, "...по направлению своей научной работы, Чистяков был, выражаясь современным языком, анатомом и эмбриологом-цитологом, хотя в то время цитологии в теперешнем понимании не было. (...) Интерес к эмбриологии и цитологии он приобрел, по-видимому, во время своих поездок за границу, где это направление в 1870-х годах было широко распространено" [37. С. 19]. И.Д. Чистякову принадлежит и открытие мирового значения - кариокинеза клеток, которое он сделал на материале клеток хвощей и плаунов [82. С. 127, 128]. Однако кафедра и студенты мало видели своего руководителя. Состояние его здоровья, как мы говорили, стало катастрофически ухудшаться, и уже 11 марта 1871 г. факультет был вынужден возбудить ходатайство перед Советом университета о необходимости поездки ученого для лечения в Италию20
Как видим, обе кафедры ботаники в Московском университете были в тяжелейшем положении - не имели ни своих руководителей, ни специалистов, которые могли бы читать лекции, и именно в это время Ивану Николаевичу пришлось работать над своей магистерской диссертацией и готовить курсы ботаники для студентов.
Преподавательская деятельность
Как мы говорили выше, в начале 1870-х гг. обе ботанические кафедры остались без специалистов-профессоров. На факультете возникла мысль предложить чтение лекций двум ботаникам: приват-доценту Петровской сельскохозяйственной академии К.А. Тимирязеву (курс физиологии) и оставленному при университете кандидату И.Н. Го- рожанкину (курс морфологии). Судя по документам, труднее всего было добиться гонорара для К.А. Тимирязева, очевидно, потому, что он был посторонний преподаватель и воспитанник другого университета21.
18 ЦИАМ. Ф. 418 (Московского университета). Оп. 249. Л. 142.
19 ЦИАМ. Ф. 459 (Попечителя МУ О). Оп. 2. Д. 3399. Л. 1.
20 ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 249. № 59. Л. 26.
21 ЦИАМ. Ф. 459. Оп. 2. № 3572. Лл. 21, 25, 27.
36


Таким образом Иван Николаевич начал преподавать в 1872 г. О его преподавании в это время свидетельствуют М.А. Мензбир и А.П. Ар- тари: "Когда в 1874 г. я поступил в Московский университет, - пишет М.А. Мензбир, - Иван Николаевич был совсем молодым преподавателем, читавшим, кажется, только третий год, но именно его возраст и присущая ему мягкость характера делала легким для нас новичков сближение с ним, тем более, что он не только не чуждался этого сближения, а шел ему навстречу. Самое малолюдство нашего курса (нас было на I курсе только 11 человек), как и остальных курсов естественно-исторического отделения, невольно придавали лекциям характер простых бесед, что особенно было выражено в лекциях уже старых профессоров - С.А. Усова, Я.А. Борзенкова и молодого Го- рожанкина. Наш курс легко сошелся с последним, многие (относительно) заинтересовались ботаникой (...) Из нашего выпуска вышли первые ученики Горожанкина: Д.А. Кожевников и В.И. Беляев. (...) Сколько знаю, тот же характер отношений между студентами и Иваном Николаевичем сохранился до последних лет" [24]. То же вспоминает ученик И.Н. Горожанкина А.П. Артари и отмечает, что, "вероятно", в эти первые годы его профессорской деятельности и сложилось у него та простая, безыскусственная, но толковая речь, которая всегда была так привлекательна для громадного большинства его многочисленных слушателей. И.Н. читал поразительно ясно, последовательно развивал идею лекции, показывал массу рисунков, объясняя их (...) и прекрасно рисовал на доске" [27. С. 9, 10].
В эти годы он начал преподавать на так называемых Лубянских женских курсах. Забытые ныне Лубянские курсы были замечательным детищем нескольких героических женщин, обладавших неистощимой энергией. Формально задачей курсов было доведение женской школы до уровня мужских гимназий, на самом деле они давали высшее образование. Открылись они в 1869 г. за 3 года до курсов Герье, помещались во II мужской гимназии, на Разгуляе, а с 1870 г. - в III гимназии на Лубянке. На курсах существовало полное самоуправление, профессора приглашались по решению слушательниц. С самого начала там читали физик Н.А. Умов, историк В.О. Ключевский и др. Для покрытия расходов (плата со слушательниц была небольшой) Великим Постом устраивались благотворительные концерты, литературные вечера, в которых охотно участвовали актеры Малого театра - Г.Н. Федотова, М.Н. Ермолова, профессора консерватории, певцы и т.д. После открытия в 1872 г. официальных женских курсов
В.И. Герье, где в основном преподавались гуманитарные дисциплины, на Лубянских курсах было решено придать им характер физико- математического факультета. Там стали читать высшую математику, были введены биологические дисциплины. По решению собрания слушательниц, с января 1874 г. ботанику на курсах начал читать И.Н. Го- рожанкин. По воспоминаниям слушательниц, читал он очень глубоко и серьезно, "...не ограничивался чтением одних лекций: с первого же года он стал устраивать со слушательницами экскурсии, практические занятия, которые в высшей степени интересовали слушательниц. Чтобы
37


практические занятия имели известный смысл и результат, г. Го- рожанкин каждый раз говорил слушательницам, в чем будут состоять занятия будущего раза и при этом даже указывал книжку и даже страницы, которые надо подчитать...” [78. С. 27]. ”Не могу не вспомнить с благодарностью за заботы о нас, много сделавшего для наших курсов профессора ботаники Ивана Николаевича Горожанкина, который дал нескольким из своих учениц старшего курса, особенно занимавшихся ботаникой, возможность работать с микроскопом, под своим непосредственным руководством в ботаническом музее при Ботаническом саде, привлекал их к посильному участию в своей работе” - это писала другая слушательница курсов, поступившая на них позднее22.
В университете, мы говорили, ученый читал морфологию и систематику растений, иногда (например, в 1876 г.) и анатомию [79. С. 53]. От тех, кто желал серьезно заниматься у него, он неукоснительно требовал глубокого знания морфологии растений. В ней он видел главную основу знаний и для занятий по систематике [29. С. 7, 8].
Большое значение он предавал и практическим занятиям. Для них главный садовник Ботанического сада Г.Ф. Вобст ежегодно получал от него особый заказ на разведение необходимых растений в открытом грунте и в оранжерее [79. С. 55, 56]. Если необходимых растений у Г.Ф. Вобста не находилось, они "демонстрировались по экземплярам гербариума, по рисункам, а иногда и по микроскопическим препаратам” [79. С. 53]. В первые годы службы И.Н. Горожанкина, когда здание лаборатории в Ботаническом саду на Первой Мещанской еще не было построено, занимались на 3-м этаже Физико-математического факультета в Новом здании университета - там, где хранились вещи и учебные пособия Ботанического кабинета, ”в комнате довольно большой, но крайне стесненной как мебелью кабинета, так и множеством скамей” [Там же]. Администрация факультета безуспешно много лет добивалась в стоящих выше инстанциях каких-либо сумм для постройки лабораторного корпуса.
Курс ботаники Ивану Николаевичу приходилось читать и на первом курсе Медицинского факультета. Он был сокращен и, естественно, переориентирован для аудитории медиков. Во всяком случае, как пишет И.Н. Горожанкин, в 1875-1876 гг. "внимание главного садовника Г.Ф. Вобста было обращено на культуру медицинских растений, экземпляры которых потом доставлялись на лекции ботаники на Медицинском факультете, где и раздавались слушателям" [79. С. 56]. В 1879 г. на лекции по ботанике И.Н. Горожанкина с Грачевки (ныне Трубная улица) бегал первокурсник медицинского факультета А.П. Чехов и затем сдавал ему экзамен [116. С. 40]23.
22 РГАЛИ. Ф. 1337. On. 1. № 229. Сведением об этих воспоминаниях я обязан любезности А.А. Формозова.
23 Лекции И.Н. Горожанкина пользовались широкой известностью. Их слушал, например, известный писатель А.М. Ремизов, называвший его, как и К.А. Тимирязева, своим учителем [117. С. 116].
38


Магистерская диссертация И.Н. Горожанкина - вольвоксовые
Творческий путь И.Н. Горожанкина для него весьма характерен. Представленный в университете самому себе из-за смерти Н.Н. Кауфмана, он и в науке шел самостоятельно. Консультации зоологов широкого профиля, которыми он смог воспользоваться, лишь расширили его общебиологический кругозор. Его ближайший ученик В.М. Арнольди писал: "Разбираясь шаг за шагом без посторонней помощи в научных вопросах, избрав своей специальностью ту отрасль ботаники, которая мало разрабатывалась в Московском университете, он рано привык больше всего ценить фактическую сторону исследования и не увлекался скороспелыми теориями. Достигая знаний сам, без чужой помощи, он не мог не уважать самостоятельности личного почина во всякой работе и всегда был оригинален. Развиваясь в качестве ученого и учителя, следуя своей собственной тропой, он привык полагаться только на свои силы и серьезно и внимательно оценивать всякий факт, медленно разбираясь в нем и составляя свое мнение, но мнение это было твердо и с него невозможно было сдвинуть Ивана Николаевича" [28. С. 271, 272]. Таков был творческий облик ученого по свидетельству его ближайших учеников.
Первая крупная работа Ивана Николаевича была посвящена сложным вопросам систематики водорослей, семейству вольвоксовых. В архиве Московского университета хранится следующий документ:
Его Превосходительству Ректору Императорского Московского Университета
Кандидата физико-математических наук Ивана Горожанкина -
Прошение.
Имею честь покорнейше просить Ваше Превосходительство сделать зависящее от Вас распоряжение о допущении меня к испытанию на степень магистра Ботаники, причем имею честь заявить, что специальными предметами моего изучения были главным образом систематика и морфология растений и я желал бы выбрать при испытании добавочным предметом - зоологию.
2.IX.74 Кандидат Университета - И. Горожанкин.
Из приложенных здесь же документов мы узнаем, что диссертация называется "Опыт сравнительной морфологии семейства Volvocinae Rabench", защита ее состоялась в среду 18 декабря 1874 г. и что, как засвидетельствовано деканом профессором Ф. Бредихиным, "по окончании диспута, факультет признал И.Н. Горожанкина достойным степени магистра ботаники"24. То, что диссертант остановился на вольвоксовых, показывает, что уже в то время молодой ученый интересовался самыми изначальными вопросами филогении (в данное время -
24 ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 43. № 203. Лл. 5, 6; Оп. 44. № 50. Л. 32.
39


подвижными одноклеточными водорослями) и уже обладал достаточно широким естественно-историческим кругозором. Он обратился к водорослям, которые были известны еще в XVII в. и до К. Линнея именовались "зоофитами", т.е. "животными-растения- ми", к тем растениям, которые возникли еще в протерозойскую эпоху и необычайно примитивны. Научное изучение водорослей, зародившееся у нас с начала XIX в., долго не развивалось, так как требовало сильнейших оптических приборов и специальной обработки препаратов для них.
Естественно, что со времени выхода в свет работ Горожанкина и его современников во многом изменилась терминология и взгляд
И.Н. Горожанки» (1870-е гг.) На СУТЬ ПРОИСХОДЯЩИХ В мире
водорослей процессов. Но для сохранения аромата той эпохи и для того, чтобы читатели получили более полное представление о содержании вопросов, занимавших умы ботаников прошлого, мы оставили терминологию и классификацию в том виде, в котором она встречается в цитируемых нами работах. Нами по ходу текста даны необходимые комментарии, а устаревшие термины взяты в кавычки.
В России первым ученым, занявшимся на европейском (в данном контексте передовом) уровне онтогенетический морфологией, был Л.С. Ценковский (1822-1887), профессор Петербургского, затем Одесского и впоследствии Харьковского университетов. Ценковский изучал разнообразные низшие организмы: водоросли, грибы, инфузории, радиолярии и пришел к весьма передовому для своего времени выводу об отсутствии резкой границы между низшими представителями животного и растительного мира.
У морских радиолярий он открыл зооспоры; у ноктилук, вызывающих свечение морской воды, описал строение, цикл развития и образование зооспор со жгутиками; установил близость ноктилук к жгутиковым организмам. Также Ценковский признавал близкое родство между корненожками Rhizopoda, жгутиковыми Flagellata и миксоми- цетами. Кроме того, наблюдая временное одевание слизью некоторых жгутиковых (так называемое пальмеллевидное состояние), Ценковский совершенно верно предполагал филогенетические связи между ними и низшими водорослями из Palmellaceae, выполнил ряд уникальных работ по зеленым водорослям.
40


На фоне тогдашних скудных сведений о низших организмах, где обычно преобладало лишь описание многочисленных форм, работы Ценковского по онтогенетической морфологии представляли выдающееся явление не только у нас, но и в мировой ботанической литературе.
В 1860 - начале 1870-х годов историей развития водорослей и грибов занимался Я.Я. Вальц (1841-1904), преподававший сначала в Киевском, а позднее в Одесском университетах. Он первым из киевских ботаников начал заниматься низшими растениями, особенно подробно морфологией, историей развития и систематикой водоросли вошерии. У морской зеленой водоросли Urospora mirabilis он впервые в 1874 г. наблюдал половой процесс.
Также в 1870-1880-х годах много работ по различным группам водорослей было проделано современниками Горожанкина, харьковскими и одесскими ботаниками И.Ф. Кощугом (1844-1880), Е.М. Деларю (1845-1873), Л.А. Ришави (1851-1915) и Л.В. Рейнгардом (1846-1920), впервые отметившим половой процесс у Stigeoclonium и работавшим также с диатомовыми водорослями. Одесский зоолог И.М. Красильщик в то же время сконцентрировал свое внимание на изучении онтогенеза одноклеточных вольвоксовых - Chlorogonium и бесцветной Polytoma.
Таков, в общих чертах, круг российских ученых, предшественников и современников Горожанкина, занимающихся морфологией низших растений.
В Западной Европе в этом же направлении работали А.де Бари, Принсгейм, Картер и др., кратким обзором работ которых предваряется магистерская диссертация И.Н. Горожанкина.
Магистерская диссертация Горожанкина была озаглавлена "Генезис в типе пальмелевидных водорослей. Опыт сравнительной морфологии сем. Volvocineae (Rabench.)." Как становится понятно из вступления, тема, выбранная Горожанкиным для исследования, была весьма актуальна для своего времени; сама работа оригинальна; к тому же все исследование было проведено с безукоризненной точностью, с пристальным вниманием ко всем нюансам при изучении микроскопических препаратов (насколько позволяла современная Горожанкину техника и методика) и сопровождено серией прекрасных рисунков, иллюстрирующих содержание работы.
Группа пальмелевидных (современное написание: пальмеллевид- ные) водорослей долгое время представлялась ученым разнообразием одноклеточных и колониальных форм, практически таксономически не обработанных (систематическое описание этой группы водорослей продолжается до настоящего времени).
В 1849 г. Негели в работе, посвященной группе пальмелевидных, попытался внести ясность в определение порядков одноклеточных растений. Но его классификация, основанная на признаках исключительно вегетативного характера, по словам Горожанкина, "неестественна и ведет только к фальшивым заключениям относительно сродства низших растений" [1] и также подверглась критике за стремление изучать только форму, а не историю развития организмов.
41


В 1860-х годах XIX в. профессор Л.С. Ценковский попытался определить истинные генетические отношения различных форм сем. Palmellaceae и обозначил ряд признаков (наличие в клетках так называемых пульсирующих вакуолей) для выделения отдельных родов, очертив таким образом группу Palmellaceae verae - настоящих паль- мелевидных. Кроме того, Ценковский не только установил причастность сем. Volvocineae (вольвоксовых) к типу пальмелевидных, но и определил положение вольвоксовых как высшей формы в типе пальмелевидных. Далее Ценковский проследил генетическое родство между Palmellaceae, Volvocineae и жгутиковыми инфузориями (Flagellata), считавшимися до тех пор формами животного царства. Таким образом, Ценковский на научной основе выяснил существенные признаки пальмелевидных, но остались открытыми вопросы о наличии полового процесса у пальмелевидных; важный для альгологов вопрос об общем ходе морфологического усовершенствования в типе пальмелевидных и о постановке типа в ряду прочих водорослей; вопрос об исходных формах пальмелевидных, в сравнении с теми или другими формами типично животного типа.
Кроме того, в свою работу Горожанкин включил очерк об состоянии учения о вольвоксовых, где он дал краткий обзор исследований и фактов, посвященных этому вопросу, - начиная с Левенгука, нашедшего в 1698 г. в болотной воде типичную форму Volvox globator и воспринявшего ее как единую живую особь, - до современных ему ученых. Комментируя работы Эренберга (1830-е годы XIX в.), открывшего сложность структуры вольвоксовых как колонии животных особей; Дюжардена, Тюре, в 1840-х годах обнаруживших подвижные сперматозоиды; Уотера, открывшего зооспоры у Vaucheria clavata, - обстоятельство, показавшее, что свободное движение свойственно не одним только формам животного типа; Зибольда, определенно включавшего вольвоксовые в растительное царство, и Фердинанда Кона, который закрепил это положение вольвоксовых среди класса водорослей в цикле монографий 1850-х годов, Горожанкин иллюстрирует историю определения принадлежности Volvocineae к классу водорослей "как по структуре их клетки и способу ее размножения, так и по характеру полового процесса".
Современные Горожанкину альгологи выделяли пять родов сем. вольвоксовых - это Volvox, Pandorina, Eudorina, Gonium, Chlamydomo- nas, причисляя, кроме, того, род Chlamydococcus и Stephanosphaera (о современной систематизации этого семейства будет рассказано ниже). Бесполое воспроизведение было полностью прослежено только у Chlamydococcus, Chlamydomonas и Stephanosphaera, воспроизведение же прочих было известно только в общих чертах и, кроме верных наблюдений, содержало массу ошибок и путаницы, исправленных работой Горожанкина.
Половое воспроизведение вольвоксовых было открыто Коном, наблюдавшем его у Volvox globator, эти наблюдения были подтверждены Картером. Далее Прингсгейм (1869) открыл новую форму полового процесса водорослей в копуляции зооспор Pandorina morun и
42


установил, что "половая зооспора" Р.ш. является полным гомологом вегетативной клетки колонии (как мы помним, установление гомологий было одной из задач современной Горожанкину морфологии растений).
Суммируя общие результаты работ А. Брауна, Ф. Кона, Л.С. Банковского, Фрезениуса, Картера и Прингсгейма, мы получим следующее представление о состоянии учения о вольвоксовых.
Было понятно морфологическое значение "яйцеклетки" - она, как и "половая зооспора", была гомологом обыкновенной вегетативной клетки колонии. Морфологическое значение "сперматозоида" было совсем неясно. Не было и точного представления о ходе морфологического дифференцирования в этой группе. Неоднозначно определялось различными учеными и место вольвоксовых в ряду прочих водорослей. (В настоящее время не употребляются термины "яйцеклетка" и "сперматозоид" по отношению к вольвоксовым, выражаясь современным языком, говорят о женских и мужских гаметах - специализированных половых клетках.)
Как становится понятно из этого обзора, масса "открытых" вопросов, связанных с сем. вольвоксовых, побуждала Горожанкина заняться этой проблемой.
Свою работу Горожанкин начал со сборов представителей семейства вольвоксовых в медленно текущих заводях рек Подмосковья, где они встречались в очень ограниченном числе форм, что тормозило работу. По словам Горожанкина: "Без совета людей компетентных, почти без книжных пособий я должен был убить массу времени, чтобы ориентироваться в общих условиях существования Вольвоксовых. Наконец, и совершенно случайно, громадный материал для исследования нашелся там, где я всего меньше его ожидал ( ) оказалось что
очень нередко, в возвышенных местностях и на чисто глинистой почве, лужи зеленой воды заключают целые массы колоний. При этом - особенно счастливое условие для изучения генезиса Вольвоксовых - в дождевой луже, достаточно изолированной от примеси посторонней воды, можно найти один какой-либо вид их колоний и в первые дни вегетации примесь других организмов ничтожна" [1. С. 14]. На этом же "природном полигоне" можно было иногда наблюдать весь цикл развития организма. В небольшом количестве колонии Volvox Горожанкин находил в прудах и чистых заводях рек, и только один раз во время экскурсии в деревню Березняки Московской области он встретил пруд, зеленый цвет воды которого зависел от громадного числа шаров Volvox. Примечательно, что вторая экскурсия в Березняки через две с половиной недели не показала никакого следа Volvox в том самом пруду, где прежде им была окрашена вода. Кроме Березняков, Volvox был найден Горожанкиным в пруду Петровской академии и в заводях небольшой реки в селе Владычино. Но и здесь Volvox появлялся спорадически и исчезал совершенно внезапно, без всякой заметной причины. И как писал сам Горожанкин: "...при моих наблюдениях я имел возможность изучить организацию сфер, их бесполое воспроизведение, и только отчасти воспроизведение половое" [1. С. 28].
43


В лабораторных условиях Горожанкин пользовался аквариумами - в них особенно хорошо были видны процесс заселения вольвоксовыми новой территории и их различная жизнестойкость, что привело к заключению, что у родов Volvox, по-видимому, в природе различные условия существования, так как, например, Eudorina, Gonium и Рап- dorina жили в аквариумах месяцами, Volvox globator не выживал и более недели.
Также при работе с микроскопом Горожанкин использовал влажные камеры для хранения образцов и опытов с ними. Причем во влажных камерах Eudorina существовала без перемены воспринимающей капли 5-6 дней, a Pandorina еще и более. В то время как дочерние шары Volvox могли существовать в обстановке влажной камеры не более 2 дней, причем следы деградации были заметны уже на второй день.
Работа Горожанкина содержит скрупулезное описание наблюдений над образцами Eudorina elegans (Ehr.) - ее бесполого и полового воспроизведения (с серией цветных рисунков), с ключевыми выводами о том что "...колония Eudorina построена по общему типу сферических
Вольвоксовых ( ) Бесполое воспроизведение в общих чертах
представляет те же явления, которые известны для Gonium и Pandorina ( ) Половое воспроизведение наступает после нескольких беспо¬
лых генераций и сопровождается образованием мужских и женских колоний. Последние отличаются от бесполых только ослизне- нием coenobium’а и частных оболочек. Мужские колонии по общему виду и организации отличаются сильно как от бесполых, так и от женских, но в морфологическом смысле гомологичны. Сперматозоиды есть полный гомолог вегетативной особи - клетки. Он имеет все существенные ее части и образуется тем же путем ( ) Опло¬
дотворение состоит в воздействии сперматозоида на яйцеклетку, что имеет последствием образование из последней зооспоры. Оплодотворение может произойти без полного слияния сперматозоида с яйцеклеткой" [1. С. 25]. При наблюдении за колониями Eudorina Горожанкин обрабатывал общую колонию Eudorina J + SH204, что окрашивало оба слоя coenobium’а в интенсивно-желтый или золотистобурый цвета, причем внутренний слой окрашивался гораздо слабее. Окрашивание препарата проявляло его строение и позволяло с большим эффектом наблюдать препарат под микроскопом, чем неокрашенный. Также Горожанкин пользовался водоотнимающими растворами для определения наполненности водой различных участков колонии Eudorina.
Рассказывая о методике своих наблюдений, о красителях, реактивах, инструментах и приемах, использованных в работе, Горожанкин обращает внимание читателей на то, что часто недостаточное увеличение не позволяло ему вникнуть в суть происходящего. Например, это касается самого механизма оплодотворения у Eudorina. Нам, обладателям мощных современных микроскопов, остается только восхищаться тем, что, работая на такой несовершенной (с нашей точки зрения) технике, Горожанкину удалось достичь таких выдающихся
44


результатов, что характеризует его как трудолюбивого и упорного исследователя.
Затем Горожанкин переходит к рассмотрению Pandorina morum (Вогу.), ранее блистательно описанной Принстгеймом. Горожанкин подчеркивает гомологичность половой зооспоры Pandorina и сперматозоида Eudorina. Далее следует описание бесполого воспроизведения Gonium pectorale (Muller), аналогичное этому же процессу в роде Eudorina. Затем речь идет о Volvox globator (Linné.), у которого "...по своему развитию мужская колония морфологически однородна с мужской колонией Eudorina и колонией половых зооспор Pandorina", а "сперматозоид - есть гомолог половой зооспоры Pandorina" [1.
С. 	32].
Из одноклеточных вольвоксовых Горожанкин изучил Chlamydomo- nas pulvisculus (Ehr.) и определил для Подмосковья три вида хламидомонад: Chi. communis (Perty), rostrata (Cnc.), pulvisculus. Все эти виды встречались повсеместно в больших количествах, но в каждой луже жил только один вид. У Chi. pulvisculus Горожанкин наблюдал и описал половой процесс. Причем все наблюдения сопровождены в работе прекрасными рисунками.
Значение работы Горожанкина состояло в установлении того, что у вольвоксовых развитие вегетативным путем дочерних колоний происходит по одному и тому же типу у различных родов и проходит через так называемую тоническую стадию. Кроме того, он доказал гомологию "сперматозоидов" у Eudorina и Volvox с "половой зооспорой", как ее называли тогда, у Pandorina, также Горожанкин указал на промежуточный морфологический тип "яйцеклетки" у Eudorina между половыми клетками у Pandorina и Volvox и тем наметил путь эволюции полового процесса в этой группе.
Магистерская диссертация Горожанкина не утратила своего значения до сих пор - рисунки из нее можно найти во многих учебниках. К сожалению, она была напечатана только на русском языке и за границей не была известна настолько, насколько заслуживала (ссылки на нее встречаются только в литературе XX в.).
При чтении этой диссертации, а она была опубликована в "Известиях общества любителей естествознания, антропологии и этнографии" в 1874 г., сразу же попадаешь под обаяние авторского стиля научного исследования и подачи его результатов. Работа читается с непреходящим интересом. Мнение других исследователей, часто не совпадающее с собственным, И.Н. Горожанкин представляет с огромным уважением - возражения его корректны, точны и всегда основаны на личных наблюдениях.
Что касается недостатков и незавершенности некоторых наблюдений, то сам Горожанкин считал свою работу ступенью, шагом на пути к более развернутому исследованию. Поэтому естественно, что он стремился представить в работе возможно большее количество результатов, в надежде и дальше продолжить работу в избранном им направлении, что подтвердилось в конце 1880-х годов выходом его работ по хламидомонадам.
45


Современное представление о систематическом положении воль- воксовых:
ВОДОРОСЛИ
Отдел
Класс
Порядок
Семейство
Род
Зеленые водоросли (Chlorophyta) Вольвоксовые (Volvocales)
Хламидомонадовые
(Chlamydomonadales)
Хламидомонадовые
(Clamydomonadaceae)
Хламидомонас
(Chlamydomonas)
Вольвоксовые
(Volvocales)
Вольвоксовые
(Volvocaceae)
Гониум Gonium Эвдорина Eudorina Пандорина Pandorina Вольвокс Volvox
Первые служебные осложнения (история одной вражды)
Итак, рано вступив на педагогическое поприще, Иван Николаевич увлеченно стал готовить и читать курсы лекций, вести практические занятия, занимаясь одновременно и своей собственной научной работой по водорослям. В 24 года ему пришлось включиться в профессорско- преподавательскую среду, а она совсем не была простой! "Как печальны научные силы! Как мало жизни, как душно, тяжело среди них, этих людей науки!", - восклицал в своих дневниках В.И. Вернадский [80. С. 124]. Нечто подобное о той же косной профессорской среде писал выросший в ней сын профессора Н.Н. Бугаева, Андрей Белый [81. С. 104 и сл.], относившийся, правда, к И.Н. Горожанкину с большим пиететом [81. С. 433]. Можно себе представить, как трудно "сердечному и глубокому, чуждому всякой рисовки идеалисту" [28. С. 270], каким был Иван Николаевич, окунуться в эту давно уже сложившуюся профессорскую среду с ее однажды определившимися твердыми взглядами на науку, на своих профессоров, с ее разделением на партии, ее "чиновничьей классичностью". Из переписки Ивана Николаевича можно понять, что начало деятельности в универстете было у него радостным: профессора его оценили, студенты любили. Но все было не просто. Перед нами его письмо к В.М. Арнольди, уехавшему только-что (1902 г.) в Новую Александрию (Пулавы, ныне - Польша), где учитель учит ученика жизненному опыту. "Рад за Вас, что Вас сердечно встретили. Не мудрено, между нами говоря, что Вас кормят обедами и прочим. Я кормился таким образом, кажется, вподряд 2 года ... Конечно, сии времена очень отдаленные, и можно бы и позабыть об этом. Напомню Вам, дорогой Владимир Митрофанович, об одном: входите в первый раз в какой угодно факультет и все будет лебезить и заискивать в Вас - авось, мол к нам в партию запишем. Нужно быть очень осторожным, мало говорливым и сдержанным долгое
46


время, пока на деле не раскроете всех. В особенности плохо в маленьких городах, как Новая Александрия, Петровская академия и подобные: чихнуть нельзя, чтобы не знали от кухарки до барыни..." (архив Л. А.).
"Я кормился таким образом, кажется, вподряд два года...", "Петровская академия". Что это? В университете он начал читать лекции в 1872 г., значит, жизнь начала его учить в 1874 г. и тут какую-то роль сыграла Петровская академия? Университетский архив. Листаем дела за эти годы. Весь 1873 г. на факультете два ботаника: физиолог растений К.А. Тимирязев (читает курс физиологии) и выпускник факультета кандидат, а затем магистр И.Н. Го- рожанкин (морфолог растений, читает курсы морфологии и систематики). Основное место службы К.А. Тимирязева - Петровская сельскохозяйственная академия, И.Н. Горожанкина - университет. Второго сентября 1874 г. он подал заявление о допущении его к защите и магистерским экзаменам, сдав их, 18 декабря успешно защитил диссертацию (объявления о защите печатались в "Московских ведомостях" 14, 16 и 18 декабря). Что же случилось в 1874 г.? Оказывается, летом вернулся из-за границы И.Д. Чистяков и с 1 сентября должен был приступить к чтению курса физиологии... Что же делать с К.А. Тимирязевым? По уставу 1863 г. кафедры замещались на основании тайного голосования профессоров на факультете, а потом - на Большом совете профессоров всего университета. Нужно было получить абсолютное большинство голосов. Перед нами - документ:
В СОВЕТ. Для занятий штатного вакантного места по кафедре Ботаники (по отделению систематики морфологии растений) предложены были в факультет лица: магистр Горожанкин - предложен был профессором Чистяковым и магистр Тимирязев - профессором Марков- никовым.
При баллотировке в заседании факультета 16 января (1875 г.) г. Горожанкин получил 11 избирательных, 7 неизбирательных, г. Тимирязев - 9 избирательных и 9 неизбирательных баллов. Доводя об этом до сведения Совета, факультет имеет честь представить господ Горожанкина и Тимирязева для избрания из них преподавателя по систематике и морфологии растений в звании доцента.
Декан Бредихин.
При сем прилагается баллотировочный лист.
Как видим, факультет, заболлотировав Тимирязева, избрал молодого специалиста Горожанкина. Решало все голование в Большом совете.
В 1875 г. ученик А.Н. Бекетова К.А. Тимирязев был уже достаточно известным ученым. Он старше И.Н. Горожанкина на 5 лет, в 1864 г. будучи студентом Петербургского университета опубликовал свою студенческую работу о печеночных мхах - единственное
47


морфологическое исследование своей жизни и получил за нее золотую медаль. В магистерской диссертации (1871) он блестяще показал, что разложение углекислоты растением всецело зависит от влияния лучистой энергии красной части спектра, наиболее сильно поглощаемой хлорофиллом. В ряде работ (к 1875 г. им было опубликовано их 6), он подробно изучил вопрос о химической природе хлорофилла. Разрешая физико-химические вопросы, К.А. Тимирязев постоянно общался с физиками и с химиками Московского университета, и не приходится удивляться, что при голосовании на замещение должности ботаника на факультете химик В.В. Марковников (1838-1904) предложил кандидатуру К.А. Тимирязева. Но здесь есть некоторый этический момент: "вакантной" оказывалась должность не физиолога растений, а морфолога и место это фактически было занято читающим курс уже 3-й год И.Н. Горожанкиным, только что защитившим магистерскую диссертацию по морфологии... Дело здесь было вовсе не так просто, и это прекрасно поняли друзья К.А. Тимирязева В.В. Марковников и
A. 	Г. Столетов, понял это и физик профессор Н.А. Любимов. И вот передо мной две записки, написанные явно наспех - одна В.В. Марков- никовым, другая Н. Любимовым, обе они требуют у администрации факультета, чтобы их особое мнение по поводу факультетского голосования было приложено к делу...25 Здесь же в деле огромное письмо
B. 	В. Марковникова, обращенное в факультетский совет и подписанное, кроме него, еще А.Г. Столетовым (физиком), Ф. Слудским (зоологом), с дополнительным примечанием, что "с мнением этим согласился и ординарный профессор Василий Цингер"26. К данному письму приложено две копии с писем двух ботаников А.С. Фаминцына (Петербург) и Я.Я. Вальца (Одесса). Все это написано на случай, если перед голосованием выяснится что факультетский Совет не на стороне К.А. Тимирязева. Письмо составлено явно после тщательного обдумывания его, в нем не забыто ни одно обстоятельство, которое могло бы пойти на пользу избрания К.А. Тимирязева и во вред его противнику И.Н. Горожанкину. То обстоятельство, что этот одаренный молодой ученый, коллега подписавших письмо, в случае избрания К.А. Тимирязева, имеющего место в Петровской академии, останется без куска хлеба (Лубянские курсы дают мизер!) авторов письма не смущает - они действуют в "интересах дела" (!). К письму приложены письма из Петербурга и Одессы, значит все это В.В. Марковниковым было задумано заранее. О чем же он пишет? Рассмотрим вкратце этот любопытный документ профессорского красноречия и черствости по отношению к младшему товарищу. В первой части письма В.В. Марковников убедительно и, как кажется, объективно, характеризует кандидатуру К.А. Тимирязева. Этот ученый, как мы сказали, окончил Петербургский университет, который с Московским университетом в теплых отношениях никогда не был. Вместе с тем далее В.В. Марковников сообщает, что якобы "покойный профессор Кауфман с особой
25 ЦИАМ. Ф. 418 (Московского университета). Оп. 44. № 50. Лл. 13, 14.
26 ЦИАМ. Ф. 418 (Московского университета). Оп. 44. № 50. Лл. 15, 15 об.
48


настойчивостью рекомендовал его (Тимирязева) факультету (...) и только по случаю занятий, задержавших г. Тимирязева за границей, приглашение его на кафедру (Н.Н. Кауфмана) не состоялось..." Это утверждение выглядит странно: ведь Тимирязев вернулся из-за границы в 1871 г., когда только что умер Н.Н. Кауфман - почему же его не пригласили? Переходя к трудам Тимирязева, В.В. Марковников указывает 6 работ, опубликованных им, и далее под той же нумерацией называет доклады ученого в Ботаническом обществе в Петербурге и Москве. Получается, что у Тимирязева всего 24 работы! (из них 18 не опубликовано!) Теперь автор письма переходит к конкуренту Тимирязева - к Горожанкину: "Другой кандидат, г. Горожанкин, - пишет он, - окончив курс два с половиной года назад, прослушав курс ботаники, который не был в то время преподаваем в университете и (был) недостаточно полный по случаю смерти профессора Кауфмана и за неимением второго преподавателя по этому предмету". Биографы И.Н. Горожанкина ставят ему в заслугу, что он, лишившись рано руководства, до всего должен был доходить сам и много сделал в науке.
B. 	В. Марковникову же это "дает повод думать, что г. Горожанкин в настоящее время несравненно менее подготовлен к занятию кафедры, чем г. Тимирязев". Но это мнение не специалистов, нужен арбитр- ботаник и он переходит к письмам А.С. Фаминцына (1835-1918) и Я.Я. Вальца (1841-1904) - петербургского и одесского физиологов(!) растений. А.С. Фаминцын вышел из положения с достоинством: по просьбе В.В. Марковникова прислал два отдельных(!) письма - одно о Тимирязеве, другое о Горожанкине, но соблюдал при этом объективность. Отдав должное Тимирязеву как специалисту по физиологии растений, человеку "очень талантливому", он не сомневается, что в случае необходимости тот "со временем(!) выработает из себя вполне достойного преподавателя морфологии и систематики". В.В. Марковников в коллективном письме указал, что "профессор Тимирязев заявил нам свою готовность преподавать систематику и морфологию растений в надлежащем объеме" и далее привел письмо
C. 	А. Фаминцына о Горожанкине. А.С. Фаминцын сообщил, что лишь просмотрел только что вышедшую работу о водорослях Горожанкина, она, как он думает, относится "к области микроскопии", "не может дать ни малейшего указания насчет знаний г. Горожанкина по морфологии и систематике растений, хотя, конечно, и не исключает возможности отличного знакомства с этими предметами"27. Второй арбитр Я.Я. Вальц, восхваляя Тимирязева, ловит Горожанкина на мелочах в исторической части работы, а о том, что в ней содержится нового, он с возмущением пишет, что это "противоречит всему нам известному...". Споры в факультетском Совете по поводу двух кандидатур были, по- видимому, очень жаркие, не знаем, что говорил представивший кандидатуру Ивана Николаевича И.Д. Чистяков, но в архивном деле
27 	Все эти документы см.: ЦИАМ. Ф. 418.0п. 44. № 50. Лл. 1-15. Напомним, что подзаголовок работы И.Н. Горожанкина был: "Опыт сравнительной морфологии семейства вольвоксовых( ! ). "
49


есть набросок того, что говорили в его защиту С.А. Усов и Я.А. Борзенков. Написан он Я.А. Борзенковым и как раз в той краткой тезисной манере, как, по словам С.А. Усова, мы говорили, он читал лекции: "Достоинство г. Тимирязева как ботаника-физиолога не отвергается, но ставится на вид, что по Кафедре ботаники, кроме физиологии и анатомии растений, которые уже с честью преподаются И.Д. Чистяковым, принадлежит еще морфология и систематика растений, которые в настоящее время никем не преподаются. Для преподавания именно этих частей ботаники, а не физиологии растений нужен доцент. Предложен на это место магистр Горожанкин потому, что
1. Его магистерская диссертация "Опыт морфологии вольвоксовых" относится к одному из тех предметов, в преподавании которых ощущается необходимость.
2. Этот труд, как явствует из подобного разбора его, предложенного Чистяковым, и из недавнего диспута, отличается несомненным достоинством и свидетельствует как о знании автором низших растительных форм, так и показывает способность его к самостоятельным исследованиям.
3. Преподавательские способности г. Горожанкина уже известны тем членам факультета, которые хотели ознакомиться с ними: г. Горожанкин во время заграничной командировки профессора Чистякова преподавал морфологию и систематику растений (...) и исполнил это поручение с честью.
4. Горожанкин мог возбудить в своих слушателях охоту к самостоятельным занятиям, что доказывается тем, что в течение двух последних семестров преподавания г. Горожанкина все без исключения его слушатели занимались под его руководством практическими частями ботаники, которую он преподавал..."28.
Таким образом, заранее подготовленной кампании в защиту К.А. Тимирязева противостояло краткое, аргументированное мнение- экспромт С.А. Усова и Я.А. Борзенкова, оно-то, видимо, и решило дело, необъективность же противоположного мнения была слишком заметной. Все эти документы перешли в Большой университетский совет, где 8 февраля 1875 г. и состоялось обсуждение двух кандидатур и голосование под руководством ректора, известного историка С.М. Соловьева. Вот его результаты:
Балл
избирательный неизбирательный
И.Н. Горожанкин 27 14
К.А. Тимирязев 17 24
К.А. Тимирязев занял кафедру в Московском университете лишь через 2 года - с осени 1877 г., после смерти И.Д. Чистякова (3 июня) - и
28 	Там же. Л. 19.
50


своего поражения 1875 г. никогда не забыл (кафедра на этот раз соответствовала его прямой специальности - анатомии и физиологии растений).
Начало семейной драмы
Итак, университет окончен, Горожанкин оставлен при нем, но лишь с 1872 г., а средства для существования были нужны немедленно. Лето, судя по письмам в 1871 г., он провел на уроках у своих излюбленных друзей Горбовых в имении. С осени - уроки в Москве, в частности 18-летней падчерице профессора А.Н. Сабанина (сельс- кохозяйственника) - Анне Александровне Уваровой, где и ранее он преподавал естественные науки и свою любимую науку - историю.
Из бесед с Е.И. Алексеевой о ее отце: "Уваровы были сравнительно богатым семейством, их имения были в Самарской губернии рядом с имениями их родственников Карамзиных. Анночка воспитывалась дома, мой отец преподавал ей (кроме естественных наук) его любимый предмет - историю. Это была широко образованная по тогдашним временам, разносторонняя, обаятельная барышня, считавшаяся в те времена передовой..."29.
В семье И.Н. Горожанкина сохранилась фотография, где он снят с семьей брата - военного врача Василия Николаевича. По возрасту девочки (родилась в 1870 г.), по смущенному виду Ивана Николаевича мы догадываемся, что это 1872 г. Здесь, в доме Бернова на Молчановке у брата он только что сообщил о своей женитьбе на А.А. Уваровой. Венчались они 28 апреля 1872 г. в церкви Спаса на Песках, но счастье оказалось недолгим: жена И.Н. Горожанкина 12 февраля 1873 г. родила дочь Ольгу, сама скончалась от сепсиса при родах 23 февраля, оставив безутешному отцу новорожденную дочь. Страдания его были так тяжелы, что семья брата вынуждена была на длительное время отобрать у него ребенка.
Сохранившийся отрывок из самого раннего, дошедшего до нас письма И.Н. Горожанкина (к брату) характеризует невеселый строй его мыслей в 1874 г.: «Оля здорова и заметно растет. По- видимому, это будет человек с хорошим здоровьем, но что выработается из нее в нравственном отношении, что станется с жизнью чувства у ребенка, девочки, не знающей матери, это вопрос другой, способный навести на тяжелые мысли. Жениться я не рассчитываю, по крайней мере не предвижу в близком будущем, да и странно это было бы. Горбов в одном замечательном письме, писанном в прошлом марте, выразился, что и "всякие утешения в иную пору бесполезны, одно можно напомнить, что и Ваше горе пойдет тем же неизменным путем, как и все людские горести". Действительно, теперь воспоминание о потере не режет и не производит чуть ли не физического страдания, но все же, прошлое еще так близко и дорого,
29 	ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 44. № 50.
51


И.Н. Горожанкин в квартире брата (1872 г.) Е.И. Горожанкина (жена брата), их дочь Надежда, И.Н. Горожанкин, В.Н. Горожанкин {стоит)
52


что всякая мысль о замене как-то не гармонирует с настоящим настроением духа...» (архив автора).
Это был 1874 г., когда была кончена и вышла из печати его первая работа посвященная воль- воксовым, - классическое исследование по этой группе растений, теперь наше основное руководство по ней. Видимо, наука спасала. Но все-таки, в страданиях по утрате жены у Ивана Николаевича развилась болезнь, которая одолевала его всю жизнь и которая, в конце концов, свела его в могилу (хотя поводом кончины было иное).
Волновали братьев Горожан-
киных в это время и дела их прес- Анна Александровна Уварова _
тарелого отца, К которому, судя первая жена И.Н. Горожанкина
по письмам, они сохраняли всегда сыновнюю почтительность и помогали материально. Старику шел уже восьмой десяток, он жил с домуправительницей Надеждой Семеновной в своем домике в Воронеже. Болезнь отца волновала сыновей, и, судя по письмам (архив И.Н. Горожанкина), в июне 1875 г. Иван Николаевич навещал отца и застал там нерадостную картину. Отец был в долгах, домоуправительница "забрала в руки бразды правления", каким-то образом его притеснял и его бывший начальник - глава Казенной палаты Раев, который получив чин штатского генерала, став "превосходительством" - "совершенно ошалел"30. Братья поняли необходимость финансовой помощи отцу и стали поочередно посылать ему деньги каждый месяц. Через полгода, желая максимально оградить отца от нападок, И.Н. Горожанкин повторил свою поездку31.
В этом же году (1874) пошатнулось здоровье университетского ботаника профессора И.Д. Чистякова. Летом, вернувшись из-за границы, первое время он еще мог читать лекции и даже, судя по "Московским ведомостям" (1874, № 312), в воскресенье 15 декабря прочел доклад на Пречистенке в Обществе любителей естествознания по истории клетки (очевидно, сообщал о своем недавнем открытии кариокинеза клеток, только что опубликованном в Италии [82. С. 209-243; 257-313] - открытии, которое обессмертило его имя). Однако в октябре-ноябре 1874 г., в январе и феврале 1875 г., судя по
30 Ответное письмо. В.Н. Горожанкина брату от 27.VI.1875 г.
31 ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 49. Л. 130.
53


Письмо И.Н. Горожанкина 28. X. 1877 г. с карандашными пометками его престарелого отца
сохранившимся в архиве его запискам, он был вынужден извещать университет о том, что лекции читать не будет "по нездоровью"32. Все обязанности отсутствующего заведующего кафедрой и Ботаническим садом на Мещанской И.Н. Горожанкин был вынужден взять на себя, а осенью 1875 г., мы говорили, сад окончательно перешел в его ведение.
Передав сад И.Н. Горожанкину, университет отправил И.Д. Чистякова на лечение в Италию во второй раз (1875 г.), затем в третий (1876 г.), но это не помогало. 17 мая 1877 жена встречала его на крыльце директорского дома в Ботаническом саду и была потрясена: "Это было подобие человека, обтянутый кожей скелет", - говорила она моей матери.
"Лина, приехал к тебе умирать!", - произнес Иван Дорофеевич и голоса его она не узнала...
3 июня И.Д. Чистякова не стало, 5-го его схоронили на Ваганьковском кладбище. Ректор университета Н.С. Тихонравов поручил Ивану Николаевичу написать некролог [16].
Прошел год. И.Н. Горожанкин заведовал садом уже три года, ему надлежало переехать в директорский дом Ботанического сада. Со вдовой все давно было улажено. На том же крыльце она встретила его в
32 	Там же. Оп. 44. № 148. Лл. 22, 23, 51, 53.
54


Ботаник
профессор И.Д. Чистяков
Александра Михайловна Евреинова-Чистякова - вторая жена И.Н. Горожанкина
глубоком трауре, ее скорбные глаза его поразили (вспоминал он впоследствии). Положение его было не из приятных - предстояло выселение семьи умершего товарища. Судьбы его и вдовы Чистякова формально были похожи: оба потеряли любимого человека, оба остались с детьми - у него дочь, у нее две дочери и больной сын... Выезжать ей не пришлось: священник соседней церкви Адриана и Натальи повел их вокруг аналоя... Но брак счастливым не оказался и довольно скоро кончился (для Ивана Николаевича, во всяком случае, трагически...). В чем же здесь дело?
Александра Михайловна урожденная Евреинова, выросла в роскоши пензенского имения своего отца - коннозаводчика и бретёра Михаила Евреинова, женатого на С.А. Безобразовой и в своем детстве привыкла к бесконечным развлечениям с тройками (которыми залихватски управляла сама) и другим удовольствиям больших пензенских имений помещиков-родственников - Евреиновых, Безобразовых, Ладыженских, Дуровых. Она с гордостью говорила, что ее родители принадлежали к старинным "столбовым" дворянским родам, записанным в "Шестую книгу" русского дворянства департамента герольдии Сената, куда, как известно, заносились дворянские роды, которые при Екатерине II документально смогли доказать свое двухсотлетнее дворянство. Впрочем, благополучие семьи довольно рано оборвалось: отец ее прокутил свое состояние, разошелся с матерью и, взяв сыновей,
55


навсегда уехал в Петербург. Мать вывезла трех дочерей в Москву, где они и учились во французской гимназии, а сама кончала жизнь во Вдовьем доме на Кудринской площади. Там ее и посещал до самой смерти (и, вероятно, помогал) очень ее уважавший Иван Николаевич. Александра Михайловна была не в нее: натура неглубокая, но артистическая, она была очень красива, говорила низким, почти мужским, голосом, сама актриса Н.М. Медведева(!) звала ее на сцену в Малый театр... Но для дворянки из Шестой книги это было невозможно! Она обожала мистификации, в которых особенно ей удавались, благодаря неузнаваемой гримасе и переодеванию, роли сварливых комических старух. Уже разойдясь с Иваном Николаевичем, по воспоминаниям моей матери, она приезжала к ним на извозчике в отсутствие отца, переодетая в старуху, и громко кричала на горничную (долго не отворявшую дверь), стучала клюкой, грозила, что пожалуется на нее барину...! Дети, не понимая, кто это, в ужасе жались к стенам, а она, никем неузнанная, "в гневе" уезжала! Все было сделано ловко, а может быть, даже и остроумно, но, учитывая ситуацию с ее же детьми(!), как- то страшно! Ясно, что с такой женщиной у Ивана Николаевича ничего хорошего выйти не могло! Но это стало ясно потом. Сейчас же пошли дети: Михаил (1879), Сергей (1880), Екатерина (1881, моя мать). В доме на Первой Мещанской было теперь 7 детей! Несмотря на 9 просторных комнат казенной квартиры, жизнь стала неимоверно трудна. К тому же, утрата первой жены оказалась для Ивана Николаевича незаживающей раной, как и первого мужа для его новой жены... Они решили расстаться. Откормив младшую дочь, Александра Михайловна ушла из дома мужа с детьми И.Д. Чистякова. Развода не добивались, дети Чистякова получали за него пенсию, их мать взялся содержать всю жизнь Иван Николаевич и неукоснительно всегда это выполнял. Надо сказать, что эта новая драма не подкосила ученого: на 1880-1890-е гг. падает, мы увидим, период его научного расцвета.


Глава 4
Восьмидесятые годы - период расцвета
Восьмидесятые годы XIX в. были особым, как бы промежуточным временем между 1870-ми годами с их террористическими актами и уходом "в народ" русской радикальной молодежи и 1890-ми годами, когда молодежь обратилась к марксизму и параллельно вновь возник безудержный терроризм. Восьмидесятые годы были временем жесточайшей реакции. "Роковой день 1 марта 1881 г." отодвинул законодательную деятельность предшествующего времени на "...целую четверть века... Все робкое в обществе шарахнулось в сторону реакции", - писал А.Ф. Кони [83. С. 187]. Немедленно был заменен весь аппарат чиновничьей России, над страной нависли "совиные крыла "Победоносцева (А. Блок). Министерствами внутренних дел и народного просвещения завладели такие мрачные фигуры, как Д.А. Толстой и И.Д. Делянов. Были закрыты все либеральные газеты и журналы - "Молва", "Голос", в 1884 г. - "Отечественные записки" М.Е. Салтыкова-Щедрина. Борьба с печатью сопровождалось борьбой с интеллигенцией, с профессорами и студенчеством. Университеты были очищены от "нежелательных элементов", ужесточились условия приема студентов, в 1884 г. был введен новый Университетский устав, запрещены студенческие сходки. В 1886 г. были закрыты Высшие женские курсы (в том числе Лубянские, где читал и И.Н. Горожанкин). В 1887 г. была введена процентная норма для приема в учебные заведения евреев. Не оставлено было без внимания даже Общество испытателей природы, в котором И.Н. Горожанкин принимал активное участие. Так, 9 марта 1883 г. исполняющий обязанности заведующего канцелярией Московского генерал-губернатора в сверх вежливой форме извещал, что "...по смыслу отношения Генерал-губернатора от 7 минувшего февраля за № 440 в предварительных извещениях о предстоящих заседаниях Общества требуется исчисление подробностей всех предметов, обсуждение которых предполагается в известном заседании. К сему Канцелярия имеет честь присовокупить, что на председательствующем в заседании Общества, как известно, лежит обязанность строго держаться устава и не допускать, чтобы суждения, происходившие в заседании, касались бы предметов, не относящихся к задачам Общества..." (Архив МОИП).
"Потянулись серые бесцветные дни наружного спокойствия и кажущейся прочности отжившего порядка", - писал А.Ф. Кони [83. С. 187]. Для людей творчества выход был один - наука, литература, искусство. Иван Николаевич ушел с головой в науку. Если еще в июле 1878 г. из Гжатска и в августе из крепости Рущук (с фронта Турецкой войны) его брат военный врач Василий Николаевич Горожанкин сообщал отцу в
57


Воронеж, что Иван Николаевич очень занят - готовит диссертацию (архив внука Василия Николаевича - Б.Н. Горожанкина), то в 1880 г. она была не только написана, но и опубликована [8]. 12 декабря того же года декан В.Я. Цингер обратился в администрацию университета с просьбой сообщить в газетах, что в пятницу 19 декабря состоится защита33. Что же представляла собой эта работа?
Докторская диссертация
Онтогенетическое направление в изучении морфологии высших растений появилось в России в 40-х годах прошлого века в работах Н.И. Железнова (1816-1877), профессора сельского хозяйства Московского университета, с 1857 г. экстраординарного академика Петербургской академии наук. Работая с лупой и микроскопом, он изучал развитие чашечки, венчика, тычинок, пыльцы, завязи и семяпочки. В развитии цветка он отмечал четыре стадии и давал синхронизацию развития каждого органа во время этих стадий. Работы Железнова по своим результатам имели расхождения с исследованиями на ту же тему западноевропейских ученых Уолперса, Шлейдена и Фогеля - но время показало, что правда была на стороне Железнова. Ю. Сакс в своей ’’Geschichte der Botanik" (1875) отмечает Железнова как одного из первых исследователей истории развития цветка.
Затем в этом же направлении трудились Н.Н. Кауфман и И.Д. Чистяков, работы которых подробно описаны во введении к данной книге. На смену Кауфману и Чистякову, умершим сравнительно молодыми (первый на 35-м, второй на 36-м году жизни) и не успевшим сделать для науки все, на что были способны, пришел их последователь Н.И. Горожанкин. После магистерской диссертации, посвященной, как мы знаем, простейшим водорослям, Горожанкин принимается за докторскую. Теперь его заинтересовала совсем другая группа растений, а именно - хвойные и процесс размножения у них, так как именно изучение истории развития в этой группе обещало много интересного для их филогении.
Сам Горожанкин считал изучение процесса размножения у хвойных довольно трудной задачей не только из-за разнообразия точек зрения на этот процесс, но и в практическом смысле, потому что для получения каких-либо положительных результатов надо было проследить постепенное изменение "корпускула"34 (так в то время называли архегоний) в различные периоды его жизни. Но материал для исследования в данном случае был таков, что смену явлений невозможно было наблюдать на одном и том же препарате, как это было в случае с водорослями. "Корпускулы" голосеменных настолько непрозрачны, что для получения микроскопического образца надо было точно разрезать
33 ЦИАМ. Ф. 418 (Московского университета). Оп. 49. № 468. Л. 1.
34 Термин "корпускул" был впервые введен Робертом Броуном, который в 1820-е годы впервые описал цветки замий и указал на присутствие в семяпочках особых органов, которые он назвал корпускулами или вторичными зародышевыми мешками.
58


Докторская диссертация И.Н. Горожанкина с дарственной надписью отцу
"корпускул" и заниматься сравнением различных мертвых образцов. "К сожалению, крайне мелкие размеры половых элементов в связи с малой прозрачностью окружающей их протоплазмы, чрезвычайно быстрая смена явлений, сопровождающих половое слияние, вместе с невозможностью изучать протоплазму яйцевого мешка в живом состоянии - все
59


это является величайшим тормозом для полного и точного исследования как самого полового процесса, так и ближайших его следствий,"- писал Горожанкин в своей работе [3. С. 1].
"О корпускулах и половом процессе у голосеменных растений" - таково было название докторской диссертации И.Н. Горожанкина. Работа включала в себя несколько разделов и, кроме вступительного обзора литературы по данной теме за 1851—1879/80-е годы (ч. 1), содержала еще три части: ч. 2 - "Неоплодотворенные корпускулы замий", ч. 3 "Неоплодотворенные корпускулы хвойных", ч. 4 "Оплодотворение хвойных".
Как мы знаем, замии не произрастают в наших широтах, и образцы этих экзотических растений Горожанкин получал из оранжереи господина Титтельбаха из Поречья Можайского уезда Московской губернии. Еженедельно в лабораторию Горожанкина привозили молодые женские цветки замий, из которых он вырезал семяпочки и приготавливал образцы для микроскопического исследования. Все препараты ученый делал лично и вручную без помощи микротома. Это был кропотливый и тяжелый труд, требовавший точности хирурга и одержимости увлеченного ученого. Таким способом Горожанкин изучил Ceyas revoluta (Thunb.), Ceratozamia mexicana и прочие виды родов Zamia, Ceratozamia и Cycas. Правда, работа с цветками замий осложнялась тем, что, как уже отмечалось, у нас они произрастали только в оранжереях и в срезанном виде сохранялись не более 3 нед. Но без привлечения этого "неудобного" для изучения объекта нельзя было составить полное представление о строении "корпускул" у всех голосеменных. Проведя серию наблюдений над замиями и сравнивая их образцы с препаратами других голосеменных, Горожанкин пришел к выводам о том, что "корпускулы" замий действительно развиваются по тому же типу, что и у прочих голосеменных. Эти выводы вполне подтверждали сходное мнение Варминга (1876).
Для более углубленного изучения "корпускул" и процесса оплодотворения Горожанкин в основном пользовался препаратами, полученными от наших "туземных", по его выражению, форм хвойных. Это было и удобно, так как не было сложностей с получением и хранением образцов, и правильно, потому что "корпускулы" у всех голосеменных построены по одному типу.
При изучении голосеменных Горожанкин ставил перед собой две основные задачи, на которые его предшественники еще не обращали внимания: 1) оттенить возможно резче изменения, происходящие в "корпускулах" до оплодотворения, от последующих процессов: 2) определить частные особенности структуры элементов, встречающихся в корпускулах как до, так и после оплодотворения. Для решения второй задачи он старался расширить круг применения микрохимических реакций к изучению "корпускулов".
Применяя различные реактивы и окраски для изучения протоплазмы и погруженных в нее гофмейстеровых телец и вакуолей, Горожанкин старался, по возможности, действовать на еще живую
60


протоплазму. Он отмечал, что перед применением различных спиртовых растворов к живой протоплазме необходимо удалить из препарата всю лишнюю воду, "иначе смешение алкоголя с водою производит такого рода пертурбации в протоплазме, что от ее препарата почти ничего не остается" [3. С. 103].
В работе Горожанкин следующим образом характеризует используемые им реактивы.
Оводненный глицерин: под влиянием глицерина протоплазма, по словам Горожанкина, просветляется, а вакуоли, слегка изменяя свою форму, сохраняют прежнюю тусклость содержимого: гофмейстеровы тельца имеют вид блестящих шариков. При использовании квасцового раствора гематоксилина протоплазма окрашивается в светло-фиолетовый, а гофмейстеровы тельца в интенсивно-фиолетовый цвета; вакуоли же остаются без изменений. Комментируя действия этих реактивов, Горожанкин подчеркивал удобство их применения в связи с тем, что, с одной стороны, они производят достаточно яркое и наглядное окрашивание, а с другой - не вызывают изменения структуры протоплазмы.
Спиртовые растворы йода, анилина и пр., по наблюдениям Горожанкина, не производят в вакуолях никаких перемен, а протоплазма окрашивается в цвета раствора, но слабее, чем гофмейстеровы тельца. Под влиянием этих растворов (спирта, содержащегося в них), конечно, моментально появляется зернистость как в протоплазме, так и в гофмейстеровых тельцах.
Горожанкиным были обследованы семяпочки Pinus silvestris (L.), P. strobus (L.), P. pumilio (Hanke), P. cembra (L.), Picea vulgaris (Link.), Abies sibirica (Ledeb.), Larix decidua (Mill.), Dammara australis (Lamb.), Ginkgo biloba (Linn.), Jniperus communis (L.), Thuja occidentalis (L.), Cupressus funeberis (Endl.) - формы семейств Abientineae, Taxineae и Cupressineae. Кроме того, он производил посевы пыльцы названных видов на мякоть груши и наблюдал, таким образом, процесс прорастания пыльцевых трубок в изолированном виде.
Первым результатом было то, что Горожанкин отметил некоторое усложнение строения "корпускул" от Cupressineae к Abientineae, правда, для него осталось неясным в каком отношении по организации "корпускул" стоят к Cupressineae и Abientineae прочие хвойные.
Также он пришел к заключению, что "... оплодотворение хвойных совершается не диффузионным путем (см. Страсбургера), но так же, как и тайнобрачных, т.е. путем непосредственного слияния протоплазмы; у Abietineae, помимо смешения протоплазмы пыльцевой трубки с протоплазмой пыльцевого мешка, происходит еще настоящая копуляция вторичного ядра яйцевого мешка со спермагенами; эти последние можно рассматривать как особую форму сперматозоидов, лишенную жгутов и потому неподвижную" [3. С. 161]. В современной литературе о голосеменных можно встретить следующие термины: мужская гамета, сперматозоид (имеет жгутики) и спермий (лишены жгутиков). Потеря жгутиков связана с тем, что в процессе эволюции функция доставки гамет к яйцеклеткам перешла к пыльцевой
61


трубке. Этот признак считается прогрессивным. ’’Такая форма сперматозоидов, как давно известно, существует также у флоридей" [3. С. 161].
Окончательно доказать, что мужские ядра проходят в яйцеклетку из пыльцевой трубки, прорывая ее конец, Горожанкину удалось позже, в 1883 г., когда он работал в Страсбурге у де Бари. В лаборатории де Бари Горожанкину удалось наблюдать у Pinus pumilio выхождение мужского ядра из пыльцевой трубки, что разъясняло половой процесс у хвойных. Ему удалось получить препарат, на котором мужское ядро помещалось своей верхушкой еще в пыльцевой трубке, а нижней частью - в протоплазме "корпускула”. Описание этого открытия было издано в 1883 г. отдельной брошюрой (Ueber den Befruchtungsprozess bei Pinus pumilio. Strasburg, 1883, 4 s.).
В своих наблюдениях за половым процессом у голосеменных Горо- жанкин пошел много дальше своих предшественников - в том числе и признанного авторитета в этом вопросе Страсбургера - у которого, по
словам Горожанкина: "Воззрения ( ) на половой процесс хвойных
крайне неполны и потому не ясны; кроме того, они в большинстве случаев не подтверждаются фактически" [6].
В конце докторской диссертации Горожанкин разбирает вопрос, что такое "корпускул", и приходит к совершенно верному выводу о том, что он представляет собой настоящий архегоний. Работа Горожанкина иллюстрирована многочисленными (свыше сотни), тщательно исполненными рисунками. К сожалению, и эта работа не была переведена на иностранный язык (не считая небольшого фрагмента, изданного на немецком языке в 1883 г.) и потому не произвела такого впечатления на западноевропейскую науку, как если бы она сопровождалась хотя бы кратким резюме.
В настоящее время в связи с усовершенствованием микроскопа эта работа Горожанкина имеет историческое значение, что нисколько не умаляет ее роли в ботанической науке.
Современное систематическое положение растений, изученных Го- рожанкиным:
Отдел
Класс
Подкласс
Порядок
Семейство
П/семейство
Голосеменные
Саговниковые
Саговниковые
Саговниковые
Замиевые
Гинкговые
Хвойные
Хвойные
Сосновые
Кипарисовые
Тиссовые
62


*
*
*
Тщательность и строгость, с которой Иван Николаевич относился ко всем своим работам, в частности к этой, всех, кто знал ученого лично и прежде всего его учеников, поражала. Так, ученик И.Н. Горожанина В.И. Беляев (сам к тому времени крупный ученый) писал другому ученику его А.П. Артари: "В указанной работе И.Н. пришел к заключению о проникновении спермагенов внутрь яйцеклетки путем сравнения их величины и строения сначала на пыльцевой трубке, а затем внутри яйцеклетки. Но требовательность его к своим исследованиям была так велика, что он не ограничился приведенными наблюдениями и употребил много времени, разыскивая тот момент, когда спермаген проходит через отверстие в пыльцевой трубке. Это удалось ему через 2 года после выхода в свет его диссертации и опубликовано в маленькой брошюре, о которой речь была выше" [27. С. 438].
Однако не только принципиальным разрешением вопроса о характере полового процесса у хвойных и вместе с тем вопроса о связи с "сосудистыми тайнобрачными" (что заставило Э. Страсбургера немедленно отказаться от его "диффузионной теории", 1884) знаменита работа И.Н. Горожанкина. Здесь было опубликовано и второе открытие мирового класса русского морфолога. Подробно изучив в течение нескольких лет развитие архегониев, он обнаружил у саговников протоплазматическую связь между яйцеклетками и клетками кроющего слоя. Оказалось, что клетки эти соединены плазматическими нитями. "При обработке крепкой SH202, - писал И.Н. Горожанкин, - оболочка яйцевого мешка сильно взбухла и, если действие кислоты было быстрое, то, окрашивая потом препараты йодом, я, наконец, получал препараты, которые с большой убедительностью показывали, что между яйцевой протоплазмой и содержимым кроющих клеток действительно существуют связки протоплазмы, которые идут тонкими нитями по всей толще яйцевого мешка и на стороне, обращенной к кроющим клеткам, проходят через ситовидные пластинки" [3. С. 64]. Продолжая наблюдения, ученый тщательно изучил канальцы оболочек клеток и установил существование пор, через которые проходят открытые им цитоплазматические нити, в 1901 г. названные Э. Страс- бургером плазмодесмами. Это были нити, по которым осуществлялся транспорт питательных веществ, доставляемых клеткам, однако этого назначения нитей исключительно добросовестный и осторожный И.Н. Горожанкин до специальных исследований определить не решился. Он писал: "Каково назначение этого сообщения плазм кроющего слоя с протоплазмой яйцевого мешка, мне совершенно неизвестно. Я даже не касался этого вопроса, отставляя его до будущего времени, когда, может быть, удастся иметь более обильный материал для наблюдений" [3. С. 66]. Свое важное открытие плазмодесм ученый впервые демонстрировал в 1877 г. на заседании Московского общества естествознания, антропологии, этнографии при Московском университете и интересующихся отсылал, по свидетельству А.А. Щербаковой, к протоколам Общества.
63


* * *
Нам осталось попытатья найти ответ на вопрос, который часто ставят в связи с книгой И.Н. Горожанкина о корпускулах историки ботаники. Почему она была издана только по-русски "и не произвела того впечатления, какое было бы, если бы она сопровождалась бы более или менее подробным резюме на одном из западноевропейских языков"? и далее: "Намерение напечатать на немецком языке все полученные результаты Горожанкин, к сожалению, не осуществил" [32. С. 26]. В чем же здесь дело? Некоторое разъяснение мы находим в письме ученого председателю МОИП К.И. Ренару еще 8 февраля 1880 г., т.е. по-видимому, до выхода из печати работы:
"Милостивый Государь Карл Иванович,
Спешу уведомить Вас, что я положительно не считаю возможным для себя передать перевод моей работы на немецкий язык господину Кожевникову, а потому, к величайшему моему сожалению, я должен оставить мысль напечатать мою работу в Журнале Общества испытателей природы, тем более, что работа эта сопровождается большим числом таблиц, печатание которых в числе семисот экземпляров не соответствует моим средствам.
Прошу принять уверения в полном моем уважении и преданности.
Ваш покорный слуга - Н. Горожанкин.
8 апреля 1880 г."35
Письмо свидетельствует об исключительной щепетильности Ивана Николаевича. Средств для напечатания такого количества таблиц у него не было, но не было средств и для немецкого перевода (он содержал свою большую семью и поддерживал семью своей бывшей жены с детьми Чистякова!). Кто такой Кожевников, мы хорошо знаем: это оставленный при университете магистрант Д.А. Кожевников (1858— 1882), ученик И.Н. Горожанкина и, возможно, В.Я. Цингера (с ним он разрабатывал флору Тульской губернии). И.Н. Горожанкину в 1878 г. он с Маевским помогал "переопределять" до 3/4 всей коллекции многолетних трав. Нам ясно: владея в достаточной мере немецким языком, Д.А. Кожевников предложил свои услуги учителю. Он, конечно, сделал бы это бесплатно, на что пойти Иван Николаевич никак не мог. Так одна из его важнейших работ и была издана только по-русски, даже почему-то без резюме, о чем мы должны сожалеть.
Докторский диспут
Итак, на столы русских ботаников в 1880 г. легла только что вышедшая книга, написанная И.Н. Горожанкиным и посвященная "незабвенной памяти" недавно умершего (1877) Вильгельма Гофмейстера: "О корпускулах и половом процессе у голосемянных растений". Как и все, что выходило из-под пера этого автора, сделана она была весьма
35 	Архив МОИП. Оп. 534. Письма членов 1880 г. Лл. 98, 98 об.
64


И.Н. Горожанкин (слева) и "Р-въ" (СИ. Ростовцев?)
3 Л.В. Алексеев, Е.В. Калесник
65


тщательно и направлена в данном случае против неверных воззрений на данную тему боннского ученого Э. Страсбургера.
Руководствуясь немногочисленными сведениями архива и сообщениями газет, мы можем приблизительно восстановить ход докторской защиты этой книги и обстановку, в которой происходил диспут. В пятницу 12 декабря декан факультета обратился к администрации с просьбой опубликовать в газетах о предстоящей защите36. В следующую пятницу, в день защиты 19 декабря в Большую физическую аудиторию университета начала стекаться публика: среди многочисленного студенчества видны шапочки профессоров, среди посторонних - слушательниц Лубянских курсов, где читает "диспутант". Вполголоса говорят о защите - она будет интересной, так как направлена против боннской знаменитости, тем более что в ней принимает участие такой специалист, как К.А. Тимирязев.
В 12 часов дня на одну из кафедр поднимается декан факультета профессор В.Я. Цингер. Ему 45 лет, и он известен в университете тем, что занимается одновременно математикой и ботаникой. По курсу аналитической геометрии его знают как прекрасного лектора. Сейчас среди стихнувшего зала он объявляет защиту докторской диссертации И.Н. Горожанкиным, официальными оппонентами которой будут профессор К. А. Тимирязев и приват-доцент Н.Е. Цабель.
На кафедре - "диспутант", он бледен, явно волнуется; непривычно видеть его во фраке, крахмальной рубашке с пластроном и тугими воротничками. В наступившей тишине, мы представляем, раздается срывающийся поначалу голос Ивана Николаевича, его волнение передается аудитории, среди которой, как мы сказали, и много посторонних.
"В истории ботанического исследования еще недалеко то время, когда между цветковыми и тайнобрачными растениями проводилась резкая граница...", - произносит Иван Николаевич, ни на кого не глядя, как бы в пустоту, стараясь только как можно яснее сконцентрировать мысль. "По мере развития морфологических и палеонтологических знаний граница между обоими отделами мало-помалу сглаживалась, а в современной науке, хотя и существует деление растений на явно- и тайнобрачные, однако уже никто не сомневается в их генетическом сродстве...". Именно так, нужно думать, хоть может быть и не этими словами (взятыми нами из его книги), начинал ученый свое вступительное слово. Специалисты понимают, что здесь "диспутант" имеет в виду "гнусную тайну" происхождения цветковых растений, о которой в свое время говорил Ч. Дарвин. Во времена И.Н. Горожанкина тайна эта казалась уже не тайной: голосеменные растения тогда начали связывать с цветковыми филогенетически (о чем и говорил И.Н. Горо- жанкин в своей книге). Основание этому видели в полной гомологии размножения тех и других, а то, что у голосеменных заросток развивается до оплодотворения, а у цветковых - после, объясняли более высоким этапом эволюции покрытосеменных растений по сравнению с голосеменными: ведь голосеменные появились в палеозое, а покрыто¬
36 	ЦИАМ. Ф. 419. Оп. 49. № 468. Л. 1.
66


семенные - в самом конце мезозоя (в так называемом меловом периоде)! Лишь с открытием С.Г. Навашиным двойного оплодотворения у покрытосеменных в 1898 г. станет ясным, что филогенетически голосеменные и покрытосеменные не связаны между собой ("Действительно, наличие двойного оплодотворения показывает, что эндоспермы покрытосеменных и голосеменных - образования не гомологичные, совершенно разные и по своей природе и по происхождению, несмотря на внешнее сходство, порождаемое одинаковой их функцией"37).
Охарактеризовав воззрения Э. Страсбургера, диссертант далее обрисовывает свои расхождения с ним и указывает на то новое, что ему самому удалось сделать, работая над оплодотворением голосеменных. Заключая, он говорит о "некоторых недостатках своей работы, происходивших частью от трудностей предпринятой им работы, частью же от поспешности..."38.
Как и принято, И.Н. Горожанкин остается на своей кафедре в ожидании отзывов официальных оппонентов (сущность которых ему неизвестна). По предложению В.Я. Цингера, на вторую кафедру стремительно поднимается первый официальный оппонент - профессор Климент Аркадьевич Тимирязев. Он старше диссертанта на 5 лет, его имя хорошо известно как в науке, так и у студенческой молодежи. Почти все его научные труды посвящены, мы говорили, изучению химических и физических свойств хлорофилла и его функций. Еще в 1871 г. в магистерской диссертации он блестяще показал, что разложение углекислоты растением зависит от влияния лучистой энергии красной части спектра, поглощаемой хлорофиллом наиболее сильно... Пять лет назад он защитил докторскую диссертацию "Об усвоении света растением" и получил звание экстраординарного профессора Петровской сельскохозяйственной академии. Ботаники наверняка помнят тот скандал, который разыгрался в Московском университете в начале 1875 г., когда К.А. Тимирязев был забаллотирован при выборах на кафедру морфологии и систематики растений и выбран был молодой приват-доцент Горожанкин. Наверняка, не все из присутствующих понимают, почему в этой ситуации он не отказался быть официальным оппонентом сегодня, и полагают, что этим он демонстрирует свою объективность и беспристрастие (но так ли на самом деле?). Три года назад, в 1877 г. после смерти И.Д. Чистякова, К.А. Тимирязев был, наконец, избран профессором Московского университета и возглавил кафедру физиологии и анатомии растений. Он часто выступает и его манера говорить - нервозность и запальчивость тона хорошо известны. Вот и теперь, влетев на кафедру, несколько, как всегда, пришепетывая, он энергично несется вперед, стремясь как бы испепелить оппонента, сделать его кругом неправым... Правда, И.Н. Горожанкин противником его не был: дарвинист, как и К.А. Тимирязев, он обладал, по свидетельству учеников, громадной эрудицией, талантом и большой научной принципиальностью. Не его вина, что многие ученики, начинавшие у
37 Мейер К.И., Навашин С.Г. // Выдающиеся отечественные ботаники. М., 1957. С. 296.
38 "Русские ведомости", 1880, № 332.
3:
67


К.А. Тимирязева, В.В. Марковникова и т.д., часто переходили к нему. Можно себе представить, как удивлен был внезапным нападением коллеги диспутант, как скупо и холодно отвечал (с полным сознанием правоты) на каждое возражение оппонента, как удивлена была публика!
"Русские ведомости" сообщали: "Первым оппонентом был профессор К.А. Тимирязев. Возражения его, длившиеся более четырех(!) часов, имели целью доказать, что наблюдения докторанта лишь подтвердили наблюдения немецкого ученого Страсбургера, не прибавив к ним, в сущности, ничего нового, что же касается конечных выводов, они, хотя и смелы, но не основательны..." Это выступление К.А. Тимирязева, положившее навсегда рознь между крупнейшими ботаниками Московского университета, осталось загадкой для историков науки, и это тем более удивительно, что в истории ботаники труд И.Н. Горожанина признан классическим как по тщательности исследования, так и по точности выводов! (см. выше). После открытий И.Н. Горожанкина Э. Страсбургер снял свои построения и признал правоту коллеги из России.
Если допустить, что докторант произносил вступительное слово около получаса, дискуссия с первым оппонентом продолжалась четыре часа (вероятно, с пятнадцатиминутным перерывом), то можно думать, что, когда второй оппонент приват-доцент Н.Е. Цабель поднимался на кафедру, часы уже показывали почти пять часов дня. Шел, следовательно, шестой час защиты, все устали, ситуация сложилась неприятная, хотя диспутант, как мы говорили, защищался стойко...
Магистр ботаники Николай Егорович Цабель (1831-1910) намного старше К.А. Тимирязева - ему 54 года. Он известен в науке как автор вышедшей в 1864 г. анатомии растений (более 600 страниц!), как бывший директор Никитского Ботанического сада. В Московском университете он утвержден меньше месяца назад (29 ноября 1880 г.) и читает курс по одному часу в неделю "О семенах растений"39. Он, следовательно, здесь новичок, выступать в сложившейся накаленной атмосфере ему трудно и, как свидетельствует корреспондент "Русских ведомостей", "в виду затянувшегося диспута и утомления докторанта", ему приходится "крайне сократить выступление"... К тому же, существенных замечаний и поправок к работе И.Н. Горожанкина у него, очевидно, нет. О чем же он ведет речь? По отчету в тех же "Русских ведомостях" он ограничивается лишь одним замечанием и указывает на "отсутствие в книге некоторых специальных терминов, что дает повод ко многим недоразумениям" между диссертантом и оппонентом. Н.Е. Цабель, следовательно, не возражает против новаторских выводов Ивана Николаевича, наголову разбивающего Э. Страсбургера, все резкие выпады, которые здесь слышали от предшествующего оппонента, в большинстве связаны с терминологическими неувязками. Это хороший ход! Он многое объясняет слушателям (большинство - не ботаники) и накалившаяся атмосфера, можно думать, значительно разряжается.
39 	ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 49. Дело 3039. Лл. 1-11.
68


На предложение декана кому-либо выступить желающих не находится. Начинается голосование членов Факультетского совета профессоров. Каждый из них берет шар и опускает его в высокий раструб ящика так, что по движению руки нельзя определить, куда она кладет шар: в "положительную" часть ящика или в "отрицательную". Все ждут объявления результатов голосования...
Наконец, на кафедру поднимается декан В.Я. Цингер. В зале наступает полнейшая тишина. По традиции он начинает с небольшого введения.
В "Русских ведомостях" так было описано это выступление:
"Декан В.Я. Цингер, указав на научное значение исследований И.Н. Горожанкина, а также на его плодотворную деятельность как доцента и директора Ботанического сада, объявил, что факультет возводит его в степень доктора ботаники. Последние слова В.Я. Цингера были покрыты дружными рукоплесканиями присутствующей публики".
Так прошла защита докторской диссертации Ивана Николаевича Горожанкина. Русский ученый был в зените своей славы!
Педагог
Восьмидесятые - первая половина девяностых годов XIX в. были периодом расцвета не только научной, но и педагогической деятельности И.Н. Горожанкина. Его лекционные курсы и приемы работы со студентами и учениками приобрели необычайную четкость и отточенность. "Простота и ясность характеризовали преподавание Ивана Николаевича, - свидетельствует А. Арсеньев, - его аудитория всегда была полна. Иван Николаевич не был оратором, читал ровным голосом и самым простым языком, всегда иллюстрировал лекции цветными рисунками (мелками) на доске, которые чертил чрезвычайно быстро. Эта простота изложения, отсутствие всякого намека на аффектацию, необычайная последовательность, ясность и логичность его мысли, в связи с проглядывающей любовью к своему предмету делали его лекции крайне привлекательными и интересными. Разумеется, главный интерес заключался в их содержании. Читая курс морфологии и систематики растений - предмет, считающийся сухим и скучным (да у других лекторов он зачастую и был таким), Иван Николаевич умел вложить в него живое содержание: он строил свой курс на биологической основе, постоянно выдвигая на первый план связь между строением растения и окружающей средой, в его лекциях всегда проводилась связующая идея, которая оживляла их и придавала им стройность и интерес. Курс его лекций, изданный студентами лет 10 назад, до сих пор является одним из лучших университетских учебников..." [25].
Нужно сказать, что чтение лекций не было простым делом для И.Н. Горожанкина. При огромных познаниях и большой эрудиции он всегда к ним тщательно готовился. И все-таки, при его неврастеничной натуре и застенчивости каждая лекция стоила ему больших нервных сил. Он говорил дома, что всякий раз, идя на лекцию, вынужден остановиться в темноте тамбура, чтобы преодолеть волнение, и затем уже
69


открыть дверь в огромную многоликую залу, где ряды слушателей поднимались почти до потолка...
Агрохимик и физиолог академик Д.Н. Прянишников (1865-1948), учившийся в университете в середине 1880-х годов, вспоминает, что студенты слушали лекции И.Н. Горожанкина на 2-, 3- и 4-м курсах (медики только на 1-м). Студентов на естественном отделении было тогда очень немного, и часто устраивались так называемые сводные слушания - лекции читались совместно трем старшим курсам. Так, ПС.А. Усов в одном году читал для всех Reptilia, а в другом году шли птицы, в третьем - млекопитающие. Так же читал И.Н. Горожанкин: в одном году - цветковые, в другом - папоротники, мхи и т.д.". Лекции Ивана Николаевича захватывали Д.Н. Прянишникова настолько, что, живя на даче в Богородском под Москвой, он четыре раза в неделю ’’маршировал" на Первую Мещанскую, чтобы работать с микроскопом по анатомии растений” у И.Н. Горожанкина, хотя строго говоря, анатомия растения не была специализацией этого ученого (анатомию и физиологию растений читал К.А. Тимирязев) [30, с. 80].
Как же сам И.Н. Горожанкин относился к студенчеству вообще и к тем, кто у него специализировался? Для ученого было характерно исключительно теплое отношение к студентам, в которых он чувствовал пробуждение живого интереса к науке. "Сплошь и рядом, - рассказывает поливановец А. Арсеньев, окончивший университет в 1897 г., - после лекции студенты заходили к нему в кабинет или даже останавливали в передней, и Иван Николаевич очень охотно вступал в продолжительные объяснения по поводу прочитанного. Устроив лабораторию Ботанического сада, (он) предоставил студентам возможность широко ею пользоваться, сумел создать (в ней) так хорошо научную обстановку, что заниматься у него было большим удовольствием и пустых мест в лаборатории не бывало" [25].
Если разговор происходил в Ботаническом саду и интерес студента был явно серьезным, он немедленно вступал с ним в обстоятельные объяснения, шел со своим собеседником в библиотеку или оранжерею и, случалось, тут же читал целую лекцию" [25].
По словам В.М. Арнольди: "Удивительной особенностью обладал И.Н. Горожанкин привлекать и группировать около себя научные силы. Когда он садился за работу, то тотчас же собирался вокруг него кружок, который шел за ним, несмотря на то, что со стороны учителя не было ни задавания работ, столь распространенного в западноевропейских лабораториях, не было ни давления к работе в той или в другой области, были лишь пример, глубокий интерес к делу, с каким относился ко всему Иван Николаевич, и серьезное, вдумчивое и вместе с тем товарищеское отношение к своим сотрудникам. Обращался ли Иван Николаевич к изучению флоры окрестностей Москвы, вокруг него образовывался кружок флористов и организовывались экскурсии Лаборатории Ботанического сада, бывшие в половине 1880-х годов, которых до сих пор не могут забыть его участники; садился ли он за микроскоп за исследование водорослей, занимающиеся в лаборатории Ботанического сада превращались в микроскопистов, доказывая это не только
70


И.Н. Горожанкин (слева) со второй женой в гостях у своего брата
своим усердием, но и рядом опубликованных интересных исследований, составивших объемистый том "Трудов лаборатории ботанического сада". И далее: "Молодые студенты, только что поступившие в университет и увлеченные новизной обстановки, нередко проходили мимо него, как мимо другого заурядного преподавателя. Но одна, две беседы, более близкое с ним знакомство, и невольно устанавливалась та связь, которая крепла все больше и больше, так как ищущий находил гораздо больше, чем мог себе представить..." [28. С. 274]. Запомнилась обстановка и на практических занятиях И.Н. Горожанкина: "Строгое, кристаллически ясное изложение у Столетова, - вспоминает Д.Н. Прянишников, - блестящая форма и горячий порыв в публичных выступлениях К.А. Тимирязева, подчас суровая, но ценная школа лаборантской практики у В.В. Марковникова, простое ласковое слово, иногда дружеская беседа вперемежку с работой у И.Н. Горожанкина - вот, что оставляло у меня наибольший след за трехлетнее пребывание на Естественном отделении..." [30. С. 79, 80].
Живые строки об Иване Николаевиче как педагоге находим в воспоминаниях Б.А. Келлера: "Отец хотел сделать из меня инженера, я стремился быть натуралистом. Помирились на медицине. И в том же 1892 г. я поступил на I курс медицинского факультета Московского университета. Скоро сделавшись старостой курса, я вошел в близкое соприкосновение с профессором ботаники Иваном Николаевичем Горо- жанкиным. И это сыграло решительную роль в переломе моего
71


образования. И.Н. Горожанкин поручил мне составлять записки его лекций для медиков. Помню, дал он мне однажды в качестве пособия для упомянутой цели книжку Мигулы о бактериях, а я чуть не половину этой книжки изложил в лекциях И.Н. Горожанкина. Последний поворчал на меня за такое неожиданно большое расширение соответствующего отдела его курса, я же с молодой самоуверенностью доказывал, что для медиков так и нужно. Помню, как-то вечером в маленькой лаборатории Ботанического сада И.Н. показывал мне под микроскопом организм "красного снега" (явление, вызванное развитием водоросли Chlamydomonas nivalis Wille на поверхности снега и льда - Л Л.). Рядом стояла простая белая фаянсовая чашка, где плавали эти удивительные существа. Помню, в той же лаборатории мы впервые рассматривали движение протоплазмы у Vallisneri под руководством В.А. Дейнеги. Должно быть моя страстная любовь к природе окрашивает эти первые мои практические соприкосновения с настоящим научным естествознанием в такой яркий цвет. Мне кажется, что я до сих пор вижу у Vallisneri' и каждое отдельное зеленое зерно так же ярко, как я их видел тогда...".
Студент Б.А. Келлер (будущий академик) был, несомненно, очень одаренным, ярким, интересующимся студентом, на которого Иван Николаевич не мог не обратить внимания. Б.А. Келлер дальше писал: "И.Н. Горожанкин привлек меня окончательно к ботанике и обещал мне сейчас же место в своей специальной лаборатории. Вот почему в 1894 г. со второго курса Медицинского факультета я перешел на первый курс Физико-математического. И.Н. Горожанкин спросил меня как-то, чем бы в области ботаники я хотел бы специально заняться. Тогда еще студентом, я ответил ему, что меня больше всего интересует выяснение взаимоотношений между растением и окружающей средой. И.Н. засмеялся и сказал мне, что это - трудный и запутанный вопрос..." [31. С. XLVI].
В этих интереснейших отрывках воспоминаний знаменитого в будущем ботаника-эколога, создателя школы советских экологов, ярко отражены методы занятий И.Н. Горожанкина со студентами, та увлеченность наукой, которая немедленно захватывала всех занимающихся у него. Связь развития растения с окружающей средой - это та черта, которая, как мы знаем из воспоминаний Арсеньева, красной нитью проходила через все лекции Ивана Николаевича и так всем учащимся нравилась. Мы, таким образом, видим, что экологическое направление, которому Б.А. Келлер посвятил всю свою дальнейшую жизнь, было результатом талантливых лекций по морфологии и систематике растений его учителя. Мы видим по этим воспоминаниям, что И.Н. лишь на первых этапах занятий со студентом давал ему какую-либо тему для занятий, а потом, когда тот "окунался" в науку, представлял того самому решать, какой отраслью ботаники тот хотел бы заниматься.
Перейдем к экзаменам, которые начинались обычно в мае и чередовались через 5-8 дней. Труднейшим экзаменом был экзамен у Столетова. Он не давал студентам лекций для литографирования, был
72


строг и на его лице экзаменующийся не мог прочесть «ни рассуждений, ни объяснений, ни даже вопросов (...) - только реплики - ’’хорошо", "возьмите второй билет", "неудовлетворительно"» (при двух неудовлетворительно студент оставался на второй год) [84. С. 19, 20]. М.И. Сеченов на экзамене продолжал учить: "Поправлял ошибочный и неполный вывод, дополнял пропущенное, если это нужно для понимания процесса. Он требовал знания основ предмета и не останавливался на мелочах" [Там же. С. 20]. Строг и раздражителен на экзаменах был К.А. Тимирязев, при каждой грубой ошибке он вскипал.
Из рассказов О.И. Горожанкиной-Арнольди: «В отличие от отца К.А. Тимирязев на экзаменах был очень нервен. Он и отец принимали экзамены, обычно, на соседних столах, К.А. Тимирязев - физиологию растений, отец - морфологию. Отец как-то рассказывал, как вскипел К.А. Тимирязев, когда студент спутал и от волнения сказал, что растение вдыхает кислород и выдыхает углекислый газ. "Что же это, растение, по-вашему, дымит, как фабричная труба?" - вскричал Тимирязев в бешенстве...».
Совсем иначе экзаменовал всегда уравновешенный и справедливый И.Н. Горожанкин; его экзамен, по воспоминаниям С.Т. Шацкого, напоминал скорее мирную беседу [85. С. 163]. В^юминая об этом, Б.М. Житков писал: "Шалопаи бормотали профессору ботаники умному и доброму Ивану Николаевичу Горожанкину, прекрасные глаза которого иногда с сочувствием останавливались на студенте, моловшем вздор. Но никогда ни один опытный и доброжелательный студент не посоветовал товарищу применить этот способ на экзамене по физике у профессора А.Г. Столетова..." [84. С. 111].
В архиве Московского университета хранятся протоколы экзаменов, которым подвергались кандидаты университета на степень магистра ботаники. Принимали их обычно К.А. Тимирязев и И.Н. Горожанкин, по протоколам можно судить о темах, предлагаемых экзаменующимся. Так, 6 апреля 1883 г. В.И. Беляев получил на экзамене темы: 1. Морфология сосудистых тайнобрачных в связи с морфологическими особенностями простейших цветковых; 2. Явление полиэмб- рионии у цветковых40 (здесь, правда, К.А. Тимирязева заменял Я.А. Борзенков). 4 ноября 1883 г. В.И. Беляев экзаменовался по систематике растений. Экзаменовали его, кроме И.Н. Горожанкина, К.А. Тимирязев и Я.А. Борзенков. Вопросы ставились следующие:
1. 	Характеристика порядка Spadicifloreae; 2. Группа Diatomaceae и ее место в кругу слоевциевых растений41. 26 ноября 1883 г. В.И. Беляев экзаменовался по палеонтологии растений и получил вопросы: 1. Ископаемые формы класса Lycopodiaceae, 2. Отношение ископаемых Calamariaceae к современным хвощам. Всего с 16 декабря 1882 г. (экзамен по анатомии растений) по 26 ноября 1883 г. (палеонтология растений, а затем - зоология) В.И. Беляев экзаменовался 6 раз42. Все
40 ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 461. № 144. Л. 6.
41 Там же.
42 Там же.
73


эти сложные темы давались ученику И.Н. Горожанкина, который специализировался по морфологии растений.
Приведем теперь темы экзаменов ученика К.А. Тимирязева В.И. Палладина, специализировавшегося по физиологии растений (будущего академика). 9 октября 1885 г. В.И. Палладии держал магистерский экзамен по морфологии и систематике растений одновременно. Экзаменовали его К.А. Тимирязев и И.Н. Горожанкин, рукой которого и были написаны все вопросы, их было три: 1. Морфология и систематика класса Phyloteridae (Hanst); 2. Очерк истории искусственных и естественных систем растительных царств; 3. Сем. Ranuncylaceae. Его характеристика, деление на (неразб.) и Один из первых учеников важнейшие роды местной флоры43.
И.Н. Горожанкина - Для характеристики исключи-
Владимир Иванович Беляев тельно деликатного отношения к
студентам Ивана Николаевича приведу текст двух открыток, посланных им студенту Б.М. Житкову в 1899 г. в ответ на его просьбу об экзамене:
1. Москва, площадь Храма Христа Спасителя, Меблированные комнаты Бояр. Борису Михайловичу Житкову. Многоуважаемый Борис Михайлович, 31-го в среду я рассчитываю быть в факультетском заседании, но позвольте просить Вас прислать мне открытое письмо с напоминанием в ближайшее воскресенье (по московскому адресу). Готовый к услугам И. Горожанкин. 24 марта 1899 г.44
2. Москва, площадь Храма Христа Спасителя. Меблированные комнаты Бояр. Борису Михайловичу Житкову. В среду 31 марта, я буду в факультетском заседании и проэкзаменую Вас.
Готовый к услугам И. Горожанкин.
(Почтовый штемпель: Москва, 30.IIL, 1899).
Если серьезность и теплота были характерны для И.Н. Горожанкина в отношениях со студентами, то каково же было его отношение к ученикам, оставленным им при университете, и просто сотрудникам! "Эти люди, - свидетельствует В.М. Арнольди, - становились как бы членами семьи Ивана Николаевича, о которых он заботился,
43 ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 461. № 147. Лист 12.
44 Архив РАН в СПб. Фонд 287. On. 1. Л. 11.
74


как о близких родных. Начинались хлопоты по обеспечению материального положения молодого ученого. Если скудное ассистентское жалованье не могло удовлетворить молодого человека, добывались уроки и занятия при ближайшем участии Ивана Николаевича" [28. С. 274]. Если начинающий ботаник не мог сразу сформулировать тему, которой хотел бы посвятить свои силы, учитель предлагал ему их на выбор. В подборе таких тем он всегда исходил из склонностей ученика, которые понимал весьма тонко, поэтому темы эти, как правило, захватывали ученика настолько, что он с увлечением и безотрывно над ними работал, подчас к тому же забывая, что главные идеи работы принадлежат не ему... Появление таких работ в печати, по утверждению В.М. Ар- нольди в одном из писем, учителя не беспокоило (хотя имя его там не упоминалось). Но таких, не вполне самостоятельных работ было сравнительно немного: ученики И.Н. Горожанкина в большинстве случаев работали над темами самостоятельно и самостоятельно делали выводы. Так работал, например, по утверждению К.И. Мейера, самый талантливый ученик Ивана Николаевича В.И. Беляев, получивший тему на 3-м курсе - "История развития зародыша явнобрачных", удостоенную золотой медалью (1881) [37. С. 45]. Основные работы В.И. Беляева и в дальнейшем были посвящены истории развития антеридиев и сперматозоидов у разноспоровых папоротникообразных, также истории развития пыльцевых трубок у голосеменных и т.д., т.е. были начаты под влиянием работ И.Н. Горожанкина и затем всецело к ним примыкали. Первая работа другого ученика И.Н. Горожанкина А.П. Артари о зеленых водорослях под Москвой была также предложена И.Н. Го- рожанкиным (1885), и по рекомендации учителя А.П. Артари занимался водяной сеточкой, у которой изучил строение клетки, выяснил характер оплодотворения, и навсегда остался альгологом и т.д. Часто к И.Н. Горожанкину переходили студенты от других учителей. Так, М.И. Голенкин перешел к нему от В.В. Марковникова, В.М. Арнольди и Л.А. Иванов - от К.А. Тимирязева и т.д. Но были и студенты, для которых первая же лекция И.Н. Горожанкина навсегда определяла их специализацию. Таким студентом был, например, по свидетельству им автору этих строк (Л А.), последний ученик его - К.И. Мейер.
Отметим, что руководя учеником, Иван Николаевич, достигший всего самостоятельно, "... предоставлял и ценил сам полную самостоятельность лиц, работавших в его лаборатории, давал полный простор их деятельности. Его роль ограничивалась общими указаниями и наблюдениями. С особым вниманием относился он к таким студентам, у которых были прочные научные интересы и серьезное отношение к работе и нередко отклонял таких практикантов, от которых мало можно было ждать чего-либо толкового" [27. С. 8]. А.П. Артари приводит пример из своей практики. Как "реалист", он мог быть в университете только вольнослушателем и не подвергался экзаменам. "Однако, Иван Николаевич, - писал он, - прежде основательно проэкзаменует меня по тому отделу ботаники, к которому принадлежит предложенная тема, и уж затем рекомендует приступить к работе. Это повторялось несколько раз" [Там же].
75


Несомненно, интерес представляют дошедшие до нас подробные характеристики, которые И.Н. Горожанкин давал ученикам, оставляемым при университете, направляемым за границу и т.д. - большинство из них в дальнейшем стало крупными современными учеными. Вот как он рекомендует М.И. Голенкина 2 октября 1887 г., направляя бумагу в факультет: "В мае настоящего года окончил курс по Естественному отделению Физико-математического факультета студент Михаил Го- ленкин, который в течение 4 лет своего пребывания в университете отличался большим прилежанием и оказал прекрасные успехи по многим отделам университетского преподавания. Его занятия по описательной ботанике состояли в следующем. Летом 1884-го года при переходе с первого курса на второй Голенкин предпринял первые работы при лаборатории Ботанического сада и занимался преимущественно гистологией растений. В течение следующих двух семестров 1884/1885 академического года работы Голенкина при лаборатории Сада состояли главным образом в практическом изучении морфологии растений, а затем его интересы сосредоточились почти исключительно на занятиях по систематике цветковых. Голенкин серьезно штудировал курсы по систематике, много читал и много экскурсировал. Во всех многочисленных экскурсиях, которые были предприняты от Лаборатории Сада в 1884, 1885 и 1886 гг., Голенкин был самым ревностным участником. Летом 1887 г. Голенкин вместе с товарищем Сергеем Милютиным был послан в Калужскую губернию для самостоятельного изучения распределения растительности в некоторых ее уездах, лежащих по Оке и малоизвестных в флористическом отношении. Голенкин прекрасно выполнил возложенное на него поручение и ныне представил в факультет кандидатское рассуждение: "Материалы для флоры Калужской губернии", представляющее хороший вклад в литературу по флоре Средней России". Отметив далее, что современные ботаники разрабатывают в основном вопросы морфологии и физиологии растений, а ученые-систематики "явление все более редкое", И.Н. Горожанкин рекомендует факультету "поощрить работы г. Голенкина и дать ему все средства к успешному продолжению его занятий по научной систематике" и "имеет честь покорнейше просить факультет ходатайствовать об оставлении г. Голенкина на два года при университете по кафедре ботаники с назначением ему от Министерства стипендии в размере 600 р. с(еребром). Что касается до новых языков, - заканчивает И.Н. Горожанкин, - то г. Голенкин хорошо владеет двумя языками - французским и немецким"45.
К приведенному заявлению-характеристике по правилам университета руководитель студента-кандидата прикладывает подробную программу, по которой должен будет заниматься оставляемый при университете М.И. Голенкин. Из программы мы можем видеть, как велики были требования И.Н. Горожанкина к оставляемому им магистранту. "В течение четырех лет университетских занятий, - пишет он, - интересы Голенкина в области научной ботаники сосредоточились
45 ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 56. Д. 417. С. 37, 38.
76


главным образом на изучении систематики цветковых растений. Весьма желательно, чтобы и последующие его занятия были прямым продолжением этих первых работ. Однако же, необходимо, чтобы приготавливаясь к магистерскому испытанию, г. Голенкин обратил серьезное внимание и на другие отделы ботаники, а также и на некоторые отделы зоологии, геологии и палеонтологии.
В течение двух предстоящих лет, Голенкин должен основательно проштудировать следующие сочинения по анатомии, морфологии и физиологии растений:
1. Zimmermann. Die Morfologie und Physiologie der Pflanzenzelle. 1887. Bresl(au?).
2. De-Bary. Verleichende Anatomie der Veg. organe. Leipzig, 1882.
3. Sahs. Verlesungen über Pflanzen-Physiologie. Leipzig, 1882.
4. Goebel. Grundzuge d. Systematik und Spes. Morphologie, Leipzig, 1882.
5. Van Tieghem. Traite de Botanique. Paris, 1884.
6. Pfeffer. Pflanzenphysiologie. 2 B-de, 1881.
Сочинения, обозначенные нумерами 1, 2 и 4 должны быть усвоены по возможности практически: их чтение должно быть сопровождаемо осмотром макро- и микроскопических препаратов.
Занятия по систематике растений должны быть расположены таким образом: желательно, чтобы Голенкин прежде всего ознакомился с историей науки, для чего прекрасным пособием могут служить общеизвестные сочинения Миллера, (неразб. слово) и Сакса (Sachs. Geschichte der Botanik, 1876). В "Anleitung" Вилькомма г. Голенкин найдет достаточно полный очерк истории важнейших классификаций.
Приступая к изучению групп Естественной системы, г. Голенкин должен обратить особое внимание на семейства экзотических флор. Голенкин прекрасно знаком с местной флорой и изучение семейств местной растительности не представит для него никаких затруднений. Однако же, чтобы получить средство к прочным научным обобщениям в данной области, необходимо полное и практическое знание не только местных, но и экзотических групп. Пособием могут служить важнейшие труды де Кандолля и (не разб.) Эндлихера ("Genera plantarum"), Мар- циуса, Бентама и Гукера ("Genera plantarum"), Байльона, Эйхлера ("Blutendiagramme"), Шницлера, Энглера и Прантла ("Die Natüralischen Pflanzenfamilien". Leipzig, 1887) и т.д.
Необходимо изучение основных положений Ботанической географии. По важнейшим сочинениям Гумбольдта, Скау, Альфонса Декандоля и Гризабаха, в особенности рекомендуются: De-Candolle. Geogfaph Botanique, 1856; Grisebach. Wegetation der Erde. 1876.
Не менее важно для систематика знакомство с некоторыми сочинениями по общебиологическим вопросам о виде и разновидности, об образовании помесей и общих законах наследственности и т.д. Пособиями могут служить важнейшие сочинения Шпренгеля, Ламарка, Дарвина, Гильдебрандта, Hereller, Wichru (?).
В зоологии необходимо приобрести более полные сведения по некоторым группам растительного царства. Пособием может служить -
77


Bronn's "Classen und Ordnungen" в издании Гейдельбергского проф. Bütschli.
По геологии необходимо обратить внимание на ближайшее ознакомление с историей ледникового периода и вообще обратить внимание на более новые эпохи.
По палеонтологии необходимо хорошо освоиться с формами высших тайнобрачных и цветковых преимущественно каменноугольного времени. Пособием могут служить важнейшие работы Renault, также - Sapart'a и др.
Орд. профессор Горожанкин"46
Вместе с этими документами и работой М.И. Голенкина, а также обязательным указанием инспектора студентов пресловутого Брызгалова ("Во время пребывания в университете ни в чем предосудительном не был замечен)" - все это поступало в распоряжение ректора.
Таковы были требования И.Н. Горожанкина к вступающим в науку - они были, несомненно, очень высоки, основывались на современной тому времени западноевропейской литературе, требовали прекрасного знания языков и вырабатывали в исследователе широкую научную эрудицию.
Серьезные успехи учеников всегда радовали Ивана Николаевича. Вот, например, что он писал В.М. Арнольди по поводу одного из своих последних учеников - современного крупного морфолога растений Константина Игнатьевича Мейера (30 января 1903 г.): "Дорогой Владимир Митрофанович, (...) Мне очень понравился Ваш Отзыв о Гане- шине, просто талантливый отзыв. Но Вы прибавляете: "но можно ли всем быть глубоким? Из того, что Вас окружает, не один ли Лев Иванович (Курсанов. - ЛЛ.) обещает быть таким?"... Рад сказать Вам, что есть и еще один: это известный Вам Мейер. По Вашем отъезде, пятеро пожелали писать работы по водорослям для курсового сочинения. По приезде в Москву, четверо передали мне свои работы: все добросовестно занимались летом и недурно написали (Окскюз, Блажко и др.). Более всего медлил Мейер и вместо избранных им очерков местной флоры Оки (слово неразб.) подал работу о Spaeropplea annulina. Он нашел ее где-то около Рязани и работает в одиночку. До трех часов ночи я читал эту работу - зачитался, и решил сразу: напечатать ее по- немецки, напечатать по-русски (она может служить начинающим, как некогда вынесли свою службу мои русские работы по Volvocineae), а Мейера оставить при университете. Как эта работа напомнила первые работы Герасимова! А его язык и приемы, как напоминают работы Ценковского! И как бы, казалось, после работ по Sp. annulina Кона, Гейнприхера, Раувеноля, Голенкина и др. написать по этому вопросу что-нибудь самобытное, что стоило бы напечатать!..." (архив Л.Л., см. также: [38. С. 116]).
Поездку за границу для окончания своего образования Иван Николаевич считал обязательным для каждого ботаника, получившего звание магистра. Ему самому пришлось этим воспользоваться только в
46 ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 56. № 417. Лл. 4, 5, 5об., 37, 38.
78


35 лет и, как он считал, достаточно поздно. С грустью вспоминая свои жизненные обстоятельства, задержавшие его поездку за границу, 5 июня 1883 г. он писал из Лейпцига В.И. Беляеву: "Ах, дорогой Владимир Иванович! Надо, надо Вам теперь же ехать за границу! (...) Рад буду, если удастся возможно скорее спровадить Вас (...). Вам дадут 1500 р. в год, а на эти деньги, т.е. на 300 марок можно прожить здесь отлично. Пойдете Вы по торной дороге..." (архив МОИП).
Поездки учеников за границу профессору полагалось сопровождать подробным обоснованием, для чего каждая из них нужна. Эти документы также составлялись И.Н. Горожанкиным с большой тщательностью. Перед нами пространная бумага, написанная ректору на эту тему 10 сентября 1884 г.47 Командировка испрашивается на два года (1885-1886) для В.И. Беляева, там сообщается: "Сведения о занятиях и личности В.И. Беляева, а так же и его программа за границею". За подробными биографическими сведениями об ученом следует подробная программа занятий за границей, рекомендуемая В.И. Беляеву. Она состоит из двух условий и как всегда обращает на себя внимание глубиной и широтой поставленных задач. По первому условию В.И. Беляеву надлежит не менее двух семестров заниматься в Страсбурге у Де Бари. Здесь в "богато обставленной лаборатории" молодой ученый "мог бы ознакомиться с новыми приемами и практическими приспособлениями для исследования интересных в теоретическом и практическом отношении класса грибов" (напомним, что грибами И.Н. Горожанкин, как, впрочем, и В.И. Беляев, никогда не занимался!). В лице Де Бари, сообщает он далее, В.И. Беляев "найдет не только серьезного ученого, отличающегося глубокими познаниями в теории и практике науки, но и искусного руководителя, обладающего редким (выделено И.Н. Горожанкиным. -Л.А.) критическим дарованием. Другими словами, в лаборатории профессора Де Бари Беляев встретит строгую и серьезную школу". Второе условие программы вытекало "из сознания потребности для русского ботаника в серьезном преподавании систематики цветковых растений". Для этого рекомендовалось посещение профессоров: Эйхлера в Берлине, Энглера в Киле, Вернера в Вене, Балльона в Париже. О посещении их В.И. Беляев должен был написать серьезный отчет. Преподавание систематики в наших университетах, считал И.Н. Горожанкин, ограничивается унылым перечислением семейств и родов цветковых растений, которые ни в ком из студентов интереса не вызывают (на лекциях самого Ивана Николаевича, мы помним, по свидетельству слушателей было не так!). "Я позволю себе думать, - заключал ученый, - что сведения подобного рода не только будут крайне полезны для Беляева, но окажут влияние на преподавание (...) в русских университетах".
Итак, направляя ученика за границу, И.Н. Горожанкин заботился не только о его непосредственной пользе, но о пользе вообще преподавания ботаники в отечественных университетах!
47 ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 53. № 117. Лл. 165, 166.
79


Как выясняется по данным архива, командировка В.И. Беляева в 1884 г. не состоялась, и И.Н. Горожанкину пришлось 15 июня 1885 г. подавать о том же новое прошение ректору и составлять новую программу (которую профессор по каким-то соображениям решил усовершенствовать). Продолжая настаивать на занятиях микологией у Де Бари, он считал необходимым, чтобы ученый прослушал курсы у про- фессоров-физиологов - Сакса в Вюрбурге, Пфефера в Тюбингене и позанимался в их лабораториях. Что касается требования работы у известных немецких систематиков, он оставил его без изменения48. Как видим, новая программа была в значительной степени усложнена. Требовательность ученого к ученикам, как, впрочем, и к себе, была всегда высока, к их занятиям он относился творчески, не смущался менять программу, если находил это нужным. Все это выковывало из его учеников крупнейших русских ученых.
Не приходится сомневаться, что и ученики отвечали учителю за все это полной признательностью и все как один его обожали. Андрей Белый называл К.А. Тимирязева, И.Н. Горожанкина и некоторых других своих учителей "созвездием" лучших ученых университета [81. С. 433]. Эколог академик Б.А. Келлер, перешедший к И.Н. Горожанкину с медицинского факультета, вспоминает (как мы уже писали выше), когда он, как староста курса вошел в "близкое соприкосновение" с И.Н. Горожанкиным, то это "сыграло решительную роль в его образовании" [31. С. XLIII-XLIV]. Другой академик географ Л.С. Берг говорит, что не знает другого лектора, который производил бы на него большее впечатление, чем И.Н. Горожанкин [86. С. 24] и т.д. Однако самые проникновенные слова об Иване Николаевиче мы находим у его учеников, занимавшихся у него непосредственно: В.М. Арнольди, К.И. Мейера и др. Вот, что пишет В.М. Арнольди в 1899 г., незадолго до того женившийся на дочери И.Н. Горожанкина, когда он приехал в Мюнхен для занятий у Гебеля. Получив от жены письмо с описанием свадьбы М.И. Голенкина 15 июня 1899 г., он отвечал: "Желаю ему от души всего счастья, спокойности и способности к работе, ведь он должен заменить И(вана) Н(иколаевича), а тут, за границей, при сравнении с другой лучшей лабораторией и других отношений между профессорами и учениками, тут рельефнее, чем дома, вырисовывается вся громадность личности Ивана Николаевича, его научность, его пытливость и прежде всего человечность! Дай Бог, желаю всего сильнее, чтоб М(ихаил) И(льич) дал ученикам то, что давал, если только они хотели взять, Иван Николаевич. Не знаю, получил ли много при этом сам М(ихаил) И(льич). Не начал ли он, подобно Ростовцеву, тоже перетягиваться за границу. Нет, дорогая Оля, после школы И(вана) Н(иколаевича) здесь нечему учиться. Тут можно спокойно работать, можно у разных специалистов учиться их специальностям, можно у Гебеля узнать массу интересных подробных сведений и расширить свои горизонты, но учиться работать там нашей лаборатории нечего. Здесь нет самого главного. Профессор не зажжет огня в том, в ком можно его
48 ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 53. № 117. Лл. 211, 212.
80


зажечь, Гебель не сядет среди студентов работать и отдавать печатать свои работы от их имени, а норовит сам проехаться за их счет, сваливая на них весь процесс черновой работы, а себе оставляя лишь поле для обобщений, наблюдений и печатать все от своего имени (архив ЛЛ.\ см. [38. С. 116]).
Ботанический сад Московского университета
Ботанический сад Московского университета - совершенно особый раздел творческой деятельности И.Н. Горожанкина. Значение сада в учебных и научных занятиях университета переоценить невозможно: от его состояния в значительной степени зависели курс лекций по ботанике, читаемый профессорами, и качество практических занятий со студентами, наконец, качество научных трудов московских ученых, постоянно использовавших растения, культивируемые в оранжереях и в открытом грунте. До директорства И.Н. Горожанкина сад длительно находился в состоянии застоя и ему вместе с главным садовником Г.Ф. Вобстом, мы увидим, пришлось употребить массу сил и энергии для восстановления сада.
Это был старейший Ботанический сад нашей страны. Его предшественником на этом месте был "Аптекарский огород", основанный за Сухаревой башней "на Балканах" у "Божьих домов" (ныне ул. Боже домка, Балканский переулок). По приказу Петра Великого (1706) огород этот был придан Медико-хирургической академии, а по переводе ее в Петербург - продан университету (1805). Приглашенный из Германии ботаник Г.Ф. Гофман начал насаждать здесь Ботанический сад университета и вскоре привел его в цветущее состояние. Сад страшно пострадал во время пожара Москвы 1812 г., бедствие было огромным. Приведу лишь один документ - рапорт во "Временную комиссию, учрежденную для управления текущими делами по Императорскому Московскому университету" (февраль 1813 г.): "В Ботаническом университетском саду часть заборов со стороны прихода Андреяна и Наталии во время бывшего при неприятеле всеобщего в Москве пожара, вся сгорела, другая часть от колокольного завода тогда же неизвестно кем растаскана, остальная часть с поля местами уцелела, как от пожара, так и от расхищения. Число уцелевших звеньев или прясел простирается до 95, в коих до 700 досок, да столбов заборных около 200. Означенное количество материала готового, может быть достаточно для обнесения заборами университетского двора с Моховой и Никитской улиц, а также и переулка от Заикинского дома. О чем и имею честь представить. Илья Грешищев. 4 февраля 1813 г."49 Положение было действительно катастрофическим - выгорел не только сад, но и вся Мещанская слобода, и для обозначения сторон пришлось указывать лишь церковь Адриана и Натальи на противопо¬
49 ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 109. №179.
81


ложной стороне 1-й Мещанской. Но просвещенный сенатор П.И. Голенищев-Кутузов понимал значение сада; в резолюции он указал: "... лучше употребить для обнесения Сада, по крайней мере со стороны поля, дабы деревья, находящиеся в оной, не были срублены, или попорчены посторонними людьми. Почему предлагаю комиссии распорядиться, чтобы Ботанический Сад, сколько можно, обнесен был забором для сбережения оного" (11 февраля 1913 г., там же). Г.Ф. Гофману приходилось добывать для восстановления сада средства самыми разными путями. По архивным документам, он сдавал в саду какую-то кузницу и восстанавливал таким образом забор, ему пришлось продать 4 га земли сада под частные постройки и т.д. "Пожар 1812 г. почти не коснулся площади Тверских ворот, и все дома сохранились здесь до последних лет почти в неизменном виде", - сообщает П.В. Сытин [87. С. 308]. Именно поэтому Г.Ф. Гофман купил в этом районе уцелевший деревянный дом Талызиной и перенес его в Ботанический сад. Это был дом с большим количеством комнат, камином и паркетными полами, в котором жили все заведующие Ботаническим садом и, в частности, И.Н. Горожанкин (разобран для постройки пивной в 1969 г. и продан в Татарию, где полностью восстановлен!). Здесь у М.А. Максимовича бывал Н.В. Гоголь. По смерти Г.Ф. Гофмана (1824) сад перешел в заведование профессора М.А. Максимовича, страстно увлеченного флористикой (1824-1834), затем до 1860 г. сад был в руках профессора А.Г. Фишера фон Вальдгейма и научная работа в нем прекратилась, а сад был запущен. Попытку восстановления сада предпринял Н.Н. Кауфман, но много сделать он не смог (умер в 1870 г.). Еще меньше успел что-либо в саду усовершенствовать И.Д. Чистяков, вынужденный, как мы говорили, постоянно лечиться за границей (и его замещал Я.А. Борзенков).
Как следует из отчетных записей И.Н. Горожанкина (архив Л.А.), Ботанический сад перешел к нему от И.Д. Чистякова осенью 1875 г. В 1870-х годах новому заведующему удалось осуществить в саду лишь только более мелкое строительство: сделать исправления в оранжереях, капитально отремонтировать хвойную оранжерею (1879), где разместилась коллекция хвойных, холодных папоротников и "новоголландские растения". "Нельзя не пожалеть, - писал Иван Николаевич, - что перестройки эти совершены позднее, чем бы следовало бы. Если бы оранжереи были бы переделаны 5-6 лет назад, сад не потерял бы некоторых весьма ценных (выделено И.Н. Горожанкиным) растений" [88. С. 79]. Действительно, еще в 1871 г. И.Д. Чистяков жаловался в факультет (и далее в совет университета), что строения оранжерей Ботанического сада (...) пришли в такую ветхость, что легко могут окончательно разрушиться"50 ... Много осложнений И.Н. Горожанкину принес так называемый Балканский пожар 6 июня 1876 г. Судя по газетам, он уничтожил не только весь 4-й квартал Мещанской части, но даже и многие дома на Большой Спасской улице [89]. В Ботаническом саду сгорела вся часть, примыкавшая за забором к Балканскому пру¬
50ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 249. № 59. Л. 178.
82


ду - погибло несколько сотен видов однолетних и двухлетних трав, много растений на грядках, близких к этой части. 180 саж.2 здесь пришлось перекопать и засадить новыми, по возможности тех же видов, растениями [90. С. 56]. В 1879 г. в Ботаническом саду было завершено начатое И.Н. Горожанкиным три года назад переопределение растений "грядового учебного" отдела, что было необходимо для занятий со студентами. За два года удалось составить гербарий из растений сада [88. С. 81].
Большую работу провел сад под руководством И.Н. Горожанкина по разборке гербария, хранившегося в Московском университете (1876). Было выделено 24 отдельные коллекции: гербариумы Г.Ф. Гофмана, ганноверского ботаника Ф. Эрхарта (разные части света), петербургского ботаника К. Триниуса (тоже), М.А. Максимовича (Московская губ.), Н.Н. Кауфмана (тоже) и др. [90. С. 50-53]. По предложению И.Н. Горожанкина, в следующем году (5 декабря 1877 г.) МОИП передал саду свой обширный гербарий51, и его разборка тоже отняла у всех ее участников много времени. В том же 1877 г. гербарий университета пополнился пожертвованиями коллекций Бостанжогло (Пиренеи и Альпы), И.Д. Чистякова (Центральная Россия и Поволжье), С.Н. Никитина (экзоты) и некоего Н.Н.М. (Кавказ)52. Обработка и определение всех этих ценных собраний ложилась почти целиком на И.Н. Горожанкина, так как средств на приглашение помощников ему почти не выдавалось.
Замечательным помощником Ивана Николаевича по Ботаническому саду был главный садовник его Густав Федорович Вобст (1832— 1895), с которым его связывала теснейшая дружба. Уроженец Саксонии, он с 14 лет служил в различных садовых заведениях Германии, в 1855 г. переселился в Петербург, где работал в оранжереях графа Нессельроде. В 1862 г. был приглашен в открывшуюся Петровскую академию в Москве, где заведовал оранжереями. Известность его как первоклассного специалиста росла, в 1870 г. его пригласил в Ботанический сад университета в качестве главного садовника Н.Н. Кауфман [91, С. 8, 9]. Однако в декабре 1870 г. Н.Н. Кауфман умер, баллотировался на эту должность Г.Ф. Вобст только 27 февраля 1871 г.53 и до перехода сада в ведение И.Н. Горожанкина (1875) был почти полностью предоставлен самому себе. Сад был обширен и находился, как мы говорили, в тяжелом состоянии, к тому же единственными помощниками Г.Ф. Вобста были рабочие. На нем также лежала еще и большая переписка с ботаническими садами всего света. За первые же годы работы в саду он произвел полную очистку прудов, "поднял почву затапливаемого весной питомника грядового отделения почти на аршин и дренировал его, распланировал вновь и грядовое отделение и питомник, и засадил их массою новых растений". Когда же сад "поступил в заведывание И.Н. Горожанкина (1875), для сада наступило отрадное
51 ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 47. № 47. Л. 1
52 Отчет Императорского Моек, ун-та за 1877 г. С. 137, 138.
53 ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 249. № 59. Лл. 72 и 151.
83


время" [92, С. 15, 16]. Однако основные работы по усовершенствованию сада и превращению его в один из лучших садов Европы были осуществлены И.Н. Горо- жанкиным и Г.Ф. Вобстом в 1880-е годы.
А.Н. Петунников сохранил нам портрет этого ближайшего помощника и друга Ивана Николаевича, которому он был стольким обязан: "Несмотря на всю мягкость своего характера, Густав Федорович умел, однако, отлично ладить со своим персоналом - подведомственными ему садовниками, рабочими и работницами, - и, что особенно удивительно, весь этот народ отлично понимал его, а понимать Г.Ф. было не легко. Он имел один недостаток - неспособность внятно вы-
Густав Федорович Вобст - главный садовник Ботанического сада Московского университета, большой друг И.Н. Горожанкина
ражаться ни на каком языке, но для тех, кто близко знал покойного и часто приходил с ним в соприкосновение, его странная речь была ясна и вразумительна. Для него этот изъян не был большой помехой. Ведь не для людей он жил и действовал. Он провел всю свою жизнь в мире растений. (...) В этом своеобразном мире не было культа людям; они были ему желанными, если разделяли его культ (...) они были в глазах его жалкими, если портили и истребляли их..." [Петунников А. Памяти Г.Ф. Вобста. М., 1896. С. 5-6].
Самым узким местом для работы в саду было отсутствие лабораторного помещения, где можно было бы вести научную и педагогическую работу. Правда, еще при И.Д. Чистякове в 1875 г. на сэкономленные Г.Ф. Вобстом 1500 р. удалось построить в грядовом отделении довольно обширный летний павильон, где студенты впервые могли начать практические занятия, но зимой занятия приходилось прекращать. В университете денег по-прежнему не было, и в начале 1880-х гг. И.Н. Горожанкин обратился сам к энергичному поиску средств на стороне. И вот в апреле 1882 г. университетский совет получил заявление от потомственных почетных граждан В.А. Хлудова и его сестры В.А. Морозовой, где они "сочувствуя делу исследования нашей отечественной флоры (...) и для содействия развитию учебных занятий по морфологии и систематике растений" предлагали построить в Ботаническом саду постройку, "в которой могли бы найти место все
84


существующие при кафедре ботаники систематические коллекции, как- то: гербарий, где находились бы комнаты демонстративных чтений и практических занятий, а также — квартира для состоящего при кафедре систематики лаборанта и помещения для служителя"54. Все расходы и хлопоты по приисканию подрядчика оба мецената брали на себя. Предложение было выгодно, лаборатория строилась по чертежам И.Н. Горожанина и стоила 15 тыс. руб. серебром. В.А. Хлудов и В.А. Морозова были просвещенными меценатами, любителями наук и искусств.
B. 	А. Хлудов коллекционировал тропические растения, В.А. Морозова собирала у себя писателей, ученых, художников (переписывалась с А.П. Чеховым), помимо лаборатории Ботанического сада, только что, в том же 1882 г., она предложила университету построить клинику для душевнобольных. Идея И.Н. Горожанкина об усовершенствовании Ботанического сада и превращения его в образцовый, пала на благодатную почву: В.А. Хлудов стал постоянным жертвователем сада. Начав с пожертвования механической иностранной косилки (1880), он затем жертвовал 80 экземпляров орхидных из Бирмы (1881), затем еще 300 экземпляров этих растений из Бирмы, Мексики и с о. Куба (1882), в 1889 г. он подарил саду 4 большие штамбовые пальмы и несколько интереснейших видов других тропических растений [93. С. 189].
Закладка здания лаборатории состоялась 2 августа 1882 г., его открытие и освящение в присутствии Московского генерал-губернатора князя В.А. Долгорукого, попечителя округа, ректора университета и других "почетных лиц города" - 3 апреля 1883 г. [94, с. 206]. Открытию лаборатории предшествовала командировка Г.Ф. Вобста в различные центры Европы "с целью осмотра лучших садовых учреждений Запада (Эрфурт, Лейпциг, бельгийские города, Лондон). "Знакомясь с массою новых растений и с новыми способами культуры, Г.Ф. Вобст не упускал случая завязать сношения со многими фирмами и кроме того, - сообщает И.Н. Горожанкин, — вывез с собой множество видов технических, медицинских и других растений, весьма интересных и еще не бывавших в нашем саду" [95. С. 59] (1882 г.). После открытия лаборатории И.Н. Горожанкин и сам выехал за границу с целью ознакомления с устройством иностранных лабораторий.
Популярность Московского ботанического сада всегда была велика: еще в 1872 г. И.Е. Репин радостно удивлялся, что там "много милого мужичья да бабья, несмотря на высокую входную плату" [96.
C. 21]. По свидетельству И.Н. Горожанкина, с 1 мая по 1 сентября (когда сад открывался для публики) ежегодно продавалось свыше тысячи билетов (начало 1880-х годов), а в конце 1880-х ежегодно продавалось свыше тысячи, но уже не отдельных билетов, а сезонных абонементов (1888 г. - 1211, 1889 г. - ИЗО и т.д.) [93, с. 190]. Популярность сада при Иване Николаевиче действительно росла не по дням, а по часам: "Университетский Ботанический сад, - писали "Русские ведомости" (8 августа 1891 г.), - нынешним летом посвящается публикой охотно: в некоторые праздничные дни в нем бывает
54 ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 50, № 150. Лл. 1-6.
85


И.Н. Горожанкин с учениками в отстроенной им в 1883 г. лаборатории Ботанического сада в конце 1880-х гт.
до 200 человек. (...) Цветники растут роскошно, особенно красиво цветут фуксии. Начата постройка новой оранжереи - каменной, в два света. (...) В старых оранжереях, теперь ремонтируемых, по-прежнему растут орхидеи. Вообще за текущее лето сад будет обновлен, приведен в лучший вид и расширено будет помещение оранжерей" [97. № 216]. Все это было результатом энергичной деятельности, главным образом, директора сада, но также и главного садовника - Г.Ф. В обета. В этом году, как и в остальные, сад получал от университета 2600 руб. в год и пользовался доходом от продажи цветов (в 1891 г. на сумму 1980 руб.) [98. С. 101, 102]. Кроме того, в этом году И.Н. Горожанкин добился финансирования крупных работ в саду, необходимых для строительства новой обширной оранжереи для пальм (11000 руб.), а также для перестройки старых оранжерей и теплиц [98. С. 104]. В оранжереях теперь находилось 3200 видов экзотических растений (против 2300 в начале деятельности И.Н. Горожанкина - в 1877 г.) [Там же. С. 104; 99. С. 138]55. Судить о росте коллекций Ботанического сада с времен Н.Н. Кауфмана до И.Н. Горожанкина (1870 г.) можно по цифрам, кото-
55 	"У города имеется прекрасный Ботанический сад, - писал "Московский листок" в 1903 г., - почему бы в нем не отвести специальную площадку для детских игр или забав?" [100].
86


Оранжерея в Ботаническом саду в Москве во времена И.Н. Горожанкина
рые приводит в уже упомянутой работе о Н.Н. Кауфмане А.Н. Петун- ников:
Дата
хвойные
замни
пальмы
Виды
кактусы
орхидные
папорот¬
1870
50
И
20
40
30
ники
40
1892
150
30
189
125
630
180
Отметим, что благодаря строгому руководителю в лаборатории и в Саду царил образцовый порядок. Иная атмосфера в других садах, даже в заграничных, учеников Горожанкина поражала. В.М. Арнольди, например, был удивлен, когда в 1899 г. получил от знаменитого Гебеля для занятий у него микроскоп и был вынужден буквально молотком выбивать заржавевшую там диафрагму. Иммерсионные системы с ценнейшими цейсовскими анахроматами после демонстраций на лекции сутками валялись на столах ассистента и т.д. МС нашей точки зрения, - писал он жене, - большего свинства выдумать нельзя и Иван Николаевич моментально бы турнул из лаборатории то лицо, которое сделало такую пакость!" И далее: "Вся обстановка и весь вид лаборатории весьма серый и вся лаборатория (...) не может выдержать с нашей ни малейшего сравнения. Насколько у нас чище, светлее,
87


опрятнее, уютнее, насколько больше удобств у нас занимающемуся, наши инструменты прямо роскошны по сравнению со здешними..." (13.V.1899 г., архив Л.А.).
Невосполнимую утрату понес университет и Ботанический Сад с внезапной смертью главного садовника и друга всей семьи И.Н. Го- рожанкина - Г.Ф. Вобста (2.Х.1895 г.)56. Найти замену ценнейшему работнику долго не удавалось, кандидатов (К.К. Мюллер, Э.А. Мейер) приходилось менять57. Лишь в 1902 г. был найден Г.Ф. Треспе, но сад передавался М.И. Голенкину...
* * *
Надо сказать, что, как у всякого образцового администратора, финансовая отчетность и делопроизводство стояли у И.Н. Горожанкина на самом высоком уровне. С особым тщанием велся учет продажи садом цветов, чем полулегально приходилось заниматься, чтобы облегчить стоимость садовых работ и повысить скромный оклад Г.Ф. Вобста, отдающего саду все свои силы и, получающего 25% с этих продаж. Во избежание каких-либо недоразумений в особой тетради, переплетенной потом с оттисками ежегодных отчетов по Саду с 1876 по 1894 г., И.Н. Горожанкин вел строжайший учет выдачам дополнительного гонорара главному садовнику. В предисловии к этим записям он писал: "Ботанический сад университета перешел в мое заведование от профессора Чистякова осенью 1875 г. При передаче мне сада я получил от моего предшественника профессора Чистякова: 1) шнуровую книгу прихода и расхода сумм, выручаемых от продажи растений Ботанического Сада, выданную правлением университета в 1871 г.; 2) письмо директора департамента Мин. Нар. Проев. Г. Брадке от 30 июня 1871 г., за № 1543, адресованного на имя покойного ректора С.М. Соловьева, письмо это было выдано заведующему садом как-бы документ, оправдывающий существование при саде торговли растениями. При этом профессор Чистяков сообщил мне, что о продаже растений не только нельзя публиковать в газетах, но нельзя даже печатать в университетских отчетах. Все это в дальнейшем было мне подтверждено правлением, которому по третям года я должен был представлять для проверки шнуровую книгу по продаже растений. (...) Только с 1883 г. было исходатайствовано Высочайшее разрешение на продажу растений Университетским Ботаническим Садом с обращением вырученных от продажи сумм на улучшение сада..." (и т.д., архив 77.А). Далее сообщалось, что на прошение, поданное Горожанкиным в министерство о выдаче Вобсту (легально) 25% от продажи цветов, последовал отказ. Хлопоты И.Н. Горожанкина у попечителя о выдаче дополнительного гонорара Г.Ф. Вобсту разрешились согласием попечи-
56 См.: Петунников А.Н. Памяти Густава Федоровича Вобста. М., 1896. По ходатайству Горожанкина, Г.Ф. Вобст получал ежегодные награды; см.: ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 43. Д. 9; Оп. 52. Д. 51. Л. 51; Оп. 53. № 116. Л. 36, 38 и др.
57 ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 65. № 5. Л. 2; № 241. Л. 10; № 424. Лл. 6-6 об. (К.К. Мюллер и Э.А. Мейер); Оп. 487. № 402 (Г.Ф. Треспе).
88


тел я в форме наградных денег, "общая сумма которых приблизительно, - как пишет Иван Николаевич, - равнялась бы 25% от продажи цветов". Об этом ему надлежало дважды в год представлять специальную записку - ходатайство (выплата этих денег входила в договор при принятии Г.Ф. Вобста на должность главного садовника). Крайне щепетильный директор Сада далее приводил подробные таблицы сумм, вырученных Садом за продажу растений по годам, с 1871 по 1895 г., жалование рабочим Сада в 1883 г. помесячно и рабочим в 1895 г. помесячно с указанием, что в первом случае восьми рабочим ежемесячно было выплачено 154 р. 50 коп., а во втором - десяти рабочим — 190 р. 50 коп. Все это показывает, сколь точным и щепетильным был И.Н. Горожанкин в финансовых вопросах, связанных с руководством Ботаническим Садом Московского университета.
Итак, мы видим, что Сад за время директорства И.Н. Горожанкина из запущенного, со старыми гнилыми теплицами и оранжереями постепенно превратился в образцовый европейского уровня. Вокруг директора и сотрудников Сада сплотился кружок энтузиастов, сыпались пожертвования отдельными экземплярами и целыми коллекциями редких растений. Их было теперь столько, что 150 экземпляров кактусов редкой коллекции Розенберга, по свидетельству И.Н., пришлось разместить в квартирах директора и главного садовника! Большие коллекции были получены от миллионера В.А. Хлудова - пальмы, коллекции орхидных из Бирмы, Мексики, Кубы. В.А. Хлудов и его сестра В.А. Морозова пожертвовали, мы видели, 15 тыс. рублей серебром для строительства лаборатории. Замечательные достоинства Московского Сада отмечались всеми учениками И.Н. Горожанкина, как только они попадали в подобные сады за границей.
Среди немецких ученых
В первых числах апреля 1883 г. на физико-математическом факультете была получена бумага из департамента народного просвещения от 10 марта, где сообщалось, что "высочайшим приказом по Министерству Народного Просвещения от 10 марта, с 1 сего марта за № 1 командирован за границу с ученой целью экстра-ординарный профессор Московского университета ГОРОЖАНКИН с 16 апреля по 1 сентября..."58.
Итак, наконец, сбывались многолетние мечты Ивана Николаевича о командировке за границу. Формально право на эту командировку он имел после защиты магистерской диссертации, но им воспользоваться все не удавалось - некому было читать лекционные курсы, некому руководить кафедрой, Ботаническим Садом... Потом, в 1882 г., в Саду строилась лаборатория и оторваться было нельзя. Голосование профессоров за эту его командировку состоялось осенью 1882 г., тогда
58 ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 52. № 58. Л. 64.
89


же была определена сумма на эту поездку - 800 руб59. Целью командировки было знакомство с ботаническими лабораториями и ботаническими садами ряда научных центров Европы, чтобы использовать накопленный опыт иностранных коллег по организации лаборатории Ботанического сада в Москве. Кроме того, И.Н. Горожанкину требовалось общение с крупнейшими авторитетами европейской науки, нужно было выяснить некоторые, все еще неясные для него, вопросы цикла развития голосеменных и прежде всего связанные с белковыми телами, весьма похожими на клетки с ядрами. В. Гофмейстер, наблюдавший их у многих голосеменных, называл их Keimbläschen, а И.Н. Горожанкин называл их "Гофмейстеровыми тельцами".
Поездка произвела на ученого неизгладимое впечатление и была для него очень важна. По свидетельству его учеников, о ней он всегда охотно вспоминал, рассказывал различные эпизоды и ярко характеризовал лаборатории, в которых побывал, и ботаников, с которыми встречался [37. С. 29]. По его ярким письмам, собранным О.И. Ар- нольди и переданным в архив МОИП, можно представить эти рассказы, по ним можно шаг за шагом следить за путешествием И.Н. Горожанкина по Германии.
Первый научный центр, который посетил ученый, был Бреславль, где работал один из крупнейших ботаников Фердинанд Кон. Брес- лавльский университет был расположен в старинной постройке иезуитов и выглядел тем более мрачно, что на таблице читающих там профессоров, по свидетельству И.Н. Горожанкина, "кроме двух-трех имен, вы не увидите ничего замечательного...". Однако представляться Ф. Кону, понял он, еще рано: нужно поупражняться в разговорном языке. "Вот уже началась вторая неделя, как я в Бреславле, а сделано очень немного. У Кона я еще не был, - писал он В.И. Беляеву 10 мая, - (...). Беда в том, что я с большим трудом одолеваю разговорный язык. Нельзя вообще иметь пренеприятную привычку трещать, а тут, представьте себе, даже профессора с кафедры излагают премудрость на бреславльском диалекте, т.е. вместо "nicht" - "nisch" и т.д." Две недели самолюбивому профессору пришлось потратить на разговорный язык: днем штудировал руководство Олендорфа, а "ежедневно по вечерам таскался на променады, где беседовал с толстыми брес- лавскими немцами, заранее умоляя их не трещать".
В воронежской гимназии преподавали язык, мы говорили, настоящие немцы, на этом языке он свободно читал, но здесь этого оказалось недостаточно. Попутно он осматривает достопримечательности города и присматривается к нравам его населения: "Бреславль отличный город. Жизнь кипит, на улицах вечная беготня. По-видимому, бреславцы живут очень весело: в ресторанах и на променадах масса народа. Все это оживленно беседует; идут толки и о нас грешных и что толкуют!...". Но более всего его поражают студенты с сохранившимися в их среде средневековыми обычаями (которые они свято чтут): "Между студентами более серьезная молодежь не украшается. Но бурши это
59 ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 52. № 58. Л. 4.
90


что-то удивительное. Ходят в каких-то дурацких костюмах, какой-то особенной походкой; ну, знаете ли, порой, в каком бы настроении (вы) не находились, просто расхохотаться можно. Эти франты сплошь и рядом имеют на пухлой физиономии рубцы - следы рапиры, и, говорят, что большинство студентов проводит жизнь в ресторанах: пьют пиво, играют в карты, дерутся на рапирах...". Достается от него и бреславльским бюргершам: "Что касается немецких дам, то будь немка одета по самой последней моде, ну так, батенька, и просится в российскую булочную. Знаете ли немецкие булочные в губернских городах?" Здесь Иван Николаевич вспоминает, конечно, свой Воронеж, где среди существовавших в его время 23 лавок с булками, калачами, кренделями и просто хлебом, существовала, видимо, и немецкая булочная!
Вообще, судя по этому первому письму из-за границы, мысль его постоянно возвращалась в Россию, где Ботанический Сад остался на попечение его ученика В.И. Беляева, четверо детей оставлены на руках бонны Анастасьи Николаевны Штамм (хорошей женщины и большого друга его). Но время-то какое! В России официальный траур по Александру II кончился. Москва готовится к коронации Александра III, все съехалось туда и даже Петербург, по свидетельству П.И. Чайковского, в значительной степени опустел! Коронация должна состояться 15 мая и отец очень волнуется: "Похлопочите, пожалуйста, вместе с Резниковым, - просит он В.И. Беляева, чтобы кто-нибудь не затащил детей в толпу во время коронации. Хорошо было бы Олюшке показать иллюминацию, да и Мишке, пожалуй, но сохрани Бог, если Настасья Николаевна отправится с ними одна. Как я этого боюсь! !...". Как мы знаем по газетам того времени иллюминация вечером 15 мая была грандиозной, иллюминировался плошками, "лампочками Эдиссона" и даже 8 "большими электрическими солнцами" на башнях Кремля весь тогдашний центр Москвы. Толпы зрителей были огромны, и опасения отца из далекой Германии не были беспочвенными. Однако было пора идти к Ф. Кону.
Из письма 5 июня 1883 г. к В.И. Беляеву: "Во вторник-среду (третьей недели) я решил, наконец, вступить в личное знакомство (с Коном. - ЛА.), тем более, что около этого времени узнал о событии: о получении Коном из Москвы на мое имя (письма). Знаете ли, лет 10 назад, когда я самоучкой работал над водорослями, работы Кона, Де Бари и Принсгейма были единственные, которые наводили на новые мысли и поддерживали энергию. Ведь не к Фишеру-Вальдгейму надо идти, а к Фердинанду Кону: является невольная робкость... А тут, как на грех, в Москве придумали: давай пошлем письма Ивану Николаевичу через этого, как он называется? Да, ну, Кон, что-ли!... Изъявив в душе сердечную благодарность Густаву Федоровичу и Владимиру Дмитриевичу за их находчивость, я, скрепя сердце, направился к знакомой двери, над которой написано: "PFLANZENPHYSIOLOGISCHE INSTITUT". Далее следует яркий рассказ о встрече с Коном и о его лаборатории, что частично можно прочесть в книге К.И. Мейера [37. С. 29 и сл.]: "Позвонил, выбежал т.н. Таут, слу¬
91


житель при лаборатории, и объявляет, что профессор свободен. Я отдаю карточку. Вмиг загремело отодвинутое кресло и старик Кон вылетел ко мне из соседней комнаты чуть ли не с распростертыми объятиями. Потащил к своему столу, схватил старый фолиант Шартранза и начал со всем увлечением юноши (выделено И.Н. Горо- жанкиным. - Л.А.) рассказывать, что Ростафинский, должно быть ошибается, считая такую-то форму за Haemotococcus pul vialis, видел ли я эту форму, отчего моей работы по Volvocineae нет на немецком языке, и пошло писать... Я половины не мог понять из того, что трещала мне сама Наука. Положение нас обоих становилось все комичнее. Кон скоро уразумел, что я не легко понимаю, а я скоро понял, что он очень глух. Тогда милый старик схватил меня за рукав, быстро повлек к якорю спасения, к своему ассистенту Эйдаму, который тотчас же потихоньку сообщил мне, чтобы я говорил возможно громче, что профессор очень мало слышит. Ну, совсем беда! И так все боялся соврать, а тут нужно врать во все горло!". А вот характеристика Кона: "Кон человек лет 60, но еще чрезвычайно живой и подвижный. Он и спрашивает, и сам отвечает, поминутно хватает за рукав Эйдама, чтобы он передал ему погромче то, что я говорю. (...) Кон - приземистый старичок, Эйдам - милый человек лет 40 и по росту ни дать ни взять наш Прокофий Васильевич (ассистент Отроков. - (Л.А.). Вообще все эти люди крайне радушны: простота тут полнейшая, у Кона не заметно ни малейшего генеральства. Во всем, что он говорит, вы видете прекрасную начитанность, великую опытность и до сих пор самый живой интерес к научному делу".
Кон большой оригинал и часто выражается весьма образно. Стоило И.Н. Горожанкину спросить, где можно достать Stephanosphaera pulvialis, как "старик подлетел к доске, начертил две скалы, на них - поперечный гранитный камень. Ткнул мелом на верхушку этого камня и рассмеялся". Оказывается, только в одном мало доступном месте можно постоянно находить эту водоросль и затем она попадается и в других местах, но крайне редко. "Едва ли вы ее найдете, - сказал Кон, - а вот приезжайте к нам на возвратном пути, мы к этому времени достанем вам Stephanosphaera. Вообще готовности и предупредительности масса". Но вот И.Н. Горожанкина ведут осматривать институт. Его помещение велико, но в "поднебесьи" (4 этаж) очень низко. Здесь лаборатория имеет вид "узкого и грязного коридора. От солнца завешиваются маленькими тряпками, которые прикреплены на грязных веревочках: все в пыли, посуда не мыта, здесь на столе лежат препараты, внесенные недавно из аудитории, тут валяются гнилые куски картофеля со старою культурою бактерий, за крошечными плохими столами на окнах битая и небитая посуда и так далее. На вопрос Эйдаму, какие влажные камеры Вы употребляете, последовал ответ: "Как какие? Да какие когда нужно. - "Покажите!". Повел меня Эйдам, долго рылся и откопал 2-3 камеры самые обыкновенные, какие и мы употребляем. Потом повел меня к окну, поднял стеклянный колпак и оказалось: на тарелке стоит маленький железный статив с полочками, на полочках - культуры бактерий, на дно тарелки налита
92


вода, все закрыто колпаком, края которого погружают в воду тарелки. Везде много книг и бездна аппаратов и препаратов. На вопросы, какие микроскопы, какие лаки Вы употребляете, - все следуют ответы в виде вариаций на тему - "да какие где нужно". И это не ответ небрежности, а суть же в том, что эта низенькая, грязноватая лаборатория живет полной жизнью. По-видимому, тут кипит работа. Сколько людей вышло из этой лаборатории! Здесь, кажется, ничто не покоится в шкапах, - а все - в ходу".
Двигаясь в Лейпциг, Иван Николаевич посетил по пути Ризенге- бирге, Дрезден и Тетшен. Ботанический сад в Дрездене оказался "совсем плоховат". После Московского ботанического сада, которым ученый руководил, мы помним, уже 8 лет, после его оранжерей, "в дрезденском саду нечего смотреть". Несколько часов ходил он по Дрезденской картинной галерее. Она его поразила. Он рассказывал дома, что после зала, где висит "Сикстинская мадонна", он был под таким впечатлением, что долго не мог перейти в другой зал. "Поездкой в Тетшен, - писал он Г.Ф. Вобсту, - я крайне доволен, но главным образом благодаря восхитительным картинам Саксонской Швейцарии. Замок Туна в Тетшене с его прекрасным парком и великолепным видом представляет нечто очаровательное. К сожалению, в оранжерее я опять-таки не нашел ничего особенно привлекательного (...). Восемь-девять лет назад старик Иосст - знаменитый знаток и любитель Орхидей был убит на охоте нынешним владельцем замка - молодым графом Фридрихом Тун. Теперь садоводством заведует Франц Иосст - сын старика, франтоватый молодой человек и, по-видимому, совсем коммерческий...". И далее: "Вообще в этой богатой коллекции видна рука любителя, но видно также, что этого любителя здесь уже не существует". Удивило Ивана Николаевича, что орхидная оранжерея не имела традиционного разделения на холодную и теплую; на его вопрос, каким образом орхидеи культивируются в одной и той же оранжерее, Иосст бойко отвечал ученому-специалисту, что можно иметь различную температуру в одной и той же оранжерее, но... в разных углах (!). "Это показалось мне очень удивительным, - писал И.Н. Горожанкин, - тем более, что по распоряжению графа, все Орхидеи стоят по родам и, например, Maxillariae и Caelogineae рядом с родом Vanda!" (роды эти произрастают в разных климатических условиях и требуют в оранжереях разного температурного режима. - (Л.А.). В целом Сад значительно "уступал Московскому" (в коллекциях Vand и т.д.). В конце мая московский ученый прибыл в Лейпциг. В университете (в центре города на Аугустус плац) он был поражен именами ученых, известных знаменитостей, читавших там курсы. "В особенности, - писал он, - на философском факультете: "тут - Вундт, Лейкарт, Майер, Кольбе, Кнопп, Креднер, Виктор Карус, Шенк, Люрсен, Сакс и много других...". Ботанический сад в Лейпциге, оказалось, расположен за городом, или точнее, на его краю, - а далее - "все поля, покрытые пшеницею".
Первого июня И.Н. Горожанкин является в Ботанический сад и узнает, что профессор Шенк сейчас читает медикам и только в 7 часов
93


освободится. Приходится походить по Саду, но в нем все так интересно, что время идет незаметно. В Саду оказался знакомый студент, рассказавший об обстановке: оба профессора ботаники Шенк и Люр- сен - заклятые враги, хотя и работают в одном здании. В 7 часов в аудитории началась какая-то "стукотня" - это выходили студенты. Служитель, передавший визитную карточку московского ученого, просит его к "герру профессору". "Я увидел старика, которому уже 67 лет: седой, как лунь. Преважно и с любезностью екатерининских времен, Шенк любезно расспросил, но (от него) так и пахнет гофратом, а он, к тому же, еще и Ritter Саксонского королевства"...
И сразу же бросилась в глаза поразительная разница между Шенком и Коном!: "Тут уже не было тысячи расспросов, как у Кона (...). Жизни здесь мало, каждый знает свой угол. Все танцуют перед Шенком. На мой вопрос Шенку, не могу ли я слушать здесь курс Архегоний, старик сказал, что он думает прочесть в будущем году. На вопрос, какие курсы читаются, Шенк перечислил все, но о Люрсене, который именно читает теперь - ни слова!".
Работая в лаборатории Шенка изо дня в день (представилась возможность заняться полиэмбрионией Notoscordon fragrans и проверить недавно вышедшую работу на эту тему Страсбургера), Иван Николаевич начинает замечать еще более недостатков: библиотека - бедна, в московской лаборатории книг гораздо больше. Здесь книги нужно выписывать из Берлина! За литературой так, как в Москве, не следят - намного меньше. Гартнаковских микроскопов (они лучше, но дороги) нет и в помине, все 45 микроскопов от Зейберта и Крафта, а больше даже от Цейса. Словом - лаборатория придумана умницей и по всем правилам искусства. Тут - паровая машина для воды, газ, химическая лаборатория, умное расположение зданий - все, что угодно. Но лаборатория - в затхлых руках. (...) Богдановщиной пахнет (А.П. Богданов - зоолог, антрополог Московского университета. - {ЛЛ). Нет тут той жизни, как у Кона: сюртука не снимешь!".
В заключение И.Н. Горожанкин приводит разговор с ассистентом Амбронном: "Сижу, работаю. Ну, целое утро какой-то студент все что- то качает с воздушным насосом. Когда студент ушел, подхожу к Амбронну и спрашиваю:
- Что это за инструмент, с которым работает студент?
- Это, mein Herr, воздушный насос для выкачивания пузырьков воздуха из препарата. Я должен сказать, что это мало нужная вещь!.. О, боги!, - ужасается московский ученый, - целый день этот человек с расцарапанной правой щекой (след рапиры. - (J1.A.), качает! Качает и качает...". Начинает раздражать его и палеонтологическое направление работы лаборатории, где ему чудится мертвячина: Спрашиваю Амбронна: Что делает у вас господин с черными волосами, который все что-то трет?
- А он занимается изучением лигнита (бурый уголь с остатками растительного происхождения. - {Л.А.). Он нашел уже несколько прекрасных остатков эпидермоса хвойных, споры грибов, пыльцу хвойных. Он пишет на доктора. Это сказано с удовольствием. Так и припо¬
94


минается Зограф, с его разрезами мертвых замшелых инфузорий".
Как известно, лигнит доносит до нас много интересного из так называемой "Каменноугольной эпохи" и раздражение И.Н. Горожанина, по-видимому, следует отнести за счет непонравившихся ему порядков у Шенка. Неудовлетворенность этой лабораторией сказывается и на общем настроении нашего ученого. В письме к В.И. Беляеву он жалуется на то, что медленно движется его разговорный немецкий язык, хотя читает он на нем весьма бегло. Причину он с грустью видит в том, что "надломлено все, и нет прежней восприимчивости...". Мысли, следовательно, о всем тяжелом прошлом, которое его постигло, его не оставляют... Но постепенно и здесь Иван Николаевич втягивается в работу. Спокойные условия, видимо, делают свое дело. Через пять дней письмо к В.И. Беляеву совсем иное.
10 июня 1883 г.: "Уже вторую неделю занимаюсь в лаборатории. В восторге от полного покоя, столь непривычного мне. Я имею здесь особую комнату и никто не мешает. Ежедневно на минуту заходит старик Шенк, да утром и вечером забегает Амбронн - все спрашивает, не нужно ли чего. Пока мои препараты по Notoscordum fragrans вымачиваются в алкоголе, я устроил новые препараты по корпускулам и показывал немцам гофмейстеровы тельца. (...) И Шенк и Амбронн стоят за то, что это ядра, или (неразб. слово). Старик спрашивал, не есть ли это камерная структура Страсбургера, но я показывал целые корпускулы и старик убедился, что нет. Скоро поеду к Де Бари, там будет прочнее!" 10 июня И.Н. Горожанкин добился, наконец, хороших препаратов: водный раствор зеленого анилина окрасил ядра Notoscordum fragrans. Один препарат оказался особенно замечательным.
Из того же письма: "Представьте себе полный зародышевый мешок: протоплазма везде несколько отстала от оболочки мешка. За оболочкой мешка на стороне Mikropyla 3-4 комплекса полиэмбриологи- ческих зародышей, совершенно соответствующих рисункам Страсбургера (молодые стадии). Яйцевой аппарат на совсем ясный, а антиподы - вновь ясны. В середине мешка, ближе к антиподу, типически крупное ядро, резко очерченное с двумя ядрышками. Ядро это совсем соответствует Страсбургеру (см. Notoscordum fragrans). В окружном слое протоплазмы мешка до 10 резко очерченных несомненных ядер с одним центральным ядрышком без всякого следа штриховки. - В восторге побежал к Амбронну; прибежал он, посмотрел и ахнул. Сейчас же он заключил, что свободное образование клеток идет независимо от центрального двойного ядра. Что у Даранского (Bot. Zeit.) это было неясно, а теперь и толковать нечего и т.д. и т.д.".
Предстояло зарисовать наблюдение. Но случилось непредвиденное: увидав, как делает рисунок русский ученый, самодовольный Амбронн предложил показать, как рисуют у них. Небольшая неосторожность и... ценнейший препарат И.Н. Горожанкина стал "лепешкой"! "Мы оба онемели и покраснели до ушей, - пишет Иван Николаевич. - В этот момент мне, кажется, было более жаль бедного Амбронна, чем препарат! Очень обидно, но надо резать и резать еще. Если добуду 3-4
95


таких препарата, без зазрения совести еду в Бонн на очную ставку со Страсбургером...". Но исключения почти не повторяются: семяпочки, соответствовавшей утраченному препарату найти не удалось! "Как я ни бился, - писал И.Н. Горожанкин, - но этой стадии я не нашел; не было, однако, никакого примера в опровержении мысли, что белок возникает помимо главного, т.е. двойного ядра...".
Проверка выводов новой работы Страсбургера по эмбрионии Nothoscordum fragrans, которой в течение двух недель занимался у Шенка И.Н. Горожанкин, позволила ему "положительно убедиться", что Страсбургер "был совсем неправ в разрешении этого интересного вопроса", - пишет он в следующем письме от 4/22 июля 1883 г. из Иены В.И. Беляеву).
В лаборатории Шенка не обошлось и без казуса, в результате которого Амбронн стал немного суше к московскому гостю. Амбронн неоднократно говорил, что некий "Herr Student" занимается у них остатками лигнита, находит много интересного - грибные споры, окаменелые Coleochate, и обещал при случае показать. Увидев, наконец, обещанное - Coleochate - Иван Николаевич, как он пишет, "по- российски, не задумывавшись при студентах", произнес: "Что вы, Mein Herr, это чешуйки м.б. насекомых, а вовсе не Coleochate!"...
«Тут, как на грех, подвернулся старик (Шенк) и заявил (студентам) что "вы видете, meine Herren, чешуйки бабочки!"... Амбронн несколько смутился..., - пишет И.Н. Горожанкин. - Впрочем, при прощании он дал мне свои работы, чего Шенк не сделал!», - заключил ученый это письмо.
* * *
Оставался загадочный Люрсен, работавший в одиночестве где-то наверху, имя которого внизу, как мы помним, упоминать было нельзя! Чтобы повидаться с ним, Иван Николаевич решил идти напролом и незадолго до отъезда спросил Шенка:
- Могу ли я осмотреть гербарий?
- Да, да, конечно, но извините меня, я занят и прошу идти прямо наверх, там вы найдете г. Кустоса (хранителя, Л.А.) и от моего имени просите показать все, что вам угодно!
Нечего говорить, что никто из окружения Шенка не двинулся проводить гостя в "логово врага" и представить...
Предоставим слово И.Н. Горожанкину: «Иду. Темноватая без окон передняя, отворена дверь в довольно большую комнату, где у окна, за большим столом сидит, согнувшись, какая-то фигура и никого более. Хотя вошел я громко, и остановился на пороге, фигура не оглянулась. Говорю: "Профессор ботаники Горожанкин из Москвы, могу ли видеть доктора Люрсена?" Фигура оглянулась и продолжала сидеть и молчать. Потом Люрсен быстро и шумно поднялся и пошел навстречу. "Извините меня, профессор, я припомнил Альги!" Сказано это было как-то так, что я сейчас же вернулся в переднюю, взял свои работы, и, говоря: "Да, Альги, только прежде и вот вам работы по Альгам, которые Вы м.б. знаете, а теперь другое дело - развитие корпускулов у Голосемян-
96


ных!". "Видите что, - отвечает Люрсен, - я у м(ада)ме Федченко немножко учился по-русски, да ничему не выучился и ничего теперь, 10 лет спустя, не смекаю. Должно быть интересно, расскажите немножко».
Сразу завязался разговор. Люрсен - это первый немец, с которым я сразу не стеснялся говорить по-немецки. В первый раз я просидел у него полтора часа, а на другой день часа 3. Оба раза не хотелось от него уходить. Он знает пропасть: я не знаю, чего только он не знает! (говорю о ботанике). Представьте себе человека моих лет (если только не моложе), худощавого, но здорового, может быть немного пожившего, с светлыми умными глазами, с губами, которые вечно смеются. Он постоянно шутит, говорит очень бойко. Не могу забыть его короткого на распашку пиджака, скверной пуговицы вместо галстука, частого усаживания на стол и главное - его живого интереса ко всякому сколько-нибудь серьезному вопросу. Когда я ему сказал, что его руководства очень хороши, он не растаял, как бывает в нижнем этаже лаборатории, а только посмотрел и ничего не сказал. Когда я решительно заявил ему о некоторых недостатках его Handbuch, т.е. "зачем система Сакса по низшим организмам", зачем так много фармацевтического, после прекрасного изложения о Грибах и Архегониатах", "зачем мало внимания к палеонтологическим данным" - тут Люрсен оживился. Видимо, он сам хорошо сознавал эти недостатки. На первое замечание он ответил, что, действительно, это была ошибка (система Сакса) что в 3-м издании "Gründzüge" он вычеркнул эту систему. Что касается фармацевтических данных - "ничего не мог подтвердить, требовал Verleger", а затем пошла речь о том, что он теперь глубоко интересуется изданием учебника по архегониатам, куда он внесет все существенное, что дала палеонтология (ах, мошенник!), что сделает все, чтобы провести во всех подробностях идею общей связи и т.д. и т.д. Он обещает издать этот учебник в конце 1884 г. Ну, однако, всего не изложишь. Видимо, что Люрсен совершенно отрезан от низа лаборатории, живет отшельником, весь погружен в свои научные интересы. Его главная специальность - Архегониаты и их географическое распространение. Сношение со всем светом, кроме России, которая не дает ему ничего. Я обещал ему выслать Гербарий наших сосудистых Тайнобрачных. Люрсен читает два курса: 1. Морфологию сосудистых тайнобрачных и 2. Географию растений. Гербариум очень большой (Herb. Römerianum), в отличном порядке. Все я записал и отметил для нашего гербария. Простившись с Люрсеном 16 июня я уже не показывался в Сад и, благодаря Рахманову, неистово проскучал два или три дня в Лейпциге".
Стремясь как-либо убить время, пока придет из университета денежный перевод, Иван Николаевич забрел как-то на лекцию известного зоолога Лейкарта и оставил нам в письме любопытное описание: «В субботу 18-го попал на лекцию Лейкарта. Зоологическая лаборатория едва ли не роскошнее ботанической. Аудитория Лейкарта напоминает Новую Зерновскую60. Он читал "Publice". Слушателей около
60 С. А. Зернов - профессор Московского университета, зоолог.
4 Л.В. Алексеев, Е.В. Калесник
97


150 человек. Жара ужасная; сидим и ждем знаменитого ученого. Входит, почти вбегает Лейкарт. Седоватый, лет 55, весь как на пружинах, вертится с шутками, с некоторым манерничаньем. Студенты встречают тихим, но общим топотанием каблуков, ну совсем барашки! Лейкарт отпускает шуточку по поводу того, что при жаре надо устроить сквозняк, отворяет две двери, сквозняк устраивается, студенты опять отвечают топотанием сапог. Затем полилась живая речь профессора. Я понял только м.б. 1/8 из всего, что трещал знаменитый ученый. Судя по тому, что я понял, о яичниках у птиц, Лейкарт говорил отлично, но до того быстро, как я от роду не слыхивал. Если А.П. Богданов начитывает 50 литогр(афированных) листов в учебный год, то Лейкарт - наверное, 250! Я невольно подумал: а ну-ка, господа, попробуйте записать. Многие студенты сидели с тетрадками, но записывали, очевидно, только существенное. (...) В конце концов, лекции Лейкарта произвели на меня очень курьезное впечатление. Так вот и казалось, что знаменитость хотела сказать: гг. слушатели, Вы знаете хорошо, что я - знаменитость, а посмотрите, какой я простой человек и какой я молодец, хотя мне и под 60 лет! Да, простит мне Бог, но таково впечатление. В воскресенье в V2 12 я выбрался из Лейпцига и в 3V2 часа пополудни был в Иене...»
* * *
Иена! Этот великолепный маленький средневековый университетский городок вскоре станет для Ивана Николаевича самым излюбленным, и его он будет вспоминать в письмах даже в конце жизни! Городок с "роскошными окрестностями и превосходным воздухом", где все "группируется около университета и, кажется, все только и существует для того, чтобы дать вам самые лучшие условия для научной работы", - как писал Иван Николаевич В.И. Беляеву 4/22 июля 1883 г. Сюда он приехал 18 июня в половине четвертого, после изнурительной четырехчасовой поездки по жаре в поезде. Разболелась голова и полтора дня пришлось просидеть в гостинице!
Ботанический сад, к счастью, оказался рядом с университетом, но ворота закрыты...
"Говорят мне, ступайте через квартиру директора, там особый двор и особые ворота. Иду. Отворяю калитку. Набросились на меня две цепные собаки, да так, что я тотчас же захлопнул калитку. Выбежал какой-то мальчик, придержал одну из собак и я прошел, отдал карточку, прося передать Мауреру - главному садовнику. Вышла ко мне толстая, с добрыми глазами и неглупой физиономией фигура немца настоящего. Это - Маурер. Походили, посмотрели... Оказалось, что знаменитое дерево Страсбургера Ginkgo Biloba (старый экземпляр на воздухе) не имеет, как на грех, ни одной семяпочки. Ну, думаю, из Иены скоро придется уехать..."
Ботанический сад в Иене оказался больше Лейпцигского и расположен он в "великолепной местности на склоне горы". Здесь очень изящное здание лаборатории. Если оранжерей немного и они "плоховаты",
98


то коллекции открытого грунта содержали много интересного: разнообразные альпийские растения, папоротники (например, Gleichenia, культивирующаяся в сырых стеклянных парниках на воздухе). Позднее выпросил Иван Николаевич у профессора Сталя "редкую штуку" - Lygodium peltatum. С большим интересом ходил московский ботаник по иенскому саду и заключил, что главный садовник г. Маурер - "великий мастер украшать Сад" (письмо к Г.Ф. Вобсту 8 июня 1883 г.).
Но вот показался профессор Сталь. Его работы И.Н. Горожанкину были известны: он писал о лишайниках, об особых Vaucheria geminata и т.д. Этот странный маленький человечек как-то внезапно выскочил и удивил его своей манерой держаться: "Ему лет 40, но приемам - точно мальчик. Все ежится, точно конфузится. Чудно видеть его рядом с Маурером: стоит здоровый, осанистый и какой-то уверенный в себе, а Сталя, точно нянька укусила, - пишет Иван Николаевич в письме к В.И. Беляеву от 4/22 июля. - Как-то он все озирается и как будто посылает Вас в душе к черту! Небывалая комбинация! В течение всего первого визита так мне и не удалось разгулять г. Сталя".
Это было воскресенье, условились встретиться на следующий день в 11 часов. Ровно в 11 следующего дня Иван Николаевич вошел в Сад и затем в лабораторию. Далее дадим слово ему самому: «Слышу голоса и решаюсь, наконец, отворить одну дверь: как раз попал на Сталя, но, увы, он без сюртука (жара ужасная); бросился мой Сталь бежать по коридору за сюртуком, я - за ним, крича "не церемоньтесь!". Сталь ничего не слышал. Влетели мы в его кабинет, состоящий из двух хороших комнат. Видимо, что Сталь что-то делает. У него довольно много книг, но все-таки библиотека много беднее нашей. Надел профессор свой маленький сюртучок и опять съежился. Говорим о ботанических работах, о лаборатории Сакса и де Бари, где Сталь учился, о Чистякове и Лясковском, которых Сталь встречал у Де-Бари, обменялись работами. Сталь показал лабораторию. В настоящее время верхний этаж лаборатории занят Геккелем (...) К осени Геккель переедет в новое здание Зоологического института и Сталь получит весь дом...»
В нижнем этаже московского гостя ждала интересная встреча: с кустосом иенского гербария старичком Дидрихом:
"Это интересный субъект: ему 84 года, и теперь нередко целыми днями таскается по богатым окрестностям Иены. Этот человек знал хорошо Шлейдена, в его лучшую, знаменитую пору; также знал он Шахта, Принсгейма (сначала Принсгейм был профессором в Иене), дожил до Страсбургера и Сталя. Замечательно, что на глазах у Дидриха вырастала живая научная ботаника, и он остался только гербаризатором. Очень жалею, что Сталь не дал мне путем поговорить с этим старичком и потащил осматривать Морфологическую коллекцию, которая невелика и только может быть тем интересна, что многие вещи собраны Шлейденом..."
Кустос гербария Дидрих был пожалуй самым интересным явлением, которое увидал московский ученый в лаборатории Сталя. Вся она была осмотрена в один час, и И.Н. Горожанкин начал скучать... Но предстояла еще одна очень интересная встреча:
4’
99


«Вижу, что в аудиторию набираются студенты, спрашиваю, кто будет читать? Говорят, профессор Геккель.
- Может быть вы хотите послушать Геккеля, так это возможно! - говорит Сталь.
- Однако, - говорю, - сколько мне известно, в нынешнем семестре Геккель читает только "privatum", а не "pablis"?
- Да, да, - опять завертелся Сталь, - нужно спросить позволения!
- Да как же это сделать?
- Пойдемте, впрочем, к профессору. Вы скажете ему "Guten Tag"».
Имя знаменитого зоолога Эрнста Геккеля - естествоиспытателя-
эволюциониста и популяризатора учения Ч. Дарвина в то время было уже хорошо известно. Он тогда был уже автором многих ценнейших работ, из которых наиболее распространенными были "Общая морфология организмов" (1866), "Антропогения, или история развития человека" (1874). Ученые знали об открытом им так называемом Биогенетическом законе и т.д. Однако, мы увидим, у Ивана Николаевича был свой критический взгляд на Геккеля, как ученого, которого он недолюбливал по ряду причин (см. ниже). Надо сказать, что о Геккеле (1834-1919) написана большая литература, есть, несомненно, воспоминания, каждая черточка его биографии взята на учет. Тем интереснее неизвестные еще строки об Э. Геккеле русского ученого, и мы приводим их целиком.
Из того же письма: «Пошли наверх; на половине лестницы Сталь меня остановил и, сказав, что пойдет вперед, прошел несколько ступеней и опять вернулся: "Пойдемте вместе, ничего!". В коридоре тихо, никого не видно; выскочил высокий Diener Геккеля, пробежал мимо нас и что-то под нос ответил Сталю. Пошли по коридору. Сталь не решается постучать, но затем робко постучал и отошел. Лицо его совсем выражало испуг. Вдруг шумно отворилась одна из дверей и показалась крупная фигура здоровенная. Это был Геккель. Он встретил нас громким веселым смехом: "Ах, господа, ведь мы точно в Африке, а потому и одеваемся соответственно. Простите, пожалуйста простите!". Он вылетел к нам в туфлях, белых штанах и в рубашке с расстегнутой грудью. Бойко повел он в свой кабинет, накинул пиджак и шутливо расшаркался. "Из Москвы - профессор Тимирязев", - почти шепотом заявил Сталь (мы внизу только что говорили о Тимирязеве), но я вовремя его поправил и отрекомендовался. Геккель расспрашивал о Москве, о моем пребывании в Германии и т.д. Он был очень добродушен, весел и прост. Я просил позволения послушать одну лекцию: "Ах, пожалуйста, очень рад и благодарю очень, но ведь день-то сегодня ленивый, пожалуй, все вместе заснем!"..., - со смехом заметил он. Мы поспешили уйти, так как были у него перед самой лекцией.
Геккелю 49 лет, но кажется он гораздо моложе. Он имеет чрезвычайно привлекательную наружность: высокого роста и прекрасно сложенный, с живыми и мягкими манерами, он особенно импонирует большими говорящими глазами и громким звучным голосом.
Он читал о классификации Artropoda. К моему великому удивлению, ни разу не назвал он Дарвина, Ламарка и т.д., хотя слово Desendrstheo-
100


rie все-таки повторялось 3 раза. Он говорит прекрасно, без всяких кривляний, без лишних слов. Мне казалось даже, что лекция его слишком суха. Так, например, приводя характеристику ракообразных, он слишком мало остановился на теоретическом значении этой интересной группы, а только намекнул. Я понял у него все. Жаль только, что он имеет богдановскую привычку рисовать рисунок на рисунке, хотя впрочем, спиною рисунков не загораживает. Воображаю, какое впечатление производил он на аудиторию, когда читал свои публичные лекции по "Schöpfungsgeschichte".
Нужно сказать, что критическое отношение к Э. Геккелю Ивана Николаевича, которое у него было раньше, все-таки не изменилось и после того, как он его увидел и услыхал в Германии; но увидел он и иное:
"Вы знаете, что я никогда не симпатизировал Геккелю, и главным образом за его небрежное отношение к фактам и за произвол в систематических сопоставлениях, пожалуй, и за трескотню. Само собой разумеется, что в этом отношении мой взгляд на Геккеля уже никак не мог измениться после встречи в Иене. Но, что, батенька, не толкуем мы, но долго всматриваясь в его сильное лицо, невольно думалось: "сидит в тебе, голубчик, что-то высоко талантливое!"... Всего вероятнее, что этот талантливый человек не имеет хорошей, серьезной школы...».
* * *
Из двух поручений своего московского друга главного садовника Московского ботанического сада Г.Ф. Вобста Иван Николаевич смог выполнить только одно - посетил садоводство Альберта Вагнера (где был поражен целым лесом роскошных Cycas revoluta). Это был, по-видимому, сын того самого Вагнера, у которого в молодости служил московский садовник, и который предполагал, мы говорили, послать Г.Ф. Вобста как талантливого садовода учиться в Англию. Вторую просьбу - посетить родственников Г.Ф. Вобста - Иван Николаевич выполнить не решился - "постеснялся стеснить их и себя своим плохим немецким языком" (как смущенно писал Г.Ф. Вобсту 8 июня).
В Эрфурте ученый пробыл два дня и через Нордгаузен двинулся в Гёттинген. Профессора ботаники Рейнеке (физиолог растений) и Сольмс (глава Ботанического сада) - приняли московского коллегу с большим радушием. Снова читаем в письмах яркие характеристики ученых и обстановку в лаборатории:
"И Рейнеке и Сольмс - очень милые люди. Первому лет 40, второму несколько больше. Рейнеке очень богатый человек, имеет свой дом с прекрасно устроенным самим Рейнеке питомником. Он сам сажает, поливает и т.д. Рейнеке - добродушен и приветлив, хотя, кажется, себе на уме. Он человек с большим образованием, но немного барич, немножко фантазер и совсем хороший учитель. Граф Сольмс по происхождению аристократ, но по манерам - совершенный Гриша Волконский. Представьте себе длинную предлинную фигуру с болтающимися
101


руками и ногами, с вихляющимся на разные стороны корпусом... Сольмс в настоящее время работает над выводкой семяпочки Pelargonium и весь погружен в интересы ботанические. (...) Интересует его и палеонтология. В его кабинете, который находится рядом с рабочей комнатой, чего только нет: книги на полу, на столах, на стульях; склянки, табак. - Содом ужасный, но Сольмс очень ловко своими длинными ногами и руками преодолевает всюду нагороженные препятствия. Он все странствует (был в Москве), зимой отправится на Яву к Трейбу. Знаком он, кажется, со всем светом. (...) Страсбургера они оба, по- видимому, не высоко ценят. Рейнеке с обычным веселым смехом говорил, что все работы Страсбургера необх(одимо) положить под пресс и тогда из 10 томов выйдет маленькая книжечка...".
Получив удобную отдельную комнату в лаборатории Рейнеке, И.Н. Горожанкин приготовил из привезенных им материалов препараты и показал их под микроскопом обоим ученым, желая получить и их мнение, что такое "гофмейстеровы тельца". Оба согласились, что они имеют клеточное происхождение. Однако Иван Николаевич по-прежнему продолжал думать, что окончательный "приговор" вынесет страсбургский профессор, знаменитый Де Бари...
Непродолжительный визит в том же Гёттингене в мастерскую создателя превосходных микроскопов Винколя (его увеличение в 1/20 - "нечто божественное", "Лучше всего, что я видел у Цейса и Зейбер- та!"), также на фирму ископаемых препаратов и далее - Гейдельберг, где беседует с ботаниками Пфицером и Аскинази ("первый, говорят, любимец студентов, но обладает превозмутительной физиономией, второй - нечто кроткое и добродушное!") и выясняет для себя, здесь ему делать нечего...
* * *
Вокзал в Страсбурге, куда подошел поезд в 5 часов утра, оказался закопченным и грязным. Поручив вещи "портьеру" (очевидно, ближайшего отеля), Иван Николаевич двинулся по улицам города. Прекрасный город, исторический Страсбург с его великолепным собором ХП-XV вв., с домами позднего средневековья, епископским дворцом и ратушей XVIII в. на него впечатления не произвел - сказалась, видимо, усталость - результат пятичасовой езды в ночном поезде, где он не сомкнул глаз. "Страсбург - город довольно большой, но с кривыми узкими улицами, грязными старыми постройками без садов и променадов с грязными зелеными реками и целой бездной солдат", - писал он В.И. Беляеву в раздражении (12 лет назад город был отвоеван немцами у французов и находился у самой границы, откуда и солдаты!). Проходив по городу часа 3, пришлось взять номер в отеле и выспаться, день пропал! Вечером Иван Николаевич опять пошел "шляться", нашел университет, неподалеку от него снял, как он пишет Wohnung, и перевез вещи.
Знакомство с Де Бари (все произносили эту фамилию на немецкий лад с ударением на "Ба") состоялось на следующий день. Талантливый
102


немецкий ботаник Антон де Бари - потомок выходцев из Франции - родился в 1831 г. и был, следовательно, на 17 лет старше И.Н. Горожанина. В 1852 г. он получил степень доктора медицины за диссертацию "Половое размножение у растений", т.е. за тему, которая была очень близка нашему ученому. Он много занимался микологией. Как мы помним, отправляя В.И. Беляева за границу, И.Н. Горожанкин указывал, что тот непременно должен поработать у Де Бари - это не только серьезный ученый" с глубокими познаниями в теории и практике науки", но и "искуссный руководитель" с "редким критическим дарованием". В его "богато обставленной лаборатории" В.И. Беляев получит знакомство "с новыми приемами и практическими приспособлениями для исследования интересных в теоретическом и практическом отношении класса грибов". Во всем этом И.Н. Горожанкин убедился за время пребывания у Де Бари в 1883 г.
Знакомство с Де Бари состоялось на следующий день:
«На другой день пошел я к Де Bâpn. Толстый рослый Ландфрид, слуга лаборатории, добродушно заявил мне, что карточку мою он передал и что профессор сейчас придет. Ввел он меня в рабочие комнаты, каковых три - большие и просторные, с прекрасными окнами. Все столы были заняты, работали человек 15. Осмотрели меня с головы до ног, принялись опять за свои дела. Хожу тихо по комнатам уже минут 10, а профессора все нет... Наконец, послышался громкий разговор, а затем острыми и твердыми шагами вышел ко мне Де Бари, который извинился и повлек меня к себе в кабинет. Ему 53 года, он невысокого роста, худощав с небольшой проседью. Лицо строго серьезное с большими выразительными глазами. Говорит он как-то скороговоркой, быстро и в этом отношении очень напоминает Тимирязева. Скороговоркой предложил мне десятка два вопросов, из которых я половины не понял и поспешил всунуть ему свои работы. "О, эту я знаю, я видел ее у Лясковского или Ростафинского. Как поживает Лясковский? А это новая? Зачем по-русски? Есть резюме? Нет резюме? Отчего? Я читать не могу, досадно; ну, поляки, хоть латинскими буквами пишут, а тут и названия прочесть не могу" и т.д., все это ужасной скороговоркой. Начал ему рассказывать и объяснять рисунки. Лицо его поминутно менялось, но не теряло серьезно-сурового вида. Он задавал вопросы, вставлял замечания: "Интересно", "зачем по-русски", "надо видеть" и т.д. "Есть у Вас препараты?"
- Нет, но есть материалы, позвольте мне здесь заняться и я сделаю препараты.
- Да, с удовольствием, герр доктор, прошу, есть место? стол? Скорыми шагами подошел молодцеватый Вортман, его ассистент, и показал нам свободное место.
- Вот место, вот, нравится? Как нравится лаборатория? Совсем новая. Видели сад? Хотите видеть аудиторию? - опять засыпал Де- Бари: быстро обегали мы верх и низ лаборатории и оказались в кабинете Де Бари. Это мой частный Wohnung, мой кабинет, не правда ли уютный - и здесь он быстро поднял штору окна, - здесь сад Обсерватории, а там - прекрасный Шварцвальд!", (к В.И. Беляеву 2 авг. 1883)
юз


Прошли еще в одно помещение, оказавшееся библиотекой Де Бари, где он подыскал для гостя ряд каких-то интересных для него книг "Не нужно ли(еще) чего?». Иван Николаевич поблагодарил и стал прощаться.
Из того же письма: "Господи, да что же это мне с ним делать, - думал я, - уходя от Де Бари. Интересно здесь все, но Де Бари говорит так быстро, что ведь я и половины не буду понимать. Да если бы только быстро, а то как-то больше намеками, проглатывая половину слов, а заниматься придется среди молодежи, что еще более стесняет. Подумал, поколебался, хотел было дома заниматься, но все-таки желание всмотреться в Де Бари и его порядки одолело, и я на другой день явился в лабораторию с моими вещами и дня через 3-4 уже так мне там понравилось, что решительно не ушел бы от Де Бари..."
В дальнейших строках И.Н. Горожанкин переходит к подробнейшей характеристике страсбургского знаменитого ботаника как ученого и как личности. Все это представляет очень большой интерес и частично уже использовалось К.И. Мейером [37. С. 31-33].
«Прежде всего в личности Де Б4ри есть нечто необычайно целостное, сложившееся крепко-накрепко определенное. В нем нет веселого добродушия Кона и скорее промелькивает внешняя суровость. Но, входит ли к нему динер, садовник, или Вортман, студент, или профессор, Вы видете ко всем совершенно одинаковое отношение, всегда внимательное. Он не кривляется, не ломается, все та же серьезная физиономия, та же скороговорка, иногда прерывающаяся смехом, все тот же серьезно-приветливый взгляд, когда у него что-либо спрашивают.
Как говорили мне, Де Бари не любит в своей лаборатории новичков, т.е. субъектов, заглядывающих впервые в микроскоп, почему все, кто у него работает, где-либо предварительно учились. Некоторые, как Залевский, напр(имер), сидят тут уже 2-3 года. Лаборатория открыта с 8 до 1, с 3 до 7, хотя можно заниматься и в остальное время. В эти часы Де-Bâpn всегда в лаборатории. Только в 9-10 он читает лекции, затем порою куда-то ненадолго уходит и опять является. Всегда он оживлен, всегда что-либо делает. Его рабочая комната находится рядом со студенческими, дверь всегда открыта и вот я порой наблюдал за ним. Сидит и что-то пишет. Вскочит, подбежит к двум микроскопам, покопается с полчаса или только заглянет, выйдет к нам, "Ну, что у вас есть или нет?", - громко спрашивает Де Б£ри. Ну, и догадывайся, кого он спрашивает, но к нему привыкли и догадываемся... Через 5 минут является. Оказывается, что он что-то придумал, сбегал в оранжереи и что-нибудь принес студентам. Он совершенно доступен для каждого, замечания его каждого интересуют, а потому его нередко теребят и я решительно не понимаю, когда он работает. Мне говорили, что его письменные работы - преимущественно по вечерам, а с микроскопом он работает в лаборатории, всегда на ходу».
Ивана Николаевича поражало, что при своей узкой специальности - грибы, низшие растения и анатомия растений - Де Бари обнаруживал постоянно свою колоссальную начитанность в других вопросах и, что
104


самое удивительное, он старался ’’хотя немного проштудировать сам все наиболее важное в новых работах". Иван Николаевич писал:
"Покажешь ему корпускулы, - оказывается, он видел и канальцевую клетку и опускающиеся элементы у Pinus laricio, пыльцевую трубку со спермагенами еще где-то, в свобод(ную) минуту покажет свои препараты. Оказывается, у него есть великолепные собственные препараты по истории высших тайнобрачных, по цветковым и т.д.".
Ежедневная работа в лаборатории Де Бари позволяла пристально вглядываться в то, как он работал сам, и проверить вместе с ним многое из своих наблюдений (мы помним, что в Москве специалистов этого профиля не было и И.Н. Горожанкин был вынужден постоянно до всего доходить в одиночку).
"Невер он ужасный. Говорят, что Де Бари не любит помещать в своей газете "Vorläufige Mitteilungen". Сам он работает таким порядком: сделает работу и напишет, потом на полгода положит в свой заветный стол, затем попрочитает еще, что вышло нового в литературе, потом немножко проверит работу и сдает в печать. Над сравнительной анатомией вегетативных органов он, говорят, работал около 10 лет и теперь уже пятый год сидит над вторым изданием своей книги грибов и миксамицетов, которая в будущем году появится в печати. Артур Мейер уже видал рукопись законченную..."
Но вот подготовка препаратов И.Н. Горожанкиным кончена, привезенные им материалы нужным образом сделаны, вылежались надлежащее время в специальных растворах. Пора обращаться к Де Бари.
«Показываю ему удавшийся препарат гофмейстеровых телец. "Sehr Merkwürdig", - говорит он, внимательно осматривая препарат. Еще сделал несколько и окраска уксусно-кислым кармином дала отличные результаты. "Sehr merkwürdig", - говорит Де Бари... Спрашиваю как-то: "Да скажите же, профессор, что это вакуоли, Амуриновы зерна?". "О, разумеется нет". "Ну, что же клетки или ядра?" - Он останавливается передо мною и с добродушной улыбкой очерчивает в воздухе огромный вопросительный знак...»
И снова приходится готовить новые препараты, резать и резать, мочить в химических растворах, все от руки, ибо микротомом еще не пользовались... И загадка остается загадкой, кто бы не подходил к микроскопу. Иван Николаевич продолжал:
«Пришел как-то Артур Мейер, с которым меня познакомил Де Бари, просит показать препараты: у меня были только совершенно выцветшие анилиновые препараты! "О, да это, мол, трофопласты!", - заявляет Мейер и пошел болтать... Подходит Де Bäpn. "Herr Professor, да здесь это только тельца, не более, как трофопласты и ядрышко резко, как у "Jucca filamentosa!" - "So!SO!" - вопросительно отвечает ему Де Бари, повертывается и уходит...»
Может быть действительно трофопласты? Приходится перепробовать на трофопласты все имеющиеся реактивы... Вот результат:
'Тоф(мейстеровы) тельца, оказывается, с иными свойствами. Срезал, наконец, препарат, где рядом с великолепно окрасившимися тельцами лежат совершенно сходные с ними ядра кроющего слоя белка.
105


Мейер тотчас же отказался от сравнения с трофопластами. Зову Де Бари. Смотрел он долго. "Sehr ähnlich, sehr ähnlich, но я не знаю, зачем же тут ядра! "Sehr merkwürdig", - и ушел!»
И вот наступил день, которого Иван Николаевич потом никогда не смог забыть... День этот был одним из самых счастливых в его жизни! Было это незадолго до отъезда Де Бари из Страсбурга (в августе он должен был куда-то отправиться, о чем знал Иван Николаевич). В одно из воскресений последний пришел в лабораторию, чтобы позаниматься наедине.
Из письма И.Н. Горожанкина к В.И. Беляеву 2 августа 1883 г.: "Никого не было и мне хотелось на свободе сделать несколько препаратов, чтобы показать Де Бари комплексы телец. Вдруг у Pinus pumilio попадается яснейший препарат прохода Spermakern'a через оболочку пыльцевой трубки. Я вскочил и начал ходить по лаборатории. Входит Де Бари.
- Чего вы бегаете, профессор? - спрашивает он своим звонким голосом.
- А вот посмотрите, интересно...
- Уселся. С трепетом жду приговора и спрашиваю - не поставить ли более сильную систему? (стояла 7-я Гартнака).
- Зачем? Совсем не нужно (Де Бари не любит сильных систем, как и обилия красок).
Наконец, встал.
- Sehr hübsch, sehr hübsch! - и тоже стал ходить по комнатам.
- Да пыльцевая ли это трубка? - спрашивает он.
- Да, - отвечаю, - ведь в рядом лежащем корпускуле - подобная же трубка!
- Да, да, конечно, я видел, но жаль, что не видно верхнего конца трубки, он проходит за шейкой!
Прошло два дня. Приходит Мейер, Залевский и проч(ие) осмотреть препарат. Все очень довольны за новбш сюрприз Страсбургеру и, должно быть, говорили с Де-Бари. Приходит он ко мне.
- А что, профессор, не попадались ли вам еще Spermakern'bi, я хотел бы сравнить!
- Фу, ты, Господи, без конца!..."
Итак, здесь, видимо, тоже не любили боннскую знаменитость и были рады не только выяснению некоторой истины, но и тому, что тот получает новый сюрприз (Э. Страсбургеру неоднократно приходилось брать назад свои утверждения) ... Открытие, сделанное в этот день полностью зачеркивало утверждение Страсбургера о якобы "диффузном" характере оплодотворения хвойных растений и с очевидностью показывало, что в вопросе об оплодотворении этих растений прав И.Н. Горожанкин, показавший в своей докторской диссертации, что оно происходит не "осмотическим" путем, а прямым слиянием генеративного ядра пыльцевой трубки - спермагена - с ядром яйцеклетки, т.е. точно так же, как это происходит у всех тайнобрачных растений, что крайне важно для представления о их филогении!
Можно думать, что, по предложению Де Б£ри, И.Н. Горожанкин
106


здесь же в Страсбурге опубликовал свое открытие по-немецки в виде небольшой брошюры [5] (подробнее обо всем этом мы говорили при разборе книги этого ученого "О корпускулах...", см. выше).
Поражал Ивана Николаевича Де Бари и своими неутомимыми занятиями в Ботаническом саду, и своим отношением к московскому гостю.
Из того же письма: "Нередко вы видите его в Саду, где он копается со студентом, которому нужен какой-либо материал. Как-то застали его в лаборатории в неурочные часы, когда он с Кохом сортировал различные части стеблей Баугиний, которыми занимается Кох. Делалось это с таким сосредоточенным вниманием, что я не решился спросить у Де-Бари книг, за которыми пришел. Признал он, что мне нужны семяпочки Ginkgo и послал меня в Carlsruhe, где, по словам садовника, есть дерево Ginkgo. Был там, оказались мужские экземпляры.
- Ну, что не нашли? Жаль, жаль, а знаете, я вчера слышал, что несколько молодых есть в одном загородном саду, да вы не найдете, может быть, пойдемте вместе. Когда вы свободны?
- Всегда, да мне совестно вас беспокоить, я сам найду, скажите адрес.
- Нет, нет, пойдемте сегодня часов в 7.
Пошли, проходили верст 6, но опять-таки женского экземпляра не нашли..."
"Ну-с, дорогой Владимир Иванович, вот Вам Де Б£ри, как я его себе представляю после трехнедельного знакомства", - кончает Иван Николаевич это письмо с характеристикой страсбургской знаменитости. "Де Бкри очень, очень интересный человек", - говорили мне в Гёттингене и Гейдельберге. "Kein De-Bâri - noch in Deutschland", - говорят в Страсбурге, и мне только одно думается: ни к кому более, как к Де Бари не должны ехать те русские молодые ботаники, которые желают серьезно учиться. Это прежде всего замечательный учитель".
На этом кончаются замечательные письма И.Н. Горожанкина к В.И. Беляеву и Г.Ф. Вобсту, которые он писал из-за границы в 1883 г.61. Шестого сентября он уже был в Москве, где получал "Билет" от университета "для свободного прожития в Москве сроком от ниже- подписанного числа впредь на один год", 7 сентября "Билет" был "явлен" в Мещанской части третьего участка с пометкой, что он директор Ботанического сада, "из-за границы возобновлен" (подпись пристава)62. А десятого сентября участвовал в выборах последнего выборного ректора университета Н.П. Боголепова63.
61 Письма эти, полученные в МОИП в 1930-х годах от дочери И.Н. Горожанкина О.И. Арнольди никем не регистрировались и первоначальное их количество неизвестно. Они были любезно разысканы для меня директором библиотеки МОИП М.В. Демьяненко, которая разрешила сделать с них ксерокопии. За все это я ей крайне признателен. К сожалению, письмо к В.И. Беляеву от 4 июля 1883 г. не имело первых страниц, письмо к Г.Ф. Вобсту - окончания. Найдена была и автобиография, написанная рукой И.Н., а также 3 ответных письма В.И. Беляева. Всего писем к В.И. Беляеву - 4 и писем к Г.Ф. Вобсту тоже 4.
62 ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 53. № 3. Л. 150.
63 ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 52. № 280. Л. 8.
107


Флористические исследования.
Гербарий
Верный ученик Н.Н. Кауфмана, Иван Николаевич всегда интересовался флористическими исследованиями и придавал большое значение гербаризации растений. Начиная с 1876 г., он приступил к разборке гербария, хранившегося в Московском университете и выделил 24 коллекции: гербариумы Г.Ф. Гофмана, ганноверского ботаника Ф. Эрхарта (разные части света), петербургского ботаника К. Триниуса (то же), М.А. Максимовича (Московская обл.), Н.Н. Кауфмана (то же) и др. [79. С. 50, 53]. Все это были материалы классиков ботаники, которые обеспечивают и сейчас, по выражению В.Н. Тихомирова, "особую ценность, уникальность и принципиальную незаменимость этого собрания" [101. С. 65]. По предложению И.Н. Горожанкина, в следующем году (5 декабря 1877 г.) МОИП передал саду свой обширный гербарий64 и его разборка тоже отняла много времени. В том же 1877 г. гербарий университета пополнился пожертвованиями коллекций Бостанжогло (Пиренеи и Альпы), И.Д. Чистякова (Центральная Россия и Поволжье), С.Н. Никитина (экзоты) и некоего Н.Н.М. [102. С. 137, 138]. Обработка и определение всех этих ценных собраний ложились почти целиком на И.Н. Горожанкина - средств на приглашение помощников отпускалось редко и немного. Отстроив в Ботаническом саду лабораторию (1883), осенью того же года он перевез туда все университетское тра- вохранилище, но только в 1887 г. добился должности хранителя гербария (С.Н. Милютин)65. Гербарий был приведен в порядок только в 1889 г.
Длительная работа с гербарием возродила в И.Н. Горожанкине интерес к систематике и флористике. Участились флористические экскурсии, в которых сам ученый принимал активнейшее участие. Как и Н.Н. Кауфман, более всего он занимался флорой заливных лугов Оки, но бывал также и в других местах. Эти экскурсии Ботанического сада, по словам В.М. Арнольди, никогда не могли забыть их участники [28, С. 274]. Действительно, "Горожанкин, - вспоминал академик Д.Н. Прянишников, - устраивал многодневные экскурсии для изучения окской флоры, ночевал вместе с нами в крестьянских избах и на сеновалах, вообще держал себя с нами по-товарищески, как ни один из профессоров того времени" [30. С. 80]. Взаимоотношение студентов и И.Н. Горожанкина характеризует и его письмо к Н.А. Попову 2 мая 1881 г.: "Многоуважаемый Нил Александрович, вчера я заехал из Правления в Ботанический кабинет, а там собралась большая компания первокурсников Естественного отделения, которые упросили пойти с ними на экскурсию на Воробьевы горы. Я вернулся домой только в 12-м часу ночи, а потому и не успел еще вчера отправить Вам розаны..."66. Здесь показательно, что студенты были первокурсники, т.е. начинаю¬
64 ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 47. № 47. Л. 1.
65 ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 56. № 441.
66 ОРБЛ. Н.П. 7.43. Лл. 1, 2.
108


щие, но энтузиазм к ботанике у них уже был разбужен профессором... Характерна и та легкость, с которой им удалось упросить Ивана Николаевича тут же поехать с ними экскурсировать!
Наибольший флористический интерес И.Н. Горожанкина и его учеников вызывала флора "остепненных" прибрежных участков среднего течения Оки - уникальный район, резко отличающийся как от флоры окружающих районов, так и от флоры всего Подмосковья. Эта особенность растительности берегов Оки была замечена еще Н.Н. Кауфманом (1866), в то же время Ф.И. Рупрехт (1866) пытался связать это с распространением чернозема как реликта древнего черноземного материка. В.Я. Цингер (1885) указал на реликтовый характер окской флоры, в его представлении флора известняков Оки - предвестник черноземной флоры (что, как мы видим, близко к Ф.И. Рупрехту). Особой точки зрения на происхождение окской флоры придерживался во времена И.Н. Горожанкина Д.И. Литвинов (1884) [см.: [Флора и растительность Московской области. М., 1972]). Проблема происхождения флоры Оки не могла не интересовать и И.Н. Горожанкина. Он вместе с учениками А.П. Артари, М.И. Голенкиным, К.А. Космовским, С.Н. Милютиным (позднее - В.М. Арнольди и др.) произвел осмотр почти всего протяжения берегов Оки (он сам - от Серпухова до Коломны), а также и иных мест Средней России. В Московском гербарии есть коллекции И.Н. Горожанкина за 1869, 1872, 1885 годы; его же и его старшей дочери Ольги Ивановны (в замужестве Арнольди), которая с увлечением занималась с ним сбором и определением растений с 13 лет, - за 1884, 1887, 1893 годы, и других учеников. Так, А.П. Артари и К.А. Космовский обследовали течение Оки до Орла (1887 г.), М.И. Голенкин и С.Н. Милютин - в Перемышльском и Лихвинском уездах Калужской губернии (1887 г.), А.И. Шингарев - между Калугой и Тарусской (1889 г.)67, С.Н. Милютин - в окрестностях Рязани и между
67 	Видный деятель кадетской партии Андрей Иванович Шингарев (1869-1918), окончив Елецкую гимназию, в университете с увлечением занимался у И.Н. Горожанкина и был на хорошем счету (ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 58. № 3. Л. 63). Однако вскоре он перешел на медицинский факультет. Это был, по-видимому, единственный случай, когда талантливый ученик ушел от И.Н. Горожанкина. В своем дневнике, написанном в Петропавловской крепости (27.Х1.1917—5.1.1918) незадолго до смерти, он это объяснял так: "Поразительное несоответствие между верхушкой общества и его основанием, между вождями государства в прошлых формах и вождями будущего и населения - меня поразило еще в юности, с первых лет университетской жизни. (...) Оно представляло собой громадную опасность для государстства. Тогда эти мысли привели меня к необходимости сближения верха с низом, установления связи прочной и реальной. Тогда мне казалось все бесполезным: наука, искусство, политика, если они не преследовали эту цель. Вот почему я бросил свои первоначальные планы отдаться науке, которая меня притягивала, и пережил свой первый кризис, бросив занятия ботаникой и поступив на Медицинский факультет, чтобы уйти в народ врачом..." (Как это было. Дневник А.И. Шингарева. М., 1918. С. 34-36). Дальнейшая карьера его (депутат Государственной Думы второго, третьего и четвертого созывов, министр земледелия, затем министр финансов Временного правительства) кончилась трагично: арестованный как член ЦК кадетской партии, будучи больным, он был, по его просьбе, переведен в Мариинскую больницу Петрограда (ноябрь 1917 г.). 7/20 января 1918 г. убит вместе с Ф.Ф. Кокошкиным в постелях больницы пьяными матросами, возбужденными покушением на В.И. Ленина в эти дни.
109


Рязанью и Спасском, также Касимовом и Елатьмой, А.П. Артари - под Муромом. Сам И.Н. Горожанкин еще и в Рузском уезде [8. С. 8, 18]. Однако любимыми его местами были окрестности Серпухова, в частности, дер. Лужки, где он работал еще в студенческие годы с Н.Н. Кауфманом. В дополнение к "Московской флоре" последнего, здесь находились подчас новые растения. Так, еще в 1872 г. ему повезло на первый экземпляр Gallatella punctata Lindi., Serratia tinctoria L, Berberis vulgaris L.
Луговые берега Оки так заманчивы для ботаника, что Иван Николаевич решил провести отпуск с семьей на Оке во Владычном монастыре. И опять новые находки растений, неизвестных Н.Н. Кауфману. 31 июля 1886 г., например, Veratutum nigrum, на следующий, 1887 г., когда он снова жил с семьей в этих местах, на лесной опушке - снова Gallatella, у самого Владычного монастыря - Elscholzia Onombruchis Sativa Lam. из семейства бобовых (нашел недавно кончивший курс А.П. Артари). В том же году между Серпуховым и Никольским Погостом Иван Николаевич нашел много сибирского ириса с характерными синими цветками, а за Лужками по холмам Allium Schoenprasum L, из семейства лилейных.
Как видим, в 1880-х гг. И.Н. Горожанкин экскурсировал много и в разные месяцы года [8]. Не обходилось и без курьезов. Как-то он заметил толпу бегущих к нему возбужденных крестьян. Произошел такой диалог:
- Ты что тут делаешь, а?
- Собираю растения.
- Собираешь? А на что?
- Для науки.
- Для науки? Знаем мы твою науку! Уходи, тотчас уходи отсюда, а не то, тебе такая наука будет! Мы сами найдем клад!
- Какой клад?! Я же вам говорю: собираю растения для науки.
- К уряднику захотел, да? Ишь хитер, ему для науки! Вон отсюда, у урядника поговоришь!...
Ситуация была не из приятных - крестьяне были настроены агрессивно. По народному поверью, нашедший в ночь на Ивана Купалу цветок Папоротника найдет клад. День был, видимо, действительно под Ивана Купалу (23 июня), но это был день, а не ночь, но до крестьян это, очевидно, не доходило. Как удалось московскому ботанику утихомирить разгневанных аборигенов, мы не знаем (рассказано со слов отца О.И. Арнольди).
Возвращаясь к вопросу о происхождении флоры Оки, отметим, что этим занимались ученики И.Н. Горожанкина - С.Н. Милютин один из первых высказал правдоподобную гипотезу о ее происхождении (1890). Формирование оазисов степной флоры в областях Нечерноземья он связал с проникновением туда семян с помощью речных вод. Над этим же работали М.И. Голенкин, К.А. Космовский и другие ботаники [37. С. 35-36].
Очевидно, по инициативе Ивана Николаевича, МОИП, действительным членом которого он являлся с 1875 г. (в 1894 г. был избран
по


вице-президентом), объявило тему на премию Фишера - Вальдгейма: "Собрать данные и материалы для объяснения особенностей флоры известняков по берегам Оки". Так, в печати появились работы С.Н. Милютина по флоре известняков Оки (1890), М.И. Голенкина по флоре юго-восточной части Калужской губернии (1890) и др. Сам И.Н. Горожанкин издал большую работу по флоре Московской губернии [8] с перечислением растений, не отраженных в труде Н.Н. Кауфмана. Этими исследованиями было положено начало широкого изучения истории флоры средней России и ее возникновения. По почину И.Н. Го- рожанкина, все эти работы объединяли "довольно много молодых бота- ников-ассистентов, оставленных при университете, студентов старших курсов и частных лиц" [37. С. 34].
С ухудшением здоровья во второй половине 1890-х годов Иван Николаевич все меньше принимал участие в экскурсиях со студентами. В 1889 г. он еще экскурсировал по Московской, Тульской, Рязанской и Калужской губерниям68, а в 1894 г. предпринимал поездки в окрестности Москвы и отчасти по берегам Оки в Серпуховском и Коломенском уездах, в 1895 г. - в Крым69, а затем в отпуск - в Балкарию (о чем - ниже). Но все это были уже последние дальние поездки ученого. В последующие годы студенты ездили с его учениками - С.И. Ростовцевым, Л.И. Курсановым и другими70.
В семье. День ученого. Летние экскурсии. Культурные интересы
Автору приходилось много слышать от дочерей И.Н. Горожанкина о жизни их семьи в Ботаническом саду на Первой Мещанской. Все эти рассказы относились к 1880-м - первой половине 1890-х годов XIX в., и это позволяет нам собрать их воедино и реконструировать для наглядности один "условный" день жизни Ивана Николаевича и тем самым передать домашнюю обстановку его семьи, быта и т.д. Такая реконструкция, как кажется, небезынтересна и для историка русской (московской) профессорской интеллигенции. Выслушав начало этого текста ("Утро"), моя мать в свое время нашла, что "дух" дома в нем передан очень верно...
Начнем с дома. Сколько давал этот спокойный и, я бы сказал, мудрый старинный дом, дом полный уюта, цветов и книг! Уже закрыв плотную массивную калитку высоких деревянных ворот Ботанического сада, вы оставляли за ней всю суетность прошедшего московского дня, всю эту сутолоку улиц, с утомительными звонками конок, с руганью ломовиков, окриками извозчиков, призывами торговцев с Сухаревки. Всю эту пыльную Москву с грязными булыжными мостовыми... Перед
68
69
70
ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 58. № 3. Ял. 63, 67, 231,232.
ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 64. № 6 (без пагинации).
См., например, описание экскурсии студентов с С.И. Ростовцевым на берега р. Оки в 1903 г. [103].
111


Дом в Ботаническом саду в Москве, где жил И.Н. Горожанкин (фото К.И. Мейера в конце 1920-х гг.)
Видны окна зала.
На крыльце - справа ботаник Е.И. Мейер (сестра К.И. Мейера) и их престарелая экономка Е.Е. Корсак с племянницей
вами возникал старый дерёвянный дом, увитый виноградом, обсаженный цветами. Уже весь вид его переносил на вас ощущение царившего в нем какого-то "эстетического спокойствия"... Это был действительно дом - большой, одноэтажный, со множеством высоких окон, выходящих на улицу и в сад, дом с большим высоким крыльцом и массивными дубовыми дверьми, с большой открытой террасой со стороны сада. Построен он был еще Талызиной в начале XIX в. на Большой Дмитровке, пережил пожар 1812 г. и потом еще при первом директоре Г.Ф. Гофмане, куплен был университетом и перенесен сюда. Многочисленные высокие комнаты этого просторного дома занимали руководители Сада, крупнейшие русские ботаники: после смерти Г.Ф. Гофмана (1824) - десять лет профессор М.А. Максимович (1824- 1834), здесь у него бывал Н.В. Гоголь. Затем - А.Г. Фишер фон Вальдгейм (1834-1860), Н.Н. Кауфман (1860-1870), И.Д. Чистяков (1870-1877), И.Н. Горожанкин (1875-1800), М.И. Голенкин (1902-1930), К.И. Мейер (1938-1963).
В доме было много комнат, 13 из них (9 жилых) занимала семья И.Н. Горожанкина, в остальных жил главный садовник сада, знаменитый Г.Ф. Вобст (1870-1895). Иван Николаевич был прекрасным органи-
112


Окно кабинета И.Н. Горожанкина в его доме в Ботаническом саду (в 1969 г. перед сломом дома)
затором. Несмотря на отсутствие женской руки, его дом был всегда организован и эстетичен. Горничная, кухарка, няня или бонна для младших детей, студент для старших, наконец, человек из сада, в зимнее время ведавший печами - вот контингент прислуги скромной профессорской семьи того времени. Сохранившиеся стереоснимки конца 1880-х - начала 1890-х гг. передают нам облик квартиры И.Н. Горожанкина - обширные комнаты, с любовью обставленные красивой и недорогой мебелью, весь интерьер украшают растения у окон. Их так много, что сильно престарелая тетка Ивана Николаевна "бабушка Ольга Борисовна" иногда расхаживала среди них под солнечным зонтиком, как в парке!
День профессора начинался рано. Выходя из спален, дети застают отца в строгом пиджаке (девиз передовой русской интеллигенции того времени - "дома, как везде") за поливкой растений. Как всегда, что-то обдумывая, напевая при этом любимое анданте из Пятой Бетховена, он деловито подвигается с лейкой от кадки к кадке (вспоминали дочери). В 8 часов в открывающуюся дверь кабинета, они видят из-за спинки кресел неизменную лысину Валериана Аверкиевича Дейнеги - это за утренним кофе заведующий Садом и его ассистент обсуждают работы текущего дня. Дочери Оля и Катя, спешившие на конку, чтобы успеть в гимназию на Кудрине, давно ушли, теперь из передней доносятся голоса, топанье надеваемых калош. Пристегивая на ходу тюле-
из


Дети И.Н. Горожанкина: Ольга (от первого брака),
Михаил (справа) и Сергей (от второго брака)
невые ранцы, оправляя шинели, Миша и Сережа бегут в Третью гимназию на Лубянку. Оставшись один, Иван Николаевич докуривает папиросу, бегло просматривает "Русские ведомости". Подавая пальто в передней, Дуняша знает, что сейчас отвлекать профессора нельзя.
А за воротами уже ждет добровольный извозчик Антон, чтобы везти "профессора Ивана Николаевича" в университет. Первая Мещанская уже полна делового люда. У Адриана и Натальи звонят к поздней обедне. У Сухаревой, на площади, как всегда, тесно и шумно. Антоновское "Эй, берегись!" помогает мало и пока они пробираются к Сре¬
114


Интерьер квартиры И.Н. Горожанкина в доме в Ботаническом саду в Москве
тенке, отвлекаясь от мыслей, Иван Николаевич наверняка с интересом рассматривает снующее торгующее море.
При въезде на Сретенку, однажды пришлось остановиться. Сзади кто-то бежал и истошно кричал: "Иван Николаевич! Иван Николаевич!". Профессор обернулся. С развевающейся кудлатой бородой, в одном белье и каких-то опорках их догонял художник А.К. Саврасов: "Дайте трешку опохмелиться!"... (рассказано со слов отца О.И. Арнольди).
За Сретенкой с бесконечными галантерейными лавочками, где царствовали верткие, типично сретенские приказчики (модный бобрик, усики стрелками, Ходасевич уверял, что на них был похож В.Я. Брюсов), начиналась совсем иная Лубянка с деловыми, часто комфортабельными домами, гостиницей... Проезжали старое здание Третьей гимназии - неузнаваемо перестроенный, на сводчатых подклетах дворец XVII в. князя Дмит. Пожарского. Здесь вечерами Горожанкин не так давно читал на Высших женских, так называемых Лубянских курсах, а теперь учились в гимназии его сыновья. Проезжали дом Мосолова - известного гравера и собирателя редкостей, где нижний этаж занимала
115


И.Н. Горожанкин со старшей дочерью Ольгой в кабинете-гостиной (конец 1880 - начало 1890-х гг.)
известная московская фотография Ю. Мебиуса, где обычно снималась его семья... В Охотном шумно торгуют дичью. За Дворянским собранием (где он так много слушал музыку), знаменитым старообрядческим трактиром Егорова, от Параскевы Пятницы уже виден университет. Всю дорогу Антон ведет с "профессором Иваном Николаевичем" доверительный разговор (о жизни и дороговизне в городе? О письмах семьи из деревни?)...
После лекции Иван Николаевич, как всегда, задерживается на кафедре в созданной им криптогамической лаборатории. У ворот его снова ждет все тот же Антон. Дневная деловая Москва теперь не та, что утренняя спешащая с колокольным звоном. Все "пейзажи" теперь движутся в обратном порядке - Охотный, Лубянка, Сухаревка...
В столовой накрыт стол, зовут детей - "папа приехал". За обедом дети рассказывают о том, что было в гимназии. Небольшой отдых в кабинете и он двинулся в соседнее здание лаборатории. Догнал кто-то из ассистентов: "Иван Николаевич, уже четверть часа по Саду ходит профессор Захарьин!".
116


И.Н. Горожанкин с семьей в зале дома в Ботаническом саду
Слева направо: сидят - тетка О.Б. Горожанкина,
И.Н. Горожанкин, дочери Ольга и Екатерина; стоят: сыновья Михаил и Сергей (конец 1880 - начало 1890-х гг.)
Этого знаменитого врача он хорошо знает: он - коллега по университету, старше его почти на 20 лет. Он и живет здесь же, на Первой Мещанской в собственном доме, но ближе к Сухаревой. У него свой выезд, и часто по утрам по дороге в клинику этот седой господин с палкой обгоняет его Антона в своей коляске и вежливо приподнимает шляпу. Врач-самодур, лечащий даже царя, несметно разбогатевший на пациентах (его сотни тысяч - в акциях Рязано-Уральской дороги) является предметом нескончаемых рассказов о его чудачествах даже во дворце. Но зачем он здесь?
Высокую прихрамывающую фигуру с дорогой палкой он увидал почти сразу. Григорий Антонович подвигался "стеной", словно в Саду никого не было и гуляющие дамы удивленно поворачивали к нему свои гнездообразные шляпы. Г.А. Захарьин в прекрасном настроении - он просто решил погулять в соседнем Ботаническом саду и, казалось, тронут предложением коллеги показать ему Сад. Взяв палку под мышку, а другой рукой под руку Ивана Николаевича, Захарьин двинулся,
117


припадая на ногу, по экспозиции растений открытого грунта. Сразу же выяснилось, что объяснения Горожанкина падают на удобренную почву. Эрудит и талантливый человек, Григорий Антонович обладает разносторонними знаниями в области ботаники. Мысли специалиста он хватает налету и тут же делает заключения, может быть, и не всегда верные, но обличающие живой и подвижный ум. Ботанику интересно с этим одаренным неспециалистом, столь быстро и творчески ориентирующемуся в специальных вопросах. Пройдя все оранжереи и заглянув даже в теплицы, оба профессора университета уже просто гуляют по аллеям, обсуждая злободневные темы университетских дел. Поддевая палкой камешки на дорожке, мрачный, по рассказам, Г.А. Захарьин много шутит, разбрасывает ядовитые характеристики своих коллег. Все очень умно, точно и метко. Садясь в экипаж (пешком старый врач не ходит никогда), он приносит извинения за отнятое у коллеги время, просит в ближайшее воскресенье заглянуть к нему, присовокупив, как бы в скобках, что посещение коллеги доставит ему "самое искреннее удовольствие". Все сказано со столь доверительной любезностью, простотой, гость так дружелюбно трясет на прощанье руку, что, сидя у микроскопа в лаборатории, Иван Николаевич долго про себя улыбается, решая, что рассказы о самодурстве и генеральстве Захарьина сильно преувеличены его недоброжелателями...
Спускается вечер. В лаборатории горят керосиновые лампы, за всеми столами сидят ассистенты, смотрят в микроскопы и иногда подзывают учителя (в одном из писем В.М. Арнольди вспоминает, как часто Иван Николаевич задерживался с ними далеко заполночь). Окна открыты, в тишине города слышны разговоры лягушек в садовом пруду... Незабываемые ночные часы творческой совместной работы! Как это любят все!...
* * *
Как и было условлено, в назначенный час следующего воскресенья Иван Николаевич тянул колокольчик на крыльце захарьинского дома. Пока носили наверх визитную карточку, он ходил по узорному паркету передней, ожидая радостного выхода к нему старшего коллеги. Долго никто не выходил и, наконец, вернувшийся лакей просил его прийти как-нибудь в другой раз...
-???!!!
- Ни ногой!, - повторял в бешенстве Иван Николаевич, возвращаясь домой, - ни ногой! Самолюбивый, он долго не мог себе простить своей доверчивости... Встречаясь, Г.А. Захарьин по-прежнему любезно кланялся, в его глазах И.Н. Горожанкину чудились насмешливые искорки...
(Весь этот эпизод рассказан мне, со слов отца, О.И. Арнольди).
118


* * *
Вторая женитьба, рождение троих детей, уход жены - все это сильно осложняло жизнь. В 1880 г. он был избран экстра-ординарным профессором, получил чин надворного советника. Он продолжает энергично работать, публикует докторскую диссертацию, читает доклад в МОИП "О делении ядра в яйцевидном мешке у хвойных и о Гоф- мейстеровых клетках в корпускулах” и т.д. С появлением новых детей бюджет приходится сокращать и, в частности, отказать замечательной бонне-немке, благодаря которой старшая дочь Ольга свободно говорила по-немецки, а к младшим пригласить бонну совсем простую. Тяжелы были переживания, связанные с уходом второй жены.
Первые годы после ее ухода, по воспоминаниям дочерей, на лето они еще выезжали за пределы Москвы. В 1886, 1887 гг. во время его отпуска они жили под Серпуховом, в 1886 г. - во Владычном монастыре, и отец широко занимался сбором растений. Монастырь этот, основанный в 1360 г., приютился у самой поймы реки, вблизи леса. Иван Николаевич со своим микроскопом занимал комнату во втором этаже монастырской гостиницы, дети с бабушкой Ольгой Борисовной жили в двух комнатах там же внизу. По утрам монахини ставили детям ведро молока, готовили обед (уезжая, "гость” жертвовал на монастырь, сколько мог).
Все дни бродил с детьми по окрестностям, в лесу собирал шишки и думал, думал, а чтобы не отвлекали дети, у ворот покупал им семечки. Лишь по вечерам он читал им вслух и, вспоминали они, поразительно художественно ("как артист"!). Одновременно он всматривался в незнакомый ему и далекий монастырский быт. Человек разносторонний, в свободное время он с дочерьми много беседовал с монахинями, особенно с двойняшками матерью Зинаидой и матерью Рафаилой.
Жизнь с отцом во Владычном монастыре обе дочери не могли забыть: "Встанешь утром, взглянешь в окно на заливные луга и кажется, что далеко Ока разлилась - море! А это луга незабудок!".
Лето 1888 г. проводили в Дубровицах под Подольском. У ограды усадьбы Голицыных со знаменитым храмом снимали маленький кирпичный домик в 4 комнаты. Здесь тоже Иван Николаевич, как всегда, много экскурсировал, собирал растения. Невзгоды прошлого (более всего потеря первой жены), казалось, начали понемногу отступать - больше времени он уделял детям, читал вслух, постоянно рассказывал что-либо им интересное и развивающее, катал на лодке, напевал любимые мелодии серьезной музыки, рассказывал о ней. По свидетельству моей матери, гуляя, за решеткой голицынского сада они постоянно видели детей Голицыных с гувернером, или с бонной, иногда с их отцом князем С.М. Голицыным - одним из самых богатых людей России, вернувшим себе Дубровицы в 1864 г. Расставшись с первой женой с пятью детьми, сорока лет он женился на 26-летней Е.В. Никитиной, переехал в Петербург и навсегда покинул Кузминки. Летом он приезжал с семьей и новыми детьми в Дубровицы, где его и видели Горожанкины. Однако
119


знакомства с известным профессором не состоялось - Голицыны избегали новых людей, Иван Николаевич - людей из высшего света (при встречах лишь приподнимались шляпы).
Это было последнее лето длительного пребывания семьи Горожан- киных на даче. Впоследствии, из-за постоянных финансовых затруднений, на природе удавалось пожить лишь одну-две недели, остальное время проводили в Ботаническом саду (все-таки тогда он был близок к окраинам города со сравнительно чистым воздухом). Недолго, с неделю, жили как-то в Николо-Угрешском монастыре, два лета - в Краско- ве (1889-1890). В 1891 г. семья проводила лето снова в Ботаническом - отец был командирован университетом за границу с 15 мая по 15 сентября71. Это было уже иное время - дети подросли: младшая Катя только что поступила в 4-ю женскую гимназию (куда ходила от Сада конка), а старшая - Оля ее кончала.
* * *
Страстную увлеченность наукой Иван Николаевич сочетал с интересами к литературе, истории, искусствам, общественно-культурной жизни. Из современников он любил И.С. Тургенева, обожал Л.Н. Толстого, А.И. Герцена, знал пьесы А.Н. Островского и, особенно, выделял Н.С. Лескова, о котором всегда говорил, что он еще недостаточно понят и оценен. В его шкафах темнели переплетенные тома "Русской Старины", на которую он регулярно подписывался, тома Н.М. Карамзина, А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Н.В. Гоголя, общественных деятелей 1860-х годов. У О.И. Арнольди я видел "Пролегомены" Э. Канта с его пометками на полях. С пиететом он относился к А.И. Герцену. Он обожал, мы говорили, серьезную музыку, Малый театр, бывал в русской опере (к итальянской относился прохладно), бывал на выставках живописен. Страстный поклонник А.С. Пушкина, он принимал участие во всех четырехдневных мероприятиях, посвященных открытию памятника великому поэту (5-8 июня 1880 г.), и много лет спустя ярко рассказывал о них своим ученикам и в семье.
Первый день после открытия он присутствовал на торжественном заседании в университете, где ректор под гром аплодисментов провозгласил И.С. Тургенева почетным членом университета. Из-за траура по императрице вынести на улицу торжества было нельзя. Все дальнейшее происходило в залах Дворянского собрания (Колонный зал). В числе других профессоров он присутствовал на торжественном обеде, который давала Московская городская дума депутатам - речи, оркестр под управлением самого Николая Рубинштейна, снова речи, стихи, стихи... Речи и чтение стихов продолжались и на следующий день в Колонном зале, где большую речь произнес И.С. Тургенев. Речь эта, принятая с громкими аплодисментами, все-таки оставила у слушателей
71 Архив дает о поездке мало: ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 60, №11. Лл. 52, 53, 95, 98. Возможно, что он ездил с С.Н. Милютиным (Там же. Л. 88).
120


некоторое недоумение. Дело в том, что признавая Пушкина народным поэтом, Тургенев вместе с тем произнес: "Может ли он называться поэтом национальным, в смысле Шекспира, Гете и др., мы оставим пока открытым"... (выделено -Л.А.). Здесь сквозила некоторая недооценка нашего именно национального поэта и об этом все говорили... Никто не думал, что последний день торжеств 8 июня 1880 г. вечером громадный зал Дворянского собрания - дети Пушкина в первом ряду, любимец университета и города генерал-губернатор князь В.А. Долгоруков - рядом, московские профессора, именитое купечество, братья Рубинштейны, П.И. Чайковский, дальше - студенты, студенты - никто не думал, что весь этот громадный зал перевернет небольшой тщедушный болезненный человек, тихо разбиравший свои листочки где-то у кафедры и помечавший что-то... Это был Ф.М. Достоевский, только- что нашумевший новым романом "Братья Карамазовы". Как признавал сам писатель (в письме к С.А. Толстой 13.VI.lg80 г.), главными в этой речи были два пункта (искаженных потом газетчиками): "1) Всемирная отзывчивость Пушкина и способность совершенного перевоплощения его в гении чужих наций - способность, не бывавшая еще ни у кого из самых великих всемирных поэтов, и во-вторых, то, что способность эта исходит совершенно из нашего народного духа, а стало быть Пушкин в этом-то и есть наиболее народный поэт. (...) Главное, я в конце речи дал формулу, слово примирения для всех наших партий и указал исход к новой эре. Вот это-то все и почувствовали...".
Иван Николаевич, по словам его дочерей, никогда не мог забыть того громадного впечатления, которое произвела на него речь Достоевского. Как и весь зал, он был потрясен. Все ринулись к писателю в едином порыве, восклицая, что теперь указан путь, как в жизни стать лучше! Враждовавший с ним Тургенев в слезах бросился его обнимать. Речь эта, по прочтению в газетах, породила на следующий день толки, критику "передовой" интеллигенции - было это несправедливо и нам приходится очень жалеть, что мы не знаем, как относился к ней наш ученый. Во всяком случае, можно сказать, что первое впечатление от речи в его сознании по прочтении не было омрачено, оно оставалось для него самым близким и неизменным и он с волнением вспоминал пережитые минуты до конца жизни.
В Москве в 1870-1880 гг, было всего три театра: Большой, Малый и недавно открывшийся в Богословском переулке театр Корша (ныне - филиал МХАТ). В Большом пели знаменитости: Хохлов (первый исполнитель роли Онегина, баритон), Трезвинский (бас), ставились как русские ("Жизнь за царя", "Русалка", "Евгений Онегин", "Демон"), так и иностранные ("Пророк", "Гугеноты", "Лоэнгрин") оперы, которыми увлекалась вся семья Ивана Николаевича. Великим постом, когда русские спектакли запрещались, в Москве гастролировали итальянцы (к их пению, мы говорили, ученый относился сдержанно, считая это искусство внешним (хотя иногда там пели Мазини, Баттистини и т.д.). 22 сентября 1886 г. он был на 101-м спектакле оперы "Демон" под управлением автора - А.Г. Рубинштейна (был юбилей декоратора Вальца) и рассказывал, как автор в последнем действии положил
121


палочку и крикнул на сцену: "Эй, ангел, сколько раз я вам говорил, станьте - там!" (передано со слов отца О.И. Арнольди).
Кумиром москвичей был Малый театр, где играли знаменитости, глубоко любимые Москвой - Горев, Федотова, Ермолова. М.Н. Ермолову он хорошо знал лично по Лубянским курсам, в пользу которых она постоянно давала концерты, а ее сестра А.Н. Шереметьевская, как и И.Н. Горожанкин, вела там естествознание. Кроме А.Н. Островского, Н.В. Гоголя, А.С. Грибоедова, в театре смотрели Шиллера, Шекспира и др. Премьер Иван Николаевич (особенно в молодости) стремился не пропускать. Интересовался он и новыми театрами. Как мы знаем, К.С. Станиславский зафиксировал в записной книжке, что 5 апреля 1890 г. у них в театре Общества искусства и литературы на "Бесприданнице" "было много профессоров, между прочим, Горожанкин и Богданов" [104. С. 93].
Однако самую большую страсть И.Н. Горожанкин питал к музыке (вероятно, сказались гены отца и общение затем с таким меломаном, каким, мы говорили, был профессор Борзенков). Первоначально один, а потом в сопровождении старшей дочери Ольги в Колонном зале Благородного собрания он не пропускал концертов выдающихся исполнителей: А.Н. Есиповой, братьев А.Г. и Н.Г. Рубинштейнов и т.д. В 1886 г. вместе с дочерью он прослушал весь громадный цикл "Исторических концертов" А.Г. Рубинштейна, когда на семи клавирабендах были представлены величайшие произведения мирового фортепианного искусства от В. Буайльда и Ф. Куперена до П.И. Чайковского (его они видели в антрактах всех этих концертов) и А.Г. Рубинштейна. О грандиозности задуманного А.Г. Рубинштейном замысла можно судить по тому, что на вечере, посвященном Бетховену, 14 января, было исполнено (вероятно, с двумя перерывами) восемь сложнейших сонат этого композитора! Дочь Ивана Николаевича Ольга Ивановна, не могла забыть потрясающего впечатления: в 9 лет, в 1883 г., отец впервые повел ее на концерт приехавшего в Москву А.Г. Рубинштейна. Она называла некоторые вещи, которые тот исполнял, и по "Русским ведомостям" удается установить, что это было 12 марта. В те времена было в обычае слушать игру на бис, окружив рояль на эстраде. По окончании концерта они с отцом пробрались к исполнителю, слушали игру у самого рояля и были свидетелями такого разговора по поводу исполнителя увертюры к "Эгмонту":
- Чье это поразительное переложение? - заволновалась публика.
- Мое! - отрезал маэстро.
- Почему же оно не издано? - не унимались музыканты.
- А кто будет играть?!...
Чтение художественной литературы было в обычае в доме ученого. Вспомним, что это было время, когда создавались величайшие произведения русских классиков - "Братья Карамазовы" (1880), "Смерть Ивана Ильича (1886), "Крейцерова соната" (1890). Тогда же начал постоянно печататься А.П. Чехов (на Медицинском факультете он слушал лекции И.Н. Горожанкина и сдавал ему экзамен [105, С. 40]).
122


В эти годы русскую интеллигенцию волновали произведения величайших наших художников, появляющиеся на так называемых Передвижных выставках - И.Е. Репина "Не ждали" (1881), "Иван Грозный убивает своего сына" (1885), В.И. Сурикова "Утро стрелецкой казни" (1881), "Меньшиков в Березове" (1883), "Боярыня Морозова" (1887) и т.д. По воспоминаниям Ольги Ивановны, все это горячо тогда обсуждалось во всех домах и, в частности, у них в Ботаническом саду. Иван Николаевич сам прекрасно рисовал и выставок никогда не пропускал.
Таковы были культурные интересы семьи Горожанкиных и его окружения. Добавим к этому, что обе его дочери серьезно занимались музыкой, а младшая из них, Екатерина Ивановна, имея выдающийся талант, готовилась стать пианисткой.


Глава 5
Жизненный и творческий путь И.Н. Горожанкина в конце XIX-начале XX вв.
Подступало последнее десятилетие XIX века - этого удивительного, уникального столетия расцвета высочайшей русской культуры, духовности, искусств, научного знания, утвердившегося, наконец, на позивистическом познании Истины. Что до молодежи, то теперь она сильно отличалась от молодежи 1880-х гг. Увлекаясь, как и ранее, освободительным движением, она теперь обратилась к марксизму, а все идеи предшествующих поколений ей стали казаться несостоятельными, смешными... Правда, эта молодежь в своих лучших представлениях принесла с собой чуть позднее знаменитый "Серебряный век" русской культуры - реформа Д.А. Толстого дала теперь ей высокое классическое образование, но это был удел немногих. На революционные выступления студенчества ответом были репрессии с их венцом - "Временными правилами об отбывании воинской повинности воспитанниками высших учебных заведений, удаленных из учебных заведений за учи- нение скопом беспорядков", изданными 29 июня 1899 г. Наступившую реакцию в 1890-х гг. характеризует множество изданных в 1890-х - 1900-х гг. циркуляров о Л.Н. Толстом [Т. 106. С. 184-185].
Что касается студенчества 1890-х годов, то оно не было однородным. Более радикальная его часть была на стороне революционных методов борьбы с царизмом, более умеренная требовала от администрации университетов и их руководителей вернуться к уставу 1863 г., по которому все университеты страны были автономны. Союзный совет студенческих землячеств Московского университета, во главе которого стоял учившийся одно время у И.Н. Горожанкина А.И. Шингарев, тоже был за умеренные требования, предполагалось даже подать на высочайшее имя петицию о возвращении свободного устава. Однако все изменилось со смертью Александра III (1894). Члены союза землячеств под угрозой немедленного исключения из землячеств потребовали от студентов воздержаться от всех сочувственных смерти царя демонстраций, от сборов на венок на его могилу, от присутствия на похоронах и т.д. Кроме того, студенты не должны были подчиняться университетской инспекции в отношении траура по царю [107. С. 211]. Однако "масла в огонь", как сказал В.Г. Короленко, подлила верноподданическая речь профессора В.О. Ключевского, произнесенная им в заседании Общества любителей истории и древности Российских 28 октября 1894 г., вышедшая отдельным изданьем. Через день, 30 октября, профессору студенты не дали начать лекции, "зааплодировали" всеобщего любимца! Кричали: "Позор!", "Долой с кафедры!" и т.д. Пос¬
124


ледовали исключения из университета, аресты студентов, а следом и огромная сходка (сходки были запрещены). Далее последовала петиция 42 профессоров, возмущенных действиями полиции, и обращенная к московскому генерал-губернатору Великому князю Сергею Александровичу. "Профессора Московского университета, - значилось там, - признают своим долгом, как наставники молодежи, являться ходатаями за нее в трудные минуты ее жизни. (...) Студенты подвергаются каре, превышающую их вину!...". Можно ли сомневаться, что эту петицию подписал и Иван Николаевич?! И действительно, его подпись мы видим там под № 35! [108]. Петиция была подана против правил через голову ректора. Самый левый из профессоров К.А. Тимирязев был приглашен в канцелярию попечителя Московского учебного округа, где ему был вручен выговор профессорам:
"1) Министр признает обращение господ профессоров противным порядку служебного подчинения.
2) Мотивы, приведенные в подтверждение просьбы, совершенно неуместными.
В виду сего и, принимая во внимание, что содержание просьбы, поданной во время брожения среди студентов, могло бы быть понятно последними, как осуждение университетских порядков (...) господин министр поручает поставить Вам, милостивый Государь, в числе других, подписавших прошение, на вид неправильность Вашего поступка и объявляет Вам, что он порицает Ваш образ действий.
Попечитель - Граф Капнист." [109. С. 152-154].
Как отнесся к этому документу И.Н. Горожанкин, мы не знаем. Судя по независимости его натуры, можно думать, что он его просто проигнорировал.
17 января 1895 г. в Зимнем Дворце на приеме депутаций общества, земств, городов, казачьих войск, принесших поздравление новому монарху в связи с его бракосочетанием, Николай II, заглядывая в тулью папахи, произнес речь, (написанную, как и в аналогичном случае для его отца в 1881 г., К.П. Победоносцевым), где указал, что свою задачу он видит теперь в том, чтобы пресечь все поползновения к изменению государственного строя. Плохо вдумываясь в ее существо, он нечаянно прочел вместо "беспочвенные мечтания", "бессмысленные мечтания", что очень позабавило присутствующих и, в частности, бывшего здесь Ивана Николаевича (по рассказам О.И. Арнольди). В целом же стало очевидным, что ни о какой конституции, ни о каких реформах царь и не помышляет... Надежды либералов рухнули (см.: [110. С. 195]). Не понимал старый К.П. Победоносцев грядущего времени в России в отличие от Ф.М. Достоевского, с которым когда-то переписывался, не понимал, что на Россию надвигается неотвратимая революционная волна! (За это непонимание платить пришлось его венценосному покровителю в 1918 г. в Екатеринбурге!)
Волнения студентов продолжались. На одной сходке полиция захватила и выслала П.Н. Милюкова, и проводы его превратились в огром¬
125


ную студенческую демонстрацию. "Весь 1896 год прошел в непрерывных университетских волнениях, - писал А.А. Кизеветтер. - Поводы были самые разные - то протест против назначения на Медицинскую кафедру в Москве одного ассистента, (...) то новые требования отмены университетского устава 1884 г., то устройство манифестации на Ходынском поле. (...) В ноябре 1896 г. Союзный совет (землячеств) был снова арестован. Несколько сот студентов были исключены..." [Там же, С. 246]. Только в связи с одной коронацией в 1896 г. было выслано из Москвы 90 студентов!72
Студенты упрекались в отрыве от общественной жизни, замкнутости в кругу своих "узкоуниверситетских" интересов и т.д. Однако, Союзный совет студенческих землячеств отвечал, что он не политическая организация, а чисто нравственная...73.
Ходынская трагедия, когда на Ходынском поле утром 18 мая 1896 г. было задавлено толпой 2 тыс. человек, потрясла всю Россию, многие увидели в этом страшное предзнаменование грядущему царствованию. Все слои общества были поражены, узнав, что в этот день роскошный бал по случаю коронации не был отменен, первый контрданс царь танцевал с графиней Монтебелло, царица - с графом Монтебелло (как будто ничего не произошло...!). Впрочем, уехавший вскоре с бала Николай II, по свидетельству С.Ю. Витте, "был скучен, видимо, катастрофа произвела на него сильное впечатление..." [111. С. 74].
Новые студенческие волнения вспыхнули с начала 1899 г. Учение прекратилось, в Москву прибыл бывший военный министр П.С. Банковский, которому было поручено разобраться в причинах студенческих беспорядков. "В университете он принял профессоров среди пустых аудиторий... Занятия так и не возобновились до конца учебного года, - писал профессор университета А.А. Кизеветтер, - Ванновский кончил расследование к маю 1899 г. (...) и государь объявил неудовольствие университетским начальствам, (...) а чинам полиции поставлены на вид их неумелые и несоответственные распоряжения..." [110, С. 247, 248]. В своем дневнике В.И. Вернадский огорчался равнодушием профессоров к волнениям студентов. Впрочем, к этому И.Н. Горожанкин, как увидим, отношения не имел: студенческие дела он принимал к сердцу очень близко (см. ниже). В связи со второй забастовкой с 17 до 22 марта 1899 г. университет был закрыт, студенты считались уволенными, ректор Зернов отказался от должности и был заменен зоологом А.А. Тихомировым.
Летом 1899 г. были опубликованы уже упоминавшиеся нами "Временные правила" от отдаче непокорных студентов в солдаты. Массами стали исключать студентов... "Проведя это распоряжение, - писал А.А. Кизеветтер, - Н.П. Боголепов (министр просвещения. - Л. А Л) подписал себе смертный приговор" [Там же. С. 252].
Только в одной Москве в феврале 1901 г. около 500 студентов было арестовано и отправлено в Бутырскую тюрьму. Совет профес¬
72 ЦИАМ. Ф. 459. № 4800. Дело попечителя округа.
73 Там же.
126


соров Московского университета обратился к студентам с воззванием, предлагая прекратить борьбу и вернуться к занятиям [107. С. 253]. К.А. Тимирязевым было написано ходатайство об отмене "ВРЕМЕННЫХ ПРАВИЛ" (март 1901 [110. С. 256]. 24 февраля 1901 г., по предложению правительства, ректор Московского университета зачитал обращение к бастующим студентам: "Вас запутывают, обманывают. Люди непричастные к интересам науки и университета навязали вам новое и несвойственное студенту слово..." и т.д. [109. С. 176, 177]. В тот же день С.И. Танеев записал в дневнике: "Поехал в концерт Лавровской. У университета стеной толпа народа. Проезжают казаки с пиками, толпа свистит. На Манеже заперты студенты..." [112. С. 234]. "4 марта на площади Казанского собора в Петербурге 'была жестоко подавлена демонстрация студентов. Вышедший из собора князь Л.Д. Вяземский заявил протест против зверств полиции, против того, чтобы отдавали студентов в солдаты и т.д. Он получил высочайший выговор и был сослан..." [Там же. С. 408]. 25 февраля только что отлученный от церкви Л.Н. Толстой ходил по Москве, окруженный толпами народа [112. С. 407, 408]. Вскоре "Русские ведомости" опубликовали обращение к студентам 71 московского профессора, пытающихся утихомирить учащихся, призвать их начать занятия. Тимирязев этого воззвания не подписал и внес предложение ходатайствовать об отмене "Временных правил". Он считал, что студенты вправе устраивать забастовки.
Следующий 1902 год принес новые волнения студентов. На этот раз бастовали студенты-естественники, протестуя против арестов студентов 7 февраля. 9 февраля К.А. Тимирязев выступил в Большом университетском совете, защищая права студентов на забастовку. В результате он был отстранен от чтения лекционного курса и остался лишь заведующим кабинетом. "Носится слух, что Климент Аркадьевич уезжает за границу, навсегда покидает Россию, - писал И.Н. Горожан- кин В.М. Арнольди 19 апреля, 1902 г. - Позавидовал бы ему, если бы он уезжал не с больным сердцем. И я бы теперь может быть уехал бы в излюбленную Иену, Да где здоровье?". И - дочери 26 апреля: "Тимирязев уезжает за границу и в испытательной комиссии я за него несу обязанности члена комиссии, а потому должен теперь сидеть на экзаменах по химии..." (архив Л.А.). Действительно, 28 апреля с женой и сыном К.А. Тимирязев отбыл в Англию с тем, чтобы вернуться только к декабрю.
Таково было сложное положение в российских университетах и в самой России в это время.
Уже по приведенным отрывкам из писем мы видим, как тяжело ситуация отзывалась на вполне миролюбивом, занятой наукой Иване Николаевиче.
* * *
Ситуация, сложившаяся в России и в российских университетах, заставляет нас рассматривать деятельность И.Н. Горожанкина еще под одним углом зрения - выяснить его общественное лицо. Надо сказать,
127


что профессора относились к студенческим беспорядкам по-разному, многие считали, что университет должен быть оплотом только науки и включаться в политическую борьбу студенты не имеют права. Студенты же клеймили профессоров, которых считали реакционными, отшатывались от тех, кто не соглашался с их общественной программой, и за посмертный панегирик Александру III, как мы говорили, даже освистали всеобщего любимца В.О. Ключевского. И.Н. Горожанкин держался демократических взглядов, студенческие интересы были ему близки, но он не был, подобно К.А. Тимирязеву, трибуном. Человек науки, далекий от политики, он на общественное движение имел свои взгляды. К сожалению, у нас мало прямых данных на этот счет, но кое-что все-таки есть. Вот драгоценное свидетельство (увы, не развернутое!) уже упоминавшегося нами А. Арсеньева. Мы застаем Ивана Николаевича беседующим с делегатами бастующих студентов во время крупных студенческих беспорядков: "Иван Николаевич усадил нас в своей гостиной, и мы долго беседовали. Он поразил меня своим ясным и трезвым взглядом на волновавшие нас вопросы; он много говорил тогда о щекотливом и трудном положении профессоров, указывал на некоторые ошибки студенчества, высказывал свой взгляд на университетский вопрос и, в заключение, формулировал те положения, которые следовало бы восстановить студентам и которые единственно, по его мнению, имели смысл. Положения эти шли дальше тех, которые были выставлены нами, и гораздо глубже захватывали вопрос. На меня эта беседа произвела сильное впечатление, так как многому дала для меня освещение..." [25].
Нельзя не пожалеть, что, вероятно, по цензурным соображениям, А. Арсеньев опустил столь поразившие его воззрения ученого на университетский вопрос и, вероятно, на другие злободневные темы общего характера.
Как же можно себе представить общественный облик И.Н. Горожанина? Рассмотрим те немногие сведения, которыми мы располагаем. Первое свидетельство относится, мы считаем, к 1881 г. На защите докторской диссертации известного экономиста и публициста И.И. Иванюкова (1844-1912) "Основные положения теории экономической политики от А. Смита до наших дней" студент последнего курса медиков П. Викторов, воспользовавшись правом свободы научного диспута, выступил против основного положения докторанта, где так называемый научный социализм Ф. Лассаля и К. Маркса представлялся "отдаленным идеалом", не имевшим отношения к "уличному революционному социализму", или "революционному", между которыми, утверждал докторант, "нет ничего общего". П. Викторов, утверждал обратное, приводя цитаты из К. Маркса ("Час капиталистической частной собственности пробил. Экспроприаторы будут экспроприированы" и т.д.). Как писал в своей записке для Большого ученого совета возмущенный В.И. Герье, потребовавший немедленного собрания Совета, "слова студента Викторова вскоре были прерваны дружными продолжительными рукоплесканиями, которые легли бы позорным пятном
128


на Московский университет, если бы он себя не очистил..."74. На экстренном собрании профессоров университета было определено, что П. Викторов пытался превратить научный диспут в политический митинг, что абсолютно недопустимо. В заседании Совета присутствовал К.А. Тимирязев, но не выступил. В.И. Герье предложил отдать П. Викторова университетскому суду, однако его не поддержали. Было определено, что "студент П. Викторов воспользовался свободой слова, предоставляемой на ученых диспутах, высказал грубое неуважение к университету". Учитывая его постоянное участие в студенческих волнениях, решено было его исключить. Среди подписей профессоров под этим решением стояли подписи Я. Борзенкова, К.А. Тимирязева и И.Н. Горожанкина75. Человек мягкий и сердечный, Иван Николаевич всегда стоял за науку, за Московский университет как учреждение, воспитывающее прежде всего научные кадры. Политике в университете не место76. Еще со студенческой скамьи, мы помним, он придерживался либеральных воззрений, был связан с компанией, которой идеи освободительного движения были близки. Эти взгляды он сохранил и на всю жизнь. Как и многие либеральные профессора, он был сторонником конституционного строя и, как и они, был удручен речью Николая II на приеме по случаю царского бракосочетания (1895). В распространяемом среди профессоров опросном листе с запросом о том, кто из них желает получить билеты для присутствия при торжественном въезде "их императорских величеств" в Москву по случаю коронации (1896), где В.В. Марковников просил 5 билетов, А.И. Чуп- ров - 4, Н.В. Бугаев, М.А. Мензбир, Н.Д. Зелинский - по 2, а К.А. Тимирязев пометил "читал”, И.Н. Горожанкин многозначительно указал: "В означенных местах не имею надобности"77. Своих детей он воспитывал в неприятии самодержавного монархического строя, в презрении к царскому произволу и т.д. Некоторым подтверждением этому может служить случай, который в начале XX в. произошел с его вторым сыном Сергеем. Уехав со сводным братом В.И. Чистяковым кататься за городом на велосипедах и подвыпив в каком-то загородном ресторанчике, молодые люди стали упражняться в меткости стрельбы из пистолета на пустой веранде ресторанчика, причем мишенью был избран портрет царя на настенном отрывном календаре... Номера их велосипедов были замечены, они вынуждены были какое-то время отсидеть, а студент Сергей был исключен из университета и возвратился туда лишь благодаря хлопотам отца и через несколько лет. Этот случай, с несомненностью, подтверждает характер общего политического настроения в горожанкинской семье.
Что касается университета, то, воспитанный в период полной его независимости по уставу 1863 г., И.Н. Горожанкин был сторонником
74 ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 50. № 148. Л. 1.
75 Там же.
76 Судя по наличию подписи, можно думать, что этого же взгляда в первые годы службы в университете придерживался и К.А. Тимирязев.
77 ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 64. № 482. Л. 88а.
5 Л.В. Алексеев, Е.В. Калесник
129


независимого положения профессуры и студенческой молодежи. Он презирал все, навязанное университету сверху, все формальности - как и многие его коллеги (В.И. Ключевский, например), он терпеть не мог синего профессорского вицмундира, в котором в некоторые годы был вынужден читать лекции, всегда в нем являться к начальству (попечителю, министру просвещения и т.д.), не признавал табели о рангах. Движение по чиновничьей лестнице вплоть до получения им в конце жизни чина статского генерала (действительный статский советник - IV класс), шло независимо от него. По убеждениям он был демократ, неслыханный циркуляр И.Д. Делянова о "кухаркиных детях" приводил его в глубочайшее возмущение. Как и многие его коллеги- профессора, понимая политические настроения студенчества, он считал, что университет прежде всего учебное заведение, в котором молодежь должна учиться, образовывать себя (что крайне важно для культурного уровня страны) и только после этого она может включаться в освободительное движение. Несмотря на все это, по свидетельству моей матери, во время студенческих беспорядков пол их университетской квартиры (куда он переехал в 1902 г., передав Сад М.И. Го- ленкину) по ночам постоянно был устлан студенческими шинелями, на которых спали студенты. Полиция в квартиры профессоров не входила. Однако кто-то все-таки, видимо, донес, и профессор И.Н. Горожанкин получил от царя "высочайшее замечание"...
Жизнь в семье. Дети.
Жизнь в хорошо всегда организованном доме Ивана Николаевича в Ботаническом саду в 1890-х годах начала сильно меняться. Ему было сравнительно немного лет, но здоровье сильно пошатнулось, врачи гнали его на воздух. Возникла мысль о приобретении зимней дачи. Дети подросли, и с ними возникали одна за другой сложности. Домом управляла поселившаяся после смерти брата Ивана Николаевича, военного врача, его вдова с сыном студентом-математиком Колей. Однако дети ее чуждались и арбитром своих ссор предпочитали выбирать старшую сестру Ольгу, с их раннего возраста выполнявшую роль матери (покинувшей, мы помним, дом).
Ольга Ивановна (в замужестве Арнольди, 1873-1951), научно одаренная, была отцу ближе других детей. Она серьезно и вдумчиво училась в 4-й гимназии на Кудрине, кончила ее в 1891 г. и, увлеченная ботаникой, стала незаменимой помощницей отца. Она много занималась в лаборатории Ботанического сада, экскурсировала сначала с отцом, потом с его учениками по Подмосковью, даже открыла неизвестный вид какого-то растения и Иван Николаевич назвал его ее именем. Она участвовала и в последней экскурсии отца в Балкарию вместе с братом Сергеем и учеником отца В.М. Арнольди (1895). В 1890-х годах высшее женское образование было запрещено, она училась на полугласных так называемых "Коллективных уроках" и одновременно была там ассистентом на лекциях В.М. Арнольди по ботанике. Однажды, в 1898 г. поздно вечером она вернулась из концерта, и у них с отцом произошел
130


Старшая дочь И.Н. Горожанкина - Ольга
Сын И.Н. Горожанкина - Михаил
серьезный ночной разговор. Всегда провожавший ее на извозчике В.М. Арнольди только что здесь, в Саду на крыльце, сделал ей предложение... Что говорил, что советовал другу-дочери Иван Николаевич, как всегда взволнованно двигаясь между кресел кабинета-гостиной, мы можем себе представить. Взгляды его на женитьбу были очень определенны и никакого компромисса он, обжегшийся на втором браке, не допускал. Жениться можно лишь тогда, считал честный и принципиальный отец, когда в данное время ты абсолютно уверен, что избранный тобой объект является для тебя абсолютно единственным и на всю жизнь!... А раз так, то можно не сомневаться, что брак с его любимым учеником он одобрял, но, как говорила Ольга Ивановна, советовал ей очень хорошо себя проверить... Вскоре она дала В.М. Арнольди согласие. После венчания в церкви Адриана и Наталии и свадебного обеда в Ботаническом саду молодые в наемной карете уехали на вокзал и отправились в свадебное путешествие по Италии. Денег на такое мероприятие ни у Ивана Николаевича, ни у В.М. Арнольди не было. Молодые решили продать небольшое имение, доставшееся Ольге Ивановне от матери, и на эти деньги совершить путешествие. "Мы всегда будем жить только собственным трудом!", - говорила она. Так воспитывал детей И.Н. Горожанкин. Вернувшись, первые годы они жили у отца, у которого В.М. Арнольди был ассистентом, в 1902 г. он получил место адъюнкт-профессора в Новой Александрии (ныне -
5:
131


Сын И.Н. Горожанкина - Сергей
Дочь И.Н. Горожанкина - Екатерина
Пулавы, Польша), а в 1903 г. вся семья отец, мать и двое родившихся сыновей (будущих крупных энтомологов - К.В. и Л.В. Арнольди) переехала в Харьков. Здесь В.М. Арнольди заведывал кафедрой и Ботаническим садом и создал целую плеяду учеников.
Много сложней было с тремя детьми от второго брака. В 1890-х годах они учились (сыновья - в 3-й гимназии, младшая дочь, мать одного из авторов (Л.В. Алексеева), - в Усачевско-Чернявском институте на Девичьем поле). Старший, Михаил, (1879-1946) имел блестящие способности и учился прекрасно. В Московском университете он поступил на естественное отделение физико-математического факультета, на кафедру отца. Получил диплом Первой степени, но дальше хлопотать о его устройстве пришлось отцу. В связи с этим отец писал старшей дочери 22 августа 1902 г.: "За это лето приятно мне было убедиться, что прошлая моя деятельность оставила в людях что-то для меня хорошее. Нужно было видеть, с какой-горячей искренностью В.П. Зыков взялся отыскивать для Миши уроки, когда я приехал к Зыкову, чтобы об этом попросить". Не менее любезно отнеслась Перепелкина, которая в конце концов устроила ему 4 урока естественной истории и 4 по географии. Через М.И. Голенкина ответила, наконец, и Виноградская, предложившая уроки в своей гимназии и т.д. Эгоистичный и достаточно легкомысленный, неглупый и, главное, разносторонне способный Михаил Горожанкин пользовался большим успехом у женщин, которые,
132


разобравшись в нем, обычно с ним расставались (так кончился ничем, например, роман с В.Н. Муромцевой - будущей женой И.А. Бунина). Обзаведшись семьей, он переехал в Калиш, где открыл собственную гимназию. В первую мировую войну вернулся в Россию, в революцию за близость к белым был приговорен большевиками к расстрелу, спрыгнул с поезда, когда его везли на расстрел и, взяв семью, бежал в Польшу. Имел четырех дочерей и кончил жизнь в Закарпатье бродячим фотографом, похоронен в Мукачеве (1946).
Ближе к отцу был второй сын Сергей (1880-1913). Окончив Третью гимназию в Москве, поступил в университет на кафедру отца. Был исключен из числа студентов за ’’шалости политического характера” (см. выше) и с помощью отца с трудом восстановлен. Разошедшись с первой женой, оставив ей новорожденную дочь, женился вторично, уехал с семьей в Ростов-на-Дону, где был преподавателем естественной истории в гимназии. Страстный охотник, он подстрелил как-то орла и раненую птицу нес домой, чтобы показать домашним. Орел клюнул его несколько раз в руку, а до этого, видимо, клевал бешеную падаль, Сергей Иванович заразился и умер от бешенства. От двух жен имел двух дочерей.
Младшая дочь Екатерина (в замужестве Алексеева, 1881-1973), - моя мать (Л.А.). Ей, имевшей большие способности к музыке, предсказывали блестящую карьеру. Окончив Усачевско-Чернявский женский институт, поступила в консерваторию, но проучившись там два года (1900-1902), из-за крайнего нервного переутомления, по требованию врачей прекратила временно занятия музыкой и уехала к сестре в Новую Александрию (ныне - Пулавы, Польша), рассчитывая через год вернуться в консерваторию. Смерть отца (1904) заставила ее перебиваться уроками музыки, оплатить обучение в консерватории она не могла и навсегда осталась учительницей музыки по классу фортепиано с неоконченным высшим образованием.
Такова судьба всех четырех детей Ивана Николаевича.
Последняя дальняя экскурсия (в Балкарию, 1895)
Как видим, трудно складывавшаяся жизнь младших детей заставила Ивана Николаевича быть в постоянном волнении, в хлопотах об их устройстве и т.д., что еще больше подрывало здоровье, мешало спокойной работе. Нужен был отдых, причем отдых активный, пассивного отдыха он не терпел и решил провести его в экскурсии вместе с некоторыми членами семьи и ближайшими учениками. Его давно звал в Балкарию известный лесовод, флорист-систематик и ботанико-географ Василий Васильевич Маркович, (1865-1942), который с 1891 г. служил в Алагирском лесничестве78.
78 	Подробная биография замечательного специалиста В.В. Марковича, по любезному сообщению С.Ю. Липшица, - в т. 5 "Словаря русских ботаников", так и не вышедшем из печати. По требованию Т.Д. Лысенко, издание было прекращено на букве "Л" (рукопись тома - в Ботаническом институте в Петербурге).
133


И.Н. Горожанкин (1890-е гг.) Ученик И.Н. Горожанкина
студент В.М. Арнольди (начало 1890-х гг.)
Из архива: "Господину Ректору прошение: имея крайнюю необходимость провести лето на юге России, имею честь покорнейше просить Ваше Превосходительство сделать распоряжение о выдаче мне отпуска сроком с 1 июня по 25 августа сего года. При сем имею честь заявить, что мною подано ходатайство в факультет о дозволении передать на означенное время заведывание Ботаническим Садом приват-доценту Михаилу Ильичу Голенкину.
Ординарный профессор И. Горожанкин"79.
На документе резолюция декана: "Препятствий нет", к нему приложен "Билет" "для свободного прожития в пределах Российской империи сроком с 1 июня по 28 августа 1895 г." с пометкой: "при нем - сын Сергей и дочь Ольга". На обороте: "Записан в явочную книгу Алагирской волости правления 12 июня 1895 г. Алагирский волостной староста Я. Токмачев"80.
Это была последняя, незабываемая дальняя экскурсия московского профессора. О ней он много и ярко рассказывал постоянно своим ученикам, подробно описывая флористические находки в горах, отдельные
79 Архив Москвы (ЦИАМ). Ф. 418. Оп. 60. №11. Лл. 52, 53, 95, 98 (в экскурсии, кроме В.М. Арнольди, по-видимому, участвовали и С.Н. Милютин (Л. 88).
80 Там же. Ф. 418. Оп. 64. Л. 67.
134


эпизоды путешествия, встречи с людьми (люди всегда очень интересовали его, он много разговаривал со встречными крестьянами, горцами) и т.д.
К сожалению, никто из учеников, передававших из уст в уста эти рассказы учителя, ничего не записал! По счастью, в нашем распоряжении есть лишь почти дословная запись рассказа об этой поездке ее участницы, дочери И.Н. Горожанкина Ольги Ивановны (Арнольди). Как мы знаем, она была большим знатоком ботаники, постоянно эк- скурсировала с отцом, собирала растения наравне с ним и унаследовала умение отца очень ярко описывать виденное.
Они долго ехали к горам на линейках, ночевали в разных аулах, много верст прошли пешком, с двумя проводниками поднимаясь в горы. Прекрасно зная флору, она подробно описывала смену ландшафтов, растительности, описывая типичные растения для той или иной высоты, сопровождая их часто латинскими названиями. Горный воздух, по-ви- димому, поразительно действовал на Ивана Николаевича, он очень быстро значительно поздоровел, ходил по всем склонам наравне со всеми участниками. «Уже темнело, - говорила Ольга Ивановна, - а замка князя Урусбиева все нет и нет. Нагруженные ботанизирками, некоторыми вещами (все основное несут, по договоренности, проводники), устали страшно, а дорожка все вьется и вьется в горах, поднимается все выше! Что тут делать! Становится холодно, даже младший брат Сергей поприуныл - не ночевать же в горах! А проводники все ведут и ведут и только предупреждают: "Только не садысь! Сядышь - нэ встанышь!". И мы идем и идем, да, скорее, уже, правда, бредем, чуть нэ ползем... За этой горой - новая, а там - еще и еще! Входим еще на одну гору, доходим до самого высокого места, кажется, дальше идти уже не сможем... Но... о счастье! Впереди - потемневшая долина, а там темнеет великолепный замок с башней в центре и стенами вокруг. Скорей - вниз, пока еще не стало темно, откуда силы взялись! Обгоняем друг друга и папа с нами, словно молодой! Проводники стучат в ворота - ни звука! Снова стучат (мы думаем: "А вдруг не откроют"!). Слышим - идут. Подходят. Через запертые ворота - долгие переговоры на непонятном нам языке, видимо, спрашивают, кто и зачем. Опять тишина - ушли доложить. А в горах становится пронизывающе холодно, мы уже друг друга не видим. Мы - усталые, промокшие, голодные, кажется, повалишься прямо здесь и заснешь... "Нэ садысь, - опять кричат проводники, - патом нэ встанишь!"... Стоим, с нашими ботанизирками, сумками, прислонившись к воротам... Ура! Идут! Гремят запоры, князь, следовательно, разрешил. Идем по двору... Мужчин куда-то уводят, меня же ведут теперь темные женщины в чадрах, видимо, в женские покои. Подводят к той самой башне, которую мы видели вдали и знаками предлагают войти. Ведут как гостью по винтовой лестнице, под руки поддерживают, того и гляди понесут! Пытаюсь с ними заговорить — молчат. Да они просто по-русски не понимают, догадываюсь я! Ноги мои не идут, они понимают, поддерживают под мышки. Долго ползем наверх. Наконец, слава Богу, пришли! В полутьме - дверь, ее отпирают (куда?!)...
135


Полутемно, силуэты женщин, еще лестница, словно, на небо (страшно!) и, наконец, пришли - сейчас откроют и эту дверь...
Мои сопровождающие вводят меня в светлую комнату - стоит стол, а на нем всякие яства (тут только я понимаю, как я голодна!). По стенам - стулья, на них - женщины в чадрах и во всем черном. Мы входим, все встали, кланяются и все молча. Вдруг все зашевелились, - вошла очень красивая, без чадры, молодая женщина; она кидается ко мне и взволнованно говорит чисто русским языком: "Вы - русская! Как я рада, какое счастье! "Все стоят молча на вытяжку и, видимо, не понимают... Это княгиня, жена князя Урусбиева, русская из Петербурга. Она сажает меня за стол. Все поразительно вкусно, а хозяйка все угощает и подкладывает еще и еще. Блюда чисто кавказские. Женщины, сняв чадру, сидят молча по стенам. Над столом - огромная керосиновая лампа. Княгиня возбуждена, не знает, куда меня усадить, чем еще угостить. Она истосковалась по родной речи. Я рассказываю о нашем путешествии в горах, говорю о поразительных видах, которыми мы наслаждались сегодня по дороге сюда. Княгиня плачет: "Да, это я тоже вижу, но только... отсюда, вот с этой самой башни! Могу ходить только по балкончику вокруг нее наверху. По здешним законам, я не могу выйти не только за пределы замка, но даже без разрешения спуститься с этой башни - и я уже много лет здесь!". Я смотрю на нее - она еще очень молода, ей еще нет тридцати...
Дверь внутренних покоев распахнулась, все женщины почтительно встали, вбегает мальчик лет шести-семи, роскошно, по-кавказски одетый - в черкеске с хозырями и маленьким кинжалом (!). Он ласкается к матери и с удивлением смотрит на меня, русского языка он почти не знает. Хозяйка говорит без умолку и все повторяет мне: какая вы счастливая! Ее муж, говорит она, князь Урусбиев, очень образованный человек, друг русских, но живет он традиционно, по законам предков!
Снова женщины засуетились, встали у стен, у своих сидений... и начали отвешивать поклоны. Медленно вошла княгиня-мать - старая, суровая, сухая (из-под черного платка - нос крючком). Это она, несомненно, блюстительница всех обычаев. При ней замолчала и молодая княгиня и тоже почти вытянулась. Молча было указано всем сесть... Еда продолжалась молча...
Утром совершилось необычайное: мои мужчины не выдержали и просили меня навестить. Суетня была страшная (мужчины здесь, кроме князя, видимо, никогда не бывают). Женщины в чадрах снова стояли по стенам... Прощались трогательно, молодая хозяйка со слезами в голосе повторяла: "Какая вы счастливая!"...
Так эта грустная фраза навсегда и осталась у меня в ушах», - заканчивала Ольга Ивановна.
Выйдя из замка и, двигаясь дальше, все были под впечатлением только что увиденного. Иван Николаевич с волнением рассказывал о необычайной для нас жизни князя Урусбиева, его исключительной любезности и чисто восточном гостеприимстве. Он - образованный человек, свободно говорящий по-русски. Его зовут Сафар Али, он окон-
136


Ученик и ассистент И.Н. Горожанкина В.М. Арнольди, командированный учителем в Данию к профессору Вармингу
Слева направо: В.М. Арнольди, Розенцвинге (ученик Варминга), профессор Варминг (экскурсия под Копенгагеном, 1900)
чил Петровскую сельскохозяйственную академию (В.В. М&ркович вполне правильно поступил, рекомендуя русским ботаникам его посетить), интересуется местной этнографией, носится с идеей словаря балкарского языка с русским алфавитом. Еще в 1880-х годах здесь первый раз были московские профессора С.И. Танеев, М.М. Ковалевский,
137


И.И. Иванюков и подолгу беседовали с отцом Сафара - Измаилом - замечательным знатоком балкарских песен (Танеев записывал нотами мотивы). А в 1891 г. С.И. Танеев был вновь здесь, и Сафар, влюбленный в "Евгения Онегина", упрашивал его привезти сюда П.И. Чайковского.
Увы, эта замечательная дальняя поездка И.Н. Горожанкина оказалась последней. Она подняла необычайно здоровье и тонус ученого, но ненадолго!
Расцвет научной деятельности И.Н. Горожанкина кончился к середине 90-х годов. Неудачно сложившаяся жизнь, моральные перегрузки, связанные с притеснением администрацией студенчества, хронический недуг, вылечить который не удавалось, - все это в конце концов надломило духовные силы ученого, привело к сильнейшему нервному заболеванию, выразившемуся в периодической апатии. Исследовательская работа стала нерегулярной, большинство ценнейших наблюдений не доводилось до публикации. Незаконченными остались и многие другие, крайне интересные, по свидетельству К.И. Мейера, работы И.Н. Горожанкина [37, С. 39]. Врачи продолжали требовать перемены обстановки, жизни на воздухе.
Жизнь в Мухине (Тучково, 1894-1904)
Как-то в поезде И.Н. Горожанкин разговорился с соседом- подрядчиком и узнал о продаже участка земли по сходной цене возле станции Мухино (ныне, после 1912 г., - Тучково) Александровской (Белорусской) ж.д. в 80 км. от Москвы. Приобретение участков земли под дачи в то время было широко распространено среди профессоров. Профессор математик Н.В. Бугаев (отец Андрея Белого), например, купил участок земли в Тульской губернии и собирался там строиться, разбивать парк, налаживать хозяйство. А ведь ему, не ботанику, так трудно было организовать все эти парковые насаждения! Обо всем этом размышлял Иван Николаевич, меряя по привычке шагами ковер своего кабинета. Вскоре план созрел: в Мухине силами местных крестьян можно будет построить несколько дач, насадить у каждой парк, ежегодно сдавать и постепенно продавать дачникам, а себе оставить на старость одну из дач, остальные же вырученные деньги постепенно передать заимодавцу. План был, может быть, и хорош, но для чеховского Лопахина, а не для ученого-ботаника! Ему он сулил лишь осложнения..., увы! Конечно, он съездил в Мухино, нетронутая лесная глушь его восхитила, в деревне Мосеево удалось найти и плотников. Со всей организаторской энергией он занял нужную сумму у вдовы М.А. Горбова, купил участок; в разные концы России и Европы полетели заявки на саженцы и семена. В следующем 1894 г. вся семья летом жила в соседней деревне Сухаревке - начиналось строительство дач. В одной из изб поселился Иван Николаевич с семейством, в другой - дочь
138


Дача И.Н. Горожанкина в Мухине (ныне Тучково) под Москвой (выстроена крестьянами по чертежам И.Н.)
его второй жены от И.Д. Чистякова, чтобы, живя на воздухе, готовить его младшую дочь Катю для поступления в Чернявское училище.
Из рассказов Е.И. Горожанкиной-Алексеевой об отце:
’’Папа вставал рано и сразу же после кофе шел за железную дорогу на строительство, где уже с раннего утра стучали топоры мосеевских плотников (Мосеево - соседняя деревня). Работали они по-старинному, старательно, но по чертежам (их чертил Иван Николаевич) впервые. За ними поэтому требовался глаз да глаз! Дачи строились основательно, добротно и на широкую ногу - с хозяйственными пристройками и т.д. На террасах столбы делались фигурными, для перил использовались специально заказанные токарю балясины. Самая маленькая дача предназначалась для самого папы, одна из дач имела антресоли, где тоже можно было жить!".
Нам ясно, что, несмотря на "дешевизну" деревенских плотников, все это было очень непрактично и риск, что дачи себя не окупят, был велик!
В следующем году все было готово, Иван Николаевич переехал туда на постоянное жительство и приезжал в Москву только на лекции и на заседание университетского совета (четерг и пятница). Фактическое руководство кафедрой и Садом постепенно переходило к М.И. Го- ленкину. В 1902 г., передав то и другое ему окончательно, И.Н. Го- рожанкин выехал из директорского дома в Саду и поселился в маленькой ассистентской квартирке в здании университета. Жизнь на да-
139


И.Н. Горожанкин в кругу семьи в доме Ботанического сада
Справа налево: И.Н. Горожанкин, его дочь Екатерина, Е.И. Горожанкина (вдова брата), сын Сергей, племянник Н.В. Горожанкин (31 января 1900 г.)
че постепенно налаживалась: при даче его поселилась семья дворника- конюха, жена которого обязывалась ухаживать за коровой, заниматься готовкой еды, конюх - за купленной лошадью. Здоровье Ивана Николаевича стало медленно налаживаться. Вместе с дворником они занимались и насаждением парка у каждой дачи. Появились и первые дачники. Подрастающий парк наполнился шумом молодежи. Чаще это были семьи университетских профессоров - умершего С.М. Соловьева - ректора, историка, математика Шапошникова, профессора богословия Н. Елеонского, жила генеральша Писанко с детьми и боннами, кто-то из работников Прохоровской фабрики и т.д.
Из писем видно, что советы врачей жить на воздухе и отвлечься на что-либо творческое, чтобы подлечить нервы, были верны... Но дело было еще и в другом - подстерегала нерасчетливость Ивана Николаевича: высокое качество дач, к которому он стремился, стоило необычайно дорого, а над ним еще и висел долг за землю!... Все это беспокоило его близких - домашних и учеников: "Положение Ивана Николаевича очень безнадежно и волнует меня. Как выйти из него? - писал В.М. Арнольди жене. - Дачи работают только в убыток, покоя ему нет. Быть может удастся их продать! При каких же суммах он будет выдавать Софье Николаевне (Горбовой. - Л.А.) % деньги? (...)
140


И.Н. Горожанкин в Мухине (лето 1902 г.)
Жалованья ему никогда не хватало. Дачи приносят порядочно, но все идет на страховку, ремонт и т.д. (...) Единственное, что остается - продать эти дачи или отдать С.Н. за долги. (...) Как помочь ему? (...) Когда приеду в Москву, сам узнаю у него положение его финансов..." (Мюнхен, 25 июля 1990 г., архив Л.А.). Зять Ивана Николаевича (и любимый ученик) был прав - дачи нужно было продать, оставив одну ему "на старость", но как это сделать? За все годы удалось продать только две дачи! Тяжело было стареющему ученому, здоровье его не улучшалось, а лет было вовсе не так много!... И, самое основное: у него не было предпринимательского дара!
141


И.Н. Горожанкин на даче (11.VII. 1903 г. Мухино)
Надпись на обороте сделана рукой младшей дочери И.Н. Горожанкина: "Папа уезжает на лекции с именин Оли”
Подступало восьмое февраля 1990 г. В этот день в 1875 г., мы говорили, при голосовании Университетского совета его кандидатура победила кандидатуру К.А. Тимирязева. Подошел, следовательно, 25-летний юбилей деятельности Ивана Николаевича в Московском университете. О том, как этот день был отмечен, сохранилось письмо девятнадцатилетней, младшей дочери Кати (Алексеевой) к старшей сестре Ольге (Арнольди) 10 февраля 1900 г.
"Третьего дня, 8 февраля был юбилей папы, - писала она. - В этот день, часам к двум начали собираться папины ученики и некоторые профессора. Они преподнесли папе очень изящный из зеленой кожи альбом с серебряным большим вензелем его и с фотографическими карточками учеников81. (...) Так как мы были уже предупреждены, что 8-го соберутся папины ученики, то тетя устроила нечто вроде завтрака с разными винами и шампанским. (...) (Завтрак) имел вполне семейный характер. (...) Из профессоров были Умов, Сабанеев, Лейст и Мензбир, а остальных учеников, фамилий их не помню, их было человек 17. Папа все время был какой-то смущенный. Весь день приходили из разных городов телеграммы и поздравительные письма (между прочим,
81 	Хранится в архиве библиотеки МОИП.
142


получено и от Гёбеля) (из Мюнхена. - Л.Л.). Наконец вечером папу утащили в Московский Трактир..." (архивЛ.А.).
В архиве Ивана Николаевича сохранился пространный адрес, поднесенный в этот день ему от МОИП и подписанный президентом и вице-президентом МОИП профессорами Н. Умовым, А. Сабанеевым, секретарями профессорами Э. Лейстом и В. Соколовым. Там отмечалось, что И.Н. Горожанкин был избран в члены общества 20 марта 1875 г., а 19 октября 1878 г., как хранитель гербария общества, вошел в состав его Совета. 15 декабря 1894 г. он был единогласно избран вице-президентом общества... и далее:
"Предприняв и выполнив целый ряд выдающихся работ по изучению водорослей и хвойных, неся напряженные заботы по ведению преподавания морфологии и систематики растений в Императорском Московском Университете и постановке практических занятий со студентами, а также по устройству Университетского Ботанического Сада с его образцовой лабораторией и руководству Ваших многочисленных учеников в их подготовке к профессорской деятельности, Вы всегда находили время и возможность уделять Ваши силы и на служение интересам Общества... "82.
Все это было верно, преувеличения здесь не было, профессора искренне жали Ивану Николаевичу руки, поздравляли преданные ученики, но слушал все это он с грустной душой... Вот, что он писал об этом В.М. Арнольди в Данию 15 апреля 1900 г.:
"Сердечно благодарю Вас за Ваше посвящение работы, присланной, как дар, в день 8 февраля. Курьезно, что до получения письма от Гёбеля (7 февраля вечером), я решительно не знал размеров празднования и, по правде сказать, был очень сам всем этим смущен. Нечего врать: мне приятно было видеть участие ко мне массы учеников (в альбоме оказалось 30 ботаников и много неботаников), но празднование, как оно ни было мило-просто, для меня не было особенно радостно. Дело в том, что я очень хорошо знаю, что я за 25 лет делал и чего не сделал. Из памяти моей не уходят те обстоятельства, которые не давали мне зачастую работать так, как бы я мог и хотел, а теперь наступили условия здоровья, когда я решительно теряю надежду когда-либо опять с энергией приняться за работу, и оценка близкими прошлого мало веселила и ободрила меня. Во всяком случае, и утро 8 февраля, когда собрались у меня, и вечер в Московском Трактире, где были только интересные для меня люди, кружок, и кружок чистый и очень милый, все это были хорошие часы...".
Ко дню юбилея Ивана Николаевича Московское общество испытателей природы, как и общество Петербургское, избрали заслуженного ученого своим почетным членом.
82 	Архив Л.В. Алексеева, копия - в архиве МОИП.
143


В 1903 г. к семье Горожанкиных подкатилось еще несчастье. «Милостивый государь, господин редактор!, - поместила газета "Русское слово" (№ 115) письмо одного из читателей. - К Вам, как к представителю прессы и борцу за права человека, обращаюсь за помощью, надеюсь, что Вы не откажете мне поместить (...) несколько строк, чтобы выяснить недоразумение путем печати, которое вот уже более двух месяцев терзает мою душу...". Далее рассказывалась история, которая затем поразила всю читающую Россию и даже получила отклик в переписке А.П. Чехова с О.Л. Книппер-Чеховой83 [113. С. 157, 471]. Автор письма прозектор Московского университета С.О. Стопницкий потерял жену в результате небрежно сделанной операции главным врачом I Градской больницы Л.Н. Варнеком. Это было открытое письмо пострадавшего врача с обвинениями своему коллеге в нарушении правил гигиены, соблюдение которых необходимо при оперативном вмешательстве. Оно было перепечатано многими газетами и за полемикой следила вся страна... Дело в том, что талантливая художница, выпускница Строгановского училища, ярая общественница - член комитета Общества для пособия нуждающимся студентам Н.В. Горожанкина-Стопницкая (1870-1903) была любимой племянницей - И.Н. Горожанкина (дочерью его брата)... Письма его к дочери показывают, как это произошло, сколько было волнений в связи с внезапной болезнью дорогого всем человека, муж Стопницкой пришел в невменяемое состояние и все переговоры с врачами, с доктором Л.Н. Варнеком был вынужден вести Иван Николаевич, постоянно ездить к нему и т.д. На 14-й день больная умерла... Уехав после похорон в свое Мухино, он был в тяжелейшем состоянии. Эта смерть страшно подорвала его здоровье, и из этого состояния Иван Николаевич фактически уже не выправился. Жить ему оставалось меньше двух лет...
Лекционные курсы И.Н. Горожанкина
Научно-педагогическая деятельность Ивана Николаевича началась, как мы помним, не только с чисто исследовательской работы у микроскопа (как у большинства кандидатов-ботаников, оставленных в русских университетах), но, волею сложившихся обстоятельств, с чтения огромных курсов студентам - общей ботаники, курса закономерностей строения растений и формообразования в их онтогенезе и филогенезе (морфология) и, наконец, курса (объединенного с предыдущим) естественной классификации растений на основе изучения образования таксономических единиц и их родства в их историческом развитии (систематика). К лекциям исключительно добросовестный ученый, по свидетельству его учеников, "всегда тщательно готовился", читал "просто и ясно, иллюстрируя лекцию большим количеством рисунков цветными мелками на доске" [36, С. 29]. До нас дошли
83 	Отдел рукописей библиотеки им. Ленина. Ф. 331 (А.П. Чехова), Картон 76, Ед. хр. 31.
144


литографированные его лекции, "по которым можно судить насколько серьезны были его лекции. Издания эти относятся к 1876-1877 гг., 1881-1882, 1884-1885, 1887-1888, 1892-1893 гг." (Там же). Помимо этого, ученым был издан курс "Лекции по морфологии и систематике архегониальных растений: Ч. I, Bryophyta [13] и лекции по морфологии и систематике архегониальных растений: Ч. 2. Pteridophyta [15].
Особый интерес всех этих лекций заключается в том, что там была изложена полностью самостоятельно разработанная система растений И.Н. Горожанкина, признанная ныне классической и принятая большинством ученых.
Свою систему растительного мира Горожанкин создал, по-видимому, еще в 1870-х годах. Во всяком случае, в лекциях по ботанике 1876-1877 гг. дошедших до нас, она уже налицо, правда, позднее он ее несколько видоизменил, однако основа ее оставалась прежней.
Нельзя сказать, что до Горожанкина таких систем в Европе не создавалось. К началу XIX в. было выработано большое количество разнообразных классификаций растительного царства, но наибольшей известностью пользовалась система знаменитого французского ботаника Огюста де Кандоля (1813). Основываясь на сравнительном изучении анатомических и морфологических признаков растений на различных ступенях их сложности, он разделил царство растений на две большие группы или два подцарства: Plantae cellulares seu Acotiledoneae (растения клеточные и безсемядольные) и Plantae vasculares seu Coty- ledoneae (растения сосудистые и семядольные). К первым он отнес водоросли, грибы, лишайники и мхи. Ко вторым - все высшие споровые растения, т.е. хвощи, плауны, папоротники и все семенные и цветковые растения.
Системы других авторов начала века немного отличались от предо- женной де Кандолем, но все они были построены лишь на анатомических и морфологических признаках.
После появления в 1850-х годах классических работ В. Гофмейстера по истории индивидуального развития у мхов, высших споровых и цветковых растений, после важных исследований А. Брауна, Ф. Кона, А. Де Бари, Принсгейма и других в области эмбриологии водорослей и грибов, наконец, после накопившихся наблюдений ботаников-палеон- тологов появилась настоятельная потребность пересмотреть прежние классификации растительного мира. Основываясь при построении систем на данных онтогенеза и сравнивая современные формы растений друг с другом и ископаемыми, прежде живыми, формами, ботаники пытались вскрыть подлинно родственные филогенетические связи между различными группами растений.
Первая попытка деления растительного царства на большие группы, основанная на эмбриологических признаках, была предпринята немецким морфологом Александром Брауном (1864). В циклах индивидуального развития (онтогенеза) растений он выделял три главных признака и на их основании разбивал растительное царство на три отдела: Bryophyta (все клеточные растения, у которых в истории индивидуального развития - онтогенеза - преобладает стадия гаметофита).
145


В отделе Cormophyta Браун соединил все растения с ясно выраженным перемежающимся размножением, где фаза полового размножения (фаза гаметофита) сменяется фазой бесполого (фаза спорофита) - сюда вошли хвощи, плауны и папоротники. К отделу Anthophyta он отнес все семенные или цветковые растения, у которых явления перемежающегося размножения становятся малозаметными и, наконец, совсем исчезают, также у них появляются зародышевый мешок и пыльцевая трубка.
В конце 1860-х годов немецкий ботаник Ю. Сакс в своей книге "Lehrbuch der Botanik" развивает систему Брауна, подразделяя отдел Bryophyta на два: Thallophyta (водоросли и грибы) и Musci (печеночники и типические мхи).
В 1870-х - начале 1880-х годов было осуществлено много новых исследований по истории индивидуального развития у цветковых растений. Особенно много в этой области работал Страсбургер, изучавший "эволюцию" заростка от голосеменных до цветковых.
Эти новые данные наводили на мысль о необходимости разделений отдела Anthophyta на две группы. Это было произведено немецким ученым Эйхлером в 1883 г. Его система выглядела следующим образом:
ПОДЦАРСГВО
Gryptogamae
Тайнобрачные
Phanerogamae
Явнобрачные
ОТДЕЛ
Thallophyta
Слоевцовые
Bryophyta
Pteridophyta
Папоротникообразные
Gymnospermae
Голосеменные
Angiospermae
Покрытосеменные
КЛАСС
Algae-водоросли
Fungi-грибы
Hepaticae-печеночные
мхи
Musci-лиственные мхи Equisetinae-хвощи Lycopodineae-плау- новые
Filicinae-папоротники
Gymnospermae
Monocotyleae- однодольные Dicoty leae-двудо л ьн ые
Система Энгл ера была единственной классификацией, доведенной до родов. Она широко применяется и в настоящее время, и большинство гербариев мира расположено по этой системе.
Но эту систему критиковали за ее растянутость и особенно за деление на тайнобрачные и явнобрачные.
Что касается Горожанкина, то он уже в 1870-х годах установил понятие архегониальных растений как крупной таксономической единицы. Уже тогда эту группу растений он понимал именно так и в том объеме, как понимают ее современные ученые, включая мохообраз¬
146


ные, папоротникообразные и голосеменные. Правда, тогда он еще членил эту группу несколько иначе, чем в издании его курса лекций 1897 г. : Sporogoniata (мохообразные) и Cormophyta (листостебельные), которые он разделял на Sporophore (папоротникообразные) и Spermatophora (голосеменные).
Основой филогенетической классификации растений Горожанкин считал "гинецею". По этому признаку он разделил все растительное царство на три больших раздела: оогониаты (водоросли, грибы), архе- гониаты (хвощи, плауны, папоротники, мхи и хвойные), пестичные (цветковые). Система, выработанная этим ученым, с делением на классы фигурировала в его уже упомянутых лекциях 1876-1877 годов, в завершенном виде она была опубликована в лекциях 1897 г., где все царство растений окончательно распределено по трем обширным отделам: Oogoniatae, Archegoniatae и Gynaciatae. В основу были положены следующие принципы: гинецея первого отдела, если и имеется, то организована не сложнее одноклеточного оогония, в индивидуальном развитии резко выражена стадия протофита, а метафит обычно не развивается; гинецея второго отдела имеет форму архегония, стадия протофита упрощена, а метафит более сложен; наконец, гинецея третьего отдела представляет форму пестика. В цикле индвидуального развития полностью господствует метафит, "приносящий споры в цветках, снабженных околоцветником". Три названных отдела в системе Горо- жанкина объединяют следующие классы:
ОТДЕЛ
1. Oogoniatae (оогониальные, или простейшие растения)
2. Archegoniatae (архегониальные растения)
3. 	Gyneciatae (пестичные растения)
КЛАСС
1. Algae - водоросли
2. Fungi - грибы
1. Bryophyta - мохообразные
2. Pteridophyta - папоротникообразные
3. Gymnospermae - древнейшие семенные или голосеменные
1. Monocotyleae - однодольные
2. Dicotyleae - двудольные
В примечании к этой классификации Горожанкин подробно останавливался на современных ему системах А. Энглера, Прантля, Пакса, Франка и, разъясняя их недостатки, заключал, что "попытка поименованных авторов заменить систему Эйхлера новыми комбинациями классов едва ли может быть названа удачною" [2]. Принципиально новым в филогенетической классификации Горожанкина было то, что он выделил группу архегониат, в которую включил все голосеменные растения.
Надо сказать, что современной науке филогенетическая классификация Горожанкина значительно ближе, чем те, которые были предложены его предшественниками. Сейчас разработано большое количество
147


таксонов, но в основе многих новейших систем лежит система, весьма близкая той, которая предложена в 1897 г. Горожанкиным.
В таблице, расположенной ниже, приводится с некоторыми сокращениями современная филогенетическая классификация растений, принятая сейчас в России. В отдельную графу помещены таксоны, установленные в 1897 г. Горожанкиным:
Классификация современная
Классификация Горожанкина
I. НИЗШИЕ РАСТЕНИЯ
1. Предклеточные (вирусы)
2. Таллофиты
I. ООГОНИАЛЬНЫЕ РАСТЕНИЯ
а. Грибы
б. Лишайники
1. Грибы
в. Водоросли
II. ВЫСШИЕ РАСТЕНИЯ
2. Водоросли
1. Архегониальные А. Предпобеговые
II. АРХЕГОНИАЛЬНЫЕ
а. Моховидные
б. Риниевидные
в. Псилотовидные Б. Побеговые
а. Плауновидные
б. Хвощевидные
1. Мохообразные
в. Папоротниковидные
2. Папоротниковидные
г. Голосеменные
3. Голосеменные
2. Побеговые пестичные а. Цветковые
III. ПЕСТИЧНЫЕ
(покрытосеменные)
Мы видим, что филогенетическая классификация растений, выработанная впервые в России Горожанкиным, явилась основой для классификации растительного царства в наши дни и, следовательно, не утратила своего значения и в современной науке.
Рассмотрим кратко, как же строил свой курс архегониальных растений И.Н. Горожанкин, какие классы растений подлежали подробному изучению. Изложив свою систему растительного мира, он прежде всего переходит к классу мохообразных растений - Bryophyta, их он именует "Класс Iм. В индивидуальной жизни этих растений наблюдается смена двух поколений: полового и бесполого (протофита и метафита), метафит развивается на протофите из оплодотворенного архегониаль- ного яйца, внутри бесполым путем вырабатываются споры. Итак, метафит связан с протофитом, питается за его счет, при высеивании спор он отпадает. Метафит здесь имеет характер плода, растущего на протофите. Эта простейшая форма метафита называется спорангий. "Из высеивавшихся спор вырастает протофит - то растение, которое мы привыкли называть мхом", - пишет И.Н. Горожанкин [13, С. 16]. Охарактеризовав таким образом весь класс мохообразных, он перехо¬
148


дит к отдельным представителям этого класса, указывает, что они делятся на два подкласса - печеночников и лиственных мхов (Hepaticae и Musci). Со всей горожанкинской тщательностью далее описываются отряды и семейства печеночников, отряд маршанциевых, изучается их бесполое и половое размножения, отряд антоцеротовых (Anthocerota- сеае) - небольшой по величине, представители которого происходят из стран жаркого климата обоих полушарий и живут обыкновенно на деревьях. Далее идет отряд юнгерманиевых (Jungermanniaceae), который среди печеночников наиболее богат родовыми и видовыми формами (135 родов, 3500 видов по Шиффнеру). Их стелящиеся талломы нередко напоминают слоевища маршанциевых. Разобрав ряд семейств, И.Н. Горожанкин, заключает, что в этом отряде "соединяются формы с чрезвычайно простым анатомическим строением и с вегетативным телом, которое у более простых форм имеет характер настоящего таллома из этого таллома у более сложных форм вырабатывается постепенно листоносный стебель" [13. С. 59]. Отдельное описание названных отрядов печеночников суммируется в конце их описания общей главой, рассматривающей историю развития всего подкласса печеночников, его подробной характеристикой и т.д. Весь раздел оканчивается огромным списком литературы о печеночниках (в основном по-немецки, но кое-что и по французски [13, С. 80-81]).
Далее следует рассмотрение подкласса мхов (Musci), который состоит всего из четырех отрядов - Вгуасеае, Archidiaceae, Andreaeaceae, Sphagnaceae. Первый отряд самый многочисленный и содержит до 3000 видов. Эти растения часто именуют "настоящими", или "типическими", мхами, остальные отряды содержат всего лишь по одному роду. Изучение всех этих групп, как и предыдущих, сопровождается тончайшими собственными рисунками И.Н. Горожанкина, что значительно облегчает ознакомление с предметом. За подробной иностранной литературой по лиственным мхам следует 31 таблица рисунков автора.
Второй том лекций И.Н. Горожанкина по морфологии и систематике архегониальных растений посвящен папоротникообразным растениям и растениям простейшим семенным (Pteridophyta и Archispemae). Несмотря на то, что он был написан по запискам студентов, он был отредактирован автором и выдержал два издания (1900 и 1904 гг. см.: [15]). Здесь уже нет тех замечательных авторских рисунков, которыми пестрел первый том, но содержание труда по-прежнему очень обстоятельно. "К классу II - папоротникообразным", - указывал И.Н. Горожанкин, - относятся все формы сосудистых растений, не производящих цветков и размножающихся спорами, "почему их часто называют сосудистыми тайнобрачными" (Cryptogamae Vasculares). Они делятся на три подкласса: Хвощевые, папоротникообразные и плау- новые (Equisetinae, Filicineae, Lycopdoinae). Из хвощевых в настоящее время сохранились лишь растения одного рода - хвощи. В каменноугольном периоде были и другие роды этого же семейства. Современный хвощ имеет 25 видов, ббльшая часть из которых произрастает в Америке, есть они и в Европе и в Азии, 3 вида насчитывают в
149


Африке. Далее по общей схеме автор рассматривает метафит хвоща, его протофит и т.д. Протофит хвоща или заросток - однополый, т.е. одни растения несут антеридии, другие - архегонии.
Далее ученый переходит к подклассу II - папоротниковым, который в свою очередь распадается, как говорит И.Н. Горожанкин, еще на два подкласса - Односпоровые и Разноспоровые (Homosporeae и Heterosporeae). По той же схеме он рассматривает и все отряды этого подкласса, останавливаясь и весьма подробно на метафите папоротниковых, его анатомическом строении, на их протофите и т.д. Подробному рассмотрению подвергнуты отряды: "настоящих папоротников" (Filicinae), приводится их систематика; марацциевых (Marattiaceae), ужовников (Ophyoglossae). Из подкласса II - Разноспоровые - рассматривается отряд водных папоротников (Hydropteridae).
Далее уделено место для подкласса III - Плауновые (Lycopodi- пае).
Указав, что "все формы плауновых, живущих в современную геологическую эпоху, представляют многолетние травы, редко небольшие кустарнички с мелкими простыми листьями, которые густо покрывают стебли с их разветвлениями", И.Н. Горожанкин переходит к их внешнему виду и, наконец, предлагает "общую классификацию современных форм Плауновых". Далее он переходит к отрядам: Homosporeae, Heterosporeae, подробно описывает их внешний вид, анатомическое строение, способы оплодотворения и т.д. - все это по тому строгому плану, который им разработан для своего курса архегониаль- ных растений. Оканчивает он этот раздел общей характеристикой Папоротникообразных.
Особый раздел, естественно, в книге И.Н. Горожанкина принадлежит классу III - голосеменных растений, которые он, как мы знаем, особенно любил. "Голосеменные растения, - говорит он, - размножаются семенами и в этом их существенное отличие от папоротникообразных, где размножение осуществляется спорами. Кроме того, метафит голосеменных, как по вегетативным органам, так и по организации споровых колосков, называемых здесь цветками, построен сложнее метафита папоротникообразных. Что касается вегетативных органов, то прежде всего мы должны отметить, что голосеменные снабжены главным корнем, составляющим продолжение первичного корня, возникающего в зародыше метафита. У папоротникообразных этот появляющийся в зародыше корень впоследствии замирает и заменяется придаточными корнями, отходящими от стебля. Сравнивая в данном отношении голосеменные с высшими цветковыми (покрытосеменными), мы должны сказать, что по степени развития главного корня голосеменные примыкают к растениям двусемядольным. Все голосеменные растения относятся к деревьям и кустарникам; среди представителей этого класса совсем нет трав..." [15. С. 59].
Как видим, описывая голосеменные растения, И.Н. Горожанкин прежде всего сопоставляет их с только что рассмотренными папоротникообразными и даже еще шире - с покрытосеменными - цветковыми растениями и лишь после этого переходит к анатомическому
150


строению этих растений, их морфологическим особенностям и т.д. Он рассматривает "цветки" голосеменных, указывает, что они всегда однополые - либо мужские, либо женские, в мужских "...на внешней поверхности пластинчатой тычинки, находится несколько пыльников". В женских цветках - особые органы, так называемые семяпочки и т.д. Далее он говорит о прорастании макроспор, прорастании микроспор и, наконец, об оплодотворении, которому была посвящена его докторская диссертация.
Следом за этим, в соответствии с планом всей книги, ученый переходит к подклассу I - саговникам, которые в русских учебниках иногда называют саговыми пальмами (Cycadoideae). Рассмотрев их особенности, И.Н. Горожанкин переходит к подклассу II - хвойным или шишконосным растениям (Peucideae seu Coniferae), это большая группа, главные подразделения которой представляют два ряда - типические хвойные (Peucideae propriae) и Peucideae anomaleae. Первые распадаются на порядки: 1) Araucariales - Araucariaceae - единственное семейство этого порядка, состоящее в настоящее время всего из двух родов: Araucaria, Dammara. Древнейшие представители этого семейства жили уже в палеозое, виды его встретились только в юрской формации. Все араукариевые - двудомны, женские деревья много выше мужских, цветки имеют вид более или менее крупных шишек. Женские шишки иногда очень крупные (3—4 вершка в поперечнике). Мужские шишки меньше женских. У всех араукариевых опыление происходит в первый год развития женских шишек, семена созревают только на второй год. Большинство этих растений растет в Австралии, на островах Тихого океана, Бразильская араукария - в Южной Америке, в Крыму и на Кавказе "выдерживает зиму" лишь чилийская араукария.
Ко второму порядку хвойных И.Н. Горожанкин отнес Сосновидные (Pinales) с различными семействами - Cunninghamiaceae из Южного Китая, Piceaciae (Abietineae) - еловых, типичный представитель его - ель обыкновенная (Picea excelsa), однодомное растение, служит ему материалом для дальнейшего детального изучения. Затем рассматривается род - пихта, многочисленные роды которой распространены в Японии и Северной Америке, род лиственницы (Larix), кедр (Cedrus), сосна (Pinus).
Далее И.Н. Горожанкин рассматривает порядок III - кипарисовые (Cupressiales), указывает на главные особенности этого порядка (семяпочка имеет до 30 архегониев, "собранных в светлый комплекс, покрытый одной оболочкой" и переходит к семействам этого порядка (Crytomeriaceae, Cupressineae - настоящие кипарисовые, Juniperinae с их единственным родом Juniperus - можжевельник).
Переходя к ряду II, порядку IV, И.Н. Горожанкин разбирает Ginkgoales: из ныне живущих хвойных, - говорит ученый, - сюда принадлежит только один вид - Ginkgo biloba, родом из Китая и Японии, разводимый в садах южной и средней Европы уже с XVIII столетия. Это большое красивое дерево, достигающее на родине 15 сажен высоты и I сажени в диаметре..." (и т.д. [15. С. 93]). Деревья двудомные. К порядку V отнесены Тиссовидные (Taxales) с их двумя
151


семействами Taxineae и Podocarpeae. В России ни одни из этих семейств, кроме Кавказа, не встречается.
Последний порядок, к которому обращается ученый в конце своей книги - порядок VI- хвойниковые (Gnetales) с их тремя семействами: Ephedraceae, Gnetaceae, Tumbeaceae.
* * *
Мы уже не раз говорили об исключительном интересе И.Н. Горожанкина к истории, к историческим вопросам жизни людей, а также, как мы теперь видим, к естественной истории растительной жизни на земле. В разделе о водорослях, с которых ученый начал свою научную жизнь, он обратился к истокам этих растений, к самым интереснейшим простейшим водорослям - к тем из них, которые возникли в палеозое. Наземные растения он начал изучать еще с тех, которые возникли, как мы знаем, в каменноугольном периоде того же палеозоя: плауны, хвощи, папоротники, затем - хвойные, появившиеся в самом конце палеозоя (пермский период), саговниковые (в начале мезозоя, в триасовом периоде). Крайне интересовала исследователя и группа голосеменных растений, расцвет которых падает на юрский период мезозоя, когда только еще начали возникать покрытосеменные (цветковые) растения. И.Н. Горожанкиным одним из первых было понято огромное значение архегониатов как самостоятельной таксономической единицы, он первый создал огромный курс по этим растениям, курсом этим длительно пользовались студенты университетов, пока в последние десятилетия не стали появляться новые исследования, однако и теперь все утверждения крупного русского ученого в большинстве случаев остаются незыблемыми.
* * *
Какие же знания требовал по архегониатам от студентов И.Н. Горожанкин? Приведем программу, которая была приложена к его печатному курсу по архегониатам для студентов II курса Московского университета (1904) (см.: [5. С. 103-104]).
ПРОГРАММА ПО БОТАНИКЕ для студентов-естественников П курса 1903-1904 гг.
1. Системы растительного царства. Системы де Кандолля, А. Брауна и Эйхлера. Система, принятая при изложении курса.
2. Печеночные мхи. Отряд I. Marchantiales. Вегетативные органы и бесполое воспроизведение.
3. Явление полового воспроизведения у Marchantiales.
4. Отряд 2. Anthocerotaceae.
5. Отряд 3. Iimgermanniaceae. Безлистные юнгермании.
6. Листоносные юнгермании.
152


7. История развития печеночных мхов, явления развития спорогония, прорастание спор и явление роста протофита.
8. Развитие половых органов у печеночных мхов.
9. Musci Genuini - настоящие мхи. Отряд I. Bryinae. Внешнее и внутреннее дифференцирование у Politrichum Iuniperinum.
10. Частные особенности спорогония у Musci genuini; история развития спорогония.
11. Протофит мхов. Протонема и вегетативные органы. Половые органы.
12. Musci anomali, сем. Sphagnaceae, Andreaceae и Archidiaceae.
13. Pteridophyta. Класс 1. Calamopteriadae - хвощевые.
14. Класс 2. Phyllopteriadae. Отряд I. Filicineae - типические папоротники.
15. Систематика отряда Filicineae. Отряды Marattiaceae и Ophioglosseae.
16. Отряд Hidropterideae - водные папоротники; сем. Salviniacae и Marsiliaceae.
17. Класс Lepidopteriadeae. Сем. Lycopodiaceae.
18. Сем. Selaginellaceae и сем. Isoetidae.
19. Gymnospermae — голосеменные. Явления истории индивидуального развития.
20. Класс Cycadoideae.
21. Класс Coniferae. Порядок Araucariales.
22. Порядок Piniales.
23. Порядок Cupressiales.
24. Ginkgoales и Taxales.
25. Порядок Gnetales.
* * *
Надо сказать, что курс И.Н. Горожанкина был воспринят студентами с большим энтузиазмом. При Иване Николаевиче и после него по нему учились многие поколения студентов до самой революции 1917 г. и после нее. Вместе с тем наука шла вперед, появлялись новые исследования по архегониатам, однако книга эта навсегда осталась образцом. Чтобы это стало очевидным, приведу предисловие к курсу архегониат, написанному, мы помним, одним из последних учеников И.Н. Горожанкина, крупным морфологом Константином Игнатьевичем Мейером. Вот что он писал при выходе его книги в 1924 г.: «Непревзойденный образец подобного руководства дал покойный профессор Московского университета И.Н. Горожанкин в своих "Лекциях по морфологии и систематике архегониальных растений". Первоначально казалось, что наиболее целесообразным было бы переиздать эти лекции, обновив и дополнив их соответственно с современным уровнем знания. Однако четверть века, протекшая со времени выхода в свет книги И.Н. Горожанкина, дала столь много нового материала, что указанное дополнение было бы равнозначно написанию новой книги. Надо лишь вспомнить, что в то время не было Органографии К. Гебеля, ни сводки Кемпбеля, не говоря уже о массе
153


специальных исследований. Поэтому я решился попытаться написать курс самостоятельно, сохранив общий план "Лекций" и воспользовавшись их рисунками. Насколько рационально и обосновано это решение - судить, понятно, не мне...» [113. С. 1].
Работы по хламидомонадам
Как мы видели, Иван Николаевич смолоду интересовался самыми истоками филогенеза растений и защищал магистерскую диссертацию на тему о водорослях группы вольвоцине, которая заключает в себе ряд интереснейших форм, примыкающих своими низшими представителями к простейшим животным - Flagellata, и была почти не исследована (1874). Проследив колонии у Gonium, Pandorina, Eudorina и Volvox, установив, что их развитие осуществляется по одному плану, он выяснил последовательность морфологического дифференцирования в этой группе, что открывало много нового в генетическом отношении. Всегдашняя скромность ученого была такова, что он был крайне удивлен, когда восемь лет спустя, в 1882 г. его ученик А.П. Артари указал ему на цитаты из его работы в только что вышедшем учебнике ботаники Сакса (в обработке Гебеля) и сказал: "А я думал, что эта работа давно забыта!" [27. С. 434]. После этого И.Н. Горожанкин на длительное время переключился на высшие растения, защитил докторскую диссертацию об архегониальных, где сделал два мировых открытия (см.: [3; 4; 5]), уделил много внимания проведению в порядок гербария (6, 7), а это потянуло его в поле, к занятиям флористикой (8). Однако интерес к вольвоксовым (Volvocales) не оставлял ученого, и в конце 1880-х - начале 1890-х годов он снова под микроскопом изучает водоросли почти неизвестного еще рода хламидомонада (Chlamy- domonas), относящиеся к классу равножгутиковых (Isocontae), которые, как и вольвокс, совмещают признаки животных и растений, их он лишь бегло затронул в своей магистерской диссертации. Род этот необычайно богат видами (около 320! и все - одноклеточные). "Обилие материала, попадавшего в руки Ивана Николаевича, и сочетание других благоприятных обстоятельств, - говорит один из лучших учеников Горожанкина альголог А.П. ApTâpn, - позволило подарить ученому миру две прекрасные статьи, вышедшие одна за другой в 1890 и 1891 годах. (...) В них автор описывает десять видов хламидомонад, из коих три являются новыми видами" [27. С. 436]. В это время любимая дочь Ивана Николаевича Ольга Ивановна (в замужестве Арнольди) - помощница и соратник отца во всех его научных делах, была уже почти взрослой, кончала гимназию (1891), с детства имея немецкую бонну, она в совершенстве владела языком и, можно думать, именно поэтому все статьи Ивана Николаевича, посвященные хламидомонадам, вышли из печати по-немецки, получили широкую известность и были высоко оценены зарубежными учеными (последняя, третья, статья о хламидомонадах была выпущена В.М. Арнольди уже после его смерти [11д].
Исследования по хламидомонадам, указывает К.И. Мейер, "...это - замечательные, ставшие классическими работы, (они) пора¬
154


жают как точностью выполнения, столь характерной для Горожанкина, так и полученными результатами. В них полностью нашел отражение сравнительноэмбриологический подход к работе. Прослеживая и сравнивая циклы развития у различных видов хламидомонад, Горожан- кин смог точно установить границы видов и выяснить эволюцию полового процесса по типичной изогамии через переходы к гетерогамии (Chi. Braunii) и, наконец, к настоящей оогамии (ChL coccifera)" [37. С. 37]. Это открытие ученого было чрезвычайно важным в принципиальном отношении и было отмечено всеми учеными, как в России, так и на Западе. А.П. Артари, например, приводит следующие слова иенского профессора Ольтманиса из обширного, только что вышедшего сочинения "Морфология и Биология водорослей" (Иена, 1904): "Особенно важными представляются мне упомянутые работы Горожанкина и Дилля, потому что в них впервые наряду с изучением процессов развития было также предпринято четкое разграничение видов на основании строения клеток..." [27. С. 437]. Далее А.П. Артари замечает, что работа И.Н. Горожанкина не только предшествовала исследованию Дилля, но и "вызвала эту последнюю" (Там же).
* * *
Какой же способ исследования применял в своих работах Горожанкин? Как шла его работа? Ответы на эти вопросы находим у его ученика, знавшего его последние 10-15 лет, А.П. Артари.
"В своих работах Иван Николаевич является морфологом- наблюдателем по преимуществу. Сравнительно-исторический метод на почве наблюдений в природе - вот путь, которым шел Иван Николаевич в своих исследованиях. Хотя эксперимент в последнее время стал приобретать все более и более значения для разрешения морфологических вопросов, но у Ивана Николаевича не было склонностей к этому способу исследования. Если бы ему было суждено еще пожить и потрудиться для науки, то он, вероятно, продолжал бы работать в том направлении, которое у него определилось еще на прежних ступенях его деятельности.
Научная работа Ивана Николаевича носила своеобразный характер. И.Н. никогда не знал регулярного, постоянного труда. Странно сказать, он даже не представлял себе, как много можно сделать и написать, работая систематически изо дня в день. Отчасти условия личной жизни и здоровья, отчасти свойства натуры не благоприятствовали правильному течению его занятий. Иван Николаевич работал периодами, так сказать, проливным дождем. Наладятся обстоятельства, появится настроение, подвернется занятый материал, и он начинает работать. Все это время забывает все окружающее и предается работе всецело. Пройдет настроение, и наступит опять длинный промежуток апатии и бесплодия. Как трудно было при таких обстоятельствах следить за литературой, прогрессировать в методике. В итоге - скромная продуктивность при недюжинном даровании" [27. С. 437, 438]. И несколько далее: "Самые
155


работы велись весьма аккуратно, кропотливо. Наблюдения записывались и старательно зарисовывались: приготовлялось и сохранялось множество препаратов. Случалось, что работа уже законченная и написанная вновь проверялась и затем шла в печать. Иван Николаевич не любил чего-нибудь непроверенного и неоконченного и терпеть не мог тех предварительных сообщений, которыми так пестрят современные специальные журналы, и в виде летучих листков рассылаются во все концы ученого мира" (Там же. С. 439).
Близкие мысли мы находим у другого ученика Ивана Николаевича (которого Л.В. Алексеев знал хорошо лично) - Константина Игнатьевича Мейера. Отметив, что 1880-е годы были расцветом научной деятельности его учителя, он указывал, что после работ по хламидомонадам у ученого наступила длительная депрессия и он не опубликовал ни одной работы: «Неудачно сложившаяся личная жизнь, неблагоприятная семейная обстановка, в связи с особенностями характера, вызвали тяжелый хронический недуг, который, постепенно прогрессируя, подтачивал крепкое от природы здоровье И.Н. Горожанкина. Еще раньше, чем поддались физические силы, стали иссякать силы духовные; появилась апатия, безволие, неспособность заставить себя сделать усилие, когда это требовалось. Иван Николаевич продолжал еще научно работать, но эта работа носит крайне нерегулярный характер, не доводится до конца, до состояния, когда она может идти в печать. В этом отношении весьма показательна судьба третьей статьи его - Beiträge zur Kenntnis Morf. u. Syst. Chlamydomonaden, касающейся Chlamydomonas coccifera - оогамной формы, завершающей весь ход эволюции полового процесса в этой группе. Наблюдения над этой хламидомонадой были проведены в 1893 г., были сделаны рисунки, как всегда, прекрасно исполненные, в красках, был написан, наконец, вчерне текст статьи. Оставалась небольшая, но неинтересная работа по приведению в окончательный вид текста, перевода его на немецкий язык, написанию объяснения к рисункам и пр., одним словом, надо было приготовить статью к печати. Заставить себя сделать это И.Н. Го- рожанкин не мог. Он всегда охотно рассказывал студентам о своих работах и в 1903 г. показывал нам, студентам последнего курса, рисунки Chlamydomonas coccifera, но так и не опубликовал этой работы. Появилась она в печати уже после смерти И.Н. Горожанкина в обработке В.М. Арнольди в 1905 г., пролежав таким образом без движения более 10 лет и не попав в первое издание книги Ольтманиса. Показывал нам, помню, Иван Николаевич рисунки одной чрезвычайно интересной формы, имеющей типичный оогамный процесс, весьма напоминающий оогамию у Chlorogonium oogamum (Pascher). Рассказывал также Иван Николаевич о своей работе по гинкго. Эти работы так и не появилсь в печати, очевидно, текста написано к ним не было. Показательно также отношение И.Н. Горожанкина к лекциям по архегониальным растениям. Первую часть (Bryophyta) он написал сам и напечатал в "Ученых записках" университета в 1897 г. Вторую часть (Pteridophyta) он так и не собрался написать, хотя к ней уже была подобрана часть рисунков. Она была издана по запискам слушателей
156


И.Н. Горожанкина под его редакцией. Понятно, что эта часть оказалась значительно слабее первой. Общие условия тогдашней жизни лишь усиливали упадочное настроение И.Н. Горожанкина. Реакционная политика Александра III, а затем Николая II и постоянный нажим на университет вызывали частые студенческие волнения, за которыми следовали репрессии, нередко суровые, против студентов и сочувствующих их профессоров. Все эти события сильно волновали И.Н. Горожанкина, который всегда очень близко принимал к сердцу интересы учащейся молодежи. Последние годы своей жизни Иван Николаевич научной работы уже не вел» [36. С. 30-31].
Инцидент с защитой М.И. Голенкина
Наступала весна 1904 г. - последняя в жизни Ивана Николаевича. Здоровье все ускользало, в Мухино он уже почти не ездил (лишь летом на дачу) - все было трудно, одолевала слабость... Он выглядел стариком в свои пятьдесят шесть лет! А тут еще предстоял очень неприятный спор с К.А. Тимирязевым - не мог тот забыть И.Н. Горожанину своих публичных провалов - в 1874 г., когда Факультетский и Общий советы предпочли ему его младшего коллегу, в 1880 г., когда его разгромный отзыв на докторской защите Ивана Николаевича не был учтен тем же Факультетским советом и оказалось, что он боролся с открытием мирового класса, благодаря которому диссертант позднее попал во все крупные энциклопедии. К тому же ряд учеников перешел от Тимирязева к Горожанкину (В.М. Арнольди, Л.А. Иванов84 и др.), в результате у Тимирязева учеников почти не было, а у Горожанкина - целая школа!
На кафедре, в Ботаническом саду И.Н. Горожанкина теперь заменил его ученик М.И. Голенкин (1864—1941), которому предстояла поездка на один год на Яву, и Горожанкин осенью просил на это время заменить его ассистентами Л.М. Кречетовичем и И.В. Новопокровским (см. ниже). Скандал начался 7 апреля 1904 г.:
Из архива: "В заседании физико-математического факультета 7 апреля 1904 г.
7. Заслушан отзыв заслуженного профессора Горожанкина о сочинении Голенкина “Морфологические и экспериментальные исследования над печеночными мхами", представленном автором в качестве диссертации на степень доктора ботаники. По мнению заслуженного профессора И.Н. Горожанкина, сочинение М.И. Голенкина заслуживает того, чтобы быть допущенным в качестве докторской диссертации на степень доктора ботаники. По мнению заслуженного профессора К.А. Тимирязева, сочинение М.И. Голенкина не удовлетворяет тем требованиям, которые предъявляются к докторским диссертациям.
84 	По свидетельству П.А. Генкеля (личное сообщение Л.В. Алексееву), Л.А. Иванов оставил К.А. Тимирязева, так как тот давал темы чисто "литературные", а не экспериментальные, требовал безупречного знания трех языков и не имел педагогического дара.
157


ОПРЕДЕЛИЛИ: просить заслуженного профессора К.А. Тимирязева представить факультету свое мнение об означенном сочинении приват-доцента Голенкина до следующего заседания, а вопрос о допущении к защите диссертации отложить". Подпись.
К следующему заседанию К.А. Тимирязев отпечатал за свой счет брошюру "Каким требованиям должны удовлетворять диссертации на степень доктора" (М., 1904) и ее раздали членам Совета. В рукописном предисловии к ней он писал в весьма характерном для него тоне:
"Исполняя желание факультета, считаю необходимым восстановить в кратких чертах, что было высказано мною 7 апреля. Я выразил мнение, что не нашел в диссертации ни одного сколько- нибудь существенного факта, принадлежавшего автору, и просил, если я ошибаюсь, заслуженного профессора Горожанкина указать мне на таковой. Заслуженный профессор Горожанкин указал на утверждение г. Голенкина, что у маршанциевых есть органы, которые следует признать за листья. Когда я усомнился в том, точно ли это составляет открытие автора, профессор Горожанкин заявил, что, правда, он сам, профессор Горожанкин, уже высказал это воззрение в своем руководстве 1897 года. На это я доложил, что и задолго до профессора Горожанкина это воззрение было общепринято.
После этого объяснения, вынужденного сделанным мне упреком, будто мои воззрения имели поверхностный характер, перехожу к их подробному изложению..." (далее прилагалась печатная брошюра)85.
Ученик И.Н. Горожанкина и преемник его по кафедре и в Ботаническом саду (с 1902 г.) Михаил Ильич Голенкин
85 	ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 461. Д. 45. Лл. 34 и 34 об. Нужно сказать, что манера обращаться в делах строгой науки к широкой общественности было в обычае К.А. Тимирязева. Так, в 1887 г. он пространно описывал нелады в Обществе испытателей природы [Вынужденное объяснение // Русские ведомости, 1887, № 83], в 1891 г. в специальной брошюре он обвинил профессора Московского университета зоолога А.П. Богданова почти в шарлатанстве в Московском зоологическом саду [Тимирязев К.А. Пародия науки. М., 1891], в 1898 г. обвинил академика А.С. Фаминцына в извращении его взглядов [Письмо в редакцию // Русские ведомости, 1898, № 247], в этом крупном ботанике он теперь видел главного врага по Академии наук [Тимирязев К.А. Чарльз Дарвин и его учение. М.; Л., 1941. С. 25]. Не оставил он в покое память
158


Каким был дальнейший спор К.А. Тимирязева с И.Н. Горожанкиным, мы не знаем, так как архив сохраняет нам лишь сущность спора и его результаты. Теперь мы обратимся к выписке из протокола заседания Факультетского совета от 21 апреля 1904 года:
'ТО. ЗАСЛУШАЛИ мнение заслуженного профессора К.А. Тимирязева о диссертации приват-доцента Голенкина на степень доктора ботаники. По поводу этого вопроса возникли продолжительные прения, в которых принимал участие заслуженный профессор К.А. Тимирязев, заслуженный профессор И.Н. Горожанкин, ординарный профессор А.А. Тихомиров, ординарный профессор М.А. Мензбир и ординарный профессор В.И. Вернадский.
Г. деканом был поставлен на голосование вопрос: допустить ли приват-доцента М.И. Голенкина к защите. (...) По счету голосов вопрос оказался решенным положительно: за допущение высказалось 17 членов (К.А. Андреев, И.Н. Горожанкин, А.П. Сабанеев, Д.Н. Анучин, Н.Е. Жуковский, А.П. Соколов, А.А. Тихомиров, В.К. Церасский, Н.Н. Любавин, М.А. Мензбир, Н.Ю. Зограф, Н.Д. Зелинский, Л.К. Лахтин, Э.Е. Лейст, А.Н. Сабанин, И.А. Каблуков, и Д.Ф. Егоров). Против допущения - 5 голосов (К.А. Тимирязев, Б.К. Млод- зеевский, В.И. Вернадский, В.Ф. Лугинин и П.П. Лебедев). Мнение проф. Тимирязева прилагается при сем протоколе.
ПОСТАНОВЛЕНО: Допустить приват-доцента М.И. Голенкина к защите означенной диссертации. Официальными оппонентами избрать профессора И.Н. Горожанкина и приват-доцента А.П. Артари и диспут назначить на пятницу 30-го сего апреля"86.
Итак, докторская защита М.И. Голенкина состоялась 30 апреля 1904 г. По свидетельству историка ботаники С.Ю. Липшица, К.А. Тимирязев, "пытаясь сорвать защиту", издал отрицательный отзыв о ней, а на защите "...стоял во входных дверях зала и раздавал брошюру всем приходящим"87. Протокол защиты был очень короток:
"В публичном заседании Математического факультета приват- доцент магистр ботаники М.И. Голенкин защищал диссертацию под заглавием: "Морфология и экспериментальные исследования над печеночниками", представленную им для получения степени доктора ботаники.
Официальными оппонентами были заслуженный профессор И.Н. Горожанкин и приват-доцент А.П. Артари. В качестве неофициального оппонента некоторые возражения сделал ординарный профессор А.А. Тихомиров. Защита признана удовлетворительной и постановлено ходатайствовать перед Советом об утверждении М.И. Голенкина в степени доктора ботаники".
И.Н. Горожанкина даже в 1920 г. [Тимирязев К.А. Соч. T. IX. 1939. С. 377-382, 410). На статью о Богданове откликнулся даже А.П. Чехов [Чехов А.П. Поли. собр. соч. М., 1949. T. XY. С. 236].
86 ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 461. № 45. Лл. 30, 30 об.
87 Письмо С.Ю. Липшица к Л.В. Алексееву от 19 октября 1981 г.
159


Декан А. Сабанеев (приложены подписи остальных профессоров)88.
Раздав приходящим брошюру, по-видимому, чувствуя настроение факультетского совета, К.А. Тимирязев ушел с защиты, и степень доктора, следовательно, была присуждена М.И. Голенкину только на основании отзывов официальных оппонентов и А.А. Тихомирова. Что же собой в действительности представляла работа Михаила Ильича? Как к ней следует отнестись сейчас, как к ней относился И.Н. Горо- жанкин?
Надо сказать, что М.И. Голенкин вскоре после защиты опубликовал ответ К.А. Тимирязеву89. В свое время, - пишет К.И. Мейер, - этот инцидент сильно всколыхнул ботанический мир Москвы, но в настоящий момент он не только утратил свою остроту, но и вообще потерял значение, тем более, что живых свидетелей его уже почти не осталось. Шестьдесят лет, прошедшие с тех пор, позволяют отнестись к этому конфликту объективно" [37. С. 68]. Не входя в разбор критики К.А. Тимирязева, К.И. Мейер признает, что диссертация была слабой и ее основная ошибка заключалась "в неправильном применении экспериментально-морфологического метода для разрешения вопроса о родстве крупных систематических единиц и происхождении таких основных форм, как таллом и олиственный побег. Весьма плодотворный в применении к отдельным частным случаям этот метод общих больших вопросов решать не может" [Там же. С. 69]. Однако при всех ее недостатках, считает К.И. Мейер, у работы было очень большое достоинство, которое "проглядел" К.А. Тимирязев (а сам автор недооценил). Опытами М.И. Голенкина "со всей очевидностью показывается необычайная пластичность вегетативных органов печеночников, под влиянием условий существования до неузнаваемости изменяющих и свою форму и свое внутреннее строение". А этот факт крайне важен, "так как из него следует, что при выяснении родственных отношений среди печеночников нельзя базироваться на вегетативных органах, а надо искать иных путей". В развитие этой мысли сам К.И. Мейер в свое время "предпринял сравнительноэмбриологическое исследование спорофита маршанциевых для выяснения филогенетических отношений в этой группе. В результате этого исследования удалось построить схему филогении маршанциевых..." [Там. же. С. 60, 70].
Как же сам И.Н. Горожанкин относился к докторской диссертации своего ученика? Глухие сведения, почерпнутые нами из его писем к В.М. Арнольди в Новую Александрию и Харьков, дают этому некоторое освещение. 21 января 1903 г. он писал: "Все поданные диссертации печатанные (Бухгольца, Дейнеги и Артари) очень недурные. (...) Думаю, что на Святой этих трех молодцов сделаем
88 ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 461. № 45. Л. 44. (на листе 28 изложено предложение ректора от 8 апреля 1904 г. о командировке Голенкина на о. Яву с 1 сентября 1904 г. до 1 сентября 1905 г.).
89 На брошюру К.А. Тимирязева отвечал также М.А. Мензбир (Архив РАН в СПб. Ф. 248. On. 1. № 27 (на 8 листах).
160


магистрами, а сделается ли доктором Михаил Ильич (Голенкин) решительно не знаю". 30-го января 1903 г.: "Я много раз ругался с Ильичом (Голенкиным, - Л.Л.) заставляя его работать по диссертации. Дело обстоит так: я не слыхал сообщения М.И., которые он делал в Обществе (испытателей природы. - JI.A.) по предмету своей диссертации. Осенью, когда я очень поналег на него, чтобы он подал работу, подал для того, чтобы разрешили ее ему напечатать в Университетских Записках, он прислал ее во вторник, а в среду - факультетское заседание. От 10 до 12 в среду у меня лекции. Я успел только перелистать его объемистый труд между 12 и 2 в среду, успел только заметить, что работа представлена слишком вчерне и не окончена, оборвана на двух словах. Я представил ее факультету и получил разрешение печатать, наконец, сам ее взял, сказавши, что ее необходимо передать автору для напечатания. Ну вот Ильич получил ее, да все никак не может ее закончить и печатать еще не начинал..." (архив Л. А.).
Как видим, диссертация, которую представил М.И. Голенкин, была, несомненно, сырой (что было видно и И.Н. Горожанкину), однако, судя по отзывам специалистов-морфологов - его и
А.П. Артари, а также по замечаниям (по-видимому, мелким) А.А. Тихомирова, на докторскую защиту ее выдвинуть было вполне возможно. Резкий, раздражительный отзыв К.А. Тимирязева был, несомненно, необъективен и крайне напоминал тот отзыв, который он произнес при защите докторской диссертации (несомненно, гораздо более сильной) И.Н. Горожанкина (см. выше). Тогда К.А. Тимирязев с тем же раздражительным апломбом в течение 4 часов азартно доказывал, что в книге И.Н. Горожанкина нет оригинальных мыслей, все они повторяют воззрения Страсбургера, а все оригинальное - недоказуемо! Мы видели, он не понял, что перед ним мировое открытие, а боннский ученый сам признал свою неправоту. В подобную же, но может быть менее грубую ошибку, впадал К.А. Тимирязев, по- видимому, и здесь. Его резкий раздражительный отзыв в этот раз относился скорее не к диссертанту, а к его учителю, с которым злопамятный, талантливый, ищущий популярности у левых студентов ученый был всегда "на ножах" и всегда - активной стороной.
Пытаясь выяснить причины недружелюбия двух крупных ученых, я обращался ко многим исследователям, близко стоящим к ботанике. Историк ботаники С.Ю. Липшиц мне сообщил (19 октября 1981 г.): "Взаимоотношения (конфликтные) между Горожанкиным и Тимирязевым не являются исключением для последнего лица. Тимирязев не признавал Докучаева - основателя генетического почвоведения, охаял блестящего русского ботаника С.И. Коржинского, обвинив его в том, что, якобы, изменил дарвинизму за то, что Николай II к которому будто бы обратился Коржинский за средствами на осуществление издания новой "Флоры России", отпустил деньги на эту работу. Между тем, авторы (Сипливинский и др.), выпустившие недавно монографию о Коржинском, специально искали официальные документы, подтвер¬
6 Л.В. Алексеев, Е.В. Калесник
161


ждающие обвинение, и никаких доказательств не нашли. Тимирязев, - продолжал С.Ю. Липшиц, - перенес ненависть на любимого ученика И.Н. Горожанкина - М.И. Голенкина. Тимирязев написал и издал отрицательный отзыв на диссертацию М.И. Голенкина, пытаясь сорвать защиту. Сам он давно перестал экспериментально работать по физиологии растений и перешел на публицистику..." (архивЛ.А.).
Крупный русский мирмеколог, внук И.Н. Горожанкина, К.В. Арнольди сообщил мне со слов отца, ученика И.Н. Горожанкина -
В.М. Арнольди (30 февраля 1980 г.): "Тимирязев - сам, несомненно, талантливый ученый, - не терпел таланта в других, это была, как ни странно сказать, по-видимому, зависть. Человек он был беспринципный, заискивал перед левыми студентами, искал у них популярности, но имел только одного ученика. Он стал особенно популярен после того, как принял Советскую власть, был "депутатом Балтики", переписывался с В.И. Лениным и т.д.".
Болезнь и смерть
Весной 1904 г. кончил университетский курс последний ученик Ивана Николаевича - В.В. Миллер, выявивший большие данные к науке и было необходимо оставить его при университете. Вопреки обычной тщательности, направляя документы в факультет, к характеристике ученика профессор лишь приписал: "Что касается программы занятий г. Миллера, то я рекомендую ему вести занятия по той программе, которая в прошлом году была дана мною для Константина Игнатьевича Мейера"90. Плохо себя чувствовал ученый, написать новую программу было для него не под силу...
Лето он провел в своем имении Мухино в кругу семьи: с любимой старшей дочерью Ольгой Арнольди и двумя ее маленькими детьми (будущими энтомологами), средним сыном Сергеем с женой и только что родившейся дочерью Натальей, со вдовой его брата Василия Николаевича Екатериной Ивановной, руководившей хозяйством. Они и сняты все на последней фотографии - на террасе в Мухине. Мы видим, как постарел Иван Николаевич и становится ясно: дни его сочтены.
Университет хранит, по-видимому, последний документ, написанный рукой Ивана Николаевича сильно дрожащим почерком, явно с большим трудом, это уже конец сентября:
В физико-математический факультет московского университета от заслуженного профессора И.Н. Горожанкина.
В виду отъезда сверхштатного ассистента М.И. Голенкина в одногодичную заграничную командировку, имею честь покорнейше просить Факультет ходатайствовать о допущении к исправлению обязанностей ассистентов на время командировки М.И. Голенкина следующих лиц: оставленного при университете Льва Мельхиседе- ковича Кречетовича без вознаграждения и окончившего университет с
90 ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 82. Д. 283. Лл. 8-8 об.
162


И.Н. Горожанкин в кругу семьи в Мухине (лето 1904 г., последний снимок)
Сидят: И.Н. Горожанкин, С.И. Горожанкин,
А.В. Горожанкина (жена С.И.) с дочерью Натальей,
О.И. Горожанкина-Арнольди с сыном К.В. Арнольди (будущий известный энтомолог, крупнейший мермиколог).
Стоят: О.М. Арнольди-Иванцова, Е.И. Горожанкина (вдова брата И.Н.)
дипломом I степени Ивана Васильевича Новопокровского с вознаграждением из суммы, ассигнованной на содержание Гербария при Лаборатории Ботанического Сада.
28 сентября 1904 года.
Заслуженный профессор -
-Горожанкин91.
* * *
Плохо себя чувствовал Иван Николаевич уже давно, но несчастье настигло его летом на даче. Рассердившись на мешавшуюся под ногами собаку, он ударил ее ногой и вдруг почувствовал острейшую боль в
91 ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 82. Д. 403. Лл. 9-9 об.
6:
163


шейных позвонках. Она все усиливалась, пришлось его отвезти в Москву. Врачи после долгих обследований констатировали самое плохое: саркому шейных позвонков. Иван Николаевич скончался в страшных мучениях 7 ноября 1904 года.
Газеты, сохранили нам описание похорон московского профессора: "Вчера, 10 ноября на Пятницком кладбище опустили в могилу тело заслуженного профессора Московского университета Ивана Николаевича Горожанкина. Заупокойную литургию и следовавшее за ней отпевание были совершены в университетской церкви местным настоятелем профессором Н.А. Елеонским, при пении хора певчих храм был убран тропическими растениями. Стоявший посередине церкви на траурном катафалке гроб с останками почившего был окружен возложенными венками от Императорского московского университета, от физико-математического факультета, от Императорского общества испытателей природы, от Общества взаимопомощи студентов- естественников (его основателем был покойный. - Л.А.), от учеников, от слушателей естественного отделения Высших женских курсов с надписью "Поборнику женского образования", от бывших слушательниц Лубянских курсов, от "Любящих и преданных друзей Сабанеевых", от служителей Ботанического сада (...) В числе присутствующих находились ректор университета Л.К. Лахтин, его помощник Любавский, деканы физико-математического факультета
А.П. Сабанеев, и историко-филологического факультета М.И. Соколов, президент Общества Испытателей Природы профессор Д.Н. Анучин, многие другие профессора университета, помощник директора Московского сельскохозяйственного института профессор Н.М. Кулагин, многие приватдоценты, лаборанты, ассистенты при различных кафедрах, члены ученых обществ, бывшие ученики покойного и довольно значительное количество студентов, в числе коих были и студенты Московского сельскохозяйственного института.
Студенты на руках вынесли останки покойного профессора и после литии у его квартиры в Старом здании университета процессия отправилась по Большой Никитской, Моховой, Охотному Ряду, через Лубянскую площадь и т.д. на Пятницкое кладбище (у Виндавского, ныне Рижского вокзала. - Л.А.). Гроб всю дорогу несли студенты, за гробом следовала толпа учащейся молодежи. На Мещанской улице, перед Ботаническим Садом университета была отслужена у гроба покойного лития..." (Русские ведомости, 1904. 11 ноября. № 314).
Весь этот длинный путь был обратным тому, который постоянно совершал в течение всей жизни Иван Николаевич, отправляясь в свой любимый университет...
7 ноября, в день смерти покойного, под впечатлением грустного события М.А. Мензбир написал подробный некролог своему учителю молодости, а затем старшему товарищу [24], в тот же день написал прочувственный некролог и бывший слушатель И.Н. Горожанкина, учащийся на историко-филологическом факультете А. Арсеньев [25] (слушатели с других факультетов постоянно сбегались на лекции по ботанике И.Н. Горожанкина и К.А. Тимирязева). Некролог написал и
164


его ученик А.П. Артари и прочел на очередном собрании университета 12 января 1905 г. [27. С. 434-436]. К годовщине смерти учителя опубликовал пространные воспоминания о нем его ученик (и зять)
B. 	М. Арнольди [28], а в десятую годовщину - третий ученик М.И. Голенкин [29]. Важнейшая работа И.Н. Горожанкина была переведена на русский язык и вышла в 1923 г. [17]. Многие благодарные воспоминания о замечательном учителе, ученом и человеке находим в ряде мемуарных работ академиков Д.Н. Прянишникова, Б.А. Келлера, Л.С. Берга, ученых К.И. Мейера, А.С. Баркова и даже писателей - Андрея Белого. И.Н. Горожанкин оставил после себя свои капитальные исследования, созданную им самую крупную дореволюционную школу ботаников-морфологов, - в прекрасном состоянии Московский ботанический сад, в памяти учеников остался неповторимый образ учителя. Вот имена учеников этой школы, которыми наша русская наука гордится: В.М. Арнольди, А.П. Артари, В.И. Беляев, Ф.В. Бухгольц, Н.И. Гайдуков, И.И. Герасимов, М.И. Голенкин, Л.М. Кречетович, Л.И. Курсанов, К.И. Мейер, В.В. Миллер,
C. 	И. Ростовцев, Б.А. Федченко, А.Ф. Флеров, Н.В. Цингер. Его ученики воспитали своих учеников и бесконечно рассказывали им о своем учителе. Разветвившаяся школа Ивана Николаевича до сих пор помнит ее родоначальника и хранит заложенные им традиции.
* * *
Кафедра морфологии растений, которую столько лет возглавлял И.Н. Горожанкин, лишилась своего учителя. Кто же мог его заменить? Сам Иван Николаевич считал своим приемником М.И. Голенкина, которому еще при жизни обещал это место. Но против этого немедленно восстал заведущий кафедрой физиологии растений К.А. Тимирязев, относившийся как к самому покойному профессору, так и к его школе крайне отрицательно. Сам Голенкин в это время находился в годичной командировке на о. Ява. На естественном отделении факультета решено было обратиться за советом к все тому же арбитру, к которому по поводу выбора между И.Н. Горожанкиным и К.А. Тимирязевым в 1875 г. обращался профессор В.В. Марковников (см. выше), к академику А.С. Фаминцыну. Мы помним, что тогда А.С. Фаминцын совсем не знал работ молодого ученого (прочел лишь диссертацию его), но вышел из положения со всей возможной деликатностью (в дальнейшем он сам подвергся нападкам со стороны К.А. Тимирязева92), сказав то, что думает, но не повредив начинающему специалисту. В том же деликатном стиле писал академик А.С. Фаминцын М.А. Мензбиру и теперь:
’’Милостивый государь Михаил Александрович! На письмо Ваше от 2 декабря позволю себе ответить следующее: по кафедре покойного профессора Горожанкина имеются два рода специалистов: систематики- географы и систематики-морфологи. Смотря по тому, какому из двух
92 См.: Тимирязев К.А. "Письмо к редактору // Русские ведомости". 1898. № 247.
165


направлений пожелает университет дать предпочтение, и зависит выбор кандидата на эту кафедру.
Профессор Горожанкин был морфологом и, если желательно заместить его систематиком-морфологом, то я присоединяюсь к мнению профессора Бородина, выраженному в его письме на Ваше имя, и не мог бы рекомендовать никого другого, как М.И. Голенкина. Ознакомившись с полемической статьей профессора Тимирязева и с возражениями на нее М.И. Голенкина, я полагаю, что статья эта не может служить достаточным поводом против кандидатуры М.И. Голенкина.
Примите, милостивый Государь, уверения в искреннем почтении и преданности.
4 декабря 1904 г. А. Фаминцын.
P.S. Не желаю делать секрета относительно изложенного в письме, предоставляю на Ваше усмотрение представить его куда сочтете желательным. "93
Остановившись таким образом на кандидатуре М.И. Голенкина, факультет постановил срочно вызвать ученого из командировки на о. Яву, чтобы продолжить чтение курсов, которые читал в этом году его умерший учитель.
93
ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 461. № 45. Лл. 127-127 об.


Глава 6
Школа И.Н. Горожанкина
Обширные знания, блестящий педагогический дар, горячий интерес к молодежи - все это сплотило вокруг И.Н. Горожанкина большую плеяду учеников, получившей название в мировой ботанике "Горожан- кинской школы" - самой крупной школы ботаников-морфологов дореволюционного времени. Многие из ее учеников стали видными учеными, «... заняли кафедры в университетах или иных учебных заведениях. У них появились собственные ученики, возникли новые школы - отпрыски "Горожанкинской школы". Таким образом, влияние Горожанкина распространилось далеко за пределы Москвы, и теперь почти в каждом крупном центре СССР можно встретить ботаника, так или иначе связанного с Горожанкиным», - пишет К.И. Мейер [37. С. 44].
Особенностью школы И.Н. Горожанкина была широта естественно-научных интересов каждого ее представителя, энциклопедич- ность знаний, умение охватить тот или иной конкретный факт "сверху" и вписать его в проблему филогенеза. Всю школу объединяла, кроме того, исключительная преданность и любовь учеников к ее основателю. Ученики составляли как бы особый сплоченный клан, тон отношений в котором задавался самим Иваном Николаевичем. Ученики отвечали ему тем же.
Известный историк ботаники, ученик ученика этой школы М.И. Голенкина С.Ю. Липшиц писал Л.В. Алексееву (19.Х.1981), как много рассказов он слышал на кафедре об ушедшем учителе - о его исключительных знаниях, таланте, доброте, желании прийти на помощь ученику и все это без всякого "генеральства", необычайно просто и т.д. Из уст в уста передавались яркие рассказы И.Н. Горожанкина о его поездках за границу, в Крым, на Кавказ, его характеристику ученых. "В части школы, - заключал С.Ю. Липшиц, - И.Н. Горожанкину определенно повезло. Ученики непрерывно вспоминали его и пропагандировали его работы...". Здесь уместно сказать, как они волновались, когда здоровье его в 1902 г. было в критическом положении, как начали его уговаривать ехать лечиться за границу. "Здоровье Ивана Николаевича очень волнует меня, - писал В.М. Арнольди жене 17 октября 1900 г. - Боюсь, что беда не за горами, а за плечами. Ему необходимо отдохнуть не от занятий, которые его не утомляют, а от всей этой жизни, из которой обстоятельства для него устроили целый ад и существование не для талантливейшего профессора и умнейшего человека. Пусть в Иене, в беседах со Шталем и Детмером вспомнит старое, съездит на несколько дней к Гебелю, чтобы посмотреть на это интересное явление..." (Архив Л.А.). Строились планы, что И.Н. Горожанкина будет сопровождать кто-либо из учеников.
167


Что же представляли отдельные ученики школы Горожанкина, какими разделами ботаники занимались, чего достигли?
Первыми по времени учениками Ивана Николаевича были рано умерший Д.А. Кожевников (1858-1882) - флорист и морфолог, написавший в соавторстве с В.Я. Цингером "Очерк флоры Тульской губернии" (1880) и В.И. Беляев (1855-1911). Под впечатлением лекций по ботанике И.Н. Горожанкина для медиков В.И. Беляев оставил медицинский факультет университета и перешел на естественное отделение физико-математического факультета. Взяв у Ивана Николаевича тему "История развития зародыша у явнобрачных", он еще студентом получил золотую медаль. Окончив университет (1878 г.) и оставленный профессором при нем на 2 года для подготовки к профессорской деятельности, В.И. Беляев продолжал разрабатывать темы, близкие своему учителю: история развития антеридиев и сперматозоидов у разноспоровых папоротникообразных, история развития пыльцевых трубок у голосеменных и выяснение гомологии между теми и другими. Эту гомологию ему удалось полностью установить, т.е. выяснить переход, как тогда говорили, от "тайнобрачных" к "явнобрачным". По свидетельству К.И. Мейера, В.И. Беляев был одним из самых талантливых учеников И.Н. Горожанкина.
Выдающимся учеником И.Н. Горожанкина был А.П. Артари (1858-1919). Окончив Московский университет в качестве вольнослушателя (1885) и продолжая заниматься у Горожанкина, по его предложению, он обратился к зеленым водорослям Подмосковья занимался изучением водяной сетки и стал, таким образом, навсегда альгологом. Ему принадлежит заслуга применения к изучению водорослей метода "чистых культур" ("чистая культура" - культура клеток одного вида организмов, выращенная на питательных средах). Как и И.Н. Горо- жанкин, он много занимался и хламидомонадами. По свидетельству К.И. Мейера, это был крупный и оригинальный ученый, в то время единственный представитель "частной физиологии водорослей" [37.
С. 	54].
К тем же 1880-м годам относится деятельность ученика И.Н. Горожанкина С.И. Ростовцева (1862-1916). В 1885 г. он был оставлен при университете его учителем, получил командировку за границу. Вершу вшись, работал в области морфологии, анатомии и систематики высших и низших растений, вел большую педагогическую работу, заве- дывал двумя кафедрами в Сельскохозяйственном институте, читал лекции на Высших женских курсах.
В 1890-х годах учеником И.Н. Горожанкина был В.М. Арнольди (1871-1924), перешедший к нему от К.А. Тимирязева. По окончании курса наук в Московском университете (1893) он стал ассистентом по кафедре ботаники и лаборатории Ботанического сада. С 1896 г. параллельно читал курс ботаники на так называемых Коллективных уроках, заменивших запрещенные тогда Высшие женские курсы. Здесь его ассистенткой была О.И. Горожанкина - старшая дочь Ивана Николаевича, ставшая в 1898 г. женой Арнольди. Внутренне В.М. Арнольди был самым близким и любимым учеником И.Н. Горожанкина.
168


Ученик И.Н. Горожанкина Ученик И.Н. Горожанкина
Л.М. Кречетович ( 1878-1956) член-корреспондент АН СССР
В.М. Арнольди (1871-1924)
В 1902 г. они вместе с женой уехали в Новую Александрию, где Арнольди был назначен адъюнкт-профессором94, а с 1903 по 1919 г. жили в Харькове, там В.М. Арнольди заведывал кафедрой морфологии и систематики растений и был директором Ботанического сада. По направлению своих научных интересов В.М. Арнольди был самым близким к своему учителю учеником. 19 ноября 1900 г. он писал жене из Копенгагена: 'То, что я пишу, есть только дальнейшее воздвигание здания, построенного на фундаменте и укрепленного при ближайшем участии и помощи Ивана Николаевича; его учеником я был, его учеником и останусь до конца моей жизни..." (архив Л.А.). Как и учитель, В.М. Арнольди работал по сравнительной морфологии растений высших и водорослей, во флористике водорослей. В 1900 г. он защитил в Московском университете магистерскую диссертацию, посвященную индивидуальному развитию у некоторых секвойных. Начав ее под руководством Горожанкина, он окончил ее за границей во время командировки в Мюнхен (у профессора Гебеля) и в Копенгагене (у профессора Варминга). В Харькове он закончил и опубликовал докторскую работу "Морфологические исследования над процессом оплодотворения некоторых голосемянных" (1906). В 1901 и 1908 гг. (пере-
94 ЦГИАЛ. Ф. 471. Оп. 2. № 104, за 1900 год (и далее).
169


работанное) вышло: "Введение в изучение низших растительных организмов". В 1908 г. был командирован на год на Яву. Путешествие это было им блестяще описано в книге "По островам Малайского архипелага" (1911 и 1923). В Харькове он создал обширную плеяду учеников, среди которых выдающееся место принадлежало Л.А. Шкорбатову, ставшему впоследствии его преемником. Под Харьковом на Донце в Змиеве в 1913 г. В.М.
Арнольди организовал гидробиологическую станцию (ныне - им. профессора В.М. Арнольди) при Харьковском университете. В 1919 г. В.М. Арнольди временно переселился в Екатеринодар, а затем в начале 1922 г. с сыновья-
ми-энтомологами возвратился В Ученик И.Н. Горожанина
Москву, где стал профессором студент К.И. Мейер
Московского университета и был избран в члены-корреспонденты АН СССР (1923). Работы В.М.
Арнольди таким образом распадаются на два раздела: 1) исследования по эмбриологии хвойных и примыкающих к ним разноспоровых папоротникообразных и 2) работы по водорослям (морфология водорослей и флора водорослей, их распространение, планктон и т.д.). В.М. Арнольди был крупный ученый- исследователь, выдающийся организатор и педагог, основатель Харьковской школы ботаников-морфологов.
"Арнольди был чрезвычайно живой, энергичный, беззаветно преданный науке человек, - писал К.И. Мейер, - умевший своей любовью к науке зажечь научный энтузиазм в других, человек чрезвычайно отзывчивый, всегда готовый помочь каждому серьезно интересующемуся наукой. Поэтому вокруг Арнольди как в Москве, так и в Харькове группировалось большое число учеников. (...) В Харькове он за короткое сравнительно время сумел создать целую школу альгологов..." [97. С. 61].
Крупным исследователем, наследовавшим кафедру морфологии в университете и директорство в Ботаническом саде после И.Н. Горо- жанкина, был его ученик Михаил Ильич Голенкин (1864-1941). Поступив в Московский университет в 1882 г., он под впечатлением лекций по химии В.В. Марковникова в лаборатории этого ученого сделал свою первую научную работу. Однако яркие курсы по ботанике, которые читал И.Н. Горожанкин, оказались ему много ближе, он перешел на кафедру Ивана Николаевича, сначала занимался гистологией
170


растений, затем перешел к их морфологии, а после этого сосредоточился на систематике цветковых. В 1887 г. он кончил университет с дипломом первой степени и, рекомендуя его факультету для оставления на два года, чтобы подготовиться к научной деятельности, И.Н. Горожанкин писал: "Голенкин серьезно штудировал курсы систематики, много читал и много экскурсировал. Во всех многочисленных экскурсиях, которые были предприняты от Лаборатории Сада в 1884, 1885 и 1886 годах, Голенкин был самым ревностным участником. Летом 1887 г. Голенкин вместе с товарищем по курсу Сергеем Милютиным был послан в Калужскую губернию для самостоятельного изучения распределения растительности в некоторых ее уездах, лежащих по р. Оке и малоизвестных в флористическом отношении. Голенкин прекрасно выполнил возложенное на него поручение и ныне представил в факультет кандидатское рассуждение: "Материалы для флоры Калужской губернии", представляющее хороший вклад в литературу по флоре Средней России". Отсюда следовал вывод:
"В виду общеизвестного факта, что у нас в России интересы научнообразовательных ботаников сосредоточиваются почти исключительно по морфологии и физиологии растений, и ученый ботаник-систематик становится явлением все более и более редким, мне кажется весьма желательным поощрить работы г. Голенкина и дать ему все средства к успешному продолжению его занятий по научной систематике. Поэтому я имею честь просить факультет ходатайствовать об оставлении г. Голенкина на два года при университете на кафедре ботаники и назначении ему министерской стипендии в размере 600 р. с(еребром)..."95. К этому заявлению, как обычно, была приложена подробная программа занятий М.И. Голенкина, разработанная его учителем для сдачи магистерских экзаменов по ботанике и зоологии, причем никаких указаний на конкретную тему, которой будет заниматься ученик, чтобы защищать ее в качестве магистерской диссертации, не указывалось (видимо, это было дело самого ученика). М.И. Голенкин обладал широким кругозором, интересовался, кроме систематики, флористикой, альгологией, геоботаникой и ботанической географией, но был прежде всего все-таки морфологом растений широкого профиля, как и его учитель). В своей докторской диссертации, посвященной печеночным мхам, о которой мы уже говорили, он применил новый экспериментальный метод исследования растительных органов и т.д. Видимо, широта интересов и многоплановость знаний привлекла И.Н. Горожанина к своему ученику и он, почувствовав непрочность своего здоровья в 1890-х годах, предложил ему наследовать после себя на кафедре и в Ботаническом саду. Как видно из отзыва Ивана Николаевича о М.И. Голенкине, он ценил в нем более всего необходимого науке систематика. Однако систематика не стала главным в занятиях М.И. Голенкина. Из писем И.Н. Горожанкина к В.М. Арнольди рубежа XIX- XX вв. можно понять, что он сожалел о данном некогда обещании. В это время появились и другие сильные в науке фигуры (начиная с
95 ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 56. Д. 417. Лл. 5-5об, 37-38.
171


самого В.М. Арнольди, К.И. Мейер и В.В. Миллер были еще молоды), но изменить слову данному М.И. Голенкину, И.Н. Горожанкин позволить себе никогда не мог!
Близким и преданным учеником И.Н. Горожанкина был его ассистент по Ботаническому саду Валериан Аверкивевич Дейнега (1864- 1917), учившийся одновременно с М.И. Голенкиным и оставленный, как и он, при университете. Защитив диссертацию (1902), он перешел на педагогическую работу и оставил исследования. Его единственная научная работа была посвящена зеленым водорослям и малоизвестна.
Несомненно, крупным, глубоким исследователем был ученик И.Н. Горожанкина Лев Иванович Курсанов (1877-1954), заменивший ассистента на кафедре после отъезда В.М. Арнольди в Новую Александрию (1902), ставший, как и тот, почти ее руководителем из-за расстроенного здоровья учителя. В 1902 г. был отстроен новый корпус университета (по ул. Большая Никитская), кафедре было отведено большое помещение для Ботанической лаборатории. С "молодым" азартом (насколько позволяли силы) Иван Николаевич включился в создание этой лаборатории. Его основным помощником в этом деле вызвался быть Л.И. Курсанов, работавший до этого в Ботаническом саду. "Будучи еще очень молодым начинающим ученым, - писал К.И. Мейер, - Курсанов, оказавшись в роли руководителя большой лаборатории, попал в трудное положение: ему приходилось устраивать лабораторию, вести занятия со студентами, вести, наконец, собственную научную работу. Все это приходилось делать самостоятельно, пользуясь, правда, советами Горожанкина и Артари. Принявшись за дело со свойственными ему энергией и упорством, вполне справился со всеми трудностями. (...) Вокруг Курсанова стали группироваться ученики..." [37. С. 77]. Ученик И.Н. Горожанкина, он начал свою научную работу по водорослям - как морфолог. Затем, учитывая достижения цитологии, он переходит к морфологоцитологическим исследованиям. "Как эти, так и все последующие исследования Курсанова, пишет тот же К.И. Мейер, - отличаются большой точностью и тщательностью проработки - качеством, унаследованным от Горожанкина, и делающим полученные результаты весьма надежными. После этого он переходит к грибам и окончательно становится микологом" [37. С. 78]. Надо сказать, что грибами И.Н. Горожанкин никогда не занимался, однако общая база знаний, умение творчески подходить ко всякому новому вопросу, приобретенные Л.И. Курсановым в школе И.Н. Горожанкина, способствовали быстрому освоению им нового материала. Он избрал важную тему о ржавчинных грибах (Uredinales - облигатных паразитах покрытосеменных, голосеменных и папоротникообразных) - "группе весьма интересной в теоретическом и очень важной в практическом" отношениях (К.И. Мейер). Обилие точных морфологических и цитологических наблюдений, весьма убедительные выводы в книге о ржавчинных грибах Л.И. Курсанова (1915) сделали имя ученого широко известным как у нас, так и за рубежом. "Микология" - капитальный труд Л.И. Курсанова (1933 и 1940), "отражающий современное состоя-
172


ние микологии и являющийся, по свидетельству К.И. Мейера, - единственным в своем роде" [37.
С. 80]. Л.И. Курсанов автор и ряда важных учебников по ботанике вообще, по "Красным и бурым водорослям" (1927) и т.д.
Последние годы жизни он был руководителем Кафедры низших растений в Московском университете. Он много лет был ответственным секретарем "Бюллетеня МОИП".
Назовем еще три имени выдающихся учеников И.Н. Горо- жанкина, много занимавшихся наукой, но отдававших большое время педагогической работе.
Лев Мельхиседекович Крече- тович (1878-1956), Николай Федорович Слудский (1879-1945) и Виктор Всеволодович Миллер
(1880-1946). Л.М. Кречетович В Ученик И.Н. Горожанкина
1901 Г. был оставлен И.Н. Горо- студент В..В. Миллер
жанкиным в университете для подготовки к профессорскому
званию. Как и большинство учеников И.Н. Горожанкина, Л.М. Кречетович начал как морфолог, но затем постепенно перешел к палеоботанике и сделал ряд интересных палеоботанических работ (о новых видах каштандуба, о шишках ископаемых араукарий и т.д.). Однако более всего он проявил себя в педагогике как прекрасный лектор и пр. Во время пребывания М.И. Голенкина на о. Яве ему было поручено чтение общего курса ботаники в университете. Сдав магистерский экзамен (1910), он получил звание приват-доцента, а в 1918 г. был назначен профессором. Читал он лекции на Высших женских курсах и в ряде других педагогических учреждений. В своей книге "Вопросы эволюции растительного мира" (1952) он подробно разрабатывает вопрос о происхождении и эволюции цветка покрытосемянных растений.
Оставленный при университете И.Н. Горожанкиным в 1901 г., Н.Ф. Слудский начал с эмбриологии хвойных растений, свои интересные наблюдения над можжевельником он кратко опубликовал по- немецки (1908), затем обратился к микологии и, в частности, к ба- зидиомицетам (грибам, не имеющим половых клеток, у которых половой процесс осуществляется слиянием двух вегетативных клеток). По свидетельству К.И. Мейера, он был большим знатоком этой "трудной группы". Наукой Н.Ф. Слудский занимался, по утверждению того же автора, "урывками". Он был "очень хорошо образованным ботаником с
173


широким научным горизонтом и интересом к теоретическим вопросам" [37. С. 83]. Он много преподавал и в разных учебных учреждениях, одно время был профессором ботаники в Лесотехническом институте. В конце жизни - в Московском фармацевтическом институте. "Как и Дейнега, Слудский был убежденным и увлеченным педагогом: всю свою энергию и почти все время он отдавал делу преподавания" (К.И. Мейер).
Крупным явлением в науке был (тоже много преподававший) Виктор Всеволодович Миллер, который фактически был самым последним учеником И.Н. Горожанкина. Характеризуя его факультету для оставления при университете, И.Н. Горожанкин 29 мая 1904 г. писал: «Занявшись сначала морфологией высших растений, Миллер в течение двух последних лет преимущественно изучал морфологию простейших растений и написал одну оригинальную работу - "Наблюдения над Acti- desmium Hookeri", которая ныне печатается во втором томе Трудов Бо- логовской биологической станции. Как занятия г. Миллера в Ботаническом кабинете в наблюден (неразборчивое слово), так и в частности, успех вышеназванной его самостоятельной работы, показали, что г. Миллер при очень хороших способностях весьма склонен к работе научного характера"96. Вслед за своими учителями И.Н. Горо- жанкиным и В.М. Арнольди В.В. Миллер посвятил свою научную деятельность в основном альгологии, но также и грибам. Он открыл два новых рода и вида водорослей, живущих в мелководных водоемах, один из которых (порядок Volvocales) близок к хламидомонадам и его можно рассматривать как переходную форму от подвижных хламидомонад к неподвижным протококкам. Одна из этих форм, по мнению В.В. Миллера, представляет собой переход от водорослей к наземному образу жизни. Им же открыты и изучены две новые водоросли, которые он назвал в память И.П. Бородина и В.М. Арнольди - Borodinnella и Amoldiella. Первая интересна с точки зрения возникновения из одноклеточного организма многоклеточного. Что касается второй, то В.В. Миллер проследил цикл ее развития и выяснил многие ее биологические особенности [37. С. 87]. Много работал и сделал важные наблюдения ученый, изучая грибные повреждения и древоразрушающих грибов, что было связано с его работой в Институте древесины (с 1929 г.). "Будучи ученым весьма большого кругозора, - писал К.И. Мейер, - Миллер не ограничивался добыванием и констатацией фактов, но всегда от фактов переходил к широким теоретическим обоб-
Школа И.Н. Горожанкина (профессора и студенты; 1910 гг.)
Стоят: Н.Ф. Слудский {первый слева), Л.И. Курсанов {пятый слева), К.И. Мейер {крайний справа).
Сидят: слева направо - Л.М. Кречетович {второй), М.И. Голенкин, В.А. Дейнека, В.В. Миллер
96 ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 82. Д. 283. Л. 8, 8 об.
175


щениям" [37. С. 88], что, как мы знаем, было характерным для всей Горожанкинской школы. Яркий представитель этой школы, он всю жизнь много работал над проблемой эволюции растений в связи с их способами размножения. Все эти интересы были заложены в своих учениках Иваном Николаевичем!
Виднейший ботаник-морфолог и альголог нашей страны профессор МГУ Константин Игнатьевич Мейер (1881-1965) был одним из последних учеников И.Н. Горо- жанкина, успевшим при его жизни кончить университетский курс. Если В.В. Миллер - формально последний ученик его, из-за обострения болезни учителя вынужден был в основном пользоваться консультациями его ассистента В.М. Арнольди, то К.И Мейер, учившийся годом ранее, еще полностью занимался у И.Н. Горо- жанкина и всю жизнь был самым прямым его учеником. Он родился в Рязани в семье гимназического учителя древних языков, приехавшего в Россию из Чехии (1871). Окончив рязанскую гимназию, К.И. поступил в Московский университет и с первой же лекции И.Н. Горожанкина (рассказывал он Л.В. Алексееву) понял, что будет специализироваться именно у него. Оканчивая университет (1903), он представил в факультет работу по водоросли Sphaeroplea annulina, получившую, как мы говорили, блестящий отзыв И.Н. Горожанкина, и был оставлен при университете на два года. С 1906 г. он был приглашен на кафедру морфологии и систематики Высших женских курсов, 1 марта 1913 г. в Московском университете защищал магистерскую диссертацию о Маршанциевых (печеночниках), после чего был утвержден сверхштатным ассистентом в Ботаническом кабинете Московского университета97. Ему было поручено заведывание лабораторией и руководство студентами- специалистами: ведение большого практикума [114. С. 89]. После революции Высшие женские курсы были реорганизованы во Второй МГУ, в 1918 г. Константин Игнатьевич получил звание профессора, заведующего кафедрой. В 1938 г. он возглавил кафедру высших растений МГУ - ту самую, которой руководил около 30 лет Иван
Последний ученик И.Н. Горожанкина, профессор Московского университета К.И. Мейер (1881-1965)
ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 258. Лл. 1, 2.
176


Николаевич. Здесь он проработал 32 года, последние годы - в должности консультанта.
Говоря о широчайшем диапазоне интересов К.И. Мейера в его некрологе, В.Н. Тихомиров (ныне - член-корреспондент РАН, заведующий этой кафедры) отмечал, что ...вряд ли найдется сейчас другой ботаник, чьи исследования, подобно исследованиям К.И., охватывали бы "дистанцию широкого размера" от примитивных водорослей до сложноцветных и от флористики до эмбриологии и цитологии. Однако внимательный анализ показывает, что вся работа К.И. была подчинена решению кардинальных проблем морфогении и филогении растений - таких, как закономерности эволюции ряда крупнейших таксонов, происхождение высших растений, основные направления филогенетического развития их вегетативных и репродуктивных органов. (...) За решение вопросов такого масштаба мог браться только разносторонне образованный ученый-энциклопедист" [114. С. 5, 6]. В самом деле, как аль- голог-флорист К.И. Мейер многе годы изучал альгофлору многих регионов нашей страны, уделял большое время альгофлоре Байкала. Ученик И.Н. Горожанкина, он всегда оставался верным проблемам морфологии и филогении в целом. Высшим растениям он посвятил свои многолетние работы над печеночными мхами (Hepaticeae), в магистерской диссертации, защищенной еще в 1913 г., он разрабатывал вопросы, связанные с подклассом Маршанциевых (Marchantiales), важного для проблемы происхождения наземной флоры. После многих лет исследований К.И. Мейер издал классическую работу, выдержавшую 4 издания: "Происхождение наземной растительности" (1922, 1929, 1937, 1946). Здесь нашла отражение оригинальная точка зрения автора на происхождение и главные направления эволюции высших растений. Как и большинство учеников И.Н. Горожанкина, К.И. Мейер уделял много внимания и другим архегониатам (папоротникам и др.). Итоги своих сравнительно-морфологических исследований К.И. Мейер подвел в последней своей книге: "Морфогения высших растений" (1958). Здесь автор вновь обращается к происхождению наземной растительности от таких водорослей, которые обладали "гомотипической сменой поколений" [115. С. 11]. По свидетельству В.Н. Тихомирова - самого ученика К.И. Мейера, его учителя "всегда окружали многочисленные ученики, их он сумел воспитать в духе лучших традиций горо- жанкинской школы" [Там же. С. 14].
Итак, мы набросали беглые характеристики учеников горожанкин- ской школы. Л.В. Алексееву довелось застать и общаться с последними ее представителями. Все это были люди высокой культуры прошлого (ныне почти утраченной), и общение с ними давало много. Попробую передать живой облик этих людей, их манеры, их разговоры...
* * *
Да, ученики Горожанкина составляли особый клан единомышлен- ников-ученых. Клан этот сохранялся долго, последний его представитель Константин Игнатьевич Мейер умер в 1965 г. Был в году один
177


день, когда все московские члены горожанкинской школы собирались на Первой Мещанской в Ботаническом саду у главного хранителя го- рожанкинских традиций К.И. Мейера и его сестры - видного фитопатолога Елены Игнатьевны Мейер. Это было 3 июня в день Константина и Елены, когда хозяева дома были именинниками. То обстоятельство, что они оба жили в том самом доме и в тех самых комнатах, где некогда они собирались у своего учителя, придавало особый колорит всему собранию, ибо тень их любимого учителя всегда присутствовала здесь. Внук Ивана Николаевича и крестник Елены Игнатьевны, я с детства почти ежевоскресно бывал в этом доме, хорошо знал всех его обитателей и ежегодно с матерью был свидетелем собрания горожанкинской школы 3 июня. Постараюсь передать, как проходили эти частные собрания ученых, чтобы читатель увидал в них живых людей.
В этот день в доме на Первой Мещанской особенно прибрано и чисто. Полы натерты наново, комнаты кажутся больше из-за сдвинутых вплотную к окнам цветочных кадок с пальмами. Прислуга с утра возится у плиты, что-то мастерит в кухне и прекрасная "хозяйка", "третья" Мейер - Анна Игнатьевна Заблотекая (ее муж недавно умер и она переехала сюда вместо умершей Е.Е. Корсак98). Из горожанкинской лаборатории напротив принесены многочисленные стулья, они стоят вдоль большого стола, накрытого белоснежной скатертью с роскошными букетами цветов в красивых вазах. Гости начинают постепенно съезжаться и их проводят из передней в гостиную (с камином). Если в столовой - ныне кабинете К.И. Мейера, где как мы сказали, накрыт стол, обои жизнерадостно светлые, то здесь, в гостиной - темные, на них поблескивают картины, фотографии в черных багетовых рамах. Обычно вечером здесь из-за нижнего света таинственный полумрак, теперь же зажжена люстра под потолком и огромная комната со старинной мебелью и бронзой выглядит очень парадно. Мужчины в черных парах и белых крахмальных рубашках с пластроном, дамы - в темных юбках и светлых блузках, в платьях с кружевными воротничками, свободно сидят на диване, на низких откидных креслах и оживленно беседуют. Ими занят Константин Игнатьевич. Все это ботаники, в большинстве случаев ученики И.Н. Горожанкина и его учеников.
Вот на диване у овального столика старичок Николай Федорович Слудский (1879-1945) с женой - маленький, аккуратный с длинными белыми волосами, напоминающий священника. Из-за этих-то волос, понимаю я теперь, он казался стариком, хотя старше хозяина лишь на год. Его ноги по-старинному в сапогах с голенищами под брюками. Я знаю, что он ученик деда. Жена его в разговоре не участвует - отвлеклась к альбомам. В разговор вступают вдруг сестры Соловь¬
98 	В начале революции, "самоуплотняясь" по необходимости, М.И. Голенкин предложил треть директорского дома К.И. Мейеру и его сестре Елене Игнатьевне, и они въехали сюда вместе с бывшей экономкой Е.Е. Корсак, жившей у них на покое. Они заняли переднюю часть горожанкинского дома гостиную-кабинет с камином, зал и спальню.
178


евы - Анна Николаевна, еще не старая, с карикатурно некрасивым лицом, но с обаятельной мимикой (я знаю, что она - ботаник из МОПИ), и Елизавета Николаевна - на пороге старости с правильными чертами лица, с гладкой тугой прической со средним пробором - типичная поповна (кажется, так и было). Она сидит чинно, на другой стороне дивана, не облокачиваясь, не прислоняясь (старая привычка, приучали с детства). А вот красавица Лидия Петровна Бреславец - ботаник, подруга Елены Игнатьевны с черными, как смоль, волосами и соболиными бровями. Она всегда кажется аристократичной - говорит очень просто, серьезно, сильно грассируя и с совершенно особыми, лишь ей свойственными, интонациями. Видом, осанкой, манерами она среди всех выделяется (и, думаю, выделялась везде). Отчасти это тип О.Л. Книппер-Чеховой, отчасти - чувствуется женщина-профессор старого, интеллигентного (во многих поколениях) склада, таких, например, я потом встречал в МГУ (профессор-историк С.И. Протасова, бывшая графиня и т.д.). Все, что она говорит, - продумано, умно, интересно и не слушать ее нельзя, даже когда она говорит о самых обыкновенных вещах. Есть такой тип!
В креслах, на стульях, у окон я вижу еще несколько гостей, вероятно, ботаников, которых я не знаю. С кем-то меня знакомят: "Сын Екатерины Ивановны" (все знают, дочь И.Н. Горожанкина). Центром внимания сейчас является только что пришедший Лев Иванович Кур- санов (1877-1954) - громадный, крупнолицый с полуседым бобриком на голове (как носили во времена А.Ф. Керенского), в низких креслах его худые ноги кажутся особенно огромными. Я знаю, что он - тоже ученик деда. До него говорили о каком-то театре, актерах, выступавших в концерте, о том, что одеты все они были блестяще... "Ну, артистам это полагается", - завладевает вниманием Лев Иванович. Он вскоре переводит разговор на концерты, говорит о современной музыке. Кого- то бранит, над чем-то смеется и кончает, помню, С.С. Прокофьевым, о котором высказывает какое-то суждение и резюмирует своим громоподобным голосом: "Но талантлив дьявольски!". Фраза эта запомнилась, в нашем доме о Прокофьеве не говорили: новая музыка у нас в семье еще не воспринималась. Здесь с Л.И. Курсановым не спорят, соглашаясь, кивают, но я знаю по нашей семье, что охоты слушать и, главное, пытаться понять его музыку, ни у кого нет (из присутствующих). Впрочем, своим знаменитым маршем из "Любви к трем апельсинам", гавотом из первой симфонии, он, вероятно, и убедил всех в своем "дьявольском таланте". Не исключено, думаю я, что и Лев Иванович свое безаппеляционное суждение высказал, основываясь на этих данных...
Разговор переходит на другие темы, и я перехожу в соседнюю комнату, где когда-то была спальня И.Н. Горожанкина, а теперь обитает Елена Игнатьевна. Здесь горит только одна лампа под абажуром на столике у дивана, поблескивают лиловые стекла книжного шкафа красного дерева. Кутаясь в белый шерстяной платок у кафелей печи, в качалке здесь обычно сидит моя мать и кому-нибудь из более молодых - учеников Константина Игнатьевича (среди них помню В.И. Есы-
179


реву) - по их просьбе тихо ведет рассказ о своем отце, о том, каким при нем был Ботанический сад, как обставлена была эта квартира, о его жизненных правилах и т.д. Из гостиной доносятся, то повышаясь, то понижаясь, голоса, слышно, как Лев Иванович рассказывает что-то новое и, судя по реакции публики, интересное...
Очередной стук в окно (звонок проведен только к Голенкиным на дальнюю половину"), голоса смолкают, Константин Игнатьевич спешно выходит к новым гостям. В передней слышны оживленные голоса, поцелуи, смех. В гостиную входит еще один ученик деда - Виктор Всеволодович Миллер с женой, тоже ботаником, Наталией Георгиевной, в прошлом очень красивой женщиной.
"Я говорила моему Виктору, что мы наверняка приедем позднее всех!" - произносит она очень высоким голосом, пряча в сумочку платок и с кем-то здороваясь.
"Ничего, мамаша, ничего!" - полукомически бормочет ее муж, следом за ней обходя гостей. Разговор больше не продолжается, мужчины стоят. Новопришедших я хорошо знаю - это родители моих друзей, которых в нашей семье и у Мейеров именуют "Миллерята". В.В. Миллер подходит к мужчине в сером костюме с зачесанными назад полуседыми волосами. Они оба жмут друг другу руки, радостно смеются. Это тоже ученик деда с очень сложным отчеством - профессор Лев Мельхиседекович Кречетович (но когда же он пришел?). Я знаю, что он очень дружен с Константином Игнатьевичем и с В.В. Миллером99  100.
«Мои сорванцы, - отвечает В.В. Миллер на вопрос Льва Мель- хиседековича о сыновьях, - получают в школе по-прежнему одни "охи": "ох", "ох", "ох"!» Миллерята, знаю я, действительно, учатся великолепно и на отметку только "очень хорошо" (так тогда называлась пятерка). Сутуловатая спина старого профессора с внешностью Ф. Рузвельта - Виктора Всеволодовича в новом элегантном костюме, человека высокого, правда, не такого роста, как Лев Иванович, после старинного прикладывания к ручкам и шарканья ногой (здесь это делают не все и не делает, например, хозяин дома), спина эта, наконец поворачивается ко мне.
- И ты здесь, "очковая змея"? - как всегда весело-сурово говорит он, глядя на меня сверху, поверх пенсне ("очковая" - за мои очки с 3 класса). Я вижу, как в глазах его проскакивают веселые искорки, а от них отходят в разные стороны тоже, кажется, веселые морщинки. От этого полудомашнего обращения его со мной становится, как всегда, тепло и радостно... Своих детей Миллеры сюда не привозят, хотя один из них тоже крестник Елены Игнатьевны...
99 При мне М.И. Голенкин здесь уже не появлялся: в конце 1930-х гг. он был разбит
параличом.
100 В моем архиве хранится портрет Л.М. Кречетовича, подаренный им после войны К. И. Мейеру с надписью: "Дорогому другу Константину Игнатьевичу проф. Мейеру в знак глубокого уважения и дружбы - полувековой, связанной любовью к нашему общему учителю Ивану Николаевичу Горожанкину и общему другу Виктору Всеволодовичу Миллеру на добрую память от проф. Л. Кречетовича. 1.IX. 1955 г.".
180


Обмен с пришедшими о здоровье, о детях и т.д. Мужчины продолжают стоять, прежний разговор не возобновляется... Все же, не успевают они сесть, как вошедшая Елена Игнатьевна приглашает гостей к столу. Пропуская друг друга, гости по двое проходят через переднюю и кухню (такова планировка) в "столовую" (бывший зал И.Н. Горо- жанкина, а теперь - кабинет и спальня (за шкафами) Константина Игнатьевича).
Белизна крахмальной скатерти, старинная сервировка (частично даже, может быть музейная), баккара, между вазами цветов - графины, графинчики, бутылки со сложными этикетками, букеты цветов в вазах и, наконец, яства - все это в 1930-х годах было трудно достать, но из года в год появлялось в этот день на столе Мейеров. Все окна в сад открыты настеж в темноту, и оттуда, с цветников мейеровских палисадников перед домом, веет запахами весенних ранних цветов. Пенсне Константина Игнатьевича поблескивает над скатертью во главе стола у особого синего штофчика, имитирующего XVII в. Там налита водка совершенно особого, другим неизвестного приготовления - ею славился всегда хозяин дома...
"Кума!, - кричит он весело моей матери своим немного надтреснутым голосом, слегка имитируя народные интонации, - идите-ка сюда, ко мне, выпьем водочки с горя! Ведь жизнь-то - запьешь!"...
Гости рассаживаются по приглашению хозяев. Елена Игнатьевна сидит напротив брата - на другом конце стола рядом с Анной Игнатьевной, поближе к кухне. Они обе поминутно встают, обходят гостей, обращают их внимание на то или иное блюдо. Из дверей иногда показывается прислуга (теперь она именуется "домашняя работница”) с подносом и новыми кушаньями...
За столом естественно, оживление, разговоры. Пьют за здоровье имениннков, Анны Игнатьевны, в память незабвенного учителя. Разговор иногда группками, иногда - общий, но всегда негромкий и сдержанный. Только Лев Иванович, возвышаясь над всеми, подает свои громкие реплики. Говорят о новостях города (Москва реконструируется), об общих знакомых, о комических случаях с малограмотными студентами... Речь заходит и о новостях театральной жизни, новых постановках МХАТа (его все любят), Малого театра, о концертах в консерватории (они посещаются почти всеми и, в частности, более всего хозяевами). Реже - об интересных книгах (читают мало: все заняты). Политические новости передаются со всем понятным оттенком иронии, пожиманием плеч. Прямые выпады не приняты, да и окна открыты в сад... (тридцатые годы!).
Таковы были ежегодные сборища семьи горожанкинских учеников в Москве. Всеми ими дорогой учитель Иван Николаевич, может быть, здесь не всегда упоминался - с его смерти прошло уже 30 лет, но здесь, в этой квартире, где он когда-то жил, память о нем стояла перед каждым. Каждый ее свято хранил и, как мы хорошо знаем, передавал своим ученикам.


Печатные труды И.Н. Горожанкина
1. Генезис в типе пальмеллевидных водорослей: (Опыт сравнительной морфологии сем. Volvocineae) // ИОЛЕАЭ. 1874. Т. 16, вып. 2.
2. Наблюдения над половым размножением водорослей из сем. Volvocineae // ИОЛЕАЭ. 1877. Т. 24, вып. 2.
3. О корпускулах и половом процессе у голосемянных растений // Учен. зап. Моек, ун-та. Отд. естеств. истории. 1880. Вып. I.
4. Zur Kenntniss des Corpuscula bei den Gymnospermen // Bot. Zeitung. 1883. №41.
5. Lieber den Befruchtungsprozess bei Pinus pumilio. Strasburg, 1883.
6. Memoire sur l'etat des Herbiers de l'Universite de Noscou // Bull. Soc. Natur. Moscou. 1884. LIX, 2.
7. Herbatrium vivum sive Collectio plantarum siccarum Cesareae Universitatis Mosquensis. Pt. Ill / Red. prof. I.N. Goroschankin. Moscow. 1885.
8. Материалы для флоры Московской губернии // Бюл. МОИП. 1888.
9. Beitrage zur Kenntniss der Morphologie und Systematik der Chlamydomonaden. 1. Chla- mydomonas Braunii // Bull. Soc. Natur. Moscou. 1890. III.
10. Beitrage zur Kenntniss der Morphologie und Systematik der Chlamydomonaden. 2. Chla- mydomonas Reinhardi und seine Verwandten // Ibid. 1891.1.
11. Liste des Collections, qui se trouvent dans l'Herbier de l'Universite de Moscou. Moscou, 1894.
1 la. Beitrage zur Kenntniss der Morphologie und Systematik der Chlamydomonaden. III. Chla- mydomonas coccifera. Jena, 1905.
12. Морфология и систематика сосудистых растений (Plantae Vasculeres D.C.). М., 1894.
13. Лекции по морфологии и систематике архегониальных растений. Ч. 1. Bryophyta. М.,
1897.
14. Систематика цветковых растений. М., 1897.
15. Лекции по морфологии и систематике архегониальных растений. Ч. 2. Pteridophita. М., 1900. 2-е изд., 1904.
16. Иван Дорофеевич Чистяков // Речь и отчет Московского университета, 12 января 1878 г. М., 1878.
17. О процессе оплодотворения у Pinus pumilio // Русские классики морфологии растений: Избр. соч. М.; Пг., 1923. (Пер. ст. 1883 г. с нем.).
Литографированные лекции И.Н. Горожанкина
18. Лекции ботаники. Отдел 2. Archegoniatae. М., 1876-1877.
19. Ботаника. Лекции, 1881-1882 гг.
20. Морфология растений. Лекции за 1884-1885 гг.
21. Ботаника. Лекции, читанные в 1884-1885 гг. М.
22. Лекции по систематике растений, 1887-1888 гг.
23. Лекции по систематике цветковых растений, 1892-1893 гг.
Литература о И.Н. Горожанкине
24. Мензбир МЛ. Памяти Ивана Николаевича Горожанкина // Рус. ведомости. 1904. №312.
25. Арсеньев А. Памяти И.Н. Горожанкина //Там же. № 340.
26. Палладии В.И. Некролог И.Н. Горожанкина //Тр. СПб. об-ва естествоиспытателей.
1904. Т. 35, вып. I.
27. Артари А.П. Иван Николаевич Горожанкин // Отчет Московского университета за
1904 г. М., 1905.
182


28. Арнольди В.М. Памяти профессора Ивана Николаевича Горожанкина //Тр. Ботан. сада Юрьев, ун-та. Юрьев, 1905. T. VI, вып. 4.
29. Голенкин М.И. Профессор И.Н. Горожанкин //Тр. Ботанической лаборатории Московского университета. М., 1916.
30. Прянишников Д.Н. Мои воспоминания. М., 1957. 2-е изд., 1961.
31. Келлер Б.А. О себе // Двадцать пять лет педагогической и общественной работы академика Б.А. Келлера. Воронеж, 1931.
32. Мейер К.И. Ботаник И.Н. Горожанкин и его школа (1848-1904). М., 1940.
33. Берг Л.С. Автобиографические записки // Памяти академика Льва Семеновича Берга. М.; Л., 1955.
34. Барков А.С. Из воспоминаний о студенческих годах Л.С. Берга // Московский университет в воспоминаниях современников. М., 1956.
35. Барков А.С. Из моей жизни // Вопр. географии, 1957. № 40.
36. Мейер К.И. Иван Николаевич Горожанкин (1848-1904) // Выдающиеся отечественные ботаники. М., 1957.
37. Мейер К.И. Иван Николаевич Горожанкин и его роль в развитии русской ботаники (1848-1904). М., 1966.
38. Алексеев Л.В. Иван Николаевич Горожанкин в университете и в жизни // Вопр. истории естествознания и техники. 1984. № 4.
Использованная литература
39. Веселовский Г.М. Воронеж в историческом и современно-статистическом отношениях. Воронеж, 1866.
40. Герцен А.Н. Былое и думы. М., 1956. (Поли. собр. соч.; Т. 9).
41. Цызеревский П.В. Шестидесятые годы в Духовной семинарии // Звонарь. 1906. Май- июнь.
42. Громницкий М.Ф. Из прошлого // Рус. мысль. 1899. № 2, 3.
43. Адрес-календарь и штат общий Российской империи на 1848 год. СПб., 1848.
44. Воронежская Памятная книжка на 1856 г. Воронеж, 1856.
45. Павлов Е.В. (Автобиография) // 25-летие врачей - бывших студентов Императорской медико-хирургической академии. СПб., 1893.
46. Линд В. Воспоминания о моей жизни // Рус. мысль. 1911. № 7.
47. Ученическая библиотека Воронежской гимназии // Воронеж, губерн. ведомости. 1862. № 12.
48. Воронеж, губерн. ведомости. 1863. № 33.
49. Пантелеевский Н.Н. Материалы для истории Воронежской гимназии // Памятная книжка Воронежской губернии на 1900 г. Воронеж, 1899.
50. Пирогов Н.И. Университетский вопрос. СПб., 1863.
51 .Давыдов Н.В. Из прошлого. М., 1917. Ч.И.
52. Пантелеев Н.В. Воспоминания. М., 1958.
53. Левашов А. Из записок земца // Тр. Рязан. учен, архив, комис. 1900. T. XV, вып. 1.
54. Обнинский П.Н. Студенческие годы // Воспоминания о студенческой жизни. М., 1899.
55. Ключевский В.О. Письма. Афоризмы. Мысли об истории. М., 1968.
56. Рус. ведомости. 1865. № 123.
57. Рус. ведомости. 1865. № 111.
58. Свинъин А. Воспоминания студента 60-х годов. Тамбов, 1890.
59. Кони А.Ф. Из лет юности и старости. М., 1969. (Собр. соч.; Т. 7).
60. Кони А.Ф. На жизненном пути. Ревель; Берлин, 1922. Т. 3.
61. Линд В. Воспоминания о моей жизни // Рус. мысль. 1911. № 7.
62. А.Н .{Анучин Д.Н.). Из прошлого Московского университета // Рус. ведомости. 1886. № 11.
63. Петунников А.Н. Воспоминания о Николае Николаевиче Кахфиане // Рус. летопись. М., 1871. № 51.
64. Голицын В.М. Московский университет в 60-х годах // Голос минувшего. 1917. № 11-12.
183


65. Микулинский С.Р. Карл Францевич Рулье. М, 1979.
66. Усов С.А. Яков Андреевич Борзенков // Речь и отчет, читанные в торжественном собрании Императорского Московского университета 12 января 1884 г. М., 1884.
67. Щербакова А.А. История цитологии растений в XIX в. М., 1961.
68. Алехин В.В. Флористика и систематика растений, ботаническая география и фитоценология в Московском университете // Учен. зап. МГУ. Юбил. сер. Биология. М., 1940. Вып. 54.
69. Анучин Д.Н. О людях русской науки и культуры. М., 1950.
70. Речь и отчет, читанные в торжественном собрании Императорского Московского университета 12 января 1881 года. М., 1881.
71. Тимирязев К.А. Сочинения. М., 1949. Т. 13.
72. Давыдов Н. К характеристике С.А. Муромцева // Сергей Андреевич Муромцев. М.,
1911.
73. Филатов П.В. Юные годы: Воспоминания о Медицинском факультете Московского университета (1868-1873) // Рус. старина. 1913. № 4.
74. Аверкиев Д.В. Университетские отцы и дети // Эпоха. 1864. № 12, 3.
75. Абрикосов Х.Н. Семейная хроника // ОРБЛ. Ф. 369/372. Л. 25-28.
76. Кропоткин П.А. Записки революционера. М., 1956.
77. Щербакова А.А. и др. История ботаники в России (1861-1917). Новосибирск, 1 983.
78. Некрасова Е.С. Московские Лубянские курсы: Очерк первого десятилетия // Некрасова Е.С. Из прошлого Женских курсов. М., 1886.
79. Отчет Московского университета за 1876 г. М., 1876.
80. Вернадский В.И. Автобиографические страницы. М., 1981.
81. Белый А. На рубеже двух столетий. М., 1989.
82. Tchistiakoff J. Matériaux pour servir a l'histoire de cellule vegetale (Spores de l'Eqisetum et du Lycopodium) // Nuovo giom. bot. ital. 1874. Vol. 16.
83. Кони А.Ф. Собрание сочинений: В 8 т. М., 1968. Т. 5.
84. Житков Б.М. И.М. Сеченов в жизни. М., 1944.
85. Шацкий С.Т. Педагогические сочинения. М., 1963. T. 1.
86. Берг Л.С. Беседа со студентами географического факультета Московского университета Ц Вопр. географии. 1951.
87. Сытин П.В. Из истории московских улиц. М., 1958.
88. Отчет Императорского Московского университета за 1879 г. М., 1879.
89. Рус. ведомости. 1876. № 142.
90. Отчет Императорского Московского университета за 1877 г. М., 1877.
91. Петунников А.Н. Густав Федорович Вобст (1831-1895) // Памяти Густава Федоровича Вобста. М., 1896.
92. О деятельности Г.Ф. Вобста в Московском ботаническом саду //Там же.
93. Отчет Императорского Московского университета за 1889 г. М., 1889.
94. Отчет Императорского Московского университет за 1883 г. М., 1883.
95. Отчет Императорского Московского университета за 1882 г. М., 1882.
96. Репин И.Е. Далекое-близкое.
97. Рус. ведомости. 1891. № 216.
98. Отчет Императорского Московского университета за 1891 г. М., 1891.
99. Отчет Императорского Московского университета за 1893 г. М., 1893.
100. Эр. Отголоски для "Московского листка" // Моек, листок. 1903. № 119, 29 апр.
101. Тихомиров В.Н. Развитие ботанических кафедр в Московском университете // Вестн. МГУ. Сер. 16, Биология. 1979. № 4.
102. Отчет Императорского Московского университета за 1877 год. М., 1877.
103. Рус. ведомости, 1903. № 178.
104. Станиславский К.С. Из записных книжек. М., 1986. T. 1.
105. Гитович Н.И. Летопись жизни и творчества А.П. Чехова. М., 1955.
106. Розенберг В.А. Толстой и "Русские ведомости" // Русские ведомости, 1863-1913. М., 1913.
107. Ткаченко П.С. Московское студенчество и общественно-политическая жизнь России 2-й половины XIX в. М., 1958. Т. 2.
184


108. Боголепов Н.П. Страница из жизни Московского университета. М., 1911.
109. Могилевский ВЛ. Жизнь К.А. Тимирязева. М., 1956.
110. Кизеветтер А.А. На рубеже двух столетий. Прага, 1929.
111. Витте С.Ю. Воспоминания. М., 1960. Т. 2.
112. Танеев С.И. Дневники. М., 1982. Т. 2.
113. Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем: В 30 т. Т. 11. Письма. М., 1982.
114. Мейер К.И. Курс морфологии и систематики высших растений. Л., 1924.
115. Тихомиров В.Н. Классик отечественной ботаники Константин Игнатьевич Мейер: (К годовщине со дня смерти) // Бюл. МОИП. Отд. биол. 1966. № 2.
116. Гитовин Н.И. Летопись жизни и творчества А.П. Чехова. М., 1955.
117. Москва Алексея Ремизова: Автобиографическая проза. М., 1996.


Письма И.Н. Горожанкина101
Густаву Федоровичу Вобсту
Лейпциг 5 июня 1883 г.
Многоуважаемый и дорогой Густав Федорович, наконец-то я собрался написать к Вам. Думал было писать по-немецки, но все еще страшно, да и письмо предстоит довольно длинное. По дороге из Breslau в Дрездене я посетил Riesengebirge, а из Дрездена, согласно нашему общему желанию, ездил в Теттшен. Что касается Ботанического сада в Дрездене, то, на мой взгляд, он совсем плоховат. Это небольшое местечко среди города, даже и некрасивое. Меня встретил в саду Пожарский. Разумеется, пришлось начать с извинений за забытые мною экземпляры Cypripedium guttatum. Я обещал ему выслать экземпляры тотчас же по моем прибытии в Москву. (Будьте добры, напомните мне об этом.) Пожарский премилый человек: он очень охотно все показывал и даже вызвался проводить меня в Pillnitz, к сожалению, помешал дождь, да и мои ноги после поднятия на Schneekoppe (Riesengebirge) едва ходили. Кажется, я не ошибусь, если скажу, что после оранжерей нашего сада - в Дрезденском саду нечего смотреть. Пожарский имеет недурные коллекции кактусов и новоголландских растений, но опять-таки ничего особенно интересного. Поездкой в Tetschen я крайне доволен, но главным образом благодаря восхитительным картинам Саксонской Швейцарии. Замок Туна в Тет- шене, с его прекрасным парком и великолепным видом, представляет нечто очаровательное. К сожалению, в оранжерее я опять не нашел ничего особенно привлекательного. Мне рассказывали, что 8-9 лет назад, старик Josst, знаменитый знаток и любитель орхидей, был убит на охоте нынешним владельцем замка молодым графом Фридрихом Тун. Теперь садоводством заведует Franz Josst (...)
Ну-с, а известно ли Вам, дорогой Густав Федорович, что такое Ботанический сад в Лейпциге? Главный садовник Herr Felix Funk (очень похожий на Пожарского), сказал мне, что он Вас лично не знает и отсюда я предполагаю, что Лейпцигский сад Вам может быть неизвестен.
Ботанический сад в Лейпциге устроен на новом месте, за городом всего 5-6 лет назад. Представьте себе, что это совсем то, что мне хотелось устроить на Олсуфьевском месте, только лейпцигский сад разбит на совершенно новом и маленьком месте, где до того не было никакой растительности, и мы у Олсуфьевых имели бы прекрасный парк. Сад в Лейпциге в четверо меньше нашего сада, но здесь все-таки есть превосходное здание лаборатории - большое, с квартирой директора, с множеством высоких прелестных комнат для занятий сту-
101 Все письма из личного архива Л.В. Алексеева.
186


дентов, с великолепной аудиторией, здесь же помещение в 3 комнаты для химических работ, помещение для гербария, несколько комнат для морфологических коллекций и т.д. Грядовое отделение очень богато, питомник примитивный, но богатый. В оранжереях мало пальм, но хорошие хвойные и новоголландские растения, довольно хорошая коллекция кактусов, а всего лучше коллекция папоротников, заключающая рядом со множеством видов штамбовых экземпляров. В особенное восхищение приводит меня небольшой, но роскошный штамбовый экземпляр... (неразб.: Brunellia?). У нас кажется нет этого прекрасного вида, не достанете ли где-нибудь? В оранжерее с Victoria цветут несколько прелестных Nimphaea и есть прекрасный Nelumbium. Орхидных мало, но есть зато хорошая коллекция Бромелий и пестролистных растений. Кроме того, здесь весьма интересная коллекция Aloe и Agave, в довольно больших экземплярах. Наконец, особенного внимания заслуживает бассейн водных растений на воздухе. Он устроен почти квадратом, с диагональю сажень в 8. Культура дикорастущих растений в этом бассейне так хороша, что все растения, почти без исключения, лучше выглядят, чем я видел их в природе (выделено И.Н. Горожанкиным. - Л.А.) Я намерен снять точный рисунок этого бассейна и подробно записать все. Впоследствии сообщу Вам эти сведения. Вообще миниатюрный лепцигский сад имеет очень мало тени и места для прогулок публики, но это самый образцовый Ботанический сад: здесь должны родиться ботаники, хотя, к сожалению, в настоящее время этим садом и роскошной его лабораторией заведует старый палеонтолог Шенк, который, по-видимому, не очень интересуется современной ботаникой, да к тому же и смотрит как настоящий Hofrath.
На прошлой неделе я начал мои занятия в лаборатории: говорить нечего, что много я здесь не наработаю, так как не могу остаться в Лейпциге более 2 или 3 недель, но мне очень хочется присмотреться к порядкам этой замечательной лаборатории, присмотреться к студенческим работам, ознакомиться с устройством гербария и других коллекций и т.д. Думаю 15 июня выехать в Иену и Эрфурт и около 25 июня быть в Страсбурге, куда меня очень тянет.
Пожалуйста, дорогой Густав Федорович, пишите разборчивее. Очень часто я не могу разобрать Вашего почерка. Лучше уже пишите по-русски, так как меня очень интересует все, что Вы сообщите. Пишите, пожалуйста, о детях. Нет-нет, да и начинает одолевать меня беспокойство, хотя, кажется, благодаря доброй Анастасии Николаевне (Штамм - бонне детей. - Л.А.) и Резникову, я должен был бы здесь только отдыхать (выделено И.Н. Горожанкиным. - Л.А.). Пишите подробно о денежных делах сада, о самом саде. Чем Вы теперь заняты, здоровы ли и так далее? Передайте мой душевный поклон Леопольду Васильевичу и всем нашим.
Искренне преданный Вам И.Г. Горожанкин.
5 июня 1883 г.
187


Если получите это письмо не позже 9-го июня и того же числа отправите ответ, то я получу Ваше письмо в Лейпциге. Мой адрес: Leipzig, Nürnberger Strasse, № 30, Parterre rechts, Herren Prof. Goroshankin.
P.S. Очень прошу Вас, дорогой Густав Федорович, сохранить до моего приезда мои письма. Они помогут мне кое-то припомнить: здесь я почти не веду заметок.
Густаву Федоровичу В обету
Göttingen, 8/26 июня 1883 г.
Многоуважаемый
Густав Федорович,
Рано утром 24 июня я выехал из Иены в Эрфурт, где пробыл 24-го и 25-го и 25-го вечером выехал (через Нордгаузен) в Гёттинген. 2 и 3 июля думаю быть в Страсбурге. Много хотел бы Вам написать, но не имею времени, так как сегодня пошлю несколько писем.
Ужасно жалко, дорогой Густав Федорович, что Вы слишком поздно, написали мне о Ваших добрых родных и о Вагнере. Еще до получения Вашего письма я кое-как нашел Альберта Вагнера, предварительно побывавши совершенно напрасно еще у двух каких-то садоводов - Вагнеров, из которых один живет в стороне, совершенно противоположной Gollis'y, у А. Вагнера я был поражен массою Cycas revolute, в особенности приметна культура в большой новой оранжерее, где целый лес роскошных Cycas'oB. Очень жалко, что я не знал о русском происхождении жены Вагнера. Он любезно пригласил зайти к нему закусить или выпить пива, но я отказался, так как было около 3-х часов, а в 4-м часу у меня было назначено свидание с профессором Шенком.
Очень хотелось бы побывать у Ваших родных, но простите, Я скажу прямо: я побоялся стеснять их и себя моим плохим немецким языком. В Ботанических садах, в лабораториях, слышу много знакомого и говорю много свободнее, нежели при обычном домашнем разговоре. Профессор Люрсен в Лейпциге обещал мне при моем возвратном пути пойти вместе на экскурсию за Wolffia, также может быть съездить в Halle Wolffia за Char. сппка.Тогда я буду, конечно, немного более привычным к разговору и постараюсь непременно побывать у Ваших родных.
Ну-с, к садам!
В Иене Ботанический сад больше Лейпцигского и расположен в великолепной местности на склоне горы. При саде находится с одной стороны квартира директора и главного садовника, с другой, в самом саду небольшая лаборатория, очень изящное здание. Оранжерей немного - и плоховаты, много хуже Лейпцигских. В оранжереях мало интересного. По-видимому, все внимание главного садовника сосредоточено на воздушных растениях, которых очень много и все больше вещи интересные. Весьма хороши коллекции альпийских растений и
188


папоротников, хотя я заметил весьма немного дрянных экземпляров (большие стволы Todea barbara). Очень хороши затем цветы Gleichenia: культивируются в сырых стеклянных парниках на воздухе, в тени и сырости. Одну редкую штуку я выпросил у профессора Сталя, именно - Lygodium peltatum, которого нет в продаже. Вы получите этот экземпляр через Haage и Schmidt'a вместе с другими растениями от Haage. Кустарники и деревья хороши. Примитивный довольно старый экземпляр Ginkgo biloba, но на мое несчастье - ни одной семяпочки, хотя экземпляр женский. Недурны Cactceae и Aloe, хотя хуже лейпцигских. Между плотоядными растениями - Drozera spathulata (от Буля, неразборчиво - Л.А.). Отличные экземпляры красивой Selaginella Wallichi и также Hymenophyllum Reniforme (от Bura из Auch.). Эту штуку необходимо и нам выписать. Также от Буля Hymenophyllum pulchellum. Виды Hymenophyllum культивируются вместе с Gleichenia. Главный садовник Maurer - очень любезный и милый человек. По-видимому, он великий мастер украшать сад. Сад имеет прелестный вид: хорошие цветочные клумбы и группы голландских и других растений. Розы хороши, как нигде, и коллекция большая. Впрочем, Иена вообще богата розами.
Часов в 11 утра я прибыл в Эрфурт. Хотелось остановиться в Веймаре, да жаль терять время. После обеда я вышел из отеля (Thüringer Hoff), чтобы взять извозчика и ехать прежде всего к Haage und Schmidt. До сих пор не было ни капли дождя и жара ужасная. Но не успел я дойти до извозчика, как поднялась буря, а затем такой ливень, что в 1/2 часа по узким улицам Эрфурта текли сплошные реки и не было возможности отделить тротуар от улицы. Дождь окончательно прекратился только часу в 4-м и я поехал к Haage. Шмидт был дома и очень любезно меня принял. Он кланяется Вам. На другой день я опять был там часов с 8 до 3, а в 3 отправился домой и потом к Бенари. К сожалению, ради невозможно дурной погоды к J.C. Schmidt я не совсем не попал.
Ну-с, что же могу сказать о том, что видел в Эрфурте. Отчасти у Haage, отчасти у Benari, я видел поля. Это интересно ради того обстоятельства, что наша рожь, гречиха, картофель и пр. здесь заменяются полосами Tropacolum, Aconitum, Lobelia, Dianthus и т.д. Этот пестрый ковер производит довольно сильное впечатление на нового человека.
В оранжереях и парниках Haage - великая масса растений, много вещей, о которых не имел представления, но не могу сказать, чтобы коллекции Haage произвели какое-нибудь особенно сильное впечатление. Правда, сотня Р. senilis, десятки Melocactus communis и т.д. - это есть нечто, перед чем невольно и не один раз остановишься!...
Шмидт говорит, а также Funk - в Лейпциге, и Maurer - в Иене, что в земле для Melocactus Communis необходимо примешивать немного извести (от штукатурки).
Собирался я накупить у Haage много вещей, да, увы, денег у нас нет! Вы получите растений рублей на 130, но я старался устроить так, чтобы Вы могли некоторые вещи продать (Pilocereus senilis, Kentia
189


и пр.) (олеандры и пеларгонии я купил себе: очень прошу выставить на них мои ярлыки и сохранить названия разновидностей). Е. Wipplei и М. Spinosissima varietas nov. - для С.А. Крюкова, если ему угодно взять: посылаю великолепную вещь, еще неизвестную в продаже, это - Exacum affine, и Gentiana (temper, oder Warm). Если угодно продавать все, хотя бы разносчикам теперь же, но только прошу оставить: Melocactus (температура зимою и летом не ниже 12°), 1 - Cocos yatay, 1 Cocos, 1 Garcinia Leivinyssonis, 1 Syagrus, 1 Phoenix Cyca- dalla, виды: Crassula (очень красивые цветы), водные растения 1 Attalia compta, 1 Epidendrun (отлично пахнет). Все посылаемые водные растения, кроме Cypems papyrus (можно продать), - холодные.
Aristolochia riungeus (Warm) великолепна в цвету. Может быть, продав большую половину посылаемых растений, Вы выручите стоимость остальных. Если угодно, продайте также какому-нибудь любителю большой Pilocereus Senilis, хотя маленького жаль: очень хорош!
Если от Haage и Schmidt’a я не вынес никаких особенно сильных впечатлений, то это, вероятно, потому, что уже много слышал о них. Иное дело у Вепагу. Здесь я просто рот разинул и развел руками. Таких Петуний, особенно же Махровых Бегоний, я отроду не видал, да и не мог себе ничего подобного представить по рисункам. Все это огнем горит и до того роскошно, что будь у нас деньги, я бы наделал немало глупостей. Да почему же мы до сих пор не имеем, хотя бы немногих форм из этой бездны разнообразных вариантов?...
К сожалению, сильный дождь помешал мне осмотреть розы. Их не очень много, но есть весьма хорошие сорта.
Прекрасная вещь - Impatiens sultani.
- Кстати, скажу, чтобы не позабыть. На грядах у Haage и Schmidt, я заметил несколько интересных растений для клумб. Всех их описать не стоит, но мне особенно понравились: Venidium Calenduloides, Godetia Laty Satin, Stachys Sanwolorowi.
Это письмо очень прошу сохранить. Я просил у Haage и Schmidt ждать деньги, так что можем платить в будущем году. Извините, что пишу дурным почерком. Очень спешу, а главное, что нет порядочных чернил.
Göttingen - старый небольшой город. В сад иду завтра. Директор сада граф Solms-Laubach, который в 1876 г. был у Вас.
Очень кланяюсь всем нашим. Много благодарен Вам за известия о детях. Пожалуйста, еще пишите. Адресуйте письма в Strasbourg, poste restante. Буду ждать писем в Страсбурге. Пожалуйста, пишите о саде. Будьте здоровы.
Душевно Вам преданный
И. Горожанкин.
P.S. Как живут Иван Андреевич и Дмитрий? Поклон им. Что Алеша? Умен ли по-прежнему?
P.S. Очень прошу передать поклон В.А. Хлудову и С.А. Крюкову.
190


Владимиру Митрофановичу Арнольди (Мюнхен)
Мухино. 15 сентября 1899 г.
(ныне - Тучково)
Милый и дорогой Владимир Митрофанович,
Какой-то злой рок преследовал всякое мое поползновение отвечать на Ваши письма. Все лето, да и после, письма Ваши ездили со мною в Москву и в Мухино... Не будь в них сильно затрагивающих научных вопросов, вопросов в данном случае вдвойне близких к сердцу, то, разумеется, между нами шла такая же переписка, как у Вас со всеми прочими членами семьи.
Напишите Вы, например, такую вещь (письмо 5 июля): "первая диссертация из таких частей: 1. Литература, появившаяся после Вашей работы, 2. сложение эндосперма, 3. корпускулы и пыльцевые трубки у Seqoiaceae. - Далее говорите: "Если Вы уполномочили (бы? -Л.А.) меня на это, то я бы месяца через 2-3 выслал бы Вам вполне готовую и отделанную диссертацию, а предмет докторской составил бы: 1. Семейство Sequoiaceae 2. Cephalotaxus, Гофмейстеровы тельца и судьба второго мужского ядра и зародышевых ядер, лежащих в протоплазме яйца и м.б. 4.
- Далее в том же письме говорится: если так сделать, то в течение года, т.е. к августу 900 года я приготовил бы обе диссертации, и к моему возвращению они были бы уже напечатаны"...
От всего написанного пришел я в отчаяние: да неужели все это в самом деле можно разрешить к августу 1890-го года (описка: 1900 г.) и так, что все уже будет готово к печати. Ведь это 10 диссертаций... Тогда начал я размышлять о магистерской диссертации, и много раз пытался составить полную программу литературного очерка (черновые). А должно быть Вам понятным, почему этот август меня так озадачил: с 1877 по 1883-й год и летом этого последнего года, в течение 1 1/2 месяца вместе с милым de Вагу я сидел над вопросами о Гофмейстеровых тельцах и ничего не высидел. Ученик Беляева (забыл фамилию, но его работу я получил давно) дает, спустя 16 лет у Larix такие рисунки Гофмейстеровых телец, что, если бы не было текста, то я никогда и не счел бы его изображения за Гоф(мейстеровы) тельца. Удивительно лишь, что Беляев, конечно, руководивший этой злополучной работой, совершенно забыл то, что я вместе с ним видел у Larix, и в чем там главный интерес! Кстати сказать: до чего же манипуляции (вся совокупность их), сопровождающая работу с микротомом, искажает препараты! Вы, господа, употребляя прекрасные фиксирующие жидкости, полагаете, что Вы фиксировали хорошо, то и все так останется в расположении протоплазмы после мытарств, которые предстоят препаратору после фиксирования. Спрашивается, что так изуродовало Гоф(мейстеровы) тельца на препаратах (в рисунках) ученика Беляева? Невозможно не возмущаться! Вот и Вы, кажется,
191


видели Гофмейстеровы тельца, а что Вы пишете в письме от 5 июля, где Вам показалось, что вопрос о происхождении Гоф(мейстеровых) телец решен. Вот что написано: "В протоплазме яйца зернышки растут, делятся перетяжкой и почкованием (?!), занимают прослойки протоплазмы между вакуолями и превращаются в те вакуолярные тела, которые Вы знаете у Cephalotaxus". Во время оплодотворения, эти тела становятся колоссально большими (!), лентовидными, сетковидными, и вслед за оплодотворением быстро пропадают, распадаясь на зернышки, которые лежат в протоплазме в области зародыша. ТАКИМ ОБРАЗОМ Вы видите, что их поведение сходно с Гофмейстеровыми тельцами!!!!! Ничего не вижу и готов сказать, что Вы совершенно позабыли, что такое Гофмейстеровы тельца! Согласитесь, что термин "Гофмейстеровы тельца" принадлежит мне. Я разумею под Гофмейстеровыми тельцами, именно те тела, которые были описаны Гофмейстером у Abietineae под именем зародышевых пузырьков (keimblä- schen). Скажите, есть ли в тексте или в рисунках у Гофмейстера или в моей работе, хотя намек на то, что Гоф(мейстеровы) тельца размножаются, делятся перетяжкою (стало быть, как лейдиты?) или почкованием. Кто из нас говорил или рисунками, что это тельца после оплодотворения увеличиваются, становятся лентовидными и т.д. Совершенно верно, что у Cephalotaxsus все это и происходит с какими- то тельцами в протоплазме яйца, но скажите мне, на каком же основании Вы считаете тельца Cephalotaxus за Гофмейстеровы тельца? Вы говорите, что они вокуолярны? Да я ни одного вокуолярного Гофм(ейстерского) тельца отродясь не видал: ядра их могут быть вокуолярными!
Дорогой Владимир Митрофанович, но что я читаю в одном из последних писем, именно 2 октября? Не знаю, может быть, Вы еще что-либо сделали и не пишете? Но вот, что пишете Вы 2-го октября: "При исследовании над голосеменными растениями мне никак не удается сделать двух диссертаций. Семейство Sequoiaceae и литература) вопроса действительно?) будут отнесены к магистерской диссертации, тогда как для докторской остаются отдельные главы: Cephalotaxus Гофмейстеровы тельца, оплодотворение у Juniperus, Ephedra и немногое другое, т.е. кроме Cephalotaxus, все переисследование старых, уже почти решенных вопросов. Тогда я могу добавить к известному и уже найденному Вами о Гофмейстеровых тельцах только их происхождение (!), и тоже самое один факт может быть найден у Juniperus" и т.д. Дорогой мой, да что же это такое?... Я ведь совершенно иначе думал, думаю и, клянусь Вам, буду думать, что Гофмейстеровы тельца могут быть предметом докторской диссертации и уверен, что даже не одной!
Но оставим это. Ведь не могу я написать того, что хотелось бы сказать, и что я чувствую после каждого Вашего письма. Тут и хорошего много и дурное есть. Может быть отлично Вы сделали, что взяли тему у Гёбеля. Я совсем его не понимаю. Судя по рассказам Голенкина и Дейнеги, Гёбель не любитель, да и не столько терпелив, чтобы просматривать серии микротомных препаратов, и без этого,
192


когда ему не дают решающих одиночных препаратов, трудно что- нибудь решить и во что-нибудь соваться.
Но теперь возникает, естественно, другой вопрос. Вы пишете 2 октября:
"Вы помните, что мы решили привезти из командировки две диссертации". Не только помню, но часто и часто думаю о том, осуществиться ли это? А ну, как ни одной? А ведь все возможно, нужно только разбросаться! У меня летом был такой план (я сообщал его Оле). Нужно прежде всего покончить с Sequoia. Найдены ли половые процессы, нет ли, надо бы проследить историю развития зародыша, и тогда магистерская диссертация состояла бы из:
1. Литературный очерк за время после работы Страсбургера и моей (составленный, конечно, не как у Беляевских учеников).
2. Образование белка у Sequoia.
3. Расположение и строение корпускулов.
4. Развитие (?) и роль пыльцевой трубки.
5. Оплодотворение (не обязательно).
6. Развитие зародыша.
Эту диссертацию следовало бы сдать в осеннем полугодии 1900 года - работу эту Вы можете делать у Гёбеля.
Вы взяли тему у Гёбеля, как сказал Валериан Аверкиевич (Дей- нега. - Л.А.). Какая это тема, я не знаю хорошо, так как об этом Вы мне ничего не писали. Сколько я знаю, Гёбель не дает дурацких тем, и всегда у него вопрос ставится определенно. Работайте у него вовсю над его темой, хотя, чтобы говорить, мне нужны Ваши объяснения. Неудобно говорить, когда, как хотите, а не знаешь? Нельзя ли воспользоваться его темой бы для докторской диссертации? Имейте в виду, что как докторская диссертация могла бы пройти тема, разработанная Валерианом Аверкиевичем. Но что тут, дорогой Владимир Митрофанович, нужно? Полное погружение в эту тему, забыть нужно, что Вы за границей, где много соблазнов, забыть нужно, что есть экология, география и Варминг, все это нужно отбросить, и все Ваши два года (остающееся время) может просидеть у Гёбеля. Я не знаю хорошо темы, и главное Вашего отношения к ней, не знаю, какой тут дух парит?
Помните, что Вы должны привезти две диссертации. Зачем? А вот зачем: вот уже я знаю 3 конкурса по ботанике - два по университету и один по Медицинской академии. Требуется доктор наук, а такового налицо нет, а стало быть, дело пойдет на компромисс. Я охотно помог бы Вам, а чем буду через два года?
Помните, что первая задача с семьей - стать на собственные ноги, а главное, что Вам это может удастся без всякой гадости и фальши. Это очень и очень важно для будущего. Не позабывайте того, что Палладину, когда он устроился, удалось побывать там, где он хотел (и глав(ное) давно и часто об этом мечтал) и побывать с семьей и детьми, удалось и вернуться вполне удовлетворенным. А стало быть, придется все время просидеть у Гёбеля, сидите; нужно экономить средства, беречь здоровье (поменьше по горам) - экономьте средства и берегите здоровье.
7 Л.В. Алексеев, Е.В. Калесник
193


Ну, а если бы тема у Гёбеля оказалась неудобною в данном смысле? Опять будет жаль, потому что у Гёбеля можно многому научиться. - Тогда, на Вашем месте, я ограничился бы Иеной, и работой по хвойным.
Плохо мне, дорогой Владимир Митрофанович, писать. И опять не писал бы, с удовольствием переехал бы в Мюнхен, чтобы все знать лично и чтобы переговорить. Я Оле написал письмо еще в конце октября, и, чтобы заставить себя написать Вам, письма этого не послал, а послал короткую записку, где об этом сообщил. По словам наших, Оля этой записки не получила. Теперь прилагаю октябрьское письмо к Оле.
Левушке живется прекрасно: он общий любимец - что хотите, а ужасно хотелось мне, чтобы Вы устроили его с собою, это не для него, а для Вас с Олей нужно. Недавно пришлось убедиться, что Левушка более всех нас любит свою няньку, и как же это демонстративно! Вы спрашиваете, не пора ли привить оспу? Теперь это опасно (зубы), а можно было до 4-х месяцев, но неудобно было. В Москве никаких следов оспы и можно ждать. Левочка и мне и Екатерине Ивановне страшно напоминает Олю соответственно лицом и похож на нее очень. Знаете ли, как-то за вечерним чаем сидела вся семья (Коля, Миша, Сережа, Екат(ерина) Ив(ановна), я, лишь Кати не было), пришла в голову мысль, какая бы вышла прекрасная фотография, если бы можно было моментально снять всю комнату.
Не сердитесь на меня, дорогой Владимир Митрофанович! Право, не могу писать, говорить еще, кажется, мог бы.
Будьте здоровы и счастливы. Пишите о новой теме.
Любящий Вас
И. Горожанкин.
Владимиру Митрофановичу Арнольди (Мюнхен)
Мухино, 15 апреля 1900
Дорогой Владимир Митрофанович,
Досадно мне, что отчасти по моей болезни, отчасти вследствие неимоверно глупо сложившихся обстоятельств, наша переписка опять надолго приостановилась. 4-го февраля, 27-го февраля, в половине марта, 7-го апреля письма были к Вам написаны, но как их посылать, когда, помимо моей воли, обстоятельства так изменились, что посылать письма не имело смысла...
Так, 4-го февраля я Вам писал: "Еще так недавно казалось мне, что наши дела становятся на определенную почву. И это, правду сказать, меня радовало, т.к. ничего нет, когда впереди видятся только всякие неясности, да сумбур... И вот не прошло и месяца с той поры, как Вы согласились на мое предложение остаться на 3-й год за
194


границею, все казалось улаженным, а вот теперь все надо налаживать вновь. Дело в том, что в медицинской академии освободилось место Бородина; объявлен конкурс, претендентов только два: одесский профессор Каменский и Варлих (магистр). Совершенно неожиданно явился ко мне за советом Михаил Ильич Голенкин, у которого мелькнула мысль попытать счастья, не удастся ли ему попасть в Академию. Долго мы говорили, Ильич указывал на трудность (зачеркнуто: дел. - Л.А.) семейного человека оставаться надолго в неопределенном положении; с другой стороны, и я ничего определенного, по крайней мере в ближайшем будущем, обещать ему не мог, так что было решено, что она подаст прошение в Академию. Это и было сделано Ильичем на другой же день после нашей беседы.
В том же письме я сообщал Вам, что с нашим планом (оставление Вас на 3-й год за границей) придется еще обождать, и т.д. Письмо было готово, когда опять зашел Ильич и сообщил, что ответ он получил такой: начальник Академии Пашутин любезно согласился принять Голенкина в число кандидатов, но, с другой стороны, шло известие, что Пашутин расположен к Варлиху (который в его доме - "свой человек"), что Пашутину и вообще много верить нельзя!.. Ну, что же мне писать к Вам? Надо ждать выяснения обстоятельств. А тут подошло 8 февраля, дальше моя болезнь, а далее известие из Академии, что конференция, решающая вопрос о кандидатах на кафедру ботаники, соберется только после Святой Недели!... Это озадачило и меня, и Голенкина. Тогда решено было, чтобы М. Ильич сам отправился в Петербург на разведку. Поехал, прожил там несколько дней и вернулся с заключением: по всем данным (включая и нашедшуюся для Ильича сильную поддержку в военном министерстве) место остается за Го- ленкиным, и он, Михаил Ильич, настолько в этом уверен, что я получал возможность считать, что с мая Михаил Ильича у нас уже не будет. Нельзя сказать, чтобы это обстоятельство очень радовало Ильича: ему, видимо, не хотелось оставлять Москву, в особенности, когда, побывши в Питере он познакомился с целым рядом ужаснейших дрязг, которые идут там как между ботаниками, так и вообще в заседаниях Общества естествоиспытателей (представьте себе: в ботаническом отделении Общества Гоби недавно подстроил такую штуку, что при обычной баллотировке на звание Председателя, члена совета и секретаря Отделения Фаминицын, Бородин и Воронин, благодаря Гоби, чуть не вылетели из своих мест: они получили только два-три лишних белых и потому только удержались). В Питере Голенкин видел многих, в том числе и Федченко: для этого Гоби ухитрился устроить такую историю, что Факультет отказал Федченко в праве состоять при Петербургском) университете приват-доцентом! Как это можно было устроить, я право и не знаю... Кроме всего этого, и родные и знакомые Ильича, услыхавши, что он переедет в Петербург подняли гам и убеждали Ильича не покидать Москву. - Но решение уже было предпринято и я опять принялся за новое письмо к Вам. Вам, конечно, понятно, насколько отъезд Голенкина перевертывал все мои планы. С уходом Голенкина все 4 осенние курса падают на меня и на Валериана
Г
195


Аверкиевича (В.А. Дейнега - ассистент И.Н-ча, его сестра Христина Ав. (позднее?) стала женой Голенкина. - Л.А.) - безусловно, все практические занятия. Ближайшую осень мы как-нибудь с Дей- негой вытянем, но рисковать еще целым годом (1901-м) немыслимо, и если Вы были оставлены на 3-й год за границею, то тогда с ближайшей осени, даже с мая (когда окончательно уйдет Ильич) нужно подумать о замещении места 2-го ассистента Выдриным, Само...аным и вообще кем-либо из молодых. Но, представьте себе, и это письмо не пришлось послать. Как-то совершенно неожиданно является ко мне М.А. Мензбир и объявляет, что он приехал со специальной целью говорить о Голенкине. М.А-ча я не раз прежде просил как-нибудь побывать у меня, чтобы обдумать факультетскую сторону дела о Голенкине, если бы он остался у нас. Только спустя 2-3 месяца Мензбир подумал, наконец, явиться. Долго вопрос осуждался всей нашей компанией, собиравшейся не один раз у меня.
Решено было, во-первых, безусловно, передать Сад Голенкину, не передавая потом ни лаборатории, ни моей квартиры. И то и другое должно быть передано тогда, когда будет готов новый ботанический кабинет, устраивается специально как криптогамическая лаборатория - это название она и будет носить, а в лаборатории Ботанического сада будут сосредоточены только по Морф(ологии) и Систематике цветковых. Произойдет это не ранее января 1902 года, если не позже. Во-вторых, решено, что с сентября (в сентябре 1900 Голенкин сдает докторскую диссертацию) Голенкин будет представлен в экстраординарные, что вполне возможно. В Академию Голенкин, конечно, не пойдет и, оставаясь в Москве, будет до Января нести обязанности и профессора и ассистента. Последнее, т.е. ассистентство, передаст Вам в январе 1901 года. Передаст он Вам также и уроки на женских курсах (коллективных уроках).
Вам необходимо вернуться в январе. В настоящее время только что утвержден устав Женских курсов в Москве, директором которых будет Герье. С сентября Коллективные Уроки существовать не будут. Необходимо заранее хлопотать, чтобы ввести на курсы Вас, как профессора ботаники. Хорошо было бы, если бы Вы в сентябре 1900 г. приехали бы в Москву сдать магистерскую диссертацию, и тогда же мы с Вами отправились бы к Герье. - Относительно Вас (вся компания наша искренне об этом думает) решено, что еще до моего увольнения в отставку я должен сдать Вам сначала Медицинский Факультет, а затем чтения по Водорослям и Грибам, а при выходе и новое помещение ботанического кабинета. Я должен выйти в отставку (30-летие для пенсии) в феврале 1903 года, но в случае болезни могу выйти годом ранее, не теряя по уставу полной пенсии.
Итак: Ваше оставление на 3-й год за границей вызвано было главным образом тем обстоятельством, что с Января 1901 года Вы не имели бы средств к жизни в Москве; теперь это обстоятельство устранено. Что касается Вашей докторской диссертации, то по хвойным она может быть сделана в Москве за один 1901 год. Но важно, чтобы
196


Вы были в Москве потому, что мое здоровье ухудшается, и я боюсь, что при возвращении Вашем к 1902 я, может быть, буду должен ранее срока Вашего возвращения отказаться от службы, а тогда едва ли я в состоянии буду что-либо устроить для Вас.
Итак, отпускайте поскорее Олю, которая необходима для Левочки. Лето она с Левой проведут у меня на даче, в конце августа Вы приедете, чтобы в сентябре сдать магистерский диспут, и затем с октября и до января или до Рожд(ественского) Праздника Вам придется одному прожить за границей, т.к. при этих условиях, конечно, не следует тащить Леву за границу, да и Катя здесь останется одна, так как сестра (жена брата Ивана Ник-ча. - Л.А.) Екатерина Ивановна, вероятно, оставит нас тотчас же по возвращении Оли. Думаю, что теперь, когда Вы сжились, разлука на 2-3 месяца не будет особенно дурно влиять на Вас, да и подумайте, наконец, как бы Вы прожили за границей в одиночку 2 года, если бы у Вас не было семьи?
Имейте также в виду, дорогой Владимир Митрофанович, что Вы имеете возможность совсем вернуться в Москву в сентябре и Министерство не откажет Вам в этом, в особенности в виду уже сделанной Вами за границей работы. С другой стороны, не досидевши за границею 4 месяца, Вы будете иметь возможность в ближайшем будущем просить командировку с пособием на какие-либо летние месяцы (с мая по 15 сент., как обыкновенно) и тогда сделаете объезд по заграничным лабораториям. Ну вот, кажется, и все, что касается дела.
Сердечно благодарю Вас за Ваше посвящение работы, присланной как дар в день 8 февраля. Курьезно, что до получения письма от Гёбеля (7 февраля вечером) я решительно не знал размеров празднования и, по правде сказать, был очень всем этим смущен. Нечего врать: мне было приятно видеть участие ко мне массы моих учеников (в альбоме оказалось 30 ботаников и много неботанихов), но празднование, как оно ни было мило - просто, для меня не было особенно радостно. Дело в том, что я очень хорошо знаю, что я за 25 лет делал и чего не сделал. Из памяти моей не уходят те обстоятельства, которые не давали мне зачастую работать так, как бы я мог и хотел, а теперь наступили условия здоровья, когда я решительно теряю надежду когда-либо опять с энергией приняться за работу, и оценка близкими прошлого мало веселила и ободрила меня. Во всяком случае, и утро 8 февраля, когда собрались у меня, и вечер, в Московском трактире, где были только интересные для меня люди, кружок, и кружок чистый и очень и очень мало (мило? - Л.А.), все это были хорошие часы. - Что со мною делается, я не знаю: представьте себе, что до сих пор я еще не отвечал ни Московскому), и Петерб(ургскому) Обществам Естествоиспытателей на их избрание в почетные члены: мне крайне трудно писать. Вообще, кроме Goebel, я, еще никому не отвечал. Были письма крайне симпатичные, как Шереметьевской, Корсаковой, Костоско (неразборчиво, - Л.А.) и другим, а я все не могу собраться ответить: как только начну писать, так всплывут хорошие
197


воспоминания и сравнение прежнего с настоящим невольно заставляет отложить письмо...
Домашние дела неладны, но об этом прочтете в письме к О личке.
Сообщите, как идет работа на Гёбелевскую тему, что Goebel намерен сделать с посланными к нему рисунками (неразборчиво -Л.А.) по хвойным, доволен ли он моим ответом?
Прощайте, будьте здоровы и счастливы.
Любящий Вас И. Горожанкин


Основные даты жизни и деятельности И.Н. Горожанкина
1848 - 16 августа родился в Воронеже в семье чиновника - секретаря (управляющего делами) Воронежской губернской казенной палаты.
1857 - Поступил (по-видимому, в 3 класс) Воронежской губернской гимназии.
1866 - Поступил в Московский университет на юридический факультет.
1867 - Перешел на I курс естественного отделения физико-математического факультета
Московского университета, специализировался по кафедре морфологии растений у профессора Н.Н. Кауфмана.
1871 - Окончил курс в Московском университете со степенью кандидата, оставлен при
университете для подготовки к профессорскому званию. Женился на А.А. Уваровой (которая скончалась при родах).
1872 - По предложению факультета начал чтение лекций студентам по морфологии и
систематике растений.
1874-По возвращении профессора В.Д. Чистякова из-за границы сдал магистерский экзамен. 18 декабря 1874 г. защитил магистерскую диссертацию на тему: "Генезис в типе пальмеллевидных водорослей. Опыт сравнительной морфологии сем. Volvocineae Rabenh" и ему было присвоено звание магистра. С 1 января начал читать курс лекций ботаники на Высших женских, так называемых Лубянских курсах (читал до закрытия курсов в 1889 г.).
1875 - 20 марта избран действительным членом МОИП. Осенью назначен заведующим Ботаническим садом Московского университета. 14 марта утвержден попечителем Московского учебного округа в звании приват-доцента Московского университета. Стал заведующим Ботаническим садом.
1878 - Второй брак с А.М, Чистяковой-Евреиновой.
1880 - 19 декабря защищал в Московском университете диссертацию на степень доктора
ботаники на тему: "О корпускулах и половом процессе у голосеменных растений".
1881 - По решению Большого совета университета от 20 декабря 1880 г. утвержден в
звании эксгра-ординарного профессора ботаники.
1883 - Дббившись средств у меценатов В.А. Хлудова и В.А. Морозовой, отстраивает в Ботаническом саду каменное здание лаборатории.
1883 - Уезжает в командировку в Германию.
1884 - 25 февраля Московский университет присвоил ему звание ординарного профессора. 1884-За участие в коллективном протесте 35 профессоров против нового устава
университетов, как и другие, получил "высочайший выговор".
1891 - Организовал в Ботаническом саду строительство большой пальмовой оранжереи. Вторая командировка за границу.
1894 - Был избран вице-президентом МОИП (до 1901 г.)
1895 - Последняя дальняяэкскурсия (в Балкарию).
1897 - Начал публикацию своих лекционных курсов:
1. Лекции по морфологии и систематике архегониальных растений: Часть I. Bryophyta.
2. Систематика цветковых растений.
1902 - Заведование Ботаническим садом передал ученику М.И. Голенкину.
1904 - 7 ноября ст.ст. скончался от саркомы.


Именной указатель
Абрикосов Н.А. 34 Абрикосов Х.Н. 31 Аверкиев Д.В. 31 Александр II91 Александр III 91, 124, 128, 157 Алексеев Л.В. 132, 143, 156, 157, 159, 167, 176,177
Алексеева Е.И., см. Горожанкина-Алексеева Е.И.
Алехин В.В. 29 Альфонс 77 Амбронн 94,95, 96 Андреев К.А. 159 Антон 115, 116 Анучин Д.Н. 26, 30, 159, 164 Анциферов Н.И. 21
Арнольди В.М. 9, 16, 30, 39, 46, 70, 71, 74, 75, 78, 80, 87, 108, 109, 118, 127, 130, 131, 132, 134, 137, 140, 143, 154, 156, 157, 160, 162, 165, 167, 168, 169, 170-172, 175, 191-194 Арнольди К.В. 132, 162, 163 Арнольди Лев Владимирович 132 Арнольди Лев ("первый Лёва" - рано умерший сын В.М. Арнольди) 194,197 Арнольди О.И., см. Горожанкина-Арнольди О.И.
Арнольди-Иванцова О.М. 163 Арсеньев А. 69, 70, 72, 128, 164 Артйри А.П. 9, 16, 37, 63, 75, 109, 110, 154, 155, 159, 160, 161, 165, 168, 172 Аскинази 102 Афанасьев А.Н. 20
Байлльон 79 Барков А.С. 165 Баталин А.Т. 6 Баттистини М. 122 Безобразова С. А. 55 Безобразовы 55 Бекетов А.Н. 14, 19, 47 Белин М.А. 21, 25
Белый А. 46, 80, 138, 165 Беляев В.И. 9, 16, 37, 63, 73, 75, 79, 80, 90, 91, 95, 96, 98, 102, 103, 106, 107, 165, 168, 191 Бенари 189, 190 Бентам 77 Берг Л.С. 80, 165 Бернал Д. 5 Бетховен Л. 19, 122 Блажко 78 Блок А. 57
Богданов А.П. 94, 98, 122, 158 Боголепов Н.П. 107, 126 Бонгард Г. 13
Борзенков Я.А. 9, 27, 30, 31, 37, 50, 73, 82, 122,129 Борисов П.И. 22 Бородин И.П.166, 175, 195 Борщов И.Г. 14 Босганжогло 83,108 Брадке Г. 88
Браун А. 43, 145, 146, 152 Бредихин Ф.А. 39, 47 Бреславец Л.П. 179 Бриссо де Мирбель Ш.Ф. 12 Броун Р. 12, 58 Брызгалов А.И. 78 Брюсов В.Я. 116 Буайльд В. 122 Бугаев Н.Н. 46, 129, 138 Бунин И.А. 133 Бухгольц Ф.В. 9, 16, 160, 165 Бэкон Фр. 11
Вагнер, отец 101 Вагнер А. 101, 188 Вагнеры 188 Вальц К.Ф. 122 Вальц Я.Я. 41, 48, 49 Ванновский П.С. 126 Варлих В.К. 195 ВармингбО, 137, 169, 193
200


Варнек Л.H. 144 Вернадский В.И. 46, 126,159 Вернер 79
Веселовский Г.М. 18, 22 Викторов П. 128, 129 Вилькомм 77 Виноградская 132 Витте С.Ю. 126 Владимир Дмитриевич 91 Вобст Г.Ф. 38, 81, 83-86, 88, 89, 91, 93, 98, 101, 107, 112, 186-188 Волконский Г. 101 Вольф К.Ф. 12 Воронин М.С. 6, 195 Воронов Ю.Н. 6 Вортман 103, 104 Вундт 93 Выдрин 196 Вяземский Л.Д. 127
Габиц К.И. 13 Гайдуков Н.И. 9, 165 Ганешин С.С. 78 Гардении 17
Гёбель К. 80, 81, 87, 143, 153, 154, 169, 192-194, 197, 198 Гейнприхер 78 Геккель Э. 99-101 Генкель А.Г. 6 Генкель П.А. 157 Георги И. И. 13 Герасимов И.И. 9, 78, 165 Герцен А. И. 120 Герье В.И. 37, 128, 129, 196 Гёте В. 12, 27, 121 Гильденбрандт 77 Гмелин И.Г. (старший) 13 Гмелин С Г. (младший) 13 Гоби Х.Я. 6, 14, 195 Гоголь Н.В. 82, 112, 120, 122 Голенищев-Кутузов П.И. 82 Голенкин М.И. 9, 16, 75-78, 80, 88, 109-112, 130, 132, 134, 139, 157-162, 165-167, 170-173, 175, 178, 180, 192, 195,196
Голицын В.М. 26 Голицын С.М. 120 Гольдбах П.А., 15, 16
Горбов М.А. 32,51, 138 Горбова С.Н. 140 Горбовы 32,50 Горев Ф.П. 122 Горожанкин Александр 18, 19 Горожанкин Б.Н. 58 Горожанкин Борис 18 Горожанкин В.Н. 18, 51, 52, 53, 57, 58, 162
Горожанкин М.И. 56, 91, 114, 115, 117, 132, 194
Горожанкин Н.В. 130, 140, 194 Горожанкин Н.Ст. 18, 19 Горожанкин С.И. 56, 114, 115, 117, 129, 132, 133, 135, 140, 162, 163, 194 Горожанкина А.А., см. Уварова А.А. Горожанкина А.В. 163 Горожанкина А.М. 18, 19 Горожанкина Е.И. 52, 140, 163, 194, 197 Горожанкина Наталья 162, 163 Горожанкина Н.С. (мачеха И.Н.) 19, 52 Горожанкина О.Б. 18, 113, 117, 119 Горожанкина-Алексеева Е.И. 19, 51, 56, 113, 117, 120, 123, 133, 139, 142, 162, 179, 194, 197
Горожанкина-Арнольди О.И. 32, 51, 73, 80, 90,91, 107, 109, 110, 113-117, 119, 122, 123, 125, 130, 131, 135, 136, 142, 154, 162, 163, 168, 194, 197 Горожанкина-Стопницкая Н.В. 144 Горожанкина-Чистякова А. М. ур. Евреи- нова 55, 56
Гофман Г.Ф. 15, 16, 35, 81-83, 108, 112
Гофмейстер В.Г. 9, 12, 16, 64, 90, 145
Грановский Т.И. 23, 26, 30
Грешищев И. 81
Грибоедов А.С. 122
Гризбах 77
Громницкий М.Ф. 23
Гукер 77
Гумбольдт А. 77
Давыдов Н.В. 24, 25, 31 Даранский 95
Дарвин Ч. 9, 12, 26, 30, 66, 77, 100, 153 Двигубский И.А. 15
Де Бари А. 6, 9, 16, 41, 79, 80, 91, 95, 99, 102-107, 145, 191
201


Де Пуле М. 18
Дейнега В.А. 72, 113, 160, 172, 175, 192, 193,196
Дейнега-Голенкина Х.А. 196 Декандоль О.П. (де Кандоль) 12, 145, 152.
Деларю Е.М. 41 Делянов И.Д. 57, 130 Демьяненко М.В. 107 Дидрих 99 Дилль 155 Докучаев В.В. 161
Долгорукий (Долгоруков) В.А. 85, 121 Достальский Ф.М. 9, 121, 125 Дуняша 115 Дуровы 55 Дюжарден 42
Евреинов М.55
Евреинова А.М., см. Горожанкина-Чистя- кова А.М.
Евреиновы 55 Егоров Д.Ф. 159 Екатерина II55 Елеонский Н.А. 140, 164 Ермолова М.Н. 37, 122 Есипова А.Н. 122
Есырева В.Н. 179
Железнов Н.И. 6, 58 Житков Б.М. 73, 74 Жуковский Н.Е. 159
Залевский 104,106 Захарьин Г.А. 116, 117, 118 Зелинский Н.Д. 129, 159 Зернов С. А. 97, 126 Зибольд 42 Зограф Н.Ю. 95, 159 Зыков В.П. 132
Иванов Л.А. 16, 75. 157 Иванюков И.И. 128, 138 Иосст (отец) 93, 186 Иосст Ф. (сын) 93, 186
Каблуков И.А. 199 Каменский Ф.М. 195
КантЭ. 120 Капнист П.А. 125 Карамзин Н.М. 120 Карамзины 51 Картер 41,42, 43 Карус В. 93
Кауфман Н.Н. 7, 9, 15, 16, 26-29, 36, 39, 48, 49, 58, 82, 83, 85,87, 108-112 Кваренги Д. 17 Келлер Б.А. 71,72, 80, 165 Кемпбель 153 Керенский А.Ф. 179 Кизеветтер А.А. 126 Кирсанов 17
Ключевский В.О. 24, 37, 128, 130 Книппер-Чехова О.Л. 144, 179 Кнопп И. 93 Ковалевский М.М. 137 Кожевников Д.А. 37, 64, 168 КокошкинФ.Ф. 109 Кольбе 93 Кольцов А.В. 17
Кон Ф. 42, 43, 78, 90-92, 94, 104, 145 Кони А.Ф. 57 Конт О. 34
Коржинский С.И. 13, 14, 161 Короленко В.Г. 124 Корсак Е.Е. 112, 178 Корсакова 197 Космовский К.А. 109, 110 Кох 107 Кощюг И.Ф. 41 Крамской И.Н. 9 Красильщик И.М. 41 Краснов А.Н. 6 Красовский И.И. 24 Крашенинников С.П. 13 Креднер 93
Кречетович Л.М. 9, 157, 162, 165, 173, 175,180
Кропоткин П.А. 34 Крылов Н.И. 23, 25, 30 Крюков С.А. 190 Кузнецов Н.И. 14 Кулагин Н.М. 164 Куперен Ф. 122
Курсанов Л.И. 9, 78, 111, 165, 172, 173, 175,179-181
202


Лавров П.Л. 34 Лавровская 127 Ладыженские 55 Лакшин 17 Ламарк Ж.Б. 77, 100 Ландфрид 103 Лассаль Ф. 128 Лахтин Л.К. 159, 164 Лебедев П.П. 159 Левенгук А. 42 Ледебур К. 13 Лейкарт Р. 93, 97, 98 Лейст Э.Е. 143, 159 Ленин В.И. 109, 162 Леонтьев П.М. 30 Леопольд Васильевич 187 Лепёхин И.И. 13 Лермонтов М.Ю. 120 Лесков Н.С. 9, 120 Линк 16
Линней К. 11, 27, 40
Липшиц С.Ю. 133, 159, 161, 162, 167
Литвинов Д.И. 109
Лугинин В.Ф. 159
Лысенко Т.Д. 133
Любавин Н.Н. 159
Любавский М.К. 164
Любимов Н.А. 48
Люрсен 93, 94, 96, 97
Лясковский Н.Е. 99, 103
Маевский П.Ф. 64 Мазини 122 Майер 93
Максимович К.И. 13
Максимович М.А. 15, 35, 82, 83, 108, 112
Маркович В.В. 133, 137 Марковников В.В. 9, 26, 47-49, 68, 71, 75, 129,165, 170 Маркс К. 128 Марциус 77 Маурер 98, 99, 189 Медведева Н.М. 55 Мейер А. 105, 106 Мейер Е.И. 112, 178, 179, 181 Мейер К.А. 13
Мейер К.И. 9, 10, 16, 19, 29, 36, 75, 78,
80, 91, 104, 112, 138, 153-156, 160, 162, 165, 167, 168, 172, 173, 175-181 Мейер Э.А. 88
Мейер-Заблотская А.И. 178, 181 Менделеев Д.И. 9, 26 Мензбир М.А. 37, 129, 143, 159, 164, 165, 196
Мечников И.И. 9, 26 Мигула 72
Миллер В.В. 9, 77, 162, 164, 165, 172, 175, 176, 180 Миллер Н.Г. 180 Милль Д.С. 11 Милюков П.Н. 125
Милютин С.Н. 76, 108-111,120, 134, 171
Мирбель 12, 16
Млодзеевский Б.К. 159
Морозов Г.Ф. 6
Морозова В.А. 84, 85, 89
Моцарт В.А. 19
Мочалов П.С. 17
Муравьёв М.Н. 15
Муравьёв Н.В. 25
Муромцёв С.А. 25
Муромцева В.Н. 133
Мюллер К.К. 88
Навашин С.Г. 14, 67
Негели К. 41
Нессельроде К.В. 83
Никитин И.С. 17
Никитин С.Н. 31,83, 108
Никитина Е.В. 120
Николай II 125, 126, 129, 157, 161
Новопокровский И.В. 157, 163
Обнинский П.В. 24 Оксюоз 78 Ольтманис 155, 156 Островский А.Н. 120, 122 Отроков П.В. 92
Павел I 35 Павлов Е.В. 20-22 Паке 147
Палладии В.И. 74, 193 Паллас П.С. 13 Парнес В.А. 6 Парфений 18
203


Пашутин В.В. 195
Перепёлкина 132
Пётр Великий 18, 81
Петунников А.Н. 26, 28, 29, 84, 85, 88
Пирогов Н.И. 23
Писанко 140
Писарев Д.И. 31
Победоносцев К.П. 125
Пожарский 186
Попов Н.А. 108
Прантль 77, 147
Принсгейм 16, 41-43, 45, 91,99, 145 Прокофьев С.С. 179 Протасова С.И. 179 Прянишников Д.Н. 70, 71, 108 Пуркинье 12 Пушкин А.С. 120, 121 Пфеффер В. 80 Пфицер 102
Раев А.Ф. 52 Раувеноль 78 Рахманов 97
Рачинский С А. 16, 26, 27, 29, 36
Резников 91, 187
Рейнгардт Л.В. 41
Рейнеке 101, 102
Ремизов А.М. 38
Ренар К.И. 64
Репин И.Е. 9, 85, 123
Ришави Л.А. 41
Розенберг 89
Розенцвинге 137
Роставинский 92
Ростовцев СИ. 9, 16, 80, 111, 165, 168 Ротерт В.А. 6 Рубинштейн А.Г. 121, 122 Рубинштейн Н.Г. 121, 122 Рулье К.Ф. 26, 27, 30,
Рупрехт Ф.И. 13, 109
Сабанеев А.П. 143, 159, 160, 164 Сабанеевы 164 Сабанин А.Н.51, 159 Саврасов А.К. 115
Сакс Ю. 58, 77, 80, 93, 97, 99, 146, 154 Салтыков-Щедрин М.Е. 57
Сапожников В.В. 6
Свиньин И.А.25, 31
Сергей Александрович (В. кн.) 125
Сеченов М.И. 9, 26, 73
Сипливинский 161
Скау 77
Слудский Н.Ф. 173, 175, 178 Слудский Ф. 48 Смит А. 128 Соколов А.П. 159 Соколов В. 143 Соколов М.И. 164 Соколов С.И. 18 Соколовская З.К. 6 Соловьёв С.И. 32, 50, 88, 140.
Соловьёва А.Н. 179 Соловьёва Е.Н. 179 Сольмс 101, 102 Спенсер Г. 34 Спрыгин И.И. 6
Сталь (Шталь) Э. 98-100, 167, 189 Станиславский К.С. 122 Станкевич Н.В. 17 Стеллер Г.В. 13 Столетов А.Г. 26, 48, 72, 73 Стопницкий С.О. 144 Страсбургер Э. 7, 62, 63, 66-68, 94-96, 98, 99, 102, 106, 146, 161 Сукачев В.Н. 6,
Суриков В.И. 9, 123 Сытин П.В. 82
Талызина 112 Танеев С.И. 127, 137 Танфильев Г.И. 14
Тимирязев К.А. 9, 10, 26, 31, 36, 38, 47-50, 66-68, 73-75, 80, 100, 103, 125, 127-129, 142, 157-162, 164-166, 168 Титтельбах Э.А. 60 Тихомиров А.А. 126, 159-161 Тихомиров В.Н. 108, 177 Тихонравов Н.С. 54 Токмачов Я. 134 Толстая С.А. 121 Толстой Д.А. 20, 57, 124 Толстой Л.Н. 9, 17, 120, 124, 127 Тратфеттер Р.Э. 14 Тревариус 16
204


Трезвинский Ст. Е. 121 Трейб 102 Трёспе Г.Ф. 88 Триниус К.А. 13,83, 108 Тун Ф. 93, 186 Тургенев И.С. 120, 121 Тюре 42
Уварова А.А. 51, 53 Умов Н.А. 9, 26, 37, 143 Уолтерс 58 Уотер 42 Урусбиев И. 138
Урусбиев Сафар-Али 135, 136, 138 Усов С А. 9, 27, 30, 31, 37, 50, 70
Фаминцын А.С. 48, 49, 158, 165, 166, 195
Федотова Г.Н. 37, 122
Федченко Б.А. 9, 165, 195
Федченко О.А. 97
Фет А.А. 17
Филатов П.Ф. 31
Фишер фон Вальдгейм А.Г. 16, 26-28, 35, 82,91, 111, 112 Флёров А.Ф. 9, 165 Фогель 58 Формозов А.А. 38 Франк 147 Фрезениус 43
Хлудов В.А. 84, 85, 89, 190 Ходасевич В.Ф. 116 Холодный Н.Г. 6 Хохлов П.А. 121
Цабель Н.Е. 66, 68 Цвет М.С. 6
Ценковский Л.С. 40-43, 78 Церасский В.К. 159
Цингер В.Я. 48, 58, 64, 66, 67, 69, 109, 168
Цингер Н.В. 9, 165
Чайковский П.И. 9,91, 121, 122,138 Чернышевский Н.Г. 31 Чехов А.П. 9, 38, 85, 123, 144, 159 Чистяков В.И. 129
Чистяков И.Д. 7, 9, 16, 27-29, 36, 47, 49, 53, 54, 56, 58, 67, 82-84, 88, 99, 108, 112,139
Чичерин Б.Н. 23, 25 Чупров А.И. 129
Шамин А.Н. 8
Шапошников Н.И. 140
Шахт 99
Шацкий С.Т. 73
Шекспир В. 121, 122
Шеллинг Ф.В. 11
Шенк 93-97, 187, 188
Шереметьевская А.Н. 122, 197
Шиллер Ф. 122
Шингарёв А.И. 109, 124
Шиффнер 149
Шкорбатов Л.А. 170
Шлейден М.Я. 12, 58, 99
Шмальгаузен И.Ф. 14
Шмидт 189, 190
Шницлер 77
Шпренгель 77
Шталь Э., см. Сталь Э.
Штамм А.Н. 91, 187
Щербакова А.А. 63
Эйдам 92
Эйхлер 79, 146, 147, 152 Энглер 77, 79, 146, 147 Энглихер 77 Эренберг 42 Эрхардт Ф. 83, 108
Юнг И. 11


Оглавление
Предисловие 5
Введение 9
Глава 1. Семья. Гимназические годы в Воронеже 17
Воронеж 17
Отец 18
Гимназия 20
Г л а в а 2. Студенческие годы 23
Г л а в а 3. Первое десятилетие самостоятельного пути 34
Кафедра морфологии и систематики растений в Московском университете 35
Преподавательская деятельность 36
Магистерская диссертация И.Н. Горожанкина - вольвоксовые 39
Первые служебные осложнения (история одной вражды) 46
Начало семейной драмы 51
Г л а в а 4. Восьмидесятые годы - период расцвета 57
Докторская диссертация 58
Докторский диспут 64
Педагог 69
Ботанический сад Московского университета 81
Среди немецких ученых 89
Флористические исследования. Гербарий 108
В семье. День ученого. Летние экскурсии. Культурные интересы 111
Г л а в а 5. Жизненный и т ворческий путь И.Н. Горожанкина в конце XIX - начале XX вв 124
Жизнь в семье. Дети 130
Последняя дальняя экскурсия (в Балкарию, 1895) 133
Жизнь в Мухине (Тучково, 1894-1904) 138
Лекционные курсы И.Н. Горожанкина 144
Работы по хламидомонадам 154
Инцидент с защитой М.И. Голенкина 157
Болезнь и смерть 162
Г л а в а 6. Школа И.Н. Горожанкина 167
Печатные труды И.Н. Горожанкина 182
Литографированные лекции И.Н. Горожанкина 182
Литература о И.Н. Горожанкине 182
Использованная литература 183
Письма И.Н. Горожанкина 186
Основные даты жизни и деятельности И.Н. Горожанкина 199
Именной указатель 200


Научно-биографическое издание
Алексеев Леонид Васильевич Калесник Екатерина Владимировна
Иван Николаевич Горожанкин (1848-1904)
Утверждено к печати Редколлегией серии "Научно-биографическая литература" Российской академии наук
Заведующая редакцией "Наука - биология, химия" Е.В. Тихомирова Редактор Г.П. Панова Художественный редактор Г.М. Коровина Технический редактор З.Б. Павлюк Корректоры З.Д. Алексеева, Е.Л. Сысоева


Набор и верстка выполнены в издательстве на компьютерной технике
ЛР № 020297 от 23.06.1997
Подписано к печати 12.02.98 Формат 60 X 90Vi6- Гарнитура Таймс Печать офсетная
Усл.печ.л. 13,0. Усл.кр.-отт. 13,3. Уч.-изд.л. 14,4 Тираж 260 экз. Тип. зак. 661
Издательство "Наука"
117864 ГСП-7, Москва В-485, Профсоюзная ул., 90
Санкт-Петербургская типография "Наука" 199034, Санкт-Петербург В-34, 9-я линия, 12