Author: Резник Г.М.
Tags: право юридические науки система органов юстиции суд судебные процессы прокуратура органы расследования арбитраж другие юридические учреждения
ISBN: 978-5 -9916-0851-0
Year: 2011
Text
АНТОЛОГИЯ ЮРИДИЧЕСКОЙ МЫСЛИ
ЮРАЙТ
МОСКВА
2011
Судебные речи
известных русских
юристов
Сборник
Вступительная статья Г. М. Резника
УДК 34
ББК 67.7
С89
Судебные речи известных русских юристов : сборник / всту-
пительная статья Г. М . Резника. — М . : Издательство Юрайт, 2011. —
695 с. — (Антология юридической мысли).
ISBN 978-5 -9916-0851-0
В сборник включены речи известных русских юристов, оставивших
значительный след в истории судебного красноречия. Любая из них свиде-
тельствует о незаурядном уме, всестороннем образовании и полемическом
искусстве каждого из представленных ораторов.
В книге содержатся краткие биографические очерки о каждом из
защитников, необходимые исторические примечания и практические
примеры судебных выступлений отечественных адвокатов. В ряде публи-
куемых речей можно найти интересные рассуждения о роли защитника в
процессе, приемах и методах защиты, методике подготовки и произнесе-
ния судебной речи и т.д .
Для адвокатов, прокуроров, а также для всех, кто стремится овладеть на-
выками и культурой публичного выступления, кого заинтересуют замечательные
образцы ораторского искусства и вопросы истории отечественного суда.
УДК 34
ББК 67.7
Покупайте наши книги:
Оптом в офисе книготорга «Юрайт»:
140004, Московская обл., г . Люберцы, 1 -й Панковский проезд, д. 1 ,
тел. (495) 744-00 -12, e -mail: sales@urait.ru, www .urait.ru
В розницу:
в интернет-магазине: www.urait-book.ru, e -mail: order@urait-book.ru ,
тел.: (495) 742-72-12
Для закупок у Единого поставщика в соответствии с Федеральным законом
от 21.07.2005 No 94-ФЗ обращайтесь по тел. (495) 744-00-12,
e-mail: sales@urait.ru , kea@urait.ru
ISBN 978-5 -9916-0851-0
© Резник Г. М., вступительная статья, 2010
© ООО «Издательство Юрайт», 2011
С89
3
СОДЕРЖАНИЕ
ЦВЕТ РУССКОЙ ПРИСЯЖНОЙ АДВОКАТУРЫ
Вступительная статья Генри Резника ........................................................ 5
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ .................................................... 11
ДЕЛО ВОЛОХОВОЙ .......................................................................... 14
ДЕЛО МОРОЗКИНА .......................................................................... 21
ДЕЛО О 53 КРЕСТЬЯНАХ СЕЛА ХРУЩЕВКИ, БАРОНА
МЕДЕМА................................................................................................ 31
ДЕЛО ГУЛАК- АРТЕМОВСКОЙ И БОГДАНОВА ......................... 39
ДЕЛО О ЗЛОУПОТРЕБЛЕНИЯХ В КРОНШТАДТСКОМ
КОММЕРЧЕСКОМ БАНКЕ ............................................................... 61
ДЕЛО ОБ УБИЙСТВЕ МАРИИ ДРИЧ ............................................ 77
ДЕЛО ЛУИ И СУРИНА ...................................................................... 91
ДЕЛО САВИЦКОГО И ГАЛКИНА................................................... 95
ДЕЛО ДМИТРИЕВОЙ И КОСТРУБО- КАРИЦКОГО................ 101
Речь А. И. Урусова в защиту госпожи Дмитриевой ............................. 101
Речь Ф. Н. Плевако в защиту Каструбо-Карицкого ............................. 124
Речь В. Д. Спасовича в защиту Дюзинга.............................................. 145
ДЕЛО МИРОНОВИЧА..................................................................... 154
Речь А. И. Урусова ................................................................................. 157
Речь С. А . Андреевского ......................................................................... 172
Речь Н. П. Карабчевского ...................................................................... 209
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ................................................. 233
ДЕЛО ЗАСУЛИЧ ................................................................................ 239
ДЕЛО САРРЫ МОДЕБАДЗЕ............................................................ 263
ДЕЛО НОТОВИЧА ........................................................................... 316
Речь П. А. Александрова........................................................................ 317
Речь В. Д. Спасовича ............................................................................ 357
АРСЕНЬЕВ КОНСТАНТИН КОНСТАНТИНОВИЧ ........................ 379
ДЕЛО МЯСНИКОВЫХ .................................................................... 382
ДЕЛО РЫБАКОВСКОЙ ................................................................... 443
СОДЕРЖАНИЕ
ЖУКОВСКИЙ ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ ........................................ 465
ДЕЛО ГУЛАК-АРТЕМОВСКОЙ ...................................................... 469
ДЕЛО ЮХАНЦЕВА ........................................................................... 487
КАЗАРИНОВ МИХАИЛ ГРИГОРЬЕВИЧ ......................................... 509
ДЕЛО АДВОКАТОВ Л. А. БАЗУНОВА И Г. С. АРОНСОНА...... 510
ЗАГАДОЧНОЕ ДЕЛО........................................................................ 544
ДЕЛО ПЬЕВЦЕВИЧ .......................................................................... 556
ДЕЛО САПОГОВА ............................................................................ 563
ХАРТУЛАРИ КОНСТАНТИН ФЕДОРОВИЧ.................................... 573
ДЕЛО МАРГАРИТЫ ЖЮЖАН....................................................... 576
ДЕЛО ЛЕБЕДЕВА .............................................................................. 595
ДЕЛО ЛЕВЕНШТЕЙН...................................................................... 606
ДЕЛО ЛЕВИЦКОГО И ДРУГИХ .................................................... 620
ДЕЛО РАЗНАТОВСКОГО ................................................................ 628
ХОЛЕВ НИКОЛАЙ ИОСИФОВИЧ ................................................... 637
ДЕЛО МАКСИМЕНКО..................................................................... 640
5
ЦВЕТ РУССКОЙ ПРИСЯЖНОЙ
АДВОКАТУРЫ
20ноября 1864 г. —
знаменательная дата в истории России.
В этот день были изданы Судебные уставы императора
Александра II. Составленные с целью учредить в стране суд «ско-
рый, правый, милостивый», Уставы коренным образом преобра-
зовали отечественное уголовное судопроизводство: безгласность,
формализм и канцелярская тайна прежнего инквизиционного
процесса сменились состязанием в открытом судебном разбира-
тельстве равноправных сторон обвинения и защиты. Поддержа-
ние обвинения Уставы возлагали на прокуратуру, кардинально
изменившую свою государственную функцию. Для обеспечения
обвиняемых профессиональной защитой создавался институт
адвокатуры. По преобладающей категории уголовных дел проку-
рорам и адвокатам предстояло вести полемику перед судом при-
сяжных.
Судебная реформа всячески тормозилась ретроградами при
власти. Особенно часто в ход шел довод «практического плана».
«Откуда мы возьмем адвокатов, у нас нет таких специалистов», —
замелькало на страницах периодики. Подобная аргументация,
надо признать, щедро подпитывалась тем состоянием юридиче-
ской помощи, какое укоренилось за три столетия в общественном
быту. При закрытом и письменном процессе судебное предста-
вительство заключалось в составлении и подаче «бумаги» (про-
шения или жалобы). Занимались хождениями по судейским кан-
целяриям ходатаи и стряпчие. Их деятельность законодательно
никак не регламентировалась. Разношерстная толпа «судоходо-
ков» состояла из мелких чиновников, причем не обязательно от-
ставных, прожившихся помещиков, разорившихся купцов, спив-
шихся и уволенных со службы военных, бывших приказчиков,
6
ЦВЕТ РУССКОЙ ПРИСЯЖНОЙ АДВОКАТУРЫ
интендантов, управляющих имениями и домами и просто сидель-
цев кабаков и пивных лавок. Ябедники, кровопийцы, чернильные
души, «крапивное семя» — вот как называли их в народе. Не было
в стране более презираемого племени. В 1960-х годах, когда уже
готовилась судебная реформа, в печати даже развернулась дискус-
сия о самой возможности появления в адвокатуре «людей образо-
ванных, честных, благонадежных».
К счастью, скептики были развенчаны. Прав оказался Сергей
Зарудный, выдающийся государственный деятель, который внес
наибольший вклад в принятие Судебных уставов: «В истории не-
однократно бывало так — для крупного дела всегда найдутся круп-
ные люди».
И нашлись! В профессию, основанную на живом, свободном
слове, пришли широко образованные, творчески одаренные
юристы — с государственной службы, из судов, с университетских
и школьных кафедр, из литературы и журналистики, некоторые
возвратились из-за границы. Пришли с верой в идеалы и прин-
ципы, провозглашенные Судебными уставами, с желанием по-
служить праву и справедливости, защите личности от произвола
власти.
Современники удивлялись, как быстро присяжные адвокаты
освоились с новыми, незнакомыми формами судопроизводства
и буквально с первых шагов приковали к себе внимание яркими
выступлениями на судебных процессах.
За полвека своего существования русская присяжная адво-
катура выдвинула из своих рядов немало выдающихся судебных
ораторов. В настоящий Сборник включены речи семи из них.
Пятеро — дети судебной реформы, двое — ее внуки. Арсеньев,
Урусов, Хартулари — адвокаты «первого призыва», Александров
и Жуковский — в том же 1866 г., когда Судебные уставы вступили
в действие, пришли в обновленную прокуратуру и несколько лет
выступали государственными обвинителями. Холев и Казаринов
стажировались у «первопризывников» и стали одними из лучших
в своем поколении. Случаются уголовные дела, которые рассмат-
риваются неоднократно, повторно, либо такие, где подсудимые
находятся между собой в конфликте. Благодаря такого рода нашу-
мевшим в свое время делам — Дмитриевой и Кострубо-Карицкого,
Мироновича, Нотовича — читатель сможет также ознакомиться
7
ЦВЕТ РУССКОЙ ПРИСЯЖНОЙ АДВОКАТУРЫ
с речами участвовавших в них настоящих исполинов слова — Ан-
дреевского, Карабчевского, Плевако, Спасовича, которым посвя-
щены отдельные книги данной серии.
От немого судебного процесса дореформенной Руси при-
сяжные адвокаты не могли унаследовать решительно никаких
образцов профессиональной защитительной речи. И казалось
бы, в таком положении было естественным ориентироваться на
зарубежную, славящуюся своими вековыми традициями француз-
скую адвокатуру, организация которой в виде самоуправляемой
корпорации была воспринята Судебными уставами. Но огромная
заслуга «первопроходцев» Арсеньева и Урусова, кстати, в совер-
шенстве владевших французским языком и оттачивавших свои
юридические познания в университетах Парижа и Бонна, было
то, что они изначально, скорее даже не осмыслили, а остро почув-
ствовали: перенесение французских образцов на отечественную
почву непродуктивно.
Впоследствии Арсеньев, основываясь на двадцатилетнем
защитительном опыте русской адвокатуры, отмечал, что в срав-
нении с французской ее сила в том, что «она меньше опутана ру-
тиной, меньше усвоила себе шаблонных приемов. Комплименты
судьям и присяжным, чрезмерные восхваления подсудимых, моль-
бы об оправдании или снисхождении, идущие от имени родите-
лей, детей или жены подсудимого, стремление подействовать на
слабые стороны суда, заранее рассчитанные и подготовленные
призывы к божественному правосудию — все это настолько не-
обычно у нас, насколько заурядно во Франции. Отсюда еще не
следует, конечно, чтобы наша адвокатура стояла выше француз-
ской — она только отражает в себе свойства русской натуры, ус-
ловия русской действительности». То, что «французские образцы
для нас совсем непригодны», Андреевский в своей знаменитой
лекции «Об уголовной защите» объяснял отличиями российско-
го суда присяжных от своего французского собрата: «Наш суд
присяжных, хотя и заимствован из Франции, но на деле проявил
столько национальной своеобразности, что сходство осталось
в одних формах. Каковы бы ни были несовершенства нашего суда,
но он так нов, свеж и молод, что у него есть громадное преиму-
щество всякой здоровой молодости: ему принадлежит будущее.
Этот суд вызвал к жизни и адвокатуру, которая поневоле должна
8
ЦВЕТ РУССКОЙ ПРИСЯЖНОЙ АДВОКАТУРЫ
была создавать новые формы... Если бы французская адвокатура,
создавшая в прошлом столько чудесных ораторов, предстала пред
нашим «судом совести», то она оказалась бы «старой крысой».
Корифеи «первого призыва», их ученики и последователи
создали и развили новую национальную школу судебного красно-
речия, чуждую внешних эффектов, напыщенной театральности,
основанную на высоких нравственных требованиях к оратору,
простоте, правдивости, искренности и личной скромности.
Каждый из представленной в настоящем Сборнике «велико-
лепной семерки» удостоился высоких оценок еще при жизни, на
примерах их защитительных речей построены методические ре-
комендации многих научных работ по ораторскому искусству.
О речах Арсеньева говорилось, что они «могли бы с величай-
шим успехом явиться украшением любой западноевропейской
парламентской трибуны».
«Он первый дал образец защиты живой, человеческой, обще-
доступной, — обрисовал роль Урусова в становлении судебного
красноречия Андреевский. —
Мы помним, каким действительно
весенним громом пронеслось над Россией это молодое, чудесное
имя. Каждая фраза, сказанная Урусовым, читалась в газетах как
новое слово. Он был не из тех адвокатов, которые делаются из-
вестными только тогда, когда попадают в громкое дело. Нет, он
был из тех, которые самое заурядное дело обращали в знаменитое
одним только прикосновением своего таланта».
«Этот русский говорит слогом Шекспира», —
отозвался
о речи Александрова в защиту Веры Засулич известный француз-
ский журналист Э. Лавинь.
«Талант Владимира Ивановича создал ему среди нас выдаю-
щееся положение, но он не увлекался легкими успехами и до кон-
ца жизни не перестал отличаться трудолюбием и великою скром-
ностью... Его талант и остроумие, так ярко блиставшие у него, не
поддаются подражанию, — это дар свыше», — так откликнулись
в некрологе на смерть Жуковского его товарищи по профессии.
«Тонким словесным кружевом» называл Кони речи Хартула-
ри, восхищаясь его умением добиться чистоты, прозрачности при
донесении до суда самых сложных вопросов.
«Он готовится к делу с выдающимся прилежанием... В нем
большой запас той энергии, которая толкает на работу и часто дает
ЦВЕТ РУССКОЙ ПРИСЯЖНОЙ АДВОКАТУРЫ
успех и при тяжелых условиях...» — это уже оценка Холева истори-
ком, тонким ценителем адвокатской профессии Ляховецким.
Они различались — профессиональными пристрастиями, тя-
готением к разным категориям дел, природными способностями
к импровизации или интуитивному предвидению всех опасных
поворотов процесса, особенностями ораторских приемов. По-
разному и готовили они свои речи. Одни их писали полностью
(Холев), другие обозначали только главные тезисы защиты (Уру-
сов), третьи речь тщательно продумывали и проговаривали, но,
произнося ее, могли вообще не иметь перед собой никаких запи-
сей (Александров).
Объединяла корифеев любовь к профессии, верность адво-
катскому долгу и неустанный труд, развивавший их природный ху-
дожественный дар либо сделавший их выдающимися ораторами
даже без помощи «матушки-природы».
В истории каждой страны есть страницы, которыми можно
гордиться, и те, которых надо стыдиться. Элита присяжной адво-
катуры — гордость России.
Генри Резник
Президент Адвокатской палаты г. Москвы,
кандидат юридических наук,
заслуженный юрист России
11
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
Урусов Александр Иванович (1843—1900 гг.) — родился
в Москве 2 апреля 1843 г. В 1861 г. он благополучно окончил мос-
ковскую гимназию. Поступив на юридический факультет Москов-
ского университета, он за участие в студенческих волнениях был
отчислен из него с первого же курса. В 1862 г. вновь сдает экзаме-
ны и проходит по конкурсу в тот же университет.
Урусов в одинаковой мере известен как талантливый защит-
ник и обвинитель. Из обвинительных речей, произнесенных им,
широкой известностью пользовались его речи по делу Гулак-Арте-
мовской и по делу Юханцева. Как защитник стал известен после
выступления по делу Марфы Волоховой. А. Ф. Кони вспоминал
по поводу этого выступления Урусова: «Посетители Московского
суда того времени (1866—1867 гг.) вспомнят, быть может, неслы-
ханный восторг присутствующих после защитительной речи по
делу Волоховой, обвинявшейся в убийстве мужа, — речи, сломив-
шей силою чувства и тонкостью разбора улик тяжелое и серьез-
ное обвинение».
Успех к Урусову шел быстро. Вскоре после вступления в адво-
катуру он завоевал широкую популярность и пользовался такой
же известностью, как и Ф. Н. Плевако.
После рассмотрения известного Нечаевского дела, в котором
он выступал в качестве защитника Успенского, Урусов, находясь
в Швейцарии, ратовал за то, чтобы Нечаева как лицо, обвиняв-
шееся в политическом преступлении, швейцарское правитель-
ство не выдавало бы России. За это он поплатился многолетней
административной ссылкой.
По возвращении из ссылки Урусов к работе в адвокатуре до-
пущен не был. Лишь спустя несколько лет, после неоднократных
просьб, ему вновь удалось стать присяжным поверенным.
12
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
Урусов — талантливый судебный оратор. Литературный стиль
его речей безупречен. Ум его живой, острый, восприимчивый.
Оратор умеет и охотно идет на острую полемику с противниками.
Андреевский назвал его создателем литературного языка за-
щитительной речи. Оценивая его ораторские достоинства, он
писал: «Каждая фраза, сказанная Урусовым, читалась в газетах
как новое слово. Он был не из тех адвокатов, которые делаются
известными только тогда, когда попадают в громкое дело. Нет, он
был из тех, которые самое заурядное дело обращали в знаменитое
одним только прикосновением своего таланта. Оригинальный
ум, изящное слово, дивный голос, природная ораторская сила,
смелый, громкий протест за каждое нарушенное право защиты,
пленительная шутливость, тонкое остроумие — все это были та-
кие свойства, перед которыми сразу преклонялись и заурядная
публика, и самые взыскательные ценители»1
.
Однако пылкость, задорность, иногда погоня за столкновени-
ем с противником, из которых он рассчитывает красивой и звон-
кой фразой выйти победителем, неоднократно вредили делу.
Урусов много уделял внимания внешней отделке речи и не
всегда заботился о фундаментальной подготовке дела. Он доби-
вался блестящих успехов по делам, которые давали материал для
воздействия на чувства слушателей. Там, где требовался глубокий
анализ, он не всегда был на высоте.
Оставляя в стороне вопрос о правильности позиции Урусова
по делу Дмитриевой, включенному в Сборник, следует отметить,
что, при всех ее хороших качествах, она уступает глубине и об-
стоятельному разбору доказательств по этому же делу Ф. Н. Плева-
ко. Заключительный довод речи Урусова, психологически очень
сильный: «Щадите слабых, склоняющих перед вами усталую голо-
ву; но когда перед вами становится человек, который, пользуясь
своим положением, поддержкою, дерзает думать, что он может
легко обмануть общественное правосудие, вы, представители суда
общественного, заявите, что ваш суд действительно сила — сила
разумения и совести, и согнете ему голову под железное ярмо за-
кона», — был очень хорошо отпарирован Плевако.
1 Андреевский С. А. Драмы жизни. — Петроград, 1916 . — С . 622.
13
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
Возражая Урусову, он в своей речи сказал: «Вы не дадите себя
увлечь, правда, громким, сильным, но все-таки недостойным пра-
восудию доводом, сказанным моим предшественником. Осудить
Карицкого потому, что он сильный человек, обвинить потому, что
он не склоняет головы, внушали вам. Вы сделаете честное дело, го-
ворили вам, вы покажете, что русский суд — сила, что смеяться над
ним нельзя. Господа, обществу нужно правосудие; правосудие же
должно карать тех, чья вина доказана на суде. Общество не нужда-
ется, чтобы для потехи одних и на страх другим время от времени
произносили обвинение против сильных мира, хотя бы за ними
не было никакой вины. Теория, проповедующая, что изредка не-
обходимо прозвучать цепями осужденных, изредка необходимо
наполнять тюрьмы жертвами, недостойна нашего времени. Вы не
поддадитесь ей! Подсудимый, вина которого не доказана, может
ввериться смело суду вашему».
Большую известность приобрел Урусов своими выступления-
ми как гражданский истец. Одна из таких его речей (по делу Сар-
ры Беккер) включена в Сборник.
В годы реакции — в 80-х годах — во время еврейских погро-
мов, выступал по этой категории дел в качестве гражданского
истца. Несмотря на преследования в печати, его выступления
отличались мужеством и принципиальностью, в них он старался
пробудить негодование передовой интеллигенции против этого
позорного явления. Охотно проводил процессы в защиту лиц,
привлекавшихся к уголовной ответственности за религиозные
убеждения.
Литературный стиль его речей был всегда образцовым, отли-
чался простотой изложения, последовательностью и ясностью.
В своих речах А. И. Урусов иногда позволял некоторые вольности
с фактическим материалом, с их обрисовкой, за что его неодно-
кратно упрекали его же коллеги.
Пользовался большой известностью не только в Петербурге
и Москве, но и на периферии. Приглашался для участия в процес-
сах, слушающихся за границей. В 1891 г. защищал в Парижском
суде Леона Блуа, обвинявшегося в диффамации.
Адвокатскую деятельность Урусов сочетал с литературной
работой. Сотрудничал в «Библиотеке для чтения», издаваемой
П. Д. Боборыкиным, в «Русских ведомостях», в «Порядке» и др.
14
ДЕЛО ВОЛОХОВОЙ1
Дело слушалось в Московском окружном суде
в 1867 г.
Господа судьи! Господа присяжные!
Вашего приговора ожидает подсудимая,
обвиняемая в самом тяжком преступлении,
которое только можно себе представить.
Я в своем возражении пойду шаг за шагом,
вслед за товарищем прокурора. Мы, удосто-
верясь в существенном значении улик, взве-
сим их значение, как того требует интерес
правды, и преимущественно остановимся
не на предположении, а на доказательствах.
Искусная в высшей степени речь товарища
прокурора, основанная преимущественно
на предположениях...
Председательствующий. Господин защит-
ник, я прошу вас удерживаться, по возмож-
ности, от всяких выражений одобрения или
порицания противной стороны.
Защитник. Господин товарищ прокуро-
ра в своей речи сгруппировал факты таким
образом, что все сомнения делаются как бы
доказательствами. Он озарил таким крова-
вым отблеском все улики, что мне приходит-
ся сознаться, что вы, господа присяжные,
1 Печатается по: Русские судебные ораторы. —
М. : Юрид. лит ., 1958.
15
ДЕЛО ВОЛОХОВОЙ
должны были склониться несколько на его сторону. Вспомните,
господа, что мы два дня находимся под довольно тяжелым впечат-
лением. Наслоение впечатлений, накопившихся в продолжение
этих двух дней, не дает нам возможности сохранить ту долю само-
обладания, которая дала бы возможность строго взвесить все ули-
ки и скептически отнестись к тому, что не выдерживает строгого
анализа. Господин товарищ прокурора опирается преимущест-
венно на косвенные улики. Первой уликой он представляет народ-
ную молву. Господин товарищ прокурора говорит, что народный
голос редко ошибается; я думаю наоборот. Народный голос есть
воплощенное подозрение, которое нередко вредит крестьяни-
ну. Почему в настоящем случае народный голос является против
подсудимой? Труп найден в погребе дома Волохова. Волохов жил
несогласно со своей женой, после этого следует немедленное за-
ключение — она виновна. Почему? Больше некому. Вот народная
логика.
Для того чтобы нагляднее понять, что такое народный голос
в настоящем случае, необходимо вспомнить существенные черты
характера действующих лиц. Каков человек был Алексей Волохов?
Он был пьяница, во хмелю буянил, бил стекла (по осмотру оказа-
лось, что в его доме было разбито до 40 стекол); когда он возвра-
щался пьяным домой, он шумел, но при этом, как показали все сви-
детели, он стоял крепко на ногах. Эта индивидуальная черта его
имеет весьма важное значение. Замечательно, что никто из сви-
детелей не подтвердил главного обстоятельства, никто не сказал,
вернулся ли Алексей Волохов 17 августа домой ночевать, тогда как
в два или три часа его видели на улице пьяным. Мы знаем, что он
был в этот день несколько раз в трактире. Никита Волохов видел,
как он шел по улице с каким-то мужиком пьяный, но он не сказал,
что видел его, как он вошел в дом. Если бы было доказано, что он
ночевал в этот день дома, то это было бы довольно сильной уликой
против подсудимой, между тем почти положительно можно утвер-
ждать, что он не ночевал дома, так как его ближайшие соседи, Ни-
кита и Семен Волоховы, непременно должны были слышать его
возвращение. Член суда, производивший осмотр, удостоверяет,
что из половины Семена слышен был даже обыкновенный разго-
вор в половине Алексея, а тем более должны были быть слышны
шум и крики, без которых невозможно было совершить убийство.
16
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
Господин товарищ прокурора делает предположение, что Воло-
хов был убит сонным, но я полагаю, что делать предположения
в таких важных делах мы не имеем никакого права. По мнению
эксперта Доброва, подтеки на руках убитого могли произойти от
сильного захвата рукой; если допускать предположение, то в этом
случае возникает сильное сомнение о самом обстоятельстве дела.
Относительно показания мальчика Григория я должен заметить,
что оно носит на себе явный след искусственности. Вы слышали,
господа присяжные, что мальчик признавался, что он действовал
по научению дяди; если предположить, что мальчик действовал
сознательно, то чем объяснить то обстоятельство, что он от 17 до
22 августа никому ничего не говорил, он бегает свободно по ули-
цам, играет с мальчиками, и мать его свободно отпускает. Остано-
вимся на минуту на предположении, что убийство совершено ею
и мальчик видел это, то неужели бы она отпустила его на улицу, где
каждый мог бы его спросить об отце? Впрочем, остановимся на его
показании: он говорит, что видел, как мать его ручкой топора без
железа била его отца; потом он говорит, что видел отца в погребе;
ясно, что мальчик смешивает время, он легко мог видеть, как отец
его пьяный спал и у него из носу текла кровь, после же он слышал,
что отец его найден в погребе. Мальчик явно перемешал события;
выдумкой в его рассказе является только показание его о топоре.
Я не могу допустить мысли, чтобы мальчик до такой степени от-
давал себе отчет о своих впечатлениях, чтобы так долго помнить
о таком событии. Далее, в числе улик товарищ прокурора приво-
дит то обстоятельство, что подсудимая 17 августа ходила ночевать
к Прохоровым; он объясняет это ее боязнью оставаться ночевать
в том доме, в котором она только что совершила убийство; но эта
улика достаточно опровергнута следствием, так как свидетели по-
казали, что она и прежде ночевала у соседей, когда муж ее возвра-
щался домой пьяный. 17 августа, видя, что муж долго не возвра-
щается, и думая, что он возвратится пьяный, она уходит ночевать
к соседям. Господин товарищ прокурора не допускает того, чтобы
она, уйдя из дома, не заперла ворот, но я должен заметить: во-пер-
вых, что ей незачем и нечего было запирать, так как у нее в доме
ничего не было; во-вторых, раз вышедши из ворот, запереть их
изнутри невозможно. Вы слышали, что Мавра Егорова ушла ноче-
вать к Прохоровым, дом оставался пустой. Никита, бывший в то
17
ДЕЛО ВОЛОХОВОЙ
время ночным сторожем и живший рядом, не мог не знать этого.
Никита говорит, что он не помнит, караулил ли он 17 августа. Он
отрицает драку свою в тот день с Алексеем Волоховым, отрицает
даже, что был в тот день в трактире, но мы должны в этом случае
более доверять показанию трактирщика. Я считал излишним за-
громождать судебное следствие вызовом трактирщика и других,
видевших Никиту в трактире. Я не имею права составлять новый
обвинительный акт, но странным является отрицание Никиты
о бытности его в трактире с Алексеем Волоховым.
Затем я должен остановиться на осмотре следов крови, най-
денных в верхней части дома. Пол в комнате был найден замытым
на три квадратных аршина, в пазах пола были найдены неболь-
шие сгустки крови. Я говорю «небольшие» на том основании, что
если бы куски были большие, то они были бы перед вами в числе
вещественных доказательств, вместо этих забрызганных кровью
щепок, которые лежат перед вами. Из медицинского осмотра
мы видим, что у Алексея Волохова вскрыта была полая вена, из
которой должно было быть обильное кровотечение; кроме того,
Алексей Волохов был человек с сырой, разжиженной кровью,
следовательно, кровь должна была вытечь из его тела в огромном
количестве; должны были быть крупные фунтовые сгустки кро-
ви, и тогда незачем было бы соскабливать маленькие кровяные
пятнышки, чтобы представлять их к судебному следствию; тогда
нужно было бы представить эти большие сгустки. Между тем мы
их не видим. Так как наука не в состоянии доказать, какая кровь
найдена была в верхней комнате, то не было бы причины подоз-
ревать непременно, что это кровь человеческая, но, заметьте, что
подсудимая сама не отрицает того, что это была кровь Алексея
Волохова, и объясняет это кровотечением из носу. Мы не имеем
причины не доверять ей в этом случае, тем более что фельдшер
подтвердил, что он ставил банки Алексею Волохову, который жа-
ловался на приливы крови в голове.
Правда, общественное мнение склоняется не в пользу подсу-
димой. Оно говорит, что подсудимая была злого и сердитого ха-
рактера, но не надо забывать того, что это мнение было высказа-
но тогда, когда в народе уже сложилось убеждение в виновности
подсудимой, и потому доверять ему вполне нельзя.
18
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
Далее. И товарищ прокурора в числе улик выставляет нрав-
ственные качества подсудимой. Признаюсь, я не ожидал, чтобы
нравственные качества человека можно было поставить ему в вину.
Я должен прибавить, что эта женщина десять лет была замужем.
Имея пьяного мужа, который пьяный буянил, она часто уходила
ночевать к соседям. Мудрено ли было в этом случае молодой жен-
щине увлечься, а между тем из показаний свидетелей и из поваль-
ного обыска мы видим, что она никогда не нарушала долга жены.
В доказательство ее нравственных качеств я должен прибавить,
что она на повальном обыске никого не отвела от свидетельства
о ее поведении. Здесь, на судебном следствии, она требовала, что-
бы все свидетели были спрошены под присягой, хотя я накануне
заседания объяснял ей, что свидетелям, спрошенным без присяги,
дается менее вероятия, но она отвечала мне: «Авось они оглянут-
ся и покажут правду», — так твердо она была уверена в своей неви-
новности. Товарищ прокурора находит, что у Алексея Волохова не
было врагов, не было причины враждовать против него, но судеб-
ное следствие показывает нам, что могли быть причины вражды:
он нанимался не раз в рекруты и не исполнял обещания. Кроме
того, я должен сказать, что жена Никиты судилась как-то с одним
мужиком по вопросу об изнасиловании, что могло подать повод
к насмешкам со стороны подсудимой и тем возбудить против нее
вражду. Кроме того, для братьев покойного Алексея мог служить
предметом зависти дом его. Я не хочу сказать, чтобы для братьев
его мог быть интерес убить Алексея, этот интерес мог и не суще-
ствовать, но зато мог быть интерес скрыть преступника. В числе
других улик, выставленных господином товарищем прокурора, он
указывал на то, что Мавра Егорова часто ругала своего мужа, назы-
вала его жуликом, мошенником и каторжником. Но кому неизвест-
но, что в народе употребляются более резкие ругательства, и они
не могут давать повода к подозрению совершения преступления.
Да и могла ли Мавра Егорова равнодушно смотреть на развратный
вид пьяного мужа, который действительно выглядел арестантом.
Далее, товарищ прокурора говорит, что убийца всегда старается
бежать от трупа. Совершенно соглашаясь в этом с товарищем про-
курора, я должен заметить, что Мавра Егорова не страшилась быть
на погребе, она солила там огурцы и лазила даже в погреб. Если до-
пустить, что Мавра Егорова совершила преступление, то ее нужно
19
ДЕЛО ВОЛОХОВОЙ
признать за какое-то исключение из всех людей. Между тем, если
допустить, что убийство совершено было посторонним лицом, то
проще допустить, что убийца бросил труп в погреб Волохова. Дом
был совершенно пустой, погреб от улицы был в семи шагах — все
это очень хорошо мог знать ночной сторож.
Товарищ прокурора замечает, что трудно предположить, что-
бы посторонний убийца сходил за мешком, в который положил
Волохова. Я согласен, что это трудно, но еще труднее предполо-
жить, чтобы был отыскан мешок там, где его не было, а мы знаем,
что Мавра Егорова не имела мешка, она даже брала мешок у со-
седей, когда ей нужно было солить огурцы. Если допустить, что
подсудимая, совершив убийство, уничтожила все следы преступ-
ления, замыла кровь на полу в верхней комнате, то почему же она
не замыла пятен крови, оказавшихся на окнах и стенах.
Кроме того, и из медицинского осмотра видно, что раны
были нанесены тремя родами орудий. Не говоря уже о том, что
одному человеку нужно было употреблять три различных орудия
для того, чтобы совершить убийство, я замечу, что в доме Воло-
ховых ни ножа, ни шила не было найдено. Что подозрения на
подсудимую могли быть, об этом не может быть и спора, но закон
говорит, что для того чтобы преступление было наказано, оно
должно быть несомненно, а всякое сомнение должно толковаться
в пользу подсудимой и никак не во вред ей. В настоящем же случае
я полагаю, что убеждение в виновности подсудимой ни в каком
случае не могло у вас сложиться. Тому показанию свидетелей, что
Мавра Егорова не часто ночевала у соседей, я ни в каком случае не
могу доверять. Они показывают так потому, что боятся, чтобы не
навлечь почему-либо в этом случае на себя подозрения, и показы-
вают так для того, чтобы окончательно отстранить себя от всяких
подозрений. Далее, товарищ прокурора говорит, что подсудимая
постоянно клевещет на свидетелей; клевещет ли она, я предостав-
ляю судить об этом вам, господа присяжные; я со своей стороны
думаю, что большей искренности со стороны подсудимой и же-
лать нельзя. Если вы недостаточно убедились моими доводами, то
я должен заявить вам, что случаи судебных ошибок нередки в уго-
ловной практике. Нужно надеяться, что эти ошибки будут реже
и реже. Тем не менее я могу допустить, чтобы суд присяжных мог
допускать такие ошибки. Вы, господа присяжные, должны поста-
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
новить свой приговор, основывая его на убеждениях логических,
а не формальных.
Господа присяжные, настоящее преступление совершено
было среди белого дня, между тем Семен Волохов говорит, что он,
вернувшись вечером домой, никакого шума в квартире Алексея не
слыхал.
Показание Прохорова об ужасе подсудимой, когда она при-
шла к нему ночевать, ничем не подтвердилось. Я с изумлением
замечаю, что товарищ прокурора в числе улик признает слова ее,
сказанные Никите, что если ее притянут к суду, то он будет стоять
с ней на одной доске. Если придавать этим словам значение, то
странно, почему же Никита не был привлечен к суду. Я объясняю
слова ее так: она хотела этим выразить, что если ее, против кото-
рой нет никаких улик, привлекут к суду, то тем более должны при-
влечь к суду Никиту, который был сторожем в деревне и должен
знать, кто совершил убийство. В заключение я должен упомянуть
о краже 150 рублей. Мавру Егорову постоянно попрекает сноха
тем, что она нищая, что муж ее все у нее пропил. Она из досады
похищает у снохи деньги, но совесть ее мучит, и она открывает-
ся в этом священнику. Она никогда не обвиняла мужа, она прямо
говорит перед священником, что она, а не муж ее, украла деньги.
Тот берет клятву с Семена и его жены в том, что те никому не
расскажут о происшедшем. Что же происходит? Вот, господа при-
сяжные, насколько нравственными личностями являются Семен
Волохов и его жена. Только что поклявшись перед образом, они
через полчаса нарушают эту клятву. Представляю вам судить, на-
сколько можно доверять этим личностям в их показаниях.
Господа присяжные, я ожидаю от вас строгой правды, строго-
го анализа. Перед вами женщина, шесть месяцев томившаяся под
тяжелым обвинением. Девять лет в горе прожила она с мужем,
еще худший конец ожидает эту нравственную личность. Невольно
преклоняешься перед таким горем.
Подсудимая была оправдана.
21
ДЕЛО МОРОЗКИНА1
Заседание Московского окружного суда 8 июля
1867 г.
Господа судьи, господа присяжные! Вы
слушали речь, в которой господин товарищ
прокурора старался обвинить моего клиен-
та в преступлении весьма тяжком. Мороз-
кин, по уверению господина обвинителя, не
только оскорбил пристава Реброва, но еще
совершил явное насилие над полицейскими
властями, не только сопротивлялся им, но
даже арестовал их! Такое исключительное
по своей странности преступление дейст-
вительно предусмотрено уголовным кодек-
сом и служит как бы видоизменением бунта,
бунта, совершаемого не массой, а одним
лицом. Это восстание открытое и насильст-
венное, восстание одного лица против це-
лого порядка управления. Действительно,
странное, слишком неправдоподобное про-
исшествие! Рассказать его непредупрежден-
ному, свежему человеку — он не поверит.
Он скажет: или подсудимый сумасшедший,
или того, что вы рассказываете, вовсе не
было. Господа присяжные, согласитесь, что
все событие, о котором идет речь, носит на
1 Печатается по: Русские судебные ораторы в
известных уголовных процессах. — М . — Т. IV.
22
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
себе решительно сказочный оттенок: не в каком-нибудь захолу-
стье, а в самом центре Москвы, в самый разгар ее вечерней жиз-
ни некто кондитер Морозкин, возьми да и арестуй у себя чуть не
всю московскую полицию!.. (Взрыв смеха в публике. Председатель зво-
нит.) Как это ни малоправдоподобно, однако Морозкин за такое
дело предан вашему суду, стоит здесь за решеткой и не знает, что
ждет его в будущем. Приходится защищать его от такого обвине-
ния. Начнем же с того, что восстановим действительность по тем
данным, которые мы можем считать положительными. Постара-
емся с помощью свидетельских показаний воссоздать возможную
и сколько-нибудь правдоподобную картину удивительного проис-
шествия.
22 ноября 1886 года, в 8 часов вечера, в доме царевны Грузин-
ской, близ театра, наблюдательные прохожие могли любоваться
интересной картиной. На дворе было темно. В Большом театре
шло представление. Сквозь освещенные окна кондитерской Мо-
розкина видно было, как расхаживает по комнате хозяин, види-
мо, взволнованный; у дверей наружных, ведущих на улицу, иногда
становился работник, удерживая их от напора любопытных. За
прилавком, все в слезах, стояли жена Морозкина и мальчик, сын
его. Но все это еще не представляло бы ничего особенного, если
б в комнате не находилось до восьми полицейских чинов, из кото-
рых двое были переодеты, в тулупах. У дверей, снаружи, находи-
лись два будочника, вероятно, для порядка. Сцена, происшедшая
в кондитерской, была очень оживленная. Спрашивается: какую
роль играли в ней чины полиции? Представьте себе, господа при-
сяжные, они были в плену у Морозкина. Мы были арестованы,
говорят нам на суде. Он нас не пускал. Куда же он вас не пускал?
Из кондитерской. Значит, он употребил для этого явное насилие?
Да, он велел работнику запереть дверь и стал около нее. А сколько
было дверей в кондитерской? Две. Почему же вы не вышли в дру-
гую дверь? Кажется, совершенно естественный вопрос. Однако
полиция не нашлась на него ответить. Ведь дверь была отворена
и хозяин, прохаживаясь по комнате, не заграждал вам пути. В этом
все свидетели согласны. Ведь он в это время был занят тем, что, по
вашему выражению, делал дерзости. Ну, а дверь открыта: кто же
вам мешал уйти? Можно бы подумать, что чины полиции потому
не уходили, что желали составить акт о случившемся, но оказыва-
23
ДЕЛО МОРОЗКИНА
ется, что они даже отказали Морозкину в его просьбе о составле-
нии акта, а просто сидели и дожидались последнего явившегося
лица, пристава Неелова: тогда только составили акт о том, что
время, пока они сидели у Морозкина и посылали то за одним, то
за другим, то за третьим, следует считать арестом!
Тут, собственно, речь идет о двоякого рода полицейских:
одни были неизвестные люди, принятые Морозкиным за переоде-
тых мошенников: Ребров, Ларионов и Поляков; другие, а именно
свидетели Лясковский, Кривцов, Неелов и Тимирязев, были бо-
лее или менее известны в квартале, где жил Морозкин, являлись
к нему с атрибутами власти. Первых трех Морозкин действитель-
но задержал и не скрывает этого. Задерживать неизвестных лю-
дей, врывающихся к вам в дом, я полагаю, может и должен вся-
кий. Остальных же, официальных лиц, Морозкин не задерживал,
так как они все время находились в движении: один уходит, другой
приходит. Один уводит господина Реброва во внутреннюю дверь,
а сам возвращается в наружную, с улицы, обошедши кругом всю
квартиру. Где же тот, который называл себя Ребровым? — спра-
шивает Морозкин. Он ушел, говорит господин Лясковский, и Мо-
розкин еще более сомневается насчет личности пристава Ребро-
ва. Разве приставы убегают тайком, спрашивает он, точно беглый
солдат? Это выражение господин товарищ прокурора признает
оскорбительным. Но ведь, очевидно, что оно было сказано в от-
сутствие пристава Реброва: только с минуты его исчезновения он
стал в глазах Морозкина беглым. Господин Кривцов удаляется за
частным приставом Нееловым. Зачем? Морозкин объясняет это
весьма просто: господин Кривцов, как поручик, не счел себя впра-
ве формальным актом удостоверить личность господина Реброва,
частного пристава. Я этих обычаев не знаю. Может быть, оно там
так и нужно. Но вот что странно: уходили же некоторые из них че-
рез эту заднюю дверь и возвращались через входную. Что же удер-
живало других чинов последовать примеру господина Реброва?
Прокурорская власть, повторяя слова полицейских офицеров, от-
вечает, что в другой комнате, чего доброго, могли быть двадцать,
тридцать человек рабочих Морозкина, и там господа офицеры
могли опасаться еще большего насилия, оттого-то они-де и вышли
во внутреннюю дверь. Значит, преступление Морозкина сводится
к тому, что полиция не хотела идти через одну дверь, а хотела идти
24
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
через другую, но почему-то не пошла, хотя и эта дверь беспрестан-
но отворялась, то для господина Тимирязева, то для господина
Лясковского, то для господина Неелова; да и кроме того, с наруж-
ной стороны ее стояли два городовых. Но, признаюсь вам, госпо-
да присяжные, что все это хотя и повергает меня в совершенное
изумление, но все-таки бледнеет перед гипотезой о тридцати ра-
бочих. Откуда взялось это фантастическое предположение? Чье
испуганное воображение создало эту страшную засаду тридцати
рабочих, ожидающих неведомую жертву? И как правдоподобно,
чтоб в одной комнате стоял крик и гвалт, а из другой никто и не
выглянул, никто не рискнул показаться!.. Наконец, господин Реб-
ров решается: он уходит в открытую дверь. Никто его не держит.
Невидимые рабочие продолжают существовать в области фанта-
зии. Опасность миновала.
Признаюсь, когда я слышу такие доводы, они меня удивляют;
мы не шли в ту комнату, потому что опасались насилия!.. Но ведь
вы исполняете обязанность службы, вы вооружены властью. Вы
разыскивали воров, вы ворвались в чужой дом с целью разыскать
подозрительных людей, так ищите же их. Зачем же вам было сто-
ять в первой комнате и заводить историю, вместо того чтобы
искать предполагаемых воров в следующей комнате? Да если б
в ней было не тридцать воображаемых, а триста действительных
рабочих, и тогда бы вы должны были идти в нее искать, испол-
нять обязанность службы. Вы не пошли, значит, вы не хотели
идти. Сознание справедливости и законности внушает мужество,
а опасность — не отговорка.
Вот вам, милостивые государи, в общих чертах дело, как оно
могло быть и было. Морозкин имел право задержать Афремо-
ва как подозрительного человека. Будь я в таком же положении,
приди подозрительный человек к кому-либо из нас, господа, и я,
и вы сочтем себя вправе задержать его и пошлем за полицией.
Если вместо полицейского надзирателя, к которому мы обраща-
емся, войдет неизвестный человек в военной форме и потребует
грозно отчета, как мы смели так поступать? — и велит тотчас от-
пустить задержанного, я полагаю, что никто, уважающий себя, не
послушается беспрекословно, а пожелает сперва удовлетворить-
ся, обязан ли он подчиняться и действительно ли перед ним лицо,
власть имеющее? Так поступал и Морозкин. Если угрозы вывели
25
ДЕЛО МОРОЗКИНА
его из терпения и кровь в нем заговорила, то отрадно видеть, что
она не подбила его на насилие более действительное и у него вы-
рвались только слова: «Я тебя к мировому стащу». Энергическая,
раздраженная натура сознавала, однако, что существует высшая
сила законности. Прошу вас, не принимайте за пустую фразу сло-
ва Морозкина о том, что он вспоминал про знаменитую историю
с рогожским кладбищем. Это знаменательный факт. Вот оно,
безмолвное, трепетное подчинение, крепкое задним умом, рас-
простертое плашмя. В стране, где люди сознавали бы свои права
с энергией Морозкина, там такие происшествия были бы невоз-
можны. Это знаменитое приключение произвело чрезвычайно
сильное впечатление. Морозкину оно вспомнилось тем естествен-
нее, что бесцеремонность приемов и выражений полиции едва ли
согласовалась с той строгой сдержанностью, которую закон тре-
бует от своих исполнителей.
Вы слышали показания Морозкина, Трофимова и Картошки-
на относительно фразы о борьбе и угрозах. Я не вижу, почему не
верить вполне двум свидетелям, которые с замечательной просто-
той и достоинством дали свои присяжные показания. Но возмож-
на ли такая дикая угроза? Пусть ответит ваше практическое знание
русской жизни. Возьмем другую сторону обвинения. На фактиче-
ской стороне обвинению не устоять, оно должно отступить.
Но в чем же заключается внутренняя сторона мнимого по-
ступка Морозкина? Где же причина этого действия, где психиче-
ская основа его, где мотив? Решаться на сопротивление, на арест
полиции, посылать за другими полицейскими, точно набирая
нарочно побольше свидетелей и обличителей, — это просто по-
мешательство. Вот если б мотив был, тогда еще, пожалуй, как-ни -
будь это и объяснилось бы, хотя и с натяжками. Пристав Ребров
первый заявил об этом мотиве. По его словам, Морозкин его знал
и был на него зол за то, что он, Ребров, незадолго перед тем аре-
стовал шайку мошенников, с которой Морозкин был в сношени-
ях. Мотив найден: это месть. Здесь, перед вами, пристав Ребров
должен был сознаться, что сношений Морозкина он ничем дока-
зать не может, потому что этот факт основан на секретных све-
дениях. Как, на основании секретных сведений можно публично
называть честного человека сообщником мошеннической шайки!
Как можно безнаказанно бросить на человека тень, кидать грязью
26
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
в него и отговариваться полицейской тайной! Перед лицом суда
и вас, господа присяжные, от имени всех честных людей я громко
протестую против такого нарекания! Лучшее достояние гражда-
нина — его доброе имя. Неужели про каждого из нас полицейский
чиновник может сказать: он негодяй, но я не могу ничего доказать,
потому что я это положительно знаю из секретных сведений! Нет,
милостивые государи, честное имя охраняется всеми честными
людьми, и только честные люди умеют им дорожить. Морозкину
нечего краснеть от подобного нарекания. Для суда и совести толь-
ко то истинно, что может быть доказано; одна истина не боится
света. Прошлое Морозкина чисто, защита может громко заявлять
о своей солидарности с клиентом, может подать руку человеку,
стоящему за этой решеткой, а на это, поверьте мне, решаешься
не часто... Пристав Ребров затруднился отвечать на мои вопросы;
впрочем, тотчас же оказалось, что если он что-нибудь и открыл,
то уж никак не шайку, так как задержанные им люди судились
у мирового судьи, которому преступления, совершаемые шайкой,
неподсудны. Усиливаясь бросить невыгодную тень на Морозкина,
пристав Ребров отказался привести свои секретные основания,
но в вашей совести, милостивые государи, это показание приста-
ва Реброва уже нашло себе достойную оценку. Я не хочу больше
упоминать о нем. Я мог бы ограничиться этим обзором, этим от-
ражением обвинения на его главных пунктах. Но, рискуя утомить
ваше снисходительное внимание, я вынужден бегло просмотреть
свидетельские показания или, другими словами, указать вам на
материалы, из которых само собой сложилась моя защита. Тогда
я буду иметь возможность сказать, что защита вооружена факта-
ми, которые она отняла у обвинения и обратила против него.
Показания Полякова опровергли мнимое оскорбление дей-
ствием, состоявшее в том, будто Морозкин выбил из рук Реброва
кепи. Морозкин не стоял у дверей, а ходил по комнате. Реброва
он не называл по имени. Лясковский вышел в наружную дверь,
равно как и унтер-офицеры. Значит, она была свободна. Свиде-
тель не знает Морозкина. Он утверждает, что по инструкциям
обер-полицеймейстера он уполномочен производить обыски
и выемки. Я полагаю, что такие судебные действия со стороны
полиции в обыкновенных случаях положительно запрещаются
законом и составляют превышение власти, на основании судеб-
27
ДЕЛО МОРОЗКИНА
ных уставов 20 ноября 1864 года (ст. 249—261 Устава уголовного
судопроизводства), отделивших судебную власть от админист-
ративной. Может быть, свидетель смешивает сыски и обыски.
Из показаний второго свидетеля, Ларионова, мы видим, что он
также не знал Морозкина и ругательств не слыхал. Оба свидетеля
были переодетые, в тулупах. Третий свидетель, Ребров, показал,
что Морозкин вообще делал дерзости, что слова жены Морозкина
(будто бы назвавшей его по имени, обстоятельство сомнительное
и вовсе непроверенное) сказаны были в самом конце происшест-
вия; о другом показании Реброва я уже упомянул. Четвертый сви-
детель, Лясковский, показал, между прочим, что его Морозкин не
задерживал. Свидетель думает, что кепи вышиблено без всякого
умысла, — показание дано под присягой. Из показаний пятого
свидетеля, Кривцова, видно, что Морозкин просил составить акт,
но он, то есть свидетель, только ручался ему на словах, что перед
ним действительно Ребров. Морозкин объяснил вам, почему од-
них слов ему было мало. Он дорожит своей репутацией, ему нужно
было очиститься перед людьми, показать им официальное доказа-
тельство, что к нему приходили не как к вору; он знает по опыту,
что очернить человека недолго. Шестой свидетель, Неелов, пред-
ставляет ясное доказательство того, как факты изменяются под
влиянием страстей. Он утверждает, что Морозкин сказал ему: ну,
я и вас тоже арестую. И в то же время с негодованием упомина-
ет, что Морозкин вместо воды предложил ему лимонаду! И тут он
видит оскорбление! Крайне неправдоподобные, бессмысленные
слова, приписываемые Морозкину, отвергаются положительно
двумя свидетелями, Картошкиным и Трофимовым. Наконец, седь-
мой свидетель, Тимирязев, не слыхал ничего ни о наименовании
Реброва, ни об орденах. Заметьте, милостивые государи, это не
подтверждается и четырьмя другими. Первые семь свидетелей —
все полицейские офицеры, утверждающие, что они более или
менее пострадали от преступления. Но вот два показания свиде-
телей, также выставленных обвинительной властью. Картошкин,
тот самый, который показался подозрительным Афремову и был
принят за двух подозрительных людей Поляковым и Ларионовым,
передал здесь очень ярко всю подозрительную странность появле-
ния Афремова. Из показаний Картошкина, данных под присягой,
видно, что пристав Ребров тотчас же хотел или грозил арестовать
28
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
Морозкина. Он слышал прискорбную фразу: «Всей твоей бороды
не станет, по волоску ее выщиплем». Реброва Морозкин называл
беглым заочно. К полиции он действительно приставал, упорно
требуя акта, но «не выпущу» не имело никакого серьезного зна-
чения, так как в обе двери всегда можно было уйти и в них дей-
ствительно выходили и входили. Морозкин никого насильно не
держал и пьян не был. Наконец, девятый свидетель, Трофимов,
показал, что он удерживал народ, а не полицейских. Хозяин, бо-
ясь скандала и опасаясь, что войдут непрошенные зрители, велел
ему стоять у двери, но так как он, собираясь спать, был в одном
нижнем белье, то уходил несколько раз от двери в другую комнату,
и хозяин уходил туда же несколько раз. Скажите же, господа при-
сяжные, где тут насилие, где преступление?
А этот несчастный человек уже восемь месяцев лишен свобо-
ды, два с лишком месяца безвыходно томится в остроге, прошел
в позорной одежде через весь город, почти разорен, оторван от
семьи, придавлен ужасом наказания, наконец, даже имя его ста-
рались предать позору... Я надеюсь, что он выйдет отсюда оправ-
данный вами, господа присяжные; но скоро ли забываются такие
страдания?..
Еще одно слово обвинению: товарищ прокурора предложил
вам обвинить Морозкина по всей строгости законов. Я на это
отвечу, что законы его не обвиняют вовсе. Статья 262 содержит
общее определение той категории преступлений, к которой отне-
сено и деяние Морозкина. Вот ее текст: «Всякий явно и упорно не
повинующийся или сопротивляющийся какой-либо власти, пра-
вительством установленной, приговаривается к такому-то наказа-
нию». Из прочтенной мною статьи вы видите, что признаков, обу-
словливающих состав преступления, о котором идет речь, здесь
нет. Далее, обвинение основывается на ст. 271, которая гласит:
«Если сопротивляющийся постановлению власти законной или
чиновнику в отправлении им должности не был вооружен, но,
однако ж, дозволял себе при том побои или другое явное дейст-
виями насилие, то он приговаривается к такому-то наказанию».
Я спрашиваю, где же явное сопротивление и насилие? Что значит
явное? Значит совершаемое с полным сознанием противозакон-
ности и с действительной волей нарушить закон. Если возможна
ошибка, то нельзя говорить о явном правонарушении. Наконец,
29
ДЕЛО МОРОЗКИНА
строгий уголовный закон признает и необходимую личную оборо-
ну обстоятельством, уничтожающим вменяемость. Даже убийство,
совершенное в личной обороне, подвергает убийцу только выго-
вору в присутствии суда. Наконец, для руководства при законной
оценке факта я позволю себе напомнить вам известное дело Мазу-
риной, где Судебная палата признала не сопротивление властям,
а просто самоуправство, подсудное мировому судье. Сравните же,
прошу вас, обстоятельства того и другого дела. Но строгость зако-
нов существует и для тех, кто превышает пределы своей власти,
кто компрометирует само достоинство закона (ст. 338). Наконец,
вспомните, что закон (ст. 26 и 30 Устава о наказаниях, налагаемых
мировыми судьями) наказывает тогда только за неисполнение
требований полиции, когда эти требования законны. Таково и ав-
торитетное мнение кассационного суда.
Я кончил, господа присяжные. Немало в этих стенах проходи-
ло процессов об оскорблении полиции, и нельзя было не дивить-
ся их многочисленности. На первых же порах своей благотворной
деятельности суд столкнулся с этим явлением. Если эти процессы
не имели большого юридического интереса, они заключали в себе
много общественных интересов. Странно, неужели русский народ
так создан, что у него существует преимущественная наклонность
оскорблять полицию? Что за противозаконная эпидемия? Но не
принимаем ли мы следствия за причину? Наконец-то дождались мы
процесса, превосходящего по своим размерам все доселе виденное
в том же роде. В первый раз вы призваны подать свой голос в деле
об оскорблении полиции. Пусть же высказывается вашими устами
здравая, разумная сила общественного мнения. Вам, без сомнения,
известны строгие отголоски общественного мнения в печати. Те-
перь, милостивые государи, наступает ваша очередь: не думайте,
чтоб свободный голос защиты, отстаивающей права граждан, слу-
жил выражением систематической, слепой вражды против поли-
ции как государственной силы. Отрицать значение полиции в госу-
дарстве нельзя. Мы вполне признаем необходимое участие полиции
в государственной экономии. Два великих начала лежат в основе
общественного развития: свобода и порядок! Полиция охраняет
порядок, и все мы более или менее заинтересованы в охранении
порядка, гарантирующего нашу безопасность и неприкосновен-
ность прав, но мы также заинтересованы в том, чтоб порядок был
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
действительно порядком. Эти два начала не противоречат друг дру-
гу; напротив, свобода и порядок в государстве не могут развиваться
отдельно. В Англии существует полиция, энергия и бдительность
которой перешли в пословицу: она сильна своим уважением свобо-
ды граждан и вследствие того находит в них необходимую поддерж-
ку. Никто ее не оскорбляет, никто на нее не плачется. Она служит
обществу, она не угрожает ему. Она достигает своей цели, разыски-
вая, она находит, преследует, настигает и не останавливается. В ос-
нове порядка лежит признанное всеми народами уважение к дому,
к домашнему очагу. Посягать на его неприкосновенность не значит
охранять порядок.
На разрешение присяжных заседателей предложено было десять во-
просов. Из них первый вопрос: «Доказано ли, что 22 ноября 1866 года,
в 8 часов вечера были насильственно задержаны в кондитерской меща-
нина Морозкина частный пристав Ребров и квартальные надзиратели
Поляков и Ларионов» и десятый: «Если Морозкин виновен в преступле-
ниях, наименованных во втором и четвертом вопросах (то есть в само-
вольном, насильственном задержании, оказывая явное сопротивление
к выходу полиции из кондитерской), то не совершил ли этого вследствие
необходимой обороны» поставлены судом по ходатайству защиты. На
все вопросы присяжные ответили, что Морозкин невиновен в возводимом
на него обвинении.
Морозкин был оправдан.
31
ДЕЛО О 53 КРЕСТЬЯНАХ
СЕЛА ХРУЩЕВКИ,
БАРОНА МЕДЕМА1
Неповиновение и сопротивление
властям
Заседание Рязанского
окружного суда
15—16 декабря 1867 г.
Вашему суждению, господа присяжные
и судьи, подлежит вопрос о том, можно ли
по совести признать, что целое крестьян-
ское общество сельца Хрущевки, состоящее
из 53 подсудимых, виновно огулом и порознь
в неповиновении властям. Вы слышали,
господа присяжные, как вчера еще обвини-
тельный акт описывал чуть не бунт, от кото-
рого сегодня осталось так мало похожего на
правду. Но все-таки вас стараются убедить
в необходимости произнести обвинитель-
ный приговор, то ссылаясь на вашу совесть,
то указывая вам, что подсудимым, пожалуй,
еще хуже будет от оправдания. Хотя вас
и предупреждали против наших доводов,
но ведь мы, господа присяжные, понимаем
друг друга. Зачем говорить о вашей совести?
1 Печатается по: Нос А. Е. Замечательные су-
дебные дела. — М., 1869.
32
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
Как будто вы сами без нас не знаете, что вы дали клятву сказать
всю правду по совести. Совести никого не научишь. А что до того,
хорошо или дурно будет крестьянам от оправдания, так это к делу
вовсе не относится, и странно было бы думать, что подсудимым
от того легче будет, если вы обвините их не по совести, а для их
же пользы. Если бы вы сидели здесь в первый раз, я бы сказал вам,
что над вашим приговором нет власти, так как свыше совести че-
ловека нет силы в мире. Вы вольны обвинить или оправдать, вы
ни перед кем и никогда не отвечаете, и сам закон запрещает вам
оглашать имена того, кто подаст голос «за» или «против» подсу-
димого. Никто не может сказать, что ваш приговор несправедлив.
Вы послушаете нас и тогда увидите сами, на чьей стороне правда,
а смущаться нашими или чьими-то ни было словами значило бы
и саму присягу нарушить и пойти против совести. Давайте же рас-
смотрим внимательно все дело и обсудим его.
19 февраля 1861 года было отменено крепостное право. Кре-
стьяне очутились в новом положении: из людей, находившихся
так долго в безусловном повиновении и во власти помещичьей,
они наконец вздохнули свободнее, почувствовали себя такими же
людьми, как и другие. Приезжайте вы в какую-нибудь новую, не-
знакомую страну, и многие порядки и обычаи ее покажутся вам
странными, многого вы совсем не поймете, а иное сделаете по не-
знанию так, что выйдет в противность неизвестному вам закону.
Нужно различать два рода законов. Одни общие: не убий, не укра-
ди — это всякому известно и нельзя никому сказать, что он такого
закона не знает. Но совсем другое дело, если не знать нового зако-
на о том, что посылать крестьян пахать за границы своего имения
нельзя, а за рубежи можно. Положение о крестьянах заключает
в себе законы новые; требовать, чтобы они на другой день после
своего обнародования были всем хорошо известны, — невозмож-
но. Хотя и сказано, что никто не может отговариваться незнани-
ем закона, но такое положение имеет место только для законов
вечных, законов совести, а иначе всем пришлось бы проводить
жизнь над изучением законов, как делаем это мы, хотя все-таки не
можем похвастаться, чтобы мы все законы знали. А так как кресть-
яне всех законных постановлений Положения 19 февраля знать
не могли, следовательно, нельзя и говорить, что, нарушив закон
по ошибке, они совершили преступление, потому что, по совести
33
ДЕЛО О 53 КРЕСТЬЯНАХ СЕЛА ХРУЩЕВКИ, БАРОНА МЕДЕМА
судя, ошибка в грех не ставится. Вам известно из предваритель-
ного следствия, что ходили слухи между крестьянами о том, что
пахать за чужими рубежами не следует, что на то закона нет. Слух
этот, основанный на смешении понятия о рубеже с понятием
о границе, дошел и до хрущевских крестьян, принадлежавших ба-
рону Медему. Имением управлял у него немец, на которого горько
жалуются крестьяне, — он ничего не мог растолковать им путем.
Услыхав, что пахать за рубежами не следует по закону, хрущевцы,
естественно, обрадовались и поверили этому слуху. Жизнь-то их,
как видно, была незавидная: приходилось ездить пахать за 9 верст,
проезжать туда по трудной гористой дороге, оставлять там баб
и ребятишек, грудных младенцев и беременных женщин без при-
станища, в сырую осень, на земле, размокшей от холодных дождей.
Ведь никто, не правда ли, никто из вас, господа присяжные, на это
охотно не согласился бы? А тут еще слух ходит, что заставлять ра-
ботать в этой Секиринской пустоши незаконно! Что бы вы на это
сказали? Поставьте-ка себя на их место и скажите, что бы вы сде-
лали? Конечно, постарались разведать про это дело получше. Так
и сделали хрущевцы. Незадолго перед тем крестьяне Ефимовской
волости объявили, что «нас тоже гоняли пахать, а мы не стали».
Слышат хрущевцы от мирового посредника князя Оболенского,
что действительно нет такого закона. Думают, кому же знать, как
не посреднику? Ему и книги в руки. Опять слышат: Миллер тоже
говорит, что по ст. 23 не следует пахать. Для большего удостове-
рения они говорят ему: «Дай нам это письменно», — он и дал им
записку. Мы видим из показаний исправника Белокопытова, что
пятеро из крестьян ходили в Рязань к губернатору, они показали
там бумажку Миллера, и губернатор взял ее у них, но не возвра-
тил. Вот вторая причина, побудившая их отказаться пахать.
Наконец, они, в разговоре со старшиной, слышат, что такого
закона нет, он говорит им: «С Богом, нечего ездить пахать; коли
выдержите дружно — ваша взяла». Ввиду всего этого, понятно, ни-
кто бы иначе не поступил, каждый скажет: «Нет такого закона,
так и терпеть не буду», — и это не преступление. Вот если я знаю,
что есть закон не красть, а краду, то это преступление. Не скажу,
чтобы для крестьян были важны слова волостного писаря, кото-
рому законы не вполне могли быть известны, к тому же он пивал;
но слова мировых посредников, что такого закона нет, — более за-
34
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
служивали доверия. Замечу также, что если я в чем уверен, то хотя
и ошибочно мое убеждение, я все-таки не преступник, злой воли
я тут не имею. Посмотрите же, какие последствия их ошибки!
Общество разорено, многие крестьяне наказаны розгами и сверх
того отданы под суд: чего же им больше желать? А ведь все дело
только в том и состоит, что они отказались работать: вот и все
преступление. Как им ни толковали — пахать пустошь они отказы-
вались. Тогда начальство стало требовать платы,— дни им засчи-
таны. Их обязывают за отказ от работы платить деньгами. Я не
сочту себя преступником, если займу у кого деньги и не плачу; ну,
что же? я знаю, что с меня взыщут: нет денег — продадут имуще-
ство, нет имущества — посадят в тюрьму, а преступником не буду,
и сказать мне, что я эти деньги украл,— несправедливо. Каким же
образом хотели взыскать с крестьян? Вы слышали, что описали их
скотину; описал ее становой, а на другой день приехал исправник
поверить эту опись. С вечера было приказано утром не выгонять
скотину; но начальство не приезжало целый день, — нельзя же
скотине быть без корму? Ее выгнали. 14 июля в деревню приезжа-
ет начальство, а скота нет. Это было после обеда. Отправляются
в поле, скота и там нет — он разошелся дальше. За начальством
тянутся гусем крестьяне посмотреть, как будут отбирать скотину.
Исправник остановился, вышел из тарантаса, стал убеждать кре-
стьян, пошел говор,— а вы знаете, господа присяжные, где толпа,
там и шум. Если все молчат, тогда, конечно, и шуму быть не может,
но если заговорят, как не быть шуму? Мужики просят исправника:
«Смилуйтесь! Нельзя скотину отбирать так, зря, мы по дворам
лучше раскладку сделаем. Скотина не равна, у кого больше, у кого
меньше». Начальство поняло, что действительно так поступить
нельзя. Было уже поздно, вечером, посредник Хонин, как человек,
знающий народ, предложил отложить до утра. Потолковали часа
два, стемнело, затих говор толпы, и все вернулись мирно домой.
Решили отложить до завтра, следовательно от описи начальство
отступилось добровольно. Где же сопротивление, где преступле-
ние? Вы слышали, как показывал Лавр Ефимов — в чем сознаются
и сами подсудимые,— что вначале был шум, но поговорили с ис-
правником и утихли. Все было бы как следует, но вот становому
почему-то показалось, что один из крестьян, Рыбаков, более дру-
гих шумел; показывая на него, он сказал исправнику: «Этот ры-
35
ДЕЛО О 53 КРЕСТЬЯНАХ СЕЛА ХРУЩЕВКИ, БАРОНА МЕДЕМА
жий всегда впереди». Становому не мешало бы знать его имя, а то
что это за кличка «рыжий»? Ведь только зверей так различают:
рыжий, черный, пегий? Рыбаков отвечает: «Ты небось сам такой
же рыжий», то есть отвечает становому его же словами. Нельзя же
требовать от крестьянина тонкой деликатности: это не человек,
которого с детства учили, воспитывали. Иных ведь только и учат,
что тонкому обращению. Итак, Рыбакова велено арестовать, да
еще и велено ли было — вопрос темный. Белокопытов в своих по-
казаниях, когда я его два раза спрашивал, говорил ли он, чтобы
арестовать Рыбакова, отвечал: «Нет, не говорил, и не вырыва-
ли его». Светлов на вопрос, ушел ли Рыбаков сам, сказал, что не
помнит. Хонин показал, что Рыбаков вырвал у исправника шапку
и тотчас ушел. Калитин говорит, что Рыбакова не арестовали. Ко-
гда же Лавр показал, что исправник велел взять Рыбакова, и когда
была по этому случаю дана очная ставка, то и исправник показал,
что действительно припоминает, как велел взять Рыбакова. Оно,
может, и так, да странно, как мог исправник забыть этот факт.
Главное преступление, оказывается, то, что Рыбаков назвал
пристава рыжим, — вот все его преступление. Что же сделали ос-
тальные? Потолковали и с миром разошлись. Были ли у крестьян
палки и колья — ничем не доказано; прокурор не отвергает, что
палки были обыкновенные. Но у кого они были — неизвестно.
Если крестьяне говорили понятым, что на месте положим, то это
касается до понятых. Понятые иди жаловаться в суд. И опять, кто
же говорил, кто ругал — неизвестно. Обругать понятых не значит
не повиноваться властям. Мало ли из-за чего можно поругать-
ся! Не описали в этот вечер скотины, потому что на другой день
должны были описать. Говорят, что мужики сказали: не дадим ско-
тины; но дать или не дать можно только то, что находится под ру-
кой, а мужики скотину не держали, ее не было даже видно, она ра-
зошлась далеко. Хонин говорит, что крестьяне обращались с ним
вежливо, почтительно, как только можно обращаться с властью,
и Белокопытов тоже подтверждает, что крестьяне почитали в нем
начальство и не ругали. Почему же нужно было выставлять сопро-
тивление и неповиновение властям? Хотели описывать — позд-
но; на другой день тоже не описали — неизвестно почему. Денег
не взыскивали. Высшему начальству могло показаться, что между
крестьянами бунт, и вот отряжается целая комиссия, по посло-
36
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
вице: ум хорошо, а два лучше. Приезжают господа Голубев и Бер-
нард. Крестьяне им говорят: мы пахать не будем; те стараются их
привести к повиновению. А я полагаю, что, если бы начальство
поспешило, скот был бы описан и продан, деньги высланы поме-
щику, не было бы нужно теперь отыскивать преступления, и мы
здесь не сидели бы вторые сутки. Вы слушали из показаний Бело-
копытова, что будто собралась толпа, был крик, «разбой, мамаево
побоище» и что он, услышав это, сказал становому: пойдем, а то
убьют, пожалуй. Положим, что всякий дорожит своей жизнью,
это все хорошо; но служащий человек, давший обещание живот
свой положить за отечество, не должен останавливаться. Белоко-
пытов же останавливается ввиду одного предположения опасно-
сти; иди он смело до конца, может, не было бы никакого бунта,
не было бы нужды вызывать комиссию, не было бы обломано так
много розог и, наконец, не было бы исписано столько бумаги. Ко-
миссия спрашивает, кто зачинщики, и ей выставили людей по до-
гадкам. Этих людей, Морозовых, Рыбакова, жалуют в зачинщики.
Каждый сочиняет себе такого зачинщика по слухам. Бернард при-
знает Кириллу Морозова зачинщиком потому, что, встретившись
с ним раз на гумне, он советовал ему, Морозову, уговорить обще-
ство идти на работу, и тот ему обещал; но встретившись с ним вто-
рично, Кирилла сказал ему, что общество не согласилось, говоря,
что такого закона нет. Итак, Кирилла зачинщик потому только,
что не мог повлиять на общество. Я же думаю, что, напротив, будь
он зачинщик, его мнение имело бы вес, и слова его произвели бы
свое действие на крестьян. Голубев не выставляет никого. Отно-
сительно этого всего лучше показания Светлова: он говорит, что
Степан один из главных зачинщиков потому, что на сходках всегда
находился впереди и больше других говорил, а Кирилла же нахо-
дился позади и незаметным образом воодушевлял других. Исправ-
ник тоже показал, что Кирилла секретно, незаметным образом
воодушевлял крестьян. Как же так, незаметным образом, а исправ-
ник заметил и уличает? Но самое любопытное место в деле — это
донесения исправника, его показание на зачинщиков, в котором
оказалось, что имена все перепутаны, — одного я даже не нашел
в обвинительном акте. (Защитник читает выписки из дела.) Мы
просили исправника указать на зачинщиков здесь, но он сказал,
что в лицо их не признает, что он вообще их мало знает.
37
ДЕЛО О 53 КРЕСТЬЯНАХ СЕЛА ХРУЩЕВКИ, БАРОНА МЕДЕМА
Следствие зачинщиков не обнаружило, комиссия просит огра-
ничиться показанием на нескольких лиц. На обвинение этих лиц
доказательств нет; то, что показано, только одно предположение,
а предположение без доказательств к делу нейдет. Из показания
одного свидетеля видно, что Степан не всегда бывал на сходке,
что он не домохозяин, а в Хрущевке обязаны являться на сходку
только домохозяева. В чем же виноваты остальные 52 человека?
Виноват ли Егор, Лавр и т.д .? Они все обвиняются огулом, а ме-
жду тем каждый из них человек, у каждого есть свои права, к об-
винению каждого должны быть доказательства. Люди не скоты,
огулом судить их нельзя. Замечу еще одно обстоятельство: один
из свидетелей, Абрам Емельянов, оказывается в числе подсуди-
мых. Я могу объяснить это обстоятельство только тем, что дело
было не разобрано, а судилось огулом целое общество и все было
признано виновным. Припомните, как Голубев сообщил вам, что
по приезде своем они вызывали команду. Прискакала команда по
почте. Расходы были, конечно, крестьянские. Началась экзеку-
ция, или правильнее, как говорят крестьяне, секуция: высечено
было, по выражению обвинительного акта, немного. Не знаю, как
определить это немного: по мне много и одного, а двоих, трех по
мне — очень много, а тут говорят: не то 9, не то 10. Полицейской
власти — неизвестно сколько. Голубев говорит, что он не мог счи-
тать, — неприятно было, а слышал только, как кричали под розга-
ми. Только после этой казни крестьяне поняли под розгами, что
повиноваться надо, и просили только помиловать. Начальство со-
чло незаработанные дни — их было более 200 — и взыскало деньги.
После всего этого рассудите, господа присяжные, справедливо ли
еще раз наказывать людей, не знающих, хорошо ли, дурно ли они
поступают. Знаете ли, господа присяжные, зачем мы с моим това-
рищем ехали из Москвы защищать это дело? Взять с этих кресть-
ян нечего, они и так разорены, того и гляди, что семьи по миру
пойдут в нынешний голодный год. Зная, что ожидает их в случае
обвинения, мы ехали только потому, что дело это правое: не снис-
хождения, а оправдания просим мы у вас, мы хотим услыхать от
вас справедливое оправдание. Мы будем счастливы, если удастся
возвратить родной семье ее работников, возвратить крестьянско-
му обществу его права!
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
Из 372 вопросов, поставленных на разрешение присяжных, только
по одному 22-му вопросу дали они утвердительный ответ, признав одного
Рыбакова виновным в оскорблении словами станового пристава, приба-
вив, что он заслуживает снисхождения. Остальные подсудимые призна-
ны невиновными. По прочтении решения присяжных в среде обвиняемых
вырвалось несколько глубоких вздохов и некоторые из них перекрестились.
Рыбакова суд приговорил к денежному взысканию в размере десяти руб-
лей, остальные 52 подсудимых были оправданы.
39
ДЕЛО ГУЛАК-
АРТЕМОВСКОЙ
И БОГДАНОВА
Заседание С. - Петербургского окружного суда
20—23 октября 1878 г.
Господа судьи, господа присяжные
заседатели! Дело, которое вы судите и на
которое в настоящее время обращено вни-
мание русского общества, ожидающего
вашего приговора, представляется небыва-
лым только по характеру той обстановки,
среди которой совершено преступление.
Собственно, по свойству преступления дела
такие, вероятно, вам известны. Очень часто
на этой скамье появлялись лица, обвиняе-
мые в подлоге. Преступление подлога, как
форма более утонченного мошенничества,
появляется в обществе только тогда, когда
оно достигло известной степени разви-
тия. На низших степенях развития, конеч-
но, подлог представляется преступлением
очень редким, трудным, почти неосуществи-
мым. Но если это преступление требует из-
вестного уровня развития, осмысленности,
большей степени сообразительности и хит-
рости, чем другие преступления, например
кража, то, с другой стороны, появление на
скамье подсудимых таких лиц, которые по
40
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
состоянию своему, по материальной обеспеченности, по воспи-
танию представляются или кажутся членами того слоя, что они
сами называют «хорошим обществом», это явление — редкое яв-
ление! Настолько редкое, что дело, подобное настоящему, едва ли
проходило еще в здешнем окружном суде. Действительно, господа
присяжные заседатели, преступление это является делом темной,
но сильной среды. Оно исходит из мира ложного блеска и досто-
инства напускного. Это мир внешнего изящества и внутреннего
безобразия, это мир материального обеспечения и нравствен-
ного убожества, внешней представительности и внутреннего
мошенничества; мир сильных протекций и влиятельных связей,
под покровом которых играют инстинкты самого необузданного,
бесстыдного хищничества. Вот какой мир, вот представители ка-
кого мира в ярких образах и картинах прошли пред вами в тече-
ние этих двух памятных для всех нас дней. Приподнялась только
часть завесы, только угол ее. Мы смутно чувствуем все, что хотя
это дело, на которое мы потратили всю энергию, всю настойчи-
вость, все внимание, проходило здесь два дня, но все-таки, я пола-
гаю, и вы разделите это убеждение: чувствуется, что еще далеко не
все мы знаем, что тут есть масса закулисных подробностей, много
лиц, много тайных пружин, которые остались скрыты от нас и ко-
торые, быть может, навсегда останутся скрыты! В этом и заключа-
ется особенность настоящего дела. Когда выступают на суд лица,
принадлежащие к такой среде, которая и сильна, и материально
богата, и имеет связи, имеет знакомства с высокопоставленными
лицами — о, как трудно правосудию здесь достигнуть цели! Сколь-
ко препятствий, сколько затруднений, сколько негодования вы-
зывает только одна попытка уголовного правосудия поставить
перед вами на суд этих лиц и осуществить слова законодателя,
который постановил равенство всех перед судом! Это равенство,
которое провозглашено Державным Законодателем, даровавшим
судебную реформу России, как часто оно остается только словом!
Как трудно осуществить волю Законодателя, оправдать великое
слово, можно видеть и из настоящего дела... Наконец, благодаря
энергии обвинительной власти в лице Судебной палаты и следо-
вателя, произведшего мастерское следствие, дело является перед
вами. И что же вы видите? Вы видите перед собой картину, кото-
рую, если бы она была изображена в повести, вы, наверное, на-
41
ДЕЛО ГУЛАК-АРТЕМОВСКОЙ И БОГДАНОВА
звали бы преувеличенной, вы сказали бы: «Как преувеличивают
и выдумывают эти литераторы!» Возможно ли, например, себе
представить, чтобы дама, имеющая обеспеченное положение,
прекрасные знакомства, занималась наживой во что бы то ни
стало, преследовала эту цель всевозможными средствами, до пре-
ступления включительно? Возможно ли себе представить, чтоб
она участвовала в мнимых банкротствах, чтоб она являлась дер-
жательницей дутых, бронзовых векселей, занималась тайным хо-
датайством, за которое получается 30—40 тысяч, и признавала бы
это как законный промысел, как честный способ приобретения
состояния? Возможно ли, наконец, чтобы в этой среде происходи-
ла карточная игра в дурачки, при которой мастерски обыгрывают
на 170 тысяч? Мыслимы ли экономки, представляющие на 120 ты-
сяч векселей ко взысканию? Миллионные пассивы и активы в раз-
мере 6 руб. 50 коп.? Вы признавали бы, что если это и возможно,
то едва ли возможно у нас, и что эти нравы, может быть, занесены
романистом из другого общества, более испорченного, чем наше,
что у нас в Петербурге, по крайней мере, это немыслимо! К сожа-
лению, с грустью должно сказать, что все это целым строем живых
улик прошло перед нами. Мы видели какие-то профили, какие-то
силуэты: они появлялись, прокрадывались мимо и исчезали где-
то. Я думаю, что это дело не останется без влияния на наше об-
щественное развитие. Иногда полезно созерцать такие картины,
дабы понять, что среди нас скрывается более важное зло, чем мы
предполагаем. Лагерем стоит среди нас тот мир, который испове-
дует один только идеал — нажива во что бы то ни стало! Мы чув-
ствуем его присутствие, но не видим его, и лишь изредка дерзкой
рукой уголовного правосудия открывается пред нами край этой
картины. Эта среда опасна потому, что она сильна, что она ничего
не боится, потому что в ней не отрицается принцип собственно-
сти, а эскамотируется.
Господа присяжные заседатели! В настоящем деле есть два во-
проса, которые должны быть рассмотрены вами, и я спешу перей-
ти к ним. Я прекращаю передачу тех впечатлений, которые я вы-
нес в течение двух дней. Я хочу беречь ваше время, хочу беречь
ваши силы, немало истощенные этой работой и поздним време-
нем. Здесь два существенных вопроса. Первый вопрос есть вопрос
материального факта: существует ли в настоящем деле подлог?
42
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
Второй вопрос, к которому я перейду после рассмотрения перво-
го, связан с ним органически, от него неотделим и заключается
в том, виновны ли Гулак-Артемовская и Богданов в совершении
этого подлога? Итак, я разделяю обвинение на две части: вопрос
внешний — о факте подлога, и вопрос внутренний — о виновно-
сти лиц. Рассмотрим первый вопрос — доказан ли здесь подлог?
Относительно этого вопроса у нас есть два рода доказательств.
Прежде всего мы имеем доказательства положительные — это
экспертиза вообще, и в частности та сторона ее, на которую я об-
ращу потом внимание — несходство подписей. Скажем несколько
слов об экспертизе вообще, для того чтобы установить обвинение
на прочном базисе. Экспертиза как на предварительном, так и на
судебном следствии установила: во-первых, что сходства между по-
черком того лица, которое вывело на векселях подпись Пастухо-
ва, и действительной подписи покойного Н. Пастухова — нет. Сле-
довательно, векселя, несомненно, подписаны не им, Пастуховым,
то есть подложны, как первый, так и второй, и третий; во-вторых,
экспертиза установила еще весьма важный факт, а именно: что
почерк, которым написан корпус векселя в 20 тыс., есть почерк
Богданова, и что в подложных подписях Н. Пастухова, и на это
я обращаю ваше особое внимание, так как этот вопрос материаль-
ного факта в высшей степени важен — буквы «т», «г», «ф», «р», «х»
и «ъ» имеют сходство с почерком Богданова. Вот те доказательст-
ва, которые я называю положительными. Доказательства эти ни-
чем не опровергнуты, установлены после тщательной экспертизы
и добросовестного рассмотрения при участии таких лиц, о кото-
рых никто не может сказать ничего дурного. Следовательно, этот
факт вне сомнения. Факт этот до такой степени тяжеловесен, что
никто здесь не старается потрясти его, а на этом факте, конечно,
основано все остальное. Перехожу к рассмотрению того отдельно-
го вопроса, который заключается в несходстве подписи Пастухо-
ва с подписью подложной. Вам могло показаться, что заключение
экспертов о том, что подписи не имеют никакого сходства, как бы
ослабляет значение подлога. Но это не имеет ровно никакого за-
конного значения. Для закона это обстоятельство — сходно или не-
сходно сделана подложная подпись с действительною — представ-
ляется совершенно безразличным. Здесь во всяком случае подлог
существует, как и разъяснено кассационным департаментом по
43
ДЕЛО ГУЛАК-АРТЕМОВСКОЙ И БОГДАНОВА
делу Богатова: «Подложное составление обязательства преследу-
ется независимо от сходства подписи с почерком лица, от имени
которого составлено обязательство» — и по делу Журавлева: «Во-
все не требуется для понятия подлога, чтобы подложные подписи
были сходны с действительными». Но, кроме того, я спрошу про-
тивную сторону: покажите хотя одну записку Пастухова, которую
вы получили бы! Вы представили множество документов, много
счетов и незначительных писем разных лиц (Полевого, Андрее-
ва), но покажите письма Пастухова, и тогда мы скажем, почему
вы не могли хорошо подделать: потому что у вас нет этих писем,
потому, собственно, и является несходная подпись. У вас нет ни
одного клочка, писаного Пастуховым! Покойный смутно понимал
опасность подлога, он инстинктивно его боялся, он боялся этого
гражданского яда, который может заразить вас в ту минуту, когда
вы о нем и не думаете. Может явиться продолговатый клочок бу-
маги с вашею подписью, эксперты признают некоторое сходст-
во, и вы должны платить любую сумму, которую с вас потребуют,
и сделаться таким образом предметом эксплуатации. Пастухов так
этого боялся, что не писал Гулак-Артемовской ни одной строки,
отделывался телеграммами, даже чека не хотел выдать, и вот по-
чему подписи являются подделанными без сходства с действитель-
ностью. Мы покончили с доказательствами положительными, но
у нас есть еще доказательства и отрицательные. Если бы даже у нас
и не было заключения экспертов, мы все-таки могли бы доказать,
что подлог векселей был совершен. Мы в состоянии были бы до-
казать, что Н. Пастухов никогда не кредитовался у посторонних
лиц, что он был в высшей степени аккуратный и честный человек
и что в его книгах не значится о векселях ни одного слова. На это
подсудимая нам говорит, что Пастухов действительно выдал ей
векселя и что «он брал у нее деньги для выгодного помещения».
Но это объяснение, которое является здесь на суде в первый раз,
представляется не заслуживающим уважения. Если бы Пастухов
брал деньги, да еще у любимой женщины, то он обеспечил бы ее
гораздо тщательнее, чем всякое другое лицо, и не упустил бы запи-
сать в свои книги, что поступило в приход столько-то, взамен чего
выдано векселей на столько-то. Но никаких следов записи этих
векселей в книгах Пастухова не существует. Следовательно, вексе-
ля эти выданы не были. Какая же система объяснений принята
44
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
подсудимой относительно этого материального факта? Рассмот-
рим ее внимательно теперь, чтобы более не возвращаться к ней.
Подсудимая объясняет, что векселя эти были выданы ей Пастухо-
вым в то время, когда отношения их друг к другу охладели, и что
деньги эти были взяты у нее Пастуховым, во-первых, вследствие
проигрыша на бирже, во-вторых, вследствие уплаты Елисееву.
Я обращаю внимание на эти факты, которые могли изгладиться
из вашей памяти, потому что подсудимая настаивала, говоря: «Фа-
милию Елисеева я помню особенно».
Относительно биржевой игры подсудимая несколько измени-
ла здесь свое показание, так как сделалось известно, что на бирже
покойный Пастухов играл только до 1869 года, что он по неопытно-
сти понес большие потери, вследствие чего с того времени и сам
закаялся играть на бирже, и другим не советовал. Следовательно,
деньги могли быть даны уже никак не на пополнение убытков по
биржевой игре. Но для чего же они могли быть даны? Подсудимая
говорит, что для уплаты Елисееву. Но мы выслушали здесь показа-
ние самого Елисеева, из которого знаем, что Пастухов платил ему
в год 15 тысяч и что срок платы наступал не в августе, а в апреле.
Затем от Котоминых мы знаем, что в августе 1876 года был упла-
чен им Пастуховым весь долг с той образцовой аккуратностью,
на которую был способен Пастухов, следовательно, ни в августе,
ни раньше в 1876 году никакой надобности в денежной помощи
со стороны Гулак-Артемовной Пастухов не имел и не мог иметь.
Наконец, от Бекмана мы узнали, что он дал Пастухову 30 тысяч
под простую расписку. Следовательно, даже в том случае, если
бы ему были нужны деньги, он брал бы их от людей, которых он
знал 15—20 лет, или от своих братьев, но никак не от женщины, за
которой он ухаживал. Затем у нас есть еще одно обстоятельство,
которое можно привести в опровержение системы объяснений,
принятой подсудимой. Это имущественное положение Пастухова
в августе 1876 года и вообще в течение всего года. К нашему сча-
стью, покойный Пастухов был настолько аккуратен, что история
его денежного хозяйства лежит перед нами, основанная на совер-
шенно неопровержимых данных. Скажите, господа присяжные,
у кого бы другого можно было так легко восстановить экономи-
ческое положение, как не у Пастухова? У многих ли существует
такое образцовое денежное хозяйство? Конечно, это обстоятель-
45
ДЕЛО ГУЛАК-АРТЕМОВСКОЙ И БОГДАНОВА
ство очень невыгодно для подсудимой — она не могла о нем знать
заранее. У нас есть ясные доказательства, что в августе месяце
имущественное положение Пастухова в общих чертах представ-
лялось в следующем виде: во-первых, все расчеты с Котоминым
были окончены 30 апреля; во-вторых, разница на заложенных бу-
магах была в его пользу в 52 тыс. руб . серебром, то есть если бы он
реализовал заложенные в банках бумаги, то получил бы 52 тысячи
по тогдашней биржевой котировке; в-третьих, 10 августа он внес
70 тысяч в Волжско-Камский банк на текущий счет. Кроме того,
по расходной книжке видно, что он внес 12 августа более 60 тыс.
пятипроцентными билетами «в счет долга» (то есть Гулак-Арте-
мовской), и, наконец, по главной книге к новому 1876 году общий
итог капитала равняется 762 499 руб. 61 коп. Следовательно, при
таких условиях Пастухов фактически никак не мог занимать денег
у женщины, которая ему нравилась. Теперь мы рассмотрим кри-
тически ту историю, которую нам рассказывает подсудимая в под-
тверждение своей системы.
Система эта, как мы видели, плоха, а сама история еще хуже.
История эта оказывается просто невозможной. При всем жела-
нии, как бы мы себя ни мучили, как бы ни старались самих себя
уверить, но мы не можем заставить свою совесть сказать, чтобы
то объяснение, которое представляет Гулак-Артемовская, было
сколько-нибудь правдоподобно. И вот является свидетельница
Зыбина, показание которой занесено в протокол. Она утвержда-
ет, что она видела, как эти векселя были переданы Пастуховым
Гулак-Артемовской! Память ее до такой степени свежа, что ма-
лейшие подробности, малейшие детали сохранились у нее совер-
шенно ясно. Как показала Гулак-Артемовская об обстановке, при
которой происходила передача векселей, то же самое совершен-
но, йота в йоту, восстановила здесь перед вами и ее наперсница
Зыбина; словом, это совершенная копия, это одно и то же пока-
зание: здесь — рисунок, а там — оттиск. Мы знаем, что Зыбина по
материальному своему положению является лицом, зависимым от
Гулак-Артемовской, лицом, жившим у нее. Но это обстоятельство
скрывается! Она занимается у нее хозяйством, заведует закупкой
провизии, одним словом, она то, что называется экономкой. Но
Боже избави, это обстоятельство тоже тщательно скрывается, и,
таким образом, она является дамой, которая принимает гостей
46
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
в той же гостиной. Но я полагаю, что это показание вами оцене-
но по его достоинству: не по внешнему апломбу, а по внутреннему
содержанию. Я полагаю, что эта сцена передачи векселей была
невозможна, что в сцене, сочиненной подсудимой и ее свидетель-
ницей, перед нами является какой-то выдуманный Пастухов, а не
действительный. Затем, после показания вдовы Зыбиной, оказа-
лось действительно, что этот укрепленный пункт несколько слаб.
Гулак-Артемовская не могла не сознавать, что вся эта история
о займе не совсем похожа на дело, на действительность, и что
Зыбина не внушает доверия и плохая для нее поддержка. И тогда
вдруг является новый свидетель, точно с неба сваливается.
В течение всего следствия, а производилось оно от 31 декабря
1877 года по 14 июля 1878 года, никто и не упоминал о Заикине,
как бы его не существовало. И вдруг 1 августа, в самую отчаянную
минуту, когда Судебной палатой был уже утвержден обвинитель-
ный акт, является письмо Заикина, как вы видели, даже смятое
весьма искусно. Я не скрою, это показание произвело на меня,
а может быть, и на других, весьма тяжелое, грустное впечатление.
Мы слышали здесь вещи, которые при самом их произнесении
распространяли кругом себя запах лжи, неправды. Это было по-
казание, данное под присягой. В нем упоминалось о том, что он
ходил к Пастухову, что он предлагал ему что-то; затем это было
перенесено вдруг в 1875 год, потом в 1876-й, далее оказалось, что
это было на масляной. Когда же мы сверили текст письма с его
показанием, то оказалось, что в письме своем Заикин говорит,
что он был свидетелем того, как были переданы три векселя. Тут
существенных всего четыре слова: свидетель передачи трех вексе-
лей, и четыре лжи. В показании оказалось: не был свидетелем, как
были переданы три векселя. Следовательно, оказалось совершен-
но противоположное. Оказалось, что Заикин будто бы взял один
вексель, ходил с ним к Пастухову, просил его дисконтировать
в марте, а срок был только в августе, но Пастухов дисконтировать
отказался. Эта история, измышленная так аляповато, эта вторая
поддержка также едва ли достигает своей цели. Свидетель должен
внушать доверие к тому, что он говорит. Мы должны чувствовать
правду. Пусть она будет резка, пусть она выражается в неприят-
ной для нас форме, но все-таки должна быть правда. Но здесь мы
47
ДЕЛО ГУЛАК-АРТЕМОВСКОЙ И БОГДАНОВА
не видим правды: здесь мы видим показание подговоренное, лож-
ное, и совесть наша должна от него отвернуться.
Господа присяжные заседатели, вследствие позднего вре-
мени, вашего утомления и моей усталости я решился придать
первой обвинительной речи характер по возможности сжатый.
Поэтому вы извините те пропуски, которые я сделаю и которые
можно будет пополнить в течение дальнейших прений, а может
быть, вы их пополните сами. Рассмотрев первую часть обвине-
ния, то есть вопрос о материальном факте, и убедившись в том,
что подлог доказан, я перехожу к другой части обвинения, к внут-
ренней стороне дела, к нравственным вопросам, неразрывно свя-
занным с вопросом материального факта. Здесь прежде всего мы
встречаемся с вопросом: виновна ли Гулак-Артемовская в том, что
она предъявила эти векселя, зная, что они подложны, и виновен
ли Богданов в том, что он участвовал в их подделке? Для рассмот-
рения этих вопросов нам нужно, господа присяжные заседатели,
остановиться предварительно на вопросе о том, с какими людь-
ми мы имеем дело. В действительности вы видите перед собой
сидящими двух подсудимых. Но мне кажется, что вы не должны
забывать, что на самом деле вы судите трех лиц. Один из них, этот
невидимый подсудимый, о котором вы косвенно произнесете
приговор — это покойный Н. А. Пастухов. Н. А. Пастухов обви-
няется в том, что он, проживший всю жизнь честно, несчастный
идеалист, влюбившийся и умерший с разбитым сердцем, человек,
жизнь которого не имеет на себе ни одного пятна и о памяти ко-
торого нельзя говорить без уважения, он обвиняется Гулак-Арте-
мовской в том, что, взяв у нее деньги, совершил заведомо подлог
собственной подписи и коварно, из мести или корысти, выдал ей
эти подложные векселя, изготовленные им при помощи Богда-
нова! Следовательно, тут идет речь о трех лицах. Это надо разо-
брать. И память умершего имеет свои права, и мертвый человек
имеет свою честь. Было бы, конечно, в высшей степени неспра-
ведливо, если бы его могила была незаслуженно забросана грязью
и на его честном имени, к позору всей его семьи и друзей, оста-
лось бы незаслуженное пятно — пятно подлога. Разберем же это
дело внимательно. Изучая характер лица, следует изучить и среду,
в которой он живет. Рассмотрим вкратце характер и условия сре-
ды, в которой мы встречаем госпожу Гулак-Артемовскую. Не имея
48
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
состояния, она вышла замуж без приданого, хотя, говорят, был
какой-то вексель. Но, видно, такова судьба госпожи Гулак-Арте-
мовской, что во всей ее биографии векселя у нас постоянно мель-
кают перед глазами; одни приходят, другие уходят, исчезают, ло-
паются, как мыльные пузыри, — одним словом, с самого начала до
конца векселя не перестают сновать кругом нее. О векселе ее отца
нам говорить нечего: был вексель, а что из этого вышло, никому
не известно. Во всяком случае она вышла замуж, как показывает
тайный советник Гулак-Артемовский, без приданого, состояния
она тоже не имела. Затем, когда она была разведена с мужем и он
умер, то она принять после него наследство отказалась. Таким
образом, родового, наследственного состояния у нее нет. Но гос-
пожа Гулак-Артемовская одарена весьма недюжинными способ-
ностями. Это ум, сноровка, знание жизни, знание русской жизни.
В 1869 году еще молодая женщина в то время, когда у других так
много иллюзий, неопытности, госпожа Гулак-Артемовская, полу-
чив концессию на золотые прииски, едет в Сибирь. Она приоб-
ретает их, перепродает и возвращается с капиталом. В то время,
по показанию барона Торнау, ее материальное положение улуч-
шилось. Затем эта поездка имела и другой благоприятный для нее
результат: она познакомилась и подружилась с вдовой Зыбиной.
Возвратившись в Петербург, Гулак-Артемовская сразу вступает на
поприще, о существовании которого мы до сих пор только смут-
но догадывались. Она вступает на поприще «тайных ходатайств
и проведения дел», она проводит дела — это ее социальное поло-
жение. Она — влиятельная дама петербургского света, у нее салон,
в котором проводят время, проводят дела... и людей. Вот ее поло-
жение, как оно выясняется из ее собственных показаний. Госпо-
жа Гулак-Артемовская с замечательным умом обставила эту опера-
цию. Ее показание — это документ неоценимый, это страница из
истории нашей культуры, наших столичных нравов. Оказывается,
что, поселившись сначала на Гороховой, она затем переехала на
другую квартиру и, наконец, перебралась в дом No 10 на Театраль-
ной площади. Обстановка у нее является прекрасная, роскошная,
внушающая мысль, что, очевидно, состояние Гулак-Артемовской
равно состоянию Пастухова, а Пастухов был миллионер. Итак, по-
селившись в Петербурге, она вступает на поприще того, что я на-
зываю тайным ходатайством. Я не могу назвать это иначе, потому
49
ДЕЛО ГУЛАК-АРТЕМОВСКОЙ И БОГДАНОВА
что знаю только две формы открытого, законного ходатайства.
У нас есть почтенное сословие присяжных поверенных, сословие,
к которому я когда-то имел честь принадлежать, есть сословие ча-
стных поверенных и, наконец, есть сословие тайных поверенных,
к которым принадлежала Гулак-Артемовская.
Что же делается в этом сословии? Что за дела там соверша-
ются? За утверждение устава, например, получается 30 тыс. руб. —
слова самой Гулак-Артемовской. Я не знаю, правда это или нет, но
если это неправда, то по роду вымысла вы можете судить о свой-
ствах того, кто вымышляет. Что мы должны думать о том, кто по-
добное занятие выдает за законную форму приобретения, без вся-
кой мысли о том, что так делать нельзя, что это безнравственно?
Составляется условие: если дело не будет кассировано Сенатом,
то плачу госпоже Артемовской столько-то тысяч! Конечно, это ус-
ловие не имеет законного характера, потому что в существе своем
оно безнравственно. Никто посторонний не может вникать в свя-
тыню совести судьи, когда он постановляет приговор. Вы видели,
что заявление о таком условии было сделано Гулак-Артемовской
громко, ясно, во всеуслышание. Но оно не подтвердилось. В усло-
вии Юдина было сказано, что если не будет утверждена кассация,
то уплачено будет 5 тыс. руб . Но мы видели из справки в кассацион-
ных решениях, что два раза дело Юдина решалось Сенатом против
него, следовательно, эти 5 тыс. руб . не были выданы Артемовской.
Но этого мало, не достаточно подобных ходатайств. Действитель-
но, как бы эти ходатайства не были выгодны, трудно представить,
чтобы они составляли постоянный источник дохода. Как была об-
ставлена Гулак-Артемовская? Из дела мы узнаем, что лица высоко-
поставленные, заслуживающие полного уважения, прельщенные
умом и любезностью Гулак-Артемовской, женщины, получившей
хорошее воспитание, посещали ее по утрам; они думали сделать
только визит, оказать учтивость молодой женщине. Между тем
оказалось, что эти визиты имели другой смысл для Гулак-Арте-
мовской. Визитные карточки, упоминание о знакомстве с таким-
то сановником в глазах неопытного провинциала, который из
захолустья приезжает в Петербург, являлись силой. Смущенный
зрелищем лиц, столь высокопоставленных, украшенных ордена-
ми и титулами, провинциал не торговался. Он вытряхивал мошну
и не смел торговаться: ведь его могли прогнать, уничтожить. И не
50
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
раз повторялась та сцена, что произошла с одним несчастным ев-
реем, который, по наивному рассказу Гулак-Артемовской, отдавал
ей по 3 тыс. руб . одну пачку за другой, а она-то понукала его: «Что
вы! что вы! давайте же все!» — и отдал он все, по ее словам 40 тыс.
руб., и ушел, проклиная и Петербург, и все дела, и салоны, где их
проводят... (Смех.) Но и всего этого было еще мало для предпри-
имчивой женщины — является еще другого рода промысел. Вы
знаете, господа присяжные заседатели, в особенности те из вас,
которые принадлежат к почтенному сословию купечества, какая
страшная язва разъедает наш коммерческий мир. Эта язва — лож-
ные банкротства. В одно прекрасное утро несколько лиц являют-
ся в коммерческий суд и заявляют векселей на известную сумму.
И вот учреждается конкурс, выбираются кураторы, председатель,
начинается процедура несостоятельности, делаются расчеты дол-
говых претензий. И что же в действительности оказывается? Что
нет никаких претензий! Все это составляет нечестный промысел,
стоящий как раз на самом рубеже гражданского и уголовного пра-
ва, промысел эксплуатации чужого легковерия. Есть люди, для
которых он составляет специальность. Они то кураторы, то пред-
седатели; сегодня они являются в виде кредиторов, а завтра заве-
дуют делами конкурса на праве уполномоченного и т.д. Это такая
язва, которая убивает кредит.
Что же может сделать честный человек, который дал взаймы
деньги и видит на другой день, что перед ним оказывается гора до-
кументов чуть не на миллион? И вот этим-то темным и нехорошим
делом занималась Гулак-Артемовская. Основывалась она на сооб-
ражении, высказанном ею здесь на суде: «Мне сказали, что это
дело выгодно». Вследствие этого она и приобрела векселей Логи-
нова на 160 тысяч, как говорит она, а я говорю — на 440 тысяч,
и говорю это потому, что свидетельницы Зыбина и Митрополь-
ская объяснили, что они не давали ни копейки и не знают, какие
это векселя, то есть они были подставными лицами. Конкурс Ло-
гинова — такой эпизод, который по своему значению стоит целой
поэмы. Логинов — человек, у которого никогда за душой гроша не
было, которого эксплуатировали евреи, бывшие близкими людь-
ми или деловыми приятелями Гулак-Артемовской. Так мы встреча-
емся здесь, например, с Гутцайтом, о котором я не могу говорить,
потому что показание его не было прочитано. Но вы знаете, что
51
ДЕЛО ГУЛАК-АРТЕМОВСКОЙ И БОГДАНОВА
это за личность. Он — «господин председатель» конкурса, подпи-
сывает бумаги, делает разные постановления по делам конкурса,
и вдруг председатель отправляется по постановлению судебного
следователя в дом предварительного заключения по обвинению
в подлоге векселей того лица, по несостоятельности которого
конкурс учрежден. Мало этого, госпожи Гулак-Артемовская, Зыби-
на, Митропольская и др. подписывают этому Гутцайту, обвиняе-
мому в подлоге векселей, благодарность за честное, энергическое
и правильное ведение дел конкурса, что записывается и вносится
в протокол. Когда вы видели здесь этого несчастного Логинова,
который через несколько дней опять предстанет здесь в качест-
ве обвиняемого, вы могли спросить: для чего же вся эта история,
для чего производить такой конкурс, когда весь его актив — 6 руб.
55 коп., а пассив доходит до миллиона? Разгадка очень простая. Су-
ществует где-то надворный советник Логинов, 78 лет, и вот несча-
стному старику приносят постановление, по которому его сын об-
виняется в злостном банкротстве, а он, отец его, как участвующий
в этом преступлении привлекается к суду. Страх обуял несчастно-
го старика, а в то же время кредиторы предлагают ему вступить
в мировую сделку, начинают торговаться, предлагают покончить
на 10 коп. за рубль! И госпожа Артемовская участвует в этом деле
и тянет за собой вереницу своих креатур, на все готовых и дейст-
вующих по ее приказу. Если представить себе положение старика
Логинова, то дело имеет, кроме комического характера, доволь-
но грустное значение. И она участвует в этом конкурсе не только
сама, но со всей свитой своих наперсниц.
Итак, мы видели ее на поприще тайных ходатайств, потом
в конкурсах. Для полной характеристики ее личности недостает
еще одной черты. Вы видели, каков уровень социальной нравст-
венности этой среды. Не только сама Гулак-Артемовская, которая
все-таки женщина, получившая некоторое образование, не пони-
мает, что оба эти дела — дела нечестные, что в них признаваться
неловко, но даже и другие развращены. Так, например, перед
нами является госпожа Митропольская, женщина, кажется, отно-
сительно простодушная. Она дала свое имя какому-то Хаймовичу
и не понимает даже, что это нехорошо: ей, видите ли, сказали,
что это ничего. Кто же мог ей сказать? Конечно, ее авторитет —
принципал. Затем дальше и дальше распространяется нравствен-
52
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
ная зараза... Кроме этих дел, у Гулак-Артемовской есть еще дру-
гая черта, к которой я и перехожу, черта, вероятно, принесшая
ей значительные выгоды в жизни. У нее есть уменье привлекать
к себе людей, притягательная способность. Я думаю, что не выйду
из пределов задачи обвинителя, если коснусь этой стороны. Я не
буду касаться ее искренности, но мы видели нескольких свидете-
лей, испытавших на себе притягательную силу подсудимой, на-
пример, я укажу на господина Полевого. Полевой познакомился
с Гулак-Артемовской и немножко увлекся ею; поздние ужины, да
частые визиты, легкие ссоры, да извинительные записки... ну да,
одним словом, несколько увлекался. (Смех.) Потом мы видим, что
набрасывают сети на Каррика. Его приглашают быть домашним
доктором, давать уроки английского языка. Но он отказывается.
Попытка не удалась. Или возьмите показание Дмитрия Пастухо-
ва. К нему являются посланные один за другим, его просят: «при-
езжайте», «посидите», подсаживаются, говорят: «приезжайте
вечером», — нет, не могу, — «ну, завтра утром приезжайте» и т.д .,
одним словом, начинается заманивание, заигрывание. Но ни на
ком это так не отразилось, как на двух лицах, которые одинаково
несчастны; это, во-первых, Заикин, который совершенно утратил
то, что называется чувством меры, который дошел здесь до таких
откровений, что рассказывал о каких-то несогласиях, любовных
ссорах с Артемовской, как она, видите ли, резка к нему, сегодня
они поссорились, завтра помирились, затем опять поссорились
и тому подобные «marivaudages»1 на уголовной подкладке. Во-
вторых, таким лицом является Н. Пастухов. Но этот человек при
столкновении с Артемовской уже самой природой был определен
на погибель. Раз такой человек попал в такую среду, можно, на-
верно, сказать, что он оттуда целым не выйдет. Действительно,
постарайтесь представить себе вечер у Артемовской, на котором
присутствуют все свидетельницы: г-жи Клодницкая, Залесская
и проч., идут интимные разговоры, слышится музыка, играют
в карты. И вдруг в эту среду, где под музыку трактуется о сбыте
бронзовых векселей, где между игрой и разговорами прорывают-
ся нечаянное восклицание и резкий жест хищника, где чувствует-
ся этот специфический запах, поразивший Полевого, которому
1 Любезничанье, жеманство (фр.).
53
ДЕЛО ГУЛАК-АРТЕМОВСКОЙ И БОГДАНОВА
недаром показались подозрительными все эти загадочные золо-
топромышленники, россыпи которых в кармане их знакомых...
в эту среду, которая занимается тайными ходатайствами и ложны-
ми банкротствами, вдруг появляется настоящий, чистокровный
русский миллионер, чудак-идеалист, бесконечно добрый, вялый,
слабый, который тяготится своим богатством, человек, готовый
всем помочь и всем помогающий, который плачется, что слишком
богат, что его не полюбят самого, а полюбят за богатство, чело-
век самолюбивый, с чувством собственного достоинства, гордый
только своей честностью. Итак, в этот сомнительный салон, где
между разряженными женщинами виднеются мужчины-дельцы,
игроки, дисконтеры и тому подобные алчные до наживы прохо-
димцы, входит миллионер. Как на него эта среда должна действо-
вать? Он видит роскошную обстановку, видит светскую женщину
и думает, что она имеет большие средства. Если она полюбит, то,
конечно, уже не за деньги. Начинается глубоко обдуманное, уче-
ное заигрывание. Музыка, разговоры на симпатичные темы и т.д .,
и он незаметно, мало-помалу увлекается, и скоро опутанный, рас-
таявший уже не может оказать сопротивления. Он слишком идеа-
лист, чтобы знать женщин; он до сих пор не входил в соприкосно-
вение с этим «высшим» обществом, с этим типом утонченности.
Он видел прежде людей простых, говорят, он всю жизнь прожил
с женщиной простого звания.
Он имел большие средства, жил согласно со своими вкусами,
но все это не удовлетворяло потребностям его фантазии, почерп-
нутой из каких-нибудь книжек. И вдруг он видит наяву то, о чем
читал в романах, он оказывается своим человеком в этой среде.
Что должно было из этого произойти? Знакомство Пастухова
с подсудимой начинается в феврале 1875 года и продолжается
год. В этот год роман начался, дошел до апогея и кончился. Нача-
ло знакомства уже предполагает известное намерение со стороны
госпожи Артемовской. Она это отрицает. Пусть так. Но как только
роман завязывается, мы читаем комментарии к нему в расходной
книжке Пастухова. Берем эту книжку и видим, что с марта 1875-го
в ней начинается новая статья расходов — пустое место или шифр:
пр. к . или Л. за т. Просмотрите книжку за прежнее время и спро-
сите, отчего там нет этой статьи расхода, отчего она является
только с марта? Вы просматриваете книжку далее и находите ин-
54
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
тересное явление: суммы постепенно увеличиваются, страсть
растет крещендо. Проигрыши идут сначала небольшие, потом
больше и больше. Вы видите, как человек втягивается. Что в это
время происходило между покойным Пастуховым и госпожой
Артемовской, какие были их отношения? Госпожа Артемовская
признает, что Пастухов ею увлекался. Увлечение для человека та-
кого нравственного, как Пастухов, что могло значить? Оно мог-
ло только значить восторженную любовь, уважение к женщине
и как результат этого — брак. Как же относилась к этому госпожа
Артемовская? Здесь мы действительно оказываемся перед посло-
вицей: чужая душа потемки. Что госпоже Артемовской не мог осо-
бенно нравиться покойный Пастухов — это понятно. Он был для
нее слишком простоват, мужиковат, неинтересен. Что толку, что
он был в Московском университете, где не окончил курса, — это
все-таки был просто Николай Александрович Пастухов, а не тот
представитель высокоизящного, избранного общества, с кото-
рым она, хотя изредка, хотя только по утрам, во время визитов,
встречалась. Мы не имеем достаточно материалов, по которым
могли бы знать их отношения, но мы и не совсем лишены этих
материалов. Я сошлюсь на следующий документ, на письмо гос-
пожи Артемовской от 31 марта, то есть в начале знакомства. Вот
что в нем говорится: «Приезжайте, конечно, вечером никого не
будет. Будет только Снаксарева. Фрак можете оставить» — значит,
будете как дома. Затем замечательна следующая фраза: «Мне бы
не хотелось, чтобы наше знакомство застыло на первом визите».
Продолжается 1875 год. Я не думаю, чтобы госпожа Артемовская
с своей стороны оставалась совершенно равнодушной к Пастухо-
ву. Насколько она могла с своей рассудочной натурой разделять
это увлечение — это другой вопрос. Но такая высокая, честная,
трогательная привязанность, наконец, предложение человека,
который кладет к ногам миллионы, свою жизнь, свою душу — как
хотите, трудно представить себе, чтобы женщина все это отверг-
ла. Да зачем же клеветать на самое себя? Мы уверены, что в то вре-
мя в госпоже Артемовской, хотя изредка, к этому смешноватому
человеку — смешноватому потому, что он безумно любил — заго-
варивало доброе чувство, желание протянуть руку и сказать: «Да,
пойдемте вместе». Вот почему я согласен принять за факт то, что
говорит госпожа Артемовская: что она ставила Пастухову одно ус-
55
ДЕЛО ГУЛАК-АРТЕМОВСКОЙ И БОГДАНОВА
ловие, и если бы он его исполнил, то она вышла бы за него. Сле-
довательно, тут шла речь о каком-то условии. Важно то, что она
вышла бы за Пастухова. Вот почему, несмотря на то, что, может
быть, это вас немного поразило, я решился предъявить вам чер-
новую любовного письма, записанную в ее расходной книжке.
Долг государственного обвинителя, господа присяжные за-
седатели, долг суровый. Мы не имеем права руководствоваться
только нашими вкусами. Мы должны исполнять свой долг, хотя
бы иногда и пришлось коснуться тайны сердца. Беру эту книжку.
Она писана в 1875 году. Это год любви, год романа Н. А. Пастухо-
ва. Я читаю и вижу в ней факт поразительный. Вот, очевидно, чер-
новое письмо, писанное карандашом. Какое же его содержание?
«Мне, право, стыдно, что ты извиняешься передо мною, которая
так часто была виновата перед тобою — прости меня, которая так
часто злоупотребляла твоею добротою ко мне» и проч. Письмо
это, вы помните, привело подсудимую в крайнее раздражение. Но
почему же? В письме идет речь о предметах, нисколько для жен-
ской чести не оскорбительных. Ничто в нем не задевает больных
сторон женского стыда, женской чести. Это мотивы нравствен-
ные, исповедь, переборка взаимных упреков, взаимное проще-
ние, желание исправиться. Да во всем деле нет ни одной строки,
которая менее была бы неприятна для госпожи Артемовской, чем
это письмо. А потому негодование ее должно иметь другие причи-
ны. Черновое письмо 1875 года — это исповедь женщины, кото-
рую кто-то любит и которая сама кого-то любит. Но кого же? Это
писано в 1875 году, именно в том году, когда госпожа Артемовская
говорила Пастухову, что вышла бы за него замуж, если бы он ис-
полнил неизвестное нам условие. Я не могу допустить предполо-
жения, чтобы это письмо было писано другому. Если оно было
писано другому лицу, то как же представить себе, что госпожа Ар-
темовская обещала Пастухову быть его женой? Тогда значит, что
госпожа Артемовская, находясь в таких близких по нравственно-
му характеру отношениях к другому лицу, решилась все-таки вый-
ти за Пастухова? Я говорю, что эти беглые строчки, набросанные
карандашом, имеют важное значение. Я нашел их случайно при
рассмотрении вещественных доказательств, и тогда они освети-
ли для меня внутреннюю сторону дела. Для меня было ясно, что
если письмо 31 марта 1875 года, находящееся при деле, есть на-
56
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
чало завлекания, то это черновое письмо есть высший пункт, до
которого страсть достигла. Тут говорится на «ты», идет какая-то
душевная исповедь, один у другого просит прощенья и т.д. Содер-
жание этого письма близко подходит к характеру Пастухова. Он
идеалист, человек, терзающий себя, берущий на себя небывалую
вину, несущий раскаянье, плачущий. Тон письма таков, которым
и можно было говорить с Пастуховым. Наконец, есть одно обстоя-
тельство, весьма характеризующее подсудимую Артемовскую. Кто
же пишет черновые любовные письма, да еще в расходной книж-
ке! Это совершенно своеобразный прием. Кроме того, как только
объяснения переходят на почву реальную, черновая обрывает-
ся, письмо пишется дальше от руки, прямо набело: но когда идет
исповедь, затрагивается нравственное чувство, та рука, которая
так бойко писала прошения и деловые бумаги, очевидно, затруд-
нялась выбором слов. Слог моральных тем и сентиментальных
излияний был ей чужд, и потребовалась черновая. Итак, я думаю,
достаточно доказано, что увлечение Пастухова было так сильно,
что оно должно было вовлечь его в самые безрассудные поступ-
ки. Мы их видим из его расходной книги. Не успело пройти не-
сколько месяцев, приходит к концу 1875 год, и в начале 1876 года
оказалось, что все в Н. А. Пастухове было разбито. Он проиграл
в карты большую сумму. Он потерял не только деньги, но и веру
в себя, — и в женщину, которую полюбил. Он сказал об этом брату;
вы его здесь слышали: тоном, свойственным прямому, честному
человеку, сказал он вам, что покойный его брат под секретом соз-
нался ему, что проиграл до 170 тыс. руб . Мы не настаиваем, что
всю сумму он проиграл в дурачки. Важен факт, что его обыграли.
Но если бы он проиграл только деньги, то в нем, может быть, был
бы поражен только купец: такой безумный поступок! В его лета!
Ему 36 лет! Он со стыдом вспоминал бы об этом. Он никому бы об
этом не сказал. Но этого мало: в нем был убит человек; человек,
который верил в других, который боготворил женщину, который
готов был отдать ей все и думал, что его полюбят. Вот что было
убито в нем. С этого времени он стал грустить. Свидетель Поле-
вой видит его грустным, задумчивым, расспрашивает его и узнает
вскользь, что он проиграл в дурачки 1500 руб. Пастухов был чело-
век такого характера, что приставать к нему с расспросами нельзя
было. Заплатив в августе остальные проигранные деньги, совер-
57
ДЕЛО ГУЛАК-АРТЕМОВСКОЙ И БОГДАНОВА
шенно развязавшись с этим долгом, он прекратил всякие отноше-
ния к госпоже Артемовской. Как же рассказывает обо всем этом
госпожа Артемовская? Она говорит, что предложение Пастухов
ей сделал в августе. Это невозможно, так как в феврале 1876 года
он уже понял ее, а летом на резкое мнение Каррика о ней ниче-
го не возражал. Она не помнит даже когда, «но приблизительно
после 10-го». Затем она уехала за границу, и Пастухов уже не же-
лал к ней вернуться. Она говорит, что отказала ему. Но ведь она
отказала условно. Следовательно, не потому он вдруг перестал
к ней ездить. Потом она говорит, что не хотела дать ему ответа
сейчас, а сказала, что «пригласит его по возвращении из-за грани-
цы». Возвратившись из-за границы, она приглашает его, но он не
едет. Почему же он не едет? Все это, господа присяжные заседате-
ли, один вымысел, и грубый вымысел. Действительность гораздо
правдоподобнее и проще. Раз заплатив деньги, он решился пре-
рвать всякие отношения, как и сказал Ивану Пастухову. Он был
вполне несчастлив; его здоровье было подточено; к его малокро-
вию и ожирению присоединилась болезнь мозга. Я напомню вам,
как и когда эта болезнь его явилась.
В апреле 1877 года доктор Чечотт заметил в глазах покойно-
го Пастухова «парэз» — слабый паралич зрительного нерва. Тогда
он полагал, что это происходит от опухоли в мозгу и что эта бо-
лезнь трудноизлечима. Болезнь развивалась, но до апреля ника-
кого влияния на психическую сферу заметно не было. Но в июне
1877 года память Пастухова была ослаблена. Нравственное же
чувство не было извращено. Между тем в январе 1877 года память
была совершенно свежа. Он не мог только слышать имени госпо-
жи Артемовской, которая в то же время делала новые подходы,
сожалея, может быть, что был упущен такой единственный в ее
жизни случай. Болезнь мозга Пастухова производила свое разру-
шительное действие, и 1 декабря 1877 года он угас. Не успела гос-
пожа Артемовская побывать на похоронах, как уже явилась мысль:
что же делать теперь? Был случай, был миллионер, которого стои-
ло только обласкать словами, чтобы добыть от него громадные
суммы. Вдруг он умер. Что же делать теперь? В декабре 1877 года
денежное положение госпожи Артемовской было незавидное. Из
данных, имеющихся в деле, видно, что она взяла последние остат-
ки своего текущего счета из Волжско-Камского банка, 259 руб.,
58
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
и счет был закрыт. Затем она является к Андрееву, к человеку, ко-
торый имел когда-то с ней расчеты, который три года у нее в доме
не был, и просит у него взаймы 300 руб. на благотворительное
дело. На благотворительное дело или собственные нужды — неиз-
вестно, но дело в том, что последние деньги из банка взяты, она
ищет у кого-нибудь занять. Очевидно, обстоятельства плохи. Мо-
тивы к преступлению есть. Есть и следы смелой комбинации, ко-
торая заключалась в следующем: Артемовская знала один крупный
факт. Это история с А. А. Полевым, бывшим кассиром покойного.
Первое заявление об этой истории исходило от госпожи Артемов-
ской. Желая забросать грязью свидетеля Полевого, уничтожить
его показание, она не нашла ничего лучшего, как сказать, что это
одна компания, которая обирала Пастухова, и что есть еще один
Полевой, который обкрадывал Пастухова. Для нас важно то, что
об этом госпожа Артемовская знала. Дело это состоит в следую-
щем: воспользовавшись добротой Н. А. Пастухова и заслужив его
доверие, кассир в его отсутствие взял себе преспокойно процент-
ных бумаг на тридцать тысяч рублей из кассы и говорит: дайте мне
сегодня 10 тыс. руб ., так сегодня бумаги и отдам. А завтра за то же
заплатите 15 тыс., послезавтра 20 тыс. руб . и т.д ., а иначе вы бу-
маги от меня не получите. После такого нахального поступка что
сделали Пастуховы? Они подумали: конечно, 30 тыс. руб . потерять
неприятно, но Бог с ним: он человек бедный, женатый, семейный.
Они полагали, что преследовать его нельзя, между тем, если бы
они только заявили судебному следователю, то дело получило бы
законный ход. Госпожа Артемовская не могла не помнить этого
факта. Если Пастуховы простили А. А. Полевому, если они не тяга-
лись даже в таком случае, где было совершено явное преступление,
то неужели они будут судиться с нею, с женщиной, которая была
так близка к покойному их брату! Когда эта мысль явилась, план
созрел и решен в одну минуту. 1 декабря Пастухов умер, а 29-го
векселя уже передаются Кейкуатову. Векселя были изготовлены
посредством близкого человека Богданова, и их решено было
предъявить. Что за беда, что подпись несходна? Тут расчет был
не на сходство подписи, а на характер Пастуховых и на быстро-
ту натиска. К тому же люди простые, мягкие, наследовали более
миллиона — станут ли спорить о 58 тысячах! Надо ковать железо,
пока горячо! Ну, и расчет на протекцию, конечно, был. Посмеет
59
ДЕЛО ГУЛАК-АРТЕМОВСКОЙ И БОГДАНОВА
ли, дескать, юстиция посягать на лицо «высшего сословия»? Ком-
бинация была пущена в ход. При этом рассчитывали на младше-
го, Димитрия Пастухова, который наездом бывает в Петербурге
и который, быть может, казался более податливым, чем старший,
И. Пастухов. Оно так, действительно, и вышло. Предъявляется
вексель сначала в 18 тыс. руб ., потом два по 20 тыс. руб. Нужно ска-
зать, что вексель в 18 тыс. руб. в срок, то есть в августе 1877 года,
не был опротестован; что Пастуховы не были извещены хотя бы
простым письмом о том, что есть вексель. Зачем же было терять
вексельное право, когда подсудимая имела такого хорошего пове-
ренного, как князь Кейкуатов? Да и сама госпожа Артемовская,
всю жизнь возившаяся с векселями, неужели до сих пор не знает
вексельного права? Я уверен, что она знает его так же хорошо,
как и ее поверенный. Итак, она представляет векселя в том рас-
чете, что Пастуховы войдут с ней в сделку. Находится свидетель,
господин Кондратов, который хоть и оскорбляется ужасно, когда
его спрашивают, кто он такой, но который предлагает Пастухову
помириться наполовину и делает это с разрешения госпожи Гула-
к-Артемовской. Остальное вам известно. Подлог был обнаружен
при первом взгляде на векселя. Такой же ответ дала и памятная
книга покойного. Началась экспертиза, следствие, и подсудимые
предстали на суд.
Теперь остается сказать только несколько слов о третьем
лице, о Богданове. Он утверждает, что в этом деле он совершен-
но посторонний человек. Но он признает факт материального
подлога, признает, что он написал текст векселей, которые при-
знаются подложными. Однако он объясняет этот факт по-своему.
Его, видите ли, просил сам Н. Пастухов написать, потому что он
хорошо его, Богданова, знал. Для меня безразлично, знал ли Бо-
гданов вообще Н. А. Пастухова или нет; очень может быть, что
и знал, так как Пастухов был знаком с Артемовской, а Богданов,
давнишний ее знакомый, следовательно, мог встретить Пастухо-
ва у нее. Но во всяком случае знал мало, так как братьям покой-
ного, его прислуге и всем его друзьям Богданов был совершенно
неизвестен. Да и какое могло быть знакомство между миллионе-
ром Пастуховым, образованным, любящим образованных лю-
дей, и господином Богдановым, которого здесь вы могли изучить
достаточно? Но представьте себе этот рассказ Богданова: к нему
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
приходит Н. А. Пастухов, человек, которого он знает не особен-
но хорошо, но знает, что он с Артемовской близок. Что-нибудь из
двух: если он знает Пастухова, то не мог не знать его отношений
к Артемовской. Как же представить трех лиц, между собой хоро-
шо знакомых и из которых каждый игнорирует отношения двух
прочих? И к такому-то человеку Пастухов идет просить написать
векселя, с условием никому об этом не говорить, даже госпоже Ар-
темовской, с которой, как ему известно, Богданов давно знаком?
Какой же тут смысл? Итак, материальный факт подлога доказан
сознанием самого Богданова и подтверждается экспертизой. Я не
буду говорить о том, что он уже не в первый раз судился за подлог.
В первый раз, в новгородском суде, он был оправдан; это дело кон-
чено; он с этим обвинением рассчитался. Остался все-таки факт,
что он судился за подлог бланковой подписи на векселе, но этого
мало. В настоящем случае экспертиза дала нам материал, который
я не знаю, как защита будет объяснять, а именно, что не только
текст векселей, несомненно, написан Богдановым, но и в подпи-
си есть сходство в характере письма и есть шесть букв, которые
имеют положительное сходство с почерком Богданова. Это весь-
ма важная улика, и Богданов от нее не отмолчится. Вот на каком
основании я поддерживаю обвинение против Богданова, и думаю,
что оно на суде, насколько было возможно, доказано.
Я кончил, господа присяжные заседатели, кончил рассказ
о деле, которое, полагаю, не так скоро забудется. Мне ничего не
остается больше сказать. Я, как представитель обвинительной
власти, не могу ни предсказывать ваше мнение, ни угадывать ваш
вердикт: я могу только просить вас, как представителей русского
общества, вспомнить, что это общество с нетерпением ожидает
вашего приговора. Действительно ли ум, общественное положе-
ние, готовность на все и связи достаточны для того, чтобы выйти
из суда оправданным? Вот как для меня ставится этот вопрос. Вы
слышали здесь врачей, говоривших вам о недугах телесных, вы —
врачи недугов общественных; если вы не всегда можете их исце-
лить, то всегда можете эти недуги обнаружить.
61
ДЕЛО
О ЗЛОУПОТРЕБЛЕНИЯХ
В КРОНШТАДТСКОМ
КОММЕРЧЕСКОМ
БАНКЕ1
Речь в защиту князя Оболенского
Заседание С. - Петербургского окружного суда
25 апреля — 10 мая 1883 г.
Господа судьи, господа присяжные за-
седатели! Когда защита на пятнадцатый
день судебного заседания является перед
вами, когда ей предстоит повторить, в сущ-
ности, соображения, только что выслушан-
ные вами по этому предмету, вы поймете,
насколько ее задача затруднительна. Мне
приходится, так сказать, подбирать крохи
и осколки, которые остались от защиты
князя Оболенского, и преподносить вам эти
осколки, стараясь составить из них одно це-
лое... Вы поймете, господа присяжные засе-
датели, что, вполне сознавая то утомление,
которому вы подверглись, и то утомление,
которому подвергаются судьи, моя задача
должна ограничиться тем, чтобы испросить
1 Печатается по: Русские судебные ораторы
в известных уголовных процессах. — М. — Т . IV.
62
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
у вас внимания, хотя на небольшой промежуток времени. Если
я сумею заставить вас выслушать меня без видимого утомления,
это будет для меня наградой и успехом, на большее я и не претен-
дую. Все здесь происходившее должно было создать в вас одно убе-
ждение, что здесь судятся лица, участвовавшие в погибшем банке,
судятся еще двое посторонних. Я думаю, если у вас это впечатле-
ние должно было явиться с самого начала судебного следствия,
если вы думали, что в течение процесса выяснится виновность
этих двух посторонних лиц, то теперь, когда настал пятнадцатый
день заседания, а доказательств виновности их все еще нет, то
нужно полагать, что и на пятнадцатый и на семнадцатый их не бу-
дет. И действительно, я не раз спрашивал себя, какая причина не-
обычайной продолжительности настоящего процесса. Я думаю,
что одна из главных причин заключается в том, что к процессу
уголовному пристегнуто нечто вовсе неуголовное, так, как при-
весок какой-то, для красоты. К вопросу уголовному, который под-
лежит вашему рассмотрению, например, виновны ли директора
в растрате сумм банка, в беспорядке по счетной части, к вопросам
простым, в которых управление банка признало себя виновным,
притянут за волосы вопрос совершенно другой, вопрос граждан-
ский. Например, расчеты князя Оболенского с Шеньяном, кто
из них кому должен и сколько? Или другой вопрос: состоит ли
князь Оболенский у конкурса банка в долгу или, как утверждает
князь Оболенский, конкурс банка ему должен? Разве здесь место
для разбора подобных расчетов, для которых у нас есть совершен-
но другие залы суда? Вот недалеко отсюда, в этом же этаже поме-
щаются IV, V, VI отделения Окружного суда, вот туда пожалуйте,
там можно разобраться, туда приносятся документы, там выслу-
шиваются объяснения сторон, и если недовольны решением, то
отправляются в Судебную палату. В двух инстанциях, осмотри-
тельно, с документами в руках, без запальчивости и укорительных
выражений — так-то судят дела гражданские. Затем, в нашем деле
есть еще вопросы коммерческие, для них есть опять новое здание
на Фонтанке, в Коммерческом суде — там разбирайтесь! А недо-
вольны — идите в IV департамент Сената. На все свои порядки
есть. Скажите, зачем же в III уголовном отделении суда, где реша-
ется вопрос о наказуемости людей, вдруг разбираются вопросы
гражданского и коммерческого права? Если нельзя требовать от
63
ДЕЛО О ЗЛОУПОТРЕБЛЕНИЯХ В КРОНШТАДТСКОМ... БАНКЕ
представителей прокуратуры, как неспециалистов гражданского
права, чтобы они излагали вполне безукоризненно свои воззре-
ния на спорные вопросы, то можно желать и требовать, чтобы
присяжных заседателей не утруждали расчетами по документам
и книгам, которые велись кое-как, которые частью представлены
в суде, частью исчезли. Можно бы выразить желание, чтобы со-
мнительные и спорные вопросы не решались с плеча, без дальних
справок и чтобы рискованные выводы недолгих размышлений не
выдавались за бесспорные истины, на основании которых «требу-
ют» от вас обвинительного приговора, как будто можно его тре-
бовать! Я сказал, что в данном деле есть двоякого рода вопросы:
уголовные и гражданские, и последняя моя надежда заключается
в том, что в заключительном слове председательствующего в за-
седании раздастся наконец авторитетное разъяснение различия
этих вопросов. Может быть, вам будет указано, господа присяж-
ные заседатели: вот эти вопросы подлежат вашему разрешению,
а вот эти-то счеты — кто кому должен — это вопросы посторонние,
и вы можете не принимать их во внимание при определении вины
подсудимых.
Действительно, господа присяжные заседатели, если вы при-
мете этот упрощенный взгляд к делу, то для вас сам собою ряд под-
судимых распадется на две группы. В одной вы увидите деятелей
банка, в другой — посторонние фигуры заемщиков, подмалеван-
ные где-то на углу полотна, и вы увидите, что слить их воедино не-
возможно, это было бы то же самое, что привлекать пассажиров
поезда, который подвергся крушению, к ответственности за это
крушение наравне с машинистом и начальством дороги или ло-
вить на улице прохожих, обвиняя их в том, что слишком близко
подходили к лопнувшему банку. Это прием искусственный, неза-
конный, прием, который, нужно надеяться, не будет часто повто-
ряться у нас в судах, потому что если разовьется такая практика,
то нужно думать, что для целей и достоинства правосудия в буду-
щем оно особенной службы не сослужит.
Итак, я говорю, что здесь две группы подсудимых, и если вы
внимательнее присмотритесь к ним, то увидите, что группа бан-
ковых дельцов в свою очередь распадается на две. Вы видите, что
на верхнем конце скамьи разместился персонал правления, рядом
с ним персонал подчиненных, исполняющих приказание началь-
64
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
ства. Между той и другой группой случайно попался художник,
музыкант, не принадлежащий ни к тем, ни к другим: ни к группе
управляющих, ни к группе управляемых, и не имеющий никакого
понятия о банковых делах. Таким образом, разобраться в настоя-
щем деле не представляется особенного труда; но совершенно
иное дело, если вы станете на почву, на которую вас пригласил по-
следовать за ним товарищ прокурора. Если вы хотите разобраться
в гражданских отношениях этих лиц, хотите на себя взять роль
судьи, и, как говорили вам некоторые из гражданских истцов,
если вы захотите решать вопросы, не касающиеся виновности,
то вы натолкнетесь на непримиримые противоречия. Правда,
у вас могут остаться в памяти некоторые цифры, но с этим недос-
таточным багажом пускаться в путь было бы крайне рискованно.
Может быть, вы припомните, что, по заключению экспертов, би-
леты, выданные на предъявителя 3 февраля, одним членом запи-
саны на имя Оболенского на 1 миллион 300 тысяч рублей, тогда
как из дела видно, что билеты брались не в один раз, выдавались
князю Оболенскому под особые расписки и притом под надлежа-
щее обеспечение — под векселя. Если же они записывались разом
на такую громадную сумму, которая не соответствует остальным
документам в деле, то отсюда можно заключить, что счетоводство
по операции вкладных билетов велось кое-как . Операции записы-
вались, как Бог на душу положит, и все дело вообще со стороны
банка велось спустя рукава. Или вспомните, например: по книгам
Сутугина о сухарной операции значится за конец января на Обо-
ленского одним числом выдача на 900 тысяч 30 вкладных билетов.
И заметьте, что все это записывается за несколько дней до краха
банка. С другой стороны, вы слышали, что конкурс банка требу-
ет с Оболенского 2 миллиона 300 тысяч рублей. Но вы, конечно,
помните, что председатель конкурса присяжный поверенный Бе-
лецкий объяснил нам, что князь Оболенский предлагал конкурсу
принять от него на полтора миллиона вкладных билетов и просил
возвратить ему на эту сумму его векселей. Казалось бы, что мо-
жет быть справедливее этого требования. Однако председатель
конкурса Белецкий, он же и гражданский истец, ответил князю
Оболенскому отказом под тем предлогом, что эти вкладные би-
леты будто бы составляют продукт преступления. Но это пустая
отговорка. Ведь предмет уголовного расследования не сам билет,
65
ДЕЛО О ЗЛОУПОТРЕБЛЕНИЯХ В КРОНШТАДТСКОМ... БАНКЕ
а факт его выдачи. Раз билеты выданы под векселя, а я вам воз-
вращаю билеты, то вы должны мне возвратить векселя. Позволь-
те нам рассчитаться, как вы рассчитались с Герардом и другими.
Господа присяжные, я, конечно, не допускаю мысли, чтобы здесь
был интерес лиц, заведующих конкурсом, хотя они получают из-
вестный процент с массы. Я допускаю, что здесь действует неудер-
жимое, бескорыстное желание угодить правосудию, вследствие
этого необменные вкладные билеты лежат здесь на столе веще-
ственных доказательств. А присяжный поверенный Потехин в то
же время скорбит, что на его душе лежит 2 миллиона 300 тысяч
рублей нашего долгу, когда ему, как бывшему куратору конкурса,
так легко было бы уговорить Белецкого облегчить его страдания.
Из всех бесконечных счетов и расчетов Оболенского для меня вы-
ясняются только некоторые отдельные моменты, но я не буду ут-
руждать вас выяснениями и выкладками и только попрошу позво-
ления коснуться одного вопроса. Здесь говорилось несколько раз,
что князь Оболенский представил на 750 тысяч рублей вексель-
ных бланков и что эти бланки никакой цены не имеют. Этот факт
нельзя забыть, он чрезвычайно хорошо рисует, как смотрело прав-
ление Кронштадтского банка на свои обязанности и на интересы
банка. Когда вы выдаете на себя обязательство в виде вексельного
бланка и ставите на нем свою подпись, то пока не прописан текст,
он недействителен, но если прописан текст, он делается для вас
бесспорным документом. Вексель будет опротестован, и по нему
будут взыскивать деньги. Следовательно, эти бланки на 750 тысяч
рублей были вполне обязательным документом для князя Обо-
ленского. Разве он мог угадать, что Лангваген не удосужится сам
и даже не потрудится заставить писца прописать эти тексты.
Теперь вы оцените, господа присяжные, насколько было
основательно замечание защитника Лангвагена, что лучше было
бы, если бы князь Оболенский прислал нам три меры каменного
угля, чем эти ничего не стоящие бланки. А я скажу: лучше было
бы Лангвагену найти несколько свободных минут и заполнить эти
бланки текстом. Тогда Кронштадтский банк имел бы лишних 750
тысяч рублей в руках. А ведь это почти миллион, который, конеч-
но, пригодился бы банку в конкурсе князя Оболенского. Итак, вот
в каком мы положении находимся. Как мы разберемся в граждан-
ских делах и во взаимных претензиях? Не лучше ли оставить их
66
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
просто, оставить в стороне и перейти к вопросам чисто уголов-
ным. Когда дело доходит до уголовных вопросов, то вы заметили,
что происходило на суде. Все сваливают с себя ответственность на
двух лиц: князя Оболенского и Суздальцева — и говорят, что они
виноваты, они соблазнили некоторых директоров банка и вовлек-
ли их в такие невыгодные сделки. Сразу это кажется чрезвычайно
странным. Почему? Ведь эти лица простые заемщики, которые
по закону не могут знать и действительно не знали подробностей
банковых операций, так как Устав банка, § 46, предписывает со-
хранение коммерческой тайны. Заемщики тут при чем? И кто ста-
нет делать дела с таким банком, который заявит своему заемщику,
что положение его отчаянное и безвыходное? Впрочем, ожесто-
чение против князя Оболенского объясняется совершенно иначе.
Два с половиной года князь Оболенский был только свидетелем
по этому делу, но вот наступил какой-то несчастный день, и князь
Оболенский, который накануне лег спать полноправным граж-
данином, проснулся уголовным преступником, хотя ничего в это
время не совершил, хотя никакого факта к делу не прибавилось.
Почему же ему стала угрожать ответственность за мошенниче-
ство? Что же он сделал в это время? Да ровно ничего. Каким же
образом он был вчера невинным человеком, а сегодня оказался
настолько виновным, даже таким преступником, с которым пред-
ставитель обвинительной власти совершенно не церемонится,
третирует его. сравнивая прямо с ворами и мошенниками. Что же
изменилось? Да изменился взгляд прокурорского надзора, больше
ничего — факты остались те же самые. Делать нечего. Вы знаете,
что заключение обвинительной камеры, к сожалению, нельзя
обжаловать отдельно от кассации. Мы преклоняемся перед этим
заключением, но считаем его неправильным и будем это доказы-
вать всеми предоставленными нам способами. А пока позвольте
указать вам на пример гражданского дела, неправильно постав-
ленного на уголовную почву. Представьте себе, что перед вами за
решеткой сидел человек. Читают обвинительный акт: такой-то
обвиняется в том, что, заняв у такого-то деньги и выдав вексель,
обещал ему уплатить в такой-то срок, но по наступлении этого
срока не уплатил. Признаете ли вы себя виновным? Нет. Я занял
деньги и выдал вексель. Это дело гражданское. И вот обвинитель
доказывает, что обвиняемый дурной человек, что и прежнее-то
67
ДЕЛО О ЗЛОУПОТРЕБЛЕНИЯХ В КРОНШТАДТСКОМ... БАНКЕ
его поведение было предосудительное, нечестное, преступное.
Подсудимый, конечно, смущен, растерян, сбит с толку. Минутами
ему кажется: уж и в самом деле не преступник ли я? Он защищает-
ся как может, противоречит сам себе и все твердит, что дело граж-
данское, что у него нет денег, но что он заплатит и что тут нет пре-
ступления. Ему отвечают, гражданское оно или уголовное, — это
другой вопрос, который до господ присяжных не касается, а вот
лучше разберем вашу прошлую жизнь. И разбирают, и позорят ее,
эту прошлую жизнь, позорят сколько угодно, и заметьте, без вся-
кого отношения к предмету обвинения, позорят потому, что опо-
зоренного, нравственно убитого человека легче обвинить, чем
честного. Положение такого неисправного плательщика, господа
присяжные, кажется безвыходным, и пример мой, спешу приба-
вить, фантастический; но если присмотреться к нему попристаль-
нее, то, право, эта фантастическая история представляет много
сходного с делом о князе Оболенском. Он заемщик банка, оказав-
шийся неисправным плательщиком на неизвестную, впрочем,
сумму. Но всю вину сваливают на князя Оболенского; Шеньян,
сознавая свою вину в погибели банка, Шеньян, «хозяин дела», хо-
чет, так сказать, ценой обвинения князя Оболенского облегчить
свое положение. Другой союзник обвинения, поверенный банка,
ведет свою линию. С его точки зрения здесь главные виновники —
три лица: Шеньян, князь Оболенский и Суздальцев. Виновность
Шеньяна отвергать нельзя, так как он сам в ней сознался, но поче-
му виновны Суздальцев и князь Оболенский? Да потому, что эти
лица, с которых можно что-нибудь взять. Это естественно с точки
зрения гражданских истцов, но грустно видеть, что Шеньян дела-
ет то же самое. А почему? Я думаю, что это объясняется пребыва-
нием Шеньяна в тюрьме, где развиваются недобрые инстинкты.
Сваливать свою вину на другого — черта не особенно красивая, но
ведь в уголовном суде приходится считаться не с добродетелями,
а со слабостями.
Но оставим это и обратимся к положительным доказательст-
вам в деле. К числу их относится экспертиза. Когда мы разбира-
ем на суде уголовном вопросы гражданские, мы, обыкновенно,
встречаем необходимость во всем, что касается техники банковых
дел, обращаться к людям сведущим, к экспертизе. Вы слышали,
господа присяжные заседатели, что авторитетный представитель
68
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
экспертов тайный советник Сущов давал вам объяснения, кото-
рые, можно сказать, разбили обвинение в прах, и после эксперти-
зы от обвинения остался один призрак, ибо все обвинение было
основано на том, что билеты подложны. На этом удивительном
недоразумении построен и обвинительный акт, что же теперь
осталось от этого обвинительного акта? Эксперты сказали, что
билеты, выданные под учет векселя, не могут считаться подлож-
ными. Этого достаточно, чтобы разрушить все выводы обвине-
ния. На основании ст. 739 Устава уголовного судопроизводства
закон не дозволяет прокурору увеличивать обвинение. Но этот
закон платонический, и, невзирая на экспертизу, позабыв о ней,
обвинение продолжает утверждать, что вкладные билеты, те са-
мые, которые покупались Государственным банком, подложны.
Но как же быть с экспертизой, со свидетелями? Обвинение обош-
ло это затруднение, оно просто промолчало экспертизу. Затем
обвинение смешало две вещи: вклады на хранение и вклады для
обращения из процентов. Если бы обвинение своевременно оз-
накомилось с Уставом Кронштадтского банка, оно нашло бы, что
это две различные операции: прием на хранение — одна, а прием
вкладов — другая. Устав был вам прочитан, и обстоятельство это,
столь важное, столь отчетливо выясненное моими сотоварища-
ми по защите, конечно, не могло укрыться от вашего внимания.
Обращаясь к тому же Уставу, обвинение могло бы убедиться, что
и правительство смотрит на эти операции совершенно различ-
но. Так, например, в § 26 сказано, что билеты банка на внесение
денежных вкладов принимаются в залог по операциям по ценам,
которые будут установлены министром финансов. Но если цены
на вкладные билеты устанавливаются ежегодно, так же как и на
акции, то очевидно, что вкладные билеты вовсе не представляют
собой какую-то незыблемую наличность в кредитных билетах, ибо
министр финансов не может же ежегодно определять сумму кре-
дитных билетов. Господин прокурор каким-то образом просмот-
рел это обстоятельство и все время утверждал, будто каждый по-
купатель, у которого есть такой вкладной билет, убежден, что он
покупает наличные деньги. Вот что значит, когда обвинение теря-
ет почву и чувство действительности. Как оно не сообразило, что
если бы действительно частные люди покупали эту наличность,
то как же они могли давать двугривенный за рубль? Я привожу
69
ДЕЛО О ЗЛОУПОТРЕБЛЕНИЯХ В КРОНШТАДТСКОМ... БАНКЕ
слова обвинителя, хотя он и в данном случае допустил небольшую
неточность: двугривенного за рубль никто не платил, а реализа-
ция билетов происходила при потере двадцати, тридцати копеек,
что не совсем одно и то же. Ясно, что вкладные билеты покупа-
лись как акции банка и котировались различно. Смешав прием на
хранение с приемом на вклады, обвинение сочло себя совершен-
но окрепшим и смело доказывало подложность билетов, помимо
экспертизы, так сказать, обходилось собственными, домашними
средствами, не стесняясь ни Уставом, ни свидетелями.
В объяснениях обвинения вкралось также смешение понятий
о безнадежности и подложности. Прокурорский надзор полага-
ет, что если обязательство безнадежно, то оно подложно, и даже
провозглашает такой принцип, что всякая неправда в документе
есть подлог. Такое определение неверно и не соответствует за-
кону о неслужебном подлоге; не всякая, а только злонамеренная
неправда входит в состав преступления подлога. Провозглашение
юридических афоризмов такого рода по меньшей мере рискован-
но. Например, в тексте рублевой ассигнации сказано, что выдает-
ся золотой рубль, но золотого рубля нет и он не выдается. Однако
из этого не следует ни что рублевый билет был подложный, ни
что он был безденежный. Итак, в обвинении господствует смеше-
ние понятий: вкладов на хранение и вкладных билетов, безденеж-
ности и подложности. Однако в этом вся суть дела. Вас, господа
присяжные заседатели, спросят: подложны вкладные билеты или
нет? По этому вопросу можно сказать, что судебное следствие
представляет богатый материал, и я распределил этот материал на
восемь доказательных пунктов. Вот они. Во-первых, я припомнил,
что двое гражданских истцов, которые имеют вкладные билеты,
кажется, на сумму 320 тысяч рублей, Шнеур и Михайлов, призна-
ют, что билеты не подложны. Это мое первое соображение. Ведь
какие-нибудь причины у них есть к такому заключению. Правда,
им не удалось объяснить, почему они отвергают подложность,
но все-таки они успели выразить весьма ясно, что билеты счита-
ют действительными. Другое мое соображение такое. Есть ст. 27
в Уставе гражданского судопроизводства, которая говорит, что
если в уголовном деле встречаются гражданские вопросы, еще не
разрешенные гражданским судом, например, когда определение
преступности деяния зависит от свойства несостоятельности об-
70
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
виняемого (а здесь как раз есть вопрос о свойстве несостоятель-
ности князя Оболенского по его еще не оконченному конкурсу),
то рассмотрение уголовного дела приостанавливается до разре-
шения спорного вопроса судом гражданским. На основании ст. 27
(я прошу занести эту часть моего обвинения в протокол) я пола-
гаю, что ввиду производящегося конкурса о несостоятельности
князя Оболенского, ввиду того, что свойство этой несостоятель-
ности не определено, ввиду, наконец, производящегося в общем
собрании Сената дела по спору о безденежности вкладных биле-
тов Кронштадтского банка, я полагаю, что настоящее дело подле-
жало бы приостановлению впредь до разрешения спорных граж-
данских вопросов в подлежащем суде. Представьте себе, что суд
присяжных скажет: «Билеты подложны», а Сенат признает их не-
подложными, подлежащими зачету. Или суд присяжных призна-
ет билеты подложными, а конкурс скажет: «Несостоятельность
князя несчастная, а его билеты уплатить следует». Ведь это будет
противоречие. Вот почему мой второй вывод такой: пока суд гра-
жданский не решит, что билеты подложны, для нас этот вопрос
представляется сомнительным, то есть таким, который следует
разрешить не в пользу обвинителя, а против него.
Третьим доказательством в нашу пользу является эксперти-
за, я на нее ссылался. Четвертое доказательство — это свидетели,
и притом свидетели совершенно своеобразные. Например, свиде-
тель Баранов, который явился сюда и в присутствии товарища про-
курора заявил, что он делал с вкладными билетами те же операции,
что и князь Оболенский. Нужно же быть последовательным. Это
показание свидетеля Баранова, по моему мнению, следовало за-
нести в протокол, дабы впоследствии возбудить против Баранова
уголовное преследование, потому что если уж посадили на скамью
подсудимых одного, то следует посадить и другого, совершившего
то же самое. Такое соображение всецело применимо и к свидетелю
Герарду и ко всем остальным, которые получали вкладные билеты
Кронштадтского банка под векселя. Между тем оказывается, что
все эти лица остались свободными, а князь Оболенский, говорив-
ший на предварительном следствии то же самое, что и эти свиде-
тели, посажен на скамью подсудимых. Спрашивается, где же тут
справедливость? Ведь показание Баранова, Герарда и др., с точки
зрения господина прокурора, не что иное как «явка с повинной».
Почему же оно не занесено в протокол? Судить, — так уж всех су-
71
ДЕЛО О ЗЛОУПОТРЕБЛЕНИЯХ В КРОНШТАДТСКОМ... БАНКЕ
дить! А не всех — значит действия князя Оболенского не преступны
даже в том случае, если бы они были только сомнительны. Но, по-
моему, и сомнительного в них ничего нет, и это та же история, что
уголовное дело о неплатеже в срок по векселю. Итак, вот уже три
соображения против подложности билетов.
Затем есть еще соображение практического свойства — я го-
ворю об убеждении, державшемся в течение двух с половиной лет
в судебном ведомстве, что князь Оболенский в этом деле пред-
ставляется только свидетелем, значит, его действия в такой дол-
гий промежуток времени не представлялись преступными, и все
операции с вкладными билетами им нисколько с самого начала не
скрывались. Итак, я заключаю, что если кто два с половиной года
предварительного следствия не был преступником, то существует
относительная вероятность в том, что он в самом деле невиновен.
Ведь нельзя так долго заблуждаться в таком вопросе, как вероят-
ность в преступности. Если она сомнительна, то она не доказана.
Но еще лучшим доказательством неподложности билетов служит
практика конкурсного управления по делам Кронштадтского бан-
ка. Эта практика обращает на себя особенное внимание. Если бы
конкурсное управление считало билеты, выданные под учет вексе-
лей, подложными, то не могло делать по ним уплаты или выдавать
их обратно в обмен на векселя, а между тем конкурс уплатил по
этим билетам Герарду, Виленскому банку и купцу Андрееву, при-
знав, что эти билеты правильно задебитованы по книгам, а когда
обратился с тем же князь Оболенский, представивший на полто-
ра миллиона билетов, и просил о выдаче ему на ту же сумму его
векселей, то что сделал конкурс? Конкурс отказал. Итак, конкурс
производил свободный разбор: одни билеты принимал, другие
браковал. Между тем в протокол занесено заявление гражданско-
го истца, что он вполне присоединяется к прокурору по вопросу
о подложности вкладных билетов. Как же это? Ведь прокурор при-
знал все билеты подложными, а конкурс не все. Какие же билеты
правильно задебитованы, а какие неправильно, того суд уголов-
ный разрешить не может. Итак, явное противоречие, в которое
впал гражданский истец, изобличает шаткость обвинения и граж-
данского иска по вопросу о подложности. Чем же руководствовал-
ся конкурс при распределении правых от виновных, чем? Конеч-
но, своими выгодами кредиторов и конкурсного управления. Так
вот где мы должны искать разрешение наших сомнений. Вопрос
72
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
о законе решает вклады. И вот как строятся обвинения. Ведь все,
что происходит здесь, будет напечатано. Все это прочтется, и чи-
татели скажут: что же это в самом деле? Где мы живем? Где ограж-
дающие нас законы? Занимая деньги в банке, обязаны ли мы знать
эти тайны или не обязаны? Не уплатив в срок, что мы — неисправ-
ные должники или уголовные преступники?
Следующий мой аргумент заключается в том, что в ст. 26 Ус-
тава Кронштадтского банка, которую я вам прочел, вы видите,
что вкладные билеты котируются министром финансов выше
и ниже, смотря по обстоятельствам. Странное представление
имеют некоторые о кредитных операциях банка, если полагают,
что деньги, внесенные под вкладные билеты, попадают в какую-
то замуравленную кубышку, из которой их нельзя вынимать и в
которой они вечно хранятся в наличности. Из каких же средств
платит банк проценты по вкладам? Банк оперирует этими деньга-
ми, а всякая операция заключает в себе риск, то есть возможность
потери. Всякий банк делает обороты, иные удаются, иные нет. Во
всех отчетах сбрасываются со счетов тысячи, десятки тысяч руб-
лей на потери, на учет векселей и по другим операциям. Наконец,
последнее мое соображение то, что сам Государственный банк по-
купал вкладные билеты Кронштадтского банка по 70 коп. за рубль,
а никто не являлся сюда гражданскими истцами от Государствен-
ного банка. А если это так, если они не признавались подложными
Государственным банком, то нам в настоящее время рассуждать
об этом не приходится. Покончивши с этим вопросом, у нас оста-
ется еще один вопрос, но он почти падает сам собой. Это вопрос
о заведомости. Конечно, если билеты неподложны, то не может
быть и речи о том, знал ли князь Оболенский о подложности; но
если бы даже они были подложны, то из этого еще не следует, что
он об этом знал, что он сбывал «заведомо подложные билеты»,
как сказано в обвинительном акте. Представим себе примеры.
Я заемщик банка, я лицо частное. Как я могу отвечать за дейст-
вия банка? Я получаю билет из банка. Правильно он составлен
или нет, это дело не мое, это дело тех, кто выдает билет. Я могу
иметь интерес в том, чтобы получить этот документ. Мой кредит
может быть поколеблен. Я нуждаюсь. Оказывать мне кредит или
отказывать — это дело банка, это его ответственность, а не моя.
Моя ответственность перед ним гражданская. Но можно ли себе
представить, что Шеньян открыл князю Оболенскому все тайны
73
ДЕЛО О ЗЛОУПОТРЕБЛЕНИЯХ В КРОНШТАДТСКОМ... БАНКЕ
банка? Открыл ему, что с 1876 года банк был уже несостоятелен
и только держался путем фальшивых отчетов. Да кто же стал бы
при таких условиях вступать в дела с банком. Зачем? Чтобы совер-
шить преступление? Разве это не бессмысленно? Какой бы кредит
ни был у князя Оболенского, но ведь был кредит, если был у князя
сухарный подряд на 3 миллиона. Для чего было ему заведомо от-
давать все банку фиктивному, банку, прямо идущему к уголовному
финалу? Как хотите, это непонятно. Чем доказывает обвинение
заведомость подлога? Обвинение чувствует, что это самый сла-
бый пункт, и вместо доказательств ссылается на два-три обрывка
писем, на телеграммы, ничего в сущности не доказывающие. Ос-
тальное же восполняется восклицаниями. Я должен сказать, что
здесь повторяется очень обыкновенное явление — оптический об-
ман для лиц, стоящих за пюпитром обвинения, которое почему-то
называется трибуной — из-за этого пюпитра все представляется
в другом виде, все окрашено уголовным оттенком: коммерческая
тайна — «наши», «зеленые» — воровской жаргон! Несколько чело-
век сидят вместе на скамье подсудимых — очевидно, шайка. Люди
являются с незапятнанным прошлым — нужно запятнать это про-
шлое: очевидно, что с колыбели в них назревали преступные ин-
стинкты. И здесь произошло то же самое. Билеты учитываются,
продаются без огласки, чтобы не уронить их цену, продаются из-
под полы, восклицает обвинитель, как будто есть обычай в тор-
говом мире провозглашать громогласно: у меня-де есть такие-то
бумаги, приходите, покупайте! И здесь обвинение игнорирует
жизнь, и здесь оно является несведущим по всем вопросам дей-
ствительной жизни торгового мира. Я уверен, что эти заблужде-
ния обвинения вполне добросовестны, да иначе и быть не может:
живя в стороне от действительности, знакомясь с торговыми де-
лами на суде уголовном, неудивительно, если для прокуратуры все
окрашивается в уголовный оттенок. Но уголовная призма вовсе
не пригодна для правильного изучения экономических явлений
и финансовых операций. На суде непозволительно отождеств-
лять слова «банковый делец» и «железнодорожный» с бранными
эпитетами и в размашистых обобщениях все решать сплеча эпите-
тами, кое-как и не справляясь с доказательствами. Между тем в Ус-
таве банка есть § 46, по которому председатель, члены правления
и все служащие в банке обязаны хранить в тайне все касающееся
дел банка, поэтому я нахожу, что на основании писем Оболенско-
74
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
го к Шеньяну вовсе нельзя выводить для Оболенского заведомо-
сти того факта, что банк спекулировал и оказывал кредит свыше
своих средств, что банк вел отчаянную игру.
Отношения князя Оболенского к банку характеризуются от-
ветом экспертов на вопрос, какая связь установлена по книгам
между сухарными подрядами и Кронштадтским банком. Эксперты
ответили: связи никакой. С кем же вел князь Оболенский сухарную
операцию? С Шеньяном. Шеньян был его компаньоном, Шень-
ян получал деньги из интендантства, Шеньян доставал деньги из
Кронштадтского банка. Как директор он мог знать и знал, какие
средства у банка, но как директор он не мог сообщать о том Обо-
ленскому, человеку постороннему для банка и заинтересованному
в его делах только как заемщик. Отношения князя Оболенского
к Шеньяну чисто делового характера, само собой разумеется, не
должны были принимать характер полной дружеской откровен-
ности и искренности, а тем более преступной солидарности. Но
раз обвинение задалось мыслью видеть во всем преступление, оно
ухватывается за всякую мелочь. Билеты реализовывались в раз-
ных городах «по всей России», спешит заявить обвинение, не
стесняясь преувеличениями. Очень понятно, что когда приходит-
ся реализовывать бумаги на значительную сумму, то удобнее это
делать не в одном месте, чтобы избытком предложения не сбить
цену. Замечу мимоходом, что желание придать этому обстоятель-
ству некоторую картинность вовлекло обвинение в маленькие
промахи. Пересматривая список разных городов, я наталкива-
юсь в обвинительном акте на город Александровск. Что это за
город? Справляемся с делом — оказывается, что это Александрий-
ско-Тульский банк; или Рязанский банк — можно подумать, банк
в Рязани, но не Тульское ли это отделение Рязанского банка?
Это, конечно, мелочи, и я на них не настаиваю. В таком большом
деле легко ошибиться, и я менее всякого претендую на безоши-
бочность. Но вот несколько иного рода ошибки — ошибки более
грустные. Я говорю о приемах, которые были употреблены для
опорочения подсудимых при столь тяжком обвинении. Я очень
хорошо понимаю, что было бы непозволительным педантством
требовать, чтобы все обвинители придерживались одинаковых
установленных форм и приемов. Я допускаю, что иногда живое
слово обвинения переходит в страстную речь, однако всему есть
75
ДЕЛО О ЗЛОУПОТРЕБЛЕНИЯХ В КРОНШТАДТСКОМ... БАНКЕ
мера и граница. Делу правосудия служит и обвинение, и защита,
каждому возможно увлечение, но увлечение, страсть более есте-
ственны со стороны того, кто, выбиваясь из силы, защищается,
чем со стороны того, кто призывает на виновных кару, идущую
от громадной силы государства. Сознание этой силы должно бы,
казалось, внушать спокойствие, обдуманность. Служа правосудию
в качестве присяжного поверенного по мере сил своих, я не могу
не дорожить судебными учреждениями, и я спрашиваю себя: не-
ужели обвинение будет соответствовать интересам и достоинст-
ву, если оно начинается с такого приема, который нельзя иначе
назвать, как шельмованием подсудимого? Неужели князь Обо-
ленский заслужил такое обращение? Неужели только потому, что
князь Оболенский по своему положению, по своей карьере пред-
ставляется лицом несколько выдающимся, следует безнаказанно
его позорить? Неужели это достойно и справедливо?! Тут, госпо-
да присяжные, невольно делается страшно за каждого из нас, за
самого себя страшно. Ведь со всяким может случиться, что его по
неверному пониманию закона предадут суду. И что же? Его доброе
имя, репутация, родственники, знакомые, друзья, все, что ника-
кого отношения к делу не имеет, все, чем живет человек, все, что
любит, — все это считается представителем обвинительной вла-
сти удобным материалом для шельмования и злословия. Тут мы
должны душевно, горячо протестовать! Мы молчали, выслушивая
сравнение с мошенниками, разбойниками, приписывая все это
оптическому обману, риторическим увлечениям обвинителя. Но
мы не можем более молчать, когда дело касается нравственных
интересов подсудимого, когда без всякой надобности начинают
бить по лучшим, святым чувствам человека. Что для князя Обо-
ленского как русского всего дороже, как не родина? Чем утратил
он право быть патриотом, любить свое отечество, а прокурор
считает возможным коснуться даже этой святыни человека!.. Это
невозможная вещь! Против этого надо протестовать. Нельзя до-
пустить, чтобы позорилось, топталось в грязь это священное для
каждого человека чувство! И пока свободный голос защиты не за-
глушен, он протестует и будет протестовать против такого прие-
ма, и не только во имя поруганной человеческой личности, но
и во имя самого правосудия. Да, господа присяжные заседатели,
76
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
чувство действительности утрачивается, при одностороннем об-
винении вещи принимают какие-то призрачные очертания.
Вы слышали филиппику против спекуляции. Я согласен, что
торговля банковыми билетами — некрасивая черта нашего време-
ни, но что же делать? Все спекулируют. Что такое банк? Что такое
биржа? Биржа разве не большой игорный дом, где закон допускает
коммерческие игры, а практика превращает их в азартные? Но как
даже в картах разграничить коммерческую игру и азартную? Разве
не спекулирует Государственный банк? Разве кредит не родной
брат спекуляции? Развитие кредита, развитие предприимчивости
влечет за собой спекуляцию. Удачная спекуляция одобряется все-
ми, а неудачная считается преступной; но как ни вредна спекуля-
ция вообще, она необходимое зло нашего промышленного века.
Но есть другая спекуляция, и она вреднее — это спекуляция на ин-
стинкты, на зависть, на озлобление против подсудимого. Сидят не-
сколько человек на скамье подсудимых: против двух-трех есть ули-
ки, против других совсем нет, а их всех обвиняют разом, говоря:
спасите кредит, накажите расхитителей! А кто расхитители, в чем
расхищение — этого и не объясняют. Авось не разберут присяж-
ные. Авось возьмут да огулом и засудят. Может же попасться такой
состав, который не будет особенно вникать в дело, и тогда обви-
нение пройдет. Вот это обвинение на авось есть тоже спекуляция
и самая нежелательная, самая опасная. И если бы этой спекуляции
приходилось дать имя, я назвал бы ее игрой на повышение...
Но довольно. Я постарался доказать то, в чем вы, вероят-
но, убедились и без меня: то, что обвинение князя Оболенского
в сбыте заведомо подложных будто бы билетов несостоятельно
и сводится к расчетам, еще не оконченным в порядке гражданско-
го судопроизводства. Ответственность за операцию со вкладными
билетами ляжет всецело на администрацию банка и по закону со-
ставляет ее тайну. Князь же Оболенский как заемщик пристегнут
к делу без всякого законного основания. Из обвинительного акта
приходится вычеркнуть все то, что относится к князю Оболенско-
му. Приходится сделать это во избежание крупной судебной ошиб-
ки. Но в этом обвинительном акте есть эпиграф невидимый, но
который чувствуется: «Честным людям — угроза!»
Вердиктом присяжных заседателей князь Оболенский признан неви-
новным.
77
ДЕЛО ОБ УБИЙСТВЕ
МАРИИ ДРИЧ1
Заседание Витебского
окружного суда
15—16 апреля 1885 г.
Господа присяжные заседатели! Труд-
ность того дела, которое вам предстоит, за-
ключается главным образом в том, что это
дело для вас совершенно новое. В первый
раз, как вы знаете, суд присяжных заседа-
ет в Люцине, и в первом же заседании вам
приходится судить дело о евреях Лоцовых,
Гуревиче и Майх, обвиняемых в убийстве
Марии Дрич. Всякая работа, которую дела-
ешь в первый раз, всегда, господа, трудна,
в особенности же трудна работа судебная.
Вам говорил прокурор, что так как вы слу-
шали внимательно, то нет сомнения, что
вы можете решить дело совершенно пра-
вильно. Конечно, я нимало не сомневаюсь,
что вы исполнили те обязанности, которые
до настоящего времени лежали на вас, что
вы исполнили их сознательно. Но может
ли одно внимание заменить то, что дается
опытом, навыком, привычкой? Едва ли!
Во всяком случае, наша обязанность, обя-
занность сторон помочь вам. Но я нахожу,
1 Печатается по: Русские судебные ораторы. —
М., 1897. — Т.II.
78
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
что обвинительная речь не разъяснила, а, напротив, затемнила
дело, внесла в него множество лишнего, непроверенного и даже
просто неверного. Все это нужно разобрать. Вот почему я думаю,
что на мне, которому закон дает право представить соображения
в защиту подсудимых — без защиты не может быть суда, — на мне
лежит работа немалая, потому что трудность задачи, которую вам
предстоит разрешить, заключается не столько в том, чтобы разо-
брать сложные против подсудимых доказательства, — нет, а в том,
чтобы знать, что называется на суде доказанным и что называет-
ся недоказанным, что такое сомнение и что такое уверенность.
Все это, конечно, всего лучше объяснит вам председатель в сво-
ем заключительном слове. Он скажет вам, что при сомнении, по
совести, нельзя сказать о человеке: да, он виновен. Когда в тече-
ние нескольких лет вы привыкнете к судебному делу, вы к речи
прокурора, которую выслушали, отнесетесь менее доверчиво,
чем теперь. Теперь вам может казаться, что прокурор как лицо,
облеченное властью, вещает вам обязательную для вас истину,
даже когда он решается уверять вас, будто все еврейское населе-
ние города Люцина собралось на совещание, чтобы умертвить
христианку-горничную. Но я вам должен сказать, что вы верить
на слово прокурору не обязаны, ибо ваше убеждение должно быть
основано на доказательствах, а не на одних словах. Я постараюсь
вам доказать, как глубоко заблуждается прокурор и сколько он до-
пустил положительных ошибок. Тогда я буду вправе ожидать, что
вы его доводы отвергнете и, обсудив дело наедине с своей сове-
стью, прямодушно и смело, не угождая никому и не боясь никого,
скажете решающее слово. И чем более речь обвинителя выступа-
ла из пределов, которые ей полагает закон, тем сильнее, само со-
бой разумеется, должна ограждать защита интересы подсудимых.
Постараемся рассуждать спокойно.
Здесь вам предстоит разрешить вопросы такого рода: най-
ден труп, найден он четыре месяца и шесть дней после того, как
исчез известный человек. Кто его убил? И вот прокурор энерги-
ческим жестом указывает на подсудимых и восклицает: а вот вам
и убийцы! Но такого восклицания для нас мало, прокурор может
говорить это. Но вы давали присягу, что вы приложите всю силу
своего разумения к тому, чтоб не обвинить невинного и не оправ-
дать виновного, так вот вы и должны спросить, чем же доказано,
79
ДЕЛО ОБ УБИЙСТВЕ МАРИИ ДРИЧ
что Лоцов задушил свою горничную? Да еще как задушил-то: по-
звал на помощь свою жену, глухую, больную старуху, и, мало того,
еще с двумя проезжими, людьми совершенно чужими! Вы види-
те перед собой обвиняемых, вглядитесь в эти недоумевающие,
испуганные, кроткие лица. Где злоба, где фанатизм, о которых
здесь толкуют? Забитые, пришибленные, ничего не понимающие
люди — вот злодеи, погибели которых с легким сердцем у вас тре-
буют. Смотрите, вот Лоцов: всю жизнь свою ни разу не был в суде,
незлобивый, простой человек; взгляните на эту глухую, добродуш-
но болтливую Эстеру Лоцову мать двенадцати детей. Вот Муся
Майх, больная, еле живая женщина... Еще вы перед собой видите
совершенно ничего не понимающего, ошеломленного Гуревича,
и эти-то люди задумали убить Марию Дрич. Задумано — сделано!
Почему это могло быть сделано? Потому, что сын Лоцова мог пе-
рейти в христианство. Но почему же?.. Кто это говорит?.. Кто это
знает?.. Рассказывают женщины, но правду ли говорят эти женщи-
ны — мы не знаем, была ли связь — неизвестно. Но если бы и была
связь, разве это доказательство? Разве не бывает примеров, что
евреи сходятся с христианками? Разве христианок при этом уби-
вают? Да разве такие преступления делаются так легко? Как толь-
ко заподозрили, что еврей, может быть, сошелся с христианкой,
может перейти в христианство — и сейчас же убивать! И такими
обвинениями вы бросаете не в обвиняемых только, а во все ев-
рейское население, которое суду не предано! Прокурор ссылает-
ся на то, что вы, господа присяжные, живете между евреями, он
счел себя вправе сказать, что евреев, перешедших в христианст-
во, нужно скрывать, нужно увозить, иначе они пропадают без следа!
В течение моей почти двадцатилетней практики я в первый раз
слышу подобное обвинение на суде! Я просил занести в протокол
эти изумительные слова и думаю, что они не пройдут бесследно.
И мы еще лицемерно удивляемся варварским предрассудкам тем-
ной массы! Но какой закон, какой обычай дозволяет прокуратуре
такие неслыханные обобщения? И где ваши факты, где ваши дока-
зательства? Убийство Марии Дрич — ужасное и вопиющее дело —
осталось нераскрытым благодаря неудачным действиям неопыт-
ной следственной власти, благодаря тому, что те, на кого закон
возлагает наблюдение за следствием, не поправили его своевре-
менно как бы следовало, и вот, чтобы поправить сделанные про-
80
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
махи, сажают невинных людей на скамью подсудимых, и настаива-
ют на их обвинении, и походя позорят целую нацию: они евреи,
значит они фанатики, значит они убийцы — вот что говорят вам!
Повсюду, спокон века, евреи живут рядом с христианами. Если
бы еврейство было кровожадно, оно давно было бы истреблено.
Во многом можно упрекнуть евреев, и за то, между прочим, что
они часто меняют веру из посторонних соображений, но в крово-
жадности, людоедстве и религиозных казнях их обвинять могут
только закоренелые предрассудки! Невольно теснятся и путаются
мысли, чувствуется какой-то угар, точно от плохо протопленной
печи. Чтобы обвинить евреев, разве недостаточно махнуть рукой
и сказать: вот они, убийцы!..
Господа присяжные! Повторяю, не поддавайтесь таким прие-
мам. Требуйте доказательств, не заглушайте в себе голоса вашей
совести и всмотритесь в этих несчастных людей. Это ведь люди,
а не деревянные чурбаны, над которыми можно проделать что
угодно. Ведь эти люди страдают, плачут. У них кровь и слезы, как
и у нас. Простите мне мое волнение, я не в силах спокойно рассу-
ждать при мысли, что может совершиться, что можно требовать
от вас такое страшное дело, как обвинение невинных!..
Но постараемся несколько разобрать эту историю, хотя,
по правде сказать, не знаешь, с чего начать, ибо начала-то в ней
и нет. «Где совершено убийство?» — спрашивает господин проку-
рор и самому себе отвечает: — «Если совершено убийство, то не-
пременно в доме Лоцова». Я отвечаю: «Вы решительно ничем не
могли этого доказать. Это одни слова».
И знаете ли, что меня поразило?.. Господин прокурор упустил
из виду, что в доме Лоцова живет 10 душ, дети малые, девушки 13,
14, 18 лет. Все дети были там в ночь на 17 ноября. Да и Янкель,
на отсутствии которого построен роман обвинения, Янкель гово-
рит: «И я там был». Христианин свидетель Гржибовский подтвер-
ждает, что Янкель 16 ноября вечером был дома, говорит: «Я сам
его видел». А утром, 17 ноября, Янкеля видели свидетели — поли-
цейские, Чакша и пристав. Был Янкель, повторяют отец и мать.
Был Янкель дома, твердят посторонние, Гуревич и Майх. Не было
Янкеля, кричат бабы, сочинившие дикую сказку о зарезании Ма-
рьи евреями. Почему же не обвиняется Янкель Лоцов? Я не знаю,
какую нужно иметь веру в чудовищные вымыслы и какую ужасную
81
ДЕЛО ОБ УБИЙСТВЕ МАРИИ ДРИЧ
невзыскательность по отношению к доказательствам, чтобы до-
вольствоваться этой сказкой и уверять, что другого даже ничего
нельзя себе представить.
Прокурор говорит далее: она убита в ночь на 17 ноября.
Я спрашиваю: почему в ту же ночь? Откуда вы знаете, что она уби-
та в ночь с 16 на 17 ноября? Потому, что после 16-го она скрылась.
Ну, хорошо, она скрылась, она могла иметь причину скрыться,
если бежала вместе с ворами, но когда же ее убили? в какую ночь?
что доказывает, что ее в ту же ночь убили? Разве ее нашли на дру-
гой день? Нет, через 4 месяца. Послушаем докторов. Не могут ли
доктора нам это сказать? Вы слышали докторов. Они говорят, что
на основании медицинских данных нельзя с точностью опреде-
лить, в какое время она убита, что по состоянию трупа этого нель-
зя сказать, он мог пролежать в воде от 2,5 до 4 месяцев, между дву-
мя и четырьмя месяцами разницы установить невозможно. Итак,
когда она убита — неизвестно. Где труп был найден? Прокурор
говорит: в устье Пылды; я скажу: вы забыли акт осмотра 24 марта
1884, прокурор. Как в устье? Не в устье, а в полуверсте от впаде-
ния Пылды в озеро. Разница большая. Правда, свидетель пристав
Браун почему-то старался уверить нас, что труп был в 15 саженях,
не более, от озера. Однако тот же пристав Браун подписал акт
24 марта, где сказано, что место, где вытащен труп, в полуверсте
от озера. То же подтверждают подписи следователя, понятых
и врача. Но это не важно само по себе. Это важно только как до-
казательство возможности ошибок в показаниях, претендующих
на точность, и все-таки не следует называть устьем то, что не есть
устье.
«Труп приплыл сверху», — говорит прокурор. Вот положе-
ние, с которым я спорить не буду; да, господа, труп, очевидно,
приплыл сверху. Я это знаю давно, с того времени, как я осмотрел
местность и, к изумлению, увидел, что труп найден перед заколом,
куда его принесло в полую воду; но обвинение только на суде на-
чинает говорить в этом смысле. Теперь прокурор рассказывает,
будто труп несли мимо дома Исера Лоцова до реки и т.д. На пред-
варительном следствии и в определении о предании суду было не
то, совсем не то! Свидетель Пикалев сказал, что для того чтобы
бросить труп там, где его нашли, то есть перед заколом, нужно
было нести его на жердях, так как тут место очень топкое. Заметь-
82
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
те, что тогда обвинение твердо было уверено, что труп брошен
именно там, где он найден, а так как это место реки недалеко от
дома Лоцова, то казалось ясно, что убили Марью и в реку бросили
Лоцовы. Затем оказалось, что труп найден в потопленной старой
лодке, перед заколом, тогда как Лоцовы. если бы бросили его, то
бросили бы, конечно, за закол, чтобы его течением унесло в озе-
ро, ибо закол вместе с лодкой образует в этом месте род плотины,
заграждающей путь в озеро. И вот обвинение меняет свою систе-
му. Теперь, сообразив, что бросать труп перед заколом, в таком
месте, где рыбу ловят, значит не скрывать труп, а прямо класть его
на виду, прокурор начинает уверять нас, что труп приплыл свер-
ху и что Лоцовы бросили его с крутого берега близ Иснаудского
моста. Но обвинитель не видит, что второй его рассказ еще хуже
первого. Где бы ни был брошен труп выше заколов, очевидно, что
его бросить не могли Лоцовы, ибо труп всегда принесен был бы
тому же заколу, то есть к месту, ближайшему к дому Лоцовых. Если
бы что-нибудь в этом печальном деле могло показаться забавным,
то, конечно, жерди, знаменитые жерди, которых никто не видел,
но на которых, по уверению обвинителя, для чего-то носили труп.
Исчезла история о топком месте, но господин прокурор забыл,
что жерди применимы были только к этому месту, а там новое ме-
сто — крутой берег у Иснаудского моста — не топкое, и непостижи-
мо, для чего тащить труп на жердях по полям, когда можно было
везти его просто на тележке. А то четыре человека несут по полям
за 2 версты тело с навязанными кирпичами, чтобы бросить его
близ моста, где проезжая дорога, и чтобы принесло его обратно...
Бог знает, что это такое! Не считает ли господин прокурор подсу-
димых сумасшедшими?
Господин прокурор продолжает: «Я уверен, что никто из
присутствующих в этом зале не сомневается в том, что Мария
Дрич убита в ночь с 16 на 17 ноября». Извините меня, но я со-
мневаюсь. Где ваши доказательства? Разве только то, что гово-
рит Елена Иванова, бия себя в пустые перси, уверяя, что знала
17 ноября 1883 года, что Марья зарезана, что Марья в реке. Я не
могу спорить против Елены Ивановой, если она обладает даром
прорицания. Но отчего, зная или хотя бы догадываясь о том, что
происходило, зная, что Марью придушили или зарезали, отчего
Елена Иванова не заявила полиции? Ведь полиция разыскивала
83
ДЕЛО ОБ УБИЙСТВЕ МАРИИ ДРИЧ
Дрич в ноябре, только и речи были о том, где она, кто ее видел?
Ищут, пишут, расспрашивают, а Елена Иванова все знает — и ни
слова не говорит. Да это было бы просто подозрительно, если бы
только это не было грубой выдумкой. Нет! В ноябре месяце Елена
Иванова столько же знала о Марии Дрич, сколько каждый из нас.
А когда нашли труп, понадобилось и объяснение — и пошли рабо-
тать языки. Мужчины, однако, были сдержаны, зато три-четыре
женщины повели дело, увлекли за собой даже обвинение. Нельзя
же женской молве успокоиться на том, что судебный следователь
не успел или не сумел обнаружить настоящих убийц и что, к со-
жалению, не нашлось никого более опытного для надлежащего
направления следствия. Неужели же, однако, можно вымещать на
невинных людях оплошности неопытных следователей; неужели
первых попавшихся людей карать потому только, что не раскрыто
убийство, а наказать кого-нибудь нужно! Мало ли бывает прома-
хов предварительного следствия, которые исправить потом не-
возможно.
Я продолжаю разбор речи господина прокурора и стараюсь
очистить рассказ от всего наносного, от всего, что не выдержи-
вает разумного рассуждения, и тогда, может быть, скажутся сами
собой предположения о том, как могло быть совершено это пре-
ступление, может быть, и сами вы, без меня, давно напали на объ-
яснения более правдоподобные, более простые, чем тот вымысел,
который выдается здесь за сущую правду. Итак, посмотрим далее,
что еще говорил господин прокурор.
Господин прокурор утверждает, что сокрытие трупа только
для тех имеет значение, кто близок к жертве преступления, и что
если убийца к жертве не близок, то скрывать труп ему нет ин-
тереса. Отсюда вывод: скрывать труп Марии Дрич, бросить его
в Пылду заинтересованы только Лоцовы. Против этого весьма
слабого довода можно возразить: во-первых, что, как уже указано
было, Лоцовы, желая скрыть труп, не могли бросить его к Пылду
выше запруды, так как для Лоцовых это значило бы не скрывать,
а обнаруживать труп наверняка; а во-вторых, не одни Лоцовы,
а всякий, кто совершил преступление, заинтересован в сокрытии
трупа. Мария Казимирова скрылась с теми людьми, которые со-
вершили кражу у Лоцовых, и, вероятно, имела при себе деньги,
брат и мачеха показывают, что у нее было до 440 руб. Воры могли
покончить с ней или с целью ограбления, или из боязни, что она
84
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
их выдаст, потому что она действительно не подходила к их во-
ровской компании. Они могли отделаться от нее по той же самой
причине, по которой швырнули шандалы на дороге, чтобы с ними
не попасться. Кто бы ни были убийцы Марии Казимировой, во
всяком случае им было выгодно, было необходимо скрыть труп ее:
для всякого убийцы скрыть труп — значит обеспечить себе на вре-
мя безнаказанность, выиграть время. В числе людей, с которыми
скрылась Мария Дрич, без сомнения, мог находиться и близкий
ей человек — обстоятельство, подтверждаемое осмотром трупа:
она не была невинной — значит, к убийству могли быть и личные
причины, помимо ограбления. Конечно, все это только предпо-
ложения, но ведь, господа, защита не имеет ни возможности,
ни обязанности раскрывать преступления и отыскивать винов-
ных. По правилам разделения труда это обязанность следователя
и прокурорского надзора. А у защиты и средств никаких нет для
производства дознаний и следствий. Но тем не менее признаки
ограбления существуют, и господин прокурор просто, что назы-
вается, проглядел их, не заметил. Он уверял, что убита в доме Ло-
цова и задушена подушкой в кровати во время сна, потому что не
было верхней одежды, на трупе не было чулков; ну значит, во сне
убита. Я беру протокол вскрытия и отвечаю представителю обви-
нения: почему вы полагаете, что чулок снять нельзя с трупа? Пе-
ред тем как бросают в воду труп ограбленной женщины, с него по-
спешно совлекают все, что имеет какую-нибудь ценность, частью
ради корысти, частью чтобы уничтожить приметы по платью. Ме-
жду тем вот что читаем мы в протоколе: «Ноги разуты, и правая
выше икры перетянута тряпичной подвязкой». Я думаю, что если
кто ложится спать и добровольно снимает чулки, тот не оставляет
подвязок, если осталась подвязка, в особенности одна, то, по мо-
ему мнению, происхождение ее объясняется просто тем, что когда
у Марии Дрич снимали одежду, то вместе с ней сняли и обувь, со-
рвали чулки так поспешно, что подвязка осталась; я думаю, это со-
ображение прокурор упустил из виду. Прокурор говорит, что она
была раздета, я возражаю: нет, не вполне раздета, на трупе была
кофта, «застегнутая на три костяные пуговки». В кровати не спят
в кофте, застегнутой на три пуговицы, и в подвязках из тряпки,
туго обтягивающих ногу. Была ли она задушена подушкой — неиз-
вестно. На шее оказался двойной желоб от веревки. Выпученные
85
ДЕЛО ОБ УБИЙСТВЕ МАРИИ ДРИЧ
глаза, прикушенный язык, по-моему, доказывают, что она была
удавлена веревкой, и тогда все предположения об убийстве в доме
рушатся.
Кирпичи, по мнению обвинителя, доказывают, что убийст-
во совершено в доме Лоцова, ибо при доме этом на дворе были
кирпичи. Но где же, при каком доме нет кирпичей? Разве проку-
рор доказал, что у Лоцова были кирпичи какие-нибудь особенные
и точно такие же оказались на трупе? Нисколько! Ни следователь,
ни обвинитель и не думали устанавливать такого сходства. Я в
первый раз слышу, что кирпичи могут быть только у Лоцова. Кир-
пичи везде лежат. Поедешь к Иснауду — кирпичи лежат у дороги
под навесом: бери, кто хочет. Едешь мимо дома Пикалева — опять
кирпичи лежат в кучах. Обломки кирпичей, именно такие, какие
были привязаны к трупу, попадаются везде. Ведь это кирпичи,
а не изумруды. Господин прокурор так мало обращал внимания на
эти кирпичи, что не потрудился даже показать их вам. Обломки
эти лежат себе целый день перед вами на столе вещественных до-
казательств и ничего не доказывают, кроме того, что это кирпич
как кирпич.
Обвинитель назвал подсудимого «изворотливый, хитрый Ло-
цов». Лоцов-то изворотливый, Лоцов, который здесь, на суде, не
может связать двух слов? Видали ли вы когда-нибудь более расте-
рянных и менее изворотливых людей? Против них сооружается
целая громада обвинения, их уловляют, оцепляют кругом, дают
вам понять, что они прирожденные, так сказать, изверги, а они
только диву даются: ну какие мы убийцы! Собака у нас была, да
издохла, а белье мы отдаем счетом, а не в узле — вот все их оправ-
дания, нельзя сказать, чтобы очень хитрые. Господа присяжные
заседатели, вы на это не смотрите. Чего они сказать не сумеют,
то вы про себя договорите. Ведь защита не в словах — что сло-
ва! — она в вас самих, в сердце да в разуме. У Лоцова нет врагов.
Да оно и понятно: вы, здешние жители, знаете, что Лоцов всегда
был тихий, хороший, не жадный до денег человек. Ну, с какой же
стати ему вдруг обратиться в убийцу? Где ему выработать в себе
воровские замашки ловкого преступника? Обвинению показалось
мало одних подсудимых; нет, оно угрожает целому Люцину, всему
еврейскому населению города. «Правосудию не удалось раскрыть,
кто были лица, находившиеся в ту ночь в доме Лоцова. Убийство
86
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
это, — вещал прокурор, — не было результатом (то есть, вероятно,
преступлением) одного только человека: в ночь, предшествую-
щую убийству, собиралось много евреев в доме Лоцова, и собрание
состояло из одних мужчин, а когда хотела уйти Мария Дрич, то ее
удерживали Лоцовы и их зять». Итак, заключает прокурор, «было
совещание, на котором фанатик-еврей, побуждаемый своими еди-
новерцами, решился на убийство, и потому он, прокурор, убеж-
ден, что в убийстве участвовали многие евреи.
Здесь, господа присяжные, приходится только удивляться
приемам, к которым прибегает обвинение! Можно ли верить
свидетельнице Елене Ивановой, говорящей о «полсотне народу»
и не могущей указать решительно никого? Можно ли придавать
значение словам Синицыной, что ехало много евреев по направ-
лению к дому Лоцова, когда этот дом стоит на большой дороге, по
которой постоянно едут? Можно ли забывать, что 16 ноября был
рекрутский набор и потому множество народа собралось в Люци-
не и уезжало из него? Можно ли, наконец, упускать из вида, что
это мнимое собрание происходило будто бы впотьмах и что сви-
детельницы видели или думали его видеть, кто за версту, кто за
полторы версты, и притом где — во дворе Лоцова, окруженном
забором! Но этого мало: христианин, свидетель Гржибовский, по-
ложительно удостоверяет, что вечером 16 ноября, у Лоцовых ни-
кого постороннего не было. О нем господин прокурор, очевидно,
забыл упомянуть так же, как он забыл сообщить нам, почему же
он не привлек в качестве обвиняемого зятя Лоцовых, если верил
показанию Ивановой? Но и этого мало: ни дознание, ни предва-
рительное следствие, ни судебное следствие не подтвердили со-
чиненной Еленой Ивановой небылицы о еврейском собрании.
Вы видели перед собой Иванову, и как мужчины, не поддающиеся
бабьим россказням, оценили, конечно, насколько можно ей ве-
рить и чего в ней больше: озлобления или легковерия. Не забудь-
те же, что эта самая Иванова показала, будто евреи перешептыва-
лись, повторяя слово «кошер» (то есть съедобное, разрешенное
по закону), и что у Марии Дрич были резаные раны. Видите, куда
она метит? А мы-то ее допрашиваем и переспрашиваем! И до чего
она договориться может — это и представить себе трудно! Значит,
для Ивановой, как женщины легковерной и совершенно невеже-
ственной, несомненно, что евреи собрались, чтобы совершить
87
ДЕЛО ОБ УБИЙСТВЕ МАРИИ ДРИЧ
заклание Марии Дрич. Эту же чудовищную сказку поддерживала
и Рыпиня Агеева с рассказом о рубашке. Но прокурор не верит
этим показаниям и отрекается от крови, порезов и рубашки. Спа-
сибо и на этом. Однако в остальном он почему-то верит Ивановой
и другим. Он верит рассказу о собрании людей, обсуждающих,
решающих и приводящих в исполнение убийство из религиоз-
ных целей. Где же здесь последовательность? Обвинение зашло
ужасно далеко. Оно дошло до обвинения людей, не привлеченных
к суду, до опозорения ни в чем не повинного еврейского населе-
ния Люцина. С высоты прокурорской трибуны брошено обвине-
ние, которое могло бы вызвать в вас, христианских жителях Лю-
цина, страшное ожесточение...
Но вы знаете своих соседей евреев, вы знаете, сколько между
ними есть добрых, честных, хороших людей. Вы, верно, слышали,
что их закон, как и наш, запрещает убийство и что евреи питают
непреодолимое отвращение к крови. Бог Израиля не требует че-
ловеческих жертвоприношений. Меня возмущает необдуманность
таких фраз, как та, которую я просил записать в протокол. Закон
запрещает прокурору оскорбительные для чьей бы то ни было
личности отзывы. Закон запрещает ему преувеличивать значение
улик или важность рассматриваемого преступления. Что же мы
слышали здесь! Разве это не воззвание к слепой ненависти и чу-
довищным подозрениям одной части населения против другой!
Разве можно говорить: мы не раскрыли, кто был на совещании
у Лоцова, но мы утверждаем, что все они виновны в убийстве! Раз-
ве это не опасное возбуждение диких страстей?..
Председатель. Господин защитник, прошу вас говорить спо-
койнее.
(Кн. Урусов, продолжая свою речь, от возражения прокурору перешел
к разбору первоначальных улик, выставленных в определении о предании
суду обвиняемых.)
В каком состоянии оказываются эти улики после проверки
их на суде? В определении сказано: основания, по которым пало
на Лоцова обвинение в умышленном лишении жизни Марии,
следующие. Показание Агаты Дрич, Марфы Ощенковой и Елены
Ивановой о том, что Мария Дрич будто говорила им о связи своей
с сыном Лоцова Янкелем. На суде Ощенкова показала: или в смех,
88
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
или вправду Мария Дрич говорила, что она с Янкелем уедет и что
он хочет перейти в нашу веру. Замечательно, что Винца Дрич ни-
чего не слыхивала о связи и что ни мачеха, ни отец Марьи ничего
не сказали о таком важном обстоятельстве отцу Янкеля Лоцову,
да и вообще никому, так что слух этот возник лишь после исчез-
новения Марьи. Поэтому показание свидетельниц о связи пред-
ставляется неправдоподобным, тем более что они передают не
о самом факте, а о том, что им будто бы рассказала Марья; так что
неизвестно, действительно ли она это говорила, а если говорила,
то говорила ли правду или скрывала другую связь? На суде связь
ничем не подтвердилась. Она опровергается всеми данными дела:
расположением дома Лоцовых, его семейным положением, невес-
той Янкеля и т.д . Замечательно еще, что ни Агата Дрич, ни Ива-
нова не придавали никакой веры предположению, будто Янкель
хочет креститься, значит оснований к такой догадке нет никаких.
Вторая улика — большое стечение евреев в ночь на 17 ноября. Сви-
детели: Иванова, Стефанович, Синицына и Малинникова. На суде
оказалось: Елена Иванова, живущая издавна в Ягодице и служив-
шая в доме Гирша Лоцова, не могла назвать ни одного из евреев,
будто бы бывших у Лоцова. Мерой такого доверия, какого вообще
заслуживает Иванова, служит ее показание о слове «кошер», кото-
рое будто бы евреи произносили, поглядывая на Марью — то есть
что Марью можно есть! Нелепость этого показания, кажется, не
требует разъяснений. Стефанович не могла видеть это сборище,
ибо живет за версту, да и темно было.
Свидетель же Гржибовский положительно удостоверяет, что
в этот вечер не было никого. Объясняется это очень просто: 16 но-
ября съехалось много народу в городе, так что необычное движе-
ние могло быть принято за какую-то сходку, не говоря уже о том,
что сходка полгорода на совещание об убийстве представляется
ни с чем не сообразным вымыслом. Здесь следует помнить пока-
зание Ивановой: «Мария мне сказала: “Прощай, Елена Иванова,
ты меня больше не увидишь” — и Малинниковой: “Если я уйду,
евреи скажут, что я их обокрала”». Здесь, по мнению защитника,
кроются нераскрытые следствием тайны дела: прощание перед
побегом и домашняя кража. Третья улика: распространение слу-
хов о том, что Мария в Режице и т.д. Слухи эти, как видно из по-
казания Олехновича, исходили от людей совершенно посторон-
89
ДЕЛО ОБ УБИЙСТВЕ МАРИИ ДРИЧ
них, например, от корчмарки Якобсон, которая видела Дрич и т.п.
Четвертая улика: невозможность кражи, причем невозможность
доказывается так:
1. Если бы Лоцов заметил следы, то принял бы тотчас меры
к розыску виновных, «но ничего подобного им сделано не было». Как
не было? А заявление полиции, поданное в тот же день 17 ноября
и официально удостоверенное? Как же мог Лоцов иначе разыски-
вать воров?
2. Брошенные подсвечники за 2 версты от дома Лоцова. Вор
не стал бы разбрасывать. Но в таком случае и Лоцов не мог бы так
симулировать кражу. Однако весьма вероятно, что подсвечники
брошены вором как вещи, с которыми легко попасться.
3. Свидетельницы Иванова, Стефанович и Малинникова за-
являют, что Мария Дрич по нравственным качествам совершить
кражи не могла и посторонние мужчины к ней не ходили. Но она
могла ходить к ним, и мы не знаем, совершила ли она кражу или
совершил ее другой. Анатомический осмотр трупа и показания
тех же свидетельниц о связи Марии Дрич не дают возможности
безусловно полагаться на их аттестацию.
4. Мария Дрич не избрала бы для кражи ночь на 17 ноября,
когда в доме была толпа евреев: это соображение опровергается
тем, что толпы не было и что 16 ноября был большой съезд моло-
дежи для вынутия жребия по воинской повинности. Днем Марья
ходила в город, потом плакала, намекала на кражу и прощалась,
а ночью исчезла.
Следует добавить, что соседний дом два года назад тоже под-
вергся разграблению, и тоже осенью. А потому кража вовсе не
является невероятной. Пятая улика: труп найден в р. Пылде в рас-
стоянии от дома Лоцова только 1/4 версты, и к тому месту от это-
го дома пролегала тропинка. На суде сам обвинитель опровергнул
эту улику, сказав: «Труп брошен не в том месте, где найден, а выше.
Идти по прямой линии от дому нельзя было, приходилось прой-
ти между застенками, можно было кого-нибудь встретить». Итак,
место, расстояние и тропинка на суде утратили значение улик, но
зато защита доказала, что по месту, где найден труп, очевидно, что
он не мог быть брошен в реку подсудимыми, ибо найден перед за-
колом, куда его непременно должна была перенести вода. Шестая
улика: кирпичи. Улика эта не имеет никакого значения, так как
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
кирпичи есть повсюду. Седьмая и последняя улика: в исчезнове-
нии Марии Дрич заинтересован был только Зимель Лоцов, что-
бы воспрепятствовать сыну креститься. Улика эта опровергается
тем, что ни связь, ни желание Янкеля креститься ничем по делу
не доказаны и что вместо убийства было гораздо проще удалить
Дрич или Янкеля. Но эта улика всего решительнее опровергается
доказанным на суде фактом, что Янкель Лоцов в ночь с 16-го на
17-е был дома, как это подтверждает свидетель Гржибовский. Вот
и все улики против Зимеля Лоцова. Ни одна из них не выдержала
разбора на суде. Улики против Эстеры Лоцовой, Гуревича и Майх
тесно связаны с обвинением Зимеля Лоцова: падает одно, и па-
дают другие. Но обвинение Гуревича и Майх, людей, случайно
заехавших переночевать к Лоцову, — обвинение их в убийстве по
предварительному соглашению представляется, по совершенно-
му отсутствию каких-либо к тому мотивов, до того невероятным,
что доказывает несостоятельность и всего обвинения.
Изучение дела и местных условий, изучение характера подсу-
димых приводят к заключению, что подсудимые невиновны. Нет
улик, есть одно предубеждение... Если им суждено пасть жертвой
судебной ошибки, я умываю себе руки. Я все сделал, что мог, и не
на меня падет кровь невинных!
После 40-минутного совещания присяжные вынесли оправдатель-
ный приговор всем подсудимым.
91
ДЕЛО ЛУИ И СУРИНА1
Защита Сурина
Заседание Московского окружного суда
6 апреля 1894 г.
Господа судьи, господа присяжные за-
седатели! 2 ноября 1892 года, около 8 часов
вечера, в одном писчебумажном магазине
на Никитской усмотрены были две горящие
кучки, состоящие из угля, стружек, рваной
бумаги и нескольких шведских спичек. Не
было классической в подобных случаях оп-
рокинутой лампы с разлитым керосином,
и обстановка покушения была настолько
ребяческая, что, по словам свидетеля Жар-
кова, даже стекла в шкафах не лопнули.
Прибежали соседи, поплескали водой, и все
потухло.
По первому же слову 3 ноября Сурин, не
колеблясь, признал себя одного виновным.
Сурин родился в 1875 году; во время
означенного события ему было 17 лет. Его
тут же арестовали, отправили в тюрьму, где
он и просидел четыре месяца в одиночном
заключении. Показания свои он не изменил
и до настоящего времени: он один виноват
и никого не подговаривал; только теперь,
1 Печатается по: Русские судебные ораторы. —
М., 1897. — Т.II.
92
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
по прошествии двух лет, он отказывается объяснить все подроб-
ности совершенного им преступления. Но не обвиняйте его в не-
искренности, ведь он во всем сознался, какая же ему польза умал-
чивать о подробностях? Он просто не в состоянии в настоящее
время восстановить картину события, которое прошло, как сон.
Обвинение утверждает что Сурин действовал обдуманно и без
волнения. Посмотрим, так ли это? Вы уже знаете, господа присяж-
ные, что Аркадий Сурин принадлежит к семье нервнобольных лю-
дей. Мать его страдает болезнью головного мозга, отец подвержен
обморокам, старший брат Николай убил себя в 1883 году, второй
брат Константин покушался на самоубийство в 1886 году, третий
брат Владимир стрелял в себя в 1887 году, нанес себе тяжкую рану
и лежал в Бахрушинской больнице; наконец, Аркадий Сурин, как
вы слышали от свидетеля Товарнелли, в 1891 году чуть не повесил-
ся. Замечательно, что эта наклонность к самоубийству проявляет-
ся у Суриных с самой ранней юности и не вызывается никакими
серьезными причинами. Владимир, например, объясняет покуше-
ние на самоубийство так: «Была осень, мне стало как-то грустно,
и я решился». По авторитетному заключению профессора Корса-
кова, семья Суриных представляет типичные черты дегенерации,
то есть вырождения. В Аркадии Сурине профессор указывает на
черты как физического, так и нравственного вырождения. Физи-
ческих признаков три: прогнатизм, то есть выдающаяся нижняя
челюсть, неправильная форма уха и чрезмерная волосатость тела.
Нравственных или психических признаков вырождения очень
много: в подсудимом замечаются признаки невропатической
натуры, аномалии чувствительности, ослабленная рассудитель-
ность, отсутствие нравственного равновесия. Аркадий Сурин груб
с учителями, высокомерен с товарищами, и в то же время самоот-
верженно принимает на себя их вину, безропотно терпит за них
наказания: то он учится хорошо, то совершенно бросает занятия.
«В Аркадии Сурине, — сказал профессор Корсаков, — мы видим де-
генерата, стоящего посредине между здоровьем и помешательст-
вом». Запомните эти слова: в них и заключается вся защита Сури-
на. И в самом деле, что такое эта середина? Мертвая неподвижная
точка? Нет. «Я допускаю временные колебания сознания», — ска-
зал профессор Корсаков. Следовательно, это среднее состояние
между здоровьем и помешательством можно сравнить с маятни-
93
ДЕЛО ЛУИ И СУРИНА
ком, который то приближается к помешательству, то удаляется от
него. Экспертиза установила, что колебания эти в семье Суриных
особенно заметны в период полового развития. Если так, то Арка-
дий Сурин наполовину здоровый, наполовину помешанный чело-
век; он заключает в себе, так сказать, 50 процентов помешательст-
ва. А если так, то относительно события 2 ноября 1892 существует
сомнение: было ли оно делом здорового или помешанного челове-
ка? Всякое сомнение толкуется в пользу подсудимого; в данном же
случае в пользу предположений о душевном расстройстве говорит
и возраст Сурина: 17 лет, период полового развития. Профессор
Корсаков со свойственной истинному ученому осторожностью
заявил, что в деле нет данных для признания в Аркадии Сурине
во время совершения преступления определенной формы поме-
шательства, но признаки психопатической натуры были. «Утвер-
ждать, что 2 ноября в Аркадие Сурине ничего болезненного не
было, я не могу», — заметил эксперт.
Господа присяжные заседатели! Экспертиза высказывается
осмотрительно, взвешивая каждое слово; наше дело стараться
понять ее, а не предлагать экспертизе наши собственные объяс-
нения. Обвинение сравнивало душевное состояние дегенерата
с узким сапогом. Но это сравнение не совсем верно: узкую обувь
разнашивают или снимают, но дегенерат обречен мучиться всю
жизнь. Почтенный представитель обвинения прав, утверждая, что
во всех людях есть доза помешательства. Но какая доза? Если она
ограничивается долями процента, то люди называются чудаками,
эксцентриками или увлекающимися. Иное дело — те несчастные
представители вырождения, в которых эта примесь доходит до
50 процентов. Обвинитель требует от вас осуждения Аркадия Су-
рина; он требует, чтобы вы признали, что 2 ноября он действовал
в здравом уме и твердой памяти. Но такое признание налагает на
совесть слишком большую ответственность.
Что будет с Аркадием Суриным, если вы его осудите? Он попа-
дет в среду людей испорченных и должен будет переживать целый
ряд унизительных и жестоких испытаний. Или он не выдержит
этой кары и убьет себя, или он сживется с развращенной средой
и сам развратится. Таким больным нужно лечение в семье. Теперь
он работает, получает 25 руб. в месяц и мало-помалу поправляет-
ся, становится нормальным человеком. Он даже счастлив: старый
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
больной его отец обращается с ним ласково, больная мать целы-
ми днями шепчет бессвязные слова, но Аркадию кажется, что она
его понимает. В ее потухшем взоре он видит проблески сознания;
когда он подходит к ней, из ее глаз текут безмолвные слезы. О чем
же она плачет? О том ли, что дала жизнь несчастному, на кото-
ром тяготеет непосильная ноша целого ряда больных поколений?
Или она жалеет, что не удержала ребенка дома, не привязала его
к дому лаской? Или она смутно предчувствует, что ее сыну грозит
погибель? А не думаете ли вы, господа присяжные заседатели, что
в этих безмолвных слезах и заключается лучшая его защита?
95
ДЕЛО САВИЦКОГО
И ГАЛКИНА1
Защита Савицкого
Заседание Московского окружного суда
23 октября 1896 г.
Господа судьи, господа присяжные за-
седатели! Заканчивая свою речь, почтен-
ный представитель обвинительной власти
относительно мотива убийства выразился
так: «Это чисто мое предположение, а как
вы к нему отнесетесь — дело вашей совес-
ти». Вся речь заключала в себе несколько
предположений: может быть, Савицкий ус-
пел утром 23 марта зайти домой, но заходил
ли — неизвестно; может быть, супруги жили
вместе нехорошо, хотя свидетели утвержда-
ют противное; может быть, Александров
умер не своей смертью; не странен ли раз-
говор Савицкого с Галкином в канцелярии
лесничего и т.д. Но, господа, сущность об-
винительного процесса заключается в том,
что обвинитель требует положительно,
доказывает свое требование, как истец до-
казывает свой иск. Ведь обвинение предъ-
являет к вам, к обществу, своего рода иск.
1 Печатается по: Русские судебные ораторы. —
М., 1898. — Т. III.
96
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
Оно требует у вас Савицкого. Где же доказательства этого иска?
Предположения — не доказательства. Отдавая полную справедли-
вость беспристрастию обвинителя, я все-таки нахожу, что обви-
нение не доказало даже своей уверенности в том, что Савицкий
совершил убийство. Обвинение и не пыталось разъяснить непри-
миримое противоречие, лежащее в основе предположения, будто
Савицкий и Галкин действовали по предварительному согласию,
когда Савицкий все время обвинял и обвиняет одного Галкина.
Какое же это соглашение? Такое противоречие молчанием обой-
ти невозможно. А так как невозможно себе представить, чтобы
Савицкий мог уличать Галкина, этот мог бы в течение шести лет
молчать об участии Савицкого в преступлении, то представляет-
ся наиболее вероятным предположение, что соглашения между
ними не было и что преступление совершено не ими. Это предпо-
ложение — простое и логическое — обвинение даже не пыталось
опровергнуть. Что же представило обвинение в качестве доказа-
тельств? Какие оно выдвинуло улики?
Потребовалось сначала установить время убийства Савиц-
кой. «23 марта 1889 года, — говорит обвинитель, — Савицкий ушел
из дому в 8 часов утра, — а в 9 калитка уже была заперта висячим
замком, значит, убийство совершено между 8 и 9». Но Савицкий
мог уйти и раньше 8-ми часов. Когда калитка была заперта, никем
не установлено. Не показанием же мальчика Седова? Мы его не
видели и не слышали. Его не вызвало обвинение. Свидетельница
Варвара Порошина показала сегодня на суде, что «с точностью не
могу установить время возвращения мальчика: вернулся ли маль-
чик в 10-м или в 11-м». По показанию Горячева, пришедшего к Са-
вицкой в 8-м часу или 9-м утра, Галкин уже был там в это время. Че-
рез полчаса, говорит Горячев, Галкин пришел в трактир, а в 10-м
часу неизвестный убийца запер калитку на замок и скрылся. Для
совершения преступления достаточно было нескольких минут,
поспешность убийцы доказана тем, что он перерыл впопыхах сун-
дук и комод, бежал, не сумев ничего похитить, а деньги между тем
лежали в ягдташе на стене. Время смерти Савицкой можно было
бы установить медицинским осмотром содержимого кишечника,
но этого сделано не было. Вообще, точное установление времени
события представляет большие трудности, в особенности в такой
среде, где не употребляют карманных часов и вообще мало обра-
97
ДЕЛО САВИЦКОГО И ГАЛКИНА
щают внимания на время. Здесь же вопрос в нескольких минутах,
а свидетели даже часы определяют только приблизительно: не то
восьмой час, не то девятый, а может, и десятый...
Итак, время события не установлено, а пока не установлено
это первое, главное обстоятельство, не установлено ничего. Еще
темнее цель преступления. Обвинитель говорит: «Цель, очевид-
но, не ограбление, потому что ничего не похищено — это сказал
сам Савицкий». Но если бы Савицкий был убийцей, то он, конеч-
но, сказал бы, что деньги похищены, и показать противное было
бы невозможно. Ограбление не удалось. Убийца не нашел денег.
Что же из этого? Разве неудача изменяет характер преступления?
Но цель ограбления доказана: во-первых, тем, что, как значится
в обвинительном акте, Савицкая слыла зажиточной женщиной;
во-вторых, тем, что у Савицкого действительно оказалось на
500 рублей серий в этом ягдташе; в-третьих, тем, что жалованье
лесовщикам одно время выдавал Савицкий: значит, все знали, что
деньги в этом доме водятся. Наконец, все обвинение Галкина зиж-
дется на предположении, что он нуждался в деньгах для построй-
ки своего дома.
Итак, цель ограбления, подтверждаемая перерытым сундуком
и комодом, ясно доказана, а другую цель — желание отделаться от
жены — сам обвинитель считает только своим предположением.
Далее, господин товарищ прокурора утверждает, что убийст-
во не могло быть совершено посторонним, так как убийца знал
и обстановку, и то, что есть топор. Но и это неверно. Первона-
чально и Савицкий, и следователь приняли топор за орудие пре-
ступления, даже кровяные следы на нем видели, но впоследствии,
как вы слышали, самое тщательное научное исследование не обна-
ружило на топоре следов крови. Следовательно, остается совер-
шенно неизвестным, этим ли именно топором совершено убийст-
во, а потому падает и предположение, будто убийца — непременно
знакомый с домом человек. Орудия убийства налицо нет.
Итак, главное, что необходимо для обвинения — время, цель
и способ совершения убийства — не установлены. Какая же воз-
можность обвинять в таком преступлении Савицкого и Галкина
по предварительному соглашению? Это, очевидно, невозможно.
Не подумайте, что говорит вам это защитник, у которого взгляд
на вещи может быть односторонним. Нет. К такому же выводу
98
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
пришла и сама обвинительная власть. Следствие в 1889 году было
приостановлено: виновный не был обнаружен, Галкин был осво-
божден. Таким образом, ясно, что до доноса Овчинникова улик
против Галкина и Савицкого не было.
6 мая 1895 года, приблизительно ко времени истечения пога-
сительной давности (сокращенной Всемилостивейшим Манифе-
стом), является Овчинников и дает у судебного следователя свое
показание. Это краеугольный камень обвинения. Посмотрим, что
это за камень.
По словам Овчинникова, 23 марта 1889 года, в день убийства,
утром, в 8 часов, он нес фельдшеру Рисковскому почтовую книгу
для расписки в получении лошади для командировки по распо-
ряжению земской управы. Книга эта была вам предъявлена. Ока-
залось, что расписка фельдшера Рисковского в ней есть, но что
помечена она не 23-м, а 22 марта, а 23-го никакой записи нет. Эта
книга, господа, есть документ, а все рассказы Овчинникова о воз-
можности ошибки в числе остаются рассказами, которые нужно
принимать на веру. Но можно ли вообще верить Овчинникову?
Он рассказывает, что, приближаясь к дому Савицкого, не до-
ходя саженей 50 или 60, то есть 150 или 180 шагов, он услышал три
глухих удара «как в худой черепок», женский крик и слова: «Плут,
мошенник, убил, скажу, скажу!» Слова эти доносились как будто из
печной трубы. Кажется, трудно представить себе более нелепую
несообразность: три глухих удара расслышать за 180 шагов в зим-
нее время, когда окна и двери заперты, расслышать слова сквозь
трубу, удары по черепу называть ударами в худой черепок... Все
это такие несообразности, что и обвинитель им, по-видимому, те-
перь плохо верит, предоставляя вам самим разобраться в показа-
нии Овчинникова.
Мальчик, по словам Овчинникова, стучал рукой в окно. Свиде-
тели Соловейчик и Шумилов удостоверили здесь, что в окно дома
Савицкого не только одиннадцатилетний мальчик, но и взрослый
рукой достать не может. К тому же перед домом запертый пали-
садник. Наконец, мальчик Седов, допрошенный два раза, положи-
тельно заявил, что никто к нему в тот день не подходил, ни с кем
он не говорил, никого он не видел.
Ложь Овчинникова обнаружилась во всей своей красе. Проку-
рор говорит, что у Овчинникова нет никаких причин лгать: у него
99
ДЕЛО САВИЦКОГО И ГАЛКИНА
не было вражды с обвиняемым. Но люди лгут вовсе не потому, что
имеют к тому какую-нибудь особенную причину. Ложь сама в себе
заключает известную привлекательность. Во-первых, это род твор-
чества, где действует вдохновение. Потом, это удовольствие для
самолюбия; господство над тем, кто верит. Ложь дает временное
значение, блеск, чуть не власть лжецу. Что такое был Овчинни-
ков? Кто знал Овчинникова? А теперь Овчинников прославился.
Я готов был бы допустить самое выгодное для него предположе-
ние, что лгал добросовестно, смешал, как безграмотный, 22 марта
с 23-м и стал жертвой самообмана, но должен сказать, что все его
выдумки о мальчике, о разбитом черепке и прочем носят на себе
характер крайне бездарной, аляповатой, но и злостной лжи.
И вот благодаря этому изумительному вздору двое людей пол-
тора года томятся в остроге, угнетены ужасающим обвинением,
основанном на предположениях!
Что же еще, кроме бредней Овчинникова, представило нам
обвинение против Савицкого? Оно вызвало свидетелей, имевших
с ним личные ссоры, — и свидетели говорили нам о его дурном,
по их мнению, характере. Целый ряд других свидетелей, напро-
тив, показал, что Савицкий был очень добрый муж и отлично
жил с женой. Обвинитель находит странным разговор Савицко-
го с Галкиным. Зачем ему было спрашивать: «Что делает жена?»
Такой вопрос приличен был бы, по мнению обвинителя, только
новобрачному. По-моему, ни в разговоре, ни в вопросе ничего нет
странного. Самый обыкновенный разговор. Далее обвинитель го-
ворит : «Савицкий был слишком спокоен, бросился к лошади». Но
свидетель Соловейчик показал, что Савицкий плакал, всплеснул
руками... Каким же еще способом должен был он выражать отчая-
ние? А что он пошел смотреть, не уведена ли лошадь, опять-таки
вполне естественно. Ведь лошадь — это, господа, капитал для бед-
ного человека... Савицкая, по словам Смирнова, будто бы жалова-
лась ему, мяснику, что муж ее дня за два до происшествия чуть не
убил утюгом. Рассказ этот опровергается целой массой свидетель-
ских показаний. Смирнов здесь под присягой ничего не показал
и только с величайшими усилиями сказал, что подтверждает свое
показание, данное на предварительном следствии. Я этому рас-
сказу не придаю никакой веры. Когда случается происшествие,
о котором все говорят, всегда находятся люди, желающие отли-
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
читься какой-нибудь новостью, хотя бы и в ущерб истине. Обви-
нитель даже в смерти Александрова, первого мужа Натальи Иль-
иной, желает видеть что-то странное: а тот объелся сырой рыбой
и умер. Самая прозаическая смерть, без романтических прикрас.
«20-летний Савицкий, — говорится в обвинительном акте, — же-
нился на 60-летней Наталье Ильиной». Но ему, как мы видели,
было 23 года, а ей — 43. Наконец, обвинение все время старалось
подчеркнуть, что Савицкий скоро после смерти своей жены же-
нился на другой. Но и это обстоятельство оказалось лишенным
всякого романтизма: женился Савицкий на вдове потому, что нуж-
на в доме хозяйка. Никакого знакомства до того с вдовой не имел,
никто об этом и намека не высказал. Теперь у него двое маленьких
детей, младшему 8-й год, и живется им без отца очень плохо. Горе-
мычная семья ждет не дождется вашего приговора. Неужели сле-
зы и молитвы их могут быть напрасны? Нет, господа присяжные
заседатели! Не защита, а ваш собственный разум и сердце давно
разъяснили это дело. Савицкого нельзя обвинить, и я уже слышу
ваш приговор: «Нет, не виновен!»
Вердиктом присяжных заседателей Савицкий признан невинов-
ным.
101
ДЕЛО ДМИТРИЕВОЙ
И КОСТРУБО-
КАРИЦКОГО
Заседание Рязанского
окружного суда
18—27 января 1871 г.
Речь А. И . Урусова в защиту госпожи
Дмитриевой1
Господа судьи, господа присяжные за-
седатели! Вот уже восемь дней сряду, как
дело, почти беспримерное по своей про-
должительности и далеко еще не окончен-
ное, разбирается вами с тем терпением
и неуклонным вниманием, которые, конеч-
но, должны быть отнесены к числу самых
наглядных заслуг присяжного института,
к числу таких гражданских заслуг, которые
упрочивают навсегда за этим дорогим для
нас учреждением энергическое сочувствие
русского общества. В течение восьми дней
представители всего местного общества
с напряжением следят за ходом процесса.
В течение восьми дней подсудимым даны
были всевозможные средства к оправда-
нию... Мало того, что возможные, но было
читано и говорено много лишнего, чего по
1 Печатается по: Русские судебные ораторы. —
М., 1898. — Т. III.
102
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
закону бы не следовало говорить. Но если все это отняло много
времени, то, по крайней мере, исчерпало, кажется, до дна содер-
жание дела. И вот наконец наступает торжественная минута, ко-
гда вы должны сказать свое слово перед обществом.
Можете ли вы на основании представленных доказательств
сотворить суд по правде, ограждая вверенные вам интересы об-
щества?
Есть одно чувство, господа присяжные заседатели, которое
как бы вставало воочию перед вашими глазами, словно возвы-
шалось над этим уголовным процессом, чувство величественное
и гордое. Это чувство общечеловеческого равенства, равенства,
без которого нет правосудия на земле! Пусть все двенадцать гра-
ждан, занимающие теперь места присяжных заседателей, про-
никнутся убеждением, что лишь сознанием равенства всех людей
перед законом творится правда, и тогда они безбоязненно, спо-
койно отнесутся и к слабым, и к сильным мира сего. Посмотрите
кругом себя: теперь на наших глазах уже многое изменилось. Мыс-
лимо ли было несколько лет тому назад, когда еще не существова-
ли Уставы 20 ноября 1864 года, чтобы стоящий перед вами Кариц-
кий, полковник, губернский воинский начальник, лицо сильное
в небольшом губернском мирке, украшенный всякими знаками
отличия, сильный связями и знакомством, был предан суду по та-
кому делу? Конечно, об этом и мечтать иногда было бы не совсем
удобно. На наших глазах мысль о равенстве людей перед законом
из области небезопасных мечтаний немногих лучших людей пере-
шла в действительность. Я думаю, что от каждого из нас зависит
в значительной степени, чтобы убеждение, в которое он верит,
проходило в жизнь, конечно, не без борьбы. Суд присяжных пред-
ставляет собой одно из превосходных учреждений, посредством
которых убеждения людей из области мысли переходят в действи-
тельную жизнь, становятся силой, дают себя чувствовать всякому.
Вот почему часть общества ведет против правосудия самую упор-
ную борьбу. Но никогда она не бывает такой ожесточенной, как
в делах, подобных настоящему. Дело это, действительно, принад-
лежит к числу редких, но не по преступлениям, в которых обви-
няются подсудимые, — преступления самые обыкновенные, — а по
тем затруднениям, по тем тормозам, которые встретило правосу-
дие в отношении лиц, стоящих выше простых смертных. Я думаю,
103
ДЕЛО ДМИТРИЕВОЙ И КОСТРУБО-КАРИЦКОГО
что всякому, кто слушает дело, кто прочтет его, придется не раз
спросить: да что же за причина тому, что дело так медленно тя-
нулось на предварительном следствии (с 1868 по 1870 год) и так
медленно идет на судебном? Ответ: потому что это дело, как вы
сами могли заметить, представляет чрезвычайно сильную борьбу
против правосудия. Такое сильное сопротивление любопытно
наблюдать; хотя, конечно, оно замаскировано, но я постараюсь
раскрыть перед вами некоторые из тайных пружин дела, а о дру-
гих я вам, жителям Рязани, считаю излишним говорить — вы их
знаете лучше моего. Когда подсудимый вооружен умом послуш-
ным и хитрым, когда он располагает обширными средствами, ко-
гда чувствует за собой сильную сочувственную поддержку губерн-
ских верхов... ему нет расчета сдаваться, нет расчета приносить
повинную! Напротив, он надеется дать сильный отпор. Искусно
устроив свою защиту, он идет на суд, в сущности не страшный. Но
по крайней мере то хорошо, что он сознает необходимость стать
перед обществом лицом к лицу, что он не может взобраться на та-
кую высоту, где не могло бы его настигнуть правосудие и потре-
бовать от него ответа. В моей речи я буду иметь случай указать на
тормозы, которыми задерживалось движение правосудия, пока
Московская судебная палата не разрушила одним ударом надежды
на эти тормозы, предав суду всех обвиняемых без различия званий
и положений. Какой бы ни был исход процесса, но это проявле-
ние самостоятельности высшего судебного учреждения Москов-
ского округа — явление отрадное, доказывающее, что равенство
всех перед законом существует не на бумаге только, но и в дейст-
вительности.
Обстоятельная речь представителя обвинительной власти,
господина товарища прокурора Московской судебной палаты, до
известной степени облегчает мою задачу, так что я могу не изла-
гать перед вами подробно все обстоятельства, только что возоб-
новленные в вашей памяти. Но тем не менее я считаю себя обя-
занным, господа присяжные заседатели, обратиться ко многим
из тех обстоятельств, которые уже были рассматриваемы, с тем
чтобы по возможности представить вам их в том свете и в той
группировке, как они должны быть. Поэтому я предполагаю ос-
танавливаться не столько на подробностях, уже изложенных вам,
сколько на тех выводах, которые вытекают из обстоятельств дела.
104
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
Прежде всего, когда разбирается дело, подобное настоящему, са-
мые естественные вопросы, которые, конечно, должны возник-
нуть прежде других, следующие: правду ли говорит Дмитриева
и справедливы ли возражения Карицкого? Для меня настоящий
процесс сводится к этим двум вопросам. Я разделяю подсудимых
на две категории. К первой относятся Дмитриева и Карицкий,
ко второй — все остальные люди, служившие орудием преступле-
ния, наперсники, лица без речей... В какой мере они действовали
сознательно, для меня безразлично, и вы это разрешите по сооб-
ражении доводов их защитников. Итак, интересы моей защиты
сводятся к разрешению противоречий, вытекающих из показа-
ний Дмитриевой и Карицкого. Моя задача — та, которую я имею
в виду, — будет исполнена, если я сумею объяснить вам внутрен-
ний смысл этих противоречий, разъясню перед вами планы про-
тивной стороны и способы, к которым она прибегает для дости-
жения своих целей.
Силу и значение сознания Дмитриевой вы могли уже оценить
из речи прокурора. Значение возражений Карицкого представ-
ляет для меня предмет еще не вполне исчерпанный. Сознание
Дмитриевой составляет краеугольный камень всего дела. Заметь-
те, что если бы Дмитриева изменила свое показание, если бы она
пошла на стачку с подсудимым Карицким, то до известной степе-
ни возможно допустить предположение, что и само дело никогда
не дошло бы до суда в настоящем своем объеме. На суде могло бы
быть возбуждено сомнение во всех фактах обвинения. Сомнение
в факте кражи, сомнение в факте выкидыша, и таким образом
могло бы оказаться, что общественное правосудие было бы сбито
с толку и обмануто. Тогда между защитниками могла бы образо-
ваться известная солидарность: отрицание или сомнение могло
бы оказать пользу всем подсудимым. Где сомнителен факт, там
невозможно обвинение. Тогда не представилось бы мне печаль-
ной необходимости поддерживать обвинение Карицкого, защи-
щая Дмитриеву. Сознание Дмитриевой, ее оговор прежде всего
ведут к ее же обвинению и в то же время к уличению Карицкого.
Я буду поддерживать это сознание, я ему верю и сохраняю надеж-
ду, что за меня будет общественное мнение. Дмитриева поступила
необыкновенно честно: с самоотвержением, почти небывалым
в практике уголовного правосудия, она всецело, до мельчайшей
105
ДЕЛО ДМИТРИЕВОЙ И КОСТРУБО-КАРИЦКОГО
подробности, признала такие обстоятельства, которые прямо ве-
дут к ее обвинению; признала и такие, которые представились на
первый взгляд чрезвычайно опасными (например, записку), и все
это без обиняков, без трусливых уверток, без той лжи, которая,
произнесенная публично, режет ухо, как фальшивая нота. В этом
отношении как поучительно сравнить ее поведение на суде с пове-
дением Карицкого! Мне кажется, что она в глазах людей, ценящих
честность, многое искупила таким самоотверженным сознанием,
много сделала для примирения себя с общественной совестью.
Прежде всего, господа присяжные заседатели, скажу два слова об
обстоятельстве, которое естественно возбудило ваше внимание.
Вы спрашиваете, вследствие каких причин Дмитриева возвела на
Карицкого такое обвинение, если это обвинение— клевета, как
он утверждает? На этот вопрос Карицкий отвечал вчера, ссыла-
ясь, по своему обыкновению, на предварительное следствие, то
есть на то самое следствие, которое Московская судебная палата
признала неудовлетворительным, упустившим многое, что, буду-
чи исследовано своевременно, могло бы послужить к уличению
Карицкого. «Все это разъяснено предварительным следствием».
Но ведь это не ответ. Ваш вопрос, видимо, застал Карицкого врас-
плох и попал в больное место... Мы менее всего готовы возражать
на самые простые вещи, а хитрые придумывать легче. Потом Ка-
рицкий стал говорить, что оговор Дмитриевой объясняется тем,
что ей приятнее выдавать за своего любовника лицо столь высо-
копоставленное, чем кого-нибудь другого... Объяснение тоже весь-
ма плохое. Начать с того, что слишком частое упоминание о «вы-
соком положении» полковника производит довольно странное
впечатление. Это хорошо господину Стабникову так рассуждать,
и вообще, нельзя не заметить, что высота положения Карицко-
го — понятие очень относительное. Мало ли положений на све-
те гораздо выше, да и те не страдают таким страшным иерархи-
ческим самообольщением. Конечно, в среде губернских властей
положение воинского начальника довольно видное, но искать
в этом положении разгадку всех недоразумений, возбуждаемых
обвинителем, чрезвычайно странно. Судите сами, господа при-
сяжные заседатели, насколько имеет значение подобный ответ.
Наконец, наущение врагов (каких врагов? где враги?) — это общее
место, которое в данном случае лишено всякого смысла, так как
106
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
ни об одном враге Карицкого здесь и помину не было, а родствен-
ники Дмитриевой — самые близкие к нему люди. Итак, вопрос, из
чего бы Дмитриевой клеветать на Карицкого, так и остался нераз-
решенным. Он усложняется еще тем соображением, что Дмитрие-
ва своим сознанием топит саму себя, признаваясь в столь важном
преступлении, как вытравление плода. Оговаривай она другого,
выгораживая себя, оно было бы понятно, так как такие побужде-
ния часто руководят подсудимыми, но ведь Дмитриева не гово-
рит, что один Карицкий украл деньги, и если б она только стреми-
лась погубить его, то ей ничего не стоило бы сказать это. Она не
говорит, что он против ее воли произвел выкидыш; если бы она
оговаривала его только из злобы, она должна была бы сказать это,
а между тем она нимало не скрывает, что выкидыш произведен
с ее ведома и согласия, что она сама просила об этом врачей... Так
не действует слепая вражда и дружба. У Дмитриевой дети. Губить
себя для того, чтобы повредить Карицкому, да и то еще не навер-
ное, губить себя, зная, что против Карицкого мало вещественных
улик, — это психологическая невозможность.
Карицкий отвечал на предложенный ему вопрос, что Дмит-
риева могла питать к нему злобу за то, что он убедил ее сознаться...
Допустим эту злобу; но и тут встречаем то же неумолимое проти-
воречие. Если Дмитриева хотела мстить Карицкому за то, что он
уговорил ее принять на себя кражу, то, во-первых, совершенно
достаточно было изменить это признание, рассказав о том, как
происходил в действительности сбыт билетов Галича. Этот рас-
сказ ничем не был опровергнут на суде, и когда дойдет до него
очередь, то я докажу его несомненную истинность. Этим расска-
зом фигура Карицкого выдвигалась из тени в яркую полосу света,
и оказывалось, что уже в июне месяце, в самый месяц кражи, он
через сестру вызывал Дмитриеву в Рязань для предложения о сбы-
те билетов. К чему же тут было примешивать выкидыш? Далее
Карицкий старался бросить тень на Костылева и других, кото-
рые будто бы уговаривали Дмитриеву. Господа, эти недостойные
инсинуации не заслуживают возражения. Честное имя товарища
прокурора, господина Костылева слишком хорошо известно всей
Рязани и, конечно, не Карицкому его поколебать. По способу за-
щиты судите о характере лица. По правдивости Карицкого отно-
сительно таких фактов, как связь его с Дмитриевой, присылка сол-
107
ДЕЛО ДМИТРИЕВОЙ И КОСТРУБО-КАРИЦКОГО
дат и пр., судите о его правдивости в остальном. Итак, несмотря
на свой ум, изощренный сознанием надвигающейся на него опас-
ности, несмотря на продолжительное время, когда Карицкий мог
обдумывать и обдумывал свою защиту, несмотря на все благопри-
ятные условия, которые его окружали, он не мог представить ни
одного сколько-нибудь обстоятельного объяснения против про-
стого, безыскусственного, выстраданного рассказа Дмитриевой,
который им назван, с цинизмом, изобличающим его бессильное
раздражение, не просто ложь, а наглая ложь! Карицкий не без ос-
нования выступил на суде с уверенностью, что судебное следствие
докажет несправедливость возводимого на него обвинения. Что
такое судебное следствие? Проверка собранного материала. Все
предварительное следствие проникнуто убеждением в невинов-
ности Карицкого, оно как бы отстраняет его, оставляет в тени,
наконец, оно вовсе не привлекает его к суду, как вдруг Судебная
палата наложила на него свою руку. Но уверенность Карицкого
уступает место сильному раздражению при появлении не допро-
шенных на предварительном следствии свидетелей. Это понятно:
новые показания, разноречия, обнаружившиеся здесь на суде,
новые свидетели — все это, сгруппированное с некоторыми отры-
вочными фактами, бросает проблески света на дело. Подождите
несколько минут, всмотритесь пристально, и дело еще раз прояс-
нится, и ваша совесть найдет себе опору в фактических выводах.
Не только то истина, что можно тронуть руками...
Приступаю к рассмотрению факта кражи. Я прошу вас при-
помнить, что 19 июня 1868 года Карицкий был в гостях у Галича
в деревне, в день рождения его покойной жены. Галич, вероятно,
и в то время отличался тем самым беспорядком в ведении своих
дел, который обнаружился в его показаниях на суде. Он не знал
счета своим деньгам, знал только, что они лежат в пачках, а пач-
ки клал в простой письменный стол в кабинете. Вы помните, что
Карицкий ночевал в этом самом кабинете и, по справедливому за-
мечанию товарища прокурора, ночевал один, как почетный гость.
Сам Галич говорит, что хотя постелей было постлано несколько,
но что, кроме Карицкого, кажется, никто не ночевал. Впоследст-
вии в передней нашли ключ, свободно отпиравший ящик, где ле-
жали украденные деньги. Откуда взялся этот ключ — неизвестно,
но, оставляя его в передней, вор довольно искусно наводил подо-
108
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
зрение на прислугу. Как видно из показаний умершей жены Га-
лича, похищенные деньги не проверялись с мая месяца и про-
верялись ли даже в мае — неизвестно. Так, из показаний Галича,
который представляет собой воплощенную забывчивость, быть
может, вполне безыскуственную, сквозь целый лес непроходимых
противоречий видно, что он ездил в мае месяце в Воронеж, что
он в то время, по показанию его жены, возил с собой банковые
билеты, а в июне месяце, прибавил Галич на суде, «я брал только
одни серии, которые хотел поместить в банк, но не поместил, по-
тому что нашел невыгодным, и повез их обратно». Следовательно,
с мая по июнь, когда обнаружилась кража, похищенные деньги не
были проверены. Из собственного показания Галича видно, что
в бумагах его происходит страшный беспорядок. Проверка про-
изошла только тогда, когда потребовались деньги на приданое
дочери. Итак, не подлежит сомнению, во-первых, что 19 июня
Карицкий был у Галича в деревне, ночевал в кабинете, где были
деньги, ночевал, по всей вероятности, один и что после его отъ-
езда найден неизвестно кому принадлежащий ключ, отпиравший
без звона ящик письменного стола. Не подлежит сомнению так-
же, что 19 июня Дмитриевой в деревне Галича не было. Хорошо.
Добытые факты отложим пока в сторону и пойдем далее. Кража,
по предположению Галича, совершена в июле и притом в Липец-
ке. Разберем это предположение по частям. Почему в июле, а не
раньше? А потому, отвечал Галич, что я проверял пачки за две не-
дели до похищения, то есть в начале июля... Аргумент веский. Но
знаете ли, когда он впервые явился на свет? 5 мая 1870 года, то
есть в то время, когда Карицкому необходимо было предприни-
мать разные меры против показаний Дмитриевой. Ни в объявле-
нии следователю от 27 июля 1868 года, ни в одном из показаний,
данных в течение всего времени, от 27 июля 1868 года по 5 мая
1870 года, он вовсе не приводит этого обстоятельства, говоряще-
го в пользу Карицкого. Но значение этого показания уничтожает-
ся сравнением с показанием умершей Марии Галич, которая гово-
рит в протоколе от 14 августа 1868 года, что процентные бумаги
видела за полтора или за два месяца до кражи, а не за две недели.
Вы припомните при этом, что главным лицом в хозяйстве, по по-
казаниям самого Галича, была его жена. Далее из ее же показания
видно, что в мае Галич возил в Воронеж только 5-процентные,
109
ДЕЛО ДМИТРИЕВОЙ И КОСТРУБО-КАРИЦКОГО
а не выигрышные билеты (а в украденной пачке были те и другие
вместе), а Галич показал, что в начале июля, то есть за две неде-
ли, он возил в Воронеж одни только серии, следовательно, не ту
пачку, которую у него похитили. Выходит, что до 24 июля не было
никакого случая, по поводу которого проверялось бы наличное
количество денег или содержание пачек. Впрочем, и сам Галич
себе противоречил: теперь он говорит, что проверял число па-
чек, а не деньги, а тогда говорил, что видел похищенные бумаги,
то есть содержимое пачек, а не одни пачки. Само число пачек и со-
держание их также нельзя считать постоянным и неизменным:
деньги вынимались, опять вкладывались кое-как и неизвестно где
записывались, на каких-то бумажках. 24 июля вышел случай про-
верить все деньги — нужно было выдать приданое дочери перед
отъездом в Москву, и вот обнаружился дефицит в 38 тысяч 500
рублей. Это вовсе еще не значит, что деньги похищены накануне
или за несколько дней. Могло пройти много времени до обнару-
жения пропажи, если бы не случай — приданое дочери. Заключаю:
время совершения кражи неизвестно. Утверждение, что она про-
изошла после июня, лишено основания, и по времени, когда оно
высказано, заставляет подозревать предвзятое намерение помочь
Карицкому.
Разбираю второе положение Галича: кража совершена в Ли-
пецке, а не в деревне. История этого показания следующая: в объ-
явлении 27 июля, поданном дня три после обнаружения кражи,
Галич говорит совершенно определенно, что деньги оставлены
были в столе кабинета в деревне (а не в Липецке). Мало того: он
высказывает подозрение на Ивана Ратнева, своего слугу, и на-
столько ясно формулирует подозрение, что Ратнева заключают
под стражу. Возможно ли думать, что теперь, по прошествии поч-
ти трех лет, Галич, отличающийся такой замечательной слабостью
памяти, вообще лучше помнит все, что происходило в июле 1868,
чем в то время? Мария Галич также в 1868, в августе, показала, что
помнит наверное, как положила деньги в ящик стола в кабинете
в деревне. Следовательно, не подлежит сомнению, что кража со-
вершена не в Липецке, а в деревне, но неизвестно когда. Но зачем
же, быть может, спросите вы, было Галичу менять свое показание
и переносить место действия в Липецк! Как зачем?! Очень понят-
но: в Липецке была Дмитриева, а в деревне не была ни 19 июня,
110
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
ни 23 июля, то есть в то время, когда кража случилась и когда она
обнаружилась. А Карицкий не был в Липецке, а в деревне 19 июня
был. Интерес его заключался в изменении времени кражи — и вот
является показание 5 мая 1870 года о мнимой проверке за две не-
дели; в изменении места — и вот на сцене Липецк; в изменении
лица — и вот мнимое сознание Дмитриевой.
Позднейшее показание о вероятности кражи в Липецке но-
сит на себе следы несомненной искусственности: Галич не пом-
нит, отдал ли похищенную пачку жене. Не совсем хорошо помнит,
отдал ли 38 тысяч 500 рублей или нет. Допускает возможность, что
кража случилась 16-го или 17-го и что жена скрыла, чтобы его не
беспокоить. Очевидный вздор, потому что не все ли равно, беспо-
коить 23 или 17 июля, а искать 38 тысяч довольно естественно в то
время, когда хватишься пропажи. Вообще показание Галича так
богато противоречиями, что останавливаться на нем долее я счи-
таю излишним. Недаром же этот свидетель целый день простоял
под огнем перекрестного допроса, на что с такой горечью сето-
вал защитник Карицкого. Но в то время, пока деньги Галича нахо-
дятся в безвестном отсутствии, посмотрим, что делает Карицкий.
Летом 1868 обнаружилась какая-то растрата казенных денег или
квитанций. Свидетели, приведенные сюда прямо из канцелярии
воинского начальника, показывают, что сумма была самая незна-
чительная. Некоторая доля скептицизма может быть допущена
относительно этой группы свидетелей, показывающих о своем на-
чальнике, хотя и находящемся не за решеткой, но на свободе. Я не
знаю, как далеко простирается чувство и догма военной дисцип-
лины, но знаю, что она в естественной природе человека многое
переделывает на свой лад. Как бы то ни было, дело не разъяснило,
сколько именно казенных денег было растрачено в ведомстве Ка-
рицкого, но ведь вы знаете, что казна не шутит, растрата большо-
го или малого количества денег преследуется одинаково строго —
тут, конечно, было следствие... во время которого нередко бывают
нужны деньги, например, для разъездов... В июле госпожа Дмит-
риева, жившая все лето у своего отца в деревне, получает письмо
из Рязани от сестры Карицкого (существование этого письма не
было никем отвергнуто на суде), где ее приглашают приехать под
предлогом бала... Оказалось, что сестра Карицкого просила Дмит-
риеву приехать под вымышленным предлогом, чтоб она взяла на
111
ДЕЛО ДМИТРИЕВОЙ И КОСТРУБО-КАРИЦКОГО
себя продажу нескольких билетов, принадлежащих Карицкому, ко-
торый находится в затруднении, но желает, чтоб это затруднение
не оглашалось. Что же, ведь все это очень просто и натурально!
В августе Дмитриева едет в Москву с тем, чтобы продавать эти би-
леты. С ней едет Карицкий. Этот факт не подтверждается доказа-
тельствами, потому что Карицкий скрылся, не выходил из вагона
первого класса, а Дмитриева и Гурковская ехали во втором; поезд
был ночной, следовательно, очень естественно, что можно было
доехать до Москвы и не видать никого. Время было выбрано с той
же обдуманностью, с которой брошен ключ в передней, добыто
сознание Дмитриевой, впоследствии составлены записки, — тот
же пошиб. Характеристическая подробность рассказа Дмитрие-
вой о том, как она хотела пересесть к Карицкому в первый класс,
подтверждается свидетельницей Гурковской, которая полагала,
что Дмитриева просила начальника станции переменить ей би-
лет второго класса на первый, по поводу чего Гурковская упрекала
ее: «Пригласили меня ехать, а сами уходите...» Тогда Дмитриева
осталась. В опровержение того обстоятельства, что он ездил в ав-
густе в Москву, Карицкий не нашел возможным доказывать свое
алиби какими-нибудь показаниями лиц, с которыми он в то время
виделся бы, а ведь, кажется, что тут особенно трудного? Нет, он
распорядился лучше: его собственная канцелярия, в лице прави-
теля и др., изготовила ему какое-то свидетельство, удостоверяю-
щее, что он в такое-то время ни на кратчайшее время не выезжал
из Рязани, как оказалось, прибавляет успокоительно канцелярия,
по справкам в книгах. Объяснения, данные по этому поводу свиде-
телем Тропаревским, при всей своей внушительности, не отлича-
ются правдоподобием. Он не мог указать на закон, возбраняющий
воинскому начальнику отлучаться на один день из города, но ста-
рался объяснить, что каждый день могут быть важные доклады,
что в отсутствие воинского начальника непременно заменяет его
исправляющий должность, что иначе и быть не может. Свиде-
тель и Карицкий с большим оживлением описывали положение
воинского начальника, который почти комендант города, так что
в случае опасности должен спешить на место принять меры; мало
ли что может случиться, и он должен быть готов каждую минуту
и пр. Но несмотря на все усилия Карицкого и его свидетеля, им
едва ли удалось поселить во всех убеждение в страшной важности
112
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
и ответственности воинского начальника. Слава Богу, Рязань не
в осадном положении. Какие тут катастрофы, где могли бы про-
явиться блестящие способности воинского начальника во главе
местных войск. Ничего этого не было, и незачем было все это рас-
сказывать. Никаких опасностей не предвиделось, никаких ужасов
не было и в помине, все обстояло благополучно. Юрлов и Обнов-
ленский по приговору суда под председательством того же Кариц-
кого были уже давно расстреляны, следовательно, ничто не меша-
ло ему съездить в Москву для необходимых денежных операций.
Тропаревский не мог привести закона, по которому воинскому
начальнику запрещалось бы выехать, да, кажется, такого закона
и нет; но если бы он и был? Мало ли законов, которые существу-
ют, по чьему-то выражению, не для того чтобы попирать их нога-
ми, а для того чтоб осторожно их обходить...
В Москве, в конторах Юнкера и Марецкого, не купили биле-
тов у Дмитриевой, сказав ей, что они предъявленные. Нигде не
разъяснили ей смысла этого выражения, нигде, как видно из дела,
не говорили ей, что билеты краденые. Она могла знать, что у дяди
украли деньги, но ей никто не сообщил номера украденных биле-
тов. Факт, что билеты не могли быть проданы в Москве, обраща-
ется обвинением в улику против Дмитриевой: она должна была
понять, что если билеты стесняются купить, следовательно, они
краденые, говорит обвинение. Обвинение ошибается. Банкир-
ская контора может в известное время не покупать ту или другую
процентную бумагу по разным причинам, предвидя ее понижение
или по недостатку наличных денег, назначенных на другую опера-
цию. Конторы покупают билеты по биржевой цене и вообще не
торгуют, как на толкучем рынке: или покупают, или отказывают.
Так, например, за неделю до объявления франко-германской вой-
ны московские банкиры получили телеграмму из Берлина о при-
остановке покупки; вообще, ожидалось огромное понижение всех
бумаг, которое и произошло вследствие биржевой паники. Следо-
вательно, отказ конторы или двух контор ничего еще не доказы-
вает. Наконец, если Дмитриева виновна в укрывательстве, пото-
му что не догадалась о происхождении билетов, то почему же не
привлечены к суду конторы Юнкера и Марецкого, знавшие навер-
няка, по официальным сведениям, что предлагаемые им билеты
именно те самые, которые украдены у Галича?
113
ДЕЛО ДМИТРИЕВОЙ И КОСТРУБО-КАРИЦКОГО
Вот первая улика против Дмитриевой по обвинению ее в ук-
рывательстве краденого. Кажется, она разъяснена настолько,
что можно перейти ко второй — к продаже билетов в Ряжске с на-
именованием себя не принадлежащей ей фамилией Буринской.
Разбирая эту улику, я должен опять просить вас вспомнить, в ка-
ких отношениях Дмитриева стояла к Карицкому: четырехлетняя
связь дала ему тот неоспоримый авторитет, который так легко
приобретается натурой черствой и упорной над слабым и впечат-
лительным характером женщины. То высокое положение, о ко-
тором так охотно говорит Карицкий, в глазах Дмитриевой было
совершенно достаточной порукой в том, что он, Карицкий, ниче-
го бесчестного совершить не может. Могла ли прийти ей мысль
о том, что Карицкий воспользовался деньгами ее дяди. Конечно,
нет: такое подозрение она не могла и допустить относительно Ка-
рицкого, и он был слишком умен, чтобы, доверившись ей, стать
от нее в известную зависимость. Если бы Дмитриева совершила
кражу, то она не могла бы скрыть ее от Карицкого, но что Кариц-
кий никогда не признался бы ей в своем преступлении — это так-
же логически неизбежно. С этим признанием он утратил бы в гла-
зах ее свой авторитет и, повторяю, подвергал бы себя опасности
в случае первой размолвки, давая ей против себя оружие. Просьба
Карицкого о том, чтобы продажа оставалось тайной, также не мо-
жет быть поставлена в вину Дмитриевой: в положении Карицко-
го неприятно разглашать затруднения, вынудившие его будто бы
продавать свои билеты.
Впрочем, что Дмитриева не придавала особенного значения
этой тайне, не подозревая в ней ничего особенно важного, мы
увидим из показания Соколова.
Рассмотрев характер отношений Дмитриевой к Карицкому,
возвращаюсь к поездке в Ряжск. Видя, что сбыт билетов в Москве
неудобен, Карицкий на всякий случай приготовляет для Дмитрие-
вой билет на свободный проезд, который она получила по возвра-
щении из Ряжска. В Ряжске Дмитриева продает билеты, подпи-
сывается Буринской, но вслед за тем, на станции, в присутствии
совершенно незнакомых офицеров, громко рассказывает, что
она, кажется, сделала глупость, подписавшись чужой фамилией,
и тут же расписывается в книге станционного начальника настоя-
щей своей фамилией: Дмитриева. Очевидно, что она действовала
114
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
без всякого преступного умысла, совершенно не сознавая цели
тех действий, которые были ей предписаны Карицким. Вот поче-
му я полагаю, что вы не признаете ее виновной ни в укрыватель-
стве заведомо краденого, ни в наименовании себя с той целью не
принадлежащей ей фамилией.
Следуя принятому мной плану, мы мысленно восстановили
порядок событий от июня до ноября 1868 года. Теперь мы при-
ближаемся к развязке, от которой нас отделяет только один эпи-
зод, по моему мнению, чрезвычайной важности.
По возвращении из Ряжска, в конце октября или в начале
ноября, Дмитриева продала Соколову в два раза 18 билетов внут-
реннего займа. На вопрос Соколова, знает ли об этом Карицкий,
Дмитриева сперва спросила его, почему он это спрашивает, потом
взяла с него слово, что он сохранит ее тайну, и объяснила, что би-
леты продаются по просьбе Карицкого и принадлежат ему. Чтоб
оценить всю важность вытекающих отсюда заключений, следует
обратить внимание на время, когда происходил этот разговор, —
за две или за три недели до начала дела, когда все кругом подсуди-
мых было тихо и спокойно и ничто не предвещало приближения
грозы. В это время, я думаю, Дмитриевой лгать на Карицкого не
было никаких оснований, не было даже и тех неправдоподобных
поводов, которые, по мнению Карицкого, возникли после начала
дела. Замечательно, что следователь не придал никакого значе-
ния этому обстоятельству и не занес его в протокол как не идущее
к делу!
В половине ноября к Дмитриевой, которая с трудом оправля-
лась от родов — здоровая натура была испорчена ужасными пыт-
ками выкидыша, — к Дмитриевой приезжает дядя ее Галич с от-
цом, напавшие на след поездки ее в Ряжск. На другой день, вскоре
после приезда Карицкого, Дмитриева приносит ему величайшую
жертву, на которую способна женщина, всегда самоотверженная
и увлекающаяся. Происходит отвратительная сцена мнимого соз-
нания, отец пригибает ее голову до земли: «Кланяйся же и тетке,
проси прощения!» Она кланяется и плачет. Потом дядя едет к Ка-
рицкому обедать. Изобретательный ум Карицкого решает, что
ее нужно выдавать за сумасшедшую, но несмотря на то, что это
представляется делом нетрудным, стратагема не удается и про-
шение прокурору выходит весьма аляповатой хитростью. С этого
115
ДЕЛО ДМИТРИЕВОЙ И КОСТРУБО-КАРИЦКОГО
прошения начинается и новый период в показаниях Галича: ему
назначается роль, которая бедному старику совсем не под силу.
Тут и нечаянное взятие билетов вместо модных картинок, и кра-
жа непременно в Липецке, и проверка билетов за две недели до
кражи... Все это у него перепутывается в памяти, и без того не-
твердой, он беспрестанно забывает свою роль, и я полагаю, что
режиссер решительно им недоволен.
Между тем 8 декабря 1868 года Дмитриева была заключена
под стражу в острог, где и пробыла без малого два года. Здесь,
в бесконечные часы тюремного одиночества, напало на нее тяж-
кое раздумье: одна, брошена всеми, всеми забыта... за что эти стра-
дания? Человек, для которого она пожертвовала всем, покинул ее
первый. Несмотря на те родственные чувства, которые связыва-
ли его с Дмитриевой, Карицкий ни разу не посетил ее в тюрьме.
Он боялся, чтобы такое посещение не было впоследствии обра-
щено против него в улику. Но если б он чувствовал себя ни в чем
не виноватым, конечно, ничто не могло бы помешать ему посе-
тить свою несчастную родственницу. Любовницу свою он боялся
посетить. Среди томящей, смертельной тоски острожной жизни
Дмитриеву начинает мучить раскаяние, перед ней с новой силой
встает воспоминание о том ребенке, который был уничтожен
Карицким, и вот с той порывистой страстностью, с тем полным
забвением о себе, которые составляют главные черты в характе-
ре Дмитриевой, она решается сказать правду, всю правду, не щадя
себя, не делая ничего вполовину.
Замечательное показание почтенного товарища прокурора
Костылева прекрасно передает нам душевное состояние Дмитрие-
вой перед сознанием. Теплые, проникнутые страшной скорбью
слова ее мужа подтверждают нам искренность этого сознания.
Я делаю невольное отступление, вспоминая о показании ка-
питана Дмитриева. Еще не изгладилось потрясающее впечатле-
ние, произведенное его рассказом. Отец и муж, лишенный права
видеться с женой и детьми, оскорбленный во всем, что дорого че-
ловеку, нашел в себе силу простить, забыть все прошлое: «Я про-
сил у полковника Кострубо-Карицкого позволения повидаться
с моими детьми, — говорит он без всякой горечи, — мне дозволи-
ли», но под присмотром вахмистра, так что он не успел сказать ни
слова детям наедине. Всегда верный себе, Карицкий невозмутимо
116
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
отвечал, что он даже не знал, кто такой Дмитриев, так же как не
знал фамилии Стабникова и существования записки, при чтении
которой осенил себя крестным знамением. Возвращаемся к сво-
ему рассказу.
Дмитриева увидала, что она обманута Карицким, и извери-
лась в нем. Последовала та нравственная ломка, за которой насту-
пает страшная внутренняя тишина, отвращение от жизни, разоча-
рование во всем. К этому присоединились физические страдания,
кровь хлынула горлом — природа мстила за поруганные права
свои. 14 января Дмитриева делает полное сознание: рассказывая
о продаже билетов, переданных Карицким, она раскрывает тайну
своих отношений к нему; упоминая о двукратной беременности,
она признает, что первый ребенок был вытравлен, и заметьте: ни
одной лазейки не оставляет она себе. Если бы сознание ее было
искусственное, кем-нибудь нашептанное, преподанное в остроге,
то в данном случае представлялся весьма удобный случай, обвиняя
другого, выгородить себя: она могла бы сказать, что вытравление
произведено в состоянии ее беспамятства, помрачения ума; это
было бы правдоподобно, так как беременность и родильный пе-
риод зачастую сопровождаются неправильностями душевных от-
правлений. Но Дмитриева не щадит себя и в рассказе, безыскусст-
венная простота которого неподражаема, выдает себя с головой.
Является потребность страдания, посредством которого человек
мирится с самим собой.
19 января была допрошена Кассель. Это показание замеча-
тельно в двух отношениях. Во-первых, оно содержит в себе заяв-
ление Кассель о том, что она ребенка не бросала, что Карицкий
бывал довольно часто у Дмитриевой, что она в бреду говорила:
«Николай Никитич, ты в крови, сюртук в крови...» Казалось бы,
что тут и начинается интерес показания. Вы ожидаете, конечно,
что проницательный следователь и присутствующий при допро-
се товарищ прокурора Соловкин ухватятся за этот факт и будут
расспрашивать Кассель. Вы ошибаетесь: на том самом месте, где
упоминается о бреде и о Карицком, протокол прерывается и сле-
дуют подписи следователя, прокурора и пр. Но этого мало: того
же 19 января составлен протокол о другом показании Кассель, где
о Карицком и о бреде уже не упомянуто вовсе. Что же происхо-
дило между этими двумя показаниями, данными в один и тот же
117
ДЕЛО ДМИТРИЕВОЙ И КОСТРУБО-КАРИЦКОГО
день? Какой невидимый тормоз остановил Кассель, когда она на-
чинала сообщать подробности, драгоценные для правосудия и на-
всегда утраченные для него? Неизвестно. Отчего следователь не
записал показания Соколова о принадлежности билетов Карицко-
му? Тоже неизвестно. Теперь на суде вы видите, что солидарность
Кассель с Карицким простирается так далеко, что она не только
умалчивает обо всем, что говорила против него на предваритель-
ном следствии, но даже через своего защитника представляет за-
писку, которая, если бы была действительно писана для передачи
ей, то прямо уличала бы ее в том, в чем она обвиняется, причем,
однако, не сознается, — в знании и недонесении о преступлении
Дмитриевой.
Показание 14 января было неожиданным ударом для Кариц-
кого. Тут начинается усиленная деятельность, все пружины пуще-
ны в ход. Ошибка Карицкого заключалась в том, что он, не видев-
шись с Дмитриевой целый месяц, утратил свое влияние на нее,
успокаивая себя мыслью, что не захочет же она губить саму себя
вместе с ним. Но в человеке всегда остается больший запас добра,
чем думают. Увидав слишком поздно свою ошибку, Карицкий по
роковой логической необходимости должен был искать с ней сви-
дания, чтобы попробовать снова подчинить ее своему влиянию.
Карицкий отрицает свидание точно так же, как отрицает связь,
отрицает присылку солдат, знакомство со Стабниковым, словом,
отрицает все. Как ни странно такое поведение со стороны челове-
ка умного, но и в этой систематической лжи есть роковая ломка,
не зависимая от воли лица. Как только Карицкий признает, что
он был в связи с Дмитриевой, так обрушивается на него всей тя-
жестью целая цепь фактов, неразрывно связанных между собой.
Середины нет: если он признает одно, логика фактов заставит
его признать другое и обнаружится соотношение между кражей
и выкидышем. Внимательное изучение этих фактов убеждает нас
в том, что они сцеплены не случайно, а какой-то неотвратимой
необходимостью. Опасаясь неожиданных комбинаций, которые
были бы вызваны признанием части истины, Карицкий заперся
в безусловном отрицании. Такое положение имеет свои неудобст-
ва: так, если будет доказано, что из десяти случаев человек солгал
в девяти, то можно со значительной степенью вероятности за-
ключить, что он солгал и в десятом. Итак, свидание с Дмитриевой
118
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
было необходимо. Оно и состоялось в цейхгаузе острога, что под-
тверждено свидетельскими показаниями Громова, Яропольского,
Юдина и Поповича. На этом пункте Карицкий потерпел полное
поражение, хотя пытался дать отпор посредством показания Мо-
розова; но неожиданное появление вызванного мной свидетеля
Соколова уничтожило и эту последнюю надежду. Ложь Карицкого
была обнаружена блистательно. И недаром усиливался Карицкий
отрицать свидание в тюрьме: оно непосредственно связано с са-
мым замечательным эпизодом настоящего процесса, с вопросом
о записке. Прошу вас, господа присяжные заседатели, обратить
внимание на то, что само по себе свидание Карицкого с родст-
венницей и хорошей знакомой в тюрьме не представляет ничего
необыкновенного. Напротив, странно, что не было такого свида-
ния, пока Дмитриева не сделала полного сознания 14 января. Но
тайное свидание наедине представляло затруднения, последствия
которых не замедлили обнаружиться для Морозова: он лишился
места. К этому свиданию Карицкий подготовил такую штуку, ко-
торой нельзя не отдать должной похвалы. Комбинация, постро-
енная на записке, предъявленной защитником Кассель, была мас-
терски обдумана и превосходно исполнена. Если она провалилась
на суде, то никак не по вине Карицкого, который ничего, даже
крестного знамения не упустил, чтобы придать ей значение оше-
ломляющего удара. Не только для публики, но даже опытному
глазу с первого взгляда показалось, что записка эта решает дело
в пользу Карицкого и топит Дмитриеву.
К сожалению, эффект продолжался недолго. Для полной оцен-
ки этого факта необходимо восстановить его обстановку. В конце
февраля или начале марта, после того как показание Дмитрие-
вой дало новое направление делу, Карицкий в сумерки приехал
в острог и прошел в цейхгауз, куда привели Дмитриеву. Здесь она
увидела перед собой человека, когда-то горячо любимого, отца
двух малюток, которым не суждено было испытать ласки своей
матери, человека, четыре года имевшего в ее глазах величайший
авторитет, преимущество ума, воли и положения. И что же? Этот
человек стал упрашивать ее снять с него оговор, заплакал, рвал на
себе волосы, унижался перед солдатом, которого в другое время
мог бы за одну незастегнутую пуговицу бросить в тюрьму. Ослаб-
ленная болезнью, убитая тюремным одиночеством, в которое она
119
ДЕЛО ДМИТРИЕВОЙ И КОСТРУБО-КАРИЦКОГО
была перенесена внезапно из среды, где пользовалась полным
довольством, Дмитриева не выдержала. Столько унижения, слез
и молений со стороны человека, которому она так долго повино-
валась, тронуло ее. Он просит снять с него оговор, «так как она
во всяком случае будет обвинена», но как же это сделать? Тогда
он предлагает ей написать записку, текст которой уже составлен
им заранее. Но в этой записке оговариваются другие лица, и на
это Дмитриева не решается; тогда он предлагает ей написать то,
что вы выслушали с таким напряженным вниманием: «Скажите
Лизавете Федоровне Кассель, чтоб она показала то-то и то-то на
Карицкого...» Эта редакция основана на очень тонком соображе-
нии: напиши Дмитриева: оговорила Карицкого ложно — хитрость
была бы грубее; ей стоило бы сказать, что Карицкий как-нибудь
вынудил или убедил ее отказаться от своего признания, и значе-
ние записки тотчас бы пало. Но здесь комбинация сложнее: Дмит-
риева убеждает Кассель показать согласно с тем, что она дейст-
вительно показала. От содержания новой записки она не может
отказаться, а между тем она подорвет весь ее оговор против Ка-
рицкого. Личность последнего здесь в стороне. Записка эта долж-
на была казаться Карицкому превосходным оружием, к которо-
му можно прибегнуть в случае крайности. И действительно, что
могло уничтожить в прах всю эту махинацию? Одна только, хотя
и очень простая вещь, но редкая вообще, и на суде в особенности,
а именно: сущая, безбоязненная правда. Прежде чем передать их
записку, Дмитриева, заботясь о судьбе детей, просила Карицкого
отдать ей 8 тысяч, которые он положил в банк. Карицкий изъя-
вил согласие возвратить ей хоть сейчас 4 тысячи, а остальные
после, но сперва просил записку. Недоверие ли вкралось в душу
Дмитриевой или вспомнила она о том, как обманул ее Карицкий,
втянув в дело о краже, но она отказала и оставила записку у себя.
Вероятно, цена показалась Карицкому слишком высока, а может
быть, деньги ему в это время были нужны, но вскоре эту записку
Дмитриева из рук выпустила, а денег своих все-таки не получила:
смотритель Морозов, правдивость которого, так же как и Стабни-
кова, вероятно, вскоре будет предметом особого дела, вызвался
вести переговоры с Карицким о возвращении денег и получил за-
писку от Дмитриевой. С этого момента странствования записки
облечены покровом тайны, лишь кое-где сквозь прорехи замеча-
120
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
ется ее движение. Записка адресована к неизвестному; «скажите
Кассель» — кто же это достоин передать ей такую важную тайну,
кто должен сжечь записку? Неизвестно. Из дела не видно ни одно-
го человека, который пользовался бы таким доверием Дмитрие-
вой, чтобы служить посредником между ней и Кассель. В то вре-
мя, когда писана записка, между Дмитриевой и Кассель не было
никаких близких отношений. За постоянное пьянство более чем
за год до ареста Дмитриевой она отказала Кассель от должности.
Кассель показала на суде, что записка эта была принесена к ней на
дом неизвестным человеком в ее отсутствие 28 января 1869 года.
Между тем странно, что никто из жильцов никогда ничего не
слыхивал ни о записке, ни о том, чтобы кто-нибудь принес ее, ни
о спорах по этому поводу между мужем и женой Кассель. О запис-
ке никем ни слова не говорится на всем предварительном следст-
вии, и показание Кассель от 12 мая 1869 года не носит на себе ни
малейшего следа этой записки, точно ее в то время и не сущест-
вовало. Наконец, мы узнаем о ее загадочной судьбе из показания
свидетеля Стабникова.
Есть ли кто в Рязани, кто бы не знал почтенного старожила
Стабникова? Нет, все его давно и хорошо знают. Не знает его
один Карицкий. По словам Стабникова, записку он получил в мае
1869 года, когда Кассель перешла жить к нему на квартиру; с того
времени записка хранилась у него, а на время своих многочислен-
ных поездок он отдавал ее своей жене. Дел у Стабникова очень
много: у него не один дом, как заметила с справедливой гордо-
стью г-жа Стабникова, у него много домов и в Рязани, и в Вильно,
и в Варшаве. Разъезжая по этим домам, Стабникову решительно
некогда было довести до сведения властей о записке, имеющей,
по его собственному мнению, такое важное значение в деле. Он
также не успел почему-то своевременно сообщить об интересных
фактах, открытых ему г-жой Кассель. Замечательно также и то,
что свидетель Стабников, вызванный Сапожковым, показывает
о записке, предъявленной защитой Кассель, и показанием своим
вызывает теплую молитву Карицкого; такая трогательная соли-
дарность между подсудимыми не могла, однако, избавить свиде-
теля от некоторых, правда незначительных, неточностей. Так,
по его словам, записка хранилась у его жены, но жена на суде по-
казала, что она и не слыхивала о записке до августа месяца, когда
121
ДЕЛО ДМИТРИЕВОЙ И КОСТРУБО-КАРИЦКОГО
получила ее в первый раз от мужа, и что муж вовсе не был знаком
с Кассель до мая, тогда как, по его словам, она уже в марте, увидав
его впервые, рассказала ему всю подноготную. Нечего делать, при-
ходится повторить слова самого Стабникова: «Недоверие! опять
недоверие!» Господин Стабников объяснил, что число 20 января,
выставленное на конверте, заставило его заключить о важности
записки, так как ему было известно, что Кассель давала показа-
ние 19 января. Но и тут проницательность свидетеля оказалась
неудачной. Цифры на конверте, как вы заметили, грубо подправ-
лены чернилами. Наконец, недурно устроена была следующая
западня: муж г-жи Кассель незадолго перед делом, находясь под
влиянием винных паров, отправился к г-же Дмитриевой и предла-
гал ей купить за 5 рублей записку, которая, как вы слышали, и не
могла быть у него, так как все время хранилась у Стабникова. Если
бы госпожа Дмитриева поддалась этой новой ловушке, тот же са-
мый Кассель был бы против нее свидетелем. Но Вера Павловна
просто велела прогнать его, и хитрость не удалась. Конечно, как
справедливо заметил прокурор, если бы записка имела значение,
то она так не поступила бы. На суде Кассель, несмотря на свое
ненормальное состояние, сохранил, однако, настолько присутст-
вие духа, что отвергал свой визит г-же Дмитриевой; но показания
свидетельниц Акулины Григорьевой и г-жи Гурковской подтвер-
дили сам факт с совершенной ясностью. Итак, господа присяж-
ные заседатели, вся иезуитская махинация с запиской, начиная от
мнимого сожжения ее Морозовым до появления ее на суде, после
показания Стабниковых, Кассель и объяснений Дмитриевой рух-
нула в наших глазах.
Покончив с обзором фактов от самого начала дела до последне-
го эпизода и указав на внутренний смысл противоречий между по-
казаниями Дмитриевой и Карицкого, я должен рассмотреть обви-
нение Дмитриевой в вытравлении плода. Я не хочу возобновлять
еще раз слишком памятные подробности ужасной пытки, которую
выдержала несчастная, не хочу вновь описывать эту отвратитель-
ную борьбу с природой: все это слишком болезненно врезывается
в памяти, чтобы когда-либо изгладиться. Вы помните, в каком по-
ложении была Дмитриева; боясь лишиться доброго имени и убить
своим стыдом стариков родителей, она согласилась подвергнуть
себя всем мучениям, при мысли о которых мороз проходит по
122
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
коже. Карицкий, отвергая свою связь, усиливался путем различных
инсинуаций бросить тень то на того, то на другого из свидетелей.
Носились даже слухи, будто он выставил свидетелей, готовых пока-
зать о близких отношениях их к Дмитриевой. Говорили даже — но
я отказываюсь тому верить, — будто эти лица принадлежат к воен-
ному званию. Я никогда не позволю себе думать, чтобы человек,
имеющий честь носить мундир русского офицера, мог являться на
суд для того только, чтобы уверять, что он воспользовался ласками
женщины. Я убежден, что нигде и никогда общество русских офи-
церов не потерпит поступка, который во всяком случае недостоин
порядочного человека. Всякий согласится, что армия без чувства
была бы только сборищем вооруженных людей, опасных для обще-
ственного спокойствия. Конечно, ничего подобного этим слухам
не было на суде; что же касается грязных инсинуаций Карицкого
и намеков или мнений, полученных из третьих рук, то все это ком-
ки грязи, пролетевшие мимо и оставившие следы на руках бросив-
шего их. Карицкому все это нужно было для доказательства того,
что он не был в связи с Дмитриевой. Если бы рассказ Дмитриевой
не дышал правдой, находя подтверждение во всех обстоятельствах
дела, достаточно было бы вспомнить письмо Дмитриевой, случай-
но попавшее в руки врачу Каменеву и начинавшееся словами: «Ми-
лый Николай, ты...», или хотя свидетельство Царьковой. Да разве
все дело не наполнено подробностями, совокупность которых не
оставляет ни малейшего сомнения в факте связи, известной, впро-
чем, всем и каждому в Рязани?
Что касается прокола околоплодного пузыря, то я обращу
ваше внимание на следующие обстоятельства, подтверждающие
рассказ Дмитриевой. В сентябре 1867 года, когда беременность
Дмитриевой становилась уже очевидной, Карицкий увидал, что
приближается минута решительной операции, и вот его жена,
как видно из показания на суде его же свидетеля, Модестова, под-
твержденного Карицким, уезжает в Одессу, где и остается. Та-
ким образом, опустелый обширный дом, занимаемый Карицким,
представляется местом совершенно удобным для произведения
выкидыша, гораздо удобнее маленькой квартиры Дмитриевой.
А этот страшный бред, когда женщина мечется, стонет, кричит:
«Николай Никитич! Сними саблю, ты весь в крови. Ох, больно —
прорвали пузырь...» Господа присяжные, дрожь пробирает от
123
ДЕЛО ДМИТРИЕВОЙ И КОСТРУБО-КАРИЦКОГО
этих слов. Прислушайтесь к ним, к этому воплю: ведь в них звучит
правда, ведь нужно быть глухим, чтобы не слышать ее. И что же
возражает на это Карицкий? Что женщина не называет так своего
любовника, и это с язвительной улыбкой. Руки опускаются при та-
ком возражении.
Я разобрал содержание главных противоречий в показаниях
Дмитриевой и Карицкого в их историческом порядке. Я старался
осветить внутренний смысл этих противоречий. Не знаю, насколь-
ко удалось мне сообщить вам мое убеждение, но мне кажется, что
эти противоречия ярко освещают характеры действующих лиц,
а узнав характер человека, мы получаем понятие о его действиях
и говорим: такое-то действие в его характере. Конечно, Карицкий
рассчитывает на недостаточность прямых улик, но время формаль-
ных доказательств прошло. Систематическая ложь подсудимого —
та же улика, которая иной раз гораздо убедительнее, чем свидетель
с его присягой, произнесенной одними устами. «Характер челове-
ка есть факт, — сказал вчера наш уважаемый сотоварищ по защите,
достойный русский адвокат и ученый, — самый важный факт, кото-
рый обнаруживается на суде». Эти слова указывают на то значение,
которое придается новым судом личной явке подсудимого перед
присяжными. Как бы ни скрытен был человек, он себя выдаст, и в
течение восьми дней подсудимые ознакомили вас с собой.
Моя задача кончена. Я отвергаю виновность Дмитриевой
в укрывательстве краденого и в наименовании себя чужим име-
нем; я отдаю на суд вашей совести вопрос о ее виновности в вы-
кидыше. Всякое преступление искупляется теми страданиями, ко-
торые оно влечет за собой. Вера Павловна выстрадала так много,
воля ее была так подавлена, сознание так глубоко и искренно, что
я не знаю, что осталось карать человеческому правосудию? Каких
страданий она еще не испытала? Господа присяжные! Щадите сла-
бых, склоняющих перед вами свою усталую голову; но когда перед
вами становится человек, который, пользуясь своим положением,
поддержкой, дерзает думать, что он может легко обмануть общест-
венное правосудие, — вы, представители суда общественного, зая-
вите, что ваш суд действительная сила, сила разумения и совести,
и согните ему голову под железное ярмо равенства и закона.
Все подсудимые были оправданы.
124
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
Речь Ф. Н. Плевако в защиту Каструбо-Карицкого1
Вчера вы слушали две речи, речь обвинителя и защитника
Дмитриевой. По свойству своему последняя речь была также об-
винительною против Карицкого. Когда они кончили свое слово
и за поздним часом моя очередь была отложена до другого дня,
признаюсь, не без страха проводил я вас в вашу совещательную
комнату, не без боязни за подсудимого, вверившего мне свою за-
щиту, оставил я вас под впечатлением обвинительных доводов,
которые так щедро сыпались на голову Карицкого. Но за мной
очередь, мне дали слово... И я с надеждой на свои силы приступаю
к своей обязанности. Я верю, что вы не позволите укорениться
в своей мысли убеждению, что после слышанного вами вчера нет
надобности в дальнейшем разъяснении дела и нет возможности
иными доводами, указанием иных обстоятельств, забытых или
обойденных моими противниками, поколебать цену их слов, по-
дорвать кажущуюся основательность их соображений.
Обвинитель и защитник Дмитриевой, каждый по-своему, по-
трудились над обвинением Карицкого. Если прокурор подробно
излагал в ряду с прочим улики против Карицкого, то защитник
Дмитриевой исключительно собирал данные против него. При
этом защитник Дмитриевой не мог не внести страстности в свои
доводы. Прокурор имел в виду одну цель: разъяснить дело — вино-
ват или не виноват Карицкий и во имя обвинения, по свойству
своей обязанности, односторонне группировал факты и выводы.
Защитник Дмитриевой обвинял Карицкого и этим путем оправ-
дывал Дмитриеву. У подсудимой, которую он защищал, с вопро-
сом о виновности Карицкого связывался вопрос жизни и смерти:
перенося петлю на его голову, она этим снимала ее с себя. Тут
нельзя ожидать беспристрастной логики. Где борьба, там и стра-
стность. А страстность затуманивает зрение. Между тем защит-
ник Дмитриевой всецело отстаивал объяснение своей клиентки,
следовательно, шел одной с ней дорогой, а потому и в его доводах
господствовал тот же, не ведущий к истине образ мыслей. Разбор
его слов оправдает мое имение.
Законодатель оттого и вверил обвинение прокуратуре, что от
частной деятельности не ожидал бесстрастия, необходимого для
1 Печатается по: Судебные речи известных русских юристов : сборник. —
2-е изд., испр. и доп. — М. : Юрид. лит., 1957.
125
ДЕЛО ДМИТРИЕВОЙ И КОСТРУБО-КАРИЦКОГО
правосудия. Нет сомнения, что если бы обвинял тот, кто потер-
пел от преступления, то желание путем обвинения получить де-
нежный интерес мешало бы беспристрастию, и интересы челове-
ческой личности отдавались бы в жертву имущественному благу.
Но насколько же сильнее, насколько опаснее для подсудимого, на-
сколько одностороннее должно быть обвинение против него, ко-
гда его произносит другой подсудимый или его защитник, чтобы
этим путем добиться оправдания! Поэтому строгая поверка, стро-
гое внимание и отсутствие всякого увлечения должны руководить
вами при оценке того, что вчера сказано защитником Дмитриевой
в отношении к свидетелям, показавшим что-либо благоприятное
для Карицкого. Тут были пущены предположения об отсутствии
в свидетелях мужества, чести, памяти, ума, тут выступили намеки
на расходы Карицкого во время допроса свидетелей; лжеприсяга
и подкуп играли не последнюю роль.
Я не буду идти этим путем. Иначе понимаю я защиту и ее обя-
занность. Прочь все, что недостойно дела, которому мы служим,
и задача упростится, и в массе впечатлений и фактов, слыханных
и указанных вами, останется немного главных и существенных во-
просов.
Судебному следствию следовало проверить вопрос, виновен
ли Карицкий в краже 38 тысяч, виновен ли он в том, что прорвал
околоплодный пузырь Дмитриевой, подговаривал ли он докто-
ров. Вот что было задачей дела. Как же ее проверило судебное
следствие? Следствие вертелось главным образом около того, до-
казана ли связь Карицкого с Дмитриевой, виделись ли они в ост-
роге и какая была причина Дмитриевой оговаривать Карицкого.
Но нельзя не заметить, что будь доказана связь Карицкого, будь
доказано, что он был у Дмитриевой в остроге, и имей мы налицо
оговор Дмитриевой Карицкого, мы еще не приобретем несомнен-
ного обвинения. При наличности этих фактов только начинается
вопрос: достаточно ли их для обвинения, можно ли на этом осно-
вании признать Карицкого виновным. Между тем обвинение изла-
гает доводы, доказывающие, что связь и свидание были, и, соеди-
няя их с оговором Дмитриевой, предполагает победу одержанной.
Впрочем, мы можем объяснить себе и причину, почему на этих
фактах останавливаются. Ведь, кроме этих данных, следствие не
дает решительно ничего. Событие кражи, подговор Дюзингом Са-
126
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
пожникова, прокол пузыря — не имеют ни в чем подтверждения,
кроме слов Дмитриевой... Несуществующий факт не может иметь
доказательств: от этого их нет и на них не указывают.
Обвинитель — прокурор и обвинитель — защитник Дмитрие-
вой чувствуют слабую почву под ногами, поэтому они дают обшир-
ное место в своих речах соображениям неуместным в судебных
прениях. Вспомните, что вы слышали. Вам говорили об особой
важности дела, о высоком положении подсудимых, о друзьях и не-
другах их, готовых показать за и против обвиняемых. Говорили
вам о том, что это дело решает вопрос о силе судебной реформы,
решает болезненное недоумение общества, может ли суд справить-
ся с высокопоставленными. Обвинитель не щадил похвал положе-
нию и известности защитников, связывал с этим возможность их
влияния на общественное мнение и рядом указывал на свою ма-
лоизвестность. Унижение паче гордости, подумали мы. Говорили
вам о слухах, ходящих в городе, что влияние сильных коснулось
даже вас. Но венцом всего, последним словом обвинения были,
конечно, знаменитые слова, сказанные вам вчера Урусовым. Вам
говорилось о том, что великая идея равенства все шире и шире
распространяется в обществе, и во имя этой идеи просили вас
осудить Карицкого, если даже нет в деле достаточных улик, если
не все доказательства ясны и полны. Со дня, когда на земле воз-
вестили учение о равенстве и братстве, конечно, никому не удава-
лось сделать из него такого пристрастного, скажем прямее, тако-
го извращенного применения.
Конечно, мимо пройдут эти потоки соображений, эти отвле-
кающие от дела фразы. Вы пришли сюда и обещали нам судить
сидящих здесь подсудимых. Вы слушали, вникали и будете разби-
рать только вопрос о вине или невиновности их. Важность, поло-
жение лиц — вопросы, которые связываются с этим делом, — для
вас чужды. Если бы от оправдания подсудимых зависел конец но-
вого суда, вы все-таки оправдаете их, если, по совести, найдете
это нужным. Не вопрос о том, быть или не быть суду, силен или
слаб он в борьбе с подсудимыми, занимает нас: на этот путь вас
не навлекут соображения моих противников. Каково бы ни было
положение Карицкого в обществе, оно — его заслуга. Лишить его
прав вы не дозволите себе без достаточных оснований. Во имя ра-
венства сравните его с массой осужденных потому только, что он
127
ДЕЛО ДМИТРИЕВОЙ И КОСТРУБО-КАРИЦКОГО
выработал себе выдвинувшее его положение в обществе, во имя
братства, невзирая на бездоказательность обвинения, приготовь-
те ему по-братски позор и бесчестие — такую просьбу могло вам
сказать только ослепление.., такое толкование могло выйти от
лица, которому чуждо или не известно учение, которое он здесь
так старательно проповедовал. Вы иначе понимаете его, ваша со-
весть научит вас иначе применять его к житейским вопросам. Вы,
конечно, носите его в себе таким, каким оно возвещено.
Обратимся после всего сказанного к тем частям речи, кото-
рые касаются действительных вопросов дела.
Я пойду сначала за речью прокурора. Я прошу извинения
у вас, что слово мое тут будет перескакивать с одного предмета
на другой без достаточной связи. Но когда преследуем врага, мы
идем его дорогой. Прокурорская речь вводит меня в эту трудно
удерживаемую в памяти пестроту. Когда покончу с этой оценкой
улик, я снова вернусь к более правильному изложению защиты.
Обвинитель признает, что Карицкий бросил ребенка на мос-
ту. Под мостом было бы безопаснее, но для этого нужно было
спуститься в овраг. А это и долго, и заметно. Но, господа, чтобы
мертвого ребенка спустить в овраг, зачем спускаться самому под
мост? Достаточно кинуть с моста. А Карицкий, если бы это было
его дело, не оставил бы трупа на дороге, не дал бы возможности
сейчас же обнаружить преступление. Не ясно ли, что неопытная,
нерассудительная, трусливая рука работала дело? И если припом-
нить, что Кассель призналась, что ребенка кинула она, то вряд ли
остается сомнение, что это ее дело и что Дмитриева оговорила
в этом преступлении Карицкого ложно. Затем, по этому вопросу
прокурор не имеет никаких доказательств, а следовательно, и ос-
нований обвинять Карицкого. Кассель и Дмитриева расходятся
в часе рождения ребенка. Прокурор верит показанию Дмитрие-
вой а слову Кассель не доверяет. «Матери ли не знать часа рожде-
ния?»— говорит он. Матери всего менее знают, отвечаю ему я. Тут,
когда начнутся родовые муки, когда мать борется сама со смертью,
трудно сознавать не только время, но вообще действительность.
И второе соображение обвинения не твердо, не опытно.
Оговор Дмитриевой о проколе, по словам прокурора, верен,
точен и правдив. Карицкий берет у Дмитриевой уроки, как вво-
дить зонд. Следовательно, ему это новое дело. Как кончится, — не-
128
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
известно. Однако он настолько смел и уверен, что не делает про-
кола у ней в квартире, где уже делались вспрыскивания и души
и где, в случае неудачи, можно тотчас слечь в постель, а приглаша-
ет ее к себе, где ее могут встретить, где, в случае несчастья, легко
можно обнаружить преступление, если Дмитриевой трудно будет
уехать домой. Дышит нелогичностью, внутренней нецелесообраз-
ностью показание Дмитриевой, и я не могу согласиться с проку-
рором относительно его достоинства. Вопроса о цели оговора
я здесь не разбираю. Оговор, его сила, связь Карицкого и острож-
ное свидание я рассмотрю позднее, где будет оцениваться совокуп-
ность улик против Карицкого. Стабников, свидетель Сапожкова,
не нравится обвинителю. Он показал много благоприятного Ка-
рицкому. В связи с его показанием обнаружились и записки Дмит-
риевой к Кассель. Показание его точно, подробно. Показание его
подтвердила и Кассель. Как быть? Его заподозривают. Чтобы его
сбить, прокурор и защитник Дмитриевой просят у суда (и полу-
чают просимое) вызова целой массы свидетелей. Гонцы от суда
в полчаса собирают свидетелей, и показание Стабникова не роз-
нится с ними, не теряет цены. Слова Стабникова заносят в прото-
кол, не скрывая намерения преследовать его за какое-то преступ-
ление, заключающееся в его показании. Но факт, что Кассель ему
говорила о том, что прокол сделан врачом Битным, что Кассель
показывала ему записки Дмитриевой, остался неопровергнутым.
Из слов Кассель, из слов жены Стабникова, вызванной в свиде-
тельницы из числа публики, сидевшей в зале, опять-таки проис-
хождение записок еще более подтвердилось. Стабникова, правда,
иногда разноречива с мужем. Но возможно ли помнить все мело-
чи жизни, особенно когда не знаете, что помнить их надобно для
какого-либо дела? Подозревать же сходство показаний и этих сви-
детелей в связи с темными предположениями о влиянии неуме-
стно. Свидетели эти взяты по просьбе защитника Дмитриевой,
солидарного с прокурором в обвинении Карицкого, взяты вдруг...
Не вся же Рязань закуплена Карицким? Стабников даже и вызван
не Карицким. Явление его на суд зависело от Сапожкова. Неуже-
ли, если бы здесь было подтасованное показание, Карицкий не
вызвал бы его на суд?
Обвинительная власть, кроме разбора показаний свидетелей
и оценки улик, ставит и те вопросы, которые необходимо иметь
129
ДЕЛО ДМИТРИЕВОЙ И КОСТРУБО-КАРИЦКОГО
в виду при всяком преступлении, — вопросы о побуждении к пре-
ступлению. Для Дмитриевой они несомненны, хотя на них и нет
указания у обвинителя. Беременность ей важна по отношению
к мужу и по отношению к отцу и к кругу знакомых. Нет этих побу-
ждений для Карицкого. Его отношения, если они были настолько-
секретны, что и теперь о них никто открыто не свидетельствует,
ему не были опасны. Его лета и опытность, его средства, его пра-
во давать билеты на проезд — все это могло ему, если бы нужно
было скрыть беременность, указать другой безопасный путь ис-
хода. Прокурор видит побуждение к выкидышу в денежном инте-
ресе Карицкого — получить от отца Дмитриевой наследство. Но
богатство отца Дмитриевой сомнительно, и связь преступления
с выгодами от наследства слишком отдалена.
Теми же, не выдерживающими критики соображениями осве-
щает обвинитель и свидетелей по краже. Потерпевший от престу-
пления Галич объяснил нам, что в июне, когда ночевал Карицкий,
деньги были целы. Видел он их потом: и в начале, и в середине
июля. Они лежали пачками, и число пачек было цело. Пропажа
обнаружилась в июле; Галич помнит, как и когда он брал с собой
деньги. Украденная пачка лежала отдельно, когда была в Липец-
ке. В деревне деньги лежали вместе. В июле Карицкого у Галича
не было, а Дмитриева была и в деревне, и в Липецке. Показание
дает нам капитальный факт: Карицкий был в июне, деньги при
нем и после него были целы; деньги пропали в июле, пропажа, по
вероятному заключению Галича, случилась в Липецке; отнести ее
ко времени возврата в деревню — менее вероятно. Но и там и тут
с моментами преступления совпадает факт — пребывание Дмит-
риевой у Галича.
Когда кончил свое показание Галич, обвинитель и защитник
Дмитриевой дружно напали на свидетеля. Целый день тысячью
вопросов закидывали старика Один и тот же вопрос с вариация-
ми в способе изложения десятки раз предлагали свидетелю. Вся-
кую неточность в слове оглашали, как преступное лжепоказание.
Доходило до того, что слово свидетеля, сказавшего: «Я поверял
деньги и видел, что они целы», и затем повторившего: «Я поверял
пачки, вижу, что они целы; отсюда я заключил, что все в целости»,
называли противоречием, называли доказательством ничтожно-
сти слов свидетеля. Но ведь это заходит за пределы житейской
130
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
опытности, за пределы здравого рассудка. Кому придет на мысль
сомневаться, что в жизни разве только не занятый ничем чело-
век будет ежедневно перебирать по единице свои бумаги и день-
ги? Обыкновенно, если деньги лежали в пачках, то целость пачек
ведет к заключению о целости и денег. Обнаружилась кража про-
пажей пачки. Галич объяснил нам содержание пачки: оказывает-
ся, что она состояла из похищенных бумаг. Допускающие мысль,
что целость пачек не доказывает целости денег, отправляются от
мысли, что в июне могли пропасть деньги из пачки, что в июне
пощадили самую пачку, взяв только содержимое в ней, а в июле
пропала и сама пачка.
Свидетель, говорят, сбивался под перекрестным допросом.
Еще бы не сбиться! Вместо вопросов о деле, вместо выпуклых
фактов, остающихся долго в памяти, его закидали вопросами
о мелочах, которых человек не помнит и не считает нужным пом-
нить. Чуть не до подробностей, в каких рубашечках были дети Га-
лича, что говорили они при встрече с отцом, доходила пытливая
защита Дмитриевой. Путем этих подробностей, путем утомления
свидетеля, повторением одного и того же добились неточностей,
аномалий в показании. Но кто внимательно прислушался к пока-
занию, тот вынес, конечно, то, что вынес и я из слов Галича, что
деньги похищены не в июне, что они были целы в июле и пропа-
ли в конце этого месяца, когда Карицкого не было у Галича. В это
время было там другое лицо, в руках которого перебывали все
деньги Галича. Оттого-то защита этого лица и стремится к невоз-
можному усилию момент кражи объяснить задним числом.
Предполагая в Галиче свидетеля, поющего по нотам, изготов-
ленным Карицким, противники забывают, что дружба Карицкого
и Галича, если существует, сильна верой в честность Карицкого,
что дружеская услуга Галича Карицкому, простирающаяся до ук-
рывательства его вины, была бы странностью. Ни дружба, ни ус-
луга лицу, похитившему собственность, не предполагаются. Для
вероятности этих фактов требуются весьма и весьма сильные до-
казательства.
Поездка в Москву вместе с Дмитриевой доказывается обви-
нителем также оригинальным приемом. От Карицкого требуют
доказательств, что он не был. Карицкий уступает желанию об-
винителя, представляет свидетельство, данное ему канцеляри-
131
ДЕЛО ДМИТРИЕВОЙ И КОСТРУБО-КАРИЦКОГО
ей воинского начальника. Явившиеся свидетели подтверждают
и объясняют свидетельство. Но перед этим не останавливаются
обвинитель и Урусов. Они бросают темные тени на наши доказа-
тельства, свидетельство оспаривают не формальностью, указыва-
ют, что свидетели не могли объяснить закона, который дозволяет
выдачу подобных справок. Прокурор, по-видимому, забыл, что Ус-
тав гражданского судопроизводства давно разрешил выдачу спра-
вок из дел, кроме сведений, подлежащих тайне. Урусов почти глу-
мится, указывая на то, что свидетельство выдано подчиненными
Карицкого своему начальнику. Неправда, день выдачи свидетель-
ства опровергает остроумную заметку. Карицкий был не воин-
ским начальником, а обвиняемым, когда дано ему свидетельство.
Не достигает цели и тот прием, которым пользовались, чтобы по-
дорвать веру в свидетелей настоящего факта.
Свидетели разъяснили осязательно, почему отсутствие Ка-
рицкого должно оставлять след. Самое кратковременное отсутст-
вие всегда сопровождается передачей должности другому лицу.
Свидетели разъяснили еще один занимающий обвинителя во-
прос: не было ли пропажи контрамарок в делах воинского началь-
ника. Они подтвердили, что контрамарки пропали. Обвинение
обрадовано этим показанием: оно подтверждает слова Дмитрие-
вой, что Карицкому нужны были деньги на пополнение растраты;
оно объясняет повод кражи. Но, увы! Контрамарок пропало всего
на 37 руб. 50 коп. Это выяснилось дополнительными вопросами
прокурора. Свидетели не оправдали ожиданий обвинителя; они
неудобны для защитника Дмитриевой. Поэтому их заподазрива-
ют. Урусов высказал такого рода темные, ни в чем не основанные
сомнения не только в достоинстве показаний, но даже в личном
достоинстве свидетелей, что, я думаю, без всяких усилий с моей
стороны ваше житейское разумение, ваша совесть отвергнут по-
добный прием.
Подрывается достоинство свидетеля не подобными инсинуа-
циями, а разбором внутреннего содержания его показаний, кри-
тикой, а не оскорбительными отзывами о самом лице. Прокурор
идет другой дорогой. Свидетели служат в канцелярии воинского
начальника и не знают о том, в каком положении дело о краже
контрамарок на 37 руб. 50 коп. Следовательно, они вовсе не знают,
что у них делается в канцелярии. Откуда же, как не с чужих слов,
132
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
рассказывают они о Карицком? Таков, кажется, ход умозаключе-
ний прокурора. Нельзя не отдать ему заслуженной цены и досто-
инства. Но и этот довод основан на извращенных фактах. Говоря
это, прокурор не обратил внимания, что одному свидетелю судьба
о контрамарках не известна, потому что он поступил на службу два
года спустя, после того как дело сдано в архив; другой заведовал
особой частью в канцелярии; третий, который теперь состоит
при судебном отделении канцелярии, не мог тогда знать хода дела
о контрамарках, ибо в 1866 году дела этого рода, как им это объяс-
нено, сосредоточились в аудиторитете. Наоборот, свидетельские
показания и факты против Карицкого принимаются с глубокой
верой. Стоит произнести слово против него, и обвинитель, и Уру-
сов без всякой критики принимают за факт, не подлежащий со-
мнению, всякое указание, подрывающее защиту Карицкого.
Соколов, которому продала Дмитриева билеты, похищен-
ные у Галича, давая показания на предварительном следствии,
подробно объяснил свое с ней знакомство; подробно передал то,
что у нее ел, пил, где и когда сидел в гостях. Но ни одним словом
не заикнулся он о том, чтобы Дмитриева ему сказала, что билеты
эти от Карицкого. На суде он добавил этот факт. По ходу его речи
видно было, что он сознает важность этого показания. Почему же
не сказано об этом на предварительном следствии? Думаю, пото-
му что не было этого, этого не говорила ему Дмитриева. Но, от-
вергая действительность показания Соколова, не вступаю ли я на
путь, который осуждал немного раньше? Нет, отвергая факт, но
не имея данных к смелому выводу, я вывода этого не делаю и не
имел в виду. Опыт дает нам объяснение подобных явлений. Дос-
товерность показания свидетеля колеблется не одним предполо-
жением лживости лица. Лицо может своим непосредственным
впечатлением добавить то, что он был очевидцем, многое, что он
усвоил путем слухов, путем предположений. Дело Дмитриевой за-
нимало годы внимание общества. Всякий из свидетелей слышал
бездну суждений, толков и перетолков. Не остались они бесслед-
ны, и к виденному и слышанному непосредственно от подсудимых
много прибавили эти толки. Припомните свои житейские встре-
чи и случаи обыденной жизни, и подобный факт не раз повторит-
ся в вашей памяти.
133
ДЕЛО ДМИТРИЕВОЙ И КОСТРУБО-КАРИЦКОГО
Не менее неудачно соображение обвинителя о купонах. Купо-
ны от похищенных билетов найдены в снегу у железной дороги,
когда Дмитриева была уже в остроге. В этом прокурор видит несо-
мненное доказательство того, что Дмитриева не могла их кинуть.
Это правда. Но затем прокурор задается вопросом: кто же кинул?
Тот, кто боялся оставить у себя, как улику в краже. А бояться мог
Карицкий, так как ежеминутно мог ожидать, что Дмитриева ука-
жет на него и к нему придут с обыском. Но зимой, когда печи и ка-
мины ежедневно топятся, Карицкий, если бы купоны были у него,
нашел бы другой путь уничтожения их. Соображение обвините-
ля оказывается далеко не веским, и купоны, найденные в снегу,
ничего не говорят такого, чтобы вело к смелому фантастическо-
му предположению, какое по поводу их сделано. Впрочем, когда
доказывают невозможное, поневоле в числе доводов прибегают
к подобным натяжкам.
Перейдя к свидетелям в остроге и больнице, из которых пер-
вое имеет за себя действительно веские аргументы, я и здесь не
могу не указать на то, что свидание осторожное далеко не бес-
спорно. Морозов, смотритель острога, и ключница утверждают,
что его не было, и последняя свидетельница обвинителем не оп-
ровергнута. Для нее, как уже оставившей свои занятия в остроге,
для Морозова, который уволился от должности смотрителя, нет
особенных причин скрывать свое упущение по службе. Их опро-
вергают бывшие арестанты Громов, Юдин и Яропольский. Но,
вопреки предварительному следствию, один из них показал, что
он не видал, а ему сказали, что был Карицкий; другие противоре-
чат в обстоятельствах, относящихся к одежде, в какой был Кариц-
кий, и другим, сказать правду, мелочам, которые, однако, имеют
свое значение. Свидетели эти появились на предварительном
следствии при странных обстоятельствах. Они сидели в военной
камере вместе с десятками других арестантов. Один из них, Гро-
мов, поступает в дворянское отделение, чтобы прислуживать в ка-
мере дворянина-арестанта. Там лицо, которому он прислуживает,
расспрашивает его и потом доносит, что к Дмитриевой приезжал
Карицкий. Доносчик называет из полусотни арестантов только
троих, и все трое арестантов оказываются из числа таких, кото-
рые на другой день должны оставить тюрьму. Прочие оставшие-
ся, которых должно было бы десяток раз переспрашивать, поче-
134
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
му-то не знают ничего об этом свидании. Сближая эту странность
с тем, что донес о свидании Карицкого никто другой, как Сапож-
ков, в то время находившийся под стражей, мы получаем относи-
тельно свидетельских показаний арестантов совсем иной вывод.
Вывод этот делается еще более основательным, если вспомнить,
что Дмитриева сама здесь опровергает единообразное показание
свидетелей о часе свидания. По их словам, свидание было в семь
часов, при огне, а по ее словам, это было в три часа, то есть днем.
Опровергая свидетеля Морозова, обвинитель и защитник Дмит-
риевой главным доводом считают показание нотариуса Соколова.
Непримиримое противоречие между ним и Морозовым. Одно
странно в показании Соколова: разговор Морозова с ним ограни-
чился, по его словам, двумя фразами. Раз приходит к нему Моро-
зов и говорит: просится у меня Карицкий к Дмитриевой. И более
ничего. Соколов не может указать по этому делу никакого разго-
вора с Морозовым, хотя, по его словам, дело его интересовало.
Морозов ему ничего более не говорил. Интересное признание
Морозова им хранилось почему-то в секрете, и только благода-
ря особенному участию, с каким один из свидетелей заботился
о ходе процесса, секрет сделался известен защитнику Дмитрие-
вой и обнаружился на суде. Странно, почему Морозов, ни о чем
по делу Дмитриевой не разговаривавший с Соколовым, приходил
к Соколову, сказал ему эти две фразы, необходимые для будущего
его уличения на суде, и более никогда ни о чем не говорил. В этой
странности простая причина недоверия моего к Соколову. Свида-
ние в больнице прокурор основывает на показании Фроловой. Но
самый ее рассказ о том, что между Карицким и Дмитриевой, людь-
ми, относительно говоря, состоятельными, происходил разговор
о том, что даст или не даст Карицкий Дмитриевой десять рублей
за то, чтобы она показала у следователя так, как он ей сказал, слу-
жит лучшим опровержением действительности события. Если
припомним, что по осмотру оказалось, что замазка окна, которое,
если верить Дмитриевой, отворялось для свидания, была суха, ка-
кою она не могла бы быть, если бы была недавнего употребления,
то обстоятельство свидания будет далеко не достоверно, если даже
можно считать событие это все-таки возможным. На этом мы кон-
чаем разбор отдельных улик, отдельных обвиняющих Карицкого
доводов. Ничего убедительного мы не слыхали.
135
ДЕЛО ДМИТРИЕВОЙ И КОСТРУБО-КАРИЦКОГО
Остаются сравнительно сильнейшими местами обвинения:
связь Карицкого с Дмитриевой, оговор его Дмитриевой и ост-
рожное свидание. Их мы рассмотрим теперь. Мы рассмотрим
не только то, доказывают ли связь и острожное свидание вину
Карицкого в тех деяниях, в каких его угодно было обвинять обви-
нительной камере Московской судебной палаты. Мы рассмотрим
оговор Дмитриевой и оценим его с точки зрения доказательства
и по его внутреннему достоинству.
Затем в массе слышанных нами показаний есть ли данные, ко-
торые вели бы к обвинению Карицкого?
Была ли связь между Карицким и Дмитриевой? Вот вопрос,
к которому не один раз возвращалось судебное следствие и о кото-
ром мы слышали массу показаний и подробный рассказ Дмитрие-
вой. Упорно борется против признания связи мой клиент; дружно
нападают на него противники; и вопрос делается капитальным во-
просом дела: с ним связывают какой-то неразрывной связью дос-
товерность всех прочих обвинений на Карицкого. Перейдем и мы
к нему. Доказательств приводится много. Связи придают характер
достоверности, и достоверность заставляет посвятить факту весь
запас внимания.
Безусловно согласиться с тем, что связь была, я не могу.
Царькова, Кассель, Григорьева, хозяйка дома Гурковская, живу-
щая с Дмитриевой в одном доме, в смежных помещениях, состав-
ляющих части одной общей большой квартиры, никто из них не
решился дать категорического утвердительного ответа о сущест-
вовании тесных отношений между Карицким и Дмитриевой. От
прислуги трудно скрыть тайны дома, трудно уберечься. Поэтому
неизвестность связи для Царьковой и Григорьевой дает опору для
доверия к показанию Карицкого. Связь делается еще сомнитель-
нее, если припомнить, что прислуга, показавшая здесь о поздних
часах, какие просиживал Карицкий у Дмитриевой, дала подроб-
ные объяснения в том, что Дмитриева никогда не затворялась
с Карицким в комнате, никогда не принимала мер предосторож-
ности, чтобы другие не входили или не приходили к ней, пока
сидит Карицкий. Никогда не видали Карицкого или Дмитриеву
дозволившими ту простоту или бесцеремонность, которые позво-
ляют себе люди, близкие друг к другу. Царькова иногда уходила
ночевать к матери, и по возвращении, как показано ею, получала
136
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
от Кассель выговоры за то, что не приходила домой и ей, старой
женщине, приходилось проводить бессонные ночи, дожидаясь,
пока уедет Карицкий. Вслушиваясь в это показание, приходится
думать, что Карицкий и Дмитриева позволяли себе такие отно-
шения только тогда, когда Царькова отпрашивалась к матери. Но
вряд ли люди, сблизившиеся до брачных связей, должны были до-
жидаться случая остаться наедине до тех пор, пока придет случай-
ное желание прислуге уйти на ночь из дому. Зависимость желания
Карицкого и Дмитриевой оставаться вдвоем от подобного случая
представляется невероятной. Если Царькова их стесняла, ничто
не стесняло их отпустить Царькову совсем, отказав ей от места.
Итак, Царькова не видала никаких признаков близкой связи; не
видала, не слыхала о них и Гурковская. Существует еще сильный
аргумент — это дружба Дмитриевой с семейством Карицкого.
Жена его ездила к Дмитриевой, Дмитриева своя в доме Карицких.
Тесная связь, интимные отношения не остаются секретом, осо-
бенно когда последствием их являются беременность и сопрово-
ждавшие ее, если верить Дмитриевой, хлопоты Карицкого о вы-
кидыше. Но если жена Карицкого продолжала свои отношения
с Дмитриевой, если эти отношения были тесные и теплые, как об
этом мы слышали согласное показание Карицкого и Дмитриевой,
то связь делается сомнительной. Трудно до такой степени скрыть
ее. А если бы связь была, то, конечно, дошло бы это до слуха се-
мьи Карицкого. Не с дружбой и участием, а с враждой и ненави-
стью встречалась бы жена Карицкого со своей разлучницей. Не
сидеть у ложа больной своей соперницы, сочувственно следя за ее
болезнью, а проклинать, преследовать стала бы ее осиротевшая
женщина.
Связь не доказывают и письма Карицкого, представленные
Дмитриевой. В них Карицкому она пишет на «ты», как близкому,
«милому» человеку. У нас сохранившиеся письма носят другой ха-
рактер: вы слышали их; в них соблюдается способ выражения, упот-
ребительный между хорошо знакомыми лицами, не более: пись-
ма, писанные на «вы». Первая серия писем дошла к следователю
странными путями. Первое письмо вынула из кармана и передала
следователю сама Дмитриева. Оно заключало ее упреки Карицко-
му за вовлечение в несчастье и писано на «ты». Предназначалось
ли оно действительно для Карицкого или писано оно как первый
137
ДЕЛО ДМИТРИЕВОЙ И КОСТРУБО-КАРИЦКОГО
прием оговора Карицкого — вот вопрос, который рождается при
соображении этих обстоятельств. Другое письмо на «ты» опять
имеет несчастье не дойти по адресу. Пишут его к Карицкому, а по-
сылают к Каменеву. По возвращении письма от Каменева, оно, од-
нако, к Карицкому не посылается, а Каменев, в конверт которого
по ошибке вместо письма к нему, положено чужое письмо, другого
письма от Дмитриевой, однако, не получает.
Вот данные, свидетельствующие о связи. Прибавьте к этому
солдат, которые служат у Дмитриевой, прибавьте право Дмитрие-
вой иногда пользоваться экипажем Карицкого. Вот и все. Не ду-
маю, чтобы можно было даже и связь считать доказанной. О ней
говорят, ее предполагают. Ссылались здесь на то, что всей Рязани
это известно. Я не имею об этом никаких сведений. Я думаю, что
и вам собирать сведения из сомнительных источников не следует.
Мало ли слухов, которые имеют своим основанием сплетню, пре-
дубеждение? Ваша и наша задача решать вопросы на основании
того, что добыто здесь, на суде.
Я разобрал первый самый, по мнению многих, основной во-
прос в деле, самый многоговорящий факт. Но если отстранить
предубеждения, если смотреть на дело без предвзятой мысли
во что бы то ни стало обвинить человека, то нечего много было
спорить из-за этого вопроса. Обвинительной, обезоруживающей
силы этот факт не имеет. Допустим его. Допустим, что связь была.
Может быть, это верно. Ну, что же из этого? Неужели человек,
находящийся в связи, непременно участвует во всех проступках
своей любовницы, непременно главный виновник ее преступле-
ний? Конечно, такая логика ничем не оправдывается. Но если Ка-
рицкий не был виновник тех преступлений, в которых его вместе
с собой обвиняет Дмитриева, то зачем ему скрывать связь, чего
бояться? Правда, странно скрывать безразличные факты, стран-
но и подозрительно в человеке упорное отрицание самых, поступ-
ков. Но связь Карицкого далеко не безразличная вещь, далеко не
дозволительная с точки зрения общественной нравственности.
Связь для человека семейного, для человека, не желающего ра-
зорваться с семьей, не желающего оглашать ее перед членами
семейства, секрет и очень дорогой секрет. До последней возмож-
ности стараются скрыть его. Связь неудобно оглашать и в обще-
стве; свободные связи отражаются и в общественном положении
138
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
лица. Вот чем мотивируется, объясняется отрицание Карицким
своей связи. А если человек раз стал на ложную дорогу, ему при-
ходится с каждым часом все труднее и труднее отстаивать свое
положение. Правда неминуемо возьмет свое, ложь обнаружится.
Но ложь, обнаружившаяся в известном предмете, еще не доказы-
вает лжи во всем. Ее можно предполагать, но нельзя утверждать.
Если Карицкий говорил неправду, что не было связи, то отсюда
следует только, что связь была, но не следует еще, что истина в от-
рицании каждого его слова.. Если не верят Карицкому, что не он
виновник похищения денег Галича, что он не виноват в проколе
околоплодного пузыря, то пусть докажут, что именно он винов-
ник обоих фактов.
Такое же положение занимает в процессе и острожное сви-
дание, это мнимое торжество обвинения. Его фактическая дос-
товерность рассмотрена. Как свидание заключенной женщины
с лицом, ей близким или родственным, оно не имеет ничего пре-
ступного, ничего обвиняющего Карицкого. Значение его заклю-
чается в цели, с которой оно сделано, в беседах, которые проис-
ходили между Дмитриевой и Карицким. Поэтому, повторяю еще
раз, было ли, не было ли свидания в остроге — это для вас не важ-
но. Тысячи свиданий в остроге происходят между различными
лицами и не имеют ничего преступного. Между Дмитриевой и Ка-
рицким, как между людьми когда-то близкими, это свидание есте-
ственно. Оно могло быть даже и после оговора, оно могло иметь
целью объяснение с подсудимой о цели, с какой она возводит не-
понятные преступления на неповинную голову. Обвинению, ко-
нечно, важно и дорого не то, что было свидание в остроге, а то,
что происходило при свидании. Цель свидания разъясняется по-
казанием Дмитриевой. Она, объясняет свидание весьма пагубно
для Карицкого; она говорит, что Карицкий приходил просить
снять с него оговор об участии в выкидыше. Рассмотрим, насколь-
ко достоверно показание Дмитриевой.
Карицкий приходит к ней просить о снятии оговора о выки-
дыше, когда еще нет никаких данных у следователя для обвинения
его, и ничего не предпринимает по краже, относительно которой
Дмитриева уже дала показания; Карицкий торгуется с ней, пред-
лагает 4 тысячи, она просит 8 тысяч рублей из числа выигранных
по внутреннему пятипроцентному билету. Но никаких 8 тысяч
139
ДЕЛО ДМИТРИЕВОЙ И КОСТРУБО-КАРИЦКОГО
рублей Дмитриева никогда не выговаривала, и так как на пред-
варительном следствии этот факт был совершенно опровергнут,
справкой из банка, который указал имена выигравших 8 тысяч
рублей, в числе их Дмитриевой не было, то Дмитриева почти об
этом не упоминала; следовательно, рассказ Дмитриевой о торгах
между ею и Карицким относится к области вымыслов, как и весь
ее оговор. При свидании все время сидел смотритель Морозов,
а когда ему надобно было выйти, то вместо его был поставлен ча-
совой солдат. Таким образом, если верить Дмитриевой, то Моро-
зов допустил тайное свидание, но не допустил разговоров Дмит-
риевой один на один и уходя поставил свидетеля часового, чтобы
сделать это свидание известным большому числу лиц. В этой пута-
нице подробностей я вижу дальнейшее неправдоподобие оговора.
Дмитриева покончила на этом, когда давала свои объяснения суду.
Далее она не шла. Замечу, что столько же подробностей свидания
занесено и в обвинительный акт.
Надобно заметить, что у Дмитриевой господствует прием по-
казывать на суде только то, что записано в обвинительном акте.
Сколько бы показаний у нее ни было на предварительном следст-
вии, но на судебном она их знать не хочет, она держится только
слов, занесенных в этот акт. Но на суде обнаружились записки,
писанные ею из тюрьмы. Записки эти оказались целы в руках
Кассель. Появление их было до известной степени ново. Дмит-
риева, однако, знала о них, так как муж Кассель приходил к ней
и напомнил о существовании этих записок не более месяца тому
назад. Пришлось дать о них показание, и Дмитриева рассказала,
что в то время, когда она виделась с Карицким в остроге, она по
просьбе его написала их. Но так как он ей не дал денег, то она ему
их не отдала, а потом отдала их смотрителю. Смотритель возил их
к Карицкому, потом привез назад, зажег спичку и сжег их при ней.
Так как записки целы, то значит, что смотритель ее обманул; сжег
вместо этих записок похожие на них бумажки. Вот какие объясне-
ния дает Дмитриева. Выходит, что при свидании она не согласи-
лась снять оговора с Карицкого, но написала, по его приказанию,
записки на имя Кассель. Выходит, что Карицкий, которому нужно
снять с себя немедленно оговор, опозоривающий его имя, выма-
нивает у нее записки, которые цели своей не достигают и во все
время следствия не были известны, не были представлены к делу.
140
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
Записки, которые так дорого ценятся, которые смотритель ез-
дил продавать, которые притворно сжигаются, чтобы убедить
Дмитриеву, что их нет, записки эти вдруг гибнут в неизвестности,
и ими не пользуется Карицкий во время предварительного следст-
вия, когда они могли дать иное направление делу. Соответствует
ли природе вещей, чтобы записки, при происхождении которых
была, по словам Урусова, разыграна глубоко задуманная иезуит-
ская интрига, конечно, со стороны Карицкого, были оставлены
в тени, были вверены в руки Кассель и при малейшей ее оплошно-
сти в руки врагов Карицкого, благодаря экономическим сообра-
жениям Кассель. Объяснение о происхождении записок, состав-
ляющее последнюю часть показания Дмитриевой об острожном
свидании, лишено всякого вероятия. А если вы разделяете со
мной недоверие к слову Дмитриевой, то от этого, сначала так мно-
го обещавшего факта для обвинения ничего не остается.
Остается последний аргумент, последняя надежда обвине-
ния — слова Дмитриевой. Остается ее оговор, каждое слово кото-
рого обвинителем считается за самую непогрешимую истину. Как
истинно относится к своему слову Дмитриева, как точны ее пока-
зания, отчасти мы видели из ее слов, сию минуту нами разобран-
ных. Несуществующие выигрыши, неестественнейшие интриги
изобретает она для своих целей. На две части делится оговор
Дмитриевой. Одна часть относится к краже, другая — к выкиды-
шу. Ни одной из передач денег Карицким Дмитриевой, кроме нее,
никто не мог засвидетельствовать. Никому, кроме Соколова, она
даже слова не сказала о том, пока не случилось судебное следствие.
Хотя и уверяет сна, что ездила с ним в Москву вместе, но ездившая
с ней Гурковская не видела Карицкого ни на станции в Рязани, ни
в поезде, ни в Москве, ни при проводах обратно в Рязань. Дмит-
риева всю дорогу о Карицком не говорила Гурковской. А тогда ей
нечего было скрывать Карицкого, ибо еще ничего подозритель-
ного но было. По словам ее, она ездила с Карицким менять биле-
ты, но неудачно: у Юнкера не приняли их, сказали, что билеты
«предъявлены», у Марецкого то же. Тогда их отобрал у нее Кариц-
кий. Но тут опять несообразность. Карицкий не входит в контору
Юнкера, значит боится попасться. Тогда зачем же ему, узнавши
от Дмитриевой, что билеты уже предъявлены, ехать к Марецкому
и рисковать быть арестованным. Оговор имеет целью доказать,
141
ДЕЛО ДМИТРИЕВОЙ И КОСТРУБО-КАРИЦКОГО
что билеты получены и отданы обратно Карицкому. Но у Кариц-
кого и до этого, и после этого следствие не обнаружило перемены
в финансовом положении; наоборот, у Дмитриевой мы видим те
признаки, которыми обыкновенно сопровождается значитель-
ное имущественное приобретение. Незадолго до размена, может
быть тотчас за похищением, она распускает слух о выигрыше ею
25 тысяч, потом 8 тысяч. Оба слуха здесь были подтверждены До-
кудовской и Радугиным. Оба оказались вымыслами. После разме-
на у Дмитриевой появляются экстраординарные расходы: в тот
день, когда она, по ее словам, неудачно побывала в двух конторах,
а неизвестная дама в третьей конторе, у Лури, разменяла билеты
Галича, Дмитриева покупает для отца тарантас, а для себя разную
мебель. По приезде в Рязань Дмитриева, до того времени платив-
шая по 12 рублей в месяц Гурковской, увеличивает плату за квар-
тиру больше чем вдвое и, кроме того, затрачивает 500 рублей на
поправку дома Гурковской.
О ряжской поездке, которую, по оговору Дмитриевой, сделала
она также по поручению Карицкого, сказано ею также много неве-
роятного. Карицкий велит ей разменять только два билета, а дает
ей четыре. Зачем же давать четыре, если два не нужно менять? Во
время ряжской поездки она теряет купоны от билетов на станции.
Купоны также из похищенных. Но станция – не меняльная лавка,
невероятно, чтобы там стали справляться о том, кому выданы по-
терянные купоны, и Дмитриева, при размене билетов назвавшая-
ся Буринской, здесь смело пишет свою фамилию. В Ряжске, ко-
гда ее руку свидетельствуют и пристав для удостоверения просит
у ней вид, она так бойко и бодро сохраняет спокойствие духа, что
пристав не подумал настаивать на предъявлении вида и поверил
ей на слово. Видно, что не по чужому приказу, не по поручению
другого лица меняла Дмитриева билеты, а перемену фамилии
и все поведение свое в Ряжске сумела разыграть без посторонней
помощи. Может быть, и действительно Соколову сказала Дмит-
риева о передаче ей билетов от Карицкого. Но к этому вынудил ее
вопрос Соколова: откуда у ней столько денег? Действительность
же передачи Дмитриева ничем не подтвердила, и показание ее
хотя и остается без опровержения, но от этого оно нисколько не
выигрывает, как ничем с ее стороны не подтвержденное. Оговор
о краже кончился. Что деньги были у Карицкого, что получены
142
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
они от Карицкого, это мы знаем только от Дмитриевой. Достовер-
ность оговора мы видели. Из двух лиц, между которыми колеблет-
ся обвинение, одно не было на месте кражи в момент совершения,
другое — во все вероятные моменты его; у одного в руках пребыва-
ли все деньги, у другого никто не видал ни копейки; у одного не
видать ни малейших признаков перемены денежного положения,
у другого — и рассказы о выигрышах и завещаниях и расходы на
широкую ногу... Неужели оговора против лица, против которого
нет ни одной улики, достаточно для обвинения, когда масса улик
против оговаривающего подрывает значение оговора? Неужели
ничего не значит то важное обстоятельство, что Дмитриева соз-
налась в краже отцу и дяде, и вы, несмотря на ее сознание, пове-
рите обвинению Карицкого? Несмотря на отвращение, какое ста-
рался поселить в вас к сцене признания защитник Дмитриевой,
мы этой сценой дорожим. Прося прощения, Дмитриева плакала,
и притворства тогда никто не замечал. Карицкий был приглашен
родными как свой человек, имеющий влияние, могущий похлопо-
тать — факт весьма естественный. У Карицкого, после признания
Дмитриевой, Галичи провели день, обедали, и в его поведении не
было никакого смущения или перемены. Его объяснения не были
секретны.
Сознание Дмитриевой было искренно. Ему верят и сейчас.
Я утверждаю, что самый близкий ей человек, отец ее, и сейчас
ему верит. Так он говорил на предварительном следствии. Его нет
теперь на суде, он отказался свидетельствовать на суде по праву
отца. Этот отказ говорит много. Закон знает, что отцу тяжело сви-
детельствовать против своих детей. Сожаление, любовь будут стес-
нять правду. Оттого-то он и дает на волю отцу показывать или не
показывать на суде. Само собой разумеется, что если бы дочь или
сын невинно страдали, если бы отец мог доказать невинность, то
он не уклонился бы от свидетельства. Если же он уклонился, то,
вероятно, потому, что знал о невозможности опровергнуть досто-
верность ему известного факта — сознания своей дочери.
По поводу выкидыша оговор Дмитриевой падает на несколь-
ко лиц. Если верить ей, то Карицкий убедил Сапожкова, убедил
Дюзинга принять участие в этом деле и, наконец, подключил его
собственной рукой. Ни одного из этих фактов ничем следствие
не подтвердило. Обвинительный акт говорит, что Дюзинг и Са-
143
ДЕЛО ДМИТРИЕВОЙ И КОСТРУБО-КАРИЦКОГО
пожков признали, что Карицкий делал им предложения. Это не-
правда. Вы обоих подсудимых слушали; от защиты их вы услышите
разбор оговора в этой части. Относительно правдоподобия ого-
вора Дмитриевой о проколе я уже говорил. Сапожков и Кассель
показали нам, что виновника прокола надо искать не между подсу-
димыми. Сапожков особенною дружбой к Карицкому себя не про-
явил. Ведь он сделал донос об острожном свидании Карицкого,
едва разнесся слух об этом. Так, если бы было верно, что, прие-
хавши от Карицкого после прокола пузыря, Дмитриева сказала,
об этом Сапожкову, не умолчал бы он о том. Кассель говорила
о другом лице не только здесь, на суде, но и прежде, Стабникову.
Как ни старались опорочить Стабникова, свидетельство его оста-
лось, записка тоже. Сомневались в его честности, предполагали
его участие во многих уголовных делах. Но мало ли в чем сомне-
валась защита Дмитриевой, мало ли во что она верила. Ее личное
доверие и сомнение еще ровно ничего не доказывают. Что же ка-
сается участия Стабникова в уголовных делах, то после вопросов
обвинителя и ответов Стабникова несомненно, что прокуратура
в своих намерениях потерпела полное поражение.
Оговор Дмитриевой несостоятелен. Слова ее не подтвер-
ждаются, а вместе с этим и все обвинение Карицкого. Показание
Дмитриевой — вот на чем построены предположения о виновно-
сти. Оговор подсудимого, даже и при отсутствии противоречий
в нем, если его не подкрепляют сильные дополнительные доказа-
тельства, — опасная улика. Верить ему нужно осторожно. Много
причин явиться ему на свет божий, не имея за собой внутренней
правды. Оговор снимает вину с оговаривавшего и перелагает ее
на другого; оговор в соучастии иногда значительно облегчает
вину оговаривавшего. В тюрьме развито широко учение об ого-
воре. Нам, ежедневно вращающимся с уголовными делами, сот-
ни примеров приходят на память. Оговор Дмитриевой родился
в тюрьме. В тюрьме после оговора в краже создала она и оговор
в выкидыше. Но, кроме общих причин, для оговора Дмитриевой
есть и свои личные, особенные. Вы сами, видимо, доискивались
этих причин, вы от себя предлагали Карицкому вопросы о при-
чине, которая заставляет Дмитриеву клеветать на него. Тут надо
принять две точки отправления. Иная причина, если была между
ними связь, иная если связи не было. Если не было связи, то обма-
144
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
нутая надежда, данная ей Карицким, что ее сознание не поведет
к осуждению, могла озлобить ее, и оговор, когда сознание при-
вело ее в тюрьму, мог входить в план ее защиты, переносил вину
на другое лицо. Раз дан толчок, раз злоба, месть овладела душой,
а оговор недостаточно подтверждается, его усиливают другим.
Допустим, что связь была. Тогда известное из следствия событие,
что после кражи, обнаружившейся у Галича и сознанной Дмит-
риевой, Карицкий перестал бывать у нее, дает нам объяснение.
Разрыв в минуту, когда помощь нужна, когда разрыв, соединен-
ный с неисполненной надеждой, что дело будет замято, затруднял
возвращение к семейству, мог дать толчок и мести, и оговору.
Я разобрал улики, приведенные прокурором; я рассмотрел
три главных факта, которым была посвящена большая часть су-
дебных прений. Многое ускользнуло из памяти. Но вы с неустан-
ным вниманием следили за делом: вы сами давали вопросы, а сле-
довательно, следили и за интересующими вашу мысль ответами.
Многое, что нам хотелось разъяснить, что было в высшей степени
важно для подсудимого, которого я защищаю, осталось в тени, во-
преки нашему желанию. В этом отношении настоящее дело имеет
великое значение; настоящее дело не встретит другого подобного
образца. Вы слышали, как оно велось.
Защита Дмитриевой и обвинение открыто не скрывали сво-
их убеждений против Карицкого, не скрывали своего предвзя-
того взгляда, что всякий свидетель, не обвиняющий Карицкого,
забывает долг и святость присяги. Всякое объяснение Карицкого
перебивалось десятки раз возражениями. Заявления его защитни-
ка встречали отпор и если были уважены судом, то после долгих
и бурных споров. Защитник Дмитриевой и прокурор не щадили
усилий, чтобы подорвать доверие к нашим свидетелям и, пользу-
ясь благосклонным вниманием суда, почти распоряжались произ-
водством дела. Как ополчились они против свидетелей, вызван-
ных нами, как созывали целый ряд свидетелей из публики и со
всех концов Рязани, это вы видели. Как заявляли, что стоит толь-
ко свидетелям нашим, подобно всем прочим, удалиться на ночь из
суда, и всякая вера в них пропадает, и они им значения никакого
не придадут, — это вы слышали здесь. При таких данных борьба
становилась час от часу труднее. Теперь настал ей конец. Насту-
пает ваша очередь приговором положить конец спорам и прере-
145
ДЕЛО ДМИТРИЕВОЙ И КОСТРУБО-КАРИЦКОГО
каниям. Я жду с полным убеждением, что вы вынесете решение,
которое вам внушит ваша совесть, управляемая разумом и опытом
жизни. Я жду от вас приговора, который будет результатом тех
убеждений, которые вы вынесли из судебного следствия. Это не
будет безотчетное впечатление, бог знает каким путем запавшее
на душу. Вы не дадите себя увлечь, правда громким, сильным, но
все-таки недостойным правосудия доводом, сказанным моими
предшественниками. Осудить Карицкого, потому что он сильный
человек, обвинить, потому что он не склоняет головы, внушали
вам. Вы сделаете честное дело, говорили вам, вы покажете, что
русский суд — сила, что смеяться над ним нельзя. Господа, общест-
ву нужно правосудие; правосудие же должно карать тех, чья вина
доказана на суде. Общество не нуждается, чтобы для потехи одних
и на страх других время от времени произносили обвинение про-
тив сильных мира, хотя бы за ними не было никакой вины. Тео-
рия, проповедующая, что изредка необходимо прозвучать цепями
осужденных, изредка необходимо наполнять тюрьмы жертвами,
недостойна нашего времени. Вы не поддадитесь ей! Подсудимый,
вина которого не доказана, может ввериться смело суду вашему.
Его положение, симпатия и антипатия к нему разных слоев обще-
ства для вас не имеют руководящего значения. Вы будете только
судьями совести. Вы мудро ограничите свою задачу тем, что дало
судебное следствие. В этих строгих рамках судейской мудрости
вы, может быть, не понравитесь проповедникам теории равенст-
ва или теории жертвы цепей, но зато вы найдете оправдание сво-
ему делу в вашей совести и во мнении общества.
Речь В. Д. Спасовича в защиту Дюзинга1
Господа судьи и присяжные заседатели! Прежде чем присту-
пить к подробному рассмотрению настоящего дела, насколько
оно касается моего клиента, я должен вам сказать, что в каждом
уголовном деле неминуемо возникают следующие вопросы: совер-
шилось ли событие преступления и, если совершилось, то должно
ли рассматриваемое преступление быть вменено в вину подсуди-
мому? В настоящем случае выяснилось, что у Дмитриевой было
1 Печатается по: Судебные речи известных русских юристов : сборник. —
2-е изд., испр. и доп. — М. : Юрид. лит., 1957.
146
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
произведено изгнание плода. С этим как будто согласились все
стороны. Никто, по крайней мере, не оспаривал этого вопроса.
Тем не менее, из того обстоятельства, что никто из сторон не оспа-
ривал действительности этого факта, не следует еще, чтобы факт
этот не мог быть оспариваем. В настоящем деле неоспоримым
является только то обстоятельство, что ребенок, подброшенный
в 1867 году на Семинарском мосту, оказался рожденным прежде-
временно. Из того, что выяснилось нам на суде, нельзя даже с точ-
ностью определить, вследствие чего была прекращена жизнь най-
денного на Семинарском мосту младенца. Является неизвестным
вопрос о том, отчего произошли преждевременные роды? Помо-
гало ли этому искусство или преждевременные роды были вызва-
ны силами природы — это обстоятельство, говорю я, не является
для нас несомненно ясным. Следующий за этим второй вопрос
заключается в том, могут ли и должны ли быть обвинены подсу-
димые только на основании одного оговора Дмитриевой? Затем,
последний, главный вопрос: согласно ли со справедливостью или
нет применить в данном случае к подсудимым то наказание, кото-
рое полагает за это преступление наше Уложение? Касаясь этого
вопроса, я желаю, собственно, рассмотреть характер того престу-
пления, в котором обвиняется мой клиент, характер преступле-
ния, как он понимается нашим Уложением и законодательствами
Европы. Преступление, которое рассматривается в настоящее
время, есть изгнание плода. Наше Уложение говорит: кто без ве-
дома и согласия беременной женщины умышленно каким бы то
ни было средством произведет изгнание плода, тот подвергает-
ся такому-то наказанию. Закон в этом случае считает виновным
только того, кто без ведома и согласия беременной женщины
произведет изгнание плода, и ни слова не говорит о том, кто со-
вершит это преступление не только с ведома и согласия, но и при
участии самой беременной женщины, и считает такого человека
как бы совершенно ненаказуемым, тогда как казнит тех, кто с ве-
дома и согласия беременной женщины употребит только сред-
ства к изгнанию ее плода, хотя бы самого изгнания плода и не
произошло. Это явная обмолвка в законе. Все законодательства
Европы, все лучшие криминалисты не допускают такого деления
преступления, какое делает наше Уложение. В настоящем случае
обвинение построено главным образом на оговоре Дмитриевой.
147
ДЕЛО ДМИТРИЕВОЙ И КОСТРУБО-КАРИЦКОГО
Оговор этот представляется на первый раз сильным, но тем не
менее, безусловно, верить ему нельзя уже потому, что душа чело-
века все-таки потемки. Посмотрим на те обстоятельства, при ко-
торых оговор этот сделан был Дмитриевой. В тюрьму к ней прие-
хал судебный следователь и сказал, что дело о краже кончено, что
она одна только уличается во всем, что ее указания на других лиц
оказываются совершенно напрасными, и только после такого со-
общения следователя она заявила о втором своем преступлении.
Дмитриева, как вы видите, женщина увлекающаяся, страстная,
ничего не умеющая делать наполовину. Раздраженная раз против
того, кого она считала виновником своих несчастий, она прямо
повела войну против него, войну страшную, в которой были упот-
реблены всевозможные средства, одно другого изобретательнее.
Уже по самому характеру страстности, лежащему на ее оговоре,
нельзя придавать ему большого значения. Прямая цель ее огово-
ра — обвинить того, кого она считает главною причиной своих
несчастий. К этому прибавилось еще одно обстоятельство, еще
более запутывающее это дело. Предварительное следствие нача-
лось два года тому назад, и потому в памяти участвующих лиц дей-
ствительные события смешались с теми, о которых они услыша-
ли в первый раз у следователя. Вот почему подсудимые так часто
ссылались на свои прежние показания. Дюзинг отрицает оговор
Дмитриевой, и хотя прокурор и ссылается на противоположные
показания Дмитриевой, данные на предварительном следствии
и внесенные им в обвинительный акт, но тем не менее нельзя
согласиться с тем, чтобы обвинительный акт мог иметь на суде
такое значение, какое придает ему прокурор, — значение доказа-
тельства. Ни практика, ни судебные уставы не дозволяют делать
ссылки на обвинительный акт в смысле доказательства.
Интересы подсудимых Сапожкова и Дюзинга в значительной
степени между собою солидарны; верить им также нельзя, верить
следует только истории дела, которая открывается оговором
Дмитриевой. Но для того чтобы сделать правильную оценку это-
го оговора, нужно проследить всю жизнь Дмитриевой. Первый
факт, на который обращу ваше внимание, это именно образ жизни
Дмитриевой до 1867 года. Вера Павловна принадлежит к знатному
и зажиточному роду. Вы слышали из судебного следствия, что она
получила в приданое 9 тысяч рублей и могла рассчитывать еще на
148
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
наследство приблизительно в 25 тысяч рублей. Она была женщи-
на красивая, и следы этой красоты видны еще теперь. Когда ее
выдали замуж, ей было всего 17 лет. Замужество в такие ранние
годы во многих случаях может быть уподоблено лотерее, но ло-
терее не без проигрышей. В большинстве подобных случаев воз-
никают такие раздоры, такие семейные несогласия, из которых
нет выхода. Нередко виновным бывает то лицо, которое сильнее:
глава семейства, то есть ее муж. Здесь вы слышали показание мужа
Дмитриевой; он прямо говорит, что виноват был он один в том,
что по прошествии четырех лет они разошлись. Я не могу сказать
этого, потому что не знаю поводов, послуживших к разрыву. Но
почему бы там ни было, дочь возвратилась к своим родителям, ко-
торые не могли не быть в претензии на своего зятя. С этих пор
Дмитриева живет у своих родителей, сначала безвыездно в дерев-
не, и здесь-то у ней открываются болезни, болезни внутренние, от
которых она лечится с 1864 года. Болезни эти играют весьма важ-
ную роль в обстоятельствах настоящего дела. Множество врачей
призываются ее лечить, а в 1867 году ее лечит почти весь медицин-
ский персонал города Рязани. Прежде всех призывается Каменев;
она страдала в это время кровохарканьем и отсутствием регул.
Затем ее лечат Модестов и Битный-Шляхто, по показанию кото-
рого, она спрашивала его в последних числах марта, не беременна
ли она. Битный-Шляхто, найдя у ней отклонение матки, делает ей
операцию, после которой менструации восстанавливаются. Факт
этот чрезвычайно важный, и им положительно доказывается, что
в конце марта не начиналась еще беременность, первым призна-
ком которой служит приостановка регул. Сама Дмитриева гово-
рит, что беременность ее качалась с мая месяца. Но так как первое
движение младенца в утробе матери обнаруживается не ранее пя-
того месяца, то едва ли она в то время могла быть положительно
уверена в своей беременности. Приостановка регул, как аномалия
весьма обыкновенная у Дмитриевой, сама по себе, без других при-
знаков, не могла ее убедить в этом. Около этого-то времени и со-
стоялся перевод Сапожкова в Рязань, будто бы вызванного для
произведения выкидыша, когда о беременности не было еще поч-
ти и разговора. Что касается отношений Дюзинга к Сапожкову, то
они существовали еще гораздо прежде вопроса о переводе послед-
него и были как частного, так и служебного свойства. К тому же
149
ДЕЛО ДМИТРИЕВОЙ И КОСТРУБО-КАРИЦКОГО
Сапожков был известен как врач опытный, честный и знающий
свое дело. Поэтому ничего нет мудреного, что когда открылась
вакансия на должность уездного врача в Рязани, то между многи-
ми соискателями преимущество было отдано Сапожкову. Первое
письмо об этом, в котором ни слова не говорится про Дмитриеву,
было послано Дюзингом к Сапожкову в июне 1867 года, то есть
в то время, когда беременность Дмитриевой не была еще ей самой
известна. Ясно, следовательно, что между беременностью Дмит-
риевой, лечением ее в это время и переводом Сапожкова в Рязань
нет ничего общего. В рассказе Дмитриевой о том, как она позна-
комилась с Сапожковым, весьма неправдоподобны ее указания на
то, что посредником между ею и Дюзингом по вопросу о выкиды-
ше был Карицкий, связь которого с нею была тайной для Рязани.
Карицкому было бы несравненно удобнее посоветовать ей самой
обратиться к Дюзингу, с которым она была знакома с 1864 года,
и тот, по всему вероятию, как мало сведущий в женских болезнях,
вместо себя отрекомендовал бы ей другого врача, хоть, например,
того же Сапожкова. Более правдивым поэтому нужно считать по-
казание Дюзинга, который говорит, что в конце июня Дмитриева
по старому знакомству обратилась к нему с просьбой указать ей
врача, которому она могла бы довериться и поручить себя, и так
как перевод Сапожкова в то время уже состоялся, то он, Дюзинг,
зная его как хорошего акушера, и рекомендовал его Дмитриевой.
В этом смысле Дюзингом было написано второе письмо его к Са-
пожкову от 1 августа 1867 г., где помещена такая фраза: «У меня
есть одно дело, за которое можно получить вознаграждение».
В этой фразе нет ничего медицинского: полагаю, что она отно-
сится к тем денежным отношениям, которые существовали между
Дюзингом и Сапожковым. Письмо это писано 1 августа, а в сво-
ем показании Дмитриева говорит, что только в августе составлен
план об изгнании плода, план, которому надо было дать еще со-
зреть. Результатом письма было то, что Сапожков 8 августа дейст-
вительно явился в Рязань, но здесь оказалось, что Дмитриева не
особенно нуждалась в помощи докторов и, не дожидаясь Сапож-
кова, уехала в деревню, вследствие чего Сапожков, не видавшись
с Дмитриевой, возвратился в Скопин. Вторая поездка Сапожкова
также окончилась ничем, потому что он снова никого в Рязани не
застал, кроме Дюзинга, который перед ним только извинялся...
150
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
Вскоре после второй поездки Сапожкова, Дмитриева снова начи-
нает просить Дюзинга пригласить врача, которого он обещал ей
отрекомендовать, говоря, что она чувствует себя очень нехорошо
и т.д. И вот, пишется третье письмо, в котором есть слова, играю-
щие в глазах обвинения столь важную роль, а по моему мнению,
совершенно невинные. Слова эти — маточный зонд и маточное
зеркало. Затем в письме говорится об особе, требующей услуг
и могущей рекомендовать врача Сапожкова другим своим знако-
мым. Но из этой последней фразы можно сделать какое угодно
предположение. Вспомните объяснение эксперта о зонде и зер-
кале. Употребление последнего не представляет никакого вреда
и до беременности, и после ее. Что же касается до зонда, то этот
инструмент употребляется при лечении всех женских болезней
для распознавания неровностей и для гигиенических целей. Но
употребление зонда во время беременности может быть опасно,
сказал эксперт. Беременность Дмитриевой была констатирована
гораздо позднее письма, в котором упоминается о зонде, уже по-
сле того, как Сапожков приехал в Рязань и был созван консилиум;
следовательно, нет никакого основания видеть что-либо подозри-
тельное в просьбе Дюзинга приезжать с маточным зеркалом и ма-
точным зондом. Дюзинг не пишет ни слова, для какой надобности
он просит привезти эти инструменты, и есть только указание на
то, что они нужны для исследования болезней Дмитриевой.
Обвинение указывало на то, что слова «маточный зонд»
в письме были зачеркнуты Сапожковым. Но я не вижу в этом об-
стоятельстве ничего такого, что набрасывало бы тень на обоих
врачей. Я прошу вас вспомнить, что оба врача были посажены
в тюрьму и что от них отбирались весьма строгие показания.
В подобный момент действительно можно запутаться: Сапожков
не захотел истребить этого письма, думая заручиться в нем сред-
ством для оправдания; но так как Дмитриева уже объяснила, что
выкидыш был произведен посредством прокола зондом, то ему
в то же время не захотелось оставить в письме такое слово, кото-
рое может навести сомнение на его участие в этом преступлении.
Но кто из нас, если бы узнал, что началось уголовное следствие
над близким нам человеком, не только не зачеркнул бы подобную
фразу, но не истребил бы даже все письма, говорящие о нашей
151
ДЕЛО ДМИТРИЕВОЙ И КОСТРУБО-КАРИЦКОГО
близости к этому человеку, дабы таким образом избавить себя от
неприятности быть запутанным в чужое дело?
Относительно знакомства Сапожкова с Дмитриевой допус-
каю, что в первое свидание их шел разговор о разных разностях,
не идущих к делу. Между прочим, Дмитриева намекнула о своем
намерении произвести выкидыш. Сапожков начал ее лечить; но
когда ей понадобился острый зонд, он отказался ехать за ним в Мо-
скву, и затем последовал консилиум, происходивший, по всей ве-
роятности, 26 октября, и после которого ей стали давать различ-
ные плодогонные средства: янтарные капли, спорынью, лущи. Но
прежде чем разбирать годность этих средств для предположенной
цели, надежно вникнуть в положение доктора, когда его призыва-
ет больная и обращается к нему с подобным предложением. Оно
обыкновение делается не открыто, а намеками, сначала весьма от-
даленными, затем больная открывает врачу, что ужасно страшится
последствий беременности и что она поэтому желает освободить-
ся от плода. Как в этом случае поступить врачу? Пойти и донести
начальству? Но его после этого ни в один дом не пустят, если он
вздумает разглашать все тайны, может быть даже мимолетные же-
лания, которые сообщают ему больные. Да и кем он явится к на-
чальству? Доносчиком без всяких доказательств. Мало того, он не
может это сделать еще и потому, что связан клятвой, отбираемой
от каждого врача по окончании курса, клятвой, которая обыкно-
венно пишется на латинском языке на обороте каждого диплома
и где, между прочим, говорится: «Обещаюсь все тайны семейные
хранить, никогда не злоупотреблять выраженным мне доверием».
Во-вторых, врач ко всякому заявлению больного должен прежде
всего отнестись критически и разобрать в точности, нет ли дос-
таточных поводов к приведению в исполнение заявленного ему
желания; он не может знать заранее, какие будут роды, не будут ли
они происходить при таких условиях, когда понадобится врачу са-
мим законом уничтожить плод в утробе матери. Спрошенный на
суде эксперт говорил присяжным, что когда видно, что ребенок не
может остаться живым и сама мать умрет от этих родов, тогда врач
имеет полное право преждевременно извлечь ребенка из утробы
при помощи оперативных средств. Затем врач становится иногда
в такое положение. Ему говорят: «Я больна, роды у меня обыкно-
венно бывают мучительные, мне страшно, я боюсь их, помогите!
152
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
Что мне делать? Я не могу их вынести». Донос был бы немыслим.
Увещевать больную, что это невозможно, что это грех — лишняя
трата времени. Сказать, что я вас брошу, что я не возьмусь за это
дело — не практично, не человечно, так нельзя поступать с жен-
щиной, которая убита, находится в отчаянии, в таком отчаянии,
что готова решиться на все. Лучший способ есть — избранный
в настоящем деле Сапожковым, то есть говорить больной: теперь
не время, посмотрим, увидим. А время между тем уходит; пройдет
один месяц, два месяца — всегда будет надежда на то, что у женщи-
ны, в особенности у женщины увлекающейся, характер мыслей
изменится, дурь пройдет и в одно прекрасное утро она отправит-
ся куда-нибудь на богомолье. Есть сотни способов спасти ребенка,
кроме доноса. Каждый благородный врач, верный благоразумию
и принятой им присяге, не может поступить иначе. Так поступил
Сапожков, а потому образ его действий самый простой, самый ес-
тественный.
Что касается до лущей, то Дюзинг ничего о них не знал, и об
употреблении их Сапожковым имеется показание одного Битно-
го-Шляхто. Но это показание не проверено. Притом опасность
от этого средства обусловливается продолжительностью употреб-
ления его, а в данном случае оно употребляется только в течение
двух недель и результата никакого не последовало. После конси-
лиума Дюзинт имел будто бы с Сапожковым разговор о спорынье,
но если и действительно Дюзинг советовал употребление этого
средства, то это вследствие того, что по освидетельствовании он
нашел у Дмитриевой бели в таком количестве, что радикальное
прекращение их представлялось необходимым, а для того он по-
советовал употребить спорынью, как лекарство, рекомендуемое
в подобных случаях многими медицинскими авторитетами. За-
тем в квартире Дмитриевой не было найдено ни одного рецепта
плодогонного медикамента, который был бы прописан Дюзин-
гом. Притом спорынью можно найти во всякой лавочке, так как
собирание ее не представляет никакого затруднения, и всякая
деревенская баба знает ее употребление. Когда Дюзинг свидетель-
ствовал Дмитриеву во время консилиума, она до такой степени
настойчиво требовала от него произведения выкидыша, что он
решил более никогда не бывать у нее и в этом смысле дал ответ
Кассель, которая за ним приехала. Если Сапожков не сделал того
ДЕЛО ДМИТРИЕВОЙ И КОСТРУБО-КАРИЦКОГО
же самого, то вследствие причин весьма понятных: во-первых, он
потратил свое время и труды и не получил за них никакого возна-
граждения и, во-вторых, потому, что если бы он ее оставил, то она
обратилась бы к первой повивальной бабке или сама проколола
бы себе околоплодный пузырь.
Между тем время шло, и дело приближалось к концу. Мать зо-
вет ее с собой в Москву; Дмитриева обещает приехать после, и у
ней уже начинаются схватки. Требования делаются все настой-
чивее и настойчивее, так что, наконец, Сапожков наотрез отка-
зывает ей в исполнении ее желания, объясняя, как показывает
Дмитриева, что у него руки не поднимаются. Она говорит, что
он отказал ей по недостатку мужества, но едва ли, господа, с этим
можно согласиться? После этого, по ее словам, она решается по-
ручить себя Карицкому, который исполняет ее желание. Затем
все дело забывается, и уже через два года завеса, его прикрывав-
шая, была поднята рукою Дмитриевой, открывшей преступление
и оговорившей при этом Дюзинга, Сапожкова и Карицкого.
Вы можете обвинить их, если у вас есть на то другие сообра-
жения, потому что вы судите по совести. В вашей власти стать на
ту или другую точку зрения, но мое мнение таково, что верить од-
ному оговору Дмитриевой нет никакой возможности.
Все подсудимые по данному делу были оправданы.
154
ДЕЛО МИРОНОВИЧА
28августа 1883 г. утром, около девя-
ти часов, на Невском проспекте
в Петербурге в доме, в котором была рас-
положена ссудная касса, принадлежавшая
И. И. Мироновичу, был обнаружен труп
13-летней девочки Сарры Беккер. Труп во
время его обнаружения был уже совершен-
но холодным и находился в маленькой ком-
нате кассы. Комната была заставлена мяг-
кой мебелью. Покойная лежала навзничь
поперек большого мягкого кресла. Одета
Сарра была в новое праздничное платье,
в чулках и полусапожках. Голова ее, с рас-
плетенной косой и всклокоченными на лбу
волосами, покоилась на ручке кресла и руч-
ке рядом стоящего дивана. Обнаженные
выше колен ноги были раздвинуты таким
образом, что создавалось впечатление, что
поза была придана покойной при ее жиз-
ни насильственным путем. Это подчерки-
валось и откинутой выше колен юбкой. На
лбу Сарры Беккер, над правой бровью зия-
ла большая рана неправильного очертания,
проникающая до кости. Одежда покойной
состояла из черной шерстяной накидки,
в правом кармане которой найден ключ от
входной двери в кассу ссуд, а в левом кар-
мане — недоеденное яблоко. При осмотре
155
ДЕЛО МИРОНОВИЧА
трупа в правой руке Сарры был обнаружен клок волос, крепко за-
жатый пальцами.
Во время осмотра места происшествия в этой комнате были
обнаружены разбросанные в беспорядке десять просроченных
квитанций на заложенные в кассе ссуд Мироновича вещи Гряз-
нова к его же вексель в 50 рублей. По объяснению Мироновича,
документы эти хранились в одном из ящиков письменного стола,
откуда, видимо, и были изъяты преступником. Кроме мягкой ме-
бели, в комнате находились шкафы и витрина, в которых были
заперты ценные предметы. Однако все они находились в исправ-
ном состоянии, под замками, и ключи от них висели на их посто-
янных местах. Тем не менее во время осмотра И. И. Миронович
заявил о пропаже с витрины ряда ценных вещей — всего на сумму
около 400 рублей (в то же время большинство ценных предметов,
находящихся, на витрине, были нетронутыми). Все описанные об-
стоятельства сразу же придали убийству Сарры Беккер большую
загадочность. С одной стороны, расположение трупа указывало
на убийство с целью изнасилования. С другой — пропажа ряда
ценных предметов с витрины создавала впечатление убийства
с целью грабежа. Проведенная судебно-медицинская экспертиза
(профессором Сорокиным) выдвинула предположение о возмож-
ности покушения на изнасилование. В результате проведения
ряда следственных действий (допрос свидетелей, эксперименты
и пр.) подозрение в изнасиловании и убийстве Сарры Беккер
пало на И. И. Мироновича.
Обвинение Мироновича было почти полностью построено
на косвенных уликах. Следователь принял во внимание, что Ми-
ронович был неравнодушен к женщинам вообще и к Сарре Беккер
в частности. При ее жизни он неоднократно заискивал перед ней,
ласкался к ней, старался всячески ее расположить к себе. Сарра
же ненавидела Мироновича, о чем делилась с подругами и сосед-
ками. Первоначальная следственная версия сводилась к тому, что
Миронович, решив изнасиловать Сарру Беккер 28 августа, в день,
когда отец Сарры был в отъезде, попытался привести свое наме-
рение в действие. Однако в силу каких-то причин ему это не уда-
лось, поэтому он убил свою жертву. В целях сокрытия мотивов
убийства он инсценировал грабеж: изъял из витрины несколько
ценных предметов, разбросал по полу несколько векселей и кви-
156
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
танций своих должников (в частности, Грязнова) и пытался соз-
дать видимость своего отсутствия в доме во время убийства. След-
ствие с обвинительным уклоном против Мироновича подходило
к концу. Однако одно обстоятельство прервало его на некоторое
время. Неожиданно для следователя 29 сентября 1883 г. в поли-
цию явилась неизвестная гражданка, назвавшаяся Семеновой,
и сообщила, что Миронович в этом преступлении не виновен
и что убийство совершила она сама. Семенова очень подробно
описала обстоятельства убийства и цели его, в связи с чем Миро-
нович был немедленно освобожден из-под стражи и в следствии
по делу начался новый этап.
Семенова заявила, что она очень любит M. M . Безака. Ради
него она уже совершила несколько краж. Ради него она решилась
и на убийство с целью ограбления Сарры Беккер. С повинной
она явилась потому, что Безак вновь стал охладевать к ней и ей
стало жаль невиновного человека (Мироновича), привлеченно-
го по данному делу. Однако вскоре Семенова отказалась от своих
показаний и заявила, что Сарры Беккер она не убивала. Мироно-
вич вновь был арестован, и дальнейшее следствие продолжалось
уже против трех лиц. (Безак также был разыскан и содержался
под стражей.) Следствием была выдвинута новая версия, подска-
занная Безаком. А именно: убийство совершено Мироновичем.
Однако в момент убийства он был захвачен Семеновой. Чтобы за-
ставить ее молчать, он дал ей несколько ценных вещей, которые
Семенова приняла и затем продала.
С такой формулировкой обвинения дело и поступило в суд.
Миронович обвинялся в покушении на изнасилование и убийст-
во. Семенова — в недонесении об убийстве и сокрытии его. Бе-
зак — в недонесении. С. - Петербургский окружной суд, слушавший
дело с 27 ноября по 3 декабря 1884 г., признал обвинение доказан-
ным и осудил всех привлеченных по делу.
По протесту прокурора, вследствие допущенных судом про-
цессуальных нарушений и в связи с жалобой Мироновича дело
было передано на новое рассмотрение. Причем при новом рас-
смотрении оно было разбито на две части: отдельно слушалось
дело по обвинению Мироновича и отдельно было рассмотрено
дело Семеновой и Безака. Дело по обвинению Мироновича было
рассмотрено 23 сентября — 2 октября 1885 г. в том же суде с уча-
стием присяжных заседателей. По делу выступили: в качестве гра-
157
ДЕЛО МИРОНОВИЧА
жданского истца Д. И. Урусов, Мироновича защищали Н. П. Ка-
рабчевский и С. А. Андреевский.
Речь А. И. Урусова1
Заседание С.- Петербургского окружного суда 27 ноября — 3 декабря
1884; 23 сентября — 2 октября 1885 г.
Господа судьи, господа присяжные заседатели! После той,
в высшей степени содержательной речи, которую вы только что
выслушали от представителя обвинительной власти, вы, конечно,
не можете ожидать от меня, представителя гражданского истца,
такой же полноты и повторения тех же доводов и данных. Ме-
жду тем, по закону, программа прокурора и гражданского истца
в сущности одна и та же; разница только в том, что представитель
государственного обвинения предъявляет требование о наказа-
нии, а гражданский истец — об убытках. Деятельность же на суде
у того и другого идет в одном и том же направлении, как вы могли
убедиться по ходу судебного следствия. Работа наша заключает-
ся в том, чтобы сначала добывать факты, а потом предлагать их
вашему суждению, но не в сыром виде, а подвергнув их предва-
рительному анализу. Мне приходится идти вслед за обвинением,
на ходу, так сказать, подбирать оброненные им или оставленные
без внимания факты. Но обвинительная речь исчерпала фактиче-
ский материал, и потому мне остается только представить вам его
в другой группировке и в возможно сжатом виде. Я должен огово-
риться. Я делаю это вовсе не из боязни утомить ваше внимание,
напряженное десятидневным трудом. Я уверен, что в деле, пред-
ставляющем такой громадный общественный интерес, как дело
Мироновича, вы отнесетесь внимательно и даже с сочувствием
к каждой попытке честно разобраться в громадной массе фактов.
Прокурор начал с разбора экспертизы. Я хотел бы передать вам
ход моих мыслей по делу в хронологическом порядке событий.
В последовательности фактов кроется их логическая связь. Нач-
ну с установления мотива преступления, совершенного Мироно-
вичем, Почему, ради чего он убил Сарру Беккер? Он убил ее не
с обдуманным заранее намерением, а в запальчивости и раздраже-
1 Печатается по: Известные русские судебные ораторы. —
М. : Юрид.
лит., 1958.
158
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
нии, вследствие неудавшейся попытки воспользоваться невинно-
стью, попытки, оставленной вследствие ее сопротивления, но не
сопровождавшейся, по-видимому, никакими реальными последст-
виями и в которой он на суде не обвиняется. Если бы он не убил
ее, он обвинялся бы в покушении на изнасилование, соединенное
с растлением, и она бы против него свидетельствовала на суде,
и он был бы осужден. Чтобы этого не было, он ее убил. Он убил
ее в порыве бешенства и страха, боясь быть застигнутым на мес-
те преступления. Итак, хотя и изнасилования нет, хотя в судеб-
но-медицинском смысле покушение на растление не может быть
ничем доказано, но тем не менее обстоятельства дела приводят
к непоколебимому заключению, что в основе дела лежит чувст-
венность Мироновича, а не какой-нибудь другой мотив к убийст-
ву Сарры Беккер. Такой мотив не может прежде всего не возбу-
дить недоумения: возможно ли, чтобы Миронович, которому за
50 лет, настолько прельстился 13-летней девочкой? Врожденный
наш оптимизм отвечает: нет, такое преступление немыслимо.
Оно противно человеческой природе! Посмотрим, так ли это?
Конечно, если нет мотива, так о чем же и говорить; но полагать-
ся на судебно-медицинскую экспертизу, что она раскроет мотивы,
кажется мне совершенно неосновательным; исследование мотива
преступления лежит в области явлений более сложных, чем те,
которыми занимается медицина. Итак, установим сначала с со-
вершенной ясностью, документально, доказано ли по делу, что
Миронович стремился к обладанию Саррой? Я докажу вам, что
он стремился к этой цели путем систематического развращения
ребенка. Вспомните сначала показание Р. Чесновой, свидетельни-
цы, к которой защита относится с особым доверием. Сарра, по ее
словам, девочка умная и скромная, говорит ей: «Хозяин все рас-
сказывает о своих любовницах, он с нового года хочет отпустить
отца, а меня оставить, но я тысячи рублей не возьму. Лучше мне
видеть малхомовеса (дьявола), чем его, разбойника». Странно,
не правда ли, откуда такая ненависть? Ведь Миронович платит ей
жалованье, хвалит, угощает, дарит — казалось бы, нежная детская
душа, отзывчивая к ласке, должна бы страшно привязаться? По-
ищем причину ненависти. Вот скорняк Лихачев, человек простой.
Он передает следующее (я прочту по моим заметкам): однажды,
когда Ильи Беккера не было дома, Миронович нежно гладил Сар-
159
ДЕЛО МИРОНОВИЧА
ру по голове. Лихачев спросил: «Господин Миронович, к чему это
вы малолетнюю девочку так ласкаете?» — «Может быть, она при-
годится», — отвечал Миронович. Это были его подлинные сло-
ва. «Мне это показалось странным, — прибавляет Лихачев, — и я
сказал Беккеру, что Миронович ласкается к его дочери». Заметь-
те, господа присяжные заседатели, что Лихачева, вовсе не при-
выкшего задаваться утонченным анализом, удивляет обращение
Мироновича с ребенком. Значит, в этом обращении сказывается
нечто действительно нехорошее. Но вот является поразительное
показание Натальи Бочковой, прочитанное здесь на суде: «За не-
делю до убийства Сарра была у нее, жаловалась: хозяин ей проходу
не дает, пристает с худыми словами, не дает причесаться, одеть-
ся: сейчас подойдет, отнимает волосы, говоря «хочу баловаться».
Миронович помадится перед зеркалом, шутит: хочу понравиться
хозяину. Вы сами здесь хозяин, отвечает Сарра, вы можете понра-
виться одному только шуту, а не мне. Отвечала она дерзко потому,
что была сердита на него за худые слова. Но, скупой для других,
Миронович делал ей подарки: золотые серьги дал, обещал за что-
то браслет». Если бы можно было одну минуту сомневаться в этом
показании, вы бы нашли ему полное подтверждение в показании
на суде под присягой свидетельницы Михайловой.
Вы помните эту бесхитростную женщину, кухарку Бочковой.
В платочке, подперев щеку рукой, она простодушно подтвердила
эти нечистые подробности; я дорожу текстуальностью этого пока-
зания, вот как оно у меня записано: «Соня обижалась на хозяина:
не дает одеться, причесаться, за косу хватает, и, рассказывая это,
Соня плакала». «Пустые» слова — по варианту предварительного
следствия «похабные» — говорил, а она ему: зачем вы говорите их
мне. Вам есть кому их говорить. Говорите тем, кто ходит по па-
нелям. Ревновал же ее к мужчинам; раз она попросила папироску
для Лихачева: «Верно, ты пощупать ему дала, а теперь за него про-
сишь». Бедная девочка, передавая эти цинические подробности,
горько плакала. Ослабить эти показания защита думает ответом
Чесновой, что ей Сарра Беккер таких вещей не говорила, так как
Сарра была девочка стыдливая и скромная. Из этого еще не сле-
дует, чтобы Сарра не говорила другим о тайных причинах своей
ненависти к Мироновичу. Хранить в душе тайну, никому не по-
ведать ее, вовсе не в детском характере. А может быть, Чеснова
160
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
сдержаннее других потому, что Миронович на предварительном
следствии возбудил против нее подозрение в убийстве Сарры
и доказывал, что она — та самая женщина в платке, которую Ипа-
тов видел сидящую на лестнице с Саррой вечером 27 августа в де-
сятом часу; последнее, впрочем, весьма вероятно. Но идем далее.
Вы слышали здесь показание свидетельницы Соболевой. И на
предварительном, и на судебном следствиях Соболева показыва-
ла об отношениях Мироновича к Сарре. Следователю она говори-
ла, что Сарра жаловалась ей, будто хозяин «хочет сделать из нее
свою любовницу», и что она отвечала: «Хозяин шутит. Ты девоч-
ка хорошенькая, ребенок ты и слов таких говорить не должна».
Здесь, на суде, Соболева показала больше: о поездке будто бы на
горы на масленице, о том, как в трактире (не в трактире ли Сра-
мотко?) Миронович после угощения Сарры стаканом чая с ромом
приступил к таким ласкам, подробности которых свидетельница
отказалась передать: «Не кричи, дурочка, я пошутил...» Конечно,
Мироновичу против этой свидетельницы ничего не оставалось,
как обвинить ее в шантаже. Это сказать легко, но только я не
понимаю, что же это такое за шантаж: Соболева дала показание
следователю, прежде чем ходила просить жену Мироновича, что-
бы ее не вызывали в суд, а после известной сцены, когда на нее
бросились Срамотко и компания с криками: в участок ее, прото-
кол! — она на суд, в прошлое заседание, не явилась. В чем же могло
заключаться предполагаемое соглашение с женой Мироновича?
В неявке на суд — это самое большее. Нельзя же предполагать, что-
бы Соболева заявила о ложности своего показания следователю.
Но не явись она на суд, ее показание было бы прочитано, а если
бы нельзя было его прочесть, то заседание могло быть из-за не-
явки отложено, но дело-то в том, что никто и не говорит, чтобы
Соболева просила у Мироновича денег. Какой разговор у нее был
с глазу на глаз с женой Мироновича — неизвестно. Но, допуская
даже худшее, что свидетельница явилась с известной целью, разве
из этого следует, что показание ее неверно? Нимало. Оно утвер-
ждается свидетелями Бочковой, Михайловой и другими. Возьмите
теперь нового свидетеля Араратова; восточный акцент свидетеля
мог возбудить неуместную на суде веселость, но показание его до-
казывает, что он, как честный человек, по собственному почину
вызвался показать на суде все, что ему известно. Он весьма живо
161
ДЕЛО МИРОНОВИЧА
передал нам, как Срамотко рассказывал в трактире, что Мироно-
вич не убить хотел Сарру, а обладать ею. Выразил он это грубым,
простолюдным выражением, зато совершенно ясно. Срамотко,
конечно, отрицает это показание, но он и сам проговорился. На
предварительном следствии у него сорвалось, что «Сарра была
легкого поведения»; здесь он добавил: «Глупенькая, не строгая».
Но все прочие свидетели сказали нам: она была не по летам умна,
скромная, хорошая девочка. Так не Срамотко же нам верить! Но
он друг Мироновича, ежедневный посетитель кассы во время ос-
вобождения его; и мы видим, что этот лживый отзыв его о Сар-
ре подсказан ему самим Мироновичем. Здесь приведу вам факт,
с первого взгляда не крупный, но очень серьезного значения:
одна из любовниц Мироновича, Мария Филиппова, показала на
суде, что говорили ей о Сарре: девочка не равнодушна к мужчи-
нам, а по другому варианту «падка до мужчин». Бы помните, что
по показаниям дворников дома No 57, дворников Мироновича,
Чесновой, Анастасии Федоровой, Громцева, Круглова и вообще
всех, Сарра была совершенный ребенок, никогда не разговарива-
ла с взрослыми мужчинами на дворе: играла только с маленькими
детьми, Если же Миронович считал возможным говорить своим
близким, что она не равнодушна к мужчинам, то отсюда нужно за-
ключить, что он успел ее развратить настолько, что она терпела
его ласки. Отец ее, Беккер, действительно, однажды увидел, как
незадолго до 27 августа Миронович, лежа на трех стульях (мягкой
мебели еще не было) в кладовой, целовал Сарру в лицо. Беккеру
и в голову не могло прийти, чтобы за этими ласками скрывался
другой умысел. Он побранил Сарру, но только после ее смерти
вспомнил о них и о словах Мироновича. Наконец, брату своему
Моисею, которому Миронович запрещал ходить ночевать в кассу,
Сарра жаловалась, что хозяин «балуется», и не называла его иначе
как «дьявол». Но тогда никто не обращал на это внимания.
Если теперь представляется вполне доказанным, что отноше-
ния Мироновича к Сарре проникнуты были грубо чувственным
характером, то рядом с этим не следует терять из виду и черты,
метко подчеркнутые прокурором: мало того, Сарра постоянным
своим присутствием раздражала старческую похотливость Миро-
новича, она и в другом отношении была для него выгодным при-
обретением; соединяя приятное с полезным, Миронович своих
162
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
любовниц заставлял на себя работать: Федорова шила, Филиппо-
ва стирала белье. Сарре предназначалась роль приказчицы. А ме-
жду тем приближался срок возвращения Беккера из Сестрорецка,
и Сарра собиралась уехать туда навсегда. Терять времени было не-
чего. 26 августа, в пятницу, была доставлена в кассу мягкая мебель.
Сначала, как показывает дворник Кириллов, мебель расставлена
была по всем комнатам кассы, потом, по приказанию Миронови-
ча, вся снесена в маленькую полутемную комнату, где через два
дня найдена была убитая Сарра. Там — заметьте это обстоятель-
ство — Кириллов поставил три мягких стула на диван, как ставят
мебель в складе. Беккера не было дома, он 26 августа уехал; между
тем 28-го оказалось, что мягкие стулья были сняты с сиденья ди-
вана и поставлены так, что образовывали вместе с диваном одно
широкое ложе. Вы видели это на рисунке. Кресла же поставлены
были так, что преграждали выход в дверь, ведущую к ватерклозе-
ту, Таким образом устроена была какая-то западня. Никто из двор-
ников так мебели не расставлял. Сделать это мог только тот, кому
это нужно было. Два дня, во время которых Беккер был в Сестро-
рецке, представлялись удобными для того, что было задумано, и в
эти два дня, 26-е и 27-е, на ночь дворник ночевать не приходил,
и девочка оставалась одна с имуществом на сумму до 30 тысяч руб-
лей. Установив существовавшие мотивы чувственного влечения
к Сарре и приготовления к тому, чтобы овладеть ею, я могу, не ос-
танавливаясь далее на особенностях темперамента Мироновича,
ответить на фразу о невероятности его чувственных побуждений.
Укажем на факты. Они говорят так громко, что не заглушить их
никакой экспертизе. Но, собственно говоря, в этом факте влече-
ния к субъектам очень молодым, незрелым сказывается не осо-
бенность одного только Мироновича, и в ней нет невероятного.
Не забывайте, что Сарра Беккер была подросток, в ней, как вы
видели из акта вскрытия, уже складывалась девушка, да половая
зрелость у евреек, как известно, наступает раньше, чем у других.
Вот почему я полагаю, что в настоящем деле, не исходя от обоб-
щений, а путем фактов, бесспорно установлено, что Миронович
имел известные виды на Сарру.
Перехожу к событию преступления и к алиби Мироновича.
Все, кто видел Сарру в этот вечер, замечают ее задумчивость,
ее грустное настроение. «Ах, Лизанька, — говорит она Р. Чесно-
163
ДЕЛО МИРОНОВИЧА
вой, — хотя я играю, но мне скучно». Тринадцатилетний мальчик
Громцев, тот самый, который показал, что Сарра была девочка
хорошая, умная, добрая, с детьми играла хорошо и никого из них
не обижала, сказал нам, что часов в семь вечера, когда дети играли
на дворе, она сидела на лестнице задумавшись. Другой мальчик,
Круглов, видел ее до девяти часов вечера. Она молча постояла,
слушая его разговор с Брандтом, «она скучная была» и в девять
часов ушла в кассу. Наконец, Анастасия Федоровна с чуткостью
наблюдения, которую вы, конечно, оценили, заметила, что в этот
вечер в начале девятого часа Сарра, всегда веселая и живая, была
«очень скучна» и, видимо, старалась не смотреть на Мироновича.
Что же значила эта грусть — не предчувствие ли близкой мучени-
ческой кончины? Не думайте, господа присяжные заседатели, что
я хочу играть на ваших нервах, нет, мне нужно только спокойное
рассуждение. Если Сарра была необычайно грустна, задумчива
в вечер 27 августа, если взгляд ее стыдливо избегал останавли-
ваться на Мироновиче, то весьма вероятно, что он, окончив все
нужные приготовления, не считал нужным особенно стесняться
и что беззащитная девочка уже подверглась нечистым ласкам,
которыми он исподволь развратил ее. Но мы уже подошли к мо-
менту преступления, которое, несомненно, совершено между де-
сятым и одиннадцатым часом. Последний, кто видел Сарру в жи-
вых, был Ипатов. Из бани он пришел домой «в конце девятого или
в начале десятого — примерно», в исходе десятого видел Сарру си-
дящей с женщиной в шерстяном платке на голове — не в шляпке,
заметьте это; они сидели как хорошие знакомые, и ясно, что в это
время, в исходе десятого, касса еще не была заперта и в ней сидел
Миронович, во-первых, потому, что по субботам касса запиралась
вообще поздно, и, во-вторых, потому, что раз касса была заперта,
Сарра из нее не выходила и в кассу никого не впускала. Эта черта
осторожности, воспитанная не только на врожденных инстинк-
тах, но и на приобретенных навыках, подтверждается решитель-
но всеми свидетелями и даже Мироновичем; как же мог бы он
иначе доверить такое значительное имущество ребенку! Да стоит
вспомнить опять свидетельницу А. Федорову: ее, знакомую Сар-
ры, после одиннадцати часов Сарра не впустила в кассу, несмот-
ря на все ее просьбы. Касса заперта, сказала она через запертую
дверь, приходите завтра. Несколько минут после Ипатова прошли
164
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
Алексеев и Повозков, но уже никого на лестнице не видели, а в
начале одиннадцатого вернулся Севастьянов, и все было тихо, как
в могиле. Дело было сделано, окончено.
Где же, спрашивается, был в это время, от начала десятого до
начала одиннадцатого часа, Миронович? «Я вышел из кассы ров-
но в девять часов и более в нее не возвращался», — вот что твер-
дил подсудимый, вот основания его алиби. Мейкулло видел его
выходящим на Невский в девятом часу. Портной Гершович, при-
ятель его Коротков, артельщик Тарасов видели его после девяти
часов, когда заперт был магазин Дателя. Миронович прошел дома
два-три по Невскому, но тотчас же вернулся и, поговорив с Гер-
шовичем о пиджаке — подробность чрезвычайно важная, исклю-
чающая всякую возможность ошибки, — вошел во двор, а когда
опять ушел — никто не видел. Показания этих свидетелей имеют
в деле решающее значение. Они уничтожают окончательно алиби
Мироновича, опровергают его объяснение, что он не возвращал-
ся в кассу, опровергают и показание Марии Федоровой, которую
никто не видел ни в доме Мироновича, ни в доме No57, ни в кон-
ке, ни в булочной. Домой к себе подсудимый вернулся в половине
одиннадцатого, по показанию свидетельницы Натальи Ивановой;
одиннадцатый час выходит и по показаниям Васильева и Кирил-
лова; последний только что подал самовар барину и вышел за во-
рота, как уже заметил запирающиеся трактиры, что бывает после,
но никогда не прежде одиннадцати часов. Итак, где же был Ми-
ронович между началом десятого часа и концом одиннадцатого?
Если он вышел ровно в девять из дома No 57, как мог он употре-
бить более полутора часов времени на пространство, которое
по специальной экспертизе и по всем данным, установленным
на суде, требует не более двадцати пяти минут maximum? Поче-
му он так боится этого времени — этих полутора часов, почему
скрывает, что вошел в кассу, почему упорно отрицает показания
Гершовича, Короткова и Тарасова? Почему? А потому, что они
знали, что именно в это время он совершил убийство, знали, что
в начале одиннадцатого часа звонила в кассу Семенова, знали,
что он отдал ей вещи — купил ее молчание и сбыл ей поличное.
А мы знаем наверное, что в половине двенадцатого Семенова уже
была в Финляндской гостинице, откуда бежала, потому что вещи,
которые она передала Безаку, были добыты ценой преступления.
Миронович, господа присяжные, прослужил недаром в полиции
165
ДЕЛО МИРОНОВИЧА
с 1859 до 1872 год, следовательно, лет семь до введения судебной
реформы, в эпоху господства формальных доказательств. Какие
же лучшие классические доказательства? Алиби, поличное, соб-
ственное сознание. И вот Миронович устраивает себе алиби:
сбывает поличное, создает сознание Семеновой. И действует он,
как старый опытный сыщик, частью по соображению, частью по
инстинкту. Конечно, он делает при этом и промахи, ну да с кем
же этого не случается. Но для старого формального суда защита
его во всех отношениях подстроена превосходно. Его система,
несмотря на некоторые мелкие недостатки, и на новом суде яв-
ляется в высшей степени замечательной. Здесь, господа присяж-
ные, я должен сделать небольшое отступление. Дело Мироновича
совпало с усилением нападок на новый суд. Оно взволновало об-
щество, оно вызвало неимоверную массу толков. Кто только не
издевался над судебным следователем за утрату волос, значение
которых для дела ничем не установлено. Оказалось, что, кроме
следователей, все превосходно знают, как нужно было произве-
сти следствие и как раскрыть истину. Люди, имеющие самое смут-
ное представление о сложности следственного производства,
сыпали упреками, наставлениями, указаниями. Конечно, во всем
этом есть хорошие стороны: отчего не дать волю критике, отче-
го не признать, что следствие, вверенное сначала малоопытному
молодому человеку, сделало немало промахов, которые потом
было трудно исправить. Но ведь справедливая, толковая крити-
ка должна же отметить и положительную сторону проведенного
следствия, а не обрушиваться только на одни недостатки. По-
смотрите, какой громадный труд представляют собой эти шесть
томов производства. Сколько работы, честной, трудной работы,
господа, потрачено судом, присяжными заседателями, сторонами
на это дело. Не забывайте, что материальные средства, которы-
ми располагает следственная власть, крайне ограничены. Не за-
бывайте, что в этом ужасном и редком деле следственной власти
пришлось бороться с таким противником, как Миронович, на сто-
роне которого была профессиональная многолетняя опытность
и свободные деньги. Первое дало ему возможность построить
искусную систему защиты, второе — заручиться друзьями среди
тех же агентов сыскного отделения, которым поручено было доз-
нание по его делу. Всякий, кто хотя немного знаком с уголовным
судопроизводством, знает, что судебный следователь не имеет
166
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
физической возможности проследить лично все следственные
действия. Собирание сведений, данных, деталей дела повсюду, во
всем мире, поручается полиции, тайным ее агентам. Прошу вас,
господа присяжные, не видеть в моих словах никакого публици-
стического задора. Я знаю, что житейская необходимость застав-
ляет прибегать к услугам сыщиков, но я знаю также, что люди
эти, вращаясь постоянно между преступниками, часто подверга-
ются уголовному контагию, к которому некоторые из них, может
быть, и предрасположены. Есть, конечно, хорошие сыщики, есть
и дурные; последние представляют очень большую опасность для
общества. В других странах на предварительное следствие тра-
тятся массы денег, у нас же, если требуется, например, фотогра-
фия, то следователь стесняется производить расходы: как бы еще
не пришлось из своих приплатить. Там существует специальная
судебная полиция, там судебный сыщик сложен в особый тип,
нередко вызывающий сочувствие. Действуя исключительно под
контролем судебной власти, тайный агент является могуществен-
ным средством борьбы с преступной силой. У нас же судебный
следователь и прокуратура хотя и пользуются по необходимости
услугами сыскного отделения, но это другое ведомство и там свои
порядки, свое начальство. Представьте же себе, что Миронович,
сам бывший сыщик и весьма крупный деятель по этой части, Ми-
ронович, человек с капиталом, тотчас же сходится на дружеской
ноге с агентом Боневичем. Вы видели здесь этого свидетеля и,
конечно, помните его характеристическое показание. С 1878 года
он знаком с Мироновичем, значит, старые знакомые. 4 сентября
он отвозил Мироновича в тюрьму и дорогой, как показал Боневич
на суде, у них завязывается разговор: Боневич поверяет Мироно-
вичу свое предположение о женщине. Я же думаю, что это пред-
положение скорее идет от Мироновича, который знает, что отдал
свои вещи женщине, но не знает, кто она. Разговор идет самый
интимный настолько, что, по словам Боневича, подсудимый на
увещание его сознаться обругал агента самым нецензурным сло-
вом. Но это нисколько не нарушило их добрых отношений. Они
расстались все-таки по-дружески, и Миронович сказал: «Ищите,
я награжу вас по-царски». И что же? 6 сентября, два дня спустя,
Миронович заявляет подозрение на женщину, указывает даже на
Чеснову. Поиски Семеновой, сожительницы полицейского офи-
167
ДЕЛО МИРОНОВИЧА
цера, попавшейся в четырех кражах, по которым розыски чинили
четыре агента, не могли представлять особенных трудностей. Как
и кем была разыскана Семенова — осталось тайной, но что имен-
но Боневич, а не кто другой ездил за ее вещами в Озеры и делал
там обыск, что четыре неизвестных в сопровождении жандарма
ходили из дома в дом в селении Озеры, что Боневич ночи дежурил
в сыскном отделении при Семеновой — это факты положитель-
ные и никем не оспоренные. Также несомненно, что Боневич
часто посещал Мироновича во время его освобождения, сиживал
у него, по показанию Дмитриева, подолгу и, по собственному по-
казанию, купил у него пальто, платье и шубку — все это факты, не
нуждающиеся в комментариях, но это скандальные факты. Вот
почему представляется в высшей степени вероятным, что связь
Семеновой с делом, редакция ее роли, подготовка и репетиция
мнимого сознания совершались при деятельном участии тайных
сил, под руководством самого Мироновича. Вот о чем забыли по-
рицатели следственной власти.
На первых же порах пришлось ей столкнуться с необычай-
ными затруднениями: кроме опытности, ума и денег, которыми
располагал Миронович, следователь натолкнулся еще на тайное
противодействие там, где он всего менее мог ожидать его: в среде
низших агентов, производивших дознание. Спрашивается, если
исчезает вещественное доказательство перед глазами следова-
теля, если тайны следствия разглашаются, разве можно винить
здесь одного следователя? Конечно, защищать следствие не мое
дело, но я нахожу, что оно и не нуждается в защите: результаты
налицо. Несмотря на все трудности, следствие после громадных
усилий и многих ошибок обнаружило виновного и разоблачило
мнимое признание Семеновой как мистификацию. Указав вам,
господа присяжные, на специальные трудности следствия, я про-
шу вас вспомнить о трех обстоятельствах: об алиби Мироновича,
о ложном следе, который он пытается создать расписками Гряз-
нова, и мимоходом о поведении Мироновича утром 28 августа. Он
и в это утро не принимал дворника в кассу, он мечется и, не по-
смотрев на труп, утверждает: «Здесь нет изнасилования; ее мож-
но было купить за 6 рублей». А когда тело маленькой мученицы
уносят в анатомический театр, у него вырывается восклицание:
«Стерва!» Однако в ряду сильнейших улик против него, по мне-
168
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
нию многих юристов, являются расписки и векселя Грязнова.
Достать десять квитанций из стола и разложить их на виду на ди-
ване, унести или истребить остальные, один вексель положить,
другой унести, и притом где положить — в комнате, куда нет хода
из кассы, — это, конечно, не могло прийти в голову ни Семеновой,
ни вообще кому бы то ни было, кроме Мироновича. Он знал, что
Грязнов — темная личность, судившаяся по делу так называемой
черной банды, он знал, что Грязнов скрылся, что его ищут, что
он обвиняется в грабеже. После убийства Сарры, задумав маски-
ровать дело картиной грабежа, Миронович, естественно, хватает-
ся за мысль — направить подозрения на Грязнова. И заметьте, что
если бы Грязнов не был в то время под замком, он мог бы иметь
пренеприятные разговоры с судебным следователем. Конечно,
хитрость была бы обнаружена и Грязнов оправдался бы, но его
дурная репутация, его вещи, заложенные в кассе, забытые бума-
ги — все это создало бы ему немалые затруднения. Вот почему Ми-
ронович и восклицает: «Теперь ясно, что убил Грязнов», — и вы -
зывается разыскать его. Но первая хитрость не удается. Проходит
месяц. В кандидаты на убийцу намечен Аладинский — за 5 тысяч
(заметьте, ту же цифру мы найдем и у Семеновой, и на векселе
Янциса). Но и с Аладинским неудача. Наконец отыскивается Се-
менова — и успех превышает всякие ожидания. Больная, увлекаю-
щаяся до безумия натура, даровитая и очень несчастная, Семено-
ва была создана нарочно для той роли, на которую ее готовили.
Заметьте одну черту, указанную наблюдавшим ее психиатром,
доктором Дмитриевым: у нее хорошая память. Вам читались ее
показания, письма, стихи — везде преобладает память и фантазия.
Заметьте и другую черту: свидетели, знавшие ее давно, говорят
об ее необыкновенной лживости. Она лгала постоянно, это было
ее творчество. В действительности ей было есть нечего, а по ее
рассказам, ее отцом был индийский царь. Может быть, она и сама
тому верила. Я прошу вас только сравнить мнимое сознание Семе-
новой со всем, что вы слышали и видели на суде, и вы, конечно,
согласитесь со мной, что судебный следователь вправе был отне-
стись недоверчиво к ее рассказу. Да, ее учили хорошо, со времени
возвращения в Петербург до сознания, с 9 по 28 сентября. Ее во-
дили в кассу: это установлено бесспорно. В газетах она могла про-
честь мельчайшие подробности, а все-таки там, где ей приходится
169
ДЕЛО МИРОНОВИЧА
угадывать истину, она провирается, и как только сочиняет — вы -
ходит вздор. Накануне сознания она разыгрывала у Немирова
сцены: «Хочу быть актрисой», она и теперь продолжает играть
ту же роль. С какого конца ни возьмешь, несообразности и про-
тиворечия так и бросаются в глаза. По ее рассказу, Сарра бежит
за ней на улицу, зовет ее: «Приходите на другой день в 12 часов»,
а мы знаем, что Сарра никогда не выходила из кассы, когда была
одна, никогда не бегала за незнакомыми. Или же: Сарра смотрит
в скважину двери... Куда же она смотрит, когда на лестнице тем-
но? «Я хорошо помню, что ключ она вложила в замок». Неправда,
ключ у Сарры оказался в кармане. Оставив лампу в кухне, Семе-
нова будто бы идет впотьмах в кассу и там вынимает из витрины
вещи. Но эти вещи лежат так далеко, что достать их невозможно.
При этом у нее два пальца укушены, а в витрине крови нет. Доста-
ет она вещи ложкой, но вещи оказываются все в порядке; выходит
какая-то игра в бирюльки. Лампу она будто бы не гасит: между тем
лампа оказалась погашенной и наполовину полной керосином.
Но это все мелочи в сравнении с другими несообразностями.
Что вы скажете об убийце, слабой женщине, которая бог зна-
ет зачем несет на руках свою жертву через кухню в последнюю
комнату и там кладет ее не на пол, а на кресло? А кровавые под-
робности? По словам Семеновой, кровь была и в коридоре, и на
полотенце, которым она вытерла руки, и гирю она (зачем?) кла-
дет после убийства в маленький саквояж, и на пальто, которое она
продала Минкину, была кровь, и в умывальниках в гостиницах
«Финляндской» и Кейзера. И что же? Нигде, нигде решительно
ни малейшего следа этой крови не оказывается. Мало этого, сви-
детельницы Силли и Лундберг дали нам ценные указания: в обе-
их гостиницах помои оставлены были в лоханке и в ночной вазе.
Разве это мыслимо? Разве так поступают убийцы? Возьмите, нако-
нец, мелкие подробности, с которыми она описывает убийство;
здесь она в своей сфере: воображение работает, проверка трудна.
Такая изумительная детальность может быть или память на дей-
ствительные факты, или же память на заученные факты. Убийца,
здоровый или больной, находится всегда в состоянии крайнего
возбуждения. Он случайно запомнит ненужную подробность, но
всего запомнить он не в состоянии. По словам же Семеновой, она
растерялась так, что не воспользовалась следами преступления,
и что же мы видим? Она не только перечисляет до малейших дета-
170
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
лей все похищенные предметы, точно по описи, она все комнаты
описывает, она чертит план, причем — курьезная подробность —
заносит на него даже комнату около кассы, в которую не заходила,
но «по соображению». Она рисует, наконец, позу убитой в кресле!
И этому верят! И следователь виноват, что он не поверил. Поми-
лосердствуйте во имя здравого смысла! Ведь это уже слишком,
господа присяжные заседатели! Такие грубые мистификации мо-
гут увлекать толпу, должны увлекать ее, привыкшую верить все-
му чудесному, необычайному, но как же они могут действовать на
людей, «прилагающих всю силу своего разумения» к распознанию
истины на суде! И представьте же себе, господа присяжные заседа-
тели, в каком бы положении очутились те, которые поверили бы
на слово сегодняшнему роману сумасшедшей женщины? 1 октября
она говорит: «Я убила, Миронович не виноват», 25 января: «Я не
убила, Миронович виноват», 15 февраля: «Я подтверждаю свое
первое показание», 18 апреля, прочитав все дело и проникшись
его ужасом, она опять пишет: «Нет, я не убила, убил Миронович».
11 мая, 23 мая она повторяет свое отречение. Повторяет его и на
первом суде. После всего этого она является перед вами и снова
принимает на себя вину. Я понимаю чувство, которое должно воз-
буждать эта ужасная комедия: сегодня Семенова говорит одно, но
что скажет она завтра? Нет, господа присяжные, легенда о Семе-
новой, будто бы совершившей убийство, продержится недолго.
Теперь, господа присяжные, я прошу вас сравнить сознание Семе-
новой с ее отречением, с рассказом о том, как она явилась в кассу
27 августа вечером, как слышала голоса, как вышел человек, давал
ей вещи и прочее. Рассказ этот совпадает со всеми данными, до-
казанными на суде. Он похож на кусок разбитого камня, который
приходится в пустое место. Попробуйте вложить в обстоятельст-
ва дела ее сознание — кусок слишком велик, он не входит, он не
может войти! Но, как бы то ни было, Семенова является новой,
сильнейшей уликой против Мироновича. Прокурор очень верно
заметил, что он молчит о ней, не смеет говорить, но, подобно его
алиби, векселям Грязнова, витрине, неприсылке дворников и от-
ношениям к Сарре, ложное сознание Семеновой уличает подсуди-
мого.
Остается мне сказать несколько слов об экспертах. Вы знае-
те, что экспертиза профессора Сорокина на предыдущем разбо-
171
ДЕЛО МИРОНОВИЧА
ре дела возбудила ожесточенную полемику. Я должен сказать,
что для обвинения Мироновича я не считал и не считаю необ-
ходимым следовать за всеми гипотезами профессора Сорокина.
Картина, подробности убийства останутся тайной, но факт убий-
ства, сопровождавшие его обстоятельства и улики против Миро-
новича — налицо. Вы выслушали здесь целые лекции по вопросам
о направлении трещин, о сотрясении мозга, об изнасиловании,
о параллелограмме сил. Спрашивается: имеются ли в деле судебно-
медицинские данные, доказывающие, что такое-то повреждение
мог произвести только Миронович, а такое-то Семенова? Конеч-
но, нет. Мы движемся ощупью в области догадок и гипотез. Сле-
довательно, вопрос о виновности лежит вне области судебно-ме-
дицинской компетенции. В прошлое заседание, говорят, увлекся
профессор Сорокин, а теперь, мне кажется, увлекаются в проти-
воположном направлении. Как происходила борьба Мироновича
с Саррой, мы не знаем. Как, в каком положении он нанес ей удар
по голове, мы не знаем. Но что же из этого? Неужели же пото-
му, что мы не знаем этих подробностей, убийство не может быть
обнаружено рядом других доказательств? Я с почтением отношусь
к ученому авторитету профессора Эргардта; я могу только сожа-
леть, что на вопрос, что означают эти многочисленные ссадины
на левой стороне тела, какое значение имеют эти сине-багровые,
надорванные уши, эти посиневшие от сжатия сильной рукой паль-
цы, профессор Эргардт отвечает, что все это мелочи и значения
не имеют! Как не имеют значения? Для судьи, для гориста эти ме-
лочи могут служить указанием на следы сильной мужской руки...
А доктор Штольц? Он очень подробно и с большой эрудицией
описал нам, как действует тот, кто, по его выражению, «берется
насиловать», и доказал, что на кресле это будто бы невозможно;
но, не вступая с ученым экспертом в споры и признавая свою не-
компетентность, как же не заметить, что для уличения Мироно-
вича есть в деле совершенно иные данные? Мы, юристы, должны
с почтением выслушивать экспертов-медиков, но если они неза-
метно для себя берутся за разрешение вопроса о виновности, то
нам приходится остановиться и сказать им: извините, господа,
мы дальше идти за вами не можем. Если бы эксперты пришли
к заключению, что Семенова могла убить Сарру, то возможности
вообще мы оспаривать не беремся. Но мы говорим: обстоятельст-
172
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
ва дела, безусловно, доказывают противное, а если бы признание
Семеновой было бы невозможным, то Миронович, конечно, и не
пользовался бы им для своей защиты.
Оканчивая свои объяснения, которые мне придется возобно-
вить для возражения защите, я прошу вас, господа присяжные, не
приписывать некоторое внешнее оживление моей речи чувству
раздражения против подсудимого. Его личность, его прошлое для
меня имеют значение лишь настолько, насколько они прямо от-
носятся к делу. Я старался избегать всяких нападок на его профес-
сию, бывшую и настоящую, вообще старался отбросить в сторону
всякую публицистику и тенденциозность. Скажу более: я убедил-
ся, что вопреки общему правилу дурная репутация Мироновича
сослужила ему отличную службу — у очень многих честных людей
явилась мысль, что осудили его будто бы за то, что он взяточник
и ростовщик, а не за то, что он совершил. Такое предположение,
конечно, оскорбляет чувство справедливости, а потому, чем тем-
нее явилась бы личность Мироновича, тем выгоднее это было бы
для него как подсудимого. Но темные краски и облик злодея вовсе
не нужны для его осуждения. Конечно, он никогда и на подумал
бы совершать убийство, а неожиданное стечение обстоятельств
привело его к этому преступлению. Но раз случилось несчастье,
что же ему оставалось делать? Не пропадать же даром. Он и стал
защищаться, и защищается, и надеется, что в навеянном полумра-
ке сомнения ему удастся отделаться, уйти. Игра у него сильная,
козырей много: он может и выиграть. Но, с другой стороны, об-
щество чувствует всю опасность безнаказанного преступления.
Наше дело представить вам добытые выводы, а вы рассудите.
Вердиктом присяжных Миронович был оправдан.
Речь С. А . Андреевского1
Господа судьи! Господа присяжные заседатели! Процесс, дей-
ствительно знаменитый, ждет, чтобы вы сказали свое слово — на
этот раз, вероятно, последнее. В этом важном и запутанном про-
цессе мы вовсе не желали бы уйти в благоприятные для нас потем-
1 Печатается по: Судебные речи известных русских юристов : сборник. — 2 -е
изд., испр. и доп. — М. : Юрид. лит., 1957.
173
ДЕЛО МИРОНОВИЧА
ки, чтобы в них найти выигрыш дела. Нет! Мы желали бы предло-
жить вам честное пособие нашего опыта, дать вам в руки ясный
светильник, в котором бы вы вместе с нами обошли все дебри
следственного производства и вышли бы из него путем правды.
Не следует забывать, что дело об убийстве Сарры Беккер остается
историческим в судебных летописях; оно получит свою славу как
важное искушение для судебной власти впасть в ошибку. Осужде-
ние же невиновного или одна только возможность его есть уже об-
щественное несчастье, которое следует изучить и отметить, что-
бы погрешности, которые его вызвали, больше не повторялись.
Поэтому, я надеюсь, вы будете к нам внимательны.
Нужно заметить, что все мы находимся теперь в несравненно
лучших условиях, чем при первом слушании дела. С великой муд-
ростью поступил сенат, что он заставил судить одного Мироно-
вича. В том виде, как дело ставилось в первый раз, никогда нель-
зя было разрешить его правильно. Тогда прокурор выставлял на
скамью подсудимых двух взаимно исключающих убийц — Мироно-
вич и Семенову — и говорил: «Выбирайте любого! Мне который-
нибудь останется». И хотя для формы Миронович именовался
исполнителем убийства, а Семенова — попустительницей, но вся-
кий чувствовал, что между ними будет отчаянная борьба и что лжи
не будет конца. Сенат рассек это противоестественное сплетение
Мироновича и Семеновой, и в сущности сенатский указ, если
смотреть далее формальностей, говорит преследующим властям:
«будьте откровеннее в приемах». И теперь действительно легче.
Хотя Семенова и Безак отрезаны, но целость картины не наруше-
на. Напротив, с выпадением этих участков для нас отпадает поли-
тика размежевания защит, и мы можем трактовать о них с более
легким сердцем, не опасаясь им повредить. Второе преимущество,
теперешнего разбирательства — общее обогащение наше в прие-
мах критики. Когда прежние присяжные вынесли свой приговор,
то не только никто не успокоился, что судьи внесли ясность, но,
напротив, все принялись работать над этим делом с новым усер-
дием: ученые стали опровергать экспертизу, публицисты крити-
ковали судебных деятелей, беллетристы придумывали рассказы,
в которых по-своему разгадывали судебную драму. Всякий, кто
мог, высказывался печатно, и даже находились любители, кото-
рые сочиняли защитительные речи за Мироновича — увы! — по-
174
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
сле обвинительного приговора. Все эти материалы были в нашем
распоряжении при подготовке к делу, и теперь, когда я буду почти
дословно повторять убежденную защиту моего товарища, сказан-
ную им в первый раз, я буду все-таки чувствовать себя крепче, по-
тому что многие из его доводов были разделены теми, кто после
него работал над делом, и таким образом доводы эти, отраженные
в зеркале чужого ума, перестали быть эфемерными, перестали
быть изобретением защиты: они получили облик правды.
После всего, что я извлек из этого материала, я имел возмож-
ность сделать свой вывод; он стал для меня ясен, как для судьи,
который больше не колеблется. И затем уже, не страшась никаких
сюрпризов от противников наших, я знал, что ничто на суде не
может повредить подсудимому. Пред нами было прежнее обви-
нение присяжных. Мы перед ним преклоняемся и убеждены, что
оно произнесено по совести. Но те присяжные не имели того гро-
мадного опыта, которым мы владеем теперь. И притом — какие
же воздействия были на их совесть! Мы должны эти воздействия
разобрать. Наученные первым страшным уроком, мы должны «то
же слово, да иначе молвить». Убежденная защита есть законный
противник и следственной власти, и прокурорского надзора, и об-
винительной камеры. Она вправе сказать им: до сих пор вы рабо-
тали без нас; но мы пришли, и как люди свежие, обозрев то, что
вы сделали, мы ясно видим, как вы глубоко ошиблись; все, что вы
нашли и усмотрели, только сбивает с дороги. Истина вовсе не там,
где вы ее искали. Вот в какой стороне, вот где она, по нашему убеж-
дению, эта истина! Поэтому мы можем ограничиться блужданием
только по той дороге, куда нас влечет обвинение, и согласиться,
что в одном сомнении насчет Мироновича сосредоточены теперь
все вопросы дела. Нет! Миронович здесь, по нашему мнению, не
больше, как бельмо на глазу следственной власти, которое ей ме-
шало видеть правду и которое мы намерены снять с этого глаза.
И если мы достаточно вооружены для подобной операции, то,
конечно, такая защита будет самой правильной, как потому, что
этим путем совесть судей очищается от всяких сомнений, так и по-
тому, что нет совершеннее возражения со стороны подсудимого
прокурору, как ясный отвод обвинения к определенному другому
лицу, как простая формула: «вы меня приняли за другого».
175
ДЕЛО МИРОНОВИЧА
Хотелось бы мне, чтобы и защита моя была так же ясна для
вас, как эта короткая формула. Но материала много. Спрашивает-
ся: как поступать с ним? Мне вспоминаются слова, сказанные про-
фессором Эргардтом прокурору: если вы будете выдергивать ме-
лочи, вы целого никогда не поймете. Поэтому нужно вооружиться
системой. И первые вопросы, без которых нельзя дальше дви-
нуться, капитальные вопросы в деле: 1) время убийства, 2) цель
и способ убийства.
Займемся временем. С вопросом времени я не намерен об-
ращаться так, как здесь делали на судебном следствии, потому
что время у человека в обыденной жизни ускользает, когда он не
вооружен часами и не следит по стрелкам. Понятие о скорости
у каждого индивидуальное. Время возможно устанавливать толь-
ко тогда, когда есть твердые границы. Такими границами я беру:
закрытие буфета в Финляндской гостинице в двенадцать часов
ночи и прибытие вечернего поезда Николаевской железной до-
роги в десять часов вечера, с опозданием в одиннадцать минут, по
наблюдению пассажира Севастьянова. Между этими пределами
можно прибегнуть к приблизительному расчету. Итак, о времени
убийства мы можем судить по прибытию Семеновой с вещами,
взятыми с места преступления, в Финляндскую гостиницу; по све-
дениям о последнем приеме пищи Саррой Беккер и по времени,
когда Сарра сидела с Семеновой на лестнице перед кассой.
По первому способу. Известно, что Семенова прибыла с ве-
щами, добытыми немедленно после убийства, в Финляндскую гос-
тиницу около двенадцати часов ночи, и ровно в двенадцать, когда
запирался буфет (значит, это час верный), уже сбегала с лестницы
вместе с Безаком, чтобы уехать в другую гостиницу. В двенадцать
ровно она убегала, но когда же именно приехала? Положим на ее
краткую беседу с Безаком, на умывание и на уплату по счету минут
пятнадцать (так как, по словам прислуги, она пробыла очень не-
долго); выйдет, что она могла приехать в двенадцать без четверти.
Подвигаясь от этого срока еще назад, мы должны задаться вопро-
сом, как долго она ехала от кассы. По нашему опыту, езды от кас-
сы до Финляндской гостиницы двадцать минут. Вычитая эти два-
дцать минут из трех четвертей двенадцатого, мы видим, что она
вышла из ворот кассы в одиннадцать часов двадцать пять минут
или около половины двенадцатого. Но вещи взяты из витрины
176
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
после убийства и притом омытыми руками. Кладем на умывание,
на выбор вещей от пяти до десяти минут. Вычитаем их из двадцати
пяти минут двенадцатого, выходит, что около четверти двенадца-
того Сарра испустила дух. Это приблизительная минута смерти.
Первый удар, конечно, мог быть нанесен гораздо ранее, потому
что продолжительности агонии мы не знаем.
По другому способу. Дворник Прохоров видел Сарру, воз-
вращающуюся ужинать в начале десятого. Минут двадцать спустя,
то есть около половины десятого, она возвращалась и затем, не
успевши приготовить себе постель и лечь, была убита. По заклю-
чению врачей, она умерла максимум через два часа после приема
пищи. Опять выходит: умерла около половины двенадцатого, но,
быть может, и около четверти двенадцатого, потому что врачи
брали максимум. Значит, несмотря на приблизительность расче-
та, выводы по обоим способам совпадают.
Но эти два способа не указывают другого очень важного мо-
мента — когда убийца вошел в кассу? На это нам отвечают пока-
зания Ипатова, Севастьянова, Алелекова и Повозкова. Ипатов
видел на лестнице перед кассой около десяти часов женщину,
разговаривавшую с Саррой. И в том сознании, которому не ве-
рят, и в одном из тех показаний, которым верят, Семенова не
отвергает, что эта женщина была она. Об этом, впрочем, и спо-
рить нечего, потому что сам обвинительный акт это признает.
В сознании своем Семенова утверждает, что вслед за уходом Ипа-
това она вошла вместе с Саррой в кассу для совершения убийст-
ва. В другом же показании она говорит, что в ту минуту (то есть
после ухода Ипатова) неизвестный убийца разогнал их и пошел
за Саррой в кассу. Таким образом, кого бы ни считать убийцей,
Семенову или неизвестного (впоследствии Мироновича), нуж-
но признать, что момент ухода обеих женщин с лестницы, вслед
за удалением Ипатова, есть в то же время момент входа убийцы
в кассу. Поэтому нужно только твердо установить, когда мимо
женщин прошел Ипатов. Это время можно проверить с точно-
стью. Как только Ипатов вошел с той же лестницы в контору, на-
против кассы, дожидавшиеся его Алелеков и Повозков вышли,
и уже на лестнице женщин не было. Алелеков и Повозков пошли
по Невскому и на расстоянии пяти минут ходьбы, на углу Нико-
лаевской, встретили Севастьянова, который приехал с поездом
177
ДЕЛО МИРОНОВИЧА
в десять часов одиннадцать минут и успел отойти от вокзала то
же почти расстояние, в пять-шесть минут ходьбы. Значит, жен-
щины скрылись в самом начале одиннадцатого часа, значит, то-
гда же вошел убийца в кассу.
Итак, убийца вошел в кассу в начале одиннадцатого, Сарра
умерла в четверть или половину двенадцатого. Прошу помнить
и то, что по этим выводам Семенова пробыла в вечер убийства
возле кассы более часа.
Обращаемся теперь ко второму, едва ли не самому пикантно-
му в деле вопросу: о цели и способе убийства.
В каждом знаменитом по своей загадочности процессу есть
свой знаменитый пустяк, который всех сбивает с толку. В нашем
деле такой пустяк — поза убитой Сарры Беккер: она найдена мерт-
вой в кресле, с задранной юбкой и раздвинутыми ногами. Этот
образ случайный, как фигура на стене от литого воска, ослепил
все власти. Все, придя на место преступления, сказали себе в один
голос: здесь было изнасилование. Это первое впечатление было
так сильно, что впоследствии какие бы разительные возражения
против него ни возникали, следственная власть роковым образом
к нему возвращалась и продолжала поддерживать это воображае-
мое изнасилование. Я называю его воображаемым, потому что не
вижу решительно ни одного довода в его пользу. Врачи-эксперты
установили с самого начала — и это блистательно подтвердилось
к концу дела вчера, — что Сарра умерла от ударов по черепу, что
смерть ее была ускорена задушением и что ее половые органы ос-
тались неприкосновенными. Врачи тогда же заключили, что дан-
ные эти исключают предположение о попытке к изнасилованию.
Мы слышали, как не понравилось это заключение, как выпраши-
вался у врачей какой-нибудь намек на изнасилование. Им говори-
ли: неужели нельзя признать хотя отдаленной мысли об изнаси-
ловании? Они ответили: мы в мыслях не читаем... Но дайте, по
крайней мере, обвиняемого; быть может, на нем остались следы
борьбы. Нет! его вчера осматривали. «Пожалуй, пересмотрим се-
годня». И Мироновича вторично раздели и обследовали: ничего,
решительно ничего нет. Тогда врачи категорически высказали,
что они исключают попытку изнасилования. Но настойчивость
прокурорского надзора не унималась. Через четыре месяца про-
курор пишет следователю предложение — мы его здесь прочли, —
178
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
где врачам внушается, что они, конечно, пропустили «не» перед
словом «исключают», то есть, конечно, написали совершенно
обратное тому, что думали. Врачи защищаются: они писали не на-
выворот, они держатся первого мнения, они не пропускали час-
тицы «не», они исключают попытку изнасилования. И с таким-то
висящим в воздухе, не оставляющим следов посягательством на
целомудрие, Мироновичу приписывается один из самых мерзких
поступков, и этот воображаемый поступок выставляется мотивом
убийства, за которое его прямо предают суду?
Но на суде, при первом слушании дела, неожиданным союз-
ником обвинения выступил профессор Сорокин. Экспертизу его
называли блестящей: прилагательное это я готов принять толь-
ко в одном смысле — экспертиза эта, как все блестящее, мешала
смотреть и видеть. Вернее было бы назвать ее изобретательной.
Действительно, экспромтом ознакомившись с делом только на
суде, подчинить своей мысли об изнасиловании материал, по-ви -
димому, самый неблагодарный для такого вывода, — на это нужна
была большая изобретательность. Профессор Сорокин, в этом
мы глубоко убеждены, — присутствуя на суде, слушая все, что про-
исходило, поддался невольному увлечению — мысли об изнасило-
вании; но он в то же время понял, что экспертиза предваритель-
ного следствия не годится не только для объяснения реальной,
но даже и какой-нибудь идеальной попытки изнасилования: ведь
в самом деле, кто же, задавшись целью изнасилования, начнет
прямо с смертоносных ударов по голове, да потом еще станет
придушивать свою жертву, не касаясь к половым органам? Уж это
будет походить на желание изнасиловать мертвую... Профессор
Сорокин сообразил, что эти приемы убийцы надо перевернуть:
сперва душил, заглушая крики, потом пробирался к половым ор-
ганам, а затем, получив отвращение в результате извержений, на-
нес удары и убил: так еще может что-нибудь выйти... И, как всегда
бывает в случае подобных вдохновленных открытий, профессор
Сорокин нашел все, что хотел видеть. Ученый наметил в своем
уме составные положения своей догадки, они сложились, на пер-
вый взгляд, чрезвычайно удачно; соблазн их высказать, сделать
открытие был слишком велик, и почтенный профессор, человек
живой и восприимчивый, поддался этому соблазну. Но теперь
все очарование этой находки рассеялось. Доказано, что душение
179
ДЕЛО МИРОНОВИЧА
не могло предшествовать нанесению ударов; что налицо все при-
знаки смерти от трещины на черепе. У профессора Сорокина во
всем не осталось его картины. Главное положение, что вся драма
убийства происходила на кресле, рухнуло. Выяснилось; что Сарра
принесена на кресло из другого места и положена на него почти
мертвой; борьбы здесь не было, потому что чехол остался непод-
вижен и пятна крови спокойно просачивались с чехла на материю
кресла. Против этого и выдумать ничего нельзя. Кровавые следы
пальцев на чехле, которыми профессор Сорокин снабжал убийцу
в дорогу к половым частям, оказались пальцами дворников, а пи-
кантное пятнышко на кальсонах, единственное, величиной с чече-
вичное зерно, признано оттиском клопа. При самом тщательном
обследовании вначале, ввиду страхов, рассказанных Саксом, при
тщательном осмотре теперь — все нижнее белье убитой оказыва-
ется девственным от прикосновения убийцы. В четвертый раз
к нему приглядывались микроскописты — и ровно ничего: ни кро-
ви, ни семени. Мало того, драма на кресле разбита бесспорным
положением, к которому примкнул в конце концов и профессор
Сорокин, что первый удар нанесен в вертикальном положении.
Что же осталось от гипотезы, от прежней экспертизы профессо-
ра Сорокина? Экспертиза эта оказалась наскоро сшитым саваном
для Мироновича; но Миронович не умер; работа профессора не
ушла с ним в темный гроб, и теперь, рассмотрев ее при свете, мы
видим, как она была сделана не по росту Мироновичу, как она пло-
ха, как рвутся ее нити... с окончательным и громким падением из-
насилования на вчерашней экспертизе. Мы полагали, что обвини-
тели сами отрезвятся, мы начали складывать бумаги, готовились
выиграть бой без сражения! Что же вышло? Выпрашивалась экс-
пертиза на предварительном следствии — значит, ею дорожили;
опирались на гипотезу профессора Сорокина в прошлом заседа-
нии, как на краеугольный камень, — значит, в ней черпали силу.
Теперь все последние надежды, которыми питались с самого на-
чала, исчезли; между обвиняемым и подсудимым открывается ни-
чем не наполненная пропасть — отсутствие связей между убийцей
и трупом, отсутствие похотливых прикосновении к детскому телу,
отсутствие повода к убийству. Но обвинителям это нипочем; Ми-
роновича можно и без всего этого обвинять; проиграна эксперти-
за — долой экспертизу; ничего не нужно; никакие препятствия не
180
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
существуют... Прокурор рисует в своем воображении свои карти-
ны, не имеющие ни единой опоры в вещественных следах, делает
предположения, признанные профессором Эргардтом «из всех
невозможных невозможностей самыми невозможными!» и не до-
пущенные никем из других ученых. А гражданский истец говорит
прямо: нам довольно одного мотива. Лакомка на ребенка — и убил.
Но за что же? Не касаясь к ребенку, не пытаясь завладеть им, не
получив никакого отпора, ни одной царапины? Нет, так рассуж-
дать невозможно. Мало ли кому чего хочется от живого существа,
а другие его убивают. Вам хотелось поскорее наследство получить
от старого богача, а его убивает вор, — и вас будут судить только
потому, что вы не огорчены его смертью? Разве допустимо ули-
чить одним мотивом, когда самого факта не существует?
Итак, поза убитой — случайная. Покойная перенесена в камор-
ку из другой комнаты, где ей были нанесены первые удары. Убий-
ца, вероятно, оттаскивал свою жертву из передней, где слышнее
и опаснее были крики. И если он хотел ее затащить в скрытый уго-
лок, то через кухню он попадал неминуемо в каморку. Здесь прямо,
подле двери — фатальное кресло. К нему-то прямо, на обеих руках,
было отнесено тело и сложено поперек кресла, как всегда скла-
дывают ношу. И вот почему получилась поза, с одной стороны,
совершенно непригодная для изнасилования, а с другой — поза,
напоминающая скабрезные картинки, потому что короткие юбки
задрались и ноги на покатой ручке кресла раздвинулись.
Выходит, что факта посягательства на честь Сарры Беккер
нет. В другом деле этого было бы совершенно достаточно для при-
сяжных. Но здесь формальным правом пользоваться нельзя. Нуж-
но разбирать еще многое. И главнее всего — дальнейшую историю
заблуждения с Мироновичем.
Когда пришли в помещение кассы, то нашли девочку в опи-
санной нами позе и притом в заброшенной, в самой отдаленной
комнате от места, где находилась касса и вещи. По всему казалось,
что убийца был свой человек, потому что нигде никаких взломов
не было (полиция привыкла к взломам) и еще потому, что не было
даже видимых следов кражи; нужно было верить Мироновичу на
слово, что в конторке похищено 50 рублей и что в витрине недос-
тает нескольких ценных вещиц. Витрина была заперта, ключики
висели на местах, отсутствия вещей, беспорядка не было заметно.
181
ДЕЛО МИРОНОВИЧА
Люди вообще ленивы думать, да и не всегда достаточно тонки для
этого. Поэтому извинительно было с первого раза остановиться
на том, что казалось, по рутине, всего проще; кражи не видать,
раздвинутые ноги налицо — значит, изнасилование; взломов не
было следа — значит, убийца свой человек — значит, Миронович.
И все от мала до велика, от младшего полицейского чина до про-
курора судебной палаты Муравьева, так именно рассудили. Миро-
нович, не выходя из кассы, в тот же день был арестован. Заблуж-
дение это, как я говорю, может быть еще названо понятным. Но
непонятна при этом еще одна улика, воздвигнутая в то же время
против Мироновича, а именно — векселя Грязнова. Любопытно
теперь читать то место обвинительного акта, где говорится, что
убийство было совершено из каких-то личных видов на покойную
и только для отвода замаскировано похищением вещей и вексе-
лей Грязнова! Особенно хорошо это «замаскировано». Все, как
один человек, нашли, что было изнасилование, и добавляют, что
оно было замаскировано. Между тем стоило сдвинуть Сарре ноги,
задернуть юбку, ударить раз, другой по стеклам витрины, — и весь
следственный синедрион был бы за тридевять земель от изнаси-
лования. Но Миронович этого не сделал, хотя, вероятно, и очень
бы хотел отвести глаза властям. Он, по мнению противников
наших, поступил так: девочку он оставил с поднятыми юбками,
стекла витрины пожалел, а придумал приписать убийство одно-
му из своих бесчисленных должников, Грязнову, и для этого один
вексель Грязнова и его просроченные квитанции вынул из ящика
и бросил на диван в комнате, смежной с кассой. Какая удивитель-
ная психология! Предполагают, что Миронович после убийства,
когда у него весь мир должен был завертеться в голове, из всех жи-
вущих на свете людей почему-то остановился на одном каком-то
Грязнове, которого он давным-давно не видел, и до того потерял
способность думать о чем-либо другом, что все свое гнусное дело
оставил, говоря языком прислуги, нисколько не прибранным,
и возмечтал, что одним подбросом грязновского векселя и его
квитанций на диван он все свалит на Грязнова! Не только психо-
логически это несостоятельно, но несостоятельно и практически
в глазах всякого, кто изучал или просто наблюдал приемы убийц,
маскирующих свое преступление. Ни один убийца не отведет вам
своего дела на одно какое-либо ясное определенное лицо, то есть
182
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
именно на А или Б. Он вам отведет его на целый алфавит, на все-
возможных самых разнообразных людей, чтобы растерялись и ки-
нулись в разные стороны. Для того чтобы отводить подозрение на
определенное лицо, нужно было быть слишком уверенным, что
сразу же не оборвешься; нужно достоверно знать, что подставляе-
мый убийца во время совершения преступления находился в под-
ходящих для подозрения условиях. Особенно строго нужно было
все это взвешивать тому убийце, который не намеревался бежать,
а хотел оставаться на месте и во всем давать отчет. Миронович
давно не видел Грязнова: он мог думать, что тот умер, давно уехал
и т.п., следовательно, все сразу могло рушиться. Все это должен
был знать Миронович и на такую подделку не мог пойти. Но луч-
ше всего то, что Миронович вовсе не оберегал следов этой мудре-
ной и нелепой подделки и рисковал совершенно ее потерять. Из-
вестно, что документы Грязнова далеко не сразу нашлись. Первые
пришедшие их не видели. Сам Миронович на них не указывал. На-
шел их пристав Рейзин совершенно случайно. Не найди он их, они
могли бы так же улететь, как волосы Сарры улетели с окна вместе
с бумажкой, на которой они лежали. По всему этому документы
Грязнова не могли, не должны были, на здравый взгляд, казаться
или считаться уликой против Мироновича. В самом деле, видеть
маскировку изнасилования кражей там, где самая фигура первого
из этих преступлений оставлена нетронутой, там, где не дано ни
одного явного признака присутствия вора, где весь успех отвода
был связан с какими-то бумажками, которые могли исчезнуть или
быть выброшенными до прихода Мироновича, — все это ужасно
искусственно и безжизненно. Но поставьте вопрос наоборот, ска-
жите себе, что Миронович не виновен, — и вам станет совершен-
но понятно поведение Мироновича при нахождении векселей
Грязнова. Миронович приходит в свою кассу, застает полицию
и наталкивается на загадочное убийство с кражей. Никаких следов
преступника; нельзя даже догадаться, кто здесь был и как действо-
вал. Более всех заинтересован сам хозяин кассы — Миронович —
человек осторожный и скупой. Он ошеломлен: как его обошли?
Он, кроме того, растерян и огорчен: ведь убили девочку, которую
в некотором роде ему доверил ее отец! Но теперь представьте, что
в таком положении Миронович вдруг слышит от пристава Рейзи-
на, что нашлись какие-то бумаги. Он кидается: какие? Документы
183
ДЕЛО МИРОНОВИЧА
Грязнова. Ну, слава богу, хоть какая-нибудь ниточка нашлась! То-
гда Миронович кипятится и торжествует: это, наверное, Грязнов;
о, господа, это такой мошенник! Он на все способен. Это он сде-
лал! (Нужно заметить, что Миронович всех неисправных долж-
ников привык считать первыми злодеями и мошенниками.) И он
выражает мысль, что это убийство — проделка Грязнова. Узнают,
что Грязнов был в тюрьме и не мог убить; тогда Миронович, бо-
ясь потерять последнюю нить, настаивает, что, вероятно, Гряз-
нов подослал другого, но когда и это отпадает, он разубеждается.
Что может быть натуральнее? Человек ошибся. Словом, как под-
делка со стороны Мироновича убийства другим лицом, векселя
Грязнова бессмысленны, потому что были другие настоятельные
и более легкие средства отвести глаза; но как простая ошибка его
в объяснении себе убийства, для него непонятного, эпизод с этим
документом весьма понятен. Из этого только можно заключить,
что в полицейских способностях исследования дела Миронович
недалеко ушел от прочих своих товарищей по службе. Кстати, мы
здесь же имеем превосходный пример: помощник пристава Сакс,
увидав раздвинутые ноги Сарры Беккер, решил бесповоротно,
что тут было изнасилование, н не только изнасилование, но он
был готов пари держать, что доктор найдет изуродованные поло-
вые части — полнейшее растление. И однако же, на другой день
это документально опроверглось, так же документально, как по-
дозрение Мироновича против Грязнова опроверглось справкой
из тюрьмы. И я не понимаю, почему Сакс может ошибаться, а Ми-
ронович не имеет на это никакого права?
Таким образом, если в первый день картина места преступ-
ления могла при поверхностном взгляде внушить преследующей
власти мысль об изнасиловании, то, с другой стороны, именно от-
кровенность этой картины уже тогда должна была предостеречь
следователя от увлечения этой мыслью. Натуральнее всего было
задаться вопросом: да уж не вздор ли это изнасилование? Уж боль-
но прост должен быть насилователь, который в такой степени не
замаскировал своего дела. Но предположение, будто одно нахож-
дение документов Грязнова означало маскировку Мироновичем
изнасилования, уже тогда показывало, что следственная власть
так поддалась предвзятой идее, что от нее трудно ожидать трезво-
го взгляда на все последующие, имеющие открыться данные.
184
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
Так и случилось. На второй день следствия открыли разитель-
ный факт, что Сарра Беккер невинна и неприкосновенна. Откры-
тие это должно было образумить обвинителей, но перед ним уже
не останавливались. Тогда выступает новое обстоятельство, кото-
рое еще громче и решительнее говорит за Мироновича, а именно
на третий день следствия обнаруживается его алиби: дворники
Кириллов и Захаров, няня Наталья Иванова, девочка Маша и со-
жительница Мироновича Федорова в согласных и правдивых по-
казаниях удостоверяют, что Миронович в вечер и в часы убийства
был далек не только от места преступления, но и от мысли о пре-
ступлении. Он вышел из кассы в десятом часу, когда Сарра была
еще жива, догнал в нескольких шагах от кассы свою давнишнюю
сожительницу и направился в свой дом в Болотную. Того же Ми-
роновича, в десять часов с небольшим, видят входящим к себе до-
мой все домашние. Он раздевается, надевает халат, меняет сапоги
на туфли и пьет чай. Расставаясь с ним, Федорова видит на часах
ближайшего магазина половину одиннадцатого. Но и после того
Миронович пьет чай с девочкой Машей. Я настаиваю, что все эти
показания согласуются. Даже в обвинительном акте признава-
лось, что прослеженное шаг за шагом поведение обвиняемого не
внушало подозрения. Прием, употребленный здесь, сбивать сви-
детелей на минутах, проверять время по движению конки — это
прием искусственный, софистический. Не дай вам бог, чтобы ко-
гда-нибудь, если вас привлекут безвинно, к вам самим применяли
этот способ. Этим средством все низведешь ко лжи, ни в чем не
получишь достоверности. Я ссылаюсь не на вычисление, а на дру-
гое — на бьющее впечатление правды в честных лицах свидетелей,
в их полном бесстрашии перед мелочным допросом, в отсутствии
повода лгать. Все они ручаются с непоколебимой твердостью за
большой промежуток времени, проведенного Мироновичем у них
на глазах, между девятью и одиннадцатью часами. А вы знаете уже,
что в начале одиннадцатого убийца вошел в кассу.
Но должны ли были свидетели рассеять мысль об обвинении
Мироновича? Мироновичу как захваченному врасплох и неожи-
данно не было никакой возможности внушить или подготовить
эти показания. В них нет и следа пристрастия; Федорова рисует
нам Мироновича и скучным, и суровым, но в правде отказать ему
не может; дворники и няня сообщают сведения только до того
185
ДЕЛО МИРОНОВИЧА
часа, в который действительно видели Мироновича: за ночь Ми-
роновича они не ручаются и даже сами доказывают возможность
бесконтрольной его отлучки из дому в середине ночи. Можно ли
поэтому не доверять этим людям? Не выгоднее ли было Мироно-
вичу, если бы он их подстраивал, заручиться их защитой на всю
ночь, чем добиться их свидетельства в свою пользу только на спор-
ные и сравнительно ранние часы? Да и была ли бы у них такая не-
принужденность в передаче подробностей, если бы они выдумали
все то, о чем показывают.
Но следствие продолжает держаться своей мысли. Оно ищет,
не подрывается ли чем-нибудь и такое алиби? Нет ли чего-нибудь,
что могло бы вернуть Мироновича в кассу после того, как он из
нее вышел? Тогда всплывает Гершович, Устинья Егорова и Кон-
стантинов. Что мне говорить о них? Гершович показывает, будто
Миронович, проводив женщину в девять часов, затем на его глазах
вернулся во двор кассы; но сам-то свидетель простоял после этого
ухода на своем месте всего две-три минуты и не знает, вышел ли
Миронович тотчас опять на Невский. Спрашивается, подрывает
ли этот свидетель остальных, которые не упускали Мироновича
из виду? Да и Сарра была еще до десяти часов жива, одна на виду
у других свидетелей. Или Устинья Егорова? Ведь она Мироновича
даже не называет, показывает о каком-то шарабане в первом часу,
когда все давно было кончено, о видении, обставленном условия-
ми зубной боли, тьмы во дворе, за преградой кисейной занавески.
Ну разве и это данное идет в какое-нибудь сравнение с предыду-
щими, с данными оправдания? А Константинов? Просыпается
в дворницкой на несколько секунд, усталый после дороги, и ему
кажется, что дворники говорят, будто барин приехал, когда те го-
ворят, что пришел.
А сын его, Золотов, спящий тут же, всей этой сцены не слы-
шит. Этот Константинов такой же «свой человек» у Мироновича,
как и прочие дворники. Неужели его одного нельзя было уломать
на ложное показание? Неужели бы его не поддержал сын? Не ясно
ли здесь простое, обыденное недоразумение, ошибка?
Сравните же первых и вторых свидетелей: которые яснее,
тверже, доказательнее? Можно ли колебаться в выборе?
Казалось бы, что же дальше? Половые органы Сарры Бек-
кер не повреждены; Миронович в часы убийства был дома. Был
186
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
еще только четвертый день следствия. Еще было своевременно
заняться настоящим, а не фантастическим убийцей. Но что же
делают? На что тратят время? Исследуют нравственные качества
Мироновича и его отношения к Сарре Беккер. Спрашивается, ну,
к чему это?
Если бы он был мужчина, самый лакомый до женщины, если
бы он даже заглядывал на Сарру Беккер, или мимоходом трогал
ее, или даже намечал ее себе в будущие любовницы, то все-таки
в настоящем случае он на нее не нападал и не поругал ее чести.
Повторяю, к чему же нам его прошлое, его вкусы, его привычки,
тайны его постели, его старческие связи и т.п .? Кому нужна эта
громоздкая декорация из совсем другой оперы — эта декорация из
«Отелло», когда идет балет «Два вора»? Вот это и есть то, что один
наш славный оратор назвал «извращением судебной перспекти-
вы»: ненужным заслоняют зрение, а главное упускают.
Но разберем эту напрасную работу. Чисто искусственное
приведение Мироновича к мнимому преступлению против Сар-
ры Беккер ведется издалека. Прежде всего говорится, что Ми-
ронович человек вообще скверный. Я ни слова против этого не
скажу, вопрос о хороших и дурных людях бесконечен. Иной вы-
рос на тучном черноземе, под солнцем — и кажется хорош; другой
жил в болоте — и вышел много хуже. Вы знаете, какая трясина вся
прошлая служба Мироновича, все, на чем он воспитывался. Быть
может, если бы он был дворянином, был бы выхолен в детстве,
окружен гувернантками, знал бы литературу, имел бы какие-ни -
будь таланты, быть может, он избрал бы другую карьеру. Но иное
дано ему было от жизни. И если он дурной человек, то, вероят-
но, все-таки хотя несколько лучше нарисованного здесь портрета.
Но пусть он таким и останется. Это не идет к делу... Биография
Мироновича в обвинительном акте заканчивается следующими
словами: он слыл и за человека, делавшего набеги на скопцов,
проживавших в его участке, и к тому же за большого любителя
женщин. «Большой любитель женщин... делает набеги на скоп-
цов...» Можно подумать, что Миронович, как фанатик сластолю-
бия, искоренял скопцов за их равнодушие к женскому полу! Но
оказывается, что здесь говорится о взятках. Спрашивается, при-
чем взятки в изнасиловании?.. Отчаянное же сластолюбие Ми-
роновича доказывается такими фактами: имея больную жену, он
187
ДЕЛО МИРОНОВИЧА
сошелся с женщиной, с которой затем жил 15—16 лет и прижил от
нее пять детей, а когда эта женщина устарела, он сошелся с дру-
гой, от которой хотя детей и не имел, потому что и лета уже не те,
но с которой живет по-супружески уже лет пять. Притом, однако,
он не утратил способности любоваться и другими хорошенькими
женщинами. Специально же виды Мироновича на Сарру Беккер
представлены в таком, как мы сейчас увидим, неверном освеще-
нии: он старался оставить Сарру при себе одну и потому отправил
Илью Беккера в Сестрорецк; Беккер незадолго до преступления
видел, как Миронович, лежа на креслах, обнимал и целовал его
дочь, на что ни дочь ничего не ответила, ни отец не протестовал.
Мещанкам Бочковой и Михайловой Сарра за неделю до убийства
будто бы жаловалась, что Миронович ей рассказывает о своих лю-
бовницах, пристает с ласками, что отец этого не знает, иначе бы
не допустил (как это похоже на предыдущее!), что Миронович по-
мадится, старается ей нравиться, «он может понравиться только
одному шуту», и страшно ее ревнует ко всякому. Рассказывая это,
Сарра будто бы плакала и говорила, что с нового года она уйдет.
Однако ни отцу, ни ближайшей к себе женщине, Чесновой, Сарра
Беккер о приставании Мироновича не сообщала. Затем выстав-
ляют маленьких детей, которые будто бы наблюдали, что Сарра
была в день смерти грустна. Наконец, приводится, что на ночь
убийства Миронович, вопреки всегдашнему правилу, не прислал
в кассу дворника, и, таким образом, выходит или получается впе-
чатление, будто Миронович, как коршун, издавна чертил круги во-
круг этого цыпленка — Сарры, и наконец-таки, уединив и оставив
ее беззащитной, заклевал.
Не трудно убедиться, что все это освещение отношений Ми-
роновича к Сарре неверное. Прежде всего, Миронович не закле-
вал Сарру, потому что того, чего, по мнению сплетен, он добивал-
ся у Сарры, он не тронул. Но затем во всех этих показаниях очень
легко отделить искусственное наслоение. С одной стороны, ока-
зывается, что даже, по словам отца, Сарра относилась к поцелу-
ям и объятиям Мироновича не с криком, который нужно было
заглушать просовыванием платка чуть не до желудка, а очень мир-
но и наивно. Значит, если правда, что Миронович имел виды на
Сарру, то попытка к сближению вовсе не была бы обставлена так
странно, что Сарра, едва отворив дверь, не успела снять ватерпуф,
188
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
найдена была с раздробленной головой и нетронутыми половыми
частями.. С другой стороны, в показаниях сорокалетних мещанок
совершенно ясна ретушь. И как вы, в самом деле, хотите требо-
вать, чтобы сорокалетние кумушки, которым известно, что Сарра
найдена на кресле с раздвинутыми ногами, чтобы они совладали
со своим воображением... Это вещь невозможная! И вы видите,
как они пересолили. Они усердствуют доказать, что Миронович
ревновал Сарру решительно ко всякому, даже к скорняку Лихаче-
ву, и что он ее берег для себя. Но возможно ли было Мироновичу
ревновать Сарру к скорняку Лихачеву, к этому свидетелю с волно-
образным носом, и рядом не ревновать к своим красивым и моло-
дым дворникам, которых он посылал ночевать с девочкой. Так же
точно заблуждаются дети насчет грусти Сарры Беккер; впечатле-
ния эти образовались, очевидно, задним числом, когда маленькие
друзья Сарры вспомнили, что это был последний день ее жизни.
Но мы имеем факты. Сарра в этот день играла, была в празднич-
ном платье, с аппетитом перед смертью поужинала, в ее кармане
найдены незатейливые лакомства — подсолнечные семечки, не-
доеденное яблоко, — выходит, что здесь было именно то, о чем
говорит наш Тургенев: «Человек не предчувствует своего несча-
стия, как белка, которая чистит себе нос в то самое мгновение,
когда стрелок в нее целится»... И то, что дворник на эту ночь не
был прислан, тоже совершенно лишено значения умышленной
западни со стороны Мироновича. Давно уже чуть не вся публика
в один голос порешила с этой уликой тем соображением, что и в
предыдущую перед убийством ночь дворник не ночевал, а в ту ночь
Миронович ничего не сделал: значит, это случайность. И правда,
Сарра тяготилась присылкой дворников, они сами показали, что
она от них запиралась. В последнее время она возмужала и не при-
бегала к этой мере. Но все же дворник ее стеснял. Запоры были
так крепки, Сарра была так расторопна, с зимы до осени она успе-
ла зарекомендовать себя такой самостоятельной слугой, — почему
же и не снизойти к ее просьбе? Словом, для Мироновича вопрос
о дворниках успел утратить свою настоятельность: страхуешь де-
сять раз — не горит, на одиннадцатый рассудишь, — авось, и так
уцелеет: ан тут-то и пожар. Разве это не натурально? И разве вы не
слышите самой искренней ноты в ответе Мироновича на вопрос
Янцыса в то самое утро, когда открылось преступление: «Почему
189
ДЕЛО МИРОНОВИЧА
не было дворника?» — «Сама просила не присылать». Кроме того,
Миронович в этот день имел заботы с Порховниковым и вексе-
лями Янцыса. Он мог и забыть о дворнике. И разве вы не хотите
понять раскаяний Мироновича в это утро за послабление Сарры
или за свою неосторожность? Не понимаете чувства, с которым
он приник к плачущему Беккеру со словами «сам знаю, что золо-
той был ребенок; что же делать!»
Я затем совершенно опускаю целый ряд показаний о выра-
жении глаз Мироновича, его голосе, походке и прочих признаках
волнения, о которых свидетельствуют нам власти, прибывшие на
место преступления, — все это я называю полицейской психоло-
гией и не придаю ей никакого значения. Дар чтения в чужой душе
принадлежит немногим, да и те немногие ошибаются. А здесь мы
встречаемся и с наблюдательностью очень сомнительной тон-
кости, мы видим, что даже наглядные факты оцениваются грубо
и неумело, — где уж тут до чтения по глазам! Вспомните только
следующее: на утро, после фатальной ночи, Миронович, как мы
знаем, в свой обычный час, рано утром пьет свой чай так же спо-
койно, как и накануне перед сном. Из дому он отправляется ра-
зыскивать Порховникова, который задолжал ему 200 рублей, не
застает его в доме Лисицина и идет на Пушкинскую улицу, но и тут
узнает от Подускова, что Порховников скрылся. Миронович руга-
ется и негодует, как истинный скупец, и на замечание, что сумма
долга очень невелика, Миронович произносит типичную фразу,
типическое оправдание людей его профессии: «Не сумма важна,
а важно то, что меня, честного человека, — надули!» И предста-
вить, что это раздражение Мироновича приводится как доказа-
тельство его душевного потрясения после убийства! Ну, как, в са-
мом деле, серьезно считаться с такой психологией: придираются
к голосу Мироновича и слышат в нем ноты виновности, а на факт,
поражающий факт, доказывающий его невиновность, закрывают
глаза. Этот факт тут же рядом, а именно: вот эта самая озабочен-
ность Мироновича получить долг с Порховникова. Разве она была
возможна и мыслима, если бы Миронович убил перед тем ночью
Сарру Беккер? Разве он мог бы серьезно интересоваться этим дол-
гом? Да ведь еще как настойчиво — поехал в один дом на Преоб-
раженскую улицу (следовательно, минуя роковую кассу), а потом
190
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
вернулся на Пушкинскую улицу (тоже мимо кассы) — точно ничего
злополучного и не было.
Ведь если бы он убил, он знал бы, что касса была всю ночь от-
пертой, что она и теперь открыта, что, может быть, из нее уже все
растаскано и он теперь нищий, что там следы его ужасного дела.
Его должно было мучить: знают ли уже? Пришел ли кто-нибудь?
Его бы против воли туда потянуло. Где же тут до Порховникова?
Откуда бы взялась прежняя энергия преследовать должников? Не
ясно ли, что этот человек, продолжает свою нормальную жизнь,
что ему в эти минуты никакая беда еще не снилась... А разгадчики
дела на все это даже не обращают внимания! Я утверждаю, что вы
нигде не найдете убийцу, который бы так неподражаемо разыграл
невиновность в это утро, именно этими поисками Порховникова,
как разыграл ее Миронович, а не найдете потому, что так именно
мог поступить только действительно невиновный.
Сообразите, наконец, что Миронович от начала до конца ни
от одного своего слова не отступился, ни разу не солгал и не впал
в противоречие: а для виновного срок был слишком велик, чтобы
не соблазниться и не солгать; вспомните только, как другие в этом
деле зарапортовывались и меняли показания! Сопоставьте его по-
ведение накануне убийства и на другой день; вспомните, что ни
одной царапины ни на лице, ни на руках у него не было; обрати-
те внимание на то, что у него был сделан полицейский обыск, —
и весь гардероб его оказался налицо; ни малейшего скандально-
го пятнышка на белье (а будь здесь неодолимая страсть, — пятна
секретного происхождения непременно бы нашлись), ни одной
скрытной, окровавленной или замытой одежды. Вспомните, на-
конец, что Сарра Беккер невинна. Не ясно ли, что все, чем стара-
ются опутать Мироновича, спадает с него как шелуха; что в этом
обвинении нет ни одной живой, осмысленной, проникающей
в нашу совесть улики; что все они, эти улики, не что иное, как со-
брание восковых фигур. Нет никакой внутренней силы, нет исти-
ны в этом обвинении!
Но самые важные доказательства невиновности Мироновича
еще впереди.
Нам осталась еще одна громадная улика, занявшая четыре дня
судебного следствия. Она состоит в том, что в этом процессе есть
весьма подозрительная Семенова, которая, однако, по мнению
191
ДЕЛО МИРОНОВИЧА
прокурорского надзора, едва ли убила Сарру Беккер. Странная
улика. Если в Семеновой и не распознали убийцу, то чем тут вино-
ват Миронович?
Попробуем, однако, задаться вопросом: кто убил?
Мы уже знаем, что цель убийства была искажена следствием
с самого начала, благодаря признаку изнасилования. Мы видели,
что изнасилования не было, но все это можно было видеть и рань-
ше. Не говоря уже о положении тела поперек кресла, о половой
неприкосновенности Сарры, самый костюм ее показывал, что
она погибла, как сторож кассы, неосторожно впустивший вора.
Она найдена в том наряде, в каком вошла с улицы, с ключом от
своего жилища в кармане. Она, очевидно, имела дело с кем-то, кто
не мог располагаться в кассе как дома, кто должен был с минуты
на минуту уйти. Это был посторонний.
Затем: украдены вещи. Кто говорит вам, что здесь был грабеж
поддельный, тот забывает, что поддельный грабеж всегда старает-
ся бить в глаза и что только после настоящего вора можно найти
такую обстановку, когда не знаешь, был он тут или нет. Потому что
поддельный грабеж не может рисковать сомнением, а настоящее
преступление только сомнения и добивается. Ведь Миронович,
будто бы подделавший грабеж, вначале ничем не мог его доказать!
Еще если бы он вынул из кассы заложенные вещи, то продажу их
можно было бы доказать книгами. Но украдены вещи из витрины,
которым инвентаря не было, и Беккер даже отказывался призна-
вать пропажу большинства вещей; не всплыви они впоследствии
чудом, никто бы не поверил, что они были да сплыли. Так никто
грабежа не подделывает. И это не могло не внушить мысли, что
грабеж был настоящий.
Поэтому после первых ложных шагов против Мироновича
следствие должно было кинуться в сторону — искать неизвестно-
го. Кто был этот неизвестный? Задача найти его в нашей обшир-
ной столице, конечно, была трудная. Он мог и не найтись. Могло
статься, что убийство на Невском не было бы раскрыто. Как это
ни неловко, это лучше привлечения невиновного.
Были ли указания на неизвестного? Да, были. Азбучное след-
ственное правило состоит в том, чтобы искать последнего, кто
видел убитого и говорил с ним. Этот последний, кто видел Сарру
Беккер, был намечен сразу, — то была какая-то женщина, но она
192
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
сразу же пропала. С самого начала на этом важнейшем пункте пе-
ред следователем зияла непроницаемая тайна. Обстоятельство
это тем более должно подмывать любопытство, что жизнь, харак-
тер, вкусы, все знакомства покойной были выяснены. Это была
девочка, усердная к долгу сторожа и кассира, осторожная, недо-
верчивая; близких у нее не было, знакомых мы можем перечесть.
И вот мы узнаем, что перед самой смертью Сарра Беккер разгова-
ривала на лестнице перед кассой с какой-то женщиной и притом
настолько долго и охотно, что когда Ипатов хотел их разогнать, то
девочка возразила: «А вам что за дело? Разве я обязана вам давать
отчет?» Женщина эта была, по описанию Ипатова, моложавая —
не то женщина, не то девочка. Но тогда же выяснилось, что это не
была Чеснова, единственная знакомая Сарры, рослая, нисколько
не похожа на девочку. Кто же, спрашивается, была эта женщина?
Вопрос этот, конечно, не мы первые поднимаем. Он всем
приходил в голову, и я здесь говорю не о казенном приеме, кото-
рый выражается словами: за всеми принятыми мерами женщи-
на, разговаривавшая с Саррой Беккер, осталась неразысканной.
Нам, впрочем, говорили, что ее и не искали. Но я спрашиваю, как
с этим громадным пробелом возможно было ни разу не разочаро-
ваться в походе против Мироновича, ни разу не сказать себе: да
ведь пока я этой женщины не найду, все, что я делаю, может ока-
заться чепухой!
Удивительное ослепление перед непогрешимостью первой
догадки, пришедшей в голову, без всякой внутренней тревоги пе-
ред проблемами первостепенной важности! Ну, представьте, что
мы бы с вами, проследя шаг за шагом последний день убитой, вдруг
бы натолкнулись на эту женщину, от которой Ипатов просто не
мог отцепить покойную! Неужели бы нас не тревожили вопросы:
чем, с какой целью расположила она к себе этого недоверчивого
ребенка в такие поздние часы на пороге кассы, которую девочка
так боязливо оберегала? Почему все другие знакомые объявились
и найдены, а этой нет? Ведь шум об убийстве был так велик, что
почти каждый человек в столице о нем знал, а через неделю зна-
ла вся Россия; особенно знали те, которые зачем-нибудь бывали
в кассе и должны были в нее возвращаться. Зачем же эта женщи-
на, если она невиновна, не пришла за своим закладом, не пришла
посвидетельствовать о последних минутах бедной девочки? Вот
193
ДЕЛО МИРОНОВИЧА
уже несколько дней проходит, а женщина эта как в воду канула!
Было бы это возможно, если бы она была чиста?.. Да, по нашему
мнению, мысль эта не должна была давать следователю покоя: ра-
зумом и совестью должен он был почуять, что неспроста исчезла
эта загадочная фигура, сидящая перед ним у самого входа в пре-
ступление! И всякая энергия против Мироновича должна была
ослабнуть, и следователь должен был тревожиться неминуемым,
темным вопросом о женщине. И кто об этом не тревожился, тот
не может не выслушать громкого упрека в односторонности!
Но были и другие поводы считать все дело сплошным хаосом
тайны до открытия этой женщины. Дворник Прохоров видел
в тот же самый вечер перед убийством, что Сарра Беккер, отправ-
ляясь ужинать, была остановлена на Невском какой-то молодой,
прилично одетой женщиной, с зонтиком и саквояжем. Поманив
Сарру рукой, она поговорила с ней не более двух минут и уехала.
Опять тайна. Таких знакомых и приятельниц, как описанная Про-
хоровым женщина, Сарра Беккер не имела. Кто же это был? По-
чему эти две загадочные женщины мелькают перед самым убийст-
вом? Одна, по словам Прохорова, в шляпке, другая, по описанию
Ипатова, в платке (а может быть, Ипатову накинутая вуаль пока-
залась платком). Уж не одна ли и та же эта женщина? Но как их
связать между собой? Почему первая вскоре ушла, а вторая так
упорно сидела на лестнице перед кассой, точно провожая Сарру
на смерть? Потемки, полные потемки! И опять невольная потреб-
ность получить разъяснение тайны не от кого другого, как от жен-
щины.
Ровно через месяц и один день после убийства следователь
получает известие, что в полицию явилась какая-то молодая, при-
лично одетая женщина (как это напоминает описание Ипатова
и Прохорова) и созналась в убийстве Сарры Беккер. Что бы ска-
зал себе, получив это известие, знаменитый следователь Порфи-
рий — идеальный следователь Достоевского? Он сказал бы: «Нако-
нец-то! Я знал, что отсюда получится свет... Я был уверен, что это
дело может разъяснить только какая-то женщина, исчезнувшая из-
под глаз полиции. Она будет долго кружить вокруг да около и пря-
таться, но ее будет тянуть к нам, — и она придет. Она пришла. Так
и быть должно. Теперь мы все непонятное постигнем...» Вот что
бы он сказал.
194
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
А что сказали об этом известии в нашем деле? Читайте сами
в обвинительном акте: «Таковы были обстоятельства настоящего
дела, раскрытые предварительным следствием, которое предполо-
жено уже было закончить (быстрота-то какая эффектная — в один
месяц уже было ясно), как вдруг неожиданно явилась женщина»
и т.д. Понимаете ли вы теперь, господа присяжные заседатели,
всю непростительность этого «неожиданно»?! Именно — непро-
стительность, потому что как возможно было не ожидать того,
без чего все было во мраке, без чего нельзя было двигаться впе-
ред? Это выражение «неожиданно» характеризует и прием, на ко-
торый могло рассчитывать это самое драгоценное для раскрытия
истины лицо, всплывшее наконец в деле. Прием был такой, какой
уготован всякому неожиданному гостю. Все готово, улики связа-
ны. Миронович в тюрьме, и вдруг такая новость! Сразу отнеслись
к Семеновой недоверчиво, а когда взглянули на нее — моложавую,
прилично одетую, в шведских лайковых перчатках, — то невольно
улыбнулись иронически. Недоверие это вызывалось, очевидно,
тем удивительным соображением, что убийца может быть только
сильный, с узловатыми руками, растрепанными волосами и во-
обще скорее мужчина, чем эта наивная на вид и моложавая жен-
щина (не то женщина, не то девочка, по выражению Ипатова).
Посмотрели и решили, что не она убийца, и стали записывать ее
показание, как бред взбалмошной барышни. Я еще раз с глубоким
убеждением должен отметить эту черту наших представителей по-
лицейской и следственной власти — их наклонность с необыкно-
венной легкостью полагаться на свою психологию, физиономи-
стику и на внешние впечатления. Я уверен, что так же, как один
вид раздвинутых ног Сарры Беккер решил вопрос об изнасилова-
нии, так одна внешность Семеновой разубедила власти в ее винов-
ности. Я отмечаю эту черту потому, что она поистине пагубная.
Казалось бы, сама жизнь дала достаточно уроков. Вспомните дво-
рянских детей Эдельбера и Полозова, из которых один имел пре-
лестное лицо девушки и которые судились за убийство ямщика;
вспомните великолепного Юханцева, оказавшегося вором; даму
большого света Гулак-Артемовскую, обвиненную в мошенниче-
ствах и подлогах; гвардейца Ландсберга, сосланного за убийство
с целью грабежа; наконец, — девицу Островлеву, обвинявшуюся
в ограблении извозчика. Да мало ли примеров! Пора бы, кажется,
195
ДЕЛО МИРОНОВИЧА
держаться несколько пессимистического, но мудрого правила: все
в наше время возможно!
Я сказал, что Семенову слушали нехотя. Но, когда из ее уст
полились разительные разоблачения (чего, впрочем, и следовало
ожидать), когда она своим рассказом осветила, как молнией, все,
что было в потемках, когда в ее речи забилась искренняя нота ис-
поведи, когда, наконец, она выдала вещи, добытые преступлени-
ем, — тогда делать было нечего. Даже такое точное предубеждение,
как предубеждение против Мироновича, было сломано. Он был
выпущен. Но ненадолго... И вот этого второго возврата к Миро-
новичу я уже никак не могу понять. Я не могу объяснить себе, как
это случилось, чтобы после такого сознания, как сознание Семе-
новой, из этого дела сумели еще сделать загадку. Прокурорский ли
надзор не сумел отрешиться от первоначальной близорукой идеи
своей о виновности Мироновича, или следователь поддался дав-
лению, или Миронович, освещенный бенгальским огнем во всех
своих вольных и невольных прегрешениях, оказался фигурой, ко-
торая могла раздражать общественные страсти и сбивать с толку
самого благонамеренного судью, или экспертиза в прошлое засе-
дание, пустившись фантазировать, поддержала заблуждение, или
прения виноваты, — я не знаю. Но я вижу за сознанием Семено-
вой еще целые томы следственных упражнений; я вижу, как его
портили три четверти года, от сентября до июня, как портили его
в предыдущее заседание, и, однако же, несмотря на все это, я и до
сих пор, если хочу что-нибудь понять в деле, обращаюсь именно
к этому сознанию и только в нем одном нахожу ответы на все не-
доумения.
Да, Семенова рассказывает, что она одна убила Сарру Беккер.
Безак в это время лежал на диване в Финляндской гостинице, под-
жидая ее с добычей. Семенова кормила его кражами, но обещала
сделать и нечто побольше. На этот раз она сдержала слово. Она
вбежала к нему вся в следах убийства и бросила ему деньги и вещи.
Он выругался, что мало досталось, но испугался преследования,
и они пустились бежать к Кейзеру. После бессонной ночи они оба
рано утром скрылись в разные концы из Петербурга.
Такова простая развязка мудреного дела. Она останется навеки
единой возможной — единой потому, что двух истин не бывает.
196
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
И действительно, кто же такая эта Семенова? Это женщина
с преступным прошлым, совершившая пять краж и два мошенни-
чества, женщина безжалостная в отношении всех, кроме своего
Миши, для которого она даже обкрадывала своих добрых знако-
мых, и притом, что важнее всего, она та самая женщина, которая
в последний час перед убийством сновала возле кассы и сперва
подзывала к себе Сарру на извозчике, а потом, в последний час
перед ее смертью, сидела с ней перед дверью кассы, и, наконец, —
та самая, которая тотчас после убийства убежала от теплого трупа
со всеми вещами, добытыми преступлением! Ведь все это факты
бесспорные, признаваемые прокурором. Какие тут еще вопросы,
какое лукавое мудрствование допустимо здесь?! К подобному лицу
ведь невозможно было и относиться иначе, как к убийце! Такому
лицу говорят прямо: «Вы виновны; если можете, оправдывай-
тесь», — а уж никак не поступают с ним наоборот, то есть после
сознания стараются его выгородить, боятся убедиться в его прав-
дивости. А эта боязнь сквозит во всей проверке сознания Семе-
новой. В самом деле, говорят: да, действительно, — и гирю пробо-
вала на скамейке Таврического сада, и время совпадает, и раны
знает, и палец укушен, и все вещи взяла, и мылась два раза в ночь,
и скрылась тотчас... Кажется, ну, чего бы еще?.. И начинаются
возражения.
Я думаю, что если бы вообще сознающиеся убийцы подвер-
гались такому невероятному экзамену, какому подвергалась Семе-
нова под руководством прокурора судебной палаты Муравьева, то
виновных никогда бы не оказывалось. Ведь убийца бывает в по-
мещении своей жертвы мимоходом, действует впопыхах, и вы
найдете во множестве старых дел, по которым виновные уже со-
сланы, что убийцы зачастую многого не помнили — ни количества
ударов, ни даже многих своих действий вообще. А здесь малейшее
запамятование зачисляют в противоречие. Но это было бы еще
ничего. В системе проверки параллельно действует двоякий при-
ем: Семенова чего-нибудь не помнит — делают вывод, что она не
знает, она невиновна; Семенова что-нибудь разительно ясно пере-
дает — говорят — она заучила! Так ведь никогда не переспоришь,
потому что против нас играют без проигрыша. И главное, многих
проверок боятся, положительно боятся, чтобы не встретить под-
тверждения. Так, например, было прежде всего со ссадинами за
197
ДЕЛО МИРОНОВИЧА
ухом Сарры Беккер: ссадины эти признаны окончательной экс-
пертизой ничтожными и ни в каком отношении не интересными.
Семенова забыла о них упомянуть. И вот за все предварительное
следствие, когда она так охотно вызывалась все разъяснять, ни
разу не спросили ее об этих ссадинах, а прямо в обвинительный
акт внесли, что ее сознание опровергается умолчанием о ссади-
нах! Далее, говорят: вот Семенова пишет, что она главные повре-
ждения нанесла в передней и затем тащила Сарру, а ни там, ни по
дороге крови нет. Насколько хорошо осматривали полы в кассе
в первый раз, видно из того, что следственная власть сама себе не
верила и тщательно осмотрела полы во второй раз (в первом про-
токоле, составленном за месяц пред тем, вовсе не значится, чтобы
полы осматривались). Сакс, уверяющий, что он смотрел, далеко
не равен доказательному судебному акту, особенно в этом деле!
Но полы кассы в передней и кухне невероятно грязны, как при-
знает второй осмотр. Входивших в кассу при обнаружении убий-
ства просто и не перечислить. Следы в виде кровяных брызг, если
только они не исчезли целиком на одежде убийцы, могли быть,
при отсутствии рассеченных ран, самые ничтожные, могли рас-
тереться на торной дороге, у входа, где каждый пролагал ступню.
Во всяком случае первоначального акта осмотра полов у нас нет.
И таким образом, следственная власть в собственной небрежно-
сти черпает доказательства против Семеновой! Но главная рази-
тельная черта правды в показании Семеновой как раз в том и со-
стоит, что Семеновой нет никакого дела до того, где, по мнению
следователя, должна быть кровь. Если бы ее подучили, то суфлер
мог бы опустить другие подробности, но уж насчет главного — на-
счет самого места драмы — наставил бы ее в совершенстве. Но
Семенова не актриса, а настоящая убийца, и она не заглядывает
в тетрадку следователя, чтобы сообразоваться с тем, что ему нуж-
но, а сама открывает ему, как происходило преступление в дейст-
вительности. Оттого она и указывает совершенно новый пункт
драмы. И, следовательно, мы можем только сказать: поучайтесь
и убедитесь еще в тысячный раз, что не всегда находится кровь
там, где нанесен первый удар; на будущее время будьте осторож-
нее с этим вопросом; не следуйте рутине, да тщательнее произво-
дите осмотры. Далее, возражают против гири. Говорят: гири не
было, — это выдумка, была газовая труба. И здесь опять Семено-
198
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
ва самостоятельна, как лицо, разоблачающее тайну действитель-
ности. Она опять знать не хочет вещественных доказательств
следователя, — и представьте: наука за нее! Эксперт профессор
Монастырский, вызванный в это заседание впервые самим обви-
нением, профессор хирургии, вторит Семеновой: орудие было
шарообразное — от длинного орудия получились бы совершенно
иные расколы черепа. Но этого мало. У Семеновой, несмотря на
всякое поощрение ко лжи, есть известный стыд: она считает для
себя невозможным отрицать то, что, по ее мнению, доказано по-
мимо ее. Она не может себе представить, чтобы не поверили, на-
пример, пробам гири на скамейке Таврического сада, чтобы и эти
виденные нами знаки считались за подделку. Какая, подумаешь,
роскошь подделка. И она не может отвязаться от гири. В самом
последнем своем показании, в том, где, уже по стопам Безака, она
валит на Мироновича, и там она говорит: «Гиря у меня действи-
тельно была, мне ее подарил Безак, я ее забыла где-то в меблиро-
ванных комнатах, где я проживала». И представьте, на этом стоит
точка. Следователь даже не расспрашивает: «в каких именно ком-
натах она проживала?» Он ей так легко позволяет отделаться от
орудия убийства. Также легко дали исчезнуть гире и в тот период,
когда Семеновой еще верили, когда она в первом искреннем по-
казании созналась, что бросила ее в Неву у Тучкова моста. Здесь
мы только теперь узнали, что гири тогда совсем не искали, а в об-
винительном акте написано, что ее не нашли. А будь надобность
найти гирю во вред Мироновичу, к изобличению его, такой ли бы
розыск мы видели! Но я, впрочем, думаю, что если бы тогда же
нашли гирю, то стали бы говорить: она подброшена, потому что
за месяц она должна была бы уйти в почву дна. Нет гири — Семено-
ва говорит неправду, есть гиря — опять неправда и подделка. Нет
выхода, нет в этом деле оправдания Мироновичу!
Одним из самых замечательных приемов проверки слов Се-
меновой был прием проверки ее показания о витрине. Вначале,
как известно, было, между прочим, чрезвычайно трудно понять,
каким образом похищены вещи из витрины: все в ней казалось
в порядке, замок был не поврежден, маленький ключик висел на
особом гвоздике, на своем месте. Вы помните, как по этому по-
воду острили полицейские над Мироновичем: какой, подумаешь,
аккуратный вор! Как он о хозяине заботится, даже ключик на свое
199
ДЕЛО МИРОНОВИЧА
место повесил. Ирония эта, кстати сказать, была достаточно бес-
смысленна, потому что если представить себе, что так устроил сам
Миронович, то это было бы с его стороны ни с чем несообразно:
запирать маленьким ключиком ящик витрины, когда большой вход
во всю кассу оставляется на всю ночь отпертым. Но как бы там ни
было, способ похищения из витрины оставался загадкой. И вдруг
Семенова всем этим господам открывает глаза: я сбоку просунула
руку под крышку запертой витрины, она ведь отгибается... В голо-
ву никому это не приходило! Ни Мироновичу, ни полиции, ни сле-
дователю, который даже не приобщал витрины к вещественным
доказательствам. Понятно, после такого неожиданного указания
следователь потребовал витрину. Сделали опыт: действительно,
рука Семеновой свободно проходит под запертую крышку и опи-
сывает под витриной дугу в 41/2 вершка. Кажется, что оставалось
после этого, как не ударить себя по голове и сказать: да, вот она,
настоящая хозяйка дела! Но нет! По непостижимому противодей-
ствию, даже таким доказательствам не верят, даже и это откры-
тие встречается недружелюбно. Я говорю недружелюбно, потому
что была предпринята проверка настолько несостоятельная, что
от нее заранее нельзя было ожидать разъяснения, а можно было
только рассчитывать на путаницу. Посудите сами: Семенова гово-
рит: «Я брала ближайшие вещи к краю; в другое отделение, хотя
там и нет перегородки, моя рука не достигала». Тогда следователь
призывает Мироновича и Беккера и спрашивает их, где лежали
похищенные вещи. Конечно, каждый из них отвечает различно.
И совершенно натурально, потому что каждый видел их в разном
положении. Ведь эти вещи передвигались, они не лежали в гнез-
дах, не были прибиты к своим местам, их продавали, замещали
новыми... Ну, что это за проверка? И как странно было спраши-
вать Беккера о том, где лежал, например, украденный медальон,
когда он вначале говорил, что никакого медальона из витрины не
украдено. А тут вдруг показал, что во втором отделении, подальше
от Семеновой. И Миронович тоже прекрасен в этом эпизоде: чем
ему рисовать местонахождение вещей поближе к руке Семеновой
(раз уже говорят, что они между собой спелись), он, по совести,
рисует, как помогает ему память, и в одном, и в другом отделении.
Но мог ли он через полтора месяца поручиться, что вспоминает
верно, что без него или Беккер, или его дочь не переложили вещи
200
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
на вершок дальше в ту или в другую сторону или из одного отде-
ления в другое. Такова была эта знаменательная проверка пока-
зания Семеновой о витрине. Я думаю, когда следователь предъя-
вил Семеновой эти результаты своей работы и спросил ее: «Ну,
что вы на это скажете?», — ей оставалось только руками развести:
«Я своей рукой брала вещи, а они меня хотят в этом разубедить!».
И она действительно в этом роде ответила; она написала: «Я не
знаю, что это все значит, но я доставала вещи тем именно спосо-
бом, как я показывала раньше». Что же еще возражают против соз-
нания Семеновой с фактической стороны? Говорят: она неверно
показывает о бумагах Грязнова. Об этих бумагах она сказала: я их
бросила тут же в кассе или коридоре. Сама она говорит, что не
помнит. Чего же хочет от нее следователь? И в обыденной жизни,
когда собираешься в дорогу, не всегда вспомнишь, куда что отбро-
сишь, а здесь ведь побег с места убийства! И нужно ли говорить,
что Семенова почти верно вспомнила: бумаги найдены на диване,
в комнатке, имеющей открытую дверь в тот же коридор, о кото-
ром говорит Семенова. Она могла, уходя, автоматически присесть
на этот диван и потом совсем забыть, что она садилась. Могли эти
бумаги валяться между дверью и диваном, могли быть припод-
няты и для порядка выброшены на диван кем-нибудь из всякого
люда, нахлынувшего в кассу после преступления. Еще возражают:
в помоях Финляндской гостиницы прислуга, допрошенная через
месяц, не припоминает крови; татарин, купивший пальто Семе-
новой, не помнит крови. Это все доказательства невиновности!..
Мироновича, например, до истечения суток всего осматривали;
нигде крови не нашли и говорят: он виновен. У Семеновой через
месяц не могут восстановить кровь через свидетелей, которым и в
голову не приходило думать о крови, и говорят: она невиновна.
Вот уж, можно сказать, истинное беспристрастие.
Мы видели, что все эти возражения не подрывают созна-
ния Семеновой ни на йоту, а многие закрепляют его. Но какие
зато есть в этом сознании подробности, прямо обличающие ви-
новность! Возьмите такую мелочь: Семенова говорит, что перед
убийством она дала Сарре Беккер рецепт от насморка, который
девочка и спрятала в свое портмоне. После убийства, когда Семе-
нова вынимала ключи из платья покойной, выпало это портмоне.
Семенова вспомнила, что там ее рецепт, и захватила портмоне
201
ДЕЛО МИРОНОВИЧА
с собой, а потом бросила его в Неву. И действительно, мы узнали,
что у Сарры Беккер было портмоне, которое после убийства ис-
чезло. Никто не спохватился, что у маленького финансиста был
свой маленький портфель. И никто не смог бы объяснить, зачем
эта безделица понадобилась убийце. А между тем убийца ее взял.
Только Семенова дает объяснение, почему взяла. Не видно ли по-
этому, что она была в самых глубоких тайниках этого дела? Далее:
вы помните подробный протокол осмотра кухни. Мы слышали
это мелочное описание, там на полке значились: и щепотка соли,
и банка, и крошки хлеба, и подстаканник, и какая-то повесть —
вещи пестрые, которые никак не удержишь в памяти и не соль-
ешь в полную картину. Но там есть мелочь, на которую я нароч-
но не обращал вашего внимания, хотя она есть, и это подтвердит
господин председатель. И вот вы, судьи, ваша роль, конечно, от-
ветственнее, чем роль наемницы, которая должна разучить дело
для принятия на себя убийства, помните ли вы, например, этот
осмотр кухни настолько, чтобы ответить на вопрос: чем пахло
в кухне? Конечно, нет. А Семенова сразу ответила: луком и рыбой.
И там, в том осмотре, о котором я говорю, вперемешку с други-
ми вещами и далеко не рядом названы головки чесноку и остатки
рыбы. Скажут: она просто ответила так, потому что речь шла об
еврейской кухне. Но тот, кого ловят на лжи, всегда труслив. Се-
менова могла опасаться, что там был пролит керосин или сущест-
вовал какой-нибудь запах, могла запнуться. И если она так уверен-
но ответила, то это лишь потому, что она нюхала тот воздух, где
было убийство. Нет! Чем более изучаешь сознание Семеновой,
тем более дивишься тому, какие сокровища в нем рассыпаны для
верного восстановления происшествия. Даже кажущиеся проти-
воречия в нем примиряются удивительно самым ходом рассказа.
Так, всегда указывали ту странность, что, по словам Семеновой,
Сарра, введя ее в кассу, заперла дверь на крюк и ключ оставила
изнутри в замке. Семенова на этом настаивала. Между тем ключ
найден в кармане покойницы. Как же это вышло? Но послушайте
рассказ Семеновой, и вы поймете. Семенова говорит, что кто-то
постучал в дверь, Сарра нагнулась и посмотрела в скважину замка
(значит, само собою, вынув ключ), и затем, когда обернулась к Се-
меновой, то сейчас же последовал первый смертоносный удар.
Понятно, что взволнованная до последнего напряжения сил, Се-
менова помнит, что Сарра смотрела в скважину (потому что в эту
202
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
минуту она и надумала решиться на убийство), но уж, конечно, за
тем, что делала Сарра с ключом и куда его опустила, Семеновой
некогда было следить. А между тем самое заглядывание в скважи-
ну замка объясняет нам, что при этом именно Сарра и положила
ключ в карман. Так вот какое это показание Семеновой!
И это еще все только мелочи. Но что все это в сравнении
с главным, чего требует совесть судьи, в сравнении с общим впе-
чатлением от рассказа Семеновой. Мы понимаем, что вам, не
имеющим права судить Семенову, тяжело было ее слушать. Ужа-
сом правды веет от этого показания! Подставной убийца, кото-
рый бы за деньги согласился наклеветать на себя, никогда ничего
подобного вам не расскажет. Притом сам обвинитель утвержда-
ет, что Семеновой ничего не платили. Она, видите ли, с голоду
делает эти разительные откровения... Подставной убийца может
заучить подробности, но в них никогда не вдохнет жизни, не су-
меет связать части в целое, в особенности в такой мозаике под-
робностей, какими обставлена смерть Сарры Беккер. Но только
настоящий убийца скажет вам, например, что он. после престу-
пления шарил в темных комнатах, пользуясь светом из соседних
квартир; для того, который выдумал свое сознание, не страшно
было бы и со свечкой прохаживаться... Только действительный
виновник передаст вам все предварительные тревоги исследова-
ния, для наемника этот процесс незнаком, и он его или сократит,
или вовсе опустит; только настоящий виновник опишет правдиво
беззаботное состояние своей жертвы, вспомнит разговор с ней
и такой эпизод, как практический совет девочки отделаться от
извозчика через проходной двор; фальшивому убийце эти мелочи
не нужны, да и воображения у него не хватит. Только виновный
найдет эти слова для передачи слышанных звуков, как выражение
Семеновой «она закричала каким-то болтающимся языком» — вы -
ражение, признанное профессором Монастырским передающим
в точности последствия сотрясения мозга. Но в сознании Семе-
новой есть психологические факты, еще более потрясающие.
Она говорит: «Когда рука Сарры оказалась на ощупь холодной,
тогда я встала. С лица у меня струился пот, так как я была в паль-
то и шляпе». Вот она, неподражаемая правда! Тот, кто описывал
бы убийство с помощью воображения, тот мог бы сказать: с меня
струился холодный пот, я весь содрогался от ужаса и т.п . Но толь-
203
ДЕЛО МИРОНОВИЧА
ко тот, кто проделал всю гимнастику убийства, только тот в со-
стоянии так просто объяснить, как ему мешало, как его грело те-
плое платье. А дальше? Когда Семенова описывает мучения своей
совести в деревне Озерах и призрак убитой, она пишет: «Сарра
меня преследовала, — то боком, то прямо смотрела на меня или
стояла в своем длинном ватерпруфе со шлейфом». Да, здесь Се-
менова просто дает вам руками осязать видение своего мозга!
Известно, что Сарра Беккер найдена убитой в чужом, не по росту
длинном ватерпруфе. Кто видел ее мельком, на плохо освещен-
ной лестнице, или кто видел ее мертвой на кресле, где ватерпруф
под нею сбился, — тому не пришло бы и в голову обратить на это
внимание, представить себе движущуюся фигуру покойной в этом
наряде. Но тот, кто с ужасной мыслью в душе, жадными глазами,
за спиной девочки следил за ней, когда она беззаботно двигалась
в этом наряде по кассе, — тот, конечно, до последнего своего дня
не забудет шлейфа Сарры Беккер! Но довольно...
Вспоминая после всего этого непринятие сознания Семено-
вой и усилия к его разрушению, я уверен, что эти следственные
приемы попадут, непременно попадут в историю. Бывали случаи
ошибок — бывало, что невинного притягивали, а виновного не
могли найти. Но такого случая, чтобы виновный брал штурмом
следственную власть, как неприступную цитадель, осыпая ее гра-
дом неотразимых доказательств против себя, и чтобы его все-таки
отбили и победоносно прогнали на свободу, — такого случая, я ду-
маю, судебная летопись не знает от своего рождения!
Общественное мнение было очень заинтересовано вопро-
сом: действительно ли одна Семенова могла совершить убийство?
Не помогал ли ей Безак? Сомнение это было порождено слухом,
что Семенова тщедушная и эксцентрическая барышня, которая
наговаривает на себя из романтической мести к Безаку или даже
за деньги. Но и это сомнение вполне устраняется все тем же соз-
нанием Семеновой, в котором развитие ее преступления изла-
гается очень просто. Она действительно убила одна. Она ведь
и прежде всегда выходила одна на добычу для своего любовника.
Ее привязывала к нему сильная физическая страсть, горестная,
как запой. По словам Семеновой, Безак делался все требователь-
нее. Она чувствовала, что он ускользает и что его нужно насытить
деньгами. Красть по мелочам выходило и мало, и беспокойно.
204
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
Невольно напрашивалась мысль дать ему надолго и побольше. Но
как это сделать? Обокрасть ночью магазин? Но Семенова чувст-
вовала себя совершенно неспособной делать взломы, уничтожать
тяжкие запоры. А так, без взломов, грабить вволю ведь можно
только тогда, когда устранишь хозяина — убьешь... Убийство? Ко-
нечно, нужно именно это преступление. Такое глубокое падение
для своего любовника имеет свою порочную сладость: какой я де-
лаюсь для него скверной! Чего я только не в состоянии для него
сделать! Такая женщина, как Семенова, страстная до болезни, все-
гда видит подвиг в своей жертве для любовника, как бы ни была
гнусна эта жертва. Она заботится только об одном: доказать свою
ничем неистребимую привязанность. Притом убийство закрепит
связь еще другими, очень глубокими узами — тайной преступле-
ния, и на этой привязи можно будет держать Безака всю жизнь.
Еще раньше Семенова как-то намекнула Безаку, что она начинает
для него позорить себя между своими знакомыми, — их обкрады-
вает. Она дала почувствовать свои жертвы. Он ее утешил, сказав,
что это пустяки. Теперь она похвасталася, что она так или ина-
че обогатит его и даже пойдет на убийство. И стоило Безаку не-
доверчиво улыбнуться, процедить сквозь зубы: «Куда тебе!» (что
он и сделал, по ее словам), — и тогда Семенова должна была воз-
гореться неизлечимой решимостью. И вот она храбрится не на
шутку: «Дай мне только орудие... купим болт». Покупают болт. Се-
менова говорит, что она затем делала попытки убить нескольких
богачей. Действительно подтвердилось, что она к ним заходила
при довольно странных условиях. Вы слышали случай с Брауэром,
помните Яхонтова — капиталиста с драгоценными перстнями на
руке. Он показал, что Семенова приходила к нему, будто за посо-
бием, держала себя странно, вошла взволнованная, под вуалью.
Но, конечно, никто мыслей Семеновой тогда не читал. Это были
ее репетиции — репетиции входить к людям с ужасным замыслом.
Идея крепла, а неудачи раздражали и роняли ее перед Безаком
(да, перед Безаком это постыдно!). А между тем необходимость
в деньгах уже назрела до крайности. Безаку не с чем было ехать на
другой день к жене. А она все еще трусит, все еще ничего не зара-
ботала. В крайний срок, 27 августа, она рыскает по Петербургу,
толкается из одной кассы в другую — ибо ростовщики были всегда
излюбленными жертвами таких героев — и вдруг видит, что в кас-
205
ДЕЛО МИРОНОВИЧА
се Мироновича хозяйничает одна девочка. Какой соблазн! Она
подлещивается к ней, успевает ее очаровать и проникает с ней
в кассу. Здесь она убеждается, что никого больше нет. И страш-
но... и жаль девочку... но как подмывает... другого случая такого
не будет... Теперь или никогда... Остальное известно: она убила.
Следует ей отдать справедливость, что в описании убийства она
нисколько себя не прикрашивает и не сентиментальничает. Она
передает только тот естественный ужас, который врожден у каж-
дого к этому нечеловеческому действию. Когда все кончилось, она
поняла, как это почти всегда бывает и чего никогда не предвидит
ни один убийца, — что нечто самое чрезвычайное, самое важное
уже случилось, что ею уже израсходовано такое возбуждение, по-
сле которого только бы скорее бежать, и цель, для которой все
было сделано, будто бледнеет. Она сознает, что подвиг уже испол-
нен. После убийства она идет к кассе; денег мало; на деньги всего
более и рассчитывала, а их всего 50 рублей. Но я это теперь не
кажется важным. Кругом стоят тяжелые запертые шкапы, в них
ценные вещи, — где уж все это брать! Вот разве взять из витри-
ны несколько ценных вещей, собственно, чтобы доказать Мише.
Много-то и брать нельзя: у Семеновой только сумка через плечо.
Но только сделать это надо потише, без всякого шума... А там ско-
рее вон отсюда... И она выбежала из кассы с легким багажом, но
ценностью все-таки около 400 рублей.
И как красноречиво свидетельствует вся обстановка кассы,
что здесь была и распоряжалась женщина, и притом женщина по-
рывистая, непоследовательная. Женщина видна и в этом обилии
ударов по черепу 13-летней девочки, и в робости при похищении,
и в избежании взломов, и в этом расслабленном равнодушии к ба-
рышу от преступления. Есть рассказ: «Двойное убийство в улице
Мондие» — загадочное убийство, которого никто не мог понять.
Впоследствии открылось, что его совершила обезьяна. Я не де-
лаю сближений, оскорбительных для Семеновой. Но я думаю,
что загадочности этого дела, непонятности его для властей много
содействовала самая личность убийцы, то есть Семеновой, этой
темной и странной женщины.
Безак в исполнении убийства не участвовал. Это удостовере-
но прислугой Финляндской гостиницы. Очевидно, если бы он
206
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
был на месте преступления, он бы скорее прикончил Сарру и уж,
конечно, больше бы украл.
После преступления любовники свиделись, и Безак все узнал;
он знал и ранее, зачем Семенова гуляет в городе. Наступившая
ночь не дала счастия. Чем бы утешиться и отдохнуть — только
и в голове, что бежать. Даже поесть хорошо нельзя. Вы помните
со слов свидетеля Альквиста, швейцара гостиницы Кейзера, как
в ночь преступления металась и не находила покоя эта чета — Се-
менова и Безак. Швейцар уснуть не мог, — так они были ему по-
дозрительны. Он чувствовал «преступники»! Мы чувствуем из его
показания «преступники!». Наутро виновные скрылись из Петер-
бурга в разные концы.
Когда же затем Семенова убедилась, что не только ее права на
Мишу преступлением не упрочены, но что он совсем от нее пря-
чется, тогда она не выдержала: она пришла с повинной.
Безак, захваченный врасплох, во всем подтверждал показа-
ние Семеновой; он только зашивал белыми нитками свое знание
об убийстве.
Мне остается рассмотреть, почему Семенова взяла назад то
сознание свое, которого держалась, без малейших отступлений,
целых четыре месяца. Причина этого поворота видна в деле ясно,
как на ладони. Есть доказательства, что Семенова никогда бы это-
го не сделала. Виной всему Безак, и вот как это вышло.
Когда Семенову отправили в больницу душевнобольных,
а Безаку дали свободно читать все следственное производство, то
он увидел из этого производства, что дело принимает весьма не-
дурной оборот; что Семеновой, вопреки его ожиданиям, будто не
верят; что в каждом слове ее сомневаются; что из такого обстоя-
тельства, как то, что одна или две гири были куплены у Сан-Галли,
делают целое событие, — и он понял, что его отступление назад не
только не повредит ему, но будет приветствовано. Тогда, начитав-
шись дела и надумавшись, Безак дает следователю новое показа-
ние, в котором так и пишет: «Теперь, насколько я знаком с делом,
я описываю мое предположение, как могло быть совершено убий-
ство». И здесь впервые является фабула о том, что Семенова мог-
ла натолкнуться на постороннего убийцу, который ей вынес вещи
за то, чтобы она молчала, и кроме того дал ей дальнейшее обеща-
ние обеспечения, если ей удастся роль убийцы. Все это доподлин-
207
ДЕЛО МИРОНОВИЧА
но имеется в показании Безака от 4 января 1884 г. Эта небылица,
придуманная Безаком, имела успех необычайный. Очень скоро,
17 января, Безак был выпущен из тюрьмы. У него и ранее были
сношения с Семеновой, а на свободе сношения эти были еще лег-
че. К Семеновой в больницу ходили ее мать и сестры. Только пу-
тем влияния Безака и можно объяснить себе тот факт, что через
неделю после его освобождения, 25 января, Семенова прислала
следователю свой первый отказ от сознания. Очевидно, все инст-
рукции Безака были соблюдены ею в точности: убийцу, на которо-
го она будто бы натолкнулась в кассе, она называет еще «неизвест-
ным». Вероятно, ей улыбнулась мысль, что таким образом никто
не пострадает. Но Безак предвидел, что этот «неизвестный» будет
сигналом возвращения к Мироновичу. Он и тут не ошибся: Ми-
роновича опять взяли в тюрьму. Когда Семенова об этом узнала,
она сделалась сосредоточенной и задумчивой; она увидела, что
дело не остается в тумане, как она предполагала, а вновь падает
всей тяжестью на невиновного. Тогда 15 февраля она вновь зая-
вила следователю, что она поддерживает свое первоначальное
сознание. К маю, однако, ее прыть остыла — и как было не остыть
при таком противодействии! — и она уже в разных редакциях про-
водит все ту же безаковскую басню... В моем экземпляре обвини-
тельного акта, против того места, где излагаются эти перипетии
дела о сознании и несознании Семеновой, рукой Мироновича сде-
лано восклицание, вырвавшееся из глубины души: «Вот как она
их мечет». Действительно, ужасно положение человека, участью
которого играла эта женщина, как монетой: орел — свобода, ре-
шетка — тюрьма!..
Дальнейших показаний Семеновой я не стану разбирать
серьезно. Право, мне было бы неловко, если бы такой автор, как
Безак, мог подумать, что он хотя на минуту покорил меня своим
вымыслом. Против этой басни возражают и жизнь, и здравый
рассудок, и практика прежних преступлений. Мы знаем, что, ко-
гда убийцу застигает случайный свидетель, убийца рефлективно,
не размышляя, убивает и этого свидетеля: так поступил Данилов
с Поповым, так поступил Ландсберг с Власовой1, так все должны
1 Защитник имеет в виду обвиняемых и свидетелей по известным в то
время уголовным делам. По второму из этих дел (Ландсберга) см.: Кони А. Ф.
Избранные произведения. — М. : Госюриздат, 1956. — С . 832—841.
208
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
поступать если не хотят сознаваться, потому что убийца, который
еще дорожит свободой, не может выпустить гулять по свету живую
улику против себя: тогда его вся последующая жизнь будет вечным
мучением. Но чтобы убийца мог любезно поднести случайной сви-
детельнице сверток с золотыми вещицами и, не справившись, кто
она такая, проводил бы ее до ворот, нет, это только Безак может
так придумывать! Наконец, вспомните, что, по арифметическому
вычислению, Семенова пробыла в кассе час с лишком — для одно-
го получения подарка этого чересчур много.
Я сказал, что сам не буду подробно возражать на вариации Се-
меновой. Но ей всегда бы мог возразить сам Миронович, если бы
она их держалась. Он мог бы сказать ей»:
«Вы доводите себя только до порога кассы, но никак не хоти-
те войти в нее для убийства? Но почему вы были там, а меня ни-
кто не видел? Почему я на следующее утро спокойно дома пил чай,
а вы метались всю ночь по городу и вам кусок в горло не лез? Поче-
му я вышел из дому на обычную работу и думал о моих должниках,
а вы чуть не на рассвете бежали из Петербурга? Почему то, зачем
будто я пришел в кассу, осталось неприкосновенным, а то, к чему
вы добирались, у вас в руках, все до единого плоды преступления?
И что вы там делали целый час? Скажите, что это за чудеса и при-
чем я тут? Уже не выходит ли, что я собственно для вас и убивал?
Нет, уж не стесняйтесь, — войдите туда, войдите, г-жа Семенова,
и станьте на это проклятое место, где вы сделали самое ужасное,
самое горькое дело вашей жизни!».
Так мы объясняем себе убийство Сарры Беккер. Заканчивая
защиту, — что бы нас ни ожидало, — мы должны заявить горячую
благодарность тем ученым, литераторам и представителям выс-
шего суда, которые содействовали разъяснению истины в этом
процессе. О личности Мироновича по-прежнему молчу. Но если
бы он и был грешен, возможно ли поэтому рассчитываться с ним
за деяния другого? И где же? В суде, от которого и падший поуча-
ется справедливости, потому что здесь он должен услышать вы-
сокие слова: «Получи и ты, грешный, свою долю правды, потому
что здесь она царствует и мы говорим ее именем». Всякое раз-
дражение против Мироновича должно смолкнуть, если только
вспомнить, что он вынес. Его страданий я не берусь описывать.
Он часто сам не находил слов и только судорожно сжимал кулак.
209
ДЕЛО МИРОНОВИЧА
Против кого? Роптать бесполезно: чиновники — люди, они могут
ошибиться... И если бы в первый раз Миронович был оправдан,
а Семенова обвинена, то ему оставалось бы только удовольство-
ваться тем, что гроза миновала. Но теперь, когда все разбежались,
и одному Мироновичу подброшено мертвое тело несчастной де-
вочки, присяжные, оправдывая Мироновича, рискуют объявить,
что виновных никого нет. И если они не смутятся этим риском,
тогда Миронович будет хотя отчасти отмщен. Приговором этим
присяжные скажут тому, кто создавал это дело, кто руководил им,
они скажут этому руководителю, и это его, конечно, огорчит: вы,
не кто иной, как вы, выпустили настоящих виновных! И верьте,
господа, что даже те, в ком есть остаток предубеждения против
Мироновича, и те встретят оправдание его с хорошим чувством.
Все забудется в сознании свободы, в радостном сознании, что рус-
ский суд отворачивается от пристрастия, что русский суд не каз-
нит без доказательств!
По данному делу был вынесен оправдательный приговор.
Речь Н. П. Карабчевского1
Господа присяжные заседатели!
Страшная и многоголовая гидра — предубеждение, и с нею-то
прежде всего приходится столкнуться в этом злополучном деле,
злополучном с первого судебного шага, злополучном на всем даль-
нейшем протяжении процесса.
Преступление зверское, кровавое, совершенное почти над ре-
бенком, в центре столицы на фешенебельном Невском, всех, разу-
меется, потрясло, всех взволновало. Этого было уже достаточно,
чтобы заставить намного потерять голову, даже тех, кому в подоб-
ных случаях именно следовало бы призвать все свое хладнокровие.
Ухватились за первую пришедшую в голову мысль, на слово пове-
рили проницательности первого полицейского чина, проникшего
в помещение гласной кассы ссуд и увидевшего жертву, лежащую на
кресле с раздвинутыми ногами и задравшейся юбкой. В одной этой
позе усмотрели разгадку таинственного преступления.
1 Печатается по: Судебные речи известных русских юристов : сборник. — 2 -е
изд., испр. и доп. — М. : Юрид. лит., 1957.
210
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
Достаточно было затем констатировать, что хозяином ссуд-
ной кассы был не кто иной, как Миронович, прошлое которого
будто бы не противоречило возможности совершения гнусного
преступления, насилия, соединенного с убийством, и обвинитель-
ная формула была тут же слажена, точно сбита накрепко на нако-
вальне. Не желали идти по пути дальнейшего расследования!
Первую мысль об «изнасиловании» покойной Сарры подал
околоточный надзиратель Черняк. Кроме «раздвинутых» ног
и «приподнятой юбки», в наличности еще ничего не было. Но
всякая мысль об убийстве с целью грабежа тотчас же была беспо-
воротно оставлена. Когда вслед за Черняком в квартиру проник
помощник пристава Сакс (бывший судебный следователь), дело
было уже бесповоротно решено. Проницательность «бывшего»
судебного следователя была признана непререкаемой. Она-то
с бессознательным упорством стихийной силы и направила след-
ствие на ложный путь. К часу дня 28 августа (то есть дня обнару-
жения убийства), когда налицо были все представители (вплоть
до самых высших) следственной и прокурорской власти столицы,
слово «изнасилование» уже, как ходячая монета, было всеобщим
достоянием.
Тут же после весьма «оригинального» судебно-следственного
эксперимента, о котором речь ниже, Миронович был арестован
и отправлен в дом предварительного заключения. На следующий
день, 29 августа, весь Петербург знал не только о страшном убий-
стве, но и о «несомненном» виновнике его — Мироновиче. Против
«элодея», недаром едва ли не на самом месте совершения преступ-
ления была принята высшая мера предосторожности — безуслов-
ное содержание под стражей. С этого момента «убийство Сарры
Беккер» отождествилось с именем Мироновича в том смысле,
что «убийца» и «Миронович» стали синонимами. От этого пер-
вого (всегда самого сильного) впечатления не могли отрешиться
в течение всего производства дела, оно до конца сделало ужасное
дело, Мироновича предали суду.
А между тем даже и тогда, на первых порах, в деле не имелось
абсолютно никаких данных, которые давали бы право успокоить-
ся на подобном «впечатлении».
Характерно отметить, насколько пестовали и лелеяли это
«первое впечатление», насколько прививали его к сознанию об-
211
ДЕЛО МИРОНОВИЧА
щества на протяжении всего предварительного «негласного» след-
ствия. Пока речь шла о виновности именно Мироновича, в газе-
тах невозбранно печатались всякого рода сообщения. Зарудный,
например, на все лады жевал и пережевывал данные, «уличающие
Мироновича», и прокурорский надзор молчал, как бы поощряя
усердие добровольцев печати в их лекоковском рвении. Но как
только появилась на сцену Семенова и одна из газет вздумала по-
местить об этом краткую заметку, прокурорский надзор тотчас же
остановил дальнейшее «публичное оглашение данных следствия».
Гласность именно в эту минуту оказалась почему-то губительной.
Так и не удалось сорвать покров таинственности с «первого впе-
чатления», которое до конца осталось достоянием правосудия.
Что же было в распоряжении властей, когда Миронович был
публично объявлен убийцей и ввержен в темницу?
Прошлое Мироновича воспроизводится в обвинительном
акте не только с большой подробностью, оно им, так сказать,
смакуется в деталях и подробностях. В этом прошлом обвини-
тельная власть ищет прежде всего опоры для оправдания своего
предположения о виновности Мироновича. Но она, по-видимому,
забывает, что как бы ни была мрачна характеристика личности за-
подозренного, все же успокоиться на «предположении» о винов-
ности нельзя. Ссылка на прошлое Мироновича нисколько не мо-
жет облегчить задачи обвинителям. Им все же останется доказать
виновность Мироновича. Этого требуют элементарные запросы
правосудия.
Раз «прошлое» Мироновича и «характеристика его лично-
сти» заняли так много места в обвинительном акте и еще больше
на суде — нам, естественно, придется говорить и об этом. Но как
от этого далеко еще до его виновности, будь он трижды так черен,
каким его рисуют!
Да позволено мне будет, однако, ранее посильной реабилита-
ции личности подсудимого отделаться от впечатлений, которые
навеяны совершенно особыми приемами собирания улик по на-
стоящему делу. Они слишком тяготят меня. Не идут у меня из го-
ловы два момента следствия: одно из области приобщения улики,
другое из области утраты таковой. Я хотел бы сказать теперь же
об этом несколько слов и не возвращаться к этому более.
212
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
Утрачено нечто реальное, осязаемое. Вы знаете, что в пер-
вый же день следствия пропали волосы, бывшие в руках убитой
девочки. Если бы они были налицо, мы бы сравнили их с волосами
Семеновой. Если бы это «вещественное доказательство» лежало
здесь, быть может, даже вопроса о виновности Мироновича боль-
ше не было. Волосы эти не были седые, стриженые, какие носит
Миронович, Волосы эти были женские, черного цвета. Они были
зажаты в руках убитой. Это была, очевидно, последняя попытка
сопротивления несчастной. Эти волосы могли принадлежать
убийце, Но их нет! Они утрачены. Каждый судебный деятель, по-
нимающий значение подобного «вещественного доказательства»,
легко поймет, что могло быть вырвано из рук защиты подобной
утратой.
По рассказам лиц, отчасти же и виновных в их утрате, нас при-
глашают успокоиться на мысли, что это были волосы самой потер-
певшей. В минуту отчаяния она вырвала их из своей собственной
головы, Но не забывайте, что это только посильное «предполо-
жение» лиц, желающих во что бы то ни стало умалить значение
самой утраты. Устраненный от производства дальнейшего след-
ствия Ахматов этого предположения удостоверить на суде не мог.
Положенный на бумагу единственный волос, снятый с покойной,
«по-видимому», оказался схожим с волосами потерпевшей, но не
забывайте при этом, что волосы покойной Сарры и Семеновой
почти (или «по-видимому» — как хотите!) одного цвета. При таком
условии защита вправе печалиться об утрате волос, тем более, что
единственно уцелевший волос мог действительно выпасть из го-
ловы самой потерпевшей. Но такого же ли происхождения была
та горсть черных волос, зажатых в руке убитой, об утрате которых
повествует нам обвинительный акт, — останется навсегда вопро-
сом. Мы знаем только, что эти волосы были «черные»... Но ведь
и у Семеновой волосы несомненно черные.
Как бы в компенсацию этой несомненной «вещественной» ут-
раты предварительным следствием приобщено нечто невещест-
венное. Я затрудняюсь назвать и характеризовать эту своеобраз-
ную «улику», отмеченную на страницах обвинительного акта.
Очень подчеркивалось, подчеркивается и теперь, что Миро-
нович не пожелал видеть убитой Сарры, что он уклонялся входить
в комнату, где находился ее труп, несмотря на неоднократные
213
ДЕЛО МИРОНОВИЧА
«приглашения». Ссылался он при этом на свою нервность и «бо-
язнь мертвецов» вообще.
Казалось бы, на этом и можно было поставить точку, делая за-
тем из факта выводы, какие кому заблагорассудится. Дальше идти
не представлялось никакой возможности уже в силу категориче-
ского содержания ст. 405 Устава уголовного судопроизводства,
воспрещающей следователю прибегать к каким бы то ни было ин-
квизиционным экспериментам над обвиняемым, некогда широко
практиковавшимся при старом судопроизводстве. Следователь
на это и не пошел. Но в обвинительном акте на белом черным
значится так: «...но в комнату, где лежал труп, он (Миронович),
несмотря на многократные приглашения, не пожелал войти, от-
казываясь нервностью, и вошел туда только один раз и то вследст-
вие категорического предложения прокурора С. - Петербургской
судебной палаты Муравьева».
Как же отнестись к этому процессуальному моменту? Заняться
ли подробным анализом его? Лицо, произведшее над обвиняемым
этот психологический опыт, не вызвано даже в качестве свидете-
ля. Мы бессильны узнать детали. Нам известно только, что Ми-
ронович в конце концов все-таки вошел в комнату, где лежал труп
Сарры. В обморок он при этом не упал... Не хлынула, по-видимо-
му, также кровь из раны жертвы... Думаю, что обвинительный акт,
при своей детальности, не умолчал бы об этих знаменательных яв-
лениях, если бы «явления» действительно имели место.
Итак, никакой, собственно, «психологии» в качестве улики
этот процессуальный прием не делал. Да и психология-то, правду
сказать, предвкушалась какая-то странная. Бесчеловечно застав-
лять глядеть человека на мертвеца, когда этот человек заявляет,
что он мертвецов боится. При всей своей очевидной незаконно-
сти эксперимент к тому же оказался и безрезультатным.
Приобретение не стоит, таким образом, утраты, хотя в оди-
наковой мере приходится поставить крест и на том и на другом
«доказательстве».
Возвратимся к более реальным данным следствия.
Особенно охотно и тщательно собиралось все, что могло
неблагоприятно характеризовать личность Мироновича. Но
и сугубая чернота Мироновича все же не даст нам фигуры убий-
цы Сарры Беккер. Недостаточно быть «бывшим полицейским»,
214
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
и «взяточником», и даже «вымогателем», чтобы совершить изна-
силование, осложненное смертоубийством. С такими признаками
на свободе гуляет много народа. Стало быть, придется серьезно
считаться лишь с той стороной нравственных наклонностей Ми-
роновича, которые могут иметь хотя бы какое-нибудь отношение
к предмету занимающего нас злодеяния.
Что же приводится в подтверждение предполагаемой поло-
вой распущенности Мироновича, распущенности, доходящей до
эксцессов, распущенности, способной довести его до преступного
насилия? Констатируется, что, имея жену, он жил ранее с Филип-
повой, от которой имел детей, а лет семь назад сошелся с Федоро-
вой, с которой также прижил детей.
Ну, от этого до половых «эксцессов», во всяком случае, еще
очень далеко! Притом же жена Мироновича, почтенная, преклон-
ных уже лет женщина, нам и пояснила, как завязались эти связи.
Вследствие женской болезни она давно не принадлежит плотски
мужу. Он человек здоровый, сильный, с ее же ведома жил сперва
с Филипповой, потом с Федоровой, и связь эта закреплена време-
нем. Детей, рожденных от этих связей, он признает своими. Где
же тут признаки патологического разврата или смакования поло-
вых тонкостей? Здоровый, единственно возможный в положении
Мироновича, для здорового человека, осложненный притом са-
мой мещанской обыденностью, выход. Нет, — было бы воистину
лицемерием связи Мироновича с Филипповой и Федоровой, ма-
терями его детей, трактовать в виде улик его ничем ненасытимой
плотской похоти!
Надо поискать что-нибудь другое. Когда очень тщательно
ищут, всегда находят. А здесь наперебой все искали, очень хотели
уличить «злодея».
Прежде других нашел Сакс («бывший следователь»). Он со-
слался на свидетельницу Чеснову, будто бы та заявила ему что-то
о «нескромных приставаниях» Мироновича к покойной Сарре.
Это Сакс заявил следователю, подтверждал и здесь на суде. Но
Чеснова как у следователя, так равно и здесь отвергла эту ссылку.
Она допускает, что «кто-нибудь» другой, может быть, и говорил
об этом Саксу, но только не она, так как «подобного» она не знает
и свидетельницей тому не была. Ссылка Сакса оказалась во вся-
ком случае... неточной. Правосудие нуждается в точности.
215
ДЕЛО МИРОНОВИЧА
К области столь же «неточных» сведений следует отнести
и довольно характерное показание добровольца-свидетеля Виско-
ватова. Он сам, никем не вызванный, явился к следователю и по-
желал свидетельствовать «вообще о личности Мироновича». По-
казание это имеет все признаки сведения каких-то личных счетов,
на чем и настаивает Миронович.
Но возьмем его как вполне искреннее. Насколько оно объек-
тивно, достоверно?
Висковатов утверждает, что лет десять тому назад Миронович
совершил покушение на изнасилование (над кем? где?). Об этом
как-то «в разговоре» тогда же передавал ему, ныне уже умерший,
присяжный поверенный Ахочинский. Затем еще Висковатов
«слышал», что Миронович «отравил какую-то старуху и восполь-
зовался ее состоянием». Здесь не имеется даже ссылки на умерше-
го. Висковатов слышал... от кого, не помнит. Но ведь сплетни — не
характеристика. Передавать слух, неизвестно от кого исходящий,
значит передавать сплетню. Правосудие вовсе не нуждается в по-
добных услугах. Сам закон его ограждает от них. Свидетелям пря-
мо возбраняется приносить на суд «слухи, неизвестно откуда ис-
ходящие».
Это самое характерное в деле свидетельское показание, имею-
щее в виду обрисовку личности Мироновича.
Все другие «уличающие» Мироновича показания, которым
я мог бы противопоставить показания некоторых свидетелей за-
щиты, дают нам едва ли пригодный для настоящего дела матери-
ал. Скуп или щедр Миронович, мягок или суров, ласков или требо-
вателен — все это черты побочные, не говорящие ни за, ни против
такого подозрения, которое на него возводится.
Тот факт, что он опозорил свои седины ростовщичеством,
стал на старости лет содержателем гласной кассы, равным обра-
зом нисколько не поможет нам разобраться в интересующем нас
вопросе. В видах смягчения над ним по этому пункту обвинения
следует лишь заметить, что это ремесло не знаменует ничуть ка-
кого-либо рокового падения личности в лице Мироновича. Та-
кое знамение возможно было бы усмотреть лишь для личности
с высоким нравственным уровнем в прошлом, но Миронович и в
прошлом и в настоящем — человек заурядный, человек толпы. Он
смотрит на дело просто, без затей: все, что не возбранено зако-
216
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
ном, дозволено. Ростовщичество у нас пока не карается, — он им
и наживает «честно» копейку. Торговый оборот, как и всякий
другой! Объявите сегодня эту «коммерцию» преступной, он со-
вершит простую замену и отойдет в сторону, поищет чего-нибудь
другого. Чувство законности ему присуще, но не требуйте от него
большего в доказательство того, что он не тяжкий уголовный пре-
ступник!
Гораздо более существенное в деле значение имеет все то,
что так или иначе характеризует нам отношения покойной Сарры
к Мироновичу. Обвинительная власть по данным предваритель-
ного следствия пыталась сгустить краски для обрисовки этих от-
ношений в нечто специфически многообещающее. Миронович,
дескать, давно уже наметил несчастную девочку, как волк намеча-
ет ягненка.
Процессуальное преимущество следствия судебного перед
предварительным в данном случае оказало услугу правосудию.
Ничего преступно неизбежного, фатально предопределенного
в отношениях Мироновича к Сарре обвинительной власти на
суде констатировать не удалось. Значительно поблекли и потуск-
нели выводы и соображения, занесенные по тому же предмету
в обвинительный акт. Удивляться этому нечего, так как лишь при
перекрестном допросе свидетелям удалось высказаться вполне
и начистоту, без недомолвок и без того субъективного оттенения
иных мест их показания, без которого не обходится редакция ни
одного следственного протокола.
На поверку вышло, что свидетели не так много знают компро-
метирующего Мироновича в его отношениях к покойной Сарре,
как это выходило сначала.
Точно отметим, что именно удостоверили свидетели.
Бочкова и Михайлова, простые женщины, жившие в том же
доме и водившие с покойной знакомство, утверждают только, что
девочка «не любила» Мироновича. Что она жаловалась на скуку
и на то, что работа тяжела, а хозяин требователен: рано приезжа-
ет в кассу и за всем сам следит. Когда отец уезжает в Сестрорецк,
ей особенно трудно, так как сменить ее уже некому. Нельзя выбе-
жать даже на площадку лестницы.
Согласитесь, что от этих вполне естественных жалоб живой
и умной девочки, бессменно прикованной к ростовщической кон-
217
ДЕЛО МИРОНОВИЧА
торке, до каких-либо специфических намеков и жалоб на «приста-
вания» и «шалости» Мироновича совсем далеко.
Свидетельницы на неоднократные вопросы удостоверили,
что «это» им совершенно не известно и что жалобы Сарры они
не понимали столь односторонне. Наконец, допустим даже неко-
торые намеки со стороны Сарры и в таком направлении. Девоч-
ка живая, кокетливая, сознавшая уже свое деловое достоинство.
Каждое неудовольствие, любое замечание Мироновича она могла
пытаться объяснить и себе и другим не столько своим промахом,
действительной какой-нибудь ошибкой, сколько раздражительно-
стью «старика» за то, что она не обращает на него «никакого вни-
мания», за то, что он даже ей «противен».
Покойная Сарра по своему развитию начинала уже вступать
в тот период, когда девочка становится женщиной, ей было уже
присуще женское кокетство. Во всяком случае, «серьезно» она ни
единому человеку на «приставания» Мироновича не жаловалась
и никаких опасений не высказывала.
В этом отношении особенно важное значение имеют для нас
показания свидетельницы Чесновой и родного брата покойной
Моисея Беккера. С первой она виделась ежедневно: выбирала пер-
вую свободную минуту для дружеской болтовни и никогда не жало-
валась на «приставания» Мироновича или на что-либо подобное.
С братом она виделась периодически, но была с ним дружна и от-
кровенна. Никаких, даже отдаленных, намеков на «ухаживание»
или на «приставание» Мироновича он от сестры никогда не слыхал.
Равным образом и отец убитой, старик Беккер, «по совести» ниче-
го не мог дать изобличающего по интересующему нас вопросу.
Остается показание скорняка Лихачева. Свидетель этот удо-
стоверил, что однажды в его присутствии Миронович за что-то
гладил Сарру по голове и ласково потрепал ее по щеке. Раз это
делалось открыто, при постороннем, с оттенком простой ласки
по адресу старшего к младшему (Миронович Сарре в отцы годит-
ся), я не вижу тут ровно ничего подозрительного. Во всем можно
хотеть видеть именно то, что желаешь, но это еще не значит — ви -
деть. Из показаний Лихачева следует заключить лишь о том, что
и Миронович не всегда глядит исподлобья, что он не всегда толь-
ко бранил Сарру, а иногда бывал ею доволен и ценил ее труд и как
умел поощрял ее.
218
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
Во всяком случае вывода о том, что Миронович вечно возбу-
ждался видом подростка Сарры и только ждал момента, как бы
в качестве насильника на нее наброситься, из показаний этих
свидетелей сделать нельзя. Других свидетелей по этому вопросу
не имеется. Успокоиться же на априорном наличии непременно
насильника, когда нет к тому же самого насилия, значит строить
гипотезу, могущую свидетельствовать лишь о беспредельной силе
воображения, не желающего вовсе считаться с фактами.
Именно такую «блестящую» гипотезу дал нам эксперт по су-
дебной медицине профессор Сорокин.
На этой экспертизе нам придется остановиться со внимани-
ем. С ней приходится считаться не потому, чтобы ее выводы сами
по себе представлялись ценными, так как она не покоится на бес-
спорных фактических данных, но она имела здесь такой большой
успех, произвела такое огромное впечатление, после которого
естественно подсказывалась развязка пьесы. Кто сомневался ра-
нее в виновности Мироновича, после «блестящей» экспертизы
профессора судебной медицины Сорокина откладывал сомнения
в сторону, переносил колебание своей совести на ответствен-
ность все разъяснившей ему экспертизы и рад был успокоиться на
выводе: «да, Миронович виновен, это нам ясно сказал профессор
Сорокин»...
Но сказал ли нам это почтенный профессор? Мог ли он нам
это сказать?
Два слова сперва, собственно, о роли той экспертизы, кото-
рую мы, истомленные сомнениями и трудностями дела, с такой
жадностью выслушали вечером на пятый день процесса, когда
наши нервы и наш мозг казались уже бессильными продолжать
дальше работу.
Экспертиза призывается обыкновенно ради исследования ка-
кого-либо частного предмета, касающегося специальной области
знания. Такова была, например, экспертиза Балинского и Чечо-
та. Им не был задан судейский вопрос: «виновна ли Семенова?», —
они ограничились представлением нам заключения относитель-
но состояния умственной и духовной сферы подсудимой.
В своем действительно блестящем и вместе строго научном
заключении профессор Балинский, как дважды два четыре, дока-
зал нам, что Семенова психопатка и что этот анормальный душев-
219
ДЕЛО МИРОНОВИЧА
ный склад подсудимой нисколько не исключает (если, наоборот,
не способствует) возможности совершения самого тяжкого пре-
ступления, особливо если подобной натурой руководит другая,
более сильная воля. Но Балинский, как ученый и специалист, не
пошел и не мог пойти далее. Он не сказал нам, что Семенова, ру-
ководимая более сильной волей (Безака), совершила это злодея-
ние — убила Сарру Беккер. Если бы Балинский понимал столь же
неправильно задачу судебной экспертизы, как понял ее Сорокин,
он бы, вероятно, это высказал. Но тогда он не был бы тем серь-
езным, всеми чтимым ученым, ученым от головы до пят, каким
он нам здесь представился. Он явился бы разгадывателем шарады,
а не экспертом.
К мнению профессора Балинского безусловно присоединился
другой эксперт, психиатр-практик Чечот, остановившись на конеч-
ном строго научном выводе: «Душевное состояние психопатизма
не исключает для лица, одержимого таким состоянием, возможно-
сти совершения самого тяжкого преступления. Такой человек, при
известных условиях способен совершить всякое преступление без
малейшего угрызения совести. Ради удачи того, что создала его бо-
лезненная фантазия, он готов спокойно идти на погибель».
Таким психопатическим субъектом эксперты-психиатры счи-
тают Семенову. Психопат — тип, лишь недавно установленный
в медицинской науке. Это субъект безусловно ненормальный
и притом, как доказано, неизлечимый. Такие душевнобольные
безусловно опасны и вредны и в обществе терпимы быть не мо-
гут. Наказывать их как больных нельзя, но и терпеть в своей среде
также невозможно.
Вот выводы экспертов-психиатров относительно Семеновой.
Для всех очевидно, на чем эти выводы основаны — на точных и до-
казанных положениях медицинской науки.
С этим считаться должно, ибо это не «гипотеза», не «взгляд
в нечто» человека, обладающего лишь воображением, это научная
экспертиза людей строгой науки, перед доказательной аргумента-
цией которых всякий профан обязан преклониться.
Обратимся к экспертизе Сорокина. Сорокин также профес-
сор, стало быть, также ученый человек. Но в чем его наука? Он
занимает кафедру судебной медицины; читает ее в медицинской
академии для врачей, в университете — для юристов. Я сам немно-
220
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
го юрист, и все мы, юристы, прослушали в свое время этот «курс
судебной медицины». Мы знаем, что это за наука. Собственно
говоря, такой науки нет в смысле накопления самостоятельных
научных формул, данных и положений, это лишь прикладная от-
расль обширной медицинской науки со всеми ее специальными
извилинами и деталями. И психиатрия также входит в ее область.
Однако же мы позвали специалистов-психиатров Балинского
и Чечота, не довольствуясь Сорокиным и Горским. Отсюда уже
ясно, что значит быть специалистом по «судебной медицине»
и что представляет собой сама наука «судебная медицина». Всего
понемножку из области медицины для применения в гомеопати-
ческих дозах в крайних обстоятельствах юристом. Это — наука
для врачей и юристов. Этим, я думаю, уже все сказано. Юристы
воздерживаются считать себя в ее области специалистами и по
большей части в университете не посещают даже вовсе лекций
по судебной медицине. Врачи-специалисты от нее сторонятся
основательно, считая ее мало обоснованной, энциклопедией для
юристов, а вовсе не медицинской наукой. Остается она, таким об-
разом, достоянием господ уездных врачей, которые, как известно,
специальностей не признают и по служебным обязанностям при-
знавать не могут, не признают также и немногих профессоров,
преподающих эту науку «врачам и юристам».
Предварительные эти справки были совершенно необходи-
мы для того, чтобы с должной осторожностью ориентироваться
в значении той судебно-медицинской экспертизы, которую вы
здесь выслушали. Она не ценна ни внешней, ни внутренней своей
авторитетностью. Раз мы призываем разрешить наши недоуме-
ния науку, она должна быть наукой. Всякий суррогат ее не только
бесполезен; но и вреден.
В начале своего страстного, чтобы не сказать запальчивого,
заключения сам эксперт Сорокин счел нужным оговориться. Его
экспертиза — только гипотеза, он не выдает ее за безусловную ис-
тину. К тому же главнейшие свои доводы он основывает на дан-
ных осмотра трупа по следственному протоколу, причем выска-
зывает сожаление, что исследование трупа произведено слишком
поверхностно. Эксперт к тому же чистосердечно заявляет, что
эти дефекты предварительного следствия лишают его экспертизу
221
ДЕЛО МИРОНОВИЧА
возможности с полной достоверностью констатировать весь акт
преступления.
Но если так, то не было ли бы логичнее, осторожнее и целе-
сообразнее и не идти далее такого вступления? Ужели задача экс-
пертизы на суде — строить гипотезы, основанные на данных, «не
могущих быть с полной достоверностью констатированными»?
Нельзя же забывать, что здесь разрешается не теоретический во-
прос, подлежащий еще научной критике, доступный всяческим
поправкам, а разрешается вопрос жизненный, практический, не
допускающий ни последующих поправок, ни отсрочки для своего
разрешения. Речь идет об участи человека!
Эксперт, открыв в начале своего заключения предохрани-
тельный клапан заявлением о том, что он строит лишь гипотезу,
понесся затем уже на всех парах, пока не донесся, наконец, до ка-
тегорического вывода, что Миронович и насилователь и убийца.
Демонстрации почтенного профессора над знаменитым крес-
лом, в котором найдена была покойная Сарра, выдвинутом на се-
редину судебной залы при вечернем освещении, очень напомина-
ли собой приемы гипнотизма и, кажется, вполне достигли своей
цели. После царившего дотоле смятения духа все замерли в ожи-
дании зловещей разгадки, и разгадка самоуверенно была дана поч-
тенным профессором. Всеми было забыто, что, по словам того же
профессора, он дает лишь гипотезу, оговорку приписывали лишь
его скромности и поняли, что он дает саму истину.
Во всю мою судебную практику мне не случалось считаться
с более самоуверенной, более категорической и, вместе с тем, ме-
нее доказательной экспертизой!
В самом деле, отбросим на минуту вывод и остановимся на по-
сылках блестящей экспертизы профессора Сорокина.
Первое, основное положение экспертизы Сорокина — крес-
ло. Нападение было сделано на кресле, на котором Сарра Беккер
и окончила свою жизнь. Ударам по голове предшествовала как
бы попытка удушить платком, найденным во рту жертвы. Таким
способом, по мнению эксперта, грабитель никогда не нападает.
Грабитель прямо стал бы наносить удары. Поэтому эксперт выска-
зывает уверенность, что в данном случае существовала попытка
к изнасилованию. Вы видите, как ничтожна посылка и какой ог-
ромный вывод!
222
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
Но какая наука подсказала эксперту, что грабитель никогда так
не нападает? Я думаю, что грабитель нападает так, как по данным
обстоятельствам ему это наиболее удобно. Если таким грабите-
лем была Семенова, втершаяся первоначально в доверие девочки
(вспомните, что в тот именно вечер Сарра с какой-то неизвестной
свидетелям женщиной сидела на ступеньках лестницы перед квар-
тирой), проникшая в квартиру с ведома и согласия самой Сарры,
то и нападение и самое убийство должно было и могло случиться
именно тогда, когда девочка беззаботно сидела в кресле и менее
всего ожидала нападения. Имея в виду, что Семенова имела лишь
некоторое преимущество в силе над своей жертвой, станет понят-
ной та довольно продолжительная борьба, которая велась именно
на кресле. Значительно более сильный субъект сразу бы покончил
со своей жертвой. Навалившись всем туловищем на опрокинутую
и потому значительно обессиленную Сарру, Семенова должна
была проделать именно все то, что относил эксперт на счет наси-
лователя — Мироновича.
На предварительном следствии Семенова (не будучи знакома
с протоколами предварительного следствия) так приблизительно
и рисовала картину убийства. Она совершила его на том самом
кресле, которое демонстрировал эксперт.
Спрашивается, в чем же неверность или невероятность по-
добного объяснения Семеновой, фотографически отвечающего
обстановке всего преступления? Зачем понадобился мнимый на-
силователь, когда имеется налицо реальная убийца?
Но кресло и попытка к задушению достаточны для эксперта,
чтобы отвергнуть мысль о нападении грабителя и доказывать ви-
новность Мироновича.
Семенову, непрофессиональную грабительницу, которая
могла пустить в ход и непрофессиональный способ нападения,
опровергнув тем все глубокомысленное соображение эксперта,
профессор Сорокин просто-напросто отрицает. Он не верит ее
рассказу, не верит, чтобы она могла совершить это убийство, что-
бы у нее могло хватить на это даже физической силы. Это послед-
нее соображение эксперта лишено уже всякого доказательного
значения, так как он даже не исследовал Семеновой. Эксперты-
психиатры, хорошо ознакомленные с физической и психической
223
ДЕЛО МИРОНОВИЧА
природой Семеновой, наоборот, подобную возможность вполне
допускают.
Итак, мы видим, что заключение профессора Сорокина, —
действительно гипотеза. Гипотеза, как более или менее счастли-
вая догадка или предположение, ранее чем превратиться в истину,
нуждается в проверке и подтверждении. Такой проверки и такого
подтверждения нам не дано. Наоборот, я нахожу, что даже судеб-
но-медицинская экспертиза предварительного следствия в дос-
таточной мере ее опровергает. Три судебных врача, видевших
самый труп на знаменитом отныне кресле, производивших затем
и вскрытие трупа, высказались за то, что смерть Сарры последо-
вала от удара в голову и была лишь ускорена удушением. При этом
они положительно констатировали, что никаких следов покуше-
ния на изнасилование не обнаружено.
Настаивая на «попытке к изнасилованию», эксперт Соро-
кин упускает совершенно из виду все естественные проявления
сладострастия и полового возбуждения. Уж если допускать, что
Миронович проник ночью в кассу под предлогом сторожить ее
и Сарра его добровольно впустила, то не стал бы он сразу набра-
сываться на девочку, одетую поверх платья в ватерпруф, валить ее
на неудобное кресло и затем, не сделав даже попытки удовлетво-
рить свою похоть, — душить. Раз проникнув в помещение кассы,
чтобы провести в ней ночь, он был хозяином положения. Он мог
дождаться, пока Сарра разденется, чтобы лечь спать, мог выбрать
любую минуту любое положение. В комнате, кроме кресла, был
диван, но для изнасилования избирается именно неудобное крес-
ло. В качестве сластолюбца, забравшегося на ночлег вблизи своей
жертвы, Миронович, конечно, обставил бы свою попытку и боль-
шим удобством и комфортом.
Ключ от входной двери найден в кармане ватерпруфа Сарры.
Насилование и убийство производится, таким образом, при от-
крытых дверях. Это могло случиться при случайном нападении,
но не при обдуманной попытке к сложному акту изнасилования.
Мало того, если бы Миронович был виновником убийства,
он, конечно, сумел бы придать обстановке кассы все внешние
черты разграбления. Он разбил бы стекла в витринах, раскидал
бы вещи. Но истинный грабитель берет лишь самое ценное, по
224
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
возможности не делая лишнего беспорядка, не оставляя никаких
следов грабежа.
Ключ от двери в кармане убитой Сарры, надетый на ней ва-
терпруф и недоеденное яблоко в кармане того же ватерпруфа
дают мне основание считать, что на нее напали тотчас же, как
она вошла в квартиру, впустив за собой с доверием своего убий-
цу. Если та женщина, которая сидела на лестнице с Саррой, была
Семенова, если, доверяясь ей как женщине, ее впустила за собой
Сарра, то ясно, кто и убийца.
Итак, с экспертизой Сорокина можно покончить. Она не от-
вечает ни строгим требованиям науки, ни фактам, ни еще более
строгим требованиям судейской совести. Ваш приговор не может
покоиться на гипотезе, в нем должна заключаться сама истина.
Но где же и как ее еще искать? Пока все поиски в смысле уста-
новления виновности Мироновича, согласитесь, были бесплодны.
Отметьте это в вашей памяти, так как теперь нам предстоит
перейти в последнюю область улик, которыми пытаются еще за-
крепить виновность Мироновича. На предварительном следствии
спешили выяснить, где находился Миронович в ночь совершения
убийства. Оказалось (на первых порах — как значится в обвини-
тельном акте), что Миронович, вернувшись домой в обычное
время, провел всю ночь в своей квартире, никуда не отлучаясь.
Дворник Кириллов и все домашние Мироновича, спрошенные
врасплох на другой же день, единогласно заявили, что хозяин про-
вел ночь, как и всегда, дома, рано лег спать и до утра решительно
никуда не отлучался.
Но вот неожиданно появляется свидетельница Егорова, про-
живающая в доме, где совершилось убийство, со странным, чтобы
не сказать зловещим, показанием. Ей неведомо с чего «припомни-
лось» вдруг, что в самую ночь убийства она видела шарабан Миро-
новича, запряженный в одну лошадь, стоящим, как и всегда, у лед-
ника дома, внутри двора. Обыкновенно Миронович здесь ставил
лошадь, когда приезжал без кучера и затем отправлялся в кассу
ссуд.
Показание представлялось тем более сенсационным, что ре-
шительно никто в доме, кроме Егоровой, шарабана ни в ту ночь,
ни ранее не видал. Для того чтобы въехать во двор, пришлось бы
будить дворника, отворять ворота. Наконец, было бы истинным
225
ДЕЛО МИРОНОВИЧА
безумием въезжать ночью в экипаже в населенный двор для сме-
лой любовной эскапады.
К показанию своему Егорова, по счастью, добавила, что в ту
ночь она «очень мучилась зубами», всю ночь напролет не спала,
но положительно «припоминает», что это было именно в самую
ночь убийства. Ранее она неоднократно видела шарабан Мироно-
вича на том же самом месте, но бывало это всегда днем; раз только
случилось видеть ночью.
Показание это само по себе столь неправдоподобно, что об-
винению, казалось бы, следовало от него разом отступиться. Мало
ли что может привидеться дряхлой старухе, измученной зубной
болью и бессонницей, в глухую, темную ночь. Лошадь и шарабан
Мироновича ежедневно стояли перед ее окнами на одном и том
же месте и, по простому навыку зрения, могли ей померещиться
в бессонную ночь. Во всяком случае полагаться на подобное удо-
стоверение представлялось бы более чем рискованным.
Но обвинение пытается его укрепить. Оно ссылается на за-
явление плотника Константинова, ночевавшего в дворницкой
дома Мироновича, который удостоверяет, что на звонок выходил
(в котором часу, он не помнит) дворник Кириллов, который по-
том говорил, что распрягал хозяйскую лошадь. Но ведь вся сила
этого показания сводится лишь к тому, в котором это было часу.
Если это имело место около девяти часов вечера, то показание
Константинова ни в чем не расходится ни с действительностью,
ни с показаниями других свидетелей. Из его показания выходит
только, что он уже спал, когда раздался звонок. По показанию его
же семьи и дворника Кириллова, Константинов, будучи немного
выпивши в этот день, залег спать ранее восьми часов.
Миронович вышел из кассы в половине девятого, к девяти
он и должен был вернуться домой. Его энергичный хозяйский
звонок, очевидно, и разбудил Константинова. Затем, по указанию
дворника Кириллова, Миронович уже никоим образом без его ве-
дома не мог бы вновь запрячь лошадь и выехать со двора, потому
что ключи от конюшни, сарая и от ворот хранились у него в двор-
ницкой под его тюфяком.
Судебно-медицинское вскрытие трупа покойной Сарры сви-
детельствует нам, что убийство было совершено над ней не ранее
двух часов после принятия ею пищи. В девять часов была закрыта
226
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
касса. Свидетели видели, как девочка после того ходила за прови-
зией в мелочную лавочку. Ее видели и позднее, около десяти часов
вечера, сидевшую на лестнице с какой-то неизвестной женщиной.
Убийство, стало быть, несомненно, было совершено не ранее
одиннадцати часов ночи. В это время Миронович, вне всяких со-
мнений, был уже дома и спал мирным сном.
Если отбросить нелепое, ни с чем решительно не сообразное
показание свидетельницы Егоровой, самое алиби Мироновича
представится, несомненно, установленным.
Нам известно, что вещи, похищенные из кассы, в двенадцать
часов ночи были уже в Финляндской гостинице. Мы знаем, что
в эту же ночь началось «бегство» Семеновой и Безака по Петер-
бургу. Если утвердиться на мысли, что Семенова совершила убий-
ство около одиннадцати часов ночи, то все станет понятно и объ-
яснимо. После столь тяжкого преступления естественно убегать,
унося с собой возможно дальше добычу. Но естественно ли, мыс-
лимо ли допустить, что Миронович, совершив непреднамеренное
убийство, в один час нашел себе доброхотных укрывателей в лице
Семеновой и Безака, и притом укрывателей ненужных, опасных
даже как свидетелей, могущих всегда его изобличить. Это такая
басня, что только диву даешься, как в сфере судейского метода
«обнаружения истины» мало ресурсов и средств обороняться от
подобных басен. Словно самая атмосфера судебной залы горячит
и воспламеняет наше воображение до экстаза. Я едва не сказал —
до умоисступления.
Я убежден, что пройдет несколько лет и перечитывающие
процесс скажут: «Да о чем они спорили, разве с самого начала не
было ясно, кто убийца, разве она сама им не сказала этого?» Она
действительно это сказала. Но все упорно не верили, и ей дали
все способы взять свое сознание назад, отречься от своего соб-
ственного признания. Теперь и Семенова, и Безак фигурируют
в качестве каких-то исключительных, экстравагантных соучастни-
ков или укрывателей несуществующего преступника. Но их истин-
ная роль, роль настоящих преступников самым актом предания
суду нивелирована и затушевана. Положение их стало выгодным,
и они всячески эксплуатируют его, рассчитывая на судейское ос-
лепление, предвкушаемое ими и в вашем приговоре.
227
ДЕЛО МИРОНОВИЧА
Но неужели это ослепление так неизбежно и истина так фа-
тально от нас сокрыта?
Не думаю. Преступление просто и ясно, и оно в двух словах:
Семенова — убийца, Безак — ее руководитель.
В этой простой схеме и вылилось первое сознание Семено-
вой, полное жизненной правды, полное таких психологических
черточек и подробностей, которых не выдумать самому Досто-
евскому. Остановимся на явке с повинной Семеновой. В ней раз-
гадка дела, в ней сама истина. Никакая ложь, нагроможденная ею
впоследствии с целью выбраться из уличающего ее положения, не
в состоянии ни сгладить, ни затуманить истины.
Прежде всего должно заметить, что эта «явка с повинной»,
другими словами, — обнаружение истинного преступника взамен
торопливо намеченного следствием мнимого виновника, не могло
и не должно было быть ни для кого неожиданностью. Достаточно
вспомнить показание жильца того дома, где произошло убийст-
во, Ипатова, данное им при первоначальном же дознании, чтобы
изумиться поспешности, с которой это показание было забыто
и устранено. Ипатов, живущий по той же лестнице, на которую
выходят двери ссудной кассы, но лишь в верхнем этаже, удостове-
рил, что около десяти часов вечера он видел покойную Сарру на
лестнице, сидевшую близ входа в кассу и беседовавшую с какой-то
неизвестной женщиной «еврейского типа». Достаточно взглянуть
на Семенову, с ее большими черными глазами, ее удлиненным ова-
лом лица и совершенно черными волосами, чтобы признать, что
весь ее облик ничуть не противоречит мимолетному впечатлению
свидетеля Ипатова. Семенова по облику — гречанка, армянка, ев-
рейка — все, что хотите, только — не русская.
Все знакомые Сарры, жившие в том доме были опрошены;
никто из знакомых ей женщин не признал себя в женщине, бесе-
довавшей с Саррой за полчаса до ее убийства. Да и по отзыву Пла-
това, это была «не известная» ему женщина, а не одна из живущих
в том же дворе, которых он мог встречать и ранее.
Для каждого следователя такое ценное указание, как то, ко-
торое заключалось в показании свидетеля Ипатова, должно было
стать предметом самого настойчивого исследования. Последняя,
кто был с Саррой перед убийством, — «неизвестная» женщина; от-
сюда невольно должно было родиться подозрение: чужда ли эта
228
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
неизвестная самому убийству? Ведь расстояние всего в несколько
десятков минут. Стоило перевернуть все вверх дном, чтобы ра-
зыскать «неизвестную» женщину. Ведь кичится же столичная по-
лиция своим «сыскным отделением». Или эта задача была бы ей
не под силу? Но и в таком случае следователь обязан был сделать
хоть попытку к розыску. Это доказывало бы, по крайней мере, его
стремление всесторонне обследовать дело.
Когда лозунг обвинения: «Миронович и никто другой» полу-
чил свое авторитетное одобрение, показание. Ипатова охотно
было забыто. Оно оказывалось лишним, ненужным. Миронович
был налицо и содержался в доме предварительного заключения.
Этого было довольно!
Но вот появилась неизвестная дотоле Семенова с своей «по-
винной» к приставу Иордану. Следствие, вместо того чтобы, хотя
с запоздалой тревогой, вспомнить об ипатовской женщине «ев-
рейского типа» и поискать ее в чертах Семеновой, боясь раска-
яться в своей собственной преступной поспешности, стало упор-
ствовать в своих первоначальных заблуждениях. До известной
степени это понятно и психологически объяснимо. Но вместе
с тем, как это грустно. Семенова принимается так, как будто нано-
сит вражеский удар предварительному следствию. Немудрено. Все
было налажено, все было готово и вдруг... Семенова. Если она, то
где же орлиная прозорливость окинувшего оком место преступ-
ления и разом угадавшего преступника? Если она, то получается
лишь нечто оплошное, близорукое и уж во всяком случае не ор-
линое. Очень трудно оторваться от «нас возвышающего обмана».
На Семенову стали смотреть, как на лицо, «явившееся тормозить
правосудие».
Освоившись с такой точкой зрения, сама Семенова, и в осо-
бенности оговоренный ею Безак, очень скоро поняли всю выгод-
ность подобного положения. Лишь на первых порах Семенова
была правдива и искренна настолько, насколько натура, характе-
ризованная экспертами в качестве психопатической, может быть
искренней. Она была искренна и в силу ненависти своей к Безаку,
и в силу безысходности своего душевного состояния, в котором,
ей казалось, терять больше нечего.
Семенова, в сущности, существо больное и жалкое. Не сведи
ее любовная связь с Безаком, человеком жестоким, решительным
229
ДЕЛО МИРОНОВИЧА
и энергичным, она, вероятно, довольствовалась бы мелкими кра-
жами, которые ей довольно счастливо сходили с рук, и никогда не
сделалась бы убийцей. Но «более сильная воля», говоря словами
экспертов, легко поработила ее безразличную к вопросам нравст-
венности, «психопатическую» натуру, и она почти «с легким серд-
цем» стала убийцей.
Когда я перечитывал первое показание Семеновой, записан-
ное ею собственноручно в несколько приемов, я был потрясен
всей правдой кровавого события. Так пишут только пережившие
событие или гениальные художники, Семенова далеко не худож-
ница; когда она что-либо измышляет, измышления не блещут ни
оригинальностью, ни интересом. Зато, когда с беззастенчиво-
стью психопатки, которой ничего «не стыдно и никого не жаль»,
она рассказывает о себе всю правду, ее можно заслушаться.
Правдиво и было ее первое показание, где она с мельчайши-
ми подробностями рассказала, как вкралась в доверие Сарры, как
уговорила ее пустить за собой в квартиру, как ударила ее по голо-
ве, как душила платком, как после осторожно выкрадывала вещи
из витрины, как повезла их в Финляндскую гостиницу к Безаку.
Женщина, которую видел свидетель Ипатов на лестнице, и была
она. Своим вкрадчивым, мелодичным голосом она усыпила по-
дозрительность умной девочки, она разжалобила ее рассказами
о своей нужде, и та сдалась на просьбу, соглашаясь принять от нее
заклад, хотя касса и была уже закрыта для публики. Только жен-
щина, которой Сарре не приходило в голову опасаться, могла до-
биться, чтобы та ее добровольно впустила в квартиру.
Все подробности, всю обстановку помещения Семенова вос-
производит в своем первом показании с поразительной ясностью.
Ведь не читала же она копий предварительного следствия!.. Ми-
ронович сидел в то время в тюрьме и не имел их также на руках.
А потом, самые подробности убийства! Тут каждое слово — худо-
жественный перл. И эта буркотня в животе у девочки, когда Семе-
нова навалилась на нее всем телом после нанесенного удара, и по-
пытка несчастной укусить ее за палец, когда она совала ей платок
в рот. Всего этого не сочинить, не выдумать!
Нам говорят: хорошо, пусть рыская по Петербургу по при-
казу Безака — «достать денег» и без них к нему не возвращаться,
Семенова натолкнулась на легковерную Сарру и в качестве самой
230
УРУСОВ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ
подходящей закладчицы покончила с ней в целях грабежа, но где
же результаты этого грабежа? Взято из витрины (и еще с какими
предосторожностями!) лишь несколько ценных вещей, тогда как
в помещении кассы было гак много всякого добра!
На это возразить нетрудно. Семенова брала лишь наиболее
ценные и наименее громоздкие вещи, естественно соображаясь
с вместимостью своего саквояжа. Наполнив его, она поневоле
должна была остановиться. Не вязать же ей было узлы или пако-
вать тюки! В таком виде ее бы задержал у запертых ворот дежур-
ный дворник, и тогда все бы пропало. На это у нее соображения
хватило. Не разбивала она витрины, боясь наделать шума и тем
привлечь внимание. Вообще, благодаря особенностям своей пси-
хопатической (не знающей ни раскаяния, ни сожаления) натуры,
она сохранила и в этот момент столько присутствия духа, что мож-
но только дивиться «лунатической» чистоте и аккуратности ее
«работы». Простой профессиональный грабитель, основательно
исключаемый профессором Сорокиным как возможный винов-
ник данного случая, быть может, разбил бы витрину, разворотил
бы все замки, навязал бы горы узлов и... тут же попался. Но Семе-
нова — грабитель иного свойства, хотя и не менее опасный. Она
змеей вползла в квартиру, в которой задушила девочку, змеей же,
незаметно, из нее выползла.
Теперь два слова о совершенно объективных данных, под-
тверждающих первоначальное сознание Семеновой и оговор ею
Безака как подстрекателя. В сущности все, на что она указывала,
подтвердилось: и покупка ею гири в магазине Сан-Галли, и путе-
шествие их в Таврический сад, и их бедственное, безвыходно бед-
ственное материальное положение.
Но, — что всего вернее, — это никем не отрицаемые обстоя-
тельства, имевшие место тотчас вслед за убийством.
Мы знаем, что около двенадцати часов ночи (в ночь убийства)
Семенова поспешно возвращается к Безаку, в Финляндскую гос-
тиницу, где тот ждет ее. Она с саквояжем, наполненным ценными
вещами. Теперь Семенова хочет уверить нас, что эти вещи ей дал
кто-то, выбежавший из дверей кассы (разумей — Миронович, ис-
тинный убийца), и сказал ей, чтобы она их взяла себе. Жалкая бас-
ня — образец «выдумки» Семеновой, когда она выдумывает... Но
раньше, по ее рассказу, выходило вполне правдиво. В последние
231
ДЕЛО МИРОНОВИЧА
дни они с Безаком «как волки рыскали по Петербургу», ища до-
бычи. Наконец добыча попалась. Она тотчас же поспешила с ней
в логово всесильного своего самца, не мешкая ни минуты. У нее
после убийства только и было времени доехать на извозчике от
Невского до финляндского вокзала.
Что же происходит дальше в гостинице, когда Безак узнает
о том, как и где добыты вещи?
Представим себе на секунду, что Семенова получила эти вещи
не преступным путем, а ей их действительно сунули, насильно на-
вязали. Всего проще было пойти и объявить о том полиции или
хоть дождаться до утра, чтобы разузнать, в чем дело, сообразить,
как с ними быть дальше.
Но нет! Тотчас же возникает и с лихорадочной поспешно-
стью осуществляется естественное лишь в самых крайних, безот-
лагательных случаях опасности, назревающее средство, — бегство.
Безак поспешно расплачивается в гостинице, Семенова приводит
свой туалет в порядок, очень тщательно моет руки, и они отъезжа-
ют от гостиницы на извозчике.
Куда? Всю ночь они ищут приюта — то в ресторане, то в но-
мере гостиницы для случайных встреч. На другой день эти оче-
видные сообщники тяжкого преступления разбегаются в разные
стороны, как всегда делают сообщники, чтобы замести за собой
первый след. Семенова переселяется в Озерки, Безак без всякой
видимой надобности едет в Гельсингфорс.
Ужели такое поведение Безака и Семеновой, их стремитель-
ное бегство в самую ночь убийства не говорит вам ясно: «Убийцы
они!» Неужели вы не понимаете, что их гнало? Не совесть — нет,
но шкурный инстинкт — спасайся! Убитая к ним, именно к ним,
протягивала свои бескровные ручонки, в их сторону поворачива-
ла свою зияющую на голове рану... Разжалобить их она, конечно,
не могла, но зато она мстила. Она пугала их, и они бежали.
Вспомните, наконец, содержание переписки Семеновой
и Безака за это время, и вы ужаснетесь невосприимчивости чело-
веческой природы к правде, когда правда ясна и очевидна. Нам
все бы хотелось, чтобы ларчик похитрее открывался. А он откры-
вается просто: Миронович не виновен.
Начните с этого и кончите этим: оправдайте его! Вы не удали-
тесь от истины.
233
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
Александров Петр Акимович (1838—1893 гг.) — один из вид-
нейших представителей русского дореволюционного судебного
красноречия, хотя сознательно он никогда не готовил себя к адво-
катской деятельности, именно к тому виду деятельности, где бо-
лее всего проявился его талант. По выражению его современни-
ков, «судьба заготовила ему блестящую карьеру» на чиновничьем
поприще правовых учреждений, и лишь нежелание его подчинять
свою волю неукоснительным велениям других помешало его «три-
умфальному восхождению по служебной лестнице».
П. А. Александров родился в Орловской губернии в семье
мелкого священнослужителя. Незаметный пост отца не давал дос-
таточных материальных средств к нормальному существованию
семьи, Семья Александрова часто терпела невзгоды и лишения.
Все это, а также наблюдения Петра Акимовича за окружающей
его жизнью наложили тяжелый отпечаток на склад его ума и об-
раз мыслей. Л. Д . Ляховецкий вспоминал, что Александров «... сам
любил говорить о неприглядных условиях своей прошлой жизни,
наводившей его на размышления печального свойства. Невесела
была жизнь его родителей, много терпевших от произвола силь-
ных! В детские годы мальчик был свидетелем поругания человече-
ского достоинства его отца, покорно сносившего все оскорбления,
сыпавшиеся на его голову. Впечатления эти глубоко запали в душу
ребенка»1
. Впечатления, эти, однако, не только запали в его душу,
но и сохранились на всю его жизнь. Самостоятельность суждений
и взглядов, непреклонность характера, твердость в убеждениях,
воспитанные суровой жизнью и помешавшие его последователь-
1 Ляховецкий Л. Д. Характеристика известных русских судебных ораторов. —
СПб., 1897. — С. 5.
234
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
ному восхождению на служебном поприще, сослужили ему хоро-
шую службу в качестве присяжного поверенного в рядах русских
адвокатов.
Юридический факультет Петербургского университета
П. А. Александров окончил в 1860 г., после чего он в течение
15 лет занимал различные должности по Министерству юстиции:
товарищ прокурора Петербургского окружного суда, прокурор
Псковского окружного суда, товарищ прокурора Петербургской
судебной палаты и, наконец, товарищ оберпрокурора кассацион-
ного департамента Правительствующего Сената. В 1876 г. Алек-
сандров, после служебного конфликта, вызванного неодобрением
начальства его заключения в суде по одному из дел, где он высту-
пил в защиту свободы печати, вышел в отставку и в этом же году
поступил в адвокатуру.
Как защитник Александров обратил на себя внимание высту-
плением в известном политическом процессе «193-х». Дело слуша-
лось 1877—1878 гг. в Петербургском окружном суде при закрытых
дверях. В качестве защитников в процессе принимали участие
лучшие силы Петербургской адвокатуры.
Отвечая на бестактную выходку обвинителя Желеховского.
заявившего, что почти сто оправданных по этому делу обвиняе-
мых были привлечены им для «составления фона» остальным под-
судимым, Александров в своей речи «погрозил Желеховского по-
томством, которое прибьет его имя к позорному столбу гвоздем...
и гвоздем острым!»1
.
До этого малоизвестный как адвокат Александров привлек
внимание общественности продуманной речью и умелой убеди-
тельной полемикой с прокурором.
Оценивая его речь на процессе «193-х», один из участников
процесса писал: «Заключительные слова его образцовой речи
среди дружного и согласованного хора голосов превосходной за-
щиты прозвучали все же самыми чистыми и высокими нотами.
Кто слышал эту речь, тот никогда ее не забудет».
Вскоре, вслед за этим делом, в Петербургском окружном
суде слушалось дело по обвинению Веры Засулич в покушении на
убийство Петербургского градоначальника Трепова. Речь, произ-
1 Кони А. Ф . Избранные произведения. — М . : Госюриздат, 1956. — С . 532.
235
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
несенная Александровым в защиту Веры Засулич, принесла ему
широкую известность не только в России, но и за рубежом.
«Подсудимая, — вспоминает Л. Д . Ляховецкий о выступлении
Александрова по делу Веры Засулич, — избрала себе в защитники
П. А. Александрова. Дивились тогда немало неудачному выбору.
Петербургская адвокатура имела столько представителей с про-
славленными талантами, а для трудного дела избран был безвест-
ный адвокат, бывший чиновник, расставшийся со службой.
Шепот изумления раздался в судебной зале, когда в день раз-
бора дела к скамье защитника приблизилась фигура Александро-
ва. “Неужели-таки он?..”
П. А. Александров казался пигмеем, взявшимся за работу ги-
ганта. Он погибнет, он оскандалится и погубит дело. Так думали
и говорили многие, почти все. Вопреки ожиданиям, речь его сра-
зу раскрыла колоссальный, могучий, боевой талант. Безвестный
защитник из чиновников вышел из суда знаменитым, с печатью
славы. Речь его, воспроизведенная на следующий день в газетах,
сделала имя его известным всей читающей России. Талант полу-
чил всеобщее признание. Вчерашний пигмей превратился вдруг
в великана. Одна речь создала этому человеку громкую репутацию,
возвысила его, обнаружив всю мощь его дарования»1
.
Однако было бы неправильным думать, что речь эта принесла
П. А. Александрову славу вследствие ее внешних эффектов. Напро-
тив, она отличается умеренностью тонов и отсутствием излишних
красок. В этой речи П. А. Александров блестяще показал, что не
заранее обдуманное намерение Засулич является движущим моти-
вом совершенного преступления, а вся совокупность беззаконных
и неправомерных действий генерала Трепова — градоначальника
Петербурга — является истинной причиной содеянного. С боль-
шой силой показал Александров в речи по делу Веры Засулич, что
в действительности не она должна занимать скамью подсудимых,
а, наоборот, тот, кто в процессе занял сочувственную роль потер-
певшего, фактически должен проходить по делу в качестве обви-
няемого. Речь П. А. Александрова по данному делу, несомненно,
в значительной степени подготовила оправдательный вердикт
присяжных. В высоких же чиновничьих и правительственных
1 ЛяховецкийЛ.Д.Цит. соч. — С.6—7.
236
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
кругах она была воспринята с исключительным неодобрением.
Это, тем не менее, не могло поколебать Александрова как мужест-
венного и стойкого в своих убеждениях судебного оратора.
С неменьшей силой проявился ораторский талант Петра Аки-
мовича в его выступлении по делу Сарры Модебадзе.
Осуществляя защиту четырех совершенно невиновных лю-
дей, понимая тот большой общественный резонанс, какой имел
этот процесс, и свою роль в этом деле, он защитительной речи
придал большое общественное звучание. Он правильно оценил
социальные корни и питательную среду этого грязного, позорно-
го дела, смело поднял голос в защиту невиновных, принесенных
в жертву реакционным идеям, преследующим цель разжигания
национальной розни.
П. А. Александров изучил материал, относящийся к рассмат-
риваемому делу, показал тонкое знание специальных вопросов,
разбираемых на суде, успешно опровергал выводы экспертизы,
на которых обосновывалось обвинение.
Александров понимал, что к его голосу прислушиваются ши-
рокие передовые слои России. Он смело вскрывал ту атмосферу,
в которой создавалось это дело.
В начале своей речи Александров говорит, что настоящий
процесс «... желает знать вся Россия, о нем будет судить русское
общественное мнение». Александров подчеркивает, что речь
предназначена не только для суда, но и для тех, «кто наглою кле-
ветою осквернит приговор, если он будет против их грязных вож-
делений, для тех, кто захочет искать в нем технических мотивов,
на уровень которых он сам никогда не поднимался.., для тех, кто
пожелает без предвзятого взгляда узнать истину настоящего дела,
для тех, кто пожелает поискать в нем оснований для критики ста-
рого предубеждения, — предубеждения суеверного и питающего
племенную рознь».
В этом процессе Александров выступил как оратор, снискав-
ший себе большой и заслуженный авторитет, как защитник, кото-
рого глубоко интересовали и волновали социальные корни этого
дела. В этой глубоко содержательной речи его интересовали не
только улики, но и та общественная атмосфера, которая породи-
ла тяжкое обвинение и незаслуженное преследование неповин-
ных людей.
237
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
Проанализировав состав преступления, тщательно разобрав
представленные обвинителем улики, он умело показал необосно-
ванность доводов прокурора.
Закончив обстоятельный разбор доказательств, он, стремясь
еще раз подчеркнуть общественное значение этого процесса, тща-
тельно отработав свой основной вывод, сказал по поводу разби-
раемого дела: «Оно напомнит русским людям о справедливости,
которая только и нужна, чтобы такие печальные дела не повторя-
лись. Скажет настоящее дело свое поучительное слово и нашим
общественным деятелям, держащим в своей власти нашу честь
и свободу. Оно скажет русским следователям, что не увлекаться
им следует народным суеверием, а господствовать над ним.., оно
скажет русским прокурорам, что дороги и любезны они обществу
не только как охранители общества от преступных посягательств,
но и в особенности как охранители его от неосновательных по-
дозрений и ложных обвинений».
Убедительную речь в защиту слова и печати произнес Алек-
сандров по делу Нотовича. И в этой речи проявил он свой ум, бле-
стящее ораторское дарование.
«Чтобы понять и оценить речь Александрова, — писал извест-
ный дореволюционный публицист Г. Джаншиев, — недостаточно
было хватать на лету блестки громких фраз, нужно было ее слу-
шать сосредоточенно, со вниманием и дослушать до конца. При
первом дебюте П. А. в Москве вначале речь его вызвала разоча-
рование. Так это Александров? — говорили разочарованные слу-
шатели, привыкшие с самого начала слышать набор витиеватых
метафор и шумиху блестков мишурного красноречия. Но чем
дальше подвигалась вперед аргументация, чем глубже шел ана-
лиз изложенных в строго систематическом порядке мельчайших
подробностей дела, тем более завладевал оратор вниманием ауди-
тории. И когда закончилась речь, публика выражала сожаление
о том, что так скоро закончилась она, стараясь запомнить те мет-
кие характеристики, едкие «экскурсии» (такова была «экскурсия»
в область розги по делу Засулич) в область общественных вопро-
сов, которыми всегда была полна строго логическая, остроумная,
деловая речь, полная изредка добродушного юмора, чаще — того
238
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
уничтожающего сарказма и кусающейся иронии, которая, по вы-
ражению Герцена, «более бесит, нежели смешит»1
.
Про сарказм Александрова говорили, что он, как разрывная
пуля, убивает наповал. Такою сокрушительною силою своего сло-
ва Александров обязан был превосходному знанию дела, которое,
по определению одного оратора, «лучшее из красноречий».
Наиболее характерным для судебного ораторского мастерст-
ва П. А. Александрова является твердая логика и последователь-
ность его суждений, умение тщательно взвешивать и определять
место любого доказательства по делу, а также убедительно аргу-
ментировать и обосновывать свои важнейшие доводы. Не обладая
способностью создавать яркие образы, он, однако, всегда стре-
мился к упрощению речи, прилагал много усилий к тому, чтобы
сделать ее доступной и понятной. Этим объясняется то, что его
речи, как правило, отличаются правильностью грамматической
отделки, легкостью стиля, чистотой и ясностью языка. Главное
же в его деятельности как адвоката — сила убеждения, которая,
в сочетании с его ораторским талантом, обеспечивала ему успех
по многим сложным уголовным делам.
1 Джаншиев Г. Эпоха великих реформ. — СПб., 1907. — С. 735.
239
ДЕЛО ЗАСУЛИЧ1
Вера Ивановна Засулич обвинялась в по-
кушении на убийство Петербургского
градоначальника генерала Трепова, совер-
шенного ею путем выстрела из пистолета
24 января 1878 г. Обвинительной властью
преступление Засулич квалифицировалось
как умышленное, с заранее обдуманным на-
мерением.
Истинным мотивом этого преступления
было возмущение Засулич беззаконными
действиями генерала Трепова, отдавшего
распоряжение высечь розгами содержавше-
гося в доме предварительного заключения
политического подследственного Боголю-
бова. Поступок генерала Трепова широко
обсуждался в печати и различных общест-
венных кругах. Наиболее передовые из них
оценивали этот поступок как жестокий
акт насилия, произвола и надругания над
человеческой личностью, несовместимый
с принципами гуманности. Выстрел В. За-
сулич и прозвучал как выражение протеста
против действий генерала Трепова со сто-
роны прогрессивной общественности.
При рассмотрении дела Засулич цар-
ская юстиция предложила обвинителям не
1 Печатается по: Судебные речи известных
русских юристов : сборник. — 2 -е изд., испр. и доп. —
М. : Юрид. лит., 1957.
240
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
давать в речи оценки действий Трепова. Такое условие не было
принято Андреевским и Жуковским, которые выступать обвини-
телями в этом процессе отказались (см. их биографические справ-
ки). Однако не только оценка действий Трепова, но и горячее осу-
ждение вообще применения телесных наказаний были блестяще
даны в речи Александрова, защищавшего Веру Засулич.
Дело рассматривалось Петербургским окружным судом с участием
присяжных заседателей 31 марта 1878 г.1
Господа присяжные заседатели! Я выслушал благородную,
сдержанную речь товарища прокурора, и со многим из того, что
сказано им, я совершенно согласен; мы расходимся лишь в весь-
ма немногом, но, тем не менее, задача моя после речи господи-
на прокурора не оказалась облегченной. Не в фактах настояще-
го дела, не в сложности их лежит его трудность; дело это просто
по свои обстоятельствам, до того просто, что если ограничиться
одним только событием 24 января, тогда почти и рассуждать не
придется. Кто станет отрицать, что самоуправное убийство есть
преступление; кто будет отрицать то, что утверждает подсудимая,
что тяжело поднимать руку для самоуправной расправы?
Все это истины; против которых нельзя спорить, но дело
в том, что событие 24 января не может быть рассматриваемо от-
дельно от другого случая: оно так связуется, так переплетается
с фактом совершившегося в доме предварительного заключения
13 июля, что если непонятным будет смысл покушения, произве-
денного В. Засулич на жизнь генерал-адъютанта Трепова, то его
можно уяснить, только сопоставляя это покушение с теми мотива-
ми, начало которых положено было происшествием в доме пред-
варительного заключения. В самом сопоставлении, собственно
говоря, не было бы ничего трудного; очень нередко разбирается
не только такое преступление, но и тот факт, который дал мотив
этому преступлению. Но в настоящем деле эта связь до некото-
рой степени усложняется и разъяснение ее затрудняется. В самом
деле, нет сомнения, что распоряжение генерал-адъютанта Трепо-
ва было должностное распоряжение. Но должностное лицо мы
1 Подробно об обстоятельствах дела Засулич см.: Кони А. Ф. Избранные
произведения. — М. : Госюриздат, 1956. — С . 497—703.
241
ДЕЛО ЗАСУЛИЧ
теперь не судим, и генерал-адъютант Трепов является здесь в на-
стоящее время не в качестве подсудимого должностного лица, а в
качестве свидетеля, лица, потерпевшего от преступления; кроме
того, чувство приличия, которое мы не решились бы преступить
в защите нашей и которое не может не внушить нам известной
сдержанности относительно генерал-адъютанта Трепова как
лица, потерпевшего от преступления, я очень хорошо понимаю,
что не могу касаться действий должностного лица и обсуждать их
так, как они обсуждаются, когда это должностное лицо предстоит
в качестве подсудимого. Но из того затруднительного положения,
в котором находится защита в этом деле, можно, мне кажется,
выйти следующим образом.
Всякое должностное, начальствующее лицо представляется
мне в виде двуликого Януса, поставленного в храме, на горе; одна
сторона этого Януса обращена к закону, к начальству, к суду; она
ими освещается и обсуждается; обсуждение здесь полное, веское,
правдивое; другая сторона обращена к нам, простым смертным,
стоящим в притворе храма, под горой. На эту сторону мы смот-
рим, и она бывает не всегда одинаково освещена для нас. Мы к ней
подходим иногда только с простым фонарем, с грошевой свечкой,
с тусклой лампой, многое для нас темно, многое наводит нас на та-
кие суждения, которые не согласуются со взглядами начальства,
суда на те же действия должностного лица. Но мы живем в этих,
может быть, иногда и ошибочных понятиях, на основании их мы
питаем те или другие чувства к должностному лицу, порицаем его
или славословим его, любим или остаемся к нему равнодушным,
радуемся, если находим распоряжения мотивом для наших дейст-
вий, за которые мы судимся и должны ответствовать, тогда важно
иметь в виду не только то, правильны или не правильны действия
должностного лица с точки зрения закона, а как мы сами смотре-
ли на них. Не суждения закона о должностном действии, а наши
воззрения на него должны быть приняты как обстоятельства,
обусловливающие степень нашей ответственности. Пусть эти воз-
зрения будут и неправильны, — они ведь имеют значение не для
суда над должностным лицом, а для суда над нашими поступками,
соображенными с теми или другими руководившими нами поня-
тиями.
242
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
Чтобы вполне судить о мотиве наших поступков, надо знать,
как эти мотивы отразились в наших понятиях. Таким образом,
в моем суждении о событии 13 июля не будет обсуждения дейст-
вий должностного лица, а только разъяснение того, как отрази-
лось это событие на уме и убеждениях Веры Засулич. Оставаясь
в этих пределах, я, полагаю, не буду судьею действий должностно-
го лица и затем надеюсь, что в этих пределах мне будет дана не-
обходимая законная свобода слова и вместе с тем будет оказано
снисхождение, если я с некоторой подробностью остановлюсь
на таких обстоятельствах, которые с первого взгляда могут и не
казаться прямо относящимися к делу. Являясь защитником В. За-
сулич, по ее собственному избранию, выслушав от нее, в моих
беседах с нею, многое, что она находила нужным передать мне,
я невольно впадаю в опасение не быть полным выразителем ее
мнения и упустить что-либо, что, по взгляду самой подсудимой,
может иметь значение для ее дела.
Я мог бы теперь начать прямо со случая 13 июля, но нуж-
но прежде исследовать почву, которая обусловила связь между
13 июля и 24 января. Эта связь лежит во всем прошедшем, во всей
жизни В. Засулич. Рассмотреть эту жизнь весьма поучительно; по-
учительно рассмотреть ее не только для интересов настоящего
дела, не только для того, чтобы определить, в какой степени ви-
новна В. Засулич, но ее прошедшее поучительно и для извлечения
из него других материалов, нужных и полезных для разрешения
таких вопросов, которые выходят из пределов суда: для изуче-
ния той почвы, которая у нас нередко производит преступление
и преступников. Вам сообщены уже о В. Засулич некоторые био-
графические данные; они не длинны, и мне придется остановить-
ся только на некоторых из них.
Вы помните, что с семнадцати лет, по окончании образования
в одном из московских пансионов, после того как она выдержала
с отличием экзамен на звание домашней учительницы, Засулич
вернулась в дом своей матери. Старуха-мать ее живет в Петербур-
ге. В небольшой сравнительно промежуток времени семнадцати-
летняя девушка имела случай познакомиться с Нечаевым и его
сестрой. Познакомилась она с ней совершенно случайно, в учи-
тельской школе, куда она ходила изучать звуковой метод препода-
вания грамоты. Кто такой был Нечаев, какие его замыслы, она не
243
ДЕЛО ЗАСУЛИЧ
знала, да тогда еще и никто не знал его в России; он считался про-
стым студентом, который играл некоторую роль в студенческих
волнениях, не представлявших ничего политического.
По просьбе Нечаева В. Засулич согласилась оказать ему не-
которую, весьма обыкновенную услугу. Она раза три или четы-
ре принимала от него письма и передавала их по адресу, ничего,
конечно, не зная о содержании самих писем. Впоследствии ока-
залось, что Нечаев — государственный преступник, и ее совер-
шенно случайные отношения к Нечаеву послужили основанием
к привлечению ее в качестве подозреваемой в государственном
преступлении известному нечаевскому делу. Вы помните из рас-
сказа В. Засулич, что двух лет тюремного заключения стоило ей
это подозрение. Год она просидела в Литовском замке и год в Пе-
тропавловской крепости. Это были восемнадцатый и девятнадца-
тый годы ее юности.
Годы юности по справедливости считаются лучшими годами
в жизни человека; воспоминания о них, впечатления этих лет оста-
ются на всю жизнь. Недавний ребенок готовится стать созревшим
человеком. Жизнь представляется пока издали ясной, розовой,
обольстительной стороной без мрачных теней, без темных пятен.
Много переживает юноша в эти короткие годы, и пережитое кла-
дет след на всю жизнь. Для мужчины это пора высшего образова-
ния; здесь пробуждаются первые прочные симпатии; здесь завязы-
ваются товарищеские связи; отсюда выносятся навсегда любовь
к месту своего образования, к своей alma mater1. Для девицы годы
юности представляют пору расцвета, полного развития; перестав
быть дитятею, свободная еще от обязанностей жены и матери, де-
вица живет полною радостью, полным сердцем. То — пора первой
любви, беззаботности, веселых надежд, незабываемых радостей,
пора дружбы; то — пора всего того дорогого, неуловимо-мимолет-
ного, к чему потом любят обращаться воспоминаниями зрелая
мать и старая бабушка.
Легко вообразить, как провела Засулич эти лучшие годы своей
жизни, в каких забавах, в каких радостях провела она это дорогое
время, какие розовые мечты волновали ее в стенах Литовского
замка и казематах Петропавловской крепости. Полное отчужде-
1 Мать кормящая.
244
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
ние от всего, что за тюремной стеной. Два года она не видела ни
матери, ни родных, ни знакомых. Изредка только через тюремное
начальство доходила весть от них, что все, мол, слава богу, здоро-
вы. Ни работы, ни занятий. Кое-когда только книга, прошедшая
через тюремную цензуру. Возможность сделать несколько шагов
по комнате и полная невозможность увидеть что-либо через тю-
ремное окно. Отсутствие воздуха, редкие прогулки, дурной сон,
плохое питание. Человеческий образ видится только в тюремном
стороже, приносящем обед, да в часовом, заглядывающем, время
от времени, в дверное окно, чтобы узнать, что делает арестант.
Звук отворяемых и затворяемых замков, бряцание ружей сменяю-
щихся часовых, мерные шаги караула да уныло-музыкальный звон
часов Петропавловского шпица. Вместо дружбы, любви, челове-
ческого общения — одно сознание, что справа и слева, за стеной,
такие же товарищи по несчастью, такие же жертвы несчастной
доли.
В эти годы зарождающихся симпатий Засулич действительно
создала и закрепила в душе своей навеки одну симпатию — безза-
ветную любовь ко всякому, кто, подобно ей, принужден влачить
несчастную жизнь подозреваемого в политическом преступле-
нии. Политический арестант, кто бы он ни был, стал ей дорогим
другом, товарищем юности, товарищем по воспитанию. Тюрьма
была для нее alma mater, которая закрепила эту дружбу, это това-
рищество.
Два года кончились. Засулич отпустили, не найдя даже ника-
кого основания предать ее суду. Ей сказали: «Иди», — и даже не
прибавили: «И более не согрешай», — потому что прегрешений
не нашлось, и до того не находилось их, что в продолжение двух
лет она всего только два раза была спрошена, и одно время серь-
езно думала, в продолжение многих месяцев, что она совершенно
забыта. «Иди». Куда же идти? По счастию, у нее есть куда идти —
у нее здесь, в Петербурге, старуха-мать, которая с радостью встре-
тит дочь. Мать и дочь были обрадованы свиданием; казалось, два
тяжких года исчезли из памяти. Засулич была еще молода — ей
был всего двадцать первый год. Мать утешала ее, говорила: «По-
правишься, Верочка, теперь все пройдет, все кончилось благопо-
лучно». Действительно, казалось, страдания излечатся, молодая
жизнь одолеет, и не останется следов тяжелых лет заключения.
245
ДЕЛО ЗАСУЛИЧ
Была весна, пошли мечты о летней дачной жизни, которая
могла казаться земным раем после тюремной жизни; прошло де-
сять дней, полных розовых мечтаний. Вдруг поздний звонок. Не
друг ли запоздалый? Оказывается — не друг, но и не враг, а мест-
ный надзиратель. Объясняет он Засулич, что приказано ее отпра-
вить в пересыльную тюрьму. «Как в тюрьму? Вероятно, это недо-
разумение, я не привлечена к нечаевскому делу, не предана суду,
обо мне дело прекращено судебною палатою и Правительствую-
щим Сенатом». — «Не могу знать, — отвечает надзиратель, — пожа-
луйте, я от начальства имею предписание взять вас».
Мать принуждена отпустить дочь. Дала ей кое-что: легкое пла-
тье, бурнус, говорит: «Завтра мы тебя навестим, мы пойдем к про-
курору, этот арест — очевидное недоразумение, дело объяснится
и ты будешь освобождена».
Проходят пять дней, В. Засулич сидит в пересыльной с пол-
ной уверенностью скорого освобождения.
Возможно ли, чтобы после того как дело было прекращено
судебною властью, не нашедшей никакого основания в чем бы ни
было обвинять Засулич, она, едва двадцатилетняя девица, живу-
щая у матери, могла быть выслана, и выслана только что освобож-
денная, после двухлетнего тюремного заключения?
В пересыльной тюрьме навещают ее мать, сестра; ей при-
носят конфеты, книжки; никто не воображает, чтобы она могла
быть выслана, и никто не озабочен приготовлениями к предстоя-
щей высылке.
На пятый день задержания ей говорят: «Пожалуйте, вас сей-
час отправляют в город Крестцы». — «Как отправляют? Да у меня
нет ничего для дороги. Подождите, по крайней мере, дайте мне
возможность дать знать родственникам, предупредить их. Я уве-
рена, что тут какое-нибудь недоразумение. Окажите мне снисхо-
ждение, подождите, отложите мою отправку хоть на день, на два,
я дам знать родным». — «Нельзя, — говорят, — не можем по закону,
требуют вас немедленно отправить».
Рассуждать было нечего. Засулич понимала, что надо поко-
риться закону, не знала только, о каком законе тут речь. Поеха-
ла она в одном платье, в легком бурнусе; пока ехала по железной
дороге, было сносно, потом поехала на почтовых, в кибитке, ме-
жду двух жандармов. Был апрель месяц, стало в легком бурнусе
246
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
невыносимо холодно: жандарм снял свою шинель и одел барыш-
ню. Привезли ее в Крестцы. В Крестцах сдали ее исправнику, ис-
правник выдал квитанцию в принятии клади и говорит Засулич:
«Идите, я вас не держу, вы не арестованы. Идите и по субботам
являйтесь в полицейское управление, так как вы состоите у нас
под надзором».
Рассматривает Засулич свои ресурсы, с которыми ей прихо-
дится начать новую жизнь в неизвестном городе. У нее оказывает-
ся рубль денег, французская книжка да коробка шоколадных кон-
фет.
Нашелся добрый человек, дьячок, который поместил ее в сво-
ем семействе. Найти занятие в Крестцах ей не представилось
возможности тем более, что нельзя было скрыть, что она — вы -
сланная административным порядком. Я не буду затем повторять
другие подробности, которые рассказала сама В. Засулич.
Из Крестцов ей пришлось ехать в Тверь, в Солигалич, в Харь-
ков. Таким образом началась ее бродячая жизнь, — жизнь женщи-
ны, находящейся под надзором полиции. У нее делали обыски,
призывали для разных опросов, подвергали иногда задержкам не
в виде арестов и, наконец, о ней совсем забыли.
Когда от нее перестали требовать, чтобы она еженедельно
являлась на просмотр к местным полицейским властям, тогда ей
улыбнулась возможность контрабандой поехать в Петербург и за-
тем с детьми своей сестры отправиться в Пензенскую губернию.
Здесь она летом 1877 года прочитывает в первый раз в газете «Го-
лос» известие о наказании Боголюбова.
Да позволено мне будет, прежде чем перейти к этому извес-
тию, сделать еще маленькую экскурсию в область розги. Я не имею
намерения, господа присяжные заседатели, представлять вашему
вниманию историю розги, — это завело, бы меня в область слиш-
ком отдаленную, к весьма далеким страницам нашей истории, ибо
история русской розги весьма продолжительна. Нет, не историю
розги хочу я повествовать перед вами, я хочу привести, лишь не-
сколько воспоминаний о последних днях ее жизни.
Вера Ивановна Засулич принадлежит к молодому поколению.
Она стала себя помнить тогда уже, когда наступили новые поряд-
ки, когда розги отошли в область преданий. Но мы, люди пред-
шествовавшего поколения, мы еще помним то полное господство
247
ДЕЛО ЗАСУЛИЧ
розг, которое существовало до 17 апреля 1863 г. Розга царила вез-
де: в школе, на мирском сходе, она была непременной принадлеж-
ностью на конюшне помещика, потом в казармах, в полицейском
управлении... Существовало сказание — апокрифического, впро-
чем, свойства, — что где-то русская розга была приведена в союз
с английским механизмом, и русское сечение совершалось по всем
правилам самой утонченной европейской вежливости. Впрочем,
достоверность этого сказания никто не подтверждал собствен-
ным опытом. В книгах наших уголовных, гражданских и военных
законов розга испещряла все страницы. Она составляла какой-то
легкий мелодический перезвон в общем громогласном гуле пле-
ти, кнута и шпицрутенов. Но наступил великий день, который
чтит вся Россия, — 17 апреля 1863 г., — и розга перешла в область
истории. Розга, правда, не совсем, но все другие телесные нака-
зания миновали совершенно. Розга не была совершенно уничто-
жена, но крайне ограничена. В то время было много опасений за
полное уничтожение розги, опасений, которых не разделяло пра-
вительство, но которые волновали некоторых представителей
интеллигенции. Им казалось вдруг как-то неудобным и опасным
оставить без розг Россию, которая так долго вела свою историю
рядом с розгой, — Россию, которая, по их глубокому убеждению,
сложилась в обширную державу и достигла своего величия едва
ли не благодаря розгам. Как, казалось, вдруг остаться без этого
цемента, связующего общественные устои? Как будто в утешение
этих мыслителей розга осталась в очень ограниченных размерах
и утратила свою публичность.
По каким соображениям решились сохранить ее, я не знаю,
но думаю, что она осталась как бы в виде сувенира после умерше-
го или удалившегося навсегда лица. Такие сувениры обыкновенно
приобретаются и сохраняются в малых размерах. Тут не нужно це-
лого шиньона, достаточно одного локона; сувенир обыкновенно не
выставляется наружу, а хранится в тайнике медальона, в дальнем
ящике. Такие сувениры не переживают более одного поколения.
Когда в исторической жизни народа нарождается какое-либо
преобразование, которое способно поднять дух народа, возвы-
сить его человеческое достоинство, тогда подобное преобразова-
ние прививается и приносит свои плоды. Таким образом, и отме-
на телесного наказания оказала громадное влияние на поднятие
248
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
в русском народе чувства человеческого достоинства. Теперь стал
позорен тот солдат, который довел себя до наказания розгами;
теперь смешон и считается бесчестным тот крестьянин, который
допустит себя наказать розгами.
Вот в эту-то пору, через пятнадцать лет после отмены розг,
которые, впрочем, давно уже были отменены для лиц привилеги-
рованного сословия, над политическим осужденным арестантом
было совершено позорное сечение. Обстоятельство это не могло
укрыться от внимания общества: о нем заговорили в Петербурге,
о нем вскоре появляются газетные известия. И вот эти-то газет-
ные известия дали первый толчок мыслям В. Засулич. Короткое
газетное известие о наказании Боголюбова розгами не могло не
произвести на Засулич подавляющего впечатления. Оно произво-
дило такое впечатление на всякого, кому знакомо чувство чести
и человеческого достоинства.
Человек, по своему рождению, воспитанию и образованию
чуждый розги; человек, глубоко чувствующий и понимающий все
ее позорное и унизительное значение; человек, который по сво-
ему образу мыслей, по своим убеждениям и чувствам не мог без
сердечного содрогания видеть и слышать исполнение позорной
экзекуции над другими, — этот человек сам должен был перенести
на собственной коже всеподавляющее действие унизительного
наказания.
Какое, думала Засулич, мучительное истязание, какое презри-
тельное поругание над всем, что составляет самое существенное
достояние развитого человека, и не только развитого, но и всяко-
го, кому не чуждо чувство чести и человеческого достоинства.
Не с точки зрения формальностей закона могла обсуждать
В. Засулич наказание, произведенное над Боголюбовым, но и для
нее не могло быть ясным из самых газетных известий, что Боголю-
бов, хотя и был осужден в каторжные работы, но еще не поступил
в разряд ссыльнокаторжных, что над ним не было еще исполнено
все то, что, по фикции закона, отнимает от человека честь, разры-
вает всякую связь его с прошедшим и низводит его на положение
лишенного всех прав. Боголюбов содержался еще в доме предва-
рительного заключения, он жил среди прежней обстановки, сре-
ди людей, которые напоминали ему его прежнее положение.
249
ДЕЛО ЗАСУЛИЧ
Нет, не с формальной точки зрения обсуждала В. Засулич
наказание Боголюбова; была другая точка зрения, менее специ-
альная, более сердечная, более человеческая, которая никак не
позволяла примириться с разумностью и справедливостью произ-
веденного над Боголюбовым наказания.
Боголюбов был осужден за государственное преступление.
Он принадлежал к группе молодых, очень молодых людей, су-
дившихся за преступную манифестацию на площади Казанского
добора. Весь Петербург знает об этой манифестации, и все с со-
жалением отнеслись тогда к этим молодым людям, так опромет-
чиво заявившим себя политическими преступниками, к этим так
непроизводительно погубленным молодым силам. Суд строго от-
несся к судимому деянию. Покушение явилось в глазах суда весьма
опасным посягательством на государственный порядок, и закон
был применен с подобающей строгостью. Но строгость приго-
вора за преступление не исключала возможности видеть, что по-
кушение молодых людей было прискорбным заблуждением и не
имело в своем основании таких расчетов, своекорыстных побу-
ждений, преступных намерений, что, напротив, в основании его
лежало доброе увлечение, с которым не совладал молодой разум,
живой характер, и дало им направиться на ложный путь, привед-
ший к прискорбным последствиям.
Характерные особенности нравственной стороны государ-
ственных преступлений не могут не обращать на себя внимания.
Физиономия государственных преступлений нередко весьма из-
менчива. То, что вчера считалось государственным преступле-
нием, сегодня или завтра становится высокочтимым подвигом
гражданской доблести. Государственное преступление нередко —
только разновременно высказанное учение преждевременного
преобразования, проповедь того, что еще недостаточно созрело
и для чего еще не наступило время.
Все это, несмотря на тяжкую кару закона, постигающую госу-
дарственного преступника, не позволяет видеть в нем презренно-
го, отвергнутого члена общества, не позволяет заглушить симпа-
тий ко всему тому высокому, честному, доброму, разумному, что
остается в нем вне сферы его преступного деяния.
Мы, в настоящее славное царствование, тогда еще с востор-
гом юности, приветствовали старцев, возвращенных монаршим
250
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
милосердием из снегов Сибири, этих государственных преступни-
ков, явившихся энергическими деятелями по различным отраслям
великих преобразований, тех преобразований, несвоевременная
мечта о которых стоила им годов каторги.
Боголюбов судебным приговором был лишен всех прав со-
стояния и присужден к каторге. Лишение всех прав и каторга —
одно из самых тяжелых наказаний нашего законодательства. Ли-
шение всех прав и каторга одинаково могут постигнуть самые
разнообразные тяжкие преступления, несмотря на все различие
их нравственной подкладки. В этом еще нет ничего несправедли-
вого. Наказание, насколько оно касается сферы права, изменения
общественного положения, лишения свободы, принудительных
работ, может, без особенно вопиющей неравномерности пости-
гать преступника самого разнообразного характера. Разбойник,
поджигатель, распространитель ереси, наконец, государствен-
ный преступник могут быть без явной несправедливости уравне-
ны постигающим их наказанием.
Но есть сфера, которая не поддается праву, куда бессилен
проникнуть нивелирующий закон, где всякая законная уравни-
тельность была бы величайшей несправедливостью. Я разумею
сферу умственного и нравственного развития, сферу убеждений,
чувствований, вкусов, сферу всего того, что составляет умствен-
ное и нравственное достояние человека.
Высокоразвитый, полный честных нравственных принципов
государственный преступник и безнравственный, презренный
разбойник или вор могут одинаково, стена об стену, тянуть долгие
годы заключения, могут одинаково нести тяжкий труд рудниковых
работ, но никакой закон, никакое положение, созданное для них
наказанием, не в состоянии уравнять их во всем том, что составля-
ет умственную и нравственную сферу человека. Что, потому, для
одного составляет ничтожное лишение, легкое взыскание, то для
другого может составить тяжелую нравственную пытку, невыно-
симое, бесчеловечное истязание.
Закон карающий может отнять внешнюю честь, все внешние
отличия, с ней сопряженные, но истребить в человеке чувство
моральной чести, нравственного достоинства судебным приго-
вором, изменить нравственное содержание человека, лишить его
всего того, что составляет неотъемлемое достояние его развития,
251
ДЕЛО ЗАСУЛИЧ
никакой закон не может. И если закон не может предусмотреть
все нравственные, индивидуальные различия преступника, кото-
рые обусловливаются их прошедшим, то является на помощь об-
щая, присущая человеку, нравственная справедливость, которая
должна подсказать, что применимо к одному и что было бы выс-
шею несправедливостью в применении к другому.
Если с этой точки зрения общей справедливости смотреть на
наказание, примененное к Боголюбову, то понятным станет то
возбуждающее, тяжелое чувство негодования, которое овладело
всяким неспособным безучастно относиться к нравственному ис-
тязанию над ближним.
С чувством глубокого, непримиримого оскорбления за нрав-
ственное достоинство человека отнеслась Засулич к известию
о позорном наказании Боголюбова.
Что был для нее Боголюбов? Он не был для нее родственни-
ком, другом, он не был ее знакомым, она никогда не видала и не
знала его. Но разве для того, чтобы возмутиться видом нравст-
венно раздавленного человека, чтобы прийти в негодование от
позорного глумления над беззащитным, нужно быть сестрой,
женой, любовницей? Для Засулич Боголюбов был политический
арестант, и в этом слове было для нее все: политический арестант
не был для Засулич отвлеченное представление, вычитываемое
из книг, знакомое по слухам, по судебным процессам, — представ-
ление, возбуждающее в честной душе чувство сожаления, состра-
дания, сердечной симпатии. Политический арестант был для
Засулич — она сама, ее горькое прошедшее, ее собственная исто-
рия — история безвозвратно погубленных лет, лучших и дорогих
в жизни каждого человека, которого не постигает тяжкая доля,
перенесенная Засулич. Политический арестант был для Засулич —
горькое воспоминание ее собственных страданий, ее тяжкого
нервного возбуждения, постоянной тревоги, томительной неиз-
вестности, вечной думы над вопросами: что я сделала? Что будет
со мной? Когда же наступит конец? Политический арестант был
ее собственное сердце, и всякое грубое прикосновение к этому
сердцу болезненно отзывалось на ее возбужденной натуре.
В провинциальной глуши газетное известие действовало на
Засулич еще сильнее, чем оно могло бы действовать здесь, в сто-
лице. Там она была одна. Ей не с кем было разделить свои сомне-
252
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
ния, ей не от кого было услышать слово участия по занимавшему
ее вопросу. Нет, думала Засулич, вероятно, известие неверно, по
меньшей оно преувеличено. Неужели теперь, и именно теперь,
думала она, возможно такое явление? Неужели 20 лет прогресса,
смягчение нравов, человеколюбивое отношение к арестованно-
му, улучшение судебных и тюремных порядков, ограничение лич-
ного произвола, неужели 20 лет поднятия личности и достоинст-
ва человека вычеркнуты и забыты бесследно? Неужели к тяжкому
приговору, постигшему Боголюбова, можно было прибавлять еще
более тяжкое презрение к его человеческой личности, забвение
в нем всего прошлого, что дали ему воспитание и развитие? Не-
ужели нужно было еще наложить несмываемый позор на эту,
положим, преступную, но во всяком случае не презренную лич-
ность? Нет ничего удивительного, продолжала думать Засулич,
что Боголюбов в состоянии нервного возбуждения, столь понят-
ного в одиночно-заключенном арестанте, мог, не владея собой,
позволить себе то или другое нарушение тюремных правил, но
на случай таких нарушений, если и признавать их вменяемыми
человеку в исключительном состоянии его духа, существуют у тю-
ремного начальства другие меры, ничего общего не имеющие
с наказанием розгами. Да и какой же проступок приписывает
Боголюбову газетное известие? Неснятие шапки при вторичной
встрече с почетным посетителем. Нет, это невероятно, успокаи-
валась Засулич; подождем, будет опровержение, будет разъясне-
ние происшествия; по всей вероятности, оно окажется не таким,
как представлено.
Но не было ни разъяснений, ни опровержений, ни гласа, ни
послушания. Тишина молчания не располагала к тишине взвол-
нованных чувств. И снова возникал в женской экзальтированной
голове образ Боголюбова, подвергнутого позорному наказанию,
и распаленное воображение старалось угадать, перечувствовать
все то, что мог перечувствовать несчастный. Рисовалась возму-
щающая душу картина, но то была еще только картина собствен-
ного воображения, не проверенная никакими данными, не по-
полненная слухами, рассказами очевидцев, свидетелей наказания;
скоро явилось и то и другое.
В сентябре Засулич, была в Петербурге; здесь уже она мог-
ла проверить занимавшее ее мысль происшествие по рассказам
253
ДЕЛО ЗАСУЛИЧ
очевидцев или лиц, слышавших непосредственно, от, очевидцев.
Рассказы по содержанию своему не способны были усмирить
возмущенное чувство. Газетное известие оказывалось непреуве-
личенным; напротив, оно дополнялось такими подробностями,
которые заставляли содрогаться, которые приводили в негодова-
ние. Рассказывалось и подтверждалось, что Боголюбов не имел
намерения оказать неуважение, неповиновение, что естественное
уклонение от внушения, которое ему угрожало, что попытка сбить
с Боголюбова шапку вызвала крики со стороны смотревших на
происшествие арестантов независимо of какого-либо возмущения
их к тому Боголюбовым. Рассказывались дальше возмутительные
подробности приготовления и исполнения наказания. Во двор,
на который из окон камер неслись крики арестантов, взволнован-
ных происшествием с Боголюбовым, является смотритель тюрь-
мы и, чтобы «успокоить» волнение, возвещает о предстоящем
наказании Боголюбова розгами, не успокоив никого этим в дейст-
вительности, но, несомненно, доказав, что он, смотритель, обла-
дает и практическим тактом, и пониманием человеческого серд-
ца. Перед окнами женских арестантских камер, в виду испуганных
чем-то необычайным происходящим в тюрьме женщин, вяжутся
пуки розог, как будто бы драть предстояло целую роту; размина-
ются руки, делаются репетиции предстоящей экзекуции, и в кон-
це концов нервное волнение арестантов возбуждается до такой
степени, что ликторы считают нужным убраться в сарай и оттуда
выносят пуки розог уже спрятанными под шинелями.
Теперь, по отрывочным рассказам, по догадкам, по намекам
нетрудно было вообразить и настоящую картину экзекуции. Вос-
ставала эта бледная, испуганная фигура Боголюбова, не ведаю-
щая, что он сделал, что с ним хотят творить; восставал в мыслях
болезненный его образ. Вот он, приведенный, на место экзекуции
и пораженный известием о том позоре, который ему готовится;
вот он, полный негодования и думающий, что эта сила негодова-
ния даст ему силы Самсона, чтоб устоять в борьбе с массой ликто-
ров, исполнителей наказания; вот он, падающий под массой пудов
человеческих тел, насевших ему на плечи, распростертый на полу,
позорно обнаженный несколькими парами рук, как железом, при-
кованный, лишенный всякой возможности сопротивляться, и над
всей этой картиной мерный свист березовых прутьев, да также
254
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
мерное счисление ударов благородным распорядителем экзеку-
ции. Все замерло в тревожном ожидании стона; этот стон раздал-
ся, — то не был стон физической боли — не на нее рассчитывали;
то был мучительный стон удушенного, униженного, поруганного,
раздавленного человека. Священнодействие совершилось, позор-
ная жертва была принесена!.
Сведения, полученные Засулич, были подробны, обстоятель-
ны, достоверны. Теперь тяжелые сомнения сменились еще более
тяжелою известностью. Роковой вопрос встал со всей его беспо-
койною настойчивостью. Кто же вступится за поруганную честь
беспомощного каторжника? Кто смоет, кто и как искупит тот
позор, который навсегда неутешимою болью будет напоминать
о себе несчастному? С твердостью перенесет осужденный суро-
вость каторги, но не примирится с этим возмездием за его пре-
ступление, быть может, сознает его справедливость, быть может,
наступит минута, когда милосердие с высоты трона и для него от-
кроется, когда скажут ему: «Ты искупил свою вину, войди опять
в то общество, из которого ты удален, — войди и будь снова граж-
данином». Но кто и как изгладит в его сердце воспоминание о по-
зоре, о поруганном достоинстве; кто и как смоет то пятно, кото-
рое на всю жизнь останется неизгладимым в его воспоминаний?
Наконец, где же гарантия против повторения подобного случая?
Много товарищей по несчастью у Боголюбова, — неужели и они
должны существовать под страхом всегдашней возможности ис-
пытать то, что пришлось перенести Боголюбову? Если юристы
могли создать лишение прав, то отчего психологи, моралисты не
явятся со средствами отнять у лишенного прав его нравственную
физиономию, его человеческую натуру, его душевное состояние;
отчего же они не укажут средств низвести каторжника на степень
скота, чувствующего физическую боль и чуждого душевных стра-
даний?
Так думала, так не столько думала, как инстинктивно чувство-
вала В. Засулич. Я говорю ее мыслями, я говорю почти ее словами.
Быть может, найдется много экзальтированного, болезненно-пре-
увеличенного в ее думах, волновавших ее вопросах, в ее недоуме-
нии. Быть может, законник нашелся бы в этих недоумениях, под-
ведя приличную статью закона, прямо оправдывающую случай
с Боголюбовым: у нас ли не найти статьи закона, коли нужно ее
255
ДЕЛО ЗАСУЛИЧ
найти? Быть может, опытный блюститель порядка доказал бы, что
иначе поступить, как было поступлено с Боголюбовым, и невоз-
можно, что иначе и порядка существовать не может. Быть может,
не блюститель порядка, а просто практический человек сказал
бы, с полной уверенностью в разумности своего совета: «Бросьте
вы, Вера Ивановна, это самое дело: не вас ведь выпороли».
Но и законник, и блюститель порядка, и практический чело-
век не разрешил бы волновавшего Засулич сомнения, не успокоил
бы ее душевной тревоги. Не надо забывать, что Засулич — натура
экзальтированная, нервная, болезненная, впечатлительная; не
надо забывать, что павшее на нее, чуть не ребенка в то время, по-
дозрение в политическом преступлении, подозрение не оправдав-
шееся, но стоившее ей двухлетнего одиночного заключения, и за-
тем бесприютное скитание надломили ее натуру, навсегда оставив
воспоминание о страданиях политического арестанта, толкнули
ее жизнь на тот путь и в ту среду, где много поводов к страданию,
душевному волнению, но где мало места для успокоения на сооб-
ражениях практической пошлости.
В беседах с друзьями и знакомыми, наедине днем и ночью
среди занятий и без дела Засулич не могла оторваться от мыс-
ли о Боголюбове, и ниоткуда сочувственной помощи, ниоткуда
удовлетворения души, взволнованной вопросами: кто вступится
за опозоренного Боголюбова, кто вступится за судьбу других не-
счастных, находящихся в положении Боголюбова? Засулич ждала
этого заступничества от печати, она ждала оттуда поднятия, воз-
буждения так волновавшего ее вопроса. Памятуя о пределах, мол-
чала печать. Ждала Засулич помощи от силы общественного мне-
ния. Из тиши кабинета, из интимного круга приятельских бесед
не выползало общественное мнение. Она ждала, наконец, слова
от правосудия. Правосудие... Но о нем ничего не было слышно.
И ожидания оставались ожиданиями. А мысли тяжелые и тре-
воги душевные не унимались. И снова, и снова, и опять, и опять
возникал образ Боголюбова и вся его обстановка.
Не звуки цепей смущали душу, но мрачные своды мертвого
дома леденили воображение; рубцы — позорные рубцы — резали
сердце, и замогильный голос заживо погребенного звучал:
Что ж молчит в вас, братья, злоба,
Что ж любовь молчит?
256
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
И вдруг внезапная мысль, как молния, сверкнувшая в уме Засу-
лич: «О, я сама! Затихло, замолкло все о Боголюбове, нужен крик,
в моей груди достанет воздуха издать этот крик, я издам его и за-
ставлю его услышать!» Решимость была ответом на эту мысль в ту
же минуту. Теперь можно было рассуждать о времени, о способах
исполнения, но само дело, выполненное 24 января, было беспово-
ротно решено.
Между блеснувшею и зародившеюся мыслью и исполнением ее
протекли дни и даже недели; это дало обвинению право признать
вмененное Засулич намерение и действие заранее обдуманным.
Если эту обдуманность относить к приготовлению средств,
к выбору способов и времени исполнения, то, конечно, взгляд об-
винения нельзя не признать справедливым, но в существе своем,
в своей основе, намерение Засулич не было и не могло быть на-
мерением хладнокровно обдуманным, как ни велико по времени
расстояние между решимостью и исполнением. Решимость была
и осталась внезапною, вследствие внезапной мысли, павшей на
благоприятную, для нее подготовленную, почву, овладевшей всеце-
ло и всевластно экзальтированной натурой. Намерения, подобные
намерению Засулич, возникающие в душе возбужденной, аффекти-
рованной, не могут быть обдумываемы, обсуждаемы. Мысль сразу
овладевает человеком, не его обсуждению она подчиняется, а под-
чиняет его себе и влечет за собою. Как бы далеко ни отстояло ис-
полнение мысли, овладевшей душой, аффект не переходит в холод-
ное размышление и остается аффектом. Мысль не проверяется,
не обсуждается, ей служат, ей рабски повинуются, за ней следуют.
Нет критического отношения, имеет место только безусловное по-
клонение. Тут обсуждаются и обдумываются только подробности
исполнения, но это не касается сущности решения. Следует ли или
не следует выполнить мысль, — об этом не рассуждают, как бы дол-
го ни думали над средствами и способами исполнения. Страстное
состояние духа, в котором зарождается и воспринимается мысль,
не допускает подобного обсуждения; так вдохновенная мысль поэта
остается вдохновенною, не выдуманною, хотя она и может задумы-
ваться над выбором слов и рифм для ее воплощения.
Мысль о преступлении, которое стало бы ярким и громким
указанием на расправу с Боголюбовым, всецело завладела воз-
бужденным умом Засулич. Иначе и быть не могло: эта мысль как
257
ДЕЛО ЗАСУЛИЧ
нельзя более соответствовала тем потребностям, отвечала на те
задачи, которые волновали ее.
Руководящим побуждением для Засулич обвинение ставит
месть. Местью и сама Засулич объяснила свой поступок, но для
меня представляется невозможным объяснить вполне дело Засу-
лич побуждением мести, по крайней мере мести, понимаемой в ог-
раниченном смысле этого слова. Мне кажется, что слово «месть»
употреблено в показании Засулич, а затем и в обвинительном акте,
как термин наиболее простой, короткий и несколько подходящий
к обозначению побуждения, импульса, руководившего Засулич.
Но месть, одна «месть» была бы неверным мерилом для об-
суждения внутренней стороны поступка Засулич. Месть обыкно-
венно руководится личными счетами с отомщаемым за себя или
близких. Но никаких личных, исключительно ее, интересов не
только не было для Засулич в происшествии с Боголюбовым, но
и сам Боголюбов не был ей близким, знакомым человеком.
Месть стремится нанести возможно больше зла противнику;
Засулич, стрелявшая в генерал-адъютанта Трепова, сознается, что
для нее безразличны были те или другие последствия выстрела.
Наконец, месть старается достигнуть удовлетворения возможно
дешевою ценой, месть действует скрытно, с возможно меньшими
пожертвованиями. В поступке Засулич, как бы ни обсуждать его,
нельзя не видеть самого беззаветного, но и самого нерасчетливо-
го самопожертвования. Так не жертвуют собой из-за одной узкой,
эгоистической мести. Конечно, не чувство доброго расположения
к генерал-адъютанту Трепову питала Засулич; конечно, у нее было
известного рода недовольство против него, и это недовольство
имело место в побуждениях Засулич, но ее месть всего менее ин-
тересовалась лицом отомщаемым; ее месть окрашивалась, видоиз-
менялась, осложнялась другими побуждениями.
Вопрос справедливости и легальности наказания Боголюбова
казался Засулич не разрешенным, а погребенным навсегда, — надо
было, воскресить его и поставить твердо и громко. Униженное
и оскорбленное человеческое достоинство Боголюбова казалось
невосстановленным, несмытым, неоправданным, чувство мес-
ти — неудовлетворенным. Возможность повторения в будущем
случаев позорного наказания над политическими преступниками
и арестантами казалась непредупрежденной.
258
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
Всем этим необходимостям, казалось Засулич, должно было
удовлетворить такое преступление, которое с полной достовер-
ностью можно было бы поставить в связь со случаем наказания
Боголюбова и показать, что это преступление явилось как послед-
ствие случая 13 июля, как протест против поругания над челове-
ческим достоинством политического преступника. Вступиться за
идею нравственной чести и достоинства политического осужден-
ного, провозгласить эту идею достаточно громко и призвать к ее
признанию и уверению, — вот те побуждения, которые руководи-
ли Засулич, и мысль о преступлении, которое было бы поставле-
но в связь с наказанием Боголюбова, казалось, может дать удовле-
творение всем этим побуждениям. Засулич решилась искать суда
над ее собственным преступлением, чтоб поднять и вызвать обсу-
ждение забытого случая о наказании Боголюбова.
Когда я совершу преступление, думала Засулич, тогда замолк-
нувший вопрос о наказании Боголюбова восстанет; мое преступ-
ление вызовет гласный процесс, и Россия, в лице своих предста-
вителей, будет поставлена в необходимость произнести приговор
не обо мне одной, а произнести его, по важности случая, в виду
Европы, той Европы, которая до сих пор любит называть нас вар-
варским государством, в котором атрибутом правительства слу-
жит кнут.
Этими обсуждениями и определились намерения Засулич. Со-
вершенно достоверным поэтому представляется то объяснение
Засулич, которое притом же дано было ею при самом первона-
чальном ее допросе и было затем неизменно поддерживаемо, что
для нее было безразлично: будет ли последствием произведенно-
го ею выстрела смерть или только нанесение раны. Прибавлю от
себя, что для ее целей было бы одинаково безразлично и то, если
б выстрел, очевидно направленный в известное лицо, и совсем
не произвел дикого вредного действия, если б последовала осеч-
ка или промах. Не жизнь, не физические страдания генерал-адъ-
ютанта Трепова нужны были для Засулич, а появление ее самой
на скамье подсудимых, вместе с нею появление вопроса о случае
с Боголюбовым.
Было безразлично, совместно существовало намерение убить
или ранить; намерению убить не отдавала Засулич никакого осо-
бенного преимущества. В этом направлении она и действовала.
259
ДЕЛО ЗАСУЛИЧ
Ею не было предпринято ничего для того, чтобы выстрел имел не-
избежным следствием смерть. О более опасном направлении вы-
стрела она не заботилась. А, конечно, находясь в том расстоянии
от генерал-адъютанта Трепова, в каком она находилась, она, дей-
ствительно, могла бы выстрелить совершенно в упор и выбрать
самое направление. Вынув из кармана револьвер, она направила
его так, как пришлось: не выбирая, не рассчитывая, не поднимая
руки. Она стреляла, правда, в очень близком расстоянии, но ина-
че она и не могла действовать. Генерал-адъютант Трепов был ок-
ружен своею свитою, и выстрел на более далеком расстоянии мог
грозить другим, которым Засулич не желала вредить. Стрелять со-
всем в сторону было совсем дело не подходящее: это сводило бы
драму, которая нужна была Засулич, на степень комедии.
На вопрос о том, имела ли Засулич намерение причинить
смерть или имела намерение причинить только рану, прокурор
остановился с особенной подробностью. Я внимательно выслу-
шал те доводы, которые он высказал, но я согласиться с ними не
могу, и они все падают перед соображением о той цели, которую
имела Засулич. Ведь не отвергают же того, что именно оглашение
дела с Боголюбовым было для В. Засулич побудительною причи-
ною преступления. При такой точке зрения мы можем довольно
безразлично относиться к тем обстоятельствам, которые обрати-
ли внимание господина прокурора, например, что револьвер был
выбран из самых опасных. Я не думаю, чтобы тут имелась в виду
наибольшая опасность; выбирался такой револьвер, какой мог
удобнее войти в карман: большой нельзя было бы взять, потому
что он высовывался бы из кармана, — необходимо было взять ре-
вольвер меньшей величины. Как он действовал — более опасно
или менее опасно, какие последствия от выстрела могли произой-
ти, — это для Засулич было совершенно безразлично. Мена револь-
вера произведена была без ведения Засулич. Но если даже и пред-
полагать, как признает возможным предполагать прокурор, что
первый револьвер принадлежит В. Засулич, то опять-таки пере-
мена револьвера объясняется очень просто: прежний револьвер
был таких размеров, что не мог поместиться в кармане.
Я не могу согласиться и с тем весьма остроумным предполо-
жением, что Засулич не стреляла в грудь и в голову генерал-адъю-
танта Трепова, находясь к нему enface, потому только, что чувство-
260
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
вала некоторое смущение, и что только после того, как несколько
оправилась, она нашла в себе достаточно силы, чтобы произвести
выстрел. Я думаю, что она просто не стреляла в грудь генерал-адъ-
ютанта Трепова потому, что она не заботилась о более опасном
выстреле: она стреляет тогда, когда ей уже приходится уходить,
когда ждать более нельзя.
Раздался выстрел... Не продолжая более дела, которое совер-
шала, довольствуясь вполне тем, что достигнуто, Засулич сама
бросила револьвер, прежде чем успели схватить ее, и, отойдя
в сторону, без борьбы и сопротивления отдалась во власть набро-
сившегося на нее майора Курнеева и осталась не задушенной им
только благодаря помощи других окружающих. Ее песня была те-
перь спета, ее мысль исполнена, ее дело совершено.
Я должен остановиться на прочтенном здесь показании гене-
рал-адъютанта Трепова. В этом показании сказано, что после пер-
вого выстрела Засулич, как заметил генерал Трепов, хотела про-
извести второй выстрел, и что началась борьба: у нее отнимали
револьвер. Это совершенно ошибочное показание генерал-адъю-
танта Трепова объясняется тем весьма понятным взволнованным
состоянием, в котором он находился. Все свидетели, хотя также
взволнованные происшествием, но не до такой степени, как гене-
рал-адъютант Трепов, показали, что Засулич совершенно добро-
вольно, без всякой борьбы, бросила сама револьвер и не показы-
вала намерения продолжать выстрелы. Если же и представилось
генерал-адъютанту Трепову что-либо похожее на борьбу, то это
была та борьба, которую вел с Засулич Курнеев и вели прочие сви-
детели, которые должны были отрывать Курнеева, вцепившегося
в Засулич.
Я думаю, что ввиду двойственности намерения Засулич, ввиду
того, что для ее намерений было безразлично последствие боль-
шей или меньшей важности, что ею ничего не было предпринято
для достижения именно большего результата, что смерть только
допускалась, а не была исключительным стремлением В. Засу-
лич, — нет оснований произведенный ею выстрел определять
покушением на убийство. Ее поступок должен быть определен по
тому последствию, которое произведено в связи с тем особым на-
мерением, которое имело в виду это последствие.
261
ДЕЛО ЗАСУЛИЧ
Намерение было: или причинить смерть, или нанести рану;
не последовало смерти, но нанесена рана. Нет основания в этой
нанесенной ране видеть осуществление намерения причинить
смерть, уравнивать это нанесение раны покушению на убийство,
а вполне было бы справедливо считать не более как действитель-
ным нанесением раны и осуществлением намерения нанести та-
кую рану. Таким образом, отбрасывая покушение на убийство как
не осуществившееся, следовало бы остановиться на действитель-
но доказанном результате, соответствовавшем особому условному
намерению — нанесению раны.
Если Засулич должна понести ответственность за свой посту-
пок, то эта ответственность была бы справедливее за зло, дейст-
вительно последовавшее, а не такое, которое не было предполо-
жено как необходимый и исключительный результат, как прямое
и безусловное стремление, а только допускалось.
Впрочем, все это — только мое желание представить вам со-
ображения и посильную помощь к разрешению предстоящих вам
вопросов; для личных же чувств и желаний Засулич безразлично,
как бы ни разрешился вопрос о юридическом характере ее дейст-
вий, для нее безразлично быть похороненной по той или другой
статье закона. Когда она переступила порог дома градоначальни-
ка с решительным намерением разрешить мучившую ее мысль,
она знала и понимала, что она несет в жертву все — свою свободу,
остатки своей разбитой жизни, все то немногое, что дала ей на
долю мачеха-судьба.
И не торговаться с представителями общественной совести
за то или другое уменьшение своей вины явилась она сегодня пе-
ред вами, господа присяжные заседатели.
Она была и осталась беззаветною рабой той идеи, во имя ко-
торой подняла она кровавое оружие.
Она пришла сложить перед нами все бремя наболевшей души,
открыть скорбный лист своей жизни, честно и откровенно изло-
жить все то, что она пережила, передумала, перечувствовала, что
двинуло ее на преступление, чего ждала она от него.
Господа присяжные заседатели! Не в первый раз на этой ска-
мье преступлений и тяжелых душевных страданий является перед
судом общественной совести женщина по обвинению в кровавом
преступлении.
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
Были здесь женщины, смертью мстившие своим соблазните-
лям; были женщины, обагрявшие руки в крови изменивших им
любимых людей или своих более счастливых соперниц. Эти жен-
щины выходили отсюда оправданными. То был суд правый, от-
клик суда божественного, который взирает не на внешнюю только
сторону деяний, но и на внутренний их смысл, на действительную
преступность человека. Те женщины, совершая кровавую распра-
ву, боролись и мстили за себя.
В первый раз является здесь женщина, для которой в престу-
плении не было личных интересов, личной мести, — женщина,
которая со своим преступлением связала борьбу за идею, во имя
того, кто был ей только собратом по несчастью всей ее молодой
жизни. Если этот мотив проступка окажется менее тяжелым на
весах общественной правды, если для блага общего, для торже-
ства закона, для общественности нужно призвать кару законную,
тогда — да совершится ваше карающее правосудие! Не задумывай-
тесь!
Не много страданий может прибавить ваш приговор для этой
надломленной, разбитой жизни. Без упрека, без горькой жалобы,
без обиды примет она от вас решение ваше и утешится тем что,
может быть, ее страдания, ее жертва предотвратила возможность
повторения случая, вызвавшего ее поступок. Как бы мрачно ни
смотреть на этот поступок, в самых мотивах его нельзя не видеть
честного и благородного порыва.
Да, она может выйти отсюда осужденной, но она не выйдет
опозоренною, и остается только пожелать, чтобы не повторялись
причины, производящие подобные преступления, порождающие
подобных преступников.
В. Засулич была оправдана.
263
ДЕЛО САРРЫ
МОДЕБАДЗЕ1
По настоящему делу суду была преда-
на группа евреев — жителей местечка
Сачхери Шаропанского уезда Кутаисской
губернии,
обвинявшихся
в похищении
и умерщвлении 6-летней девочки Сарры Мо-
дебадзе. Цель похищения Сарры Модебадзе
предварительным следствием установлена
не была, однако все пункты обвинительно-
го заключения были сформулированы та-
ким образом, что невольно наталкивали на
мысль о совершении преступления из рели-
гиозных побуждений.
Сарра Модебадзе пропала накануне ев-
рейской пасхи, то есть накануне дня, когда,
по старинным преданиям и легендам, евреи
якобы использовали христианскую кровь
в ритуальных целях. Это обстоятельство,
а также ряд косвенных улик, свидетельство-
вавших о том, что в момент исчезновения
Сарры Модебадзе неподалеку проезжала
группа евреев, и послужили основанием для
привлечения их всех в качестве обвиняемых
по делу. Обстоятельства настоящего дела
весьма подробно рассматриваются в речи
1 Печатается по: Судебные речи известных
русских юристов : сборник. — 2 -е изд., испр. и доп. —
М. : Юрид. лит., 1957.
264
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
защитника, поэтому подробное их описание представляется неце-
лесообразным. Необходимо, однако, подчеркнуть, что настоящее
дело представляет большой интерес. Во-первых, речь П. А. Алек-
сандрова является блестящим образцом судебного красноречия:
наряду с ее стройностью, логичностью, четкостью языка и фор-
мулировок, она характеризуется исключительно умелым и талант-
ливо проведенным разбором доказательственного материала, на
который опиралось обвинение, в результате чего все доводы об-
винительного акта были опровергнуты и судьям ничего не оста-
валось иного, как вынести оправдательный приговор всем подсу-
димым. Кроме того, речь П. А. Александрова весьма интересна и с
точки зрения ее общественно-политического содержания и звуча-
ния. Защитник очень тонко и красноречиво нарисовал картину,
отражающую собой существо национальной политики царского
правительства. Известно, что в целях удержания своего господ-
ства царское правительство стремилось разжечь рознь и недо-
верие между различными народностями и национальностями,
населяющими Россию. В качестве одного из приемов развития
национальной розни неоднократно устраиваюсь и провоцирова-
лись еврейские погромы. Поводами для организации погромов
нередко служило искусственное создание ситуаций, позаимство-
ванных из религиозных преданий о том, что якобы перед пасхой
евреи похищают и умерщвляют младенцев для использования из
мистических побуждений христианской крови. Красной нитью
через всю речь П. А. Александрова проходит мысль о том, что и в
данном деле немаловажную роль сыграло явное стремление ис-
пользовать эти древние наветы. Разбирая обстоятельства дела,
П. А. Александров разоблачает эту политику царского правитель-
ства, направленную на разжигание вражды между народами. Как
грозный обличительный акт звучат слова П. А. Александрова, про-
изнесенные им в заключительной части речи: «Несколько дней,
и дело, которое прошло перед вами (обращение к суду) в живых ли-
цах, станет достоянием всей читающей России. Много поучитель-
ного представит оно русскому общественному мнению... Увидит
русское общественное мнение, к каким последствиям приводит
легкомысленное отношение к басням, питающим племенную
рознь... Заставит это дело и нашу печать пересмотреть те осно-
вания, на которых зиждется обвинение евреев в употреблении
265
ДЕЛО САРРЫ МОДЕБАДЗЕ
христианской крови. Ретроспективным светом озарит настоящее
гласное дело по обвинению такого свойства и прежние судебные
негласные процессы... Скажет настоящее дело свое поучительное
слово и нашим общественным деятелям, держащим в своей вла-
сти нашу честь и свободу... Оно скажет русским следователям, что
не увлекаться им следует суеверием, а господствовать над ним, не
поддаваться вполне лжесвидетельству и ложному оговору, а кри-
тически относиться к фактам... Оно скажет русским прокурорам,
что дороги и любезны они обществу не только как охранители
общества от преступных посягательств, но и, в особенности, как
охранители его от неосновательных подозрений и ложных обви-
нений... Оно, не сомневаемся, привлечет внимание и высшего
представителя прокуратуры в здешнем крае (имеется в виду За-
кавказье. —
Ред.) в сторону тех, благодаря заведомому лжесвиде-
тельству которых создалось настоящее дело... И да будет настоя-
щее дело последним делом такого свойства в летописях русского
процесса!»
Дело рассматривалось Кутаисским Окружным Судом 5—12 марта
1879 г.
Господа судьи! 4 апреля в селении Перевиси исчезла, неиз-
вестно куда, приближавшаяся к шестилетию своей жизни Сарра
Модебадзе. На другой день — слилат-дам — кровавый навет, столь
памятный еврейству по средневековым кострам, пыткам, муче-
ниям, гонениям всякого рода, — грозным эхом пронесся по всей
сачхерской дороге и встревожил мирное сачхерское еврейское
население. Правда, нечего было опасаться костров и пыток, но
смягченны бедствия новейшего времени, — в виде грозного са-
мосуда народной толпы, вызванного местью исповедующих иную
веру, и не всегда разборчивого в своих основаниях напрасного
обвинения, привлечения к следствию и суду, предварительного
тюремного заключения, — все же бедствия и тяжкие бедствия,
с которыми приходится считаться. Если опасения народного са-
мосуда оказались в настоящем случае преувеличенными, если ка-
заки, присланные шаропанским уездным начальником на случай
столкновения между местными христианами и евреями, не имели
повода действовать, то опасения другого рода — в виде предвари-
тельного следствия, подозрения, обвинения, тюремного заклю-
266
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
чения — к несчастию, оказались вполне справедливыми. Девять
сачхерских евреев, оторванных от своих домов и семей, от своих
занятий, были привлечены к следствию по тяжкому и грозному об-
винению и увеличили собой население местной тюрьмы; пять из
этих девяти до сих пор томятся там уже десять месяцев. Тяжелое
время пришлось пережить подсудимым. В долгий период предва-
рительного следствия, в борьбе за свою невиновность, в борьбе
с убеждением следователя и прокурора, бывшим не в их пользу,
под тяжким гнетом многочисленных свидетельских показаний,
старавшихся поддержать составившееся против них предубеж-
дение, в этот тяжелый период внутренних страданий и внешних
лишений, лишенные возможности относиться к своему положе-
нию с спокойствием постороннего наблюдателя, они в непоколе-
бимом сознании своей невиновности, с недоверием, с упреком,
с подозрением, с жалобой относились ко всем, кто держал судьбу
их в своей власти: и к лицам, производившим дознание, и к судеб-
ному следователю, и к прокурору, которые, думали они, дейст-
вуют против них с предубеждением, вопреки очевидной истине
и справедливости. Даже переводчику, переводившему показания
свидетелей на языке, им не понятном, перестали они верить и в
нем видели своего врага, устраивающего их погибель. Но все эти
подозрения, несправедливые сами по себе, но весьма понятные
в том положении, в котором находились эти несчастные запо-
дозренные, не шли дальше порога вашего суда. Инстинктивно
чувствовали они, что есть справедливость и истина на земле, что
их невиновность должна выясниться, что если ближайшие в то
время к судьбе их лица не видят или не хотят видеть той истины,
то стоит только делу их подняться выше, — и туман, одевавший
его, рассеется, будет свет, и истина раскроется. В окружном суде,
говорили они судебному следователю, свидетели докажут нашу
невиновность. В долгие дни тюремных страданий они успокаива-
лись на мысли о вашем суде, они ждали дня судного, как дня ре-
шительного их оправдания. Шесть дней шел суд, шесть дней вы
внимательно шаг за шагом изучали подробности настоящего дела
и нынешний день, день седьмой, не есть еще для вас день покоя
и отдыха от понесенного труда. Отрадны были для меня эти дни,
проведенные с вами здесь, в этой судебной зале, они и останутся
для меня навсегда отрадным воспоминанием в моей жизни. Я ви-
267
ДЕЛО САРРЫ МОДЕБАДЗЕ
дел труд, внимательный, неустанный труд, который каждый из
вас приложил к рассмотрению, к изучению, к оценке каждого из
представлявшихся вам судебных доказательств. Я понял, господа,
ту тяжелую ответственность, которую вы должны нести в глубине
вашей совести, творя суд и правду. Для вас, господа, недостаточ-
но составить убеждение в вашей совести, вы должны реализовать
это убеждение в ясных постороннему пониманию мотивах, кото-
рые могли бы быть поверяемы, обсуждаемы и оцениваемы со всех
сторон; вы принуждены основывать ваше убеждение на тех неуло-
вимых, но часто весьма решительных данных, которые произво-
дят в судье то или другое убеждение о деле; вы должны найти для
вашего приговора такие основания, которые бы укладывались на
бумаге, которые могли бы быть оцениваемы и поверяемы, если
та или другая борющаяся пред вами сторона станет в высшем суде
подтверждать или опровергать справедливость вашего пригово-
ра. Не легко было добывать такие данные в настоящем деле. Наря-
ду с самым наглым лжесвидетельством вы встретились с крайним
тупоумием, печальной умственной слепотой, первобытной про-
стотой знаний и суждений по самым обыкновенным предметам.
В вопросах, где время и пространство значило все, вы выслуши-
вали людей, измеряющих время и пространство способами, дос-
тойными населения дикарей. Где были дороги минуты и вершки,
вам отвечали: скоро, нескоро, далеко, близко, не знаю — не мерил,
пока дойдешь — так устанешь, утром, около вечера, в обед, после
самхрада (послеобеденный завтрак) и т.п . Сорокалетняя женщи-
на сказала вам, что ей 13 лет; дряхлая старуха, желая обратить
ваше внимание на ее преклонную старость, ничем не могла лучше
выразить это, как сказавши, что она так стара, что ей уже больше
сорока лет. Вот с какими свидетелями пришлось вам иметь дело
в вопросах о времени и пространстве. Не лучше было и по дру-
гим вопросам, — вопросам, например, вокальным. Припомните
сачхерскую группу, которая должна была свидетельствовать о дет-
ском крике и стоне.
Но трудности поддались упорному труду, и я теперь могу ска-
зать с полным убеждением, что дело ясно, что истина, нужная
для судейского убеждения и долженствующая воплотиться в ва-
шем решении, раскрыта и разъяснена до такой степени, что это
решение не может уже составлять предмет недоумения и спора,
268
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
а есть только вопрос времени, может быть, нескольких слов. При
таком положении дела самая лучшая и наиболее соответствующая
защитительная речь могла бы заключаться в самой краткой фра-
зе: мне не остается ничего более сказать вам. Молчание защиты
в настоящую минуту было бы самой красноречивейшей и вполне
убедительной защитой; но настоящий процесс не есть процесс
этих четырех стен. Его желает знать Россия, о нем будет судить
русское общественное мнение. Не для вас, господа судьи; для тех,
кто, не присутствуя при ваших усилиях раскрыть истину и выяс-
нить дело, кто, не зная, да и не желая знать оснований вашего убе-
ждения, наперед уже готов наглой клеветой осквернить приговор
ваш, если он будет против их грязных вожделений; для тех, кто
захочет искать в нем тех низких мотивов, над уровнем которых он
сам никогда не поднимется... да и не для них, — когда их просве-
щал свет истины и правды.., для тех, кто пожелает без предвзято-
го взгляда узнать истину настоящего дела, для тех, кто пожелает
поискать в нем оснований для критики старого предубеждения —
предубеждения суеверного и питающего племенную рознь, для
тех, кто пожелает найти в судебном решении урок и полезное ука-
зание для будущего отношения к еврейству, — позвольте еще раз
в общих контурах и очертаниях провести пред вами все то, что
в мельчайших подробностях прошло пред вами в минувшие шесть
дней неустанного труда, что уже изучено, взвешено, рассмотре-
но и оценено вами. Когда я изучил предварительное следствие
по настоящему делу, я не мог не быть поражен той массой труда,
энергии, силы, которые вложены в это дело. Чего здесь не было
сделано! Три раза вырывали из земли погребенный труп Сарры,
два раза производимо было его судебно-медицинское вскрытие,
в судебно-медицинской экспертизе приняли участие представи-
тели высшего медицинского персонала здешнего края. Осмотре-
ны были многие местности — и та, где найден труп Сарры, и та,
откуда она исчезла, и тот путь, по которому проезжали евреи, —
линии садзаглихевской и сачхерской дорог, многие местности
сняты на плане. За один из этих планов моя глубокая признатель-
ность судебному следователю. На плане местности садзаглихев-
ской дороги, среди его геометрических линий и арифметических
вычислений расстояний, я вижу крупными буквами написанный
оправдательный приговор для всех подсудимых. Экспертиза по
269
ДЕЛО САРРЫ МОДЕБАДЗЕ
делу не ограничилась медицинскими вопросами; она затронула
и другие предметы, другие чрезвычайные и своеобразные вопро-
сы. Козлов измеряли и в ширину, и в долготу, и в высоту. Невин-
ных младенцев сажали в сумки, приводя их в такое положение,
в котором удобно только в утробе матери. Их только не провезли
в этом положении хотя бы небольшую часть сачхерской дороги.
А жаль! Тогда с поразительной очевидностью представилась бы
справедливость соображений эксперта Гульбинского, высказав-
шего вчера свое мнение о невозможности провоза Сарры в этом
положении и при тех условиях, как предполагает прокурор. Тогда,
быть может, не явилось бы на суд и то обвинение, которое теперь
приходится судить вам. Спрошено было свыше 150 свидетелей,
собраны, по-видимому, улики по всем мельчайшим обстоятельст-
вам обвинения, и, тем не менее, в существе своем и в основаниях
обвинение не перестает быть неясным, шатким, недостаточным
или прямо несбыточным.
Когда я затем подхожу к обвинению, как оно выразилось в об-
винительном акте, поддерживаемом и здесь, на суде, во всей его
целости, я вижу здание, с виду величественное, обширное, слож-
ное. Я вижу стиль и единство в деталях, я готов заподозрить даже
и присутствие в нем художественной правды: здание готическое,
зубчатые линии, как лес мачт Миланского собора, бегут в небеса;
на каждой остроконечности повисла улика против нас, крупные
доказательства в виде скульптурных фигур расположились в ни-
шах здания. Вот на западе у входа семейство Модебадзе с своим
главой Иосифом, отцом Сарры. Иосиф Модебадзе с кошельком
в руках. Я думаю, не ошибка ли? Зачем здесь эта фигура с класси-
ческим кошельком, — фигура, которую мы обыкновенно видим
в группе двенадцати. Не оттуда ли она, от той случайно разроз-
ненной группы? Но мне говорят — это гражданский истец, и мое
недоумение разъясняется. Вот другая группа — семейство Цхадад-
зе, соседи Модебадзе, готовые по соседской приязни послужить
своим свидетельством видам и вожделениям гражданского ист-
ца. Оно так услужливо склонялось в его сторону. Я вижу фигуру
Дмитрия Церетели; он весь огонь и ревность, он видел дальше
всех, он видел то, чего никто не мог видеть. Боюсь, чтобы его пыл
и усердие не испортили гармонию и согласие свидетельских по-
казаний. Рядом с ним Григорий Григоров Модебадзе; он руками
270
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
изображает пространство между двумя группами проезжавших
евреев — ту западню, в которую, по его словам, попалась Сарра, —
снова боюсь, чтоб эта западня не стала западней для обвинения.
Выдвигается фигура Григория Датикова Модебадзе; он как будто
готов подвинуться назад, он сам не убежден в прочности своей
постановки, но его словам дано выдвигающееся значение, и обви-
нением он крепко прикован к месту. Замечаю Бесо Гогечиладзе,
испытующего и вопрошающего, что движется в еврейской сумке;
фигура, полная думы, точно Галилей перед вопросом о движении
земли. Вокруг купола расположилась группа сачхерских дам с Мак-
симом Надирадзе; они все — слух и мудрая догадка. Много и дру-
гих характеристичных фигур, — я встречусь с ними впоследствии.
Но теперь мои глаза падают на фундамент здания, и зловещее
предчувствие закрадывается в мою душу; я вижу крайнюю непроч-
ность, легкость, шаткость оснований, поддерживающих здание.
Я вижу роковую архитектурную ошибку в фундаменте и заклю-
чаю, что как ни артистично смотрит здание, — оно не долговечно,
оно должно пасть при первой невзгоде, при первом потрясении
его оснований. К этой поверке, к этому испытанию оснований я и
перехожу.
Для основательности обвинения в похищении необходима
наличность всех тех условий, при которых только и может совер-
шиться похищение. Первое такое условие относится ко времени
и месту. Необходимо доказать, что похититель и предмет похи-
щения сошлись в одно и то же время в одном и том же месте и на-
ходились в такой один от другого близости, чтобы похититель
имел возможность овладеть похищаемым предметом. Нет этого
условия, — похищение невозможно. Господа судьи, слушая меня,
вы можете подумать в эту минуту, что я говорю не перед судьями,
что я забыл о суде и примером объясняю 12-летнему юноше эле-
ментарные правила логических умозаключений и выводов. Да,
это можно подумать. Но я вынужден спускаться до такой просто-
ты, так как в основаниях и выводах обвинения я именно усматри-
ваю забвение одного из самых элементарных правил логического
умозаключения. Обвинение именно забыло об условиях времени
и пространства, как необходимых условиях похищения, и в этом
его печальная ошибка. Была ли Сарра Модебадзе во время проез-
да евреев по садзаглихевской дороге в такой близости к проезжав-
271
ДЕЛО САРРЫ МОДЕБАДЗЕ
шим евреям, что могла быть ими похищена? Обращаюсь к пока-
заниям свидетелей, тех самых, на которых опирается обвинение,
которых оно считает свидетелями, в достоверности подтвердив-
шими здесь свои прежние показания и освятившими их присягой.
Бесспорным признается, что евреи проезжали по садзаглихев-
ской дороге, что проехали двумя группами: одна группа прежде,
другая после, и что место выжигания белил, где находилась Сарра
в минуту появления евреев, было места этого появления в сторо-
ну на расстоянии нескольких десятков сажен. Мои слова далеко не
были бы лишены оснований, если бы я стал доказывать, что Сар-
ра не отлучалась с места выжигания белил, где она была возле Тур-
фы Цхададзе, даже и при появлении второй, позднейшей группы
евреев. Я мог бы это утверждать на основании показаний Майи
Модебадзе и Елизаветы Цхададзе. Обе они утверждают, что они
были на месте выжигания белил во время появления параллель-
но с этим местом первой группы евреев, что в то время возле них
были и Турфа Цхададзе, и Сарра Модебадзе и что в это время Тур-
фа не имела никакого разговора с проезжающей группой евреев.
Вторая группа проехала после ухода Майи Модебадзе и Елизаветы
Цхададзе в лес. Как Турфа Цхададзе, так и другие свидетели утвер-
ждают, что Турфа разговаривала с евреями, спрашивала у них, не
продадут ли они товар. Следует заключить, что Турфа говорила со
второй группой. А так как она после разговора с евреями, по ее
собственным словам, говорила потом с Саррой, объясняя ей, что
если бы она пошла к евреям, то они дали бы ей платье и увезли бы
ее, то очевидно, что Сарра могла пойти на садзаглихевскую доро-
гу лишь после проезда по пей второй, последней группы евреев,
которых она, как я сейчас докажу, не могла догнать. Так как других
евреев, кроме этих двух групп, в то время по дороге не проезжало,
то, следовательно, и нельзя говорить о возможности похищения
Сарры евреями. Но если даже допустить возможность ошибки
в показаниях Майи Модебадзе и Елизаветы Цхададзе, если предпо-
ложить, что Турфа разговаривала с первой группой евреев и что
Майя и Елизавета только случайно не слышали ее разговора, на-
ходясь, однако, возле нее, если сделать эти уступки обвинению, то
и тогда еще останется длинный ряд свидетельских показаний, со-
поставляя которые и соображаясь с местностью, как она измере-
на судебным следователем, я не затрудняюсь показать, что Сарра
272
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
не могла быть похищена евреями, потому что она не могла быть
во время их проезда вблизи них, и что, следовательно, детские
крики, которые были слышны на садзаглихевской дороге, никак
не могли быть ее криками.
В самом деле, установим факты, которые занесены в обвини-
тельный акт прокурора. Две группы проезжавших евреев распре-
делялись таким образом: одна в четыре, а другая в три человека.
В первой группе было трое конных и один пеший, тут же был и ко-
зел, что подтверждается рядом свидетельских показаний, а имен-
но: Майи Модебадзе, Елизаветы Цхададзе, Павла Цхададзе, Дата
Цхададзе и Сино Церетели, которые все говорят, что впереди
ехало четверо евреев. Григорий Датиков и Григорий Григоров
Модебадзе также видели, что в первой группе было четверо евре-
ев и что эта группа везла козла в сумке. Производивший дознание
полицейский пристав Абашидзе говорит, что при первом присту-
пе к дознанию он удостоверился, что проехали две партии евреев,
первая в четыре, а вторая — в три человека. Со всеми этими впол-
не одинаковыми показаниями не согласуются только два показа-
ния. Я не хочу оставить их без рассмотрения и оценки. Свидетель
Коджаия говорит, что впереди проехала группа из трех, а позади
из четырех; козла он не видел ни в той, ни в другой группе, но
был туман, объясняет он, и он не всматривался, что везли евреи.
Показание Коджаия, не согласное с другими свидетельскими по-
казаниями, я объясняю ошибкой и запамятованием, весьма воз-
можным по прошествии почти года. Тем более я имею основание
к такому заключению, что в показании своем, данном на предва-
рительном следствии и им собственноручно писанном, Коджаия,
как и прочие свидетели, утверждал, что впереди проехала группа
из четырех евреев. Турфа Цхададзе, утверждая также, что впереди
проехало четверо евреев, говорит, однако, что козел был во вто-
рой группе. Но это единственное показание о местонахождении
козла в группе трех опровергается всеми остальными единоглас-
ными относительно этого предмета свидетельскими показания-
ми. Впрочем, Турфа — это та свидетельница, о которой сам про-
курор выразился по выслушании ее на судебном следствии, что
она или по старости лет, или по запамятованию, или почему-либо
другому совершенно не способна давать показания.
273
ДЕЛО САРРЫ МОДЕБАДЗЕ
Таким образом, за исключением Коджаия и Турфы, всеми ос-
тальными свидетельскими показаниями установлен тот бесспор-
ный факт, что впереди проехали четыре еврея и что с ними был
козел. Этот факт, как вы знаете, весьма важен, так как показания
всех свидетелей, слышавших впоследствии детские крики, отно-
сятся к этой группе, которая была из четырех и при которой был
козел. Определю теперь расстояние, в котором находилась Сарра
от проезжавших евреев. Место выжигания белил было в стороне
от садзаглихевской дороги. Чтобы выйти с этого места на дорогу,
нужно было предварительно взойти на тропинку, которая в виде
кривой линии выходила на дорогу. Эта кривая линия может быть
принята как третья сторона треугольника, две остальные стороны
которого составляют: 1) прямая линия от места выжигания белил
на садзаглихевскую дорогу в виде перпендикуляра к этой дороге;
точка прикосновения этого перпендикуляра к дороге означает
место, параллельное месту выжигания белил и на котором были
в первый раз усмотрены евреи при проезде их по дороге и с кото-
рого они разговаривали с Турфой; 2) вторая сторона, идущая по
дороге, есть прямая линия от соединения упомянутого перпенди-
куляра с дорогой до пункта соединения с этой же дорогой тропин-
ки, ведущей от места выжигания белил. Демонстрируя пред вами
на плане во время судебного следствия, я определил протяжение
тропинки в 81 сажень. Вы имели возможность убедиться, что вы-
числение мое умеренно. Но, чтобы быть еще более уступчивым,
я приму протяжение тропинки как равное перпендикулярной ли-
нии, оказавшейся, по измерению судебным следователем, в 66 са-
женей, и, прибавляя к этим 66 саженям еще 6 саженей расстояния
от места выжигания белил до тропинки, я заключаю, что для вы-
хода на садзаглихевскую дорогу в месте соединения этой дороги
с тропинкой Сарра должна была пройти 72 сажени, по самому
умеренному расчету. Между тем до этого же пункта, начиная с ко-
торого только и возможна становилась встреча евреев с Саррой,
евреям оставалось только проехать 42 сажени. Сарра, очевидно,
не могла опередить их, не могла сойтись с ними на дороге в одно
время, так как для этого она должна была бы идти вдвое скорее,
чем конные евреи. Первая группа евреев должна была, следова-
тельно, проехать раньше выхода Сарры на дорогу. Так как детские
крики, по единогласным свидетельским показаниям, относятся
274
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
к первой группе, при которой был козел, а следовательно, и похи-
щение Сарры могло быть совершено только первой группой, то
спрашивается, где же эта группа могла встретить Сарру? Не под-
жидали ли ее евреи на дороге? Но этого не предполагает и само
обвинение, которое в похищении Сарры не усматривает заранее
обдуманного и подготовленного плана. Никто не видел, чтобы ев-
реи останавливались по дороге во все время следования их через
селение Перевиси. Д[\]^\_ Церетели видел, что они останови-
лись на короткое время и подвязывали сумку уже в 180 саженях от
тропинки, между тем как раньше в 72 саженях Григорий Датиков
Модебадзе слышал детский крик и видел проезжавшую группу че-
тырех евреев. Все свидетели говорят, что евреи ехали шибко на
лошадях. Коджаия и Сино Церетели удивлялись, как пеший еврей
успевал не отставать от конных. Евреи нигде не хотели останавли-
ваться: они не приняли приглашения Турфы продать ей товары,
говоря, что они спешат, а ведь ко времени их разговора с Турфой
Сарра еще не была похищена и была от них в 66 саженях в сторо-
ну. Евреи действительно имели повод спешить. Завтра наступал
канун еврейской пасхи; они везли домой необходимые хозяйствен-
ные припасы к празднику, им нужно было вовремя поспеть домой,
чтобы семейства их могли успеть сделать необходимые приготов-
ления. Доказывая, что Сарра не могла встретиться с евреями на
дороге, я употребил несколько грубый прием сравнения расстоя-
ний в 42 и 72 сажени. Я прошу вас теперь сообразить, что 42 саже-
ни было расстояние для ехавших, хотя бы только шагом, евреев,
а 72 сажени для Сарры, 6-летнего ребенка, хромого, ходившего
медленно и с трудом, как говорят это все знавшие Сарру. Путь для
Сарры был под гору, что для хромого гораздо труднее ровной до-
роги. Если предположить, что шаг Сарры вдвое меньше или вдвое
медленнее, чем шаг лошади или взрослого человека, то 72 сажени
для Сарры по самому умеренному расчету равняются 144 саженям
для евреев. Не следует забывать, наконец, что евреи, разговаривая
с Турфой, не останавливались и продолжали путь, что после разго-
вора с ними Турфа разговаривала с Саррой, которая была еще воз-
ле нее и никуда пока не уходила, что с Саррой затем разговаривала
сестра ее, что если на все это было потрачено две минуты, прежде
чем Сарра удалилась, то в эти две минуты евреи успели уйти вперед
275
ДЕЛО САРРЫ МОДЕБАДЗЕ
хоть на 100 саженей, а следовательно, опередить появление ее на
дороге, по крайней мере, на 230 саженей.
Таким образом, оказывается, что, прежде чем Сарра могла
выйти на садзаглихевскую дорогу, евреи уже миновали селение Пе-
ревиси и были далеко впереди Сарры. Это соображение простое,
оно основано на измерениях, сделанных следственной и обвини-
тельной властью на плане, снятом судебным следователем и под-
тверждаемом актом осмотра местности, на показаниях свидетелей,
которым верит и прокурор и которых он ставит в основание своих
обвинительных доказательств. Это соображение было упущено,
и упущение это составляет ту печальную ошибку, которая поро-
дила настоящее обвинение. Это же соображение, поставленное
теперь в конец, непоправимо разрушает обвинение в его основе.
Этим соображением я доказываю, что не только Сарра не была по-
хищена евреями и именно первой группой, против которой и сво-
дятся улики, но и не могла быть похищена. С этой минуты мне ос-
тается иметь дело не с обвинением, в основе своей разрушенным,
а лишь с обломками обвинения, которые я должен смести с моей
дороги, чтобы очистить путь к оправдательному приговору. Всей
силой моего убеждения я опираюсь на проведенное соображение.
Напрасно, поверяя прочность соображения, я ищу возможности
какого-либо объяснения встречи Сарры с евреями. Я не нахожу
объяснения. Или мысли мои путаются, или в каком-то странном ту-
мане блуждают мои соображения и я не вижу очевидного, или ро-
ковая сшибка на стороне обвинения. Просветите меня, прокурор,
если я заблуждаюсь; разъясните мне, каким образом Сарра могла
попасть в руки первой группы евреев. Ведь никто не говорит, что
евреи останавливались и поджидали Сарру, что она сама услови-
лась выйти к ним. Напротив, по смыслу всех обвинительных дока-
зательств видно, что только нечаянная, неподготовленная заранее
встреча с Саррой обусловила ее похищение.
Очищая предстоящий мне путь, я остановлюсь прежде всего
на показании Дмитрия Церетели. Я прямо называю этого свиде-
теля самым достоверным лжесвидетелем. Он слишком поусерд-
ствовал в своих показаниях. Он говорит, что видел Сарру на сад-
заглихевской дороге впереди обеих групп евреев. Выходит, по его
показанию, что Сарра вышла на дорогу еще ранее появления ев-
реев. Но это опровергается показанием всех прочих свидетелей —
276
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
и семейства Цхададзе, и сестры Сарры — Майи Модебадзе, кото-
рая говорит, что Сарра находилась на месте выжигания белил при
появлении первой группы евреев. Очевидно, Дмитрий Церетели
не мог видеть Сарру на дороге впереди первой группы. Несправед-
ливо его показание и о том, что он видел евреев и слышал детский
крик, когда он после проезда евреев отправился по лесу отыски-
вать свою скотину. По показанию Турфы и Елизаветы Цхададзе,
Церетели работал в своем винограднике во время проезда евреев.
После их проезда, ввиду павшего тумана, Церетели отправился
искать скотину. Место, на котором он, по его собственному указа-
нию, видел евреев и слышал детский крик, находится в 180 саже-
нях от виноградника Церетели по линии садзаглихевской дороги.
Церетели прошел это расстояние Медленно, заглядывая по сто-
ронам, ища в лесу скотину, и, тем не менее, успел догнать евреев,
уехавших раньше его выхода на поиски скотины, ехавших скоро
и без остановок. Оказывается, если верить показанию Дмитрия
Церетели, что евреи, похитив Сарру, нарочно поджидали на до-
роге Дмитрия Церетели, чтоб он только успел придти на место,
увидеть их, услышать детский крик и затем об этом засвидетельст-
вовать. Он и свидетельствует сначала, что видел семерых евреев,
потому что не мог различить, сколько их было, за туманом, и нако-
нец — что видел троих. Верно одно, что если Церетели видел евре-
ев из своего виноградника, то он уже не мог их нагнать за 180 са-
женей от этого виноградника и пришел после продолжительных
поисков за неизвестно куда ушедшей скотиной.
Неправдоподобным является и показание другого свидете-
ля — Григория Григорова Модебадзе. Он видел Сарру на дороге
между двумя группами евреев. Сначала он показал, что расстоя-
ние между обеими группами было в 40 сажен; здесь он расширил
это расстояние до 60 сажен. Но и при таком расстоянии Сарра не
могла попасть между двумя группами в силу тех же соображений,
которые я высказал о том, сколько времени нужно было для Сар-
ры, чтобы выйти с места выжигания белил на садзаглихевскую до-
рогу. Если вторая группа ехала в расстоянии 60 сажен от первой
группы, то и эта вторая группа должна была проехать раньше, чем
Сарра успела бы выйти на дорогу. Показания Коджаия и Сино Це-
ретели определяют расстояние между группами на четверть часа
времени. При таком расстоянии между группами, конечно, воз-
277
ДЕЛО САРРЫ МОДЕБАДЗЕ
можным представляется, что Сарра, немедленно отправившаяся
по тропинке на дорогу, встретилась со второй группой. Но все
следы и улики похищения относятся к первой группе; там и козел,
и сумка, и детские крики, а первая группа, если она ехала на чет-
верть часа ранее второй, была уже, по крайней мере, в двух вер-
стах от Перевисей, и детский крик, слышанный Григорием Дати-
ковым Модебадзе из первой группы, на месте в 15—72 сажени от
выхода на дорогу тропинки, давно уже раздался, и, следовательно,
давно уже совершилось похищение. Таким образом, та западня,
в которую, по показанию Григория Григорова Модебадзе, попа-
ла Сарра, оказавшаяся между двух еврейских групп, становится
в действительности безвыходной западней для обвинения. Сужи-
вает обвинение эту западню, — Сарра не успевает попасть в нее;
расширяет, — первая группа давно миновала Григория Датикова
Модебадзе, козел уже проблеял, ребенок прокричал, похищение,
стало быть, совершилось, и па долю второй группы нет ни коз-
ла, ни ребенка, ни детского крика. Таким образом, оказывается,
что и показание Григория Григорова Модебадзе есть чистейшая
ложь.
Павел Цхададзе не видел Сарры на дороге, но он видел обе
группы евреев, и, по его соображениям, Сарра могла опередить
вторую группу на 10 сажен. К показаниям свидетелей о расстоя-
нии надо относиться осторожно. Я и отнесся осторожно, спро-
сил Цхададзе, на чем он основывает свой расчет? Оказалось, что
тропу, по которой должна была пройти Сарра, он определяет
в 32 сажени. Определение неверное. По измерению, сделанному
судебным следователем, эта тропа никак не может быть меньше
66 сажен. Таким образом, расчет Цхададзе должен быть устранен
как вывод из неверного основания. Между тем свидетель Дотуа-
Цхададзе свидетельствует, что Сарра не могла бы опередить вто-
рую группу евреев, и это показание действительно находит себе
подтверждение в соображениях расстояний, изображенных на
плане, составленном хоть и не специалистом, но, тем не менее,
и что всего важнее, на основании точных измерений, произве-
денных судебным следователем. До сих пор я признавал как бы
бесспорным, что Сарра направилась на садзаглихевскую дорогу.
Представляется ли, однако, доказанным, что Сарра пошла и вы-
шла на эту дорогу? Кто видел ее на этой дороге? Дмитрий Церете-
278
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
ли и Григорий Григоров Модебадзе — свидетели недостоверные,
как я уже доказал. За исключением их, никто не видел Сарры на
дороге. Не видела ее Турфа Цхададзе; она, напротив, думала, что
Сарра пошла с сестрой в лес, и только потом видела, что Сарра
вышла на тропинку, но не видела, куда она направилась. Тропин-
ка была всего в 6 саженях от места выжигания белил, и Сарра,
ничем не занятая, легко могла и без особой надобности и цели,
ради одной прогулки, чтобы не оставаться на одном месте, выйти
на тропинку, по которой еще далеко было до дороги. Елизавета
Цхададзе видела Сарру на этой тропинке «лицом к садзаглихев-
ской дороге». И этот оборот Сарры по направлению к дороге не
доказывает еще, что она направилась и вышла на дорогу. Павел
Цхададзе видел Сарру на тропе, видел, что она сделала несколь-
ко шагов по направлению к дороге, но он не видел, чтоб она вы-
шла на дорогу, между тем как он мог бы это видеть с своего места.
Сарра, и не направляясь к дороге, могла ходить по тропинке взад
и вперед, как ничем не занятый ребенок. Да и была ли надобность
для Сарры выходить на садзаглихевскую дорогу? Единственная на-
добность, которая могла представиться ей, — это возвратиться до-
мой. По объяснению Турфы Цхададзе, Майя Модебадзе говорила
своей сестре Сарре перед уходом в лес, что им обеим оставаться
у Цхададзе нельзя и что Сарре надо идти домой. После ухода Майи
в лес за валежником Сарра действительно могла отправиться до-
мой. Но по какой дороге она могла возвратиться домой? Кроме
садзаглихевской дороги, параллельно с ней, к дому отца Сарры,
по возвышению, на котором стоят дома Цхададзе и Модебадзе,
идет тропинка, соединяющая оба эти дома. Эта тропинка пешеход-
ная, идущая по плоскогорью, по которой не нужно подниматься
и опускаться, как по садзаглихевской дороге, и по которой обык-
новенно ходили между домами Цхададзе и Модебадзе. По этой
тропинке Сарра и пришла к Цхададзе, как это видели Коджаия
и Сино Церетели; по этой тропинке Майя возвратилась домой,
когда узнала, что Сарра ушла; на эту тропинку прежде всего напра-
вились розыски, когда исчезла Сарра. Естественнее всего, Сарра,
отправляясь домой, направилась по этой тропинке, а не по сад-
заглихевской дороге, где путь был дальше, менее удобен, где нуж-
но было спускаться под гору и снова подниматься. Тем более не
было для Сарры побуждения выходить на садзаглихевскую Дорогу
279
ДЕЛО САРРЫ МОДЕБАДЗЕ
после того предупреждения, которое сделала ей Турфа, сказавши,
что евреи, проезжавшие по дороге, могут ее увезти, подаривши
ей платье. Что за странный каприз был бы у девочки после всего
этого предпочесть садзаглихевскую дорогу удобной и привычной,
более короткой и более ей знакомой тропинке.
Обратим, наконец, внимание на садзаглихевскую дорогу. Со-
ответствует ли она условиям похищения среди дня живого ребен-
ка, возможности того преступления, которое предполагает обви-
нительная власть? Дорога эта идет с юга на север по долине или,
лучше сказать, по ложбине, между двумя удлиненными холмами,
ограничивающими ее с запада и востока. На холмах, по обе сторо-
ны дороги, рассеяны в разных расстояниях один от другого дома
обитателей селения Перевиси. Дома эти, перемежаясь с виноград-
никами и лесными кустарниками, служат как бы обсервационны-
ми пунктами по отношению к дороге. С возвышенности холмов
все дороги, идущие через Перевиси на расстоянии около 200 са-
жен, видны почти во всех своих пунктах. Днем в виноградниках,
около домов, в кустарниках леса, то здесь, то там работают жите-
ли Перевисей вблизи самой дороги. Проезжающие по дороге вид-
ны. Пока проезжали 4 апреля евреи через селение Перевиси, их
видели то Церетели, то Цхададзе, то Модебадзе, Цивилишвили,
то Коджаия и другой Церетели. Их видели из домов, со дворов, из
виноградников. Со всех мест, на которых находились свидетели
проезда евреев, они свободно могли разговаривать с евреями; по
опыту, произведенному следователем, со всех этих мест слышен
обыкновенный человеческий говор, происходящий на дороге.
Жители одной стороны дороги могут свободно разговаривать
с жителями противоположной стороны. Часть дороги видна с од-
ного места, другая — с другого. Дорога вся на виду и в наблюдении.
При таких условиях было бы крайне рискованно и едва ли могло
придти кому-либо в голову решиться на похищение ребенка, кото-
рый, понимая опасность, конечно, употребил бы все свои детские
усилия, чтобы закричать, позвать на помощь, и, конечно, жители
Перевисей услышали бы такие крики отчаяния и ужаса, которые
не оставили бы возможности недоумевать, крики ли это козла или
крики ребенка, плачет ли ребенок и напрягает свой детский го-
лос, чтобы призвать к себе на помощь. Нет, я не вижу возможно-
сти похищения Сарры Модебадзе на садзаглихевской дороге.
280
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
Не видели этой возможности вначале и сами жители селения
Перевиси. Все они видели проезжавших евреев, и, однако, когда
исчезла Сарра, подозрение на евреев пало не вдруг. Первое и са-
мое естественное предположение было, что девочка, уйдя домой
заблудилась, так как был сильный туман. Все усилия родственни-
ков и знакомых направились к тому, чтоб искать девочку по сто-
ронам дороги, в лесу, в кустарниках, в полях. Никто не начинал
речи о евреях. Будь иначе, розыски в тот же день направились бы
в Сачхеры, куда проехали евреи. Подозрение на евреев возникло
только на другой день, когда Сарры, несмотря на поиски, нигде не
оказалось. Иосиф Модебадзе говорит, что подозрение на евреев
у него явилось только тогда, когда Дмитрий Церетели рассказал
ему о слышанном им детском крике. Кекеле Модебадзе говорит,
что на другой день стали думать на евреев, так как девочка нигде
не находилась, «а кто же мог ее похитить, кроме евреев?» Любо-
пытно, что все свидетели, возымевшие решительное подозрение
на евреев, при расспросах их здесь старались свалить друг на друга
честь `ервоначального заявления такого подозрения. Так, Иосиф
Модебадзе говорит, что он заподозрил евреев со слов Дмитрия Це-
ретели. Церетели говорит, что он не имел разговора с Модебадзе
о евреях. Цхададзе говорит, что Григорий Датиков Модебадзе,
придя к ним в дом, сказал: «Нечего искать ребенка — евреи похи-
тили». Григорий Модебадзе утверждает, что был такой разговор,
но что подозрения возбудила Турфа. Одним словом, подозрение
утвердилось на следующем умозаключении: евреи проезжали, де-
вочка пропала, следовательно, евреи ее похитили.
Я не стану смеяться над этими простыми людьми, лишенны-
ми умственного света, над детской наивностью их выводов, над их
суеверием, нетронутым критикой здравого рассуждения. Какое
право имею я глумиться над шаткостью и легкостью их умозак-
лючений, когда и теперь, после долгого предварительного и су-
дебного следствия, вам преподносят обвинение, построенное на
тех же умозаключениях и лишь пополненное с избытком баснями
и сплетнями. Поучительно, однако, проследить, как возникшее
в умах простых и суеверных людей подозрение росло, развива-
лось, укреплялось и ложилось в грозное обвинение. Вы увидите,
что жизненность того подозрения нашла себе пищу и поддержку
не в умах жителей Перевисей и Сачхер, а в доверии к подозрению
281
ДЕЛО САРРЫ МОДЕБАДЗЕ
и действиях полицейской и следственной власти; что родственни-
ки Сарры только пользовались искусно недоразумениями и легко-
верием лиц, разъяснивших дело о ее смерти. Иосиф Модебадзе,
нигде не находя своей пропавшей дочери, не видя объяснения
ее исчезновения, останавливается хотя и на шатком подозрении
против евреев, о чем он и делает заявление полицейскому при-
ставу. Между тем как пристав, не произведя ни розысков, ни доз-
нания об обстоятельствах пропажи Сарры, передает заявление
Модебадзе судебному следователю, Сарра была отыскана. С оты-
сканием ее трупа и для Модебадзе, и для всех других, по-видимому,
стала ясна причина смерти Сарры: девочка заблудилась и погибла
несчастным образом. По крайней мере, ни старшина, осматривав-
ший труп Сарры, ни другие, бывшие при этом осмотре, не поддер-
живают подозрения против евреев и поступают с трупом Сарры
так, как это бывает и бесспорных случаях нечаянной несчастной
смерти. Старшина приносит труп в дом Модебадзе, семейство
Сарры хоронит ее труп, не ожидая его осмотра следователем, не
требуя этого освидетельствования и не заботясь о судьбе заявлен-
ного перед тем подозрения, которое теперь для самого Модебадзе
не представлялось уже основательным и вероятным. Между тем,
имея пред собой прежнее заявление Модебадзе, следователь при-
ступает к вырытию и вскрытию трупа. Модебадзе не присутст-
вует при вскрытии, не интересуется им и даже некоторое время
не знает о нем. Между следователем и врачом происходит разно-
гласие о причине смерти Сарры. Пользуясь неверными полицей-
скими сведениями, врач дал такое объяснение случаю смерти
Сарры, которое не находит себе подтверждения в осмотре места,
где найден труп. Первое недоумение, которое было бы не трудно
разъяснить, отнесясь к делу без предвзятой мысли, первое разно-
гласие, которое могло быть примирено более соответственным
обстоятельствам дела объяснением причины смерти Сарры, дает
Иосифу Модебадзе случай поднять снова оставленное уже им по-
дозрение, и тут начинает он указывать свидетелей, слышавших
детский крик, обращает внимание на разорванное платье Сарры,
заявляет о том, что под коленами у нее замечены были порезы.
Порезы необходимо было придумать, чтобы придать солидность
подозрению. Конечно, рассчитывалось при этом, что труп погре-
бен и что показание о порезах примут на веру. Вторичный осмотр
282
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
трупа, вырытого из земли, произведенный в присутствии отца
Сарры, убеждает, что никаких порезов на ногах Сарры нет и не
существовало.
Казалось бы, вторичное вскрытие трупа должно было повести
к разъяснению случая смерти Сарры и указать, с каким подозрени-
ем и с какими достоверными заявлениями имеет дело следствие.
Но оно, напротив, проникается важностью подозрения и дает ему
преувеличенную цену. Через несколько времени после первого
вскрытия полицейский пристав, осматривая место нахождения
трупа Сарры, замечает давние следы двух лошадей, шедшие по
направлению к месту трупа. Пристав обращает на это внимание,
и этого достаточно, чтобы его недоумение родственники Сарры
обратили в пользу своего подозрения на евреев. Скрывают дейст-
вительное происхождение следов и объясняют, что на них не об-
ратили внимания в то время, когда нашли труп Сарры. Странное
и невероятное обвинение. Возможно ли, чтоб осматривавшие
труп на месте, — а таких было много, — могли упустить тогда еще
свежие следы, указывавшие на привоз Сарры в то место, где она
найдена? Возможно ли, чтоб отец Сарры, имевший подозрение на
евреев, оставил без внимания эти следы, которые так поддержи-
вали его подозрение? Пристав не остановился на этих вопросах.
Он допустил, что следы существуют, но не были замечены. И сви-
детели, которые, как оказывается, знали о происхождении этих
следов, умалчивают, а другие, пользуясь их молчанием, свидетель-
ствуют о встрече на сачхерской дороге двух евреев накануне нахо-
ждения трупа Сарры и таким образом подготовляют разъяснение
тому недоумению, которое возбудилось в уме пристава.
Следствие получает новый толчок. Крик сперва слышали
только на садзаглихевской дороге. Этого недостаточно; следствие
желало бы еще новых свидетелей детского крика на дальнейшем
пути евреев. И раз почувствовали эту надобность, — целая группа
свидетелей, более чем через месяц после пропажи Сарры, являет-
ся внезапно и, молчавшая до тех пор, свидетельствует о слышан-
ных криках. Вообще, следя за предварительным следствием, мы
видели, что при каждом новом требовании следствия тотчас же
является и предложение, вполне удовлетворительное. Каждое не-
доразумение, каждое сомнение, которое является у лиц, произво-
дящих дознание и следствие, каждая их иногда невольная ошибка
283
ДЕЛО САРРЫ МОДЕБАДЗЕ
тотчас же обращается в пользу заявленного подозрения; за них
хватаются как за искру и раздувают в пламя, освещающее дело со-
всем не с той стороны, на которой была истина. Так сложилось
настоящее дело и настоящее обвинение.
Я поставил себе задачей доказать перед вами не только то, что
самое здание обвинения построено на шатком основании и долж-
но разрушиться при серьезном к нему прикосновении, но я хочу
доказать, что самые материалы этого здания, которое венчал те-
перь своим решительным словам прокурор, не имели и не имеют
внутреннего достоинства и прочности.
Я должен теперь вступить на путь детских стонов и криков,
слышанных несколькими свидетелями. Это какой-то мрачный пе-
реход дантовского чистилища, где души некрещенных младенцев
в томительном ожидании взывают о спасении. Это продолжи-
тельная вокальная музыка, которая, однако, никак не складыва-
ется в концерт. Нет согласия, нет и единообразия в этих звуках,
подхваченных случайно свидетелями; разнообразны впечатления
и заключения самих свидетелей. То слышат они детский крик, то
какое-то мычание, то крик козла, то стон задыхающего ребенка,
то плач, то целую фразу о призыве к спасению. Иным свидете-
лям послышался детский крик, но когда они увидели козла, то за-
ключили, что это был крик козла, и успокоились. Другие слышат
крик, но когда выходят на этот крик, — слышанные звуки умол-
кают. Слышат плач, идут на помощь, думают увидеть ребенка, но
видят евреев и, не обращая затем внимания на плач, уходят. Обме-
ниваясь мыслями по поводу слышанного крика, соглашаются, что
это крик козла, но когда узнают, что евреями похищен ребенок,
убеждаются, что слышанный ими крик был не крик козла, а ребен-
ка и что евреи не просто торопились ехать, а были испуганы. Все
эти самые разнообразные свидетельские впечатления, без даль-
нейшего их разбора, без примирения противоречий между ними,
выставляются обвинением как улики, и, прибавлю, как главней-
шая улика, связывающая проезд евреев с исчезновением Сарры.
Рассмотрю в отдельности каждое из свидетельских показаний.
Первым слышавшим крик является Григорий Датиков Моде-
бадзе. Он был в 72 саженях на дальнейшем пути евреев от соедине-
ния тропинки с садзаглихевскою дорогой. На пространстве этих
72 саженей должно было совершиться похищение Сарры. Моде-
284
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
бадзе слышит «крики как будто ребенка», звуки «вай ми дэда миш-
виль». «Вы утверждаете, — спрашивает свидетеля прокурор, — что
это действительно был крик ребенка?— «Непременно ребенка», —
отвечает Г. Д . Модебадзе. «Какой же крик, — любопытствует за-
щита, — воспроизведите его». Послышалось какое-то мычание,
а потом крик «а... а. . . а . ..», произносимый не особенно громко.
Продолжая, свидетель говорит, что ему показалось, что это был
«крик ребенка». Значит, добавляет к этому отзыву прокурор, вы
убеждены, что это был крик ребенка. Дмитрий Церетели слышал,
что ребенок плакал, «как будто бы побили ребенка». Но я уже дока-
зывал, что этот свидетель не мог слышать никакого плача и крика
на том месте, на которое он указывает, так как он не мог догнать на
этом месте евреев. Нужно заметить, однако, что и этот свидетель,
и Григорий Модебадзе, выйдя на место, с которого им послышал-
ся крик, видят проезжающих евреев, но крика детского уже не слы-
шат, видят, однако, козла, успокаиваются и уходят, как бы ничего
и не случилось. Не внушительны им были крики и стоны Сарры.
Свидетельница Непарадзе — это та самая старуха, которая сказала,
что она слишком стара, так как ей более сорока лет. Она тоже гово-
рит, что слышала плач ребенка, а не козла, но прибавляет, что она
немного глуховата. И этой глуховатой свидетельнице приходится
свидетельствовать о слышанных ею звуках, предательских звуках,
долженствующих уличить подсудимых. Непарадзе слышала крик:
«ва... ва... ва...» Ребенок, говорит она, плакал, один раз вскрикнул.
Расспрашивая эту свидетельницу, прокурор высказал, что она на
предварительном следствии показывала одно, здесь говорила дру-
гое, а теперь третье. Прошу теперь, судьи, основать ваш обвини-
тельный приговор на показании этой свидетельницы. Выступает
перед нами Бесо Готатишвили. Он слышал детский стон; просим
изобразить этот стон; свидетель изображает какое-то мычание.
Услышав детский крик, говорит Гогатишвили, я увидел потом,
что кричит козел, и успокоился. Далее следует группа сачхерцев.
Это не отдельные свидетели, случайно соединенные, но именно
цельная группа, соединенная узами — одни кумовства, другие со-
жительства и, наконец, все единением умственного мрака. Соло-
мея Колмохелидзе услышала крик, «как будто дети душатся». Это
ее собственное характерное выражение. Спрашиваем, «как это
дети душатся, — объясните». Прикладывается рука ко рту, и Соло-
285
ДЕЛО САРРЫ МОДЕБАДЗЕ
мея изображает, как душатся дети. Свидетельница, услышав крик,
подумала, что это крик ее внука, по крайней мере, она так гово-
рила на предварительном следствии, здесь же она это отвергла.
Обеспокоившись криками, она вышла, посмотрела, убедилась,
что ребенок невестки не кричит, и пошла к своему жильцу Нади-
радзе, который успокоил ее тем, что едут евреи и везут козла, кри-
чит козел, а не ребенок. Кажется, оставалось одно — совершенно
успокоиться, но Соломея Колмохелидзе не успокоилась; в недо-
умении возвратилась она домой, затворила дверь и, добравшись
до постели, упала в обморок от одного представления, как она
объяснила, о том крике, который она слышала. Когда на другой
день она узнала о похищении евреями ребенка, для нее все стало
ясно, а через полтора месяца она заявила полиции о слышанном
ею крике. Следует затем жилец Соломен Колмохелидзе, Максим
Надирадзе, который также говорит, что явственно слышал стон
ребенка. Просим и его изобразить эти стонущие звуки; он точно
так же, по одному образцу с Соломеей Колмохелидзе, приклады-
вает руку ко рту и воспроизводит их. «Вошла ко мне, — повествует
он, — хозяйка и сказала, что, кажется, слышала она крик ребенка»;
но Максим Надирадзе указывает ей на козла, которого в то время
мимо его провезли евреи, что это козел кричит; на другой, одна-
ко, день, когда он услышал о пропаже Сарры, он сам понял, что
слышанный им крик был действительно крик ребенка. Натела
Дурмашидзе стоит в своем саду, видит проезжающих евреев; у них
переметная сумка; в одной половине сумки, говорит свидетельни-
ца, что-то ворчало или пищало, а в другой был козел. Не было ли
это, спрашиваем мы, ворчанье и пищанье кур или гусей, которых
везли с собою евреи? Нет, говорит, эти звуки напоминали голос
ребенка, но только все это «было далеко от меня, через забор я не
видела, так как далеко стояла от забора». Просим и эту свидетель-
ницу изобразить слышанное ворчанье и пищанье, и она издает
стонущее «а... а. . . а . ..» Какая, спрашиваем, была сумка? Небольшая,
отвечает, она была завязана. «Я в то время, — поясняет свидетель-
ница, — была огорчена смертью своего сына». Натела Дурмашидзе
была в саду не одна, а с своей кумой Пепой Яламовой. С любопыт-
ством ждем показания Яламовой, но она не явилась, вывихнула
себе ногу. Прочитывается ее показание, данное на предваритель-
ном следствии. В нем узнаем следующее: «Когда евреи поравня-
286
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
лись с нами, — говорит свидетельница, — в это время я услышала
крики козленка. Перед этим я никакого детского крика и звуков
не слышала. Увидевши встревоженные лица евреев, я подумала,
что случилось что-то недоброе, и, не знаю почему, у меня появи-
лась мысль, что они везут похищенного ребенка, о чем я тут же
и сказала куме Нателе, а кума отвечала, что она ясно услыхала
крик ребенка. После того как мы узнали о похищении Сарры, ста-
ла всем рассказывать о виденном мной». Итак, рядом стоят в саду
под вечер две кумы: одна слышит ясно, что кричит ребенок, а дру-
гая слышит крик козленка, но думает, что евреи везут похищенно-
го ребенка, обменялись кумы своими впечатлениями и порешили
на том, что евреи действительно провезли ни кого другого, как
ребенка; а когда на другой день они услышали о пропаже Сарры,
то для них стало ясно, как день, что ее-то и везли евреи. Наталья
Тушишвили видела то, что никто другой не видел. Она видела,
что еврей сидел на лошади по-дамски. Недоставало только, чтобы
еврей был в длинном костюме амазонки и складками юбки при-
крывал драгоценную, но и опасную ношу, бывшую в сумке. Туши-
швили слышала звуки, эти звуки отличались от крика козла. Дав
терпеливо ответы на вопросы председателя и прокурора, свиде-
тельница во время вопросов со стороны защиты утомляется, жа-
луется на болезненность и ссылается на свое показание, данное
на предварительном следствии; подкрепленная внушительным
словом председателя, который объясняет свидетельнице, что она
отвечает суду, а не защите, Тушишвили удовлетворяет наше любо-
пытство о том, какие звуки слышала она из сумки. «Звук был глу-
хой, — говорит она, — если бы меня повесить, то я не в состоянии
была бы изобразить этого звука. Если бы было громче, — продол-
жает она, — то я бы могла выразить, впрочем, времени не было,
чтобы заметить все в подробности». Так мы и не узнали слышан-
ных свидетельницей звуков. Следует синьора Кесария Чарквани.
Слышала, говорит, крик: ай, ай, как будто рот был чем-то заложен
у ребенка. Потом она закрывает рукой свой рот, совершенно так
же, как делали это Соломея Колмахелидзе и Максим Надирадзе,
и издает совершенно такой же звук. «Звук этот подходил к звуку
7- или 8-летнего ребенка», — утверждает свидетельница. Удиви-
тельная слуховая способность определять посредством звука лета!
Пробуем проверить эту способность и спрашиваем, могла ли бы
287
ДЕЛО САРРЫ МОДЕБАДЗЕ
она отличить голос 30-летнего от 25-летнего человека. Свидетель-
ница в ответ бросает на меня недовольный взгляд. Мог ли быть
похож слышанный вами звук, даю я вопрос более простой, на го-
лос, например, 9-летнего ребенка? Нет, отвечает свидетельница.
А на голос 6-летнего? Тоже, говорит, нет, и как раз ошиблась, по-
тому что Сарре Модебадзе было только 6 лет. «Евреи были испу-
ганы, когда поравнялись со мной». Смотрю на свидетельницу и,
кроме приятности, не вижу в ней ничего, что могло бы испугать
евреев, увидевших ее...
Председатель: Я бы попросил не касаться личностей.
Присяжный поверенный Александров: Спрашиваю затем, почему
она заключает об испуге евреев. «Потому, — говорит, — что они
торопились», — вот вам и объяснение испуга евреев. «Подумала, —
продолжает свидетельница, — что у еврея в сумке дитя», — но она
подумала это на другой день, когда узнала о пропаже Сарры.
Господа судьи! Полтора дня мы слышали всех этих свидете-
лей, изучали звуки, ими слышанные. Мы были в душной атмосфе-
ре тяжкого уголовного преступления; мы видели перед собой эти
арестантские халаты, эти лица, изможденные одиннадцатимесяч-
ным тюремным заключением; над ними грозной тучей нависло
обвинение, оно готово было разразиться каторгой. Не до шуток
и смеха было. Но когда чрез несколько дней настоящий процесс
станет минувшим делом, когда к нему можно будет подойти с без-
мятежностью постороннего наблюдателя, когда можно будет спо-
койно взглянуть на эту страницу процесса, занявшую у вас полто-
ра дня, что-то странное предстанет воображению наблюдателя.
Предстанет взору какой-то комический дивертисмент, как будто
для развлечения, для успокоения нервов вдвинутый в страшную
уголовную драму; какой-то юмористический листок среди страниц
уголовного дела о кровавом преступлении. И под этим юмористи-
ческим листком вас приглашают подписать приговор, присуждаю-
щий несколько человек к каторге.
Обратимся теперь к другим свидетелям, которые тоже мог-
ли бы слышать детские крики и стоны, но которые их не слыша-
ли, Самсон Гогечиладзе говорит, что детских криков не слышал,
хотя и был близко около евреев, прошел с ними несколько шагов
и слышал лишь, что козел блеял. Правда, обратил он внимание
на какое-то движение в еврейской сумке. Он полюбопытствовал
288
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
узнать, что движется в сумке. Ему отвечали, а может быть, и не
отвечали, что в сумке гуси. Да ведь они подохнут, предупреждает
он; пусть подохнут, отвечают ему. Очевидно, любопытство Гоге-
чиладзе не интересовались удовлетворить, отвечали как попало.
Двигалось ли что-либо в сумке или не двигалось, важно то, что
если бы то было движение ребенка, желающего высвободиться из
сумки, Гогечиладзе не успокоился бы на объяснении, что в сумке
гуси. Илихо Комушадзе тоже встретил евреев, но не мог заметить,
что было у них в сумке; с козлом евреи ничего не делали, его за ухо
не трепали, хворостиной не били, детских криков свидетель не
слыхал. Давид Анасашвили — свидетель случая покупки евреями
гуся на дворе Нателя Капуршвили. Один из евреев вошел во двор;
началась торговля; хозяйка просит за гуся 1 руб. 20 коп., еврей дает
только 40 копеек. Товарищи его торопят домой, советуют дать за
гуся 80 копеек; и, наконец, гусь куплен. Анасашвили и Капуршви-
ли видят других евреев, остановившихся в ожидании покупки их
товарищем гуся, видят у них козла, слышат, что козел постоянно
кричит, но детских криков и стонов не слышат. Евреи торопятся,
но тем не менее ждут, пока товарищ окончит покупку гуся. И это
в то время, когда, по мысли обвинения, евреи везли Сарру, когда
каждую минуту они рисковали быть открытыми, изобличенными
в тяжком преступлении, когда ежеминутно можно было опасать-
ся предательского для них крика и стона заключенного в сумку
ребенка. Есть ли смысл в спокойном торге из-за гуся в то время,
когда все мысли должны быть заняты сокрытием коварно похи-
щенного ребенка? Евреи въезжают, в Сачхеры; их встречает Би-
чия Душиашвили, старшина, представитель полицейской власти;
он разговаривает с евреями, но никаких детских криков из их су-
мок не слышит. Обратите, господа, внимание на план местечка
Сачхеры и заметьте ту дорогу, по которой ехали домой евреи; вы
увидите, что они ехали по самой людной улице Сачхер. Это пре-
ступники-то, везущие с собою опасную ношу! Князь Абашидзе, по-
лицейский пристав, объяснил, что путь, по которому ехали евреи
по Сачхерам, наиболее отдален от еврейского квартала и что они
могли, если бы пожелали, проехать совсем другой дорогой, кото-
рая даже не была дорогой, более длинной, там, где не было домов,
где следовательно, стоны и крики ребенка никто бы не услыхал.
Удивительное пренебрежение к опасности, в которой евреи не
289
ДЕЛО САРРЫ МОДЕБАДЗЕ
могли не находиться, которую они не могли не сознавать, если ве-
рить прокурору, что они везли похищенную Сарру.
В каком положении могла находиться Сарра Модебадзе, ко-
гда ее везли в сумке? Была ли она герметически закупорена? Тогда
она задохлась бы очень скоро, и криков из сумки никаких не могло
быть. Было ли ей просторно в сумке? Но тогда она старалась бы
высвободиться, кричала бы, рвалась наружу; ведь находясь в та-
ком опасном положении, Сарра, которой было 6 лет и которая не
могла не сознавать его, напрягла бы все свои, хотя бы детские,
усилия, кричала, звала на помощь, рвалась из сумки, прогрызла
бы ее, наконец, и дала бы о себе знать более ярким способом, чем
звуки, которые можно было принять и за голос ребенка, и за блея-
ние козла. Очевидным представляется, что в сумке у евреев был
и кричал не ребенок, а козел. Молодое животное, в полной неиз-
вестности за предстоящую ему будущность, в тоске, может быть,
о покинутых полях своей родины, стесненное в своих движениях,
предпочитавшее побегать, пощипать траву, скучавшее, очевид-
но, непривычным для него положением пассажира, выражало
свое огорчение в жалобных криках, пискливом блеянии и тому
подобных звуках. Развлекали себя на его счет и спутники его; то
хворостиной его ударят, то ухо закрутят. Все делалось начистоту,
по душе, и никто не ждал грозного обвинения. Были с евреями
индейки, куры и гуси, и эти не ощущали надобности оставаться
безгласными. Вот правдивое соображение о происхождении тех
звуков, которые стали вдруг звуками и стонами ребенка, как толь-
ко разнеслась весть о похищении Сарры.
Покончим с комической страницей дела; впереди предстоит
что-то, по-видимому, серьезное: это событие в доме предводите-
ля дворянства князя Церетели. Что-то необычайное слышится,
напоминающее как будто событие из первых веков христианства.
Еврей, только что покинувший своих единомышленников, бе-
жит в ближайший дом, дом предводителя дворянства и громким
криком заявляет, что пришел открыть сердечную тайну, гово-
рить о замученном христианском ребенке. Так и ждешь какого-то
великого события, воочию совершающегося обращения еврея
в последователя Христа. Пред этим евреем не разверзлись небе-
са, он не слышал голоса: «Савле, что гониши!», — но он только
что окончил пасхальную трапезу со своими друзьями, он знает за
290
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
ними преступление, возмутившее его совесть, отвратившее его от
прежних убеждений; пред ним открылся свет истины, и он идет
обличать великое преступление своих единоверцев. Еврей пото-
нул в человеке, и этот человек с раскаянием, с желанием порвать
с своим прошедшим, с желанием, может быть, полного обновле-
ния, приходит исполнить великий нравственный долг. Прибегает
Еликашвили и садится на землю. Несколько раз неистово кричит
он: «Подайте мне предводителя дворянства!» Предводителя нет.
У Еликашвили любопытствуют, на что ему предводитель? Сидя на
земле все в том же положении, продолжает кричать Еликашвили,
кричит так, что на крик сбегаются люди с разных сторон, кричит
без всякой надобности, кричит, когда с ним говорят обыкновен-
ным голосом, и все кричит: подайте мне предводителя, я хочу от-
крыть сердечную тайну! Пьян был Еликашвили, закрадывается во
мне подозрение, по всему видно, что пьян. Спрашиваю свидете-
лей. Нет, говорят, мы стояли близко, никакого винного запаха не
было слышно. Что же, может быть, у свидетелей обоняние не осо-
бенно сильно, но из этого еще не следует, чтобы Еликашвили не
был пьян. Мы его прогоняли, говорят свидетели, хотели удалить
со двора. Зачем же вы прогоняли, спрашиваю, человека, который
пришел по серьезному делу, охотно разговаривает с вами, хочет
открыть сердечную тайну? Предводителя нет, положим, но Ели-
кашвили вам беспокойства не причиняет? Напротив, он должен
был возбуждать ваше внимание, любопытство, мы могли ждать от
него рассказа о важном событии. Зачем же было гнать со двора?
На этот вопрос удовлетворительного ответа не получаю. Справля-
юсь у местного старшины, имея в виду, что в день происшествия
праздновалась пасха, что Еликашвили был на праздничном обеде
и что весьма возможно некоторое с его стороны послеобеденное
возбуждение. Бичия Душиашвили, свидетель, вызванный обвине-
нием, говорит: «Да, М. Еликашвили человек вообще не пьющий,
но изредка раза два-три я видел его пьяным. В день пасхи он на-
пился. Он обедал в этот день в еврейском доме, поблизости двора
предводителя дворянства, затеял там драку, гнался с деревянным
подносом за одним евреем; позвали проходившего мимо старши-
ну, тот вступился, связал Еликашвили, но через несколько минут
он развязался и, ругаясь, побежал в дом предводителя». Вот объяс-
нение события с Еликашвили, и если он действительно даже гово-
291
ДЕЛО САРРЫ МОДЕБАДЗЕ
рил о замученном ребенке, то и в этом нет ничего удивительного,
так как еще накануне все Сачхери знали о пропаже Сарры и о том,
что ее похищение приписывается евреям.
Выхожу со двора предводителя дворянства и встречаю Ио-
сифа Якобишвили, — это свидетель своеобразный, с показанием
в виде движущейся панорамы. Иосиф Якобишвили, бывший дья-
чок, бросил тихое и сладкогласное псалмопение, и судьба, не то
смеясь над ним, не то серьезно указуя ему новый путь служения,
выдвинула его в роль, которая требует не только голоса, но и так-
та, добросовестности, правды, в особенности правды. Он вдруг
совершенно неожиданно становится свидетелем двух фактов,
важных для обвинения. Идет Якобишвили по улице Сачхер, куда
он прибыл по своим делам, идет и остановился. Почему, спраши-
вают его, вы остановились? Так себе, говорит. Думаю, что могло
случиться. Бывает, что часы идут и остановятся, а потом опять
идут. Остановившись, Якобишвили видит, что мальчик лет один-
надцати подбежал к еврею на улице и спрашивает: а что, замучен-
ного нашими ребенка отвезли в ту же ночь или нет? и получает за
это от еврея подзатыльник и название осла. Якобишвили не понял
собственно смысла слов мальчика; он пошел своей дорогой. Но
эти слова, значения которых он не понял, остались в его памяти,
и он припомнил их, когда через две-три недели он услыхал спор
по поводу обвинения, взведенного на евреев. Странным, однако,
представляется то, что евреи, похитившие Сарру, так неосторож-
но обращались с предметом своего преступления, что даже малые
ребята знали о нем и болтали на улице. Но слова еврейского маль-
чика — не единственное приобретение на пользу дела со стороны
Якобишвили. Было еще другое, о чем он свидетельствует. Было
это 6 апреля. Идет он, рассказывает Якобишвили, и на этот раз
не останавливается. Видит он, что десятский ходит по домам ев-
реев, стучит и созывает их на сход; а Якобишвили все идет и идет,
так что, надо полагать, десятский очень скоропостижно заходил
в дома, делал вызовы, да и самые дома были расположены как раз
по пути Якобишвили. Стучит десятский в одном доме и, конечно,
постучав, остановился, а Якобишвили все продолжает идти. На
стук выходит женщина. Десятский просит ее вызвать сына. Между
тем Якобишвили все идет. Женщина отвечает: «Зачем вам моего
сына? Он на сход не пойдет, он в замучении ребенка с вами не уча-
292
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
ствовал, незачем ему быть на сходе». Якобишвили, не забывайте,
все идет да идет. Что же такое его показание, как не движущаяся
панорама? Я припоминаю рассказ, как один сановник, призвав
к себе художника, предложил ему написать картину баталии, про-
должавшейся четыре дня. Войска выступали, двигалась артилле-
рия, развертывалась и скакала кавалерия, колонны переменяли
места, шел бой, победа склонялась то в ту, то в другую сторону,
и, наконец, на четвертый день на месте битвы остались только
трупы и стаи воронов. «Вам угодно, чтоб я написал несколько кар-
тин?» — спросил художник. «Зачем несколько, напишите все это
на одной картине». Художник отказался. Якобишвили — этот бы
изобразил все на одной картине. Выслушав рассказ Якобишвили,
спрашиваем десятского, не собирал ли он 6 апреля сход. Он отве-
чает, что не мог собирать сход, потому что это был день еврейской
пасхи, и в этот день, как день большого праздника, сходов не соби-
рают. Модебадзе возражает, что Нато Цициашвили не десятский.
Спрашиваем об этом старшину Душиашвили. Бичия Душиашвили
подтверждает, что схода 6 апреля не было. Нато Цициашвили
действительно десятский, но схода собирать не мог, потому что
в этот день в сходе надобности не было.
Расстанемся с Якобишвили. Мне предстоит говорить по по-
воду обвинения Моши Цициашвили. Я должен вам открыться по
душе. Если 61-летний Хундиашвили возбуждает во мне серьезные
мысли, если я, смотря на него, не мог отрешиться от мысли, что
61 год жизни Хундиашвили был первым годом его тюремного за-
ключения; если я смотрю на него и думаю, что нет условий, кото-
рые бы застраховали от тюрьмы, что, собственно говоря, места
столь и не столь отдаленные есть только понятие относительное;
что, в сущности, они близки каждому из нас и что близость их за-
висит от обстоятельств, которыми располагает наша воля, — если
Хундиашвили возбуждает во мне серьезные мысли, то мои симпа-
тии посвящены Моше Цициашвили. Я его люблю, как любит мать
своего несчастного сына; Моша — это мой Иосиф, которого все
продают, к кому он братски обращается. И действительно, Моша
замечательно несчастлив, ничто ему не удается. Захотел Моша по-
гадать о будущем. Он знал уже, что против него собирается гроз-
ное обвинение, а тут как нарочно подвернулся маг и волшебник
Комушидзе, который по пульсу узнавал судьбу человека. Моше
293
ДЕЛО САРРЫ МОДЕБАДЗЕ
хочется немножко приподнять завесу будущего, узнать, чем кон-
чится его дело, которое его так беспокоит. Конечно, Моша пре-
ступает этим закон Моисеев, запрещающий обращаться к магам
и волшебникам. Но если бы не было закона, не было бы и престу-
плений. С другой стороны, царь Саул был и посерьезнее Моши,
да и тот обращался к аендорской волшебнице, вызывая через нее
тень Самуила. Моша тени Самуила не тревожил; он желал только
предложить свой пульс, чтобы Комушидзе посредством его решил
вопрос, сильно занимавший Мошу.
Председатель. Я бы попросил не говорить лишнего и не касать-
ся вещей, которые к делу не идут.
Присяжный поверенный Александров. Я принужден касаться это-
го предмета только потому, что гаданье ставится в улику М. Ци-
циашвили в обвинительном акте, и я по необходимости должен
считать эту улику существенной, ибо обвинительный акт есть соб-
рание существенных улик. Я думаю, что из покушения Моши на
гаданье можно вывести заключение не о его виновности по делу,
а только о его нервной нетерпеливости. Моша действительно не-
терпелив, он не может спокойно выжидать течение событий. Он
обращается к одному свидетелю по делу и просит его не о чем дру-
гом, как только сказать правду на следствии. Моша уже знает, что
этот свидетель указан как встретивший его будто бы в ночь на
6 апреля невдалеке от Дорбаидзе. Покажите правду, говорит он
этому свидетелю, скажите, что вы меня не встречали, потому что
вы ведь действительно меня не встречали. И эти наивные и не-
винные слова, где нет никакого намека на подговор сказать не-
правду, и обращения Моши к свидетелю ставятся ему в улику,
и улика как существенная заносится в обвинительный акт. Нетер-
пеливый Моша то и дело говорит о своем деле; но и тут неудача.
Он говорит, и как нарочно удается ему построить такое выраже-
ние, которое можно объяснить и так, и иначе. Свидетель Юрке-
вич и прокурор понимают это выражение в одном смысле, защита
имеет основание понимать его в другом. Моша, говорит Юрке-
вич, выразился так: «Если не будем хлопотать по нашему делу,
если будем сидеть сложа руки, то докажется или окажется наша
вина». Тут два смысла, и все зависит от того, над каким словом сде-
лать повышение голоса. «Докажется» наша вина, — понятно, что
дело идет о действительно совершенном преступлении, повысьте
294
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
голос над словом «наша», смысл будет другой: взвалят на нас и ока-
жется наша вина. Я полагаю, что Моша употребил это выражение
именно во втором смысле, потому что если бы он имел в виду пер-
вый смысл, то не стал бы так громко говорить, чтобы Юркевич
мог слышать его слова. Что же связывает Мошу с настоящим обви-
нением? Его встретили, он ехал накануне дня, когда найден труп
Сарры, по сачхерской дороге, вблизи коей оказался труп. Но
в действительности труп от этой дороги лежал далеко. Можно ос-
тановиться в недоумении над вопросом: зачем нужно было приво-
зить труп так далеко, когда его можно было бросить в другом бли-
жайшем месте. Свидетели говорят: мы видели, что ехали два
еврея; Мошу узнали, Моша был единственный еврей, которого
свидетели знали. Окликнули они Мошу, назвали его по имени, но
встретившиеся всадники не отвечали. Почему не отвечали? Не от-
вечали потому, что между ними не было М. Цициашвили, или не
хотели ответить, хотели скрыться — неизвестно. Возле трупа ока-
зались следы двух лошадей. Если видели Мошу вдвоем с другим
всадником, и если затем оказываются возле трупа следы двух ло-
шадей, то кто же, заключают, как не Моша привез труп? Но я пола-
гаю, что Моши не было при встрече с двумя свидетелями, если
даже они встретили каких-либо всадников. Моша Цициашвили ве-
чером был вместе с другими, он просил поставить на ночь караул
около еврейских домов, так как евреи боятся, что ребенок, в виду
сделанного против них обвинения, может быть к кому-нибудь под-
брошен. Такая просьба, которая только случайно осталась без
удовлетворения, не указывает на предстоящую необходимость для
Моши вывозить из Сачхер труп ребенка. Затем ночь на 6 апреля
была лунная, та ночь еврейской пасхи, которая, в отличие от на-
шей, празднуется в полнолуние. В светлую ночь выезжать из селе-
ния с трупом Сарры Модебадзе было бы рискованно. Предполо-
жить такую неосторожность со стороны Моши трудно. Да и зачем
было увозить труп так далеко, когда этот труп можно спрятать,
хотя бы даже в одном из еврейских домов или огородов. Но как же
объяснить следы двух лошадей около трупа? Относительно следов
лошадей я не стану исключительно основываться на свидетельст-
ве Филимона Микадзе не потому, что не верю этому свидетелю;
нет, личное мое впечатление было в пользу того показания, кото-
рое он дал. Не знаю, какое впечатление он произвел на вас, госпо-
295
ДЕЛО САРРЫ МОДЕБАДЗЕ
да судьи, это зависит от вкуса и взгляда; на меня его показание
произвело впечатление правды, но я не могу не признать, что сви-
детельство Микадзе не сколько запоздалое. Правда, я не согласен
с тем, что свидетельское показание Микадзе, данное здесь, нахо-
дится в противоречии с показанием его на предварительном след-
ствии, — это не совсем справедливо. Здесь Микадзе показал более
того, что показал он на предварительном следствии; на предвари-
тельном следствии он далеко не показал всей правды; но то, что
он показал тогда, не источает того, что он более откровенно пока-
зал здесь. На предварительном следствии он говорил, например,
что не видел следов наносного песка на трупе. Но ведь на предва-
рительном следствии вопрос был о том, действительно ли Сарра
Модебадзе утонула или нет? Такого количества песку, чтоб можно
предположить утопление, на трупе не было. Здесь Микадзе утвер-
ждает, что были следы песка, но какие? Крайне незначительные
следы, которые могли быть оставлены мышами или другими зве-
рями, которые бегали по трупу. Наконец, эти следы песка, как
и замеченные следы сырости, могли остаться от дождя, под кото-
рым труп оставался у забора; частицы песка могли быть занесены
на труп ветром. Таким образом, в теперешнем показании Микад-
зе я не вижу противоречия с тем показанием, которое дал он на
предварительном следствии. Как совершенно новое Микадзе, ме-
жду прочим, рассказал здесь умолчанное им прежде о происхожде-
нии конных следов возле трупа Сарры. Я принял за правило опе-
рировать только теми доказательствами, которые считает
достоверными сам обвинитель. Я не стану опираться на показа-
ние Микадзе, которое, как данное поздно, может быть заподозре-
но обвинением, но для меня важно это показание в том отноше-
нии, что оно дает мне мысль объяснить хотя бы только
предположительно, как возможное, происхождение следов возле
трупа. Микадзе говорит, что родственники Сарры, узнав о разы-
скании трупа, на двух лошадях отправились к месту нахождения
его, с дороги свернули по направлению к трупу и тем же путем
вернулись назад. Действительно, весьма возможно, что при пер-
вом известии о разыскании Сарры в трех верстах от дома ее отца
семейные Сарры на лошадях поспешили к трупу и следы лошадей
возле трупа оставлены были ими. В справедливости этого моего
предположения убеждает меня не показание Микадзе, имеющее
296
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
для меня, по крайней мере, всю силу убедительности, которое
только наводит меня на ту мысль, а другое соображение. Труп
Сарры Модебадзе найден уже после того, как подозрение было за-
явлено против евреев. Вы знаете, г. судьи, что родственники Сар-
ры ничего не пропускали, чтобы обличить вину евреев. Вы пом-
ните, что, по их словам, у Сарры оказались даже порезы под
коленами, в действительности никогда не существовавшие, как
это бесспорно доказано. Без сомнения, эти люди, которые для
своих целей находили возможным изобретать порезы у Сарры,
видя следы двух лошадей около места нахождения трупа, следы
свежие, происхождения которых они, однако, не знали, не про-
стили бы их евреям, не упустили бы в свое время обратить на них
внимание. Тогда же бы они указали на эти предательские следы,
как на доказательство того, что ребенок не сам пришел к стене ви-
ноградника, но что его привезли неизвестные люди на двух лоша-
дях и подбросили. Но об этих следах ничего не было говорено,
никто не возбудил вопроса и подозрения, а людей, осматривав-
ших труп и местность в самое первое время по разыскании трупа,
было много. Конечно, они останавливались на вопросе, как попа-
ла девочка к забору виноградника, конечно, в суждениях, предпо-
ложениях о характере случая не было недостатка. Конечно, было
обращено внимание и на положение трупа, и на местность, где
труп находился, конечно, вспоминали о евреях, которых до того
подозревали, и среди естественных рассуждений о всех этих пред-
метах никто не заметил возле самого трупа свежие следы двух ло-
шадей и никто не указал на эти следы. Этого нельзя допустить.
Нет, происхождение этих следов понимали и не могли не смот-
реть на них как на улику, как на указание, что труп Сарры приве-
зен и подброшен. Следами воспользовались после, когда пристав,
не зная действительного происхождения этих следов, обратил на
них внимание. Когда эти следы стали приводить в связи с приво-
зом трупа Сарры, тогда оказалось, что никому не пришло в голову
обратить внимание на следы. «Мы, дескать, люди простые, не до-
глядели». А вот порезы под коленами доглядели.
Я покончил с разбором улик, которые выставляют обвини-
тельный акт и обвинительная речь. Я мог бы, как совершенно
справедливо заметил прокурор, задачу мою ограничить только
тем, чтобы опровергнуть выставленные улики. Я не следователь,
297
ДЕЛО САРРЫ МОДЕБАДЗЕ
я не прокурор, не лицо, производящее дознание, я не обязан ис-
кать объяснения, как, отчего последовала смерть Сарры, я могу
оставаться в полном на этот счет недоумении и, тем не менее,
просить для обвиняемых оправдательного приговора. Но в на-
стоящем деле есть достаточно данных, которые дают возможность
разъяснить случай смерти Сарры Модебадзе. Пусть эти объясне-
ния будут только предположением; важно, что можно допустить
это предположение и что оно не только не противоречит данным
дела, но даже ими подтверждается, что предположение это во вся-
ком случае более состоятельно, чем предположение о похищении
евреями Сарры для какой-то неведомой цели. Я объясняю случай
смерти Сарры таким образом. Сарра, очевидно, пошла с места вы-
жигания белил домой. Это заключение я основываю на том разго-
воре, который был у нее с сестрой ее Майей и о котором свиде-
тельствует Турфа Цхададзе. Турфа Цхададзе говорит, что, уходя за
валежником, Майя сказала сестре: «Уходи домой, нам обеим здесь
оставаться нечего». По всей вероятности, после этого девочка ре-
шила отправиться домой и действительно, не прощаясь ни с кем, —
да, очевидно, этого и не находили нужным, — ушла незамеченной.
Когда вернулась Майя и Сарры не было, все подумали, что девоч-
ка пошла домой. Пойти домой она могла по верхней тропинке,
идущей по плоскогорью. На этой тропинке видели ее С. Церетели
и Коджаия, когда она шла к Цхададзе; вернуться ей домой по той
же тропинке было совершенно естественно. Зачем ей было для
возвращения домой спускаться на садзаглихевскую дорогу? Там
предстоял ей подгорный сток, который был для нее тяжел, а затем
горный подъем у дома отца. Мы имеем показания многих свидете-
лей о том, что во время, совпадающее со временем исчезновения
Сарры после проезда евреев, густой туман пал на ту местность,
где находилось селение Перевеси. Я признаю лживым свидетель-
ство Д. Церетели; но в этом свидетельстве, из которого так много
черпает обвинение, я возьму только одно указание, по моему мне-
нию, совершенно свободное от подозрения в лжесвидетельстве,
потому что это указание в целом строе показаний Д. Церетели
представляется незначительным. Д . Церетели говорит, что после
проезда евреев пал такой густой туман, что он, боясь, чтобы не
заблудилась скотина в лесу, отправился ее отыскивать и загонять.
Конечно, скотина — животное неразумное, она с человеком срав-
298
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
нена быть не может; но если мы сравним эту скотину с 6-летней
девочкой, то не можем не придти к заключению, что если скоти-
на, которая руководится инстинктом, могла в тумане заблудиться,
если этот туман относительно скотины мог возбудить опасения
Д. Церетели, то нет ничего удивительного, что Сарра, направив-
шись по тропинке и достигши того места, где эта тропинка раз-
ветвляется и впадает с одной стороны направо в дорбаидзевскую
дорогу, а с другой — налево ведет к дому Модебадзе, что в тумане,
который препятствовал видеть перед собой в нескольких шагах,
Сарра попала на правую ветвь тропинки, тогда как она должна
была идти налево. Попав на дорбаидзевскую дорогу, по которой
она и пошла сначала, думая, что она идет к дому отца, а потом, ве-
роятно, догадавшись, что она ошиблась и заблудилась, шла до ка-
кого-либо жилья, где бы она могла узнать дорогу домой и вернуть-
ся. Очевидно, Сарра шла по Дорбаидзевской дороге до тех пор,
пока не дошла до места, с которого она могла увидеть каменную
стену. Увидевши эту стену и думая, вероятно, что это след жилья,
она пошла по направлению к стене. Заметив, однако, что жилья
нет, не догадываясь, как попасть в деревню, конечно, утомленная
и истощенная продолжительной ходьбой, в испуге, Сарра уселась
около стены на покатости, где она потом и была найдена. Конеч-
но, она кричала, плакала. Но крика Сарры, говорят, никто не слы-
хал, а между тем по произведенному опыту, с места, на котором
нашли Сарру, звуки человеческого голоса слышны в деревне Дор-
баидзе. Но произведенный опыт не может опровергнуть то пред-
положение, что Сарра Модебадзе кричала и крик ее, однако не
был услышан. Иное дело напрягать внимание, слушать, когда пре-
дупрежден о том, что следует слушать, как это было при производ-
стве опыта, и другое дело, когда человек не предупрежден, не об-
ращает внимания, не прислушивается, когда кричащий находится
в поле, а тот, кто мог бы услышать крик, сидит, запершись в доме.
Слышать голос взрослого — одно, а совсем другое услышать крик
ослабевшего 6-летнего ребенка. Наступила тяжелая ночь. Сарра
не знала, куда деваться, куда идти. Ей предстояло одно — остаться
на этом месте у стены. На этом месте она уснула. Ее так и нашли.
Если верить показанию Ф. Микадзе, — а не верить ему, по крайней
мере, в этом отношении, нет основания, — Сарра найдена в полу-
сидячем положении, согнувши несколько ноги, опираясь спиной
299
ДЕЛО САРРЫ МОДЕБАДЗЕ
на покатость. Отчего Сарра умерла? От истощения, от утомления,
от дождя, от ночного холода, наступившего за этим дождем. Ведь
для того, чтобы умереть от ночного холода 6-летнему ребенку, ко-
торый был одет в рубище, босой, промокший от дождя, истощен-
ный ходьбой, голодный, не нужно температуры ниже 0°, — Сарра
могла умереть от холода даже при 3 или 4 градусах выше нуля.
Мы, взрослые люди, с трудом переносим в комнате температуру
10—12°, что же удивительного, что ребенок мог умереть, пробыв-
ши долго под холодным дождем. Случай с Саррой не что иное, как
несчастье. У нас, к сожалению, нередки такие случаи с детьми, за
которыми родители по бедности средств, а иногда и по небрежно-
сти, не имеют внимательного присмотра. Случаи эти не возбуж-
дают ни в ком подозрения, объясняются очень просто, как объяс-
нили вначале и случай с Саррой Модебадзе. Когда труп ее нашли,
причина смерти была для всех ясна, и ни в ком — ни в родных, ни
в старшине, ни в посторонних свидетелях, не возбудилось ника-
ких подозрений относительно причины смерти. Старшина, кото-
рый, конечно, знал, как следует поступать в случаях сомнительной
смерти, без колебания согласился на просьбу И. Модебадзе отдать
домой тело дочери, и умершая была похоронена родителями без
заявлений каких-либо подозрений.
На теле Сарры Модебадзе нашлись, однако, некоторые подоз-
рительные поранения. Наружные знаки на трупе — обстоятельст-
во очень важное. Иосиф Модебадзе и его семейство поняли, что
вся сущность их подозрений на евреев держится на замеченных
наружных знаках на трупе. Но так как этих наружных знаков было
мало, так как этим знакам не без основания приписывалось по-
смертное происхождение, то нужно было указать что-либо более
серьезное, и вот после того как труп был освидетельствован и за-
рыт на вечный покой, является со стороны родственников Сар-
ры заявление, что у нее были порезы под коленками. Ввиду этого
заявления труп был снова вырыт, было произведено вторичное
освидетельствование местным медицинским авторитетом, про-
изведено оно было в присутствии отца, которому показаны были
подколенки его дочери, для того, чтобы он мог убедиться собст-
венными глазами, что порезов нет. Тем не менее все семейство
Модебадзе заявляет и здесь, что были порезы. Тщетно прокурор
старается через расспросы объяснить чем-нибудь это, очевидно,
300
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
ложное свидетельство; он спрашивает у свидетелей, не было ли
это пятна на теле, не приняли ли свидетели пятен на трупе за по-
резы? Нет, с каждым ответом утверждают они более и более суще-
ствование порезов и добавляют: это были глубокие порезы. После
этого прокурор уже более вопросов не делает. Вы, господин пред-
седатель, вновь передопрашиваете этих свидетелей о порезах,
вы стараетесь найти какое-либо объяснение, очевидно, ложному
показанию, вы ищите возможности объяснить их слова ошибкой.
Нет — новые утверждения, и теперь уже не о порезах, а о глубоких
ранах. Теперь остановимся на знаках на руках. Знаки на руках, по
моему мнению, объясняются весьма легко, как объяснили их врач
Берно и доктор Гульбинский. Они говорят, что полевые мыши
или другие какие-нибудь грызущие животные могли обгрызть эти
мягкие части. Раны не были вырезанными, а были выгрызенны-
ми; они затрагивали только кожу и не проникали ни в мышцы, ни
в сухожилия. По мнению врача Берно, который действительно
может быть признан свидетелем-очевидцем, раны были посмерт-
ными и притом равными. Говорят, свидетельство врача Берно не
заслуживает внимания, мнение его неверно и не имеет значения.
Это не совсем так. Если в свидетельстве врача Берно и не соблю-
дены все условия, которые требуются для актов этого рода, то во
всяком случае в нем содержатся такие факты, которые подтвер-
ждены и Ахумовым, помощником мирового судьи, присутствовав-
шим при вскрытии Сарры. Вопреки мнению врача Берно, подоз-
ревавшего в случае смерти Сарры следы преступления, Ахумов
говорит, что описание ран, как оно сделано врачом Берно, — вер-
но, но что он разошелся с врачом только относительно времени
происхождения этих ран. Это разномыслие было в виду высшей
гражданской медицинской власти на Кавказе, и признано по от-
ношению ран, в чем согласны и Берно, и Ахумов, — что раны, по
всей вероятности, посмертные и что если даже допустить прижиз-
ненное происхождение этих ран, то извлеченное из них количе-
ство крови могло быть только самое незначительное. Если стать
на почву обвинения, то происхождение ран и количество крови
имеет серьезное значение. Весьма важно и другое мнение общего
присутствия управления медицинской частью на Кавказе, которое
допускает возможность объяснить смерть Сарры действием не
только утопления, удушения, но других причин, за исключением
301
ДЕЛО САРРЫ МОДЕБАДЗЕ
одного — смерти от потери крови. Вскрытие действительно обна-
ружило переполнение кровью внутренних органов. Итак, раны на
руках, если бы вопреки мнению врачей и принять их прижизнен-
ное происхождение, не дали и не могли дать много той драгоцен-
ной крови, которая, по-видимому, должна бы составлять сущест-
венную цель похищения Сарры. Это соображение дает мне повод,
господа судьи, привести вам один аргумент, которым я и закончу
разбор фактической стороны дела. Это было уже давно, века три
тому назад; в одной из местностей России судили какую-то старуху
по обвинению в том, что она ведьма, портит людей, разные беды
накликает на местность. Множество улик, множество свидетелей
было собрано против старухи, но она энергически защищалась.
Это не басня, господа судьи, у нас известны процессы о ведьмах,
они существовали и в Западной Европе, хотя теперь сделались
явлением невозможным. Изнемогая под тяжестью улик, старуха,
однако, так энергически защищалась, что производила впечатле-
ние. Судьи колебались и медлили с приговором. Тогда из публи-
ки, — обычаи в то время были проще, и публике не воспрещалось
высказывать свои мнения, — тогда из публики один мудрый ста-
рец, нетерпеливый видеть торжество правосудия, для того чтобы
подавить ее силой бесспорного доказательства, говорит судьям:
«Да что вы на нее смотрите? Если она ведьма, у нее должен быть
хвост, потому что ведьма всегда с хвостом, и скрыть этого хвоста
она никак не может». Исследовали, — хвоста не оказалось; старуха
ушла оправданной к великому огорчению старца, побитого его же
аргументом. Я не имею авторитета старца, тем более мудрого, но
мне кажется, я могу воспользоваться и для настоящего дела мыс-
лью старца. Ведь оба дела — и настоящее, и о ведьмах — по характе-
ру своему довольно близки между собой. Я спрашиваю, если, обра-
щая внимание на эти раны, хотят доказать, что они были ранами
прижизненными, что они были произведены для извлечения из
ребенка крови с известной целью, то дайте характеристические
признаки этого. Укажите те характеристические признаки, кото-
рые бы показывали, что этот ребенок похищен евреями с целью
добывания крови. В самом деле, ведь эти признаки составляют
цельный кодекс, по которому обыкновенно люди, поддерживаю-
щие обвинение против евреев, признают и доказывают, что ре-
бенок похищен евреями и похищен для известной цели. Где же
302
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
следы катанья в бочке, где следы полукруглого долота для выдалб-
ливания жолоба для стока крови? Где обрезание ногтей и сосков
на груди? А обрезание ногтей — предварительное следствие тща-
тельно исследовало, и этого обрезания не оказалось. Где же знаки
и синяки от тугих перевязок? Где знаки, которые показывали, что
кожа как будто истерта? И этого нет. Нет хвоста, нет ведьмы. Этим
последним, надеюсь, весьма сильным, а в особенности самым со-
ответственным свойством настоящего обвинения, аргументом
я оканчиваю разбор фактической стороны дела.
Мне остается говорить о внутренней стороне преступления,
приписываемого обвиняемым, о побуждениях и целях похище-
ния Сарры Модебадзе. Цель побуждения всегда играет существен-
ную или, по крайней мере, важную роль не только в определении
свойства преступления, внутренней виновности преступника, но
и в h\стеме доказательств и улик при совершении лицом деяния.
Не всегда, конечно, эта цель и побуждение могут быть доказаны,
с точностью определены, но, по крайней мере, они должны пред-
полагаться как возможные и вероятные. Если деяние бесцельно,
если оно не может быть объяснено, хотя бы предположитель-
но, никаким возможным побуждением, тогда возникает основа-
тельное сомнение или в действительности существования этого
деяния, или во вменяемости его, как деяния бесцельного, без-
мотивного, а следовательно, едва ли и здравомысленного. Цель
похищения и задержания Сарры Модебадзе, говорит прокурор,
следствием не обнаружена. Полно, так ли? Цель не была обнару-
живаема, она, и то не всегда, не была называема, не была доказы-
ваема, но обнаруживать ее и не было надобности, ибо для обви-
нителей она всегда была ясна. Когда, сопоставив исчезновение
Сарры с проездом евреев, заявляли подозрение в похищении ре-
бенка на евреев, в чем лежала основа этого подозрения — в проез-
жавшем или в еврее? Конечно, в еврее. Ни грузин, ни армянин, ни
вообще христианин не был бы заподозрен в похищении ребенка
при тех обстоятельствах, при которых исчезла Сарра, потому что
такое похищение показалось бы бесцельным. Подозрение, а за-
тем и следствие направились бы на другие нити раскрытия исти-
ны. Что до еврея, то цель похищения казалась ясна и побуждение
несомненно. Цель похищения следствием не вполне обнаружена,
говорит прокурор. А разве следствие старалось обнаружить эту
303
ДЕЛО САРРЫ МОДЕБАДЗЕ
цель? Разве им было предпринято что-либо в этом направлении?
Если когда-либо для настоящего следствия цель была неясна, если
она возбуждала сомнение и недоумение, требовавшие разъясне-
ния, то следует сознаться, что это сомнение, эта неясность убе-
ждений следователя и прокурора не оставили никаких видимых
следов в актах следствия. Цель похищения не обнаружена, гово-
рит прокурор, а между тем два раза в том же обвинительном акте
он датирует разные обстоятельства кануном еврейской пасхи. Что
за своеобразная дата? Если простолюдины означают иногда время
праздниками и постами, то это имеет свои причины, не приложи-
мые к просвещенному составителю обвинительного акта. К чему
в русском обвинительном акте еврейский календарь, если с ним
не связываются, как в настоящем случае, указания на цель престу-
пления, на его смысл и значение? Еврейская пасха не говорит, она
кивает на цель похищения Сарры Модебадзе, и этот кивок вразу-
мителен не менее слов. Нет, уж нечего шила в мешке таить. Надо
поставить прямо вопрос об употреблении евреями христианской
крови для религиозных и мистических целей. Не пугайтесь, гос-
пода судьи. Я не ставлю моей задачей подробный разбор этого во-
проса с его исторической, литературной и религиозной сторон.
С одной стороны, этого не дозволяют мне размеры и характер
судебных прений, с другой — мои суждения по этому вопросу, как
не специалиста в еврейской истории и литературе, не могли бы
быть самостоятельные и, как не основанные на непосредствен-
ном изучении источников, не могли бы, конечно, внести ничего
нового в обширные работы, составившие богатую литературу во-
проса. Не сомневаясь затем, что в ваших суждениях по настояще-
му делу вы постараетесь и сами устранить влияние возбуждаемого
мною вопроса, я хочу только изложением немногих соображений
представить некоторый противовес тому подозрению, на которое
наводит невольно обвинение по настоящему делу, — подозрению,
которое вы не в состоянии будете забыть или вычеркнуть из ва-
ших мыслей и которое опасно в том отношении, что оно, помимо
вашего желания, может оказать неотвратимое влияние на оценку
внешних фактов дела, улик и доказательств, виновности.
Вам, без сомнения, известна, по крайней мере, ближайшая
часть литературы, относящейся к возбуждаемому мною вопросу.
В 1876 году в русской литературе появилось сочинение Люто-
304
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
станского. Родившийся евреем, бывший раввином, променяв-
ший одежды раввина на сутану католического ксендза, сутану на
рясу православного иеромонаха и эту последнюю на сюртук ми-
рянина, Лютостанский составил длинный, не хочу сказать, до-
казательный акт против евреев, погрешив в нем разом и против
добросовестности честного человека, и писателя, ибо не указал
главного источника своего сочинения — записки директора депар-
тамента иностранных исповеданий Скрипицына, составленной
в 1844 году и в прошедшем году обнародованной в газете «Граж-
данин», — записки, относительно которой сочинение Лютостан-
ского в значительной своей части представляет лишь перепутан-
ную и извращенную перепечатку; погрешив и против серьезности
и беспристрастности литературного исследователя, ибо в своей
тенденциозной рекламе Лютостанский представляется не ведаю-
щим такого серьезного сочинения по разбираемому Лютостан-
ским вопросу, появившегося еще в 1861 году, каким представляет-
ся сочинение профессора Хвольсона, глубоко ученого гебраиста,
всю свою долгую ученую жизнь посвятившего еврейской литера-
туре и истории, человека, принявшего христианство по искренне-
му убеждению, человека честной жизни и безупречной нравствен-
ности, ветерана-профессора двух высших светского и духовного
учебных заведений. Глубоко и серьезно, как истый добросове-
стный ученый, пользуясь всей обширной литературой вопроса,
разбирает Хвольсон в своем сочинении вопрос об употреблении
евреями христианской крови, подвергая его всестороннему обсу-
ждению, разбирает шаг за шагом все доводы своих противников
и основывает свои опровержения на непосредственном знаком-
стве с самыми отдаленными историческими и литературными ис-
точниками. Этим сочинением Хвольсона, с которыми следовало
бы почаще справляться нашим обвинителям и которое я стыжусь
назвать противовесом сочинению Лютостанского, — до того они
несоизмеримы между собой по своему характеру, — я прошу по-
зволения воспользоваться, чтобы представлять мои соображения
по занимающему нас вопросу.
Древние христиане никогда не обвиняли евреев в употребле-
нии христианской крови. Напротив, христиане первых веков сами
были обвиняемы в употреблении крови, так что древние аполо-
геты христианства, как Тертуллиан, Августин и другие, были вы-
305
ДЕЛО САРРЫ МОДЕБАДЗЕ
нуждены оправдывать христиан во взводимом на них обвинении.
Замолкнувшее с победой христианства обвинение против них во-
зобновилось уже со стороны христиан против евреев не раньше
двенадцатого века и получило более значительное распростране-
ние лишь в тринадцатом веке. С тех пор и до конца шестнадцатого
века кровавой полосой проходит в истории преследование евреев
по разным случаям обвинения в умертвлении христианских детей
с целью получения крови для разных религиозных, мистических
и медицинских целей. Периодом особенной жизненности таких
обвинений был период крайнего умственного застоя и невежест-
ва, суеверия и религиозного фанатизма. Детоубийство в средние
века встречалось очень часто; чтобы избавиться от наказания за
преступление, детоубийцы первые распространяли молву, что
найденное убитое дитя есть дело рук ненавистных евреев. С дру-
гой стороны, средние века были по преимуществу веками выду-
мывания благочестивых обманов, чудес и убеждения людей по-
средством суеверия. Всякая местность нуждалась в чудотворных
образах, местной святыне, местных чудотворных мощах или вооб-
ще в каких-либо средствах внушения благоговения. Мертвое дитя,
убийство которого можно было возвести на евреев, являлось
удобным случаем иметь своего местного мученика веры, свою ме-
стную святыню, привлекавшую своих и чужих и становившуюся
доходной статьей не только для клерикальных установлений, но
и для целой местности, куда привлекалась масса народа, спешив-
шего доверчиво выразить свое благоговение провозглашенному
мученику. Тысячи безвинно казненных, сожженных и замученных
евреев и еще большие тысячи изгоняемых и преследуемых были
плодом средневекового суеверия, невежества и фанатизма. Но
уже до реформации были пастыри церкви, имевшие вес и значе-
ние в христианстве и не страшившиеся подозрения со стороны
ученой и неученой толпы, а после реформации и многие миряне,
которые ревностно заступались за евреев и смело ополчались на
нелепое обвинение. Многие папы, как Григорий IX, Климент VI,
Сикст VI и другие, после тщательного рассмотрения оснований,
на которые опирается мнение, будто евреи употребляют челове-
ческую кровь и что ради этого они будто бы способны на убийство
христианских детей, признавали и возвещали торжественно, что
нет никаких доказательств, достаточно ясных и верных, чтобы
306
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
признать справедливым существующее против евреев предубеж-
дение и объявить их виновными в подобных преступлениях. Под
влиянием оппозиции, шедшей из недр самого христианства, под
влиянием реформации, успехов цивилизации и рационалистиче-
ской критики, рушилось средневековое обвинение против евре-
ев, и с половины семнадцатого века Западная Европа не знает уже
процессов по обвинению евреев в употреблении христианской
крови. Даже простые слухи о случаях добывания евреями муче-
нической христианской крови исчезли, и в этом отношении об-
винители евреев за полтора века могли сослаться только на один
случай, и то последний, ничем не подтвержденный и имевший
место в 1823 году в Баварии. С тех пор такие обвинения против
евреев остались только в Польше, в наших западных губерниях
и на Востоке — в Турции, Сирии и здесь на Кавказе. Но и в России
в 1817 году было сделано заявление против возводимого на евре-
ев обвинения. Под давлением этого заявления, под влиянием тех
простых соображений, что убийство и употребление крови вос-
прещены коренными догматами ветхозаветной религии и талму-
дических учений, обвинение против евреев должно было ограни-
читься, сузиться до той формы и пределов, в которых оно могло
бы еще влачить между легковерными людьми свое жалкое в по-
следних позорных издыханиях существование. Теперь уже и ярый
обвинитель еврейства, пожелавший выдать себя за сохранителя
христианских детей от изуверного неистовства, покусившийся
негодными, впрочем, средствами возвести средневековую неве-
жественную басню на степень историко-богословского исследо-
вания, Лютостанский говорит: «Обычай употребления крови, не
составляя вовсе религиозной принадлежности целого еврейства,
составляет религиозную особенность невежественных фанатиче-
ских талмудистов-сектантов». «Обряд этот, — говорит Скрипицын
в своей записке, — не только не принадлежит всем вообще евре-
ям, но даже без всякого сомнения весьма немногим известен. Он
существует только в секте хасидов, но и тут он составляет боль-
шую тайну, может быть, не всем им известен и, по крайней мере,
конечно, не всеми хасидами и не всегда исполняется. Польша и за-
падные губернии наши, служащие со времен средних веков убежи-
щем закоренелого и невежественного жидовства, представляют
и по ныне самое большое число примеров подобного изуверст-
307
ДЕЛО САРРЫ МОДЕБАДЗЕ
ва, особенно губерния Витебская, где секта хасидов значительно
распространилась». По поводу мнения Скрипицына я прежде
всего должен заметить, что покойному директору департамента
иностранных исповеданий, ведающего дела евреев, подобало бы
знать, что секта хасидов появилась между евреями лишь около
половины прошедшего столетия и распространилась постепен-
но в Литве, Польше и Галиции, а обвинение евреев в употребле-
нии христианской крови возникло и жило в Западной Европе уже
с двенадцатого века. Далее, если Польша и наши западные губер-
нии служат убежищем невежественного жидовства, как выражает-
ся Скрипицын, и представляют большую часть примеров изувер-
ского умерщвления христианских детей, то не следует забывать
и того, что эти же местности населены и другими племенами:
русским, польским, литовским, которые в низких своих социаль-
ных слоях не представляют также высокой степени образования
и культуры и которые наравне с евреями ждут просвещения от
интеллигентных своих единоплеменников. Если невежественная
масса еврейства способна, по мнению Скрипицына, представлять
пример невежественного изуверства, то другая, не менее неве-
жественная масса населения способна верить таким примерам
со сказочным характером и в своей наивной вере давать суевер-
ные толкования событиям возбуждать подозрения и обвинения,
которые отвергают здравый смысл и просвещенный взгляд, как
невежественные и неоправдываемые критически проверенной
действительностью.
«В убийстве христианских детей, — говорит Лютостанский, —
обвиняет евреев не один народный голос: они неоднократно об-
винялись в том и перед судом. В большинстве таких случаев соб-
ственного их сознания не было, несмотря ни на какие улики; но
были, однако же, и такие примеры, что евреи сознавались сами,
обличали своих родителей и родственников и потом, сознав свои
религиозные заблуждения, принимали крещение». Что касается
до ссылки на обвинительный народный голос, то не мешает пом-
нить, что этим голосом надобно пользоваться с разбором, отличая
в нем истинно народное, разумное, плод здравого смысла и пони-
мания, от чужого, навеянного, предрассудочного и суеверного.
Иначе с голоса народного пришлось бы усвоить много суеверий
и несообразностей. Что касается до указаний на судебные произ-
308
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
водства, то прежде всего я хотел бы обратить внимание на следую-
щее. Страшным, кровавым заревом костров со многими тысячами
погибших на них освещена история процессов о ведьмах, колду-
нах, чародеях, волшебниках, сознавшихся и уличенных в чародей-
стве, в сношениях с нечистой силой, в порче людей сверхъесте-
ственными средствами, в чернокнижестве и других мистических
преступлениях. Куда девались теперь эти преступления? Они угас-
ли вместе с кострами, освещавшими их, вместе с судами, их судив-
шими. А были ведь это суды святой инквизиции, творившие суд
во имя и славу божию, мнившие своими приговорами приносить
службу богу. Судебные приговоры не возвели суеверия на степень
истины; они только доказали, что суеверие порождало и питало
эти самые приговоры.
Я не могу входить в разбор всех случаев судебных приговоров,
приводимых в доказательство употребления евреями христиан-
ской крови. Но к чести русского судопроизводства, даже и доре-
форменного, следует сказать, что наши обвинители могут указать
только единственный случай обвинительного приговора, в кото-
ром, впрочем, вопрос об употреблении крови устранен. Прочие
случаи подозрения против евреев или не выходили из сферы
сплетен, не доходя до суда, а нередко будучи даже категорически
опровергнуты, или оканчивались оправдательными пригово-
рами. Знаменитое велижское дело, на которое любят ссылаться
в доказательство против евреев, окончилось тем, чем оно и долж-
но было окончиться по всей справедливости. Государственный
совет признал, что показания доносчиц, заключая в себе многие
противоречия и несообразности, без всяких положительных улик
или несомненных доводов, не могут быть приняты судебным дока-
зательством против евреев и составляют ничем не подтвержден-
ные изветы, за которые доносчицы подвергнуты наказанию. Не
менее знаменитое саратовское дело ждет своего исследователя,
который подверг бы его весьма поучительному всестороннему
исследованию с точки зрения исторической, историко-богослов-
ской, судебно-медицинской. Не пускаясь в такое исследование,
я не могу не заметить, что саратовское дело рассматривалось в по-
рядке старого судопроизводства, признанного несовершенным
и недостаточным для достижения правильного судебного убежде-
ния. Саратовское дело, рассмотренное теперешним порядком, —
309
ДЕЛО САРРЫ МОДЕБАДЗЕ
порядком перекрестного допроса и состязания сторон, может
быть, разъяснило бы то недоумение и тот вопрос, который ставят
обвинители евреев. Откуда, говорят они, эти одинаковым обра-
зом и умышленно искаженные трупы маленьких детей? Почему
находят их там только, где есть евреи? Почему это всегда дети хри-
стиан? И, наконец, почему случаи эти всегда бывали исключитель-
но во время или около пасхи? Как объяснить, что могло побудить
кого бы то ни было к бессмысленному зверскому поступку, если
это не какая-либо таинственная кабалистическая или религиозно-
изуверская цель? Отчего, переспрошу я в свою очередь, происхо-
дит то, что доносчики и уличители евреев, являясь в таком каче-
стве добровольно, заявляя искреннее желание открыть истину,
показывая иногда даже раскаяние в своем соучастие в уличаемом
ими преступлении, дают на следствии то и дело разноречивые,
а иногда и прямо противоречивые показания? Отчего масса под-
робностей в их показаниях оказывается очевидной и категори-
чески опровергаемой ложью? Откуда в их разъяснениях, наряду,
по крайней мере, с вероятным и возможным, является масса не-
вероятного и недопустимого, очевидно, выдуманного и ложного?
Отчего обыкновенно только после многих передопросов и очных
ставок, после многих усилий и разъяснений, сглаживания проти-
воречий и устранения очевидных несообразностей оказывается
возможность остановиться на чем-нибудь существенном? Отчего
эти доносчики и уличители — всегда люди, которым терять нече-
го, люди самой нехорошей репутации? Отчего эти многочислен-
ные, беспрестанно меняемые оговоры — то утверждаемые, то
отрицаемые и объясняемые или запамятованием, или ошибкой?
Эти вопросы напрашиваются сами собой при чтении дел велиж-
ского и саратовского. Если те и другие вопросы подставить один
против других, то разгадку найти не трудно. Были выгоды в об-
винении евреев в средние века, есть они и в наши дни. Ребенка
убивает и увечит тот, кто делает потом донос. При изувечивании
держатся обыкновенно тех классических внешних признаков, по-
нятие о которых держится в рассказах народных. Доноситель, по-
видимому, сам себя предает правосудию, но это только по-види-
мому. В сущности себе он отводит весьма скромную долю участия;
он обыкновенно случайный свидетель преступления под влияни-
ем угроз и страха согласился вывезти и скрыть труп, а потом под
310
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
тем же влиянием не решался некоторое время донести о преступ-
лении, но теперь под влиянием угрызения совести решается все
открыть правосудию и выяснить дело. Раз он попал в роль разъ-
яснителя дела, — его цель достигнута и карьера сделана. Теперь
он — сила, человек великого значения. От его слова теперь зави-
сит судьба многих. Теперь его бессовестный, в глаза брошенный
оговор может заставить дрожать человека сильного, считавшего
его до сих пор ничтожеством. Теперь этот человек будет раболеп-
но смотреть ему в глаза, заискивать в нем, ублажать, довольство-
вать. Сам доноситель в остроге. Но что для него острог? Кому —
тюрьма, а ему — родной дом. Он, пожалуй, и жизнь-то увидел с тех
пор, как попал в тюрьму в качестве доносителя по важному делу.
И смотритель тюрьмы относится к нему с почтением: не простой
ведь воришка — генерал от преступления. И следователь его це-
нит как человека, нужного для дела, которое воспламенило сле-
дователя своей грандиозностью. А в перспективе за собственное
умеренно себе отмежеванное участие в преступлении — смягчен-
ное наказание, ввиду заслуг, оказанных по раскрытию преступле-
ния, как это и случилось по саратовскому делу. Вот, господа судьи,
истинная, тяжелая разгадка недоумения, возбуждаемого трупами
классически изувеченных детей. Смею вас уверить, эта разгадка
взята прямо из опыта, и ее справедливость поймет всякий, кому,
подобно мне, была возможность долго изучать преступление, до-
носы и оговоры по живым лицам и воочию видеть примеры этих
доносов и оговоров при порядках старого судопроизводства.
Простите, господа судьи, я, быть может, злоупотребляю вни-
манием вашим. Но ввиду того высокого общественного значения,
которое должен иметь настоящий процесс, первый гласный про-
цесс по обвинению такого свойства, я желал бы исполнить долг
мой не только как защитника, но и как гражданина, ибо нет сомне-
ния, что на нас, как общественных деятелях, лежит обязанность
служить не только интересам защищаемых нами, но и вносить
свою лепту, если к тому представляется возможность, по вопро-
сам общественного интереса. Я, впрочем, не буду многословен
и хочу сказать только несколько слов о состоятельности других
доказательств обвинения против евреев в употреблении христи-
анской крови.
311
ДЕЛО САРРЫ МОДЕБАДЗЕ
Люди, хорошо знакомые с еврейской литературой, даже те из
них, которые враждебно относились к иудейству, пересматривали
всевозможные еврейские книги, взвешивали самые ничтожные
изречения в них с целью обличения евреев, и все-таки не нашли
ни малейшего намека на то, что евреям дозволяется употребление
крови для какой-нибудь религиозной или врачебной цели. Пока-
зания свидетелей, на которых опираются, опровергаются мно-
жеством крещеных же евреев, называющих обвинение в употреб-
лении христианской крови клеветой и наглой выдумкой. К числу
последних принадлежат лица, занимавшие по принятии святого
крещения высокие посты в иерархии римско-католической церк-
ви, и люди с высоким научным образованием. Это говорю не я;
это говорит профессор Хвольсон; это говорит в своей рецензии
на книгу Лютостанского русский протоиерей Протопопов, кото-
рый, конечно, не может быть заподозрен в угодливости еврей-
ству. На какие же, однако, литературные и ученые авторитеты
опирается в своем обвинении Лютостанский? Монах Неофит,
Серафимович и его воспроизводитель Цикульский, унтер-офи-
цер Савицкий, Федоров, крещеный еврей Грудинский, Мошка из
Медзержинца, работница Настасья, солдатка Терентьева, Мак-
симова. Вот, кажется, все его авторитеты. Относительно монаха
Неофита трудно решить, говорит Хвольсон, был ли он в самом
деле крещеный раввин или назвался крещеным раввином и мо-
нахом для того, чтобы придать более веса своему произведению.
Серафимович находился в сумасшедшем доме, составил басню
о своем чудесном исцелении и, найдя себе, благодаря этой басне,
гостеприимный уголок в стенах монастырской обители, написал
сочинение против евреев, ссылаясь на Талмуд, столь мало ему из-
вестный, по удостоверению Хвольсона, что он дает его трактатам
вымышленные заглавия и цитирует параграфы, тогда как Талмуд
вовсе не делится на параграфы. С беззастенчивой развязностью
Серафимович уверяет, что одни литовские евреи употребляют
ежегодно 120 штофов крови и что он сам, будучи еще раввином,
заколол одно христианское дитя ударом в бок, откуда вытекла
осьмушка крови, белой, как молоко. Если с этими 120 штофами
ежегодной надобности крови сопоставить показание одной сви-
детельницы по саратовскому делу, говорившей, что за бутылку
312
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
крови было прислано евреям шесть миллионов из Волынской
губернии, вы поймете, во сколько должно обходиться литовским
евреям удовлетворение одной из их религиозных потребностей.
Говорить ли о других авторитетах Лютостанского? Вот его собст-
венная аттестация о них. Федоров уличен был в неправильных по-
казаниях, когда вздумал пускаться в подробные объяснения. Мно-
гие из показаний Грудинского оказались неправильными. В этих
же видах, есть основание полагать, не было принято властями
и предложение Савицкого, который брался обнаружить все отно-
сительно употребления евреями крови. Максимова, аттестует ее
Лютостанский, была безнравственная женщина, верная слуга за
деньги и вино; Терентьева — сомнительной репутации, готовая на
все, как и Максимова, за те же деньги и водку. Не много прибав-
ляют к этим авторитетам и разные свидетельские заявления тех
принявших христианство евреев, которые меняли свою религию
не вследствие искреннего убеждения в правоте христианства,
а ради избавления от предстоявшего наказания, тех или других
выгод или просто потому, что им все едино было оставаться не-
годяями и бездельниками как в еврействе, так и в христианстве,
в которых ровно ничего не потеряло еврейство и не приобрело
христианство. И на таких авторитетах хотят утвердить существо-
вание кровавого дела. Такие авторитеты противопоставляются
людям науки и религии. Мало того, по таким авторитетам хотят
устанавливать догматы. Когда рассуждавшие об умерщвлении ев-
реями детей встретились с весьма естественным вопросом, отче-
го евреи, умерщвляя ребенка и оставляя на нем очевидные знаки
своего изуверства, вроде обрезания, кровоточивых ран и прочее,
не скрывают подобных трупов, к чему они имеют все средства, бу-
дучи солидарны между собой, а, напротив, как будто нарочно вы-
ставляют их напоказ в таких местах, где их тотчас же находят, то
один из авторитетов, Мошка из Медзержинца, объяснил, что это
противно их вере и что по требованию религии убитого младен-
ца нужно выкинуть или пустить на воду, а не зарывать, а Настасья
присовокупила, говорит Лютостанский, что еврейка — хозяйка
ее — сказала ей, что если бы предать труп земле, то все евреи по-
гибли бы. Если Мошку и Настасью считать хранителями догма-
тов, хотя бы и сектантских, то можно составить такую догматику,
313
ДЕЛО САРРЫ МОДЕБАДЗЕ
перед которой, пожалуй, сконфузятся и самые беззастенчивые
обвинители еврейства. Средневековое суеверное предубеждение,
порожденное и поддерживавшееся варварством и невежеством,
стоившее многих жертв и страданий для еврейского племени, по-
кончило в Западной Европе свое существование при свете исти-
ны, просвещения, цивилизации и гласности. Оно живет еще, оно
надеемся, доживет свой век у нас. Оно держится в тайниках того
же породившего его невежества и добродушного легковерия, дос-
тупного всему фантастическому, странному, необычайному; оно
поддерживается корыстным обманом, оно питается непроверен-
ными слухами, не знающими и не хотящими знать своих основа-
ний; оно существует еще, благодаря архивной и канцелярной тай-
не судебных разбирательств прежнего времени, благодаря тому,
что еще мало света внесено во все те обвинения, которые возник-
ли в разное время против евреев в употреблении ими христиан-
ской крови; оно повторяется от времени до времени теми, кто не
хочет знать критики, проверки и для кого создать обвинение —
значит уже доказать его, для кого всякий спор и борьба против их
гнусных замыслов и мнений есть дело нечистое, недобросовест-
ное, позорящее репутацию честного человека, навлекающее на
него подозрение в наемной продажности.
Суеверие живет, благодаря только глупости и наглому обма-
ну, но оно должно перестать жить.
Тяжелое время пришлось пережить девяти несчастным под-
судимым, отцам и детям, вместе перенесшим долгие месяцы тю-
ремного заключения, тяжкого обвинения, непосильного спора
за свою невиновность, борьбы за право оставаться тем, чем они
родились. Тяжело пережитое несчастье, но оно, не сомневаемся,
будет искупительной жертвой, полной благих последствий. Не-
сколько дней, и дело, которое прошло перед вами в живых лицах,
станет достоянием всей читающей России. Много поучительного
представит оно русскому общественному мнению. Встанут в сво-
их арестантских халатах эти страдальцы тюрьмы, выдвинется эта
тень 60-летнего старика, вместе с сыном разделяющего тяжкое
несчастие, запечатлеются в памяти эти изуверные последователи
легально свободной и нелегально презираемой религии. Пройдут
и люди свободы, судом не опороченные, прокурором не заподоз-
314
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
ренные, к следствию не привлеченные, — люди христианства,
религии мира и любви; откроет шествие отец, принесший сюда
на суд тяжкое горе о погибели своего ребенка, но отец, который
из погибели этого ребенка задумал извлечь приличную выгоду и,
смотря на 6-летнее дитя, как на подспорье в хозяйстве, оценил его
в 1000 рублей. Увидят эту старуху бабку, со вздохами прижимаю-
щую к груди рубище своей погибшей внучки и без вздоха, без со-
жаления, без сострадания к чужой судьбе говорящей наглую ложь
о виденных будто бы ею порезах на ногах трупа. Пройдут и мать,
и сестра умершей, повторяющие без совести ту же ложь, лишь бы
помочь своему отцу и мужу получить желаемую выгоду ценой осу-
ждения людей, в невиновности которых они сами не имеют по-
вода сомневаться. Пройдет и серия самых достоверных лжесви-
детелей, готовых помочь своему собрату обобрать несчастного
при счастливой удаче и которые, по несчастию, оказались очень
глупы, чтобы не обнаружить лживости своих показаний. Увидит
русское общественное мнение, к каким последствиям приводит
легкомысленное отношение к басням, питающим племенную
рознь и презрение к религии, когда-то первенствовавшей и дав-
шей соки самому христианству. Заставит это дело и нашу печать
пересмотреть те основания, на которых зиждется обвинение ев-
реев в употреблении христианской крови. Ретроспективным све-
том озарит настоящее первое гласное дело по обвинению такого
свойства и прежние судебные негласные процессы. Оно зажмет
бессовестные рты многим, которые в прежних оправданиях ви-
дели подкупы и происки евреев. Оно объяснит, отчего лучшие
представители еврейства не оставались глухи и немы по поводу
тяжких обвинений. Оно напомнит русским людям о справедли-
вости, одной справедливости, которая только и нужна, чтобы та-
кие печальные дела не повторялись. Скажет настоящее дело свое
поучительно слово и нашим общественным деятелям, держащим
в своей власти нашу честь и свободу. Оно скажет русским следова-
телям, что не увлекаться им следует суеверием, а господствовать
над ним, не поддаваться вполне лжесвидетельству и ложному ого-
вору, а критически относиться к фактам и воспринимать их после
тщательной всесторонней поверки, для которой даны им закона-
ми все средства. Оно скажет русским прокурорам, что дороги и лю-
ДЕЛО САРРЫ МОДЕБАДЗЕ
безны они обществу не только как охранители общества от пре-
ступных посягательств, но и в особенности как охранители его от
неосновательных подозрений и ложных обвинений. Оно скажет
и следователям, и прокурорам, что для правильности судебного
убеждения нужен тяжелый труд изыскания реальной правды, а не
полет воображения художественно правдивого драматурга. Оно,
не сомневаемся, привлечет внимание и высшего представителя
прокуратуры в здешнем крае в сторону тех, благодаря заведомому
лжесвидетельству которых создалось настоящее дело, и укажет
более твердую и вполне надежную почву для выполнения тяжело-
го долга обвинения.
Я окончил; мне не очень нужно просить вас, господа судьи.
То, что составляет конечную цель защиты, вы дадите нам не
в силу нашей просьбы, а в силу вашего убеждения и справедливо-
сти. Мне остается поблагодарить вас за то внимание, с которым
вы терпеливо выслушали меня и с которым еще ранее вы предос-
тавили нам полную возможность выполнить лежащий на нас долг.
С полным спокойствием за участь защищаемых мною, непоколе-
бимый никакими опасениями, я вручаю судьбу их вашей мудрости
и правосудию. И да будет настоящее дело последним делом такого
свойства в летописях русского процесса.
По настоящему делу судом был вынесен оправдательный приговор.
316
ДЕЛО НОТОВИЧА
В1888 г. в газете «Новости» была напеча-
тана статья «О чем говорить». Вслед за
ней появилась еще серия статей, в которых
вскрывались злоупотребления в деятельно-
сти Петербургско-Тульского банка. В этих
статьях деятельность банка сравнивалась
с деятельностью Симбирско-Саратовского
банка, дело о котором в свое время рассмат-
ривалось в уголовном порядке и главные
«деятели» которого оказались на скамье
подсудимых.
Членами правления Петербургско-
Тульского банка была подана жалоба про-
курору С. -Петербургской судебной палаты,
в которой предъявлялось к редактору газе-
ты «Новости» Нотовичу обвинение в пуб-
личном оскорблении и клевете.
Окружной суд, рассмотрев жалобу,
признал Нотовича виновным в инкримини-
руемых ему преступлениях и осудил его на
четыре месяца тюремного заключения и к
напечатанию за его счет в 30 газетах судеб-
ного приговора.
Приговор был обжалован защитой.
При пересмотре приговора он был отменен
С.- Петербургской судебной палатой, кото-
рая Нотовича оправдала. Приговор вновь
был обжалован в Уголовно-кассационный
317
ДЕЛО НОТОВИЧА
Департамент Сената, который его отменил и направил дело на
новое рассмотрение.
Вторично дело слушалось 10 февраля 1893 г. Защищал Ното-
вича П. А. Александров. Нотовичу вновь был вынесен оправда-
тельный приговор. Речь П. А. Александрова, заслужившая очень
высокую оценку его современников и названная его «лебединой
песнью», полностью воспроизводится в Сборнике.
Речь П. А . Александрова1
Господа судьи! На страницах Уложения о наказаниях мирно
покоится статья закона, редко тревожимая, редко вспоминаемая,
ждущая того желанного луча рассвета, когда наступит и для нее ес-
тественный час бесшумного погребения. А казалось при ее рожде-
нии, еще не особенно отдаленном, что ей предназначена деятель-
ная будущность. Вооруженная мечом довольно-таки солидного
вида, в форме пятисотрублевого штрафа и шестнадцатимесячно-
го тюремного заключения, она призвана была стать на страже
между порывами к обличению существующего зла и оскорбляемо-
стью поносителей всякой чести, умиротворять и уравновешивать
эти два враждующие по своей природе элемента. Я разумею закон
о диффамации. Он прост и ясен, тверд и решителен!
Не оглашай в печати, заповедует он, ни о частном, ни о долж-
ностном лице, ни об обществе, ни об установлении, никакого та-
кого обстоятельства, которое могло бы повредить их чести, дос-
тоинству или доброму имени.
Не все отнималось у печатного станка в его погоне за теку-
щими явлениями современной жизни. Прежде всего и сам закон
допускал исключение. Наказание устраняется, если подсудимый
посредством письменных доказательств докажет справедливость
позорящего обстоятельства, касающегося судебной или общест-
венной деятельности лица, занимающего должность по опреде-
лению от правительства или по выборам. Правда, конечно, и то,
что лица, занимающие должности по определению от правитель-
ства или по выборам, если совершают деяния, не соответствую-
щие чести и достоинству, то, в большинстве случаев, не чувствуют
1 Печатается по: Судебные речи известных русских юристов : сборник. —
2-е изд., испр. и доп. — М. : Юрид. лит., 1957.
318
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
склонности вверять следы этих деяний письменам, а тем более —
выпускать такие письмена в свободное обращение.
Остается затем розовая область отрадных явлений. Оглаше-
ние таких явлений не возбранено; в этой области печать свобод-
на. Хвали — что можно; одобряй — где нужно, славословь — где вы-
годно, ликуй — когда это предоставлено.
Никто не оспаривал обязательной силы закона о диффама-
ции, никто не дерзнул возбуждать к нему неуважение, и тем не
менее, случилось так, что жизнь пошла помимо закона. Справед-
ливые общественные требования и необходимость заставили
смягчить его безусловные требования, и в этом уклонении жизни
от закона оказываются виновными не одно только обывательское
самовольство и писательская продерзость; к уклонному направле-
нию приобщили себя и властная рука администратора, и подза-
конный взгляд судьи. Справедливые, честные, благонамеренные
обличения звучащего зла более и более становились полезными
и необходимыми для общественной дезинфекции. Правительст-
ву не раз пришлось с выгодой воспользоваться в общественных
интересах разоблачениями в печати. Суд силой вещей и требова-
ниями времени побужден был входить в оценку цели обличения,
цели, которая, по буквальному смыслу закона, не должна была бы
иметь значения для кары. И в конце концов закон о диффамации,
в его практическом приложении, остался вполне целесообразным
лишь в сфере обличения частной жизни, не имеющей обществен-
ного интереса. Общественные и правительственные установле-
ния, должностные лица сами увидели, что закон этот недостато-
чен для реабилитации их оскорбленной чести, остающейся под
сомнением и после обвинительного приговора над диффаматора-
ми. Процессы о диффамации стали редки, бесцветны и мало вну-
шительны.
Праздную скамью обвиняемых в диффамации заняли обви-
няемые в клевете. Картина выиграла в своей грандиозности и,
скажу, в симпатичности. Обвинитель являлся уже не с намордни-
ком, готовый набросить его на уста обвиняемого, как только они
раскрывались для доказательства справедливости напечатанного.
Рыцарски честное преследовалось в этой борьбе равным оружи-
ем и с уравновешенными условиями. Оскорбленный отдает себя
публичному изобличению, он требует доказательств, оставляя
319
ДЕЛО НОТОВИЧА
за собой право опровергать их. Но вид иногда прекрасен только
сверху. Уравновешенность условий борьбы в процессах о клеве-
те не легко достижима. Обвинители не расположены делиться
теми сведениями, которые находятся в их распоряжении и в их
архивах. Так было и по настоящему делу. Наглядным доказатель-
ством разверстки акций между подставными акционерами могла
бы послужить квитанция банка, по которой заложенные там ак-
ции Масловского препровождены временно для общего собрания
в правление Тульского банка. Обвиняемый просил об истребова-
нии такой квитанции, относящейся к общему собранию 1881 года;
ему в этом было отказано. Нотович просил об истребовании от
правления банка производств по содержанию, ремонту и продаже
указанных им домов, оставшихся за банком, в подтверждение не-
правильностей отчетов. Масловский оспаривал право Нотовича
на подобное ходатайство, и в ходатайстве было отказано. В своем
возражении Масловский заявляет:
«В качестве частного обвинителя я оставляю за собой право
представлять только те доказательства и письменные документы,
которые я лично признаю необходимыми в интересах разъясне-
ния настоящего дела» (заявление Масловского судебному следова-
телю).
Вот вам и равенство борьбы, и уравновешенность условий.
Немудрено, что при таком равенстве у обвиняемого, если не со-
вершенно отнимается язык, как в процессе о диффамации, то
связывается настолько, что о равенстве оружия не может быть
и речи. А казалось бы, чего же правителю Тульского банка укло-
няться от возможно широкого расследования дела и, следователь-
но, возможно убедительнейшего восстановления их оскорблен-
ной чести?
Но недостаточно одного процессуального уравновешивания
сил и средств борющихся на суде сторон. Требование этого разъ-
яснения, требование справедливого взвешивания и определения
условий и взаимных отношений автора произведения, считаю-
щего себя оскорбленным, идет дальше, идет до самого объема за-
конного понятия о клевете. Оскорбленный оглашением в печати
позорящего его деяния, конечно, всегда и безусловно вправе тре-
бовать от оскорбителя истинности и доказанности напечатанно-
го, но мера этих требований не может не подлежать известным
320
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
смягчениям и ограничениям, — и не только в видах точнейшего
определения степени и меры виновности, но и для разрешения
вопроса — существует ли действительно виновность, удовлетворя-
ет ли вина самому понятию о клевете.
В делах о преступлениях в печати, не в пример делам о других
общих преступлениях, судья не может замыкаться исключительно
в сферу уголовного кодекса; он, в силу необходимости и высшей
справедливости, должен быть политиком, как орган обществен-
ный, отправляющий свои функции в соображении условий и по-
требностей общественной жизни. Не нужно долго жить, чтобы
видеть, как в непродолжительные периоды изменяются взгляды
самой администрации на дозволенное и не дозволенное в печати,
как изменяются в этом отношении воззрения общества, как видо-
изменяется применение закона, хотя он сам и остается тем же. не
имея возможности поспевать за всеми этими изменениями.
В делах о клевете выступают, в виде сторон, два интереса, оба
требующие своего охранения: интерес общественный — обличе-
ния существующего зла, оглашения затаившихся отрицательных
явлений жизни, их обнаружения и интерес личной оскорбитель-
ности, — ограждения и восстановления чести, если только это не
есть интерес ограждения от беспокойства и препятствования на-
шему праву, любящему простор и неприкосновенность. Характер
и сила этих интересов в каждом случае требуют особого взвешива-
ния и не подчиняются одной предустановленной мерке.
Если обличение зла, обнаружение явлений противозакон-
ных или просто вредных для общественности имеет право быть
отражено в печати, если оно является одним из необходимейших
и наиболее сильно действующих средств общественной дезинфек-
ции, то ему должен быть дан соответственный простор, должны
быть приняты в расчет и неизбежность ошибок, и некоторая не-
полнота доказательства истинности напечатанного оглашения.
Так и понимает это наша, еще молодая в делах печати, судебная
практика. Перед вами приговор высшего суда по делу о Куликове.
Куликов судился по ст. 1039 Уложения, но содержание при-
говора может одинаково относиться и к делам о клевете. В этом
приговоре мы видим, что Куликов судился за то, что относительно
управы, где он, кстати сказать, и служил, он напечатал заявление,
в котором, между прочим, называл служебные действия членов
321
ДЕЛО НОТОВИЧА
управы относительно хранения и распоряжения деньгами систе-
матическим хищением земских денег, то есть прямо обвинял их
в уголовном преступлении тяжкого свойства. Сенат нашел выра-
жение неуместным, но указал, что «оно еще не служит для приме-
нения к Куликову ст. 1039 Уложения, так как такая характеристи-
ка не содержит в себе прямого указания на совершение членами
управы каких-либо преступных действий, а может быть относимо
к беспорядочному и невыгодному для земства ведению земских
дел». Такой взгляд и прием совершенно противоположны тому,
каким пользуются обвинители по настоящему делу. Сенат про-
должает: «Документальные данные в пользу Куликова, содержа-
щиеся в подробном его показании при предварительном следст-
вии, а равно приложенные к делу выдержки из журналов земских
собраний и удостоверения старшин содержат в себе некоторое
подтверждение указаний обвиняемого на непроизводительность
трат земских денег и на известные неправильности в их расходо-
вании». На этом основании Сенат оправдал Куликова. Следова-
тельно, оказалось достаточным не всецелое, не полное, а лишь
некоторое подтверждение данных из всего обличения, напечатан-
ного Куликовым, чтобы признать действия его не подлежащими
наказанию.
Вот тот прием, который может и должен быть, по всей спра-
ведливости, применяем вообще к делам о печати, когда дело идет
об обнаружении и обличении существующего общественного зла.
Мера требований по отношению к истинности и доказанности на-
печатанного в обличительной статье по справедливости должна
степениться в приложении к отдельным случаям. Наиболее стро-
гими должны быть такие требования, когда дело идет об оглаше-
нии какого-либо действия из домашней жизни частного лица. Ча-
стная жизнь по большей части не имеет никакого общественного
интереса; оглашение ее может служить только удовлетворением
праздного любопытства. Строгие требования справедливо прила-
гать, когда дело идет о лице должности, общественном деятеле,
деятельность которого не публична, который не может охранять
свою честь и достоинство гласностью своих действий и которому
может быть нанесен несправедливым оглашением личный непо-
правимый вред прежде, чем он будет в состоянии оправдаться по-
средством процесса о клевете против своего неосторожного или
322
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
злонамеренного обличителя. Строже можно относиться, когда
дело идет об оглашении какого-нибудь отдельного, несложного
действия, обстоятельства, эпизодического явления, которое удоб-
но может быть проверено и исследовано средствами самого обли-
чителя, неосторожность и легкомыслие которого в таком случае
не извинительны.
Совсем не то, когда дело идет об оглашении ненормальных
и неправильных, сомнительных и подозрительных действий цело-
го сложного установления, каким является крупное акционерное
предприятие. Здесь — и значительность общественного интереса,
и трудность исследования и разведывания злоупотребления. Для
постороннего лица, публициста, здесь мало доступная область. Тре-
бовать безусловной справедливости и полной доказанности всего
того, что в виде слухов, случайных сведений доходит до периодиче-
ского издания через его сотрудников, корреспондентов, репорте-
ров и случайных добровольцев, значит оставить публицистическо-
му обличению невозможные условия. А между тем, акционерные
предприятия имеют огромную важность в нашей экономической,
промышленной жизни. Общество заинтересовано в том, чтобы
операции этих капиталистических, промышленных предприятий
совершались правильно, хозяйственно и законно, чтобы злоупот-
ребления, которые туда вкрадываются, открывались и обличались
своевременно, потому что от этих злоупотреблений страдают не
только хозяева предприятий, каковы акционеры, но и другие лица,
вступающие в отношения с компанией, например облигационеры
в ипотечном учреждении, вкладчики и т.п.
Опыт нескольких лет показал уже, что в большей части ак-
ционерных предприятий, — вопреки мысли и намерению закона,
рассчитывающего на ассоциацию мелких капиталистов в акцио-
нерных предприятиях, с определенным ограниченным количе-
ством голосов, — являются заправилами один, два крупных капи-
талиста, около которых составляется компактная партия, или же
подобранная, с собственными излюбленными, им преданными
комитетами и агентами. Одни из мелких акционеров прилипа-
ют инертно к этой компактной массе; другие, разрозненные, не
имеющие средств сплотиться, органа, чтобы высказаться и сгово-
риться, а то и просто по лени и добродушному доверию, мало по-
сещающие общие собрания, а если и посещающие, то мало в них
323
ДЕЛО НОТОВИЧА
понимающие, остаются без всякого руководства, без указания,
без средств самостоятельно следить за действиями компанейско-
го учреждения, судить и проверять правильность операции. Мил-
лионы народных сбережений, вложенных в предприятие или
связанных с ним, сбережений небогатого люда, остаются на воле
и распоряжении заправил, иногда недобросовестных, иногда
склонных к риску и азарту. Должна ли печать, следящая за теку-
щими явлениями современной жизни, остаться безмолвной ввиду
подозреваемой опасности, предусматриваемых нежелательных
последствий? А как вовремя предусмотреть и предупредить о та-
ких последствиях? Какие к этому законные и широкие пути? Ак-
ционерные предприятия обязаны к известной степени гласности:
через издание отчетов, балансов, ответов на запросы акционеров;
но в балансах и отчетах и специалисты по бухгалтерии не всегда
в состоянии различить ловко замаскированную истину; запросы
и возражения акционеров заглушаются партией господствующе-
го в предприятии лица. Цифры балансов, верные арифметически
и скрывающие весьма неверные приемы и действия правителей
предприятия, остаются языком непонятным и недоступным для
непосвященных. Потребуйте теперь от публициста, который за-
дался полезной мыслью — раскрыть перед публикой некрасивые
действия такого учреждения, который, по дошедшим до него
слухам, по некоторым неясностям в отчетах и балансах, заподоз-
рил опасные злоупотребления, рискованные операции — попро-
буйте потребовать от него точной доказанности и свободных от
всякой ошибки его писаний и оглашений! Он должен отказаться
от своего намерения, от выполнения своих полезных и честных
побуждений. Обширны ли его средства знать истину? Внутренних
распорядков ему не покажут, объяснений ему не дадут, дел перед
ним не откроют. Не открыли их перед Нотовичем и тогда, когда
он, привлеченный уже по обвинению в клевете, просил, в видах
разъяснения истины, открыть ему некоторые из них, прямо ука-
занные им и свидетелями дела. И после этого хотят требовать без-
ошибочности и строгой доказанности малейших подробностей
оглашения, его строгого соответствия с действительностью!..
На вашей памяти, господа, и нередко при вашем участии про-
шла масса банковских процессов. Вы знаете, как они долго про-
должались, какого напряжения сил они требовали, и если после
324
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
продолжительного, тщательного и основательного следствия, на
основании данных, проверенных официальным путем и, по-види-
мому, несомненных, составлялись по таким делам обвинительные
акты, то и в этих актах не раз обнаруживались и неточности, и не-
доказанности, и ошибочности, и неверное освещение фактов.
И не будь на обвинительном акте казенного клейма, марки долж-
ностного, официального характера, то, само собою разумеется,
такой обвинительный акт, появившись в печати в виде частной
статьи, дал бы удобный материал для обвинения в клевете, пото-
му что, помимо фактов истинных и доказанных, в нем нашлись
бы и факты ложные, недоказанные, излишества и преувеличе-
ния. Поэтому, повторяю, для определения наличности клеветы
необходимо сообразовать требования общественных интересов
и необходимость обличения существующего зла, отрицательных
явлений текущей жизни, с тою степенью доказанности и безоши-
бочности сообщений, какой может удовлетворить партикуляр-
ный автор статьи периодического издания. Нельзя оставлять без
внимания и то, от кого исходят статьи. Ведь если бы ту статью,
которую теперь вменяют нам в вину, писал член правления, ре-
визионной или оценочной комиссии С. -Петербургско-Тульского
банка, имевший возможность изучить и знать по своим условиям
положение дел банка, тогда справедливо было бы требовать со
всею строгостью той достоверности и доказанности, которая не-
достижима по тому же предмету для частного, постороннего лица.
Но ведь Градовский или Нотович были не свои люди в С. - Петер-
бургско-Тульском банке; они могли получать только отрывочные
сведения, проверять их только в меру своих небольших средств
разъяснениями и расследованиями, и если они, тем не менее, зна-
чительную часть сообщенных ими сведений доказали, то едва ли
возможно обвинение в клевете.
Но не на этих только соображениях утверждаем мы якорь на-
шей защиты и оправдания. Мы имеем достаточный запас доказа-
тельств истинности тех оглашений, которые содержатся в инкри-
минируемых статьях. Сами обвинители признали факты, которые
относятся к противоуставности и к нарушениям порядка. То же
самое признает и приговор окружного суда. Что же остается?
Остается сравнение С. -Петербургско-Тульского банка с Саратов-
ским, чем мы будто бы оклеветали правителей Тульского банка.
325
ДЕЛО НОТОВИЧА
Позвольте сказать несколько предварительных слов относи-
тельно этого сравнения. Каким образом разбирают и обсуждают
его? Его вырывают из статьи и толкуют без всякого соотношения
к содержанию целой статьи. Прием в корне неправильный. Из
костюма вырывают клок; клок этот рассматривают через микро-
скоп, увеличивающий во много раз, отыскивают подозрительное
пятно и заключают. Нет! судите нас по всему костюму, а не по тому
лоскуту, который вырвали наши обвинители.
Господа судьи, я не имею претензии открыть в настоящем
деле какую-нибудь новую Америку; я не задаюсь мыслью предло-
жить вашему вниманию какой-нибудь новый ключ для разрешения
этого дела; но по отношению к делу, мною защищаемому, я нахо-
жусь в некотором особенном, скажу даже, счастливом положении.
Я в нем — человек новый. Я вхожу в него тогда, когда уже борьба
давно длится, когда она утомила и внимание, и силы борющихся
сторон, когда уже не раз склонялась в бою то их, то наша сторона.
Прежде в качестве постороннего зрителя я поверхностно следил
за борьбой, не имея причины углубляться в ее подробности. Когда
я вошел в дело в качестве представителя одной из сторон и занял-
ся его изучением, я не мог не заметить, что борьба давно покинула
ту почву, на которой только она и должна бы вестись и на кото-
рой только она и может быть правильно окончена. Спор давно
уже идет не о целых инкриминируемых статьях, а об отдельных
выражениях, выхваченных из целого, оставленного вне внимания
содержания статей. Весь спор сосредоточился на том, были ли в
С. -Петербургско-Тульском банке такие фальшивые отчеты, дутые
цифры, выдача небывалых дивидендов, подставные акционеры,
как то было в Саратовско-Симбирском банке1, по словам обвини-
тельного акта. Какое место занимает в инкриминируемых статьях
сравнение одного банка с другим, до какой степени простирает-
ся это сравнение, какое отношение оно имеет к главной мысли,
предмету и изложению целых статей, — эти вопросы остались за-
бытыми в жару борьбы сторон, удалившихся с истинного места
боя. Поэтому, несмотря на то, что инкриминируемые статьи нам
известны, позвольте мне, хотя в возможно кратком очерке, про-
штудировать содержание этих статей для того, чтобы выяснить,
1 Дело о злоупотреблениях в Саратовско-Симбирском земельном банке
рассматривалось в Чамбовском окружном суде в июне-июле 1887 года.
326
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
что сравнение, которое служит против нас основанием к обвине-
нию в клевете, не составляет ни главного предмета, ни сущности
самих статей; что те выражения, которые принимаются за клевет-
нические, служат лишь пояснением главного содержания статей
и тех фактов, которые указываются не в сравнениях, а в самих
статьях, что эти сравнения составляют только дополнительную
часть главного содержания, что если исключить эти дополнения
из статей, то статьи ни в содержании, ни в характере ничего не
потеряют, что от чтения статей остается лишь впечатление обще-
го их содержания, а сравнение теряется из виду и забывается.
Первая инкриминируемая статья «Новостей» имеет своим со-
держанием суждения по поводу метаморфозы, происшедшей в ба-
лансах 1888 года, с рубрикою «расходы, подлежащие возврату».
Это составило и содержание статьи, и ее исходную точку.
«В прежние времена и даже 1 января 1888 года, — говорит га-
зета, — в отчетах и балансах банка неизменно красовалась статья
под заглавием: «расходы, подлежащие возврату». Подобное загла-
вие было весьма заманчиво. В самом деле, если за всеми действи-
тельными расходами получаются значительные прибыли, да еще
имеется в перспективе возврат каких-то временно издержанных
сумм, то чего же и желать лучшего.
В балансе на 1 декабря, однако, эта успокоительная рубрика
совершенно исчезла. Взамен ее появляется новая: «расходы по
имуществам, состоящим за банком» — на сумму 914 339 руб. 55 коп.
Расходы, «подлежащие возврату», каким-то чудом исчезли и вы-
ставили вместо себя горько-кислую цифру расходов, попадающих
в бездонную бочку «имуществ», состоящих за банком».
«Но что это, собственно, за имущества, состоящие за бан-
ком?» — спросят читатели.
Вопрос вполне уместный.
Это та же история, что получилась с обществами городского
взаимного кредита или с пресловутым Саратовским банком. Ссу-
ды выдавались широко. Если злоупотребление и спекуляция вкра-
лись в деятельность кредитного учреждения, построенного на на-
чале взаимности, то в акционерном банке они почти неизбежны;
это соответствует самой их природе.
Затем непосредственно следуют строки, в которых хотят ви-
деть клевету. Это — сравнение с Саратовским банком.
327
ДЕЛО НОТОВИЧА
Прежде всего эти строки сравнения обоих банков относят-
ся исключительно к обвинению в широкой выдаче ссуд, как, не-
сомненно, явствует из предшествующего текста. Кроме как об
обширной выдаче ссуд, ни о чем другом до этого сравнения не
говорится. Во-вторых, сравнение относится к С. - Петербургско-
Тульскому банку и его операциям, без указания на отдельные пе-
риоды существования банка и его правлений; поэтому если на-
личный состав правления, действующий с 1882 года, не считает
себя виновным в широкой выдаче ссуд, то он и не имеет никакого
повода принимать объяснения в этом отношении на свой счет.
Все, что может принять на себя из статьи наличный состав прав-
ления С. - Петербургско-Тульского банка, это ту часть сравнения,
в которой говорится как о последствиях широкой выдачи ссуд —
прикрытия неизбежных прорех — мнимых прибылей и недочетов
первых годов, существования банка. На свой счет могут отнести,
представители наличного состава правления и отчисление, при
помощи отчетов, более или менее кругленьких прибылей. Таким
образом, весь пассив, который могут поставить на наш счет наши
противники по первой инкриминируемой статье, это — обвине-
ние их в сокрытии убытков и недочетов и отчислений ими в свою
пользу лишних прибылей.
Но прежде чем я буду балансировать этот пассив, — а буду
я его балансировать тогда, когда извлеку истинную сущность всех
инкриминируемых статей, — я предложу краткое изложение те-
перь разбираемой мной статьи.
Вы припомните, что выше в статье было сделано сравнение
С. -Петербургско-Тульского банка не только с Саратовским, но и с
обществом взаимного поземельного кредита. Сделано было еще
более сильное обобщение. Сказано было, что злоупотребления
и спекуляции почти неизбежны в акционерном банке. Продолжая
в том же смысле, статья говорит:
«Искусственные отчеты и мнимые прибыли необходимы ка-
ждому акционерному банку на первых порах его деятельности.
Без этого он не добудет ни закладчиков, ни охотников покупать
закладные листы. «Надо поддержать курс акций», — это вам ска-
жет всякий акционер. Но курсовая цена акций определяется их
дивидендом. Для выдачи дивиденда необходима прибыль, кото-
рую приходится на первых порах сочинять, пока операция не
328
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
расширится. В свою очередь развитие операций в акционерном
банке зависит от широты кредита, которая привлекает заемщика,
а широкие условия кредита влекут ошибочные выдачи, несостоя-
тельность отдельных заемщиков и потери.
Таковы рамки и условия деятельности акционерных банков.
Весь вопрос в том, чтобы вовремя остановиться, вовремя прекра-
тить первоначальное спекулятивное направление деятельности,
разделаться с рискованными выдачами и ликвидировать старые
потери».
И после такой защитительной тирады, находящейся в той же
статье, где сделано сравнение С. -Петербургско-Тульского банка
с Саратовским, по поводу широких ссуд и мнимых прибылей, по-
зволительно ли заключать, что статья имеет целью оклеветание
банка? Нет, это не клевета, это — аналогия банковских спекуляций
и противозаконностей, где берут под защиту все банки, не исклю-
чая, конечно, и С.- Петербургско-Тульского.
Разделяя, далее, акционеров на действительных и спекулян-
тов, газета говорит:
«Главная задача последних заключается в возможно более
продолжительном и хотя бы искусственном возвышении прибы-
ли даже в ущерб всему предприятию».
И тотчас продолжает:
«Мы не решаемся, конечно, утверждать, что таково, именно,
положение С. - Петербургско-Тульского банка».
Более умеренной и спокойной, более сдержанной критики
положения и операций банка трудно и требовать. Не чем иным,
как желанием сделать спокойным и правдивым сообщение о по-
ложении дел банка, объясняются и следующие строки статьи:
«Несомненно, что во владении банка очутилось много иму-
ществ, владельцы которых оказались несостоятельными по той
простой причине, что полученные ими ссуды невозможно было оп-
лачивать доходами из заложенного имущества. Имеются, говорят,
и такие имущества, ссуда по которым превышает их стоимость. Не-
сомненно, наконец, что благоразумная часть действительных ак-
ционеров ежегодно из сил выбивается, чтобы взглянуть в лицо ис-
тине, какова бы она ни была. Правленческая же партия, наоборот,
замедляет ликвидацию прежних рискованных и неудачных опера-
ций, так как прямой интерес ее — возвышать дивиденды на акцию.
329
ДЕЛО НОТОВИЧА
Чем больше выведенная по отчетам прибыль, тем крупнее и те до-
бавочные отчисления, которые выпадают на долю правления».
Затем статья приводит сведения об убытках банка от продажи
оставшихся за ним домов, переходит к указаниям на неправиль-
ные операции и оценку принадлежащих банку процентных бумаг,
насколько это известно из отчетов банка, к указаниям на то, в чем
сами обвинители не усматривают клеветы, и оканчивается сле-
дующими словами:
«Желательно, — пишут нам, — чтобы в общее собрание яви-
лось возможно большее число действительных акционеров, чтоб
не дать одному крупному акционеру, хотя бы и заложенных акций,
добиться отчисления высокого дивиденда в личных его видах».
Вот истинная цель и существенный вывод всей статьи. Ни
в каких уголовных злонамеренностях статья не обвиняет С. -Пе-
тербургско-Тульский банк; сравнение его с Саратовским не про-
стирается на все те преступления, которые указывались в обвини-
тельном акте Саратовского банка. Напротив, даже возвышенные
ссуды и отчисление преувеличенных прибылей на первое время,
в чем, собственно, и заключалось сравнение, оправдываются не-
обходимостью под условием остановки вовремя. Статья имеет це-
лью обратить внимание разрозненных акционеров на предстоя-
щее определение дивиденда и воспрепятствовать неосторожному
исчислению прибылей. Характер статьи спокойный и сдержан-
ный, и она не представляет и намека на какую-либо клевету, так
как огорчающее наших обвинителей сравнение с Саратовским
банком забывается и теряется при чтении всей статьи, возбу-
ждающей и обсуждающей вопросы, имеющие лишь частичное
отношение к одной и отнюдь не главной доле деятельности Са-
ратовского банка. Ни о какой Ново-Никольской даче, так много
фигурировавшей в Саратовском банке, ни о каком позаимствова-
нии на личные нужды из запасного и основного капиталов, ни об
употреблении представителями банка ценностей банка на их лич-
ную биржевую игру, — ничего в этой статье не говорится. Поэтому
и сравнение не может простираться на все те злоупотребления,
которые существовали в Саратовском банке и на которые не ука-
зывалось относительно С. -Петербургско-Тульского банка.
Последняя инкриминируемая статья «Новостей» есть, собст-
венно, полемическая статья против газеты «Новое Время».
330
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
«По некоторым случайным обстоятельствам, — говорится
в статье, — мы уже пятый день остаемся в долгу перед «Новым Вре-
менем». Дело идет о любовном вмешательстве этой газеты в наши
разговоры с правлением С. -Петербургско-Тульского банка».
Я прошу обратить внимание, что статья эта напечатана 13 января,
следовательно, до возбуждения дела о клевете, когда Нотовичу или
автору статьи не было надобности оправдываться в том обвинении,
которое было предъявлено позже.
Объясняя, какую услугу оказывает правлению С.- Петербург-
ско-Тульского банка нововременская заметка, газета обращается
к статье, напечатанной в No 354, и выражается таким образом:
«Характеризуя общие условия действий земельных банков,
построенных на акционерном начале, мы сказали: С. - Петербург-
ско-Тульский банк и его операции то же самое, что Саратовский
банк и его операции».
Итак, вот как сама газета определяет смысл своего сравнения,
употребленного в статье No 354. «Характеризуя общие условия
действий земельных акционерных банков», газета сделала сравне-
ние двух банков, а не с целью приписать Петербургскому банку те
же и такой же важности преступления, какие возводились на Са-
ратовский банк. Так оно и было, как вы видели, при разборе всего
содержания статьи No 354.
Продолжая полемику дальше, газета ставит вопрос:
«Правы были мы или нет, сравнивая С. -Петербургско-Туль-
ский банк с Саратовским? На этот вопрос вполне категорический
ответ дает само опровержение правления С. -Петербургско-Туль-
ского банка (напечатанное в предыдущем номере газеты, из ко-
торого тут же приводится выдержка). Само правление призна-
ет, — продолжает статья, — что, несмотря на отчеты и балансы,
свидетельствовавшие о полном благополучии и процветании
банка, невзирая на ежегодные выдачи дивиденда, действительное
положение банка в 1882 году было очень близко к «ликвидации»
и «к сопряженному с нею полнейшему разорению акционеров».
Точно также сознается правление, что убытки, понесенные бан-
ком от раздачи мнимых дивидендов, до сих пор еще не покрыты
вполне».
Прошу обратить внимание на то, что цитированные сейчас
строки имеют в виду С. - Петербургско-Тульский банк как за время
331
ДЕЛО НОТОВИЧА
до 1882 года, так и после этого года, и что к наличному составу
правления, вступившему в 1882 году, положение банка, доведен-
ного до близости к ликвидации, относимо быть не может, а могут
принять на себя обвинители лишь ту часть заметки, где говорит-
ся о непокрытии убытков вполне! Следовательно, только упрек
в этом непокрытии могут принять на себя наличные члены и пред-
седатель правления. Вот по поводу этого-то непокрытия убытков,
происшедших от прежде выданных чрезмерных ссуд, и говорит
непосредственно то место статьи, которое принимается за клеве-
ту со стороны Нотовича.
«Ясно, следовательно, что мы были правы, говоря, что Сара-
товский банк судился за неудачу, за крах, за то, что он не успел
развить свои операции и при помощи их покрыть прошлые грехи
и уголовные материалы».
Теперь я прошу вас воздать честь газете, дать прочитанному
и инкриминируемому месту статьи ее истинный смысл и только
этим истинным, входившим в намерение автора и правильно им
выраженным смыслом ограничить обязанность его ответа за на-
печатанные слова. Дело идет, очевидно, не о всей полноте пре-
ступлений и злонамеренностей, приписываемых Саратовскому
банку, а единственно лишь о непокрытии убытков от чрезмерных
ссуд. Только в объеме этого нарушения устава и для его осуществ-
ления употребляются те средства, которые перечисляются затем:
фальшивые отчеты, дутые цифры, выдачи небывалых дивидендов
и искусственно составленные общие собрания. В этом объеме и в
этом строго вытекающем из содержания статьи смысле мы и при-
нимаем ответ за приведенное место статьи и приведем наши дока-
зательства истинности напечатанного.
Сама статья, продолжаясь, выясняет личный взгляд автора на
то, что против, банковских злоупотреблений употребление кара-
тельных средств не представляется спасительным средством. Та-
ким средством может быть только более внимательный надзор за
действиями правлений, тщательное посещение общих собраний,
ревизия и гласность дела акционерных предприятий.
В этой части статьи находится одно место, которое оказалось
возможным выкроить так, что и из него фраза вышла, как фраза
клеветнического содержания, и в таком виде вошла в частную жа-
лобу и в приговор суда. Вот это место в его полноте.
332
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
«Когда уголовные громы разразились над головами людей,
виновных в том самом, что творится в С. -Петербургско-Тульском
банке и в большинстве других акционерных компаний, мы стали
на сторону присяжных (как известно, оправдавших обвиняемых
по Саратовскому банку)».
Всякий беспристрастный и не лишенный здравого смысла
читатель поймет в этой фразе стремление оправдать деятелей
Саратовского банка. Наши обвинители сделали из фразы сокра-
щение, отбросивши в начале слово «когда», и в конце, начиная
со слов «и в большинстве». Фраза оказалась сразу обидной для
С. -Петербургского банка. Мы отстраняем от себя эту выкройку из
слов статьи: мы хотим отвечать только за истинное содержание
и смысл статьи. Статья 13 номера оканчивалась словами:
«К оценке деятельности С. -Петербургско-Тульского банка по
существу мы возвратимся в следующих номерах».
Это было напечатано 13 января 1889 г.; 14 января появилась
первая статья, относящаяся к такой оценке, а 18 была уже прине-
сена жалоба на Нотовича.
Теперь, когда периодическая печать усилилась в числе своих
органов, когда она, следуя требованиям времени, с лихорадочной
поспешностью должна отвечать на запросы дня и отмечать совре-
менные явления, читатели привыкли относиться к напечатанному
не с рабским доверием, а с критикой. Все понимают, что в спеш-
ной, ежедневной публицистической работе неизбежны промахи
и ошибки, и в фактах, и в мнениях, и в суждениях. Теперь, чтобы
оклеветать сравнением, надо иметь малограмотных читателей,
а таких статей о банках не читают.
Теперь я приступаю к разбору тех фактов, которые приведе-
ны в инкриминируемых статьях.
Я прежде всего обращусь к выдаче ссуд, явно несоответство-
вавших стоимости заложенных имуществ.
«Выдача таких ссуд сама по себе, — говорит Масловский
в объяснении на апелляционную жалобу, — без корыстных целей,
без подлогов и обманов, без стачек с залогодателями и прочее,
составляет не уголовное преступление, а просто действие неос-
торожное, неблагоразумное» (заметьте — эта неосторожность
и неблагоразумие касается не своего, а чужого, управляемого иму-
щества).
333
ДЕЛО НОТОВИЧА
«Преувеличенные оценки и ссуды, доставлявшие банку гро-
мадные убытки, имели место только до 1882 года, при прежнем
составе правления банка».
«В деле не оказывается никаких доказательств того, чтобы
и выдача этих преувеличенных ссуд при прежнем правлении со-
провождалась какими-либо обстоятельствами уголовного харак-
тера, указанными в обвинительном акте по саратовско-симбир-
скому делу».
Вместе с тем в опровержении на статью газеты «Новости» на-
стоящее правление банка сочло долгом заявить, что дело Тульско-
го банка стояло в 1882 году накануне «ликвидации и сопряженно-
го с нею полнейшего разорения акционеров». Достаточно сильно
сказано!
Что же по поводу выдачи ссуд сказано в статьях «Новостей»?
«Ссуды выдавались широко, как выдавались они в обществе
городского взаимного кредита и в Саратовском банке». Сравне-
ние, таким образом, делается не с одним Саратовским банком.
Выдача преувеличенных ссуд относится не к наличному составу
правления, а к банку вообще. Мало этого. Широкая выдача ссуд,
по крайней мере на первое время, даже оправдывается.
«Развитие операции в акционерном банке зависит от широ-
ты кредита, которая привлекает заемщиков, а широкие условия
кредита влекут ошибочные выдачи, несостоятельность отдель-
ных заемщиков и потери».
«Несомненно, что во владении банка очутилось много иму-
ществ, владельцы которых оказались несостоятельными по той
простой причине, что полученные ими ссуды невозможно было
оплачивать доходами из заложенного имущества. Имеются, го-
ворят, и такие имущества, ссуда по которым превышает их стои-
мость».
Где же здесь прямое приписывание наличному составу прав-
ления С. - Петербургско-Тульского банка злоупотреблений и уго-
ловных преступлений? Но что сходство с Саратовским банком
есть — это несомненно.
На странице седьмой обвинительного акта по делу Саратов-
ского банка мы видим, что расстройство дел этого банка должно
быть приписано, между прочим: «выдаче ссуд, явно несоответст-
вовавших стоимости заложенных имуществ».
334
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
Между тем в некоторых преувеличенных ссудах Тульского бан-
ка позволительно предполагать и нечто большее, чем неблагора-
зумие, неосторожность и ошибку. Так, о подобных ссудах имеются
сведения по домам: Киселева, Хомяковых, Корвин-Круковского,
Рогова, товарищества Петровских линий в Москве и других.
Именно по этим-то домам Нотович и желал иметь дела — про-
изводства правления, но Масловский отказался их представить.
Затем позвольте привести показание Адамовича о некото-
рых выдачах. Под дом Киселева в ссуду выдано 130 тысяч рублей,
а продан он за 15 тысяч рублей. Тут уже широта выдачи ссуды
представляет нечто колоссальное! Вы помните, что против оцен-
ки выдается в ссуду 60 процентов. Если затем не только не выруча-
ются эти 60 процентов, но из 130 тысяч рублей выручается только
15 тысяч рублей, помимо затраченного громадного капитала на
ремонт, и, кроме того, одна часть этого строения, по требованию
градоначальника, была снесена как не удовлетворяющая услови-
ям в техническом отношении и грозившая опасностью для жизни
проживающих в нем лиц; если обнаруживаются такие обстоятель-
ства и ошибки, то тут уже недостаточно говорить об одной неосто-
рожности, тут позволительно предполагать уголовный материал,
который, может быть, при известных условиях, мог привести и на
скамью подсудимых. Под дом Хомяковых в Москве ссуды выдано
700 тысяч рублей, а продан он Гартман за 525 тысяч рублей. Затем
под дом Корвин-Круковского с банями ссуды выдано 300 тысяч
рублей, а на ремонт истрачено около 80 тысяч рублей и списано
процентов и других расходов до 70 тысяч рублей; продан дом Ко-
томину за 325 тысяч рублей. Опять убытки громадные, которые
едва ли могли быть объяснены просто ошибочной выдачей ссуды.
По дому Рогова числилось капитального долга на 1 января 1889 г.
330 тысяч рублей; продан он за 290 тысяч рублей. Из этой суммы
следует вычесть 10 тысяч рублей уплаченного гонорара за прода-
жу дома. Стоимость ремонта этого дома около 60 тысяч рублей.
Позвольте затем процитировать показание Безродного. Вот
что говорит свидетель Безродный о широкой выдаче ссуд. Безрод-
ный был избран членом ревизионной комиссии. Еще до начала
деятельности этой комиссии до свидетеля стали доходить слухи
о рискованных действиях правления, преувеличенных и непра-
вильных ссудах. Свидетель взял на выдержку несколько дел о ссу-
335
ДЕЛО НОТОВИЧА
дах, из которых усмотрел, что оценка имущества производится,
вопреки уставу, не всеми членами оценочной комиссии коллек-
тивно, так как на протоколах оценок имелись подписи лишь одно-
го-двух членов-оценщиков, а также что объявление банка подпи-
сано не тремя членами банка, как бы надлежало, а иногда только
одним. Свидетель настаивал, чтобы его особое мнение было напе-
чатано, чего председатель Борисов не исполнил. Вслед затем Без-
родный не был выбран в члены ревизионной комиссии.
Итак, вот свидетель, который дает понятие, что в широкой
выдаче ссуд следует усматривать нечто большее, чем неблагоразу-
мие; что это были нарушения таких правил устава, при которых
самые выдачи могут быть недействительными, при которых нель-
зя было решить, действительно ли эти ссуды выданы по решению
правления в полном составе, то есть по крайней мере в составе
трех членов. Безродный не ограничивается этим; он прямо указы-
вает те дома, по которым он замечал подобные нарушения. Вооб-
ще, говорит Безродный, «о правильности производимых оценок
точного заключения вывести нельзя, нет копий контрактов, усло-
вий и других документов о доходности. При рассмотрении многих
дел оказалось, что протоколы подписывались лишь двумя члена-
ми, а журналы о выдаче ссуд — двумя лицами правления. Точное
соблюдение устава, — говорит он, — желательно в видах большой
обеспеченности правильности производства и выдачи ссуд. Об-
ращаясь к некоторым более значительным по своим размерам
ссудам, могу сказать, — продолжает свидетель, — что подобные
несоблюдения устава банка были допущены при ссудах; по дому
Хомяковых ссуды 700 тысяч рублей, по дому Рогова — 330 тысяч
рублей. Протоколы оценочной комиссии и журналы правления
о выдаче этих ссуд подписаны только двумя лицами. По дому об-
щества аптекарского товарищества ссуды 552 тысячи рублей,
а протокол оценочной комиссии только — за двумя подписями».
Вы видите, что и тут повторяются имена некоторых домов,
на которые было указано Адамовичем и делопроизводства о кото-
рых тщетно просил Нотович. Итак, вот основание к тому, чтобы
заподозрить, что в такой широкой выдаче ссуд был некоторый
уголовный материал, который, может быть, и не довел бы до ска-
мьи подсудимых, но который мог бы правление познакомить с ка-
мерой судебного следователя в том случае, если бы банк не вышел
336
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
благополучно из затруднения, если бы банк, в силу причин, хотя
бы и не зависящих от правителей банка, потерпел крушение. При
таких условиях, действительно, можно смело говорить об уго-
ловном материале, положим, если не по ст. 1154, то по ст. 1155,
которые предусматривают неправильные действия в производ-
стве ссуд с ущербом для банковых установлений. Следовательно,
недостает только ущерба, который легко мог случиться, как мы
дальше будем иметь возможность доказать.
Настоящий наличный состав правления банка совершенно
открещивается от своих предшественников, бывших до 1882 года.
Однако оказывается, что связь между наличным составом прав-
ления, оценочной комиссии и ревизионной комиссии, который
существовал в 1880, 1881 и 1882 годах до правления в настоящем
составе и этим последним, что эта связь, по крайней мере, в от-
ношении нескольких лиц осталась и что, таким образом, тради-
ции, которые существовали в банке до 1882 года, могли перехо-
дить и к преемникам, действовавшим после 1882 года. Так, мы
можем упомянуть о самом Масловском, который был до 1882 года
хотя частным, но влиятельным акционером. В правлении банка
в 1880 и 1881 годах участвовал, например, Г. Ф. Черкасов, член
настоящего правления банка, а в оценочной комиссии за те же
годы участвовал А. Н. Костомаров (который теперь состоит чле-
ном правления банка), как это видно из подписей на отчетах за
эти годы, правления и оценочной комиссии. Затем в оценочной
комиссии в 1888 году мы встречаем двух лиц, бывших в оценочной
комиссии 1880 года (М. Ф. Масловский и А. Ф . Тиздель), и четы-
рех лиц оценочной комиссии 1881 года. (А. Ф . Тиздель, М. Ф. Ма-
словский, О. С. Бок и Г. С. Бок). Что удивительного, что дух банка
до 1882 года мог не исчезнуть и в более позднее время?
Приведем показание свидетеля Михельсона, относящееся
к тому же предмету. Михельсон, между прочим, говорит: «По мо-
ему мнению, с оставлением в 1881 году председательства в правле-
нии банка Борисовым, никакой, в сущности, перемены в правле-
нии не произошло, так как в то время Масловский имел решающее
значение в делах банка и все, совершавшееся в банке при Борисо-
ве, делалось и совершалось с ведома и согласия Масловского, а в
личном составе правления со вступлением Масловского в предсе-
дательство не произошло почти никаких перемен».
337
ДЕЛО НОТОВИЧА
Таким образом, оказывается несправедливым отвергать все-
цело связь настоящего состава правления с тем составом, кото-
рый был до 1882 года.
Перехожу к другому пункту — относительно выдачи акционе-
рам преувеличенных дивидендов.
Относительно выдачи преувеличенных дивидендов читаем
в инкриминируемых статьях: «Мнимые прибыли необходимы
каждому акционерному банку на первых порах его деятельности.
Надо поддержать курс акций. Но. курсовая цена акций определя-
ется их дивидендом. Для выдачи дивиденда необходима прибыль,
которую приходится на первых порах сочинять».
Выдача небывалого дивиденда указывается в третьей статье
как одна из черт сходства Тульского банка с Саратовским.
В обвинительном акте по Саратовскому банку в числе причин
расстройства дел этого банка действительно указывается: «выдача
акционерам дивиденда в размерах, превышающих действительно
полученные банком прибыли».
«Но в Саратовском банке, — говорит Масловский, — дивиденд
выдавался из запасного и складочного капитала, так что указан-
ные капиталы совсем исчезли; в Тульском же банке, напротив,
эти капиталы увеличились». Однако и суд в своем приговоре до-
пускает право рассуждать, вследствие раскрытых обстоятельств,
о том, что правление банка вело дела не расчетливо, так как ос-
новывалось при выдаче дивиденда на таких надеждах, которые не
могли оправдаться в будущем. Тем не менее, говорят и суд, и об-
винители, в этом не было тех преступлений, которые выведены
обвинительным актом относительно Саратовского банка. О пре-
ступлениях не говорилось в статьях, а уголовный материал такие
отчисления дивидендов действительно могли представить, если
бы правителям Тульского банка не удалось избежать расстройства
дела, благодаря, положим, не только их умению, но и счастью, ко-
торого не оказалось в Саратовском банке.
С выдачей небывалых дивидендов легко ознакомиться по тем
сведениям, которые имеются в деле.
Правители Тульского банка в настоящем личном составе жа-
ловались на то, что они приняли банк в страшно расстроенном со-
стоянии, что затем, год за годом, в продолжение нескольких лет,
затруднения увеличивались не только из-за прежних ошибочных
338
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
действий правления банка, но и из-за причин случайных, шедших
извне. Так, например, приходилось переживать домовый кризис
и всякие другие торговые затруднения и кризисы: возникли дво-
рянский и крестьянский банки, которые отвлекали много выгод-
ных операций от Тульского банка. Тем не менее, мы видим, что,
начиная с 1883 года, выдается дивиденд в высоком размере, дохо-
дящий до 24 рублей на акцию, следовательно, до 12 процентов.
И так шло почти из года в год, за исключением одного года, когда
было выдано меньше 24 рублей, но был год, когда было выдано
25 руб. 88 коп. Каким образом достигалось это? Банк переживал
трудные времена. У банка накопились непроданные заложенные
имущества, требовавшие расходов, они продавались с убытками,
а правление, тем не менее, имело возможность отчислить боль-
шие дивиденды!
Покрытие убытков прибылями отдалилось на будущее время.
Убытки по оставшимся домам, несомненно, существуют; это видит
правление, но дома еще не проданы, и сумма убытка, в ее опреде-
ленной цифре, не может быть высчитана. Тогда делят прибыли,
как будто бы убытка нет. Прибыли теперь, а убытки — после, когда
их сосчитаем. Казалось бы правильнее — по нашей обывательской
арифметике — дождаться определения убытков, а потом и высчи-
тать прибыли. Но по бухгалтерии выходит будто бы иначе. Убытки
отодвигались, однако, не только потому, что они иногда не были
высчитаны, что они только предполагались, но они отодвигались
и тогда, когда были точно уже определены. Пример этому – отчет
за 1887 год. В нем было высчитано 290 тысяч рублей убытков, и,
тем не менее, этот убыток перенесен был на следующий год, а в
отчете за 1888 год было прямо сказано, что 290 тысяч рублей со-
ставляли убыток, окончательно выяснившийся к 1 января 1888 г.
При таких порядках, — как же не говорить о преувеличенных при-
былях? Я знаю, что прибыль, которую я высчитываю, есть толь-
ко прибыль валовая, что она не может считаться чистой прибы-
лью, потому что против нее существуют еще убытки, но только
не определенные в цифре. Благодаря этому передвижению убыт-
ков и тому, что операции банка развивались и шли, может быть,
очень хорошо, — мы охотно признаем это — благодаря умелости,
энергии правителей банка, могли быть выдаваемы большие диви-
денды. Но что было бы, если бы наступили затруднения?
339
ДЕЛО НОТОВИЧА
Это была выдача, позволю сказать, лживого дивиденда, пото-
му что такого дивиденда не могло быть. Ведь правление знало, что
сумма прибыли увеличена на сумму непокрытых, хотя и вполне
выяснившихся, убытков! Я ликвидировал свой год и в своем бюд-
жете, положим, имею 1000 рублей и у меня есть при этом остаток
в 200 рублей. Я знаю, что у меня есть неоплаченный долг, кото-
рый я не уплачиваю потому, что он еще не определился в точно-
сти. Разве я могу эти 200 рублей обратить в свою прибыль?
В отчете за 1885 год высказывались надежды и утешения, что
поступление плохих домов в распоряжение банка должно умень-
шиться, а вместе с тем уменьшится и убыток банка, и что источник
затруднений, являющийся последствием широких выдач ссуд, на-
чинает иссякать. Надежды эти не оправдались потому, что в 1886,
1887 и 1888 годах дома продолжали оставаться за банком и, сле-
довательно, затруднения банка все более и более увеличивались.
Беда могла случиться и заключаться в том, что такое поступление
домов превзошло бы запасный и основные капиталы банка и к
этому присоединились бы затруднения, зависящие от промыш-
ленного кризиса. С чем бы встретило эти затруднения правление
тульского банка? Ведь те прибыли, которые они широко отсчита-
ли, ушли, а убытки остались, и, таким образом, крушение банка
было бы неизбежно. А если бы последовало такое крушение бан-
ка, то применение ст. 1155 было бы, конечно, вполне соответст-
венно; следовательно, уголовный материал в деятельности банка,
безусловно, был бы.
Затем говорят: мы не трогали ни основного, ни запасного
капитала, но тот и другой капитал возрос. Возрос основной ка-
питал сам по себе, потому что последовал новый выпуск акций.
Это еще, собственно говоря, к чести банка относиться не может.
Запасный капитал действительно возрос, но оказывается, что из
этого запасного капитала в 1888 году пришлось взять более трех
четвертей накопления за пять-шесть лет, и эти деньги пошли на
уплату убытков. Что же такое, говорят, что убытки заплачены из
того запаса, который мы накопили!
Позвольте приступить к этому предмету не с бухгалтерской
точки зрения, а просто с арифметической. Прибыли исчисля-
лись в увеличенном размере, затем из прибылей 10 процентов
шло в запасный капитал, а 90 процентов расходовались по рукам:
340
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
на увеличение дивиденда, на разные тантьемы и разные платежи
в пользу оценщиков, ревизионной комиссии и прочее. Таким об-
разом, банк из каждого рубля терял 90 копеек и откладывал лишь
10 копеек в запасный капитал. Когда пришлось платить убытки,
которые могли быть уплачены из прибылей прежних шести лет,
тогда пришлось терять те 10 копеек из рубля, которые были сбе-
режены, а остальные 90 копеек, конечно, возвратиться не могли.
Таким образом, запасный капитал весь был составлен из тех гри-
венников, которые оставались из рубля, когда 90 копеек уходили,
и этот запас, который был сделан в течение шести лет, весь ушел
на покрытие убытков. Очевидно, что зачисление в запасный ка-
питал — была временная передача денег в кассу банка, из которой
они должны улетучиться, как только нужно станет платить эти
убытки.
Что самая выдача дивиденда была преувеличена, это доказы-
вается распоряжением министра финансов о приостановлении
выдачи дивиденда за 1888 год. Министром финансов было отверг-
нуто предложение правления банка о том, чтобы убытки были
разложены на несколько лет; министр финансов признал это дей-
ствие неправильным, и совершенно справедливо, — убытки были
уплачены из прибылей года и из запасного капитала. Нормальный
ход вещей был восстановлен. Следовательно, предшествующий
прием счета дивиденда был признан неправильным, что и требо-
валось доказать, на что и обращалось внимание в статье «Ново-
стей», что действительно существовало и среди злоупотреблений
Саратовского банка.
Но, говорят наши обвинители, мы, выдавая преувеличенный
дивиденд, может быть, в данном случае действовали нерасчетли-
во, но у нас не было корыстных побуждений, не было того, что
обнаружилось в деятельности деятелей Саратовского банка. Как
сказать о корыстных целях? Тут бескорыстие от корысти отли-
чить нельзя. Бывало так: когда гора не шла к Магомету — Магомет
шел к горе. Когда правители какого-либо банка действуют в поль-
зу акционеров, то выгоды и барыши идут и в пользу правителей.
Действительно, стоит набавить дивиденд, как увеличивается
и собственный дивиденд правителей, и биржевая цена акций. Все
это само собою, без особенных усилий, идет на пользу правителей
банка. В этом случае можно применить перефразировку правила
341
ДЕЛО НОТОВИЧА
евангельской морали: «ищите прежде выгоды акционеров, и она
вся приложится вам». Позаботьтесь только выдавать побольше
дивиденда, и всякие благополучия, все выгоды сольются к вам —
в карманы правителей.
Ввиду всего этого, господа судьи, как не согрешишь — не ска-
жешь, что тут что-то неладно, что, во всяком случае, как правители
банка ни заботились о выгодах акционеров, но судьба заботилась
и о них самих и об их выгодах.
Не следует забывать также, что за акционерами стояли облига-
ционеры, о которых следовало бы позаботиться еще прежде, чем
об акционерах, потому что они были кредиторами предприятия;
они внесли в него свои сбережения, отдавали ему в ссуду свои
деньги и не искали барышей в банке, а только хотели получать за-
конный процент на капитал. Таким образом, и тут оказывается,
что уголовный материал существовал; он не признан был к дейст-
вию только потому, что краха банка не последовало, но последуй
крах банка, и здесь была бы уместна ст. 1155, как карающая за не-
правильные выдачи в ущерб банка. А что такой ущерб мог быть,
я уже об этом говорил. Ведь и деятели Саратовско-Симбирского
банка не по прямой же линии шли к скамье подсудимых? Ведь они,
конечно, надеялись на известные обороты, на улучшение дел бан-
ка, на благоприятные обстоятельства, которые дадут им возмож-
ность извернуться, залатать те прорехи, которые оказались в сче-
тах банка. Не вывезло счастье, оказалось невозможным стянуть
концы с концами, и они сели на скамью подсудимых.
Следует рассмотреть допущение подлогов в отчетах, балансах
и т.п.
По этому предмету обвинители считают клеветой то место
из статьи «Новостей», где говорится: «Фальшивые отчеты, дутые
цифры», — и ничего более.
В действительности эти слова относимы были Нотовичем
и не могут быть относимы ни к чему другому, как к графе баланса
по счету возвратных расходов. Первая инкриминируемая статья
исходною своею точкой ставит суждение о расходах, подлежащих
возврату, говорит о том, как такая графа в балансе способна скры-
вать истину и как она преобразилась в графу расходов по имуще-
ствам, оставшимся за банком. Фальшивые отчеты, дутые цифры
342
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
только и могут относиться к возвратным расходам, так как ни о ка-
ких других подлогах в статье нет речи.
Что статья «возвратные расходы» в отчетах и балансах со-
ставляла крупную бухгалтерскую неясность, способную вводить
в заблуждения, об этом едва ли можно спорить. Под этим успо-
коительным заглавием скрывались в значительной доле несо-
мненные убытки или имеющие определиться в будущем. А такие
убытки не могли считаться возвратными расходами или с ними
складываться. Возвратные расходы росли, убытки предполагае-
мые увеличивались и, однако, ускользали от внимания благодаря
смешению их с действительно возвратными расходами. Правле-
ние само отказалось от этой графы в своих балансах, изменив ее
на более точную.
Само собою разумеется, что после того как аукционная про-
дажа домов или имений не состоялась, когда цена, равняющаяся
сумме долга и сумме недоимок, не была никем предложена, весь-
ма естественно было предположить, что за эти дома и имения не
может быть выручена та сумма, за которую они были заложены.
Тогда естественно было предполагать, что по этому долгу были
убытки, как, в большинстве случаев, и было. К этому присоединя-
лись еще известные расходы: на ремонт, уплату недоимок, повин-
ности и прочее. Таким образом, стоимость этих домов для банка
росла, а возможность выручить достаточную сумму, соответст-
венную залоговой сумме, улетучивалась все более и более. Эта
статья баланса должна была бы быть разделена на две или, ско-
рее всего, должна была быть в статье об убытках, которые если
затем и возвращались, то могли бы быть отнесены к прибылям.
Таким образом, оказывается, что эти суммы возвратных расходов
действительно вводили в заблуждение, так как, обыкновенно, мы
склонны думать, что под возвратными расходами разумеются та-
кие расходы, которые сделаны, но которые, по всей вероятности,
должны возвратиться. Здесь же оказывается, что в статье возврат-
ных расходов были такие расходы, которые должны были опреде-
литься как убытки в будущем.
Я опять ссылаюсь на отчет 1888 года, где видно, что в статью
возвратных расходов вошли 290 тысяч рублей уже определенных
убытков. Таким образом, эта статья, вводящая неясность и заблу-
ждение, могла быть названа дутой цифрой, фальшивым отчетом,
343
ДЕЛО НОТОВИЧА
в смысле ли того подлога, который преследуется по ст. 362 Уложе-
ния, или в другом.
Но ведь статья, которая инкриминируется, не есть статья
чисто юридическая, автор ее не обязан выражаться точным юри-
дическим языком. Неверные цифры, сомнительные цифры у нас
очень часто на общепринятом языке называются дутыми цифра-
ми. Только в этом смысле и может быть понимаемо указание на
фальшивые отчеты, дутые цифры, о которых говорится в инкри-
минируемой статье.
Но всего лучше, насколько вводились в заблуждение этой
статьей возвратных расходов, видно из того, что, несмотря на то,
что эти отчеты представлялись в министерство финансов, — и, ко-
нечно, представлялись туда не для того, чтобы быть оставленными
без рассмотрения, — неправильность этой цифры не была замече-
на министерством финансов, иначе еще раньше последовало бы
распоряжение о покрытии убытков, в этой статье числившихся.
Если бы Нотович, говорит Масловский в своем объяснении
на апелляционную жалобу, упрекал правление в недостаточной яс-
ности статьи «возвратных расходов», то не было бы и речи о кле-
вете, но подсудимый доказывает, что это подлог, что в этой статье
отчета и баланса скрывались злоупотребления банка, — в чем и за-
ключается клевета. Да, скрывались злоупотребления банка, имен-
но те, которые указывались в статье, то есть скрывались убытки
и обеспечивалась, благодаря этому сокрытию, выдача дивиден-
да. В этом отношении, действительно, как указывается в статье
газеты «Новости», статья возвратных расходов представляла не
подлог — этого не было сказано в статье, — а то что в общежитии
называется фальшивыми, дутыми цифрами.
По делу о продаже дома Котомина мы имеем журнал правле-
ния, который, несомненно, подходит под ст. 362 Уложения. Дом
продан по долгосрочной ссуде на 18 лет, а переведен без согласия
владельца его на краткосрочную ссуду на 3 года с обязательством
ее возобновления после каждых 3 лет (первая неверность); в слу-
чае требования нотариусами сведений правление постановляет
сообщать им, что ссуда выдана из 15 серий на срок 26 лет (вторая
неверность или, вернее сказать, ложь) и поручить бухгалтерии
банка провести эту операцию по книгам, согласно журналу (пря-
мое поручение совершить подлог). Что бы ни говорили правите-
344
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
ли Тульского банка о невинности этой операции, журнал пред-
ставляет несомненно уголовный материал для ст. 362 Уложения.
Мне остается теперь приступить к представлению объясне-
ний о составлении общих собраний из подставных акционеров.
Вопрос о подставных акционерах вызывает разногласие.
Я должен сказать, что в предыдущих заседаниях в этом отноше-
нии была размолвка не только между Нотовичем и представите-
лями обвинения, но даже между Нотовичем и его защитником.
Я, в свою очередь, вступаю в этом отношении в разногласие
с предшествовавшим защитником и становлюсь на сторону Ното-
вича.
Я думаю, что всякое собрание, составленное из подставных
акционеров, есть незаконное собрание, и если собрание из под-
ставных акционеров не наказуется Уложением, то только потому,
что деяние это было просмотрено в законе, в проекте же нового
Уложения оно уже указано. Действительно, по мысли, которая
положена в нашем законе об устройстве акционерных предпри-
ятий, — можно спорить против справедливости самой мысли
и целесообразности ее в экономическом отношении, — закон об
акционерных предприятиях не имеет в виду крупных капитали-
стов; он основан на демократизации капитала. Вследствие этого,
как бы ни было значительно число акций, владельцы этих акций
не могут иметь более пяти голосов каждый. Говорят, что таким
образом хотят убить крупного капиталиста, что нельзя его под-
чинять воле мелких капиталистов, что во всяком случае, если он
большим количеством акций заинтересован в предприятии, то
ему, как большому кораблю, принадлежит и большое плавание.
Ему нужно дать большее участие в деле; отсюда и следует, что
если он свои акции разделяет между другими акционерами, то он
только осуществляет свое право, основанное на справедливости,
хотя бы и несогласное ни с буквой, ни с мыслью закона. С буквой
закона оно несогласно, и мысли закона оно, по-моему, вполне
противоречит: закон не имел в виду привлекать крупных капита-
листов в акционерные предприятия. Для крупных капиталистов
существуют другие предприятия: товарищества на паях и другие
тому подобные. В предприятиях, основанных на акционерных
началах, крупный капиталист не должен иметь преимущественно-
го значения перед другими капиталистами. Его опасно впускать
в дело, ему опасно давать все то количество голосов, которое мо-
345
ДЕЛО НОТОВИЧА
жет соответствовать всему количеству его акций. Если такой ка-
питалист связывает свои интересы с интересами предприятия,
тогда он, действительно, может быть полезен; вкладывая свой
более или менее значительный капитал, он и заботится об этом
капитале; а так как этот капитал на продолжительное время свя-
зан с предприятием, то и он заинтересован в предприятии. Но
дело в том, что и такой добросовестный крупный акционер мо-
жет быть также опасен своим усиленным влиянием, потому что
он может оказаться акционером сангвинического темперамента,
рискующим; он один может погубить целое предприятие. И мо-
жет он это сделать благодаря тому, что около такого акционера,
обыкновенно, собирается большая компактная партия, которая
всегда одерживает верх над разрозненными акционерами, редко
посещающими собрания, притом в таком разрозненном виде, что
не могут капиталисту составить оппозиции. Но если этот капи-
талист, как это нередко бывает, биржевой игрок или спекулянт,
если он заботится только о более скором получении гешефта, то
он в высшей степени опасен и вреден. Благодаря тому, что около
него создается партия, посредством которой он распоряжается
составом ревизионной и всяких других комиссий, он становится
неограниченным хозяином в предприятии. Он искусственным
увеличением дивиденда может поднять цену акций до такой сте-
пени, по которой он считает выгодным эти акции, по их увели-
ченной цене сбывать на бирже; затем он уходит из дела, оставляя
его в руках других акционеров в виде чрезвычайно невзрачном,
с истощенными средствами и прочее. Затем, выждав понижения
акций, может быть, даже искусственно подготовив это пониже-
ние, он может скупать их, опять проделывать новую процедуру
повышения этих акций и посредством биржевой игры и ажиота-
жа обогащаться. Такой крупный акционер, появляющийся в сре-
де мелких акционеров, действительно, опасен. А если бы закон
предоставил ему право иметь больше пяти голосов, то такой ак-
ционер чувствовал бы себя совершенно свободным в этой сфере
и мог бы уже законно, по своему усмотрению, так или иначе, ша-
тать предприятие, с которым его имущественный интерес связан
лишь временно биржевой игрой и ажиотажем. Вот почему подоб-
ный акционер является злом, злом особенно сильным, когда этот
акционер — биржевой игрок, и опасным даже и тогда, когда такой
346
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
акционер добросовестен и деятелен. Поэтому, нельзя не считать
противозаконным, хотя и ненаказуемым, состав общих собраний
из подставных акционеров. Мы видели примеры, представляе-
мые железнодорожными акционерными компаниями. Там явля-
ется сперва концессионер, который, благодаря своей ловкости,
выхлопатывает для себя концессию, передает ее крупному капи-
талисту, который, заполучив акции в свои руки, составляет около
себя из акционеров партию; расточительным образом строится
дорога, эксплуатируется хищническим образом и затем сдается
правительству с миллионными долгами и с содержанием в убы-
ток, а крупный акционер-строитель давно уже ушел благополучно
из дела. Ему нет дела ни до дороги, ни до акций, ни до акционеров,
он получил свое с предприятия. Появление таких акционеров не-
желательно. Я далек, конечно, от мысли, чтобы А. Ф . Масловский
был именно таким акционером. Но что его влияние в Тульском
банке было сильно и что около него была партия, которая состав-
ляла его силу и оказывала влияние на решения общих собраний,
это мне представляется несомненным. Масловский удивляется,
говорит: «Меньшинства не было. Что же это за меньшинство,
Михельсон и генерал Глуховской?» Да, не было меньшинства,
но надо было создать это меньшинство, потому что ни одно пра-
вительство не может правильно управлять, не имея оппозиции.
Нужно было дать все средства, чтобы образовалось меньшинство.
Только тогда можно со спокойной совестью делать то или другое
дело, когда выслушаешь оппозицию. Но оппозиция выслушивае-
ма не была; меньшинство из одного или двух акционеров тщетно
добивалось, например, сокращения выдачи дивидендов; их не
слушали. Протесты этого одного или двух акционеров оставались
без последствий и не представлялись в министерство. Если им
удалось подать какую-нибудь записку в общее собрание, то она уст-
ранялась по той, например, причине, что подана была до срока,
что не согласно с уставом. А вот дома удерживались за банком бо-
лее шести месяцев, — это, говорят, хотя и противно уставу, но для
пользы банка практиковалось!
Были ли подставные акционеры в С. -Петербургско-Тульском
банке? Михельсон и Глуховской говорят: да, были, это всему миру
известно. Но, что же это, говорят, за доказательство? Вы сами ви-
дели, как распределялись акции? — спрашивали свидетелей. Воз-
347
ДЕЛО НОТОВИЧА
ликовали сущие во гробах дьяки и подьячие старинных русских
приказов — не пропал, дескать, наш дух в земле русской, несмотря
на все судебные реформы! Можно же было предложить такой во-
прос! Видели, как передавались акции? — Нет; но кто же это будет
делать явно; этого, конечно, никто не делает. Если мы будем тре-
бовать таких доказательств, то останемся без доказательств и ос-
тановимся на том уровне правосудия, который существовал в ста-
ринных русских приказах. Но мы не без доказательств. Сошлемся
на показания Борисова. Борисов не наивный ребенок, а человек
бывалый. Спросите ребенка, совершенно искреннего, наивного,
и он в искренности своей не лучше расскажет правду, чем делает
это Борисов. Борисов, конечно, не может считаться таким ребен-
ком, но он так освоился с системой подставных акционеров, что
рассказывает об этом, как о чем-то обычном, относительно чего
не может быть ни сомнения, ни недоразумения, ни тайны, ни сму-
щения.
Извольте выслушать это место из показания Борисова. Он го-
ворит: «Что касается отношений моих к Масловскому, то он ока-
зал мне поддержку при избрании рекомендованных мною членов
правления. Относительно же роли его в С. -Петербургско-Туль-
ском банке во время моего управления, то я должен сказать, что
через меня он во всей подробности знал положение дел банка, что
также может быть доказано письмами его ко мне, относящимися
к концу 1881 года». «Что же касается участия Масловского в забал-
лотировании в 1881 году Безродного (припомните, господа судьи,
это тот Безродный, который указал на неправильность выдачи
ссуд и на неправильность их разрешения с формальной стороны;
после этого заявления Безродный был забаллотирован) — то, на-
сколько я могу припомнить, на общем собрании этого года Ма-
словского не было, он находился тогда (как подтвердил сам Ма-
словский) на ревизии в Уфимской губернии (дух его оставался
в Петербурге), а находившиеся в его распоряжении акции были
представлены к общему собранию, что доказывается избранием
для проверки списка акционеров его родственника Кувшиннико-
ва, а также и избранием в члены оценочной комиссии брата его
М. Ф. Масловского и в кандидаты к ним вышеупомянутого Кув-
шинникова, и затем знакомых Масловского: К. И. Масленикова
и П. П . Кудрявцева, а в депутаты для присутствования при тира-
348
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
же — его же знакомого Гончаревского. Все это видно из протокола
общего собрания 26 февраля 1881 г. Но Масловский знал от меня
раньше о предстоящем забаллотировании Безродного, а именно
в 1880 году я находил нужным изменить состав ревизионной ко-
миссии: до 1881 года она выбиралась обыкновенно из акционе-
ров, знакомых правлению». Вы видите, Борисов находил нужным
изменить состав ревизионной комиссии, то есть тех лиц, которые
должны были ревизовать его самого.
Новыми членами были выбраны: Иващенко, Костылев, Ма-
лышев, Шершевский, Фишер и Чаманский...
Таким образом, дело делалось совершенно фамильно. Круп-
ный акционер желал, чтобы такие-то лица попали в правление,
и они попадали, они раньше намечались, а об общем собрании
никто не заботился, потому что голос общего собрания был голо-
сом крупного акционера. И «милостивые государи», приказчика-
ми которых являлись члены правления, были такими хозяевами,
которые делали то, что приказывали их приказчики!.. Ну, как же
можно после этого не говорить о подставных, подборных акцио-
нерах? Вот что говорит свидетель Михельсон: «В С. - Петербургско-
Тульском банке перед общим собранием происходила фиктивная
раздача акций. На общих собраниях родственники Масловского
и служащие в банке имели на руках именно столько акций, на
сколько уменьшено число акций самого Масловского».
К делу представлен список, относящийся к общему собра-
нию 1888 года. Выборка из этого списка была напечатана в No 37
газеты «Новости» за 1889 год. Номер этот представлен к делу
самими обвинителями. Из этого списка выводится такое заклю-
чение. В указанный список были внесены 98 акционеров, владев-
ших 6503 акциями и располагавших 264 голосами. Извлекаем из
этого числа имена лиц, наиболее близко стоящих к банку. Здесь
члены правления, ревизионной и оценочной комиссий и их бли-
жайшие родственники. Степени родства указываются в этом спи-
ске. Из приведенного списка видно, что 2613 акций и 102 голоса
принадлежали правлению, комиссиям, родственникам главных
деятелей и зависящим от них лицам. 102 голоса при 2613 акциях
имеет правленческая партия, группирующаяся около главного,
крупного акционера. Затем были четыре человека с 320 акциями,
принадлежащими другому учреждению, в котором Масловский
349
ДЕЛО НОТОВИЧА
являлся председателем. Затем еще указываются некоторые фигу-
ранты, но мы не можем этого подтвердить. Но вот вам несомнен-
ная партия в 102 голоса, которая состоит из деятелей банка и их
родственников.
Масловский говорит: кем составлен этот список и чем он
доказывается? Положим, перед судом все должно быть доказа-
но, но я вправе и себя, и обвинителей считать за людей честных
и порядочных, которые не станут спорить о том, о чем спорить
нельзя. Если нам обвинители скажут, что родства не существует
между этими лицами, то я устраняю список, не стану доказывать,
что такой-то в известной степени родства с таким-то, что такая-то
состоит дочерью, падчерицей, женой, сестрой. Если не отвергать
родства, то и мы говорим, что 102 голоса составились из деяте-
лей банка и их родственников. Родственникам, говорят, нельзя
запретить иметь акции и являться на общие собрания. Пусть так!
Но для дела чрезвычайно важен этот родственный элемент. Так,
например, фамилия Масловских является в четырех лицах, Кув-
шинпиковых — в трех, Тизделя — в четырех, Бока — в четырех,
Масленникова — в двух, Черкасова — в двух, Вейнберга — в двух.
Остальные акционеры мало появлялись на общих собраниях, а тут
целыми родственными группами идут. Говорят: мы им не раздава-
ли акций, но эта партия, группирующаяся около вас, есть партия
оценщиков, ревизоров, которых вы же сами выбирали. Наконец,
эта группа ваших родственников, которые не пойдут против вас.
Ах! господа судьи, как бы мы хорошо себя чувствовали, если
бы за вашим столом сидели теперь наши родственники, хотя бы
и не нашего подбора. Как не порадеть родному человеку! Состав-
ляется такая группа. Что же могут поделать тут Михельсон и Глу-
ховской, которые идут против такой непреодолимой крепости
и заявляют свой протест!
Таким образом, нам представляется доказанным, что общие
собрания были из подставных акционеров. Не было меньшинства,
потому что меньшинству тут нечего было делать; могли быть толь-
ко единоличные протесты, которые ни к чему привести не могли.
Остается еще одно: отвлечение капиталов банка на биржевые
спекуляции.
Масловский говорит, что в обвинительном акте Саратов-
ского банка дело идет об отвлечении капиталов на собственные
350
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
биржевые операции Борисова, а в Тульском банке этого не было.
Но Нотович не утверждал, что биржевые операции совершались
на пользу н выгоду членов правления; он просто говорит, что ка-
питалы отвлекались на биржевые операции. Это же нам говорят
свидетели: Михельсон, Костылев и Шершевский. Вот что они го-
ворят. Михельсон говорит: «Банк вопреки уставу покупал негаран-
тированные правительством процентные бумаги, причем если
банк на этих бумагах терпел убытки, то стоимость процентной бу-
маги в счетах обозначалась по покупной цене, а не по той, по ко-
торой они были в действительности проданы». То же показывает
Костылев. Шершевский говорит: на покупку спекулятивных бумаг
затрачивалось около 8 миллионов, а года два тому назад на бума-
гах этих была потеря около 90 тысяч рублей, что подтверждается
и отчетами. Вследствие таких нарушений Шершевский вышел из
ревизионной комиссии, в которой был с 1881 по 1886 год.
Таким образом, отвлечения капиталов на биржевые спекуля-
ции были. Положим, они производились не к выгоде кого-нибудь
из членов правления, но тем не менее на биржевые спекуляции
обращался такой капитал, который должен был служить обеспе-
чением для облигационеров, которых по капиталам было в десять
раз больше, чем акционеров. Это действие незаконное, и разра-
зись крах, случись с банком крушение, само собою разумеется, что
подобные операции с бумагами составили бы уголовный матери-
ал для применения ст. 1155 Уложения.
Таким образом, разобраны те факты, на которые указывалось
в статьях «Новостей». Факты эти, как вы видите, подкрепляются
свидетельскими показаниями, справками с отчетами и балансами;
но оглашение этих фактов не вменяется нам в вину, а вменяется
нам в вину то, что эти факты мы сравнили с деяниями по Сара-
товско-Симбирскому банку. Дело идет, значит, о сравнении. Нам
говорят: мы хотя это все и совершили, но злостного намерения не
имели, материала уголовного не представляли. Относительно уго-
ловного материала мы уже сказали, что каждое из этих нарушений
могло быть уголовным материалом при несчастном обороте. Что
же касается корыстных и других побуждений, то это для противо-
законности не всегда требуется.
Нам вменяется в вину сравнение с Саратовско-Симбирским
банком. Неизвестно, к каким фактам относится это сравнение.
351
ДЕЛО НОТОВИЧА
Сравнение может быть неточное, преувеличенное, неудачное,
пожалуй, даже сравнение может быть и оскорбительное, но как
сравнение можно сделать предметом клеветы, когда указывается,
в каком отношении предметы сравниваются? Если так оценивать
сравнения, то обвинений в клевете не оберешься. Поймали на
взломе амбара человека с топором и ножом. Говорят, — разбой-
ник. Нет, говорит он, извините, я только вооруженный вор. Два
казначея взяли из ящика по пачке денег и пошли играть в карты.
Один выиграл и внес взятую сумму в казну, а сумму выигрыша
положил в карман. Другой проиграл — его обвиняют в растрате.
Говорят: оба казначея одного поля ягоды. Не клевещите, гово-
рит казначей счастливый, я не казнокрад, я ничего не растратил,
я только нарушил правила о хранении вверенных мне денег.
При такой строгости каждое сравнение можно будет более
или менее обратить в клевету. Ведь сравнивают предметы не тож-
дественные между собой, а только похожие в том или в другом от-
ношении, указывая на один или несколько признаков сходства. Ну
кто бы стал требовать, чтобы человеческая шея, которую сравни-
вали с шеей лебединой, была покрыта лебяжьим пухом? Влюблен-
ную девицу сравнивают с луной... Сравнение есть мнение, вывод,
его можно проверить, раз указано, к чему оно относится.
Но, говорят, сравнением с Саратовским банком мы напом-
нили о скамье подсудимых; мы говорили, что вот те попали на
скамью подсудимых благодаря тому, что запутались, а вы, пере-
скакивая трещины и заделывая прорехи, только благодаря этому
не попали туда же... Но разве скамья подсудимых была так далека
от С. - Петербургско-Тульского банка, что о ней можно говорить
с пренебрежением?
Теми тенденциями, которыми руководились деятели Сара-
товско-Симбирского банка, правители С. -Петербургско-Тульско-
го банка не задавались; тем не менее, они совершали такие рис-
кованные и неправильные действия, которые при несчастном
обороте могли привести банк к крушению, а крушение это могло
окончиться и скамьей подсудимых. Слава богу, она ушла и, по всей
вероятности, никогда не будет грозить почтенным деятелям Туль-
ского банка, с чем их и поздравляю.
Но ведь сидящие на скамье подсудимых не всегда бывают
грешнее тех, которые ходят на свободе.
352
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
Покончив с разбором тех фактов, которых касалось дело,
предстоит ответить на очень немногие вопросы, которые возбу-
ждаются между прочим, жалобою обвинителей, а отчасти возбуж-
даются и нашей жалобой.
Первое — увеличение наказания. Я, по крайней мере, тро-
их из господ обвинителей знаю как людей вполне добродушных
и не верю, чтобы они желали увеличения наказания. Я думал это
и раньше; это подтвердил сегодня и представитель обвинения
А. В . Михайлов, сказавший, что, прося об увеличении наказания,
они хлопочут только о восстановлении симметрии между мотива-
ми суда и резолютивной частью приговора. Следовательно, дело
идет об апелляционном параде. Для симметрии просят накинуть
четыре месяца тюрьмы. Вот что значит художественный вкус и лю-
бовь к красоте линий! Так это крепость, воздвигнутая против нас,
на которую бы мы полезли и которую старались бы разрушить!
Пусть она так и останется как памятник парада.
Но следует сказать о мотивах, которые будто бы вызвали на-
печатание статей.
Господа судьи! С большим волнением я хочу сказать вам, что
я не в силах бороться на почве этих обвинений, выставленных
против Нотовича. Я человек старого времени, я принадлежу на-
чалом моей деятельности к первым годам судебной реформы.
Я проникнут традициями того времени, а в то время всякая не-
порядочность в прениях удалялась, и чистоплотность и порядоч-
ность прений считались одним из лучших украшений суда. Мне не
по сердцу, не по вкусу, не по характеру и не по силам принимать
борьбу на этой почве — исследовать мотивы, которыми руково-
дствовался писатель, излагая ту или другую статью. Да разве пре-
ступления печати представляют такие крупные преступления, по
которым нужно еще рыться в душе писателя и искать, почему он
написал ту или другую статью?
Говорят нам: вы напечатали ваши статьи против нас, потому
что мы перестали печатать объявления в вашей газете, не выдали
вам дополнительной ссуды.
Мы не будем искать таких мотивов печатного произведения.
Для чего на этих розысках останавливаться, отчего не поискать
других причин? Ну, жены поссорились, дети передрались, кухар-
353
ДЕЛО НОТОВИЧА
ки пересплетничались, соседи перебранились, — тогда придется
выставлять на вид и тянуть всякую грязь.
Разве мотив статьи может иметь влияние на состав преступ-
ления? Разве он может иметь влияние на определение наказания?
Умысел — да, это необходимый элемент клеветы, но мотив не име-
ет значения.
Потом, какие особенно блестящие результаты доставило это
разыскание мотивов? Дальше подозрений не пошло дело. Если бы
мы стали руководствоваться такими подозрениями, то тоже бы
указали, что до 14 января обвинители не жаловались. Первая ста-
тья, которая была напечатана, не возбудила их гнева и обвинения
в клевете. А когда 13 января было напечатано, что вслед за этим
пойдет ряд статей, в которых надеются разоблачать неправиль-
ные действия Тульского банка, тогда, после появления этой ста-
тьи, приносится жалоба. Тогда и мы у вас стали бы искать моти-
вов и так же произвольно, как вы ищете мотивов у нас. Свидетели
подозреваются. Кто же эти свидетели? Один из свидетелей сам
ушел из правления, другого удалили. Все это ваши враги.
Само собою, в числе друзей и мы можем найти свидетелей,
которые подтвердили бы обстоятельства, нами приводимые. Но
ведь эти свидетели, которые попали, а может быть, и не попали
в число врагов ваших, свидетельствовали и поддерживали свои
свидетельства документами. Мы хотели идти дальше в пределах
этих свидетельств — мы просили о доставлении делопроизводств,
но вы сами не нашли возможным дать в руки эти доказательства.
Затем, если Нотович писал против банка оскорбительные
статьи, потому что вы перестали печатать объявления в его га-
зете, то что же сказать о тех газетах, в которых печатались ваши
объявления? Значит, они руководствовались исключительно этим
печатанием, чтобы восхвалять вас? Я думаю, что когда появляется
статья нужно судить по ее содержанию. Публика привыкла судить
писателя по его тенденции, по его образу мыслей и судить об из-
вестном факте по содержанию статьи, по ее основательности, не
отыскивая мотивов, в расследовании которых можно запутаться,
как в лабиринте. И в конце концов, я думаю, пусть уж лучше наши
публицисты будут недовольны непомещением объявлений и пи-
шут правду, чем будут получать в виде ли объявлений, в виде ли
чего другого, то вознаграждение, которое в виде платы за публи-
354
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
кацию обнаружилось в последнее время в дружественной нам дер-
жаве в таком ярком виде.
В деле есть еще один эпизод, который указан в апелляцион-
ной жалобе и который был упомянут сегодня в докладе палаты.
Это филологическое разыскание об имени Нотовича. Нам не вы-
пала та честь, которая выпала на долю имени Фонвизина, — о том
справлялись во втором отделении академии наук. Имя Нотовича
не представляет такой знаменитости, и о нем послали справлять-
ся в Участок, хотя для правосудия это разыскание было совершен-
но излишне.
Перехожу теперь к требованию печатания приговора в два-
дцати газетах. На чем основывается это требование? Пример не-
бывалый в летописях судебной практики. Требование это блещет
изобретательностью, но отнюдь не основательностью.
Статья 1536 говорит, что судебные приговоры об изобличен-
ных в клевете могут, по желанию подвергнувшегося ей, быть опуб-
ликованы в столичных и местных губернских ведомствах на счет
виновного. О столичных говорить нечего. Но какие могут быть
местные? Может ли их быть множество? Нет, местные губерн-
ские ведомости можно отнести к трем труппам; местные — по мес-
ту жительства изобличенного в клевете, или местные — по месту
жительства подвергшегося оскорблению, или местные — по мес-
ту суда. Значит, только в одной из этих трех местных газет могут
быть публикуемы приговоры об обвиненных в клевете, ни о каких
других местных или частных газетах не говорится в статье закона
и основания к тому, чтобы приговор печатался во всех двадцати
газетах, не представляется. Этот закон относится к 1845 году. За-
кон о клевете в печати появился впервые в Уложении о наказа-
ниях и был законом, который предусматривал будущее, так как
в 1845 году никакой клеветы в печати и быть не могло, потому что
вся печать была подцензурная. Статья эта заимствована из евро-
пейских кодексов, где она имела применение; у нас она предназна-
чалась иметь применение только в отдаленном будущем. Когда это
отдаленное будущее сделалось настоящим, тогда появился допол-
нительный закон. И вот что, между прочим, говорит ст. 1047 Уло-
жения, вышедшая в 1865 году вместе с новым законом о печати.
«Постановляя приговор в отношении к повременному изданию,
суд может определить, чтобы в следующем номере сего издания,
355
ДЕЛО НОТОВИЧА
если оно не прекращено, помещен был и означенный приговор»,
то есть именно в том издании, в котором была напечатана статья,
признанная клеветнической.
Вот то начало, которое провозгласил новый закон о печати.
Это начало относится к опозорению, к диффамации, к брани.
Оно относится и к другим преступлениям. Если в группе новых
законов о печати не имеется особого закона о клевете, то только
потому, что этот закон существовал раньше и помещен в другой
части Уложения.
Таким образом, это новое начало относительно печатания
обвинительных приговоров должно заменить прежнее, вытекаю-
щее из ст. 1536. Говорят, наши операции совершаются в несколь-
ких губерниях; поэтому мы требуем, чтобы, помимо других газет,
приговор был напечатан и в «Губернских Ведомостях» тех губер-
ний, на которые операции банка простираются. Но ведь банк пра-
вит делами из Петербурга, следовательно, только в Петербурге
и уместно печатание.
Во-первых, если держаться такого начала печатания обвини-
тельных приговоров по пространству деятельности оскорбленно-
го, то ведь не предохранишь себя от неудержимого потока требо-
ваний. Представим себе, что кто-нибудь написал клеветническую
статью о мануфактуре Саввы Морозова или о виноторговле брать-
ев Елисеевых. Произведения этих фирм расходятся по всей Рос-
сии — от хладных финских скал до пламенной Колхиды, прошу вас
сосчитать, во скольких газетах нужно было бы напечатать обвини-
тельный приговор, потому что во всех местностях России эти два,
с одной стороны мануфактурный деятель, а с другой — виноторго-
вец, совершают свои операции. Ведь надо было бы удовлетворить
их требования. Да зачем? Ведь сегодня сами представители обви-
нения говорят, что губернских ведомостей никто не читает, ну
а если их никто не читает, то к чему же печатать там обвинитель-
ный приговор? Да зачем я буду навязывать читателям газет, в ко-
торых самая статья не помещена, зачем буду навязывать чтение
печатного приговора о такой статье, которая им не известна?
Я понимаю, читатели «Новостей» читали статью, они могут
быть заинтересованы прочесть на нее опровержение, обвини-
тельный приговор. Но какое дело читателям «Тульских Губерн-
ских Ведомостей» прочитать обвинительный приговор о Нотови-
356
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
че, осужденном за клеветническую статью, которой они никогда
не читали? Это требование всецело неосновательно — и я не со-
мневаюсь в том, что оно будет отвергнуто.
Я заканчиваю.
Позвольте мне, господа судьи, обратиться к вам с вопросом:
помните ли вы хотя один такой случай, когда, вследствие статьи,
ошибочной или клеветнической, потерпел бы крушение какой-
либо банк? Вы не помните такого случая, потому что его не было.
Но что банки рушились, что погибали состояния не только людей
богатых, но и бедных, благодаря тому, что печать не смела или
не хотела обратить внимание на злоупотребления, делавшиеся
в них, — такие случаи можно считать десятками. С 1875 года, со
времени легкой руки Московского ссудного банка1, мы видели
десятки банков, потерпевших крушение, но об этих банках было
полное молчание в печати и благодаря этому молчанию погибали
и состояния, и сбережения бедного люда.
Необходимо взвесить общественные интересы, необходимо
обратить внимание, что банки, акционерные предприятия не на-
ходятся в положении безответном и беззащитном. Ведь они в сво-
их руках имеют такие средства, как публичность собрания и отчет-
ности, которые всегда могут изобличить всякую несправедливую
о них статью. Им стоит только собрать общее собрание для того,
чтобы дать отчет в своих действиях. Этот отчет всегда может быть
напечатан, может быть напечатано опровержение. Ничто не обя-
зывает акционерные банки и вообще акционерные правления
раскрывать двери общих собраний для публики, но никто и не
воспрещает. Во всяком случае, если желательно восстановить
честь, то восстановить честь можно собственной отчетностью,
давая ее публично перед оппозицией, которую нужно создать,
а не угнетать своей правленской партией. Это такое средство, ко-
торым не может обладать самая сильная газета в мире. Отчего же
не прибегнуть к этому средству? Отчего не искать удовлетворения
здесь? Ведь огорчение, причиняемое неправдой известному учре-
ждению, не так досадно, как оскорбление, причиняемое частно-
му лицу. Я полагаю, частному лицу, которое не может прибегнуть
ни к какому публичному оправданию в своих действиях, остается
1 Дело о Московском ссудном банке рассматривалось в Московской су-
дебной палате в октябре 1876 года.
357
ДЕЛО НОТОВИЧА
единственное убежище — суд. Я понимаю прибегающего к суду
чиновника, который не имеет возможности отдавать публично
отчет в своей деятельности, потому что она совершается в стенах
канцелярии, но для огромного акционерного предприятия пред-
ставляется более средств к оправданию и к очищению, чем про-
цесс о клевете. Но когда вы, господа, прибегаете к суду, просите
обвинения в клевете, то нельзя возлагать на обвиняемого таких
требований, чтобы он доказал с полной точностью все то, что
в его статьях содержится о многосторонней и достаточно сокро-
венной деятельности. Требовать этого, значит закрывать уста пе-
чати. Уважая такие неудобоисполняемые требования, суд, может
быть, закроет тому или другому недобросовестному писателю рот,
но с этим вместе наложит молчание на всю печать.
Господа судьи! Не защита Нотовича ждет вашего пригово-
ра, — его ждут от вас интересы общества и печати.
Суд вынес оправдательный приговор по делу.
Речь В. Д. Спасовича1
Разбор дела происходил в уголовном департаменте С. - Петербургской
судебной палаты 7 ноября 1890 г.
Прежде всего я должен считаться с приговором окружного
суда, который остается в силе, пока Палата его не отменит. Во-
вторых, я полагаю, я должен опровергнуть апелляцию противной
стороны, направленную к увеличению наказания и подлежащую
рассмотрению, хотя бы никто и не явился ее поддерживать. Нако-
нец, имеется еще объяснение, весьма пространное, обвинителей
на мою апелляционную жалобу, которое Палата, как она объяви-
ла, будет иметь в виду.
Начну с апелляции моих противников, которая странна и не-
удобопонятна. Господин Нотович судится за оскорбление чести,
а ему даже неизвестно было, чьей именно чести: правления или
отдельных его членов. Честь эту он якобы оскорбил не заявлени-
ем, а только сравнением и суждением. Допустим, что он сделал
даже клеветническое заявление. Во всяком случае, он не касался
1 Печатается по: Спасович В. Д. Сочинения. — СПб., 1894. — Т. VII.
358
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
того, что всего больнее и что особенно тяжело для сердца челове-
ческого — его домашней жизни, его семейных отношений, кото-
рых обнаружение наносит иногда столь же тяжкую рану, как и та,
которая происходит от клеветы. Как бы то ни было, он строго осу-
жден. Я затрудняюсь даже приискать сравнение этому приговору
в других, мне известных. Четыре месяца тюрьмы и добавочное
денежное наказание, по крайней мере, в 2 тыс. руб . на напечата-
ние приговора, обвиняющего его в 21 газете. С языческой точки
зрения, месть — нектар богов. Казалось бы, и этому наслаждению
есть мера и предел; оказывается, что нет. Подана апелляция, в ко-
торой апелляторы дошли до геркулесовых, в своем роде, столпов,
в которой они говорят: закон ошибся в определении максимума
наказания, обещанное законом содействие оклеветанному будет
неосуществимой фикцией, если господин Нотович не будет по-
сажен, по крайней мере, на 8 месяцев в тюрьму! Велик перечень
прегрешений господин Нотовича; тут всякое лыко идет в строку:
и то, что он кандидат прав, и то, что он журналист, что он не по-
каялся, в особенности же, то, что, не довольствуясь принесением
апелляции в Судебную палату, он обратился к другому, не указан-
ному суду — к суду общества, жаловался на пристрастие суда первой
инстанции и обличал в прессе нарушения судом и форм и обрядов
судопроизводства, и уголовных законов. Обыкновенно полагают,
что то, что происходило после произнесения приговора первой
инстанции, не подлежит рассмотрению второй. В апелляции
можно жаловаться только на то, что содержится в приговоре,
а рассмотрение дела во второй инстанции определяется преде-
лами апелляции. Все, что вне приговора и апелляции, конечно,
есть обстоятельство побочное. Я не причастен к тому, что печа-
талось господином Нотовичем после приговора, и не могу его ни
хвалить, ни порицать. Чтобы судить о том, надобно быть в поло-
жении человека, на которого неожиданно свалилась беда за то,
что он совершал по своему убеждению, в пределах закона и при
отправлении своей профессиональной функции, то есть при об-
суждении общественной деятельности известного учреждения,
подлежащей суду общественного мнения. Я спрашиваю: каким за-
конным основанием руководствуются противники, требуя усилен-
ного взыскания по 1535 статье за поругание суда? Где их полно-
мочия на то, чтобы вступаться и охранять судебную власть? Суду,
359
ДЕЛО НОТОВИЧА
а не кому иному, подобает за честь суда вступаться — время на это
есть. С господина Нотовича за его дерзновение, может быть, и бу-
дет взыскано, а может быть, и не будет, потому что наша магистра-
тура удивительно невзыскательна и великодушна, что составляет
ее честь и славу. Возьмите всю деятельность суда, Правительст-
вующего Сената как кассационной инстанции: бывали нападения
весьма сильные, весьма резкие, например, книжка Карабегова,
но было ли возбуждено Сенатом хотя бы одно преследование за
оскорбление его чести? Другие суды следуют примеру Сената, что
и понятно. Господа судьи! Вы стоите выше всех страстей и суж-
дений человеческих, вы не гоняетесь за популярностью; никакие
отзывы не должны и не могут оказать на вас влияния; точно также
и те инсинуации, которые приводятся в объяснении на апелля-
цию господина Нотовича, а равно даваемые вам советы, чтобы вы
наказали господина Нотовича построже и дали тем спасительный
урок всей печати, покушающейся на независимость вашей судеб-
ной власти.
Возвращаюсь еще раз к наказанию, назначенному по требова-
нию апеллятора, а именно: к опубликованию приговора в 21 газе-
те. Во-первых, в этом наказании смешана деятельность лиц, честь
которых оскорблена, по мнению окружного суда, с деятельно-
стью правления как коллегии. Во-вторых, в Уложении о наказани-
ях проведено везде начало суда и наказания по месту совершения
преступления, следовательно, местные газеты, подразумеваемые
ст. 1536 Уложения, — это газеты той местности, где напечатаны
статьи, признанные клеветой, то есть газеты петербургские.
В-третьих, я указывал в апелляции на то, что по точному смыслу
теперешней ст. 1536 Уложения, воспроизводящей ст. 2017 изда-
ния 1845 года, полагалось публиковать приговор о клевете в газе-
тах официальных столичных и местных. Мне возражает господин
Масловский в объяснении на мою апелляцию, что в момент изда-
ния Уложения в 1845 г. в России не было частных газет, а были
только официальные «Ведомости», столичные и губернские.
Это не совсем правда, потому что независимо от академических
«С. - Петербургских ведомостей» и университетских «Московских»,
сдаваемых в аренду частным лицам и, следовательно, частных,
были еще при Пушкине булгаринская «Северная пчела» и другие.
360
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
Мои жалобы на приговор я должен подразделить: на жалобы
на процессуальные нарушения закона и на жалобы на определе-
ние преступления по его существу.
Что касается формальных нарушений закона со стороны об-
рядов судопроизводства, то я постараюсь сократить мои требова-
ния до последней возможности. Я жаловался, что не было на суде
прочитано показание умершего тайного советника О. И. Квиста,
потому что он мог бы быть по этому делу частным обвинителем
господина Нотовича. Статья 709 Устава уголовного судопроизвод-
ства не допускает в свидетели лицо, которое в то же время, по тому
же делу исправляет обязанность прокурора, либо защитника, либо
поверенного гражданского истца, либо поверенного частного об-
винителя. Но закон не говорит вовсе о несовместительстве роли
свидетеля с обязанностью частного обвинителя или гражданско-
го истца. Здесь же, в этом здании, по делу Овсянникова, граждан-
ский истец Кокорев и допрашивался как свидетель, и обвинял как
гражданский истец. Всех господ частных обвинителей я бы мог
потребовать как свидетелей и допросить их; следовательно, я мог
потребовать и прочтения показаний Квиста, о чем я и ходатайст-
вовал в апелляции. Ныне я считаю чтение это излишним и от мое-
го требования отказываюсь.
Второй формальный мотив моей апелляции, заключающий-
ся в том, что жалоба Костомарова не побывала у мирового судьи,
отпадает сам собой, так как Палата признала, что жалобщиком
являются не обиженные обвинители, порознь взятые, а только
правление как одно лицо.
Третье нарушение — процессуальное, заключающееся в том,
что господа мои противники не имели права являться на суд от
себя лично, а только от имени принесшего жалобу правления, уже
Палатой рассмотрено и в благоприятном для меня смысле разре-
шено особым определением.
Таким образом, теперь поле очищено для разбора дела по
самому существу. Я ощущаю то волнение, которое бывает прису-
ще человеку, бросающемуся в весьма большие воды, чтобы пере-
плыть их, не истощая ни сил своих, ни вашего терпения, чтобы не
заслужить от вас упрека в многоглаголании, часто делаемого моим
товарищам по профессии. Уверяю вас, господа судьи, по продол-
жительному опыту, что многословие нашей братии проистекает,
361
ДЕЛО НОТОВИЧА
главным образом, от скрупулезности их, от боязни ответственно-
сти, чтобы чего-нибудь не пропустить, чтобы не оставить ни од-
ного сучка, ни одной зацепочки противника без ответа. Я этой бо-
язни и этого малодушия иметь не буду потому, что, на мой взгляд,
дело с господином Нотовичем находится в той стадии, когда оно
почти переварено и превращено в тот элемент, который имеет
превратиться в кровь, или, лучше сказать, оно представляет из
себя жизненосную протоплазму, из которой имеет родиться ваш,
господа судьи, приговор. Факты не только проанализированы,
но и группированы, о них нет уже почти спора, спор не о них, а о
квалификации их, о подведении их под ту или другую логическую
категорию. Теперь эту жидкость, полупрозрачную, несколько мут-
ную, следует пропустить чрез последний фильтр, чрез ст. 1535, оп-
ределяющую состав преступления клеветы. Пройдет вся жидкость
чрез этот фильтр, без остатка, тогда дело кончено, клеветы нет, —
господин Нотович невиновен. Если же останутся на дне фильтра
твердые осадки, нерастворенные камешки или деревяшки, то это
будет клевета. Работу мою при этом окончательном профильтри-
ровании жидкого, но еще мутного состава я поведу по пунктам,
по составным частям разбираемого преступления, и прежде все-
го, я задаюсь количественным вопросом о веществе, содержащем
в себе признаки преступления, о том, что называется технически
coprus delicti1: в каких печатных данных надобно искать клеветы
для изобличения в ней господина Нотовича? Когда 18 января
1889 г. подавалась жалоба на господина Нотовича, существовали
только три инкриминируемые статьи «Новостей» — 23 декабря
1888 г., 3 января и 16 января 1889 г., которые составляли в этот
момент весь corpus delicti. Когда дело началось, господин Ното-
вич не переставал спорить с моим противником печатно. Таких
статей явилось еще 11, итого всех вообще — 14; все они перечис-
лены и в приговоре Окружного суда, что и дало повод моим про-
тивникам утверждать, что настоящая якобы клевета есть престу-
пление, длящееся, вследствие непрестанных его повторений до
приговора и после приговора, до последней минуты. Я возражаю
против такого вывода. Клевета заключается в распространении
в обществе выдуманных, позорящих человека, небывалых дея-
1 Состав преступления (лат.).
362
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
ний. В статьях, последовавших за тремя главными, никаких новых
фактов господин Нотович не приводит, а только подтверждает,
что в первых трех он высказал сущую правду. Последующие статьи
обнаруживают только намерение господина Нотовича воспользо-
ваться правом, несомненно ему принадлежащим, доказывать ис-
тину прежде того сообщенного, то есть употреблять то, что на-
зывается технически exceptio veritatis1. Это право входит в состав
общего права подсудимого защищаться чем угодно и как угодно,
не будучи ничем стесняемым в этой защите. В старинных инкви-
зиционных процедурах, а в том числе и в нашем дореформенном
процессе подсудимый, сверх наказаний за преступление или даже
при оправдании по обвинению за это преступление, мог быть
наказан самостоятельно за разноречивые или ложные на суде по-
казания. Теперь иначе: свидетель привлекается за свои ложные
показания на суде, но подсудимый — никогда, кайся ли он или за-
пирайся. Только при этом условии защита вполне свободна. Итак,
относительно господина Нотовича следует разобрать, прибавил
ли он что-нибудь к деяниям, уже приписанным им обвинителям,
в 11 последующих полемических о них статьях или не прибавил?
Если он прибавил, то эта прибавка может быть преследуема само-
стоятельно. Если не прибавил, то эти статьи не суть продолжае-
мая клевета. Впрочем, весь этот вопрос о материальном объеме
вещества, вмещающего в себе преступление, имеет весьма малое
значение в настоящем деле, потому что все последующие полеми-
ческие статьи повторяют только положения, высказанные в трех
первых статьях.
Перехожу ко второму пункту разбора, к форме приписывае-
мой господину Нотовичу клеветы, к вопросу о том, возможна ли
клевета в такой именно форме. Эта форма — сравнение, сопос-
тавление двух близких по своему прошлому банков. Господин
Нотович приговорен судом, главным образом, только за то, что
утверждал, якобы в делах Тульского банка заключается такой же
уголовный материал, какой имелся в делах Саратовско-Симбир-
ского банка, уже преданного за свои преступления уголовному
суду. Окружной суд отлично понимал, что подсудимый вправе
доказывать истину всего того, что он вменял в вину обвинителю,
1 Возражение истиной (лат.).
363
ДЕЛО НОТОВИЧА
но суд поставил это право защиты в такие невозможные условия,
при которых обвиняемый не мог бы, вероятно, никогда им вос-
пользоваться. Суд рассудил таким образом: раз вы утверждаете,
что материал в этих двух банках тождественный, значит, все пре-
ступления, которые были совершены в Саратовско-Симбирском
банке по обвинительному акту, должны быть вами доказаны и по
Тульскому; если же хоть одно из имеющихся в Саратовско-Сим-
бирском не будет доказано по отношению к С. -Петербургско-Туль-
скому, то Нотович будет виновен в клевете. Что таким образом
ставился вопрос насчет полного тождества обоих банков, это не
подлежит сомнению. В приговоре окружного суда упомянуты мо-
шенничества, между тем как Нотович ни слова не поместил, ни
малейшего намека на мошенничество не сделал. Оно поставлено
на его счет только потому, что оно содержится в обвинительном
акте по Саратовско-Симбирскому банку. В приговоре окружного
суда сказано, что Нотович знал, что в Саратовско-Симбирском
банке были хищения денег, а между тем он на хищения в Тульском
и не указывал; что всем было известно, что в Саратовско-Симбир-
ском банке помещались отчеты о несуществующих уже капиталах,
а ничего подобного не могло быть в Тульском банке. По поводу
слов «всем известно» я бы желал знать: откуда, что и кому извест-
но о хищениях, совершенных в Саратовско-Симбирском банке?
Не могу я просить окружной суд, чтобы он меня научил, не могу
просить вас, господа судьи, ни господ частных обвинителей. Но
вот что мне достоверно известно: Саратовско-Симбирский банк
был предан суду 15 января 1887 г., затем он судился в Саратове
и все члены его правления были оправданы. На этот приговор был
принесен кассационный протест и дело разбиралось в Уголовном
кассационном департаменте 1 декабря 1887 года, Правительст-
вующий Сенат отменил и решение суда, и приговор присяжных,
после чего дело вторично не судилось. Оно назначено к слушанию
в Московском окружном суде на третье будущего декабря. Будет ли
повторен оправдательный приговор или подсудимые будут обви-
нены — это вопрос недалекого будущего, о котором нельзя еще ни-
чего сказать положительно. Но если бы Саратовско-Симбирский
банк и был уже в настоящее время окончательно осужден и было
признано, что он достиг полного разложения, то и в таком случае,
я полагаю, требование доказать, что все дурное, что было в одном
364
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
банке, было совершено и в другом, совсем неосновательно и не-
уместно. Вся наша познавательная способность, весь наш анали-
тический ум проявляются только в сравнениях; мы ежеминутно
сопоставляем самые разнородные и по виду даже не похожие
предметы и открываем в них черты сходства или несходства. Мы
их сопоставляем или противопоставляем по этим открытым нами
признакам. Прямого сходства или так называемого тождества нет
в действительности по натуре вещей: две капли одной и той же
воды, две песчинки в одной и той же куче песка не тождественны.
Запретить человеку сравнивать предметы, сравнивать действия
людей или банков, или иных учреждений значит ограничивать
или, так сказать, оскоплять разум человеческий, налагать запрет
на всякое исследование. Если вопрос об уголовном тождестве
обоих банков будет отвергнут, то с тем вместе будет разрешен
и третий пункт моего разбора, то есть вопрос, все еще количест-
венный, о полной доказанности или неполной тех признаков, ко-
торые были выставлены в «Новостях» как черты сходства между
обоими банками.
Окружной суд держался того начала, что если указано, поло-
жим, десять признаков сходства и из них подтвердилось семь-во-
семь, а без подтверждения остались два или три, то подсудимый
признан будет все-таки клеветником и как таковой будет наказан.
Чтобы установить полную несостоятельность такого взгляда,
я позволяю себе преподнести Палате не решение, а приговор Уго-
ловного кассационного департамента, постановленный им в ка-
честве апелляционной инстанции по делу Куликова 20 февраля
1890 года. Конечно, этот приговор — не решение; только решения
публикуются для руководства судам при однообразном примене-
нии законов. Но я полагаю, что никто не станет оспаривать высо-
кой авторитетности приговоров Сената. Крестьянин Куликов был
бухгалтером в Новоузенской земской управе; он донес губернато-
ру и сообщил прокурору о совершившихся в управе злоупотребле-
ниях да и напечатал статейку в «Саратовском листке» 1887 года,
No 182, в которой содержались следующие слова: «Все сделанное
мною заявление (губернатору) подтвердилось и с поразительной
ясностью обнаружено систематическое хищение земских денег».
При следствии по обвинению Куликова по ст. 1039 Уложения
о наказаниях далеко не все обвинения подтвердились выдержка-
365
ДЕЛО НОТОВИЧА
ми из печатных журналов земских собраний и удостоверениями
волостных правлений. Саратовская палата осудила Куликова, он
апеллировал в Сенат, и Сенат его оправдал по следующим сообра-
жениям: «Одно наименование действий членов земской управы
систематическим хищением земских денег хотя и есть выражение
неуместное, но еще не служит для применения к Куликову ст. 1039
Уложения, так как такая характеристика не содержит в себе пря-
мого указания на совершение членами управы каких-либо пре-
ступных действий, а может быть относима и к беспорядочному
и невыгодному для земцев ведению земских дел». Что же касается
того обстоятельства, что не все злоупотребления, которые заявле-
ны Куликовым, подтвердились, то на этот счет Правительствую-
щий Сенат говорит: «Документальные данные в пользу Куликова,
содержащиеся в подробном его показании при предварительном
следствии, а равно приложенные к делу выдержки из журналов
земских собраний и удостоверения земских старшин содержат
в себе некоторое подтверждение указаний обвиняемого на непро-
изводительность трат земских денег и на известные неправильно-
сти в их расходовании». На этом основании Сенат оправдал Ку-
ликова. В этом решении Сенат установил и распределение oneris
probandi. Если А. обвиняет В. в нехороших деяниях и В. ищет за
клевету, то А. обязан доказать справедливость хотя бы некоторых
нехороших фактов, которые он взводил на В. Но если В. желает,
чтобы А. был наказан, то он должен быть сам чист, потому что
если он даже немножко замаран, то уже не вправе претендовать
за клевету.
Я кончаю вопрос о количественности фактов, требуемых для
установления преступления клеветы. Затем я перехожу к самому
важному вопросу обвинения, к четвертому — к определению каче-
ственности деяния, оглашенного якобы клеветником Нотовичем:
обвинение утверждает, что он взводил на Тульский банк уголов-
ные преступления, не имея в своих руках ни уголовного пригово-
ра о действиях Тульского банка, ни обвинительного акта о них, ни
данных, на основании коих он мог бы возбудить против них уго-
ловное преследование. Но таким образом поставленный вопрос
никак не разрешается в пользу обвинителей, таким образом не
решаются его ставить даже и господин Масловский, и товарищи.
Нотович не обвинял Тульский банк в реальных уголовных престу-
366
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
плениях. Усматривая некоторое сходство в одинаковом образе
действий обоих банков, он прямо отмечал, что есть между ними
разница весьма большая, а именно: что банк Саратовско-Симбир-
ский лопнул, а С. -Петербургско-Тульский перескакивал удачно
чрез все трещины и ухабы. Нотович уверял в том, что Тульский
банк не будет вовсе предан суду, он думал только, что в нем совер-
шаются такие же противозаконности, какие бывали в Саратовско-
Симбирском банке и за какие этот банк судится. Итак, Нотович
усматривал в действиях Тульского банка уголовщину не реальную,
а только потенциальную, иными словами: он ему приписывает
только судимоспособность за известные деяния, которые, если
они удачно окончатся, может быть, и не повлекут обвинения, но
достаточны для привлечения к суду. Нотович судит об этой суди-
моспособности на основании солидного документа, а именно —
обвинительного акта по делу Саратовско-Симбирского банка.
Вы сами, господа судьи, конечно, знаете по вашей деятельности
в обвинительной камере, что для предания суду требуется гораз-
до меньше, чем для обвинения в уголовном преступлении. Для
предания суду почти всегда достаточны внешние действия, субъ-
ективная сторона мотивов деяния остается почти всегда в тени,
она предполагается. Окончательное выяснение их отлагается до
решительного момента, до того момента, когда они будут освеще-
ны ярким светом судебного заседания.
Обратите внимание, господа судьи, что судимоспособность
находится в ближайшей связи с развитием и состоянием в дан-
ный момент судебной практики. Наше законодательство о банко-
вых преступлениях находится в зачаточном периоде; оно весьма
не полно. Банковские деятели судятся почти всегда только по
ст. 1154 Уложения, которая предписывает судить за отступление
от истины в отчетах и делопроизводстве как за подлоги по службе,
по ст. 362 Уложения. Сама эта статья весьма неудовлетворитель-
на. Если взять банковые решения в Правительствующем Сенате,
то они начинаются с решения 1877 года 1 декабря No 39, когда по
делу Московского коммерческого банка установлено, что нельзя
судить как за мошенничество человека, который, будучи членом
правления или совета, вынул из банка свой собственный настоя-
щий вклад, предвидя только, что будет крах, и тем лишил кредито-
ров банка возможности получить частицу удовлетворения. После
367
ДЕЛО НОТОВИЧА
этого решения последовало несколько других, из которых послед-
нее ныне есть решение 1 декабря 1887 года No 32 по делу Саратов-
ско-Симбирского банка. Вообще во всех этих решениях смысл уго-
ловного закона уясняется, причем многие действия совершенно
отходят и отпадают. Оба банка — Саратовско-Симбирский и С. -Пе-
тербургско-Тульский — были родственные, находились под одним
и тем же управлением Борисова; конечно, они имели многие об-
щие черты; сходство нелегко сглаживается. Заметьте еще, господа
судьи, что статьи газетные, хотя они и коротки и наскоро пишут-
ся, но имеют и те же предметы исследования, и те же приемы, как
и пространные сочинения. Допустим, что я хочу писать диссерта-
цию на степень магистра или доктора о банковских преступлени-
ях в России. Для сего, я прежде всего должен собрать и сопоста-
вить законы, затем кассационные решения, затем обвинительные
акты и даже отчеты отдельных банков, причем я очень легко могу
прийти к заключению, что хотя практика суда и преследует за из-
вестные действия, но они практикуются постоянно и беспрепят-
ственно, что и усматривается по отчетам из фиктивных записей
известного рода, похожих на возвратные расходы. Если бы вы не
могли бы засудить меня за эти выводы — плоды серьезного науч-
ного исследования, то вы не можете казнить за то же самое, хотя
и совершенное с меньшей полностью и большей поспешностью
в газетных статьях.
Когда господин Масловский заметил, что обвинение усколь-
зает из его рук, что уголовщины не имеется, но судимость удосто-
веряется весьма солидными данными, то, сознавая всю шаткость
своего положения, он для укрепления его придумал в объяснении
на апелляционную жалобу целую теорию рамок обвинения, в ко-
торые он пытается заключить и господина Нотовича, и суд, как
в железном кольце, как в заколдованном круге. Эта теория зани-
мает девять страниц в объяснении его на мою апелляционную
жалобу. Она имеет следующее содержание: частный обвинитель
есть полный хозяин в пределах своего обвинения, в чем он хочет
обвинять, в том и может обвинять, а чего он не заявляет, того не
властны разбирать ни суд, ни обвиняемый.
Господин Масловский обвинял господина Нотовича в том,
что последний взводил на банк уголовные преступления, а вовсе
не в том, замечаются ли в действиях банка нарушения устава. На-
368
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
рушений Устава может быть сколько угодно, они в счет не идут,
они отпадают. Правление принуждено было зачастую совершать
их, почти в видах человеколюбия, для облегчения участи массы
акционеров, для избавления их от непосильных жертв, от разо-
рения. Все эти противоуставности только тогда могли бы быть
вменяемы правлению как преступления, если бы они были совер-
шаемы из корыстных или иных личных видов. В противном слу-
чае они для настоящего дела безразличны.
Вся эта теория от начала до конца не основательна, никаких
особых непроходимых рамок у обвинения нет. Закон предпола-
гает равенство сторон в состязании. Если допустить рамки обви-
нения, то надобно такие же предоставить и защите. В сущности,
теория рамок сводится на то начало, которое присуще и граждан-
скому процессу, и уголовному в порядке частного обвинения: что
каждая из сторон определяет свои требования и может их толь-
ко уменьшать, а не увеличивать. Не может обвинение подносить
суду свой монокль и требовать, чтобы суд только в это стеклышко
смотрел на дело. Скорее можно сравнить и обвинение, и защиту
с двумя разными стеклышками стереоскопа, чрез которые, на-
блюдая предмет одновременно, зритель — суд получает изображе-
ние предмета совсем выпуклое, как в стереоскопе.
Чтобы еще нагляднее представить всю неосновательность
теории господина Масловского, прошу обратить внимание на
момент, когда она изобретена. Вспомним то заявление банка, ко-
торое, по требованию цензуры, было напечатано в «Новостях»
в январе 1889 г. в виде ответа на статью «Новостей» от 23 декаб-
ря 1888 г. В нем господин Масловский и его товарищи прямо
открещиваются, отмалчиваются от всякой солидарности с преж-
ним, Тульским банком, за грехи которого они не отвечают, и во
всеоружии фактов заявляют, что теперь, после вступления их
в банк в 1882 г., все обстоит благополучно и в порядке. Значит,
они признавали, что до 1882 г. бывали частые нарушения закона.
Но затем ни в этом обвинении, ни в своей жалобе от 18 января,
заменяющей обвинительный акт, не признавались сами ни в ка-
ком отступлении от закона. Когда же следствие раскрыло, что
и они сами совершали множество противоуставностей, когда они
были, так сказать, прижаты к стене, тогда только они стали про-
водить ту теорию, что мы, дескать, не обижаемся за обличение
369
ДЕЛО НОТОВИЧА
противоуставностей, а стоим только за несовершение уголовщи-
ны и желаем, чтобы о противоуставностях никто и не поминал.
Они просили выбросить противоуставность, да мы-то этого не
желаем. Все нарушения Устава необходимы для полноты карти-
ны, которую и описали «Новости» в своих статьях. Я совсем не
постигаю, как можно оправдывать нарушения Устава в видах че-
ловеколюбия или блага массы акционеров, в видах спасения их
от непосильных жертв и от разорения. Акционеры только тогда
и несли бы жертвы, если бы им было предложено, как то случи-
лось в Саратовско-Симбирском банке, чтобы они во избежание
ликвидации сделали новые дополнительные взносы для попол-
нения растраченного основного капитала. Акционеры Тульского
банка не были в необходимости делать новые взносы. Акционер
жертв не несет, он рискует только потерять свой взнос. Какова бы
ни была цена, по которой он свою акцию купил на бирже, он ни-
какого права не имеет требовать непомерно высокий дивиденд на
свою акцию, равняющуюся известной доле основного капитала,
изображаемой нарицательной ее стоимостью. Я протестую и про-
тив идолопоклоннического отношения к биржевому курсу акций,
к продажной их цене. Высота курса определяется обыкновенно
только значительностью ближайшего ожидаемого дивиденда.
Курс может быть искусственно повышаем. Это гешефтмахерство
и ажиотаж. Если предприятие солидное, для дела полезно дер-
жать доходность акций на умеренном дивиденде. Предприятие
растет и крепнет именно вследствие этой умеренности. Взгляды
моих противников на акционерное дело неправильны, главным
образом, потому, что они благо предприятия отождествляют
с полнотой карманов акционеров. Я полагаю, что им не подобает
драпироваться в тогу бескорыстия...
Председатель. В объяснениях обвинителей сказано, что, при-
знавая, с своей стороны, нарушения, правление находит, что они
были делаемы не с корыстными целями.
Присяжный поверенный Спасович. Позвольте мне объяснить,
почему я не могу допустить, чтобы нарушения делались хотя бы
и не с корыстной целью.
Председатель. Так как здесь у нас противной стороны нет, то
поэтому вы в своей защите должны держаться такого положения,
370
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
чтобы представлять объяснения, которые не требовали бы опро-
вержения.
Присяжный поверенный Спасович. Я не могу не возразить про-
тив идеи, что могут быть какие бы то ни было похвальные, из люб-
ви к другим, к человечеству, нарушения Устава. Когда образуется
акционерное предприятие, когда его утверждает правительство,
то множество частных лиц спешит доверить ему свои капиталы не
из доверия к правлению, которое меняется, а только из доверия
к правительству, утвердившему Устав, и к самому Уставу. Устав
есть не что иное, как осмысленная система всевозможных гаран-
тий, предупреждающих злоупотребления, и всевозможных тор-
мозов, сдерживающих правителей, если бы они хотели съехать
с рельсов. Нет ни одной статьи Устава, которая не была бы важна,
нет противоуставности, которую надлежало бы обходить. Я утвер-
ждаю, что всякая противоуставность может в известных случаях
и в известных условиях повести к судимоспособности, к преда-
нию нарушителей суду.
Теория рамок господина Масловского неправильна не толь-
ко потому, что она проповедует безразличие нарушений Устава,
но еще потому, что она ставит как непременное требование до-
казанность корыстных или иных личных видов. В нашем юриди-
ческом деле бывают курьезы точно так же, как и в каждой науке
или искусстве. Случается, что иногда едут открывать Америку,
между тем как Америка давно уже открыта. Всего чаще подобные
неожиданности встречаются в кассационных решениях, эти ре-
шения долго остаются мало известными, они пишутся не скоро,
не скоро также печатаются в отдельных листках, чрез год, а ино-
гда и на второй они появляются в полном сборнике решений за
год. Точно такой же курьез произошел и по настоящему делу. Он
заключается в содержании кассационного решения по делу Сара-
товско-Симбирского банка от 1 декабря 1887 г., которое, как мож-
но положительно доказать, было совсем неизвестно и господину
Масловскому, и С. - Петербургскому окружному суду. Это решение
интересно в двух отношениях. Во-первых, оно разрубает некото-
рые спорные по нашему делу вопросы. Оно устанавливает, что
уголовно не преступны ни общие собрания из подставных акцио-
неров, ни выдача акционерам лишних дивидендов. Вот что сказа-
но в решении по делу Саратовско-Симбирского банка: «Закон не
371
ДЕЛО НОТОВИЧА
дает никаких оснований для уголовного преследования должно-
стных лиц акционерных обществ за составление общих собраний
из подставных акционеров и за неправильную выдачу дивиденда,
вследствие чего действия эти со стороны существующего уголов-
ного права должны быть признаны не наказуемыми». Прошу заме-
тить слова «со стороны существующего уголовного права». Сенат
не одобрил этих действий, но относит весь вопрос к будущему.
Во-вторых, то же решение заключает в себе авторитетный
и совершенно неожиданный комментарий на очень известную
ст. 362 Уложения о подлогах по службе, применяемую и к бан-
ковским деятелям. Статья 362 по свойству намерения считалась
доныне состоящей из двух частей: первая часть заключала в себе
настоящие подлоги, а вторая — лживую документировку небы-
валых фактов, для уголовной преступности которой, как мы по-
лагали обыкновенно, необходима доказанность корыстных или
иных личных видов. Сенат взглянул на вопрос иначе и установил
деление ст. 362 на три совершенно отдельные части. Первая часть
вмещает, как я сказал, настоящие подлоги, учинение фальшивых
подписей, составление акта от отсутствующего лица, показания
подставных свидетелей. В деле Саратовско-Симбирского банка
произошло по этому разряду фактов следующее: правление было
судимо за прикрытие настоящих подлогов, отсутствия основного
капитала. Присяжным был поставлен вопрос о голом, внешнем
факте подлога, на который они должны были сказать: «да» или
«нет»; они же сказали относительно Алфимова и Борисова: «Да,
виновны, но без цели». Председатель вернул их обратно в ком-
нату совещаний для исправления ответа, но они возвратились
после совещания со словами «нет, не виновны». Сенат отменил
приговор присяжных, найдя, что их не следовало отсылать на
новое совещание, так как для полноты состава преступления по
ч. 1 ст. 362 Уложения вовсе не требуется ни цели, ни намерений,
а всегда достаточен голый, внешний факт. Вторая часть ст. 362, по
объяснению Сената, не та, которая требует для полноты состава
преступления корыстных или иных личных видов. Но она весьма
не сложная и содержит только нарушения правил для содержания
или засвидетельствования актов известного рода. Под эту группу
подходит по настоящему делу эпизод с домом, проданным Кото-
мину. Внешний вид не хорош: сочиняется журнал, запечатывает-
372
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
ся, передается на хранение бухгалтеру, поручается ему правлени-
ем давать известного рода ложные заявления старшему нотариусу
о долгосрочной ссуде, между тем как она краткосрочная. Тем не
менее, корыстных видов нет налицо. Оказалось, что с Котомина
не взяли по оплошности подписки, он ее не дал и не согласился
на рассрочку долга, между тем запрещение с дома было снято,
его опять нельзя было, как следует, наложить, пришлось извер-
тываться. Вот почему мы при нашей защите признавали, что по
внешнему действию эта операция банка походит на подлог. Нако-
нец, третья часть ст. 362, по толкованию Сената, вмещает в себе
множество действий, о которых закон говорит, что они должны
быть совершены «также с намерением», но не упоминается об осо-
бых корыстных или иных личных видах. Сюда относится: сокры-
тие истины вполне или частью в докладах, рапортах, протоколах,
журналах, свидетельствах, обязательствах и прочих каких-либо
официальных актах. Слова «также с намерением», по толкованию
Сената, обозначают намерение просто противозаконное, при ко-
тором вовсе не требуется, чтобы виды действовавших лиц были
корыстные или иные личные. По новому толкованию Сената в ре-
шении по делу Саратовско-Симбирского банка, для ч. 3 ст. 362 дос-
таточно, во-первых, внешнего факта: сокрытия или неполной ис-
тины в отчетах и, во-вторых, цели противозаконной или — что то
же — противоуставной, например, выдачи лишнего против поло-
женного Уставом дивиденда. Понятна громадная важность этого
толкования. Если бы его знал господин Масловский, то не строил
бы он своей теории рамок обвинения. Если бы его знал С. - Петер-
бургский окружной суд, то не поместил бы он следующих слов
в своем приговоре: «Сокрытие убытков в рубрике возвратных
расходов и выдача возвышенных дивидендов не имеют никакого
отношения к взводимому господином Нотовичем обвинению на
членов банка в составлении фальшивых отчетов». Выходит, что
оба признака, вместе взятые, имеют близкое отношение к обви-
нению, что оба в совокупности устанавливают судимости по ч. 3
ст. 362 Уложения. За получение возвышенных дивидендов нельзя
привлекать к суду всех акционеров банка, нельзя также привле-
кать всех, кто участвовал в подставных собраниях, но, во всяком
случае, если такие собрания были, если была достигнута цель —
выдача противоуставного дивиденда, то есть полная наличность
373
ДЕЛО НОТОВИЧА
того намерения, которое обусловливает применение ч. 3 ст. 362
Уложения.
Позвольте мне, господа судьи, остановиться на одно мгнове-
ние на самом крупном злоупотреблении банка, на статье возврат-
ных расходов. Статьи возвратных расходов были неправильно
записываемы в течение многих лет — это не подлежит никакому
сомнению, это признано и окружным судом в словах: «Наимено-
вание, не согласное с действительностью возвратных расходов,
давало господину Нотовичу право обвинять правление в том, что
оно основывается на надеждах, которые не могли оправдаться
в будущем». Я расхожусь с окружным судом только в слове «надеж-
ды» и прихожу к заключению, что господа члены правления таких
надежд совсем и не имели. За исходную точку моего вывода я беру
представленное мной Палате отношение господина министра фи-
нансов генерал-лейтенанта Глуховского от 1 марта 1889 г., No 2359.
Министр находит, что выдачей дивиденда при наличности несо-
мненных убытков банк может нарушить интересы держателей
закладных листов и возбудить сомнение в своей прочности и солид-
ности. В своем объяснении на апелляционную жалобу господин
Масловский толкует этот документ своеобразно. По его словам,
министерство не входило в оценку целесообразности и полезно-
сти действий правления для интересов банка, а требовало только
исполнения буквы закона по чисто формальным соображениям.
Предоставляю вам, господа судьи, оценить, насколько прочность
и солидность суть чисто формальные соображения. Заметьте,
господа судьи, что распоряжение министра финансов не было
обжаловано правлением ни Сенату, ни Комитету министров, что
правление подчинилось ему безусловно и безмолвно. Несколько
раньше распоряжения министра финансов состоялось 10 февраля
1889 г. общее собрание акционеров Тульского банка, на котором
решили ходатайствовать о рассрочке 800 тыс. руб . несомненных
убытков. Доклад правления по отчету за 1888 г. был печатанный,
но на столе правления лежал и раздавался другой, гектографиро-
ванный, не подписанный доклад, представленный к делу самими
обвинителями и имеющийся в вещественных по делу доказатель-
ствах. Этот доклад во всем сходится с печатным с той разницей,
что в печатном пропущено следующее место, имеющееся в гекто-
графированном: «Согласно принятой системе, до 1882 г. все убыт-
374
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
ки и не возвращенные еще затраты банка по состоящим за ним
имуществам числятся по всем отчетам и балансам банка на счет
возвратных расходов». Так ли это было в действительности? Нет,
я утверждаю, что система возвратных расходов обязана своим раз-
витием только этому новому составу правления, которое, вступив
в правление в 1882 г., к прежним грехам его якобы не причастно.
Если взять отчет банка за 1880 г., то в нем статья возвратных рас-
ходов по балансу к 31 декабря 1880 года показана только в 138 ты-
сяч руб. Затем эта статья все растет, как снежная лавина, и явля-
ется по отчету за 1885 г. в сумме 655 тысяч руб., а в момент, когда
началось преследование господина Нотовича, к 1 января 1889 г.,
уже в сумме 944 тысяч 288 рублей с той разницей, что по отчету за
1888 г. в первый раз, вследствие полемики господина Нотовича,
расходы показаны уже просто расходами без прибавки, что они
возвратные.
Из чего эти якобы возвратные расходы состояли? Из недои-
мок, из пеней, из затрат на ремонт по домам, оставшимся за бан-
ком в самом плохом виде, близком к разрушению. Все эти расхо-
ды были безвозвратные даже по признанию самого правления.
В докладе общему собранию акционеров 1886 года по отчету за
1885 год, в котором правление предлагает разделить все дома,
оставшиеся за банком, на такие, которые не принесут серьезных
убытков, и на имущества явно убыточные, правление высказалось
насчет безнадежности возврата расходов в большинстве случаев
и изъявило не оправдавшуюся потом решимость все недоимки,
повинности и затраты по домам, хотя бы на ремонт, немедленно
списывать на убытки. В докладе по отчету за 1888 год общему со-
бранию акционеров 20 февраля 1889 года, том самом, в котором
уже исчезли возвратные расходы, а явились простые «расходы по
домам», то есть видимые убытки, обнаружился еще следующий
факт: к 1 января 1888 года было 290 тыс. руб. прямых убытков по
домам, к ним прибавилось еще 574 тыс. руб . в течение этого же
1888 года.
Позвольте мне, господа судьи, возвратиться еще один и по-
следний раз к вопросу о корыстных или иных личных видах, ко-
торый занимает так много места в настоящем деле. Я объяснял
решению Правительствующего Сената по делу Саратовско-Сим-
бирского банка, что они для оправдания господина Нотовича не
375
ДЕЛО НОТОВИЧА
нужны и излишни, но я не могу знать, согласится ли со мной Па-
лата. А если она потребует указания и на эти виды? На этот воз-
можный случай я заявляю и утверждаю, что, отступая от закона
и нарушая Устав, господа частные обвинители руководствовались
видами корыстными и, несомненно, личными. Мы напирали в Ок-
ружном суде на выгоду для членов правления от тантьем. Господин
Масловский возражает: «Какая мне может быть выгода от танть-
ем; они для меня грош; я имею 4 тысячи акций банка». Такой ве-
личины мы и не подозревали. Ему принадлежит в собственность
1/5 часть дивиденда на все акции. От одного понижения биржево-
го курса акций в 1882 г. он понес убытку 400 тыс. руб. Движимый
любовью к акционерам, господин Масловский любит в том чис-
ле и самого себя как акционера, а его товарищи могут дорожить
и тантьемами, надобно же удовлетворить и всех тех, которые его
окружают в банке, которые содействуют ему управлять банком.
Корыстные и личные виды имеются, несомненно, налицо.
Кончая разбор состава преступления, я полагаю, что в статьях
«Новостей» вполне подтверждена не уголовщина, а судимоспособ-
ность членов правления банка, которая, при известных условиях,
не только не наступивших, но о которых господин Нотович знал,
что они не наступят, могла бы осуществиться. Но мы не преданы
суду, говорят обвинители, нас не привлек министр финансов. За-
чем же привлекать, ответим мы, когда оказалось, что достаточно
одного предложения министра, которому правление подчини-
лось и которое было вызвано обращением к министру акционе-
ров Глуховского и Михельсона. Господин Нотович не утверждал,
что члены правления банка непременно будут судиться, он только
указывал их судимоспособность на основании состоявшегося Са-
ратовско-Симбирскому банку обвинительного акта.
Теперь последние выводы моей речи. Спорили мы и состяза-
лись на одной почве по категориям законного, незаконного и уго-
ловного, а требуется решить вопрос на другой почве, по категори-
ям честного и бесчестного. Вопросы о законности принадлежат
к области права, а вопросы о чести — к области этики или морали.
Законность и честность далеко не всегда совпадают и не покры-
ваются взаимно. Бывают люди вполне бесчестные, которые, од-
нако, строгие законники, какими их изобразил Некрасов в одном
из своих стихотворений: «Живя согласно с строгою моралью,
376
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
я никому не сделал в жизни зла». С другой стороны, всем извест-
но, что могут быть уголовные преступления, которые не лишают
человека чести, которые, может быть, происходят от избытка
чувств чести, например: дуэли, убийство мужем опозорившей его
имя жены. Как совершить переход из области права в область мо-
рали? Тут-то и пригодятся нам рамки обвинения, изображенные
господином Масловским. Они нам помогут совершить переход по-
средством приемов, предлагаемых самими противниками.
Наши противники сами определяют свои действия следую-
щим образом: «Мы не обращаем внимания на все то в статьях «Но-
востей», что не относится к чистой уголовщине, мы не вступаемся
за свою противоуставность». Я, кажется, доказал, что в числе этих
несомненных противоуставностей есть и такие, которые имеют,
несомненно, оттенок, заставляющий предполагать их уголовную
судимоспособность по этим нарушениям. С тем вместе вся спорная
часть, вся муть раствора пролилась через фильтр и никакого остат-
ка не осталось. Я кончаю и решаюсь закончить мою речь следующи-
ми соображениями: настоящее дело по обвинению господина Но-
товича чрезвычайно важное, существенное и в высокой степени
общественное. Пред судом исчезают личности — и Нотович, и Ма-
словский и его товарищи, а появляются и действуют две величай-
шие общественные силы нашего времени — капитализм и печать.
В акционерном деле капитал, и в особенности крупный капитал, на-
ходится как у себя дома, как в своем элементе, он здесь, он прохажи-
вается на просторе и не стесняется никакими заботами, никакими
преградами, даже и теми, которые ему ставят акционерные уставы.
В докладе No 3 членов правления Тульского банка общему собра-
нию акционеров 20 февраля 1889 года есть одна фраза, курьезная
и характерная: правление возмущается, какие логические расчеты
могут заставить акционеров требовать точного исполнения стран-
ного по своей исключительности постановления Устава, между тем
как от этого исполнения Устава, может быть, только уменьшится
прибыль акционеров. Крупный капитал не желает, чтобы нраву его
препятствовали. Он постоянно боится, как бы маленькие капита-
лы, поддерживаемые печатью, его не придушили. Он прежде всего
желает распоряжаться самовластно. Пред ним преклоняется все,
пока не наступил крах, в котором гибнут сбережения сотен тысяч
и миллионы. Для пользы и развития акционерных обществ, этих
377
ДЕЛО НОТОВИЧА
созданий новейшей цивилизации, нужно желать проникновения
света и гласности в это поистине темное царство. Нужно усилить
законные средства, которыми могло бы располагать меньшинство
в общих собраниях акционеров, и не преследовать печать, когда
она это меньшинство поддерживает. Как отнесся, однако, к этому
общественному вопросу Окружной суд? Он ставил на вид господи-
ну Нотовичу, что он должен был удостовериться из отчетов банка
с 1882 г., что все обстоит благополучно и все капиталы в целости.
Кто, спрашивается, сочинял эти отчеты? Ревизионная комиссия,
которая, как видно из ее заключений за 1885 и 1887 гг., отказалась
проверять стоимость оставшихся за банком домов, так как это во-
прос технический
На весь отчет, значит, нельзя полагаться. Если же в нем про-
скакивают крупные статьи и весьма подозрительного свойства,
вроде возвратных расходов, то как можно воспретить печати на
основании этих статей усомниться и во всем отчете? Я полагаю,
что печать не заслуживает такого отношения, какое сказывается
в приговоре Окружного суда, и что эта печать не выйдет из рук
ваших, господа судьи, умаленной и ущербленной в правах!
Судебная палата, признав подсудимого О. К. Нотовича невинов-
ным в деянии, предусмотренном ст. 1535 Уложения, на основании п. 1
ст. 771 постановила: приговор С. -Петербургского окружного суда от 23
и 24 марта 1890 г. отменить и считать господина Нотовича по суду
оправданным.
На приговор Палаты присяжный поверенный Михайлов в качестве
поверенного личного состава правления С. -Петербургско-Тульского позе-
мельного банка принес кассационную жалобу, в которой указал на допу-
щенное Палатой нарушение ст. 297, 593, 630, 678, 736, 741, 885—889
и 933 Устава уголовного судопроизводства, а также ст. 1535 Уложения
о наказаниях.
Правительствующий Сенат, признав, что частными обвинителями
по настоящему делу являются члены правления С. -Петербургско-Тульского
поземельного банка, предъявившие против подсудимого Нотовича обвине-
ние в клевете; что устранением их от участия в настоящем деле Судебная
палата допустила существенное нарушение ст. 585 Устава уголовного су-
допроизводства, вследствие чего приговор ее не может быть признан в силе
судебного решения, и, не касаясь других, указываемых в жалобе присяжного
АЛЕКСАНДРОВ ПЕТР АКИМОВИЧ
поверенного Михайлова нарушений, определил: приговор С.- Петербургской
судебной палаты по настоящему делу за нарушением ст. 585 Устава уго-
ловного судопроизводства отменить, передав это дело для нового рассмот-
рения в ту же Палату в другом составе ее присутствия.
Новый разбор дела происходил в С. - Петербургской судебной палате
10—13 февраля 1893 г., где интересы обвиняемого Нотовича поддерживал
присяжный поверенный П. Я . Александров.
С.- Петербургская судебная палата определила: на основании п. 1
ст. 771 Устава уголовного судопроизводства подсудимого, коллежского
секретаря О. К. Нотовича считать по суду оправданным и приговор
С. - Петербургского окружного суда, состоявшийся 23—24 марта 1890 г.,
отменить.
На этот приговор статским советником Масловским и др. была
опять принесена кассационная жалоба, которая в заседании присут-
ствия Уголовного кассационного департамента Правительствующего
Сената 11 января 1894 г., за силой ст. 912 Устава уголовного судопроиз-
водства, оставлена была без последствий.
379
АРСЕНЬЕВ КОНСТАНТИН
КОНСТАНТИНОВИЧ
Арсеньев Константин Константинович (1837—1919 гг.) —
один из виднейших организаторов дореволюционной русской
адвокатуры. Родился 24 января 1837 г. в семье известного русско-
го статистика, географа и историка, академика К. И. Арсеньева
(1789—1865 гг.) . В 1849 г. он поступает в Училище правоведения
и в 1855 г. по окончании училища определяется на службу в депар-
тамент Министерства юстиции. В отличие от других известных
дореволюционных русских судебных ораторов, К. К . Арсеньев не
был профессиональным адвокатом, хотя работе в адвокатуре он
посвятил около десяти лет жизни. Диапазон общественной дея-
тельности К. К. Арсеньева весьма широк — он проявил себя и как
публицист, и как критик, крупный теоретик в области права и об-
щественный деятель. К . К . Арсеньев известен как один из редакто-
ров «Энциклопедического словаря» Брокгауза и Ефрона, ряд лет
является председателем Литературного фонда. Опубликовав не-
сколько работ о творчестве М. Е . Салтыкова-Щедрина, А. Н. Пле-
щеева, В. Г. Короленко, А. П . Чехова и др., он был избран почет-
ным академиком по разряду изящной словесности.
В 1858—1863 гг. он занимает пост редактора «Журнала Ми-
нистерства юстиции». С 1864 г. он оставляет службу и посвящает
себя литературной деятельности: сотрудничает в «Отечествен-
ных записках» и «С. -Петербургских ведомостях» и в этом же году
отправляется за границу в Боннский университет для пополнения
своего образования. По возвращении из-за границы Арсеньев по-
ступает в присяжные поверенные петербургской Судебной Пала-
ты, где вскоре избирается председателем Совета. На этом посту
он пробыл около восьми лет. К этому периоду жизни и относится
по преимуществу его деятельность на поприще адвоката. В даль-
нейшем (с 1874 г.) он вновь служил в Министерстве юстиции, был
380
АРСЕНЬЕВ КОНСТАНТИН КОНСТАНТИНОВИЧ
товарищем обер-прокурора гражданского кассационного департа-
мента правительствующего сената, а затем (примерно с 1880 г.) он
окончательно оставляет службу и всецело отдается литературной
работе. Лишь в 1884 г. он вновь на короткое время вступает в при-
сяжные поверенные с той лишь целью, чтобы принять на себя
защиту в Петербургской судебной палате интересов Петербурга
по известному в то время делу об отказе общества водопроводов
в устройстве водоочистительных фильтров.
Современники Арсеньева очень высоко ценили его деятель-
ность в адвокатуре, особенно в период нахождения его на посту
председателя Совета, отмечая его бескорыстие, стремление к орга-
низационному укреплению адвокатуры и внедрению в адвокатскую
практику высокоэтических и нравственных принципов. «Избран-
ный в председатели Петербургского совета присяжных поверенных
в 1867 году, — писал о нем Л. Д. Ляховецкий, — он все время состоя-
ния своего в корпорации руководил ею как глава с большим тактом
и достоинством. Чуткий к вопросам профессиональной этики, ис-
полненный глубокого уважения к адвокатской деятельности, в ко-
торой он видел одну из форм общественного служения на скольз-
ком, усеянном соблазном быстрой и легкой наживы, поприще,
К. К . Арсеньев более всех других содействовал и личным примером,
и влиянием на дисциплинарную деятельность Совета, выработке
симпатичного типа адвоката. Он был одним из самых деятельных
и энергичных организаторов адвокатуры в жизни»1
. Конечно, в ус-
ловиях царской России нельзя было создать из адвокатуры достой-
ной, по выражению А. Ф . Кони, «общественной силы»2
, так как она
призвана была осуществлять определенные классовые цели, однако
деятельность К. К. Арсеньева, несомненно, хотя, правда, только на
некоторое время, сыграла положительную роль в ее организацион-
ном укреплении. В своих многочисленных теоретических работах,
посвященных русской адвокатуре, К. К. Арсеньев также неустанно
проповедовал те высокие идеалы, которые он практической дея-
тельностью стремился воплотить в организационные начала ад-
вокатской корпорации. Особенно в этом отношении заслуживает
внимания его книга «Заметки о русской адвокатуре» (СПб., 1875; ко-
нечно, устаревшая в значительной своей части сейчас), в которой
1 Ляховецкий Л. Д. Характеристика известных русских судебных орато-
ров. — СПб., 1897. — С.77.
2 См.: Кони А. Ф. Отцы и дети судебной реформы (к пятидесятилетию
судебных уставов). — М. : Т-во И. Д . Сытина, 1914. — С . 241.
381
АРСЕНЬЕВ КОНСТАНТИН КОНСТАНТИНОВИЧ
он наиболее полно и всесторонне осветил вопрос о нравственных
принципах и адвокатской этике. Его перу принадлежит также ряд
работ об, иностранной адвокатуре («О современном состоянии
французской адвокатуры», «Французская адвокатура, ее сильные
и слабые стороны»; «Преобразование Германской адвокатуры»
и др.). Характерно, однако, что и эти его работы он подчиняет сво-
ей основной идее — необходимости внедрения в адвокатскую дея-
тельность высоких моральных устоев, высоких нравственных и эти-
ческих начал.
Талант и самобытность К. К . Арсеньева как адвоката-практика
проявились в ряде его защитительных речей по ряду крупных про-
цессов. Ему не были свойственны эффектные тирады, красивые
фразы и пламенное красноречие. Его речь отличалась скупостью
красок и художественных образов. Он старался убедить суд скупы-
ми, но четкими суждениями, точными характеристиками и дово-
дами, построенными на анализе даже самых мелких фактов и об-
стоятельств. Он, по его образному выражению, старался «низвести
дело с той высоты, на которую возносил его предшественник».
К. К . Арсеньев, выступая в процессах, выше всего ставил свое убеж-
дение, ничто не могло на него повлиять. Это придавало его речам
высокий темперамент, большую силу. Стиль его речей, так же как
и печатных произведений, — ровный, деловой, спокойный, лишен-
ный нервных порывов и резкостей. Как отмечают современники
К. К . Арсеньева, он говорил плавно, но быстро. Быстрота речи не
позволяла детально стенографировать его выступления, вследст-
вие чего многие из его опубликованных речей в той или иной мере,
нередко в значительной, отличаются от произнесенных перед су-
дом. Тем не менее, это не умаляет их достоинств.
В настоящем Сборнике помещены две его речи: по делу Мяс-
никовых (в защиту Александра Мясникова) и по делу Рыбаковской.
Обе речи довольно отчетливо характеризуют его как судебного
оратора. Глубокий и последовательный анализ доказательств,
внимательный и всесторонний разбор доводов обвинителя при
сравнительно простой структуре речей, убедительность доводов
и отсутствие излишнего полемического задора — свойственны
и той и другой его речам. С точки зрения их восприимчивости,
они по сравнению с речами ряда других ораторов (Андреевский,
Плевако, Карабчевский) представляются несколько скучноваты-
ми, однако это ни в какой мере не отражается на их ценности
и богатстве как судебных речей.
382
ДЕЛО МЯСНИКОВЫХ1
Настоящее дело было рассмотрено Пе-
тербургским окружным судом с участи-
ем присяжных заседателей 17—22 февраля
1872 г. По обвинению в подлоге завещания
от имени купца Козьмы Васильевича Беляе-
ва суду были преданы Мясниковы — Алек-
сандр и Иван — и Караганов. Суть дела со-
стояла в следующем.
24 сентября 1858 г. скончался купец
К. В . Беляев. Прибывший на его квартиру
квартальный надзиратель при осмотре цен-
ностей, бумаг и вещей духовного завещания
покойного не обнаружил. Некоторое вре-
мя после смерти Беляева вопрос о завеща-
нии оставался открытым. Лишь 16 октября
1858 г. жена Беляева — Екатерина Васильев-
на Беляева — предъявила для засвидетельст-
вования домашнее завещание, датирован-
ное 10 мая 1858 г.
12 сентября 1859 года племянник Бе-
ляева — Мартьянов, узнав о завещании,
10 мая возбуждает спор о подлоге, однако
до окончания рассмотрения этого спора он
умер от холеры. За дальнейшее поддержа-
ние спора о подлоге взялась мать умершего
Мартьянова. Но и ей не удалось его завер-
1 Печатается по: Судебные речи известных
русских юристов : сборник. — 2 -е изд., испр. и доп. —
М. : Юрид. лит., 1957.
383
ДЕЛО МЯСНИКОВЫХ
шить — в 1861 году она также скончалась, оставив поручение на
продолжение ведения этого дела супругам Ижболдиным и Зое Пе-
шехоновой. Не ожидая окончания спора о подлоге, Ижболдины
в 1868 году подают заявление прокурору о возбуждении уголовно-
го дела против обвиняемых по настоящему делу. Проведенным
расследованием были собраны доказательства, свидетельство-
вавшие о возможности факта подлога завещания. Наиболее су-
щественным из этих доказательств было сознание конторщика
Караганова в следующем. По его словам, в день смерти Беляева
к Караганову явился Александр Мясников и попросил его испол-
нить на чистом листе бумаги подпись Беляева, что Караганов умел
делать довольно искусно. Караганов исполнил просьбу Мяснико-
ва, не интересуясь вопросом о том, зачем ему это нужно. В предъ-
явленном Караганову после возбуждения уголовного дела тексте
завещания он признал тот самый лист, на котором им была по
просьбе Мясникова исполнена подпись «Козьма Беляев». Однако
с уверенностью сказать, что это был тот самый лист, Караганов
не мог. По его мнению, текст завещания от имени Беляева был
исполнен его адвокатом — Целебровским, однако и в этом он не
был убежден.
В таком состоянии дело с обвинительным заключением и по-
ступило в суд1. Защитник Александра Мясникова — К. К. Арсеньев
с исключительным вниманием и скрупулезностью разобрал все
основные из доказательств по делу. В результате глубокого анали-
за он сумел показать несостоятельность основных тезисов обви-
нения. Шаг за шагом, следуя за защитительной речью Арсеньева,
убеждаешься в обоснованности позиции защитника и недостаточ-
ной аргументированности обвинения. Интересная, исключитель-
но глубокая по содержанию и замечательная по ее юридическому
анализу, речь К. К. Арсеньева полностью приводится ниже.
Я должен прежде всего обратиться к гражданину председате-
лю с просьбой позволить мне исправить одно заявление, сделан-
ное первым поверенным гражданских истцов. Хотя заявление это
выходит из пределов судебных прений, так как касается предмета,
1 Подробнее обстоятельства настоящего дела, а также обвинитель-
ную речь по делу см. в книге: Кони А. Ф. Избранные произведения. —
М.:
Госюриздат, 1956. — С. 316—337.
384
АРСЕНЬЕВ КОНСТАНТИН КОНСТАНТИНОВИЧ
который не был исследован на суде, но ввиду равенства сторон
я считаю себя в праве представить против него опровержение.
Поверенный гражданского истца утверждал, что следствие отно-
сительно Беляевой прекращено по давности; между тем, сколько
мне известно, следствие относительно Беляевой прекращено Су-
дебной Палатой по двум причинам: по давности и по недостаточ-
ности улик.
Председатель. Действительно, со стороны поверенного гра-
жданского истца, сколько я помню в настоящее время, сделано
было заявление о том, что следствие в отношении Беляевой пре-
кращено за давностью, и подобное заявление, как совершенно
правильно заметил защитник, выходило из пределов судебных
прений, которые должны ограничиваться только тем, что было
разъяснено на суде. Затем в имеющемся при деле определении
Судебной Палаты от 29 ноября 1871 г. значится, что дело отно-
сительно Беляевой, привлеченной к нему в качестве обвиняемой,
прекращено, но по каким причинам — на это указания не имеет-
ся. Следовательно, заявление поверенного гражданского истца
о том, что следствие прекращено за давностью, никем в этом оп-
ределении не удостоверяется.
К. К . Арсеньев. Я должен обратить внимание еще на одно заяв-
ление поверенного гражданского истца. В деле, подобном настоя-
щему, и без того запутанном и трудном, мы должны избегать все-
го, что напрасно усложняет дело, и я никогда не позволил бы себе
говорить о тех личных взглядах и чувствах, с которыми я взялся за
защиту А. Мясникова, если бы поверенный гражданского истца не
начал свою речь с того, что защите позволительно приниматься
за дело, когда есть сомнение, но обвинение — а поверенный гра-
жданского истца держал себя все время как обвинитель — должно
быть принято только с полным убеждением.
Я смотрю совершенно иначе на этот вопрос; но, не вдаваясь
в подробный разбор его, я постараюсь только передать вам, гос-
пода присяжные, мое убеждение в правоте этого дела, и если мне
это удастся, то задача моя будет исполнена.
Я весьма благодарен господину представителю обвинитель-
ной власти за то, что он по возможности упростил дело, устранив
бездну подробностей, вовсе не ведущих к раскрытию истины.
Если бы прения вращались в тех пределах, в которых происхо-
дило судебное следствие, то, и без того утомительные и продол-
385
ДЕЛО МЯСНИКОВЫХ
жительные, они сделались бы бесконечными. Я буду держаться
совершенно той же системы, которая принята обвинительной
властью, и постараюсь устранить всю массу разнообразных и раз-
норечивых сведений, не имеющих ровно никакого значения для
настоящего дела; я буду касаться ее лишь настолько, насколько
к тому меня вынуждает речь первого поверенного гражданских
истцов. Если бы я хотел держаться другой системы защиты, если
бы вообще у защитника, сознающего свое достоинство, могло
быть когда-нибудь желание — по выражению одного из моих про-
тивников — поддевать вас на удочку, господа присяжные заседа-
тели, то, конечно, мне выгоднее было бы говорить о том, что не
идет прямо к делу, потому что в этой массе ненужных данных есть
свидетельства более благоприятные для защиты, чем для обвине-
ния; но я согласен идти тем путем, который указан господином
прокурором.
Прежде всего надо заметить, что оба противника мои впада-
ют в одно противоречие с самими собой: они говорят, что нужно
забыть обо всех тех свидетелях, показания которых, очевидно,
неверны и вызваны своекорыстными побуждениями, но вместе
с тем как тот, так и другой чрезвычайно много говорят об одном
из этих показаний или, лучше сказать, об одной из личностей, да-
вавших эти показания, а именно о Шевелеве. Вы, конечно, заме-
тили в этих объяснениях какое-то странное противоречие. Одно
из двух: или Шевелев вовсе не заслуживает внимания — и в таком
случае его надо оставить в стороне; или же показание его имеет
существенное значение — и в таком случае необходимо дать себе
отчет, в чем это значение заключается. И действительно, если
я сказал в начале своей речи, что мы должны быть благодарны
обвинению за упрощение дела, то я должен оговориться и приба-
вить, что мы должны быть еще более благодарны за это Шевелеву.
Не будь его объяснений, которые так ясно и реально обрисовали
характер целой категории свидетельских показаний, нам гово-
рили бы очень много о показаниях Красильникова, Штеммера
и других, которых я даже и называть не стану. Вот почему, господа
присяжные, мои противники так горячо стараются унизить перед
вами личность Шевелева; вот почему господин прокурор сравни-
вает его с Ноздревым, а поверенный гражданского истца возбуж-
дает интересный вопрос о том, религиозен ли Шевелев, верит ли
он в присягу.
386
АРСЕНЬЕВ КОНСТАНТИН КОНСТАНТИНОВИЧ
Я, конечно, не беру на себя защиту Шевелева; человек, способ-
ный сделать то, что сделал Шевелев осенью 1866 года1, защищаем
быть не может; я не могу только не указать на одну особенность
его показания, повлекшую за собою, можно сказать, целый ряд ра-
зоблачений. Если бы он показывал один, если бы не был спрошен
никто более, тогда вы могли бы отнестись к нему с большим или
меньшим недоверием, но после Шевелева был спрошен свиде-
тель Ижболдин. Я не стану напоминать сущности показания этого
свидетеля, ни перечислять тех противоречий, в которые он впал
даже со своим поверенным Сысоевым; но я напомню его смуще-
ние, тон его объяснений, совершенно отличный от тона, в кото-
ром он давал свое показание. Следовательно, показание Шевелева
драгоценно в том отношении, что оно раскрыло весьма важную
часть дела. Если бы, например, мы имели одно только показание
Исаева, оно могло бы нам казаться чересчур странным: человек
почтенных лет, занимавший должность следственного пристава,
является к судебному следователю, потом приносит присягу перед
судом и два раза сознается в том, что написал за деньги письмо,
в котором нет ни одного слова правды. Между тем в связи с пока-
занием Шевелева показание Исаева приобретает весьма большое
значение. Вы помните содержание того письма, за которое Шеве-
лев получил награду в настоящем и награду в будущем, то есть ус-
ловие, которое он заключил с Ижболдиным. В письме этом Шеве-
лев говорил, что Мясников просил его подписаться на завещании.
Представляется ли это письмо отдельно стоящим в этом деле?
Нет, об этом же показывал Матвеев, а, по словам Ижболдина, он
приехал в Петербург, слышал от Кемпе, что и его просили подпи-
саться на завещании; затем письмо Исаева опять касается того же
вопроса, говорит об офицере, приезжавшем просить Исаева под-
писаться на завещании Беляева.
Таким образом, мы видим целый ряд показаний, направлен-
ных к тому, чтобы показать, что Мясниковы обращались ко всем
и каждому с просьбой подписаться на завещании, и только тогда,
когда Шевелев дал свое показание и когда вы после него выслуша-
1 Согласно его же показаниям Шевелев в 1866 г. составил за вознаграж-
дение от Сысоева (поверенного Ижболдина) заведомо ложное письмо о со-
стоянии наследства Беляева.
387
ДЕЛО МЯСНИКОВЫХ
ли Ижболдина, сделалось невозможным опираться на эти показа-
ния — они пали с тем, чтобы никогда не подниматься.
Конечно, господа присяжные, самое правое дело можно вес-
ти неправыми средствами; я не могу не признать этого, и центр
тяжести защиты должен лежать не в этих показаниях, с которы-
ми я сейчас и расстанусь, но нельзя не сознаться, что если кто-ни -
будь приступает к делу с уверенностью в том, что на его стороне
закон, истина и справедливость, то в большей части случаев он
к таким средствам прибегать не станет, в особенности тогда, ко-
гда пред ним открывается полная свобода и широкое поле для
исследования истины. Если бы Ижболдин прибегал к неправым
средствам в то время, когда действовали в судах старые порядки,
когда трудно было выиграть дело при известных условиях, тогда,
не оправдывая его, можно бы было понять его образ действий, но
припомните, когда он стал прибегать к письмам Шевелева, Исае-
ва и другим подобным средствам: в конце 1866 года, когда в Петер-
бурге были введены в действие Судебные уставы и когда от него
зависело несколько раньше подать ту жалобу прокурору, которая
в 1868 году послужила исходной точкой для начала предваритель-
ного следствия. Когда вы имеете пред собой лицо, идущее таким
путем, в такое время, тогда, конечно, должно закрасться некото-
рое сомнение в правоте самого дела, и по средствам можно соста-
вить некоторое понятие о цели. Вот почему мои противники с та-
ким необыкновенным усердием разбирали перед вами показание
Шевелева.
Я перехожу теперь к трем вопросам, которые поставлены об-
винительной властью, но буду разбирать их в несколько изменен-
ном порядке: обвинительная власть говорила сначала о подлож-
ности завещания, потом перешла к участию, которое принимал
в этом деле Караганов, и, наконец, поставив вопрос о том, кто
имел выгоду в составлении завещания, решила этот вопрос против
Мясниковых. Я поставлю второй вопрос на место первого и нач-
ну с показания Караганова, потому что оно только одно имеет зна-
чение прямой улики, одно только может поселить в вас предпо-
ложение о подложности завещания не путем догадок и более или
менее произвольных соображений, а путем факта, который был
перед вами засвидетельствован. Затем я перейду с подложности
завещания вообще ко всем тем соображениям, которые представ-
388
АРСЕНЬЕВ КОНСТАНТИН КОНСТАНТИНОВИЧ
лены вам по этому предмету, и, наконец, к третьему, самому глав-
ному вопросу о том, кто имел интерес в составлении завещания,
причем я вполне согласен с обвинительной властью и не согласен
с одним из представителей гражданских истцов в том, что вопрос
о состоянии Беляева имеет существенное значение в настоящем
деле. Вот краткая программа, которую я счел нужным изложить
перед вами. Обвинительная власть, как вы могли заметить, при-
дает весьма большое значение показанию Караганова, данному на
предварительном следствии и здесь, на суде, перед вами. Для того
чтобы определить значение этого показания, нам нужно иссле-
довать его двух различных сторон: нам нужно рассмотреть внут-
реннее его содержание и затем обратить внимание на человека,
дающего это показание как в тот момент, когда он является перед
вами, так и в продолжение всей его предыдущей жизни, игравшей
такую большую роль в речи господина прокурора. В показании
Караганова, взятом независимо от его личности, конечно, нет
ничего точного твердого, ясного; для того чтобы извлечь из него
что-нибудь, имеющее определенный смысл, необходимо произве-
сти над ним целый ряд предварительных операций, устранить все
лишнее и с большим трудом восстановить факты, идущие к делу.
Подсудимый Караганов показывал перед вами, что в день
смерти Беляева, по предложению А. Мясникова, в его кабинете
он написал несколько раз на белых листках слова «Козьма Беля-
ев». Спрошенный затем, знал ли он, для чего это делается, Кара-
ганов давал сбивчивые противоречивые ответы и то признавал,
то не признавал отношения этих подписей к завещанию Беляева.
Ему предъявили завещание, его спросили, на том ли листе он сде-
лал подпись, на котором она находится на завещании.
Я полагаю, что более правильным было бы сделать то, чего
не было сделано ни на суде, ни на предварительном следствии,
а именно предложить Караганову показать место подписи на бе-
лом листе бумаги. Караганов говорит: «Да, кажется, подпись была
на этом месте». Возможно ли, чтобы через 14 лет человек, который
не помнит, на каком листе он подписался — на простом или гер-
бовом, мог припомнить и объяснить вполне правильно то место,
на котором стояла одна из его подписей, так как их сделано было
несколько. Далее, где же доказательства тому, что подпись Карага-
нова, сделанная им на белом листе бумаги, есть именно та самая,
389
ДЕЛО МЯСНИКОВЫХ
которую вы видели на завещании? Вы припомните, что один из
свидетелей, Красильников, говорил, что было много документов
с подложными подписями Беляева. У вас есть один только повод
предполагать, что подпись на завещании сделана Карагановым, —
это сличение почерка, мнение экспертов, которые сказали, что
Караганов по свойству своего почерка мог подписаться так, как
подписано завещание! Но, я думаю, вы не забыли тех пробных
подписей, которые предъявлялись вам, и, вероятно, убедились,
что ни одна из этих подписей никакого сходства с подписью Бе-
ляева на завещании не имеет; следовательно, мнение экспертов
подрывается в самом основании. Для того чтобы доказать вероят-
ность того, что подпись на завещании сделана Карагановым, нуж-
но доказать, по крайней мере, что он способен сделать подобную
подпись, а этого доказано совершенно не было.
Наконец, на каком основании Мясников обращается с прось-
бой сделать фальшивую подпись к Караганову? Разве он слыл уже
за человека, умеющего подписываться под чужую руку? Но я думаю,
что такого человека ни на одну минуту не оставили бы ни в одной
конторе, потому что он представлялся бы крайне опасным.
Не странно ли затем, что в самый день смерти Беляева, в то
время, когда не было еще никакого основания предполагать, что
завещания не осталось, в то время, когда сама Беляева, если и до-
пустить, что Мясниковы тотчас же спросили ее о существовании
завещания, не могла дать им об этом удовлетворительного ответа;
когда они могли думать, что завещание хранится в том или другом
присутственном месте или отдано на сохранение тому или друго-
му частному лицу, что в это время Мясников прямо приступает
к составлению фальшивого завещания и без всякой предосторож-
ности, без всяких предварительных мер предлагает Караганову
содействовать ему в таком преступлении, которое, может быть,
вовсе не нужно, но одно приготовление к которому ставит уже хо-
зяина в зависимость от подчиненного? И как же объяснить себе,
что человек, никогда не делавший подложных подписей, никогда
не готовившийся к этому делу — человек, личность которого уст-
раняет всякое невыгодное для него предположение, тотчас же со-
глашается на преступное предложение и через несколько минут
делает подпись на предложенном ему листе бумаги, подпись, на-
столько похожую, что на ней можно было остановиться для дос-
390
АРСЕНЬЕВ КОНСТАНТИН КОНСТАНТИНОВИЧ
тижения цели? Вот, господа присяжные, то, что бросается в глаза
по поводу самого показания Караганова, по поводу тех немногих
слов его, которые имеют прямое, непосредственнее отношение
к делу. Но само собою разумеется, что гораздо важнее всего этого
представляются соображения, относящиеся к личности подсуди-
мого.
Прежде всего вам предстоит определить, кто перед вами по-
казывает: человек, пользующийся вполне всеми умственными спо-
собностями, сознающий каждое свое слово, отдающий себе отчет
не только в теперешних действиях, но и в том, что он делал 14 лет
тому назад; человек, свободный от влияния ложных представле-
ний, или же человек, способности которого находятся в состоя-
нии не вполне нормальном? Когда вы себе поставите этот вопрос,
то вы, без сомнения, увидите, что того третьего вывода, о кото-
ром говорил господин прокурор при допросе Дюкова и о котором
он упомянул в своей речи, здесь быть не может. Вопрос допускает
только два разрешения: или Караганов притворяется, или он на-
ходится в ненормальном состоянии. Тот третий вывод, о котором
упомянул господин прокурор, не имеет самостоятельного значе-
ния; он вполне совпадает с разрешением вопроса в смысле при-
творства. Как в самом деле формулирован этот вывод? «Нельзя
не предположить, что показания, которые давал Караганов, объ-
ясняются, с одной стороны, забывчивостью, с другой стороны,
желанием оправдать себя, показать, что он был всегда верным
слугой своих хозяев». Но ведь это есть не что иное, как притворст-
во. Когда человек имеет известную цель, к которой он подгоняет
свои показания, когда он для достижения ее не отвечает на одни
вопросы, отвечает бессмысленно на другие, тогда он притворяет-
ся. Прежде чем пойти далее, я должен предостеречь вас, господа
присяжные, по поводу одного обстоятельства. Вопрос о притвор-
стве Караганова должен быть разрешен только на основании все-
го того, что вы слышали и видели на суде; если даже экспертиза
в этом отношении не может иметь для вас окончательного зна-
чения обязательной силы, потому что эта экспертиза неполная,
данная одним лицом, которое предварительно за Карагановым
не наблюдало, то еще менее может иметь значение мнение одно-
го лица, как бы авторитетно оно ни было. Поэтому я должен на-
помнить вам, что хотя Караганову в течение судебного заседания
391
ДЕЛО МЯСНИКОВЫХ
и было говорено: «Вы очень хорошо понимаете смысл вопросов,
вам предлагаемых, и ответов, которые вы на них даете; но тем не
менее, личное мнение, выразившееся в этих словах, должно оста-
ваться для вас только личным мнением, не разрешающим вопро-
са и для вас вовсе не обязательным». Затем, когда вы приступите
к вопросу о притворстве, вы спросите себя: какой интерес имеет
Караганов притворяться? Кто мешал Караганову, если он и дей-
ствительно виновен, сказать перед вами на суде, что он никогда
не подписывался за Беляева? Ведь против Караганова по этому
поводу нет никаких доказательств, никаких улик. Правда, были
какие-то слухи, что Караганов в этом сознавался, что он с кем-то
советовался, но эти слухи заключались в показаниях свидетелей,
которые уже откинуты обвинительной властью и даже поверен-
ными гражданских истцов и к которым возвращаться нечего. Сле-
довательно, остается только признание Караганова. Не будь этого
признания, не было бы и оснований к его обвинению. Когда чело-
век поставлен таким образом, что вместо того, чтобы играть труд-
ную роль человека, находящегося в ненормальном состоянии,
вместо того, чтобы в течение пятидневного заседания носить на
себе маску, не гораздо ли проще сказать: «Нет, я не виновен»? Сле-
довательно, нет для Караганова основания притворяться, а если
основания нет, то мы уже близко подошли к тому выводу, что ду-
шевное состояние Караганова не вполне нормально.
Господин эксперт Дюков ответил на мой вопрос, что готов
признать состояние Караганова ненормальным, если только пред-
положить, что он не притворяется; но Дюков поспешил оговорить-
ся, что из этого нисколько не следует, чтобы он был помешан, так
как для признания помешательства необходимо подыскать такую
форму болезни, которой соответствовало бы состояние подсуди-
мого, необходимо, чтобы вся группа припадков, характеризующих
состояние Караганова, положительно совпадала с группой при-
падков и признаков, характеризующих известную форму помеша-
тельства. Быть может, это необходимо для эксперта, дающего свое
заключение с точки зрения науки; но если специалистами призна-
но, хотя условно, ненормальное состояние Караганова, то нам нет
надобности подыскивать форму болезни, которая бы вполне соот-
ветствовала его состоянию; нам совершенно достаточно сказать:
этот человек не то, что каждый из нас, этот человек не пользуется
392
АРСЕНЬЕВ КОНСТАНТИН КОНСТАНТИНОВИЧ
в такой степени памятью, соображением, рассудком, как каждый
из нас; поэтому мы не имеем права верить ему так, как верили бы
другому при тех же самых обстоятельствах. Я не стану напоми-
нать вам самую форму показания Караганова; вы, конечно, дав-
но убедились, что в этой форме заключается главное основание
для предположения, что Караганов не притворяется. Караганов
вовсе не постоянно говорит несообразные речи; когда речь идет
не о нем, когда рассматриваются такие доказательства, которые
никакого отношения к нему не имеют, он молчит, он не навязы-
вается вашему вниманию, не старается беспрестанно доказывать,
что находится в ненормальном состоянии; но каждый раз, когда
дело касается его лично, когда к нему обращаются с вопросом, по-
ток несвязных слов, всегда направленных в одну и ту же сторону,
носящих один и тот же колорит, тотчас же прорывается и идет по
своей, давно пробитой колее. Нам говорят, что он не всегда так
держит себя, что в присутствии посторонних лиц он говорит бес-
связно, произносит отрывочные слова, обращается к одним и тем
же предметам; но когда он остается наедине с человеком, сумев-
шим снискать его доверие, он является совершенно другим, он
весел, играет на скрипке и т.д . Я бы придал этому значение, если
бы Караганов был подвергнут правильному освидетельствова-
нию, если бы его наблюдал врач-специалист, имеющий право на
название психиатра, если бы помещен он был — как и была речь
об этом, но, к сожалению, этого не было сделано — на испытание
в какое-нибудь заведение для душевнобольных. Я замечу по этому
поводу, что вообще обязанности защиты начинаются, или, лучше
сказать, права ее возникают слишком поздно; она призывается
к участию в деле за несколько недель до судебного заседания, в то
время, когда уже невозможно настаивать на испытании. Все, что
мы могли бы сделать, это — вызвать еще несколько экспертов; но
припомните, что мы никогда не слыхали и не видали, как держит
себя Караганов, поэтому поведение его на суде для нас было ново-
стью, и мы едва ли могли что-нибудь сделать раньше. Как бы то ни
было, показание доктора Баталина не будет иметь в ваших глазах
решительного значения, и вы не признаете, что Караганов при-
творяется только потому, что в присутствии доктора Баталина он
вел себя так, а в присутствии докторов Шульца и Дюкова — иначе.
Если б Караганов притворялся обдуманно, то он хорошо понял
393
ДЕЛО МЯСНИКОВЫХ
бы, что лицо, посылаемое для постоянного за ним наблюдения,
есть именно то, которое всего важнее ввести в обман; он хорошо
понял бы, что вести себя так в присутствии этого лица и иначе
в присутствии других есть самое верное средство раскрыть обман
и дать против себя все орудия, все средства к раскрытию истины.
Итак, если допустить, что в присутствии доктора Баталина Кара-
ганов был весел и спокоен, то и с этой точки зрения его притвор-
ство не доказано и должно быть отвергнуто.
Вам говорят далее: «Положим, Караганов находится не в нор-
мальном состоянии; но кто же виноват в этом? С которых пор яви-
лось это ненормальное состояние?» Вам говорят, что до 1868 года,
то есть до того времени, когда началось первое предварительное
следствие по настоящему делу, Караганов ничем не отличался от
всех других, что только после этого рокового момента в его жизни
он начинает изменяться, делается странным, буйным, пьет горь-
кую чашу и таким образом падает все ниже и ниже до самого ареста.
Когда, господа присяжные заседатели, дело идет о столь важном,
существенном вопросе, тогда следовало бы относиться несколько
осторожнее к фактам самого дела. Где доказательства тому, что
перелом в Караганове произошел только после 1868 года? Я пола-
гаю, что никто не может указать тому других оснований, кроме по-
казания Алексея Беляева, который заметил, что когда Караганов
был на Подгорном заводе в 1867 году, то находился в нормальном
состоянии, а в 1869 году возвратился туда уже в состоянии ненор-
мальном. Но вы, вероятно, не забыли, что есть два письма, с пол-
ной ясностью доказывающие, что этот перелом, если только был
перелом, если болезнь не подготовлялась постепенно, — совер-
шился гораздо раньше; есть письмо от Добрынина из Ставрополя,
относящееся к марту 1868 года, в котором Добрынин пишет, что
здоровье Караганова плохо, что у него бывают припадки сильной
меланхолии, и при этом прибавляет очень характерную фразу:
у него в голове не все дома. Затем в июне того же года, за месяц до
начала в С. - Петербурге первого предварительного следствия, Ко-
шельков пишет А. Мясникову, что если взыскание не произведет
должного впечатления на Караганова, то, значит, у него голова не
совсем здорова. Следовательно, и у Кошелькова является предпо-
ложение, что Караганов в ненормальном состоянии; стало быть,
394
АРСЕНЬЕВ КОНСТАНТИН КОНСТАНТИНОВИЧ
нельзя утверждать, что перелом совершился только во время пер-
вого предварительного следствия.
Затем вам говорят — и это важнее, — что Караганова спаива-
ли; против Мясниковых возводится, таким образом, обвинение,
которое я считаю равносильным и даже более тяжким, чем об-
винение в подлоге; их обвиняют в том, что они систематически
спаивали Караганова, человека, пожертвовавшего им всю жизнь,
пострадавшего для них, спаивали его систематически для того,
чтобы довести до состояния бесчувствия, заставить забыть все
то, что опасно для них. Такое обвинение, конечно, может быть
представлено перед вами не иначе, как на основании каких-ни -
будь неоспоримых доказательств; где же между тем хотя одно та-
кое доказательство? Может быть, обвинительная власть сошлется
на показания свидетелей о том, что Караганову отпускалось вино
сверх жалованья? Но разве она забыла показания Жукова, что
этот обычай существовал на всех заводах, что всем служащим от-
пускалась известная порция вина; наконец, если даже Караганов
и пользовался бы вином в больших размерах против других, то
где же доказательства, что это делалось по распоряжению свыше?
Если Караганов мог брать иногда лишнюю порцию спирта под
предлогом производства пробы, то это объясняется вообще той
угодливостью, с которой относились к Караганову по известным
причинам, вследствие его женитьбы, другие служащие у Мяснико-
вых. Следовательно, это обвинение ничем не доказано, а если оно
ничем не доказано, то я не могу не пожалеть, что оно предстало
пред вами, в особенности в той форме, в которой оно было вы-
сказано.
Затем необходимо проследить жизнь Караганова с того вре-
мени, когда он будто бы совершил преступление, и до того, когда
был арестован. Но здесь мы встречаемся с изложением фактов,
далеко не точным, не соответствующим настоящему положению
дела. Вам говорят, что Караганов вскоре после подписания заве-
щания является человеком состоятельным, предлагает Гонину
вступить в пай, предлагает ему известную сумму взаймы и, нако-
нец, женится на женщине, гораздо выше его поставленной, на
оперной певице, бывшей знакомой А. Мясникова. На чем же ос-
новано предположение о том, что Караганов разбогател прежде
своей женитьбы? Оно основано только на показании Гонина; но
395
ДЕЛО МЯСНИКОВЫХ
я полагал, что показание Гонина отвергнуто обвинительной вла-
стью, причислено к массе показаний, ничего не стоящих, подле-
жащих устранению. Я полагал и полагаю, что после того как нам
сделалось известно об отношениях Гонина к Ижболдину, о тех
векселях, которые были выданы за полтора месяца до начала пер-
вого предварительного следствия, лучше было бы не ссылаться на
этого свидетеля. Итак, оставаясь последовательным, я имею пра-
во устранить Гонина.
3атем вам указывают на то, что мелкий приказчик женится на
женщине развитой и высокопоставленной. Но разве это можно
сказать о Карагановой? Вам не предъявлялись ее письма, но я по-
лагаю, что никто не станет отвергать, что это письма безграмот-
ные. Когда ей нужно было написать письмо более сложное, она
обращалась, как известно, к помощи посторонних лиц и просила
написать свидетеля Иванова за нее письмо к А. Мясникову. На-
конец, господа присяжные заседатели, неужели вам не известно,
что когда совершается брак этого рода, то большей частью изби-
рается лицо, несколько ниже стоящее в социальном положении,
чем та женщина, которую хотят выдать за него? Очень не трудно
понять, что в подобных случаях не всякий согласится принять
на себя известную роль и что поэтому приходится обращаться
к лицу, которое по своему общественному положению готово ку-
пить шаг вперед хотя бы такою ценою. В большей части подобных
случаев бывает гораздо более сильное отсутствие равенства между
женихом и невестою, нежели то, какое было в данном случае, или
лучше сказать. В данном случае я этой разницы почти не вижу.
Я думаю, что Караганов легко мог жениться по любви, по привя-
занности, на что есть даже намеки в деле. Во всяком случае госпо-
жа Обольянинова не стояла настолько выше Караганова, чтоб он
мог перешагнуть пропасть, лежавшую между ними, не иначе как
с помощью человека, заинтересованного в его молчании, каким
представляют вам А. Мясникова.
Затем, господа присяжные заседатели, как действует Карага-
нов по отношению к Мясникову? Так ли, говоря словами прокуро-
ра, как преступный приказчик в отношении к преступному хозяи-
ну? Нам говорят, что если Мясников позволил сначала Караганову
удалиться из Петербурга и жить, где и как хочет, то это объясня-
ется только тем, что Караганов в то время был молод, полон жиз-
396
АРСЕНЬЕВ КОНСТАНТИН КОНСТАНТИНОВИЧ
ни, надежд, что, следовательно, его интерес совпадал с интересом
Мясниковых, что он должен был молчать как для них, так и для
себя; но что затем, когда он обеднел, когда он потерял почти все
свое состояние и принужден был обратиться к Мясникову с прось-
бой о помощи, тогда он сделался опасен, тогда малейшего повода
достаточно было для того, чтобы он рассказал истину, и тогда-то
следовало устроить над ним самый бдительный надзор.
Встанем на минуту на эту точку зрения и посмотрим, как
должен поступать хозяин, поставивший себя в такие отношения
к служащему, в которые поставил себя Мясников к Караганову.
Я понимаю, что почтительность с которой приказчик привык
относиться к своему хозяину, может давать тон его письму даже
и в этом случае; но я убежден, что в переписке, продолжавшейся
несколько лет, и притом не с одним хозяином, но и с такими лица-
ми, с которыми Караганов стесняться было нечего, как например
с отцом, что в этой переписке непременно прокралась, прозвуча-
ла бы какая-нибудь нота, указывающая, что добровольное повино-
вение продолжается только до поры до времени, напоминающая,
что слуга имеет власть над своим господином и может заставить
его подчиниться его требованиям. Где же во всей этой массе пи-
сем, написанных Карагановым Мясникову и к отцу и отцом Кара-
гановым к сыну, где же в них хотя один намек на существование
подобных отношений между Карагановым и Мясниковыми?
Обвинительная власть, сознавая отсутствие подобных наме-
ков, указывает вам на то, что Караганов просил Мясникова вы-
купить его вещи. Какое, в самом деле, громадное одолжение! Да,
конечно, если бы Мясников сам пошел в ломбард, ждал очереди,
чтоб выкупить вещи Караганова, тогда можно бы было удивлять-
ся, каким образом человек богатый, с известным положением
в обществе, может оказывать своему приказчику подобные услу-
ги, но ведь просьба Караганова имела только тот смысл, чтоб Мяс-
ников дал одному из своих конторщиков несколько десятков или
сотен рублей в счет жалованья Караганова для выкупа его вещей.
В письмах Караганова мы имеем прямые указания на то, что эти
вещи выкупались именно в счет его жалованья.
Затем у Караганова есть задушевное желание быть переве-
денным в Козьмодемьянск, желание, высказываемое упорно, по-
стоянно. Как же в таких случаях действует тот, кто боится своего
397
ДЕЛО МЯСНИКОВЫХ
подчиненного? Найдется ли в хозяине преступном, как назвал
прокурор Мясникова, достаточно решимости, чтобы постоян-
но, систематически отказывать преступному приказчику в его
неотступной просьбе и довести его, наконец, до того, что в июне
1870 года Караганов пишет отцу о намерении своем оставить
службу у Мясниковых? Вам хотели дать понять, что Мясниковы
боялись возвращения Караганова в Козьмодемьянск, боялись той
обстановки, в которую он будет там поставлен, того влияния, ко-
торое будет иметь на него отец; но я думаю, что гораздо опаснее
ожесточать, озлоблять человека, отказать ему в том, чего он хочет,
опаснее доводить его до крайности, под гнетом которой он мо-
жет открыто восстать против своего хозяина. Кроме того, у отца
Караганова есть другое желание, весьма скромное, исполнение
которого возможно без всякого почти убытка для Мясниковых.
Отец Караганова в течение всего 1870 года пишет сыну: «Похло-
почи, чтоб А. К. Мясников оказал нам благодеяние. Не будет ли их
милости дать тебе доверенность на совершение купчей крепости»
(на место, которое было когда-то запродано Караганову)? Заметь-
те, выражения этих писем, без сомнения, искренние, потому что
они обращены к сыну, а не к Мясниковым. Итак, Мясниковым
стоило только выдать купчую крепость или другой владетельный
акт на маленький клочок земли, конечно, не имеющий для них
большой ценности; между тем мы знаем, что просьба эта остает-
ся без исполнения и без ответа в течение всего 1870 года. Так ли
поступил бы преступный хозяин? Посмотрим далее на всю пере-
писку Караганова с Мясниковым. Можно ли предположить, чтоб
в продолжение 4—5 лет, при неисполнении Мясниковыми многих
просьб Караганова, где-нибудь в письмах его не проскользнула
нота худо скрытого раздражения или угрозы? Прокурор сослал-
ся на письмо И. Мясникова Беляеву, написанное под влиянием
не совсем приятных чувств и между тем очень вежливое. Да, это
совершенно справедливо — оно вежливо по форме, но между тем
в нем ясно звучит известное раздражение и заключается настоя-
тельное требование исполнить то, на что, по мнению Мясникова,
он имеет право. Почему же этой ноты, обозначающейся весьма
резко в приведенном письме, вовсе нет ни в одном из писем Ка-
раганова? Я представил семнадцать писем Мясникова. В деле есть
их еще несколько; наконец, есть письма Караганова к отцу, но ни
398
АРСЕНЬЕВ КОНСТАНТИН КОНСТАНТИНОВИЧ
в одном из этих писем он не возмущается, не протестует, а везде
всегда относится к хозяину с полной покорностью и почтительно-
стью, без всякого оттенка злобы или гнева.
Нам говорят, Караганов имел непосредственные сношения
с Мясниковым. Да, но в чем они заключались? В деловых отноше-
ниях, в бумагах, которые сам прокурор признает написанными
весьма дельно, основательно. Прокурор говорит, что странное
было положение Караганова на заводе: человек ничего не делает,
не приносит никакой пользы и получает довольно значительное
жалованье; не может быть, чтоб его держали из милости, потому
что кого держат из милости, тот не станет безобразничать, наво-
дить страх на окрестность, не станет стрелять под окнами управ-
ляющего, бить стекла и т.п .
Но, во-первых, известны ли были все действия Караганова
Мясникову? Кто доносил на него? Никто. Кошельков не хотел
вмешиваться, Жуков боялся говорить об этом и только однажды
решился сказать Мясникову на вопрос его, что Караганов не спо-
собен занять место на Кавказе. Поступки Караганова оставались
скрытыми от Мясникова; почему — это мы уже знаем. Что же Мяс-
никову было известно о Караганове? Он знал Караганова по пись-
мам, которые тот писал ему, а в этих письмах Караганов является
исполнительным чиновником, довольно проницательным ревизо-
ром и человеком драгоценным для собирания деловых сведений
о ценах и т. п ., даже в то время, когда Караганов представляется,
по словам свидетелей, напивающимся до потери сознания, он за-
нимается делами, исправно исполняет свои обязанности, и это до-
ходит до сведения Мясникова, между тем как пьянство Караганова
остается ему не известным. Что же мог думать Мясников? Конечно,
что Караганов служит, как следует, и вполне достоин той тысячи
рублей, которая ему отпускалась. Это жалованье не было особенно
велико, и если, например, Алексей Беляев получал меньше, то он
и занимал должность сравнительно низшую. Если Караганов полу-
чал квартирные и разъездные деньги, то лишь во время деловых
путешествий; обыкновенно же он получает с самого поступления
на службу в 1866 году одно и то же жалованье. Он требует прибав-
ки; но, как мы знаем из показаний Жукова, требование его не удов-
летворялось, и до самого конца он получал только 1000 рублей.
Следовательно, с какой стороны мы ни подойдем к положению
399
ДЕЛО МЯСНИКОВЫХ
Караганова, мы везде находим положение это вполне соответст-
вующим тому, в каком находятся обыкновенно служащие у богато-
го человека. Наконец, можно ли придавать полную веру отзывам
о буйстве и странностях Караганова? Несомненно то, что он пил;
несомненно, что у него была белая горячка, припадки которой час-
то повторялись и под влиянием которой он производил поступки
довольно бесчинные. Но чтоб он ходил в театр и платил палкой
за билет — это факт, подлежащий большому сомнению. Об этом
пишет один из ростовских агентов Мясникова, в то время, когда
Караганов был прислан в Ростов на ревизию и когда могли желать
от него поскорее отделаться. Таким образом, все письмо, может
быть, имело целью лишь отозвание Караганова из Ростова.
Таким образом, приближаясь к 1870 году, мы застаем Кара-
ганова на заводе в положении вполне нормальном, и если за ним
следили, как говорит прокурор, то следили только в тот очень ко-
роткий промежуток времени, когда Мясников должен был знать
о месте нахождения Караганова для того, чтоб в случае надобности
немедленно представить его к следствию. Если б Мясников в это
время потерял Караганова из вида и если б следователь обратился
к нему с вопросом о Караганове, то отсутствие сведений об этом
в конторе Мясникова послужило бы основанием к подозрению,
что Мясниковы Караганова скрывают. Вот весьма естественное
объяснение того, что в период времени, когда производилось
первое следствие, о Караганове сообщались сведения в централь-
ную контору, а иногда оттуда передавались А. Мясникову; но как
только предварительное следствие окончилось, Карагановым пе-
рестали заниматься. Говорят, что его не отпускали с завода. Это
несправедливо; это опровергается фактами. Если вы припомни-
те показания Жукова и письма Караганова, написанные в конце
1869 года из Воронежа, то вы убедитесь, что Караганов разъезжа-
ет по делам завода и своим собственным, живет то в Тамбове, то
в Воронеже. Если могли опасаться, что он проговорится отцу, то
почему же не боялись, что он проговорится в Тамбове, где жили
его родные? Наконец, разве нельзя было ожидать, что в один пре-
красный день Караганов, уехав с завода без всякого распоряже-
ния, соскучится постоянным неисполнением его просьбы и явит-
ся в Козьмодемьянск, притом озлобленный против тех, которые
так долго мешали осуществлению его заветной мечты?
400
АРСЕНЬЕВ КОНСТАНТИН КОНСТАНТИНОВИЧ
Прежде чем расстаться с Карагановым, я должен остановить-
ся на одном эпизоде, оценка которого должна быть совсем не та,
какая сделана представителем прокурорского надзора. Мы, дей-
ствительно, видим спаивание Караганова, но не то, о котором
сказано было в обвинительной речи. Мы знаем, что в течение по-
следних двух месяцев пребывания Караганова на заводе в этой ме-
стности появляется сначала одно лицо, потом другое, никому не
известные, бог знает для чего прибывшие туда. Говорят, что они
приехали торговать завод, но они исчезают, как только Карага-
нов был арестован. Один из них, известный под именем Виктора
Ивановича Кононова, проводит все время только с Карагановым,
как показывает Жуков; они вместе ходят по кабакам, трактирам
и вместе пьянствуют. Это продолжается систематически полтора
месяца, и последствием этого являются два свидетеля, показания
которых дают повод к начатию следствия, показания о том, что
Караганов проговорился, сознался. Посмотрим на эти показа-
ния. Странно, во-первых, каким образом Кулаковский и Киселев,
которые, как объяснили, никому не рассказывали о слышанном,
каким образом они являются свидетелями. Невольно рождается
предположение, что они не случайно присутствовали при разго-
воре Караганова с Кононовым, что нужно было быть кому-нибудь
свидетелем этого разговора. Во-вторых, соответствуют ли их по-
казания личности Караганова? Личность его выяснилась так, как
редко выясняется личность подсудимого; редко мы имеем такую
массу неопровержимых разнообразных сведений, какая у нас есть
о Караганове. Караганов — человек деликатный, не позволяющий
себе резких выражений; все его письма дышат спокойствием, чув-
ствительностью; в них не встречается ничего цинического, ни-
чего грубого. И вот этот-то человек, говоря о Беляеве, которого
он ставил очень высоко, которого он считал главным воротилой
всех Мясниковых дел, говорит, что «обработал лысого, беззубого
старика, бывшего лакея Мясниковых и не оставил ему ни копей-
ки на извозчика, чтоб проехать на тот свет», — выражения, может
быть, употребительные в известней сфере, но вовсе не соответ-
ствующие натуре Караганова и его способу выражений на словах
и на письме. Обвинение говорит, что, быть может, лица, прожи-
вавшие полтора месяца на заводе, были агенты сыскной поли-
ции, и если это были они, то действия их приносят им честь, так
401
ДЕЛО МЯСНИКОВЫХ
как они способствовали открытию преступления. Я совершенно
расхожусь с прокурором во взглядах на честь сыскной полиции.
Я вполне признаю необходимость сыскной полиции, но я пола-
гаю, что агенты ее должны действовать средствами честными.
Если они узнают, например, что такой-то человек сказал такие-то
слова, заключающие в себе указание на преступление, они име-
ют полное право устроить так, чтоб он повторил эти слова в их
присутствии; но систематически вызывать человека на эти сло-
ва, систематически спаивать его, я полагаю, они права не имеют.
Я вовсе не знаю, действовали ли в данном случае агенты сыскной
полиции. Быть может, это были лица, действовавшие из частного
интереса.
Прокурор сам заметил, что в настоящем деле многие частные
лица принимали на себя расследование разных обстоятельств
или из усердия, или из личных видов. Нам хотелось разъяснить
этот вопрос, весьма интересный для дела. Мы просили о вызове
четырех агентов сыскной полиции, из которых о двух носился
слух, что это именно лица, работавшие в Воронежской губернии.
Нам было в этом отказано и предоставлено пригласить их от себя
в заседание суда; но этого сделано не было, потому что такое при-
глашение не могло иметь никаких последствий. Итак, я скорее
склоняюсь к мысли, что это были частные лица, потому что не
допускаю, чтобы агенты сыскной полиции могли вести себя так,
как вел себя Кононов в Задонском уезде. Между тем деятельность
Кононова могла иметь весьма серьезные последствия. Если обра-
титься к человеку, нравственные силы которого потрясены про-
должительным пьянством или другим каким-нибудь несчастьем,
быть может, несчастной супружеской жизнью, если действовать
с известным искусством на его больную струну, если постоянно
говорить с ним о его усердии к службе, о тех миллионах, которые
он доставил своим хозяевам, его можно довести до того, что он
возведет на себя с целью похвастаться, небывалое преступление,
совершенное в пользу хозяев, и, возведя его на себя однажды, сам
начнет верить в его существование. Мысль, однажды попав в голо-
ву человека, расстроенного физически и умственно, продолжает
работать и может окрепнуть так, что, наконец, вложенная извне,
она может привести человека к полному убеждению, что он сде-
лал известное дело и будет твердить каждому, что это справедли-
402
АРСЕНЬЕВ КОНСТАНТИН КОНСТАНТИНОВИЧ
во. Вот, мне кажется, ключ к объяснению поведения Караганова
в Задонском уезде. Караганов давно уже знал, что его подозревают
или обвиняют в составлении завещания Беляева. Ему говорили об
этом в 1865 году, когда он служил у Красильникова, говорили Иж-
болдин, Матвеев и, по всей вероятности, сам Красильников, тре-
буя от него сознания; ему говорили, что невозможно, чтобы он не
принимал никакого участия в этом деле. Он постоянно отрицал
это или молчал. Затем проходит несколько лет; его способности
ослабевают; он не имеет более той силы сопротивления, какой об-
ладал прежде; старая мысль, заброшенная вновь в голову его тем
лицом, с которым он проводил время в конце 1870 года, развива-
ется, укрепляется и доходит до степени несомненного убеждения.
Вот почему я позволяю себе утверждать, что показание Карага-
нова не имеет никакого существенного значения и недостаточно
для того, чтобы послужить основанием даже к предположению
о фальшивости завещания. Покончив, таким образом, с показа-
нием Караганова, я считаю себя вправе перейти к другому суще-
ственному вопросу — о подложности завещания, и рассмотреть те
второстепенные, мелкие соображения, с помощью которых об-
винительная власть старается доказать, что завещание не могло
быть подписано Беляевым.
Прежде чем перейти ко второй части моей речи, я должен не-
сколько дополнить первую часть. Я забыл напомнить вам, господа
присяжные, о двух письмах, которые имеют существенное зна-
чение в настоящем деле: о письме Караганова к отцу в 1866 году,
в котором он говорит, что виновен в каких-то не известных ему
самому проступках, и потом о письме отца Караганова к сыну в ян-
варе 1869 года, где он пишет, чтобы сын сообщил ему сведения
о деле по наследству Беляева, в котором его так безвинно считают
участником. Если сопоставить эти письма с так называемым заве-
щанием Караганова, на которое ссылался прокурор, то завещание
это теряет тот смысл, который ему придается. В конце его сказа-
но, что Караганов винит себя в некоторых неосмотрительных
проступках молодости, которые отчасти известны отцу его. К чис-
лу этих проступков не может принадлежать подписание завеща-
ния от имени Беляева, так как в этом, по словам отца Караганова,
его безвинно подозревают.
403
ДЕЛО МЯСНИКОВЫХ
Затем, господа присяжные, мне следует обратиться к вопросу
о завещании. Противники мои, разбирая завещание со всех сто-
рон, стараются доказать недействительность его как по внешней
форме, так и по содержанию. Прежде всего говорят: вероятно ли
чтобы человек — такой аккуратный, такой деловой, как Беляев,
писавший собственноручно самые пустые доношения, подписы-
вавший конверты, чтобы этот человек мог, во-первых, не напи-
сать сам своего духовного завещания и, во-вторых, подписаться
просто «Козьма Беляев»? Вероятно ли, чтоб человек, пишущий
ясно, с достоинством, мог написать завещание так неудачно, так
темно, неполно во всем, что касается существа, и так многоречиво
во всем, что касается формы. Мне кажется, что здесь с первого же
раза мы вступаем на почву чрезвычайно топкую. Когда мы догады-
ваемся о действиях известного лица по общему характеру его, то
мы всегда находимся в опасности впасть в заблуждение. Нет чело-
века, который действовал бы всегда под влиянием одних и тех же
правил; нет человека аккуратного, который не допускал бы иногда
медлительности, и т.д . Есть справедливая русская пословица, ко-
торая говорит, что «на всякого мудреца довольно простоты». Нет
человека, за которого мы могли бы поручиться, что при извест-
ных условиях он будет действовать так, а не иначе. Следователь-
но, если мы говорим, что завещание недействительно, потому что
не написано собственноручно Беляевым, потому что написано не
ясно и не точно, то мы утверждаем такое обстоятельство, которое
не может быть доказано и весьма легко может не существовать на
самом деле. Литературно образованный человек, привыкший вла-
деть пером, при известных условиях может написать несвязное
письмо или прибегнуть к посторонней помощи, к чужому перу.
Мы знаем, что Беляев не всегда писал сам, мы знаем, что не толь-
ко доношение в Опеку, но и письма, например, письмо к Алоизию
Матвеевичу, были писаны не его рукой; следовательно, общего
правила, в силу которого можно было бы сказать, что он всегда
писал сам, не может быть установлено. Но если б это и было так,
то можно ли утверждать, что человек больной, страдания кото-
рого выражаются в мучительных пароксизмах, не мог один раз
нарушить свою обыкновенную привычку и прибегнуть к чужой
помощи, чтобы написать хотя бы и важный документ. Если обви-
нительная власть обращается ко всякого рода догадкам, то, мне
404
АРСЕНЬЕВ КОНСТАНТИН КОНСТАНТИНОВИЧ
кажется, и мне позволительно будет прибегнуть к одному очень
простому предположению: Беляев почувствовал более сильный
пароксизм своей болезни, он почувствовал, что не в состоянии
писать и вместе с тем боялся последней минуты. Он призвал Це-
лебровского1, — быть может, даже не призвал, быть может, Целеб-
ровский был у него, так как несомненно, что Целебровский был
постоянным адвокатом Мясниковых, делами которых заведовал
Беляев, и сверх того занимался разными делами самого Беляева,
как видно из черновых прошений дневника, — он мог быть в ту ми-
нуту под рукой, когда с Беляевым сделалось дурно. Говорят: зачем
он не обратился к конторщику, а к Целебровскому? Но главный
конторщик Шмелев не мог быть переписчиком завещания, пото-
му что в нем была назначена выдача в пользу Шмелева; притом
Целебровский был юрист и мог знать, как составляется завеща-
ние. Нам скажут, что Беляев был сам деловой человек; да, это так,
но он, конечно, не был юристом. Припомните, например, что
в 1845 году он посылал к И. Ф. Мясникову проект расписки, оп-
ределяющий порядок представления Беляевым отчетов не только
при жизни, но и после смерти И. Ф. Мясникова. Я полагаю, что
не только юрист, но и всякий человек, имеющий некоторое поня-
тие о наших законах, понял бы, что такая расписка необязатель-
на, что никто не может стеснять своих наследников в требовании
отчетов от бывшего управляющего наследственным имуществом.
Что Беляев не был юристом, мы имеем тому еще и другое доказа-
тельство, уже прямо относящееся к вопросу о завещании; мы име-
ем обрывок, написанный карандашом и сохранившийся в бумагах
А. Мясникова (хотя в настоящее время и играющий роль улики
против него) — обрывок, на котором рукой Беляева написано, что
сия моя последняя воля и т.д .
Понятно, что это человек опытный продиктовал Беляеву,
как следует подписаться на завещании. Как бы то ни было, Беля-
ев обращался с просьбой к Целебровскому, тот пишет завещание,
и если предположить, что Беляев был болен, ему не время было
рассматривать, правильно ли и изящно ли пишет Целебровский;
он просит только написать так, чтобы все состояние перешло
к жене. Целебровский, с некоторыми замашками, свойственны-
1 К моменту возбуждения дела Целебровский (а также свидетели Отто и
Сицилинский — они упоминаются в речи ниже) — умерли (Ред.).
405
ДЕЛО МЯСНИКОВЫХ
ми старым адвокатам, пишет действительно не совсем хорошо
и просто текст завещания. Далее указывают на то, что Беляев не-
пременно бы подписался под завещанием полным своим звани-
ем; но не говоря уже о том, что ему могла помешать болезнь, сам
прокурор замечает совершенно справедливо, что когда в тексте
официального документа есть полное означение звания лица, то-
гда повторение того же в подписи является излишним; между тем
в завещании именно сказано «фридрихсгамский первостатейный
купец» и т.д. Кроме этого, Беляев мог рассчитывать, что то же
самое подробное обозначение его звания будет сделано в свиде-
тельских подписях; это действительно и случилось. Вот почему он
мог подписать завещание словами «Козьма Беляев»; но еще более
простое объяснение этого обстоятельства заключается в том, что
он был болен, что ему трудно было написать более двух слов.
Требования, с которыми мои противники относятся к внут-
реннему содержанию завещания, кажутся мне еще более неосно-
вательными. Говорят, например, что Беляев как человек бого-
мольный не мог не оставить чего-нибудь на поминовение души, на
церкви и монастыри, что он не мог забыть родных, которых так
нежно любил, не мог уделить Ремянниковой такую малую долю
своего имущества, не мог вовсе лишить наследства другую сестру,
Мартьянову, бедственное положение которой так красноречиво
описано в обвинительной речи. Но опять-таки мы входим здесь
в область таких предположений, которые ни к чему определен-
ному привести не могут. Кто может сказать про самого близко-
го своего приятеля, как он в данную минуту распорядится своим
имуществом? Кто может усомниться в завещании только потому,
что в нем ничего не оставлено человеку, которому по чьим-нибудь
соображениям следовало бы что-нибудь оставить? У каждого из
нас свой взгляд, свои убеждения, постоянно изменяющиеся: се-
годня я могу быть расположен к одному родственнику и ему заве-
щать свое имущество, завтра расположение мое изменяется, и я
не оставлю ему ничего; поэтому удивляться, что в завещании Бе-
ляева мало оставлено одной сестре и ничего не оставлено другой,
совершенно невозможно. Наконец, где основания предполагать,
что Беляев должен был оставить что-нибудь Мартьяновой, где ука-
зания на то, что между Мартьяновой и Беляевым существовали,
в момент смерти последнего, братские отношения? Если бы та-
406
АРСЕНЬЕВ КОНСТАНТИН КОНСТАНТИНОВИЧ
кие отношения существовали, то неужели Мартьянова или ее на-
следники не могли бы отыскать в ее бумагах хотя бы одно письмо
Беляева, когда они отыскали и представили важные разве только
для защиты, письма Мартьяновой к Беляевой и Ремянниковой, не
дошедшие по адресу. Не очевидно ли, что Беляев вовсе не писал
Мартьяновой? В исходящем журнале Беляева мы не видим ника-
кого указания на выдачи пособия Мартьяновой; наконец, из пока-
зания Ремянниковой мы знаем, что Беляев при жизни был в весь-
ма дурных отношениях с сестрой и ее сыном. Что же касается до
бедности Мартьяновой, то я попрошу вас только припомнить,
что эта бедность описывается ею в письме 1861 года, а в 1858 году,
незадолго до смерти Беляева, мы не знаем, в каком положении
находилась тогда Мартьянова, и не только не знаем этого мы, но
не знал этого, вероятно, и сам Беляев. Таким образом, все сооб-
ражения, касающиеся этих недомолвок в заседании, должны быть
устранены.
Далее говорят, что если Беляев сделал такое завещание в мо-
мент болезни, то почему он не воспользовался первым свободным
промежутком, первой свободной минутой, чтобы написать новое
завещание? На это есть одна очень простая причина. Прокурор
упомянул о суеверии, с которым весьма многие в нашем обществе
смотрят на завещание, в особенности в купеческом быту. В минуту
опасности, в момент сильнейшей боли Беляев мог преодолеть это
чувство, которое до тех пор мешало ему, вопреки высказываемой
неоднократно воле, составить завещание в пользу жены; но затем
в здоровые минуты опять могли возобновиться грустные мысли
о смерти, сопряженные с составлением завещания, и могли поме-
шать ему переменить изложение его последней воли.
Наконец, когда подписались свидетели? Все подписи сделаны
разными чернилами; поэтому говорят — надо предполагать, что
они сделаны в разное время. Но я прошу вас обратить внимание
на то, как шатки выводы, основанные на цвете чернил; прошу вас
припомнить, что на одной странице расходной книги Беляева,
которая была вам предъявлена, в очень короткий промежуток
времени встречаются отметки, сделанные совершенно разными
чернилами. Различие в цвете чернил может зависеть и от пера,
и от подбавки воды в чернила, и от того, что в кабинете Беляева
было несколько чернильниц; наконец, Целебровский мог писать
407
ДЕЛО МЯСНИКОВЫХ
в конторе, Сицилинский — подписал завещание в кабинете Беляе-
ва несколько раньше Отто и т.д . Одним словом, тут является весь-
ма широкий простор для самых разнообразных предположений,
столь шатких, что ни на одном из них нельзя остановиться и кото-
рые ни к чему привести нас не могут.
Нам говорят, далее, если Отто присутствовал при составле-
нии завещания, зачем он не успокоил Беляева, сказав ему, что
нет причины спешить, что проживет еще долго? Но если даже
и предположить, что Отто был именно в ту минуту у Беляева, то
разве он не знал, что болезнь опасна, что Беляев может умереть
со дня на день? Кроме того, Отто мог совершенно не знать, какое
преимущество имеет завещание, написанное собственноручно;
следовательно, убеждать Беляева, чтобы он переменил завещание
или отложил составление его до другого времени, не было для
Отто никакого основания. Нам говорят, что если Беляев считал
себя в эту минуту опасно больным, то ему прежде всего следовало
послать за женой. Но где же доказательство, что она была тогда
в Ораниенбауме? Завещание писано 10 мая, а у нас нет никаких
сведений о том, когда именно Беляева переехала на дачу; есть, на-
против, полное основание думать, что по случаю болезни Беляе-
ва поездка на дачу была отложена и совершилась позже, так что
10 мая Беляева еще была в Петербурге. Наконец, нас спрашива-
ют, неужели Беляев мог оставить такое неопределенное, такое
темное завещание? Неужели он не мог сказать, какие у него дела,
в чьих руках его капиталы, на кого он имеет претензии? Ведь он
поставил жену свою в какой-то лабиринт, из которого невозмож-
но было ей выйти. Не говоря уже о том, что завещание, написан-
ное в общих словах, — явление весьма обыкновенное, я приведу
только два существенных соображения по этому поводу. Беляев
был человек, бросавшийся слишком поспешно на разные пред-
приятия и, следовательно, хорошо знавший, что состав его иму-
щества колеблется, изменяется, что перечислять в завещании
имущество, которое ему принадлежало в тот день, значило подать
повод к недоразумениям, дать основание думать, что он не хотел
оставить своей жене имущества, им впоследствии приобретенно-
го. Одним словом, человеку торговому, постоянно производив-
шему со своим состоянием разные обороты, всего естественнее
было составить завещание в общих выражениях. Это предположе-
408
АРСЕНЬЕВ КОНСТАНТИН КОНСТАНТИНОВИЧ
ние находит весьма важное подкрепление и том отрывке вне заве-
щания, написанном собственноручно Беляевым, где сказано: «Ей
же, жене моей, передаю все права мои по обязательствам с казной
и частными лицами» и т.д.
— выражения, самые общие, неопреде-
ленные; нет никаких указаний на то, какие у Беляева контракты,
с какими частными лицами они заключены, какие у него или на
нем долговые обязательства. Следовательно, завещание 10 мая
соответствует вполне этой форме, в которой начато собственно-
ручное его завещание.
Наконец, господа присяжные заседатели, я перехожу к тому
вопросу, который я считаю одним из самых важных, — к вопро-
су о свидетельских подписях. Прежде всего нельзя не удивиться
тому, что на завещании, которое считают подложным, подписы-
ваются такие лица, честности которых отдается полная справед-
ливость обвинительной властью. Обыкновенно, когда делается
подложное завещание, ищут свидетелей снисходительных, не
очень строго относящихся к требованиям закона, чести и спра-
ведливости, обыкновенно прибегают к известного рода людям,
которые промышляют фальшивыми свидетельскими показания-
ми или подписями. Если таких людей нет под рукой, обращаются
к людям маленьким, ничтожным, которым достаточно дать незна-
чительную сумму денег, чтобы заставить их молчать. Но чтобы для
этого обращались к лицам, подобным Сицилинскому и Отто, вы-
сокая нравственность которых признается всеми, это представ-
ляется чересчур странным. Этот факт, неслыханный в судебных
летописях, стараются объяснить, говоря, что свидетели сделали
подпись по доброте, по благодушию, не зная, что завещание под-
ложно; притом их ловко подвели, заставили их подписаться очень
обстоятельно и подробно, так что, когда они явились в Граждан-
скую Палату, им оставалось только подтвердить, что действитель-
но они подписались на завещании.
Говорят также, что будто бы в нашем обществе существует
такое мнение, что подписаться свидетелем на завещании можно
и после смерти завещателя, если только есть убеждение, что заве-
щание действительно подписано им самим. Но я не вижу, на чем
основываются эти предположения; я не понимаю, каким образом
люди образованные, понимающие закон, или, по крайней мере,
требования обыкновенной справедливости, могут думать, что
409
ДЕЛО МЯСНИКОВЫХ
свидетельская подпись, требуемая законом, — не что иное, как пус-
тая формальность, и что в этой подписи позволительно говорить
неправду. Напротив, всякий знает, что завещание, подписанное
завещателем и не подписанное свидетелями, равняется нулю; мог
ли не знать этого Сицилинский, священник, духовный отец, ко-
торому в течение его 70-летней жизни пришлось подписать, быть
может, более 50 завещаний, мог ли не знать этого Отто, доктор,
одно из тех лиц, к которым всего чаще обращаются с просьбой
подписаться свидетелем на завещании?
Господа присяжные! Что это за лица, о которых говорят, что
они согласились подписаться на завещании, зная, что завещание
недействительно? Были ли эти люди безнравственны или, по
крайней мере, легкомысленны, готовые согласиться на всякую ус-
лугу? Нет, здесь были вопросы, дававшие свидетелям возможность
отвечать в этом смысле; но на каждый такой вопрос они отвечали
совершенно не так, как от них ожидали. Например, спрашивали
свидетеля Клейнмихеля относительно Сицилинского: это чело-
век был добрый? Он отвечал: строгий. Спрашивали свидетеля
Слепцова относительно доктора Отто: он готов был оказать вся-
кому услугу? Он отвечал: смотря по тому, какого рода была услу-
га. Все показания свидетелей клонятся к тому, что Сицилинский
и Отто не были добрыми малыми, в обыкновенном смысле этого
слова, готовыми для компании сделать и не совсем хорошую вещь;
это люди, понимающие значение чести и нравственности, люди,
которые некогда не согласились бы сделать лживый проступок,
зная, что после этого им по меньшей мере придется перед судом
показать неправду. Неужели вы думаете, что Сицилинский, про-
живший более 70 лет, бывший в звании священника 50 лет, не
знал, что ему придется пойти в Гражданскую Палату и сказать,
что, подписывая завещание, он видел завещателя и нашел его
в здравом уме и твердой памяти? Неужели Отто, человек также не
молодых лет, доктор, никогда не подписывал завещаний и не знал,
какую обязанность налагает свидетельская подпись на того, кто
ее сделал? Говорят, что форма для свидетельских подписей в на-
стоящем случае не без цели была избрана весьма подробная; но
я полагаю, что это предположение совершенно ошибочно. Если
действительно было намерение воспользоваться легкомыслием
свидетелей, то достигнуть этого было гораздо легче, дав им форму
410
АРСЕНЬЕВ КОНСТАНТИН КОНСТАНТИНОВИЧ
подписи, по возможности, короткую, неопределенную, а потом,
когда они уже ее сделали, сказать им: «Теперь вы связаны, вы
должны сказать, что видели завещателя и подписали при его жиз-
ни, потому что иначе вы подвергаетесь большой опасности». Им
же, напротив, предлагают такую подпись, что они ни на минуту
не могут сомневаться в том, что пишут неправду. Итак, признать,
что Сицилинский и Отто подписались на завещании после смер-
ти Беляева, значило бы навсегда запятнать и опорочить их па-
мять, потому что нельзя легкомысленно относиться к подобным
вещам, нельзя утверждать, что люди, заведомо сделавшие ложную
подпись, все-таки могли быть людьми честными. Если б Сицилин-
ский и Отто подписали завещание после смерти Беляева, не обду-
мав значения этого поступка, то они поняли бы его в присутствии
палаты и постарались бы его загладить. Не забудьте при этом, что
нет закона, который назначил бы наказание человеку, подписав-
шему завещание после смерти завещателя, если он, придя в Пала-
ту, сознается в своей ошибке. Следовательно, если Сицилинский
и Отто, вызванные в Палату, подтверждали, что видели завещате-
ля при его жизни и по его личной просьбе подписали завещание,
а без этого оно и не было бы утверждено, то они поступили вполне
сознательно и закрепили то действие, которое совершили, подпи-
сываясь на завещании. Всякое предположение о том, что они под-
писались после смерти Беляева, равносильно предположению,
что они оба, рекомендованные нам за людей высокой честности,
были люди вполне безнравственные. Намекают, впрочем, и на то,
что один из этих добрых людей, подписавших завещание только
из благодушия, из услужливости, был, однако, настолько практи-
чен, что получил вознаграждение за свою услугу; говорят, что все
многочисленное семейство Сицилинского пользовалось посо-
биями Мясниковых. Значит, Сицилинский сказал своему семей-
ству, тем лицам, которые должны были более всего уважать его:
«Вот, мои дети, я на старости лет сделал нехорошее дело, но оно
даст вам возможность, когда хотите, прийти к Мясниковым и по-
требовать от них 100—150 рублей». Можно ли решиться на такие
предположения, когда дело идет о чести людей, незапятнанных
в продолжение всей их жизни? Сицилинский получал одолжения
при жизни Беляева; что же удивительного, что его дети получали
от Мясниковых незначительные суммы, вроде ста или полутора-
411
ДЕЛО МЯСНИКОВЫХ
ста рублей. Это вполне нормально, и если свидетель Хохов был
выставлен для того, чтобы показать об этом во время заседания,
то это доказывает только, как важно для обвинительной власти
поколебать веру в нравственность Сицилинского и Отто и как
мало у ней для того оснований. Здесь, господа присяжные, слабая
сторона обвинения и вместе с тем сильная сторона защиты, кото-
рую вы не можете обойти иначе, как признав, что Сицилинский
и Отто были люди без чести, без совести.
Прежде чем идти далее, я должен упомянуть об одном дока-
зательстве, которое играет некоторую роль в речах моих против-
ников, о той экспертизе, которая была вами выслушана. Я считаю
себя тем более вправе выразить свой взгляд на экспертизу, как на
доказательство, не имеющее никакого существенного значения,
что недавно еще, когда дело о завещании Беляева производилось
в гражданском суде, я высказал то же самое мнение, хотя экспер-
тиза в то время склонялась в пользу действительности завещания.
Я понимаю значение экспертизы там, где требуются специальные
познания, где ни один из нас, людей, обладающих общим образо-
ванием, не может сказать утвердительно, как следует смотреть на
дело. Но когда экспертиза касается предметов, доступных почти
каждому из нас, когда она касается вопросов, которые этим путем
разрешены быть не могут, то я полагаю, что значение ее самое ог-
раниченное. Я полагаю, что при сличении почерков, очень часто
совершенно против воли и незаметно для самих граждан экспер-
тов, играет роль та обстановка, при которой приходится давать
заключение, и вот почему в настоящем деле часто изменялись воз-
зрения экспертов. Вот почему те самые лица, которые при пред-
шествовавших исследованиях приходили к одному убеждению,
теперь приходят к противному; а другие, оставшиеся верными
своему взгляду, прежде взгляд этот мотивировали так, а теперь
мотивируют его иначе. Не доказывает ли это, с одной стороны,
что характер экспертизы соответствует характеру того момента,
в который она производится, — повторяю, против воли граждан
экспертов, — а с другой стороны, что она вся с начала до конца по-
строена на самых шатких основаниях. Я не стану припоминать вам
всех тех противоречий в разных экспертизах по настоящему делу,
которые были мною своевременно указаны; припомню только
одно: когда производилось сличение почерков на предваритель-
412
АРСЕНЬЕВ КОНСТАНТИН КОНСТАНТИНОВИЧ
ном следствия в прошедшем году, эксперты, из которых многие
явились сюда, показали, что подделка есть, но весьма грубая, пло-
хая и те же самые эксперты в один голос в настоящем заседании
объявили, что подделка должна быть признана очень искусной,
и, следовательно, стали вразрез с тем мнением, которое было
высказано ими ранее. Наконец, припомните показание эксперта
Иванова, из которого видно, что хотя ответы и даны экспертами
единогласно, но что один и тот же вывод построен разными экс-
пертами на различных основаниях. Какие же основания имелись
в настоящее время для признания подписи сомнительной? Экс-
перты объяснили, что одно из этих оснований — большая круп-
ность букв в подписи на завещании. Обстоятельство это было
только раз замечено при прежних экспертизах, и притом только
теми экспертами, которые признали, что подпись похожа. Затем
эксперты указали на некоторую нетвердость почерка. Эта не-
твердость опять-таки была признана той же первой экспертизой,
которая высказалась в пользу подлинности завещания. Притом
нетвердость почерка или раздельность каждой черты, о которой
говорили перед нами эксперты, разве не может быть объяснена
болезненным состоянием Беляева? Когда человек пишет твердой
здоровой рукой, он пишет большей частью связно, пишет свою
фамилию обыкновенно одним размахом пера; но когда он пишет
среди испытываемой им сильной боли, то нет ничего удивитель-
ного, что каждая буква им пишется отдельно, так как каждая чер-
та, каждое движение стоят ему чрезвычайных усилий. Подпись,
которую считают сделанной человеком больным, скорее тогда
была бы сомнительной, если бы была сделана твердой рукой.
Сверх того, во время производства дела очень большую роль
в отзывах экспертов играли разные вопросы, которые на суде со-
вершенно устранены.
Те эксперты, которые признавали подпись сомнительной,
говорили в подтверждение своего мнения, что Беляев подписы-
вался без росчерка с буквой «ъ» или с росчерком, но без буквы
«ъ»; в завещании же имеются и росчерк и буква «ъ». Это играло
громадную роль при первых экспертизах. Теперь же, когда дока-
зано, что есть несомненные подписи Беляева, такие же, как на за-
вещании, естественно это обстоятельство теряет значение. То же
самое следует сказать и о точке, которую Беляев будто бы всегда
413
ДЕЛО МЯСНИКОВЫХ
ставил после своей фамилии. Теперь утверждают только, что под-
пись Беляева без точки и с росчерком при «ъ», — как вы думаете,
господа присяжные заседатели, что обыкновенно общее правило
или исключение? Я полагаю, что никто не усомнится в том, что
берется за образец подпись обыкновенная, чаще всего встречаю-
щаяся, а когда при этом имеется еще секрет, столь легко угадывае-
мый, как точка, то каждый подделыватель непременно поставил
бы эту точку.
Я обращу ваше внимание еще на одно весьма важное обстоя-
тельство: в глазах обвинительной власти весьма большую роль
играют все те внешние особенности завещания, выставляемые
на вид экспертами, которые должны убедить вас в фальшивости
завещания. Но где же находилось завещание во время произ-
водства дела? Хранилось ли оно в таком месте, откуда Мяснико-
вы или Беляевы, при всем своем желании, не могли добыть его
и уничтожить? Нет. Завещание весьма часто возвращалось в руки
Беляевой, даже после того, как производилось первое следствие
по настоящему делу. Чего стоило бы человеку, сознающему свою
преступность, истребить завещание и вместе с ним материальное
доказательство преступления? Троекратное представление заве-
щания к делу, в последний раз в 1870 году, является, по моему мне-
нию, гораздо более важным, чем та шаткая, смутная экспертиза,
на которую ссылается перед вами обвинительная власть.
Затем вам представляется со стороны обвинения целый ряд
соображений, касающихся способа появления завещания на свет,
как оно было передано Беляевым своей жене, как было принято
ею и представлено к засвидетельствованию. Вот те вопросы, ко-
торые обсуждаются поверенным гражданского истца и предста-
вителем обвинительной власти с весьма большой подробностью.
Прежде чем перейти к этому, я должен возвратиться несколько
назад и показать оборотную сторону вопроса о подложности заве-
щания.
Вам представлялись, господа присяжные, разные доводы, го-
ворящие в пользу подложности завещания. Я уже указывал вам на
личность свидетелей, подписавшихся на завещании, как на аргу-
мент пользу действительности завещания; но посмотрим, в самом
завещании нет ли еще указаний на то, что оно не подложно. Во-
первых, на чем преимущественно основывают мои противники
414
АРСЕНЬЕВ КОНСТАНТИН КОНСТАНТИНОВИЧ
свой спор о подлоге? На том, что Беляев в мае месяце был челове-
ком довольно крепким, ездил на торги, писал разные бумаги и, сле-
довательно должен был написать завещание сам. Но представьте
себе, что завещание было бы помечено 23 сентября, днем, пред-
шествовавшим смерти Беляева. Тогда все эти соображения пали
бы безвозвратно. Самые ярые ревнители аккуратности Беляева
должны были бы сознаться, что Беляев накануне смерти был на-
столько слаб, что не мог написать завещания сам и не мог даже
подписать его с полным означением своего звания; но этого нет:
на завещании выставлено 10 мая. Кто составляет подложный до-
кумент, и в особенности так обдуманно, так тонко, как составлено
в данном случае, завещание, по словам поверенного гражданско-
го истца, тот не мог обойти такого простого вопроса, почему же
именно выбрано 10 мая? Что за странность! Ведь, таким образом,
составитель завещания добровольно окружает себя опасностями,
дает не только повод утверждать, что в этот день Беляев был здо-
ров, но и возможность доказать, что он не был дома, возможность
сличать подпись Беляева на завещании с почерком его в дневнике
того же числа, словом, без всякой надобности усложняет задачу
и затрудняет успех задуманного дела. Что могло помешать поме-
тить завещание 23 сентября?
Мы знаем, что Целебровский был в это время в Петербурге,
Отто лечил больного, а Сицилинский приходил к нему в самый
день смерти. Стало быть, подписи их могли быть отнесены к это-
му числу. Наконец, если подпись была сделана Карагановым на
белом листе бумаги и нужно было подгонять текст к этой подпи-
си, то не проще ли было призвать Караганова и приказать ему сде-
лать еще подпись, и Караганов еще с большей легкостью тотчас
бы сделал новую подпись, быть может, еще лучшую, чем первая.
Что же было стесняться с Карагановым? Раз заручившись помо-
щью его, можно было написать завещание совершенно спокойно,
на досуге, не торопясь, со всеми подробностями и формальностя-
ми, и, быть может, Караганов изловчился бы так, что подписал
бы полным титулом Беляева, если уже с первого раза он дошел до
такой степени совершенства.
Прежде чем покончить с завещанием, я должен указать один
несомненный факт, имеющийся в деле, — намерение Беляева сде-
лать завещание. Факт этот не оспаривается даже и обвинением;
415
ДЕЛО МЯСНИКОВЫХ
но, тем не менее, я считаю долгом напомнить те указания, кото-
рые мы имеем по этому предмету. Во-первых, это доказывается
обрывком, написанным рукой Беляева и найденным при обыске
у Мясникова, а во-вторых, показаниями свидетельницы Сицилин-
ской, которая говорит, что в присутствии ее шла речь о каком-то
лице, умершем без завещания, и Беляев сказал, что с ним этого не
случится. Что этот разговор был, в этом, конечно, нельзя сомне-
ваться. Думаю, что Сицилинская, женщина пожилая и почтенная,
произвела на вас такое впечатление, что вы не заподозрите ее
в желании показывать фальшиво для того, чтобы прибавить один
слабый довод ко всем другим основаниям защиты. Затем вы слы-
шали показание свидетельницы Ивановой. Если бы оно было об-
думано, подготовлено, как на то намекали, то оно, конечно, было
бы дано иначе. Если бы Иванова сговорилась с Беляевой, то она,
разумеется, не сказала бы, что слыхала, будто Беляевой сделано
было завещание в пользу мужа, между тем как Беляева объяснила
уже по выслушании показания Ивановой, что она такого завеща-
ния никогда не составляла. Говорят еще, как могла Иванова слы-
шать подобный разговор в 1857 или 1858 году по поводу смерти
Громовой, когда Громова умерла в 1856 году, но неужели разговор
об отсутствии завещания может идти только сейчас после смерти
известного лица? Быть может, была какая-нибудь тяжба, какие-
нибудь семейные несогласия, и по этому поводу возник разговор
о завещании. Следовательно, одно из двух — или завещание Беляе-
ва в то время было составлено, или же выражалось такое твердое
намерение его составить, от которого до исполнения один шаг,
задерживавшийся, может быть, боязнью смерти, но совершив-
шийся, наконец, под влиянием болезненных припадков, застав-
лявших Беляева опасаться внезапной кончины. Поверенный гра-
жданского истца, с помощью исторических фактов, результатов
и своих собственных разговоров с кавказским генералом утвер-
ждает, что совершению всякого события предшествует смутный
говор и что такой говор предшествовал появлению завещания, но
здесь поверенный гражданского истца снова возвращается к той
массе показаний, которые мы откинули уже по общему согласию.
Где же доказательства тех слухов и толков, на которые ссылается
поверенный? Нет ни одного добросовестного свидетеля, заслу-
живающего доверия, который бы говорил об этом. Поверенный
416
АРСЕНЬЕВ КОНСТАНТИН КОНСТАНТИНОВИЧ
гражданских истцов сослался только на свидетеля Китаева, того
самого, все показания которого исполнены противоречий и кото-
рый объяснял их невнимательностью своею у судебного следова-
теля. Слух о подложности завещания мог появиться среди дворни,
недовольной тем, что в завещании ей не было ничего оставлено,
и вследствие этого заподозрившей его подлинность; но это было
уже после открытия самого завещания. Слух распространился,
когда Красильников поехал к Ракееву заявить о подложности за-
вещания. Замечу мимоходом, что Красильников старался набро-
сить тень на Сицилинского; но вы также слышали, что показал по
этому поводу Ракеев. Пущенный, таким образом, слух, конечно,
тотчас был подхвачен. Как известно, в некоторых слоях нашего
общества весьма рады подхватить всякую скандальную историю,
и в особенности такую, где замешана богатая фамилия Мяснико-
вых; но о появлении завещания, повторяю, никаких слухов, ника-
ких толков не было.
Поверенный гражданского истца говорит, что в первое время
после смерти Беляева сама Беляева говорила и другие лица тоже
показывали, что завещания нет. В этом отношении он основыва-
ется опять на тех же показаниях устраненных свидетелей, и вот
является на сцену забытый нами Штеммер, который отыскивает
свидетельницу Синцову в Измайловском полку и тащит ее против
воли давать показание, Штеммер, который не признает на суде
своих собственных писем, Штеммер, который ездил уговаривать
Авдотью Кемпе пойти по этому делу в свидетельницы и показать,
что ее сын, служивший когда-то у Мясниковых, слышал о подлож-
ности завещания. Вот кто должен появиться на сцену, если захо-
тят доказать, что Беляева, Целебровский и Отто говорили, что
завещания нет. Я полагаю, что можно совершенно спокойно уст-
ранить таких свидетелей и никогда более не возвращаться к ним.
Затем перехожу к разбору показания Беляевой, показания,
конечно, весьма существенного в настоящем деле. Прежде всего
я не могу не заметить разницы в отношениях к Беляевой обвини-
тельной власти и поверенного гражданского истца. Обвинитель-
ная власть признает возможным совершенно откинуть показание,
данное Беляевой в 1871 году на втором следствии, показание, дан-
ное Беляевой, по ее словам, под влиянием испуга. Поверенный
гражданского истца опирается в особенности именно на это пока-
417
ДЕЛО МЯСНИКОВЫХ
зание Беляевой и останавливается на вопросе, можно ли верить
испугу Беляевой? Не знаю, трепетная ли лань Беляева, но, во вся-
ком случае, знаю, что она боязливая женщина. На это есть два ука-
зания: во-первых, свидетель Погожев показал, что она боялась не
только дела о завещании, но и всяких пустяков; во-вторых, ее об-
раз действий в нашем присутствии подтверждает это. На вопрос
прокурора в начале заседания, когда она была очень смущена, она
даже отвечала, что ее никогда не вызывали к судебному следова-
телю, тогда как через несколько времени подробно объяснила,
когда давала показание и как давала его. Говорят, что перед вами,
перед торжественным судом вашим, она должна была более сму-
титься, чем у судебного следователя; но сам поверенный граждан-
ского истца напоминает вам, что она теперь освобождена от об-
винения, а тогда она могла ожидать привлечения к делу и потом
действительно была привлечена к нему в качестве обвиняемой.
Затем, был ли для Беляевой внешний повод к испугу? Полагаю,
что был. Поверенный гражданского истца передал слова Беляе-
вой таким образом, будто бы беспрестанные звонки расстраивали
ее нервы; но это перетолкование слов ее не заставит вас забыть
истинного их смысла. Дело в том, что над домом Беляевой висела
туча, заметная для нее самой. Было замечено, что агенты сыск-
ной полиции слишком искусны, чтоб прямо идти в дом, звонить
и открыто наводить свои справки. Но есть различные приемы
действий, соответствующие разным обстоятельствам. Пока све-
дения собирались, нужно было действовать осторожно, но когда
дело вступило в новый период, когда Караганов был привезен
в Петербург и дал свое показание, тогда можно было действовать
решительнее, чтоб повлиять на впечатлительную личность. Я не
счел бы себя вправе говорить о таких догадках, если б неожидан-
но явившееся показание свидетеля Петрова, вызванного обвини-
тельной властью и отвечавшего на ее вопросы, а не на вопросы
защиты. Хотя Петров и не признал, что Ижболдии подкупал его,
но здесь, на суде, он передал такие обстоятельства, которые лег-
ко могут дать повод предположить, что, может быть, он в пьяном
виде рассказывал, что его подкупили. Этот рассказ мог дойти до
Беляевой, она могла подумать, что окружена опасностями, что
за ней следят, что вся прислуга готова изменить ей, и, конечно,
могла испугаться. Прежде чем пойду далее, я обращу ваше внима-
418
АРСЕНЬЕВ КОНСТАНТИН КОНСТАНТИНОВИЧ
ние на одно обстоятельство, которое в моих глазах имеет весьма
важное значение и как нельзя более содействует объяснению не-
определенности и противоречий, замечаемых в показаниях Бе-
ляевой. Источник их заключается в событиях 1865 и 1866 годов,
о которых так много говорил прокурор. В это время она поссори-
лась с Мясниковыми. Поводом к ссоре были два дела: споры по ус-
ловию 22 декабря 1858 г. и спор по опеке Шишкина. В это время
она подает в Управу благочиния прошение, в котором отзывается
о Мясниковых весьма дурно. Отсюда враждебное расположение,
которое поддерживается поверенным Беляевой Чевакинским.
Он везде говорит, что сомневается в подлинности завещания; он
ограждает безопасность своей доверительницы ранее, чем кто-
нибудь угрожает этой безопасности; он готов взять расписку от
Ижболдина, что тот ее преследовать не будет; он хочет заключить
условие с Ижболдиным и быть двадцатым или тридцатым пове-
ренным Ижболдина по этому делу. После такого эпизода понят-
но, что Беляева на следствии могла быть поставлена в не совсем
ловкое положение. Она сожалела о том, что увлеклась враждеб-
ным расположением к Мясниковым, и этим можно объяснить
некоторую неопределенность ее ответов. Но еще важнее другое
объяснение, как нельзя более простое, вытекающее из самого по-
ложения дела. Беляева спрошена в первый раз через 10 лет после
составления завещания; затем, почти через 14 лет явилась свиде-
тельницей на суде; она женщина далеко не молодая. О чем же ее
спрашивают? О таких вещах, которые большая часть из нас, лю-
дей еще не старых, забывает весьма легко. Представьте себе, что
вам передают какую-нибудь бумагу и просят ее спрятать; проходит
несколько месяцев, и вы ее возвращаете; потом через несколько
лет вас спрашивают, в каком помещении вашей квартиры вы ее
хранили? Я думаю, что в девяти случаях из десяти никто не будет
в состоянии дать положительный ответ на этот вопрос, за исклю-
чением разве лиц, которые заранее приготовились дать ответ на
всякий вопрос, которые, сознавая себя виновными, приняли за-
ранее меры, чтоб не говорить ни одного слова, которое могло бы
повредить им, и не умалчивать о том, что может послужить в их
пользу. Следовательно, когда Беляеву спрашивают, куда вы поло-
жили завещание, неужели вы будете удивляться, что она отвеча-
ет: «не помню»? Неужели вы заподозрите из-за этого правдивость
419
ДЕЛО МЯСНИКОВЫХ
ее ответов? Затем ее спрашивают: прочли ли вы завещание? Раз
она говорит, что только посмотрела его, раз — что не дочитала,
раз — что пробежала начало и конец. Неужели к этому можно при-
дираться? Неужели можно требовать, чтоб Беляева через 14 лет
помнила все подробности тяжелой для нее минуты, когда она уз-
нала, как близок конец любимого ею мужа? Будь она участницей
в преступлении, будь завещание фальшивое, она бы нашлась, дала
бы определенный ответ, и потому неопределенность показания
ни в каком случае против нее обращена быть не может. Что она
показала на втором предварительном следствии? Есть ли тут та-
кое громадное разноречие, та открытая дверь, о которой говорил
поверенный гражданского истца? Она сказала: «Да, я передала
завещание Мясникову, то ли самое, которое он привез назад, не
знаю». Нельзя же предполагать, что завещание в ее пользу было
обращено в другое завещание в ее пользу. Если подложно то заве-
щание, которое ей привез Мясников, подложно и то, которое она
передала Мясникову, и никакая открытая в этом смысле дверь ей
не поможет. Затем вас спрашивали, как могла Беляева обратить
внимание не на то, что ей оставлено, а на подписи свидетелей?
Но разве она сказала, что обратила внимание на подписи? Она
сказала только, что прочла их. Когда человек убит горем, он обра-
щает внимание на то, что первое попадается ему на глаза, а не на
то, что для него важнее. Если бы она подготовлялась к показанию
заранее, то не сказала бы, что Сицилинский и Отто подписались
на завещании одним только своим именем. Ведь завещание было
у ней в руках в течение 10 лет; неужели она не могла изучить его
достаточно, чтобы помнить, как оно было подписано, и не отве-
чать разноречиво в вашем присутствии. Вся совокупность отве-
тов Беляевой показывает, что она отвечала неопределенно под
влиянием весьма понятного смущения. Нам говорят, что она да-
вала раздражительным тоном ответ «да», «нет». Но можно ли ос-
таваться хладнокровным, когда лицо, не уполномоченное к тому
законом, прежде начала допроса просит о записке в протоколе
ее показаний на случай возбуждения вопроса о лжесвидетельст-
ве? Если бы это сделал прокурор — и тогда Беляева не могла бы
остаться к этому равнодушной; но если это делает лицо, имеющее
только гражданский интерес в деле, то является не только смут-
ное состояние беспокойства, но и весьма понятное раздражение,
420
АРСЕНЬЕВ КОНСТАНТИН КОНСТАНТИНОВИЧ
и если это раздражение слышалось в ответах Беляевой поверен-
ному гражданского истца, то это совершенно естественно. Затем
прокурор опять задается целым рядом вопросов: отчего не было
того, отчего не было другого, отчего то или другое было сделано
так или иначе? Посмотрим, могут ли нас привести к чему-нибудь
подобные вопросы.
Прокурор говорит: странное дело, зачем Беляев передал заве-
щание на сохранение жене, зачем не сделал этого раньше, зачем не
внес завещания в какое-нибудь присутственное место, не передал
его для хранения какому-нибудь должностному или частному липу?
Но опять, повторяю, можно ли требовать таким образом отчета
от человека, зачем он поступил так, а не иначе? Каждый человек
может поступать различно, хуже или лучше, осторожнее или неос-
торожнее. Если он избирает средство, которое кажется нам менее
целесообразным, неужели из этого можно выводить, что он вовсе
того или другого не сделал? Беляев мог раньше не передавать заве-
щания жене, потому что считал возможным его изменить и думал,
когда соберется с силами, написать другое завещание; затем уви-
дев, что здоровье его все больше и больше расстраивается, он мог
решиться оставить завещание как оно есть и передает его жене.
Что же тут удивительного? Бездна завещаний пропадает. Может
быть, от непринятия завещателями предосторожностей, но как
бы то ни было, завещания далеко не всегда вносятся для хранения
в присутственное место; притом этот обряд особенно полезен
только тогда, когда исполнен лично завещателем, а в последние
недели перед смертью Беляев, как известно, не выезжал.
Беляев передал завещание жене потому, что ему хотелось,
чтобы во избежание забот оно заблаговременно было в руках ее.
Он не говорит ей, что это за бумага. Но ведь передача какой-ни -
будь бумаги в торжественную минуту жизни достаточна, чтобы
обратить на нее внимание получающего. Еще спрашивают: зачем
он не сказал жене, что именно оставил ей? Но к чему было такое
перечисление? Естественно ли ожидать такого разговора между
мужем и женой, которые друг друга любят, если притом не име-
ют детей и жена сама по себе достаточно обеспечена. Понятно,
что человек нежный, каким был Беляев, каким он является в сво-
их письмах и был выставлен прокурором, понятно, что такой
человек избегает подобного разговора. Прокурор идет далее, он
421
ДЕЛО МЯСНИКОВЫХ
говорит: почему Беляева не спросила мужа, сколько и что он ей
оставил? Такой вопрос совершенно немыслим при той обстанов-
ке, которая господствовала в семействе Беляевых, тем более что
для Беляевой вопрос, сколько оставил ей муж, не был вопросом
жизни или смерти: она женщина не бедная, имела свои виноку-
ренные заводы и прекрасные дома и знала, что после смерти мужа
останется во всяком случае в хорошем материальном положении.
Вот все эти соображения и несомненное горе Беляевой, в кото-
ром только поверенному гражданского истца угодно было сомне-
ваться, показывают ясно: почему и в первое время после смерти
Беляева сна не торопилась раскрыть завещание и не тотчас при-
няла меры к его засвидетельствованию. Говорят, что она держала
его 40 дней в безгласности. Нет, она так показала, но это одна из
неточностей, которые составляют главный признак искренности.
Она представила завещание к засвидетельствованию на 23-й день.
Беляев умер 24 сентября, а завещание внесено в Палату 16 октяб-
ря. Говорят, зачем она не успокоила несчастную заболевшую Ре-
мянникову, не сказала тотчас, что ей оставлено 4000 рублей? Но
что такое 4000 рублей для женщины старой, одинокой, которая
привыкла к хорошей материальной обстановке? Для нее гораз-
до важнее было знать, оставит ли ее свояченица у себя на преж-
нем положении. Может быть, она сначала в этом сомневалась
и просила помощи Мясникова? Но что показывала здесь на суде
Беляева? Она показала, что успокоила Ремянникову, обещала ей
не оставлять ее. Затем, уж безразлично когда, она сказала ей, что
именно ей завещано. Следовательно, предположение, что болезнь
Ремянниковой зависела от неопределенности ее положения, со-
вершенно не выдерживает критики. Затем прокурор говорит
о негодовании Шмелева, который считал себя вправе думать, что
ему что-нибудь оставлено, и удивлялся, как же этого в завещании
нет. Но где доказательства, что о негодовании его было известно
Беляевой? Притом о негодовании Шмелева нам известно из ис-
точника очень подозрительного. Одним словом, как ни посмот-
реть на дело, совершенно понятно, что Беляева могла первые дни
после смерти мужа не говорить о завещании, не представлять его
к явке. Но говорят, есть доверенность, которой Беляева еще в сен-
тябре уполномочила Мясниковых вести все свои дела. Но, во-пер-
вых, в этой доверенности нет ничего о завещании, и, во-вторых,
422
АРСЕНЬЕВ КОНСТАНТИН КОНСТАНТИНОВИЧ
она написана неизвестно кем, неизвестно по чьему приказанию;
может быть, по распоряжению Мясникова или другого лица, мо-
жет быть, управляющего конторой. Такая доверенность на вся-
кий случай была приготовлена, но дело в том, что она никогда
не была выдаваема, следовательно, вывод, что в конце сентября
Беляева хотела распоряжаться делами и дать ход завещанию, ни
на чем не основан. Во всяком случае эта доверенность не говорит
ничего ни в пользу, ни против подлинности завещания. Наконец,
остается еще одно, кажется, последнее соображение, касающееся
завещания. Говорят, как можно допустить, чтобы Беляев, любив-
ший свою жену, оставил завещание, которое могло только поста-
вить ее в затруднение? Можно ли допустить, что Беляев, зная, что
у него есть деньги, оставил жене достояние, обремененное долга-
ми, чуть ли не свыше стоимости его? Этот вопрос более относится
к последнему вопросу — о величине состояния Беляева; но допус-
тим, что мы уже доказали, что состояние было небольшое, обре-
мененное долгами. Не забудьте, что Беляев составил завещание
10 мая, в то время, когда не знал, какой оборот примут его дела,
и мог думать, что в момент его смерти положение их будет весьма
благоприятно. Он мог надеяться, что проживет еще долго, так как
его болезнь принадлежала к числу тех, которые могут и быстро
окончиться, и продолжаться очень долго. Наконец, Беляева и на
самом деле получила по условию 22 декабря независимо от всех
ее собственных имений 120 000 рублей капитала, то есть разницу
между сохранной распиской и ценностью уступленного Мяснико-
вым имения Беляева. Сверх того Беляева получила в свою пользу
такое имущество ее мужа, которое не было уступлено Мясниковым
по условию 22 декабря. На это есть одно указание: как видно из
сведений, доставленных Олонецкой Казенной Палатой, Беляева
после смерти мужа и окончания расчетов, по олонецкому откупу,
получила половину оставшейся суммы за вино, именно 9000 руб-
лей, а другая половина пошла Красильникову. Может быть, она
получила и другие суммы; ведь по условию 22 декабря к Мяснико-
вым перешли только одни предприятия Беляева, а у него, как вид-
но из счета 10 сентября 1857 г., были должники, которые, может
быть, заплатили Беляевой. Итак, составление такого завещания
с любовью Беляева к жене, не подлежащей никакому сомнению,
нисколько в противоречии не находится.
423
ДЕЛО МЯСНИКОВЫХ
Прежде чем продолжать речь, я просил бы на основании со-
стоявшегося вчера определения суда предъявить счеты присяж-
ным заседателям. (Счеты предъявляются.)
Обращаюсь теперь к самому существенному вопросу: не имел
ли кто-нибудь, и кто именно, интереса составить подложное заве-
щание? Этот вопрос находится в тесной связи с вопросом о состоя-
нии Беляева. Я должен просить извинения, что буду утруждать вас
цифрами, но это необходимо для разъяснения дела. В этом отно-
шении существует некоторое разногласие между моими противни-
ками. Прокурор и отчасти один из поверенных гражданского ист-
ца придают значение этому вопросу; они понимают, что в таком
деле, как настоящее, нельзя обойти вопроса, был ли какой-нибудь
интерес составить подложное завещание, что нельзя относиться
свысока к вопросу, как велико было состояние Беляева. Другой
поверенный гражданского истца настойчиво указывает, что этот
вопрос не имеет значения, даже возражал против единственного
средства, которое мы имеем, чтоб познакомить вас с этой сторо-
ной дела, именно против предъявления счетов. Полагаю, что все
заранее поняли, как важен этот вопрос в настоящем деле. Прежде
всего я должен заявить, что вполне согласен с той характеристи-
кой Беляева, которую сделал прокурор. Он отнесся к личности Бе-
ляева с уважением, и, мне кажется, иначе отнестись к ней нельзя.
Беляев действительно принадлежал к числу тех усердных и рев-
ностных слуг, которые интересы своих хозяев ставят выше сво-
их собственных. После этой характеристики, мне кажется, я могу
только вкратце указать на тот прискорбный вопрос, который был
сделан одному из свидетелей поверенным гражданского истца.
Он спросил вчера одного из свидетелей: как вы полагаете, если
бы Беляев захотел употребить во зло доверие И. Ф. Мясникова, то
мог ли он обогатиться? Я полагаю, что этот вопрос не может воз-
никнуть в настоящем деле, потому что как обвинительная власть,
так и защита вполне признают, что о неправильном происхожде-
нии состояния Беляева не может быть речи. Затем нам надобно ус-
ловиться насчет того, что следует понимать под именем больших
капиталистов и малых и в какой степени следует при этом руково-
дствоваться показаниями свидетелей. Прокурор по этому поводу
высказал теорию, с которой едва ли можно согласиться. Он пола-
гает, что после 1858 года понятия общества о большом и малом
424
АРСЕНЬЕВ КОНСТАНТИН КОНСТАНТИНОВИЧ
капиталах изменились сообразно с изменившимся распределени-
ем собственности в разных руках. По мнению прокурора, при су-
ществовании откупов, при возможности быстрого, почти внезап-
ного обогащения понятие о больших капиталах 14 лет тому назад
было другое, чем теперь. Тогда большим капиталистом считался
тот, который, подобно Воронину, Кокореву, Бенардаки — откуп-
ным царькам, располагал громадными средствами; маленьким
же тот, который, подобно Беляеву, как понимает обвинительная
власть, обладал капиталом в 400 000 — 600 000 рублей. Замечу ми-
моходом, что здесь в первый раз настоящее дело является низве-
денным хотя до чего-нибудь подходящего к его настоящему значе-
нию. Не говоря уже о слухах и о заявлениях гражданских истцов,
ценивших состояние Беляева в несколько миллионов, даже запре-
щение по настоящему делу при предварительном следствии было
наложено в сумме 1 300 000 рублей. Теперь уже капитал Беляева
определяют совершенно иначе, но все-таки остается еще весьма
многое сделать, чтобы восстановить истину. Итак, я возвраща-
юсь к вопросу о состоянии Беляева и говорю, что если теперь
не существует откупа, то существуют другие, незнакомые прежде
средства такого же быстрого, внезапного обогащения, не всегда
соответствующего труду и силам, для того употребленным; если
прежде были откупа, теперь есть концессии; если прежде был
торг вином, в настоящее время есть постройка железных дорог;
если тогда слыли за больших капиталистов Воронин или Коншин,
то в настоящее время такими же капиталистами слывут Поляков
и многие другие, которых незачем называть. Относительное зна-
чение понятий о большом и малом капитале не изменилось. Затем
спрашивается, в какой степени мы можем руководствоваться при
определении состояния Беляева показаниями свидетелей? Это,
по моему мнению, зависит от того, что они показывают. Некото-
рые из них говорят, что считали Беляева за человека богатого,
считали его капитал в 300 000, 400 000, даже в 500 000 рублей. На
этом они останавливаются, не дают точных сведений о его делах
и предприятиях. Таким показаниям можно давать веру относи-
тельно их добросовестности, но серьезных выводов из них делать
нельзя. Гораздо большее значение имеют те свидетели, которые
определяют с точностью дела умершего и знают даже, на чем он
имел барыш, на чем убыток. К первой категории свидетелей при-
425
ДЕЛО МЯСНИКОВЫХ
надлежат Гротен, Молво, Перозио; ко второй — Бенардаки и Не-
нюков. Затем я расхожусь с обвинительной властью по одному
предмету: обвинительная власть настаивает на различии между
официальными документами и неофициальными бумагами, кото-
рые имеются в настоящем деле. Обвинительная власть говорит,
что нужно руководствоваться отношением обер-прокурора 1 Де-
партамента Сената, сведениями, полученными из Сената, из Ка-
зенных Палат и т.п ., а что счеты Беляева, его расписки, домовая
расходная тетрадь не имеют существенного значения. В этом от-
ношении я стою на точке зрения совершенно противоположной.
Представим себе, например, что, руководствуясь одними офици-
альными сведениями, мы определили бы участие Беляева в хер-
сонском откупе в 25 паях. После некоторых данных, представлен-
ных защитою вчера, обвинительная власть признала херсонский
откуп почти не принадлежащим Беляеву, то есть принадлежащим
ему только в пяти паях, которыми он почти не пользовался. Руко-
водствуясь одними официальными документами, мы пришли бы,
следовательно, к фальшивому заключению о состоянии Беляева.
Поэтому, чтобы составить правильное заключение, нет другого
средства, как обратиться к пренебрегаемым обвинительной вла-
стью, а по моему мнению, очень важным, домашним распискам
и счетам. Притом так ли они не важны, как кажется с первого
взгляда? Если известное торговое лицо ведет книги по строгим
правилам бухгалтерии, тогда частные его записи особого значе-
ния не имеют. Но разве Беляев вел торговые книги? Разве есть
другие основания доказывать величину его состояния, основания
более точные, чем, например, отчет Беляева пред Мясниковыми?
Правда, свидетель Красильников перечислял подробно все книги
Беляева, но ведь Красильников один из устраненных свидетелей.
Что касается Китаева, то, несмотря на пристрастие его в ту же
самую сторону, как Красильников, он на предварительном след-
ствии показал, что в конторе книг не велось. Лучшим доказатель-
ством, что их не было, служит исходящая тетрадь, в которой запи-
сывается расписка в 272 000 рублей. Итак, я думаю, что записки
и счеты Беляева имеют важное значение, потому что все писаны
собственноручно; я не предполагаю, чтобы могло быть оспорено
значение этого доказательства.
426
АРСЕНЬЕВ КОНСТАНТИН КОНСТАНТИНОВИЧ
Предпослав эти предварительные соображения, я перейду
к рассмотрению вопроса о состоянии Беляева. Оно заключалось
главным образом в откупах. По поводу откупов много было гово-
рено вчера мною самим и противной стороной; поэтому я ограни-
чусь немногими замечаниями. Обвинительная власть продолжает
утверждать, что вологодский откуп представлял большую цен-
ность, что если 20 000 рублей дано за последних четыре месяца,
значит, он приносил 60 000 рублей в год. Обвинительная власть,
кажется, не так поняла вчерашнее мое заявление. Я не утверждал,
чтобы откупщик в последние четыре месяца пускал вино в про-
дажу по возвышенной цене; я говорил только, что к концу срока
содержания откупа старый откупщик передавал новому все свои
заведения, имущество и запасы, и вот почему в конце срока содер-
жания откуп мог быть уступлен за сравнительно высокую цифру.
Припомните объяснение Красильникова о передаче олонецких
откупов в конце 1858 года, в этом ему вполне можно верить, по-
тому что он показывал не в пользу подсудимых. Красильников
показал, что в конце 1858 года он был озабочен получением дове-
ренности от Беляевой и Мясниковых, именно для окончания этих
важных в откупном деле расчетов. Следовательно, 20 000 рублей,
заплаченные за четыре последних месяца, не могут служить ме-
рилом для действительной стоимости откупа. Из 10 000 рублей,
полученных в задаток за Устюг, 4000 пошли к А. Мясникову; столь-
ко же, пропорционально 2/5 должно было, вероятно, достаться
Ивану Константиновичу, так что Беляев и здесь является имею-
щим на самом деле 1/15 своего номинального участия в откупе.
Я укажу еще, что по его расходной тетради и по счетам значатся
выданными Мясниковым по вологодским откупам 53 000 рублей.
Что касается херсонского откупа, то мне кажется, что указанные
мною вчера документы и соображения позволяют исключить из
счета состояния Беляева этот откуп по двум причинам: во-первых,
Беляев взял этот откуп по поручению Мясниковых, и все деньги,
которые получал с него, передавал им почти без остатка; во-вто-
рых, в августе 1858 года херсонский откуп был уже совсем передан
и расчеты по нему почти окончены. Об олонецких откупах есть
сведения в счете Беляева от сентября 1858 года, где сказано, что
им вложен в них капитал в 29 000 рублей. Красильников показал,
что они стоили в конце 1858 года до 70 000 рублей. Я готов при-
427
ДЕЛО МЯСНИКОВЫХ
нять и эту цифру. Затем говорили о доходах, которые Беляев полу-
чал от откупного дела; но есть имущества с доходом постоянным,
есть другие — с временным доходом; откупа принадлежат к послед-
ней категории, и доходы с них должны были для Беляева совер-
шенно прекратиться в 1858 году, не говоря уже о том, что откуп не
всегда давал доход, а часто убыток.
Из всего сказанного видно, что если даже принять ценность
олонецких откупов в 70 000 рублей, если допустить негласное
участие Беляева в откупе земли Войска Донского, то все-таки
вся ценность его участия в откупных делах к концу 1858 года со-
ставляла лишь с небольшим 100 000 рублей. Затем, мы знаем, что
залоги, предоставленные по откупам, принадлежали не одному
Беляеву. По вологодским и херсонским откупам часть залогов
внесена была на счет Мясниковых, а по Олонецкой губернии за-
лог доверен Беляеву его женой. Что касается до откупов на срок
1859—1863 годы, то общая цифра представленных Беляевым за-
логов составляла сначала 109 000 рублей, а потом понизилась до
71 000 рублей, в число которых входил и дом Беляевой. Но что же
дает право причислить эту сумму к активному капиталу Беляева?
Сплошь и рядом в залог по откупам представлялись чужие ценно-
сти. Вы слышали вчера, что билеты Комиссии Погашения Долгов
на сумму 140 000 рублей, которые явились в числе залогов Беляева
и которые Беляева разыскивала во время ссоры с Мясниковыми,
на самом деле были возвращены Беляевым А. Мясникову; что ко-
гда ставропольский откуп был передан от Беляева Мясникову, то
залоги, представленные Беляевым, но принадлежавшие Валохову
и Андрееву, на сумму почти до 300 000 рублей, были возвращены
двум последним; что в списке залогов Беляева значится и четыре
билета Коммерческого Банка на сумму 700 000 рублей, которые
принадлежали одной из девиц Мясниковых, и билет Пухова, при-
надлежавший вдове его и представленный Беляевым в залог по во-
логодским откупам. Вы знаете, с другой стороны, что после смер-
ти И. Ф . Мясникова осталось до полутора миллионов в билетах
разных кредитных учреждений. Не ясно ли, что при определении
состояния Беляева залоги, представляемые им, в соображение
принимаемы быть не могут. Затем я перехожу к рыбным ловлям.
Способ, исчисления их стоимости превосходит всякое вероятие.
428
АРСЕНЬЕВ КОНСТАНТИН КОНСТАНТИНОВИЧ
Говорят, что Мясниковы не имели формального права на
рыбные ловли, доставлявшие собственность Беляева. Это утвер-
ждают на том основании, что хотя Беляевым было подано отно-
шение о том, что 2/3 рыбных ловлей он уступил Мясниковым,
но контракта заключено не было. Но ведь в деле есть копия с по-
становления Астраханской комиссии о рыбных ловлях, из кото-
рого видно, что Комиссия при выслушании доношения Беляева
признала Мясниковых участниками в 2/3 предприятия. В условии
22 декабря сказано, что рыбные промыслы передаются Мясни-
ковым в 2/3, значит, остальные две трети им уже принадлежали.
Если бы Беляев в момент смерти был собственником рыбных про-
мыслов; то они все и были бы переданы Мясниковым но условию
22 декабря.
Если стать на точку зрения прокурора, то каким же путем
перешли в собственность Мясниковых остальные две трети про-
мыслов? А что они владели всей совокупностью промыслов — это
несомненно. Затем прокурор совершает другие операции над рыб-
ными ловлями: он ценит их не по тому, что они стоили в момент
смерти Беляева, но по их стоимости несколько лет спустя. Непра-
вильность этого приема я могу объяснить следующим примером:
представьте себе, что я строю фундамент дома, затем умираю; мои
наследники возводят на этом фундаменте 4-этажный дом. Неуже-
ли можно утверждать, что в момент моей смерти эта постройка
имела уже ту ценность, которую приобрела по совершенном окон-
чании ее. Вот что действительно стоили рыбные ловли в момент
смерти Беляева в 1869 году: во-первых, отступного было заплачено
Беляевым и обоими Мясниковыми 124 000 рублей: следовательно,
на долю Беляева приходилось немного более 40 000 рублей; затем
на рыбные ловли затрачено Беляевым 16 166 рублей в первый раз
и 25 000 рублей во второй раз, всего 41 166 рублей. Присоединив
к этому 1/3 залогов, то есть 8000 рублей, мы увидим, что Беляевым
было положено в долю с небольшим 90 000 рублей, что составля-
ло ценность 1/3, принадлежавшей Беляеву, — ценность, опреде-
ленную на основании обыкновенных приемов, употребляемых
при разрешении в делах гражданских и в практической жизни во-
просов о стоимости имущества.
Но прокурор в настоящее время признает возможным от-
ступить от всех принятых и возможных способов оценки; он
429
ДЕЛО МЯСНИКОВЫХ
принимает в основание стоимость ловлей в 1861 году, когда
Мясниковыми был вложен в них большой капитал (в 1866 году —
297 000 рублей), следовательно, когда они стараниями Мясни-
ковых приобрели значительно большую ценность. Но если даже
принимать в соображение их стоимость в 1861 году, то и тогда
ничем не доказано предположение, что они стоили 899 000 руб-
лей. Говорят, что ловли были переданы Бутовичу Трощинским за
1 030 000 рублей. Но ведь эта передача не состоялась. Одновре-
менно с передачей рыбных промыслов Мясниковы не внесли
следовавшей с них арендной платы, рыбные ловли были взяты
в казенное управление и наложено было запрещение на имение
Мясниковых в 624 000 рублей, то есть соответственно количеству
арендной платы, причитавшейся к получению до окончания сро-
ка контракта, а не соответственно стоимости промыслов.
Запрещение это вследствие жалобы Мясниковых было сня-
то, но рыбные промыслы оставались несколько времени как бы
без хозяина, неизвестно, кто владел ими: Мясниковы перестали
ими заведовать, Трощинский не вступал во владение; наконец,
в 1864 году является поверенный Трощинского и принимает их
от Мясниковых, причем все принятое имущество оценено менее
чем в 400 000 рублей. Свидетельствует ли все это о значитель-
ной ценности рыбных промыслов? Рискуют ли потерять иму-
щество, стоящее 900 000 рублей из-за невзноса арендной платы
в 24 000 рублей. Оставляют ли такое имущество в чужом владении
в продолжение почти трех лет? Очевидно, что рыбные ловли даже
в 1861 и 1864 годах, после всех затрат, сделанных Мясниковыми,
не имели особенно большой ценности. Что же они могли стоить
в 1855 году в самом начале дела? Следовательно, кажется, можно
с такой же математической точностью, с какой я определил цен-
ность откупов в 75—100 тыс., определить ценность рыбных лов-
лей в 96—95 тыс. Затем, что еще остается? Откинем разные фанта-
стические части состояния Беляева.
Нам говорили об его участии в самых разнообразных пред-
приятиях: в покупке завода Берда, в учреждении газового общест-
ва и т. д ., но мы хорошо знаем, что в момент его смерти ни одно
из этих предприятий не было в ходу. Соглашение с Бердом не
состоялось еще при жизни Беляева, завод герцога Лейхтенберг-
ского перешел к другому лицу, Газовое общество было учреждено
430
АРСЕНЬЕВ КОНСТАНТИН КОНСТАНТИНОВИЧ
после смерти Беляева. По этому предприятию Беляев потратил
4000 рублей, но расходная тетрадь показывает, что он выдал их
Молво за счет Мясниковых. Во всех предприятиях Беляев явля-
ется компаньоном Мясниковых, человеком, доставляющим опыт-
ность и труд, а Мясниковы — людьми, дающими капитал. Не знаю,
как может доказать поверенный гражданского истца свое мнение
о принадлежности Беляеву долгов И. Ф. Мясникова. Для меня, как
и для обвинительной власти, совершенно ясно, что эти долги со-
ставляли собственность Мясниковых.
Вы помните заявление свидетеля Гротена, что он покупал
векселя по поручению Мясниковых, получал на это деньги из их
капитала и полученные из конкурса деньги передавал им. Но раз-
ве с Гротеном действовали другие лица, которые скупали претен-
зии на счет Мясниковых и которые значатся вместе с Гротеном
в собственноручных записках Беляева, представленных мною
к делу? Наконец, в отчете, представленном Мясниковым от Беляе-
ва, показано в их активе претензий на И. Ф . Мясникова на сумму
96 000 рублей. Эти сбережения, кажется, достаточно доказывают,
что все долговые претензии на И. Ф. Мясникова были приобрете-
ны Беляевым и другими лицами, по его поручению, за счет Мяс-
никовых. Прибавлю еще одно соображение. В той части условия
22 декабря 1858 г., в которой перечислены все части имения, пе-
решедшего от Беляевой к Мясниковым, претензии на И. Ф. Мяс-
никова вовсе не упомянуты, конечно, потому, что они не входили
в состав состояния Беляева. Из более реальных частей его состоя-
ния упомяну прежде всего о золотопромывательной машине.
Этой машиной он действительно владел, но едва ли можно ска-
зать, что она что-нибудь стоила; на это нет никаких указаний. Есть
заметка Беляевой, что машина стоит 20 000 рублей, но, вероятно,
тут принята в соображение цифра расходов, сделанных на маши-
ну, которая, как видно из документов, действительно составляла
около 20 000 рублей. Беляева могла думать, что ценность машины
определяется количеством затрат, на нее сделанных. Но предпри-
ятие могло быть удачным или неудачным. Мы не знаем даже, была
ли применена к делу эта машина. Затем у Беляева была лесная тор-
говля, которая, как мы знаем из показаний свидетелей, принесла
ему большой убыток. Размеры ее в 1859 году были весьма невели-
ки. Те, никем не подписанные и неизвестно кем писанные, замет-
431
ДЕЛО МЯСНИКОВЫХ
ки, которые вчера были вам прочитаны, сюда не относятся, а кон-
тракты, имеющиеся в деле Гражданской Палаты, показывают, что
ценность дач, купленных Беляевым на сруб, только немногим пре-
вышала 10 000 рублей. Из счета капиталов Беляева на 17 сентября
1857 г. мы видим, что в лесное дело им было вложено 14 000 руб-
лей. Затем можно прямо перейти к винокуренным заводам. В них,
как видно из счета на 17 сентября, вложен Беляевым капитал
в 50 000 рублей. Я должен предупредить вас, что винокуренные за-
воды составляли собственность не Беляева, а Беляевой; может
быть, заводы были куплены на его деньги, может быть, пущены
в оборот с его помощью, но юридически они во всяком случае
принадлежали одной Беляевой, которая могла распорядиться
ими и без завещания мужа. Я должен, однако, остановиться на
оценке этих заводов. Обвинительная власть ценит их в 200 000 руб-
лей, основываясь на сведениях, относящихся к лету 1858 года.
При этом принимаются в соображение и залоги, которые я про-
шу устранить, потому что очень часто залоги не бывают собствен-
ностью того, кто их представляет. Мы даже не знаем, состояли ли
в данном случае залоги из денег или имений. Что касается до обо-
ротного капитала, то количество его беспрестанно изменялось,
и мы знаем из достоверных источников, что в конце 1858 года по-
ложение заводов было бедственное; управляющий ими должен
был прибегать к займам для продолжения винокурения. Есть одно
письмо, почти отчаянное, что если Беляева или Мясниковы не
пришлют денег, то винокурение должно будет остановиться. Цен-
ность винокуренного завода зависит от хода подрядов и поставок,
от цен на хлеб, от количества оборотного капитала. Такого капи-
тала у Беляевой не было, и вот почему цена (100 000 рублей), за
которую она передавала заводы Мясниковым, не может быть при-
знана несоразмерно низкой. Я забыл еще сказать о мебельном ма-
газине. Насчет его стоимости спорить не буду. Я готов оценить
его в 30 000 рублей, потому что мы имеем сведения, близко подхо-
дящие к этой цифре. Итак, актив состояния Беляева в момент его
смерти простирался от 200 до 300 000 рублей. Теперь обратите
внимание на пассив. Здесь мы встречаемся со счетами или отчета-
ми на 1 сентября 1857 г. и 14 мая 1858 г. Из отчета на 1 сентября
видно, что Беляев должен был к этому числу Мясниковым
263 000 рублей. Этим дело, однако, не исчерпывается, потому что
432
АРСЕНЬЕВ КОНСТАНТИН КОНСТАНТИНОВИЧ
в том же отчете показана им приготовленная для раздела сумма
43 700 рублей и братьям сделок (то есть отступного) 22 500 руб-
лей. Что эта последняя сумма действительно следовала братьям
Мясниковым, доказывается тем, что потом, при расчете с Алек-
сандром и Иваном Константиновичами, Беляев делит эту сумму
пополам и ставит каждому из братьев на приход 11 250 рублей. От-
чет на 1 сентября подтверждается собственноручно запиской Бе-
ляева от 16 сентября, по которой сумма долгов его к этому числу
составляет около 335 000 рублей. Обвинительная власть допуска-
ет, что Беляев к 1 сентября 1857 г. был должен Мясниковым
263 000 рублей, соглашается даже положить эту сумму в основу
своего расчета на май месяц 1858 года и выводит, что если Мясни-
ковы и не были должны Беляеву к 14 мая тех 272 000 рублей, кото-
рые показаны в отчете 14 мая, то во всяком случае долг Беляева
Мясниковым не превышал 90 000 рублей. Затем обвинительная
власть совершает ряд произвольных выкладок, из которых оказы-
вается, что в момент смерти Беляева он должен был Мясниковым
только самую незначительную сумму — несколько тысяч рублей.
При этом нас поражает прежде всего следующая странность.
14 мая Беляев представляет счет, по которому следует ему с Мяс-
никовых 22 500 рублей. Исправив этот счет по той системе, кото-
рую допускает обвинительная власть, оказывается, что Беляеву
следовало заплатить Мясниковым 91 378 рублей; вдруг через семь
дней выдается Беляевым расписка на 272 000 рублей, по имени
сохранная, но в сущности долговая. Как объяснить это? Тут, оче-
видно, простая ошибка. Весьма может быть, что обвинительная
власть не могла заметить эту ошибку; она не имела к тому тех
средств, которые мы имеем, не слышала объяснений, которые
даны нам нашими доверителями в том, что когда в августе
1857 года Иван Мясников возразил против отчета Беляева, то это
возражение не осталось без последствий, возникли несогласия
между Беляевым и Мясниковым, и когда 17 мая Беляев предста-
вил новый отчет, который оказался неверным, то Мясниковыми
была сделана поверка, последствием которой была выдана сохран-
ная расписка в 272 000 рублей, то есть признание со стороны Бе-
ляева, что он должен Мясниковым эту сумму. Нам говорят, что
когда Иван Мясников уезжал в Астрахань, то он хотел успокоить-
ся. Да, но в чем? Он хотел документа на тот капитал, который ос-
433
ДЕЛО МЯСНИКОВЫХ
тавался в руках Беляева. Еще с 1847 года постоянно оставалась
значительная цифра и за Беляевым, когда он занимался делами
И. Ф . Мясникова. Тогда это не возбуждало недоразумений; но ко-
гда они начались, когда Беляев, ослабленный болезнями и года-
ми, сделался менее аккуратным и точным в своих отчетах, тогда
явилась потребность обеспечить чем-нибудь получение недодан-
ной суммы. Ошибочность отчетов на 1 сентября 1857 г. и на 14 мая
1858 г. доказывается счетами, имеющимися в деле и вам предъяв-
ленными. Таким образом, польза от золотых приисков определе-
на в отчете на 1 сентября в 21 000 рублей, а из другого счета и сде-
ланной на нем собственноручной надписи Беляева видно, что
сверх этой суммы было получено и подлежало представлению от
Беляева еще с лишком 125 000 рублей. Есть другой подробный
счет прибылей, полученных по делам Мясниковых. Я не буду при-
водить всех поправок, которые сделаны в нем рукой Беляева. Из
этого отчета видно, что сумма прихода вместо 2 273 775 рублей,
показанной в отчете на 1 сентября, составляет (включая и приве-
денную выше разницу по золотым приискам) 2 417 743 рубля, то
есть на 143 963 рубля более. Затем есть еще ошибка в отчете 1 сен-
тября, которая доказывается совершенно ясно тем, что в отчете
показаны переданными А. К . Мясникову 233 119 рублей, а из под-
робного расчета с А. К . Мясниковым, исправленного рукой Беляе-
ва, видно, что на самом деле получено А. К . Мясниковым только
189 000 рублей. Понятное дело, что если прежде показано было,
что получено А. К. Мясниковым 233 000 рублей, а на самом деле
получено им только 189 000 рублей, то разница должна быть по-
ставлена на актив Мясникова и пассив Беляева. Такая же ошибка
допущена во вред И. К. Мясникова на сумму 11 250 рублей. Затем,
господа присяжные заседатели, есть еще одна неправильность,
которую также легко исправить, а именно: в отчете о капитале на
1 сентября показано остатком на золотых приисках 95 100 рублей,
а в другом счете тоже на 1 сентября эта сумма определена только
в 45 318 рублей. Разница между этими цифрами составляет
49 781 рубль. Если сличить все выведенные мною суммы и приба-
вить к ним доход, показанный в отчете 14 мая (105 808 рублей), то
выйдет все-го 618 281 рубль, а если вычесть из этой цифры
70 162 рубля, внесенные Беляевым в опеку на счет Шишкина,
и 278 061 рубль, израсходованный им по отчету на 14 мая, то вый-
434
АРСЕНЬЕВ КОНСТАНТИН КОНСТАНТИНОВИЧ
дет около 270 000 рублей, то есть сумма, весьма близкая к цифре
сохранной расписки. Разница между этими двумя цифрами объяс-
няется тем, что не все расходы, сделанные Беляевым, были при-
знаны Мясниковыми при проверке отчетов. Итак, приведенные
мною соображения и цифры вполне устраняют ту странность, ко-
торая не устранима при системе, принятой обвинением, и вполне
объясняют происхождение расписки в 272 000 рублей. Беляев убе-
дился, что сделал ошибку в счетах и, как человек добросовестный,
загладил свою ошибку очень скоро, выдав Мясниковым сохран-
ную расписку как раз на ту цифру, которую в ту минуту должен был
им уплатить. Нам говорят, что она была уплачена впоследствии
и возвращена Беляеву. Но как доказать это? Беляев, как признают
и наши противники, был человек аккуратный; может ли быть,
что, получив обратно расписку, он оставил ее в том же самом виде,
ненадорванной, без надписи об уплате, в числе других бумаг?
Столь же невозможно, чтобы, уплатив деньги, он оставил распис-
ку в руках Мясниковых. На чем же затем основано предположение
о погашении сохранной расписки? Где основание предполагать,
что Беляев рассчитался с Мясниковыми после 21 мая? Отступное
по рыбным ловлям он уплатил по равным частям с Мясниковы-
ми — это видно из расходной тетради. На каком основании Беляев
передал Мясниковым ставропольский откуп — мы не знаем; есть
повод думать, что он был передан без всякого условия, так как был
взят Беляевым с самого начала для Мясниковых. В том счете, ко-
торый был сделан Беляевой, отобран у нее и находится при деле,
за Кавказ показано 30 000 рублей, следовательно, больше этой
суммы Беляеву за передачу ставропольского откупа ни в каком слу-
чае не причиталось. Итак, я считаю вполне доказанным, что когда
Беляев умер, положение его дел было таково: с одной стороны,
предприятия, о которых я говорил, на сумму не свыше 300 000 руб-
лей; с другой — долг в 272 000 рублей. Разница между активом
и пассивом, близко подходящая к той сумме, за которую Мяснико-
вы, не считая сохранной расписки, приобрели от Беляевой по ус-
ловию 22 декабря предприятия ее мужа. Может быть, нас спросят:
каким образом у человека, который слыл капиталистом, могло
оказаться в конце концов состояние, стоящее не более 20 000 руб-
лей. Но, во-первых, мы имеем показание двух свидетелей, кото-
рые о Беляеве отзывались как о человеке, у которого был капитал
435
ДЕЛО МЯСНИКОВЫХ
небольшой, — свидетелей, весьма компетентных, Ненюкова и Бе-
нардаки. Оба сказали, что в лучшее время у Беляева было состоя-
ние, — может быть, до 400 000 рублей, но он потерял в последнее
время громадные, относительно, суммы на лесной торговле и дру-
гих предприятиях. Есть еще другая причина, которая заставляет
верить, что у Беляева не было большого состояния, лично ему
принадлежавшего: в конце жизни он приобрел на имя жены дома,
на отделку и отстройку которых он издержал, как видно из имею-
щихся в деле счетов, весьма значительные суммы: в одном из до-
мов есть зала в два света и вообще дом отделан весьма роскошно.
На имя жены были куплены также винокуренные заводы. Можно
ли после того удивляться, что у Беляева в конце жизни не оказа-
лось больших денег. Наконец, Беляев обладал тем, что само по
себе составляет капитал: он обладал духом предприимчивости, он
не терял бодрости, несмотря на неудачи, и если терпел убыток
в одном деле, тотчас же хватался за другое с помощью капитала
Мясниковых и своей опытности в делах; он хотел предпринять, и,
может быть, совершил бы весьма удачно громадные компаней-
ские дела. Его состояние колебалось, как состояние всякого ком-
мерческого человека, основанное на не слишком твердых и не-
зыблемых основаниях. Вот мой взгляд на состояние Беляева,
доказанный с гораздо большей точностью, чем предположение
противной стороны. В какой степени вероятно, чтоб Мясниковы
могли совершить подлог для приобретения такого состояния?
Ведь для того, чтоб признать, что преступление совершилось,
надо чтоб был достаточный к тому интерес. Этот интерес, когда
речь идет о материальной выгоде, конечно, не один и тот же для
человека бедного, необеспеченного, и для человека вполне обес-
печенного, богатого. Александр Константинович и Иван Кон-
стантинович Мясниковы в 1858 году только что начинали жизнь
молодыми людьми, при самых блестящих условиях: Александру
было 26 лет, Ивану около 25 лет; Иван Мясников собирался же-
ниться. У каждого из них по миллиону состояния. Припомните
сведения Дворянской опеки, которые я приводил сегодня утром;
припомните, что уже в 1857 году на долю каждого из братьев при-
ходилось по 800 000 рублей. Затем умирает человек близкий к ним,
с которым они связаны самыми разнообразными связями, у кото-
рого было 20, 30 тысяч состояния — и они совершают подложное
436
АРСЕНЬЕВ КОНСТАНТИН КОНСТАНТИНОВИЧ
завещание, как говорят мои противники, обдуманно, хладнокров-
но, а по моему мнению, если стать на точку зрения противной сто-
роны, без соблюдения каких бы то ни было правил осторожно-
сти, — эта вещь слишком невероятная или, лучше сказать,
невозможная. Обвинительная власть хорошо понимает, что нуж-
но как-нибудь объяснить эту странность, и представляет вам сле-
дующее предположение: Мясниковы были связаны с Беляевым
общностью интересов; у них были дела общие, так что, если Беля-
ев умер, не оставив завещания, то им было бы весьма трудно рас-
считываться с наследниками, доказать, что им принадлежит из-
вестная доля в делах Беляева. Кроме того, время горячее,
возникают новые предприятия, откупа доживают свой век; нужно
воспользоваться обстоятельствами, нельзя этого сделать иначе,
как присвоив себе состояние Беляева. Справедливо ли все это?
Представим себе, что Мясниковы не приобрели бы состояния Бе-
ляева: что бы они через то потеряли? Во-первых, сам прокурор
говорит, что Мясниковы перевезли к себе свои бумаги; следова-
тельно, они имели все средства доказать, что им принадлежит из-
вестная доля состояния Беляева. Неужели, если б они явились
в гражданский суд со счетами, собственноручной тетрадью Беляе-
ва, черновым условием, с расходной книжкой и свидетельскими
показаниями Каншина и других лиц, они не могли бы добиться на
суде признания своего права? В самом неблагоприятном случае,
чего бы они лишились? 8—10 тысяч на вологодских откупах, да,
может быть, чего-нибудь на херсонских, хотя последние, как мы
знаем, еще при жизни Беляева перешли в собственность к Канши-
ну. Затем, ставропольский откуп был в их руках. Земли Войска
Донского — тоже; был ли Беляев в этих откупах негласным ком-
паньоном — это все равно, потому что официально он в них уча-
стия не принимал. В рыбных ловлях Мясниковым принадлежали,
правда, только две трети; но разве им трудно было бы приобрести
остальную треть от законных наследников Беляева? Кто эти на-
следники? Та же Беляева, Ремянникова, одинокая и бездетная
женщина, наконец, Мартьянова, бедная мещанка. С кем легче вес-
ти разговоры — с человеком, который сам обеспечен, который
может советоваться с лучшими адвокатами и имеет все средства
вести дело в судах и в старое время, или с бедном женщиной, при-
славшей в Петербург поверенного, который за две тысячи рублей
437
ДЕЛО МЯСНИКОВЫХ
уступает половину наследства? Конечно, с Мартьяновой легче
было бы сойтись, чем с Беляевой, которая, как мы знаем, не сразу
подписала условие 22 декабря, а после долгих переговоров, в ко-
торых участвовали Гротен и Богуславский. Затем является другое
объяснение со стороны гражданского истца: сохранная расписка
неформальная, которую Беляева признавала юридически недей-
ствительной, другими наследниками могла быть отвергнута, а Бе-
ляевой была принята. Но где доказательства, что сохранная рас-
писка была недействительна? Беляева отвечала не так, как говорил
поверенный гражданского истца; вы, конечно, поняли ее ответ
иначе. Ее спрашивали: как вы признавали сохранную расписку для
себя обязательной — юридически или нравственно? Она сказала:
нравственно. Разве из этого следует, что она признавала ее юри-
дически недействительной? Она вовсе не входила в рассмотрение
этого вопроса и признавала расписку для себя обязательной пото-
му, что она подписана ее покойным мужем. Наконец, положим,
что расписка, как сохранная, была недействительна. В чем же за-
ключается ее недействительность? Может быть, не обозначен
был род денег, взятых на сохранение, или она была не вся написа-
на Беляевым собственноручно? Но ведь это не лишало бы распис-
ку силы долгового документа, и существование долга весьма легко
могло быть доказано с помощью счетов, вам известных; ведь это
доказано и теперь, по прошествии 14 лет. Неужели нельзя было
сделать этого в 1858 году? Если б завещания не оказалось, приеха-
ла бы Мартьянова и стала бы делить с Беляевой и Ремянниковой
наследство. Узнать, что Беляев был компаньоном Мясниковых
в херсонских и вологодском откупах и т.д ., им, конечно, было не-
трудно, точно так же, как и одной Беляевой; следовательно, увоз
Мясниковым бумаг не обезоруживал ни Беляеву, ни других наслед-
ников. Затем возникает еще вопрос. Беляева, по словам обвини-
тельной власти и по словам гражданского истца, знала, что заве-
щание подложно. Мысль о составлении фальшивого завещания
на имя Беляевой, по предположению обвинительной власти, яви-
лась в конце сентября или в начале октября, затем 16 октября оно
представлено к утверждению, в конце октября или в начале нояб-
ря утверждено, а двадцать второго декабря 1858 года заключено
условие между Беляевой и Мясниковыми, которому предшество-
вали довольно длинные переговоры, в ту минуту, когда, по пред-
438
АРСЕНЬЕВ КОНСТАНТИН КОНСТАНТИНОВИЧ
положению обвинительной власти, Мясниковы совершили под-
лог. Какое ручательство они имели в том, что он им удастся, что
они достигнут своей цели, что за риск, сопряженный с этим пред-
приятием, они хотят что-нибудь получить? Какое они имели руча-
тельство в том, что Беляева, получив завещание, передаст им все
состояние своего мужа? Не только человек богатый, даже человек
бедный, считающий большим для себя приобретением сумму
в 200 000 рублей, и тот не поступил бы таким образом, и тот не
рискнул бы совершить преступление, всеми плодами которого
свободно и беспрепятственно может воспользоваться другое
лицо. Это такое предположение, которого ни на минуту нельзя до-
пустить. Сознавая его слабость, поверенный гражданского истца
прибегает к самым рискованным догадкам. Он говорит, что Бе-
ляева проникнута идеею дворянской гордости до такой степени,
что готова лучше отдать все миллионерам Мясниковым, чем ка-
кой-нибудь мещанке. Не думаю, чтобы Беляева была проникнута
такими чувствами; припомните, что она не только вышла замуж за
купца, но жила и живет вместе с своей свояченицей, мещанкой
Ремянниковой; следовательно, она вовсе не гнушается мещанской
родней. Как бы ни было велико ее отвращение к мещанке Марть-
яновой, оно, конечно, не простиралось до того, чтоб сделаться
участницей в подлоге и даром отдать состояние, приобретенное
путем подлога, людям, вовсе в нем не нуждающимся. Затем еще
странность: Беляева знает о подлоге, знает, что Мясниковы в ее
руках, но, несмотря на это, она не только 22 декабря 1858 г. отдает
им по дешевой пене все состояние, полученное ею после мужа, но
даже уступает им за 100 000 рублей собственные свои винокурен-
ные заводы, стоящие по расчету, сделанному через несколько вре-
мени ею самой, 400 000 рублей, а по расчетам прокурора —
200 000 рублей. Это превосходит всякое вероятие. На самом деле
все объясняется весьма просто: Беляева знала, что состояние ее
мужа, за вычетом долгов, составляет незначительную сумму и что
за отсутствием оборотного капитала для винокуренных заводов
она совершит сделку небезвыгодную, уступив их Мясниковым за
100 000 рублей.
Затем, господа присяжные, я перейду к последней части об-
винительной речи. В ней прокурор указывает на те отношения,
которые существовали впоследствии между Мясниковыми и Бе-
439
ДЕЛО МЯСНИКОВЫХ
ляевой, и в них отыскивает доказательства в пользу того, что Мяс-
никовы совершили подлог вместе с Беляевой. Прежде всего я не
могу не заметить, что я понимаю необходимость, с точки зрения
обвинительной власти, доказывать существование враждебных
отношений между Беляевой и Мясниковыми в 1864—1866 годах;
но я желал, бы знать, какое отношение имеют к делу записки на
французском языке, оскорбительные для Беляевой? Утвержда-
ет ли обвинительная власть, что они написаны с ведома Мясни-
ковых? Тут является на сцену Риццони, который сначала считал
возможным действовать против Беляевой, потом явился с жа-
лобой, что Иван Константинович Мясников обидел его и не дал
ему обещанного вознаграждения. Не думаю, чтобы можно было
такому человеку верить. Но если бы и можно было ему верить, то
какое отношение имеет это обстоятельство к обвинению Мясни-
ковых в подлоге? Я просил бы вас отрешиться от впечатления,
которое могли произвести на вас эти записки. Никто не утвер-
ждает, что Мясниковы знали об отвратительных советах, кото-
рые давал Шишкину Риццони. Итак, это обстоятельство должно
быть оставлено совершенно в стороне. Несогласия между Мяс-
никовыми и Беляевой несомненно были. Опека над Шишкиным
была первым яблоком раздора; затем возникают споры по усло-
вию 22 декабря 1858 г., и Беляева в январе 1865 года предъявляет
к Мясниковым иск. Под влиянием раздражения Беляевой против
Мясниковых и того искусства, с которым оно поддерживалось по-
веренными Беляевой, является отзыв ее в Казенную Палату в мае
1865 года, где говорится о какой-то неведомой ей сохранной рас-
писке. К этому же времени относятся черновые письма к Мясни-
ковым с упреками и сильными выражениями — письма, которые
вовсе не были отправлены по назначению и редакция которых
принадлежала не Беляевой, а ее слишком усердному поверенному.
О завещании, впрочем, в этих письмах ничего не говорится, и все
упреки и угрозы, которыми они наполнены, относятся, очевидно,
к факту увоза Мясниковыми бумаг Беляева. Затем является Чева-
кинский, который, конечно, более заботится о своих интересах,
чем о выгоде своей доверительницы, вступает в соглашение с ее
противниками, хочет заключить с ними условие, действует так,
что, если б ему пришлось объяснить свои поступки перед вами,
может быть, вы отнеслись бы к нему очень строго; но теперь речь
440
АРСЕНЬЕВ КОНСТАНТИН КОНСТАНТИНОВИЧ
идет не о нем, и участие Беляевой в его действиях или даже зна-
ние ее о них ничем не доказано. Что касается до мирных перего-
воров, то их, кажется, всего правильнее было бы отнести к тем
частям дела, которые устранены из области судебных прений. Но
по поводу показания Борзаковского прокурор сделал замечание,
которое не может быть оставлено без ответа. Вам говорили, что
Борзаковский был запугиваем, что ему назначено было свидание
в III Отделении с тонким расчетом, что это произведет на него
известного рода впечатление. Не говоря уже о свидетеле Копте-
ве, который опровергает показание Борзаковского, в самом по-
казании его заключается нечто крайне невероятное. Переговоры
в III Отделении, по его словам, происходили уже после начала
второго следствия. Неужели же никто из адвокатов, к которым
Мясниковы, конечно, обращались, не объяснил им, что после на-
чатия уголовного дела примирение невозможно? Неужели можно
допустить, что во время второго следствия все еще продолжались
мирные переговоры? Но если б они и были, все-таки нет никакого
основания обвинять Мясникова в запугивании Борзаковского и,
таким образом, к тяжелому обвинению, тяготеющему над Мясни-
ковым, прибавлять еще одно, в нравственном отношении весьма
серьезное. Во-первых, я должен заявить, что Мясников занимал
должность адъютанта начальника Штаба Корпуса жандармов, сле-
довательно, находился в личных отношениях к непосредственно-
му своему начальнику, принимал просителей, докладывал о них,
передавал записки, прошения, исполнял некоторые поручения;
между этой деятельностью, чисто личной, и деятельностью аген-
та чиновника III Отделения нет ничего общего. Наконец, мож-
но ли допустить, чтобы Борзаковский, ходатай по делам старого
времени, советник Управы Благочиния, мог испугаться призыва
в III Отделение для свидания с Мясниковым? Ведь он знал, что
Мясников только адъютант генерала Мезенцова, что его влияние
не могло простираться до того, чтоб против Борзаковского были
приняты какие-нибудь насильственные или даже просто нравст-
венно-принудительные меры. Можно ли после этого говорить
о запугивании? Можно ли думать, чтобы человек, искушенный
в житейских делах, хоть на одну минуту сконфузился только пото-
му, что его призывал в III Отделение для объяснения по частному
делу адъютант генерала Мезенцова? Вы, конечно, не замедлите
441
ДЕЛО МЯСНИКОВЫХ
отбросить в сторону такое предположение. Затем, присяжные
заседатели, остаются еще мирные переговоры с Гониным. Это
тот свидетель, который имеет знаменитую тяжбу с Ижболдиным
о векселях. Если свидетель Дедюхин подтвердил это показание,
и то не вполне, потому что он не знал, какие именно велись пе-
реговоры, то свидетель Столбов совершенно опровергнул его,
свидетель Домрачев также. Полагаю, что можно после этого не
говорить больше о показании Гонина.
Мне кажется, господа присяжные заседатели, что, за исключе-
нием пробелов, неизбежных в столь обширном деле, я исполнил
свою задачу, ответив на все существенные пункты обвинения. За-
тем мне остается свести все сказанное мною в одно целое и пред-
ставить вам общую картину, которую представляет настоящее
дело. Что мы видим с одной и с другой стороны? Наследник по за-
кону, лишившийся наследства вследствие завещания и признаю-
щий его подложным, может отстаивать свои права иногда даже
с излишней горячностью, не разбирая средств, во имя нарушен-
ной справедливости; но в настоящем деле мы видим перед собой
людей совершенно посторонних, которые покупают претензию
еще при жизни Мартьяновой, совершают с ней условия, посыла-
ют к Мартьяновой деньги, стараются, чтобы она не приезжала
в Петербург, пишут для нее завещание, одним словом, относятся
к делу с точки зрения чисто коммерческой. С другой стороны, яв-
ляется женщина, которая живет с мужем 25 лет в величайшем со-
гласии и любви, которой муж постоянно хотел оставить все свое
состояние; за этой женщиной мы видим людей всего более, после
Беляевой, близких к ее мужу — людей, делу которых Беляев обя-
зан почти всем своим состоянием. Я думаю, на суде обнаружилось
с достаточной ясностью, что подкупа в настоящем деле не было
и нет со стороны Мясниковых. Мы не видим ни одного свидете-
ля в их пользу, который мог бы внушать сомнение. Нам говорят
о Шевелеве, что он надеется когда-то что-то получить от Мяснико-
вых, тогда как у него в руках условие на 2000 рублей, заключенное
с Ижболдиным. Зато мы видим, что завещание, называемое под-
ложным, касается состояния крайне ограниченного, а обвиняют-
ся в составлении его миллионеры, которые притом не знали и не
могли знать, достанется ли им завещанное имение. Во всем этом
такая невозможность, такая неправда, которую вы без сомнения
АРСЕНЬЕВ КОНСТАНТИН КОНСТАНТИНОВИЧ
уже оценили. Вас приглашают вашим приговором доказать, что
перед вашим судом все равны — сильные и слабые, богатые и бед-
ные. Кто сомневается в этом? Мы видим достаточно примеров,
что со времени введения судебных установлений ни богатство, ни
общественное положение не составляет гарантии безопасности
виновных. Я думаю, что в процессе, столь важном, вызвавшем так
много толков в обществе, никакие утилитарные практические со-
ображения не могут и не должны иметь места. Перед вашим судом
действительно все равны, но только во имя справедливости. Если
чувство справедливости и простой здравый смысл покажут вам,
что не только нет, но и не могло быть преступления, что не было
интереса совершить его, что не было действий, которые обыкно-
венно совершаются преступниками после преступления, не было
попыток затемнить истину с той стороны, которую до сих пор
в этом обвиняли, что не от нее шли противозаконные попытки
исказить истину, то я надеюсь, что вы постановите ваш приговор
не во имя равенства перед законом, а во имя справедливости, тре-
бующей, чтобы каждому было воздано должное.
Вердиктом присяжных завещание было признано неподложным.
При вторичном рассмотрении дела в Московском окружном суде это ре-
шение было оставлено в силе.
443
ДЕЛО РЫБАКОВСКОЙ1
Александра Рыбаковская обвинялась
в том, что 22 февраля 1866 г. с целью
убийства Евгения Лейхфельда, с которым
она долгое время состояла в интимной свя-
зи, нанесла ему выстрелом из пистолета тя-
желую рану в грудь, от которой последний
через несколько дней скончался.
Сложность настоящего дела состояла
в том, что прямых доказательств, свиде-
тельствовавших об умысле Рыбаковской на
убийство Лейхфельда, не было. Потерпев-
ший, будучи некоторое время после получе-
ния ранения в сознании, сообщил, что Ры-
баковская намеренно стреляла в него. По
его словам, она не только прицелилась для
выстрела, но и выбрала для этого соответ-
ствующее положение и хорошенько к это-
му подготовилась. Показание Лейхфельда
запротоколировано не было. Присутство-
вавшие же при этом его показании свиде-
тели передавали его слова по-разному, что
не давало возможности воспроизвести их
доподлинно. Подсудимая — Александра Ры-
баковская — отрицала виновность в умыш-
ленном убийстве. Она объяснила, что убила
Лейхфельда неосторожно. По ее словам,
1 Печатается по: Судебные речи известных
русских юристов : сборник. — 2 -е изд., испр. и доп. —
М. : Юрид. лит., 1957.
444
АРСЕНЬЕВ КОНСТАНТИН КОНСТАНТИНОВИЧ
это произошло неожиданно для нее, после того, как она зарядила
револьвер и хотела его убрать.
Обвинительным заключением действия Рыбаковской квали-
фицировались как преднамеренные.
Защитник К. К. Арсеньев, всесторонним анализом каждого из
свидетельских показаний, обстоятельно показывает отсутствие
умысла в действиях подсудимой.
Дело Рыбаковской рассматривалось С. -Петербургским окружным су-
дом 18 октября 1868 г.
Господа присяжные заседатели! Вы могли убедиться из речи
товарища прокурора, что в настоящем деле решение ваше зави-
сит прежде всего от того взгляда, который образовался у вас на
слова Лейхфельда. Вы уже могли убедиться, что в настоящем деле
нет, собственно говоря, ни одной улики против подсудимой, кро-
ме тех слов, которые различные лица, различные свидетели при-
писывают покойному Лейхфельду. Здесь мы встречаемся прежде
всего с таким важным пробелом, которого не могли пополнить
никакие показания свидетелей, — с таким пробелом, который ста-
вит защиту точно так же, как и обвинение, в положение чрезвы-
чайно затруднительное. Вы знаете, что Лейхфельд жил после на-
несения ему раны еще 10 дней, рана была нанесена 22 февраля,
а умер он 4 марта; вы слышали, что, по крайней мере, по мнению
доктора, который его лечил и который должен был, следователь-
но, доставлять судебной и административной власти сведения
о его положении, по мнению этого доктора, больной находился
большую часть времени в полном уме и здравой памяти; вы знае-
те, что, несмотря на это, в течение 10 дней от него не было ото-
брано никакого формального показания. Вы слышали, что в са-
мый день привоза Лейхфельда в больницу, когда, по словам
главного доктора Германа, Лейхфельд находился в полном созна-
нии, ему было сделано нечто вроде допроса надзирателем Стане-
вичем; но вы знаете вместе с тем, что результат этого допроса не
был облечен в установленную форму. На мой вопрос относитель-
но причины такого совершенно непонятного упущения Станевич
отвечал, что не считал нужным составлять акт по этому предмету,
потому что при показании Лейхфельда были свидетели, фамилии
которых он записал. Но вы могли убедиться, что значат свидетели
445
ДЕЛО РЫБАКОВСКОЙ
в таком случае, когда надо передать показание лица слабого, мо-
жет быть, едва говорящего. Если несколько человек вместе слы-
шали слова такого лица и затем должны передать его показание
через более или менее продолжительный промежуток времени,
то вы знаете, что показания свидетелей ни в каком случае, даже
при полном их согласии между собою, чего в настоящее время
нет, конечно, не могут заменить показания, данного и подписан-
ного формально тем самым лицом, от которого оно отбирается.
Я укажу прежде всего на тот факт, что если бы показание, данное
Лейхфельдом 22 февраля в день привоза его в больницу, было дей-
ствительно до такой степени против Рыбаковской, как должно
думать, судя по показаниям свидетелей, то незаписание его в про-
токол становится еще более непонятным, становится совершен-
но необъяснимым. Когда человек умирающий, человек, которому,
может быть, как видно из скорбного листа, оставалось тогда не-
сколько часов жизни, относительно которого не были уверены,
что он проживет более двух часов, — когда такой человек дает по-
казание, заключающее в себе одно из самых тяжких обвинений,
которые могут только встретиться, то без сомнения на обязанно-
сти тех, кто отбирает это показание, лежит немедленно облечь
его в ту форму, которая исключает всякое дальнейшее сомнение.
Этого сделано не было, и это первый факт, первое обстоятельст-
во, вследствие которого я позволяю себе предполагать, что пока-
зание Лейхфельда вовсе не было такого содержания, которое
в настоящее время ему стараются приписать. Таким образом, мы
поставлены в печальную необходимость собирать совершенно
разноречивые сведения о том, что говорил Лейхфельд, из показа-
ний разных лиц, находившихся с ним в различных отношениях,
говоривших с ним в разное время и по различным поводам. Това-
рищ прокурора, соглашаясь с тем, что в этих показаниях существу-
ют во многих отношениях существенные противоречия, старает-
ся доказать, что самые эти противоречия должны давать в ваших
глазах большее значение этим показаниям, что самые эти проти-
воречия служат лучшим доказательством того, что они даются
вполне чистосердечно. Это было бы, может быть, справедливо,
если бы противоречия между показаниями свидетелей ограничи-
вались только одними второстепенными, побочными обстоятель-
ствами, но мы видим, что они касаются многих обстоятельств,
446
АРСЕНЬЕВ КОНСТАНТИН КОНСТАНТИНОВИЧ
весьма существенных, весьма важных. Прежде всего припомним,
когда, при каких обстоятельствах давал это показание Лейхфельд.
Мы знаем, что Лейхфельд был привезен в больницу утром 22 фев-
раля, затем после довольно значительного промежутка был пере-
несен в перевязочное отделение. Здесь явился старший доктор,
и здесь были предложены в первый раз вопросы о том, каким об-
разом случилось известное вам происшествие. Мы знаем из пока-
зания Станевича, что он был в Обуховской больнице 22 февраля
один раз; мы знаем из показания доктора Германа, подтвержден-
ного самим Станевичем, что он присутствовал при показании,
отобранном от Лейхфельда доктором. Мы знаем, что затем Стане-
вич удалился вместе с Рыбаковской из больницы; следовательно,
показания Германа и Станевича, по всей вероятности, относятся
к одному и тому же моменту; к тому же моменту, по всей вероятно-
сти, относятся и показания всех остальных свидетелей, служащих
при Обуховской больнице: Николаева, Мамошиной и д-ра Гей-
кинга. Затем мы открываем с первого взгляда весьма серьезное
противоречие между показанием д-ра Германа и показанием сви-
детеля Станевича: свидетель Станевич утверждает, что Лейхфельд
дал положительное объяснение о том, как случилось происшест-
вие, что он обвинил Рыбаковскую не только в совершении самого
выстрела, но и в совершении его умышленно, причем объяснил
некоторые подробности того, как она совершила выстрел. Как
я уже сказал, мы лишены одного весьма важного средства для про-
верки показания Станевича; он спрошен сегодня в первый раз;
если бы он был спрошен при предварительном следствии, то мы
имели бы возможность сличить его показание, данное тогда,
с тем, которое мы слышали сегодня, и тогда, может быть, откры-
ли бы между его показаниями такое же противоречие, как и в по-
казаниях Николаева; этой возможности мы лишены, но должны
предположить, что свидетель Станевич через 2 года и 8 месяцев
после происшествия, не будучи о том спрошен прежде, не мог со-
хранить все до крайности мелкие подробности. Кроме того, это
показание, том виде, как оно является перед вами, несогласно
с показанием д-ра Германа. По объяснению д-ра, умершему были
предложены только три вопроса, из которых, собственно, к об-
стоятельствам, составляющим предмет настоящего дела, относит-
ся только один вопрос, именно вопрос о том, каким образом была
447
ДЕЛО РЫБАКОВСКОЙ
нанесена рана на который Лейхфельд ограничился ответом, что
выстрел был сделан не им самим, а Рыбаковской. Если припом-
нить, что показывал Николаев на предварительном следствии,
и если обратить внимание на показание свидетельницы Мамоши-
ной, которая точно также не могла объяснить, был ли, по показа-
нию Лейхфельда, этот выстрел сделан умышленно или неумыш-
ленно, то нельзя не прийти к тому заключению, что показание
Лейхфельда есть именно то показание, о котором почти едино-
гласно говорят д-р Герман, Николаев и Мамошина, и что в этом
показании, данном вслед за привозом в больницу, не заключалось
ничего, кроме удостоверения факта, никем не отвергаемого, фак-
та совершенно бесспорного, что выстрел был совершен не Лейх-
фельдом, а Рыбаковской. Таким образом, я считаю себя вправе
считать показание Станевича теряющим всю или почти всю свою
силу вследствие явных противоречий, замечаемых между ним
и показаниями Германа и отчасти Николаева и Мамошиной. За-
тем нам остаются показания Грешнера, Розенберга и Феоктисто-
ва. О том, к какому периоду времени относятся эти показания,
когда происходили разговоры между Розенбергом, Феоктистовым
и Грешнером, с одной стороны, и Лейхфельдом — с другой, то
есть те разговоры, о которых показывают эти свидетели, — об
этом обстоятельстве я буду иметь случай говорить после, теперь
же ограничусь указанием одного весьма серьезного противоре-
чия, которое замечается между этими показаниями. По объясне-
нию Феоктистова, Лейхфельд сказал ему, что Рыбаковская вы-
стрелила в него сразу, что она совершенно неожиданно появилась
перед ним и вслед за тем неожиданно последовал выстрел, по объ-
яснению же Грешнера или Розенберга, рассказ Лейхфельда об
этом предмете был совершенно другой: Лейхфельд не говорил,
что выстрел был сделан сразу, напротив того, объяснял, что она
несколько раз к нему подходила, несколько раз прицеливалась, го-
ворила ему даже шутя, что выстрелит в него, и только затем после-
довал выстрел, причем она заряжала пистолет, вкладывала шом-
пол на его глазах. Таким образом, мы видим между показанием
Феоктистова и показаниями Розенберга и Грешнера разноречие
весьма существенное, касающееся именно одной из самых важных
подробностей того, как случилось происшествие, по словам Лейх-
фельда, которые передают эти свидетели. Таким образом, госпо-
448
АРСЕНЬЕВ КОНСТАНТИН КОНСТАНТИНОВИЧ
да присяжные заседатели, этот первый образ показаний, данных
по поводу слов, сказанных Лейхфельдом, должен, мне кажется,
привести к тому убеждению, что показания эти ни к какому твер-
дому, положительному выводу привести не могут, что они не толь-
ко не могут заменить собой показание, которое было бы подписа-
но самим Лейхфельдом, но даже не могут сравниться с ним. Затем,
между показанием лица, данным им формально перед судебной
властью, с знанием, что это показание будет иметь характер ули-
ки, и словами лица, сообщающего сведения в частном разговоре,
есть громадная разница. Когда я даю формальное показание пе-
ред судебной властью, тогда я взвешиваю каждое мое слово, в осо-
бенности по такому важному предмету, как настоящее дело; когда
же я говорю с частным лицом, мне нет надобности обдумывать,
взвешивать каждое слово, я могу высказывать свои предположе-
ния и выдавать их за факты, в моих глазах очень достоверные,
я могу напирать на такие обстоятельства, в которых сам не совер-
шенно убежден. Таким образом, если бы Лейхфельд давал свое по-
казание перед судебной властью или перед полицией формально
о том, как происходило дело, то весьма, может быть, скажу даже
более, наверно, рассказ Лейхфельда представился бы вам совер-
шенно в другом виде, нежели тот, в котором он является теперь,
в отрывках, ничем почти не связанных, из показаний свидетелей.
Перейдем затем к показанию Лейхфельда в том виде, как оно
представлено вам товарищем прокурора, — в том виде, в каком он
извлек его из различных противоречивых показаний свидетелей.
Он дает этому показанию полную веру и основывает на нем все
свои заключения прежде всего потому, что не видит ни малейшего
основания сомневаться в правдивости слов Лейхфельда. Я точно
так же далек, господа присяжные, от того, чтобы на человека уми-
рающего, на человека, ничем не запятнанного, бросать какое бы
то ни было подозрение, но не могу не сказать, что мнение госпо-
дина товарища прокурора о Лейхфельде, как о человеке, безуслов-
но, добром, безусловно, правдивом, представляется основанным
на данных довольно шатких. Я слышал из показания Розенберга
только одно, что Лейхфельд был характера слабого, больше я ни-
чего не слыхал; мне кажется, что он не говорил о доброте Лейх-
фельда, но положим даже, что говорил, — во всяком случае, от-
правляясь от этого показания, так сказать, ставить Лейхфельда
449
ДЕЛО РЫБАКОВСКОЙ
на тот пьедестал, на который ставит его товарищ прокурора, мне
кажется, нет достаточного основания. Повторяю, что я далек от
мысли бросать какое-либо подозрение на Лейхфельда, я даже убе-
жден, что он говорил совершенно справедливо, но обращаю вни-
мание, во-первых, на то, мог ли он, давая свои объяснения, гово-
рить вполне сознательно, во-вторых, мог ли он, говоря с разными
лицами о том, как происходило происшествие, быть совершенно
свободным от всяких заранее навязанных ему другими или состав-
ленных им самим предположений.
Что касается до показаний Грешнера и Феоктистова, то мне
кажется, что мы не только можем, но должны их совершенно от-
бросить. Вы помните, что Грешнер объясняет, что Лейхфельд
рассказывал ему подробности происшествия накануне или в са-
мый день смерти; вы знаете между тем из скорбного листа, что как
в день смерти, так и накануне и даже за три или за два дня перед
тем покойный Лейхфельд не был в полном уме и здравой памяти;
сознание его было неясно, он бредил. Мы имеем по этому предме-
ту показание эксперта Майделя, из которого товарищ прокурора
хочет вывести заключение, что бред не был нисколько не совмес-
тим с показанием совершенно точным и определенным о том,
как совершилось происшествие; но предположение эксперта есть
только предположение: он не следил за болезнью Лейхфельда, не
видел его. Впрочем, он и не говорит определительно, в какой сте-
пени Лейхфельд в последний день жизни был в здравом уме. Для
нас достаточно совершенно того, что в 7 часов вечера, за 4 часа до
смерти, сознание Лейхфельда было неясно. Заметьте, что, по объ-
яснению скорбного листа, ничем не доказано, чтобы перед тем
сознание его было ясно; как видно из скорбного листа, наблюде-
ния над больным делались и записывались три раза в день, таким
образом, записывалось только то, что обнаруживалось в самый
момент наблюдения; что же происходило между этими наблюде-
ниями, о том в скорбном листе не может быть упомянуто, за ис-
ключением случаев, которые так важны, что на основании слов
окружающих должны быть записаны в скорбный лист.
Таким образом, мы не имеем основания утверждать, что соз-
нание больного помрачилось только в 7 часов вечера и не помра-
чалось раньше; напротив того, мы имеем возможность думать, что
оно помрачалось и гораздо ранее того дня, когда следы этого пом-
450
АРСЕНЬЕВ КОНСТАНТИН КОНСТАНТИНОВИЧ
рачения в первый раз обнаружились и были занесены в скорбный
лист.
Эксперт Майдель показал вам, что лихорадочное состояние,
сопровождаемое бредом, неясными представлениями, обнаружи-
вается прежде всего в учащенности пульса; у человека таких лет,
каких был покойный Лейхфельд, пульс от 85 до 120 может счи-
таться лихорадочным, но не чрезмерным, затем сверх 120 должен
считаться лихорадочным в полной мере. Из скорбного листа мы
видим, что 23 февраля, на другой день после происшествия, пульс
его был 126 при всех наблюдениях, сделанных в этот день; затем
в продолжение следующих дней пульс спустился на 108, оставаясь,
таким образом, все-таки далеко выше нормального, а 27 февраля,
именно в один из тех дней, когда могло произойти свидание Лейх-
фельда с Грешнером, возвысился до 132, то есть, значит, превы-
сил ту мерку, которая, по объяснению эксперта, отделяет пульс
лихорадочный обыкновенный от пульса лихорадочного полного.
Таким образом, мы видим возможность на основании скорб-
ного листа предположить, что лихорадка, сопряженная с бредом
и неясными представлениями, действительно была у Лейхфельда
гораздо ранее последнего дня жизни. Из этого всего я вывожу, во-
первых, что показание Грешнера, как относящееся к последнему
дню жизни Лейхфельда, должно быть вполне устранено, так как
относительно этого дня не может быть никакого сомнения, что
Лейхфельд не обладал вполне своими умственными способностя-
ми. Показание Феоктистова я также устраняю; вы помните, что
Лейхфельд рассказывал ему о событии не через 4 или 5 дней после
поступления в больницу, как объясняет товарищ прокурора, а че-
рез 7 или 8 дней, — это значит 2 марта, то есть в один из тех дней,
когда у больного, даже по показанию скорбного листа, уже был
бред. Таким образом, показание это, мне кажется, также должно
быть устранено или, по крайней мере, потерять значительную
часть своей силы.
Остается только показание Розенберга. Относительно этого
показания прежде всего следует заметить, что, нисколько не от-
вергая его истинности, я нахожу, что оно заключает в себе такие
черты, которые говорят, может быть, более в пользу подсудимой,
нежели против нее: во-первых, Розенберг показал положительно,
что о подробностях происшествия он говорил с Лейхфельдом,
451
ДЕЛО РЫБАКОВСКОЙ
собственно, только один раз; когда происходил этот разговор, мы
не знаем; может быть, что он происходил в один из тех дней, когда
Лейхфельд находился в лихорадочном состоянии и не мог отда-
вать себе ясного и полного отчета в том, что происходило. Затем
несколько раз происходили между Розенбергом и Лейхфельдом
разговоры только о тех причинах, которые могли побудить Рыба-
ковскую сделать выстрел в Лейхфельда. Вы знаете, что Лейхфельд
на этот вопрос Розенберга, повторенный несколько раз, давал по-
стоянно один и тот же ответ, а именно, что он не знает, не подоз-
ревает, даже и не может дать себе отчета в том, какая причина по-
будила Рыбаковскую к совершению этого поступка. Мне кажется,
что именно это обстоятельство служит доказательством тому, что
Лейхфельд не был даже убежден в том, что Рыбаковская соверши-
ла выстрел умышленно; если бы он был убежден в этом, то, без
сомнения, не мог бы затрудниться в объяснении побудительной
причины поступка Рыбаковской и мог бы приписать его, как при-
писывает обвинительная власть, той злости, которая появилась
в Рыбаковской вследствие решимости Лейхфельда расстаться
с нею; но он даже не пробует представить такое объяснение, он
положительно говорит, что не понимает причину поступка обви-
няемой, и показывает этим самым, что в его глазах убеждение от-
носительно умышленности выстрела далеко не было так твердо,
как теперь показывают свидетели.
Затем товарищ прокурора несколько раз указывал на то, что
умерший Лейхфельд был человек слабого характера, легко под-
чинявшийся чужому влиянию. По этому поводу я прошу вас при-
помнить, что Лейхфельд, вслед за привозом его в больницу, был
разлучен с Рыбаковской, видел ее всего только один раз, когда она
приезжала вместе с Белавиным, что затем он видался почти каж-
дый день с Розенбергом и Грешнером, таким образом был совер-
шенно изъят из-под влияния Рыбаковской и отдан под влияние
лиц, враждебных Рыбаковской. Очень может быть, что именно
вследствие своего характера, вследствие неясности представле-
ния он вынес из разговора с этими лицами то сознание, которого
не вынес из подробностей происшествия. Под влиянием, с одной
стороны, своего слабого характера, с другой — Грешнера и Розен-
берга, которые, без сомнения, старались представить ему Рыба-
ковскую в самом черном свете, у него действительно мало-помалу
452
АРСЕНЬЕВ КОНСТАНТИН КОНСТАНТИНОВИЧ
составилось не убеждение, а предположение, что Рыбаковская
стреляла умышленно. Затем, продолжает товарищ прокурора,
при той доброте (впрочем, недоказанной), которой отличался
Лейхфельд, нельзя допустить, чтобы он так жестоко поступил
с Рыбаковской, чтобы оттолкнул ее от себя, чтобы не хотел ее
видеть. При этом товарищ прокурора делает одну большую фак-
тическую ошибку: он говорит, что когда Белавин приехал вместе
с Рыбаковской, то Лейхфельд просил, чтобы ее близко к нему не
подпускали. Может быть, я ошибаюсь, но мне показалось, что
эта просьба была заявлена не самим Лейхфельдом, а доктором,
с которым она говорила. Доктор мог думать, что слишком про-
должительное, слишком близкое объяснение Лейхфельда с Ры-
баковской повлияет вредно на больного, и потому мог требовать,
чтобы Рыбаковская не была близко допускаема. Таким образом,
требование, на которое ссылается товарищ прокурора, исходило
не от Лейхфельда. Но припомните, что, по мнению самого това-
рища прокурора, в первый момент после события, при котором
кто-нибудь от неосторожности другого лица пострадал так силь-
но, под первым впечатлением со стороны пострадавшего возмож-
но негодование, возможно неудовольствие против того лица, —
а Лейхфельд виделся с Рыбаковской именно только под влиянием
этого первого впечатления: единственное свидание между ними,
о котором мы знаем из показаний свидетелей, происходило имен-
но вслед за привозом его в больницу; второе свидание было тогда,
когда Рыбаковская приехала в больницу с Белавиным, но о под-
робностях этого свидания мы не знаем ничего. Может быть, что
Лейхфельд не рассмотрел даже, что это была Рыбаковская, не мог
себе дать ясного отчета, чего она желает; может быть, он отнесся
бы к ней не так, когда бы пришел в себя, как отнесся в этот раз,
в особенности если бы в течение нескольких дней не находился
исключительно под влиянием лиц, враждебных Рыбаковской. Во
всяком случае, из этого обращения Лейхфельда с Рыбаковской
мы не имеем права делать никаких выводов против нее. Продол-
жая доказывать достоверность показания Лейхфельда посредст-
вом сличения его с другими обстоятельствами настоящего дела,
товарищ прокурора указывает, между прочим, на то, что показа-
ние Лейхфельда о пистолете подтвердилось, что действительно,
как он объяснял в больнице, пистолет накануне не был заряжен
453
ДЕЛО РЫБАКОВСКОЙ
и что потому он мог отнестись спокойно к попыткам, которые
делала Рыбаковская. Действительно, обстоятельство о том, что
пистолет не был заряжен накануне, подтвердилось, но оно под-
твердилось преимущественно из слов самой Рыбаковской, кото-
рая сама показывает, что действительно она зарядила пистолет
утром 22 февраля на глазах Лейхфельда, следовательно, она как
будто бы сама дает против себя орудие. Я обращаю ваше внима-
ние на это обстоятельство, между прочим, потому, что из него
можно вывести заключение о том, что Рыбаковская совершила
свой проступок с заранее обдуманным намерением, и действи-
тельно, мне кажется, что в настоящем деле нет середины: нужно
или признать, что она совершила убийство с заранее обдуманным
намерением, или же нужно признать, что она совершила его по
неосторожности; для предположения, что она совершила это пре-
ступление в внезапном порыве, не остается места, потому что как
из показания Рыбаковской, так и из показания Лейхфельда видно,
что между заряжением пистолета и выстрелом прошел известный
промежуток времени. Я мог бы еще понять, что предположение
о производстве Рыбаковской выстрела под влиянием внезапного
негодования за то, что он решился ее оставить, могло вам пред-
ставиться довольно вероятным, но я не думаю, чтобы вы могли
допустить, чтобы вследствие решимости Лейхфельда расстаться
с нею у нее могло возникнуть такого рода намерение, которое она
имела время достаточно обдумать и тем не менее привела его в ис-
полнение. Для того, чтобы предположить в Рыбаковской заранее
обдуманное намерение совершить то преступление, в котором
она обвиняется, мне кажется, в настоящем деле решительно нет
основания. Сознание ее в том, что она зарядила пистолет, показы-
вает именно то, что она не считает этого обстоятельства уличаю-
щим ее в преступлении, что она в этом отношении показывает
совершенную правду, хотя это обстоятельство по самому свойству
своему при известной обстановке могло быть обращено против
Рыбаковской.
Я ответил, кажется, на все те соображения, которыми то-
варищ прокурора старался доказать правдоподобность, веро-
ятность показаний Лейхфельда, переданных свидетелями; я до-
казал, кажется, что нет никакого положительного основания
утверждать, что это показание дано в полном уме и здравой па-
454
АРСЕНЬЕВ КОНСТАНТИН КОНСТАНТИНОВИЧ
мяти, что он обладал полным сознанием того, что говорил. Еще
менее оснований предполагать, что он давал то показание, зная
всю важность его, зная, что оно может иметь тяжкие последствия
для Рыбаковской. Если даже допустить, что он говорил все то,
что было показано на суде свидетелями, если допустить, что ни
Грешнер, ни Розенберг не переменили ни одной черты из того,
что сказал Лейхфельд, то, тем не менее, нельзя забывать, что все
это было сказано ими только в частном разговоре и что, следова-
тельно, как для лиц, слушавших Лейхфельда, так и для него само-
го было весьма трудно отделить достоверное от недостоверного,
убеждения от предположений. Далее товарищ прокурора перехо-
дит к показанию Рыбаковской, но я считаю нужным, прежде чем
последовать за ним, указать на некоторые обстоятельства, им не
упомянутые, которые, мне кажется, имеют весьма существенное
значение в настоящем деле; я напомню вам, что Рыбаковская не
скрывала перед происшествием, что у нее есть пистолет и что она
умеет из него стрелять, — это она доказала в присутствии свиде-
теля не далее, как за несколько часов до происшествия: поздно
вечером 21 февраля она стреляла из незаряженного пистолета
в присутствии дворника. Если предположить, что у Рыбаковской
было хоть что-нибудь похожее на намерение убить Лейхфельда,
то возможно ли допустить, чтобы она показывала, во-первых, что
пистолет не заряжен, и, во-вторых, что она умеет стрелять. Без
сомнения, нет. Затем обращаю ваше внимание на рассказ двор-
ника Феоктистова о том, что происходило после выстрела. Мы
знаем из этого рассказа, что Лейхфельд, получив рану, побежал
в дворницкую, что вслед за ним пришла Рыбаковская; мы знаем,
что Лейхфельд был в это время в более или менее сознательном
состоянии: он мог сам идти, его свели, а не отнесли в квартиру;
затем, во-первых, Рыбаковская посылает дворника за доктором и,
следовательно, дает ему средство немедленно обнаружить престу-
пление, если только оно было совершено; во-вторых, Лейхфельд,
который был в это время в сознательном или почти сознательном
состоянии, соглашается остаться наедине с Рыбаковской, то есть
соглашается остаться вдвоем с тем лицом, которое за несколько
минут перед тем нанесло ему, как говорят, умышленно смертель-
ную или, по крайней мере, очень тяжкую рану. Положим, что он
ничего не мог говорить, но неужели вы думаете, что он не мог бы
455
ДЕЛО РЫБАКОВСКОЙ
показать каким-нибудь жестом или знаком, что не хочет остаться
наедине с Рыбаковской, что желает, чтобы при нем остался двор-
ник или какое-нибудь другое лицо. Можно ли допустить, чтобы он
рисковал остаться с тем лицом, которое совершило преступление
и которому не удалось его окончательно совершить. Мне кажется,
уже это обстоятельство указывает, что Лейхфельд в то время не
был убежден в виновности Рыбаковской и не мог быть убежден
в ней впоследствии, потому что не представлялось никаких новых
данных, которые могли бы привести его к такому убеждению.
Здесь мы встречаемся с показанием Рыбаковской, с тем, что
она говорила как доктору, так и полиции, что Лейхфельд выстре-
лил в себя сам; мы встречаемся с показаниями остальных свидете-
лей, что Лейхфельд говорил, что она показывала так вследствие
уговора, состоявшегося между ним и Рыбаковской в то время, ко-
гда они остались наедине.
Нисколько не отвергая показаний свидетелей, мне кажет-
ся, что этому обстоятельству можно дать гораздо более простое
объяснение, нежели то, которое дает товарищ прокурора. Очень
понятно, что вслед за этим происшествием, потерявшись совер-
шенно от испуга, в особенности от сознания тех предположений,
которые могут против нее составиться, г-жа Рыбаковская желала
сначала скрыть это дело; очень может быть, что она действитель-
но просила Лейхфельда показать, что он выстрелил сам в себя
нечаянно. Мне кажется, что это обстоятельство решительно не
говорит против нее; если бы она стояла на этом показании долго,
если бы она упорствовала в нем, тогда, может быть, могло бы воз-
никнуть сомнение по этому предмету. Но мы знаем из показаний
Станевича и Миллера, что в тот же самый день, когда случилось
происшествие, она призналась в том, что выстрел был сделан ею,
и дала показание, совершенно в главных чертах сходное с тем,
которое вы слышали сегодня на судебном следствии. Таким об-
разом, запирательство Рыбаковской никак не могло и не может
доказывать того, что из него выводит товарищ прокурора. Затем,
продолжая опровергать показание Рыбаковской, продолжая дока-
зывать его внутреннюю несостоятельность, неправдоподобность,
товарищ прокурора указывает, между прочим, на противоречие
между показаниями Рыбаковской и свидетеля Розенберга: Рыба-
ковская утверждает, что Лейхфельд, возвратясь домой, 21 февра-
456
АРСЕНЬЕВ КОНСТАНТИН КОНСТАНТИНОВИЧ
ля объявил ей свою решимость расстаться с ней и мотивировал
эту решимость теми угрозами, которые ему будто бы делал Розен-
берг, а Розенберг, со своей стороны, показывает, что никаких уг-
роз и упреков не делал, что разговор между ними был самый дру-
жеский и что они расстались совершенно спокойно. Мне кажется,
что это противоречие только мнимое, что оно, не касаясь прямо
показаний Розенберга, нисколько не опровергает показания Ры-
баковской; это противоречие объясняется, по всей вероятности,
тем, что Лейхфельд, желая найти благовидный предлог своей ре-
шимости расстаться с Рыбаковской, взвалил главную часть ответ-
ственности на другого человека, сказав ей, что Розенберг требо-
вал разрыва его с ней; вот как просто объясняется это кажущееся
противоречие. Без сомнения, я не кладу этим никакого пятна на
память покойного, потому что такого рода объяснение представ-
ляется совершенно понятным, очень естественно желание Лейх-
фельда избегнуть слишком сильных упреков при разлуке и потому
старание его уверить, что инициатива этой разлуки идет не от
него, а от другого лица. Затем товарищ прокурора указывает на
другую невероятность показания Рыбаковской: он говорит, что
женщина, решившаяся на самоубийство, два раза в себя стреляв-
шая, два раза не успевшая привести в исполнение свое намерение,
скорее, конечно, должна была стараться привести это намерение
в исполнение, чем перейти к такому средству доказать свое наме-
рение, как стрельба в печку или свечку и т.д . Товарищ прокурора
упускает при этом из виду одно обстоятельство: можно твердо ре-
шиться на самоубийство, можно приступить к исполнению своего
намерения, но затем, когда это намерение два раза, по независя-
щим от того лица обстоятельствами, не исполняется, решимость
может остыть в лице самом энергическом. Мы знаем множество
примеров, когда самоубийцы, решившись твердо лишить себя
жизни, побуждаемые к тому достаточными основаниями, оста-
навливались в исполнении своего намерения именно потому, что
первая попытка исполнить его оставалась без успеха. Очень мо-
жет быть, что намерение Рыбаковской лишить себя жизни было
совершенно твердо, но когда это намерение не исполнилось, она
могла потерять ту искусственную энергию, которая ее поддержи-
вала, и могла перейти к другому настроению. Таким образом, той
неверности, которую видит в показании Рыбаковской товарищ
457
ДЕЛО РЫБАКОВСКОЙ
прокурора, я никоим образом признать не могу. Затем, стараясь
поколебать вообще доверие, которое вы можете иметь к показа-
нию г-жи Рыбаковской, товарищ прокурора указывает на то, что
в то время, когда Рыбаковская, по своему объяснению, давала буд-
то бы чистосердечное показание о происшествии, она показала
совершенно фальшиво о своем звании и фамилии. Оправдание
Рыбаковской, заключающееся в том, что она сделала это для того,
чтобы скрыть от своих родственников то несчастное положение,
в которое была поставлена, товарищ прокурора устраняет тем,
что г-жа Рыбаковская уже и прежде называла себя фальшивыми
именами, ссылаясь при этом, между прочим, на показания Дубро-
вина, видно, что Рыбаковская называла себя фальшивыми имена-
ми только в шутку; что она до дня происшествия никогда не имела
серьезного намерения называть себя именем, ей не принадлежа-
щим. Дубровин показывает, что при объяснении, которое проис-
ходило между ним и Лейхфельдом, Рыбаковская раскрыла свое
настоящее происхождение; задолго до происшествия объяснила,
что отец ее бедный чиновник, скрывшийся неизвестно где. Пись-
ма на имя Собянской княжны Омар-Бек, найденные при обыске,
нисколько не опровергают, что она называла себя чужими имена-
ми только в шутку; мы не знаем, что было в этих письмах: может
быть, они были писаны ею самою также в шутку; мы знаем только,
что она сама при обыске не заявляла, что эти письма писаны ей,
а сказала только, что они ей принадлежат; поэтому нет никакого
достаточного основания думать, что она до происшествия обду-
манно, с какой-нибудь целью принимала чужую фамилию. Что
она приняла другую фамилию в начале следствия, что она дала
ложное показание о своем происхождении — это совершенно
справедливо, но это показание повредило прежде всего ей самой,
потому что имело последствием значительное замедление дела.
Если припомнить показание Шипунова, что Рыбаковская в про-
должение нескольких лет жила в Шемахе со своею бабушкой, се-
страми и т.д., если припомнить, что она оставалась там с 1857 до
1864 года, когда уехала в Астрахань, а потом в Петербург, то стано-
вится весьма вероятным объяснение подсудимой, что она хотела
скрыть несчастное происшествие от своих родственников и пото-
му приняла на себя фамилию, ей не принадлежащую. Из этой ре-
шимости, которую подсудимая теперь оплакивает, без сомнения,
458
АРСЕНЬЕВ КОНСТАНТИН КОНСТАНТИНОВИЧ
произошли логическим путем все те последствия, на которые ука-
зывает товарищ прокурора как на доказательство нравственной
испорченности Рыбаковской. Однажды сказав, что она магоме-
танка, что она княжна Омар-Бек, она стояла на этом показании
для того, чтобы, опровергнув его, не дать в руки судебной власти
новой против себя улики; став однажды на эту почву, она дошла,
наконец, путем совершенно логическим, хотя и весьма грустным,
до вторичного крещения. Она предпочла, конечно к сожалению,
совершить вторичное принятие православной веры, нежели ска-
зать свое настоящее имя; таким образом, для того, чтобы спасти
свое имя от тяжкого нарекания, г-жа Рыбаковская решилась до-
вести свое молчание, свое запирательство до конца, до крайних
последствий.
В доказательство того, что словам г-жи Рыбаковской нельзя
придавать никакой веры, товарищ прокурора указал, между про-
чим, на то обстоятельство, что она показывала сегодня перед
вами, что добровольно явилась в полицию и что это показание
будто бы опровергается свидетелями Розенбергом и Станевичем;
но припомните, что оно вовсе не опровергается этими свидете-
лями: Розенберг и Станевич показывают, что они не отдавали
лично никакого приказания, не делали никакого распоряжения
относительно ареста Рыбаковской; следовательно, то обстоятель-
ство, одна ли вышла Рыбаковская из больницы или вместе с горо-
довым, остается до сих пор нераскрытым.
Сводя теперь в одно целое все сказанное мною, я нахожу, что
показание Лейхфельда, служащее, как я уже сказал, единственным
серьезным основанием к обвинению, представляется в таком
виде, в каком решительно мы не можем дать ему полного доверия;
что показания свидетелей, объясняющих, в чем заключались раз-
говоры их с Лейхфельдом, до такой степени разноречивы, что ос-
новываться на них не представляется никакой возможности; что
есть полная возможность предполагать, что, по крайней мере,
значительная часть этих разговоров происходила в то время, ко-
гда Лейхфельд не обладал вполне умственными способностями;
что затем эти разговоры, не облеченные в законную форму, про-
исходившие совершенно частным образом, могли не выражать
собою положительного убеждения Лейхфельда, а только предпо-
ложение, — предположение, составившееся отчасти под влияни-
459
ДЕЛО РЫБАКОВСКОЙ
ем болезненного состояния, в котором он находился, отчасти под
влиянием того предубеждения, которое родилось с самого начала
против Рыбаковской и которое поддерживалось, с одной сторо-
ны, отсутствием ее, с другой — постоянным присутствием Греш-
нера и Розенберга; что показание Лейхфельда не подтверждается
никакими другими обстоятельствами, имеющимися в настоящем
деле; что показание Рыбаковской не только не опровергается ни-
какими достаточными основаниями, а, напротив, подтверждается
всем ходом дела, подтверждается тем, что Лейхфельд не оттолкнул
от себя Рыбаковскую немедленно после происшествия, а позволил
ей вести себя назад в квартиру и остаться с ним наедине. На осно-
вании этих соображений я прихожу к тому заключению, что ни-
каких оснований, которые могли бы поселить в вас уверенность
в виновности Рыбаковской, настоящее дело не представляет.
Затем, присяжные заседатели, товарищ прокурора старал-
ся набросить перед вами тень на самую личность Рыбаковской
и объяснял все те мотивы, по которым он считает невозможным,
с одной стороны, поверить ее словам, с другой стороны, считает
возможным поверить почти, безусловно, всем тем обвинениям,
которые против нее возводятся. Прежде всего, мне кажется, что
жизнь подсудимых до преступления, в котором они обвиняются,
какова бы она ни была, должна оставаться совершенно в стороне
как от судебных прений, так и от судебного следствия, если толь-
ко в этой жизни нет ничего такого, чтобы прямо и непосредствен-
но относилось к тому деянию, в котором они обвиняются. Осно-
вывать ваше решение в таких делах, как настоящее, на том, что
подсудимая прежде происшествия вела жизнь более или менее
безнравственную, более или менее предосудительную, значило
бы класть в основание вашего решения такие мотивы, которые,
собственно говоря, к нему никакого отношения не имеют. Есть
ли возможность думать, что от безнравственной жизни, до чего
бы ни была доведена эта безнравственность, возможен всегда пе-
реход к такому преступлению, в котором она обвиняется и кото-
рое заключается в заранее обдуманном посягательстве на жизнь
лица, с которым она находилась в близких отношениях. Если бы
о жизни Рыбаковской до происшествия были собраны сведения,
с одной стороны, гораздо более достоверные, с другой стороны,
гораздо более уличающие ее, то и тогда совершенно невозмож-
460
АРСЕНЬЕВ КОНСТАНТИН КОНСТАНТИНОВИЧ
но бы было, совершенно против той обязанности, которая на
вас лежит, делать заключения на основании этой прошедшей
жизни о возможности совершения того преступления, в кото-
ром она обвиняется. Но посмотрим, где же те ужасные деяния,
которые, по мнению товарища прокурора, позволяют составить
о ней такое мнение, какое он составил. Я не отвергаю, и подсу-
димая сама не отвергает того, что жизнь ее до ее ареста не была
вполне правильна, но в ней нет той бездны безнравственности,
о которой говорил товарищ прокурора, той потери нравственно-
го чувства, которую он предполагает. Мы знаем только два ее па-
дения и больше ничего; заключать из этого, что она окончатель-
но испорчена и что она способна на то преступление, в котором
ее обвиняют, мне кажется, совершенно невозможно. Мы знаем,
что она находилась в коротких отношениях с Дубровиным, но мы
знаем вместе с тем, что эти отношения имели характер довольно
серьезный, что Дубровин хотел на ней жениться, следовательно,
то предположение, которое высказал товарищ прокурора отно-
сительно происхождения этой связи, напирая на слове «на буль-
вар», предположение это должно совершенно исчезнуть. Связь,
начавшаяся таким образом, как, по мнению товарища прокурора,
высказанному в этом намеке, началась связь Дубровина, не может
окончиться женитьбой. Затем, что связь Рыбаковской с Лейх-
фельдом началась под влиянием искренней привязанности, это,
мне кажется, доказывается тем, что для этой связи она пожерт-
вовала той верной будущностью, которая ей представлялась. Мы
знаем из показания Дубровина, что он предлагал ей на выбор или
оставить Лейхфельда или отказаться от него; мы знаем, что Рыба-
ковская отказалась от своего жениха для того, чтобы начать свои
короткие отношения к Лейхфельду. Это доказывает, мне кажется,
что связь ее с Лейхфельдом не была плодом того минутного увле-
чения, на которое указывает вам товарищ прокурора, а, по всей
вероятности, обусловливалась искреннею привязанностью, кото-
рая раньше ослабела со стороны Лейхфельда и которая до само-
го конца не ослабевала со стороны Рыбаковской. Затем товарищ
прокурора идет еще дальше и, не высказывая явно своего мнения,
делает намек на легкомысленное поведение ее в тюрьме. Я напом-
ню вам только одно, что Рыбаковская содержится в тюрьме 2 года
и 8 месяцев, что она поступила в тюрьму 22 лет, после 3 или 4 лет
461
ДЕЛО РЫБАКОВСКОЙ
одинокой жизни, которая, конечно, не могла подготовить ее дать
надлежащий отпор всему, что она должна там встретить. Таким
образом, бросать в нее камнем за такие легкомысленные поступ-
ки, которые были ею совершены в тюрьме, по моему мнению, бо-
лее нежели несправедливо. Вы помните, присяжные заседатели,
что Рыбаковская обвиняется еще в легкомысленном, даже более
чем легкомысленном, переходе в христианскую веру, тогда как на
самом деле она была христианка. Но это объясняется также преж-
нею жизнью Рыбаковской; в деле есть сведения, которые не были
заявлены товарищем прокурора, но которых он, без сомнения,
не может отвергнуть, что отец Рыбаковской в то время, когда ей
было уже 12 лет, был предан суду за жестокое обращение со сво-
ей женой, последствием которого был выкидыш ребенка. Вот что
Рыбаковская видела до 1855 года, когда ей было 12 лет. Затем она
поселилась в семействе, из которого могла вынести лучшие убеж-
дения, но эти лучшие убеждения, по всей вероятности, не изгла-
дили того, что она видела и слышала прежде.
Если вы примете в соображение прежнюю жизнь подсудимой
и то влияние, которое она встретила в тюрьме и которому под-
вергалась в течение всего своего заключения, то, по всей вероят-
ности, вы не отнесетесь к ней так неумолимо, строго, как отнесся
товарищ прокурора, вы признаете ее женщиной легкомысленной,
но не более. А от легкомыслия прийти к заключению о возможно-
сти совершения такого преступления, в котором обвиняется под-
судимая, преступления над лицом, которое было ей так близко,
для сохранения связи с которым она пожертвовала обеспеченною
будущностью, нет достаточно данных, нет оснований, которые бы
допускали подобное заключение. Таким образом, как вы ни по-
смотрите на дело, с точки ли зрения личности г-жи Рыбаковской,
с точки ли зрения вероятности, возможности совершения ею того
преступления, в котором она обвиняется, или с точки зрения тех
фактических данных, которые представило вам сегодняшнее су-
дебное следствие, вы должны будете прийти к тому заключению,
что нет достаточных оснований произносить обвинительный при-
говор в том важном преступлении, в котором ее обвиняют, нет
основания обвинять ее в чем-либо больше неосторожности. Чис-
тосердечный рассказ Рыбаковской о ее неосторожном действии,
мне кажется, вполне подтверждается экспертом Филипповым,
462
АРСЕНЬЕВ КОНСТАНТИН КОНСТАНТИНОВИЧ
который признал возможность того, что курок, не доведенный
до боевого взвода, может вследствие неосторожности сорваться
и произвести выстрел. В каком положении был курок в то время,
когда Рыбаковская спустила его, она ничего не может сказать, да
и можно ли от нее ожидать ясного и положительного отчета, в та-
ком ли настроении духа она была в то время, когда стреляла. Она
сама говорит, что была сильно взволнована, что руки ее до такой
степени дрожали, что она не могла взвести курок. Наконец, я вам
напомню еще одно обстоятельство, а именно — показание экс-
перта Майделя, показание весьма важное, о том, что по свойству
тех признаков, которые он нашел на рубашке, он не может никак
предположить, чтобы выстрел был сделан в упор. Это обстоятель-
ство важно не только потому, что подтверждает показание под-
судимой, но и потому, что опровергает показание Розенберга.
Вы знаете из показания Майделя, что выстрел был произведен
не в упор, а на расстоянии не менее 2—4 футов, и расстояние это
вполне согласно с теми сведениями о комнате, которые мы име-
ем. Вся комната шириною в три шага, следовательно, если взять
в соображение протянутую руку Рыбаковской, то не могло быть
менее двух шагов. Упомянув об эксперте Майделе, я должен еще
коснуться одного обстоятельства, о котором, хотя оно находится
в определении палаты, я считал бы лишним говорить, если бы об-
винительная власть так настойчиво не указывала на него как при
судебном следствии, так и в обвинительной речи, то есть тогда,
когда это обстоятельство потеряло последнюю степень вероят-
ности. Вы слышали рассказ о бычачьей крови, которую будто бы
пила Рыбаковская, вы слышали, что обвинительная власть ви-
дит в этом рассказе новое орудие против Рыбаковской, дающее
возможность еще более не доверять всем ее показаниям, но вы,
господа присяжные, слышали вместе с тем показание эксперта
Майделя, который, мне кажется, окончательно уничтожил весь
этот, сам по себе нелепый, невероятный рассказ. Д -р Майдель
показывает, что между кровью, извергнутою кровохарканием,
и кровью, извергнутою рвотой из желудка, есть такая разница, ко-
торую нельзя не заметить при внимательном рассмотрении, а без
сомнения следует предположить, что д-р Свентицкий, пользовав-
ший Рыбаковскую, внимательно рассматривал эту кровь. Кроме
того, эксперт Майдель показывает совершенно, вопреки мнению
ДЕЛО РЫБАКОВСКОЙ
д-ра Свентицкого, а именно, что принятие животной крови не
влечет за собой непременного извержения и что кровь эта может
точно так же остаться в желудке, как и всякая другая пища. Таким
образом, мне кажется, что обстоятельство это должно быть совер-
шенно исключено из тех соображений, которыми обвинительная
власть старается очернить личность Рыбаковской.
По всем этим обстоятельствам я прошу у вас, присяжные за-
седатели, не снисходительного приговора, а полного оправдания
в том преступлении, в котором ее обвиняют, и признания ее ви-
новной только в том, в чем она сама признает себя виновной, то
есть в неосторожном обращении с пистолетом, несчастным по-
следствием которого была смерть Лейхфельда.
Суд признал Рыбаковскую виновной в умышленном убийстве и при-
говорил ее к каторжным работам сроком на 10 лет.
465
ЖУКОВСКИЙ ВЛАДИМИР
ИВАНОВИЧ
Жуковский Владимир Иванович (1836—1899 гг.) — окончил
юридический факультет Петербургского университета в звании
кандидата в 1861 г. В 1862 г. поступил на должность судебного
следователя в Оренбургской губернии. В последующем работал
на различных судебных должностях. В 1870 г. назначается товари-
щем прокурора Петербургского окружного суда. Успешно высту-
пал в качестве обвинителя. Своей речью по нашумевшему в свое
время уголовному делу о поджоге мельницы купцом Овсяннико-
вым Жуковский зарекомендовал себя как талантливый оратор.
Современники Жуковского считали его одним из талантли-
вейших обвинителей. Именно в роли обвинителя наиболее пол-
но проявился его дар как судебного оратора. Н. П . Карабчевский
писал о Жуковском в день его смерти: «Худощавый, небольшого
роста, с слабым, несколько хриповатым голосом, с острыми ли-
ниями профиля, наводившими на мысль о профиле «Мефисто-
феля» в статуе Антокольского, этот с виду тщедушный и слабый
человек проявлял необычайную мощь, как только ему удавалось
попасть в свою сферу — сферу судебного обвинителя, язвящего
людские грехи и пороки. Еще будучи товарищем прокурора, он
составил себе имя первоклассного судебного оратора. Процесс
Овсянникова, которого он обвинял в поджоге, упрочил за ним эту
славу навсегда»1
.
Однако В. И. Жуковский вынужден был оставить поприще об-
винителя. Л. Д. Ляховецкий, учитывая возможности выступления
в печати в условиях царской цензуры, с осторожностью писал по
1 Право. Еженедельная юридическая газета. — 1899. — No 7. — С. 351.
466
ЖУКОВСКИЙ ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ
поводу ухода Жуковского из прокуратуры: «Отставка Жуковско-
го произошла при тех же условиях, при которых оставил службу
по министерству юстиции С. А. Андреевский»1
. Андреевский же,
как известно, оставил службу в прокуратуре в связи с отказом от
предложения принять на себя функции обвинителя по делу Веры
Засулич.
С 1878 г. В . И. Жуковский в адвокатуре. Он принимает уча-
стие в рассмотрении многих известных уголовных дел в качестве
защитника. Однако ближе всего ему были функции представите-
ля гражданского истца. «Перейдя в адвокатуру, — писал Н. П . Ка-
рабчевский, — он специализировался на роли гражданского истца
в уголовном процессе, то есть по-прежнему продолжал обвинять.
Бывали, однако, процессы, в которых он был незаменим и в ка-
честве защитника. В делах больших и сложных, где усилия про-
куратуры надо было ослабить тонким анализом самой конструк-
ции обвинения «хватившего через край», — он наряду с другими
защитниками, выполнявшими иные функции, бывал великолепен
и совершенно незаменим. В подобных случаях он обыкновенно
предупреждал своих товарищей: «Ну, вы там защищайте ваших,
а я уж буду обвинять... прокурора». И действительно, его обвине-
ния по адресу прокуроров бывали подчас не менее чувствительны
и опасны, чем по адресу подсудимых»2
.
Однако защитник В. И. Жуковский ярко проявил свои спо-
собности и особенности своего таланта. В качестве защитника
он выступал почти по всем сенсационным в то время групповым
делам, в рассмотрении которых принимали участие наиболее
видные профессиональные адвокаты. Все же, несмотря на отсут-
ствие опыта профессионального защитника, он всегда шел в ногу
с последними.
Главное в ораторском даровании Жуковского — остроумие
и находчивость, которые имели почву в глубоком изучении дела
и основательной предварительной подготовке к нему. «В. И. Жу-
ковский, — пишет Л. Д . Ляховецкий, — по всей справедливости
считался самым остроумным человеком в адвокатской корпора-
1 Ляховецкий Л. Д . Характеристика известных русских судебных ораторов. —
СПб., 1897. — С. 111 .
2 Право. Еженедельная юридическая газета. — 1899. — No 7. — С . 352.
467
ЖУКОВСКИЙ ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ
ции»1
.
«Сарказмы сыпятся у Жуковского непринужденно в речи,
произносимой тихо и с виду добродушно. Подобно греческому ли-
тографу Гипериду, он не видит той раны, которую причиняет ост-
рием своего меча противнику, не слышит стона, исторгнутого из
груди несчастного. В. И. Жуковский умеет улавливать комические
черты в поступках людских, в нравах, в характерах, комбиниро-
вать их в комические картины и передавать их в неподражаемой
игривости речи, усиливая ее впечатление соответственными жес-
тами и движениями. «Жала» Жуковского боятся все противники.
Бороться с ним доводами трудно. Он легко разрушает сильную ар-
гументацию удачной шуткой, меткой остротой»2
.
Как судебный оратор Жуковский исключительно внимателен
к своим выступлениям. Он их тщательно предварительно проду-
мывал и готовил. Предварительная большая подготовка к про-
цессу давала ему уверенность в своей позиции, так как детальным
знанием дела, в сочетании с находчивостью и остроумием, он мог
противостоять любому противнику.
Защитительные речи Жуковского не лишены, однако, недос-
татков. Он больше надеялся на успех своей полемики с прокуро-
ром и свои ораторские дарования; как юрист же он нередко мало
уделял внимания необходимости тщательного и всестороннего
анализа обстоятельств дела.
Упреки в его адрес по этому вопросу делали ему и его совре-
менники3.
Однако особенности его красноречия вполне заслуженно
принесли ему славу не только на поприще обвинителя, но и гра-
жданского истца и уголовного защитника. В воспоминаниях о Жу-
ковском его современники часто отмечали, что его записанные
речи далеко не воспроизводят речей, произнесенных им в суде.
Его судебные речи характерны не только умением владеть словом;
они составляли неразрывное единство с мимикой, жестикуляцией
и иными внешними дополнениями его красноречия, без которых
стенограммы его выступлений в суде кажутся нередко либо бес-
помощными, либо чрезмерно усложненными. Л. Д . Ляховецкий
1 Ляховецкий Л. Д . Характеристика известных русских судебных ораторов. —
СПб., 1897. — С. 111 .
2 Там же.
3 Там же.
468
ЖУКОВСКИЙ ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ
писал об этой особенности ораторского творчества Жуковского:
«Он произносил свои речи, словно сидит с вами в веселом обще-
стве за чайным столом, спокойно, без всякой торжественности
и приподнятости тона, разговорным языком, в котором жесты
самой по себе комической фигурки удачно дополняют и иллюст-
рируют недосказанное. Центр объяснения с аудиторией оратора,
где следует, переносится искусно в движение и жест, а отрывоч-
ные слова становятся как бы вспомогательным орудием»1
.
Таковы особенности ораторского искусства В. И. Жуковско-
го. Было бы, однако, неполным закончить на этом его характе-
ристику, не указав на то, что ему были свойственны, как челове-
ку, исключительная сердечность, теплота и внимание к людям,
редкостная гуманность, уживавшаяся с жестокостью к порокам
и недобродетельности. « . . .Когда обсуждались вопросы чести, ко-
гда речь шла о попранной правде, — писал о нем П. Г. Миронов,
также известный адвокат, — лицо Владимира Ивановича пылало
негодованием, а голос звучал гневом.
Он не умел мириться со злом, не знал уступок в вопросах чес-
ти. Но сколько сердечности, сколько душевной мягкости прояв-
лял он, когда речь шла о людских слабостях и ошибках, сколько
было желания принести пользу, когда обсуждались вопросы кор-
поративной жизни...»
2
В настоящем Сборнике помещены две речи В. И. Жуковского:
в защиту Гулак-Артемовской Л. М . по ее же делу и в защиту Юхан-
цева по обвинению его в растрате сумм Общества взаимного по-
земельного кредита. Обе эти речи относятся к числу лучших его
защитительных речей и весьма наглядно иллюстрируют особен-
ности его как известного судебного оратора.
1 Ляховецкий Л. Д . Характеристика известных русских судебных ораторов. —
СПб., 1897. — С. 111 .
2 Право. Еженедельная юридическая газета. — 1899. — No 7. — С . 353.
469
ДЕЛО
ГУЛАК-АРТЕМОВСКОЙ1
Гулак-Артемовская Людмила Михайлов-
на и Богданов Н. Г были преданы суду
по обвинению в подлоге векселей па сумму
в 58 тысяч рублей. По обвинительному акту
суть дела заключалась в следующем.
1 декабря 1877 г. в С. - Петербурге скон-
чался Н. А. Пастухов. 31 декабря к судебному
следователю явился брат Н. А. Пастухова,
Дмитрий, и заявил, что в этот день к нему
заходил присяжный поверенный Кейкуа-
тов, который объяснил, что у него имеют-
ся три векселя, данные ему для взыскания
Гулак-Артемовской. Вексели в свое время
были выданы якобы покойным Н. А. Пасту-
ховым. При осмотре предъявленных ко взы-
сканию векселей Дмитрии признал их под-
ложными, но указать на лицо, совершившее
подлог, не смог.
При расследовании дела было уста-
новлено, что все три векселя исполнены
от имени Н. А. Пастухова на имя Гулак-Ар-
темовской. Однако проведенная по делу
экспертиза признала, что подписи на всех
векселях, выполненные от имени Н. А. Пас-
1 Печатается по: Судебные речи известных
русских юристов : сборник. — 2 -е изд., испр. и доп. —
М. : Юрид. лит., 1957.
470
ЖУКОВСКИЙ ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ
тухова, не имеют никакого сходства с его подлинной подписью.
Следственными властями было также установлено, что Н. А. Пас-
тухов за несколько лет перед смертью близко сошелся с Гулак-Ар-
темовской, часто наносил ей визиты, вследствие чего его товари-
щи неоднократно намекали ему на предстоящее бракосочетание.
Однако незадолго перед смертью Н. А. Пастухов порвал всякие
отношения с Гулак-Артемовской. Как выяснилось (из записной
книжки Пастухова и показаниями свидетелей), Н. А. Пастухов
проиграл в карты (в дурачки) Гулак-Артемовской во время визи-
тов к ней значительную сумму денег, которые затем полностью
ей отдал. Это обстоятельство, то есть нечестность Гулак-Артемов-
ской и ее чрезвычайная жажда к наживе, видимо, и сказались на
отношении к ней Н. А. Пастухова, — говорится в обвинительном
акте.
С целью отыскания каких-либо улик, свидетельствующих
о причастности Гулак-Артемовской к подлогу векселей, у нее на
квартире был произведен тщательный обыск. В результате обы-
ска в письменном столе Гулак-Артемовской было обнаружено не-
сколько векселей от имени Н. Богданова на имя Митропольской
и письмо Богданова к Гулак-Артемовской. Сличением почерка Бо-
гданова с почерком, которым были исполнены векселя от имени
Н. А. Пастухова, было установлено их сходство. Привлеченный по
делу Н. Богданов объяснил, что векселя от имени Н. А. Пастухова
на имя Гулак-Артемовской действительно исполнены им, но по
просьбе самого Н. А. Пастухова. Почему Н. А. Пастухов просил его
написать векселя, а не сделал этого сам, Н. Богданов объяснить не
смог.
Допрошенные по делу многочисленные свидетели дали раз-
личные показания. Одни из них (большинство) положительно ха-
рактеризовали Н. А. Пастухова и указывали на то, что вследствие
своей исключительной недоверчивости он не мог поручать кому
бы то ни было выполнять вместо себя текст векселей. Другие сви-
детели хорошо отзывались о Гулак-Артемовской и не допускали
мыслей о возможности совершения ею преступного подлога.
В связи с тем, что самого факта подлога и совершения его Бо-
гдановым и Гулак-Артемовской никто подтвердить не мог, в деле
отсутствовали прямые доказательства. Богданов и Гулак-Артемов-
ская были признаны виновными в подлоге на основании совокуп-
471
ДЕЛО ГУЛАК-АРТЕМОВСКОЙ
ности ряда косвенных улик. Дело рассматривалось в С. - Петербург-
ском окружном суде 20—23 октября 1878 г. с участием присяжных
заседателей. Обвиняемых защищали: Гулак-Артемовскую — Жу-
ковский В. И., Богданова — Богаевский. Представляющая боль-
шой интерес речь В. И. Жуковского по данному делу и воспроиз-
водится полностью.
Господа судьи, господа присяжные заседатели! Прежде всего
я должен предъявить соображения, по которым я нахожу, что не
было никаких оснований предавать суду Гулак-Артемовскую, так
как векселей ко взысканию в суд она не предъявляла, а потерпев-
шие братья Пастуховы, заявляя о подлоге, прямого обвинения
к ней не предъявляли. Было время, когда юристы признавали под-
лог и обман за преступления чрезвычайной важности. Одно из
европейских законодательств восходило в уголовном преследова-
нии этого рода преступлений до смертной казни. Преступление
определялось как противонравственное деяние. Строгость пре-
следования за подлог и обман обусловливалась принципом, в силу
которого государство имело право на истину, — право, обязываю-
щее всякого гражданина, — а потому подлог и обман представля-
лись особенно гнусными и противообщественными преступле-
ниями. Не говоря уже о том, что принцип этот не совсем удобен
для современной формы государства, так как истина в политиче-
ских сферах понимается весьма условно, а обязывать на истину
перед судом значило бы допускать ее и во всех сферах обществен-
ной жизни, не говоря уж об этом, надо принять в соображение,
что если бы мы неуклонно и слепо следовали принципам высокой
морали в системе уголовно-карательной, то дошли бы до геркуле-
совых столпов, до преследования простой, бескорыстной лжи.
Юристы, очевидно, должны были спуститься с высоты недосягае-
мой морали на почву более разумную, практическую, отрешиться
от того сухого воззрения, в силу которого человек представляется
чем-то вроде ходячего нравственного долга по отношению к госу-
дарству и принять иную точку зрения для оценки преступления.
Общественное его значение определяется ныне с точки зрения
вреда, причиняемого частному лицу или обществу, — вреда осяза-
тельного реального, а не воображаемого. Преследование престу-
плений подлога и обмана вытекает из того, что преступления это-
472
ЖУКОВСКИЙ ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ
го рода обусловливаются насилием над распознавательной
способностью. Чем действительнее средства насилия, то есть об-
мана, возбуждающего в потерпевшем заблуждение, чем вернее
и ближе средство обмана к осуществлению похищения, тем зло-
вреднее и обман. Отсюда целая теория об обманах, преступных
и непреступных, применяемая в кассационной практике сената.
Подлог представляется, таким образом, не более как средством
обмана, не более как видовым признаком мошенничества, и про-
курор справедливо выразился, что подлог есть, собственно гово-
ря, более утонченное мошенничество. Составление подложного
документа представляет собой приготовление к преступлению;
предъявление подложного документа в суд ко взысканию — поку-
шение. С теоретической точки зрения, трудно объяснить, почему
уголовный закон преследует предъявление подложного докумен-
та в суд ко взысканию как уже оконченное, осуществленное похи-
щение, и притом преследует несравненно строже, чем самое по-
хищение, осуществленное при посредстве другого какого-либо
ловкого обмана. В первом случае потерпевший всегда имеет сред-
ство оградить свои имущественные интересы от угрожающего
ущерба, доказав подлог; во втором — потерпевший, уже обобран-
ный, если похищенное скрыто, отбывает у следователя и на суде
печальную повинность свидетеля, который должен представлять
свои показания в целях общественного интереса, понимаемого
им несколько отвлеченно. Разъяснение такого рода исключитель-
ности, или, лучше сказать, аномалии, мы встречаем в решениях
кассационного Сената, который указывает на подлог как на край-
не опасное средство. Такое воззрение на подлог, быть может,
вполне применимо к подлогам в денежных знаках повседневного
обращения, но не к подлогу в долговых документах. Никто вооб-
ще не расположен платить по подложному документу; случаются
нередко даже уклонения от платежей и по действительным, а по-
тому человек, задумавший воспользоваться подложным докумен-
том, направляет обман как средство насилия на распознаватель-
ную способность суда. Суд обладает всеми средствами для
исследования истины; возмущаться же тем, что обман направлен
на распознавательную способность самого же суда, было бы суду
недостойно, потому что, возмущаясь, он утрачивал бы два своих
священных свойства: беспристрастие и милосердие. Мне, конеч-
473
ДЕЛО ГУЛАК-АРТЕМОВСКОЙ
но, могут возразить, что в настоящем деле идет речь о подлоге
в векселе. Вексель, как орудие промышленного кредита, как ры-
чаг денежного международного курса, как символ верности и че-
стности купеческой должен быть особенно охраняем законом от
подлогов, так как подлог в векселе подрывает не только интерес
частного лица, но и целую систему общественного кредита. С эти-
ми соображениями нельзя было бы не согласиться; но вексельный
институт утратил уже свое прежнее значение. Я не говорю о век-
селе переводном международном. Если вексель на товар, отправ-
ленный из Америки в Петербург, трассируется на Лондон, то,
само собою разумеется, что векселя такого рода регулируют меж-
дународные торговые сношения. Но в таких векселях подлоги ни-
когда не встречаются, по крайней мере, в течение восьмилетней
практики мне встречать не случалось. Что же касается до вексе-
лей простых, хотя бы и торговых, то прежнее их значение восста-
новить при посредстве уголовного закона нет уже возможности.
Вексель появился тогда еще, когда общественные кредитные уч-
реждения не были развиты. С развитием банкирских учреждений
учет векселей облегчен, даже, можно сказать, распущен до такой
степени, что вы можете выгребать лопатами дружеские, фиктив-
ные векселя, как это и обнаружено печальной историей в Обще-
стве взаимного кредита1. Если прежде вексель выражал собою
торговую валюту, то теперь вексель пишется для того, чтобы полу-
чить в банке деньги, а потом уже приобрести товар. Дутые вексе-
ля получают право гражданства, никто ими более не брезгает,
кроме уголовного закона. Надо принять в соображение еще и то,
что законодательство само развенчивает вексельный институт,
выводя вексель из особой цеховой торговой сферы в сферу все-
светскую. Кто теперь не имеет право совершать векселя? Юноша,
достигший совершеннолетия, занимает деньги на мотовство под
вексель; ростовщик, давая деньги под проценты, берет векселя;
может совершать векселя его жена, его дочь, если последует его
ремеслу. Едва оперится человек совершеннолетием, он пишет
векселя; вексель давно уже низведен на степень простой друже-
ской расписки. Подлог в векселе, между тем, признается все еще
крайне опасным, хотя, замечу, в эту опасность никто уже не верит
1 Имеется в виду дело Юханцева. См. речь по этому делу В. И. Жуковского.
474
ЖУКОВСКИЙ ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ
ввиду существующей ныне системы в исследовании спора о под-
логах. Какой порядок применяется в гражданском суде к исследо-
ванию споров о подлоге? Когда по предъявленному в суде долгово-
му документу возбуждается ответчиком спор о подлоге, без
прямого обвинения, то суд обязан потребовать от предъявителя
письменное объяснение, желает ли он взять свой документ назад.
Если предъявитель не пожелает взять документа, то суд, исследо-
вав спор о подлоге, передает дело к уголовному порядку. Эта сис-
тема исследования ограждает, во-первых, интересы частных лиц
от угрожающего ущерба; во-вторых, успокаивает общество, низво-
дя подлог на степень безопасности; в-третьих, охраняет силу пись-
менного акта от неосновательного опорочения; в-четвертых, гу-
манно относится к человеку, поддавшемуся преступным замыслам,
вразумляет и предостерегает его; в-пятых, дает более прочное
и справедливое основание прокурору для уголовного преследова-
ния, так как дело по обнаружении подлога обращается к уголовно-
му порядку; в-шестых, согласуется и наш уголовный закон, при-
ближающийся более к средним векам, чем к настоящему столетию,
с теорией права, так как усматривает в предъявлении подложного
документа лишь покушение; в-седьмых, соответствует современ-
ным потребностям общества, потому что ограждает неприкосно-
венность домашнего очага от произвольного вторжения власти
по поводу какого-либо бездоказательного заявления о подлоге
и дает более достойное положение прокурору, который тогда уже
возбуждает преследование, когда подлог обнаружен гражданским
судом. Назначение этой системы объяснено в проектах к судеб-
ным уставам. Там буквально выражено, что оно имеет в виду
уменьшить случаи обращения дел о подлогах к уголовному произ-
водству. В какой степени эта система упрочена в нашей практике,
вы можете судить по тому, что она распространена на взыскания
по векселям. Прокурорский надзор находится, однако же, в веч-
ной борьбе с этой системой. Едва прокурор заслышит, что где-то,
в какой-то квартире идет речь о подложном векселе, он делает вы-
емку или обыск. Бывали случаи, что дела в самой середине граж-
данского процесса обращались к уголовному преследованию.
Можно было бы подумать, что прокурорский надзор глубоко ис-
поведует принцип о праве государства на истину, в сущности же
он исполняет только обязанности службы. В силу ст. 1160 Уложе-
475
ДЕЛО ГУЛАК-АРТЕМОВСКОЙ
ния, раз вексель составлен подложно — преступление уже оконче-
но. Какие же результаты выходят из противоречия между ст. 1160
Уложения и ст. 555 Устава гражданского судопроизводства? Чело-
век, который, поддавшись преступному замыслу, пытается про-
вести подложный документ, в надежде, что спора о подлоге не бу-
дет возбуждено, имеет право взять документ назад, если при
заявленном споре нет прямого обвинения; человек, который, не
подозревая подлога, идет к плательщику, лишается этого права,
если плательщик заявит о подлоге прокурору, хотя бы без прямо-
го обвинения. Мне следует спросить вас, как вы будете судить Гу-
лак-Артемовскую, по ст. 1160 Уложения или по ст. 555 Устава гра-
жданского судопроизводства? Артемовская передает присяжному
поверенному Кейкуатову векселя на умершего Пастухова. Кейкуа-
тов является к брату Пастухова, в котором возбуждается некото-
рое сомнение. Кейкуатов предлагает рассмотреть поближе вексе-
ля, приглашая Пастухова приехать к себе. Вслед за приездом
Пастухова к Кейкуатову являются товарищ прокурора и судебный
следователь и отбирают векселя. Артемовская, выражавшая наде-
жду, что Пастуховы, при ближайшем рассмотрении векселей, про-
изведут платеж, лишена права отказаться от векселей, лишена
свободы выбора в образе действий. Несомненен тот факт, что Ар-
темовская в суд векселей не предъявляла. Вы можете делать раз-
личные предположения насчет того, имела ли она намерение
предъявить векселя в суд; для меня, с юридической точки зрения,
важно лишь то, что векселей в суде она не предъявляла. Нельзя же
преследовать за то, что, может быть, было бы сделано. Прокурор
имел законное право возбудить преследование, Судебная палата
имела право предать Артемовскую суду, хотя замечу, что новый за-
кон — об исследовании споров о подлоге в векселях — уже лежал
у нее на столе. У нас предаются суду без участия присяжных засе-
дателей. Судебная палата решает вопрос о предании суду по пись-
менному делу, проверяет документы, не имея перед собою ни об-
виняемых, ни свидетелей. Ее участие в уголовном процессе имеет
нотариальный характер; затем она руководится исключительно
формальным законом. Судебная палата предает еще только суду,
а вы, присяжные заседатели, решаете участь человека, — положе-
ния совершенно различные. Я вправе ожидать от вас критическо-
го отношения к закону, потому что только при критическом отно-
476
ЖУКОВСКИЙ ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ
шении возможно к нему уважение. Прогрессивное развитие
общечеловеческих идей всегда опережает закон, и он обречен на
бесконечное совершенствование. Главная задача суда обществен-
ной совести в разумном применении закона. Если вы примете во
внимание те соображения, которые я вам представил, то моя за-
щита окончена. Но я не в состоянии предвидеть приемов вашего
суждения, а потому должен перейти к защите по существу.
Когда уголовное следствие окончено и представлено с обви-
нительным актом в Судебную палату, когда Судебная палата пре-
дает суду обвиняемого и обвинительный акт вручается ему уже как
подсудимому, чтобы к суду приготовиться, — тогда только допуска-
ется к участию в деле тот зловредный и продажный человек, кото-
рого зовут адвокатом. Ему дается семь дней срока на соображение
о том, чем нужно дополнить дело, как бы оно сложно и загадочно
ни было. Очевидно, что защита выполнена уже на следствии, за-
креплена обвинительным актом, а иногда и обращена на голову
подсудимого. Остается обратиться к нему и спросить, чем желает
он дополнить следствие, а также, какой системы защиты он дер-
жался. Тут начинаются бесконечные сетования на то, что проку-
рор не включил в список свидетелей, которые должны были бы
сказать доброе слово в пользу подсудимого, что следователь отка-
зал в допросе таких лиц, которые могли бы дать оправдывающие
показания. Решено вызвать всех, — ну а как там на суде будет — раз-
беремся. Каким же образом отбыта защита на следствии и какой
системы обвиняемый держался? Там, где строго держатся состя-
зательного порядка, следственный судья предупреждает обвиняе-
мого, что он может не говорить, что обвинение должно быть дока-
зано, что если он даст показания, они будут записаны в протокол
и могут уже быть употреблены как доказательства. У нас судебный
следователь отбирает допрос. Он уже составил постановление
о привлечении к следствию, хотя прямого обвинения и не было
предъявлено; он предупреждает обвиняемого, что надо быть ис-
кренним и представить все, что может служить к оправданию.
Если обвиняемый отрицает виновность, это несколько уже шоки-
рует следователя.
Затем противоречие в показаниях, запутанность, забывчи-
вость, неподтвердившаяся ссылка на свидетелей — все это подчер-
кивается следователем и ставится обвиняемому в счет, а то, что
477
ДЕЛО ГУЛАК-АРТЕМОВСКОЙ
упустит следователь, не упустит прокурор, то же, что упустит про-
курор, не упустит гражданский истец. Весьма затруднительно по-
ложение обвиняемого, когда прямых доказательств нет или очень
мало, когда доказательства изыскиваются в сфере нравственной,
то есть в репутации обвиняемого и потерпевшего; когда начина-
ют чертить портреты обвиняемого и потерпевшего, сопоставлять
их и выводить заключение, что обвиняемый — человек безнравст-
венный, а потерпевший — человек нравственный. В особенности
тяжко положение обвиняемого, когда потерпевшего нет уже на
свете. Тогда следователь имеет полное право опереться на мудрое
правило: об умершем или хорошо, или ничего.
Горе обвиняемому, если он, желая снять пятно со своей репу-
тации, решился сказать что-либо резкое о потерпевшем; его отзыв
будет резать слух присяжных заседателей при чтении обвинитель-
ного акта. Если же обвиняемый обнаружит особенную щепетиль-
ность, отстаивая свою нравственную репутацию, то ему поставят
с заднего двора свидетеля с фиктивными векселями, которые
к существу дела хотя и не относятся, но свидетель этот будет на-
зван прокурором в обвинительной речи приятелем подсудимого.
Тогда явится свидетель, который с талантом представит рассказы
в лицах о том, как он ужинал с подсудимой и как во время ужина
происходило взаимное друг друга подпаиванье. Тогда пришпи-
ливается к делу взятая при обыске в ванной комнате памятная
книжка, на переплете которой написано карандашом несколько
прочувствованных фраз без означения времени и того, к кому они
адресованы. Эта книжка, тем не менее, выяснит в речи обвини-
теля отношения подсудимой к потерпевшему, так как обвинитель
со свойственной ему проницательностью объяснит, когда и кому
фразы написаны. Вот почему, господа присяжные заседатели,
система защиты обвиняемого на предварительном следствии не
может быть поставлена ему в улику, так как она вынуждена, а не
добровольна.
Поэтому я прошу вас судить о деле прежде всего по обвине-
нию. Оно должно быть доказано, подсудимый же не обязан дока-
зывать оправдания, так как с открытием заседания здесь в зале
начинается уже чисто состязательный процесс.
Приступая к анализу обвинения, я имею в виду его во всей
совокупности, то есть обвинительный акт, судебное следствие
478
ЖУКОВСКИЙ ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ
и затем художественную лепную работу прокурора, который,
вычерпав с подонков дела всю грязь, слепил из этой грязи бюст
Артемовской, полагая, что этого достаточно для ее обвинения.
В сердце обвинения глубоко залегли позорящие обстоятельства
по отношению к Артемовской. Разнося по системе обвинения до-
казательства несколько венозного свойства, оно ищет успокоения
в мудром правиле: об умершем хорошо или ничего. Представьте
себе, господа присяжные заседатели, что анатомический нож
врача, который хочет исследовать причины скоропостижной
смерти, встречает препятствия в суеверном обожании близких
к умершему, не допускающих вскрытия трупа. Представьте себе,
что уголовный суд, обрекающий человека на лишение всех прав
состояния, отказывается от анализа нравственных качеств потер-
певшего ввиду того, что он умер. Вы простите сентиментальное
чувство близких к умершему; но вы никогда не простите себе отка-
за в правосудии, потому что отказать подсудимому в хладнокров-
ном, разностороннем исследовании дела, — значит отказать ему в
правосудии. А потому вы мне простите, если я несколько крити-
чески отнесусь к некрологу Пастухова, представленному обвини-
телем и гражданским истцом.
Первое позорящее обстоятельство —
«игра в дурачки».
Я, впрочем, не знаю, кого она больше позорит — Пастухова или
Артемовскую. Как представляется нам Пастухов с точки зрения
его братьев и их спутника — Полевого? Человек не без образо-
вания, 35 лет, следовательно, в таком возрасте, когда мыслящие
силы в полном расцвете и ищут разрешения задач общественной
пользы; человек, обладающий миллионным состоянием, а сле-
довательно, избытком средств на общественное дело, томится
в праздности, увлекается какой-то искательницей приключений
сомнительного свойства, по отзыву Полевого, и проигрывает ей
пятую часть состояния «в дурачки». Его общественная деятель-
ность ограничивается изданием, при пособии Полевого, книги
о карточной игре и поощрением тому же Полевому в издатель-
стве книг, представляющих собой дорогую, роскошную детскую
литературу; содержание этих книг, надерганное из разных хресто-
матий, обернуто в золотой переплет и распродается по 3 рубля эк-
земпляр для детей благородных, но богатых родителей. Если бы
меня просили, какого я мнения об этом человеке, я сказал бы, что
479
ДЕЛО ГУЛАК-АРТЕМОВСКОЙ
дерусь правила судить человека по развитию его социальных ин-
стинктов, которых, судя по отзывам братьев и Полевого, Пасту-
хов вовсе не обнаруживал. Да и доказана ли самая игра в дурачки?
Прокурор говорит в своей речи: «Мы вам их докажем, — у нас
есть книги и цифры». Защита в первый раз видит прокурора, ко-
торый грозит обвинением, а не предъявляет его; но она не боит-
ся угроз и пойдет навстречу обвинению. Пастухов познакомился
с Артемовской в феврале месяце 1875 года у Полевого; затем, как
показывает Полевой, она завлекла его к себе в дом, — надо же
было время на это, — а к 15 мая того же года Пастухов уже про-
играл ей 68 тысяч рублей в дурачки. При этом надо принять в со-
ображение, что Артемовская была тяжко больна в течение всего
апреля месяца, как я доказал это ее памятной книжкой. Если до-
пустить, что Пастухов по доверчивости и распущенности своей
был в состоянии проиграть такую сумму в дурачки Артемовской
на первых же порах знакомства, то не следует упускать из виду,
что он был уже предупрежден об Артемовской Полевым, который
передал ему об ужине со взаимным подпаиванием. В мае месяце
Артемовская едет за границу. По возвращении ее в Петербург
близкие отношения между нею и Пастуховым закрепляются. В де-
кабре же 1875 года празднуются в Москве именины Пастухова.
Брат его, Иван, дружески относится к Артемовской, советует по-
решить со сватовством, несмотря на то, что Полевой боится за-
пачкать перчатки в ее обществе; в январе месяце продолжаются
те же отношения в Петербурге, и вместе с тем к апрелю Пастухов
проиграл уже 170 тысяч рублей в «дурачки». Всю эту несообраз-
ность пытаются подтвердить записной книжкой Пастухова. Не
говоря уже о том, что счеты на этой книжке сводятся совершен-
но произвольно потерпевшим и обвинением, как я это указал при
предъявлении вам книжки на судебном следствии, что в книжке
этой масса расходов без обозначения их предметов и потом для
выбора статей на проигрыш в «дурачки» широкое поле предполо-
жениям, — по странной логике в счет «дурачков» ставятся расходы
без обозначения предметов и не принимаются те, которые пря-
мо отнесены к проигрышу в карты. Быть может, таинственный
шифр книжки имеет особенное свойство, и отметки «проиграл
в карты» обозначают что-нибудь совсем другое; но прокурор, по-
видимому, вполне обладает ключом к шифру. Там, где расход обо-
480
ЖУКОВСКИЙ ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ
значен буквой «к», прокурор говорит: это значит «Людмиле за то
же». Прокурор честно поступает, не останавливаясь на половине
дороги, хотя несколько фамильярно относится к подсудимой. Все
равно, грязью в подсудимую уже брошено, и какой бы результат
дела ни был, быть может, кто-нибудь издаст книгу: «Об игре в ду-
рачки и червонной даме», с эпиграфом: «Играй, да не отыгрывай-
ся, а главное, имей деньги в кармане, когда садишься играть в кар-
ты». В политических процессах ключ ко всевозможным шифрам
давно уже открыт, а по поводу настоящего дела прокурор открыл
ключ и к шифру интимному, домашнему.
Вторым позорящим обстоятельством, весьма мрачно очерчен-
ным, представляются векселя Логинова и несчастный старик, его
отец, которого эксплуатируют. Я знаю, как это делается в банкрот-
ствах. Приходят друзья несостоятельного, на них составляются
векселя для участия в общих собраниях конкурса, и вопрос о свой-
стве банкротства решается в пользу несостоятельного. В конкурсе
ничего нет и получить нечего. Я так и понимал участие Артемов-
ской, Зыбиной и Митропольской. Оказывается, что Артемовская
скупила векселя по совету Хаймовича, который указывал на эту
покупку, как на выгодную аферу. Куда девались деньги — неизвест-
но; когда пришел Кейкуатов, то векселя были взяты назад. Зыбина
объяснила, что у них в Сибири нередко пишутся доверенности на
имя жен при открытии или арендовании прииска. Официальное
участие женщины в делах действительно нередко встречается в та-
ком смысле. Муж наживает дом не совсем чистым образом и запи-
сывает его на имя жены. Смысл всей этой истории с векселями
Логинова — смешная, неудачная афера, доверчивость к дурному со-
вету, неразборчивость к окружающей сфере. Я не вижу ничего тут
мрачного, а главное не вижу, какое отношение имеет эта история
к настоящему делу, к подлогу в векселях Пастухова.
Третье позорящее обстоятельство... Но я должен обойти его
молчанием. Явился из-под земли свидетель и в землю уже ушел,
не показав ничего. Председатель просил вас о нем забыть (пока-
зание свидетеля Путилина в заседании 20 октября), и я надеюсь,
что вы о нем забудете.
Затем я перехожу к юридической стороне дела.
Прокурор говорит, что подписи на векселях не сходны с под-
линными подписями Пастухова, следовательно, векселя подлож-
481
ДЕЛО ГУЛАК-АРТЕМОВСКОЙ
ны. Как юрист, я должен сказать, что это «следовательно» не-
сколько преждевременно. Несходство подписей представляется
основанием к сомнению, поводом к подозрению; но обвинению
предстоит еще доказать: во-первых, что подписи на векселях не
представляют собой видоизмененного почерка того лица, от име-
ни которого они значатся; во-вторых, что если руку приложил к до-
кументу человек посторонний, то без ведома того лица, от имени
которого документ значится. Несходство подписей несомненно,
но это представляется доказательством того лишь, что документ
негоден. Я не знаю, по крайней мере, какой гражданский суд ре-
шился бы присудить взыскание по такому документу. Лицо, кото-
рое дает в долг деньги и обеспечивает себя документом, должно
уже само позаботиться о том, чтобы документ был крепок. Оно
может требовать подписи перед нотариусом; иначе, пожалуй, бу-
дут представлять ко взысканию документы и вовсе без подписи.
А потому я решительно не понимаю, для чего нужна была такая,
по мнению прокурора, особенная энергия в настоящем деле со
стороны прокурорского надзора, следователя и судебной пала-
ты. Таким образом, указание прокурора на несходство подписей
не освобождает еще его от ближайших доказательств подлога. До
какой степени несходство подписей не представляет еще собой
доказательств подлога, вы видите из того, что все следствие на-
правлено главным образом на разрешение вопроса о том: мог ли
Пастухов выдать намеренно такие негодные векселя. Прежде чем
приступить к анализу этого вопроса, я по поводу несходства под-
писей и экспертизы должен сделать оговорку. Меня заподозрил
прокурор в намерении бросить тень на братьев Пастухова, когда
я просил о сличении заподозренных подписей с их подписями.
Бросать такую тень было бы подло и глупо; я убежден, что в без-
укоризненной честности братьев Пастуховых никто не сомнева-
ется. Но сличение это представлялось важным по разрешению
вопроса о том, какой оригинал мог иметь в виду подделыватель,
а также по вопросу вообще о значении, которое можно прида-
вать экспертизе. Мог ли Пастухов выдать намеренно документ
с негодной подписью? Я вправе спросить, могла ли Артемовская
сделать такой безрассудный подлог? Прокурор полагает, что она
в совершенстве знает вексельное право, а между тем она делает
подлог, который изобличает, что подделыватель не имел даже
482
ЖУКОВСКИЙ ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ
никогда в виду оригинала. Доказательства подлога, сколько мне
известно, имеют два направления. Подлог обнаруживает, во-пер-
вых, злонамеренность, обдуманность образа действий, во-вторых,
распознается в способе предъявлений документа ко взысканию.
Злонамеренность образа действия едва ли может быть доказана.
Мало того, что текст одного векселя, как я уже обращал на то ваше
внимание, безграмотен: в нем написано «от сего четырнадцатого
августа»; в нем допущена ошибка в фамилии того лица, которому
документ выдан: вместо «Артемовской» в нем написано «Арти-
мовской». Я не допускаю, чтобы лицо, составляющее в своих ин-
тересах подлог, не позаботилось о правильном обозначении сво-
ей фамилии. Наконец, что это за сообщество без головы, которое
делает подлог, не видев никогда оригинала. В отношении способа
предъявления обыкновенно так бывает, что по действительным
документам должник укрывается от кредитора, а по подложным —
кредитор от должника, выжидая случай, когда удобнее предъявить
документ из-за угла. Обратите внимание на то, как предъявила Ар-
темовская векселя братьям Пастухова. Я не буду ссылаться на ряд
свидетелей со стороны защиты, которые удостоверяют, что Арте-
мовская еще при жизни Пастухова говорила о своих долговых пре-
тензиях к нему, — все свидетели со стороны защиты заподозрены
во лжи! Свидетель обвинения, Полевой, показал, что и до него
доходили слухи о долговых претензиях Артемовской при жизни
Пастухова, что он, Полевой, старался всевозможным образом рас-
пространить слух о вымышленности этих претензий. Он переда-
вал об этом даже самому Пастухову, который уверил его, что ни-
каких долговых претензий не существует, что никаких долговых
документов Артемовской не выдавал. Если вы примете притом во
внимание, что это было тогда уже, когда Пастухов, по отзыву его
близких, отшатнулся от Артемовской, как от женщины с дурной
репутацией, что Пастухов, судя по отзывам Полевого, относился
к ней крайне подозрительно, боялся даже оставлять у нее следы
своего почерка, то не покажется ли вам странным равнодушие,
с которым Пастухов отнесся к распространившимся слухам. Он
не принял никаких мер к опровержению этих слухов, хотя мог бы
опубликовать в газетах, что распространяемые слухи ложны, что
документов он не выдавал, чем мог бы предупредить опасность
от дисконта каких-либо фальшивых векселей. С другой стороны,
483
ДЕЛО ГУЛАК-АРТЕМОВСКОЙ
если принять в соображение показания Полевого, то подложные
векселя составлены были еще при жизни Пастухова, что, тем не
менее, представляется невероятным. Юридических доказательств
в подтверждение того, что Пастухов не мог выдать негодных век-
селей Артемовской, прокурором не предъявлено. Я глубоко верю
свидетелям, которые удостоверяют, что Пастухов был человек
безукоризненной честности; но на удостоверение их о том, что он
не мог дать негодных векселей, я должен смотреть, как на пред-
положение. Судя о человеке по его нормальному состоянию, мы
можем относительно ручаться за свойство его образа действий
в том или другом случае; но это ручательство теряет даже относи-
тельное значение, когда речь идет о человеке при ненормальном
его состоянии. Обвинение путается в предположениях о действи-
тельных причинах того пригнетенного состояния, в котором на-
ходился Пастухов со времени разрыва отношений с Артемовской.
Из речи прокурора весьма трудно объяснить, отчего Пастухов
сошел в могилу: от позорного ли проигрыша в «дурачки», от не-
счастной любви или же от болезни, о которой свидетельствовал
доктор Чечот. Развитие болезни Пастухова не могло быть с точ-
ностью исследовано. Вопрос о том, к какому времени следует от-
нести зарождение опухоли в мозгу, мог бы быть разрешен, по мне-
нию доктора Чечота, только путем анатомического исследования,
которого не было сделано. Психическое пригнетение от влияния
мозговой опухоли проявлялось скачками и находилось в зависи-
мости от неправильности в кровообращении, как указал доктор
Чечот. Если в половине ноября 1876 года болезнь уже развилась,
то мы не можем с достоверностью сказать, чтобы она не проявля-
лась в августе 1876 года, когда выданы были векселя. А между тем
к тому же времени, по показанию лиц, близких к Пастухову, он на-
ходился в состоянии задумчивости, меланхолии, раздражения, —
вообще в состоянии нравственного пригнетения. Из показаний
же Елизаветы Пастуховой мы видели, что он не мог слышать спо-
койно имени Артемовской. Вместе с тем, относясь с полнейшим
доверием к братьям Пастухова, я не могу не отметить раздражи-
тельности и преувеличения в их обвинительных показаниях, что,
надеюсь, достаточно обнаружено при перекрестных допросах.
Ради обвинения они готовы были удостоверить, что брат их
никогда денег не занимал, векселей никому не выдавал и был край-
484
ЖУКОВСКИЙ ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ
не аккуратен в счетах, в удостоверение чего они и ссылались на его
домашнюю записную книжку, между тем как при посредстве этой
же книжки мне весьма легко было показания эти опровергнуть.
Несмотря на участие Полевого в их совещаниях по вопросу
о происхождении подлога, несмотря на то, что Полевой сторожил
у их подъезда Артемовскую, они не могли заявить прямого к ней
обвинения. Вообще в их отношениях к Артемовской проявляется
дух семейной интриги. Если я возьму в расчет указание прокуро-
ра на то, что Полевой увлекался Артемовской, то каким же обра-
зом могу я отнестись к показаниям этого свидетеля? Он дошел до
того, что вышел из роли свидетеля в конце заседания, считая нуж-
ным представить суду несколько умозаключений по обвинению
не только Артемовской, но и Богданова. Возможно ли по таким
сомнительным данным выводить обвинение и с положительной
достоверностью утверждать, что Пастухов не мог под влиянием
мести или озлобления выдать негодные векселя Артемовской?
Мне остается ответить на два главных существенных вопроса
о том, были ли у Артемовской средства, чтобы дать деньги Пас-
тухову, и если средства были, то откуда они? Вопроса первого
я решительно не понимаю. Что-нибудь из двух: если обвинение
удостоверяет, что Артемовская выиграла 170 тысяч в «дурачки»,
то очевидно, что с точки зрения обвинителя же средства у нее
были; если же средств у нее не было, то обвинение отказывается
от предъявленных им документов. Я со своей стороны имел честь
указать вам, что еще в 1874 году у Артемовской на текущем счету
было 20 тысяч, и все свидетели удостоверяют, что до знакомства
с Пастуховым у Артемовской уже была роскошная обстановка.
В 1876 году у нее было в банке 55 тысяч рублей, 5 процентов биле-
тами второго выпуска.
Прокурор подозревает, что эти билеты поступали к ней в уп-
лату за проигрыш в «дурачки», так как внесены они ею 16 августа,
а по записной книжке Пастухова значится, что им выдано, без обо-
значения кому, до 60 тысяч рублей такими же билетами. Но я об-
ращал уже ваше внимание на то, что в книжке Пастухова значатся
билеты без текущих купонов, а в удостоверении банка не сказано,
чтобы билеты были приняты от Артемовской без текущих купо-
нов. Нельзя же предположить, чтобы банк подарил ей отрезанные
купоны, и на таких основаниях доказывать, что Артемовская в дан-
485
ДЕЛО ГУЛАК-АРТЕМОВСКОЙ
ном случае заложила билеты, полученные от Пастухова. Извините
мне заявление, с которым я, между прочим, обращаюсь и к суду.
Судебный следователь поставил обвиняемой вопрос о том, откуда
у нее средства. Этот вопрос был повторен ей и судом. Я надеюсь,
что в этом зале я имею дело с процессом чисто состязательным,
и замечу, что, если вопрос о том, были ли средства у подсудимой,
чтобы дать деньги Пастухову, имеет существенное значение по
делу, то вопрос о том, откуда средства, совершенно неуместен.
Притом, по свойству социальных отношений, в которых боль-
шинство нас обращается, вопрос такой представлялся бы иногда
щекотливым человеку, даже не находящемуся на скамье подсуди-
мых. Откуда средства у такого-то? Наследники трехмиллионного
состояния обратились к нему с просьбой поделить между ними на-
следство. За раздел он получил 50 тысяч рублей. Можно сказать:
дели и царствуй. Откуда средства у такого-то? Он был учредителем
акционерного общества, которое хотя и лопнуло в ущерб акцио-
нерам, но учредителю оставило состояние. Откуда средства у нее,
обвиняемой в подлоге? Она кончила курс в Смольном институте,
получила прекрасное светское образование, но весьма малую сум-
му знаний и еще меньшую сумму трезвых мыслей. По окончании
курса она скоро вышла замуж. Брачная жизнь не удалась. Почему?
Не знаю. Но об этом не принято допрашивать даже в канцелярии
судебного следователя. Разойдясь с мужем, она приехала в Петер-
бург и, пользуясь своими связями, выхлопотала себе, как указал
вам прокурор, концессию на золотой прииск.
Возвратясь из Сибири с небольшими средствами, она по
своим связям и внешним дарованиям легко окружила себя обще-
ством. Судя по показаниям Полевого, она подкупала всех своими
внешними дарованиями, быть может, находчивостью и наблюда-
тельностью. И вы действительно видите, что она умела различать
людей: Пастухова она прочила в мужья, а Полевого — в режиссе-
ры. В Петербурге весьма трудно окружить себя обществом по вы-
бору. По легкомыслию она попала, между прочим, и в среду прак-
тических людей, которые умели воспользоваться ее дарованиями
в дурную сторону. Она была со связями. Ей указывали на то, что
в присутственном месте лежит дело, которое легко было бы на-
править, если бы на него обратили внимание, что она могла бы
помочь, и ей, само собою разумеется, были бы очень благодарны.
ЖУКОВСКИЙ ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ
Это подает повод прокурору представить ее в виде русалки,
которая затягивает в воду и свидетелей обвинения, и свидетелей
защиты, и высокопоставленных лиц, и целое здание кассацион-
ного сената. По воде идут круги, а прокурор в глубоком размыш-
лении изумляется глубине общественной язвы. По его мнению,
она врывается даже в совесть судей, а я замечу, что совесть судей
не должна быть продажна и доступна проискам женщины. Я наде-
юсь, господа присяжные заседатели, что вы не поставите в вину
подсудимой всего того, что ставит ей прокурор. Она, без сомне-
ния, вынесет горький урок из настоящего дела, и я позволяю себе
думать, что вы этим уроком и ограничитесь.
Гулак-Артемовская и Богданов были приговорены судом к лишению
всех прав и ссылке в Иркутскую губернию.
487
ДЕЛО ЮХАНЦЕВА1
Юханцев был предан суду по обвинению
в растрате сумм, принадлежащих Об-
ществу взаимного поземельного кредита,
и в подлогах. Согласно обвинительному за-
ключению дело состояло в следующем.
Юханцев, работая кассиром Общества
взаимного поземельного кредита, пользу-
ясь бесконтрольностью его деятельности со
стороны правления общества, неоднократ-
но изымал из кассы деньги, а также ценные
бумаги, которые он закладывал, и выручен-
ные деньги использовал для разгульной
жизни и собственных удовольствий. Всего
им было растрачено таким путем за период
с 1873 по 1878 гг. денег и процентных бумаг
на общую сумму 2 000 000 рублей2. Юхан-
цев в предъявленном обвинении признал
себя виновным. Защита, учитывая сознание
обвиняемого, приложила немало усилий
к тому, чтобы облегчить его участь, и настаи-
вала на приговоре, осуждающем Юханцева
к 10 месячному лишению свободы, то есть
1 Печатается по: Судебные речи известных
русских юристов : сборник. — 2 -е изд., испр. и доп. —
М. : Юрид. лит., 1957.
2 Подробно обвинительное заключение и
обстоятельства дела Юханцева изложены в кни-
ге: Кони А. Ф . Избранные произведения. —
М.:
Госюриздат, 1956. — С. 460—466.
488
ЖУКОВСКИЙ ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ
к тому сроку, который находился Юханцев под стражей во время
предварительного расследования с тем, чтобы этот срок был за-
считан подсудимому при исполнении наказания. В . И. Жуковский,
защищая Юханцева, не только глубоко анализирует доказательст-
ва и подвергает всестороннему критическому разбору основные
тезисы обвинительного заключения, но и вскрывает причины,
обусловившие данное преступление. Дело Юханцева было рас-
смотрено С. - Петербургским окружным судом с участием присяж-
ных заседателей 22—24 января 1879 г.
Господа присяжные заседатели! Хотя мы и держимся на суде
обычая отрешаться от того, что мы слышали до суда по делу, —
о чем предупреждал уже вас председатель, открывая заседание, —
но обычай этот не достигает цели в отношении тех процессов, ко-
торые вызывают особенный интерес в обществе. Отрешиться от
того, что вы продумали и прочувствовали по поводу какого-нибудь
крупного общественного явления, ввиду мнений, выражаемых
в печати, вы были бы не в состоянии, если бы того и пожелали.
А потому грешно было бы отказать защите хотя бы в попытке при-
мирить общественное мнение с личностью подсудимого, так как
прежде чем явиться пред вами на суд, подсудимый имеет уже на
себе тяжесть укора совести перед общественным мнением. При-
том, присяжные, по моему личному мнению, отрешаться от обще-
ственного мнения вам и не следует. Участие ваше в суде коронном
потому и драгоценно, что оно вносит в суд живое, ничем не ско-
ванное начало общежитейского разума. Вы следуете совету юри-
ста в той только мере, в какой его законно-формальное воззрение
не отрешается от сферы условий общественной жизни. Как пред-
ставители общественной совести, вы только пред общественным
мнением и отвечаете; ваш приговор представляет собой послед-
нее слово по делу. Вам, конечно, не безызвестно, присяжные, как
образовалось общественное мнение по поводу настоящего дела.
Если личность подсудимого была не по силам придавлена печатью
перед широтой общественного интереса, затронутого настоящим
делом, то иначе и быть не могло. Печать преследует в лице ви-
новного не того простого, а иногда и слабого человека, который
сидит пред вами на скамье подсудимых, а проявление зловредной
преступной воли. Печать имеет главным образом в виду прояв-
489
ДЕЛО ЮХАНЦЕВА
ление общественной язвы в преступном деле, а потому язвою же
и клеймит имя виновного. Сатира отметила настоящее дело деви-
зом «наше юханцевское время». Но вместе с презрением к подсу-
димому в этом девизе звучит и другая грустная нота: юханцевское
время есть вместе с тем и наше время, а отсюда невольно возни-
кает вопрос: кто же кого создал — Юханцев создал время или вре-
мя — Юханцева. Если печать имеет в виду преступления исключи-
тельно с точки зрения общественного интереса, то ваша задача
несколько сложнее: вам предстоит иметь в виду и того человека,
участь которого вы разрешаете. Вам необходимо уяснить себе,
каким образом и в какой обстановке порождена была преступная
воля в виновном и в какой мере он проникнут и действительно ли
проникнут теми низкими, противообщественными воровскими
инстинктами, которые, по мнению прокурора, весьма ярко про-
явились в его преступном деле. В вашем последнем слове общест-
венное мнение становится правосудием.
Задача ваша по настоящему делу упрощается ввиду сознания
подсудимого. Хотя прокурор и пытается умалить значение этого
сознания, пытается таким образом отнять у подсудимого все то
последнее, что вызывает к нему участие, но не следует упускать из
виду, что сознание, как лучшее в свете доказательство, приносит
прежде всего услугу обвинению же, — прокурору доказывать уже
нечего. Общественная язва представляет собой явление крайне
сложное для исследования. Ряд процессов за последнее время
свидетельствует, что она проникает в залу судебных заседаний
широкой волной и заслоняет собой подсудимого. Уклоняясь от
сознания, подсудимый стушевывается пред тенями, блуждающи-
ми в процессе, и нередко представляет собой только бледное от-
ражение той среды, из которой он вышел, — той среды, в которой
снова скопляется язва, чтобы войти в больной организм и выста-
вить его перед вами на смену стоявшему вчера. Изыскания отно-
сительно корня общественной язвы сопряжены с еще большими
затруднениями. Корень язвы не всегда залегает внизу, в подонках
общества, к которым вы привыкли относиться с снисходитель-
ным презрением: его приходится искать иногда и выше, а чем он
выше, тем менее уязвим. Обвинение превращается тогда из гроз-
ного в косвенное, деликатно пробирается между блуждающими
тенями к подсудимому и приподнимает только уголки завесы, ко-
490
ЖУКОВСКИЙ ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ
торая скрывает за собой язву. Ну, а когда сознание открывает об-
винению широкий и прямой путь к подсудимому, оно распоясыва-
ется и бодрится. Что такое Юханцев, говорит прокурор, стоит ли
его распластывать на столе вещественных доказательств? Отчего
расхитил кассу? Жена не любила; ну а если бы любила, еще более
расхитил бы. Обращаясь потом к другой стороне, прокурор гово-
рит: некоторая неумелость, слабость контроля, доверие. Защита
же, по мнению прокурора, имеет в виду проводить мысль о том,
почему же не красть, когда плохо лежит; а гражданский истец
превзошел прокурора и произнес возражение на защитительную
речь, которой еще не слыхал. Преклоняюсь пред глубокой про-
ницательностью прокурора и гражданского истца; но не нужно
забегать вперед. С представлением вещественных доказательств
не следует медлить до последнего дня заседания, ожидая их от
свидетелей, и в речах торопиться нечего, — все придет в свое вре-
мя. Независимо от того, что сознание есть лучшее в свете дока-
зательство, оно имеет два драгоценные свойства: оно открывает
внутренний мир подсудимого. Произнося над ним приговор, вы
идете не ощупью, а решаете твердо без колебаний. Сознание сви-
детельствует о глубоком уважении подсудимого к суду обществен-
ному и закону, а потому, произнося приговор, вы убеждены, что
даете раскаявшемуся нравственную поддержку в его стремлении
отрешиться от тех низких противообщественных инстинктов,
которым он поддался, быть может, по слабости характера, по ув-
лечению или по другим внешним условиям, ввиду сознания под-
судимого облегчается и задача защиты. Она опирается, с одной
стороны, на сознание подсудимого, как на акт уважения к суду;
с другой — она находит себе опору и в том, что в пользу обвинения
было уже многое и неоднократно выражено, в пользу же подсуди-
мого не было еще ни слова сказано. Но содержанию защита оп-
ределяется содержанием речи прокурора. Защита имеет, прежде
всего, определить относительную широту общественного интере-
са, затронутого настоящим делом и падающего на голову подсуди-
мого. Необходимо выяснить, в чем именно общественный инте-
рес заключается: в объекте ли преступления, то есть в назначении
Общества поземельного кредита, потерпевшего, по мнению про-
курора, от одного только Юханцева, или же в обстановке преступ-
ления, в самом образе действий подсудимого. Если бы оказалось,
491
ДЕЛО ЮХАНЦЕВА
что общественный интерес вовсе не лежит в назначении и целях
Общества, то предстоит его искать в обстановке преступления
и объяснить: создана она Юханцевым или существовала в силу
внешних условий, от него не зависевших. Потом остается уже вы-
яснить, в какой степени Юханцев проникнут низкими воровски-
ми инстинктами и вызывает к себе презрение или участие.
Когда мы слышим о злоупотреблениях в каком-нибудь обще-
ственном учреждении, мы прежде всего поражаемся широтой
общественного интереса, этими злоупотреблениями нарушенно-
го. У нас со времени реформ уже выработаны приемы для него-
дования. Если речь идет о злоупотреблениях в земстве, мы гово-
рим о поругании широчайшего принципа самоуправления; если
речь идет о суде, мы говорим о равенстве лиц, сословий, ведомств
и дел пред судом общественной совести; когда мы говорим о ка-
ком-нибудь банкирском, хотя бы и частном, учреждении, мы тол-
куем о народном кредите, и именно о народном; мы тароваты на
фразы сочувствия к массе. Между тем все мы сознаем, что на ином
учреждении вывеска пообветшала и изнутри оно поурезано до по-
следних пределов; иное же никогда народным и не было, а пред-
ставлялось нам таким в силу нашего реформенного возбуждения
и славословия.
В чем же заключается общественный интерес, затронутый
злоупотреблениями Юханцева?
Назначение Общества взаимного поземельного кредита опре-
деляется двумя параграфами его устава; Общество поземельного
кредита имеет вообще в виду выдавать ссуды под залог поземель-
ной собственности, в частности же выдавать усиленные ссуды
тем, кто имеет в виду приобрести имения в западных губерниях.
Круг действия Общества поземельного кредита определяется
двумя-тремя цифрами. Со времени основания Общества выдано
в ссуду под залог имений 122 000 000 руб., под залог 6000 имений,
оцененных в 286 000 000 руб., но чтобы ближе определить круг
действий Общества, необходимо просмотреть табличку, которая
укажет, в каких размерах выдавались ссуды.
По размеру ссуды определяются в отчете за 1877 год следую-
щим образом: ссуд более 100 000 руб. выдано 121, от 50 000 до
100 000 руб. выдано 232, от 20 000 до 50 000 руб. выдано 1053, от
10 000 до 20 000 руб. выдано 1355, от 5000 до 10 000 руб. выдано
492
ЖУКОВСКИЙ ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ
1403, от 2000 до 5000 руб. выдано 1364, менее 2000 руб. выдано
452.
Если вы примете в соображение, что ссуды выдавались в раз-
мере 2/5 оценки, что оценка производилась всегда ниже действи-
тельной стоимости имений, то оказывается, что ссуда в 2000 руб.
выдается под имение, стоящее 6000 руб. Таким образом, из приве-
денной выше таблицы выходит, что 11/12 из общего числа 122 мил-
лионов розданы под залог имений, стоящих выше 6000 руб.,
и только 1/12 — под имения ниже 6000 руб. Потом в силу устава
менее 1000 руб. в ссуду не выдается. Итак, кредитом Общества не
пользуются и пользоваться не могут мелкопоместные владельцы
и 7,5 миллионов крестьянского населения; из числа же крупных
землевладельцев кредитом пользуются наиболее крупные, так как
из общей ссуды, 122 миллиона, более половины роздано под име-
ния, стоящие свыше 20 000 руб. Отсюда вы можете вывести заклю-
чение, насколько верно указание прокурора на государственное
значение Общества взаимного поземельного кредита. Примите
в соображение крупные банки поземельного кредита там, где
они сделали свое дело. В Германии, несмотря на усилие прави-
тельства парализовать монополию дворянских, так называемых
рыцарских, банков, в результате вышло, что, когда правительству
удалось открыть в 1850 году мелкие крестьянские банки, значи-
тельная часть крестьянских земель была уже скуплена крупными
землевладельцами. Не надо быть глубоким экономистом, чтобы
сообразить результаты такого положения вещей, в силу которого
крупные землевладельцы пользуются поощрениями и пособиями
от государства, а народ никаким кредитом от государства не поль-
зуется. Соперничество, очевидно, невозможное; результатом его
может быть только обезземеление крестьян и порождение сель-
ского пролетариата, который уже и проявляется у нас в переходе
крестьян из хлебопашества в состояние батраков и бобылей. Про-
курор полагает найти потерпевших среди крестьян от злоупот-
реблений Юханцева и связывает с затруднительным положением
Общества поземельного кредита размеры вывоза хлеба за грани-
цу. Если бы мы сообщили эти соображения прокурора крестьянам
в той или другой местности, то относительно вывоза за границу,
быть может, они отозвались бы, что сами нуждаются в хлебе; что
же касается ссуды в 100 000 руб., выданной помещику, они, быть
493
ДЕЛО ЮХАНЦЕВА
может, сказали бы, что их барин живет в Париже, немцем-управ-
ляющим они недовольны, землю помещичью арендуют и аренд-
ную плату в срок платят. По моему мнению, значение Общества
поземельного кредита определяется весьма просто: оно призыва-
ет на пир богачей; народу же от этого пира не остается ни крохи.
С приведенными мной соображениями, не раз уже высказанными
в печати, может не согласиться разве только тот, кто черпает го-
сударствоведение из того устаревшего общественного архива, над
которым начертаны слова Людовика XIV: «Государство — это я».
Но обращаться к этому архиву за государствоведением было бы
все равно, как если бы мы с запросами в области религии обра-
тились к мифологии греков. Языческие боги ушли, а там, где не
ушли, уходят, и сожалеть об этом несовременно. Я не настаиваю,
чтобы прокурор придерживался современных требований и усло-
вий государствоведения, но я боюсь, что в определении государ-
ственного значения Общества поземельного кредита он стал в не-
ловкое положение того философа, которому после того, как он
определил, что такое человек, пустили в аудиторию ощипанного
петуха, сказав: «Вот твой человек». Так и я скажу прокурору: вот
вам государственное значение Общества взаимного поземельно-
го кредита. Все приведенные мною соображения не оправдывают
Юханцева, но защита не может допустить, чтобы на голову подсу-
димого взвалили нарушение каких-то небывалых государственных
интересов. (В публике раздается: «Браво! Браво!»)
Председатель1. Я приглашаю публику не нарушать порядка засе-
дания. Предупреждаю, что если еще повторится выражение одоб-
рения или порицания происходящему на суде, то я воспользуюсь
всею широтой предоставленной мне власти: и не только прикажу
удалить публику из зала заседания, но сделаю распоряжение об
арестовании тех, которые будут замечены в нарушении порядка.
Суд — не театр, и если публика не умеет вести себя с уважением
к отправлению правосудия, то она и понесет на себе последствия
своего поведения.
Присяжный поверенный Жуковский. Очевидно, что обществен-
ный интерес дела заключается не в целях учреждения, потерпев-
шего от злоупотреблений, а в той обстановке, в которой могла
1 А.Ф.Кони.
494
ЖУКОВСКИЙ ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ
возникнуть такая громадная растрата. С обстановкой банка вы
уже достаточно ознакомились. Рыцарский банк почетным обра-
зом и обставлен. Из отчета за 1877 год видно, что на жетоны чле-
нов правления израсходовано 35 000 руб., не говоря о жалованье
управляющего Обществом Герстфельда. Жетон — это средство,
привлекающее к общественной деятельности просвещенных,
опытных и авторитетных людей. Жетон не имеет ведомства; он
созывает представителей из самых разнообразных учреждений:
думы, суда, сената, кредитных обществ и даже морского ведомства.
Надо удивляться, как мы везде поспеваем. Наша неутомимая дея-
тельность на пользу общества может быть уподоблена разве трудо-
любию пчел, с той, конечно, разницей, что пчелы собирают мед
повсюду, несут его в общественный улей, а у нас в конце концов
так и выходит, что общественный улей разоряется. Как это проис-
ходит, мы сами понять не можем. Если бы мы, однако же, поближе
присмотрелись к нашей общественной деятельности, то убеди-
лись бы, что мы подпираем общественное дело не посильным тру-
дом, а красивым подбодряющим словом. Ни в ревизии, ни в кон-
троле, ни в правилах счетоводства и хранения сумм, ни в строгом
распределении занятий и обязанностей по делопроизводству, ни
в точной и верной отчетности мы не нуждаемся. Мы не только не
нуждаемся в хранении денежных сумм, мы в самой кассе не нужда-
емся. Если касса пустеет, мы всегда сумеем выйти из затруднения
и привлечь деньги. Дело не в деньгах, а в настроении на биржах.
Разверните отчет правления за 1876 год; правление Общества
взаимного поземельного кредита жалуется, что вынуждено было
временно прекратить выдачу ссуд в ожидании более благоприят-
ных условий, открывающих возможность приступить к выпуску
новой серии закладных листов. «С наступлением весны, — сказано
в отчете, — вместе с усилившеюся тревогой в политических делах,
ясно обнаружилось, что на скорый оборот к лучшему финансовых
дел на европейских биржах надеяться нельзя. Тем не менее усилия
правления достигли того, что, несмотря на полное отсутствие вся-
ких финансовых сделок, несмотря на то, что под влиянием опасе-
ния грозных политических событий, деньги, так сказать, повсюду
спрятались, выдачи ссуд правлением в течение трех месяцев не
были прекращаемы». Потом выдача ссуд была приостановлена,
но опять-таки, благодаря усилиям правления, в 1877 году сделан
495
ДЕЛО ЮХАНЦЕВА
был выпуск новой серии закладных листов. «Правление Общест-
ва, — говорится в отчете, — весьма понятно старалось следить за
направлением бирж, чтобы не упустить благоприятного момен-
та для выпуска хоть бы еще одной новой серии листов в течение
прошлого отчетного года. И действительно, среди полного застоя
дел, продолжавшегося уже более года, в январе 1877 года неожи-
данно обнаружилось в европейской публике более доверчивое
настроение; на биржах замечено было возвышение бумаг и рас-
положение к возобновлению дел. Подписка была объявлена по
102 руб. за лист и дала весьма удовлетворительные результаты».
Когда же чутье, указывающее, где деньги спрятались, не помогает,
остается еще надежда на субсидию.
До какой степени в ревизии, контроле и хранении сумм прав-
ление не нуждается, вы можете заключить из того, что Юхан-
цев, судя по свидетельским показаниям, обвиняется как кассир,
контролер, бухгалтер, управляющий и ревизор. Как кассир он
безотчетно распоряжается кассой. Контролер мог проверять
нумерации по бумагам в кассе тогда только, когда Юханцев был
настолько любезен, что разрешал их просматривать. Юханцев за-
ведовал чековой операцией, чеки подписывались управляющим
по указанию Юханцева и исчезали, не оставляя никакого следа
в книгах. Бухгалтеру он диктует книгу текущих счетов; ревизорам
дает подписывать сальдо, какое находит более удобным, и застав-
ляет их считать пустые пакеты вместо денежных. На судебном
следствии несколько раз возбуждался вопрос об инструкции. Ко-
гда я просмотрел дело, я обратился в суд с просьбой потребовать
к делу инструкцию ввиду того, что Юханцев обвиняется как кас-
сир правительственного учреждения. В день заседания появился
на суде проект инструкции, еще не утвержденный правлением,
тем не менее, управляющий Герстфельд старался поддерживать
прокурора в том предположении, что проект этот заменял ин-
струкцию, был объявлен и исполнялся всеми служащими. Когда
же обнаружилось, что проект этот не был известен контролеру
Мерцу, то управляющий Герстфельд объявил, что Мерц, как ма-
ленький чиновник в банке, мог и не знать инструкцию. Потом
член правления Познанский показал, что инструкций было це-
лый ворох, недоставало только собрать их и напечатать на веле-
невой бумаге, хотя замечу, что прокурору было бы приятно иметь
496
ЖУКОВСКИЙ ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ
их и на простой серой бумаге, лишь бы они существовали в дей-
ствительности. Но вслед за Познанским член правления Сальков
объяснил, что никакой инструкции он не видел; то же подтвердил
и свидетель Пейкер, который был в течение пяти лет председа-
телем Общества. Таким образом, оказалось, что порядка в банке
никакого установлено не было. Порядок основан был на устном
предании, а так как преданию свойственно искажаться, то отве-
ты служащих на вопросы о порядках в банке сводились к отзыву:
я не здешний. Проект инструкции оказался обязательным только
для управляющего Обществом Герстфельда, и то за исключением
того параграфа, которым возложена на него ответственность за
сохранность кассы, так как в кладовую он, по-видимому, никогда
не спускался и не знал, как и где хранились деньги. Я возбуждал
вопрос об инструкции ввиду того, что к Юханцеву применяются
те специальные уголовные законы, которыми определяется от-
ветственность кассиров и казначеев правительственных учреж-
дений. У кассира в правительственном учреждении всякий шаг
рассчитан и на отчете перед контролем. Никакими операциями
он не заведует; приходует и расходует кассу не иначе, как по орде-
ру. Входить в кладовую без контролера и управляющего он не име-
ет права. Денежная выемка из кладовой вписывается в кладовую
книгу; контролер и управляющий ведут ежедневные ведомости
приходу и расходу. Инструкцией определено, какие должны быть
приложены к дверям кладовой печати и у кого должны хранить-
ся ключи. Какой порядок хранения сумм существовал в Обществе
взаимного поземельного кредита? Не говоря уже о том, что инст-
рукции относительно опечатывания и распечатывания пакетов
не существовало, судебное следствие убеждает нас, что самое опе-
чатывание пакетов введено было ввиду неудобства пересчитыва-
ния при каждой ревизии процентной бумаги по листам. Особого
помещения для кладовой не было; в кладовой же хранились опла-
ченные купоны и ордера предыдущих годов. Хотя к дверям кладо-
вой были три ключа, которые могли бы быть распределены между
контролером, управляющим и кассиром, но все эти ключи были
вверены одному кассиру. Входит или не входит кассир в кладовую
и если входит, то зачем, до этого ни управляющему, ни правлению
не было дела. Гражданский истец пытался что-то выяснить отно-
сительно устройства и назначения электрических звонков, но ап-
497
ДЕЛО ЮХАНЦЕВА
парат этот во всяком случае не заменял собой контроля и не давал
знать правлению о количестве бумаг, похищенных кассиром. Как
хранятся деньги — в шкапу, ящике или просто на столе — это тоже
никого в правлении не интересовало. Хотя правлению и было
известно, что в кладовую вхож и конторщик, и кассир, оно, по-ви -
димому, из экономии не заводило шкапа. Установившийся поря-
док хранения денег в опечатанных пакетах едва ли вы где-нибудь
встретите. Законы хотя и говорят о запечатанных пакетах, но
только относительно вкладов посторонних ведомств и частных
лиц. В таких случаях, весьма понятно, требуется, чтобы вклад был
особо опечатан печатью того ведомства или лица, которым он
принадлежит. В инструкциях для казначейств и государственного
банка ревизующим строго вменяется в обязанность просчитывать
кредитные билеты и ценные бумаги по листам; члены правления
Общества взаимного поземельного кредита свели эту утомитель-
ную операцию к просчету пакетов. Свидетель Познанский нахо-
дил такой порядок идеальным: и действительно идеальность эта
доходила до того, что гражданский истец предъявит вам в конце
концов такой протокол ревизии, в котором все правление цели-
ком, а в том числе и свидетель Познанский, удостоверяет, что
ценные бумаги проверены и, за исключением похищенных касси-
ром, состоят налицо.
По инструкциям для казначейств и отделений государствен-
ного банка денежные суммы хранятся в сундуках, конечно, запер-
тых и опечатанных; по самые деньги не опечатываются в особые
пакеты. Кредитные билеты хранятся в бандерольных пачках,
ценные бумаги — в тетрадях, монеты — в открытых мешках. При
существовавшем в Обществе поземельного кредита порядке надо
же было определить, кто имел право вскрывать пакеты. Если бы
Юханцев при каждой выемке бумаг приглашал членов правления
в кладовую, то эта почетная должность сводилась бы к обязанно-
стям сортировщика в почтовых отделениях, так как пакетов было
более двухсот. Очевидно, что не могло быть и речи о воспреще-
нии кассиру вскрывать пакеты по мере надобности. Прокурор
постоянно обращался к членам правления с вопросом, имел ли
право Юханцев взломать печать и похитить из пакета бумаги. Но
вопрос этот было бы правильнее так поставить: имел ли право
Юханцев похитить бумаги из запечатанного пакета. Дело не в по-
498
ЖУКОВСКИЙ ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ
хищении, а в том, может ли быть поставлен Юханцеву в особое
обвинение взлом печатей. Члены правления показали, что ни-
кто и не отрицал права кассира на распечатывание пакетов. Если
правительственному кассиру может быть вменен уголовный за-
кон относительно взлома печатей, то правительственный кассир
предупрежден инструкцией относительно неприкосновенности
печатей. Раз такой инструкции не было, взлом печатей не может
быть вменяем в особое преступление, так как правительствую-
щий сенат в кассационных решениях давно уже разъяснил, что
ответственность за растрату не может быть увеличиваема, хотя
бы растраченные предметы или вещи были заперты и запечата-
ны. Прокурор объясняет, что не во взломе печатей дело, а в том
обстоятельстве, что Юханцев, похитив деньги из пакета, запеча-
тал его своею печатью. Но ведь в статье закона говорится только
о взломе печатей, и пока закон не переделан, соображения про-
курора едва ли применимы. Если принять при этом в соображе-
ние, что пакеты оставались распечатанными от одной ревизии до
другой, что в кладовую были все вхожи, то нельзя отрицать пра-
ва кассира запечатывать такие пакеты временно своею печатью.
Я нахожу, что, если отсутствие инструкции, которая определила
бы значение печатей, определялось исключительно удобством
для ревизоров, было бы несправедливо применять к Юханцеву
специальный закон, возводящий взлом печатей в особое престу-
пление.
(После перерыва.) Господа судьи и господа присяжные заседате-
ли!.. Я вчера еще заявил суду, что поставлен в крайнее затруднение
неопределенностью обвинительного акта. В обвинительном акте
сказано, что Юханцев сообщал в бухгалтерию ложные сведения,
причем не объяснено — устно или письменно; а как скоро не пись-
менно, то нет и подлога в том, что Юханцев давал памятные лист-
ки в бухгалтерию, искажая в них цифру прихода и расхода по че-
кам, что вследствие того книга текущих счетов была переполнена
ложными цифрами. Эксперты объяснили, что эти памятные лист-
ки не представляют собой документа, с точки зрения бухгалтера,
так как вообще бухгалтер не может вести своих книг по справкам
кассира; что, в частности, эти памятные листки, не имеющие ни
штемпеля кассира, ни бланка Общества, ни должностной подпи-
си кассира, даже при том извращенном отношении бухгалтерии
499
ДЕЛО ЮХАНЦЕВА
к кассе, какое существовало в Обществе, не могут быть приняты
за документы. Прокурор указывает на то, что эти листки имеют
юридическое обязательное значение для Юханцева; но дело не
в юридическом их значении, в смысле обязательства, а в значе-
нии их по смыслу ст. 362 Уложения, которая применяется к Юхан-
цеву. По смыслу ст. 362 Уложения преследуется искажение исти-
ны в рапортах, донесениях, актах, протоколах, вообще в бумагах
служебных, а потому следует разрешить вопрос, подходят ли па-
мятные листки, на которые здесь указывается, под формальную
служебную бумагу. Если бы товарищ прокурора уведомил своего
прокурора о ходе уголовного дела не официальным представлени-
ем, а простым частным письмом, едва ли прокурор решился бы
составить по такому письму рапорт в министерство; по всей ве-
роятности, он потребовал бы от своего товарища официального
представления. Трудно, по крайней мере, себе представить, что-
бы присутственные места и должностные лица сносились между
собой неофициальными памятными листками, и я полагаю, что
памятные листки Юханцева нельзя подводить под те служебные
официальные бумаги, которые предусмотрены ст. 362 Уложения.
Прокурор обвиняет Юханцева в подложном составлении
книги текущих счетов. Подлог — преступление такого рода, кото-
рое обусловливается прежде всего необходимостью взять в руки
перо и приложить его к бумаге. Юханцев книги текущих счетов не
вел. Я не отрицаю возможности обвинения в подложном состав-
лении акта через посредство другого лица, но, чтобы признать
такого рода обвинение, надо же допросить, по крайней мере, то
лицо, которым книга была ведена, — ведь это азбучное правило
уголовного следствия. Мы писца того, который вел книгу, не доп-
рашивали, и я не понимаю, почему писец тот не сидит на скамье
подсудимых. Он, быть может, совершенно не виноват, — это со-
вершенно справедливо; но ведь он объяснений не давал. Нельзя
отдавать на произвол прокурора разрешение таких вопросов.
Затем я не понимаю, как можно обвинять человека в подложном
составлении такой книги, которой и вести вовсе не следовало.
Бухгалтерия должна вести текущие счета по подлинной расчет-
ной книге, выдаваемой из государственного банка: тогда только
она в состоянии проверять правильность чековой операции. Та
книга текущих счетов, в подложном составлении которой Юхан-
500
ЖУКОВСКИЙ ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ
цева обвиняют, не только была не нужна, но приносила вред,
извращая отношения бухгалтерии к кассе; между тем по поводу
ее возводится тяжкое обвинение в подлоге. Юханцев признает,
что он сообщал ложные сведения в бухгалтерию; но правитель-
ствующий сенат давно уже разъяснил, что ложное удостоверение
о количестве полученного, запирательство в получении представ-
ляют собой необходимый признак утайки, — и потому возводить
ложные сообщения Юханцева в особое преступление служебного
подлога было бы несправедливо, так как никакой инструкции от-
носительно порядка в счетоводстве правлением установлено не
было и в бухгалтерии существовал полнейший беспорядок. В силу
же ст. 362 Уложения Юханцеву вменяется в ответственность ис-
требление чековой расчетной книги. Прокурор ошибается: ис-
требление приходо-расходных книг преследуется в силу особого
специального закона, а именно в силу ст. 481 Уложения. Но ис-
требление книги по смыслу этого закона тогда только может быть
поставлено в ответственность, когда книга прошнурована. Вы, ко-
нечно, достаточно убедились по свидетельским показаниям, что
расчетная чековая книга, неизвестно когда пропавшая, не была
прошнурована, следовательно, истребление ее не может быть
вменяемо в ответственность. Сказано в законе: шнуровая книга,
а закон уголовный распространительного толкования не допуска-
ет. Притом и самые основания такого закона понятны. Если бы
закон не указал внешнего признака, которым санкционировал бы
неприкосновенность казначейских актов, то ему пришлось бы оп-
ределять такие акты по внутреннему содержанию. Мало ли какие
есть вспомогательные книги, не имеющие особого значения; не-
обходимая казначейская книга должна быть шнуровая, и этот при-
знак совершенно понятен всякому писцу. Допустим, наконец, что
прокурор прав, требуя обвинения в истреблении книги, не имею-
щей шнура, но надо же указать какие-нибудь доказательства.
Указывается, на то, что Юханцев мог иметь цель в истребле-
нии, возникает подозрение, что книга велась с искажением исти-
ны. Во-первых, никто из свидетелей ее не видал, а потому заклю-
чение о ее содержании ни на чем не основано; во-вторых, есть
основание полагать, что она не могла даже быть ведена непра-
вильно, так как расчетные чековые книжки посылаются ежегод-
но в государственный банк для поверки. Если бы, наконец, книга
501
ДЕЛО ЮХАНЦЕВА
эта была ведена неправильно, то Юханцев рисковал ежемесячно
при ревизии быть изобличенным, так как ревизующие могли все-
гда потребовать контокоррент из государственного банка. Про-
курор указывает на сокрытие следов преступления. Но если бы
Юханцев имел в виду такую цель, то ему выгоднее было бы скрыть
подложную бухгалтерскую книгу. Могут возразить, что он не имел
возможности ее скрыть; но ведь по представлению же прокурора,
Юханцев распоряжался всем в банке; он приказал бы — скрыли.
Экспертам был предложен вопрос: какого рода системы
держался Юханцев, производя такие громадные растраты. Он
пользовался беспорядками по чековой операции, когда же воз-
можность эта была устранена, он похищал и закладывал бумаги.
У гражданского истца возникло подозрение о биржевой спекуля-
ции; я замечу, что если это подозрение основательно, то нельзя
допустить, чтобы Юханцев спекулировал один. Представьте себе
шахматного автомата, передвигающего шашки внизу пружины,
которой руководит замаскированный под доской шахматный иг-
рок. Я могу еще себе представить такого автомата, который бы
подписывал примерные чеки, пересчитывал бы пустые пакеты
вместо денежных, писал бы в бухгалтерской книге все, что хоти-
те, хотя я не знаю такой автомат. Но представить себе такого ав-
томата в лице живого правления, организованного из просвещен-
ных, опытных и авторитетных людей, воля ваша, я не могу, и мне
остается завидовать той голове, в которой представление такого
рода свободно умещается. Вообще я не понимаю, каким образом
можно применять к Юханцеву строгие специальные законы при
такой хаотической обстановке банка. К ней всего ближе подходит
эпиграф из одной неизданной сатиры: «Мы живем среди полей
и лесов дремучих». А прокурор принял эту обстановку за общест-
венный банк, предусмотренный законом.
Указав на обстановку, в которой возникла растрата, я вовсе
имел в виду оправдывать Юханцева недосмотром со стороны прав-
ления. Кассир, оправдывающий себя распущенностью контроля,
прежде всего рекомендовал бы себя неблагонадежным кассиром
и в конце концов должен был бы признать, что деньги потому
именно и растрачены, что ему были вверены. Но, с другой сторо-
ны, несправедливо было бы ставить Юханцеву в укор то широкое
доверие, которое ему будто оказывали. Порядок в банкирских уч-
502
ЖУКОВСКИЙ ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ
реждениях главным образом должен быть основан не на доверии,
а на строгом контроле. Дело вовсе не в том, хорошо или плохо за
Юханцевым смотрели, доверяли ему или не доверяли — дело в том,
что весь вообще строй управления носил на себе отпечаток полней-
шего пренебрежения к какому-нибудь порядку в счетоводстве и от-
четности; что Юханцев дошел до произвольного распоряжения
кассой не вследствие доверия, а в силу полнейшего равнодушия со
стороны управления, в силу просто лени, по которой управление
в течение 12 лет не могло составить инструкций, а существующим
инструкциям государственного банка не следовало.
Что такое Юханцев? — сказал прокурор. Стоит ли его рас-
пластывать на столе вещественных доказательств? Зачем же
такое пренебрежение к подсудимому! Когда вы прослушали то
письмо, которое Юханцев писал своему старшему брату из Киева
в 1864 году, едва ли вы вынесли дурное впечатление о его лично-
сти. В письме том высказывается хорошая, молодая натура из доб-
рой семьи: нежное чувство к матери, искреннее уважение к брату,
которому делается бесхитростное признание в бессилии, бесха-
рактерности, сетование на роскошную обстановку, которою окру-
жают его дом помимо его воли, твердая решимость, хотя труд ему,
по-видимому, еще не пригоден и он боялся сложить свою бедную
голову от разъездов в телеге, наконец, безумная любовь к жене
и терпеливая надежда на семейное счастье. До каких пределов
доходила покорность к своей участи, вы можете судить по содер-
жанию той записки, которая приложена ко второму письму. Бес-
спорно, что это письмо, в котором он весь высказывается, дышит
неподдельными и добрыми инстинктами. Но инстинктов мало,
им надо сложиться в серьезное и непоколебимое мировоззрение,
а для этого нужна твердая воля или здоровая среда общественного
опыта. Семейное счастье в Киеве не удалось, не осуществилось.
Юханцева перевели вместе с женой в Петербург; он не имел му-
жества ее покинуть, потому что оставался влюбленным женихом,
который только еще надеялся быть мужем. Если в Киеве он имел
хоть долю самостоятельности, то здесь он жил на хлебах у тестя.
Когда потом его сделали кассиром он стал у большого дела, в ка-
ком направлении могли развиваться его добрые инстинкты, уже
несколько поприправленные семейным несчастьем. Ему было то-
гда 28 или 29 лет. Быть может, вначале он с недоумением читал от-
четы, в которых говорится о настроении европейских бирж, о за-
503
ДЕЛО ЮХАНЦЕВА
стое финансовых сделок и нерасположении к возобновлению дел.
Он не понимал этих громких фраз, надерганных из газетных пере-
довых статей, а, тем не менее, понимал, как извлекаются деньги
оттуда, куда они спрятались. Но касса ломилась от подписи на за-
кладные листы; он сам по такой подписке шутя получил за комис-
сию разницы 15 000 руб. Быть может, он встречал людей, которые
находили этот выигрыш мизерным гешефтом и снисходительно
поощряли в нем молодое чутье к наилучшему извлечению курта-
жей и премий, потому что деньги прятались ими в воздухе, дело
только в умении ими воспользоваться. Его несколько наивное,
идиллическое настроение, в котором он писал письмо из Киева,
заменилось спекулятивным, биржевым. А тут, с другой стороны,
семейное несчастье, указание на которое встретило насмешки
со стороны прокурора и гражданского истца. Зачем подсудимый
требует, чтобы суд входил в его семейную обстановку. Во-первых,
подсудимый жены своей не обвиняет: он показал судебному следо-
вателю, как и откуда произошла растрата; во-вторых, подсудимый
постоянно был допрашиваем об этом же прокурором и истцом.
Какая, действительно, смешная ассоциация, странное сочетание
представления: безумная любовь к жене и расхищение кассы!
Но в нелепом общественном строе все печальное смешно, а все
смешное печально. Конечно, смешно, когда семейное счастье раз-
меривается аршинами брюссельских кружев. Если вы взглянете
с другой точки зрения на великосветский брак, вы убедитесь, что
вообще, в силу извращенного воспитания, стремление блистать
внешностью в обществе преобладает в светских женщинах над ин-
стинктами матери. Смешно, конечно, оправдывать расхищение
кассы страстью к женщинам, и вместе с тем я мог бы вам привести
много исторических примеров в доказательство того, что страсть
к женщинам кружила головы не только кассирам, но и государст-
венным людям и королям. Эта страсть производила не маленькие
опустошения не только в частных кассах, но и в государственных,
и с этой точки зрения становится уже не смешно, а «поучитель-
но» — заимствую выражение гражданского истца. Если бы мне
сказали, что мотив, приведенный Юханцевым, не представляет
собой ничего извинительного, я бы на это сказал, что достоинст-
во судьи заключается не только в стремлении к беспристрастию,
но и к стремлению взвесить ту обстановку, то душевное состояние
человека, в силу которого он опустился до преступления. Если вы
504
ЖУКОВСКИЙ ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ
взвесите то исключительное положение, в котором находился
Юханцев, судя по его письмам из Киева, вы едва ли не примете их
в соображение при разрешении дела.
Порешив с разводом, он очутился в омуте, в котором кружил-
ся в чаду до тех пор, пока его не заключили в тюрьму. Надежда по-
полнить кассу обращались с каждым днем в тщетную мечту и отхо-
дила в ужасающую пропасть с каждой ревизией. Чтобы пополнить
кассу для ревизии, закладываются бумаги, а затем к недочету в кас-
се присоединяется уплата по процентам. В обвинительном акте
указано на найденные у Юханцева счета за 1877 год, обнаружи-
вающие весьма небольшие расходы, сравнительно с общей сум-
мой растраты. Но ведь эти счета могут свидетельствовать только
о том, что по ним оплачено. Надо было поподробнее расспросить
Юханцева и проверить его показание. Двумя или тремя вопро-
сами на судебном следствии выяснились постыдные расходы на
женщин и кутежи в десятках тысяч. По дознанию сыскной поли-
ции, сказано в обвинительном акте, оказалось, что хотя Юханцев
посещал Бореля и Дюссо, но траты его там были незначительны.
Начальство той же полиции применяет денежные претензии ко-
котки к Юханцеву в десятках тысяч, а сыскной агент затрудняет-
ся указанием на его безумные траты. Слухи о безумном мотовстве
Юханцева не раз доходят до правления Общества; о пирах Юхан-
цева в «Самарканде» и «Ташкенте» сенатор Ржевский без затруд-
нения собирает сведения у полицеймейстера; а сыскная полиция
ограничивается розысками в квартале своей резиденции. Какая
благодарная почва для обвинения: пиры в окрестных ресторанах
на счет кассы; между тем сыскной агент пятится, и материал для
обвинения доставляет сам подсудимый.
Так, в «Самаркандах» и «Ташкентах» среди золотой молодежи
Юханцев топил в пирах свое падение. Если холодная, воровская
змея, пригнездившаяся в его сердце, поворачивала сердце среди
пира и жалила его укором совести, то этот укор заглушала лихая
цыганская песня: «Эй, вы, улане!», и ему казалось, что он попол-
нит миллионы, что он сила, что он принадлежит к той избранной
высшей среде меньшинства, которая с рождения повита на вечный
пир и растрату миллионов. А завтра опять мучительное сознание
упрека совести и упование на то, что в конце концов должно же его
преступное дело быть обнаружено. Бывает такого рода душевное
505
ДЕЛО ЮХАНЦЕВА
состояние, когда человеку остается или наложить на себя руки, или
искать спасения, отдаваясь на суд общественной совести. Общест-
венный суд исцеляет зараженную совесть и примиряет человека
с жизнью, как бы она ни была тяжела, вследствие возникшего в нем
к самому себе презрения. Только в тюрьме Юханцев мог измерить
ту бездну, в которую он опустился. Все прошлое, промелькнувшее
пред ним в чаду, возобновлялось в голове его жгучими, постыд-
ными воспоминаниями, которые обливали его сердце ядом и вы-
зывали холодный пот. Утонченные пиры с цыганскими хорами
и окружавшая его золотая молодежь, все это представлялось ему до
крайности пошлым. В посещениях матери, которая в продолжение
десятимесячного заключения не пропустила ни одного вторника,
ни одной пятницы, он находил себе ту нравственную поддержку,
в силу которой отвращение к прошлому и презрение к себе самому
за все, что им сделано, в нем окрепло, и он вынес из тюрьмы чув-
ство покорности к суду общественной совести. Он не слышал от
матери ни одного упрека за позор, который он внес своим преступ-
ным делом в семью. Ему это было очень больно вначале, но потом
он понял, что могучая власть, восстанавливающая слабое и падшее,
дана только тому, кто, отрешившись от возмездия карою, исцеляет
участием и состраданием.
Я пытался доказать, что прошлое Юханцева не имеет ничего
общего с представлением о дурной натуре, заключающей в себе
почву для заражения низкими инстинктами; ему не трудно было
вырвать раскаянием ту змею, которая заползла в его сердце. Вор
из той великосветской сферы, в которой вращался Юханцев, и бе-
жит от суда — вор совершенно иного типа. Он живет скромно и в
почете. Его уважают, как доброго семьянина. Он не рыщет по «Са-
маркандам», денег не мотает, копит копейку для своего потомства,
и хотя порядочно скопил уже, но вечно жалуется на средства. Он
ездит к кокотке, но тайком, и у кокотки умеет соединить приятное
с полезным. Когда же каким-нибудь совершенно неопределенным
образом обнаружится его неряшливость на служебном поприще,
он сумеет, отходя без огласки от дел, устроить себе пенсию. Вот
истинный вор! Приложите этот темный образ к Юханцеву, и вы
убедитесь, что прокурор глубоко ошибается.
Найдете, что одиночное тюремное заключение в продолже-
ние 10 месяцев не представляет еще собой достаточного испыта-
506
ЖУКОВСКИЙ ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ
ния, — вы прибавите. Но позвольте мне прежде, чем вы удалитесь
на совещание, высказать с полною откровенностью мое мнение,
какой приговор должны вы постановить по справедливости и в
интересах общества. С точки зрения гражданского истца уже все
сделано. Потерпевший уже не ищет обвинения, он ищет восста-
новления своих нарушенных интересов. Гражданский истец будет
просить суд отделить вопрос факта от виновности, то есть поста-
вить прежде вопрос, растратил ли Юханцев 2 000 000 руб., а затем
вопрос о том, виновен ли Юханцев в растрате. Раз вы ответите
«да, растратил», гражданскому истцу уже безразлично, как вы от-
ветите на второй вопрос: «да, виновен» или «нет, не виновен», ему
это все равно. Если бы Юханцев имел что-нибудь или будет иметь,
гражданский истец может с него взыскивать уже в силу вашего
ответа: «да, растратил». В отношении же требований справедли-
вости вообще вам предстоит решить вопрос: достаточно ли того
возмездия, которое представляет собой десятимесячное заключе-
ние. Я нахожу, что 10 месяцев одиночного тюремного заключения
вполне достаточно по двум причинам. Сознание подсудимого слу-
жит ручательством его нравственного исправления, а вместе с тем
он перенес на себе и нравственное испытание. Вы можете в этом
лично убедиться. Заставьте его написать две строчки, вы увидите,
что он не владеет рукой, она ходит как бы пораженная пляской
св. Витта. Наше одиночное тюремное заключение сводило с ума
не один десяток людей. Еще два-три месяца, и подсудимый мог бы
лишиться способности мыслить и чувствовать, лишиться способ-
ности оценить ваш приговор. Быть может, дело не в физическом
возмездии, а в лишении чести; но восстановить честь Юханцева,
снять с него позор никто уже не в состоянии. Если вы, наконец,
находите, что 10 месяцев тюремного заключения не представляют
собой достаточного испытания, то, постановляя приговор, встре-
титесь с некоторыми затруднениями. Я не могу себе представить,
чтобы Юханцев мог быть обвиняем по тем строгим специаль-
ным уголовным законам, в силу которых преследуются кассиры
и казначеи правительственных учреждений. Мы достаточно уже
разбирали обстановку этого банка, и я полагаю, что это не банк,
а просто общество помещиков, вверившее свои капиталы Юхан-
цеву. Очень жаль, что он их растратил; никто не виноват, что
в Обществе не было установлено того порядка, какой необходим
507
ДЕЛО ЮХАНЦЕВА
для банка. Растрату отвергать нельзя, но эта растрата простая, не
имеющая ничего общего с растратой, которая предусмотрена за-
коном относительно правительственных кредитных учреждений,
и возникает вопрос: не представляется ли эта растрата послед-
ствием легкомыслия. С точки зрения справедливости, можете
ли вы отнести злоупотребления, от которых потерпело Общест-
во поземельного кредита на счет одного Юханцева? Вы имеете
в виду отступления от порядка в счетоводстве, а между тем ст. 474
Уложения, предусматривающая этот проступок, остается без при-
менения к бухгалтерии. В ст. 415 Уложения, по которой Юхан-
цев предан суду, преследуются должностные лица общественных
банков «за неверности в хранении сумм». Я просил бы прокуро-
ра объяснить мне: что такое следует понимать под неверностями
хранения сумм и может ли он указать нам более невероятный спо-
соб хранения сумм, чем тот, который мы обнаружили в Обществе
поземельного кредита. Нельзя предоставить произволу прокуро-
ра право брать на выдержку обвиняемых, и едва ли общественное
мнение будет удовлетворено таким приговором, в силу которого
злоупотребления будут отнесены на счет одного Юханцева. Про-
курор указывает на примерность вашего строгого приговора. Что
скажут, задает он вопрос, иностранцы по поводу нашей эпидемии
растрат. Едва ли настоящий процесс удивит Европу — там кассиры
крадут и больше, и чаще, а биржа наша в отношении европейской
представляется микроскопической. Если же вы имеете в виду при-
мерность с юридической точки зрения, то скажите, в силу чего
прежние злоупотребления по казначейской части сократились
у нас: в силу ли примерности приговора или же более совершен-
ного устройства казначейской части со времени введения касс.
С точки зрения русского общественного интереса, примерность
приговора будет заключаться в пересмотре устава для обществен-
ных банков и самого уголовного закона. В этом отношении ваш
приговор, вменяющий Юханцеву 10 месяцев тюремного заклю-
чения, будет иметь громадное общественное значение и едва ли
будет несправедлив.
Юханцев был признан виновным в приписываемых ему деяниях
и приговорен к лишению всех прав состояния и ссылке.
КАЗАРИНОВ МИХАИЛ
ГРИГОРЬЕВИЧ
Казаринов Михаил Григорьевич (1866—1946) —- один из луч-
ших адвокатов своего времени. С 1895 г. является присяжным по-
веренным округа Санкт-Петербургской судебной палаты. В 1916 г.
М. Г . Казаринов служил юрисконсультом Русского для внешней
торговли банка и Общества взаимного кредита Петроградского
уездного земства. После революции жил в эмиграции в Париже.
Кроме того, он был председателем Союза русских адвокатов.
510
ДЕЛО АДВОКАТОВ
Л. А. БАЗУНОВА
И Г. С. АРОНСОНА1
Обвинительный акт. 23 ноября 1907 г.
в С. -Петербургском окружном суде
было назначено к слушанию дело о жене
статского советника Ольге Штейн, пре-
данной названному суду с участием присяж-
ных заседателей определением С. - Петер-
бургской судебной палаты от 19 октября
1906 г. по обвинению ее в мошенничествах,
растратах и подлогах, предусмотренных
ст. 1666, 1681, 1692, 294 и 1538 Уложения
о наказаниях.
Как видно из обвинительного акта, по
означенному делу Ольга Штейн обвинялась
между прочим в следующем ряде обманных
похищений: 1) 47 450 руб. процентными
бумагами и 3150 руб. наличных денег у по-
томственного почетного гражданина Свеш-
никова; 2) 9000 руб. процентными бумагами
у надворного советника Зелинского; 3) бо-
лее 300 руб. денег у титулярного советника
Карпеченко; 4) 1300 руб. денег у жены ин-
женера Софии Сарен; 5) процентных бумаг
и денег на сумму более 300 руб. у дворянина
1 Печатается по: Речи известных русских юри-
стов : сборник. — М. : Юрид. лит., 1985.
511
ДЕЛО АДВОКАТОВ Л. А. БАЗУНОВА И Г. С . АРОНСОНА
Пржитульского; 6) 750 руб. у инженера Карназевича; 7) 600 руб.
у крестьянина Монахова; 8) 3000 руб. процентными бумагами
и наличными деньгами у отставного фельдфебеля Десятова;
9) 3000 руб. процентными бумагами и деньгами у крестьянина
Маркова; 10) 3000 руб. процентными бумагами у отставного пол-
ковника Арсеньева; 11) 3250 руб. процентными бумагами у мещан-
ки Аделаиды Шуман; 12) 2000 руб. наличными деньгами и 3 би-
летов I внутреннего с выигрышами займа у прусского поданного
Бенса Беккера и, наконец, разного товара на сумму свыше 300 руб.
из магазинов: бр. Елисеевых, Мертенса и Саркисбекянца.
Дело это, однако, указанного числа заслушано не было, так
как подсудимая Штейн на заседание суда не явилась, представив
свидетельство о болезни, вследствие чего суд постановил отло-
жить дело слушанием на неделю.
29 ноября Ольга Штейн явилась в заседание суда, и суд при-
ступил к судебному следствию, которое длилось непрерывно до
3 декабря 1907 г., когда защитники Ольги Штейн, указывая на то,
что против нее возникают новые обвинения в подлоге и похище-
ниях документов, просили окружной суд обратить дело к досле-
дованию, в чем им, однако, было отказано. В этот день заседание
было окончено в девятом часу вечера, а на следующий день Ольга
Штейн в здание суда не явилась и прислуга ее Анна Плот удосто-
верила перед судом, что Штейн дома не ночевала и что 3 декабря
в одиннадцатом часу вечера в квартиру Ольги Штейн явился ее
сожитель, корабельный инженер Евгений Шульц, который увез
из этой квартиры саквояж и костюм Ольги Штейн. В виду неявки
Штейн, суд постановил принять меры к ее розыску, обратить в до-
ход казны внесенный на нее залог в сумме 10 000 руб. и прервать
заседание до 7 декабря.
До 7 декабря, однако, Ольга Штейн разыскана не была, и суд
постановил отложить дело слушанием, сделав распоряжение
о сыске Штейн через публикацию, причем явившиеся в заседание
защитники Штейн — Пергамент и Базунов — заявили, что отказы-
ваются от дальнейшей защиты подсудимой.
В целях выяснений условий, при которых скрылась из Пе-
тербурга Ольга Штейн, полицией еще 5 декабря был опрошен ее
сожитель Шульц, который заявил, что после заседания 3 декабря
он и Ольга Штейн были на квартире присяжного поверенного
512
КАЗАРИНОВ МИХАИЛ ГРИГОРЬЕВИЧ
Базунова на Пушкинской улице, в доме No 10, где происходило
совещание ее защитников: Пергамента, Базунова и Аронсона.
По окончании этого совещания Штейн поехала с ним, Шульцем,
на извозчике домой, но по дороге объявила ему, что она решила
уехать из Петербурга. По ее требованию, он, Шульц, отправился
на их общую квартиру в доме No 62 по Английской набережной,
взял некоторые вещи Ольги Штейн и отвез ее на Финляндский
вокзал, где купил ей через носильщика (бляха No 4) билет 1-го клас-
са до Гельсингфорса на поезд, отходящий после 10 часов вечера,
с которым Ольга Штейн и уехала из Петербурга.
Те же объяснения Евгений Шульц представил и на предвари-
тельном следствии при первом допросе в качестве обвиняемого
в укрывательстве Ольги Штейн: не признавая себя виновным, он
показал, что отговаривал Ольгу Штейн от бегства и, поссорив-
шись с ней, уехал с Финляндского вокзала до отхода поезда, око-
ло 10 1⁄2 час. вечера, так что не знает даже, уехала ли Штейн из
Петербурга или нет. Допрошенные в качестве свидетелей защит-
ники Ольги Штейн, присяжные поверенные Пергамент, Базунов
и Аронсон удостоверили, что 3 декабря по окончании судебного
заседания на квартире Базунова в совещании защитников при-
нимала участие и Ольга Штейн, приехавшая туда около 9 1⁄2 час.
вечера, вместе с Шульцем. Она стала упрекать своих защитников
в вялом ведении дела, собираясь на другой день сама за все взяться
и сделать какие-то разоблачения. По словам Пергамента, «защита
сочла нужным поставить ей на вид, что дело ее стоит очень пло-
хо», после чего Штейн около 10 часов вечера уехала. Бегство ее,
по объяснению защитников, явилось для них полной неожидан-
ностью, и они узнали о нем лишь на следующий день в заседании
суда.
Между тем объяснения Шульца и названных защитников Оль-
ги Штейн не нашли подтверждения при дальнейших следствен-
ных действиях.
Носильщик Финляндского вокзала (бляха No 4), оказавшийся
крестьянином Павлом Алексеевым, показал, что действительно
вечером 3 декабря молодой человек, одетый в морскую форму, по-
ручил ему взять билет 1-го класса на курьерский поезд до Ганге, от-
ходящий в 10 1⁄2 час. вечера. Офицер этот был с дамой под темной
вуалью, никаких вещей при них не было. Получив билет, офицер
513
ДЕЛО АДВОКАТОВ Л. А. БАЗУНОВА И Г. С . АРОНСОНА
с дамой вышли на подъезд, выходящий на Финский переулок. При
отъезде курьерского поезда, на котором ехало мало народу, но-
сильщик ни дамы, ни офицера не видал. Кондуктор Семен Роухиа-
нен, сопровождавший означенный поезд, также удостоверил, что
ни одной пассажирки в вагоне 1-го класса этого поезда не было.
Так как в своем показании Евгений Шульц между прочим
упомянул, что после отъезда Ольги Штейн он, желая развлечься,
нанял у Гостиного двора автомобиль, на котором заехал за своей
сестрой, вместе с которой, а также с мужем ее, штабс-капитаном
Франком, и мичманом Корецким отправился ужинать в ресторан
«Медведь», приняты были меры к розыску шофера этого автомо-
биля. Последний, оказавшийся мещанином Иосифом Пиотрови-
чем, был вскоре розыскан, и показание его пролило совершенно
новый свет на настоящее дело.
Из этого показания выяснилось, что 3 декабря 1907 г. около
11 1⁄2 час. вечера Евгений Шульц в штатском пальто и шапке, подъе-
хав на извозчике к Гостиному двору, потребовал самую лучшую ма-
шину. Наняв автомобиль, которым управлял Пиотрович, Шульц,
видимо, страшно торопившийся, заставил его ехать со скоростью
до 30 верст в час. Сначала они заехали на квартиру Шульца, отку-
да он вынес чемодан и бумажный сверток, а затем отправились на
Варшавский вокзал. Отдав вещи носильщику, Шульц бросился на
платформу, куда за ним последовал и Пиотрович. Был первый час
ночи и до отхода поезда оставалось 5 мин. На платформе Пиотро-
вич потерял из вида Шульца, но встретил здесь носильщика, от-
носившего вещи, который сказал ему, что барин сейчас выйдет из
вагона; Пиотрович вернулся к своему автомобилю, куда вскоре сел
и вышедший из вокзала Шульц. Следующая остановка была у дома
No 29 по Вознесенскому проспекту, откуда Шульц вышел в сопро-
вождении дамы и двух морских офицеров. Сев в автомобиль, они
выехали на Невский проспект и свернули на Пушкинскую улицу,
где остановились у одного из домов налево, не доезжая Пушкин-
ского сквера (дом этот оказался No 10, в котором проживал при-
сяжный поверенный Базунов). В подъезд этого дома Шульц вошел
один и оставался там около 1⁄2 часа. Вышел он оттуда переодетый.
На нем была морская накидка и форменная морская фуражка. За-
тем вся эта компания отправилась в ресторан «Медведь». На сле-
дующий день Шульц, разыскав Пиотровича, просил его, в случае,
514
КАЗАРИНОВ МИХАИЛ ГРИГОРЬЕВИЧ
если его вызовут к допросу, показать, что они ездили не на Вар-
шавский, а на Финляндский вокзал, предлагая за это Пиотровичу
25 руб., от чего последний отказался.
То обстоятельство, что в ночь на 4 декабря Шульц заезжал
в дом No 10 по Пушкинской улице, подтвердил и швейцар этого
дома Иван Парфенов, показавший, что после того, как он в 12 час.
ночи уже запер парадную дверь, раздался звонок. Отворив дверь,
он увидел, что звонится Шульц, приехавший на моторе с целой
компанией. Ни слова не говоря, Шульц побежал вверх по лестни-
це, через несколько минут спустился вниз и уехал на моторе.
Уличенный изложенными данными Евгений Шульц после
целого ряда сбивчивых показаний, в которых он отказывался от
объяснений по поводу своего ночного посещения Базунова и пе-
реодевания в штатское платье, 29 апреля 1908 года представил
прокурору С. -Петербургского окружного суда, а затем и судебному
следователю подробные объяснения по делу, сущность которых
сводится к следующему: весной 1907 г. Ольга Штейн обратилась
к присяжному поверенному Пергаменту с просьбой принять на
себя ее защиту; другими двумя защитниками ее были присяжные
поверенные Базунов и Аронсон. Пергамент согласился быть треть-
им защитником Ольги Штейн, поставив, условием, чтобы ему был
выдан гонорар вперед, в том же размере, как и присяжному пове-
ренному Базунову, то есть в сумме 3000 руб., на каковое условие
Штейн ответила полным согласием. Уже с первого дня заседания
суда Пергамент, ранее крайне оптимистически смотревший на
дело Ольги Штейн и даже заявивший последней, что ее не только
оправдают, но вынесут из зала заседания на руках, стал уговари-
вать Ольгу Штейн уехать за границу, так как он несколько мрачно
смотрит на ее дело. В следующие дни он стал говорить, что поло-
жение становится все серьезнее и мрачнее, и наконец 2 декабря,
вызвав по телефону к себе Ольгу Штейн, заявил ей, что положе-
ние безвыходное и что ей для спасения необходимо немедленно
уехать за границу. Весь этот разговор происходил в присутствии
Шульца, сопровождавшего Ольгу Штейн. Последняя после слов
Пергамента расплакалась, стала говорить, что ей некуда деться
без денег, но Пергамент продолжал настаивать на своем и пред-
ложил ей обратиться за деньгами по телеграфу к ее зятю Амбур-
геру, проживавшему в Болье (в департаменте Приморских Альп),
515
ДЕЛО АДВОКАТОВ Л. А. БАЗУНОВА И Г. С . АРОНСОНА
и тут же продиктовал Штейн текст этой телеграммы. Последняя,
представленная затем Амбургером к следствию, была изложена
на немецком языке в следующих (в переводе) выражениях: «Без-
надежно. Переведите срочно, непременно, Пушкинская, Базуно-
ву две тысячи. Необходимо для спасения. Едва 14 часов времени.
Ольга». Телеграмма эта была отправлена в ночь на 3 декабря, а на
следующее утро Ольга Штейн рассказала по телеграфу Базунову
как о своем разговоре с Пергаментом, так и о посланной ею те-
леграмме, на что Базунов ответил ей, что все это очень хорошо
и что он передаст ей деньги немедленно по их получении. Дейст-
вительно, во время заседания, 3 декабря, Базунов через третьего
защитника Ольги Штейн, присяжного поверенного Аронсона,
передал последней 2000 рублей, полученные от Амбургера, а по
окончании заседания Пергамент и Базунов еще в здании суда ста-
ли убеждать Ольгу Штейн немедленно уехать из Петербурга. Под
влиянием этих убеждений Ольга Штейн вместе с Евгением Шуль-
цем поехала на Финляндский вокзал, но там Шульц не дождался от-
хода поезда и поехал один на квартиру Базунова, куда еще раньше
его успела приехать вернувшаяся с вокзала обратно Ольга Штейн.
Последнюю он застал валявшуюся в ногах у своих защитников
и умолявшую их не настаивать на ее отъезде. Тогда Базунов стал
угрожать ей, что ее могут немедленно арестовать, а Пергамент до-
казывал, что она не выдержит тюремного режима, а за границей
будет блаженствовать на свободе, и просил ее писать письма на
его имя, говоря, что это самое безопасное. Затем Пергамент, взяв
путеводитель, составил для Ольги Штейн маршрут и передал ей
написанное на лоскутке бумаги название пограничного города, из
которого наиболее безопасно было перейти границу, а Базунов по
«Новому времени» указал ей подходящий поезд. Затем Пергамент
убедил Шульца поехать на квартиру Штейн и взять необходимые
для нее вещи, что последний и исполнил, причем перед отъездом
из квартиры Базунова Пергамент надел на Шульца вместо его
форменной фуражки и накидки штатское пальто и шапку присяж-
ного поверенного Аронсона в присутствии последнего для того,
чтобы не обратить своею формою внимание на Ольгу Штейн.
В дальнейшем Шульц всецело подтвердил показания шофера
Пиотровича, объяснив, что он проехал на автомобиле на кварти-
ру Штейн, взял ее вещи, свез их на Варшавский вокзал, проводил
516
КАЗАРИНОВ МИХАИЛ ГРИГОРЬЕВИЧ
там Ольгу Штейн, а затем заехал за своей сестрой Еленой Франк
и вместе с ней, ее мужем и мичманом Корецким проехал на квар-
тиру Базунова, где его встретили Пергамент и Аронсон, которым
он рассказал об отъезде Ольги Штейн, переоделся в свое формен-
ное пальто и со своими спутниками уехал в ресторан «Медведь»,
причем перед отъездом из квартиры Базунова Пергамент посове-
товал ему, Шульцу, на следующий же день купить себе котиковую
шапку и штатское пальто, чтобы его переодеванию 3 декабря след-
ственная власть не придала какого-либо значения. В исполнение
этого совета он, Шульц, 4 декабря купил себе в магазине на Садо-
вой улице котиковую шапку и в ломбарде у Синего моста пальто.
Приведенные выше объяснения Евгения Шульца нашли
себе затем правдоподобное подтверждение в следующем: сест-
ра Шульца Елена Франк и мичман Корецкий удостоверили, что
Евгений Шульц действительно приехал с ними на Пушкинскую
улицу в штатском платье и шапке, а вышел из квартиры Базунова
в форменной одежде. При этом Елена Франк признала, что шуба
и шапка присяжного поверенного Аронсона, представленные по-
следним по требованию судебного следователя, совершенно тако-
го же типа, как были вещи, надетые на ее брате 3 декабря вече-
ром, а мичман Корецкий категорически признал в шубе Аронсона
ту именно шубу, в которой был одет во время поездки Евгений
Шульц.
Независимо от этого, показаниями приказчика шляпного ма-
газина Александра Суворова, служащего в магазине ломбарда об-
щества для заклада движимых имуществ у Синего моста Алексан-
дра Фокина и осмотром книг этого ломбарда было установлено,
что Евгений Шульц действительно 4 декабря купил себе штатское
меховое пальто и котиковую шапку.
При первоначальном допросе Шульца в качестве обвиняемо-
го 5 декабря 1907 г. мерой пресечения в отношении его принят
был залог в размере 10 000 руб., до представления какового он был
заключен под стражу. Арест этот, по словам Шульца, явился для
него совершенной неожиданностью, так как защитники Ольги
Штейн уверяли его, что в его действиях нет ничего преступного.
По объяснению брата обвиняемого, Сергея Шульца, он после
ареста брата, зная, какое участие в побеге Ольги Штейн принима-
ли ее защитники, отправился к присяжному поверенному Перга-
517
ДЕЛО АДВОКАТОВ Л. А. БАЗУНОВА И Г. С . АРОНСОНА
менту, который посоветовал ему обратиться к Амбургеру с прось-
бой внести залог за его брата. При этом Пергамент сам составил
проект этой телеграммы.
Проект этот, приобщенный к делу и написанный по-немец-
ки, в переводе на русский язык оказался следующего содержания:
«Ваша сестра исчезла. Мой брат арестован. Судебный следователь
требует десять тысяч залога. Отчаянное положение. Считаю вас
нравственно обязанным. Переведите по телеграфу нужную сумму,
в противном случае неизбежны большие затруднения для всех».
Фотографической экспертизой установлено, что проект этот
писан рукою Пергамента.
Так как Амбургер категорически отказался внести залог за
Шульца, Сергей Шульц обратился к защитникам Ольги Штейн
с настойчивой просьбой оказать ему содействие для внесения за-
лога за брата.
Результатом этого ходатайства явилось внесение залога за
Евгения Шульца 4 января 1908 г. госпожой Сарен, получившей
в обеспечение этого залога векселя с бланковыми надписями Ба-
зунова, Пергамента и Аронсона.
Однако 7 января госпожа Сарен потребовала свой залог об-
ратно, а 9 января залог за Шульца был снова внесен личным по-
четным гражданином Николаем Алексеевым, родственником
жены присяжного поверенного Базунова, которому, как выяс-
нилось впоследствии, и принадлежали внесенные Алексеевым
10 000 руб. залога.
Благодаря этому обстоятельству Шульц, по его словам, «по-
пал в тиски» защитников Ольги Штейн и долго не решался от-
крыть всей правды, боясь, что залог за него будет в этом случае
взят обратно Базуновым.
Дальнейшим расследованием было установлено, что при-
сяжный поверенный Пергамент немедленно после побега Ольги
Штейн вошел с нею в телеграфные сношения. Следствием была
разыскана и приобщена к делу телеграмма Ольги Штейн, данная
ею 5 декабря в 10 час. утра из Варшавы: «Срочно, Петербург. Угол
Сергиевской и Воскресенской, дом Чижовой, Пергаменту. Теряю
последнее самообладание, умоляю, прикажите телеграфировать
станция Бреславль до востребования вокзал пассажиру первого
класса литеры три В., если не получу, приеду обратно. Друг». В тот
518
КАЗАРИНОВ МИХАИЛ ГРИГОРЬЕВИЧ
же день была дана из Петербурга в 4 час. 9 мин. дня телеграмма на
немецком языке следующего содержания: «Срочно, станция Бре-
славль. Пассажиру первого класса литеры три В. до востребования.
Все благополучно, никаких хлопот. Друг». Адрес отправителем на
этой телеграмме был поставлен вымышленный: «Гороховая, 40,
кв. 6», причем оказалось, что на продиктованной Ольге Штейн
Пергаментом телеграмме Амбургеру о высылке денег в ночь на
3 декабря был также дан вымышленный адрес и также «Гороховая,
кв. 6» и лишь номер дома был обозначен 32, а не 48.
Кроме того, из показания Евгения Шульца видно, что после
того, как он был выпущен на свободу, Пергамент вызывал его по
телефону на квартиру Базунова. Здесь он показал ему, Шульцу,
письмо Ольги Штейн, содержание которого сводилось к тому,
что если она не будет получать известий, то вернется обратно.
Прочитав это письмо, Пергамент стал советовать Шульцу послать
немедленно телеграмму Ольге Штейн, так как ее возвращение
может вызвать большие неприятности. При этом Пергамент сам
составил проект телеграммы на имя Ольги Штейн и вручил его
Шульцу. В удостоверение своих слов Шульц представил означен-
ный проект телеграммы. Он оказался написанным на француз-
ском языке. Содержание его следующее: «Доктору Карлу Йегер 24
Централь-парк. Письмо следует. Целую Мулинька».
Фотографической экспертизой было установлено, что про-
ект писан рукой присяжного поверенного Пергамента.
Между тем, допрошенный 20 декабря 1907 г. в качестве свиде-
теля присяжный поверенный Пергамент ничего не показал о сво-
их сношениях с Ольгой Штейн по телеграфу и лишь упомянул,
что им получены от неизвестного лица две телеграммы, одна на
французском языке из Бреславля: «Скажите, чтобы мальчик прие-
хал. Подруга», а другая — на немецком языке, без подписи: «Будьте
счастливы». Передопрошенный затем дополнительно, 14 февраля
1907 г., свидетель Пергамент заявил, что он получил из Нью-Йор-
ка от доктора Йегера, как это значилось на конверте, два письма
без подписи, заключавшие в себе просьбы о высылке денег, а кро-
ме того 10 февраля получил из Нью-Йорка телеграмму, которую
и представил следователю, причем телеграмма эта оказалась сле-
дующего содержания: «Опасно. По телеграфу 500 долларов. Адрес
Бродвей 362 адвокату Доброчинскому».
519
ДЕЛО АДВОКАТОВ Л. А. БАЗУНОВА И Г. С . АРОНСОНА
Между тем сведения о местонахождении Ольги Штейн были
получены русской судебной властью значительно ранее приведен-
ного выше показания присяжного поверенного Пергамента, так
как 30 декабря 1907 г. в доме предварительного заключения было
задержано письмо от Штейн на имя арестованного Евгения Шуль-
ца из Парижа, а затем было задержано ее же письмо, полученное
в Петербурге 16 января на имя парикмахера Самойлова для пере-
дачи Шульцу, причем в письме этом назывался полностью амери-
канский адрес Ольги Штейн.
По этому адресу Ольга Штейн была разыскана по требова-
нию русских властей и 25 февраля 1908 г. была арестована и выда-
на правительством Северо-Американских Соединенных Штатов
и 11 декабря 1908 г. вновь была судима в Петербурге судом при-
сяжных заседателей, причем, однако, она на этот раз уже не обви-
нялась в вышеуказанных 15 случаях, вменявшихся ей ранее в вину
мошенничеств, так как в силу конвенции с Северо-Американски-
ми Соединенными Штатами мошенничество не включено в число
преступлений, допускающих выдачу преступников.
Вердиктом присяжных заседателей Ольга Штейн призна-
на была виновной: 1) в растрате движимого имущества на сумму
более 300 рублей, описанного у нее по разным гражданским взы-
сканиям и сданного ей на хранение судебным приставом и 2) в со-
ставлении подложной телеграммы от имени Русского консульства
в Париже на свое имя о высылке капиталов в Министерство. На
основании этого вердикта окружной суд приговорил Ольгу Штейн
к лишению всех особенных, лично и по состоянию присвоенных
прав и преимуществ и к тюремному заключению на 1 год и 4 меся-
ца, каковой приговор и вошел затем в законную силу.
Будучи допрошена по настоящему делу в качестве свидетель-
ницы, Ольга Штейн всецело подтвердила показания Евгения
Шульца об участии ее адвокатов в ее побеге. Из ее показания меж-
ду прочим выяснилось, что когда она 3 декабря вечером приехала
с Финляндского вокзала на квартиру Базунова и выразила жела-
ние остаться в Петербурге, то Базунов угрожал ей тем, что на сле-
дующий день он в суде не выступит и защищать ее не будет, а Пер-
гамент уговаривал ее бежать, говоря, «что Русское правительство
не стоит того, чтобы отдаваться в руки». Аронсон находился тут
же. Кроме того Ольга Штейн удостоверила как факт переодева-
520
КАЗАРИНОВ МИХАИЛ ГРИГОРЬЕВИЧ
нья Шульца в шубу Аронсона, так и свои последующие телеграф-
ные сношения с присяжным поверенным Пергаментом..
При дальнейшем расследовании выяснилось с достаточной
очевидностью, что Ольга Штейн бежала за границу по загранич-
ному паспорту матери Евгения Шульца — Амалии Шульц, которой
был выдан Канцелярией С. - Петербургского градоначальника за-
граничный паспорт 3 декабря 1907 г. по ее прошению, поданному
того же числа, то есть в день бегства Ольги Штейн. Из Петербурга,
однако, Амалия Шульц не выбыла и подала 5 декабря заявление об
утрате этого паспорта. Между тем из отношения помощника на-
чальника Калишского отделения Варшавского жандармского по-
лицейского управления железных дорог от 3 июня 1908 г. видно,
что Амалия Шульц значится в пассажирских книгах пограничного
пункта Калиш выехавшей за границу 5 декабря 1907 г. по паспор-
ту, выданному С. -Петербургским градоначальником 3 декабря.
Осмотром дела по обвинению Ольги Штейн в мошенниче-
ствах, растратах и подлогах установлено, что Ольга Штейн со-
держалась под стражей до представления за нее залога в размере
10 000 руб., каковой залог был внесен присяжным поверенным
Аронсоном, передавшим 20 августа 1907 г. этот залог в собствен-
ность присяжному поверенному Базунову, а последним эти деньги
оставлены были залогом за Ольгу Штейн.
На основании изложенных данных постановлением судебно-
го следователя 6 участка гор. С. -Петербурга от 13 мая 1909 г. к след-
ствию в качестве обвиняемых в укрывательстве Ольги Штейн
привлечены были присяжные поверенные Пергамент, Базунов
и Аронсон, причем первый из них за его смертью, последовавшей
16 числа того же мая месяца, остался недопрошенным, а послед-
ние двое, не признавая себя виновными, представили следующие
объяснения.
Базунов. — что, выступив защитником по делу Ольги Штейн,
он поставил условием, чтобы все кредиторы ее были удовлетворе-
ны. Расчеты с кредиторами вел Аронсон, он же лишь получал для
этого деньги от Амбургера, которые и передавал Ольге Штейн.
Получив 3 декабря перевод от Амбургера в сумме 2000 р., он пе-
редал эти деньги во время перерыва заседания Ольге Штейн,
непосредственно или через Аронсона — он не помнит, но в при-
сутствии последнего. Штейн сказала ему, что деньги эти нужны
521
ДЕЛО АДВОКАТОВ Л. А. БАЗУНОВА И Г. С . АРОНСОНА
для уплаты кредиторам: Баку или Ляку (фамилии он хорошо не
помнит), и выдала ему расписку в получении этих денег. По окон-
чании заседания в этот день он вышел из суда с Пергаментом
и Аронсоном, предложившими ему зайти к нему на квартиру для
переговоров по делу, на что он и согласился. Около 10 часов ве-
чера, когда они сидели в столовой, прислуга доложила, что прие-
хала Ольга Штейн. Приход ее в такой поздний час был для него
совершенно неожиданным и неприятным. Ольга Штейн приеха-
ла с Евгением Шульцем. Когда он, Базунов, вошел к Штейн в ка-
бинет, она спросила его о положении дела. На его ответ, что дело
стоит плохо и обвинительный приговор весьма возможен, Ольга
Штейн, не желая этому верить, сказала: «А как же Осип Яковле-
вич (Пергамент) меня уверял, что мое дело будет безусловно кон-
чено оправданием и даже моим триумфом». Раздраженный этим
разговором он, Базунов, со словами «так переговорите с Осипом
Яковлевичем» вышел из кабинета, прошел в столовую и попросил
Пергамента переговорить с Штейн. Разговор между ними продол-
жался минут 20—40, после чего Пергамент вернулся в столовую,
сказав, что Штейн ушла. Более он ее в этот день не видел и о бег-
стве ее впервые узнал на следующий день, в суде. Относительно
внесенного за Шульца залога Базунов объяснил, что по усиленной
просьбе родственников Шульца он поставил свой бланк на одном
из векселей в сумме 3000 руб. Вскоре он, однако, узнал, что гос-
пожа Сарен, внесшая залог за Шульца, стала распространять слу-
хи, что векселя были выданы защитниками Ольги Штейн с целью
достать деньги на ее побег. В то же время и Шульц стал ему гово-
рить, что Сарен грозит ему взять обратно внесенный за него за-
лог, если он не даст показаний, изобличающих адвокатов Штейн
в ее побеге. Вследствие этого Шульц просил его, Базунова, внести
за него залог. Окончательно он решил, однако, внести этот залог
после настойчивых просьб о том Пергамента и Аронсона. День-
ги, которые были в качестве залога за Шульца, принадлежали его,
Базунова, жене и были внесены родственником ее, Алексеевым.
В заключение Базунов добавил, что если действительно установ-
лено, что Шульц еще раз заезжал к нему в этот вечер, одетый
в шубу Аронсона, и переодевался в его квартире, то из этого он
может делать один только вывод — что его разыграли как та, так
522
КАЗАРИНОВ МИХАИЛ ГРИГОРЬЕВИЧ
и другая сторона, то есть с одной стороны Штейн и Шульц, а с
другой — Пергамент и Аронсон.
По требованию судебного следователя присяжный поверен-
ный Базунов представил вышеупомянутую расписку Ольги Штейн
от 3 декабря 1907 г. Расписка эта, написанная карандашом, ока-
залась следующего содержания: «Получила от Л. А. Базунова две
тысячи рублей, присланные Амбургером для Иванова и Ярцева».
Аронсон представил объяснение, аналогичное показанию Ба-
зунова, добавив, что он к Ольге Штейн во время посещения ею
Базунова вечером 3 декабря 1907 г. вовсе не заходил, а все время
оставался в столовой, и что никому своей шубы не давал. Приез-
жал ли в тот вечер еще раз Шульц, он не помнит и не знает. Ка-
саться в настоящее время Пергамента, в виду его смерти, ему тя-
жело и неудобно, но жена Базунова говорила ему, что если бы ее
вызвали к допросу, то она не пощадила бы Пергамента.
Допрошенная в качестве свидетельницы Елена Иосифовна по-
казала, что вечером 3 декабря к Ольге Штейн первым вышел муж,
вскоре вернувшийся и пославший к ней Пергамента, оставшегося
с Ольгой Штейн около часа времени. Муж ее более к Ольге Штейн
не выходил, а Аронсон и совсем ее не видел, так как не уходил из
столовой. Залог за Шульца внесла она, по настойчивым убеждени-
ям Пергамента. Свидетельница удостоверила также, что она дейст-
вительно говорила Аронсону, что если бы ее допросили на следст-
вии, то она не пощадила бы Пергамента, но говорила она это до
смерти Пергамента, теперь же ей говорить про него «неудобно».
Однако объяснение Аронсона о том, что он вовсе не выходил
к Ольге Штейн вечером 3 декабря на квартире Базунова, опро-
вергается его собственным (изложенным выше) показанием, при
допросе его еще в качестве свидетеля, в котором он удостоверил,
что вечером 3 декабря на квартире Базунова Ольга Штейн, прие-
хавшая около 9 1⁄2 часов вечера, участвовала в совещании защит-
ников по ее делу. Что в этом совещании участвовал и Аронсон,
видно из следующей его фразы относительно Ольги Штейн: «Она
упрекала нас в плохом ведении защиты».
После того как Евгений Шульц был привлечен в качестве об-
виняемого по настоящему делу, мать его подала заявление о том,
что он страдает нервным расстройством, в подтверждении чего
представила многочисленные медицинские свидетельства.
523
ДЕЛО АДВОКАТОВ Л. А. БАЗУНОВА И Г. С . АРОНСОНА
Вследствие этого Евгений Шульц был освидетельствован
и признан психически здоровым как во время совершения припи-
сываемого ему преступного деяния, так и в настоящее время.
На основании изложенного присяжные поверенные округа
С. -Петербургской судебной палаты Леонид Александров Базунов,
47 лет, и Григорий Семенов Аронсон, 38 лет, и отставной титу-
лярный советник Евгений Августов Шульц, 29 лет, обвиняются
в том, что в декабре 1907 г. в городе С. -Петербурге, по предвари-
тельному между собою и с ныне умершим лицом соглашению, зная
о состоявшемся по определению С. - Петербургской судебной пала-
ты от 19 октября 1906 г. предании суду жены статского советника
Ольги Григорьевны Штейн по обвинению в ряде мошенничеств
на сумму свыше 300 руб. каждое, в растрате также на сумму свыше
300 руб. и подлоге документа от имени правительственных долж-
ностных лиц, с целью предоставить названной Штейн возмож-
ность скрыться от суда и угрожавшего ей наказания, просьбами
и убеждениями склонили ее бежать из пределов России и способ-
ствовали ей в осуществлении сего побега, давая советы и указания
о наиболее успешных способах незаметно из Петербурга и беспре-
пятственно проехать русскую границу и оказав содействие к полу-
чению ею заграничного паспорта и денег на поездку, вследствие
чего Штейн 3 декабря 1907 г. во время перерыва судебного по делу
ее заседания скрылась и бежала засим из пределов России.
Преступление это предусмотрено ст. 14, 1666, 1681 и 294 Уло-
жения о наказаниях.
Вследствие сего и на основании ст. 201 Устава уголовного су-
допроизводства названные Базунов, и Аронсон, и Шульц подле-
жат суду С. -Петербургского окружного суда с участием присяжных
заседателей.
Составлен 8 октября 1909 г. в городе С. -Петербурге.
Господа судьи, господа присяжные заседатели!
Настоящее дело представляется небывалым, как по сущности
предъявленного обвинения, так и по тем картинам, которые по-
путно развернуло перед нами судебное следствие.
Мы видели, как Ольга Штейн, подвергнутая во время предва-
рительного следствия по ее делу домашнему аресту, должна была
сама уплачивать официально полиции ежемесячное вознагражде-
524
КАЗАРИНОВ МИХАИЛ ГРИГОРЬЕВИЧ
ние за свой собственный арест, и мы знаем, что в результате столь
странных отношений арестованной к ее охранителям, домашний
арест оказался номинальным и городовой, стоявший на ближай-
шем посту, даже не подозревал, что О. Штейн находится под его
надзором.
Мы видели, как прокурорский надзор тщательно просмат-
ривал, во время пребывания О. Штейн в доме предварительного
заключения, переписку ее с Евгением Шульцем, тогда как вся эта
переписка только прикрывала настоящую корреспонденцию, ре-
гулярно проносимую в коробках с печеньем, в калачах и тому по-
добными тайными путями.
Мы слышали здесь от судебного следователя Александрова, на-
сколько он во время следствия был озабочен тем, чтобы О. Штейн
не имела никаких сношений с Евгением Шульцем, в виду возмож-
ности между ними сговора в даче показаний, и в то же время мы
знаем, что начальство тюрьмы, в которой О. Штейн отбывает
наказание, открыто допускало свидания ее с Е. Шульцем, и вы
помните, что последнее свидание имело место даже незадолго до
настоящего заседания.
Мы слышали, наконец, здесь от г-на обвинителя, что Амалия
Шульц имела, по его мнению, серьезные основания желать бегст-
ва Штейн и что она, несомненно, снабдила О. Штейн загранич-
ным паспортом для побега, и видим в то же время, что Амалия
Шульц милостью прокурорского надзора прощена и суду вашему
не предана. Многое, многое слышали и видели мы здесь на суде:
каждый день развертывал перед нами все новые и новые неожи-
данные картины. Но не эти картины меня интересуют и не они,
конечно, будут предметом моей защитительной речи. Равно не
буду я перед вашим судом разбираться и в вопросе о том, имеется
или нет в инкриминируемых подсудимым фактах состав какого-
либо преступного деяния. Вопрос этот не интересует ничуть ни
меня, ни защищаемого мною Леонида Александровича Базунова,
и не интересует потому, что деяния, приписываемые Базунову, на-
столько не соответствуют носимому им званию товарища предсе-
дателя совета присяжных поверенных и настолько несовместимы
с принципами, лежавшими в основе всей его долголетней полез-
ной и почтенной деятельности, что моя задача заключается в том,
чтобы очистить уважаемого товарища даже от малейших подоз-
525
ДЕЛО АДВОКАТОВ Л. А. БАЗУНОВА И Г. С . АРОНСОНА
рений в совершении им подобных деяний, а отнюдь не защищать
его какими-либо формальными соображениями вроде указаний
на отсутствие в его действиях состава преступления.
Три адвоката, утверждает обвинение, убедили свою клиентку
Ольгу Штейн бежать от суда. Суд — это храм справедливости, адво-
кат — один из жрецов этого храма. Убеждая клиентку обмануть суд,
бежать, он изменяет Богу, которому служит.
Какие же соблазны отуманили разум, какие душевные бури
смутили сердца обвиняемых, этих старых испытанных жрецов
храма правосудия. Ведь, чем необыкновеннее преступление, тем
более вески должны быть мотивы для его совершения, чем ближе
человек по профессии своей стоит к сфере закона, тем сильнее
должен быть толчок, перебрасывающий его к другому полюсу —
в область преступления.
И первой задачей обвинителя по настоящему делу было выяс-
нение мотивов преступления. Но именно в этом отношении ниче-
го не установлено, а без мотивов, действия подсудимых являются
совершенно непонятными. «Все понять — все простить», — гово-
рит пословица. Для суда уголовного такая формула является, по-
жалуй, слишком гуманной ересью. Допустим другую формулу, про-
тивоположную: «все понять и все обвинить». Хотя жестокая, она
будет иметь свою неумолимую логику, свой смысл. Но ни судить,
ни тем более осудить, что-либо не поняв, невозможно; это был бы
суд слепой, действующий в потемках на ощупь.
Итак, какие мотивы могли руководить адвокатами? О том,
чтобы они, подпав под неотразимое влияние и обаяние светлой
личности обвиняемого, задались мыслью во что бы то ни стало
спасти его от суда, как невинно преследуемого, не может быть
и речи. Здесь не было идейного мученика, за которым, как за про-
роком, могли пойти адвокаты, изменив старому алтарю для алта-
рей новых. Здесь была женщина, обвинявшаяся в преступлениях
корыстного свойства, заслуживающая, быть может, сострадания,
но ничуть не в большей мере, чем всякий другой обвиняемый.
Указывали также вам на то, что дело Ольги Штейн было
слишком несимпатично и потому у адвокатов могло возникнуть
желание избавиться от своей клиентки, хотя бы путем подговора
ее к бегству.
526
КАЗАРИНОВ МИХАИЛ ГРИГОРЬЕВИЧ
Деяния, в которых обвинялась Штейн, были действительно
мало симпатичны — мошенничества, подлоги, растраты; но ведь,
и в тот момент, когда адвокаты принимали дело, были налицо те
же самые мошенничества, подлоги и растраты, а не убийство из
ревности или другое какое-либо идейное преступление и если
тогда чувство антипатии к делу у адвокатов молчало совершенно
и не препятствовало им принять защиту, то почему же впоследст-
вии это чувство могло заговорить в них так громко.
Имена Аронсона, Базунова и Пергамента уже были связаны
с процессом Ольги Штейн, об этом много говорилось, много пи-
салось и если даже допустить ту точку зрения, что участие в том
или ином уголовном деле может ложиться тенью на адвоката, то
подговором клиента к побегу адвокаты не только не могли бы
себя реабилитировать, а наоборот, неизбежно должны были на-
бросить и на личность клиента, и на все дело, и на самих себя еще
большую тень.
Но помимо вышесказанного, отправная точка обвинителя:
деление уголовных защит на приемлемые для адвоката и непри-
емлемые, в корне неправильна. Здесь, на суде, от старых опытных
представителей адвокатуры, прошедших перед нами в качестве
свидетелей, мы слышали о делах симпатичных и несимпатич-
ных, и такая сортировка для меня вполне понятна. Симпатичные
дела — это такие, в которых общественная совесть на стороне под-
судимых. Прокурорское обвинение звучит в таких делах, как глас
вопиющего в пустыне, не находя отзвука в сердце судей, оправда-
ние обеспечено заранее, и защитник может более волноваться
о своих лаврах, чем об участи подсудимого.
Но бывают дела другого рода: обвиняемый погряз в поро-
ке и преступлении, все порядочное и честное брезгливо от него
отшатнулось, сердца судей преисполнены негодованием и обви-
нительный приговор неизбежен. Такие дела, я согласен, несим-
патичны для защиты, но думать, что участие в подобных делах
ложится тенью на защитника, что подобные дела для адвоката
неприемлемы — это значит не усвоить себе первых букв адвокат-
ского символа веры.
Ведь именно в подобных делах и необходимо участие просве-
щенной самоотверженной защиты, задача которой восстановить
порвавшиеся между обвиняемым и судьями нити моральной свя-
527
ДЕЛО АДВОКАТОВ Л. А. БАЗУНОВА И Г. С . АРОНСОНА
зи, показать, что обвиняемый, как низко он ни пал, все же чело-
век с печатью божества и с богоотступными чертами, возбудить
к нему сочувствие в судящих его и обратно — зажечь в нем рас-
каяние, веру, любовь к людям, смягчить его судьбу, вымолить для
него, как венок для погребаемого, слово примиряющего снисхо-
ждения.
Вот задача защиты в этих так называемых несимпатичных
делах. И когда адвокат, пренебрегая толками и пересудами не-
вдумчивых людей, смело и самоотверженно идет в словесный бой
за свободу, судьбу, а иногда и самую жизнь тяжкого преступника
и вкладывает в дело весь ум, всю душу, все сердце, то думать в это
время, что адвокат действует во имя гонорара, это все равно, что
оскорблять воина, идущего на поле брани под вражескими пулями
навстречу смерти, подозрением, что он делает это из-за усиленно-
го оклада жалованья или в расчете на увеличенную пенсию.
Есть профессии, есть задачи, выполнение которых, в силу
их высокого назначения, как-то плохо вяжется с представлением
о денежной плате. Таковы задачи адвоката, защищающего подсу-
димого в уголовном деле, священника, выполняющего духовные
требы, врача, борющегося за жизнь пациента, воина, сражающе-
гося за благо родины. Все эти действия стоят как бы выше мате-
риальных расчетов и плохо мирятся и соразмеряются с денежной
мздой. Но что же делать, земная жизнь — юдоль компромиссов
между запросами духа и требованиями плоти; не стараясь прими-
рить непримиримого, будем воздавать кесарево — кесарю, а бо-
жье — богу.
Всякая защита приемлема. Буду ли я защищать случайно укло-
нившегося от прямого пути честного труженика, или человека,
который всю жизнь, как шахматный конь, ходит кривыми путя-
ми, — защита моя в принципе явится делом благородным и высо-
ким. Но способы и приемы защиты могут быть предосудительны-
ми и недопустимыми. И если, защищая шахматного коня, я буду
доказывать, что конь ходит прямо, а доска крива, и что конь не
черен, а бел, и чтобы создать иллюзию белизны, стану усердно
чернить все окружающее, то такая защита моя, как построенная
на началах фальши и обмана, будет достойна только осуждения;
она мало послужит на пользу обвиняемого, а для моей доброй сла-
вы послужит и еще менее.
528
КАЗАРИНОВ МИХАИЛ ГРИГОРЬЕВИЧ
Принимая защиту Ольги Штейн, присяжный поверенный
Базунов сразу поставил дело защиты на прочное основание жиз-
ненной правды и потребовал, как непременного условия, чтобы
все претензии потерпевших были по мере возможности удовле-
творены. Мы знаем, что действительно Ольга Штейн в течение
всего процесса, вплоть до самого момента бегства, была озабоче-
на удовлетворением, при посредстве присяжного поверенного
Аронсона, потерпевших и прекращала миром их преувеличенные
в большинстве случаев претензии. Казалось бы, — это все, что
можно было требовать от обвиняемой, желающей загладить при-
чиненный ею вред. Но увы, г. обвинитель ставит сегодня в вину
присяжным поверенным Базунову и Аронсону их стремление
к возмещению причиненных убытков и негодует на них за это «за-
ливание золотом горла потерпевших», за это «уничтожение, по
его мнению, доказательств виновности Ольги Штейн». Можно ли
идти дальше по пути заблуждения! Ведь уже судебная палата, в об-
щем собрании департаментов, рассматривала в дисциплинарном
порядке, по протесту прокурорского надзора, вопрос о правиль-
ности действий Аронсона при удовлетворении кредитора Ольги
Штейн Свешникова и не нашла в этих действиях его ничего не
только преступного, но даже и несоответствующего адвокатской
этике.
Итак, предположение, что несимпатичность дела Ольги
Штейн могла побудить адвокатов уговорить ее бежать от суда, не-
состоятельно, так как такого мотива для адвоката вовсе и быть не
могло, в силу той аксиомы адвокатской этики, что всякая защита
является задачей высокой и благородной.
Столь же мало серьезным является и указание, что адвокаты
не были достаточно подготовлены к защите Ольги Штейн и по-
тому склонили ее к бегству. Один опытный французский адвокат
хвалился, что для подготовки к любимому уголовному делу ему дос-
таточно четырех часов. Я допускаю, этого пожалуй и мало, чтобы
основательно изучить и продумать дело, но вы, конечно, согласи-
тесь с тем, что если для судьи, прослушавшего дело пять дней, дос-
таточно этого времени, чтобы разобраться в деле и решить судьбу
обвиняемого, то и для адвоката, притом опытного и талантливо-
го, как например А. А. Базунов, вполне достаточно тех же пяти
дней, чтобы усвоить дело и произнести продуманную защититель-
529
ДЕЛО АДВОКАТОВ Л. А. БАЗУНОВА И Г. С . АРОНСОНА
ную речь. Прибавьте к этому, что дело Штейн находилось у при-
сяжных поверенных Аронсона и Базунова и Пергамента не пять
дней, а более полугода, что по делу устраивались неоднократные
совещания, что Аронсон был в курсе всех денежных расчетов с по-
терпевшими, так как сам их производил, и вы поймете, что о не-
подготовке адвокатов к делу не может быть и речи, а следователь-
но и подобного мотива к удалению клиентки быть не могло.
Предположение о таком мотиве страдает к тому же и внут-
ренней непоследовательностью, так как, предполагая в человеке
настолько развитую чуткость и корректность, что неподготовка
к делу его волнует и терзает, в то же время допускает в нем какую-
то удивительную неразборчивость и легкость в совершении тяже-
лого преступления.
Быть может, адвокатами, как указывают, руководил страх пе-
ред обвинительным приговором? Разберемся и в этом мотиве.
Прежде всего, разве можно быть заранее уверенным на суде
общественной совести, какой приговор последует по делу. На суде
присяжных нет виновного, который не надеялся бы на оправда-
ние, нет невиновного, который не боялся бы обвинения. Всегда
проходит дрожью по сердцу звонок ваш, извещающий об оконча-
нии совещания, и какое решение вы несете в замерший от ожида-
ния зал — конечно, никто никогда предрешить не может.
Почему думает обвинитель, что по делу Ольги Штейн должен
быть непременно последовать обвинительный вердикт? Ведь нам
известно же, что при суде над нею уже после побега, то есть когда
к совершенным ею преступлениям прибавился еще этот солид-
ный привесок на весах обвинения, она из длинного ряда вменяе-
мых ей преступлений была обвинена присяжными заседателями
только по двум вопросам и то была признана действовавшей по
легкомыслию и заслуживающей снисхождения. Кто же может по-
ручиться, что при слушании дела в первый раз до побега она не
была бы вполне оправдана?
Но допустим даже, что обвинительный приговор был весьма
вероятен и адвокаты его предчувствовали. В какой же мере мог
устрашать адвокатов такой обвинительный приговор? Здесь, как
и везде, надо различать две стороны — наружную и внутреннюю.
Объявление приговора в суде — это сторона формальная, теат-
ральная. Этим моментом кончается драма судебная и падает же-
530
КАЗАРИНОВ МИХАИЛ ГРИГОРЬЕВИЧ
лезный занавес, за которым начинается уже закулисная жизнь,
отбывание приговора, несение наказания. Как ни тяжек первый
момент объявления приговора, но для всякого ясно, что не в нем
главная тяжесть, а в тех реальных последствиях, которые приго-
вор влечет за собою. Но ведь эти последствия совершенно же не
касаются адвоката. Для него судебная драма кончается объявлени-
ем приговора, и к этому финальному моменту он уже привык; неод-
нократно доводилось ему слышать приговоры и оправдательные,
и обвинительные, и легкие, и тяжкие, даже, вероятно, и смерт-
ные, неоднократно удавалось ему в силу тех или иных нарушений
добиться отмены приговора, а когда усилия его в этом отношении
оставались тщетны и приговор вступал в законную силу, адвокат
укреплял себя выработанным в нем сознанием, что перед ним осу-
ществляется лишь великая идея справедливости, водворяется рав-
новесие между содеянным человеком злом и налагаемым на него
общественной совестью возмездием.
И потому, как ни скорбит сердце адвоката за участь клиента,
эта скорбь его — скорбь спокойная, это лишь отраженное страда-
ние клиента, не имеющее ни остроты, ни мучительности непо-
средственного чувства, испытываемого самим подсудимым. Это
не ужас перед грядущим наказанием, не тоска по разбитой жизни,
не стыд публичного позора, не весь тот аккорд страдания, мощно
и бурно звучащий в душе обвиненного, а только сострадание, со-
чувствие, возбуждаемое созерцанием чужого горя.
И в тяжкие минуты отчаяния обвиненного клиента адвокат
является его лучшим утешителем, он успокаивает его, как врач
пациента, которому предстоит операция, и представляет ему всю
беспочвенность его отчаяния. И если клиент хочет бежать от на-
казания, как робкий больной от операции, адвокат представит ему
доводы всей безрассудности бегства, не только с моральной, но
и с чисто практической стороны; он убедит, что свобода, которой
клиент так жаждет, только мираж, что если раньше он эту свободу
не ценил и даже не чувствовал, то впредь эта свобода изгнанника,
свобода прятаться, скрываться и голодать будет для него хуже вся-
кой срочной кары, налагаемой уголовным законом. Сотнею до-
водов успокоит адвокат своего клиента, рассеет преувеличенные
страхи, ободрит, вдохнет мужество на перенесение страданий,
докажет, что эти неведомые страдания страшны и грозны толь-
531
ДЕЛО АДВОКАТОВ Л. А. БАЗУНОВА И Г. С . АРОНСОНА
ко издали и что тысячи людей шли на них и затем возвращались
воскресшие духом, обновленные, примиренные с людьми и своей
совестью.
Вот какие взаимоотношения между клиентом и адвокатом
только и возможны. Обратное же явление, какое рисует нам об-
винение, именно, что адвокаты убеждали клиентку бежать от
обвинительного приговора, а клиентка валялась у них в ногах
и умоляла дать ей возможность сесть в тюрьму, конечно, явление
невозможное и представляется искажением жизни, а не картиной
с натуры.
Остается взглянуть еще, не руководил ли адвокатами самый
обыденный мотив всех преступлений, денежная выгода. В этом
отношении ясно, что бегство Штейн не только не приносило ад-
вокатам какой-либо выгоды, но наоборот, влекло за собою явный
ущерб. Нам известно, что после бегства Штейн адвокаты заявили
в суде отказ от участия в ее деле и с этим отказом была, конечно,
связана и законная, и моральная обязанность возвратить взятый
за участие в деле гонорар, что, как мы знаем, впоследствии и было
выполнено.
Если допустить, что адвокаты, как полагает обвинение, сами
умоляли Ольгу Штейн бежать вопреки ее воле, то естественно,
что она тогда же, вместо всяких слез и молений, потребовала бы
от них возврата гонорара. Да, несомненно, адвокаты и без подоб-
ного требования сочли бы долгом, убеждая ее бежать, вернуть,
если не полностью, то хотя в части полученные по делу деньги.
Между тем мы видим, что Ольга Штейн, все время ищущая денег,
не только во время отъезда, но даже и впоследствии, находясь
в Нью-Йорке и испытывая сильную нужду, не заявляет подобно-
го, вполне естественного требования, а просит Пергамента, как
друга, достать ей денег через сестру. Не ясно ли, что не адвокаты
были инициаторами бегства Ольги Штейн, иначе вся картина их
денежных отношений сложилась бы совершенно иначе и Ольга
Штейн засыпала бы из Америки присяжного поверенного Базуно-
ва как наиболее кредитоспособного, прежде всего, а затем и дру-
гих денежными требованиями.
В речи своей господин поверенный Шульца высказывал не-
известно на чем основанную уверенность, что Базунов жадный че-
ловек. Удивляюсь, как он не обратил внимание на противоречие,
532
КАЗАРИНОВ МИХАИЛ ГРИГОРЬЕВИЧ
в которое сам с собою впал, утверждая, что Базунов склонял Ольгу
Штейн к побегу в явный ущерб своих денежных интересов.
Поистине, иное слово не только серебро, как вспомнил сегодня
господин поверенный Шульца, но и просто вода, и вода грязная.
Я пытался, господа присяжные заседатели, найти хоть ка-
кой-либо мотив, который мог побудить адвокатов склонить Ольгу
Штейн к бегству, но не нахожу. А между тем, чтобы подвинуть трех
человек на поступок недобросовестный, дерзкий, преступный,
необходимы сильные душевные движения. Нужен ураган, чтобы
сбить с пути, опрокинуть целую флотилию, хорошо оснащенную
и приспособленную для плавания по бурным волнам житейского
моря, снабженную для устойчивости грузным балластом всесто-
ронних знаний и долголетнего опыта жизни.
Что, спрошу я, могло заставить Базунова изменить всем сво-
им взглядам, всем принципам своей двадцатипятилетней деятель-
ности? Или, быть может, долг, совесть, любовь к делу, вера в свой
труд, уважение к закону, к правде, к суду, к себе — все это одни пус-
тые слова, осыпающиеся, как осенний лист, при первом дунове-
нии каких-то неуловимых, никому непонятных настроений?
И куда же исчез у Базунова, у Пергамента, этих, по мнению
господина обвинителя, глубоких знатоков души человеческой,
простой здравый смысл; как не сообразили они, что если бегство
от суда вообще средство мало осмысленное, то для Ольги Штейн
бегство было затеей уже совершенно безрассудной, так как она
всем существом своим привыкла к свету, блеску, шумным похож-
дениям, к игре на быстринах и водоворотах жизни, у самых ост-
рых подводных камней; как не поняли они, что на скромное, бес-
шумное прозябание, где-нибудь в глуши, в укромном углу Ольга
Штейн органически неспособна и что поимка ее в самом скором
времени являлась неизбежной?
В декабре она бежала, в феврале из обнаруженной переписки
с Шульцем местопребывание ее стало уже известно властям. Не
случись этого, все равно весьма скоро об Ольге Штейн заговори-
ли бы и в новом, и в старом свете, так как на ее горизонте появил-
ся миллиардер Вандербильд и грандиозные планы будущего уже
созидались в ее голове.
Обвинитель рисует нам поистине небывалое преступление:
три адвоката, безо всяких мотивов, в явный ущерб своим денеж-
533
ДЕЛО АДВОКАТОВ Л. А. БАЗУНОВА И Г. С . АРОНСОНА
ным интересам, против убеждений всей своей жизни, против
здравого смысла и, наконец, против воли своего клиента, убеж-
дают последнего бежать в Америку. Маги и волшебники, — гово-
рит господин прокурор. Да, действительно, картина довольно
фантастическая: три адвоката, умоляющие клиентку бежать от
тюрьмы, и клиентка, на коленях молящая их о том, чтобы ей дали
возможность сесть в тюрьму. В один вечер эта сцена, по рассказам
Ольги Штейн и Шульца, воспроизводится трижды: сначала в зда-
нии суда около совета присяжных поверенных, затем при лунном
освещении во дворе суда и, наконец, в квартире у Базунова. И в
то время, как Ольга Штейн, в роли кающейся грешницы молит
адвокатов о тюрьме, оказывается, что уже чужой заграничный
паспорт для побега находится у нее в кармане. Действительно,
если это не маги и волшебники, то странствующая труппа фокус-
ников, в руках которых Ольга Штейн и Шульц, по мнению проку-
рора, лишь заводные автоматы. Во дворе суда их завели и напра-
вили на Финляндский вокзал, там уже был взят билет на Ганге, но
вдруг что-то случилось, завод перестал действовать, и автоматы
наперегонки помчались с вокзала в квартиру Базунова. Здесь их
завели опять, г-жу Штейн снабдили заводом на две недели и на-
правили на Нью-Йорк, а г-на Шульца на внутреннее движение по
городу Петербургу. Затем, по словам Шульца, их одели и вытол-
кали силой за двери, и вот Ольга Штейн по инерции очутилась
в Нью-Йорке, а господин Шульц, очевидно тоже по инерции, про-
водив О. Штейн и покружившись по городу, оказался в ресторане
«Медведь», где в приятельской компании, с горя по разлуке с О.
Штейн, пропировал до утра.
Вы, конечно, поймете, господа присяжные заседатели, что
это не картины жизни, а невероятные фантазии. Так быть не
могло, и чтобы действительно понять, как и почему бежала Ольга
Штейн, надо без всякой предвзятости разбирать этот вопрос по
элементарным правилам общечеловеческой логики.
У кого должна была зародиться мысль о побеге от суда? Ко-
нечно, у того, кому судебный процесс угрожал тяжелыми послед-
ствиями — у самой О. Штейн. Сознавала, ли она, что возможен
обвинительный приговор? Конечно; и если другие старались ее
успокоить и ободрить, то сама она относилась к этому вопросу
с чрезмерной тревогой. Ведь не ради одной прихоти стремилась
534
КАЗАРИНОВ МИХАИЛ ГРИГОРЬЕВИЧ
она привлечь для защиты своего дела лучшие силы адвокатуры;
ведь не из притворства же она, по ее собственному признанию,
так безумно рыдала, когда Маклаков отказался от участия в ее
деле.
А знала ли она, какое наказание ей грозит? И это знала и зна-
ла не по одним рассказам только, но и по личному тяжелому опы-
ту: ведь она уже провела около трех месяцев, во время следствия,
в доме предварительного заключения и из ее ежедневной пере-
писки с Шульцем, мы видим, как мучительно тяготило ее заклю-
чение, как давила ее одиночная камера, как страстно, как безумно
рвалась она на свободу. «Свободу, только свободу выхлопочи мне
(читаем мы в одном из ее писем к Шульцу), об остальном не за-
боться, остальное все само придет». Она была выпущена, верну-
лась вновь к блеску, к свету, к радостям свободной жизни и насла-
ждалась, отдаляя всеми способами тяготевший над нею судебный
процесс. Но дни ответа настали, заседание, тянувшееся несколько
дней, выяснило шансы за и против, положение было угрожающее,
к ней опять подступало и грозило забрать в свои каменные объя-
тья тюремное заключение, и в душе поднялись смятение и буря.
Ум, всю жизнь изворачивавшийся, искал выхода и искал не долго.
Вся жизнь ее была и раньше сплошным метанием, сплошным бег-
ством от долгов, от кредиторов, от судебных приставов, от вла-
сти, от закона. И теперь выход для нее был прост и легок, ее госте-
приимно манила к себе синеющая даль необъятного, играющего
светом и соблазнами мира, манила и звала неудержимо. А что мог-
ло ее сдержать? Моральные принципы, сознание своей вины, по-
требность искупить вину, успокоить наболевшую совесть? Увы,
такого сознания, такой потребности у ней не было; напротив, она
считала себя несчастной жертвой ростовщиков, обстоятельств,
окружающей среды, своего легкомыслия, своей доброты и черной
людской неблагодарности. В этом она была убеждена бесповорот-
но, и кто знает, быть может, в известной мере была права. Эта
уверенность в невиновности вылилась у ней в ряде писем к Перга-
менту и Шульцу. «Все здесь (пишет она из Америки) того же мне-
ния, что я жертва моего легкомыслия, что судить надо не меня,
а тех, кто довел меня до такого положения»... «Я чиста», «я всем
желала добра, всю жизнь делала только добро»; «судьи-палачи, не
535
ДЕЛО АДВОКАТОВ Л. А. БАЗУНОВА И Г. С . АРОНСОНА
желающие выслушать оправданий». Вот убеждения, высказывае-
мые Ольгой Штейн чуть не на каждой странице ее писем.
Таким образом, к страху перед надвигавшимся на нее страда-
нием присоединялось еще сознание, что это страдание будет не-
справедливым. Но надо вспомнить еще и о чрезмерном тщеславии
этой женщины, о том тщеславии, которое постоянно побуждает
ее то прибавить частицу «фон» к своей фамилии, то называться
генеральшей и даже подписываться женою действительного стат-
ского советника, когда муж ее еще не имеет этого чина. И вот эту
честолюбивую женщину страшит мысль, что, быть может, завтра
будет во всеуслышание, публично провозглашен приговор, ли-
шающий ее не только свободы, но даже и прав на все эти столь
ценные для нее, атрибуты людского тщеславия.
Вот мотивы, которые могли побудить к бегству Ольгу Штейн.
И что именно по своей воле она бежала, подтверждается ее же ис-
кренними, дружескими письмами к Пергаменту из Америки. Вот
что мы читаем в письме от 24 февраля: «Никто не виноват, что
я так уехала»... «я бежала от несправедливых нападок, от позора,
который на меня так незаслуженно валили»... «я горела от срама
и ужаса... моя душа истомилась... я потеряла состояние, имя, дом,
ребенка, семью... бежала, чтобы не видеть этих ужасных людей,
которые даже не хотели выслушать меня и дать мне возможность
оправдаться»...
Вот вам исповедь самой Ольги Штейн!
Но тут не полная исповедь. У нее был еще мотив для бегст-
ва, мотив, перед которым все остальные бледнеют, как мерцание
свечи перед пламенем пожара. Этим пожаром была любовь, охва-
тившая за последние годы чувственную натуру Ольги Штейн, та
любовь, которая властно царит в сердце женщины, уже перешед-
шей за последние рубежи своей молодости, и подобно осеннему
закату, в последний раз озаряет увядающую природу багровыми
лучами и рядит ее в пурпур и золото.
Это была любовь к Шульцу. «Для него, — пишет она в письме
из Нью-Йорка от 25 февраля, — я всем пожертвовала, из-за него
я потеряла ребенка, которого обожаю, потеряла человека, кото-
рый обладал миллионами и хотел на мне жениться». Каких же
жертв еще можно требовать от женщины в доказательство ее люб-
ви? Мы читали здесь письма Ольги Штейн к Шульцу из одиноч-
536
КАЗАРИНОВ МИХАИЛ ГРИГОРЬЕВИЧ
ной кельи предварительного заключения; эти письма — сплошной
стон исходящего тоскою любящего сердца, клокотание страсти,
доводящей до бреда. Мы читали ее письма из Америки; это тот
же несущийся через океан крик страстной любви, вечный неумол-
каемый призыв к Шульцу, чтобы он спешил к ней для любви, для
счастья, для совместной жизни, для совместной смерти. В жизни
Штейн эта любовь к Шульцу становится доминирующей идеей,
основной темой, назойливой, неотвязчивой, мучительной и вла-
стной, как вагнеровский лейтмотив.
Эта любовь и является главным мотивом бегства. Что пред-
стояло Ольге Штейн в случае обвинения — заключение, быть мо-
жет долголетнее, арестантский халат, забранное решеткой окон-
це, щелканье дверного замка, ведь это смерть иллюзий, смерть
любви, смерть всему, чем живет женское сердце!
И от этого призрака смерти она бежала, бежала, уговорив-
шись с Шульцем, что он последует вскоре за нею. Но сердце ее не
могло вытерпеть ожидания, и уже переезжая границу, она нервно
шлет Пергаменту телеграмму за телеграммой: «умоляю, пришлите
мальчика»; «когда же приедет мальчик»... «умоляю, телеграфируй-
те, иначе вернусь обратно». Так, забывая о себе, она легкомыслен-
но рассыпает на каждой телеграфной станции неизгладимые сле-
ды своего маршрута. Но мальчик не едет, она тщетно умоляет его
в ряде писем, напоминает ему: «ведь я только и уехала в надежде,
что буду с тобой»; «ты помнишь, ты сказал, что умрешь со мною
вместе»; а далее: «помнишь, я подумала, лучше временная разлу-
ка, чем отдаться в руки палачам»; «приезжай, все будет по-твоему,
и деньги всегда будут, я все сделаю, что нужно»; «приезжай, без
тебя мне не надо свободы!»...
Мечтам О. Г . Штейн не суждено было сбыться. Переписка
с Шульцем, обнаруженная властями, выдала ее местопребывание.
Она была возвращена в Россию и осуждена. Правосудие сверши-
лось.
Я не склонен вовсе идеализировать Ольгу Штейн, но перед
чувством ее к Шульцу останавливаюсь с невольным удивлением.
Это чувство представляется мне незыблемым маяком, неугасимо
горящим в течение последних лет на сумрачном горизонте ее бур-
ной жизни, неизменным центром всех ее надежд и желаний, иску-
плением и утехой всего ее существования...
537
ДЕЛО АДВОКАТОВ Л. А. БАЗУНОВА И Г. С . АРОНСОНА
Я выяснил Вам, гг. присяжные заседатели, чувства, побудив-
шие Штейн уехать из России. Чувства эти говорили так властно
и красноречиво, что никакие речи и убеждения адвокатов не мог-
ли ни в малейшей мере влиять на ее решение.
О. Г. Штейн, задумав что-нибудь, не останавливалась перед
исполнением задуманного и решительной рукой отстраняла все
преграды. Для отъезда ее, впрочем, никаких преград и не пред-
ставлялось, никакие затворы ее не сдерживали, никакие власти
не охраняли, связывал только залог, которым она решила пожерт-
вовать с тем большей легкостью, что залог этот ей и не принадле-
жал. Необходим был заграничный паспорт — его в самый день бег-
ства спешно заготовила Амалия Шульц. Вопрос о деньгах являлся
несущественным. О . Г. Штейн достаточно было самой ничтожной
суммы для проезда до Болье, где от добродушного и щедрого Ам-
бургера можно было взять необходимые средства для дальнейше-
го путешествия. Мы знаем, что в самый день бегства Амбургер
перевел Штейн через Базунова две тысячи рублей, но повторяю,
отсутствие этих денег не явилось бы задержкою для путешествия.
Вся картина отъезда Штейн носит характер лихорадочно-
спешного осуществления внезапно нахлынувшего желания. Загра-
ничный паспорт выбирается лишь за несколько часов до отъез-
да, маршрут не намечен вовсе до самого последнего мгновения;
в 10 часов Штейн хочет ехать через Финляндию, но, уже взяв би-
лет, передумывает и бросается на Варшавский вокзал; необходи-
мые для женщины, отправляющейся в дальнее путешествие, вещи
доставляются ей в беспорядке, наспех, лишь за 5 минут до отхода
поезда.
Неужели, спрошу я, уже одна эта картина не указывает на то,
что отъезд был делом внезапного желания, а вовсе не результатом
предначертанного плана. Не ясно ли, что участие адвокатов ни-
кем не требовалось, ничем не вызывалось, являлось бесполезным
и даже лишним. К чему три спокойных ума там, где достаточно од-
ного безумного сердца!
Но увы, обвинитель с документальными данными в руках ус-
танавливает, что покойный член Государственной Думы Перга-
мент вечером 2 декабря составил проект телеграммы Амбургеру
о высылке денег, что 3 декабря он проводил из квартиры Базуно-
ва Штейн и Шульца, одевшего шубу Аронсона, что после отъезда
538
КАЗАРИНОВ МИХАИЛ ГРИГОРЬЕВИЧ
Штейн получал от нее телеграммы, давал на них ответы и знал
о ее местопребывании.
Да, да — все это так. Знал, что Штейн едет, и молчал, видел
сборы и не препятствовал, получал телеграммы и отвечал на них.
Все это было. Но неужели можно предположить, что Пергамент
задумал побег, уговаривал, что он являлся инициатором, пособни-
ком преступления?
Для чего нужно было ему это бегство? Ведь не для того же,
в самом деле, чтобы возвращать затем по требованию Шульца три
с половиной тысячи рублей взятого им гонорара, или неужели, как
полагает обвинение, Пергаментом могло руководить опасение,
что в случае проигрыша дела Штейн карьера его как адвоката, не-
давно переселившегося в Петербург, может быть подорвана?
Конечно, нет. Пергамент был слишком крупной величиной;
известность его как юриста, как ученого, как общественного
деятеля шла за пределы России. Колоссальная эрудиция, знание
в совершенстве почти всех европейских языков, поразительная
трудоспособность и крупное ораторское дарование выделяли его
в число людей выдающихся. Окончив математический факультет,
он посвятил было себя первоначально преподаванию математи-
ки, но призвание звало его в другую область, и, сдав экзамен наук
юридических, он поступил в ряды одесской адвокатуры, где сра-
зу же был избран председателем первого Одесского совета при-
сяжных поверенных. Но известность его вскоре пошла за тесные
пределы адвокатского сословия, и мы видим, что он избирается
сначала членом Одесской городской Думы, а затем депутатом во
вторую и в третью Государственную Думу, где не бросая адвокату-
ры, работает почти во всех комиссиях, связанных с рассмотрени-
ем правовых вопросов.
«На меня, — говорит Ольга Штейн в одном из показаний у су-
дебного следователя, — Пергамент производил неотразимое впе-
чатление». Действительно, он обладал секретом чарующе влиять
на людей. Громадные познания и способности как-то мягко при-
крывались прирожденным внешним изяществом, красивые мыс-
ли свободно облекались в легкие пелены стройной речи. Редко
кого природа столь щедро наделяла своими дарами. Дано было
все. И что из этого всего извлек он лично для себя, для своего
благосостояния? — Жизнь скитальца, громадные долги, вечные
539
ДЕЛО АДВОКАТОВ Л. А. БАЗУНОВА И Г. С . АРОНСОНА
преследования кредиторов, описи, переписывание векселей с на-
ращением непомерных процентов, бессонные ночи над изнури-
тельной ответственной работой, столкновения с сильными мира
сего, нападки, дуэли и трагическая смерть в расцвете сил и лет.
Блестящий математик, не умел он внести расчета в собственную
жизнь, блестящий юрист проиграл безрассудно процесс своей
собственной жизни. Еврей, говорят, да, еврей, но именно среди
этой нации, в силу тысячелетней ковки ее на многих наковальнях,
и появляются от времени ко времени натуры высокого художе-
ственного чекана. Мало пригодные для обращения в жизни, не
думающие о завтрашнем дне, с расточительностью принцев раз-
брасывающие направо и налево данные им судьбою сокровища,
бродят они по верхам жизни и в конце концов теряются в горных
путях. Таким представляется мне и Пергамент. Если Штейн всю
жизнь, идя по низинам, стремилась за обманчивыми призраками
благ земных и путеводный факел ее затух в душных испарениях
земли, то светоч жизни Пергамента задули свободные вихри гор-
ных вершин.
Думается мне, что Пергамент в силу многогранности своей на-
туры, в силу многосторонности своей деятельности к делу Штейн
отнесся более как кавалер к даме, чем как профессиональный ад-
вокат к клиентке. Он сразу взял неверный, слишком высокий тон,
поддерживая в ней уверенность, что она будет оправдана с три-
умфом и вынесена из суда на руках. Под этот тон подлаживаются
и все дальнейшие отношения между ними. «Я вам всегда говорила
одну только правду, — пишет ему Штейн из Америки, — вы уверя-
ли, что отлично меня знаете и кто бы что обо мне ни сказал, не
поверите... помогите мне, дорогой, дорогой друг... представляю
себе, как вы сидите в вашем чудном кабинете и работаете для бла-
га людей, я вижу ваши добрые глаза, слышу ваш голос и могу так
часами сидеть и думать о вас»...
Это уже не тон деловых отношений клиента к адвокату, здесь
нечто более интимное; и если Штейн, решив бежать, сообщила
об этом Пергаменту, мог ли он противодействовать и мешать ей,
когда она с дороги слала ему телеграммы, прося ответа, мог ли он
ей не ответить, он, с языка которого кажется ни для кого не сры-
валось слово отказа?
540
КАЗАРИНОВ МИХАИЛ ГРИГОРЬЕВИЧ
Роковым оказалось для него дело Штейн. С безрасчетным
великодушием вошел он долей в чужую игру, и все его достояние
было проиграно. Покой, репутация, звание адвоката, звание чле-
на Государственной Думы — все оказалось в опасности. Все небо —
кругом — было для него обложено тучами, и, не дождавшись про-
света, надорвалось усталое сердце.
И в ореоле неразвенчанной славы, в лучах запечатленной
смертью правоты понесли его на себе народные волны к преж-
девременной могиле, к предверию в тот Верховный Трибунал,
где пред Всевидящим Судьей даст он ответ в прегрешениях своих
вольных и невольных.
Почти одновременно с ним умер и другой человек, безобид-
ный и добрый, на долю которого выпало также много терзаний, —
это А. А. Амбургер. Щедрою рукой платил он десятки тысяч руб-
лей кредиторам О. Г . Штейн, и казалось бы, одна благодарность
должна была услаждать последние дни его жизни. Увы, вам памят-
но письмо, полученное им после отказа внести залог за Е. А. Шуль-
ца. Едкое письмо, начинающееся словами: «Пускай же завтра весь
свет узнает, какими нравственными устоями проникнут директор-
распорядитель 1-го Российского страхового общества»...
Письма — не яд и не убивают мгновенно, но то, что это письмо
отравило последние дни Амбургера, что дрожала от негодования
старческая рука, так недавно раздававшая щедро десятки тысяч...
и что ушел он в другой мир с горькой обидой, нанесенной ему че-
ловеческой несправедливостью, — это несомненно.
Не довольно ли жертв? А между тем обвинение еще требует
их от суда общественной совести. Что ж, разберемся спокойно
в уликах и, если справедливость того требует, не остановимся пе-
ред новыми жертвами...
В последующей части своей речи М. Г . Казаринов останавливался
на детальном разборе улик, указанных в обвинительном акте и в обвини-
тельной речи против Л. А. Базунова. Защитник вполне присоединяется
к мнению товарища прокурора, что на показаниях О. Г. Штейн реши-
тельно нельзя основывать обвинение. Желание выгородить любимого че-
ловека заставляет ее перекладывать всю ответственность с Шульца на
других лиц. Теряя в этом стремлении всякое чувство меры, она доходит
до утверждений явно невероятных, говорит, например, что Шульц вовсе
541
ДЕЛО АДВОКАТОВ Л. А. БАЗУНОВА И Г. С . АРОНСОНА
не был на финляндском вокзале, уверяет, что Аронсон и Пергамент про-
вожали ее во время отъезда по Варшавской железной дороге, что паспор-
та Амалии Шульц у нее не было и т.д .
Что касается объяснений Е. А. Шульца, то хотя защитник и не же-
лал бы говорить на суде ни единого неблагоприятного слова о Е. А. Шуль-
це и от души желает для него оправдания, но не может не признать, что
оговор им других подсудимых не заслуживает ни малейшего доверия как
идущий вразрез и с обстоятельствами дела, и с простым здравым смыс-
лом, и, наконец, с объяснением самого же Шульца. Шульц, как утопаю-
щий, без разбора хватается за все, что плавает лучше него, чтобы или
спастись, или утянуть в омут вместе с собою. Материалом для суждения
по настоящему делу могут быть, по мнению защитника, лишь бесспорно
выясненные и ничем непоколебленные факты. Их по делу много, и все они
не только не уличают присяжного поверенного Базунова, но напротив,
являются для защиты лучшими доводами в пользу полной непричастно-
сти его к делу побега Штейн. Телеграмма Амбургеру была дана без ведома
Базунова, так как Штейн понимала, что он воспрепятствовал бы ее от-
правлению. Присылка 2000 рублей была для Базунова, как удостоверил
на суде почтенный свидетель, товарищ управляющего 1-го Российского
страхового общества Добрынин, полной неожиданностью. Он изумился
этой присылке, но О. Г . Штейн сказала, что деньги нужны для уплаты
кредиторам — Ярцеву и Иванову, что по ходу дела представлялось вполне
правдоподобным, так как эти кредиторы еще не были удовлетворены.
Установив, что отъезд намеренно скрывался от Л. А. Базунова,
защитник делает уступку обвинителю, становится на его точку зре-
ния и утверждает, что если бы Базунов вечером 3 декабря и увидел, что
Штейн решила уехать из России, он все равно не имел бы никакой возмож-
ности предпринять что-либо для предотвращения ее отъезда. Положение
его, как защитника подсудимой, обязывало его к молчанию. Развивая эту
мысль, М. Г. Казаринов продолжает:
Медленным, трудным путем восходит человечество по пути
к своему совершенствованию, и не один крест суждено ему нести
на этом пути. Его удручают и тяжесть недугов телесных, и муче-
ния совести, терзающейся за ошибки против морали и религии,
и страх перед карой законов уголовных. И у каждого в жизни
были минуты, когда усталый, надломленный, теряющий надежду,
склонялся он под тяжестью своего креста, а кругом него, около
542
КАЗАРИНОВ МИХАИЛ ГРИГОРЬЕВИЧ
него, теснилась, готовая растоптать и смять все встречное, толпа
человеческая, стремящаяся в недосягаемую даль к вечной игре об-
манчивых миражей.
И вот, чтобы поддержать, поднять, оградить такого павшего,
существуют своего рода санитары на поле жизненной борьбы: вра-
чи для борьбы с недугами телесными, духовники для облегчения
угнетенной совести, адвокаты для защиты от грозного меча зако-
на. Перед ними безбоязненно и доверчиво открывает человечест-
во свои затаенные недуги, скорби и пороки, чтобы в разделенном
горе, в покаянной исповеди, найти утешение и почерпнуть силы
для дальнейшего пути. И этой потребности в сочувствии соответ-
ствует обязанность свято хранить услышанные истины. И горе
духовнику, выдающему тайну духовных детей своих, ему, по выра-
жению номоканона, надлежит «ископати язык»: горе врачу, кото-
рый, леча недуги физические, раскрытием их перед всеми, нане-
сет пациенту раны душевные, горе адвокату, выдающему тайны
своих клиентов. И закон и совесть запрещают ему это.
И эта обязанность молчать не может быть нарушена, хотя бы
молчание способствовало безнаказанности, торжеству преступле-
ния, пользованию его плодами. Убийца, поведавший адвокату или
священнику, что он действительно убил, указавший, где зарыт
труп, где спрятаны ограбленные деньги, может спокойно жить
и пользоваться плодами преступления, зная, что ни адвокат, ни
священник не явятся его обличителями.
Скажут: это зло. Пусть так, но это зло, этот вред — лишь ни-
чтожная капля перед тем морем зла, которое хлынуло бы на че-
ловечество, если бы отнять у него веру в тайну исповеди, в тайну
врачебную, адвокатскую. Сделать это — значило бы обречь чело-
века на вечное ношение в себе нераскрытых гнойников духовных
недугов, значило бы превратить церковь в западню и подорвать
к служителям ее присущее их званию доверие. Адвокат нужен
гражданам для закономерной защиты их имуществ, чести, свобо-
ды и жизни. Закон и государство утверждают его в этом звании
скромном и вместе с тем высоком, по назначению. И чтобы он
мог достойно выполнить свою задачу, ему необходимо безгранич-
ное доверие клиента, а доверие не может быть там, где нет уверен-
ности в сохранении тайны. Без нее немыслима самая профессия.
ДЕЛО АДВОКАТОВ Л. А. БАЗУНОВА И Г. С . АРОНСОНА
Я знаю, многим нападкам подвергается адвокатура, и многие
из них быть может справедливы, ибо чем выше что-либо по своей
идее, по основному назначению, тем большей порче и извращени-
ям подвергается оно в руках человеческих.
Все подвержено уклонению от нормы, болезням, но важно,
чтобы не поражался самый жизненный нерв организма.
Адвокатов упрекают, что они растрачивают клиентские день-
ги, это грустно, это, конечно, пятнит сословие, но нарушение
тайны, доверенной клиентом, явилось бы посягательством на те
реликвии, во имя которых храм заложен.
Всякая корпорация несет на себе не только одни пороки про-
шлого, но и его достоинства; наследует не одни долги, но и века-
ми накопленные ценности. И за адвокатурой великое, почетное
прошлое. Во все времена, у всех культурных народов, адвокатуре
и суду был вверен священный кивот права и свободы.
Я кончаю, господа присяжные заседатели, мне не приходится
доказывать, что за мною чистый человек; все, что только прохо-
дило здесь на суде, с уважением говорило Вам о незапятнанности
и выдающихся достоинствах Л. А. Базунова. Грустно думать, что
на склоне лет судьба бросила его на скамью подсудимых. Стран-
ная судьба! Всю жизнь, все силы ума, знаний и таланта посвятил
человек для служения обществу, и теперь здесь в уголовном суде,
обществу предлагают свести с ним счеты. Я не сомневаюсь, вы су-
меете воздать ему по заслугам.
544
ЗАГАДОЧНОЕ ДЕЛО1
25августа 1902 г., около 9 час. вечера,
до слуха публики, проходившей по
Университетской набережной, в Петербур-
ге, донеслись вдруг отчаянные крики о по-
мощи.
Оказалось, — на Неве, недалеко от бе-
рега, утопал неизвестный молодой человек.
К счастью, мимо него в это время проходил
пароход Финляндского общества и утопавше-
го удалось вытащить багром из воды. Вслед за
ним на поверхности воды появилась и какая-
то женщина, но прежде чем ее успели захва-
тить багром, она быстро пошла ко дну.
Спасенный некоторое время находил-
ся в бессознательном состоянии, а затем,
очнувшись, объяснил, что он мещанин Ни-
колай Укшинский.
—
А еще кто с вами был? — спросили его.
—
Моя знакомая, Мария Мезина, — от-
ветил он растерянно.
—
Как же вы попали в Неву?
—
Не помню... В воде я боролся с Мези-
ной, она меня не пускала, а я ее.
Укшинский был препровожден в поли-
цию и там на допросе дал новое, сбивчивое
объяснение.
1 Печатается по: Речи известных русских юри-
стов : сборник. — М. : Юрид. лит., 1985.
545
ЗАГАДОЧНОЕ ДЕЛО
По его словам, утонувшая Мезина случайно встретилась с ним
в роковой вечер на Университетской набережной. Разговорив-
шись с ней, он схватил ее за руку, но она так сильно оттолкнула
его от себя, что он полетел с набережной в воду. Вместе с ним буд-
то бы упала в Неву также и сама Мезина, потеряв равновесие.
Таким образом, если верить ему, был только обыкновенный
несчастный случай.
Однако на предварительном следствии выяснилось совер-
шенно иное.
В то время, когда Укшинский и Мезина стояли на набереж-
ной, недалеко от них, на пристани Финляндского пароходства, на-
ходился некто Пайст. Случайно обратив внимание на эту парочку,
он к своему удивлению увидел, что молодой человек обнял вдруг
свою спутницу за талию и вместе с ней прыгнул с набережной
в воду. Мезина, едва успев вскрикнуть, сразу пошла ко дну.
По справкам оказалось, что утонувшая женщина была лю-
бовницей Укшинского, который познакомился с ней еще осенью
1901 года. Месяцев пять они жили вместе в одной комнате, при-
чем Укшинский почти исключительно существовал на ее скром-
ный заработок. Деспот по характеру, грубый и вспыльчивый, он
часто запивал и жестоко бил свою любовницу.
—
Да ты бы бросила его, — советовала ей квартирная хозяйка.
—
Не могу, боюсь, — обыкновенно говорила Мезина. Одна-
ко совместная жизнь с Укшинским стала наконец ей невмоготу,
и она решила порвать с ним связь. С этой целью она 17 августа
переехала жить к своей сестре, и когда через два дня вернулась
на прежнюю квартиру за оставшимися вещами, то не нашла уже
своей швейной машины. Она оказалась заложенной Укшинским
в ломбарде, и Мезина, чтобы отомстить ему, заявила полиции
о краже у нее машины. Составленный по этому поводу протокол
был передан мировому судье, и Укшинскому, таким образом, гро-
зило наказание.
Не желая более видеться с ним, Мезина вечером 25 августа
отправилась на свидание с другим любовником, с которым была
близко знакома еще во время совместной жизни с Укшинским и за
которого последний не раз упрекал ее. Вместо другого любовни-
ка ей пришлось, однако, встретиться с отвергнутым Укшинским,
и через несколько минут она нашла смерть в волнах Невы.
546
КАЗАРИНОВ МИХАИЛ ГРИГОРЬЕВИЧ
Заподозренный в умышленном убийстве своей бывшей лю-
бовницы, Укшинский 17 января 1903 г. предстал перед С. - Петер-
бургским окружным судом.
Защищал подсудимого М. Г. Казаринов, который произнес
следующую речь.
Господа судьи, господа присяжные заседатели!
Когда естествоиспытатель желает исследовать какой-либо
предмет, то прежде всего старается освободить этот предмет от
всяких посторонних придатков и наслоений, чтобы иметь его пе-
ред собой в чистом виде, а затем и сам старается отрешиться от
всякой предубежденности, предвзятости взгляда, для того чтобы
иметь спокойное беспристрастное суждение, необходимое для ис-
следователя. Но существует и другой способ исследования, сохра-
няющийся по преимуществу в судебных прениях; он заключается
в том, что стороны прежде всего всячески стараются погребсти
главный предмет исследования под грудою посторонних вопро-
сов, а затем стараются вывести присяжных заседателей из состоя-
ния беспристрастия, необходимого для решения всякой задачи,
и довести их до крайнего раздражения против подсудимого, про-
будив в них сочувствие к жертве. Этот способ хорош тем, что им
можно доказывать все, что угодно. В каждом деле этот способ — на
руку одной из сторон. Сегодня не моя очередь им пользоваться.
Моя задача, — наоборот, восстановить перед вами событие, про-
исшедшее на берегу Невы вечером 26 августа, в его чистом виде.
Спокойное разрешение вопроса, кто кого столкнул в воду, — вот
вся задача дела. Конечно, при этом необходимо разобрать, что
за люди сошлись на берегу, зачем и почему сошлись, при каких
условиях, в каком настроении. Все это — материал громадной
ценности, но этот материал надо особенно оберегать от искаже-
ний, здесь очень легко зайти в область фантазий, преувеличений
и ошибок.
Как искажены, например, обвинением характеры действую-
щих лиц! Сколько мрачных красок пошло на изображение Укшин-
ского! Моя работа, прежде всего будет — смыть эти краски и про-
явить под ними человеческий облик.
Укшинскому делается упрек в разврате, неразборчивости свя-
зей и их непрочности. Я нахожу наоборот, что каждая его связь
547
ЗАГАДОЧНОЕ ДЕЛО
претендует на известную моральную глубину. В похождениях сво-
их он тяжеловесен. С одной живет два года, с другой — год. Каждый
раз пытается создать семейное гнездо, но ничего не выходит, —
быть может, потому, что строит из негодного материала. Сожи-
тельство с Мезиной начинается с глубокого душевного движения:
он мечтает о браке, Мезина думает о том же. Лишь впоследствии,
когда интерес новизны прошел и разные взаимные открытия,
неизбежные при совместной жизни, развенчали иллюзии, — свет-
лый призрак брака расплылся в серых тонах будничной жизни,
и каждому, как это обыкновенно бывает, стало даже как-то нелов-
ко за свои недавние порывы и восторги, стало досадно за бисер,
напрасно разметанный и потоптанный. А что раньше он серьезно
смотрел на связь с Мезиной — это несомненно. Не он ли убедил
ее покинуть выгодные, но скользкие театральные подмостки и за-
няться скромным трудом швеи? Не он ли, познакомившись с ней,
поставил крест на свои другие увлечения? Они поселились вме-
сте, и около полугода жизнь текла довольно сносно. Он вносил
в семейную кассу около 70 рублей жалованья, получаемого на па-
тронном заводе, — это громадный заработок для его среды; он вы-
купил ей швейную машину, заложенную за 40 рублей, и она стала
работать. Но вдруг несчастье: он теряет место на заводе, — насту-
пает нужда. Мать помогает ему, но ее доходы тоже невелики. Он
начинает искать другое место, но это не так легко и скоро делает-
ся, а Мезина ждать не желает, она заводит речь о разъезде и, за-
ботясь о будущем, немедленно же возобновляет свою былую связь
с другим человеком — Дальгаммером. Одно из его писем к Мези-
ной попадает в руки Укшинского. К беде материальной присое-
диняется беда душевная; он теряет совершенно самообладание,
падает духом и начинает пить, — пропил деньги, взятые у матери,
пропил свою одежду и, наконец, взялся за пресловутую швейную
машину Мезиной и заложил ее за 30 рублей. Так связь с Мезиной
началась у него с восторженного подъема духа и разорвалась аго-
нией. Где же, спрошу я, тут разврат? Кто же в 25 лет не заводил
связей, за которые потом краснел? Кто не разрывал легкомыслен-
но отношений, которые потом оплакивал в зрелые годы? Много
ли тех, которые бежали от страстей, сберегая под старость много
сил и мало воспоминаний невозвратной юности?!
548
КАЗАРИНОВ МИХАИЛ ГРИГОРЬЕВИЧ
Упрек Укшинскому в разврате несерьезен. Над ним тяготеет
более тяжкое обвинение — в альфонсизме. Утверждают, что он
знал про связь Мезиной с Дальгаммером и совместно с нею про-
живал получаемые ею от Дальгаммера деньги. Может ли быть
упрек более неосновательный! Ведь неоспоримо, что он, пере-
хватив письмо Дальгаммера, поднял целую бурю. Разве могло бы
быть что-либо подобное, если бы он знал про эту связь и поощрял
ее из своих корыстных видов? Вы помните рассказ Дальгаммера
о том, как Мезина жаловалась ему на Укшинского. Что говорила
она? — что Укшинский с нею груб, что он ее никуда не пускает и,
наконец, что он заложил ее машину. Вот все упреки. Сказала ли
она, что Укшинский когда либо жил на ее средства? Нет, этого
обвинения она не произнесла, а, конечно, она начала бы с этого
обвинения, если бы в нем была тень правды.
Ведь потому и говорится здесь так много об этой заложенной
машине, что случай этот является пятном на совершенно ином
фоне.
Господа присяжные заседатели, альфонсизм — явление глубо-
кой моральной порчи и рисует человека с головы до пят; эгоизм,
плотоугодничество, боязнь труда, отсутствие всяких привязанно-
стей — вот его характерные черты. Но что же мы видим? Человек
встает в 6 час. утра и работает на заводе до 6 час. вечера, а иногда
и дольше; когда теряет место, делается нервным и раздражитель-
ным, так как праздность не его сфера; перехватив письмо измены,
носится с ним повсюду и всем рассказывает о своем горе; когда
же, наконец, женщина, с которой он живет, покидает его, он про-
стаивает целые дни под ее окнами, чтобы хоть мельком взглянуть
на нее. Это ли альфонс!..
. .. Мне не придет в голову говорить, что все, что мы знаем о нем,
доблестно и похвально, — это была бы смешная крайность; но и го-
ворить, что человек, сменивший нескольких любовниц, сдавший
ребенка в воспитательный дом, — злодей, способный на все, даже
на убийство, — это тоже крайность, и крайность печальная.
Если из того, что мы знаем об Укшинском, нельзя сделать ни-
какого вывода о его развращенности, то, несомненно, мы можем
вывести некоторые свойства его характера.
Прежде всего мы усматриваем склонность привязываться
душевно, идеализировать свои связи, мечтать, верить и глубоко
549
ЗАГАДОЧНОЕ ДЕЛО
страдать при разрывах. Это человек, во все вкладывающий свою
душу. Вместе с тем он человек крайне впечатлительный: потеря
места, измена любовницы — все это живо и глубоко на него дейст-
вует и выражается в порывах. С письмом Дальгаммера он бегает
всюду, плачет о своей судьбе, грозит убить и Мезину и Дальгамме-
ра. Затем эти порывы проходят, и он в бессилии валяется в ногах
у той же Мезиной. Наконец, это человек несамостоятельный,
ему всегда нужна моральная опора и поддержка. Ни радостей, ни
печалей он не умеет переживать один. Ему необходимо делиться
с кем-нибудь: с матерью, с товарищем, с прежней любовницей —
все равно с кем, лишь бы не быть одному со своим горем. Все
эти качества ничуть не изобличают в Укшинском Мефистофеля,
спокойно улыбающегося людским скорбям, а, наоборот, рисуют
человека, который сам бьется в паутине страстей и не может вы-
рваться. Это не хищник, не коршун, это существо, при первом
ненастье бессильно опускающее мокрые крылья. Все эти сжатые
кулаки, грозные слова, обещания раскрошить — это те вершины,
до которых языком достигают слабые люди; в дело их слова ни-
когда не переходят. Слабый человек всегда немножко паяц в сво-
ем гневе и не забывает заботиться о производимом им эффекте.
Кричит, мечется, рассыпает громы! Но вот пришло время дейст-
вовать, и он ни на что не способен; оказывается, что в этой бегот-
не, в этом кудахтаньи изошли все те силы, вся та энергия, которую
сильный человек бережет на один удар.
Уж куда более сильной натурой представляется мне рядом
с ним Мезина. Холодно и спокойно бросает она Укшинского, ко-
гда он в материальном отношении делается ей бесполезен. Когда,
заливая свое горе вином, он вместе со своим скарбом пропивает
и ее швейную машину, ту самую машину, которую он выкупил ме-
сяц назад, она не дрогнула заявить против него обвинение в кра-
же. После этого у нее хватает духа идти к матери Укшинского
и вытребовать от нее квитанцию ломбарда, а когда Укшинский ее
просит прекратить возбужденное обвинение, у нее не находится
для него ни одного слова утешения. В то время, когда он после
разрыва, надеясь на возможность восстановить порванные отно-
шения, простаивает днями у нее под окнами и ищет случая видеть
ее, чтобы сказать два-три слова, — она уже хладнокровно начинает
закреплять свое будущее счастье с Дальгаммером.
550
КАЗАРИНОВ МИХАИЛ ГРИГОРЬЕВИЧ
17 августа Мезина от него уехала; 26-го числа, через 9 дней,
была роковая развязка. Первые шесть дней он, как мы знаем, ме-
тался и добивался как будто чего-то, но затем с ним произошла
перемена, он перестал преследовать Мезину, перестал надоедать
матери с излиянием своих бед, уехал к своей бывшей любовнице
Галкиной и пробыл у нее три дня вплоть до рокового вечера.
Что же произошло с ним? Уж не обдумывать ли убийство
Мезиной отправился он к Галкиной? Конечно нет! Для желания
убить нужны же серьезные мотивы, нужна высшая степень враж-
ды, ревности, озлобления, нужен подъем всех сил человеческих,
подъем, доходящий до пароксизма. Мысль должна усиленно рабо-
тать и работать в одном направлении.
То ли видим мы на деле? Как раз наоборот. Упадок всяких
сил — и физических и умственных, ослабление интереса ко всему
окружающему: он уже не следит за Мезиной, не ревнует, даже не
думает ни о ней, ни о злополучной машине, он болен, он бредит,
но в бреду его Мезина не фигурирует. За все три дня, как удосто-
веряет Галкина, он ни разу не вспомнил о Мезиной. После чрез-
мерного подъема наступила реакция — полный упадок психиче-
ской жизни. Всякие желания притупились, сильные головные
боли (о которых показывала Галкина) делают его жизнь неснос-
ной, мысль вяло переходит от неудач в прошлом к беспросветно-
му будущему. Он переживал часы, когда человеку хочется бежать
неизвестно куда, исчезнуть, когда мозг отрадно отдыхает на мыс-
ли о смерти, о самоубийстве... И Укшинский говорил Галкиной:
«Скоро, скоро уеду, а куда — узнаете из газет». Так обыкновенно
говорят люди, которые имеют мысль о самоубийстве, но не до-
водят ее до исполнения. Им достаточно поговорить на эту тему,
заинтриговать других, пойти в уединенное место, посмотреть на
воду реки, окунуться мысленно в холодные ее волны, чтобы затем
опять почувствовать тяготение в жизни.
В таком состоянии духа Укшинский распрощался вечером
26 августа с Галкиной и, накинув свой резиновый плащ, направил-
ся к Большой Неве.
На углу 6-й линии и набережной, там, где находится цветоч-
ный магазин, в котором служит Дальгаммер, его ждало искуше-
ние. Магазин как раз закрывали, и он увидел, что Дальгаммер,
выйдя из магазина, пошел по направлению к Дворцовому мосту.
551
ЗАГАДОЧНОЕ ДЕЛО
Нужно ли говорить, что Укшинский пошел вслед за ним! Кто в его
положении поступил бы иначе? Конечно, не злые чувства влекли
его за Дальгаммером.
Его влекло отчасти любопытство, а отчасти и то желание бе-
редить раны, которое иногда охватывает человека.
Так шли они, один — по одной, другой — по другой стороне
набережной, вплоть до университета.
В это время от Дворцового моста приближалась к Универси-
тетской линии Мезина. Полурадостная, полуопасающаяся шла она
на свидание, и в голове ее рисовались картины будущего. В моло-
дости фантазия склонна строить замки на самой зыбкой почве,
и будущее ей рисовалось в заманчивом свете. Невольно возникали
сравнения: с одной стороны, Укшинский — фабричный рабочий,
подчас грязный, порой грубый, иногда жалкий; с другой — Даль-
гаммер, аккуратный и вежливый; жизнь его течет среди цветов,
а не фабричной копоти, и эти цветы кладут свой отпечаток на всю
его личность... Вот уже на панели Университетской линии разли-
чила она Дальгаммера, уже готовилась переходить через дорогу,
как вдруг сердце ее тревожно сжалось. Вдали перед собою она раз-
личила мрачную фигуру Укшинского. Куда деваться? Идти вправо
через дорогу нельзя — он заметит, назад — увидит тоже. Единст-
венное спасение — влево. Она быстро спускается вниз и повора-
чивается лицом к воде, в надежде, что Укшинский пройдет мимо,
не узнав ее. Но он не проходит мимо, — она слышит его шаги. Он
спускается... Она замирает в предчувствии чего-то ужасного. С ка-
ким чувством действительно идет он к ней? В пароксизме ли бе-
шенства бросится на нее? Ничуть! Как от полного бессилия может
он дойти до высшего раздражения? Сердце его испытывает то бо-
лезненное замирание, которое помимо воли овладевает нами при
виде человека, которого мы так недавно любили. Еще момент —
и он будет у ее ног. Он подходит, протягивает ей руки, говорит,
но она от ужаса ничего не слышит, ничего не понимает. Собрав
все силы, она отталкивает его, как страшный кошмар; он теряет
равновесие, падает и, падая, судорожно хватается за нее и увлека-
ет вместе с собою...
Господа присяжные заседатели, кто кого столкнул в воду: лю-
бящий человек столкнул то, что ему дорого и мило, или ненави-
552
КАЗАРИНОВ МИХАИЛ ГРИГОРЬЕВИЧ
дящий и боящийся — то, что ему ненавистно и страшно? Вот весь
вопрос дела.
В совещательной вашей комнате станете вы лицом к лицу
с этим вопросом. Все остальное, вся эта цена слов и чувств отой-
дет на второй план. Ваша совесть потребует от вас доказательств
точных, ясных, непреложных. И таких доказательств преступле-
ния у вас не будет, их нет в деле, как нет и самого преступления.
Я игнорирую совершенно показание свидетеля Пайста, игно-
рирую потому, что это показание неверно: неверны подробности,
неверно все в общем. Он утверждал, что Мезина стояла на панели
одна около 2 минут и затем столько же времени простояла, разго-
варивая с Укшинским. Итого 4 минуты! Это невероятно, это оп-
ровергнуто Дальгаммером. Пайст утверждает, что Укшинский пе-
реходил через дорогу от университета, — это тоже опровергнуто.
Не он ли утверждает, что Укшинский отталкивал обеими руками
спасательный круг, а ведь это обстоятельство отрицается всеми
очевидцами. Наконец, уверение, что, схватив Мезину за талию, он
донес ее от верхней панели до самой воды, не выдерживает кри-
тики. Это физически невозможно; Мезина кричала бы, боролась
бы, а ничего подобного не было. Но я не хочу сказать, что Пайст —
ложный свидетель, выдумывающий события, чтобы припутать
свое неизвестное к загадочному процессу. Просто он в темноте,
сидя на пароходной пристани, не разглядел хорошо происходив-
шего, перепутал и время, и место и ошибочно утверждает, что Ме-
зина стояла сверху на панели, тогда как в действительности она
стояла внизу, у самой воды.
Показание этого свидетеля подрывается особенно тем, что
никто из других свидетелей его на пристани не видел и что он в тот
вечер никому не рассказывал о виденном им событии, а лишь на
другой день явился в участок для изложения своего показания.
Объяснение Укшинского, что его столкнула в воду Мезина,
подтверждается и дальнейшими событиями, имевшими место
в воде. Свидетели-очевидцы дают об этих событиях самые проти-
воречивые показания, но тем не менее все сходятся на следующих
фактах: что Укшинский и Мезина упали в воду вместе, что пробы-
ли в воде около десяти минут, что почти все время Укшинский на-
ходился около цепи, за которую держался, что его стало относить
течение от цепи лишь после того, как спасательный круг ударил
553
ЗАГАДОЧНОЕ ДЕЛО
его в голову, И что, наконец, немедленно после того, как вытащи-
ли Укшинского в том же месте выплывает и труп Мезиной. Эти
факты бесспорны. Исходя из них, мы прежде всего видим, что
Укшинский не мог держать Мезину, так как руки его были заня-
ты — он держался ими за цепь. Предположения, что он держался
за цепь одною рукою, а другою сдерживал Мезину под водою, или
что он сдерживал ее, обхватив ногами, невероятны. Но допустим
на минуту эти предположения, допустим, что, будучи искусным
пловцом, он ухитряется и сам держаться за цепь, и сдерживать ее
под водою. Очевидно, чтобы сохранять при этом то неподвижное
положение, в котором, по показанию свидетелей, он все время
находился, надо применять значительные, искусно и верно рас-
считанные усилия. Но вот в голову его летит круг, и от удара он
впадает в бессознательное состояние. Руки выпускают цепь, и его
относит вниз по течению. Казалось бы, теперь он должен выпус-
тить Мезину и положение его должно измениться. Ничуть не бы-
вало, его в том же самом положении начинает относить от цепи.
Не ясно ли, что он не держит Мезину! Вот как было в действитель-
ности: когда Укшинский упал в воду от толчка Мезиной, то прежде
всего, ища спасения, он ухватился обеими руками за цепь. Падая
вслед за ним, Мезина ухватила его за ноги и, впав сразу в бессоз-
нательное состояние от потрясения и резкой перемены темпера-
туры, пошла ко дну, продолжая конвульсивно сжимать его ноги.
Глубина в этом месте равняется 2 аршинам и 5 вершкам, и вполне
понятно, что при таком положении голова Укшинского могла на-
ходиться над поверхностью воды. Не умея плавать, он всеми си-
лами держится за цепь. Члены его коченеют от стужи, на ногах
он чувствует страшную ношу, вода шумит около ушей и каждую
минуту готова захлестнуть его, силы слабеют... И вот круг, пущен-
ный чьей-то меткой рукой, летит ему в голову; он погружается на
мгновение в воду, впадает в бессознательное состояние и выпус-
кает цепь. Волнением от подъехавшего в этот момент парохода
начинает относить Укшинского, а вместе с ним и труп Мезиной
от цепи. С парохода удается зацепить его багром. Его тащат, за
ним волочится Мезина, его вытаскивают и немедленно вслед за
ним на поверхности воды появляется труп Мезиной. Багры и руки
направляются к трупу, но машинист парохода пускает вдруг маши-
554
КАЗАРИНОВ МИХАИЛ ГРИГОРЬЕВИЧ
ну, винт работает, образуется водоворот, и Мезина погружается
навсегда в свою водную могилу...
Вот как было, господа присяжные заседатели! Такое объяс-
нение дал Укшинский в участке, едва придя в себя от обморока,
так объяснил он у судебного следователя и, наконец, сегодня в по-
следний раз я повторяю вам от его имени те же объяснения. Ка-
кой истины хотите вы еще искать!
Но, чувствую я, вам не хочется верить; вижу я, вам не хочется
разрушать то, что так долго и хлопотливо созидалось обвинением.
Все так хорошо связано: любовь, измена, ревность, месть, — оста-
ется только увенчать эту цепь событий обвинительным пригово-
ром. Во всем такая ясность, такой простой смысл. Увы! — человек
часто влагает в явления смысл, им вовсе не присущий. Вспомним
средние века, времена наивной веры в суды Божий, времена ор-
далий. Двоих подозреваемых в преступлении бросали в воду: ко-
торый шел ко дну, считался невинным, а кто не тонул — преступ-
ником. Мы далеко ушли от этих суеверий, но мы бессознательно
удерживаем более утонченные формы подобных же заблуждений;
мы не верим во вмешательство воли Божией, но зато слишком
много приписываем воле человеческой. Двое упали в воду, один
утонул, другой выплыл, — значит, первый утопил второго. И мы,
анализируя волю человека, коченеющего в воде, приписываем ему
нашу логику и вкладываем ему в голову адские планы, совершенно
забывая, что нам, спокойно здесь сидящим, столь же мало доступ-
на логика захлебывающегося и коченеющего в предсмертной су-
дороге человека, как и его мозгу с нарушенным кровообращением
недоступны наши спокойные размышления. Выхватив из массы
пристрастных и сбивчивых свидетельских показаний какой-либо
шаблонный мотив, вроде ревности или мести, мы от этого моти-
ва чертим прямую линию до загадочной драмы и говорим: «Какая
удивительная ясность — вот измена, вот ревность, вот убийство!»
Мы оперируем этими понятиями и выстраиваем их, как солдат
на смотру, забывая, что в жизни все идет по совершенно иному
порядку, что каждое явление, каждый акт воли человеческой име-
ют не один, не два, а сотни постоянно изменяющихся, постоянно
борющихся мотивов, которых мы не можем ни проследить, ни
взвесить. Мы забываем, что все наши тонкие планы и расчеты
ежедневно рушатся на наших глазах и что намеченные нами пути
ЗАГАДОЧНОЕ ДЕЛО
всегда внезапно пересекает то, что мы называем «случаем». Пора,
давно пора отрешиться нам от наивной веры в какую-то предус-
тановленную гармонию между ходом мыслей в нашей голове и хо-
дом событий кругом нас.
Я кончил, господа присяжные заседатели. Суд возложил на
меня задачу защиты; убеждение мое в невиновности подсудимого
сильно облегчило мне исполнение моей обязанности. Теперь на-
ступает ваша задача постановить приговор, в котором бы вас впо-
следствии не упрекнула совесть.
556
ДЕЛО ПЬЕВЦЕВИЧ1
В1895 г. жена титулярного советника
В. Воропинская случайно познакоми-
лась с акушеркой Элеонорой Пьевцевич.
Акушерка произвела на нее благоприятное
впечатление, они вскоре же близко сошлись
между собой, завязалась тесная дружба,
и постепенно слабохарактерная Воропин-
ская подпала под влияние своей знакомой.
По происхождению потомственная
дворянка, Элеонора Пьевцевич в то время
жила более чем скудно и нередко нуждалась
в насущном куске хлеба.
Узнав, что ее знакомая довольно бога-
тая женщина, ловкая акушерка сумела взять
в свое заведывание все имущественные
дела Воропинской. Благодаря этому, она
стала бесконтрольно распоряжаться всеми
доходами с имения Воропинской и, нако-
нец, взяла у нее как будто на хранение 25
000 руб. Прибрав эти деньги к своим рукам,
акушерка сочла уже излишним церемонить-
ся с обобранной ею женщиной и, после ссо-
ры, выгнала ее из квартиры вместе с детьми
на улицу. Обманутой Воропинской удалось
получить из своих денег всего лишь около
7000 руб., да и то после целого ряда униже-
1 Печатается по: Речи известных русских юри-
стов : сборник. — М. : Юрид. лит., 1985.
557
ДЕЛО ПЬЕВЦЕВИЧ
ний, и она решилась, наконец, заявить обо всем прокурору С. -Пе-
тербургского окружного суда. Пьевцевич была предана суду по
обвинению в присвоении денег: дело слушалось 14 марта 1900 г.
в 3-м отделении С. -Петербургского окружного суда.
В качестве поверенного гражданской истицы Воропинской
выступал М. Г. Казаринов.
Господа судьи, господа присяжные заседатели!
Весной 1895 года подружились две дамы: г-жа Воропинская
и г-жа Пьевцевич. Они были как бы созданы одна для другой. У од-
ной были средства и никаких финансовых способностей, у дру-
гой, наоборот, громадная практическая сметка и никаких средств.
Г-жа Воропинская вообще обладает способностью выискивать
себе друзей и советников. Еще несколько лет тому назад она сбли-
зилась с неким Ранушевичем. Господин этот тоже обладал финан-
совыми способностями: за короткое время управления делами Во-
ропинских он извлек из их имущества около 80 000 руб. чистого
дохода для своего кармана. Прокуратура уже третий год изучает
его финансовую систему и подводит его бухгалтерские статьи под
статьи Уложения о наказаниях. Он, вероятно, и до сих пор заве-
дывал бы делами Воропинской, если бы не зашел слишком далеко.
Он пожелал засадить Воропинскую в сумасшедший дом и стал на-
стаивать, чтобы она ехала с ним для этой цели в Ревель. Это путе-
шествие Воропинской вовсе не улыбалось, и она стала изыскивать
способы спастись от Ранушевича. Но как спастись? Обратиться
к полиции, к прокурору, к адвокату — все это были такие хитрые
соображения, что в голову Воропинской придти не могли. Ее го-
лова вырабатывала один проект — бежать, и в достоинствах этого
проекта ее окончательно убедила ее новая подруга — Пьевцевич.
И вот в один прекрасный вечер все семейство, состоящее из
троих детей и параличного мужа, под руководством г-жи Воропин-
ской бежало с Измайловского проспекта на Малую Итальянскую
улицу и укрылось в подвальной комнате, занимаемой Пьевцевич.
Теснота была страшная, — легли спать кто на столе, кто под сто-
лом, — но за то в этот вечер семейство Воропинских вздохнуло
спокойно. Г-жа Воропинская радовалась, что ей так ловко удалось
перехитрить Ранушевича; дети были очарованы ласковым прие-
мом новой тетушки, и лишь сам Воропинский ни о чем не думал,
558
КАЗАРИНОВ МИХАИЛ ГРИГОРЬЕВИЧ
так как обязанности думать за него, по указу сиротского суда, была
возложена на его опекуна.
Так при участии Пьевцевич совершилось освобождение Во-
ропинских от ига Ранушевича.
И действительно, Ранушевич больше не появлялся, так как,
обладая тонким чутьем, понял, что ему более делать нечего.
Пьевцевич принялась устраивать новую совместную жизнь на
дружеском принципе «что твое — то мое». Деятельность закипела
по всем направлениям.
Прежде всего надо было внести внутреннюю организацию
в семью. Найдя, что для Воропинского одного опекуна мало, она
прибавила ему еще одного — в своем лице. Воропинская по своим
способностям тоже не далеко ушла от мужа, — поэтому над детьми
ее, а равно и над имуществом была тоже назначена опека в лице
той же Пьевцевич. От Воропинской, единственного лица, остав-
шегося формально правоспособным, Пьевцевич взяла на свое имя
неограниченную доверенность, и, таким образом, бразды правле-
ния над всею семьей Воропинских оказались в руках Пьевцевич.
Пьевцевич с особой любовью принялась за денежную часть.
После погрома Ранушевича оставались крохи, и их надо было
спасти. Находя, что недобросовестно заниматься своим делом,
когда на руках святое дело опекунское, Пьевцевич сняла свою аку-
шерскую вывеску и отдала все свои досуги и силы имущественным
делам Воропинских. Заботы Пьевцевич я могу сравнить с забота-
ми доброго пастыря, который приютил у себя овец, потрепанных
волком. Он ходит за ними, моет, чешет, кормит, и овцы, по при-
роде существа кроткие и незлобивые, беззаветно вверяются хо-
зяйской доброте. Но, увы! — как только у них отрастает надлежа-
щей длины шерсть, — их стригут наголо и гонят со двора, утешая,
что стриженую овцу сам Бог бережет.
Время первой стрижки наступило для семьи Воропинских
ранней весной 1897 года: 21 апреля получаются от продажи их
дома 15 228 руб., а 30 апреля у Пьевцевич открывается в Волжско-
Камском банке текущий счет; 8 мая поступают еще деньги Воро-
пинских в размере 6761 руб., и немедленно же за этим текущий
счет Пьевцевич увеличивается.
Всего было получено Воропинскими за две недели 22 000 руб.,
а у Пьевцевич за это же время появились на текущем счете
559
ДЕЛО ПЬЕВЦЕВИЧ
18 000 руб. Глядя на эти цифры, можно подумать, что стрижка
была не совсем чистая и что 4000 руб. остались у Воропинских.
Но это предположение ошибочно. Из целой массы квитанций, за-
писок, счетов банкирских контор и модных магазинов мы видим,
что Пьевцевич, кроме 18 000 руб., внесенных ею в банк, покупала
для себя выигрышные билеты и государственную ренту и, нако-
нец, приобрела много вещей и нарядов. Таким образом, видим,
что стрижка была безукоризненная и что из почтенной суммы
22 000 руб. Воропинская получила, как отмечено в ее записной
книжке, подачку в 86 целковых...
Господа присяжные заседатели! Первый вопрос, который
предстоит разрешить, это — куда девались деньги Воропинских
и откуда появились деньги у Пьевцевич? Для решения этого во-
проса обратимся сначала к самому несомненному и к самому бла-
гоприятному для Пьевцевич источнику — к ее же собственным
объяснениям. У судебного следователя Пьевцевич давала самые
разнообразные объяснения относительно происхождения теку-
щего счета в 18 000 руб. В этих объяснениях были недомолвки,
полупризнания, которые она затем взяла назад. Мы не будем поль-
зоваться против Пьевцевич этими полупризнаниями, взятыми ею
обратно. Нам не нужно оружия, оброненного в смятении самим
неприятелем.
Остановимся на объяснениях, которые она дает теперь. Она
утверждает, что внесла на текущий счет свои деньги, которые
раньше держала дома.
Как возможно это, г-жа Пьевцевич?! Вы держали дома
18 000 руб. —
и жили в семирублевой комнате; закладывали но-
сильное платье, сидели без хлеба, брали в невозвратный долг руб-
ли у знакомых, теряли вещи в залоге, изнемогали в борьбе с нище-
той — и в это время, оказывается, у вас дома лежали 18 000 руб.!
И этот капитал, на проценты с которого вы могли существовать
безбедно, вы втуне хранили в щелистом комоде вашей каморки
и не боялись, что деньги сгорят, что их украдут! Или, быть может,
вы всегда и всюду носили деньги при себе; быть может, идя за зай-
мом и протягивая правую руку за рублем, вы в левой держали ка-
питал в 18 000 руб.? Да нужно ли серьезно опровергать это! Если
у вас имелся этот капитал, то когда и откуда получили вы его?
Сперва говорили вы разным лицам, что деньги эти получены от
560
КАЗАРИНОВ МИХАИЛ ГРИГОРЬЕВИЧ
продажи имения, но это уверение ничем подтвердить не могли,
и даже указать самое местонахождение имения для вас представи-
лось невозможным.
Далее вы указывали на доходы с акушерской практики. Сви-
детели достаточно говорили нам о скудности ваших заработков,
а ваша обстановка, ваш образ жизни говорили нам о том еще крас-
норечивее. Нет, г-жа Пьевцевич, ваша акушерская вывеска была
символом вашей борьбы за кусок хлеба, и вы с негодованием со-
рвали эту вывеску, как только почуяли, что ваш завтрашний день
обеспечен, что ваш завтрашний кусок хлеба оплачен, хотя бы и до-
рогой ценой — ценой преступления.
Что еще говорили вы? — что капитал был вам подарен двумя
лицами. Где же они?.. О! адреса их постоянные, — один на Волко-
вом, другой на Смоленском кладбище.
Так вот к каким объяснениям вынуждены были вы прибег-
нуть; не имея никакой надежды на помощь от живых, вы прибе-
гаете к помощи мертвых. Но могильные плиты, если только вы
сумеете найти их, ничего нам не скажут.
Нет, не верим мы и этим объяснениям, и не потому не верим,
что вас здесь судят, а потому, что ваши объяснения сами себя осу-
ждают, потому, что не может человек, десятки лет державший
у себя капитал, не указать хоть одну живую душу, которая бы об
этом знала! Деньги — сила, сила живая, каждый день о себе гово-
рящая; как ни прячьте вы их в подполье, а скоро и ваши друзья,
и соседи, и все в околотке будут знать, что у вас имеются деньги.
Ведь нашли же у вас при обыске массу счетов, квитанций ме-
няльных лавок, записок. Почему же все они начинаются с 21 апре-
ля 1897 года? Дайте нам хоть один счет, хоть один клочок бумаги,
относящийся к вашим денежным операциям до этого злополучно-
го 21 апреля. Увы! — нет такого клочка...
Нужны ли еще доводы? А между тем, имеется еще до вод, и до-
вод веский. Это — то, что у Воропинской и не было, и нет ни ко-
пейки, о чем нам здесь говорили свидетели.
Итак, ясно, как день, что все деньги Воропинской были взяты
Элеонорою Пьевцевич и положены ею в банк на свое имя.
Передача денег сделана была с глазу на глаз, без свидетелей,
и не воспользоваться ими при таких условиях, когда кругом какие-
то жалкие, обделенные умом существа, представлялось, с точки
561
ДЕЛО ПЬЕВЦЕВИЧ
зрения Пьевцевич, просто непростительным. Но, с другой сторо-
ны, сразу раскрывать карты, круто повернуть дело было бы слиш-
ком легкомысленно, а осторожность и обдуманность — главные
свойства Пьевцевич. Ей пришлось играть двойную роль: с одной
стороны, охранять свои интересы, с другой — не доводить до ро-
ковых пределов терпение и доверчивость Воропинской. И вот
долгое время она искусно лавирует: предпринимаются разные
операции, покупаются дома, вносятся задатки, ведутся процессы.
При всякой сделке присутствует и хлопочет как хозяйка дела Во-
ропинская, но все бумаги и акты совершаются на имя Пьевцевич.
Ей следовало еще выждать время, пустить деньги в разные
обороты и операции, запутать дело так, чтобы нельзя было в кон-
це концов разобрать, где кончаются убытки Воропинской и где
начинаются барыши Пьевцевич. Но она не выждала... Кто в год
хочет дойти до богатства, тот через полгода будет у виселицы, —
говорит испанская поговорка. Так вышло и здесь. Пьевцевич не
вытерпела. Ей стояло поперек дороги это забитое, никому более
не нужное семейство, и она стала давить, притеснять, истязать
несчастных людей. Воропинская не имела другого прозвища, как
«дура» или «сумасшедшая», дети были сведены до положения ще-
нят, и в столовой для назидания им повешена была плеть — опе-
кунский жезл г-жи Пьевцевич.
И вот, как некогда с Ранушевичем, так и здесь, одна капля пе-
реполнила чашу. Тот посягнул на свободу Воропинской, Пьевце-
вич задела ее материнское чувство, начав истязать ее детей.
Как произошел разрыв, как складывались дальнейшие собы-
тия — вам известно, и я их повторять не буду.
Поняв, что она поступила не вполне обдуманно, Пьевцевич
решилась несколько исправить дело. Под предлогом вернуть день-
ги заманила она Воропинскую в контору нотариуса Каченовского,
передала ей там часть капитала и отобрала такую расписку, кото-
рая полагает конец всем расчетам между ними и в гражданском
суде оспорена быть не может.
Вот вся история, г-да присяжные заседатели. Пьевцевич при-
своила все состояние Воропинских и не хочет возвращать. Мы
понимаем, что семейство Воропинских — семейство особенное,
как бы созданное для того, чтобы его обирали, но нельзя же отни-
мать и последнего. Г-жа Пьевцевич хорошо вооружена для борь-
КАЗАРИНОВ МИХАИЛ ГРИГОРЬЕВИЧ
бы с жизнью — и умом, и выдержкой — она не погибнет. А с этими
людьми что станет через год-два, когда они проживут последнее?!
Мы просили г-жу Пьевцевич, чтобы она вернула хоть те шесть
тысяч рублей, которые нам удалось заарестовать в государствен-
ном банке и в депозите С. - Петербургской судебной палаты. Она
не пожелала этого... Так пусть же нас рассудит суд совести!
Думается мне, г-да присяжные заседатели, приговор ваш будет
таков, что г-жа Пьевцевич не скажет после него: «Зачем любить
людей, зачем исполнять законы божеские и человеческие, когда
преступление, хорошо обставленное, может служить источником
спокойного существования?»
Думаю я, что не откажете вы ей и в снисхождении, чтобы
показать, что милость, над которой она всегда так жестоко смея-
лась, — не пустой звук и что этой милости хватит даже на тех, кто
ее попирает.
563
ДЕЛО САПОГОВА1
В1902 г., 16 сентября, в один из петер-
бургских трактиров, носивший заман-
чивое название «Золотая Нива», зашли два
молодых человека.
Дружески разговаривая между собой,
они потребовали водки и уселись за свобод-
ный стол. Рядом с ними находились другие
посетители, и тем не менее, никто не заме-
чал чего-либо подозрительного в обраще-
нии молодых людей. Они не только не ссо-
рились, но даже старались тихо говорить,
чтобы не обратить на себя внимания.
После водки они выпили пива, а затем,
спустя некоторое время, один молодой че-
ловек приподнялся со стула и направился
к выходным дверям. Около порога у него
упала на пол шляпа, но он не поднял ее и с
непокрытой головой вышел на улицу.
Товарищ его все еще оставался в трак-
тире, и когда половые подошли к нему, они
к своему ужасу нашли его неподвижно лежа-
щим на полу, в луже крови.
Молодой человек находился уже в бес-
сознательном состоянии, и на левой сто-
роне груди его виднелась широкая ножевая
рана.
1 Печатается по: Речи известных русских юри-
стов : сборник. — М. : Юрид. лит., 1985.
564
КАЗАРИНОВ МИХАИЛ ГРИГОРЬЕВИЧ
Конечно, в трактире поднялся переполох, немедленно при-
была полиция, и раненый был отправлен в ближайшую больницу,
но по дороге скончался.
Из акта медицинского вскрытия трупа выяснилось: рана мо-
лодому человеку была нанесена с такой силой, что одно ребро ока-
залось перерезанным, а сердечная аорта — проколотой.
Убитый был Субботин, по ремеслу портной. Вместе с ним
в мастерской М. Андреева, на Ивановской улице, служил также
и Василий Сапогов — молодой человек, 21 года.
Будучи грубым, вспыльчивым человеком, покойный Суббо-
тин часто ссорился со своими товарищами. Накануне преступле-
ния, обозлившись за что-то на Сапогова, он облил его из ковша
водою, а затем ударил и самим ковшом так сильно, что рассек ему
голову до крови.
Последнее обстоятельство, по-видимому, сильно подейство-
вало на Сапогова. Он стал задумываться, был взволнован и нахо-
дился в крайнем раздражении.
На другой день, утром, возвратившись из бани, Сапогов стал
разыскивать в мастерской своего обидчика.
—
Где Субботин? — настойчиво спрашивал он.
—
Не знаем, — говорили портные, — ушел куда-то.
—
Я отыщу его и отомщу... Я никогда еще не видал своей кро-
ви, а он мне искровянил голову... Узнает он меня! — волновался
Сапогов.
—
Ну, полно! Оставь, — пробовали его успокоить.
—
Нет! Будет душа его у меня в кулаке!
—
Послушай, Василий, да ведь бог-то велел всем прощать! —
вставил от себя один резонер-портной.
—
Такую гадину прощать нельзя! — угрюмо возразил Сапогов
и ушел из мастерской на поиски обидчика.
Нашел он его в какой-то портерной.
Забыв про ссору и ничего не подозревая, Субботин дружелюб-
но встретил «мстителя».
—
Пива хочешь? — предложил он.
Сапогов подсел к нему, и после нескольких стаканов пива они
уже вдвоем вышли на улицу.
Вечером они очутились в трактире «Золотая Нива», где Суб-
ботин и нашел свою смерть.
565
ДЕЛО САПОГОВА
Разумеется, подозрение в убийстве пало на Сапогова, кото-
рый, уйдя из трактира, неизвестно где скрылся и не возвращался
уже в мастерскую.
Задержать его удалось только 20 сентября в одной чайной
лавке, куда он явился навести справку — насмерть ли зарезан Суб-
ботин.
Через четыре месяца Сапогов занял скамью подсудимых
в С. -Петербургском окружном суде.
Господа судьи, господа присяжные заседатели!
Нам важно рассмотреть преступление, как живое дело жи-
вого человека, проследить, как оно зародилось, как зрело и как
распустилось. Нам интересно понять самого преступника, и им
исключительно я займусь в своей защите.
Прежняя наука уголовного права занималась главным обра-
зом преступлением как юридической сущностью, а самого пре-
ступника ставила на второй план. Не так давно возникшая новая,
позитивная школа, наоборот, на первый план ставит преступ-
ника, изучает его нормальную и физическую природу, старается
раскрыть и понять причины преступления, для того чтобы, видя
самые корни зла, иметь возможность искоренять его. И во многих
других науках совершился такой же переворот, изучение перешло
от отвлеченных понятий на почву реальной действительности.
В медицине, например, не так давно болезнь изучалась как само-
стоятельное целое, оторванное от живого мира. Теперь, наобо-
рот, девиз врача гласит: «нет болезней, а существуют больные».
Одна и та же болезнь, смотря по больному, требует то одного, то
другого лечения. Точно так же одно и то же преступление, смотря
по преступнику, облагается или уголовной карой, или исправи-
тельной, или же должно быть оставлено без всякого возмездия.
Позитивная школа в результате своей работы по изучению
преступников дала нам деление их на категории. Во-первых, идет
категория преступников ненормальных — длинная галерея от явно
сумасшедших до субъектов с чуть заметными признаками психиче-
ского расстройства. Далее идет обширная группа преступников,
одаренных и разумом, и здоровою волею для борьбы со злом, но
тем не менее поддавшихся искушению. Наконец — еще группа,
сравнительно небольшая, преступников по страсти, совершив-
566
КАЗАРИНОВ МИХАИЛ ГРИГОРЬЕВИЧ
ших зло под влиянием минуты. Это — та группа, от которой никто
не может зарекаться.
В которую же из этих групп поместим мы Сапогова? Обви-
нитель утверждает, что Сапогов — преступник по страсти и что
руководившая им страсть — это месть. В 9 часов вечера Субботин
нанес удар Сапогову, а через сутки Сапогов нанес удар Субботи-
ну. Между этими начальным и конечным моментами целый ряд
событий, указывающих на развитие преступного замысла! Утром
Сапогов говорит, что надо отомстить, в три часа грозит, что душа
Субботина будет в его кулаке, в четыре идет его искать, в пять на-
ходит, в шесть заманивает в трактир и в семь убивает. Это ли не
классическое предумышленное убийство?!
Я соглашусь с господином прокурором, юридически картина
полная, но чем полнее и тоньше выяснял он отдельные детали
этой картины, тем непонятнее делалось для меня все происшед-
шее в целом как сознательный поступок разумного существа.
Ведь для холодной кровавой расправы нужен прежде всего
веский мотив, нужен, далее, человек нрава жестокого и сильно-
го и, наконец, нужна среда, поощряющая такие расправы, нужна
толпа, аплодирующая мстителю.
Что же у нас? Убийца — смирный, робкий труженик, мотив —
глупая шутка подвыпившего товарища, а окружающие не только
не поощряют, а напротив, стараются удержать его от мщения ра-
зумными увещаниями.
Мы отлично понимаем, что месть — дело человеческое, слиш-
ком человеческое, но все человеческое имеет свои корни и свою
почву.
Мы понимаем дикаря, который, умирая, призывает к себе
сына и вместо благословения коснеющим языком перечисляет
ему имена лиц, которых он должен отправить к праотцам. Это
в порядке вещей, так как дикарь вырос среди проповеди вражды,
на земле, упитанной кровью, под небесами, которые населены бо-
гами, являющими ему пример жестокости и хищности.
Мы понимаем и утонченного в понятиях о чести рыцаря сред-
них веков, принимающего косой взгляд за кровную обиду и сводя-
щего расчеты мечом. И это понятно, так как вся жизнь его течет
среди лязга стальных доспехов, среди пышных турниров и среди
счетов древности родов. Все питает и поддерживает в нем культ
567
ДЕЛО САПОГОВА
чести; в этом культе, пожалуй, все его духовное содержание; к это-
му культу приурочивает он и свою религию и на древке смерто-
носного копья чертит кроткий лик Мадонны.
Я понимаю, наконец, живущего в подвале сапожного подмас-
терья, у которого нет никаких понятий ни о рыцарской чести,
ни о кровной мести фиджийца и который, тем не менее, получив
удар от товарища, срывается с места и вонзает ему куда попало
шило или сапожный нож по самую колодку. Но когда этот же са-
мый подмастерье произведет за полученный удар отсроченную
отплату через целые сутки, то я это понять отказываюсь, так как
для холодной мести здесь нет достаточного мотива, а для страсти,
которая не взвешивает мотивов, прошло уже время.
Есть преступления, совершаемые под влиянием минуты; про-
шла минута — и уже преступление стало невозможным. Сдержите
человека, который только что получил удар и намеревается бро-
ситься на оскорбителя; через две-три минуты, когда пароксизм
бешенства пройдет, месть его уже не выльется в форму кровавой
расправы, а примет другую, менее противоестественную форму.
Но пусть пройдут целые сутки, пусть обиженный выспится,
пусть поработает, поговорит с другими; что останется от его пер-
воначального порыва к убийству? Останется неприязнь к обид-
чику, взвешенная, обсужденная со всех сторон трезвой работой
мозга и введенная в надлежащие границы. Холодный рассудок
представит ему сотнею доводов всю нелепость, всю невыгоду, всю
отвратительность той расправы, которую он вчера полубессозна-
тельно желал учинить, и предложит ему сотни других, более безо-
пасных, целесообразных и культурных способов получить удовле-
творение.
Что же мы видим в настоящем деле? Здесь ход событий как
раз обратный. В первый момент Сапогов как-то философски-
спокойно относится к полученному удару и только через сутки он
доходит до пароксизма, до убийства. Мозг его является не сдер-
живающим, а усиливающим аппаратом. Как и чем питается у него
в голове мысль о мести, куда делись все те сдерживающие мотивы,
понятия религиозные, страх закона, чувство жалости, самосохра-
нения, которые всегда бдят в нашей душе и при всякой вспышке
страсти сбегаются, чтобы затушить и сдержать действие гибель-
ного пламени, — я этого понять не могу. И сам он не может себя
568
КАЗАРИНОВ МИХАИЛ ГРИГОРЬЕВИЧ
понять; он пытается объяснить, но объяснения его представляют-
ся искусственными и неестественными, так как он хочет в обык-
новенные, нормальные формы уложить чувства и события, выхо-
дящие за границы нормальности.
По мнению сотоварищей, Сапогов никаких странностей ни-
когда не проявлял, был только несколько сосредоточен и замкнут,
очень тих и молчалив. Вот эта-то особенная тишина и представля-
ется мне в его возрасте не совсем благоприятным признаком.
Тоже несколько странными кажутся мне те слова: «я бы ду-
шил убийц», которые он с негодованием произносил, когда из
газет узнавал о случившемся убийстве. Тысячи людей пробегают
ежедневно небрежным глазом дневник приключений, обильный
убийствами, и никого эти убийства за живое не задевают, а для
Сапогова это служит точкой особенного размышления и негодо-
вания.
Он неравнодушен к крови. Когда после удара, полученного от
Субботина, он провел рукой по лбу и увидел кровь, он произнес
как бы сам про себя: «Первый раз кровь из себя вижу». И это об-
стоятельство, очевидно, обладает для него какой-то мистической
силой, налагает на него какие-то обязанности, жертвой которых
он затем и становится.
Под впечатлением впервые виденной своей крови он засыпа-
ет. Во сне мозг не бездействует: происходит, помимо нашей воли,
творческая работа. Известный историк Мишле рассказывает, что
перед сном он читал исторические материалы, наполнял свою го-
лову массою несвязных фактов, и к утру мозг его все эти факты
уже приводил в систему, связь событий становилась ясна, за ночь
мозг исполнял громадную работу.
Так и в голове Сапогова, помимо воли, за ночь созревает сво-
его рода шедевр. Утром он заявляет товарищу, что должен отом-
стить Субботину. Эта идея, навязавшаяся за ночь, обладает неот-
разимой силой; бороться против нее бесполезно, освободиться от
нее есть одно средство — осуществить ее. До этой точки доходит
и Сапогов.
В каждом преступлении, совершенном нормальным челове-
ком, мы можем различить: во-первых, достаточный мотив, во-вто-
рых, внутреннюю борьбу человека, замыслившего преступление,
с всем запасом его моральных сил; затем всегда налицо чувство
569
ДЕЛО САПОГОВА
самосохранения, рекомендующее человеку совершить престу-
пление наиболее безопасным для себя, обыкновенно тайным
способом. И наконец, можем различить со стороны преступника
некоторую расчетливость, так сказать, экономию зла. Всякому че-
ловеку свойствен ужас перед злом, и никто не станет совершать
зло излишнее, а ограничится злом необходимым.
В настоящем деле я не вижу мотива для убийства, не могу уло-
вить ни малейших признаков внутренней борьбы, ни тени чувства
самосохранения. Предо мною громадная лужа человеческой кро-
ви, и я не могу понять, для чего она пролита.
По моему убеждению, Сапогов — субъект, затронутый душев-
ным недугом, и стоит на границе между преступниками по стра-
сти и преступниками психически ненормальными.
Почему же, скажут, я не настаивал в таком случае на вызове
медицинской экспертизы? Потому, что, по моему убеждению, пси-
хиатрическая экспертиза на суде бесполезна в двух случаях: когда
мы имеем дело с явно сумасшедшим человеком и когда душевное
расстройство выражено столь слабо, что его нельзя ни исследо-
вать, ни определить, а только можно инстинктивно угадывать.
В этом случае, думается мне, для психиатра-специалиста опасность
отвергнуть существующую ненормальность даже больше, чем для
всякого другого наблюдателя, потому что у специалиста на все бо-
лезни существуют готовые названия и категории, и то ненормаль-
ное состояние, на которое у него нет готовой койки в клинике, он
склонен не признавать вовсе за болезнь. А что должны быть та-
кие нерасследованные болезни, в этом не должно быть сомнения.
Ведь в то время, как другие науки считают свой возраст тысячеле-
тиями, психиатрия как наука считает за собою только десятки лет.
Ведь не так уж давно было время, когда целыми толпами и судили
и жгли, под кличкой колдунов и ведьм, людей явно больных, кото-
рые теперь наполняют в клиниках отделения для истеричных.
Что же не вступались за них врачи? Увы — их роль была не-
сколько иная. По каждому процессу в судилище вызывался врач,
и он должен был, вооруженный ланцетом, отыскивать на теле
обвиняемого sigillum diaboli, печать дьявола, — нечувствительное
место, — и старания его всегда почти венчались успехом, так как
у истеричных субъектов почти всегда имеются на теле такие не-
чувствительные места. Так усилия врачей сводились некогда к осу-
570
КАЗАРИНОВ МИХАИЛ ГРИГОРЬЕВИЧ
ждению явно больных людей. Мне не придет, конечно, в голову,
что и теперь иногда врач в уголовном процессе играет такую же
роль, но ведь и тогда это никому не приходило в голову.
Не будучи специалистами, вы можете чуять ненормальность
в деянии другого человека, точно так же, как, не имея понятия ни
о гармонии, ни о контрапункте, мы можем сразу чувствовать взя-
тую музыкантом фальшивую ноту.
Достояния психиатрии, как ни трудна и отвлеченна эта нау-
ка, являются в известной мере и достоянием нашим, и не будучи
специалистами, мы можем наметить, что приблизительно сказа-
ли бы врачи, если бы на их заключение было предложено настоя-
щее дело. Они, конечно, не упустили бы из виду обследовать ту не-
большую ранку на голове подсудимого, которую нанес ему ковшом
Субботин. Но эта рана зажила бесследно, не оставив даже рубца,
и сказать категорически, не породил ли удар ковшом в мозгу Сапо-
гова какие-либо временные болезненные процессы, во время ко-
торых он учинил преступление, врачи не имели бы возможности.
Они ограничились бы общим указанием, что иногда самые
ничтожные повреждения головы производят серьезные заболе-
вания, а иногда, наоборот, сравнительно сильные ушибы минуют
бесследно. Далее врачи исследовали бы степень опьянения Сапо-
гова и признали бы, что его опьяненное состояние было таково,
что не лишало его возможности совершить ряд последовательных
и обдуманных действий; но вслед за сим врачи должны бы были
признать, что науке известен алкоголический транс, находясь
в котором, человек совершает целый ряд последовательных дей-
ствий, но тем не менее сознательность его поступков только кажу-
щаяся, и ответственным за них он являться не может.
Такой приблизительно материал дали бы нам врачи, и разби-
раться в этом материале в конце концов пришлось бы опять-таки
вам. Поэтому я решил не настаивать на вызове психиатрической
экспертизы; вопрос этот я спокойно предоставляю вам, глубоко
уверенный, что при малейшем убеждении, что врачи могут пролить
свет на это дело, вы и сами не преминете воспользоваться вашим
правом потребовать от суда направления дела к доследованию.
Итак, мое убеждение, господа присяжные заседатели, что Са-
погов стоит на границе преступников по страсти и преступников
психически больных. Что делать с такими людьми? Преступников
ДЕЛО САПОГОВА
явно ненормальных надлежит заключать в уголовный дом умали-
шенных, здоровых следует карать по законам, но с такими погра-
ничными типами нельзя же делать ни того, ни другого.
Так неужели же отпускать их безнаказанно? — спросите вы.
Нет, есть кара и для них! Природа, на вид немая и безучаст-
ная, является их неумолимым судьей. В наше время, когда учение
любви к ближнему уже 20 веков главенствует над культурным ми-
ром, культурный человек складывается так, что не может безна-
казанно попирать заповедь «не убей». Пусть, как некогда, разо-
бьется скрижаль, на которой эта заповедь написана, все равно
она будет жить в плоти и крови человеческой, она сделалась вто-
рой природой его, а природу нельзя попирать безнаказанно. Она
налагает свою кару, не ту кару срочную, которая в конце концов,
примиряя человека с содеянным им злом, вносит мир и облегче-
ние в измученную душу, — нет, карающая природа вносит разло-
жение в самую душу человеческую. Взгляните на подсудимого: раз-
ве, убив товарища, он тем же ударом ножа не поразил и самого
себя? Разве он не связал на всю жизнь свою с трупом убитого? Два
дня после убийства проводил он время в вертепах, заглушая голос
совести в жалких оргиях, а на третий день его потянуло к трупу,
и он пошел расспрашивать об убитом. И всегда в жизни будет он
возвращаться к этому трупу, все будет напоминать ему о том, что
он — убийца. Заведут ли перед ним когда-либо речь о случившемся
где-нибудь убийстве, уж он не скажет, как бывало: «А я бы вешал
убийц»; он подавит эту мысль, и она ядовитым осадком останет-
ся в его душе. Зайдут ли в праздничный день в мастерской шутки
и игры, он может быть спокоен, — никакая шутка его не коснется:
он купил себе покой ценой убийства. Куда бы ни шел, что бы ни
делал, голову его всегда будеть гнести к земле, где вместе с убитым
товарищем зарыты его покой, его счастье.
И это в 21 год, когда перед человеком заманчиво и опьяняю-
ще стоит непочатая чаша жизни!
Чаша эта теперь вверяется вам. Через полчаса вы возвратите
ее нам. Чем дополните вы ее?.. Будет ли то прощение, будет ли
осуждение... не все ли равно, — чаша отравлена.
Присяжные заседатели оправдали Сапогова.
573
ХАРТУЛАРИ КОНСТАНТИН
ФЕДОРОВИЧ
Хартулари Константин Федорович (1841—1897 гг.) занимал
видное место среди крупнейших дореволюционных адвокатов.
Тридцать лет жизни он отдал защитительной деятельности. По-
сле окончания юридического факультета Петербургского уни-
верситета он лишь некоторое время работал в Министерстве юс-
тиции. Начиная же с 1868 г. и до последнего дня своей жизни он
беспрерывно состоял в рядах присяжных поверенных.
К. Ф . Хартулари за тридцать лет пребывания в адвокатуре на-
копил богатейший опыт и по праву считался одним из ведущих за-
щитников по уголовным делам
Для речей Хартулари характерна уравновешенность, вни-
мание к фактам, доказательствам и уликам, деловитость. «Речи
К. Ф . Хартулари не блещут драгоценными эффектами выводов,
как у Спасовича, — писал о нем один из его современников, — они
лишены глубокого научного антуража последнего, но произво-
дят подчас также сильное впечатление совершенно иными дос-
тоинствами — простотой, безыскусственностью, спокойствием,
детальной разработкой улик и стремлением оратора к нравствен-
но-педагогическим выводам, долженствующим воздействовать
благотворно на весь социальный строй общества»1
.
Его выступления в суде отличаются обстоятельным и глу-
боким разбором доказательств, умением найти в деле основные
моменты и дать им правильное освещение. Характерная особен-
ность его речей — тщательная отделка, соразмерность их частей,
глубоко продуманная подача материала. Лучшей его речью являет-
1 Глинский Б. Русское судебное красноречие. — СПб. , 18 97. — С. 34.
574
ХАРТУЛАРИ КОНСТАНТИН ФЕДОРОВИЧ
ся выступление по нашумевшему в свое время уголовному делу по
обвинению в убийстве Маргариты Жюжан. Правда, эта речь ли-
шена ярких красок, острой ситуации и глубоких психологических
образов. Речь по делу Маргариты Жюжан является образцом де-
лового, глубокого анализа доказательств, строгой последователь-
ности и логичности, что делает ее доходчивой и убедительной.
Адвокат не оставил ни одной улики без обстоятельного разбора
и тщательного сопоставления с другими доказательствами. В этой
речи умело сгруппированы и последовательно изложены все дока-
зательства, подтверждающие невиновность М. Жюжан. Это в зна-
чительной мере обеспечило ей оправдательный вердикт.
Однако говорить о том, что Хартулари не умел рисовать яр-
кие картины и образные ситуации, неправильно. Он был боль-
шим психологом и мог, но не везде и не всегда считал нужным до
конца проявлять эту свою способность. Психологический анализ
он призывал на помощь лишь тогда, когда считал его необходи-
мым по обстоятельствам дела. Во всех же прочих случаях он счи-
тал психологические экскурсы только лишним украшательством
выступления, что было ему чуждо. В таком именно плане произне-
сена Хартулари речь по делу М. Левенштейн.
Здесь Хартулари показал себя хорошим психологом, боль-
шим наблюдателем, ярким бытоописателем. С большой глубиной
и тактом заглядывает он во внутренний мир преуспевающего куп-
ца второй гильдии Линевича и его так называемой «незаконной»
жены, от которой у него было двенадцать детей. Ярко, правдиво
и трогательно показано психологическое состояние этой женщи-
ны, подавленной горем, обрушившимся на ее семью. Трогатель-
но и тепло раскрыл он внутренний мир женщины, оказавшейся
в силу социальных условий дореволюционной России перед ли-
цом тяжелой действительности.
В ряде других своих речей он также показал себя хорошим
психологом.
К. Ф Хартулари исключительно большое внимание уделял
тому, чтобы сделать речь доступной для восприятия. Не принад-
лежа к числу адвокатов, которые предварительно заносили речь
на бумагу, он, тем не менее, в результате основательной и всесто-
ронней подготовки к процессу добивался четкости языка, хоро-
шего литературного воспроизведения мыслей. Язык и стиль его
ХАРТУЛАРИ КОНСТАНТИН ФЕДОРОВИЧ
отчетливы, литературно правильны, грамматически хорошо об-
работаны. Читаются речи легко и свободно.
В выступлениях в суде он часто затрагивал общие теоретиче-
ские вопросы. Причем делал это всегда очень умело и не безотно-
сительно к обстоятельствам дела, а в тесной связи с ними, исполь-
зуя свои рассуждения так же, как аргументацию выдвинутых им
положений в защиту подсудимого.
За тридцать лет адвокатской деятельности К. Ф. Хартулари
выступал по самым разнообразным категориям уголовных дел.
И во всех этих делах он добивался надлежащего эффекта. Этому
в значительной степени, наряду с большим опытом, помогало его
трудолюбие и упорство. Как и Н. И. Холева, его успех на адвокат-
ском поприще был обеспечен в значительной степени этими при-
сущими ему качествами.
Большую часть своих речей по наиболее громким уголовным
процессам К. Ф. Хартулари опубликовал в Сборнике «Итоги про-
шлого». В настоящем Сборнике публикуется лишь несколько его
речей. Среди них — речь по делу М. Жюжан и по делу М. Левен-
штейн — одни из лучших речей в дореволюционном русском су-
дебном красноречии, наглядно характеризуют ораторский талант
К. Ф . Хартулари. Другие из опубликованных в Сборнике речей
служат хорошим дополнением для характеристики его как про-
фессионального адвоката.
576
ДЕЛО МАРГАРИТЫ
ЖЮЖАН1
Обстоятельства настоящего дела очень
детально изложены в самой защити-
тельной речи К. Ф. Хартулари, поэтому фа-
була дела дается в самых общих чертах.
В ночь с 17 на 18 апреля 1878 г. скоро-
постижно скончался восемнадцатилетний
юноша Николай Познанский. Проведенная
экспертиза установила наступление смерти
от отравления. В связи с тем, что Николай
Познанский последнее время был болен,
некоторое время находился на постельном
режиме и уход за ним осуществлялся в ос-
новном со стороны гувернантки Маргари-
ты Жюжан, подозрение в отравлении пало
на нее. Это подозрение еще более подтвер-
дилось, когда в одной из склянок из-под ле-
карства были установлены признаки мор-
фия. Более того, эта склянка была опознана
за ту самую, из которой Познанский послед-
ний раз при жизни принял лекарство, и по-
давала ему его Маргарита Жюжан. Жюжан
не отрицала того, что последний раз лекар-
ство действительно подавала она и что ле-
карство это находилось в той самой склян-
1 Печатается по: Судебные речи известных
русских юристов : сборник. — 2 -е изд., испр. и доп. —
М. : Юрид. лит., 1957.
577
ДЕЛО МАРГАРИТЫ ЖЮЖАН
ке, в которой обнаружились признаки морфия. Проведенное по
делу расследование добавило к вышеприведенной еще несколько
улик, усиливших подозрение М. Жюжан в убийстве Познанского.
Однако ни одна из этих улик не носила характера прямого доказа-
тельства. Несмотря на зыбкость обвинения, дело было передано
в С. -Петербургский окружной суд, где и рассматривалось 6—8 но-
ября 1878 г.
Господа судьи, господа присяжные заседатели! Необыкновен-
ное внимание, скажу более, терпение, с которым вы следили в те-
чение нескольких заседаний за всем, что происходило здесь, на
суде, прислушиваясь и к показаниям многочисленных свидетелей,
и к мнению разнообразной по настоящему делу экспертизы, — все
это возбудило во мне надежду, что назначенная обвиняемой защи-
та не будет одной пустой формальностью, обусловливающей толь-
ко действительность вашего будущего приговора!
Кто-то справедливо заметил, что внимания и доверия судьи
достоин исключительно тот, кто пользуется словом для выраже-
ния мысли, а мыслью для служения истине. И поэтому не подле-
жит сомнению, что и вы, милостивые государи, придерживались
того же мнения при оценке как произнесенной перед вами обви-
нительной речи, так равно и данных, добытых путем судебного
расследования, и, усваивая себе живые свидетельские показания,
принимали в соображение не только наружность и поведение
свидетелей на суде, не только внешнюю форму их рассказов, но
также и те цели, какие они, видимо, преследовали, давая показа-
ния, сообразно с отношениями к обвинителям Познанским и к
подсудимой М. Жюжан.
А при таких условиях, при таком очевидном стремлении с ва-
шей стороны добиться правды в данном деле я глубоко убежден,
что никакие свидетельские показания и никакие полные страсти
речи, раздававшиеся с обвинительной трибуны, не помешают оп-
равданию подсудимой, если только совесть ваша будет противить-
ся обвинению!
Я позволил себе высказать подобный, быть может, и преж-
девременный взгляд на обвинение Маргариты Жюжан не в виде
какого-либо эффектного риторического приема и не в интересах
одной личной защиты подсудимой, но в интересах общественных,
578
ХАРТУЛАРИ КОНСТАНТИН ФЕДОРОВИЧ
дабы предупредить возможность судебной ошибки в вашем приго-
воре, которая неизбежна, если вы последуете по пути, указывае-
мому вам обвинительной властью... Потрудитесь только, господа
присяжные заседатели, обобщить все те разнородные впечатле-
ния, которые вынесены вами из всего судебно-следственного про-
изводства, и у вас бесспорно явится тот же взгляд и выработаются
те же убеждения, какие сложились и во мне, что в настоящем про-
цессе все сомнительно и загадочно, особенно по отношению к во-
просу о виновности М. Жюжан. И в самом деле, разве не кажутся
для вас загадочными, проблематическими такие, например, фак-
ты, что в семье, вполне уважаемой и патриархальной, поселяется
какая-то женщина, которая, почти с ведома родителей, занимает-
ся развращением их 14-летнего сына, окружая его, по словам сви-
детелей, не материнской заботливостью или попечением сестры,
но ласками страстной женщины, и, несмотря на это, не изгоня-
ется родителями из дому, а, напротив, безнаказанно продолжает
свою преступную деятельность ?!
Разве не поражает вас своей загадочностью и то, что такая
женщина, заподозренная однажды, а именно 2 апреля, в покуше-
нии на отравление папиросами развращаемого ею юного суще-
ства, оставляется вне всякого подозрения уже в действительном
отравлении, совершенном будто бы ею 16 дней спустя, и только
после того, как полковник Познанский получает уведомление из
III отделения о поступившем на его сына доносе, предшествовав-
шем отравлению, только тогда начинают подозревать подсуди-
мую, но и при этом сначала в составлении доноса, а потом уже
в отравлении?!
Сопоставляя приведенные мной факты с той именно забот-
ливостью и любовью, какими родители Познанские, по собствен-
ному их уверению, постоянно окружали своих детей, посвящая
им все свое время и труды, мы невольно должны заключить, что
самое развращение и отравление со стороны Жюжан имели в гла-
зах родителей значение шутки домашних, и если бы не было зло-
получного доноса, возмутившего Познанского вследствие того,
что такой донос должен был повредить его служебной карьере,
а также если бы Жюжан не написала тех двух писем, которые были
посланы ею из тюрьмы на имя товарища прокурора и судебного
следователя и в которых она порицала действия Познанской как
579
ДЕЛО МАРГАРИТЫ ЖЮЖАН
матери, и даже подозревала ее в убийстве сына, то подсудимая,
наверно, пользовалась бы теперь свободой, потому что вместе
с оглашением упомянутых писем некоторые свидетели внезапно
изменили прежде данные ими на предварительном следствии по-
казания и прежние, весьма неясные предположения их о винов-
ности М. Жюжан заменились прямым и энергическим обвинени-
ем ее в отравлении...
Разве не изумило вас подтвержденное свидетелями поведение
обвиняемой со дня отравления Н. Познанского и до дня его по-
хорон, когда она, заклейменная общим подозрением в убийстве,
проводит все дни в семействе Познанских, искренно разделяя их
семейное горе и находясь почти безотлучно у гроба покойного?!
Согласитесь, господа присяжные заседатели, что ввиду всех
этих фактов уместны только два предположения: или М. Жюжан
представляет собой, в антропологическом отношении, какое-то
исключительное, феноменальное явление с таким самообладани-
ем и с такой железной волей, каких не знавали самые закоренелые
убийцы, стяжавшие себе на этом поприще историческую извест-
ность, или же подсудимая невиновна... Но как доказать это?
Жертва ли простой случайности, самоубийства или умышлен-
ного и хитро задуманного преступления... Николай Познанский
унес, к сожалению, с собой в могилу все то, что могло пролить
свет на многие темные обстоятельства и на отдельные личности,
пародирующие в этом процессе в качестве обвинителей их свиде-
телей, которые, благодаря господствующему полумраку, представ-
ляются нам далеко не такими, какими должны быть в действитель-
ности...
Напрасно мы станем вдумываться в события, предшествовав-
шие и сопровождавшие смерть Н. Познанского, напрасно мы бу-
дем внимательно всматриваться в людей, окружавших покойного
при его жизни, которые ныне, вследствие ссылки на них роди-
телей умершего, явились в суд, чтобы показаниями своими под-
твердить общее семейное подозрение виновности подсудимой.
Ум окончательно отказывается соображать, а самые утонченные
психические анализы не дают для совести никаких положитель-
ных результатов и никакой возможности наметить истинного
виновника преждевременной смерти Николая Познанского!
А между тем обвинение в этом ужасном преступлении продолжа-
580
ХАРТУЛАРИ КОНСТАНТИН ФЕДОРОВИЧ
ет тяготеть над головой подсудимой, и неосторожно брошенное
в нее подозрение подхватывается прокурорской властью, которая
поспешно возводит его на степень бесспорного факта, не останав-
ливаясь при этом ни перед средствами, ни перед выражениями!
Перемешивая нравственные улики с побочными обстоятель-
ствами, вовсе не идущими к предмету обвинения, прокурорская
власть беспощадно врывается в сокровенные тайники прошлого
Маргариты Жюжан, выбрасывая оттуда перед глазами вашими
весь тот скарб давно забытых, ветхозаветных интриг старой девы,
которыми скорее можно доказать легкомысленность обвиняемой,
нежели ее участие в отравлении Н. Познанского...
И такой позор и страдания подсудимая обязана выносить за
одно предположение в виновности?!
Мне кажется, что если признается ужасным и достойным со-
жаления положение всякого подсудимого вообще, то еще ужаснее
и безотраднее настоящее положение М. Жюжан, которая, тем не
менее, решилась защищаться в лице моем, нисколько не теряя
веры в беспристрастие суда и не сомневаясь как иностранка в мо-
гуществе русского закона!
Обратимся же к основаниям обвинения и рассмотрим их
с полным хладнокровием и систематически, обещаясь пользо-
ваться своим словом и мыслью для восстановления одной только
истины. Начнем с мнимой любовной связи сорокалетней Марга-
риты Жюжан с пятнадцатилетним Николаем Познанским, с этого
исходного пункта обвинения. Но предварительно я считаю необ-
ходимым познакомить вас, господа, с настоящей М. Жюжан, а не
с той, какой она представлена вам обвинительной властью благо-
даря ее пылкому воображению, в виде Мессалины или какой-то
Урсиниус, находившей известное поэтическое наслаждение в му-
чениях отравляемых ею существ.
Подсудимая — французская подданная Маргарита Жюжан —
воплощает в себе как общие женские достоинства и недостатки,
так и особенные, свойственные национальности, к которой она
принадлежит по рождению. К общим ее недостаткам и достоин-
ствам как женщины следует отнести необыкновенную нервность,
подвижность, развитие сердца и чувствительности, чрезвычай-
но быстрое суждение о предметах и явлениях, обнаруживающее
неглубокий и поверхностный взгляд на все окружающее. Как
581
ДЕЛО МАРГАРИТЫ ЖЮЖАН
француженка, подсудимая по воспитанию, образованию и обы-
чаям той среды, к которой она принадлежит, представляет еще
некоторые особенности, а именно — она дитя того кружка фран-
цузского общества, который постоянно снабжал Россию типами
женщин, способных к весьма разнообразной деятельности. Такие
женщины, приезжая в Россию, могут быть преподавательницами
французского языка, гувернантками, компаньонками, чтицами,
приказчицами в магазинах и в крайнем случае, при невозможно-
сти занять то или другое место, а иногда и в конце своей педаго-
гической или торговой деятельности, с маленьким, разбитым
голоском являются на театральных подмостках, увлекая так назы-
ваемую нашу золотую молодежь... И во всех этих разнообразных
ролях француженка остается постоянно верна себе: она женщина
минуты, не думающая о будущем, постоянно веселая, смеющаяся
и рассказывающая всегда о каких-то небывалых своих похождени-
ях и проделках с целью занять собеседников. С детьми она всегда
дитя, а у взрослых непременно ищет дружбы и сочувствия к сво-
ей особе. Она привязывается к семье, в которой была наставни-
цей, столь искренно и нежно, что считает ее своей, и никакие
оскорбления не заставят покинуть такую семью, где она прожила
несколько лет. Таковы все Маргариты Жюжан, как имя нарица-
тельное, населяющие Российскую империю вообще и город Пе-
тербург в особенности. Все они необыкновенно экзальтированы,
у каждой есть, наверное, в запасе роман, в котором такой Марга-
рите приходилось играть первенствующую роль увлеченной и по-
кинутой, но ни одна из них не знает мщения изменнику в виде
убийства оружием или отравлением, потому что такой поступок
не в характере подобной женщины, которая скоро забывает на-
несенные ей оскорбления и скоро мирится с жалкой действитель-
ностью, прикрывая и горе и радость тем неподдельным, веселым
смехом, каким так богата французская народность.
Вот почему, если вы, господа присяжные заседатели, будете
иметь перед собой этот, наскоро сделанный мною слепок лично-
сти и характера подсудимой при обсуждении всех действий, при-
писываемых Маргарите Жюжан, то, несомненно, придете к тому
убеждению, что между ней и настоящим преступлением нельзя
установить ни органической, ни искусственной связи.
582
ХАРТУЛАРИ КОНСТАНТИН ФЕДОРОВИЧ
Перейдем, однако же, к самому обвинению или, правильнее
сказать, к разбору доказательств, при помощи которых обвине-
ние поддерживается на суде прокурорским надзором.
Вам известно, что М. Жюжан подозревают в интимной свя-
зи с покойным Н. Познанским и обвиняют в отравлении его из
ревности. Все свидетельские показания, выслушанные вами по
настоящему обвинению, отличаются, как и вы, по всей вероят-
ности, заметили, необыкновенной тождественностью не только
содержания, но даже стереотипностью самых выражений, и пото-
му, излагая показания одного свидетеля, мы можем смело сказать,
что изложили почти слово в слово показания остальных.
«Мы подозреваем, — говорят эти свидетели, — что Маргарита
Жюжан находилась в любовной связи с покойным Николаем По-
знанским, потому что она была с ним на «ты», сидела в его комнате,
говорила разные двусмысленности, принимала участие почти во
всех пирушках, целовала его в присутствии посторонних, бесцере-
монно обращалась с его товарищами, позволяла им при себе сни-
мать сюртуки, ссорилась и сама же первая мирилась с покойным».
Но кроме этих, так сказать, общих сведений сообщенных суду
свидетелями, для заключения о действительном существовании
любовной связи между Жюжан и Николаем Познанским, сущест-
вуют еще некоторые особенности, переданные няней Рудневой
и горничной Яковлевой как имеющие более точное и определен-
ное значение.
Необходимо обратить внимание ваше, господа, на следующее
обстоятельство, характеризующее эти два последних показания
с точки зрения их достоверности как судебного доказательства по
настоящему обвинению.
Руднева и Яковлева дважды показывали у судебного следова-
теля относительно любовной связи подсудимой с Николаем По-
знанским, и оба эти показания резко отличаются одно от друго-
го. Так, на первом допросе они заявляли, что не знают никаких
фактов, подтверждающих существование интимных отношений,
а на втором — даже говорят о каком-то сознании, сделанном буд-
то бы по этому предмету самой Жюжан, и упоминают при этом
о рубашке с оторванным передом, на котором находились следы
полового сближения. Такая разница между первыми и вторыми
показаниями Рудневой и Яковлевой объясняется особыми усло-
583
ДЕЛО МАРГАРИТЫ ЖЮЖАН
виями передопроса означенных лиц, произведенного судебным
следователем по требованию самого полковника Познанского,
которому сообщены были известного уже вам содержания письма
Маргариты Жюжан из тюрьмы, причем проект новых вопросов,
предложенных следователем Рудневой и Яковлевой, был состав-
лен самим полковником Познанским, просившим следователя
поставить свидетелей под угрозу будущей присяги... Не следует
также упускать из виду, что в конце каждого из показаний, данных
при таковых условиях Рудневой и Яковлевой, встречаются при-
бавления, не имеющие никакой связи с их показаниями, но заклю-
чающие в себе отзывы о самой Познанской.
Независимо от некоторой вынужденности означенных пока-
заний, они, сверх того, в существе своем неосновательны и лож-
ны. Из показания, например, самого полковника Познанского,
доктора Николаева и студента Алексея Познанского видно, что
покойный Николай Познанский страдал таким органическим
пороком, который мешал сближению его с женщинами вообще.
Таким образом, ввиду уже этого одного обстоятельства показа-
ния Рудневой и Яковлевой о существовавшей любовной связи
представляются вымышленными и ложными. Что же касается до
ссылки свидетельниц, в виде доказательства, на рубашку покой-
ного, то, по словам их, покойный Познанский, желая скрыть сле-
ды полового сближения своего с подсудимой, сам оторвал перед,
после чего рубашка поступила в стирку. Казалось бы, что такими
действиями покойного уже достигнута была цель, которую он пре-
следовал, а между тем свидетельницы передают, что когда рубаш-
ка возвратилась из стирки и подана была покойному, то он позвал
свою мать, и, показывая ей рубашку, стал жаловаться на прачку,
обвиняя в порче белья. Как же согласовать предыдущие дейст-
вия покойного последующими? Как объяснить, с одной стороны,
желание Н. Познанского скрыть и предать забвению известные
обстоятельства, а с другой — обнаружение их по собственному по-
чину?! Очевидно, что история с рубашкой такая же неудачная вы-
думка, как и откровенность подсудимой о своей любовной связи
с человеком, физически неспособным для подобной связи, вслед-
ствие известного органического порока...
Возвращаясь засим к общим свидетельским показаниям по
тому же обвинению, сущность которых приведена выше, я пола-
584
ХАРТУЛАРИ КОНСТАНТИН ФЕДОРОВИЧ
гаю, что для правильной их оценки вы, не забывая описанного
уже мной личного характера подсудимой, должны непременно
задаться вопросом, чем была Маргарита Жюжан в семействе По-
знанских, и тогда все выходки подсудимой, упоминаемые свидете-
лями, которые производили на них впечатление, приобретут в ва-
ших глазах совершенно иной характер и значение.
В августе 1873 года Маргарита Жюжан поступила в качестве
гувернантки к детям Познанских, из которых покойному Нико-
лаю было около 12 лет. В течение пяти лет, до самой смерти Ни-
колая, Жюжан ежедневно посещала Познанских, преимуществен-
но вечером, так как утром занята была уроками, которые давала
в других частных домах. Из объяснений, данных обвиняемой на
суде и подтвержденных действительным статским советником
Мягковым, М. Жюжан, обласканная семейством Познанских,
считала его почти родным для себя. Внимание подсудимой как на-
ставницы особенно было обращено на старшего сына полковника
Познанского, Николая, как на мальчика, который, по ее словам,
держал себя как-то отдельно в семействе и лишен был родитель-
ской ласки и заботливости. Он рос и развивался под влиянием
своего собственного нравственного мира, без всякого направле-
ния, без всякой посторонней помощи. Чтобы расположить к себе
полудикого, скрытного и ленивого к учебным занятиям Николая,
подсудимая старалась прежде всего приобрести его расположе-
ние и доверие. И вот с этой целью М. Жюжан посвящает своему
питомцу большую часть свободного времени. Она изучает его, уз-
нает предметы, его интересующие, и замечает в нем особенную
любовь и пристрастие к рассказам о подвигах великих богаты-
рей. Обещанием подобных рассказов по окончании уроков она
заставляла Николая быть прилежнее к учебным занятиям и затем
проводила с ним в беседе о героях остальную часть вечера. Спустя
год или два, когда исчерпан был весь запас богатырского эпоса,
которым Жюжан располагала, она передала ему историю и своей
разбитой жизни, причем пылкая душа мальчика отнеслась с пол-
ным негодованием против виновника ее несчастья и с сердечным
сочувствием к ее положению, обещаясь отомстить за нее и заме-
нить ей брата. Экзальтированной Жюжан такая простая детская
выходка показалась проявлением неограниченной к ней привя-
занности мальчика, которого она еще более полюбила. С этого
585
ДЕЛО МАРГАРИТЫ ЖЮЖАН
времени она принимает участие во всех его играх, разделяет его
горе и радости, с заботливостью чисто материнской наблюдает
за каждым его шагом и действием, следит за состоянием его здо-
ровья. И достаточно простого недомогания, чтобы обвиняемая,
преувеличивая самую болезнь, требовала для него немедленной
медицинской помощи. Не желая, чтобы покойный Николай тяго-
тился ее присутствием, и в то же время не доверяя его товарищам,
которые, по ее мнению, могли его испортить, Жюжан одинаково
была любезна и с ними, позволяя при себе шутить, говорить раз-
ные глупости, в которых и сама принимала участие; словом — про-
делывала все то, что, по своему убеждению, должна была делать,
чтобы сохранить влияние на Николая, и что ныне свидетелями
и представителем обвинения поставлено ей в улику с целью дока-
зать любовную связь. Но если, присяжные заседатели, по одним
внешним признакам нельзя еще судить о самых обыкновенных
взаимных отношениях людей, вроде расположения и дружбы, то
еще менее представляется возможным по таким признакам дока-
зать существование более интимных отношений между людьми,
какова любовная связь, которую я положительно отрицаю в дан-
ном случае...
И в самом деле, если смотреть на все действия Жюжан, о ко-
торых говорят свидетели, как на проявление одной только стра-
стной любви к покойному, то, спрашивается, как же согласовать
подобные действия подсудимой с теми личными ее свойствами,
какие приписываются ей обвинительной речью, представляю-
щей Жюжан женщиной умной, хитрой, обдумывающей каждый
свой шаг?! Но разве умная и тактичная женщина обнаружила бы
страстное влечение, да еще в присутствии не только близких, но
даже посторонних лиц?! Разве Маргарита Жюжан, желая расто-
чать свои ласки покойному как любовнику, не нашла бы возмож-
ным сделать это у себя на квартире, так как жила отдельно, или
где-нибудь в нейтральном месте?
Вот почему те ласки, которые расточала обвиняемая публич-
но Николаю Познанскому, скорее говорят в пользу отношений ее
к покойному как матери, даже как сестры, но не как любовницы.
Таковы, присяжные заседатели, доказательства, приводимые
товарищем прокурора в подтверждение обвинения подсудимой
в развращении и в любовной связи с покойным Н. Познанским.
586
ХАРТУЛАРИ КОНСТАНТИН ФЕДОРОВИЧ
Упомянутые доказательства, по мнению моему, настолько слабы,
что ссылка на них равносильна просьбе поверить на слово и при-
том в деле, в котором идет речь о гражданской жизни или смерти
подсудимой... Но я полагаю, милостивые государи, что для право-
судия одинаково дорого как наказание виновного, так равно и спа-
сение напрасно обвиняемого, и прежде чем опозорить, прежде
чем обесчестить и уничтожить подсудимую, суд совести требует от
обвинителя не слов, не личных впечатлений, возбуждающих одно
только пустое подозрение, а неопровержимых доказательств!
Итак, любовной связи подсудимой с покойным в смысле по-
ловых сношений не могло быть и не было. Но мне возразят, что
проявление ревности бывает и во имя одного платонического
чувства, которое подсудимая питала к Николаю Познанскому.
Допустим на время и это предположение; но спрашиваем об-
винительную власть: какие же поводы были к ревности, чем это
чувство питалось со стороны сорокалетней женщины к пятнадца-
тилетнему юноше? Полковник Познанский говорит, что благода-
ря принятым мерам Николай постепенно охладевал к Маргарите
Жюжан и стал ухаживать за другими девицами его возраста и пре-
имущественно за одной, фамилия которой весьма часто повторя-
лась здесь, на суде, по поводу перехваченной переписки. Другой
свидетель, студент Алексей Познанский, говорит, что сам Нико-
лай, видимо, тяготился пребыванием М. Жюжан в доме; но свиде-
тель сознается при этом, что такое заключение свое основывает
только на личных наблюдениях, так как покойный не был с ним
откровенен.
Таким образом, полковник Познанский основывал возмож-
ность ревности подсудимой на том, что она перехватывала из рук
дочери его переписку с известной особой; но тогда, значит, Мар-
гарите Жюжан было известно и письмо той же особы от 18 марта,
в котором она просит покойного прекратить свои бесполезные
ухаживания; следовательно, ввиду подобного ответа, уничтожался
единственный и последний повод для мнимой ревности? Между
тем означенное обвинение энергически поддерживается товари-
щем прокурора, который старается сорвать маску с подсудимой
и доказать ту, поистине адскую настойчивость, с какой будто бы
Маргарита Жюжан во что бы то ни стало задумала уничтожить не-
счастного мальчика. Так, по словам товарища прокурора, Жюжан
587
ДЕЛО МАРГАРИТЫ ЖЮЖАН
покушается сначала отравить покойного папиросами, насыщен-
ными морфием; когда это покушение ей не удалось, то она состав-
ляет анонимное письмо, и, наконец, когда и донос не имел успеха,
прибегает к отравлению Николая Познанского тем же морфием,
но уже введенным ею в склянку с лекарством и при этом в дозе,
безусловно смертельной.
Я думаю, вы согласитесь со мной, господа присяжные засе-
датели, что подобные действия обвиняемой, хотя искусственно
созданные и приписываемые ей, требуют, однако же, самой ко-
варной души, громадного такта и железной воли, то есть как раз
таких условий, которых никогда недоставало у подсудимой; но
разберем и эти действия, хотя мы не признаем за ними права на
существование.
Я не буду останавливаться на случае с папиросами, кем-то спра-
ведливо названном первоапрельской шуткой, непонятной для по-
сторонних, но которой сами родители покойного не придумали
иного значения и в которой не допускали никакого участия со сто-
роны М. Жюжан, так как показаниями присутствующей при этом
няни Рудневой и сестры покойного Надежды, М. Жюжан первая
поспешила проверить подозрение покойного Николая, попробо-
вать одну из отравленных папирос, вследствие чего ей сделалось
дурно и она была больна некоторое время, а равно и потому, что
Жюжан, несмотря на просьбы самой Познанской сохранить этот
случай в тайне, рассказала о нем во многих домах, где давала уроки.
Между тем с появлением на сцену доноса, сообщенного полков-
нику Познанскому его непосредственным начальством, внезапно
изменились и взгляд на обвиняемую, и значение всех тех фактов,
о которых просили даже подсудимую не разглашать. Упомянутый
донос известного уже вам, присяжные заседатели, содержания
не мог, очевидно, не возмутить полковника Познанского, так как
он касался чести семьи и отчасти его служебной карьеры; но, по
мнению моему, донос этот был второй первоапрельской шуткой
и таковой же признан полицейской властью, ограничившейся
производством только негласного дознания об опасном мальчи-
ке, который со своими сверстниками уже три месяца как занима-
ется приготовлением какого-то страшного яда.
По получении доноса полковник Познанский, воображение
которого воспламенилось под влиянием и негодования, и стра-
588
ХАРТУЛАРИ КОНСТАНТИН ФЕДОРОВИЧ
ха, в своих поисках за автором доноса видит во всякой вещи, во
всяком, по-видимому, ничтожном прошедшем факте, не имевшем
прежде в его глазах никакого смысла, доказательства несомнен-
ной виновности Жюжан не только в составлении доноса, но и в
отравлении сына.
Правда, экспертиза почерка признала, что при сличении
писем Жюжан с почерком доноса сходство их заключается толь-
ко в отдельных буквах, а также в подчеркивании отдельных слов,
а при сличении надписи на конверте доноса, адресованного на
имя бывшего градоначальника Трепова, с такой же написанной
Жюжан по приказанию судебного следователя, обнаружено их
взаимное сходство; но не следует, однако же, упускать из виду,
что улики посредством почерка во многих случаях бывают весьма
обманчивы, так как почерки у разных лиц бывают сходны вслед-
ствие того, что лица эти учились писать у одного и того же учи-
теля или намеренно подражали друг другу. Вот почему, если бы
даже допустить сходство почерка Жюжан с почерком анонимного
письма, подобное сходство едва ли может быть признаваемо за до-
казательство того факта, что анонимное письмо написано имен-
но обвиняемой, тем более, когда удостоверение экспертизы осно-
вывается лишь на некоторых общих приемах письма подсудимой
с теми, какие замечены в анонимном письме.
Я не стану утомлять внимание ваше, господа присяжные за-
седатели, повторением доводов, какие уже были приведены мной
во время производства судебного расследования в подтверждение
неосновательности экспертизы. Достаточно напомнить, что экс-
пертиза почерка нашла сходство анонимного письма с письмами
обвиняемой, признавая сходство трех букв из тысячи, которые
попадаются в письмах Маргариты Жюжан, несмотря на то что бу-
квы эти и по характеру своему, и по роду принадлежат к разным
почеркам. Что же касается до экспертизы стиля, которая вообще,
по свойству своему, едва ли может что-либо доказать, то она удо-
стоверила в данном случае, что слог или стиль анонимного пись-
ма неправилен, но встречаются совершенно французские выра-
жения, причем неправильные обороты речи и грамматические
ошибки сделаны как бы умышленно. Между тем, те же эксперты
признают, что в анонимном письме вместе с чисто французскими
фразами попадаются и такие, которые никогда не употребляются
589
ДЕЛО МАРГАРИТЫ ЖЮЖАН
французами. Относительно же сделанного экспертами замечания,
что в анонимном письме встречаются буквы такой формы, какую
дают им только одни французы, то этот довод, по моему мнению,
ничего не доказывает. Выше, говоря вообще об экспертизе почер-
ка, я заявил, что сходство и своеобразность в изображении неко-
торых букв весьма часто сообщается учителями ученику, а потому
нисколько не будет удивительна такая своеобразность и сходство,
если лицо, писавшее анонимное письмо, имело учителем калли-
графии природного француза. Этим предположением отчасти
объясняется и то, что в анонимном письме наряду с французски-
ми фразами попадаются и русские обороты речи, и русское за-
ключение. Но, кроме выводов экспертизы, на подсудимую указы-
вают как на автора анонимного письма еще и потому, что в тексте
этого письма сообщаются факты, которые могли быть известны
только одной М. Жюжан. Несостоятельность такого довода стано-
вится очевидной, если принять в соображение, что упоминаемые
в анонимном письме факты никогда не были и не могли быть се-
мейной тайной, известной только одной подсудимой. И в самом
деле, разве можно назвать тайнами такие, например, факты, что
у покойного был химический шкаф, что он занимался химией, уча-
ствовал в домашних спектаклях, присутствовал на пирушках и в
собраниях товарищей?! Мне кажется, что по отношению к ано-
нимному письму тайной может быть признано одно только имя
автора, которым не может быть Маргарита Жюжан, как по осно-
ваниям, мной изложенным выше, так и по отсутствию причины
или повода к такому поступку со стороны обвиняемой.
Мне остается перейти теперь к последнему, но вместе с тем
и к главному обвинению, направленному против подсудимой, то
есть к обвинению ее в отравлении Николая Познанского.
Господа присяжные заседатели! Я признаю, что отравление
существует, хотя бы мог с успехом оспаривать у экспертизы неко-
торые факты, на которых она основывает свое заключение. Я мог
бы выбросить из числа доказательств правильности химического
анализа ту склянку с лекарством, которая, будучи, взята с комода
в день смерти покойного матерью его, была где-то ею спрятана
и представлена врачам только через два дня после смерти Нико-
лая Познанского... Равным образом, я имею серьезные основания
сомневаться в правильности анализа и той части внутренностей
590
ХАРТУЛАРИ КОНСТАНТИН ФЕДОРОВИЧ
покойного, которые, по неизвестной мне законной причине, взя-
ты были лечившим Николая Познанского доктором Николаевым
к себе на дом. Но обхожу молчанием все эти упущения судебно-ме-
дицинского исследования, так как интересы подсудимой вовсе не
находятся в зависимости от факта преступления, между которым
и обвиняемой, по моему глубокому убеждению, не существует ни-
какой причинной связи.
Подсудимой приписывают отравление покойного Н. Познан-
ского, во-первых, потому, что, за несколько дней до смерти, Жю-
жан уверяла родителей, родственников и знакомых покойного,
что он опасно болен, и таким образом как бы подготовляла почву
для безнаказанного совершения своего будущего преступления, и,
во-вторых, потому, что сама созналась в том, что давала покойно-
му последний прием лекарства, оказавшегося впоследствии отрав-
ленным. Мне кажется, что уверение подсудимой об опасном болез-
ненном состоянии покойного Николая Познанского объясняется
той обыкновенной заботливостью и теми попечениями, какими
М. Жюжан постоянно его окружала и которых он, к сожалению,
в действительности был лишен от других. Но, сверх того, разве
распространением слухов о болезни Николая М. Жюжан созда-
вала факт, на самом деле не существующий?! Разве Николай По-
знанский был здоров? Не она ли первая обратила внимание отца
и матери, что у Николая, кроме краснухи, оказалась опухоль лим-
фатических гланд, чему подсудимая придавала особое значение,
ввиду золотушного свойства покойного?! Не она ли просиживала
все время с больным и, желая его развлечь, бегала за Обруцким
и умоляла прийти посетить покойного. Наконец, разве сама По-
знанская не пугалась необыкновенного выражения глаз сына?!
Вот основания, по которым распространению слухов о болез-
ни Николая Познанского я не придаю значения улики и вполне
уверен, что если бы подсудимая действовала иначе, то есть скры-
вала положение больного, то по установившемуся, к сожалению,
обыкновению обращать в улику против человека, который имеет
несчастье сидеть на скамье подсудимых, не только его действия,
но и бездействие — и на молчание Маргариты Жюжан прокурор-
ская власть указывала бы вам как на обстоятельство, доказываю-
щее ее виновность.
591
ДЕЛО МАРГАРИТЫ ЖЮЖАН
Проследим, однако же, как действовала эта умная и хитрая,
по словам товарища прокурора, женщина при самом отравлении
Н. Познанского и как она выполнила заранее составленный и об-
думанный ею план для совершения преступления...
Имея полнейшую возможность отравить покойного при пер-
вом приеме лекарства и тем возбудить предположение, что отрава
последовала от ошибки аптеки, смешавшей медикаменты, так как
в ней приготовлялось для семейства Познанских одновременно
несколько лекарств, в том числе одно с морфием, Маргарита Жю-
жан дает отраву в последнем, шестом приеме. Но мне возразят,
что позднее отравление следует объяснить отсутствием у подсу-
димой морфия, который она могла похитить у Познанского лишь
накануне самого отравления, вечером. Неосновательность подоб-
ного предположения обнаруживается из взаимного сопоставле-
ния следующих обстоятельств. Морфий постоянно хранился, по
показанию полковника Познанского, под ключом в его спальне,
и весь вечер накануне отравления свидетель безвыходно находил-
ся в этой комнате, из которой отсутствовал временно, когда, вме-
сте с сыном, свидетелем Польшау и М. Жюжан, должен был перей-
ти в столовую для ужина, и потом с теми же лицами возвратился
в спальную обратно, где оставался до следующего дня. Далее, если
подсудимая была настолько тактична и сообразила не только все
свои действия, которыми обусловливалась возможность соверше-
ния преступления, но и обдумала заранее все средства к сокрытию
следов этого преступления, то почему она на следующий же день,
при общем недоумении о причине скоропостижной смерти Ни-
колая Познанского, сама заявляет родителям и знакомым покой-
ного, что давала последний прием лекарства, и, наконец, почему
обвиняемая не уничтожила самой склянки с лекарством, а, напро-
тив, поставила ее в комнате покойного на таком видном месте,
что склянка эта была немедленно замечена. Эта склянка послу-
жила одним из главных доказательств того, что смерть Николая
последовала от отравления морфием! Такого рода действия под-
судимой, поражающие своей необдуманностью, еще ничто в срав-
нении с поведением Маргариты Жюжан в квартире Познанских
со дня смерти покойного до дня его погребения. Вот что передава-
ли нам по этому поводу свидетели. Лишь только свидетель Бергер
сообщил обвиняемой о смерти Н. Познанского, как она поспе-
592
ХАРТУЛАРИ КОНСТАНТИН ФЕДОРОВИЧ
шила в квартиру Познанских, настолько подавленная известием,
что Бергер решился сопровождать ее на извозчике. По прибытии
в квартиру покойного Жюжан уже не покидает ее и проводит все
дни в кругу несчастного семейства, разделяя его горе. Во время па-
нихиды она стоит у гроба покойного и усердно молится об упокое-
нии его души, а остальное время просиживает в той комнате, в ко-
торой умер Николай Познанский. Как объяснить такое поведение
обвиняемой, которая не страшится упреков совести, которая не
бежит из дому, куда она внесла такое горе и осквернила ужасным
преступлением, а, напротив, остается в нем?! Воображение чело-
века так прихотливо, ответят мне, что некоторые и преступле-
нием способны гордиться... Нет, господа присяжные заседатели,
я наблюдал за подсудимой во время моих с ней объяснений как
защитник и судья и по впечатлению, произведенному ею на меня,
подобное предположение, по меньшей мере, неуместно... Только
спокойная и чистая совесть, только безупречное прошлое, только
сознание своей невиновности могут создать такую уверенность
в самом себе, которая никогда не покидала Маргариту Жюжан
и которая приводила в изумление всех окружающих ее, пытливо
следивших за каждым ее движением, за каждым почти ударом ее
пульса, чтобы обнаружить в ней убийцу.
Таковы улики, господа присяжные заседатели, которые, в свя-
зи с известным предупреждением, поставили Маргариту Жюжан
в положение обвиняемой. Однако же отравление существует; нам
говорит об этом экспертиза, которой мы обязаны верить. Но кто
же виновник?! Ввиду этого неотвязчивого вопроса, которого сама
защита не желала бы оставлять открытым, я прошу вас, господа
присяжные, дозволить мне на время отвлечь ваше внимание от си-
дящей на скамье подсудимых Маргариты Жюжан и сосредоточить
его на одном письменном документе, представленном суду отцом
покойного. Заглянем в те заметки, которые оставил после себя
покойный Николай Познанский; быть может, в них мы и найдем
ключ к тайне, окружающей внезапную смерть бедного юноши.
Беглый, поверхностный взгляд на упомянутые заметки зна-
комит нас ближе с покойным, нежели все выслушанные нами
свидетельские показания. В этих заметках воскресает Николай
Познанский со всеми своими юношескими достоинствами и не-
достатками, со всеми своими высокими стремлениями и даже
593
ДЕЛО МАРГАРИТЫ ЖЮЖАН
с каким-то болезненным, так несоответствующим его возрасту
отчаянием. «Смешно, — говорит покойный, — разочарование
в мои годы!» Чем больше «живешь, тем больше узнаешь, тем боль-
ше видишь, что многие мысли неосуществимы, что нет никогда
и ни в чем порядка». Простой ли это набор где-то вычитанных
и откуда-то заимствованных громких фраз, как заявил нам отец
покойного, или же в заметке проглядывает нечто, что, видимо,
угнетало молодого человека, к чему он стремился, в чем потерпел
неудачу и что привело его к разочарованию в жизни? Я склоня-
юсь к последнему предположению и признаю, что приведенная
тирада является результатом некоторого личного психического
анализа; видимо, покойный рылся в самом себе, проверял себя
и вместе с тем страдал, будучи собой недоволен. Должен ли «я уп-
рекнуть себя в чем-нибудь?», — продолжает Николай Познанский
и, возбуждая подобный вопрос, отвечает: «Много бы я ответил на
этот вопрос, если бы не боялся, что тетрадь попадет в руки отца
или кому-нибудь другому и он узнает преждевременно тайны моей
жизни с 14 лет. Много перемен, много разочарований, многие
дурные качества появились во мне. Кровь моя с этого возраста
приведена в движение, движение крови повело меня ко многим
таким поступкам, что, при воспоминании их, холодный пот высту-
пает у меня на лбу». Сила воли выработалась «из упрямства, спасла
меня, когда я стоял на краю погибели»; я стал атеистом, наполови-
ну либерал. Дорого бы я «дал за обращение меня в христианство.
Но это уже поздно и невозможно. Много таких взглядов получил
я, что и врагу своему не желаю додуматься до этого; таков, напри-
мер, взгляд на отношения к родителям и женщинам... Понятно,
что, основываясь на этом и на предыдущем, я не могу быть дово-
лен и настоящим».
Возбуждая затем другой вопрос: «Светло ли мне будущее?» —
Николай Познанский отвечает: «Недовольный существующим
порядком вещей, недовольный типами человечества, я навряд
ли найду человека, подходящего под мой взгляд, и мне придется
проводить жизнь одному, а тяжела жизнь в одиночестве, тяжела,
когда тебя не понимают, не ценят».
Разбирая, в заключение, род деятельности, которую намерен
избрать для достижения славы, Николай Познанский оканчива-
ет заметки упоминанием о полученном им 18 марта письме от
594
ХАРТУЛАРИ КОНСТАНТИН ФЕДОРОВИЧ
П. и затем, обращаясь к сопернику своему по ухаживанию за П.,
Ф. И. Ч ., заканчивает дневник словами, хотя и вычеркнутыми от-
цом при представлении дневника судебному следователю, но вос-
становленными на суде, именно: «что кому-нибудь из двух, ему или
Ф. И. Ч ., придется переселиться в лучший мир».
Ввиду приведенных мной извлечений из заметок покойного
невольно возбуждаются вопросы: какие дурные поступки и каче-
ства могли появиться в несчастном юноше с 14-летнего возраста?!
На краю какой погибели стоял он, спасенный силой воли?! В чем
состоял этот взгляд на родителей и женщин, усвоения которого
он не пожелал бы и врагу своему?! И наконец, что означает этот
возглас, которым оканчиваются заметки покойного за несколь-
ко дней до внезапной смерти, возглас, вызванный, несомненно,
крайним отчаянием, внезапно овладевшим Н. Познанским?!
К сожалению, на все эти вопросы мы не могли получить ника-
ких ответов от лиц, допрошенных на суде и заявлявших о близких,
дружеских своих отношениях к покойному. И потому, избегая
совершенно произвольных комментирований, мы должны оста-
новиться только на сообщенных покойным фактах, как на осно-
вании, еще более парализующем возможность признания винов-
ность М. Жюжан.
Этим я оканчиваю свою защиту и, вручая вам, присяжные за-
седатели, судьбу подсудимой с полным и бессловным доверием,
прошу лишь об одном: не забывайте, что она иностранка и что
для правосудия, в его предстоящем приговоре, не существует се-
редины, так как Маргарита Жюжан должна будет или пасть под
тяжестью преследующего ее подозрения, или же выйти из залы
заседания совершенно оправданной. Мне кажется, что последний
исход наиболее соответствует условиям справедливости и беспри-
страстия в настоящем процессе, который, будучи занесен в нашу
судебно-уголовную летопись и занявши место среди разного рода
загадочных убийств, возмущающих душу читателя, возбудит, несо-
мненно, одно только недоумение...
Присяжные заседатели вынесли по данному делу оправдательный
вердикт.
595
ДЕЛО ЛЕБЕДЕВА1
Дело рассматривалось С. -Петербургской су-
дебной палатой по апелляционной жалобе
подсудимого 9 ноября 1889 г.
Господа судьи! Настоящее обвинение,
предъявленное прокурорской властью к кре-
стьянину Андрею Лебедеву и подлежащее об-
суждению палаты, чрезвычайно напоминает
мне алгебраическую задачу с одним неизвест-
ным, разрешение которой немыслимо без
предварительного отыскания этой неизвест-
ной величины, которая по алгебраическим
правилам, будучи поставлена в уравнение,
обращает его в тождество.
В таких же условиях находится, по мо-
ему мнению, и вопрос о виновности Лебеде-
ва, для правильного разрешения которого
и для устранения слишком одностороннего
взгляда на преступные действия подсудимо-
го необходимо прежде всего обнаружить
неизвестный фактор, к сожалению, остав-
шийся необследованным по делу, но кото-
рый я надеюсь установить последующими
моими объяснениями.
17 сентября 1887 г. в дневнике при-
ключений города С. - Петербурга появилось
1 Печатается по: Судебные речи известных
русских юристов : сборник. — 2 -е изд., испр. и доп. —
М. : Юрид. лит., 1957.
596
ХАРТУЛАРИ КОНСТАНТИН ФЕДОРОВИЧ
извещение об одной из тех ужасных катастроф, которые весьма
часто, к сожалению, повторяются у нас при сооружении или раз-
рушении зданий, благодаря слабости техническо-полицейского
надзора по строительной части.
Упомянутое несчастье имело причиной внезапно обрушив-
шийся купол разбиравшегося дома по Екатерининскому каналу
под No 13, в котором помещалась когда-то известная петербург-
ским обывателям «Панорама», а последствием — убийство двух
и тяжкие увечья трех рабочих.
Построенное со специальной целью, означенное здание име-
ло и свою специальную конструкцию и представлялось, по отзы-
вам техников, редким и серьезным в техническом отношении со-
оружением.
Главную особенность сооружения являла собой его куполооб-
разная, античная крыша, подобная той, какая была в древности
у римлян над Пантеоном Агриппы.
По объяснениям строителя, архитектора Фонтана, при пер-
воначальной постройке дома кладка его стен производилась
в виде кольца, сообразно с формой заказанного на заводе Креля
по рисункам Фонтана самого купола, который, будучи сделан из
одного кованого железа, весил со всеми стропилами, кольцами
и скреплениями около 6 тысяч пудов.
Ввиду такой необыкновенной тяжести купола, который дол-
жен был лечь на стены круглого здания в виде опрокинутой чаши,
он был предварительно собран на стене дома, возведенной сна-
чала до высоты двух сажен, а затем, по мере возвышения стен-
ной кладки, поднимался при помощи домкратов, и, наконец, по
достижении намеченной высоты и после устройства кирпичного
карниза, толщиной в высоту кольца купола, последний был окон-
чательно укреплен.
Такова сущность конструкции того сооружения, приобретенно-
го впоследствии петербургским обществом взаимного кредита, кото-
рое подлежало сломке для возведения на этом месте нового здания.
Избегая излишних денежных затрат и расходов, сопряженных
с ломкой означенного здания, петербургское общество взаимного
кредита поместило в газетах объявление, которым вызывало лиц,
желающих заняться подобной операцией на условиях, какие будут
установлены взаимным соглашением с банком.
597
ДЕЛО ЛЕБЕДЕВА
Вследствие сего в правление общества взаимного кредита по-
ступили одновременно три предложения, из них два — от метал-
лических заводов Креля и Сан-Галли, а третье — от крестьянина
Тверской губернии Андрея Петрова Лебедева.
Завод Креля потребовал 6 тысяч рублей за производство ра-
бот, с оставлением всего материала в пользу общества, распреде-
ляя эту сумму в таком порядке: 3 тысячи рублей за леса и 3 тысячи
рублей за снятие купола. Завод же Сан-Галли изъявлял согласие
произвести те же работы за 3500 рублей, а в случае неоставления
материала в пользу завода требовал доплаты заводу еще 1 тысячу
рублей.
Наконец, крестьянин Андрей Лебедев предложил наиболее
подходящие условия, а именно: он покупал у общества весь метал-
лический материал в здании за 1800 рублей и для извлечения его
из здания обязался произвести своими собственными средствами
разбор сооружения в течение 70 дней, оставляя в пользу общества
все приспособления, какие им будут сделаны, и в то же время при-
нимая на себя всю ответственность за безопасность рабочих.
Таким образом, мелкий старьевщик из Апраксина рынка, тор-
гующий старым и бракованным железом, выступает не только кон-
курентом, но даже победителем техников, и дело остается за ним.
Выданное Лебедевым 1 сентября 1887 г. обществу взаимного
кредита обязательство вышеприведенного содержания закрепило
взаимное соглашение, выгодное для каждой из договаривающих-
ся сторон, так как общество не только избавлялось от расходов,
но еще приобретало 1800 рублей, слагая при этом с себя всякую
ответственность за могущие произойти несчастья с рабочими
при сломке здания и оставляя в свою пользу все приспособления,
а Лебедев в свою очередь предвкушал громадные барыши.
Оставались неогражденными только интересы третьих лиц,
так как контрагенты совершенно позабыли общественную безо-
пасность...
Заручившись разрешительным свидетельством городской
управы на сломку здания, правление согласно обязательству, по-
требовало от Лебедева немедленного приступа к работам.
Лебедев отправился на Никольский рынок, и там среди рабо-
чего пролетариата вербует себе отряд рабочих по самым дешевым
поденным платам.
598
ХАРТУЛАРИ КОНСТАНТИН ФЕДОРОВИЧ
Весь этот отряд, под командой Андрея Лебедева, служившего
когда-то музыкантом в армейском пехотном полку, и родного его
брата, крестьянина Степана Лебедева, рассыпался по куполу зда-
ния, который изнутри, для безопасности, был подперт четырьмя
деревянными стойками, скрепленными между собой железными
связками или скобами.
Означенные подпоры, по мнению Андрея Лебедева, должны
были выдержать всю тяжесть купола, и потому иных каких-либо
приспособлений им сделано не было.
Работа закипела. Застучали молотки, и вскоре наружная ме-
таллическая обшивка была снята, а за ней снят так называемый
черный пол, и остов купола тотчас же обнажился с его металличе-
скими стропилами, числом до 32, которые, подобно радиусам от
центра, спускались от вершины купола к его основанию, лежавше-
му на стенах самого здания в кольце.
Наступала самая трудная и самая опасная часть работы, состо-
явшая в разборке и в расчленении металлических стропил. Каза-
лось, что нужно было подумать прежде, нежели приступить к делу,
или же посоветоваться с кем-нибудь из техников, но самонадеян-
ность Лебедева в погоне за наживой не знает препятствий...
Описывать перед вами, господа судьи, каким образом про-
изводилась Лебедевым дальнейшая работа, я считаю лишним;
замечу только и обращаю преимущественное ваше внимание на
то, что в течение всего времени, начиная с приступа обвиняемым
к ломке здания и кончая провалом купола, никакая власть, за ис-
ключением сына строителя панорамы, архитектора Фонтана, по-
сланного отцом для разведки, кем и как сносится построенное им
здание, никто не интересовался ходом работ Лебедева.
Словом, как будто бы все дело происходило не в центре горо-
да, а где-нибудь на его отдаленных окраинах, и притом сносилось
не каменное, солидное здание, не говоря уже о его специальной
и серьезной конструкции, а какой-нибудь старый деревянный са-
рай или же курятник...
Печальные последствия не заставили себя ждать. Непра-
вильная, как несогласная с правилами техники, разборка метал-
лических стропил, по заключению экспертов-техников, быстро
переместила центр тяжести на оставшуюся неразобранной часть
каркаса, вследствие чего, весь каркас скрутился и, сорвавшись
599
ДЕЛО ЛЕБЕДЕВА
со своего основного металлического кольца, обрушился внутрь
самого здания, увлекая за собой всех работавших на куполе, из
коих родной брат подсудимого, Степан Лебедев, и крестьянин
Дмитрий Филиппов убиты на месте, трое изувечены, а сам обви-
няемый, Андрей Лебедев, каким-то чудом отброшен был на крышу
соседнего флигеля, получив легкие ушибы. Таким же чудом мож-
но объяснить себе и то явление, что купол не ударил в стену дома,
смежного с разбираемым зданием, и что, таким образом, число
жертв ограничилось.
Вот, господа судьи, тот материал, который был добыт пред-
варительным следствием для привлечения крестьянина Андрея
Лебедева к уголовной ответственности на основании ст. 1466
Уложения и ст. 128 Устава о наказаниях, налагаемых мировыми
судьями, материал, на основании которого С. - Петербургский
окружной суд нашел возможным признать Лебедева виновным
и приговорил его к аресту при полиции на два месяца и к церков-
ному покаянию.
Но я нахожу этот судебный приговор, по некоторой его жес-
токости, несоответствующим действительной вине Лебедева.
Мне кажется, что всякое обвинение, направленное против
известного лица, для того чтобы оно могло быть усвоено судьей
и выражено им в своем приговоре с уверенностью в его справед-
ливости, должно звучать в ушах судьи полным гармоническим
аккордом, без всякой малейшей фальши, будет ли она происхо-
дить от неуменья извлекать звуки или же от недостатка в самом
инструменте известной ноты, но во всяком случае фальши этой
не скрыть от чуткого и опытного уха судьи никакими переливами
и никакими переходами аккордов из одного тона в другой.
Подобный именно недостаток мы видим в обвинении Андрея
Лебедева, в котором для полноты обвинительного аккорда недос-
тает именно одной ноты или, выражаясь языком деловым, недос-
тает одного факта, о чем я уже упомянул в начале моей защиты,
сравнивая вследствие сего самое обвинение Лебедева с алгебраи-
ческой задачей с одним неизвестным.
Вот почему и до обсуждения вопроса о степени виновности
Лебедева я считаю необходимым, согласно обещанию, восстано-
вить прежде всего тот отсутствующий факт, ввиду которого лич-
ность обвиняемого должна будет отодвинуться на второй план...
600
ХАРТУЛАРИ КОНСТАНТИН ФЕДОРОВИЧ
С этой целью мне приходится на время сделаться солидарным
с почтенным представителем обвинительной власти и отстаивать
вместе с ним интересы того третьего лица, именуемого общест-
венной безопасностью, которое забыто не только договариваю-
щимися к обоюдной выгоде сторонами, но даже теми, на которых
законом возложена обязанность строгого ее охранения.
Спрашивается, кто же эти законные блюстители обществен-
ной безопасности, поступившиеся в данном случае своими пря-
мыми обязанностями?!
Очевидно, лица, которым поручен техническо-полицейский
надзор за всякого рода городскими сооружениями.
Обращаемся к Строительному уставу и видим, что до 1873 года
правительственным органом с означенными полномочиями
и обязанностями по городу Петербургу было правление 1-го окру-
га путей сообщения, но затем, просматривая продолжение Свода
законов 1876 года, замечаем коренную ломку всего Строитель-
ного устава, и ст. 322 сего устава заменяется постановлением,
по которому: «В местностях, где введено городовое положение,
утверждение планов фасадов частных зданий, а главное — наблю-
дение за правильным производством построек, возлагается на
городские управы, в лице городских участковых архитекторов,
обязанных руководствоваться в этих случаях правилами Строи-
тельного устава».
Итак, искомая величина, необходимая для более правильного
разрешения задачи о степени виновности Лебедева, нами обнару-
жена.
Теперь мы знаем, что законным блюстителем правил Строи-
тельного устава, в интересах общественной безопасности, ока-
зывается городское общественное управление вообще, а по от-
ношению к данному случаю — петербургская городская управа,
в особенности со своими городскими архитекторами.
Остается, следовательно, только определить характер и сущ-
ность техническо-полицейского надзора городских управ за вся-
кого рода городскими сооружениями.
Мы имеем перед собой, по сему именно вопросу и по отно-
шению к данному случаю, несколько странные объяснения петер-
бургской городской управы судебному следователю, производив-
шему предварительное следствие по делу Лебедева.
601
ДЕЛО ЛЕБЕДЕВА
Изумленный бесконтрольностью, в техническом отношении,
работ Лебедева по сломке здания, столь редкого и серьезного по
общему отзыву техников, следователь потребовал от городской
управы, ведающей техническо-полицейским надзором, разъясне-
ния причины такого строгого с ее стороны нейтралитета и упуще-
ний в деле технической инспекции по строительной части, кото-
рая возложена на нее законом.
На этот вопрос был получен от управы отзыв такого содер-
жания: что ни в Строительном уставе, ни в обязательных поста-
новлениях по строительной части петербургского городского
общественного управления нет правил о надзоре со стороны го-
родского архитектора за сломкой строений и что выданное упра-
вой правлению общества взаимного кредита разрешительное
свидетельство на сломку здания, предъявленное участковому ар-
хитектору, возлагало на сего последнего только одну обязанность:
чтобы до начала производства работ место, занимаемое зданием
по Екатерининскому каналу, было ограждено забором.
Несмотря, однако же, на действительное отсутствие как в Ус-
таве строительном, так и в обязательных постановлениях думы
правил, которые непосредственно устанавливали бы обязатель-
ность надзора участкового городского архитектора и за сломкой
строений, тем не менее нельзя согласиться с упомянутым мнени-
ем управы как явно извращающим общий смысл и значение тех-
ническо-полицейского надзора.
Нельзя же, в самом деле, ограничить назначение упомянутого
надзора по строительной части, в видах общественной безопасно-
сти, строгим техническим наблюдением за одной только построй-
кой зданий, а в случае их сноса довольствоваться постановкой за-
бора, предоставляя за пределами этого забора тому, кто намерен
заняться разрушением здания, действовать по своему личному ус-
мотрению.
Придерживаясь такого ограничительного толкования смыс-
ла техническо-полицейского надзора, следует заключить, что об-
щественная безопасность, которая должна иметь в виду не одну
только мимо проходящую публику, но и самих рабочих, обстав-
лена гораздо большими гарантиями в техническо-полицейском
отношении при постройке курятника, нежели при сносе целого
здания, хотя бы судебных учреждений.
602
ХАРТУЛАРИ КОНСТАНТИН ФЕДОРОВИЧ
Согласитесь же, господа судьи, что уже одного этого прямого
вывода из объяснений управы судебному следователю, относитель-
но предела возложенной на нее законом технической инспекции,
вполне достаточно, чтобы убедиться в неправильности ее взгляда
на обязанности своих участковых городских архитекторов, кото-
рые должны отвечать за нарушение таковых своих обязанностей
на общем основании...
Если же взгляд управы правилен, то есть если не существует
закона, предписывающего строгое соблюдение известных пра-
вил при сломке зданий, это отчасти подтверждается отсутствием
в числе обвиняемых по настоящему делу и городского участково-
го архитектора, то спрашивается, в нарушении каких же техни-
ческих правил, ограждающих личную безопасность, обвиняется
ныне подсудимый Лебедев?
Едва ли мы можем получить какой-либо удовлетворительный
ответ на возбужденный вопрос, а между тем Лебедев обвиняется
в том, что при сломке здания, вопреки существующим законополо-
жениям, он дозволил себе явную неосторожность, выразившуюся
в непостановке необходимых при производстве работ лесов, по-
следствием чего, для него неожиданным, 17 сентября 1887 г. про-
изошел обвал указанного здания.
Несомненно, что после предшествующих моих объяснений по
поводу техническо-полицейского надзора и той роли, какую игра-
ет в нем городское общественное управление, задача моя и ваша,
судьи, при обсуждении основательности упомянутого обвинения
Лебедева значительно упрощается.
И в самом деле, если, с одной стороны, мы должны, безуслов-
но, признать, подобно городской управе, что ни в Строительном
уставе, ни в обязательных постановлениях думы, ни, наконец,
в Уложении о наказаниях не существует закона, обставляющего
производство работ по сломке зданий какими-либо точно опре-
деленными техническими условиями, а с другой — что, по разъ-
яснению уголовного кассационного сената 1870 года, номер 560,
применение ст. 1466 Уложения о наказаниях обусловливается
деянием, само по себе запрещенным законом, от которого про-
изошла смерть, то бесспорно, что обвинение Лебедева в наруше-
нии никому из нас не известных законоположений должно быть
603
ДЕЛО ЛЕБЕДЕВА
устранено, так как нельзя нарушать того, что в действительности
не существует.
Но, независимо от всего, Лебедеву приписывается еще явная
неосторожность с неожиданными для него последствиями.
В этой части обвинения Лебедева нельзя не заметить преж-
де всего логического противоречия, так как при явной, следова-
тельно, очевидной, неосторожности немыслима неожиданность
последствий. Нельзя, например, считать неожиданным взрыв по-
рохового погреба, когда в него входят с огнем, или же подклады-
вая горючий материал под строение, признавать неожиданным
пожар...
Не указывает ли нам такое логическое противоречие в самой
формулировке обвинения на его неустойчивость?!
Наконец, говоря о явной или очевидной неосторожности
в данном случае, необходимо предварительно доказать, что обви-
няемый или сам сознавал неправильность своих действий, или же
на эту неправильность ему указывали другие, предупреждая о мо-
гущих быть вредных и пагубных последствиях, а он пренебрег
такими предупреждениями и продолжал действовать. Но всего
этого по обстоятельствам дела не обнаружено, а, напротив того,
доказано, что разбор злополучного купола представлялся, по лич-
ному убеждению подсудимого, делом обыкновенным, не внушав-
шим никаких опасений в будущем за ужасные последствия.
Однако же окружной суд усматривает такую явную неосторож-
ность со стороны подсудимого в том прежде всего, что уже самая
особенность в архитектурном отношении здания «Панорамы»
явно говорила ему о безусловной необходимости иметь для сноса
такого здания специальные, технические знания, которыми он не
обладал, и, наконец, что о трудности работ, принятых на себя Ле-
бедевым, он был предупрежден сыном строителя — архитектора
Людвига Фонтана, Альбертом Фонтаном.
Неосновательность первого из доводов суда, что обвиняемый,
приступая к работе, должен был сознавать невозможность их ис-
полнения без содействия техники, явствует из личных соображе-
ний Лебедева как простолюдина, а именно: «Что не воспрещено,
то значит возможно», и что если бы здание «Панорамы» действи-
тельно представляло собой какие-либо особенности в техниче-
ском отношении и могло угрожать общественной безопасности
604
ХАРТУЛАРИ КОНСТАНТИН ФЕДОРОВИЧ
при его сносе обыкновенным способом, то на это обстоятельство,
несомненно, было бы обращено его внимание той властью или
учреждением, которое ведает надзором за возводимыми и разру-
шаемыми зданиями и имеет право во всякое время останавливать
производство работ.
Между тем учреждение, на обязанности которого лежало ос-
тановить работы, производимые Лебедевым, и заставить его при-
гласить техника, безмолвствовало, довольствуясь одной постанов-
кой забора, и, таким образом, еще более утвердило подсудимого
в правильности его личного мнения относительно законности
всех его действий.
Что же касается до предупреждения обвиняемого со стороны
сына архитектора Людвига Фонтана, Альберта Фонтана, то из по-
казания последнего, прочитанного на суде за его смертью, видно,
что он был в здании «Панорамы» только один раз, в начале сен-
тября 1887 года, причем вовсе не говорил Лебедеву об опасности
работ, но заметил только, что не позволил бы себе снимать купола
без лесов и потому находит это предприятие трудным.
Ввиду такого дословно приведенного нами показания свиде-
теля Альберта Фонтана становится ясным, что все высказанное
им Лебедеву в смысле одной только трудности предстоящих работ
и необходимости постановки лесов, которые и были поставлены
Лебедевым впоследствии, не имело и не могло иметь для него
значения предупреждения относительно безусловной негодности
предпринятого им способа разборки купола, тем более что обви-
няемый не знал ни фамилии, ни профессии посетителя, на кото-
рого смотрел как на человека любопытного, случайно зашедшего
к нему на стройку.
Следовательно, при таких условиях, когда не представляется
возможным установить явной, со стороны Лебедева, неосторож-
ности, под которой следует понимать действия, совершаемые
обыкновенно или при личном сознании действующего в их неос-
торожности, или же — несмотря на предупреждение о сем других,
применение к обвиняемому ст. 1466 или же ст. 1468 Уложения
о наказаниях может последовать только при явном нарушении со
стороны самого суда понятия о преступлениях, предусмотренных
этими статьями законов.
ДЕЛО ЛЕБЕДЕВА
Приведенными мной доводами и соображениями исчерпы-
ваются объяснения, какие я счел нужным представить в защиту
подсудимого Лебедева, убежденный в том, что они будут приняты
палатой во внимание при обсуждении вопроса о правильности
обжалованного обвиняемым приговора С. -Петербургского окруж-
ного суда.
А потому мне остается только присовокупить, что все лица, по-
терпевшие от неосторожности Лебедева, ныне уже им удовлетво-
рены, как это видно из представленных документов, и что, следова-
тельно, судебной власти приходится в настоящую минуту заняться
обсуждением исключительного вопроса об удовлетворении самого
правосудия, которое в лице почтенного присутствия палаты — я по-
зволяю себе надеяться — будет менее требовательным, нежели ок-
ружной суд, и отнесет событие 17 сентября 1887 г. к категории тех
печальных случаев, о которых упоминается в ст. 1470 Уложения
о наказаниях и которые по закону не наказуемы.
Первоначальный приговор (2 месяца ареста при полиции) был за-
менен Лебедеву двухнедельным арестом и церковным покаянием. Судеб-
ная палата утвердила также ту часть приговора, в которой говорилось
о взыскании с Лебедева денежных сумм в пользу семей пострадавших.
606
ДЕЛО ЛЕВЕНШТЕЙН1
Сущность обвинения Марии Левенштейн
по обвинительному заключению состоя-
ла в том, что она, придя 2 мая на квартиру
Элеоноры Михневой с заранее обдуманным
намерением лишить ее жизни, выстрелила
в последнюю дважды из револьвера, чем
причинила ей только легкое телесное по-
вреждение.
Основаниями для предания суду Марии
Левенштейн по данной формулировке об-
винения послужили следующие данные.
Мария Левенштейн прожила с некиим
Линевичем 17 лет и имела от него двенадцать
детей. На восемнадцатом году совместной
с Линевичем жизни последний почувство-
вал влечение к другой женщине — Михневой
и вскоре почти порвал все отношения с Ле-
венштейн. Отношения с Михневой стали
сказываться и на отношениях Линевича
к детям: к ним он становился все холоднее
и холоднее. Видя все это, Левенштейн пред-
ложила Линевичу расстаться с ней, оставив
у нее детей, на что Линевич заявил, что этот
вопрос может быть решен 2 мая.
2 мая 1881 г., будучи в очень тяжелом
душевном состоянии, сильно переживая
1 Печатается по: Судебные речи известных рус-
ских юристов : сборник. — 2 -е изд., испр. и доп. — М. :
Юрид. лит., 1957.
607
ДЕЛО ЛЕВЕНШТЕЙН
за судьбу своих детей, за семью, ее и свое будущее, Мария Левен-
штейн собиралась идти на службу к мужу для получения оконча-
тельного ответа о их дальнейших отношениях. Выходя из своей
комнаты, она увидела через открытую дверь кабинета Линевича
приоткрытую дверцу несгораемого шкафа, откуда был виден ре-
вольвер. Мрачное настроение и подавленность подсказали ей
мысль о самоубийстве. Мария Левенштейн взяла с собой револь-
вер, решив, что при отрицательном ответе Линевича, то есть
если он решит окончательно порвать с ней и не отдаст ей детей,
покончить с собой. Затем она направилась на службу Линевича.
Линевич встретил ее неприветливо. На ее вопрос о детях он грубо
ответил, что она может убираться куда хочет и детей она не полу-
чит. Возвращаясь от мужа, Мария Левенштейн проходила мимо
дома, в котором проживала Михнева. Решив, что, может быть,
с ней она сможет о чем-нибудь договориться по-хорошему, Мария
Левенштейн вошла в дом. Однако и здесь она была встречена гру-
бо. Михнева даже не пожелала с ней разговаривать. Выведенная
из терпения такой бесчеловечностью, Левенштейн в порыве гне-
ва дважды выстрелила в Михневу.
Несмотря на то, что в деле имеются неопровергнутые дан-
ные о том, что Мария Левенштейн действительно намеревалась
покончить жизнь самоубийством (письма к сыну и Линевичу от
10 и 8 января 1881 г.) и никогда не думала об убийстве Михневой,
обвинитель, только на основе того, что к Линевичу Левенштейн
пошла с пистолетом, тогда как ранее его с собой не носила, от-
стаивал версию о преднамеренном умысле виновной. Факты, оп-
ровергающие преднамеренность совершенного преступления,
широко использованы в защитительной речи, которая и воспро-
изводится полностью. Дело слушалось С. -Петербургским окруж-
ным судом 26 апреля 1882 г.
Господа судьи и господа присяжные заседатели! Если только
вы признаете за судом уголовным и его приговорами нравственно-
педагогическое значение и не отрицаете того глубокого интереса,
какой представляет собой настоящий процесс, затрагивающий
одну из самых больных сторон нашего общественного организма,
то, несомненно, должны будете отнестись к участи обвиняемой
с тем особенным вниманием и осторожностью, которыми толь-
608
ХАРТУЛАРИ КОНСТАНТИН ФЕДОРОВИЧ
ко и обусловливается справедливость человеческого суда вообще
и вашего будущего приговора в особенности!
Правда, что переданная вам, господа присяжные заседатели,
подсудимой история ее прошлой жизни, со времени знакомст-
ва с Линевичем и до совершения настоящего преступления, не
нова — она так же стара и обыденна, как история десятка и сотни
тысяч женщин, увлеченных, обманутых и покинутых теми, для
которых пожертвовали всем, что дает право на звание честной
женщины и на уважение общества! Но столь же устарелым следу-
ет признать, в свою очередь, и предположение, что суровостью
судебных приговоров, которых требует от вас обвинительная
власть, можно предотвратить в будущем подобные драматические
эпизоды среди незаконной семьи.
Мне кажется, что сообщенные обвиняемой факты из жизни
ее как обольщенной девушки, незаконной жены и такой же неза-
конной матери будут повторяться, независимо от судебной кары,
до тех пор, пока, по справедливому замечанию одного из побор-
ников женского вопроса, не будет закона, который защищал бы
нравственный капитал женщин с такой же силой, с какой он защи-
щает материальное достояние человека, и осуждал бы лиц, похи-
щающих честь у женщины, с той же строгостью, с какой осуждает
вора, похитившего имущество... Правда, мне могут возразить, что
закон, ограждающий права и карающий их нарушителей, о необ-
ходимости которого я заявляю как о мере к устранению таких пе-
чальных явлений в судьбе обесчещенной женщины, свидетелями
которых мы являемся в настоящую минуту, бессилен в деле преду-
преждения ее нравственного падения, так как по своему характе-
ру — ограждает ли он или карает — ему приходится ведать только
совершившиеся факты. Но никто и не ожидает от требуемого за-
кона такого патронажа, всецело лежащего на обязанности самой
семьи, к которой обыкновенно принадлежит женщина по своему
рождению и воспитанию, точно так же, как никто не станет оспа-
ривать, что лучшими средствами для борьбы с теми искушениями,
с какими встречается девушка при вступлении в жизнь, должны
служить исключительно правила, почерпнутые ей из нравствен-
ного катехизиса своей же семьи, если только он выработан роди-
тельскою властью... Но я говорю об отсутствии такого закона, ко-
торый охранял бы права женщины в ее внебрачных отношениях
609
ДЕЛО ЛЕВЕНШТЕЙН
к мужчине и, что главнее всего, права прижитых ее детей, этих
жертв чужой вины, чужого преступления, а между тем более всех
наказываемых как бесправных и отвергнутых обществом!
Я согласен с представителем обвинения, что правосудие не
может и не должно прощать человека, когда он протестует по по-
воду нарушения своих законных прав путем преступления, имея
возможность восстановить их во всякое время при помощи судеб-
ной власти; но не мне судить о том положении, в какое может быть
поставлено правосудие, когда на скамье обвиняемых, как в дан-
ном случае, оказывается лицо, поставленное законом вне всякого
права на судебную защиту. Подумайте, господа присяжные заседа-
тели, чего могла достигнуть подсудимая возбуждением судебного
преследования против Линевича? Отвечаю вам на этот вопрос
словами положительного закона: единственного наказания в виде
церковного покаяния и единственного права требовать от своего
обольстителя скудной подачки на содержание и воспитание детей
впредь до избрания ими рода жизни — подачки, охотно, обыкно-
венно, выбрасываемой великодушными развратниками из своего,
иногда громадного достатка.
Но для осуществления хотя бы и этого ничтожного права по-
думайте, что должна перечувствовать и пережить несчастная жен-
щина, начиная с добровольного оглашения своего позора, кото-
рым обусловливается возможность возбуждения самого судебного
иска! Какую ужасную внутреннюю борьбу она должна перенести,
чтобы унизить и подавить в себе не только врожденные иногда
деликатность и стыд, но и общее чувство человеческого достоин-
ства ради спасения детей от голодной смерти, детей, одинаково
обязанных своею жизнью как ей, так и тому, кто ее совратил!
И потому не удивительно, если лишенная законной опоры
и покровительства женщина, обесчещенная и покинутая с деть-
ми, прибегает к такой грубой и не свойственной ей форме про-
теста против низкого поступка своего совратителя, в какой выра-
зился протест и обвиняемой Левенштейн; не удивительно, если
мы видим смертоносное оружие в руках такого существа, которое
по своему природному назначению не отнимает, а дает жизнь, не
удивительно потому, что в поступках ее сказывается мщение за
поруганную честь и за безнаказанно отнятую будущность у нее и у
ее детей!
610
ХАРТУЛАРИ КОНСТАНТИН ФЕДОРОВИЧ
Вот, присяжные заседатели, те условия, в какие была постав-
лена и подсудимая Левенштейн по отношению к Линевичу, усло-
вия, дающие ей особенное право на ваше внимание к ее судьбе.
В этих условиях, по мнению моему, и заключается та нравствен-
ная истина в настоящем процессе, которая должна служить для
вас точкой отправления и главнейшим основанием для вполне
беспристрастного и справедливого приговора.
Но возвратимся от этих общих соображений и доводов к кро-
вавой расправе, при воспоминании о которой, правда, может
содрогнуться сердце, но правосудие — никогда! Слишком привыч-
ному к волнениям и столкновениям страстей, ему всегда удается
рассеять темноту, которой стараются прикрыть истину, и мы со
своей стороны постараемся оказать ему в этом наше посильное
содействие.
Краткий биографический очерк подсудимой, в связи с обстоя-
тельствами дела, предшествовавшими преступлению, — насколько
они выяснены судебным расследованием — вернее всего объяснят
нам, что побудило обвиняемую Марию Левенштейн к покушению
на жизнь Михневой.
В 1865 году, в небольшой квартире бедного труженического
семейства, состоявшего из престарелых мужа и жены и 19-лет-
ней дочери, поселился на правах квартиранта такой же бедный
молодой человек, только что начинавший торговлю. Небольшая
лавочка в апраксином рынке, с товаром на несколько сотен руб-
лей, послужила началом будущей его весьма обширной торговой
деятельности. Описываемая семья была семья Левенштейнов; мо-
лодая девушка — Мария Левенштейн; а молодой человек — ныне
петербургский 2-й гильдии купец Леон Линевич, торгующий ред-
костями и совершающий довольно крупные торговые обороты.
Благодаря практической изворотливости, свойственной людям,
начавшим свое торговое поприще в качестве мальчика в лавке,
Линевич, по словам знавших его, всегда лицемерно кроткий и ус-
лужливый, вскоре приобрел симпатию стариков Левенштейн
и расположение дочери их Марии, на которую обратил свое вни-
мание. Его постоянная заботливость об этой девушке, доходив-
шая до предупреждения малейших ее желаний; рассказы о своей
личности, о желании основать собственную семью, с намеками,
что первенствующая роль в этой семье будет принадлежать ей,
611
ДЕЛО ЛЕВЕНШТЕЙН
Марии, в случае согласия ее соединить свою судьбу с его личной;
наконец, сделанное им более категорическое предложение о всту-
плении в брак, — все это не могло не возбудить в бедной молодой
девушке, не имевшей притом никакой надежды на более лучшую
будущность, первого и глубокого к нему чувства любви и привя-
занности; а постоянные уверения в честности своих намерений,
о которых повторял он даже в сегодняшнем заседании, создали
в обвиняемой безусловное к нему доверие.
Иного доверия, по словам подсудимой, она и не могла иметь
к Линевичу ввиду начавшихся даже приготовлений к свадьбе. И в
самом деле, припомните, присяжные заседатели, прочитанное
на суде показание свидетельницы Манычаровой, принимавшей
самое живейшее участие в семье Левенштейн. С какою радостью
подсудимая объявила ей о сделанном Линевичем предложении,
показав при этом свое подвенечное платье и упоминая о нанятой
уже женихом квартире. Но Линевич, видимо, преследовал иную
цель, которую только прикрывал до известного момента, пока
жертва окончательно попадет в искусно расставленные им сети.
Брак откладывался со дня на день под разными ничтожными
предлогами: сначала вследствие мнимой необходимости совер-
шить его по обряду римско-католического вероисповедания, чего
обвиняемая не ждала, будучи православной, а затем это вымыш-
ленное препятствие заменилось другим, столь же нелепым — вро-
де ожидания каких-то необходимых для бракосочетания бумаг,
при уверениях, однако, что брак рано или поздно, но состоится.
Время уходило быстро, и отношения не изменялись.
Так прошел год, окончившийся, наконец, известным насили-
ем со стороны Линевича и появлением на свет первого незакон-
ного ребенка. Таким образом, петля, искусно наброшенная на Ма-
рию Левенштейн маленьким Фаустом из Апраксина рынка, была
затянута, и цель его — сделать из подсудимой только наложницу —
достигнута. Положение обвиняемой сделалось безвыходным. Ей
предстояли: или дальнейшее тайное, незаконное сожительство
с Линевичем, с надеждой на брак, хотя бы в отдаленном будущем,
или разрыв, с вечным позором и с незаконным ребенком на ру-
ках, без всяких средств к существованию. Иного исхода для под-
судимой не существовало, так как лиц, подобных Линевичу, толь-
ко две вещи могут побудить к исполнению своего долга: деньги,
612
ХАРТУЛАРИ КОНСТАНТИН ФЕДОРОВИЧ
которыми, к сожалению, Мария Левенштейн не располагала, или
же угрозы наказания, разумеется, более строгого, нежели какое
предусмотрено Уложением о наказаниях за незаконное сожитель-
ство неженатого с незамужней. И потому обвиняемая решилась
с покорностью судьбе и во имя своего ребенка не прекращать
связи. Она приняла предложение Линевича и переехала к нему на
квартиру. За первым ребенком последовало одиннадцать осталь-
ных, таких же незаконных, из коих умерло пятеро и состоит ныне
в живых семь. Хотя в течение следующих 18 лет совместного сожи-
тельства подсудимая и не переставала настаивать на необходимо-
сти брака, но это настаивание имело уже в глазах торжествующе-
го любовника характер последних усилий утопающего, значение
последнего проблеска угасающей жизни; обвиняемая медленно
и безропотно расставалась с тем, что когда-то давало ей право на
честное положение в обществе.
Возможность брака ставилась уже Линевичем в зависимость
от такого, растяжимого до бесконечности, события, как совер-
шенное устройство его торговых дел, которые между тем шли
прогрессивно благодаря участию и подсудимой. За безграмотно-
стью Линевича на подсудимую было возложено как счетоводство,
так равно и вся переписка с иностранными торговыми фирмами,
независимо от других обязанностей по дому как матери, кормили-
цы и няньки своих детей. Как понимала она эти последние обязан-
ности и какой была в действительности матерью, свидетельствует
прочитанное на суде письмо к ее старшему сыну Михаилу от 10 ян-
варя 1881 г. Письмо это, заключающее в себе последнюю волю
Марии Левенштейн, без всякого при этом расчета, что когда-ни -
будь с содержанием его ознакомится судебная власть, так как оно
написано обвиняемой еще в то время, когда подавленная горем
да незаслуженными упреками Линевича решилась лишить себя
жизни, заслуживает полного вашего внимания и доверия. А меж-
ду тем одного этого письма достаточно для того, чтобы убедиться
в прошлых страданиях подсудимой, а также в том, как угнетала ее
совесть за собственное нравственное падение и как старалась она,
чтобы все ею испытанное не повторялось в судьбе бедных детей.
Перейдем, однако, к дальнейшим похождениям того, на ком
должна лежать вся ответственность перед совестью за прошед-
шие и настоящие мучения обвиняемой.
613
ДЕЛО ЛЕВЕНШТЕЙН
Погруженный исключительно в свои торговые операции
и сдавши, как я уже заметил, тяжесть семейных обязанностей под-
судимой, Линевич после заграничного путешествия, предпринято-
го с целью установить, по его словам, торговые сношения с загра-
ничными коммерсантами, пожелал почему-то в 1879 году заняться
изучением французского языка. С этой целью и для соединения
полезного с приятным он стал искать не преподавателя француз-
ского языка, а преподавательницу и вместе с тем приказчицу для
своего магазина. Случай не замедлил представиться. В одной из
газет явилась публикация с предложением личных услуг, вполне
удовлетворявших требуемым условиям. Дочь генерал-майора Эле-
онора Михнева заявила о желании занять место продавщицы в ма-
газине, присовокупляя при этом, что она свободно владеет фран-
цузским языком. Линевич поручил обвиняемой вызвать Михневу,
которая после личных с ней переговоров вступила в отправление
своих обязанностей.
Прошло с этого момента, господа присяжные заседатели, не
более месяца. Линевич совершенно изменился в обращении не
только с обвиняемой, которую не переставал оскорблять незаслу-
женными упреками и на которую давно уже смотрел как на суще-
ство, его тяготившее, о чем заявлял Михневой, но он изменился
даже к детям, жестоко их наказывал за пустые шалости. Собствен-
ная квартира Линевича сделалась для него почему-то невыноси-
мой, и он возвращался в нее только поздно ночью. Угадать при-
чину в такой перемене Линевича не трудно, но предоставим ее
объяснить Михневой, которая упоминает об этой причине в сво-
ем показании, данном у следователя и прочитанном на суде.
В феврале 1879 года, говорит свидетельница и, вместе с тем,
потерпевшая от преступления, она поступила в магазин Линевича
и через две или три недели сблизилась с ним настолько, что, заме-
тив его грустное настроение, стала расспрашивать о причине и уз-
нала, что уже пять лет, как жизнь его отравлена, что Левенштейн
не жена его и, хотя он имеет от нее много детей, вступление с нею
в брак не входит в его расчеты и, наконец, что, не живя с ней со
дня рождения последнего ребенка, он ищет теперь друга. На та-
кую исповедь Линевича Михнева рассказала ему и свое не менее
романическое прошлое, не утаивши при этом, что имеет также
незаконного ребенка. Приведенных взаимных объяснений пока-
614
ХАРТУЛАРИ КОНСТАНТИН ФЕДОРОВИЧ
залось, по-видимому, достаточно, чтобы Михнева, поступившая
в магазин в феврале, уже в марте того же года вступила с Линеви-
чем в связь, от которой в течение двух последующих лет Линевич
подарил обществу еще двух новых незаконных детей.
Вникните, присяжные заседатели, в это показание Михневой,
которое я изложил перед вами, сохраняя, по возможности, даже
самую редакцию изложения; и вас, несомненно, должна будет по-
разить, прежде всего, необыкновенная, так сказать, шаблонность
Линевича в приемах овладеть симпатией новой женщины, в кото-
рых повторилась сцена прошлого с обвиняемой. Тут играет роль
и выражение лица, на котором необходимо было напечатать ду-
шевную грусть, и отчаяние; тут — и любящее, нежное сердце, жа-
ждущее сильных ощущений и любви; тут, наконец, — и непреодо-
лимые препятствия в виде постылой и неотвязчивой женщины
и, в заключение, ложь и обман, хотя несколько иного свойства,
нежели те, при помощи которых он обольстил обвиняемую.
Совращая Марию Левенштейн, он не переставал напевать
о браке как о приманке, не упоминал о существующей связи и не-
законных детях. И понятно: он имел дело с невинной девушкой.
Что же касается до последней интриги, то она представляла благо-
датную почву, так как перед ним стояла женщина более опытная.
И потому таиться и подавать какие-нибудь надежды на будущее не
было оснований; нужно было только польстить самолюбие новой
жертвы унижением в ее глазах старой, что и сделано было с ус-
пехом. Таким образом, новая чета провозгласила свободу любви
без всякого брака и, по словам Михневой, без всякого интереса,
в силу одного страстного влечения к Линевичу!
Правда, трудно верить в бескорыстие подобного чувства при
взгляде на Линевича, который ни по внешнему своему виду, ни по
уму и развитию, в чем вы, присяжные заседатели, могли лично
убедиться, далеко не представляется нам таким Адонисом, воспи-
танным дриадами, перед красотой и умом которого, как гласит ми-
фология, не устояла даже богиня красоты Венера.., но, впрочем,
о вкусах, говорят, не спорят вообще, а о женских в особенности...
Меня лично поражает в этой новой связи Линевича необык-
новенная поспешность, с которой она установилась, а именно
в течение трех или четырех недель, а также факт продолжения ее
после того, как Михнева узнала, по ее собственному показанию,
615
ДЕЛО ЛЕВЕНШТЕЙН
что Линевич, скрывая свои к ней отношения от обвиняемой Ле-
венштейн, продолжал, вопреки своим уверениям, сожительство
с подсудимой, вследствие чего она, одновременно с Михневой,
разрешилась от бремени новым ребенком. Быть может, и этот
факт не подлежит нравственной оценке, как и вопрос о вкусе?
В таком случае я умалчиваю и обращаюсь к описанию душевного
состояния подсудимой, от которой так ревниво скрывали свои от-
ношения Линевич с Михневой в течение двух лет.
Уединенная с детьми в своей квартире, со страшными, угне-
тавшими ее подозрениями и опасениями вследствие перемены
к ней и детям Линевича, Мария Левенштейн проводила, по ее сло-
вам, много длинных и скучных часов и, желая скрыть свое горе от
детей, предавалась ему только по ночам, в напрасном ожидании
Линевича. В это время она припомнила первый период своего
с ним знакомства, семейные радости, ей обещанные, до которых
только прикоснулась; счастье, которое от нее убегало; опасения,
от которых не могла защититься, и с сжатым сердцем и рыдания-
ми молила бога указать ей средство для выхода из ужасного и то-
мительного положения. Мысль покончить жизнь самоубийством
не покидала ее, и к январю 1881 года настолько укрепилась, что
она решилась уже осуществить свое намерение и предваритель-
но написала те два письма, — из них одно на имя старшего сына
Михаила и другое на имя Линевича, с содержанием которых вы
уже ознакомились. Но взгляд на несчастных детей, остававшихся
сиротами, и притом без имени и без всяких прав, отдалял реши-
мость обвиняемой, которая все еще не подозревала, чтобы между
ней и Линевичем стояла другая женщина, и узнала об этом только
случайно и вот по какому поводу. На второй день пасхи 13 апреля
1881 г. опасно заболел ее ребенок, у изголовья которого подсу-
димая проводила целые дни и ночи, тогда как Линевич утро ос-
тавался в магазине, по вечерам уходил гулять, возвращался около
полуночи и вообще безучастно относился к положению больно-
го ребенка. Наконец, 28 апреля, за четыре дня до совершения
преступления, когда никакие мольбы со стороны обвиняемой
остаться при больном ребенке не могли удержать Линевича от
намерения уйти из дому, у подсудимой явилось первое подозре-
ние, что прогулки представлялись только предлогом для какого-
нибудь свидания. Никем не замеченная, обвиняемая проследила
616
ХАРТУЛАРИ КОНСТАНТИН ФЕДОРОВИЧ
Линевича и обнаружила, что он зашел по Гороховой улице в дом
No 55, в котором проживала Михнева. С этой минуты обвиняемой
объяснились все поступки Линевича и его полнейшее охлажде-
ние к семье. На другой же день, то есть 29 апреля, в среду, она от-
правилась к нему в магазин и объявила, что при существовании
у него новой семьи им необходимо, очевидно, расстаться, и пото-
му просила отпустить с нею детей. Напрасно Линевич предлагал
подсудимой все блага мира с тем, чтобы она оставила детей у него,
Мария Левенштейн отклонила его предложения. Тогда последо-
вала просьба отложить окончательное обсуждение и разрешение
этого вопроса до субботы, так как ему, Линевичу, необходимо, не-
известно с кем, предварительно посоветоваться. Таким образом,
для подсудимой предстояли еще два дня томительного ожидания
решения участи своей и своих детей. В каком душевном состоянии
находилась в это время подсудимая, свидетельствует Манычарова,
к которой обвиняемая явилась внезапно накануне преступления
в одном платье и до того была взволнована, что свидетельница
поспешила ее отправить на извозчике домой. Настал, наконец,
обещанный день. Утром Мария Левенштейн отправилась предва-
рительно с двумя сыновьями в церковь; там в усердной молитве
искала она успокоения своим страданиям и просила внушения,
как поступить в том случае, когда Линевич не отдаст детей.
В это время в квартире ее обнаружилось событие, в сущест-
ве ничтожное, но которое, тем не менее, сделалось завязкой бу-
дущей драмы. По возвращении домой прислуга сообщила обви-
няемой, что железный шкаф Линевича, стоявший в его кабинете,
оказался почему-то не запертым, и первое, что бросилось в глаза
Марии Левенштейн, был лежавший на видном месте заряженный
револьвер. Поспешно спрятав револьвер в карман и накинув таль-
му, подсудимая отправилась в магазин Линевича за обещанным
ответом, с твердою решимостью, если ответ не будет благоприя-
тен, лишить себя жизни.
И что же! Как встретил ее Линевич: словами ли утешения
и любви, которыми когда-то умел так искусно играть и очаровы-
вать и которые одни могли успокоить несчастную женщину, или,
по крайней мере, он старался убедить ее разумными доводами
в неосновательности ее намерения? Нет! Саркастически отнесся
617
ДЕЛО ЛЕВЕНШТЕЙН
он к положению несчастной, объявивши, что она может идти на
все четыре стороны без детей, которых он оставляет при себе.
Как вышла подсудимая из магазина, она не помнит... Чаша
страданий переполнилась; нужна была еще одна и последняя ка-
пля, чтобы окончательно лишить подсудимую, приниженную
и подавленную горем, самообладания, и эту каплю суждено было
влить Михневой.
При возвращении домой, чтобы в последний раз проститься
с детьми и затем прекратить навсегда свое бесполезное существо-
вание, у обвиняемой, проходившей мимо дома, в котором прожи-
вала Михнева, блеснула последняя надежда. «Быть может, — дума-
ла она, — эта женщина так же увлечена Линевичем, как и я, и не
знает о прижитых мною с ним детях, и, после моих с нею объясне-
ний, прекратит всякую связь»! Но предположения и надежды об-
виняемой были напрасны: Михнева встретила ее надменно и даль-
ше передней не пустила, объявивши, что ставит себя слишком
высоко и не желает, чтобы прислуга слышала их объяснения. На
предложенные ей затем подсудимой вопросы: действительно ли
она сошлась с ее мужем и любит ли его, Михнева ответила поло-
жительно, присовокупивши, что называть Линевича своим мужем
Левенштейн не имеет никакого права, и, далее, что любит Лине-
вича страстно и бескорыстно, не так, как она, Левенштейн. Какой
ответ мог и действительно последовал со стороны обвиняемой на
эти новые и неожиданные оскорбления, вам, присяжные заседа-
тели, известно...
Жажда мщения моментально вспыхнула в подсудимой и сли-
лась с самим исполнением. Тут не было никакой предумышленно-
сти, в которой обвиняют Марию Левенштейн, это был один вне-
запный умысел, в котором намерение, решимость и исполнение
почти совпали. Преступная мысль блеснула, была тотчас же усвое-
на и мгновенно осуществлена.
Отсутствие, таким образом, как нравственных, так и юриди-
ческих оснований к признанию действий обвиняемой предумыш-
ленными станет для вас еще более очевидным, если вы примете
в соображение те условия, наличность которых требуется и дей-
ствующими законами для подобного рода квалификации каждого
отдельного преступления.
618
ХАРТУЛАРИ КОНСТАНТИН ФЕДОРОВИЧ
Упомянутые условия, при которых всякое запрещаемое зако-
ном деяние выходит из сферы неосторожных и становится пред-
намеренным, заключается, с одной стороны, в доказанном умысле
на это деяние, причем проявление такого умысла, согласно указа-
ниям закона (ст. 6—10 Уложения о наказаниях), может выразить-
ся в письменных или словесных угрозах совершить известное пре-
ступление, а с другой — в сознательном желании или намерении
достигнуть заранее определенных последствий, присущих заду-
манному преступлению, приисканием и приобретением средств,
необходимых для совершения именно данного преступления.
Отсюда ясно, что точное определение преднамеренности
всякого преступления обусловливается полнейшей гармонией во
всех действиях обвиняемого, то есть необходимо, чтобы действия
эти следовали одно за другим в том порядке, какой соответствует
умыслу и намерению.
Постараемся пояснить нашу мысль примером. Если лицо А.,
желая из мести или по какой-либо иной причине, поджечь здание,
принадлежащее лицу Б., сначала об этом ему угрожает словесно
или письменно, а затем несколько времени спустя покупает пак-
лю и керосин и совершает поджог, то правосудие, несомненно,
будет иметь перед собой в таком деле предумышленное преступ-
ление, то есть деяние, заранее и сознательно обдуманное как по
отношению к цели, так и его последствиям.
Одно простое сопоставление приведенных мной доводов
и соображений, определяющих понятие предумышленности пре-
ступления, с действиями обвиняемой Левенштейн, которая, как
выяснилось по делу, имела скорее намерение лишить жизни себя,
а не Михневу, и с этой целью воспользовалась револьвером, най-
денным в шкафу Линевича и случайно оказавшимся при ней во
время объяснений с Михневой, — все эти действия подсудимой,
по моему личному убеждению, исключительно говорят в пользу
бессознательного совершения ею известного преступления, вы-
званного жестокими и незаслуженными оскорблениями со сторо-
ны Линевича, а затем — самой Михневой, разбившей навсегда всю
ее семейную жизнь...
Итак, господа присяжные заседатели, вам известны все об-
стоятельства дела, другими словами, вы ознакомились со средст-
вами и целью защиты. Речь моя приходит к концу... Да позволено
ДЕЛО ЛЕВЕНШТЕЙН
мне будет заключить ее вопросом: кого же вам приходится осу-
ждать по настоящему делу, при условиях, только что мной опи-
санных? Ту, которая из трех действующих лиц менее виновна
и которую можно только упрекнуть в сильной и бескорыстной
привязанности, в желании основать свою, хотя и незаконную,
семью, свой домашний очаг, служить для детей, непризнавае-
мых законом, примером, одним словом — в желании всего того,
что предписывается божескими и человеческими законами?! Но
я глубоко убежден, что между вами не найдется ни одного чело-
века, который после всего слышанного и виденного здесь на суде
решился бы бросить камнем в подсудимую: «Она много любила
и многое простится ей!»
И в самом деле, обвиняемая достаточно наказана за свое ув-
лечение, будучи лишена одновременно чести, надежды, а следова-
тельно, и будущности! Но при такой утрате всего, что уже для нее
невозвратимо, я полагаю, она вправе ожидать от вас, присяжные
заседатели, хотя бы того, что еще во власти вашей, а именно —
возвращения отсюда к своим детям, которые еще нуждаются в ее
попечении...
Подобным приговором своим вы, несомненно, создадите
принципиально такую нравственную силу, перед которой долж-
ны будут преклоняться все линевичи, признающие за собой право
безнаказанно бесчестить и покидать на произвол судьбы увлекае-
мых ими женщин!
Упоминая о Линевиче, невольно приходит на память замеча-
ние одного знаменитого французского мыслителя конца XVII сто-
летия (Фонтенеля): «Надо, — говорит он, — прежде всего исчер-
пать заблуждения, чтобы дойти до истины». Кто может отрицать,
что ввиду вашего будущего, с нетерпением ожидаемого приговора
эту истину постигнет и сам Линевич и что связь с Михневой будет
его последним заблуждением, после которого он не замедлит ог-
ласить свой брак с подсудимой и тем, хотя отчасти, загладит про-
шлый поступок, которому, к сожалению, как я уже заметил, отве-
дено в нашем Уложении о наказаниях слишком скромное место...
Решением присяжных подсудимая Мария Левенштейн была оправ-
дана.
620
ДЕЛО ЛЕВИЦКОГО
И ДРУГИХ1
9октября 1865 г. в одной из ссудных касс
Петербурга был обнаружен ряд подде-
ланных билетов. Подозрение в подделке би-
летов пало на группу лиц, в том числе Яну-
шевича и Шебалину.
Проведенным расследованием были
выявлены на квартирах указанных лиц не-
обходимые принадлежности для подделки
денежных документов и признаки подделки
нескольких билетов, обнаруженных здесь
же. Уличенные фактами обвиняемые при-
знались в том, что действительно в виде
промысла занимались подделкой билетов
ссудной кассы, что и составляло основной
источник их дохода. Однако Янушевич
заявил, что, хотя последнее время поддел-
ка проводилась на квартире Шебалиной,
последняя ничего об этом не знала и не
подозревала незаконности подобной дея-
тельности. Шебалина на предварительном
следствии отвергла это заявление Янушеви-
ча и объявила себя соучастницей этого пре-
ступного сообщества. Однако после смерти
Янушевича, в процессе расследования дела,
1 Печатается по: Судебные речи известных
русских юристов : сборник. — 2 -е изд., испр. и доп. —
М. : Юрид. лит., 1957.
621
ДЕЛО ЛЕВИЦКОГО И ДРУГИХ
Шебалина сообщила следствию, а затем и суду о полной своей
непричастности к преступлению. Из ее объяснения видно, что,
обожая Янушевича, она не хотела с ним расставаться независи-
мо от того, в каком положении он будет. Желая следовать за ним
в тюрьму, она и оговорила себя. После же его смерти она изме-
нила показания. Несмотря на такого рода заявления, Шебалина
была признана виновной в сокрытии преступления и заведомом
несообщении о нем властям и предана по этому обвинению суду.
Рассматривалось дело С. Петербургским окружным судом 2 июня
1869 г.
Господа присяжные заседатели! Когда подсудимой Шебали-
ной в прошлом 1868 году был вручен обвинительный акт, значе-
ние которого я принужден был прежде всего разъяснить ей, так
как она не понимала своего ужасного положения и силу этого
столь важного документа, и когда назначенное заседание было
отложено за смертью некоторых прикосновенных к тому же делу
лиц, то в ней появилось единственное опасение не столько за
свою участь, сколько за то обстоятельство, что вследствие жес-
токой и довольно опасной хронической болезни она не пережи-
вет минуты, когда, представши перед вами, судьями по совести,
глубоко убежденная в своей невиновности, услышит наконец тот
справедливый приговор, который навсегда прекратит ее нравст-
венные страдания как женщины, преследуемой напрасным подоз-
рением в течение почти трех лет...
И в самом деле, независимо от доказательств невиновности
Шебалиной, которые я не замедлю представить вам, одна уже
внешняя обстановка настоящего процесса, одно присутствие это-
го молодого существа среди лиц, девизом которых оказывается,
по-видимому, бесконечная борьба с законом и общественной безо-
пасностью, невольно наталкивает на вопрос: каким же бурным
житейским потоком, не давшим подсудимой очнуться, заставшим
ее врасплох, она занесена в этот омут полнейшего нравственного
растления! Напрасно мы будем искать ответа на возбужденный
вопрос в результатах предварительного или судебного следствий,
ни одного серьезного факта, сколько-нибудь связывающего лич-
ность Шебалиной с делом о подделке билетов ссудной казны, не
представляют они. И потому прокурорскому надзору, желающе-
622
ХАРТУЛАРИ КОНСТАНТИН ФЕДОРОВИЧ
му быть верным своему официальному призванию, приходится
довольствоваться в своей обвинительной речи каким-то мнимым
сознанием, учиненным подсудимой при полицейском дознании,
сознанием, от которого подсудимая отказалась как у следователя,
так и на суде и которое вовсе не подтверждается обстоятельства-
ми дела. Вот почему я сосредоточу свое исключительное внима-
ние на том главнейшем доводе обвинения, доказавши несостоя-
тельность которого, мне будет легче обнаружить ничтожность
остальных. Но, преследуя свою цель, я не ограничусь простым со-
поставлением сознания с парализующими его обстоятельствами
дела, нет, а пойду далее и постараюсь добраться до самого источ-
ника такого сознания, который заключается, по моему мнению,
в личности Шебалиной и в отношениях ее к умершему подсудимо-
му Янушевичу.
Говоря о личности, сведения о которой мною почерпнуты из
находящегося у меня автобиографического очерка обвиняемой,
и не желая утомлять внимания вашего, постараюсь несколькими
словами охарактеризовать ту, над которой вам приходится про-
изнести приговор, и начну с ее детства, которое столь же грустно
и безотрадно, как и отрочество, и юность.
Трех лет от рождения, лишившись отца и матери, Шебалина
была помещена в Николаевский сиротский институт, где получи-
ла то воспитание, которым славятся все женские закрытые учеб-
ные заведения вообще.
Полнейшее незнание жизни, детское, почти слепое доверие
к людям, бесконечная мечтательность — вот прерогативы этого
воспитания и начало всех последующих несчастий питомиц, для
которых действительность оказывается новой, неведомой досе-
ле жизнью, а потому первое ее впечатление бывает ужасно. Так
было и в данном случае.
Выпущенная из института в 1864 году, 16 лет, подсудимая
поступила гувернанткой в семейство какого-то чиновника, но
прожила в этой семье три месяца и затем поспешила удалиться
вследствие нанесенного ей главой семьи оскорбления, свойство
которого она не решилась разъяснить вам, но вы, надеюсь, преду-
гадываете его.
Таким образом, первый шаг в жизни, первое безусловное до-
верие к людям были разбиты. Испытавши неудачу, подсудимая,
623
ДЕЛО ЛЕВИЦКОГО И ДРУГИХ
так сказать нравственно обессилела; скептически, недоверчиво
стала относиться ко всему окружающему — явление весьма обык-
новенное у людей, столкнувшихся с действительностью, о кото-
рой они долго не имели никакого понятия. Шебалина не искала
более места гувернантки, опасаясь, что, быть может, новые и даже
еще худшие оскорбления ее ожидают.
Запуганная, одна, без руководителей, не зная, к кому обра-
титься за опытным советом, подсудимая чрезвычайно обрадо-
валась предложению своей дальней родственницы Дурандиной,
переехать к ней на время, до приискания места. В семействе Ду-
рандиной Шебалина столкнулась лицом к лицу с новым, также
неизвестным ей доселе жизненным явлением — крайней нуждой.
Она поняла, что всякая лишняя живая единица в доме есть бремя,
инстинктивно постигая, что жизнь без труда на чужой счет невоз-
можна и родственные отношения не дают ей на это никакого пра-
ва, а потому стала энергически приискивать себе род занятий.
Вскоре она узнала о какой-то Гибнер, живущей в Поварском
переулке, в доме Набилкова, специально занимающейся прииски-
ванием мест и работ для лиц, к ней обращающихся. Шебалина от-
правилась в мае 1865 года по адресу, согласилась на предложение
Гибнер за даровую квартиру и стол заняться белошвейной рабо-
той.
Здесь ей суждено было столкнуться с Янушевичем, обвиняе-
мым по настоящему преступлению. Открытый и добрый характер
молодого человека, его честность, доказанная всеми действиями
при производстве предварительного следствия, — так как исклю-
чительно его содействию правосудие обязано обнаружением исти-
ны в деле, — а также то теплое участие, с которым он отнесся к ее
положению, расположили к нему подсудимую. Шебалина снова
примирилась с людьми и снова, безусловно, доверилась первому
встретившемуся на ее жизненном пути человеку. И между молоды-
ми людьми возникли сначала самые чистые отношения брата и се-
стры, которые впоследствии перешли в более интимные, когда
Янушевичем сделано было предложение соединиться навсегда,
чему помешали преступное событие и преждевременная смерть.
В силу этой взаимной привязанности и беспредельного доверия
Шебалина, когда срочная белошвейная работа окончилась у Гиб-
нер, а вместе с ней окончилось и право ее на даровую квартиру
624
ХАРТУЛАРИ КОНСТАНТИН ФЕДОРОВИЧ
и стол, охотно согласилась переехать 9 сентября 1865 г. на кварти-
ру, состоявшую из одной комнаты и нанятую для нее Янушевичем,
сначала в Дмитровском переулке, в доме Салтановой, а потом — на
Невском проспекте, в доме No 63. В течение всего кратковремен-
ного знакомства своего с Янушевичем, а именно с мая по 14 октяб-
ря 1865 г., то есть по день обнаружения преступления, Шебалина
знала только из рассказа Янушевича, что он занимается частными
делами у неизвестного ей капиталиста Левицкого. Правда, изред-
ка замечала она, что Янушевич делал поправки на каких-то разно-
цветных бумагах, оказавшихся впоследствии билетами ссудной
казны; но, не понимая их значения, не зная вовсе о цели и дейст-
вительном существовании такого учреждения, как ссудная казна,
так как это не входило в предмет институтского преподавания,
а на свободе, в продолжении каких-нибудь 10 месяцев, Шебалина
не имела ни случая, ни повода ознакомиться лично с операциями
ссудной казны, она легко поверила Янушевичу, что занятия его не
заключают в себе ничего предосудительного и входят в круг его
обязанностей относительно капиталиста Левицкого.
Представьте же себе изумление и ужас Шебалиной, когда за
три или четыре дня до произведенного в квартире ее обыска, же-
лая объяснить соседке Гальяновой род занятий Янушевича, она
показала ей один из оставленных у нее Янушевичем билетов ссуд-
ной казны, передавши при этом и все подробности производимой
Янушевичем операции, когда затем Гальянова рассказала, что за
это ссылают в Сибирь! Испуганная Шебалина по приходе Януше-
вича на коленях умоляла бросить свои преступные занятия и не
губить себя, но покойный Янушевич обратил ее опасения в шутку
и, посмеявшись над напрасным испугом, успокоил уверениями,
что Гальянова сказала неправду.
Ознакомивши вас, таким образом, с личностью подсудимой
Шебалиной и набросавши картину ее отношений к Янушевичу,
считаю затем необходимым указать вам на доказательства справед-
ливости всего мною сказанного и посему прошу вас припомнить
как показание Янушевича, прочитанное вчера при производстве
судебного расследования, так равно и показание подсудимого Ле-
вицкого. Во всех показаниях Янушевича мы встречаем одно и то
же заявление, что хотя он и занимался подделкой билетов ссудной
казны на квартире Шебалиной, но всякий раз, когда приходил
625
ДЕЛО ЛЕВИЦКОГО И ДРУГИХ
к ней с этой целью, то старался или удалить ее из дому под разны-
ми предлогами или же объяснял, что занятия его не заключают
в себе ничего противозаконного, чему подсудимая и верила. Да-
лее, каждое из этих показаний оканчивается одной и той же моль-
бой, обращенной, разумеется, через следственную власть к вам,
о том, чтобы не привлекать Шебалину как ни в чем не повинную
к ответственности перед законом.
Будете ли вы, господа присяжные заседатели, после всего
слышанного вами глухи и бесчувственны к загробному слову че-
ловека, покончившего уже свои расчеты с этим светом, а равно
и к показанию лица, который полным чистосердечным раская-
нием должен заслужить ваше доверие? Думаю, что нет. Я твердо
убежден, что вы разделяете мое мнение о незнании Шебалиной
преступного значения занятий Янушевича, а также согласитесь
со мною, что правосудие имеет дело не с развитым преступником
или хладнокровным зрителем преступления, но с существом, об-
винение которого будет равносильно обвинению ребенка!
И действительно, подсудимая только тогда поняла и постиг-
ла всю опасность, которая угрожает Янушевичу, когда 14 октября
1865 г. в квартиру ее явилась полиция для производства обыска.
И потому, как женщина, горячо его любившая и преданная ему
всецело, вспомнив то наказание, которое, по словам Гальяновой,
ожидало Янушевича, она пожелала разделить его участь, и, зная,
что этой цели может достигнуть только обвинением себя в уча-
стии, поспешила заявить, что не только видела и понимала совер-
шаемое Янушевичем преступление, но и сама принимала в нем
непосредственное участие, выскабливая и закрашивая билеты,
и что число подделанных таким образом билетов в промежуток
времени знакомства ее с Янушевичем, с мая по октябрь 1865 года,
доходило до 50. Между тем, несмотря на то, что предварительным
следствием и показанием, данным Левицким на суде, обнаружено,
что Янушевичем подделано всего только 20 билетов и что многие
из билетов подделаны еще тогда, когда Шебалина была в инсти-
туте, и, следовательно, сознание подсудимой о подделке 50 биле-
тов оказывается невероятным и несправедливым, обвинительная
власть, тем не менее, признала возможным посягнуть на честь
и будущность такой личности, которая не искала никакой защиты
и добровольно вызывала кару правосудия на свою невинную голо-
626
ХАРТУЛАРИ КОНСТАНТИН ФЕДОРОВИЧ
ву, ради того только, чтобы не разлучаться с любимым существом!
Но разве такой поступок обвинительной власти нельзя назвать
содействием к гражданскому самоубийству?!
Если история суда представляет нам множество примеров, до-
казывающих невозможность полагаться безусловно на сознание
привлекаемых к суду даже в таком случае, когда нельзя предполо-
жить влияние на это сознание неблагоприятных обстоятельств, то
насколько увеличивается возможность судебной ошибки, возмож-
ность несправедливого приговора в случаях, подобных настояще-
му, когда сознание делается с целью и при условиях, о которых
я упомянул прежде. Мне кажется, что приведенных уже мной со-
ображений совершенно достаточно для уяснения того, что такой
довод обвинения, как сознание Шебалиной, не подтвердившийся
обстоятельствами дела, не может и не должен иметь в глазах ва-
ших никакого значения: а, напротив того, показание подсудимой,
данное на суде ныне, как наиболее хладнокровное и отрешенное
от того сильного чувства, во имя которого она пожелала постра-
дать, должно послужить прочным основанием для правильного
и согласного с совестью вашей разрешения вопроса о виновно-
сти Шебалиной.
После всего сказанного мною относительно значения соб-
ственного сознания Шебалиной, вопросы о том, насколько под-
делка билетов Янушевичем в квартире подсудимой и находка там
же разноцветных карандашей могут служить сильными уликами,
обнаруживающими участие Шебалиной в данном преступлении,
все эти вопросы, повторяю, разрешаются сами собой и притом
в отрицательном смысле. Но если прокурорская власть требует
признания виновности Шебалиной потому только, что она пу-
тем инстинкта должна была догадываться, что занятия Янушеви-
ча запрещены законом, то я долгом считаю возразить, что таких
человеческих деяний, преступное свойство которых познается
инстинктивно, немного и их можно перечислить: убийство, нане-
сение ран и побоев, а также прямое, отрытое или тайное похище-
ние чужой собственности. Что же касается до таких видов воров-
ства — мошенничества и разного рода подлогов, то запрещение
и преследование их положительным законом узнается из житей-
ского опыта, которого нельзя было допустить у Шебалиной, выпу-
щенной из института за год до обнаружения преступления.
ДЕЛО ЛЕВИЦКОГО И ДРУГИХ
В заключение своей защиты я сделаю последнее замечание.
Часто защитники обвиняемых, выводимых на судебные скамьи,
просят одновременно или о признании их клиентов невиновны-
ми, или же о смягчении им наказания. Но подобный прием защи-
ты невозможен относительно Шебалиной, которая должна быть
вами оправдана. Не забывайте, господа присяжные заседатели,
что ваш приговор даст ей, правда, свободу, но не возвратит ни сча-
стье, ни спокойствие, которых она вправе ожидать, но которые
отняты у нее и разбиты безвозвратно по ошибке правосудия!
Шебалина была оправдана.
628
ДЕЛО РАЗНАТОВСКОГО1
18апреля 1867 г. в 10 часов вечера
в полицейский участок прибежала
Н. А. Разнатовская, жена Н. И. Разнатовско-
го, и сообщила, что в девять часов вечера
к ней на квартиру пришел ее муж и выстре-
лил в нее из револьвера, ранив ее в левое
ухо. По прибытии в дом Разнатовской, муж
ее, Николай Ильич, сам подал представите-
лям полицейских и следственных властей
револьвер, из которого был сделан выстрел.
В результате проведенного расследования
по делу было установлено следующее.
Н. И. Разнатовский женился восемь
лет назад. Однако с первых же дней у них
с женой начались ссоры по самым различ-
ным поводам. Чем далее, тем семейные кон-
фликты усиливались и становились более
серьезными. В связи с первой беременно-
стью жены у них было особенно много не-
приятностей, так как жена не хотела ребен-
ка и принимала все меры к изгнанию плода,
тогда как Разнатовский очень хотел иметь
детей. Все попытки жены изгнать плод оста-
лись безуспешными, и ребенок у них родил-
ся. Однако при второй беременности все
повторилось вновь. Противоречия у них
1 Печатается по: Судебные речи известных
русских юристов : сборник. — 2 -е изд., испр. и доп. —
М. : Юрид. лит., 1957.
629
ДЕЛО РАЗНАТОВСКОГО
по данному вопросу зашли так далеко, что Разнатовский однаж-
ды, будучи в нетрезвом состоянии, избил ее. После этого они не-
которое время жили порознь, однако вскоре помирились и снова
стали жить вместе. Тем не менее, несмотря на совместное сожи-
тельство, ссоры их продолжались. Причем Разнатовский стал за-
мечать ненормальность отношений жены с другими мужчинами.
На его требование объяснить ему это, жена отвечала, что ничего
особенного в этих отношениях нет. Такие ответы не рассеивали
его подозрения, а, наоборот, усиливали их. Иногда он заставал
дома в свое отсутствие то того, то другого мужчину из числа их
знакомых. Усиливавшееся чувство ревности навевало мрачное на-
строение, тоску и вскоре он стал ощущать неудовлетворенность
жизнью. Он решил приобрести револьвер, с помощью которого
намеревался лишить себя жизни.
18 апреля 1867 г., будучи сильно выпивши, он зашел к жене,
которая его очень плохо приняла и не пожелала с ним даже разго-
варивать. В порыве гнева Разнатовский схватил ее за руку, вынул
револьвер и выстрелил в сторону. Разнатовская сумела вырваться
и бросилась от него бежать. Выстрелив ей вдогонку, Разнатовский
ранил ее в ухо, причинив легкое телесное повреждение.
По делу было допрошено более 20 свидетелей. Многие из сви-
детелей показали, что виновником семейных ссор является Разна-
товский, который якобы злоупотреблял спиртными напитками,
часто являлся домой пьяным, что и служило поводом к ссорам.
Другие же, наоборот, показали, что по натуре Разнатовский чело-
век очень тихий, спокойный, к жене и детям относился ласково
и внимательно. Причиной же ненормальных отношений с женой
являются частые и беспричинные ее выпады против него. Ряд
свидетелей, кроме того, показал, что в свое время он жаловался
на нежелание жены иметь детей.
В результате проведенного расследования Разнатовский был
привлечен к ответственности за покушение на убийство жены. Рас-
сматривал дело С. Петербургский окружной суд 14 июня 1868 г.
Господа судьи, присяжные заседатели! Несколько часов тому
назад, в начале заседания по настоящему делу, во мне внезапно
появились опасения за подсудимого, за себя и, скажу более, за вас,
господа присяжные заседатели...
630
ХАРТУЛАРИ КОНСТАНТИН ФЕДОРОВИЧ
Относительно обвиняемого я боялся, чтобы он, руководимый
личным самолюбием и не желая огласки, не скрыл от правосудия
тех положительных фактов, говорящих в его пользу, которые
должны изменить его положение и ответственность перед зако-
ном, строго карающим преступления, подобные подлежащему
в данную минуту вашему обсуждению.
Со своей стороны я опасался каких-либо невольных упуще-
ний, а следовательно, и страшной ответственности перед сове-
стью в столь важном деле, в котором должна решиться участь отца
семейства и человека с разбитой прошедшей жизнью, насильст-
венно вызванного к преступлению.
Наконец, относительно вас опасения мои возбуждались воз-
можностью обыкновенного житейского с вашей стороны предубе-
ждения против Разнатовского, которое в связи с массой данных,
выставленных и своеобразно освещенных перед вами представи-
телем прокурорской власти, легко могло вызвать обвинение под-
судимого.
Ныне все эти опасения миновали. Судебное следствие, толь-
ко что законченное, бросило совершенно иной свет на супруже-
ские отношения и выяснило обстоятельства, предшествовавшие
и сопровождавшие факт преступления; оно с необыкновенной
рельефностью обрисовало перед вами эти два диаметрально
противоположных типа — Разнатовского и его супруги, и вместе
с тем успокоило меня за будущность, которая ныне в руках ваших,
господа присяжные заседатели, следовательно, в руках судей бес-
спорно беспристрастных, несомненно имеющих в своей среде му-
жей и отцов семейств, которые станут безбоязненно на ту почву,
на какой стоял Разнатовский до и во время совершения преступ-
ления, и скажут свое правдивое слово... Смело заявляю, что если
бы не столь энергическое обвинение, какое направлено против
подсудимого товарищем прокурора, то задача моя, как защитника,
была совершенно выполнена одним сопоставлением факта пре-
ступления со всем тем, что было показано здесь на суде Высоцким,
Макшеевым, Конятовским, Полиектовым, Алюхиным, Ершовой
и другими. Но теперь, ввиду выслушанной вами обвинительной
речи я сознаю всю недостаточность одного простого сопоставле-
ния фактов, и на обязанности моей лежит нечто большее, а имен-
но — восстановление доброго имени и чести Разнатовского, на
631
ДЕЛО РАЗНАТОВСКОГО
которые посягают, а с этой целью я вынужден коснуться таких
данных, оглашение которых при других условиях признавал бы
неудобным.
Слишком шатко обвинение Разнатовского по своим основа-
ниям, а между тем слишком сурово по юридическим последстви-
ям, в случае признания вами его виновным. В самом деле, подсуди-
мого обвиняют в покушении на убийство жены; но в чем, в каких
действиях обвиняемого обнаружилось это покушение и чем оно
доказано? Напрасно для собственного убеждения в действитель-
ности того покушения я искал этих доказательств: их не оказалось
ни в откровенной беседе с подсудимым, ни в актах предваритель-
ного следствия, ни, наконец, в результатах произведенных перед
вами допросов, и потому правосудие остается при одном созна-
нии подсудимого, что им сделано несколько выстрелов в жену
в раздраженном состоянии с исключительной целью напугать ее.
Таким образом, очевидно, приходится обратиться к обвинитель-
ной речи товарища прокурора и в заявленных им соображениях
отыскивать мотивы обвинения.
Беглый взгляд на эти мотивы и соображения приводит к за-
ключению, что все обвинение построено на одной только теории
вероятностей, на одних умозрениях. Не стану касаться показаний
Янушкевича и других лиц, как искаженных перед вами прокуро-
ром, а следовательно, и выводов из них, как неправильных. Не
стану тратить бесполезно время, которое, быть может, дорого
для разрешения вопроса более важного, но остановлюсь только
на тех приведенных прокурорским надзором доводах, которые
действительно могут возбудить известное сомнение. Товарищ
прокурора видит серьезное основание для обвинения подсудимо-
го в покушении на жизнь жены, во-первых, в попытке со стороны
Разнатовского удушить жену в присутствии Ласковского и Бос-
се, во-вторых, в постоянных словесных угрозах рано или поздно
убить ее и, наконец, в обещании лишить жизни, выраженном
в письме к ней по поводу негласного развода. Но действительно
ли эти доводы настолько прочны, что вырабатывают положитель-
ное убеждение в виновности подсудимого в покушении на престу-
пление, которое ему приписывают? Припомните показания тех
же Ласковского и Боссе, данные во время производства судебно-
го следствия. Из этих показаний становится ясным, что в выход-
632
ХАРТУЛАРИ КОНСТАНТИН ФЕДОРОВИЧ
ке Разнатовского проглядывает только одна угроза; в противном
случае, то есть если бы в подсудимом было серьезное намерение
удушить жену или убить ее подсвечником, неужели его могли ос-
тановить от исполнения такого намерения словесные увещания
Боссе или Ласковского, которых он считал отчасти виновниками
семейного своего несчастья? Что же касается до словесных угроз
Разнатовского убить жену, весьма часто заявляемых в кругу род-
ных и близких ему людей, то угрозы эти сделались до того бес-
цветными, как вы слышали из показаний свидетелей, что никто
не верил в возможность их осуществления, зная добрый и нере-
шительный характер подсудимого. Да, наконец, и сама Разнатов-
ская не опасалась за свою жизнь и. видимо, не придавала никако-
го значения поступкам мужа, так как не заботилась об устранении
причин, вызывающих эти поступки; напротив того, она осталась
верна своему образу жизни, прежде избранному и не сносному для
мужа, и с поразительным хладнокровием в письме к нему, только
что вам прочитанном, диктует даже условия негласного развода:
«Исполняя желание ваше, — пишет она, — обязываюсь, согласно
уговору, в продолжении 5 лет посылать вам тысячу рублей еже-
годно, по третям, только не вперед, исключая первого года, в ко-
тором обязуюсь выдать вперед только 200 рублей, предупреждая,
однако, что только до тех пор не нарушу условия, пока вы не сде-
лаете со своей стороны ни малейшего отступления — не возьмете
ни одного из детей без моего согласия и по прошествии 5 лет во-
зобновите паспорт».
На этом письме Раэнатовским сделана была надпись: «На-
глость самая подлая. Евгению я беру, паспорт даю на 3 года и счи-
таю нахальством и наглостью писать и обещать прежде одно, а те-
перь говорить другое. Не хотите ли развода? Только на подобных
глупых условиях я не согласен. Если вы не согласитесь, то я при-
шлю вам паспорт, который вам будет хорош на всю жизнь. Зачем
заставляете меня исполнять скорее данное вам во имя отца слово?
Хотите — ведите дело судебным порядком».
Еще менее оснований для изложенного обвинения представ-
ляет надпись, сделанная на этом письме, на которую прокурор-
ская власть указывает, как на что-то чудовищное, усматривая в ней
не какую-либо игру страстей и проявление чувства ревности, но
633
ДЕЛО РАЗНАТОВСКОГО
простое денежное вымогательство; а между тем вся чудовищность
заметно опровергается общим смыслом самой надписи.
Возмущаясь выходкой жены, изменившей одно из главных
оснований, при которых подсудимый исключительно соглашает-
ся на негласный развод, а именно — чтобы ему отданы были дети,
Разнатовский, затем, шутя, упоминает о формальном разводе по
суду и, предлагая его жене, объясняет, что этот путь, ввиду извест-
ного ее поведения, не будет благоприятен для нее, и затем, убеж-
дая согласиться на его условие — отдать ему хотя бы дочь Евгению,
продолжает, что в противном случае он исполнит обещание, дан-
ное им во имя отца, которое, по объяснению подсудимого и свиде-
теля Полиектова, заключалось в том, что Разнатовский хотел на-
чать дело судебным порядком и таким образом, разоблачив перед
судом поступки своей жены, выдать ей паспорт, который она, по
его мнению, вполне заслуживала...
Теперь, указавши на отрицательные доказательства невинов-
ности подсудимого, перехожу к доказательствам более положи-
тельным, но для этого считаю необходимым напомнить вам о той
случайности, благодаря которой Разнатовский попал в квартиру
жены.
Убитый нравственно, томимый ревностью, положительно
доказанной судебным следствием, оторванный от семьи, от детей,
нежно им любимых, Разнатовский был в положении человека, для
которого не существует ни настоящего, ни будущего. Он решается
написать жене записку и, поздравляя ее с праздником, напомина-
ет о своем существовании. «Поздравляю с праздником, — писал
он, — но помни, что жив еще. Когда умру, тогда — другое дело».
В этих немногих строках запечатлелось душевное угнетенное со-
стояние Разнатовского. Далее, вам известно, каким путем обви-
няемый пробрался в квартиру своей жены и внезапно очутился
в комнате, где она сидела, окруженная ненавистным ему обычным
обществом молодежи. Он заявил, что желает переговорить с ней,
и когда получил уклончивый, даже дерзкий ответ, что она не хо-
чет с ним говорить, ему пришла в голову давно задуманная мысль,
о которой он заявлял Конятовскому, Полиектову и другим: серь-
езно напугать жену. В кармане у него был револьвер, который он
хотел продать перед тем Брянчанинову. Схватив жену за руку, он
мгновенно выхватил пистолет и, направив дуло в сторону, вы-
634
ХАРТУЛАРИ КОНСТАНТИН ФЕДОРОВИЧ
стрелил, а затем, когда Разнатовская, вырвавшись, побежала, то,
уже не помня себя, послал ей вслед еще один выстрел, которым,
по всей вероятности, и ранил ее. Справедливость этого рассказа
вполне подтверждается следующими фактами. Товарищ прокуро-
ра согласился, и все свидетели, опрошенные мною, единогласно
подтвердили, что подсудимый отличный стрелок... И вдруг этот
Сильвио, нанизывающий пулю на пулю, делает промахи, стреляя
в упор в ненавистное ему существо?! — факт, объясняемый од-
ним только нежеланием подсудимого убить жену. Далее, если бы
Разнатовский имел когда-либо действительное намерение убить
свою жену, то мог бы избрать случай более удобный и по месту,
и по времени для совершения этого преступления.
Из всего сказанного мной, мне кажется, становится ясным,
что не представляет никакой вероятности к признанию Разнатов-
ского виновным в покушении на убийство жены.
Считаю не лишним обратить внимание ваше, господа присяж-
ные заседатели, также и на следующие общие соображения, еще
более упрочивающие убеждение в невиновности подсудимого.
В случаях, подобных настоящему, в которых заключение о винов-
ности построено на гадательных причинах, состоящих в угрозах,
относящихся к давно прошедшему времени, и когда не существует
никаких доказательств, что лицо действительно имело намерение
совершить известное преступление, следовательно, когда есть
одно только сомнение, которое по закону должно быть истолкова-
но в пользу подсудимого, тогда на обязанности вашей лежит огра-
ничиться признанием только факта, действительно очевидного.
Таковым в деле Разнатовского является рана, нанесенная подсуди-
мым своей жене в состоянии раздражения, каковая рана признана
медицинским освидетельствованием легкою и не имеющей ника-
ких вредных последствий для здоровья Разнатовской. Вот — един-
ственное преступление, в котором есть и нравственные и юриди-
ческие основания для обвинения подсудимого. Но признавая его
виновным в нанесении раны, вы не должны устранять внимания
вашего и от поводов, вызвавших такое преступное действие. Ув-
лекаемые одной внешней фактической стороной преступного
события, вы не должны забывать, что факты эти имеют своих
двигателей и что двигатели эти скрываются обыкновенно в нас
самих, в нашей нравственной духовной жизни, в нашем прошед-
635
ДЕЛО РАЗНАТОВСКОГО
шем и настоящем, что двигатели эти в глазах закона уничтожают
иногда все преступное значение самих событий! Посмотрим же,
что вызвало в Разнатовском ту преступную решимость, которая
поставила его в положение подсудимого? Уничтожаемый и ос-
корбляемый постоянно своей женой, этой женщиной со строгим
спартанским воспитанием, чуждой материнских чувств, этой жен-
щиной с слишком легким взглядом на супружеские отношения,
Разнатовский вскоре, по бесхарактерности своей, сам того не за-
мечая, сделался ее ширмой перед обществом, за которой происхо-
дили, как вы слышали, все ужасы внесемейного разгула...
Вытравленные зародыши, избитые до полусмерти и голод-
ные дети, заточенные в темную и душную комнату, толпа молоде-
жи, наполнявшая ежедневно дом, в котором не было места одному
только мужу, — вот картины того семейного счастья, ради кото-
рых Разнатовский пожертвовал десятью годами молодой, безза-
ботной, холостой жизни; вот результаты той искренней любви
и преданности к нему жены, в которой она клялась ему, будучи его
невестой, и которым он, к своему несчастью, слепо и безотчетно
поверил...
Жизнь его, следовательно, была загублена в полном смысле
этого слова. Напрасно подсудимый неоднократно покушался на
собственную жизнь, напрасно старался он угрозами остановить
жену на том скользком пути, по которому она так смело шагала: са-
моубийство оставалось одним покушением, вследствие постоян-
ного наблюдения за ним преданных ему друзей, а угрозы привели
на скамью подсудимых.
Итак, вы знаете теперь, господа присяжные заседатели, при-
чину совершенного подсудимым преступления, вы достаточно оз-
накомились с той личностью, над которой вам приходится произ-
нести приговор и о нравственных качествах которой, кроме лиц,
давших показания на суде, свидетельствует почти все вологодское
дворянство в письме следующего содержания, адресованном на
мое имя.
«Женился Разнатовский, — говорит вологодское дворянст-
во, — едва достигнув совершеннолетия, полюбил жену со всем
жаром молодости, и им не руководил расчет. Любя жену, он ста-
рался защищать ее в общественном мнении от упреков, которых
она заслуживала за жестокое обращение с детьми; но душа его ос-
ХАРТУЛАРИ КОНСТАНТИН ФЕДОРОВИЧ
корбилась нелюбовью матери к детям, и эта неприязнь так тяже-
ло на него подействовала, что он со слезами на глазах рассказывал
нам про своих бедных детей, в особенности же про свою малень-
кую дочь, Евгению. Тысячи мелких дрязг и несчастная семейная
жизнь, тайну которой пишущие не смеют раскрывать, нарушали
душевное спокойствие Разнатовского, и давно сдерживаемое, на-
копившееся горе разразилось в неудержимом порыве. Это было
не рассчитано, не умышленно — он был доведен до отчаяния; это
был взрыв больной души, заслуживающей самого теплого участия
и искреннего сожаления».
Заканчивая свою защиту, я не нахожу нужным напоминать
вам, проникнутым важностью и святостью возложенных на вас
обязанностей, о знаменательности этого дела: оно достаточно го-
ворит само за себя; я только прошу вас смотреть на преступление
подсудимого не как на преступление, совершенное с холодной
обдуманностью и с корыстной целью, — нет: в этом, быть может,
грубом, возмущающем вас поступке Разнатовского скрывается
протест глубоко оскорбленного человека и мужа, протест против
нагло и несправедливо попранного семейного счастья, протест,
во имя общественного мнения, против уродливого поведения
жены!
Будьте же справедливы! Выразите после всего вами виденно-
го и слышанного в вашем приговоре, за кем из двух действовавших
в этом деле лиц — за Разнатовским или его женой — вы признаете
честь и правду? Я убежден, что вы протянете руку подсудимому...
Разнатовский был признан виновным в нанесении телесного поврежде-
ния без заранее обдуманного намерения и приговорен к аресту на 4 недели.
637
ХОЛЕВ НИКОЛАЙ ИОСИФОВИЧ
Холев1 Николай Иосифович (1858—1899 гг.) родился
в г. Керчи Таврической губернии. По окончании в 1877 г. курса
местной классической гимназии поступил на юридический фа-
культет С. -Петербургского университета. В 1881 г. определяется
помощником присяжного поверенного при С. - Петербургской
судебной палате, а уже через пять лет начинает самостоятельную
адвокатскую деятельность.
Широкую известность Н. И. Холев приобрел не сразу. Лишь
через несколько лет ему довелось принять участие в одном из
крупных процессов, после которого за ним закрепляется репута-
ция крупного и талантливого судебного оратора.
Среди своих коллег по профессии Н. И. Холев отличался срав-
нительной молодостью и отсутствием достаточного жизненного
опыта, так необходимого для адвокатской деятельности. Извест-
но, что В. И. Жуковский, С. А. Андреевский, П. А. Александров
вступили в присяжные поверенные после долгих лет службы по
Министерству юстиции. К. К. Арсеньев до своего первого высту-
пления в суде занимал различные должности в юридических уч-
реждениях и с успехом занимался литературной и общественной
деятельностью. В . Д . Спасович, до того как стал профессиональ-
ным адвокатом, проявил себя как крупный ученый и педагог. То
же характерно и для других известных судебных ораторов. Иначе
сложилась судьба Н. И. Холева. Он сразу после университета по-
падает в присяжные поверенные. Отсутствие жизненного опыта
у молодого Н. И. Холева, безусловно, значительно сказывалось на
его адвокатской практике. Однако недостаток жизненного опыта
и наблюдений с успехом восполнялись в его речах присущим ему
талантом.
1 В ряде источников его фамилия пишется — Холева.
638
ХОЛЕВ НИКОЛАЙ ИОСИФОВИЧ
Характерным для Н. И. Холева как адвоката является редко-
стная добросовестность и исключительное трудолюбие. Он все-
гда много уделял внимания и времени детальному изучению дела,
всех его обстоятельств. Его речи — это плод большого предвари-
тельного труда и обстоятельной подготовки к процессу.
В его речах всегда дается обстоятельный анализ и разбор до-
казательственного материала; для него не существовало мелочей
в обстоятельствах дела. Любой факт, играет ли он очень сущест-
венное значение или являющийся второстепенным, не ускользал
от него. Вследствие этого речи Холева кажутся несколько сухова-
тыми и излишне детализированными. Однако это нельзя отнести
к числу недостатков его ораторского творчества.
Речи Н. И. Холева отличаются стройностью и последователь-
ностью. До тех пор пока он не заканчивал всестороннее рассмот-
рение одного вопроса, он не переключал своего внимания ни на
что иное. Он очень тщательно подбирал слова, характеристики,
сравнения и умело, с не меньшей тщательностью расставлял все
это по своим местам. Его речи всегда очень убедительны и легко
читаются по записям и стенограммам.
Среди дел, по которым ему приходилось выступать защитни-
ком, наиболее крупными были дело об отравлении Н. Максимен-
ко и дело о крушении парохода «Владимир».
Речь его по делу Н. Максименко очень хорошо отражает осо-
бенности его ораторского дарования. В ней плавно и последова-
тельно показывается развитие всех событий рассматриваемого
дела. Анализ доказательств дан всесторонний, исчерпывающий
и обстоятельный. Добросовестность его при подготовке к процес-
су особенно видна в той части речи, где он разбирает заключения
экспертов. В речи нет отступлений по вопросам, не имеющим от-
ношения к делу, отсутствуют в ней красивые фразы, эффектные
тирады и пр. Тем не менее она читается с большим интересом
и поддается сравнительно легкому анализу.
Н. И. Холев вообще не был сторонником насыщения речи
яркими красками. Исходя из этого, его современники считали,
что ему как оратору не присуща эта способность. Однако при чте-
нии его речи по делу о крушении парохода «Владимир» не трудно
убедиться в обратном. Здесь можно найти и удачные, очень об-
разные сравнения, и поистине художественно-литературное опи-
ХОЛЕВ НИКОЛАЙ ИОСИФОВИЧ
сание отдельных событий, и очень красочное воспроизведение
обстоятельств дела. Все это дано в строгой пропорции и в меру.
Речь Н. И. Холева по делу о крушении парохода «Владимир» зна-
чительно дополняет его характеристику как судебного оратора.
К сожалению, за отсутствием полного и достаточно достоверного
ее текста она не включена в Сборник.
Н. И. Холев занимался также и литературной работой, однако
не систематически и не в таких размерах, как прочие его коллеги.
В молодости он принимал участие в издании некоторых провинци-
альных журналов и газет. Позже в течение нескольких лет состоял
секретарем комиссии по собиранию народных юридических обы-
чаев при этнографическом отделении географического общества.
Большую же часть своего времени и способностей он с увлечением
отдавал профессиональной адвокатской деятельности.
640
ДЕЛО МАКСИМЕНКО1
Настоящее дело рассматривалось в на-
чале 1890 г. в Таганрогском окружном
суде, но потом правительствующим сена-
том было кассировано вследствие протеста
прокурора и передано для нового рассмот-
рения в Харьковский окружной суд, где
и решено окончательно.
По обвинительному акту сущность дела
состоит в следующем.
19 октября 1888 г., около четырех или
пяти часов утра в Ростове-на-Дону умер Ни-
колай Максименко, смерть которого не мог-
ла быть объяснена какими-либо естествен-
ными причинами и на первых же порах по
некоторым предшествовавшим ей обстоя-
тельствам стала возбуждать сомнение. Про-
изведенным по поводу смерти Максименко
расследованием выяснено, что покойный,
проживая летом 1888 года в Калаче, в конце
сентября месяца заболел брюшным тифом
и в первых числах октября по совету врача
Гуниуса перевезен был женой, Александрой
Максименко, в Ростов, где в начале болезни
его несколько раз посещал врач Лешкевич
и затем все время лечил доктор Португалов.
Болезнь Николая Максименко протекала
1 Печатается по: Судебные речи известных
русских юристов : сборник. — 2 -е изд., испр. и доп. —
М. : Юрид. лит., 1957.
641
ДЕЛО МАКСИМЕНКО
вполне удовлетворительно и благоприятно, больной в течение
двух-трех недель заметно начал поправляться; в последние дни
перед смертью он стал уже ходить по комнатам; и к 18 октября
чувствовал себя настолько хорошо, что доктор Португалов, навес-
тив Максименко в этот день утром и передав ему некоторые на-
ставления относительно осторожности в пище и предохранения
от простуды, заявил, что дальнейшие посещения его излишни, и,
получив вознаграждение за все время лечения, уехал. И действи-
тельно, весь день 18 октября Николай Максименко имел вид со-
вершенно здорового, веселого и бодрого человека. В семь часов
Александра Максименко налила стакан чаю и отнесла к нему в дру-
гую комнату, но вскоре оттуда вернулась со стаканом наполовину
недопитым и заявила, что Николай Федорович больше не хочет.
Между тем через некоторое время после этого, приблизительно
через час, у Николая Максименко появилась сильная рвота. При-
глашенный в половине девятого вечера для оказания помощи док-
тор Португалов нашел Николая Максименко в ужасных страда-
ниях. Не имея никаких данных к установлению какой-либо связи
настоящей болезни с тифом и предполагая лишь, что в организм
Максименко попало в пище или иным образом что-либо вредное,
с чем он не может справиться, доктор Португалов прописал ему
слабительное и амигдалин в миндальной эмульсии с целью об-
легчения боли желудка с тем, чтобы приступить к другим, более
решительным мерам, когда характер болезни Максименко выяс-
нится. Перед рассветом, часа в четыре или пять утра, когда Пор-
тугалов вторично был приглашен к больному, то нашел его уже
мертвым. В то же время Александра Максименко и бывшие в доме
родные ее стали просить Португалова выдать записку о причи-
не смерти умершего для погребения его, но Португалов отказал
в этой просьбе на том основании, что причина смерти Николая
Максименко была ему непонятна и у него сложилось подозрение
в возможности в данном случае насильственной смерти, причем
он даже советовал родным умершего потребовать через полицию
вскрытия трупа Максименко. 21 октября произведено было вра-
чом тюремной больницы Крассой вскрытие трупа Николая Мак-
сименко в присутствии помощника пристава Англиченкова и при
участии приглашенных лично женой покойного врачей Лешке-
вича и Моргулиса. Врачи, производившие вскрытие, пришли
642
ХОЛЕВ НИКОЛАЙ ИОСИФОВИЧ
к заключению, что смерть Николая Максименко последовала от
излияния кровянисто-серозной жидкости в грудную и сердечную
полости и что найденные при вскрытии в желудке тифозные по-
вреждения могли вызвать ослабление деятельности сердца, окон-
чившееся параличом последнего. Присутствовавший при вскры-
тии врач Португалов, не соглашаясь с правильностью заключения
названных врачей, потребовал подвергнуть внутренности умерше-
го тщательному исследованию, но заявление это оставлено было
врачом Крассой без внимания на том основании, что вскрытие не
дало никаких указаний на возможность насильственной смерти.
Тем не менее, по настоянию врача Португалова и предложению
прокурорской власти, внутренности умершего Максименко были
отправлены для химического исследования. Химической экспер-
тизой во внутренностях Максименко найден был в значительном
количество минеральный яд — мышьяк.
Впоследствии, согласно желанию обвиняемых, было произ-
ведено новое химическое исследование второй половины остав-
шихся в Новочеркасской областной аптеке внутренностей Макси-
менко и затем, по перевскрытии трупа Максименко, в ту же аптеку
были отправлены для исследования другие внутренности. Новое
исследование, которое производил тот же провизор Роллер, но
в присутствии некоторых членов врачебного управления, снова
обнаружило присутствие мышьяка. При последнем исследовании
врачи-эксперты, производившие судебно-медицинское исследова-
ние, допустили предположение, что яд был принят Максименко
в седьмом часу вечера с чаем или сельтерской водой.
Не допуская возможности самоотравления или случайного
отравления, следственная власть остановилась на умышленном
отравлении и стала искать лиц, которые могли быть заинтересо-
ваны в смерти Максименко. Такие лица предварительным следст-
вием были указаны в лице вдовы Максименко, Александры Его-
ровны Максименко, и Аристарха Резникова.
Жена Н. Максименко — Александра Дубровина — была бога-
тая девушка, получившая, однако, самое поверхностное и недоста-
точное домашнее образование; мать же ее была грубая, необразо-
ванная, неграмотная женщина, притом пристрастная к спиртным
напиткам. Это, однако, не мешало ей ответить отказом на просьбу
дочери о разрешении ей выйти замуж за служившего в их конторе
643
ДЕЛО МАКСИМЕНКО
Николая Максименко. Варвара Дубровина хотела, чтобы муж ее
дочери был человек богатый, а Максименко получал всего 50 руб-
лей в месяц. Но ей поневоле пришлось изменить свое решение,
когда она узнала, что между ее дочерью и Н. Максименко во время
отсутствия ее в Ростове установились интимные отношения. Как
показывала сестра покойного Максименко, Александра Дуброви-
на завлекала его и вела себя так, что ответственность за эти отно-
шения падает главным образом на нее. В апреле 1885 г. состоялась
свадьба. В первое время супруги Максименко жили между собой
хорошо и дружно, но на другой год после женитьбы отношения
их расстроились: как теща, Варвара Дубровина, так под влияни-
ем ее и жена стали обращаться с Николаем Максименко весьма
пренебрежительно и даже враждебно, оскорбляли его на каж-
дом шагу, унижали, бранили, называя нищим, шарлатаном и т.п .,
а теща даже научала дочь выгнать мужа из дому и завести себе лю-
бовника. Последний совет, по словам обвинительного акта, не ос-
тался бесплодным: страстный по природе и невоздержанный по
части половых влечений характер Александры Максименко вско-
ре сказался в том, что, по показанию зятя покойного Максимен-
ко — Левитского, она вступила в любовную связь с полицейским
чиновником Панфиловым, вследствие которой между супругами
произошла ссора и даже драка. В это время, по показанию того
же Левитского, Александра Максименко высказывала сожаление,
что передала в собственность мужу принадлежавший ей дом и пай
в товариществе пароходства Дубровиных.
Затем, в 1888 году любовником Александры Максименко ста-
новится 18-летний юноша Аристарх Резников. Это заключение
выводится из показаний некоторых свидетелей. Так, Португалов
показал, что его всегда поражало положение Резникова в доме Мак-
сименко и его отношения к Александре Максименко, с которой он
обращался не как подчиненный, а как человек, имевший над ней
власть. «Но лучше всего, — говорит обвинительный акт, — харак-
теризует отношения Резникова к Александре Максименко то, что
в начале 1888 г. Португалов лечил первого из них от триппера, а за-
тем весной того же года по приглашению Резникова, в отсутствие
Н. Максименко, пользовал жену его от этой же болезни».
Далее, в доказательство существования любовной связи ме-
жду Александрой Максименко и Резниковым обвинительный
644
ХОЛЕВ НИКОЛАЙ ИОСИФОВИЧ
акт ссылается на показание супругов Дмитриевых, проживавших
в одном коридоре с Максименко. По их словам, во время болез-
ни Николая Максименко Резников не выходил из его квартиры
и заметно пользовался доверием его жены, а после его смерти
стал держаться совершенно самостоятельным хозяином. Сестра
Н. Максименко, Елизавета, кроме того, еще показывала, что сама
видела, как Александра Егоровна два раза — в день похорон и на
следующий день, по возвращении с кладбища — целовалась в ко-
ридоре с Резниковым, а на кладбище смеялась с ним. Что Резни-
ков ночевал у Максименко, показывал также и служивший в кон-
торе Дубровиных Замахаев. По его словам, до смерти Николая
Максименко его некоторое время посылали ночевать в квартиру
Александры Егоровны; в одно из этих посещений Резников после
ужина с Александрой Максименко сказал ему, что его оставляют
здесь ночевать, но что он не решается остаться, а затем около
шести или семи часов утра, когда только что начало рассветать,
Резников, войдя в коридор, где встретил Замахаева, сообщил ему,
что он всю ночь не мог спать и ему было страшно.
Все эти обстоятельства, по мнению обвинительного акта,
не оставляют никакого сомнения в действительности существо-
вания между Александрой Максименко и Резниковым интимных
отношений; а так как Александра Максименко тяготилась своими
брачными узами с мужем, Резников же видел в ней чрезвычайно
выгодную и заманчивую партию, то, очевидно, оба были заинте-
ресованы в том, чтобы связь их была упрочена браком. Что у них
действительно существовало такое намерение, доказывается,
между прочим, тем, что сам Резников через месяц после смерти
Н. Максименко говорил его брату Антонину о своем намерении
жениться на Александре Егоровне; слышали об этом плане и не-
которые другие свидетели. А чтобы осуществить это намерение,
необходимо устранить Н. Максименко. Пока он был тяжко болен,
существовала надежда, что он умрет естественной смертью. О том,
что такой исход был для них желателен, доказывается, между про-
чим, и тем, что, по словам Португалова, А. Максименко во время
болезни мужа не обнаруживала ни малейшей заботливости к нему
и открыто тяготилась даже теми немногими минутами, которые
посвящала больному, причем не раз говорила: «Господи, хоть бы
он поскорее умирал, а то я сижу здесь взаперти и даже погулять не
645
ДЕЛО МАКСИМЕНКО
могу выйти!» Не раз, по показанию Португалова, А. Максименко
и Резников обращались к нему с вопросом, скоро ли умрет боль-
ной, а когда он их начинал утешать, то подаваемые им надежды
нисколько их не радовали.
«Но надеждам и желаниям Александры Максименко и Рез-
никова не суждено было сбыться: Николай Максименко стал
поправляться, и 18 октября доктор Португалов, при последнем
своем посещении, объявил, что всякая опасность миновала и что
наступил период выздоровления. Тогда-то, надо полагать, указы-
вается в обвинительном акте, у Александры Максименко и Резни-
кова и явилась мысль о преступном лишении его жизни, каковая
и была приведена в исполнение в тот же день путем отравления
его мышьяком, всыпанным ему или в сельтерскую воду... или
в стакан с чаем, который ему налила сама Александра Максимен-
ко и половина которого оказалась выпитой Н. Максименко, после
чего жена возвратилась с недопитым стаканом в столовую». Хотя
А. Максименко заявила, что муж ее вовсе не пил налитого ею чаю
и что из того стакана, который был налит мужу, она сама пила,
но это опровергается показаниями Марии Гребеньковой и де-
вочки Евдокии Бураковой, которые удостоверили, что, разливая
чай, Александра Егоровна налила стакан чаю отдельно для себя,
а другой — для мужа, и последний стакан принесла обратно недо-
питым.
После обнаружения признаков отравления Н. Максименко,
его женой и Резниковым не только не было предпринято никаких
мер к спасению жизни его и к предотвращению вредных послед-
ствий, но, напротив, предпринимались прямо противодействую-
щие тому меры. Это видно из того, что во второй раз за доктором,
как показывает Мария Гребенькова, было послано тогда, когда
Максименко уже умер, и это приглашение было вызвано только
желанием получить свидетельство для погребения. Кроме того,
по словам Португалова, прописанные им лекарства — касторо-
вое масло и миндальная эмульсия — хотя и были взяты из аптеки,
но остались нетронутыми. Александра Максименко объясняет
это отказом мужа принимать лекарства, но это, по мнению Пор-
тугалова, неправдоподобно, потому что Максименко слишком
убедительно просил как-нибудь посредством лекарств облегчить
страдания. Далее, по показаниям Португалова, Александра Мак-
646
ХОЛЕВ НИКОЛАЙ ИОСИФОВИЧ
сименко и Резников после смерти Н. Максименко не высказыва-
ли никакого сожаления, не обнаруживали ни малейшего горя, но
прибегали ко всевозможным средствам, чтобы добиться удосто-
верения для погребения. Совет Португалова сделать вскрытие
трупа встретил сильный протест со стороны Александры Макси-
менко и Резникова, которые на другой день, ввиду неоднократных
отказов Португалова в выдаче свидетельства, распространили
ложный слух, что Португалов требовал за выдачу свидетельства
300 рублей. Слух этот, как говорит обвинительный акт, был пущен
с той целью, чтобы хоть этим путем объяснить причину неполуче-
ния свидетельства и тем самым скрыть истинную причину смерти
Максименко.
Привлеченные к следствию Александра Максименко и Резни-
ков виновными в отравлении Н. Максименко себя не признали.
Александра Максименко отвергала существование каких-либо ин-
тимных отношений между ею и Резниковым. Напротив, она сооб-
щила, что отношения к мужу были весьма хорошие. Это подтвер-
дили выставленные ею свидетели, большей частью родственники
и служащие в конторе Дубровиных.
Все изложенные обстоятельства привели обвинительную
власть к убеждению, что отравление Максименко было соверше-
но обвиняемыми Александрой Максименко и Резниковым, с об-
щего их согласия, по предварительному между ними уговору и при
взаимном их друг с другом участии, причем установление того
обстоятельства, какое именно каждый из них принимал физиче-
ское участие в этом преступлении, кто из них заготовил яд и кто,
собственно, из них поднес этот яд жертве, не может иметь в этом
деле никакого юридического и нравственного значения при раз-
решении вопроса о виновности каждого из обвиняемых в отдель-
ности.
Таково краткое содержание обвинительного акта.
Дело слушалось Таганрогским окружным судом с участием присяж-
ных заседателей 15—20 февраля 1890 г. в Ростове-на-Дону.
Господа присяжные заседатели! Уголовное дело, о котором
вы призваны сказать ваше авторитетное, решающее слово — на
этот раз, вероятно, последнее, — бесспорно, представляется ред-
ким, исключительным и выдающимся в судебных летописях по-
647
ДЕЛО МАКСИМЕНКО
следнего десятилетия. Помимо свойства самого преступления
и бытовой обстановки события, особенности этого дела — в про-
цессуальной стороне его, во внешней судьбе дела.
Обойдя несколько судебных инстанций, оно стало предметом
обсуждения и споров и в обществе, и в печати: появлялись газет-
ные и журнальные статьи, фельетоны, драмы, до неузнаваемо-
сти искаженные отчеты. Нет ничего хуже для правосудия, когда
судебному решению дела предшествует обсуждение его мнением
общественным, которое, незаслуженно нося эту громкую кличку,
сводится у нас обыкновенно к мнению отдельных лиц. Эти само-
званные судьи, стоящие за тридевять земель от дела, не знающие
его подробностей, а зачастую — и самой его сути, сплошь и рядом
бывают крайне опрометчивы и ошибочны в своих поспешных за-
ключениях, которые между тем нередко остаются, к сожалению,
не без влияния и на настоящих судей. Первая моя просьба поэтому
к вам — исключить всякую предвзятость, изгнать из вашей памяти
все, что пришлось вам об этом деле читать или слышать, что уз-
нано вами извне, и предстоящий приговор ваш основать, соглас-
но закону и присяге, лишь на том, что сами вы видели и слышали
здесь, на суде.
Другая редкая черта этого дела — некоторая особенность его
с процессуальной стороны. По общему закону всех государств
и нашего, преступления судятся по месту их совершения.
Законодатель, устанавливая это правило в ст. 208 Устава уго-
ловного судопроизводства, имел в виду, во-первых, дать подсуди-
мому его, так сказать, суд естественный — суд сограждан; во-вто-
рых — близость жительства свидетелей, обеспечивающую личную
явку их на суд. Закон местной подсудности служит краеугольным
камнем, опорой принципа, положенного в основу нового процес-
са: устность и непосредственность производства. Кто хотя один
раз был в суде, тому известны значение и преимущества этого на-
чала устности. Судье оно дает непосредственное впечатление от
свидетеля, поставленного с ним лицом к лицу и потому оценивае-
мого во всей его индивидуальности; самого свидетеля, допраши-
ваемого в торжественной обстановке гласного, публичного суда,
после клятвенного обещания говорить правду, оно обязывает
к большой добросовестности, обдуманности и точности показа-
нии, нередко облекаемых, по неумелости или пристрастию, в не-
648
ХОЛЕВ НИКОЛАЙ ИОСИФОВИЧ
правильную письменную форму; перекрестный допрос сторона-
ми завершает преимущества этого начала, устраняя и примиряя
противоречия, если они только кажущиеся, обнажая и облегчая
их, если источник их — неправда.
Наконец, значение устности отражается еще в следующем:
если по законной причине не явились на суд уже допрошенные на
следствии свидетели, показания их могут быть прочитаны, если
же не явились свидетели новые, следователем не допрошенные, —
материал этот, нередко весьма ценный, пропадает для дела без-
возвратно.
Все невыгоды разбирательства настоящего дела в чужом суде
целиком отразились на подсудимых, на их защите. Значительная
часть свидетелей обвинения не явилась, и, покорно выслушивая
их письменные показания, мы лишены могущественного средства
критики и борьбы — непосредственного их допроса. Не явилось
подавляющее большинство и свидетелей новых, показаний кото-
рых в следственном производстве не имеется вовсе. Ко всем этим
невыгодам подсудимых присоединилось еще выступление в каче-
стве обвинителя члена прокурорского надзора не окружного суда,
а инстанции высшей — судебной палаты, и притом такого, кото-
рый известен как один из сильнейших и искуснейших русских об-
винителей.
Таково наше положение. Взвесьте все эти условия настояще-
го судебного разбирательства, отбросьте предубеждение, будьте
снисходительны к слабости защиты и, когда нужно, сами придите
на помощь подсудимым!
Вопрос, ожидающий вашего разрешения, состоит из двух час-
тей: 1) доказан ли факт преступления и 2) доказано ли соверше-
ние этого преступления наличными подсудимыми.
Установление факта преступления — необходимое предполо-
жение обвинения, отправной его пункт. Как о подлоге не может
быть речи, если документ или подпись подлинны; как неуместно
рассуждать об убийстве, раз предполагаемая жертва находится
в живых, так нельзя обвинять в отравлении, если причина смерти
не отрава: поэтому вам предстоит все внимание ваше сосредото-
чить сначала на вопросе о причине смерти. И только тогда, если
вы признаете доказанным, что смерть произошла от отравления,
вы перейдете к разрешению вопросов последующих: о соверше-
649
ДЕЛО МАКСИМЕНКО
нии этого признанного вами преступления подсудимыми, об их
виновности. Вопрос о факте — вопрос безличный и вполне са-
мостоятельный: поэтому и материал для его разрешения должен
быть особый, самостоятельный. Если позволено мне будет указать
наиболее рациональный метод исследования, я просил бы вас со-
вершенно разграничить эти два вопроса — о причине смерти и о
виновности подсудимых в отравлении — и, обсуждая их раздельно,
доказательства отравления не считать уликами виновности, не
распространять на причину смерти. Глубоко забирающим плугом
нужно провести резкую борозду на нашем судебном поле. Смеше-
ние предметов, средств и способов исследования не должно быть
допускаемо как угрожающее крупными и опасными ошибками.
Положим, виновность лица кажется не возбуждающей никаких
сомнений, но от нее нельзя, без особой тщательной проверки, пе-
реходить к признанию сомнительного еще факта преступления.
Во всех судах сознание подсудимого всегда считалось главнейшим
и наилучшим доказательством, но, как это ни странно, даже из
сознания подсудимого заключать прямо о самом событии престу-
пления было бы нередко крайне ошибочной поспешностью. Рим-
ский юрист Ульпиан повествует о рабе, который, изнемогая от
жестокостей своего господина, вымышленно заявляет судье о со-
вершении тяжкого преступления; случаи такого напрасного само-
обвинения крепостными крестьянами известны и русской рабо-
владельческой старине; осужденный каторжник взводит на себя
обвинение в несуществующем преступлении с целью, продлив
свое пребывание в тюрьме, отсрочить каторгу и т.п . Вот почему,
сколь бы убедительными ни казались доказательства виновности,
ум и совесть судьи не могут обойти первый, основной, прелими-
нарный вопрос: совершилось ли самое преступление? К этому
предмету я теперь и перехожу.
В этой области нашего исследования только два совершенно
бесспорных положения: что у Максименко был тиф и что Мак-
сименко умер. Вне этих положений — широкое поле разноречий
и спора. Главнейший вопрос: выздоровел ли Максименко к 18 ок-
тября — разрешается различно даже в одном и том же обвинитель-
ном акте, в начале которого говорится, что «весь день 18 октября
Н. Максименко имел вид совершенно здорового, веселого и бод-
рого человека», а в конце: «в день происшествия Максименко не
650
ХОЛЕВ НИКОЛАЙ ИОСИФОВИЧ
мог еще действовать самостоятельно и находился на попечении
окружающих его лиц; он, хотя и встал уже с постели, но передви-
гался только при помощи других...» Правда, Португалов категори-
чески заявляет, что Максименко был совершенно здоров, но уже
профессор Патенко остроумно отметил разницу между действи-
тельным выздоровлением и тем, что больной преждевременно
был признан выздоровевшим. Чтобы окончательно разрешить
вопрос о состоянии здоровья Максименко днем 18 октября,
я представлю вам краткий, но точный скорбный лист его. Заболев
в последних числах сентября брюшным тифом, Максименко был
перевезен женой из Калача в Ростов 3 октября и с того же дня стал
пользоваться медицинской помощью Португалова. Доктор Леш-
кевич, посетивший больного 7 октября, нашел у него сыпь, кото-
рая обыкновенно бывает в начале второй недели течения тифа,
исчезая на третьей, и потому подтверждает указанный мной мо-
мент начала болезни — после 25 сентября. По словам Португало-
ва, около 10 октября температура тела Максименко была нормаль-
на, и ему предписано было оставаться в постели три-четыре дня,
после чего он будто уже расхаживал по комнате. Но нам извест-
но, что в числе симптомов брюшного тифа лихорадка занимает
господствующее положение и что температура падает до нормы
не ранее четвертой недели; 10 же числа истекала только вторая
неделя. Это — априорное, научное опровержение указаний Пор-
тугалова, но есть и фактическое: больного видели еще в постели
Бесклубов и Антонин Максименко 15 октября, Егор Дубровин —
16-го, Леонтьев — 18-го; прислуга же (Бурыкова и Гребенькова)
с положительностью утверждает, что Максименко встал с посте-
ли в первый раз 18 октября, то есть в конце третьей недели тече-
ния брюшного тифа, то есть в периоде полного его развития, что
подтверждает и вскрытие.
Это первое вскрытие вызвало к себе такое подозрительное
отношение обвинительной власти, что я считаю долгом остано-
виться на двух вопросах, правильный ответ на которые должен
возвратить доверие к этому судебно-медицинскому акту: кем про-
изведено это вскрытие и как оно произведено. Распоряжение
о вскрытии трупа Максименко исходило от полицмейстера, врач
тюремной больницы Красса, как и всегда, заменял собой городо-
вого врача Панова, оба почтенных и опытных врача — Лешкевич
651
ДЕЛО МАКСИМЕНКО
и Моргулис — присутствовали при этом вскрытии вместе с поли-
цейским чиновником и понятыми. Итак, это был официально на-
значенный и официально исполненный акт, при котором Красса
действовал по должности. Попытка аттестовать это вскрытие как
крайне поверхностное, необстоятельное и потому не заслуживаю-
щее доверия оказывается неудачной при рассмотрении предпи-
санных Уставом судебной медицины для производства вскрытия
правил. Самый же протокол вскрытия, с достаточной подробно-
стью описывающий состояние всех органов, и по содержанию
своему и по форме представляется документом вполне достовер-
ным. Как бессменный почти судебный врач Ростова, производя-
щий ежегодно более 120 вскрытий и являющийся постоянным
сотрудником судебного ведомства, Красса вряд ли заслуживает на-
рекания или недоверия по поводу отказа его исполнить желание
Португалова — произвести выемку внутренностей. Крассу дано
было специальное поручение — выяснить причину смерти Н. Мак-
сименко; все врачи единодушно признали ее последствием тифа —
поэтому задача Крассы была исполнена. Распоряжаться трупом,
вынуть внутренности, дать их Португалову Красса не имел ни пра-
ва, ни основания: по закону (ст. 1839 Устава судебной медицины)
«...подозрение об отравлении быть может, когда здоровый че-
ловек по употреблении какой-либо пищи, питья... умрет». В на-
стоящем случае скончался человек не здоровый, а три недели
хворавший тифом; наконец, и сам Португалов не высказывал ни-
каких подозрений, ограничиваясь замечанием, что ему «смерть не
ясна». Но для трех врачей смерть была ясна, и причину ее в трупе
они прочитали, как в книге, и если читатель отзывается о книге,
что она темна, непонятна, то ведь большой еще вопрос: винова-
та ли в этом книга... А картина полного развития тифозного про-
цесса была настолько разительна, что Лешкевич воскликнул: «Да
это классический тиф!» И действительно — характеристика эта
была вполне правильна: достаточно упомянуть об увеличенной
в 2,5 раза селезенке, какой она бывает только на вершине болез-
ни, и о сильном изъязвлении кишечника специально тифозного
характера. Итак, в ночь на 19 октября в доме Дубровиной скончал-
ся не здоровый человек, а тифозно-больной.
Отчего же умер Максименко? Обвинение утверждает: Макси-
менко был отравлен мышьяком. Посмотрим, находит ли гипотеза
652
ХОЛЕВ НИКОЛАЙ ИОСИФОВИЧ
отравления подтверждение себе в прижизненных симптомах и в
посмертных явлениях у Максименко.
Больному стало дурно в восьмом часу вечера; что же наблюдал
явившийся около восьми часов доктор Португалов? Рвоту, боль
в животе, частый, напряженный, до 120 ударов, пульс, слабость,
холодный пот. Да разве это картина отравления мышьяком?
Ведь и сам Португалов не заподозрил отравления, иначе он дал
бы должное противоядие, не ограничиваясь такими невинными
средствами, как касторовое масло и миндальная эмульсия, иначе
он не покинул бы больного. По учению медицинской науки, ост-
рое отравление мышьяком выражается при жизни упорной рво-
той, неутолимой жаждой, чувством жжения в зеве и пищеприем-
нике, сильнейшими болями в животе, поносом с испражнениями
кровянистыми или похожими на рисовый отвар (как при холере),
судорогами, чувством ползания мурашей и т.д . По закону пред-
смертные припадки, указывающие на отравление острыми яда-
ми: мышьяком, сулемой и т.п ., суть следующие: жжение и стягива-
ние во рту, на языке, в пищеприемном канале, желудке и кишках,
чрезвычайно сильные боли в органах пищеварения, беспрерыв-
ная тошнота, рвота, нередко кровавая, кровавый понос, почти
незаметный пульс, неутолимая жажда, конвульсии и прочее. Ока-
зывается, что признаков отравления мышьяком у Максименко
не было. В самом деле, из всех перечисленных симптомов Пор-
тугалов наблюдал одну только рвоту с болью в желудке; но рвота,
почти всегда сопровождаемая болями в желудке, случается очень
часто от самых разнообразных причин и сама по себе не служит
признаком отравления. При этом не следует забывать показаний
некоторых свидетелей и особенно ценное между ними — Лешке-
вича, по словам которого 7 октября больной жаловался ему на по-
стоянную и упорную рвоту, вызываемую даже приемом лекарства
или глотком воды, и что, по утверждению клиницистов, рвота при
брюшном тифе есть спутник высокого поражения кишечника. Хо-
лодный пот, бледность — обыкновенный результат слабости, вы-
званной тошнотой и рвотными движениями. Жажда должна быть
сильная, неутолимая; известно, как в поисках воды для утоления
жажды отравленные крысы бегут из подполья к реке, к воде —
сравнение не изысканное, но верно дающее представление о силе
жажды. А кто нам говорит о жажде больного? Пульс, который при
653
ДЕЛО МАКСИМЕНКО
отравлении должен быть слабым, нитевидным (Гофман), неза-
метным, почти неощутимым (Тардье), Португаловым был най-
ден частым, напряженным, свыше 120 в минуту, какой, напротив,
служит явно угрожающим признаком опасного осложнения тифа
(Нимейер, Штрюмпель, Цимсен). Правда, эксперт Португалов
обращал особое ваше внимание на какую-то «тоску», которую буд-
то бы заметил на лице больного Португалов и о которой эксперт
принимался говорить два раза. Сколько помню, в показании Пор-
тугалова об этой пресловутой «тоске» не говорится ни слова. Но
что же, спрашивается, могло выражать лицо больного, мучимого
рвотой, что ожидал увидеть на нем почтенный эксперт, страдание
или удовольствие, радость?
Наиболее характерные посмертные явления при отравле-
нии мышьяком таковы: слизистая оболочка желудка показывает
признаки сильнейшего воспаления, выражаемого пятнистой или
полосатой темной краснотой; кишечник наполнен жидкостью,
похожей на рисовый отвар, рот, зев, пищеприемник, желудок вос-
палены; печень желтоватая, матово-бронзовая; кровь густая, чер-
ная; острое жировое перерождение печени и почек и т.д . Ничего
подобного при вскрытии трупа Максименко не найдено. Не оста-
навливаясь на подробностях, коснусь признаков наиболее сущест-
венных. Как удостоверяют врачи Красса и Лешкевич, слизистая
оболочка желудка была совершенно бледная и чистая, без капли
слизи; в кишках найдено было «свойственное им содержимое»,
как гласит акт вскрытия, поясненный здесь врачами в том смыс-
ле, что кал был темно-желтый, полугустой и вовсе не похожий на
рисовый отвар. Кровь была жидкая, не свернувшаяся. Остается
еще сказать два слова о большой круглой язве у выхода желудка,
которой на предварительном следствии придавалось такое боль-
шое значение. По словам врачей Лешкевича и Крассы, язва эта,
сухая, с крепко приставшим к ней свертком, была происхождения
давнего и свойства тифозного, какие изредка наблюдаются в две-
надцатиперстной кишке и даже в выходе желудка (Гризингер, Ни-
мейер, Жакку); кровотечением из этой большой язвы и должны
быть объяснены явления рвоты у Максименко, как во все время
его болезни, так и в ночь смерти. Правда, здесь, на суде, мнения
экспертов о свойстве этой язвы разделились: Беллин признал ее
за круглую язву желудка как самостоятельное болезненное явле-
654
ХОЛЕВ НИКОЛАЙ ИОСИФОВИЧ
ние; профессор же Патенко считает ее, безусловно, тифозной, но
усиленно развившейся вследствие продолжительного нарушения
диеты. Может быть, ученый спор этот и очень интересен, но для
наших судебных целей важно одно: каково бы ни было происхож-
дение и свойство этой язвы, она, по согласному заключению экс-
пертов, — не результат отравления и никакого сродства с мышья-
ком не имеет.
Экспертизой по настоящему делу высказано три мнения:
профессор Лагермарк, обсуждая химические анализы, признал
поступление мышьяка в тело прижизненным. Помня, что Лагер-
марк — профессор химии, приглашенный для экспертизы только
судебно-химической, я считаю себя вправе совершенно игнориро-
вать заключения его, выходящие за пределы и его специальности,
и его роли в этом процессе. Беллин заявил нам, что абсолютных,
вполне точных данных для признания по ним отравления мышья-
ком следствие не дало; что он не может отвергать отравления как
весьма вероятного, но что равным образом он не может также
исключить возможности смерти от тифа, так как, не будь рази-
тельных результатов химического анализа, при наличности обна-
руженных у Максименко прижизненных припадков и анатомиче-
ских данных пришлось бы констатировать смерть от тифа. При
этом Беллин упомянул о такой форме отравления мышьяком,
которая не оставляет ровно никаких патологоанатомических
изменений. Я полагаю, что в различных случаях отравления те
или другие признаки могут присутствовать или отсутствовать, но
чтобы отсутствовали решительно все признаки и не осталось бы
ни единого — вряд ли науке известна такая удивительная форма!
О такой форме нельзя говорить в настоящем случае тем более,
что мышьяк, введенный в желудок уже истощенного тифом орга-
низма, вдобавок — в громадной дозе, произвел бы там страшное
разрушительное действие: он равносилен был бы маслу, влитому
в огонь. Раздражение ядом больной уже слизистой оболочки было
бы страшное, а потому и признаки отравления неминуемо высту-
пили бы резче и рельефнее.
Экспертиза профессора Патенко бросила новый и яркий
свет на это злополучное дело. Она сводится к следующим ясным
и категорическим положениям: 1) Максименко умер от паралича
сердца в самом начале выздоровления от брюшного тифа; 2) пара-
655
ДЕЛО МАКСИМЕНКО
лич сердца произошел вторично, вследствие грубого нарушения
диетических правил как во время болезни, так и в день мнимого
выздоровления; 3) никаких признаков отравления нет и 4) най-
денный в трупе мышьяк попал в него после смерти.
Итак, 18 октября Н. Максименко был еще в самом начале
выздоровления, и смерть его произошла от грубого нарушения
диеты. А период выздоровления ограничивается не несколькими
днями. «После тяжелых тифов, — говорит Цимсен, — надо дать
пройти промежутку в три-четыре недели, прежде чем позволить
встать». Другая черта реконвалесценции, кроме ее продолжи-
тельности, — крайняя ее обманчивость. «Период выздоровления
есть в то же время и период последовательных болезней, которые
убивают многих больных, отделавшихся от настоящей болезни»
(Либермейстер). Брюшной тиф — болезнь, более всех других из-
девающаяся над пророчеством врача, что создало даже известный
медицинский парадокс: «Полагайся на безнадежных, бойся бла-
гоприятных». Болезнь окончилась, но организм действием яда
и тяжелой, продолжительной лихорадкой потрясен и расстроен
во всех своих частях. Ослабленная мускулатура сердца не восста-
навливается еще и через месяц. Весь организм как бы обновляет-
ся, перерождается; выздоравливающий, как выразился один из
наших экспертов, как бы ребенок, только что начинающий жить.
Вот на страже этой возрождающейся жизни и должна стоять са-
мая строгая, самая педантичная диета — не диета в одной только
пище, а диета, охватывающая весь режим больного, распростра-
няющаяся на все его время, все его действия. И преждевременное
вставание, и раннее принятие твердой пищи, и хождение, чтение
и вообще телесные и умственные напряжения — все составляет
серьезную опасность для выздоравливающего. Необходимы стро-
гая осторожность, полный покой тела и души. А нарушение диеты
тем легче, что субъективное чувство благосостояния у больного
находится в это время в решительном несоответствии с размера-
ми его мускульной и нервной силы: он меньше может, чем хочет;
он в меньшем нуждается, чем полагает.
Если вообще нарушение выздоравливающими диеты встреча-
ется сплошь и рядом, то в среде, к которой принадлежал покой-
ный, которой всякие медико-гигиенические сведения совершен-
но чужды, оно представляется явлением совершенно заурядным.
656
ХОЛЕВ НИКОЛАЙ ИОСИФОВИЧ
Самочувствие больного — там единственный указатель; «душа
меру знает» — единственное правило. По мнению профессора Па-
тенко, диета не соблюдалась во все время течения болезни. В день
же выздоровления появляются чай с вареньем, икра со сладким
пирогом, кофе с халвой и т.п .
—
и все это, вероятно, не в меру,
ибо известно, что у перенесших брюшной тиф появляется аппе-
тит почти ненасытный. Вдобавок, в первый раз только встав с по-
стели, Максименко одевается и идет к соседу в гости, откуда его
приводят под руки и снова укладывают в постель. В этот же день
больной жалуется Дмитриеву, что у него отекают ноги, а это —
один из признаков сердечной слабости, резко обозначившейся
вечером в частом, напряженном, свыше 120 ударов, пульсе.
Погрешность в диете общей обусловила ослабление сердца;
погрешность в диете пищевой — вызвала кровоизлияние из боль-
шой язвы желудка; кровотечение — тошноту и рвоту; а продолжи-
тельными рвотными движениями были раздражены окончатель-
ные ветви симпатического и блуждающего нервов, и таким путем
произошла окончательная остановка больного, расслабленного
сердца.
Однако в трупе Максименко найден в значительной дозе
мышьяк! Когда и как он попал туда? Профессор Патенко утвер-
ждает, что после смерти; защита еще на судебном следствии пы-
талась разъяснить, почему и как мышьяк оказался в трупе, тщетно
ожидая ответа: куда же девалась сулема? Профессор Патенко все
это назвал «странным фактом», а прокурор — даже мифом. Будем,
однако, терпеливы, и, быть может, факт перестанет казаться
«странным», а «мифу» мы найдем и реальное обоснование. Здесь
мы сталкиваемся с химической экспертизой, о значении которой
я скажу несколько слов.
Химическое исследование в арсенале обвинения служит
центром, откуда все исходит и куда все возвращается. На него
опираются и от него получают силу все улики; под его давлением
находятся свидетели; от него не могла вполне отрешиться даже
экспертиза медицинская. Химические анализы Роллера счита-
ются здесь всеми самым точным и серьезным материалом. Мне
все-таки кажется, что их чересчур уже расхвалили; мне кажется,
что при этих похвалах искусству провизора Роллера забыто было
одно маленькое обстоятельство: что при проверке составленных
657
ДЕЛО МАКСИМЕНКО
им актов химического исследования поневоле приходилось исхо-
дить из полного доверия к фармацевту, из предположения, что его
протоколы — точное изложение всего последовательного хода ис-
следования. Контроль, таким образом, оказывается только бумаж-
ным, узкоформальным. Неужели уже одно простое соображение,
что далеко не всегда протоколы отвечают требованиям точности
и правильности, не должно охладить этого слепого доверия к ак-
там Роллера? Каковы же эти три акта химического исследования,
обнаружившего присутствие мышьяка во внутренностях Макси-
менко, какова степень их достоверности и убедительности?
Провизор Роллер, являющийся автором этих трех актов, удо-
стоверяет в них, что при производстве анализа он руководствовал-
ся «Наставлением для судебно-химического исследования ядов»
профессора Траппа. Посмотрим, в какой мере это Наставление
удостоено было внимания Роллера. Профессор Трапп, составив-
ший свое «Наставление» по поручению медицинского совета, со-
гласно ст. 1850 Устава судебной медицины, для руководства фар-
мацевтам при судебно-химических исследованиях, прежде всего
требует, чтобы «протокол был составлен совершенно согласно
с ходом самого исследования и с полученными результатами, от-
четливо, последовательно, ясно и удобопонятно. В протоколе
не следует ограничиваться только упоминанием о каком-либо
известном способе, по которому производилось исследование,
а необходимо непременно описывать предпринятый экспертом
способ исследования, подробно указывая на употребленные им
реактивы, которые доказывают или отрицают присутствие ядо-
витого вещества в данном случае». Такое требование совершенно
понятно: протокол — это, так сказать, фотография события или
исследования; читая его, вы как бы лично присутствуете при ис-
следовании и следите за последовательным его ходом.
Каков же первый составленный Роллером акт 31 октября
1888 г.? В нем содержится удостоверение, что при химическом ис-
следовании внутренностей Максименко открыт в значительном
количестве сильнодействующий минеральный яд — мышьяк —
и только. Как производилось исследование, какие употреблялись
приборы и реактивы, из каких органов добыт мышьяк, каково его
количество — ответа на эти вопросы у Роллера не ищите.
658
ХОЛЕВ НИКОЛАЙ ИОСИФОВИЧ
Что такое «значительное количество» — для нас непонятно.
Понятия: «мало», «много», «значительное количество» — весьма
относительны, и ими нередко злоупотребляют; подобные выра-
жения неуместны в науке, требующей цифр, определений количе-
ственных. Присутствию же зеркального налета в восстановитель-
ной трубочке нельзя придавать значения потому, что он часто
получается при употреблении Маршева прибора, по той причине,
что служащие для получения водорода серная кислота и цинк, на-
ходящиеся в торговле под названием «химически чистых», всегда
содержат в себе более или менее приметное количество мышьяка.
Далее, из этого акта не видно, сколько времени продолжалось ис-
следование: в нем имеется лишь одна дата 31 октября 1888 г.
Перехожу ко второму химическому анализу, в актах которого
также нет указаний на продолжительность его производства. По-
чему и для чего он был предпринят? По требованию подсудимой,
для проверки первого анализа, который она признавала непра-
вильным. При этом Максименко просила о поручении исследо-
вания другому фармацевту и об отсылке внутренностей для но-
вого анализа в медицинский департамент. Была ли законна такая
просьба? По ст. 334 Устава уголовного судопроизводства, в случае
сомнения в правильности заключения сведущих людей, требует-
ся заключение от других сведущих людей или же самый предмет
исследования отправляется в высшее специальное установление.
Итак, требование подсудимой опиралось на ясный, буквальный
смысл закона. Что же предприняла следственная власть? Повероч-
ная экспертиза поручена была тому же Роллеру, который, таким
образом, проверял самого себя, собственные свои действия, и с
самим собой оказался в трогательном согласии. Вот какова была
проверка! Правда, новые акты исследования также подписаны
членами врачебного отделения и аптекарем. Но мы знаем, что на
практике такой надзор и такая ассистенция совершенно фиктив-
ны; поэтому и скрепление их подписями составленных Роллером
актов не усиливает нашего к ним доверия. Далее, насколько тща-
тельно и точно производилось взвешивание внутренностей, под-
вергнутых исследованию? Из сопоставления протоколов 31 ок-
тября 1888 г. и 21 марта 1889 г. оказывается, что из 13,5 унции
внутренностей, герметически закупоренных в стеклянных бан-
ках, неизвестно, куда исчезло 6 драхм, то есть почти 15 процен-
659
ДЕЛО МАКСИМЕНКО
тов. А так как столь значительной убыли произойти в 4,5 месяца
не могло, то ее остается объяснить лишь крайней небрежностью
взвешивания.
Если к критическим замечаниям этим прибавить, что тре-
бование прокурорского надзора, в свою очередь вызванное на-
стойчивыми просьбами обвиняемой о производстве обстоятель-
ного поверочного химического исследования, заключало в себе
косвенное осуждение незаконно составленного первого акта, то
станет совершенно понятным, что при составлении протоколов
последующих анализов провизор с буквальной уже точностью вы-
полнил установленную форму...
Теперь обратимся к «мифу» — к сулеме. Показаниями Крас-
сы, Лешкевича и Моргулиса, помощника пристава Англиченкова
и Пузанова установлено, что при вскрытии трупа употреблялась
как обеззараживающее средство сулема в растворе 10 гранов на
2,5 стакана воды; отпуск этой дозы сулемы удостоверяет и приоб-
щенный к делу рецепт. Красса, боясь заражения тифозным ядом,
брал внутренности руками, смоченными раствором сулемы, смы-
вал над трупом вырезанный кусок кишки и даже мыл над трупом
же руки и инструменты, поливая прямо из склянки. При этом
употреблен был почти весь раствор без остатка; вся эта жидкость
попала в труп. Однако ни в одном из трех актов химического иссле-
дования мы не находим никакого указания на сулему. Фармацевт
Роллер объяснил нам, что сулема осаждается из кислых растворов
при насыщении сернистым водородом в виде черного осадка, со-
стоящего из сернистой ртути. «Если бы сулема содержалась во
внутренностях Максименко, то она должна была бы выделиться
при насыщении в виде черного осадка, но этого в данном случае
не получилось, и если бы в полученном налете была сулема, то она
бы осталась не растворенной на фильтре в виде черного осадка
сернистой ртути». Отрицать присутствие ртути категоричнее, ка-
жется, невозможно.
Препараты ртути, к числу которых принадлежит и сулема,
относятся к числу химических реагентов, которые можно найти
в органах и тканях в самом ничтожном количество. Такая особен-
ность ртутных препаратов послужила даже причиной употребле-
ния их при некоторых экспериментах, произведенных с научной
целью. Так, с целью выяснить переход составных частей из крови
660
ХОЛЕВ НИКОЛАЙ ИОСИФОВИЧ
матери в кровь плода, в кровь матери (кролик) вводились ртут-
ные препараты — и в органах плода ртуть отыскивалась химиче-
ским путем (этот опыт впервые произведен был в Медицинской
академии профессором Бородиным). Предел чувствительности
реакции при отыскании мышьяка, по словам профессора Па-
тенко, — 1 миллиграмм, по утверждению профессора Лагермар-
ка, —
1/60 грана. Беру последний предел: значит, присутствие уже
1/60 грана может быть обнаружено химическим анализом. В на-
шем случае количество ртути (10 гран) превышало этот предел
чувствительности реакции в 600 раз, и все-таки присутствие в тру-
пе сулемы ни разу не открыто. Что же это значит?
Прокурор, пытаясь парализовать этот неотразимый довод
о сулеме, выставил три положения, долженствующие объяснить
причину необнаружения сулемы: 1) жидкость не всасывается тру-
пом, 2) раствор сулемы мог вылиться и 3) если бы мышьяк посту-
пил не в живой еще организм, а в труп, его присутствие обнаружи-
лось бы только в брюшной полости. Но шаткость этих положений
очевидна. Тело, состоящее из клеточек и пор, есть своего рода
губка, хотя и с микроскопической ноздреватостью. Если воору-
житься увеличительным стеклом — не тем фигуральным, о кото-
ром говорил прокурор, а настоящим, оптическим, — то не трудно
убедиться, что ткань нашего тела представляется не непроницае-
мой, а скважинной. Даже твердые тела (дерево, камень) могут
проникаться жидкостью. Тем легче впитывание, просачивание
жидкости в ткань трупа, вдобавок истощенного недугом и под-
вергшегося уже гниению. Для такого явления пропитывания тка-
ней мертвого тела наука знает даже особый термин — имбибиция.
Еще Орфила указал, что некоторые яды способны пропитывать
все органы. Реэзе подтвердил это положение относительно всех
без исключения ядов, признав, что оно делает очень трудным оп-
ределение того, когда введен яд — при жизни или по смерти. На
этом пропитывании основано приготовление консервов. Этот же
закон выражается и в искусстве бальзамирования, сохранившем
трупы умерших 2000 с лишком лет назад (египетские мумии). При
бальзамировании яд впрыскивается только в крупные сосуды —
казалось бы, что должна сохраниться только их оболочка; однако
не гниет весь труп, потому что из крупных сосудов яд проникает
всюду. Выемка же органов Максименко последовала не ранее, как
661
ДЕЛО МАКСИМЕНКО
через два часа после первого вскрытия, когда в труп влита была
жидкость, которая за это время и могла пропитать взятые для пер-
вого анализа органы.
Могла ли сулема вылиться из трупа? По показанию Крассы,
Пузанова и Бесклубова, труп при одевании не поворачивали на
грудь. Жидкости было влито не более 272 стаканов — количество,
которое могло разместиться внутри брюшной и грудной полостей
самым тонким слоем; притом разрезанные части органов, имею-
щие форму трубок, карманов (вскрытые кишки, бронхи, желудок,
кровеносные сосуды), могли поглотить жидкость в свои полости;
наконец, не выбирались из трупа губкой ни кровь, ни жидкость.
Итак, жидкость раствора оставалась в трупе: она не могла от-
туда вылиться. Этот вывод подкрепляется еще законами химиче-
скими и физическими. По началам химии, ртуть при соединении
с белковым веществом тела образует химическое соединение —
альбуминат, и уже в этом виде, выделившись из водного раствора,
исчезнуть или вытечь не может: по тяжести, она плотно приле-
гает к органам. Закон физический — фильтрация: если налить
жидкость на пропускающую воду ткань, вода, освобожденная от
плавающих в ней мелких частиц, проходит чистой, а твердые час-
тицы остаются поверх фильтрующего слоя. Таким фильтром для
раствора сулемы были бы органы трупа.
Наконец, третье выражение, по-видимому, самое сильное: по-
чему же мышьяк, если он введен в тело Максименко после смерти,
обнаружен не только в органах, куда он был влит (желудок, киш-
ки), но и в органах, куда он мог быть принесен только кровью (то
есть при жизни)? Во-первых, Красса вынимал руками, смоченны-
ми раствором, все органы; во-вторых, с разрезом грудобрюшной
преграды жидкость должна была перелиться из брюшной полости
и в грудную; в-третьих, химический анализ, во все три раза, произ-
веден таким образом, что вопрос: откуда, из какого же именно ор-
гана извлечен яд, остается совершенно не разрешимым. В самом
деле при первом и втором (поверочном) анализах все органы (же-
лудок, кишки, печень и селезенка) были смешаны и исследовались
совместно. При третьем анализе органы, куда яд поступает через
желудок (тонкие и толстые, кишки), были исследованы отдельно
от органов, в которые яд поступает через кровь (легкие, сердце,
печень, почки и селезенка). Прием исследования здесь был упот-
662
ХОЛЕВ НИКОЛАЙ ИОСИФОВИЧ
реблен более точный и совершенный, чем при первых двух, когда
все органы исследовались вместе; но, к сожалению, и этот третий
анализ не имеет никакой научной ценности. И вот почему: были
смешаны органы двух различных полостей — органы брюшной
полости (печень, селезенка, почка) подвергались химическому ис-
следованию совместно с органами полости грудной (легкие, серд-
це). А в брюшную полость, несомненно, налит был раствор суле-
мы. Спрашивается: есть ли какая-нибудь разумная возможность
определить, из каких же именно органов извлечен яд, раз органы
были смешаны, причем некоторых из них коснулась подозритель-
ная жидкость? Вот каковы хваленые анализы фармацевта Ролле-
ра! И если мы их совершенно выбросим за борт, наука, думаю, от
этого ничего не потеряет, а правосудие — только выиграет.
Есть ли надобность доказывать еще, что это была за подозри-
тельная жидкость? Сулема была отпущена Крассе сонным аптекар-
ским учеником в шесть часов утра, в полумраке, при свете лампы.
Сулема и мышьяк хранятся в одном отделении шкафа под рубри-
кою «Venena» (яды). Сулема и мышьяк в растворе представляют
тождественную по виду, бесцветную жидкость. Чувствительность
реакции, свободно обнаруживающей присутствие ртути, доходит
до определения миллиграмма. Сулема попала в труп в количестве
10 гран, почти в 700 раз превышающем минимум чувствительно-
сти. Профессор Лагермарк сказал здесь, что раствор сулемы мог
вытечь из трупа. Неужели же почтенный эксперт не хочет оста-
вить нам даже 1/700 части этого раствора?!
В тело Максименко введено было два яда: при жизни, говорит
прокурор, мышьяк (чего никто не видел); по смерти, утверждает,
вместе с десятью свидетелями-очевидцами, защита, — сулема. Не-
видимо введенный яд обнаружен; явно влитый яд — не найден. Из
двух ядов один пропал бесследно! Где же яд второй, посмертный?
Где сулема? Сулемы не нашли потому, что ее и не было: вместо
10 гранов сулемы Крассу ошибочно отпустили столько же мышья-
ка, и доктор влил мышьяк в труп!
Профессор Патенко назвал этот факт «странным»; думаю, что
его можно назвать только печальным, глубоко прискорбным...
Да, антисептическим раствором, вместо сулемы, к несчастью,
был мышьяк, попавший, таким образом, уже в труп, — и вот новое
этому подтверждение. По Гиртлю, вес внутренностей челове-
663
ДЕЛО МАКСИМЕНКО
ка — от 20 до 25 фунтов; у больного, в особенности истощенного
тяжелой, продолжительной болезнью, каков тиф, вес этот пада-
ет до 15 фунтов. Из 6 3/4 фунтов, взятых для исследования внут-
ренностей, добыто 4 8/10 грана мышьяка; во всех, следовательно,
внутренностях Максименко (15 ф.) было около 10 гранов мышья-
ка, то есть то самое количество, которое влито в труп под видом
сулемы!
Вам, присяжные заседатели, говорилось здесь о фальсифи-
кации пищевых продуктов и о фальсификации даже знания. Дей-
ствительно, мы живем в век фальсификации — повальной, все-
общей: подделываются женская красота, любовь, искренность,
убеждения; подделываются пищевые продукты и, быть может,
даже знание. Но несомненно одно: прокурору настоящий про-
цесс не дает повода говорить о какой-либо фальсификации; ее мы
не видим в нашем деле. Мы слышали здесь честных убежденных
ученых, но не фальсификаторов знания. Но есть более опасный
и прискорбный вид фальсификации: это — фальсификация престу-
пления!
Говорить о виновности или невиновности кого-либо в пре-
ступлении можно, разумеется, только при условии, что событие
этого преступления, несомненно, совершилось. Оспаривать об-
винение в отравлении возможно лишь тогда, когда смерть пред-
полагаемой жертвы от яда представляется доказанной. Поэтому
вы, господа присяжные заседатели, поймете затруднительность
моего положения: мне приходится оспаривать виновность подсу-
димой в преступлении, которое, по глубокому моему убеждению,
никем и никогда не было вовсе совершено. Мне приходится для
этого совершить над собой некоторое умственное насилие — до-
пустить отвергаемое мной отравление — не как факт, а как логи-
ческую посылку, как необходимое условие настоящего судебного
состязания.
Сделать такую временную, условную уступку обвинению для
защиты представляется вполне безопасным. Конечно, для защиты
существенно отвергнуть отравление: достигнув этого результата,
она может считать задачу свою благоприятно разрешенной. Нет
смерти от яда, нет преступления отравления, не может быть речи
и о чьей-либо виновности. Иное положение обвинителя: для него
установление смерти от яда является лишь необходимым предпо-
664
ХОЛЕВ НИКОЛАЙ ИОСИФОВИЧ
ложением обвинения, отправным его пунктом. И тогда как, до-
казав отсутствие отравления, защита сделала все; установив его,
прокурор для обвинения не доказал еще ровно ничего, ибо с этого
только момента и возможно говорить о виновности, здесь только
истинная задача обвинителя и начинается. Не отказываясь ни от
одного слова из того, что мной сказано о причине смерти, перехо-
дя ко второму вопросу — о виновности подсудимой, я должен вре-
менно допустить, что спорное отравление доказано.
У преддверия моей чисто юридической работы — проверки
оснований обвинения подсудимых — я позволяю себе обратиться
к вам с просьбой: не смешивать Максименко и Резникова в одну
собирательную личность «подсудимого», не допускать смешения
и перепутанности улик и неправильных обобщений, не объеди-
нять, а разделить этих двух лиц. Каждый, по закону и совести, от-
вечает за им содеянное, каждый должен сохранять за собой ин-
дивидуальность и в процессе; поэтому и улики против одного из
подсудимых не должны быть распространяемы на другого.
Кто же в тяжком преступлении мужеубийства обвиняется,
кого я защищаю?
Личность подсудимого в процессе, обстоятельства которо-
го темны и запутанны, всегда представляется центром, привле-
кающим к себе особое внимание. Ее тщательно и всесторонне
изучают. К сожалению, с некоторых пор в наши судебные нравы
внедрилась пагубная и зловредная манера — под видом «изучения
личности», «характеристики подсудимого» так чернить обвиняе-
мых, что нередко эти пресловутые «характеристики» оказывают-
ся нестерпимо обиднее и тяжелее самого обвинения. Границы
этим «характеристикам», этим экскурсиям в область прошлой
жизни подсудимых, этим мнимобиографическим «этюдам» нигде
еще не намечены и зависят единственно от произвола и такта
обвинителя — «биографа»... Здесь я должен оговориться, что все
высказанное мной по этому поводу всецело относится к предвари-
тельному следствию и к обвинительному акту, так как, хотя весь
позорящий подсудимую материал предварительного следствия
и был оглашен здесь, по требованию прокурора, полностью, мой
почтенный противник, однако, нашел возможным в своей обви-
нительной речи обойти его деликатным молчанием.
665
ДЕЛО МАКСИМЕНКО
Изображая личность подсудимой Максименко, автор обви-
нительного акта не удовольствовался последними страницами ее
жизни, а пожелал перелистать всю ее биографию, не давая поща-
ды никому и ничему. Не были пощажены даже родственники по
восходящей линии. Так, обвинительный акт повествует, что отец
подсудимой был чернорабочий, впоследствии «случайно» разбога-
тевший, и что мать ее весьма пристрастна к крепким напиткам...
Подсудимая характеризуется как легкомысленная, ветреная, чуть
не ежедневно меняющая свои привязанности, со «странным по
природе и невоздержанным по части половых влечений характе-
ром...» Я не стану уже говорить о том, что обвинителем-биогра-
фом упущен был из виду основной принцип изучения личности
подсудимого, в силу которого характер человека должен отвечать
свойству приписываемого ему преступления, совпадая с его побу-
ждениями, что сведения так тщательно разработанной биографии
далеко не соответствуют характеру отравительницы, стремящей-
ся избавиться от мужа во имя преступной, слепой, подавляющей
страсти. Или легкомысленный разврат, или сильная страсть —
что-нибудь одно: элементы эти несовместимы... Но посмотрим,
каким материалом пользовалась для таких «характеристик» про-
куратура, какова era достоверность, «с кого они портреты пишут?
Где разговоры эти слышат?» Схож ли этот портрет с оригиналом,
не по чужим ли приметам составлен этот обвинительный пас-
порт — вот вопросы, на которых — и в интересах судебной прав-
ды, и ради нравственной реабилитации столь незаслуженно уни-
женной и опозоренной женщины — защита считает своим долгом
остановиться с необходимой подробностью.
Материалом для «биографии» и «характеристики» подсуди-
мой послужили свидетельские показания пяти лиц: Елизаветы
Максименко, Левицкого, супругов Дмитриевых и Португалова.
Каждый, полагаю, согласится со мной, что все показания эти за-
ключают в себе не фактические какие-либо данные, а самые не-
лепые, грязные, «обывательские» сплетни. И по аналогии с деле-
нием истории на древнюю, среднюю и новую сплетни эти можно
разделить также на три периода: древний — отношения Алексан-
дры Егоровны к Н. Максименко; средний — связь с полицейским
чиновником П-вым и новый — интрига с Резниковым. Рассмот-
рим их последовательно.
666
ХОЛЕВ НИКОЛАЙ ИОСИФОВИЧ
Период первый. По словам родной сестры покойного Мак-
сименко, Елизаветы, брат ее еще до брака был в любовной связи
с Александрой Егоровной, которая была настолько испорченная
и развращенная девушка, что «сама бросилась ему на шею, ловила
его как мужа, купила себе мужа». Прежде всего, совершенно не-
правдоподобно, чтобы тайну своих отношений Н. Максименко
передал с циничными подробностями сестре, скрыв ее притом от
родного брата. А затем, похоже ли это на ту нравственную, стро-
го воспитанную 16-летнюю девушку, какой рисует нам Александру
Егоровну целый ряд свидетелей? Она, молоденькая, миловидная,
богатая наследница, была желанной невестой, руки которой од-
новременно добивались 40 женихов, способна ли она была про-
явить приписываемую ей распущенность? Разве не вымысел этот
совет, как пройти в ее спальню, в которой с ней безотлучно ноче-
вали или мать, или Марья Васильевна? Но если даже и допустить
добрачную связь, то инициатором ее, конечно, мог быть только
Н. Максименко и как взрослый опытный мужчина, и как человек,
заинтересованный женитьбой на дочери своей богатой хозяйки:
пожалуй, он мог воспользоваться временной отлучкой матери,
чтобы, как говорят в «свете», скомпрометировать ее, создать для
родственников «безвыходное положение», и, таким образом, за-
крепить ее за собой на виду у всех четырех десятков конкурентов-
женихов. И все, что можно видеть в этом эпизоде, это доказатель-
ство ее любви, но не распущенности...
Но главным свидетелем-диффаматором является в этом деле
Левицкий, муж сестры покойного Максименко, мелкий полицей-
ский чиновник, покинувший свою службу вследствие какого-то
неприятного «недоразумения», беспробудный пьяница и весьма
плохой семьянин. Оригинально его появление у судебного сле-
дователя. Проживая вдали от Ростова, где он не был более двух
лет, он без вызова является к допросу и по делу об отравлении
собственноручно излагает пространнейшее показание, в кото-
ром нагромождаются целые ворохи небылиц, и нет только одно-
го — обстоятельств, имеющих хотя бы малое отношение к факту
преступления. Показание Левицкого, относящееся к 1888 году,
так как в начале 1887 года из Ростова он уже уехал, представля-
ется неправдоподобным по самому своему содержанию. Прежде
всего, вам не могла не броситься в глаза та необыкновенная слу-
667
ДЕЛО МАКСИМЕНКО
чайность, которая его одного — и никого больше — постоянно на-
талкивала на сцены крайне нецензурного свойства. То он наска-
кивает на Панфилова, стоящего перед Александрой Егоровной
на коленях на крыльце (это на улице-то), то он любуется непри-
личными «вольностями» Панфилова в обращении с Александрой
Егоровной в ее доме и в присутствии мужа, то, наконец, случайно
делается свидетелем нежной амурной сценки в его доме, где Алек-
сандра Егоровна будто бы устраивала тайные свидания с Панфи-
ловым, в крошечной квартирке, битком набитой детьми Левицко-
го. Пусть даже пока все это правда. Но скажите, может ли быть
речь о доверии к свидетелю, когда он утверждает, будто подсуди-
мая сама показывала ему голое плечо, укушенное «сумасшедшим»
Панфиловым, — ему, родственнику своего обманываемого мужа?!
Далее, Левицкий приводит ту бурную сцену семейной ссоры, во
время которой Николай Федорович, вынув из письменного сто-
ла какой-то документ, разорвал его и бросил жене в лицо. Что же
это мог быть за документ? Мы знаем, духовного завещания Алек-
сандра Егоровна не оставляла, купчей или закладной крепости не
выдавала, потому что дом принадлежит ее матери, что же, спра-
шивается, это мог быть за документ? Остается только продажный
акт, которым она передала мужу все свое состояние. Но этот акт
цел и неприкосновенен и приобщен к настоящему делу. «Дари-
ла, — говорит Левицкий, — брильянтовые вещи и выигрышные
билеты». Но допросом Варвары Дубровиной удостоверено, что
все ценности всегда находились в распоряжении матери в комоде
под ключом, и даже кольца, серьги каждый раз выдавались мате-
рью и что все осталось цело. Обвинительный акт замечает, будто
показание Левицкого о золотых вещах подтверждается свидете-
лем Саржинским. Но из прочитанного показания этого свидетеля
оказывается только, что Панфилов обращался к нему с просьбой
продать какие-то золотые вещи, но говорил при этом, что вещи
эти — его собственные. «Кольца эти, — говорит Левицкий, — я ви -
дел впоследствии у Максименко». Но правдоподобно ли, чтобы
Панфилов стал показывать эти кольца родственнику мужа своей
любовницы, правдоподобно ли, далее, чтобы полицейский чинов-
ник, вольнопрактикующий, на досуге от служебных занятий по
части альфонсизма возвратил раз попавшие в его руки драгоцен-
ные вещи возлюбленной купчихе? Показание Левицкого заверша-
668
ХОЛЕВ НИКОЛАЙ ИОСИФОВИЧ
ется, наконец, еще одной крупной неправдой: будто горничная
А. Оладова говорила ему об интимных отношениях барыни с Пан-
филовым, о «вступлении ее во второй брак». Обвинительный акт
снова прибавляет, что показание Левицкого «подтверждается»
Оладовой. Свидетельница Оладова — и на следствии и дважды на
суде — прямо и категорически это отвергла. В чем же это «под-
тверждение»? Доля правды заключается в том, что Панфилов был
знаком с Максименко, которая у него, по просьбе того же Левиц-
кого, крестила ребенка, и что Панфилов три-четыре раза за все
знакомство был у Максименко и всегда со своей женой... Есть,
господа, фотографы, которые, по заказу милых шутников к обна-
женному туловищу распутницы приставляют лицо честной жен-
щины... Показание Левицкого все, целиком, — такая же искусная
фотография, и о таких свидетелях нельзя не говорить без самого
глубоко возмущенного, негодующего чувства.
«История новая» — сплетни о Резникове. Вы уже знаете его
отношения к семье Максименко и роль в доме Дубровиной. Ко-
гда-то пригретый семьей Резникова, давшей ему кров и приют,
Н. Максименко, встретив, через десяток почти лет, своих старых
друзей в Ростове, пожелал за добро заплатить им добром и помес-
тил Аристарха в контору торгового дома Дубровиных. Это было
в 1887 году. Семья Резниковых сближается с семьей Максимен-
ко, друг у друга бывают, а Александра Егоровна так подружилась
со своей сверстницей Софьей Резниковой, что они начинают
даже одинаково одеваться. Но в мае 1887 года, как видно из пись-
ма Александры Егоровны к мужу, Аристарх Резников именуется
пока только «братом Софьи Даниловны». Действительно, «своим
человеком» в доме Варвары Дубровиной А. Резников становится
только с зимы, с начала 1888 года. Николай Федорович вступает
с ним в дружбу; они сходятся на «ты»; Резникову поручается Дуб-
ровиными ведение всех домовых книг; его услужливость, лов-
кость, веселость делают его необходимым в этом доме; наконец,
летом 1888 года, когда Максименко был в Калаче, Варвара Дубро-
вина поручает ему полное управление домом, куда он почти и пе-
реселяется. Во время болезни Максименко Резников часто наве-
щает больного, ухаживает за ним, ходит в аптеку, за докторами.
Вот положение А. Резникова в доме Максименко: это — не слуга,
не приказчик, а сын старого знакомого, приятель, друг, которо-
669
ДЕЛО МАКСИМЕНКО
му Н. Максименко протежировал, которого любил как человека
близкого, почти родного. Такая роль Резникова и могла подать
повод к подозрению, что близок-то он был, но не к мужу, а к жене.
Из массы свидетелей материал для такого предположения дают
только трое: Дмитриевы и Португалов, но и этот материал оказы-
вается, безусловно, негодным и недостоверным.
Критика каждого свидетельского показания рассматривает
его с трех сторон: может ли свидетель говорить правду, желает
ли он быть правдивым, и самое показание его представляется ли
правдоподобным? Полагаю, что в отношении свидетелей Пор-
тугалова и Дмитриевых три вопроса эти могут быть разрешены
только отрицательно. Свидетели эти озлоблены, предубеждены
против подсудимой, и потому пристрастное отношение их к делу
слишком явно. Положение Дмитриевых, действительно, было
несколько щекотливо: незадолго до смерти Н. Максименко они
угостили его стаканом чаю. На рассвете, когда Максименко уже
скончался, Александра Егоровна громогласно упрекала их в том,
что они напоили его крепким чаем, от которого он умер; во время
вскрытия Португалов говорил об этом стакане чая приставу Пуш-
кареву в присутствии Дмитриева, который, по словам Пузанова,
с сердцем сказал доктору: «Что вы и меня путаете!» Нет сомне-
ния, что об этом злополучном и, по моему убеждению, невинном
стакане чая говорили уже весь дом и соседи. Весьма естественно,
что спокойно и равнодушно отнестись к этому Дмитриевы не мог-
ли, — и в этом источник их раздражения, подозрительности и зло-
бы против Александры Егоровны, которая первая оскорбила
и лишила их спокойствия своим неосновательным упреком. Неда-
ром Дмитриева «возненавидела» ее, как сама она проговаривает-
ся в своем показании. Почувствовав необходимость защищаться,
от самозащиты, как это нередко бывает, они перешли в нападе-
ние. А подозрительность полицейского чиновника и фантазия
провинциальной кумушки придали показаниям их излишнюю
решительность. Но и по содержанию своему показания Дмитрие-
вых не могут иметь на суде ровно никакой цены. Все, что в них
существенного, передается ими по слуху. К счастью, они указыва-
ют нам и источник. Так, о ссоре Максименко с мужем, во время
которой муж будто бы упрекал ее в том, что она «променяла его на
мальчишку» (Резникова), Дмитриевы говорят со слов свидетель-
670
ХОЛЕВ НИКОЛАЙ ИОСИФОВИЧ
ниц Кривенковой и Маловаткиной. Вы сами слышали этих свиде-
тельниц — и что же? Как и на следствии, и на суде в Ростове, они
и здесь уличают Дмитриеву во лжи: свидетельницами такой ссоры
они не были и ничего подобного Дмитриевой не говорили. Дмит-
риева, со слов дворника Жирова, передает, будто бы однажды он
видел такую сцену в коридоре, что «ему даже стыдно говорить
о молодой барыне». А вот что говорит об этом сам Клим Жиров:
«Вечером, часов в семь-восемь Александра Егоровна в коридоре
тихо разговаривала с Резниковым; я в это время сидел у парадного
крыльца и им меня не видно было; они не долго «шептались» в ко-
ридоре, вскоре отперли дверь и вышли; Резников пошел к себе на
квартиру, а она вернулась в дом...» И только. О чем же тут «стыд-
но-то» говорить? Вообще, в настоящем деле всем свидетелям об-
винения, показавшим с чужих слов, по слуху, страшно не повезло:
по справке, при сопоставлении с первоисточником, все эти пока-
зания оказывались вымышленными. Левицкий, например, ссыла-
ется на Оладову, но она его же уличает во лжи; Дмитриевы гово-
рят со слов Маловаткиной, Кривенковой и Жирова, но эти трое
их опровергают; Дьяконов уличает сославшуюся на него Елизаве-
ту Максименко и т.д. Очень жаль, что прокурор, занявшись груп-
пировкой свидетелей, не выделил названных мной лиц в особую
группу... Таково содержание свидетельских показаний Дмитрие-
вых. Я упустил, впрочем, ту балетно-мимическую «сцену у воды»,
которая для Дмитриевой не могла, разумеется, остаться незаме-
ченной: Александра Егоровна как-то брала во дворе воду, в это
время проходил Резников, и «они обменялись такими взглядами,
какие бывают между людьми близкими, — они улыбались друг дру-
гу». Не считая себя экспертом по части улыбок и взглядов, в осо-
бенности расточаемых у воды, я не могу, однако, за этой драгоцен-
ной подробностью показания не признать особенно серьезного
значения, ибо она с истинно-комической важностью занесена на
страницы обвинительного акта...
Если показания Дмитриевых представляются крайне сомни-
тельным судебным материалом, то при оценке показания Пор-
тугалова — этого главнейшего и надежнейшего свидетеля обви-
нения — ваша судейская осторожность должна быть утроена. Вы,
конечно, будете помнить его положение в этом деле; вы не забуде-
те печального эпизода с 300 рублями, когда он вечером 19 октяб-
671
ДЕЛО МАКСИМЕНКО
ря формально был допрошен полицией по обвинению его в вы-
могательстве. Я охотно обхожу вопрос о том, справедлива или
нет была жалоба Дубровиных; но для меня весьма важен самый
факт такой жалобы и существование такого слуха, быстро обле-
тевшего весь город и сильно помрачившего имя Португалова. Он
был скомпрометирован и как врач, и как человек; репутация его
была поставлена на карту, и восстановление ее в значительной
мере стало в зависимость от исхода возникшего об отравлении
Максименко дела. Была ли жалоба Дубровиных справедлива или
лжива — оскорбление, досада и гнев Португалова нам одинаково
понятны. Ослепленный обидой и местью, он начинает, так ска-
зать, бить не по коню, а по оглоблям: он затевает уголовный про-
цесс о клевете против незнакомого ему Леонтьева, хорошо зная,
что Леонтьев тут ровно ни при чем, что он — только исполнитель
поручения своих хозяев. Затем появляются пространнейшие по-
казания Португалова, в которых невольно чуется не правда, не
жажда разоблачения, а оскорбленное самолюбие, злоба и месть...
Отсюда вымысел и преувеличения в его свидетельстве — вольные
и невольные.
Слушая показания Португалова, крайне дивишься его необык-
новенной наблюдательности. Приезжая к больному на несколько
минут, Португалов все видел, все замечал, все наматывал на ус, ни
одна подробность домашней обстановки Максименко не ускольз-
нула от его пытливого внимания. И все в этом доме ему казалось
в высшей степени странным. Странным казалось ему, что боль-
ной Н. Максименко, прикованный к постели тяжкой болезнью,
сгорающий от 40-градусного внутреннего жара, страдающий по-
стоянной рвотой, не проявляет никакой самостоятельности, не
показывает любопытному доктору своей «правящей руки», а оста-
ется пассивным. Странно было и поведение Резникова, который
говорил с доктором о больном вместо озабоченной и встревожен-
ной болезнью жены, ездил за докторами, бегал за лекарством.
Казались странными свидетелю и обращенные к нему вопросы,
продиктованные каждому понятными беспокойством и тревогой
любящей жены: «Выздоровеет ли или умрет больной?» — стран-
ными, как будто в смертельном исходе болезни не могло уже быть
и сомнений, раз для лечения приглашен был доктор Португалов...
Все домашние, все навещавшие больного говорят нам, что уход за
672
ХОЛЕВ НИКОЛАЙ ИОСИФОВИЧ
больным был безукоризненный, прекрасный, что жена три неде-
ли безотлучно просидела дома; а Португалов недоволен и уходом,
и заброшенностью больного, около которого он не всегда заста-
вал жену, забывая при этом, что сам же он, опытный врач, пре-
достерегал Леонтьева не оставаться более пяти минут в комнате
больного заразной болезнью. Или жене эта зараза не угрожала?
Португалов утверждает, что в течение всей болезни Максименко
ему казались странными и в высшей степени подозрительными
отношения Резникова и Александры Максименко между собой
и к больному. Так ли это? Не подозрительность ли это задним чис-
лом? Если поведение домашних и окружающая больного обста-
новка давали повод к серьезным подозрениям, то почему же по-
дозрения эти не пробудились в Португалове в вечер 18 октября,
когда он обнаружил несомненные, по его мнению, признаки от-
равления? Почему он не остался у Максименко? Как мог он поки-
нуть своего пациента в такой обстановке, в таком беспомощном,
безнадежном положении? Почему, узнав о внезапной смерти сво-
его «выздоровевшего» и «поставленного на ноги» пациента, он не
поднял тотчас же тревогу? Почему ни приставу Пушкареву, произ-
водившему дознание о причинах смерти Максименко, ни помощ-
нику его Англиченкову, ни трем производившим вскрытие врачам
он ничего не говорит о своих подозрениях? Почему он решается,
наконец, заявить судебной власти о своих «недоумениях» только
тогда, когда уже два дня назад самого его потребовали к ответу по
жалобе на вымогательство? Нет, «наблюдательность» Португало-
ва весьма странного свойства...
Понимая всю ничтожную ценность своих «наблюдений»
и показаний, Португалов придумывает весьма сложную исто-
рию с двумя секретными болезнями, бывшими будто бы у Резни-
кова и у А. Максименко и из которых одна, по его заключению,
была причиной другой... Господа присяжные заседатели! Когда
французское правительство потребовало у Дюпюитрана указать
инсургентов, лечившихся у него после июньских дней 1832 года,
он с достоинством ответил: «Я лечил не инсургентов — я лечил
раненых!» Французский медицинский корпус со справедливой
гордостью вспоминает эти благородные слова! Когда молодых
врачей выпускают из наших университетов, с них берут факуль-
тетское обещание «...свято хранить вверяемые мне семейные
673
ДЕЛО МАКСИМЕНКО
тайны и не употреблять во зло оказываемого мне доверия». Как
нравственный завет, как напутствие, факультетское обещание
это украшает собой диплом каждого русского врача... Я не стану
распространяться здесь о врачебной тайне как элементе профес-
сиональной медицинской морали; я допускаю, что при коллизии
обязанностей гражданина и врача первые могут взять иногда верх
над последними. Но я смею думать, что раз врач решается выска-
зать публично такую позорящую вещь, он должен прежде много
и долго подумать, достаточны ли основания для сложившегося
у него мнения и не могут ли слова его показаться непростительно
опрометчивым легкомыслием или даже клеветой как постыдным
орудием злобы и мести. Здесь мы вправе требовать от врача само-
го строгого и ясного ответа!
Посмотрим же, проверим правильность столь решительного
диагноза Португалова и те основания, которые дали ему право
заявлять об однородных зависимых болезнях у подсудимых, обес-
славливая молодую, порядочную женщину, стараясь связать обо-
их, как цепью, этой новой уликой.
Извиняюсь перед аудиторией, но я должен остановиться на
этом вопросе. По учению гинекологии, бели есть выделения ка-
тарального свойства из родовых путей, как явление катара шейки
матки. Они представляют несколько разновидностей, бывают: бе-
лые, гноевидные, обладающие раздражающими свойствами, ост-
рые, хронические. Но внешняя сторона белей почти одинакова,
диагноз их весьма затруднителен, и чаще всего хронические бели
принимаются за гонорейные. До и после менструации слизистые
выделения принимают свойство болезненных белей. Далее, бели
могут развиваться под влиянием массы раздражающих причин:
танцев, верховой езды, быстрой ходьбы, полового возбуждения,
менструации, родов, выкидыша и т.п . Бленнореею страдает доб-
рая половина наших женщин. Нередко причина, их вызвавшая,
самого невинного свойства, ибо, как удостоверено экспертом
Патенко, они встречаются даже у маленьких девочек. Сообразно
продолжительности и интенсивности болезненного процесса
бели могут разнообразиться как в количестве, так и в свойствах.
А «после недостаточной инволюции матки и последовавшего вы-
кидыша, — говорит проф. Добронравов, — хронический эндомет-
674
ХОЛЕВ НИКОЛАЙ ИОСИФОВИЧ
рит тянется иногда много лет». И чаще всего хронические бели
принимаются за гонорейные, заразные.
В правильном и безошибочном распознавании этой болез-
ни наука гинекология затруднялась еще десять лет назад. Но
в 1879 году профессор Нейссер, открыв микроорганизм блен-
нореи, дал в руки медицины верный и надежный способ иссле-
дования: с этих пор единственным признаком для определения
заразного происхождения белей является присутствие в выделе-
ниях гонококка. «Диагностика влагалищной бленнореи, — гово-
рит французский ученый Мартино, — представляет затруднения.
В самом деле, каков бы вагинит ни был — произвольный, трав-
матический, конституциональный, диатезический, первичный,
вторичный, последовательный или гнойный, болезненные сим-
птомы и повреждения будут все одни и те же: боль, краснота, се-
розно-гнойная, белая, желтая, желтовато-зеленая течь, грануля-
ция эрозии от мацераций, эпителия слизистой оболочки. Во всей
этой симптоматологии нет ни одного признака, позволяющего
поставить дифференциальный диагноз...» Единственно верным
признаком трипперного свойства белей Мартино, а за ним и лейп-
цигский профессор Зенгер признают обнаружение гонококков,
требующее весьма сложного исследования.
Каково же было происхождение бленнореи у А. Максимен-
ко?
Здесь соединилось несколько вызвавших ее причин: мало-
кровие и плохое физическое развитие, ранняя беременность,
выкидыш, после которого она два месяца провела в постели, и,
наконец, поднятием тяжести (случай с бочонком, которым она
«надорвалась», после чего на целый месяц слегла в постель), а под-
нятие тяжести, смещая матку, вызывает прилив или застой кро-
ви, обусловливающий катаральные выделения. Врач тюремной
больницы Красса, неоднократно лечивший подсудимую в тюрьме,
удостоверяет, что бели иногда появлялись у нее перед менструа-
цией — обыкновенно неправильной, от нескольких смазываний
проходили и вообще были податливы лечению и свойства не-
злокачественного. На вопросы Португалову в Таганрогском суде
о признаках, по которым он определил заразный характер белей,
он, по свидетельству докторов Лешкевича и Крассы, дал ответ
весьма неудовлетворительный; а когда защита возбудила ходатай-
675
ДЕЛО МАКСИМЕНКО
ство об истребовании рецептурных книг всех местных аптек, так
как Резников прямо заявил, что болен он не был и у Португалова
никогда не лечился, — Португалов поспешил предупредить это ра-
зоблачение соображением, что, может быть, рецепты им писаны
были и на другое имя...
Итак, не производя требуемого наукой микроскопического
исследования, присочинив попутно историю болезни Резникова,
Португалов решается заявлять о заразном характере болезни! Та-
кие смелые гипотезы не позволительны даже в клинике, тем ме-
нее терпимы они на суде, и я думаю, что это показание Португало-
ва не много прибавило к уликам против обвиняемых, а к доброй
славе самого свидетеля — и того меньше.
Мною разобрано все самое существенное из многосложного
материала следствия, на чем обвинительной властью строилось
предположение об интимных отношениях А. Максименко с Рез-
никовым. А следствие не гнушалось в этом отношении даже самы-
ми сомнительными источниками, занося, например, в показание
Жирова даже пьяные слова неизвестной прохожей бабы: «Не ус-
пела похоронить мужа, а уже завела другого!» Все было пригодно,
все хорошо: и сплетни, и слухи, и даже улыбки и взгляды! Создает
ли, однако, все это — не убеждение, нет! — хотя бы одну тень его,
хотя бы сколько-нибудь разумное подозрение в существовании ме-
жду ними любовной связи?
Но, быть может, рассмотрение супружеских отношений Мак-
сименко прольет слабый свет на этот вопрос? Какова же была суп-
ружеская жизнь Максименко?
Самая история замужества Александры Дубровиной, пред-
почтение, оказанное ею, завидной невестой, бедному приказчи-
ку перед целым отрядом искателей ее руки, несмотря на общее
недовольство этим браком со стороны ее родственников, тайная
свадьба, с романическим бегством в посаде Азове — все это ясно
указывает, какими чувствами одушевлена была Александра Его-
ровна, выходя за Н. Максименко. Весь первый год их супруже-
ства — это признают все без исключения, даже враждебные нам,
свидетели — был, так сказать, праздником счастья, непрерывным
торжеством молодой любви. Но, быть может, чувства эти отцвели
и поблекли и для молодых супругов наступила затем, как выразил-
ся прокурор, «осень любви»? Так ли это? Отбросив постыдно со-
676
ХОЛЕВ НИКОЛАЙ ИОСИФОВИЧ
чиненный Левицким эпизод с Панфиловым, мы видим, что в от-
ношениях супругов и после никакой перемены не последовало.
Напротив, второй год супружества представил нам новые круп-
ные доказательства сильной привязанности Александры Егоров-
ны к ее мужу. По словам двух свидетелей, она очень любила мужа
и — на удивление им, не понимавшим такой безграничной предан-
ности богатой жены к бедняку-мужу, — слушалась его больше, чем
матери. Она выдает ему полную доверенность на участие в делах
торгового дома. Происходит у зятя крупная ссора с тещей, сильно
его недолюбливавшей, — чью сторону принимает Александра Его-
ровна? Нападает ли и она на своего мужа, как об этом свидетель-
ствует ее золовка? Нет, она покидает мать, оставляет все удобства
полного, как чаша, богатого родительского дома и идет за мужем
в гостиницу, где и остается с ним целую неделю, до самой миро-
вой. Но вот Александра Егоровна беременна; она — молодая, сла-
бая, хрупкая; акушерки опасаются за благополучный исход первых
родов. И тут первая мысль ее — о муже: она умрет, и, с ее смертью,
его выгонят на улицу... Нет, она должна его обеспечить — пусть
все ее богатство будет его.
Она желает составить духовное завещание, но ей только
18 лет, и вот, по указанию брата, Антонина Максименко. 16 июля
1886 г. совершается известный уже нотариальный акт о продаже
ею своему мужу товарищеского пая ее в торговом доме Дуброви-
ных ценностью до 100 тысяч рублей, другими словами, — всего ее
состояния. Оправившись от болезни, она два лета подряд, с мая
по октябрь, проводит с мужем в Калаче. Здесь шла речь о ее при-
езде в Ростов, но, кажется, нами доказано, что приезд ее среди
лета в Ростов относится не к последнему году, когда она безотлуч-
но была с мужем, а к 1887-му; а, по утверждению самого обвини-
тельного акта, зарождение связи с Резниковым относится к концу
этого года. Целое лето 1888 года она не видится с Резниковым,
не ведет с ним переписки. В Калаче отношения супругов те же,
прежние — теплые, сердечные. Она заботится о здоровье мужа,
и когда он собирается на охоту в дурную погоду, она упрашивает
его остаться. Эта последняя охота была роковой — опасения жены
сбылись: Николай Федорович простудился и заболел тяжелым ти-
фом. Встревоженная его болезнью, она телеграммой выписыва-
ет из Царицына лучшего доктора, спешит перевезти больного на
677
ДЕЛО МАКСИМЕНКО
чужом пассажирском пароходе в Россию, где немедленно пригла-
шаются Португалов, потом Лешкевич. И здесь, по общему отзыву,
уход за больным был заботливый, образцовый; долгие часы про-
сиживая у его постели, она три недели не знала, что такое улица.
Муж никогда, как и до болезни, не высказал ни одного упрека, ни
одной жалобы на жену, а больные ведь так раздражительны, так
капризны и несправедливы.
Длинный ряд лиц, знавших семейную жизнь Максименко
в различные периоды, в разные моменты и при менявшейся об-
становке, все дружным хором, все согласно, как один человек, за-
свидетельствовали перед вами, что Александра Егоровна была до-
брая, любящая и преданная жена, что супруги Максименко жили
счастливо, согласно: одни свидетели «любовались на их согласие»,
другие — «желали того же и своим детям». Вам говорил прокурор,
что все те свидетели люди подчиненные, служащие, что «семья —
тайник», а они будто видели одну официальную сторону. Но сюда
явилось немало свидетелей, которые более уже не служат у Дубро-
виных; здесь была допрошена и прежняя прислуга — а кому, как не
прислуге, известны все самые заветные домашние тайны? И все
они говорят одно и то же, хотя показания их относятся к различ-
ному времени. Припомните, например, дышавшее здесь такой
правдой показание свидетеля Войцеховского, этого честнейшего
и совестливейшего человека, который, забыв старую неприязнь,
старое недовольство против хозяев, которых оставил еще три
года назад, и даже против самой подсудимой, помнил здесь толь-
ко одно: что он — свидетель, целовавший крест и евангелие, от
которого суд ждет одной только правды. Этот свидетель жил до
самого отъезда Максименко из Калача под одной с ним кровлей,
и семейная жизнь подсудимой за последние месяцы была перед
ним, как на ладони — и что же, сказал ли он хоть одно недоброе
о ней слово?
Свидетель Леонтьев, которого высоко ценит и прокурор,
удостоверил перед нами, что покойный Николай Федорович был
счастлив в семейной жизни и на жену никогда не жаловался: он
любил и ценил ее. А регент Сухоруков передал нам печальную сце-
ну крупной ссоры Н. Максименко с его сестрой в Калаче, во вре-
мя которой он упрекал сестру в распутстве, говорил, что родные
его срамят, позорят, что он стыдится их родства, горячился, даже
678
ХОЛЕВ НИКОЛАЙ ИОСИФОВИЧ
плакал, а когда сестра Елизавета дурно отозвалась об Александре
Егоровне, он с кулаками бросился на родную сестру, осмелившую-
ся оскорбить его жену.
Но пусть показания многочисленных свидетелей наших кажут-
ся прокурору материалом «недоброкачественным», пусть «добро-
качественны» одни лишь Португалов, Левицкий, Е. Максименко;
пусть не стоят вашего доверия все эти родственники, горничные,
приказчики, капитаны, сторожа, по пристрастию ли, по зависи-
мости ли от подсудимой. Мы не безоружны: у нас есть свидетель
лучший, нелицеприятный и неподкупный, свидетель мертвый,
которому неведомы ни злоба, ни пристрастие — это письма жены
и мужа. Вы помните содержание этой супружеской переписки.
Главнейшее значение имеют для нас два последних письма подсу-
димой от 26 марта и 1 апреля 1888 г., то есть всего за пять месяцев
до его смерти и за несколько дней до ее приезда в Калач, им же
отсроченного вследствие ремонта квартиры. В этих письмах, об-
ремененных поцелуями и объяснениями, — целым «миллионом»
поцелуев, из этих неровных, торопливых строчек так и брызжет
искреннее, горячее чувство, не остуженное еще трехлетним суп-
ружеством. Она скучает, она тоскует, она упрекает, что редко пи-
шет ей, что целует его всего — его «ручки и ножки», она «всю ночь
проплакала», она рвется к любимому мужу... Господа, одних этих
писем, с их поистине трогательной нежностью, достаточно было
бы, чтобы сказать: Левицкий и К°, неправду говорите вы — она
своего мужа любила...
Да, несомненно, что Александра Егоровна любила своего
мужа, и в этом новое опровержение обвинения в любовной связи
с Резниковым. Но допустим даже на минуту, что наши свидетели
допустили некоторую утрировку и что эта воображаемая связь су-
ществовала. Объясняет ли она чем-нибудь мужеубийство, доказан
ли мотив преступления, на котором построен весь обвинитель-
ный акт? Раз эта связь имела уже годовую давность, что же мешало
ее продолжению? Ведь муж не замечал ее, нисколько ей не мешал;
он до последнего дня был дружен с Резниковым. Почему ей не пре-
бывать в приятном и безопасном адюльтере? Ведь от связи с лю-
бовником до мужеубийства — целая пропасть. К чему лицемерие?
Взгляните окрест себя: соблюдаются ли брачные обеты, где эта
чистота нравов, где верность долгу? И если бы рука волшебника
679
ДЕЛО МАКСИМЕНКО
нежданно с домов сорвала кровли, сколько бы альковных тайн
открылось перед нами, сколько прелюбодейных связей оказалось
бы там, где так мягко сияла вывеска благочестия и строгой нрав-
ственности! Сотни тысяч супругов живут без любви, без привя-
занности, в полном нравственном отчуждении, связанные лишь
цепями брака, а часты ли подобные страшные преступления?
Для такого страшного преступления рычагом должна быть
и сильная страсть. Мало одной безумной страсти к любовни-
ку — необходима еще такая же ненависть к мужу. Только эти две
душевные силы могут подвинуть на такое безумно ужасное дело.
Доказало ли, спрашиваю я, обвинение естественность проявле-
ния у подсудимой такой сильной страсти, которая заставила бы ее
пренебречь и положением, и состоянием, самой жизнью своей,
рисковать каторгой, для того только, чтобы связать судьбу свою
с 18-летним мальчиком, который, по мнению прокурора, и без
того был ее любовником? Откуда такие африканские страсти?
Они, пожалуй, бывают, но только в романах, да и то плохого, ры-
ночного изделия. Когда перед вами проходит тяжелая народная
драма, изображенная автором «Власти тьмы», страшная развязка
имеет правдивое, жизненное объяснение: старый, больной, ворч-
ливый муж и красавец-парень — не конкуренты: ненависть к пер-
вому и страсть ко второму, переплетаясь и взаимно усиливаясь,
создают преступление мужеубийства и оно там объяснимо, понят-
но... Но есть ли что-либо похожее в нашем деле?
Положение Резникова в этом деле несколько иное; он мог
желать променять шаткое положение любовника-слуги на проч-
ное — мужа-хозяина. Но здесь интересы подсудимых совершенно
противоположны: что выгодно Резникову, то невыгодно А. Мак-
сименко; для него преступление — карьера, для нее — гибель.
Оставаясь в супружестве с Максименко, Александра Егоровна
сохраняла бы завидное положение богатой женщины; выходя за
Резникова, она, со смертью Максименко, теряет почти все свое
состояние, которое ею формально передано в полную собствен-
ность мужу и которое теперь возвратится к ней лишь в размере
«указной», «вдовьей», то есть 1/4 части! Она даже не обеспечила
себя духовным завещанием мужа — а чего проще было позаботить-
ся об этом во время его болезни! — и, таким образом, совершает
тяжкое уголовное преступление исключительно ради обогащения
680
ХОЛЕВ НИКОЛАЙ ИОСИФОВИЧ
родственников мужа, к которым все ее состояние и переходит как
наследство по закону. Вот что давал подсудимой брак с Резнико-
вым, достигаемый кровавым устранением препятствия к нему
в виде законного мужа!
Здесь уместно остановиться на затронутом прокурором во-
просе о значении нотариального продажного акта 16 июля 1886 г.
Документ этот возбуждает два вопроса: о юридической силе са-
мой сделки и о доказательствах ее существования. Прокурор ут-
верждал, во-первых, что самая сила этого акта весьма спорна и,
во-вторых, что, по свойству сделки, с утратой документа теряет-
ся и самое право, из этой сделки вытекающее. Смею думать, что
мой почтенный противник-криминалист весьма заблуждается,
и позволю себе представить по этому поводу следующие сообра-
жения. О юридической силе самого акта я говорить не стану, так
как чем разрешится спорное дело в сенате — не знаю. Но я знаю,
что Таганрогский коммерческий суд, признав этот договор пра-
вильным актом имущественной передачи, признал вместе с тем
и наследника умершего Максименко, брата его Антонина, полно-
правным пайщиком торгового дома, заместителем Александры
Максименко; я знаю, кроме того, что в тяжбе Дубровиных о силе
этого продажного акта подсудимая никакого участия не прини-
мает. Второй вопрос — о способах удостоверения сделки в случае
утраты письменного договора — представляется несколько слож-
нее. По закону договор может быть уничтожен только по взаимно-
му согласию контрагентов. Утрата документа, служащего внешней
оболочкой договора, конечно, создает утратившей его стороне
известные затруднения, но чисто процессуального свойства, и от-
нюдь не лишает приобретенных по договору прав. Утраченный
документ может быть восстановлен или заменен. Так, например,
выдаются дубликаты исполнительных листов. Если возможно
восстановление даже исполнительного листа, то тем легче может
быть доказан факт существования договора, для заключения кото-
рого письменная форма не обязательна. Пай в предприятии есть
вид имущества движимого; продажа движимости может быть со-
вершаема и словесно, без письменного договора. Существование
же словесного договора и все возникающие из него споры могут
быть доказываемы свидетельскими показаниями, причем закон
в некоторых случаях допускает этот вид доказательств ив удосто-
681
ДЕЛО МАКСИМЕНКО
верение событий, для которых предустановлены доказательства
письменные, формальные.
Поэтому стоило только Антонину Максименко выставить сви-
детелями нотариуса Фоллендорфа и писцов его конторы, и совер-
шение продажного акта было бы на суде установлено. Но в данном
случае прибегать к этому способу не было никакой надобности,
ибо договор 16 июля 1886 г. занесен был в нотариальный реестр
и потому оставил неизгладимый след в официальных актах. Хотя
он внесен в реестр и не дословно, но все существенные подробно-
сти акта были прописаны полностью; там обозначены договари-
вающиеся стороны и попечитель над одной из них, точно указаны
продаваемое имущество, цена и т.п . Словом, в этом реестре — экс -
тракт договора 16 июля. Стоило взять засвидетельствованную
выписку из этого реестра — и утраченный акт для суда вполне
восстановлен. Антонин Максименко так и поступил: в основание
его иска и представлена такая именно выписка из нотариального
реестра, и суд, признав ее доказательством вполне достаточным,
удовлетворил его иск.
Говорят, далее, что этот акт был скрыт. Но «скрывать» подоб-
ный документ было бы совершенной бессмыслицей: скрывают то,
чем можно впоследствии воспользоваться (деньги, процентные
бумаги и т.п . ) . В сокрытии же документа, не дающего скрывающе-
му никаких прав, нет, разумеется, ровно никакого интереса. Та-
кой документ, на котором основаны не мои, а противника моего
права, я в корыстных целях не скрою, а уничтожу. Однако договор
16 июля не только не был уничтожен, но нами же был представ-
лен в Таганрогском суде, как только об этой сделке зашла на суде
речь.
Итак, продажный акт существует; он — в силе; на нем основа-
но решение коммерческого суда; и перед вами не богатая когда-
то дочь купца Дубровина, а лишенная всего, почти нищая, вдова
Максименко.
Таков «любовный мотив» преступления, выставленный об-
винительным актом и вполне, надеюсь, опровергнутый доводами
защиты. Но мотив этот оказывается не единственным: здесь, на
суде, произошла сегодня небывалая еще «перемена фронта» об-
винения. Сознавая всю шаткость обвинения, построенного на
опровергнутом следствием любовном мотиве, прокурор ставит
682
ХОЛЕВ НИКОЛАЙ ИОСИФОВИЧ
новую подпорку к этому готовому рухнуть и рассыпаться во прах
зданию. В обвинительной речи любовный мотив отходит на вто-
рой план, и на его место выступает мотив корыстный. Но если
первая мотивировка обвинения страдала явной негодностью ма-
териала и произвольностью выводов, то мотивировка вторая, се-
годняшняя, представляет собой ряд совершенно не считающихся
с фактами экскурсий в область житейской философии. «Долой
факты!» и «Да здравствует психология!» — таков девиз обвините-
ля, совсем, по-видимому, позабывшего, что «психология ведь —
палка о двух концах...»
Схема этого нового психологического этюда такова: Макси-
менко — человек себе на уме, женившийся на деньгах, эгоист, ду-
мающий только о себе и своих удовольствиях, забросивший жену,
прибравший к рукам и ее, и ее состояние, «окоротивший» ее на
столько, что она без его разрешения не может купить себе башма-
ков; бездетная, ничем не занятая жена начинает чувствовать и свое
одиночество, и свою зависимость, которая ее тяготит, и, чтобы
сбросить с себя иго, она, вместе с молодым любовником, посягает
на жизнь мужа... Пожалуй, стройно и гладко, но верно ли это рас-
суждение фактически? В чем сказались этот «эгоизм» мужа, это
мнимое рабство жены? Мы, прежде всего, не должны забывать,
из какой среды вышла Александра Егоровна. Ведь это была не ба-
рышня, до переутомления изведавшая прелести оперы, балов, за-
граничных курортов, прошедшая, словом, полный курс светской
жизни и затем вдруг посаженная мужем под замок. Это — не эман-
сипированная курсистка, начитавшаяся Боклей и Джон-Стюартов
Миллей и воспринявшая благодать женской свободы. Для них —
скучная, однообразная жизнь купеческого склада, конечно, была
бы душной тюрьмой. Александра Дубровина принадлежала к бога-
той, но простой, мужиковатой купеческой семье, очень молодой
еще своей генеалогией: еще отец ее был крестьянином и только
упорным трудом и неусыпной энергией выбился на дорогу, создав
и новый купеческий род, и крупное торговое предприятие. Но
культурность семьи осталась прежняя, нравы и семейные отно-
шения были архаические, домостройные. Дом Дубровиных был
терем. Ранним утром начиналась в нем жизнь; с петухами вставал
старик Дубровин, отправляясь в контору пароходства и поднимая
домашних; ранним вечером жизнь эта засыпала. Что видела здесь
683
ДЕЛО МАКСИМЕНКО
15-летняя девочка, кроме четырех, — правда, как удостоверяет су-
дебный следователь, расписанных — стен? Чем разнообразилась
ее замкнутая жизнь? В субботу и в воскресенье набожные родите-
ли водили ее в церковь, изредка — к дядям — и только. Но вот отец
умирает — власть дома переходит к женатому брату; а еще через год,
вскоре по смерти брата, 16 лет она выходит замуж. Когда же она
могла познать и свободу, и цену своим деньгам? Сравните жизнь
ее девичью с супружеской, и вы согласитесь со мной, что с замуже-
ством объем свободы и прав ее не сузился, а расширился, что она
стала вести более веселую, менее затворническую жизнь: с мужем
она посещает театр, они заводят знакомство, летом уезжают из
душного Ростова в Калач. Говорят: «Жизнь ее ничем не была на-
полнена», — но забывают ее умственное развитие, примиряющее
с самой ординарной обстановкой. Какие могли пробудиться у нее
запросы, какие требования, какие могли быть высшие интересы?
В ее письмах видят доказательство ее материальной зависимости,
тогда как они доказывают лишь нежелание сделать что-нибудь без
ведома любимого мужа, с которым она охотно делится мыслью
о самых ничтожных пустяках обихода. Есть ли в ее письмах хоть
тень упрека, хоть нота недовольства? Нет, не могла рабой чувст-
вовать себя Александра Егоровна: муж ни в чем ее не стеснял, она
была полной хозяйкой, и за мужем ей жилось куда веселее и при-
вольнее, чем прежде.
Доказав отсутствие всякого мотива к преступлению — нрав-
ственного и материального, — я, однако, счел бы мою задачу не-
исполненной, если бы обошел молчанием целую цепь косвенных
улик, которою обвинение пыталось сковать подсудимых и между
собой, и с актом смерти Н. Максименко. Одним из крупных звень-
ев той цепи является обстоятельство, которому на следствии при-
давалось значение «приготовления к преступлению», но которое
на суде обрисовалось самым невыгодным для обвинения образом.
Вопрос об орудии преступления в уголовном процессе имеет как
улика громадное, нередко решающее значение. Если убийство со-
вершено орудием режущим, ножом; если у заподозренного найден
нож, размеры которого совпадают с размерами ран у жертвы, или
если установлено, что незадолго до убийства обвиняемый приоб-
рел или только приискивал свойствующее способу совершения
преступления орудие, — этим создается улика такой убедительной
684
ХОЛЕВ НИКОЛАЙ ИОСИФОВИЧ
силы, что нередко ею одной решается бесповоротно вопрос о ви-
новности. С такими уликами необходимо поэтому считаться даже
тогда, когда их прямо не выставляют. В настоящем процессе этот
прием умолчания в обвинительной речи об обстоятельствах, по
требованию самого же прокурора на судебном следствии прове-
рявшихся, практикуется моим почтенным противником в доволь-
но неумеренных размерах. Но, по опыту, я опасаюсь этих скрытых,
в кучу сваленных и неразработанных улик более, чем улик, выстав-
ленных категорически ясно и прямо. О том или ином обстоятель-
стве умолчал прокурор, не возражает поэтому и защита, а между
тем одному из вас придет в совещательной комнате на память это
именно затерявшееся в прениях обстоятельство — и бог весть,
как еще оно будет истолковано! Наряду с некоторыми другими об-
стоятельствами затерялся как-то рассказ Елизаветы Максименко
о приобретении подсудимой мышьяка. Эта свидетельница была
допрошена на предварительном следствии дважды: 21 декабря
1888 г. (то есть через два месяца после смерти ее брата) и вторич-
но — еще через два месяца — 27 февраля 1889 г. На первом допро-
се она ограничилась жалобами на дурное обращение с ее братом
и с ней, на дурной стол, от которого у нее — избалованной посе-
тительницы гостиниц — сделался даже катар желудка и т.п . Брата
отравили, а она докладывает следователю о своем катаре! Но про-
шло два месяца, и, снова появившись у следователя, она дает ме-
нее пространное, но уже более серьезное показание, будто летом
1888 года Александра Егоровна неоднократно приказывала в Ка-
лаче Федору Дьякову купить мышьяку для травли крыс. Я очень
признателен Елизавете Максименко, как и остальным свидетелям
по слуху, что они поименно называли нам тех, с чьих слов они
говорят: вы, конечно, хорошо помните, что ни одна такая ссыл-
ка «доброкачественных» свидетелей обвинения при поверке не
подтвердилась. Та же злая доля постигла и это «дополнительное»
показание Е. Максименко. Свидетель Дьяков, как и на следствии,
и на суде в Ростове, опроверг здесь этот измышленный рассказ:
об этом мышьяке, об этих крысах он впервые услышал только на
допросе.
Я подошел к главной крепости обвинения — к «преступному
моменту» — и должен сказать, что эта мнимая «твердыня» совер-
шенно неосновательно возбуждает слишком большие упования
685
ДЕЛО МАКСИМЕНКО
обвинительной власти. Конечно, отмежевав ограниченное время
и небольшое место и поименовав действующих лиц, легче раз-
решить загадку дела, но не следует забывать, что по прошествии
трех лет нельзя установить с точностью, кто и в какое время был
в доме. А мы знаем, что больного постоянно навещали родные
и знакомые; нам, кроме того, известно, что симптомы отравления
наступают иногда и через несколько часов после введения в орга-
низм яда.
Прокурор, указав, что к «преступному моменту» в доме Дуб-
ровиной, кроме больного, находилось только четыре лица, и уст-
ранив подозрение от Бурыковой и Гребеньковой, останавливает
свое обвинение на остальных двух — на подсудимых. Но оправды-
вается ли такая постановка обвинения какими-либо дополнитель-
ными; вспомогательными уликами? Каким образом совершено
было преступление, в чем же дана была покойному отрава? В об-
винительном акте было два предположения: в сельтерской воде
или в стакане чаю. По обвинительной речи — в стакане чаю, ко-
торый Александра Егоровна отнесла в спальню мужа около семи
часов вечера.
По вопросу об этом стакане чаю показания свидетельниц Бу-
рыковой и Гребеньковой на суде, в Ростове и здесь, существенно
разошлись с тем, что они говорили на предварительном следст-
вии. «Стакан был немного отпитый» — значится в протоколе су-
дебного следствия. По требованию прокурора, эти письменные
показания были оглашены, причем внимание ваше и было об-
ращено на это разноречие. Не останавливаясь на объяснении
свидетельниц, что следователю они говорили не об отпитом, а о
полном стакане, я принципиально такой способ проверки сви-
детельских показаний считаю совершенно неправильным: ведь
судебное следствие имеет своим назначением проверку данных,
собранных на следствии предварительном, а не наоборот, и, ко-
нечно, показанию, данному свидетелем сознательно, обдуманно
после клятвенного обещания, в торжественной обстановке суда,
при перекрестном допросе сторон должно быть отдано предпоч-
тение перед показанием, отобранным в камере судебного следо-
вателя, единолично, с глазу на глаз, часто спешным и необдуман-
ным и, как в настоящем случае, по неграмотности свидетельниц,
или непроверенным и неподписанным.
686
ХОЛЕВ НИКОЛАЙ ИОСИФОВИЧ
На суде обе свидетельницы после весьма утомительного и при-
вязчивого допроса твердо стояли на том, что стакан был принесен
из спальни больного неотпитым, полным. Но, вдумываясь в преж-
нее показание о «немного отпитом стакане» и соображая, что
больной лежал в четвертой от столовой комнате и что промежу-
точные комнаты не были освещены, легко допустить, что стакан
или не был долит до краев, или же немного расплескался, когда
его несла туда и обратно Александра Егоровна. И вот недолитый
или расплескавшийся стакан мог показаться «немного отпитым».
Прокурор находил, что план преступления был подробно обду-
ман подсудимыми; поэтому, если бы в стакане чаю была отрава,
то ведь можно бы было в другой комнате долить его водой и тогда
никаких уже подозрений не могло бы возникнуть.
Но пусть стакан был принесен в столовую отпитым — охотно
делаю обвинению и эту уступку. Важно не это, важно, что он был
оставлен там. Александра Егоровна, оставив его на столе, перед
Бурыковой и Гребеньковой, сама тотчас же опять уходит к мужу,
и только через 1/2 часа, убирая посуду, Гребенькова вылила в по-
лоскательную чашку чай из его стакана. Чай сладкий, внакладку,
а прислуга, приученная к «прикуске», так падка ведь до всего с хо-
зяйского стола, ведь одна из них — или девочка Дуня, или старуха
Гребенькова — могла соблазниться сладким чаем и с жадностью
его выпить! Ведь оставляя отравленный чай, подсудимая подвер-
гала опасности еще две человеческие жизни! Пусть это злодейка,
для которой две лишние жизни не в счет, но ведь тут являлась опас-
ность для нее самой: отравление прислуги неминуемо обнаружи-
ло бы и приписываемое ей теперь отравление мужа! Значит в ста-
кане чаю не было отравы, иначе она не оставила бы его с таким
непостижимым спокойствием в столовой; значит, единственный
указанный обвинением способ совершения преступления должен
быть отвергнут как противоречащий всей обстановке события.
Когда вечером больному стало дурно, жена немедленно по-
сылает за Португаловым, который ровно в восемь часов уже был
около больного. Что же свидетельствует это приглашение докто-
ра, как не желание помочь больному, как не полнейшую невин-
ность подсудимой? Португалов прописал несоответствующее ле-
карство, не при чем же тут она? Важно то, что приглашая врача,
она спасает больного или по меньшей мере, обнаруживает причи-
687
ДЕЛО МАКСИМЕНКО
ну внезапной его болезни, и таким образом, сама разрушает пре-
ступный свои план и уличает в тяжком преступлении, губит себя.
И разве в расчеты отравительницы, приглашающей, для отвода
подозрения к больному врача, может входить невежество врача,
не умеющего распознать характерных симптомов отравления?
Обвинительная власть, усматривая в этих действиях подсудимой
маскирующую преступление декорацию, полагает, что помощь
все равно была уже несвоевременна. Но Португалов приехал че-
рез пол, много — через три четверти часа после предполагаемого
отравления, а выкачиванием желудка отравленный может быть
спасен еще гораздо позже. Нет, не отвод здесь глаз, не такими рис-
кованными средствами маскируется действительное преступле-
ние! Во всяком случае, чтобы утверждать, что, приглашая врачей,
подсудимая хорошо знала о бесполезности этой меры для спасе-
ния отравленного мужа, нужно предполагать, что с медицинской
наукой, с действием мышьяка, на организм она была знакома не
менее, чем, например, наши, так резко несогласные между собой
эксперты.
«Мало того, что доктор приглашен был тогда, когда медицин-
ская помощь была уже бессильна, — продолжает прокурор, — но
и затем больному не дали лекарства из опасения, что оно парали-
зует действие яда». Было ли дано больному прописанное Португа-
ловым лекарство? Подсудимая говорит, что муж ее принял ложку
микстуры. «Наблюдательный» Португалов, видевший склянку со
снятой с пробки бумажкой, утверждает, что лекарство было не
тронуто. Но ведь, как видно из рецепта, в склянке было 12 ложек
микстуры, и неужели Португалов глазомером мог заметить от-
сутствие одной ложки, то есть 1/12 части жидкости? Гребенькова
теперь не помнит, принимал ли больной лекарство, но на следую-
щий после смерти Максименко день она показала производивше-
му дознание приставу Пушкареву, что больному дали ложку мик-
стуры.
Может быть, скажут: отчего так мало? Но ведь прием назначен
был врачом, и нельзя же было влить больному все 12 ложек сразу.
К тому же после десяти часов вечера больному стало лучше — он
успокоился, засыпал, а когда ночью его дважды навестила жена,
он отослал ее спать. Да и оставление больного врачом, ограничив-
шимся касторкой и миндальной эмульсией, разве не должно было
688
ХОЛЕВ НИКОЛАЙ ИОСИФОВИЧ
внушить подсудимой мысль об отсутствии опасности? Наконец,
если бы лекарство не давалось больному сознательно и злонаме-
ренно, то ничего не было бы легче, как отлить из склянки еще
несколько ложек.
Здесь мы вступаем в область «сокрытия следов преступле-
ния».
Под этой рубрикой обвинителем сгруппированы следующие
факты: позднее вторичное приглашение доктора, настойчивое
требование свидетельства о смерти, боязнь вскрытия, ускорение
похорон и заявление о вымышленном вымогательстве 300 руб-
лей.
Все улики этой группы, быть может, и очень сильны и неот-
разимо убедительны, но только они страдают одним крошечным
недостатком: к подсудимой Максименко они ровно никакого от-
ношения не имеют. В самом деле: за доктором был послан Резни-
ков, как только больному на рассвете стало хуже, если же Порту-
галов и нашел его уже мертвым, то вовсе не потому, что «доктора
звали уже к мертвому пациенту», а потому, что прошло не менее
часа, пока Португалов был разбужен и привезен. Сомнительный
эпизод с извозчиком, будто бы отпущенным Резниковым с целью
затянуть время, к подсудимой отношения не имеет и, вероят-
но, будет разобран защитой Резникова. Далее, просьба о выдаче
свидетельства исходила не от подсудимой, а от ее дяди и тетки —
Е. и Л. Дубровиных — и вызвана была замечанием самого же Пор-
тугалова, что без свидетельства хоронить нельзя.
Услышав о предстоящем вскрытии тела покойного мужа,
Александра Егоровна, по словам Дубровина и Бесклубова, не об-
наружила ни малейшего страха; если же она заплакала, то это объ-
ясняется религиозностью подсудимой, а главное — тем естествен-
ным чувством негодования, которое овладевает каждым из нас,
когда останки близкого ему человека потрошатся и изрезываются
в куски. Словами Португалова: «Пожалуй, придется резать», все
родственники были крайне возмущены, обижены и огорчены...
Ускорение похорон нисколько не зависело от желания под-
судимой, и она о нем не обмолвилась ни одним словом. Об том
хлопотал исключительно Бесклубов, как человек, знакомый с пра-
вилами церковного распорядка. По просьбе Казанской церкви
22 октября был храмовой праздник, а потому с похоронами сле-
689
ДЕЛО МАКСИМЕНКО
довало поторопиться. Да и самое вскрытие ускорено было с этой
целью на какие-нибудь два часа, и, разумеется, не в эти два часа
можно было рассчитывать скрыть следы преступления.
Остается, наконец, заявление о вымогательстве доктором
300 рублей. Если это вымысел, то он может составить улику лишь
против одного Резникова, потому что как подсудимая, так и Дубро-
вин, Леонтьев и другие говорили об этом со слов Резникова; хотя,
говоря откровенно, смысл этой улики для меня все еще доволь-
но темен. Какую цель мог преследовать этот вымысел? Побудить
Португалова выдать необходимое свидетельство? Но ведь избран-
ный Резниковым способ мог привести только к противоположно-
му результату, так как, озлобляя Португалова вместе с тем он неиз-
бежно вызывал вскрытие трупа при участии уже полиции.
Затем следуют так называемые «улики поведения». Подсуди-
мая, говорят нам, нисколько не была опечалена смертью мужа
и проявила полное равнодушие, проводя все время с Резниковым,
за которого собиралась выйти замуж.
К сожалению, не изобретено еще контрольного снаряда для
измерения степени горя. Чувство горя у разных людей выражает-
ся различно: одни ему предаются всецело, другие умеют обуздать
себя, третьи, по легкомыслию, скоро о нем забывают. И далеко
не всегда истинное горе облекается в креп и плерезы — иногда
оно украдкой долгие годы таится под яркими и пестрыми одеж-
дами. Нет, нам нужна вывеска, нужны внешние символы скорби.
Но и тут мы не вправе упрекнуть подсудимую. Кто, кроме Е. Мак-
сименко, говорит о ее равнодушии, об уликах, о поцелуях с Рез-
никовым? После смерти — и на похоронах и несколько недель
спустя — какой видели ее свидетели? По общему отзыву, она была
убита горем, плакала, «убивалась», «журилась», хотя правда «без
причиту», как выразилась здесь ее мать. По словам пристава Пуш-
карева вдова была «как бы в состоянии столбняка»; другие гово-
рят о совершенной ее душевной подавленности, а Гансусова за-
свидетельствовала перед нами крайне расстроенное — и телесно
и душевно — состояние Александры Егоровны, с которой и через
месяц делались еще обмороки. И в то время, как сотне наблюдав-
ших глаз видно было глубокое, искреннее горе, одной Елизавете
Максименко мерещатся только объятия и поцелуи!
690
ХОЛЕВ НИКОЛАЙ ИОСИФОВИЧ
Почему Александра Егоровна несколько ночей провела у Рез-
никовых? А кто ее привел туда, кто просил Резниковых присмот-
реть за ней, как не брат покойного, Антонин Федорович? А затем,
всякой подозрительности должны же быть разумные пределы.
Вспомните, что многочисленная семья Резниковых помещалась
в пяти комнатах, что А. Резников спал с младшим братом, а Алек-
сандра Егоровна с Софьей Даниловной — этой милой, интелли-
гентной девушкой, домашней учительницей, с которой так друж-
на была подсудимая.
Резников кому-то говорил о своем намерении жениться, а от-
сюда уж и вывод, что она собиралась за него замуж. Но слышал ли
кто-нибудь от нее самой хоть слово об этом замужестве с 18-лет-
ним мальчиком, с солдатчиной в перспективе? Быть может, Рез-
ников, соблазненный примером Максименко, и имел виды на
его вдову; быть может, с целью ограждения себя от конкурентов-
женихов и говорил о своей свадьбе как о деле решенном, тем бо-
лее, что женихи уже засуетились: явилась и сваха — Кривенкова,
предлагавшая «хорошего, богатого жениха». «У мужа и ноги не
остыли, а мне замуж выходить? Раньше года и слушать об этом не
стану!», — вот что услышала сваха от Александры Егоровны. Итак,
в деле есть намек лишь на намерение Резникова, совпадавшее —
если верить свидетелю Куколевскому — и с желаниями его мате-
ри, но причем же тут подсудимая, которой мысль эта была совер-
шенно чужда?
Разобрав все существенные улики обвинения, не могу умол-
чать о двух фактах, значение которых как контрулики представля-
ется мне поистине громадным.
Первый из них — приглашение подсудимой двух посторонних,
пользующихся в Ростове заслуженным уважением врачей — Леш-
кевича и Моргулиса — присутствовать при вскрытии тела ее мужа.
Она не могла не знать, что цель вскрытия — определение причины
смерти, не могла, конечно, не понимать, что если два глаза Крас-
сы еще могут просмотреть преступную причину смерти, то шесть
глаз трех врачей обнаружат ее с большей, с утроенной вероятно-
стью. А между тем она сама, по собственному почину, приглашает
врачей-ассистентов, как бы желая увеличить шансы раскрытия ее
преступления!
691
ДЕЛО МАКСИМЕНКО
В связи с этим стоит другой факт, настолько тяжеловесный,
что его нельзя потрясти никакими усилиями. Я говорю о вторич-
ном вскрытии трупа и о проверочном химическом исследовании,
произведенных уже в марте 1889 года, после того как первона-
чально законченное 31 декабря 1888 г. предварительное следст-
вие возвращено было к дополнению. Инициатива этих следствен-
ных действий, вопреки неправильному указанию обвинительного
акта, чего не отрицает теперь и прокурор, всецело принадлежала
подсудимой, которая умоляла своих родственников ходатайство-
вать о новом вскрытии. По словам Дубровиных, Леонтьева и Гал-
кина, они старались отговорить ее от этого ходатайства, так как,
вполне уверенные в невинности Александры Егоровны, они боя-
лись и тех сюрпризов, которые иногда оказываются на вскрытии,
и замедления процесса. Подсудимой говорили: «Ты невинна —
в этом мы не сомневаемся, но разве можно поручиться за осталь-
ных окружающих, за самого покойного?» При этом ей указывали,
что, по мнению компетентных лиц, химический акт 31 октября —
незаконно составленный, недостоверный, и потому серьезного
значения иметь на суде не будет. Но А. Максименко продолжала,
без колебаний, настаивать на проверочном исследовании, убеж-
денная в том, что муж ее умер не от отравы, что первый анализ
ошибочен. Если же все это так, если почин поверочного анализа
принадлежал подсудимой, притом вопреки настойчивым отгово-
рам близких ей людей, то позволительно спросить, сказался ли
в этом человек невинный, ищущий спасения от напрасного обви-
нения, или же, напротив, преступница, сама обогащающая обви-
нение новыми против себя уликами? Над этим неотразимым фак-
том в вашей совещательной комнате вы, конечно, призадумаетесь
не менее меня.
Защита моя приходит к концу. Я представил вам баланс улик
и оправданий и, доказав явный пассив обвинения, установил пол-
ный актив подсудимой. Приближается роковой момент постанов-
ления вашего приговора; но, убедившись доводами защиты, вы,
быть может, все-таки в раздумье встанете перед вопросом: кто же,
кто отравил Н. Максименко? Существует старинное классическое
правило, что наиболее вероятный преступник тот, кто в престу-
плении этом более заинтересован. В чьем интересе было престу-
692
ХОЛЕВ НИКОЛАЙ ИОСИФОВИЧ
пление, разумея интерес в широком смысле — материальном или
нравственном.
Я старался доказать перед вами отсутствие всякого мотива
к этому преступлению у А. Максименко, у которой в прошлой жиз-
ни не было повода ни к ненависти, ни к страстному желанию изба-
виться от мужа, для которой смерть мужа была несчастьем.
Как бы сознавая, в каком страшном противоречии стоят под-
судимые с приписываемым им преступлением, насколько неве-
роятен мотив его, прокурор сделал попытку примирить это про-
тиворечие, назвав подсудимых «преступными детьми», продуктом
развращенной современности. Попытку прокурора нельзя при-
знать удачной, а употребленный им термин правильным. Действи-
тельно, современная позитивная школа уголовного права в Ита-
лии, при изучении человеческой преступности и ее факторов,
антропологических и социальных, выделила целую категорию
«преступных детей» как разновидность современного «преступ-
ного человека». Их преступность — продукт наследственности,
воспитания и социальных условий. Дети профессиональных во-
ров и пьяниц, подкидыши, незаконнорожденные, ютящиеся под
мостами, в трущобах, и вертепах, они создают собой контингент,
обильно комплектующий ряды будущих преступников. Сначала
попрошайки, нищие, затем — мелкие карманные воришки, еще
дальше — постоянные рецидивисты, они, ступень за ступенью, бы-
стро спускаются по лестнице человеческого падения, вытравив
в душе последние проблески нравственного чувства, обращаются
в нравственных безразличников, способных, в конце концов, на
самое чудовищное и вместе нередко бессмысленное злодеяние...
Вот что такое «преступные дети»... Объясняет что-либо этот тер-
мин в нашем деле, приложим ли он к подсудимым, выросшим
в патриархальной семье, в коротком прошлом которой ни одного
пятна, ни одного проступка? Да, это дети, но не преступные — не-
счастные замученные дети!
Но кто же другой мог иметь интерес в смерти Н. Максимен-
ко? Бурыкова, Гребенькова? Конечно, нет. Но есть два лица, для
которых смерть Н. Максименко могла представлять известный
интерес. Одно из этих лиц — родной брат умершего, Антонин, ко-
торый знал о приобретении Николаем всего состояния, который
так поспешно утвердился в правах наследства к этому стотысячно-
693
ДЕЛО МАКСИМЕНКО
му состоянию и предъявил даже иск к товариществу Дубровиных
об отчете и дивиденде. Другое лицо — Варвара Дубровина — теща,
одна из типичнейших и несноснейших в мире тещ. О неприязнен-
ных чувствах ее к зятю шла уже речь. Не по сердцу был теще зять,
и постоянное глухое недовольство ее прорывалось иногда бурны-
ми сценами; а когда Варвара Матвеевна почувствовала, что она,
вдова первой гильдии ростовского купца Дубровина, в этом доме
ничто и что новым хозяином стал — кто же? — ее вчерашний при-
казчик, конечно, не примирению ее с зятем это могло способство-
вать. Мне возразят: да ведь ни Антонина Максименко, ни Варвары
Дубровиной 18 октября в доме не было! Да, их действительно там
не было. Варвара Матвеевна даже слишком долго отсутствовала,
уйдя еще 17-го вечером и возвратившись 19-го днем, когда зять ее
был уже на столе... Но, господа, кроме виновников физических,
непосредственно преступление совершающих, закону известны
и виновники интеллектуальные — подговорщики, подстрекате-
ли... И если вспомнить отношения лиц, остававшихся в квартире
Максименко в ночь на 19 октября, то разве немыслимо предполо-
жение, что руки истинного убийцы, которому был интерес в этой
смерти, могли быть удлинены другими, преданными руками?
Я далек от мысли обвинять кого-либо в убийстве Максименко, но
я хотел только высказать, что если следственная и обвинительная
власти в поисках за виновными указателем избрали соображение
«интереса», то нельзя не сознаться, что в этом отношении следст-
венный розыск не был исчерпан и следствие ухватилось прямо за
готовый шаблон: отравлен муж, значит — женой.
Но остается еще Резников... Есть, господа, теория, нечто вро-
де адвокатской заповеди: защищая одного подсудимого, не обви-
нять, не набрасывать тени на другого. Этой ложно-сентименталь-
ной теории я не сторонник; я думаю, что истина имеет свои права,
что истина — дороже и, прежде всего, что ее нельзя топтать нога-
ми из ложного чувства сожаления. И если бы я видел в этом деле
сколько-нибудь серьезные улики против Резникова, я первый бы
стал говорить здесь о его виновности. Но сделать это я по совести
не могу: таких улик против Резникова я не усматриваю.
Я не ответил на естественно возникающий вопрос: кто же от-
равил Н. Максименко — потому что не в силах на него ответить. Но
это не должно смущать вас, господа присяжные, как судей. Помни-
694
ХОЛЕВ НИКОЛАЙ ИОСИФОВИЧ
те, что на обязанности вашей не лежит вовсе разыскание преступ-
ника, это функции других органов государства, задача ваша более
узкая? Суд коронный вас спросит: если преступление совершено,
то виновны ли в нем преданные суду, заподозренные люди? За
рамки этой задачи вы не должны, вы не вправе выступать.
Итак, духовно сосредоточившись на всем виденном и слышан-
ном, спросите ваш ум и вашу совесть: достаточно ли тех мелоч-
ных, ничтожных данных, с которыми выступила обвинительная
власть, для осуждения обвиняемых в этом тяжком преступлении?
Старый, дореформенный суд, разрешая уголовные дела, мог
постановлять троякие приговоры: обвинительный, оправдатель-
ный или, наконец, при недостаточности улик, оставляющий под-
судимого в подозрении. Новый наш суд не признает этой треть-
ей формы приговора, он не знает середины между невинностью
и виновностью. И когда присяжные говорят «виновен», этот от-
вет должен выражать полное их убеждение в вине подсудимого;
когда они отвечают «нет», такой ответ включает как убеждение
в невинности, так и сомнение в виновности. И если вы не убеди-
лись в естественной смерти Н. Максименко, то неужели путь к об-
винению не будет заслонен перед вами целым лесом, целым бо-
ром дремучих сомнений? А сомнение нельзя обходить стороной,
проселком: нужно или победить его, или ему подчиниться...
Вы — не оракулы, вы судьи — разумные оценщики, решители
важнейшего жизненного вопроса по правилам логики, указаниям
житейского опыта и голосу совести. Не гадать-отгадывать призва-
ны вы сюда, а творить великое, ответственное дело — суд, творить
его сознательно и с полным, непоколебимым убеждением.
Деятельность судьи один выдающийся современный мыс-
литель русский сравнивает с деятельностью историка. Как ис-
торику для крупных выводов и заключений нужны крупные, вес-
кие факты, так и для судьи в его решении необходимы твердые,
бесспорные данные. Разница между судьей и историком не в це-
лях — раскрытие истины — и не в средствах — факты и логические
мышления. Разница только в результатах убеждения. Ошибись
историк, заклейми он едким упреком или клеветой позорной па-
мять великого человека — беда невелика. На такой приговор все-
гда допускается бессрочная апелляция к потомству: другой исто-
рик, «пыль веков от хартий отряхнув», может исправить ошибку.
ДЕЛО МАКСИМЕНКО
Но от приговора судейского прямо зависят честь, свобода, жизнь
подсудимого. За ошибку, за опрометчивость судьи невинный мо-
жет поплатиться слезами, страданиями, кровью!
Довольно и так было и слез, и страданий! Три года назад она
была счастлива, любима, богата, здорова, цветуща... Взгляните же,
что сталось с ней теперь: несчастна, одинока, разорена, обесслав-
лена, заточена в тюрьму, где стала жертвой неумолимого недуга,
и, пережив уже однажды невыразимые муки ожидания судебного
приговора, с немым, окаменелым ужасом снова ждет решения
своей горькой доли!
Господа! Один римский император, подписывая смертный
приговор, воскликнул: «О, как я несчастлив, что умею писать!»
Я уверен, что старшина ваш, «подписывая приговор оправдатель-
ный, будет чувствовать иное — он скажет: «Как счастлив я, что
умею писать!» Такого приговора я прошу, я ожидаю от вас как за-
щитник, как человек, как гражданин!
Присяжные заседатели на вопрос о факте преступления ответили
положительно. На вопрос о виновности в его совершении жены Макси-
менко и Резниковым — отрицательно, вследствие чего оба подсудимых
были оправданы.
СУДЕБНЫЕ РЕЧИ ИЗВЕСТНЫХ РУССКИХ ЮРИСТОВ
Сборник
Корректор О. В. Голотвина
Дизайнер А. И . Гиренко
Компьютерная верстка Ю. А . Варламова
Формат 60901/16.
Гарнитура «NewBaskervilleC». Печать офсетная.
Усл. печ. л . 43,5. Доп. тираж 1000 экз. Заказ No
ООО «Издательство Юрайт»
140004, Московская область, г. Люберцы, 1-й Панковский проезд, дом 1.
Тел.: (495) 744-00-12. E-mail: izdat@urait.ru . www.urait.ru