/
Author: Чхартишвили Г. Григорьева Т.П.
Tags: культура японии культурология японская литература серия золотой фонд японской литературы издательство север-запад
ISBN: 5-7906-0029-8
Year: 1998
Text
/41 1(4 4444
/44)41444 1У
Издательство выражает благодарность
Японскому Фонду
за финансовую поддержку проекта
Золотой фонд японской литературы
ЯПОНСКИЕ
ДЗУЙХИЦУ
СЕВЕРО-ЗАПАД
Санкт-Петербург, 1998
83.35Я
Я 70
Главный редактор серии — Григорий Чхартишвили
Редакционная коллегия серии:
Татьяна Григорьева
Людмила Ермакова
Евгений Маевский
Виктор Мазурик
Татьяна Соколова-Делюсина
ISBN 5-7906-0029-8
© Т. П. Григорьева, составление,
вступительная статья, 1998
© «Северо-Запад», серийное оформление,
подготовка текста, 1998
ВСЛЕД ЗА КИСТЬЮ
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественной природы красотам
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья.
Вот счастье!
А С Пушкин
Что же привлекает к «Запискам у изголовья» Сэй Сёнагон (966—1017) ?
Сколько ни печатают, все мало. Дело, конечно, и в мастерстве перевода, но
в чем-то еще К Может быть, в манере письма, нескованной, свободной? От
этих, очень личных, записок веет духом свободы, который позволяет про-
явиться тончайшим оттенкам души. А у нас — не созрела ли потребность в
непосредственном восприятии мира: утомленный дискуссией мозг ждет сво-
бодного стиля? Свобода чувства, слова, мысли — вроде того, что теперь на-
зывают «потоком сознания», но без примеси больного воображения, «несча-
стного сознания». Должно быть, ум в X веке был свободнее, еще не разучился
видеть и восторгаться увиденным, радоваться лунному свету, как встрече с
любимой. Пусть стеснена жизнь при дворе правилами церемониала, душа
оставалась свободной, а свободная душа на себе не замыкается.
Иначе говоря, это не внешняя свобода, которую непробужденный ум
принимает за истинную, не своеволие, своенравие. Какая уж внешняя
свобода при дворе, где женщина скрывается от взглядов мужчин за бам-
буковой шторкой! Он может лишь догадываться о достоинствах ее ума,
если она не медлит с ответом, и этот ответ изящен, т. е. краток и остро-
умен. Нет, речь идет о свободе внутренней, которая дается не столько
образованием, сколько искренностью сердца. Эта внутренняя свобода срод-
ни таланту, прежде всего свобода от самого себя, сиюминутного.
Сёнагон жила в знаменитую эпоху Хэйан (794—1192) — «Мира и
спокойствия». Так назвали новую столицу, теперешнее Киото. Кавабата
назвал эту эпоху вершиной. Не потому ли культура достигла вершины,
что действительно настало время «мира и спокойствия» («Покоя сердце
просит».) Название столицы соответствовало духу эпохи. И это естествен-
но, если вспомнить, что наступило охлаждение к бранным делам. Арис-
тократия (кугэ) предпочла заниматься высоким искусством и имела для
того досуг и высочайшую культуру, а главное — вкус к изящному. В Хэй-
5
ан стекались книги и мастера, двор благоговел перед талантами. Можно
сказать, вся их жизнь уподобилась искусству. «Придворные провели весь
день, играя на флейтах и цитрах» [94] 2. Все отличалось особой роско-
шью, начиная от убранства и кончая храмовыми праздниками.
«Что может быть великолепней храмовых празднеств Камо и Иваси-
мидзу? Даже репетиция священных плясок во дворце — прекрасное зре-
лище!» [142. «О самых великолепных вещах на свете»]. Их жизнь на-
сыщена всевозможными турнирами: состязание в музыке, стихосложении,
ритуальных танцах, пении, живописи. Прошел всего век, как покинули
прежнюю столицу Нара (710—794) 3, и такой взлет культуры! За новую
столицу ратовал могущественный род Фудзивара, из которого вышло не-
мало именитых поэтов. Он предоставил земли для строительства новой
столицы и организовал ее жизнь по своему усмотрению. (Надо сказать,
японцам удалось в современном Киото сохранить облик древней столи-
цы, что делает его одним из лучших городов мира.)
Столицу перенесли не только из пристрастия к переменам: все ухо-
дящее должно уйти, нарастающее — процветать; не только оттого, что
душа искала покоя, но, видимо, главным образом оттого, что настала пора
концентрации национального духа (что было не так сподручно делать в
городе Нара, построенном по образцу китайской столицы Чанъань). На-
стало время сосредоточить силы на том, что бессмертно.
Так всегда у японцев: то закрывают, то открывают двери, экстраверсия
сменяется интроверсией, бурное волнение, разгар страстей — затишьем,
веками благоденствия. Они рано начали жить в ритме Природы, обоже-
ствляя ее. Когда нарушался естественный, «правильный» порядок (дзюн-
гяку. дзюн — правильный, гяку — перевернутый), то умение жить в рит-
ме самого Бытия помогало им выправлять хаотическую ситуацию
(гяку-дзюн), когда, скажем,, верх и низ меняются местами (или поворачи-
вают реки вспять — это уже из нашей жизни).
Во времена Хэйана культура сконцентрировалась в одной точке, при дворе,
и от этой предельной концентрации — ее сила, которой потом хватило на
многие века. Эта культура распространялась, как волны, туда-обратно (дзюн-
гяку), медленно, но все дальше расходясь в пространстве и времени, от цен-
тра к периферии и обратно. Шел процесс взаимообращения энергий, пото-
му и не истощался источник, что пополнялся с периферии. Японские
правители радели о том, чтобы никакое цветение на островной ниве не про-
пало бесследно, и время от времени издавали указы о том, чтобы собирали
всякие сведения о провинциях, и появились Фудоки, в которых были собра-
ны песни японской элиты и простых рыбаков, и одна за другой рождались
поэтические антологии. (Вы можете получить представление об этих па-
мятниках старины по вышедшим у нас переводам — как фудоки, молитвос-
ловия-норито, так и знаменитым поэтическим антологиям «Манъёсю» и «Ко-
кинсю», о которых упоминает Сэй Сёнагон и о которых еще пойдет речь.)
б
Японцы рано осознали благотворность взаимодействия разного и ги-
бельность всяческой односторонности. Одно призвано не поглощать, не
отрицать другое, а уравновешивать, поддерживать его, в соответствии с
законом сущего. И назвали этот закон подвижного Равновесия, пульса-
ции — Гармонией (Bcz). Этот закон равновесия универсален, проявляет-
ся в чем угодно, соединяя в единое целое прошлое—настоящее, свое—
чужое, природные чувства—человеческие мысли, высокое—низкое.
Манъёсю (VIII в.) объединила стихи императоров и безымянных поэтов,
пограничных стражей. В ней собраны песни нескольких поколений, ро-
дившиеся в древней столице и на далекой окраине.
Культурный взлет Хэйана обусловлен и возможностью общения с древ-
нейшими цивилизациями Индии, Кореи, прежде всего Китая. Японцы без
труда освоили не только рисоводство и шелководство, разные ремесла, но
и духовную культуру, начиная от иероглифической письменности, кончая
учениями мудрецов. Если с чем и можно сравнить феномен Хэйана, так
это с феноменом Древней Греции. Тоже своего рода чудо, и тоже приток
тысячелетних знаний, главным образом из Египта и Индии. Только Афины
отдали свою духовную энергию сполна западному миру, обусловив логику
его развития, но в значительной мере истощив себя, Япония же сохранила
духовную энергию Хэйана в своих пределах, следуя законам естественного
развития, доверяя процессу самоорганизации, господствующему во Все-
ленной 4. Новое — это не то, что отрицает старое, а что дает ему новую
жизнь. Движение «туда-обратно», по сути, и создавало подвижное равно-
весие (ва), соединяя разное в единое национальное поле, так что пришлые
учения — буддизм, даосизм, конфуцианство — не могли вытеснить искон-
ное Синто (Путь богов-ками). Более того, их нельзя было поменять места-
ми: изначальным (дзюн) оставалось синто.
Движение «туда-обратно» происходит в пределах Поднебесной, не нару-
шая Основы, Неизменного. Японцы с древности отдавали себе отчет в том,
что помимо Изменчивого существует Неизменное (закон Фуэкирюко). Как
говорил любимый у нас поэт Мацуо Басё (1644—1694): «Без Неизменного
нет Основы. Без Изменчивого нет обновления». И это ощущение неизменно-
го в изменчивом пронизывает всю японскую культуру. Не зная особенностей
отношения к миру, которое складывалось не без участия их мудрых правите-
лей, как Сётоку Тайси, трудно понять их путь. Японцы рано убедились в бла-
готворности общения с другими народами, сохраняя в неприкосновенности
собственное сердце, или японскую душу, как неизменную Основу, без кото-
рой все теряет смысл, онтологическое оправдание. Поэтому во времена осво-
ения китайской культуры образовался своего рода культурный параллелизм,
по принципу несмешиваемости, нерасгворения одного в другом — неслиян-
ного единства. Скажем, если появлялось нечто на китайском язьпсе, тут же
появлялся аналог на японском, и наоборот. В 712 году вышел священный
текст японской древности — история в мифах — «Кодзики» («Записи о де-
7
лах древности»), в 720 году выходят «Нихонги» («Анналы Японии») —то
же освещение древних дел на китайском языке. В 751 году выходит антоло-
гия китайских стихов (канси), написанных японцами,— «Кайфусо» («Нежный
ветер поэзии»), в 759-м — знаменитая Манъёсю. При этом старались следо-
вать порядку дзюн-гяку: сначала свое (китаизмы не допускались), потом —
дань уважения великому соседу. Сколь ни чтили китайскую мудрость япон-
цы, уже в IX веке объявили о принципе «вакон кансам» — «японская
душа — китайские знания». То есть только тогда будет процветать страна,
когда жива, не ущемлена ее душа. Тогда и чужое ей не повредит, напротив.
Изначально японцы поставили во главу угла свой интерес, национальную душу.
Не делать того, что уже сделано, не искать найденного, а, используя плоды
иных цивилизаций, идти дальше своим путем. Эго их кредо и залог успеха.
Японцы брали лишь то, что могло обогатить их собственную культуру. Все
чужое служило аранжировкой собственного, той неповторимой мелодии, ко-
торая зародилась в век богов и с тех пор не прерывалась.
Первую японскую песню (бака) сложил бог Сусаноо-но микото, млад-
ший брат верховной богини Солнца — Аматэрасу. Сложил на радостях,
сочетавшись с земной девой, которую он спас от восьмиглавого змея.
Якумо тацу Восемь облаков встают
Идзумо яэгаки Восемь ярусов в Идзумо.
Цума гоми-ни Для возлюбленной жены
Яэгаки цукуру Возвожу грядою ввысь
Соно яэгаки-о Восемь ярусов дворца.
Отсюда и пошла знаменитая японская танка, ритмически организо-
ванная благодаря чередованию пяти и семи слогов (5—7—5—7—7, все-
го 31 слог), и с тех пор в неизменном виде дошла до наших дней, не
утратив своего обаяния.
Не с той ли поры боги и люди существуют в нерасторжимом союзе?
Сошедшие с небес ками-боги предопределили их жизнь, все пронизано их
энергией, и люди, и вещи (моно) — все явления этого мира. Они невиди-
мы, но в них сокровенная суть, душа Японии. Надо лишь слышать эту
душу и не идти, не действовать наперекор богам. Боги позаботятся о безо-
пасности и процветании страны. Если боги пребывают всюду, как можно
не считаться с ними? И чтобы эта благая связь между богами и людьми,
между Небом и Землей, не прерывалась, они старались следовать тому
типу отношения всего между собой, который и обозначили иероглифом
Гармония (Ва). И свою страну поначалу назвали Ямато (Великая Гармо-
ния) , веря в ее предназначение соединять разрозненное, придавать всему
живое дыхание, следуя воле богов. Эта Ось, соединяющая Верх и Низ, Небо
и Землю, остается неподвижной, вечной. То есть с древности существовала
вера в некий изначальный порядок, который следует не нарушать, а при-
ближаться к нему по вертикали,— к высшему, совершенному Бытию, во
8
имя которого и дана человеку жизнь. Узреть Неизменное, являющееся в
формах изменчивого мира,— об этом мечтали все мастера слова и кисти,
хотя предпочитали не рассуждать на эту тему, более доверяя чувству, инту-
иции, чем доводам разума, и Сэй Сёнагон не составляет исключения.
Сёнагон не стала бы национальной гордостью японцев, если бы не воп-
лотила японскую душу и если бы не отразила дух этой уникальной эпохи,
эпохи концентрации национального духа. И дзуйхицу — чисто японский
жанр. От него веет свободой, естественностью, это чистая спонтанность,
импровизация. А причина — несосредоточенность на себе, на своем «я»,
само это «я» — самоестественно. Мир хорош не потому, что я на него смот-
рю, он хорош сам по себе, как есть (соно мама). Потому и вещи ложатся
на бумагу сами по себе, никто их не вынуждает выстраиваться определен-
ным образом, в соответствии с представлением о том, что хорошо, а что
плохо. Нужно лишь следовать их зову, слыша биение собственного сердца,
которое способно биться в унисон с сердцем каждой вещи.
Скорее всего, Сёнагон не задумывалась над этими вопросами, над смыс-
лом жизни. Она просто была японкой, наслаждалась или возмущалась тем,
что открывалось ее взору, и настолько увиденное потрясало ее, что она не
могла долее хранить это в своем сердце. И сами собой наблюдения над
жизнью придворных и самой императрицы или мысли о том о сем ложи-
лись на бумагу, которую подарила ей императрица.
«Эту книгу замет обо всем, что прошло перед моими глазами и вол-
новало мое сердце, я написала в тишине и уединении моего дома, где,
как я думала, никто ее никогда не увидит.
Кое-что в ней сказано уж слишком откровенно и может, к сожале-
нию, причинить обиду людям. Опасаясь этого, я прятала мои записки,
но против моего желания и ведома они попали в руки других людей и
получили огласку» (306, Послесловие).
Она и не думала, что положит начало новому жанру, любовь к кото-
рому не может пройти, ибо разговор с самим собой, с явлениями приро-
ды, поражающими воображение, есть свойство японской души. Потому
и Кавабата Ясунари, который хотел сказать о главном в своей нобелевс-
кой речи «Красотой Японии рожденный», не мог это сделать лучше, чем
в стиле дзуйхицу (букв, «вслед за кистью»). Сэй Сёнагон рассказывает о
делах давно минувших, а тысячи лет как не бывало! Перед глазами про-
плывают картины дворцовой жизни, и мы узнаем, как жили японцы,
как проводили свой досуг, во что верили, каким богам поклонялись, ка-
кие сутры читали денно и нощно, как много значения придавали одеж-
де, манерам, изящному слогу, как умели сопереживать природе, ощущая
печальную прелесть вещей: и ласкающее взор (окаси), и вызывающее
восторг (аварэ). И никакого плана, никакой цели, все неупорядочено
или упорядочено на особый лад, самоестественно не человеческой логи-
кой, а какой-то неведомой силой, заключенной в самих вещах.
2-3893
9
Так повелось. Раньше говорили: «вещают боги» (каму-гатари), потом
стали говорить «вещают вещи» (моно-гатари),— «вещи» суть все явле-
ния этого мира, духовные в том числе. Человек не сочиняет, а лишь от-
пускает на волю свой ум и чувства, и кисть сама по себе выводит имена.
Собственно, само слово имеет душу (котодама), и она знает, что ей на-
добно. Они и слову не навязывали своего порядка, а лишь хотели угадать
его волнение; заключенная в нем душа самоположит ему место. За ис-
ходную точку они взяли не человеческое «я», как в культуре, вышедшей
из греческого лона, а «не-я» (муга). Их отношение к миру предопреде-
лило их творческий метод, который «творческим» можно назвать лишь
условно, ибо не было представления о человеке-творце, подобного Богу-
Творцу, Созидателю мира. Потому этот метод и называют Недеянием,
ненасилием над природой вещей.
И все же «Записки» Сэй Сёнагон назвали не «моногатари», как на-
зывали древние повести,— и, судя по «Запискам», их к тому времени
было уже немало,— а «дзуйхицу». «Я получила в дар целую гору превос-
ходной бумаги. Казалось, ей конца не будет, и я писала на ней, пока не
извела последний листок, о том о сем — словом, обо всем на свете, иног-
да даже о совершенных пустяках». Но это только кажущаяся легкость.
Дзуйхицу рассчитаны на вдумчивого читателя, а для неподготовленного —
это шанс подготовить свой ум к встрече с прекрасным. Они рассчитаны
на индивидуальное восприятие, разговор с глазу на глаз. Останешься один
на один с тем, кто выводил в задумчивости эти строки,— получишь то,
что душа просит; пробежишь глазами — ничего не увидишь. «Записки»
предполагают ту самую уравновешенность чувств, ту степень совместной
искренности, когда изображаемое явление как бы рождается заново. Когда
авторы дзуйхицу уверяют, что их записи не предназначены для посто-
роннего взора, это значит, что этот взор не должен быть посторонним.
Сёнагон писала о том, что тогда занимало умы, доставляло наибольшее
удовольствие изысканному вкусу, живописала не столько нравы, сколько сце-
ны, картины светской жизни. И какое изобилие красок, цветовых сочета-
ний, радующих глаз! «Как это очаровательно, когда цветы ясенки завернуты
в лиловую бумагу того же оттенка, а листья аира — в зеленую бумагу! Лис-
тья скатывают в тонкие трубки или перевязывают белую бумагу белыми
корнями аира. А если в письмо вложены длинные корни аира, то это будит
в душе чувство утонченно-прекрасного» [39]. Недаром этот метод сравни-
вают с живописным стилем в духе горизонтального свитка — эмакимоно;
по мере того как свиток разворачивают, одна сцена сменяется другой, как
один дан (букв, прозаическая единица, «ступень») приходит на смену дру-
гому непонятно по какой причине. «На государыне были белоснежные одеж-
ды, а поверх них еще одна — из алой китайской парчи. Длинные волосы
рассыпаны по плечам... Казалось, она сошла с картины». Потребность зари-
совать чем-то взволновавшую сцену, чтобы она не исчезла из памяти, она не
1О
рассуждает, а примечает и передает бумаге как есть, как видит. Эта непос-
редственная манера письма и дает представление о жизни того аристокра-
тического круга, к которому принадлежала Сёнагон.
Пусть в «Записках» еще немало ссылок на Китай и даже чувство бла-
гоговения. Достаточно вспомнить тот случай, когда Сёнагон, получив ветку
сливы с опавшими цветами и припиской: «Что вы скажете на это?» —
тут же отвечает: «Осыпались рано». Значит, догадалась, на кого из ки-
тайских поэтов сделан намек.
«Придворные, толпившиеся возле Черной двери, принялись сканди-
ровать китайскую поэму, из которой я взяла мой ответ:
На вершине горы Даюй
Сливы давно облетели...
Услышав об этом, император соизволил заметить:
— Это лучше, чем сочинять обычную японскую танку. Умно и на-
ходчиво!» [105].
Сёнагон знает не только китайскую поэзию, но и учения мудрецов и
может оценить Конфуция: «Не стыдись исправлять самого себя». Значит,
она читала «Луньюй». Ей созвучны мысли из «Исторических записок» Сыма
Цяня (II в. до н. э.): «Доблестный муж примет смерть ради друга, кото-
рый способен его постигнуть». Ко времени Сёнагон уже кончился период
ученичества, но оставалось чувство благодарности к великому соседу. Судя
по «Запискам», мужчины все еще предпочитали китайский стиль и стихи
писали по-китайски. И все же китайский стиль ценится, если он не затме-
вает японский: «Кто видел что-нибудь более прекрасное, чем ее китайская
накидка? И как пленительно красива нижняя одежда из багряного шелка
или другая, из китайской парчи «цвета весенней ивы». А под ними надеты
еще пять одинаковых одежд цвета бледно-алой виноградной кисти».
Китайская накидка лишь внешняя деталь, способная оживить нацио-
нальный стиль. Как ни блистала Сёнагон своими познаниями в китайс-
ком, все же по духу своему ее «Записки» явление чисто японское. В этом
нетрудно убедиться, сравнивая их с китайскими цзацзуань, которые в
каком-то смысле предваряют японские дзуйхицу. Я имею в виду изрече-
ния китайского писателя Ли Шан-иня (812—858). Для него главное —
наставлять в духе конфуцианской этики, главное — этическая задача: «на-
ставлять сыновей», следовать пути предков, быть честным и вежливым,
не терять совесть и чувство справедливости, говорить ясно, держаться с
достоинством, стремиться к знанию, дружить с мудрыми людьми 5. То
есть следовать тому, чему учили Конфуций и его достойные преемники.
Как-то императрица решила испытать Сёнагон: «Скажи мне, Сёнагон,
каковы сегодня снега на вершине Сянлу?» Ничего не ответив, та повелела
открыть окно и подняла плетеную занавеску. И стало ясно, что ей знакомы
стихи Бо Цзюйи:
11
Солнце на небе взошло,
А я все лежу на постели...
Колокол храма И ай
Слышу, склонясь на подушку.
Снег на вершине Сянлу
Вижу, подняв занавеску.
Там сквозная мораль, здесь свобода, непринужденность, никаких поучений, лишь
желание ответить намеком на намек. Китайская поэзия будто повод, возможность
показать превосходство японского стиля, скажем, как в двух предисловиях к антоло-
гии Кокинсю: одно — японское, написано самим Ки-но Цураюки, другое — китай-
ское, написано Есимото,— скорее, дань обычаю,— сведения о поэтике Китая. Япон-
ское же вошло во все времена как образец японского чувства песни.
«Песни Ямато! Вы вырастаете из одного семени — сердца и превраща-
етесь в мириады лепестков речи — в мириады слов.
Люди, что живут в этом мире, погружены в густые заросли суетных
дел; и все, что наполняет их сердце, они высказывают в связи с тем, что
они слышат и что видят.
И когда слышится голос соловья, поющего среди цветов свои песни,
или голос лягушки, живущей в воде, кажется: что же из всего, что живет на
земле, не поет собственной песни?..
Без всяких усилий движет она небом и землей, пленяет даже богов и
демонов, незримых нашему глазу, утончает союз мужчин и женщин, смяг-
чает сердца суровых воинов... Такова песня». *
И естественно, такое ощущение « песни»-«ута»— так японцы назы-
вали свои стихи — созвучно Сэй Сёнагон. Она не раз в «Записках» упо-
минает «Кокинсю» («Собрание древних и нынешних песен» 905 года).
Интересно, что многие из упомянутых в «Записках» повестей-моногата-
ри утеряны, но не утеряна поэзия. Не оттого ли, что у всех на устах?
Нередко заучивали наизусть все двадцать свитков антологии. «Императ-
рица положила перед собой тетрадь со стихами из «Кокинсю». Прочитав
вслух начало танки, она спрашивала, какой у нее конец. Некоторые пес-
ни мы денно и нощно твердили наизусть...» [23]. И в минувшие време-
на, «желая испытать знания одной придворной дамы, император разло-
жил перед собой свитки «Кокинсю» и начал спрашивать: «Кто сочинил
это стихотворение, в каком году, каком месяце и по какому поводу?» И
не успеет он дочитать танку до конца, как госпожа Сэнъёдэн уже дает
точный ответ, не ошибившись ни в одном слове» [23].
Можно сказать, китайская строка лишь импульс, чтобы пробудилась япон-
ская душа, как в случае с любимым японцами китайским поэтом Бо Цзюйи.
«В царствование императора Мураками однажды выпало много сне-
га. По приказу государя насыпали снег горкой на поднос, а сверху вотк-
нули ветку цвету щей сливы. В небе ярко сияла луна.
Перевод А. Е. Глускиной
12
— Прочти нам стихи, подходящие к этому случаю,— повелел импе-
ратор даме-куродо Хёэ.— Любопытно, что ты выберешь.
Снег, и луна, и цветы...—
продекламировала она, к большому удовольствию государя» [175]. Он и
имел в виду стихи Бо Цзюйи: «Снег, и луна, и цветы // Сильнее будят
тоску по тебе».
Но образы весны, лета, осени, зимы — в них вся поэзия «Манъёсю» —
«Мириад лепестков речи». Отсюда Цураюки и взял свой образ: «Песни
Ямато! Вы вырастаете из одного семени — сердца и превращаетесь в
мириады лепестков речи — в мириады слов». Смена времен года — та
неизменная ось, вокруг которой «вслед за кистью» вращаются слова.
Я не могу найти цветов расцветшей сливы,
Что другу я хотела показать:
Здесь выпал снег, —
И я узнать не в силах,
Где сливы цвет, где снега белизна?
Это танка Ямабэ Акахито (нач. VIII в.), одного из «двух гениев
поэзии» эпохи Нара, написаны до знакомства с Бо Цзюйи. Стихов в
этом роде немало в «Манъёсю». Поистине случайная строка китайского
поэта лишь пробудила то, что дремало в собственной душе. А чтобы
понять, что же такое «японская душа», стоит вникнуть в сокровенные
стихи знатока японской древности — Мотоори Норинага (1730—1801):
Если спросят —
В чем душа островов Японии?
— В аромате горных вишен
На заре.
А разве не с «времен года» начинает Сёнагон свои «Записки»?
«Весною — рассвет.
Все белее края гор, вот они слегка озарились светом. Тронутые пур-
пуром облака тонкими лентами стелются по небу.
Летом — ночь.
Слов нет, она прекрасна в лунную пору...
Осенью — сумерки.
Закатное солнце, бросая яркие лучи, близится к зубцам гор. Вороны,
по три, по четыре, по две, спешат к своим гнездам — какое грустное
очарование! Но еще грустнее на душе, когда по небу вереницей тянутся
дикие гуси, совсем маленькие с виду...
Зимою .— раннее утро.
Свежий снег, нечего и говорить, прекрасен, белый-белый иней тоже».
Это первый дан. В нем подмечена влюбленным оком переменчивость
в природе. Но за изменчивыми формами извечно Неизменное. Все выра-
13
жает закон неизменного в изменчивом (фуэки-рюко). Не потому ли, что
«у каждой поры своя особая прелесть в круговороте времен года. Хоро-
ши первая луна, третья и четвертая, пятая луна, седьмая, восьмая и девя-
тая, одиннадцатая и двенадцатая.
Весь год прекрасен — от начала до конца». Это второй дан. «Времена
года» — единый цикл или кристалл, который каждый раз поворачивается
своей новой стороной, хотя, казалось бы, все повторяется, но каждая весна
хороша по-своему.
Три века спустя дзэнский мастер Догэн (1200—1253) назовет эту
смену граней «Изначальным образом»:
Цветы — весной,
Кукушка — летом.
Осенью — луна.
Чистый и холодный снег —
Зимой.
А Кавабата Ясунари именно с этого стихотворения Догэна начнет свою
речь. И добавит: «И если вы подумаете, что в стихах Догэна о красоте четы-
рех времен года — весны, лета, осени, зимы — всего лишь безыскусно по-
ставлены рядом банальные, избитые, стертые, давно знакомые японцам об-
разы природы,— думайте! Если вы скажете, что это и вовсе не стихи, говорите!
Но как они похожи на предсмертные стихи монаха Рёкана (1758—1831):
Что останется
После меня?
Цветы — весной,
Кукушка — в горах,
Осенью — листья клена.
В этом стихотворении, как и у Догэна, простейшие образы, обыкно-
венные слова незамысловато, даже подчеркнуто просто поставлены ря-
дом, но, восходя (касанэру), они передают сокровенную суть Японии».
В чем же секрет? Все наши понятия — иносказание, метафора, алле-
гория — здесь не подходят. Здесь особое отношение к слову: оно не дол-
жно отвлекать внимание на себя, ибо Истина «вне слов» или за словами,
как говорят дзэнские мастера. Но эта склонность к недосказанности яв-
ляет тайну японского стиля. На самые сложные вопросы Сёнагон отве-
чает намеком, чаще жестом, чем словом.
Очень рано появилось понятие «иттакири» — «все сказано», значит,
стихотворение не удалось, не дало возможности раскрыться чувству, до-
мыслить, дочувствовать стих. А в этом главная задача — заставить сопере-
живать, почувствовать изначальную связь всего со всем — исконную род-
ственность человека и природы. Несколько позже этот прием, или стиль,
назовут словом «ёдзё», что значит «сверхчувство» — тот эмоциональный
отклик, который вызывает хороший стих. Приобщение к сверхсущему,
14
или миру ками, дает радость единения, соучастия в великом процессе
проявления непроявленного, таинственно-прекрасного, которое можно выз-
вать из Небытия только легким прикосновением. Мастер Но Дзэами
(1363 —1443) считал высшим достижением актерской игры, когда актер
побуждает своей игрой пережить Красоту Небытия (Муно би). Это когда
и в полночь ярко светит солнце. То есть приобщившийся к Красоте Небы-
тия входит в сферу Единого, для него не существует пространства-време-
ни, и он может увидеть солнце, сияющее на другом конце Земли.
У каждого времени свой цветок, но лишь в возрасте мудрости пости-
гают Истинный Цветок (Макото-но Хана). Зато красоту видимого мира,
осыпающихся цветов или алеющих листьев клена, может ощутить каж-
дый — красоту непостоянства (мудзё-но би).
А разве Басё не ощущал прелести «истинного цветка»?
Путник в дальней стране!
Вернись, тебе покажу я
Истинный цветок. *
И не ему ли принадлежат слова, для нас несколько необычные, но воп-
лотившие японскую душу: «Танка Сайгё, рэнга Соги, картины Сэссю, чай-
ная церемония Рикю — их Путь одним пронизан. Это Прекрасное (фуга)
Кто следует Творящему Духу (дзока), тот становится другом четырех вре-
мен года. На Что ни посмотрит, во всем видит Цветок. О чем ни думает, он
думает о луне. Тот, кто не видит во всем Цветка, тот дикарь. У кого в сердце
нет Цветка, тот подобен животному. Изгони дикаря, не будь животным!
Следуя Творящему Духу, возвращаешься к нему».
А с каким восторгом Сёнагон размышляет о цветах! «Из луговых цве-
тов первой назову гвоздику. Китайская, бесспорно, хороша, но и простая
японская гвоздика тоже прекрасна. «Женская краса». Колокольчик с круп-
ными цветами. Вьюнок — “утренний лик”». И голос кукушки очаровыва-
ет ее потому, что в нем есть недосказанность. «А вечером и ночью, когда
набегут легкие облака, где-то в отдаленье прячется крик кукушки, такой
неясный и тихий, словно чудится тебе... Но как волнует он сердце!» [5]. И
здесь восторг перед постоянством непостоянного: «Неужели хоть один че-
ловек скажет, что цветы вишни ему примелькались, потому что они рас-
пускаются каждый год ?» [39].
Взор свободно блуждает, останавливается на том на сем, ни на чем осо-
бенно, но то и се преисполнено глубинного смысла, который изначально
понимали как Красоту — Неизменное, принимающее разные облики; изна-
чальное очарование (аварэ), которое таит в себе каждая вещь, и даже са-
мая незаметная. То искали и находили во всем красоту таинственно-пре-
красного (югэн). То обнаруживали красоту в самых неказистых, казалось
бы, вещах, как одинокая рыбачья хижина или пробивающийся сквозь тол-
Перевод В. Марковой
15
щу снега первоцвет. Сенагон предпочитала красоту милого, наивного — ока-
си — ус, что умиляет, вызывает улыбку. Уже в первом дане если вороны,
которые «по три, по четыре, по две спешат к своим тездам», ассоциируют-
ся у нее с красотой аварэ — «какое грустное очарование», то светлячки,
которые «тускло мерцают в темноте», или дождь, или вереница диких гу-'
сей, которые в небе кажутся совсем маленькими, рождают ощущение ока-
си — смешного и милого. Такое же умиление вызывает у нее «детское ли-
чико; нарисованное на дыне. Ручной воробышек, который бежит вприпрыжку
за тобой, когда ты пищишь на мышиный лад: тю-тю-тю!»
Во времена Сёнагон ёдзё, сверхчувство, еще не объявляется признаком ис-
тинного искусства, но любовь к недосказанности пронизывает «Записки». Ей
щхггят многословие, пустословие, всякая чрезмерность, несдержанность, вуль-
гарность, неопрятность. «То, что неприятно слушать»: «Когда люди с неприят-
ным голосом громко разговаривают и смеются. Невольно думаешь, что они
ведут себя бесцеремонно» [229]. Поистине, это мучительно для чуткой души.
Но не всякая неизреченность очаровывает. Бывает и напротив, вызывает жут-
кое чувство, как, скажем, зеленый омут, пещера в ущелье, «черный металл» —
железо, комок земли, дикое поле. Здесь таится нечто, способное нарушить тот
естественный миропорядок, ту Гармонию, которую привыкли ставить превы-
ше всего. Не добро и зло извечно борются в их искусстве, а чистота и отсут-
ствие чистоты, загрязненность, естественно, не только предметов, но мыслей и
чувств. Грязное место опасно для человека. Об этом возвестили уже «Кодзи-
ки» — о Великом Очищении (О-хараи) — может быть, единственное, соглас-
но синто, условие достойной жизни человека Где чистые мысли и чувства, там
торжествует закон Красоты. И в «Записках» то и дело речь идет о днях очи-
щения, и это надо понимать как избавление от скверны, очищение души.
И все же над всем витает божество времен года. «Если ты услышал о
каком-нибудь прекрасном, необыкновенном явлении года, то уже никог-
да не останешься к нему равнодушным, хотя бы речь зашла всего только
о травах или деревьях, цветах или насекомых». И Кавабата Ясунари буд-
то расшифровывает мысль Сёнагон:
«Особенность японского искусства можно передать одной поэтической
фразой: “Никогда так не думаешь о близком друге, как глядя на снег, и луну,
и цветы”. Когда любуешься красотой снега или красотой луны, когда быва-
ешь очарован красотой четырех времен года, когда испытываешь благодать от
встречи с прекрасным, тогда особенно тоскуешь о друге, хочешь разделить с
ним радость. Словом, созерцание красоты щюбуждает сильнейшее чувство
сострадания и любви, и тогда слово “человек” звучит как слово “друг”.
“Снег”, “луна”, “цветы” — это о красоте сменяющих друг друга четы-
рех времен года — по японской традиции олицетворяют красоту вообще:
гор, рек, трав, деревьев, бесконечных явлений природы и человеческих чувств».
И все это или почти все есть у Сэй Сёнагон: многочисленные даны о
реках, горах, травах, деревьях, и каждое явление неповторимо, имеет какие-
16
то с^ои особенности. Потому люди и дали им разные имена, как живым
существам. Но почему же тогда Кавабата, читая лекции о «Существовании и
открытии красоты», где сравнивает «Гэндзи моногатари» блистательной Му-
расаки Сикибу (978—1014) и «Записки» Сёнагон, обронил такую фразу. «Если
попытаться выразить разницу между ними одним словом, то у Мурасаки Си-
кибу — японская душа, передавшаяся Басё, а у Сэй Сёнагон лишь одна сто-
рона этой души». Притом он отдает должное «Запискам у изголовья»: «Когда,
прочитав “Гэндзи”, я перешел к “Запискам”, то был потрясен. “Записки”
лепси, изящны, экспрессивны, блистательны — захватывают дух. Поток ощу-
щений свежих, острых, свободных. Смелость неожиданных ассоциаций пора-
зила меня... И все же писатели учились на “Гэндзи”, а не на “Записках”». Что
же заставило Кавабата на исходе жизни сделать такое заключение? Не то ли,
что Сёнагон любовалась сменой времен года, глядя на снег, и луну, и цветы,
не думая о «друге» ? Есть восторг перед удивительными проявлениями приро-
ды, есть сострадание слабым существам, но нет внимания к человеческому
сердцу. Она сама говорит: «Сострадание — вот самое драгоценное свойство
человеческой души» [261], но не ставила перед собой такой задачи — понять
сокровенное. «Среди лотосовых сидений в райском чертоге, что возвышаются
друг над другом вплоть до девятого неба, мне будет желанно и самое низ-
шее» — рассуждает она вполне в духе буддизма Дзёдо (Чистой Земли), в ко-
тором принято полагаться не на себя, а на другую силу (тарики), в отличие
от тех, кто ищет спасения своими силами (дзирики).
Говоря о Сёнагон, не обойдешь Мурасаки Сикибу. Не только потому, что
они современницы одной и той же эпохи, но и потому, что в чем-то перекли-
каются, если даже у Сёнагон «лишь одна сторона японской души». Не пото-
му ли Мурасаки явила полноту этой души, что прервала нить зависимости от
китайских образцов и написала свою знаменитую повесть исключительно япон-
ской азбукой (каной) ? Повернувшись лицом к Японии, она увидела в ее душе
то, что раньше не подмечали. Это и позволило Мотоори Норинага сказать:
«Среди многих моногатари “Гэндзи” особенно восхитителен, непревзойден.
Ни до, ни после нет ему равного. Какое ни возьми из старых моногатари, ни
одно не проникало столь глубоко в сердце... Никто так не умел воплотить
“печальное очарование вещей” (моно-но аварэ) и не давал столь проникно-
венных описаний... Мужчины и женщины изображены столь явственно,—
будто встретился с живыми людьми,— начинаешь принимать участие в их
жизни. И каждый — сам по себе. Ощущение реальности персонажей создает
зыбкая, неясная манера письма». Фактически Норинага говорит о той самой
способности вызывать сверхчувство, эмоциональный отклик-ёдзё, что и делает
читателя соучастником описываемых событий. Благодаря недосказанности
проявляется вездесущее “аварэ” — “очарование вещи”, которое всегда инди-
видуально, неповторимо. И когда речь о временах года, как меняется небо ст
сезона к сезону — весной, летом, осенью, зимой, — ей удается передать не-
повторимое очарование каждого мига «Главная цель моногатари,— продол-
17
жает Норинага,— дать почувствовать очарование вещи. Этим они отличаются
от конфуцианских и буддийских книг. Повествуя о делах мира сего, монога-
тари не поучают добру и злу, а подводят к добру, выявляя красоту вещей».
Эго кредо японских мастеров: возвышать душу, преображать сознание,
очшцая его от всякой скверны, приобщать к Пути Красоты. Красота и есть
Истина, Красота и есть высшее Добро, которое не противостоит злу, ибо в
Красоте нет никакого зла. Есть только затмение сознания, мешающее эту Кра-
соту увидеть и проникнуться ею, понять, что она и есть Неизменное и лишь
является взору в формах изменчивого мира. Сколь высокой проницательнос-
тью и мудростью должна была обладать писательница, чтобы осознать закон
Красоты, позволяющий не расщеплять явления, а проникать в самую суть
или в самое сердце явления. В этом она действительно не имела себе равных:
«Человек, глубоко проникший во внутренний смысл вещей, познавший их
взаимосвязь, весьма часто приобретает чрезмерную прозорливость, одновре-
менно утрачивая душевную чуткость и изящество ума, что не делает его более
совершенным, скорее, наоборот» (гл. «Флейта» — «Ёкобуэ»)6.
Потому Мурасаки и ставит моногатари выше исторических анналов
«Нихонги», которые дают лишь поверхностное описание событий, не про-
никая в человеческое сердце, а оно и определяет жизнь людей.
И здесь есть перекличка с Сэй Сёнагон. Обратите внимание:
«Помню, наутро после бури я видела одну даму... Должно быть, ей всю
ночь не давал покоя шум вихря, она долго томилась без сна на своем ложе и
наконец, покинув опочивальню, появилась у самого выхода на веранду.
Дама казалась настоящей красавицей... На ней была нижняя одежда
из густо-лилового шелка, матового, словно подернутого дымкой, а сверху
другая — из парчи желто-багрового цвета осенних листьев, и еще одна
из тончайшей прозрачной ткани.
Пряди ее длинных волос, волнуемые ветром, слегка подымались и вновь
падали на плечи. Это было очаровательно!
С глубокой грустью глядя на картину опустошения, она произнесла
один стих из старой песни: “О, этот горный ветер!”
Да, она умела глубоко чувствовать» [193].
Так уж устроена Сёнагон: в своём сердце она никого не впускает и
сама не считает возможным проникать в чужое. Достаточно, что видит
как есть и восторгается увиденным, пусть это мИр изменчивых форм, а
не Неизменное, как у Мурасаки Сикибу, которая заглянула столь глубо-
ко в законы Кармы: обусловленности жизни человека содеянным в этой
и прежних жизнях, что до сих пор над ее повестью ломают голову. Сё-
нагон дает возможность радоваться тому, что перед глазами, и это пре-
красно! Не все же рождаются философами.
И все же разве не интересно подумать, какая же сторона японской
души проявилась в Сэй Сёнагон? Не отвечает ли она на вопрос, сама
того не желая, завершая «Записки»:
18
<^Но больше всего я повествую в моей книге о том любопытном и уди-
вительном, чем богат наш мир, и о людях, которых считаю замечательными.
Говорю я здесь и о стихах, веду рассказ о деревьях и травах, птицах и
насекомых, свободно, как хочу, и пусть люди осуждают меня: «Это об-
мануло наши ожидания. Уж слишком мелко...»
Ведь я пишу для собственного удовольствия все, что безотчетно при-
ходит мне в голову. Разве могут мои небрежные наброски выдержать
сравнение с настоящими книгами, написанными по всем правилам ис-
кусства?» [306, Послесловие].
Сёнагон не была бы японкой, если бы не чувствовала за этими травами,
деревьями, птицами нечто скрытое, невидимое простому глазу, то, что при-
тягивает к ним, к этим деревьям, травам, равнинам, как к одушевленным
существам. Почему же ей приходит на ум именно «любопытное и удиви-
тельное», т. е. нечто исключительное, западающее в душу? Не оттого ли, что
талант ее возрос в стране богов, вездесущих ками, и лишь высокая образо-
ванность и нравы аристократической среды не располагают к разговору о
них, но сердце хранит память. «‘Торы Огура” — “Сумерки”, Касэ — “Одол-
жи!”, Микаса — “Зонтик”, Конокурэ — “Лесная осень”, Иритати — “За-
ход солнца”, Васурэдзу — “Не позабуду!”, Катасари — “Горасмущения”,—
любопытно знать: перед кем она так смущалась?» [13, Горы]...
А в «Манъесю» горы могут влюбляться и тосковать друг о друге, куст
хаги, который покрывается осенью мелкими цветами, красными и лиловыми,
называют невестой оленя. А уж травы — каждая для чего-то или кого-то пред-
назначена: есть трава-счастье (сакикуса), трава-тоска и трава «забудь любовь»
(коивасурэгуса). Всех не перечислишь, и нет ни одной безымянной.
Вспомним наконец, что говорил о ками Мотоори Норинага, доскональ-
но изучивший «Кодзики» и составивший к нему «Комментарий»: «Прежде
всего ками — это боги неба и земли... Но к ним относятся также птицы,
звери, деревья, травы, горы, реки. Все, что необычно, не похоже на другое,
что вызывает благоговение, называется ками. Притом не только хорошее,
доблестное может обладать исключительными качествами, но также и недо-
брое, загадочное: все необычное вызывает благоговение и называется ками».
Можно сказать, это культура чувства, произрастающая из взгляда, что
все в этом мире способно чувствовать тоску или радость, хотя не все
может сообщить о своем чувстве. То есть японцы, в отличие, скажем, от
греков, предпочитали не умствовать, не философию или физику, а непос-
редственное чувство. Более полагались не на логику, работу ума, а на эмо-
циональное переживание, утонченное чувство, интуицию, озарение серд-
ца в мгновенном постижении Истины. И даже вроде бы запрещали
рассудку вмешиваться в события, полагаясь на спонтанное движение души.
Отпускали ум на свободу, доверяя более тому, что над человеческой во-
лей, невидимо, но истинно суще. Чувство более достоверно, чем ум. По
крайней мере, они не разделяли их: думали сердцем, чувствовали умом,
19
потому универсальным считали кокоро-сердце, соединившее ум и чув-
ство.
Чувство не вьпянешь в линию, оно свободно и непредсказуемо. Японцы
развили эту способность понимать сердцем до предела. Отсюда золотая рос-
сыпь эмоциональных откликов вместо выстроенной четко композиции, когда
одно с неизбежностью вытекает из другого. Отсюда и смугцавшая литератур-
ных критиков так называемая «фрагментарность» их стиля. А причина — в
невозможности подчинять одно другому, главному — второстепенное, ибо нет
главного и второстепенного, а есть неожиданное, мгновенное проявление из-
вечной Красоты. Потому их метод и характеризуется словом «мэдзурасий»,
обозначая неожиданность, необъяснимость какого-то явления, которое пора-
жает, как вспышка молнии или зарницы, вызывая в душе истому, чувство
сопричасгия рождающемуся из Небытия, Вечности, чтобы тут же исчезнуть,
оставив в душе след, напоминание о таинственно-прекрасном.
И еще одно, о чем нельзя не упомянуть. Есть некое предзнаменование
в том, что все знаменитые повести, дневники-никки, дзуйхицу в эпоху Хэйан
были написаны женщинами. Они воспользовались этим уделом,— мужчи-
ны были заняты деловой стороной жизни и изучением китайского опы-
та,— и создали литературу «женского стиля», равной которой нет в мире.
Не в этом ли причина обаяния этой литературы? Они были блестяще об-
разованны, но над ними не довлели правила, канон. Они полагались на
свой собственный вкус, утонченность, позволяющую видеть ту красоту,
которая недоступна неразвитой душе. Эго счастливое обстоятельство — когда
женщинам было дозволено заниматься любимым делом и поощрялись за-
нятия поэзией — предопределило «женскую душу» японской культуры.
Наверное, так распорядились местные боги, воспользовавшись заме-
шательством мужчин, чтобы женщины донесли голоса древности до на-
ших дней и в человеке не притупилось чувство сопричастности любому
движению в природе, будь это голос кукушки или шелест ручья. Каждая
вещь хороша по-своему, в каждой заключено свое неповторимое очаро-
вание, каждый сезон и каждый миг — он тот же и не тот. Лишь неза-
вершенное таит в себе прекрасное или как бы незавершенное: одно при-
ходит, другое уходит, одни цветы расцветают, другие опадают, но сам
процесс смены одного другим прекрасен «красотой непостоянства» (мудзё-
но би). Это значит — все живет, пульсирует,1 как вдох-выдох, не успеет
одно исчезнуть, как другое появляется ему на смену. Потому что сама
Жизнь бесконечна, и не надо ей мешать, удерживать мгновение.
Естественно, подобное мироощущение не может не сказаться на стиле
письма. Чисто, как невзбаламученный7 ручей, течет ]эечь. Неподневольные мысль
и чувство рождают свободную манеру изложения. В мировой литературе встре-
чается подобное, но не часто. Флобер мечтал о книге «ни о чем»; Олеша при-
знавался: «Мне хочется, чтобы фраза бежала, а не сочинялась. Что уж гово-
рить о Пушкине! Но для японцев «следовать кисти» самоесгесгвенно, вытекает
20
из суроя их души. И в «Записках у изголовья» есть вроде бы общие рассужде-
ния: «То, что кажется бесконечным», «То, что глубоко трогает сердце»- Но
это очень личное, это трогает сердце самой Сёнагон. «То, что неразумно»,
«То, что грустно видеть» — все эти размышления как вкрапления, как пауза,
необходимая ее беспокойному уму и чуткому сердцу. Обычно они следуют
после воспоминаний о том или ином событии в ее собственной жизни. То
она представит себе сцену недавнего прошлого, чем-то ее поразившую, то как
бы закроет глаза и задумается о том, что выглядит хорошо, радует душу, а что,
напротив, смущает, отталкивает, как всякая вульгарность, бесцеремонность.
Оживление сменится печалью, порыв — затишьем, совсем как в природе —
весной, летом, осенью, зимой. Движение сердца находит отклик в движении
ума, в дуновении ветра, в зове кукушки. Это закон японского искусства —
невозможность чего-то одного, одностороннего. Для них и искусство — не ис-
кусство, а сама жизнь всех существ, населяющих небо и землю. Все сближает-
ся, идет навстречу друг другу, встречается в радостном ощущении родства.
«Если у Вселенной одно сердце, значит, каждое сердце — Вселенная»,— ска-
жет об этом даре старец Сёо, исповедующий Учение о сердце (Сингаку),
скажет восемь веков спустя, но мог бы сказать и раньше, когда жила Сёнагон.
И тогда остро ощущали эту связь всего со всем: «одно во всем и все в одном».
«Какое грандиозное празднество духов! Духи — повсюду. И дыни, и баклажа-
ны, созревшие в этом году, и плоды персиков, и каждый персимон, и каждая
груша, и каждый ушедший, и каждый живущий — все это души. И встреча-
ются они, и сходятся вместе без обид, без недобрых мыслей, преисполненные
одним лишь чувством восторга — какая благодать! Всеединящий праздник духов!
Эго и есть Учение о единстве сердца Вселенной». Кавабата не случайно вспо-
минает в «Элегии» слова мудреца Сёо. Они и ему близки, человеку XX века, и
были бы близки душе Сёнагон.
Не прошло и двух веков, как все в Японии переменилось. Завершилась
на время блестящая эпоха Хэйан, произошел тот самый поворот гяку-дзюн:
верх и низ поменялись местами. На смену аристократам-кугэ пришли вои-
ны-самураи (буси). Уже к XI веку род Фудзивара начал терять свою силу.
Поднималась провинция, набирали могущество два старинных рода, Тайра
и Минамото, происходившие от императорского рода. Господство дома Фуд-
зивара достигло высшей точки при канцлере Митинага (966—1027). Кста-
ти, при нем Сёнагон лишилась места при дворе, ибо ее любимица, императ-
рица Садако, оказалась в опале и постриглась в монахини. Наверное, связь с
императорским родом придавала восходящим провинциалам уверенность:
Тайра соединяли родственные узы с императором Камму (781—806), Ми-
намото — с императором Сэйва (856—876) (их имена упоминаются в «За-
писках у изголовья» среди приближенных императора).
Подавляя мятежи своими дружинами, Тайра и Минамото расширяли вла-
дения, пока не почувствовали, что двум сильнейшим домам не место на од-
ной земле. Восхождение Тайра началось еще в начале XII века, когда, подавив
21
мятеж воинов Минамото против Фудзивара, они заодно очистили берега Внут-
реннего Японского моря от пиратов. С 1167 года Тайра Киёмори стал факти-
ческим правителем Киото, ограничив до предела права регентов из рода Фуд-
зивара и самого императора. Единственно, кого он продолжал бояться, это
воинов соперника, Минамото, мечтая вырвать с корнем память о нем. Мина-
мото владел северо-восточными провинциями и, оттесняя на север абориге-
нов-айну, расширял свои земли, раздавал их в виде «ленов» своим вассалам,
«дружинникам» — самураям, как называли в Японии служилых людей.
В год смерти фактического властителя Японии Тайра Киёмори (1181)
началась борьба не на жизнь, а на смерть между двумя родами, решивши-
ми, что императорский двор слишком расслаблен духовно, чтобы как дол-
жно управлять Японией и оберегать ее от возможных нападений извне.
Изящная учтивость не устояла против жажды власти. Бог победы благово-
лил то к одной, то к другой стороне, и было трудно понять, на чьей же он
стороне, пока в 1185 году не разыгралась решающая битва при заливе
Данноура, запомнившаяся японцам навечно. Она описана в знаменитой
гунке «военные записи» — а именно этот род литературы затмил на время
остальные — «Хэйкэ моногатари» или «Повесть о Тайра и Минамото». Вот
одна лишь сцена гибели малолетнего императора, позволяющая ощутить
разницу литературного стиля и мироощущения японцев:
«Уже воины Минамото перепрыгнули на корабли Тайра Уже корм-
чие и гребцы, убитые, лежали на дне судов, застреленные, порубленные,
и некому было направить ход кораблей. Князь Томомори в маленькой
лодке переправился на корабль, где пребывал император Антоку.
— Час нашей гибели наступил,— сказал он,— уберите, сбросьте в море
все, что нечисто и оскорбительно для взора! (Вспомните О-хараи, Великое
очищение, одно из первых требований — отсутствие скверны даже на тону-
щем корабле.— Т. Г.). С этими словами он носился по судну, от носа до
кормы, убирая, сметая грязь, самолично наводя чистоту... Кормилица взяла
юного императора на руки, и на его вопрос, куда они идут, ответила: «Разве
вам еще не ведомо, государь? В прежней жизни вы соблюдали все Десять
заветов Будды и в награду за добродетель стали в новом рождении импера-
тором... Но теперь злая карма разрушила ваше счастье. Сперва обратитесь к
восходу и проститесь с храмом Великой богини в Исэ (древнейшее синтои-
стское святилище Исэ-дзингу, богини Солнца — Аматэрасу.— Т. Г.), а за-
тем, обратившись к закату, прочитайте в сердце своем молитву Будде, дабы
встретил он вас в Чистой Земле, обители райской! Страна наша — убогий
край, подобный рассыпанным зернам проса, юдоль печали, плохое, сквер-
ное место! А я отведу вас в прекрасный край, что зовется Чистой Землей,
обителью райской, где вечно царит великая радость!» Так говорила она, а
сама заливалась слезами» 8. Заметьте, кормилица обращается сразу и к вер-
ховной синтоистской богине Аматэрасу и к будде Чистой Земли — Амитаб-
ха. Японцы, избегающие односторонности, согласующие свои действия с
22
законом вселенского Равновесия-Ва, сочли целесообразным соединить буд-
дизм и синто, назвав это единство «рёбу-синто» (буддизм и синто недвой-
ственны, т. е. не противоречат друг другу). Потому и обращались к тому и к
другому учению, желая понять причины случившегося и найти выход.
Битва при Данноура решила исход дела. В 1192 году Минамото Ёритомо
(1147—1199) был объявлен первым сёгуном Японии (букв, сэйи-тайсёгун,
«великий полководец — покоритель варваров» ). Началась новая эпоха — Ка-
макура (1192—1333), естественно, со своей новой столицей. Неожиданно
быстрый взлет Хэйана сменился столь же неожиданным, по большому счету
в одночасье — гибелью хэйанского стиля жизни. Та грубая сила, к которой
более всего не лежала душа хэйанцев, заставила их изменить, по крайней
мере на время, свой образ жизни. Та же «Хэйкэ моногатари», песни кото-
рой разносились по всей стране, исполняемые под аккомпанемент бива (так
и называли исполняемое бродячими монахами — «хэйкэ-бива»), возвещала:
Голос колокола в обители Гион
Звучит непрочностью всех человеческих деяний.
Краса цветов на дереве Сяра
Являет лишь закон: “Живущее погибнет”.
Гордые — недолговечны:
Они подобны сновиденью весенней ночью.
Могучие в конце концов погибнут:
Они подобны лишь пылинке пред ликом ветра. *
Когда гибнет культура, исчезает свобода, не пишутся дзуйхицу. Про-
шло Полтора века после Сэй Сёнагон, когда появились следующие дзуйхи-
цу «Записки из кельи» (Ходзёки) Камо-но Тёмэй (1153—1216). Да и их
с трудом можно назвать «дзуйхицу», и не потому, что уж очень они напо-
минают «военные записи», а потому, что лишены главного качества дзуй-
хицу — чувства свободы, непринужденности, которые только и позволяют
действительно «следовать кисти». Возьмите самое начало «Записок» Тёмэя
и ощутите подавленность: «Струи уходящей реки... они непрерывны; но
они — все не те же, прежние воды. По заводям плавающие пузырьки пены...
они то исчезнут, то свяжутся вновь; но долго пробыть не дано им. В этом
мире живущие люди и их жилища... и они им подобны».
Где же восторг пред текучестью событий, перед «красотой непостоянства»
(мудзё-но би)? Или там воспевались перемены естественные,— все процес-
сы в природе священны,— а здесь перемены по воле людей, не всегда способ-
ных следовать воле Неба, слышать голос своих богов. Не оттого ли насылают-
ся на них напасти, всевозможные стихийные бедствия: пожары, землетрясения,
мор — о чем с достоверностью очевидца рассказывает Тёмэй в своих «Запис-
ках». И не может не последовать кара, когда перестают чтить своих богов,
нарушают волю самой богини Аматэрасу, повелевшей управлять островами
* Перевод Н. Конрада
23
своим потомкам. Не она ли отправила с внуком, спустившимся на землю,
три регалии императорской власти: зеркало, яшмовые подвязки и меч?!
Камо___это фамильный знак настоятелей синтоистского храма Камо, что
расположен к северу от Киото. В молодые годы Тёмэй нередко участвовал в
поэтических турнирах, его признавали одним из лучших поэтов времени,
его стихи печатали в антологии «Синкокинсю» («Новая Кокинсю», 1205
года), куда включали самые изысканные танка, отвечающие поэтике «едзё»
и духу «таинственно-прекрасного» (югэн). Его душа была потрясена веро-
ломством и грубым насилием Тайра, напавшим на сердце Японии — Киото.
Потрясенное сознание так и не смогло успокоиться после столь резкого пе-
релома в жизни Японии. Рушились прежние идеалы, то, что казалось устой-
чивым, неизменным, чему должно было поклоняться, как поклонялись этим
идеалам их отдаленные и совсем недавние предки. И хотя Тёмэй пользовал-
ся славой поэта и благосклонностью экс-императора Готоба (1180—1239),
он все же отринул от себя столичную жизнь, со всеми ее турнирами, и в
1207 году постригся в монахи, чтобы вести жизнь отшельника. Он смасте-
рил себе небольшую «травяную хижину», где за пять лет, к 1212 году, за-
кончил свой труд, назвав его «Записками из кельи». Жизнь в горах, почти в
полном одиночестве, позволяла сосредоточиться на недавнем прошлом и
воспроизвести его год за годом. Уединенная жизнь и мысли о пережитых
его землей потрясениях заставили его задуматься о причинах случившегося
и что такое вообще человеческая жизнь. «Не ведаем мы: люди, что нарож-
даются, что умирают... откуда приходят они и куда они уходят? И не веда-
ем мы: временный этот приют — ради кого он сердце заботит, чем радует
глаз?» Не в силах избавиться от видений недавних — разорения столицы,
пожара, голода,— он не может избавиться и от тягостного чувства, что все
напрасно в этой жизни: и малые радости, и долгие страдания. «Вот какова
горечь жизни в этом мире, вся непрочность и ненадежность и нас самих, и
наших жилищ. А сколько страданий выпадает на долю нашего сердца...»
Встав на путь Будды, сделавшись монахом, он презрел прежние радо-
сти, но не нашел покоя. «Душа в тревоге, и кони, и волы, все драгоцен-
ности уже ни к чему: палаты и хоромы уже больше не желанны! Теперь
у меня уединенное существование, маленький шалаш; и я люблю их». Да
и что ему стремиться в свет, где все перевернулось. «Сердца людей все
изменились: значение стали придавать только одним коням и седлам; таких
же, кто употреблял бы волов и экипажи,— таких уже более не стало...
Посмотришь по дорогам: те, кому надлежало бы ездить в колесницах,—
верхом на лошади; кому следовало бы носить форменное одеянье,— хо-
дят в простом платье. Весь облик столицы сразу изменился, и только одна
деревенщина — служилые люди оставались все теми же!» Обычная для
человеческой истории картина перевернутой жизни, когда верх и низ
меняются местами (гяку-дзюн). Но почему же он не находит покоя и в
отдалении, в своей травяной хижине, затерянной в горах <
24
В «Записках из кельи» живет дух Хэйана. В текст вплетены знакомые
образы «Лотосовой сутры», имена будд, бодхисаттв, излюбленные строки
Во Цзюйи и прославленного Сайгё (1118—1190), притчи даосского муд-
реца Чжуан-цзы (IV в. до н. э.) Все те же Времена года:
«Весной — глядишь на волны глициний... Словно лиловые облака они
заполняют собой весь запад. Летом — слушаешь кукушку... Всякий раз,
как перекликаешься с нею, как будто заключаешь уговор о встрече там,
на горных тропах в стране потусторонней.
Осенью — весь слух заполняют голоса цикад... И кажется: не плачут
ли они об этом непрочном и пустом, как скорлупа цикады, мире?
Зимой — любуешься на снег... Его скопленье, его таянье — все это
так похоже на наши прегрешенья!»
Стоит ли говорить, сколь велика разница с ощущениями Сэй Сёнагон.
Там радует, завораживает голос кукушки; здесь напоминает о переправе в
мир иной. Там — снег дар небес: «Помню, однажды, во время празднества
Камо (того самого храма, которым ведали предки Тёмэя.— Т. Г.), день
выдался пасмурный и холодный. Снег редкими хлопьями падал на шапки
танцоров... Слова бессильны выразить, как это было прекрасно!» Эго, ко-
нечно, «Записки у изголовья». У Тёмэя — идея исчезновения.
В «Записках из кельи» уже нет той встречи духов, того трепетного
чувства, когда созерцание красоты пробуждает «сильнейшее чувство со-
страдания и любви к людям». Скорее наоборот: «Вот люди, что зовутся
нашими друзьями: они чтут богатство, на первом месте ставят прият-
ность в обращении; они не любят тех, в ком есть подлинное чувство,
прямота. Нет ничего лучше, как своим друзьям делать музыку, луну,
цветы!»
Казалось бы, буддийское ощущение бренности, непрочности земного
бытия (мудзёкан) должно освободить ум человека от привязанности к миру
су^ты, а получилось иначе. Ощущение непрочности бытия не отпускало
его и не давало сосредоточиться на истинно-сущем. О чем бы он ни думал,
во всем он видит не «цветок» или «луну», а тлен и исчезновение. Отсюда
его неверие и душевные муки, порождаемые этим неверием. Он не достиг
той свободы, которая приходит к «забывшему себя», для которого дом —
вся Вселенная и узкие стены кельи не могут смутить ум. Свобода не знает
страха, а живущий в страхе не знает свободы. «Существо мое что облачко,
плывущее по небу: нет у него опоры, нет и недовольства. Вся радость суще-
ствования достигает у меня предела у изголовья беззаботной дремы, а все
желания жизни пребывают лишь в красоте сменяющихся времен года. Все
три мира — лишь одна душа! Душа — в тревоге, и кони, и волы, все дра-
гоценности уже ни к чему; палаты и хоромы уже больше нежеланны!» Нет
ему покоя и в уединении. «Ведь Будда учил людей: “Соприкоснешься с
вещью — не прикрепляйся близко к ней!” Значит, и то, что я теперь люб-
25
лю эту вот хижину из трав, уже есть грех, значит, то, что я привержен к
уединению,— уже преграда на пути...»
Потому и нет уверенности, что эти «Записки» можно назвать «следо-
ванием кисти» или сама «кисть» была озабочена тяготами жизни. А раз
нет свободы, то и не может быть открытой композиции «Записок у изго-
ловья» , дающей отраду сердцу.
Но «не суди, и не будешь судим». Легко рассуждать, не пережив того,
что пережил человек конца XI века, попавший в жернова времен.
***
Вошедшее в книгу, столь различное по духу и стилю, вместе с тем еди-
ное по мироощущению, по своей зачарованности временами года, отражает
смену эпох. За три с небольшим века японцы успели пережить и наивыс-
ший взлет, и наинизшее падение. Известно, время измеряется не количе-
ством прожитых лет, а их интенсивностью. В «Записках у изголовья», на
подъеме культуры,— восторг перед красотой мира в его многообразных про-
явлениях. В «Записках из кельи» — подавленность, ужас и отчаяние от бес-
пощадности междоусобных войн. Зато в «Записках от скуки» — мудрость,
постижение основ жизни, порой окрашенное тонкой иронией. Культура
выровнялась, выдержала испытание, потому что имела Основу, опору в про-
шлом, которое ни в какие времена не предавали забвению.
Но сначала несколько слов о тех, кто независим от времени, о ком вспо-
минает Кавабата в своей речи. «Синран (1173—1262), основатель буддий-
ской школы Синею (Истины), чьи приверженцы верят в Спасение извне
(тарики), сказал однажды: «Если хорошие люди возрождаются в Чистой
Земле, что же говорить о плохих?!» Синран еще сказал: «Не буду иметь ни
одного ученика». Между словами Синрана и дзэнского поэта Иккю (1394—
1481): «Легко войти в мир Будды, трудно войти в мир дьявола» — «есть
общее — это душа (кокоро) и есть различие»,— заключает Кавабата. Загад-
ка на загадке. «Храм Дайтокудзи в Мурасакино, в Киото,— излюбленное
место чайных церемоний. Какэмоно (вертикальные свитки, и они не могли
не сменить горизонтальные — эмакимоно.— Т. Г.), что висят в нише чай-
ной комнаты,— образцы каллиграфии Иккю — привлекают сюда посети-
телей. У меня тоже есть два образца. На одном написано: “Легко войти в
мир Будды, трудно войти в мир дьявола”. Эти слова меня преследуют. Я и
сам их нередко надписываю. Эти слова можно понимать по-разному. По-
жалуй, их смысл безграничен. Но когда вслед за словами: “Легко войти в
мир Будды” — читаю: “Трудно войти в мир дьявола”, Иккю входит в мою
душу своей дзэнской сущностью. В конечном счете для людей искусства,
ищущих Истину, Добро и Красоту, желание, скрытое в словах “трудно вой-
ти в мир дьявола”, в страхе ли, в молитве, в скрытой или явной форме, но
присутствует неизбежно, как судьба. Без “мира дьявола” нет “мира Будды”.
Войти в “мир дьявола” труднее. Слабым духом это не под силу».
26
Есть над чем задуматься. Зачем, собственно, входить в «мир дьявола» ?
А может ли человек не входить в него, если он уже грешен, не чист ду-
шой и телом? А очиститься можно, лишь поняв себя, свою природу, дале-
кую от совершенства, но не изначально далекую. Был же человек иным до
вселенского соблазна. А как в буддизме, буддийские учителя понимают
эту извечную проблему, на которую человек должен же ответить на исхо-
де XX века? И почему у проповедника Дзёдо (Чистой Земли), придержи-
вающегося пути Веры, спасения извне (тарики) и, казалось бы, у привер-
женца противоположного пути — Дзэн, где полагаются на свободное и
самостоятельное Пробуждение сознания (дзирики) — «общее сердце», т.
е. то, что их объединяет, значительнее того, что их разъединяет? Для Иккю:
Как сказать —
В чем сердца
Суть?
Шум сосны
На сумиэ.
Сумиэ — живопись тушью, в дзэнском исполнении — легкие, спон-
танные мазки, когда, не задумываясь, художник воплощает на бумаге душу
предмета. Можно сказать, это сжатые до предела дзуйхицу: та же свобо-
да, то же «следование кисти». Образ рождается из пустоты Небытия,
потому что в этой Пустоте все пребывает изначально в истинном, пре-
красном виде. Потому не надо мудрствовать, а довериться чистому, ни-
чем не замутненному чувству.
Кавабата имеет в виду людей искусства и вспоминает Акутагава Рюноскэ
(1892—1927), хорошо известного нашему читателю. Он действительно ис-
пытывал муки ада, судя по его последним рассказам. «То, что окружает чело-
века, может в мгновение ока превратиться для него в ад мук и страданий... От
ада мне не спастись» («Ад одиночества»). Акутагава действительно не спасся,
покончив с собой,— «слабым духом это не под силу». Можно вспомнить До-
стоевского: «...В содоме ли красота? Верь, что в содоме она и сидит для огром-
ного большинства людей,— знал ты эту тайну или нет? Ужасно то, что красо-
та есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с богом борется,
а поле битвы — сердца людей». Расплата за двойственность, отпадение от Еди-
ного, красоты от Добра. И Блок воскликнет: «Искусство есть ад!»
Все есть в душе человеческой, и высокое, и низкое, и от него самого зави-
сит, чему он даст развиться. Аишь осознав, что есть в нем и то и другое,
человек может сделать выбор, если не убоится заглянуть в себя. Видимо, нуж-
но было пройти все круги ада, чтобы испытать себя, насупить вселенскую
вину,— теперь уж не приходится в ней сомневаться,— и, очистив себя, очис-
тить мир от зла, порождаемого — убеждены буддисты — неведением (ави-
дья). Лишь бы человек не привык к аду в себе, не перестал его замечать.
Конечно, не стоит забывать, что «дьявол» на буддийском Востоке, от-
личен от христианского. «Когда человек живет по человеку, а не по Богу,
27
он подобен дьяволу», — скажет Бл. Августин (О граде божьем, XIV, 4). В
буддизме же Мара, владыка ада, владеет теми, кто одержим страстями: он
существует постольку, поскольку существуют дурные мысли. Но многим
ли из людей удается избежать своекорыстия, обмана, сохранить перво-
зданную чистоту своей души ? Согласно буддийскому Колесу Становления
(бхавачакра), ангелы и демоны расположены в нем вверху и внизу: одни —
в радости, другие — во зле и отчаянии. Эти позиции на разных сторонах
круга взаимообусловлены. Человек занимает положение посередине, в ле-
вой части Колеса, и, лишь находясь в этой точке, может достичь Просвет-
ления, стать Буддой. Поэтому — счастье родиться человеком. Но буддист
помнит, что зло и добро пребывают в одной сфере и нередко переходят
друг в друга. Спасение возможно за пределами Колеса, ложного бытия, где
одно с неизбежностью порождает другое, и человек зависим от закона при-
чинного возникновения (пратитья самутпада) — лишен возможности ис-
тинной свободы. И если в буддизме говорится о «десяти мирах», в которых
пребывает человеческая душа, так это не где-то, а здесь и теперь. Это раз-
ные состояния психики: «мир ада»; «мир голодных духов» — алчность;
«мир скотов» — преобладание животного начала в человеке; «мир демо-
нов-ашур» — склонность к насилию; «мир человека» — люди, не одержи-
мые страстями; «мир неба» — святость. Остальные четыре мира — вне
Колеса Становления: «мир слушающих голос» (санск. шраваки) — те, кто
получает помощь извне (тарики); «мир самостоятельно ищущих Истину»,
Спасение (санск. пратьека будды), те, кто полагается на собственные силы,
веря, что Просветленность в самом человеке, нужно лишь увидеть, пере-
жить ее (дзирики). «Мир бодхисаттвы» — того, кто отказался от высшего
блаженства Нирваны, чтобы, оставаясь в сансаре (феноменальное бытие),
помогать страждущим найти путь Спасения. Наконец, «мир Будды» —
высшее состояние духа, полное успокоение энергетических вибраций, со-
стояние полного Блаженства.
Но эти «десять миров» взаимопроницаемы, присутствуют друг в дру-
ге. Нет абсолютного грешника, который не мог бы стать Буддой. В «мире
Будды» таится «мир ада» и не может быть полной свободы одних при
несвободе других. Путь к Свободе не заказан грешнику; проходя через
испытания, сознание очищается, ибо изначальная природа сущего чиста,
а заблуждения (бонно) как волны в океане Бытия. Но если эти волны
психики успокоить, то не будет препятствий, мешающих изначальному
Свету проникать в сознание человека. Потому Иккю и скажет в другом
случае:
Как чудесен,
Божествен
Дух человека!
Наполняя весь мир,
Входит в каждую песчинку!
28
Может быть, после этих размышлений легче будет понять мысль Син-
рана, которую и сами японцы, по его признанию, не всегда правильно
понимают. «Если хорошие люди возрождаются в Чистой Земле, что же
говорить о плохих?!» Человек, уповающий на добрые дела, на собствен-
ные силы, не доверяет Иной Силе (тарики), Изначальному Обету Будды
Амида. Для этого Амида и принес Обет, чтобы и плохой человек мог
стать Буддой. Если мы будем произносить имя Будды Амида, призвав его
на помощь, проявим любовь и сострадание к живым существам. Мы дол-
жны осознать, что всякое благо есть действие Амиды и наши собствен-
ные усилия ни к чему. Иначе говоря, «когда мы в полной мере вверяем
себя непостижимому действию Обета, дает о себе знать непостижимое
действие Имени,— они суть одно целое, неразделимы». И уж никак не
могут привести к спасению споры и разногласия ученых умов, которые
отвлекают лишь от истинного Пути. «Смущать человека, который без
особых размышлений, одной лишь молитвой пришел в согласие с Изна-
чальным Обетом, уверяя, что возрождения достигают с помощью учено-
сти, значит уподобляться демону, противящемуся Закону,— врагу Буд-
ды». Но и нельзя думать, что злые поступки приведут тебя в Чистую
Землю, т. е. сознательно творить зло. На это Синран отвечал: «Мы не
можем совершить зло, которое не находилось бы в нашей карме... Даже
зло, которое мы совершаем в надежде, что Обет Амиды спасет нас, обус-
ловлено нашей прошлой кармой. Только тогда, когда человек оставляет
добро и зло воздаянию кармы и всецело вверяет себя Изначальному Обету,
он становится единым с Иной Силой».
Как тут не вспомнить библейскую максиму: «Мне отмщение, и Аз
воздам»!
А в словах Синрана о самоестественности сущего: все следует своему
пути, повинуется внутреннему ритму, созвучному ритму Вселенной,— все
тот же Закон, с ранних пор открывшийся японским мудрецам. Чтобы воз-
родиться в Чистой Земле, человек должен помнить о неисчерпаемой глу-
бине благодеяний Амиды и благодарить от всего сердца в искренней мо-
литве. «Это и есть принцип самоестественности (дзинэн). Дзинэн и есть
свобода от всякого расчета. И есть Иная Сила (дзирики)». Истинная вера
возникает, если чувство свободно от всякого принуждения, свободно от
собственного «ячества», от сосредоточенности на своей бренной персоне.
И неважно, кому в этом случае открыто сердце: восторгается ли кто лун-
ным сиянием, сиплым голосом кукушки или возносит молитву «Наму
Амида-буцу» — «Слава Будде Амида!». Дзэнский поэт Басё скажет о том
же иначе: «Кто следует Творящему Духу, становится другом четырех вре-
мен года. На что ни смотрит, во всем видит Цветок. О чем ни думает,
думает о луне. Тот же, кто не видит во всем Цветка, тот дикарь. У кого
нет в сердце Цветка, тот подобен животному. Изгони дикаря, не веди
себя как животное! Следуя Творящему Духу, возвращаешься к нему!»
29
То есть лишь «забывший о себе» может в полной мере насладиться
«очарованием вещей» и через испытанный восторг — постичь Истину, пе-
режить Просветление. Это, видимо, и позволило Кавабата сказать, что у
Синрана и у дзэнского поэта Иккю — одна душа, хотя один следует путем
шраваков, другой — пратьека будд. И не те ли же душевные качества мы
найдем у автора «Записок от скуки» Кэнко-хоси, в названии которых уже
есть эта кажущаяся небрежность, самоестесгвенность: как будто так, все
само собой получается, без участия человека. Не сам он пишет, а кисть
ведет его рукой, как ей заблагорассудится. Он лишь сообщил ей свои глу-
бокие познания в японской древности, особенно любимых им «Записок у
изголовья» и «Повести о Гэндзи», и китайской древности — даосских муд-
рецов Лаоцзы и Чжуанцзы.
Прошло более века после «Записок из кельи», как появились блестящие,
свободные от тягот жизни «Записки от скуки» Кэнко-хоси (1283—1350).
Япония успела оправиться от пережитых ран, и всеобщий порядок вещей
как бы самовоссгановился. То есть то, чему должно быть наверху, заняло
свое положение, а что служит питательной почвой духа — свое. А может
быть, были на то объективные причины? Сёгун Минамото Ёритомо, чтобы
не выглядеть варваром, узурпатором власти, признавал систему экс-импера-
торов и регентов из рода Фудзивара, но не очень с ней считался, сосредото-
чив в своих руках всю власть и требуя полного повиновения от своих васса-
лов. Но уже после смерти сёгуна в 1199 году регентом при его малолетнем
сыне стал Ходзё Токимаса, который ввел звание сиккэна — правителя. С тех
пор сиккэны назначались из фамилии Ходзё, и фактически власть от сёгунов
перешла в их руки. В 1318 году император Годайго хотел восстановить свои
божественные права и отстранить Ходзё, полагаясь на тех, кто не доволен
был режимом, но не успел осуществить свой замысел. Ходзё его опередили,
ввели войска в Киото. Однако режим Ходзё был обречен. В 1333 году сто-
ронники императора Годайго захватили город Камакура, и последний сик-
кэн из Ходзё покончил с собой. Так закончилась эпоха Камакура. Но и Го-
дайго не смог прийти к власти: поддерживавший его вассал, Асикага Такаудзи,
решил не уступать победу, одержанную над Ходзё, и сам захватил Киото,
вынудив Годайго бежать на юг, в Есино. Сам же Асикага возвел на престол
императора Комё, соблюдая правила приличия и верность традиции.
С тех пор более полувека продолжалась борьба между севером и югом,
или северным и южным двором (намбокутё). Тем временем Асикага Така-
удзи облюбовал для своей резиденции район Киото — Муромати, именем
которого ознаменована следующая эпоха — эпоха Муромати (1138—1573).
Видимо, существует сакраментальная связь с пространством древней столи-
цы, иначе чем объяснить новый взлет культуры? Конечно, сами самураи были
уже не те, что при битве Данноура. Они устали от бранных дел, от временно-
го приюта потянулись к вечному. Из их среды вышло немало одаренных по-
этов. Сами сёгуны всячески поддерживали такие уникальные искусства, как
30
театр Но или чайную церемонию. При сёгунах появилось немало дворцовых
построек, шедевры архитектуры, «Золотой» и «Серебряный» павильоны.
Самураи были прежде всего японцами и, перестав сражаться, восста-
навливали утраченное, разрушенное или забытое на время. Как-то само
собой получилось, или сработал тот самый закон обратной связи, подвиж-
ного Равновесия (Ва), который помогал японцам уравновешивать или из-
бегать крайностей, выходить из самых сложных ситуаций и следовать пред-
назначенному пути. Самураи не могли обойтись без этического
кодекса — «пути воина» (бусидо), первым условием которого было урав-
новесить мужество и силу — чувством справедливости, чести, милосердия.
Так появилась эмблема «меча и хризантемы». Если было бы что-нибудь
одно, скажем, только меч — вверг бы в варварство, только «хризантема» —
расслабляет волю, без участия которой ничто не может осуществиться, что
могло бы украсить и сделать достойной жизнь человека. Если сила не урав-
новешивается терпимостью, мудростью, то начинает саморазрушаться.
Давнее правило — избегать во всем односторонности, чтобы избежать ги-
бели, и на сей раз помогло японцам не только выправить ситуацию, но и
породить невиданный дотоле культурный феномен. Известны случаи, ког-
да самураи снимали осаду замка, только потому, что в этом замке находил-
ся редкий знаток антологии «Кокинсю». Этому, правда, немало способ-
ствовали его ученики, служившие при императорском дворе и отправившие
высочайшему петицию следующего содержания: «глубочайшие сокровен-
ные истины Пути японских богов и тайны искусства поэзии будут утеряны
навеки, а учения Земли богов обратятся в прах» — если не снять осаду
замка. И осада была снята, ибо ни при каких условиях японец не пожер-
твует своим прошлым, которым дорожит больше своей личной жизни.
Кэнко-хоси — монашеское имя (хоси — монах, букв, «напутствую-
щий в Дхарме, в Учении Будды»). Его настоящее имя — Урабэ Канэёси.
Его отец также был настоятелем синтоистского храма Ёсида, с детства
он получил прекрасное образование. Его вкус воспитывался на стихах
«Манъёсю», на «Записках у изголовья» и на древних моногатари, конеч-
но, «Повести о Гэндзи». Когда после смерти пришли в его хижину, то
нашли там Лотосовую сутру, отрывки из «Даодэцзина» Лаоцзы и три
главы из «Гэндзи». Значит, с этими книгами он не расставался всю жизнь.
С семнадцати лет он начал служить при дворе, и эта служба продолжа-
лась 20 лет, пока экс-император Гоуда не пригласил его в свою охрану, же-
лая приблизить к себе известного поэта К тому времени Урабэ Канэёси уже
прославился как «один из четырех небесных гениев вака (японской песни)».
Его танка украсили несколько антологий, зато « Записки от скуки» ждали
своего признания почти три века После смерти экс-императора, в 1324 году,
он постригся в монахи, но поэзию не оставил. Неудивительно, что многие
тогда уходили в монастыри — и члены императорской фамилии, и знать. После
того, что описал Камо-но Тёмэй, только в монастырях можно было свобод-
31
но заниматься любимым делом и пользоваться скопившейся там богатей-
шей литературой. Поначалу Кэнко-хоси жил в храмах Киото, потом стран-
ствовал, как почти всякий японский поэт, пока не облюбовал местечко у
подножия горы в провинции Ига. Той самой Ига, о которой так красочно
рассказал Кавабата: «В Японии среди фарфоровых ваз для цветов больше
всего ценятся старинные ига XV—XVI веков. Они и самые дорогие. Если на
ига брызнуть водой, они будто просыпаются, оживают. Их обжигают на
.сильном огне. Пепел и дым от соломы растекаются по поверхности, и, когда
температура падает, ваза как бы покрывается глазурью. Это не рукотворное
искусство, оно не от мастера, а от самой печи: от ее причуд или от поме-
щенной в нее породы зависят замысловатые цветовые оттенки. Крупный,
размашистый, яркий узор на старинных ига под действием влаги обретает
чувственный блеск и начинает дышать в одном ритме с росой на цветке».
Это дзуйхицу по фарфору, только не кисть ведет за собой, а огонь и
глина. Во всем то самое «дзинэн», самоестественность, о которой говорил
Синран: невозможность насилия над словом, над цветком, над материа-
лом, из которого изготавливаются предметы искусства. А если японцы и
подчиняют цветок какой-то определенной композиции, то чтобы помочь
ему выразить себя или свое высшее предназначение, обнажив или дав по-
чувствовать его неповторимую красоту. «Один цветок вернее, чем сто, пе-
редает цветочность цветка». Потому и Рикю советовал не брать для икэба-
на раскрывшиеся бутоны, продолжает свою мысль Кавабата, «в Японии и
теперь во время чайной церемонии в нише чайной комнаты нередко ста-
вят один нераскрывшийся цветок. Цветы выбирают по сезону: зимой —
зимний, например гаультерию или камелию вабискэ, которая отличается
от других видов камелий мелкими цветами. Выбирают один белый бутон.
Белый цвет — самый чистый и насыщенный. На бутоне должна быть роса.
Можно обрызгать цветок водой. В мае для чайной церемонии особенно
хорош бутон белого пиона в вазе из селадона. И на нем должна быть роса.
Впрочем, не только на бутоне — фарфоровую вазу, еще до того, как поста-
вить в нее цветок, следует хорошенько побрызгать водой».
Все это действительно вещи одного порядка, позволяющие судить о
том, что же такое «душа Японии». Но иначе Кавабата не стал бы занимать
почтенную публику рассказами об отношении японцев к тому, что они
делают своими руками. А главное, сколько об этом ни читаешь, сколько
ни рассказываешь, нет чувства того, что об этом уже шла речь. Каждый
раз это тот же и не тот же рассказ, как и сказал о том Кавабата, начавший
речь стихами Догэна. Все это действительно относится к «Изначальному
образу», или Неизменному, и оттого не может ни надоесть, ни пресытить
читателя. Но вернемся к Кэнко-хоси. Именно там, в провинции Ига, лю-
буясь горным пейзажем, написал он свои «Записки от скуки» («Цурэдзу-
рэгуса» ). И как не любить одиночество, если оно делает возможным выс-
шее общение с тем, кто действительно дорог и близок душе. Вдали от
32
суетного мира он может вести неслышный разговор с теми, над кем невла-
стно кремя, выверять свои мысли, вести беседу от сердца к сердцу.
«Ни с чем не сравнимое наслаждение получаешь, когда в одиночестве,
открыв при свете лампады книгу, приглашаешь в друзья людей невидимо-
го мира.
Книги эти — изумительные свитки «Литературного изборника», «Сбор-
ник сочинений господина Бо», речения Лаоцзы, « Каноническая книга муд-
реца из Наньхуа». Древние творения нашей страны тоже полны обаяния»
[ 320]. Кэнко-хоси упоминает давно известные японцам произведения ки-
тайской классики как «Вэньсюань» — «Изборник», где собрано лучшее из
поэзии и прозы десяти веков (IV в. до н. э.— VI в. п. э.); стихи любимого
японцами Бо Цзюйи и, конечно, Лаоцзы, близкого ему по духу. Но здесь
уже иное отношение к Китаю. Уже нет необходимости в опоре на «вакон
кансай» («японская душа — китайские знания»), ибо японская душа ок-
репла, ей теперь ничто не угрожает, никакое влияние извне, о чем свиде-
тельствует и уникальная по-своему культура Муромати: театр Но, сады,
живопись, чайная церемония. К китайским же мудрецам, как Лаоцзы, Кон-
фуций, появляется то отношение, которое и заслуживает мудрость: «выс-
ший ум един» — по Конфуцию, или всеедин, принадлежит всем и никому
в отдельности. Когда в «Записках от скуки» ощущается присутствие Лаоц-
зы: «Кто знает, тот не говорит, кто говорит — не знает», эта мысль есте-
ственно вписывается в текст «Записок», автор которых не терпит пустой
болтовни. И так же естественно его неприятие слепой моды: «То, что
множество китайских судов в свой нелегкий путь грузятся одними безде-
лушками и приходят к нам,— глупость чрезвычайная».
А с кем из японцев ведет задушевную беседу? В душе его живут обра-
зы «Гэндзи», строки из «Кокинсю», но, пожалуй, милее всех ему Сэй Сё-
нагон. Как и Сёнагон, он ироничен, правда, на мужской лад; ему так же
претит отсутствие утонченности, вкуса, духовное убожество, пустословие.
И он не может всерьез воспринимать человека, не чувствующего «очаро-
вания вещей» (моно-но аварэ), хотя и понимает это «очарование» по-
своему. Он тоже захотел писать дзуйхицу, т. е. вольно, как заблагорассу-
дится, писать о том о сем. С этого и начинает: «Когда весь день праздно
сидишь против тушечницы и для чего-то записываешь всякую всячину, что
приходит на ум, бывает, такое напишешь — с ума можно сойти» [315].
Дзуйхицу ему по душе: ничто не довлеет, можно отпустить свой ум
на свободу, дать проявиться истинным чувствам. И этой свободной душе
претит всякая завершенность, законченность, будь это лики природы, будь
то сооружения человеческих рук. «Глубже, чем полная луна на облачном
небе, что глядится вдаль на тысячи ри, трогает за душу лунный серп.
...Когда лунный свет переливается на увлажненной листве буков и дубов,
он проникает в сердце, приносит тоску по душевному другу, по столице»
[377]. Всякая нарочитость неуместна.
3-1895
33
«Когда кто-то сказал, что обложки из тонкого шелка неудобны тем,
что быстро портятся, Тонъа заметил в ответ:
______ Тонкий шелк становится особенно привлекательным после того,
как края его растреплются, а свиток, украшенный перламутром,— когда
ракушки осыпятся.
С тех пор я стал считать его человеком очень тонкого вкуса. В ответ
на слова о том, что-де неприятно смотреть на многотомное произведе-
ние, если оно не подобрано в одинаковых переплетах, Коюсодзу сказал:
— Стремление всенепременно подбирать предметы воедино есть за-
нятие невежд. Гораздо лучше, если они разрозненны.
Эта мысль кажется мне великолепной. Вообще, что ни возьми, соби-
рать части в единое целое нехорошо. Интересно, когда что-либо не за-
кончено и так оставлено — это вызывает ощущение долговечности жиз-
ни. Один человек сказал как-то:
— Даже при строительстве императорского дворца одно место спе-
циально оставили незаконченным.
В буддийских сочинениях, написанных древними мудрецами, тоже
очень много недостающих глав и разделов» [351].
Может быть, под «иными сочинениями» он имел в виду и «Гэндзи», где
отсутствует глава о смерти Гэндзи. Столь дорог герой душе Мурасаки, что
она посмела только намекнуть на его уход, оставив лишь название отсутству-
ющей главы: «Сокрытие в облаках». О том, что дорого сердцу, лучше мол-
чать. Насколько молчание бывает красноречивее слов! «Громовым молчани-
ем» ответил Вималакирти на вопрос о природе Будды. И зачем соединять
разрозненное, когда оно и так едино? Не собирать части в целое, не привно-
сить в изначалыгую Гармонию свое понимание порядка. Кавабата приводит
слова китайского мастера Цзинь-Нуна: «Если ветку нарисуешь искусно, то
услышишь, как свистит ветер». И слова Догэна: «Разве не в шуме бамбука
путь к Просветлению? Не в цветении сакуры озарение души?» А японский
мастер Пути Цветка, Икэнобо Сэнно (1532—1554) скажет в «Тайных ре-
чениях»: «Горсть воды или одна ветка могут вызвать в воображении громады
гор и полноводные реки. В одно мгновение можно пережить таинства бес-
численных превращений. Такое искусство творит чудеса».
Изящное не нарочито. «...Когда от дома отходят старинные аллеи, ког-
да трава, как бы ненароком выросшая в садике», — пусть это не модно, не
блещет красотой, но создает особое настроение; «когда даже домашняя
утварь, навевая мысли о далеком прошлом, остается незаметной,— все это
кажется изящным» [319].
Такое понимание прекрасного, которое ненавязчиво, к которому не осты-
нет душа, как и понимание истинного мастерства, следующего естественнос-
ти, не знающей остановки, как не знают остановки Времена года,— прони-
зывает все виды традиционного искусства японцев. «Смена времен года
очаровательна в любой мелочи. Вероятно, многие скажут, что очарование ве-
34
щей всего сильнее осенью. Это, конечно, так, но, по-моему, весна более всего
приводит в движение наши чувства... Если продолжать разговор, то окажется,
что все это давно уже описано в «Повести о Гэндзи» и «Записках у изголо-
вья», и все-таки невозможно не говорить об этом снова и снова Поскольку
не высказывать того, что думаешь,— это все равно что ходить со вспученным
животом, нужно, следуя кисти, предаться этой пустой забаве, затем все по-
рвать и выбросить, и тогда люди ничего не смогут увидеть» [322].
Пожалуй, этим, большей прямотой, и отличается Кэнко-хоси от Сэй
Сёнагон и Мурасаки Сикибу. С тех пор немало времени утекло и измени-
лись нравы. Он не только любуется чем-то необычным, доверяя бумаге
свои чувства, но и размышляет над жизнью и смертью, над человеческой
природой. «Значит, всякий человек, раз он ненавидит смерть, должен лю-
бить жизнь. Глупый человек, забывая о каждодневном наслаждении радо-
стью жизни, с нетерпением жаждет иных услад; забывая о сокровище жизни,
с опасностью ищет иных сокровищ, и нет предела его желаниям» [357].
Много воды утекло со времен Хэйана, и монахи, и женщины уже не те.
Правда, в изысканном все еще задают тон женщины: «Говорят, будто ред-
ко встретишь мужчину, который бы сразу и впопад отвечал на вопрос жен-
щины... Говорят, что мужчину надо специально воспитывать, чтобы над
ним не смеялись женщины. Кто-то рассказывал мне, что прежний регент
из храма Чистой Земли в юности получал наставления от монахини-импе-
ратрицы Анки, потому и был искусен в разговоре». Но теперь не те време-
на, нет подобных Сёнагон и Мурасаки. Многие заслуживают осуждения:
«Можно подумать, что женщина, которая так смущает мужчин,— этакое
прелестное существо. Нет, по натуре все женщины испорчены...» [363].
Конечно, в нем говорит монах, но и свет уже не тот, нет прежнего
изыска, утонченности. Ведь нельзя сказать, что он предубежден против
женщин, когда признает превосходство над другими Мурасаки и Сёна-
гон. Женщины стали другими, потому что изменились нравы. И не толь-
ко женщины, монахи предаются пьянству. «Во время всеобщего веселья
по случаю пострижения одного отрока монах опьянел и так разошелся,
что схватил стоявший рядом котел-треножник и с силой нахлобучил его
себе на голову — расплющил нос, сдавил лицо, а когда в таком виде пус-
тился в пляс, удовольствию присутствующих не было границ» [338].
Потом никак не могли снять этот котел, так что монах еле выжил.
Когда падают нравы, поднимается дух воинственности: «...в наше время
появились разные шайки бродячих монахов. Делая вид, что стремятся к Уче-
нию Будды, они занимаются поединками. Я считаю, что люди эти своевольны
и бесстыдны, но они легко относятся к смерти, ни к чему не привязаны и
отважны» [367]. Сама воинственность противоречит учению Будды: «Вой-
на — это занятие, чуждое людям и близкое диким зверям и птицам: тот, кто
ратником не родился, напрасно увлекается этим занятием» [351]. Похоже
на эру «подобия закона», когда Учение Будды толковали по-своему, так как
35
подсказывал дух эпохи. Все, набирающее силу, процветает, теряет ее на исхо-
де, все подвержено закону- дзюн-гяку, от правильного порядка переходит к
обратному: «Луна, став полной, идет на ущерб; дело, достигнув расцвета, при-
ходит в упадок. Все, что доходит до предела, приближается к разрушению —
таков закон» [352]. Тем более это верно в человеческих делах. «В общем, как
ни смотри, этот мир полон лжи». Но в «Записках» Кэнко-хоси нет подавлен-
ности и отчаяния Камо-но Тёмэя, которого он не обошел вниманием. Тот
стенал по поводу быстротечности жизни, этоты мыслит свободно, не знает
страха, не сетует на бренность жизни, напротив, находит в быстротечности
очарование: «Если бы человеческая жизнь была вечной и не исчезала в один
прекрасный день, подобно росе на равнине Адаси, и не рассеивалась бы, как
дым над горой Торибэ, не было бы в ней столько скрытого очарования. В
мире замечательно именно непостоянство!» [317]. Явленная красота и долж-
на быть хрупкой, чтобы не было впечатления, что она и есть Красота вечная,
она лишь ее отражение: приходит и уходит. Так, как сам Будда.
Здесь нет страха перед концом, которого нет: в мире Будды «ничто
не рождается и не умирает», а лишь переходит из одной формы в дру-
гую. Так что же горевать, вместо того чтобы радоваться жизни, которая
сама по себе превыше всяких сокровищ?
Нет страха за себя, ибо жизнь вечна, есть чувство радости от ощуще-
ния того, что движешься вместе со всеми в едином потоке бытия. Времен-
ны лишь формы, лишь обличья вечного. Он поднялся над собой, преодолел
свое эго, привязанность к вещам. Это, в общем, доступно всякому буддис-
ту, но вот что он не преодолел, так это интерес к миру житейскому. Он
озабочен беспутной жизнью людей и хочет понять причину неблагоприят-
ных следствий, размышляя о двух категориях людей, которые в одних и
тех же обстоятельствах ведут себя противоположным образом. Одни на-
правлены ввысь, другие вниз; одни отринули мир суеты, другие в нем по-
грязли и неизвестно зачем живут и куда идут. «Раз уж ты родился челове-
ком, стремись любыми способами уйти от мира. Разве не возродятся всякого
рода животными те, кто всеми помыслами стремится лишь удовлетворить
свою жадность и не стремится к спасению?» [341]. Притом этой суетной
жизнью одержимы люди не только низкого звания, но те, у кого мелкая
душа. «Подобно суетящимся муравьям, люди спешат на восток и на запад,
бегут на север и юг. Есть среди них и высокородные и подлые, есть и ста-
рые и молодые... По вечерам они засыпают, по утрам встают. Чем они
занимаются? Они никогда не насытятся в желании жить и в жажде дохо-
дов. Чего они ждут, ублажая свою плоть?» [349]. Подобный образ жизни,
барахтанье в материальном, губит их душу, они одержимы мелкими стра-
стями: алчностью, завистью, вечным недовольством, как в мире скотов и
голодных духов. «Ежели нет в человеке смирения, то он не может не быть
обманщиком. Однако отчего же нет людей прямодушных от природы?
Человек, лишенный смирения, обычно испытывает зависть, видя мудрость
36
друтрго. Часто последний дурак смотрит на мудрого с ненавистью... пото-
му, что сам дурак по складу характера совершенно не похож на мудреца.
И свойство крайней глупости, присущее этому человеку, измениться не
может» [353].
Поистине, не только «высший ум един», не подвержен переменам, но и
«низшая глупость» безнадежна. Такого не исправишь учениями, он все рав-
но будет творить недоброе. Такова уж его природа. Эта мысль принадлежит
Конфуцию, «Беседы и суждения» которого не раз вспоминает автор «Запи-
сок от скуки». Собственно, такого и человеком нельзя назвать, он человек
только с виду, настолько жесток и коварен, а причина — в его «низшей глу-
пости». Человеку присущи чувства справедливости и сострадания, а если он
лишен их, то человек ли это или «подобие» человека, его изнанка?
«...Люди, которые развлекаются, убивая, муча и заставляя драться
живых существ, подобны зверям, пожирающим друг друга.
Если повнимательнее присмотреться ко всевозможным птицам, жи-
вотным и даже крохотным насекомым, то окажется, что они заботятся о
детенышах... ревнуют, сердятся, цепляются за жизнь,— и во всем этом
значительно превосходят людей по той причине, что совершенно глупы.
Разве не больно бывает всякий раз, когда им доставляют мучения,
когда у них отнимают жизнь? Тот, чье сердце не проникается сострада-
нием при взгляде на любого, кто обладает чувствами,— не человек» [372].
Мелкий человек отличается болтливостью, не любит быть один, коопе-
рируется с другими, себе подобными, чтобы извлекать из такого союза
пользу для себя, но он совершенно лишен чувства достоинства, мнит о себе
бог знает что, но все его действия также фальшивы, есть только «подобие»,
как и его душа. «Благовоспитанный человек никогда не подаст виду, что он
страстно увлечен чем-то. Но кто бурно изливает чувства по всякому пово-
ду, так это житель глухого селения. Он проталкивается, пролезает под са-
мое дерево, усыпанное цветами; уставившись на цветы, глаз с них не сво-
дит; пьет сакэ, сочиняет стихотворные цепочки рэнга, а под конец, ничтоже
сумняшеся, ломает для себя самую крупную ветвь. В источник он погрузит
руки и ноги; по снегу он непременно пройдет, чтобы оставить следы,—
ничем он не может любоваться со стороны» [377].
Да, о таком не скажешь, что он способен ощущать «очарование вещей»,
а стало быть, не совсем человек; не в душе его «цветок», а в лучшем случае
в вазе, и не один, а целая охапка. Он любит, чтобы было всего побольше,
боится заглянуть в действительность, где все само по себе, все неповторимо,
каждый цветок, каждое мгновение. «Никто не ценит мгновения. Отчего это —
от больших познаний или по глупости? ...Мы не задумываемся над тем, что
такое миг, но если миг за мигом проходит, не останавливаясь, вдруг насту-
пает срок, когда кончается жизнь. Поэтому праведный муж не должен скор-
беть о грядущих днях и лунах. Жалеть следует лишь о том, что текущий миг
пролетает впустую» [363]. Так во всем, все, соединенное вместе, теряет
37
свою свободу, не может быть самим собой, выполнить свое назначение. Не
потому ли он не любит собирать воедино разное?
«То, что неприятно: множество утвари возле себя; множество кисточек в
тушечнице; множество будд в домашнем алтаре... многословие при встрече».
Как истинный японец, он не может не чувствовать токи Времен года —
как меняется их ритм, их окраска; как вставший на Путь — что ничто
не рождается и не умирает, а являет себя по закону кармы, в соответ-
ствующем виде. Он вспоминает буддийского монаха Мёэ (1173—1232),
современника Тёмэя, но не ведавшего страха, во всем ощущая «тело Буд-
ды» (Дхарма-кая); того самого Мёэ, певца луны, о котором вспоминает
Кавабата: «Глядя на луну, я становлюсь луной. Луна, на которую я смот-
рю, становится мною. Я погружаюсь в Природу, соединяюсь с ней...»
Созерцание Красоты пробуждает чувство сострадания, тоски по далеко-
му другу. «Когда лунный свет переливается на увлажненной листве буков
и дубов, он проникает в сердце, приносит тоску по душевному другу».
Кэнко ищет душевного участия, и его одиночество просветленное, то, что
на санскрите называют словом «вивикта дхарма», а Басё называл про-
светленной печалью — «саби». Хорошо затвориться в горном храме и слу-
жить Будде, испытывая благодать от красоты времен. Прекрасна весна,
когда все просыпается — и наши чувства, и щебет птиц, первые цветы
сливы, благоухание горных роз, трепетный цвет глициний.
И за всеми образами — ощущение Неизменного, дающего о себе знать
в изменчивом ритме Природы, в естественном течении вещей, не знаю-
щем остановки. И Кэнко-хоси ощущает печальную красоту вещей — «саби»,
что переводят иногда как «патину», считая, что особая прелесть есть в на-
лете старины, как о том говорил упомянутый знаток красоты Тонья. То,
что проповедует Кэнко, давно знакомо японцам, об этом знали в пре-
жние времена, будут знать в последующие, ибо в этом Неизменное.
Потому ценилось и мастерами чайной церемонии. Стиль ваби-саби обо-
значали иероглифом «со» — простота, даже грубоватость,— лишь бы все
выглядело естественно, ненарочито, ибо смысл чайной церемонии в «об-
щении сердец». Или как скажет знаменитый мастер Сэн-но Рикю (1521 —
1591): «Настрой свое сердце в лад с другими сердцами; разве может чело-
век жить ради себя, не считаясь с другими?» Ничто не должно отвлекать
от общения в духе, никакая чрезмерность ни в обстановке чайного дома,
ни в чайной утвари: «для истинного чая не требуется утварь» («мудоку
макото-но тя»). Существует особая «красота безыскусного». А те правила,
которые изложил Сэн-но Рикю, по сути, характеризуют не только дух чай-
ной церемонии, но и всякого дзэнского или истинно японского искусства.
Потому Кавабата и на них заостряет внимание. Это Ва (та самая Гармо-
ния, о которой уже шла речь), Кэй (Почтительность), Сэй (Чистота), Дзя-
ку (Спокойствие). «Ва» — сама атмосфера чайной церемонии, все само-
естественно расположилось — мшистые камни перед домом, заросший
38
водоем, чайный дом с соломенной крышей, подпорками из неотесанного
дерева. В самой чайной комнате — кувшин с водой, чашка, черпак. На
всем — патина старины, дыхание вечности. Все приводит душу в состоя-
ние умиротворенности, Равновесия, встречи с невидимым миром.
«Почтительность» — чистосердечие, все должны себя чувствовать рав-
ными, чтобы знатный не кичился своей знатностью, а бедный не стыдился
своей бедности. «Чистота» — должна быть абсолютной, не только вокруг,
но и в душе каждого. И наконец, «Спокойствие» — Дзяку: атмосфера пол-
ного покоя, безмятежности (иероглиф «дзяку» переводят как «нирвана»).
Но все это доступно лишь «забывшему о себе».
Привести в порядок чайный дом — значит оставить немного золы у
очага, чтобы не ощущалась намеренность, все выглядело бы естественно.
Тот самый неупорядоченный порядок, который сколько уж веков привле-
кает к себе дзэнский сад Рёандзи, в Киото. Достичь состояния «не-я», «не-
умствования» (муга, мусин), отпустить свой ум на свободу, тогда и родят-
ся шедевры вроде этого сада мастера Соами (XVI в.), предоставившего
пятнадцати камням расположиться nd своему усмотрению — или ио за-
кону незавершенности: с какой точки ни смотри, один камень всегда оста-
ется невидимым. И ни один не похож на другой, ни по размеру, ни по
овалу, но лишь вместе открывают врата во Вселенную. Потому и открыва-
ют, что не мешают друг другу, сохраняя суверенитет, становятся едины.
Тот, кто способен созерцать вечное в мгновенном проявлении, вечность,
застывшую в камне, начинает ощущать действие Творческого Духа, даже
не отдавая себе в этом отчета,— как будто парит над землей. Каждый ка-
мень сам по себе, в одиночестве, потому и сообщается с другими, и не
только камнями, но и с теми, кто пришел к ним с открытой душой и готов
слышать их историю, их тайные заповеди. И все начинает перекликаться в
свободе, по доброй воле, потому что нет того, что мешает вселенскому
общению. Поистине, это дзуйхицу в камне. И разве не вызывают они «ощу-
щения, будто жизнь течет долго и спокойно» ?
Собственно, всякое истинно японское искусство можно назвать «дзуй-
хицу»: и икэбана, и сады, и стихотворные цепочки — рэнга. Все повинует-
ся кисти, самоестественно, мастеру остается лишь соприкоснуться с ду-
шой предмета и настроить свое сердце в лад с сердцем того, что он захотел
воплотить. Но это труднее, чем повиноваться собственному замыслу и дик-
товать условия материалу. Это спонтанное искусство доступно лишь «за-
бывшему о себе». Забыв о себе, мастер начинает видеть всеединую связь
вещей, что все исходит из одного истока, произрастает из одной Основы.
Так родились все танка из первой танки бога Сусаноо, и все звуки — из
единого, изначального Звука, что и обеспечило всеединую связь вещей: «одно
во всем, и все в одном». Один вид искусства присутствует в другом, и все
наращивается (касанэру) на одну Основу.
«Однажды я сказал музыкантам из храма Небесных Королей:
39
— Что бы мы ни взяли, в провинции все грубо и неотесанно, и толь-
ко музыку, исполняемую в храме Небесных Королей во время ритуаль-
ных танцев, не стыдно сравнить со столичной.
______ Мелодии в том храме,— ответили они,— хорошо сыгрываются по
нотам, так что в смысле стройности и красоты звучания инструментов у нас
даже лучше, чем у всех прочих. Секрет же заключается в том, что за обра-
зец мы берем сохранившуюся по сию пору ноту времен принца (Сётоку).
Ее воспроизводит колокол, что находится перед пагодой Шести времен. Он
звучит как раз в тоне осики. От похолодания или потепления воздуха тон
его может понижаться или повышаться, поэтому за образец мы принимаем
тот тон, что бывает во вторую луну в промежутке от собрания в честь нир-
ваны до собрания в память принца Сётоку. В этом весь секрет. При помо-
щи одного этого тона мы можем подобрать любой звук» [415].
Недаром говорят — через один звук можно достичь состояния Буд-
ды. Можно следовать одной ноте и услаждать слух нескончаемой мело-
дией. Сётоку Тайси угадал Изначальное и дал самопроявиться извечной
тональности. Изначальный Образ, изначальная танка, изначальная нота —
все это уже было до того, как человек научился приникать к ним. Пото-
му так важно мастеру не допускать фальши, чтобы не нарушить волю
Неба, не разгневать богов. Истинный мастер знает об этом, что в одной
ноте таятся все ноты, как в одном белом цвете — все цвета.
Оттого Кэнко-хоси устремлен к древности: жившие тогда были ближе
к Основе — потому, видимо, превозносит мир старины. «Мне во всем до-
рог лишь мир старины. Нынешние нравы, как видно, становятся все хуже
и хуже. И даже прекрасный сосуд, изготовленный каким-нибудь искус-
ным мастером резьбы по дереву, тем и приятен, что формы его старинны.
Замечательны слова, записанные в старину на клочках бумаги» [325]. Но
«с кем побеседуешь о старине, если персик и слива не говорят?»
Не только искусства и камни способны быть свободны и общаться
непринужденно. Таков же Человек — «Душа Вселенной».
«Если пределы широки направо и налево, ничто тебе не мешает. Если
пределы далеки вперед и назад, ничто тебя не ограничивает. Когда же тес-
но, тебя сдавливают и разрушают. Когда душа твоя ограничена узкими и
строгими рамками, ты вступаешь в борьбу с другими людьми и бываешь
разбит. Когда же душа свободна и гармонична, ты не теряешь ни волоска.
Человек — душа вселенной. Вселенная же не имеет пределов. Тогда
почему должны быть отличны от нее свойства человека?» [411].
И это сказано в XIV веке, а звучит, как в начале двадцатого. Но такой
взгляд естественно вытекает из буддийского отношения к Изначальному как
к Пустоте (Шунья), Небытию, Ничто или к полноте непроявленного мира,
пребывающего в извечной Гармонии. Лишь затемненное сознание людей, или
помраченность — авидья, возводит преграды на пути к изначальному Свету.
Люди сами опутывают себя сетью помех, иллюзий, и чем дальше, тем больше,
40
ибо то, чему они поклоняются в своей слепоте, не может осуществиться, как
не может мираж, иллюзия оказаться реальностью. Потому Кэнко-хоси по мере
сил посылает мысли в людскую массу, которая исключает свободу в принци-
пе, о том, что возможно иное существование. «Даже мудрейшие люди, умея
судить о других, ничего не знают о себе. Но, не познав себя, нельзя познать
других. Следовательно, того, кто познал себя, можно считать человеком, спо-
собным познать суть вещей» [374]. Он преисполнен желания вывести заб-
лудших на истинный Путь и дает вполне осуществимые советы. «Внешность
и положение даны человеку от рождения, а сердце, если его вести от одной
мудрости к другой, более совершенной,— разве оно не пробудится?
Если человек с прекрасной внешностью и душой невежествен, он без
труда подавляется людьми низкими и некрасивыми и становится такими
же, как они. Это поистине прискорбно.
То, что желательно: изучение истинно мудрых сочинений, сложение
японских песен, овладение духовыми и струнными инструментами, а также
знание обрядов и церемоний» [316].
Но только у забывшего о себе сердце открывается миру, ощущает боль
и горе другого, сострадает не только человеку, но и всем живым существам.
Свободный не будет угнетать свободу другого, ради собственного удоволь-
ствия быстроногих животных сажать на цепь, подрезать крылья птицам.
«Мысль об этом невыносима для человека, имеющего сердце». Но неизме-
римо страшнее физического истязания истязание души, которая более уяз-
вима, более ранима, чем тело. «Причинить человеку душевную боль — зна-
чит гораздо более навредить ему, нежели даже изувечив его тело». Люди за
данную им жизнь не только не отрабатывают свою карму, но, поддаваясь
низшим инстинктам, влиянию низших сущностей, ухудшают ее. Ухудшая
собственную карму, ухудшают карму собственного рода, карму человечества,
всей Вселенной — неизмеримо отягощают свою вину, в то время как чело-
веку дано улучшить свою карму, очистив сознание от прежних и нынешних
заблуждений (бонно). «Добро и зло зависят от самого человека, а не от
выбора дня». И еще в законах говорится, что «вода и огонь не бывают гряз-
ными, грязным может быть лишь сосуд». В Небытии все прекрасно, спра-
ведливо и мудро. Когда человек достигает этого состояния, сам становится
прекрасным, справедливым и мудрым, и не по человеческим меркам, а аб-
солютным, ибо соединяется с Небом и Землей. Забыв себя, человек стано-
вится самим собой, находит себя истинного, о чем и говорит Кавабата в
своей речи и что перекликается с «Записками от скуки» Кэнко-хоси.
Правда, слова Кавабата больше относятся к Дзэн, но по сути они
близки ушедшему от мира «Школа Дзэн не знает культовых изображе-
ний. Правда, в дзэнских храмах есть изображения Будды, но в местах
для тренировки, в залах для медитации нет ни скульптурных, ни живо-
писных изображений будд, ни сутр. В течение всего времени там сидят
молча, неподвижно, с закрытыми глазами, пока не приходит состояние
4-3893
41
полной отрешенности (букв, не-думания, не-умствования: исчезают вся-
кие мысли, всякие образы.— Т. Г.). Тогда исчезает «я», наступает Ничто.
Но это совсем не то «ничто», что понимают под ним на Западе. Как раз
наоборот. Это Пустота, где все существует вне преград, ограничений —
все становится самим собой. Это беспредельная Вселенная души».
Но разве не о том же говорит Кэнко-хоси? «Человек — душа вселен-
ной. Вселенная же не имеет пределов. Тогда почему должны быть отлич-
ны от нее свойства человека?» В этом действительно вся разница двух
типов мировоззрения — западного и восточного: для одних Небытие,
Ничто есть конец, уничтожение; для других — полнота непроявленного
мира, истинно сущего, таинственно-прекрасного; для одних Ничто — пос-
лебытие, для других — до-бытие, или Всеединое, из которого человек вы-
зывает то или другое, по уровню своего сознания. Только в последние
два века европейская мысль приближается к переосмыслению Ничто
(скажем, Хайдеггер, испытывающий тягу к Дзэн-буддизму), однако еще
в 1969 году, получая Нобелевскую премию, Кавабата вынужден сказать:
«Мёэ и Сайге любили поговорить о поэзии, поделиться своими мысля-
ми. Каждый раз, когда приходил монах Сайге, начинался разговор о стихах.
“Я так понимаю поэзию,— говорил он,— воспеваю цветы, кукушку, снег,
луну — разные образы, хотя и знаю, что все это одна видимость, которая
застит глаза и заполняет уши... Мы в душе своей, подобно этому небу, окра-
шиваем разные вещи в разные цвета, не оставляя следа. Но такая поэзия и
воплощает Истину Будды”» (из биографии Мёэ его ученика Кикая).
В этих словах угадывается японская, вернее, восточная идея Пустоты,
Небытия,— повторяет Кавабата, завершая речь.— И в моих произведени-
ях критики находят Небытие. Но это совсем не то, что означает нигилизм
на Западе. Думаю, что различны основы нашего духа (букв, кокоро)».
Можно сказать, дзуйхицу рождаются из Пустоты — незацикленности со-
знания на чем бы то ни было, т. е. — в Свободе. Не оттого ли к ним не пропа-
дает и не может пропасть интерес? («Японская ассоциация дзуйхицу» при-
суждает ежегодные премии за лучшие работы.) Не оттого ли очаровательная
японка, как бы сошедшая с гравюры Утамаро, Тани Суми, посвятила свою
жизнь изучению Владимира Соловьева и самого духа русской философии9. И
как ни покажется парадоксальным, приобщенность к синто и буддизму дела-
ет ее выбор неслучайным: то, к чему неизбежно пришла русская интуиция в
XIX веке, знакомо японцам издревле, хотя и не принимало философскую фор-
му. Тем неизбежнее Встреча, которую предугадала Тани-дзёси. Притом сами
русские философы и Владимир Соловьев могли не подозревать об этой близо-
сти по той хотя бы причине, что о буддизме в ту пору преобладало весьма
превратное представление. Но сначала несколько слов о дзуйхицу Тани Суми
«Встреча с Владимиром Соловьевым (паломница из Японии)».
«Снег, и луна, и цветы пробуждают тоску о друге». Таким сокровенным
другом стал для нее Владимир Соловьев. (Неисповедимы пути Господни.)
42
И думала ли она, что этим долгожданным и, по-видимому, единственным в
жизни другом станет столь духовно богатый и красивый человек! «...Я встре-
тилась с ним, в прямом смысле слова встретилась именно с этим челове-
ком». И это не метафора, в чем вы убедитесь, читая ее эссе. Не потому ли
она смогла понять в нем то, что оказалось недоступно другим, в том числе
соотечественникам философа? И Соловьев до конца своих дней верил в ре-
альность «вечной подруги», высшей божественной мудрости, Софии. Только
невидимая связь с тем, присутствие которого может ощущать лишь сокро-
венный друг, заставляет ее с болью переживать то, что даже не замечают
соотечественники Соловьева в затянувшемся беспамятстве, хотя проводят
время в том самом особняке князя Трубецкого, где закончилась земная жизнь
философа. «Комната, в которой скончался Соловьев, используется сейчас как
бильярдная. Все же на стене висит одна фотография последних лет. Диван,
на котором Соловьев испустил последний вздох, вынесен из комнаты и сто-
ит в коридоре... Каждый день невольно, невзначай этот диван, конечно, не
такой, как тогда, а обитый заново, попадался мне на глаза: он находился в
углу коридора первого этажа, по которому я ходила на завтрак и на ужин.
Был ли он выжит большими бильярдными столами? Нет, пожалуй, этого не
скажешь. Причина не в том, что в бильярдной нет места: там помещаются
два других дивана. В чем же дело? Был ли он поставлен здесь некогда по
чьему-то умыслу? Но каждый раз, когда в поле моего зрения оказывался
диван, он, точно источая какую-то сверхъестественную силу, проникал в мое
сердце... Поначалу я думала, что это должно оставаться в глубине моего сер-
дца. Я боялась, что, будучи высказанными, эти впечатления потеряют ис-
тинность, что меня неправильно поймут и даже станут насмехаться надо
мной, и я буду горько сожалеть, что взялась за это дело».
Да, я забыла сказать, что речь идет о Доме отдыха Академии наук.
В переводе трудно передать тончайшие нюансы стиля, и все же нельзя
не почувствовать живой пульсации при разговоре двух философов, отде-
ленных временем — в целый век и пространством — в тысячи километ-
ров, но оказавшихся рядом более, чем можно себе представить. Что тут
скажешь, прав Кэнко-хоси: «Ни с чем не сравнимое наслаждение получа-
ешь, когда в одиночестве... приглашаешь в друзья людей невидимого мира».
Пусть в эссе Тани-дзёси нет четкого данового построения — «о том о
сем»,— но, как и авторы дзуйхицу, она не может не писать о том, что пере-
полняет ее сердце, хотя и переполняет его одна, предназначенная Встреча.
Все остальное — вариации к ней, аранжировка, сопутствующая мелодия.
Мысль или душа сосредоточены на Одном, но это Одно не укладыва-
ется в рамки иного жанра. Это «следование кисти» или тому, что застав-
ляет эту кисть выводить письмена. (Она и сама называет свои сокровен-
ные мысли «записками».) Возможно, это следующая «ступень» (как
буквально переводится иероглиф «дан»), как бы выход за пределы соб-
ственной традиции одновременно, не отрываясь от нее, а расширяя бес-
43
предельно ее границы ради той Встречи в духе, где все Едино. Все про-
шедшее и будущее встречается после вынужденной разлуки. Но может
встретиться, лишь став самим собой. Всеединство рождается индивидуа-
лизацией сущего, индивидуализация рождается в Свободе. «Дух индиви-
дуализирует» (по Бердяеву). Такое понимание Всеединства или «поло-
жительного всеединства» (по Соловьеву) является лишь в прозрении или
в том состоянии души, по признанию автора «Встречи», когда слышится
внутренний голос, идущий из глубины, и она повинуется ему, не навязы-
вая ничего от себя, лишь воспроизводя те неслучайные встречи, которые
обозначили ее путь.
«До каждого из нас как тихое звучание доносится голос из глубины.
Обязательно доносится. Однако в суете этого мира человек забывает его,
звучание голоса тонет в постороннем шуме... Верит человек, что до него
в том или ином виде доносится голос из глубины или не верит, зависит
от самого человека, которому этот голос предназначен. Что же отличает
того, кто способен слышать этот голос? Не отражает ли он сияние мира,
в отличие от тех, кто не воспринимает его...»
Этот голос и привел ее к Соловьеву. Ее дзуйхицу, наверное, можно
назвать «философскими», в прежнем понимании философии, когда умели
отпускать мысль на свободу, более доверяя озарению, чем доводам рассуд-
ка. Естественно, не только зачарованность человеком, «другом», предопре-
делила путь Тани-дзёси, ей близок, созвучен философ Соловьев, которому
открылось в прозрении всеединство мира, как открылось в сатори японс-
кому философу Нисида Китаро (1870—1945) изначальная Реальность. Эго
произошло в конце 30-х годов. Прогуливаясь однажды в парке Канадзава,
Нисида услышал вдруг тот самый голос из глубины, испытал пронзившее
его чувство Свободы. Он неожиданно осознал, что «все сейчас существую-
щее и есть сама Изначальная Реальность (Татхата — Таковость)». От это-
го чувства и родилась его ранняя работа «О добре» (букв. «Изучение Доб-
ра» — «Дзэн-но кэнкк»), которая до сих пор постоянно переиздается в
Японии. Здесь он вводит понятие «чистого опыта» («дзюнсуй кэйкэн»)
как непосредственного переживания «реального бытия», независимо от
субъектно-объектных отношений. Позже Нисида сформулировал свое по-
нимание «чистого опыта»: «Все оттуда и туда» (вспомните: Будда Татхага-
та приходит и уходит Так). Разве не удивительно, что и Соловьев заверша-
ет свой жизненный путь «Оправданием добра», работой, явившейся
следствием его активного неприятия «отвлеченных начал», тотальной ра-
циональности, дуализма, расщепившего западный мир на повелителя—
субъект и повелеваемое—объект, лишив самой возможности Свободы то и
другое. И разве не близко «чистому опыту» Нисида призыв Соловьева вер-
нуться к целому, всеединому интуитивному разуму? Не оба ли, если вос-
пользоваться образом Тани-дзёси, услышав голос из глубины, отразили си-
яние мира или изначальный Свет, узнав об изначальности Добра?
44
Как иначе могла рассказать обо всем этом Тани Суми, как ни прибе-
гая к «всеединому интуитивному разуму», как ни пережив увиденное в
«чистом опыте»? Она и сама признается в этом. «Издревле должен был
существовать еще один способ познания. Это познание, которое рас-
крывается лишь в сердечном уважении и любви к своему предмету. Мой
подход к русскому «любомудру» именно таков». Значит, ей близки мыс-
ли украинского философа, учителя Соловьева, П. Д. Юркевича (1826—
1874), считавшего «сердце» глубочайшей духовно-нравственной основой
человека, источником знания: «не древо познания есть древо жизни»,
лишь целостная душа рождает знание; ум есть вершина, а корень духов-
ной жизни человека — сердце. (Книга его так и называется: «Сердце и
его значение в духовной жизни человека», Киев, 1860.)
Знание сердца и позволило Тани-сан увидеть общее между тем, что
обыденное сознание привыкло противопоставлять,— что нет противо-
речия между синтоизмом и буддизмом, между синто-буддийским ком-
плексом и религиями мира. Все зависит от угла зрения: смотришь сни-
зу — все кажется разрозненным, смотришь сверху — все оказывается
едино. То есть если смотреть с высоты знания, подняться над двой-
ственностью, к чему призывают восточная мудрость и русская филосо-
фия прошлого века, то все окажется единым в своем многообразии.
«Восток (и Восток Ксеркса, о котором говорит Соловьев) разнообра-
зен, и все же вопрос о том, как религиозность одной из стран, располо-
женной на краю Востока, отражается в глазах русских, живущих на
стыке Запада и Востока и продолжающих стремиться в идеале к гармо-
ничному соединению крайних пределов, для меня, нерусской, остается
загадкой». Но «познание другого есть не что иное, как познание истин-
ного себя».
И потому не является неожиданным сравнение приветствия митро-
полита Антония,— «я слушала его как послание, обращенное напрямую
ко мне, и понимала, что оно превосходит и объемлет меня»,— с «еди-
ным звучанием проповеди» Будды. Когда Будда проповедует Учение, Ис-
тину одновременно тысячам, и каждый воспринимает его слово как об-
ращенное непосредственно к нему, плачет и смеется. Ей открыто
двуединство сущего: в синтоистском или буддийском храме в ее душу
входит молчание, а в православном храме ее поднимает над собой стра-
стность священника. Мудрецу, где бы и когда бы он ни жил, открыто:
Они сошлись. Волна и камень,
Стихи и проза, лед и пламень
Не столь различны меж собой.
( Пушкин )
Или вспомним еще раз Кэнко—хоси: «вода и огонь не бывают гряз-
ными, грязным может быть лишь сосуд».
45
Японцы издревле не противопоставляли одно другому, веря в боже-
ственную природу сущего и неповторимость каждого мига: одно во всем
и все в одном; говоря на языке нашей традиции — в неслиянное един-
ство или «всеединство». Издревле верили в закон универсальной недвой-
ственности (фуни). Все недвойственно или целостно благодаря пульсиру-
ющей связи, соединяющей одно с другим живым ритмом общего
дыхания,— благодаря закону подвижного Равновесия (Ва). Все Едино,
потому что в Основе всего лежит единое Сознание (или единая Душа —
иссин), потому и Встреча, которую предугадала паломница из Японии,
не могла не состояться. Русские священники помогли почувствовать, что
действительно есть «Голос, исходящий из самых чистых вершин Бытия.
Редкие люди служат устами тому Голосу, но они существуют».
Трудно переоценить то, чем озабочено ее сердце. Природа сделала все,
чтобы помешать людям самоуничтожиться. Теперь в самый раз прислу-
шаться к ней или к тем, кто понимает ее язык, и познать наконец себя,
чтобы предотвратить гибель остального. Тем более что «на темной основе
разлада и хаоса,— уверуем вслед за Соловьевым,— невидимая сила выво-
дит светлые нити всеобщей жизни и сглаживает разрозненные черты все-
ленной в стройные образы. Мир не пустое слово; есть в мире смысл, и он
всюду проглядывает и пробивается сквозь одержащее его бессмыслие... смысл
мира есть всеединство» 10.
Что касается Кавабата Ясунари, то, может быть, и не нужно говорить о
нем что-то еще: он сопутствовал этим заметкам от начала до конца. И
стоит ли доказывать, что его речь и его эссе или лекции «Существование и
открытие красоты», прочитанные в Гавайском университете, как проща-
ние и ненарочитое напутствие остающимся на земле, есть чистые дзуйхи-
цу. Иначе и быть не могло, если он хотел сказать о главном, что выражено
уже в самом заголовке речи: «Красотой Японии рожденный». То есть он
сразу отвел от себя заслугу: если что и удалось мне сделать, то только бла-
годаря очарованности Красотой Японии, которой я лишь вверил свою кисть.
Все и так, само по себе (соно мама), соединяется этой извечной Красотой,
и увидевший Ее — прозревает.
Т. П. Григорьева,
КЛАССИЧЕСКИЕ
ДЗУЙХИЦУ
СЭЙ СЁНАГОН
ЗАПИСКИ У ИЗГОЛОВЬЯ
I1. Весною — рассвет
Весною — рассвет.
Все белее края гор, вот они слегка озарились светом. Тро-
нутые пурпуром облака тонкими лентами стелются по небу.
Летом — ночь.
Слов нет, она прекрасна в лунную пору, но и безлунный
мрак радует глаза, когда друг мимо друга носятся бесчислен-
ные светлячки. Если один-два светляка тускло мерцают в тем-
ноте, все равно это восхитительно. Даже во время дождя —
необыкновенно красиво.
Осенью — сумерки.
Закатное солнце, бросая яркие лучи, близится к зубцам
гор. Вороны, по три, по четыре, по две, спешат к своим гнез-
дам,— какое грустное очарование! Но еще грустнее на душе,
когда по небу вереницей тянутся дикие гуси, совсем малень-
кие с виду. Солнце зайдет, и все полно невыразимой печали:
шум ветра, звон цикад...
Зимою — раннее утро.
Свежий снег, нечего и говорить, прекрасен, белый-белый
иней тоже, но чудесно и морозное утро без снега. Торопли-
во зажигают огонь, вносят пылающие угли,— так и чувству-
ешь зиму! К полудню холод отпускает, и огонь в круглой
жаровне гаснет под слоем пепла, вот что плохо!
48
2. Времена года
У каждой поры своя особая прелесть в круговороте времен
года. Хороши первая луна2, третья и четвертая, пятая луна,
седьмая, восьмая и девятая, одиннадцатая и двенадцатая.
Весь год прекрасен — от начала до конца.
3. Новогодние празднества
В первый день Нового года3 радостно синеет прояснивше-
еся небо, легкая весенняя дымка преображает все кругом.
Все люди до одного в праздничных одеждах, торжествен-
но, с просветленным сердцем, поздравляют своего государя,
желают счастья друг другу. Великолепное зрелище!
В седьмой день года 4 собирают на проталинах побеги моло-
дых трав. Как густо они всходят, как свежо и ярко зеленеют
даже там, где их обычно не увидишь, внутри дворцовой ограды!
В этот день знатные дамы столицы приезжают во дворец в
нарядно украшенных экипажах поглядеть на шествие «Белых
коней» 5. Вот один из экипажей6 вкатили через Срединные во-
рота. Повозку подбросило на пороге. Женщины стукаются голо-
вами. Гребни из волос падают, ломаются... Слышен веселый смех.
Помню, как я первый раз поехала посмотреть на ше-
ствие «Белых коней».
За воротами возле караульни Левой гвардии7 толпились
придворные. Они взяли луки у телохранителей, сопровож-
давших процессию, и стали пугать коней звоном тетивы.
Из своего экипажа я могла разглядеть лишь решетчатую
ограду вдали, перед дворцом. Мимо нее то и дело сновали
служанки и камеристки.
«Что за счастливицы! — думала я.— Как свободно они
ходят здесь, в высочайшей обители за девятью вратами8. Для
них это привычное дело!»
Но на поверку дворы там теснее. Телохранители из це-
ремониальной свиты прошли так близко от меня, что были
видны даже пятна на их лицах. Белила наложены неровно,
как будто местами стаял снег и проступила темная земля...
49
Лошади вели себя беспокойно, взвивались на дыбы. Поне-
воле я спряталась от страха в глубине экипажа и уже ничего
больше не увидела.
На восьмой день нового года 9 царит большое оживле-
ние. Слышен громкий стук экипажей: дамы торопятся
выразить свою благодарность государю.
Пятнадцатый день — праздник, когда, по обычаю, госу-
дарю преподносят «Яство полнолуния» 10.
В знатных домах все прислужницы — и старшие, почтен-
ные дамы, и молодые,— пряча за спиной мешалку 11 для праз-
дничного яства, стараются хлопнуть друг друга, просматри-
вая через плечо, как бы самой не попало. Вид у них самый
потешный! Вдруг хлоп! Кто-то не уберегся, всеобщее веселье!
Но ротозейка, понятное дело, досадует.
Молодой зять 12, лишь недавно начавший посещать свою
жену в доме ее родителей, собирается утром пятнадцатого
дня отбыть во дворец. Эту минуту караулят женщины. Одна
из них притаилась в дальнем углу. В любом доме найдется
такая, что повсюду суется первой. Но другие, оглядываясь,
начинают хихикать.
— Т-с, тихо! — машет она на них рукой.
И только юная госпожа, словно бы ничего не замечая,
остается невозмутимой.
— Ах, мне надо взять вот это! — выскакивает из засады
женщина, словно бы невзначай подбегает к юной госпоже,
хлопает ее мешалкой по спине и мгновенно исчезает. Все
дружно заливаются смехом.
Господин зять тоже добродушно улыбается, он не в обиде,
а молодая госпожа даже не вздрогнула, и лишь лицо ее слегка
розовеет, это прелестно!
Случается, женщины бьют мешалкой не только друг дру-
га, но и мужчину стукнут.
Иная заплачет и в гневе начнет запальчиво укорять и бра-
нить обидчицу:
— Это она, верно, со зла...
Даже во дворе государя царит веселая суматоха и строгий
этикет нарушен.
50
Забавная сумятица 13 происходит и в те дни, когда ждут
новых назначений по службе.
Пусть валит снег, пусть дороги окованы льдом, все равно в
императорский дворец стекается толпа чиновников четвер-
того и пятого ранга с прошениями в руках. Молодые смотрят
весело, они полны самых светлых надежд. Старики, убелен-
ные сединами, в поисках покровительства бредут к покоям
придворных дам и с жаром выхваляют собственную мудрость
и прочие свои достоинства.
Откуда им знать, что юные насмешницы после безжа-
лостно передразнивают и вышучивают их?
— Пожалуйста, замолвите за меня словечко государю.
И государыне тоже, умоляю вас! — просят они.
Хорошо еще, если надежды их сбудутся, но как не пожа-
леть того, кто потерпел неудачу!
4. В третий день третьей луны...
В третий день третьей луны солнце светло и спокойно
сияет в ясном небе. Начинают раскрываться цветы на пер-
сиковых деревьях.
Ивы в эту пору невыразимо хороши. Почки на них словно
тугие коконы шелкопряда. Но распустятся листья — и конец
очарованию. До чего же прекрасна длинная ветка цветущей
вишни в большой вазе! А возле этой цветущей ветки сидит,
беседуя с дамами, знатный гость, быть может старший брат
самой императрицы 14, в кафтане «цвета вишни» 15 поверх
других многоцветных одежд... Чудесная картина!
5. Прекрасна пора четвертой луны...
Прекрасна пора четвертой луны во время празднества
Камо 16. Парадные кафтаны 17 знатнейших сановников, выс-
ших придворных различаются между собой лишь по оттенку
пурпура, более темному или более светлому. Нижние одеж-
ды у всех из белого шелка-сырца. Так и веет прохладой!
Негустая листва на деревьях молодо зеленеет. И как-то
невольно залюбуешься ясным небом, не скрытым ни весен-
51
ней дымкой, ни туманами осени. А вечером и ночью, когда
набегут легкие облака, где-то в отдалении прячется крик ку-
кушки, такой неясный и тихий, словно чудится тебе... Но
как волнует он сердце!
Чем ближе праздник, тем чаще пробегают взад и вперед
слуги, неся в руках небрежно обернутые в бумагу свертки
шелка цвета «зеленый лист вперемешку с опавшим листом»
или «индиго с пурпуром». Чаще обычного бросаются в глаза
платья причудливой окраски: с яркой каймой вдоль подола,
пестрые или полосатые.
Молодые девушки — участницы торжественного ше-
ствия — уже успели вымыть и причесать волосы, но еще не
сбросили свои измятые, заношенные платья. У иных одежда
в полном беспорядке. Они то и дело тревожно кричат: «У
сандалий не хватает завязок!», «Нужны новые подметки к
башмакам!» — и хлопотливо бегают, вне себя от нетерпения:
да скоро ли наступит долгожданный день?
Но вот все готово! Непоседы, которые обычно ходят вприп-
рыжку, теперь выступают медленно и важно, словно бонза во
главе молитвенного шествия. Так преобразил девушек празд-
ничный наряд!
Матери, тетки, старшие сестры, парадно убранные, каж-
дая прилично своему рангу, сопровождают девушек в пути.
Блистательная процессия!
Иные люди годами стремятся получить придворное зва-
ние куродо 18, но это не так-то просто. Лишь в день празд-
ника дозволено им надеть одежду светло-зеленого цвета с
желтым отливом, словно они настоящие куродо. О, если б
можно было никогда не расставаться с этим одеянием! Но,
увы, напрасные потуги: ткань, не затканная узорами, выгля-
дит убого 19 и невзрачно.
6. Случается, что люди называют
одно и то же...
Случается, что люди называют одно и то же разными име-
нами. Слова несхожи, а смысл один. Речь буддийского монаха.
Речь мужчины. Речь женщины.
52
Простолюдины любят прибавлять к словам лишние слоги.
Немногословие прекрасно.
7. Отдать своего любимого сына в монахи...
Отдать своего любимого сына в монахи20 — как это го-
рестно для сердца! Люди будут смотреть на него словно на
бесчувственную деревяшку.
Монах ест невкусную постную пищу, он терпит голод,
недосыпает. Молодость стремится ко всему, чем богата жизнь,
но стоит монаху словно бы ненароком бросить взгляд на жен-
щину, как даже за такую малость его строго порицают.
Но еще тяжелее приходится странствующему заклинате-
лю — гэндзя21. Он бродит по дальним тропам священных гор
Митакэ 22 и Кумано 23. Какие страшные испытания стерегут
его на этом трудном пути! Но лишь только пройдет молва,
что молитвы его имеют силу, как все начнут зазывать к себе.
Чем больше растет его слава, тем меньше ему покоя.
Порой заклинателю стоит больших трудов изгнать злых
духов, виновников болезни, он измучен, его клонит в сон... И
вдруг слышит упрек: «Только и знает, что спать, ленивец!»
Каково тогда у него на душе, подумайте!
Но все это дело глубокой старины. Ныне монахам жи-
вется куда вольготней.
8. Дайдзин Наримаса, правитель
дворца императрицы...24
Дайдзин Наримаса, правитель дворца императрицы, го-
товясь принять свою госпожу у себя в доме, перестроил Во-
сточные ворота, поставив над ними высокую кровлю на че-
тырех столбах, и паланкин государыни внесли через этот вход.
Но придворные дамы решили въехать через Северные
ворота, где стоит караульня, думая, что в столь поздний час
стражников там не будет.
Иные из нас были растрепанны, но и не подумали при-
чесаться. Ведь экипажи подкатят к самому дому простые
слуги, а они не в счет.
53
Но, как на грех, плетенный из пальмовых листьев кузов
экипажа застрял в тесных воротах.
Постелили для нас дорожку из циновок. Делать нечего!
Мы были в отчаянии, но пришлось вылезти из экипажа и
шествовать пешком через весь двор. Придворные и челядин-
цы собрались толпой возле караульни и насмешливо на нас
поглядывали.
Какой стыд, какая досада!
Явившись к императрице, мы рассказали ей о том, что
случилось.
— Но ведь и здесь, в глубине покоев, вас могут увидеть
люди! Зачем же так распускаться? — улыбнулась государы-
ня.
— Да, но здесь все люди знакомые, они к нам пригля-
делись,— сказала я.— Если мы не в меру начнем прихо-
рашиваться, многие, чего доброго, сочтут это подозри-
тельным. И потом, кто бы мог ожидать? Перед таким
домом — и вдруг такие тесные ворота, экипажу не про-
ехать !
Тут как раз появился сам Наримаса.
— Передайте это государыне,— сказал он мне, подсунув
под церемониальный занавес25 тушечницу императрицы.
— Ах, вы ужасный человек! — воскликнула я.— Зачем
построили такие тесные ворота?
— Мое скромное жилище под стать моему скромному
рангу,— с усмешкой ответил Наримаса.
— Но построил же некогда один человек низкого зва-
ния высокие ворота перед своим домом...
— О страх! — изумился он.— Уж не говорите ли вы об
Юй Динго? 26 Вот не ожидал, что кто-нибудь, кроме старых
педантов, слышал о нем! Я сам когда-то шел путем науки и
лишь потому смог понять ваш намек.
— Но здешний «путь» не слишком-то был мудро устро-
ен. Мы все попадали на ваших циновках. Такая поднялась
сумятица...
— Полил дождь, что же прикажете делать? Но полно,
полно, вашим придиркам конца не будет.— И Наримаса
поспешно исчез.
54
-г— Что случилось? Наримаса так смутился,— осведоми-
лась государыня.
— О, право, ничего! Я только рассказала ему, как наш
экипаж застрял в воротах,— ответила я и удалилась в покои,
отведенные для фрейлин.
Я делила его вместе с молодыми придворными дамами.
Нам так хотелось спать, что мы уснули сразу, ни о
чем не позаботившись. Опочивальня наша находилась2”
в западной галерее Восточного павильона. Скользящая
дверь вела оттуда во внутренние покои, но мы не заме-
тили, что она не заперта.
Наримаса как хозяин дома отлично это знал. Он приотк-
рыл дверь и каким-то чужим, охрипшим голосом несколько
раз громко крикнул:
— Позвольте войти к вам, можно?
Я проснулась, гляжу: позади церемониального занавеса
ярко горит высокий светильник, и все отлично видно.
Наримаса говорит с нами, приоткрыв дверь вершков на
пять. Вид у него презабавный!
До сих пор он никогда не позволял себе ни малейшей
вольности, а тут, видно, решил, что раз мы поселились в его
доме, то ему все дозволено.
Я разбудила даму, спавшую рядом со мной.
— Взгляните-ка! Видели ли вы когда-нибудь нечто по-
добное?
Она подняла голову, взглянула, и ее разобрал смех.
— Кто там прячется? — крикнула я.
— Не пугайтесь! Это я, хозяин дома. Пришел побеседо-
вать с вами по делу.
— Помнится, речь у нас шла о воротах в ваш двор. Но
дверь в наши апартаменты я вас не просила открывать,—
сказала я.
— Дались вам эти ворота! Дозвольте мне войти в ваши
покои. Можно, можно?
— Нет, это возмутительно! Сюда нельзя,— со смехом за-
говорили дамы.
— А! Здесь и молоденькие есть! — И, притворив дверь,
он удалился.
55
Раздался дружный хохот.
Уж если он решился открыть дверь в нашу опочивальню,
то надо было пробраться к нам потихоньку, а не испраши-
вать дозволения во всю силу голоса. Кто бы откликнулся ему:
пожалуйста, милости просим? Что за смехотворная нелепость!
На другое утро я рассказала императрице о ночном про-
исшествии.
Государыня молвила с улыбкой:
— Никогда не слышала о нем ничего подобного. Верно,
он был покорен твоим остроумием. Право, жаль его! Он же-
стоко терпит от твоих нападок.
Императрица повелела приготовить парадные одежды
для прислужниц маленькой принцессы 28.
— А какого цвета должно быть, как бишь его, «облаче-
ние», что носят они поверх нижнего платья? — осведомил-
ся Наримаса.
Общему смеху конца не было.
— Для принцессы обычная посуда не годится. Надо из-
готовить «махонький» подносик и «махонькие» чашечки,—
сказал Наримаса.
— Да,— подхватила я,— и пусть ее светлости прислужи-
вают девушки в этих, как бишь их, «облачениях».
— Полно, не насмешничай, это недостойно тебя. Он че-
ловек честный и прямой,— вступилась за него государыня.
Как чудесно звучали в ее устах даже слова укоризны!
Однажды, когда я дежурила в покоях императрицы, мне
доложили:
— С вами желает говорить господин управитель.
— Что он еще скажет, чем насмешит нас? — полюбо-
пытствовала императрица.— Ступай поговори с ним.
Я вышла к нему.
Наримаса сказал мне:
— Я поведал брату моему тюнагону29 историю с Се-
верными воротами. Он был восхищен вашим остроумием и
стал просить меня устроить встречу с вами: «Я бы желал при
удобном случае побеседовать с нею».
Наримаса не прибавил к этому ни одного двусмысленно-
го намека, но у меня сердце замерло от страха. Как бы На-
56
римаса не завел речь о своем ночном визите, чтобы смутить
меня.
На прощание он бросил мне:
— В следующий раз я погощу у вас подольше.
— Что ему было нужно? — спросила императрица.
Я без утайки пересказала все, о чем говорил мне Наримаса.
Дамы со смехом воскликнули:
— Не такое это было важное дело, чтобы вызывать вас из
апартаментов государыни. Мог бы, кажется, побеседовать с
вами в ваших собственных покоях.
— Но ведь Наримаса, верно, судил по себе,— заступилась
за него императрица.— Старший брат, в его глазах высший
авторитет, с похвалой отозвался о тебе, вот Наримаса и по-
спешил тебя порадовать.
Как прекрасна была государыня в эту минуту!
9. Госпожа кошка, служившая при дворе...
Госпожа кошка, служившая при дворе 30, была удостое-
на шапки чиновников31 пятого ранга, и ее почтительно
титуловали госпожой мёбу32. Она была прелестна, и госу-
дарыня велела особенно ее беречь.
Однажды, когда госпожа мёбу разлеглась на веранде, при-
ставленная к ней мамка по имени Ума-но мёбу, прикрикну-
ла на нее:
— Ах ты негодница! Сейчас же домой!
Но кошка продолжала дремать на солнышке.
Мамка решила ее припугнуть:
— Окинамаро, где ты? Укуси мёбу-но омото!
Глупый пес набросился на кошку, а она в смертельном
страхе кинулась в покои императора. Государь в это время
находился в зале утренней трапезы. Он был немало удивлен и
спрятал кошку у себя за пазухой.
На зов государя явились два куродо — Тадатака и Нари-
нака.
— Побить Окинамаро! Сослать его на Собачий остров
сей же час! — повелел император.
Собрались слуги и с шумом погнались за собакой.
57
Не избежала кары и Ума-но мёбу.
— Отставить мамку от должности, она нерадива,— при-
казал император.
Ума-но мёбу больше не смела появляться перед высочай-
шими очами.
Стражники прогнали бедного пса за ворота. Увы, давно ли
сам То-но бэн33 вел его, когда в третий день третьей луны34 он
горделиво шествовал в процессии, увенчанный гирляндой из ве-
ток ивы? Цветы персика вместо драгоценных шпилек, на спине
ветка цветущей вишни — вот как он был украшен. Кто бы мог
тогда подумать, что ему грозит такая злосчастная судьба?
— Во время утренней трапезы,— вздыхали дамы,— он
всегда был возле государыни. Как теперь его не хватает!
Через три-четыре дня услышали мы в полдень жалобный
вой собаки.
— Что за собака воет без умолку? — спросили мы.
Псы со всего двора стаей помчались на шум.
Скоро к нам прибежала служанка из тех, что убирают
нечистоты:
— Ах, какой ужас! Двое мужчин насмерть избивают
бедного пса. Говорят он был сослан на Собачий остров и
вернулся, вот его и наказывают за ослушание.
Сердце у нас защемило: значит, это Окинамаро!
— Его бьют куродо Тадатака и Санэфуса,— добавила слу-
жанка.
Только я послала гонца с просьбой прекратить побои, как
вдруг жалобный вой затих.
Посланный вернулся с известием:
— Издох. Труп выбросили за ворота.
Все мы очень опечалились, вечером к нам подполз, дрожа
всем телом, какой-то безобразно распухший пес, самого
жалкого вида.
— Верно, это Окинамаро? Такой собаки мы здесь не
видели,— заговорили дамы.
— Окинамаро! — позвали его, но он словно бы не понял.
Мы заспорили. Одни заговорили: «Это он!», другие: «Нет,
что вы!»
Государыня велела:
58
— Укон хорошо его знает. Кликните ее.
Пришла старшая фрейлина Укон. Государыня спросила:
— Неужели это Окинамаро?
— Пожалуй, похож на него, но уж очень страшен на
вид,— ответила госпожа Укон.— Бывало, только я крикну:
«Окинамаро!» — он радостно бежит ко мне, а этого сколько
ни зови, не идет. Нет, это не он! Притом ведь я слышала,
что бедного Окинамаро забили насмерть. Как мог он ос-
таться в живых, ведь его нещадно избивали двое мужчин!
Императрица была огорчена.
Настали сумерки, собаку пробовали накормить, но она
ничего не ела, и мы окончательно решили, что это какой-то
приблудный пес.
На другое утро я поднесла императрице гребень для при-
чески и воду для омовения рук. Государыня ^велела мне дер-
жать перед ней зеркало.
Прислуживая государыне, я вдруг увидела, что под лест-
ницей лежит собака.
— Увы! Вчера так жестоко избили Окинамаро. Он, на-
верно, издох. В каком образе возродится он теперь? 35 Гру-
стно думать,— вздохнула я.
При этих словах пес задрожал мелкой дрожью, слезы у
него так и потекли-побежали.
Значит, это все-таки был Окинамаро! Вчера он не посмел
отозваться.
Мы были удивлены и тронуты.
Положив зеркало, я воскликнула:
— Окинамаро!
Собака подползла ко мне и громко залаяла.
Государыня улыбнулась.
Она призвала к себе госпожу Укон и все рассказала ей.
Поднялся шум и смех.
Сам государь пожаловал к нам, узнав о том, что случилось.
— Невероятно! У бессмысленного пса — и вдруг такие
глубокие чувства,— шутливо заметил он.
Дамы из свиты императора тоже толпой явились к нам и
стали звать Окинамаро по имени. На этот раз он поднялся с
земли и пошел на зов.
59
— Смотрите, у него все еще опухшая морда, надо бы
сделать примочку,— предложила я.
____ Ага, в конце концов пришлось ему выдать себя! —
смеялись дамы.
Тадатака услышал это и крикнул из Столового залазб:
— Неужели это правда? Дайте сам погляжу.
Я послала служанку, чтобы сказать ему:
— Какие глупости! Разумеется, это другая собака.
— Говорите себе что хотите, а я разыщу этого подлого пса.
Не спрячете от меня,— пригрозил Тадатака.
Вскоре Окинамаро был прощен государем и занял свое
прежнее место во дворце.
Но и теперь я с невыразимым волнением вспоминаю, как
он стонал и плакал, когда его пожалели.
Так плачет человек, услышав слова сердечного сочувствия.
А ведь это была простая собака... Разве не удивительно?
10. Первый день года и третий день
третьей луны...
Первый день года и третий день третьей луны 37 особен-
но радуют в ясную погоду.
Пускай хмурится пятый день третьей луны. Но в седьмой
день луны туманы должны к вечеру рассеяться.
Пусть в эту ночь месяц светит полным блеском, а звезды
сияют так ярко, что кажется, видишь их живые лики.
Если в девятый день девятой луны 38 к утру пойдет легкий
дождь, хлопья ваты на хризантемах39 пропитаются благоухан-
ной влагой и аромат цветов станет от этого еще сильнее.
А до чего хорошо, когда рано на рассвете дождь кон-
чится, но небо все еще подернуто облаками — кажется,
вот-вот снова посыплются капли!
11. Я люблю глядеть, как чиновники,
вновь назначенные на должность...
Я люблю глядеть, как чиновники, вновь назначенные на
должность, выражают радостную благодарность.
60
Распустив по полу длинные шлейфы, с таблицами в ру-
ках40, они почтительно стоят перед императором. Потом с
большим усердием исполняют церемониальный танец и от-
бивают поклоны.
12. Хотя караульня в нынешнем дворце...
Хотя караульня в нынешнем дворце 41 расположена у Во-
сточных ворот, ее по старой памяти называют Северной ка-
раульней.
Поблизости от нее поднимается к небу огромный дуб.
— Какой он может быть высоты? — удивлялись мы.
Господин почетный тюдзё 42 Наринобу пошутил в ответ:
— Надо бы срубить его у самого корня. Он мог бы по-
служить опахалом для епископа Дзете.
Случилось так, что епископ этот был назначен настоятелем
храма Ямасина и явился благодарить императора в тот самый
день, когда господин Наринобу стоял во главе караула гвардии.
Епископ выглядел устрашающей громадиной — ведь он, как
нарочно, надел сандалии на высоких подставках.
Когда он удалился, я спросила Наринобу:
— Что же вы не подали ему опахало?
— О, вы ничего не забываете! — засмеялся тот.
13. Горы
Горы Огура — «Сумерки», Касэ — «Одолжи!», Микаса —
«Зонтик», Конокурэ — «Лесная сень», Иритати — «Заход
солнца», Васурэдзу — «Не позабуду!», Суэномацу — «После-
дние сосны», Катасари — «Гора смущения»,— любопытно
знать: перед кем она так смущалась?
Горы Ицувата — «Когда же», Каэру — «Вернешься», Но-
тиса — «После...».
Гора Асакура — «Кладовая утра». Как она прекрасна, когда
глядишь на нее издали!
Прекрасная гора Охирэ. Ее имя заставляет вспомнить
танцоров, которых посылает император на праздник храма
Ивасимидзу.
61
Прекрасны горы Мива — «Священное вино».
Гора Тамукэ — «Возденем руки». Гора Матиканэ — «Не
в силах ждать». Гора Тамасакв — «Жемчужные склоны».
Гора Миминаси — «Без ушей».
14. Рынки
Рынок дракона. Рынок Сато.
Среди множества рынков в провинции Ямато всего заме-
чательней рынок Цуба. Паломники непременно посещают
его по дороге в храмы Хасэ 43, и он словно тоже причастен к
поклонению богине Каннон.
Рынок Офуса. Рынок Сикама. Рынок Асука.
15. Горные пики
Горные пики Юдзурува, Амида, Иятака.
16. Равнины
Равнина Мика. Равнина Асита. Равнина Сонохара.
17. Пучины
Касикофути — «Пучина ужаса»... Любопытно, в какие
мрачные глубины заглянул тот, кто дал ей такое назва-
ние?
Пучина Наирисо — «Не погружайся!» — кто кого так
остерег?
Аоиро — «Светло-зеленые воды» — какое красивое имя!
Невольно думаешь, что из них можно бы сделать одежды
для молодых куродо.
Пучины Какурэ — «Скройся!», Ина — «Нет!».
18. Моря
Море пресной воды. Море Ёса. Море Кавафути.
62
19. Императорские гробницы44
Гробница Угуису — «Соловей». Гробница Касиваги — «Ду-
бовая роща». Гробница Амэ — «Небо».
20. Переправы
Переправа Сикасуга. Переправа Коридзума.
Переправа Мидзухаси — «Водяной мост».
21. Чертоги (?) 45
Яшмовый чертог (?).
22. Здания
Врата Левой гвардии. Прекрасны также дворцы Нидзё,
Итидзё. И еще — дворцы Сомэдоно-но мия. Сэкайин, Су-
гавара-но ин, Рэнсэйин, Канъин, Судзакуин, Оно-но мия,
Кобай, Агата-но идо, Тосандзё, Кохатидзё, Коитидзё.
23. В Северо-восточном углу
дворца Сэйрёдэн46
В Северо-восточном углу дворца Сэйрёдэн 47 на скользящей
двери, ведущей из бокового зала в северную галерею, изобра-
жено бурное море и люди страшного вида: одни с непомерно
длинными руками, другие с невероятно длинными ногами. Ког-
да дверь в покои императрицы оставалась отворенной, карти-
на с длиннорукими уродами была хорошо видна.
Однажды придворные дамы, собравшись в глубине поко-
ев, со смехом глядели на нее и говорили, как она ужасна и
отвратительна!
Возле балюстрады на веранде была поставлена ваза из зе-
леноватого китайского фарфора, наполненная ветками виш-
ни. Прекрасные, осыпанные цветами ветви, длиною при-
мерно в пять локтей, низко-низко перевешивались через
балюстраду...
63
В полдень пожаловал господин дайнагон Корэтика, стар-
ший брат императрицы. Его кафтан «цвета вишни» уже
приобрел мягкую волнистость. Темно-пурпурные шарова-
ры затканы плотным узором. Из-под кафтана выбиваются
края одежд, внизу несколько белых, а поверх них еще
одна, парчовая, густо-алого цвета.
Император пребывал в покоях своей супруги, и дайнагон
начал докладывать ему о делах, заняв место на узком деревян-
ном помосте, перед дверью, ведущей в покои государыни.
Позади плетеной шторы, небрежно спустив с плеч ки-
тайские накидки48, сидели придворные дамы в платьях «цвета
вишни», лиловой глицинии, желтой керрии и других мод-
ных оттенков. Концы длинных рукавов выбивались из-под
шторы, закрывавшей приподнятую верхнюю створку неболь-
ших ситоми, и падали вниз, до самого пола.
А тем временем в зале для утренней трапезы слышался
громкий топот ног: туда несли подносы с кушаньем. Разда-
вались возгласы: «Эй, посторонись!»
Ясный и тихий день был невыразимо прекрасен. Когда
прислужники внесли последние подносы, было объявлено,
что обед подан.
Император вышел из главных дверей. Дайнагон прово-
дил его и вернулся назад, к осененной цветами балюстраде.
Государыня откинула занавес и появилась на пороге. Нас,
ее прислужниц, охватило безотчетное чувство счастья, мы
забыли все наши тревоги.
Пусть луна и солнце
Переменят свой лик,
Неизменным пребудет
На горе Мимуро49...—
медленно продекламировал дайнагон старое стихотворение.
Я подумала: «Чудесно сказано! Пусть же тысячу лет
пребудет неизменным этот прекрасный лик».
Не успели придворные, прислуживавшие за обедом им-
ператору, крикнуть, чтобы унесли подносы, как государь вер-
нулся в покои императрицы.
Государыня приказала мне:
64
— Разотри тушь.
Но я невольно загляделась на высочайшую чету, и работа
у меня не ладилась.
Императрица сложила в несколько раз белый лист бума-
ги:
— Пусть каждая из вас напишет здесь старинную танку,
любую, что вспомнится.
Я спросила у дайнагона, сидевшего позади шторы:
— Как мне быть?
Но дайнагон ответил:
— Пишите, пишите быстрее! Мужчине не подобает по-
могать вам советом.
Государыня передала нам свою тушечницу.
— Скорее! Не раздумывайте долго, пишите первое, что
на ум придет, хоть «Нанивадзу» 50„— стала она торопить нас.
Неужели все мы до того оробели? Кровь хлынула в голо-
ву, мысли спутались. Старшие фрейлины, бормоча про себя:
«Ах, мучение!» — написали всего две-три танки о весне, о
сердце вишневых цветов и передали мне бумагу со словами:
— Ваша очередь.
Вот какое стихотворение припомнилось мне:
Промчались годы,
Старость меня посетила,
Но только взгляну
На этот цветок весенний,
Все забываю печали.51
Я изменила в нем один стих:
...Но только взгляну
На моего государя,
Все забываю печали.
Государь изволил внимательно прочесть то, что мы напи-
сали.
— Я хотел испытать быстроту ума каждой из вас, не боль-
ше,— заметил он и к слову рассказал вот какой случай из
времен царствования императора Энъю 52: — Однажды им-
ператор повелел своим приближенным:
5-3893
65
«Пусть каждый из вас напишет по очереди одно стихот-
ворение вот здесь, в тетради».
А им этого смертельно не хотелось. Некоторые стали от-
некиваться, ссылаясь на то, что почерк у них, дескать, нехо-
рош.
«Мне *нужды нет, каким почерком написано стихотворе-
ние и вполне ли отвечает случаю»,— молвил император.
Все в большом смущении начали писать.
Среди придворных находился наш нынешний канцлер,
тогда еще тюдзё третьего ранга.
Ему пришла на память старинная танка:
Как волны морские
Бегут к берегам Идзумо,
Залив ли, мыс ли,
Так мысли, все мои мысли
Стремятся только к тебе.
Он заменил лишь одно слово в конце стихотворения:
Так мысли, все мои мысли
Стремятся к тебе, государь.
Император весьма похвалил его».
При этих словах у меня невольно испарина выступила от
сердечного волнения.
«Вряд ли молодые дамы сумели так написать, как я? —
подумалось мне. — Иные из них в обычное время пишут очень
красиво, но тут до того потерялись от страха, что, наверно,
сделали множество ошибок».
Императрица положила перед собой тетрадь со стихами из
«Кокинсю». Прочитав’ вслух начало танки, она спрашивала,
какой у нее конец. Некоторые песни мы денно и нощно твер-
дили наизусть, так почему же теперь путались и все забывали?
Госпожа сайсё53 помнила от силы с десяток стихотворений...
скажешь ли, что она знаток поэзии? Другие и того хуже: по-
мнили всего пять-шесть. Лучше бы сразу сознаться начистоту,
но дамы стонали и сетовали:
— Ах, разве можно упрямо отказываться, когда госуда-
рыня изволит спрашивать?
66
Ну не смешно ли?
' Если ни одна из нас не могла припомнить последних строк
стихотворения, императрица читала его до конца и отмечала
это место в книге закладкой.
— Ах, уж его-то мы отлично знали! И отчего вдруг па-
мять отказала? — жаловались дамы.
В самом деле, странно! Ведь сколько раз переписывали
они «Кокинсю», с начала до конца, могли бы, кажется, за-
помнить!
Вот что по этому случаю рассказала нам императрица:
«В царствование императора Мураками54 жила одна дама,
близкая к государю. Прозвали ее Сэнъёдэн-но него 55, а от-
цом ее был Левый министр 56, имевший свою резиденцию в
Малом дворце на Первом проспекте. Но вы, наверно, все об
этом слышали.
Когда она была еще юной девушкой, отец так наставлял
ее:
— Прежде всего упражняй свою руку в письме. Затем
научись играть на семиструнной цитре так хорошо, чтобы
никто не мог сравниться с тобой в этом искусстве. Но наипа-
че всего потрудись прилежно заучить на память все двадцать
томов “Кокинсю”.
Это дошло до слуха императора Мураками. Однажды в
День удаления от скверны 57 он принес с собой “Кокинсю”
в покои госпожи Сэнъёдэн и сел позади церемониального
занавеса. Ей показалось это странным и необычным.
Император разложил перед собой тома “Кокинсю” и начал
спрашивать:
— Кто сочинил это стихотворение, в каком году, каком
месяце и по какому поводу?
Госпожа Сэнъёдэн на все могла дать точный ответ, так,
мол, и так. Но в душе, наверно, была в полном смятении.
Какой позор, если б она ошиблась хоть в малости или что-
то позабыла!
Император призвал двух-трех придворных дам, особо све-
дущих в поэзии, и приказал им при помощи фишек для
игры подсчитать, сколько песен знает госпожа Сэнъёдэн. А
ей он строго-настрого велел отвечать на вопросы.
67
Какое это было, наверно, волнующее и прекрасное зре-
лище! Можно позавидовать тем, кто тогда имел счастье там
присутствовать.
Государь снова начал испытание. Но не успеет он дочи-
тать танку до конца, как госпожа Сэнъёдэн уже дает точ-
ный ответ, не ошибившись ни в одном слове.
Императора даже досада взяла. Ему непременно хотелось
поймать ее хоть на небольшой обмолвке. Так пролистал он
первые десять томов.
— Дальше продолжать бесполезно,— молвил государь и,
положив закладку в книгу, удалился в свою опочивальню. Какое
торжество для госпожи Сэнъёдэн!
Проспав немало времени, император вдруг пробудился.
“Нет,— сказал он себе,— можно ли покинуть поле бит-
вы, пока не решен исход? Ведь если отложить испытание до
завтра, она, пожалуй, успеет освежить в памяти последние
десять томов! Нынче же доведу дело до конца”,— решил
император и, повелев зажечь светильники, продолжал экза-
мен до глубокой ночи.
И все же госпожа Сэнъёдэн осталась непобежденной.
Император вновь удалился к себе, а придворные поспешили
сообщить отцу ее — Левому министру — обо всем, что про-
изошло.
Взволнованный до глубины души, Левый министр пове-
лел совершить служение во многих храмах, а сам, обратив-
шись лицом к императорскому дворцу, читал всю ночь
благодарственные молитвы богам.
Вот подлинная страсть к поэзии!»
Выслушав с глубоким вниманием рассказ императрицы,
государь воскликнул:
— Ля так с трудом могу прочитать подряд три-четыре
тома стихов!
— В старину даже люди низкого звания знали толк в
поэзии. Разве в наше время так бывает? — оживленно тол-
ковали между собой дамы, приближенные к императрице,
и дамы, прибывшие в свите императора.
Я слушала с восторгом, позабыв обо всем на свете,— так
увлекла меня эта беседа.
68
24. Какими ничтожными кажутся мне
те женщины...
Какими ничтожными кажутся мне те женщины, кото-
рые, не мечтая о лучшем будущем, ревниво блюдут свое буд-
ничное семейное счастье!
Я хотела бы, чтоб каждая девушка до замужества побыва-
ла во дворце и познакомилась с жизнью большого света! Пусть
послужит хоть недолгое время в должности найси-но сукэ 58.
Терпеть не могу придирчивых людей, которые злословят
по поводу придворных дам. Положим, нет дыма без огня.
Придворная дама не сидит затворницей, она встречается с
множеством людей.
Кроме высочайших особ, если я смею помянуть их, она
видит вельмож, царедворцев, сановников, фрейлин и разных
прочих людей. А разве она может брезгливо уклониться от
встреч с женщинами простого звания? Ведь сколько их во
дворце: камеристки и служанки, прибывшие во дворец вместе
со своей госпожой из ее родного дома, низшие прислужницы,
вплоть до последних служанок, убирающих нечистоты, кого
ценят не более, чем обломок черепицы!
Господа мужчины, столь немилосердно порицающие нас,
вряд ли вынуждены разговаривать с любой челядинкой, нам
же этого не избежать. А ведь если мужчина служит во двор-
це, то заводит там самые пестрые знакомства.
Когда придворная дама выходит замуж, ей оказывают вся-
ческое почтение, но в душе думают, что каждый знает ее в
лицо и что не найдешь в ней прежней наивной прелести.
Спору нет, это так. Но разве малая честь для мужа, если
жену его титулуют госпожой найси-но сукэ? Она посещает
дворец, ее посылают от имени императора на празднество Камо.
Иные дамы, оставив придворную службу, замыкаются в
кругу семьи и находят там свое счастье. Но они не уронят
себя, если им случится побывать во дворце, например, по слу-
чаю Пляски пяти танцовщиц59, когда правители провинций
присылают во дворец своих юных дочерей. Бывшая придвор-
ная дама сумеет соблюсти хороший тон и не будет задавать
глупых вопросов. А это очень приятно.
69
25. То, что наводит уныние
Собака, которая воет посреди белого дня.
Верша для ловли рыб, уже ненужная весной.
Зимняя одежда цвета алой сливы в пору третьей или чет-
вертой луны.
Погонщик, у которого издох бык.
Комната для родов, где умер ребенок.
Жаровня или очаг без огня.
Ученый высшего звания, у которого рождаются только
дочери.
Остановишься в чужом доме, чтобы «изменить направле-
ние пути» 60, грозящее бедой, а хозяин как раз в отсутствии.
Особенно это грустно в День встречи весны 61.
Досадно, если к письму, присланному из провинции,
не приложен гостинец. Казалось бы, в этом случае не
должно радовать и письмо из столицы, но зато оно всегда
богато новостями. Узнаешь из него, что творится в боль-
шом свете.
С особым старанием напишешь кому-нибудь письмо. Пора
бы уже получить ответ, но посланный тобой слуга подозри-
тельно запаздывает. Ждешь долго-долго, и вдруг твое пись-
мо, красиво завязанное узлом или скрученное на концах,
возвращается к тебе назад, но в каком виде! Испачкано, смято,
черта туши, для сохранности тайны проведенная сверху, бес-
следно стерта.
Слуга отдает письма со словами: «Дома не изволят быть»
или «Нынче, сказали, соблюдают День удаления, письма при-
нять не могут».
Какая досада!
Или вот еще. Посылаешь экипаж за кем-нибудь, кто не-
пременно обещал приехать к тебе. Ждешь с нетерпением.
Слышится стук подъезжающей повозки. Кто-то кричит: «Вот
наконец пожаловали!»
Спешишь к воротам. Но экипаж тащат в сарай, оглобли
со стуком падают на землю.
Спрашиваешь:
— В чем дело?
70
— А дома не случилось. Говорят, изволили куда-то от-
быть,— отвечает погонщик и уводит в стойло распряженно-
го быка.
Или вот еще. Зять, принятый в семью, перестает наве-
щать свою жену. Большое огорчение! Какая-то важная особа
сосватала ему дочку одного придворного. Совестно перед
людьми, а делать нечего!
Кормилица отпросилась «на часочек». Утешаешь ребенка,
забавляешь. Пошлешь к кормилице приказ немедленно воз-
вращаться... И вдруг ответ: «Нынче вечером не ждите». Тут не
просто в уныние придешь, этому имени нет, гнев берет, до
чего возмутительно!
Как же сильно должен страдать мужчина, который на-
прасно ждет свою возлюбленную!
Или еще пример.
Ожидаешь всю ночь. Уже брезжит рассвет, как вдруг —
тихий стук в ворота. Сердце твое забилось сильнее, посыла-
ешь людей к воротам узнать, кто пожаловал.
Но называет свое имя не тот, кого ждешь, а другой чело-
век, совершенно тебе безразличный. Нечего и говорить, ка-
кая тоска сжимает тогда сердце!
Заклинатель обещал изгнать злого духа. Он велит принес-
ти четки и начинает читать заклинания тонким голосом, слов-
но цикада верещит.
Время идет, а незаметно, чтобы злой дух покинул больно-
го или чтобы добрый дух-защитник явил себя. Вокруг собра-
лись и молятся родные больного. Всех их начинают одоле-
вать сомнения.
Заклинатель из сил выбился, уже битый час он читает
молитвы.
— Небесный защитник не явился. Вставай! — приказы-
вает он своему помощнику и забирает у него четки.
— Все труды пропали! — бормочет он, ероша волосы со
лба на затылок, и ложится отдохнуть немного.
— Любит же он поспать! — возмущаются люди и без
всякой жалости трясут его, будят, стараются из него хоть
слово выжать.
71
Печальное зрелище!
Или вот еще.
Дом человека, который не получил должности в дни, ког-
да назначаются правители провинций.
Прошел слух, что уж на этот раз его не обойдут. Из раз-
ных глухих мест к нему съезжаются люди, когда-то служив-
шие у него под началом, с виду сущие деревенщины. Все
они полны надежд.
То и дело видишь во дворе оглобли подъезжающих и отъез-
жающих повозок. Каждый хочет сопровождать своего покрови-
теля, когда он посещает храмы. Едят, пьют, галдят наперебой.
Время раздачи должностей подходит к концу. Уже заня-
лась заря последнего дня, а еще ни один вестник не посту-
чал в ворота.
— Право, это странно! — удивляются гости, поминутно
настораживая уши.
Но вот слышатся крики передовых скороходов: советни-
ки государя покидают дворец.
Слуги с вечера зябли возле дворца в ожидании вестей,
теперь они возвращаются назад с похоронными лицами.
Люди в доме даже не решаются их расспрашивать. И
только приезжие провинциалы любопытствуют:
— Какую должность получил наш господин?
Им неохотно отвечают:
— Он по-прежнему экс-губернатор такой-то провинции.
Все надежды рухнули, какое горькое разочарование!
На следующее утро гости, битком набившие дом, поти-
хоньку отбывают один за другим. Но иные состарились на
службе у хозяина дома и не могут так легко его покинуть,
они бродят из угла в угол, загибая пальцы на руках. Подсчи-
тывают, какие провинции окажутся вакантными в будущем
году.
Унылая картина!
Вы послали кому-то стихотворение. Вам оно кажется хо-
рошим, но — увы! — не получаете «ответной песни».
Грустно и обидно. Если это любовное послание, что же, не
всегда можно на него отозваться. Но как не написать в ответ
72
хоть несколько ничего не значащих любезных слов... Чего же
стоит такой человек?
Или вот еще.
В оживленный дом ревнителя моды приносят стихотво-
рение в старом вкусе, без особых красот, сочиненное в ми-
нуту скуки стариком, безнадежно отставшим от века.
Тебе нужен красивый веер к празднику. Заказываешь его
прославленному художнику. Наступает день торжества, веер
доставлен... и на нем — кто бы мог ожидать? — намалеван
безобразный рисунок.
Посланный приносит подарок по случаю рождения ре-
бенка или отъезда в дальний путь, но ничего не получает в
награду.
Непременно нужно вознаградить слугу, хотя бы он при-
нес пустячок: целебный шар кусудама62 или колотушку сча-
стья 63. Посланный от души рад, он не рассчитывал на щед-
рую мзду.
Иной слуга не сомневается, что его ждет богатая награ-
да. Сердце у него так и прыгает. Но надежды его обма-
нуты, и он возвращается назад мрачнее тучи.
В семью приняли молодого зятя, но прошло четыре-пять
лет, и еще ни разу в доме не поднимали суматоху, спеша
приготовить покои для родов. Какой печальный дом! У пре-
старелых супругов много взрослых сыновей и дочерей, пора
бы, кажется, и внучатам ползать по полу и делать первые шаги.
Старики прилегли отдохнуть в одиночестве. На них вчуже
глядеть грустно. Что же должны чувствовать их собственные
дети!
Вечером в канун Нового года весь дом в хлопотах.
Лишь кто-то один лениво встает с постели после дневного
отдыха и плещется в горячей воде. Сил нет, как это
раздражает!
А еще наводят уныние:
долгие дожди в последний месяц года;
один день невоздержания в конце длительного поста.
6-3893
73
26. То, к чему постепенно теряешь рвение
Каждодневные труды во время поста.
Приготовление к тому, что еще не скоро наступит.
Долгое уединение в храме.
27. То, над чем посмеиваются
Обвалившаяся ограда.
Человек, который прослыл большим добряком.
28. То, что докучает
Гость, который без конца разглагольствует, когда тебе не-
когда. Если с ним можно не считаться, спровадишь его без
долгих церемоний: «После, после...» Но какая же берет доса-
да, если гость — человек значительный и прервать его неловко.
Растираешь палочку туши и вдруг видишь: к тушечнице
прилип волосок. Или в тушь попал камушек и царапает слух
пронзительным « скрип-скрип».
Кто-то внезапно заболел. Посылаешь слугу с наказом ско-
рей привезти заклинателя, а того, как нарочно, дома нет. Ищут
повсюду. Ждешь, не находя себе 'места.
Как долго тянется время! Наконец — о радость! — явил-
ся. Но он, должно быть, лишь недавно усмирял демонов. Са-
дится усталый и начинает сонным голосом бормотать закли-
нания себе под нос. Большая досада!
Человек, не блещущий умом, болтает обо всем на свете с
глупой ухмылкой на лице.
А иной гость все время вертит руки над горящей
жаровней, трет и разминает, поджаривая ладони на огне.
Кто когда видел, чтобы молодые люди позволяли себе
подобную вольность? И только какой-нибудь старик спо-
собен небрежно положить ногу на край жаровни да еще
и растирать ее во время разговора.
74
Такой бесцеремонный гость, явившись к вам с визи-
том, первым делом взмахами веера сметает во все сторо-
ны пыль с того места, куда намерен сесть. Он не держит-
ся спокойно, руки и ноги у него все время в движении,
он заправляет под колени переднюю полу своей «охотни-
чьей одежды» 64, вместо того чтобы раскинуть ее перед
собой.
Вы думаете, что столь неблаговоспитанно ведут себя толь-
ко люди низкого разбора, о ком и говорить-то не стоит?
Ошибаетесь, и чиновные господа не лучше. К примеру, так
вел себя третий секретарь императорской канцелярии.
А иной упьется рисовой водкой и шумит вовсю. Обтирая
неверной рукой рот и поглаживая бороденку, если она у
него имеется, сует чарку соседу в руки,— до чего противное
зрелище!
«Пей!» — орет он, подзадоривая других.
Посмотришь, дрожит всем телом, голова качается, ниж-
няя губа отвисла... А потом еще и затянет ребячью песенку:
В губернскую управу я пошел...
И так ведут себя, случалось мне видеть, люди из самого
хорошего круга. Скверно становится на душе!
Завидовать другим, жаловаться на свою участь, приста-
вать с расспросами по любому пустяку, а если человек не
пойдет на откровенность, из злобы очернить его; краем уха
услышать любопытную новость и потом рассказывать на-
право и налево с таким видом, будто посвящен во все под-
робности,— как это мерзко!
Ребенок раскричался как раз тогда, когда ты хочешь к
чему-то прислушаться.
Вороны собрались стаей и носятся взад-вперед с оглуши-
тельным карканьем.
Собака увидела кого-то, кто потихоньку пробирался к тебе,
и громко лает на него. Убить бы эту собаку!
Спрячешь с большим риском кого-нибудь там, где быть
ему не дозволено, а он уснул и храпит!
Или вот еще.
75
Принимаешь тайком возлюбленного, а он явился в
высокой шапке! Хотел пробраться незамеченным, и вдруг
шапка за что-то зацепилась и громко шуршит.
Мужчина рывком перебрасывает себе через голову ви-
сящую у входа плетеную штору — и она отчаянно шеле-
стит. Если это тяжелая штора из бамбуковых палочек, то
еще хуже! Нижний край ее упадет на пол с громким
стуком. А ведь, кажется, нетрудное дело — поднять што-
ру беззвучно.
Зачем с силой толкать скользящую дверь? Ведь она сдви-
нется бесшумно, стоит только чуть-чуть ее приподнять. Даже
легкие сёдзи65 издадут громкий скрип, если их неумело тол-
кать и дергать. До чего же неприятно!
Тебя клонит в сон, ты легла и уже засыпаешь, как вдруг
тонким-тонким голосом жалобно запевает москит, он кружит
над самым твоим лицом и даже, такой маленький, умудряется
навевать ветерок своими крылышками. Изведет вконец.
Скрипучая повозка невыносимо раздирает уши. Если едешь
в чужом экипаже, то даже владелец его становится тебе про-
тивен.
Рассказываешь старинную повесть. Вдруг кто-то подхва-
тил нить твоего рассказа и продолжает сам. Несносный че-
ловек! И вообще несносен каждый, будь то взрослый или
ребенок, кто прерывает тебя и вмешивается в разговор.
К тебе случайно забежали дети. Приласкаешь их, пода-
ришь какие-нибудь безделушки. И уж теперь от них от-
бою нет, то и дело врываются к тебе, хватают и разбра-
сывают все, что им попадется на глаза.
В дом или во дворец, где ты служишь, явился неприят-
ный для тебя посетитель. Прикинешься спящей, но не тут-
то было! Твои служанки будят тебя, трясут и расталкивают с
укоризненным видом: как, мол, не совестно быть такой со-
ней! А ты себя не помнишь от досады.
Придворная дама служит без году неделя, а туда же: бе-
рется всех поучать с многоопытным видом и, непрошеная,
навязывает свою помощь! Терпеть не могу таких особ!
Человек, близкий твоему сердцу, вдруг начинает хвалить
до небес свою прежнюю возлюбленную. Не особенно это
76
приятно, даже если речь идет о далеком прошлом. Но,
предположим, он лишь недавно расстался с нею? Тут уж
тебя заденет за живое. Правда, нет худа без добра: в этом
случае легче судить, что к чему.
Гость чихнул и бормочет заклинание. Нехорошо! Только
разве один хозяин дома может позволить себе такую воль-
ность.
Блохи — препротивные существа. Скачут под платьем так,
что, кажется, оно ходит ходуном.
Когда собаки где-то вдалеке хором поднимают протяж-
ный вой, просто жуть берет, до чего неприятное чувство!
Кто-то открыл дверь и вышел, а закрыть за собой и не
подумал. Какая докука!
29. То, что заставляет сердце сильнее биться
Как взволновано твое сердце, когда случается:
Кормить воробьиных птенчиков 66.
Ехать в экипаже мимо играющих детей.
Лежать одной в покоях, где курились чудесные благо-
вония.
Заметить, что драгоценное зеркало уже слегка потуск-
нело.
Слышать, как некий вельможа, остановив свой экипаж у
твоих ворот, велит слугам что-то спросить у тебя.
Помыть волосы и, набелившись, надеть платье, пропи-
танное ароматами. Даже если никто тебя не видит, чувству-
ешь себя счастливой.
Ночью, когда ждешь своего возлюбленного, каждый лег-
кий звук заставляет тебя вздрагивать: шелест дождя или шо-
рох ветра.
30. То, что дорого как воспоминание
Засохшие листья мальвы 67.
Игрушечная утварь для кукол.
Вдруг заметишь между страницами книги когда-то зало-
женные туда лоскутки сиреневого или пурпурного шелка.
77
В тоскливый день, когда льют дожди, неожиданно най-
дешь старое письмо от того, кто когда-то был тебе дорог.
Веер «Летучая мышь» — память о прошлом лете.
31. То, что радует сердце
Прекрасное изображение женщины на свитке68 в сопро-
вождении многих искусно написанных слов.
На обратном пути с какого-нибудь зрелища края женс-
ких одежд выбиваются из-под занавесок — так переполнен
экипаж. За ним следует большая свита, умелый погонщик
гонит быка вовсю.
Сердце радуется, когда пишешь на белой и чистой бумаге
из Митиноку69 такой тонкой-тонкой кистью, что, кажется,
она и следов не оставит.
Крученые мягкие нити прекрасного шелка.
Во время игры в кости много раз подряд выпадают счас-
тливые очки.
Гадатель, превосходно владеющий своим искусством, воз-
глашает на берегу реки заклятие против злых чар.
Глоток воды посреди ночи, когда очнешься от сна.
Томишься скукой, но вдруг приходит гость, в обычное время
не слишком тебе близкий. Он сообщает последние светские
новости, рассказывает о разных событиях, забавных, горест-
ных или странных, о том, о другом... Во всем он осведомлен,
в делах государственных или частных, обо всем говорит тол-
ково и ясно. На сердце у тебя становится весело.
Посетив какой-нибудь храм, закажешь там службу. Бон-
за в храме или младший жрец в святилище, против обыкно-
вения, читает молитвы отчетливо, звучным голосом. Прият-
но слушать.
32. Экипаж знатного вельможи с кузовом
из пальмовых листьев...
Экипаж знатного вельможи с кузовом из пальмовых лис-
тьев должен ехать спокойно и плавно. Если он мчится слиш-
ком быстро, это оскорбляет глаза.
78
flo зато чем скорее промелькнет мимо обычный экипаж
с сетчатым кузовом, тем лучше. Едва показался — и уже ис-
чез, только и заметишь бегущих сзади слуг. Занятно гадать:
кто проехал? Но если повозка тащится медленно, какой уж
интерес!
33. Проповедник должен быть
благообразен лицом
Проповедник должен быть благообразен лицом.
Когда глядишь на него, не отводя глаз, лучше постигаешь
святость поучения. А будешь смотреть по сторонам, мысли
невольно разбегутся. Уродливый вероучитель, думается мне,
вводит нас в грех.
Но довольно! Будь я чуть помоложе, то, верно, больше
написала бы о таких суетных вещах, как людская красота.
Но в мои годы я страшусь прегрешения.
«Слова его возвышенны, и сам он полон благочестия»,—
заговорит молва о проповеднике. И вот уже иные люди спе-
шат в храм, лишь бы первыми послушать его. Ах, чем ехать
туда из таких тщеславных побуждений, лучше остаться дома!
Бывало, в старину, когда придворный выйдет в отставку,
ему уже нет места в императорском кортеже и, уж само
собой, во дворце его не увидишь. Но времена изменились.
Бывших куродо, возведенных при отставке в чин пятого ранга,
ныне охотно употребляют на службе.
И все же отставной придворный, верно, тоскует в душе,
вспоминая прежние дни. Ему кажется, что он не у дела.
От скуки заглянет в храм, послушает проповедь раз-дру-
гой, и вот его уже все время тянет туда.
Даже летом, в разгар летней жары, он там. Исподнее пла-
тье на нем самых ярких цветов. Бледно-лиловые переливча-
тые шаровары такой длины, что он топчет их при ходьбе. У
иного к шапке прицеплен ярлычок с надписью «День удале-
ния» 70. Ему бы не покидать своего дома в такое время, но,
видно, он думает, что ради благого дела все дозволено. Разго-
варивая с мудрым подвижником, готовым приступить к про-
поведи, он посматривает краем глаза туда, где стоят экипажи
79
с приезжими дамами. С радостным изумлением подходит к
знакомому, с кем давно не виделся, заводит с ним разговор,
кивает в знак согласия, рассказывает интересные новости,
смеется, прикрыв рот широко распахнутым веером, небреж-
но перебирает роскошные четки из хрусталя, бросает взгля-
ды направо и налево, хвалит или бранит убранство экипажей,
разбирает до тонкости, так или этак прочел тот или иной
священнослужитель «Восемь поучений» 71 или «Приношение
в дар святых книр> 72... За всем этим проповедь он пропустил
мимо ушей.
Ну и что же? Он слушает столько проповедей, что уже не
находит в них ничего нового, необыкновенного.
Иные господа не столь бесцеремонны, но все же являют-
ся после того, как проповедник уже занял свое место. Вот
они подкатили в экипаже под крики передовых, разгоняю-
щих толпу.
Это молодые еще люди, изящные и стройные. На одном
кафтан из шелка, тоньше крылышка цикады, и шаровары,
под кафтаном легкое платье из шелка-сырца. На другом —
«охотничья одежда».
Их всего трое-четверо да столько же слуг. Они входят в
храм. Несколько потеснив тех, кто прибыл раньше, занима-
ют места у подножия колонны, поближе к проповеднику, и,
потрепав в руках четки, готовятся слушать.
Увидев их, священнослужитель польщен и старается с
блеском прочесть свою проповедь, чтобы в свете о нем заго-
ворили. Но вот он кончил. Не успеют молящиеся вознести
хвалу Будде и отбить поклоны, как эти господа с шумом
встают и торопятся выйти первыми, поглядывая в ту сторо-
ну, где стоят экипажи дам.
Воображаю, о чем тогда толкуют между собой приятели!
— Как прелестна вот эта дама!
— А вон та, незнакомая, кто она? — теряются они в
догадках, провожая ее пристальным взглядом. Ну, не смеш-
но ли?
— Там читали проповедь. А вон там «Восемь поуче-
ний»,— то и дело сообщают друг другу светские люди.
— А она там была?
80
— Еще бы, как же иначе!
Такое принуждение, нет, уж это чересчур!
Я не собираюсь, разумеется, хвалить тех, кто ни разу не
удосужился послушать проповедь. Ведь многие женщины
самого низкого звания слушают их с большим усердием.
Но в прежнее время дамы не ходили пешком на все
молебствования. А если в кои веки пойдут, то соблюдают
в одежде хороший тон. Как подобает паломнице, завернут-
ся с головой в широчайший плащ, именуемый «цветочным
горшком». Но все же тогда нечасто доводилось, чтобы
дамы ходили слушать проповедь. Если бы люди, посещав-
шие храм в былые времена, дожили до наших дней, как
бы строго судили они и порицали нас!
34. Когда я удалилась от мира
в храм Бодхи73...
Когда я удалилась от мира в храм Бодхи, чтобы слу-
шать там «Восемь поучений», укрепляющих веру, пришел
посланный из одного дружеского мне дома с просьбой:
«Вернитесь скорее, без вас тоскливо».
В ответ я написала на листе бумажного лотоса:
Напрасен ваш призыв!
Могу ли я покинуть лотос74,
Обрызганный росой?
Могу ли возвратиться снова
В мир дольней суеты?
Светлые слова поистине глубоко проникли в мою душу, и
мне захотелось навеки остаться в обители. Я позабыла, с ка-
ким нетерпением ждут меня в миру родные и близкие.
35. У господина тайсё, имеющего свою
резиденцию...
У господина тайсё75, имеющего свою резиденцию в Ма-
лом дворце на Первом проспекте, есть загородный дом Коси-
ракава. В этом доме попечением высших сановников было
81
устроено замечательное торжество: четыре дня подряд долж-
ны были читаться «Восемь поучений». Всем людям большого
света не терпелось побывать там.
«Если запоздаете, некуда будет поставить экипаж»,— пре-
дупредили меня, и я пустилась в путь вместе с первыми
каплями утренней росы.
И в самом деле, скоро не осталось свободного места. По-
возки на дворе стояли впритык, одна опиралась на оглобли
другой. Лишь в первых трех рядах еще можно было что-то
расслышать.
Близилась середина шестой луны, и жара стояла необы-
чайная. Только тот, кто смотрел на лотосы в пруду, мог еще
подумать о прохладе. Все высшие сановники, за вычетом
Левого министра и Правого министра, присутствовали на
этом сборище. На них были шаровары из переливчатого ли-
лового шелка и тончайшие кафтаны, а сквозь шелка просве-
чивали легкие исподние одежды цвета бледной лазури.
Самые молодые щеголяли в одежде прохладных тонов:
шаровары с синевато-стальным отливом поверх исподних
белых.
Государственный советник Сукэмаса вырядился как мо-
лоденький, что не соответствовало святости обряда и вызы-
вало невольную улыбку.
Все шторы в зале, смежном с верандой, были подняты
вверх. Высшие сановники сидели длинными рядами на на-
гэси, обратясь лицом к середине зала.
А на веранде парадно разряженные молодые придвор-
ные и юноши из знатных семей в кафтанах или в «охотни-
чьих одеждах» непринужденно расхаживали взад и вперед.
Было чем залюбоваться!
Юные отпрыски семьи — второй начальник гвардии Санэ-
ката, паж императора Тёмэй — еще более свободно вели себя в
привычной обстановке. Самые младшие, совсем дети с виду, были
просто очаровательны.
Когда солнце уже почти достигло зенита, появился Сам-
ми-но тюдзё, как титуловали тогда господина канцлера Ми-
титака. На нем была одежда ярких цветов: лиловый кафтан
поверх легкого платья из тончайшего узорчатого крепа цвета
82
амбры, узорные лиловые шаровары поверх густо-алых ниж-
них шаровар, исподнее платье из белого накрахмаленного
шелка.
Могло показаться, что он слишком жарко одет по такой
погоде, но все же он был великолепен!
Все веера были из красной бумаги, лишь планки у них
сверкали лаком всевозможных оттенков, и, когда веерами
взмахивали, казалось, что видишь поле цветущей гвоздики.
Пока проповедник еще не занял своего места, внесли сто-
лики с приношениями Будде — не знаю какими.
Тюнагон Ёситика 76 выглядел еще более пленительно, чем
всегда. Он был бесподобно изящен. Среди большого собра-
ния, где все старались перещеголять друг друга нарядной
пестротой своих расцвеченных всеми красками шелков, толь-
ко у тюнагона ни один край его многослойных одежд не
выбивался из-под верхнего кафтана.
Не сводя глаз с экипажей, где сидели дамы, он то и дело
посылал туда слуг с наказом сообщить что-то от его имени.
Все глядели на него с любопытством.
Для экипажей, прибывших позже, уже не нашлось места
подле дворца, и их поставили возле пруда.
Заметив это, тюнагон Ёситика сказал господину Санэката:
— Кто из ваших слуг способен приличным образом пе-
редать приветствие? Приведите его ко /ине.
Санэката привел к нему уж я не знаю кого.
Что именно просил передать тюнагон, об этом могли спо-
рить лишь люди, находившиеся неподалеку от него, я же не
могла поймать ни полслова.
Слуга зашагал с таким деловым видом, что со всех сто-
рон послышался смех. Он остановился возле одного экипа-
жа и, как видно, начал говорить. Долго-долго он ждал
ответа...
— Дама, наверно, послание в стихах сочиняет,— со сме-
хом сказал тюнагон господину Санэката.— Будьте другом,
помогите сложить «ответную песню».
В самом деле, когда же вернется слуга? Все присутствую-
щие там сановники, даже самые старые, не сводили глаз с
экипажа дамы... Право, даже толпа во дворе и то глазела.
83
Наверно, дама наконец дала ответ, потому что послан-
ный сделал было несколько шагов вперед, но вдруг она снова
поманила его веером.
«Почему она вдруг вернула его? — сказала я себе.— Мо-
жет быть, хочет что-то переменить в стихотворении? А ведь
столько времени сочиняла, лучше бы оставить как есть. По-
здно исправлять теперь».
Наконец она отпустила посланного. Не успел слуга вер-
нуться, как его забросали нетерпеливыми вопросами: «Ну
что? Ну что?»
Но тут тюнагон Ёситика позвал его. Посланный со значи-
тельным видом начал что-то докладывать...
— Короче,— оборвал слугу Самми-но тюдзё.— Только
спутаешься, если будешь выбирать слова.
До меня донесся ответ посланного:
— Да уж тут как ни ошибись, толк один.
То-дайнагон77 любопытствовал больше всех. Он так и
вытянул шею:
— Ну что же она сказала?
— Сказала: «Прямое дерево не согнешь — сломается»,—
ответил Самми-но тюдзё.
То-дайнагон так и залился смехом, за ним остальные, а
ведь дама в экипаже могла услышать.
Тюнагон Ёситика стал расспрашивать посланного:
— Но что она сказала в первый раз? До того, как позва-
ла тебя обратно? Что изменила она в своем ответе?
— Она долго молчала,— ответил слуга.— Долго не было
слышно ни звука. «Так вы не изволите отвечать, говорю. Я
пойду назад». И пошел было. Тут-то она меня и воротила.
.— А чей это был экипаж? Узнал ли ты? — полюбо-
пытствовал тюнагон.— Вот что, сочиню-ка я стихотворение
и снова пошлю тебя.
Тем временем проповедник занял свое место на возвы-
шении. Наступила тишина. Все, приняв чинные позы, уст-
ремили глаза на него и не заметили, как экипаж дамы исчез,
словно кто-то бесследно стер его с лица земли.
Занавеси в экипаже такие новые, будто лишь сегодня по-
вешены. На даме двойная нижняя одежда густо-фиолетового
84
цвета, платье из переливчатого пурпурно-лилового шелка и
еще одно поверх всех — прозрачное, легкое, цвета багрянни-
ка. А сзади экипажа свешивается широко раскинутый шлейф
с нарядным рисунком.
— Кто она такая? Ну, скажу я вам... Лучше бы промол-
чала, чем говорить глупости,— слышалось вокруг.
А я, противно общему мнению, сочла, что она отлично
поступила.
Во время утренней службы поучение читал преподобный
Сэйхан78. У него был столь благостный вид, что, казалось,
все вокруг озарилось сиянием.
Я очень страдала от жары, и к тому же у меня были
неотложные дела. «Послушаю немного,— думала я,— и вер-
нусь домой». Но не тут-то было! Подъезжали все новые и
новые экипажи, как набегают морские волны, и моя повоз-
ка застряла в глубине двора.
Я послала сообщить владельцам экипажей, загородивших
мне путь, что непременно должна уехать, лишь только кон-
чится утренняя служба. Наверно, они обрадовались: можно
будет ближе подъехать к проповеднику. Слуги их сразу же
начали осаживать экипажи с криками: «Давай, давай! Живо!»
Поднялась шумная суматоха.
— Нет, это возмутительно! — заговорили кругом. Ста-
рые сановники принялись отпускать ядовитые насмешки
на мой счет, но я осталась глуха. Сохраняя полное спокой-
ствие и ни слова не отвечая, я невозмутимо продолжала
свой путь.
Тюнагон Ёситика воскликнул с улыбкой:
— Ха-ха! «Удалились люди сии — и хорошо сделали!» 79
Как он был прекрасен в эту минуту!
Я пропустила мимо ушей его слова — видно, от жары у
меня в голове помутилось — и, уже выехав за ворота, посла-
ла слугу сказать ему: «Среди тех пяти тысяч показных бла-
гочестивцев и вам, верно, нашлось бы место...»
После чего возвратилась домой.
Во все продолжение «Восьми поучений», с первого и до
последнего дня, во дворе стоял экипаж одной дамы, но неза-
метно было, чтоб кто-нибудь хоть раз подошел к нему.
85
Удивительное дело! Экипаж за все это время не сдвинул-
- ся с места, словно был нарисован на картине. Это было стран-
но, необыкновенно, чудесно!
Я слышала, как люди спрашивали друг друга:
— Да кто она? Как бы узнать?
То-дайнагон насмешливо бросил:
— Нашли от чего прийти в восторг! Там, верно, прячет-
ся жуткая уродина...
Какое веселье царило тогда!
Но, увы, прошло лишь несколько дней, и в двадцатых
числах того же месяца тюнагон Ёситика постригся в мона-
хи. Какая печаль! Когда в свой срок облетают вишневые цве-
ты — что ж! — это вещь обычная в нашем мире.
А он был в прекраснейшей поре расцвета, «когда цветок
лишь ожидает, что выпадет роса»...
36. В седьмом месяце года стоит невыносимая жара
В седьмом месяце года стоит невыносимая жара. Всюду
подняты створки ситоми, но даже ночью трудно уснуть.
Проснешься посреди ночи, когда в небе ослепительно си-
яет луна, и смотришь на нее, не вставая с ложа,— до чего
хороша!
Но прекрасна и безлунная ночь. А предрассветный ме-
сяц? К чему здесь лишняя похвала!
Как приятно, когда свежая цветная циновка постелена
на гладко отполированных досках пола, возле самой веран-
ды. Церемониальный занавес неразумно помещать в глуби-
не покоя, его место — возле приоткрытых ситоми, не то на
душе становится тревожно.
Возлюбленный, верно, уже удалился. Дама дремлет, с
головой накрывшись светло-лиловой одеждой на темной
подкладке. Верхний шелк уже, кажется, слегка поблек?
Или это отливает глянцем густо окрашенная и не слишком
мягкая парча? На даме нижнее платье из шелка цвета
амбры или, может быть, палевого шелка-сырца, алые ша-
ровары. Пояс еще не завязан, его концы свисают из-под
платья.
86
Пряди разметанных волос льются по полу волнами... С
первого взгляда можно понять, какие они длинные.
В предутреннем тумане мимо проходит мужчина, возвра-
щаясь домой после любовной встречи. На нем шаровары из
переливчатого пурпурно-лилового шелка, сверху наброшена
«охотничья одежда», такая прозрачная, словно бы и нет ее.
Под легким светлым платьем сквозят алые нижние одежды.
Блестящие шелка смочены росой и обвисли в беспорядке.
Волосы на висках растрепаны, и он глубже надвинул на лоб
свою шапку цвета воронова крыла. Вид у него несколько
подгулявший.
Возвращаясь от своей возлюбленной, он полон заботы.
Надо написать ей письмо80 как можно скорее, «пока не
скатились капли росы с утреннего вьюнка», думает он, напе-
вая по дороге: «На молодых ростках конопли...» 81
Но вдруг он видит, что верхняя створка ситоми припод-
нята. Он чуть отодвигает край шторы и заглядывает внутрь.
«Должно быть, с этого ложа только что встал возлюблен-
ный... И может быть, как я, он сейчас по дороге домой лю-
буется блеском утренней росы...»
Эта мысль кажется ему забавной.
У изголовья женщины, замечает он, брошен широко рас-
крытый веер, бумага отливает пурпуром, планки из дерева
магнолии.
На полу возле занавеса рассыпаны в беспорядке сложен-
ные в несколько раз листки бумаги Митиноку, светло-голу-
бые или розовые.
Дама замечает присутствие чужого, она выглядывает из-
под наброшенной на голову одежды. Мужчина, улыбаясь,
смотрит на нее. Он не из тех, кого надо избегать, но дама не
хочет встречи с ним. Ей неприятно, что он видел ее на ноч-
ном ложе.
— В долгой дреме после разлуки? — восклицает он, пе-
регнувшись до половины через нижнюю створку ситоми.
— В досаде на того, кто ушел раньше, чем выпала роса,—
отвечает дама.
Может быть, и не следовало писать о таких безделицах как
о чем-то значительном, но разговор их, право, был очень мил.
87
Мужчина придвигает своим веером веер дамы и нагиба-
ется, чтобы его поднять. Но дама пугается, как бы он не
приблизился к ней. С сильно бьющимся сердцем она по-
спешно прячется в глубине покоя.
Мужчина поднимает веер и разглядывает его.
— От вас веет холодом,— бросает он с легким оттенком
досады.
Но день наступил, слышен людской говор, и солнце уже
взошло.
Только что он тревожился, успеет ли написать послание
любимой, пока еще не рассеялся утренний туман, и вот уже
совесть упрекает его за небрежение.
Но тот, кто покинул на рассвете ложе этой дамы, не столь
забывчив. Слуга уже принес от него письмо, привязанное к
ветви хаги82. На цветах еще дрожат капли росы. Но послан-
ный не решается отдать письмо, ведь дама не одна. Бумага
цвета амбры пропитана ароматом и сладко благоухает.
Дольше медлить неловко, и мужчина уходит, улыбаясь при
мысли, что в покоях его возлюбленной могло после разлуки
с ним, пожалуй, случиться то же самое.
37. Цветы на ветках деревьев
Прекраснее всего весенний цвет красных оттенков: от
бледно-розового до густо-алого. У сакуры крупные лепестки,
на тонких ветках темно-зеленые листья.
Ветки цветущей глицинии низко-низко падают лиловы-
ми гроздьями чудесной красоты.
В конце четвертой луны или в начале пятой среди темной
зелени померанца ослепительно белеют цветы. С чем срав-
нить их живую прелесть на другое утро после дождя? А в
гуще цветов кое-где еще видны золотые шары прошлогод-
них плодов. Как ярко они блистают! Не уступят цветам са-
куры 83, обрызганным утренней росой. Померанец неразлу-
чен с кукушкой84 и тем особенно дорог сердцу.
Цветы грушевого дерева не в почете у людей. Никто не
привяжет к ветке цветущей груши и самого незначительно-
го письмеца.
88
Цретком груши называют лицо, лишенное прелести. И
правда. Он непривлекателен на вид, окраска у него самая
скромная.
Но в Китае слагают стихи о несравненной красоте цветка
груши. Невольно задумаешься, ведь не случайно это... Вгля-
дишься пристально — ив самом деле на концах его лепест-
ков лежит розоватый отсвет, такой легкий, что кажется, глаза
тебя обманывают.
Повествуя о том, как встретились Ян-Гуйфэй85 с послан-
цем императора, поэт уподобил ее облитое слезами лицо
«ветке груши в цвету, окропленной дождем». Значит, не ду-
мал он, что цветок груши неказист, но считал его красоту
совершенной.
Цветы павлонии благородного пурпурно-лилового оттен-
ка тоже очень хороши, но широко растопыренные листья
неприятны на вид. Можно ли, однако, говорить о павло-
нии как о самом обычном дереве? Лишь на ее ветках
ищет себе приют прославленный китайский феникс86. При
одной этой мысли начинаешь испытывать к ней совершен-
но особое чувство.
Из ее ствола делают цитры, издающие множество сладо-
стных звуков. Никаких слов не хватит, чтобы воздать хвалу
павлонии, так она прекрасна.
Ясенка87 — неприглядное дерево, но цветы его прелест-
ны. У них странный вид, словно они сморщились от жары.
И еще есть у этих цветов чудесное свойство: они всегда то-
ропятся расцвести к празднику пятого дня пятой луны.
38. Пруды
Пруд Камцумата. Пруд Иварэ.
Пруд Ниэно. Когда я совершала паломничество в храмы
Хацусэ, то над ними все время с шумом вспархивали водя-
ные птицы, это было чудесно.
Пруд Мидзунаси — «Без воды».
— Странно, отчего его так назвали? — спросила я.
— Оттого, что даже в пятую луну года, когда не переставая
льют дожди, в нем нет ни капли воды. Но иногда весною, в
89
самую солнечную пору, вдруг там начинает ключом бить вода,—
ответили мне люди.
Мне захотелось возразить им:
— Такое прозвище было бы справедливым, если бы пруд
этот круглый год оставался сухим, но ведь по временам он
до краев наполняется водой, зачем же всегда называть его
пруд «Без воды»?
Пруд Сарусава88 славен тем, что некогда его посетил нар-
нский государь, услышав, что туда бросилась юная дева, слу-
жившая ему. И недаром до сих пор живут в памяти людей
стихи поэта Хитомаро «Спутанные волосы...» 89.
Пруд Омаэ — «Дар божеству»,— хотела бы я узнать,
какое чувство владело людьми, которые его так назвали.
Пруд Кагами — «Зеркало».
Пруд Саяма. Чудесное имя! Невольно приходит на па-
мять песня о водяной траве микури90.
Пруд Коинума — «Пока не любил».
Пруд Хара — это о нем поется в песне: «Трав жемчуж-
ных не срезай!». Оттого он и кажется прекрасным.
39. Из всех сезонных праздников...
Из всех сезонных праздников самый лучший — пятый
день пятой луны 91. В воздухе плывут ароматы аира и черно-
быльника.
Все кровли устланы аиром, начиная с высочайших черто-
гов и до скромных хижин простонародья. Каждый старает-
ся украсить свою кровлю как можно лучше. Изумительное
зрелище! В какое другое время увидишь что-либо подобное?
Небо в этот день обычно покрыто облаками. В покои
императрицы принесли из службы шитья одежд целеб-
ные шары — кусудама, украшенные кистями из разно-
цветных нитей. Шары эти подвесили по обеим сторонам
ложа в опочивальне. Там, еще с прошлогоднего праздника
девятого дня девятой луны, висели хризантемы, заверну-
тые в простой шелк-сырец. Теперь их сняли и выбросили.
Кусудама тоже, пожалуй, должны были бы оставаться
несколько месяцев, до следующего праздника хризантем, но
90
от них то и дело отрывают нити, чтобы перевязать какой-
нибудь сверток. Так растреплют, что и следа не останется.
В пятый день пятой луны ставят подносы с праздничны-
ми лакомствами. У молодых придворных дам прически ук-
рашены аиром, к волосам прикреплен листок с надписью
«День удаления». Они привязывают многоцветными шнура-
ми красивые ветки и длинные корневища аира к своим на-
рядным накидкам. Необыкновенно? Да нет, пожалуй, но
очень красиво. Неужели хоть один человек скажет, что цве-
ты вишни ему примелькались, потому что они распускаются
каждый год?
Юные служаночки, из тех, кто прогуливается пешком по
улицам, прицепили к рукавам украшения и важничают, слов-
но это невесть какое событие. Идет такая и все время любу-
ется своими рукавами, поглядывая на других с победонос-
ным видом: «Не скажешь, что у меня хуже!»
Проказливые мальчишки из придворной челяди подкра-
дутся и сорвут украшение. Крик, плач! Забавная картина!
Как это очаровательно, когда цветы ясенки завернуты в
лиловую бумагу того же оттенка, а листья аира — в зеленую
бумагу! Листья скатывают в тонкие трубки или перевязыва-
ют белую бумагу белыми корнями аира. А если в письмо вло-
жены длинные корни аира, то это будит в душе чувство утон-
ченно-прекрасного.
Дамы взволнованно совещаются между собой, как лучше
ответить, показывают друг другу сочиненные ими письма.
Забавно глядеть на них.
Если даме случилось послать ответное письмо дочери
или супруге знатной особы, то она весь тот день находится
в приятнейшем расположении духа.
А когда вечером в сумерках вдруг где-то послышится песня
соловья, какое очарование!
40. Деревья, прославленные не за красоту своих
цветов...
Деревья, прославленные не за красоту своих цветов,— это
клен, багрянник, пятилистая сосна.
91
Тасобаноки92 — «дерево на краю поля» — звучит не изящ-
но, но, когда облетит цвет с деревьев и все они станут одно-
образно зелеными, вдруг неожиданно, совсем не ко време-
ни, выглянут из молодой листвы и ярко заблещут листья
«дерева на краю поля». Чудо как хорошо!
О бересклете-маюми умолчу. Он ничем не примечателен.
Вот только жаль мне, что зовут его чужеядным растением.
Каким прекрасным выглядит дерево сакаки93 во время
священных храмовых мистерий! В мире великое множе-
ство деревьев, но лишь одному сакаки дозволено с начала
времен представать перед лицом богов! При этой мысли
оно кажется еще прекрасней.
Камфорное дерево не растет в гуще других деревьев, словно
бы сторонится их в надменной отчужденности. При этой
мысли становится жутко, в душе родится чувство неприяз-
ни. Но ведь говорят о камфорном дереве и другое. Тысяча-
ми ветвей разбегается его густая крона, словно беспокойные
мысли влюбленного. Любопытно узнать, кто первый подсчи-
тал число ветвей и придумал это сравнение.
Кипарис-хиноки тоже чуждается людских селений. Он так
хорош, что из него строят дворцы, «где крыты кипарисом
кровли крыш у трех иль четырех прекрасных павильонов». А
в начале лета он словно перенимает у дождя его голос. В этом
есть особая прелесть.
Туя-каэдэ невелика ростом. Концы листьев, когда они
только-только распускаются, чуть отливают красным. И вот
что удивительно! Листья у нее всегда повернуты в одну и ту
же сторону, а цветы похожи на сухие скорлупки цикад.
Асунаро94 — это кипарис. Не видно его и не слышно о нем
в нашем грешном мире, и только паломники, посетившие «Свя-
щенную вершину» 95, приносят с собой его ветви. Неприятно к
ним прикоснуться, такие они шершавые. Зачем так назвали это
дерево — асунаро — «завтрабудешь (кипарисом)»? Завтра? Не
пустое ли это обещание? Хотелось бы спросить у кого-нибудь.
Мне самой смешно мое ненасытное любопытство.
«Мышьи колобки» 96 — такое дерево, само собой, долж-
но быть ниже человеческого роста. Оно и само маленькое, и
листья у него крохотные, очень забавный у него вид.
92
Ясенка. Горный померанец. Дикая яблоня.
Дуб-сии — вечнозеленое дерево.
Как много деревьев сохраняют круглый год свою листву,
но почему-то если нужен пример, то всегда называют лишь
один дуб-сии.
Дерево, которое зовут белым дубом, прячется всех даль-
ше от людей, в самой глубине гор. Видишь разве только его
листья в те дни, когда окрашивают церемониальные одеж-
ды для сановников второго и третьего ранга. И поэтому не
скажешь о белом дубе, что он поражает своей красотой
или великолепием. Но, говорят, он можег обмануть глаз,
такой белый-белый, словно и в летнее время утопает в
снегу. И чувствуешь глубокое волнение, когда его ветка
вдруг напомнит тебе старинное предание о том, как Су-
саноо-но микото прибыл в страну Идзумо97, или придет
на память стихотворение Хитомаро.
Если ты услышал о каком-нибудь прекрасном, необыкно-
венном явлении года, то уже никогда не останешься к нему
равнодушным, хотя бы речь зашла всего только о травах или
деревьях, цветах или насекомых.
У дерева юдзуриха пышная глянцевитая листва, черенки
листьев темно-красные и блестящие. Это странно, но кра-
сиво. В обычные дни это дерево в пренебрежении, но зато
в канун Нового года ему выпадает честь: на листья юдзу-
риха 98 кладут кушанья, которые подносят, грустно сказать,
душам умерших, а на второй день Нового года, напротив
того — кушанья, которые должны «укрепить зубы» для дол-
гой жизни.
В чье правление, не знаю, была сложена песня. В ней
любящий дает обещание:
Я позабуду тебя
Не раньше, чем заалеют
Листья юдзуриха.99
Очень красив дуб-касиваги — с вырезанными листьями.
Это священное дерево: в нем обитает бог — хранитель
листьев. Почему-то начальникам гвардии дают кличку «ка-
сиваги». Забавный обычай.
93
Веерная пальма не слишком хороша на вид, но она в
китайском вкусе, и ее, пожалуй, не увидишь возле домов
простолюдинов.
41. Птицы
Попугай — птица чужеземная, но очень мне нравится. Он
повторяет все, что люди говорят.
Соловей 10°. Пастушок. Бекас. «Птица столицы» — мия-
кодори 101.
Чиж. Мухоловка.
Когда горный фазан тоскует по своей подруге, говорят, он
утешится, обманутый, если увидит свое отражение в зеркале.
Как это грустно. И еще мне жаль, что фазана и его подругу
ночью разделяет долина.
У журавля чванный вид, но крик его слышится под са-
мыми облаками, это чудесно!
Воробей с красным колпачком. Самец черноголового ду-
боноса. Птица-искусница102.
Цапля очень уродлива, глаза у нее злые, и вообще нет в
ней ничего привлекательного. Но ведь сказал же поэт: «В
этой роще Юруги даже цапля одна не заснет, ищет себе
подругу...»
Их всех водяных птиц больше всего трогают мое сердце
мандаринки 103. Селезень с уточкой сметают друг у друга
иней с крыльев. Вот до чего они дружны!
А как волнует жалобный крик кулика-тидори 104!
Соловей прославлен в поэзии. Не только голос, но и
повадка, и весь его вид — верх изящества и красоты. Тем
досадней, что он не поет внутри Ограды с десятью врата-
ми. Люди говорили мне. «В самом деле, это так!» — а я
все не верила. Но вот уже десять лет я служу во дворце,
а соловей ни разу и голоса не подал. Казалось бы, возле
дворца Сэйрёдэн густеют рощи бамбука и алой сливы, как
соловьям не прилетать туда?
Так нет же, они там не поют, но стоит только покинуть
дворец, и ты услышишь, какой гомон поднимают соловьи
94
на слрвовых деревьях самого невзрачного вида возле жалкой
хижины.
По ночам соловей молчит. Что тут поделаешь — он
любитель поспать. Летней порой, до самой поздней осени,
соловей поет по-стариковски хрипловато, и люди невеже-
ственные дают ему другое имя — «пожиратель насекомых».
Какое обидное и жуткое прозвище!
Про какую-нибудь обыкновенную пичугу, вроде воробья,
не станут так дурно думать.
Соловья славят как вестника весны. Принято восхва-
лять в стихах и прозе то прекрасное мгновение, когда
соловьиные голоса возвестят: «Весна идет, она уже в
пути...»
Но если б соловей запел много позже, в середине весны,
все равно его песня была бы прекрасна!
Вот и с людьми то же самое. Будем ли мы тратить
слова, осуждая недостойного, который потерял человечес-
кий образ и заслужил общее презрение?
Ворон, коршун... Кто в целом мире стал бы ими любо-
ваться или слушать их крики? А о соловье идет громкая
слава, потому и судят его так строго! При эЧгой мысли неве-
село становится на душе.
Однажды мы хотели посмотреть, как с празднества Камо
возвращается в столицу торжественная процессия, и остано-
вили наши экипажи перед храмами Уринъин и Тисокуин.
Вдруг закричала кукушка, словно она в такой день не хотела
таиться от людей. Соловьи на ветках высоких деревьев нача-
ли хором, и очень похоже, подражать ее голосу, это было
восхитительно!
Словами не выразить, как я люблю кукушку! Неожиданно
слышится ее торжествующий голос. Она поет посреди цве-
тущих померанцев или в зарослях унохана 105, прячась в
глубине ветвей, словно дразнит.
В пору пятой луны, когда льют дожди, проснешься по-
среди недолгой ночи и не засыпаешь больше в надежде пер-
вой услышать кукушку. Вдруг в ночном мраке звучит ее пле-
нительный, волнующий сердце голос! Нет сил противиться
очарованию.
95
С приходом шестой луны кукушка умолкает, ни звука
больше, но напрасно мне искать слова, о кукушке всего не
расскажешь.
Все живое, что подает свой голос ночью, обычно радует
слух.
Впрочем, есть одно исключение: младенцы.
42. То, что утонченно-красиво
Белая накидка, подбитая белым, поверх бледно-лилового
платья.
Яйца дикого гуся.
Сироп из сладкой лозы с мелко наколотым льдом в новой
металлической чашке.
Четки из хрусталя.
Цветы глицинии.
Осыпанный снегом сливовый цвет.
Миловидный ребенок, который ест землянику.
43. Насекомые106
«Сверчок-колокольчик». Цикада «Закат солнца». Бабоч-
ка. Сосновый сверчок. Кузнечик. «Ткач-кузнечик». «Битая
скорлупка» 107. Поденка. Светлячок.
Мне очень жалко миномуси108 — «червячка в соло-
менном плаще». Отец его был чертом. Увидев, что ре-
бенок похож на своего отца, мать испугалась, как бы он
тоже не стал злобным чудовищем. Она закутала его в
лохмотья и пообещала: «Я вернусь, непременно вернусь,
когда подует осенний ветер...» — а сама скрылась неве-
домо куда.
Но покинутый ребенок не знает об этом. Услышит
шум осеннего ветра в пору восьмой луны и начинает го-
рестно плакать: «Тити, тити!» — зовет свою мать. Жаль
его, несчастного!
Как не пожалеть и «жука-молотильщика»!109 В его ма-
леньком сердце родилась вера в Будду, и он все время по
дороге отбивает поклоны. Вдруг где-нибудь в темном уголке
96
послышится тихое мерное постукивание. Это ползет «жук-
молотилыцик» .
Муху я вынуждена причислить к тому, что вызывает до-
саду. Противное существо!
Правда, муха так мала, что не назовешь ее настоящим
врагом. Но до чего же она омерзительна, когда осенью на
все садится, отбою нет. Ходит по лицу мокрыми лапками...
Иной раз человеку дают имя «Муха» — неприятный обы-
чай!
Ночная бабочка прелестна. Когда читаешь, придвинув к
себе поближе светильник, она вдруг начинает порхать над
книгой. До чего же красиво!
Муравей уродлив, но так легок, что свободно бегает по
воде 110, забавно поглядеть на него.
44. В пору седьмой луны...
В пору седьмой луны дуют вихри, шумят дожди. По-
чти все время стоит холодная погода, забудешь о летнем
веере.
Но очень приятно бывает подремать днем, набросив на
голову одежду на тонкой ватной подкладке, еще хранящую
слабый запах пота.
45. То, что в разладе друг с другом
Снег на жалкой лачуге, если в нее проникает лунный свет,
то картина еще более безотрадна.
В ночь, когда ярко сияет луна, вдруг встречается повозка
без крытого верха. И в такую телегу впряжен бык пре-
красного светло-каштанового цвета!
Или вот еще. Животом вперед шествует беременная ста-
руха.
Женщина в преклонных годах взяла себе молодого мужа.
Это уже само по себе противно, а она еще ревнует, жалуясь,
что он бегает к другой.
Старик заспался до сонной одури. Или еще — дед, об-
росший бородой, грызет желуди.
7-3893
97
Беззубая старуха кусает сливу и морщится: кисло.
Женщина из самых низов общества надела на себя пур-
пурные шаровары. В наше время, впрочем, видишь это на
каждом шагу.
Начальник караула с колчаном на поясе совершает
ночной обход. Даже «охотничья одежда» выглядит на нем
нелепо. А тем более — о страх! — красная одежда гвар-
дейского начальника, она легко бросается в глаза. Заметят,
как он бродит дозором возле женских покоев, и обольют
его презрением.
— Нет ли здесь непрошеных гостей? — задает он при-
вычный вопрос.
Войдет такой в женские покои и повесит на занавес, про-
питанный ароматом курений, сброшенные с себя штаны.
Куда это годится!
Отвратительно видеть, как красивые молодые люди из
знатных семейств поступают на службу в управу благо-
чиния на должность начальника блюстителей порядка.
Мне жалко, что эту должность исполнял в дни своей
юности нынешний принц-тюдзё. Как это не подходит к
нему!
46. Однажды в дворцовой галерее...
ОднаждьТ в дворцовой галерее собралось множество дам.
Всех проходивших мимо мы донимали вопросами.
Слуги приятной внешности, юные пажи несли господ-
скую одежду, бережно завернутую в красивые платки. Видны
были только длинные завязки...
Несли также луки, стрелы, щиты.
— Чьи они? — спрашивали мы.
Иной, преклонив колени, отвечает:
— Такого-то господина.
Отлично обученный слуга!
Другой растеряется от смущения:
— Не знаю.
А случается, слуга пройдет мимо, не ответив ни слова.
Отвратительное впечатление!
98
АП. Хозяйственная служба при дворе...
Хозяйственная служба при дворе, что ни говори, дело хоро-
шее. Для женщин низкого происхождения нет ничего завид-
нее. Но такое занятие вполне годится и для благородных дам.
Лучше всего подошли бы хорошенькие молодые девушки в кра-
сивых нарядах. Но зато дамы чуть постарше знают все правила
этикета и держатся так уверенно, что глаза на них отдыхают.
Я думаю, что из женщин, состоящих на хозяйственной
службе, надо отбирать самых миловидных и наряжать их по
самой последней моде. Пусть они носят шлейфы и китайс-
кие накидки.
48. Мужчин должен сопровождать эскорт
Мужчин должен сопровождать эскорт. Самые обворожи-
тельные красавцы ничего не стоят в моих глазах, если за
ними не следует свита.
Министерский секретарь, казалось бы, отличная должность,
но досадно, что у секретарей шлейф очень короткий и офи-
циального эскорта им не полагается.
49. Как-то раз То-но бэн...
Как-то раз То-но бэн стоял возле западной стены дворцовой
канцелярии, где тогда пребывала императрица, и через решет-
чатое окно вел очень долгую беседу с одной придворной дамой.
Я полюбопытствовала:
— Кто она?
Он ответил:
— Это была Бэн-но найси.
— Ну, долго же вы с ней болтали! А если б вы попа-
лись на глаза старшему секретарю, как было в прошлый
раз? Она опять бы скрылась в испуге...
Он громко рассмеялся...
— Кто вам насплетничал? Я как раз пенял ей за это...
То-но бэн не простой светский модник, он не стремится
поразить всех своим нарядом или блеснуть остроумием, все-
99
гда держится просто и естественно. Люди думают, что он не
возвышается над посредственностью, но я смогла заглянуть
в глубину его сердца и сказала императрице:
— Право, он человек далеко не заурядный.
Впрочем, государыня и сама это знает.
Беседуя со мной, он постоянно повторяет: «Женщина
украшает свое лицо 111 для того, кто ищет в ней наслажде-
ние. Доблестный муж примет смерть ради друга, который
способен его постигнуть».
Он глубоко понял меня, и мы поклялись друг другу, что
дружба наша устоит против всех испытаний, словно «ива
у реки Адо112, в Оми, дальней стороне».
Но молодые дамы без стеснения злословили на его счет:
— Этот господин невыносим в обществе. Не умеет он
декламировать стихи и читать сутры, как другие. Тоску на-
водит.
И в самом деле, он ни с одной из них словом не пере-
молвился.
— По мне, пусть у дамы будут косые глаза, брови шири-
ной во весь лоб, нос приплюснут, если у нее приятный ро-
тик, круглый подбородок и красивая шея да голос не оскор-
бляет ушей.
Довольно было этих слов, чтобы все дамы, у которых
острый подбородок и никакой приятности в голосе, сдела-
лись его яростными врагами. Они даже государыне говорят
про него разные злые вещи.
То-но бэн привык обращаться к императрице только
через мое посредство, ведь я первой стала оказывать ему
эту услугу. Он вызывал меня из моих покоев и даже сам
шел туда поговорить со мной. Когда мне случалось отлу-
читься из дворца к себе домой, он посылал мне письма или
являлся собственной персоной.
«В случае если вы задержитесь,— просил он,— передайте
через нарочного то-то и то-то».
Напрасно я говорила ему, что во дворце найдется кому
передать его поручение, он и слушать не хотел.
— Разве не сказал некогда один мудрый человек 113, что
самое лучшее житейское правило — пользоваться всем, что
1ОО
найдется под рукой, без лишних церемоний? — сказала я
ему нравоучительным тоном.
— Таков уж мой природный нрав,— коротко возразил
он.— Себя не переделаешь.
— А что гласит старая истина: «Не стыдись исправлять
самого себя?» 114 — заметила я ему в ответ.
То-но бэн сказал мне, смеясь:
— Злые языки поговаривают, что мы с вами в тесной
дружбе. Раз уж ходят такие слухи, то чего нам теперь сты-
диться? Покажите мне ваше лицо.
— Но я ведь очень дурна собой. Сами же вы говорили,
что не выносите дурнушек. Нет, нет, не покажу вам своего
лица,— отказалась я.
— Ну что ж, может быть, и правда, вы мне стали бы
противны. Пусть будет так, не показывайтесь мне,— ре-
шил он.
С этих пор, если ему по какому-нибудь случаю нужно
было встретиться со мной, он сам закрывал свое лицо и не
глядел на меня. Мне казалось, что говорил он не пустые
слова, а в самом деле так думает.
Третий месяц был уже на исходе. Зимние кафтаны на
теплой подкладке стали тяжелы, и многие сменили их на
легкие одежды, а гвардейцы на ночном карауле даже не
надевали исподнего платья.
Однажды утром мы с Сикибу-но омото115 спали до
самого восхода солнца в наружных покоях возле импера-
торской опочивальни. Вдруг скользящая дверь отворилась,
и к нам пожаловали собственной персоной император вместе
со своей супругой. Они от души рассмеялись, увидев, в
каком мы замешательстве. Мы не решились вскочить с
постели, только впопыхах надели китайские накидки по-
верх спутанных волос. Все ночные одежды, которыми мы
ночью укрывались, лежали на полу в беспорядке. Государь
с государыней ходили по ним. Они смотрели, как гвардей-
цы толкутся возле караульни.
Дежурные начальники стражи подошли к нашему по-
кою и попытались завязать с нами разговор, не подозревая,
что на них смотрят высочайшие особы.
1О1
Государь сказал нам, улыбаясь:
— Не показывайте им виду.
Спустя некоторое время высочайшая чета удалилась в свою
опочивальню.
Император приказал нам:
— Следуйте за мной.
Но мы возразили:
— Сначала нам надлежит набелить наши лица.
Когда государь с государыней скрылись в глубине дворца,
мы с Сикибу-но омото начали говорить о том, как чудесно
было их появление.
Вдруг нам бросилось в глаза, что бамбуковая штора возле
южной двери слегка приподнялась, цепляясь за выступаю-
щий край перекладины для занавеса, и в отверстие виднеет-
ся смуглое лицо какого-то мужчины.
«О, это, верно, Норитака!» — решили мы и продол-
жали разговаривать, не удостоив его взглядом. Но он
высунулся вперед, расплывшись в широкой улыбке. Нам
не хотелось прерывать нашу беседу, но мы невольно
бросили взгляд на непрошеного гостя... Это был не
Норитака!
Ах, ужас какой! Смеясь, мы подвинули стойку с занаве-
сом и спрятались.
Но было поздно. То-но видел меня. Мне стало очень до-
садно, ведь я обещала не показывать ему своего лица.
Сикибу-но омото сидела напротив меня, спиной к юж-
ной двери, ее-то он не успел рассмотреть.
Выйдя из своего тайника, То-но бэн воскликнул:
— А я вволю на вас налюбовался!
— Мы думали,— ответила я,— что это был Норитака, и
не остерегались. Но ведь вы же говорили: «Глядеть не
буду»,— а сами так долго и упорно...
— Мне говорили, что женское лицо утром со сна всего
прелестней. Вот я и отправился к покоям одной дамы
поглядеть на нее в щелку. А потом подумал: «Дай-ка
взгляну теперь на другую» — и пришел к вам. Император
еще был здесь, когда я начал подглядывать за вами, а вы
и не знали!
102
тех пор он не раз проводил время у меня в покоях,
прячась за бамбуковой шторой.
50. Кони
Красивей всего вороной конь с небольшими белыми от-
метинами. Или с красно-коричневыми яблоками. Конь цве-
та метелок тростника 116. Или с красноватым отливом, как
светло-алые цветы сливы, а грива и хвост белые-белые, как
хлопок. Очень красиво, если у вороного коня ноги белые.
51. Быки
У быка хорош маленький лоб. Бык должен быть сивым, а
брюхо, ноги, хвост пусть будут у него безупречной белизны.
52. Кошки
Красиво, когда у кошки черная спина и белоснежная грудь.
53. Дворцовые челядинцы и телохранители
Дворцовые челядинцы и телохранители должны быть
худощавыми и стройными. Да и вообще все молодые
мужчины. У толстяков всегда сонный вид.
54. Люблю, когда пажи маленькие...
Люблю, когда пажи маленькие и волосы у них красивые,
ложатся гладкими прядями, чуть отливающими глянцем.
Когда такой паж милым голоском почтительно говорит с
тобой,— право, это прелестно.
55. Погонщик быка — верзила...
Погонщик быка — верзила, волосы взлохмачены, лицо
красное, но видно, что человек сметливый.
103
56. Вечерняя перекличка во дворце...
Вечерняя перекличка во дворце, право, очень заниматель-
на. Поименно проверяют всех придворных, кто наряжен на
ночное дежурство при особе императора.
Слышится торопливый топот ног, словно что-то рушится.
Когда мы находимся в восточной галерее возле апарта-
ментов императрицы, то нередко прислушиваемся к пере-
кличке. Вдруг звуоит имя твоего знакомца, и сердце, кажет-
ся, готово выпрыгнуть из груди. А если услышишь имя
незнакомого человека, он западет тебе в память, и кто знает,
какое чувство дится в твоем сердце.
Дамы решают:
— Этот великолепно возглашает свое имя!
— Ах, слушать противно!
Но вот перекличка кончена, гудят луки стражников 117, они
выбегают из караульни, стуча сапогами 118.
А потом куродо, гулко отбивая шаг, выходит к северо-
восточной балюстраде, становится на колени и, обратясь
лицом к императору, громко спрашивает у стражников,
которые находятся у него за спиной, присутствует ли та-
кой-то. Звучат ответы, громкие или тихие. Если кто-то не
явился, начальник стражи оповещает об этом. «По какой
причине?» — вопрошает куродо, и ему докладывают, чем
вызвана отлучка. Закончив опрос, куродо удаляется.
Очень забавен один из куродо по имени Масахиро. Как-то
раз друзья упрекнули его, что он совсем не слушал начальника
стражи, и теперь он стал придирчив, горячится, ругает страж-
ников, грозит им наказанием, так что они потешаются над ним.
Однажды Масахиро по ошибке положил свои башмаки в
дворцовой поварне на стол, куда ставят подносы с кушанья-
ми для императора. Поднялся ужасный крик.
Служанки при кухне и другие дворцовые прислужницы,
пожалев его, повторяли:
— Чьи это могут быть башмаки? Ума не приложим.
Но вдруг Масахиро сам объявил:
— Ай-яй-яй, это моя грязная ветошь.
Ну и подняли же его на смех!
104
57. Очень неприятно, если молодой человек из
хорошей семьи...
Очень неприятно, если молодой человек из хорошей се-
мьи произносит имя худородной женщины, как будто оно
привычно ему. Если даже это имя ему отлично известно, он
должен сделать вид, что почти его забыл.
Ночью приближаться к покоям дворцовых дам — дело
дурное, но если идешь к прислужнице из хозяйственного
ведомства, живущей в своем доме за пределами дворца, то
лучше взять с собой слугу, пусть позовет ее. Самому опасно,
могут узнать по голосу. А если это низшая служанка или
девочка для услуг, то тут уж все сойдет.
58. Хорошо, когда у юноши
или малого ребенка...
Хорошо, когда у юноши или малого ребенка пухлые щеки.
Полнота также очень идет губернаторам провинций и
людям в чинах.
59. Ребенок играл с самодельным луком...
Ребенок играл с самодельным луком и хлыстиком. Он был
прелестен! Мне так хотелось остановить экипаж и обнять его.
60. Проезжая мимо дома одного вельможи...
Проезжая мимо дома одного вельможи, я увидела, что
внутренние ворота открыты. Во дворе стоял экипаж с кузо-
вом, плетенным из листьев пальмы, белых и чистых, пурпур-
ные занавеси внутри чудесной окраски и работы, оглобли
опущены на подставку. Великолепный экипаж!
По двору сновали туда и сюда чиновники пятого и шесто-
го рангов. Шлейф церемониальной одежды заткнут за пояс, в
руках вместе с веером еще совсем белая таблица... Телохра-
нители почетного эскорта в полном параде, за спиной колчан
в виде кувшина.
8-3893
105
Зрелище, достойное такого дворца!
Вышла премило одетая служаночка и спросила:
— Здесь ли люди такого-то господина?
На это стоило посмотреть.
61. Водопады
Водопад Отонаси — «Беззвучный».
Водопад Фуру замечателен тем, что его посетил один от-
рекшийся от престола император.
Водопад Нати находится в Кумано, и это придает ему
особое очарование.
Водопад Тодороки — «Гремящий»,— как устрашающе он
гремит!
62. Реки
Река Асука!119 Как недолговечны ее пучины и перека-
ты! Думаешь с печалью о том, что готовит неверное бу-
дущее.
Река Ои. Река Нанасэ — «Семь стремнин».
Река Мимито — «Чуткое ухо». Любопытно бы узнать, к
чему она так усердно прислушивалась?
Река Тамахоси — «Жемчужная звезда». Река Хосотани —
«Поток в ущелье». Река Нуки в стране Идзу и река Савада
воспеты в песнях сайбара. Река Натори — «Громкая слава»,—
хотела бы я спросить у кого-нибудь, какая слава пошла о
ней. Река Ёсино.
Ама-но кавара 120 — «Небесная река». Какое прекрасное
название! На ее берегу когда-то сказал поэт Нарихира:
Сегодня к звезде Ткачихе
Я попрошусь на ночлег.
63. Покидая на рассвете возлюбленную...
Покидая на рассвете возлюбленную, мужчина не должен
слишком заботиться о своем наряде.
106
Не беда, если он небрежно завяжет шнурок от шапки,
если прическа и одежда будут у него в беспорядке, пусть даже
кафтан сидит на нем косо и криво,— кто в такой час увидит
его и осудит?
Когда ранним утром наступает пора расставания, мужчи-
на должен вести себя красиво. Полный сожаления, он мед-
лит подняться с любовного ложа.
Дама торопит его уйти:
— Уже белый день. Ах-ах, нас увидят!
Мужчина тяжело вздыхает. О, как бы он был счастлив,
если б утро никогда не пришло! Сидя на постели, он не
спешит натянуть на себя шаровары и, склонившись к своей
подруге, шепчет ей на ушко то, что не успел сказать но-
чью.
Как будто у него ничего другрго и в мыслях нет, а смот-
ришь, тем временем он незаметно завязал на себе пояс.
Потом он приподнимает верхнюю часть решетчатого окна
и вместе со своей подругой идет к двухстворчатой двери.
— Как томительно будет тянуться день! — говорит он даме
и тихо выскальзывает из дома, а она провожает его долгим взгля-
дом, но даже самый миг разлуки останется у нее в сердце как
чудесное воспоминание.
А ведь случается, иной любовник вскакивает утром как
ужаленный. Поднимая шумную возню, суетливо стягивает
поясом шаровары, закатывает рукава кафтана или «охотни-
чьей одежды», с громким шуршанием прячет что-то за
пазухой, тщательно завязывает на себе верхнюю опояску.
Стоя на коленях, надежно крепит шнурок своей шапки-
эбоси 121, шарит, ползая на четвереньках, в поисках того,
что разбросал накануне:
— Вчера я будто положил возле изголовья листки бумаги
и веер?
В потемках ничего не найти.
— Да где же это, где же это? — лазит он по всем углам. С
грохотом падают вещи. Наконец нашел! Начинает шумно
обмахиваться веером, стопку бумаги сует за пазуху и бросает
на прощание только:
— Ну я пошел!
107
64. Мосты
Мосты Асамудзу — «Мелкая вода», Нагара — «Длинная
ручка», Амабико — «Эхо», Хамана.
Хитоцубаси — «Единственный мост».
Мост Утатанэ — «Дремота».
Наплавной мост Сано.
Мосты Хориэ, Касасаги — «Сороки», Ямасугэ — «Горная
линия».
Плавучий мост Оцу.
Мост — «Висячая полочка». Видно, душа у него неширо-
кая, зато имя забавное.
65. Деревни
Деревни: Осака — «Холм встреч», Нагамэ — «Долгий
взгляд», Идзамэ — «Пробуждение», Хитодзума — «Чу-
жая жена», Таномэ — «Доверие», Юхи — «Вечернее сол-
нце».
Деревня Цуматори — «Похищение жены». У мужа ли по-
хитили жену, сам ли он отнял жену у другого,— все равно
смешное название.
Деревня Фусими — «Потупленный взор», Асагао — «Ут-
ренний лик».
66. Травы
Аир. Водяной рис.
Мальва очень красива. С самого «века богов» листья мальвы
служат украшением на празднике Камо, великая честь для них!
Да и сами по себе они прелестны.
Трава омодака 122 — «высокомерная». Смешно, как поду-
маешь, с чего она так высоко о себе возомнила?
Трава микури. Трава «циновка для пиявок». Мох. Моло-
дые ростки на проталинах. Плющ. Кислица причудлива на
вид, ее изображают на парче.
«Опрометчивая трава» 123 растет на берегу у самой воды.
Право, душа за нее не спокойна.
108
Трава «доколе» растет в расселинах старых стен, и судьба
ее тоже ненадежна. Старые стены могут осыпаться еще ско-
рее, чем берег. Грустно думать, что на крепкой, выбеленной
известью стене трава эта расти не может.
Трава «безмятежность» — хорошо, что тревоги ее уже
позади.
Как жаль мне траву «смятение сердца»!
Придорожный дерн замечательно красив. Белый трост-
ник тоже. Чернобыльник необыкновенно хорош.
Горная лилия. Плаун «в тени солнца». Горное индиго.
«Лилия морского берега». Ползучая лоза. Низкорослый бам-
бук. Луговая лиана. Пастушья сумка. Молодые побеги риса.
Мелкий тростник очень красив.
Лотос — самое замечательное из всех растений. Он упо-
минается в притчах Сутры Лотоса, цветы его подносят Буд-
де, плоды нанизывают, как четки,— и, поминая лотос в мо-
литвах, обретают райское блаженство в загробном мире. Как
прекрасны его листья, большие и малые, когда они рассти-
лаются на тихой и ясной поверхности пруда! Любопытно
сорвать такой лист, положить под что-нибудь тяжелое и по-
том поглядеть на него — до чего хорош!
Китайская мальва повертывается вслед за движением сол-
нца, даже трудно причислить ее к растениям.
Полынь. Подмаренник. «Лунная трава» легко блекнет, это
досадно.
67. Цветы
Из луговых цветов первой назову гвоздику. Китайская,
бесспорно хороша, но и простая японская гвоздика тоже
прекрасна. Оминаэси — «женская краса». Колокольчик с
крупными цветами. Вьюнок «утренний лик».
Цветущий тростник.
Хризантема. Фиалка.
У горечавки препротивные листья, но когда все другие
осенние цветы поникнут, убитые холодом, лишь ее венчики
все еще высятся в поле, сверкая яркими красками,— это
чудесно!
109
Быть может, не годится особо выделять его и петь ему хва-
лу, но все же какая прелесть цветок «рукоять серпа» 124. Имя
это звучит по-деревенски грубо, но китайскими знаками мож-
но написать его иначе: «цветок поры прилета диких гусей».
Цветок «гусиная кожа» не очень ярко окрашен, но напо-
минает цветок глицинии. Распускается он два раза — вес-
ной и осенью, вот что удивительно!
Гибкие ветви кустарника хаги осыпаны ярким цветом.
Отяжеленные росой, они тихо зыблются и клонятся к
земле. Говорят, что олень особенно любит кусты хаги и
осенью со стоном бродит возле них. Мысль об этом вол-
нует мне сердце.
Махровая керрия.
Вьюнок «вечерний лик» с виду похож на «утренний лик» —
не потому ли, называя один, вспоминают и другой? «Вечер-
ний лик» очень красив, пока цветет, но плоды у него безоб-
разны! И зачем только вырастают они такими большими! Ах,
если бы они были размером с вишенку, как было бы хорошо!
Но все равно «вечерний лик» — чудесное имя.
Куст цветущей сирени. Цветы камыша.
Люди, верно, будут удивляться, что я еще не назвала
сусуки. Когда перед взором расстилаются во всю ширь
осенние поля, то именно сусуки придает им неповторимое
очарование. Концы его колосьев густо окрашены в цвет
шафрана. Когда они сверкают, увлажненные утренней росой,
в целом мире ничего не найдется прекрасней! Но в конце
осени сусуки уже не привлекает взгляда. Осыплются бес-
следно его спутанные в беспорядке, переливавшиеся всеми
оттенками гроздья цветов, останутся только голые стебли
да белые метелки... Гнутся под ветром стебли сусуки, ка-
чаются и дрожат, словно вспоминая былые времена, совсем
как старики. При этом сравнении чувствуешь сердечную
боль и начинаешь глубоко жалеть увядшее растение.
68. Сборники стихов
«Собрание мириад листьев» — «Манъёсю». «Собрание
старых и новых песен» — «Кокинсю».
Т1О
69. Темы стихов
Столица. Ползучая лоза... 125 Трава микури. Жеребенок.
Град.
70. Тр, что родит тревогу
Сердце матери, у которой сын-монах на двенадцать лет
удалился в горы. 126
Приезжаешь безлунной ночью в незнакомый дом. Огонь
в светильниках не зажигают, чтобы лица женщин остава-
лись скрытыми от посторонних глаз, и ты садишься рядом
с невидимыми тебе людьми.
Еще не знаешь, насколько можно доверять вновь нанято-
му слуге. Он послан в чей-то дом с ценными вещами — и не
спешит вернуться!
Ребенок, который еще не говорит, падает навзничь,
кричит, барахтается и никому не дает взять себя на
руки.
71. То, что нельзя сравнивать между собой
Лето и зима. Ночь и день. Ненастье и солнечная погода.
Старость и юность. Белое и черное. Любимый и ненави-
стный.
Он все тот же, но каким он казался тебе, пока ты люби-
ла, и каким кажется теперь! Словно два разных человека.
Огонь и вода. Тонкий и толстый. Женщина, у которой
длинные волосы, и женщина с короткими волосами.
72. Стаи воронов спят на деревьях
Стаи воронов спят на деревьях. Вдруг посреди ночи они
поднимают страшный шум. Срываются с веток, мечутся,
перелетают с дерева на дерево, кричат хриплыми со сна
голосами... Право, ночью они куда забавней, чем в дневную
пору.
111
73. Для тайных свиданий лето
всего благоприятней
Для тайных свиданий лето всего благоприятней. Быстро
пролетает короткая ночь. Еще ни на мгновение не забылись
сном, а уже светает. Повсюду с вечера все открыто настежь,
можно поглядеть вдаль, дыша прохладой.
На рассвете любовники еще находят что сказать друг другу.
Они беседуют между собой, но вдруг где-то прямо над ними с
громким карканьем взлетела ворона. Сердце замерло, так и ка-
жется, что их увидели.
74. Если тебя посетит возлюбленный...
Если тебя посетит возлюбленный, то, само собой, он не спе-
шит уходить. Но иногда бывает, что малознакомый человек
или случайный посетитель явится к тебе в то самое время, ког-
да позади бамбуковой шторы в твоем покое собралось множе-
ство дам. Идет оживленная беседа, и увлеченный ею гость не
замечает, как бежит время...
Слуги и пажи его эскорта нетерпеливо заглядывают в ком-
нату. Они маются, бормоча, что за это время ручка топора и
то истлеет 127. Зевают так, что вот-вот челюсти вывихнут, и
жалуются друг другу будто бы по секрету:
— Ах, горе! Пытка, сущее наказание! Верно, уже далеко
за полночь...
Ужасно неприятно это слушать!
Слуги скажут, не подумав, но у их хозяина пропал весь
интерес к беседе.
Иногда они не выражают своих чувств столь откровенно,
а только громко стонут: «А-а-а!»
Как говорится в стихотворении «О бегущей под землей
воде» 128:
, [То, что не высказал я,
Сильнее того, что сказал.]
Но все же берет жестокая досада, когда челядинцы охают
позади решетчатой ширмы или плетеной изгороди:
112
Никак, дождь собирается!
Разумеется, люди, сопровождающие высокопоставленного
сановника, не ведут себя так дерзко, да и у молодых господ из
знатнейших домов слуги тоже держатся хорошего тона, но
если хозяева рангом пониже, то челядинцы позволяют себе
слишком много. Надо выбирать таких телохранителей, в доб-
ром поведении которых ты совершенно уверен.
75. То, что редко встречается
Тесть, который хвалит зятя.
Невестка, которую любит свекровь.
Серебряные щипчики, которые хорошо выщипывают во-
лоски бровей.
Слуга, который не чернит своих господ.
Человек без малейшего недостатка. Все в нем прекрасно:
лицо, душа. Долгая жизнь в свете нимало не испортила его.
Люди, которые, годами проживая в одном доме, ведут себя
церемонно, как будто в присутствии чужих, и все время не-
усыпно следят за собой. В конце концов редко удается скрыть
свой подлинный нрав от чужих глаз.
Трудно не капнуть тушью, когда переписываешь роман
или сборник стихов. В красивой тетради пишешь с особым
старанием, и все равно она быстро принимает грязный
вид.
Что говорить о дружбе между мужчиной и женщиной!
Даже между женщинами нечасто сохраняется нерушимое
доброе согласие, несмотря на все клятвы в вечной дружбе.
76. Самые лучшие покои
для придворных дам...
Самые лучшие покои для придворных дам находятся в
узких галереях.
Когда поднимешь верхнюю створку ситоми, ветер с силой
ворвется в комнату. Даже летом там царит прохлада. А зи-
мой вместе с ветром влетает снег и град, и это тоже мне очень
нравится.
113
Покои в галерее до того тесные, что, если к тебе
зайдет девочка-служанка, не знаешь, куда ее девать, но
она поневоле смущена, прячется за ширмами и не сме-
ется так громко, как в других покоях,— словом, хорошо
ведет себя.
Весь день во дворце мы в беспрестанной тревоге, ночью ни
минуты покоя, но зато много случается любопытного.
Всю ночь мимо нашей галереи топочут сапоги. Вдруг шаги
затихли, кто-то осторожно постучал в дверь. Забавно думать, что
дама сразу же догадалась: «Это он!»
«Если он долго будет стучать, но не услышит ни звука
в ответ, то, пожалуй, решит, что я заснула»,— с беспокой-
ством думает дама и делает легкое движение, слышится
шорох шелков.
«А, она еще не спит!» — прислушивается мужчина.
Зимой позвякивание щипцов в жаровне — тайный знак
гостю, что дама ожидает его. Он стучит все настойчивей и
даже громко зовет ее, дама скользит к запертым ситоми и
откликается ему.
Иногда хор голосов начинает скандировать китайские
стихи или декламирует нараспев японские танки. Одна из
дам отпирает свою дверь, хотя никто к ней не стучался.
Тут уж останавливается тот, кто и в мыслях не держал
посетить ее.
Иногда в покои войти нельзя, приходится всю ночь сто-
ять за дверью, в этом есть своя приятность.
Из-под занавеса выбегают, тесня друг друга, многоцвет-
ные края женских одежд.
Молодые господа, у которых кафтаны вечно распороты на
спине, или куродо шестого ранга в одежде светло-зеленого
цвета не отважатся открыто подойти к дверям дамы, а при-
слонятся спиной к ограде и будут там стоять, сложа руки на
груди.
Вот мужчина в темно-лиловых шароварах и ярком каф-
тане, надетом поверх многоцветных одежд, приподнимает
штору и по пояс перегибается в комнату через нижнюю
створку ситоми. Очень забавно поглядеть на него со двора.
Он пишет письмо, придвинув к себе изящную тушечницу,
114
или* попросив у дамы ручное зеркало, поправляет волосы.
Право, он великолепен!
В покоях висит занавес, но между его верхним краем и ниж-
ним краем шторы остается узкая щель. Мужчина, стоя снару-
жи, ведет разговор с дамрй, сидящей внутри комнаты. Лица у
них оказываются на одном уровне. Но что, если он великан или,
наоборот, коротышка? Люди обычного роста прекрасно видят
друг друга.
77. Музыкальная репетиция
перед праздником Камо...
Музыкальная репетиция перед праздником Камо —
большое наслаждение. Слуги ведомства двора высоко под-
нимают длинные сосновые факелы. Втянув голову в плечи
от холода, они тычут концы горящих факелов во что
попало.
Но вот начинается концерт. Звуки флейт особенно волну-
ют сердце. Появляются юные сыновья знатнейших вельмож
в церемониальной одежде, останавливаются возле наших
покоев и заводят с нами разговор.
Телохранители потихоньку велят толпе посторониться,
расчищая дорогу своему господину. Голоса их, сливаясь с му-
зыкой, звучат непривычно красиво.
Не опуская створок ситоми, мы ждем, чтобы музыканты
с танцорами вернулись из дворца. Слышно, как юноши ис-
полняют песню:
На новом рисовом поле
«Трава богатства» цветет...
На этот раз они поют ее лучше, чем бывало раньше.
Если какой-нибудь не в меру серьезный человек идет прямо
домой, не задерживаясь на пути, дамы говорят со смехом:
— Подождите немного. Зачем терять такой чудный ве-
чер... Ну хоть минутку!
Но, видно, он в дурном расположении духа. Чуть не па-
дая, бежит прочь, словно за ним гонятся и хотят удержать
силком.
115
78. В то время императрица пребывала
в своей дворцовой канцелярии
В то время императрица пребывала в своей дворцовой
канцелярии. Все там говорило о глубокой старине: роща
деревьев и само здание, высокое и пустынное, но мы чув-
ствовали какое-то безотчетное очарование.
Прошел слух, что в главных покоях внутри дома обитает
нечистый дух. Отгородившись от него с южной стороны,
устроили опочивальню для государыни в южных покоях, а
придворные дамы несли службу в смежной галерее, выходя-
щей на веранду.
Мы ясно слышали, как раскатисто кричат передовые ско-
роходы, когда высокопоставленные сановники, следуя через
восточные ворота Ёмэймон, направляются мимо нас к воро-
там возле караульни Левой гвардии. Скороходы придворных
не слишком высокого ранга покрикивают потише и поко-
роче, и дамы дают проезжающим смешные клички: «Боль-
шой эй-посторонись», «Малый эй-посторонись».
Мы так часто слышим голоса скороходов, что научаемся
распознавать их. «Это едет такой-то»,— утверждают одни.*
«И совсем не он!» — спорят другие. Посылаем служаночку
поглядеть.
—А что я говорила! — радуется дама, угадавшая правильно.
Однажды, когда в небе еще стояла предрассветная луна, мы
спустились в сад, окутанный густым туманом.
Императрица услышала нас, и ей тоже захотелось под-
няться со своего ложа.
Все дамы ее свиты либо вышли на веранду, либо спусти-
лись в сад. Там мы наслаждались утром, пока постепенно
светало.
— Я пойду к караульне Левой гвардии,— сказала я. Дру-
гие дамы, одна обгоняя другую, поспешили вслед за мной.
Вдруг мы услышали, что к дворцу государыни идут
придворные, дорогой напевая «Голосом осени ветер поет»
и другие стихи. Мы бегом воротились к императрице
доложить ей о нашей встрече.
Один из посетителей с похвалой заметил:
116
— Так вы изволили любоваться луной на рассвете! — и
прочел по этому случаю танку.
Вообще, придворные постоянно навещали наш дворец, и
ночью и днем. Самые высокопоставленные сановники, если
им не надо было спешить по важному делу, не преминут,
бывало, явиться к нам с визитом.
79. То, что неразумно
Женщина возгорелась желанием получить должность при
дворе, и вот она томится скукой, служба тяготит ее.
Неразумно с ненавистью глядеть на зятя, принятого в
дом.
Выдали дочь за человека, вовсе к ней не расположенного,
против его воли, и теперь жалуются, что он им не по душе.
80. То, что навевает светлое настроение
Монах, который подносит государю в первый день Зайца
жезлы удзуэ, сулящие долголетие 129.
Главный исполнитель священных плясок микагура 13°.
Танцор, который размахивает флажком во время священ-
ных плясок.
Предводитель отряда стражников, которые ведут коней в
Праздник умилостивления божеств.
Лотосы в пруду, обрызганные пролетным дождем.
Главный актер в труппе бродячих кукольников.
81. Когда кончились Дни поминовения святых имен
Будды...
Когда кончились Дни поминовения святых имен Будды, в
покои императрицы перенесли ширмы, на которых изобра-
жен ад, чтобы государыня лицезрела их, предаваясь покаянию.
Они были невыразимо, беспредельно страшны.
— Ну же, гляди на них,— приказала мне императрица.
— Нет, я не в силах.— И, охваченная ужасом, я скры-
лась в одном из внутренних покоев.
117
Лил дождь, во дворце воцарилась скука.
Придворные были приглашены в покои государыни, и
там начался концерт. Сёнагон Митиката превосходно играл
на лютне бива 131. Ему вторил Наримаса на цитре со, Юкиё-
си — на флейте и господин Цунэфуса — на многоствольной
флейте. Это было чудесно! Когда смолкли звуки лютни, его
светлость дайнагон продекламировал:
Голос лютни замолк,
Но медлит еще с разговором132.
Я прилегла в отдаленном покое, но тут не выдержала и
вышла к ним со словами:
— О, я знаю, грех мой ужасен... Но как противиться
очарованию прекрасного?
Все рассмеялись.
82. То-но тюдзё, услышав злонамеренную сплетню
на мой счет...
То-но тюдзё, услышав злонамеренную сплетню на мой
счет, стал очень дурно говорить обо мне.
— Да как я мог считать ее за человека? — восклицал он.
До моего слуха дошло, что он чернил меня даже во двор-
це. Представьте себе мое возмущение!
Но я отвечала с улыбкой:
— Будь это правда, что же, против нее не поспоришь, но
это ложь, и он сам поймет, что он не прав.
Когда мне случалось проходить мимо галереи «Черная
дверь», он, услышав мой голос, закрывал лицо руками,
отворачивался и всячески показывал мне свое отвраще-
ние.
Но я оставляла это без внимания, не заговаривала с ним
и не глядела на него.
В конце второй луны пошли частые дожди, время тяну-
лось томительно.
То-но тюдзё разделял вместе с государем Дни удаления
от скверны.
Мне передали, что он сказал:
118
— Право, я соскучился без нее... Не послать ли ей вес-
точку?
— О нет, зачем! — ответила я.
Целый день я пробыла у себя. Вечером пошла к императ-
рице, но государыня уже удалилась в свою опочивальню.
В смежном покое дамы собрались вокруг светильника.
Они развлекались игрой — по левой половине иероглифа
угадывали правую.
Увидев меня, дамы обрадовались:
— Какое счастье, вот и вы! Идите сюда скорее!
Но мне стало тоскливо. И зачем только я пришла сюда? Я
села возле жаровни, дамы окружили меня, и мы повели раз-
говор о том о сем. Вдруг за дверями какой-то слуга отчетли-
вым голосом доложил, что послан ко мне.
— Вот странность! Кому я понадобилась? Что могло слу-
читься за столь короткое время?
И я велела служанке осведомиться, в чем дело.
Посланный принадлежал к службе дворца.
— Я должен сам говорить с нею, без посредников,— за-
явил он, и я вышля к нему.
— Господин То-но тюдзё посылает вам вот это письмо.
Прошу вас поскорее дать ответ,— сказал мне слуга.
«Но ведь он же вида моего не выносит, зачем ему писать
мне?» — подумала я. Прочитать письмо наспех нельзя было.
— Ступай, ответ не замедлит,— сказала я и, спрятав
письмо на груди, воротилась во дворец.
Разговор мой с дамами возобновился, но вскоре послан-
ный пришел снова:
— Господин сказал мне: «Если ответа нет, то пусть вер-
нет мне мое письмо». Поторопитесь же!
«Как странно! Словно рассказ в “Исэ-моногатари”»...133—
подумала я и взглянула на письмо. Оно было написано изящ-
ным почерком на тонкой голубой бумаге. Сердце у меня заби-
лось, и напрасно. В письме не было ничего, что могло бы взвол-
новать, только строка из стихотворения китайского поэта:
В Зале совета, в пору цветов,
Вы под парчовой завесой. 134
119
И короткая приписка: «А дальше, что же дальше?»
Я не знала, как быть. Если б государыня еще бодрствова-
ла, я бы могла попросить у нее совета.
Как доказать, что мне известен следующий стих? Напи-
ши я китайские знаки неверной рукой, мой ответ оскорбил
бы глаза.
Я взяла погасший уголек из жаровни и начертала на пись-
ме два японских стиха:
Хижину, крытую травой,
Кто навестит в дождливую ночь?
Я отдала письмо посланному, но ответа не получила.
Вместе с другими дамами я провела ночь во дворце. Не
успела я утром вернуться в свои покои, как Гэн-тюдзё гро-
могласно вопросил:
— Здесь ли «Травяная хижина» ?
— Странный вопрос,— сказала я.— Может ли здесь на-
ходиться такое жалкое существо? Вот если бы вы искали
«Яшмовый чертоп>, вам бы, пожалуй, откликнулись.
— Отлично! Так вы у себя? А я собирался искать вас во
дворце.
И вот что он сообщил мне:
— Вчера вечером у То-но тюдзё в его служебных апар-
таментах собралась компания придворных, все люди чи-
новные, рангом не ниже шестого. Пошли рассказы о
женщинах былого и нашего времени.
О себе скажу, я начисто порвал с ней, но так это не
может оставаться. Я все ждал, что Сёнагон первая загово-
рит со мной, но она, видно, и не собирается. Так равно-
душна, даже зло берет. Сегодня я хочу проверить нако-
нец, многого ли она стоит. И тогда, так или иначе, конец
делу!
Порешили отправить вам письмо. Но посланный вернул-
ся с известием: «Сейчас она не может его прочесть».
То-но тюдзё снова отправил к зам посланного со
строгим приказом: «Схвати ее за рукав и не давай
отвертеться. На худой конец, пусть хотя бы вернет мое
письмо».
120
С|уге пришлось идти под проливным дождем. На этот
раз он очень скоро вернулся и. вынул листок из-за пазухи.
— Вот, пожалуйте!
Это было наше письмо.
— Так она вернула его! — То-но тюдзё поспешил раз-
вернуть листок и вскрикнул от удивления. Все толпой окру-
жили его:
— Любопытно! В чем дело?
— Ах, до чего хитроумная негодяйка! Нет, я не могу по-
рвать с ней.
Тут все бросились читать стихи, начертанные вами на
письме.
— Присоединим к этому двустишию начальную строфу.
Гэн-тюдзё, сочините ее!
До поздней ночи мучились мы, пытаясь сочинить началь-
ную строфу, и наконец нам пришлось оставить напрасные по-
пытки, но мы все условились, что свет узнает об этой истории.
Он совсем смутил меня своим рассказом.
— Теперь все зовут вас Травяной хижиной,— сообщил
мне Гэн-тюдзё и поспешно удалился.
«Неужели эта безобразная кличка навсегда пристанет ко
мне? 135 Какая досада!» — огорчилась я.
Вторым навестил меня помощник начальника ремонта
Норимицу 136.
— Я искал вас во дворце, спешил сказать вам, как силь-
но я обрадован.
— Чем же это? Что-то я не слышала о новых назначениях
на должности. Какой пост вы получили?
— Не о том речь,— ответил Норимицу.— Какое радостное
событие совершилось вчера вечером! Я едва дождался рассве-
та — так спешил к вам с этой вестью.
И он стал рассказывать мне, в общем, то же самое, что
уже говорил Гэн-тюдзё.
— Я буду судить о Сёнагон по ее ответу и, если у нее не
хватит ума, забуду о ней навсегда,— объявил То-но тюдзё. Вся
компания начала совещаться.
Сначала посланный вернулся с пустыми руками, но все
как один нашли, что вы поступили превосходно.
121
Когда же в следующий раз слуга принес письмо, сер-
дце у меня чуть не разорвалось от тревоги. «Что же в
нем? — думал я.— Ведь оплошай она, плохо придется и
мне, ее «старшему брату». К счастью, ответ ваш был не
просто сносным, но блистательным и заслужил всеобщую
похвалу.
— «Старший братец»,— твердили мне,— пойдите-ка
сюда. Нет, вы только послушайте!
В душе я был безмерно рад, но отвечал им:
— Право, я ничего не смыслю в подобных вещах.
— Мы не просим вас судить и оценивать стихи,— сказал
То-но тюдзё,— но только выслушать их, чтобы потом всем о
них рассказывать.
— Я попал в несколько неловкое положение из-за того,
что слыву вашим «старшим братцем». Все бывшие там вся-
чески старались приставить начальную строфу 137 к вашей за-
мечательной строфе, бились-бились, но ничего у них не полу-
чилось.
— А какая у нас, спрашивается, особая надобность сочи-
нять «ответную песню» ? — стали совещаться между собой.—
Нас высмеют, если плохо сочиним.
Спорили до глубокой ночи.
— Ну разве это не безмерная радость и для меня, и для
вас? Если бы меня повысили в чине, я бы и то не в пример
меньше обрадовался.
У меня сердце так и замерло от волнения и обиды. Я ведь
писала ответ для одного То-но тюдзё. На поверку у него собра-
лось множество людей, против меня был составлен заговор, а я
об этом и не подозревала.
Все во дворце, даже сам император, узнали о том, что я
зову Норимицу «старшим братцем», а он меня — «младшей
сестрицей», и все тоже стали звать Норимицу «старшим брат-
цем» вместо его официального титула.
Мы еще не кончили нашей беседы, как вдруг меня позва-
ли к императрице. Когда я предстала перед ее очами, госуда-
рыня заговорила со мной о вчерашней истории.
— Государь, смеясь, соизволил сказать мне: «Все мужчи-
ны во дворце написали ее двустишие на своих веерах».
122
«Удивительно! Кто поспешил сообщить всем и каждому
мои стихи?» — терялась я в догадках.
С того самого дня То-но тюдзё больше не закрывался ру-
кавом при встречах со мной и стал относиться ко мне по-
дружески.
83. В двадцатых числах второй луны...
В двадцатых числах второй луны государыня временно
поселилась в своей дворцовой канцелярии. Я не сопутство-
вала ей, но осталась в павильоне Умэцубо.
На другой день То-но тюдзё послал мне письмо:
«Прошлым вечером я прибыл на поклонение в храм
Курама, а сегодня «путь закрыт», приходится заночевать в
дороге. Все же я надеюсь вернуться в столицу еще до
рассвета. Мне непременно нужно побеседовать с вами.
Прошу вас, ждите меня, мне не хотелось бы слишком
громко стучать в вашу дверь».
Но вдруг госпожа Микусигэдоно 138 — «хранительни-
ца высочайшей шкатулки с гребнями» — прислала за
мною.
«Зачем вас оставаться одной в своих покоях? Проведите
ночь здесь у меня»,— велела она сказать мне.
На другое утро я поздно вернулась к себе.
Моя служанка рассказала:
— Прошлой ночью кто-то сильно стучался в дверь, наси-
лу-то я проснулась, вышла к гостю, а он мне и говорит: «Так
она во дворце? Поди скажи ей, что я здесь». А я подумала,
вы, верно, уже почиваете, да и снова легла спать.
«До чего же тупа!» — вознегодовала я.
В эту минуту явился посланный и доложил:
— Его превосходительство господин То-но тюдзё велел
передать вам: «Я тороплюсь во дворец, но раньше должен
переговорить с вами».
— Если у его превосходительства дело ко мне, пусть придет
сюда. Здесь и поговорим! — отвечала я.
«А вдруг он откроет дверь и войдет из смежного покоя?»
При этой мысли сердце мое забилось от тревоги.
123
Я поспешила в главный зал и подняла верхнюю створку
ситоми на восточной стороне павильона.
— Прошу cioasJ — позвала я. То-но тюдзё приблизил-
ся ко мне мерными шагами, великолепный в своем узор-
чатом кафтане «цвета вишни». Кафтан подбит алым ис-
подом неописуемого прекрасного оттенка. Шелка так и
переливаются глянцем. Шаровары цвета спелого виногра-
да, и по этому полю рассыпаны крупные ветки глициний:
чудесный узор! Лощеные шелка исподней одежды сверка-
ют пурпуром, а под ней еще несколько белых и бледно-
лиловых одежд.
Он присел на узкой веранде почти под самой бамбуковой
шторой, спустив ноги на землю. Мне казалось, будто сошел с
картины один из героев романа.
Цветы сливы, белые на западной стороне дворца, алые на
восточной, уже понемногу начали осыпаться, но еще были
прекрасны. Солнце тихого весеннего дня бросало на них
яркие лучи... Как хотела бы я, чтобы все могли вместе со
мной посмотреть на это зрелище.
Я нахожусь позади шторы... Нет, лучше представьте себе
женщину куда моложе, длинные волосы льются по плечам.
Картина выйдет еще более волнующей!
Но мои цветущие годы позади, лицо поблекло. Воло-
сы у меня накладные и рассыпаются неровными пря-
дями.
По случаю придворного траура на мне были платья туск-
ло-серого цвета — даже не поймешь, окрашены или нет, и
не отличишь одно от другого, никакого парада. В отсутствие
императрицы я даже не надела шлейфа. Мой убогий вид
портил всю картину. Какая жалость!
То-но тюдзё сказал мне:
— Я тороплюсь сейчас в императорский дворец на службу.
Что-нибудь передать от вас? Когда вы пойдете туда? — и про-
должал дальше: — Да, между прочим, вчера я вернулся, не
дожидаясь рассвета. Думал, вы меня ждете, я ведь предупре-
дил вас заранее. Луна светила ослепительно ярко, и не успел я
прибыть из Западной столицы 139, как поспешил постучаться в
ваши двери. Долго я стучал, пока не вышла ко мне служанка с
124
заспанными глазами. До чего же глупый вид и грубый ответ! —
рассказывал он со смехом.
На душе у меня стало скверно.
— Зачем вы держите у себя такое нелепое существо?
«В самом деле,— подумала я,— он вправе сердиться». Мне
было и жаль его, и смешно.
Немного погодя То-но тюдзё удалился. Если б кто-
нибудь смотрел на эту сцену из глубины двора, то, верно,
спросил бы себя с любопытством, что за красавица скры-
вается позади бамбуковой шторы. А если б кто-нибудь
смотрел на меня из глубины комнаты, не мог бы и во-
образить себе, какой великолепный кавалер находится за
шторой.
Когда спустились сумерки, я пошла к своей госпоже.
Возле государыни собралось множество дам, присутствова-
ли и придворные сановники. Шел литературный спор. При-
водились для примера достоинства и недостатки романов.
Сама императрица высказала свое суждение о героях ро-
мана «Дуплистое дерево» — Судзуси и Накатада 140.
— А вам какой из них больше нравится? — спросила
меня одна дама.— Скажите нам скорее. Государыня гово-
рит, что Накатада ребенком вел жизнь дикаря...
— Что же из этого? — ответила я.— Правда, небесная
фея спустилась с неба, когда Судзуси играл на семиструнной
цитре, чтобы послушать его, но все равно он — человек пус-
той. Мог ли он, спрашиваю, получить в жены дочь микадо?
При этих словах все сторонницы Накатада воодушеви-
лись.
— Но если так...— начали они.
Императрица воскликнула, обращаясь ко мне:
— Если б видели вы Таданобу, когда он пришел сюда!
Он бы вам показался прекрасней любого героя романа.
— Да, да, сегодня он был еще более великолепен, чем
всегда,— подхватили дамы.
— Я первым делом хотела сообщить вам о нем, но меня
увлек спор о романе,— и я рассказала обо всем, что случи-
лось.
Дамы засмеялись:
125
— Все мы не спускали с него глаз, но могли ли мы, по-
добно вам, следить за нитью событий вплоть до мельчайшего
шва?
Затем они наперебой принялись рассказывать:
То-но тюдзё взволнованно говорил нам:
— О, если б кто-нибудь вместе со мной мог видеть, в
каком запустении Западная столица! Все ограды обветша-
ли, заросли мохом...
Госпожа сайсё бросила ему вопрос:
— Росли ли там «сосны на черепицах» ?
Он сразу узнал, откуда эти слова, и, полный восхищения,
стал напевать про себя:
«От Западных ворот столицы недалеко...»
Вот любопытный рассказ!
84. Когда мне случалось на время
отбывать в мой родной дом...
Когда мне случалось отбывать в мой родной дом, при-
дворные постоянно навещали меня. И это давало пищу кри-
вотолкам. Но поскольку я всегда вела себя осмотрительно и
нечего было мне таить от людей, что ж, я не огорчалась,
пусть себе говорят.
Как можно отказать посетителям, даже в поздний час, и
тем нанести им жестокую обиду? А ведь, бывало, наведыва-
лись ко мне и такие гости, кого не назовешь близкими дру-
зьями.
Сплетни досаждали мне, и потому я решила на этот раз
никому не говорить, куда еду. Только второй начальник
Левой гвардии господин Цунэфуса и господин Наримаса
были посвящен в мой секрет.
Младший начальник Левой гвардии Норимицу — он-то,
разумеется, знал обо всем — явился навестить меня и, рас-
сказывая мне разные разности, сообщил, между прочим:
— Вчера во дворце господин Сайсё-но тюдзё настойчиво
допытывался у меня, куда вы скрылись: «Уж будто ты не
126
знаешь, где твоя “младшая сестрица” ? Только притворяешься.
Говори, где она?» Я уверял его, что знать ничего не знаю, а
он нещадно донимал меня расспросами.
— Нелепо мне было выдавать ложь за правду,— продол-
жал Норимицу.— Чуть было я не прыснул со смеха... У гос-
подина Сайсё-но тюдзё был такой недоуменный вид! Я боял-
ся встретиться с ним взглядом. Измучившись вконец, я взял
со стола немного сушеной морской травы, сунул в рот и на-
чал жевать. Люди, верно, удивлялись: «Что за странное куша-
нье он ест совсем не вовремя!» Хитрость моя удалась, я не
выдал себя. Если бы я рассмеялся, все бы пропало! Но я заста-
вил Сайсё-но тюдзё поверить, будто мне ничего не известно.
Все же я снова и снова просила Норимицу быть осто-
рожнее:
— Смотрите же, никому ни £лова!
После этого прошло немало времени.
Однажды глубокой ночью раздался оглушительно гром-
кий стук.
«Кто это ломится в ворота? — встревожилась я.— Ведь
они возле самого дома».
Послала служанку спросить — оказалось, гонец из служ-
бы дворца. Он сказал, что явился по приказу младшего на-
чальника Левой гвардии, и вручил мне письмо от Норимицу.
Я поднесла его к огню и прочла: «Завтра кончается “Чтение
священных книг” 141. Господин Сайсё-но тюдзё остался во двор-
це, чтобы находиться при особе императора в День удаления
от скверны. Он неотступно требует от меня: «Скажи, куда
скрылась твоя “младшая сестрица” ? Не отговориться от него.
Больше я молчать не могу. Придется мне открыть вашу тай-
ну... Как мне быть? Поступлю, как велите».
Я ничего не написала в ответ, только завернула в бумагу
стебелек морской травы и отослала его Норимицу.
Вскоре он пришел ко мне.
— Всю эту ночь Сайсё-но тюдзё выпытывал у меня вашу
тайну, отозвав в какой-нибудь темный закуток. Настоящий
допрос, сущая мука! А вы почему мне не ответили? Присла-
ли стебелек дрянной травы! Странный подарок! Верно, это
по ошибке? — недоумевал Норимицу.
127
Мне стало досадно. Значит, он так ничего и не понял!
Молча я взяла листок бумаги, лежавший на крышке тушеч-
ницы, и написала на нем:
Кто скажет, где она,
Когда нырнет рыбачка?
Молчит трава морская.
Затих вспененный ключ...
К разгадке береги!
— А, так вы сочинили стишки? Не буду читать! —
Норимицу концом своего веера отбросил листок и спасся
бегством.
Мы были так дружны, так заботились друг о друге — и
вдруг, без всякого повода, почти поссорились!
Он прислал мне письмо: «Я, пожалуй, совершил промах,
но не забывайте о нашем дружеском союзе и, даже разлу-
чась со мной, всегда смотрите на меня как на своего стар-
шего брата».
Норимицу часто говорил:
«Если женщина по-настоящему любит меня, она не по-
шлет мне стихов. Я ее стал бы считать кровным врагом. За-
хочет со мной порвать — пусть угостит меня стишками, и
конец всему!»
А я послала ему ответное письмо с таким стихотворением:
Горы Сестра и Брат
Рухнули до основанья. •
Тщетно теперь искать,
Где она, Дружба-река,
Что между ними струилась?
Думаю, Норимицу не прочитал его, ответа не пришло.
Вскоре он получил шапку чиновника пятого ранга и был
назначен помощником губернатора провинции Тотоми. Мы
расстались, не примирившись.
85. То, что грустно видеть
Как, непрерывно сморкаясь, говорят сквозь слезы.
Как женщина по волоску выщипывает себе брови 142.
128
8^. Вскоре после того памятного случая, когда я
ходила к караульне Левой гвардии...
Вскоре после того памятного случая, когда я ходила к ка-
раульне Левой гвардии, я вернулась в родной дом и остава-
лась там некоторое время. Вдруг я получила приказ императ-
рицы немедленно прибыть во дворец.
Одна из фрейлин приписала со слов государыни: «Я часто
вспоминаю, как я глядела тебе вслед, когда ты шла на рас-
свете к караульне Левой гвардии. Как можешь ты быть столь
бесчувственной? Мне этот рассвет казался таким прекрас-
ным!»
В своем ответе я заверила государыню в моей почтитель-
ной преданности. И велела передать на словах: «Неужели
могу я забыть о том чудесном утре? Вы сами разве не дума-
ли тогда, что видите перед собой небесных дев в лучах ут-
ренней зари, как видел их некогда Судзуси?»
Посланная мной служанка скоро вернулась и передала
мне слова государыни: «Как могла ты унизить своего лю-
бимца Накатада, вспомнив стихи его соперника? Но забудь
все свои огорчения и вернись во дворец сегодня вечером.
Иначе я тебя от всего сердца возненавижу».
«Мне было бы страшно навлечь на себя хоть малейшую
немилость. Тем более после такой угрозы я готова жизнь
отдать, лишь бы немедленно прибыть к вам»,— ответила я и
вернулась во дворец.
87. Однажды, когда императрица изволила
временно пребывать в своей канцелярии...
Однажды, когда императрица изволила временно пребы-
вать в своей канцелярии, там, в Западной зале, были устрое-
ны «Непрерывные чтения сутр».
Все происходило как обычно: собралось несколько мона-
хов, повесили изображения Будды...
Вдруг, на второй день чтения, у подножия веранды по-
слышался голос нищенки:
— Подайте хоть кроху из подношений Будде.
9-3893
129
— Как можно,— отозвался бонза,— еще не кончилась
служба.
Я вышла на веранду поглядеть, кто просит подаяния. Ста-
рая нищенка-монахиня в невероятно грязных отрепьях сма-
хивала на обезьяну.
— Что она говорит? — спросила я.
Монахиня запричитала:
— Я тоже из учеников Будды, следую по его пути. Про-
шу, чтоб мне уделили кроху от подношений, но бонзы ску-
пятся.
Цветистая речь на столичный манер! Нищих жалеешь,
когда они уныло плачут, а эта говорила слишком бойко, что-
бы вызвать сострадание.
— Так ты ничего другого в рот не берешь, как только крохи
от подношений Будде? Дело святое! — воскликнула я.
Заметив мой насмешливый вид, монахиня возразила:
— Почему это ничего другого в рот не беру? Поневоле
будешь есть только жалкие остатки, когда лучшего нет.
Я положила в корзинку фрукты, рисовые лепешки и дала
ей. Она сразу же стала держаться фамильярно и пустилась рас-
сказывать множество историй.
Молодые дамы тоже вышли на веранду и забросали ни-
щенку вопросами:
— Дружок у тебя есть? Где ты живешь?
Она отвечала шутливо, с разными прибаутками.
— Спой нам! Спляши нам! — стали просить дамы.
Нищенка затянула песню, приплясывая:
С кем я буду этой ночью спать?
С вице-губернатором Хитати.
Кожа у него нежна,
С ним сладко спать.
Песня была нескончаемо длинной. Затем она завела другую.
На горе Любовь
Заалели листья кленов,—
Издали видна.
Всюду слава побежит.
Всюду слава побежит,—
130
пелр монахиня, тряся головой и вертя ею во все стороны.
Это было так нелепо и отвратительно, что дамы со смехом
закричали:
— Ступай себе! Иди прочь.
— Жаль ее. Надо бы дать ей что-нибудь,— вступилась я.
Государыня попеняла нам:
— Ужасно! Зачем вы подбивали нищенку на шутовство?
Я не слушала, заткнула себе уши. Дайте ей эту одежду и
поскорей проводите со двора.
Дамы бросили монахине подарок:
— Вот, государыня пожаловала. У тебя грязное платье,
надень-ка новое.
Монахиня поклонилась в землю, набросила дарованную
одежду на плечи и пошла плясать.
До чего же противно! Все вошли в дом.
Но, видно, подарками мы ее приручили, нищенка пова-
дилась часто приходить к нам. Мы прозвали ее «Вице-губер-
натор Хитати». Она не мыла своих одежд, на ней были все
те же грязные отрепья, и мы удивлялись: куда же она дела
свое новое платье?
Когда госпожа Укон, старшая фрейлина из свиты госуда-
ря, посетила императрицу, государыня пожаловалась на нас:
— Болтали по-приятельски с несносной попрошайкой,
приручили, теперь зачастила сюда.— И она приказала даме
Кохёэ изобразить ее смешные повадки.
Госпожа Укон, смеясь, сказала нам:
— Как мне увидеть эту монахиню? Покажите мне ее.
Знаю, знаю, она — ваша любимица, но я ее не переманю,
не бойтесь.
Вскоре пришла другая нищая монахиня. Она была кале-
кой, но держала себя с большим достоинством. Мы начали с
ней беседовать. Нищенка эта смущалась перед нами, и мы
почувствовали к ней сострадание.
И ей тоже мы подарили одежду от имени государыни.
Нищенка упала ниц, ее неумелый поклон тронул наши
сердца.
Когда она уходила, плача от радости, навстречу ей попа-
лась монахиня по прозвищу «Вице-губернатор Хитати». С
131
тех пор назойливая попрошайка долго не показывалась нам
на глаза, но кто вспоминал ее?
В десятых числах двенадцатой луны выпало много снега.
Дворцовые служанки насыпали его горками на подносы.
— Хорошо бы устроить в саду настоящую снежную
гору 143,— решили служанки. 1
Они позвали челядинцев и велели им насыпать высокую
гору из снега «по велению императрицы».
Челядинцы дружно взялись за дело. К ним присоедини-
лись слуги, подметавшие сад. Гора поднялась очень высоко.
Вышли полюбопытствовать приближенные императрицы
и, увлекшись, начали подавать разные советы.
Появились чиновники — сначала их было трое-четверо, а
там, смотришь,— двенадцать.
Велено было созвать всех слуг, отпущенных домой: «Тому,
кто строит сегодня снежную гору, уплатят за три дня работы,
а кто не явится, с того удержат жалованье за три дня».
Услышав это, слуги прибежали впопыхах, но людей, жив-
ших в дальних деревнях, известить не удалось.
Когда работа была кончена, призвали всех слуг, состояв-
ших при дворе императрицы, и бросили на веранду два боль-
ших тюка, набитых свертками шелка. Каждый взял себе по
свертку и с низким поклоном удалился.
Но придворные высших рангов остались, сменив свои пара-
дные одеяния с длинными рукавами на «охотничьи одежды».
Императрица спросила у нас:
— Сколько, по-вашему, простоит снежная гора?
— Дней десять, наверно,— сказала одна.
— Пожалуй, десять с лишним,— ответила другая.
Никто не рискнул назвать более долгий срок.
— А ты как думаешь? — обратилась ко мне государыня.
— Снежная гора будет стоять до пятнадцатого дня пер-
вой луны нового года,— решительно сказала я.
Государыня сочла это невозможным.
Все дамы твердили хором:
— Растает, непременно растает еще в старом году.
Увы, я зашла слишком далеко... В душе я раскаивалась,
что не назвала первый день года. Но будь что будет! Если я
132
ошиблась, поздно отступать теперь, и я твердо стояла на
своем.
Числа двадцатого пошел дождь, но гора, казалось, не тая-
ла, только мало-помалу становилась все ниже.
«О Каннон Белой горы, не позволяй снежной горе раста-
ять!» — молила я богиню, словно обезумев от тревоги.
Кстати сказать, в тот день, когда строили гору, к нам явился
посланный от императора — младший секретарь император-
ской канцелярии Тадатака.
Я предложила ему подушку для сидения, и мы стали бе-
седовать.
— Нынче снежные горы вошли в большую моду,— сооб-
щил он. — Император велел насыпать гору из снега в малень-
ком дворике перед своими покоями. Высятся они и перед
Восточным дворцом, и перед дворцом Кокидэн, и возле двор-
ца Кёгокудоно...
Я сразу же сочинила танку, а одна дама по моей просьбе
прочла ее вслух:
Мы думали, только у нас
В саду гора снеговая,
Но эта новинка стара.
Гора моя, подожди!
Дожди ее точат, о горе!144
Склонив несколько раз голову, Тадатака сказал:
— Мне стыдно было бы сочинить в ответ плохую танку.
Блестящий экспромт! Я буду повторять его перед бамбуко-
вой шторой каждой знатной дамы.
С этими словами он ушел.
А ведь говорили о нем, что он — мастер сочинять стихи!
Я была удивлена.
Когда государыня узнала об этом, она заметила:
— Должно быть, твое стихотворение показалось ему нео-
бычайно удачным.
К концу года снежная гора стала как будто несколько
ниже, но все еще была очень высока.
Однажды в полдень дамы вышли на веранду. Вдруг появи-
лась нищенка «Вице-губернатор Хитати».
133
— Тебя долго не было. Отчего это? — спросили ее.
— Отчего, отчего! Случилась беда.
— Какая беда?
Вместо ответа нищенка сказала:
— Вот что мне сейчас пришло в голову.
И она затянула унылым голосом:
Еле к берегу плывет
Нищая рыбачка,
Так велик ее улов.
Отчего же ей одной
Моря щедрые дары?
Дамы презрительно рассмеялись. Увидев, что никто не
удостаивает ее взглядом, нищая монахиня залезла на снеж-
ную гору, потом начала бродить вокруг да около и наконец
исчезла.
Послали рассказать об этой истории госпоже Укон. Слу-
жанка передала нам ее слова:
— Почему же вы не велели проводить нищенку сюда?
Бедняжка с досады даже на снежную гору влезла!
Все снова начали смеяться.
Снежная гора благополучно простояла до самого конца
года. В первую же ночь первой луны выпал обильный снег.
Я было подумала: «О радость! Гора снова станет выше».
Но государыня отдала приказ:
— Оставьте старый снег, а свежий надо смести и убрать.
Я провела ночь во дворце. Когда рано утром я вернулась
в свои покои, ко мне пришел, дрожа от холода, старший
слуга. На рукаве своего придворного кафтана, зеленого, как
листья лимонного дерева, он принес сверток в зеленой
бумаге, привязанный к ветке сосны.
— От кого письмо? — спросила я.
— От Принцессы — верховной жрицы 145,— последовал
ответ.
Я исполнилась благоговейной радости и поспешно отнес-
ла послание государыне.
Госпожа моя еще почивала. Я придвинула шашечную
доску вместо скамеечки и, встав на нее, попробовала, на-
134
прягая силы, одна поднять решетчатую створку ситоми,
возле спального полога, но створка эта была слишком тя-
жела. Я смогла приподнять ее лишь с одного краю, и она
громко заскрипела.
Императрица очнулась от сна.
— Зачем ты это делаешь? — спросила она.
— Прибыло послание от Принцессы — верховной жри-
цы. Как не поторопиться прочесть его? — сказала я.
— Рано же его принесли!
Государыня поднялась с постели и развернула сверток. В
нем находились два «жезла счастья». Длиной в пять сунов,
сложенные так, что верхние концы их напоминали «коло-
тушку счастья», и украшенные ветками дикого померанца,
плауна и горной лилии. Но письма не было.
— Неужели ни единого слова? — изумилась госуда-
рыня и вдруг увидела, что верхние концы жезлов завер-
нуты в небольшой листок бумаги, а на нем написана
песня:
Гул пошел в горах.
От ударов топора
Прокатилось эхо.
Чтобы счастье приманить,
Дикий персик срублен.
Государыня начала сочинять «ответную песню», а я в
это время любовалась ею — так она была хороша! Когда
надо было послать весть Принцессе — верховной жрице
или ответить ей, императрица всегда писала с особым
тщанием и сейчас отбрасывала черновик за черновиком, не
жалея усилий.
Послу Принцессы пожаловали белую одежду без подкладки
и еще одну, темно-алого цвета. Сложенные вместе, они на-
поминали белоснежный, подбитый алым шелком кафтан
«цвета вишни».
Слуга ушел сквозь летевший снег, набросив одежды себе
на плечо... Красивое зрелище!
На этот раз мне не удалось узнать, что именно ответила
императрица, и я была огорчена.
135
А снежная гора тем временем и не думала таять, словно
была настоящей Белой горой в стране Коси. Она почернела
и уже не радовала глаз, но мне страстно хотелось победить в
споре, и я молила богов сохранить ее до пятнадцатого дня
первой луны.
Но другие дамы говорили:
— И до седьмого дня не устоит!
Все ждали, чем кончится спор, как вдруг неожиданно на
третий день нового года государыня изволила отбыть в им-
ператорский дворец.
«Какая досада! Теперь уж мы не узнаем, сколько просто-
ит снежная гора»,— с тревогой думала я.
— Право, хотелось бы поглядеть! — воскликнули дамы.
И сама государыня говорила то же самое.
Сохранись гора до предсказанного мною срока, я бы мог-
ла с торжеством показать ее императрице. Но теперь все
потеряно!
Начали выносить вещи. Воспользовавшись суматохой, я
подозвала к веранде старого садовника, который пристроил
навес своей хижины к глинобитной ограде дворца.
— Береги хорошенько эту снежную гору,— приказала я
ему.— Не позволяй детям топтать и разбрасывать снег. Ста-
райся сохранить ее в целости до пятнадцатого дня. Если она
еще будет стоять в этот день, то я попрошу императрицу
пожаловать тебе богатый подарок и сама в долгу не оста-
нусь.
Я всегда давала садовнику много разных лакомств и про-
чей снеди, какой стряпухи угощают челядинцев, и он отве-
тил мне с довольной усмешкой:
— Дело легкое, буду стеречь вашу гору... Правда, дети
уже наверно на нее полезут.
— Если они тебя не послушают, извести меня,— ответи-
ла я.
Я пробыла в императорском дворце до седьмого дня пер-
вой луньц а потом уехала к себе домой.
Все время, пока я жила во дворце, мне не давала покоя
снежная гора. Кого только не посылала я узнать о ней: каме-
ристок, истопниц, старших служанок...
136
Ijl седьмой день нового года я велела отнести садовнику
остатки от праздничных кушаний, и посланная моя, смеясь,
рассказывала мне, как благоговейно, с земным поклоном,
садовник принял этот дар.
В своем родном доме я вставала еще до рассвета, мучи-
мая тревогой, и спешила отправить служанку: пусть скорей
посмотрит, сохранилась ли снежная гора.
Пришел десятый день. Как я была рада, когда служанка
доложила мне:
— Еще дней пять простоит!
Но к вечеру четырнадцатого дня полил сильный дождь.
От страха, что гора за ночь растает, я не могла сомкнуть глаз
до самого утра.
Слушая мои жалобы, люди подсмеивались надо мной: уж
не сошла ли я с ума?
Посреди ночи кто-то из моих домашних проснулся и
вышел. Я тоже поднялась с постели и начала будить слугу,
но он и не подумал пошевелиться, негодник. Я сильно рас-
сердилась на него, и он нехотя встал и отправился в путь.
Вернувшись, слуга сказал:
— Теперь она не больше круглой соломенной подушки
для сидения. Садовник усердно ее бережет, детей близко
не подпускает. Не извольте беспокоиться, дня два еще
продержится. Садовник рад. «Дело верное, говорит, я получу
обещанный подарок!»
В приливе восторга я начала мечтать о том, как придет
долгожданный день. Я насыплю горку снега на поднос и по-
кажу государыне. Сердце мое билось от радостного ожида-
ния.
Наконец пришло утро пятнадцатого дня. Я встала ни свет
ни заря и дала моей прислужнице шкатулку:
— Вот, иди к горе, насыпь сюда снегу! Бери его оттуда,
где он белый. А грязный снег смахни и отбрось.
Женщина что-то уж слишком скоро вернулась, размахи-
вая на ходу крышкой от пустой шкатулки 146.
— Снег весь растаял! — воскликнула она.
Я была изумлена и глубоко огорчилась. Какая неудача! Я
сложила к случаю неплохое стихотворение и думала читать
10-3893
137
его людям с печальными вздохами... А теперь — к чему
оно?
— Как могло это случиться? Вчера вечером снега было
еще вот столько, а за ночь весь растаял? — спрашивала я с
отчаянием.
Служанка начала крикливо рассказывать:
— Садовник так сетовал, так жаловался, всплескивая от
горя руками: «Ведь до самой темноты еще держалась! Я-то
надеялся получить подарок...»
В эту минуту явился посланный из дворца. Императрица
велела спросить у меня:
— Так что же, стоит ли еще снежная гора?
Как ни было мне тяжело и досадно, я принуждена была
ответить:
— Передайте от моего имени государыне: «Хоть все
и утверждали, что снежная гора растает в старом году
и уж самое позднее в первый день нового года, но она
еще вчера держалась до самого заката солнца. Смею
думать, я верно предсказала. Если бы снег не растаял и
сегодня, моя догадка была бы уж слишком точной. Но
кажется мне, нынче ночью кто-то из зависти разбросал
его».
В двадцатый день первой луны я вернулась во дворец и
первым делом начала рассказывать государыне историю снеж-
ной горы.
— Не успела моя служанка уйти, как уже бежит назад,
размахивая крышкой. Словно тот монашек, что сказал: «А
ларец я бросил». Какое разочарование! Я-то хотела насыпать
на поднос маленькую горку из снега, красиво написать сти-
хи на белой-белой бумаге и поднести вам!
Государыня от души рассмеялась, и все присутствующие
не могли удержаться от смеха.
— Ты отдала снежной горе столько сердечной заботы,
а я все испортила и, наверно, заслужила небесную кару.
Сказать тебе правду, вечером в четырнадцатый день года я
послала служителей разбросать снежную гору. (Забавно,
что в своем ответном письме ты как раз и заподозрила
нечто подобное.) Старичок садовник проснулся. И, молит-
138
венцо сложив руки, стал просить, чтобы гору пощадили, но
слуги пригрозили ему: «На что есть высочайший приказ.
Никому ни слова, иначе берегись, сровняем с землей твою
лачугу».
Они побросали весь снег за ограду, что находится к югу
от караульни Левой гвардии.
«Крепкий был снег, еще немало его оставалось»,— ска-
зали слуги. Пожалуй, он дождался бы и двадцатого дня,
ведь к нему прибавился первый снег нрвого года. Сам
государь, услышав об этом, заметил: «А она глубоко заг-
лянула в будущее, вернее других...» Прочти же нам твое
стихотворение. Я созналась во всем, и, по совести, ты
победила!
Дамы вторили государыне, но я, всерьез опечаленная, была
не в силах успокоиться:
— Зачем я стану читать стихи? Теперь, когда я узнала,
как жестоко со /иной поступили!
Пришел император и заметил:
— Правду сказать, я всегда думал, что она — любимая
наперсница государыни, но теперь что-то сомневаюсь...
Мне стало еще более горько, я готова была заплакать.
Я так радовалась, что падает свежий снег, но императри-
ца приказала смести его и убрать.
— Она не хотела признать твою победу,— улыбнулся
император.
88. То, что великолепно
Китайская парча.
Меч в богато украшенных ножнах.
Цветные инкрустации из дерева на статуе Будды.
Цветы глицинии чудесной окраски, ниспадающие длин-
ными гроздьями с веток сосны.
Куродо шестого ранга.
Несмотря на свой невысокий чин, он великолепен! Поду-
мать только, куродо вправе носить светло-зеленую парчу, зат-
канную узорами, что не дозволяется даже отпрыскам самых
знатных семей!
139
Дворцовый прислужник для разных поручений, сын про-
столюдина, он был совсем незаметен, пока состоял в свите
какого-нибудь должностного лица, но стоило ему стать ку^*
родо — и все изменилось! Словами не описать, до чего он
ослепителен.
Когда куродо доставляет императорский рескрипт или
приносит от высочайшего имени сладкие каштаны на цере-
мониальное пиршество, его так принимают и чествуют, словно
он с неба спустился 147.
Дочь знатного вельможи стала избранницей императора,
но еще живет в родном доме и носит девический титул хи-
мэгими — юной принцессы. Куродо является с высочайшим
посланием в дом ее родителя. Прежде чем вручить послание
своей госпоже, дама из ее свиты выдвигает из-под занавеса
подушку для сидения, и куродо может видеть края рука-
вов... Думаю, нечасто приходилось человеку его звания лю-
боваться таким зрелищем!
Если куродо вдобавок принадлежит к императорской гвар-
дии, то он еще более неотразим. Садясь, он раскладывает
веером длинные полы своих одежд, и сам хозяин дома из
своих рук подносит ему чарку вина. Сколько гордости дол-
жен чувствовать в душе молодой куродо!
Куродо водит дружбу с сыновьями знатнейших семей, он
принят в их компанию как равный. Бывало, он трепетал
перед ними и никогда не посмел бы сидеть с ними в одной
комнате... А теперь юные вельможи с завистью смотрят,
как в ночную пору он прислуживает самому императору,
обмахивает его веером или растирает палочку туши, когда
государь хочет написать письмо.
Всего лишь три-четыре года куродо близок к государю... В
это время он может появляться в толпе высших сановников,
одетый самым небрежным образом, в одеждах негармони-
ческих цветов. Но вот всему конец — близится срок отстав-
ки.
Куродо, казалось бы, должен считать разлуку с государем
горше смерти, но печально видеть, как он хлопочет, вымали-
вая какой-нибудь тепленький пост в провинции,— в награ-
ду за свои услуги.
140
В старые времена куродо с самого начала года принимались
горько сетовать, что пришел конец их службы. В наше время
они бегом торопятся в отставку.
Одаренный талантами ученый высшего звания в моих
глазах достоин великого почтения. Пусть он неказист ли-
цом, нечиновен, но свободно посещает высочайших особ.
С ним советуются по особым вопросам. Он может быть
назначен наставником императора — завидная судьба. Ког-
да он сочинит молитвословие или вступление к стихам, все
воздают ему хвалу.
Священник, умудренный знаниями, тоже, бесспорно, до-
стоин восхищения.
Торжественный проезд императрицы в дневные часы.
Церемониальный кортеж канцлера — «Первого человека в
стране». Его паломничество в храм Касуга.
Светло-пурпурные ткани цвета виноградной грозди. Все
пурпурное великолепно, будь то цветы, нити шелка или бума-
га. Среди пурпурных цветов я все же меньше всего люблю ирис.
Куродо шестого ранга потому так великолепно выглядят
во время ночного дежурства во дворце, что на них пурпур-
ные шаровары.
89. То, что пленяет утонченной прелестью
Знатный юноша, прекрасный собой, тонкий и стройный
в придворном кафтане.
Миловидная девушка в небрежно надетых хакама 148. По-
верх них наброшена только летняя широкая одежда, распо-
ровшаяся на боках. Девушка сидит возле балюстрады, при-
крывая лицо веером.
Письмо на тонкой-тонкой бумаге зеленого цвета, привя-
занное к ветке весенней ивы.
Веер с тремя планками. Веера с пятью планками толсты
у основания, это портит вид.
Кровля, крытая не слишком старой и не слишком новой
корой кипариса, красиво устланная длинными стеблями аира.
141
Из-под зеленой бамбуковой шторы выглядывает церемо-
ниальный занавес. Блестящая глянцевитая ткань покрыта
узором в виде голых веток зимнего дерева. Длинные ленты
зыблются на ветру...
Тонкий шнур, сплетенный из белых нитей.
Штора ярких цветов с каймою.
Однажды я заметила, как возле балюстрады перед спущен-
ными бамбуковыми занавесками гуляет хорошенькая кошеч-
ка в красном ошейнике. К нем был прикреплен белый ярлык
с ее именем. Кошечка ходила, натягивая пестрый поводок, и
по временам кусала его. Она была так прелестна!
Девушки из Службы двора, раздающие чернобыльник и
кусудама в пятый день пятой луны. Голова украшена гир-
ляндой из стеблей аира, ленты как у юных танцоров Оми 149,
но только не алого, другого цвета. На каждой шарф с ниспа-
дающими концами, длинная опояска.
Юные прислужницы, необыкновенно изящные в этом
наряде, преподносят амулеты принцам крови и высшим са-
новникам. Придворные стоят длинной чередой в ожидании
этого мига.
Каждый из них, получив амулет, прикрепляет его к по-
ясу, совершает благодарственный танец и отдает поклон.
Радостный обычай!
Письмо, завернутое в лиловую бумагу, привязано к ветке
глицинии, с которой -свисают длинные гроздья цветов.
Юные танцоры Оми тоже пленяют утонченной прелес-
тью.
90. Танцовщиц для празднества Госэти...
Танцовщиц для празднества Госэти назначила сама импе-
ратрица, оставалось выбрать еще двенадцать спутниц.
Можно было бы послать фрейлин из свиты супруги на-
следника, но стали говорить, что это против правил. Не знаю,
какого мнения держалась государыня, но она послала десять
дам из собственной свиты. Потом она выбрала еще двух:
одну из фрейлин вдовствующей императрицы и одну из сви-
ты госпожи Сигэйся 15°. Они были родными сестрами.
142
В канун дня Дракона государыня повелела, чтобы дамы,
сопровождающие танцовщиц, надели белые китайские на-
кидки с темно-синим узором, а девушки — широкие одеж-
ды с шлейфами тех же цветов. Она скрывала свой замысел
даже от самых приближенных дам, не говоря уж о других...
Белые с синим одежды были принесены только тогда, когда
уже спустились сумерки и танцовщицы вместе со своей сви-
той начали наряжаться к празднеству.
Придворные дамы имели великолепный вид: красиво по-
вязанные красные ленты ниспадают вниз; поверх парчовых
китайских накидок наброшены белые, сверкающие глянцем
одежды: рисунок на них не отпечатан с деревянных досок,
как обычно, а нанесен кистью художника.
Но юные танцовщицы затмевали своей прелестью даже
этих блистательных дам.
Когда праздничный кортеж, начиная с танцовщиц и
кончая самыми низшими служанками, проследовал мимо,
все сановники и царедворцы, удивленные и восхищенные
этим зрелищем, дали его участницам прозвище: «Девуш-
ки — танцоры Оми».
Позднее, когда молодые вельможи в тех самых нарядах,
какие носят во время торжества Оми — «Малого воздержа-
ния от скверны»,— вели разговор с танцовщицами, скрыты-
ми от них шторами и занавесками, государыня молвила:
— Покои танцовщиц опустошают в последний день праз-
днества еще до того, как опустятся сумерки. Выносят все
убранства. Люди могут заглядывать внутрь и глазеть на деву-
шек — это непристойно. Следует оставить все на своих мес-
тах до самой ночи.
На этот раз девушкам не пришлось смущаться, как быва-
ло раньше.
* * *
Когда нижний край церемониального занавеса в покоях
танцовщиц был закатан кверху и подвязан, рукава придвор-
ных дам пролились из-под него потоками.
Госпожа Кажёэ вдруг заметила, что ее красная лента рас-
пустилась.
143
— Ах, кто бы помог мне завязать ленту! — воскликнула она.
Второй начальник Левой гвардии Санэката услышал слова
госпожи Кохёэ и подошел к ней. Поправляя ленту, он про-
декламировал со значительным видом:
В горном колодце вода
Затянута крепким льдом,
Как этот узел затянут.
Когда же растает лед?
Когда же распустится узел?
Кохёэ, совсем еще юная годами, не решалась заговорить в
присутствии такого большого общества. Она молчала. Стар-
шие дамы тоже не нашлись с ответом.
Один чиновник собственного двора императрицы стоял
неподалеку и внимательно прислушивался, ожидая, когда же
будет прочтена «ответная песня». Но время шло, а стихов
все не было.
Положение стало затруднительным. Он подошел к фрей-
линам и прошептал:
— Что значит ваше молчание?
Между мной и госпожой Кохёэ находилось еще не-
сколько дам, но если б даже я сидела с ней, мне было бы
неудобно сразу предложить ей свою помощь.
Санэката славился поэтическим талантом, он сейчас сло-
жил хорошие стихи, совестно перед ним осрамиться. Я тоже
была взволнована, но невольно смеялась, глядя на то, как чи-
новник из дворцового ведомства императрицы шагает взад и
вперед, прищелкивая пальцами и бормоча:
— Можно ли было ожидать такого конфуза от вас, уче-
ных дам, ведь вы то и дело сочиняете стихи. Уж хоть что-
нибудь придумали бы! Ничего необычайного и не требуется.
Тут я не выдержала, подозвала госпожу Бэн-но омото и
попросила ее прочесть вслух господину Санэката «ответ-
ную песню»:
Тончайший ледок,
Как лента непрочной пены,
Исчезает легко.
Как дымка прозрачной вуали,
Легко распустится узел.
144
Но Бэн-но омото смутилась вконец, голос ее не слушался.
— Что такое? Что такое? — воскликнул Санэката, на-
сторожив уши.
Бэн-но омото и всегда немного заикалась. Тут она собралась с
духом и решила выразительно прочитать стихотворение, но Са-
нэката все равно ничего не понял.
Я не очень была огорчена, наоборот, скорее довольна. Мне
не пришлось краснеть за свои стихи.
Некоторые из придворных дам не хотели ни провожать
танцовщиц, когда они отправлялись в императорский дво-
рец, ни встречать их по возвращении оттуда. Сославшись на
нездоровье, дамы предпочли остаться в своих покоях.
Но императрица приказала всем явиться. Собралось много
женщин. Было гораздо шумнее, чем в прошлые годы, и не
столь приятно.
Одна из танцовщиц, девочка двенадцати лет от роду,
была дочерью начальника императорской конюшни Сукэ-
маса. Мать ее, четвертая в семье, приходилась младшей
сестрой супруге принца Сомэдомо. Девочка эта поражала
своей красотой.
В последний вечер празднества вся свита собралась вок-
руг танцовщиц без шума и суматохи, чтобы отбыть в импе-
раторский дворец.
С восточной веранды дворца Сэйрёдэн мы могли вдоволь
налюбоваться шествием, когда оно с танцовщицами во главе,
миновав дворец Дзидзю, возвращалось в покои императрицы.
91. Мимо проходит мужчина,
красивый собой...
Мимо проходит мужчина, красивый собой, с парадным
мечом на цветной перевязи. Весьма приятное зрелище!
92. Во время празднества Госэти...
Во время празднества Госэти все люди во дворце, даже
самой обыденной, заурядной внешности, словно преобра-
жаются.
145
Дворцовые прислужницы прикрепляют пестрые полоски
ткани к головным шпилькам, словно ярлыки в День удале-
ния от скверны, это выглядит очень нарядно. Когда они про-
ходят по выгнутому аркой мосту дворца Сэнъёдэн, бросают-
ся в глаза яркие лилово-пестрые шнуры в их прическах.
Женщины повязывают шнуры на разный манер, но все рав-
но выходит очень мило, каждая кажется хорошенькой.
Не мудрено, что служанки для разных работ и девушки,
временно призванные во дворец помочь на торжестве Госэ-
ти, считают его самым веселым праздником.
Весело также смотреть, как бывшие куродо, ныне уже в чи-
нах, несут ивовые корзины с горным индиго и ветками плауна.
Помню, однажды высшие придворные, сбросив кафтаны
с одного плеча и отбивая такт веерами, распевали, проходя
мимо женских покоев:
Вестники бегут, как волны в море,
Сколько новых роздано постов!
Как взволновались дамы, даже привычные к таким кар-
тинам! Как они испугались, когда компания придворных
вдруг разразилась дружным смехом!
Особенно хороши были исподние одежды из глянцевито-
го алого шелка, в которых щеголяли куродо, руководившие
праздничными торжествами.
На веранде дворца неподалеку от женских покоев были
положены подушки для сидения, но куродо и не подумали
ими воспользоваться.
Если же какая-нибудь дама из свиты танцовщиц попада-
лась им на глаза, они отпускали слова похвалы или едкой
критики. В эту пору, кажется, ничто не имеет значения,
кроме церемониала Госэти.
Вечером того дня, когда должна была состояться репети-
ция танцев перед императором, куродо были чрезвычайно
суровы и никого не пропускали в зал. Они говорили до обид-
ного резко:
— Посторонних не впустим, кроме двух сопровождаю-
щих дам и девушек-прислужниц.
Придворные упрашивали их:
146
— Пропустите ну хотя бы одного меня...
— Нет, другие будут в обиде,— твердо отвечали куро-
до.— Как же можно?
И все же двадцать придворных дам императрицы явились
тесной толпой, силой открыли дверь, не обращая никакого
внимания на куродо, и с шумом ворвались в зал.
Забавно было глядеть на куродо. Окаменев от неожидан-
ности, они восклицали:
— В какие беззаконные времена мы живем!
Вслед за придворными дамами валом повалили все служан-
ки. Тут на лицах куродо изобразилась полная растерянность.
Сам государь, присутствовавший там, нашел, вероятно,
эту сцену очень забавной.
Накануне главного представления юные девушки-при-
служницы тоже выступили с танцем. Чудесное представ-
ление! Как приятно было смотреть на их юные лица, оза-
ренные огнем светильников.
93. Император принес государыне лютню...
— Император принес государыне лютню, прозванную
Безымянной151. Пойдем посмотрим и попробуем сыграть
на ней,— говорили между собой дамы.
Мы все пошли в покои государыни, но не стали играть на
лютне по-настоящему, а только перебирали струны.
— Почему ее прозвали Безымянной? — спросила одна
из нас.
— Она ничем не примечательная и потому не заслужила
имени,— ответила государыня.
«Замечательно сказано!» — подумала я.
Госпожа Сигэйся, навестившая свою старшую сестру им-
ператрицу, заметила в разговоре:
— У меня есть дома очень красивая многоствольная флей-
та. Ее подарил мне покойный отец.
Господин епископ Рюэн 152, младший брат государыни,
воскликнул при этих словах:
— Отдай мне флейту! У меня есть великолепная семи-
струнная цитра, я отдам ее взамен.
147
Но госпожа Сигэйся словно не слышала и продолжала
говорить о другом. Епископ несколько раз повторил свою
просьбу, думая, что под конец его сестре придется сказать
что-нибудь, но она упорно отмалчивалась.
— А она думает: «Нет, не обменяю!» — с тонким ост-
роумием заметила государыня. Как она была очаровательна
в эту минуту!
«Ина-каэдзи» — «Нет, не обменяю!» — так зовут знаме-
нитую флейту.
Но епископ, видно, ничего не слышал об этой флейте и,
не оценив намека, только досадовал.
Это случилось, помнится, в то время, когда императрица
проживала в своей канцелярии.
Флейта «Нет, не обменяю!» принадлежит императору.
Другие флейты и цитры, которые находятся во владении го-
сударя, тоже носят удивительные имена. К примеру, лютни:
Гэндзё — «Выше тайны», Бокуба — «Конское пастбище»,
Идэ — «Запруда!», Икё — «Мост на реке Вэй», Мумё — «Бе-
зымянная». Шестиструнные цитры называются Кутики —
«Пустая скважина», Сиогама — «Градирня», Футануки —
«Два глазка»...
Я тоже слышала о флейтах Суйро — «Водяной дракон»,
Косуиро — «Малый водяной дракон», Уда-но хоси — «Мо-
нах Уда», Кугиути — «Молоток для гвоздей», Хафутацу — «Два
листка» и еще о многих других, чьи имена я забыла.
То-но тюдзё, восторгаясь ими, любил повторять поговор-
ку: «Их бы на почетную полку в сокровищнице Гиёдэн 153!»
94. Придворные провели весь день,
играя на флейтах и цитрах...
Придворные провели весь день, играя на флейтах и цит-
рах перед бамбуковыми занавесями, что закрывают от лю-
бопытных глаз покои императрицы. Когда в сумерках вне-
сли светильники, придворные удалились, каждый своей
дорогой.
Верхние створки решетчатых рам еще не были спущены,
двери не затворены, и сквозь бамбуковую занавесь можно
148
быту? при свете огней увидеть все, что делается в покоях
государыни.
Императрица сидела, поставив лютню прямо перед собой.
Великолепие пурпурной ее одежды не описать словами,
она была надета поверх многих исподних одежд из гибкого
лощеного шелка. Рукав одежды изящно падал на лютню,
блестевшую черным лаком. Позади темной лютни виднел-
ся ослепительно белый лоб... что могло быть прекраснее?
Я подошла к одной из придворных дам и сказала:
— Нет, девушка, «лицо которой было полускрыто» 154, не
сияла такой красотой. Куда ей, простолюдинке!
Дама эта с трудом проложила себе дорогу сквозь толпу дру-
гих фрейлин, чтобы скорей сообщить мои слова государыне.
Императрица рассмеялась.
Дама вернулась и передала мне:
— Государыня изволила молвить в ответ: «Пора расста-
ваться...» 155 Но знаешь ли ты, о чем речь?
В устах дамы это звучало забавно, ведь она ничего не по-
няла.
95. То, что причиняет досаду
Вы послали кому-нибудь письмо или ответ на прислан-
ное вам письмо, и после того, как гонец уже ушел, вам
приходит в голову, что несколько слов надо бы непременно
заменить.
Вы наспех зашивали что-то. Казалось, работа закончена,
но, выдернув иглу, вдруг видите, что забыли завязать узелок
на нитке. Досадно также, когда заметишь, что шила что-то
наизнанку.
Однажды, когда императрица гостила в Южном дворце у
своего отца, она прислала нам сверток шелка с повелением:
— Мне спешно нужно платье. Беритесь за работу все вме-
сте, чтобы закончить ее до следующей стражи.
Все мы собрались в главном павильоне дворца. Каждая
из нас взяла по куску шелка и, надеясь перегнать осталь-
ных, стала шить быстро-быстро, не отрывая глаз. Спешили
мы как безумные.
149
Кормилица госпожа мёбу, которой достался один из
рукавов, шила быстрее всех и кончила первой. Второпях
она не заметила, что рукав пришит наизнанку. Даже не
завязав последнего узелка, кормилица положила работу и
поднялась с места.
Когда мы стали прилаживать разные части платья друг к
другу, то сразу заметили ошибку.
Женщины подняли смех и шум:
— Исправь скорее, сшей наново.
— Кто ошибся, тому и шить наново. Если бы это был
узорчатый шелк, ну тогда конечно, видно, где лицо, где ис-
под. Сразу нашли бы виновную, исправь, мол, поскорее. Но
ведь это гладкий шелк, как узнаешь, кто когда напутал? С
какой стати я должна шить за других? Дайте эту работу
тем, кто еще не кончил,— заупрямилась кормилица.
Пришлось другим женщинам во главе с Гэн-Сёнагон взять-
ся за переделку. Они торопливо работали иглой, бормоча с
сердитым видом:
— Только спорить умеет, куда это годится!
А кормилица смотрела на них, сложа руки.
Занятная вышла сценка.
Посадишь в саду кусты хаги и сусуки, выйдешь любовать-
ся их необычайной красотой... И вдруг является кто-то с длин-
ным ящиком и лопатой, у тебя на глазах начинает копать
вовсю, выкопает растения и унесет. Как обидно и больно!
Если бы вместо меня появился знатный господин, негод-
ник не посмел бы так себя вести. А мне на все мои упреки
он только отвечал:
— Я совсем немного...— И был таков.
Слуга какой-нибудь влиятельной дамы является к провин-
циальному чиновнику и нагло дерзит ему. На лице слуги на-
писано: «А что ты мне сделаешь?»
Как это оскорбительно!
Тебе не терпелось прочитать письмо, но мужчина выхва-
тил его у тебя из рук, отправился в сад и там читает... Вне
150
себд. от досады и гнева, погонишься за ним, но перед бамбу-
ковым занавесом поневоле приходится остановиться, дальше
идти тебе нельзя. Но до чего же хочется выскочить и бросить-
ся на похитителя!
96. То, что неприятно слушать
Кто-то в свое удовольствие неумело наигрывает на цитре,
даже не настроив ее.
Пришел гость, ты беседуешь с ним. Вдруг в глубине дома
слуги начинают громко болтать о семейных делах. Унять их
ты не можешь, но каково тебе слушать! Ужасное чувство.
Твой возлюбленный напился и без конца твердит одно и
то же.
Расскажешь о ком-нибудь спдетню, не зная, что он слы-
шит тебя. Потом долго чувствуешь неловкость, даже если
это твой слуга или вообще человек совсем незначительный.
Тебе случилось заночевать в чужом доме, а твои челядин-
цы разгулялись вовсю. Как неприятно!
Родители, уверенные, что их некрасивый ребенок пре-
лестен, восхищаются им без конца и повторяют все, что он
сказал, подделываясь под детский лепет.
Невежда в присутствии человека глубоких познаний с уче-
ным видом так и сыплет именами великих людей.
Человек декламирует свои стихи (не слишком хоро-
шие) и разглагольствует о том, как их хвалили. Слушать
тяжело!
97. То, что поражает неприятной неожиданностью
Чистишь до блеска гребень для украшения волос, вдруг
он за что-то зацепился — и ломается.
Экипаж перевернулся. Казалось бы, такое громоздкое со-
оружение должно было бы устойчиво держаться на колесах.
Не веришь своим глазам! Это как сон — поразительный и
нелепый.
Кто-то, нимало не смущаясь, сболтнет такую мерзость,
что всем становится не по себе.
151
Всю ночь, всю долгую ночь до рассвета проводишь в
ожидании: «Он должен прийти!» На заре забудешься не-
верным сном. Вдруг — кар-р, кар-р! — закричит ворона.
Очнешься от дремоты и видишь: солнце уже высоко. Ка-
кая тягостная неожиданность!
Нечаянно покажешь любовное письмо как раз тому, кто
не должен был бы знать о нем. Опомнишься — какой ужас!
Кто-нибудь бросает прямо тебе в лицо колкий намек, с уве-
ренным видом рассуждая о том, чего не видел и не знает, а ты
не можешь и словом возразить. Такое чувство, будто что-то
внезапно опрокинулось.
98. То, о чем сожалеешь
Во дни празднества Госэти или Поминовения святых имен
Будды вместо снега сыплет дождь с потемневшего сумрач-
ного неба.
Ждешь с нетерпением праздника или иного торжества,
как вдруг объявлено императорское Удаление от скверны.
Все приготовления были закончены, но в последнюю ми-
нуту церемония отменена.
Пошлешь слугу за другом, ожидая, что он непременно
прибудет. Может быть, тебе хочется заняться с ним музы-
кой или показать ему что-нибудь. Но вот посланный воз-
вращается и сообщает: «Он занят, не сможет прийти». Как
не пожалеть об этом!
Чтобы посетить храм или полюбоваться красивым ви-
дом, дамы, примерно одного и того же звания, отправи-
лись вместе из дворца, где они служат.
Дамы не наряжались в лучшие платья: осторожность не
мешает в дороге. Но края их одежд красивыми волнами вы-
бегают из-под занавесок экипажа. Увы, восхищаться некому!
Никто из знатных людей не встречается на дороге, ни на
коне, ни в экипаже. Какая досада!
«Уж хоть бы простолюдин какой-нибудь попался»,— взды-
хают дамы. Очарованный их изяществом, он стал бы расска-
зывать о них своему господину. Все лучше, чем ничего.
Немудрено, что дамы в большом огорчении.
152
99. Помню, это случилось во время «Очищения
души в пятую луну»...
Помню, это случилось во время «Очищения души в пя-
тую луну», когда императрица изволила пребывать в здании
ведомства своего двора.
«Двойные покои» перед кладовой были с особой заботой
украшены для богослужения и выглядели очень красиво, со-
всем по-новому.
С самого начала месяца стояла дождливая погода, небо
хмурилось.
— Какая скука! — сказала я однажды.— Поехать бы куда-
нибудь, где поют кукушки.
Дамы наперебой стали просить меня взять их с собой.
Одна из них посоветовала отправиться к какому-то мосту
возле святилища Камо. У этого моста — странное название.
Не «Сорочий мост», по которому проходит небесная Ткачи-
ха в ночь встречи двух звезд, но что-то в этом роде.
— Кукушки поют там каждый день,— уверяли одни дамы.
— И вовсе не кукушки, а цикады,— возражали другие.
В конце концов мы решили поехать туда.
Утром пятого дня мы приказали людям из службы двора
императрицы подать для нас экипаж и выехали из запрет-
ных для нас Северных ворот, надеясь, что в дождливую пору
пятой луны никто упрекать нас не будет.
Экипаж был подан к веранде, и мы сели в него вчетвером.
— Нельзя ли подать еще один экипаж? — стали просить
другие дамы, но императрица отказала.
Мы остались бесчувственны и глухи к их жалобам и тро-
нулись в путь. Когда мы проезжали мимо конного ристали-
ща Левой гвардии, то заметили там шумную толпу людей.
— Что происходит? — спросили мы.
— Состязание в стрельбе,— ответили слуги.— Всадники
стреляют в цель. Не хотите ли поглядеть? — И мы остано-
вили экипаж.
Нам сказали:
— Все начальники Левой гвардии присутствуют здесь во
главе с господином тюдзё.
153
Но мы никого из них не увидели. Лишь кое-где бродили
мелкие чинуши шестого ранга.
— Не очень-то интересно! Едем скорей! — воскликнули
мы, и экипаж быстро тронулся дальше.
Дорога навеяла на нас приятные воспоминания о празд-
нестве в храме Камо. На нашем пути находился дом асона
Акинобу.156
— Остановимся здесь тоже,— сказала я. Экипаж наш
подвезли к дому, и мы вышли из него.
Дом имел совсем простой сельский вид. На скользя-
щих дверях, обтянутых бумагой, нарисованы лошади.
Плетеные ширмы. Шторы из водяной травы микури. Все
как будто нарочно было устроено так, чтобы напоминать
старину.
Бедное, тесное здание похоже на галерею, нет внутрен-
них покоев, и все же какое очарование!
Молва не обманула нас. Кукушки пели так громко, что
звон стоял в ушах. Но увы! Государыня не могла их услышать.
Вот когда мы от души пожалели бедняжек, что не могли по-
ехать с нами.
— Позвольте показать вам сельские обычаи,— сказал нам
хозяин дома Акинобу,— это все, что я могу.
Он велел принести охапку колосьев растения, которое на-
зывается рисом. По его приказу пришли юноши, совсем не
выглядевшие грязными, и несколько девушек из соседних де-
ревень. Человек пять-шесть молотили рис, а двое пустили в ход
какое-то вертящееся приспособление 157, мне его никогда не
доводилось видеть.
Работая, они пели странную песню.
Затем господин Акинобу приказал своим слугам принести
маленькие столы, из тех, которые можно видеть на китайс-
ких картинах, и нам подали угощение. Но никто из нас ни к
чему не притронулся.
— Боюсь, это простая деревенская стряпня. Но гости, что
приходят сюда, обычно наседают на хозяина, хоть из дому
беги. Требуют, подай им еще и еще. Они не церемонятся,
как вы,— сказал господин Акинобу и начал усердно угощать
154
нас.— Попробуйте вот эти побеги молодого папоротника,—
говорил он.— Я сам собирал их своими руками.
— Но в самом деле,— усмехнулась я,— как можете вы
ожидать, что мы будем сидеть рядом в тесноте, как простые
служанки?
— О, если так, я прикажу снять подносы со столов и
поставить на пол. Вы, наверно, привыкли низко склоняться
во дворце.
Пока челядь хлопотала, поднося нам блюда, явился один
из наших слуг и доложил:
— Пошел дождь.
Мы поспешили к экипажу.
— Постойте, мне бы хотелось сложить стихотворение о
кукушке здесь, на месте! — воскликнула я.
— Что там, сочините по доррге,— сказали мои спутни-
цы, и Mbi сели в экипаж.
Слуги по нашему приказу наломали много веток унохана,
осыпанных белыми цветами, и украсили занавески и кузов
экипажа. Верх экипажа, словно кровлю дома, устлали длин-
ными ветвями. Казалось, бык тащит за собою живую ограду
из цветущих кустов.
Наши слуги с хохотом кричали:
— Вот здесь еще найдется местечко и вот здесь!
Я надеялась, что кто-нибудь увидит нас на обратном
пути, но нам изредка встречались только нищие монахи и
простолюдины, о которых и говорить-то не стоит. Обидно,
право!
Когда мы были уже недалеко от дворца, я вспомнила:
— Что ж, все так и пропадет впустую? Нет, о нашем
экипаже должна пойти широкая слава.
Мы остановились возле «Дворца на Первом проспекте» и
послали одного из слуг сказать от нашего имени:
— Здесь ли господин То-дзидзю? Мы возвращаемся из очень
любопытной поездки, слушали кукушек.
Слуга вернулся с ответом: «Сейчас выйду к вам, минут-
ку, почтенные дамы!»
И добавил от себя: «Он отдыхал в покое для свиты.
Торопится надеть шаровары».
155
Но мы не могли ждать, и экипаж помчался полным хо-
дом к Земляным воротам.
Господин То-дзидзю поспешно надел парадный наряд и
погнался за экипажем, завязывая пояс на ходу.
— Постойте, подождите! — кричал он. За ним босиком
бежало несколько слуг.
— Погоняйте скорей! — крикнула я, и экипаж покатил-
ся быстрее.
Мы уже достигли Земляных ворот, когда господин То-
дзидзю, задыхаясь, в полном изнеможении догнал нас. Толь-
ко теперь он заметил, как украшен наш экипаж.
— Неужели в экипаже земные существа? Не могу пове-
рить! — вскричал он со смехом.— Выйдите, дайте мне взгля-
нуть на вас.
Слуги, прибежавшие с ним, очень забавлялись.
— А какие стихи вы сложили? — спросил он.— Дайте
послушать.
— О нет! — отговорились мы.— Сперва прочтем госуда-
рыне.
В этот миг дождь полил по-настоящему.
— И почему только над одними этими воротами нет кров-
ли? — посетовал господин То-дзидзю.— До чего неприятно
стоять здесь в дождливый день! Как я теперь пойду обратно?
Когда я побежал за вашим экипажем, у меня в мыслях было
одно: догнать вас. Я и не подумал, что попадусь людям на
глаза. О, мне надо спешить назад! Скверное положение.
— Ну, полно! — сказала я.— Отчего бы вам не поехать
во дворец вместе с нами?
— В этой шапке? — воскликнул он.— Как это возможно!
— Пошлите за другой, парадной.
Но тут дождь полил потоками, и наши люди, головы ко-
торых были неприкрыты, вкатили экипаж в Земляные воро-
та так быстро, как могли.
Один из телохранителей принес своему господину зонт и
поднял над его головой. Господин То-дзидзю отправился об-
ратно. На этот раз он шел медленно, оглядываясь на нас
через плечо, и на лице его было такое унылое выражение! В
руке он нес цветущую ветку унохана.
156
К^гда мы явились к императрице, она спросила нас, как
прошла наша поездка.
Дамы, которых не взяли с собой, сначала хмурились с оби-
женным видом, но, когда мы рассказали, как господин То-дзид-
зю бежал за нами по Первому проспекту, они невольно присо-
единились к общему смеху.
— Ну что же,— спросила государыня,— где они, ваши
стихи?
Я рассказала все как было.
— Очень жаль,— упрекнула нас государыня.— Разумеет-
ся, при дворе уже слышали о вашей поездке. Как вы объяс-
ните, что не сумели написать ни одного стихотворения? Надо
было сочинить там же, на месте, пока вы слушали пение ку-
кушки. Вы слишком много думали о совершенстве формы, и
ваше вдохновение улетело. Но нцпишите стихи хоть сейчас.
Есть о чем дол-Го говорить!
Государыня была права. Мы постыдно оплошали!
Только мы начали совещаться между собой по этому слу-
чаю, как вдруг мне принесли послание от господина То-дзид-
зю, привязанное к той самой ветке унохана. На бумаге белой,
как цветок, была написана танка. Но я не могу ее вспомнить.
Посланный ждал ответа, и я попросила принести мне
тушечницу из моего покоя, но императрица повелела мне
взять ее собственную тушечницу.
— Скорее,— сказала она,— напиши что-нибудь вот на
этом,— и положила на крышку тушечницы листок бумаги.
— Госпожа сайсё, напишите вы,— попросила я.
— Нет уж, лучше вы сами,— отказалась она.
В это время вдруг набежала темнота, дождь полил снова,
раздались сильные удары грома. Мы до того испугались, что
думали только об одном, как бы поскорее опустить решетча-
тые рамы. О стихах никто и не вспомнил.
Гроза начала стихать только к самому вечеру. Лишь тогда
мы взялись писать запоздалый ответ, но в это самое время
множество высших сановников и придворных явилось осве-
домиться, как императрица чувствует себя после грозы, и
нам пришлось отправиться к западному входу, чтобы бесе-
довать с ними.
157
Наконец можно было бы заняться сочинением «ответной
песни». Но все прочие придворные дамы удалились.
— Пусть та, кому посланы стихи, сама на них и отвеча-
ет,— говорили они.
Решительно, поэзию сегодня преследовала злая судьба.
— Придется помалкивать о нашей поездке, вот и все,—
заметила я со смехом.
— Неужели и теперь ни одна из вас, слушавших пение
кукушки, не может сочинить мало-мальски сносное стихот-
ворение? Вы просто заупрямились,— сказала государыня.
Она казалась рассерженной, но и в такую минуту была
прелестна.
— Поздно сейчас, вдохновение остыло,— ответила я.
— Зачем же вы дали ему остыть? — возразила госуда-
рыня.
На этом разговор о стихах закончился.
Два дня спустя мы стали вспоминать нашу поездку.
— А вкусные были побеги папоротника! Помните? Гос-
подину Акинобу еще говорил, что собирал их собственными
руками,— сказала госпожа сайсё.
Государыня услышала нас.
— Так вот что осталось у вас в памяти! — воскликнула
она со смехом.
Императрица взяла листок бумаги, какой попался под
руку, и набросала последнюю строфу танки:
Папоротник молодой —
Вот что в памяти живет.
— А теперь сочини первую строфу,— повелела императ-
рица.
Воодушевленная ее стихами, я написала:
Голосу кукушки
Для чего внимала ты
В странствии напрасном?
— Неужели, Сёнагон,— весело заметила императрица,—
тебе не совестно поминать кукушку хоть единым словом?
Ведь у вас, кажется, другие вкусы.
158
— Как, государыня? — воскликнула я в сильном смуще-
нии. — Отныне я никогда больше не буду писать стихов. Если
каждый раз, когда нужно сочинять ответные стихи, вы буде-
те поручать это мне, то, право, не знаю, смогу ли я оставаться
на службе у вас. Разумеется, сосчитать слоги в песне — дело
нехитрое. Я сумею, коли на то пошло, весною сложить стихи
о зиме, а осенью о цветущей сливе. В семье моей было много
прославленных поэтов, и сама я слагаю стихи, пожалуй, не-
сколько лучше, чем другие. Люди говорят: «Сегодня Сэй-Сё-
нагон сочинила прекрасные стихи. Но чему здесь удивляться,
ведь она дочь поэта». Беда в том, что настоящего таланта у
меня нет. И если б я, слишком возомнив о себе, старалась
быть первой в поэтических состязаниях, то лишь покрыла бы
позором память моих предков.
Я с полной искрейностью открыла свою душу, но госуда-
рыня только улыбнулась:
— Хорошо, будь по-твоему. Отныне я не стану больше
тебя приневоливать.
— От сердца отлегло. Теперь я могу оставить поэзию,—
сказала я в ответ.
Как раз в это время министр двора, его светлость Корэ-
тика, не жалея трудов, готовил увеселения для ночи Обезья-
ны 158.
Когда наступила эта ночь, он предложил темы для поэти-
ческого турнира. Придворные дамы тоже должны были при-
нять участие. Все они, очень взволнованные, горячо взялись
за дело.
Я же оставалась с императрицей, беседуя с ней о разных
посторонних вещах. Господин министр двора приметил меня.
— Почему вы держитесь в стороне? — спросил он.— По-
чему не сочиняете стихов? Выберите тему.
— Государыня позволила мне оставить поэзию,— отве-
тила я.— Больше мне незачем беспокоиться по этому пово-
ду-
— Странно! — удивился господин министр.— Да полно,
правда ли это? Зачем вы разрешили ей? — спросил он им-
ператрицу.— Ну хорошо, поступайте как хотите в других
случаях, но нынче непременно сочините стихи.
159
Но я осталась глуха к его настояниям.
Когда начали обсуждать стихи участниц поэтического тур-
нира, государыня бросила мне записку. Вот что я прочла в
ней:
Дочь Мотосукэ,
Отчего осталась ты
В стороне от всех?
Неужели лишь к тебе
Вдохновенье не придет?
Стихотворение показалось мне превосходным, и я засме-
ялась от радости.
— Что такое? В чем дело? — полюбопытствовал госпо-
дин министр.
Я сказала ему в ответ:
О, если бы меня
Наследницей великого поэта
Не прозвала молва,
Тогда бы я, наверно, первой
Стихи сложила в эту ночь.
И я добавила, обращаясь к императрице:
— Когда бы я не стыдилась моих предков, то написала
бы для вас тысячу стихотворений, не дожидаясь просьбы.
100. Была ясная лунная ночь...
Была ясная лунная ночь в десятых числах восьмой луны.
Императрица, имевшая тогда резиденцию в здании своей
канцелярии, сидела неподалеку от веранды. Укон-но найси
услаждала ее игрой на лютне.
Дамы смеялись и разговаривали. Но я, прислонившись к
одному из столбов веранды, оставалась безмолвной.
— Почему ты молчишь? — спросила государыня.— Ска-
жи хоть слово. Мне становится грустно...
— Я лишь созерцаю сокровенное сердце осенней луны,—
ответила я.
— Да, именно это ты должна была сказать,— молвила
государыня.
160
101. Однажды у императрицы собралось большое
общество приближенных
Однажды у императрицы собралось большое общество при-
ближенных. Среди них можно было увидеть знатных дам —
родственниц государыни, придворных сановников и молодых
вельмож. Сидя в стороне, я вела разговор с фрейлинами.
Внезапно императрица бросила мне записку.
Я развернула ее и прочла:
«Должна ли я любить тебя или нет, если не могу уделить
тебе первое место в моем сердце?»
Несомненно, она вспомнила недавний разговор, когда я
заметила в ее присутствии:
— Если я не смогу царить в сердце человека, то предпоч-
ту, чтоб он совсем не любил меня. Пусть лучше ненавидит
или даже преследует. Скорее умру, чем соглашусь быть вто-
рой или третьей. Хочу быть только первой!
— Вот она — «Единственная колесница Закона!» 159 — вос-
кликнул кто-то, и все рассмеялись.
Когда я прочла записку, государыня дала мне кисть и ли-
сток бумаги.
Я написала на нем: «Среди лотосовых сидений в райском
чертоге, что возвышаются друг над другом вплоть до девятого
неба, мне будет желанно и самое низшее». 160
— Ну-ну,— молвила государыня,— ты совсем пала духом.
Это плохо! Лучше будь неуступчивой, такой, как раньше была.
— Это смотря к кому.
— Вот это уж действительно плохо! — упрекнула меня
императрица.— Ты должна стремиться быть первой даже в
сердце «Первого человека в стране».
Чудесные слова!
102. Его светлость тюнагон Такаиэ
посетил однажды императрицу...
Его светлость тюнагон Такаиэ посетил однажды императ-
рицу — свою сестру и сказал, что собирается преподнести
ей веер:
11 3893
161
— Я нашел замечательный остов для веера. Надо обтя-
нуть его, но обыкновенная бумага не годится. Я ищу что-
нибудь особое.
— Что же это за остов? — спросила государыня.
— Ах, он великолепен! Люди говорят: «Мы в жизни не
видели подобного». И они правы, это нечто невиданное, не-
бывалое...
— Но тогда это не остов веера, а, наверно, кости меду-
зы,— заметила я.
— Остроумно! — со смехом воскликнул господин тюна-
гон.— Буду выдавать ваши слова за свои собственные.
Пожалуй, историю эту следовало бы поместить в список
того, что неприятно слушать, ведь может показаться, будто я
хвастаюсь. Но меня просили не умалчивать ни о чем. Право, у
меня нет выбора.
103. Однажды во время долгих дождей...
Однажды во время долгих дождей младший начальник
министерства церемониала Нобуцунэ прибыл во дворец им-
ператрицы с вестью от императора. Как всегда, ему была
предложена подушка для сидения, но он отбросил ее еще
дальше, чем обычно, и уселся прямо на пол.
— Как вы думаете, для кого эта подушка? — спросила я.
— Я побывал под дождем,— ответил он, посмеиваясь.—
Боюсь оставить на подушке следы моих грязных ног. Поди,
запачкаю.
— Пойти за пачкою бумаги нетрудно,— заметила я.—
Но можете наследить, я следить не буду.
— Не воображайте, что вы уж так находчивы! Я загово-
рил о следах моих ног, а не то разве пришла бы вам в голову
эта игра слов,— повторял он снова и снова.
Было очень забавно.
— К слову расскажу,— поведала я ему,— что в былые
времена во дворце старшей императрицы служила прослав-
ленная своей красотой женщина по имени Энутаки.
Покойный Фудзивара Токикара, тот, что впоследствии умер
в звании губернатора провинции Мино, был тогда молодым
162
курево. Однажды он заглянул в комнату, где собралось много
придворных служанок, и воскликнул:
— Так вот она, знаменитая Энутаки — «Прелестница»!
Почему же ты не столь прелестна, как твое имя обещает?
— Но ведь это «Токикара» — «Смотря для кого».
И все при дворе, даже высшие сановники и старшие ца-
редворцы нашли ответ Энутаки очень остроумным. «Сказа-
ла, как припечатала»,— говорили они.
Думаю, история эта правдива. Сколько времени уж рас-
сказывают ее, не меняя ни слова.
Нобуцунэ возразил мне:
— Но все же Токикара как бы сам подсказал ей эту шутку.
Ведь и в поэзии всего важнее тема. Задайте тему — и мож-
но сочинить что угодно, хоть китайское стихотворение, хоть
японское.
— О да, еще бы! Я предложу вам тему, а вы сложите
японскую танку,— сказала я.
— Отлично,— согласился Нобуцунэ.— Перед лицом го-
сударыни я готов сложить сколько угодно танок.
Но как раз в это время государыня прислала свой ответ
на письмо императора.
— О страх! Я поспешно убегаю.— И Нобуцунэ торопли-
во скрылся.
— У него невозможный почерк,— стали говорить о нем,
когда он покинул комнату.— Хоть китайские иероглифы,
хоть японское письмо, все выглядит ужасно. Над его ка-
ракулями всегда посмеиваются. Вот и пришлось ему бе-
жать...
В те времена, когда Нобуцунэ служил главным смотри-
телем строительных работ во дворце, он послал к одному
из мастеров чертеж постройки, набросав на нем соб-
ственной рукой: «Выполнять в точности, как изображено
здесь».
Я приписала сбоку на полях бумаги: «Если мастер
последует приказу, то получится нечто весьма удивитель-
ное» .
Бумага эта получила хождение среди придворных, и люди
умирали от смеха.
163
104. В десятых числах первой луны
младшая сестра императрицы...
В десятых числах первой луны младшая сестра императрицы
стала супругой наследника престола и поселилась во дворце Си-
гэйся. Как перечислить мне великолепные торжества, состояв-
шиеся по этому случаю?
Некоторое время сестры не встречались, только обмени-
вались письмами, но наконец госпожа Сигэйся сообщила
государыне, что навестит ее в двадцатых числах второй
луны.
В честь этого визита апартаменты императрицы были
убраны с особой заботой и парадно украшены. Мы, при-
дворные дамы, тоже все были наготове.
Ее светлость Сигэйся прибыла на исходе ночи, незадолго
до рассвета.
В восточном крыле дворца Токадэн, смежного с дворцом
императрицы, для гостьи были приготовлены просторные
«двойные покои».
На утренней заре прибыли в одном экипаже светлейшие
родители: господин канцлер Мититака с супругой.
Решетчатые створки ситоми подняли рано-рано. Госуда-
рыня находилась в глубине покоев, на южной их стороне.
Ширмы, поставленные лицевой стороной к северу, с трех
сторон отгораживали место, где сидела императрица.
Поверх циновок для нее положили подушку, принесли
круглую жаровню.
Дамы во множестве собрались перед государыней. Шир-
ма скрыла их от посторонних глаз.
Пока я занималась прической императрицы, она спроси-
ла меня:
— Случалось ли тебе видеть Сигэйся?
— Нет, как я могла бы? Я лишь один раз видела ее в хра-
ме Сакудзэн, и то лишь мельком, со спины.
— Ну тогда спрячься так, чтобы подглядывать вот через
эту щель между колонной и ширмой. Полюбуйся на мою
сестру, она прекрасна!
Я себя не помнила от восторга и нетерпения.
164
Цаконец прическа государыни была закончена. Настало
время нарядить ее.
Государыня надела поверх трех нижних одежд багряное
платье из блестящего гибкого шелка и еще две парадные
одежды цвета алой сливы. Одна была заткана плотными
узорами, а другая более тонкими.
— Не правда ли, к верхней одежде цвета алой сливы луч-
ше всего подходит нижняя одежда густо-пурпурного цвета? —
заметила императрица. — Жалко, что для юных девушек это
недозволенные цвета. Положим, для цвета алой сливы сезон
уже прошел, но я терпеть не могу светло-зеленых оттенков.
Вот только хорошо ли пурпурная слива сочетается с багрян-
цем?
Несмотря на опасения императрицы, цвета эти чудесно
сочетались между собой, сообщая еще более блеска и очаро-
вания красоте ее лица.
«Неужели Сигэйся столь же хороша?» — думала я. Мне
не терпелось ее увидеть.
Но вот государыня заскользила на коленях в соседние
«двойные покои», где находились ее родители. А я немедля
прильнула к ширмам и стала глядеть в щелку.
Дамы заволновались и стали говорить про меня:
— Она дерзко ведет себя. Не пришлось бы ей потом за
это расплачиваться.
Забавно было слушать их.
Перегородки между комнатами были широко раздвину-
ты, и ничто не мешало взгляду.
На супруге канцлера были надеты две одежды из глянце-
витого ярко-алого шелка поверх нескольких белых одежд,
сзади повязан шлейф придворной дамы. Она сидела в глуби-
не комнаты, спиной ко мне, и я могла рассмотреть только
ее наряд.
Госпожа Сигэйся находилась не так далеко и глядела в мою
сторону. На ней было несколько нижних одежд цвета пур-
пурной сливы густых и светлых оттенков, а поверх них пар-
човое платье темно-алого цвета без подкладки, короткая на-
кидка красноватого оттенка и одежда цвета амбры на алом
исподе. Самое верхнее одеяние, затканное густыми узорами,
165
было нежно-зеленого цвета, что придавало ей совсем юный
вид. Вдруг она прикрыла свое лицо раскрытым веером... Да,
госпожа Сигэйся была неописуемо, чарующе прелестна!
Господин канцлер был наряжен в бледно-лиловый при-
дворный кафтан и светло-зеленые шаровары поверх алых
нижних одежд. Он сидел, прислонясь спиной к одной из
колонн между внутренними покоями и открытой галереей,
и завязывал шнурок от ворота. Лицо его было мне хорошо
видно.
Глядя на своих прекрасных дочерей, он радостно улыбал-
ся и, по своему обычаю, сыпал веселыми шутками.
Госпожа Сигэйся в самом деле была хороша, словно со-
шла с картины, но государыня затмила свою сестру. Импе-
ратрица, полная спокойной уверенности, казалась несколько
более взрослой. Пурпурные одежды придали особый блеск
ее совершенной красоте. Разве можно было сравнить госу-
дарыню с кем-либо на свете?
Но вот настало время совершить утреннее омовение рук.
Утварь для госпожи Сигэйся принесли, пройдя через гале-
реи дворцов Сэнъёдэн и Дзёкандэн, две юные прислужницы
и четыре служанки низшего ранга. Шесть приближенных
дам сидели под китайской крышей с загнутыми краями на
нашем конце галереи. Для остальных фрейлин из свиты гос-
пожи Сигэйся не нашлось места, и они воротились назад в
ее дворец.
Придворные дамы выглядели очень изящно в своих на-
кидках «цвета вишни», надетых поверх одежд, светло-зеле-
ных, как молодые побеги, или алых, как лепестки сливы.
Влача за собою длинные подолы, они взяли у служанок таз с
водою и поднесли госпоже Сигэйся.
Картина эта была полна утонченной прелести.
Из-под церемониального занавеса падали волной узорча-
тые рукава китайских накидок. Там, возле госпожи Сигэйся,
сидели две юные придворные дамы: Сёсё, дочь Сукэмаса,
начальника императорских конюшен, и Сайсё, дочь совет-
ника Китано. Я залюбовалась этим зрелищем.
Тем временем девушки-унэмэ 161 приняли от служанок таз
с водою для омовения рук и поднесли императрице. На де-
166
вуш^сах были надеты зеленые шлейфы с густо окрашенной
нижней каймой, китайские накидки, длинные ленты стелются
сзади вдоль шлейфа, концы шарфа падают спереди с плеч,
лица густо набелены. Мне было приятно видеть, что все дела-
ется в китайском стиле, согласно строгому этикету.
Когда настало время завтрака, явились мастерицы, чтобы
уложить в высокую прическу длинные ниспадающие волосы
тех женщин, кому надлежало прислуживать при высочай-
шей трапезе.
Ширмы, скрывавшие меня от людского взора, были ото-
двинуты. Я почувствовала себя, как человек, который, под-
глядывая в щель чужой ограды, вдруг заметил бы, что у него
похитили чудесный плащ-невидимку. Досадуя, что мне по-
мешали, я спряталась за одной из колонн, откуда я могла
смотреть в щелку между бамбуковой шторой и церемони-
альным занавесом. Но подол моего платья и конец шлейфа
выбились наружу.
Канцлер заметил меня и спросил строгим тоном:
— Кто там? Кто подглядывает позади шторы?
— Это Сёнагон, ей очень хотелось посмотреть,— ответи-
ла императрица.
— Ах, в каком я смущенье! Моя старая приятельница
вдруг увидит, какие у меня дочери-дурнушки,— воскликнул
канцлер. Лицо его дышало гордостью.
В это время принесли завтрак для государыни и госпожи
Сигэйся.
— Завидно, право! Этим высоким особам кушать пода-
но. Надеюсь, они соизволят поскорее закончить трапезу, чтобы
мы, жалкие старик и старушка, могли заморить голод объед-
ками с их стола.
Он то и дело сыпал шутками в этом духе.
Но вот появились его сыновья — господин дайнагон и Сам-
ми-но тюдзё вместе с внучком Мацугими.
Канцлер сразу же посадил мальчика к себе на колени —
милое зрелище.
Веранда была слишком тесна для церемониальных наря-
дов молодых вельмож, и их длинные подолы расстилались
по всему полу.
167
Дайнагон был величественно великолепен. Самми-но тюдзё
утонченно красив. Оба они были так хороши, что невольно
мне подумалось: отец их канцлер бесспорно взыскан счасть-
ем, но и матушка тоже заслужила в прежних своих рожде-
ниях великую награду!
Императрица предложила своим братьям сесть на круг-
лые соломенные подушки, но господин дайнагон сказал, что
торопится на заседание Государственного совета, и поспе-
шил удалиться.
Вскоре явился с посланием от государя младший секре-
тарь министерства церемониала. Для него положили подуш-
ку в том покое, что примыкает с северной стороны к кладо-
вой, где хранится утварь для трапезы.
На этот раз императрица особенно быстро написала ответ.
Не успели убрать подушку после ухода императорского
посла, как явился младший начальник гвардии Тикаёри с
письмом от наследника престола к госпоже Сигэйся. Так
как веранда боковой галереи уж слишком узка, то подушку
для сидения положили на веранде перед главными покоями.
Госпожа Сигэйся прочитала письмо, а после с ним озна-
комились по очереди ее родители и сама императрица.
— Пиши скорее ответ,— велел канцлер своей дочери, но
она медлила. — Наверно, ты не пишешь, потому что я смот-
рю на тебя. А если б ты была одна, наедине с собой, ответила
бы сразу,— поддразнивал ее канцлер.
Госпожа Сигэйся слегка зарумянилась и улыбнулась.
— Но в самом деле, поторопись же! — воскликнула ее
матушка, и она повернулась к нам спиной и начала писать.
Супруга канцлера села рядом с ней и стала помогать ей. Госпо-
жа Сигэйся как будто вконец смутилась.
Императрица пожаловала от себя Тикаёри женский придвор-
ный наряд: одежду светло-зеленого цвета с широкими рукавами
и хакама. Подарки эти просунули под церемониальным занаве-
сом, Самми-но тюдзё принял их и, как требует этикет, положил
посланному на голову. Посланный накинул дареную одежду на
плечи и, явно смущенный ее женским воротом, удалился.
Тем временем Мацугими лепетал что-то милое, все вос-
хищались им и забавляли его.
168
Недурно было бы выдать его за собственного сынка
императрицы,— шутливо заметил канцлер.
«Ив самом деле,— с тревогой подумала я,— почему же
императрица до сих пор не родила сына?»
Примерно в час Овна 162,— не успели еще служители крик-
нуть: «Устлать дорогу!» — как появился император, шурша
шелками одежд. Императрица уединилась с ним во внут-
реннем покое на возвышении, осененном балдахином и ого-
роженном со всех сторон занавесами. Придворные дамы с
тихим шелестом уселись в глубине покоя.
В галерее теснилось множество придворных.
Его светлость канцлер призвал служителей собственного
двора императрицы и повелел им:
— Принести разных закусок! Всех напоить вином!
И все упились вином. Мужчины и дамы перебрасывались
шутками, и каждый был восхищен остроумием собеседника.
На заходе солнца государь изволил пробудиться от сна
и призвал к себе дайнагона Яманои. Потом он велел при-
вести в порядок свою прическу и возвратился в свой дво-
рец. Его кафтан «цвета вишни», надетый поверх пурпур-
ных одежд, был облит сиянием заката. Но я благоговейно
умолкаю...
Дайнагон Яманои — старший сын канцлера, рожденный
от наложницы,— не пользовался любовью прочих членов се-
мьи, а ведь он был так хорош собою! Красотой он превосхо-
дил своих братьев, и мне было больно слышать, как светские
болтуны все время стараются его принизить.
Государя провожали сам господин канцлер и его сыно-
вья: дайнагон Яманои, Самми-но найси тюдзё и хранитель
сокровищницы.
Вскоре фрейлина Ума-но найси явилась сообщить от име-
ни императора, что он ждет императрицу к себе.
— Нет, сегодня вечером я не могу,— отказалась было
государыня.
Услышав это, канцлер воскликнул:
— Недопустимый каприз! Ступай сейчас же.
От наследника престола тоже прибыли посланные один
за другим. Воцарилась суматоха.
12-3893
169
Придворные дамы, посланные императором и наследни-
ком престола, чтобы проводить к ним их юных супруг, то-
ропили: «Скорей же, скорее!»
— Сначала проводите мою сестру,— сказала императрица.
— Как, меня первую? Разве это возможно? — возразила
госпожа Сигэйся.
— Да, я хочу сама напутствовать тебя,— настаивала им-
ператрица.
Этот милый спор невольно будил улыбку.
— Ну хорошо, отправлюсь первой, мне ведь дальше,—
уступила наконец Сигэйся.
Вслед за нею изволила отбыть императрица.
Канцлер со своей свитой тоже покинул дворец. Придвор-
ные так смеялись его шуткам, что чуть не попадали с мости-
ка между галереями.
105. Однажды слуга, посланный одним
придворным...
Однажды слуга, посланный одним придворным, принес мне
ветку сливы. Цветы с нее уже осыпались.
К ветке была привязана краткая записка: «Что вы скаже-
те на это?»
Я ответила всего два слова: «Осыпались рано».
Придворные, толпившиеся возле Черной двери, принялись
скандировать китайскую поэму, из которой я взяла мой ответ:
На вершине горы Датой
Сливы давно облетели...
Услышав об этом, император соизволил заметить:
— Это лучше, чем сочинять обычную японскую танку.
Умно и находчиво!
106. В последний день второй луны...
В последний день второй луны дул сильный ветер и с
потемневших небес летел редкий снежок.
170
1<1 Черной двери пришел дворцовый слуга и сказал мне:
— Явился к вам с поручением. Господин советник Кин-
то 163 посылает вам вот это письмо.
На листке для заметок было начертано заключительное
двустишие танки:
И на короткий миг
Слегка повеяло весною. Г
В самом деле, слова эти отлично подходили к сегодняш-
ней погоде, но как сочинить первую строфу? Я терялась в
мыслях...
— Кто находился вместе с господином советником? —
спросила я.
— Такой-то и такой-то...— стал перечислять слуга.
Все люди замечательные, стыдно осрамиться в глазах
любого из них, но больше всего меня тревожил советник
Кинто. Уж ему-то нельзя послать никуда не годные сти-
хи!
Я почувствовала себя одинокой и потерянной. Мне захо-
телось показать записку императрице, но она удалилась на
покой, с ней был император.
Посланный повторял:
— Скорее! Скорее!
«Мало того, что я пошлю скверные стихи, но еще и запоз-
даю... Куда это годится? А, будь что будет!» — подумала я и
дрожащей рукой с трудом вывела начальную строфу:
В холодных небесах
Вишневым цветом притворился
Порхающий снежок...
«Что они подумают?» — терзалась я опасениями. Мне
не терпелось узнать. Но если стихи мои разбранят, то,
пожалуй, и узнавать не стоило бы...
Когда был получен мой ответ, среди присутствующих на-
ходился начальник Левого отряда личной гвардии (бывший
тогда в чине тюдзё). Он-то и рассказал мне:
— Советник Тосиката164 так оценил ваши стихи: «За
это ее следовало бы возвести в ранг старшей фрейлины —
найси».
171
107. То, что кажется бесконечным
Длинная опояска, когда принимаешься ее вить для безру-
кавки-хампи 165.
Дальняя дорога, когда путник, идущий на север в Ми-
тиноку, проходит «Заставу встреч» — Осака.
Время, которое нужно для того, чтобы новорожденный
вырос и достиг зрелых лет.
Сутра совершенной мудрости, когда начинаешь читать ее
в одиночестве.
108. Масахиро — общая мишень
для насмешек
Масахиро — общая мишень для насмешек. Каково это
слушать его родителям!
Стоит людям заприметить, что Масахиро сопровождает
слуга достойного вида, как уж непременно того подзовут и
спросят:
— Как ты можешь служить такому господину? О чем
только ты думаешь?
В доме Масахиро все заведено наилучшим порядком: ис-
кусные руки наряжают его, и он всегда одет щеголевато, луч-
ше других; шелка одежд подобраны со вкусом. Но люди только
посмеиваются:
— Эх, если бы в этот наряд облачить кого-нибудь другого!
А как странно он выражается! Однажды он велел доста-
вить домой вещи, которыми пользовался во время ночного
дежурства во дворце.
— Пусть несут двое,— приказал он своим слугам.
— Я и один справлюсь,— вызвался кто-то из них.
— Чудной ты человек! — удивился Масахиро.— Как же
ты один взвалишь на плечи двойную ношу? Это все равно что
в кувшин, вмещающий одну меру, налить две меры вина.
Никто не мог взять в толк его слова, и все залились сме-
хом.
Другой раз посланный принес Масахиро письмо от кого-
то и стал торопить с ответом.
172
— Ах ты неотвязный, чего суетишься? Горошины на очаге
скачут, покоя не знают... А кто стащил из дворца тушь и
кисти? Ну я еще понимаю, польстились бы на вино или
закуску.
И снова общий смех.
Когда заболела императрица-мать, Масахиро был послан
осведомиться о ее здравии. После того как он вернулся, люди
стали спрашивать:
— Кто сейчас находится у нее во дворце?
Он назвал четыре-пять имен.
— А еще кто?
— Да присутствовали и другие, но только они были в
отсутствии.
Очередная нелепость!
Как-то раз, когда я была одна, он пришел ко мне и сказал:
— Послушайте, я должен вам кое о чем рассказать.
— О чем же? — осведомилась я.
Он приблизился вплотную к занавесу, разделявшему нас,
но вместо обычных слов — как, например: «Придвиньтесь
ближе!» — вдруг заявил:
— Придвиньте сюда все ваше существо целиком.
И насмешил всех дам.
Однажды ночью, во время первой луны, когда в разгаре
были заседания, на которых распределялись государствен-
ные посты, Масахиро должен был наполнить маслом све-
тильники во дворце.
Он наступил ногой на кусок ткани, подстеленной
под высокий светильник. Ткань была свежепромаслена
и прилипла к сапожку. Масахиро сделал шаг, светиль-
ник опрокинулся. А он продолжал идти, таща за собой
светильник. Грохот был такой, словно случилось земле-
трясение.
Пока старший куродо не сядет к столу, никто из его
подчиненных не смеет ни к чему прикоснуться — таков
обычай. Однажды Масахиро потихоньку схватил чашку с
бобами и стал поедать их, спрятавшись позади малой
ширмы. Вдруг кто-то отодвинул ширму... Смеху конца не
было!
173
109. То, что неприятно на взгляд
Когда шов, который должен находиться посреди спины,
съехал набок или же когда не выправлен ворот.
Женщина, которая вышла с ребенком на спине, когда в
гостях знатная персона.
Буддийский монах, который, надев себе на лоб бумаж-
ную шапочку заклинателя, совершает синтоистский обряд
очищения 166.
Смуглая дурнушка в парике и обросший волосами мужчи-
на, тощий и костлявый, в жаркую летнюю пору заснул на
глазах у всех посреди белого дня. Знают ли они, какое зрели-
ще являют собой? Некрасивые люди во сне становятся еще
безобразней и потому должны спать ночью. В потемках их не
разглядишь, да и притом все в доме спят. А вставать им луч-
ше всего на рассвете, не оскорбляя ничьих глаз.
Красивая женщина кажется еще прелестней, когда она
жарким летом проснется после полуденной дремоты. Не то
будет с дурнушкой. Лицо у нее начнет лосниться, щеки оп-
лывут... Когда двое, мужчина и женщина, уснувшие рядом,
очнутся и увидят друг друга в ярком свете дня, о, тогда им и
жить не захочется.
Тощий и смуглый человек выглядит очень невзрачным в
тонком платье из шелка-сырца.
110. То, что неприятно произнести вслух
Слова какой-нибудь знатной персоны, приведенные в письме,
которое надо прочитать во всеуслышание, ничего не опуская.
Нелегко высказать благодарность в ответ на подарок, полу-
ченный тобой от того, чье высокое положение тебя смущает.
Твой сын, в глазах матери еще ребенок, неожиданно за-
даст тебе такой вопрос, что слова не идут с языка.
111. Заставы 167
Заставы Сума, Судзука, Кукита, Сиракава — «Белая река»,
Коромо — «Одежда». Я думаю, нельзя и сравнивать заставу
174
Тад^гоэ — «Легко миновать» — с заставой Хабакари —
«Страх».
Заставы Ёкахасири — «Бег наперерез», Киёми — «Чис-
тый взгляд», Мирумэ — «Видящий глаз».
Застава Ёсиёси — «С меня довольно». Хотела бы я узнать,
почему путник вдруг раздумал идти дальше. Кажется, эту
самую заставу называют еще Накосо — «Не приходи».
«Застава встреч» — Осака. Как должно быть тяжело на
душе, если ты ждал там напрасно!
112. Леса
Лес У кита — «Плывущее поле». Лес У эки — «Посажен-
ные деревья». Лес Ивасэ — «Поток, бегущий по камням».
Лес Татигики — «Стоит, прислушиваясь».
113. Равнины
Равнина Асита — «Поле, поросшее тростником». Равни-
ны Авадзу, Синохара — «Поле мелкого бамбука», Хагихара —
«Поле кустов хаги», Сонохара — «Поле — цветущий сад».
114. В конце четвертой луны...
В конце четвертой луны мы совершили паломничество
к храму Хацусэ. На переправе Ёдо наш экипаж поместили
на паром. Мы думали, что у водяного риса и речного аира
стебли совсем короткие, но, к нашему удивлению, когда
мы велели слугам нарвать их, они оказались очень длин-
ными.
Мимо проплывали лодки, нагруженные водяным рисом...
Любопытное и красивое зрелище! Это, верно, о таких лодках
поется в песне: «На реке Такасэ-но Ёдо...»
Когда мы возвращались домой на третий день следующей
луны, шел сильный дождь.
Мальчики срезали аир, на них были маленькие плетеные
шляпы, подолы подоткнуты, ноги обнажены выше колен. Эго
напоминало картину на ширмах.
175
115. То, что поражает слух
сильнее обычного
Стук экипажей в первый день Нового года, крики птиц,
чей-то кашель на заре этого дня. И уж само собой, звуки
музыкальных инструментов.
116. То, что выглядит на картине хуже,
чем в жизни
Гвоздики. Аир. Цветы вишен.
Мужчины и женщины, красоту которых восхваляют в
романах.
117. То; что выглядит на картине лучше,
чем в жизни
Сосны. Осенние луга. Горное селение. Тропа в горах.
118. В зимнюю пору должна царить
сильная стужа...
В зимнюю пору должна царить сильная стужа, а в лет-
нюю — невыносимая жара.
119. То, что глубоко трогает сердце
Почтительная любовь детей к своим родителям.
Молодой человек из хорошей семьи уединился с отшель-
никами на горе Митакэ. Как жаль его! Разлученный с родны-
ми, он каждый день на рассвете бьет земные поклоны, уда-
ряя себя в грудь. И когда его близкие просыпаются от сна, им
кажется, что они собственными ушами слышат эти звуки...
Все их мысли устремлены к нему.
«Каково ему там, на вершине Митакэ?» — тревожно и с
благоговейным восхищением думают они.
Но вот он вернулся, здрав и невредим. Какое счастье! Только
шапка немного смялась и потеряла вид...
176
^прочем, я слышала, что знатнейшие люди, совершая
паломничество, надевают на себя старую, потрепанную
одежду.
И лишь Нобутака, второй начальник Правого отряда лич-
ной гвардии, был другого мнения:
— Глупый обычай! Почему бы не нарядиться достойным
образом, отправляясь в святые места? Да разве божество,
обитающее на горе Митакэ, повелело: «Являйтесь ко мне в
скверных обносках»?
Когда в конце третьей луны Нобутака отправился в
паломничество, он поражал глаза великолепным нарядом.
На нем были густо-лиловые шаровары и белоснежная «охот-
ничья одежда» поверх нижнего одеяния цвета ярко-желтой
керрии.
Сын его Такамицу, помощниц начальника дворцовой служ-
бы, надел на себя белую накидку, пурпурную одежду и длин-
ные пестрые шаровары из ненакрахмаленного шелка.
Как изумлялись встречные пилигримы! Ведь со времен
древности никто не видел на горной тропе людей в столь
пышном облачении!
В конце четвертой луны Нобутака вместе с сыном вер-
нулся в столицу, а в начале десятых чисел шестой луны
скончался правитель провинции Тикудзэн, и Нобутака
унаследовал его пост.
— Он был прав! — говорили люди.
Этот рассказ не из тех, что глубоко трогают сердце, он здесь
к слову, поскольку речь шла о горе Митакэ.
Но вот что подлинно волнует душу.
Мужчина или женщина, молодые, прекрасные собой, в
черных траурных одеждах.
В конце девятой или в начале десятой луны голос кузнечи-
ка, такой слабый, что кажется, он почудился тебе.
Наседка, высиживающая яйца.
Капли росы, сверкающие поздней осенью, как многоцвет-
ные драгоценные камни на мелком тростнике в саду.
Проснуться посреди ночи или на заре и слушать, как
ветер шумит в речных бамбуках, иной раз целую ночь
напролет.
177
Горная деревушка в снегу.
Двое любят друг друга, но что-то встало на их пути, и они
не могут следовать велению своих сердец. Душа полна со-
чувствия к ним.
Наступил рассвет двадцать седьмого дня девятой луны. Ты
еще ведешь тихий разговор, и вдруг из-за гребня гор выплы-
вает месяц, тонкий и бледный... не поймешь, то ли есть он,
то ли нет его. Сколько в этом печальной красоты!
Как волнует сердце лунный свет, когда он скупо сочится
сквозь щели в кровле ветхой хижины!
И еще — крик оленя возле горной деревушки.
И еще — сияние полной луны, высветившее каждый тем-
ный уголок в старом саду, оплетенном вьющимся подмарен-
ником.
120. Когда в пору первой луны
я уединяюсь в храме...
Когда в пору первой луны я уединяюсь в храме для мо-
литвы, мне хочется, чтобы все вокруг было сковано стужей и
засыпано снегом. Это так прекрасно! И что может быть хуже,
если вдруг пахнет дождем и сыростью!
Однажды я отправилась в храм Киёмидзу168. Пока монахи
готовили кельи для меня и моих спутниц, наш экипаж подвез-
ли к лестнице. Она была крыта кровлей, словно галерея.
Молодые монахи в самых простых рясах вместо полного
облачения, в сандалиях на высоких подставках, проворно
бегали по лестнице вверх и вниз, даже не глядя себе под
ноги. На ходу они бормотали бессвязные отрывки из разных
сутр или напевали стихи из «Священного хранилища» 169.
Это чудесно подходило ко всей обстановке.
— Ваши кельи готовы, поспешите! — сказал монах. Он
помог нам выйти из экипажа и подал туфли, чтобы мы на-
дели их поверх обуви.
Нам было очень страшно подниматься по лестнице, мы
жались к стороне, хватаясь за перила, и с любопытством
наблюдали, как монахи снуют вверх и вниз по ступеням,
словно по гладкому полу.
178
I^o дороге нам попадалось много паломниц. У иных подо-
лы подоткнуты, но другие в полном параде: на них китайские
накидки, сзади подвязаны шлейфы.
Посетители храма были обуты в глубокие или мелкие ко-
жаные башмаки, и по всем галереям раздавался гулкий стук
шагов. Это живо напомнило мне переходы во дворце.
За нами следовали толпой молодые слуги из самых доверен-
ных и монастырские служки. Они то и дело остерегали нас:
— Осторожней, не оступитесь. Здесь ступенька идет вниз,
а здесь галерея идет наверх.
Какие-то люди, не знаю кто, напирали на нас сзади или
даже забегали вперед.
Наши провожатые выговаривали им:
— Постойте! Это знатные дамы. Нельзя же, в самом деле,
вести себя так невежливо.
Одни как будто немного смущались. Другие же ничего не
слушали и спешили обогнать нас, чтобы первыми поклониться
Будде.
Для того чтобы попасть в отведенные нам кельи, мы
должны были пройти сквозь тесные ряды сидевших на
полу богомольцев,— до чего неприятное чувство! Но стоило
мне переступить порог моей кельи и сквозь решетчатую
«преграду для собак» 170 увидеть святилище, как я вдруг
почувствовала благоговейный трепет... «Как же я могла
столько месяцев терять время попусту вдали от храма?» —
с недоумением думала я. На меня нахлынуло и наполнило
мою душу с прежней силой чувство глубокой веры.
В святилище с устрашающей яркостью горело множество
огней. Не только постоянные светильники, но и возожжен-
ные паломниками лампады озаряли блистающие лики бо-
жества 171. Неизреченное великолепие!
Держа в руках письменные обеты верующих, священнос-
лужители громко возглашали их перед «молебным помостом»,
обратясь лицом к святилищу. Гул их голосов, казалось, сотря-
сал храм. Невозможно было различить, что произносил каж-
дый из них, но иногда все же прорывался оглушительный вык-
рик: «Тысяча светильников в дар от такого-то...» Имени
жертвователя расслышать не удавалось.
179
Когда, оправив наброшенные на плечи концы пояса, я
склонилась перед святыней до земли, ко мне вдруг пришел
монах, приставленный к странноприимным покоям, и ска-
зал, подавая мне ветку аниса, источавшего божественное бла-
говоние:
— Вот, я принес это для вас.
Вскоре другой монах приблизился к моей келье со сторо-
ны святилища.
— Я возгласил, как должно, наши моления Будде. Сколь-
ко дней собираетесь вы пробыть в нашем храме? Здесь ныне
находятся такие-то и такие-то...
Когда он удалился, храмовые служки принесли нам жа-
ровню и разные кушанья, налили в неглубокое ведро воды
для омовения и поставили возле него бадейку без ручек.
— А вы пожалуйте вон в ту келью,— сказал монах слу-
жанкам, и они поочередно уходили туда отдохнуть.
Колокол, возвещавший начало храмовой службы, звучал
теперь и для меня. Мне стало радостно при этой мысли.
А рядом, за соседней стеной, какой-то человек, как вид-
но, не простого звания, в полной тайне отбивал земные по-
клоны. В этом чувствовалась душевная утонченность.
Погруженный в свои думы, он молился всю ночь, не смы-
кая глаз ни на мгновение. Я была глубоко тронута.
В минуты отдыха он читал сутры так тихо, и не расслы-
шишь. И это тоже говорило о благородстве его чувств. Мне
хотелось бы, чтоб он повысил голос и произносил слова мо-
литвы более внятно, но нет, человек этот даже не сморкался
громко. Ничьи уши не должны были слышать, что он льет
слезы невидимо для всех.
Как хотелось бы мне узнать, о чем просил он. Я от души
пожелала, чтобы небо вняло его мольбам.
На этот раз дневные часы тянулись медленно и более од-
нообразно, чем это прежде бывало. Слуги и служанки отпра-
вятся в кельи к монахам... Одной скучно и тоскливо.
Вдруг где-то поблизости громко загудит раковина 172. Не-
вольно вздрогнешь от испуга.
Иногда какой-нибудь посланный принесет письмо, изящ-
но скатанное в трубочку, и свертки с дарами. Положив их
180
где-нибудь в стороне, он зовет монахов так громогласно,
что голос его отдается в храме раскатистым эхом.
А иногда колокол начинает звучать все громче и громче.
Невольно спрашиваешь себя: о чем это молятся? Вдруг
возглашают имя знатного дома. Читается исполненная свя-
щенной силы молитва о благополучном разрешении от родов.
Невольно возьмет тревога: что с родительницей? И начи-
наешь молиться за нее.
Это часто случается в самое обычно время, когда в храме
все тихо.
Но в первый месяц года поднимается шумная суматоха.
Когда видишь, как непрерывной чередой приходят люди со
своими просьбами, забываешь о собственных молитвах.
Паломники нередко прибывают на закате солнца, что-
бы провести ночь в молениях. Мальчики-служки суетятся,
проворно устанавливая ширмы, такие громоздкие, что,
казалось бы, их и с места не сдвинешь, расстилают на
полу соломенные маты.
Посетителей немедля одного за другим проводят каждого
в свою келью. Слышно, как с шелестом и шорохом вешают
тростниковые занавеси перед решетчатой «преградой для
собак», чтобы отгородить покои гостей от главного святили-
ща. Все это делается с привычной легкостью.
А однажды в тишине вдруг зашуршали шелка. Какие-
то знатные паломницы покидали свои кельи... наверно,
они возвращались домой. Послышался приглушенный го-
лос пожилой дамы из хорошего общества:
— Будьте осторожны с огнем. Здесь небезопасно.
Мальчик примерно лет семи-восьми что-то приказывал
слугам с милой важностью. Был там и малыш лет трех. Он
чуть покашливал сквозь дремоту, и это трогало сердце.
Как хотелось мне, чтобы мать ребенка окликнула его кор-
милицу по имени! Я бы узнала, кто эти паломницы.
Всю ночь до самой зари в храме голосили священнос-
лужители. Я глаз не могла сомкнуть. Вздремнула было после
ранней обедни, но тут монахи стали хрипло, с яростным
рвением возглашать молитву, обращенную к храмовому
божеству, не особенно блюдя торжественность обряда.
181
Наверно, это служили странствующие монахи, временно
нашедшие здесь пристанище. Внезапно пробудившись от сна,
я прислушалась и была глубоко тронута их усердием.
Помню, один человек, из числа людей значительных, не
проводил ночи без сна в своей келье, но молился только в
дневную пору. На нем были серые с синим отливом шарова-
ры и несколько белых одежд из хлопчатой ткани. С ним были
красивые отроки, на вид еще совершенные дети, и юные при-
служницы в богатых нарядах. Сидя вокруг своего господина в
почтительных позах, они усердно молились.
Перед господином были поставлены лишь временные
ширмы. Казалось, он изредка кладет земные поклоны.
Любопытно встретить в храме незнакомых людей и га-
дать, кто они такие. А с каким приятным волнением дума-
ешь: как будто это он?
Молодые вельможи_что ни говори, льнут к женским ке-
льям и посматривают в их сторону чаще, чем глядят на Буд-
ду. Порой они подзывают храмовых служек, шутят с ними
и болтают о разных безделицах, но все же я не решусь на-
звать их пустыми притворщиками.
Когда кончалась вторая луна и начиналась третья, в са-
мую пору цветения вишен, я еще раз гостила в храме. Это
было чудесное время!
Двое-трое молодых людей приятной внешности, как видно,
из знатных господ, тоже прибыли туда. Они выглядели очень
красиво в «охотничьих одеждах» цвета вишни — белых на алом
исподе или же цвета зеленеющей ивы. Концы их шаровар были
подобраны кверху и подвязаны шнурами самым изящным об-
разом.
Под стать господам были и слуги весьма достойного вида.
Даже сумки для припасов, которые они держали в руках, были
богато украшены. На мальчиках-пажах — «охотничьи одеж-
ды» оттенков алой сливы или нежной зелени, многоцветные
одежды и шаровары с пестрыми печатными рисунками.
Среди этой свиты находился стройный юноша. Он блис-
тал нарядом, словно ветка цветущей вишни. Приятно было
глядеть на него, когда он начал бить в гонг, висевший у во-
рот храма.
182
Л^не показалось, что я узнала в одном из знатных палом-
ников своего знакомца, но он не ожидал увидеть меня в
храме и прошел мимо... Я немного опечалилась. А если бы
сказать ему:
— Постойте, одну минуту, взгляните, кто здесь...
Неуместное желание, не правда ли?
Вот почему, когда удаляешься в храм или гостишь в но-
вых, непривычных местах, поездка теряет всякий интерес,
если сопровождают тебя только слуги. Непременно надо
пригласить с собой несколько спутниц из своего круга, что-
бы можно было поговорить по душам обо всем, что тебя
радует или тревожит.
Разумеется, и среди служанок попадаются такие, с кем
беседуешь без докуки, но уж слишком приелись все их раз-
говоры.
Мужчины как будто того же мнения. Они всегда берут с
собой приятных спутников.
121. То, что кажется отвратительным
В день большой праздничной процессии какой-то муж-
чина в полном одиночестве смотрит на нее из глубины
экипажа. Что у него за сердце? Молодым людям, пусть
даже они и незнатного рода, понятно, хочется посмотреть
на зрелище. Отчего бы не посадить их в свой экипаж?
Так нет, он в одиночестве глядит сквозь плетеные зана-
веси, а до других ему и дела нет. Как-то невольно поду-
маешь: вот неприятный человек! Неширокая, значит, у
него душа.
Отправляешься полюбоваться каким-нибудь зрелищем или
совершаешь паломничество в храм — и вдруг полил дождь.
Краем уха услышишь сетования слуги:
— Меня не жалует. Такой-то теперь ходит в любимчи-
ках...
Ты была к кому-то не слишком расположена, и вот он в
отместку сочиняет небылицы, возводит на тебя напраслину,
чернит, как может, а самого себя превозносит до небес. Как
это отвратительно!
183
122. То, что производит жалкое
впечатление
Замызганный экипаж, который в летний полдень еле тя-
нет тощий бык.
Экипаж, закрытый от дождя циновками, когда на небе
ни облачка.
Бедно одетая женщина из простых, с ребенком на спине,
в очень холодный или очень жаркий день.
Темная и грязная хижина с дощатой крышей, мокнущей
под дождем.
Слуга, который на невзрачной лошаденке трусит во
время сильного ливня перед господским экипажем. Ка-
кой у него жалкий вид! Шапка обвисла, одежды слип-
лись... Положим, в разгар знойного лета это не так уж
плохо.
123. То, что создает ощущение жары
«Охотничья одежда» начальника отряда телохранителей.
Оплечье — кэса 173 — буддийского священника, сшитое из
многих кусочков холста.
Младший начальник гвардии, в полном одеянии несущий
стражу во время церемониальных летних состязаний.
Смуглый толстяк, обросший волосами.
Мешок для цитры.
Верховный священнослужитель, совершающий молебствие
в летний полдень. Как ему должно быть жарко!
Или меднику, который в эту самую пору работает возле
своего горна.
124. То, отчего вчуже берет стыд
Тайники сердца мужчины, склонного к любовным по-
хождениям.
Вор притаился в углу и, незаметно для всех, подсмат-
ривает. Пользуясь темнотой, кто-то украл вещицу и спря-
тал у себя за пазухой. Должно быть, вору забавно видеть,
184
как другой человек делит с ним его сердечную склон-
ность.
Монаху с чутким слухом приходится часто смущаться, когда
он ночью читает молитвы в знатном доме.
Собираются молоденькие прислужницы, начинают суда-
чить и высмеивать людей. Монах все слышит через тонкую
перегородку, ему тяжело и совестно.
Иногда старшая придворная дама пробует их пристыдить:
— Что за поведение! Не шумите так!
Им хоть бы что! Продолжают болтать, пока не заснут
от усталости... А монах долго не может опомниться от
стыда.
Мужчина уже охладел к своей возлюбленной, но он ста-
рается обманными речами укрепить в ней доверие к его
чувству. Это постыдно!
И еще хуже, если мужчина, который пользуется сла-
вой человека искреннего в любви и добросердечного,
ведет себя так, что женщина даже и усомниться в нем
не может. А между тем он не только лукавит перед ней
в глубинах своей души, но и на словах открыто предает
ее. Он рассказывает о своей возлюбленной сплетни дру-
гим женщинам, точно так же, как чернит их в беседах
с ней.
А она, понятно, не подозревает этого и радуется, слыша,
как он умаляет других. Значит, любит ее одну! Какой низ-
кий обман!
Зачем же тогда ей смущаться, если она встретит на сво-
ем пути другого человека, который хоть немного любит ее?
Пусть прежний друг сочтет ее бессердечной, она вправе по-
рвать с ним, в этом нет ничего постыдного.
Разлука трудна для женщины. Она сожалеет о прошлом,
страдает, а мужчина остается равнодушным. «Что у него за
сердце?» — с болью думает она.
Но самое ужасное, когда мужчина обольстит какую-ни-
будь придворную даму, у которой нет в жизни опоры, и
после бросит ее, беременную, на произвол судьбы. Знать,
мол, ничего не знаю.
185
125. То, что утратило цену
Большая лодка, брошенная на берегу во время отлива.
Высокое дерево, вывороченное с корнями и поваленное
бурей.
Ничтожный человек, распекающий своего слугу.
Земные помыслы в присутствии Святого мудреца 174.
Женщина, которая сняла парик и причесывает короткие
жидкие пряди волос.
Старик, голый череп которого не прикрыт шапкой.
Спина побежденного борца.
Жена обиделась на мужа по пустому поводу и скрылась
неизвестно где. Она думала, что муж непременно бросится
искать ее, но не тут-то было, он спокоен и равнодушен, а ей
нельзя без конца жить в чужом месте, и она поневоле, не-
прошеная, возвращается домой.
Женщина в обиде на своего возлюбленного, осыпает его
горькими упреками. Она не хочет делить с ним ложе и ото-
двигается как можно дальше от него. Он пытается притя-
нуть ее к себе, а она упрямится.
Наконец с него довольно! Он оставляет ее в покое и, ук-
рывшись с головой, устраивается на ночь поудобнее.
Стоит зимняя ночь, а на женщине только тонкая одеж-
да без подкладки. В увлечении она не чувствует холода, но
время идет — и стужа начинает пробирать ее до мозга ко-
стей.
В доме все давно спят крепким сном. Пристойно ли
ей встать с постели и одной бродить в потемках? Ах, если
бы раньше догадаться уйти! Так думает она, не смыкая
глаз.
Вдруг в глубине дома раздаются странные, непонят-
ные звуки. Слышится шорох, что-то поскрипывает... Как
страшно!
Тихонько она придвигается к своему возлюбленному и
пробует натянуть на себя край покрывала. Нелепое положе-
ние!
А мужчина не хочет легко уступить и притворяется, что
заснул!
186
126. Буддийские молитвословия
и заклинания...
Буддийские молитвословия и заклинания лучше всего воз-
глашаются в храмах Нара.
Когда я слышу святые слова Будды, то душа моя полнится
умиленным восторгом и благоговением.
127. То, от чего становится неловко
Попросишь слугу доложить о твоем приезде, а к тебе из
глубины дома выходит кто-то другой, вообразив, что при-
шли именно к нему. И совсем конфузно, если у тебя в руках
подарок.
Скажешь в разговоре дурное на чей-то счет, а ребенок
возьми и повтори твои слова прямо в лицо тому самому
человеку!
Кто-то, всхлипывая, рассказывает грустную историю.
«В самом деле, как это печально», — думаешь ты, но, как
назло, не можешь выжать из себя ни одной слезинки.
Тебе совестно, и ты пытаешься строить плачевную мину,
притворяешься безмерно огорченной,но нет! Не получает-
ся. А ведь в другой раз услышишь радостную весть — и
вдруг побегут непрошеные слезы.
128. Когда император возвращался
из паломничества в храм Явата...
Когда император возвращался из паломничества в храм
Явата, он остановил паланкин перед галереей для зрителей,
где находилась его мать — вдовствующая императрица, и
повелел передать ей свое приветствие. Что в целом мире
могло так взволновать душу, как это торжественное мгнове-
ние! Слезы полились у меня ручьем — и смыли белила. До
чего я, наверно, стала страшна!
Таданобу, советник, носивший также звание тюдзё, был
отправлен к государыне с высочайшим посланием. Велико-
лепная картина!
187
В сопровождении четырех парадно наряженных телох-
ранителей и стройных скороходов в белых одеждах он
погнал своего прекрасного скакуна по широкому, чистому
Второму проспекту. Затем, спешившись перед галереей, он
стал ждать возле бамбукового занавеса, закрывающего го-
сударыню от посторонних глаз.
Получив от нее ответное послание, Таданобу вновь сел
на коня и возвратился к паланкину императора с почти-
тельным докладом. Всякий поймет и без слов, как замеча-
тельно он выглядел в эту минуту!
Затем государь изволил проследовать дальше.
Я представила себе, что должна была чувствовать импе-
ратрица-мать при виде царственного кортежа, и сердце мое,
казалось, готово было выпрыгнуть из груди. Слезы полились
неудержимо, что немало насмешило глядевших на меня.
Даже самые обычные люди радуются, если счастье улыб-
нется их детям, но какая великая радость выпала на долю
императрицы-матери... Одна мысль об этом вызывает бла-
гоговейный трепет.
129. Однажды мы услышали, что
его светлость канцлер...175
Однажды мы услышали, что его светлость канцлер, поки-
дая дворец Сэйрёдэн, должен выйти из Черной двери, и все
мы, фрейлины, собрались в галерее, чтобы проводить его.
— Ах, сколько здесь блестящих дам! Как вы должны по-
тешаться над этим жалким старикашкой,— пошутил канц-
лер, проходя между нашими рядами.
Дамы, сидевшие поблизости от Черной двери, подняли
вверх бамбуковые завесы, так что стали видны многоцвет-
ные шелка их одежд.
Почетный дайнагон Корэтика помог отцу надеть башма-
ки. По-юному прелестный, он в то же время выглядел зна-
чительно. За ним тянулся шлейф такой длины, что казалось,
в галерее не хватит места.
«Ах, как взыскан судьбой господин канцлер! Дайнагон
подает ему обувь,— подумала я.— Вот вершина почета!»
188
Ь|ачиная с дайнагона Яманои, его младшие братья и
прочие знатные персоны сидели длинной чередой от са-
мой ограды дворца Фудзицубо и до главного входа во
дворец Токадэн, как будто вся земля была усеяна черны-
ми пятнами.
Канцлер Мититака, выглядевший очень изящным и строй-
ным, остановился на минуту, чтобы поправить свой меч.
Тем временем его младший брат — управитель двора им-
ператрицы — Митинага стоял перед Черной дверью.
«Разумеется, он не станет оказывать знаки высшего
почтения собственному брату»,— решила я.
Но не успел канцлер сделать и несколько шагов, как Ми-
тинага уже припал к земле.
«Сколько же добрых деяний должен совершить канцлер
в прошлых рождениях?» — думала я, глядя на эту удиви-
тельную картину.
Госпожа Тюнагон, объявив, что у нее сегодня День поми-
новения, принялась усердно молиться.
— Одолжите мне ваши четки. Может, в награду за
благочестие я достигну вершины почестей,— заметил гос-
подин канцлер.
Дамы весело смеялись, но все равно то были примеча-
тельные слова.
Услышав о них, императрица молвила с улыбкой:
— Стать Буддой — вот что выше всего!
Глядя на императрицу, я думала, что ее слова еще более
проникновенны.
Я без конца рассказывала государыне, как преклонился
до земли Митинага. Она заметила, поддразнивая меня:
— Так он по-прежнему твой фаворит.
О, если б императрице довелось увидеть, какого вели-
чия достиг впоследствии Митинага, она бы, наверное, при-
знала правоту моих слов!
130. Однажды в пору девятой луны...
Однажды в пору девятой луны всю долгую ночь до
рассвета лил дождь. Утром он кончился, солнце встало в
189
полном блеске, но на хризантемах в саду еще висели круп-
ные, готовые вот-вот пролиться капли росы.
На тонком плетении бамбуковых оград, на застрехах до-
мов трепетали нити паутин. Росинки были нанизаны на них,
как белые жемчужины...
Пронзающая душу красота!
Когда солнце поднялось выше, роса, тяжело пригнувшая
ветки хаги, скатилась на землю и ветви вдруг сами собой
взлетели в вышину...
А я подумала, что люди ничуть бы этому не удивились.
И это тоже удивительно!
131. Однажды накануне седьмого дня...
Однажды накануне седьмого дня Нового года, когда
вкушают семь трав, явились ко мне сельчане с охапка-
ми диких растений в руках. Воцарилась шумная сума-
тоха.
Деревенские ребятишки принесли цветы, каких я сроду
не видела.
— Как они зовутся? — спросила я.
Но дети молчали.
— Ну? — сказала я.
Дети только переглядывались.
— Это миминакуса — «безухий цветок»,— наконец от-
ветил один из них.
— Меткое название! В самом деле, у этих дичков такой
вид, будто они глухие! — засмеялась я.
Ребятишки принесли также очень красивые хризантемы
«я слышу», и мне пришло в голову стихотворение:
Хоть за ухо тереби,
«Безухие» не отзовутся —
Цветы миминакуса.
Но, к счастью, нашелся меж них
Цветок хризантемы — «я слышу».
Хотелось мне прочесть детям эти стихи, но они опять
ничего бы не взяли в толк.
190
132. Во время второй луны
в Государственном совете...
Во время второй луны в Государственном совете вершат
дела, именуемые «инспекцией» 176. Что бы это могло быть?
Не знаю.
Кажется, по этому случаю имеет место особая церемо-
ния: в зале вывешивают изображение Конфуция и других
мудрецов древности.
Императору и его царственной супруге подносят в простых
глиняных сосудах какие-то диковинные кушанья, именуемые
«Священной пищей мудрости».
133. Дворцовый слуга принес мне...
Дворцовый слуга принес мне от господина То-но бэна
Юкинари подарок, обернутый в белую бумагу и украшен-
ный великолепной веткой цветущей сливы.
«Уж нет ли в нем картины?» Я нетерпеливо открыла свер-
ток, но оказалось, что там тесно уложены, один к одному,
хэйдан — жареные пирожки с начинкой.
Было там и письмо, сочиненное в стиле официального
документа:
«Препровождаю один пакет пирожков.
Оный пакет почтительно пр еподносится согласно уста-
новленным прецедентам.
Адресат: господину сёнагону 177 — младшему секретарю
Государственного совета».
Ниже стояли даты и подпись «Мимана-но Нариюки» 178.
В конце я прочла приписку: «Ваш покорный слуга желал
бы лично явиться с приношением, но побоялся показаться
слишком уродливым при дневном свете».
Почерк был в высшей степени изящен.
Я показала это послание государыне.
— Искусная рука! Очень красиво написано,— с похвалой
заметила государыня и взяла письмо, чтобы проглядеть его.
— Но что мне ответить? Надо ли дать подарок слуге, при-
несшему письмо? Если б кто-нибудь сказал мне!..
191
— Кажется, я слышу голос Корэнака? — молвила госу-
дарыня.— Кликни его.
Я вышла на веранду и приказала слуге:
— Позови господина Сатайбэна 179.
Сатайбэн Корэнака тотчас же явился, заботливо оправив
свой наряд.
— Я звала вас не по приказу государыни,— сказала я,—
но по личному делу. Если посланный приносит подарок, вот
вроде этого, одной из фрейлин, ну, скажем, госпоже Бэн или
мне, надо ли дать ему вознаграждение?
— Нет, незачем. Оставьте у себя пирожки и скушайте...
Но почему вы спрашиваете меня? Разве вам послал этот дар
какой-нибудь высший член Государственного совета?
— Ну что вы, разве это возможно? — возразила я.
Надо было отвечать на письмо Юкинари.
Я взяла тонкий лист алой бумаги и написала:
«Тот «покорный слуга», который не удосужился сам лич-
но принести холодные пирожки, наверно, холоден сердцем».
Я привязала письмо к цветущей ветке алой сливы и ото-
слала его.
Почти немедленно Юкинари велел доложить о себе:
— Ваш покорный слуга явился.
Я вышла к нему.
— А я-то был уверен, что в награду за мой подарок вы
угостите меня, как водится, скороспелым стишком. Но ваш
ответ просто восхитителен! Ведь если женщина хоть немно-
го возомнит о себе, она так и сыплет стихами направо и
налево. Но вы не такая! С вами приятно поговорить. Мне не
по душе присяжные сочинительницы стихов, это неделикат-
но. Навязчиво, наконец!
Так родилась забавная история, в духе тех, что рассказы-
вают о Норимицу.
Кто-то сообщил мне:
— Когда эту историю поведали императору в присутствии
множества людей, государь соизволил заметить: «Она отве-
тила остроумно».
Но довольно об этом. Восхвалять самое себя непристой-
но и, пожалуй, смешно.
192
134* Почему, спрашивается, когда надо изготовить
таблицы...
— Почему, спрашивается, когда надо изготовить табли-
цы для вновь назначенных куродо шестого ранга, так берут
доски из ограды возле канцелярии императрицы всегда в
одном и том же месте, в северо-восточном углу? Могли бы
взять и на западной стороне, и на восточной... Не все ли
равно? — начала разговор одна из придворных дам.
— Ну, что здесь любопытного! — отозвалась другая.—
Меня скорее удивляет, почему разным предметам одежды
дают случайные названия, без всякого смысла... Вот что
странно! Хосонага — «узкие длинные платья» названы
удачно, они и вправду такие. Но почему верхнюю накид-
ку с шлейфом именуют «потником»? Надо бы «длинно-
хвосткой». Так же, как одежду мальчиков. А почему «ки-
тайская накидка»? Лучше бы «короткая накидка».
— Наверно, накидки на такой манер носят в Китае...
— «Верхняя одежда», «верхние штаны» — это все по-
нятно. «Нижняя одежда» — хорошее название. У огути —
«широкоротых штанов» — отверстия штанин невероятной
ширины, значит, название подходит.
— А вот почему широкие штаны прозваны хакама? Не-
известно! Шаровары — сасинуки — лучше бы назвать «оде-
яние для ноп>. А еще лучше «мешками», ведь нога в них как
в мешке... — так громко болтали дамы о разных пустяках.
— Ах, что за несносный шум! Давайте кончим. Пойдем
спать! — воскликнула я.
И тут, словно в ответ на мои слова, за соседней стеной, к
нашему удивлению, раздался голос священника, отправляв-
шего ночную службу:
— О, право, это было бы жаль! Продолжайте ваши раз-
говоры всю ночь напролет.
135. В десятый день каждого месяца...
В десятый день каждого месяца — день поминовения усоп-
шего канцлера Мититака — по приказу императрицы совер-
13-389^
193
шалась заупокойная служба с приношением в дар священ-
ных сутр и изображений Будды. Когда настала девятая луна,
церемония эта была совершена в собственной канцелярии
императрицы при большом стечении высшей знати и при-
дворных сановников.
Сэйхан прочел проповедь, исполненную такой скорби, что
все были взволнованы до слез, даже молодые люди, которые
обычно не способны глубоко почувствовать печаль нашей
быстротечной жизни.
Когда служба кончилась, присутствовавшие на ней муж-
чины стали пить вино и декламировать китайские стихи.
То-но тюдзё, господин Таданобу, процитировал из китай-
ской поэмы:
Луна и осень вернулись в назначенный срок,
Но он, куда он сокрылся?
Эти поэтические строки замечательно отвечали мгнове-
нию. Как только он отыскал их в своей памяти?
Я пробралась к государыне сквозь толпу придворных дам.
Она как раз собиралась удалиться.
— Прекрасно! — воскликнула она, выслушав меня.—
Можно подумать, что стихи эти нарочно сочинены к ны-
нешнему дню.
— О да! Я хотела, чтоб вы скорей их услышали, и пото-
му покинула церемонию, не доглядев ее до конца... Я тоже
думаю, что Таданобу нашел прекрасные слова!
— Ты, понятно, была восхищена больше всех,— заме-
тила императрица, и вот почему она так сказала.
Однажды Таданобу прислал слугу нарочно, чтобы вызвать
меня, но я не пошла.
Когда же мы с ним случайно встретились, он сказал мне:
— Почему вы не хотите, чтобы мы по-настоящему стали
близкими друзьями? Это странно, ведь я знаю, что не проти-
вен вам. Уже много лет у нас с вами доброе знакомство. Не-
ужели же теперь мы расстанемся, и так холодно? Скоро кон-
чится мой срок службы при дворе, я уже не смогу видеть вас.
Какие воспоминания оставите вы мне?
194
— О, разумеется, мне было бы нетрудно уступить вам,—
ответила я.— Но уж тогда я больше не посмею восхвалять
вас. Право, это было бы жаль! А теперь, когда мы, придвор-
ные дамы, собираемся перед лицом императора, я пою вам
хвалу так усердно, будто по служебной обязанности. Но раз-
ве я могла бы, если... Любите же меня, но только в глубине
своей души. Иначе демон совести начнет мучить меня, и
мне трудно будет по-прежнему превозносить вас до небес.
— Ну, что вы! — возразил Таданобу.— Люди, связанные
любовью, порою хвалят друг друга с большим жаром, чем
если б они были просто знакомы. Тому немало примеров.
— Пусть себе, если им не совестно,— отвечала я.— А
вот мне претит, когда кто-нибудь, мужчина или женщина,
на все лады восхваляет того, с кем находится в любовной
близости, и приходит в ярость, если услышит о нем хоть
единое слово порицания.
— От вас, видно, ничего не дождешься! — бросил мне
Таданобу и страшно насмешил меня.
136. Однажды вечером То-но бэн Юкинари...
Однажды вечером То-но бэн Юкинари посетил апарта-
менты императрицы и до поздней ночи беседовал со мною.
— Завтра у императора День удаления от скверны, и я
тоже должен безвыходно оставаться во дворце. Нехорошо,
если я появлюсь там уже за полночь, в час Быка180.— С
этими словами он покинул меня.
Рано утром мне принесли несколько листков тонкой бу-
маги, на какой пишут куродо в дворцовом ведомстве. Вот
что я прочла: «Наступило утро, но в сердце моем теснятся
воспоминания о нашей встрече. Я надеялся всю ночь прове-
сти с вами в беседах о былом, но крик петуха помешал мне...»
Письмо было пространно и красноречиво.
Я ответила: «Уж не тот ли обманный крик петуха, что
глубокой ночью спас Мэнчан-цзюня?» 181
Ответ Юкинари гласил: «Предание повествует, что об-
манный крик петуха, будто бы возвестившего зарю, открыл
заставу Ханьгу и помог Мэнчан-цзюню бежать в последнюю
195
минуту вместе с отрядом в три тысячи воинов, но что нам
до той заставы? Перед нами “Застава встреч”».
Тогда я послала ему стихотворение:
Хоть всю ночь напролет
Подражай петушиному крику,
Лекговерных найдешь.
Но «Застава встреч» никогда
Не откроет ворота обману.
Ответ пришел немедленно:
Пусть молчит петух,
Ни к чему лукавый обман
- На «Заставе встреч».
Распахнув ворота свои,
Поджидает всю ночь любого.
Епископ Рюэн с низкими поклонами выпросил у меня
первое стихотворное послание, а второе — с ответом
Юкинари — взяла себе императрица.
Вот почему я не смогла одержать победу в этом поэтичес-
ком состязании, последнее слово о «Заставе встреч» осталось
не за мной. Какая досада!
Увидев меня, Юкинари воскликнул:
— Ваше письмо прочитали все придворные...
— О, это доказывает, что вы и вправду влюблены в меня!
Как не поделиться с людьми тем, что тебя радует! И наобо-
рот, неприятные вещи незачем предавать широкой огласке.
Ваше письмо я спрятала и не покажу никому на свете. Дей-
ствовали мы по-разному, но намерения у нас были в равной
степени хорошими.
— Как тонко вы все поняли и как разумно поступили!
Обычная женщина стала бы все/и и каждому показывать мое
письмо, приговаривая: «Вот, посмотрите, до чего глупо и гад-
ко!» Но вы не такая,— со смехом сказал Юкинари.
— Что вы, что вы! Я не сержусь на вас, напротив, весьма
благодарна,— ответила я.
— Как хорошо, что вы спрятали мое письмо! Если б все
о нем узнали, я стал бы вам ненавистен. Позвольте мне и в
будущем рассчитывать на вашу доброту.
196
Декоре после этого я встретила второго начальника гвар-
дии Цунэфуса.
— Знаете ли вы, какие хвалы пел вам господин Юкинари?
Он рассказывал о той истории с письмами... Приятно, когда
люди хвалят ту, которая дорога твоему сердцу,— говорил он с
горячей искренностью.
— Выходит, я услышала сразу две радостные вести. Во-
первых, Юкинари лестно обо мне отзывается, а во-вторых,
вы включили меня в число тех, кого любите,— сказала я.
— Странно! — ответил он.— Вы радуетесь, как новости,
тому, что давно вам известно.
137. Темной безлунной ночью,
в пятом месяце года...
Темной безлунной ночью, в пятом месяце года, вдруг раз-
дались громкие голоса:
— Есть ли здесь фрейлины?
— Это звучит необычно! Выйди посмотреть, в чем дело,—
приказала мне императрица.
— Кто там? Почему так оглушительно кричите? — спро-
сила я.
В ответ молчание, но вдруг штора приподнялась и послы-
шался шелест... Я увидела ветку бамбука «курэ» 182!
— О, да здесь «этот господин»! — воскликнула я.
— Скорей. Скорей, пойдем расскажем государю,— ска-
зал один из тех, кто принес ветку. И они поспешили бегом:
Бен-тюдзё, сын министра церемониала, и компания моло-
дых куродо шестого ранга. Остался только То-но бэн Юки-
нари.
— Забавно, право! Вдруг все убежали... Им не терпится
рассказать государю,— заметил он, глядя им вслед.— Мы
ломали ветки бамбука в саду возле дворца, замыслив сочи-
нять стихи. Кто-то предложил: «Пойдем к апартаментам
императрицы, позовем фрейлин, пусть и они примут уча-
стие». Но, едва увидев бамбук «курэ», вы сразу воскликну-
ли «этот господин». Ну не удивительно ли? От кого только
вы узнали, что так зовут бамбук «курэ» в китайской по-
197
эзии? Дамы обычно и понятия о нем не имеют, а вам
известны такие редкие слова...
— Да нет, уверяю вас, я не знаю, что бамбук «курэ» зо-
вется в поэзии «этот господин» 183. Просто я думала, что кто-
то хочет заглянуть к нам в покои. Боюсь, меня сочли не-
скромной.
— Да, действительно, такие тонкости не каждый зна-
ет,— сказал Юкинари.
Пока мы с ним вели беседу на разные серьезные темы,
придворные вновь пришли толпой, напевая:
— Посадил бамбук в саду и дал ему прозвание «этот гос-
подин».
— Но ведь вы же условились во дворце, что будете сочи-
нять стихи? Почему же так внезапно отказались от своей
затеи? Зачем ушли? — спрашивал их Юкинари.— Сомни-
тельный поступок, как мне кажется.
— Нам напомнили знаменитейшие стихи о бамбуке,—
стали оправдываться придворные.— Как могли мы вступить
в состязание с ними? Уж лучше промолчать! Все равно дво-
рец уже гудит от разговоров... Сам государь слышал об этой
истории и нашел ее очень забавной.
Вместе с То-но бэном Юкинари они начали повторять
снова и снова все тот же самый поэтический отрывок.
Любопытная сцена! Дамы вышли на звук голосов, завяза-
лись разговоры и не замолкали до самого рассвета. Когда
настало время уходить, мужчины снова стали скандировать
строку о бамбуке, и хор их голосов долго слышался вдали.
Рано утром Сёнагон-но мёбу, дама из свиты императо-
ра, принесла императрице письмо от государя, в котором
он рассказывал о вчерашней истории.
Государыня вызвала меня из моих покоев и спросила,
правда ли это.
— Не ведаю, я ведь сказала случайно, не подумав,— от-
ветила я.— Наверно, это господин Юкинари подстроил.
— А хоть бы даже и так,— засмеялась императрица.
Государыня бывает очень довольна, когда при дворе хва-
лят одну из фрейлин. И всегда спешит поделиться с нею
доброй вестью.
198
138. Через год после смерти
императора Энъю 184
Через год после смерти императора Энъю кончился при-
дворный траур. Начиная с царствующего государя и вплоть
до последнего из слуг покойного монарха каждый, расстава-
ясь с темными одеждами, невольно вспоминал о таком же
событии в былые времена, когда поэт сказал:
Все люди опять
Надели цветные наряды,
Как в прежние дни,
Но что ж рукава не просохнут
Замшелой рясы моей?
Однажды, когда лил сильный дождь, к затворенным наглу-
хо покоям, где находилась госпожа Тодзамми, явился какой-
то маленький слуга, похожий на миномуси — «червячка в
соломенном плаще». Он принес письмо официального вида,
скатанное в трубку и привязанное к большой ветке белого
дуба. Можно подумать, документ из храма...
— Вот, пожалуйста, примите! — крикнул он.
— От кого письмо? — спросила служанка из глубины
дома.— Сегодня и завтра у моей госпожи Дни удаления от
скверны. Видишь, ситоми опущены...
Служанка осторожно приподняла одну из створок решет-
чатой рамы — ситоми и, взяв это послание, подала его своей
госпоже.
Но Тодзамми сказала:
— Не взгляну на него сегодня,— и воткнула письмо в
решетку ситоми.
На другое утро Тодзамми совершила омовение рук и спро-
сила свою служанку:
— Где же счет за поминальную службу, присланный вче-
ра из храма?
Преклонив колена,она почтительно приняла письмо. «Что
за странность!» — подумала Тодзамми, раскручивая плотный
лист бумаги орехового цвета. На ней, вместо храмовой рас-
писки, угловатым почерком, каким пишут бонзы, было на-
чертано стихотворение:
199
Здесь еще мы храним
Строгий траур в память его,
Но в столице — увы! — •
Рукав цвета зимнего дуба
У ж блещет новой листвой.
«До чего неприятно и нелепо! — возмутилась Тодзамми.—
Кто мог сочинить и послать мне такие стихи? Уж не епископ
ли Нивадзи? Нет, разумеется, не он. Так кто же автор? На-
верно, То-дайнагон! Он ведь был правителем службы двора
покойного императора».
Тодзамми не терпелось скорее показать письмо импера-
тору с императрицей. Но что делать! Ей было строжайшим
образом предписано уединение, и она не смела его нару-
шить.
На следующий день Тодзамми первым делом сочинила
«ответную песню» и послала ее То-дайнагону, а он, в свою
очередь, немедленно откликнулся стихами.
Взяв оба присланных ей письма, Тодзамми поспешила во
дворец к императрице и рассказала обо всем. В покоях как
раз присутствовал император.
Государыня взглянула на загадочное письмо так, словно
видит его в первый раз.
— Нет, это не рука То-дайнагона. Наверно, написал ка-
кой-нибудь монах. А может быть, это проделка черта из
старых легенд,— молвила она нарочито серьезным тоном.
— Так кто же тогда? Кто из светских модников или выс-
шего духовенства? Тот или, возможно, этот? — терялась в
догадках не на шутку смущенная Тодзамми.
— А я где-то видел здесь похожую бумагу,— улыбаясь,
сказал император. Он вынул листок цветной бумаги и пока-
зал госпоже Тодзамми.
— Ах, какая жестокая насмешка! Расскажите мне все.
Ох, у меня голова раскалывается от боли... Ну скорее же,
я хочу знать,— приступила с расспросами Тодзамми, не
помня себя от досады.
Высочайшие супруги смеялись от души. Наконец юный
император не выдержал и признался своей молочной мате-
ри госпоже Тодзамми:
200
— Чертенок, что принес тебе письмо, на самом деле ку-
хонная девочка. Все это, я думаю, штуки Кохёэ, она под-
строила...
Тут императрица тоже разразилась смехом. Тодзамми
схватила ее за рукав и стала дергать и трясти.
— Ловко же вы меня провели! А я-то в невинности
души еще омыла руки, на колени падала...— сквозь смех
негодовала госпожа Тодзамми. На лице у нее было напи-
сано выражение уязвленной гордости. В эту минуту она
была очень мила.
На дворцовой кухне стоял громкий хохот.
Тодзамми возвратилась в свои покои, вызвала кухонную
девочку и указала на нее служанке.
— Да, сдается мне, это она и есть,— решила служанка.
— Кто дал тебе письмо? А ну, говори! — стала спра-
шивать Тодзамми, но девочка, не ответив ни слова, захи-
хикала с глупым видом и бросилась бежать.
То-дайнагон немало смеялся, услышав об этой исто-
рии.
139. То, что наводит тоску
Проводить Дни удаления от скверны не у себя дома, а в
чужом месте.
Когда ты не можешь продвинуть свою пешку вперед в
игре «сугороку».
Дом человека, который не получил назначения во время
раздачи официальных постов.
Но всего сильнее наводят тоску долгие дожди.
140. То, что разгоняет тоску
Игра в «сугороку» и «го» 185.
Романы.
Милая болтовня ребенка лет трех-четырех.
Лепет и «ладушки-ладушки» младенца.
Сладости.
14-3893
201
Если ко мне придет мужчина, умеющий пошутить и ост-
роумно побеседовать, я принимаю его даже в Дни удаления
от скверны.
141. То, что никуда не годно
Человек дурной наружности и вдобавок с недобрым сер-
дцем.
Рисовый крахмал, размокший от воды. Я знаю, многие не
желают слышать о таких низменных вещах, но это не оста-
новит меня. Да хоть бы со-всем бросовая вещь, к примеру,
щипцы для «прощальных огней» 186! Неужели я буду молчать
о них только потому, что они слишком всем известны?
Мои записки не предназначены для чужих глаз, и потому
я буду писать обо всем, что в голову придет, даже о стран-
ном и неприятном.
142. О самых великолепных вещах
на свете
Что может быть великолепней храмовых празднеств Камо
и Ивасимидзу? Даже репетиция священных плясок во двор-
це — прекрасное зрелище! Помню, накануне праздника
Ивасимидзу солнце ярко сияло на спокойном весеннем небе.
В саду перед дворцом Сэйрёдэн были постланы циновки слу-
гами ведомства дворцового обихода.
Императорские послы сидели лицом к северу 187 (если
память мне не изменяет), а танцоры давали представление,
обратясь лицом к императору.
Служители внесли высокие о-самбо 188 и поставили перед
каждым из присутствовавших. В это день даже музыкантам
было разрешено предстать перед высочайшими очами, но
только в саду.
Чарка пошла по кругу. Высшие сановники и царедворцы
по очереди осушали ее, а под конец выпили священного вина
из раковины-якугай 189 и покинули пиршество.
Затем, по обычаю, последовал «сбор остатков пира». Когда
мужчины подбирают остатки, мне и то становится не по себе,
202
а туу вдруг в присутствии императора появились женщины
из простонародья... Некоторые из них внезапно выбегали из
сторожек, где, казалось бы, никого не было, и, не помня себя
от жадности, старались захватить больше других, но, толка-
ясь и суетясь, все рассыпали и проливали. В конце концов им
доставалось меньше, чем их соперницам, которые первыми
умели ловко схватить самые лакомые объедки и убежать. За-
бавно было видеть, как эти женщины прячут свою добычу в
сторожках, словно в кладовых.
Не успели люди из ведомства дворцового обихода скатать
циновки, как челядинцы из хозяйственной службы метлами
заровняли песок в саду.
Со стороны дворца Дзёкёдэн донеслись напевы флейты и
стук барабана. Я не могла дождаться, когда же появятся
танцоры. Наконец они показались возле бамбуковой огра-
ды. Шествуя вереницей, танцоры пели старую песню стра-
ны Адзума «На берегу Удо». Когда же заиграли цитры, я от
восторга забыла все на свете.
И вот тогда выступили вперед двое танцоров для первой
пляски. Соединив свои рукава, в точности как надлежит, они
встали на западной стороне деревянного помоста, лицом к
государю. Вслед за ними на помост взошли другие танцоры.
Торжественно топнув ногой в такт ударам барабана, главный
танцор плавным движением рук оправил шнуры своей ко-
роткой безрукавки-хампи, воротник верхней одежды и ша-
почку... А потом началась первая пляска под звуки песни
«Маленькие сосны». Это было волнующе прекрасно!
Я была бы готова целый день без устали смотреть, как
широкие рукава кружатся, словно колеса, но, к моему горю,
пляска слишком скоро кончилась. Я утешала себя мыслью,
что сейчас начнется другая.
Музыканты унесли цитры, и из-за бамбуковой ограды снова
появились танцоры. Великолепная картина! Их одежды из бле-
стящего алого шелка в вихре пляски стлались за ними, змеились
и перевивались... Но когда я пытаюсь рассказать об этом слова-
ми, все — увы! — становится таким бледным и обыкновенным!
«Пляска кончилась, а других, уже верно, не будет»,— по-
думала я с невыразимой грустью. Все зрители во главе с выс-
203
шими придворными покинули свои места, и я осталась в
одиночестве, полная сожалений.
На репетиции плясок для празднества Камо я не том-
люсь такой печалью, меня утешает надежда, что танцоры,
возвратясь из храма, еще раз исполнят во дворце священные
пляски микагура.
Помню один вечер.
Тонкие дымки костров в саду поднимались к небу, и тон-
кой-тонкой трелью уносились ввысь дрожащие чистые зву-
ки флейты. А голоса певцов глубоко трогали сердце. О, это
было прекрасно! Я не замечала, что воцарился пронзитель-
ный холод, что мои платья из легкого шелка заледенели, а
рука, сжимавшая веер, застыла от стужи.
Когда главный танцор вызывал других танцоров, его го-
лос, разносившийся далеко вокруг раскатистым эхом, звучал
радостной гордостью. Чудесные минуты!
Если в пору «особых празднеств» я нахожусь у себя дома,
то не довольствуюсь тем, чтобы только смотреть, как прохо-
дит мимо шествие танцоров. Нет, я нередко еду в храм Камо
полюбоваться на священные пляски. Экипаж мой я велю
поставить в тени больших деревьев. Дымки от сосновых фа-
келов стелются по земле, и в мерцании огней шнуры на без-
рукавках танцоров и блестящий глянец их верхних одежд
кажутся еще прекрасней, чем при свете дня.
Когда танцоры пляшут под звуки песни и гулкими удара-
ми ног заставляют гудеть доски моста перед храмом,— новое
очарование!
Плеск бегущей воды сливается с голосом флейты. Поис-
тине сами небесные боги, должно быть, с радостью внима-
ют этим звукам!
Был среди танцоров один в звании То-но тюдзё. Он каждый
год участвовал в плясках, и я особенно им восхищалась. Недавно
он умер, и говорят, дух его появляется под мостом возле верхне-
го святилища Камо. Мне это показалось до того страшным, что
я сначала без особой охоты приготовилась смотреть танцы, но
потом снова увлеклась ими до самозабвения.
— Как грустно, когда приходит конец празднеству в храме
Ивасимидзу,— печалилась одна из фрейлин.— А почему бы
204
танцорам не повторить представление во дворце, как бывает
после праздника Камо? Вот бы хорошо! Танцоры получат
награду — и всему конец, ну разве не обидно?
Услышав это, император соизволил молвить:
— Я прикажу им плясать еще раз.
— Неужели правда, государь? — воскликнула дама.— Ка-
кая радость для нас!
Фрейлины окружили императрицу и стали осаждать ее
шумными мольбами:
— О, пожалуйста, попросите государя и вы, не то, боим-
ся, он раздумает.
Вот таким путем нам выпало неожиданное счастье: мы
снова могли полюбоваться плясками, когда танцоры верну-
лись из храма Ивасимидзу.
Но фрейлины, по правде говоря, не очень верили, что это
сбудется. Вдруг нам сообщают: император в самом деле выз-
вал танцоров для представления! При этой вести дамы про-
сто голову потеряли. В спешке они натыкались на все, что
попадалось им на пути, и вели себя, как безумные. Те, кото-
рые находились в своих покоях, опрометью бросились во дво-
рец... Вид у них был неописуемый! Не обращая внимания на
то, что на них смотрят придворные, гвардейцы, телохраните-
ли и прочие люди, они на бегу накинули себе на голову свои
длинные подолы. Зрители умирали от смеха, и немудрено!
143. После того как канцлер Мититака покинул наш
мир...
После того как канцлер Мититака покинул наш мир, во
дворце произошли большие события и воцарилось смятение.
Императрица больше не посещала государя и поселилась в
Малом дворце на Втором проспекте.
Мне тоже пришлось безвинно претерпеть много неприят-
ностей... Уже долгое время я находилась у себя дома, но меня
так тревожила участь императрицы, что я не знала ни мину-
ты покоя.
Меня посетил второй начальник Правой гвардии Цунэ-
фуса и стал беседовать со мной о том, что делается на свете.
205
— Сегодня я был у государыни. Все так красиво и так
печально у нее во дворце! Придворные дамы прислуживают
ей, как в былые дни, в полном придворном одеянии. Шлей-
фы, китайские накидки — словом, весь наряд — строго со-
ответствуют времени года. Штора с одной стороны была
приподнята, и я мог заглянуть в глубину покоев. Восемь или
девять фрейлин сидели там в церемониальных позах. На них
были накидки цвета увядших листьев, бледно-лиловые шлейфы
и платья блеклых оттенков астры-сион 190 и осенних хаги.
Высокие травы заглушали сад перед дворцом.
«Почему вы не велите срезать траву?» — спросил я.
Кто-то ответил мне (я узнал голос госпожи сайсё):
«Государыня желает любоваться на осенние росы...»
«Сколько в этом душевной тонкости!» — подумал я с вос-
хищением.
Многие дамы говорили мне: «Как жаль, что Сёнагон поки-
нула нас в такое время, когда императрица принуждена жить
в этом унылом жилище. Государыня думала, Сёнагон оста-
нется верна ей, что бы ни случилось, но, как видно, обману-
лась в своих надеждах».
Должно быть, они хотели, чтобы я передал вам их слова.
Пойдите же туда! Дворец пленяет грустной красотой. Как
хороши пионы, посаженные перед верандой!
— Ну нет, все меня там ненавидят 191, и я их терпеть не
могу! — воскликнула я.
— Не горячитесь так! — усмехнулся Цунэфуса.
«Но правда, что думает обо мне государыня?» — встре-
вожилась я и отправилась к ней во дворец.
Императрица встретила меня по-прежнему благосклон-
но, но я услышала, как ее приближенные дамы шепчутся
между собой:
— Сёнагон — пособница Левого министра, тому есть
доказательство...
Стоило мне войти в комнату, как они вдруг прерывали
разговор и спешили разойтись в разные стороны. Меня явно
избегали. Я не привыкла к такому отношению, и /ине стало
очень тяжело. Я снова вернулась домой и, хотя императрица
206
не ррз призывала меня к себе, долгое время не появлялась
пред ее очами. Уж наверно, при дворе государыни рассказы-
вали небылицы, будто я держу руку Левого министра.
Много дней императрица, противно своему обычаю, не
посылала мне ни одной весточки. Но однажды, когда я пре-
давалась невеселым мыслям, старшая дворцовая служанка
принесла мне письмо.
— Вот вам от государыни,— шепнула она. — Императрица
посылает вам это письмецо по секрету, через госпожу сайсё.
Даже здесь, в стенах моего дома, служанка будто прята-
лась от чужих глаз. Это было ужасно!
Похоже, что письмо написала сама государыня, своей ру-
кой. Я распечатала его с сильно бьющимся сердцем. Но ли-
сток бумаги был чист! В письме лежал лишь лепесток гор-
ной розы... На нем начертаны слова: «Я безмолвно люблю».
О, какое облегчение, какая радость после бесконечных
дней тоски, когда я напрасно ждала вестей!
Служанка пристально поглядела на меня:
— Все наши дамы удивляются, просто в толк не возьмут,
почему вы глаз к нам не кажете... Госпожа наша то и дело
вспоминает вас. Отчего же вы не возвращаетесь во дворец? —
И добавила: — Мне нужно побывать здесь по соседству. Я
скоро приду к вам за ответом.
Я села писать ответ императрице, но никак не могла
вспомнить, откуда взят стих: «Я безмолвно люблю».
— Ну не странно ли? — сокрушалась я.— Кто не знает
этой старинной песни? Вертится на языке, а вот нет, не
припомню...
Молоденькая служаночка, сидевшая передо мной, сказала:
— Это песня «О бегущей под землей воде».
В самом деле! Как же я позабыла? Смешно, что эта де-
вочка, моя служанка, взялась меня учить!
Я послала ответ государыне и вскоре сама отправилась во
дворец. Не зная, как императрица примет меня, я смущалась
больше обычного и спряталась за церемониальным занавесом.
Государыня заметила это.
— Ты разве новенькая здесь? — спросила она со сме-
хом.— Не люблю я это стихотворение «О бегущей под зем-
207
лей воде», но мне кажется, оно хорошо выражает мои чув-
ства к тебе. Когда я не вижу тебя, ничто меня не радует.
В императрице я не подметила и тени перемены.
Я рассказала ей, как служаночка преподала мне урок по-
эзии, и государыня от души смеялась.
— Это случается нередко,— молвила он.— И чаще всего
с самыми избитыми стихами.
— Как-то раз придворные затеяли конкурс загадок192,—
поведала нам императрица.— Один человек, не входивший в
число соревнующихся, был мастером этого дела. Он вдруг об-
ратился к Левой группе с такими словами: «Я хотел бы задать
от вашего имени загадку — самую первую. Поручите мне это!»
Участники Левой группы были очень обрадованы.
«Он сам вызвался помочь нам,— решили они,— и, уж
верно, не выступит на состязании с какой-нибудь глупостью».
Все они начали придумывать загадки и потом выбрали из
них самые лучшие.
Но их новый союзник сказал: «Не спрашивайте меня ни о
чем. Доверьтесь мне, и вы не пожалеете...»
Из уважения к нему все замолчали. Время шло, и участни-
ки Левой группы стали выражать тревогу: «Скажите нам, что
вы задумали. Так, на всякий случай... Вдруг кто-нибудь из нас
приготовил то же самое».
«Ах, вот как! — воскликнул тот в гневе.— Тогда знать
ничего не знаю. Не верите мне, и не надо!»
Он не развеял их опасений, а между тем наступил день
конкурса. Участники его, мужчины и женщины, заняли свои
места, разделившись на две группы: Левую и Правую. Кру-
гом уселись рядами многочисленные зрители и ценители со-
стязания.
Видно было, что мастеру загадок не терпелось выступить
первым. Он был в полной боевой готовности и вполне уверен
в себе. Зал замер от ожидания: что за необычайный вопрос
он сейчас задаст? Все присутствующие, и сторонники и про-
тивники, уставились на него, восклицая: «Загадку! Загадку!»
Какое нетерпение!
И вдруг неожиданно для всех он произнес: «В небе натя-
нут лук...»
208
£оперники воспрянули духом: вот неслыханная удача! А
партнеры из Левой группы сначала ушам своим не повери-
ли, а опомнившись, вознегодовали.
«Значит, он на стороне врагов! — подумали они.— На-
рочно предал свой лагерь».
В Правой группе посмеивались: «Какая нам досада! До
чего трудная задача!»
Тот из них, кому надлежало разгадать загадку, презри-
тельно скривил рот: «Э-э, где уж мне понять! — И начал
твердить: — Не знаю! Не знаю! Откуда мне догадаться, что
значит — “в небе натянут лук”».
Левой группе засчитали очко и выдали счетный знак по-
беды.
Участники Правой группы затеяли шумный спор: «Что за
нелепость! Кто же с малых лет не знает, что это полумесяц?
Детская загадка! Нельзя за нее присуждать очки!»
Но мастер загадок возразил: «Ваш игрок сказал: «Не знаю!»
Как же вы можете утверждать, будто он не проиграл?»
Так пошло и дальше. Мастер загадок каждый раз побеж-
дал в споре, и Правая группа потерпела, поражение.
Участники ее осыпали упрямца упреками: «Зачем вы го-
ворили, что не знаете?»
Но уж делу не поможешь!
Когда императрица кончила свое повествование, дамы
воскликнули, смеясь:
— И они были правы! Нашел время дурачиться! А их
противники из Левой группы! Что они почувствовали, когда
их предводитель так, казалось бы, нелепо начал состязание!..
Нет, вы только представьте себе!
Но рассказ этот не о тех, кто, как я, пострадал от соб-
ственной забывчивости. Скорее он о тех, кто слишком хоро-
шо помнит и позволяет себе быть небрежным.
144. В десятых числах первой луны...
В десятых числах первой луны выпал день, когда небо за-
стилали густые облака, но в их разрывах ярко сияло солнце.
209
Позади хижины какого-то бедняка, там, где приютилось
его неухоженное поле с кривыми бороздами, юное-юное
персиковое деревцо раскинуло во все стороны множество
веток. Ветки в тени свежо зеленели, а на солнечной сто-
роне листья были темные, блестящие и словно чуть-чуть
отливали багрянцем.
Какой-то юный паж с необычайно тонким станом и пре-
красными волосами, в «охотничьей одежде», сквозящей про-
рехами, сидел на дереве. А двое мальчуганов стояли внизу,
один с подоткнутым подолом, а второй, голоногий, в невы-
соких башмаках. Они просили:
— Срежь нам хлыстики гонять мяч.
Пришли еще три-четыре девочки-прислужницы. У них
были длинные красивые волосы. Халатики — акомэ — мес-
тами распоролись по швам, складки на цветных хакама смя-
ты, но зато нижние одежды очень нарядны.
— Срежь и брось нам хорошие ветки для «колотушек
счастья»,— попросили они.— Наш господин послал нас за
ними.
Сидевший на дереве мальчик стал бросать ветки вниз, а де-
вочки бегом кинулись собирать их и, поглядывая вверх, кричали:
— Мне, кинь мне побольше!
Это была прелестная сцена. Но вдруг к дереву подбежал
мужчина в черных заношенных штанах и потребовал:
— Давай мне тоже!
— Подожди! — отозвался мальчик, и тогда мужчина
принялся трясти дерево. Мальчик, крича от страха, уцепил-
ся за ветки, как обезьянка...
Когда поспевают сливы, тоже можно видеть такие
сцены.
145. Мужчина приятной внешности целый день
играл в «сугороку»...
Мужчина приятной внешности целый день играл в
«сугороку», но, видно, ему еще не прискучило.
В низком светильнике уже зажгли яркий огонь...
210
Щепча молитвы, чтобы выпало счастливое число оч-
ков, противник сжимает в руке игральные кости и ни-
как не решается сунуть их в футлярчик для метания
костей.
Первый игрок положил свой футляр и ждет... Воротник
его «охотничьей одежды» мешает ему, он оправляет его од-
ной рукой, потряхивая головой, чтобы сдвинуть на затылок
свою обвисшую ненакрахмаленную шапку. И, с беспечным
видом взглянув на доску, замечает:
— Читайте себе заклинания сколько хотите, а вам меня
не обыграть!
Вид у него весьма самонадеянный!
146. Знатный вельможа играет
в шашки «го»
Знатный вельможа играет в шашки «го». Распустив за-
вязки кафтана, он небрежным движением берет шашку и
делает ход.
А его противник невысокого звания сидит перед ним в
почтительной позе на некотором расстоянии от шашечной
доски. Вот он нагибается к доске, свободной рукой при-
держивая длинный конец рукава.
Любопытно глядеть на них!
147. То, что имеет пугающий вид
Чашечка желудя 193.
Следы пожарища.
Чертов лотос с колючками.
Водяной орех.
Мужчина с целым лесом густых волос на голове, когда он
их моет и сушит.
148. То, от чего веет чистотой
Глиняная чарка.
Новая металлическая чашка.
211
Стебли водяного риса, вплетенные в циновку.
Игра света в воде, когда наливаешь ее в сосуд.
149. То, что кажется претенциозно-пошлым
Младший секретарь департамента церемониала, отстав-
ленный от службы с повышением в ранге.
Пряди черных волос, когда они курчавятся.
Новые ширмы, обтянутые холстом. О старых, грязных и упо-
минать не стоит, а на новых ширмах часто намалевано белилами
и киноварью множество цветов вишни. До чего же безвкусно!
Дверцы шкафов, переделанные в скользящие двери.
Толстый бонза.
Соломенная циновка Идзумо, если она в самом деле сде-
лана в Идзумо.
150. То, от чего сжимается сердце
Сердце сжимается:
Когда глядишь на состязания всадников 194.
Когда плетешь из бумаги шнурок для прически.
Родители твои жалуются на нездоровье и выглядят хуже
обычного. А если в это время ходит дурное поветрие, тут
уж тебя возьмет такая тревога, что ни о чем другом и
думать не можешь.
А как сжимается сердце, когда маленький ребенок не бе-
рет грудь и заливается криком даже у кормилицы на руках.
В доме ты впервые слышишь незнакомый голос. Это одно
уже волнует. И становится совсем не по себе, если кто-либо
из твоих собеседников вдруг начинает разводить сплетни про
такого человека.
Войдет в комнату кто-то тебе ненавистный — и душа за-
мирает,.
Странная вещь — сердце, как легко его взволновать!
Вчера женщину в первый раз навестил возлюбленный —
и вот на другое утро письмо от него запаздывает.
Пусть это случилось с другой, не с тобой, все равно серд-
це болит в тревоге за нее.
212
151. То, что умиляет
Детское личико, нарисованное на дыне.
Ручной воробышек, который бежит вприпрыжку за то-
бой, когда ты пищишь на мышиный лад: тю-тю-тю!
Ребенок лет двух-трех быстро-быстро ползет на чей-ни-
будь зов и вдруг замечает своими острыми глазками какую-
нибудь крошечную безделицу на полу. Он хватает ее пухлы-
ми пальчиками и показывает взрослым.
Девочка, подстриженная на манер монахини, не отбрасы-
вает со лба длинную челку, которая мешает ей рассмотреть
что-то, но наклоняет голову набок. Это прелестно!
Маленький придворный паж очарователен, когда он про-
ходит мимо тебя в церемониальном наряде.
Возьмешь ребенка на руки, чтобы немножко поиграть с ним,
а он ухватился за твою шею и задремал... До чего же он мил!
Трогательно-милы куколки из бумаги, которыми играют
девочки.
Сорвешь в пруду маленький цветок лотоса и залюбуешься им!
А мелкие листики мальвы! Вообще, все маленькое трога-
ет своей прелестью.
Толстенький мальчик лет двух ползет к тебе в длинном-длин-
ном платьице из переливчатого лилового крепа, рукава подхва-
чены тесемками... Или другой ребенок идет вразвалочку, сам
он — коротышка, а рукава долгие... Не знаю, кто из них милее.
Мальчик лет восьми-девяти читает книгу. Его тонкий дет-
ский голосок проникает в сердце.
Цыплята на длинных ножках с пронзительным писком
бегут то впереди тебя, то за тобой, хорошенькие, белые, в
своем еще куцем оперении. Люблю глядеть на них. До чего
же они забавны, когда следуют толпой за курицей-мамашей.
Прелестны утиные яйца, а также лазуритовый 195 сосуд
для священных реликвий.
152. То, в чем видна невоспитанность
Заговорить первым, когда застенчивый человек наконец
собрался что-то сказать.
213
Ребенок лет четырех-пяти, мать которого живет в одном из
ближайших покоев, отчаянно шаловлив. Он хватает твои вещи,
разбрасывает, портит. Обычно приструнишь ребенка, не позволя-
ешь ему творить все, что в голову взбредет, и шалун присмиреет...
Но вот является его матушка, и он начинает дергать ее за
рукав:
— Покажи мне вон то, дай, дай, мама!
— Погоди, я разговариваю со взрослыми,— отвечает она,
не слушая его.
Тогда уж он сам роется в вещах, найдет что-нибудь и
схватит. Очень досадно!
Мать запретит ему:
— Нельзя! — но не отнимет, а только говорит с улыб-
кой: — Оставь! Испортишь!
Она тоже дурно ведет себя.
А ты, понятно, не можешь сказать ни слова, а только бес-
сильно глядишь со стороны, изнывая от беспокойства.
153. То, что вызывает жуткое чувство
Зеленый омут.
Пещера в ущелье.
Забор из досок 196 — «рыбьи плавники».
«Черный металл» — железо.
Комок земли.
Гром. Не только имя его устрашает, он сам по себе нево-
образимо ужасен.
Ураган.
Облако зловещего предзнаменования 197.
Звезда Копье 198.
Внезапный ливень — «локоть вместо зонтика».
Дикое поле.
Вор — он несет с собой множество угроз.
Колючий боярышник тоже всегда вызывает жуткое чувство.
Наваждение «живого духа» 199.
«Гадючья земляника».
Чертов папоротник и чертов ямс.
Терновник и колючий померанец.
214
Уголек для растопки.
Страж адских ворот Усиони — демон с бычьей головой.
Якорь, имя его — икори — созвучно «гневу», но на вид
он еще страшнее своего имени.
154. То, что на слух звучит обычно, но выглядит
внушительно, если написать китайскими знаками
Земляника. «Трава-роса». Чертов лотос. Паук. Каштан.
Ученый старшего звания. Ученый младшего звания, ус-
пешно сдавший экзамены. Почетный управитель собствен-
ного двора императрицы.
Горный персик.
Гречишник, к примеру, пишется двумя иероглифами —
«тигр» и «палка». А ведь у тигр^ такая морда, что мог бы,
кажется, обойтись и без палки...
155. То, что порождает чувство брезгливости
Изнанка вышивки.
Маленькие, еще совсем голые крысенята, когда они шеве-
лящимся клубком вываливаются из гнезда.
Рубцы, заложенные на меховой одежде, когда она еще не
подбита подкладкой.
Внутренность кошачьего уха.
Темнота в доме, не блещущем чистотой.
Женщина, дурная собой, с целым выводком детей.
Жена, и притом не особенно любимая, занемогла и дол-
гое время хворает... Что должен испытывать ее муж? Ско-
рее всего чувство брезгливости.
156. То, что приобретает цену лишь
в особых случаях
Редька, когда она подается на стол в первый день года —
«для укрепления зубов».
Химэмотигими — девушки из императорского эскорта,
когда они верхом на конях сопровождают государя.
215
Стражи у дворцовых ворот в день восшествия императо-
ра на престол.
Дамы-куродо, когда они ломают палочки бамбука 200 на-
кануне Охараи — «Великого очищения» — в последние дни
шестой и двенадцатой луны.
Блюститель благочиния во время чтения буддийских сутр
во дворце весной или осенью. Он просто ослепителен, когда
в своем красном оплечье — кэса — возглашает список свя-
щенного клира.
Дворцовые служители, когда они украшают залы для це-
ремоний «Восьми поучений сутр» или «Поминовения свя-
тых имен Будды».
Воины личной гвардии императора, когда они сопровож-
дают высочайшего посла в храм Касуга.
Юные девы, которые в первый день нового года пробу-
ют вино, предназначенное для императора.
Монах-заклинатель, когда он в день Зайца подносит госу-
дарю жезлы, приносящие счастье.
Служанки, причесывающие танцовщиц перед репетици-
ей плясок Госэти.
Дворцовые девушки — унэмэ, что подают государю ку-
шанья во время пяти сезонных празднеств.
157. Те, у кого удрученный вид
Кормилица ребенка, который плачет всю ночь.
Мужчина, снедаемый вечной тревогой. У него две любов-
ницы, одна ревнивей другой.
Заклинатель, который должен усмирить сильного демона.
Хорошо, если молитвы сразу возымеют силу, а если нет? Он
тревожится, что люди будут над ним смеяться, и вид у него
как нельзя более удрученный.
Женщина, которую страстно любит ревнивец, склон-
ный к напрасным подозрениям. И даже та, что в фаворе
у «Первого человека в стране» — самого канцлера, не
знает душевного покоя. Но, правда, ей-то все равно хо-
рошо!
Люди, которых раздражает любая безделица.
216
158. То, чему можно позавидовать
Стараясь выучить наизусть священные сутры, твердишь
их с записками, то и дело забываешь и сбиваешься. При-
ходится вновь и вновь перечитывать. А между тем не
только монахи, но и многие миряне, как мужчины, так и
женщины, бегло и без всякого труда читают по памяти
святое писание. Невольно думаешь с завистью: когда же и
я достигну подобного совершенства?
Тебе нездоровится, ты лежишь в постели... Как остро тог-
да завидуешь людям, которые смеются, разговаривают, про-
гуливаются, словно у них нет никаких забот на свете!
Я возгорелась желанием поклониться храмам бога Ина-
ри.201 Изнемогая на каждом шагу, я с трудом поднималась в
гору к срединному святилищу, а за мной, легко и как будто
совсем не чувствуя усталости, шла группа паломников. Они
быстро обогнали меня и первыми достигли храма. Я смотре-
ла на них с восхищением и завистью.
Случилось это ранним утром в день Быка второй луны.
Хотя я и поспешила отправиться на рассвете, но настал уже
час Змеи 202, а я все еще была на полдороге... Становилось
все жарче и жарче, я выбилась из сил и присела отдохнуть.
Роняя слезы, я спрашивала себя: «Зачем было мне отправ-
ляться в паломничество именно сегодня? Выбрала бы дру-
гой, более подходящий день!»
Вдруг, смотрю, спускается с горы женщина лет сорока с
лишним. Она даже не надела на себя наряд паломницы, лишь
чуть-чуть приподняла подол платья.
— Я хочу совершить восхождение к храму семь раз за
один день, — сказала она встречным пилигримам. — Вот уже
три раза побывала в святилище. Осталось еще четыре раза, а
это уж дело нетрудное. Я должна спуститься вниз с горы не
позже часа Овна.
Эта женщина не привлекла бы моего внимания, повстре-
чайся я с нею в другое время, но если б я могла в ту минуту
стать такой, как она!
217
Я завидую тем, у кого хорошие дети: сыновья или дочери,
все равно! Пусть даже монахи, покинувшие родной кров...
Завидую счастливице, у которой длинные-длинные воло-
сы и челка красиво спускается на лоб.
А еще я с завистью смотрю на высокородных господ,
вечно окруженных почтительной толпой.
Достойны зависти придворные дамы, которые пишут
изящным почерком и умеют сочинять хорошие стихи: по
любому поводу их выдвигают на первое место.
Возле знатной особы всегда множество фрейлин. Надо
написать послание какому-нибудь значительному человеку.
Да разве хоть одна из придворных дам выводит каракули,
похожие на следы птичьих лапок? Но нет, госпожа при-
зывает к себе фрейлину из самых дальних покоев, передает
ей свою тушечницу и к общей зависти поручает ей напи-
сать послание.
Если эта женщина немолодая и умудренная опытом, она
пишет по всем правилам, как того требует случай, хотя во-
обще-то талантами не отличается и не слишком преуспела
дальше начальной прописи: «В Нанивадзу здесь...»
Если послание предназначено высокому сановнику или
если это рекомендательное письмо с просьбой принять ка-
кую-нибудь молодую девушку на службу во дворец, тут уж
она, не жалея усилий, позаботится обо всем, вплоть до выбо-
ра бумаги, а другие дамы, собравшись вместе, шутливо вы-
ражают свою зависть.
Ты лишь начала учиться играть на флейте или цитре...
Невольно мечтаешь: ах, когда же я буду играть так чудес-
но, как тот, кого я сейчас слушаю?
Достойны зависти кормилицы императора и наследника
престола. А также фрейлины из свиты императора: они сво-
бодно могут посещать любую из супруг государя.
159. То, что торопишься узнать поскорее
Не терпится посмотреть, как получились ткани неровной
окраски — темное со светлым,— или ткани, окрашенные в
туго перетянутых свертках, чтобы остался белый узор.
218
У ^женщины родился ребенок. Скорей бы узнать, маль-
чик или девочка! Если родильница — знатная особа, твой
интерес понятен, но будь она хоть простолюдинкой, хоть
служанкой, все равно берет любопытство.
Во дворце состоялось назначение губернаторов про-
винций. Ты едва можешь дождаться утра, так тебе хо-
чется услышать новости. Что ж, это понятно, если один
из твоих друзей надеялся получить пост. Но предполо-
жим, таких знакомых у тебя нет, а все же не терпится
узнать.
160. То, что вызывает тревожное нетерпение
Швее послан на дом кусок ткани для спешной работы.
Сидишь, уставясь глазами в пустоту, и ждешь не дождешься,
когда же принесут шитье!
Женщина должна разрешиться от бремени. Уже прошли
все положенные сроки, а нет еще и признака приближения
родов.
Из дальних мест пришло письмо от возлюбленного, крепко
запечатанное рисовым клеем. Торопишься раскрыть его, а
сердце так и замирает...
Хочешь посмотреть на праздничное шествие, но, на беду,
запаздываешь с выездом. Все уже кончилось. Но заметишь
вдали белый жезл начальника стражи, и в тебе оживет на-
дежда. Скорей бы слуги подвезли твой экипаж к галерее для
зрителей! Сгорая от нетерпения, ты готова выскочить из эки-
пажа и идти пешком.
Пришел какой-то человек и ждет снаружи, позади опу-
щенной шторы. Но ты не хочешь с ним встретиться. Пусть
думает, что ты в отсутствии... Тогда он обращается к дру-
гой даме, которая сидит как раз напротив тебя, и просит
ее передать, что он здесь.
Родители нетерпеливо ожидали ребенка. Ему исполнилось
всего лишь пятьдесят или сто дней, а отца с матерью уже
волнуют думы о его будущем.
Торопишься закончить к сроку спешное шитье, а надо
в потемках вдеть нитку в иголку. Как тут быть? Нащу-
219
паешь ушко иглы и попросишь другую женщину про-
деть нитку. Она заспешит, но дело не ладится, никак не
попадет ниткой в ушко.
Скажешь ей:
— Бросьте, и так сойдет.— Но она с обиженным ви-
дом ни за что не хочет оставить свои попытки.
Чувствуешь тогда не только нетерпение, но и злость.
Необходимо спешно куда-то поехать, но одна из дам по-
просила ненадолго одолжить ей экипаж.
— Я только съезжу к себе домой и сейчас же вернусь,—
уверяла она.
Ждешь в нетерпении. Вдруг на дороге показывается эки-
паж...
— Вот он наконец! — радуешься ты, но — увы! — он сво-
рачивает в сторону. Это невыносимо!
Но хуже, если ты спешила поглядеть на праздничное ше-
ствие, и вдруг люди тебе говорят:
— Шествие уже, кажется, тронулось в путь.
Есть от чего прийти в отчаяние!
А как тревожно становится на душе, когда у женщины
кончились роды, но послед не отходит...
Отправишься в экипаже к своим приятельницам с при-
глашением поглядеть вместе на какое-нибудь зрелище или
посетить храм. Ждешь их долго-долго, пока не возьмет доса-
да! Так и подмывает оставить их и уехать одной.
Или вот еще.
Торопишься поскорей развести огонь, а сухой уголек для
растопки, как нарочно, никак не зажигается...
Кто-нибудь прислал стихи, надо поскорей сочинить «от-
ветную песню», но ничего не приходит в голову, и тебя бе-
рет тревога. Если пишешь своему возлюбленному, можно не
спешить. Но бывает и так, что приходится...
Вообще, опасно сочинять ответные стихи — хотя бы
адресованные женщине — с одной-единственной мыслью:
успеть побыстрее. Можно совершить непростительный
промах!
Нездоровится, томят ночные страхи. С каким нетерпе-
нием тогда ждешь рассвета!
220
161. Когда мы еще носили траур...
Когда мы еще носили траур по усопшему канцлеру, госуда-
рыне пришлось покинуть императорский дворец во время Оха-
раи — «Великого очищения» — в последний день шестой луны.
Путь в дворцовую канцелярию императрицы лежал в на-
правлении, которое считалось тогда зловещим, и государыня
была вынуждена поселиться в Пиршественном павильоне для
членов Государственного совета.
Первая ночь на новом месте выпала жаркая и очень
темная. Мы ничего не могли разглядеть и промучились до
рассвета в темноте и неустройстве.
Наутро мы первым делом поспешили взглянуть на наше
новое жилище.
Низенькое здание с плоской черепичной крышей имело
странный китайский вид. Не было обычных решетчатых рам.
Вместо них вокруг домов висели бамбуковые занавеси. Как
непривычно и как хорошо!
Дамы спустились в сад для прогулки. Лилия-красноднев
гроздьями ярких цветов густо оплела простую бамбуковую
ограду. Такой сад прекрасно подходил к строгому виду па-
вильона для церемоний.
Башня ведомства времени находилась совсем рядом, и коло-
кол, отмечавший ход часов, звучал как-то по-особенному... Ох-
ваченные любопытством, молоденькие фрейлины (было их при-
мерно двадцать) пошли туда и взобрались на самый верх башни.
Стоя у подножия башни, я глядела на них. Они были в
придворном наряде: на каждой китайская накидка, несколько
тонких платьев одного и того же цвета и пурпурные шаро-
вары. Казалось, они спустились прямо с неба, хотя, пожа-
луй, нужен был слишком большой полет воображения, что-
бы принять их за небесных фей.
Были там и другие придворные прислужницы в столь же
юном возрасте, но они не посмели подняться на башню вслед
за более сановными фрейлинами и лишь завистливо погля-
дывали вверх. Вид у них был очень забавный.
Когда наступили сумерки, Пожилые дамы присоедини-
лись к молодым и все вместе отправились в управление Ле-
221
вой гвардии. Некоторые из них стали так шумно веселиться,
что бывшие там чиновники всерьез рассердились и стали им
выговаривать:
— Так вести себя не подобает! Пристойно ли дамам
взбираться на кресла, предназначенные для верховных са-
новников? А эти скамьи для высших должностных лиц,
вы их опрокинули и попортили...
Но дамы не стали слушать.
Крыша павильона была по-старинному крыта черепицей,
и от этого в нем стояла ужасная жара. Мы проводили все
дни на вольном воздухе, не прячась за бамбуковыми штора-
ми, и даже ночью покидали дом, чтобы поспать в саду.
С потолка то и дело падали сороконожки. Под застреха-
ми прилепились осиные гнезда. Осы роями кружились вок-
руг нас, и мы себя не помнили от страха.
Придворные сановники навещали нас каждый день и
нередко засиживались до поздней ночи.
Один из них продекламировал, к нашему общему смеху:
— «Кто б поверить мог? Перед храминой Великого со-
вета ныне сад ночных увеселений...»
Настала осень, но даже с северной стороны, откуда она
пришла, не повеяло на нас холодным ветром. Было все же
душно. Наверно, тесный дом был тому причиной. Лишь ци-
кады стрекотали совсем по-осеннему.
На восьмой день седьмой луны государыня должна была
вернуться в императорский дворец. Накануне, в ночь празд-
ника Танабата, две звезды, Пастух и Ткачиха, казались бли-
же друг к другу, чем обычно, может быть, оттого, что здесь,
в саду и в доме, было так тихо...
Однажды, в последний день третьей луны, к нам пришли
государственный советник Таданобу, второй начальник гвар-
дии Нобуката и младший секретарь Митиката. Я вышла к
ним вместе с другими придворными дамами.
Посреди беседы я неожиданно спросила у Таданобу:
— Какое стихотворение прочтете вы завтра?
Немного подумав, он ответил мне 203:
В четвертый месяц в нашем мире...
222
Замечательно! Вспомнить сразу о событии, уже ушед-
шем в прошлое, и к месту процитировать поэму — этим
мог бы гордиться любой! А ведь мужчины не похожи на
нас, женщин: нередко умудряются запамятовать даже соб-
ственные стихи...
Я была восхищена. Но, кроме нас двоих, никто ничего
не понял: ни дамы позади бамбуковой занавеси, ни при-
дворные, сидевшие на открытой веранде.
* * *
В начале четвертой луны возле одной из дверей, ведущих в
галерею, собралось множество придворных. Сумерки сгусти-
лись, и постепенно гости начали покидать нас. Остались толь-
ко То-но тюдзё (Таданобу), Гэн-но тюдзё (Нобуката) и один
куродо шестого ранга. Они беседовали с нами обо всем на све-
те, читали сутры, декламировали японские стихи...
— Уже светает,— сказал кто-то из них.— Пойдем домой.
И тогда То-но тюдзё внезапно произнес:
Роса на рассвете — слезы разлуки...204
Гэн-но тюдзё присоединился к нему, и в два голоса они
превосходно прочли поэму о встрече двух звезд в ночь седь-
мой луны.
— Что-то ваша Ткачиха очень спешит в этом году,— на-
смешливо заметила я.— Спутала осень с весной.
То-но тюдзё был заметно уязвлен.
— Просто мне вдруг пришел в голову один стих из поэмы
о разлуке на заре... Больше ничего. А вы уж сразу придра-
лись! В вашем присутствии лучше не припоминать старые
стихи. Как раз пожалеешь.— И, невесело засмеявшись, он
попросил: — Не говорите никому. Я стану мишенью для на-
смешек.
Тем временем совсем рассвело.
— Такой урод, как я, похожий на бога Кацураги 205, не
может здесь долее оставаться.— С этими словами он уда-
рился в бегство.
Когда наступил день седьмой луны, я очень хотела на-
помнить Таданобу об этом случае. Но он получил чин
государственного советника. Как могла я с ним увидеться?
223
Думала было передать ему письмо через дворцового служи-
теля, но, к счастью, он сам посетил меня в день праздника
Танабата.
Я очень обрадовалась. Только вот как мне быть? Прямо,
без обиняков, завести речь о том вечере в саду? Тогда Тада-
нобу сразу вспомнит наш разговор. Может быть, лучше вста-
вить какой-нибудь беглый намек? Таданобу склонит голову
набок с удивленным видом: что, мол, за странность такая?
Вот тут-то я и напомню ему...
Но где там! Он помнил все так хорошо, как будто это слу-
чилось вчера, и, поймав мой намек на лету, сразу ответил мне
без малейшей запинки. Право, он был достоин восхищения.
Я несколько месяцев ожидала, когда же наступит празд-
ник Танабата... Должна сознаться, у меня причудливая нату-
ра. Но неужели Таданобу все это время держал ответ наго-
тове?
Ведь вот Нобуката, бывший с ним тогда, и думать забыл о
том разговоре.
— Разве вы не помните,— спросил его Таданобу,— как
тогда на заре она упрекнула меня в ошибке?
— Правда, правда! — поддакнул Нобуката, посмеиваясь.
Все же он большой простак.
* * *
Разговаривая об отношениях между мужчинами и жен-
щинами, мы с Таданобу нередко пользовались терминами игры
в шашки «го», как например:
«сделать рискованный ход»,
«перекрыть все подступы»,
«маневрировать осторожно»,
«сбросить все шашки с доски и окончить игру».
Никто не понимал нас.
Но когда мы вели с Таданобу такой секретный разговор,
Нобуката всегда вмешивался.
— Что такое? Что такое? — приставал он к нам с рас-
спросами.
Я отказалась объяснить. Тогда он пошел к Таданобу с уп-
реками.
224
— Очень дурно с вашей стороны. Почему вы не хотите
посвятить меня в вашу тайну? — обиженно говорил он.
Таданобу по дружбе уступил его настояниям, и Нобуката
немедленно захотел показать мне, что ему все известно. Он
пришел к нам и вызвал меня.
— Есть ли здесь шашечная доска? — спросил он.— Я, пра-
во, играю не хуже, чем господин То-но тюдзё. Не отвергайте
мои таланты.
— Если я позволю шашкам любого игрока вторгаться на
мое поле,— ответила я,— не скажут ли обо мне, что нет у
меня в игре твердых правил?
Нобуката рассказал обо всем Таданобу, и тот остался очень
доволен мной.
— Удачно нашлась,— заметил он.
Что ни говори, а я люблю людей, которые не забывают
прошлого.
Однажды, после того как было решено возвести Таданобу
в чин советника, я сказала в присутствии императора:
— Господин То-но тюдзё превосходно декламирует ки-
тайские стихи. Кто же теперь прочтет нам: «Сяо в стране
Гуйцзи проезжал мимо древнего храма...» Ах, если бы по-
медлить еще немного с его назначением! Жаль с ним расста-
ваться.
Государь засмеялся:
— Хорошо, я скажу ему, о чем ты просила, и отменю
назначение.
Но все же Таданобу стал советником, и мне, по правде
говоря, очень его не хватало.
Нобуката явился ко мне с видом победителя, он ведь был
уверен, что ни в чем не уступает Таданобу. Но я стала гово-
рить ему:
— Господин советник может неповторимо оригинальным
образом продекламировать стихотворение о ранней седине:
«Он не достиг еще и тридцати...» 206
— Ну и что же? Я не уступаю Таданобу в искусстве дек-
ламации. Даже превосхожу его. Вот послушайте!
И он начал распевно скандировать стихи.
— Нет уж, никакого сравнения,— заметила я.
15-3893
225
— Жестокие слова! Почему же я не могу декламировать
так же хорошо, как Таданобу?
— Когда он читает стихи о ранней седине в тридцать лет,—
ответила я,— его голос полон очарования.
Услышав это, Нобуката покинул меня с досадливым смеш-
ком.
Некоторое время спустя Таданобу посетил караульню двор-
цовой гвардии.
Нобуката отозвал его в сторону.
— Вот как меня упрекнула Сёнагон.— И он передал ему
мои слова.— Прошу вас, научите меня декламировать не-
сколько строк из той китайской поэмы...— попросил он.
Таданобу улыбнулся и дал согласие.
Я ничего об этом не знала.
Вдруг слышу, какой-то человек подошел к моим покоям
и читает стихи, прекрасно имитируя манеру Таданобу.
— Кто это? — воскликнула я.
— Вы изумлены,— ответил мне смеющийся голос.— Вче-
ра господин советник посетил караульню дворцовой гвар-
дии и преподал мне урок декламации. Я в точности пере-
нял его манеру. Вы спросили меня: «Кто это?» — голосом,
полным восхищения... Согласитесь, хорошо? — поддразни-
вал меня Нобуката.
Мне понравилось, что он приложил столько труда. Он даже
выучил ту самую поэму, которую я так любила. Я вышла к
нему и вступила с ним в разговор.
— Я обязан моим искусством господину советнику,— ска-
зал Нобуката.— Готов поклониться ему до земли!
Я частенько приказывала служанке говорить гостям, буд-
то отбыла во дворец, хотя на самом деле находилась у себя в
комнате. Но только услышу, что Нобуката скандирует стихи
о ранней седине, как сейчас же велю объявить:
— Госпожа у себя дома.
Я доставила несколько веселых минут государыне, рас-
сказав ей эту историю.
Однажды, когда император уединился по случаю Дня уда-
ления от скверны, Нобуката приказал одному из младших
начальников Правой гвардии по имени Мицу... (не знаю,
226
как там дальше) принести мне записку. Она была наброса-
на на сложенном вдвое листке бумаги Митиноку.
«Я думал навестить вас сегодня,— говорилось в ней,— но
мне помешал День удаления. Хотите ли вновь послушать сти-
хи: “Он не достиг еще и тридцати...”?»
Я ответила ему: «Но вы давно оставили позади этот
рубеж. Наверное, вам столько же лет, сколько было Чжу
Майчэню, когда он увещевал свою жену» 207.
Нобуката снова обиделся и даже пожаловался государю, а
государь, в свою очередь, рассказал об этом императрице.
— Откуда Сёнагон знает эту историю? — удивился
государь.— Чжу Майчэню было тогда под сорок, и Но-
буката уязвлен. Говорит: «Она меня очень больно заде-
ла...»
«Нобуката совсем рассудка лишился»,— подумала я.
162. «Госпожа Кокидэн» 208 — так стали именовать
новую императорскую наложницу...
«Госпожа Кокидэн» — так стали именовать новую импе-
раторскую наложницу, дочь генерала Левой гвардии Канъи-
на. В услужении у нее находилась некая Сакё, мать которой
звалась Утифуси 209, что значит «Отдохновение».
Злые языки говорили:
— Нобуката захаживает к этой Сакё.
Однажды Нобуката пришел во дворец императрицы.
— Яс охотой нес бы здесь иногда ночную стражу,—
сказал он,— но некоторые придворные дамы обращаются
со мной не так, как подобало бы, и потому, государыня,
я стал нерадив... Вот если бы мне отвели особые служеб-
ные покои, я бы усерднейшим образом исполнял свои
обязанности.
— Правда, правда,— согласились с ним дамы.
— Разумеется, для любого приятно иметь такое место во
дворце, где можно найти отдохновение и прилечь. Тогда уж
от вас отбоя не будет, не то что теперь,— ввернула я.
— Никогда больше не буду ни о чем вам рассказывать.
Я-то считал вас своим другом, а вы делаете скверные наме-
227
ки, как завзятая сплетница! — воскликнул Нобуката всерьез
обиженным тоном.
— Это, право, странно! Я ничего особенного не сказала.
Что дурного могли вы найти в моих словах? — возразила я и
подтолкнула даму, сидевшую возле меня.
— А почему вы так вспылили из-за безобидного замеча-
ния? Значит, за вами что-то водится? — весело засмеялась
дама.
— Это Сёнагон подучила вас,— гневно бросил ей Нобу-
ката.
— Я сплетнями не занимаюсь. И не люблю их слушать
от других людей, вы это знаете,— сказала я и, оскорбленная,
скрылась позади занавеса.
Через несколько дней Нобуката вновь напал на меня с
упреками:
— Вы хотели публично осрамить меня! А ведь это пус-
тая сплетня. Придворные пустили ее про меня, чтобы по-
смеяться.
— Ах так! Значит, незачем винить меня одну. Удивляюсь
вам,— ответила я.
После нашего разговора Нобуката перестал посещать эту
Сакё и порвал с ней.
163. То, что напоминает прошлое, но уже
ни к чему не пригодно
Узорная циновка с потрепанными краями, из которых
вылезают нитки.
Ширмы с картинами в китайском стиле, почерневшие и
порванные.
Художник, потерявший зрение.
Накладные волосы длиной в семь-восемь сяку210, когда
они начали рыжеть.
Ткань цвета пурпурного винограда, когда она выцвела.
Любитель легких похождений, когда он стар и немощен.
Сад ценителя утонченной красоты, где все деревья были
уничтожены огнем. Еще остается пруд, но ряска и водяные
травы уже начали глушить его...
228
164. То, что внушает опасения
Зять с изменчивым сердцем, который проводит все ночи
вдали от своей жены.
Щедрый на посулы, но лживый человек, когда он, делая
вид, что готов услужить вам, берется за какое-нибудь очень
важное поручение.
Корабль с поднятыми парусами, когда бушует ветер.
Старик лет семидесяти — восьмидесяти, который занеду-
жил и уже много дней не чувствует облегчения.
165. Сутры
Сутра Лотоса во время «Непрерывных чтений».
166. То, что далеко, хотя и близко
Празднества в честь богов21 \ совершаемые перед дворцом.
Отношения между братьями, сестрами и другими род-
ственниками в недружной семье.
Извилистая дорога, ведущая к храму Курама.
Последний день двенадцатой луны и первый день нового года.
167. То, что близко, хотя и далеко
Обитель райского блаженства.
След от корабля.
Отношения между мужчиной и женщиной.
168. Колодцы
Колодец Хориканэ — «Трудно копать».
Таманои — «Яшмовый колодец».
Хасирии — «Бегущая вода». Как замечательно, что коло-
дец этот находится на «Заставе встреч».
’ Яманои — «Горный колодец». Хотела бы я знать, почему
с давних пор его поминают в стихах. «Мелкий тот коло-
дец»,— говорят о мелком чувстве!
229
Про колодец Асука поют: «Вода свежа и холодна...» Чу-
десная похвала!
Колодец Тинуки — «Тысячекратно пробитый».
Колодец Сёсё — «Младший военачальник», Сакураи —
«Колодец вишневых цветов», Кисакимати— «Селение им-
ператрицы» .
169. Равнины
Прежде всего, разумеется, равнина Сага.
Равнина Инами, Ката, Кома.
Тобухи-но — «Поле летающих огней».
Равнины Симэдзи, Касуга.
Равнина Сакэ... Красивое имя, но не пойму, отчего ее так
назвали.
Равнины Мияги, Авадзу, Оно, Мурасаки.
170. Куродо шестого ранга...
Куродо шестого ранга не может рассчитывать на блестя-
щую карьеру. Выйдя в отставку с повышением в ранге, он
обычно получает ничего не значащее звание: почетный пра-
витель такой-то провинции или еще что-нибудь в этом роде.
Живет он в маленьком тесном домишке с дощатой кров-
лей. Иногда он возводит вокруг него узорную ограду из кипа-
рисовых планок. Построит сарай для экипажа. Быки его при-
вязаны к невысоким деревцам прямо перед домом, там их и
кормят травой.
Двор у него чисто убран, а в доме тростниковые занавеси
подхвачены шнурами из пурпурной кожи, скользящие две-
ри обтянуты материей...
Вечером он отдает приказ:
— Заприте ворота покрепче!
Виды на будущее у него самые скромные, но сколько при-
тязаний! Все напоказ, а это не вызывает сочувствия.
Зачем такому, как он, собственный дом? Жил бы у отца
или тестя. Или поселился бы в доме дяди или старшего брата,
пока владелец в отъезде. А если родных нет, то, может быть,
230
кто-нибудь из близких друзей, отправляясь служить в провин-
цию, уступит за ненадобностью свое опустевшее жилище.
Предположим, и это не удалось. Но всегда можно устро-
иться на время в одной из многочисленных служебных пост-
роек, принадлежащих членам императорской семьи. А уж
когда он дождется хорошего местечка, тогда можно не торо-
пясь подыскать себе подходящий дом по своему вкусу.
171. Мне нравится, если дом, где женщина живет в
одиночестве...
Мне нравится, если дом, где женщина живет в одиноче-
стве, имеет ветхий, заброшенный вид. Пусть обвалится огра-
да. Пусть водяные травы заглушат пруд, сад зарастет полы-
нью, а сквозь песок на дорожках пробьются зеленые стебли...
Сколько в этом печали и сколько красоты!
Мне претит дом, где одинокая женщина с видом опыт-
ной хозяйки хлопочет о том, чтобы все починить и подпра-
вить, где ограда крепка и ворота на запоре.
172. Вернувшись на время к себе домой, придворная
дама...
Вернувшись на время к себе домой, придворная дама чув-
ствует себя хорошо и свободно только тогда, когда живы ее
родители — и отец и мать. Пускай к ней зачастят гости,
пусть в доме слышится говор многих голосов, а на дворе
громко ржут кони, пусть не смолкает шумная суматоха, все
равно родители не скажут ей ни слова упрека.
Но если их уже нет на свете, картина другая.
Предположим, к ней является гость, тайно или открыто.
— А я и не знал, что вы здесь, у себя дома,— говорит
он. Или спрашивает: — Когда вы возвратитесь во дворец?
А отчего бы и возлюбленному, тому, по кому она тоску-
ет, не навестить ее?
Ворота открываются со стуком, и хозяин дома приметно
недоволен... Не слишком ли много шума?.. Почему гость
задержался до поздней ночи?
231
— Заперты ли главные ворота? — спрашивает он.
— Нет, в доме еще чужой человек,— с досадой отвечает
сторож.
— Так смотри же запри их покрепче сразу, как только
гость отбудет. Теперь развелось много воров. Осторожней С
огнем! — приказывает хозяин.
Дама чувствует себя очень неловко, ведь гость все слышал.
Домашние слуги то и дело заглядывают в покои: ско-
ро ли отправится восвояси господин гость? Люди из сви-
ты гостя прекрасно это видят и потешаются без всякого
стеснения. Они даже начинают передразнивать хозяи-
на... О, если бы хозяин услышал их, в какой гнев он при-
шел бы!
Может быть, гость и виду не подаст, но если он не-
глубоко любит, то закается приходить в такой дом.
Равнодушный человек скажет даме:
— Уже поздно. В самом деле, опасно оставлять ворота
открытыми...— и уйдет с усмешкой.
Но тот, кто любит по-настоящему, медлит до первых про-
блесков утра, как дама ни торопит его: «Уже пора!»
Сторож поневоле бродит вокруг дозором. Начинает светать,
и он громко негодует, как будто случилось нечто неслыханное.
— Страшное дело! Ворота с самого вечера стояли настежь!
И бесцеремонно запирает их, когда ночь уже минула.
Как это неприятно!
Да, в этом случае даме приходится нелегко даже в доме
собственных родителей. И тем более в доме у свекра и свек-
рови или у своего старшего брата, который не слишком дру-
желюбно к ней расположен.
Как хорошо жить в таком доме, где никто не заботится
о воротах ни в середине ночи, ни на заре, где можно
принять любого гостя, будь он принц крови или придвор-
ный вельможа! Оставив открытыми решетки окон, прово-
дишь с ним всю зимнюю ночь, а когда он уходит на заре,
смотришь ему вслед долгим взглядом. Предрассветная луна
сияет в небе, усиливая очарование этой минуты.
Но вот, играя на флейте, возлюбленный исчез вдали, а дама
не может сразу позабыться сном. Она беседует с другими
232
женщинами, читает стихи сама и слушает их, пока непри-
метно ее не склонит в дремоту.
173. «В каком-то месте один человек не из числа
молодых аристократов...»
«В каком-то месте один человек не из числа молодых ари-
стократов, но прославленный светский любезник с утончен-
ной душой посетил в пору «долгого месяца» некую даму,—
умолчу о ее имени...
Предрассветная луна была подернута туманной дымкой.
Настал миг разлуки.
В проникновенных словах он заверил даму, что эта ночь
будет вечно жить в его воспоминаниях, и наконец неохотно
покинул ее. А она не спускала с него глаз, пока он не скрылся
вдали. Это было волнующе прекрасно!
Но мужчина только сделал вид, что ушел, а сам спрятался
в густой тени, позади решетчатой ограды.
Ему хотелось еще раз сказать даме, что он не в силах
расстаться с ней.
А она, устремив свои взоры вдаль, тихим голосом повто-
ряла старые стихи:
Луна предрассветная в небе.
О, если б всегда...212
Накладные волосы съехали с макушки набок и повисли
прядями длиной в пять вершков. И словно вдруг зажгли лам-
пу, кое-где засветились отраженным светом луны краснова-
тые пятна залысин...
Пораженный неожиданностью, мужчина потихоньку убежал».
Вот какую историю рассказали мне.
174. Как это прекрасно, когда снег не ляжет за ночь
высокими буграми...
Как это прекрасно, когда снег не ляжет за ночь высоки-
ми буграми, но лишь припорошит землю тонким слоем!
16-3893
233
А если повсюду вырастут горы снега, находишь особую
приятность в задушевном разговоре с двумя-тремя придвор-
ными дамами, близкими тебе по духу.
В сгустившихся сумерках сидим вокруг жаровни возле
самой веранды. Лампы зажигать не надо. Все освещено бе-
лым отблеском „снегов. Разгребая угли щипцами, мы расска-
зываем друг другу всевозможные истории, потешные или
трогательные...
Кажется, уже минули первые часы ночи, как вдруг слы-
шим шаги.
«Странно! Кто бы это мог быть?!» — вглядываемся мы в
темноту.
Появляется человек, который иногда неожиданно посе-
щает нас в подобных случаях.
— Я все думал о том, как вы, дамы, любуетесь снегом,—
говорит он,— но дела весь день задерживали меня в присут-
ственных местах.
И тогда одна из дам, возможно, произнесет слова из
какого-нибудь старого стихотворения, к примеру:
Тот, кто пришел бы сегодня...213
И пойдет легкий разговор о событиях нынешнего дня и о
тысяче других вещей.
Гостю предложили круглую подушку, но он уселся на краю
веранды, свесив ногу. И дамы позади бамбуковой шторы, и
гость на открытой веранде не устают беседовать, пока на рас-
свете не зазвонит колокол.
Гость торопится уйти до того, как займется день:
Снег засыпал вершину горы...—
декламирует он на прощание. Чудесная минута!
Если бы не он, мы, женщины, вряд ли провели бы эту
снежную ночь без сна до самого утра и красота ее не пока-
залась бы нам столь необычной.
А после его ухода мы еще долго говорим о том, какой он
изысканно утонченный кавалер.
234
175. В царствование императора Мураками...
В царствование императора Мураками однажды выпало
много снега. По приказу государя насыпали снег горкой на
поднос, а сверху воткнули ветку цветущей сливы. В небе ярко
сияла луна.
— Прочти нам стихи, подходящие к этому случаю,— по-
велел император даме-куродо Хёэ. — Любопытно, что ты
выберешь.
Снег, и луна, и цветы...214 —
продекламировала она, к большому удовольствию государя.
В другой раз, когда госпожа Хёэ сопровождала его, госу-
дарь остановился на миг в зале для старших придворных, где
в то время никого не случилось. Он заметил, что над боль-
шой четырехугольной жаровней вьется дымок.
— Посмотри, что там горит,— повелел он.
Дама Хёэ пошла взглянуть и, вернувшись, прочла стихот-
ворение одного поэта:
Пенистый вьется след —
Это рыбачка плывет домой...
Смотришь — До боли в очах.
Нет, лягушка упала в очаг!
Это курится легкий дымок.215
В самом деле, лягушка случайно прыгнула в жаровню и
горела в ее огне.
176. Однажды госпожа Миарэ-но сэдзи...
Однажды госпожа Миарэ-но сэдзи изготовила в подарок
императору несколько очень красивых кукол наподобие при-
дворных пажей. Ростом в пять вершков, они были наряже-
ны в парадные одежды, волосы расчесаны на прямой про-
бор и закручены локонами на висках.
Написав на каждой кукле ее имя, она преподнесла их
императору.
Государю особенно понравилась та, что была названа
«принц Томоакира».
235
177. Когда я впервые поступила на службу 216 во
дворец...
Когда я впервые поступила на службу во дворец, любая
безделица смущала меня до того, что слезы подступали к
глазам. Приходила я только на ночные дежурства 217 и даже
в потемках норовила спрятаться позади церемониального
занавеса высотой в три сяку.
Однажды государыня стала показывать мне картины, но
я едва осмеливалась протягивать за ними руку, такая напала
на меня робость.
— Здесь изображено то-то, а вот здесь то-то,— объясня-
ла мне императрица.
Как нарочно, лампа, поставленная на высокое подножие,
бросала вокруг яркий свет. Каждая прядь волос на голове
была видна яснее, чем днем... С трудом борясь со смущени-
ем, я рассматривала картины.
Стояла холодная пора. Руки государыни только чуть-чуть
выглядывали из рукавов, розовые, как лепестки сливы. Пол-
ная изумления и восторга, я глядела на императрицу. Для
меня, непривычной к дворцу простушки, было непонятно,
как могут такие небесные существа обитать на нашей земле!
На рассвете я хотела как можно скорее ускользнуть к
себе в свою комнату, но государыня шутливо заметила:
— Даже бог Кацураги помедлил бы еще мгновение!
Что было делать! Я повиновалась, но так опустила голову,
чтобы государыня не могла увидеть мое лицо. Мало того, я
не подняла верхнюю створку ситоми.
Старшая фрейлина заметила это и велела:
— Поднимите створку!
Одна из придворных дам хотела было выполнить приказ,
но государыня удержала ее:
— Не надо!
Дама с улыбкой вернулась на свое место.
Императрица начала задавать мне разные вопросы. Долго
она беседовала со мной и наконец молвила:
— Наверно, тебе уже не терпится уйти к се-бе. Ну
хорошо, ступай, но вечером приходи пораньше.
236
Я на коленях выползла из покоев императрицы, а вернув-
шись к себе, первым делом подняла створку ситоми.
Ночью выпало много снега. Ограда была поставлена слиш-
ком близко к дворцу Токадэн, не давая простора взгляду, и
все же картина снежного утра была великолепна.
В течение дня мне несколько раз приносили записки от
императрицы: «Приходи, не дожидаясь вечера. Все небо
затянуто снеговыми тучами, темно и сумрачно, никто не
увидит твоего лица».
Фрейлина, в ведении которой находились наши покои,
стала бранить меня:
— Что за нелепость! Почему ты весь день сидишь вза-
перти? Если тебя, новенькую, государыня сразу призывает
перед свои очи, значит, такова ее высочайшая воля. Как мож-
но противиться — это неслыханная дерзость!
Она всячески меня торопила. Я пошла к государыне почти
в каком-то бесчувствии, до того мне было тяжело...
Но помню, кровли ночных сторожек были густо устланы
снегом. Непривычная красота этого зрелища восхитила меня.
В покоях императрицы открытый очаг, как всегда, был
доверху полон горячих углей, но никто за ним не присмат-
ривал.
Возле государыни находились лишь фрейлины высшего
ранга, которым надлежит прислуживать ей за трапезой. Сама
императрица сидела перед круглой жаровней из ароматного
дерева чэнь218, покрытой лаком в золотую крапинку, с узо-
ром в виде пятнистой коры старого ствола груши.
В смежном покое перед длинной четырехугольной жаро-
вней тесными рядами сидели придворные дамы — китайс-
кие накидки спущены с плеч и волнами сбегают на пол. Я от
души позавидовала им. Как свободно они держат себя во двор-
це, где все для них привычно! Без тени смущения встанут,
чтобы принять письмо, присланное императрице, снова вер-
нутся на свое место, разговаривают, смеются...
Да смогу ли я когда-нибудь войти в их общество и дер-
жаться столь же уверенно? Эта мысль смутила меня вконец.
А в самом дальнем углу три-четыре дамы разглядывали
картины...
237
Вскоре послышались крики скороходов, сгонявших лю-
дей с дороги.
— Его светлость канцлер пожаловал! — воскликнула одна
из дам, и они спешно стали прибирать разбросанные вещи.
«Как бы убежать отсюда?» — подумала я, но, словно ока-
менев, приросла к месту и лишь слегка отодвинулась назад.
Все же мне нестерпимо хотелось взглянуть на канцлера, и я
прильнула глазом к щели между полотнищами занавеса. Но
оказалось, что это прибыл сын канцлера — дайнагон Корэти-
ка. Пурпур его кафтана и шаровар чудесно выделялся на фоне
белого снега.
Стоя возле одной из колонн, Корэтика сказал:
— И вчера и сегодня у меня Дни удаления от скверны, я
не должен был бы покидать мой дом, но идет сильный снег,
и я тревожился о вас...
— Ведь, кажется, все дороги замело... Как же ты добрал-
ся сюда? — спросила императрица.
— Я надеялся «тронуть сердце твое»,— засмеялся Корэ-
тика.
Кто бы мог сравниться красотой с императрицей и ее
старшим братом? «Словно беседуют между собой герои ро-
мана»,— думала я.
На государыне были белоснежные одежды, а поверх них
еще одна — из алой китайской парчи. Длинные волосы рас-
сыпаны по плечам... Казалось, она сошла с картины. Я в жиз-
ни не видела ничего похожего и не знала, наяву я или грежу.
Дайнагон Корэтика шутил с дамами. Они непринуж-
денно отвечали ему, а если он нарочно придумывал какую-
нибудь небылицу, смело вступали с ним в спор. У меня
голова кругом пошла от изумления. То и дело мои щеки
заливал румянец.
Между тем дайнагон отведал фруктов и сладостей и пред-
ложил их императрице.
Должно быть, он полюбопытствовал: «Кто там прячется
позади занавеса?» — и, получив ответ, захотел побеседовать
со мной.
Дайнагон встал с места, но не ушел, как я ожидала, а
направился в глубь покоев, сел поблизости от меня и начал
238
задавать мне вопросы о разных событиях моей прошлой
жизни.
— Правдивы ли эти слухи? Так было на самом деле?
Я была в полном смятении даже тогда, когда он был вда-
ли от меня и нас разделял занавес. Что же сталось со мной,
когда я увидела дайнагона прямо перед собой, лицом к лицу?
Чувства меня почти оставили, я была как во сне.
Прежде я ездила иногда смотреть на императорский кор-
теж. Случалось, что дайнагон Корэтика бросит беглый взгляд
на мой экипаж, но я торопилась опустить внутренние зана-
вески и прикрывалась веером из страха, что сквозь плетеные
шторы все же будет заметен мой силуэт.
Как плохо я знала самое себя! Ведь я совсем не гожусь
для придворной жизни.
«И зачем только я пришла служить сюда?» — с отчаяни-
ем думала я, обливаясь холодным потом, и не могла вымол-
вить ни слова в ответ.
Дайнагон взял у меня из рук веер — мое последнее сред-
ство спасения.
Волосы мои упали на лоб спутанными прядями. В моей
растерянности я, наверно, выглядела настоящим пугалом.
Как я надеялась, что Корэтика быстро уйдет! А он вертел
в руках мой веер, любопытствуя, кто нарисовал на нем кар-
тинки, и не торопился вернуть его. Поневоле я сидела, низ-
ко опустив голову, и прижимала рукав к лицу так крепко,
что белила сыпались кусками, испещрив и мой шлейф, и
китайскую накидку, а мое лицо стало пятнистым.
Императрица, должно быть, поняла, как мучительно я
хотела, чтобы Корэтика поскорей ушел от меня. Она позва-
ла его:
— Взгляни-ка, чьей рукой это писано, по-твоему?
— Велите передать мне книгу, я посмотрю.
— О нет, иди сюда!
— Не могу, Сёнагон поймала меня и не отпускает,—
отозвался дайнагон.
Эта шутка в новомодном духе светской молодежи не под-
ходила ни к моему возрасту, ни к положению в обществе, и
мне стало не по себе.
239
Государыня держала в руках книгу, где что-то было напи-
сано скорописной вязью.
— В самом деле, чья же это кисть? — спросил Корэти-
ка.— Покажите Сёнагон. Она, я уверен, может узнать лю-
бой почерк.
Он придумывал одну нелепицу за другой, лишь бы при-
нудить меня к ответу.
Уж, казалось бы, одного дайнагона было достаточно, что-
бы вогнать меня в смятение! Вдруг опять послышались кри-
ки скороходов. Прибыл новый важный гость, тоже в при-
дворном кафтане. Он затмил дайнагона роскошью своего
наряда. Гость этот так и сыпал забавными шутками и заста-
вил придворных дам смеяться до слез.
Дамы со своей стороны рассказывали ему разные исто-
рии о придворных сановниках. А мне казалось тогда, что
я слышу о деяниях богов в человеческом образе, о небожи-
телях, спустившихся на землю. Но прошло время, я при-
выкла к службе при дворе и поняла, что речь шла о самых
обычных вещах. Без сомнения, эти дамы, столь непри-
нужденно беседовавшие с самим канцлером, смущались
не меньше моего, когда впервые покинули свой родной
дом, но постепенно привыкли к дворцовому этикету и
приобрели светские манеры.
Государыня стала вновь беседовать со мной и между про-
чим спросила:
— Любишь ли ты меня?
— Разве можно не любить вас...— начала было я, но в
эту самую минуту кто-то громко чихнул в Столовом зале 219.
— Ах, как грустно! — воскликнула государыня.— Значит,
ты мне сказала неправду. Ну хорошо, пусть будет так.— И
она удалилась в самую глубину покоя.
Но как я могла солгать? Разве любовь к ней, которая жила
в моей душе, можно было назвать, не погрешив против прав-
ды, обычным неглубоким чувством?
«Какой ужас! Чей-то нос — вот кто солгал!» — подумала
я. Но кто же, кто позволил себе такой скверный посту-
пок? Обычно, когда меня разбирает желание чихнуть, я
удерживаюсь, как могу, из страха, что кому-нибудь пока-
240
жегся, будто я уличила его во лжи, и тем самым я при-
чиню ему огорчение.
А уж чихнуть в такую минуту — это непростительная га-
дость! Я впервые была при дворе и не умела удачным отве-
том загладить неловкость.
Между тем уже начало светать, и я пошла к себе, но не
успела прийти в свою комнату, как служанка принесла мне
письмо, написанное изящным почерком на тонком листке
бумаги светло-зеленого цвета.
Я открыла его и прочла:
Скажи, каким путем,
Как я могла бы догадаться,
Где истина, где ложь,
Когда б не обличил обмана
С высот небесных, бог Тадасу 220 ?
На меня нахлынуло смешанное чувство восторга и отчая-
ния. «Ах, если бы узнать, которая из женщин так унизила
меня прошлой ночью?» — вновь вознегодовала я.
— Передай государыне вот что, слово в слово, ничего не
изменяя,— сказала я служанке:
Пусть мелкую любовь,
Пожалуй, назовут обманом,
Но обвинил меня
Не светлый бог — носитель правды,
А только чей-то лживый нос!
Какую страшную беду может наслать демон Сики221!
Долго еще я не могла успокоиться и мучительно ломала
голову, кто же, в самом деле, сыграл со мной эту скверную
шутку!
178. Кто выглядит самодовольным
Тот, кто первым чихнет в новогодний день 222. Человек из
хорошего общества особенно не возликует... Но уж всякая
мелкота!
Тот, кому удалось, победив многих соперников, добиться,
чтобы сын его получил звание куродо.
241
А также тот, кто в дни раздачи официальных постов на-
значен губернатором самой лучшей провинции. Все поздрав-
ляют его с большой удачей, а он отвечает:
— Да что вы! Это полное крушение моей карьеры.
Вид у него, между прочим, как нельзя более самодоволь-
ный!
Молодого человека избрали из множества женихов, он
принят зятем в знатную семью и, как видно, упоен счасть-
ем: «Вот я какой!»
Провинциальный губернатор, назначенный членом Госу-
дарственного совета, ликует куда больше, чем обрадовался
бы любой придворный на его месте. Видно, что он считает
себя важной персоной, такое самодовольство написано на
его лице!
179. Высокий сан, что ни говори, превосходная
вещь!
Высокий сан, что ни говори, превосходная вещь!
Человек не изменился, он все тот же, но его презирали
как ничтожество, пока он числился чинушей пятого ранга
или придворным служителем низшего разбора. Но вот он
получил звание тюнагона, дайнагона или министра, и люди
преклоняются и заискивают перед ним так, что дальше
некуда!
Даже и провинциальные губернаторы, соответственно сво-
ему положению в обществе, внушают почтение! Послужит
такой в нескольких провинциях — и, смотришь, его назна-
чат помощником правителя Дадзайфу 223, возведут в четвер-
тый или третий ранг, а уж тогда придворная знать будет
относиться к нему с заметным уважением.
Женщинам приходится хуже.
Бывает, правда, что кормилице императора пожалуют зва-
ние старшей фрейлины и она станет важной особой третье-
го ранга, но ее цветущие годы позади, и в будущем жизнь
уже ничего не сулит ей.
Да и к тому же много ли женщин удостоились этой
чести?
242
Девушки из более или менее родовитых семей считают,
что достигли вершины счастья, если выйдут замуж за како-
го-нибудь губернатора и похоронят себя в глуши.
Случается, конечно, что дочь простолюдина станет супру-
гой придворного сановника или дочь придворного сановни-
ка — императрицей. Завидная судьба! Но если мужчина еще
в юных летах сам своими силами сумеет возвыситься, на-
сколько же более завиден его жребий!
Когда придворный священник (или как он там именует
себя) проходит мимо, разве он привлекает чьи-либо взоры?
Пусть он замечательно читает сутры, пусть он даже хорош
собой, но все равно женщины презирают его, простого мо-
наха, ставят ни во что.
Но если он будет возведен в высокий сан епископа или стар-
шего епископа, перед ним трепетно благоговеют, словно но-
вый Будда явлен во плоти. Кто может тогда сравниться с ним?
180. Внушительная особа — муж кормилицы
Внушительная особа — муж кормилицы. С этим спорить
не приходится, особенно если молочный сын кормилицы —
микадо или принц крови.
Но не будем залетать так высоко.
В домах провинциальных губернаторов (скажем, к при-
меру) мужа кормилицы терпят как неизбежную напасть и
всячески ублажают. А он с самоуверенным видом творит
все, что ему заблагорассудится, словно ребенок — его соб-
ственный.
Девочку он еще оставит в покое, но если это мальчик...
Тут уж он не отходит от ребенка, и горе тому, кто хоть
малость поперечит молодому господину! Муж кормилицы
сразу же начнет отчитывать и бранить дерзкого.
И так как не находится человека, чтобы напрямик выс-
казать этому непрошеному пестуну все, что на сердце наки-
пело, он напускает на себя важный вид, словно никто ему
не указ.
И понятно, при таком воспитании ребенок уже в мла-
денческих летах несколько испорчен и избалован.
243
Если кормилица с ребенком спит в покоях своей госпожи,
то муж кормилицы принужден проводить ночи один. Конеч-
но, он может пойти куда-нибудь в другое место, и тогда жена
устроит ему сцену ревности, как неверному изменнику.
Но предположим, он силком заставит свою жену лечь с ним.
Госпожа начнет звать ее к ребенку: «Поди-ка сюда, поди на
минутку!» Кормилице придется темной зимней ночью ощу-
пью пробираться в спальню своей госпожи — невеселое дело!
В самых знатных домах та же картина, только, пожалуй,
неприятностей там побольше.
181. Болезни
Грудная болезнь. Недуги, насланные злыми духами. Бери-
бери.
Болезни, причину которых трудно разгадать, но они от-
нимают охоту к еде.
182. У девушки лет восемнадцати- девятнадцати
прекрасные волосы...
У девушки лет восемнадцати-девятнадцати прекрасные
волосы падают до земли ровной, густой волной...
Девушка пухленькая, миловидная, необычайно белое ли-
чико радует взгляд.
Но у нее отчаянно болят зубы! Пряди волос, в беспорядке
сбегающие со лба, спутались и намокли от слез. А девушка,
не замечая этого, прижимает руку к своей покрасневшей щеке.
До чего же она хороша!
183. Во время восьмой луны я видела молодую
женщину...
Во время восьмой луны я видела молодую женщину, стра-
давшую от жестокой боли в груди. Белое платье мягко стру-
илось на ней, складчатые штаны — хакама — были надеты с
умелым изяществом, верхняя одежда цвета астры-сион пле-
няла красотой.
244
Придворные дамы — подруги больной — приходили к ней
целыми группами, а у входа в ее покои собралось множе-
ство знатных юношей.
— Какая жалость! Часто ли она от этого страдает? —
спрашивали они с довольно равнодушным видом.
А тот, кто любил ее, искренне тревожился о ней, но лю-
бовь их была тайной, вот почему, боясь чужих глаз, он лишь
стоял поодаль и не смел к ней приблизиться.
Больная дама связала сзади в пучок свои прекрасные длин-
ные волосы и села на постели, жалуясь, что ее мутит. Но все
равно она была так прелестна!
Императрица, узнав о том, как она страдает, прислала
придворного священника с очень красивым голосом, чтобы
читать сутры. Позади церемониального занавеса устроили для
него сиденье.
В тесную комнату, где и пошевелиться-то негде, пришли
толпой придворные дамы, желавшие послушать чтение. Не
отгороженные ничем, они были открыты для постороннего
взгляда, и'священник, возглашая молитвы, не раз украдкой
на них посматривал, что, боюсь я, могло навлечь на него
небесную кару.
184. Одиноко живущий искатель любовных
приключений...
Одиноко живущий искатель любовных приключений
провел где-то ночь и вернулся домой на рассвете. Он не
ложится отдохнуть, хотя его клонит в сон, но вынимает
тушечницу, заботливо растирает тушь и, не позволяя своей
кисти небрежно бежать по бумаге, вкладывает душу и
сердце в послание любви для той, которую только что
покинул.
Как он хорош в своей свободной позе!
На нем легкая белая одежда, а поверх нее другая —
цвета желтой керрии или пурпурно-алая. Рукава белой
одежды увлажнены росой, и он, кончая писать, невольно
бросает на них долгий взгляд... Наконец письмо готово, но
он не дает его первому попавшемуся слуге, а выбирает
245
достойного посланца — какого-нибудь юного пажа — и
шепчет ему на ухо свой наказ. Паж уходит, господин
задумчиво смотрит ему вслед и тихонько повторяет про
себя подходящие к его настроению стихи из разных сутр.
Тут служанка говорит ему, что в глубине покоев готовы
для него завтрак и умывание. Он входит в дом, но, опер-
шись на столик для письма, пробегает глазами книги китай-
ской поэзии и громко скандирует захватившие его стихи.
Но вот он омыл руки, надел на себя лишь один кафтан
без других одежд и начинает читать на память шестой сви-
ток «Сутры Лотоса»,— похвальное благочестие.
В это время возвращается посланный (как видно, дама
жила неподалеку) и подает тайный знак господину.
Тот сразу прерывает молитвы и всей душой предается
чтению ответного письма, а это, думается мне, греховный
поступок.
185. В знойный летний полдень...
В знойный летний полдень не знаешь, что делать с собой.
Даже веер обдает тебя неприятно теплым ветерком... Сколь-
ко ни обмахивайся, нет облегчения. Торопишься, задыхаясь
от жары, смочить руки ледяной водой, как вдруг приносят
послание, написанное на ослепительно-алом листке бумаги,
оно привязано к стеблю гвоздики в полном цвету.
Возьмешь послание — и на тебя нахлынут мысли: «Да,
неподдельна любовь того, кто в такую удушливую жару взял
на себя труд написать эти строки!»
В порыве радости отброшен и позабыт веер, почти бес-
сильный навеять прохладу...
186. В южных или, может быть,
восточных покоях...
В южных или, может быть, восточных покоях, выходя-
щих на открытую веранду, доски пола так блестят, что в них
все отражается, как в зеркале. Возле веранды постелены све-
жие нарядные циновки и установлен церемониальный зана-
246
вес высотой в три сяку. В эту летнюю ночь его легкий шелк
словно навевает прохладу... Стоит чуть-чуть дернуть занавес,
как он скользит в сторону и открывает глазам даже больше,
чем ожидалось...
Молодая госпожа спит на своем ложе в тонком платье
из шелка-сырца и алых шароварах. Она набросила себе на
ноги ночную одежду темно-лилового цвета, еще тугую от
крахмала.
При свете подвешенной к карнизу лампы видно, что на
расстоянии примерно двух колонн от ложа госпожи высо-
ко подняты бамбуковые шторы. Две придворные дамы
несут там ночную службу. Несколько служанок дремлют,
прислонившись спиной к низкой загородке — нагэси, отде-
ляющей покои от веранды, а подальше, позади опущенных
штор, спят, сбившись вместе, другие служанки.
На дне курильницы еще тлеет огонек. Тихая и грустная
струйка аромата родит в сердце щемящее чувство одиноче-
ства.
Уж далеко за полночь раздается негромкий стук в ворота.
И как всегда, наперсница госпожи, посвященная в тайны ее
сердца, выходит на стук и, загораживая собой гостя от лю-
бопытных глаз, с настороженным видом ведет его в покои к
госпоже.
Странная сцена для такого дома!
Кто-то возле возлюбленной пары прекрасно играет на цит-
ре, но так тихо трогает струны легким прикосновением паль-
цев, что еле-еле слышишь музыку даже в те минуты, когда
замирает звук речей... Как хорошо!
187. В доме поблизости от большой улицы...
В доме поблизости от большой улицы слышно, как некий
господин, проезжающий мимо в экипаже, поднимает зана-
вески, чтобы полюбоваться предрассветной луной, и мело-
дичным голосом напевает китайские стихи:
Путник идет вдаль при свете ущербной луны...224
Чудесно также, когда такой утонченный любитель поэзии
скандирует стихи, сидя верхом на коне.
247
Однажды я услышала, что к звукам прекрасных стихов
примешивается хлопанье щитков от дорожной грязи, вися-
щих на боках у коня.
«Кто ж это следует мимо?» — подумала я и, отложив в
сторону работу, выглянула наружу...
Но кого я увидела! Это был простой мужлан. Какое до-
садное разочарование!
188. То, что может сразу уронить
в общем мнении
Когда кто-нибудь (хоть мужчина, хоть женщина) невзначай
употребит низкое слово, это всегда плохо. Удивительное дело, но
иногда одно лишь слово может выдать человека с головой. Ста-
нет ясно, какого он воспитания и круга. Поверьте, я не считаю
мою речь особенно изысканной. Разве я всегда могу решить, что
хорошо, что худо? Оставлю это на суд других, а сама доверюсь
только моему внутреннему чувству.
Если человек хорошо знает, что данное словечко ошибоч-
но или вульгарно, и все же сознательно вставит его в разго-
вор, то в этом нет еще ничего страшного. А вот когда он
сам на свой лад, без всякого зазрения совести, коверкает
слова и искажает их смысл — это отвратительно!
Неприятно также, когда почтенный старец или сановный
господин (от кого, казалось бы, никак нельзя этого ожидать)
вдруг по какой-то прихоти начинает отпускать слова самого дур-
ного деревенского пошиба.
Когда придворные дамы зрелых лет употребляют невер-
ные или пошлые слова, то молодые дамы, вполне естествен-
но, слушают их с чувством неловкости.
Дурная привычка — произвольно выбрасывать слова, нуж-
ные для связи. Например: «Запаздывая приездом, известите
меня»... Это плохо в разговоре и еще хуже в письмах.
Нечего и говорить о том, как оскорбляет глаза роман,
переписанный небрежно, с ошибками... Становится жаль его
автора.
Иные люди произносят «экипаж» как «екипаж». И по-
жалуй, все теперь говорят «будующий» вместо «будущий».
248
189. Очень дурно, если мужчины, навещая
придворных дам...
Очень дурно, если мужчины, навещая придворных дам,
принимаются за еду в женских покоях. Достойны осужде-
ния и те, кто их угощает.
Нередко дама старается принудить своего возлюбленного
к еде: «На еще чуточку!»
Понятно, что мужчина не может загородить рукой рот и
отвернуться в сторону, словно его берет отвращение. Хочешь
не хочешь, а приходится отведать.
По-моему, не следует предлагать гостю даже чашки риса с
горячей водой, хотя бы он явился вконец пьяным поздней но-
чью. Возможно, он сочтет даму бессердечной — и больше не
придет... Что ж, пусть будет так!
Но если придворная дама находится не во дворце, а у
себя дома и слуги вынесут для гостя угощение из кухонной
службы, это еще куда ни шло... И все же не совсем хорошо!
190. Ветер
Внезапный вихрь.
Мягкий, дышащий влагой ветер, что во время третьей
луны тихо веет в вечерних сумерках.
191. Ветер восьмой и девятой луны...
Ветер восьмой и девятой луны, налетающий вместе с дож-
дем, тревожит печалью сердце. Струи дождя хлещут вкось.
Я люблю смотреть, как люди накидывают поверх тонких
одежд из шелка-сырца подбитые ватой ночные одежды, еще
хранящие с самого лета слабый запах пота.
В эту пору года даже легкий шелк кажется жарким и душ-
ным, хочется сбросить его. Невольно удивляешься: когда же
набежала такая прохлада?
На рассвете поднимешь створку ситоми и откроешь бо-
ковую дверь, порывистый ветер обдает колючим холодком —
чудесное ощущение!
249
192. В конце девятой луны
и в начале десятой...
В конце девятой луны и в начале десятой небо затянуто
тучами, желтые листья с шуршанием и шорохом сыплются
на землю, душа стеснена печалью.
Быстрее всех облетают листья вяза и вишни — сакуры.
Как хорош во время десятой луны сад, где растут густые
купы деревьев!
193. На другой день после того,
как бушевал осенний вихрь...
На другой день после того, как бушевал осенний вихрь,
«прочесывающий травы на полях», повсюду видишь груст-
ные картины. В саду повалены в беспорядке решетчатые и
плетеные ограды. А что сделалось с посаженной там рощи-
цей! Сердцу больно.
Упали большие деревья, поломаны и разбросаны ветки,
но самая горестная неожиданность: они примяли под собой
цветы хаги и оминаэси.
Когда под тихим дуновением ветра один листок за дру-
гим влетает в отверстия оконной решетки, трудно поверить,
что этот самый ветер так яростно бушевал вчера.
Помню, наутро после бури я видела одну даму... Должно
быть, ей всю ночь не давал покоя шум вихря, она долго то-
милась без сна на своем ложе и наконец, покинув опочи-
вальню, появилась у самого выхода на веранду.
Дама казалась настоящей красавицей... На ней была нижняя
одежда из густо-лилового шелка, матового, словно подернутого
дымкой, а сверху другая — из парчи желто-багрового цвета осен-
них листьев, и еще одна из тончайшей прозрачной ткани.
Пряди ее длинных волос, волнуемые ветром, слегка под-
нимались и вновь падали на плечи. Это было очаровательно!
С глубокой грустью глядя на картину опустошения, она
произнесла один стих из старой песни: «О, этот горный ве-
тер!» 225
Да, она умела глубоко чувствовать!
250
Тем временем на веранду к ней вышла девушка лет семнадца-
ти — восемнадцати, по виду еще не вполне взрослая, но уже не
ребенок. Ее выцветшее синее платье из тонкого шелка во многих
местах распустилось по швам и было влажно от дождя. Поверх
него она накинула ночную одежду бледно-лилового цвета...
Блестящие, заботливо причесанные волосы девушки были
подрезаны на концах, словно ровные метелки полевого мис-
канта, и падали до самых пят, закрывая подол... Лишь кое-
где алыми пятнами сквозили шаровары.
Служанки, юные прислужницы собирали в саду расте-
ния, вырванные с корнем, и старались выпрямить и подвя-
зать цветы, прибитые к земле.
Было забавно смотреть из глубины покоев, как несколько
придворных дам, млея от зависти, прильнули к бамбуковым
шторам. Как видно, им не терпелось присоединиться к жен-
щинам, хлопотавшим в саду.
194. То, что полно очарования
Сквозь перегородку можно услышать, как в соседнем по-
кое знатная дама (вряд ли это одна из фрейлин) несколько
раз тихо хлопает в ладоши. Молодой голос откликается: при-
служница, шурша одеждой, спешит на зов госпожи. Как вид-
но, настало время подать поднос с кушаньем. Доносится стук
палочек и ложки. Слышно даже, как брякнула ручка метал-
лического горшочка для риса...
Густые пряди волос льются с плеч на одежду из блестяще-
го шелка и рассыпаются свободными волнами, не оскорбляя
глаз своим беспорядком... Легко представить себе их длину!
В великолепно убранные покои еще не внесен масляный
светильник, но огонь ярко горит в длинной жаровне, бросая
вокруг блики света... Поблескивают кисти церемониального
занавеса, пестреет узорная кайма бамбуковой шторы, и в
ночной темноте заметно блестят крюки, на которых подве-
шивается бамбуковая штора. Это праздник для глаз!
И очень красиво также, когда начинают ярко сверкать
металлические палочки для помешивания углей, положен-
ные крест-йакрест на жаровню.
251
До чего же хорошо, когда разгребешь пепел в богато ук-
рашенной жаровне и огонь, разгораясь, вдруг осветит узор-
ную кайму в ее глубине!
Поздней ночью, когда императрица уже изволила опочить
и дамы ее свиты тоже уснули, слышно, как снаружи толкуют
о чем-то старшие придворные, а в отдаленных покоях то и
дело стучат, падая в ящик, шашки игры «го».
В этом есть свое очарование.
Вдруг послышится, как тихонько, стараясь не нарушать
тишины, помешивают щипцами огонь в жаровне. Кто-то,
значит, еще не ложился, а, что ни говори, тот, кому не спит-
ся, всегда вызывает сочувственный интерес.
Посреди ночи вдруг очнешься... Что же тебя разбудило? А,
проснулась дама за соседней перегородкой! Слышатся приглушен-
ные голоса, но слов не разберешь. Вот тихо-тихо засмеялся муж-
чина... Хотелось бы мне узнать, о чем они беседуют между собой?
Вечером в покоях, где присутствует императрица, окру-
женная своей свитой, собрались с видом почтительного сму-
щения придворные сановники и старшие дамы двора.
Государыню развлекают рассказами, а тем временем гас-
нет лампа, но угли, пылающие в длинной жаровне, бросают
вокруг яркие пятна света...
Любопытство придворных возбуждено вновь поступившей
на службу дамой. Она еще не смеет предстать перед очами
госпожи при ярком свете дня и приходит, только когда на-
чинает смеркаться. Шорох ее одежд чарует слух...
Дама на коленях вползает в покои госпожи. Императри-
ца скажет ей два-три слова, но она, как смущенный ребе-
нок, лепечет что-то в ответ так тихо — и не услышишь...
Во дворце все успокоилось.
Там и сям фрейлины, собравшись в небольшой кружок,
болтают между собой...
Слышится шелест шелков. Какая-то дама приблизилась к
императрице или удаляется от нее.
Угадаешь: «А, вот это кто!» — и дама покажется тебе уди-
вительно милой.
Когда в покои для фрейлин приходит тайный посетитель,
дама гасит огонь, но свет все равно пробивается из соседней
252
комнаты в щель между потолком и ширмами. В сумраке все
видно.
Дама придвигает к себе невысокий церемониальный
занавес. Днем ей нечасто приходилось встречаться с этим
мужчиной, и она поневоле смущается... Теперь, когда она
лежит в тени занавеса рядом со своим возлюбленным,
волосы ее рассыпались в беспорядке, и от него уже не
утаится, хороши они или плохи...
Кафтан и шаровары гостя висят на церемониальном за-
навесе. Пусть одежда его светло-зеленого цвета, какую носят
куродо шестого ранга, это-то как раз и хорошо! Любой дру-
гой придворный, кроме куродо, бросит, пожалуй, свою одежду
куда попало, а на рассвете поднимет целую суматоху, пото-
му что никак ее не найдет.
Нередко выглянешь из глубины дома — и вдруг увидишь,
что возле дамы спит мужчина, повесив свою одежду на це-
ремониальный занавес.
Зимой или летом, это всегда любопытное зрелище!
Аромат курений поистине пленяет чувства.
195. Во время долгих дождей пятой луны...
Во время долгих дождей пятой луны господин тюдзё
Таданобу сидел, прислонясь к бамбуковой шторе, что
висит перед малой дверью в покоях императрицы. Одеж-
ды его источали чудесный аромат, не знаю, как он зо-
вется...
Но как умолчу я об этом? Кругом все намокло от
дождя. Так редко радовало нас что-нибудь утонченно-пре-
красное...
Даже на другой день занавеска все еще благоухала. Не-
мудрено, что молодые дамы изумлялись этому, как чуду.
196. Человек даже не особенно
блестящего положения...
Человек даже не особенно блестящего положения и не
самого высокого рода все равно не пойдет пешком в сопро-
253
вождении многих слуг, а поедет в нарядном экипаже, прав-
да уже немного потрепанном в дороге.
Погонщик быка делает честь своему званию. Бык бежит
так быстро, что погонщик, боясь отстать, натягивает повод.
Он — мужчина стройный. Шаровары его внизу более
густо окрашены, а может быть, двух цветов: индиго и
пурпура. Прическа... впрочем, это неважно. Одежды глян-
цевато-алые или ярко-желтого цвета керрии, башмаки так
и блестят.
До чего же он хорош, когда быстро-быстро пробегает пе-
ред храмом!
197. Острова
Ясосима — «Восемь на десять островов», Укисима — «Пла-
вучий остров», Таварэсима — «Остров забав», Эсима — «Ост-
ров-картина», Мацусима— «Сосновый остров», Тоёраноси-
ма — «Берег изобилия», Магакиносима — «Плетеная изгородь».
198. Побережья
Побережье Удо. Нагахама — «Длинное побережье». Бе-
рег «Налетающего ветра» — Фукиагэ. Побережье Утиидэ —
«Откуда отчаливают»... «Берег встреч после разлуки» — Мо-
роёсэ.
Побережье Тисато — «Тысячи селений»... Подумать толь-
ко, каким оно должно быть широким!
199. Заливы
Залив Оу, залив Сиогама — «Градирня». Залив Коридзу-
ма. Надака — «Прославленный залив».
200. Леса
Леса Уэки, Ивата, Когараси — «Вихрь, обнажающий де-
ревья», Утатанэ — «Дремота», Ивасэ, Оараки...
Леса Тарэсо — «Кто он?», Курубэки — «Мотовило».
254
Роща Ёкотатэ — «Вдоль и поперек». Эго странное имя неволь-
но останавливает внимание. Но ведь то, что растет там, и рощей,
кажется, не назовешь. Зачем так прозвали одинокое дерево?
201. Буддийские храмы
Храмы Цубосака— «Гора плащ паломницы», Касаги —
«Там, где снимают шляпу», Хорин — «Колесо закона»...
Гора Рёдзэн 226. Душу наполняет благоговение, ведь так в
индийской земле называлась Орлиная гора, на которой пре-
бывал сам Шакья-Муни.
Храмы Исияма, Кокава, Сига...
202. Священные книги
«Сутра Лотоса» — тут не надо лишних слов.
Затем «Десять обетов Фугэна» 227, «Сутра тысячерукой Кан-
нои», «Сутра мольбы», «Алмазная сутра», «Сутра Будды-Целите-
ля», последний свиток книги о «Благодетельных царях — Нио» 228.
203. Будды и бодхисаттвы
Нёирин — богиня Каннон 229 с колесом, исполняющим же-
лания. Сэндзю — тысячерукая Каннон. Все шесть образов бо-
гини Каннон.
Якуси 230 — Будда-Целитель. Шакья-Муни.
Бодхисаттвы Мироку231, Дзидзо 232, Мандзю 233.
«Неколебимый владыка» 234 — Фудосон.
Бодхисаттва Фугэн.
204. Китайские книги и сочинения
Сборник сочинений Бо Цзюйи.
Изборник Вэньсюань 235.
Синьфу 236.
Шицзи — «Исторические записки» Сыма Цяня.
«Записки о пяти императорах» 237.
255
Моления богам и буддам.
Прошения императору.
Сочинения на соискание ученой степени.
205. Романы
«Сумиёси», «Дуплистое дерево», «Смена дворца» 238.
«Уступка земли» — плохой роман.
«Похороненное дерево», «Женщина, ожидавшая луну», «Пол-
ководец Умэцубо», «Идущие путем Будды», «Ветка сосньр>...
В повести «Комано» мне нравится место, где герой, отыс-
кав веер «Летучая мышь», уходит с ним.
Герой романа «Завистливый тюдзё» прижил сына от при-
дворной дамы сайсё и получает от нее на память одежду...
Все это наводит скуку.
А вот «Младший военачальник Катано» — увлекательный
роман.
206. Дхарани239
Дхарани лучше слушать на рассвете, а сутры — в вечер-
них сумерках.
207. Музыку хорошо слушать...
Музыку хорошо слушать ночью. Когда не видны лица людей.
208. Игры
Стрельба из малого лука. Шашки «го».
Игра в ножной мяч с виду не очень красива, но увлека-
тельна.
209. Пляски
Пляски страны Суруга 24°.
Пляска «Мотомэго» 241 — «Бродящий в поисках ребе-
нок» — прекрасное зрелище...
256
СОАМИ.
Сад камней храма Тёандзи (XVI в.)
СУДЗУКИ ХАРУНОБУ
1724-1770 гг.
Бог счастья
Фукурокудзю
в цирюльне.
Около 1765 г.
Портрет
Фудзивара-но-Каматри
(мандала Тономинэ)
Свиток.
Эпоха Муромати (XVI в.)
АНДО ХИРОСИГЭ. 1797-1858 гг. Серия «Сто знаменитых видов Эдо». 1856-1858 гг.
Синтоистский храм Минато около моста Инари-баси в квартале Теппосу.
ХОКУСАЙ КАЦУСИКА 1760-1849 гг.
«Антология "Стихи ста поэтов" в пересказе няни». 1834-1840 гг.
Стихотворение Мотоёси Синно.
КАНДЗЕ. Четверо святых.
Свиток. Эпоха Намбокутё 1377 г.
МУРАСАКИ СИКИБУ.
Иллюстрации (эмакимоно-горизонтальный свиток)
к классической повести X века «Повесть о Гэндзи».
й-
УТАГАВА КУНИЁСИ. 1797-1861 гг.
Серия «Биографии преданных вассалов». 1847 г.
В «Пляске мира» 242 танцоры машут длинными мечами,
глядеть неприятно, но все же этот танец не лишен интереса.
Я слышала, что некогда в Китае его исполнили, фехтуя друг с
другом, заклятые враги.
Танец птиц 243.
В пляске «Голова коня» 244 волосы у танцора спутаны и вздыб-
лены, взгляд устрашающе-грозный, но музыка прекрасна.
В «Пляске на согнутых ногах» 245 двое танцоров ударяют
коленями о пол.
Танец «Корейское копье».
210. Музыка на струнных инструментах
Лютня-бива.
Разные лады: «Аромат ветерка», «Желтый колокол»...
Заключительная часть мелодии «Оживленные ароматы» 246.
Лад «Трель соловья».
Великолепно звучит тринадцатиструнная цитра — соно
кото.
Мелодия «Лотос первого министра».247
211. Флейты
Как прекрасны звуки поперечной флейты 248, когда они
тихо-тихо послышатся где-то в отдалении и начинают по-
немногу приближаться! Или когда уходят вдаль и медленно
замирают...
Флейта удобна в пути. Едет ли ее владелец в экипаже или
на коне, идет ли пешком, она всюду с ним за пазухой, неви-
димо для чужих глаз.
А как радостно на рассвете заметить у своего изголовья
великолепную флейту, пусть даже в этот миг она беззвучна!
Возлюбленный, уходя, забыл ее. Вскоре он присылает за
ней слугу. Отдаешь флейту, обернув ее бумагой, с таким
чувством, будто посылаешь любовное письмо, изящно ска-
танное в трубку.
Чудесно слушать, сидя в экипаже светлой лунной ночью,
звуки многоствольной флейты-сё!249
18 3893
257
Правда, она громоздкая и на ней трудно играть. А какое
лицо строит флейтист! Впрочем, он забавно надувает щеки,
даже играя на обычной флейте.
Бамбуковая флейта-хитирики 250 утомляет слух. Она прон-
зительно верещит, словно кузнечик осенью.
Не слишком приятно, когда на ней играют вблизи от
тебя, а уж если плохо играют, это невыносимо.
Помню, в день празднества Камо, еще до того, как танцоры
появились пред лицом императора, флейты начали играть
где-то позади помоста для танцоров... Ах, с каким восторгом
я слушала!
Вдруг в самой середине напева вступили бамбуковые сви-
рели и стали играть все громче и громче.
Тут уж даже дамы, у которых были самые красивые при-
чески, почувствовали, что волосы у них встают дыбом!
Но наконец постепенно все струнные и духовые инстру-
менты соединились вместе в полном согласии — и музыкан-
ты вышли на помост. До чего же это было хорошо!
212. Зрелища, достойные внимания
Празднество в храме Камо. Императорский кортеж.
Торжественное возвращение на другой день после празд-
ника Камо Верховной жрицы — Ицуки-но мико.
Паломничество канцлера в святилище Камо накануне
праздника.
213. Помню, однажды во время
празднества Камо...
Помню, однажды во время празднества Камо день вы-
дался пасмурный и холодный. Снег редкими хлопьями па-
дал на шапки танцоров, увенчанные цветами, на их одежды,
белые с темно-синим узором.
Слова бессильны выразить, как это было прекрасно!
Черные, испещренные белыми пятнами ножны мечей
выделялись с особенной яркостью... Шнуры безрукавок-
хампи сверкали так, словно их только что отполировали.
258
Поверх белых шаровар, украшенных синим рисунком,
выбивались лощеные шелка нижних одежд. Казалось, они
блистают, как лед...
Хоть бы еще немного поглядеть на это великолепное ше-
ствие танцоров! Но нет, появились императорские послы.
Видно, они были набраны из провинциальных губернаторов.
Какие-то мелкие сошки, не более того. Впрочем, и они выг-
лядели сносно, если гроздья цветущих глициний, прицеп-
ленные к шапкам, закрывали их лица.
Мы долго провожали взглядом танцоров, а меж тем по-
явились певцы и музыканты в одеждах цвета зеленой ивы,
на шапках красуются желтые керрии.
Люди низкого звания, ничем не примечательные, они все
же восхитили меня, когда, отбивая такт веерами, запели:
В священном храме Камо,
Там, где носят на рукавах
Завязки из белого хлопка...251
214. Что может сравниться
с императорским кортежем?
Что может сравниться с императорским кортежем?
Когда я вижу, как государь следует мимо в своем драго-
ценном паланкине, я забываю, что, служа во дворе, постоян-
но появляюсь пред его очами. Меня пронизывает священ-
ный, небывалый, неизъяснимый трепет...
Самые ничтожные чинуши, даже девушки-прислужни-
цы, на которых в другое время я не брошу взгляда, нео-
бычайно преображаются и кажутся высшими существами,
если они сопровождают государя в торжественном ше-
ствии.
А как хороши гвардейские начальники среднего и выс-
шего звания в роли «держателей священных шнуров» 252
императорского паланкина! Еще более великолепны тайсё —
командующие гвардией. Но всех затмевают сановники во-
енного ведомства, несущие на своих плечах паланкин импе-
ратора.
259
Торжества в пятый день пятой луны были, я думаю, са-
мыми прекрасными из всех. Но как жаль, что в наш век
многие обычаи исчезли...
Кое-что можно вообразить себе, слушая рассказы стари-
ков о прошлом, но как все было на самом деле?
В этот день украшали аиром застрехи домов. Прекрас-
ный обычай, он и теперь сохранился. А как выглядел
дворец в старину? Галереи для зрителей повсюду устланы
аиром, у всех людей на шапках стебли аира...
Красивейшие девушки раздавали придворным аир и це-
лебные шары — кусудама, а придворные, отдав благодарствен-
ный поклон, привешивали кусудама к своим поясам.
Наверно, это было замечательно!253
Мне это кажется одновременно и смешным и прекрасным!
На возвратном пути во дворец перед паланкином импе-
ратора передовые скороходы исполняли танец Льва 254 и та-
нец Корейского пса 255.
О, сколько в этом было утонченной красоты!
Что в целом мире обладает такой силой очарования, как
праздник пятого дня пятой луны? Ничто, даже крик про-
летной кукушки!
Торжественное шествие — великолепное зрелище, но все
же мне чего-то не хватает, если я не увижу переполненный
до отказа экипаж с молодыми аристократами — ревните-
лями моды.
Когда погонщики гонят мимо такой экипаж и он мчит-
ся, словно расталкивая другие повозки, сердце так и бьется в
груди от волнения.
215. Прекрасно торжественное шествие...
Прекрасно торжественное шествие, когда после праздне-
ства Камо Верховная жрица возвращается в свою обитель.
Накануне, в день праздника, все прошло превосходно, в
самом строгом порядке.
На просторном и чисто убранном Первом проспекте
жарко сияло солнце, лучи его пробивались сквозь плете-
ные шторы экипажа и слепили глаза.
260
Мы прикрывались веером, пересаживались с места на
место. Как мучительно долго тянулось ожидание, пот так и
лил ручьями...
Но нынче утром мы поторопились и выехали как можно
раньше.
Возле храмов Уринъин и Тисокуин стояли экипажи. Ветки
мальвы, которыми они были вчера украшены, заметно увяли.
Солнце уже взошло, но небо все еще было подернуто ту-
маном... Всю ночь я не могла сомкнуть глаз, ожидая, когда
же вдали послышится голос кукушки. А здесь всюду вокруг
пело великое множество кукушек. Я слушала с упоением,
как вдруг к их хору примешался старчески хриплый голос
летнего соловья, словно он хотел подражать кукушке... Это
было и неприятно и прекрасно.
Мы с нетерпением ожидали начала шествия. Но вот на
дороге, ведущей от главного святилища, показалась толпа
носильщиков паланкина в одеждах тускло-красного цвета.
— Ну что там? Скоро ли начнется шествие? —спроси-
ли мы.
— Обождите! Сами не знаем,— ответили они и понесли
дальше пустые паланкины. В одном из них только что изволила
восседать сама Верховная жрица Камо. При этой мысли я ис-
полнилась благоговением.
«Но как мужланы-носильщики смеют к ней приближать-
ся?» — ужаснулась я.
Нас пугали, что придется еще долго ждать, но шествие
началось очень скоро. Сначала вдали показались раскрытые
веера, потом стали видны желто-зеленые одежды служителей
императорского двора... До чего же прекрасная картина!
Поверх своих цветных одежд люди эти небрежно, только
для вида, набросили белые. Словно перед нами появилась
живая изгородь, усыпанная белыми цветами унохана. Каза-
лось, в ее сени должна притаиться кукушка.
Накануне я заметила экипаж. Он был битком набит знат-
ными молодыми людьми в кафтанах и шароварах одного и
того же лилового цвета или в «охотничьих одеждах»... Одеты
небрежно, занавески в экипаже откинуты, право, у них был
сумасбродный вид!
261
Но сегодня Верховная жрица пригласила этих молодых
людей к себе на пир — и все переменилось! Каждый из них
в полном церемониальном костюме ехал один в экипаже, а
позади сидел прелестный маленький паж.
Не успело шествие пройти мимо, как среди зрителей под-
нялось волнение. Все они стремились уехать поскорее, эки-
пажи теснили друг друга. Это становилось опасным. Я пода-
ла знак веером из окна экипажа и крикнула своим слугам:
— Потише, не так быстро!
Но они и слушать не стали. Что поделаешь, я приказала
им остановить экипаж в том месте, где дорога пошире. Слу-
ги были сильно раздосадованы, им не терпелось вернуться
домой.
Любопытно было глядеть, как мимо спешили экипажи.
Каждый погонщик старался обогнать другого.
Наконец мы тронулись в путь.
Позади меня ехал в экипаже какой-то мужчина,— не
знаю, кто он был. Невольно я обратила на него больше вни-
мания, чем это случилось бы в обычное время.
Когда мы достигли развилины дороги, он выглянул из эки-
пажа и сказал мне один стих из старой песни:
Расстанутся на вершине...256
Еще я не устала от пестрой смены дорожных впечатле-
ний, как мы достигли священных ворот-тории перед обите-
лью Верховной жрицы Камо.
Экипаж старшей фрейлины был для нас большой поме-
хой, и мы свернули на боковую дорогу. Она была полна оча-
рования, словно уводила нас в горы, к дальнему селению. По
обе ее стороны ощетинились живые изгороди. Длинные вет-
ки выбегали нам навстречу, но белые цветы на них еще только
начали распускаться.
Я велела слугам наломать веток и украсить ими экипаж
вместо увядших листьев мальвы.
Впереди тропа казалась такой узкой, что думалось, эки-
паж никак не пройдет сквозь гущину ветвей, но вот что лю-
бопытно: едешь дальше — и дорога словно раздвигается пе-
ред тобой.
262
216. Хорошо поехать в горное селение...
Хорошо поехать в горное селение в пору пятой луны! Вок-
руг, куда ни кинешь взор, все зелено: и луговые травы, и
вода на рисовых полях.
Густая трава на вид так безмятежна, словно ничего не
таит в себе, но поезжай все прямо-прямо — и из самых ее
глубин брызнет вода невыразимой чистоты. Она не глубо-
ка, но погонщик, бегущий впереди, поднимает тучи брызг...
Справа и слева тянутся живые изгороди. Вдруг ветка дере-
ва вбежит в окно экипажа, хочешь сорвать ее, поспешно схва-
тишь, но увы! Она уже вырвалась из рук и осталась позади.
Иногда колесо экипажа подомнет, захватит и унесет с
собой стебли чернобыльника. С каждым поворотом колеса
чернобыльник взлетает вверх, ц ты вдыхаешь его чудесный
запах.
217. В знойную пору так приятно дышать вечерней
прохладой...
В знойную пору так приятно дышать вечерней прохла-
дой, глядя, как очертания холмов и деревьев становятся все
более неясными.
Когда перед экипажем важного сановника бегут, расчи-
щая дорогу, передовые скороходы, это рождает особое ощу-
щение прохлады. Но даже если мимо едут простолюдины,
по одному, по два в повозке,— тростниковая занавеска по-
зади отдернута,— все равно от этой картины веет прохла-
дой.
Но чудесней всего, когда в экипаже зазвенят струны лют-
ни-бива или запоет флейта. И так становится грустно, что
звуки пролетели мимо и затихли вдали!
Иногда донесется странный, непривычный запах кожа-
ного подхвостника на быке. Пусть я говорю сумасшедшую
нелепицу, но, право, есть в этом запахе особая прелесть.
А как хорошо, когда во мраке безлунной ночи сосновые
факелы, горящие впереди экипажа, наполняют его своим
крепким ароматом.
263
218. Вечером накануне пятого дня
пятой луны...
Вечером накануне пятого дня пятой луны идет слуга в
красном платье, неся на каждом плече по большой охапке
ровно срезанного свежего чернобыльника... Радостно чувству-
ешь приближение праздника.
219. Когда однажды я ехала
к святилищу Камо...
Когда однажды я ехала к святилищу Камо, на полях шла
посадка риса. Множество женщин, надев себе на голову вме-
сто шляп что-то вроде широких подносов, не смолкая рас-
певали песни 257. Они зачем-то пригибались к земле, вновь
распрямлялись, медленно пятились назад. Что они делали?
Мне было непонятно.
Я с любопытством глядела на них, как вдруг, к своему
огорчению, поняла, что они в песне бранят кукушку.
О кукушка, постыдись,
Ты — негодница!
Знай поешь себе в кустах,
А я на поле тружусь.
Какой-то поэт в старину, помнится, заботливо сказал ку-
кушке: «Ты не плачь с такой тоской!»
О, мне равно ненавистны и презренны люди, которые
умаляют достоинства Накатады из-за его трудного детства или
ставят кукушку ниже соловья!
220. В конце восьмой луны...
В конце восьмой луны я отправилась на поклонение в
Удзумаса. На полях, покрытых спелыми колосьями, с шу-
мом и говором двигалось множество людей. Они жали рис.
Да, верно сказал поэт:
Кажется, только вчера
Сажали ростки молодые...
264
Я видела посадку риса, когда ехала в святилище Камо, а
теперь уже настала пора убирать колосья. Эту работу выпол-
няли мужчины. Одной рукой они хватали стебли там, где они
еще были зелены, у самых корней, а другой срезали покрас-
невшие верхушки каким-то неизвестным мне орудием, да так
ловко, с такой видимой легкостью, что мне самой захотелось
попробовать!
Но зачем они это делают — расстилают срезанные коло-
сья ровными рядами?.. Непривычно странное зрелище!
Шалаши полевых сторожей тоже чудно выглядят.
221. В начале двадцатых чисел
девятой луны...
В начале двадцатых чисел девятой луны я отправилась в
храмы Хасэ, и мне случилось заночевать в каком-то убогом
домике. Разбитая усталостью, я мгновенно уснула.
Очнулась я в середине ночи. Лунный свет лился сквозь
окошко и бросал белые блики на ночные одежды спящих
людей... Я была глубоко взволнована!
В такие минуты поэты сочиняют стихи.
222. Однажды по дороге в храм Киёмидзу...
Однажды по дороге в храм Киёмидзу я находилась у
самого подножия горы, на которую должна была под-
няться.
Вдруг потянуло запахом хвороста, горящего в оча-
ге... И душа моя наполнилась особой грустью поздней
осени.
223. Стебли аира остались от праздника пятой луны
Стебли аира остались от праздника пятой луны. Про-
шла осень, наступила зима. Аир побелел, увял, стал урод-
лив, но отломишь лист, поднесешь к лицу, и — о ра-
дость! — он хранит еще былой аромат.
19-3893
265
224. Воскурив ароматы, старательно надушишь
одежду
Воскурив ароматы, старательно надушишь одежду. Но ты
не вспоминаешь о ней день, другой, третий... Наконец вынешь
ее из плетеной укладки, и вдруг повеет легким дымком благо-
воний. Насколько же он приятнее свежего густого аромата!
225. Когда в ясную ночь...
Когда в ясную ночь, при ярком лунном свете, переправ-
ляешься в экипаже через реку, бык на каждом шагу рассы-
пает брызги, словно разбивает в осколки кристалл.
226. То, что должно быть большим
Дом. Мешок для съестных припасов. Бонза. Фрукты. Бык.
Сосна. Палочка туши.
Глаза мужчины: узкие глаза придают ему женственный
’вид. Правда, если они величиной с чашку, это выглядит очень
страшно.
Круглая жаровня. Полевые вишни. Горные керрии. Ле-
пестки сакуры.
227. То, что должно быть коротким
Нитка для спешного шитья.
Волосы простой служанки.
Речь молодой девушки.
Подставка для светильника.
228. То, что приличествует дому
Галерея с крутыми поворотами.
Круглая соломенная подушка для сидения.
Передвижной церемониальный занавес на невысокой
подставке.
266
Рослые девочки-служанки. Слуги с приглядной внешнос-
тью.
Помещение для телохранителей.
Небольшие подносы. Столики. Подносы средней вели-
чины.
Метлы.
Раздвижные перегородки на подставках.
Доска для кройки.
Красиво украшенный мешок для съестных припасов.
Зонтик.
Шкафчик с полками.
Подвесной металлический кувшинчик для нагревания вина.
Сосуд, чтобы наливать вино в чарки.
229. Однажды по дороге я увидела...
Однажды по дороге я увидела, как слуга, приятный
собой и стройный, торопливо шел с письмом, скатанным
в трубку. Куда, хотелось бы мне узнать?
Другой раз я заметила, как мимо самых моих ворот
спешат хорошенькие девочки-служанки. На них были ста-
рые платья, выцветшие и помятые, блестящие лакирован-
ные сандалии на высоких подставках, залепленных гря-
зью.
Они несли какие-то вещи, завернутые в белую бумагу, и
стопки тетрадей на подносах.
Что бы это могло быть? Мне очень захотелось поглядеть.
Но когда я окликнула девочек, они самым невежливым об-
разом прошли мимо, не отвечая. Можно было легко вообра-
зить себе, у какого хозяина они служили.
230. Самое возмутительное в моих глазах...
Самое возмутительное в моих глазах — явиться на праз-
дник в обшарпанном, плохо убранном экипаже. Другое
дело, если человек едет послушать святую проповедь с целью
очиститься от грехов,— это похвальная скромность. Но
даже и тогда слишком безобразный на вид экипаж произ-
267
водит дурное впечатление. А на празднике Камо это со-
всем непростительно. Невольно думается: нечего было и
ездить, сидели бы дома.
И все же находятся люди, которые приезжают в экипа-
же без занавесок. Вместо них повешены рукава белых ис-
подних одежд...
Бывало, сменишь к празднику занавески на новые, что-
бы быть не хуже других. И вдруг видишь рядом велико-
лепный экипаж! Становится так досадно!.. В самом деле,
стоило ли приезжать?
Но еще более смущена душа у того, кто явился в жалкой
повозке.
Помню, однажды я выехала рано. Слуги мои очень торо-
пились, чтобы захватить лучшее место. Пришлось долго ожи-
дать в палящую жару. Я то садилась, то вставала, так мне
было тяжело.
Вдруг вижу — по дороге от дворца Верховной жрицы ска-
чут семь-восемь всадников 258: высшие придворные, чинов-
ники службы двора, секретари разных ведомств... Значит,
пир закончился, сейчас начнется шествие. Я взволновалась и
обрадовалась.
Лучше всего поставить свой экипаж перед галереей знат-
ных зрителей. Какой-нибудь сановник передаст привет-
ствие через слугу. Зрители пошлют всадникам, едущим во
главе шествия, рис, смоченный водой, а всадники остано-
вят своих коней возле лестницы/ ведущей на галерею. К
сынкам влиятельных отцов поспешно сбегут вниз служите-
ли и возьмут коней под уздцы. И мне очень жаль других,
менее знатных всадников, на кого никто не обращает
внимания.
Когда мимо понесли священный паланкин с Верховной
жрицей, слуги опустили на землю оглобли повозок, установ-
ленные на подставки, а когда паланкин проследовал дальше,
оглобли снова подняли вверх.
Вдруг вижу, чьи-то слуги собираются поставить экипаж
своего хозяина впереди моего. Весь вид был бы загоро-
жен. Я строго запретила им делать это, но они только
ответили:
268
— Почему это нельзя! — и наперекор мне продвинули
экипаж вперед. Я устала спорить с ними и обратилась с
жалобой прямо к их хозяину.
Тем временем экипажи сгрудились так, что свободного
места не оставалось, но все время прибывали новые. Позади
знатных господ ехали вереницей повозки с их свитой. Я не-
доумевала, куда же встанут все эти экипажи, как вдруг ска-
кавшие впереди верховые быстро спешились и начали ото-
двигать назад чужие повозки, расчищая место для своих господ
и даже для их свиты. Это было занятное зрелище, но я от
души пожалела тех людей, которых так бесцеремонно про-
гнали! Они принуждены были впрячь быков в свои убогие
повозки и с грохотом трогаться дальше в поисках пристани-
ща. Разумеется, с хозяевами блистающих роскошью экипа-
жей не посмели бы поступать так жестоко.
Заметила я и повозки грубого деревенского пошиба. Люди,
сидевшие в них, непрерывно подзывали к себе слуг самого
простецкого вида и сыпали приказаниями.
231. «В женских покоях нынче ночью...»
«В женских покоях нынче ночью побывал кто-то чужой.
Он ушел на рассвете под большим зонтом»,— прошел слух
во дворце.
Прислушавшись, я поняла, что говорят о моем госте.
Он, правда, был человек низкого ранга, но вполне благо-
пристойный, не из тех, кто вызывает лишние толки.
«Что за сплетня?» — удивилась я.
Вдруг мне принесли письмо от государыни.
«Отвечай незамедлительно»,— передали мне ее приказ. Я
развернула письмо. На листке бумаги был нарисован боль-
шой зонтик, человека под ним не видно, только изображена
рука, придерживающая зонт.
А внизу приписано:
С той ранней зари,
Когда осветилась вершина
На Горе. .2'9
269
Императрица неизменно проявляла большое внимание
ко всему, что до нас касалось. Вот почему мне не хотелось,
чтобы некрасивая сплетня дошла до ее слуха. Все это и
позабавило меня, и огорчило.
Я нарисовала на другом листке бумаги струи сильного
дождя, а внизу добавила заключительную строфу к стихотво-
рению, начатому императрицей:
«Забрызгано имя мое,
Хоть ни капли дождя не упало...
А вся причина в том,
что сплетня сильно подмочена».
232. Однажды, когда императрица
временно поселилась во дворце
на Третьем проспекте...260
Однажды, когда императрица временно поселилась во
дворце на Третьем проспекте, служба двора прислала палан-
кин с охапками аира для праздника пятой луны и целебны-
ми шарами — кусудама.
Молодые фрейлины и госпожа Микусигэдоно тоже при-
готовили целебные шары и прикрепили их к одеждам им-
ператорских детей — принцессы и принца.
Очень нарядные кусудама были присланы из других дворцов.
Кто-то принес аодзаси — лепешку, приготовленную
из зеленой пшеницы. Я расстелила листок зеленой бу-
маги на красивой крышке от тушечницы и, положив
лепешку на этот поднос, поднесла ее императрице со
словами:
— Вот, подаю «через плетень» 261.
Императрица оторвала уголок листка и написала на нем
прекрасное стихотворение:
Все люди кругом
Спешат ловить мотыльков,
Собирать цветы.
Лишь тебе дано угадать,
Что таится в сердце моем.
270
233. Кормилица императрицы, госпожа Таю-но мёбу...
Кормилица императрицы, госпожа Таю-но мёбу, собиралась
уехать в страну Хюга, что значит «Обращенная к солнцу». Госу-
дарыня подарила ей веер. На одной стороне веера было нарисо-
вано много домов сельской знати, озаренных ярким сиянием
солнца. На другой — столичные дворцы в дождливый день.
Императрица собственной рукой начертала на веере:
В той далекой стране,
Где багрянцем пылает солнце,
Обо мне не забудь.
Здесь в столице, где нет тебя,
Льется долгий дождь, не стихая...
Стихотворение полно глубокого чувства.
Не понимаю, как можно покинуть такую добрую госпо-
жу! Уехать от нее так далеко!
234. Когда я затворилась для поста и молитвы в
храме Киёмидзу...
Когда я затворилась для поста и молитвы в храме Киё-
мидзу, государыня послала ко мне особого гонца с письмом.
На китайской бумаге китайскими знаками была написа-
на японская песня:
Возле дальних гор
Колокол вечерний звонит.
Слушай каждый удар.
Ты поймешь, как сильна любовь:
Это сердце бьется мое.
Внизу был написано: «Какое долгое отсутствие!»
Я забыла взять с собой в дорогу подходящую к случаю бумагу
и написала ответ на пурпурном лепестке самодельного лотоса.
235. Почтовые станции262
Почтовые станции: Насихара — «Роща диких груш»,
Мотидзуки — «Полная луна».
271
Я слышала, что в стародавние времена на «Горной стан-
ции» Яма-но мумая — происходило много необычайных со-
бытий. Необычайное случалось и после. И если собрать все
воедино, получится совсем необычайно!
236. Святилища богов
Святилища Фуру, Икута, «Храм на пути странствия».
Святилище Ханафути — «Цветочная заводь». В «Храме
крипотомерии» 263 древо это служит знамением того, что
молитвы там возымеют силу.
Бог Кото-но мама 264 («Сбудется по твоему слову») ис-
полняет в точности все, о чем его просят.
Но ведь говорит старая песня:
О, этот храм святой,
Где я молился так неосторожно,
На пагубу себе...
Грустно, как подумаешь.
237. Светлый бог Аридоси 265
Светлый бог Аридоси. Это мимо храма бога Аридоси
ехал верхом поэт Цураюки 266, когда его конь вдруг заболел.
Люди сказали, что разгневанный бог поразил коня недугом.
Тогда Цураюки посвятил богу стихотворение, и он, умило-
стивленный, даровал коню исцеление. Замечательное собы-
тие!
Существует рассказ о том, как возникло имя Аридоси —
«Муравьиный ход». Хотела бы я знать: все ли вправду так
случилось?
Говорят, в старину жил один микадо, который любил
лишь молодых людей и приказал предавать смерти всех,
кому исполнится сорок лет. А потому престарелые люди
бежали и скрылись в глубине страны. В столице нельзя
было увидеть ни одного старого лица. Но жил там один
военачальник в чине тюдзё, человек умный и в большой
милости у государя. Оба его родителя уже почти достигли
272
семидесятилетия. Ведь даже сорокалетние подверглись
преследованию, что же грозит таким старцам, как они?
Они были в тревоге и страхе. Но велика была сыновняя
любовь в сердце тюдзё! Он не решился отправить родите-
лей в такую даль, где не смог бы видеться с ними каждый
день, но втайне вырыл большой погреб под домом, устро-
ил в нем удобные покои и спрятал там стариков. Теперь
тюдзё мог навещать их как угодно часто. Властям же и
всем прочим он сообщил, что родители его куда-то бес-
следно скрылись.
Но зачем, спрашивается, микадо был так суров? Он ведь
мог оставить в покое людей, которые сидели дома и не по-
казывались ему на глаза. То был жестокий век!
Надо полагать, отец юноши был очень знатной пер-
соной, раз сын его носил звание тюдзё. Старик этот был
человеком мудрым и сведущим во всех делах. Он дал
сыну прекрасное воспитание. Несмотря на свои молодые
годы, тюдзё высоко стоял в общем мнении, и государь
любил его.
В то время китайский император собирался захватить
нашу страну, победив микадо хитрым обманом, а для этого
он строил всяческие уловки. К примеру, задавал трудные за-
дачи, испытуя мудрость японского государя.
Однажды он прислал блестящий, прекрасно отполиро-
ванный брусок дерева в два сяку длиной и задал вопрос:
«Где у него верхушка, а где основание?» Казалось бы,
невозможно ответить на это.
Микадо был в таком горе и смятении, что тюдзё пожалел
его и пошел к отцу рассказать о случившейся беде.
— О, это дело немудреное! — сказал старик.— Ступайте
к быстрому потоку и, держа брусок отвесно, бросьте его
поперек течения. Он повернется сам собой. Тогда выньте
его и на цереднем его конце напишите: «Вершина».
Тюдзё пошел во дворец и сказал: «Попробуем то-то и то-
то» — с таким видом, будто сам все придумал.
Потом он отправился с толпой людей к реке, кинул
брусок в воду и, вытащив его, сделал пометку. В самом
деле, оказалось, что помета сделана верно.
273
Много времени не прошло, китайский император при-
слал двух змей одной и той же длины и во всем похожих
друг на друга.
«У кого из них мужское естество, а у кого женское?» —
повелел он спросить у японского государя. И опять никто
не мог догадаться. Тюдзё вновь пошел за советом к своему
ОТЦУ-
— Положите обе змеи рядом,— сказал отец,— и подне-
сите к их хвостам тонкий прямой прутик. И вы тогда смо-
жете отличить женскую особь, она не шевельнет хвостом.
Так и поступили. В самом деле, одна змея шевельнула
хвостом, а другая осталась неподвижной.
Тюдзё пометил змей и отослал их китайскому импера-
тору.
Спустя некоторое время китайский император прислал
драгоценный камень с семью витками, сквозь которые спи-
ралью кружил узкий ход. И вели в него два крохотных от-
верстия, просверленных на разных сторонах камня.
«Проденьте нить сквозь камень,— написал китайский
император.— В моей стране это умеет сделать любой».
Многие люди, во главе с самыми знатными, пытались ре-
шить задачу и так и этак, но напрасно! «Нет, тут бессилен
самый искусный мастер!» — решили они.
Тюдзё снова поспешил к своему отцу и попросил у него
совета.
— Поймайте двух крупных муравьев,— сказал старик.—
Обвяжите каждого муравья тонкой нитью там, где у него
перехват, а к этой нитке прикрепите другую, чуть потол-
ще. Смажьте камень медом вокруг одного отверстия и
дайте муравьям вползти в другое.
Тюдзё сообщил государю, что надлежит делать.
Как только муравьи почуяли запах меда, они устремились
в глубину камня и быстро вышли с другой стороны.
Нанизанный на нити камень был отослан обратно.
— Японцы опять показали, что они умный народ! — вос-
кликнул китайский император и больше не беспокоил ми-
кадо трудными задачами.
Микадо изумился мудрости молодого тюдзё и сказал ему:
274
— Проси у меня любой награды. В какой сан тебя возве-
сти, какую должность дать тебе?
— Не нужно мне почетной должности, не надо высоко-
го сана,— ответил тюдзё.— Но взамен дозволь отыскать моих
старых родителей, скрывшихся неизвестно где, и разреши
им отныне проживать в столице.
— Дело нетрудное! — ответил микадо и отменил свой
указ.
Все старики возрадовались при этой желанной вести. Тюдзё
получил высокий придворный сан и должность министра. И
даже, слышала я, впоследствии стал божеством.
Говорят, бог этот появился однажды у изголовья одного
паломника, посетившего его храм, и изрек следующее сти-
хотворение:
Камень в семь витков
Муравьи нанизали на нить...
Кто не слышал о том?
«Муравьиный ход» — Аридоси —
С той поры именуют меня.
Так мне люди рассказывали.
238. Малый дворец на Первом проспекте...267
Малый дворец на Первом проспекте ныне стал импера-
торской резиденцией. Государь изволит пребывать в главном
здании, а государыня в Северном павильоне.
С запада и востока к Северному павильону ведут галереи.
По ним государь изволит проходить в покои супруги, а госу-
дарыня навещает императора в его апартаментах.
Перед главным зданием находится внутренний двор, очень
красивый на вид. Он засажен деревьями и обнесен плете-
ной оградой.
В двадцатый день второй луны, когда ясно и спокойно свети-
ло весеннее солнце, государь стал играть на флейте в открытых
покоях, что примыкают к западной галерее. Военный министр
Такато был его учителем в этом искусстве. Две флейты, согласно
сливая свои голоса, исполняли мелодию из священной мисте-
рии «Сосны Такасаго» 2б8. Словами не выразить, до чего хорошо!
275
Такато делал государю разные наставления насчет того,
как должно играть на флейте, и это тоже было замечательно.
Придворные дамы собрались позади бамбуковой шторы
поглядеть на них и совсем не досадовали, что поучительные
речи мешают слушать музыку.
Сукэтада — младший секретарь службы столярных ра-
бот — получил должность куродо.
Человек он грубоватый и бесцеремонный. Придворные
сановники и дамы дали ему прозвище Господин Режу На-
прямик и сложили песенку:
Он мужлан, он грубиян,
Родом из страны Овари 269,
Угодил в свою семью...
Он ведь по материнской линии внук некого Канатоки из
провинции Овари.
Один раз император стал насвистывать на флейте мотив
этой песенки. Бывший возле него Такато воскликнул:
— Государь, играйте громче, иначе Сукэтада не услышит!
Но император продолжал играть очень тихо, только для себя.
Другой раз он пришел из своего дворца в Северный па-
вильон и сказал:
— Сукэтады здесь нет. Тогда я сыграю эту песенку...
Какая несравненная доброта!
239. Бывает, что люди меняются так...
Бывает, что люди меняются так, словно они вновь роди-
лись в образе небожителей.
Придворная дама невысокого ранга вдруг назначена кор-
милицей наследного принца.
Она уже не заботится о церемониальном костюме. Ни
китайской накидки не наденет, ни даже шлейфа... Какое
там, в самом простом платье уляжется возле своего воспи-
танника, днюет и ночует в его опочивальне.
Другие фрейлины у нее на побегушках. То иди в ее
комнату с каким-нибудь наказом, то отнеси письмо...
Всего и не перечислить!
276
Когда простой придворный служитель получает звание
куродо, он сразу возомнит себя важной персоной. Да мож-
но ли подумать, что этот самый человек, который совсем
недавно, в прошлом «месяце инея», нес японскую цитру в
торжественном шествии по случаю праздника Камо? Теперь
он неузнаваем! Посмотрите, как гордо выступает в компа-
нии молодых людей из самых знатных семейств! Невольно
спросишь себя: «Откуда взялся этот юный вельможа?»
То же самое, наверно, происходит, когда чиновники из дру-
гих ведомств назначены на должность куродо, но я их просто
не знаю, и потому перемена в моих глазах не столь разительна.
240. Однажды угром, когда на землю лег высокими
холмами снег...
Однажды утром, когда на землю лег высокими холмами снег
и все еще продолжал падать, я увидела нескольких молодых
придворных пятого и четвертого рангов, с юными свежими
лицами. Церемониальные верхние одежды прекрасных цве-
тов, которые они надели поверх наряда ночной стражи, были
высоко подоткнуты и заметно смяты там, где их раньше пере-
тягивали кожаные пояса. Пурпур шаровар, казалось, еще бо-
лее насытился цветом, еще ярче заиграл на фоне чистого снега.
Бросались в глаза щеголеватые нижние одежды, алые или,
уж на худой конец, ослепительно-желтые, как горная керрия.
Молодые люди прикрывались зонтами, но сбоку налетал
сильный ветер, осыпая их снегом, и они шли, наклонясь впе-
ред. Не только глубокие башмаки и полубашмаки, но даже
ноговицы на них побелели от снега...
Великолепная картина!
241. Однажды утром дверь, ведущая
в длинную наружную галерею...
Однажды утром дверь, ведущая в длинную наружную гале-
рею, была открыта очень рано. Я увидела, как придворные са-
новники толпой идут в северную караульню по переходу «Верхо-
вая тропа», примыкающему к Покоям для высочайшего омовения.
277
На придворных были выцветшие кафтаны, а шаровары до
того распустились по швам, что оттуда лезли нижние одежды
и их приходилось все время заправлять обратно.
Когда эти вельможи проходили мимо открытой двери, то
пригнули вниз длинные крылышки своих шапок и прикры-
ли ими лица.
242. То, что падает с неба
Снег. Град. Ледяной дождь очень неприятен, но невольно
залюбуешься, если он смешан с белым-белым снегом.
243. Как хорош снег...
Как хорош снег на кровлях, покрытых корой кипариса.
А еще он хорош, когда чуть-чуть подтает или выпадет лег-
кой порошей и останется только в щелях между черепицами,
скрадывая углы черепиц, так что они кажутся круглыми.
Есть приятность в осеннем дожде и граде, если они сту-
чат по дощатой крыше.
Утренний иней — на темных досках крыши. И в саду!
244. Солнце
Солнце всего прекрасней на закате. Его гаснущий свет еще
озаряет алым блеском зубцы гор, а по небу тянутся облака,
чуть подсвеченные желтым сиянием. Какая грустная красота!
245. Луна
Всего лучше предрассветный месяц, когда его тонкий серп
выплывает из-за восточных гор, прекрасный и печальный.
246. Звезды
«Шестизвездие». Звезда Пастух. Вечерняя звезда.
Падучие звезды, что навещают нас по ночам,— довольно
любопытны. Но лучше бы у них не было такого длинного хвоста.
278
247. Облака
Я люблю белые облака, и пурпурные, и черные... И дож-
девые тучи тоже, когда они летят по ветру.
Люблю смотреть, как на рассвете темные облака понем-
ногу тают и становятся все светлее.
Кажется, в какой-то китайской поэме сказано о них:
«Цвет, исчезающий на заре...»
До чего красиво, когда тонкое сквозистое облако проплы-
вает мимо ослепительно сияющей луны!
248. То, что родит сумятицу
Искры.
Вороны суматошно клюют на дощатой крыше приноше-
ние богам, рассыпанное там монахами перед утренней тра-
пезой.
Большое стечение паломников в храм Киёмидзу в восем-
надцатый день каждой луны.
Гость внезапно прибывает в дом, когда сумерки уже спу-
стились, а огни еще не зажжены. Все приходят в волнение...
Но воцаряется еще большая сумятица, если это прибыл хо-
зяин дома из далекого путешествия.
По соседству возник пожар... Правда, у нас не загорелось!
249. То, что выглядит грубо
Высокая прическа простых служанок.
Изнанка кожаного пояса, украшенного рисунками в ки-
тайском духе.
Манеры Святого мудреца.
250. Те, чьи слова оскорбляют слух
Жрицы, читающие моления богам.270
Лодочные гребцы.
Стражники, охраняющие дворец во время грозы.
Борцы.
279
251. Те, кто напускает на себя
уж очень умный вид
Теперешние младенцы лет трех от роду.
Женщины, что возносят молитвы богам о здравии и бла-
гополучии ребенка или помогают при родах.
Ведунья первым делом требует принести все, что нужно
для молитвы271. Кладет целую стопку бумаги и начинает
кромсать ее тупым ножом. Кажется, так и одного листка
не разрежешь, но этот кривой нож у нее особый, и она
орудует им изо всех сил, скривив рот на сторону.
Нарезав много зубчатых полосок бумаги, она прикрепля-
ет их к бамбуковой палочке. Но вот торжественные приго-
товления закончены, и знахарка, сотрясаясь всем телом, бор-
мочет заклинания... Вид у нее при этом многомудрый!
Потом она пускается в рассказы:
— Недавно в том-то дворце, в том-то знатном доме сильно
захворал маленький господин... Совсем был плох, но призвали
меня — и болезнь как рукой сняло. За это я получила много
щедрых даров. А ведь каких только не призывали ведуний и
заклинателей! И все без пользы. С той поры ни о ком другом и
слышать не хотят, меня зовут. Я теперь у них в великой милости.
При этом выражение лица у нее не из самых приятных.
А еще напускают на себя умный вид хозяйки в домах
простолюдинов.
И глупцы тоже. Они очень любят поучать тех, кто по-
настоящему умен.
252. То, что пролетает мимо
Корабль на всех парусах.
Годы человеческой жизни.
Весна, лето, осень, зима.
253. То, что человек обычно не замечает
Дни зловещего предзнаменования 272.
Как понемногу стареет его мать.
280
254. Как неприятны люди, которые не соблюдают
вежливости в письмах!
Как неприятны люди, которые не соблюдают вежливо-
сти в письмах 273! Плохо, если в каждой строке сквозит
высокомерное пренебрежение к людям.
Но не стоит все же совершать ошибку другого рода, упот-
ребляя чрезмерно подобострастные выражения, когда пи-
шешь человеку, положение которого вовсе того не требует.
Что и говорить, оскорбительно самой получить неучтивое
письмо. И даже если такое письмо получат другие, живо
переживаешь чужую обиду.
Но разве это относится только к письмам?
Как не возмутиться, если с тобой разговаривают бесцере-
монно, не соблюдая правил учтцвости? А тем более гнев
берет, если так осмеливаются говорить о высокопоставлен-
ных лицах.
Меня коробит, когда жена говорит о муже в неуважи-
тельном тоне.
Зачастую слуги, сообщая гостю о своем господине, упот-
ребляют чересчур почтительные слова: «его милость соизво-
лили», «его светлость повелели»... Это дурная манера! Не-
вольно думаешь: «Вот уж ни к месту! Достаточно было бы
сказать: «Господин мой изволил то-то и то-то...»
Иному человеку можно бы сделать замечание:
— Ах, что за тон! Как грубо! Зачем вы так неучтиво раз-
говариваете?
Но и он сам, и окружающие только станут смеяться.
Заметив свой промах, человек начнет шутливо отговари-
ваться:
— Что за мелочные придирки!
Фамильярно, без тени смущения, называть придворных
сановников и государственных советников просто по име-
нам, не титулуя их, недопустимая вольность.
Лучше никогда не звать по имени даже самую нечиновную
даму, у которой нет собственных апартаментов, а величать ее
«сударыня» и «госпожа фрейлина». Она будет рада такой не-
привычной для нее вежливости и от души благодарна.
281
Вообще придворных сановников и знатных молодых людей
(если только не присутствует государь) надлежит именовать
согласно занимаемой должности.
Разве допустимо перед лицом государя употреблять даже
в разговоре друг с другом слово «я» применительно к себе? Я,
мол, собственной персоной... Ведь сам император слушает.
Можно ли назвать умными людей, которые разговарива-
ют неучтиво, и неужели уронит свое достоинство тот чело-
век, который умеет соблюсти правила вежливости?
255. Очень грязные вещи
Слизняки.
Метла, которой подметали пол из грубых деревянных до-
сок.
Лакированные чашки в императорском дворце.
256. То, что страшит до ужаса
Раскат грома посреди ночи.
Вор, который забрался в соседний дом.
Если грабитель проник в твой собственный дом, невольно
потеряешь голову, так что уже не чувствуешь страха.
Пожар поблизости безмерно страшен.
257. То, что вселяет уверенность
Молебствие о выздоровлении, которое служат несколько
священников, когда тебе очень плохо.
Слова утешения в часы тревоги и печали, которые слы-
шишь от человека, истинно тебя любящего.
258. Зятя приняли в семейство...
Зятя приняли в семейство после долгих хлопот и приго-
товлений, но скоро он перестал посещать молодую жену.
Вдруг зять встречается со своим бывшим тестем где-нибудь
282
в официальном месте... Наверное, он чувствует в душе жа-
лость к старику.
Один молодой человек стал зятем влиятельного сановни-
ка, но прошел всего месяц, и он забыл дорогу к своей жене.
Все в доме бранили изменника на чем свет стоит, а кормили-
ца даже читала страшные заклятия, чтобы несчастья посыпа-
лись на его голову.
Но в первый же месяц нового года он получил звание
куродо.
— Что теперь подумают люди! — стали говорить в семье
его жены.— Скажут: «Странно, странно! С тестем на но-
жах, а такой успех! С чего бы, спрашивается?»
Все эти домашние пересуды наверняка дошли до ушей зятя.
Настало время шестой луны. В доме одного вельможи
должны были читаться «Восемь поучений». Собралось мно-
жество людей.
Новый куродо выглядел очень нарядно в парчовых шаро-
варах и черной безрукавке. Он легко мог бы повесить шнур
своей безрукавки на «хвост коршуна» — оглобли экипажа,
где сидела покинутая им жена, так близко друг к другу сто-
яли их экипажи.
«Как она примет это?» — шептались между собой жен-
щины ее свиты. Не только они, но и все другие бывшие там
люди из тех, кто знал о ее горе, были полны сердечного
сочувствия к ней.
«А он сидел с равнодушным видом, бровью не шевель-
нул!» — стали рассказывать потом свидетели этой сцены.
Но мужчины, они не способны почувствовать сострада-
ние или понять сердце женщины.
259. Самое печальное на свете...
Самое печальное на свете — это знать, что люди не лю-
бят тебя. Не найдешь безумца, который пожелал бы себе
такую судьбу.
А между тем согласно естественному ходу вещей и в при-
дворной среде, и в родной семье одних любят, других не
любят... Как это жестоко!
283
О детях знатных родителей и говорить нечего, но даже
ребенок самых простых людей привлечет все взгляды и
покажется необыкновенным, если родители начнут восхва-
лять его сверх всякой меры. Что ж, когда ребенок в самом
деле очень мил, это понятно. Как можно не любить его?
Но если нет в нем ничего примечательного, то с болью
думаешь: «Как слепа родительская любовь!»
Мне кажется, что самая высшая радость в этом мире —
это когда тебя любят и твои родители, и твои господа, и все
окружающие люди.
260. Мужчины, что ни говори,
странные существа
Мужчины, что ни говори, странные существа. Прихоти
их необъяснимы.
Вдруг один, к всеобщему удивлению, бросит красавицу
жену ради дурнушки...
Если молодой человек хорошо принят во дворце или ро-
дом из знатной семьи, он вполне может выбрать из множе-
ства девушек красивую жену себе по сердцу.
Предположим, избранница недоступна, так высоко она
стоит. Но все равно, если в его глазах — она совершенство,
пусть любит ее, хотя бы пришлось ему умереть от любви.
Бывает и так. Мужчина никогда не видел девушки, но ему
наговорили, что она — чудо красоты. И он готов горы своро-
тить, лишь бы заполучить ее в жены.
Но вот почему иной раз мужчина влюбляется в такую
девушку, которая, даже на взгляд других женщин, уж очень
дурна лицом? Не понимаю.
Я помню, была одна дама, прекрасная собой, с добрым
сердцем. Она писала изящным почерком, хорошо умела сла-
гать стихи. Но когда эта дама решилась излить свое сердце в
письме к одному мужчине, он ответил ей неискренним хо-
дульным письмом, а навестить и не подумал.
Она была так прелестна в своем горе, но мужчина остал-
ся равнодушным и пошел к другой. Даже посторонних брал
284
гнев: какая жестокость! Претил холодный расчет, который
сквозил в его отказе...
Мужчина, однако, ничуть не сожалел о своем поступке.
261. Сострадание — вот самое
драгоценное свойство...
Сострадание — вот самое драгоценное свойство челове-
ческой души. Это прежде всего относится к мужчинам, но
верно и для женщин.
Скажешь тому, у кого неприятности: «Сочувствую от
души!» — или: «Разделяю ваше горе!» — тому, кого постигла
утрата... Много ли значат эти слова? Они не идут из самой
глубины сердца, но все же люди в беде рады их услышать.
Лучше, впрочем, передать сочувствие через кого-нибудь,
чем выразить непосредственно. Если сторонние свидетели
расскажут человеку, пораженному горем, что вы жалели его,
он тем сильнее будет тронут и ваши слова неизгладимо оста-
нутся в его памяти.
Разумеется, если вы придете с сочувствием к тому, кто
вправе требовать его от вас, то особой благодарности он не
почувствует, а примет вашу заботу как должное. Но человек
для вас чужой, не ожидавший от вас сердечного участия,
будет рад каждому вашему теплому слову.
Казалось бы, небольшой труд — сказать несколько доб-
рых слов, а как редко их услышишь!
Вообще нечасто встречаются люди, щедро наделенные
талантами — ив придачу еще доброй душой. Где они? А
ведь их должно быть много...
262. Только прямой глупец сердится...
Только прямой глупец сердится, услышав людские толки о
себе. Как можно их избежать? Выходит, он мнит себя неуяз-
вимым. Никто не смей о нем и слова сказать, но сам он волен
осуждать других.
Бывают, правда, недопустимо омерзительные сплетни.
Когда они дойдут до слуха того, кто стал их мишенью, то он,
285
естественно, будет глубоко возмущен. Скверная может вый-
ти история!
Если в обществе перемывают косточки человека, который
еще дорог сердцу, то невольно пожалеешь его и не присоеди-
нишься к насмешникам. А в других случаях слишком велико
желание позлословить на чужой счет И вызвать общий смех.
263. Если какие-нибудь черты
в лице человека...
Если какие-нибудь черты в лице человека кажутся нам
особенно прекрасными, то не устанешь любоваться им при
каждой новой встрече.
С картинами не так. Если часто на них глядеть, быстро
примелькаются. Возле моего обычного места во дворце сто-
ят ширмы, они чудесно расписаны, но я никогда на них не
гляжу. Насколько более интересен человеческий облик!
В любой некрасивой вещи можно подметить что-либо
привлекательное... А в красивом — увы! — отталкивающее.
264. У господина Наринобу,
тюдзё Правой гвардии...
У господина Наринобу, тюдзё Правой гвардии, великолеп-
ная память на голоса. Когда где-нибудь, позади завесы, идет
общая беседа, обычно бывает трудно по одному голосу угадать,
кто говорит, особенно если это человек не из тех, с кем видишь-
ся постоянно.
Вообще мужчины плохо различают голоса или особеннос-
ти почерка, и лишь Наринобу сразу узнает, чей это голос,
даже если говорить совсем тихо.
265. Я никогда не встречала людей
с более тонким слухом...
Я никогда не встречала людей с более тонким слухом, чем
главный императорский казначей Масамицу. Право, он мог
бы расслышать, как падает на пол ресничка комара.
286
Однажды, когда я жила в правом крыле канцелярии импе-
ратрицы, Наринобу, приемный сын его светлости Митинага,
только что получивший звание тюдзё, нес дежурство во дворце.
Пока я беседовала с ним, одна из фрейлин тихо прошеп-
• тала мне:
— Расскажите господину тюдзё историю про картинки
на веере.
Я ответила ей чуть слышно, одними губами:
— Когда вон тот господин уйдет.
Даже она не расслышала и, наклонившись ко мне, стала
переспрашивать:
— Что такое? Что такое?
— Возмутительно! — воскликнул Масамицу. — Ну если так,
я весь день не тронусь с места.
«Но как мог он услышать?» — изумились мы.
266. То, что радует
Кончишь первый том еще не читанного романа. Сил нет,
как хочется достать продолжение, и вдруг увидишь следую-
щий том.
Кто-то порвал и бросил письмо. Поднимешь куски, и они
сложатся так, что можно прочитать связные строки.
Тебе приснился сон, значение которого показалось злове-
щим. В страхе и тревоге обратишься к толкователю снов и
вдруг узнаешь, к великой твоей радости, что сновидение это
ничего дурного не предвещает.
Перед неким знатным человеком собралось целое обще-
ство придворных дам.
Он ведет рассказ о делах минувших дней или о том, что
случилось в наши времена, а сам поглядывает на меня, и я
испытываю радостную гордость!
Заболел человек, дорогой твоему сердцу. Тебя терзает тре-
вога, даже когда он живет тут же, в столйце. Что же ты
почувствуешь, если он где-нибудь в дальнем краю? Вдруг
приходит известие о его выздоровлении — огромная радость!
Люди хвалят того, кого ты любишь. Высокопоставленные
лица находят его безупречным. Это так приятно!
287
Стихотворение, сочиненное по какому-нибудь поводу —
может быть, в ответ на поэтическое послание,— имеет боль-
шой успех, его переписывают на память. Положим, такого со
мной еще не случалось, но я легко могу представить, до чего
это приятно!
Один человек — не слишком тебе близкий — прочел ста-
ринное стихотворение, которое ты слышишь в первый раз.
Смысл не дошел до тебя, но потом кто-то другой объяснил
его, к твоему удовольствию.
А затем ты вдруг найдешь те самые стихи в книге и об-
радуешься им: «Да вот же они!»
Душу твою наполнит чувство благодарности к тому, кто
впервые познакомил тебя с этим поэтическим творением.
Удалось достать стопку бумаги Митиноку или даже про-
стой бумаги, но очень хорошей. Это всегда большое удоволь-
ствие.
Человек, в присутствии которого тебя берет смущение,
попросил тебя сказать начальные или конечные строки сти-
хотворения. Если удастся сразу вспомнить, это большое тор-
жество. К несчастью, в таких случаях сразу вылетает из голо-
вы то, что, казалось бы, крепко сидело в памяти.
Вдруг очень понадобилась какая-то вещь. Начнешь ис-
кать ее — и она сразу попалась под руку.
Как не почувствовать себя на вершине радости, если вы-
играешь в состязании, все равно каком!
Я очень люблю одурачить того, кто надут спесью. Особен-
но если это мужчина...
Иногда твой противник держит тебя в напряжении, все
время ждешь: вот-вот чем-нибудь да отплатит. Это забавно!
А порой он напускает на себя такой невозмутимый вид,
словно обо всем забыл... И это тоже меня смешит.
Я знаю, это большой грех, но не могу не радоваться, когда
человек, мне ненавистный, попадет в скверное положение.
Готовясь к торжеству, пошлешь платье к мастеру, чтобы
отбил шелк до глянца. Волнуешься, хорошо ли получится!
И — о радость! — великолепно блестит.
Приятно тоже, когда хорошо отполируют шпильки — ук-
рашения для волос...
288
Таких маленьких радостей много!
Долгие дни, долгие месяцы носишь на себе явные следы
недуга и мучаешься им. Но вот болезнь отпустила — какое
облегчение! Однако радость будет во сто крат больше, если
выздоровел тот, кого любишь.
Войдешь к императрице и видишь: перед ней столько
придворных дам, что для меня места нет. Я сажусь в сторо-
не, возле отдаленной колонны. Государыня замечает это и
делает мне знак: «Сюда!»
Дамы дают мне дорогу, и я — о счастье! — могу прибли-
зиться к государыне.
267. Однажды, когда государыня беседовала с
придворными дамами...
Однажды, когда государыня беседовала с придворными
дамами, я сказала по поводу некоторых ее слов:
— Наш бедственный мир мучителен, отвратителен, по-
рою мне не хочется больше жить... Ах, убежать бы далеко,
далеко! Но если в такие минуты попадется мне в руки белая
красивая бумага, хорошая кисть, белые листы с красивым
узором или бумага Митиноку,— вот я и утешилась. Я уже
согласна жить дальше.
А не то расстелю зеленую соломенную циновку, плотно
сплетенную, с широкой белой каймой, по которой разбро-
сан яркими пятнами черный узор... Залюбуюсь и подумаю:
«Нет, что бы там ни было, а я не в силах отвергнуть этот
мир. Жизнь слишком для меня драгоценна...»
— Не много же тебе надо! — засмеялась императрица.—
Спрашивается, зачем было людям искать утешения, глядя
на луну над горой Обасутэ 274 ?
Придворные дамы тоже стали меня поддразнивать:
— Уж очень они короткие, ваши «молитвы об избавле-
нии от всяческих бед».
Некоторое время спустя случились печальные события,
потрясшие меня до глубины души, и я, покинув дворец, уда-
лилась в свой родной дом.
20-1893
289
Вдруг посланная приносит лше от государыни двадцать
свитков превосходной бумаги и высочайшее повеление, за-
писанное со слов императрицы.
«Немедленно возвратись! — приказывала государыня.—
Посылаю тебе эту бумагу, но боюсь, она не лучшего качества
и ты не сможешь написать на ней Сутру долголетия для
избавления от бед».
О счастье! Значит, государыня хорошо помнит тот раз-
говор, а я ведь о нем совсем забыла. Будь она простой
смертной, я и то порадовалась бы. Судите же, как глубоко
меня тронуло такое внимание со стороны самой императ-'
рицы!
Взволнованная до глубины души, я не знала, как достой-
ным образом поблагодарить государыню, но только послала
ей следующее стихотворение:
С неба свитки бумаги,
Чтобы священные знаки чертить,
В дар прислала богиня.
Это знак, что подарен мне
Век журавлиный в тысячу лет.275
— И еще спроси государыню от моего имени,— сказала
я,— «не слишком ли много лет прошу я от судьбы?»
Я подарила посланной (она была простая служанка из
кухонной челяди) узорное синее платье без подкладки.
Сразу же потом я с увлечением принялась делать тетради
из этой бумаги, и в хлопотах мне показалось, что все мои горе-
сти исчезли. Тяжесть спала с моего сердца.
Дня через два дворцовый слуга в красной одежде посыль-
ного принес мне циновку и заявил:
— Нате!
— А ты кто? — сердито спросила моя служанка.— Не-
вежество какое!
Но слуга молча положил циновку и исчез.
— Спроси его, от кого он? — велела я служанке.
— Уже ушел,— ответила она и принесла мне цинов-
ку, великолепную, с узорной каймой. Такие постилают
только для самых знатных персон.
290
В душе я подумала, что это — подарок императрицы, но
вполне уверенной быть не могла. Смущенная, я послала ра-
зыскивать слугу, принесшего циновку, но его и след про-
стыл.
— Как странно! — толковала я с моими домашними, но
что было делать, слуга не отыскался.
— Возможно, он отнес циновку не тому, кому следовало,
и еще вернется,— сказала я.
Мне хотелось пойти во дворец императрицы и самой уз-
нать, от нее ли подарок, но если бы я ошиблась, то попала
бы в неловкое положение.
Однако кто мог подарить мне циновку ни с того ни с
сего? «Нет, разумеется, сама государыня прислала ее»,— с
радостью подумала я.
Два дня я напрасно ждала вестей, и в душе у меня уже
начали шевелиться сомнения.
Наконец, я послала сказать госпоже Укё: «Вот, мол, слу-
чилось то-то и то-то... Не вйдели ли вы такой циновки во
дворце? Сообщите мне по секрету. Только никому ни слова,
что я вас спрашивала».
«Государыня сохраняет все в большой тайне,— прислала
мне ответ госпожа Укё.— Смотрите же, не проговоритесь,
что я выдала ее секрет».
Значит, моя догадка была верна! Очень довольная, я на-
писала письмо и велела своей служанке потихоньку поло-
жить его на балюстраду возле покоев императрицы. Увы,
служанка сделала это так неловко, что письмо упало под ле-
стницу.
268. Его светлость канцлер повелел...
Его светлость канцлер повелел, чтобы в двадцать первый день
второй луны был прочитан Полный свод речений Буд ды в святи-
лище Сякудзэндзи храма Хокоин.
На торжестве должна была присутствовать вдовствующая
императрица-мать. И потому молодая государыня — моя
госпожа — загодя, уже в самом начале луны, поспешила при-
быть во дворец на Втором проспекте. Но, как назло, в тот
291
вечер меня от усталости сморил сон, и я ничего не успела
толком разглядеть.
Когда я встала на другое утро, солнце уже ярко светило в
небе, и недавно построенный дворец свежо и нарядно белел
в его лучах. Все в нем сияло новизной, бамбуковые шторы и
те, как видно, были повешены только накануне.
«Когда же успели так великолепно украсить покои? Даже
поставили Льва и Корейского пса 276 в императорской опо-
чивальне» .
Возле лестницы, ведущей в сад, я заметила небольшое виш-
невое дерево, осыпанное пышным цветом.
«Как рано оно зацвело! — удивилась я.— Наверно, отто-
го, что растет в сени дворца. Значит, сливы уже давно распу-
стились» .
Вдруг гляжу, цветы на вишне ручной работы. Но они свер-
кали чудесными красками ничуть не хуже настоящих! Изу-
мительное мастерство!
Было грустно думать, что они погибнут при первом же
Дожде.
На том месте, где был воздвигнут дворец, раньше стояло
много маленьких домишек, и потому сад был еще беден де-
ревьями, но сам дворец восхищал своей изысканной красо-
той.
Вскоре пожаловал его светлость канцлер. На нем были
серые с синим отливом шаровары. Украшенные плотно выт-
канным рисунком, и кафтан «цвета вишни» поверх трех
пурпурных одежд.
Дамы, во главе с императрицей, блистали великолепны-
ми нарядами из гладких или узорчатых тканей всех оттен-
ков цветущей сливы — от -густого до светлого. Китайские
накидки на них были весенних цветов: «молодые побеги»,
«зеленеющая ива», «алые лепестки сливы».
Господин канцлер сел перед императрицей и начал с ней
беседовать.
О, если бы я могла хоть на короткий миг показать эту
сцену людям, обитающим вдали от дворца! Пусть бы они
своими ушами услышали, как превосходно отвечала госуда-
рыня!
292
Поглядев на придворных дам, канцлер сказал:
— Что еще осталось пожелать вам в этой жизни, ваше
императорское величество? Сколько замечательных краса-
виц окружает вас, глядеть завидно! И нет среди них ни од-
ной низкорожденной. Все — дочери знатных семейств. О,
какая великолепная свита! Прошу вас, будьте милостивы к
вашим придворным дамам. Но если б они только знали, что
у вас за сердце! Тогда лишь немногие согласились бы слу-
жить вам. А я ведь, несмотря на вашу низменную скупость,
верой и правдой служил вам с самого вашего дня рождения.
И за это время вы хоть бы обноски пожаловали мне со сво-
его плеча! Нет, уж я вам в глаза все выскажу.
Он насмешил нас до слез.
— Но ведь это святая истина. По-вашему, я глупости
болтаю? Как вам не совестно потешаться надо мной! — вос-
кликнул канцлер.
В это время вдруг явился какой-то секретарь министер-
ства церемониала с посланием от императора к императри-
це. Дайнагон Корэтика принял письмо и подал своему отцу.
Развернув его, канцлер сказал:
— До чего приятное послание! Прочесть, что ли, если будет
дозволено? — Но, взглянув на дочь, добавил: — О, какой гнев-
ный вид! Словно я совершаю святотатство! — и отдал письмо.
Государыня взяла его, но не торопилась развернуть. Как
спокойно и уверенно она держалась!
Одна из фрейлин вынесла откуда-то из глубины покоев
подушку, чтобы усадить на нее императорского посла, а три-
четыре другие остались сидеть возле церемониального зана-
веса, поставленного перед императрицей.
— Пойду распоряжусь, чтобы послу выдали награду,—
сказал канцлер.
После того как он ушел, императрица принялась читать
послание. Потом она написала ответ на тонкой бумаге, алой,
как лепесток сливы, под цвет ее наряду.
«Но увы! — подумала я с сожалением.— Никто не смо-
жет даже отдаленно представить себе, до чего хороша была
императрица, кроме тех, кто, как я, видел ее в этот миг
своими глазами».
293
Пояснив, что сегодня особый день, канцлер пожаловал в
награду посланному женский церемониальный наряд вмес-
те с длинной одеждой цвета алой сливы.
Была подана закуска, и гостю поднесли чарочку, но он
сказал дайнагону Корэтика:
— Сегодня у меня очень важные дела. Господин мой,
прошу меня извинить,— и с этими словами покинул нас.
Юные принцессы, дочери канцлера, изящно набеленные,
не уступали никому красотой своих нарядов.
Госпожа Третья 277, Микусигэдоно, была ростом повыше
госпожи Второй и выглядела настолько взрослой, что хоте-
лось титуловать ее «сударыня».
Прибыла и ее светлость, супруга канцлера, но сейчас же
скрылась позади церемониального занавеса, к большому со-
жалению новых фрейлин, еще не имевших случая увидеть
ее.
Придворные дамы собрались тесным кругом, чтобы обсу-
дить, какой наряд и какой веер лучше всего идут к сегод-
няшней церемонии. Каждая надеялась затмить всех осталь-
ных.
Вдруг одна заявила:
— А зачем я буду голову ломать? Надену первое, что под
руку попадется.
— Ну, она опять за свое! — с досадой воскликнули дру-
гие дамы.
Вечером многие фрейлины отправились к себе домой, что-
бы приготовиться к торжеству, и государыня не стала их
удерживать.
Супруга канцлера навещала императрицу каждый день и
даже иногда ночью. Юные принцессы — сестры государы-
ни — тоже часто наведывались к ней, и в ее покоях все вре-
мя царило приятное оживление. Из дворца императора ежед-
невно являлся посол.
Дни шли, и цветы на вишне ничего не прибавили к своей
красоте, но выгорели на солнце и потускнели. Вид у них
стал самый жалкий.
А когда они ночью попали под дождь, на них совсем уж
нельзя было слютреть.
294
Рано утром я вышла в сад и воскликнула:
— Вот уж не скажешь теперь про цветок вишни, «свет-
лой росой увлажненный», что он похож на лик красавицы...
Государыня услышала меня и пробудилась.
— В самом деле, мне показалось ночью, будто пошел
дождь. Что случилось с цветами? — встревоженно вопроси-
ла она.
Как раз в эту минуту из дворца канцлера явилась толпа
людей его свиты и разных челядинцев. Подбежав к вишнево-
му дереву, они стали срывать с него ветки самодельных цве-
тов, тихо переговариваясь между собой:
— Господин наш велел нам все убрать, пока еще темно.
А солнце уже встает. Какая досада! Скорей, скорей! Пото-
рапливайтесь.
Я глядела с любопытством. Если бы это были люди, сведу-
щие в поэзии, я бы напомнила им слова поэта Канэдзуми 278:
Хоть говори, хоть нет.
Ветку цветущей вишни
Я все равно сорву.
Вместо этого я громко спросила:
— Кто там крадет цветы? Не смейте, нельзя.
Но они со смехом убежали, таща за собой ветки.
Я подумала, что канцлера посетила счастливая мысль. В
самом деле, кому приятно глядеть, как некогда столь пре-
красные цветы вишни обратились в мокрые комки и при-
липли к дереву?
Вернувшись во дворец, я никому не сказала ни слова о
том, что видела.
Скоро явились женщины из ведомства домашнего обихо-
да и подняли решетчатые створки ситоми. Женщины из служ-
бы двора прибрали покои. Когда они управились с работой,
императрица поднялась со своего ложа.
Она сразу заметила, что цветов на вишне больше нет.
— Ах, странное дело! Куда исчезли цветы? — удивилась
государыня.— Ты как будто крикнула утром: «Воры крадут
цветы!» Но я думала, что унесут всего несколько веток, беда
невелика. Видела ли ты, кто они?
295
— Нет,— ответила я,— было слишком темно. Только
смутно двигались неясные тени... Мне показалось, будто ка-
кие-то люди воруют цветы. И я прикрикнула на них.
— Но все же, если б это были воры,— заметила
императрица,— вряд ли они похитили бы все цветы до
единого. Скорее всего, мой сиятельный отец приказал
потихоньку убрать самодельные цветы.
— Что вы, как это возможно? — возразила я.— Нет, во
всем виноват весенний ветер.
— Ах, вот как ты заговорила! Значит, что-то скрываешь.
Видно, боишься бросить тень на его светлость.
В устах императрицы остроумный ответ не редкость, но
все же я пришла в восхищение.
Тут показался канцлер, и я скрылась в глубине покоев из
страха, что он увидит мой еще помятый сном «утренний
лик» 279.
Не успел канцлер войти, как изумленно воскликнул:
— Что я вижу! Пропали цветы на вишне. Вот но-
вость! Но как вы не устерегли их? Хороши же ваши
фрейлины, нечего сказать! Спят мертвым сном и не знают,
что делается у них под носом.
— Но мне сдается, что об этом «узнал ты раньше
меня» 280,— тихонько прошептала я. Канцлер поймал мои
слова на лету.
— Так я и думал,— заявил он с громким смехом.— Дру-
гие и не заметили бы! Я боялся только госпожи сайсё и вас.
— Да, верно,— подтвердила императрица с очарователь-
ной улыбкой.— Сёнагон знала правду, но старалась меня уве-
рить, что всему виной весенний ветер.
— Ну, она обвиняла его напрасно.— И канцлер с утон-
ченным изяществом начал декламировать стихотворение:
Время пришло возделать
Даже поля на горах.
Не обвиняй же его,
Этот ветер весенний,
Что сыплются лепестки281.
Ах, досадно все же, что мои люди не убереглись от чужих
глаз. А я-то наказывал им соблюдать осторожность. Уж очень
296
зоркие стражи здесь во дворце.— И он добавил: — Но Сё-
нагон очень удачно сказала про весенний ветер,— и снова
начал декламировать: «Не обвиняй же его...»
Императрица молвила с улыбкой:
— В нескольких простых словах она хорошо выразила
свое сердечное огорчение. Какой страшный вид был у наше-
го сада сегодня утром!
Молодая дама по имени Ковакагими тоже вставила слово:
— Ведь что ни говори, а Сёнагон первая все заметила. И
еще она сказала: только настоящий цветок вишни прекра-
сен, «светлой росой увлажненный»... а самодельные цветы
погибнут.
У канцлера был забавно огорченный вид.
* * *
На восьмой или девятый день той же луны я собралась
вернуться на время к себе домой. Императрица попросила
меня: «Побудь еще хоть немного», но я все же покинула
дворец.
Однажды в полдень, когда солнце ярко сияло на безоб-
лачном небе, мне принесли письмо от государыни: «Не об-
нажились ли сердца цветов? 282 Извести меня, что с тобой».
Я ответила: «Осень еще не наступила, но... девять раз в
единую ночь к вам душа моя возносилась».
s * * *
Помню, в тот вечер, когда императрица должна была пе-
реехать во дворец на Втором проспекте, фрейлины подняли
ужасную суматоху и, не соблюдая пристойного порядка, тол-
пой ринулись к экипажам. Каждая старалась первой отвое-
вать себе место.
Я с тремя моими приятельницами стояла в стороне и
смотрела на это.
— Неприятная картина! — говорили мы между собой.—
Такую толкотню увидишь, только когда люди разъезжаются
с праздника Камо. И не подступишься. Но пусть их! Если
все экипажи будут заняты и мы не сможем уехать, госуда-
рыня непременно заметит наше отсутствие и пошлет за нами.
21-3893
297
Словом, мы остались спокойно ждать, а между тем дру-
гие дамы, тесня друг друга, осаждали экипажи. Наконец они
кое-как расселись по местам и уехали.
Распорядитель, наблюдавший за нашим отъездом, восклик-
нул:
— Я, кажется, не жалея голоса, старался навести поря-
док, и вот, пожалуйста, четыре фрейлины еще здесь.
Подошел чиновник службы двора.
— Кто, кто остался? — изумленно спросил он.— Стран-
но, очень странно! Я был уверен, что все уже отбыли. Как
же вы так замешкались! Сейчас мы собирались посадить слу-
жанок вместе с вещами... Небывалый случай!
И он велел подать экипаж.
— О, если так,— сказала я,— посадите сперва этих ва-
ших служанок. А нас уж как-нибудь потом...
— Нет, это возмутительно! Вы нарочно со злобы говори-
те такие нелепости.
И посадил нас в последний экипаж. Предназначенный
для простых служанок, он был еле-еле освещен тусклым фа-
келом. Мы отправились в путь, умирая от смеха.
Тем временем паланкин государыни уже прибыл, и она
находилась в приготовленных для нее покоях.
— Позовите сюда Сёнагон,— повелела императрица.
— Но где же она, где? — удивлялись юные фрейлины
Укё и Косакон, посланные встречать меня. Но экипажи
подъезжали один за другим, а меня все не было.
Дамы выходили из экипажа и группами по четверо, в
том порядке, как ехали, направлялись к государыне.
— Как, ее нет до сих пор? Почему же это? — спраши-
вала императрица.
Но никто не знал.
Наконец, когда все экипажи опустели, молодые фрейли-
ны приметили меня.
— Госпожа ваша то и дело спрашивает вас, а вы так запозда-
ли! — упрекнули они меня и поскорей повели к императрице.
По дороге я глядела кругом. Удивительно, как за самое
короткое время сумели так благоустроить дворец, словно
императрица уже давно обитала в его стенах.
298
— Почему ты так долго не являлась ко мне? Тебя искали
повсюду, но не могли найти,— спросила государыня.
Я промолчала. Одна из фрейлин, приехавших со мной,
сказала с досадой:
— А как могло быть иначе? Разве возможно ехать
последними, а явиться раньше всех? Еще спасибо служан-
кам, пожалели нас, пустили в свою повозку. Там было так
темно, что мы набрались страха.
— Распорядитель не знал своего дела! — воскликнула
императрица.— Но вы-то почему молчали? Фрейлины, не
искушенные в этикете, ведут себя бесцеремонно. Одна из
старших дам, Эмон например, должна была бы призвать их
к порядку.
— А зачем же они гурьбой бросились к экипажам? Лишь
бы обогнать друг друга,— возразила Эмон.
Я подумала, что разговор этот принимает очень неприят-
ный оборот для окружающих.
— Ну скажите, умно ли вы поступили? Нарушили все
приличия, лишь бы сесть первыми в хороший экипаж. Бла-
городно вести себя, следуя строгому чину, вот что самое глав-
ное,— с огорчением выговаривала фрейлинам государыня.
— Наверное, я слишком задержалась со сборами и все
стали меня ждать,— заметила я, чтобы сгладить неловкость.
* * *
Узнав, что государыня завтра утром отправится слушать чте-
ние священного канона, я в тот же вечер поспешила во дворец.
По дороге я заглянула в передние покои на северной сто-
роне Южного дворца. Там горели светильники на высоких
подставках, и я увидела многих знакомых мне придворных
дам. Одни сидели позади ширм группами по две, по три
или четыре, других скрывал от глаз церемониальный зана-
вес.
Но некоторые были на виду. Собравшись в круг, они по-
спешно шили, подбирали одна к другой и бережно склады-
вали парадные одежды, прикрепляли завязки к шлейфам,
белили свои лица... Но не буду тратить слова, нетрудно вооб-
разить себе эту картину.
299
Дамы так усердно занимались прической, словно завтраш-
ний день — главное событие в их жизни.
— Государыня должна отбыть в час Тигра 283,— сообщи-
ла мне одна из фрейлин.— Почему вы не пришли раньше?
Один человек искал вас, он хотел передать вам веер.
Я поторопилась надеть свой церемониальный наряд на
случай, если государыня в самом деле отбудет в час Тигра.
Начало светать, занялось утро. Нам сказали, что экипажи
подадут к «Галерее под китайской крышей». В галерею эту,
расположенную в западном крыле двора, вел крытый пере-
ход. Все мы, сколько нас было, пустились чуть ли не бегом,
лишь бы поспеть вовремя.
Фрейлины, которые, подобно мне, недавно поступили на
службу, легко робели и поддавались смущению, а тут еще в
этом западном крыле находился сам канцлер, и государыня
направилась к нему.
Она поехала прежде всего посмотреть, как будут усажи-
вать в экипажи дам ее свиты. Позади плетеных занавесей
возле государыни стояли ее сестры: госпожа Сигэйся и две
младшие принцессы, а также ее матушка — супруга канц-
лера — с тремя своими сестрами.
Господин дайнагон Корэтика и его младший брат Сам-
ми-но тюдзё встречали каждый очередной экипаж и, встав
по обе его стороны, поднимали плетеные шторы, откидыва-
ли внутренние занавески и подсаживали дам. Ехать надо было
вчетвером.
Пока мы стояли тесной толпой, можно еще было прятать-
ся за спинами других, но вот стали выкликать наши имена по
списку. Волей-неволей пришлось выйти вперед. Не могу опи-
сать, какое мучительное чувство одолело меня. Из глубины
дворца сквозь опущенный занавес на меня смотрело множе-
ство людей, и среди зрителей была сама императрица. Я ос-
корблю ее глаза своим неприглядным видом... При этой горь-
кой мысли меня прошиб холодный пот. Мои тщательно
причесанные волосы, казалось мне, зашевелились на голове.
С трудом передвигая ноги, я прошла мимо занавеса, но
дальше, к моему конфузу, стояли два принца и с улыбкой
глядели на меня. Я была как во сне. Но все же удержалась
300
на ногах и дошла до экипажа. Не знаю, можно ли гор-
диться этим как геройством или мной владела дерзость
отчаяния.
Когда все мы заняли свои места, слуги выкатили экипажи
со двора и поставили вдоль широкого Второго проспекта,
опустив оглобли на подставки.
«Такую длинную вереницу экипажей можно увидеть на
дороге разве что в самые торжественные дни праздничных
шествий. Наверно, все так думают, глядя на нас»,— при этой
мысли сердце мое забилось сильнее.
На дороге собралась большая толпа чиновных людей сред-
них рангов: четвертого, пятого и шестого... Они подошли к
экипажам и, слегка рисуясь, стали заговаривать с нами.
А больше всех асон Акинобу, как говорится, задирал го-
лову и надувал грудь.
Но вот все придворные, начиная с самого канцлера и вер-
ховных сановников и кончая теми, кто даже не имеет досту-
па во дворец, двинулись навстречу вдовствующей императ-
рице-матери. После ее проезда должна была тронуться в путь
наша молодая государыня. Я боялась, что придется ждать
целую вечность, но едва лишь взошло солнце, как показался
кортеж вдовствующей императрицы.
В первом экипаже, украшенном на китайский образец,
восседала сама престарелая императрица-инокиня. Далее в
четырех экипажах следовали монахини. Экипажи сзади были
открыты, и можно было увидеть в их глубине хрустальные
четки, рясы цвета бледной туши поверх других одеяний: нео-
бычайное благолепие!
Сквозь опущенные плетеные шторы смутно виднелись
пурпурные занавески с темной каймой.
В остальных десяти экипажах ехали придворные дамы.
Китайские накидки цвета вишни, шлейфы нежных оттен-
ков, шелка, блистающие густым багрянцем, верхние одеж-
ды, бледно-алые с желтым отливом или светло-пурпурные,
радовали глаза переливами красок.
Солнце уже поднялось высоко, но зеленоватое небо было
подернуто легкой дымкой, и при этом свете наряды при-
дворных дам так чудесно оттеняли друг друга, что казались
301
прекрасней любой драгоценной ткани, любого пышного
одеяния.
Его светлость канцлер со своими младшими братьями и
весь двор в полном составе почтительно встретили престаре-
лую императрицу. При виде ее величественного кортежа под-
нялся ропот восхищения.
Но, надеюсь, зрители любовались также и вереницей на-
ших экипажей, выстроившихся вдоль дороги в ожидании
своей очереди.
Я сгорала от нетерпения: скорее бы в путь! Время тяну-
лось бесконечно. Меня мучила тревога: в чем причина задер-
жки?
Но вот наконец восемь дев — унэмэ — выехали верхом
на конях, которых служители вели за повод. По ветру кра-
сиво струились зеленые шлейфы с темной каймой, ленты
пояса, шарфы...
Среди этих дев одна — по имени Фусэ — находилась в
любовной связи с начальником ведомства лекарственных сна-
добий Сигэмаса. Она надела на себя светло-пурпурные муж-
ские шаровары.
Дайнагон Яманои заметил со смехом:
— Кажется, Сигэмаса получил право на недозволенный
цвет императорского пурпура?
Но вот остановились ехавшие друг за другом унэмэ, и в
тот же миг появился паланкин нашей госпожи. Слов нет,
кортеж вдовствующей императрицы был великолепен, но
разве можно сравнить его с нашим?
Как прекрасен был паланкин молодой государыни! Золо-
тая луковица, венчающая кровлю паланкина, ослепительно
сверкала на солнце. Даже блиставшие яркими красками за-
навески в паланкине были неописуемо хороши.
Телохранители натянули священные шнуры, висевшие по
четырем углам паланкина, и он тронулся в путь. Занавески
тихо колебались на ветру...
Говорят, в минуту сильного волнения волосы шевелятся
на голове. И на поверку это оказалось сущей правдой! Вооб-
разите, в каком положении оказались дамы, у кого были
плохие волосы, когда они еще вдобавок встали дыбом.
302
Все с восторгом глядели на паланкин. Изумительно! Ве-
ликолепно! Меня охватила гордость при мысли, что я служу
такой государыне и приближена к ней.
Лишь только паланкин императрицы проследовал мимо
нас, как оглобли наших экипажей сразу сняли с подставок.
Припрягли быков. Мы двинулись вслед за императрицей.
Нет, я не в силах описать наше счастливое волнение!
Когда кортеж прибыл к храму, музыканты у главных во-
рот заиграли корейские и китайские мелодии, а танцоры
стали исполнять пляски Льва и Корейского пса.
Раздался многоголосый хор инструментов, застучали ба-
рабанчики — и голова моя пошла кругом. Уж не попала ли
я заживо в царство Будды? Мне казалось, что я возношусь к
небесам на волне этих звуков.
Когда мы въехали во двор, то увидели шатер из многоцвет-
ной парчи. По сторонам ярко зеленели новые бамбуковые
шторы, а вокруг шатра были повешены большие занавеси.
Все, все было так красиво, словно видение нездешнего
мира. Слуги подвезли экипажи к многоярусной галерее для
императрицы. Но и здесь стояли в ожидании все те же два
принца.
— Входите побыстрей,— повелели они.
Я не помнила себя от смущения даже тогда, когда сади-
лась в экипаж, а ведь здесь двор залит солнцем и негде спря-
таться от чужих глаз.
Мои накладные волосы сбились в космы под китайс-
кой накидкой. Я выглядела, наверное, очень смешно. При
ярком солнечном свете легко можно было отличить чер-
ные пряди настоящих волос от рыжеватых поддельных.
Эта мысль меня ужаснула, и я не в силах была первой
выйти из экипажа.
— Позвольте мне пропустить вперед другую даму. Я выйду
потом,— попросила я, но фрейлина, сидевшая позади меня,
как видно, тоже была смущена.
— Нет, разрешите мне во вторую очередь, я боюсь,—
взмолилась она.
— Ну и робки же вы,— заметил дайнагон. Еле-еле он
уговорил ее покинуть экипаж.
303
Потом он подошел ко мне и сказал:
— Императрица повелела мне: «Выведи ее из экипажа
незаметно, чтобы она не попадалась на глаза кому-нибудь
вроде Мунэтака». Вот почему я здесь, но вы так бесчувствен-
ны ко мне...
Он помог мне выйти из экипажа и отвел к галерее импе-
ратрицы. Меня глубоко тронуло сердечное участие ко мне
государыни.
Восемь ранее прибывших дам уже успели занять самые
лучшие места на нижнем ярусе, откуда можно было хорошо
видеть церемонию. Государыня сидела на самой верхней
площадке, высотой в один или два сяку.
— Вот она, я привел ее,— сказал дайнагон,— и ничьи
глаза ее не видели.
— Где же она? — молвила императрица и появилась из-
за церемониального занавеса.
Она еще не сняла своего шлейфа. Кто видел что-нибудь
более прекрасное, чем ее китайская накидка? И как плени-
тельно красива нижняя одежда из багряного шелка или дру-
гая, из китайской парчи цвета весенней ивы. А под ними
надеты еще пять одинаковых одежд цвета бледно-алой ви-
ноградной кисти. Два самых верхних одеяния поражали сво-
им великолепием. Одно — алое китайское и второе — про-
зрачное из шелковой дымки: светло-синий узор по белому
фону. Оба украшены золотой каймой «слоновий глаз». Под-
бор цветов несравненной красоты.
— Ну, как, по-твоему, выглядел мой кортеж? — спроси-
ла императрица.
— Смею сказать, замечательное зрелище! — воскликну-
ла я, но — увы! — как мало выражали эти избитые слова!
— Тебе пришлось долго ждать. А знаешь почему? Мой
сиятельный отец решил, что неприлично ему оставаться в
тех самых одеждах, в которых он встречал вдовствующую
императрицу, а новые одежды были не готовы. Их пришлось
спешно дошивать. Он ведь такой щеголь! — заметила с улыб-
кой государыня.
Здесь, на открытом месте, где все было залито солнеч-
ным светом, она в своем ослепительном наряде казалась
304
еще более прекрасной, чем обычно. Видно было даже, как
ниточка пробора в ее волосах сбегает немного вкось к
диадеме, надетой на лоб. Не могу сказать, как это было
прелестно!
Два церемониальных занавеса высотой в три сяку, по-
ставленных наискось друг к другу, отгораживали места для
знатных придворных дам на верхнем ярусе галереи. Там,
вдоль возвышения, на котором сидела государыня, у самого
края помоста была расстелена циновка. На ней расположи-
лись две дамы: Тюнагон — дочь начальника Правой гвардии
Тадагими, родного дяди канцлера, и госпожа сайсё — внуч-
ка Правого министра Томи-но кодзи.
Бросив на них взгляд, императрица повелела:
— Сайсё, спустись ниже, к остальным фрейлинам.
Сайсё сразу поняла, в чем дело, и ответила:
— Мы потеснимся, здесь хватит места для троих.
— Хорошо! Садись рядом с ними,— приказала мне госу-
дарыня.
Одна из фрейлин, сидевших внизу, стала смеяться:
— Смотрите, словно мальчишка для услуг затесался в двор-
цовые покои.
Другая подхватила:
— Нет, скорее конюший сопровождает всадника 284.
— Вы думаете, это остроумно? — спросила я.
Но, несмотря на эти насмешки, все равно для меня было
большой честью глядеть на церемонию с вершины галереи.
Мне совестно говорить это, ведь мои слова звучат как по-
хвальба. Хуже того, злопыхатели, из числа тех, кто с много-
мудрым видом осуждает весь белый свет, будут, пожалуй,
порицать саму императрицу за то, что она приблизила к
себе такую ничтожную особу, как я, и тогда по моей вине
возникнут толки, неприятные для моей госпожи.
Но разве я могу замалчивать истину? Ведь государыня в
самом деле оказала мне честь, неподобающую для меня в
моем скромном положении.
С того места, где мы находились, открывался прекрасный
в^д на галерею вдовствующей императрицы и другие гале-
реи для зрителей.
305
Его светлость канцлер первым делом направился к вдовству-
ющей императрице, побыл там некоторое время, потом наве-
дался к нам. Двое старших его сыновей, оба в звании дайнагона,
и третий сын, Самми-но тюдзё, несли караульную службу, как
гвардейцы, и красовались в полном воинском наряде, с луком и
колчаном, что очень подходило к торжественности случая.
Многочисленный почетный эскорт, сопровождавший кан-
цлера, тесными рядами сидел возле него на земле: высшие
сановники, придворные четвертого и пятого рангов...
Его светлость канцлер взошел на нашу галерею и погля-
дел на нас. Все дамы, вплоть до юной принцессы Микусигэ-
доно, были в церемониальном наряде, на всех китайские
накидки и шлейфы.
Госпожа супруга канцлера изволила надеть поверх шлейфа
еще одну одежду с широкими рукавами.
— Ах, что за собрание красавиц, словно я гляжу на
картину! Сегодня даже моя старуха вырядилась не хуже
других. Принцессы Третья и Четвертая, снимите шлейф с
государыни. Ваша госпожа — вот она, ее величество импе-
ратрица! Это перед ее галереей установлена караульня для
гвардии, пустяковое ли дело! — говорил канцлер с радост-
ными слезами.
Глядя на него, все тоже невольно прослезились.
Между тем господин канцлер заметил, что я надела ки-
тайское платье, на котором пятицветными нитями были
вышиты по алому фону ветки цветущей вишни.
— Ах, вот кстати. Мы пришли в большое смятение. Хва-
тились, что недостает одного красного одеяния для священ-
ника. Надо было нам одолжить ризу у какого-нибудь бонзы.
А пока мы медлили, вы, как видно, ее стащили...
— Кажется, это риза епископа Сэй,— весело заметил
дайнагон Корэтика.
Все узнали мое имя — Сэй-Сёнагон — и засмеялись.
Для мимолетного словца находчиво, не правда ли?
А настоящий епископ, юный сын канцлера, был облачен в
тонкую ризу красного цвета. Пурпурное оплечье, нижние одеж-
ды и шаровары розовато-лиловых оттенков дополняли его на-
ряд. Бритая голова отливала синевой. Казалось, перед нами сам
306
бодхисаттва Дзидзо во плоти. Забавно было глядеть, как он за-
мешался в толпу придворных дам. Над ним посмеивались:
— Какое неприличие! Среди дам! Вместо того чтобы ве-
личественно восседать посреди клира.
Из галереи дайнагона Корэтика к нам привели его сынка
Мацугими. Мальчик был наряжен в кафтан цвета спелого
винограда, одежды из темно-пурпурной парчи, отливающей
глянцем, и другие одежды, алые, как лепестки сливы.
За ним следовала огромная свита, составленная, как обыч-
но, из придворных четвертого и пятого рангов.
Дамы на галерее схватили его в объятия, но он, неизвест-
но почему, вдруг расплакался, стал кричать. Это было смеш-
но и мило!
Но вот началась священная церемония.
В красные чаши рукотворных лотосов положили свитки
Полного свода речений Будды, по одному свитку в каждый
цветок. А затем цветы эти понесли священники, знатные
вельможи, сановники двора, придворные разных рангов,
кончая шестым, всех не перечислить. Великолепное ше-
ствие!
Затем появился главный священник, надзирающий за
порядком службы. Чин по чину последовали приношения
цветов Будде, воскурение ароматов, пляски под музыку.
К вечеру глаза у меня устали и разболелись.
Куродо пятого ранга принес государыне письмо от импе-
ратора. Посла усадили в кресло перед галереей императри-
цы. Поистине он был великолепен!
Следом за ним явился Наримаса, третий секретарь ми-
нистерства церемониала.
— Император повелел, чтобы государыня прибыла неза-
медлительно, этим же вечером, в его дворец. Я должен ее
сопровождать,— сообщил посол и остался ждать ответа.
Вскоре прибыл новый посол, старший куродо.
На этот раз император прислал настоятельное письмо и
канцлеру тоже. Государыне пришлось повиноваться.
Во время церемонии из галереи вдовствующей императ-
рицы-матери то и дело приносили моей госпоже послания в
духе старой песни о солеварне Тика 285 и разные красивые
307
подарки, а государыня отвечала тем же. Радостно было гля-
деть на это.
Когда кончилась служба, вдовствующая императрица из-
волила уехать к себе, но на этот раз в сопровождении только
половины прибывшей с ней сановной свиты.
фрейлины, служившие молодой государыне, не знали, что
она направилась в резиденцию императора, вместо того что-
бы воротиться в собственный дворец на Втором проспекте.
Они поспешили туда. Настала поздняя ночь, но государыня
все не показывалась.
Дамы с нетерпением поджидали, когда же служанки при-
несут им теплые ночные одеяния, а тех не слыхать и не
видать. Дрожа от холода в тонких и просторных одеждах,
дамы сердились, жаловались, возмущались, но без всякого
толку.
На рассвете наконец явились служанки.
— Где вы были? Почему вы такие тупоголовые? — нача-
ли им выговаривать дамы.
Но служанки хором пустились в объяснения и сумели
оправдаться.
На другой день после церемонии хлынул сильный дождь,
и его светлость канцлер сказал императрице:
— Ну, что вы скажете? Какую счастливую карму я уго-
товил себе в прошлых рождениях!
Поистине, он вправе был гордиться. Но как смогу я в
немногих словах поведать о событиях былого времени, столь
счастливых по сравнению с тем, что мы видим теперь? А
если так, я умолчу и о тех горестных событиях, свидетельни-
цей которых стала позже.
269. Из песен я больше всего люблю...
Из песен я больше всего люблю старинные простонарод-
ные, например песню о воротах, возле которых растет крип-
томерия.
Священные песни кагура тоже прекрасны.
Но «песни на современный лад» 286 — имаё-ута — какие-
то странные, напев у них длинный и тягучий...
308
270. Люблю слушать, как ночной страж... 287
Люблю слушать, как ночной страж объявляет время. По-
среди темной холодной ночи приближаются шаги: топ-топ-
топ. Шаркают башмаки, звенит тетива лука, и голос в отда-
лении выкликает:
— Я такой-то по имени, из такого-то рода. Час Быка,
третья четверть. Час Мыши, четвертая четверть.
Слышно, как прибивают таблицу с обозначением време-
ни к «столбу часов».
Есть у этих звуков странное очарование.
Простые люди узнают время по числу ударов гонга и го-
ворят:
— Час Мыши — девять. Час Быка — восемь.
271. В самый разгар полудня...
В самый разгар полудня, сияющего солнцем, или в по-
здний час, быть может, в самую полночь, когда царственная
чета уже должна была удалиться на покой, радостно услы-
шать возглас государя: «Эй, люди!»
Радостно также, когда глубокой ночью до слуха донесутся
звуки флейты, на которой играет император.
272. Тюдзё Наринобу — сын
принца-монаха...
Тюдзё Наринобу — сын принца-монаха, бывшего неког-
да главой военного ведомства, обладает красивой наружнос-
тью и приятным нравом.
Какую боль должна была почувствовать дочь губернатора
провинции Иё, когда Наринобу покинул ее и бедняжке при-
шлось уехать со своим отцом и похоронить себя в глуши.
Узнав, что она тронется в путь с первыми лучами зари,
Наринобу, нет сомнения, пришел к ней накануне вечером.
До чего же он, наверно, был хорош в своем шелковом кафта-
не, когда прощался с ней при бледном свете предрассветно-
го месяца!
309
Он частенько наведывался ко мне потолковать и с полной
откровенностью называл черное черным, рассуждая о пове-
дении некоторых близких ему особ.
Была при дворе одна дама — звали ее Хёбу, которая усер-
дно соблюдала День удаления от скверны.
Она желала, чтоб ее именовали не иначе как родовым
прозвищем Тайра, потому, видите ли, что ее удочерила ка-
кая-то семья, принадлежащая к этому роду.
Но молодые дамы смеялись над такими претензиями и
нарочно называли эту даму именем подлинного ее рода.
Внешности она была ничем не примечательной, до краса-
вицы далеко, но в обществе держалась неглупо и с достоин-
ством.
Государыня как-то раз заметила, что насмехаться над че-
ловеком непристойно, но из недоброжелательства никто не
передал ее слов молодым фрейлинам.
В то время я проживала во дворце на Первом проспекте,
где мне была отведена маленькая, очень красивая комната
возле веранды, глядевшая прямо на Восточные ворота. Я де-
лила ее с Сикибу-но омото, не разлучаясь с ней ни днем ни
ночью, и мы не допускали к себе никого из неприятных нам
людей. Сама государыня нередко навещала нас.
Однажды мы решили провести ночь в главном здании
и улеглись рядом в передних покоях на южной стороне
дворца.
Вскоре кто-то начал громко звать меня, но мы не хотели
вставать и сделали вид, что спим.
Однако посетитель не унимался.
— Разбудить их, они притворяются,— приказала импе-
ратрица.
Эта самая Хёбу явилась к нам и начала толкать и звать,
но мы не шелохнулись.
Она пошла сказать гостю:
— Я не могу их добудиться,— потом уселась на веранде
и завела с ним разговор. Мы думали, это ненадолго, но часы
текли, забрезжил рассвет, а беседе их все не было конца.
— А ведь это Наринобу,— с приглушенным смешком
шепнула мне Сикибу-но омото, но гость на веранде оставал-
310
ся в блаженном неведении, думая, что мы ничего не слы-
шим.
Наринобу провел в беседе всю ночь и ушел только на
заре.
— Что за ужасный человек! — говорила Сикибу-но омо-
то.— Пусть теперь придет к нам, не добьется от меня ни
слова. И о чем, хотела бы я знать, толковали они всю ночь
напролет?
Но тут вдруг Хёбу отодвинула скользящую дверь и вошла
к нам. Она услышала, что мы говорим о чем-то в столь ран-
ний час.
— Человек явился на свидание, не испугавшись пролив-
ного дождя, как не пожалеть его? Пускай за ним в про-
шлом водились вины, но, по-моему, можно простить ему
любые прегрешения за то, что он пришел в ненастную ночь,
промокший до нитки.
С какой стати Хёбу взялась поучать меня? Положим, если
возлюбленный посещал тебя и вчера, и позавчера, и третьего
дня, то когда является к тебе еще и сегодня, в проливной
дождь, твое сердце тронуто... Так, значит, он не в силах раз-
лучиться с тобой ни на единую ночь.
Но если он долгое время не показывался на глаза, оставив
тебя терзаться неизвестностью, и вдруг пожаловал в дождли-
вую ночь, то позволительно усомниться в его искренности.
Впрочем, каждый судит по-своему.
Наринобу любит беседовать с одной женщиной, которая
много видела, много знает, наделена проницательным умом
и (как ему кажется) отзывчивым сердцем. Но он посещает
еще и других дам, есть у него и законная жена. Часто при-
ходить он не может.
И все же он вдруг явился в такую ужасную погоду! Уж не
рассчитывал ли он, что свет заговорит с похвалой о его по-
стоянстве? Но зачем он стал бы изобретать такие хитрые
уловки, чтобы произвести впечатление на женщину, к кото-
рой совсем равнодушен?
Как бы там ни было, когда идет дождь, меня душит
тоска. Я забываю, что всего лишь вчера радовалась ясному
и чистому небу. Все вокруг мне кажется таким мрачным
311
даже в роскошных покоях дворца. А если приютивший
меня дом не отличается красотой, тогда я думаю только
об одном: «Скорей бы, скорее кончился этот несносный
дождь!»
Порою на душе у меня бывает смутно, ничто не радует,
ничто не волнует меня, и только лунный свет по-прежнему
имеет власть надо мной. Я теряюсь мыслями в прошлом,
уношусь в будущее. Передо мной так ясно, как никогда,
встают картины, прекрасные или печальные. Вот если ка-
кой-нибудь человек вспомнит обо мне и посетит меня в лун-
ную ночь, я буду безмерно ему рада, хотя бы он до того не
бывал у меня десять или двадцать дней, месяц, год или даже
долгих семь-восемь лет.
Пусть даже он посетит меня в таком доме, где мне нельзя
принять гостя, где надо опасаться чужих глаз, я все равно
обменяюсь с ним словами, хотя бы пришлось вести беседу,
стоя на ногах, а если есть возможность приютить его на
ночь, непременно удержу до утра.
Когда я гляжу на светлую луну, я вспоминаю о тех, кто
далеко, в памяти воскресает давно забытое. Я снова, как будто
это случилось сейчас, переживаю радости, тревоги, волнения
былых дней.
Повесть «Комано», по моему мнению, не из лучших, язык
устарел, она скучновата, но мне нравится место, где герой,
вспоминая былое, достает летний веер, источенный молью,
и читает стихи:
Спокойно коню доверюсь...
Оттого ли, что дождь кажется мне унылым и не поэтич-
ным, но я ненавижу его, даже если из пролетной тучки брыз-
нет несколько капель. Стоит только полить дождю — и все
пропало! Самые великолепные церемонии, самые удивитель-
ные праздничные зрелища теряют всякий смысл. Так почему
же я непременно должна была прийти в восторг, когда ко
мне явился человек, вымокший с головы до ног?
Возлюбленный девушки Отикубо 288, тот самый, который
посмеивался над господином Катано, вот кто мне по душе!
312
Он пришел не только в дождливую ночь, но посещал свою
любимую и накануне, и третьего дня,— это и достойно по-
хвалы. Но неприятно читать, как он мыл ноги. До чего же
они были залеплены грязью!
Когда меня посетит друг в ненастную бурную ночь, ве-
ришь его любви и на душе становится радостно!
Но особенно я счастлива, если гость придет ко мне в снеж-
ную ночь.
Как чудесно, когда мужчина является к своей возлюблен-
ной, весь запорошенный снегом, шепча стих из песни:
Сумею ли забыть? 289
Тайное свидание, само собой, больше волнует сердце, чем
обычный визит на глазах у всех, но в обоих случаях женщи-
на чувствует радостную гордость.
Его занесенные снегом одежды выглядят так необычай-
но! Все на нем покажется прекрасным: охотничья одежда,
светло-зеленый наряд куродо и, уж разумеется, придвор-
ный кафтан. Даже будничный короткий кафтан, какие
носят куродо шестого ранга, не оскорбит глаз,. если он
влажен от снега.
Бывало, раньше куродо ночью в любую погоду являлись
на свидание к дамам в своих лучших одеждах и, случалось,
выжимали из них воду струей.
Теперь они и днем их не наденут. Какое там, приходят к
даме в самом будничном виде.
А уж до чего хороши были куродо в одежде начальников
гвардии!
Впрочем, боюсь, что после моих слов любой мужчина со-
чтет своим долгом отправиться к своей возлюбленной под
проливным дождем.
В ясную ночь, когда ослепительно горит луна, кто-то бро-
сил письмо в покои, где спит дама. На листке великолепной
алой бумаги написано только: «Пускай не знаешь ты...» 290
При свете луны дама читает эти слова. Прекрасная кар-
тина!
Разве это могло бы случиться в темную дождливую ночь?
313
273. Один человек всегда
посылал мне письмо...
Один человек всегда посылал мне письмо на другое утро
поле любовной встречи.
Но вдруг он сказал мне:
— К чему лишние слова? Обойдемся без долгих объясне-
ний. Мы встретились в последний раз. Прощайте!
На другой день от него ни слова.
Обычно он спешил прислать письмо с первыми лучами
зари. Не удивительно, что я провела весь день в тоске.
«Значит, его решение твердо»,— думала я.
На второй день с утра зарядил дождь. Настал полдень, а
вестей не было.
«Всему конец, он больше меня не любит»,— сказала я себе.
Вечером, когда я в сумерках сидела на веранде, слуга, пря-
тавшийся под большим зонтом, принес мне письмо. С каким
нетерпением я открыла его и прочла. Там стояли лишь слова:
«Как от дождей прибывает вода...»
Но сотни стихотворений не могли бы сказать больше!
274. Сегодня утром на небе
не было ни облачка...
Сегодня утром на небе не было ни облачка, но вскоре его
заволокли тяжелые тучи, все кругом потемнело, пошел гус-
той снег, и на душе стало так грустно! Кругом выросли бе-
лые горы, а снег все сыпал и сыпал с прежней силой.
Вдруг я увидела человека с тонким и стройным станом, по
виду из телохранителей какого-нибудь знатного господина. При-
крывшись зонтом от снега, он вошел во двор сквозь боковую
дверцу в ограде, и я с любопытством наблюдала, как он вручил
письмо той, кому оно предназначалось. Письмо было написано
на листке бумаги Митиноку или, может быть, на белом листке
с узорами, сложено в узкую полоску и завязано узлом. Тушь,
видимо, замерзла от холода, и черта, проведенная вместо печа-
ти, к концам становилась заметно тоньше. Там, где был затянут
узел, бумага смялась и волнилась мелкими морщинками.
314
Местами тушь чернела густыми пятнами, а кое-где шли
тонкие бледные штрихи. Строки тесно лепились друг к дру-
гу на обеих сторонах листка.
Дама читала и перечитывала письмо снова и снова. Но
вот удивительно, мое дело была сторона, а я волновалась: что
говорилось в этом письме? Иногда дама чему-то улыбалась,
и тогда любопытство разбирало меня еще сильнее.
Но я стояла слишком далеко и могла лишь смутно догады-
ваться, что означают слова, четко написанные черной тушью.
* * *
Женщина, прекрасная лицом, с длинной челкой волос на
лбу, получила письмо ранним утром, когда еще не рассеялся
ночной сумрак. Она не в силах дождаться, пока зажгут огонь
в лампе, но берет щипцами горящий уголек из жаровни и
при его тусклом свете напряженно вглядывается в строки
письма, пробуя хоть что-нибудь разобрать.
До чего она хороша в это мгновение!
275. Какой страх и трепет внушают
«стражи грома»...
Какой страх и трепет внушают «стражи грома» во время
грозы!
Старшие, вторые и младшие начальники Левой и Правой
гвардии, не жалея себя, стоят на посту перед дворцом. Ког-
да гром затихнет, один из старших начальников отдает вои-
нам приказ удалиться.
276. Накануне праздника весны...
Накануне праздника весны пришлось ехать кружным пу-
тем, чтобы избежать «неблагоприятного направления».
Возвращаешься домой уже поздней ночью. Холод проби-
рает до того, что, как говорится, вот-вот подбородок отмер-
знет.
Наконец ты дома. Торопишься придвинуть к себе круг-
лую жаровню. Как чудесно, когда она вся пылает огнем, ни
315
одного черного пятна. Но еще приятней выгребать горящие
угли из-под тонкого слоя пепла.
Вдруг, увлеченная разговором, заметишь, что огонь погас.
Явится служанка и, к твоей досаде, навалит сверху угли
горой и раздует огонь. Хорошо еще, если она догадается
положить угли кольцом вдоль края, чтобы жар пылал в
середине.
Я не люблю также, когда горящие угли сгребают кучей в
середину, а сверху насыпают новые...
277. Однажды намело высокие
сугробы снега
Однажды намело высокие сугробы снега. Против обык-
новения, верхние створки ситоми утром не были подняты.
В большой четырехугольной жаровне разложили огонь, и при-
дворные дамы во главе с самой императрицей уселись вок-
руг нее, оживленно беседуя.
— Скажи мне, Сёнагон,— спросила императрица,— ка-
ковы сегодня снега на вершине Сянлу? 291
Я велела открыть окно и сама высоко подняла плетеную
занавеску.
Государыня улыбнулась.
— Но ведь и мы тоже хорошо знали эту китайскую по-
эму,— заговорили другие дамы,-— и ее часто перелагали в
японские стихи. Просто не сразу вспомнили:
Вижу, подняв занавеску,
Снег на вершине Сянлу.
Да, вы, Сёнагон, достойны служить такой императрице, как
наша!
278. Мальчики, которые помогают заклинателю
демонов...
Мальчики, которые помогают заклинателю демонов, от-
лично знают свое дело.
316
Когда совершается обряд очищения, заклинатель читает
молитвословия богам, а присутствующие благоговейно им
внимают.
Не успеет он сказать: «Побрызгайте вином или водой»,—
как мальчики проворно вскакивают с мест и выполняют все,
что надо.
Ведь бывают же смышленые люди, кому и приказывать
не надо. С каким удовольствием я наняла бы их к себе на
службу!
279. Как-то раз в пору третьей луны...
Как-то раз в пору третьей луны я провела Дни удаления
в доме одного своего знакомца. Это было скромное жили-
ще в глухом месте. Сад не мог похвастать красивыми
деревьями. Одно из них называли ивой, но не было у этого
дерева очарования настоящей ивы, листья торчали широ-
кие, уродливые.
— Вряд ли это ива,— заметила я.
— Но, право же, бывают такие,— уверяли меня.
В ответ я сложила стихи:
Как дерзко, как широко
Ива размалевала
Тонкие брови свои.
В этом саду весна,
Боюсь, лицо потеряет.
В другой раз я снова отправилась провести Дни удаления
в столь же скромном жилище.
Уже на второй день мне стало так тоскливо, что казалось,
я и часа там не выдержу.
Вдруг — о счастье! — ко мне пришло письмо.
Госпожа сайсё красиво начертала на листке тонкой зеле-
ной бумаги стихотворение, сложенное императрицей:
Как жить я могла, скажи,
Долгие, долгие года,
Пока не узнала тебя?
Теперь я едва живу,
А мы лишь вчера расстались...
317
А внизу госпожа сайсё приписала: «Каждый день разлуки
с вами длится тысячу лет. Скорее, с первыми лучами рассве-
та, спешите к нам!»
Добрые слова госпожи сайсё доставили мне большую ра-
дость. Тем более не могло меня оставить равнодушной по-
слание императрицы.
Я сочинила в ответ стихотворение:
Так, значит печальна ты
В своих заоблачных высях?
Пойми.же, с какой тоской
Гляжу я на день весенний
В убогом домишке моем!
А госпоже сайсё я написала:
«Боюсь, что этой же ночью меня постигнет судьба млад-
шего военачальника: не доживу до утра» 292.
Я вернулась во дворец на рассвете.
— Мне не очень понравилась в твоем вчерашнем стихот-
ворении строка: «Пойми же, с какой тоской...» Все дамы
тоже нашли ее неуместной,— сказала императрица.
Я сильно опечалилась, но, вероятно, государыня была права.
280. В двадцать четвертый день
двенадцатой луны...
В двадцать четвертый день двенадцатой луны щедротами
императрицы состоялось празднество Поминовения святых
имен Будды.
Прослушав первую полуночную службу, когда сутры чи-
тал главный священник клира, некие бывшие там люди — и
я вместе с ними — глубокой ночью поехали домой.
Несколько дней подряд шел сильный снег, но теперь он
перестал. Подул порывистый ветер. Земля кое-где пестрела
черными пятнами, но на кровлях снег повсюду лежал ров-
ным белым слоем.
Даже самые жалкие хижины казались прекрасными под
снежной пеленой. Они так сверкали в лучах предрассветно-
го месяца, словно были крыты серебром вместо тростника.
318
Повсюду виднелось такое множество сосулек, коротких и
длинных, словно кто-то нарочно развесил их по краям крыш.
Хрустальный водопад сосулек! Никаких слов не хватает, что-
бы описать великолепие этой картины.
В нашем экипаже занавесок не было. Плетеные шторы,
поднятые кверху, не мешали лучам луны свободно прони-
кать в его глубины, и они озаряли многоцветный наряд си-
девшей там дамы. На ней было семь или восемь одежд: блед-
но-пурпурных, белых, цвета алых лепестков сливы... Густой
пурпур самой верхней одежды сверкал и переливался ярким
глянцем в лунном свете.
А рядом с дамой сидел знатный вельможа в йгароварах
цвета спелого винограда, плотно затканных узором, одетый
во множество белых одежд. Широкие разрезы его рукавов
позволяли заметить еще и другие одежды, алые или цвета ярко-
желтой керрии. Ослепительно-белый кафтан распахнут, за-
вязки его распущены, сбегают с плеч, свешиваются из экипа-
жа, а нижние одежды свободно выбиваются красивыми
волнами. Он положил одну ногу в шелковой штанине на пе-
редний борт экипажа. Любой встречный путник, наверно, не
мог не залюбоваться его изящной позой.
Дама, укрывшись от слишком яркого лунного света, сколь-
знула было в самую глубину экипажа, но мужчина, к ее ве-
ликому смущению, потянул ее туда, где она была открыта
чужим взорам.
А он снова и снова повторял строку из китайской поэмы:
Холодом-холодом вея,
Стелется тонкий ледок...
О, готова была бы глядеть на них всю ночь! Как жаль, что
ехать нам было недалеко.
281. Когда придворные дамы
отпросятся в гости...
Когда придворные дамы отпросятся в гости и, собрав-
шись большой компанией, начнут с похвалой говорить о своих
господах или обсуждать последние дворцовые новости и про-
319
исшествия в большом свете, с каким интересом и удоволь-
ствием слушает их хозяйка дома!
Я хотела бы жить в большом красивом доме. Моя се-
мья, разумеется, жила бы со мной, и я бы поселила в
просторных покоях моих приятельниц — придворных дам,
с которыми я могла бы приятно беседовать. Мы собира-
лись бы в свободное время, чтобы обсудить новое стихот-
ворение или обменяться мнениями по поводу разных со-
бытий.
Если одна из нас получит письмо, мы прочтем его вместе
и сочиним ответ.
А если даму посетит возлюбленный, он будет принят в
нарядно украшенных покоях. В дождливую ночь я любезно
попрошу его остаться.
Когда же настанет время провожать любую из моих под-
руг на службу во дворец, я позабочусь, чтобы все ее желания
были цсполнены...
Но все это, знаю, только дерзкая мечта!
282. Те, кто перенимает чужие повадки
Люди, которые заразились зевотой.
Дети.
283. То, что не внушает доверия
Притворщики. Они кажутся более чистосердечными, чем
люди, которым нечего скрывать.
Путешествия на корабле.
284. День стоял тихий и ясный
День стоял тихий и ясный. Море было такое спокойное,
будто натянули блестящий бледно-зеленый шелк, и нас нич-
то не страшило.
В лодке со мной находились девушки-служаночки в лег-
ких одеждах с короткими рукавами, в дорожных хакама и
совсем еще молодые слуги.
320
Они дружно налегали на весла и гребли, распевая одну
песню за другой.
Чудо как хорошо! Вот если бы кто-нибудь из людей свет-
ского круга мог увидеть, как мы скользили по воде!
Но вдруг налетел вихрь, море начало бурлить и клокотать.
Мы себя не помнили от страха. Гребцы изо всех сил работали
веслами, торопясь направить лодку к надежной гавани, а вол-
ны заливали нас. Кто поверит, что это бушующее море всего
лишь мгновение назад было так безмятежно и спокойно?
Вот почему к мореходам нельзя относиться с пренебре-
жением. Казалось бы, на их утлых суденышках не отважишься
плавать даже там, где совсем мелко. Но они бесстрашно плы-
вут на своих скорлупках над глубокой пучиной, готовой вот-
вот поглотить их. Да еще и нагружают корабль так тяжело,
что он оседает в воду по самые края.
Лодочники без тени страха ходят и даже бегают по ко-
раблю. Со стороны кажется, первое волнение — и всему
конец, корабль пойдет на дно, а они, громко покрикивая,
бросают в него пять-шесть огромных сосновых бревен в три
обхвата толщиной!
Знатные люди обычно плавают в лодке с домиком. При-
ятно находиться в глубине его, но если стоять возле борта, то
голова кружится. Веревки, которые служат для укрепления
весел, кажутся очень слабыми. Вдруг одна из них лопнет?
Гребец будет внезапно сброшен в море! И все же более тол-
стые веревки не в ходу.
Помню, я однажды путешествовала в такой лодке. До-
мик на ней был очень красиво устроен: двери с двумя створ-
ками, ситоми поднимались. Лодка наша не так глубоко си-
дела в воде, как другие, когда кажется, что вот-вот уйдешь
на дно. Я словно была в настоящем маленьком доме.
Но посмотришь на маленькие лодочки — и ужас возьмет!
Те, что вдалеке, словно сделаны из листьев мелкого бамбука
и разбросаны по воде.
Когда же мы наконец вернулись в нашу гавань, на всех
лодках зажгли огни,— зрелище необычайной красоты!
На рассвете я с волнением увидела, как уходят в море на
веслах крошечные суденышки, которые зовут сампанами. Они
22-3893
321
растаяли вдали. Вот уж поистине, кяк говорится в песне,
«остался только белопенный след»!
Я думаю, что знатным людям не следует путешествовать
по морю. Опасности подстерегают и пешехода, но все же,
по крайней мере, у него твердая земля под ногами, а это
придает уверенности.
Море всегда вселяет жуткое чувство.
А ведь рыбачка-ама ныряет на самое дно, чтобы соби-
рать там раковины. Тяжелое ремесло! Что будет с ней, если
порвется веревка, обвязанная вокруг ее пояса? Пусть бы еще
мужчины занимались этим трудом, но для женщин нужна
особая смелость.
Муж сидит себе в лодке, беспечно поглядывая на плыву-
щую по воде веревку из коры тутового дерева. Не видно,
чтоб он хоть самую малость тревожился за свою жену.
Когда рыбачка хочет подняться на поверхность моря, она
дергает за веревку, и тогда мужчина торопится вытащить ее
как можно скорей. Задыхаясь, женщина цепляется за край
лодки... Даже посторонние зрители невольно роняют капли
слез.
До чего же мне противен мужчина, который опускает
женщину на дно моря, а сам плывет в лодке! Глаза бы мои
на него не смотрели!
285. У одного младшего начальника Правой
императорской гвардии...
У одного младшего начальника Правой императорской
гвардии был отец самого низкого звания. Молодой человек
стыдился своего отца и, заманив его на корабль якобы для
того, чтобы отвезти из провинции Иё в столицу, утопил в
морских волнах.
Люди говорили об этом с ужасом и отвращением: «По-
истине, нет ничего на свете более мерзостного, чем челове-
ческое сердце!»
И вот этот самый жестокосердный сын, заявив, что соби-
рается устроить торжество в день праздника Бон — поми-
новения усопших,— начал усердно к нему готовиться.
322
Когда его святейшеству Домэй рассказали об этом, он
сложил стихотворение, которое мне кажется превосходным:
Он вверг отца в пучину моря,
А ныне с пышностью справляет праздник Бон,
Где молятся о тех,
Кто ввергнут в бездну ада!
Какое зрелище печальное для глаз!
286. Матушка светлейшего
господина Охара... 293
Матушка светлейшего господина Охара 294 однажды ус-
лышала, что в храме Фумондзи читалось «Восемь поучений».
На другой день во дворце Оно собралось множество гос-
тей. Развлекались музыкой, сочиняли китайские стихи.
Она же сложила японскую песню:
Мы рубили дрова,
Как во время оно Учитель святой,
Но прошла та пора.
Так в чертогах Оно начнем пировать,
Пока не сгниет рукоять топора.
Замечу, что это прекрасное стихотворение было, как вид-
но, потом записано по памяти.
287. Когда принцесса, мать
Аривара-но Нарихира...
Когда принцесса, мать Аривара-но Нарихира, находилась в
Нагаока, он служил при дворе и не навещал ее. Однажды во
время двенадцатой луны от принцессы пришло письмо. Нари-
хира раскрыл его. В нем было лишь следующее стихотворение:
Все больше старею я.
Все чаще думаю, что никогда
Не свижусь с тобой...
Эти строки глубоко трогают мое сердце.
• Что же должен был почувствовать Нарихира, когда про-
чел их?
323
288. Я переписала в свою тетрадь стихотворение...
Я переписала в свою тетрадь стихотворение, которое по-
казалось мне прекрасным, и вдруг, к несчастью, слышу, что
его напевает простой слуга...
Какое огорчение!
289. Если служанка начнет расхваливать человека...
Если служанка начнет расхваливать человека благородного
звания: «Ах, он такой милый, такой обходительный!» — тот
сразу упадет в моих глазах. И наоборот, только выиграет, если
служанка станет его бранить.
Сходным образом чрезмерные похвалы со стороны слуги
могут повредить доброй славе дамы.
Да и к тому же когда такие люди примутся хвалить, то
непременно ввернут какую-нибудь глупость.
290. Младших начальников Левого
и Правого отрядов...
Младших начальников Левого и Правого отрядов дворцо-
вой стражи прозвали «надсмотрщиками» и порядочно их
побаиваются.
Совершая ночной обход, они вторгаются в покои при-
дворных дам и заваливаются там спать.
Это отвратительно!
Вешают на церемониальный занавес свои холщовые шта-
ны и длинную одежду, скрученную в безобразный узел...
Неблагопристойный вид!
Впрочем, эта самая одежда падает красивыми складками,
прикрывая ножны меча, когда начальники стражи проходят мимо
по двору. Они выглядели бы совсем молодцами, если бы могли,
подобно молодым куродо, всегда носить светло-зеленые одежды.
«Когда прощался он, еще был виден предрассветный ме-
сяц»,— сказал кто-то в песне о молодом куродо.
324
291. Однажды вечером дайнагон Корэтика...
Однажды вечером дайнагон Корэтика стал почтительно
докладывать императору о китайских классиках и, как все-
гда, задержался в покоях государя до поздней ночи.
Придворные дамы удалились одна за другой, чтобы при-
лечь где-нибудь за ширмами или занавесом и соснуть не-
много.
Я осталась в одиночестве бороться с одолевавшей меня
дремотой.
Слышу, ночной сторож возгласил:
— Час Быка, последняя четверть.
«Уже светает»,— сказала я про себя.
— О, если так,— заметил дайнагон,— вам, государь, не-
зачем ложиться в постель.
Он даже и не помышлял о том, что надо идти спать.
«Вот горе! Что он говорит? — ужаснулась я.— Были бы
здесь другие дамы, кроме меня, я б уж как-нибудь ухитри-
лась незаметно прилечь на отдых».
Между тем государь вздремнул, прислонившись к ко-
лонне.
— Нет, вы только посмотрите на него! — воскликнул дай-
нагон.— На дворе утро, а он изволил опочить.
— В самом деле! — смеясь, вторила брату императрица.
Но государь не слушал их.
Случилось так, что девушка, бывшая на побегушках у ста-
рой служанки, поймала накануне петуха и спрятала у себя в
клетушке.
«Утром отнесу своим в деревню»,— думала она.
Но собака приметила петуха и погналась за ним. Петух
взлетел на высокую полку под потолком галереи и прон-
зительным криком перебудил всех во дворце.
Государь тоже очнулся от сна:
— Что это? Как попал сюда петух?
Дайнагон Корэтика продекламировал в ответ стих из ки-
тайской поэмы:
Будит криком просвещенного монарха...295
325
Великолепно! Даже у меня, скромной прислужницы, не
искушенной в науках, глаза широко открылись от восторга.
Дремоты как не бывало.
Император с императрицей тоже были восхищены.
— Цитата как нельзя более отвечает случаю,— говорили они.
В самом деле, такая находчивость поразительна!
На следующий вечер государыня удалилась в опочиваль-
ню императора. Посреди ночи я вышла в галерею позвать
мою служанку.
Ко мне подошел дайнагон Корэтика.
— Вы идете к себе? Позвольте проводить вас.
Повесив церемониальный шлейф и китайскую накидку
на ширмы, я пошла с ним.
В ярком сиянии луны ослепительно белел его кафтан.
Шаровары были так длинны, что он наступал на них.
Иногда, схватив меня за рукав, он восклицал:
— Не упадите! — и осторожно вел дальше.
По дороге дайнагон чудесно скандировал китайские стихи:
Путник идет вдаль при свете ущербной луны...
Я вновь была до глубины души взволнована.
Это заставило дайнагона засмеяться:
— Легко же вас привести в восторг таким пустяком!
Но к^к я могла остаться равнодушной?
292. Однажды, когда я находилась в покоях
принцессы Микусигэдоно...
Однажды, когда я находилась в покоях принцессы Мику-
сигэдоно вместе с Мама, кормилицей ее брата епископа Рюэн,
к веранде подошел какой-то человек.
— Со мной приключилась страшная беда,— слезливо за-
говорил он.— Кому здесь могу я поведать о своем горе?
— Ну, в чем дело? — осведомилась я.
— Отлучился я из дому ненадолго, а за это время сгорел
дотла мой домишко. Приходится мне, словно раку-отшель-
нику, с тех пор ютиться в чужих домах. Сперва занялся сарай
с сеном для императорских конюшен, а стоял он совсем ря-
326
дом, за плетнем. Огонь-то и перекинулся на мой домик. Так
полыхнуло, чуть моя жена в спальне не сгорела. А добро все
пропало, ничего спасти не удалось...— тягуче жаловался он.
Мы все начали смеяться, и принцесса Микусигэдоно тоже.
Я тут же сочинила стихотворение:
Только ли сеновал?
Все подожжет, не жалея,
Солнце летнего дня:
Растут огоньки, как побеги.
Спальня дотла спалена.
Бросив листок со стихами молодым фрейлинам, я попросила:
— Передайте ему!
Дамы с шумом и смехом сунули ему листок:
— Одна особа пожалела тебя, услышав, что ты погорел...
Получи!
Проситель взял листок и уставился на него:
— Какая-то запись, не пойму! Сколько по ней мне при-
читается получить?
— А ты сперва прочти,— посоветовала одна из фрейлин.
— Как я могу? Я — человек темный.
— Покажи другим, а нам недосуг. Нас зовет императри-
ца. Но о чем ты беспокоишься, скажи пожалуйста, получив
такую замечательную бумагу?
Заливаясь смехом, мы отправились во дворец. Та/л мы
рассказали обо всем императрице.
Этот человек, уж наверно, показал кому-нибудь листок со
стихами. Можно вообразить, в какой он сейчас ярости!
Государыня, глядя на нас, тоже не мдгла удержаться от
смеха:
— Ну, почему вы ведете себя так сумасбродно?
293. Один молодой человек лишился
своей матери
Один молодой человек лишился своей матери. Его отец
прежде очень любил сына, но с тех пор, как взял себе новую
жену, по ее злобному наущению, совсем переменился к нему
и даже не допускает в главные покои дома.
327
Лишь старая кормилица да родные покойной матери забо-
тятся о том, чтобы он был пристойно одет.
В западном и восточном павильонах дома находятся кра-
сивые комнаты для гостей. Молодой человек живет в одной
из них. Она богато убрана: есть в ней и ширмы, и сёдзи с
картинами.
Во дворце к нему благосклонны. Люди говорят, что он ис-
правен по службе. Сам император нередко зовет его и пригла-
шает принять участие в концертах.
Но он вечно задумчив и печален, ничто для него не мило...
В своем горе он предался самым пагубным страстям.
Есть у него младшая сестра, которую с беспримерной си-
лой любит один из знатнейших сановников. Только ей рас-
сказывает он о своих сердечных делах, и она для него в целом
мире единственное утешение.
294. Некая придворная дама была
в любовном союзе...
Некая придворная дама была в любовном союзе с сыном
правителя провинции Тотоми. Услышав, что возлюбленный
ее навещает другую фрейлину, служившую вместе с ней в
одном дворце, она пришла в сильный гнев.
— «Я могу поклясться тебе головой своего отца! Все пус-
тые сплетни. Я и во сне ее не видел»,— уверял он меня. Что
мне сказать ему? — спрашивала дама своих подруг.
Я сложила для нее следующее стихотворение:
Призови в свидетели богов
И отца — правителя Тотоми,
Там, где мост построен Хамана,
Но ужель, скажи мне, я поверю?
Ты к другой давно построил мост.
295. Однажды я беседовала
с одним мужчиной...
Однажды я беседовала с одним мужчиной в доме, где
мне следовало опасаться нескромных глаз.
328
Сердце мое тревожно билось.
— Отчего вы так взволнованы? — спросил он меня.
Я ответила ему:
Как на «Заставе встреч»
Невидимо бьет источник
В «Колодце бегущей воды»,
Так сильно бьется сердце мое.
Вдруг люди найдут потаенный ключ?
296. — Правда ли, что вы собираетесь уехать...
— Правда ли, что вы собираетесь уехать в деревенскую
глушь? — спросил меня кто-то.
Вот что я сказала в ответ:
И в мыслях я не держу
Уйти в далекие горы,
Где вечно шепчет сосна.
Молва ли вам нашептала?
Привиделось ли со сна?
297. То, что ночью кажется лучше,
чем днем
Блестящий глянец темно-пурпурных шелков.
Хлопок, собранный на поле.
Волосы дамы, красивыми волнами падающие на высокий лоб.
Звуки семиструнной цитры.
Люди уродливой наружности, которые в темноте произ-
водят приятное впечатление.
Голос кукушки.
Шум водопада.
298. То, что проигрывает при свете огня
Пурпурная парча. Цветы глициний. И вообще все вещи
пурпурно-лиловых оттенков.
Багрянец теряет свой цвет лунной ночью.
23-3893
329
299. То, что неприятно слушать
Когда люди с неприятным голосом громко разговаривают
и смеются. Невольно думаешь, что они ведут себя бесцере-
монно.
Когда заклинатель сонно бормочет молитвы.
Когда женщина разговаривает в то время, как чернит себе
зубы.
Когда какой-нибудь скучный человек бормочет что-то с
полным ртом.
Когда учатся играть на бамбуковой свирели.
300. Возле дома росли высокие сосны
Возле дома росли высокие сосны. Решетки ситоми были
подняты с южной и восточной стороны, в главные покои
лилась прохлада.
Там был поставлен церемониальный занавес высотой в
четыре сяку, а перед ним положена круглая соломенная по-
душка. На ней сидел монах лет сорока, красивый собой и
щеголевато одетый, в черной рясе и оплечье из тонкого шел-
ка. Обмахиваясь веером цвета желтовато-алой гвоздики, он
непрерывно читал дхарани.
Видимо, кого-то в доме жестоко мучил злой демон.
В комнату на коленях вползла служанка, высокая и силь-
ная, в светлом платье из шелка-сырца и длинных штанах. В
нее-то и должен был переселиться злой дух.
Она села позади небольшого занавеса, отгораживающего часть
комнаты. Повернувшись к девушке, монах протянул ей неболь-
шой блестящий жезл и начал нараспев возглашать молитвы.
Собралось множество придворных дам, чтобы следить за
исходом исцеления. Они пристально глядели на девушку.
Вскоре ее начала бить дрожь, и она потеряла сознание. Все
почувствовали священный ужас при виде того, как молитвы
обретают все большую и большую силу.
В покои были допущены родные и близкие девушки. Ис-
полненные благоговения, они все же были встревожены. «Как
смутилась бы девушка,— думали они,— будь она в памяти».
330
Сама она страдает, это они знали, но все же терзались
жалостью, слушая ее стенания, плач и вопли. Подруги слу-
жанки, полные сочувствия, сели возле нее и стали оправлять
на ней одежду.
Тем временем больной женщине, из которой изгнали де-
мона, стала заметно легче. Монах потребовал горячей воды.
Юные прислужницы бегом принесли из глубины дома кув-
шинчик с горячей водой, тревожно поглядывая на больную.
На них были легкие одежды и шлейфы нежных оттенков,
сохранившие всю свою свежесть. Прелестные девушки!
Наконец монах заставил демона просить о пощаде и от-
пустил его.
— О, я ведь думала, что сижу позади занавеса... Как же я
очутилась перед ним на глазах у всех? Что случилось со
мной? — в страхе и смущении восклицала молодая служан-
ка.
Подавленная стыдом, она завесила лицо прядями длин-
ных волос и хотела скрыться...
— Обожди! — остановил ее монах и, прочитав несколь-
ко заклинаний, спросил: — Ну, как теперь? Хорошо ли ты
себя чувствуешь? — И он улыбнулся ей.
Но девушка все еще не могла оправиться от смущения.
— Я бы остался здесь еще, но наступает время вечерней
молитвы.
И с этими словами монах хотел удалиться. Люди в доме
пытались его удержать.
— Побудьте еще немного,— просили они, но монах слиш-
ком спешил.
Придворная дама, как видно занимавшая высокое поло-
жение в этом доме, появилась возле опущенной шторы.
— Мы вам очень благодарны за ваше посещение, святой
отец,— сказала она.— Наша больная была на краю гибели,
но силою ваших молитв она теперь получила исцеление. Это
великая радость для нас. Может быть, завтра вы найдете
время вновь посетить нас?
— Боюсь, чтот демон это очень упрям,— кратко ответил
монах.— Надо не ослаблять бдительности. Я очень рад, что
мои молитвы помогли.
331
И он удалился с таким торжественным видом, что мож-
но было подумать: сам Будда вновь снизошел на землю...
301. Приятно иметь у себя на службе
много юных пажей...
Приятно иметь у себя на службе много юных пажей с
красивыми челками, юношей постарше, у которых уже
растут бороды, но волосы еще на удивление прекрасны, и
рыжих силачей для тяжелых работ, обросших волосами до
того, что страх берет!
Как замечательно было бы с такой свитой все время по-
сещать то один дворец, то другой, где тебя ждут, на тебя
уповают! Согласишься даже в монахи пойти, лишь бы жить
такой жизнью.
302. Сад возле обветшалого дома... 296
Сад возле обветшалого дома густо зарос полынью и сор-
ными травами, но в ярком сиянии луны не сыщешь в нем
ни одного темного уголка.
Луна глядит сквозь старую дощатую крышу. И всю ночь
слышится тихий шум легкого ветра...
303. Как печальны долгие дожди
пятой луны...
Как печальны долгие дожди пятой луны в старом саду, где
пруд весь зарос душистым тростником, водяным рисом и затя-
нут зеленой ряской. Сад вокруг него тоже однотонно зеленый.
Смотришь уныло на туманное небо — и на душе такая
тоска!
Заглохший пруд всегда полон грустного очарования. И до чего
же он хорош в зимнее утро, когда его подернет легкий ледок!
Да, заброшенный пруд лучше того, за которым бережно
ухаживают. Лишь круг луны белеет в немногих светлых ок-
нах посреди буйно разросшихся водяных трав.
Лунный свет повсюду прекрасен и печален.
332
304. Когда в храме Хасэ хочешь уединиться...
Когда в храме Хасэ хочешь уединиться в отведенной для
тебя келье, очень досадно видеть, как всякие мужланы рас-
сядутся возле нее такими тесными рядами, что полы их одежд
налезают друг на друга.
Помню, мое сердце исполнилось горячим желанием по-
молиться. Оглушенная страшным шумом горного потока, я
с великим трудом и мучением поднималась по бесконеч-
ным ступеням лестницы, идущей вверх под навесом кры-
ши, мечтая о том мгновении, когда узрю наконец светлый
лик Будды.
Вдруг вижу, передо мной столпились монахи в белых ря-
сах и какие-то люди, похожие на миномуси — «червячка в
соломенном плаще». Отбивают земные поклоны, встают,
опять стукаются лбами и ничуть не хотят посторониться.
Право, меня взяла такая досада, что я готова была бы, если
б могла, сбить их с ног и смести в сторону!
Вот повсюду так!
Знатных вельмож сопровождает множество слуг, они раз-
гоняют докучную толпу перед покоями своих господ, но
людям, не столь высоко стоящим, вроде меня, нелегко наве-
сти порядок. Казалось бы, пора привыкнуть, но все же не-
приятно лишний раз в этом убедиться.
Становится не по себе, словно хорошо начищенная шпиль-
ка для волос упала в кучу мусора.
305. Нередко случается, что
придворная дама...
Нередко случается, что придворная дама должна попро-
сить у кого-нибудь экипаж, чтобы прибыть во дворец или
уехать из него достойным образом.
Владелец экипажа с самым любезным видом говорит, что
готов услужить, но погонщик гонит быка быстрее обычного,
громко покрикивая и больно стегая его бичом. У дамы от
страха душа расстается с телом...
Скороходы с недовольным видом торопят погонщика:
333
— Скорей, скорей, понукай быка, а то и к ночи не вер-
немся!
Должно быть, хозяин дал экипаж крайне неохотно, и дама
мысленно говорит себе, что больше никогда в жизни не об-
ратится к нему с просьбой.
Не таков асон Нарито. В любое время, хоть поздней но-
чью, хоть ранним утром, он готов предоставить даме свой
экипаж без малейшей тени неудовольствия. Слуги его от-
лично вышколены.
Если Нарито, путешествуя ночью, заметит, что экипаж
какой-нибудь дамы застрял в глубокой колее и погонщик
не в силах вытащить его, сердится и бранится, он не
преминет послать своих людей, чтобы те подхлестнули
быка и освободили экипаж.
А тем более он любезен и предупредителен, если надо
помочь знакомой даме. Тут он с особой заботой наставляет
своих слуг.
306. Послесловие
Спустился вечерний сумрак, и я уже ничего не различаю.
К тому же кисть моя вконец износилась.
Добавлю только несколько строк.
Эту книгу замет обо всем, что произошло перед моими гла-
зами и волновало мое сердце, я написала в тишине и уедине-
нии моего дома, где, как я думала, никто ее никогда не увидит.
Кое-что в ней сказано уж слишком откровенно и может,
к сожалению, причинить обиду людям. Опасаясь этого, я
прятала мои записки, но против моего желания и ведома
они попали в руки других людей и получили огласку.
Вот как я начала писать их.
Однажды его светлость Корэтика, бывший тогда мини-
стром двора, принес императрице кипу тетрадей.
— Что мне делать с ними? — недоумевала государыня.—
Для государя уже целиком скопировали «Исторические за-
писки» .
— А мне бы они пригодились для моих сокровенных
записок у изголовья,—сказала я.
334
— Хорошо, бери их себе,— милостиво согласилась им-
ператрица.
Так я получила в дар целую гору превосходной бумаги.
Казалось, ей конца не будет, и я писала на ней, пока не
извела последний листок, о том о сем,— словом, обо всем на
свете. Иногда даже о совершенных пустяках.
Но больше всего я повествую в моей книге о том любо-
пытном и удивительном, чем богат наш мир, и о людях, ко-
торых считаю замечательными.
Говорю я здесь и о стихах, веду рассказ о деревьях и тра-
вах, птицах и насекомых, свободно, как хочу, и пусть люди
осуждают меня: «Это обмануло наши ожидания. Уж слиш-
ком мелко...»
Ведь я пишу для собственного удовольствия все, что бе-
зотчетно приходит мне в голову. Разве могут мои небреж-
ные наброски выдержать сравнение с настоящими книгами,
написанными по всем правилам искусства?
И все же нашлись благосклонные читатели, которые го-
ворили мне: «Это прекрасно!» Я была изумлена.
А собственно говоря, чему здесь удивляться?
Многие любят хвалить то, что другие находят плохим, и,
наоборот, умаляют то, чем обычно восхищаются. Вот истин-
ная подоплека лестных суждений!
Только и могу сказать: жаль, что книга моя увидела свет.
Тюдзё Левой гвардии Цунэфуса, в бытность свою прави-
телем провинции Исэ, навестил меня в моем доме.
Циновку, поставленную на краю веранды, придвинули
гостю, не заметив, что на ней лежала рукопись моей книги.
Я спохватилась и поспешила забрать циновку, но было уже
поздно, он унес рукопись с собой и вернул лишь спустя дол-
гое время. С той поры книга и пошла по рукам.
КАМО-НО ТЁМЭЙ
ЗАПИСКИ ИЗ КЕЛЬИ
Раздел первый
I
Струи уходящей реки... они непрерывны; но они — все те
же, прежние воды. По заводям плавающие пузырьки пены...
они то исчезнут, то свяжутся вновь; но долго пробыть — не
дано им. В этом мире живущие люди и их жилища... и они —
им подобны.
В «перлами устланной»1 столицы вышки на кровлях
рядят, черепицами спорят жилища людей благородных и
низких. Века за веками проходят — и нет им как будто
конца... но спросишь: «Так ли оно в самом деле?» — и
домов, с давних пор существующих, будто так мало: то —
в прошлом году развалились, отстроены в новом; то — был
дом большой и погиб, превратился в дом малый. И жи-
вущие в них люди — с ними одно: и место — все то же;
и людей так же много, но тех, кого знаешь еще с давней
поры, средь двух-трех десятков едва наберется один или
двое. По утрам умирают; по вечерам нарождаются... поря-
док такой только и схож что с пеной воды.
Не ведаем мы: люди, что нарождаются, что умирают...
откуда приходят они и куда они уходят? И не ведаем мы:
временный это приют — ради кого он сердце заботит, чем
336
радует глаз?2 И сам хозяин, и его жилище, оба уходят они,
соперничая друг пред другом в непрочности своего бытия...
и зрелище это — совсем что роса на вьюнках: то — роса
опадет, а цветок остается; однако хоть и остается он, но
на утреннем солнце засохнет; то — цветок увядает, а роса
еще не исчезла; однако хоть не исчезла она, вечера ей не
дождаться.
II
С той поры как я стал понимать смысл вещей, прошло
уже более чем сорок весен и осеней, и за это время
постепенно накопилось много необычного, чему я был сви-
детелем.
1. Пожар
Было это давно: как будто в третьем году Ангэн 3, в двад-
цать восьмой день четвертой луны (1177 г.), в неспокойную
ночь, когда неистово дул ветер, около восьми часов вечера в
юго-восточной части города начался пожар и распространил-
ся до северо-западной стороны. В конце концов он перешел
на ворота Судзакумон, дворец Дайкоку-дэн, на здание Шко-
лы высших наук и Управления гражданскими делами, и они
в одну ночь превратились все в пепел. Начался пожар, кажет-
ся, в переулке Томи-но-кодзи на улице Хигути и возник с
бараков, куда помещали больных.
При дующем во все стороны ветре огонь, переходя то
туда, то сюда, развернулся широким краем, будто раскры-
ли складной веер. Дома вдалеке заволакивались дымом;
вблизи всюду по земле стлалось пламя. В небеса вздымал-
ся пепел, и во всем этом, багровом от огня, окружении
как будто летали оторвавшиеся языки пламени, не усто-
явшие перед ветром: они перелетали через один-два квар-
тала. Люди же — среди всего этого... могли ли они еще
сохранить свой здравый рассудок? Одни, задохнувшись в
дыму, падали наземь; другие, объятые огнем, умирали на
месте; третьи... пусть сами кой-как и спасались, но иму-
337
щество вынести не поспевали, так что все драгоценности,
все сокровища так и превращались в пепел. А сколько
все это стоило?
В тот раз домов высших сановников сгорело шестьдесят,
а сколько других — и число неизвестно! Говорят, всего во
всей столице число сгоревших построек достигало одной ее
трети. Мужчин и женщин погибло несколько тысяч, а ко-
ней и волов — им и конца не знали!
Средь всех людских забот, вообще таких бессмыслен-
ных, поистине самая бесплодная это — озабочивать свое
сердце, тратить сокровища, с тем чтобы построить себе
жилище в этой ненадежной столице...
2. Ураган
Случилось затем, что в четвертом году Дзисё, в двадцать
девятый день четвертой луны (1180 г.), со стороны «Сред-
них Ворот» и Кёгоку поднялся сильный вихрь и свирепо
задул, охватив все вплоть до Шестого проспекта. Когда он
захватывал своим дуновением сразу три-четыре квартала,
из всех домов, заключенных в этом пространстве, и боль-
ших, и маленьких, не оставалось ни одного неразрушенно-
го: одни так целиком и обрушивались наземь; от других
оставались только стропила; а то — ветер, сорвав с ворот
навесы, относил их за четыре-пять кварталов; сметая же
заборы, превращал все окружающее в одно сплошное це-
лое. Тем более имущество из домов: все без остатка летело
оно в небеса. Такие же предметы, как планки из кровель
или дощечки, были совсем как листья зимой, что метутся
по ветру. Пыль носилась, как дым, так что и глаз ничего
не мог разобрать. При звуках же страшного грохота нельзя
было расслышать и человеческих голосов, говоривших что-
либо.
Сам «Адский вихрь» 4 и тот, казалось, должен быть не
сильнее этого!
Повреждались и гибли не одни дома; без счета было и
таких, кто во время их исправления повреждали себя и ста-
новились калеками.
338
Ветер перешел на юго-западную часть города и там при-
чинил горе многим людям.
Вихри дуют постоянно, но такие... бывают ли вообще?
Тот вихрь был необыкновенен, так что у людей появилось
подозрение: не предвестие ли это чего-нибудь, что должно
случиться?
3. Перенесение столицы
Затем, в том же году, в шестую луну (1180 г.), внезапно
приключилось перенесение столицы. Случилось это совер-
шенно неожиданно для всех.
Сколько известно о начале этой столицы, ее определили
тут в правление императора Сага, и с той поры прошло уже
несколько сот лет5.
Вещь не такая, чтобы так просто, без особых причин мож-
но было бы менять, отчего картина всеобщего недовольства
и горя превосходила даже то, что было бы естественным.
Однако говорить что-либо было напрасно, и все, начи-
ная с самого государя,— сановники, министры,— все пере-
селились в провинцию Сэтцу, в город Нанива6. Из тех, что
находились на службе, кто стал бы оставаться один в ста-
рой столице? Из тех, кто в заботах о должности и чинах
все полагал в государевых милостях, всякий спешил пере-
селиться как можно скорее. Те же, кто потерпел в жизни
неудачу, кто был в этом мире лишним, без сяких надежд
впереди, те — скорбя — оставались на месте.
Жилища, что спорили карнизами друг с другом, с каж-
дым днем приходили в упадок. Дома сламывались и сплав-
лялись по реке Ёдогава. Местность на глазах превращалась
в поле.
Сердца людей все изменились 7: значение стали прида-
вать только одним коням и седлам; таких же, кто упот-
реблял бы волов и экипажи,— таких уже более не стало.
Стремились только к владениям на Юге и Западе. О по-
местьях же на Севере и Востоке и думать не хотели.
В ту пору как-то по делу, случайно, мне довелось побы-
вать в этой новой столице в провинции Сэтцу. Посмотрел
339
я, как там все обстоит. Тесное пространство — негде и
улицу разбить; Север, прилегая к горам, высок, а Юг,
близкий к морю, низменен; все время — неумолчный шум
от волн, морской ветер как-то особенно силен. Дворец
помещался между горами, так что даже начинало казаться:
«Уж не таким ли был и тот бревенчатый дворец8?» Впро-
чем, он все же имел иной вид, и было даже кое-что в нем
и красивое.
Все эти дома, что каждый день ломались и сплавля-
лись по реке в таком количестве, что ей самой течь было
негде, все эти дома,— где же они? — где они построе-
ны? Мест пустынных много, а построенных домов — так
мало!
Прежнее селение9 — уже в запустении, новый же город
еще не готов. Все жители же были что плавающие по небу
облака. Обитавшие здесь издавна, потеряв теперь землю, го-
ревали; те же, кто селился вновь, испытывая нужду в мате-
риалах для построек, страдали.
Посмотришь по дорогам: те, кому надлежало бы ез-
дить в колесницах,— верхом на лошади; кому следовало
бы носить форменное одеяние,— ходят в простом пла-
тье. Весь облик столицы сразу изменился, и только одна
эта деревенщина — служилые люди 10 оставались все теми
же!
Стали говорить: «Уж не предвестие ли это смут на миру?» —
и так оно и было: мир с каждым днем приходил все в большее
волнение, и сердца людские не ведали покоя. В конце концов
жалобы народа не оказались тщетными: в тот же год зимою
государь соизволил вновь вернуться в прежнюю столицу. Од-
нако — пусть и будет так, но эти всюду разбитые дома... как с
ними быть? По-прежнему их больше уж не отстроить!
Приходилось мне слышать, что в мудрое правление времен
минувших царством управляли милосердием, дворцы крыли лишь
тростником, карнизов даже не устраивали вовсе; а видеть при-
ходилось, что дыму мало,— легкую подать и ту снимали...11
Это потому, что любили народ, людям помогали! Каков
же свет нынешний — легко узнать, сравнив его с минув-
шим!
340
4. Голод
Затем, как будто в годы Ёва (1181 г.): давно это было
и точно не помню... Два года был голод и происходили
ужасные явления. Весной и летом — засуха; осенью и зи-
мой — ураганы и наводнения. Такие бедствия шли одно за
другим, и злаки совсем не созревали. Весной только понап-
расну пахали, летом — сеяли... был лишь один труд; жатвы
же осенью не было, зимой не было оживления с уборкой
хлеба.
От этого и население в разных провинциях... то, бросая
земли, уходило за свои пределы; то, забыв о своих домах,
селилось в горах. Начались различные моления, соверша-
лись и особые богослужения, и все-таки действий всего
этого заметно не было.
Жизнь столичного города во всем зависит от деревни: если
не будет подвоза оттуда, нельзя даже видимость ее поддержать.
Отчаявшись к концу, вещи стали прямо что бросать, без
всякого разбора. Но и все-таки людей, кто хоть поглядел
бы на них, не находилось. А если изредка и оказывались
такие, кто хотел бы променять на них продукты, то золото
при этом ни во что не ставили, хлебом же дорожились. По
дорогам было множество нищих, и голоса их — голоса горя
и страданий — заполняли весь слух людской.
Первый такой год наконец закончился. Люди думали:
«Посмотрим, что следующий год! Не поправит ли он наши
дела?» — но в следующем году вдобавок ко всему еще
присоединились болезни, и стало еще хуже. Признаков
улучшения никаких.
Люди — все умирали с голоду, и это зрелище — как все
кругом с каждым днем идет все хуже и хуже — совпадало
со сравнением «рыбы в мелкой воде» 12.
В конце концов даже такие люди, что ходили в шляпах,
стали носить обувь,— люди с приличным видом, даже и
они только и знали, что бродить по домам и просить
милостыню!
Посмотришь: «Ну, что? Все еще бродят эти пришедшие
в отчаяние люди?» — а они уже упали и умерли. Тем, что
341
умирали голодной смертью под забором, с краю дорог,—
им и счета не знали. Так как их никто не подбирал и не
выбрасывал, зловоние заполняло собой все кругом, а вид
этих разлагающихся тел представлял собой такое зрелище,
в котором взор человеческий многое и вынести не был в
силах. Что же касается долины самой реки, то там уже не
стало и дороги, чтобы разойтись коням и экипажам.
Пропадали силы и у дровосеков в горах, и дошло до
того, что даже в топливе появился недостаток. В связи с
этим те, кто не имели нигде никакой поддержки, сами
начинали ломать свои дома и, выходя на рынок, продавать
их на дрова. Но и тут стоимости того, что каждый выно-
сил, не хватало даже для того, чтобы поддержать его суще-
ствование хотя бы на один день. Было ужасно, что среди
этих дров попадались куски дерева, где еще виднелись кой-
где или киноварь, или листочки из золота и серебра. На-
чинаешь разузнавать — и что же оказывается? Люди, кото-
рым уже ничего не оставалось делать, направлялись в древние
храмы, похищали там изображения будд, разбивали свя-
щенную утварь и все это кололи на дрова. Вот какие
ужасные вещи мог тогда видеть рожденный в этой юдоли
порока и зла!13
И еще... бывали и совсем уже неслыханные дела: когда
двое, мужчина и женщина, любили друг друга, тот, чья
любовь была сильнее, умирал раньше другого. Это потому,
что самого себя каждый ставил на второе место, и все, что
удавалось порою получить, как милостыню, прежде всего
уступал другому — мужчине иль женщине, словом, тому,
кого любил. По этой же причине из родителей и детей,
как и следовало ожидать, с жизнью расставались первыми
родители. Бывало и так: нежный младенец, не зная, что
мать его уже бездыханна, лежал рядом с ней, ища губами
ее груди.
Преподобный Рюгё из храма Ниннадзи 14, скорбя о том,
что люди так умирают без счета, совершал вместе с много-
численными священнослужителями повсюду, где только вид-
нелись мертвые, написание на челе у них буквы «а» и этим
приобщал их к жизни вечной 15.
342
Желая знать, какое количество людей так умерло в четвер-
тую и пятую луну, произвели подсчет, и оказалось, что во всей
столице, на пространстве на Юг от Первого проспекта, к
Северу от Девятого, на Запад от Кёгоку и к Востоку от Судза-
ку, умерших было более сорока двух тысяч трехсот человек.
А сколько народу умерло до этого срока и после него!
Если же присчитать сюда и долину рек Камогава, Сира-
кава, западную часть столицы и разные окрестности вок-
руг — то им и предела не будет!
А что, если еще посчитать во всех провинциях и семи
главных областях!
Слыхал я, что не так уже давно, в те годы, когда на пре-
столе был Сутоку-ин, кажется в годы Тёдзё (1132—1134
годы), было нечто подобное 16. Я не знаю, как тогда все это
происходило, но то, что было теперь пред глазами, было так
необычайно и так печально.
5. Землетрясение
Затем, во втором году Гэнряку (1185), случилось сильное
землетрясение. Вид его был необыкновенный: горы распада-
лись и погребали под собой реки; море наклонилось в одну
сторону и затопило собой сушу; земля разверзалась, и вода,
бурля, поднималась оттуда; скалы рассекались и скатывались
вниз в долину; суда, плывущие вдоль побережья, носились
по волнам; мулы, идущие по дорогам, не знали, куда поста-
вить ногу. Еще хуже было в столице: повсюду и везде — ни
один храм, ни один дом, пагода иль мавзолей не остались
целыми. Когда они разваливались или рушились наземь, пыль
поднималась, словно густой дым. Гул от сотрясения почвы,
от разрушения домов был совсем что гром. Оставаться в доме
значило быть сейчас же раздавленным; выбежать наружу —
тут земля разверзалась. Нет крыльев — значит, и к небесам
взлететь невозможно; сам не дракон — значит, и на облака
взобраться трудно. Мне думается, что из всех ужасов на све-
те самое ужасное — именно землетрясение!
Но самым печальным, самым грустным из всего этого пред-
ставлялось то, как один мальчик лет шести-семи, единствен-
343
ный ребенок одного воина, под кровлей каменной ограды
забавлялся невинной детской игрой — строил домик; как он,
вдруг погребенный под развалинами стены, оказался сразу
раздавленным настолько сильно, что и узнать его было нельзя;
и как горевали, не щадя воплей, его отец и мать, обнимая его,
у которого глаза почти на дюйм вылезли из орбит...
Когда подумаешь, что в горе по ребенку даже те, кто от
природы исполнен мужества, все же забывает и стыд и все,
мне жалко их становится, и в то же время представляется,
что так и быть должно.
Сильное колебание почвы через некоторое время приос-
тановилось, но отдельные удары еще долго не прекращались.
Дня не проходило, чтобы не было двадцати — тридцати та-
ких толчков, что нагоняли на всех новый страх.
Прошло десять—двадцать дней, и толчки постепенно
отдалились. Потом их стали насчитывать четыре или пять
в день, а то и два-три; потом уже через день иль один раз
за дня два-три; остатки колебаний продолжались таким
образом месяца с три.
Средь четырех стихий вода, огонь и ветер причиняют бед-
ствия постоянно, земля же как будто особенных бед не делает.
Правда, в древности, в годы Сайко (854—856), было большое
землетрясение: в храме Тодайдзи17 даже упала голова со ста-
туи Будды; много и других подобных несчастий происходило;
но все это никак не может сравниться с тем, что произошло на
этот раз. Все люди стали говорить, как безотрадны дела зем-
ные. Поэтому начинало казаться, что вот-вот хоть немножко
ослабнет порок в людских сердцах... Но дни и месяцы одни
шли за другими, перевалил год, и скоро не стало и совсем уже
таких, кто хотя бы словом заикнулся об этом всем.
III
Вот какова горечь жизни в этом мире, вся непрочность и
ненадежность в нас самих и наших жилищ. А сколько стра-
даний выпадает на долю нашего сердца зависимости от от-
дельных обстоятельств, в соответствии с положением каж-
дого — этого и не перечесть!
344
Вот люди, которые сами по себе не пользуются влияни-
ем и живут под крылом у могущественных домов: случится
у них большая радость — они не смеют громко смеяться;
когда же у них грустно на сердце — они не могут рыдать
вслух; что бы они ни делали — они неспокойны. Как бы
они ни поступали — они страшатся, дрожат. Совсем что
воробьи вблизи гнезда коршуна!
Вот люди, которые сами бедняки, живут они по сосед-
ству с домом богатых: каждое утро уходят они, каждый
вечер приходят, крадучись, так как стыдятся своего не-
приглядного вида. Посмотришь, как их жены и дети, все
домочадцы завидуют этим богатым; послушаешь, как те из
богатого дома их не ставят ни во что,— и вся душа под-
нимается и ни на мгновение не приходит в покой!
Вот люди, что живут в городской тесноте: приключится
вблизи их пожар — не избежать беды и им; а вот люди,
что живут на окраинах: в сношениях с городом у них так
много неудобств; к тому же постоянно случаются нападе-
ния воров и разбойников.
У кого могущество — тот и жаден; кто одинок — того
презирают; у кого богатство — тот всего боится; кто беден —
у того столько горя; на поддержке других, сам — раб этих
других; привяжешься к кому-нибудь — сердце будет поло-
нено любовью; будешь поступать как все — самому радости
не будет; не будешь поступать как все — будешь похож на
безумца. Где же поселиться, каким делом заняться, чтобы
хоть на миг найти место своему телу, чтобы хоть на мгнове-
ние обрести покой для своей души?
Раздел второй
I
Вот и я сам... Бабка моя с отцовской стороны передала
мне по наследству дом, и долго я жил в нем, но потом судь-
ба моя переменилась, меня постигла неудача, потерял я очень
345
много всего и поэтому был больше уже не в силах оставаться
там же; и вот, имея уже за тридцать лет, я от всего сердца
сплел себе простую хижину.
По сравнению с моим прежним жилищем эта хижина
равнялась всего одной десятой его части: я выстроил поме-
щение только для одного себя, за постройку же дома по-
настоящему и не принимался. Ограду кое-как устроил из
глины, ворота же поставить не хватило средств.
Взяв взамен столбов бамбуковые жерди, я устроил сарай
для колесницы.
Всякий раз, как только шел снег или дул сильный ветер,
бывало далеко не безопасно. Самое место было неподалеку от
реки, отчего всегда существовала угроза наводнения, да и страх
от разбойников был немал.
И вот, переживая этот чуждый сердцу мир, заставлял стра-
дать я свою душу тридцать с лишним лет. За это время ис-
пытал я много превратностей судьбы и само собою постиг,
как ничтожна вся наша жизнь. Поэтому ушел я из дому
совсем и отвратился от суетного мира.
С самого начала я не имел ни жены, ни детей, так что не
было таких близких мне людей, которых тяжело было бы
покинуть. Не было у меня также ни чинов, ни наград; на
чем же я мог, в таком случае, остановить свою привязан-
ность? И так уже без толку сколько весен и осеней провел я
в облаках горы Охараяма!
И вот теперь шестидесятилетняя роса, готовая вот-вот уже
исчезнуть, вновь устроила себе приют на кончике листка.
Совсем как строит себе приют на ночь одну охотник; как
свивает себе кокон старый шелковичный червь.
По сравнению с жилищем в средний период моей жиз-
ни это новое не будет равно даже одной сотой его части.
Меж тем годы все клонятся к закату, мое жилище с каж-
дым годом становится тесней. На этот раз мой домик со-
всем уже необычен: площадью едва в квадратную будет са-
жень, вышиной же футов в семь, не больше. Так как места я
не выбирал особо, то и не строил, избрав себе ту точку, что
была, по приметам, хороша. Из земли воздвиг я стены, по-
крыл простою кровлей, на местах пазов прикрепил металли-
346
ческие скрепы. Случись не по душе что, чтоб можно было с
легкостью в другое место все перенести. И даже если бы все
заново строить мне пришлось, хлопот не так уж много было
бы: всей поклажи — едва два воза будет; вознице — плата за
труды, и более расходов никаких.
II
Теперь, сокрыв стопы свои в глуши гор Хинояма, на юж-
ной стороне жилища я построил легкий навес от солнца и
настлал там настилку из бамбука, на западе которой устро-
ил полку для воды священной. В хижине самой у западной
стены установил изображение Амида 18, и, когда я наблю-
дал на нем лучи клонящегося солнца, мне представлялось,
что этот свет — с его чела. На половинках той занавески,
что была пред ним, я прикрепил изображение Фугэн 19 и
рядом с ним Фудо 20. Над северной перегородкой устроил
маленькую полку и поставил там три иль четыре шкатулоч-
ки, плетенные из черной кожи; вложил туда собрание сти-
хов, музыкальных пьес, сборник «Одзёёсю», а подле поста-
вил по инструменту — кото и бива21. Были это оригото и
цугибива. У восточной стороны настлал подстилку из стеб-
лей папоротника, расстелил рогожу из соломы, и — вот
оно, мое ночное ложе. В восточной же стене проделал я
окно, тут же рядом поставил столик для письма. У изголо-
вья стояла жаровня для углей. Ее я приспособил для топки
хворостом. Заняв местечко к северу от хижины, его обнес
редким низеньким плетнем, и — вот он, садик мой. Здесь
я садил различные лекарственные травы. Вот каков был
внешний вид моей непрочной хижины.
Если описать картину всей той местности, то к югу был
установлен водосток, и, сложив из камней водоем, я собирал
себе там воду. Деревья росли у самого навеса кровли, отчего
собирание хвороста для топлива было делом не тяжелым.
Звалось это место — гора Тояма.
Вечнозеленый плющ скрывал собой все следы. Долины
густо поросли деревьями. Однако запад — тот был открыт.
И это не могло не навевать особых мыслей...
347
Весной — глядишь на волны глициний...22 Словно лило-
вые облака, они заполняют собой весь запад.
Летом — слушаешь кукушку... 23 Всякий раз как перекли-
каешься с нею, как будто заключаешь уговор о встрече там,
на горных тропах в стране потусторонней.
Осенью — весь слух заполняют голоса цикад...24 И ка-
жется: не плачут ли они об этом непрочном и пустом, как
скорлупа цикады, мире?
Зимой — любуешься на снег... Его скопление, его таяние —
все это так похоже на наши прегрешения!
Когда молитва на ум нейдет' иль из чтения книг священ-
ных ничего не получается, я отдыхаю, пребывая в полном
бездействии. Нет того, кто мог бы в этом мне помешать;
нет и спутника такого, которого должно было бы стыдить-
ся.
Обет молчания я на себя особо не накладывал, но, живя
один, я невольно соблюдаю и «чистоту уст». Блюсти все
заповеди во что бы то ни стало я вовсе не пытался, но раз
обстановки, способствующей их нарушению, нет, в чем же
я их нарушу?
По утрам, отдавшись всем тем «светлым волнам, что идут
вслед за ладьей» 25, я вдаль гляжу на лодки, плывущие взад и
вперед у Оканоя, и настроение заимствую у Ман-сями.
Вечером, когда ветер заставляет листву в плющах звучать,
устремляюсь думой к реке Дзинъё26 — и подражаю мелоди-
ям Гэн Тотоку.
Когда же волненье души еще сильнее, нередко в отзвук
соснам вторю музыкой «осенний ветер»; звучанию же воды в
ответ играю «Ручеек текущий». Мое искусство — неумело. Но
я не собираюсь услаждать слух других людей. Для себя играю
я. Для себя пою. Питаю лишь свое собственное сердце.
И еще: у подножия горы стоит хижина из хвороста. То
жилище стража этих гор. Живет там отрок. По временам
приходит он сюда, меня проведать. А то, когда мне скучно,
я сам беру его своим товарищем, и мы вдвоем гуляем.
Ему — шестнадцать лет, мне — шестьдесят. Наши возра-
сты — различны, но в том, в чем сердце обретает утешение
себе, мы с ним равны.
348
А то — нарву себе цветочков осоки, собираю ягоды
брусники иль набирать начну картофель горный, рвать
петрушку; то, спустившись вниз к полям, что у подножия
горы, подбираю там упавшие колосья и вяжу из них
снопы.
Если ясен день, взобравшись на вершину, гляжу вдаль —
на небо своей родины, обозреваю издали горы Кобатаяма,
селение Фусима, Тоба, Хацукаси. У красот природы собствен-
ников нет27, отчего и нет никаких препятствий усладе серд-
ца моего.
Когда ходить пешком нетрудно мне и мои стремления
далеко заходят, иду я по хребту, перехожу через гору Сими-
яма, миную Касадори; а то — иду на богомолье в храм Ива-
ма, направляюсь поклониться в храм Исияма. Иль, пересе-
кая долину Авадзу, иду проведать то, что осталось от
Сэмимару28; переправившись же через реку Тагамигава, на-
вещаю могилу славного Сарумару 29.
Обратною дорогой, смотря по времени года,— иль лю-
буюсь вишней, иль ищу взором красный клен, иль срываю
папоротник, иль подбираю плоды с дерев... И это все —
то возлагаю на алтарь Будды, то оставляю в домике, как
память.
Когда ночь тиха, при луне в окне вспоминаю с любовью
своих прежних друзей; при криках же обезьян увлажняю
слезами свой рукав. Светлячки в кустах издали путаются с
огоньками рыбаков у острова Макиносима. Предрассветный
дождь похож на бурю, сдувающую лист с дерев.
Когда слышу крики горных фазанов, в мысль мне прихо-
дит: «То не отец ли мой? Не моя ли это мать?» 30 Когда же
олени с гор, уже привыкнув, подходят ко мне совсем близ-
ко, я чувствую, насколько я далек уже от мира.31
А то, разведя сильнее тлеющий огонек, делаю его това-
рищем своего старческого бдения. Вокруг не такие уж
страшные горы, но случается внимать с волнением и кри-
кам сов, так что разным картинам в этих горах во всякое
время года нет и конца. Тем более же для того, у кого
мысли глубоки, у кого знания велики... для того этим только
все не ограничивается!
349
Ill
Да! Когда я в самом начале селился здесь, я думал: «Ну, на
время»... И так прошло уже целых пять лет. Моя легкая хижи-
на стала немножко уже ветхой, на кровле образовался глубо-
кий слой гнилой листвы, на ограде вырос мох. Когда прихо-
дится — случайно как-нибудь — прослышать о столице, я
узнаю, как много благородных людей поумирало с той поры,
как я сокрылся в этих горах. Про тех же, кто и в счет идти не
может, трудно и узнать что-либо. А сколько таких домов, что
погибли при частых пожарах! Выходит, что только мой вре-
менный приют... лишь в нем привольно и не знаешь беспо-
койства!
Пускай тесны его размеры, есть в нем ложе, чтоб ночь
проспать; циновка есть, чтобы днем сидеть. Чтоб приютить
лишь одного, его вполне хватает. Рак-отшельник любит ра-
ковинку небольшую; это потому, что он хорошо знает, кто
он таков. Морской сокол живет на голых скалах; это потому,
что он сторонится от людей. Вот так и я: мои желания —
только покой; мое наслаждение — отсутствие печали.
Вообще говоря, люди, когда строят жилища, обычно де-
лают это вовсе не для себя: один строит для жены, детей и
прочих домочадцев; другой строит для своих родных, дру-
зей; третий строит господину, учителю, и строят даже для
сокровищ, для лошадей, волов... Я же устроил теперь все это
для себя; для других не строил. И это потому, что — так уже
устроен свет — в моем этом положении нет людей, которые
за мною шли бы; нет и слуг, к которым приходилось бы
обращаться. Пусть и устроил бы я все просторнее,— кому
приют давать мне, кого мне здесь селить?
Вот люди, что зовутся нашими друзьями: они чтут богат-
ство, на первом месте ставят тгриятность в обращении; они не
любят тех, в ком есть подлинное чувство, прямота. Нет ничего
лучше, как своими друзьями делать музыку, луну, цветы!
Вот люди, что зовутся нашими слугами: они смотрят толь-
ко, велика ль награда иль наказание для них; превыше всего
прочего ставят обилие милостей со стороны господ. Любишь
их, ласкаешь, и все же — покоя от забот ты не дождешься
350
этим. Нет ничего лучше, как своим слугою делать самого себя!
Когда случится дело, что нужно совершить, обращаешься к
самому себе. Пусть будет это и не так легко, все же это легче,
чем служить другим, смотреть за тем, как и что другие! Когда
есть куда идти, идешь сам лично. Хоть не легко бывает, все
же лучше, чем заботить сердце мыслью о коне, седле иль во-
лах и колеснице!
Теперь себя я разделил на части, и две службы они мне
служат: руки — слуги, ноги — колесница, и угождают они
моей душе.
Душа же не знает состраданье тела и, когда оно страдает,
ему покой дает; когда же оно здорово, ему велит служить.
Хоть и велит, но меру не превысит! Хоть дело на лад и не
идет, душу не волнуешь!
А это хождение — всегда пешком, всегда в движенье...—
Как это все питает жизнь! Зачем же зря в безделье пребы-
вать? Утруждать других, заставлять страдать их,— ведь это
грех. Зачем же обращаться к чужим силам?
Точно так же и с одеждой и с пищей: платье — глици-
ний, плащ — из пеньки: добуду их — и покрываю свое тело,
цветы же осоки с равнин, плоды деревьев с гор,— их хвата-
ет, чтоб поддержать жизнь. И — этого довольно.
С людьми я не встречаюсь, почему мне и не приходится сты-
диться и досадовать на свой внешний вид. Пища — скудна, но
хоть и груба она — мне она сладка на вкус. Вообще все это гово-
рю я вовсе не для тех, кто счастлив и богат, а говорю лишь о себе
одном: сличаю, что было со мной прежде и что есть теперь.
С тех пор как я бежал от мира, как отринул все, что с
телом связано, нет у меня ни зависти, ни беспокойства.
Жизнь свою вручив Провидению, я не гонюсь за ней и от
нее не отвращаюсь.
Существо мое — что облачко, плывущее по небу: нет у
него опоры, нет и недовольства. Вся радость существования
достигает у меня предела у изголовья беззаботной дремы, а
все желания жизни пребывают лишь в красотах сменяю-
щихся времен года.
Все три мира — всего лишь одна душа!32 Душа — в тре-
воге, и кони, волы, все драгоценности уже ни к чему; палаты
351
и хоромы уже больше не желанны! Теперь же у меня уеди-
ненное существование, маленький шалаш; и я люблю их.
Когда случится мне заходить в столицу, мне стыдно, что
я нищий монах; но когда по возвращении я сижу здесь у
себя, я сожалею о тех, кто так привержен к мирскому
греху. Если кто-нибудь усомнится в том, что здесь сказал
я, пусть он посмотрит на участь рыб и птиц. Рыбе в воде
не надоест. Не будешь рыбой, ее сердце — не понять!33
Птица стремится к лесу. Не будешь птицей, ее сердце —
не понять! Совсем то же и с настроениями отшельника.
Не прожив так, кто их поймет?
Раздел третий
I
Но вот лунный диск земной жизни клонится к закату и бли-
зок уже к гребню «предконечных гор>. И когда я предстану
вдруг пред скорбью «трех путей» 34, о чем придется мне жалеть?
II
Будда учил людей: «Соприкоснешься с вещью, не при-
крепляйся близко к ней!» Значит, и то, что я теперь люблю
вот эту хижину из трав, уже есть грех. Значит, то, что я
привержен так к уединению,— уже преграда на пути... А
что же, когда я говорю о бесполезных радостях и провожу
так зря и попусту все время?
III
В предрассветную тишь сижу я в думах об этом законе
и, обращаясь к своей душе, задаю ей вопрос: «Убежал ты
от мира, с горами, лесами смешался... все для того, чтоб
душу спасти, чтоб «Путь» выполнять. Но вид твой подобен
монаху, душа же — в скверне погрязла. Жилище твое по
образцу Дзёмё-кодзи 35, а то, что ты совершаешь, не дос-
352
тигнет даже до степени дел Сюрихандоку36. Иль в этом
сам виноват? Все это — отплата презрением и бедностью
за прежнюю жизнь? Иль это смущает тебя, в заблуждени-
ях погрязшее сердце?
И на это в душе нет ответа. Только одно: к языку обра-
тившись, раза два или три неугодную Будде молитву ему
произношу.
Конец третьей луны второго года Кэнряку (1212г.).
Писал брат Рэн-ин 37 в хижине на горе Тояма.
24-3893
кэнко-хоси
ЗАПИСКИ ОТ СКУКИ
Когда весь день праздно сидишь против тушечницы и для
чего-то записываешь всякую всячину, что приходит на ум,
бывает, такое напишешь — с ума можно сойти.
I
Итак, раз уж вы родились в этом мире страстей, вы мно-
го чего можете еще пожелать.
О положении императора и помыслить страшно. Потом-
ки августейшего, вплоть до самых отдаленных, благородны —
они ведь не чета простым смертным.
Даже заурядные люди, пожалованные званием тонэри1,
выглядят внушительно. О первых сановниках и говорить не
приходится. Не только их дети, но и внуки — пусть им
даже изменит судьба — очаровательны своей утонченнос-
тью.
Те, кто ниже их по происхождению, тоже при случае де-
лают доступную для себя карьеру, и тогда у них бывает очень
спесивый вид. И хотя они мнят себя великими, это совер-
шенно никчемные люди.
Нет участи незавиднее, чем участь монаха. Сэй-Сёнагон
писала: «В глазах людей он подобен чурбану», и верно, так
оно и есть.
354
Оттого что бонзы галдят с огромной силой, внушительнее
они не выглядят.
Помнится, будто мудрец Дзога2 проповедовал, что жаж-
да мирской славы несовместима с учением Будды. Но даже
и у праведного отшельника есть, по-видимому, какое-то за-
ветное желание.
У человека, например, может возникнуть желание выде-
ляться своим обликом, прекрасным во всех отношениях. Того,
кто говорит мало, не надоест слушать. Когда ваш собеседник
приятен в общении, да еще и немногословен, им не пресы-
тишься, с ним всегда хочется общаться. Горько, когда чело-
век, который со стороны кажется превосходным, обнару-
живает истинную свою сущность, недостойную вашего
расположения. Внешность и положение даны человеку от
рождения, а сердце, если его вести от одной мудрости к
другой, более совершенной,— разве оно не поддастся?
Если человек с прекрасной внешностью и душой невеже-
ствен, он без труда подавляется людьми низкими и некраси-
выми и становится таким же, как они. Это прискорбно.
То, что желательно: изучение истинно мудрых сочине-
ний 3, стихосложения, японских песен, овладение духовны-
ми и струнными инструментами, а также знание обрядов
и церемоний. Если человек возьмет себе это за образец,
превосходно.
Почерк должно иметь не корявый и беглый; обладая при-
ятным голосом, сразу брать верную ноту; не отказываться
выпить, несмотря на смущение,— это хорошо для мужчины.
II
Человек с раздутым самомнением, который и принципы
управления времен древних мудрецов забыл, и не знает ни
скорбей народа, ни причин, от которых дела в стране при-
ходят в упадок, но, во всем стремясь к роскоши, бывает
преисполнен самодовольства, кажется мне бездумным до от-
вращения.
«Используй то, что имеется под рукой — от одежды и
головных уборов до коня и бычьей упряжки. Не гонись за
355
внешним великолепием»,— значится в завещании светлей-
шего Кудзё4. Рассуждая о придворных делах, монашествую-
щий император Дзюнтоку писал также: «Императорские
вещи — и плохие хороши».
III
Мужчина, который не знает толка в любви, будь он хоть
семи пядей во лбу,— неполноценен и подобен яшмоволу
кубку без дна. Нет ничего более трогательного, чем бродить,
не находя себе места, вымокнув от росы или инея, когда
сердце твое, боясь родительских укоров и мирской хулы, не
знает и минуты покоя; когда мысли разбегаются в разные
стороны и притом — спать в одиночестве и ни единой ночи
не иметь спокойного сна!
При этом, однако, нужно стремиться к тому, чтобы все-
рьез не потерять голову от любви, чтобы не давать женщине
повода считать вас легкой добычей.
IV
Не забывать о грядущем рождении 5, не отходить от уче-
ния Будды — завидный удел.
V
Человеку, который в несчастье впадает в скорбь, лучше
не принимать опрометчиво решения о постриге, а затво-
риться, чтобы не слышно было — есть ли кто за дверью, и
жить, не имея никаких надежд на будущее, тихо встречая
рассвет и сумерки. Так, видимо, и думал Акимото-но-
тюнагон 6, когда сказал: «Захолустья луну без вины я уви-
жу».
VI
Тем, кто высоко вознесся по своему положению, и тем
более таким, кому несть числа, лучше всего не иметь детей.
356
Прежний принц тюсё7, первый министр Кудзё8, Левый
министр Ханадзоно9 — все желали прекращения своего рода.
А министр Сомэдоно 10, как написано в «Рассказах Старца
Ёцуги» 11, говаривал: «Чудесно, когда потомков нет, скверно,
если они вырождаются». И когда принц Сётоку 12 готовил
себе усыпальницу, он, как гласит предание, сказал: «Здесь
урежь, там убавь: думаю, что потомков не будет» 13.
VII
Если бы человеческая жизнь была вечной и не исчезала
бы в один прекрасный день, подобно росе на равнине Ада-
си 14, и не рассеивалась бы, как дым над горой Торибэ 15, не
было бы в ней столько скрытого очарования. В мире замеча-
тельно именно непостоянство.
Посмотрите на тех, кто обладает жизнью,— человеческая
жизнь самая длинная. Есть существа вроде поденки, что уми-
рает, не дождавшись вечера, и вроде летней цикады, что не
ведает ни весны, ни осени. Достаточно долог даже год, если
его прожить спокойно.
Если ты жалеешь, что не насытился вдоволь жизнью, то,
и тысячу лет прожив, будешь испытывать чувство, будто твоя
жизнь была подобна краткому сну. Что ты, долговечный, ста-
нешь делать в этом мире, дождавшись, когда облик твой
станет безобразным! «Если жизнь длинна, много примешь
стыда», поэтому лучше всего умереть, не дожив до сорока
лет.
Когда переступаешь этот порог, перестаешь стыдиться
своего вида: тянешься к людям и на закате дней печешься
лишь о потомках, хочешь дожить до их блестящего будуще-
го: лишь мирскими страстями одержима твоя душа, но сам
ты перестаешь постигать очарование вещей — это ужасно.
VIII
Ничто так не приводит в смятение людские сердца, как
вожделение. Что за глупая штука — человеческое сердце! Вот
хотя бы запах — уж на что вещь преходящая, и всем извес-
357
тно, что аромат — это нечто, ненадолго присущее одежде.
Но, несмотря на это, не что иное, как тончайшие благово-
ния неизменно волнуют наши сердца.
Рассказывают, что отшельник Кумэ 16, узрев однажды бе-
лизну ног стирающей женщины, лишился магической силы.
Действительно, когда кожа на руках и ногах чистая, формы
их округлы, а тело красиво своей первозданной красотой,
может, пожалуй, случиться и так.
IX
Женщина, когда у нее красивы волосы, всегда, по-моему,
привлекает взоры людей. Такие вещи, как общественное
положение и душевные качества, можно распознать и через
ширму — по одной только манере высказываться.
Иной раз, если представится случай, женщина способна
вскружить голову человеку даже каким-нибудь пустяком. Но
вообще-то в ее мыслях одна лишь любовь,— из-за любви она
и спать не спит как следует, и себя не жалеет, и даже то, что
невозможно снести, переносит терпеливо.
Что же касается природы любовной страсти, поистине —
глубоки ее корни, далеки истоки. Хотя и говорят, что шесть
скверн 17 изобилуют страстными желаниями, но их можно
возненавидеть и отдалить от себя. Среди всех желаний труд-
но преодолеть только одно — любовную страсть. Здесь, вид-
но, недалеко ушли друг от друга и старый, и молодой, и муд-
рый, и глупый.
Поэтому-то и говорится, что веревкой, свитой из женских
волос, накрепко свяжешь большого слона, а свистком, выре-
занным из подметок обуви, которую носит женщина, навер-
няка приманишь осеннего оленя.
То, с чем нужно быть более всего осмотрительным, и то,
чего следует остерегаться больше всего, и есть любовная страсть.
X
Когда жилище отвечает своему назначению и нашим
желаниям, в нем есть своя прелесть, хоть и считаем мы его
358
пристанищем временным. Там, где живет себе человек с
хорошим вкусом, даже лунные лучи, что проникают в дом,
кажутся милее.
Пусть даже это и не модно и не блестяще, но когда от
дома отходят старинные аллеи, когда трава, как бы нена-
роком выросшая в садике, создает настроение, когда со
вкусом сделаны веранда и редкая изгородь возле дома,
когда даже домашняя утварь, навевая мысли о далеком
прошлом, остается незаметной — все это кажется изящ-
ным.
А когда в домах, отделанных с большим тщанием многи-
ми умельцами, все, начиная с выстроенной в ряд невырази-
мо прекрасной китайской и японской утвари и кончая тра-
вой и деревьями в садике, создано нарочито, это и взор
утомляет, и кажется совершенно невыносимым.
При взгляде на такое жилище думается: «Тут можно про-
жить долго, но ведь все это может в одно мгновение превра-
титься в дым!»
Как правило, по жилищу можно судить о хозяине. Над
особняком министра Готокудайдзи 18 якобы для того, чтобы
на кровлю не садились ястребы, была протянута веревка. Уви-
дев ее, Сайге 19 заметил:
— А если ястреб и сядет, что за беда?! Вот какова душа
этого вельможи! — и уже не стал, как передают, заходить к
нему.
Этот случай припомнился мне, когда на коньке крыши во
дворце Кодзакадоно, где жил принц Ая-но Кодзи, однажды
тоже была протянута веревка. Один человек сказал мне тогда:
— Здесь стаями летают вороны. Его высочеству больно
видеть, как они таскают из пруда лягушек.
«Как это замечательно!» — подумал я тогда.
Может быть, у Готокудайдзи тоже были какие-нибудь вес-
кие причины?
XI
Это было в месяце каннадзуки20, в долине под названием
Курусу. Бредя в поисках одного горного селения по беско-
359
нечно длинной замшелой тропинке, я нашел одинокую заб-
рошенную хижину.
Не раздавалось ни звука, только вода капала из бамбу-
ковой трубы, схороненной под опавшими листьями. В
хижине на полке акадана21 были рассыпаны сорванные
хризантемы и алые листья клена: должно быть, здесь кто-
то жил. Как зачарованный смотрел я вокруг: «Ну что ж,
можно жить и так!»
Тем временем в тамошнем садике я заметил большое
мандариновое дерево. Его ветви склонялись под тяжестью
плодов, но дерево было обнесено глухой изгородью. Меня
это несколько отрезвило. «О, если бы не было этого дере-
ва!» — подумалось мне.
XII
Приятно бывает в задушевной беседе с человеком одних
с вами вкусов беспечно поболтать и о чем-нибудь интерес-
ном, да и просто так, о разном вздоре. Когда же нет
такого человека, а собеседник обеспокоен лишь тем, чтобы
не перечить вам в какой-нибудь мелочи, появляется чув-
ство одиночества.
Случается иной раз вести разговоры с разными людьми.
От одного только и слышишь: «Да, действительно». Другой
не во всем согласен с вами и начинает спорить. «А я так
не считаю,— заявляет он,— вот так-то, по таким-то причи-
нам». В этих случаях кажется, что разговор помогает рас-
сеять скуку, но в действительности в разговоре с инако-
мыслящим человеком можно высказываться лишь о
пустяках. Как это грустно, когда близкий ваш друг — далеко!
XIII
Ни с чем не сравнимое наслаждение получаешь, когда в
одиночестве, открыв при свете лампады книгу, приглаша-
ешь в друзья людей невидимого мира 22.
Книги эти — изумительные свитки «Литературного избор-
ника» 23, «Сборник сочинений господина Во» 24, речения Лао-
360
цзы, «Каноническая книга мудреца из Наньхуа» 25. Древние
творения, созданные учеными нашей страны, тоже полны
обаяния.
XIV
Очень занятны японские песни. Даже труд презренных
лесорубов облагораживается, когда о нем поют; даже ужас-
ный вепрь, если сказать: «Спящего вепря ложе», начинает
казаться добрым.
В нынешних песнях отдельные строки кажутся состав-
ленными весьма искусно, но они почему-то совсем не то,
что старинные песни, где все — не только слова — казалось
исполненным очарования.
Цураюки26 говорил:
Хотя из нитей
Не сплетен (разлуки путь)...
Говорят, что это стихотворение считалось наихудшим в
«Собрании старинных и новых песен» 27, но тем не менее
сразу видно, что такой оборот не мог бы сочинить наш со-
временник. В песнях того времени выражения и слова тако-
го рода встречались особенно часто. Трудно понять, почему
такая слава закрепилась именно за этими стихами. В «Пове-
сти о Гэндзи» 28 они записаны так:
Хотя и не сплетен (разлуки путь)...
Точно так же отзываются и о стихах из «Нового собра-
ния старинных и новых песен» 29:
Даже сосна, что (хвою) сберегает,
На вершине унынья полна.
Действительно, по форме они выглядят немного бессвязны-
ми, однако в дневнике Иэнага30 написано, что при опросе во
время поэтических состязаний это стихотворение было при-
знано отменным, и его величество, особенно этим стихотворе-
нием растроганный, отозвался и потом о нем с похвалой.
25-3893
361
Говорят, будто исстари не меняются лишь законы сти-
хосложения. Не знаю, так ли это. Когда читаешь стихи древ-
них поэтов, где слова и образы те же, что звучат и поныне,
впечатление складывается, совсем иное. Они кажутся легки-
ми, изящными, чистыми по форме и глубокими по очарова-
нию. Да и слова песен эйкёку31 из сборника Рёдзинхисё 32
тоже полны очарования.
Как прекрасно звучало все — даже случайно оброненные
слова — в устах древних!
XV
Отправляясь в небольшое путешествие, все равно куда,
ты как будто просыпаешься. Когда идешь, глядя окрест, об-
наруживаешь множество необычного и в заурядной дере-
вушке, и в горном селении. Улучив момент, отправляешь в
столицу послание: «Не забудь при случае того, сего». Это
занятно.
В такой обстановке занимает решительно все. Даже при-
вычная утварь кажется прелестной, а люди талантливые или
красивые представляются очаровательнее обычного.
Интересно также укрыться тайком в храме или святилище.
XVI
Танец кагура33 изящен и интересен. Из музыкальных
инструментов вообще хороши флейта и хитирики34. Но всегда
хочется слушать бива35 и японскую арфу36.
XVII
Служить Будде, затворившись в горном храме,— и не
наскучит, и создает чувство очищения помраченности37 в
Душе.
XVIII
Должно быть, изумительно, когда человек скромно ведет
себя, избегает роскоши, не приемлет богатств и не прельща-
ется мирскими страстями. Издревле среди мудрых богатые —
362
редкость. В Китае жил некогда человек по имени Сюй Ю 38.
У него не было ничего — никакого имущества, он даже воду
пил, зачерпывая ладонями. Увидев это, кто-то принес ему
сосуд из тыквы, но однажды, когда мудрец повесил его на
сучок, сосуд загудел под ветром. Сюй Ю выбросил его, ска-
зав: «Как он докучлив!» И опять он стал пить воду, зачерпы-
вая ладонями. Как же, наверное, ясно было у него на душе!
Сун Чэнь39 в зимние месяцы не имел постели — у него
была лишь охапка соломы. Вечером он ложился на нее, ут-
ром убирал. Китайцы сочли это замечательным, а посему
описали и описания эти передали потомкам. А наши даже
изустно не могут рассказать о таких поступках.
XIX
Смена времен года очаровательна в любой мелочи. Веро-
ятно, каждый скажет, что очарование вещей осенью всего
сильнее. Это, конечно, так, но, по-моему, весна более всего
приводит в движение наши чувства.
С той поры как щебет птиц зазвучит как-то особенно по-
весеннему, как в мягком солнечном свете возле заборов начи-
нает прорастать травка, весна постепенно вступает в свои пра-
ва: расстилаются туманы и мало-помалу распускаются цветы.
И тут как раз налетают дождь и ветер, суматошно разбрасыва-
ют цветы и мчатся дальше. Пока не появится молодая листва,
цветы доставляют одни только беспокойства.
Не только прославленный аромат цветущего апельсина 40,
но и благоухание сливы, воскрешая минувшее, любовно на-
поминает о нем. Много незабываемого таят в себе и красота
горных роз, и изменчивый облик глициний.
Кто-то говорил мне, что во время праздника Омовения
Будды 41 и в те дни, когда отмечают праздник 42 в святилище
Камо, «когда ветки буйно зарастают молодыми листочка-
ми,— и очарование мира ощущаешь сильнее, и людская
любовь становится совершеннее». Поистине это так.
А разве не сжимается сердце в пятую луну, когда в кар-
низы втыкают ирис43, высаживают рассаду или когда тре-
щат коростели!
363
В шестую луну чарует вид белеющей возле убогой хижи-
ны тыквы-горлянки и дымок костра — защита от москитов.
Есть своя прелесть и в заклинаниях шестой луны 44.
А как прекрасны празднования седьмого вечера45!
Осенью, в ту пору, когда ночи становятся все холоднее, ког-
да с криком улетают дикие гуси, когда нижние листья кустов
хаги меняют окраску, накапливается особенно много дел: сжать
рис, просушить поля... Прелестно и утро после бури.
Если продолжать разговор, то окажется, что все это давно
уже описано в «Повести о Гэндзи» и «Записках у изголо-
вья», и все-таки невозможно не говорить об этом снова и
снова. Поскольку не высказывать того, что думаешь,— это
все равно что ходить со вспученным животом, нужно, пови-
нуясь кисти, предаться этой пустой забаве, затем все по-
рвать и выбросить, и тогда люди ничего не смогут увидеть.
Но и картина зимнего увядания едва ли хуже осенней. Вос-
хитительны багряные листья, опавшие на траву возле пруда,
белым-белое от инея утро и пар, что поднимается от ручейка.
Преисполнена ни с чем не сравнимым очарованием и та пора,
когда год кончается и всякий человек занят своими хлопотами.
Грустен вид неба после двадцатого числа с его холодным и чи-
стым месяцем, который ничем не интересен и которым никто
не любуется. Очаровательны и величественны такие церемо-
нии, как Имена будд 46 или Выход посыльного пред лотосом 47.
В это время процветают дворцовые обряды, среди которых
такими значительными бывают непрестанные хлопоты, свя-
занные с заботами о грядущей весне! Интересно, когда Изгна-
ние демона 48 переходит в Почитание четырех сторон 49.
В новогоднюю ночь в кромешной тьме зажигают сосно-
вые факелы; всю ночь напролет люди бегают по улицам, сту-
ча в чужие ворота, громко кричат и носятся как по воздуху.
Но с рассветом, как оно и положено, все звуки затихают.
Грустно бывает расставаться со старым годом.
В наше время в столице уже не говорят о том, что это ночь
прихода усопших, и не отмечают Праздник душ 50, но их еще
проводят в восточных провинциях, и это очаровательно!
Утром Нового года поражает вид рассветного неба, и ка-
жется, будто оно стало совершенно иным, не таким, как
364
вчера. Красива и вызывает радостное чувство большая улица,
сплошь украшенная сосенками 51,— и это тоже чарует.
XX
Некий отшельник — уже не помню, как его звали,— ска-
зал однажды:
— Того, кто ничем с этим миром не связан, трогает одна
только смена времен года.
И действительно, с этим можно согласиться.
XXI
Любование луной всегда действует умиротворяюще. Весь-
ма любопытно, что на слова одного человека, будто ничего
нет интереснее, чем любование луной, другой возразил: «Са-
мое глубокое очарование — в росе».
Очаровать может все что угодно — это зависит от случая.
О луне и цветах и говорить нечего. Но что особенно мо-
жет взволновать человека, так это дуновение ветерка. В лю-
бое время года прекрасна и картина чистого водного пото-
ка, что бежит, разбиваясь о скалу. Как я был очарован, когда
прочитал стихи:
Юань и Сян52 днем и ночью
К востоку стремятся, струясь.
Для того, кто в глубокой печали,
На миг задержаться не могут они.
Цзи Кан 53 тоже говорил: «Гуляя по горам и низинам,
любуясь рыбами и птицами, радую сердце свое». Ничто так
не утешает, как скитания вдали от людей, там, где свежи
воды и травы.
XXII
Мне во всем дорог лишь мир старины. Нынешние нравы,
как видно, становятся все хуже и хуже. И даже прекрасный
сосуд, изготовленный каким-нибудь искусным мастером резь-
365
бы по дереву, тем и приятен, что формы его старинны. За-
мечательны слова, записанные в старину на клочках бумаги.
А вот разговорная речь становится все более и более
убогой. Древние говорили: курума мотагэё — «поднять по-
возку», хи какагэё — «прибавить огня в светильниках»; ныне
говорят: мотэ агэё, каки агэё. Придворной прислуге долж-
ны говорить: ниндзю татэ — «челядь, стройся!», а говорят:
татиакаси 54 сироку сэё — «факелы засветить!» А взять ме-
сто, откуда августейший внимает церемонии объяснения
сутры Всепобеждающего Закона55,— его называли Гоко-но
ро — «Хижина высочайших размышлений»,— ныне назы-
вают коротко — «Хижина размышлений». «Жаль»,— гово-
рил один старый человек.
XXIII
Хотя и говорят: «Грядущий век упадка», это совсем не от-
носится к Девятивратному57. Его священные очертания, не-
похожие на все мирское, великолепны. Сколь прекрасно зву-
чат такие названия, как Росистый терем57, Трапезная58,
такой-то зал, врата такие-то!
Но даже и в подлом доме обычные названия — «ставен-
ки», «малый дощатый настил» 59 или «высокая раздвижная
дверь» — ласкают слух.
Чудесны слова: «Стан к ночи готовь!» 60 Из августейшей
опочивальни доносится: «Светильники! Быстро!» Это тоже
изумительно. Не говоря уже о посвящении высокого вельмо-
жи в должность, интересно смотреть и на привычно спеси-
вые лица чиновной мелюзги. Забавно, когда ночь так холод-
на, а они, устроившись там и сям, спят до рассвета!
«Приятен и радостен звон священных бубенцов в зале
Придворных Дам» 61,— говорил когда-то первый министр
Гокудайдзи62.
Когда принцессы пребывают в Храме на равнине63, их
облик кажется несказанно изящным и привлекательным.
Забавно, что из неприязни к таким словам, как «Будда»,
«сутра», они говорят: «тот, что в центре» или «цветная
бумага».
366
Покидать святцдища богов грустно: они так очарователь-
ны. Совершенно неповторим вид их вековых рощ64, а «не-
фритовая ограда» 65, окружающая святилище, и полотнища,
висящие на священном дереве сакаки66,— разве они не пре-
лестны?
Особенно интересны святилища Исэ, Камо, Касу га, Хэйя,
Сумиёси, Мива, Кибунэ, Ёсида, Охарано, Мацуно-о, Умэ-но
мия.
XXIV
Мир изменчив, как заводи и стремнины реки Асукагава.
Времена меняются, следы деяний исчезают, уходят, сменя-
ясь, радость и печаль, цветущие некогда долы становятся
необитаемыми пустошами, а в неизменных жилищах одни
люди сменяют других. С кем побеседуешь о старине, если
персик и слива не говорят? 67
Особенно непостоянным кажется мир при взгляде на
некогда достославные останки неведомой им старины.
Когда смотришь на дворец Кёгоку68 или храм Ходзё69,
то поражаешься, что желания людей постоянны, деяния
же изменчивы. «Вельможа из храма» 70, строя прекрасные
дворцы, жалуя вельможам и храмам бесчисленные помес-
тья, полагал, что и впредь до грядущих веков его лишь род
останется опекуном императоров и опорой вселенной. Ду-
мал ли он тогда, что все это может прийти в такой упа-
док?..
До недавнего времени оставались еще и большие воро-
та 71, и алтарь, но в годы Сёва72 южные ворота сгорели. Ал-
тарь оказался опрокинутым, да так и не случилось его вос-
становить. И только Зал Безмерно Долгой Жизни73 остался
в прежнем своем виде. Стоят в ряду девять будд74 высотою
в дзё и шесть сяку75, вызывая всеобщее почитание. Чаруют
до сих пор картины Кодзэй-дайнагона76 и створчатые две-
ри, расписанные Канэюки77. Говорят, будто остался еще храм
Цветка Закона78. Но и это долго ли продержится?..
А что касается мест, где не сохранилось подобных сле-
дов,— то хоть и остались там еще основания строений, но
367
нет людей, которые бы точно знали, что это такое. А если
это так, бесполезно загадывать наперед, что бы то ни было,
включая мир, который не сможешь увидеть79.
XXV
Как подумаешь о цветах сердца человеческого, что блек-
нут и осыпаются даже без дуновения ветерка,— становится
печальнее, чем от разлуки с умершим, когда постигаешь
переход в мир за пределами нашего, ибо не забыть ни
одного слова из тех, коим некогда ты внимал столь про-
никновенно.
Поэтому были люди, жалевшие, что окрасится белая нить,
печалившиеся, что дорога разделится на тропы.80
Среди «Ста песен времен экс-императора Хорикава» 81 есть
такая:
У дома милой,
Что была мне некогда близка,
Давно заброшена ограда.
Остались лишь фиалки,
Но и они смешались с тростником.82
Грустная картина. Видимо, так все и было.
XXVI
Бывает беспредельно грустно, когда, совершая церемонию
Передачи государства83, вручают меч, яшму и зерцало84. Го-
ворят, что той весной, когда новый монах-император85 со-
благоволил оставить трон, он сочинил стихи:
Дворцовая челядь
Заботы об этом не знает —
Цветы, осыпаясь,
Неубранный сад
Устилают.
Люди окунаются в бурные хлопоты нового правления, и
к бывшему императору нет ни одного паломника. Вот так и
раскрывается человеческая сущность.
368
Нет ничего более печального, чем год всеобщего траура86.
Необыкновенно гнетущую картину являет все — от вида ав-
густейшей Хижины скорби 87, где прямо на землю положе-
ны доски пола 88, развешаны шторы из камыша 89, грубы
полотняные ленты над шторами90 и не отделана утварь,— и
до одежды, мечей и поясов придворных.
Если спокойно размышляешь, тебя охватывает неодоли-
мая тяга ко всему безвозвратно ушедшему. После того как в
доме все стихнет, долгими вечерами для собственного раз-
влечения разбираешь разный хлам, рвешь и выбрасываешь
клочки бумаг. «Зачем это оставлять?» — думаешь при этом.
И вдруг среди них натыкаешься на беглые записи или ри-
сунки, сделанные под минутным впечатлением теми, кого
уже нет. Тогда-то и всплывает в памяти та минута. Пусть
даже это будет записка того, кто еще жив, но если это было
давно,— какое очарование вспоминать, по какому случаю да
в каком году ее писали!
Глубокое волнение вызывает и привычная утварь, что не
имеет души и подолгу остается неизменной.
XXVII
Нет времени более печального, чем время после кончины
человека. Пока длится «промежуточная тьма» 91, множество
родственников съезжаются в горы и, сгрудившись в тесной,
лишенной удобства хижине, совершают посмертные обряды.
Это очень хлопотно. Дни бегут быстро, как никогда. В после-
дний день нет ни настоящего чувства, ни взаимных бесед.
Каждый сам по себе забирает свои вещи, и все расходятся
разными дорогами.
А по возвращении в родные дома их вновь ожидает много
грустного. «Того-то и того-то,— говорят они,— нельзя делать
ни в коем случае; а этого следует избегать». Чем бы это ни
было вызвано, какими все-таки негодными кажутся мне в
подобных случаях людские сердца!
Один за другим проходят месяцы и годы, однако не при-
носят они ни капли забвения,— и все же говорят ведь: «День
за днем все далее покойный» 92, поэтому, несмотря ни на
369
что, нет уже и дум таких, как в те скорбные мгновения;
смотришь, люди уже и о пустяках болтают, и шутят друг с
другом.
Прах покойного погребен в забытых всеми горах. И вско-
ре после того, как придут поклониться ему в Установленный
день93, надгробие порастает мхом, покрывается осыпавшей-
ся листвой деревьев, ибо не бывает здесь других посетителей,
кроме вечерней бури да ночной луны.
Хорошо, пока есть кому пожалеть и вспомнить усопшего.
Но и эти люди, недолго пожив, умирают. Станут ли тогда
скорбеть об усопшем потомки, которые и знают-то его только
понаслышке?
Поэтому, коли над останками уже совершились поминаль-
ные службы, после никто уже и не ведает, что это был за
человек и каково его имя. Только человек с чувствительной
душой с грустью посмотрит на вешние травы, что восходят
здесь. В конце концов и сосна, что стонала здесь под натис-
ком бури, не дождавшись своего века, разделывается на дро-
ва; и древнюю могилу распахивают под поле, так что от нее
даже и следа не останется. Как это печально!
XXVIII
Однажды утром, когда шел изумительный снег, мне нуж-
но было сообщить кое-что одному человеку, и я отправил
ему письмо, в котором, однако, ничего не написал о снего-
паде.
«Можно ль понять,— ответил он мне,— чего хочет чело-
век, который до такой степени лишен вкуса, что ни словом
ни обмолвился о снегопаде? Сердце ваше еще и еще раз
достойно сожаления». Это было очень забавно.
Ныне того человека уже нет, поэтому часто вспоминаю
даже такой незначительный случай.
XXIX
Двадцатого дня девятой луны по любезному приглаше-
нию одного человека я до рассвета гулял с ним, любуясь лу-
ной. Во время прогулки мой спутник вспомнил, что здесь
370
живет одна женщина, и вошел к ней в дом в сопровожде-
нии слуги.
В запущенном садике лежала обильная роса. Нежно, не-
поддельным ароматом благоухали травы, и образ той, что со-
крылась здесь от людей, казался мне бесконечно милым.
Некоторое время спустя мой спутник вышел, однако я,
занятый своими мыслями, некоторое время еще продол-
жал наблюдать за хижиной из своего укрытия. Дверь опять
чуть приоткрылась — хозяйка, по-видимому, любовалась
луной.
Закрой она дверь и скройся сразу же, мне стало бы до-
садно. Но откуда ей было знать, что тут человек, видевший
все от начала до конца? Ведь подобные опасения могут воз-
никнуть лишь из постоянной настороженности.
Потом я узнал, что вскоре та женщина скончалась.
Когда нынешний дворец достраивался, его показали
людям, знающим толк в старине. Они заявили, что при-
драться тут не к чему. Близился уже день переноса рези-
денции 94, как вдруг, осматривая новый дворец, Гэнкимонъ-
ин95 соблаговолила заметить:
— Гребневидный проем96 во дворце Канъиндоно97 был
круглым, никакой выемки там и в помине не было.
Это, по-моему, восхитительно.
Ошибка заключалась в том, что здесь его сделали листо-
видным, с деревянным обрамлением. Ошибку исправили.
XXX
Раковина кайко98 похожа на раковину хорагай ", однако
меньше ее по размерам и у устьица имеет узкую и далеко
выступающую крышечку.
Кайко из бухты Канадзава провинции Мусаси, по словам
местных жителей, называют энатари.
XXXI
Человек с плохим почерком, невзирая на это, засыпает всех
письмами. Заставлять писать других, ссылаясь на то, что у
тебя корявый почерк,— дурно.
371
XXXII
Один человек сказал мне: «Когда ты долгое время не на-
вещаешь любимую женщину, то уже думаешь о том, как
она на тебя негодует. Выказав ей свою небрежность, муча-
ешься тем, что нет тебе никакого оправдания.
И тут ни с чем не сравнимую радость приносит тебе ее
письмо, где говорится: «Нет ли у тебя слуги? Мне не хватает
одного». Хорошо, когда у женщины такой характер!»
Действительно это так.
XXXIII
Бывает, что неразлучный твой приятель вдруг меняется и
начинает тебя стесняться. Некоторые говорят в таких случа-
ях: «Ну теперь-то к чему это?» Однако мне такой человек
представляется истинно прекрасным.
Бывает, что прекрасным может показаться и не столь близ-
кий человек, если с ним немного поговоришь о том о сем.
XXXIV
Глупо всю жизнь истязать себя, не зная минуты покоя в
погоне за славой и выгодой. Когда ты богат, тебе нужно защи-
щать свою плоть. Богатство — это сводня, заманивающая бед-
ствия и навлекающая беспокойства. Пусть после твоей смерти
подопрут этими деньгами хоть Большую Медведицу — людям
они ничего, кроме обузы, не принесут. И то, что глупцу они
радуют взор и доставляют удовольствие, недостойно внимания.
Большие экипажи, откормленных коней, украшения из
золота и драгоценных камней — все это разумный чело-
век сочтет ненужным и нелепым.
Следует раскидать золото в горах, а драгоценности выб-
росить в бездну. Самый глупый человек — это тот, кто пле-
няется богатством.
Можно желать, чтобы не подлежащее погребению имя твое
долго оставалось известным в мире. Но можно ль назвать
выдающимися людьми одних только высокопоставленных и
высокородных? Бывает, что даже последний дурак, ежели толь-
372
ко он родился в знатной семье и к нему благоволит судьба, дос-
тигает высоких чинов и утопает в роскоши недосягаемой. И
таких примеров много, когда выдающиеся ученые, мудрецы за-
нимали низкие посты, да так и проводили свою жизнь, не встре-
тив удачи. Второе место по глупости занимают те, которые един-
ственно чего жаждут, так это высоких чинов и должностей.
А теперь хорошенько подумаем о желании оставить после
себя славу человека незаурядного по уму и по душевным каче-
ствам. Что значит «любить славу» ? Это значит радоваться изве-
стности среди людей. В мире одинаково не задерживаются и
тот, кто хвалит, и тот, кто хулит. Да и те, кто слушает их, тоже
скоро уходят из этого мира. Захочешь ли после этого кого-то
стыдиться, кому-то быть известным? Хвала — это лишний ис-
точник хулы. Нет также никакого проку и в посмертной славе.
Стремиться к ней — третья по счету глупость.
Однако если говорить об этом людям, которые, изо всех
сил набираясь учености, желают преисполниться мудрости,
то можно сказать так: где появляется мудрость, там и ложь,
а таланты приумножают мирскую суету.
Внимать тому, что передают, познавать то, чему учат люди,
не есть истинная мудрость. Что же можно назвать мудростью?
Хорошо и нехорошо суть одно и то же 10°.
Что же называть хорошим?
У истинного человека нет ни мудрости, ни добродетелей,
ни достоинств, ни имени. Кто же знает его, кто расскажет о
нем? И не потому, что добродетели он прячет, а глупость
выгораживает. Это бывает потому, что грани между мудрос-
тью и глупостью, прибылью и убытком для него не было из-
начально.
Те, кто, предавшись омраченности, домогается славы и
богатств, подобны перечисленным глупцам.
Все в мире — ничто; ничто не достойно ни речей, ни
желаний.
XXXV
Некий человек пожаловался как-то высокомудрому Хо-
нэну 101:
373
— Во время молитвы «Поклоняюсь будде Амитабха» 102
меня клонит ко сну, и я пренебрегаю молитвой. Как мне от
этого избавиться?
— Как проснешься, твори молитву,— ответил ему свя-
тейший.
Ответ, достойный уважения.
— Если думаешь, что возрождение в раю наступит — оно
наступит; если думаешь, что не наступит — оно не насту-
пит,— сказал как-то высокомудрый Хбнэн.
Это тоже заслуживает уважения.
И еще он говорил:
— Если ты даже сомневаешься, то твори молитву — и
ты возродишься.
И эти слова достойны уважения.
XXXVI
В провинции Инаба у одного праведника была красавица
дочь. Много молодых людей сваталось к ней. Но эта девица
питалась одними только каштанами и ни в каком виде не
признавала риса. «Такая странная особа не может вступить в
брак» 103,— говорили ее родители и не отпускали девушку за-
муж.
XXXVII
В пятый день пятой луны, когда мы приехали на камос-
кие бега 104, огромная толпа перед нашей повозкой загоро-
дила нам зрелище. Поэтому каждый из нас, сойдя с повоз-
ки, устремился к краю ограды, но там теснилось особенно
много людей, так что между ними было невозможно про-
тиснуться.
По этому случаю какой-то монах взобрался на сандаловое
дерево и, устроившись в развилке сучьев, стал наблюдать за
бегами. Крепко зажатый ветвями, монах несколько раз креп-
ко засыпал, но всегда, едва только начинало казаться, что он
вот-вот свалится, он просыпался. Те, кто видели это, изощря-
лись в насмешках:
374
— Какой несусветный болван! Вот ведь сидит на такой
хрупкой ветке и преспокойно себе засыпает!
Внезапно мне в голову пришла мысль, которую я тут же
и высказал:
— Смерть любого из нас, может быть, наступит сию
минуту, не так ли? Мы же забываем об этом и проводим
время в зрелищах. Это глупость почище всякой другой!
— Воистину, так оно и есть, совершеннейшая глупость,—
откликнулись стоявшие впереди люди и, расступившись,
пропустили меня вперед со словами: — Проходите, пожа-
луйста, сюда!
Правда, подобное соображение могло бы прийти в голову
всякому, но тут я высказал мысль свою как раз к случаю, и,
видимо, это тронуло людей за душу. Человек ведь не дерево и
не камень, и поэтому он не может не поддаться чувству под
влиянием минуты.
XXXVIII
У некоего Карахаси-тюдзё 105 был сын по имени Гёгасод-
зу — священник, наставлявший мирян в учении Будды. Свя-
щенник этот страдал приливами крови к голове. С годами у
него стало закладывать нос, и в конце концов ему сделалось
совсем трудно дышать. Он лечился всеми способами, однако
болезнь становилась все тяжелее: веки, брови и лоб отекли и
закрыли глаза, и больной перестал видеть. Священник стал стра-
шен как дьявол, глаза его ушли под лоб, а вздувшийся лоб слился
с носом. Он выглядел как маска в танце ни-но-маи 106.
Потом Гёга затворился у себя в келье, чтобы не показы-
ваться другим служителям, и провел так долгие годы. Бо-
лезнь все усугублялась, и в конце концов он умер.
Вот какие еще бывают болезни.
XXXIX
Однажды поздней весной, когда стояла великолепная ти-
хая погода, я проходил мимо одной богатой усадьбы. Трудно
было не залюбоваться аллеей вековых деревьев и осыпающи-
мися цветами в глубине двора, и я вошел в калитку.
375
Решетки на южной стороне дома были полностью опу-
щены, здесь царило безмолвие. С восточной стороны дверь
была достаточно широко открыта. Заглянув через отверстие,
проделанное в бамбуковой шторе, я увидел юношу лет двад-
цати привлекательной наружности. Он сидел в непринуж-
денной и вместе с тем изысканной позе и читал разверну-
тый на столе свиток.
Хотелось бы знать, кто это был?
XL
Из грубо сплетенной бамбуковой калитки вышел очень
молодой мужчина. И хотя при свете луны оттенки одежды
были видны плохо, в своем блестящем охотничьем платье и
густо-фиолетовых шароварах сасинуки 107 он казался особой
чрезвычайно знатной.
Пока мужчина в сопровождении мальчика-слуги шел, раз-
двигая увлажненные росою листья риса, по узкой тропинке,
что далеко-далеко вилась среди поля, он с большим искусст-
вом самозабвенно играл на флейте, а я с мыслью о том, что в
этом захолустье нет никого, кто мог бы, услышав его, про-
никнуться очарованием, тайком следовал за ним.
Кончив играть, мужчина вошел в храмовые ворота, распо-
ложенные у подножия горы. Там виднелась повозка, стояв-
шая на подставке сидзи 108; по всему было видно, что она из
столицы. Заинтересовавшись этим, я задал вопрос слуге.
— Пока принц здесь, в храме будет служба,— ответил
мне он. !
К главному храму все подходили и подходили служители.
Вдруг мне показалось, будто ночной прохладный ветерок
невесть откуда принес аромат благовоний. Несмотря на то
что здесь было всего лишь безлюдное горное селение, фрей-
лины, что прогуливались по галерее, которая ведет от опочи-
вальни к храму, уделяли много внимания тому, чтоб сделать
благоуханным ветер, уносящий запахи их одежд.
Буйно заросшая осенняя степь была покрыта обильной
росой, на что-то жаловались насекомые. Мирно журчал руче-
ек. Мне показалось, что бег облаков здесь стремительнее, чем
376
в небе столицы; луна то прояснится, то нахмурится — и все
это так непостоянно...
XLI
Старший брат придворного второго ранга Кинъё 109 —
епископ Рёгаку 110 был чрезвычайно вспыльчивым человеком.
По соседству с его храмом росло большое дерево эноки 111, и
Рёгаку прозвали Эноки-но-содзё — епископ Эноки.
«Не подобает мне носить такое имя»,— решил он и велел
то дерево срубить. Но от дерева остался пень, и епископа ста-
ли звать теперь Кирикуи-но-содзё — епископ Пень. Тогда,
рассердившись вконец, он велел выкопать пень и выбросить
его вон. Однако, после того как это сделали, на месте пня обра-
зовалась большая яма, наполнившаяся водой, и епископа стали
звать Хорикэ-но-содзё — епископ Пруд.
XLII
В окрестностях Янагивара 112 жил священник по прозви-
щу Гото-но-хоин 113 — преосвященный Грабитель. Говорят,
что это имя пристало к нему оттого, что на него самого
часто нападали грабители.
XLIII
Один человек шел на поклонение в храм Киёмидзу 114, и
попутчицей его была старая монахиня. Старуха всю дорогу
приговаривала: «Апчхи! Апчхи!»
— Почтенная монахиня,— осведомился ее спутник,— что
это вы все время шепчете?
Ничего не ответила монахиня и продолжала повторять
свое. Наконец, устав от расспросов, не выдержала она и го-
ворит:
— Тьфу ты! Да ведь говорят же, что, если человек чихнет
и никто не повторит за ним «апчхи» вместо заклинаний,
человек этот может и умереть! А молодой господин, у
которого я была кормилицей, ходит теперь в послушниках
377
в монастыре на горе Хиэ115. «А не чихает ли он сию
минуту?» — все время думаю я, потому и приговариваю:
«Апчхи! Апчхи!»
Редкостная привязанность, не правда ли?
XLIV
Рассказывают, что, когда сановник Мицутика116 прово-
дил во дворце экс-императора 117 церемонию объяснений
сутры Всепобеждающего Закона, его вызвали перед высо-
чайшие очи, вынесли ему августейшие яства и угостили ими.
Отведав угощения, сановник поставил лакированную короб-
ку с остатками пищи за ширму и удалился. Придворные
дамы стали говорить между собой:
— Ай-яй, как неряшливо! Кому он думал это подложить?
Однако августейший неоднократно изволил выражать свое
восхищение таким поступком.
— То, что сделал этот знаток древних обычаев,— гово-
рил он,— достойно уважения.
XLV
Не ждите, пока придет старость, чтобы встать на путь
праведный. Многие из тех, кто покоится в старых могилах,—
молодые люди.
Впервые осознаешь свои ошибки лишь тогда, когда, по-
раженный внезапным недугом, ты готов уже оставить этот
мир. А ошибаться — это не что иное, как медлить в делах,
кои должно вершить быстро, и слишком торопиться с
теми, кои должно делать не спеша. За это мы и досадуем
на свое прошлое. Но какая же польза раскаиваться в эти
последние минуты? Поэтому мы ни на секунду не должны
забывать о том, что над нами тяготеет быстротечность
времени, помнить о необходимости освободиться от сует-
ности бренного мира и всем сердцем отдаться служению
учению Будды!
В старину к одному мудрецу, сказано в «Десяти усло-
виях» из храма Лес Созерцания 118, приходили за советом
378
люди. И когда речь заходила о каких-либо важных для них
или для него делах, мудрец говорил в ответ: «Сейчас у меня
очень срочное дело. Я занят с утра до вечера» — и, заткнув
уши, продолжал молиться. В конце концов он возродился
в раю.
Мудрец по имени Синкай 119, очень много размышляя о
бренности нашего мира, отказывался даже сидеть в удобной
позе,— он сидел всегда только на корточках.
XLVI
В годы Отё прошел слух, что одна женщина обернулась
дьяволом и прибыла из провинции Исэ в столицу. И тогда
дней примерно двадцать подряд люди из Киото и Сирака-
ва120 каждый день стали собираться «посмотреть дьявола».
Встречаясь, они говорили друг другу:
— Вчера он отправился к храму Сайондзи 121!
— Сегодня, видимо, он пошел ко дворцу императора!
Вы не видали его?
— Вот только что был там-то и там-то!
Никто не утверждал наверняка, что видел его, но никто и
не говорил, что слухи эти — пустая болтовня. У всех — от
знати до черни — только и разговоров было что о дьяволе.
Как раз в это время иду я однажды от Хигасияма 122 в
сторону Агуи 123 и вижу: от Четвертого проспекта бегут жи-
тели окрестностей императорского дворца и в один голос
кричат:
— На углу Первого проспекта и Муромати — дьявол!
Гляжу: вокруг галереи императорского дворца стоит такая
толпа, что протиснуться сквозь нее и думать нечего. Решив
про себя, что вряд ли эта шумиха возникла на пустом месте,
я тут же послал узнать, в чем дело, но оказалось, что дьявола-
то ни один человек и не видел.
Суматоха эта продолжалась до темноты. В конце концов
завязалась потасовка, были всякие неприятности. После этого
два или три дня все страдали недомоганием. Некоторые утвер-
ждали, что предзнаменованием недомогания и послужили пе-
ресуды о дьяволе.
379
XLVII
Решив провести воду из реки Оигава 124 в пруд дворца
Камэяма 125, его величество вызвал из Ои 126 местных жи-
телей и повелел им соорудить водяное колесо. Крестьянам
хорошо заплатили, они работали несколько дней, но когда
колесо навесили, оказалось, что вращается оно с трудом, и,
несмотря на то что потом его усердно чинили, оно под
конец перестало поворачиваться и остановилось совсем.
Тогда позвали жителей селения Удзи 127, и они без труда
сделали ту же работу и доложили об этом. Колесо враща-
лось легко и прекрасно черпало воду.
И так везде: человек, который знает свое дело,— превос-
ходен!
XLVIII
Один монах преклонных лет из храма Ниннадзи 128 ни
разу не был на поклонении в святилище Ивасимидзу 129, и
это доставляло ему много огорчений. Однажды, наконец ре-
шившись, он в полном одиночестве отправился на поклоне-
ние. Помолившись у храма Крайней Радости 130 и святили-
ща Кора 131, расположенных у подножия горы Отокояма, на
подступах к Ивасимидзу, монах решил, что достиг своей цели,
и вернулся восвояси.
Теперь, встречаясь со знакомыми, он говорил:
— Наконец-то я исполнил то, о чем мечтал долгие годы!
Да, святилище Ивасимидзу почитается гораздо больше, чем
я слышал. Только вот зачем это каждый, кто приходит туда,
поднимается на гору? Мне хоть и интересно было посмот-
реть, но я подумал, что истинная моя цель — паломничество
к богам, и не полез смотреть на вершину.
В любом, даже малом, деле хорошо, когда есть наставник.
XLIX
А вот еще о монахе из храма Ниннадзи. Во время всеоб-
щего веселья по случаю пострижения одного отрока этот монах
опьянел и так разошелся, что схватил стоявший рядом котел-
380
треножник и с силой нахлобучил его себе на голову — рас-
плющил нос, сдавил лицо, а когда в таком виде пустился в
пляс, удовольствию присутствующих не было границ.
Вскоре после того как музыка прекратилась, монах захо-
тел снять котел, но не тут-то было. Пьяная братия вмиг от-
резвела и стала гадать: как бедняге помочь? Стаскивали тре-
ножник и так и этак, но лишь изранили всю шею — закапала
кровь, а шея стала пухнуть и заполнять горловину котла, так
что монаху стало уже трудно дышать. И тогда решили котел
разбить. Однако сделать это было не так-то просто: котел не
поддавался, а лишь нестерпимо звенел.
Ничего другого не оставалось: треножник поплотнее об-
мотали плащом, сунули в руки монаху посох и повели бедо-
лагу к лекарю, что жил в столице. Изумлению прохожих не
было предела!
Ну и вид, должно быть, был у хозяина и пациента, когда
бонзы ввели его к лекарю в дом! Начинает монах говорить,
голос звучит глухо, ничего не разобрать.
— О подобных недугах мне не доводилось ни в книгах
читать,— сказал на это лекарь,— ни получать устных настав-
лений.
И монаху пришлось ни с чем вернуться в храм Ниннадзи.
У его изголовья столпились друзья, пришла старуха мать,
все горевали и плакали, но бедняга даже не слышал их. Между
тем кто-то возьми да скажи:
— Пусть мы сорвем ему уши и нос, но ведь жизнь-то
спасем! Давайте только дернем посильнее!
С этими словами в горловину котла натолкали мякины,
чтобы шея не соприкасалась с металлом, и дернули так, что
чуть голову не оторвали. Правда, ушей и носа беднягу лиши-
ли, однако котел с головы сняли.
Жизнь монаха висела на волоске, и он долго еще болел.
L
Жил когда-то в Омуро очень миловидный мальчик-при-
служник. Несколько местных монахов задумали как-то
пригласить его поразвлечься. Позвали монахов-музыкан-
381
тов, заботливо приготовили изящные коробочки-вариго 132,
со вкусом уложили туда закуску, закопали все это в ук-
ромном уголке на холмах Нараби-но-ока 133, а сверху за-
сыпали кленовыми листьями, чтобы нельзя было ничего
заметить. Придя затем в храм, они позвали мальчика и,
довольные собой, отправились вместе с ним бродить, пока,
вконец утомленные, не оказались на облюбованной зара-
нее замшелой полянке.
— О, как мы утомились! — запричитали они.— Ах, нет
ли кого здесь «осенние листья разжечь»! О монахи-чудодеи!
Постараемся же вознести молитву! — И, обратившись ли-
цами к дереву, под которым были схоронены припасы, при-
нялись перебирать руками четки, с преувеличенным усерди-
ем сплетать пальцы 134, усиленно хлопотать. Потом разгребли
листья и... ^ничего не обнаружили.
Решив, что они ошиблись местом, монахи перерыли
всю горку, не оставив на ней живого места, но безуспеш-
но. Кто-то подглядел, как они зарывали коробочки, а когда
все ушли в монастырь, украл их. Монахи поначалу лиши-
лись дара речи, а потом набросились друг на друга с самой
непристойной бранью и, озлобленные, вернулись к себе.
Дело, от которого ждешь слишком большого удовольствия,
никогда не получается.
LI
Строя дом, думай о летней поре. Зимой проживешь где
угодно, а в жару жизнь в плохонькой хижине невыносима.
Глубокая вода не дает прохлады. Мелкий поток освежает
издали.
Если вы читаете мелкий почерк, то знайте: в комнате с
раздвижной дверью светлее, чем в комнате со ставнями.
При высоких потолках зимой холодно, со светильником —
темно.
«Комнаты, созданные, казалось бы, безо всякой пользы,
приятны на взгляд и могут в самых различных случаях ока-
заться полезными»,— рассуждали однажды при встрече зна-
комые.
382
LII
Нехорошо, когда человек, с которым ты долго не встре-
чался, без умолку болтает о себе. Когда же после разлуки
видишься с близким человеком, почему-то чувствуешь стес-
нение. Бывает, что человек пустой, никчемный, войдя куда-
нибудь на одну минутку, принимается разглагольствовать не
переводя дыхания о том, как ему было интересно.
Когда говорит человек достойный, его как-то само собой
слушают все присутствующие, как бы много их ни было,
хотя обращается он лишь к одному из них.
Никчемный человек, если собеседника у него нет, влезет
в самую гущу толпы и начнет сочинять с таким видом, будто
видел все это своими глазами; все, как один, хохочут над
ним, и шум стоит невыносимый. Такого человека можно
узнать уже по тому, что ему не бчень интересно, когда рас-
сказывают о чем-либо занимательном, и он громко смеется,
когда говорят о чем-то неинтересном.
Если, обсуждая чью-либо внешность или чью-либо уче-
ность, сравнивают их со своими собственными, это низко.
LIII
Когда вы рассуждаете о стихах, читать плохие стихи не
годится. Тот, кто хоть чуточку разбирается в поэзии, вряд ли
назовет их прекрасными.
Вообще разглагольствования о предмете, в котором тол-
ком не смыслишь, со стороны слушать нестерпимо, они ре-
жут ухо.
LIV
Тот, кто утверждает, что если Учение у тебя в душе, то
неважно, где ты живешь; что можно жить в миру, и это не
будет помехой на пути к будущей жизни,— не имеет ника-
кого понятия о будущей жизни.
Действительно, могут ли у тебя появиться какие-то мир-
ские стремления и до того ли тебе, чтобы с утра до вечера
служить господину и печься о доме своем, когда ты непрес-
383
танно думаешь о бренности мира сего и о том, чтобы непре-
менно переступить границу между жизнью и смертью? Когда
же не ведаешь покоя от сует, трудно следовать Учению, ибо
влекомые окружающим помыслы легко меняются.
По своим достоинствам современникам нашим далеко
до древних. Поскольку даже, сокрывшись в горах, они не
могут не испытывать чувство голода и нуждаются в защите
от непогоды, то вполне естественно кажется, будто они ал-
чут мирского. А если к тому представляется случай, они и
вправду не избегают его. Но рассуждения о том, что «нет
смысла в уходе от мира — а если это так, то зачем я его
покинул?» — кажутся мне безрассудными. Безусловно, чело-
век, который только что ступил на Путь и ненавидит мирс-
кую суету, даже если он еще полон желаний, не должен в
избытке алчности напоминать знатного вельможу. Заботы
его не должны идти далее бумажного одеяла, полотняных
одежд, приготовления чашки похлебки да супа из лебеды.
Тогда запросы его просты и душа легко довольствуется ма-
лым. И хотя он из-за чего-то стыдится своего вида, у него
гораздо больше такого, что отдаляет дурное и приближает
хорошее.
Раз уж ты родился человеком, стремись любыми способа-
ми уйти от мира. Разве не возродятся всякого рода живот-
ными те, кто всеми помыслами стремится лишь удовлетво-
рить свою жадность и не стремится к спасению?
LV
Человеку, замыслившему осуществить великое дело про-
светления, надлежит отказаться совершенно от самых необ-
ходимых и близких сердцу дел, коль скоро они мешают осу-
ществлению истинного стремления.
Когда вы станете рассуждать таким образом: немного
погодя я покончу с этим, потом примусь за то — оно ведь в
том же духе! — а вот такие-то и такие-то дела могут вызвать
людские насмешки,— времени у меня еще много — подожду
вот этого, а потом не спеша, без суеты совершу положен-
ное,— у вас станет копиться все больше неотложных дел и
384
не будет конца-краю этим делам, так что никогда и не на-
ступит заветный день.
В общем-то люди, если они мало разбираются в истине,
проводят в подобных упованиях всю свою жизнь.
Разве тот, кто бежит от пожара, кричит: «Минутку пого-
дите!»? Когда хотят спасти свою жизнь, забывают про все и
бросают даже имущество. А разве жизнь ждет человека?
Смерть приходит быстрее, чем бьет струя воды или столб
пламени. Как же трудно он нее скрыться!
Тогда нам тяжело будет оставить своих престарелых ро-
дителей, малых детей, милость господина и сострадание ближ-
них, но не оставить их мы не в силах.
LVI
В павильоне Истинной Колесницы 135 был редкой муд-
рости служитель по имени Дзёсин-содзу. Он очень любил
сладкий картофель имогасира и помногу ел его. Даже во
время проповеди сидит, бывало, на своем месте, читает
святые книги, а сам уплетает из пристроенного на коле-
нях большущего горшка, который доверху засыпан карто-
фелем. Когда этот служитель заболел, то неделю или две
пролежал у себя в постели — якобы лечился; и тогда он
ел особенно много отличного картофеля, который отбирал
по своему вкусу, и таким способом излечился от всех
болезней.
Других он никогда не угощал — ел всегда один. Служи-
тель был очень беден, однако его наставник по своей
смерти завещал ему двести связок монет136 и хижину.
Хижину служитель продал за сто связок и, предназначив
все свои деньги для покупки имогасира, поместил их на
хранение к одному столичному жителю. Затем Дзёсин
стал брать у него по десять связок монет, так, чтобы
можно было есть картофеля вдоволь. И хотя ни на что
другое денег он не тратил, монеты эти скоро все вышли.
Говорят, что он был поистине удивительным под-
вижником, если, живя в бедности, получил триста связок
монет и распорядился ими таким вот образом.
26 3893
385
Увидал как-то этот служитель одного монаха и прозвал
его Сироурури.
— Да что это такое? — спросили его, и он ответил:
— А я и сам не знаю, что это такое, но только если бы
оно существовало, то, наверное, смахивало бы на физионо-
мию этого бонзы.
Дзёсин во всем превосходил других — в красоте, в силе, в
аппетите, в искусстве письма, в учености, в красноречии; но
хотя он и был Светильником Закона 137 в секте, а посему
почитался во всем храме, в то же время он был человеком
странным, не считавшим мирское суетным, все делал как
ему заблагорассудится и никогда не поступал так, как того
желало большинство.
Однажды, когда Дзёсин, будучи по делам службы вне хра-
ма, был приглашен к обеду, он не стал дожидаться, пока
угощения расставят перед всеми присутствующими,— как
только перед ним поставили прибор, он тут же все съел, а
едва лишь ему вздумалось вернуться домой, он тотчас под-
нялся и ушел один.
Ни обед, ни ужин он не принимал в положенное для всех
время, а ел тогда, когда захочет, неважно, было ли то среди
ночи или на рассвете; если же он хотел спать, будь то хоть в
полдень, он закрывался у себя и, с каким бы важным делом к
нему ни пришли, ничего не хотел слушать. А когда ему не
спалось, он не спал и в самый поздний час, невозмутимый,
бродил он кругом как ни в чем не бывало. Словом, вел себя
Дзёсин не так, как это принято обычно, однако никто не
относился к нему неприязненно и все ему позволялось.
Может быть, оттого, что добродетели его достигли совер-
шенства?
LVII
При высочайших родах сбрасывать бочонок не обязатель-
но. Этот обряд совершают лишь тогда, когда высочайший
послед задерживается. Если послед выходит, делать ничего
не нужно. Обычай этот пришел от черни, и большого значе-
ния ему не придают. Наибольшим спросом пользуются бо-
386
чонки из деревни Охара 138. На картине в старой сокровищ-
нице изображено, как бросают бочонок в доме простолюди-
на, у которого рождается ребенок.
LVIII
Когда Энсэй-монъин 139 была еще юной, она послала че-
ловека к монарху-государю, повелев передать на словах пес-
ню:
Двойной знак,
Знак, как рога у быка;
Знак прямой,
Изогнутый знак —
Так думаю я о вас.
Это означает: «Думаю о вас с любовью» 140.
LIX
Адзяри 141, устраивающий церемонию Последующих семи
дней 142, созывает во дворец воинов, называемых ночной стра-
жей. Это вошло в обычай после того, как когда-то во дворец
прокрался вор.
Но поскольку в том, как проходит эта церемония, усмат-
ривают признаки судьбы на весь год, присутствие солдат спо-
койствия в души не вносит.
LX
«Кому именно ездить в повозке о пяти шнурах, в точнос-
ти не определено. В соответствии со своим положением в
нее может сесть лишь тот, кто достиг самых высоких чи-
нов». Так мне объяснил один человек.
LXI
Один человек говорил: «Современные шляпы намного
выше старинных». Люди, имеющие старомодные шляпные
коробки, используют их и теперь, нарастив им, однако, края.
387
LXII
Когда господин верховный канцлер Окамото 143, прило-
жив к усыпанной цветами ветке алой сливы пару фазанов,
сказал придворному сокольничему Симоцукэ-но Такэкацу:
«Птиц следует укрепить на этой ветке и послать в дар», тот
почтительно молвил: «Мне неизвестен способ привязывать
птицу к цветам; я тем паче несведущ в том, как укрепляют
двух птиц на одной ветке».
Верховный канцлер спросил у повара, у других людей, а
потом снова обратился к Такэкацу:
— В таком случае посылай их, связав, как тебе вздумает-
ся,— после чего тот отправил только одну птицу, привязав
ее к сливовой ветке, на которой не было ни цветочка.
Такэкацу говорил так: «Лучше всего их привязывать к
сливовой или какой-нибудь другой ветке, когда цветы на ней
или еще не распустились, или уже осыпались. Привязывают
и к сосне-пятилистнику. Первоначально длина ветки долж-
на равняться шести-семи сяку, потом делают ножом косой
срез на пять бу144. К середине ветки привязывают птицу.
Ветки бывают разные: к одним фазанов привязывают за шею,
к другим — за ноги. С двух сторон к веткам принято при-
креплять нераспутанные побеги вистарии. Усики ее следует
обрезать по длине маховых перьев птицы и загнуть наподо-
бие бычьих рогов.
По первому снегу утром с достоинством входишь в цент-
ральные ворота, держа дарственную ветвь на плече. Следуя
по каменному настилу под стрехами карниза, ступаешь так,
чтобы не оставить следов на снегу, потом выдергиваешь из
фазаньего хвоста несколько перьев, разбрасываешь их вок-
руг и вешаешь птицу на перила дома.
В вознаграждение тебе выдают платье, и ты, набросив его
на плечи, с поклоном удаляешься.
Хотя мы и говорим о первом снеге, но если снегу выпало
так мало, что он не скрывает носы башмаков, с дарами не
ходят. Разбрасывание влажных перьев должно означать, что
хвост у фазана вырвал сокол,— значит, фазан добыт на
соколиной охоте».
388
Чем же объясняется то, что сокольничий не стал привя-
зывать птицу к цветущей ветке? В «Повести из Исэ» 145 встре-
чаются слова о том, как в Долгую луну 146 привязывают фаза-
на к самодельной ветке сливы: «Цветы, что сорвал для тебя,
никогда не изменятся...» Очевидно, нет большой беды и в
искусственных цветах.
LXIII
Святилища Ивамото и Хасимото 147 в Камо посвящены
Нарихира и Санэката 148. Люди обычно путают эти святи-
лища, поэтому, когда мне однажды случилось побывать
там, я окликнул проходившего мимо престарелого служи-
теля и осведомился обо всем у него. Он чрезвычайно
учтиво отвечал мне:
— Осмелюсь полагать, что, поскольку о Санэката пере-
дают, будто его святилище отражается в ручье Омовения
рук, а святилище Хасимото расположено тоже вблизи
воды,— оно посвящено Санэката. Мне говорили, что сло-
женные Ёсимидзу-но-касё 149 стихи:
Луну воспевавший,
Взора с цветов не сводивший,
Изящества полный,
Он здесь —
Древний певец Аривара! —
воспевают святилище Ивамото, однако, смею заметить, вы
осведомлены об этом несравненно более нашего.
Его любезность показалась мне трогательной.
Коноэ, приближенная императрицы Имадэгава 15°, по-
этесса, множество стихов которой вошло в стихотворные
сборники, в дни своей молодости слагала обычно стостроф-
ные песни. Одну из них, написанную над потоком перед
двумя святилищами, она поднесла служителям. Коноэ
пользуется славой поистине блестящей поэтессы, многие ее
песни и теперь на устах у людей. Она была человеком, изу-
мительно тонко писавшим китайские стихи и предисловия
к стихотворениям.
389
LXIV
Жил в Цукуси 151 некий судейский чиновник. Главным лекар-
ством от всех недугов он считал редьку и поэтому каждое утро
съедал по две печеные редьки и тем обеспечил себе долголетие.
Однажды, выбрав момент, когда в доме чиновника не было
ни души, на усадьбу напали супостаты и окружили ее со всех
сторон. Но тут из дома вышли два воина и, беззаветно сража-
ясь, прогнали всех прочь.
Хозяин, очень этому удивившись, спросил:
— О люди! Обычно вас не было здесь видно, но вы изво-
лили так сражаться за меня! Кто вы такие?
— Мы редьки, в которые вы верили многие годы и вку-
шали каждое утро,— ответили они и исчезли.
Творились ведь и такие благодеяния, когда человек глубо-
ко веровал.
LXV
«Высокомудрый из храма на горе Сёся» благодаря доброде-
тельному усердию в чтении священной книги «Цветок Закона»
достиг чистоты в шести корнях суеты. Однажды, путешествуя,
он остановился на ночлег, и тут в клокотании бобов, что вари-
лись на огне от пылающих бобовых стручков, ему послышался
жалобный писк: «О стручки! Вы же не чужие нам! Как ужасно
вы поступаете, что с таким ожесточением кипятите нас!»
В ответ раздалось шипение и потрескивание горящих бо-
бовых стручков: «Разве мы по своей воле делаем это? Ах, как
это невыносимо — сгорать в огне, но что мы можем поде-
лать! Не сердитесь так на нас!»
LXVI
На высочайших развлечениях в зале Сэйсёдо 153 в годы
Гэнъо 154, когда была утеряна лютня гэндзё, министр Кику-
тэй155 решил сыграть на лютне бокуба 156. Заняв место, он
прежде всего ощупал колки инструмента, и тут один из них
выпал. Вынув из-за пазухи рисовый клей, вельможа смазал
390
им колок, и, пока шла церемония подношения богам, клей
просох и помеха была устранена.
Был ли здесь какой-нибудь злой умысел? Говорят, что кто-
то, облаченный в кикукадзуки 157, из числа приглашенных, взял
инструмент в руки, уронил его, а потом тихонько положил на
прежнее место.
LXVII
Когда мы слышим чье-либо имя, мы тотчас же рисуем в
своем воображении черты человека, но едва лишь нам слу-
чится увидеть его, как оказывается, что лицо этого человека
совсем не таково, каким оно нам представлялось. И, слушая
древние повествования, мы воображаем, что дома наших со-
временников напоминают, наверное, те, что описаны там, а
героев повестей сравниваем с людьми, окружающими нас
ныне. Всякий ли представляет это именно так?
И еще — в каких-то определенных случаях мне начинает
казаться, что и людские речи, что я слышу теперь, и карти-
ны, что проплывают перед моими глазами, и чувства, что
испытываю сейчас,— все это когда-то уже было; когда — не
могу вспомнить, но ощущение такое, что было наверняка.
Только ли мне так кажется?
LXVIII
То, что неприятно:
множество утвари возле себя;
множество кисточек в тушечнице;
множество будд в домашнем алтаре;
множество камней, травы и деревьев в садике;
множество детей в доме;
многословие при встрече;
когда в молитвенных книгах много понаписано о соб-
ственных благих деяниях.
Много, а взору не претит:
книги в книжном ящике;
мусор в мусорнице.
391
LXIX
Может быть, это потому, что правда никому не интерес-
на, но из того, что рассказывают в этом мире, большая часть —
ложь. Сверх того, что было на самом деле, люди рассказыва-
ют всякую всячину, а уж ежели с тех пор прошли месяцы и
годы, да и было это в дальних местах, то тем более приплета-
ют что кому заблагорассудится. Ну а если запишут все это на
бумаге, то подобный рассказ не подвергается сомнению.
О выдающихся успехах какого-нибудь мастера своего дела
невежды, которые ничего в этом деле не смыслят, говорят с
неумеренным восхищением, как о чем-то священном, но
знатоки им не верят ни на грош. Увиденное всегда отлича-
ется от того, что мы о нем слышали.
Если человек тараторит что ему заблагорассудится, не за-
думываясь о том, что его тут же могут обличить сидящие ря-
дом, тогда сразу понимаешь, что он заврался. Бывает, что сам
человек сознает, что это неправдоподобно, однако, самодо-
вольно задрав нос, рассказывает все в точности так, как слы-
шал от других. Тогда нельзя сказать, что он врет. Опаснее же
всего такая ложь, которую излагают правдоподобно, то тут,
то там запинаясь, делая вид, что и сами точно не знают всего,
и в то же время тонко сводя концы с концами.
Тому, кто врет, чтобы похвастаться, люди особенно не
перечат. Если ложь интересно послушать всем присутствую-
щим, то один человек, пусть даже он заявит: «Нет, такого не
было!» — ничего не добьется. Когда же он станет слушать
молча, его могут даже в очевидца превратить, и рассказ по-
лучится правдоподобным.
В общем, как ни смотри, этот мир полон лжи. Поэтому
никогда не ошибешься лишь в том случае, если веришь толь-
ко тому, что обычно, что из ряда вон не выходит.
Рассказы низкородных людей особенно насыщены пора-
жающими слух происшествиями. Мудрый человек удиви-
тельных историй не рассказывает. Но, хоть и говорится
так, не следует заодно не верить и в чудесные деяния будд
и богов, и в жития перевоплотившихся158. Поэтому нельзя,
делая вид, что все это считаешь правдоподобным, ничему
392
не верить и, сомневаясь в услышанном, смеяться надо всем
на том лишь основании, что безотказно верить мирской
лжи — глупо, а заявлять, что такого не могло быть,— бес-
полезно.
LXX
Подобно суетящимся муравьям, люди спешат на восток
и на запад, бегут на север и юг. Есть среди них и высокород-
ные и подлые, есть и старые и молодые, есть места, куда они
уходят, и дома, в которые возвращаются. По вечерам они
засыпают, по утрам встают. Чем они занимаются? Они ни-
когда не насытятся в желании жить и в жажде доходов.
Чего они ждут, ублажая свою плоть? Ведь наверняка грядет
лишь старость и смерть. Приход их близок и не задержится
ни на миг. Какая же радость в их ожидании? Заблудшие не
боятся этого, в безумной страсти к славе и доходам они не
оглядываются на приближение конечной точки жизненного
пути. А глупые люди, видя приход смерти, падают духом.
И все потому, что, полагая, будто жизнь их вечна, они не
знают закона изменчивости.
LXXI
Что переживает человек, пребывающий в уединении?
Жить в полном одиночестве, не увлекаясь ничем, лучше
всего.
Если ты живешь в миру, то сердце твое, увлеченное пра-
хом суетных забот, легко впадает в заблуждение; если ты
смешался с толпой, то даже речь твоя, подлаживаясь под
слушателей, не отражает того, что лежит на душе,— ты угож-
даешь одному, ссоришься с другим, то злишься, то ликуешь.
Но и в этих твоих чувствах нет постоянства; в твоем сер-
дце сама собой возникает расчетливость, и ты беспрестанно
думаешь о прибылях и убытках. Заблуждения твои вылива-
ются в пьянство. Пьяным ты погружаешься в грезы. Люди
все таковы: они бегут, суетятся, делаются рассеянными, за-
бывают об Учении.
27 3893
393
Если даже ты не познал еще истинного Пути, все равно
порви узы, что связывают тебя с миром, усмири плоть, не
касайся суетных занятий, умиротвори душу — и тогда ты
сможешь сказать, что на какой-то миг достиг блаженства.
Кстати, и в «Великом созерцании» 159 сказано: «Порви все
узы, что связывают делами, знакомствами, интересами, уче-
нием» .
LXXII
В домах знатных и процветающих тоже бывают свои пе-
чали и свои радости. Много людей приходит к ним с собо-
лезнованием или поздравлениями, но чтобы среди этих лю-
дей замешался монах, чтобы он тоже стоял у ворот и ждал
приглашения войти,— это, по-моему, не годится. И пусть
даже причина кажется достаточной, монаху лучше всего быть
подальше от мирян.
LXXIII
В этом мире много вещей, о которых люди ныне спра-
шивают и болтают при встрече. Я не возьму в толк, как это
человек, которому до этих вещей никакого дела не должно
быть, бывает великолепно осведомлен обо всех тонкостях,
рассказывает другим — и его слушают, сами спрашивают и
внимательно выслушивают ответы.
В особенности монахи, что живут в окрестностях селе-
ний,— они выпытывают о делах мирян, как о своих соб-
ственных, и судачат так, что только диву даешься, откуда бы
им все это знать.
LXXIV
И еще не приемлю я тех, кто распространяет всякого
рода диковинные новости. Мне по душе человек, который
не знает даже того, что для всех стало старо.
Когда в компании появляется новый человек, то для при-
ятелей, с полуслова понимающих все, о чем здесь говорит-
394
ся,— намеки, какие-то имена и т. д.,— перебрасываться
недомолвками, смеяться, встретившись глазами друг с дру-
гом, и тем ставить в тупик новичка, не понимающего, в чем
дело, есть, безусловно, занятие людей невежественных и низ-
ких.
LXXV
В любом деле лучше делать вид, будто ты в нем несведущ.
Разве благородный человек станет выпячивать свои знания,
даже когда он действительно знает свое дело? С выражени-
ем глубочайших познаний во всех науках поучают других
лишь те, кто приехал из деревенской глуши.
Слов нет, встречаются и среди них люди стеснительные,
однако весь их вид, говорящий об убеждении в собствен-
ном превосходстве, действует отталкивающе.
Быть немногословным в вопросах, в которых прекрасно
разбираешься, не открывать рта, когда тебя не спрашива-
ют,— это чудесно.
Всякому человеку нравится лишь то занятие, от которого
он далек. Так, монах стремится к ратному делу, а дикарь,
делая вид, будто не знает, как согнуть лук, корчит из себя
знатока буддийских законов, слагает стихотворные цепочки
рэнга 160 и увлекается музыкой.
Однако люди неизменно презирают его за это больше,
нежели на нерадение к собственному его делу. Многим не
только среди монахов, но и среди придворных, приближен-
ных императора и даже самых высокопоставленных вель-
мож нравится воинское ремесло.
LXXVI
Славу храброго воина заслужить трудно, даже если в ста
сражениях ты одержишь сто побед, потому что нет на
свете человека, который не стал бы храбрецом, когда он
разбивает противника, пользуясь своим везением. Но дос-
тигнуть славы можно лишь после того, как поломаешь в
битве меч, истратишь все стрелы и в конце концов, не
395
покорившись врагу, без колебаний примешь смерть. Пока
ты жив, похваляться воинской доблестью не следует.
Война — это занятие, чуждое людям и близкое диким зве-
рям и птицам; тот, кто ратником не родился, напрасно ув-
лекается этим занятием.
LXXVII
Когда неумело написанные картины или иероглифы на
складных ширмах или раздвижных перегородках неприят-
ны на взгляд, то и о хозяине дома держишься невысокого
мнения. Вообще, конечно, духовное убожество владельца
отражается и в той утвари, которая ему принадлежит.
Отсюда отнюдь не следует, что нужно держать такие уж
хорошие вещи! Я говорю о том, что люди чрезмерно ув-
лекаются или изготовлением низкосортных, некрасивых
вещей, заявляя, будто делают их потому, что они не лома-
ются, или приделыванием к вещам различных совершенно
ненужных безделушек, заявляя, что вещи станут от этого
занятными.
Старинная вещь хороша тем, что она не бросается в гла-
за, недорога и добротно сделана.
LXXVIII
Когда кто-то сказал, что обложки из тонкого шелка не-
удобны тем, что быстро портятся, Тонъа 161 заметил в ответ:
— Тонкий шелк становится особенно привлекательным
после того, как края его растреплются, а свиток, украшен-
ный перламутром,— когда ракушки осыпятся.
С тех пор я стал считать его человеком очень тонкого
вкуса.
В ответ на слова о том, что-де неприятно смотреть на мно-
готомное произведение, если оно не подобрано в одинаковых
переплетах, Кою-содзу 162 сказал:
— Стремление всенепременно подбирать предметы вое-
дино есть занятие невежд. Гораздо лучше, если они разроз-
нены.
396
Эта мысль кажется мне великолепной. Вообще, что ни
возьми, собирать части в единое целое нехорошо. Инте-
ресно, когда что-либо не закончено и так оставлено,— это
вызывает ощущение долговечности жизни. Один человек
сказал как-то:
— Даже при строительстве императорского дворца одно
место специально оставили незаконченным.
В буддийских и иных сочинениях, написанных древни-
ми мудрецами, тоже очень много недостающих глав и
разделов.
LXXIX
Когда господин Левый министр Тикурин-ин-но-нюдо 163
мог безо всяких помех стать первым министром, он изволил
заявить:
— Что тут за невидаль! Постом Левого министра я и огра-
ничусь,— и с теми словами ушел в монастырь.
Левый министр Тонн, восхищенный этим поступком, тоже
отказался от мечты стать премьер-министром. Как говорит-
ся, произошло «раскаянье вознесшегося дракона».
Луна, став полной, идет на ущерб; дело, достигнув расцве-
та, приходит в упадок. Все, что доходит до предела, прибли-
жается к разрушению — таков закон.
LXXX
Когда Хоккэн-сандзо 164 прибыл в Индию, то, увидев там
однажды веер, изготовленный на его родине, он затосковал, в
недуге слег и все хотел отведать китайских кушаний.
Услыхав эту историю, один человек воскликнул:
— И такой великий человек, живя в чужой стране, пока-
зал свое слабодушие!
Кою-содзу возразил на это:
— О, это мягкий, чувствительный знаток Трех частей
канона!
Это замечание показалось мне очень трогательным, непо-
хожим на то, что его сделал законоучитель.
397
LXXXI
Ежели нет в человеке смирения, то он не может не быть
обманщиком. Однако отчего же нет людей прямодушных
от природы? Человек, лишенный смирения, обычно испы-
тывает зависть,' видя мудрость другого. Часто последний ду-
рак смотрит на мудрого человека с ненавистью. «Оттого что
не может получить великой награды,— поносит он мудро-
го,— не приемлет этот мудрец мелких выгод, хочет притвор-
ством добиться славь?»
Такие насмешки появляются потому, что сам дурак по
складу характера совершенно не похож на мудреца. И свой-
ство крайней глупости, присущее этому человеку, изменить-
ся не может. Вот потому-то он всеми правдами и неправда-
ми стремится получить хоть самую малую выгоду.
Подражать глупцу нельзя ни в коем случае. Если, уподоб-
ляясь помешанному, человек побежит по дороге,— это по-
мешанный. Если, уподобляясь злодею, он убивает другого
человека,— это злодей. Подражающий скакуну165 сродни
скакуну, подражающий Шуню 166 — последователь Шуня. И
тот, кто, пусть даже обманом, стремится быть похожим на
мудреца, должен называться мудрецом.
LXXXII
Корэцугу-но-тюнагон 167 был щедро наделен талантом вос-
певания ветра и луны. Всю жизнь он хранил чистоту и читал
сутры. А жил он вместе с храмовым монахом Энъи-содзё 168.
В годы Бумпо 169, когда храм Миидэра сгорел, Корэцугу ска-
зал монаху:
— Прежде, обращаясь к вам, мы говорили «храмовый
монах». Но так как храма не стало, отныне мы будем назы-
вать вас просто монахом!
Очень остроумное замечание!
LXXXIII
Поить вином простолюдина — дело, требующее большой
осторожности. Один мужчина, живший в Удзи, знался с не-
398
ким Гукакубо — священником из столицы. Священник этот
был отшельником, человеком весьма изящным и привлека-
тельным и доводился ему шурином, поэтому отношения меж-
ду ними поддерживались самые сердечные. Однажды за бон-
зой в столицу был прислан конь и слуга. Гугакубо встретил
слугу словами:
— Дорога предстоит дальняя. Прежде всего надо, чтобы
ты пропустил разок,— и предложил ему сакэ.
Тот чарочку за чарочкой, чарочку за чарочкой выпил-
таки изрядно. Потом он прицепил к поясу меч, что придало
ему весьма бравый вид, приведший Гугакубо в хорошее
расположение духа, и пустился в дорогу, сопровождая
священнослужителя.
Где-то в районе Кобата 170 путники повстречали монаха
из Нара, а с ним — большое число воинов. И тут наш прово-
жатый бросился им наперерез и с возгласом:
— Подозрительно, что они делают в горах в такой по-
здний час? Стой! — выхватил из ножен меч.
Воины все, как один, тоже обнажили мечи и вложили в
руки стрелы. Увидев это, Гугакубо умоляюще сложил руки:
— Извольте видеть, он же мертвецки пьян! Простите его
великодушно,— после чего все посмеялись над ними и по-
ехали дальше. Провожатый же, обернувшись к Гугакубо, гнев-
но произнес:
— Однако же вы изволили вести себя крайне досадным
образом. Я вовсе не пьян. Я желал прославить свое имя, а
из-за вас мой меч оказался обнаженным всуе! — ив порыве
безрассудства ударил священника мечом, а когда тот рухнул
наземь, заорал: «Караул, разбойники!» '
Когда же на крик его сбежались всполошившиеся сельс-
кие жители, он вдруг заявил: «Это я разбойник!» — и, кида-
ясь из стороны в сторону, принялся размахивать мечом и очень
многих поранил, но в конце концов был схвачен и связан.
Залитый кровью конь священника по той же дороге прим-
чался домой, в Удзи. Домашние перепугались и срочно по-
слали на розыски пропавших большую группу мужчин. Гуга-
кубо нашли на заросшей кустами гардении равнине. Он лежал
и тихонько стонал. В Удзи его принесли на руках.
399
Хотя пострадавшего и спасли от близкой смерти, но уда-
ром меча у него была сильно повреждена поясница, и он
остался калекой.
LXXXIV
У одного человека был «Сборник японских и китайских
песен» 171, переписанных якобы рукой Оно-но Тофу 172. Кто-
то сказал владельцу:
— У меня, разумеется, нет никаких сомнений относи-
тельно вашей семейной реликвии, однако вот что странно:
по времени не получается, чтобы Тофу мог переписать сбор-
ник, составленный Сидзё-дайнагоном 173, который жил пос-
ле него.
— О, значит, это действительно редчайшая вещь! — ответил
тот и стал беречь рукопись пуще прежнего.
LXXXV
Как-то заговорили, что в глубине гор водится такая
тварь — называется кот-оборотень. Он пожирает людей.
Один человек сказал по этому поводу:
— Да вот здесь хоть и не горы, а тоже, говорят, будто
кошки с годами становятся оборотнями и случается, что хва-
тают людей.
Эти слухи дошли до некоего Амида-буцу 174 —монаха, со-
чинявшего стихотворные цепочки рэнга,— он жил поблизо-
сти от храма Гёгандзи 175.
«Я же все время брожу в одиночестве,— подумал он,—
надо быть настороже!»
Как-то раз сей монах до поздней ночи сочинял где-то рэн-
га и возвращался домой один-одинешенек, и вдруг, на берегу
речки — кот-оборотень, о котором все толковали,— ну ко-
нечно! — кинулся к монаху и готов был уже наброситься на
него и впиться в горло!
Обомлев от ужаса, монах вздумал было защищаться —
нет сил, не держат ноги. Бултыхнувшись в речку, он заво-
пил:
400
— Помогите!!! Кот-оборотень! Ой-ой! Ой!!!
На крик с зажженными факелами в руках выскочили из
домов люди. Подбегают к речке, смотрят — хорошо извест-
ный в округе бонза.
— Что,— говорят,— случилось?
Когда вытащили его из воды, веер и коробочка, которые
он получил как призы на стихотворном состязании и спря-
тал себе за пазуху, исчезли под водой.
С видом человека, спасенного чудом, монах еле прита-
щился домой.
На деле же оказалось, что это прыгнула к нему его соб-
ственная собака: она узнала хозяина, несмотря на темноту.
LXXXVI
Ото,дзурумару, прислуживавший дайнагон-хоину, знался
с человеком по имени господин Ясура и постоянно ходил к
нему. Однажды, когда послушник вернулся от своего зна-
комца, хоин спросил его:
— Куда ты ходил?
— Я ходил к господину Ясура,— ответил тот.
— Этот Ясура мирянин или монах? — последовал новый
вопрос, и мальчик, смиренно разглаживая рукав, произнес:
— Кто же он такой?.. Головы-то его я и не видел.
Он почему-то не видел одной только головы...
LXXXVII
В учении о темном и светлом началах нет никаких на-
ставлений по поводу Дней красного языка 176. Древние не
питали к ним неприязни. Не в наши ли дни из-за чьих-то
высказываний возникла к ним нелюбовь?
Говорят, будто дело, начатое в эти дни, не достигает счас-
тливого завершения; будто нельзя в такие дни ничего тол-
ком ни сказать, ни сделать; что найдешь — то потеряешь,
что задумаешь — не сотворишь. Это глупости.
Стоит попытаться сосчитать дела, окончившиеся несчаст-
ливо, хотя исполнение их и было приурочено к благоприят-
401
ному дню, получится то же самое. Причина этого в том, что
безмерны границы изменчивости: кажется, вещь существу-
ет, а ее нет, у того же, что имеет начало, нет конца.
Цели недостижимы, стремления безграничны. Сердце
человека непостоянно. Все сущее призрачно. Так чему же
застыть хотя бы на мгновение?
Причины этого неизвестны. Конечно, плохо, когда в благо-
приятный день творят зло, и, конечно же, хорошо, когда в
неблагоприятный день совершают добро,— так можно сказать.
Добро и зло зависят от самого человека, а не от выбора дня.
LXXXVIII
Некто, обучаясь стрельбе из лука, встал перед целью, дер-
жа в руке две стрелы. Наставник заметил ему:
— Новичок, не держи две стрелы! Понадеявшись на вто-
рую стрелу, ты беспечно отнесешься к первой. Всякий раз
считай, что другого выхода у тебя нет и попасть ты должен
этой единственной стрелой!
Но разве в присутствии наставника можно помыслить о
небрежном обращении с одной стрелой, когда их у тебя две?
О нет: пусть даже сам ты не знаешь о своем нерадении, знает
о нем твой учитель.
Это наставление надо отнести ко всякому занятию. Чело-
век, обучающийся чему-либо, вечером полагается на то, что
наступит утро, а утром — на то, что настанет вечер, и при
этом каждый раз рассчитывает прилежно позаниматься. Ну
а за один миг разве можно распознать в себе нерадение?
Неужели это слишком трудно — то, что задумал, исполнить
теперь же?
LXXXIX
Однажды какой-то мужчина рассказал:
— Один человек продавал быка. Покупатель сказал ему:
«Завтра уплачу за быка и заберу его».
Ночью бык пал. Это было на руку тому, кто хотел его
купить, и в убыток тому, кто вздумал продавать его.
402
Выслушав это, сосед рассказчика возразил:
— Владелец быка действительно потерпел убыток, однако,
с другой стороны, он оказался и в большом выигрыше. Дело
вот в чем: живое существо приближения смерти не ведает —
именно так было с быком, так бывает и с человеком. В неведе-
нии пал бык, в неведении остался жив хозяин. Но один день
жизни дороже десяти тысяч золотых. А бык — дешевле гуси-
ного перышка. Так нельзя же считать потерпевшим убыток
того, кто, получив десять тысяч золотых, потеряет один сэн!
Все посмеялись над ним:
— Но это-то правило не ограничивается одним только
владельцем быка!
Но сосед не унимался:
— Значит, всякий человек, раз он ненавидит смерть,
должен любить жизнь. Глупый человек, забывая о каждод-
невном наслаждении радостью жизни, с нетерпением
жаждет иных услад; забывая о сокровище жизни, с опас-
ностью ищет иных сокровищ, и нет предела его желаниям.
Значит, это рассуждение несправедливо для того человека,
который не наслаждается жизнью, пока живет, и боится
смерти, когда видит смерть. А люди все же наслаждаются
жизнью потому, что не боятся смерти. И не то чтобы они
не боялись смерти, просто о приближении смерти забыва-
ют. Ежели мы говорим, что человек незаметно пересек
рубеж жизни и смерти, мы должны признать, что он
постиг истинный принцип.
Над ним посмеялись еще больше.
хс
Прибыв ко двору, первый министр Токиваи177 был
встречен стражником, державшим в руках высочайшее
послание. При виде вельможи стражник сошел с коня.
После этого первый министр велел уволить стражника,
заявив: «Такой-то страж северной стены императорского
дворца есть тот самый человек, который спешился, имея
на руках высочайшее послание. Как же может подобный
человек всеподданнейше служить государю?!»
26*
403
Высочайшее послание следует и вышестоящим показывать,
сидя верхом. Спешиваться недопустимо.
XCI
У одного знатока старинных обычаев спросили: «К кури-
ката 178 на коробке прикрепляют шнурки. С какой стороны
их положено прикреплять?!» И он ответил так:
— Существует два мнения: одно — это прикреплять их
слева, другое — справа, поэтому, куда их ни приладь, ошиб-
ки не будет. Если это коробка для бумаг, шнурок большей
частью прикрепляют справа, если это шкатулка для безделу-
шек, обычно его прилаживают слева.
хсп
Есть такая трава — мэнамоми 179. Если человек, ужален-
ный гадюкой, разотрет эту траву и приложит ее к ране, он
сразу исцелится. Необходимо уметь распознавать ее.
хеш
Не перечислить того, что, пристав к чему-либо, вредит ему.
Для тела это вши; для дома — крысы; для страны — разбой-
ники; для ничтожного человека — богатство; для добродетель-
ного — сострадание; для священника — законоучение.
XCIV
Это — мысли, которые вызвали отклик в моей душе, ког-
да я увидел записки под названием «Немногословные благо-
уханные беседы» 18°, где собраны высказывания почтенных
мудрецов.
1. Если ты раздумываешь, делать это или не делать, то,
как правило, бывает лучше этого не делать.
2. Тот, кто думает о грядущем мире, не должен у себя
иметь ничего, даже горшка для соуса. Нехорошо иметь до-
рогую вещь, включая молитвенник и статуэтку Будды-охра-
нителя.
404
3. Самое лучшее — жить как отшельник: ничего не имея,
ни в чем не нуждаясь.
4. Вельможа должен стать простолюдином, мудрец — глуп-
цом, богач — бедняком, талантливый человек — бездарным.
5. Нет ничего особенно сложного в стремлении постичь
учение Будды. Главное, что для этого нужно,— освободив-
шись плотью, не обременять душу мирскими заботами.
Кроме этого там и еще что-то было, да я не помню.
XCV
Первый министр Хорикава181 был красивым и богатым.
И еще отличала его любовь к роскоши. Сына своего —
сиятельного Мототоси 182 — Хорикава определил управляю-
щим сыскным департаментом и, когда тот приступил к
несению службы; заявил, что китайский сундук, стоявший
в служебном помещении сына, выглядит безобразно, и рас-
порядился переделать его на более красивый. Однако чи-
новники, знающие старинные обычаи, доложили ему:
— Этот сундук переходил здесь из рук в руки с глубо-
кой древности, и неизвестно, откуда он взялся: с тех пор
прошли уже сотни лет. Когда во дворце от старости прихо-
дит в негодность какая-либо вещь из тех, что передаются
из поколения в поколение, она служит образцом для изго-
товления новых,— так что лучше бы его не переделывать.
Распоряжение отменили.
XCVI
Когда первый министр Кога 183, находясь в императорс-
ком дворце, пожелал испить воды, придворная служанка под-
несла ему глиняную чашу, однако вельможа распорядился:
— Принеси ковш! — и напился из ковша.
XCVII
Один человек, исполняя обязанности найбэна 184 на це-
ремонии возложения полномочий министра, вошел во дво-
405
рец, не получив на руки высочайшего рескрипта, находив-
шегося еще у найки 185. Это было неслыханным нарушени-
ем традиций, а вернуться за ним было уже нельзя. Пока
он ломал себе голову, как быть, гэки шестого ранга Ясуцу-
на 186 переговорил с облаченной в кинукадзуки фрейлиной,
подучил ее взять этот рескрипт и потихоньку передать его
найбэну. Это было восхитительно!
XCVIII
Когда Ин-но-дайнагону Мицутада-нюдо187 было поруче-
но провести обряд изгнания демона, Правый министр Тонн
попросил его рассказать о традиции проведения обряда.
— Нет ничего лучше, чем спросить об этом у Матаго-
ро,— ответил Мицутада.
Этот Матагоро, старый стражник, до мелочей помнил
порядок всех дворцовых обрядов. Однажды господин Ко-
ноэ 188, готовя стан, совсем забыл про циновку для сидения.
Он уже вызвал гэки, как вдруг Матагоро, зажигавший све-
тильники, тайком шепнул ему: «Прежде полагается потре-
бовать циновку». Это было очень интересно.
XCIX
Когда в храм-резиденцию Дайкаку189, где развлекались
приближенные экс-императора, загадывая друг другу загад-
ки, пришел придворный лекарь Тадамори 19°, Кинъакира191,
дайнагон из свиты императора, сразу же обратился к нему с
вопросом:
— Тадамори, что кажется не японским?
— Кара-хэйдзи 192,— ответил кто-то, и все рассмеялись.
Лекарь рассвирепел и вышел вон.
С
В заброшенной лачуге, вдали от людского взора, скры-
валась от мира одна женщина. Ее, отдавшую себя во власть
скуки, вздумал навестить некий мужчина. Когда, освещен-
ный скудными лучами молодого месяца, он тихонько крал-
406
ся к ограде, громко залаяла собака, и на шум вышла слу-
жанка.
— Откуда вы? — спросила она, пропуская посетителя в
хижину. Унылая картина, открывшаяся его взору, вызвала
щемящее чувство жалости: «Как можно здесь жить?»
Некоторое время гость стоял на грубом дощатом насти-
ле, пока наконец не услышал мелодичный голос молодень-
кой горничной:
— Сюда, пожалуйста! — и прошел через туго раздвига-
ющиеся двери дальше. Внутренняя часть помещения не
казалась столь убогой — это была довольно милая комна-
та; правда, светильник в дальнем углу едва мерцал, однако
видно было изящное убранство и чувствовалось, что бла-
говония здесь зажгли не наспех: их аромат пропитал покои.
Все жилище вызывало ощущение чего-то родного.
— Хорошенько заприте ворота. Может пойти дождь.
Экипаж — под ворота, челядь сюда и вот сюда,— послыша-
лись чьи-то голоса.
С другой стороны прошептали:
— Кажется, сегодня поспим вдоволь.
Шептали тихо, но совсем рядом, и поэтому кое-что мож-
но было разобрать.
В хижине между тем подробно обсуждались последние
новости, и вот уже запели первые петухи. С былого раз-
говор перешел на мечты о будущем, но тут в задушевную
беседу ворвался новый гам — на этот раз петухи пели
взапуски, звонкими голосами. Это навело на мысль о том,
не светает ли уже, но особой охоты спешить с возвраще-
нием, когда на дворе еще глубокая ночь, не было, и они
забылись еще на мгновение. Однако вот уже и щели в
дверях побелели; тогда мужчина сказал, что этого ему не
забыть никогда, и вышел.
Стояло исполненное великолепия утро, какое бывает
только в месяц цветка У, когда и ветки деревьев, и трава
в садике залиты изумрудом свежей зелени. Вспоминая
проведенную здесь ночь, он жадно смотрел назад до тех
пор, покуда большое коричное дерево у дома не скры-
лось из виду.
407
ci
Нерастаявший снег, что остался за северной стеной дома,
крепко подморозило; на оглоблях поставленной здесь повозки,
переливаясь, искрился иней. Сколь ни ярко светит предутрен-
няя луна, и при ней нельзя не отыскать укромный уголок.
В галерее стоящего поодаль храма сидит на поперечной
балке знатный на вид мужчина и беседует с женщиной. О
чем они говорят? Кажется, беседа их никогда не кончится.
Очаровательной выглядит ее склоненная головка и силуэт;
изумительно, когда вдруг повеет невыразимым благоуханием
ее платья. Чарует и шепот, что доносится время от времени.
СП
Когда святейший Сёку193 из Коя направлялся однажды в
столицу, то на узкой тропинке он повстречал женщину, ехав-
шую верхом на коне. Служка, что вел под уздцы ее коня, по
оплошности столкнул лошадь старца в канаву. Сильно раз-
гневавшись, мудрец принялся бранить его:
— Это неслыханная грубость! Из четырех разрядов уче-
ников Шакья-Муни — бикуни ниже бику 194, убасоку ниже
бикуни, убаи ниже убасоку. И бику подобным убаи поверг-
нут в канаву! Это неслыханное доселе злодеяние!
Мужчина-проводник отвечал на это:
— Вы, никак, что-то изволили сказать, да мне ничего не
понять.
И тогда святейший взбесился еще больше:
— Что я сказал, говоришь?! Ах ты, невежа и неуч! —
выпалил он в гневе, но вдруг со смущенным видом, будто
произнес самое невозможное ругательство, повернул коня и
ускакал обратно.
Можно сказать, это был диспут, достойный уважения.
CIII
Говорят, будто редко встретишь мужчину, который бы
сразу и впопад отвечал на вопрос женщины. Во времена экс-
императора Камэяма 195 всякий раз, как во дворец прихо-
408
дили молодые люди, шутницы-фрейлины испытывали их воп-
росом:
— Приходилось ли вам слышать кукушку?
Какой-то дайнагон ответил на это:
— Такой невежда, как я, и не мог сподобиться слышать
ее.
А господин Внутренний министр Хорикава 196 изволил
сказать так:
— В Ивакура 197 как будто слыхал...
— Ну, так-то ответить нетрудно,— обсуждали его ответ
дамы,— а насчет невежды уже и слушать надоело.
Говорят, что вообще мужчину надо специально воспиты-
вать, чтобы над ним не смеялись женщины. Жго-то расска-
зывал мне, что прежний регент из храма Чистой Земли 198 в
юности получал наставления от монахини-императрицы
Анки 199, потому и был искусен в разговоре.
Левый министр Ямасина200 признавался, что обращает
внимание и очень смущается, когда на него смотрит даже
простая служанка.
Если бы не было на свете женщин, мужчины не стали бы
следить ни за одеждой, ни за шляпами, какими бы они ни
были.
Можно подумать, что женщина, которая так смущает
мужчин,— этакое прелестное существо. Нет, по натуре все
женщины испорчены. Они глубоко эгоистичны, чрезвычай-
но жадны, правильного Пути не ведают и очень легко
поддаются одним только заблуждениям, а что касается ис-
кусства вести разговор, то они не отвечают даже тогда,
когда их спрашивают о чем-нибудь незатруднительном.
«Может быть, это из осторожности?» — подумаете вы.
Ничуть не бывало: в разговоре они выбалтывают совершен-
но неожиданные вещи, даже когда их не спрашивают. А
если кто-нибудь считает, что их превосходство над мужским
умом заключается в мастерстве пускать пыль в глаза, стало
быть, он не знает, что все женские уловки обнаруживаются
с первого взгляда. Женщина — это существо неискреннее и
глупое. Всяческого сожаления достоин тот, кто добивается
благосклонности женщины, подчиняясь ее прихотям.
409
А если это так, зачем же робеть перед женщиной? Если
встретится умная женщина, она будет непривлекательна и
холодна. Женщина может казаться и изящной и интерес-
ной, только когда, ослепленные страстью, вы послушно ис-
полняете ее капризы.
CIV
Никто не ценит мгновения. Отчего это — от больших
познаний или по глупости? Допустим, это происходит по
глупости нерадивого; но, ведь хотя и ничтожен один сэн, но
если его беречь, он сделает богачом бедняка. Поэтому-то и
крепка забота торговца сберечь каждый сэн.
Мы не задумываемся над тем, что такое миг, но если миг
за мигом проходит, не останавливаясь, вдруг наступает и срок,
когда кончается жизнь. Поэтому праведцый муж не должен
скорбеть о грядущих днях и лунах. Жалеть следует лишь о
том, что текущий миг пролетает впустую.
Если к вам придет человек и известит о том, что завтра
вы наверняка расстанетесь с жизнью, чего потребуете вы,
что совершите, пока не погаснет сегодняшний день? Но по-
чему же сегодняшний день — тот, в котором все мы живем
сейчас,— должен отличаться от последнего дня?
Ежедневно мы теряем — и не можем не терять — мно-
го времени на еду, естественные надобности, сон, разгово-
ры и ходьбу. А в те немногие минуты, что остаются сво-
бодными, мы теряем время, делая бесполезные вещи, говоря
о чем-то бесполезном и размышляя о бесполезных предме-
тах; это самая большая глупость, ибо так уходят дни, текут
месяцы и проходит вся жизнь. Несмотря на то что Се
Лин-юнь201 был переводчиком свитков «Сутры Лотоса»,
Хуэй Юань 202 не допустил его в общину Белого Лотоса 203,
так как тот слишком сильно лелеял в своем сердце мысли
о ветре и облаках.
В те минуты, когда человек забывает о мгновениях, как
бы эти минуты ни были коротки, он подобен покойнику.
Когда же спросят, зачем жалеть мгновения, можно ответить,
что, если нет внутри человека тревоги, а извне его не беспо-
410
коят мирские дела, решивший порвать с миром — порвет,
решивший постигнуть Учение постигнет.
CV
Некий мужчина, слывший знаменитейшим древолазом,
по просьбе своего односельчанина взобрался на высокое де-
рево, чтобы срезать у него верхушку. Одно время казалось,
что древолаз вот-вот сорвется вниз, но тот, что стоял на зем-
ле, не проронил ни слова; когда же верхолаз, спускаясь, ока-
зался на уровне карниза дома, товарищ предостерег его:
— Не оступись! Спускайся осторожнее!
Услышав эти слова, я заметил ему:
— Уж с такой-то высоты можно и спрыгнуть. Зачем вы
говорите ему это сейчас?
Он отвечал:
— Именно сейчас и нужно. Пока у него кружилась го-
лова и ветки были ненадежными, он и сам остерегался, по-
этому я ничего и не говорил. Но сейчас, когда ошибка не
так страшна, он бы наверняка допустил ее.
Это говорил человек самого низкого сословия, но в на-
ставлениях своих он равнялся мудрецу.
Вот и в игре — после того как возьмешь мяч из трудней-
шего положения, непременно пропустишь его там, где удар
кажется слабым.
CVI
Когда я спросил однажды у человека, слывшего искусным
игроком в сугороку, о секрете его успеха, он ответил:
— Не следует играть на выигрыш; нужно стремиться не
проиграть. Заранее обдумай, какие именно ходы могут ока-
заться самыми слабыми и избегай их — выбирай тот вари-
ант, при котором проигрыш можно оттянуть хотя бы на
один ход.
Руководствуясь этими же принципами, ты постигнешь
Учение. Таковы же приемы усмирения плоти и обороны
государства.
411
CVII
В ушах у меня до сих пор звучит изречение одного муд-
реца, показавшееся мне изумительным:
— Тот, кто, увлекшись игрой в иго 204 и сугороку, днюет
и ночует за игрой, совершает, по-моему, зло большее, чем
четыре тяжких и пять великих грехов 205.
CVIII
Возможно ли человеку, которому завтра отправляться в
дальние страны, назвать дело, которое надлежит совершить
спокойно, без спешки?
Человек, появится ли у него вдруг важное дело, впадет ли
он в неизбывную печаль, не состоянии слышать ни о чем
постороннем. Он не спросит ни о горестях, ни о радостях
другого.
Все скажут: «Не спрашивает», но никто не вознегодует:
«А почему?» Вот и люди, чьи годы становятся все преклон-
нее, кто скован тяжким недугом, и в еще большей степени
те, кто уходит от этого мира, должны быть такими же дале-
кими от треволнений мира.
Нет такого мирского обряда, от которого не хотелось бы
уклониться. И если ты находишься во власти мирской суе-
ты, если считаешь ее неизбежной, желания твои умножают-
ся, плоть делается немощной и нет отдыха душе; всю жизнь
тебе мешают ничтожные мелкие привычки, и ты проводишь
время впустую.
Вот и день меркнет, но дорога еще далека, а жизнь-то
уже спотыкается. Настало время оборвать все узы. Стоит ли
хранить верность, думать об учтивости?
Те, кому не понять этого, назовут тебя сумасшедшим,
посчитают лишенным здравого смысла и бесчувственным.
Но не страдай от поношений и не слушай похвал!
CIX
Если человек, которому перевалило за сорок, иногда раз-
вратничает украдкой, ничего с ним не поделаешь. Но бол-
412
тать об этом, ради потехи разглагольствовать о делах, что
бывают между мужчиной и женщиной, ему не подобает.
Это отвратительно.
По большей части так же омерзительно слышать и ви-
деть, когда старик, затесавшись среди молодых людей, пус-
тословит, чтобы позабавить их; когда какой-нибудь ничтож-
ный человечишка рассказывает о почитаемом всеми господине
с таким видом, будто ничто их не разделяет, и когда в бед-
ной семье любят выпить и стремятся блеснуть, угощая гос-
тей.
СХ
Однажды высокородный Имадэгава отправился в Сага.
При переправе через реку Арисугава его повозка оказалась
в водном потоке, и погонщик Сайомару принялся пону-
кать быка. Бык заупрямился, стал рыть копытом, и брызги
из-под его ног окатили весь передок экипажа до самого
верха. Тогда сидевший на запятках Тамэнори вскричал:
— Ах, какой неотесанный мальчишка!206 Да разве мож-
но погонять быка в таком месте?
Услышав это, вельможа пришел в дурное расположение
Духа.
— О том, как заставить повозку двигаться,— сказал он,—
ты не можешь знать больше, нежели Саомару. Неотесан-
ный ты мужлан,— и стукнул его головой о повозку.
Достославный наш Сайомару был слугой господина Удзу-
маса и состоял у его высочества скотником. А в доме Удзу-
маса даже прислуге присвоены были коровьи клички: одной
Хидзасати, другой Котодзути, третьей Хаубара, четвертой
Отоуси 207.
CXI
В местности, называемой Сюкугахара 208, собралось много
бродячих монахов бороборо 209. Когда однажды они творили
молитву о девяти ступенях возрождения в Чистой земле, в
помещение вошел незнакомый бороборо и спросил:
413
— Нет ли случайно среди вас, почтенные, бонзы по име-
ни Ироосибо? — на что из толпы ответили:
— Здесь Ирооси. А кому это я понадобился?
— Меня зовут Сира-бондзи,— последовал ответ,— слы-
шал я, что мой наставник такой-то был убит в восточных
землях бродячим монахом по имени Ирооси, поэтому я
хотел бы встретиться с этим человеком и отомстить ему.
Вот я и ищу его.
— О, как хорошо, что вы нашли меня,— воскликнул Иро-
оси,— действительно, было такое дело! Но раз уж довелось
нам здесь столкнуться лицом к лицу, то, дабы не осквернять
святого места, давайте лучше последуем к берегу реки, что
перед нами, и сойдемся там. Друзья мои! Что бы ни случи-
лось, ни в коем случае не приходите мне на помощь,— усло-
вился он с товарищами. — Ваше вмешательство может явиться
помехой для выполнения буддийских обрядов!
После этого противники вдвоем вышли на прибрежную
равнину, скрестили мечи и отвели душу, пронзая друг друга,
так что вместе и смерть приняли.
Разве могли быть такие бороборо в старину? По-моему,
только в наше время появились разные шайки бродячих
монахов. Делая вид, что стремятся к учению Будды, они за-
нимаются поединками. Я считаю, что люди эти своевольны
и бесстыдны, но они легко относятся к смерти, ни к чему не
привязаны и отважны, потому я и записал эту историю в
том виде, как мне рассказывал ее один человек.
схп
Древние нимало не задумывались над тем, какое название
присвоить храмам, святилищам и всему на свете. Все называ-
лось легко, в строгом соответствии с событиями. Нынешние
названия так трудны, будто люди мучительно над ними дума-
ли, чтобы показать свои таланты. Никчемное занятие также
стараться подобрать понеобычнее иероглифы для имени.
Говорят ведь, что тяга ко всему редкостному, стремление
противоречить есть несомненный признак людей ограничен-
ных.
414
схш
Плохо иметь в друзьях:
во-первых, человека высокого положения и происхожде-
ния; во-вторых, молодого человека; в-третьих, человека, ни-
когда не болеющего, крепкого сложения; в-четвертых, лю-
бителя выпить; в-пятых, воинственного и жестокого человека;
в-шестых, лживого человека; в-седьмых, жадного человека.
Хорошо иметь в друзьях:
во-первых, человека, который делает подарки; во-вторых,
лекаря; в-третьих, мудрого человека.
CXIV
В тот день, когда мы едим суп из карпа, наши волосы не
бывают растрепаны. Это очень липкая рыба — ведь из нее де-
лают клей. Карп очень благороден, так как из всех рыб одного
только карпа можно разделывать в высочайшем присутствии.
А из птиц фазан не имеет себе равных. Фазан и гриб
мацутакэ 210, даже если они висят над Оюдоно — августей-
шей купальней, возражения не вызывают. Все прочее здесь
неуместно.
Однажды Китаяма-нюдо 211 обратил внимание на то, что
на полке для снеди над августейшей купальней в покоях
императрицы виднеется дикий гусь. По возвращении домой
он тут же написал письмо, где указывал: «Мы не привыкли
видеть, чтобы подобные вещи открыто хранились на авгус-
тейшей полке. Это неприлично. И все оттого, что у вас нет
надежного слуги».
CXV
Полосатый тунец, что водится близ Камакура, не имеет в
этих краях себе равных; в наше время он весьма ценится.
Однако камакурские старожилы говорят так: «Еще в дни
нашей молодости эту рыбу знатным людям не подавали, а
голову не ели даже слуги».
Однако в наш век — век упадка — тунца с удовольствием
едят даже вельможи.
415
CXVI
Если не считать лекарств, то мы вполне могли бы обой-
тись без китайских изделий. Так как в нашей стране широ-
ко распространены китайские сочинения, то и их мы могли
бы переписывать сами. То, что множество китайских судов
в свой нелегкий путь к нам грузятся одними безделицами,—
глупость чрезвычайная.
Недаром в книгах говорится: «Не цени вещей, привезен-
ных издалека» и «Сокровище, которое досталось с трудом,
дороже не цени».
CXVII
Лошадей и быков следует держать в хозяйстве. Очень жаль
мучить их на привязи, однако ничего не поделаешь. Что ка-
сается собак, то задачу сторожить дом и охранять имуще-
ство они выполняют лучше человека, а посему безусловно
необходимы. Однако собака и так есть в каждом доме, и
специально заводить ее не стоит. Во всех прочих животных
и птицах никакой надобности нет.
Быстроногие звери запираются в загородки, сажаются на
цепь; легкокрылым птицам обрезают крылья, а самих их зак-
лючают в клетки. Они же влюблены в облака, грезят дикими
горами и долинами, и ни на минуту не затихает в них тоска.
Мысль об этом для меня невыносима, как невыносима
она для человека, имеющего сердце! Тот, кто испытывает на-
слаждение, заставляя страдать живое существо, подобен Цзе
и Чжоу212. Ван Цзыю213 любил птиц, наблюдал, как они рез-
вятся в бамбуковых рощах, и они стали его друзьями. Он
никогда не ловил птиц и не причинял им страданий. К тому
же в одном сочинении сказано: «Нельзя держать в доме ни-
каких редкостных птиц и диковинных зверей».
CXVIII
Прежде всего человеку следует разбираться в писаниях,
дабы постигать учения мудрецов. Каллиграфия, даже если не
отдаваться ей всецело, должна стать опорой в науках. Следу-
416
ет овладеть искусством врачевания. Без умения врачевать
невозможно ни свою плоть поддержать, ни людям помочь,
ни выполнить долг в отношении господина и родителей.
После этого идет стрельба из лука и верховая езда, входящие
в шесть искусств 214. Все это, безусловно, нужно постигнуть.
Никоим образом нельзя пренебрегать книжной мудрос-
тью, военным делом и врачеванием. Если всему этому на-
учишься, никогда не окажешься ненужным человеком.
Далее: пища — небо человека. Человек, который знает толк
в приготовлении блюд, может оказаться очень полезным.
Кроме того, мастерство: оно важно в любом деле.
А все остальные занятия...— слишком многих талантов
благородный человек стыдится. Быть искусным в поэзии и
умелым в музыке превосходно, однако, хотя и говорят, что
то и другое высоко ценят государь и подданные, похоже, что
в наше время с их помощью управлять миром становится
все бесполезнее. Золото прекрасно, однако в железе, кажет-
ся, гораздо больше пользы.
CXIX
Того, кто праздно проводит время, можно назвать и глуп-
цом, и человеком, совершающим ошибку. Есть множество
дел, от которых нельзя уклоняться и которые нужно совер-
шить для страны, для государя. От таких дел совсем не оста-
ется свободного времени. Следует подумать об этом.
Для самого человека необходимо следующее: во-первых,
еда, во-вторых, одежда, в-третьих, жилье. Основные потреб-
ности людей не выходят за пределы перечисленного. Спо-
койная жизнь без страданий от голода и холода, от ветра и
дождя доставляет радость. Однако все люди болеют. Если про-
никает в тебя болезнь, страдания от нее невыносимы. Ты толь-
ко и думаешь о лечении. Тех, кто не в силах обеспечить себя
всеми необходимыми, включая лекарство, предметами, счи-
тают бедняками. Тех, кто не нуждается в них,— богатыми.
Тех, кто требует себе чего-то сверх перечисленного, называют
расточительными. Если человек бережлив, то, кем бы он ни
был, он довольствуется малым.
28-3893
417
схх
Очень привлекателен Дзэхо-хоси 215, который спокойно
коротал свой век, от рассвета дотемна вознося молитвы Буд-
де, и не похвалялся ученостью, несмотря на то что никому
из секты Чистой Земли не уступал в ней.
CXXI
Чтобы совершить обряд сорок девятого дня, оставленные
в этом мире пригласили некоего мудреца. Проповедь была
замечательной, и все присутствующие обливались слезами.
После того как священнослужитель ушел, слушатели стали
обмениваться впечатлениями. «Сегодня он казался особенно
благородным, более благородным, чем всегда»,— говорили
они. И тут один человек заметил:
— Что ни говорите, а это, видимо, потому, что он так
здорово похож на китайскую собаку!
Все очарование пропало, и всем стало смешно. Разве же
это способ хвалить проповедника?
А еще он сказал:
— Если, вздумав угостить кого-нибудь вином, ты выпь-
ешь прежде сам, а потом попытаешься заставить пить
другого — это то же самое, что замахиваться мечом на
человека. Меч обоюдоостр, поэтому, подняв его, ты прежде
всего отсечешь собственную голову. Коли прежде напьешь-
ся и свалишься сам, то не сможешь, вероятно, напоить
другого.
Пытался ли он сам-то когда-нибудь рубить мечом? Это
очень забавно.
сххп
Один человек говорил:
— Не следует играть с тем, кто, вконец проигравшись в
азартной игре, хочет поставить на карту все без остатка.
Нужно знать, когда наступает время перелома в игре, при
котором, продолжая игру, можно победить. Того, кто знает
такое время, и называют хорошим игроком.
418
сххш
Лучше не исправлять совсем, чем исправлять без пользы.
CXXIV
Масафуса-дайнагон216 был человеком настолько талантли-
вым, умным и приятным, что его намерены были уже возве-
сти в генералы, но тут один из приближенных доложил экс-
императору:
— Только что я наблюдал ужасную сцену.
И августейший спросил его:
— Что именно?
— Через дыру в заборе я видел, как господин Маса-
фуса отрубил живой собаке лапы, чтобы накормить со-
кола.
Это вызвало негодование и отвращение экс-импера-
тора, который переменил свое высокое благоволение к
Масафуса и не изволил допустить его продвижение по
службе. Удивительно, конечно, что такой человек держал
сокола, однако рассказ о лапах собаки не имел основа-
ния.
Ложь предосудительна, но сердце государя, воспылавшее
негодованием при сообщении о такой жестокости, достой-
но глубокого уважения. Вообще говоря, люди, которые раз-
влекаются, убивая, мучая и заставляя драться живые суще-
ства, подобны зверям, пожирающим друг друга.
Если внимательно присмотреться ко всевозможным пти-
цам, животным и даже крохотным насекомым, то окажет-
ся, что они заботятся о детенышах, привязаны к родителям,
обзаводятся парами, ревнуют, сердятся, кипят страстями,
ублажают свою плоть и цепляются за жизнь,— и во всем
этом значительно превосходят людей по той причине, что
совершенно глупы.
Разве не больно бывает всякий раз, когда им достаются
мучения, когда у них отнимают жизнь? Тот, чье сердце не
проникается состраданием при взгляде на любого, кто обла-
дает чувствами,— не человек.
419
cxxv
Янь Хуай 217 ставил целью не причинять людям беспокой-
ства. Вообще говоря, мучить людей и доставлять им несчас-
тье не следует, даже у людей низкого сословия нельзя отнять
волю. Кроме того, иногда развлекаются тем, что обманыва-
ют, запугивают или стыдят малых детей. Взрослый человек к
заведомой неправде относится равнодушно, а в младенчес-
кое сердце глубоко западает боязнь, стыд и душевные муки,
оставляя там действительно тяжелый след. Развлекаться, до-
ставляя ребенку муки,— значит не иметь в душе сострада-
ния.
И радость, и гнев, и печаль, и наслаждения взрослого че-
ловека — все тщета и заблуждение. Но кто не подвержен
влиянию кажущихся реальными призраков!
Причинить человеку душевную боль значит сделать ему
гораздо больнее, нежели даже изувечив его тело. Болезни наши
тоже в большинстве своем проистекают из души. Извне при-
ходящих болезней мало. Необходимо знать следующее: бы-
вает, что, желая вызвать пот, мы принимаем лекарство, но
проку от этого нет, однако же стоит нам хоть раз испытать
страх или стыд — пот выступит непременно; причина тому —
душа. Известен даже такой случай, когда человек стал се-
дым, делая надпись на башне Линъюнь218.
CXXVI
Нет ничего лучше, чем, ни с кем не споря и обуздав себя,
согласиться с противником. Отложить свои дела, чтобы по-
заботиться о другом человеке, прекрасно.
Как известно, человек, любящий состязания, всегда
стремится к победе. Ведь радость от своего превосход-
ства над противником связана с невозможностью полу-
чить удовлетворение от проигрыша. А мысль о том, что,
проигрывая сам, ты доставляешь удовольствие противни-
ку, лишала бы нас интереса к игре. Но желать победы,
чтобы принести другому разочарование, безнравственно.
Находятся и такие люди, которые, играя даже в дружес-
кой компании, вовсю обманывают партнеров и при этом
420
упиваются своим превосходством. Это тоже непорядочно.
Поэтому во многих случаях длительная неприязнь начинает-
ся с первой совместной пирушки. Это все вред, наносимый
пристрастием к спорам.
Чтобы превзойти в чем-то людей, следует думать лишь о
том, чтобы, занявшись науками, превзойти их в мудрости.
Когда вы постигнете Учение, то поймете, что не должно по-
хваляться добродетелью и ссориться с товарищами. Только
сила Учения позволяет нам отказаться от высокого поста и
отвергнуть выгоду.
CXXVII
Тот, кто беден, стремится воздавать почести богатству,
тот, кто стар, стремится воздавать почести силе. Если че-
ловек не может достигнуть цели, ему разумнее всего оста-
новиться как можно быстрее. Мешать ему значит совер-
шать ошибку. Усердствовать через силу, не считаясь со
своими возможностями, значит совершать ошибку самому.
Если бедный не знает своего места, он ворует; если не
знает слабосильный, он заболевает.
CXXVIII
Дорога Тоба получила свое название не после того, как
был построен дворец Тоба219. Говорят, будто еще в «Запис-
ках принца Рихо» 220 сказано: наследный принц Мотоёси221
так громко возглашал новогодние приветствия, что голос его
был слышен от дворца Дайгоку 222 до дороги Тоба.
CXXIX
В ночных покоях августейшее изголовье обращено на во-
сток. Конфуций тоже ложился головой на восток, потому
что, обратив изголовье к востоку, можно почерпнуть живот-
ворную силу.
В опочивальнях столь же общепринято обращать изголо-
вье и на юг. Экс-император Сиракава 223 почивал головой на
421
север, однако север не пользуется любовью. Кроме того, го-
ворят так: «Провинция Исэ расположена на юге. Как мож-
но, чтобы государь ложился ногами в сторону святилищ Дай-
дзингу 224!»
Но в императорском дворце поклонения святилищам
Дайдзингу совершают, обратясь к юго-востоку, а не к югу.
сххх
Однажды какой-то наставник в монашеской дисципли-
не — имени его я не помню — саммайсо 225 из храма секты
Цветка Закона, в котором погребен экс-император Такаку-
ра, взял зеркало и принялся внимательнейшим образом рас-
сматривать свое лицо. В конце концов, безмерно расстроен-
ный тем, что вид его безобразен и жалок, законоучитель
возненавидел само зеркало, долго после этого боялся зеркал
и никогда уже не брал их в руки. Кроме того, он перестал
общаться с людьми и заперся в келье, откуда стал выходить
только для исполнения храмовых служб. Услышав эту исто-
рию, я подумал, что это очень редкий случай.
Даже мудрейшие люди, умея судить о других, ничего не
знают о себе. Но не познав себя, нельзя познать других. Сле-
довательно, того, кто познал себя, можно считать человеком,
способным познать суть вещей.
Не сознавая безобразности собственного обличья, не со-
знавая собственной глупости, не сознавая своего невежества
в искусствах, не сознавая ничтожности своего общественно-
го положения, не сознавая того, что годы твои преклонны,
не сознавая того, что сам ты полон недугов, не сознавая бли-
зости своей смерти, не сознавая, как несовершенен Путь,
которому ты следуешь, не сознавая собственных своих недо-
статков,— тем более не постигнешь чужих поношений.
Однако облик свой можно увидеть в зеркале; годы мож-
но узнать, сосчитать. Но когда о своей внешности знают все,
а поделать с нею ничего не могут, это все равно как если бы
о ней и не знали. О том, чтобы улучшить свою внешность
или уменьшить возраст, не может быть и речи. Но как же
можно не отступиться от дела, едва только узнаешь о своей
422
непригодности к нему? Как можно не смирить плоть, если
узнал ты о своей старости? Как можно не призадуматься,
коли узнал ты о том, что глупо ведешь себя?
Вообще-то стыдно навязываться людям, когда тебя ник-
то не любит. Безобразные обличьем и подлые сердцем
выходят на люди и занимаются службой; недоумки водятся
с талантами; бездарные в искусствах — завсегдатаи у тон-
чайших мастеров; дожившие до белоснежной головы рав-
няются на цветущую молодежь. Хуже того, люди желают
недостижимого, убиваются по тому, что невыполнимо; ждут
того, что заведомо не явится; боясь кого-то, льстят ему —
и это не тот позор, который навлекается посторонними,
этим позорят себя сами люди, отдавшиеся во власть алчной
своей души.
А не сдерживают они свою алчность лишь потому, что не
знают, что великий момент, завершающий жизнь,— уже вот
он, приблизился!
CXXXI
Кто-то, кажется Сукэсуэ-дайнагон-нюдо 227, встретившись
с советником двора генералом Томоудзи 228, сказал:
— Если ты меня о чем-нибудь спросишь, все равно о
чем, я отвечу!
— Да неужели? — усомнился Томоудзи.
— Ну тогда давай поспорим!
— Я ведь серьезным вещам не обучался и не знаю их,
так мне и спросить тебя не о чем. Сделай милость, позволь
спросить о том, что непонятно мне в каких-нибудь пустя-
ках, не стоящих внимания.
Сукэсуэ воскликнул:
— Тем более! Из здешних-то глупых загадок я тебе лю-
бую растолкую в момент!
Собравшиеся вокруг них приближенные императора и
фрейлины тут же порешили:
— О, это очень интересный спор! В таких случаях лучше
всего спорить пред очами государя. Кто проиграет, должен
устроить пирушку.
423
Государь пригласил их, и тогда Томоудзи проговорил:
— Правда, слыхивал я это еще с младенчества, а вот смыс-
ла до сих пор не знаю. Хочу спросить у тебя, объясни, пожа-
луйста, что это значит, когда говорят: «Ума-но кицурёкицу-
ниноока, накакуборэирикурэндо? 229»
Преподобный дайнагон сразу оторопел и сказал:
— Это такая глупая фраза, что не заслуживает того, что-
бы на нее тратили слова.
Томоудзи возразил на это:
— Но я с самого начала сказал, что не обладаю познани-
ями в мудрых учениях и спросить осмелюсь только о какой-
нибудь глупости,— после чего дайнагон-нюдо был признан
проигравшим и, как рассказывают, вынужден был согласно
условию устроить отменный пир.
схххп
Однажды во время аудиенции лекаря Ацусигэ у покой-
ного монаха-государя внесли августейшие яства. Увидев их,
Ацусигэ почтительно обратился к его величеству со словами:
— Снизойдите спросить меня об иероглифических на-
писаниях названий и о питательности всех яств, что нахо-
дятся на внесенном сейчас столике. Я буду отвечать по
памяти, а ваше величество проверять меня по фармацев-
тическим трактатам. Осмелюсь заметить, что не ошибусь
ни разу.
В этот момент к государю вошел ныне покойный ми-
нистр двора Рокудзё 23°.
— Мне тоже хотелось бы воспользоваться этим случаем
и чему-нибудь поучиться,— сказал он и тут же задал воп-
рос: — Ну, во-первых, с каким ключом пишется иероглиф
«соль»?231
— С вашего позволения, с ключом «земля»,— ответил
тот.
— О, вы уже блеснули ученостью! На сегодня довольно и
этого. Больше вопросов не имею!
За этими словами последовал такой взрыв смеха, что ле-
карь поспешил ретироваться.
424
схххш
Молено ди любоваться лишь вишнями в разгар цветения
и полной луной на безоблачном небе? Тосковать по луне,
скрытой пеленой дождя; сидя взаперти, не видеть поступи
весны — это тоже глубоко волнует своим очарованием.
Многое трогает нас и в веточках, что должны вот-вот рас-
пуститься, и в садике, что осыпается и увядает.
В прозаических вступлениях к стихам пишут: «Я при-
шел любоваться цветами, а они давным-давно осыпались» —
или: «Не пришел любоваться цветами из-за такой помехи».
Чем это хуже вступления: «Любуясь цветами...»? Мне
понятно пристрастие к любованию осыпающимися цвета-
ми или луной, что клонится к закату, но подчас встреча-
ются безнадежные глупцы, которые говорят: «Осыпалась
эта ветка и та. Нынче уже любоваться нечем».
Все на свете имеет особенную прелесть в своем начале и в
завершении. А любовь между мужчиной и женщиной — разве
она в том только, чтобы свидеться? Любовь — это когда с
горечью думаешь, что время прошло без встречи; когда сожа-
леешь о пустых клятвах; когда одиноко проводишь долгие ночи;
когда думаешь лишь о любимой, далекой как небо; когда в
пристанище, заросшем вокруг камышом, тоскуешь о былом.
Глубже, чем полная луна на безоблачном небе, что гля-
дится вдаль на тысячи ри, трогает за душу лунный серп, взо-
шедший в предвестье близкого рассвета. Ничто не чарует
более, чем бледный луч его, когда он проглядывает сквозь
верхушки криптомерий в диких горах или спрятался за бы-
стро бегущую стайку туч, что брызжет на нас мимолетным
дождем. Когда лунный свет переливается на увлажненной
листве буков и дубов, он проникает в сердце, он приносит
тоску по душевному другу, по столице.
Но вообще-то луна и цветы заслуживают не только любо-
вания. Ведь даже думать о них весной, не выходя из дому, а
лунной ночью затворившись в спальне, сладко и привлека-
тельно.
Благовоспитанный человек никогда не подаст виду, что он
страстно увлечен чем-то, у него не заметишь интереса к чему-
29 3893
425
либо. Но кто бурно изливает чувства по всякому поводу, так
это житель глухого селения. Он проталкивается, пролезает под
самое дерево, усыпанное цветами; уставившись на цветы, глаз
с них не сводит; пьет сакэ, сочиняет стихотворные цепочки
рэнга, а под конец, ничтоже сумняшеся, ломает для себя са-
мую крупную ветвь. В источник он погрузит руки и ноги; по
снегу он непременно пройдет, чтобы оставить следы,— ни-
чем он не может любоваться со стороны.
Очень странное зрелище являют подобного рода люди,
когда они наблюдают за празднеством.
— Зрелище слишком запаздывает,— говорят они,— и
пока нет нужды оставаться на помосте,— после чего идут в
помещение, пьют сакэ, закусывают, развлекаются игрой в
иго и сугороку, а караулить процессию оставляют на помос-
те человека, и как только он закричит: «Идет!» — все вска-
кивают, будто у них раскрошилась печень, и наперегонки,
чуть не сбивая друг друга с ног, взлетают на помост, толка-
ются, колыша бамбуковую штору пред помостом, впивают-
ся в улицу глазами: как бы чего не пропустить! — о каждом
посплетничают: кто да что. А когда процессия проходит,
говорят: «Теперь до следующей» — и спускаются вниз. Ве-
роятно, главное для них — поглазеть на что-нибудь, и толь-
ко.
Вельможный житель столицы, напротив того, вид имеет
сонный и на это как следует не смотрит. Молодые люди
низшего сословия, те, кто является сюда исполнять обязан-
ности, или те, кто сопровождает кого-нибудь, никогда не
высунутся до неприличия вперед; никто из них не рвется
без толку глазеть на зрелище.
Мальва, которой увешано вокруг все без разбора, прелес-
тна, но, пока еще не наступил рассвет, все сгорают от любо-
пытства: чьи повозки, что прибывают сюда под покровом
темноты; гадают, чья, интересно, та, а чья эта. И вот уже
можно распознать и бычников и слуг. Любуясь на то, как
прибывают самые разнообразные экипажи и люди — то
изящные, то пышные, не заскучаешь.
По мере того как спускаются сумерки, и повозки, выстро-
енные рядами, и люди, стоящие тесной толпой, начинают
426
куда-то исчезать. Вскоре толпа редеет, стройные ряды пово-
зок приходят в беспорядок, приезжие разбирают себе для
устройства на ночлег бамбуковые шторы и циновки, а все
вокруг утихает и смолкает. Размышлять над этим, узнавать
здесь прообраз мирской суеты и бренности. В этом тоже та-
ится очарование. Наблюдать за главной дорогой столицы —
это наблюдать за праздником. Среди тьмы людей, что ходят
взад-вперед перед помостом, встречается такое множество
знакомых, что кажется, будто даже во всем мире людей не
так много, как здесь. Но если мы решим, что сами должны
будем умереть только после того, как потеряем их всех до
одного, то этого нам долго ждать не придется.
Когда, наполнив водой большой сосуд, мы сделаем в нем
крохотное отверстие, то, как бы ни скудно капала из него
вода, если она будет сочиться беспрерывно, в конце концов
должен будет иссякнуть. В столице полно народу, и не быва-
ет дня, когда бы кто-нибудь не умер. И не всегда по одному
или по двое в день. В иные дни не только на Торибэно и
Фунаока, но и на другие кладбища приносят очень много
усопших, а таких дней, когда бы никто не умирал, не случа-
ется. Следовательно, не бывает и случаев, когда бы изготов-
ленные гробы остались лежать без спроса.
Смертный час — он приходит нежданно, невзирая на то
что ты молод, что еще полон сил. Поразительно еще, как мы
избегали его до сих пор. Разве можно хотя бы на минутку
легкомысленно отнестись к этой жизни?
Это похоже на фигуру под названием «пасынки», кото-
рую сооружают из шашек. Пока эти шашки выстраивают
в ряд, никто не знает, какую именно взять первой, но как
только, отсчитав нужное число, одну из них берут, мы
сразу видим и остальные, а отсчитав еще и еще раз,
начинаем вытаскивать шашки одну за другой, пока их не
останется вовсе.
Когда воин, идущий в сражение, знает, что смерть его близ-
ка, он забывает о семье, забывает и о самом себе. Очень недо-
лговечен и тот, кто, покинув суетный мир, затворившись в
хижине, сплетенной из травы, и мирно наслаждаясь ручей-
ком и камешками на дне его, считает, что все это обойдет его
427
стороной. Разве не может враг по имени быстротечность, то
есть смерть наша, нагрянуть в глубину спокойных гор? Гля-
нуть в лицо смерти отшельник может наравне с воином, не
покидающим ратного стана.
CXXXIV
Один вельможа, считая, что коль скоро празднества про-
шли, то оставшиеся мальвы никому не нужны, приказал уб-
рать все их стебельки, что были развешаны на шторах в его
доме. Такие поступки я всегда считал продиктованными без-
вкусицей, но так как здесь был человек с тонким понимани-
ем, я подумал: «А может быть, так и следует?» Однако Суо-
но-найси 232 писала:
Хоть и висят они,
Но уже бесполезны
Все вместе
На шторах
Увядшие мальвы цветы.
(Хоть и тоскую я,
Это уже бесполезно —
Вместе с любимым
Ничем нам не любоваться,
День нашей встречи далек.)
Стихи эти, посвященные увядшим лепесткам мальвы, ви-
сящей на шторах спальной, вошли в сборник стихов поэтес-
сы. Кроме того, в пояснении к одной старинной песне ска-
зано: «Ее послали, прикрепив к увядшей мальве».
В «Записках у изголовья» написано: «То, что дорого как
воспоминание — засохшие листья мальвы». Мне эти слова
кажутся бесконечно близкими. Камо-но Тёмэй в «Повести о
четырех временах года» 233 также писал:
На яшмовых 234 шторах остались
От праздника мальвы цветы.
Как же можно без сожаления выбросить вон цветы, кото-
рые даже при увядании вызывают такие чувства? Поскольку
428
говорят, что целебные кусудама 235, висящие на занавесях в
знатных домах, меняют на хризантемы в девятый день девя-
той луны, то и ирисы следует оставлять до праздника хризан-
тем. После кончины Бива 236 — августейшей супруги — кор-
милица Бэн 237 увидела, что ирисы и целебные шары на
старинных шторах завяли. Она произнесла:
Здесь корни ириса висят,
Не к этому случаю сорванные.
Фрейлина Ко-но-дзидзю в ответ ей сложила такие стихи:
Стебли ириса
Все те же, что и прежде...
CXXXV
Деревья, которые хочется иметь возле дома,— это сосна
и вишня. Из сосен хороша и пятилистница. Цветы хороши
простые. Прежде махровые вишни разводили лишь в столи-
це Нара, а в наше время они распространились очень широ-
ко. Цветы вишни с горы Ёсино и «ближняя левая» виш-
ня 239 — относятся к простым.
Махровые же вишни принадлежат к особому сорту. Они
навязчиво причудливы. Лучше их не сажать. Поздние сорта
вишни также лишены интереса: цветы, попорченные гусе-
ницами, неприятны.
Сливы хороши и белые и бледно-алые. Простые сливы рано
зацветают, а алые махровые сливы чаруют своим ароматом.
Поздние сливы не пользуются успехом. Они цветут в одно вре-
мя с вишнями, однако ценятся меньше их, их подавляет цве-
тение вишни; лепестки их держатся на ветках еле-еле. «Про-
стые сливы раньше всех зацветают и осыпаются, они всегда
спешат — и тем интересны»,— сказал Кёгоку-нюдо-тюнагон 24°,
сажая возле фасада своего дома еще и простые сливы. У юж-
ной стены дома Кёгоку и поныне растут два дерева.
Ивы тоже интересны. А молодой клен где-нибудь в меся-
це цветка У241 прекрасен: своей красотой он превосходит
429
все — любые цветы и багряные осенние листья. А если взять
апельсиновое или коричное дерево, они хороши, когда ста-
ры и велики.
Луговые цветы — это желтая роза, глициния, ирис, гвоз-
дика. В прудах — лотос. Осенние травы — тростник, эвла-
рия, колокольчик, петушечник, валериана, репейник, астра,
бедринец, карукая 242, гречавка, хризантема или желтая хри-
зантема, плющ, лоза, вьюнок. Хорошо, когда все они растут
на не слишком высокой, скромной изгороди и не густо.
Другие же травы — те, что встречаются редко, чьи назва-
ния режут слух непривычными китайскими созвучиями или
чье цветение трудно увидеть,— не так интересны. По боль-
шей части редкие, необычные цветы, как и все прочее в
этом роде, возбуждают крайний интерес лишь у людей с
дурным вкусом. Лучше обходиться без таких вещей.
CXXXVI
Оставлять после своей смерти имущество — недостойно
мудреца. Накапливать плохие вещи — нелепо, к хорошим
же вещам — жаль привязываться. Тем прискорбнее, когда
их очень много.
Совершенно непристойно, когда потом у людей вспыхи-
вает перебранка: «Это я должен получить!» Если у вас есть
что оставить кому-нибудь после своей смерти, лучше всего
отдать это еще при жизни. Желательно пользоваться лишь
тем, без чего нельзя обойтись каждодневно, и, кроме этого,
ничем себя не обременять.
CXXXVII
Преосвященный Гёрэн из храма Печальных Полей 243,
мирским именем которого было, кажется, Миура, был не-
превзойденным воином. Однажды к нему пришел земляк и
в разговоре сказал:
— На то, что скажет житель восточных провинций, мож-
но смело положиться. А столичные жители хороши лишь на
посулы, правды от них не жди.
430
Мудрейший принялся втолковывать ему:
— Вот ты уверен, что это так и есть, а я, прожив долго в
столице, попривык к ним, присмотрелся и теперь вовсе не
считаю их хуже других. В душе все они очень мягкосердеч-
ны, поэтому им трудно бывает решительно возражать про-
тив того, что говорят другие; у них не хватает духу выска-
заться до конца, и по слабости характера они с тобой
соглашаются. Я не думаю, чтобы они хотели кого-то обма-
нывать, но, поскольку это сплошь и рядом люди бедные,
невезучие, они часто поступают не так, как хотели бы сами.
Жители восточных провинций — мои земляки. Но уж если
сказать по правде, они невежливы, скупы на ласку, да и пря-
молинейны, поэтому как скажут с самого начала «нет», то
как отрежут. Однако люди они все зажиточные, крепкие, и
положиться на них можно.
Мудрец этот отличался грубым, просторечным выговором,
по каковой причине все полагали, что он, наверное, не очень
тверд в тонкостях учения мудрецов. Однако после одного
этого высказывания к нему настолько прониклись уважени-
ем, что из многих других монахов выбрали его настоятелем
храма. Это навело меня на мысль о том, что такая вот спо-
койная рассудительность и приносит пользу.
CXXXVIII
Бывает, что человек, который всем кажется бесчувствен-
ным, скажет доброе слово. Некий устрашающего вида дикий
варвар спросил однажды своего соседа:
— Детишки-то у вас есть?
— Нет, ни одного нету,— ответил тот, и тогда этот ди-
карь заметил ему:
— Ну, тогда вряд ли вам дано знать очарование вещей. Я
очень опасаюсь, что вашими поступками движет бесчувствен-
ное сердце. Всякое очарование можно постичь лишь через
детей.
И по-видимому, это действительно так. Вряд ли у человека,
не знающего душевной привязанности, есть в сердце чувство
сострадания. Даже тот, кто сам не испытывал чувства сынов-
431
него долга, начинает познавать думы родителей, едва только он
обзаводится детьми. Человек, отказавшийся от суетного мира,
ничем на свете не обременен, однако и он не должен отно-
ситься с презрением к тем, кто по рукам и ногам связан се-
мейной обузой, видя в них одну только лесть и алчность.
Если мы поставим себя на их место, то поймем, что дей-
ствительно ради любимых родителей, ради жены и детей
можно забыть стыд, можно даже украсть. Следовательно,
вместо того чтобы хватать воров или судить за дурные по-
ступки, лучше так управлять миром, чтобы люди в нем не
терпели голода и холода. Человек, когда он не имеет установ-
ленных занятий, бывает лишен свойственного ему благоду-
шия. Человек, доведенный до крайности, ворует. Если мир
будет плохо управляться и люди будут мучиться от голода и
холода, преступники не переведутся никогда.
Доставляя людям страдания, их толкают на нарушение
закона, а затем вменяют им это в вину — вот что печально.
Итак, каким, спрашивается, образом сотворить людям
благо? Не может быть никаких сомнений в том, что низ-
шим слоям будет на пользу, если высшие прекратят расто-
чительство и излишние расходы, станут жалеть народ и по-
ощрять земледелие. Если же случится, что люди, обеспеченные
одеждой и пищей, все-таки будут совершать дурные поступ-
ки,— их-то и надобно считать истинными ворами.
CXXXIX
Когда слушаешь, как люди рассказывают о том, что вид кон-
чины человека был прекрасен: «Он был спокоен и невозмутим»,—
то испытываешь почтение. Глупцы присовокупляют к этому рос-
сказни о чем-нибудь странном и необычном, хвалят и речи, и
поступки усопшего, соответственно тому, что нравится им са-
мим, но всегда в таких случаях чувствуется, что это все не может
ладиться с последними помыслами того человека.
Кончина — великое событие, и оно не поддается опреде-
лению ни перевоплотившемуся в облике человека Будде, ни
ученому мужу. Если ты сам следуешь правильной стезе, тебе
нет дела до того, что видят и слышат другие.
432
CXL
Рассказывают, что однажды высокомудрый Тоганоо 244,
идя по дороге, увидел мужчину, который купал в реке
коня, приговаривая: «Аси, аси!245» — «Ногу, ногу!» Высо-
комудрый остановился и вопросил:
— О, как это благородно! Вот человек, развивший добро-
детели прежнего своего существования. Разве не говорил он
сейчас: «А-дзи, А-дзи» 246? Кому же принадлежит сей конь?
Его хозяин, надо полагать, весьма почтенный господин?
— С вашего позволения, это конь господина Фусе 247,—
ответил мужчина.
— Как это великолепно! Выходит совсем а-дзи-хон фусё —
«Ничто не рождается и не уничтожается». Вы, значит, и
есть тот, кто наследовал счастливое воздаяние за прошлое! —
сказал старец, утирая слезы умиления.
CXLI
Императорский телохранитель Хада-но Сигэми сказал как-
то о страже северной стены императорского дворца, Синга-
не, монахе в миру из провинции Симоцукэ:
— Вот человек, вид которого говорит, что он упадет с
коня. Будьте очень осторожны!
Никто этому не поверил, тогда как Синган действительно
упал с коня и разбился насмерть. И люди решили, что всякое
слово того, кто достиг совершенства на данном поприще,
подобно слову богов. Тогда кто-то спросил телохранителя:
— Что же за вид у него был?
— У него же был зад персиком 248, и при этом покойный
любил норовистых коней, поэтому я и сказал так о его виде.
Разве я ошибся? — ответил тот.
CXLII
Встретив физиономиста, Мёун-дзасу 249 осведомился у него:
— Не пострадаю ли я случайно от оружия?
— Действительно,— отвечал физиономист,— такие при-
знаки есть.
433
— Что же это за признаки?
— В вашем сане не следует опасаться быть раненым, и
все же вы, пусть на миг, но задумались об этом и спро-
сили меня. Уже это и является предзнаменованием такой
опасности,— услышал он в ответ.
И действительно, он погиб, пораженный стрелой.
CXLIII
В последнее время люди стали говорить, что так как по-
явилось много мест, где лечат прижиганием, пятна от него
можно увидеть даже на синтоистских богослужениях. О та-
ких вещах ничего не сказано в Законоположениях.
CXLIV
Если, делая прижигания человеку старше сорока, не при-
жгут ему коленные впадины, у него случаются головокру-
жения. Нужно их непременно прижечь.
CXLV
Нельзя нюхать панты 25°, прикасаясь к ним носом. Гово-
рят, что там есть маленькие насекомые — они вползают в
нос и истачивают мозг.
CXLVI
Обычно говорят: «Человек, вознамерившийся приобщиться
к искусству, не должен посвящать необдуманно в это других,
пока еще не может делать своего дела хорошо. Когда тайком,
обучаясь с усердием, добьешься своего и выдвинешься, тебя пре-
много вознесут». Однако же люди, которые так рассуждают,
как правило, не способны обучиться ни одному виду искусства.
.Если человек еще с той поры, когда он совершенно неопы-
тен, придет к тем, кто искусен, и, не стыдясь ни поношений,
ни насмешек, невозмутимо станет упражняться, совершен-
ствуясь,— то пусть даже и не дано ему врожденного талан-
та,— когда он проведет годы, день ото дня более искушаясь в
434
своем деле и не проявляя к нему небрежения, в конце кон-
цов он достигнет более высокой ступени умения, нежели ода-
ренные, но небрежные, добьется признания как человек вы-
сокого достоинства и удостоится несравненного имени.
Даже искуснейшие мастера Поднебесной поначалу и сноси-
ли толки о несовершенстве, и страдали немалыми изъянами.
Однако люди эти были неукоснительны в установлениях Пути,
почитали их и сдерживали свои прихоти,— вот они и стали все-
мирными учеными и наставниками несметного множества лю-
дей. Так бывает всегда, и от выбора поприща это не зависит.
CXLVII
Некто сказал так:
— Искусства, в которых мастерство не достигнуто и к
пятидесяти годам, следует оставить. Тут уже некогда усерд-
но трудиться. Правда, над тем, что делает старец, люди сме-
яться не могут, но навязываться людям тоже неловко и не-
пристойно. Но что благопристойно и заманчиво — это,
начисто отказавшись от всяческих занятий, обрести досуг.
Тот, кто проводит свою жизнь, обременившись житейской
суетой, тот последний глупец. Если что-то вызывает ваше
восхищение, нужно бросить это, не входя с головой в пости-
жение предмета, едва только вы узнаете смысл его, пусть
даже понаслышке. Но самое лучшее — это бросить занятия
с самого начала, когда еще не появилась тяга к предмету.
CXLVIII
У высокомудрого Дзёнэна из храма Сайдайдзи 251 была
согбенная спина, совершенно седые брови и вид, воистину
говорящий об обилии добродетелей. Однажды старца при-
гласили ко двору. При взгляде на него господин Внутренний
министр Сайондзи 252 воскликнул:
— О, какой благородный у него вид! — и проникся к
монаху благоговением.
Заметив это, князь Сукэтомо сказал:
— Это все из-за преклонного возраста.
435
Как-то после этого Сукэтомо 253 притащил лохматую со-
баку, страшную, тощую и облезлую от старости, и поволок
ее к министру, говоря:
— Ну чем у нее не благородный вид?
CXLIX
Когда арестовали монаха, в миру Тамэканэ-но-дайнаго-
на 254, и в оцеплении воинов препровождали в Рокухара 255,
где-то в окрестностях Итидзё его встретил князь Сукэтомо.
Он изволил промолвить:
— Завидная участь! Именно такие воспоминания об этом
мире хочется иметь.
CL
Однажды тот же Сукэтомо укрывался от дождя в воротах
Восточного храма 256. Там собралось много нищих, у кото-
рых были уродливо скрючены, искривлены или вывернуты
руки и ноги. Увидев этих людей, он было подумал: «Это —
диковины, каждая из которых не имеет себе равных. Они
достойны всемерного восхищения».
Однако по мере того, как вельможа всматривался в калек,
исчезал и его интерес к ним, и он, вдруг почувствовав глубо-
кое отвращение, подумал: «Люди должны выглядеть обычно,
а не казаться диковинами»,— и ушел домой. После этого он
потерял интерес и к своим насаждениям, решив: «В наше
время стараться из любви к садовым деревьям скручивать и
надламывать ветки, чтобы придать им причудливые формы и
тем тешить свой взор,— это все равно что питать пристрас-
тие к любованию такими вот калеками», и приказал вырвать
и выбросить вон все деревца, посаженные в горшках.
И это тоже поступок похвальный.
CLI
Человек, который собирается следовать мирским обыча-
ям, прежде всего должен знать, что такое подходящий слу-
436
чай. Дело, предпринятое в неподходящий момент, душе лю-
дей претит, слышать о нем противно, и оканчивается оно
ничем. Такие моменты надо уметь угадывать. Подходящего
случая нельзя выбрать лишь для болезни, для рождения ре-
бенка и для смерти. Здесь хоть и знаешь, что случай непод-
ходящий, дела не остановишь.
Истинно великие события, знаменующие такие переме-
ны, как рождение, жизнь в этом мире, тяжкий недуг и смерть,
подобны бурной реке, что течет, затопляя берега. Они не
задерживаются ни на миг, а надвигаются и приходят нео-
твратимо.
Поэтому, когда ты задумаешь непременно свершить не-
кое дело — духовное или мирское, нельзя говорить о подхо-
дящем случае. Здесь не место колебаниям, здесь не годится
топтаться в нерешительности.
Никогда не бывает так, чтобы лето наступало после того,
как пройдет весна, а осень приходила, когда кончится лето.
Весна в своем разгаре уже рождает признаки лета, уже с
лета подступает осень, а осенью, когда делается холодно, среди
десятой луны наступает «малая весна», зеленеет трава, сливы
покрываются бутонами.
Так же и с листопадом: почки распускаются не после
того, как облетит листва,— лист опадает лишь тогда, когда
его выталкивает вылезающая из-под него почка. Приветству-
ющие ее силы поддерживают почку изнутри, поэтому ожи-
даемый черед наступает скоро.
А взаимная смена рождения, старости, болезни и смерти
случается и того скорее. У четырех времен года тоже есть
свой установившийся черед. Только смерть не ждет своего
череда. Впереди смерть никогда не подходит, она всегда на-
седает сзади. Люди все знают, что на свете бывает смерть,
но приходит она негаданно, когда ее не ждут так скоро.
Сколь далеко ни простирается в открытое море сухая от-
мель, но и ее скрывает приливная волна, отхлынувшая вдруг
от берега.
Так заведено, что для проведения пиршества по случаю
назначения министра испрашивают соответствующее поме-
щение. Левый министр из Удзи 257 устраивал его в Павильо-
437
не трех восточных дорог 258. Поскольку он обратился с
просьбой о толл помещении, где находилась резиденция, его
величество изволил отбыть в другое место.
Даже если бы министр не был родственником матушки
государя, он поступил бы так же. Говорят, существует ста-
ринный обычай испрашивать помещение монашествующей
императрицы.
CLII
Когда берешь кисть, хочется что-нибудь написать; когда
берешь музыкальный инструмент, хочется извлечь из него
звук. Когда берешь рюмку, думаешь о сакэ; когда берешь
игральные кости, думаешь, как их бросить. Обстоятельства
непременно рождают стремления, поэтому не следует даже
на короткое время предаваться нехорошим забавам.
Если мельком взглянуть на одну какую-нибудь фразу из
учения мудрецов, то в поле зрения невольно попадает текст
до и после нее. Случается, что благодаря этому мы вдруг ис-
правляем многолетнюю ошибку. Разве узнать бы нам о ней,
если бы мы теперь на минутку не раскрыли этого писания?
Следовательно, есть польза от такого соприкосновения.
Пусть даже ничуть не пробуждается твое сердце, но если
ты, находясь пред Буддой, возьмешь четки и сутры, то, как
бы нерадив ни был ты, все равно сам по себе настроишься на
добрые поступки, как бы смятенна ни была твоя душа; если
ты сядешь на веревочное ложе, все равно, не думая ни о чем,
должен будешь достигнуть отрешенности.
Восприятие явления и сущность его — это не две абсо-
лютно разные вещи. Если не отклоняешься от Пути во вне-
шних проявлениях, в тебе непременно созревает способность
проникновения в истину. Неверия выражать нельзя. Надо
положиться на этот закон и уважать его.
СЫН
— Как вы понимаете «выплескивание со дна бокала» ? —
спросил меня один человек.
438
— Это называют гёто — «сгуститься на дне». Очевидно,
имеется в виду выплеснуть то, что сгустилось на дне бока-
ла,— ответил я, но собеседник возразил на это:
— Нет, это не так. Здесь гёто — «рыбный путь»: оста-
вить в бокале немного влаги, чтобы омыть его края, которые
прикладывают к губам.
CLIV
— То, что мы называем минамусуби 259, зовется так пото-
му, что плетение нитей в нем похоже на раковину мина260,—
сказал мне один знатный человек.
Говорить нина неверно.
CLV
Пожалуй, нехорошо, когда вместо «прикреплять на воро-
тах табличку» говорят «прибивать». Чиновник второго ран-
га — монах Кадэнокодзи261 говорил: «Прикреплять таблич-
ку».
Нехорошо также, пожалуй, когда говорят «сколотить по-
мост» для зрелищ. Обычно скажут «сколотить навес», а о
помосте следует говорить: «устроить помост».
Плохо также звучит «жечь гома». Лучше сказать «занять-
ся гома» или «совершать гома» 2б2.
— Неправильно в слове гёбо 263 слог бо произносить глу-
хо, как хо. Он произносится звонко,— говорил настоятель
храма Чистого Покоя 264.
В обыденной речи такого рода ошибок встречается
много.
CLVI
Одни говорят, что цветение вишен начинается через сто
пятьдесят дней после зимнего солнцестояния, другие — на
седьмой день после весеннего равноденствия, однако боль-
шей частью оно падает ровно на семьдесят пятый день от
начала весны.
439
CLVII
Монах-служка при храме Повсюду Сияющего 265 долгое
время подкармливал на пруду диких гусей. Однажды, насы-
пав приманки до внутренних помещений пагоды, он открыл
одну из ее дверей и, после того как туда набралось несчетное
множество птиц, вошел к ним сам, притворил дверь и бро-
сился ловить и умерщвлять их.
Страшный гвалт, поднятый гусями, услышал мальчик,
косивший поблизости траву. Он сообщил об этом людям, и,
когда из деревни прибежали и ворвались в пагоду крестьяне,
они увидели, что в самую гущу отчаянно хлопавших крылья-
ми больших гусей затесался молодой монах, который хватал
их и откручивал им головы.
Монаха этого схватили и прямо с места отправили в сыск-
ной департамент. Там его бросили в тюрьму, приказав пове-
сить себе на шею всех убитых им птиц.
Это было во времена, когда управляющим департамен-
том был Мототоси-дайнагон.
CLVIII
Вопрос о том, писать ли иероглиф тай из сочетания тайсё266
с точкой или без точки, явился как-то предметом спора меж-
ду чиновниками из ведомства Темного и Светлого начал.
Монах, в миру Моритика 267, сказал тогда:
— У канцлера Коноэ268 имеются записки, начертанные
на обратной стороне гадательного текста кистью самого Ёси-
хира2б9. Там этот знак написан с точкой.
CLIX
Встретившись друг с другом, люди не молчат ни минуты,
непременно находят слова. Но если послушаешь их разгово-
ры — большей частью это бесполезная болтовня. Мирские
пересуды, похвалы и хула ближнего — и себе и другому при-
носят много вреда, мало толку. Когда двое болтают вот так,
ни тот, ни другой в душе своей не подозревают, что это
занятие никчемное.
440
CLX
Неприятно, когда жители восточных провинций смеши-
ваются со столичными, когда столичные жители отправля-
ются в восточные провинции делать карьеру и еще когда
служители Ясного и Тайного учений 270, расставшись с ис-
конными храмами, исконными горами, отступают от своих
обычаев и смешиваются с мирянами.
CLXI
Когда я наблюдаю дела, которыми поглощены люди, они
напоминают мне статую Будды, вылепленную весенним днем
из снега, для которой изготавливают украшения из золота,
серебра, жемчуга и яшмы и собираются воздвигнуть пагоду.
Можно ль будет благополучно установить эту статую в паго-
де, если ждать, пока пагоду построят?
Человеку кажется, что он живет, между тем как жизнь
его, подобно снегу, тает у самого своего основания, а человек
еще ждет успеха,— и так бывает очень часто.
CLXII
По-моему, это очень плохо, хотя обычно так оно и бывает,
что человек, посвятивший себя какому-то определенному виду
занятий, наблюдая результаты мастерства в чужой ему облас-
ти, говорит или думает про себя: «О, если бы это было моей
стезей, я б не стал смотреть на это вот так, со стороны!» Если
ты с завистью думаешь о неведомом поприще, лучше всего
сказать: «Ах, как завидно! И почему я не обучился этому?»
Тот, кто спорит с другими, выставляя напоказ свой ум,
подобен рогатому животному, что угрожающе наклоняет рога,
и клыкастому хищнику, что обнажает стиснутые клыки. Для
человека же добродетелью является не чваниться достоинства-
ми и ни с кем не вздорить. Обладать чем-нибудь, дающим
превосходство над другими,— большой порок. Человек, счи-
тающий, то он выделяется среди других тем, что высокоро-
ден, или тем, что превосходит их талантами, или тем, что
славен предками,— даже если он никогда не говорит об этом
441
вслух,— в душе совершает большую провинность. Нужно сле-
дить за собой и забыть об этом. Из-за одной лишь спеси люди
часто выглядят дураками, подвергаются поношениям, вовле-
каются в беду.
Тот, кто действительно, хотя бы на одном поприще, про-
двинулся вперед, сам ясно представляет свои недостатки и
потому, не чувствуя, как правило, в душе удовлетворения,
никогда и никому не станет хвастаться.
CLXIII
Когда человек преклонного возраста в какой-нибудь обла-
сти обладает выдающимися талантами, то в том лишь случае
можно считать, что он не зря прожил долгую жизнь, если о
нем говорят: «У кого же мы будем спрашивать, когда этого
человека не станет?»
Но пусть даже это и так, все-таки и он, не имеющий
изъянов, кажется глупым, потому что истратил всю свою
жизнь на одно-единственное дело. Лучше, когда он говорит:
«Что-то я уже позабыл это».
По большей части бывает так: если человек знает много,
но без меры болтает об этом, люди считают, что, пожалуй, за
ним особых талантов и не водится. Да и сам он не может не
допустить ошибки. А о том, кто говорит: «Я в этом не вполне
разбираюсь», всегда думают, что в действительности-то он
выдающийся мастер своего дела.
Тем более очень горько слушать, как человек, по положе-
нию и возрасту своему не допускающий возражения, с ви-
дом знатока говорит о неведомых ему самому вещах. Не-
вольно думаешь: «Но ведь это же не так!»
CLXIV
— «Такая-то церемония» — подобных слов до времени
августейшего правления императора Госага271 не произноси-
ли. Так стали говорить уже в последнее время,— сказал мне
один человек.
Однако Укё 272, дама из свиты монахини-императрицы
Кэнрэй 273, вспоминая о том, как после восшествия на пре-
442
стол императора Готоба 274 она вновь поселилась во дворце,
писала: «И хотя ничто не изменилось в церемониях, приня-
тых в свете...»
CLXV
Нехорошо без дела приходить в чужой дом. Но даже если
ты пришел по делу, следует возвращаться к себе тотчас же,
как только с ним покончено. Когда засиживаешься, стано-
вишься в тягость. Если ты много с человеком болтаешь, то и
тело утомляешь, и душе не даешь покоя. Тратить время в
ущерб всем делам — обоим невыгодно.
Разговаривать с неприязненной миной тоже нехорошо.
Если тебе что-то не по душе, сейчас же скажи почему.
Совсем другое дело, когда к тебе придет человек, с кото-
рым приятно посидеть. «Ну, еще немножко. Сегодня не бу-
дем торопиться»,— говоришь ему, когда он начинает ску-
чать. Каждый может иметь голубые глаза Юань Цзе 275. Очень
хорошо, если к тебе без особого дела зайдет приятель, спо-
койно обо всем переговорит и уйдет.
И еще приятно бывает получить письмо, где всего-то и
написано, что: «Давно вы не давали о себе знать...»
CLXVI
Пока человек, покрывающий ракушки 276, пропускает те,
что у него под рукой, и, оглядывая остальные, снует глазами от
рукавов к коленям соперника, ракушки, лежащие подле него,
покрывает другой. Хороший игрок вроде бы и не особенно
тщится достать ракушки противника: кажется, будто он по-
крывает лишь ближние, и тем не менее он покрывает много.
Когда, расставив фишки по углам доски для игры в го, ты
делаешь ход, то не достигнешь цели, если при этом видишь
только дальние фишки соперника. А если, хорошо посмот-
рев перед собой, ты сразу сделаешь ход в ближний «глаз
мудреца», то обязательно настигнешь фишки противника.
В любом деле нельзя ничего добиваться, обратясь вовне
себя.
443
Надлежит правильно делать то, что тебе ближе всего. Как
говорил Цин Сяньгун, 277 «творя благо, не спрашивай о гря-
дущем воздаянии». Не таков ли и путь управления миром?
Если ты небрежен к владениям, легкомыслен, своенравен и
нерассудителен, то дальние провинции непременно взбунту-
ются, и тогда ты впервые обратишься за советом. Получится
вроде того, как сказано в медицинском сочинении: «Глуп
тот, кто простудился и, лежа в сыром месте, молится об
исцелении от недуга».
Когда же следуешь правильному Пути, устраняя страда-
ния ближних и даруя милость, то невозможно предвидеть,
сколь далеко распространится от этого благотворное влияние.
Хотя, выступив в поход против саньямяо, Юй 278 и заставил
их покориться, он не добился того успеха, который имел, когда,
повернув войско назад, стал распространять добродетель.
CLXVII
Когда человек молод, горячая кровь переполняет его тело,
сердце легко поддается любому влиянию, и в нем кипят стра-
сти. За него боязно: он может легко расшибиться и этим на-
поминает драгоценный камень, который пустили катиться.
Юноша любит великолепие, проматывает богатство, по-
том облачается в отшельничьи одеяния из мха; в приливе
душевной отваги он задирист с людьми, стыдлив и завист-
лив, его привязанности день ото дня меняются. Отдаваясь
весь без остатка любви, переполненный чувствами, он совер-
шает решительные поступки и, желая видеть примером для
себя тех кто губит плоть свою, коей предопределено столе-
тие, расстается с жизнью. Он совершенно не заботится о
долгой жизни. Всей душой он отдается своим влечениям, и
это для многих поколений становится темой разговоров.
Совершать ошибки — это особенность молодого возраста.
Пожилой человек усмиряет желания, для него все просто, и
он становится равнодушным, и ничем его не растрогать. Ког-
да сердце само по себе успокоится, деяний идущих во вред
себе, не совершишь. Спасая плоть, ты ни о чем не горюешь и
тем лишь озабочен, чтобы не тревожили тебя другие.
444
В старости человек мудрее, чем в юном возрасте, подобно
тому как в юности он совершеннее телом.
CLXVIII
Все, что касается личности Оно-но Комати 279, крайне нео-
пределенно.
Какой она была в пору своего заката, можно увидеть из
сочинения под названием «Ювелирная». Существует мне-
ние, что эту книгу написал Киёюки 28°, однако она вошла в
перечень творений Коя-но-дайси281. Дайси скончался в на-
чале годов Дзёва 282. Расцвет же Комати относится как будто
к более позднему времени. Еще одна неясность.
CLXIX
Говорят, что если с собакой, великолепной в охоте на мел-
кую дичь, пойти на крупную, она станет плохо брать мел-
кую. Вообще оставить малое во имя большого — принцип
поистине правильный.
Среди великого множества человеческих занятий ни одно
не заключает в себе смысла более глубокого, чем наслажде-
ние Учением. Это воистину великое дело. Так разве не бро-
сит какое угодно занятие тот человек, который, однажды
услышав об Учении, вознамерился постигнуть его? Сможет
ли он заняться чем-либо еще? Возможно ли, чтобы человек,
каким бы глупым он ни был, в душе своей был хуже пусть
даже самой умной собаки?
CLXX
Много есть в мире непонятного. Непонятны, например,
причины, по которым находят интерес в том, чтобы по лю-
бому поводу выставлять сакэ и принуждать напиваться им.
Лицо пьющего совершенно невыносимо: он страдальчес-
ки морщит брови, пытается исподтишка выплеснуть сакэ,
норовит сбежать, но его хватают, удерживают, не в меру
напаивают — и тогда даже сдержанный человек вдруг дела-
445
ется сумасшедшим и выглядит дураком, а совершенно здо-
ровый на глазах превращается в тяжело больного и падает,
ничего не соображая.
Так праздничный день делается отвратительным. У челове-
ка до рассвета болит голова, он ничего не ест, лежит, стеная; о
вчерашнем ничего не помнит, как будто это было в другом
перерождении. Он пренебрегает важнейшими делами — слу-
жебными и личными,— и это обращается ему во вред.
Навлекать такое на человека значит не иметь в душе со-
страдания и нарушать правила вежливости. Разве же не ста-
нет тот, кто столкнется с этакой напастью, думать о ней с
горечью и негодованием? Скажи нам, что подобный обычай
существует в другой стране, мы должны были бы найти его
странным и непостижимым, когда б он не был принят у нас.
Тут больно смотреть даже постороннему человеку. Ведь
даже люди, кажущиеся разумными, имеющие благородный
вид, выпив, без видимой причины заливаются смехом и шу-
мят, бывают многословны, не обращают внимания на то, что
шляпа сбита набок, шнурки на платье развязаны, колени
высоко задраны и оголены; в неряшливости своей они и сами
на себя не похожи. А женщины откидывают со лба свалив-
шиеся пряди волос, запрокинув бесстыжие лица, оглушительно
хохочут, хватают других за руки, держащие бокалы с вином.
Презренные типы берут закуску, суют ее другим в рот, жрут
сами — это отвратительно.
Омерзительны и те, кто с удовольствием наблюдает, как
пьяные что есть мочи голосят, как каждый из них поет и
пляшет, а старые монахи, что приглашены на попойку, ого-
лив свои черные грязные тела, безобразно извиваются в танце.
Иные же заставляют своих соседей выслушивать хвастли-
вые россказни о собственном величии; иные, упившись, пла-
чут; чернь переругивается и ссорится — это гадко и страшно.
Здесь творится лишь постыдное и достойное сожаления.
А под конец, хватив лишнего, люди сваливаются с обрывов,
падают с коней и повозок, ушибаются. Когда же ехать не на
чем, то бредут по дороге, шатаясь из стороны в сторону,
потом упираются в земляной вал или подворотню и изрыга-
ют невыразимое; старые монахи с шарфами через плечо, вце-
446
пившись в плечо послушника, бредут, пошатываясь и бор-
моча нечто невнятное,— смотреть на них невозможно.
Ну, будь это занятие таким, которое бы в этой или буду-
щей жизни приносило какую-то пользу, тогда бы делать не-
чего. Но в этом мире из-за него совершают множество оши-
бок, лишаются богатства, навлекают на себя болезни. Хотя
сакэ и называют главным из ста лекарств, все недуги происте-
кают от него. Хотя и говорят, что из-за него ты забываешь
свое горе, но именно пьяный, вспоминая даже прошлое горе,
плачет. Если говорить о будущей жизни, то из-за сакэ человек
лишается разума, оно, как пламя, сжигает корень добра, уве-
личивает зло и, ломая всяческие заповеди, повергает человека
в преисподнюю. Ведь проповедовал же Будда, что «тот, кто
взяв вино, поит другого человека, в течение пятисот пере-
рождений родится безруким существом».
Но несмотря на то что мы считаем вино таким против-
ным, бывают случаи, когда и самим нам трудно от него отка-
заться. В лунную ли ночь, или снежным утром, или же при
распустившихся цветах сакуры, безмятежно разговаривая,
достать бокалы — занятие, усугубляющее всякое удовольствие.
Если в тот день, когда тебя одолевает скука, к тебе неожидан-
но приходит друг, то приятно бывает pi пирушку устроить.
Очень хорошо, когда в доме, где вы чувствуете себя не
совсем удобно, какое-то прелестное существо протягивает
вам из-за бамбуковой шторы фрукты и вино. Зимою бывает
очаровательно где-нибудь в тесном помещении подогреть на
огне сакэ и наедине с задушевными друзьями пить его вво-
лю. А во время путешествия на стоянке где-нибудь в глухих
горах неплохо выпить прямо на дерне, говоря: «А что у нас
на закуску?» Очень хорошо также выпить для восстановле-
ния сил тяжелобольному. Особенно приятно, когда знатный
человек обращается к себе: «Ну еще по одной: этого мало!»
А еще приятно, когда человек, с которым хочешь сблизить-
ся,— любитель выпить и близко с тобою сходится.
Что ни говори, а пьяница — человек интересный и без-
грешный. Когда в комнате, где он спит утром, утомленный
попойкой, появляется хозяин, он теряется и с заспанным
лицом, с жидким узлом волос на макушке, не успев ничего
447
надеть на себя, бросается наутек, схватив одежду в охапку и
волоча ее за собой. Сзади его фигура с задранным подолом,
его тощие волосатые ноги забавны и удивительно вяжутся со
всей обстановкой.
CLXXI
Куродо, Черная дверь,— это комната, в которой импера-
тор Комацу 283, уже будучи коронованной особой, обычно
занимался собственноручным приготовлением пищи — лю-
бимым своим делом, не забытым его величеством еще с тех
далеких времен, когда он был просто принцем.
Говорят, что название «Черная дверь» эта комната полу-
чила из-за того, что прокоптела от очага.
CLXXII
Однажды, когда у принца Камакура-но-тюсё 284 играли в
кэмари 285, прошел дождь, после которого во дворике никак
не просыхала грязь. Стали обсуждать, как быть. И тут-то монах,
в миру Сасаки-но Оки 286, нагрузил в тележку опилок и, по-
скольку их оказалось достаточно, покрыл ими весь дворик,
так что грязь перестала мешать игре. Все решили, что предус-
мотрительность, благодаря которой опилки оказались под
рукой, была редкостной.
Когда один человек рассказал об этом случае, Ёсида-но-
тюнагон 287 изволил заметить:
— Однако никто не позаботился о сухом песке! — И рас-
сказчику стало совестно. Опилки, которые ему только что
казались изумительными, представились никуда не годными.
Ведь говорят, существует старинное правило: людям, ко-
торым поручено следить за порядком во дворике, надо запа-
саться сухим песком.
CLXXIII
Слуги из одного дома, увидев однажды священные танцы
кагура в Найсидокоро 288, рассказывали людям:
— А какой-то человек был опоясан священным мечом 289!
448
Услышав этот разговор, одна из придворных дам после
по секрету рассказывала:
— При выходе в Отдельном павильоне его величество был
с мечом из Полуденных покоев.
Как это тонко!
Говорят, будто эта дама была старой фрейлиной.
Высокомудрый Догэн 290 — шрамана291, ходивший в страну
Сун,— привез свитки «Всех сутр» 292 и поместил их в мест-
ности, называемой Якэно, поблизости от Рокухара. Там он
особенно ревностно объяснял сутру Сюрёгон 293, и храм на-
рекли храмом Наранда 294. Мудрец сей говорил когда-то:
— Люди, ссылаясь на мнение Косоцу 295, передают, будто
главные ворота в индийском храме Наланда обращены на се-
вер, однако этого не видно ни из «Записок о путешествии на
запад» 296, ни из «Биографии Фа Сяня». Там нет и намека на
это. Я понятия не имею, на каких таких сведениях основывался
Косоцу в своих утверждениях. Вот что храм Западного Про-
светления 297 в Китае обращен к северу, это бесспорно.
CLXXIV
Факелы сагитё 298 появились оттого, что стали возжигать мо-
лоточки, которыми бьют по мячу в первую луну, вынося их из
павильона Истинного Слова в Парк Священного Источника 299.
Когда же поют: «В Пруду Исполнения Молений» 300, то имеют
в виду не что иное, как пруд в Парке Священного Источника.
Фурэ-фурэ, коюки,
Тамба-но коюки!
Падай-падай, снежок,
Из Тамба301 снежок! —
поется в детской песенке. Снегопад напоминает просеивание
истолченного риса, поэтому и говорят: «снежная крупа».
Говорить Тамба-но коюки — «Из Тамба снежок» непра-
вильно, нужно говорить: тамарэ, коюки — «сугробами нава-
ливай, снежная крупа!»
Один знаток говорил мне:
— Следует далее петь: каки-я ки-но мата-ни — «на за-
боры и развилки дерев».
30 3893
449
Возможно, что эта песенка распевается с древнейших вре-
мен. В дневнике Сануки-но Сукэ 302 сказано, что, когда экс-
император Тоба был ребенком, он любил напевать ее во время
снегопада.
CLXXV
К высочайшему столу подали сушеного лосося, и один
человек сказал по этому поводу:
— Вряд ли августейший вкусит столь презренное блюдо!
Услышав это, вельможный Сидзё-дайнагон Такатика303
заметил:
— Допустим, что такая рыба, как лосось, и не годится в
яства его величеству. Но что худого в сушеном-то лососе?
Разве не вкушает августейший сушеной форели?
CLXXVI
Если бык бодается, ему обрезают рога; если лошадь куса-
ется, ей обрезают уши, и этим отмечают животных. Когда
этого не сделали, а кто-то пострадал,— вина хозяина. Если
собака кусается, ее не надо держать. Все это вменяется в
вину хозяину и запрещено законом.
CLXXVII
Мать Токиёри 304, владетеля провинции Сагами, звали
монахиней Мацусита. Однажды она ожидала светлейшего к
себе в гости, а черные от копоти сёдзи 305 оказались про-
рванными. Монахиня принялась собственноручно маленьким
ножичком вырезать заплаты и заклеивать дырки. На это ее
старший брат Ёсикагэ 306, управитель замка, помогавший ей
в тот день по дому, заметил:
— Оставь это мне: я распоряжусь, чтобы заклеил такой-
то человек. Он в подобных вещах хорошо разбирается.
— Не думаю, чтобы тот человек проделал такую тонкую
работу лучше монахини,— ответила она, продолжая кусочек
за кусочком клеить дальше.
450
Ёсикагэ опять обратился к ней:
— Гораздо легче было бы заново оклеить всю поверхность.
Неужели тебе приятно смотреть на эту пестроту?
— Я тоже считаю, что как-нибудь потом нужно будет
переклеить все целиком, но на сегодня сойдет и так. Я на-
рочно решила залатать только те места, которые поврежде-
ны, чтобы они попали на глаза молодому человеку и он об-
ратил на них внимание,— проговорила женщина.
Это были поистине удивительные слова.
Управляя миром, во главу угла нужно ставить экономию.
Мацусита, несмотря на то что была женщиной, по уму годи-
лась в мудрецы. И действительно: разве можно назвать про-
стой смертной ту, что с детства воспитывала человека, став-
шего опорой Поднебесной?
CLXXVIII
Управитель замка, губернатор провинции Муцу — Ясумо-
ри был непревзойденным наездником. Однажды, увидев, как
конь, которого ему выводили, подобрал ноги и разом пере-
махнул через порог, Ясумори 307 сказал:
— О, это слишком горячий скакун! — и велел перело-
жить свое седло на другого.
Но когда этот другой, вытянув ноги, задел ими за порог,
Ясумори заявил:
— Он глуп, и с ним не миновать неприятностей.
Может ли быть столь осторожньш человек, который не
знает своего дела?
CLXXIX
Наездник по фамилии Ёсида говаривал так:
— Надо понять, что всякий конь силен и что силой
человеку с ним не справиться. Если вы намерены объездить
коня, то прежде всего вам следует хорошенько присмот-
реться к нему и узнать его сильные и слабые стороны.
Далее: если, после того как вы проверили, нет ли какой
опасности в удилах и сбруе, у вас остаются сомнения,— вы
не должны скакать на том коне. Тех, кто не забывает об
451
этих предосторожностях, считают настоящими наездника-
ми. Вот и весь секрет.
CLXXX
Какое бы поприще вы ни взяли, профессионал, пусть
даже он будет и не очень искусен, при сравнении с лю-
бителем, хотя бы и большим умельцем, всегда выигрывает.
Причина этого кроется в том, что первый занимается сво-
им делом усердно, без небрежения и легкомыслия, второй
же не бывает поглощен им без остатка. Это относится не
только к изящным искусствам — в любом деле, любом за-
нятии трудиться прилежно, невзирая на отсутствие талан-
та,— основа успеха. Но следовать собственным прихотям,
полагаясь на мастерство,— основа неудачи.
CLXXXI
Некий господин, отдавая сына в монахи, напутствовал его:
— Занимаясь науками, постигай сущность причины и
следствия, а читая проповеди, набирайся житейской мудро-
сти.
И сын, чтобы стать, согласно родительскому наказу,
проповедником, первым делом принялся обучаться верхо-
вой езде. «Когда я прослыву наставником, не имеющим ни
паланкина, ни упряжки,— думал он,— будет, должно быть,
нехорошо, если за мной пришлют коня, а я буду сидеть
на нем, как собака на заборе, и упаду с него». Потом он
стал обучаться стихосложению, решив, что верующие могут
подумать о нем с пренебрежением,— мол, наставник
ничего не смыслит в искусствах,— если им случится после
службы угостить его вином.
Молодой человек все более и более входил во вкус этих
двух занятий и, питая надежду стать замечательным мас-
тером, все упражнялся в них, между тем как для штуди-
рования проповедей времени не оставалось совсем, а годы
его стали преклонными.
Это касается не только того монаха — люди в этом мире
вообще склонны так поступать. Пока мы молоды, мы преус-
452
певаем во всем, чем бы ни вздумали заняться, а потому, ле-
лея в душе надежду когда-нибудь в отдаленном будущем и
великие дела совершить, и к искусству приобщиться, и в
науках продвинуться, к жизни своей относимся с крайним
легкомыслием, распускаемся, отдаемся прежде всего забо-
там лишь о самых неотложных делах, что попадаются на
глаза ежечасно, и вот проходят дни и месяцы, глядь — ты
уже и состарился, так и не завершив ни одного дела. В кон-
це концов ты и мастером не стал, и карьеры, о которой
некогда мечтал, не сделал; тебя мучит раскаяние, однако тех
лет уже не вернуть назад, ты не двигаешься к гибели, как
колесо, что, разогнавшись, скатывается по склону холма.
Поэтому-то занятия, которые пришлись тебе по душе,
нужно тщательнейшим образом мысленно сравнить между
собой и на всю жизнь определить, которое же из них
самое достойное, а затем выбрать для себя ближайшую
цель и целиком посвятить себя только одному делу, все же
прочие навсегда выбросить из головы. Из великого множе-
ства дел, что являются нам ежедневно и даже ежечасно,
заняться следует именно тем, которое сулит хотя бы на
немного, но более пользы, нежели другие, а эти другие
отбросить прочь, дабы сейчас же заняться самым главным.
Если ты всей душой привязался ко многим занятиям, так
что не в силах оставить их, то не сможешь завершить ни
одного дела. В этом мы уподобляемся игроку в го — он не
сделает зря ни одного хода: сначала он выиграет темп, а
затем жертвует малым числом фишек во имя большого.
Пользуясь этим примером, можно сказать, что легко согла-
ситься пожертвовать три фишки против десяти, но согла-
ситься пожертвовать десять фишек против одиннадцати —
трудно. Безусловно, выигрыш за тем, кто имеет перевес хотя
бы в одну фишку, но игроку жаль отдавать десять фишек,
тяжко обменивать их на фишки, сулящие немного выгоды.
Когда у тебя в голове сидит лишь мысль о том, чтобы, не
жертвуя одним, заполучить еще и другое,— это верный спо-
соб и того не получить, и это потерять.
Если бы столичный житель по какому-то срочному
делу отправился в Восточные горы и, уже достигнув цели,
453
вдруг подумал, что, пойди он в Западные горы, толку,
вероятно, было бы гораздо больше, он должен, повернув
от ворот, направиться в Западные горы. Иные думают
так: «Уж раз я добрался сюда, то первым делом расска-
жу о своей цели. Ну, и так как срок мне не заказан, то
насчет того дела, что в Западных горах, я решу, вернув-
шись домой». От этих мыслей — минутная распущенность,
а стало быть, и распущенность всей жизни. Этого нужно
опасаться.
Если задумаешь непременно совершить одно дело, то не-
чего жалеть, что отвергаешь остальные. Не надо стыдиться и
людских насмешек. Не пожертвовав десятью тысячами дел,
невозможно совершить одного значительного.
Как-то при большом собрании людей один человек ска-
зал:
— Вот говорят: масуо-но сусуки и масоо-но сусуки —
мискант с красной метелкой. Как правильнее сказать, знает
со слов своего наставника мудрец из Ватанобэ.
В этот момент шел дождь, и закононаставник Торэн, ко-
торый сидел здесь же, услышав эти слова, проговорил:
— Наверное, у кого-нибудь есть соломенная накидка и
широкополая шляпа. Одолжите их мне! Я отправлюсь к
мудрецу из Ватанобэ 308 и попрошу научить меня, как
правильно называть этот мискант.
— К чему такая спешка,— сказали ему,— вот переста-
нет дождик...— но закононаставник заявил в ответ:
— Так вы изволили сказать, что не к спеху? Но станет
ли ждать вёдра жизнь человеческая? А если и я умру, и
мудрец оставит этот мир, у кого же тогда вы осведомитесь
об этом? — И, не теряя времени, он вышел из помещения,
отправился к мудрецу и узнал у него, что хотел.
Так мне рассказали, и я посчитал это восхитительным и
редкостным.
В сочинении, называемом «Беседы и суждения», тоже
сказано: «Когда человек расторопен, успех ему обеспечен».
Как Торэн 309, у которого возникли сомнения, пожелал уз-
нать название мисканта, так же надо стремиться познать
причины и возможность достижения просветления.
454
CLXXXII
Вы думаете: «Сегодня я займусь таким-то делом», но тут
возникает какая-то другая неотложная работа, вы начинаете
заниматься ею, и с тем проходит весь день. Тому, кого вы
ждали, что-то помешало, а человек, которого вы и не думали
просить, является; то, что вы надеялись сделать, не делается,
зато вы с успехом выполняете работу, о которой и не по-
мышляли. То, за что вы беспокоились более всего, не пред-
ставило трудности, а дело, которое казалось легче легкого,
оказывается очень хлопотным. То, что происходит с вами
день за днем, совершенно не похоже на то, что было задума-
но. И так весь год. И точно так же всю жизнь.
Можно подумать, что все наши планы не сбываются. Но
это не так: кое-что все-таки само по себе делается, как заду-
мано, однако установить достоверно, что именно, трудно.
Непреходящая истина — понять, что все неустойчиво.
CLXXXIII
Не годится мужчине обременять себя женой. Отрадно
слышать слова вроде: «Он постоянно одинок». А для того
чтобы презирать человека, нет ничего хуже, чем услышать о
нем: «Такой-то пошел в зятья» — или: «Взял такую-то в жены,
и теперь они живут вместе».
О мужчине часто говорят с пренебрежением: «Ничем не
приметную женщину считает, наверное, премиленысой и
связал с нею свою судьбу», а если она хорошенькая, обычно
судят так: «Эту, должно быть* муж лелеет и дрожит на нею,
как над домашним Буддой. Да, по правде сказать, оно и
похоже».
Еще более печально, когда женщина заправляет всеми дела-
ми в доме. Горько видеть, как ребенку, что появляется на свет,
она отдает всю свою любовь. А если посмотреть на женщину,
которая после смерти мужа постриглась в монахини, постаре-
ла, то кажется, что и до смерти мужа она была жалкой.
Как бы хороша ни была женщина, но попробуй жить с
нею с глазу на глаз с утра до ночи — и к ней не станет
лежать сердце, ты возненавидишь ее. Да и для женщины
455
это ни то ни се. А если жить отдельно, время от времени
ненадолго наезжая к ней, то пусть пройдут месяцы и годы,
привязанность никогда не исчезнет. Должно быть, испыты-
ваешь редкой силы чувство, когда заглянув к ней на минут-
ку, остаешься ночевать.
CLXXXIV
Человек, утверждающий, что с приходом ночи все пред-
меты теряют вид, достоин глубокого сожаления. Внутренняя
красота, великолепие вещей во всей красоте проявляется
только по ночам. Днем надо выглядеть просто и скромно, а
ночью лучше одеваться пышно и ярко.
Внешность человека, если она и так хороша, при ночном
освещении во сто крат лучше, а самый обыкновенный голос,
если он слышится в сумраке ночи, возбуждает интерес, он
прекрасен. И ароматы, и звуки природы по-настоящему
прекрасны лишь в ночные часы.
Поистине бесподобно платье человека, что навещает вас
за полночь, даже если ночь самая обыкновенная. Молодежь,
то есть люди, которые на все обращают внимание и при-
сматриваются друг к другу, не делает скидок на время суток,
и потому даже ночью, когда уж, казалось бы, человек дол-
жен быть совсем непринужденным, она стремится строго
следить за своей внешностью, не меньше, чем среди бела
дня. Красивый мужчина с наступлением сумерек принима-
ется делать прическу, а женщина с приходом глубокой ночи
встает с постели, берет в руки зеркало, приводит в порядок
лицо и выходит из дому. Это приятно.
К богам или Будде хорошо приходить ночью по тем чис-
лам, когда там нет людей.
CLXXXV
Невежда любит судить о других и полагает, что он не
ниже их по способностям, но куда ему до этого! Дурак, ко-
торый достиг большого мастерства в одной, например, толь-
ко игре в го, видя, как умный человек беспомощен в этом
456
искусстве, делает вывод, что тому вообще не тягаться с ним.
И так в любой отрасли знаний: нет большей ошибки, чем
считать, будто ты выше другого потому лишь, что он не зна-
ет тонкостей твоей специальности.
Если монах-книжник и отшельник-созерцатель посмот-
рят друг на друга придирчиво и один о другом подумает, что
ему-де до меня далеко, оба они одинаково не правы. Того,
что выходит за границы известного тебе, оспаривать нельзя
и осуждать не годится.
CLXXXVI
В оценке, которую дает людям совершенно мудрый чело-
век, ни малейшей ошибки быть не может.
Возьмем такой пример: допустим, кто-то перед всем чес-
тным народом несет заведомый вздор и обманывает людей.
Есть люди, которые легко попадаются на его удочку и охот-
но верят, что он говорит сущую правду. А некоторые начи-
нают верить ему настолько сильно, что старательнейшим об-
разом раздувают эту ложь еще больше. Есть и такие, которым
все безразлично, и они все слухи пропускают мимо ушей.
Другие же, заподозрив, что здесь что-то неладно, думают про
себя: «Вроде бы и поверить нельзя, и не верить нельзя».
А еще бывают люди, которые заглушают свои сомнения,
полагая, что раз уж люди говорят, то вполне может статься,
что так оно и есть. Иные же, лишь смутно кое о чем догады-
ваясь, уже делают знающий вид и с умной миной кивают
головами, понимающе ухмыляются, а сами ровным счетом
ничего не знают. Кроме того, встречаются люди, которые, строя
разного рода предположения, то вдруг думают, что может
случиться и такое, то начинают сомневаться: возможно, мол,
что это и ошибка.
Случаются и такие, кто, всплеснув руками, рассмеется: «Ну,
а что в этом особенного!» А некоторые, несмотря на то что все
досконально знают, ни словом об этом не обмолвятся; их не
терзают сомнения, но они и не станут издеваться над лгуниш-
кой, а точно так же, как и те, кто ни о чем не подозревает,
пойдут его слушать. Иногда попадаются люди, которые с са-
31 3893
457
мого начала знают истинную цель этой лжи, но не пошевелят
и пальцем, чтобы помешать ей, даже наоборот, всей душой
сочувствуют тому, кто плетет небылицы, стараются помочь ему
в этом.
Когда человек знающий слышит даже шутовские поба-
сенки дурачков, то и по словам его, и по выражению лица
можно понять, что он понимает все до мелочей. Более того,
можно утверждать, что умудренный человек видит нас, заб-
лудших, так, как видят предметы, лежащие на ладони.
Однако с подобными догадками не годится доходить до
критики буддийских повествований.
CLXXXVII
Некий человек, проходя по тракту Кога-наватэ 31°, с удив-
лением обнаружил, что мужчина, одетый в косодэ311 и ши-
рокие шаровары, старательно моет в воде рисового поля де-
ревянную статуэтку бодхисаттвы Дзидзо. Тем временем
откуда-то появились два или три человека, одетых в охотни-
чьи платья, и с возгласом: «О, да вы здесь!» — увели того
незнакомца. Оказалось, что это был сиятельный министр дво-
ра Кога.
А во времена душевного равновесия это был человек за-
мечательный, достойный всяческого уважения.
CLXXXVIII
Когда священный ковчег, принадлежащий храму Тодайд-
зи, собрались из святилища Вакамия, что входит в состав
Восточного храма 312, вернуть на место, с ним отправились
вельможи и сановники из рода Минамото. И тут господин
Кога 313, который был тогда генералом, выехал вперед и при-
нялся криками разгонять толпу перед процессией.
— Может быть, около самого-то храма и не полагается
расчищать путь? — заметил ему Первый министр Цутими-
кадо 314.
— Кому, как не воину, знать обязанности конвоя! — толь-
ко и ответил на это генерал.
458
Позже, когда об этом случае зашла речь, он сказал:
— Наш Первый министр «Извлечения из Северных
гор» 315 видел, а «Толкование Сайкю» не знает. Ведь свя-
щенный ковчег боится сонмища злых демонов и недобрых
богов, поэтому есть особые причины расчищать путь перед
ним именно при подходе к храму.
CLXXXIX
Термин «численно определенные» относится не только к
храмовым монахам. В «Установлениях годов Энги» 316 встре-
чается формула: «численно определенные нёдзю317». Это
прозвание относилось прежде ко всем служащим, число ко-
торых было строго установлено.
схс
Достославные имена не ограничиваются сукэ; к именам
достославным принадлежат также и сакан 318. Это есть в
«Кратком изложении важнейших принципов управления» 319.
CXCI
Гёсэн-хоин из Ёкава 320 говаривал так:
— Китай — страна мелодии, там нет ритмичной музы-
ки. Япония — страна четкого ритма, где нет мелодичной
музыки.
схсп
У китайского бамбука лист узкий, у речного — широкий.
В окрестностях императорских кацалов 321 растет речной бам-
бук, а поблизости от дворца Нидзю 322 — китайский.
схсш
Ступа 323 бывает или «отвлекающей путника», или «спе-
шивающей всадника»: под горой ставится «спешивающая
всадника», на горе — «отвлекающая путника».
459
CXCIV
Десятую луну называют каминадзуки — «месяц без богов»,
но нигде не написано, что во время десятой луны нужно из-
бегать праздников. Из священных книг этого тоже не видно.
Однако не обязано ли это название тому, что в десятую луну
нет ни одного праздника в синтоистских святилищах?
Правда, есть предание о том, что в десятую луну все со-
мнище богов собирается у святилищ Дайдзингу, но оно безос-
новательно. Если бы так было на самом деле, то в Исэ десятая
луна должна бы быть специально временем праздников, но и
этого нет. Часты в десятую луну поклонения августейшего в
святилищах, это верно. Но чаще всего они безуспешны.
CXCV
В наше время никто не знает, как вешался колчан в доме
человека, отстраненного высочайшим повелением от долж-
ности.
Когда болел государь или повсюду в стране вспыхивала мо-
ровая болезнь, колчан подвешивали в алтаре святилища Годзё 324.
В Курама 325 есть святыня, называемая Юги-но мёдзин — Пре-
светлый бог с колчаном, к нему тоже крепили колчаны.
Если колчан, которым в былые времена опоясывался гла-
ва департамента дознаний, вывешивали на доме, входить туда
воспрещалось. В наше время, когда обычай этот исчез, в та-
ких случаях дом стали опечатывать.
CXCVI
Раньше прежде чем виновного высечь розгами, его подво-
дили к станку для порки и привязывали. В наше время уже
никто не разбирается ни в этих станках, ни в том, как при-
вязывать к ним.
CXCVII
Сочинение под названием «Запись обетов, клятвенно про-
износимых наставниками» начал писать на горе Хиэйдзан
460
высокомудрый Дзиэ 326. Среди законодателей ни о каких «за-
писях обетов» не было и речи. Во времена древних мудре-
цов управление осуществлялось безо всяких «записей обе-
тов», это вошло в обычай лишь в последнее время.
И еще: в законах говорится, что вода и огонь не бывают
грязными, грязным может быть лишь сосуд.
CXCVIII
Это случилось в те времена, когда его высочество Правый
министр Токудайдзи стоял во главе департамента дознаний.
Однажды во время заседания департамента, происходивше-
го в Средних воротах, бык чиновника Акиканэ выпрягся,
вошел в помещение и, поднявшись на возвышение для уп-
равляющего, улегся там, пережевывая свою жвачку.
Присутствующие решили, что это очень дурной знак, и
заявили, что быка-де следует препроводить к чиновникам из
Ведомства светлого и темного начал. Услышав это, отец То-
кудайдзи — Первый министр — заметил:
— А для быка нет никакой разницы, хорошо это или
плохо. У него есть ноги, и не вольно ли ему взбираться куда
вздумается? Такой непредвиденный случай — не причина для
того, чтобы у несчастного чиновника отнимали его жалкого
быка, на котором он случайно приехал на службу.
Тогда быка вернули владельцу, а циновку, на которой бык
лежал, заменили. И как будто решительно никакой беды не
стряслось.
Говорят же: «Если, встречаясь с бедой, ты не думаешь,
что это беда, то она о себе и не напомнит».
CXCIX
Когда стали копать землю для закладки дворца Камэяма,
то обнаружили бесчисленное количество огромных сплетен-
ных в клубок змей. Признав их за божества сих мест, обра-
тились за благоволением августейшего, и он вопросил:
— Как надлежит нам поступить?
На это все отвечали так:
461
— Ежели существа эти издревле правили здешними зем-
лями, то, пожалуй, и не следовало бы просто так откапывать
и выбрасывать их вон без особой нужды.
Лишь один только этот министр почтительно молвил:
— Могут ли гады, что населяют подвластное августейше-
му царство, навлечь какое-либо бедствие при возведении им-
ператорских покоев? Боги же не ведают зла. Они не должны
укорять нас. Их нужно всех откопать и повыбрасывать.
Тогда змей бросили в поток реки Оои. И беды опять не
случилось.
СС
Когда хотят тесемкой перевязать свиток сутры, обычно
делают так: обвязывают свиток крест-накрест, а конец про-
дергивают под скрещением, поперек свитка. Если свиток в
таком виде попадал на глаза Косюн-содзё 327 из храма Кэгон,
он расшнуровывал его и перевязывал заново.
— Это сделано на новый лад,— говорил при этом старец,—
очень плохо! Чтобы было красиво, надобно просто обмотать
свиток, а конец тесьмы просунуть под завязку сверху вниз.
Он был древним старцем и хорошо в подобных делах
разбирался.
CCI
Некий господин, оспаривавший право на чужое поле,
проиграл тяжбу и с досады послал туда работников, повелев
сжать его, а рис забрать. Жнецы, однако, начали убирать
другое поле, лежавшее при дороге. Увидев это, кто-то им
заметил:
— Но ведь это не то поле, из-за которого разгорелась
тяжба. Почему же вы жнете здесь?
И работники ответили:
— Это верно: у нас нет основания жать здесь, но раз уж
мы пришли вершить неправедное дело, так не все ли равно,
где мы жнем?
Обоснование изумительнейшее!
462
ecu
Обычно только и говорят, что ёбуко-дори 328 — птица весен-
няя, но нигде в точности не сказано, что это за птица. В одной из
книг секты Сингон расписано таинство вызова душ умерших,
когда запевает птица ёбуко. Но там имеется в виду нуэ 329. В
одной нагаута 330 из «Собрания мириад листьев» 331 говорится о
нуэ, поющей «долгим днем весенним, когда поднимается мгла...».
Образ нуэ похож здесь, мне кажется, на образ птицы
ёбуко.
ссш
Нельзя требовать всего. Глупцы негодуют и сердятся от-
того, что чрезмерно полагаются на что-то. Нельзя полагаться
на свое могущество — сильные гибнут прежде других. Нельзя
полагаться на то, что обладаешь многими сокровищами,—
проходит время, и их легко теряют. Нельзя полагаться на
свои таланты — и Конфуций не устоял против времени.
Нельзя полагаться на свои добродетели — и Янь Хуай 332 не
был счастлив. Нельзя добиваться и благосклонности госуда-
ря — к казни приговорить недолго. Нельзя полагаться на
повиновение слуг — ослушаются и сбегут. Нельзя добивать-
ся и благорасположения человека — оно, безусловно, измен-
чиво. Нельзя полагаться на обещания — в них мало правды.
Если ты не требуешь ничего ни от себя, ни от других — то,
когда хорошо, радуешься, когда плохо, не ропщешь.
Если пределы широки направо и налево, ничто тебе не
мешает. Если пределы далеки вперед и назад, ничто тебя не
ограничивает. Когда же тесно, тебя сдавливают и разрушают.
Когда душа твоя ограничена узкими и строгими рамками, ты
вступаешь в борьбу с другими людьми и бываешь разбит. Когда
же душа свободна и гармонична, ты не теряешь ни волоска.
Человек — душа вселенной. Вселенная же не имеет пре-
делов. Тогда почему должны быть отличны от нее свойства
человека? Когда ты великодушен и не стеснен, тебе не меша-
ют ни радость, ни печаль и люди тебе не причиняют вреда.
463
CCIV
Осенний месяц беспредельно прекрасен. Человек, кото-
рый не видит разницы и считает, что месяц всегда таков,
вызывает жалость.
CCV
Когда добавляют огня в императорскую жаровню, угли
щипцами не берут. Их положено руками перекладывать
прямо из глиняного горшка. И делать это следует осторож-
но, чтобы угли не рассыпались.
Во время одного из высочайших выездов в Яхата 333 кто-
то из свиты, облаченный в белые одежды для молений, взял
раскаленные угли руками. Тут случился один знающий чело-
век, который заметил:
— В тот день, когда ты облачен в белые одеяния, пользо-
ваться щипцами не возбраняется.
CCVI
Название музыкальной мелодии софурэн, записываемое иерог-
лифами «думать о мужской любви», вовсе не означает «женщи-
на любит мужчину». Первоначально название записывалось дру-
гими знаками и читалось: «лотос из резиденции Первого
министра». Это та самая мелодия, которую наигрывали, когда
цзиньский Ван Цзянь 334 (он был в те времена министром) за-
нимался любимым делом — сажал у своего дома лотосы. Отсю-
да и самого министра стали называть Лотосовой резиденцией.
А мелодия кайкоцу 335 — «внезапно кружиться» обозначалась
теми же знаками, что и страна Кайкоцу. Страна Кайкоцу —
это могущественное варварское государство. Тех варваров ког-
да-то покорили ханьцы, потом жители Кайкоцу сами пришли в
Китай и исполняли там эту свою национальную мелодию.
CCVII
Придворный Тайра-но Нобутоки 336, после того как уже
состарился, рассказывал, вспоминая старину:
464
«Однажды вечером монах, в миру Саймёдзи 337, пригла-
сил меня в гости.
— Сейчас,— ответил я посыльному, но, как нарочно,
никак не мог отыскать свой халат хитатарэ. Пока я копался,
он снова пришел.
— Может быть, у вашей милости нет хитатарэ 338 или
еще чего? — спросил он.— Так сейчас ночь, и велено пере-
дать, чтобы вы одевались как придется. Только поскорее!
В своем поношенном хитатарэ, который носил постоян-
но, я отправился в гости. Хозяин вышел ко мне с бутылкой
сакэ и глиняными плошками в руках.
— Пить сакэ одному,— сказал он,— тоскливо и неинте-
ресно, поэтому я и послал за вами. Только у меня нет закус-
ки. В доме, наверное, все уже спят. Поищите, пожалуйста,
сами на кухне: ведь должно найтись что-нибудь подходящее.
Я засветил бумажный фонарик и принялся обшаривать
все закоулки, пока на одной из кухонных полок не нашел
маленький горшок, в котором было немного мисо 339.
— Мне удалось найти вот что! — воскликнул я.
— О, этого вполне достаточно,— обрадованно ответил
Саймёдзи, после чего протянул мне вино, и мы с удоволь-
ствием выпили.
— В те времена это делалось так»,— добавил при этом
старик.
CCVIII
Однажды, возвращаясь после поклонения из святилища
Цуругаока 34°, монах, в миру Саймёдзи, заехал по пути к ушед-
шему в веру управляющему монаршими конюшнями Асика-
га341, выслав предварительно к нему гонца с предупреждени-
ем. Угощая гостей, хозяин предложил им на закуску:
во-первых, сушеные ломтики морского ушка, во-вторых, ома-
ров и, в-третьих, лепешки — и на том угощение закончил. За
обедом присутствовали хозяин с супругой и приглашенный к
ним в гости Рюбэн-содзё 342. И вот Саймёдзи сказал:
— Я беспокоюсь о тех крашеных вещах из Асикага, что
вы изволите присылать ко мне ежегодно.
465
— Все уже приготовлено! — ответил хозяин и в его же
присутствии велел служанке сшить из тридцати кусков
материи всевозможных расцветок халаты, а потом отпра-
вил их в резиденцию Саймёдзи.
Мне рассказывал об этом человек, который видел это
своими глазами. Да он и сам до последнего времени был
жив.
CCIX
Один очень богатый человек говорил так: «Человек дол-
жен в первую очередь добиваться одного лишь богатства.
В бедности и жить ни к чему. Человеком можно считать
лишь богатого. Если ты хочешь стать богачом, то прежде
всего должен развивать в себе соответствующие настрое-
ния. Только эти настроения и ничего другого. Живи с
мыслью о вечности человеческой жизни и даже временно
не смей задумываться о ее быстротечности. Это первая
заповедь.
Вторая заповедь: нельзя гнаться за всем на свете. Пока
жив человек в этом мире, у него возникает несметное коли-
чество желаний и для себя, и для других. Если ты намерен
отдаться во власть желаний и подавить волю, то, будь у тебя
хоть миллион монет, тебе не прожить с ними и минуты.
Желания никогда не истощаются; сокровищам положен пре-
дел. Невозможно, обладая имеющими предел сокровищами,
подчиняться беспредельным желаниям. Коль скоро желани-
ям случится пустить ростки в твоем сердце, то придут и
дурные стремления, которые могут погубить тебя самого.
Лишь неусыпно остерегаясь этого, ты никогда не совершишь
проступка, даже самого незначительного.
Заповедь третья: когда ты уподобляешь деньги рабам сво-
им, когда считаешь, что можешь использовать их как угодно,
то тебе долго не избавиться от нищеты. Боясь и почитая день-
ги, как государя, как божество, нельзя использовать их по
своей прихоти.
Четвертая заповедь: не впадай во гнев и не ропщи, даже
когда тебе стыдно из-за денег.
466
Пятая заповедь: будь честен и строго держись своих обе-
щаний.
Если все эти принципы будет строго блюсти тот, кто
добивается богатства, оно воспоследует с такой же неиз-
бежностью, с какою пламя охватывает все сухое, а вода
устремляется вниз. Когда у тебя накопится много денег,
душа твоя вечно будет пребывать в умиротворении и ра-
дости, даже и при том условии, что тебя не увлекут пи-
рушки, развлечения и сладострастие, что не станешь ты
разукрашивать своего жилища и не отдашься во власть
желаний».
Вообще говоря, человек добивается богатства для того,
чтобы исполнить свои желания. Деньги считают богатством
потому, что с их помощью удовлетворяют желания. Но
тот, кто не удовлетворяет желания, хотя они и есть у него,
ничем не отличается от бедняка. Так в чем же здесь ра-
дость? Эти заповеди богача можно истолковать так: отвер-
гая простые человеческие желания, не нужно огорчаться
бедности.
Чем радоваться, исполняя свои желания, лучше не иметь
богатства. Для того, кто покрыт нарывами и язвами, лучше
не болеть совсем, чем радоваться, омывая их водою.
Таким образом, нет никакой разницы между бедностью
и богатством. «Постигнувший суть вещей» не отличается от
«знакомого с принципами» 343. Необъятность желаний по-
добна отсутствию желаний.
ссх
Лиса — животное, которое может укусить человека.
Однажды — это было во дворце Хорикава 344 — лиса укуси-
ла за ногу спящего слугу. В храме Ниннадзи однажды
ночью к служителю низшего ранга, что проходил мимо
центрального храма, подскочили три лисы и вцепились в
него зубами. Тогда он выхватил меч и, защищаясь, ударил
им лис. Одну ударом меча убил, а две другие убежали.
Монах был весь покусан, однако последствий никаких не
было.
467
CCXI
Однажды Сидзё-но-комон 345 удостоил меня такой речью:
— Тацуаки 346 — непревзойденный в своем деле мастер.
Приходит он на днях ко мне и говорит: «Хотя я глуп и неуч-
тив, но осмелюсь полагать, что пятое отверстие во флейте
расположено, может быть, самую малость не на том месте.
Щитовому отверстию должна соответствовать нота хё, пято-
му отверстию — нота симому. Между ними располагается нота
сёдзэцу. Верхнему отверстию соответствует нота со, далее сле-
дует нота фусё, за которой идет вечернее отверстие, дающее
ноту осики. После этого следует нота ранкэй. Среднему от-
верстию соответствует нота бансики, а между средним и ше-
стым отверстиями находится нота синсэн.
Если мы внимательно просмотрим весь ряд, то убедимся,
что промежуточной ноты нет только между пятым и верх-
ним отверстиями. Однако промежуток между ними остав-
ляют обычный, из-за чего в этом месте часто фальшивят. По
этой причине, в то время когда нужно дуть в это отверстие,
флейту обязательно отнимают от губ. Когда же это сделать
не умеют, не попадают в тон. Редкий человек может хоро-
шо сыграть на флейте!»
— Превосходная мысль! — продолжал Сидзё.— Именно
о таком человеке сказано, что предшественник должен опа-
саться позже родившегося.
В другой раз я разговаривал с Кагэмоти 347, и он сказал
мне:
— Поскольку у сё 348 все тона расположены равномерно,
в него просто дуют — и все. А что касается флейты, то при
игре на ней характер тона зависит от того, как в нее дуть,
поэтому помимо устных наставлений, которые ты получил
относительно каждого отверстия, для игры на ней требуется
внимание в сочетании с талантом, и это касается не только
пятого отверстия. Значит, нельзя ограничиться только тем, чтобы
отнимать мундштук от губ. Если играть неумело, то из любого
отверстия звук выйдет фальшивым. У большого мастера любой
тон вливается в мелодию. Если мелодия не получается, виноват
музыкант. Недостатки инструмента здесь ни при чем.
468
ссхп
Однажды я сказал музыкантам из храма Небесных Коро-
лей 349:
— Что бы мы ни взяли, в провинции все грубо и неоте-
санно, и только музыку, исполняемую в храме Небесных
Королей во время ритуальных танцев, не стыдно сравнить
со столичной.
— Мелодии в том храме,— ответили они,— хорошо сыг-
рываются по нотам, так что в смысле стройности и красоты
звучания инструментов у нас даже лучше, чем у всех прочих.
Секрет же заключается в том, что за образец мы берем сохра-
нившуюся по сию пору ноту времен принца. Ее воспроизво-
дит колокол, что находится перед пагодой Шести времен 35°.
Он звучит как раз в тоне осики. От похолодания или потеп-
ления воздуха тон его может понижаться или повышаться,
поэтому за образец мы принимаем тот тон, что бывает во
вторую луну в промежутке от собрания в честь351 нирваны до
собрания в память принца Сётоку. В этом весь секрет. При
помощи одного этого тона мы можем подобрать любой звук.
Колокола вообще положено настраивать на тон осики. Тон
этот символизирует быстротечность. Это — звук колокола из
Уголка Быстротечности в Обители Чистоты Священного
Сада 352. Говорят, что колокол для храма Сайондзи тоже дол-
жны были отлить в расчете на тон осики, но, сколько его ни
переплавляли, никак не могли добиться чистого тона, так что
колокол пришлось завозить из дальних стран. Колокол в хра-
ме Чистого Алмаза 353 звучит также в тоне осики.
ссххш
Старые толкователи законов 354 и теперь еще говорят меж-
ду собой:
— В годы Кэндзи-Коан 355 во время праздника для укра-
шения хобэну 356 из четырех-пяти кусков необычной темно-
синей материи делали коня с фитилями от фонарика вместо
хвоста и гривы, набрасывали на коня одежды с нарисован-
ной на них паутиной, и хобэн шествовал так, толкуя людям
469
смысл старинной песни. Мы всегда смотрели на него и ду-
мали: «Как это интересно!»
В наше время в украшениях год от года стремятся все
к большей роскоши: на хобэна цепляют уйму тяжеловес-
ных предметов, так что он с трудом переводит дыхание и
идет, поддерживаемый с обеих сторон под руки, не в
состоянии сам даже копье держать,— очень неприятное
зрелище.
CCXIV
Когда Дзёган 357 — бонза из Такэдани 358 — удостоился
однажды чести навестить в монастыре экс-императрицу
Тонидзё 359, она соблаговолила обратиться к нему с вопро-
сом:
— Что более всего способствует упокоению души умер-
шего?
— Комё сингон 36°, Хокёин дхарани,— почтительно отве-
тил тот.
После этого ученики Дзёгана спросили у него:
— Отчего вы изволили отвечать так? Почему же не
сказали, что ничего более важного, нежели Нэмбуцу361,
нет?
— Таково учение моей секты,— ответил им настав-
ник,— и поэтому я хотел было ответить именно так, но
вдруг мне пришло в голову: а что я стану отвечать, если
императрица изволит задать еще один вопрос: «Где об
этом написано?» — ведь я никогда не встречал сутры, где
было бы подробно растолковано, что наибольшее упоко-
ение достигается чтением имени Учителя? Тогда я и решил
назвать Сингон и Дхарани, как наиболее авторитетные из
сутр.
CCXV
Тадзугими — Журавлик — детское имя 362 светлейшего
министра Тадзу 363. Говорят, будто его прозвали так потому,
что он съел журавля. Так это неправда.
470
CCXVI
Монах, в миру Аримунэ 364, из Ведомства светлого и тем-
ного начал по пути из Камакура в столицу попросил позво-
ления зайти ко мне. Не успев войти в хижину, он посовето-
вал мне:
— Сей дворик не в меру велик, и это нехорошо, так
быть не должно. Сажать и взращивать — это долг тех, кто
познал Путь. Оставьте здесь лишь узенькую тропку, а все
остальное разделайте под садик.
Действительно, оставлять втуне даже крохотный участок
земли бессмысленно. Следует всюду посадить съедобные или
лекарственные растения.
CCXVII
Преподобный Митинори, по свидетельству О-но 365 Хи-
сасукэ 366, выбрав из танцевальных приемов самые интерес-
ные, обучил им женщину по имени Исо-дзэндзи. Танец был
назван Отокомаи — «мужской танец», потому что танцов-
щица поверх белого суйкана 367 подпоясывалась коротким
мечом сомаки, а на голову надевала шапку эбоси. Дочь Дзэн-
дзи — Сидзука переняла ее искусство. Отсюда и пошли
«танцовщицы в белом». Во время танца они распевали исто-
рии из жизни Будды и богов.
Впоследствии Минамото Мицуюки 368 сложил много та-
ких песенок. Некоторые складывал и экс-император Готоба.
Говорят, что он изволил обучить им Камэгику 369.
CCXVIII
В правление экс-императора Готоба своей ученостью
славился Юкинага 370, бывший губернатор провинции Си-
нано. Однажды он в числе других знатоков был приглашен
ко двору на диспут об юэфу371. В разгар спора Юкинага
забыл название двух добродетелей из «Танца семи добро-
детелей» 372, за что его прозвали Молокососом Пяти Доб-
родетелей. Это было очень обидно, и Юкинага, забросив
науки, ушел от мира.
471
Наставник Дзитин 373 приглашал к себе всех, кто обла-
дал каким-нибудь талантом, даже простолюдинов, и когда
Юкинага попал в неловкое положение, он предложил ему
свое покровительство.
Монах Юкинага создал «Повесть о доме Тайра» 374 и
обучил слепца по имени Сёбуцу рассказывать ее. Поэтому
особенно красочно описан в том сочинении монастырь
Энрякудзи. Близко зная Куро Хогана 375, Юкинага описал
его жизнь. С Каба-но Кандзя 376 он, по-видимому, не был
так хорошо знаком и многие из его деяний в своем
описании упустил.
Сёбуцу был родом из восточных провинций и, в разгово-
рах с воинами узнав многое и о самих ратниках, и о воинс-
ком искусстве, помог Юкинага описать все это.
Теперешние бива-хоси 377 учатся подражать природному
голосу Сёбуцу.
CCXIX
Книга «Славословие Шести времен» 378 создана радением
ученика высокомудрого Хонэна, бонзы по имени Анраку 379,
который выбрал для нее соответствующие места из сутр.
После него бонза из Удзумаса 380 по имени Дзэнкан 381 раз-
местил текст по частям и переложил его на речитатив. Это
было самым началом однократного Нэмбуцу. Подобный обы-
чай был введен во времена правления императора Госага. С
Дзэнкана же началось и исполнение «Славословий в поми-
нальной службе».
ссхх
Нэмбуцу в Сэмбонском 382 храме начал высокомудрый
Нёрин 383 в годы Бунъэй.
CCXXI
Говорят, что настоящий резчик всегда работает слегка ту-
поватым резцом. Резец Мёкана 384, например, был не очень
острым.
472
ссххп
В императорском дворце Годзё водились оборотни. Как
Рассказывал вельможный То-дайнагон 385, однажды, когда в
заде Черных дверей несколько высокопоставленных особ
с°брались поиграть в го, кто-то вдруг приподнял бамбуко-
вую штору и посмотрел на них.
— Кто там? — оглянулись придворные.
Из-за шторы выглядывала лиса в облике человека.
— Ах! Это же лиса! — зашумели все, и лиса в замеша-
тельстве пустилась наутек.
Должно быть, это была неопытная лиса, и перевоплоще-
ние ей не удалось как следует.
ссххш
Монах Соно-но-бэтто 386 в поварском деле не знал себе
равных. Как-то в одном доме подали к столу замечатель-
ного карпа, и всем захотелось узнать: а как приготовил бы
его преподобный Бэтго? Однако сказать об этом открыто
никто не решался из опасения быть нетактичным. Монах,
в миру Бэтго, как человек проницательный, понял это и
сказал:
— Вот уже сто дней, как я занимаюсь приготовлением
карпа, но как раз сегодня у меня не было рыбы. Мне очень
хочется приготовить ее.
С теми словами он и разделал карпа. Этот поступок пока-
зался присутствующим весьма подходящим случаю и чрезвы-
чайно любопытным. Когда же кто-то рассказал о нем госпо-
дину Китаяма — Первому министру, монаху в миру,— его
светлость заметил:
— Меня лично такие вещи в крайней степени раздража-
ют. Гораздо лучше было бы сказать так: «Так как у вас это
блюдо приготовить некому, извольте, я приютовлю». Вряд
ли он тогда сто дней занимался приготовлением карпа.
— Его слова,— говорил мне один знакомый, передавший
этот разговор,— показались мне занимательными.
Они действительно очень занимательны.
473
Вообще, чем вызывать интерес, всячески изощряясь, лучше
не быть интересным, но жить спокойно.
Слов нет, хорошо, когда удачно выбирают случай созвать
гостей на угощение, однако лучше всего, когда это делается
просто так, без особого предлога. То же самое, когда делают
подарок: если не выбирают особого случая, но просто гово-
рят: «Это вам», значит, от чистого сердца.
Неприятно, когда человек ломается и ждет, что его ста-
нут упрашивать, или проиграет в споре — и из этого хочет
извлечь выгоду.
CCXXIV
Вообще говоря, лучше, когда человек неумен и бездарен.
Сын одного уважаемого человека и собою был недурен, и в
разговоре — на глазах у папаши — исторические сочинения
не преминет, бывало, процитировать, и выглядел весьма тол-
ковым, и тем не менее, мне кажется, в присутствии почтен-
ных людей ему не следовало бы так вести себя.
Однажды к дому одного человека послушать сказания
монахов-слепцов собрался народ. Кто-то из гостей взял в руки
бива, но тут из инструмента выпал колок.
— Эй, приладьте его! — распорядился хозяин.
В числе присутствующих находился и один молодой муж-
чина привлекательной внешности.
— Нет ли здесь ручки от старого ковша? — спросил он,
и все оглянулись на его голос.
У говорившего на пальцы были надеты длинные когти,
свидетельствующие об увлечении игрой на бива. Но в такие
вещи, как бива слепых музыкантов, ему лучше было бы не
вмешиваться. Со стороны неприятно было смотреть, как он
стремился показать, что хорошо в этом деле разбирается.
Кто-то заметил ему:
— Ручки от ковшей как будто кипарисовые, а кипарис
сюда не годится.
Во всяком поступке молодого человека — пусть самом
незначительном — видят хорошее, но замечают в нем и дур-
ное.
474
ccxxv
Если вы стремитесь не совершать никаких ошибок, то не
должны отступать от правила: во всем быть правдивым, ко
всем без исключения относиться с почтением и быть немно-
гословным.
Хорошо, когда любой человек — и мужчина, и женщина,
и стар, и млад — следует этому правилу, но особо неизгла-
димое впечатление производят молодые, приятной наруж-
ности люди, если они продумывают каждое слово.
Всякие ошибки проистекают оттого, что люди мнят себя
мастерами, для которых все — дело привычное, принимают
высокомерный вид и ни во что не ставят других.
CCXXVI
Когда вас о чем-либо спрашивают, нехорошо своим ответом
вводить собеседника в заблуждение из-за одного только опасе-
ния, что он и сам прекрасно все знает, а ежели ему-де сказать
правду, то можно показаться глупым. Бывает, видимо, и так,
что, желая лишний раз убедиться в справедливости своего мне-
ния, люди спрашивают о том, что знают. И наконец, разве нет
таких, кто знает то, о чем спрашивает, но не наверняка! Если вы
расскажете им без обиняков, вас выслушают спокойно.
Если ваш знакомый слыхом не слыхал о деле, которое вам
хорошо известно, а вы пишете ему: «Да, плохи дела такого-
то» — вам станет неудобно, если в ответ он спросит: «А в
чем, собственно, дело?»
Бывает, что человек как-то само собой упускает случай
узнать то, что для всех давным-давно устарело. И тогда разве
плохо, если ему объяснят все так, что для сомнений не оста-
нется места?
Боится дать ясный ответ тот, кому недостает житейского
опыта.
CCXXVII
Человек просто так не явится в дом, где кто-то живет. Если
же дом необитаем, туда не задумываясь заходит путник, а раз-
475
ные твари, вроде лис и сов 387, коль не отпугивать их людским
духом, с торжествующим видом войдут туда и заселят дом, и
объявятся в доме безобразные чудища, вроде духов дерева.
И еще: у зеркала нет ни своего цвета, ни своей формы,
и потому оно отражает любую фигуру, что появляется перед
ним. Если бы зеркало имело цвет и форму, оно, вероятно,
ничего не отражало бы. Пустота свободно вмещает разные
предметы. И когда к нам в душу произвольно одна за
другой наплывают разные думы, это, может быть, случается
оттого, что самой души-то в нас и нет. Когда бы в душе
у нас был свой хозяин, то не теснилась бы, наверное, грудь
от бесконечных забот.
CCXXVIII
В Тамба есть местность под названием Идзумо. По образ-
цу Великого святилища 388 там была выстроена прекрасная
молельня. Владел теми местами некий Сида, который при-
гласил к себе однажды осенью множество людей, и в том
числе высокомудрого Сёкая 389.
— Милости прошу, посетите Идзумо,— говорил он,— а
я угощу вас лепешками!
Отправившись вместе с хозяином к святым местам, каж-
дый из паломников побывал в святилище, и каждый из них
еще глубже укрепился в вере. Высокомудрый же, увидев, что
лев и злая собака 390 перед святыней поставлены друг к другу
спиной, несказанно умилился.
— О, это изумительно! Такое взаиморасположение
животных очень редко встречается. В этом, надо полагать,
есть глубокий смысл! — воскликнул он и со слезами на
глазах продолжал: — Послушайте, друзья мои! Задержались
ли ваши взоры на сем похвальном обстоятельстве? Это
весьма примечательно.
Тут все взглянули на каменные фигуры и удивились:
— Действительно, сделано не так, как в других местах.
Надо будет поделиться впечатлением от этого в столице.
Тогда высокомудрому Сёкаю еще больше захотелось
узнать, в чем здесь секрет, и он окликнул какого-то вну-
476
шительного на вид служителя, который проходил мимо и
казался человеком знающим:
— По поводу того, в каких позах поставлены фигуры
животных перед сим святилищем,— обратился старец к слу-
жителю,— можно, вероятно, рассказать кое-что поучитель-
ное. Ах, если бы вы нам поведали об этом немного!
— Вы насчет этих? Это проказники-мальчишки натво-
рили. Куда ж такое годится! — сказал в ответ служитель, после
чего подошел к изваяниям, поставил их как полагается и
удалился.
Чувствительные слезы старца оказались пролитыми зря.
Каким образом кладут предмет на ивовый ящик — вдоль
или поперек,— и от чего это зависит? Свитки, к примеру,
располагают вдоль ящика; сквозь щели между палочками
протягивают бумажный шпагат/ которым перевязывают
свиток.
Правый министр Сандзё когда-то говорил:
— Тушечницу тоже кладут вдоль ящика: так не скатыва-
ются на пол кисточки.
А каллиграфы из дома Кадэнокодзи никогда, даже на
короткое время, не помещали своих тушечниц вдоль ящика,
а обязательно — поперек.
CCXXIX
Придворный Тикатомо 391 набросал для самовосхваления
заметки, состоящие из семи пунктов. Все они касаются ис-
кусства верховой езды и ничего особенного собой не пред-
ставляют. По его примеру я тоже приведу здесь семь пунк-
тов самовосхваления.
1. Когда в сопровождении множества людей я отправил-
ся однажды любоваться цветами, то, увидев в окрестностях
храма Света Победы Истины 392 мужчину, который скакал
на коне, сказал:
— Обратите внимание: если всадник сейчас хотя бы раз
пришпорит коня, конь упадет и всадник свалится.
Все остановились, а всадник пустил коня вскачь. Когда
же пришло время остановиться, он осадил коня и кубарем
477
полетел в грязь. Свидетели были потрясены безошибочнос-
тью моих слов.
2. В то время когда Ныне Царствующий был еще прин-
цем, а его резиденцией служил дворец Мадэ-но-кодзи 393, я
зашел однажды по делу в приемную Хорикава-дайнагона 394.
Развернув свиток с четвертой, пятой и шестой главами «Бесед
и суждений», дайнагон обратился ко мне со словами:
— Только что я навестил его высочество в покоях. Его
высочеству захотелось взглянуть на раздел: «Не люблю
фиолетовый цвет, потому что он затмевает красный», но
сколько он ни искал его в своей книге, найти так и не
смог. Тогда я получил высочайшее повеление: «Ступай, еще
раз посмотри и найди!»
— Это же в девятом свитке, в таком-то и таком-то мес-
те,— ответил я.
— Ах, как я рад! — воскликнул дайнагон и со свитком в
руке бросился к принцу.
Правда, подобные вопросы обычно не представляют труд-
ности даже для ребенка, но в старину люди пользовались
для пышного самовосхваления и самой малостью.
— Может быть, это нехорошо,— спросил однажды экс-
император Готоба сиятельного Тэйка об одном из своих сти-
хотворений,— что в одном и том же месте встречается и
слово содэ, «рукав», и слово тамото, «нижняя часть рукава»?
— Что в этом такого,— отвечал поэт,— ведь писали же
так:
То не метелки ли мисканта
Колышутся, как чьи-то рукава (тамото),
В траве, в осеннем поле?
Но кажется, что это ты
Призывно машешь рукавами (содэ).
Излагая этот разговор, поэт напыщенно писал: «То, что я
кстати вспомнил нужные стихи, означает, что в искусстве по-
эзии мне покровительствуют боги и что удел мой счастлив».
Первый министр Кудзё, князь Корэмити, в своих чело-
битных грамотах тоже занимался самовосхвалением, описы-
вая моменты, не представляющие ничего особенного.
478
3. Надпись на колоколе в храме Дзёдзайко 395 составлена
была сановником Ариканэ 396. Придворный чиновник Юки-
фуса переписал текст набело и уже приготовился было от-
дать залить металл в форму, когда монах-литейщик взял чер-
новик с текстом надписи и показал его мне.
В тексте была строфа:
Когда наступает в природе
Безмолвье вечерних часов,
Ко мне твои звуки приходят
За сотни ри.
— Здесь я вижу женскую и мужскую рифму,— сказал
я,— не ошибка ли это — «сотня ри»?
— Как хорошо, что я вам показал надпись, в этом ведь
будет и моя заслуга! — обрадовался монах и помчался к кал-
лиграфу.
— Да, я ошибся,— ответил тот,— нужно исправить на
«много рядов».
Однако что значит это «много рядов»? Может быть, он
имел в виду «много шагов» ? Я так и не понял.
4. Однажды с большой группой попутчиков я отправился
в паломничество к Трем пагодам 397. В Екава 398, в зале Неиз-
менного обряда, мы увидели старинную картину с надписью
«Павильон Цветка Дракона». Сторож при храме объяснил
нам:
— Рассказывают, что авторство надписи приписывают
либо Сари, либо Кодзэю 399. Но достоверно автор еще не
установлен.
— Если это Кодзэй,— заметил я,— на обороте должна
быть подпись; если же автор Сари, подписи на обороте быть
не должно.
Оборотная сторона картины была покрыта толстым сло-
ем пыли и затянута паутиной. Когда убрали грязь, все яв-
ственно увидели надпись, указывающую чин и имя Кодзэя и
дату.
Все были поражены.
5. Когда высокомудрый Догэн читал в храме Наранда на-
ставления, он позабыл так называемые «восемь несчастий» 40°.
479
— Не помните ли вы их? — обратился он к присутству-
ющим. Никто из его учеников вспомнить не мог. Тогда Я
выглянул из соседней комнаты и сказал: «Наверное, это то-
то и то-то», чем вызвал всеобщее восхищение.
6. Как-то мы с содзё Кэндзё пришли посмотреть цере-
монию с наговорной водой401. Содзё, не дожидаясь окон-
чания церемонии, собрался домой, а содзу, пришедшего
вместе с нами, нигде не было видно. Монахи, посланные
его разыскивать, очень долго не возвращались, а потом
вышли из храма и заявили:
— Очень уж много там монахов, и все одинаково одеты.
Никак невозможно его отыскать.
— Какая жалость,— воскликнул Кэндзё и обратился ко
мне,— поищите, пожалуйста, его вы!
Я вернулся в храм и сейчас же привел содзу.
7. В пятнадцатый день второй луны 402 была ясная лунная
ночь. Стало уже совсем поздно, когда я направился к Сэм-
бонскому храму. Войдя в него через черный ход, я располо-
жился в стороне ото всех и, поглубже спрятав лицо в одеж-
ды, стал слушать чтение сутр. В это время от молящихся
отделилась прекрасной наружности женщина. Она подсела
ко мне и прислонилась к моим коленям.
«Если на меня перейдет аромат ее благовоний,— поду-
мал я,— будет неловко»,— и тихонько отодвинулся.
Женщина снова придвинулась ко мне, тогда я встал.
Некоторое время спустя одна дама, давно служившая при
дворе, говоря со мной о разных пустяках, между прочим,
заметила:
— Тут о вас отзывались весьма пренебрежительно, будто
вы совершенно бесстрастны. Есть один человек, который
невзлюбил вас за бесчувственность.
— Простите, я вас совсем не понимаю,— только и мог я
ответить.
Обо всем я узнал позже. Оказывается, той ночью, когда
я пришел послушать сутры, из особого помещения меня
заприметил один знакомый. Он подослал ко мне сопро-
вождавшую его жену, переодетую до неузнаваемости, и
наказал ей:
480
— Если будет подходящий момент, попробуй заговорить
с ним. Вернешься — расскажешь, как он себя вел. Это ин-
тересно.
ссххх
Пятнадцатый день восьмой луны и тринадцатый день де-
вятой луны соответствуют созвездию Овна 403. Небосклон тогда
бывает чист и ясен, и поэтому ночь хороша для воспевания
луны.
CCXXXI
Неуютно то место, где растут водоросли, что собирают
рыбаки из бухты Синобу (Спрятавшейся); немало людей
охраняют гору Курабу (Темную), но вместе с тем как много
незабываемого в глубоких чувствах и проникновенных ду-
мах человека, чье сердце полно безрассудной решимости
пойти туда!
Очень, должно быть, совестно заручаться согласием роди-
телей и братьев девушки, чтобы навсегда взять ее в свой дом.
Стесненную в средствах женщину, которую в любом
мужчине — в безобразном ли старом монахе, в грубом ли
дикаре — влечет лишь его богатство и которая говорит,
что, мол, «был бы поток увлекающий»,— сводник кому
угодно представит прекрасной, поэтому не годится всту-
пать в брак с тем, кого не знаешь и кому незнаком. Иначе
вам не о чем будет перекинуться словом. Когда же вы
станете говорить друг с другом о горестях прожитых лет
или о непроходимых зарослях на склоне горы, беседе ва-
шей не будет конца.
Но если все улаживают посторонние, вы неминуемо
сталкиваетесь со множеством неприятного. Скажем, жена
прекрасна собой, а муж и по происхождению ниже ее, и
видом безобразен, и годами уже стар. Тогда он думает:
«Ради такого страшилища обрекла она на погибель свою
красу», а сам и жену начинает презирать и, оставшись с
нею наедине, стыдится своего вида. Это очень прискорбно.
32 3893
481
Человеку, который сам не испытывал, что значит недвижно
стоять под луной, затянутой облаками, когда ночь благоухает
цветением слив, или брести, сбивая росу, по равнине Авгус-
тейшей Ограды 404 при полной луне,— не стоит ввязываться
ни в какие любовные дела.
ссхххп
Полный месяц ни на один миг не остается круглым, он
тут же идет на ущерб. Ненаблюдательный человек, пожа-
луй, и не заметит, насколько изменились его очертания за
ночь.
То же происходит и при тяжелой болезни: уже не оста-
ется времени, чтобы пожить, близится смертный час!
Однако пока болезнь еще не опасна и не грозит вам смер-
тью, вы привычно считаете, что жизнь неизхменна, и думае-
те, что спокойно ступите на истинный Путь только после
того, как многое успеете свершить в своей жизни, а между
тем вас настигает болезнь, вы заглядываете в ворота смер-
ти — и тогда вы не исполните уже ни одно из своих жела-
ний. .
Напрасно станете вы раскаиваться в нерадиво прожитых
годах и лунах. У вас возникнет желание, как только ночь
сменится днем, свершить и это деяние, и то, если на сей раз
недуг отступит и сохранит вам жизнь. Но вам делается все
хуже, и вы кончаетесь, метаясь без сознания. Видимо, толь-
ко так оно и бывает. Именно это люди должны прежде все-
го и спешно вместить в сердце свое.
Если вы захотите обратиться к Учению на досуге, после
того как исполните свои желания,— помните, что этому не
суждено сбыться, так как предела желаниям нет. Что же
можно сделать за нашу жизнь, подобную призраку?
Вообще, наши желания все суть пустомыслие.
Зная, что, как только в сердце западет желание, беспут-
ное сердце лишь ввергнется в заблуждения, самое лучшее —
ничего не делать для его исполнения. Когда вы обращаетесь
к Учению, враз отбросив все дела прочь,— исчезают помехи,
исчезают заботы, а дух и плоть надолго умиротворяются.
482
ссхххш
Неустанные заботы наши о том, что неблагоприятно и
что благоприятно, проистекают лишь от отношения к труд-
ностям и удовольствиям.
Все любят удовольствия и никогда не перестают искать
их. Доставляет удовольствие, во-первых, слава. Слава бывает
двоякого рода. Это — восхваление поступков и восхваление
таланта. Во-вторых, доставляет удовольствие вожделение, в-
третьих, чревоугодие. Со стремлением к этим трем удоволь-
ствиям не сравниться ни одно из тьмы желаний. Возникает
это стремление от извращенного взгляда на жизнь и влечет
за собой многие бедствия. Лучше всего не искать удоволь-
ствий.
CCXXXIV
Когда мне было восемь лет, я спросил отца:
— А кто такой Будда?
— Буддами становятся люди,— ответил отец.
— А как они становятся буддами?
— Благодаря учению Будды,— ответил отец.
И снова я спрашиваю:
— А того Будду, который обучал будд, кто обучал?
— Он тоже стал Буддой благодаря учению прежнего Буд-
ды,— опять ответил отец.
Я снова спросил:
— А вот самый первый Будда, который начал всех обу-
чать,— как он стал Буддой?
И тогда отец рассмеялся:
— Ну, этот либо с неба свалился, либо из земли выско-
чил.
Потом отец потешался, рассказывая об этом всем:
— До того привяжется, что и ответить не можешь.
таннисё
Записки скорбящего об
отступничестве
Предисловие
Дерзнув потаенно окинуть взором времена минувшие 1 и
нынешние, я испытываю скорбь от искажения Истинной
Веры, которую передавал изустно покойный Учитель, и опа-
сения, что ищущие Пути в грядущем могут впасть в сомне-
ния [относительно сути Учения]. К счастью, постичь [Путь]
Легкого Служения 2 можно не иначе, чем с помощью ис-
тинного наставника3, которого посылает нам карма. Да не
затемните учения об Иной Силе упованием на собственный
умысел 4. Посему я записал тут малую часть речей покойно-
го ныне святого Синрана, что доселе хранятся в душе моей,
единственно с целью рассеять сомнение единоверных.
Раздел 1
«Спасенный непостижимым действием Обета Амидае5, я
достигну рождения [в Чистой Земле]» — с того момента,
как вы уверовали в это, и в вашей душе родилось желание
Молитвы, вы приняты в благодатное лоно Амида и никогда
уже не будете отвергнуты.
Знайте, что в Изначальном Обете Амида нет различий
для молодых и старых, добрых и злых; надо лишь доверить-
ся ему целиком. Ибо цель его — спасти того, в ком глубоко
укоренилась карма зла и кто исполнен слепых страстей.
484
Вручение себя во власть Изначального Обета не требует
добрых дел, ибо нет большей добродетели, чем произнесе-
ние Имени. Равно нет нужды и сокрушаться по поводу со-
вершенного зла, ибо не существует злого деяния, способного
воспрепятствовать действию Изначального Обета Амида. Так
говорил [Учитель].
Раздел 2
Чтобы увидеть меня, каждый из вас пересек границы бо-
лее чем 10 провинций6, не смущаясь соображениями теле-
сной безопасности,— и все только затем, чтобы узнать спо-
соб рождения в краю благодати. Но если вы искали во мне
особых знаний о пути рождения помимо Молитвы и зна-
комства с писаниями, учащими ей, то вы совершили боль-
шую ошибку. В таком случае вам было бы лучше посетить
знаменитых ученых Южной столицы и Северной горы 7 и
подробно узнать от них об основных принципах возрожде-
ния. Я же в учении Синрана доверяюсь всецело тому, что
говорил праведный муж8 «Произноси Имя [Амида] и бу-
дешь спасен»,— и более ничего.
Я не знаю, станет ли Молитва причиной моего рождения в
Чистой Земле, или это акт кармы, за который мне суждено спу-
ститься в ад. Даже если бы я был обманут святым Хонэном и,
произнося Молитву, был бы ввергнут в ад, я не сожалел бы об
этом. Человек, способный достичь единства с Буддой другими
способами служения, возможно, и пожалел бы, что был обма-
нут, если бы попал в ад за Молитву. Но для таких, как я, любой
путь сложен, поэтому, что бы я ни делал, мое жилище — ад.
Если Изначальный Обет Амида правдив и истинен, про-
поведи Шакьямуни9 не могут быть лживыми. Если учение
Будды правдиво и истинно, комментарии Шань Дао 10 не
могут быть лживыми. Если комментарии Шань Дао правди-
вы и истинны, может ли сказанное Хонэном быть ложью?
Если сказанное Хонэном правдиво и истинно, тогда и мои
слова наверняка не могут быть пустыми.
Такова в основе Истинная Вера, которой придержива-
юсь я, ничтожный. И затем вверите ли вы себя Молитве
485
или откажетесь от нее — зависит от вашего собственного
решения. Так говорил [Учитель].
Раздел 3
Даже добродетельный человек может достичь рождения
в Чистой Земле и уж само собою — порочный11.
Хотя такова истина, люди обыкновенно говорят: «Даже
порочный человек обретет рождение и, уж конечно, правед-
ный» . На первый взгляд это утверждение кажется разумным,
но оно противоречит значению Иной Силы, объявленному в
Изначальном Обете. Ибо человек, уповающий на добро, дос-
тигнутое своими силами, не может довериться всем сердцем
Иной Силе и, значит, не соответствует Изначальному Обету
Амида. Когда же он откажется от приверженности собствен-
ным силам и всецело доверит себя Иной Силе, то обретет
рождение в Истинной Земле Воздаяния 12.
Для нас, исполненных слепых страстей, невозможно изба-
виться от рождения-смерти с помощью какого-либо служе-
ния. Скорбя об этом, Амида произнес Обет, основной целью
которого является достижение разума Будды дурным челове-
ком. Поэтому дурной человек, вверивший себя Иной Силе,
как раз и обладает истинным залогом возрождения.
Оттого [Учитель] и говорил: «Даже добродетельный человек
возрождается в Чистой Земле и уж само собою — порочный».
Раздел 5
Никогда, даже единожды, я не произносил Имени за моих
почивших родителей. Ибо все живые существа13 были мои-
ми родителями, братьями и сестрами в процессе неисчисли-
мых жизней в разных мирах. Став Буддой в следующей жиз-
ни, я должен спасти каждого из них.
Если бы произнесение Имени было актом благодеяния,
достигнутым напряжением собственных сил, можно было
бы направить обретенные заслуги 14 на спасение отца и ма-
тери. Но ведь это не так. Если же просто отбросить эти
собственные силы и обрести скорое озарение в Чистой Зем-
ле, то можно спасти все существа с помощью всемогущих
486
сил и сострадания, прежде всего те, с которыми глубоко
связана ваша собственная жизнь, в какие бы глубины кар-
мического страдания Шести путей и Четырех родов [живых
существ] 15 они ни были ввергнуты. Так говорил [Учитель].
Раздел 6
Среди приверженцев Единой Молитвы 16 возникли споры
по поводу причисления верующего к своим или чужим уче-
никам. Споры эти совершенно бессмысленны.
У меня нет ни одного ученика. Когда бы я сам, по соб-
ственному замыслу и собственным силам, проводил кого-либо
к Молитве, он был бы моим учеником; однако называть сво-
им учеником человека, произносящего Имя исключительно
по воле Амида, нелепо.
Раздел 7
Верующий в Молитву следует великим путем, на котором
нет никаких препятствий. Ибо боги небес и духи земли скло-
няются в почтении перед последователем Истинной Веры, а
обитатели «мира демонов и заблудшие 17 не в силах поме-
шать ему: даже совершенное им зло не приносит кармиче-
ских результатов, и ни одно благодеяние не может превзойти
произнесение им Имени. Так говорил [Учитель].
Раздел 8
Для верующего Молитва не есть служение или благое дело.
Она не служение, ибо не совершается чьими-то собственны-
ми замыслами и усилиями. Не благое дело, ибо не достигает-
ся собственными замыслами и усилиями. Будучи всецело Иной
Силой, свободной от собственных сил, Молитва для произно-
сящего ее есть «не-служение» 18 и «не-благодеяние». Так го-
ворил [Учитель].
Раздел 9
Когда я глубоко размышляю о своей неспособности радо-
ваться тому, что вопрос о моем возрождении в Чистой Земле
487
решен,— а это должно заставить человека плясать в небе и на
земле,— я из-за этого отсутствия радости еще яснее понимаю,
что вопрос действительно решен. От радости мою душу удер-
живает действие моих слепых страстей. Но Будда, зная об этом
заранее, сказал, что спасет «глупые создания, полные слепых
страстей», таков сострадательный Обет Иной Силы. Понимая,
что он касается именно таких людей, как я, я еще более дове-
ряю ему.
Раздел 11
И, далее, считать, наши добрые или злые дела поддер-
жкой или препятствием в достижении возрождения —
значит пытаться совершать поступки, ведущие к возрож-
дению по нашему собственному замыслу, и превращать
произносимую Молитву в наше собственное служение, не
доверяясь непостижимому действию Обета. Подобный че-
ловек не доверяется по-настоящему и непостижимому дей-
ствию Имени. Но, даже не веря, он возродится в Погра-
ничной Земле, в Крае Лени, в Чертогах Сомнения, во
Дворце Чрева 19 и действием Обета о конечном достиже-
нии 20 в конце концов возродится в Земле Воздаяния. Та-
кова непостижимая сила Имени. Поскольку она есть не
что иное, как непостижимое действие Обета, они есть одно.
Раздел 12
Ныне верующие, преданные единой Молитве, и сторон-
ники Пути Мудрых затевают споры о Дхарме, отстаивая
превосходство собственного пути и недостаточность другого;
при этом являются враги Дхармы, и она подвергается хуле.
Не ведут ли подобные споры к поношению и хуле собствен-
ной Дхармы?
* * *
Однако нужно ли и заниматься науками, только чтобы
воспрепятствовать нападкам противников, и [ради этого]
посвящать себя всецело обсуждениям и спорам? Если, зани-
маясь изучением, все глубже постигаешь основное намере-
488
НИе Амида и осознаешь безграничность Сострадательного Обе-
та; если разъясняешь его значение тем, кто сомневается в
возрождении из-за собственного ничтожества, что в Изна-
чальном Обете нет различий между добром и злом, чистым
и нечистым, тогда есть смысл быть ученым. Но смущать че-
ловека, без особых размышлений пришедшего к согласию с
Изначальным Обетом и произносящего Молитву, утвержде-
нием, что возрождения достигают с помощью учености, зна-
чит действовать как демон, противящийся Дхарме, как враг
Будды. Он не только сам лишен веры, которая есть Иная
Сила, но тщится совратить других своим блудом.
Раздел 13
Он продолжал: «Это важный урок для тебя. Если бы
мы могли действовать в соответствии со своими желания-
ми, тогда на мой приказ убить тысячу человек, чтобы об-
рести возрождение, ты должен был бы немедленно пойти
и сделать это. Но, не имея кармической причины на со-
вершение такого поступка, ты не убьешь и одного челове-
ка. Дело не в том, что ты воздерживаешься от убийства
по доброте своего сердца. Точно так же человек, не желая
причинять никому вреда, может кончить убийством и сот-
ни, и тысячи человек». Так говорил он, разумея нашу уве-
ренность, что доброта души есть действительное добро, а
зло — действительное зло, и наше непонимание, что [Ами-
да] спасает нас через непостижимое действие Обета.
В те времена был один человек, заблуждавшийся о вере.
Он заключил, что поскольку Обет был принят для спасе-
ния дурных людей, то следует сознательно делать зло, что-
бы благодаря ему достичь возрождения. Когда слухи о его
беспутстве достигли [Синрана], он, дабы спасти [несчас-
тного] от блуда, написал в письме21: «Не следует увле-
каться ядом только оттого, что есть противоядие». Это ни
в малой мере не означает, что зло может помешать в дос-
тижении возрождения. В другом случае он сказал: «Если
бы только соблюдением правил и заповедей 22 могли мы
вверять себя Изначальному Обету, как смогли бы мы во-
33 3893
489
обще когда-нибудь избавиться от рождения-смерти?» Даже
такие ничтожные существа, как мы, встретившись с Из-
начальным Обетом, начинают гордиться этим. Но даже и
тогда мы не можем совершить зло, которое не содержа-
лось бы кармически в нашей жизни.
* * *
Даже зло, которое мы совершаем, кичась Обетом Ами-
да, обусловлено прошлой кармой. Поэтому только тогда,
когда человек оставляет и добро, и зло воздаянию кармы
и всецело вверяется Изначальному Обету, он становится
единым с Иной Силой.
В «Выписках о вере [как] единственной [опоре]»23
Сэйкаку сказано: «Знаешь ли ты пределы власти Амида,
что полагаешь, будто тебя трудно спасти, ибо жизнь твоя
обусловлена кармическим злом?» Именно гордясь в душе
Изначальным Обетом, ты обретешь твердую веру, позво-
ляющую отдаться Иной Силе.
Если бы ты уверовал в Изначальный Обет, совершенно
избавившись вначале от кармического зла и слепых страс-
тей, это было бы превосходно, ибо ты был бы лишен само-
надеянности в отношении Обета. Но избавиться от слепых
страстей — значит стать Буддой, а для того, кто уже Будда,
Обет, рожденный пятью кальпами глубокого размышления 24,
не нужен.
Раздел 14
Мы верим, что благодаря сиянию Амида, озаряющему
нас в момент первого пробуждения веры в нашем сердце,
мы обретаем Истинную Веру Алмазной Прочности, так
что уже в этот момент Амида включает нас в число тех,
чье [спасение] предрешено25, и когда наша жизнь конча-
ется, все наши слепые страсти и препятствия зла перерож-
даются и мы обретаем понимание не-рожденности26 [все-
го сущего]. Посему пожизненное произнесение Молитвы с
мыслью: «Если бы не этот сострадательный Обет, как бы
такие грешники, как мы, обрели освобождение от рожде-
490
ния-смерти?» — следует рассматривать исключительно как
выражение признательности за благодать великого состра-
дания Амида.
Верить, что всякий раз, когда вы произносите Имя,
кармическое зло уничтожается,— это не что иное, как
попытка достичь возрождения, путем самостоятельного
уничтожения зла. В этом случае вы можете достичь воз-
рождения только молясь до самой смерти, ибо каждая
мысль, возникшая у нас в жизни, непременно образует
новые пути, привязывающие нас к рождению-смерти. Но
поскольку у нашей жизни есть предел, установленный кар-
мическим воздаянием, мы можем встретиться со множе-
ством непредвиденных обстоятельств или, мучимые болез-
нью, подойти к концу жизни не в здравом рассудке, когда
произнесение Имени затруднено. Как в таком случае уда-
лить кармическое зло, совершенное в этот последний пе-
риод жизни?
Раздел 15
Достижение Бодхи в нынешнем теле — основная цель
учения Сингон27; это самореализация, полученная путем
трех таинств28. Озарение, понимаемое как очищение ше-
сти органов чувств29, соответствует Учению Единой Колес-
ницы Сутры Лотоса30; эта благодать достигается четырьмя
методами успокоения31. Это пути Трудного Служения, пред-
назначаемые для людей выдающихся способностей, стремя-
щихся к озарению через практику созерцания 32. Достиже-
ние же озарения в будущей жизни 33 — суть учения Чистой
Земли; это реальный путь утверждения Истинной Веры.
Это путь Легкого Служения, по которому должны следо-
вать люди меньших способностей, путь Лхаомы, не изби-
рающей добра и зла.
* * *
Обладают ли те, кто говорит о достижении озарения в
нынешнем теле, различными воплощениями, как у свято-
го Шакьямуни, приспособленными для препровождения
491
живых существ к озарению в соответствии с их способно-
стями; есть ли у них тридцать два признака и восемьдесят
сопутствующих добродетелей Будды, учат ли они Дхарме
и приносят ли пользу живым существам? Все это — ис-
точник достижения озарения в нынешней жизни.
В гимне васан34 [Синрана] сказано:
Крепкая, [как] алмазы, вера [святая]
[Чтоб в душе] утвердилась, дождавшись [мига],
Свет Любви Амитабхи спасает [живых].
Навсегда от сансары [он] удаляет.
В момент, когда вера обрела прочность, мы приняты с
тем, чтобы никогда уже не быть отвергнутыми, и никогда
уже не-будем скитаться на Шести Путях; поэтому и сказа-
но: «Мы навеки простимся с рождением-смертью». Следует
ли понимание этого ошибочно называть «озарением»? По-
добное заблуждение достойно сожаления.
Покойный Учитель говорил: «В соответствии с сутью Ис-
тинного Учения Чистой Земли 35 человек вручает себя Изна-
чальному Обету в этой жизни и достигает озарения в Чис-
той Земле; такое Учение я получил от других».
Для человека, всей душой преданного единой Молитве,
преображение души и разума происходит лишь однажды.
Не знавший Истинного Учения Иной Силы Изначального
Обета36 начинает понимать через мудрость Амида, что он
не может достичь возрождения с помощью мыслей и чувств,
которые он питал дотоле, поэтому он отбрасывает прежнее
состояние души и разума и вверяет себя Изначальному
Обету. Это и есть «обращение души [к истине]»37.
Представьте, что достижение возрождения возможно
только через изменение сердца и денное и нощное пока-
яние в каждом совершенном проступке. В этом случае,
если бы жизнь, кончающаяся без предупреждения в крат-
кий миг, за который не успеешь сделать один вдох, пре-
рвалась бы до конечного акта раскаяния или при утрате
нами мягкости и терпения, не потерял ли бы своего зна-
чения Обет Амида принять нас к себе и никогда не отвер-
гать?
492
* * *
Даже когда наши мысли и поступки дурны, но мы еще
усерднее обращаемся к силе Обета, мягкость и терпение,
несомненно, появятся в нас сами собой (дзинэн). Что бы
ни случилось, для возрождения важно лишь, чтобы человек
постоянно и бескорыстно вспоминал глубину благодеяния
Амида и свою благодарность за это, не мудрствуя лукаво.
Тогда родится Молитва. В этом и состоит принцип есте-
ственности (дзинэн). Дзинэн — это свобода от расчетов. Это
сама Иная Сила.
Раздел 17
Меня учили, что верующий, не обретший Истинной Веры,
родится в Пограничной Земле из-за своих сомнений в Изна-
чальном Обете и после искупления кармического зла, выз-
ванного этими сомнениями, он достигает возрождения в
Истинной Земле Обета.
Поскольку верующих, обретших Истинную Веру, мало,
многие попадают в Пограничную Землю. Говорить, что в
конце концов их ждет погибель, значит обвинять Татхагату
во лжи.
Раздел 18
И, далее, хотя можно сказать, что приношение жертв
соответствует практике дана-парамита38, какое бы драго-
ценное сокровище человек ни поверг к ногам Будды или
дал учителю, все это бесполезно, если у него нет Истинной
Веры. И даже если некто не пожертвовал на Дхарму ли-
стка бумаги или полгроша денег, но отдал свое сердце во
власть Иной Силы и его Истинная Вера глубока, он нахо-
дится в согласии с основной целью Обета.
Послесловие
Синран ответил: «Учитель обладает глубокой мудростью
и познаниями, поэтому я был бы не прав, пытаясь сравнить-
ся с ним в этом, однако в Истинной Вере, то есть в дости-
493
жении возрождения, нет вообще никаких различий. Вера
Учителя и моя вера есть одно».
Но те выразили недоверие, спрашивая, как такое может
быть? Поэтому они в конце концов решили, что спор дол-
жен быть разрешен в присутствии Хонэна. Когда они рас-
сказали о своем споре, Хонэн сказал: «Моя вера — от Ами-
да; от него же и у Синрана. Поэтому она одна. Человек с
иной, чем у меня, верой определенно не родится в Чистой
Земле, куда попаду я».
* * *
Хотя все, сказанное выше,— не более чем всем извес-
тные стариковские истины, я записал их здесь. Пока роса
жизни дрожит еще на высохшей травинке, в которую я
превратился, я могу выслушивать сомнения людей, сопро-
вождающих меня в Пути, и рассказывать им, о чем го-
ворил Синран. Но я скорблю при мысли, что, после того
как глаза мои закроются, почти неизбежно должны воз-
никнуть искажения Учения. Когда вас смутят люди, об-
суждающие между собой вопросы, подобные тем, что
описаны здесь, прочтите внимательно те священные пи-
сания, что совпадают с мыслями покойного Учителя и
которые читал он сам. В священных писаниях истинное,
реальное и приспособленное, временное смешаны вместе.
Основная идея Учения Синрана состоит в том, чтобы
отбрасывать приспособленное и принимать реальное, от-
казываться от временного и брать истинное.
* * *
Поистине, я и другиё озабочены только тем, хороши мы
или плохи, не задумываясь о благодетельности Амида. Среди
высказываний Синрана было и такое: «Я не знаю ничего
о том, что такое добро и зло. Если бы я мог знать допод-
линно, как Амида, что тот или иной поступок добр, тогда
бы я знал значение добра. Если бы я мог знать исчерпы-
вающе, как Амида, что поступок злой, я знал бы, что такое
494
зло. Но для глупца, полного слепых страстей в этом брен-
ном мире, в этом горящем доме, все без исключения есть
ложь и вздор, абсолютно лишенный правды и искреннос-
ти. Одна Молитва истинна и реальна».
* * *
И все же, припомнив сотую часть — немногое из того,
что говорил покойный Синран, я записал все это. Как
печально было бы ожидать в Пограничной Земле, вместо
того чтобы быть сразу рожденным в Земле Обета, хотя
имеешь счастливую возможность произносить Молитву. Я
пишу это, роняя слезы на кисть, в надежде, что исчезнут
иные взгляды на веру между последователями этого Уче-
ния. Пусть это сочинение носит название «Таннисё» —
«Избранные записи скорбящего об отступничестве». Не
следует показывать его посторонним.
* * *
Эти строки, толкующие священное писание, очень важ-
ны для нашего Учения. Не следует без нужды показывать их
тем, кто не обладает кармой добродетели с прошлых жиз-
ней.
Печать с подписью «Сяку Рэннё».
итигон ходлн
Речи краткие, драгоценные
Свиток 1
Некто поведал.: «Когда Эсин-содзу паломником пришел в
Великий храм Исэ, во сне, увиденном им ночью по окончании
семидневного затворничества, створки врат святилища внезапно
раскрылись и явилась божественная Жена. Молвила: „Великая
богиня пребывает у себя в стольном граде Истинного Созна-
ния ]. Я же замещаю ее в отсутствие. И если люди Последних
Времен станут искать Пути удаления [от скверны],— сказа-
ла2 [богиня],— советуй [им] молиться Будде Амида”».
Мёхэн-содзу3 с горы Коя на обратном пути из паломниче-
ства в храм Дзэнкодзи встретился с Хонэн-сёнином. Содзу спро-
сил: «Как удалиться от этого мира рождения и смерти?» Святой
сказал: «Только творя Молитву». [Мёхэн] спросил: «Воистину
так, но что делать с возникающими заблуждениями?» Сенин в
ответ: «Даже впадая в заблуждение, возродишься силою Главно-
го Обета». Содзу, молвив: «Внял с почтением»,— откланялся. Се-
нин проворчал под нос: «Человек, желающий возродиться без
заблуждений, похож на того, кто хотел бы совершать Молитву,
не имея данных ему от рождения глаз и носа».
Мёдзэн-хоин сказал: «Надо лишь творить Молитву. Пусть
это похоже на поливание камня водой, но, произнося [Мо-
литву] , обретешь благодать».
496
Мёхэн-содзу сказал: «В мире скверны не может все быть
таким, как хочется. Малые трудности следует переносить в
Душе, подобно тому как во время бури приходится то пере-
ходить на нос корабля, то на корму».
Некто сказал: «Для того чтобы возродиться [в краю
высшего блаженства], нужно словно бы метить в цель при
стрельбе».
Некто сказал: «Если не можешь пробудить в себе милосердие,
ничего не поделаешь. Но [хотя бы] не держи зла на людей».
Некто сказал: «Когда стану умирать, не говорите: „Уже пора
[прощаться] ”. Ведь я извечно привязан к своему существова-
нию и, наверное, опечалюсь. Лишь посоветуйте мне молиться».
Дзиэн-содзё 4 после смерти явился одному человеку во сне и
сказал: «Упражнения и в Открытом, и в Тайном учениях — все
вздор. Лишь созерцание Пустоты $ да молитвы Амида, которым
я изредка предавался, пригодились мне в будущей жизни».
* * *
И еще [Мёдзэн-хоин] сказал: «Человек, думающий, что в
будущем рождении его направят в Чистую Землю, должен
стараться быть незаметным. Люди вредят людям. Человек,
оставивший мир, обретая счастье в этом рождении, ничего
не обретет в будущем».
И еще сказал так: «Спать, ничего не делая,— это не прино-
сит никакой пользы, но и урона от этого нет».
Еще сказал: «Монах тем лучше, чем презреннее окажется».
Еще сказал: «Прекрасно, когда не замечают, в каких усло-
виях живут. В приятном месте такой несовершенный человек,
как я, думаю, непременно привязался бы к нему сердцем».
Некто спросил: «В каком месте лучше жить монаху-из-
гою?» Он ответил: «Где угодно, лишь бы место это позволя-
ло творить Молитву. Нехорошо то место, где нельзя молить-
ся. Во всем следует удаляться от мирского».
Еще сказал: «Хороша „молитва невинного младенца”».
Услышав рассуждения людей, стремящихся показать свою
ученость, он говорил: „Невежды, себя не помнящие...”».
Еще говорил: «Заурядный человек может сохранять спо-
койствие в отношении чего угодно лишь до тех пор, пока не
497
встретится с этим. Даже у человека замечательных доброде-
телей желания легко возникают при встрече [с соблазнами]».
Еще сказал: «То, что вызывает сомнение: делать это или
не делать, лучше не делать».
* * *
Еще сказал: «Если, не объявляя торжественно о своем слу-
жении миру, искренне стремиться к удалению от рождения
и смерти, то каждый человек в меру своих сил приносит
пользу [миру]».
Еще сказал: «Монахи наносят урон [душе] благотворитель-
ностью. Чем стремиться творить добро, лучше не делать зла».
* * *
И еще [Хонэн-сёнин] сказал: «Не оценивая, глубоко или
мелко заблуждение, не размышляя о тяжести или легкости
совершенного греха, лишь произноси вслух „Наму Амидабу-
цу”, опирайся на эти звуки и, несомненно, возродишься».
И еще он всегда наставлял людей так: .«Человек, искренне
верящий в возрождение в краю высшего блаженства, всегда имеет
такой вид, словно в чем-то укоряет людей»,— говорил он.
Дзэнсё-бо6 говорил: «Покойный святой старец учил: „Даже
занимаясь чем-либо иным, следует думать, что делаешь это,
пребывая в Молитве. Не следует, [напротив], пребывая в дру-
гом, помышлять о Молитве”».
И еще [Сёко-сёнин] сказал: «Если человек, который
обычно глубоко погружен в мысли о будущей жизни, в
своем служении отвлечется, то он должен представить, что
приблизился его смертный час».
* * *
И еще [Кёбуцу-бо] сказал: «Нынешние монахи лишь об-
реют волосы, как уже становятся выдающимися учеными и
толкователями сутр...
И вот, хотя я долго пробыл в Охара и на горе Коя, я
не выучил ни одного гимна сёмё, ни одной буквы санск-
рита. Лишь запоминание Молитвы все же хорошо для
будущей жизни».
498
* * *
И еще сказал: «Тот, кто придает большое значение повсед-
невным предметам, таким, как дорожная бамбуковая корзи-
на, не ведает истинного предназначения этих предметов. Сле-
дует непременно искренне помышлять о том, что нынешняя
жизнь — всего лишь пристанище одной ночи, мир сновиде-
ний, который надо как-то пережить. Для того чтобы не доро-
жить жизнью и желать будущего Рождения, надо искренне
размышлять о том, что жизнь наша ограничена сегодняшним
днем, сим мигом. С такими мыслями даже труднопереноси-
мое легко перенесешь и в служении для будущего Рождения
не будет препятствий. Если же станешь думать, что жизнь твоя
продлится, будешь ценить мирское и родится всяческое неве-
рие. Уже более 30 лет я укрепляюсь в этом законе и доселе не
творил худого. Случалось мне в мыслях полагать предел своей
жизни в нынешнем году, но о будущем годе никогда не думал.
Теперь же я стар. Обо всем думаю только сегодняшним днем.
Необходимое условие удаления [от мира] — в том, чтобы по-
стоянно таить в душе [образ] бренности [бытия].
* * *
Однако хоть и сказано, что наукой следует заниматься, ни
в коем случае не надо стремиться к тому, чтобы понять все,
истолковывать каждую фразу и слово. Достаточно лишь заг-
лянуть в книгу и понять то, что дается без особого труда. Хва-
тит и одного, самого важного отрывка. Если постигнешь этот
метод, то не потеряешь главную мысль учения и углубишь
желание будущего Возрождения. Если же даже и тогда ты
пленен собою и мирским, следует решительно отбросить все
это. Ведь пользоваться лекарством как ядом крайне глупо. Если
чувствуешь, что благодаря немногим словам и их пониманию
укрепляется Молитва и желание будущего Рождения, то сии
драгоценные слова хорошо читать время от времени. Конеч-
но, тем, кто лишен таких способностей от рождения, лучше,
не прибегая к подобному учению, всецело передаться Молит-
ве. Если быть ревностным в духовной практике, никогда не
нарушишь истинного смысла учения. И Истинная Вера сама
собою рождается из такого служения.
499
Науке будущего Рождения учись у подвижников будущего
Рождения. Знания тех, кто лишен стремления к будущему
Рождению, наносят ущерб людям, и их следует остерегаться.
Как „сердце змеи разумеет лишь змея”», так о будущем Рож-
дении знает лишь стремящийся к нему [в жизни]. Не следует
ни в коем случае иметь то, что, пусть и не вредит тебе самому,
несомненно, увеличивает вожделения других».
* * *
И еще [Гёсэн-бо] сказал: «Небо и земля ни на что
непосредствено не годятся, не заключают в себе все сущее.
Так и человек, осуществляющий Путь. Очень важно стать
ни к чему не пригодным человеком».
Свиток 2
Некто сказал: «Гэдацу-сёнин, сокрушаясь о том, что пле-
няется вкусом еды, в прекрасно приготовленные блюда до-
бавлял воду».
Некто сказал: «Сингай-сёнин всегда сидел на корточках.
Когда кто-то опросил его о причине сего, он сказал: „Ведь в
Трех мирах и на Шести путях нигде нет подходящего места,
где бы можно было спокоййо сесть”».
Кэнсё-бо7 из Сёин-но сказал: «Если вышел на переправу к
отплывающей лодке, то ничего другого не остается, как, ухва-
тившись за борт, сесть в нее. Если же решил переправиться
через этот мир, полный привязанностей, то не остается ничего
иного, как, услышав имя Амида, уверовать в него и творить
Молитву. Совершенно нет людей, которые бы понимали, что
ограниченные знания только вредят истинному Пути».
* * *
И еще сказал: «Стремление умереть поскорее есть луч-
шее содействие будущему Рождению».
И еще сказал: «В старину жаждущие будущего возрожде-
ния из высших становились низшими, из умных глупыми, из
богатых бедными, из искусных неумелыми. Нынешние не
таковы. Я много времени провел на горе Коя и в молодости,
500
и в зрелые годы, но не выучил ни одного знака санскрита.
Для того чтобы отбросить своекорыстие, нужно отказаться
даже и от мастерства, которым ныне обладаешь. И уж тем
более не надо учиться. Больше тридцати лет я учился незна-
нию. Настоящее отрешение похоже на неотрешение. Отри-
нув своекорыстие, не следует стыдиться из-за этого своих бра-
тьев в вере и осуждать носящего единое бумажное платье.
Необходимость в вещах на таком уровне только помогает бу-
дущему Возрождению. Ребенок, уповая на мать, делает это
вполне бессознательно, он просто чувствует в ней защиту. Та-
кова же и вера в Имя Будды».
Секо-сёнин сказал: «Мириады школ [буддизма] толкова-
ли единый знак „смерть”. Посему если не забывать о смерти,
то в результате естественным путем постигнешь учение всех
80 тысяч школ».
Некто сказал: «Я слышал об этом от покойного Дзякуган-
бо; когда он лежал больной, его пришел навестить Кёсэн-бо и
сказал: „Когда миряне учатся искусству стрельбы из лука вер-
хом на лошади, они запоминают всевозможные приемы и
правила, но в день состязания, когда уже нужно стрелять,
они, сев на лошадь, думают лишь о том, чтобы как-нибудь
попасть в цель. Так же [и вы] обычно испытывали интерес к
разным сторонам будущего возрождения и предавались уче-
ным занятиям, но теперь заболели. И ныне, ни о чем другом
не думая, молитесь и укрепляйтесь в желании Возрождения”».
Тюрэн-бо сказал: «После того как, вверившись Обету
Амида, уверовал в спасительность Имени, тратить время,
обращаясь к книгам, есть препятствие, которое все мы по-
рождаем сами».
Кёбуцу-бо сказал: «Книги, которые читает человек, желаю-
щий будущего Возрождения, не бывают толще одного листа».
И еще сказал: «В книгах, которые читает человек, желающий
будущего Возрождения, суть проста, а содержание глубоко».
* * *
Некто сказал: «Желание будущего Возрождения схоже с
мирской жизнью. Сегодняшний день подошел к концу, и,
хоть ничего не сделано, это не страшно. Вот и нынешний
501
год заканчивается в праздности, а там и вся жизнь заверша-
ется. Засыпая вечером, приходится вздыхать о том, что без
дела прошел еще один день, а просыпаясь утром — наби-
раться решимости трудиться целый день. Если пал духом,
вспомни, что мир рождения и смерти мимолетен. Когда
пришла дурная мысль, возвысь голос в Молитве. К боже-
ствам и демонам относись с состраданием и поддержкой
без намерения подчинить их своей воле. Бедность — семя
Бодхи и приводит к ежедневному продвижению вперед по
Пути Будды, богатство — причина вечных круговращений в
мире рождения и смерти и с каждой ночью множит злые
дела».
Гэдацу-сёнин сказал: «Все 365 дней в году подчинены
закону бренности. Поэтому следует думать, что все 12 часов
в сутках — ступени к кончине».
Мёхэн-содзу сказал: «Хотел бы быть невеждой».
Кёсэн-бо сказал: «Вся жизнь — это раскаянье в жизни».
Сёсин-сёнин8 сказал: «Секта Молитвы отсутствие учения
сделала своим учением».
Мёдзэн-хоин сказал: «Возрождение — великий подвиг, но
легко достижимый».
Некто спросил у Кёдзицу-бо: «Узнав, что в произнесении
Имени — основа возрождения, я молюсь, но в душе у меня
при этом лишь мирское и только уста произносят [слова
Молитвы], отчего так?» В ответ [Кёдзицу-бо] сказал: «Когда
ты, выйдя в путь с намерением добраться ко мне, шел сюда,
вряд ли ты с каждым шагом думал о цели пути. Несомнен-
но, ты шел, думая о другом, однако не прерывал пути и
добрался сюда. Так же, если решив возродиться в краю выс-
шего блаженства, ты и отвлечешься посторонними мыслями
во время произнесения Имени Амида, но при этом не бу-
дешь прекращать Молитвы до конца жизни, несомненно,
достигнешь Возрождения».
* * *
Дзэнсё-бо оказал: «Основная идея учения Чистой Земли в
том, что возрождения в краю высшего блаженства легко до-
стичь, трудна для постижения. Если понять, что это легко,
502
это действительно становится легким. Однако современные
ученые, запутавшись в разнообразных толкованиях, утверж-
дают, что учение Будды глубоко и трудно для понимания, а
посему сложно сказать, где истина, а где заблуждение. А вот
в речах святого [Хонэна] не было ничего трудного».
* * *
Говорят, святой из Харима, озабоченный нехваткой одеж-
ды, решил уйти с горы Коя. Но у ворот монастыря он уви-
дел, что олень сменил шерсть на зимнюю, и, вернувшись,
остался жить в монастыре.
* * *
Дзи-Амида-буцу из деревни Симоцу сказал: «Хороши зау-
рядные монахи9. Нехорошо бросаться в глаза людям, как осен-
няя алая листва на далекой горе или одинокое дерево в поле».
Хонэн-сёнин сказал: «Верующее сердце хорошо обрести
украдкой».
* * *
Кёбуцу-бо сказал: «Для обуздания похоти размышление о
нечистоте плоти и бренности бытия имеет лишь второсте-
пенное значение. Прежде всего — бедность». Поэтому покой-
ный святой [Хонэн] говорил: «Похоть — не такое уж пре-
пятствие. Главное — пребывать в бедности. Нынешние
искатели будущего Возрождения богаты, и поэтому их труд-
но предостеречь в этом». Святой [Хонэн] никогда не говорил
о связях мужчин и женщин. Однако собрату по вере он ска-
зал, разъясняя суть жизни человека, ищущего будущего Воз-
рождения: «Тело хотел бы поставить низко, а душу — высо-
ко». Он же, говорят, сказал: «Ныне, увидев вас, Хоин-бо, я
изменил свои прежние представления. О будущем Возрож-
дении, которое так просто, я думал очень сложно. Поистине,
все дело в том, чтобы самозабвенно повторять молитву».
Говорят, основатель храма Ходоин 10 сказал: «В старину
святые монахи всю жизнь вели спор о том, есть у них вера
или нет. В следующие века говорили о сутрах. Нынешние
же святые обсуждают лишь истории сражений».
503
* * *
Кэнсё-бо, говорят, сказал: «Оставив мир, я с самого начала
старался привыкать к мысли о том, как было бы хорошо по-
скорее умереть. Поскольку я учился этому более 30 лет, то
ныне уже не забываю об этом даже на короткое время. Же-
лая скорее умереть, я огорчаюсь и прихожу в уныние, когда
кажется, что жизнь продляется. Поэтому я предостерегаю
против побуждения иметь вещь получше, пусть даже про-
стую бамбуковую корзину. Не следует ли более всего ценить
уход от рождения и смерти?»
Говорят, Кёсин из Кока11 с западной стороны [жилища] не
ставил даже ограды, постоянно обращаясь лицом к раю; вдоба-
вок он не имел изображения Будды, священного писания; не
монах и не мирянин обликом, он постоянно творил Молитву,
обратившись лицом к западу и словно забыв обо всем на свете.
И еще [Хонэн-сёнин] сказал: «В молитве с произнесени-
ем Имени отсутствие метода есть метод. Если не обсуждать
телесные действия или мысленно добро и зло, а проникно-
венно молиться, достигнешь Возрождения».
* * *
Дзи-Амида-буцу из деревни Симоцу сказал: «Бодхисаттва Гёги12
говорил: „Будь всегда спутником другому. Не следует самому
становиться господином. Быть при ком-то легко и приятно».
Один святой [монах], предостерегая собратьев по вере,
сказал: «Не возжелайте вещей. Ведь их так легко приобре-
сти и так трудно от них отказаться».
Нин-Амида-буцу забыл все, вплоть до последнего иерог-
лифа и знака [азбуки] хирагана. Поэтому, говорят, пользо-
вался [более простой азбукой] катакана.
* * *
Хонкагу-бо из Тиндзэй 13 спросил у Мёхэна: «Ведь если душа
неспокойна, то и молитва нехороша. Говорят, нужно сначала
успокоить душу, а потом приступать к произнесению Име-
ни. Как это следует понимать?». Тот ответил: «Наверное, это
о людях выдающихся способностей. Для такого никчемного
человека, как я, Ку-Амида-буцу, успокоить душу никак не-
504
возможно, и остается лишь, укрепив шнуры четок, переби-
рать и перебирать их, не раздумывая о том, покойна душа
или нет. Думать, что [Молитва возможна] лишь со спокой-
ной душой, означало бы для меня совсем не молиться».
* * *
Некто спросил у Мёхэна: «Нельзя ли немного времени
посвятить науке и сократить количество молитв?» Тот отве-
тил: «Наука служит для совершения Молитвы. Если сокра-
тить количество Молитв, я ничего не смогу вам объяснить».
* * *
И еще [Нэнна-сёнин] 14 сказал: «В общем суть Чистой
Земли — не в чем ином, как в мысли: “Спаси меня Будда
Амида!”»
Преставившись, Хонэн-сёнин явился во сне монаху Дзю-
син-бо 15 из храма Миидэра и так ответил на его вопрос: «Хоть
ты и спрашиваешь об этом, но Будду Амида невозможно
описать. Можно лишь произносить [его имя]».
Говорят, Нэнна-сёнин сказал: «Пусть это даже и не празд-
ничная служба, но и в обыденных молитвах суточного круга, в
минуты, когда на душе ясность, нужно быть особенно внима-
тельным, словно находишься пред ликом Будды».
Этот же святой, говорят, сказал: «Сёко-сёнин и во время
проповеди, как только приходило определенное время дня,
не закончив даже фразы или слова, совершал благодарствен-
ные молитвы, начиная с Сутры Амида. Все слушатели при
этом также невольно присоединялись к Молитве».
* * *
И еще [Хонэн-сёнин] сказал: «Если думаешь, что воз-
рождение предопределено, то непременно возродишься. Если
же сомневаешься в этом, твое Возрождение сомнительно».
Нэнна-сёнин сказал: «Как это печально! Верующие в кар-
му слабы в вере в Иную Силу. Те же, кто верит в Основной
Обет, не сильны в законе кармы. Ах, если бы веря всей душой
в Обет Будды, притом верили в карму, то и разум Будды по-
стигли бы, и Возрождения смогли бы достигнуть».
505
И еще сказал: «Иметь неложное сердце, верить в Обет
Будды и думать, что непременно возродишься,— это и назы-
вают Тремя Качествами Души».
Гёсэн-бо, говорят, сказал: «Нужно постоянно стремиться
к идеалу мудреца [хидзири]. Среди препятствий Возрожде-
нию нет большего, чем алчность. Из всех преград зла глав-
ная — сладострастие».
Некто сказал: «Если воистину желаешь возрождения, не
оглядывайся на людей и не касайся вещей, лишь твори
Молитву. А добро, которое хочешь приносить людям,
подождет до твоего возвращения из страны Будды».
* * *
Дзёган-сёнин сказал: «Те, кто чтит Дзэндо [Шаньдао], не
должны делать ничего, кроме произнесения Имени. Но то,
что хорошо по самой своей природе и не препятствует Мо-
литве, следует принимать, как кармически данное. Не сле-
дует считать плохим все то, что не годится приверженцу
Молитвы. Но, поскольку оно не годно [для него], не нужно
тратиться на это во время Молитвы.
* * *
Некто сказал: «Желающий будущего Возрождения стара-
ется не делать того, что ему хочется, ибо все, чего хочется в
мыслях,— дурно».
Во время духовного подвижничества Кёбуцу-бо в Осю, в доме
крестьянина, у которого он остановился, все четыре стены и ог-
рада были поломаны и все выглядело запустелым. Когда же он
спросил, в чем причина, хозяин ответил: «Собираюсь переезжать
в уезд Натори». Ke6yijy-6o, услышан это, пролил слезы и пояснил
сопровождающим его монахам: «Если в душе есть жажда Чис-
той Земли, естественно, не обращаешь внимания на здешнюю
землю праха. Вот слова, свидетельствующие о глубоком знании».
В доме этого святого люди, беседуя об учении Чистой
Земли, делились своими чаяниями, и некто [Сиио Сирота-
ро] сказал: «Неученая беседа о будущей жизни». Святой
произнес в восхищении: «Прекрасно сказано! Невозможно
лучше постичь суть [беседы]».
СОВРЕМЕННЫЕ
ДЗУЙХИЦУ
КЛВЛБЛТЛ ЯСУНЛРИ
КРАСОТОЙ ЯПОНИИ
РОЖДЕННЫЙ
Цветы — весной,
Кукушка — летом.
Осенью — луна.
Чистый и холодный снег —
Зимой.
Дзэнский мастер Догэн (1200—1253) сочинил это стихот-
ворение и назвал его «Изначальный образ».
Зимняя луна,
Ты вышла из-за туч,
Меня провожаешь.
Тебе не холодно на снегу?
От ветра не знобит?
А это стихи преподобного Мёэ (1173 —1232).
Когда меня просят что-нибудь написать на память, я пишу
эти стихи. Длинное, подробное описание, можно сказать,
ута-моногатари (прозаическо-поэтический жанр), предпос-
лано стихам Мёэ и проясняет их смысл.
«Ночь. 12 декабря 1224 года. Небо в тучах. Луны не вид-
но. Я вошел в зал Какю и погрузился в дзэн. Когда наконец
настала полночь, время ночного бдения, отправился из верх-
него павильона в нижний,— луна вышла из-за туч и засияла
на сверкающем снегу. С такой спутницей мне не страшен и
волк, завывающий в долине. Пробыв некоторое время в ниж-
нем павильоне, я вышел. Луны уже не было. Пока она пря-
талась, прозвенел послеполуночный колокольчик, и я опять
отправился наверх. Тут луна снова появилась из-за туч и
508
снова сопровождала меня. Поднявшись наверх, я направил-
ся в зал. Луна же, догоняя облако, всем своим видом пока-
зывала, что собирается скрыться за вершиной соседней горы.
Ей, видимо, хотелось сохранить в тайне нашу прогулку».
Затем следовал упомянутый стих. И далее: «Увидев, как
луна прислонилась к вершине горы, я вошел в зал».
И я появлюсь
За горой.
И ты, луна, приходи.
Эту ночь, и ночь за ночью
Вместе проведем.
Просидев всю ночь в зале для медитации или вернувшись
в него под утро, Мёэ написал: «Закончив медитировать, от-
крыл глаза и увидел за окном предрассветную луну. Все это
время я сидел в темноте и не мог сразу понять, откуда это
сияние: то ли от моей просветленной души, то ли от луны.
Моя душа
Ясный свет излучает.
А луне, должно быть,
Кажется,
Это ее отраженье.
Если Сайге называют поэтом сакуры, то Мёэ — певец
луны.
О, как светла, светла.
О, как светла, светла, светла.
О, как светла, светла.
О, как светла, светла, светла, светла
Луна!
Стихотворение держится на одной взволнованности го-
лоса.
От полуночи до рассвета Мёэ сочинил три стихотворения
«о зимней луне». Как сказал Сайгё: «Когда сочиняешь стихи,
не думай, что сочиняешь их». Словами в тридцать один слог
Мёэ доверительно, чистосердечно беседует с луной, не только
как с другом, но и как с близким человеком.
«Глядя на луну, я становлюсь луной. Луна, на которую я
смотрю, становится мною. Я погружаюсь в природу, слива-
юсь с ней».
509
Сияние, исходящее от «просветленного сердца» монаха,
просидевшего в темном зале до рассвета, кажется предрас-
светной луне ее собственным сиянием.
Как явствует из подробного комментария к стихотворе-
нию «Провожающая меня зимняя луна», Мёэ, поднявшись
на гору в зал для медитации, погрузился в философские и
религиозные раздумья и передал в стихотворении пережи-
тое им ощущение встречи, незримого общения с луной. Я
выбираю это стихотворение, когда меня просят что-нибудь
надписать, за его легкую задушевность.
«О зимняя луна, то скрываясь в облаках, то появляясь
вновь, ты освещаешь мои следы, когда я иду в зал дзэн или
возвращаюсь из него. С тобою мне не страшен и волк, завы-
вающий в долине. Тебе не холодно на снегу? От ветра не
знобит?»
Я потому надписываю людям эти стихи, что они преис-
полнены доброты, теплого, проникновенного чувства к при-
роде и человеку — воплощают глубокую нежность японской
души.
Профессор Ясиро Юкио, известный миру исследователь
Боттичелли, знаток искусства прошлого и настоящего, Во-
стока и Запада, сказал однажды, что особенность японско-
го искусства можно передать одной поэтической фразой:
«Никогда так не думаешь о близком друге, как глядя на
снег, луну, цветы». Когда любуешься красотой снега или
красотой луны, когда бываешь очарован красотой четырех
времен года, когда пробуждается сознание и испытываешь
благодать от встречи с прекрасным, тогда особенно тоску-
ешь о друге: хочется разделить с ним радость. Словом,
созерцание красоты рождает сильнейшее чувство сострада-
ния и любви, и тогда слово «человек» звучит как слово
«друп>.
Слова «снег, луна, цветы» — о красоте сменяющих друг
друга четырех времен года — по японской традиции оли-
цетворяют красоту вообще: гор, рек, трав, деревьев, беско-
нечных явлений природы и красоту человеческих чувств.
«Никогда так не думаешь о друге, как глядя на снег,
луну или цветы» — это ощущение лежит и в основе чай-
510
ной церемонии. Встреча за чаем — та же «встреча чувств».
Сокровенная встреча близких друзей в подходящее время
года. Кстати, если вы подумаете, что в повести «Тысяча
журавлей» я хотел показать красоту души и облика чай-
ной церемонии, то это не так. Скорее, наоборот, я ее
отвергаю, предостерегаю против той вульгарности, в ко-
торую впадают нынешние чайные церемонии.
Цветы — весной.
Кукушка — летом.
Осенью — луна.
Чистый и холодный снег —
Зимой.
И если вы подумаете, что в стихах Догэна о красоте че-
тырех времен года — весны, лета, осени, зимы — всего лишь
безыскусно поставлены рядом банальные, избитые, стертые,
давно знакомые японцам образы природы, думайте! Если вы
скажете, что это и вовсе не стихи, говорите! Но как они
похожи на предсмертные стихи монаха Рёкана (1758 —
1831):
Что останется
После меня?
Цветы — весной,
Кукушка — в горах,
Осенью — листья клена.
В этом стихотворении, как и у Догэна, простейшие
образы, обыкновенные слова незамысловато, даже подчер-
кнуто просто, поставлены рядом, но, чередуясь, они пере-
дают сокровенную суть Японии. Это последние стихи по-
эта.
Весь долгий,
Туманный
День весенний
С детворой
Играю в мяч.
Ветер свеж.
Луна светла.
Эх, тряхнем-ка стариной!
Протанцуем эту ночку
До рассвета!
511
Что говорить —
И я людей
Не сторонюсь,
Но мне приятней
Быть одному.
Душа Рёкана подобна этим стихам. Он довольствовался
хижиной из трав, ходил в рубище, скитался по пустырям, иг-
рал с детьми, болтал с крестьянами, не вел досужих разговоров
о смысле веры и литературы. Он следовал незамутненному пути:
«Улыбка на лице, любовь в словах». Но именно Рёкан в период
позднего Эдо (конец XVIII — начало XIX в.) своими стихами
и своим искусством каллиграфии противостоял вульгарным
вкусам современников, храня верность изящному стилю древ-
них. Рёкан, чьи стихи и образы каллиграфии по сей день высо-
ко ценятся в Японии, в своих предсмертных стихах написал,
что ничего не оставляет после себя. Думаю, он хотел этим ска-
зать, что и после его смерти природа будет так же прекрасна и
это единственное, что он может оставить в этом мире. Здесь
звучат чувства древних и религиозная душа самого Рёкана. Есть
у Рёкана и любовные стихи. Вот одно из любимых мною:
О, как долго
Томился я
В ожидании!
Мы вместе...
О чем еще мечтать?
Старый Рёкан, которому тогда было шестьдесят восемь,
встретил молодую, двадцатидевятилетнюю монахиню Тэй-
син и без памяти влюбился в нее. Это стихи о радости
встречи с вечной женственностью, с женщиной как дол-
гожданной любовью.
Мы вместе...
О чем еще мечтать? —
прямодушно заканчивает он свои стихи.
Родился Рёкан в Этиго (теперь провинция Ниигата), той
самой провинции, которую я описал в романе «Снежная стра-
на». Это северная окраина Японии, куда через Японское море
доходят холодные ветры из Сибири. Всю жизнь он провел в
512
этом краю. Умер Рёкан семидесяти четырех лет. В глубокой
старости, чувствуя приближение смерти, он пережил просвет-
ление — сатори. И мне кажется, что на краю смерти, в «Пос-
леднем взоре» поэта-монаха природа севера отразилась осо-
бой красотой. У меня есть дзуйхицу «Последний взор». Там
приводятся слова — которые потрясли меня — из предсмер-
тного письма покончившего с собой Акутагава Рюноскэ
(1892—1927). «Наверное, я постепенно лишился того, что
называется инстинктом жизни, животной силой,— писал Аку-
тагава.— Я живу в мире воспаленных нервов, прозрачный,
как лед... Меня преследует мысль о самоубийстве. Только вот
никогда раньше природа не казалась мне такой прекрасной!
Вам, наверное, покажется смешным: человек, очарованный
красотой природы, думает о самоубийстве. Но природа по-
тому так и прекрасна, что отражается в моем последнем взо-
ре».
В 1927 году, тридцати пяти лет от роду, Акутагава покон-
чил с собой. Я писал тогда в «Последнем взоре»: «Как бы ни
был чужд этот мир, самоубийство не ведет к просветлению.
Как бы ни был благороден самоубийца, он далек от мудреца.
Ни Акутагава, ни покончивший с собой после войны Дадзай
Осаму (1909—1948) и никто другой не вызывают у меня
ни восторга, ни сочувствия. У меня был друг, художник-
авангардист. Он тоже умер молодым и тоже часто помыш-
лял о самоубийстве. В «Последнем взоре» есть и его слова.
Он любил повторять: «Нет искусства выше смерти» — или:
«Умереть и значит жить». Этот человек, родившийся в буд-
дийском храме, окончивший буддийскую школу, иначе смот-
рел на смерть, чем смотрят на нее на Западе. «В кругу мыс-
лящих кто не думал о самоубийстве?» Наверное, так оно и
есть. Взять хотя бы того же монаха Иккю (1394—1481).
Говорят, он однажды пытался покончить с собой. Я сказал
«того же», потому что Иккю знают даже дети — чудака из
сказок, а о его эксцентричных выходках ходит множество
анекдотов. Об Иккю рассказывают, что «дети забирались к
нему на колени погладить его бороду. Лесные птицы брали
корм из его рук». Судя по всему, Иккю был до предела ис-
кренним, добрым монахом — истинный дзэнец. Говорят, он
34-3893
513
был сыном императора. Шести лет его отдали в буддийский
храм, и уже тогда проявился его поэтический дар. Иккю
мучительно размышлял о жизни и религии. «Если бог есть,
спаси меня. Если нет, пусть меня сгложут рыбы на дне озе-
ра». Он действительно бросился в озеро, но его спасли. Был
еще случай: один монах из храма Дайтокудзи, где Иккю
служил настоятелем, покончил с собой, и из-за этого кое-
кого из монахов отправили в заточение. Чувствуя вину —
«тяжело бремя ноши»,— Иккю удалился в горы и морил
себя голодом, решив умереть.
Он назвал свой поэтический сборник «Кёун» («Безумные
облака» ) — его псевдоним. В этом сборнике, да и в последу-
ющих, есть стихи, какие не встретишь в средневековых кан-
си, тем более в дзэнской поэзии, настолько они эротичны,
интимные подробности приводят в смущение. Иккю не об-
ращал внимания на правила и запреты дзэн: ел рыбу, пил
вино, встречался с женщинами. Дорожа свободой, не прини-
мал монастырские порядки. Быть может, в то смутное время,
когда нарушился путь человека, он хотел вернуть людей к под-
линному существованию и естественной жизни, укрепить дух.
Храм Дайтокудзи в Мурасакино, в Киото, и теперь излюб-
ленное место чайных церемоний. Какэмоно, что висят в нише
чайной комнаты,— образцы каллиграфии Иккю — привле-
кают сюда посетителей. У меня тоже есть два образца. На
одном надпись: «Легко войти в мир Будды, трудно войти в
мир дьявола». Эти слова меня преследуют. Я их тоже неред-
ко надписываю. Эти слова можно понимать по-разному.
Пожалуй, их смысл безграничен. Но когда вслед за словами:
«легко войти в мир Будды» — читаю: «трудно войти в мир
дьявола», Иккю входит в мою душу своей дзэнской сущнос-
тью. В конечном счете, для людей искусства, ищущих Исти-
ну, Добро и Красоту, желание, скрытое в словах «трудно вой-
ти в мир дьявола», в страхе ли, в молитве, в скрытой или
явной форме, но присутствует неизбежно, как судьба. Без
«мира дьявола» нет «мира Будды». Войти в «мир дьявола»
труднее. Слабым духом это не под силу.
«Встретишь будду — убей будду. Встретишь патриарха —
убей патриарха» — известный дзэнский девиз. Буддийские
514
школы разделяются на те, что верят в спасение извне (тари-
ки), и те, что верят в спасение через усилие собственного
духа (дзирики). Дзэн, естественно, принадлежит к последним.
Отсюда эти свирепые слова.
Синран (1173 —1262), основатель секты-Синею (Исти-
ны), последователи которой верят в спасение извне, сказал
однажды: «Если хорошие люди возрождаются в раю, что уж
говорить о плохих?!» Между словами Синрана и словами Иккю
о «мире Будды» и «мире дьявола» есть общее — душа (коко-
ро), и есть и различие. Синран еще сказал: «Не буду иметь
ни одного ученика». «Встретишь патриарха — убей патриар-
ха». «Не буду иметь ни одного ученика» — не в этом ли же-
стокая судьба искусства?
Школа дзэн не знает культовых изображений. Правда, в
дзэнских храмах есть изображения Будды, но в местах для
тренировки, в залах для медитации нет ни скульптурных, ни
живописных изображений будд, ни сутр. В течение всего вре-
мени там сидят молча, неподвижно, с закрытыми глазами,
пока не приходит состояние полной отрешенности (не-ду-
мания, не-размышления, когда исчезают всякие мысли и вся-
кие образы.— Т. Г.). Тогда исчезает «я», наступает «Ничто».
Но это совсем не то «Ничто», как понимают его на Западе.
Скорее напротив. Это Пустота, где все существует вне пре-
град, ограничений — становится самим собой. Это бескрай-
няя Вселенная души.
Конечно, и в дзэн есть наставники, они обучают учени-
ков посредством мондо (вопрос — ответ), знакомят с древ-
ними дзэнскими записями, но ученик остается единствен-
ным хозяином своих мыслей и состояния просветления
достигает исключительно собственными усилиями. Здесь
важнее интуиция, чем логика, акт внутреннего пробужде-
ния — сатори, чем приобретенные от других знания.
Истина не передается «начертанными знаками», Истина
«вне слов». Это предельно, по-моему, выражено в «громо-
вом молчании» Вималакирти.
Говорят, первый патриарх чань (дзэн) в Китае, великий
учитель Бодхидхарма (яп. Дарума-дайси), о котором гово-
рят, что он «просидел девять лет лицом к стене», действи-
515
тельно просидел девять лет, созерцая стену пещеры, и в выс-
шем состоянии молчаливого сосредоточения пережил сато-
ри. От Бодхидхармы и пошел обычай сидячей медитации в
дзэн.
Спросят — скажешь.
Не спросят — не скажешь.
Что в душе твоей
Сокрыто,
Благородный Бодхидхарма?
И еще одно стихотворение того же Иккю:
Как сказать —
В чем сердца
Суть?
Шум сосны
На сумиэ.
В этом душа восточной живЬписи. Смысл восточной жи-
вописи сумиэ — в Пустоте, в незаполненном пространстве,
в еле заметных штрихах.
Цзинь-Нун говорил: «Если ветку нарисуешь искусно, то
услышишь, как свистит ветер». А дзэнский учитель Догэн:
«Разве не в шуме бамбука путь к просветлению? Не в
цветении сакуры озарение души?» Прославленный мастер
японского Пути цветка (икэбана), Икэнобо Сэнно (1532—
1554) изрек в «Тайных речениях»: «Горсть воды или ветка
дерева вызывают в воображении громады гор и полноводье
рек. В одно мгновение можно пережить таинства бесчис-
ленных превращений. Это чудотворное искусство».
И японские сады символизируют величие природы. Если
европейские, как правило, разбиваются по принципу сим-
метрии, то японские сады асимметричны. Скорее асим-
метрия, чем симметрия олицетворяет многообразие форм
и беспредельность. Правда, асимметрия уравновешивается
присущим японцам чувством утонченности и изящества.
Нет, пожалуй, ничего более сложного, разнообразного и
продуманного до мелочей, чем правила японского искусст-
ва. При «сухом ландшафте» большие и мелкие камни рас-
полагаются таким образом, что напоминают горы, реки,
бьющиеся о скалы волны океана. Предел лаконизма — япон-
516
ские бонсай и бонсэки. Слово «ландшафт» — «сансуй» —
состоит из «сан» (гора) и «суй» (вода) и может означать
горный пейзаж или сад, а может означать «одинокость»,
«заброшенность», что-то «печальное, жалкое».
Если «ваби-саби», столь высоко ценимое в Пути чая,
который предписывает «гармонию, почтительность, чистоту
и спокойствие», олицетворяет богатство души, то крохот-
ная, до предела простая чайная комната воплощает бес-
крайность пространства, беспредельность красоты.
Один цветок лучше, чем сто, дает почувствовать цветоч-
ность цветка.
Еще Рикю учил не брать для икэбана распустившиеся бу-
тоны. В Японии и теперь во время чайной церемонии в нише
чайной комнаты нередко ставят один нераскрывшийся цве-
ток. Цветы выбирают по сезону, зимой — зимний, напри-
мер гаультерию или камелию «вабискэ», которая отличается
от других видов камелий мелкими цветами. Выбирают один
белый бутон. Белый цвет — самый чистый и насыщенный.
На бутоне должна быть роса. Можно обрызгать цветок во-
дой. В мае для чайной церемонии особенно хорош бутон бе-
лого пиона в вазе из селадона. И на нем должна быть роса.
Впрочем, не только на бутоне — фарфоровую вазу, еще до
того, как поставить в нее цветок, следует хорошенько обрыз-
гать водой.
В Японии среди фарфоровых ваз для цветов больше всего
ценятся старинные ига (XV—XVI вв.). Они и самые до-
рогие. Если на ига брызнуть водой, они будто просыпают-
ся, оживают. Ига обжигаются на сильном огне. Пепел и
дым от соломы растекаются по поверхности, и, когда тем-
пература падает, ваза вроде бы покрывается глазурью. Это
не рукотворное искусство, оно не от мастера, а от самой
печи: от ее причуд или помещенной в нее породы зависят
замысловатые цветовые оттенки. Крупный, размашистый,
яркий узор на старинных ига под действием влаги обре-
тает чувственный блеск и начинает дышать в одном рит-
ме с росой на цветке.
По обычаям чайной церемонии, перед употреблением
увлажняют и чашку, чтобы придать ей естественный блеск.
517
Как говорил Икэнобо Сэнно (в «Тайных речениях»):
«Поля, горы, берега явятся в их собственном виде». Своей
школой икэбана он внес новое в понимание души цветка:
и в разбитой вазе, и на засохшей ветке есть цветы, и они
могут вызвать озарение. «Для древних составление цве-
тов — путь к просветлению». Под влиянием дзэн его душа
проснулась к красоте Японии. А еще, наверное, потому,
что жить ему пришлось в трудное время затянувшихся
междоусобиц.
В «Исэ-моногатари», самом древнем собрании японских
ута-моногатари, есть немало коротких новелл, и в одной из
них рассказано о том, какой цветок поставил Аривара Юки-
хира, встречая гостей: «Будучи человеком утонченным, он
поставил в вазу необычный цветок глицинии: гибкий сте-
бель был длиной три сяку шесть сун». Разумеется, глициния
с таким длинным стеблем — даже не верится, но я вижу в
этом цветке символ хэйанской культуры. Глициния — цве-
ток элегантный, женственный — в чисто японском духе. Рас-
цветая, он свисает, слегка колышимый ветром, незаметный,
неброский, нежный, то выглядывая, то прячась среди яркой
зелени начала лета, воплощает очарование вещи. Глициния с
таким длинным стеблем должна быть очень хороша.
Около тысячи лет назад Япония, воспринявшая на свой
лад танскую культуру, создала великолепную культуру Хэй-
ана. Рождение в японцах чувства прекрасного — такое же
чудо, как этот «необычный цветок глицинии». В поэзии
первая императорская поэтическая антология «Кокинсю»
появилась в 905 году. В прозе шедевры японской класси-
ческой литературы — в X—XI веках: «Исэ-моногатари» (X
век), «Гэндзи-моногатари» Мурасаки Сикибу (978—1014);
«Макура-но соси» («Записки у изголовья») Сэй Сёнагон
(966 —1017, по последним данным). В эпоху Хэйан была
заложена традиция японской красоты, которая в течение
восьми веков влияла на последующую литературу, опреде-
ляя ее характер. «Гэндзи-моногатари» — вершина японс-
кой прозы всех времен. До сих пор нет ничего ему равно-
го. Теперь уже и за границей многие признают мировым
чудом то, что уже в X веке появилось столь замечательное
518
и столь современное по духу произведение. В детстве я не
очень хорошо знал древний язык, но все же читал хэйан-
скую литературу, и мне запала в душу эта повесть. С тех
пор как появилась «Гэндзи-моногатари», японская лите-
ратура все время тяготела к этой повести. Сколько было за
эти века подражаний! Все виды искусства, начиная от при-
кладного и кончая искусством планировки садов, о по-
эзии и говорить нечего, находили в «Гэндзи» источник
красоты.
Мурасаки Сикибу, Сэй Сёнагон, Идзуми Сикибу (979
г.— ?), Акадзомэ Эмон (957—1041) и другие знамени-
тые поэтессы — все служили при дворе. Хэйанская куль-
тура была культурой двора — отсюда ее женственность.
Время «Гэндзи-моногатари» и «Макура-но соси» — время
высшего расцвета этой культур^. От вершины она клони-
лась уже к закату. В ней сквозила печаль, которая пред-
вещала конец славы. Это была пора цветения придворной
культуры Японии.
В скором времени императорский двор настолько обес-
силел, что власть от аристократов (кугэ) перешла к вои-
нам — самураям (буси). Начался период Камакура (1192—
1333). Государственное правление самураев продолжалось
около семи столетий, до начала Мэйдзи (1868).
Однако ни императорская система, ни придворная куль-
тура не были уничтожены. В начале периода Камакура по-
явилась еще одна антология вака (японские песни) — «Но-
вая Кокинсю» (1205), которая превзошла по мастерству
хэйанскую «Кокинсю». Есть, конечно, и в ней склонность к
игрословию, но главное — это дух изящества (ёэн), красоты
сокровенного (югэн), сверхчувственного (ёдзё) — полная ил-
люзия чувств, и это сближает ее с современной символичес-
кой поэзией. Поэт-монах Сайгё-хоси (1118—1190) соеди-
нил обе эпохи — Хэйан и Камакура.
Мечтая о нем,
Уснула незаметно.
И он пришел во сне.
О, если б знала,
Не стала пробуждаться.
519
Дорогой снов
Я неустанно
За ним иду.
А наяву
Не встретились ни разу.
Это стихи из «Кокинсю», поэтессы Оно-но Комати. И
хотя стихи о снах, они навеяны реальностью. Поэзия же,
появившаяся после «Новой Кокинсю», и вовсе напоминает
зарисовки с натуры.
Бамбуковая роща
Наполнилась
Воробьиным гомоном.
От солнечных лучей
Цвет осени.
В саду, где одиноко
Куст хаги облетает,
Осенний ветер.
Вечернее солнце
Садится за стеной.
А это конец Камакура, стихи императрицы Эйфуку
(1271 —1342). Выражая присущую японцам утонченную
печаль, они звучат, по-моему, .очень современно.
Стихи учителя Догэна «Чистый и холодный снег — зи-
мой» и преподобного Мёэ «Провожающая меня зимняя
луна» — и то и другое принадлежит к эпохе «Новой Кокин-
сю».
Мёэ и Сайгё обменивались стихами и мыслями о поэзии.
«Каждый раз, когда приходил монах Сайгё, начинался раз-
говор о стихах. У меня свой взгляд на поэзию,— говорил
он.— И я воспеваю цветы, кукушку, снег, луну — в общем,
разные образы. Но, в сущности, все это одна видимость, ко-
торая застит глаза и заполняет уши. И все же стихи, кото-
рые у нас рождаются, разве это не Истинные слова? Когда
говоришь о цветах, ведь не думаешь, что это на самом деле
цветы. Когда воспеваешь луну, не думаешь, что это на самом
деле луна. Представляется случай, появляется настроение, и
пишутся стихи. Упадет красная радуга, и кажется, что пус-
тое небо окрасилось. Но ведь небо само по себе не окраши-
вается и само по себе не озаряется. Вот и мы в душе своей,
520
подобно этому небу, окрашиваем разные вещи в разные цвета,
не оставляя следа. Но только такая поэзия и воплощает Ис-
тину Будды» (из «Биографии Мёэ» его ученика Кикая).
В этих словах угадывается японская, вернее, восточная идея
Пустоты, Небытия. И в моих произведениях критики нахо-
дят Небытие. Но это совсем не то, что понимают под ниги-
лизмом на Западе. Думаю, что различаются основы нашего
Духа.
Сезонные стихи Догэна — «Изначальный образ», воспе-
вающие красоту четырех времен года, и есть дзэн.
35-3893
КАВАБАТА ЯСУНАРИ
СУЩЕСТВОВАНИЕ И
ОТКРЫТИЕ КРАСОТЫ
За те два месяца, что я прожил в отеле «Кахала Хил-
тон», сколько раз по утрам я любовался красотой игры
утреннего солнца на стаканах, расставленных на длинном
столе, что стоит в углу ресторана-террасы у побережья.
Нигде я не видел такого сверкания обыкновенных стака-
нов: ни в Ницце, ни в Каннах на южном берегу Франции,
ни на полуострове Сорренто в Южной Италии, где так же
ясен и прозрачен солнечный свет и так же ярко искрится
море. Думаю, что утреннее сияние стаканов в ресторане
отеля «Кахала Хилтон» навсегда останется в моем сердце
как чистый символ Гавайев, прозванных райской землей
вечного лета, или символ яркого гонолульского солнца, ясного
неба, прозрачной морской воды и зелени деревьев. Стака-
ны, перевернутые вверх дном, стоят в строгом порядке,
будто на параде. Одни побольше, другие поменьше, состав-
лены по два и по три. Они стоят так близко друг к другу,
что их поверхность сливается. Естественно, стаканы не пол-
ностью освещены лучами утреннего солнца — они перевер-
нуты вверх дном, и потому только грани донышка излуча-
ют сияние и искрятся, как алмазы. Интересно, сколько их
здесь? Наверное, две или три сотни. Не все донышки
светятся одинаково, но у большинства одни и те же точки
сверкают, как звезды. Ряды стаканов образуют причудли-
вые гирлянды светящихся точек.
Присмотревшись к мерцанию света на их гранях, я обна-
ружил, что свет проникает и внутрь стаканов, но сияет там
522
не так ярко, как на гранях донышка, более тусклый и мяг-
кий. Слово «мягкий» в японском понимании, наверное, не
подходит к яркому гавайскому солнцу, но в отличие от свер-
кающих на гранях донышка точек этот свет растекается дей-
ствительно мягко. Два сияния, но каждое по-своему чисто и
прекрасно. Возможно, причиной тому обильное солнце Га-
вайев и удивительно чистый, прозрачный воздух. Налюбовав-
шись игрой утреннего солнца на стаканах, расставленных вдоль
длинного стола, я отвел глаза и, осмотрев ресторан, заметил,
что на стаканах со льдом и с водой, стоявших на столиках
посетителей, также мерцает утренний свет. Не вглядишься —
не увидишь этой чистой красоты. Возможно, не только в Го-
нолулу, на морском побережье Гавайев, стаканы сверкают так
красиво в лучах утреннего солнца. Может быть, и на южном
побережье Франции или Италиц. или на юге Японии яркий
свет щедрого солнца так же сияет на стеклянных стаканах,
как и в ресторане отеля «Кахала Хилтон», но я этого не видел.
Естественно, можно привести менее прозаические примеры,
чем стаканы, говоря о чистом символе сияющего гонолульс-
кого солнца, ясного неба, прозрачной морской воды и зелени
деревьев. Можно рассказать о редкостных явлениях, олицет-
воряющих красоту Гавайев, например о цветах удивительно
яркой окраски, или о пышной кроне стройных деревьев, или
о таких удивительных вещах, как вертикальная радуга в море,
которая поднимается из одной точки, там, где идет дождь,
или круглая радуга вокруг луны наподобие нимба. Такого я
не имел счастья видеть.
И все же благодаря утреннему свету я открыл красоту
простых стаканов. Я ее определенно открыл, впервые встре-
тившись с нею. Никогда раньше я не видел именно такой
красоты. А разве не в таких вот встречах суть литературы и
человеческой жизни? Такое ли уж это преувеличение? Мо-
жет быть, да, а может быть, и нет. За свои семьдесят лет я
впервые открыл и пережил отраженный в стаканах свет.
Конечно, служащие отеля не для того поставили сюда
эти стаканы, чтобы ими любовались. Им, наверное, и в
голову не приходило, что кто-то сочтет их прекрасными.
Да и я когда слишком долго думаю об этой красоте и
523
настраиваю себя: а как они будут сиять сегодня утром —
то все пропадает. Правда, начинаешь различать детали.
Я сказал, что одни и те же точки на донышке переверну-
тых стаканов сверкают, как звезды, но потом, присмотрев-
шись, обнаружил, что в зависимости от времени дня и угла
зрения появляется уже не одна, а много таких звездочек и
сверкают они не только на гранях дна, но и внутри стаканов
образуют звездное сияние. Наверное, мне просто показалось,
что на каждом донышке была всего одна звезда. А может
быть, и не показалось, и, наверное, сияние многих звезд кра-
сивее сияния одной, но для меня истиннее та красота, кото-
рую я пережил вначале, увидев одну звезду. А разве не так
же бывает в литературе и в жизни?
Однако, вместо того чтобы рассказывать о «Гэндзи-моно-
гатари» , как было задумано, я заговорил о стаканах. Но, го-
воря о стаканах, я не переставал думать о «Гэндзи». Навер-
ное, одни меня не поймут, другие не поверят. И наверное, я
говорил об этих стаканах слишком долго и нудно. Есть у
меня такая привычка, что делать, я далек от совершенства и
как писатель, и как человек. Действительно, было бы лучше
начать с «Гэндзи-моногатари», а о сиянии стаканов сказать в
двух словах, в хайку или танка. Но, наверное, таково веле-
ние души — рассказать своими словами о моем открытии и
переживании красоты сверкающих на утреннем солнце ста-
канов.
Может быть, где-то в другом месте, в другое время и суще-
ствовала красота, подобная этой, а может быть, и не суще-
ствовала красота, подобная этой, в другом месте, в другое
время. По крайней мере, ничего подобного я раньше не ви-
дел. И наверное, можно сказать: «Это бывает раз в жизни». Я
слышал рассказы японцев, проживающих здесь, на Гавайях,
и сочиняющих хайку о том, как красива радуга в открытом
море, которая поднимается вертикально из одной точки, и о
радуге вокруг луны наподобие нимба. Говорят, и на Гавайях
спорят о сезонных стихах. Необычная радуга породила два
летних цикла: «Дождь и море» и «Радуга ночью». Хотя мож-
но, наверное, найти и более точные слова. Я слышал, что на
Гавайях популярна сезонная тема «Зелень зимой». Узнав об
524
этом, я вспомнил собственное хайку (когда-то я забавлялся
этим):
Все зелено!
В зеленом
Старый год прощается с новым.
Можно подумать, что стихотворение написано на тему
«Зелень зимой» на Гавайях. В действительности я написал
его в канун Нового года в Сорренто, в Италии. Покинув
Японию, где уже облетели деревья и стояло зимнее уны-
ние, я пересек Северный полюс и десять суток провел в
Швеции, где дни короткие и солнце садится совсем низко
над горизонтом. Миновав Англию и Францию с ее сильны-
ми морозами, я прибыл наконец в Южную Италию, на
полуостров Сорренто. Странно было видеть в середине зимы
зеленые листья деревьев и свежую траву. Темно-оранжевые
апельсины мелькали на растущих вдоль улиц деревьях.
Говорят, такая погода в зимнее время необычна даже для
Италии.
Утром
Нового года
Дождь моросит.
Не виден снег
На вершине Везувия.
В море — дождь.
В горах — снег.
А на дороге в
Сорренто, в Амалфи,
Ясное, чистое небо.
В канун Нового года
Катались на машине,
Пока не стемнело.
Возвращаясь в Сорренто,
Смотрели на огни Неаполя.
Вторая танка написана во время поездки в горы. Когда
мы подъезжали к горам, крупными хлопьями повалил снег.
Для Сорренто это редкость. Я, к своему стыду, не умею тол-
ком сочинять ни хайку, ни танка, ни современные стихи, но
под впечатлением этого радостного путешествия по далеким
525
краям сочинил несколько стихов. И хотя не отнесся к ним
серьезно, все же записал в блокнот, надеясь, что когда-ни-
будь пригодятся: пробудят в моей душе воспоминания.
«Старый год, Новый год», хайку на тему «Зелень зимой» —
новогодняя сезонная тема, означает просто, что старый год
миновал, приходит новый и мы, вспоминая год ушедший, с
нетерпением ждем наступления нового. Навеяно хайку Та-
кахама Кёси (1874—1959):
Старый год,
Новый год —
Будто палкой их протыкают.
Этот великий хайкаист жил в Камакура, неподалеку от
меня. Как-то после войны я похвалил в печати его рассказ
«Радуга» и был удивлен, когда почтенный «учитель» появился
однажды в дверях моего дома, чтобы поблагодарить меня. Он
был одет как подобает: в кимоно, хакама, высоких тэта. Я
был растроган, заметив, что за спиной он держит тандзаку,
кончик которой торчал над воротником. На тандзаку были
написаны посвященные мне стихи. Так я узнал об этом обы-
чае сочинителей хайку.
В Камакура заведено: в канун Нового года местные поэты
танка и хайку вывешивают на станции свои стихи. Там я и
прочитал трехстишие Кёси «Старый год, Новый год». Я был
поражен неожиданным сравнением: «Будто палкой их про-
тыкают». Образ ошеломляет, как дзэнский выкрик иккацу.
Из библиографии Кёси я узнал, что это необычное хай-
ку было написано им в 1950 году. У Кёси, который был
редактором литературного журнала «Кукушка», немало та-
ких неожиданных, непроизвольных стихов: как будто бе-
седует с кем-то или разговаривает сам с собой. Но у него
есть и очень глубокие, проникновенные, завораживающие
хайку:
Мы говорим
«Белый пион»,
Не замечая красных прожилок.
И в засохшей
Хризантеме
Разве не увидишь жизни?
526
Еле слышен
В воздухе
Запах осени.
Год сам собою,
Тихонько
Уходит.
Это стихотворение перекликается с хайку «Старый год,
Новый год». Как-то в новогодних дзуйхицу я процитировал
хайку Ранко:
Новый год!
Да будет дух его
Являться в мире.
Однажды друг попросил меня написать это хайку на но-
вогоднем какэмоно. Оно может показаться простым или
возвышенным, примитивным или утонченным — в зависи-
мости от слушателя. Все же, опасаясь непонимания, я при-
бавил еще три. Образовалась цепочка хайку:
Как прекрасно
Ночное небо
На исходе года!
(Исса)
Старый год,
Новый год —
Будто палкой их протыкают.
(Кёси)
Новый год!
Да будет дух его
Являться в мире!
(Ранко)
В новогоднем небе
Вдруг примерещился
Танец тысячи журавлей!
(Ясунари)
Мое собственное стихотворение я приписал, чтобы дос-
тавить другу удовольствие. Оно, конечно, никуда не годится.
Хайку Кобаяси Исса (1763 —1827), написанное его ру-
кой, я увидел на какэмоно в антикварном магазине в Кама-
527
кура и запомнил. Я не знал, где и когда он сочинил его. Мо-
жет быть, после возвращения домой в Синано, в местечке
Касивабара, расположенном на берегу озера Нодзири на краю
снежного Этиго? У подножия гор Тогакуси, Идзуна и Мёко
ночное небо высокое и абсолютно чистое и, наверное, было
все в звездах. Эти звезды будто падают, сверкая. Родные мес-
та поэта. Он описал их в знаменитом хайку:
Не здесь ли
Найду покой?
Пять сяку снега.
Стояла новогодняя ночь. Давно знакомыми, обычными
словами «Как прекрасно» Исса открыл и сотворил красоту.
А разве нет глубины, величия и силы в недоступном обык-
новенному уму, вызывающе дерзком обороте Кёси: «Будто
палкой их протыкают»? Даже такое выражение, как «Год
сам собою, тихонько», трудно найти в поэзии хайку. Однако
в «Записках у изголовья» Сэй Сёнагон (даты ее рождения и
смерти точно неизвестны, но предполагают, что она жила с
966 по 1017 год — год последнего упоминания о ее жизни)
есть такой дан: «Вещи, которые сами собой проходят мимо...
лодка под парусом, жизнь чедовека, весна, лето, осень, зима».
Хайку Кёси «Год сам собою» напомнило мне об этом дане.
Сэй Сёнагон и Такахама Кёси вдохнули новую жизнь в ста-
рые слова «сами собой». Возможно, за 950 лет восприятие и
значение этих слов несколько изменилось, но, думаю, очень не-
много. Кёси, разумеется, читал «Записки у изголовья». Но не
знаю, потому ли он написал эти стихи, что хранил в памяти
слова Сэй Сёнагон: «Вещи, которые сами собой проходят мимо»,
или потому, что следовал принципу хонкадори (следование из-
начальной песне). Если он и воспользовался оборотом Сэй Сё-
нагон, это не повредило ему. Пожалуй, Кёси еще в большей сте-
пени, чем Сэй Сёнагон, сумел оживить старые слова «сам собою».
Стоило в потоке моей речи выплыть «Запискам у изголо-
вья», как сразу повеяло ароматом «Гэндзи-моногатари». Та-
кова, видимо, их судьба — быть всегда вместе. Автор «Гэнд-
зи» Мурасаки Сикибу (точные даты рождения и смерти
неизвестны, но принято считать годами ее жизни 978—1014)
528
и Сэй Сёнагон — таланты, никем не превзойденные ни в
прошлом, ни в настоящем. Судьба предназначила им жить в
одну эпоху, которая позволила раскрыться их таланту в пол-
ной мере. Это счастье, что им выпало жить в благодатное для
них время. Родись они пятьюдесятью годами раньше или пя-
тьюдесятью годами позже, пожалуй, не было бы ни «Запи-
сок», ни «Гэндзи» и литературный дар этих женщин не смог
бы раскрыться и столь щедро расцвести. Это очевидно, и это
страшно. Размышляя о «Гэндзи» или о «Записках», я всегда с
ужасом думаю: «А что, если бы это случилось!»
Японские моногатари, поднявшись до «Гэндзи», достигли
высшей точки. Японские «военные повести», поднявшись до
«Хэйкэ-моногатари» (1201 —1221), достигли высшей точки.
«Рассказы о бренном мире» достигли вершины у Ихара Сай-
каку (1642—1693), а хайку — в поэзии Мацуо Басё (1644—
1694). В живописи сумиэ вершиной оказался Сэссю (1420—
1506). Живопись школ Товарая Сотацу (период Момояма,
последняя половина XVI — начало XVII в.) и Огата Корин
(период Гэнроку, вторая половина XVII в.) достигла верши-
ны в картинах Сотацу. Это был предел. И какое имеет значе-
ние, были у них подражатели и последователи, родились ли
их наследники и преемники? Возможно, я слишком заост-
ряю мысль. Во всяком случае, как один из писателей, и поны-
не здравствующих, я должен признаться, что мысль эта давно
уже преследует меня. Я пытаюсь понять, является ли наша
эпоха, в которую я живу, благоприятной для художников и
писателей, и, думая, что время определяет судьбу писателя,
размышляю о собственной судьбе.
Я пишу главным образом романы, но не уверен, что это
наиболее соответствующая нашему веку форма, и не подходит
ли эпоха романа к концу? Не подходит ли к концу эпоха са-
мой литературы? Я испытываю сомнение, когда читаю совре-
менные западные романы. Прошло уже около ста лет, как Япо-
ния стала ввозить европейскую литературу, но не только не
достигла хотя бы приблизительно высоты Мурасаки периода
Хэйан или Басё периода Гэнроку, но, скорее, идет по нисходя-
щей. Может быть, она подходит к тому пределу, после которо-
го начинается подъем, и, может быть, появятся новые Мураса-
529
ки и Басё? О большем и мечтать не приходится. После Мэйд-
зи (1868), когда началось приобщение к современной циви-
лизации, произошел быстрый взлет, появились интересные
писатели. Но они должны были отдавать свои юношеские годы
и силы изучению и освоению западной литературы. Полжизни
ушло на просвещение, и потому многие так и не достигли со-
вершенства в собственных произведениях, написанных в духе
японской или восточной литературы. Так /ине кажется. Они
были жертвами эпохи и были далеки от Басё, который сказал:
«Без неизменного нет основы; без изменчивого нет обновле-
ния». Басё выпало счастье жить в эпоху, благоприятную для
его таланта. У него было много верных учеников. Они уважали
и любили его. Он был признан всеми и почитаем. И все же он
мог написать такие слова в путевых заметках «По тропинкам
Севера»: «Я умру в пути. Такова воля Неба». А во время после-
днего путешествия — такие хайку:
О, этот долгий путь.
Сгущается сумрак осенний,
И — ни души кругом.
Осени поздней пора.
Я в одиночестве думаю:
«А как живет мой сосед?»
Во время этого же путешествия он сложил и свое пред-
смертное стихотворение:
В пути я занемог.
И все бежит, кружит мой сон
По выжженным полям. *
Здесь, на Гавайях, я главным образом занимался чтением
«Гэндзи-моногатари» и «Записок у изголовья». И именно
здесь впервые ощутил разницу между ними и был поражен
этим. Может быть, причина в моем преклонном возрасте. Я
как-то особенно остро чувствую, и вряд ли это чувство те-
перь уже исчезнет, что по глубине, богатству, широте, вели-
чию, как, впрочем, и по строгости мысли, Мурасаки Сикибу
намного превосходит Сэй Сёнагон.
* Перевод В. Марковой
530
Возможно, это понимали уже давно и давно говорили об
этом, но для меня это было открытием, откровением. Если
попытаться одним словом выразить разницу между ними: у
Мурасаки Сикибу японская душа, которая передалась Басё, а
у Сэй Сёнагон — лишь одна сторона этой души. Конечно,
когда пытаешься выразить мысль одним словом, она не убеж-
дает, может вызвать возражение или несогласие. Что подела-
ешь, люди вправе не соглашаться. Я по собственному опыту
знаю, как с течением времени меняются мнения о писателях
прошлого и настоящего и о собственных вещах. Иногда эти
перемены поражают, иногда еле заметны. Литературный
критик, который через всю жизнь пронес одни и те же взгля-
ды, или велик, или глуп. Может быть, пройдет время, и я
поставлю Сэй Сёнагон рядом с Мурасаки Сикибу. В молодо-
сти я читал «Гэндзи» и «Записки у изголовья», просто они
попались мне на глаза, и, естественно, не мог оценить их по
достоинству. Когда, прочитав «Гэндзи», я перешел к «Запис-
кам», то был потрясен. «Записки» легки, изящны, экспрес-
сивны, блистательны — захватывают дух. Поток ощущений
свежих, острых, свободных. Смелость неожиданных ассоци-
аций поразила меня. По мнению некоторых критиков, на
моем стиле отразились скорее «Записки», чем «Гэндзи». Рэн-
га (нанизанные строфы) и хайкай поздних веков также больше
перекликаются с «Записками», чем с «Гэндзи». И все же пи-
сатели учились на «Гэндзи», а не на «Записках».
Открытие красоты «Гэндзи» принадлежит Мотоори Но-
ринага (1730—1801). Он писал в «Драгоценном гребне “Гэн-
дзи-моногатари”»: «Среди многих моногатари “Гэндзи” осо-
бенно восхитителен, непревзойден. Ни до него, ни после нет
ему равных. Какое ни возьми из старых моногатари, ни одно
не проникало столь глубоко в сердце... Никто так не умел
воплотить “печальное очарование вещей” и не давал столь
проникновенных описаний. Авторы последующих повестей
учились на “Гэндзи”... но все же уступали ему во всех отно-
шениях. По глубине и по умению одухотворять все, к чему
ни прикоснется, автор “Гэндзи” ни с кем не сравним. Нечего
говорить, что и стиль его великолепен. Восхитительны пейза-
жи, вид неба — как оно меняется от сезона к сезону: весной,
531
летом, осенью, зимой. А мужчины и женщины изображены
столь ярко, что кажется, будто встретился с живыми людьми,
начинаешь принимать участие в их делах. И каждый из них
дан сам по себе. Ощущение реальности создает зыбкая, неяс-
ная манера письма... Наверное, уж ни в Японии, ни в Китае
не появится подобное сочинение, воплотившее дух необык-
новенного человека. Оно не могло появиться ни раньше, ни
теперь, и впредь не появится». Норинага имел в виду не толь-
ко прошлое, но и будущее. Можно подумать, что слова «ни
теперь, ни впредь» Норинага написал в запальчивости, пови-
нуясь порыву чувства, но, к несчастью, его пророчество сбы-
лось. В Японии на самом деле так и не появилось произведе-
ния, равного «Гэндзи-моногатари». Возможно, выражение «к
несчастью» не совсем подходит к данному случаю, но не я
один так думаю. Я лишь часть народа, который 950 или 1000
лет назад создал такое произведение, как «Гэндзи-моногата-
ри», и льщу себя надеждой, что появится писатель, которого
можно будет поставить рядом с Мурасаки Сикибу.
Когда Рабиндранат Тагор (1881 —1941), мудрейший поэт
Индии, приехал в Японию, он сказал в своей речи: «Долг
каждой нации проявить перед миром свою национальную
сущность. Если же нация ничего не дала миру, это следует
рассматривать как национальное преступление, это хуже
смерти и никогда не прощается человеческой историей. На-
ция обязана представить лучшее из того, что есть у нее. Бла-
городная душа и есть богатство нации, а ее достояние в уме-
нии, преодолевая свои узкие интересы, отправить всему миру
приглашение принять участие в празднике ее духовной куль-
туры» . Он также сказал, что «Япония дала жизнь совершен-
ной по форме культуре и развила в людях такое свойство
зрения, когда правду видят в красоте, а красоту в правде».
В давние времена подарив миру такое произведение, как
«Гэндзи-моногатари», мы выполнили, по выражению Тагора, свой
национальный долг. Но разве помимо радости не испытываешь
грусти оттого, что мы не можем предложить миру нечто подоб-
ное и вряд ли сможем сделать это в ближайшем будущем.
«Думаю, что долг иностранца, вроде меня, напомнить япон-
цам, что это они развили такое свойство зрения, когда правду
532
видят в красоте, а красоту в правде. Япония и впрямь достиг-
ла в этом некоего совершенства. И долг иностранца, вроде
меня, напомнить им об этом. Иностранцу, видимо, легко
понять, что отличает японцев. Человечеству дорого именно
то, что среди множества наций выделяет Японию, проявля-
ясь не в ее способности приспосабливаться к другим, а выра-
стает из сути ее внутреннего духа». Эти слова Рабиндранат
Тагор произнес при первом посещении Японии в 1916 году,
читая лекцию в университете Кэйо под названием «Душа Япо-
нии». В то время в Японии существовала еще старая школь-
ная система. Я учился в средней школе и видел его фотогра-
фию в газетах, до сих пор помню, какое сильное впечатление
произвел на меня образ мудрого старца с длинными густыми
волосами, длинной бородой, с умными, глубокими глазами,
высокого, в свободных индийских одеждах. Его седые воло-
сы, обрамляя лоб, мягко падали на плечи, и оттого, что пряди
были такими же длинными, как борода, они, казалось, слива-
лись с ней. В мою мальчишескую голову навсегда запал этот
образ древнего мудреца Востока. В поэзии и прозе Тагора
есть вещи на английском, вполне доступные ученику средней
школы, и я кое-что к тому времени уже читал.
Тагор и его спутники прибыли в порт Кобе, а оттуда по-
ездом в Токио. Тагор рассказывал впоследствии своим друзь-
ям: «Когда мы приехали на станцию Сидзуока, я увидел груп-
пу монахов, которые пришли меня приветствовать. Возжигая
благовония, они молились сложив ладони. Тогда-то впервые
я почувствовал, что нахожусь в Японии. Я был растроган до
слез». Говорят, это были монахи, около двадцати человек,
буддийской секты Сисэйкай из Сидзуока.
Тагор был в Японии еще два раза. Второй раз он приехал
в 1924 году — год спустя после страшного токийского зем-
летрясения.
«Вечная свобода духа проявляется в любви, великое — в
малом, безграничное — в ограниченной форме» — главная
мысль Тагора.
Я упомянул только что о Сидзуока, и так получилось, что
здесь, в отеле на Гавайях, я наслаждаюсь чаем «синтя» пре-
фектуры Сидзуока. Этот чай нового урожая собирают в «во-
533
семьдесят восьмую ночь». В этом году восемьдесят восьмые
сутки после начала весны приходятся на 2 мая. В Японии с
давних времен считают чай, собранный в восемьдесят восьмую
ночь, целебным напитком, чудодейственным лекарством,
которое помогает от всех болезней, предохраняет от старо-
сти, способствует долголетию, вселяет бодрость духа. Во вре-
мя сбора чая повсюду слышна песня. И эта милая сердцу
каждого японца песня напоминает о приближении лета:
Восемьдесят восьмая ночь,
Приближается лето.
В полях и горах
Появилась молодая листва.
Меж кустами мелькают
Шляпы сборщиков чая.
На рассвете, после того как минует восемьдесят восьмая
ночь, деревенские девушки выходят на чайные поля собирать
молодые побеги чая. На них соломенные шляпы, и красными
повязками перехвачены темно-синие рукава.
Этот свежий чай, собранный 2 мая, выслал мне авиапоч-
той через местное чайное управление мой друг, проживаю-
щий в префектуре Сидзуока, и 9 мая я получил его в своем
отеле, в Гонолулу. Заварив как полагается, я насладился аро-
матом Японии начала мая. Этот чай не в виде порошка, как
на чайных церемониях, а в виде целых зеленых лепестков. На
чайных церемониях и ныне принято приготавливать слабый
или крепкий чай в зависимости от вкуса гостей и времени
года. Настоящий гость почтительно расспросит хозяина о сорте
чая. Чайные мастера любят давать разным видам чая изыс-
канные названия. В запахе и вкусе зеленого чая, впрочем, как
в запахе кофе и черного чая, непременно скажется характер
и настроение того, кто его приготовил. Искусство приготов-
ления зеленого чая, которым увлекались любители литерату-
ры эпох Эдо (1603 —1868) и Мэйдзи (1868—1912), ныне
пришло в упадок. Но и теперь, чтобы по-настоящему приго-
товить зеленый чай, требуется особая сноровка, особое на-
строение и знание тайны этого искусства.
Стоило мне с радостным чувством заварить новый чай, как
распространился тонкий, приятный аромат. К счастью, в Го-
534
нолулу хорошая вода. Наслаждаясь свежим чаем на Гавайях,
я переносился мыслями на чайные поля Сидзуока. Эти чай-
ные поля лежат на холмах. Я любовался ими, когда бродил по
тракту Токайдо и из окна поезда, как они выглядят утром и
вечером в лучах восходящего или заходящего солнца, когда
между рядами чайных кустов ложатся темные тени. Чайные
кусты на этих полях низкорослые, листва же густая, и цвет
листьев, за исключением совсем молодых, темно-зеленый с
черноватым оттенком, и потому темные полосы между ряда-
ми выделяются. На рассвете тихо пробуждается зеленый цвет,
в сумерках погружается в безмятежный сон. Когда однажды
вечером я смотрел из окна поезда на холмы, кусты чая пока-
зались мне стадом спокойно спящих зеленых овец. Это было
до строительства новой железной дороги Токайдо, по кото-
рой от Токио до Киото можно добраться за три часа. Пусть
на новой линии ходят самые быстрые в мире поезда, но на
большой скорости почти совсем теряется вид из окна. В пре-
жние времена, когда поезд не мчался с такой быстротой,
можно было любоваться из окна чайными полями Сидзуока.
Они навевали разные мысли. Среди дорожных впечатлений
одно было особенно сильным, волнующим — вид дороги в
Оми, открывающийся взору, когда въезжаешь в префектуру
Сига. То самое Оми, о котором Басё сложил хайку:
Об уходящей весне
Сожалею
Вместе с жителями Оми.
Когда бы я ни был в Оми весной, я непременно вспоми-
наю хайку Басё и, поражаясь открытой Басё красоте, настра-
иваюсь на ее лад. Конечно, выходит, что я довольно произ-
вольно обращаюсь к хайку Басё. Но человек нередко берет
понравившееся стихотворение или повесть и воспринимает
по-своему, пропуская через себя, невзирая на замысел авто-
ра, не вникая в суть произведения, не обращая внимания на
мнения и толкования критиков и ученых. Так и с классикой.
Когда автор кладет кисть, произведение начинает жить своей
жизнью и своим путем идет к читателю. Будет ли оно жить
или погибнет — это уже зависит от читателя, а не от автора.
535
И слова Басё: «Как только написанное взял со стола, оно ста-
новится клочком бумаги» — можно понимать по-разному. Ци-
тируя, я вкладываю в них не то, что имел в виду Басё.
Я даже забыл упомянуть, что хайку Басё «Об уходящей
весне» взято из сборника хайку «Соломенный плащ обезья-
ны», вышедшего в 1691 году. Хайку Басё дает почувствовать,
пережить «Оми весной» или «Весну в Оми». В моем пред-
ставлении весна в Оми — это тепло-желтые поля цветущей
сурепки, которые чередуются с полями нежно-розовых и
лиловых лотосов. Открывается взору подернутое весенней
дымкой озеро Бива. В Оми конца не видно полям, порос-
шим желтой сурепкой и розовыми лотосами. Но еще боль-
ше меня взволновало, когда, подъезжая к Оми, я увидел из
окна поезда родные места — мягкие очертания гор, строй-
ные силуэты деревьев. Весь ландшафт выглядел как-то по-
особому изящно и грациозно.
Не успеешь подъехать к Киото, как начинается город.
Район Кинки, или Кинай,— родина литературы и искусства
эпохи Хэйан, времен правления рода Фудзивара (792—
1192),— родина «Кокинсю», «Гэндзи-моногатари» и «Запи-
сок у изголовья». Я родился в районе Акутагава, упомянутом
в «Исэ-моногатари» (X в.), но, так как это ничем не приме-
чательная сельская местность, я считаю своим домом Киото,
который находится всего в получасе или часе езды от моей
деревни.
Только в Гонолулу, в отеле «Кахала Хилтон», я вниматель-
но перечитал комментарий Ямамото Кэнкити (род. в 1907
г.) к упомянутому стихотворению Басё:
Об уходящей весне
Сожалею
Вместе с жителями Оми.
Оказывается, Басё написал его не тогда, когда брел по То-
кайдо, а когда пришел в Оцу, в Оми из Ига. В «Соломенном
плаще обезьяны» есть комментарий к стихам «Глядя на воды
озера (Бива), сожалею об уходящей весне». Есть еще одно
упоминание, сделанное самим Басё: «Мы спустили в воду лодку
в Карасаки, что в Сига, и люди говорили об уходящей весне».
536
Наверное, Басё знал тех «жителей Оми». Я процитирую
только одно место из комментария Ямамото Кэнкити: «Что
касается этого хайку, то в книге «Беседы Кёрая» (Мукай Кё-
рай, 1651 —1704) говорится: «Учитель сказал: «Сёхаку (Эса
Сёхаку, 1650—1722) как-то предложил: «А не лучше ли заме-
нить Оми на Тамба, а конец весны на конец года? Что ты
думаешь по этому поводу?» Кёрай ответил: «Сёхаку не прав.
Подернутые дымкой воды озера в Оми заставляют острее пе-
режить уходящую весну. И время найдено верно». Учитель
сказал: «Да, это так. В древности в этих местах любили весну
не меньше, чем в столице». Кёрай сказал: «Вы одним словом
проникаете в суть. Если человек находится в Оми в конце года,
как он может испытать это чувство? Если же он в конце весны
находится в Тамба, он тоже не переживет его. Правду говорят,
только подобающий вид трогает сердце человека». Учитель
сказал: «С тобой, Кёрай, можно говорить о прекрасном». Он
был доволен. В «Дневнике совы» (КагамиСико, 1665—1731),
по лунному календарю 12 июля 1698 года, в разделе «Вечерние
беседы в пионовом павильоне» есть та же запись. Сико про-
должает слова Кёрая: «Прекрасное родится само, в соответ-
ствующий момент». И далее: «Важно уловить этот момент».
Прекрасное родится при открытии существующей красоты,
при переживании открытой красоты и при сотворении пере-
житой красоты. В словах «Прекрасное родится само, в соответ-
ствующий момент» поистине важнее всего понять, что значит
«в соответствующий момент» и как «уловить этот момент» или,
лучше сказать, благоволение Неба. Если удалось «уловить этот
момент», значит, тебя облагодетельствовал бог красоты.
Хайку «Об уходящей весне сожалею вместе с жителями
Оми» может показаться примитивным, если не принять во
внимание, что речь идет о соответствующем месте — Оми и
о соответствующем времени года — «уходящей весне». А
потому мы можем говорить об открытии и переживании
красоты, увиденной Басё. Если бы речь шла о другом месте,
например о Тамба, или о другом времени, например о «кон-
це года», то исчезла бы сокровенная суть стиха. Если бы гово-
рилось «Сожалею об уходящей весне с жителями Тамба» или
«Сожалею об уходящем годе с жителями Оми», не было бы
537
очарования. Многие годы я по-своему толковал это хайку, не
вникая в то, с каким настроением писал его Басё. Может
быть, это звучит навязчиво, произвольно, но не проникаешь
ли в душу Басё именно через слова «уходящая весна» и «Оми» ?
Убеждая, как важно уловить «момент», и раньше говоря о
чайных полях Сидзуока, я не переставал думать о «Десяти
главах Удзи» и «Гэндзи-моногатари». Так как Удзи и Сидзу-
ока — два самых известных чайных района Японии, то, рас-
сказывая о чайных полях Сидзуока, я невольно, само собой,
вспомнил Удзи. Для меня, читающего «Гэндзи» в отеле Гоно-
лулу, «Удзи» не только название местности, а именно «Де-
сять глав Удзи». Может быть, тоска по родине навеяла эту
мысль, но здесь я особенно остро почувствовал то, что из 54-
глав «Гэндзи» 10 последних, которые посвящены Удзи,— и
есть «то самое место». Выбрав Удзи, Мурасаки Сикибу убе-
дила читателей следующих поколений, что только Удзи могло
быть этим местом,— и в этом сила ее таланта.
Преграду сделав
Из стремительных потоков
Реки прозрачных слез,
В которых я тону,
Быть может, удержу кого-то?
И снова я покинула тот мир,
Который покидала я,
Считая,
Что ты и я
Не существуем в нем. *
Это две танки Укифунэ из главы «Занятия каллиграфией».
«Жил в это время в Ёкава благочестивый человек по имени
Содзу». Высокопоставленный монах из Ёкава, возвращаясь в
сопровождении ученика после паломничества в Хацусэ, оста-
новился в Удзи и на берегу реки Удзи спас жизнь Укифунэ.
Оба стихотворения Укифунэ написала после своего спасения,
когда, оправившись, начала заниматься каллиграфией. Когда
наступила ночь, монах, что сопровождал Содзу в Хацусэ, и еще
один, пониже званием, захватив огонь, пошли прогуляться по
* Здесь и далее перевод А. Е. Глускиной.
538
глухим местам, куда никто не заглядывал. Когда они приблизи-
лись к роще, им показалось, что там кто-то е£ть. Подойдя бли-
же, заметили, что-то белеет. Удивившись: «Что бы это могло
быть?», подошли еще ближе и рассмотрели — что-то белеет.
«Не проделки ли это лисы? А ну-ка, монахи, посмотрим
получше». Приблизившись, увидели женщину. Ее длинные
распущенные волосы блестели. Упав ничком на корень дерева,
она жалобно плакала.
«Ну и дела! Такого еще не бывало. Не оборотень ли?» И
они решили позвать главного монаха из Ёкава и хозяина, у
которого остановились.
«Кто ты, привидение, божество, лисица или дух дерева?
Кто бы ты ни была, принявшая образ человека, откройся
нам! Назови себя!» С этими словами один из монахов потя-
нул ее за рукав, но, закрыв лицо, она принялась плакать
пуще прежнего. «Может быть, это дух дерева? Но тогда, так
бывало в старину, у него не должно быть носа и глаз». Он
попытался отдернуть ее руку, она же упала на землю и за-
рыдала в полный голос. «Собирается дождь. Если мы бросим
ее здесь, она умрет». И они решили перенести ее к забору.
Тут Содзу сказал: «Похоже, что это человек. Странно, что ее
бросили здесь одну на погибель. Больно видеть, если равно-
душно смотрят, как от рук человека погибает рыба, плаваю-
щая в пруду, или олень, резвящийся в горах. Но если случа-
ется человеку продлить жизнь хотя бы на день, то это уж
наш долг. Кто бы она ни была, вселился в нее злой дух или
божество, или, соблазненная дурным человеком, она от от-
чаяния решила умереть, мы не можем ее бросить и не воз-
нести молитвы Будде о ее спасении. Дадим ей хотя бы вы-
пить горячей воды. Если не помочь ей, она умрет».
После этого Укифунэ перенесли в дальний угол дома, куда
не доносился шум, и уложили спать.
Укифунэ была молода и на редкость красива. Ее кимоно
из белой узорчатой ткани и темно-красные хакама — благо-
ухали. Младшая сестра Содзу, монахиня, подумала даже, что
Укифунэ — ее умершая дочь, вернувшаяся из того мира, и
заботливо ухаживала за ней. «Как я счастлива,— думала она,—
что вижу девушку такой красоты... Какое блаженство расче-
539
сывать своими руками ее чудесные волосы». Казалось, к ним
спустилась сама небесная дева. Монахиня была еще больше
потрясена, чем старик Такэтори, когда нашел Кагуяхимэ».
Но если я буду столь подробно пересказывать главу «За-
нятия каллиграфией», то мы просидим здесь до утра. А на
лекции о «Десяти главах Удзи» у меня ушло бы слишком
много времени. Что поделаешь, приходится ограничивать себя.
Но стоило мне заговорить о блестящей повести Мурасаки
Сикибу, как, естественно, перед глазами возникла Кагуяхи-
мэ. Когда заходит речь о «Такэтори-моногатари», приводят
обычно отрывок из «Гэндзи» — из главы «Эавасэ» («Подбор
картинок»), где рассказывается о «старом бамбукорезе —
самом далеком предке моногатари». Более того, в главе «Под-
бор картинок» Мурасаки пишет о том, что «во время игры
всё время выбирают картинки из повести о Кагуяхимэ», что
«Кагуяхимэ чиста от земной грязи, благородна и возвышен-
на в мыслях» и что «небеса, куда вознеслась Кагуяхимэ,—
никто о них ничего не знает». Все это упомянуто в главе
«Подбор картинок». Наконец, как я уже говорил, в главе
«Занятия каллиграфией» сказано: «Она была еще больше по-
трясена, чем старик Такэтори, когда нашел Кагуяхимэ». «Дав-
ным-давно жил на свете дед Такэтори. Он целыми днями
пропадал в горах и полях, собирая бамбук, из которого делал
разные вещицы. Звали его Сануки-но Мияцукомаро. Соби-
рая бамбук, он заметил, что один из них как будто светит-
ся изнутри. Удивившись, старик подошел поближе и уви-
дел, что действительно одно коленце бамбука излучает свет.
Присмотревшись, разглядел в нем очаровательную девочку,
совсем крошечную, в три суна. Тогда старик сказал: “Раз
ты живешь в бамбуке, мимо которого я хожу каждый день
утром и вечером, значит, ты предназначена мне в дочери”.
Взяв ее в ладони, он отнес домой и передал девочку на
попечение жене. Слов нет, как была она хороша собой, и
настолько мала, что поместили ее в корзиночку».
Я учился в средней школе, когда впервые прочитал эти на-
чальные строки «Такэтори-моногатари» (начало X в.) и сразу
ощутил их красоту. Когда я видел бамбуковую рощу в Сага,
вблизи от Киото, или молодые бамбуковые леса в Ямадзаки и
540
Мукомати (они дальше от Киото, но ближе к моему дому), я
представлял себе, что в таком же красивом десу светится ко-
ленце бамбука, в котором живет Кагуяхимэ. Мне, ученику сред-
ней школы, не было известно о тех легендах и преданиях, ко-
торые лежат в основе «Такэтори-моногатари», но я чувствовал,
что автор «Такэтори» открыл, пережил и сотворил красоту. Я
и сам стремился к этому, и потому эта родоначальница япон-
ской повести, ее ни с чем не сравнимое изящество доставляли
мне неслыханное удовольствие. Я был зачарован ею. Будучи
юношей, я воспринял эту повесть как поклонение чистоте и
невинности, прославление вечной женственности.
Возможно, это плод моего юношеского воображения, но и
теперь мне кажется, что два упомянутых отрывка из «Гэндзи»:
«Кагуяхимэ чиста от земной грязи, благородна и возвышенна в
мыслях» и «Небеса, куда вознеслась Кагуяхимэ,— никто о них
ничего не знает» — это не только изящные слова самой Мураса-
ки, но и мои ощущения. Здесь, в Гонолулу, я прочел у современ-
ных исследователей японской литературы, что «Такэтори-моно-
гатари» выражает тоску людей той эпохи по беспредельности,
вечности и чистоте. Моему юношескому воображению казалось
очаровательным, что крошечная, «всего в три суна», Кагуяхимэ
живет, окруженная заботой, в корзинке из бамбука. Мне не-
вольно пришла на память песня императора Юряку из начала
первого свитка «Манъёсю» (поэтическая антология VIII в.):
Ах, с корзинкой, корзинкой прелестной в руке
И с лопаткой, лопаткой прелестной в руке,
О дитя, что на этом холме собираешь траву,
Имя мне назови, дом узнать твой хочу!
Ведь страною Ямато, что боги узрели с небес,
Это я управляю и властвую я!
Это я здесь царю, и подвластно мне все,
Назови же мне дом свой и имя свое!
Представляешь себе девушек с корзинками в руках, собира-
ющих на холмах травы. Наверное, по ассоциации с Кагуяхи-
мэ — небесной девой, которая вознеслась в лунный дворец, я
вспомнил о девушке Мама-но Тэкона из Кацусика, которой мно-
гие домогались, но никто не добился ее руки. Бросившись в воду,
она покончила с собой. И об этом есть песня в «Манъёсю»:
541
И хоть слышал я, что здесь
Место, где лежит она,
Успокоившись навек,
Чудо-дева Тэкона
Из страны Кацусика,—
Потому ли, что листва
На деревьях хиноки
Стала так густа,
Потому ль, что у сосны
Корни далеко ушли,—
Не узнать мне этих мест...
Видел это я сам
И другим собираюсь поведать
О Кацусика — славной стране, где в уезде Мама
Знаменитой красавицы — девы младой Тэкона
Место вечного упокоенья...
Вот в Кацусика, в дальней стране,
В тихой бухте Мама,
Верно, здесь, наклонившись,
Срезала жемчужные травы морские
Тэкона. Все о ней нынче думаю я...
(Ямабэ Акахито, VIII в.)
Там, где много певчих птиц,
В той восточной стороне,
В древние года
Это все произошло,
И до сей еще поры
Сказ об этом все идет...
Там, в Кацусика-стране,
Дева Тэкона жила,
В платье скромном и простом
Из дешевого холста,
С голубым воротником.
Дома пряла и ткала
Все как есть она сама!
Даже волосы ее
Не знавали гребешка,
Даже обуви не знала,
А ходила босиком.
Несмотря на это все,
Избалованных детей,
Что укутаны в парчу,
Не сравнить, бывало, с ней!
Словно полная луна,
542
Был прекрасен юный лик,
И бывало, как цветок,
Он улыбкой расцветал...
И тотчас, как стрекоза
На огонь стремглав летит,
Как плывущая ладья
К мирной гавани спешит,
Очарованные ею,
Люди все стремились к ней!
Говорят, и так недолго нам,
Ах, и так недолго нам
В этом мире жить!
Для чего ж она себя
Вздумала сгубить?
В этой бухте, где всегда
С шумом плещется волна,
Здесь нашла покой она
И на дне лежит...
Ах, в далекие года
Это все произошло,
А как будто бы вчера
Ради сумрачного дня
Нас покинула она!
(Заключительная танка):
И когда, в страну эту восточную придя,
Взглянешь, как у брега катится волна,
Сразу загрустишь
О деве молодой,
Что сюда ходила часто за водой.
(Такахаси-но Мусимаро, VIII в.)
Дева Тэкона из Мама — один из идеальных женских об-
разов «Манъёсю». Мусимаро принадлежит также «длинная
песня» — легенда о деве Унаи, из-за которой не на жизнь, а
на смерть поссорились двое:
Каждый в воду и огонь
За нее готов идти!
И когда в тех состязаньях
Друг для друга стал врагом,
Дева, горько опечалясь,
Матери сказала так:
«Из-за девушки не знатной,
А простой, такой, как я,
543
Что прядет простые нити
И не ведает шелков,
Если знатные герои
Вздумали себя убить,
Значит, мне не быть счастливой
С тем, кого хочу любить!
Жив ли будет он, не знаю,
Неизвестно это мне,
Лучше ждать его я буду
В лучшей, вечной стороне».
И, плача, она покончила с собой.
Молча плача и горюя,
Унаи ушла навек.
Только юношу Тину
Это все во сне увидел...
И, тая на сердце тайну,
Он ушел за нею вслед...
Тут герой из Унаи,
Что отстал теперь от них,
В небеса свой взор направил,
Словно там он их искал,
Громким криком закричал он,
Стиснув зубы, он упал,—
Гневный крик его раздался,
Словно он кому кричал:
«Нет, не дам, чтоб мой соперник
Победить меня сумел».
И схватил он меч свой острый,
Что у пояса висел...
И оба последовали вслед за нею.
И, на долгие года
Чтобы память сохранилась
И на вечные века
Чтобы все передавали
Этот сказ из уст в уста,
В середине положили
Деву юную тогда,
А с боков легли с ней рядом
Два героя-удальца:
Здесь нашли они покой.
Мы о тех делах слыхали,
Ну а сами не видали,—
Только кажется порой,
Что при нас это случилось,
Слезы катятся рекой!
544
В молодые годы мне больше всего из японской классики
нравились хэйанские «Гэндзи-моногатари» и «Записки у изго-
ловья». Более ранние «Кодзики» (712 г.) и более поздние «Хэй-
кэ-моногатари» (начало XIII в.), рассказы Сайкаку (1642—
1693) и драмы Тикамацу (1663 —1724) я прочел позже. Что
касается поэзии, то, казалось бы, сначала следовало прочесть
хэйанское «Кокинсю», а я начал с «Манъёсю» эпохи Нара (VIII
в.). Правда, я не столько сам выбирал, что читать, сколько сле-
довал духу времени. Конечно, язык «Кокинсю» проще языка
«Манъёсю», но молодым людям доступнее «Манъёсю», чем « Ко-
кинсю» или «Синкокинсю» (поэтическая антология XIII в.),
живые чувства «Манъёсю» им ближе. Я вот думаю, хотя мо-
жет показаться, что упрощаю вопрос: в прозе я оказывал предпо-
чтение грациозному, женскому стилю, а в поэзии — муже-
ственному, мужскому. Но, так как и в том и в другом случае я
имел дело с лучшими произведениями, это пошло на пользу.
Наверное, многие вещи обусловливают переход от «Манъёсю»
к «Кокинсю». И наверное, я опять впадаю в банальность, но
переход от «Манъёсю» к «Кокинсю» можно сравнить с пере-
ходом от культуры Дзёмон к культуре Яёй. Это периоды гли-
няных сосудов и глиняных фигурок. Если глиняные сосуды и
фигурки периода Дзёмон — предметы мужского стиля, то гли-
няные сосуды и фигурки периода Яёй — образы женского стиля.
Конечно, нельзя забывать, что период Дзёмон продолжался пять
тысяч лет.
Я потому вдруг вспомнил про культуру Дзёмон, что красота
Японии, вновь открытая и пережитая после войны, не есть ли
красота Дзёмон? Были обнаружены глиняные сосуды и фигур-
ки, погребенные под землей. Произошло открытие красоты,
которая и в земле продолжала существовать. Конечно, о красо-
те Дзёмон знали и до войны, но только в наши дни, уже после
войны, эта красота получила настоящее признание и распрос-
транение. Вновь предстала взору красота столь мощной жиз-
ненной силы, что диву даешься; кажется невероятным, что ее
могли создать японцы в такой глубокой древности.
Следуя извилистой дорогой ассоциаций, я отклонился от
главы «Занятия каллиграфией» и уж больше не вернусь к «Гэн-
дзи». Но рассказ о том, как монах Содзу из Ёкава спас Уки-
545
36-3893
фунэ, уж очень хорош: «Больно видеть, если равнодушно взи-
рают, как от рук человека погибает рыба, плавающая в пруду,
или олень, резвящийся в горах. Но если случается человеку
продлить жизнь хотя бы на день, то это уж наш долг. Кто бы
она ни была, вселился в нее злой дух или божество, или, со-
блазненная дурным человеком, она от отчаяния решила уме-
реть, мы не можем ее бросить и не вознести молитвы Будде о
ее спасении... Если не помочь ей, она умрет».
Умэхара Такэси (род. в 1925 г.) говорит по этому поводу:
«Укифунэ действительно существо, находящееся во власти
демонов и духов, кем-то обманута и покинута. Ей некуда идти,
и нет у нее другого выхода, как умереть. Но Будда спасает как
раз таких людей. В этом зерно буддизма Махаяны. Человек,
одержимый демонами и духами, испытывает невыносимые
муки, ему не хочется жить, он готов умереть,— таких отчаяв-
шихся и спасает Будда. В этом и зерно махаяны, и, видимо,
так смотрит на жизнь и сама Мурасаки. Если прообразом
монаха Содзу из Ёкава послужил монах Эсин из Ёкава, или
Гэнсин (942—1017), автор «Учения о спасении» («Одзё
ёсю»), то становится понятным вопрос Умэхара: «Не броса-
ет ли Мурасаки Сикибу в ‘"Десяти главах Удзи” вызов Гэнси-
ну, образованнейшему человеку своего времени?» «Разве не
пустила она стрелы критики, указав на противоречие между
учением и образом жизни Гэнсина?» Будда станет спасать
«скорее грешницу, несмышленую женщину вроде Укифунэ,—
будто кричит нам Мурасаки,— чем такого высокопо-
ставленного монаха, как Гэнсин!» И то, как Мурасаки Сики-
бу, жалея Укифунэ, постепенно к концу повести приводит ее
к очищению, оставляет неизгладимый след в душе.
Итак, хотя сам я не проник дальше входа в Красоту, явлен-
ную в «Гэндзи», не могу не упомянуть о превосходных работах
о «Гэндзи» американских исследователей японской литерату-
ры: Эдварда Зейденстикера, Дональда Кина, Ивана Морриса,
которые многое для меня прояснили. Десять лет назад на обеде
в британской секции Пен-клуба я сидел рядом с Артуром Уэй-
ли, переводчиком «Гэндзи», который ввел его в ряд мировой
классики. До сих пор помню наш разговор: он — на ломаном
японском, я — на ломаном английском, объяснялись главным
образом записками на японском и на английском, но все же
понимали друг друга. На мое предложение приехать в Японию
он ответил, что не приедет, пдтому что боится разочароваться.
Меня поразили слова Дональда Кина из «Возвышенных
бесед у подножия горьр>, опубликованные в газете «Синано
майнити» от 16 августа 1966 года: «Мне кажется, иностран-
цу легче понять очарование «Гэндзи», чем самим японцам».
«Английский перевод «Гэндзи» произвел на меня в свое время
столь сильное впечатление, что привел к японской литературе.
Мне кажется, иностранцу легче понять очарование «Гэндзи»,
чем самим японцам». Язык оригинала сложен, труден для по-
нимания. Разумеется, есть немало переводов «Гэндзи» на со-
временный язык, прежде всего перевод Танидзаки Дзюнъи-
тиро, но, стараясь оживить дух оригинала, переводчики невольно
прибегают к выражениям, не принятым в современном языке.
В английском переводе этого нет, и потому, когда читаешь «Гэн-
дзи» на английском, он поистине очаровывает. Я даже думаю,
что психологически американцам XX века ближе «Гэндзи», чем
европейская литература XIX века. Это, наверное, оттого, что
очень живо представлены человеческие характеры. Если, ска-
жем, спросить, какая вещь старше — «Гэндзи-моногатари» или
«Золотой демон» Одзаки Коё (1867—1903), то последняя ока-
жется старше. Герои «Гэндзи» — живые люди, и отсюда его
вечное нестарение и непреходящая ценность. Время и образ
жизни, конечно, другие, но они понятны американцам XX века.
Не случайно в женских колледжах Нью-Йорка включили «Гэн-
дзи-моногатари» в курс литературы XX века.
Я почувствовал, что слова Кина «иностранцу легче понять
очарование “Гэндзи”» перекликаются со словами Тагора:
«Иностранцу, видимо, легче понять, что отличает японцев»,
и подумал: какое счастье, что Красота существует и откры-
вается людям.
ТАНИ СУМИ
ПАЛОМНИЦА
ИЗ ЯПОНИИ
До каждого из нас как тихое звучание доносится голос из
глубины. Обязательно доносится. Однако в суете этого мира
человек забывает его, звучание голоса тонет в постороннем
шуме. Забыть ли о нем или постараться помнить — это за-
висит от человека. Никто и ничто не препятствует этому —
правом выбора наделен каждый, обладающий свободой воли.
Верит человек, что до него в том или ином виде доносится
голос из глубины или не верит, зависит от самого человека,
которому этот голос предназначен. Что же отличает того,
кто способен слышать этот голос? Не отражает ли он сия-
ние мира, в отличие от тех, кто не воспринимает его...
Если говорить обо мне, то я не воспринимаю этот дар слиш-
ком серьезно, хотя и не забываю о нем. В то же время не
стараюсь воскрешать его в памяти. Голос, доносившийся до
меня, не осознавался, не культивировался мною настолько,
чтобы превратиться в мою плоть, чтобы заставить меня изме-
ниться. Ведь если бы я была выдающейся личностью, то смог-
ла бы много раз, много десятков раз вдохнуть жизнь в получа-
емое мною из глубины... А что, если это послание из глубины
предназначается другому человеку?.. Сомнения терзают мою
Душу-
548
Единственная причина, побуждающая меня отважиться
на разговор об этом даре, который я лишь принимаю, но
который еще не стал моей плотью и кровью, заключается
именно в этом. Еще причина в том, что если я сейчас не
скажу об этом, то потом уж точно не скажу. Наверняка
второго случая не будет. С другой стороны, встревоженное
сердце нашептывает мне, что нельзя говорить слишком лич-
но, выразить словами нечто тонкое, сокровенное. Однако
место, в котором я оказалась сейчас, само окружение ка-
ким-то образом располагало к откровению. Не будем же
терять время...
Я обрела сей дар в России, через знакомство с удивитель-
ным философом Соловьевым. Во все времена философы вспы-
хивали, подобно вновь рожденной звезде, распространяли
сияние мыслей, отличающихся от тех, которые существова-
ли до них в прошлом, завораживали людей, но я встретилась
с ним, в прямом смысле слова встретилась именно с этим
человеком. Я не могу ответить на вопрос, почему именно с
ним я встретилась. Читая «Братьев Карамазовых» Достоевс-
кого, я узнала, что молодой философ Соловьев имел отноше-
ние к созданию этого произведения, и стала проявлять ин-
терес к нему... Это правдоподобное объяснение я приберегаю
для людей, расспрашивающих меня о моем увлечении, но в
глубине души я знаю, что причина в другом.
Пусть считают, что я выбрала философию Соловьева как
объект исследований, сама я так не думаю. Просто когда-то
в двадцатилетием возрасте я увидела репринтное издание
начала XX века 12-томного Собрания сочинений Соловьева,
а потом, через несколько лет, в один прекрасный день мне
представился случай побывать на его могиле. После этого
был довольно длительный период, когда по целому ряду при-
чин, в том числе и личного характера, я не обращалась к
Соловьеву, погрузилась с головой в совершенно другие идеи,
но все же уйти от него мне не удалось, и через десять лет я
оказалась у могилы философа, закончившего свой жизнен-
ный путь в сорокасемилетнем возрасте.
Те, кто проявлял интерес к Соловьеву, знают, что за две
недели до смерти, обессиленный болезнью, превозмогая сла-
549
бость, он поехал к своему молодому другу, князю Трубецко-
му, в доме которого вскоре скончался. Этот дом находится в
некотором удалении от центра Москвы. В дальнейшем он
перестраивался и сейчас служит Домом отдыха Академии
наук. Для японского исследователя, который в течение более
десяти лет далеко на востоке от России пытался узнать Со-
ловьева, опираясь на его работы и литературу о нем, посе-
щение этого места явилось просто чудом, исполнением за-
ветной мечты.
Получив почти годовой академический отпуск, я при-
ехала в Москву и спустя несколько месяцев в один из дней,
благодаря усилиям японских друзей, с которыми я позна-
комилась уже здесь, я наконец-то увидела это место. Ком-
ната, в которой скончался Соловьев, используется сейчас
как бильярдная. Все же на стене висит одна его фотогра-
фия последних лет. Диван, на котором Соловьев испустил
последний вздох, вынесен из комнаты и стоит в коридоре.
Еще до этого меня никак не оставляло желание хоть не-
сколько дней побыть здесь. И вот директор санатория
госпожа Солонец любезно позволила разместиться здесь
надолго.
Каждый день невольно, невзначай этот диван, конечно,
не такой, как тогда, а обитый заново, попадался мне на
глаза: он находился в углу коридора первого этажа, по
которому я ходила на завтрак и на ужин. Был ли он
выжит большими бильярдными столами? Нет, пожалуй,
этого не скажешь. Причина не в том, что в бильярдной
нет места: там помещаются два других дивана. В чем же
дело? Был ли он поставлен здесь некогда по чьему-то умыс-
лу? Но каждый раз, когда в поле моего зрения оказывался
диван, он, точно источая какую-то сверхъестественную силу,
проникал в мое сердце. Мне кажется, я даже слышала:
«Memento топ» — «Помни о смерти», не считай смерть
бессмысленной.
Если бы я не видела этого дивана изо дня в день, у меня
не появилось бы желание писать эти записки. Поначалу я
думала, что это должно оставаться в глубине моего сердца. Я
боялась, что, будучи высказанными, эти впечатления потеря-
550
ют истинность, что меня неправильно поймут и даже станут
насмехаться надо мной, и я буду горько сожалеть, что взя-
лась за это дело.
Мистическое переживание Соловьева в египетской пус-
тыне заставило его позже признаться генералу Фадееву: «Если
не хочешь, чтобы тебя считали дураком или сумасшедшим,
никому такого не рассказывай». Не то чтобы ему пришлось
с этим столкнуться, но и я не хотела, чтобы обо мне дума-
ли как о странном человеке или сумасшедшей, и потому
решила до гроба молчать о том, какие мысли навеял на
меня Соловьев. Но недавнб я услышала подходящую к слу-
чаю русскую пословицу: «Век живи, век учись, а дураком
помрешь». Чего же тогда бояться человеку, самым близким
другом которого из-за непомерной мягкости стала глупость,
когда и научившись кое-чему, все равно умрешь дураком.
Я с радостью восприму насмешки, можете считать меня
глупой. Только бы нашелся хоть один человек, хоть один
случайный человек, который захотел бы меня услышать. Эта
мысль меня преследует. Только бы нашелся хоть один че-
ловек, который сочувственно отнесся к словам другого че-
ловека, страдающего от своей природной глупости и жаж-
дущего истинного ума.
Итак, если уж говорить, то я хочу говорить именно сей-
час, находясь в России. Дело в том, что, как я уже сказала,
дар, который я считаю воплощением Истины, был получен
мной благодаря знакомству с Соловьевым. Я употребила слово
«знакомство», не придумывая ему какого-то особого значе-
ния, но «знакомиться» можно по-разному. Если меня спро-
сят, в каком смысле я «узнала» Соловьева, я бы не хотела тут
же, немедленно отвечать на него, лучше дать понять харак-
тер «узнавания», о чем и хочу поведать.
Хочу прибавить к этому лишь одно — то, о чем здесь я
весьма неумело собираюсь рассказать, это не то, что под-
тверждается так называемым объективным «знанием». Это
«знание» не является просто «сознанием», запечатленным в
мозгу, оно живет в глубине сердца и сейчас в этой глубине
продолжает что-то тихо говорить. Несомненно, необходимо
и такое познание, которым оценивается внешний объект и
551
которое оспаривает объективность оцененного. Однако я сама
не смогла применить такой метод к русскому философу.
В чем причина? В том, что Соловьев до конца своих дней
находился в поисках своей «вечной подруги» — живой ис-
тинной мудрости, высшей божественной мудрости. Какой
же нужен подход, чтобы услышать голос философа, воистину
влюбленного и взыскующего мудрости?.. Издревле должен
был существовать еще один способ познания. Это позна-
ние, которое раскрывается лишь в сердечном уважении и
любви к своему предмету. Мой подход к русскому «любо-
мудру» именно таков.
Итак, поскольку мне удалось в каком-то смысле «уз-
нать» этого философа, ко мне стали приходить сновидения.
...Сны, мечты — так бы их назвали люди, и поэтому я
тоже буду так их называть, но на самом деле они для меня
более чем реальность.
До этого я никогда не видела вещи столь же отчетливо и
конкретно, и не знаю, смогу ли увидеть когда-нибудь еще.
Но ведь то, что для тебя реальность, для других лишено вся-
кого смысла, кажется сном, мечтой... И увиденное мной
можно назвать сном, мечтой — и я не собираюсь утверж-
дать обратное. Поэтому буду вполне удовлетворена, если то,
что я расскажу, воспримут как сон, мечту, как некую фанта-
стическую историю. Это в самом деле сны, мечты человека
Востока, увиденные им благодаря тому, что он узнал жившее
го в прошлом веке россиянина, подружившегося с мудрос-
тью.
Словно обращаясь к тем, кто видит сны через некие кон-
кретные символы, я тоже, рассказывая о конкретных обсто-
ятельствах, которые мне пришлось пережить, рассматриваю
их как сны снов. При этом, разумеется, раскрываться перед
другими для меня совсем непросто. Насколько легче писать
философскую статью, что я и собираюсь делать параллельно
этим запискам. Однако абстрактными словами невозможно
передать то, что я хотела бы передать. Это не те обстоятель-
ства, которые берут начало в опыте, почерпнутом из конкрет-
ной действительности. В общем, я думаю, мне не остается
ничего иного, как пусть нерешительно, запинаясь, но откро-
552
венно рассказать о пережитом, о пройденном мной духовном
пути, опираясь на личный опыт. Те, кому мои сновидения
неинтересны, могут отложить эти записки в сторону. Но если
найдутся люди, интересующиеся религией такой страны Даль-
него Востока, как Япония, в руки которых попадут мои за-
писки, почитать их, по-моему, будет не совсем бесполезно. Я
осмеливаюсь утверждать это потому, что из рассказов о сно-
видениях вы узнаете о религиозной жизни разных японцев.
И само по себе знакомство с такого рода явлением может
иметь определенную ценность.
Когда речь заходит о религиозности японцев, иностран-
цы проявляют, как правило, интерес к тому, что представля-
ет собой Синто. Почему буддизм и синтоизм существуют
параллельно и большинство японцев одновременно и будди-
сты, и синтоисты и не испытывают при этом чувства дис-
гармонии и т. д. ? Чтобы ответить на этот вопрос, следует
пояснить некоторые тонкие различия в понимании слова
«религия», то есть различие между понятием религии у пос-
ледователей христианства и ислама и прочтением слова «ре-
лигия» японцами, переведшими его как «сю-кё» (суть уче-
ния).
Далее необходимо рассмотреть проблему, является ли в
строгом смысле слова буддизм религией, входит ли он, как
христианство и ислам, в категорию религии, подробно оста-
новиться на развитии буддизма после его проникновения в
Японию, на его отношениях с синтоизмом. Я думаю, что
если эту проблему разъяснить добросовестно и терпеливо, то
удастся добиться понимания того, что неопределенность, так
сказать, двуединство верований японцев не столь уж стран-
ное явление, как кажется со стороны. Однако это потребо-
вало бы много времени, да и не совсем по теме. Я надеюсь,
представится еще случай поговорить о том, что представляет
собой религиозность японцев, к тому же, как я думаю, об
этом существует немало работ, достойных внимания. Отсы-
лая интересующихся к ним, я бы хотела предложить объяс-
нение этой религиозности не как рассматриваемой извне, а
передать ее конкретный смысл, так, как она видна изнутри,
с позиции реальных живых людей, ее носителей.
553
37-3893
Семья моей мамы принадлежала к роду священнослу-
жителей школы Дзёдо (Чистая Земля), и потому с детства
я привыкла к буддийским храмам: до десятилетнего возра-
ста я непосредственно сталкивалась с жизнью в храме.
Атмосфера летнего праздника поминовения усопших Обон
была мне очень близка. Однако местом наших игр служило
не только подворье буддийского храма, но и синтоистско-
го, расположенного тут же — совсем рядом, и знакомыми,
близкими были оба. Поэтому я считаю, что погружаться в
раздумья при звуках колокола в буддийском храме в канун
Нового года и отправляться для молитвы в синтоистский
храм в первое новогоднее утро не является чем-то стран-
ным, а составляет характерную черту японцев, хотя я
понимаю, что этим не все сказано. И вот таких ныне
живущих японцев средства массовой информации других
стран представляют порой как неких чудаков, однако в
этом суждении много поверхностного. Да и в наших глазах
чужеземная культура порой может выглядеть таким же
образом.
Однако вряд ли с этим можно согласиться. Рассказать о
вещах отличных, как они есть, сохраняя это отличие, крайне
сложно, однако к этому нужно стремиться. То, на что я
надеюсь здесь,— это познакомить с этим других и одновре-
менно, пусть частично, фрагментарно, передать увиденный
изнутри образ религиозных японцев. Восток (и Восток Ксер-
кса, о котором говорит Соловьев) разнообразен, и все же
вопрос о том, как религиозность одной из стран, располо-
женной на краю Востока, отражается в глазах русских, жи-
вущих на стыке Запада и Востока и продолжающих стре-
миться в идеале к гармоничному соединению крайних
пределов, для меня, нерусской, остается загадкой. Будь это
неожиданное сходство или качественное различие, не явля-
ется ли истиной то, что внешнее проникает во внутреннее,
и познание другого есть не что иное, как познание истинно-
го себя.
Однако мое вступление затянулось. Начну рассказ о том
удивительном даре, который я получила в России через Со-
ловьева.
55-|
Это произошло примерно четырнадцать лет назад, у
меня появилась возможность в третий раз посетить Рос-
сию. В поездке по России, в которой по приглашению
Русской Православной Церкви участвовали пастор Япон-
ской Протестантской Церкви и несколько его прихожан,
оказалась и я, хотя в число прихожан не входила. В самых
разных смыслах это была незабываемая поездка. А про-
изошла она через несколько лет после того, как я, посту-
пив в аспирантуру, начала читать Соловьева и через его
идеи стала питать интерес, причем довольно глубокий, к
Русской Православной Церкви. Прибыв в Москву, мы сразу
же отправились на Кавказ, побывав в Ставрополье, Кисло-
водске, Пятигорске, Минеральных Водах, а оттуда поехали
в Ленинград, откуда снова вернулись в Москву. Это был
конец июня, бархатный сезон на Кавказе, так что поездка
оказалась прекрасной.
Впечатление было прекрасным не только из-за чудесных
пейзажей тех краев. Там я получила возможность прикос-
нуться к самой благой части духовности Русской Православ-
ной Церкви. Правда, вероятно, наилучшее пребывает глубже
или выше. Однако я могу говорить лишь о том, что испытала
сама. И в этих пределах столь ценны для меня воспоминания
о приобщении к самому святому.
Первое соприкосновение с восточным православием со-
стоялось при теплой встрече Русской Православной Цер-
кви, свыше 10 пастырей, с верующими различных на-
правлений японского протестантизма. Запомнилось мне и
приветствие священнослужителей отдела внешних связей,
встречавших нас во время визита вежливости в Москов-
скую патриархию. Однако в сердце моем и сейчас жива
улыбка старого священника, который вместе со своими
прихожанами встречал нас, держа букеты редкостных,
казалось только что срезанных, роз, в маленькой, совер-
шенно крошечной церкви. К сожалению, я не помню,
кем был этот человек с длинной белой бородой — насто-
ятелем ли кисловодской церкви или церкви в Ессентуках
(может быть, архиерей). Я точно не помню, был ли
старый священник, произносивший приветственную речь,
555
тем же вечером на банкете в ресторане. Это было 15 лет
назад. Не остается ничего другого, как посетовать на
слабость памяти, однако я ясно помню одно мимолетное
впечатление от того вечера.
Вначале перед нами, сидевшими за столами с угощени-
ем, выступил с приветственной речью митрополит Анто-
ний, глава Пятигорской епархии. Спустя некоторое время
после начала его приветственной речи я непроизвольно
устроилась поудобнее на стуле, расслабилась и стала при-
слушиваться к его словам. Я ожидала, что это приветствие
будет в том же духе, что и приветствия других священнос-
лужителей (я несколько раз имела случай слушать подоб-
ные в Москве), однако ощущение было неожиданным. Это
не было первой встречей с митрополитом Антонием, до
этого вечера у меня был случай услышать его беседу во
время посещения подворья митрополита. Не то чтобы его
приветствие отличалось от его обычной спокойной, мерной
речи. Нет, речь была такой же спокойной, мерной, но в
ней пульсировала какая-то страстная энергия. Это было не
просто произносимое устами приветствие, а слова, которые
шли откуда-то из глубины.
Я точно не понимала, что он говорил. Это было время,
когда я только начала читать по-русски и понимала лишь
отдельные слова, а общее содержание воспринималось через
перевод госпожи Саблиной, которая сопровождала меня в
качестве переводчика. Однако, несмотря на это, мне каза-
лось, что я удивительным образом понимаю смысл слов мит-
рополита Антония.
Помнится, что после этого для приветствия поднялся
тот самый старый священник. Кажется, хотя я и не уве-
рена, этого худого высокого длиннобородого старца звали
отец Николай. Его тихий и ясный голос зазвучал в зале. И
когда его слова достигали моего слуха, мне казалось, что по
телу пробегает дрожь. С его языка слетали страстные, полные
силы слова, и было удивительно, откуда в этом тихом,
спокойном священнике берется такая сила. Он говорил о
деяниях Божьих, о мире Божьем, о православной Церкви
и о предназначении человека. Его огненную вдохновенную
556
речь я слушала в смирении. Мне казалось, как и во время
приветствия митрополита Антония, что суть, несмотря на
то что выражалась она словами незнакомой мне речи, я в
состоянии понять, что я знаю, о чем он говорит. Это
трудно передать словами. Однако я слушала его как посла-
ние, обращенное напрямую ко мне, и понимала, что оно
превосходит и объемлет меня. Так слышала я, но, может,
присутствующие там люди слышали иначе. Одно и то же
слово воспринимается каждым по-своему. Хотя сравнение
может показаться неожиданным, но хочется привести та-
кой пример: в буддизме есть положение, описываемое вы-
ражением «единое звучание проповеди». Это ситуация, когда
Будда проповедует Учение, Истину одновременно сотням,
тысячам и каждый из слушателей воспринимает это как
слово, обращенное непосредственно к нему, плачет и ра-
дуется. Если произносимое слово является универсальной
Истиной или близко Истине вечной, то, можно сказать,
для многочисленных слушателей оно звучит как выраже-
ние, объясняющее каждому, как нужно жить в Истине.
Подобных искусных бесед записано в буддийском каноне
немало, а про «единое звучание проповеди» есть еще один
красивый рассказ. Когда Шакьямуни передавал Учение, он
неожиданно взял цветок лотоса, немного наклонил и улыб-
нулся, молча показывая его слушающим. Слушавшие его не
поняли смысла этого поступка, лишь один из его учеников,
Махакашьяпа, понял Учителя и ответил ему улыбкой. г
Я не знаю, были ли другие японцы столь же, как и я,
взволнованы приветствием митрополита Антония и старого
священника. Я никому до сих пор не рассказывала о своем
впечатлении. Может быть, и другие услышали в этом зву-
чание вечности, ну а для меня воспоминания о том вече-
ре — неоценимое сокровище. В тот вечер казалось, что
знающий меня насквозь говорил о самых потаенных моих
мечтах, об исконных стремлениях, которые я и сама не
осознавала.
Говорили митрополит Антоний и старый священник. Но
что побуждало их говорить? Смелости назвать имя нет, но я
уже почувствовала, что есть Голос, исходящий из самых чис-
557
тых вершин Бытия. Редкие люди служат устами тому Голосу,
но они существуют. Это тоже я уже знала. Однако потрясе-
ние от того, что я совершенно неожиданно услышала от лю-
дей, с которыми встретилась впервые, этот страстно звуча-
щий голос, было глубоким. Страстность. Да, это совсем
отличалось от спокойного звучания, к которому привыкли на
Востоке, от слов, что передаются в тишине.
Трудно выразить словами радость от того, что я неожи-
данно услышала этот Голос через людские уста, что слышала
своими ушами и смогла поверить. Переданное мне людьми,
с которыми я впервые встретилась, помогло мне понять ту
внутреннюю радость сердца, которая вызвала улыбку Маха-
кашьяпы.
Несомненно, что в любой религии есть люди, ощущаю-
щие свою ничтожность перед великой реальностью Бы-
тия. Я думаю, в той мере, в какой религия связана с жиз-
нью общества, как внешней организацией людей,— пусть
религия чревата своими проблемами, далекими от священ-
ства,— поскольку существуют в церкви люди, достигшие
вершин веры и передающие богочеловеческое знание, зна-
чимость такой религии неумолима. Эти люди, некоторые
сознательно, другие же вовсе не сознавая того, оказыва-
ются в конце концов орудием Божьим, передающим Его
волю. Такие люди захватывали меня. Еще до поездки на
Кавказ мне приходилось встречаться с подобными людь-
ми среди японских священников. Однако такого чувства,
которое бы настолько меня потрясло, я не испытывала
раньше. Чтобы лучше объяснить это чувство, может, сто-
ит прибегнуть к примерам из религиозной жизни моей
страны. Попробую рассказать о похожем, в сущности, слу-
чае, произошедшем со мной спустя несколько лет после
поездки на Кавказ.
Это было в деревенском синтоистском храме, располо-
женном глубоко в горах в районе Кинки. Несмотря на то
что храм находится в отдалении от жилых районов, он
излучает какую-то удивительную духовную силу, и потому
поток паломников не иссякает. Однажды по приглашению
558
маминой знакомой мы втроем отправились туда. Обычно
пришедшие в синтоистский храм попросить о чем-то за-
ходят внутрь и подают записку, в которой излагают просьбу
и подписывают свое имя. После этого, согласно ритуалу,
синтоистский священник садится впереди молящегося и,
обратившись лицом к алтарю, читает просьбу от лица
паломника. Как правило, священник просто читает просьбы
об избавлении от бед и болезней, но иногда и сам молится
за здоровье и тому подобное. В то время я еще писала
свою диссертацию, и, так как других особых просьб у
меня не было, я написала об успешном ее завершении. В
то время в храме было человек тридцать, имена и просьбы
которых священник зачитывал одно за другим. Прочитал и
мое имя. Я думала, что, возгласив просьбу о завершении
диссертации, он сразу же перейдет к следующему, однако
священник продолжал говорить и говорить. Не зная, о чем
эта работа, но словно каким-то образом проникнув в ее
суть, он продолжал читать молитвословие, от которого ис-
ходила поистине удивительная сила. Конечно, сейчас мне
не припомнить его слова, но отрывочно они сохранились
в моей памяти. «Магацу кото наку, аямацу кото наку,
ками-но миицу-но хотобасири-о нобэцутаё». «Миицу» —
это ритуальные фразы, которые в синтоизме прославляют
могущество божества. Если попытаться выразить их други-
ми словами, то, наверное, можно назвать энергией боже-
ства, дать почувствовать другим неограниченную силу бо-
жества. В это время я писала диссертацию о Соловьеве,
работа о русском философе и ощущение безграничных воз-
можностей неведомого божества не противоречили друг
другу в глубине души, в моем сознании. Более того, не
просто не противоречили, а находились в полном согласии,
о чем здесь я распространяться не буду. Во всяком случае,
слова синтоистского молитвословия продолжали звучать во
мне. Редко приходится слышать древние молитвы, и хотя
я не знала точного значения слов, но смысл поняла. Смысл
их, ясно открывшийся сердцу, совершенно поразил меня.
Как тогда, на Кавказе, хотя слова, сказанные по-русски
старым священником, и были мне не совсем понятны,
559
смысл, открывавшийся в них, заставил трепетать мою ДУШУ-
Значит, есть Некто, знающий меня изнутри. Знающий
лучше меня самой мои сокровенные мысли, даже до того,
как я сама их осознала, кто следит за тем, куда они ведут...
Состояние, когда этот Некто вселяет уверенность в мое
сердце и приводит меня в трепет, и я в сердце своем
глубоко склоняю перед ним голову, было такое же, как и
на Кавказе. Я понимала, что в синтоизме есть люди, кото-
рые регулярно проводят службы и выполняют роль посред-
ников между человеком и божеством, но тогда я впервые
увидела синтоистского священника, который обращался не
к словам, подвластным человеческому разуму и которые
ничто перед Богом, но к «словам», идущим от самого
Истока, тем самым обращая сердца людей к Источнику
Бытия. Есть люди, чье сердце очищено Божественным про-
мыслом, которые воспринимают его и передают другим. И
как тогда, на Кавказе, я испытала прозрение по отноше-
нию к Православию, так и сейчас мое отношение к Синто
в корне изменилось.
Однако все не сводится к сходству. Если проследить даль-
ше, то обнаружатся и коренные различия. Это прежде всего
звучание слов, которые заставляли трепетать мое сердце. В
синтоистском храме не было совсем того чувства пламенно-
сти, которое я ощутила на Кавказе. Было лишь ощущение
спокойствия и чистоты. Это не только потому, что я могла
видеть синтоистского священника, стоящего перед людьми
и обращенного к алтарю, лишь со спины — его лицо, харак-
тер не имели значения. Я фактически даже не помню лица
этого священника. Однако мне никогда не забыть лица ста-
рого священника, обращавшегося непосредственно ко мне,
тогда, за вечерней трапезой на Кавказе, и епископа Анто-
ния. Не знаю, причина в исключительности этих людей или
в том, что мы стояли лицом к лицу, однако, несомненно,
здесь кроется существенное различие христианства и вос-
точных религий. Действительно, проблема лица весьма ин-
тересна, и подобное наблюдение не должно исчезнуть. Од-
нако сейчас я хотела бы вернуться к моему рассказу о
путешествии в Россию в 1979 году.
560
После Кавказа через Москву мы прибыли в Ленинград.
Пожалуй, среди многих храмов и соборов наибольшее впе-
чатление оставила Александро-Невская лавра. Служба в Свя-
то-Троицком соборе, без теплоты и простоты провинциаль-
ной церкви, но в элегантной, европейской атмосфере, дала
почувствовать богатство церковной традиции, в течение дол-
гих лет формировавшейся в городе.
Приехавшая в то время из Японии делегация состояла
из протестантских пастырей и верующих, и только я не
принадлежала ни к одной из групп, затерялась между ними.
Но бывший в то время Ленинградским митрополитом
Антоний различий не делал и тепло приветствовал меня.
После визита вежливости мне по моей личной просьбе
показали то, что я давно хотела увидеть,— каталог книж-
ного собрания Духовной академии при монастыре. После
этого нас пригласили на вечернюю службу, и мы, стоя
перед иконостасом, наблюдали за ее ходом. На следующий
день была намечена экскурсия в Эрмитаж, но я и несколь-
ко человек, привлеченные накануне торжественностью служ-
бы в Свято-Троицком соборе, пошли и на утреннюю вос-
кресную литургию. Когда начавшаяся в 10 часов служба
приближалась к концу, верующие встали в очередь к мит-
рополиту Антонию. В это время, будто вспомнив что-то,
митрополит повернулся к нам, стоявшим перед иконоста-
сом, и что-то сказал. Наш переводчик вдруг стал подталки-
вать меня к митрополиту. Сказали, что митрополит изво-
лит совершить помазание. Внезапно ноги мне отказали. Не
то чтобы я не хотела, но есть ли у меня право принимать
помазание, не будучи православной? Стоявшие рядом спут-
ники подталкивали меня, пребывающую в нерешительно-
сти,— давай, давай! — и так я оказалась впереди. Митро-
полит Антоний изволил подождать, и я первая удостоилась
помазания. Тогда я не знала смысла помазания, приняла
его в полном неведении.
Я привела этот эпизод не потому, что мне хотелось
рассказать, как я приняла помазание. Этот эпизод не может
не заставить переосмыслить понимание духа Православной
Церкви. Если попробовать поменять все местами, то мож-
561
но ли представить, что в японской католической или про-
тестантской церкви из группы иностранцев, пришедших
просто с визитом вежливости, выделили кого-то одного и
потом, хотя этот человек вообще не был крещен, без
предупреждения внезапно пригласили участвовать в каком-
то обряде? По крайней мере, мне такое представить труд-
но, но у меня осталось чувство благодарности от получен-
ного дара. Это было событие, воспоминания о котором я
хотела бы навечно сохранить в глубине души. Полученное
«сердце» из белой бумаги я также по-прежнему бережно
храню, хотя с того времени у меня не прибавилось ни
понимания, ни объяснений смысла произошедшего. Посе-
му и сейчас не думаю понять случившееся. Наверняка
можно утверждать лишь то, что после произошедшего в
Ленинграде и на Кавказе, о чем я рассказала, я задумалась
об особенностях духовности Русской Православной Церк-
ви, в особенности о смысле утверждения, что в этой цер-
кви особо почитается Дух Святой. Читая сочинения, в
которых православные теологи и философы говорят о па-
раклетизме, я никак не могла понять, что же это значит.
Однако, когда после путешествия в Россию касаюсь этой
темы, в памяти моей постоянно возникают эти два случая.
Как бы там ни было, мне уж никогда больше в этой жиз-
ни не придется испытать такого почти сурового, но умного
и спокойного взгляда, как у митрополита Антония, он будто
выжжен в моей памяти. Нет уже на свете епископа Анто-
ния, чей взгляд в Пятигорске словно обволакивал меня своей
теплотой. После того путешествия я написала епископу Ан-
тонию благодарственное письмо, в котором выразила надежду
еще раз когда-нибудь с ним встретиться. В ответном письме
говорилось, что если будет на то Божья воля, то мы увидим-
ся. Что-то смутило меня в этих словах. Как же так, думала я,
если самому все устроить и поехать, то встретимся же мы
наверное, но сейчас мне кажется, что я поняла тщетность
усилий загадывать наперед. В японском языке есть выраже-
ние «единственная встреча, которая случается однажды», и
наша встреча действительно была единственной. Тем не ме-
нее и сейчас глаза этих двух людей порой смотрят на меня
562
из глубин моего сердца. Когда я думаю об этих глазах, то
мне, получившей этот дар и продолжающей жить, становит-
ся как-то не по себе, как-то совестно, что ли. Но в конце
нашего путешествия произошло событие, которое заставило
меня преодолеть свою стыдливость и решиться рассказать
обо всем этом.
После Ленинграда мы на поезде отправились в Псков. В
памяти моей запечатлелась красота раннего лета Михайлов-
ского и Изборска, куда мы ездили в сопровождении мест-
ных священников,— свежесть и просторы зеленых лугов.
Однако посещение Печорского монастыря вместе с группой
было, честно говоря, менее впечатляющим, чем моя поездка
туда зимой 10 лет спустя. Мне запомнилась фигура одного
монаха. Он, наверное, не помнит японку, которая обменя-
лась с ним коротким приветствием в монастырском дворе.
Однако у меня осталось глубокое впечатление. Вспоминая
об этом, нельзя не сказать об иконе Софии в русской пра-
вославной церкви. Разговор получится долгим, и мы опять
отвлечемся от путешествия. Лучше об этом я расскажу по-
том, если представится случай.
Итак, ночным поездом вернулись из Пскова в Москву.
До конца путешествия оставалось всего несколько дней, и,
утомленные поездкой по разным местам, мои спутники
рано отправились спать в купе. В мерно покачивающемся
спальном вагоне мне приснился удивительный сон. Образы
были неясными. Вроде бы как я, но то, что это точно была
я, утверждать не могу. В общем, некто читал что-то похо-
жее на свиток и притом сам же слушал читаемое. Однако
текст лился потоком необычайно красивых слов, которые
мне не приходилось слышать ранее. Смысл чрезвычайно
плавно, естественно текущих слов касался в основном двух
тем. Первую часть я не очень хорошо помню. Там гово-
рилось что-то о том, что работа благословенна. Вторая часть
была посвящена молитве. И тон был не повелительный —
ты должен молиться, не проповедническим — мол, молить-
ся лучше, а просто — больше молись, и когда-нибудь ты
научишься молиться. Кем же был тот, которого побуждали
к молитве и который в конце концов стал молиться, лицо
563
его неясно (я ли, мы ли?). К тому же тот, кто читал
свиток (я ли это была?), находился перед людьми, черты
которых также были неясны, и читал, обращаясь к ним.
Содержание осталось в памяти как нечто очевидное, но
отчетливости нет. Как бы там ни было, говорилось удиви-
тельно красивыми словами, лившимися как ручей. По
крайней мере, я ни до того, ни после никогда не слышала
в этом мире такой удивительной речи. В определенном
смысле это было нечто превосходящее мир обыденных слов.
Однако блаженное чувство, с которым я вслушивалась в
поток красивых слов, было внезапно прервано про-
нзительным криком. Одна из четырех спутниц, спавших в
том же купе, громко кричала: «Горим, горим!» Три другие
женщины, включая меня, подскочили с мест. Наша спут-
ница, еще находясь во власти кошмара, все продолжала
кричать: «Горим, горим!» Когда одна из проснувшихся жен-
щин обратилась к ней с вопросом, что произошло, кричав-
шая наконец очнулась и сказала, что видела сон. Ей при-
снилось, что мы летим в самолете, в котором темно и где
рядами стоят свечи. Позади нее сидела я и говорила ей
какие-то удивительные, непонятные слова, а потом я пре-
вратилась в источник невыносимой жары. Ей показалось,
что у нее загорелась спина, и она внезапно закричала:
«Горим!»
Мой сон был прерван сном этой женщины, и может быть,
именно потому, что мой сон был прерван столь внезапно, я
запомнила чувства, испытанные мной во сне. Однако после
того, как проснулась, заснуть я уже не могла до самой Мос-
квы. Привиделась ли мне та картина потому, что я никак не
могла уснуть? Нет, скорее сознание мое было яснее, чем
всегда. Что я делала, что я думала, когда наблюдала это, все я
помню. Даже если захочешь забыть, не забудешь. Настолько
это было удивительное зрелище.
Утром в Москве наша группа присутствовала на службе
в Новодевичьем монастыре. На следующий день мы соби-
рались в обратный путь, и все, за исключением меня, после
службы отправились в находившийся рядом валютный ма-
газин покупать подарки. Сказав, что вернусь к назначенно-
564
му времени, я одна направилась в монастырский ДВОР- Не
обращая внимания ни на что другое, я прямо направилась
к могиле Соловьева. Я навещала его во время предыдущего
посещения два года назад и потому нисколько не блужда-
ла. Не столько нашла ее в прошлый раз, сколько совершен-
но негаданно обнаружила, и потому она хорошо запечат-
лелась в памяти. В 1975 году я достала вышедшее в 1966
году в Брюсселе репринтное 12-томное полное собрание
сочинений Соловьева и принялась его читать. В начале
этого издания была помещена фотография могилы Соловь-
ева. Спустя полтора года, как я увидела эту фотографию,
мне представился случай отправиться вместе с группой
осматривать иконы Русской Православной Церкви. Группа
исследователей византийского искусства, к которой присо-
единились художники и писатели, всего 7 человек, отпра-
вились в путешествие по так называемому Золотому коль-
цу. Тогда мне впервые довелось побывать в Новодевичьем
монастыре. Я сразу же пошла искать могилу Соловьева по
оставшейся в памяти фотографии. На ней за могилой
Соловьева виднелась какая-то стена, и прежде всего я
принялась осматривать могильные памятники вокруг похо-
жих зданий, но ничего не могла найти. Тогда я посовето-
валась со своими спутниками, и кто-то предположил, что,
может быть, могила находится не в монастырском дворе,
а на кладбище, в глубине его. Я попыталась зайти туда, но
посторонних в то время на кладбище не пускали. Не
оставляя своих попыток, я все кружила по монастырскому
двору, и вдруг внезапно в поле зрения попал памятник
такой же формы, что на фотографии. Сзади его виднелась
стена, но не стена какого-то большого здания, как я дума-
ла, а стена небольшого склепа. Уже почти отчаявшись, я
была несказанно рада обнаружить ее. Глядя на мое рас-
плывшееся в улыбке лицо: «Нашла, нашла!» — мои спут-
ники тоже порадовались за меня. То путешествие 1977
года произвело на меня сильное впечатление, особенно не-
забываемым было посещение собора Святой Софии в Нов-
городе. Воспоминания о Софийском соборе в Новгороде,
как и воспоминания о посещении Новодевичьего монасты-
565
ря в 1979 году, о чем я собираюсь рассказать, были самы-
ми значительными событиями для моей души, устремлен-
ной к Соловьеву. Потом я вновь хотела бы их коснуться,
но сейчас ограничусь рассказом о случившемся у могилы
Соловьева в 1979 году.
На этот раз я, нисколько не блуждая, вышла к могиле
Соловьева. «Ну вот я и пришла» — с таким чувством, ни
о чем особо не думая, я стояла перед оградой и просто
смотрела на могилу философа. Так я стояла и смотрела
минут, наверное, десять, как вдруг краем глаза заметила
где-то внизу какое-то движение. Всмотревшись, я увидела
траву, которая с одной стороны шевелилась. Да как может
быть, чтоб трава двигалась без ветра? Сначала я подумала,
что это мне привиделось. Но на самом деле лежащие друг
на друге две травинки густо росшей перед памятником
Соловьева травы, медленно наклонялись. Не было шурша-
ния, как при ветре. И ветра совсем не было, другая трава
и деревья были совершенно спокойны. Только эти две
травинки, как бы желая чего-то, медленно, почти незамет-
но для глаз, наклонились влево, если говорить о времени,
примерно за две минуты на один сантиметр. Движение
было настолько медленным, что, не всмотревшись при-
стально, заметить было трудно. То есть минуты за две, ни
на секунду не задерживаясь, травинки склонились в сторо-
ну примерно на один сантиметр. Некоторое время они не
двигались. Но на этом все не закончилось, в следующую
секунду они вернулись в прежнее положение. Потом они
вновь замерли на некоторое время, а затем, как и раньше,
стали понемногу наклоняться в сторону. И так повторилось
несколько раз. Конечно, движение растений в мире при-
роды невозможно. Это было словно чье-то дыхание. «Пнев-
ма? Дух?» — мелькнуло в моей голове, и я, не находя
объяснения, стала самим воплощением любопытства. Мо-
жет быть, там, под травой, спряталась лягушка или какой-
то зверек, и его дыхание или какое-то повторяющееся
регулярно действие передается траве? Наклонившись, я
тщательно осмотрела траву и все поблизости сбоку, но
признаков какой-либо живности не было. Что же это та-
566
кое?.. Стоя у ограды могилы Соловьева, я продолжала
пристально наблюдать. Сзади подошли люди и, прочитав
надпись на памятнике отца Соловьева и имя самого Соло-
вьева, удалились, говоря, что один из них историк, а второй
философ. Трава же продолжала кланяться. Наверное, я так
простояла минут двадцать, а трава все наклонялась, мед-
ленно-медленно склоняясь и мгновенно возвращаясь в
прежнее положение.
Уже прошло время, назначенное для сбора группы, и надо
было возвращаться. Однако возвращаться, оставаясь в пол-
ном недоумении, мне не хотелось. Что это, природное явле-
ние или что-то сверхъестественное? Если первое предполо-
жение верно, то хотелось просто избавиться от сомнения.
Конечно, у меня был страх перед таинственными силами, но,
набравшись решимости,— уж дучше проверить, чем продол-
жать бесплодные гадания,— я открыла калитку и вошла вов-
нутрь. Прося в душе прощения за бестактное вторжение, я
прежде всего поставила в стеклянную банку, стоявшую перед
могильным памятником, росший поблизости одуванчик. За-
тем с замиранием сердца приблизилась к той траве и, слегка
отклонив листья, заглянула под них. Сердце слегка забилось в
ожидании, что оттуда выпрыгнет лягушка или насекомое. Но
ничего не было. Только земля и трава. А трава, которой я
коснулась, не вернулась в прежнее положение. Некоторое
время я смотрела на нее, но она нисколько не переменила
своего положения. Тогда я почувствовала раскаяние из-за своей
недоверчивости. Я прикоснулась руками к тому, чего касать-
ся не стоило, но душа моя была переполнена трепетным чув-
ством. Когда я вернулась бегом, уже вся группа сидела в авто-
бусе и ждала меня. Тяжело переводя дыхание, я села на свое
место, и моя соседка сказала: «Что-то вид у вас возбужден-
ный». А в ответ я: «Видела нечто удивительное»,— и больше
ничего не сказала.
В течение долгого времени, более десяти лет, я не расска-
зывала об этом. Почему же рассказала теперь?.. С позиции
здравого смысла, это чепуха, галлюцинация. Говоря словами
Соловьева из стихотворения «Три свидания»: «Со стороны
все было очень глупо». Сверхъестественное явление не пред-
567
ставляет смысла ни для кого, кроме наблюдавшего его... Япон-
цы, если есть что-то тайное на сердце, называют это «тай-
ным цветком». Что бы там ни было, какие б факты я ни
приводила, внутреннюю правду или «цветок», трудно выра-
зить. Этот цветок цветет только в твоей душе, и если он
любим тобой одной, то этого достаточно.
Однако по прошествии многих лет я стала задумываться
о том, какой смысл был в той траве, которую я видела на
могиле Соловьева, и какое влияние оказал запечатлевшийся
в моей душе и живший там образ травы. Дело в том, что
запечатлевшееся в моей душе движение той травы через семь
лет привело меня к открытию такой области души, о кото-
рой я даже не подозревала. Что же это за область?.. Осо-
знавая, что это вызовет неодобрение набожных людей, ос-
мелюсь сказать, что она дает возможность, находясь в этом
мире, жить в стране Бога, нет, это, скорее, область души,
которая позволяет с полной уверенностью говорить, что мы
уже находимся в этой стране. Это сказано в христианском
духе, но можно сказать и по-другому. Поскольку я не реши-
ла сама для себя, слова какой религии годятся для выраже-
ния подобного состояния души, только в этом смысле можно
отважиться сказать, что все равно в каком духе, христианском
или ином, оно находит выражение. Это область души не-
посредственно указывает на путь достижения того, что из-
давна на Востоке называлось «совершенной мудростью». И
если вновь осмелиться забежать вперед с выводами, то я по-
лагаю, движение травы продемонстрировало один из видов
дыхания, и это, насколько мне известно, весьма близко к
способу дыхания, которое в различных буддийских школах
называется дыханием Будды. И мне кажется, что, скорее
всего, это именно так.
Однако подобное объяснение мне не подходит. Ибо это
не означает, что, определив это как метод дыхания, я стала
следовать ему. Предположим, движение травы является сим-
волическим выражением какого-то дыхания, скажем, чере-
дование вдоха-выдоха, и я лишь попробовала подражать ему.
Какое-то время я ощущала удивительную благость в сердце.
О методе же дыхания я стала задумываться лишь позже. Че-
568
рез несколько лет я случайно наткнулась в книге на описание
способа дыхания, называемого «дыханием Будды», и была
поражена сходством. По мере занятий своим безымянным
методом дыхания я как-то незаметно достигла сходного со-
стояния души. Это Изначальное не может иметь имени, пред-
шествует всяким определениям, это Реальность, как она есть.
Действительно ли так? Если постараться припомнить сейчас,
то да, все было именно так...
Задумалась я о том, что человек, сам того не замечая, из-
за присущих ему мысленных клише никак не может уразу-
меть всеобщность конкретной Реальности, которая Изначаль-
на, не имеет имени,— в соборе Святой Софии в Новгороде.
Позже я хотела бы подробнее рассказать о моем прозрении
в этом соборе, которое произошло после всех моих муче-
ний, связанных с пониманием тех или иных вопросов, каса-
ющихся иконы Софии. Сейчас же ограничусь лишь упоми-
нанием о том, что прозрение, дарованное мне там, и практика
дыхания, которую я переняла от травы, были и остаются для
меня важными открытиями, взаимосвязанными, словно те-
ория и практика. Я хранила это как сокровище своего серд-
ца в течение двадцати лет, но по мере того, как я задумыва-
юсь о значении постигнутого, которое открылось мне, когда
я пытаюсь следовать по стопам мыслителя Соловьева, мне
все больше кажется, что негоже обращаться с ним как с
личной собственностью. Я не боюсь того, что, рассказав о
моем личном опыте, я прослыву ненормальной. Следует ос-
терегаться иного. Я думаю, что даже если не многим, а толь-
ко одному человеку при передаче этого опыта станет лучше,
то уже хорошо.
В России я пережила несколько потрясений, но это вовсе
не означает, что я все тут же поняла, осознала. Скорее, я изо
всех сил старалась избегнуть суждений по поводу тех или
иных событий, пока не осознала их.
Я решила, что буду ждать, пока смысл событий, случив-
шихся со мной, раскроется сам по себе. Это, конечно, не
означает, что я просто положилась на волю случая. Для того
чтобы достичь видимого ясно, как на открытой равнине, ре-
зультата, необходимы духовные усилия, как будто тебе надо,
569
цепляясь за каждый выступ и напрягая все силы, преодолеть
преградившую путь скалу. Однако в такие трудные минуты
в моей душе постоянно присутствовал образ той таинствен-
ной травы, которую я видела на могиле Соловьева. Дыха-
ние — основа всего живого, и меня продолжала манить за-
гадка, почему движение травы так напоминало дыхание.
Однако я стала размышлять об этом по прошествии доволь-
но длительного времени, а сразу после того случая почти не
задумывалась о нем. Мне приходило лишь на ум японское
выражение «(Мертвые) смотрят за нами из тени травы».
То есть из-под травы, из могилы, с того света, кто-то наблю-
дает за нами. Однако хочу тут же оговориться, я вовсе не
думала, что этот кто-то следящий является каким-то конк-
ретным существом, похожим на человеческую личность. Это
всегда существовало для меня как «нечто», чей вид невоз-
можно представить.
Невозможно вообразить, то есть нельзя мысленно создать
некий образ в отношении сферы невидимого бытия, в со-
знании не может быть отражен какой-то обособленный сущ-
ностный образ. И именно это, в моем стремлении постиг-
нуть смысл понятия Софии у Соловьева, мне открылось в
соборе Святой Софии в Новгороде, где я побывала за два
года до посещения Новодевичьего монастыря, о чем я не раз
уже упоминала. Понимание того, что представленное в виде
понятий не может быть субстанциализировано как нечто
обособленное, действительно имеет очень важный смысл. Мне
открылся образ мыслей, который прямо противоположен ев-
ропейскому подходу, в котором весьма сильна тенденция
субстанциализации сущего, раздельного, классифицирован-
ного, введенного в определенные рамки бытия. Не будет пре-
увеличением сказать, что икона Софии из собора в Новгоро-
де является одним из тгроявлений сущности, несовместимой
с западным взглядом на вещи. Однако, поскольку существу-
ет опасность неправильного понимания, если не сопрово-
дить это утверждение подробными разъяснениями, я хотела
бы дождаться случая и потом вновь вернуться к этой теме,
включая и мое посещение собора Святой Софии в Новгоро-
де. Здесь же я хотела добавить только одно — что глубокий
570
смысл такого неевропейского подхода, когда границы поня-
тий не рассматриваются как субстанциональные, не был мне
раньше понятен, и я лишь интуитивно ощутила его в Со-
фийском соборе Новгорода.
Я начала это понимать только по возвращении из России
на Восток, в Японию, когда приступила к изучению буддиз-
ма Махаяны, являющегося одной из вершин восточной ду-
ховности. Если бы я не изучала буддизм, то для меня, напри-
мер, осталась бы непонятной глубина двойного смысла,
выраженного в иконе Святой Софии. Если исходить из
европейской точки зрения, исповедующей четкость различе-
ния, то возможно с легкостью заключить, что многознач-
ность образа Софии, который в определенном смысле тож-
дествен и Христу, и Богоматери и в то же время отличен от
них, является простой нечеткостью в понятиях еще не струк-
турированного сознания. Однако это не так. Эта двойствен-
ность смысла имеет весьма важное значение. Ее невозмож-
но объяснить в контексте европейского, разделяющего все
духа, в другом же контексте, на основе особой логики, это
вполне четко объяснимая двузначность. И это весьма важ-
ная точка зрения, дополняющая чрезмерную увлеченность
духом разделения, то есть склонность к однобокому рассмот-
рению мира. Если бы я не занялась изучением буддизма
Махаяны, то я бы этого не поняла. То есть в России были
заронены мистические семена для размышлений, я привезла
их с собой на родину, и по мере их прорастания в душе
моей они давали побеги и расцветали. Для того чтобы рас-
цвел первый цветок, потребовалось почти 7 лет. Без воды с
неба и без питательных веществ из земли не обойтись, и,
находясь в Японии, я нашла воду, а из духовной религиоз-
ной почвы Японии, благодаря удивительным встречам с япон-
цами, истинно религиозными людьми, я получила остальное,
что, судя по результату, явилось питательными соками для
тех семян. Может быть, мне не удастся умело рассказать о
том, как взращивались семена, обретенные в моем палом-
ничестве к Соловьеву, и что за цветы расцвели, но в следую-
щий раз, оглядываясь на историю странствий моей души на
родине, я хочу попытаться сделать это.
571
То, что было воспринято непосредственно в святом храме,
ни в коем случае невозможно объяснить просто, но, если смело
выделить важнейший пункт, то, наверное, можно будет ска-
зать следующее. А именно. Хотя узнавать о делах и вещах
через различение, с помощью общих представлений и слов
является признаком обыденного сознания, которое видит дела
и вещи рассудком, имеется и более важная точка зрения, чем
узнавание дел и вещей на основании различения. Есть разум,
который схватывает дела и вещи как единое целое, преодолев
различие, и значение этого велико. Но как, вообще говоря,
может быть правильно передана суть этого?.. Может ли она
быть передана или не может быть передана? Как бы то ни
было сейчас, я, еще раз прослеживая свои новгородские вос-
поминания, хочу немного рассказать об этом опыте, явив-
шемся мне совсем как подарок из бездны смыслов вместе с
происшествием перед могилой Соловьева, о котором я гово-
рила раньше.
Два года назад я видела, как удивительно колышется
трава на могиле Соловьева, а поездка 1977 года была по-
ездкой, в которой я участвовала из желания увидеть в
соборах Святой Софии, каковы в действительности иконы
Софии. В то время у меня в голове было только то, что
Соловьев в качестве одного обоснования понятия «София»
указывает на образы Святой Софии в Киевском и Новго-
родском соборах Святой Софии. Приглашение было нео-
жиданным, у меня не было никакой возможности подго-
товиться, а только смутная надежда, что если действительно
поеду туда и увижу, то что-нибудь, может быть, пойму.
Это было двадцать лет назад. Кое-какие храмы еще фун-
кционировали как церкви. Сначала я посетила Киевский
собор, и там в поле моего зрения попал мозаичный образ
на полукруглом потолке центрального алтаря. Это был образ
Марии-Оранты, стоящей воздев руки. Внутри перед глаза-
ми встали буквы, означающие «Мария. Матерь Божия».
Меня охватило сомнение, почему центральным образом в
святом храме, который был, судя по всему, посвящен Свя-
той Софии, является образ Марии? Был ли это образ, на
который указал в Киевском соборе Святой Софии Соловь-
572
ев? Или же образ Святой Софии другой?.. Незнание ужасно,
я и сейчас упорно об этом думаю, а в то время совсем
ничего не понимала и была расстроена. Хотя я заходила в
храме в каждый уголок, ничего похожего не встретила. На
глаза попадался только центральный образ Марии. Мария?
София? В моей печальной голове туда и сюда бегал знак
вопроса. Я спросила человека, сопровождавшего меня, и он
ответил, что София — это жена князя Владимира, княгиня
Ольга. В конце концов время прошло, но главного я не
узнала и должна была уйти из собора. Чувство беззаботно-
сти, оптимистического ожидания того, что если я поеду и
посмотрю, то что-нибудь пойму, бесследно исчезло, и
путеводной нитью стал только Соловьев. Однако если Нов-
городский собор Святой Софии также стал музеем, то
осталось ли внутри него что-нибудь от церкви, о которой
век назад, как предполагается, говорил Соловьев?.. Я слы-
шала об окне, в котором навечно установлена икона, но
не закрыто ли оно? Святой образ в Киевском соборе Святой
Софии, мне, по крайней мере, ничего не сказал. А если
это так, то и сохранившийся Новгородский собор Святой
Софии также ведь стал музеем, не бесполезно ли надеяться
что-то узнать? Вообще говоря, на что указывал Соловьев
как на Святую Софию? Увижу ли я что-нибудь, отправив-
шись в это путешествие? Если допустить, что в Новгород-
ском, так же как и в Киевском соборе, перед моим духов-
ным взором окажется образ Марии, то, вообще говоря,
какое место занимает Святая Дева Мария в храмах Святой
Софии? Какое отношение между святыми Софией и Ма-
рией?.. Я ходила вокруг двух имен — Мария и София, и
из-за незнания меня охватывали сомнения. Мария? Со-
фия? Что-то связанное с Соловьевым не было осмыслено
полностью? Во мне укреплялась, можно сказать, трагичес-
кая решимость, и поздно ночью я сошла на перрон вокзала
того города.
На следующий день утром я прежде всего пошла в собор
Святой Софии. Его пустое пространство, похожее на музей,
было огромно, в глаза бросалась шелуха изображений-фресок
на стенах. Против ожидания, иконостас почти полностью
573
сохранился. Некоторое время я пыталась одну за другой ос-
мотреть все иконы, но... икону, указывающую на то, почему
собор называется Софийским, а именно, образ Святой Со-
фии, о котором говорил Соловьев, увидеть не смогла. Но на
самом деле тогда этот образ я видела. Однако я не знала, где
на иконостасе расположена икона, отражающая название
этого собора, и как смотреть на иконостас, поэтому в поле
моего зрения она словно бы и не попала. Уйти ли оттуда с
пустыми руками?.. В разочаровании и беспокойстве, вновь
оказавшись в замешательстве, перед тем, как махнуть на все
рукой, я решила осмотреть алтарную часть храма. Помню,
что внутренняя часть алтаря, закрытая иконостасом, не была
видна. Обойдя его с левой стороны, я вошла в алтарь. Если бы
это была действующая церковь, то войти в алтарь женщине
не разрешили бы. Я вошла в него, думаю, потому, что собор
был превращен в музей. Подняв взгляд, я в тот же момент
увидела цвет, бросившийся мне в глаза. Это был лазурный
цвет, которым были окрашены задняя часть собора и полу-
круглый потолок. Я на мгновение задержала дыхание. Итак,
этот сияющий лазурный цвет был виден. Как же далее выра-
зить чувства, им вызванные? Покой и радость. Внезапно за-
думавшись, некоторое время я не сидела и не стояла, а, все
смотря вверх, ходила туда и сюда по одному и тому же месту.
Когда я остановилась, то увидела, что лазурный цвет сам по
себе не светит. Лазурный цвет фресок, которые, очевидно,
первоначально все были одинаково яркими, когда прошли
месяцы и годы, поблек. А сиял он благодаря свету, проника-
ющему из маленького окна в своде, и как раз только он и был
виден.
Я не знаю, тот ли это был лазурный цвет или нет. Во
всяком случае, для человека, изучающего Соловьева, глубокая
связь между сияющим лазурным цветом и Соловьевым была
очевидна. Он соприкасался с великолепием лазурного цвета,
с образом таинственной небесной женщины, с которой уви-
делся три раза в жизни — впервые, когда ему было девять
лет. Во время обедни в христианский праздник Вознесения
Господня это обнаружилось в сознании девятилетнего маль-
чика, когда Она была «пронизана лазурью золотистой» и дер-
574
жала в руке «цветок нездешних стран» *, и этот однажды
улыбнувшийся и исчезнувший образ в конечном счете стал
для молодого Соловьева «Подругой вечной», «невыбираемой».
Итак, чувствуя близость всегда невидимой Подруги как жи-
вого духовного существа, философ Соловьев строит специ-
фические космологию и мировоззрение, включающие в себя
обратную сторону пассивного божественного принципа, на-
званного им самим «София» ... но со знаменитой поэмой
«Три свидания», в которой говорится о событиях, являвшихся
исходной точкой размышлений Соловьева, я была знакома
еще до поездки. Когда я увидела это великолепие полукруг-
лого потолка, мои мысли устремились к отношению филосо-
фа к образу женщины, явившейся в лазурном сиянии. Так
как я этого не понимала, а именно, не понимала, что образ
женщины в своде собора, изображенной на лазурном фоне,
это и есть образ Святой Софии, о которой говорил Соловьев,
то никак не могла успокоиться. Успокоить сердце я смогла
лишь решив: «Ну хорошо! Больше уже не буду повсюду ис-
кать». Но, оказывается, причина была совершенно в другом,
в том, что тогда не приходило мне в голову.
Через некоторое время я сказала коллегам, которые на-
меревались перейти к другой точке обзора, что останусь здесь.
В одиночестве я стояла в углу внутри собора и снова смотре-
ла вверх на фрески. Группы туристов, сменяя друг друга,
ходили туда и сюда, звучали голоса гидов, говоривших на
английском и русском языках.
Фрески, находившиеся на восточной стороне, были напи-
саны с конца XVII по XIX вв., и в эстетическом отношении не
обладали слишком большой ценностью. Было ясно, что, не-
смотря на довольно большие повреждения, рука реставрато-
ра к ним не прикасалась. Правый глаз образа был полностью
* «Пронизана лазурью золотистой,
В руке держа цветок нездешних стран,
Стояла ты с улыбкою лучистой,
Кивнула мне и скрылася в турман».
(Вл. Соловьев. Поэма «Три свидания». «Стихотворения и шуточные
пьесы», серия «Библиотека поэта», Советский писатель, Ленинградское
отделение, 1974).
575
поврежден. Однако до этого я не встречала такого величе-
ственного и печально-прекрасного глаза, как оставшийся ле-
вый глаз. Я пристально смотрела на него и как будто притя-
гивалась им. Сколько я пробыла там? Незаметно стало пусто,
перестали ходить люди.
Перед глазами был образ живой богини-женщины Ма-
рии, стоящей в позе Оранты, такой же, как на восточной
стене Киевского собора Святой Софии. Это не была Святая
София... после того, как я это поняла наконец, то вдруг по-
чувствовала, что мои собственные сомнения касательно об-
раза Святой Софии перед этим образом исчезают, хотя, ко-
нечно, не совсем. Казалось, этот образ говорит мне: «Хотя
Мария — не София, это не во всех случаях имеет значение.
Есть нечто более важное, чем разделение». Мне также поду-
малось, что, когда я решала, так это или не так, пыталась
объяснить реальность в простых терминах и абстрактных
понятиях и распределяла все по категориям, образ словно
спросил меня: «Каков же вывод?»
Я думаю, что этот образ действительно передал что-то
словами, которые не были сказаны. Однако если попы-
таться воспроизвести это, то будет трудно. Можно только
сказать, что все это были «вопросы», которые я повторя-
ла, подвергала «перекрестному допросу», а именно: нуж-
но ли думать, что образ небесной женщины в ярком
лазурном свете, явившийся Соловьеву, связан с верой в
Матерь Божию, или же: какое отношение вера русских
людей в Святую Софию имеет к вере в живую богиню-
женщину Марию?
Мое сознание, разделяющее «то» и «это» в этом и других
«вопросах», помешавшее мне в великом Киевском соборе
Святой Софии, где я отделяла Софию и Марию, неожидан-
но исчезло. Итак, если все предметы как внешние объекты
каким-то образом анализировались, распределялись по ка-
тегориям, то теперь, когда исчезало торопливое, грубо раз-
деляющее сознание, проявился мой Образ. То есть если
пытаться различать с помощью классификации все, что
появлялось перед глазами, то станут видны «я», которое
видит «это», и другое, но если есть отношение к этому,
576
то взаимно реализуется связь между тем, «кто видит» и
тем, «что видно». Я думаю, что образ, по крайней мере так
было со мной,— заговорит словно живой. Ставшая экспо-
натом музея, ошелушившаяся, Она тайно вздыхала. Оста-
навливался ли кто-нибудь здесь в таком расположении духа?
Благодаря этому сопереживанию образ отразил в моих глазах
непревзойденную красоту.
В соборе снова зазвучали человеческие голоса, пришло
время уходить. Тогда я, хоть это и глупо, не смогла побе-
дить желания сфотографировать этот образ на память.
Несмотря на то, что колебалась — должна снимать или
нет (это как раз и есть непонимание, которое объективи-
рует все, на что направляется фотоаппарат, и я, получается,
не извлекла урока), несмотря на то, что это было запре-
щено — женщина, смотрительница собора, предупредила
меня об этом,— я, как только эта женщина отошла, нажала
затвор фотоаппарата. И на следующий день было продол-
жение, как бы урок. На пленках, которые я проявила,
вернувшись домой, ничего не оказалось. После этого спустя
некоторое время я видела сон, и в нем возник тот фото-
аппарат. Как удивителен мир — различные «вещи», от
одушевленных до неодушевленных, как того хотел фото-
граф, получались и по индивидуальным желаниям проявля-
лись и сами по себе «работали». Этот фотоаппарат также
был «активен», и эта активность заявила: «Я не сфотогра-
фируюсь». Хотя я спокойно внимала о существовании ак-
тивности, которая, проникнув в индивидуальные существо-
вания, побуждает действовать, все же, наполовину
изумленная, я невольно рассмеялась и проснулась от своего
смеха. Так или иначе, это был случай, когда стало ясно, что
бывает и так, когда «вещи» «не подчиняются» как вне-
шние объекты, то есть когда аналитически пытаешься сде-
лать их объектами.
В Софийском соборе я была научена тому, что главное
— не разделение, то есть точка зрения, превосходящая
разделение. Если взглянуть, то можно подумать об этом
как о простом деле, но это содержит в себе очень глубокий
смысл. Я потом поняла, непосредственно почувствовала
I 38 3893
577
глубину этого смысла только в России, в Новгородском
Софийском соборе.
Я поняла это, когда вернулась из России на Восток, в Япо-
нию, и стала изучать буддизм, одну из вершин восточной
духовности, особенно учение буддизма Великой Колесницы.
Если бы я не изучала его, то, очевидно, не поняла бы глубину
двойного значения иконы Софии. В определенном смысле
то же можно сказать о Христе и о Матери Божией. Много-
значность образа Софии, так или иначе классифицируемого,
если взглянуть на него с точки зрения европейского духа
разделения, наводит на мысль о неясности границ простых
понятий, которые еще не обособлены. Это не так. Эта дву-
значность включает в себя важный смысл. В контексте
европейского духа разделения объяснить это невозможно, но
если в данном контексте опереться на оригинальную теорию
двузначности, которая опровергает правомерность духа разде-
ления, то именно эта точка зрения способна охватить фраг-
ментарное видение мира. Если бы я сама не изучала буддизм
Великой Колесницы, то не поняла бы. Конечно, я изучала буд-
дизм не для того, чтобы понять смысл «Софии». Я не сравни-
вала и не сопоставляла специально, а, следуя только внутрен-
нему побуждению, изучала то и другое, и в результате
обнаружились общие моменты, которые сами по себе стали
видны.
Одной из духовных основ буддизма Великой Колесницы
является «недвойственность». Более правильным это будет
«не один — не два», но большая часть тех, кто имеют
отношение к Великой Колеснице, особо подчеркивают «не-
двойственность». Если делать упор на «недвойственности»,
то по существу — это дух, который учит, что разделить
«меня» и «его» («это»), «то, что видит» и «то, что видит-
ся» невозможно. «Я» и «он» различаемся, но разделения не
происходит. «Мудрость», наверняка знающая, что сама
является не более чем продуктом сознания, лучше, навер-
ное, назвать «недвойственностью». Или же, если обозна-
чить взгляд, который, разграничив «я» и «то, что я вижу»,
рассматривает их в качестве внешних объектов, субъектив-
но и двойственно, есть обыденный взгляд, то касательно
578
истинного положения вещей, возникшего в соотношении
«меня» и «его», непознаваемого в пределах различающего
сознания, впервые становится виден, когда различающее
сознание отбрасывается и когда мир постигается совер-
шенной «мудростью». «Неразличающее знание» Великой
Колесницы, «мудрость», не противопоставляет и предуп-
реждает, что «волчьей ямой» сознания, в котором по от-
дельности субстанциализируются пределы, очерченные по-
нятиями и именованиями «я» или «он» («это»), что это
понятия, которые самостоятельных различий не имеют.
Итак, во что бы то ни стало рекомендуется отдалиться от
двойственной структуры сознания, рассматриваемого как
объект. В результате перемещения от интеллектуального
сознания, разделяющего «я» и «он», к мудрости, воспри-
нимающей все как целое, открывается мир милосердия и
сострадания, в котором могут оказаться и «он», и «я». Что
жасается сути Великого милосердия и Великого сострада-
ния, то, когда вместе переживают печаль и вместе пережи-
вают страдание, действительно приближаются вплотную к
мудрости, которая знает, что все едино.
Нечего и говорить, что дух буддизма Великой Колесни-
цы нельзя выразить простыми словами, а так как я изучала
это учение довольно поверхностно, меня сверх меры и
поразила глубина смысла иконы Софии. Этот смысл, ко-
нечно, открылся мне в пределах того, что я вижу и пони-
маю. Однако есть или нет единственно правильное право-
славное толкование той иконы? Если это так, то как это
соотносится с толкованием других, начиная от Соловьева,
за ним — П. Флоренского, С. Булгакова? Думается, что
икона Софии задает неисчерпаемые вопросы тому, кто на
нее смотрит. Совсем как в случае с восточной мандалой.
Многие люди знают о ее существовании и даже толкуют
что-то о ней, но мало кто действительно понимает, что она
значит. Ее смысл, очевидно, открыт только тем, кто, обра-
тившись к ней и полностью «увязнув» в ней всем телом,
старается сам ее увидеть. Смысл, открывшийся русскому
философу Соловьеву, более всего трогает своей любовью к
Софии, вследствие чего были облагодетельствованы родствен-
37+
579
ные земли и святая Русь. Мой личный опыт в Новгород-
ском соборе Святой Софии и в Новодевичьем монастыре
был для меня как учение с двумя колесами, теорией и
практикой, и я сожалею, что не достигла окончательного
понимания. Но при этом я чувствую себя уверенной в том,
что икона Святой Софии или именно Дух, исходящий из
образов Софии, о чем говорил Соловьев, является висячим
мостом на Восток. Россия географически и психологически
действительно находится близко к Европе, но Дух, почита-
емый в иконе Святой Софии, или же духовные и природ-
ные особенности, воспитали таких мыслителей, которые не
признавали критический дух, как Хомяков и Киреевский,
хотя они были географически ближе к Европе и Америке,
к полному согласию с ними не пришли. По какой причине
мы не удовлетворены? Когда мы действительно все осозна-
ем, понятие «София» также, очевидно, озарит нас светом
своего смысла. И в этот момент сходство со светом муд-
рости Востока наконец будет понято, а до того дня я буду
лишь сожалеть об отсутствии у меня этой мудрости, и
хочу внимать Мудрости учения о Софии.
38-3893
КОММЕНТАРИИ
Вслед за кистью
1 Имеются в виду переводы Веры Марковой, не только «Записки», но
все, что выходило из-под ее пера, не может исчезнуть.
2 В квадратных скобках обозначен номер дана, так называются от-
дельные, самостоятельные отрывки «Записок», т. е. сама композиция сво-
бодна.
3 См превосходное описание этой эпохи в книге Г. Е. Комаровского «У
колыбели японской цивилизации» (М., 1995), переведенной японцами (То-
кио, 1996).
4 Об этом говорится в книге «Дао и Логос» (М., 1993).
5 См. Цзацзуань: Изречения китайских писателей IX—XIX вв. М., 1975
(пер. И. Э. Циперович).
6 В справедливости этого тонкого и удивительно глубокою наблюде-
ния вы можете убедиться, читая перевод «Повести о Гэндзи» Т. Л. Соко-
ловой-Делюсиной (М., 1991—1993; в 4 томах и Приложение).
7 К слову, Циолковский назвал наш мир «взбаламученным нулем», и
человек, по сути, стал «взбаламученным нулем», а «Записки», видимо,
помогают ему успокоиться, уравновесить свои чувства.
8 Повесть о доме Тайра. М., 1982, с. 526 (пер. И. Львовой).
9 Так и называется ее книга, или фундаментальный труд — «Филосо-
фия Соловьева — о русской духовности», вышедший в Японии в 1989
году и очень надеюсь, что в скором времени появится на русском.
10 Вл. Соловьев. Духовные основы жизни (1882—1884), с. 73—74.
Сэй-Сёнагон
«Записки у изголовья»
1 Порядковые цифры обозначают номера соответствующих фрагмен-
тов — данов.
582
1 Хороши первая луна...— В старой Японии был принят лунный кален-
дарь.
3 Новый год.— Согласно лунному календарю, переходящая дата. При-
ходится на конец января — середину февраля по современному календа-
рю. Справлялся с большим торжеством как праздник весны и обновле-
ния.
4 В седьмой день года...— Семь считалось магическим числом. В седь-
мой день года во дворце устраивали «Праздник молодых трав» и шествие
«Белых коней». Оба этих ритуала, заимствованные из Китая, имели маги-
ческое значение. Семь трав (петрушку, пастушью сумку, хвощ и др.)
варили вместе с рисом и подносили императору. Считалось, что это ку-
шанье отгоняло злых духов, насылающих болезни, и отведавший его це-
лый год будет невредим.
5 Шествие «Белых коней».— Согласно старинным поверьям, конь об-
ладает защитной магической силой. Перед императором проводили бе-
лых коней. Число их (трижды семь) тоже имело магическое значение.
6 Вот один из экипажей...— Ворота, крытые кровлей, стояли на стол-
бах, соединенных внизу поперечным брусом. Экипаж знатного человека
представлял собой род арбы на двух больших колесах. Плетеный кузов,
богато украшенный, даже раззолоченный, привязывался к дрогам, по бо-
кам иногда устраивались окна. Сзади и спереди кузов был открыт, но
шторы и занавеси скрывали сидящих от посторонних глаз. В экипаж впря-
гали быка, рядом шел погонщик, полагался также эскорт слуг и скорохо-
дов. У дворцовых ворот быка распрягали, слуги вкатывали экипаж во
двор и опускали оглобли на особую подставку. Дамы, приехавшие по-
смотреть на какое-либо зрелище, следили за ним, не выходя из экипажа.
1 ...возле караульни Аевой гвардии...— Дворец охраняли три гвардейс-
ких полка: личная охрана, императорский эскорт и дворцовая стража.
Каждый полк делился на два отряда: Левый (то есть первый) и Правый
(то есть второй). Здесь идет речь о гвардии, охраняющей ворота.
8 Девять врат (коконоэ) — метафорическое название (китайскою про-
исхождения) для всей огороженной стенами запретной территории, где
жил император, а также для столицы.
Столица Хэйан была построена в виде прямоугольника, вытянутого с
севера на юг. Северный, наиболее почетный угол занимала резиденция
государя — комплекс правительственных учреждений, в центре которого
находился собственно дворцовый ансамбль (в частности, Дайкоку-дэн —
церемониальный дворец). Из двенадцати ворот резиденции центральные,
обращенные к югу, назывались Судзаку-мон. От них начинался проспект
Судзаку, деливший город на восточную и западную части. Десять про-
спектов, шедших с севера на юг, пересекались с одиннадцатью, идущими
с востока на запад; таким образом, город делился на участки, в которых
располагались улицы.
583
9 На восьмой день Нового года...— В этот день знатным дамам жалова-
лись дары от государя, фрейлин возводили в более высокий ранг.
10 Пятнадцатый день первой луны.— В этот день готовили «Яство
полнолуния» (мотигаю) — варево из мелких бобов, куда добавляли круг-
лые рисовые колобки, символизирующие лун!у.
11 Мешалка — длинная /галочка из бузины Зибольда с бахромой из
стружки, покрытая узорами; имела магическое значение. Верили, что если
ударить женщину этой мешалкой, она родит мальчика. Обряд восходит к
фаллическому культу.
п Молодой зять....— В хэйанскую эпоху существовал брак «цумадои»,
сложившийся при родовом строе, когда еще были живы пережитки мат-
риархата. Молодой муж либо входил в семью жены, либо жена оставалась
в родительском доме, а он лишь навещал ее по ночам. Старые супруги,
впрочем, обычно жили вместе в доме мужа. Брак цумадои часто вел к
семейным драмам. В ходу у людей знатных и богатых было многоженство.
13 Забавная сумятица.— В середине первой луны происходила раздача
официальных постов. Заседания Государственного совета длились три дня.
Должности правителей провинции и многие другие посты были согласно
закону сменными (на срок в четыре года), получали их главным образом
по протекции.
14 ...старший брат... императрицы.— Имеется в виду императрица
Садако, жена императора Итидзё.
15 ...в кафтане «цвета вишни»...— Длинный шелковый кафтан
(носи) — повседневное одеяние знатного человека. Вместе с этим кафта-
ном носили широкие шаровары (сасинуки) и шапку из прозрачного на-
крахмаленного шелка. Кафтан надевался поверх нескольких других одежд.
«Цвет вишни» — комбинированный: белый верх на алом или сиреневом
исподе.
16 ...во время празднества Камо.— Синтоистский храм Камо с двумя
святилищами, расположенный к северу от столицы, устраивал торжествен-
ный праздник дважды в год (в четвертую и одиннадцатую луну). Первый
из них иначе именуется «праздник мальвы», потому что в этот день лис-
тьями китайской мальвы украшали шапки, экипажи и т. д.
17 Парадные кафтаны — церемониальное одеяние с шлейфом, длина
которого регламентировалась согласно рангу.
18 Куродо — придворные шестого ранга (низшим считался восьмой,
высшим — первый). Должность не слишком высокая, но предмет завис-
ти многих, так как куродо прислуживали императору. Они носили осо-
бые одежды желтовато-зеленого цвета.
19 ...ткань, не затканная узорами, выглядит убого...— Узоры на одежде
были привилегией знатнейших.
20 Отдать своего любимого сына в монахи...— Отдавали сыновей в
буддийские монахи «ради спасения души». Считалось, что родителям мо-
584
наха и всему их потомству обеспечено райское блаженство вплоть до седь-
мого поколения.
21 Заклинатели — гэндзя (ямабуси) — последователи особой буддий-
ской секты Сюгэндо, возникшей в VIII в. и соединившей элементы син-
тоизма с буддизмом. Гэндзя бродили по священным местам с целью полу-
чить магические силы. Они врачевали при помощи заклинаний. В народных
сказках и фарсах бродячие монахи (ямабуси) обычно изображаются как
шарлатаны и даже разбойники.
22 Митакэ («Священная вершина» ) — гора Кимбусэн в нынешней пре-
фектуре Нагано, где находился чтимый синтоистский храм.
73 Ку лито.— На трех горах Кумано в нынешней префектуре Вакаяма
находились три знаменитых синтоистских храма. Построены в эпоху Нара.
Постоянное место паломничества.
24 ...Наримаса, правитель дворца илтератрицы...— Тайра Нарисама ис-
полнял должность мажордома (дайдзин) в доме императрицы Садако.
Он оставался преданным ее слугой даже тогда, когда после смерти своего
отца императрица впала в немилость.
25 Церемониальный занавес.— Занавес (китё) загораживал знатных дам
от постороннего взгляда. Согласно придворному этикету, глядеть на них
не полагалось.
26 Уж не говорите ли вы об Юй Динго? — Как рассказывается в «Исто-
рии ранней Ханьской династии» Бань Гу (32—92), один человек поста-
вил высокие ворота перед своим домом в предвидении того, что потомки
его удостоятся самых высоких почестей и будут ездить в колесницах с
балдахином. Сын его Юй Динго действительно стал первым министром.
Наримаса допускает неточность, спутав отца с сыном.
27 Опочивальня наша находилась...— Дом знатного человека представ-
лял собой ансамбль зданий, ориентированных по частям света: главный
дом, боковые павильоны-флигеля, галереи, всевозможные службы. Господа
проживали во внутренних покоях главного дома. Там были спальни, при-
емные залы и т. д. Главный вход находился всегда с южной стороны. В
самой глубине дворца помещались северные покои, где проживала супруга
господина, которая обычно именовалась «Северной госпожой». Деревян-
ный одноэтажный дом стоял на столбах. Столбы вверху и внизу соединя-
лись при помощи четырехугольных балок — «нагэси». На нижних нагэси
часто сидели, как на скамьях. Такие рамы были необходимы, чтобы наве-
сить легкие перегородки: скользящие панели, щиты, шторы, занавеси и т.
д. В большом ходу были ширмы и всевозможные экраны. Вокруг дома шли
узкие террасы и более широкие, с балюстрадами. К ним примыкали «хиса-
си» — длинные комнаты вроде галерей, под самым скатом крыши. Имен-
но в них обычно помещались фрейлины, флигеля и павильоны соединялись
между собой талереями и переходами. Кровли покрывали черепицей или
кипарисом. На отлакированном до блеска полу расстилались циновки. Пол
585
был предметом особой заботы, ведь на нем сидели и спали. В большом ходу
были решетчатые щиты (ситоми), пропускавшие свет и воздух, но непро-
ницаемые для чужих глаз. Верхняя створка их могла подниматься. Ситоми
играли роль наружной перегородки (вместо стен и окон), а также садовой
ограды. Во дворе разбивали сад, устраивали пруд с островом и перекидыва-
ли мостики. Очень ценились декоративные деревья.
28 Маленькая принцесса — Осако, дочь императрицы (996—?).
29 Тюнагон.— Члены Государственного совета носили звания: дайнагон
(старший советник), тюнагон (второй советник), сёнагон (младший со-
ветник). Дайнагон и тюнагон — высокие чины, вроде тайного советника;
сёнагон — не выше титулярного советника. Речь идет о тюнагоне Тайра-
но Корэнака, старшем брате Наримаса.
30 Госпожа кошка, служившая при дворе...— Кошки в тогдашнюю пору
были еще редким зверем и очень ценились. Их ввозили с материка. Изве-
стно, что роды одной из любимых кошек императора Итидзё сопровож-
дались молебствиями и ритуальными обрядами.
31 Шапка чиновника — часть церемониального наряда. Такую шапку
носили чиновники пятого ранга и ниже. Она делалась из прозрачного
шелка, к шапочке с плоской тульей прикреплялись сзади две ленты: одна —
торчащая в виде крыла, другая — ниспадающая на спину.
32 Мёбу — звание фрейлины среднего ранга.
33 То-но бэн — начальник куродо и цензор. Стоял во главе дворцового
штата прислуги. Речь идет о Фудзивара Юкинари (974—1027), близком
друге Сэй-Сёнагон.
34 Третий день третьей луны — один из пяти «сезонных праздников».
35 В каком образе возродится он теперь? — Буддизм учит, что душа
(духовная сущность) проходит через ряд земных воплощений. Этому за-
кону подчинен и мир животных. Карма, то есть высший закон возмездия,
за прошлые деяния предопределяет, в каком образе и в каких обстоя-
тельствах возродится душа. В новой жизни она своими деяниями создает
новую карму.
36 Столовый зал — одно из подсобных помещений; примыкал к тра-
пезной. В нем находился большой стол, на которых ставили подносы с
кушаньем.
37 Первый день года и третий день третьей луны...— Здесь перечис-
ляются главные «сезонные праздники». Седьмой день седьмой луны —
праздник встречи двух звезд (Танабата).
38 ^вятый день девятой луны — праздник хризантем (тёёно сэкку).
В Китае хризантема считалась символом долголетия, этому цветку припи-
сывалась магическая сила. В Японии церемониальный банкет по случаю
Дня хризантем состоялся во дворце, как сообщают летописи, в 686 г., с
музыкой, танцами, сочинением стихов. Присутствующие вкушали «хри-
зантемовое вино» из «хризантемовых чарок».
586
39 ...хлопья ваты на хризантемах...— На хризантемы с вечера накла-
дывали хлопья ваты, чтобы они пропитались утренней росой. Отираясь
этими хлопьями, согласно поверью, смывали с себя старость и болезни.
40 ...с таблицами в руках...— Таблицу (сяку) держали в правой руке.
Это узкая дощечка длиной в тридцать шесть сантиметров, из слоновой
кости или дерева. Первоначально служила для того, чтобы записывать
повеления государя, потом приобрела чисто церемониальный характер.
41 Хотя караульня в нынешнем дворг^е...— Временный дворец, куда им-
ператор переселился после пожара, случившегося в четырнадцатый день
шестой луны 999 г.
42 Тюдзё — второй (по старшинству) начальник гвардии, высокий чин
четвертого ранга.
Храмы Хасэ.— В буддийском храме Хасэ (Хацусэ) возле г. Нара на-
ходилось чтимое паломниками изображение богини милосердия Каннон
(бодхисаттвы Авалокитешвары, санскр.') с одиннадцатью ликами. Согласно
легендам, бодхисаттва этот принимал на земле разные образы, чтобы по-
мочь людям. Бодхисаттва — существо, достигшее просветления, но доб-
ровольно не уходящее в нирвану, пока все живущее в земном мире не
достигнет духовной свободы.
44 Императорские гробницы (мисасаги).— Над местом захоронения
императора или императрицы насыпались высокие курганы.
45 Чертоги.— Не ясно, имеются ли в виду чертоги или мечи. Оба этих
слова звучат одинаково (тати).
46 Дворец Сэйрёдэн («Чистый и прохладный»).— В нем обычно про-
живал император. Этот дворец можно и сейчас увидеть в Киото в рекон-
струкции XIX в.
47 В северо-восточном углу дворца Сэйрёдэн..— Северо-восточное на-
правление считалось открытым для злых демонов, и страшная картина
призвана была их отпугивать. На ней были изображены фантастические
уроды на тему китайской легенды. Длиннорукие существа, сидя на спине
длинноногих, ловко хватают рыбу прямо из волн бурного моря.
48 Китайская накидка (карагину) — верхняя накидка с широкими ру-
кавами, принадлежность парадного костюма фрейлины.
49 Мимуро — священные горы в провинции Ямато (ныне префектура
Нара), где находятся храмы и царские усыпальницы.
50 Нанивадзу — гавань возле нынешнего г. Осака. Старинная танка, из-
вестная под именем «Нанивадзу», упоминается в знаменитом предисло-
вии поэта Ки-но Цураюки к антологии «Кокинсю» (X в.).
51 Промчались годы...— танка из антологии «Кокинсю»; принадлежит
Фудзивара-но Ёсифуса, который, любуясь веткой цветущей вишни, сло-
жил это стихотворение в честь своей дочери-императрицы.
52 Император Энъю (годы правления: 969—984) — отец императора
Итидзе. Отрекся от престола и принял монашеский сан.
587
53 Сайсё — звание фрейлины высшего ранга.
54 Император Мураками.— Годы правления: 947—967.
55 Сэнъёдэн-но нёго — младшая императрица из дворца Сэнъёдэн. В
обычае было именовать знатных женщин согласно дворцу, где они про-
живали.
56 Левый министр.— Светскую власть в стране возглавлял большой Го-
сударственный совет, в состав которого входили Главный министр, Левый
и Правый министры, министр двора и советники разных классов. Под-
линным правителем страны в хэйанскую эпоху был, однако, канцлер или
регент из рода Фудзивара.
57 День удаления от скверны (ими-но хи) — синтоистский обычай ри-
туальных запретов. В эти дни не покидали свой дом, не принимали гостей
и писем, воздерживались от увеселений, не ели мяса, чтобы покаяться
перед богами «чистым от скверны» или чтобы избежать беды.
58 ...в должности найси-но сукэ.— Во главе многочисленного придвор-
ного штата фрейлин находилось десять титулованных дам. Найси-но сукэ —
низшая из этих должностей.
59 Пляска пяти танцовщиц (Госэти).— Исполнялась во время один-
надцатой луны, во время праздника первого вкушения риса нового уро-
жая или же по случаю первого поднесения богам нового риса вновь взо-
шедшим на трон императором.
60 ...чтобы «изменить направление пути»...— «Изменение пути» (ката-
тагаэ) — одно из средств защитной магии. Перед путешествием обычно
обращались к гадателю, который вычислял, не заграждает ли дорогу в
этот день одно из грозных божеств неба (накагами), весьма чтимых в
древней магии.
61 День встречи весны — канун «сезонного праздника» прихода весны
(Риссюн). Начало астрономической весны, по нашему стилю примерно 4
февраля. Считалось, что в это время злые духи особенно опасны, поэтому
люди часто не оставались в собственных домах.
62 Целебный шар кусудама — средство магической медицины. Укра-
шенный искусственными цветами и кисточкой из пятицветных нитей
круглый мешочек наполнялся разными ароматическими веществами, и в
праздник Танго (пятый день пятой луны) его подвешивали в спальном
покое, чтобы отгонять недуги.
63 Колотушка счастья.— Делалась из железа или меди; символически
изображала небесное оружие против недугов. Применялась при магичес-
ких заклинаниях.
64 «Охотничья одежда» (каригину).— В старину надевалась для охо-
ты, впоследствии принадлежность повседневного костюма знатных лю-
дей. Род длинного кафтана с разрезами по бокам.
65 Сёдзи — скользящие решетчатые рамы, оклеенные бумагой; служат
вместо наружных стен и внутренних перегородок.
588
66 Кормить воробьиных птенчиков.— Было в моде выкармливать руч-
ных воробышков, которых так легко задавить.
61 ...листья мальвы.— Мальва напоминает о празднике Камо.
68 Прекрасное изображение женщины на свитке...— На горизонталь-
ных свитках (эмакимоно) обычно изображались сцены из популярных
романов. Текст писался каллиграфическим почерком на цветной бу-
маге.
69 Пишешь на чистой и белой бумаге из Митиноку...— Эта плотная,
шероховатая бумага готовилась из коры бересклета в северной области
Митиноку.
™ Ярлычок с надписью «Лень удаления».— Делался из дерева ивы и
прикреплялся у мужчины к шапке, у женщины к волосам или к рукаву в
знак того, что к ним нельзя приближаться. Иногда для этой цели служил
листок аира или кусочек алой бумаги. См. примеч. 60.
71 «Босемь поучений».— Толкование буддийской Сутры Лотоса благо-
го закона (Саддхарма — пундарика сутра, санскр.). Сутра, особо чтимая
в Китае и Японии.
72 «Приношение в дар святых книг».— Верующие с душеспасительной
целью переписывали и приносили в дар священные буддийские книги.
73 Храм Бодхи.— Согласно индийской легенде, Будда Гаутама, сидя под
деревом пипал (иначе бодхи — «древо просветления», санскр.), постиг
высшую мудрость, открывающую путь к спасению. Будда — букв.: про-
светленный истиной, существо, достигшее полного совершенства; здесь:
легендарный основоположник буддизма Сиддхартха, Гаутама, Шакья-Муни,
по преданию живший в середине первого тысячелетия.
74 Лотос — буддийский символ чистоты и райского блаженства. Будда
изображается сидящим на лотосе.
75 Тайсё (полководец) — высший военный чин.
76 Тюнагон Ёситика.— Происходил из рода фудзивара, находился в род-
стве с царствующей семьей. После падения императора Кадзана постриг-
ся в монахи всего тридцати лет от роду.
77 То-дайнагон.— Имеется в виду Фудзивара-но Тамэмицу. То — ки-
тайское чтение первого иероглифа фамилии Фудзивара.
78 Сэйхан (962—999) — знаменитый буддийский проповедник.
79 «Удалились люди сии — и хорошо сделали!» — Слова из притчи,
помещенной в Сутре Лотоса. Как-то раз, когда Шакья-Муни читал про-
поведь перед толпой в пять тысяч человек, один из слушателей встал и
удалился. Шакья-Муни сказал своему ученику Шарипутре: «Подобные ему
присутствуют здесь лишь для пустой похвальбы. Удалился человек сей —
и хорошо сделал».
80 Надо написать ей письмо...— Обычай требовал, чтобы мужчина, вер-
нувшись домой после любовного свидания, немедленно послал письмо
своей возлюбленной. А она должна была сразу же ответить ему.
589
81 «На молодых ростках конопли...» — песня из антологии IX (?) «Ста-
рые и новые песни в шести томах» («Кокинрокудзё»).
82 Хаги (леспедеца двуцветная) — род кустарника. Лиловато-розовые
цветы на его длинных гибких ветках распускаются осенью. Воспеты в
японской поэзии.
83 Сакура — японская декоративная вишня.
84 Померанец неразлучен с кукушкой...— Померанец и кукушка так
сочетаются в японской поэзии, как в персидской — соловей и роза. Ку-
кушка в Японии считается певчей птицей. Голос ее слышен ночью и на
заре. По народным поверьям, она поет и в царстве мертвых.
85 Ян-гуйфэй — прославленная в китайской поэзии красавица, фаво-
ритка императора Сюань-цзуна (VIII в.); казнена во время большого
мятежа. Согласно легенде, на сюжет которой написана поэма великого
китайского поэта Бо Цзюйи «Вечная печаль», император Сюань-цзун по-
слал мага-волшебника в обитель бессмертных, чтобы призвать свою воз-
любленную к себе.
86 Прославленный китайский феникс — сказочная птица с пятицвет-
ным оперением, приносящая счастье.
87 Ясенка (японская мелия) — растение с мелкими лиловатыми цве-
тами.
88 Пруд Сарусава.— В сборнике новелл «Яматомоногатари» (X в.) по-
вествуется о том, как покинутая одним императором девушка утопилась
в пруду Сарусава.
89 «Спутанные волосы» на ложе любви — эротический образ, быто-
вавший в китайской и японской поэзии.
90 Трава микури — ежеголовка ветвистая. Нередко упоминается в япон-
ской поэзии. Любящий гибнет в разлуке, как вырванная с корнем трава
микури.
91 ...пятый день пятой луны.— В день праздника пятого дня пятой
луны чернобыльник и аир клали на кровлю, подвешивали к застрехам,
прикрепляли к одежде, чтобы отогнать недобрые силы. Позже аир заме-
нили ирисом.
92 Тасобаноки (фотиния) — вечнозеленый кустарник.
93 Сакаки — клейера японская, синтоистское священное дерево, упо-
минаемое в древнейшем солнечном мифе.
94 Асунаро — туопсис японский.
95 «Священная вершина» — гора Митакэ.
96 «Мышьи колобки» — бирючина; дуб-сии — литокарпус Зибольда; бе-
лый дуб — дуб мирзинолистный, вечнозеленое дерево.
97 ...предание о том, как Сусаноо-но микото прибыл в страну Идзу-
мо...— Как повествует древний японский миф, Сусаноо, младший брат
богини солнца Аматэрасу, изгнанный с неба за свой буйный нрав (он был
богом ветра), прибыл в страну Идзумо, где победил восьмиглавого змея,
590
которому должны были принести в жертву прекрасную деву. Неизвест-
но, какое отношение имеет белый дуб к этой легенде.
98 Юдзуриха — вечнозеленое дерево, дафнифиллум.
99 Я позабуду тебя...— Листья юдзуриха не краснеют осенью, следова-
тельно, любящий дает обет любить вечно.
100 Соловей (угуису) — короткохвостая камышовка, лучшая певчая пти-
ца Японии. В переводах на европейские языки традиционно называется
соловьем.
101 Миякодори — дальневосточный кулик-сорока, прославлен в японс-
кой поэзии.
102 Птица-искусница (такумидори) — разновидность иволги.
103 Мандаринки.— Ам&окъ мандаринских уток прославлена в поэзии
Китая и Японии.
104 Кулик (тидори) — ржанка из семейства куликов. Воспета в японс-
кой поэзии.
105 Унохана — кустарник, на котором ранним летом распускаются гроз-
дья белых цветов.
106 Насекомые (яп. муси) — в народном представлении низший раз-
ряд живых существ: насекомые, пресмыкающиеся, ракообразные и гель-
минты.
107 «Битая скорлупка» — маленький рачок (капрелла), живущий в мор-
ских водорослях.
108 Миномуси — мешочница (лепидоптера), мелкая бабочка.
109 «Жук-молотильщик» — рисовый долгоносик.
110 Муравей... бегает по воде...— Муравьи по воде не* бегают, имеются
в виду водяные клопы или жучки-вертячки.
111 «Женщина украшает свое лицо...» — Перефразированная цитата из
«Жизнеописаний мстителей» китайского историка Сыма Цяня (145—86
до н. э.): «Некий Юй Жан, поклявшись отомстить за смерть своего гос-
подина, сказал: «Доблестный муж умрет ради друга, который понимает
его. Женщина украшает себя для того, кто любуется ею».
112 «...ива у реки Адо...» — Цитата из стихотворения поэта Табито (ан-
тология «Манъёсю», т. 7).
113 Разве не сказал некогда...— Государственный деятель из рода Фуд-
зивара, Кудзё-но Моросукэ (908—960), написал в завещании потомкам:
«Во всем обиходе, будь то одежда и шапка или экипаж и кони, надлежит
довольствоваться тем, что есть под рукой. Не ищи лучшего».
114 «Не стыдись исправлять самого себя».— Цитата из книги «Сужде-
ния и беседы», где собраны высказывания китайского философа Конфу-
ция (551—479 до н. э.).
115 Сикибу-но омото — придворная дама из свиты императрицы.
116 Конь цвета метелок тростника — сивая масть, смесь белой и тем-
ной шерсти.
591
117 ...гудят луки стражников...— Злые духи якобы боялись гудения те-
тивы.
118 ...стуча сапогами.— В хэйанскую эпоху знатные люди носили са-
поги и туфли из материи и кожи, а люди низших сословий — соломен-
ную обувь.
119 Река Асука.— У этой реки изменчивое русло. Прославлена в японс-
кой поэзии как метафора изменчивости любви и человеческой жизни.
120 Ама-но ковара — «Небесная река» — танка поэта Аривара-но На-
рихира (825—880).
121 Шапка-эбоси (букв.: «ворон») — высокий колпак из черного, туго
накрахмаленного прозрачного шелка.
122 Трава омодака — стрелолист. Трава «циновка для пиявок» — водя-
ная петрушка.
123 «Опрометчивая трава».— Возможно, имеются в виду прибрежные
травы вообще. Трава «безмятежность» — разновидность папоротника.
Трава «смятение сердца» (синобугуса) — служила для окраски тканей.
Получался путаный узор пестрой окраски. В японской поэзии — метафо-
ра смятенного сердца. Плаун «в тени солнца» — плаун булавовидный.
«Аилия морского берега» — кринум японский. Мелкий тростник — низ-
корослый аланг-аланг. »Аунная трава» — коммелина; из нее добывалась
нестойкая краска для тканей. Оминаэси — патриния.
124 «Рукоять серпа» — разновидность амаранта. Цветок «гусиная
кожа» — разновидность дикой гвоздики, на глицинию не похож. Вьюнок
«вечерний лик» — тыква-горлянка. Сусуки — мискант китайский высотою
до двух метров. Осенью выбрасывает колос, цветущий мелкими желтыми
цветочк ами.
125 Ползучая лоза — пуэрария, травянистая лиана.
126 Сердце матери, у которой...— На горе Хиэйдзан возле Киото нахо-
дились буддийские монастыри. Ученичество буддийского монаха длилось
двенадцать лет. В это время он не мог спуститься с горы и увидеться с
женщиной, даже собственной матерью.
127 ...ручка топора и та истлеет.— В китайском сочинении «Описа-
ния удивительного (IV—V вв.) рассказывается старинная легенда, про-
никшая и в японский фольклор. Некий дровосек Ван Чжи засмотрелся в
горах на то, как бессмертные отшельники играют в шашки. За этот, каза-
лось бы, недолгий срок истлела ручка его топора и умерли все люди его
времени.
128 Как говорится в стихотворении «О бегущей под землей воде».—
Далее для удобства читателя в прямых скобках помещены строки зна-
менитой в то время танки, которые Сэй-Сёнагон не приводит, как
хорошо всем известные: «В сердце моем кипят // Ключом подземные
воды, // Я безмолвно люблю. // То, что не высказал я, // Сильнее
того, что сказал».
592
129 Монах, который подносит государю...— В первый день Зайца после
Нового года императору с пожеланием долголетия подносили посохи (уд-
зуэ), нарезанные из деревьев персика, сливы, камелии и т. д. Заяц —
один из двенадцати циклических знаков (мышь, бык, тигр, заяц, дракон,
змея, конь, овен, обезьяна, петух, пес, кабан), служащих для исчисления
времени. Эти названия носят годы, дни и часы.
130 Микагура — ритуальные песни, пляски и священные мистерии, ис-
полнявшиеся в синтоистских храмах.
131 Бива — род четырехструнной лютни; была заимствована из Китая в
VIII в. Четыре струны натянуты на резонатор, несколько напоминающий
мандолину. Играют на бива при помощи плектра. Цитра-co (со-но
кото) — тринадцатиструнный музыкальный инструмент (кит. чжэн),
завезена в Японию из Китая.
132 Голос лютни замолк...— Стихи в неточном переводе на японский
язык из знаменитой поэмы Во Цзюйи «Пипа» (музыкальный инструмент,
напоминающий лютню). Плывя ночью по реке, поэт и его гость услыша-
ли, как кто-то играет на пипа. «Замолкла пипа, и опять тишина, //и мы
спросить не успели». (Перевод Л. Эйдлина.) Оказалось, что играла одна
из столичных певиц, потерявшая былую красоту и вынужденная скитать-
ся по рекам и озерам.
133 Словно рассказ в «Исэ-моногатари»...— «Исэ-моногатари» — одно
из самых замечательных произведений классической японской литерату-
ры, сборник новелл со стихами-танка. Приписывается поэту Аривара-но
Нарихира (825—880).
134 В Зале совета, в пору цветов...— Цитируется строка из стихотворения
Бо Цзюйи. Обычно дамы были незнакомы с китайской поэзией и по-китай-
ски не писали. Сэй-Сёнагон знает это стихотворение, но решает в ответ
сочинить японские стихи на ту же тему и написать их японскими знаками.
135 «Неужели эта безобразная кличка...» — Знатным женщинам дава-
ли прозвища дворцов или дворцовых покоев, где они проживали. Кличка
«Травяная хижина» звучала издевательски.
136 Помощник начальника службы ремонта Норимицу — Тати бан а Но-
римицу, как считается, бывший муж Сей-Сёнагон. Служба ремонта сле-
дила за сохранностью дворцовых зданий.
137 ...старались приставить начальную строфу...— чтобы получилось
пятистишие — танка.
138 Госпожа Микусигэдоно — младшая сестра императрицы, хранитель-
ница ее гардероба.
139 Западная столица — западная часть Хэйана, в то время заброшен-
ная. То-но тюдзё должен был отправиться туда по дороге во дворец, что-
бы избежать несчастливого направления.
140 Судзуси и Накатада — герои популярного романа «Дуплистое де-
рево» («Уцубо-моногатари»), сюжет которого содержит в себе сказоч-
593
ные мотивы. Накатада претерпел в детстве большие лишения, он жил со
своей матерью в дупле дерева, служившем берлогой для медведя. Маль-
чик удил рыбу и собирал плоды, чтобы кормить свою мать. В конце кон-
цов его отец нашел их и привез обратно в столицу. Замечательный музы-
кант, Накатада играл на цитре на празднике любования кленовыми
листьями и в награду получил в жены дочь микадо. Соперник его Судзуси
тоже был музыкантом. Однажды, когда он на заре играл на цитре, небес-
ная фея спустилась с неба, чтобы послушать его.
141 «Чтение священных книг».— Каждые полгода, во вторую и восьмую
луну, во дворце собирались буддийские священники и в течение четырех
дней непрерывно днем и ночью читали Сутру совершенной мудрости
(Праджня-парамита сутра).
142 ...выщипывает себе брови.— Хэйанские женщины выщипывали себе
брови и вместо них наносили тушью две широкие черты на лбу.
143 Хорошо бы устроить в саду настоящую снежную гору...— Возведе-
ние в саду снежной горы, иногда значительной высоты, было одной из
любимых забав хэйанских аристократов.
144 Еле к берегу плывет...— По-японски рыбачка (ама) и монахиня —
омонимы. Отсюда игра слов.
145 (Ут Принцессы — верховной жрицы...— Принцесса — верховная
жрица в синтоистском храме Камо назначалась в начале царствования
каждого нового императора.
146 ...размахивая на ходу крышкой от пустой шкатулки.— Съемные
крышки от ларчиков и шкатулок служили вместо подносов.
147 Когда куродо... приносит от высочайшего имени сладкие каштаны
на церемониальное пиршество...— такие банкеты принято было устраи-
вать по случаю назначения нового министра.
148 Хакама — в старину кусок материи, обернутый вокруг бедер, впос-
ледствии длинные штаны в складку, похожие на юбку или шаровары.
149 ...каку юных танцоров Оми...— Юные исполнители священных
плясок во время синтоистких празднеств носили белые одежды, укра-
шенные синим рисунком, так называемые одежды Оми, и красные
ленты на правом плече. Девушки привязывали широкие ленты к по-
ясу.
150 Тоспожа Сигэйся (981—1002) — младшая сестра императрицы, суп-
руга наследного принца. Ее подлинное имя Фудзивара-но Гэнси. Прожи-
вала во дворце Сигэйся, отсюда прозвище.
151 Император принес государыне лютню, прозванную Безымянной.—
Хорошие музыкальные инструменты очень ценились, им давали имена.
152 Тосподин епископ Рюэн...— Епископу Рюэн, младшему брату импе-
ратрицы Садако, было в то время всего четырнадцать лет.
153 Тиёдэн — императорская сокровищница, где хранились самые зна-
менитые музыкальные инструменты.
594
154 Нет, девушка, «лицо которой было полускрыто»...— Перефразиро-
ванная цитата из поэмы Бо Цзюйи «Пипа» (см. примеч. к с. 90).
155 «Пора расставаться....» — Государыня намеком дает понять, что
знает, откуда цитата. Слушающие игру на пипа медлят расставаться: «Хо-
зяину жаль возвращаться домой, и гость забыл о дороге». (Перевод Л.
Эйдлина.)
156 На нашем пути находился дом асона Акинобу.—- Такасина-но Аки-
нобу был дядей императрицы Садако с материнской стороны.
157 ...какое-то вертящееся приспособление — жернов для обдирки риса.
158 ...готовил увеселения для ночи Обезьяны.— Согласно старинному
китайскому суеверию, ночь в цикле шестидесяти, когда соединялись цик-
лические знаки Обезьяны и «старшего брата металла», была зловещей.
Чтобы защититься от грозящей беды (в спящего могли проникнуть «три
телесных червя»), не следовало спать, и придворные проводили ночь в
играх и сочинении стихов.
159 «Единственная колесница Закона»! — Цитата из Сутры Лотоса: «Су-
ществует единственная колесница Закона. Не бывает двух или трех». За-
кон.— Имеются в виду основы буддийского учения.
160 «Среди лотосовых сидений в райском чертоге...» — Согласно уче-
нию буддийской секты Дзёдо, в Западном раю, где царил Будда Амитабха
(санскрд), душам уготованы лотосовые сиденья девяти рангов в зависимо-
сти от их заслуг в земной жизни.
161 Аевушки-унэмэ...— Избирались для службы во дворце из числа кра-
сивейших дочерей провинциальных чиновников. Унэмэ прислуживали им-
ператору за столом, сопровождали его кортеж и т. д.
162 Примерно в час Овна — в два часа дня.
163 Господин советник Кинто— Фудзивара-но Кинто (966—1041),
крупный деятель культуры. Был известным поэтом, составителем антоло-
гий, музыкантом и каллиграфом.
164 Советник Тосиката — Минамото-но Тосиката (960—1027), изве-
стный поэт.
165 Хампи — род короткой узкой безрукавки; носилась между верхней
и нижней одеждой. Опояской служил шнур метра в три длиною.
166 Буддийский монах, который...— То, что он совершает обряд другой
(синтоистской) религии в не подобающем ему облачении, кажется стран-
ным и оскорбляет глаза.
167 Заставы.— Устанавливались на границах областей и на важней-
ших дорогах. На заставах совершался досмотр путников и их поклажи, а
в военное время заставы служили для защиты. Ночью ворота запирались.
168 Храм Киёмидзу — знаменитый буддийский храм в г. Киото, в кото-
ром чтили богиню Каннон.
169 «Священное хранилище» — буддийский метафизический трактат, пе-
реведенный с санскритского языка на китайский в стихотворной форме.
595
170 ...сквозь решетчатую «преграду для собак»...— Изначально такие
решетки ставились перед лестницей, чтобы бродячие собаки не проникли
в дом, впоследствии ими стали отгораживать служебные помещения хра-
ма от святилища.
171 ...блистающие лики божества — статуя Каннон с одиннадцатью ли-
ками.
172 ...громко загудит раковина.— В буддийских храмах принято дуть в
большие раковины, чтобы возвещать часы молитвы.
173 Оплечье — кэса — принадлежность одеяния буддийского священ-
ника. Длинная полоса материи, перекидывается с левого плеча под пра-
вую руку.
174 Овятой мудрец (хидзири) — высокий чин, который носили свя-
щеннослужители буддийских сект Тэндай и Сингон.
175 Однажды мы услышали, что его светлость канцлер...— Действие
происходит в 993 или 994 г., но из последних слов «дана» видно, что он
написан после смерти императрицы в 1000 г. и носит характер воспоми-
нания. Скрытый в нем подтекст говорит о непрочности всего земного в
буддийском понимании, ведь упоенному своим успехом канцлеру Мити-
така оставалось жить очень недолго.
176 ...вершат дела, именуемые «инспекцией».— Насчет инспекции ошиб-
ка автора или переписчика. Инспекция проводилась во время второй луны.
Рассматривались послужные списки гражданских чиновников шестого ранга
и ниже, достойнейших повышали в должности, и все завершалось банке-
том.
177 ...господину сёнагону...— Юкинари делает вид, что принимает про-
звище Сёнагон всерьез, как наименование-должности.
178 ...подпись «Мимана-но Нариюки».— В шутку иероглифы имени пе-
реставлены: Нариюки вместо Юкинари.
179 Сатайбэн — придворная должность, главный секретарь Левого де-
партамента.
180 ...в час. Быка — два часа ночи.
181 «Уж не тот ли обманный крик петуха...» — В «Исторических за-
писках» Сыма Цяня помещен рассказ из эпохи «Борющихся царств»
(403—221 до н. э.), когда в Китае было несколько отдельных враждую-
щих между собою партий царств: Мэнчан-цзюнь (правитель Мэнчана),
внук Циского князя, был приглашен в могущественное царство Цинь, где
он стал министром, но потом навлек на себя подозрение в измене и был
вынужден бежать. Он с несколькими спутниками (число их Юкинари
указал ошибочно) достиг пограничной заставы Ханьгу, но она была запер-
та на ночь, а погоня уже настигала беглецов. Тогда один из них закричал
петухом, все петухи вокруг отозвались, и ворота открылись.
182 Бамбук «курэ» (то есть китайский) — бамбук-листоколосник, с уз-
кими листьями. В китайской литературе его персонифицируют, называя
596
«другом» и «этим господином». Бамбук «курэ» рос в саду возле дворца
Сэйредэн.
183 ...посадил бамбук в саду и дал ему прозвание «этот господин».—
Цитата из поэтического предисловия к стихотворению, написанному по-
китайски японским поэтом Фудзивара-но Ацусигэ (X в.).
184 Через год после смерти императора Энъю...— Император Энъю,
отец императора Итидзё, умер в 991 г. Описываемая сцена имела место
во вторую луну 992 г., когда Итидзё было лишь двенадцать лет.
185 «Сугороку» и «го» — игры китайского происхождения. «Го» — очень
сложная игра в шашки на доске с многими делениями. Белые и черные
шашки окружают и запирают друг друга. В азартной игре «сугороку»
каждый из двоих играющих имеет по пятнадцати «коней» и продвигает
их вперед в зависимости от числа выброшенных костей, чтобы занять на
шашечной доске поле противника.
186 ...щипцы для «прощальных огней»! — «Прощальные огни» зажига-
лись в последний день праздника поминовения душ Бон (Урабон), когда
прощались с душами, якобы вновь посетившими землю. Бамбуковые щип-
цы для этих костров сжигались как несчастливые, ими больше нельзя
было пользоваться. Отсюда метафора бесполезной вещи.
187 Императорские послы сидели лицом к северу...— Вероятно, ошиб-
ка: на празднике Ивасимидзу они сидят лицом к югу.
188 0-самбо — ритуальные высокие столики для торжественных пиров
или подношений богам.
189 Раковины-якугай — толстые раковины зеленоватого цвета с черны-
ми пятнами. Из них делали чарки.
190 Сион — китайская астра. Цвет сион — комбинированный: светлый
пурпур на зеленом исподе. Цвет хаги тоже комбинированный: темно-
алый на зеленом исподе.
191 Ну нет, все меня там ненавидят...— Сёнагон считали сторонницей
Левого министра (впоследствии канцлера Митинага). В 996 г. в результа-
те дворцовых интриг императрица Садако была вынуждена переехать в
Малый дворец на Втором проспекте, принадлежавший ее брату. Сёнагон
не последовала за ней.
192 Как-то раз придворные затеяли конкурс загадок...— При дворе были
в большом ходу салонные игры и состязания. Соревнующиеся делились
на две группы: Левую и Правую. Счет выигрыша велся по очкам.
193 Чашечка желудя.— Из желудей добывали краску для траурной одеж-
ды; отсюда — неприятная ассоциация.
194 ...состязания всадников.— В дни празднеств проводились состяза-
ния всадников.
195 Казурит — один из семи камней, перечисляемых в буддийских кни-
гах как драгоценные.
196 Забор из досок...— Непонятно, почему он вызывал чувство страха.
597
197 Облако зловещего предзнаменования.— Облако необычной формы
могло казаться зловещим.
198 Звезда Копье — одна из звезд Большой Медведицы. Считалось, что
она похожа на копье. Следовало избегать того направления, куда оно на-
целено.
199 Наваждение «живого духа».— Согласно распространенному суеве-
рию, душа человека, не только умершего, но и живого, может напасть на
ненавистного врага, чтобы причинить ему зло. «Живой дух» якобы поки-
дает тело во время сна, движимый ревностью или чувством мести, и сам
человек не знает об этом.
200 ...когда они ломают палочки бамбука...— Дамы-куродо при помо-
щи бамбуковых палочек измеряли рост императора, императрицы, на-
следного принца. Потом делались куклы в натуральную величину, и во
время синтоистского ритуала Охараи (Великого очищения) их погружа-
ли в бегущую воду, смывая магическим образом скверну с тех, кого они
изображали.
201 Я возгорелась желанием поклониться храмам бога Инари.— Храм
бога Инари в Киото имел три святилища, главным из которых было сред-
нее, на середине горы. Инари — божество пяти хлебных злаков. Часто
изображается как лисица.
202 Час Змеи — десять часов утра.
203 Немного подумав, он ответил мне...— Таданобу цитирует стихот-
ворение Бо Цзюйи «Персиковые цветы в храме Долины».
204 «Роса на рассвете» — слезы разлуки...— Цитата из стихотворения,
написанного по-китайски знаменитым японским поэтом и деятелем куль-
туры Сугавара-но Митидзанэ (845—903). Эти слезы, падающие с неба,
как жемчуг, льет Ткачиха, разлучаясь с Пастухом. Таданобу прочел вес-
ною стихи, относящиеся к осени, чем и насмешил Сэй-Сёнагон.
205 Такой урод, как я, похожий на бога Кацур аги...— Согласно старой
легенде, бог Кацурати был так безобразен, что днем не показывался на
глаза людям, и потому не докончил строительство каменного моста, кото-
рый буддийский святитель Эн-но гёдзя повелел ему выстроить между го-
рами Кацураги и Кимбусэн.
206 «Он не достиг еще и тридцати...» — Цитата из стихотворения, на-
писанного по-китайски, японским поэтом Минамото-но Хидзакира. За-
метив в своих волосах раннюю седину, поэт утешает себя, вспоминая
знаменитых людей Китая, которые поседели в молодые годы или рано
умерли, не дожив и до тридцати лет.
207 Наверное, вам столько же лет, сколько было Чжу Майчэню...— Бань
Гу в «Истории ранней Ханьской династии» рассказал о таком случае: один
бедный дровосек по имени Чжу Майчэнь, живший во II в. до нашей эры,
увещевал свою жену, которая решила его покинуть: «Мне уже сорок, но
в пятьдесят я буду знатен и богат». Она все-таки ушла от него, а Чжу
598
Майчэнь так усердно учился, что получил высокий государственный пост.
Тогда жена вернулась к нему, была великодушно прощена и повесилась
от стыда и раскаяния.
208 Кокидэн — название покоя во дворце, где проживала императрица.
В 996 г. император взял себе новую жену (младшую по рангу) Фудзива-
ра-но Ёсико, получившую прозвище госпожи Кокидэн.
209 Утифу си — «простонародное» имя, букв, означает: «прилечь на по-
кой». Используя это слово в его прямом значении, Сэй-Сёнагон делает
колкий намек.
210 Сяку — мера длины, равная 30,3 см.
211 Празднества в честь богов...— Эта фраза имеет несколько объясне-
ний: 1) этикет не позволял любоваться праздником, справляемым перед
дворцом императрицы; 2) боги присутствуют незримо для глаз. Они и
близко и далеко.
212 Куна предрассветная в небе.— Танка Каки-номото-но Хитомаро.
213 Тот, кто пришел бы сегодня...— Цитата из танки известного поэта
Тайра-но Канэмори (?—990).
214 Снег, и луна, и цветы...— Строка из стихотворения Бо Цзюйи, где
говорится: «Снег, и луна, и цветы // Сильнее будят тоску по тебе».
215 Пенистый вьется след...— Стихотворение поэта Фудзивара-но Су-
кэми. В оригинале построено на сложнейшей игре омонимами. Калам-
бурные стихи были в большой моде.
216 Когда я впервые поступила на службу...— Предположительно это
случилось в 993 г., но возможно, и раньше на один — три года. Мнения
исследователей по этому вопросу расходятся.
217 ...только на ночные дежурства...— Придворные дамы служили в
несколько смен.
218 Ароматное дерево чэнь — род алоэ, привозимого из Китая. Дерево
покрывали нескольким^ слоями лака и позолотой, украшали узорами (род
лака макиэ).
219 ...кто-то громко чихнул в Столовом зале.— Согласно распростра-
ненному суеверию, если после сказанных кем-то слов один из присут-
ствующих чихнет,— это верный знак того, что говоривший солгал. Иног-
да чихали нарочно.
220 Бог Тадасу — синтоистский бог, искавший правду и обличавший
ложь.
221 Армон Сики — демон, которого призывали маги, чтобы поразить
кого-нибудь проклятием. Сэй-Сёнагон хочет сказать, что случившееся с
ней — проделки демона.
222 Тот, кто первым чихнет в новогодний день.— Это считалось счаст-
ливым знаком.
223 Аддзайфу — большая административная область на юге Японии.
Включала в себя острова Кюсю, Ики и Цусима.
599
224 Путник идет вдаль...— Перефразированная строка из «Поэмы о
рассвете» китайского поэта Цзя Дао (ок. 793 — 865).
225 «О, этот горный ветер!» — Строка из стихотворения известного
поэта IX в. Фунъя-но Ясухидэ, который считался одним из шести «гениев
поэзии».
226 Рёдзэн — гора к востоку от Киото, где находился чтимый буддийский
храм. Название этой горы похоже на слово «Рёдзюсэн», как по-японски
именуется «Орлиная гора», на которой Шакья-Муни читал свои проповеди.
227 Фугэн — бодхисаттва Самантабхадра (санскр.у обычно изобража-
ется сидящим на белом слоне по правую руку от Будды.
228 «Благодетельные цари — Нио» — два царя, божества-дэва индийс-
кой мифологии, вошедшие в индийский пантеон как боги-хранители.
Статуи царей Нио воинственного и грозного вида помещались по обе
стороны ворот, ведущих в буддийский храм.
229 Каннон.— См. примеч. к с. 38. Иногда изображается как податель-
ница щедрот, многорукой, держа в руке колесо, исполняющее желания.
230 Яку си — Будда, исцеляющий от страданий, покровитель медицины.
231 Бодхисаттва Мироку — Майтрея (самскр.), Будда грядущих вре-
мен.
232 Дзидзо — бодхисаттва Кшитигарбха (санскр.), буддийское божество,
охраняющее детей и путников, оказывающее милосердие в аду. Статуи
его ставились на дорогах. Популярный персонаж японских сказок.
233 Мандзю — бодхисаттва Манджушри (санскр.у божество мудрости.
Изображается сидящим на льве по левую руку от Будды.
234 «Неколебимый владыка» — Фудосон (Фудо-мёо), грозное божество
устрашающего вида, сидящее с мечом в руке посреди языков пламени.
Бог-защитник, отгоняющий злых демонов.
235 Бэньсюань («Изборник») — большой свод китайских стихов и прозы
(IV в. до н. э.— VI в.). Составлен царевичем Сяо Туном около 530 г.
Знакомство с этой антологией было обязательным для образованных япон-
цев. Помещенные в ней произведения считались непререкаемыми образ-
цами хорошего стиля.
236 Синъфу — «Фу» — особый жанр в древней китайской классичес-
кой литературе.
237 «Записки о пяти императорах» — первый раздел «Исторических
записок» Сыма Цяня о мифических правителях Древнего Китая.
238 «Сумиёси» и т. д.— Перечисляются романы, популярные в конце X
в. До нашего времени дошел только роман «Дуплистое дерево» («Уцубо-
моногатари» ).
239 ^карани (санскрё) — молитвенные формулы, разные у разных буд-
дийских сект, призывы к божествам и т. д.
240 Пляска страны Суруга — народный танец восточной провинции Су-
руга. Изображал, как небесная фея спускается на землю.
600
241 Пляска «Мотомэго» — народный танец восточных провинций; ми-
мически изображал сцену из легенды.
242 «Пляска мира».— Танец заимствован из танского Китая. Его ис-
полняли четыре танцора в военных доспехах.
243 Танец птиц.— Родина этого танца — Индия. Исполняли его четы-
ре девочки в одеждах из перьев, изображавшие райских птиц с лицом
девы.
244 Пляска «Головы коня» — танец аннамского происхождения. Танцор
надевал маску коня.
245 «Пляска на согнутых ногах» и танец «Корейское копье» — танцы,
заимствованные из Кореи.
246 Мелодия «Оживленные ароматы».— Заимствована из Индии; лад
«Трель соловья» — из Китая.
247 Мелодия «Лотос первого лшнистра».— Родилась в Китае.
248 Поперечная флейта.— Существовало несколько разновидностей
флейт. Наиболее распространенной была бамбуковая флейта с семью от-
верстиями. Хорошая флейта считалась величайшей драгоценностью.
249 Флейта-сё или со (кит. шэн) — бамбуковая флейта из семнадцати
стволов разной длины, губной органчик.
250 Бамбуковая флейта-хитирики — инструмент музыки гагаку с рез-
ким, пронзительным тембром.
251 Завязки из белого хлопка (юдасуки).— Их носили на синтоистских
праздниках.
252 ...«держатели священных шнуров»...— Императорский паланкин
(«колесница феникса») был накрыт кровлей, увенчанной золотой лукови-
цей. С четырех углов кровли спадали длинные шнуры.
253 Наверно, это замечательно! — Далее часть текста в рукописи не-
разборчипа-
254 Танец Льва.— Танцор исполнял его в маске льва.
255 Танец Корейского пса.— Исполнялся в маске «корейского пса» —
фантастического зверя, похожегр на льва.
256 расстанутся на вершине..— Танка поэта Мибу-но Тадаминэ (868—
930?) из раздела «Любовь» антологии «Кокинсю».
257 Множество женщин, надев себе на голову...— На головах крестьянок
были большие плетеные шляпы, похожие на зонты. Женщины сажали
рисовую рассаду.
258 Вдруг вижу — по дороге от дворца Верховной жрицы...— После праз-
дника Камо Верховная жрица устраивала в своем дворце праздник для
высших сановников, начиная от самого канцлера.
259 На Горе...— Подразумевается «На Горе трех зонтов...». Императ-
рица изобразила зонт на картинке. Таким образом, письмо представляет
собой как бы загадку. Микаса («Гора трех зонтов») — намек на посети-
теля Сэй-Сёнагон.
39-3893
601
260 Однажды, когда илтератрица временно поселилась...— Действие про-
исходит в пятую луну 1000 г. Собственный дворец императрицы, на Вто-
ром проспекте, незадолго перед тем сгорел.
261 Бот, подаю «через плетень».— В антологии «Кокинрокудзё» поме-
щена танка: «Напрасно к зеленым росткам // Тянет голову жеребенок /
/ Через высокий плетень. // Так и моей любви / / Никогда тебя не дос-
тигнуть».
262 Почтовые станции.— На проезжих дорогах были устроены стан-
ции, где можно отдохнуть и получить коней и носильщиков.
263 В храме криппюмерии.— У ворот в храм Мива в провинции Ямато
росла знаменитая своей красотой криптомерия.
264 Бог Кото-но мама.— Исполнял любые, в том числе и необдуман-
ные желания, которые приносили несчастье просителю.
265 Светлый бог Аридоси.— В легенде, которая здесь рассказана, спле-
тены вместе несколько широко распространенных преданий. Э то преж-
де всего легенды об изгнании или умерщвлении стариков. Один из них
доказывает свою великую мудрость, и жестокий обычай отменяется. Ви-
димо, с континента было занесено в Японию предание об искусном мас-
тере, который придумал хитрость, как при помощи муравья продеть нит-
ку сквозь спиральный ход в камне. Такую уловку приписывали в Древней
Греции Дедалу — мифическому строителю критского Лабиринта. У Сэй-
Сёнагон легенда меняет свою социальную окраску, вместо ремесленника
ее героем становится аристократ.
266 Цураюки — Ки-но Цураюки (859—945), знаменитый поэт, соста-
витель антологии «Кокинсю». Танка его гласит: «Как ведать я мог, // Что
в этом, туманами скрытом, // Небе чужой страны // Таится незримо
для взора // «Муравьиный ход» — Аридоси?
267 Малый дворец на Первом проспекте...— Император переехал туда
после пожара, уничтожившего дворец Сэйрёдэн в шестую луну 999 г.
268 «Сосны Такасаго» — знаменитая легенда, на тему которой были со-
зданы народные песни, лирические стихи и впоследствии пьеса театра
Но. Возле бухты Такасаго росли две древние сосны — «черная» и «крас-
ная». Согласно древним народным поверьям, в каждом дереве живет дух.
Две эти сосны — любящие супруги — стали поэтическим символом вер-
ной любви. В 1930 г. «красная сосна», просуществовав около двух тысяче-
летий, засохла.
269 Страна Овари — провинция, расположенная на востоке острова
Хонсю. Жители ее имели репутацию грубых, неотесанных людей.
270 Жрицы, читающие моления богам.— Жрицы синтоистских храмов
(мико) иногда вместо молебствий голосили что в голову придет.
271 Бедунъя первым делом...— Заклинательница, видимо жрица-мико,
готовит из белой, пятицветной или золотой бумаги полоски, так называе-
мые гохэй. Полоски эти прикрепляются к жезлу (нуса) или вешаются
602
перед синтоистским святилищем, заменяя собой полотнища, которые в
древности приносились в дар богам и получили ритуальное значение. Взма-
хивая жезлом с бумажными полосками, жрица читает синтоистские зак-
линания, восходящие к шаманскому обряду.
272 Дш/ зловещего предзнаменования.— Дни зловещего или счастливого
предзнаменования вычислялись гадателем. Обычай этот не исчез и до сих
пор.
273 ...не соблюдают вежливости в письмах! — В эпоху Сэй-Сёнагон
как раз закладывались и развивались сугубо вежливые формы языка.
274 ...глядя на луну над горой Обасуто? — На эту гору в местности
Сарасина (провинция Синано) принято было любоваться во время пол-
нолуния.
275 Ъек журавлиный в тысячу лет.— Журавль считался символом дол-
голетия.
276 ...поставили Аьва и Корейского пса...— Статуи Льва и Корейского
пса должны были отгонять злых демонов.
277 Тоспожа Третья...— Дочерям было принято давать вместо имен по-
рядковые числа.
278 ...я бы напомнила им слова поэта Канэдзуми...— Сэй-Сёнагон оши-
бочно приписывает эту танку Канэдзуми. Автор ее известный поэт Сосэй
(?—909).
279 ...помятый сном «утренний лик».— «Утренний лик» — род вьюн-
ка.
280...«узнал ты раньше меня»...— Цитата из танки: «Когда в глубине
гор // Впервые вдруг зазвучали / / Ранние соловьи, // Узнал ты раньше
меня, // Что снова весна вернулась...» Автором предположительно явля-
ется поэт Фудзивара-но Нобуаки.
281 Тремя пришло возделать...— Стихотворение Ки-но Цураюки.
282 «Не обнажились ли сердца цветов?..» — Намек на стихотворение
Бо Цзюйи «Долгая тоска в разлуке». Цветы сорвал весенний ветер. Сэй-
Сёнагон отвечает цитатой из этого же стихотворения: «Я все думал о вас,
//А осенняя ночь бесконечна... / / Девять раз в единую ночь //К вам
душа моя возносилась».
283 Час Тигра — четыре часа утра.
284 Нет, скорее конюший сопровождает всадника.— Насмешка основа-
на на том, что сайсё — жена начальника государственных конюшен. Это
дает фрейлинам повод сравнить Сэй-Сёнагон с простым конюхом.
285 ...в духе старой песни о солеварне Тика...— Солеварня Тика в Ми-
тиноку. Песня гласит: «Курится варница рядом с тобой, // Но соли вкус
// До тебя не доходит». Смысл этой старой песни в том, что двое любя-
щих находятся близко друг от друга, но встретиться не могут.
286 «Песни на современный лад» (имаё-ута) — лирическая песня в че-
тыре или восемь стихов.
603
287 Люблю слушать, как ночной страж...— Специальная служба време-
ни (Токидзукаса) измеряла время при помощи клепсидры, а также на-
блюдала ход небесных светил.
288 Возлюбленный девушки Отикубо — герой «Повести о прекрасной
Отикубо» («Отикубо-моногатари»). См.: «Повесть о прекрасной Отику-
бо» (М.: Художественная литература, 1988).
289 Сумею ли забыть? — Цитата из танки, помещенной в антологии
«Манъёсю».
290 «Пускай не знаешь ты...» — Цитата из танки поэта Минамото-но
Нобуакира.
291 ...каковы сегодня снега на вершине Сянлу? — Намек на стихотво-
рение Бо Цзюйи: «Солнце на небе взошло, // А я все лежу на постели,
// Холод в башне царит, // Накинул горой одеяла. // Колокол храма
Иай // Слышу, склонясь на подушку. // Снег на вершине Сянлу / /
Вижу, подняв занавеску». Сэй-Сёнагон догадывается, что императрица
просит открыть окно.
292 «Боюсь, что этой же ночью...» — Видимо, намек на легенду о
том, что некий младший военачальник Фукагава влюбился в красавицу
и поэтессу Оно-но Комати. Она велела ему в доказательство любви
провести возле ее дома сто ночей. Он умер накануне обещанного сви-
дания.
293 Матушка светлейшего господина Охара — знаменитая поэтесса (?—
995), создала лирический дневник «Кагэро-никки» («Дневник летучей
паутинки»). Подлинное ее имя неизвестно.
294 Господин Охара — Фудзивара-но Митицуна (995—1020). Ему при-
надлежали дворец Охара ( ?), а также дворец Оно.
295 Будит криком...— В написанном по-китайски стихотворении япон-
ского поэта Мияко-но Ёсика (?—879) говорится: «На рассвете «Чело-
век-петух» будит криком просвещенного монарха». «Человек-петух» (на-
звание должности) возвещал зарю, его головной убор был украшен гребнем
петуха (древний китайский обычай). Мудрый царь вставал с зарей, что-
бы браться за государственные дела.
296 Сад возле обветшалого дома...— Существует предположение, что
Сэй-Сёнагон изобразила ветхое жилище, куда вынуждена была удалиться
на склоне лет.
Камо-но Тёмэй
«Записки из кельи»
1 -«перлами устланной» — то есть прекрасной; видимо, постоянный
эпитет.
604
2 ...временный этот приют...— Образ мира как временного приюта
на бесконечном пути человеческих существований был чрезвычайно рас-
пространен в японской литературе того времени.
3 Ангэн.— Периодам правления государей в Японии, по примеру Ки-
тая, давались особые девизы, имевшие благоприятный смысл. Так, «Ан-
гэн» значит «Источник покоя».
4 «Адский вихрь» — по буддийской мифологии, забрасывал души греш-
ников в первую из трех областей ада — огненный ад.
5 Хэйан был заложен при государе Камму в 793 г. и в основном завер-
шен в 806 г. При государе Хэйдзэй была сделана неудачная попытка вновь
сделать столицей город Нара, но при государе Сага столицей опять стал
Хэйан (810 г.).
6 Нанива — старинное название г. Осака.
7 Сердца людей все изменились.— Вся эта тирада характеризует то по-
ложение, которое создалось в связи с господством выступившего первым
на политическую арену военного дома Тайра с Киёмори во главе. Упоми-
наемое здесь перенесение столицы (собственно, не в Нанива, как гово-
рит Тёмэй, но в Фукухара) совершилось по повелению этого Киёмори. С
приходом к власти военного сословия, естественно, изменился и внешний
вид городского быта: вместо аристократического экипажа, запряженного
медлительными волами,— оседланные кони. Обозначалась и сфера поли-
тического и экономического тяготения: дом Тайра владел землями глав-
ным образом в Юго-Западной Японии.
8 Бревенчатый дворец — наименование дворца, выстроенного импе-
ратором Тэнти в провинции Тикудзэн в Асакура и предназначенного для
остановок во время путешествий. Дворец представлял собой грубо сколо-
ченную из почти необделанных деревьев постройку.
9 Прежнее селение — старая столица, Хэйан.
10 Служилые люди — самураи, воины.
11 Приходилось мне слышать...— Обычная ссылка на «золотой век». В
данном случае имеется в виду китайский император Яо, совершенно не
требовательный к своему жилищу, и японский государь Нинтоку, заклю-
чивший по отсутствию дыма над кровлями его подланных, что им нечего
варить на обед.
12 ...рыбы в мелкой воде — слова Будды, приведенные в сборнике «По-
учительные примеры из священных книг о бесконечном странствовании»
(«Одзёёсю», авт. Гэнсин, 985г.): «Дни проходят, жизнь расточается, и
ты будто рыба в мелководье».
13 ...в этой юдоли порока и зла.— Согласно буддийскому учению, от
начала проповеди Будды должно пройти три эпохи: эпоха закона, эпоха
подобия закона и эпоха конца закона, когда люди, погрязнув в пороке и
зле, отвернутся от учения Будды. Времена Тёмэя считались как раз тако-
выми.
605
14 Ниннадзи — храм секты Сингон («Истинного Слова»); расположен
в нынешнем Киото.
15 ...к жизни вечной.— Первая буква санскритского алфавита, по учению
Сингон, являет образ истока, начала начал. Само ее созерцание освобожда-
ет от страданий, выводит на путь, в конце которого можно стать буддой,
достичь нирваны — чистого блаженства, существующего в бесконечности.
16 ...было нечто подобное.— В те годы свирепствовала моровая язва.
17 ...в храме Тодайдзи...— Храм Тодайдзи в Нара был построен в 749—
751 гг. как символ японского буддизма. В нем находится шестнадцати-
метровая статуя сидящего Будды Вайрочана — Будды Света.
18 ...изображение Амида...— Будда Амида (санскр. Амитабха), по буд-
дийской мифологии, обитает на западе — там, куда уходит солнце.
19 Фугэн — бодхисаттва Самантабхадра (санскр.). Бодхисаттва — суще-
ство безграничного милосердия и сострадания; достигнув высокой степени
святости, он все же остается в мире, чтобы помогать людям, защищать все
живое. Фугэн изображается на белом слоне по правую руку от Будды. Он
олицетворяет неукоснительно действенное добро учения Будды.
20 Фудо (Фудо-мёо) — грозное божество, отгоняющее злых демонов;
изображается с мечом среди языков пламени.
21 Кото, бива.— См. примеч. 134 к «Запискам у изголовья».
22 ...глядишь на волны глшуиний...— Тяжелые гроздья глициний колы-
шутся, как волны. Сравнение глициний с облаками — образ заката — свя-
зано с представлением о том, что достигшего страны блаженства встреча-
ют Будда Амида и бодхисаттвы, летящие на лиловых облаках.
23 ...слушаешь кукушку...— Кукушка именуется в поэтической мифо-
логии «птицей потусторонних гор» (она сопровождает умершего в стра-
ну смерти).
24 Осенью — весь слух заполняют голоса цикад...— Камо-но Тёмэй
имеет в виду стихотворение Бо Цзюйи, посвященное его другу Ли Один-
надцатому: «Думая о тебе вечером, поднялся на холм в соснах и стою.
Думы сверчков, голоса цикад заполняют слух, это осень». Цикада по-
японски «уцусэми», этим же словом обозначается «земная жизнь».
25 ...отдавшись всем тем «светлым волнам, что идут вслед за ладь-
ей»...— Слегка измененные строчки из пятистишия-танки Ман-сями (Сами
Мандзэй, VIII в.), помещенного в антологиях «Манъёсю» и «Сюивакасю»
(998 г.): «С чем сравнить нашу жизнь? След белых волн от ладьи, плыву-
щей в утреннем сумраке». Оканоя — восточный берег реки Удзигава, на
который открывался вид с горы Тояма, где жил писатель.
26 Дзгшзё — японское чтение названия китайской реки Сюньян (Янц-
зы), где разворачивается действие поэмы Бо Цзюйи «Пипа», повествую-
щей о горестной судьбе замечательной певицы. Гэн Тотоку — Минамото
Цунэнобу (1016—1097), знаменитый поэт и музыкант. Вся эта фраза
ассоциативно строится на слове «плющ» (кацура); шелест листьев плю-
606
ща звучит в начале поэмы Бо Цзийи и в названии места, где жил Мина-
мото Цунэнобу.
27 У красот природы собственников нет,— Слова Бо Цзюйи. Далее у
него сказано: «Горы принадлежат тому, кто любит горы».
28 Сэмимару — поэт и музыкант (нач. X в.). Два его стихотворения
входят в антологию «Синкокинсю».
29 Сару мару — поэт начала эпохи Хэйан (?). Биография неизвестна.
Имя его окружено легендами.
30 ...«то не отец ли мой? Не моя ли это мать?» — Слегка изменен-
ное стихотворение, приписываемое японскому монаху Гёки-босацу (668-
749), который в свою очередь цитирует мысль одной из буддийских книг:
«Все живущее — мой отец и моя мать».
31 ..я чувствую, насколько я далек уже от мира.— Слегка измененное
стихотворение великого японского поэта Сайге (1118—1190).
32 Все три мира — всего лишь одна душа! — В бесконечной цепи пе-
рерождений есть три мира: страстей, чистых желаний, бесстрастия. Тё-
мэй цитирует здесь «Сутру Лотоса Благого Закона». Далее в сутре сказа-
но: «...вне души никакого закона нет».
33 Не будешь рыбой...— Основано на одном из пассажей главы 17-й
«Осенний разлив» книги «Чжуан-цзы».
34 ...«трех путей»...— После смерти грешник, в зависимости от соде-
янного, может попасть в одну из трех сфер ада: в огненный ад, ад голод-
ных демонов, ад низменных тварей.
35 ^ёме-кодзи (Вималакирти — владетель «чистого имени») — один из
учеников Будды; отказался от богатства и удовольствовался бедной лачу-
гой.
36 Сюрихаядоку (санскр. Судапантхака) — имя одного из самых не-
способных и упрямых учеников Будды.
37 Рэн-ин — монашеское имя Тёмэя.
Кэнко-хоси
«Записки от скуки»
1 Тонэри — младшие придворные чиновники.
2 Мудрец Дзога (917—1003) — ученый-буддист, сын крупного придвор-
ного чиновника Тати бана Цунэхира.
3 Истинно мудрые сочинения — книги конфуцианского канона.
4 Кудзё— Фудзивара Моросукэ (908—960), министр при дворе им-
ператоров Сюдзяку и Мураками.
5 Не забывать о грядущем рождении — соЪмомть предписания буд-
дийского учения в надежде на воздаяние в следующей жизни.
607
6 Лкимото-но-тюнагон — хэйанский вельможа Минамото Акимото
(1000-1047).
1 Прежний принц пиосё— принц Канэакира (914—987), ученый и
поэт, глава придворного ведомства Накацукаса (тюсё). Один из его сы-
новей был слабоумным.
8 Первый министр Кудзё — Фудзивара Корэмити (1093—1165). Два
его сына отличались слабым здоровьем и рано умерли.
9 Левый министр Ханадзоно — Минамото Арихито (1103—1147),
внук императора Сиракава (1073—1086). Увидев однажды сына прин-
ца Канэакира, он заявил, что лучше не иметь детей, чем иметь недо-
стойных.
10 Министр Сомэдоно — прозвище Фудзивара Ёсифуса (804—872), ос-
новоположника системы регентства рода Фудзивара. Не имея сына, он
усыновил своего племянника Мотоцунэ (836—891).
11 «Рассказы Старца Ёцуги» — другое название сборника историчес-
ких повествований Окагами («Великое зерцало», XII в.).
12 Принц Сётоку (574—622) — крупнейший государственный деятель
древней Японии. Оставил после себя 14 детей.
13 «Здесь урежь, там убавь: думаю, что потомков не будет».— По-
видимому, имеются в виду потомки, достойные самого принца или близ-
кие к нему по вере и духовным интересам.
14 Равнина Лдаси — место, где находилось обширное кладбище; в тра-
диционной поэзии — символ эфемерности земной жизни, постоянный
эпитет к слову «роса».
15 Торибэ — гора, возле которой располагалось старинное кладбище.
Лым над горой Торибэ — символ непрочности земного бытия.
16 Отшельник Кумэ — буддийский монах, который, по преданию, воз-
несся было на небо, но, узрев сверху стирающую женщину, засмотрелся
на ее обнаженные ноги, лишился святости и свалился на землю.
17 Шесть скверн (будд.) —цвет (сладострастные грезы), голос (лю-
бовные песни), аромат (запах плоти), вкус (чревоугодие), касание (при-
косновение к обнаженному телу) и закон (суесловие). Каждая из них
может охватить человека мраком страстей и отдалить достижение «ис-
тинного просветления».
18 Ротокудайдзи — прозвище Фудзивара Санэсада (1138—1190), ко-
торый последовательно занимал посты Министра двора, Левого и Право-
го министров.
19 Сайгё— знаменитый поэт (1118—1190).
20 Каннадзуки — старинное название 10-й луны.
21 Лкадана — полка перед изображением Будды, на которую ставят
ритуальный сосуд с водой и живые цветы.
22 Приглашаешь в друзья людей невидимого мира — читаешь сочине-
ния древних мудрецов.
608
23 «Литературный изборник» — Вэньсюань (VI в.), китайский сбор-
ник поэтических и прозаических образцов.
24 «Сборник сочинений господина Бо» — сборник стихов знаменитого
китайского поэта Бо Лэтяня (Бо Цзюйи, 772—846).
25 «Каноническая книга мудреца из Наньхуа» — Наньхуацзин, трактат
древнекитайского философа Чжуан Чжоу.
26 Цураюки — Ки-но Цураюки (883—946), крупнейший поэт, фило-
лог и писатель хэйанской Японии.
27 «Собрание старинных и новых песен» (Кокинсю) -- поэтичес-
кая антология (20 книг, более 1100 стихотворений), составленная в
905—922 гг. специальной коллегией под руководством Ки-но Цураю-
ки.
28 «Повесть о Гэндзи» — роман Мурасаки Сикибу (978—1016), одно
из величайших художественных полотен своего времени.
29 «Новое собрание старинных и новых песен» (Синко-кинсю) — по-
этическая антология (20 книг, ок. 2000 стихотворений), составленная в
1205 г. Фудзивара Тэйка (1162 — 1241) и другими поэтами.
30 Иэнага — поэт рубежа XII—XIII вв. Минамото Иэнага. С конца XII
в. двадцать лет вел дневник, в который включил многие исторические
события.
31 Эйкёку — собирательное название песен, в сопровождении которых
исполнялись древние ритуальные танцы.
32 Рёдзинхисё — антология стихотворений i? жанре имаё. Составлена
ок. 1169 г. императором Госиракава (1127—1192). Сохранилась неболь-
шая ее часть (ок. 500 стихотворений) — буддийские песнопения, синто-
истские обрядовые и праздничные песни и народные песни.
33 Кагура — ритуальные синтоистские пляски. Исполняются в масках.
34 Хитирики — бамбуковая свирель.
35 Бива — разновидность лютни^См. примеч. 134 к «Запискам у изго-
ловья».
36 Японская арфа (яп. вагон, яматогото) — инструмент, отдаленно на-
поминающий гусли.
37 Помраченность (будд.) — следствие мирских желаний, источник
страданий. Очищение от помраченности приводит к нирване.
38 Сюй Ю — по преданию, китайский отшельник. Император Яо (XXII
в. до н. э.) предложил ему свой престол, однако Сюй Ю заявил, что это
предложение осквернило его уши, и омыл их в реке Инчуань.
39 Сун Чэнь.— В собрании биографий знаменитых мужей Китая — Мэн-
цю (746 г.) упоминается отшельник Сун Чэнь, происходивший из знат-
ной семьи. Там говорится, что в зимние месяцы он спал на охапке соло-
мы, которую утром убирал.
40 Лромат цветущего апельсина в японской поэзии воспевается как
воскрешающий нежные воспоминания.
40-3893
609
41 Омовение Будды — храмовая служба и церемония по случаю годов-
щины со дня рождения будды Шакья-Муни (в средние века — второй
день четвертой луны, ныне — 8 апреля).
42 Праздник — синтоистское празднество в святилищах Камо, совер-
шавшееся в день Птицы 4-й луны (ныне — 15 мая) после полудня.
43 Когда в карнизы втыкают ирис...— Имеется в виду праздник ириса
или праздник мальчиков, проводимый в 5-й день 5-й луны.
44 Заклинания шестой луны — синтоистская церемония, совершавша-
яся в последний день 6-й луны для умиротворения злых божеств.
45 Празднования седьмого вечера — праздник Танабата (встречи двух
звезд, Пастуха и Ткачихи), отмечавшийся в 7-й день 7-й луны.
46 Имена будд — буддийская церемония, проводившаяся при дворе с
19-го по 21-й день 12-й луны, когда возглашались имена будд прошедше-
го, настоящего и будущего миров из «Сутры имен будд».
47 Выход посыльного пред лотосом — обряд приношения жертвенно-
го риса гробницам предков императора. Совершался в специально выб-
ранный день 12-й луны.
48 Изгнание демона — пантомима ритуального характера. Проводилась
в ночь на Новый год.
49 Почитание четырех сторон — церемония поклонения предкам, со-
вершаемая императором утром первого дня нового года.
50 Праздник душ — синтоистский праздник встречи с душами усоп-
ших предков. В XIV в. в столице проводился в середине 7-й луны, а в
отдаленных провинциях — в последний день года.
51 ...украшенная сосенками...— Оотллсно поверью, новогодние украше-
ния из сосновых веток на воротах угодны богам и предохраняют от бо-
лезней.
52 Юань и Сян — реки в Китае, в провинции Хунань, где долгое время
служил автор стихотворения, Дай Шулунь (732—789).
53 Цзи Кан (223—262) — китайский поэт, один из Семи мудрых бам-
буковой рощи.
54 Татиакаси (татэакаси) — разновидность сосновых факелов.
55 Церемония объяснений сутры Всепобеждающего Закона — проводи-
лась во дворце Чистой Прохлады в 5-ю луну настоятелями крупных буд-
дийских храмов в присутствии императора.
56 ^рвятивратный — поэтическое название императорского дворца.
57 Росистый терем — открытая беседка с помостом, где во время праз-
днеств при дворе исполнялись ритуальные танцы.
58 Трапезная — комната в западной части дворца Сэйрёдэн, в которой
император завтракал и принимал придворных.
59 Малый дощатый настил — мощеный дворик во дворце Сэйрёдэн.
60 «Стан к ночи готовь» — команда дворцовым слугам для зажжения
факелов во время празднеств; подавалась с наступлением сумерек.
610
61 Зал Придворных ^рм — зал в императорском дворце, в котором хра-
нился один из символов императорской власти — священное зерцало Ята-
но микагами. Его охрану несли дамы из свиты императора.
62 Первый министр Токудайдзи — фудзивара Кинтака (1253 —1305).
63 Храм на равнине — Но-но-мия, синтоистское святилище, в кото-
ром принцессы крови проходили обряд очищения перед отправлением
на посвящение в синтоистский комплекс Исэ по случаю вступления на
престол нового императора.
64 Вековые рощи.— Синтоистские святилища располагаются, как пра-
вило, в живописных местах среди старинных рощ.
65 Нефритовая ограда — поэтическое название ограды вокруг святи-
лища.
66 Полотнища, висящие на священном дереве сакаки — обрядовые очи-
стительные полотнища из луба тутового дерева, которые развешиваются
вокруг святилища. В наше время заменяются полосами бумаги.
67 С кем побеседуешь о старине, если персик и слива не говорят? —
Намек на стихотворение Сугавара Фумитоки (899—981): «Персик и слива
не говорят, / / Много весен прожив. // Дым и туман не имеют следов —
// Это то, что жило в старину».
68 Кёгоку — резиденция Фудзивара Митинага (966—1027), который
свыше тридцати лет занимал высшие государственные посты и был фак-
тическим правителем Японии.
69 Ходзё — буддийский храм, в котором Митинага поселился после по-
стрижения в монахи.
70 «Вельможа из храма» — прозвище, которое Фудзивара Митинага по-
лучил после пострижения.
71 Большие ворота — главные ворота в храме.
72 Сёва (Справедливый мир) — девиз, под которым правил импера-
тор Ханадзоно (1308—1318) в 1312—1316 гг.
73 Зал Безмерно Долгой жизни — один из павильонов храма Ходзё.
74 ^рвять будд — статуй будды Амитабха, олицетворяющие де-
вять ступеней буддийского рая.
75 Дзё и шесть сяку — меры длины: дзё — 3,79 м, сяку — 3,79 см.
76 Кодзэй-дайнагон — прозвище знаменитого каллиграфа Фудзивара
Юкинари (972-1027).
77 Канэюки — Минамото Канэюки, художник и каллиграф; годы жиз-
ни не установлены.
78 Храм Цветка Закона — храм буддийской секты Хоккэ, считающей
основой веры «Сутру Лотоса» (или Цветка Закона).
79 Мир, который ты не сможешь увидеть — мир, каким он станет после
твоей смерти.
80 Были люди, жалевшие, что окрасится белая нить, печалившиеся, что
дорога разделится на тропы.— В сочинении Лю Аня (178—122 гг до н.
611
э.) Хуайнань-цзы есть такое место: «Ян-цзы, увидев развилок дороги, зап-
лакал, сказав, что по ней можно поехать и на юг, и на север. Мо-цзы,
увидев шелковую нить, заплакал, сказав, что ее можно окрасить и в жел-
тый, и в черный цвет».
81 «Сто песен времен экс-имперапюра Хорикава» — сборник, состав-
ленный в 1100 г. Фудзивара Кимидзанэ (1053—1107) из стихотворений
шестнадцати поэтов (по сто стихотворений каждого поэта), живших в
правление Хорикава (1079—1107).
82 «Остались лишь фиалки, / / Но и они смешались с тростником» —
из танка Фудзивара Кимидзанэ. Фиалки в зарослях тростника — образ
заброшенного сада, бывшего когда-то местом свиданий.
83 Церемония Передачи государства.— Имеется в виду передача сим-
волов власти новому императору.
84 Меч, яшма и зерцало — символы императорской власти в Японии.
85 Новый монах-имперапюр — здесь: Ханадзоно, отрекшийся в 1318 г.
86 Год всеобщего траура — год траура по умершему императору или
императрице.
87 Хижина скорби — временная постройка, в которой на период трау-
ра по императору поселялся наследный принц.
88 На землю положены доски пола.— В Хижине скорби черный пол
настилали прямо на землю.
89 Шторы из камыша.— В обычное время вешали бамбуковые шторы.
90 Ленты над гипюрами.— Во дворце над шторами протягивались лен-
ты из яркой тонкой ткани. Во время траура на ленты шло грубое полотно
мышиного цвета.
91 Промежупючная тьма (будд. «семь седьмин») — 49 дней после смер-
ти человека, состояние между прежней жизнью и новым рождением.
92 «Лень за днем все далее покойный».— Строфа из стихотворения в
«Литературном изборнике»: «С каждым днем все далее покойный. //С
каждым днем все ближе нам живые...»
93 Установленный день — годовщина смерти.
94 Лень переноса резиденции.— Имеется в виду церемония освящения
нового дворца.
95 Гэнкимонъин (1246—1329) — монашеское имя матери императо-
ра Фусими (1288—1298).
96 Гребневидный проем — проход в стене дворца, имеющий в центре
выемку для укрепления фонаря.
97 Канъиндоно — один из императорских дворцов в Киото.
98 Кайко — раковина со своеобразным запахом. Использовалась для при-
готовления ароматических составов.
99 Хорагай — раковина. Буддисты-отшельники дуют в ее отверстие,
чтобы извлечь звук, якобы настраивающий на благочестивые размышле-
ния.
612
100 Хорошо и нехорошо суть одно и то же.— Даосское положение.
Истин-ный человек стоит выше различия между мудростью и глупостью,
добром и злом.
101 Хонэн (1133—1212) — основатель и проповедник буддийской секты
Чистой земли Дзёдо.
102 «Поклоняюсь будде Амитабха» — молитвенная формула, которую
произносят адепты секты Чистой земли. По учению Хонэна, ее следует
произносить непрерывно, шестьдесят тысяч раз в день.
103 Такая странная особа не может вступить в брак.— Отрывок име-
ет юмористический подтекст. В старинных медицинских сочинениях го-
ворится, что если у девушки на выданье брак почему-либо задерживается,
она может впасть в недуг, выражающийся в «пристрастии к необычай-
ным вкусам». Лекарством от недуга считался брак.
104 Камоские бега — скачки ритуального характера, проводившиеся в
5-й день 5-й луны в святилище Верхний Камо.
105 Карахаси-тюдзё — Карахаси Масакиё (1182—1230) из рода Му-
раками Гэндзи. Тюдзё — одно из высших воинских званий.
106 Ни-но-маи — шуточный танец, один из двух участников которого
выступает в маске, изображающей безобразно опухшее женское лицо.
Маска окрашивается в красный и черный цвета.
107 Сасинуки — разновидность старинных японских шаровар.
108 Сидзи — подставка в форме скамеечки для оглобель порожней по-
возки.
109 Кинъё — Фудзивара Кинъё (ум. в 1301 г.), член свиты императора.
110 Епископ Регаку — настоятель монастыря Энрякудзи, поэт. Годы
жизни не установлены.
111 Эноки — железное дерево (китайское).
112 Янагивара — район средневекового Киото.
113 Хойн — «Печать Закона» — высший буддийский сан.
114 Киёмидзу — храм буддийской секты Хоссо в Киото.
115 Хиэ — гора на северо-востоке от Киото, на которой расположен
монастырь Энрякудзи.
116 Сановник Мицутика — один из активных противников диктатуры
рода Ходзё, Фудзивара Мицутика (1176—1221). Убит политическими
противниками.
117 Экс-император — здесь: Готоба, постригшийся в монахи в 1198 г.,
после отречения от престола.
118 «/десять условий» из храма Лес Созерцания — «Десять условий, не-
обходимых для возрождения в раю» (Одзё дзюин), трактат (Эйкан-рис-
си (1032—1111), настоятеля храма Лес Созерцания Дзэнрин).
119 Синкай — монашеское имя Тайра (Ханадзоно) Мунэтика, сюзере-
на провинции Ава. В конце XII в., после поражения в междуусобной вой-
не с Минамото, от постригся в буддийские монахи, много странствовал.
613
120 Сиракава — поселок; ныне — район города Киото.
121 Сайондзи — буддийский храм в селении Кинугаса (ныне — храм
Каэндзи в районе Кинугаса города Киото).
122 Хигасияма — гряда холмов к востоку от города Киото.
123 kiyu (Агоин) — буддийский храм возле города Киото.
124 Ошава — горная речка на юго-востоке провинции Ямасиро.
125 Камэяма — дворец в уезде Кацурано провинции Ямасиро.
126 Ои — название местности в провинции Ямасиро.
127 Удзи — селение, известное искусством плотников. Ныне город.
128 Ниннадзи — буддийский храм. Другое название — Омуро.
129 Ивасимидзу — одно из крупнейших синтоистских святилищ, Ива-
симидзу Хатимангу. Посвящено культу бога Хатимана.
130 Храмы Крайней Радости — амида-буддийские храмы у подножия
горы Отокояма, подчиненные святилищу Ивасимидзу Хатимангу.
131 Кора — два вспомогательных святилища у подножия Отокояма.
132 Вариго — набор лакированных коробочек для хранения пищи.
133 Нараби-но-ока — гряда холмов в окрестностях Киото.
134 Сплетать пальцы в магических жестах — один из мистических при-
емов монахов буддийской секты Сингон.
135 Павильон Истинной колесницы — часть храма Ниннадзи.
136 Мести связок монет.— Старинные монеты отливались с отверсти-
ями посредине, чтобы их можно было нанизать на шнур.
137 Свепшльник Закона — глава буддийской секты.
138 Бочонки из деревни Охара.— Обычай связан с игрой слов: в другом
написании это словосочетание означает «послед из чрева».
139 Энсэй-монъин— монашеское имя принцессы Эцуко (1259—
1332).
140 «Дул<йх? о вас с любовью».— В стихотворении рисуется внешний
вид слоговых знаков, образующих слово «коисику» — «любовно».
141 кдзяри {санскр. акарья — учитель) — буддийский наставник.
142 Последующие семь дней — буддийская церемония при дворе во 2-ю
неделю нового года.
143 Канцлер Окамото — Фудзивара Иэхира (1282—1324).
144 Сяку и бу — меры длины: 30,3 см и 3,03 см соответственно.
145 «Повесть из Исэ» — литературный памятник X в.
146 Дялгяя луна — девятый месяц лунного календаря.
147 Ивамото и Хасимото — святилища, подчиненные Верхнему Камо.
148 Аривара Нарихира и Фудзивара Самоката — поэты IX и X вв., культу
которых посвящены святилища Ивамото и Хасимото.
149 Рсимидзу-но-касё — поэт, буддийский монах Дзиэн (1155—1225),
глава секты Тэндай, выходец из рода Фудзивара.
150 Имадэгава — императрица Ёсико, супруга императора Камэяма.
151 Цукуси — старое название о. Кюсю.
614
152 Высокомудрый из храма на горе Сёся — видный буддийский про-
поведник Сёку-сёнин (910—1007) из храма Энкёдзи.
153 Сэйсёдо — зал в павильоне Буракуин императорского дворца. Здесь
праздновалось вступление на престол нового императора.
154 Тэнъо — девиз правления императора Годайго (1319—1320).
155 Кикутэй — Фудзивара Канэсуэ (1275—1339), основатель рода Има-
дэгава.
156 Тэндзё, боку ба.— Музыкальным инструментам присваивались соб-
ственные имена, и с ниОми были связаны разного рода предания.
157 Кинукадзуки — разновидность женской накидки.
158 Перевоплотившиеся — бодхисаттвы, праведники, заслужившие права
войти в нирвану, но пожелавшие вновь появиться в этом мире в облике
человека, чтобы помогать очиститься другим.
159 «Великое созерг^ание» — один из основных трактатов секты Тэн-
дай, Мака Сикан (кит. Мокэ чжигуань).
160 Вэнга — распространенный в средние века поэтический жанр. Уст-
раивались состязания в сочинении рэнга.
161 Тонъа — монашеское имя поэта Никайдо Садамунэ (1289—1372),
близкого друга Кэнко-хоси.
162 К.ою-содзу — буддийский священнослужитель.
163 Тикурин-ин-но-нюдо — монашеское имя Фудзивара Санэясу (1269—
1327), продолжавшего после пострига службу при дворе.
164 Коккэн-сандзо — японское звучание имени китайского монаха и пу-
тешественника Фа Сянь-саньцзана, который в 339—414 гг. совершил стран-
ствие в Индию и на Цейлон.
165 Скакун — здесь: мифический скакун сэнри-но ума, в переносном
смысле — талантливый, мудрый человек.
166 [Цунь — легендарный китайский император, прославленный мудрец.
167 Корэг^угу-но-тюнагон — Тайра Корэцугу (1266—1343), поэт, уче-
ный-стилист. В 1342 г. постригся в монахи.
168 Энъи-содзё — настоятель храма Миидэра. Годы жизни неизвестны.
169 Бумпо — годы правления: 1317—1319.
170 Кобата — горное селение к северу от Удзи.
171 «Сборник японских и китайских песен» (Вакан роэйею) — сбор-
ник стихотворений японских и китайских поэтов (ок. 1013 г.).
I72 Оно-но Тофу (896—966) — знаменитый каллиграф.
173 Сидзё-дайнагон — прозвище поэта Фудзивара Кинто (966—1041).
174 кмида-буцу — здесь: буддийский монах секты Дзёдо.
175 Тёгандзи — буддийский храм города Киото.
176 Дни красного языка — дней в году, связанный с име-
нем Расацу, демона-стража Западных ворот, неблагоприятные для начи-
нания или завершения дел. В каждом месяце насчитывали пять таких
дней.
615
177 Токиваи — Фудзивара Санэдзи (1194—1269), сановник.
178 Куриката — два углубления на крышках деревянных коробок.
179 Мэнамоми — дикорастущая трава семейства хризантем.
180 «Немногословные благоуханные беседы» («Итигон ходан») — сбор-
ник изречений проповедников секты Дзёдо. Конец XIII в.
181 Первый министр Хорикава — прозвище Кога (Минамото) Мото-
томо (1232-1297).
182 Мототоси (1261—1319) — второй сын Кога Мототомо.
183 Первый министр Кога — Минамото Митимицу (1187—1248).
184 Найбэн — один из двух высших сановников, наблюдавших за хо-
дом церемонии при дворе.
185 Найки — секретарь, составляющий текст императорского рескрипта.
Утвержденный текст он должен был передать найбэну до начала церемонии.
186 Гэки шестого разряда Ясуцуна — Накахара Ясуцуна (1284—1339),
чиновник придворного юридического управления, монах в миру.
187 Ин-но-дайнагон Мицутада-нюдо — Минамото Мицутада (1284—
1331), чиновник придворного юридического управления, монах в миру.
188 Коноэ — Коноэ (Фудзивара Иэхира) или его сын Цунэтада.
189 Храм-резиденция Дрйаку — буддийский храм в Сага, где жил экс-
император Гоуда (отрекся в 1278 г.).
190 Тадамори — Тамоа Тадамори, потомок древних иммигрантов из
Кореи, потомственный придворный лекарь.
191 Кинъакира— придворный Фудзивара Кинъакира (1281 —1336).
192 Кара-хэйдзи.— Ответ построен на игре слов. Тёзка лекаря Тайра
Тадамори (1096—1153) имел прозвище Исэ Хэйдзи. Заменив название
японской провинции Исэ древним названием Кореи, получили наимено-
вание металлической бутылки для хранения уксуса.
193 Секу — буддийский священнослужитель высшего ранга.
194 Бикуни ниже бику...— По традиции, все буддисты делятся на четы-
ре категории (по нисходящей): бику — монахи, бикуни — монахини, уба-
соку — миряне-мужчины и убаи — миряне-женщины.
195 Камэяма был на престоле с 1260 по 1274 год.
196 Бнутренний министр Хорикава— Минамото Томомори (1249—
1316).
197 Ивакура — поместье Томомори, ныне в черте г. Киото.
198 Прежний регент из храма Чистой Земли — Фудзивара (Кудзё) Мо-
ронори (1276? —1320).
199 Анки (1197—1286) — монашеское имя Арико, супруги императо-
ра Гохорикава.
200 Аевый министр Ямасина — Фудзивара Санэо (1217—1273)
201 Се Аин-юнь (385—433) — китайский поэт.
202 Хри Юань (334—416) —основатель Общества верующих в уче-
ние Будды-
616
203 Белый Лотос — буддийская секта, созданная в Китае в IV в. н. э.
204 Иго — то же, что и го. См. ггримеч.185
205 Четыре тяжких и пять великих грехов (будд.) — К первым отно-
сятся убийство, воровство, прелюбодеяние и ложь, ко вторым — отцеу-
бийство, убийство матери, убийство архата (человека, достигшего про-
светленности), пускание крови из тела будды и нарушение гармонии среди
священнослужителей.
™ Неотесанный мальчишка.— Слуги, ухаживавшие за быками, носи-
ли детскую прическу и одежду.
207 Хйдзасити и др.— клички, даваемые коровам.
208 Сюкугахара — равнина в провинции Мусаси.
209 Бороборо, борондзи, бондзи, кандзи — название нищенствующих мо-
нахов, которые группами бродили по стране, бесчинствовали, вступали в
вооруженные схватки между собой.
210 Мацутакэ — съедобный гриб.
211 Кшпаяма-нюдо — Фудзивара Санэдзи, отец императрицы.
212 Цзе и Чжоу — мифические тираны древности (II тысячелетие до н.
э.). Их имена стали символами жестокости.
213 Бан Цзыю — китайский каллиграф конца IV — нач. V в. Славился
любовью к бамбуку.
214 Шесть искусств, которыми должен владеть благородный человек,—
правила вежливости, музыка, стрельба из лука, управление экипажем (или
верховая езда), каллиграфия и арифметика.
215 ^эхо-хоси — поэт, буддийский монах. Жил в XIII—XIV вв.
216 ЬЛасафуса-дайнагон — Минамото Масафуса (1262—1302).
217 Янь Ху ай (521—490 гг. до н. э.) — старший ученик Конфуция.
218 Стал седым, Лёлая надпись на башне Линъюнь.— Китайский кал-
лиграф Вэй Дань на высоте около 65 м сделал надпись, признанную об-
разцом уставного письма. Окончив писать, он взглянул вниз и поседел от
страха перед высотой.
219 Морец Тоба построен в 1086 г. в южной части Киото.
220 «Записка принца Рихо» — дневник Сигэакира (906—954), сына им-
ператора Дайго; был написан по-китайски.
221 Мотоёси (890—943) — сын императора Ёдзэй, поэт.
222 ^хйгоку — императорская резиденция во Дворце восьми коллегий.
223 Экс-император Сиракава (1053—1129), по преданию, спал в позе
ШакьЯ-Муни — на правом боку, головой на север, лицом на запад.
224 ^айдзингу — комплекс синтоистских святилищ в провинции Исэ.
223 Саммайсо — буддийский монах-аскет.
226 Такакура был императором в 1169—1180 гг. Погребен в храме Сэй-
кандзИ (провинции Ямасиро).
227 Сукэсуэ-дайнагон-нюдо — Фудзивара Сукэсуэ (1207—1289), пос-
ле принятия буддийского сана продолжавший службу при дворе.
617
228 Томоудзи — Минамото Томоудзи (1232—1275?), придворный чи-
новник.
229 Ума-но кицурё...— древнее заклинание-перевертыш, позднее — ско-
роговорка, смысл которой был утерян.
230 Рокудзё — Минамото Арифуса (1251 —1319), каллиграф и поэт.
231 С каким ключом пишется иероглиф «соль»? — Иероглиф имеет два
варианта написания — полный, с детерминативом «тарелка», и «вульгар-
ный», с детерминативом «земля».
232 Суо-но-найси — поэтесса середины XI в.
233 «Повесть о четырех временах года» — описание событий, обрядов
и явлений природы от начала года до конца. Приписывается Камо-но
Тёмэю-
234 Яшмовые — поэтическая метафора штор.
235 Кусудама — цветочные шары, скрепленные длинными разноцвет-
ными шелковыми нитями. Развешивались на шторах в 5-й день 5-й луны.
236 Бива — Фудзивара Кадзуко (993—1027), супруга императора Сан-
дзё.
237 Бэн — Бэн-но Мэното, воспитательница детей императора Сандзё.
238 Ко-но-дзидзю — дочь министра Акасоммээмона, поэтесса.
239 «Ближняя левая» вишня — сакура, росшая у левого крыла дворца
СисиНАэн-
240 Кёгоку-нюдо-тюнагон — монашеское прозвище поэта и ученого Фуд-
зивара Тэйка (1162—1241).
241 Месяц цветка V — древнее название 4-й луны.
242 Карукая — вид степной травы.
243 Храм Печальных Полей был буддийским домом призрения.
244 Тоганоо — прозвище главы секты Кэгон Миёэ-сёнина (1173—1232).
245 «Аси, оси!» — Ногу, ногу!
246 «А-дзи»,— «знак А», в толковании буддистов — «ничто».
247 фусё — один из низших придворных чинов. В ином написании мо-
жет быть истолковано как «не рождается».
248 Зад персиком — насмешливое обозначение плохого наездника.
249 Мёун-дзасу (1115—1183) — настоятель храма Энрякудзи.
250 Нюхать панты считалось средством продления жизни.
251 Сайдайдзи — один из семи крупнейших буддийских храмов Япо-
нии.
252 Сайондзи — Минамото Санэхира (1290—1326).
253 Сукэтомо — Фудзивара Сукэтомо (1288—1330), приближенный
императора Годайго.
254 Тамэкаяэ-но-дайнагон — Фудзивара Тамэканэ (1254—1332), при-
верженец антикамакурской коалиции, поэт.
255 Рокухара — район в Киото, где находилось управление сиккэнов
Ходзё во главе с двумя наместниками.
618
256 Восточный храм — Тодзи, буддийский храм в Киото.
251 Левый министр из Удзи — Фудзивара Ёринага (1120—1156). По-
гиб п^А городом Нара, куда был направлен для подавления мя-тежа.
258 Павильон трех восточных дорог — один из императорских двор-
цов в Киото.
259 Минамусуби — плетеный шнур, служивший украшением в одежде
придворной знати и буддийского духовенства.
260 Мина — спиралевидная пресноводная ракушка.
261 Кадэнокодзи — знаменитый стилист и каллиграф Фудзивара Цунэ-
тада (конец XIII — нач. XIV в.).
262 Гома — обряд возжигания кедровых палочек в эзотерическом буд-
дизме-
263 Гёбо — совокупность четырех магических обрядов в буддизме.
264 Храм Чистого покоя (Сэйгандзи) — буддийский храм в Киото.
2б5 Храм Повсюду Сияющего (Хэндзёдзи) — храм в Киото, посвящен-
ный культу будды Шакья-Муни.
266 Тайсе — название 9-й луны в гадательных книгах.
267 Моритика — предположительно, Фудзивара Моритика (нач. XIV в.).
268 Канцлер Коноэ — один из регентов из дома Фудзивара.
269 Есихира — астролог рубежа X—XI вв. Абэ Ёсихира.
270 Ясное и Тайное учения — эзотерический и экзотерический буддизм.
271 Император Госага правил в 1243—246 гг.
272 Укё — поэтесса, жившая в конце XII — начале XIII в.
273 Кэнрэй — монашеское имя императрицы Токуко (1157—1213).
274 Император Готоба был на престоле с 1184 по 1198 г. Киото.
275 Юань Цзе (210—263) — китайский поэт. Передают, что друга он
ветре**34 «голубыми глазами» (с радостью), а недруга — «белыми глаза-
ми» (недружелюбно).
276 Покрывающий ракушки...— старинная игра каиавасэ, точные пра-
вила игры в которую забыты.
277 Цин Сяньгун — китайский чиновник; жил в XI в.
278 Юй — мифический китайский император (XXII в. до н. э.). Высту-
пив в молодости на покорение племени саньмяо, он встретил решитель-
ный отпор, но отослал войско в столицу и принялся «расстилать доброде-
тель», чем и подчинил непокорное племя Китаю.
279 Оно-но Комати (834—900) — знаменитая поэтесса.
280 Киёюки — Мики Киёюки (847—918), ученый-стилист.
281 Коя-но-дайси — Кукай (774—835), крупный буддийский пропо-
ведник, ученый и каллиграф, основатель секты Сингон.
282 Годы А?ёва — 834—847 гг.
283 Комацу — император Коко (885—887).
284 Принц Камакура-но-тюсё — Мунэтака (1242—1274), второй сын
императоРа Годайго.
619
285 Кэмари — игра, напоминающая футбол.
286 Сасаки-но Оки — Сасаки Масаеси (1208—1290), служил при сё-
гунском правительстве; в 1250 г. в Киото постригся в монахи.
287 Ёсида-но-тюнагон — фудзивара Фудзифуса, приближенный Годайго.
288 Найсидокоро — зал во дворце, где совершались поклонения священ-
ному зерцалу и исполнялись ритуальные танцы.
289 Священный меч — один из трех символов императорской власти.
Хранила в Ночных покоях. В Полуденных покоях хранился меч, надевав-
шийся императором при обычных выходах.
290 ^ргэн — дзэн-буддийский наставник. В 1309 г. посетил Китай.
291 Шрамана — буддийский монах-проповедник.
292 «Все сутры» — «Трипитака», буддийский канон.
293 Сюрёгон — одна из основных сутр секты Дзэн.
294 Нарекли храмом Наранда — одно из названий сутры Сюрёгон —
«С утра ° великом пути из храма Наладна в Центральной Индии». На-
родна — японское произношение слова Наладна.
295 Косоцу — поэт и историк ОАэ Тадафуса (1041—1111).
296 «Записки о путешествии на запад» (Сиюйцзи) — путевые запис-
ки тайского монаха Сюань-цзана (600—664) о путешествии в Индию.
297 Храм Западного Просветления — буддийский храм в Чанъани.
298 Саштё — ритуальный факел; возжигался в присутствии императо-
ра в 15-й и 18-й день 1-й луны.
299 Павильон Истинного слова, Парк священного Источника — части
императорского дворцового комплекса в Киото.
300 «В пруду Исполненья Молений» — слова обрядовой песни, испол-
нявшейся при возжигании факелов сагитё.
301 Тамба — провинция к северо-западу от Киото.
302 Сануки-но Сукэ — фрейлина при дворе императора Хорикава. Днев-
ник вела в 1107—1108 гг.
303 Сидзё-дайнагон Такатпика — прозвище придворного Фудзивара Та-
ктика (1203-1279).
304 Токиёри (1226—1263) — 5-й камакурский сиккэн Ходзё.
305 Сёдзи — раздвижные перегородки в японском доме.
306 Ёсикагэ — Адати Ёсикагэ (1210—1253), крупный чиновник.
307 Ясумори — сын Ёсикагэ. Погиб в 1285 г. в Киото.
308 Ватанобэ — местность в окрестностях г. Осака.
309 Торэн — буддийский монах; поэт. Жил в XII в.
310 Кога-наватэ — дорога, проходившая из Киото через селение
Кога.
311 Ко содэ — шелковый халат с короткими рукавами.
312 Восточный храм (Тодзи) — буддийский храм в Киото.
313 Кога — прозвище Минамото Митимото (1240—1308).
314 Ццтимикадо — Минамото Сададзанэ (1241 — 1306).
620
315 «Извлечения из Северных гор» — сочинение Фудзивара Кинто (966—
1041), описывающее придворные церемонии. «Толкование Сайкю» — со-
чинение Минамото Такаакита (898—930), посвященное древним обря-
дам и церемониям.
316 «Установления годов Энги» (Энгисики) — сборник, описывающий
обряды, придворные церемонии, официальные приемы. Составлен в 927 г.
Фудзивара Токихира (871—909) и Фудзивара Тадахира (880—949).
317 Иёдзю — женская прислуга при императорском дворе.
318 Сукэ, сакан — категория чиновников. Названия этих категорий
(ками, сукэ, дзё, сакан) присоединялись к именам собственным.
319 «Краткое изложение важнейших принципов управления» (Сэйдзи
ёряку) — описание японских законов, составленное в 1008 г. Корэмунэ
и Токисукэ
320 Гесэн-хоин из Ёкава — монах, живший в одной из пагод монастыря
Энрякудзи-
321 Императорские каналы — каналы на территории дворца.
пг Нидзю — один из флигелей императорского дворца в Киото.
323 Ступа — сооружение в форме пагоды, внутри которой хранится
буддийская реликвия.
324 Годзё — синтоистское святилище в Киото.
325 Курама — буддийский храм в окрестностях Киото, которому под-
чинено синтоистское святилище.
326 Дзнэ — посмертное имя настоятеля Энрякудзи Рёгэна (910—973).
327 Косюн — буддийский священнослужитель, происходил из рода Кудзё.
В 1320 г. стал настоятелем храма Тодзи. Кэгон — один из павильонов хра-
ма Ннннадзи.
зге Ёбуко-дори — разновидность кукушки.
329 Нуэ — мифический полузверь-полуптица.
ззо Нагаута — одна из форм древней японской поэзии, «длинная песня».
зз1 «Собрание мириад листьев» — «Манъёсю», древнейшая антология
японС^й поэзии, VIII в.
зз2 Янь Ху ай — один из любимых учеников Конфуция.
ззз Яхата — синтоистское святилище группы Ивасимидзу.
зз4 Г>ан Цзянь — китайский государственный деятель V в. н. э.
зз5 Кайкоцу — японское произношение названия древних уйгур.
ззб Тайра-но Нобутоки — Ходзё Нобутоки (1238—1323).
зз7 Саймёдзи — монашеское имя сиккэна Ходзё Токиёри.
зз8 Хитатарэ — простой халат для повседневного пользования.
зз9 Мисо — масса из перебродивших бобов с приправами.
340 Святилище Цуругаока в окрестностях Камакура посвящено культу
бога Хатимана.
341 Асикага — Авикага Ёсиудзи (1189—1254), крупный феодал и пра-
вительственный чиновник.
621
342 Рюбэн-содзё (1208—1283) — настоятель буддийского храма, под-
чиненного святилищу Цуругаока.
343 Проникновение в суть вещей и знакомство с принципами — выс-
шая И начальная из шести ступеней познания истины.
344 дворец Хорикава — резиденция Кога Мототомо и его сына.
345 Сидзё-но-комон — последователь императора Годайго Фудзивара
(Сидзё) Такасукэ (1293—1352).
346 Тацуаки — потомственный музыкант Тоёхара Тацуаки (1292—
1364).
347 Кагэмоти (1292—1376) — флейтист из рода Ога.
348 Сё — духовой инструмент из бамбука.
349 Храм Небесных королей — старинный буддийский храм в Осака.
350 Пагода шести времен в храме Небесных королей названа по коло-
колу, и который били шесть раз в сутки.
351 Собрание в честь достижения буддой Гаутамой нирваны проводи-
лось в 15-й День 2-й луны, в память Сётоку — в 20-й день.
352 Обитель Чистоты Священного Сада — буддийский храм в Индии,
где, п<з преданию, читал проповеди Шакья-Муни. Уголком Быстротечно-
сти называется его северо-западная часть.
353 Сайондзи и храм Чистого Алмаза ныне расположены в черте Кио-
то.
354 Толкователь законов — должность дознаний.
355 Кэндзи-Коан — девизы правления Гоуда (1275—1287 гг.).
356 Хобэн — здесь: персонаж праздничного представления.
357 ^ёган (1168—1251) — священнослужитель секты Дзёдо.
358 Такэдани — долина в окрестностях Киото.
359 Тонидзё (1242—1304) — монашеское имя Кимико, супруги импе-
ратор* Гофукакуса.
360 Коме сингон, Хокёин дхарани — буддийские молитвы.
зб1 Нэмбуцу — возглашение имени будды Амитабха.
mi Детское имя присваивалось на шестые сутки после рождения и
замег01ЛОСЬ взрослым при достижении совершеннолетия.
збз Тадзу — крупный чиновник, поэт Фудзивара Мотоиэ (1203—1280).
364 Аримунэ — астролог Абэ Аримунэ. Биография не установлена.
365 Митинори — Фудзивара Митинори, придворный чиновник, затем
буддийский монах. Погиб в 1159 г., во время «мятежа Хэйдзи».
збб 0-но Хисасукэ (1214—1295) — музыкант.
367 Суйкан — разновидность «охотничьего платья» (каришну).
368 Минамото Мицуюки (1163—1244) — поэт и филолог.
369 Камэшку — танцовщица и певица, фаворитка императора Готоба
(правил в 1184—1198 гг.).
370 Юкинага — достоверных данных о нем не сохранилось.
371 Юэфу — жанр китайской народной поэзии.
622
372 «Танец семи добродетелей» — сборник авторских юэфу VII-X вв.
з7з Дритин — посмертное имя Ёсимидзу-но-касё.
374 «Повесть о доме Тайра» — военно-феодальная эпопея о событиях
междооусобных войн конца XII в. См.: «Повесть о доме Тайра», М., Худо-
жественная литература», 1982.
375 Куро Хоган — прозвище Минамото Ёсицунэ (1159—1189), одного
из героев японского эпоса, героя войн против рода Тайра.
376 Каба-но Кандзя — Минамото Нориери (1156—1193), активный уча-
стник войн с Тайра.
377 Вива-хоси — слепые монахи-сказители.
378 «Славословие Шести времен», «Славословия в поминальной служ-
бе» ритуальные буддийские тексты.
379 Анраку — буддийский проповедник начала XIII в.
380 удзумаса — местность возле Киото (ныне в черте города).
381 ^энкан — монах, биография не выяснена.
382 Сэмбон — один из районов Киото.
383 Нерин — буддийское имя Фудзивара Сумисора. Тоды Бунъэй: 1264—
1274.
384 Мёкан — скульптор, вырезавший в 780 г. статую богини Каннон.
385 То-дайнагон — чиновник из рода Фудзивара.
386 Соно-но-бэтто — буддийское имя Фудзивара Мотоудзи (1213—
1282) > А° пострижения — крупного придворного чиновника.
387 Айсы и совы считались способными стать оборотнями.
388 Великое святилище — один из главных синтоистских комплексов;
распоА°жен в провинции Идзумо.
389 Сёкай — буддийский священнослужитель; биография не известна.
390 Леб и злая собака — изваяния перед входом в святилище; выполня-
ют оКранительные функции.
391 Тикатомо — предположительно: Накахара Тикатомо (рубеж XI—
XII вв-)» конюший экс-императора Хорикава.
392 Храм Света Победы Истины (Сайсёко) — буддийский храм в Ки-
ото.
393 Мадэ-но-кодзи — дворец для наследных принцев.
394 Хорикав а-дайнагон — Фудзивара Моронобу (1274—1321), прибли-
женней императора Годайго.
395 ^ёдзайко — старинный буддийский храм возле Киото.
396 Ариканэ — стилист Сугавара Ариканэ (1243—1321).
397 Три пагоды — три группы буддийских храмов в провинции Оми.
398 Ткава — одна из групп в «Трех пагодах».
399 Сари и Кодзэй — знаменитые хэйанские каллиграфы.
400 «Восемь несчастий» (будд.) — восемь обстоятельств, мешающих от-
решенности: горе, страдание, радость, наслаждение, желание, любопыт-
ство, вдох и выдох.
623
401 Церемония с наговорной водой — эзотерический обряд опрыскива-
ния буддийских святынь.
402 15-й день 2-й луны — день поминовения Шакья-Муни.
403 Соответствуют созвездию Овна.— Каждая из 28-ми частей ноч-
ного неба соответствовала определенному созвездию, а оно, в свою оче-
редь, определенным дням в календаре.
404 Равнина Августейшей Ограды — низина у ограды императорского
дворца, поросшая густой травой. В поэзии упоминалась при описании
любовного свидания.
Таннисё
О «Таннисё» («Избранных записях скорбящего об отступниче-
стве») упоминали в русле своих текстологических изысканий еще
известные ученые эпохи Токугава неоконфуцианец Огю Сорай (1666—
1728) и основатель «национального учения» Мотоори Норинага (1730—
1801).
Впервые версия об авторстве Юйэн-бо (1222—1289) высказана в
труде монаха Мёонъин Рёсё, опубликованном в 1908 г. спустя много лет
после его смерти и вошедшем в научное обращение со второго 10-летия
XX в.
Известными по всей стране «Избранные записи» сделал монах секты
Киёдзава Манси (1863—1903), ценивший их наравне с «Беседами» Эпик-
тета, и особенно его ученики.
Еще ближе рядовому японцу идеи «Избранных записей» стали после
публикации в 1917 г. пьесы Курага Хякудзо «Сюккэ то соно дэси»
(«Монах и его ученик»), о которой очень высоко отзывался Ромен
Роллан, прекрасный знаток восточной философии.
«Таннисё» представляет собой записанный Юйэн-бо незадолго перед
смертью результат почти 30-летних размышлений о проповедях своего
учителя Синрана (1173 —1262) и о судьбах его учения в грядущем. Син-
ран, всей своей жизнью воплотивший идеал «жития грешника», о кото-
ром учил основатель секты «чистой земли» Хонэн (1133—1212), был бо-
лее радикальным протестантом, чем его учитель, и потому подвергался
преследованиям наравне с последним.
Юйэн-бо впервые встретился с Синраном в период серьезного кризи-
са нового учения. Вера в Молитву как бы соединила учителя и ученика в
одно лицо, слив утонченность камигатского аристократа с энергией кан-
тоского крестьянина и сделав «Избранные записи» шедевром проповед-
нической литературы.
По мнению Умэхара Такэси, в этом сочинении, возможно, впервые в
японской истории с необычайной силой высказана идея трансцендентно-
го монотеистического бога, столь непохожая на представления прежнего
624
шаманистического буддизма. Вероятно, именно эту разницу интуитивно
ощущали и страшились ее враги Хонэна и Синрана.
Этические парадоксы, неизбежно возникающие при сближении абсо-
люта с относительностью человеческого бытия, по-видимому, смущали и
самих апологетов секты, и потому «Избранным записям» была на века
уготована судьба тайного апокрифа.
Перевод сделан по изданию: Коданся бунко (Библиотека издательства
Коданся). Т. 8. Токио, 1972 г. Сост. и коммент. Умэхара Такэси.
1 Имеются в виду времена Хонэна (1133—1212) и Синрана (1173—
1262), а также время, в которое жил сам Юйэн-бо (вторая пол. XIII в.).
2 1Лгё, или так называемая секта Молитвы, в противоположность
«Пути мудрых», или «Трудному служению», то есть сектам, провозгла-
шающим самоспасение, через аскезу, медитацию и другие способы
постижения истины.
3В тексте — тисики, что является сокращением от дзэн-тисики
{санскр. Kalyanamitra, букв, «прекрасный друг»).
4 Дзикэк собственное суждение {санскр. darsana).
5 Имеется в виду описанная в «Мурёдзю-кё» («Сутре бесконечной жиз-
ни») 18-я клятва Будды Бесконечной жизни (Мурёдзю-буцу, санскр.
Amitayus), или, как его еще именуют, Будды Бесконечного Света (Му-
рёко-буцу, санскр. Amitabha), спасти все живое до собственного погру-
жения в нирвану.
6 Чтобы добраться от равнины Канто, откуда пришли слушатели
проповеди, до Киото, нужно было миновать 12 провинций: Хитати,
Симоса, Мусаси, Сагами, Идзу, Суруга, Тотоми, Микава, Овари, Исэ,
Оми, Ямасиро.
7 Т.е. Кофукудзи, Тодайдзи и другие храмы Нара, а также монастырь
Энрякудзи на горе Хиэйдзан.
8 Здесь имеется в виду святой Хонэн.
9 Конкретнее — его речи, записанные в «Сутре бесконечной жизни».
10 Имеются в виду состоящие из четырех книг «Комментарии к
“Сутре бесконечной жизни”» китайского буддиста Шаньдао (613 —
681), основателя собственного направления в учении о Чистой Зем-
ле, оказавшего решающее воздействие на секту Чистой Земли в Япо-
нии.
11 В «Жизнеописании святого Хонэна» («Хонэн-сёнин дэнки»,
1237?) этот знаменитый афоризм приписывается Хонэну, однако в
«Выписках из устных наставлений» Какунё (1269 —1351) это выска-
зывание с незначительными изменениями записано как слова Синра-
на.
12 Синдзгщу ход о (Истинная Земля Воздаяния), в противоположность
хобэн кадо (Земле Уготовления к Благодати).
625
13 Удзё — живые существа (саяскр. Sattya). Японские синонимы этого
понятия — ики то си икэру моно; сюдзё и др.
14 Эко — поворот. Обращение благодати за добрые дела и в том числе
молитву на другого (покойных родителей и т.д.)-
15 Пути ада, голодных духов, скотов, асуров, людей и небожителей;
существа, рождаемые из утробы, из яйца, из сырости (насекомые, неко-
торые мифологические персонажи) и самозарождающиеся (будды, бод-
хисаттвы, небожители).
16 Сэнсю нэмбуцу — предпочтение всех прочих видов религиозной прак-
тики молитве с прославлением Амитабхи.
17 Имеются в виду последователи любых других учений, кроме буддиз-
ма.
18 Хигё — отрицание такого стереотипа буддийской этики, как духов-
ная практика {саяскр. сагуа).
19 Хэндзи-кэмая, гидзё-тайгу. Наименование областей Чистой Земли, в
которых рождаются подвижники «собственной сильр> (дзирики). Назва-
ния символизируют незрелость и несовершенство их веры.
20 20-я клятва Амитабхи («Сутра бесконечной жизни»): «Не обрету
истинного сознания Бодхи, пока живые существа всех десяти сторон све-
та, слышащие мое Имя и устремляющие помыслы к Моей Земле, насаж-
дающие ростки всяких благодеяний и обращающие их на укрепление
собственной веры, стремящиеся к рождению в Моей Земле, не достигнут
своей цели» (Таннисё, 1972, с. 72).
21 Этот текст встречается в «Синран-сёнин госёсоку-сю» («Собрание
писем святого Синрана»).
22 Д^икай-дзирицу; кай и рицу означают «заповедь», но последнее по-
нятие имеет и более обобщающее значение.
23 «Юйсинсё» — сочинение, написанное в 1221 г. учеником Хонэна,
Сэйкаку (ум. в 1236 г.).
24 «Обет, рожденный пятью кальпами глубокого размышления» — вы-
ражение это, заимствованное из «Сутры бесконечной жизни», встречает-
ся еще раз в Послесловии «Таннисё».
25 Вопрос о спасении имеет три потенциальных решения (саядзёд зю\.
положительное, отрицательное и неопределенное; Синран же вообще сни-
мает его, выдвинув на первый план твердость веры.
26 Мусёнин — одна из трех «скрытых (потенциальных) дхарм». Яп.
хонин, саяскр. ksanti.
27 Т. е. воплощение в космическое тело Будды Вайрочаны при ны-
нешней жизни. Это одно из основных положений эзотерической сек-
ты Сингон.
28 Саммиту гёго — три кармических действия — телесное, речевое,
мысленное — путем особой практики возвышенные до религиозных та-
инств и слившиеся с действиями Будды.
626
29 Освободившись от своих объектов восприятия, шесть органов —
глаза, уши, нос, язык, тело, мышление — становятся «чистыми», т.е. об-
ретают свою истинную природу.
30 Итидзё — учение секты Тэндай, основанное в Японии монахом Сай-
те. Согласно этому учению, все существа должны достигнуть сознания Бод-
хи.
31 В специальном разделе «Сутры Лотоса» сказано, что в «эру конца
Дхармы» «четыре метода успокоения» — это особый вид религиозной
практики, который следует освоить самому и передавать другим: давать
обет милосердного служения людям, чтобы те не совершали ошибок в
телесных действиях, речи и помыслах. Это должно привести к очище-
нию шести чувств.
32 Каннэн-дзёдзкг. кан — созерцание воображаемого объекта, нэн —
постоянное сохранение его в сознании, дзёдзю — достижение озарения.
33 Т. е. после смерти и возрождения в Чистой Земле.
34 Буддийское славословие, исполнямое на японском языке. Имеет фор-
му четверостишия, каждая строка которого состоит из одной семислож-
ной и одной четырехсложной стопы. В приведенном тексте васа цитиру-
ется одно из сочинений Шаньдао.
35 «Дзёдо синею» (Секта Истины Чистой Земли) — так Синран назы-
вал учение Хонэна, считая его вершиной школ Махаяны и противопос-
тавляя его ложным учениям внутри секты Чистой Земли.
36 «Хонган тарики синею» — еще одно название «Секты Истины Чис-
той Земли».
37 Эсин — букв, «обращение души (к истинной вере)». Главная
мысль данного фрагмента в том, что настоящее покаяние — единора-
зовый акт.
38 Ддмбарамицу, (санскр. danaparamita) — одна из шести «пара-
ми!» — видов религиозной практики.
Итигон ходан
«Итигон ходан» («Речи краткие, драгоценные»)—это антология
высказываний 34-х идеологов амидаизма XII—XIII вв. Один из наиболее
ранних и авторитетных списков «Речей» середины XVII в. состоит из
двух свитков, хотя известны также варианты в один и четыре свитка.
Антология появилась в первой половине XIV в., составитель ее неизве-
стен. По одной из версий, это поэт-отшельник, принадлежавший к
ортодоксальной школе Нидзё-ха, один из «четырех гениев» средневеко-
вой поэзии вака. Тонна (1289—1372). Предполагают, что неизвестный
составитель был сторонником школы Тинсэй-ха — одного из пяти ос-
новных направлений секты «Чистой Земли» или же странствующим
627
монахом с горы Коя (она чаще других буддийских святынь упоминается
в «Речах»).
В безыскусных словах адептов Молитвы ощущается необычайная сила
веры. По словам Таите, одного из первых комментаторов антологии, она
должна заставить «похолодеть внутренности тех, кто утопает в богатстве и
славе».
За внешней бессистемностью изложения скрывается определенный
внутренний план, в котором Тантё выделил 10 тематических разделов
(Учитель, Молитва, Смерть и др.). По традиции средневековых буддий-
ских сборников, «Речи» открываются упоминанием синтоистской свя-
тыни Исэ, что соответствует теории хондзи-суйдзяку (синтоистских воп-
лощений будд и бодхисаттв).
Характерные для «Речей» категорическое неприятие мира и страстное
желание смерти как залога «высшего блаженства» часто ведут к парадок-
сальной форме высказываний, как, например, у Кёбуцу-бо (не случайно он
цитируется чаще всех остальных — 32 раза). Эта сила экспрессии привле-
кала к «Речам» таких известных писателей, как монах Кэнко, цитировав-
ший сборник в 39-м, 49-м и 98-м данах своих «Записок от скуки».
Перевод сделан по изданию: Нихон-но сисо (Японская идеология). Т.
6. Токио, 1974. Сосг. и автор коммент. Кониси Дзюнъити.
1 Хонгаку — букв. «Изначальное Сознание», что противопоставлено сика-
ку — «начавшемуся сознанию» как априорное значение посгериорному. Хон-
гаку — эго таящаяся в нас абсолютная истина, или «истинное тело Будды».
2 В этом месте фраза, начавшаяся прямой речью, заканчивается кос-
венной, как это иногда делалось при записи устной речи.
3 Сын сёнагона (младшего государственного советника) Фудзивара-но
Митинори, его старшими братьями были знаменитые проповедники Сей-
кэн и Сёкаку. Мёхэн-содзу взял себе монашеское имя Нюбуцу, вначале
занимался постижением учений Санрон и эзотерического буддизма Син-
гон в храме Тонан-ин, а затем — исключительно эзотерическим буддиз-
мом в монастыре на горе Коя. Ему предлагали высокий духовный сан
сёсодзу, но он отказался, принял учение Хонэна о всецелом погружении в
Молитву (сэнсю нэмбуцо), изменил имя на Куа, а после смерти Хонэна
повесил частицу его праха себе на шею, став его пожизненным храните-
лем. Умер в 1224 г. (по другим версиям — в 1223 г.) в возрасте 86 лет.
Написал «Краткое изложение способов пяти кармических действий в час
кончины» («Риндзю гонэн-мон гёги»), «Средства возрождения» («Одзё
гёги») и др.
4 Сын канцлера Фудзиваро-но Тадамити в 11-летнем возрасе учился у
настоятеля храма Энрякудзи Каккай-хосинно, взяв монашеское имя До-
628
кай. Впоследствии был при Мёун-содзё и назывался Дзитин. В 1192 г.
получил сан гон-годзё, став верховным священником секты Тэндай. Зани-
мая этот пост в общей сложности четыре раза. Умер в 1225 г. в возрасте
71 года. Один из виднейших поэтов своего времени, стихи его содержат-
ся в антологии «Синкокинсю» («Новое собрание старых и новых песен»)
и в личном собрании «Сюгёкусю» («Собранные драгоценности»). Был
близок с такими поэтами, как экс-император Готоба, Фудзивара-но Тоси-
нари, монах Сайгё. Является автором историософского трактата «Гукан-
сё» («Записки простеца»).
5 Кукан — медитация на тему иллюзорности всего сущего.
6 Дзэнсё-бо вначале был адептом учения Тэндай, но в 29-летнем воз-
расте, встретившись с Рэнсэйбо из Кумагаи, принял учение Чистой Зем-
ли, посетил, по совету последнего, Хонэна в Ёсимидзу и, узнав Легкий
Путь Служения Иной Силе, страстно в него уверовал. Впоследствии стал
плотником и занимался наставничеством среди простонародья. Умер в
1258 г. в возрасте 82 лет.
7 В литературе есть свидетельства о том, что Кэнсё-бо — это пре-
подобный Сококу-но Ёридзанэ — старший сын левого управителя при-
дворной кухни Цукэмунэ. В 1199 г. стал первым министром, 1216 г.
принял постриг и монашеское имя Кэнсё, назывался также «Сококу с
шестого проспекта», а также Накаяма Сококу. Был учеником Дзёона,
который, в свою очередь, учился у Нисияма Дзэнкэя (Сёку-сёнина).
Умер в 1225 г. в возрасте 71 года. Почему в тексте он назван «Сёин-
но Кэнсё-бо», неясно.
8 Внук левого министра из храма Токудайдзи, Санэёси, седьмой сын
Эндзицу-хогэна. Монашеское имя Танку, назывался также Сёсин-бо.
Вначале изучал «открытое» и «сокровенное» учение на горе Хиэйдзан,
затем стал учеником святого Хонэна и, когда того сослали в провинцию
Сануки, последовал за учителем в ссылку. После смерти Хонэна в 1212
г. жил в храме Нисондзи в Сануки и занимался проповедью учения о
Молитве. В 1233 г. в этот храм были доставлены останки Хонэна. Умер
Сёсин-сёнин в 1253 г. в возрасте 78 лет.
9 Букв, «мудрецы бамбукового леса».
10 Судя по упоминаниям в литературе, Ходоин, — это несохранившийся
храм секты Чистой Земли на горе Коя, основанный предположительно
Банна-сёнином (Асикага-но Ёсиканэ).
11 Кёсин из Кока вначале жил в храме Кофукудзи, но, предпочтя
жизнь странника, стал скитаться по разным провинциям, затем пост-
роил себе «травяную хижину» в Кока (пров. Харима), женился, зани-
мался земледелием, перевозил грузы для путешественников и тем зара-
батывал на жизнь. Был известен под именем Амида-мару. После 30 лет
молитвенного служения умер в 866 г. Легенда гласит, что из-за бедности
тело его было оставлено без сожжения, но монах Сёдзё из храма Сёдзи,
629
увидев это во сне, послал своего ученика Сёкана, и тот совершил
похоронный обряд.
12 Проповедник неофициального буддизма. Уроженец пров. Идзу-
ми. Старший сын Такаси Сайти, потомка корейских переселенцев.
Принял постриг в 14 лет, занимался медитацией и учением Хоссо
под руководством Токко и Досё в храме Асука-дэра. Впоследствии
много странствовал, строил дороги, дамбы, храмы. За проповедь нео-
фициального буддизма подвергался преследованиям, но, получив по-
кровительство императора Сёму, добился признания и высокого сана,
участвовал в создании Большого Будды в Нара. Умер в 749 г. в
возрасте 81 года.
13 Возможно, Хонгаку-бо из Тиндзэй (Кюсю) и упоминаемый в лите-
ратуре некто Хонгаку-бо из Охара — одно и то же лицо.
14 Потомок в шестом поколении первого министра Фудзивара-но
Мородзанэ, ученик монаха Эндзицу из секты Тэндай. Прозвище —
Ёситада. Принял постриг еще в детстве, изучал доктрины различных
сект: Хоссо, Санрон, Кэгон, Дзэн, занимался эзотерическими учениями
Таймицу и Томицу. В 1232 г. основал в храме Тададзи пров. Ивами
Традицию «непрерывной Молитвы» (фудан нэмбуцу). В 1236 г., встре-
тившись с Сёко-сёнином в храме Тэмпукудзи пров.Тикуго, стал его
учеником. В следующем году получил от учителя разрешение на пропо-
ведование истинного учения. Переселившись в Камакура, основал храм
Рэнгадзи (Комёдзи) при поддержке аристократа Ходзё Цунэтоки. Впос-
ледствии много странствовал по Кюсю и другим местам. Умер в 1287
г. в возрасте 89 лет. Среди его учеников известны Сирахата, Фудзита,
Нагоэ и др. Автор ряда сочинений, в которых комментируются сутры
и писания проповедников учения Чистой Земли.
15 Из отрывочных сведений в литературе явствует, что Дзюсин-бо
— это монах храма Миидэра, сын правого главного управляющего
Юкитака, старший брат Хорэн-сёнина, автора «Молитвы в семь сти-
хов» (ум. в 1228 г. в возрасте 83 лет). Других сведений о нем не
сохранилось.
СОДЕРЖАНИЕ
Т. Григорьева. «Вслед за кистью»............ 5
Классические дзуйхицу
Сэй Сёнагон. Записки у изголовья
Перевод В. Марковой...................... 48
Камо-но Тёмэй. Записки из кельи
Перевод Н. Конрада...................... 336
Кэнко-Хоси. Записки от скуки
Перевод В. Горегляда.....................354
Таннисё. Записки скорбящего об отступничестве
Перевод В. Мазурика......................484
Итигон Ходан. Речи краткие, драгоценные
Перевод В. Мазурика......................496
Современные дзуйхицу
Кавабата Ясунари.
Красотой Японии рожденный
Перевод Т. Григорьевой...................508
Кавабата Янусари.
Существование и открытие красоты
Перевод Т. Григорьевой...................522
Тани Суми.
Паломница из Японии
Перевод Т. Григорьевой...................548
Комментарии................................582
Золотой фонд японской литературы
ЯПОНСКИЕ ДЗУЙХИЦУ
Главный редактор серии Григорий Чхартишвили
Ответственный редактор Татьяна Григорьева
Координатор проекта Денис Веселов
Верстка Корнея Дамаскинского
Корректор Вера Безымянская
Дизайн Сергея Шикина
Издательство «Северо-Запад»
194352, Санкт-Петербург, ул. Кустодиева, д. 16 корп. 3
Для писем:
197046, Санкт-Петербург, а/я 771
E-mail: sevzap@infopro.spb.su
ЛР № 071380 от 20.01.1997 г.
Подписано в печать 01.06.98 г. Формат 60x84’/16-
Гарнитура «Лазурский». Печать офсетная.
Тираж 25000 экз. Заказ №3893
Отпечатано с готовых диапозитивов в АООТ
«Типография “Правда”». 191119, С.-Петербург,
Социалистическая ул., 14.