/
Author: Арзуманян А.
Tags: художественная литература роман-хроника научно-художественная проза советские ученые гидроархеолог академик
Year: 1988
Text
АШОТ АРЗУМАНЯН
Братья
ОРБЕЛИ
РОМАН-
ХРОНИКА
БЮРАКАНСКИЙ
МЕРИДИАН
РОМАН -
ХРОНИКА
МОСКВА
СОВЕТСКИМ ПИСАТЕЛЬ
1988
Художник ЛЕВ САКСОНОВ
Арзуманян А. М.
А80 Бюраканский меридиан: Романы-хроники.— М.: Со-
ветский писатель, 1988.— 448 с.
ISBN 5-265 00347—9
Ашот Арзуманян — признанный мастер научно художественной прозы Широкому чнта
телю известны его книги «Око Бюракана», «Чудесная эстафета», «Адмирал», «Тайна булата»
и др Новую книгу составили два произведения «Братья Орбелн» (об известных армянских
ученых — академиках И. А. Орбели и Л. А Орбели и гидроархеологе Р А Орбели) и
«Бюраканский меридиан», повествующий о жизненном и научном пути академика В А. Ам
барцумяиа
470208020! —106
Л----------------266—88
083(02)—88
ББК 84 Ар7
С Состав и оформление Издательство
«Советский писатель». 1988
Братьев было трое. Когда они подросли, отец позвал их и
сказал:
— Сыны мои. вам уже пора познать жизнь — добро ее и
зло. пора набраться знаний...
На прощанье он обнял каждого, поцеловал в лоб.
С первыми лучами солнца братья отправились по дороге
на север.
У развилки пути братьев разошлись: старший. Рубен,
пошел к морю, синевшему вдали; средний, Левон, свернул на
большак, но остановился, увидя ковыляющего на трех лапах,
пса. и наклонился над ним; а младший. Иосиф, стоял в нере-
шительности. не зная, куда идти. Вдруг вдали он заметил
полуразрушенный купол древнего храма. Как зачарованный
смотрел он на него, потом, словно в забытьи, медленно напра-
вился к руинам.
НЮРНБЕРГ. 1945-й...
— Я — Орбели Иосиф, гражданин Союза Советских Социа-
листических Республик, вызванный в качестве свидетеля по
настоящему делу, перед лицом суда обязуюсь и клянусь
говорить суду только правду обо всем, что мне известно по
настоящему делу.
Идет Нюрнбергский процесс над военными преступниками.
По вызову советского обвинения выступает академик
И. А. Орбели. Он в упор смотрит на Геринга — автора зловеще-
го плана полного уничтожения Ленинграда.
— Скажите, пожалуйста, свидетель,— спросил представи-
тель советского обвинения,— какую должность вы занимаете?
— Директор Государственного Эрмитажа.
— Ваше ученое звание?
— Действительный член Академии наук Советского Союза,
действительный член Академии архитектуры Союза ССР,
действительный член и президент Армянской академии нах к,
почетный член Иранской академии наук, член Общества ан-
тикваров в Лондоне, член-консультант Американского институ-
та археологии и искусств.
4
— Находились ли вы в Ленинграде в период немецкой
блокады?
— Находился
— Известно ли вам что-либо о разрушениях памятников
культуры и искусства в Ленинграде?
— Известно.
— Можете ли вы изложить суду известные вам факты?
В зале суда прозвучала обличающая речь о злодеяниях
фашистских палачей, преступления которых никогда не сотрут-
ся в памяти человечества.
«Старый академик выступил на свидетельской трибуне,
как прокурор»,— писала газета «Правда» об этом дне судеб-
ного разбирательства. Ученый приводил только факты. Он наз-
вал число снарядов, выпушенных по Эрмитажу фашистскими
артиллеристами, он назвал чисто бомб, сброшенных на Эрми-
таж фашистскими летчиками. Он говорил о снаряде, который
ранил гранитное тело одного из атлантов Эрмитажа, он гово-
рил о снарядах, которые рвались в залах Эрмитажа, он гово-
рил о фугасной бомбе, которая погубила в здании мхзея в
Соляном переулке немало уникальных экспонатов Он пере-
числил затем архитектурные памятники, пострадавшие в Ле-
ниграде от артиллерийских обстрелов и авиационных бомб,
рассказал о руинах, которые видел в Петергофе, Пушкине,
Павловске. И вновь говорил об Эрмитаже:
— Преднамеренность артиллерийского обстрела Эрмитажа
для меня и для всех моих сотрудников была ясна потому, что
повреждения причинены музею не случайным артиллерийским
налетом, а последовательно, при тех методических обстрелах
города, которые велись на протяжении многих месяцев...
Адвокаты пытались оспорить показания свидетеля Орбели.
— Достаточно ли велики познания свидетеля в артилле-
рии, чтобы он мог судить о преднамеренности этих обстре-
лов5 — спросил адвокат обвиняемых из гитлеровского гене-
рального штаба.
— Я никогда не был артиллеристом. Но в Эрмитаж попало
тридцать снарядов, а в расположенный рядом мост всего один,
и я могу с уверенностью судить о том, кхда целил фашизм.
В этих пределах — я артиллерист!
ВСТРЕЧИ УЧАСТИЛИСЬ
Я сижу в старинном кресле. Напротив — хозяйка дома
Камилла Васильевна Тренер, член-корреспондент Академии
наук СССР, автор многих трчдов по востоковедению. У стены,
между креслами,— маленький столик из красного дерева
На нем лежат листы бумаги, карандаши, пепельница, неполная
пачка папирос «Казбек», стоит низенькая настольная лампа
5
Мы сидим в любимом уголке Иосифа Абгаровича Орбели Здесь
он часто сиживал со своим верным другом жизни Камиллой
Тревер. Любовь выдержала испытание временем. Четыре де-
сятилетия, вплоть до кончины Орбели...
Все в квартире пять по Дворцовой набережной, тридцать
сохранилось так, как было при Орбели. Старинная мебель —
бюро, незастекленные стеллажи до высокого потолка, письмен-
ный стол, стулья, этажерки для цветов. Так было и глубокой
осенью 1939 года, когда я впервые оказался в этом доме.
Проходили годы. Губительное влияние времени подвергало
мебель частичной деформации. И тогда Иосиф Абгарович
в часы досуга сам выполнял реставрационные работы. Он еще
в детстве овладел профессией краснодеревщика, а позже, юно-
шей, изучил ремесло каменщика, типографского наборщика.
Детство Иосифа прошло в Тифлисе, в интеллигентной ар-
мянской семье, где ремесленный труд ценился.
Глава семейства — Абгар Иосифович Орбели, воспитанник
юридического факультета Петербургского университета, в гар-
монии интеллектуального и физического труда видел счастье
своих детей и так их воспитывал.
Здесь уместно вспомнить деда Иосифа и других Орбели.
По окончании медицинского факультета Дерптского уни-
верситета Иосиф Абгарович Орбели занимался врачебной дея-
тельностью в Тифлисе, но вскоре увлекся богословием, принял
сан священника и стал протоиереем одной из тифлисских
церквей. У него было пятеро детей — три сына и две дочери.
Старший сын, Давид Иосифович, окончив Харьковский универ-
ситет, очень скоро приобрел в Тифлисе широкую известность
как врач-психиатр. В те годы ни один съезд не проходил без
его активного участия.
Тифлис знал и врача-стоматолога Амазаспа Иосифовича
Орбели.
С третьим сыном мы уже познакомились ранее.
Отец Иосифа Орбели — Абгар Иосифович получил назна-
чение на должность мирового судьи в Нахичевань-на-Араксе.
Позже он работал в Дарачичаге, Кутаиси. Частая перемена
местожительства Абгару Иосифовичу и его супруге Варваре
Моисеевне, человеку исключительного трудолюбия, хотя и кня-
жеского рода Аргутинских-Долгоруких, не нравилась. Росли
три сына Рубен, Левон и Иосиф. С кочевой жизнью надо
было кончать.
Внимание мое привлекает небольшая фотография мальчи-
ка в черкеске, датированная 1893 годом. Тогда маленькому
Иосифу было шесть лет Спустя год семья Орбели переедет
в Тифлис; здесь пройдут детство и юность младшего Орбели.
«Тифлис чудесный город!» — не раз впоследствии, уже в
6
зрелые годы, восклицал Иосиф Абгарович. Здесь он научился
ценить народные традиции; здесь он посещал выставки, ходил
на спектакли, где часто выступали не только местные, но и из-
вестные в России и Европе артисты.
Тифлис уже тогда был крупным культурным центром За-
кавказья. Город, имевший в начале века более ста шестидесяти
тысяч жителей разных национальностей — грузин, армян, рус-
ских и представителей других народов, со своими театрами,
учебными заведениями, газетами и журналами, сыграл большую
роль в развитии национальной культуры грузин и армян, в
создании традиции взаимного уважения. В Тифлисе перекре-
щивались и взаимно обогащались восточная и западная куль-
туры и нравы.
Проходили годы. В 1906 году Иосиф успешно окончил
Третью мужскую гимназию. Кроме армянского, русского и
нескольких иностранных языков Иосиф свободно говорил на
грузинском и азербайджанском.
В Петербург Иосиф Орбели попал в 1906 году, после
окончания гимназии, и стал учиться на классическом отделе-
нии историко-филологического факультета, избрав своей
специальностью античность. Однако Восток — Армения,
Грузия и Иран, их история и культура неудержимо влекли
молодого исследователя. Поэтому в 1907 году Иосиф Абга-
рович стал заниматься и на армяно-грузннско-персидском
разряде факультета восточных языков. Это и определило его
будущее. Он окончательно посвятил себя востоковедению.
Университетские годы дали ему возможность учиться и
работать у таких выдающихся ученых, как С. А. Желябов,
Н. Я. Марр, С. Ф Ольденбург и Я. И. Смирнов. Общение с
ними научило молодого Орбели инюнснвной и плодотворной
работе, особо бережному отношению к своему времени. «То-
ропись, у сегодняшнего дня бхдет вечер»,— не раз любил
повторять эту поговорку своим ученикам Орбели.
...Рассматривая фотографию — раскопки в Западной Ар-
мении,— я вспомнил одну из моих многочисленных встреч с
учеником и соратником Иосифа Абгаровича — академиком
Борисом Борисовичем Пиотровским
— Для молодого Иосифа Абгаровича,— говорил Б Б. Пиот-
ровский,—большое значение имело его участие в раскопках
средневековой столицы Армении — города Анн, которые велись
под руководством И. Я. Марра. Для того времени это были
примечательные археологические работы, они не преследовали
узковещеведческих целей, находку интересных предметов, а
ставили перед собой исторические задачи. Раскопки исследова-
ли культуру армянского средневекового города не изолирован
но, а в культурном общении с другими странами Кавказа и
Передней Азин. Это было прогрессивное и плодотворное направ-
ление археологических исследований.
7
Участвуя студентом-практикантом в Английских археологи-
ческих кампаниях 1906—1910 гг., Иосиф Орбели с присушен
ему энергией отдается археологии, ведет самостоятельные рас-
копки и становится ближайшим помощником и учеником
И. Я. Марра. В мечети Мануче па территории древнего города
был создан музей древности из раскопок Анн. Иосиф Орбели
стал его хранителем, уделял много времени разбору коллек-
ций, составил каталог музея и написал путеводитель по
городищу Ани. Обе эти книжки были изданы в 1910 году
Наряду с раскопками Иосиф в студенческие годы стал
заниматься армянской эпиграфикой и в 1909 году был коман-
дирован восточным факультетом в одну из живописных частей
исторической Армении, в Нагорный Карабах, для собирания
средневековых надписей.
За время пребывания в Петербургском университете он
написал пять статей, опубликованных в журнале министерства
народного просвещения, в «Известиях Российской Академии
наук» и в «Записках Восточного отделения Русского археоло-
гического общества». Две из них были связаны с его специали-
зацией как античника, а три других соответствовали его
второй специальности — кавказоведению. Широта подготовки
позволила Иосифу Орбели в студенческие годы стать сотруд-
ником нового энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона
и написать две большие статьи — «Армянское искусство» и
«Грузинское искусство»,— не утратившие научной ценности
и до сего дня.
В 1911 году Иосиф Абгарович окончил оба факультета
Петербургского университета и был оставлен в университете
при кафедре армяно-грузинской словесности. Тогда же от Ака-
демии наук он получил научную командировку в Западную
Армению, где провел год, главным образом в Ванеком вилайе-
те. Его работа была крайне разнообразной: он изучал живые
армянские и курдские наречия, собирал и записывал сказания,
составлял словарь, копировал армянские средневековые над-
писи, изучал древние архитектурные памятники Эрзерума, Бая-
зета, Вана, Багавана, Ахтамара, проводил археологические
исследования в Ване, на Топрак-Кале, в Хайкаберде и привез
в Россию коллекцию урартских древностей. По возвращении
на родину он снова принял деятельное участие в раскопках
Ани.
Плодотворная деятельность Иосифа Орбели как археолога
и эпиграфиста обратила на себя внимание, и в 1912 году он
был избран членом Русского археологического общества в
Петербурге.
Борис Борисович, когда Орбели начал преподавать в
университете? — спросил я Пиотровского.
После сдачи магистерских экзаменов, с сентября, Иосиф
Абгарович начал свою педагогическую деятельность на факуль-
8
гете восточных языков. Он вел разнообразные курсы: по
археологии и истории Армении, по армянской эпиграфике и
курдскому языку. В то время он особенно интенсивно занимал
ся армянской эпиграфикой, осознавая особую научную цен-
ность надписей как источника не только изучения истории
культуры, но и исследования социально-экономической жиз-
ни. С тысяча девятьсот четырнадцатого года по семнадцатый
им было опубликовано девять статей (преимущественно в
журнале «Христианский Восток»), надписи на камнях и метал
лических изделиях.
— Проявляло ли интерес русское востоковедение к эпохе
Урарту?
— Несомненно. Перед первой мировой войной русская ар-
хеологическая и востоковедческая наука уделяла большое
внимание памятникам урартской культуры, считая, что их
изучение будет содействовать правильному пониманию древней
истории Кавказа и северного Причерноморья. Крупнейшие рус-
ские востоковеды — М. В. Никольский и Б. А. Тураев —
указывали на необходимость организации систематической
работы на территории древнего царства Урарту и считали, что
русское востоковедение вполне подготовлено для разрешения
этих задач И когда в 1916 году стали возможны археологичес-
кие раскопки в Ване, туда была направлена экспедиция Русско-
го археологического общества, в которой принял участие
и Иосиф Абгарович. Ему посчастливилось сделать крупнейшее
археологическое открытие. При раскопках двух ниш на северном
склоне Ванской скалы была обнаружена каменная стела высо-
той более двух метров с двумястами шестьюдесятью пятью
строками клинообразной надписи урартского царя Сардури
Второго, правившего в середине восьмого века до нашей
эры Летопись Сардури является крупнейшим урартским эпиг-
рафическим памятником, который по величине можно сравнить
только с Хорхорской летописью Аргишти Первого. Это была
находка, прославившая русскую археологию. Работы прово-
дились очень тщательно, и когда американская экспедиция
доследовала через двадцать два года площадку с этими двумя
нишами, то она ничего нового не дала.
— Эти экспедиции помешали Орбели заняться эпиграфи-
кой?
— Скорее, задержали.— ответил Борис Борисович.— Пос-
ле второго возвращения из Вана Иосиф Абгарович снова
всю энергию отдает армянской эпиграфике, задумав составить
свод армянских надписей из Ани и из района Дилижана. Для
этой цели с начала 1917 года он стал обучаться в академической
типографии наборному делу, главным образом эпиграфическо-
му набору лигатурным шрифтом, изготовленным по его систе-
ме. Лично им был набран весь текст первого тома свода армян-
ских надписей и некоторые мелкие издания
9
— Как встретил Иосиф Абгарович рождение нового мира
в России? В частности в Петербурге?
— По свидетельству многочисленных очевидцев — всей
душой. Великую Октябрьскую социалистическую революцию
Иосиф Абгарович встретил в расцвете своих сил и активно
отдался делу создания советской науки. Он продолжает работ}
в Петроградском университете, избирается преподавателем
Петроградского археологического института, по декрету На-
родного Комиссариата просвещения входит в состав Лазарев-
ского института в Москве, избирается членом Совета Государ-
ственной археологической комиссии и действительным членом
Московского археологического общества. Эта бурная деятель-
ность Орбели продолжается и в 1919 году. В феврале Иосиф
Абгарович назначается ученым секретарем Коллегии по делам
музеев Наркомпроса, где проводит большую работу по сохра-
нению и концентрации музейных ценностей частных коллекций
и передаче их в собственность государства.
В августе 1919 года при образовании Российской Академии
истории материальной культуры Иосиф Абгарович избирается
членом Академии и становится заведующим разрядами археоло-
гии и искусства Армении и Грузии. В 1920 году Иосиф Абгаро-
вич работает заведующим издательством и редактором изданий
Академии истории материальной культуры. Это была нелегкая
работа. При больших полиграфических затруднениях на пер-
вых порах он сколотил группу научных сотрудников и лично
обучил их наборному делу, а наборное мастерство Иосифа
Абгаровича было всем хорошо знакомо по набранной им
самим в 1918 году очень трудной в полиграфическом отноше-
нии книге «Вопросы и решения вардапета Анания Ширака-
пи, армянского математика VII в.».
— Как вы расцениваете первый период деятельности Ор-
бели в Эрмитаже^ — спросил я.
— Как известно, в 1920 году Иосиф Абгарович был избран
хранителем Государственного Эрмитажа и заведующим отде-
ленном Кавказа, Ирана, Средней Азии и стран мусульманского
Востока. Этим начинается тридцатилетний период в жизни
Иосифа Абгаровича — период, когда он все свои силы отдает
Эрмитажу. Считая, что все народы достойны изучения как вло-
жившие свою лепту в создание мировой цивилизации, будь
то народы Запада или Востока, будь то народы большие
или малые, Иосиф Абгарович старался завоевать для органи-
зуемого им отдела Востока почетное место в Эрмитаже. Он
систематически проводил упорную и трудную работу по сосре-
доточению в Эрмитаже лучших памятников восточного искусст-
ва из частных и государственных собраний и выдвинул проект
образования в Эрмитаже крупного самостоятельного отдела
Востока, который и был организован в 1926 году, а заведую-
щим его был назначен Иосиф Абгарович. В это время он
Ю
уже состоял членом-корреспондентом Российской Академии
наук.
В Эрмитаже внимание Иосифа Абгаровича привлекает
богатая коллекция золотых и серебряных изделий сасанидского
Ирана Он увлекся этими памятниками еще в 1922 году и
организовал тогда временную выставку сасанидских древнос-
тей. В небольшой книжке, выпущенной к этой выставке,
Иосиф Абгарович наметил основные проблемы, связанные с
сасанидским искусством. Он считал, что корни этого искусства
следует искать не только на земле древнего Ирана, но и в со
седних областях: в Закавказье, Средней Азии и на Востоке.
Он указывал также на то, что характерные черты сасанид-
ского искусства являются общими для многих сопредельных
феодальных стран Востока. Публикация богатейшей коллекции
сасанидских памятников Эрмитажа была осуществлена им
совместно с К- В Тревер.
Вторая временная выставка, устроенная в 1923 году,
была посвящена мусульманским изразцам, и к ней была выпу-
щена книжечка, поясняющая проблематику экспозиции. Этими
двумя выставками Иосиф Абгарович доказал, что научные
исследования могут быть выражены не только письменно —
в виде статьи или книги, не только в устной речи — лекции,
но также и в музейной экспозиции.
В 1925 году в Эрмитаже была развернута выставка
памятников искусства феодальной эпохи Кавказа, Ирана и
Средней Азин XII—XVII вв., известных под названием му-
сульманских. В книжке «Мусульманский Восток» Иосиф Абга-
рович писал: «Чем углубленнее ведется изучение мусульман-
ских памятников, тем яснее становится, как трудно провести
черту между мусульманской и немусульманской средой и бытом
в странах, где бок о бок существовали два воинствующих
вероучения—ислам и христианство — и где по существу в
одних и тех же формах развивались поэзия и изобразительное
искусство (и тем более искусство прикладное), росшие на
крепких корнях, окрепшие задолго до возникновения этих
вероучений».
Эти отдельные выставки, в которых принял участие коллек-
тив сотрудников — учеников Иосифа Абгаровича,— позволили
подготовить и общую выставку отдела Востока, открытую в
1931 году В научной записке к этой выставке говорилось,
что выставка ставит своей целью «показать на конкретном
материале памятников культуры восточных стран и в юпол-
иительной экспозиции закономерность исторического процес-
са... Вещи, рассматриваемые не оторванно, не формально, а в
системе производственных отношений, вместе с дополнительной
экспозицией дадут полную картину общества на той или инои
стадии его развития». Эта выставка была устроена не по
территориальному принципу, и совместный показ коллекции из
различных мест содействовал лучшему изучению связей и
взаимоотношений стран Востока. Такой принцип расположения
материала тогда был вполне оправдан.
Деятельность Иосифа Абгаровича как организатора отде-
ла Востока Эрмитажа, ставшего одним из крупнейших восто-
коведческих центров нашего Союза, полно представлена его
ближайшим сотрудником по Эрмитажу А. Ю. Якубовским
в третьем томе «Трудов» отдела Востока, изданном в 1940
году, и в четвертом выпуске «Вестника древней истории» за
1947 год.
Большая работа в Государственном Эрмитаже всецело зах-
ватила Иосифа Абгаровича
...В рамке — рисунок Верейского. 1926 год. Молодой Ор-
белн. На высоком шкафу бюст Орбели, выполненный Л. К. Ла-
заревым— одним из отпрысков известного армянского рода
Лазаревых. А вот и фотография: Иосиф Абгарович стоит
у развалин античного храма в Гарни. Фото датировано 1929
годом. Взор Орбели устремлен вдаль, туда, где во мгле возни-
кает неповторимая красота двуглавого Арарата. У подножия
течет река Араке. Здесь проходит граница Советского Союза
и Турции. А по ту сторону реки — развалины Ани.
Лихорадочно горят глаза Орбели. Кажется, что ученый
задает себе вопрос: как же оправдать свой долг перед наукой,
если не суждено продолжать раскопки в средневековой
столице Армении — Ани, где он впервые побывал в 1906 году
вместе со своим незабываемым учителем Николаем Яковле-
вичем Марром?
«Есть научные работники,— думал я,— которые с легкостью
меняют тематику и объект своих исследований. Но есть ученые,
для которых такая перемена равносильна катастрофе».
Мысли мои в квартире Тревер вновь и вновь возвращаются
к удивительной дружбе Орбели и Тревер. Рукописи. Варианты
рукописей. Книги. Книги. Но книги здесь в работе, в закладках.
Картотека, рукопись докторской диссертации на письменном
столе Тревер с ее замечаниями на голубых листках. Здесь же
пишущая машинка и оттиски работ, присланных ей на отзыв.
Камилла Васильевна извинилась и попросила подождать:
она еще не закончила беседы со своими аспирантами.
А я отвечаю: благодарен судьбе. Есть над чем поразмыс-
лить.
Над старинным комодом в рамке висит фото. Орбели и
Евгений Викторович Тарле за беседой. Мысли возвращают
меня в московскую квартиру прославленного историка. Во
время нашей памятной встречи весною 1955 года затрагива-
лись многие вопросы. Конечно, разговор шел и об Орбели. По-
мню полные глубокого смысла слова Тарле.
К числу самых выдающихся ученых,— говорил Евгений
Викторович, которых армянский народ дал нашей великой
12
Родине, бесспорно относится Иосиф Абгарович Он замечателен
не только как крупнейший исследователь-археолог, историк
искусства, автор глубокого анализа армянского эпоса, проявив-
ший во всех этих разнообразнейших областях свежесть и ори-
гинальность научного мышления. Иосиф Абгарович с первых
дней Октябрьской революции обнаружил талант организатора
и руководителя коллективной научной работы...
Вошла Тревер.
— Камилла Васильевна, если я когда-нибудь возьмусь
написать книгу об Орбели, вы должны быть рядом
— Зачем же? У него была своя семья. Меня лучше убрать
в тень. Я просто помогала ему работать. Он не очень любил
писать и часто диктовал мне. Я с удовольствием выполняла
его поручения.
— Если не ошибаюсь. Иосиф Абгарович вам охотно писал?
— Да,— ответила Камилла Васильевна.
— Скажите, пожалуйста, как долго вы переписывались,
когда приходилось разлучаться?
— Многие годы. С 1919 года начиная и до того, когда
телефонная связь вошла в широкий обиход.
— Много ли корреспонденций в вашем архиве кроме тех,
которыми располагаю я?
— Порядочно. Письма, записки, телеграммы. Порядка
пятисот.
— Вы позволите мне почитать их?
— Частично.
— Благодарю вас за доверие,— ответил я.
— Мне помнится, как относился к вам Иосиф Абгарович
И чувствую, вам дорога его память.
— А ваши дневники? Я бы хотел познакомиться с ними.
Для начала — с правом частично.
— Да, с правом частично.
Наступили сумерки. В люстре зажглись электрические
лампочки. Я продолжал смотреть на изумительной красоты
канделябры. Камилла Васильевна уловила мой взгляд. Она
зажгла свечи и погасила электрическое освещение.
— Иосиф Абгарович в новогоднюю ночь любил зажигать
свечи.
...Наши встречи участились Я постепенно входил в мир
Орбели и Тревер.
Каждый раз с волнением встречался я с Камиллой Василь-
евной. Она ведь понимала Орбели лучше, чем кто-либо из
членов его семьи. Бесценные реликвии, так тщательно сохра-
нившиеся в домашнем архиве Тревер, говорили о многом.
С гордостью могу признаться, что я был единственным
человеком, кому Камилла Васильевна да ла при жизни возмож-
ность познакомиться с письмами Орбели и своими дневника-
ми...
13
Мои встречи с академиком Орбели, дружба с которым
началась в юбилейные дни празднования тысячелетия эпоса
«Давид Сасунский» в 1939 году в Ереване, комментарии к
домашним архивным материалам Тревер, воспоминания совре-
менников шаг за шагом воссоздают штрихи к портрету учено-
го-патриота. Опыт жизни Иосифа Орбели, накопленная годами
мудрость да помогут воспринять все поучительное, что было в
его личности, да помогут нам лучше понять самих себя.
По тому, как ведет себя человек в критическую минуту,
можно судить о нем. А случай не заставит нас долго ждать.
Заведующий Восточным отделом Эрмитажа профессор
Орбели увлеченно работал в своем кабинете. Несколько суту-
ловатая его фигура слилась с письменным столом, стонущим
под тяжестью различных экспонатов, книг, бумаг.
— Экспозиция Восточного отдела Эрмитажа,— говорит он
вслух,— призвана знакомить посетителя с памятниками не
только восточного искусства, но и с культурой Востока в
широком смысле этого слова. Выставку надо строить крупными
комплексами, чтобы они отражали и характер производственных
отношений, и идеологию, и эстетические воззрения эпохи,
и этнографический облик народов.
«Такой подход, конечно, имеет и уязвимые стороны,— ду-
мает он.— Может быть, и прав Легран, директор Эрмитажа,
когда говорит о некотором игнорировании искусства в нашей
экспозиции. Может быть».
Но Орбели знает и то, что в спорах рождается истина
После некоторой паузы он продолжает:
— Выставка отдела Востока должна показать памятники
материальной культуры народов Востока, а в дополнительной
экспозиции (с помощью схем, карт, планов, выдержек из
литературных сочинений) осветить «закономерности истори-
ческого процесса, выявленные с точки зрения исторического
материализма».
Откинувшись на спинку кресла, Орбели вспомнил о недав-
них спорах. Нашлись люди, которые считали уместным деление
памятников искусства на восточные и западные. Постоянная
выставка народов Востока, как и любая другая временная
экспозиция, утверждал Иосиф Абгарович, должна дать полную
картину общества па данной стадии его развития. Она должна
быть столь широкой, чтобы охватить страны Северной Африки
и Средиземноморья, Передней Азии, Восточной Европы, Кав-
каза, Ирана, Средней Азии, Индии и Дальнего Востока.
Шагая по кабинету, Иосиф Абгарович курил свои любимые
папиросы «Казбек».
«Восточный отдел культуры,— думал он,— будет прочно и
навсегда в Эрмитаже. Единоличной монополии западного
искусства здесь должен быть положен конец».
н
Он улыбнулся, вспомнив об «индийских телятах».
Случай произошел на занятиях Фаддея Францевича Зе-
линского, классика, большого знатока античной литературы.
Студенты читали текст, где упоминался бог Митра. Так как в
то время Иосиф Орбели под руководством другого преподавате-
ля филологического факультета работал над темой о митраиз-
ме, ему захотелось, ввиду очень большой близости, как ему
казалось, поэзии Горация с гимнами далекой Индии, сослаться
на отрывок из одного гимна, где говорилось, что около Митры
благоухание, как от молодого теленка. И тут студент Орбели
услышал то, что навсегда оттолкнуло его от Зелинского.
Профессор сказал, что люди бывают разные: есть такие, кото-
рым нравится запах навоза, особенно если он свежий, а есть
и другие, которые мечтают понюхать розу. Орбели вспыхнул
и тотчас же ответил:
— Профессор, вы нагрубили. Это не делает вам чести.
Ну что же, я последую вашему примеру. А вы помните, чем
занимались афинские девушки во время панафинийских празд
неств?..
В аудитории послышался смешок.
Прошли годы, но об этой стычке, откровенном выпаде
против восточной культуры, он не забыл.
«А все-таки хоть и в муках, преодолевая трудности, мы
создаем Восточный отдел Эрмитажа»,— твердил он.
В тиши кабинета особенно резко прозвучал звонок внутрен-
него телефона. Орбели снял трубку:
— Слушаю.
— У нас находятся ответственные сотрудники антиквар
ного отдела Наркомвнешторга СССР. Они направляются к
вам. Прошу их принять и во всем помочь,— голос одного
из высоких руководителей Эрмитажа на этом прервался.
Находящиеся в кабинете сотрудники были удивлены изме-
нением, происшедшим на их глазах с лицом Орбели. Он зло
бросил трубку.
В те годы антикварный отдел Наркомата внешней торговли
СССР наводил ужас на музейных работников. Его сотрудники
безнаказанно, по своему выбору и усмотрению продавали
за валюту много бесценных творении искусства. Слов нет. в
стране осуществлялась широкая программа индустриализации,
и на такую жертву шли не от хорошей жизни. Но усердие
некоторых руководителей антиквариата переходило все гра-
ницы. Вот почему звонок этот так подействовал на Орбели.
Видя состояние своего руководителя, сотрудники стали
выходить из кабинета.
— Вы почему покидаете меня? Над отделом нависли
реальная угроза — к нам идут из антиквариата Одиночество
подобает только богу. Срочно вызовите ко мне Дубасова и
Нежного...
15
Когда товарищи из антиквариата вошли в кабинет, два
атлетического сложения гиганта, знаменитые в свое время
борцы Петербурга Дубасов и Нежный, уже находились там.
Они работали в Восточном отделе по охране экспозиций, раз-
мещенных в двадцати четырех залах Эрмитажа.
После приветствий руководитель группы работников ан-
тиквариата достал из портфеля подтвержденный подписями
и печатью мандат и протянул его Орбели.
Иосиф Абгарович внимательно прочел документ, сложил
его вчетверо, совершенно неожиданно для присутствующих
сунул во внешний пиджачный карманчик подателя его и, чеканя
каждое слово, сказал:
— Прошу немедленно покинуть Эрмитаж. Я не разрешу
не только выбирать, но и находиться вам в этом помеще-
нии.
Сотрудники антиквариата были ошеломлены таким приемом.
— Профессор, как вы с нами разговариваете, мы же пред
ставляем...
Орбели не дал договорить:
— Все Только через мой труп вы можете зайти в
наши залы.
— Вы не смеете так с нами разговаривать! Вам же известно,
что мы действуем по поручению правительства!
Орбели показал на Дубасова и Нежного. И спокойно и
твердо произнес:
— Полно. Вы же не заставите применять физическую силу.
Немедленно покиньте Эрмитаж.
— Вы ответите за это! Вы узнаете достойную цену вашего
беспримерного поступка! Мы будем жаловаться!.
— Откройте форточки, проветрите кабинет. Когда уходят
такие гости, остается запах копыт,— распорядился Орбели.
— Иосиф Абгарович! Что же вы наделали? — спросил
один из сотрудников.
— Я не мог иначе поступить. Идти на поводу антикваров —
значит лишить нашу страну бесценных богатств искусства.
Простят ли это нам потомки? Я не могу заискивать перед ними.
С точки зрения закона я не прав, а с точки зрения интересов
нашей культуры я оправдываю свой поступок и готов понести
любое наказание.
Когда ярость улеглась, Иосиф Абгарович почувствовал
себя совершенно измученным. Нервы стали шалить, и в сердце
кольнуло. Он знал, на что пошел, но не мог изменить самому
себе.
Случай этот произошел в конце октября 1932 года. Бросив
папиросу в пепельницу, Иосиф Абгарович сел за письменный
стол н несколько мгновений держал ручку над листом бумаги.
Потом опять встал, зажег папиросу и глубоко затянулся.
Какая-то навязчивая идея беспокоила его. Из состояния ка-
lb
жущегося покоя он вдруг пришел в ярость. Резким движением
отодвинув кресло, сел за стол и начал писать:
Глубокоуважаемый Иосиф Виссарионович,
полностью посвятив 12 лет из моей 24-летнеи научной
деятельности делу создания Сектора Востока Эрмитажа,
собиранию коллекций и подготовке экспозиции и лишь полтора
года тому назад достигнув возможности развернуть начальные
участки (24 зала) выставки и отказавшись от всех других
направлений научной работы для полного сосредоточения
сил и внимания на Эрмитаже, я в настоящее время оказался в
крайне критическом положении. Деятельность Антиквариата,
и до сих пор тяжело отражавшаяся на Эрмитаже вообще, за
последние годы приняла особенно угрожающие Эрмитажу фор-
мы, а в настоящее время заявками Антиквариата ставится
под угрозу и Сектор Востока, притом в форме, которая неми-
нуемо должна будет привести к полному крушению нашего
дела.
Поэтому я очень прошу Вас дать мне возможность лично
ознакомить Вас в самой краткой форме с результатами рабо-
ты. выполненной мною с моими товарищами по Сектору, и с
теми перспективами, которые перед нами открываются.
Сознание важности выполняемого нами дела и опасение
видеть разрушенной работу мноих лет побуждают меня убеди-
тельно просить Вас об этой беседе!
Его нервное состояние отразилось на почерке. Но перепи-
сывать текст Орбели не стал. Письмо вложил в конверт и
вывел адрес:
Москва, Кремль
Товарищу Иосифу Виссарионовичу Сталину
Начались мучительно беспокойные дни. «А доложат ли?
думал он.— Как долго протянется тревожное ожидание?
А вдруг вообще нс среагирует? Кто знает?»
Он видит, как беспокоятся за него товарищи по работе, суп-
руга его Мария Кероповна. братья Рубен и Девон, Камилла
Васильевна. В таких случаях больше, конечно, думают о пе-
чальном исходе..
Слухи о конфликте быстро дошли до музейных работников
не только Ленинграда, но и ipyrux городов. Кто восторгался, кто
осуждал поведение ученого Что касается Орбели, то ему по-
рядком надоели вопросы, расспросы; «А как это было? .» Доб-
рых слов одобрения он много слышал. «Я совершенно не по-
нимаю, почему обыкновенная порядочность возводится в ранг
исключительности»,— думал он.
Ответа все не было.
Орбели продолжал работать, сохраняя хладнокровие
17
Того же он требовал от своих сотрудников. В труде быстро
проходи! время. Гнетущие мысли рассеиваются скорее.
День 5 ноября 1932 года Орбели запомнил навсегда.
6 ноября в Эрмитаж был доставлен и вручен Иосифу Абгаро-
внчу большой конверт со штампом Секретариата ЦК ВКП(б)
Вскрыв конверт, Орбели увидел чистый конверт обычных раз-
меров на котором было написано:
Ленинград, Государственный Эрмитаж,
Заведующему Сектором Востока профессору И. А. Орбели.
Иосиф Абгарович с волнением вскрывает этот конверт
Уважаемый т-щ Орбели!
Письмо Ваше от 25 октября получил
Проверка показала, что заявки антиквариата не обоснова-
ны. В связи с этим соответствующая инстанция обязала Нар-
комвнешторг и его экспортные органы не трогать Сектор Вос-
тока Эрмитажа.
Думаю, что можно считать вопрос исчерпанным
С глубоким уважением
И Сталин
5. XL 32.
Гак завершился инцидент профессора Орбели с антиква-
риатом Паркомвнешторга СССР.
С тех пор от наскоков антиквариата спасся не только Эр-
митаж, но и все музеи нашей страны. Теперь уже при продаже
ценностей искусства сто раз мерили и только раз принимали
решение.
ПЛЕННЫЙ ОРЛЕНОК
«Как басни, так и жизнь ценятся не по длине, а по содержа-
нию»,— читаем в дневнике Иосифа Орбели в первые же дни
после назначения его заведующим отделом Востока Государст-
венного Эрмитажа. Слова Сенеки стали своеобразным эпигра-
фом ко всей деятельности Орбели в трудный период нового
назначения. Трудный потому, что первые же шаги Орбели
ь 1я обьединенпя разбросанных по различным отделам памят-
ников восточной культуры встретили резко отрицательное от-
ношение многих его коллег Против идеи Орбели организо-
ван» в залах Эрмитажа выставки, посвященные культуре наро-
дов Востока, восстали с таким единодушием, что другой менее
<. Юнкин хченый тут же отказался бы от своего намерения
Но оппоненты Орбели еще не знали, что столь яростное1 сопро-
। явление t иособпо лишь закалить Орбели,— истинное мужест-
во человека обнаруживается именно в неблагоприятных си-
1 уациях.
IN
Справедливости ради заметим, что новые идеи Иосифа Аб
гаровича имели и своих защитников. Известный исследователь
античного искусства О. Ф. Вальдгауэр и крупный нумизматик
А. А Ильин открыто защищали задуманные Иосифом Абга
ровичем преобразования.
Орбели настойчиво и последовательно стремился к своей
цели, преодолевая консерватизм и косность, не боясь труднос-
тей. Он не представлял жизни без служения интересам общест-
ва, науки.
Результаты напряженной работы Орбели и его сотрудников
принесли в 1922 году новорожденному отделу заслуженную
похвалу. Первая же выставка в залах Эрмитажа получила
всеобщее признание.
Вот что писал об этом в том же 1922 году А Ю. Якубовский
В истории отдела Востока эта выставка навсегда останется
как «первый удачный опыт научной разработки экспозиции,
как решение в комплексах экспозиционных памятников опре
деленной научной проблемы».
Орбели был безмерно счастлив, но далек от удовпетворен-
ности
Выставка стала заметным шагом на пути изучения искусст-
ва Ирана и сопредельных с ним стран. Экспозиция отражала
хронологические пределы и содержание так называемого
«сасанидского искусства». «Исследование многочисленных
памятников,— пишет известный востоковед, ученик Орбели
К. Юзбашян,— убедило И. А. Орбели в том, что в создании
«сасанидских» блюд, чаш, водоливов и др. участвовали народы
не только Ирана, но и соседних стран, не говоря уж о том, что
«сасанидские» черты заметны в памятниках XVI — XVII и даже
XIX веков. Нужно заметить, что термин «сасанидское искус-
ство»— чисто условный, так как в настоящее время это поия
тие гораздо шире, чем «придворное искусство Сасаниюв»,
правление которых длилось с 226 до 651 года».
Именно благодаря этой выставке Орбели написал и в 1924
году издал блестящий по форме, глубокий по содержанию
очерк «Сасанидское искусство» — введение в изучение намят
ников раннесредневекового Ирана. Ученый рассматривал об-
щность художественных и технических приемов сасанидского
искусства и их влияние на западное искусство.
Идеи, заложенные в этой работе, впоследствии были раз
виты в других трудах Орбели
Организованные по инициативе и при активном участии
Орбели выставки 1922—1925 годов были посвящены искусству
Востока. Они во многом способствовали организации нового
отдела, который оказался бы в состоянии объединить памят
ники восточных культур и заложить основы изучения искусства
Востока в Государственном Эрмитаже на базе научной орга
низации всей экспозиции.
14
В мае 1925 года и был создан именно такой сектор Востока,
возглавил его И. А. Орбели.
Говоря о социалистической реконструкции одного из
хранилищ мирового искусства, директор Эрмитажа Б В. Лег-
ран в 1934 году писал: «Сектор Востока был самым передовым,
в научном смысле, отделом старого Эрмитажа... Те люди, кото-
рые взяли на себя задачу создания сектора Востока, в гораздо
большей мере были проводниками научной мысли в Эрмитаже
и более отчетливо представляли себе значение научной работы
для перестройки музея в соответствии с требованиями нового
общественного строя, чем руководители других отделов и даже
руководство Эрмитажа в целом в те годы». Задачей новоиз-
данного отдела было изучать памятники культуры комплексно,
с учетом среды, продуктом которой являются они, не пренеб-
регая данными литературных свидетельств и другими источ-
никами, помогающими пролить свет на изучаемый предмет.
Хотя в эти годы основная деятельность Орбели протекала
в стенах Эрмитажа, он находил время, чтобы активно занимать-
ся подготовкой молодых кадров востоковедов. С 1925 года
по 1929 год Иосиф Абгарович заведовал кафедрой армяно-
грузинской филологии, впоследствии преобразованной в ка-
федру истории материальной культуры Востока.
Именно в эти годы в числе студентов ЛГУ мы видим
А. Аджяна, А. В. Банк, Л. Т. Гюзаляна, Н. В. Дьяконову,
А. Л. Якобсона, К. К. Курдоева. И. И. Цукермана и других
(последние двое слушали у Орбели курс лекций по курдоло-
гии).
Ио как бы ни привлекала работа в университете, все же
центром бурной деятельности Орбели продолжал оставаться
Эрмитаж. Передача предметов культуры в отдел Востока затя-
гивалась, и ему приходилось вести борьбу за каждый экспо-
нат, порой доказывая ненужность всей структуры музея.
Об этом наглядно свидетельствует записка на имя члена Совета
Эрмитажа, принимавшего активное участие в делах музея,
академика С. Ф. Ольденбурга. «Как нельзя,— писал Орбе-
ли, — одновременно делить толпу на бородатых, толстых и
блондинов, что, казалось бы, всем должно быть ясно, так же
точно невозможно одновременное деление музейных коллекций
на памятники Египта. Месопотамии, Греции и Рима, на резные
камни, на памятники средних веков, на оружие, на памятники
Кавказа и Ирана, Византии и т. д. Такая классификация
ненаучна, да и невыполнима, попросту невозможна. Поэтому,
пока в Музее существуют отделения, построенные по принципу
объединения памятников тех или иных культурных кругов, в
этом музее не могут существовать отделения, содержащие груп-
пы памятников этих же культурных миров, но построенные
но признаку объединения тех или иных категорий предметов
по их назначению или по материалу (резные камни)»
20
Предложение Орбели встретило поддержку хранителя от-
деления классического Востока Эрми1ажа В. В. Струве —
одного из авторитетных ученых. «Ныне в связи с меморанду-
мом И. А. Орбели о передаче восточным отделениям предме-
тов, расположенных по другим отделениям, не имеющим ничего
общего с Востоком, я заявляю, что всецело присоединяюсь к
мотивировке И. А. Орбели. ибо и я являюсь убежденным
сторонником самого радикального проведения в музейном
строительстве деления памятников по историко-культурному
принципу»,— писал В. В. Струве.
Борьба за полноценную экспозицию отдела Востока шла
неослабно, и с годами все убеждались в правоте Орбели.
Если в 1921 году в восточном собрании Эрмитажа было десять
тысяч предметов, то десять лет спустя, в 1931 году, отдел
Востока имел уже восемьдесят тысяч предметов. В том же
1931 году отделение классического Востока, которым руководил
В. В Струве, слилось с отделом Востока. Объем работы Орбели
и его сотрудников с каждым годом неуклонно расширялся.
«Теперь уже коллекция отдела Востока,— отмечал Ор-
бели,— имеет первоклассное собрание эламских расписных
сосудов и кирпичей с клинообразными надписями из Суз;
памятники Ванского царства из раскопок на Топрак-Кале;
сасанидское и византийское серебро, сасанидскую бронзу, иран-
ские резные камни; собрание орудий и отходов производства
из рудников VIII века в Кара-Мазаре и многое, многое дру-
гое...» Орбели далее рассказывал, как у частных лиц в аулах
Дагестана была приобретена богатейшая коллекция персид-
ской, турецкой и кавказской керамики, не говоря уже о бога-
тейших коллекциях, поступающих в отдел Востока из дру-
гих музеев страны.
Работа по оснащению новорожденного отдела шла неустан-
но. Орбели часто выезжал в Москву, встречался с музейными
работниками, устанавливал контакты.
Радость в жизни ученого сменялась горечью. Прочитав
письмо от одного из своих учеников, Орбели понял, что тот
намерен отойти от него. В тот же день, 29 августа 1924 года,
Иосиф Абгарович поделился с Камиллой Васильевной своими
опасениями, что он вдруг потеряет «все, всю энергию, все ос-
татки силы, все надежды на то, что добьется чего-нибудь в
жизни, и уйдет, не оставив после себя ничего».
Но не в характере Иосифа Абгаровича было предаваться
унынию,— на следующий же день слышатся его бодрые, жиз-
нерадостные слова: «Как хороша жизнь и как хорошо, что она
нам принадлежит'»
9 сентября 1924 года Орбели прибыл из Ленинграда в
Москвх по делам штатов и финансовым вопросам Эрмитажа
и РАИМК (Российской Академии истории материальной куль-
туры).
21
В столице Орбели побывал у Алексея Васильевича Ореш
никова, одного из хранителей Московского исторического му-
зея,— человека, которого Иосиф Абгарович почитал и любил.
В тот же день, 9 сентября, Орбели отправил Тревер сле-
дующее письмо: «Тут оказалось 5—6 клочков сасанидских тка-
ней; один чудный пурпуровый кусок (величиною с мой блок-
нот) с грифоном,— вне всякого сомнения — сасанидскии. Я
уже получил разрешение на снимки и издание, остается только
оформить. Но Щекотов хочет, чтобы это было издание Истори-
ческого музея. Мне все равно, а Сергей Николаевич Тройнии-
кий (директор Эрмитажа)1 говорит, что это хорошо... Видел
штук 10 камней в Историческом музее, все это дрянь, штуки
две хорошие, привезу с них слепки... Видел Захарова (Заха-
ров Алексей Алексеевич — археолог и музейный работник).
Готье (Готье Юрий Владимирович—историк и археолог,
профессор Московского университета, академик), Протасова
(музейный работник), Нежданова (музейный работник). Заха-
ров страшно мил. Дел служебных еще не мог начать, пойду с
утра Это очень досадно, потому что меньше надежды, что
привезу с собою все в законченном виде. С вокзала приехал
прямо в Лазаревский институт. Макинциан (литературный и
общественный деятель) уехал в пятницу. Юноша, заведующий
Госиздатом Армении, предложил мне остановиться тут, я с
благодарностью принял и вижу, что сделал хорошо, потому,
что никто больше не предложил, в Историческом музее, по-ви-
димому, это упразднено»2.
А вот выдержка из письма Орбели к К. В. Тревер от
II сентября 1924 года: «В Историческом музее в Москве видел
дивный кусок грубого сасанидского ковра с Северного Кавказа.
Завтра его буду снимать. В субботу буду в Оружейной па-
лате».
12 сентября отправлено было еще одно сообщение: «Ви-
дел сегодня Бакланова (Бакланов Николай Борисович — ис-
торик архитектуры): он только что приехал, привез 64 пуда
(18 камней) с сасанидскими рельефами из Кубани. Видел у
Расула два котла, надо срочно писать ему (Расул Магоме-
тов коллекционер, житель аула Кубани в Дагестане, при-
возил в Эрмитаж и продавал бронзовые блюда, кувшины и
др. В последствии переселился в Ленинград и стал одним из
реставраторов Эрмитажа. Погиб во время войны)».
«По делу Эрмитажа пока благополучно... Никаких сокраще-
ний штатов, помимо РКИ, они не склонны и даже наоборот
Предложили в случае нажима насчет сокращения обжаловать
2 Здесь и далее в скобках примечания автора
Все ткани, упомянутые в этих письмах, впоследствии поступили в Эрми-
таж, где их изучает Л. А Иерусалимская
22
им... Один из членов РКИ сам приедет через две недели и будет
проводить через Совнарком наши новые штаты».
«Приехал сегодня из Еревана старый приятель Левушка
Ротинов (Левон Александрович Ротинян — выдающийся физ-
химии, один из профессоров Ереванского политехнического
института), сидит сейчас рядом со мной. Может быть, со мной
вместе поедет по делам Ереванского университета в Петер
бург.
Хочется хоть конспективно сказать, что вчера, проезжая по
одному из бульваров, видел крохотный уютный особняк в саду,
и так мучительно захотелось жить спокойно там. ничем и
никем внешним не тревожиться, не развлекаться и не волно-
ваться...»
Приехав в Москву на съезд краеведов, Иосиф Абгарович
остановился в Доме съездов.
В огромном зале Дома съездов 40—50 кроватей, другой
мебели не было; на кровати —сенник, чистая простыня, опрят-
ное одеяло. Публика приезжая. Соседом Орбели по койке ока-
зался... Гриневич (археолог из Керчи или Херсона, которого
Иосиф Абгарович незадолго до этого публично «обложил»),
«Он был мил и любезен,— вспоминал Орбели.— Услыхав, что я
ворчу, что одеяло без пододеяльника, предложил свою домаш-
нюю (чистую) простыню. Отказаться было невозможно, не оби-
жая... и я сплю под простыней Гриневича’ .»
Орбели приобрел на съезде краеведов популярность после
того, как резко раскритиковал доклад одного из известных
деятелей Главнауки, профессора Машковцева, вызвав шумные
аплодисменты участников съезда.
У Иосифа Абгаровича хорошее настроение
«Московский искусствовед Шекотов и Алексей Васильевич
Орешников,— сообщал он,— согласны передать на выставку
ткани и замечательное блюдо дородосского типа с двумя
парными синими козлами, упершимися ногами в вершину
горы! Причем Шекотов открыто сказал, что он понимает, что
это нужно оформить и окончательно, но пока — на выставку, до
разрешения вопроса об окончательной передаче в отдел Востока
Эрмитажа...»
«А Федор Николаевич Петров (Петров Федор Николаевич,
старейший коммунист, врач, профессор. В 1923 — 1928 гг был
начальником главного управления научными и музейными уч-
реждениями Наркомпроса (Главнау ка). долгие годы — один из
членов Главной редакции БСЭ) обещал сегодня ускорить и
усилить постановление на издания. Завтра я юл жен *то офор
мить (для Эрмитажа). Он был очень мил В Исторический
музей поступили еще сасанидские камни, завтра Кавка
(Кавка — один из сотрудников Исторического мхзея) сделает
оттиски. Со Спицыным (Спицын Александр Андреевич, один
из деятельных членов Археологической комиссии потом
23
РАИМК) Дружу, он мне хочет помочь с Кунгуром...' А Гамлет
(Никольский) мрачен по обыкновению... Тут очень удобно,
независимо и просто. Но можете себе представить меня (пр>
моем индивидуализме) в общем дортуаре?’ Итак, можно будет
уже в январе работать над сасанидскими монетами. Наша
выставка будет божественна, я даже знаю, как выставить
сасанп юв в галерее. Вышлите завтра же спешном почтой
мне фотографию кунгурского блюда, хотя бы из Репер-
тор ия».
Сделав 12 сентября 1924 года два больших дела, Орбели
восклицает: «Эту радость, милая Камилла Васильевна, хочу
разделить с Вами — получил сегодня 1200 р. для РАИМК (пе
ревод послан) и 1500 для Эрмитажа (приказ подписан) и
получил приказ о перечислении кредитов на музей слепков
Эрмитажу. О сумме пока молчите, чтобы не обиделась Ака-
демия, но я не виноват... Хотел сегодня ехать в Лавру, но оказы
вается, что сегодня меня ждет Никольский, поеду завтра в 6
часов утра. Только бы не проспать... Во вторник выедут в
Питер Григоров (Григоров — один из деятелей Главнауки)
и Петров (скажите всем, чтобы подобрали хвосты...). Вчера
была бездна таких разговоров по Сасанидам, что дух захваты
вало! Нам предстоит много потрудиться, чтобы докончить
начатую мною обработку по покупке у провинциальных саса-
нидовладельцев этих вещей по дешевой цене. По-видимому.
Казанское блюдо приедет на выставку к нам к 1 января. (Ка-
занское блюдо благодаря хлопотам Иосифа Абгаровича ныне
хранится в Эрмитаже.) Кунгур будет немногим позже (ин-
шалла’), но все — секрет, а то злая судьба может помешать
Оркестр играет «Веселую вдову», Вы понимаете — как
кстати?! И знаете, что я делаю? Я съел свою порцию гуся
и попросил вторую. ...Мне страшно хочется свистеть, но боюсь,
что выведут Тут ведь это не понимают и подумают, что я
пьян, а я не пьян, а просто рад...»
«Рядом со мною едет Томашевский (Томашевский — один
из руководителей Ленинградского университета), а где-то по
соседству едет Руденко (Руденко Сергей Иванович, доктор
технических наук, профессор, археолог и этнограф). Меня
предупредил Томашевский, что Бороздин тянет Козловские
вещи в Ars Asiatica».
Начало февраля 1925 года. Орбели вновь приезжает в
Москву. Как всегда, много дел, много хлопот. 5 февраля вече-
ром отправляет в Ленинград весточку Тревер:
«Час от часу не легче. Но это лишнее основание к тому,
чтобы С. Ф. (Ольденбург Сергей Федорович, академик,
В эти годы И А Орбели пытался получить из Кунгурского музея \па
нившееся в нем сасанидское блюдо, которое ныне передано в Эрмитаж
24
непременный секретарь АН СССР) стал решительнее. Только
не надо волноваться и огорчаться,— все кончится благопо-
лучно. Я очень рад, что беседа с Томашевским поможет
вообще установить связи. Главное — быть спокойным, а это
я смогу... Сейчас заходил к С. Ф., он со Стекловым (Стеклов
Владимир Андреевич, математик, академик, вице-президент
АН СССР) сидел в ресторане. Согласился беседовать со мною
после Любани, но мило предупредил меня, что около Любани
к нему придет Руденко. Он (Руденко), кстати, со мною тоже
не здоровается. Стеклов страшно смеялся этой системе сема-
форить... Не тревожьтесь, все пока благополучно... С кувшин-
чиком (из собрания В Н. Орлова, который выявился в Гохра-
не) пока неясно; форменный шантаж; будем стоять твердо,
в крайнем случае использую обязательства Петрова и напущу
Залуцкого. Петров очень мил, и Н. Я. (Марр) тоже.. Держите
наготове фотографию Строгановского блюда (в новом бюро).
Сейчас сижу на вокзале с Полыновым (Полынов Борис
Борисович — почвовед, геохимик, географ, академик (с 1946 г )
Добрался сюда, чтобы писать Вам, а он едет. Вчера обедал
и сидел вечер у Бакланова. Шекотов уверяет, что дадут ткани,
кувшинчик, надеюсь, что получу, но уверенности нет Буду
спокоен, но биться буду до конца. Орешников всецело на моей
стороне Нам надо работать. Эрмитажу дадут деньги на изда-
ния, и мы должны их оправдать, в сасанидском серебре и в
котлах... Надо бороться за жизнь, тогда она дает радость...
Надо быть таким бодрым и так сильно любить свое дело, чтобы
все препятствия с пути исчезали,— тогда будет радость. Не
надо уныния, упадка, грусти. Борьба сама по себе дает
радость.
О вторнике у Ятманова (Ятманов — комиссар по делам
музеев) не тревожьтесь, ему запрещено устраивать методичес-
кие совещания, так что если он беседует, то только для своего
удовольствия, и это ни для кого не обязательно. Выехать
завтра, очевидно, не удастся, это и огорчает и волнует, а с
докладом прямо ужас Как успею приготовиться?
Придется теперь устроить все с внутренними неполадками,
а то мочи больше нету. Какая тоска — эти дни без настоящего
дела».
В тот же день из Москвы Орбели шлет телеграмму в
Ленинград на имя К В. Тревер: «Вещи (из Ноин-улы, Мон-
голия)1 передали нашей Академии для изучения и издания».
«Ну вот и кончилось заседание, веши (Ноин-ула) после
выставки (I месяц) перейдут в Академию материальной кхль-
1 Описание предметов I в до н э. (найдены П К Козловым в Северной
Монголии, в урочище Ноин-ула) были впервые сделаны К В Тревер в 1432
году Эти предметы, после разных превратностей, ныне тоже хранятся в
Эрмитаже
25
туры для изучения и издания, а затем особая комиссия
из специалистов (при Главнауке) решит — в какой музей.
В понедельник 8 февраля кончилось сидение из-за кувшин-
чика, минутами было очень остро, но в конце концов все кон-
чилось благополучно благодаря застойному воздействию
Григорова (Григоров — видный деятель Наркомпроса) и Пет-
рова, так что передается Эрмитажу окончательно,— «не пред-
решая вопроса, куда должны поступить сасанидскне памятни-
ки окончательно в будущем».
При обсуждении вопроса об Эрмитаже в общем плане
Орбели решил отстаивать и сасанидов, «причем, видимо, были
и петербургские интриги», отмечает Орбели. Выяснилось, что
Эрмитажу передаются и ткани, но, видимо, на выставку, хотя
кажется, можно будет и меняться. Много ушло энергии, но
зато кувшинчик Орбели отстоял. «Кувшинчик наш!» — вое
клицает он. «Были минуты резкие, но все кончилось мирно и
хорошо. Протасов слаще меду. Моя статья о тканях будет
печататься в сборнике Исторического музея. Нам с Вами
предстоит энергично двинуть котлы и сасанидскую торевтику...
Отношения с Григоровым и П е т р о в ы м очень хорошие.
В Историческом музее тоже... Со Строгановским вопрос стоит
так, как мы хотели. На будущей неделе все будет решено в
Петербурге... С. Ф. Ольденбург — лучше быть нельзя. Чуд-
ный человек!»
Этими словами кончается последнее письмо Орбели в
феврале 1925 года, адресованное Камилле Васильевне. Дни
пребывания в Москве насыщены были до предела, и лишь
изредка Иосифу Абгаровичу удавалось передохнуть от настой
чивых хлопот, споров, дискуссий. В Москве стояла прекрасная
майская погода. Вот он сидит на скамейке одного из бульваров
под Кремлевской стеной. Где будет ночевать, пока не знает. Но
Орбели уверен, что не останется под открытым небом...
«...После целого дня сутолоки и беготни даже вокзальный
зал (где пишет письмо Орбели) кажется уютным и тихим... Тут
же рядом сидит чудный рыжий пес, такой красавец, что
трудно удержаться, чтобы его не расцеловать...» Но мысли Ор-
бели вновь обрываются многоточием, и он переходит к другим
впечатлениям.
«...Сегодня видел регалии,— пишет он,— корону п все др.
Чудесные вещи. От короны трудно отвести глаза, а один сапфир
такой, что, кажется, в нем собрана вся световая красота... Ред-
кое зрелище, даже если и не знать, что один этот сапфир в
оправе стоит 22 000 000 рублей! Но куда же нам, с нашими
бриллиантами прямо стыдно показаться... Определенно чув-
ствую, что нужно немедленно уехать в Марьино, тогда сразу
установится иная точка зрения на все... Как много значит
свет и снег, когда смотришь не спеша, например, из окна
вагона...» (Из письма от 24 декабря 1925 г.)
26
В конце декабря 1925 года Орбели вновь в Москве И
вновь — бездомный и беспризорный. До вечера носится он с
юлами и делишками, а когда удосужился позвонить—всюду
отказ, ни одного места. Сначала он так опешил, что чуть не
упал в телефонной будке, но потом собрался с силами, кстати
вспомнил про ночлежку, где был ровно год назад, на краевед-
ческом съезде.
«Попрошусь туда на одну ночь, а там посмотрим...— поду-
мал он.— В гостиницу очень противно идти, а проситься к кому-
нибудь— уж очень не хочется. Но негте писать, читать,
передохнуть...» И вот Орбели решил поехать на вокзал: там
хоть есть где присесть и письмо написать. Это же совершенно
невыносимое состояние— приехать в Москву по делам службы
и быть охваченным одним только желанием — уехать поско-
рее, смотреть с тоскою и завистью на каждого, идущего к
перрону... Раздумья Орбели уносят его к давно ушедшим го-
дам.
«...Много-много приятных и грустных мыслей нашло о так
рано ушедшей молодости,— пишет он К В. Тревер.— Очень
грустно стало, не знаю отчего, оттого ли, что вспомнилось
столько хороших и больших людей, навеки ушедших, оттого
ли, что... Много-много я думал и понял, что никогда еще я так
не нуждался в дружеской поддержке, в твердом и верном
рукопожатии, как теперь, что у меня много сил для жизни, но
им нужен заряд, нужна постоянная искра, как в моторе...
Живу сейчас, как говорят «вполголоса», когда болит
бок и полный вдох приносит боль, как дышат, лишь отчасти
наполняя легкие,— вот так я живу, отстраняя то, что требует
глубокого вдоха,— дышать вполне я могх лишь рука в руку
с другом...
...Николай Яковлевич Марр спрашивал про надписи,
я ему сказал, что должен буду просить отпуск. Он согласен,
хотя, конечно, может, по обыкновению, назначить именно теперь
серию заседаний... Сегодня пришло письмо от Поупа, с грехом
пополам прочел его, сейчас попробую еще и тогда пошлю Вам...
А я все эти дни еще не буду иметь покоя душевного, потому
что до сих пор ничего не уплочено в типографии. Адонц меня
обманул, ничего не сделал. Все сегодня пришлось начать
сызнова... Когда приеду, покажем Ольденбургу портретную
галерею сасанидов...»
Трудно описать восторг аспирантов от собеседовании Ор-
бели. 17 апреля 1926 года Иосиф Абгарович «беседовал» с
ними (он сам предложил так называть эти лекции) от 6 до
10 вечера. А почти ежедневно — от половины третьего до поло
вины пятого. Интерес аспирантов к «беседам» заключался в
гом, что Орбели мог заставить заговорить вещи, умел связы-
вать вещи с легендой
Он решил, нс откладывая, тут же начать хлопоты о делах
для Расула (Магометова, кубачинца). А вот Саид (тоже куба-
чинец) —«прохвост, он прямо обманул, продав селадон в
«Ааре Азиатика», утаив от меня. А когда я на основании письма
Орешникова его допрашивал, клялся мне. что Орешников все
напутал, что никакого селадона нет, а есть только полуфарфор
(который мы купили)»,— возмущенно говорит Орбели, которо-
му органически противны лжецы.
«...Видел только что бронзовое блюдо, о котором писал
Расул. Сохранность плохая, но с изнанки прекрасно видно
Вещь потрясающая по живости изображения зверей: антилоп,
зебу, львов, газелей, еще — цесарок и пр., стилизованные
деревья,— изумительно, а в центре почти несохранившийся
всадник коронованный стреляет вперед из лука, корона саса-
нидизирующая. По технике особенно близка к старому эрми-
тажному блюду с всадником, такая же тонкая, тщательная
работа. Но звери изумительны. По выразительности — они
соскочили с греко-персидских камней. Пропорции их пора-
жают...»— такими восторженными словами кончает письмо
Орбели от 9 мая 1926 года на имя Камиллы Васильевны
Тревер.
В первых числах февраля 1927 года Орбели опять в Москве
на съезде научных работников. Ему непривычно без кипучей
напряженной работы. Трудно заполнить время, особенно когда
затягивается разрешение вопроса о нуждах и оснащении отдела
Востока Эрмитажа. Орбели выясняет для себя — нужно ли
выступать в прениях по основным докладам, но не решает еще,
«стоит ли ввязываться». При общей усталости он опасается —
как бы не наговорить лишнего... Ему хочется спокойно побро-
дить, вне городских стен и улиц... Очень уж устал от всей этой
трепки и от невозможности заниматься нахкой по-настоящему
«Надо браться за ум, возвращаться к личной жизни,— с го-
рестью говорит он,— иначе я чувствую, что ничего, кроме более
или менее язвительных записок, я не смогу скоро писать — ни
статей, ни исследований. А у меня же есть о чем писать статьи и
есть кому писать письма...»
8 февраля 1927 года в Москве состоялось открытие съезда
научных работников. Речь Марра была яркой и интересной
Удался и доклад Лободы.
Иосифу Абгаровичу было очень приятно, что и Марр и Ло-
бода особо подчеркнули важность вопроса о «середняке» в тон
форме, как ставил Орбели сам. В сущности об этом впервые идет
разговор. «Думаю, лучше выступить мне по докладу М. Н. По
кроткого. Хотя с ним связываться и нс стоит (очень уж он ехи-
ден!) , но я же в долгу не оста нусь. И пойдет... Ладно, посмотрим,
как получится. У Марра страшный ишиас, так что он не может
стоять и с гримасой ходит, такой бедненький... Дописываю во
время заседания. Говорил, кажется, гладко. Главное выступле-
ние нужно завтра, в субботу «О научной подготовке».— спо
28
коино информирует Орбели Камиллу Васильевну в письме от
7 — 8 февраля 1927 года.
Письмо от II февраля полно радости и живых описаний,—
Орбели сообщает Камилле Васильевне интересные детали своих
наблюдений.
«Если бы Вы знали, как провел вечер! По всей Москве рас-
клеены пестрые афиши «Зарэ»—из жизни курдов. Я пошел
сегодня... и что я испытал! Прежде всего,— фойе наводнено
кавказцами в черкесках и бешметах, в кубанках и папахах,
стройными, ловкими... Не думайте, что их сотни,— едва десяток,
но такое впечатление, словно все наводнено ими. Затем
слышу — сейчас начнутся танцы. И действительно, в отдельном
зале большое кольцо публики, пол застлан коврами. Сидят му-
зыканты, четверо,— настоящие наши музыканты. Заиграли —
и пошли танцы, дивно, хорошо... Сначала армяночка в настоя-
щем костюме с атласными оранжевыми штанами и — хзундара.
потом пара — черкеска и дама в костюме — армянская лезгин-
ка, потом другая пара — грузинская лезгинка, потом третья —
горская лезгинка, потом соло—черкеска-кинтоу ри. потом...
чудный хорошенький мальчик лет шести, стройненький, тонень-
кий, в белой черкеске и папахе, в белых сапогах с красным
башлыком,— соло, лезгинку с кинжалами, одним, потом с дву-
мя; славный, славный мальчик! Под грузиночку одета такая
хорошенькая и так изящна!
Потом открыли зал. Начался фильм «Зарэ». Какой Арарат,
Алагез, козлы, бараны, курдские детишки, навоз, все настоящее,
все настоящее, все участвующие—курды и армяне; русские
изображают русских, героиня прехорошенькая Мария Тенази.
В оркестр введены восточные инструменты, мелодии все настоя-
щие, а в начале при демонстрации горы Алагез чудный женский
голос в темноте пел одну из лучших армянских песен — «Ала-
гез». Я чуть с ума нс сошел, и единственное, что не давало
вполне насладиться,— это беспокойство, что не будут показы-
вать у нас или что не будет такой музыки. Как было хорошо!
Хочу попробовать завести завтра Марра. Ну вот. кончилось.
Решил идти домой и колебался — не зайти ли поесть и выпить
чего-нибудь, да уж очень противны стали вечерние пивные
Вдруг, проходя мимо Страстного монастыря (помните?), увидел
в углу здания (монастыря) на необычном месте освещенную
дверь с надписью «Кафе». Зашел и чуть не обомлел. По яркости
света ожидал увидеть большую залу и т. д., а оказался в кро-
шечной треугольной комнате... миниатюрные столики, новенькие
стульчики, крошечный прилавок-буфет, и за ним четыре черные
как сажа лица, все разных возрастов (я во всяком случае был
самый белый). Увидел ножку жареного поросенка, спросил.
Ну такие они милые, бедные, хорошие! Армяне! Все *ти годы
колесили между Владивостоком и Москвой, теперь четыре меся
па Устраивали из цровяного сарая кафе, пробили дверь на хлицу
29
и пр. и позавчера начали торговать. Я с таким удовольствием
провел там час, так приятно было говорить по-армянски, слы-
шать родную речь, видеть их, таких скромных и деликатных...
И им, видимо, было приятно. И я вдруг почувствовал, что я —
армянин, что это хорошо, что нам с Вами надо туда, к моим
армянам... Как я слопал поросячью ногу, я не помню. И, ми-
лые,— берут гроши. Мне так стало обидно, что я столько денег
попусту трачу. Знал бы, ходил бы к ним.
Вот так. Видите, как вышло все неожиданно и приятно...»
Иосиф Абгарович хочет скорее вернуться в Ленинград.
В своем письме он говорит не о съезде и прочих научных, слу-
жебных проблемах, а о том, что в жизни есть возможность
неожиданно порадоваться пустяку и что в этом и состоит смысл
жизни: не то важно — что, а то. как ты это «что»
воспринимаешь...
22 часа. Орбели приехал на вокзал отправить письмо со
скорым. Он устал безумно. Сегодня был особенно трудный
цень: выступал на съезде. Говорят, он сказал обо всем очень
хорошо, хлестко и, как всегда, ярко. «Милый друг» получит
еще одну весточку и перечитает несколько раз письмо.
Организация отдела Востока Эрмитажа на несколько лет
отодвинула возможность Иосифа Абгаровича самому вести
археологические изыскания.
Но весною 1928 года любовь к природе, раскопкам победила.
Орбели выехал в Дагестан.
После 1918 года, когда прекратились археологические экспе-
диции Марра в Ани, Орбели каждую весну сильно переживал
отсутствие работ «в поле».
Перед поездкой в Дагестан Иосиф Абгарович говорил
чрузьям:«Это моя весенняя болезнь,— меня мучительно влечет
к кипучей работе на воздухе, в лесу, на новом материале».
Во главе небольшой группы местных ученых Иосиф Абга-
рович, обратившись к изучению албанских каменных рельефов
XII — XIII вв., обнаружил, что технические приемы, использо-
ванные при их изготовлении, поразительно похожи на те, с по-
мощью которых были вырезаны деревянные или шиферные
модели, применявшиеся при формовании албанских бронзовых
отлов Наблюдая за работой кубачинских литейщиков,
И А. Орбели установил, что потомки древних албанцев сохра-
нили в своих изделиях многие черты памятников эпохи Руста-
ели. На учет было взято около ста рельефов; некоторые из них
поступили в Эрмитаж.
Тогда же, в 1928 году, И. А. Орбели обследовал и Дербен-
тскую крепость В ее стенах было обнаружено несколько не-
известных до того времени пехлевийских строительных надпи-
сей, описанных впоследствии Г. С. Нибергом и Е. А. Пахомо
зо
вым (об этом подробно говорится в труде К. В. Тревер «Очерки
по истории культуры Кавказской Албании»).
Знакомство с памятниками на территории Дагестана и даже
просто общение с населением породили у Иосифа Абгаровича
ряд плодотворных идей о судьбах древней албанской культуры.
Эти идеи нашли отражение в прекрасном очерке И. А Орбели
«Албанские рельефы и бронзовые котлы XII — XIII вв.», опуб-
ликованном в сборнике «Памятники эпохи Руставели» еще в
1938 году.
Подробности о поездке Орбели в Дагестан настолько инте-
ресны, что нельзя обойти их молчанием. И здесь приходят на
помощь его письма с пути следования из Дагестана в Ленин-
град.
25 июля 1928 года поезд тронулся с Курского вокзала на юг
В Ленинград пошли письма к К- В. Тревер с первыми путевыми
впечатлениями.
«В поезде между Москвою и Серпуховом, по дороге в Да-
гестан: церковь Параскевы уже снесена, храм (дом) (?) Голи-
цыных еще цел,— пока цел... Жаль будет, если снесут... снесли
очень многие, но за этот дом будет уж очень обидно.. Едем
между полями спелой и частично уже сжатой пшеницы и первы-
ми кукурузными и подсолнечными полями... Только что проехали
первый двойной курган, судя по верхушке — копаный...
...Впервые сегодня осознал мысль, что я увижу горы, и даже
страшно, как это будет: горы и я, я и горы. Я совершенно отвык
от того, что они налично существуют И так странно смотреть
на давно не виденные кукурузные поля,— странно и чуждо,
боюсь, что и с горами так будет. Я не думал, что за одиннадцать
лет можно так отвыкнуть от родной природы... Вечером в 7 ча-
сов будем в Ростове. Вот как далеко я уже заехал... все время
идет дождь, но тем не менее земля сухая и пыльная, и странно
думать, что там, в Марьине, нога вязнет в мокрой глине... Жела-
ние ничего не делать все еще очень сильно. Думаю, что оно
до конца меня не оставит . Уже мазанки в садах — вот тут бы
поесть вишен. Вот беспризорники, которые в количестве пяти
экземпляров едут у нас под вагонами и которые во много раз
грязнее и чернее меня. Они-то, наверное, знают — куда и зачем
едут, у них вполне сознательный и независимый вид. Оттого,
что делать нечего, и сосредоточиваешься на своей особе и ее
«переживаниях»...»
На следующий день в Марьино пошла следующая весточка:
«Вот теперь мы на настоящем Кавказе! Гудермес, а через
несколько часов — в Махачкале. Горы затянуты, ничего не вид-
но, зато немного прохладнее, чем могло быть. Мечтаю о том, как
буду мыться, в голове можно сеять картошку и все прочес, так
же как в бороде. Вполне благополучно приехал. Видел наркома
31
просвещения (Тахо-Годн). Еду завтра с Расулом (Магомето-
вым) и сотрудниками в Дербент и горы...»
«...Сижу уже второй час в «саду» над морем, отделенным от
меня железными перилами и двумя рядами рельс. Изумительно
бирюзовая вода составляет весь горизонт. Это, кажется, в ЛАа-
хачкале единственное место, где дует ветерок и где свежий
воздух
Знаете ли Вы, кого я ласкал все эти дни по милои, но гордой
головке, по божественной шейке, в чьи прекрасные глаза я
смотрел, кому шептал «милый, милый, милый, мой хороший,
бедный!»? Знаете ли, кто принимал мою ласку и выгибал головку
под моей рукой? Орел, настоящий орел-курганник, но в возрасте
полутора месяцев, ростом и плотностью в полтора раза крепче
Петьки, с головой почти размеров нашей домашней кошки
Чернухи, с изумительными глазами. Он — цыпленок, совсем
маленький и по-детски пищит, и то сидит на привязи во дворе,
то, перекусив веревочку, на свободе гуляет по дворику, в обоих
случаях одинаково охотно поддаваясь ласке. Мне так больно,
что он, вероятно, не выживет и не успеет выраси, чтобы можно
было выпустить. Я очень к нему привязался, он такой милый и
нежный, но все замашки отца. Он такой маленький, в нем так
сильно чувствуется ребенок, и около его клюва, величиною с
полмизинца, такая очаровательная желтая пленка, как у на-
стоящего желторотого птенчика...
Я провел два дня в Петровске (Махачкала)... и за эти два
дня так много неожиданных встреч. В качестве художника в
музее работает первая жена С. Н. (Тройницкого), видимо,
очень нуждается, получает 50 рублей, живет здесь с младшей
дочкой и немного подрабатывает случайными работами и еще
что-то высылает в Л-д старшей дочери... и тем не менее очень
мило о нем говорит, очень милая, симпатичная... Эта встреча
меня глубоко порази па.
Вчера меня в авто возили на местный курорт, где я принял
серную ванну из дивного источника, под наблюдением старень-
кого и милого проф. Ушинского, собственноручно подготовив-
шего ванну. И кто же тут оказался? — проф. Салазкин с женою,
тут отдыхающий и мечтающий о поездке в Армению!.. Потом
онп угощали нас настоящим шашлыком с настоящим вином
Знаете ли, кто жарил этот шашлык? . Я уверен, что никто в
Эрмитаже не ел шашлыка, изготовленного Наркомвнуделом,—
а вот я ел! Вообще все это, если не учитывать масштабов, не-
обычайно величественно. За столом предЦика, зампред Совнар-
кома, нарком и еще какие-то лица, гри профессора, соответ-
ственные дамы и прехорошенький геолог — дама, уже два года
окончившая курсы, с которой мы никак не могли понять —
где же друг друга видели?.. А потом перед отъездом моим с ку-
рорта (где она работает) и когда мы впервые заговорили,
оказалось, что мы чуть не ежедневно встречались, потому что
32
она живет на Миллионной и-ежедневно ходит утром на Василь-
евский остров.. Вообще все это очень забавно но и очень
похоже на «Веселую вдову». Вчера была пятница, это здесь
вместо воскресенья, так что отдыхают все...
В Дербент и дальше, кроме Расула, едут два сотру шика,
один из пих — прекрасный фотограф, а дрхгой — ххдожик.
ученик Лансере».
Нарком оказался любезным и деловым человеком. Он ска-
зал Орбели, что местные власти просят его ничего не покупать,
чтобы принести в дар Эрмитажу все, что Орбели считает нуж-
ным видеть в Эрмитаже.
Все камни, какие ученый хочет, они согласны отправить на
выставкх в Эрмитаж с тем, чтобы потом начать переговоры об
обмене некоторых. Задержанные у Расула камни Иосифу Абга-
ровичу кажутся интересными, особенно один — голова полной
статуи. Она мало изучена, величиною с два кулака, замеча-
тельная. Служила гирей в лавке, соответственно обломана..
Нарком часто навещал Орбели. и ленинградец показывал
снимки котлов, кое-что рассказывал о них. Нарком очень за-
интересовался и просил Орбели взять на себя исследование и
издание всех камней за их счет, и чтобы это было такое же
монументальное издание, как котлы, но единственное условие —
издать за один год. И Орбели согласился... Они просят и на-
стаивают, чтобы после экспедиции в горы Орбели сделал в Пег
ровске доклад о поездке и результатах.
В Дербенте Орбели с большим интересом осматривал исто-
рическую стену и нашел ряд неизвестных надписей; урвав
время, Иосиф Абгарович отправил очередное письмо из Кубани
в Ленинград Камилле Васильевне.
«То, что я увидел здесь, превосходит все ожидания Тут есть
камни, прямо резанные той же рукою, что и модели котлов, ну.
нечто совершенно невероятное! А надписи в Дербенте — новых
мы нашли семь, как будто пехлеви, такими они считаются, но
писаны все сверху вниз. Мне приходит в голову не согдий-
ские ли они?.. На фотографии одной - образчик пехлеви, а на
Другой не все ясно.
Отправляем нарочного в Махачкалу за пластинками. В Тер
бенте по моим указаниям снято около 150. здесь около 120 будет.
Еще выписываем 20 дюжин. Поблизости — место громадного
армянского кладбища с орнаментами и надписями. Это пол-
ностью подтверждает все, что я говорил о котлах. Вообще пока
ни от чего отказаться не пришлось. Здоровы прекрасно, но
высота отражается иа сердце, это ничего, просто ходить быстро
трудно. Такое чувство — как будто уехал год на <а i из Ленин-
града. А об отдельных пакостях вовсе забыл думать , — так
кончается письмо Орбели К В. Тревер в начале августа
1928 года.
В Кубани настроение у Иосифа Абгаровпча бы ю отменным
2 'V Арп маня» 33
Он работал увлеченно, не замечая времени. «Если бы вы знали,
сколько всего я видел за неделю, сколько потрясающих фактов
тут открылось! Тут новая, совершенно неизвестная страница
культуры. Доклады москвичей не давали представления о том,
что тут есть. Пока ничего, что бы поколебало мое убеждение,
котлов не обнаружил, а подтверждений, чудовищно ярких,
нашел уйму...» — писал он.
Желание Иосифа Абгаровича приобрести все самое лучшее
не осуществляется: экспонаты частично в мечети, за оставшиеся
на руках очень дорого просят. Он работает и постоянно держит
контакт с наркомом просвещения Дагестана Тахо-Годи. Если
нарком сдержит данное обещание, то он привезет в Ленинград
поразительные вещи.
«Среди рельефов оказались памятники высокого искусства
Все насыщено воспоминаниями мастеров о происхождении от
армян, как от родника. Я купил очень интересный, хотя п грубый
котел с бараньими головами (статуарно) и видел потрясающую
вещь—крещатый котел, на котором три головы козерогов,
моделями для которых служила древняя кавказская бронза
типа Кобана. Это— первая вещь, связывающая древний. Кав-
каз с котлами...»— писал Иосиф Абгарович.
Поездка в Кубани прошла удачно. Правда, Орбели сильно
утомился,— сказалось волнение за судьбу купленных для Эрми-
тажа вещей. Он даже сомневался — успеет ли вывезти все на
выставку в Эрмитаже. На всякий сл\чай три великолепных
экспоната едут с ним (всего куплено около 100. и среди них мно-
го нужных фрагментов) Перед отъездом Орбели виделся с
Тахо-Годи. Но в конце августа мало людей нужных, и обстоя-
тельный доклад ему не удастся сделать. Следовательно, убеж-
дать тех, кто мог бы помочь, не придется...
В Дагестане Орбели заинтересовался кубачинским языком.
В нем много такого, что лишний раз подтверждает албанскую
конструкцию, созданную Орбели. Следовало бы серьезно под-
заняться этим языком. Он уже начал кое-что улавливать и даже
усваивать; нашел поразительные совпадения с армянским п
грузинским языками. Появилось желание написать большую
статью методологического характера. «В горы, вероятно, боль-
ше не поеду. Хотел бы в район Гуниба, ио на лошадях очень
долго, — пишет он Тревер,— да и устал я от впечатлений Так
как писать я не могу (кроме схемы), боюсь забить голову и все
перепутать...»
Орбе.ш старается ближе познакомиться с жизнью и бытом
дагестанцев.
«Бывая в домах, шучу с кубачинцами и кубачинкамн и смешу
детей, писал он К В. Тревер.— Они здесь очаровательны,
л нигде не видел таких детей. Малыши двух-трех лет одеты
точно так же, как взрослые. И прехорошенькие, и теперь ко мне
привыкли, шутят, приветствуют визгом, и такие симпатичные
34
В одного я прямо влюбился. Это мальчик — сын Амара Магоме-
това, который ныне профессор, доктор наук. работает в Акаде-
мии наук в Тбилисском университете. А самое замечательное,
чти такой малыш ложится на край крыши на колоссальной
высоте и, свесив головешкх в грома зной папахе, смотрит и
наблюдает, что делается внизу. Тут ве.ть есть дома в 5 и 6 эта-
жей. Только это скрыто так как крыша одного — это двор
другого».
Иосиф Абгарович задержался в Кубами дольше, чем пола-
гал. Писать ему было трудно: ведь у горцев долг гостеприим-
ства — оставлять гостя наедине только в исключительных
случаях. В результате ему не только писать, но и читать письма
не остается времени.
«Все хорошо.— пишет он Камилле Васильевне,— я много
нашел интересного, так много, что все в голове уже пхтается и
Дербент представляется уже хаосом. Вся надежда моя на
фотографии, которые помогут восстановить картину. Сегодня
телеграфирую Марру об успехах... Хочу Расулу подарить би-
нокль, ему нравится, и уго будет маленькое внимание за его
гостеприимство.
Местные товарищи просят не расставлять их экспонаты в
разных местах, а устроить хотя бы один зал в Эрмитаже — «Да-
гестан в миниатюре». Если бы удалось выполнить их просьбу,
то они во всем помогут Эрмитажу»,— в этом И. А. Орбели
уверен.
В душе Орбели одобрял это их желание,— все. что ему до-
велось увидеть в Кубани, говорило за них. «Это — колоссаль-
ная местная культура,— писал Иосиф Абгарович,— но
культура албанская, в значительной мере равнины. Эту выстав-
ку (бронза н камни) я придумал тут и веду под флагом посвя-
щения Н. Я. Марру. Не знаю еще где. в Эрмитаже или в Мра-
морном (дворце),— но это будет потрясающая картина».
И продолжает: «Павлов не прав. Он расценивает Дагестан
только как объект торжества русского оружия, а культура
ему недоступна. Если бы я был дагестанцем, я бы давно вправил
ему мозги за глумление,— иначе не могу назвать прикрывание
разорения Дагестана дагестанским патриотизмом... Так по-
верхностно нельзя относиться ни к одному народу. Выставка в
Эрмитаже покажет абсурдность и вредность такого подхода,
покажет, каким уважением у нас пользуется любая культура
любого из наших народов».
И в Дагестане полюбили Иосифа Абгаровича, полюбили за
теплое отношение к этой горной стране, за уважение к се куль-
туре и к ее людям.
Он восхитил горцев и тем, что быстро усвоил много куба-
чинских слов и выражений, хотя признавался: «Дьявольски
трудный язык, но при старании научиться ему можно. .» В горах
Орбели лазал повсюду, его можно было видеть у самых опасных
2*
35
обрывов отвесных скал. Материал «прет», и ученый боится
упустить время. Как он был не прав, когда в Ленинграде пола-
гал. что будет задерживаться в каждом месте только по два
дня! «Так поступить — значит ничего не видеть!» — читаем мы
в дневнике Орбели.
Ему очень хочется приобрести как можно больше вещей для
Эрмитажа, но денег до обидного мало. «Теперь все зависит от
Тахо-Годн...» — думает он, лелея надежду, что нарком сдержит
слово, как и подобает горцу.
...Поезд мчит Орбели на север. Позади остались Ростов,
Харьков...
Он увез с собой из Дагестана массу интересных впечатле-
ний и новых дум и, что самое главное, ценнейших археологи-
ческих свидетельств. Если ему действительно удастся устроить
в залах Эрмитажа выставку, то это будет подлинным открове-
нием, достойным подарком за пережитое.
Поездка в Дагестан показала, сколько неожиданностей
таит эта горная земля. И вот в 1929 году Орбели организовал
новую экспедицию. На этот раз не только в Дагестан, но и в
Армению. Помощниками Иосифа Абгаровича, кроме К В. Тре-
вор и А. А. Аджяна, были практиканты Ленинградского уни-
верситета С. Зольян и А. Якобсон.
Еще в Ленинграде Орбели изложил ее цели — восстановить
традиционные связи между кавказоведами Ленинграда и Кав-
каза, ознакомиться на месте с состоянием исторических памят-
ников, изучить музейные коллекции, собранные за годы
Советской власти.
Подробные сведения об этой поездке мы находим в «Отчете о
работах экспедиции под руководством И. А. Орбели в Армению
и Дагестан летом 1929 года», составленном К. В. Тревер.
Группа И. А Орбели за период с 22 июля по 3 сентября
ознакомилась с большим количеством предметов, хранящихся в
Эчмиадзине, а также в Ереване, в Государственном музее
Армении, приняла участие в подготовке выставки, реставрации
деревянной арбы с резьбой конца бронзового века. ( особым
вниманием Иосиф Абгарович и его сотрудники осматривали
собрание апийских древностей, частично сохранившихся только
потому, что их в свое время вывезли в Ереван. Были предпри-
няты поездки на озеро ( еван, в Артик, осмотрены архитектур-
ные памятники в Арамусе, Касахе, Парби, Бюракане, Аштараке,
Птгни, Звартноце, Тарин, Эларе. Аване, Башкенде и других
местах. Кроме того, Иосиф Абгарович побывал в Анберде, в
величественном замке князей Пахлавхни, и тогда же наметил
план будущей экспедиции.
Направляясь в Армению, 11. А Орбели и К. В. Тревер одну
неделю провели в Дагестане, где знакомились с собраниями
36
музеев Махачкалы и Дербента, осматривали курганы. Возвра-
щаясь из Еревана, Иосиф Абгарович вновь побывал в Дагеста-
не и, по просьбе Тахо-Годи, 14 сентября выступил в Дербентском
городском Совете с докладом об историческом и археологичес-
ком значении дербентских стен и цитадели и о необходимости
обеспечить их сохранность. В результате горсовет Дербента
принял решение установить неприкосновенную археологическу ю
зону вдоль стен и цитадели шириною в 20 метров, считая от
наружных стен и выступающих башен.
...В Ленинграде вновь закипела работа. Приближалось
время открытия Международной выставки 1931 года. Орбели и
его сотрудники с новым рвением приступили к тщательной под-
готовке экспозиций сасанидских памятников Эрмитажа.
«Восток засияет на этой выставке..» — думал Орбели.
ПОЕЗДКА НА УРАЛ
В научных источниках, кроме упоминания о том, что в музеях
Перми, Свердловска, Вятки, Тюмени и Шадринска И. А. Орбели
изучал памятники сасанидского искусства, нет больше никакой
информации.
Много дней потратил я на изучение домашнего архива
К- В. Тревер, стараясь найти какие-нибудь подробности о по-
ездке Орбели на Урал.
Хотя мои усилия и не дали желаемых рез\льтатов, все же
четыре письма и одна телеграмма на имя К В. Тревер проли-
вают свет на эту поездку почти полувековой давности
Поездка, к которой Орбели тщательно готовился, длилась с
14 февраля до 7 марта 1930 года. Первое письмо из Вологды
написано 26 февраля: «Сижу в столовой, жду, пока подадут
еду. Сегодня солнца нет. потому скучно, в гостиницах мест нет,
и потому спали не раздеваясь,— я по глупости не взял ни
простынь, ни одеяла. Мне делать нечего и потому скучно, подош-
вы резиновые и потому скользят, в буфетах пусто, и потому
голодно; думаю о всем изложенном и потому зол.
Для наблюдения за аннйским материалом, переноски из Ака-
демии и всем вообще, что относится к Ани, выделите Л. Гюзалья-
на. В случае надобности прибегайте к помощи Vlappa... Напом-
ните Марку Дмитриевичу (Философов, ученый секретарь
Эрмитажа), чтобы скорее закрыли дверь из Темного коридора
на выставку МАЭ (Музей атропологии и этнографии,— времен-
ная выставка его), чтобы они перестали гулять с папиросами
по нашей территории и чтобы вообще туда командировали
Мардыкх (глава пожарных) для острастки».
Чтобы заполнить свободное время, Иосиф Хбгарович и<
Вятки, прямо с вокзала, 27 февраля отправляет письмо Тревер:
37
«Ждем мучительно поезда. Промерзли насквозь, тем более
что вечером делать нечего и деваться некуда. Побывал в двух
кино подряд... и все же много времени до поезда... Очень груст-
но, что сегодня я не в городе,— там ведь самодеятельность и,
вероятно, очень весело... Как же вы там управляетесь без меня?
Только не волнуйтесь и держите себя и других покрепче. Много
нам нужно подтянуть в окружающих и прежде всего в себе...»
Но письмо от 3 марта из Перми полно радости:
«Получил очень интересную вещицу (для Эрмитажа), кото-
рая должна и вас порадовать. Грошовая вещь, но очарователь-
ная,— курительная трубка XVIII века или начала XIX, в виде
самого настоящего Сэна (Сэи Мурва, иранское мифическое
существо). Замечательно! Как только увидел ее в музее на
полочке, вцепился в нее и все же добился... Ждем с минуты
на минуту поезда на Свердловск».
Дни Орбели на Урале насыщены. Увлеченный работой по
изучению коллекций музеев, он нс перестает думать о нуждах
Эрмитажа, дает в письмах продуманные инструкции.
(Несколько начальных строк письма из Свердловска от 4
марта 1930 года неразборчивы.)
«...После полок для кладовых (1,4 и 7) пусть Андрианов
(столяр) не занимается витринами Аджяна (научный сотрудник
отдела Востока), а сначала приведет в порядок, соберет и снаб-
дит полками громадный шкаф кладовой № 6, около комнаты
Шах Аббаса. Напомните Павлову (старший электромонтер),
чтобы электричество в кладовые 5 и 6 переключил, чтобы ток
подавался нс из Темного коридора, а из Фельдмаршальского
зала или из Ротонды. По линии оборудования закажите архи-
тектору ящики для перевозки фресок. Нужно это сделать до
моего приезда, чтобы сразу приступить к перегонке. Ящики
сделать хотя бы из старых ящиков, сложенных в темной комнате
по плану 1928 г., кажется № 122, около подъезда, где наш камин.
Строить ящики надо так: площадь внутренняя — в длину столь-
ко же или немного больше, чем ящнк-носилки Кверфельдта
(Эрнест Конрадович, хранитель Эрмитажа), ширина такая же,
как эти носилки. Ручек для переноски не надо. Глубина опре-
деляется следующими данными: на вышине 7 см от дна к
боковым стенкам (длинным) привинтить или крепко прибить
планки шириною в 3 см, толщиною в 2 см, длиною во весь
ящик. На эти планки должна настилаться доска полудюймо-
вая, обрезанная так, чтобы не соскакивать с этих планок. Эти
доски лучше бы скрепить двумя продольными планками, при-
битыми снизу. Если доски будут таким образом скреплены, то
на узких концах надо сделать по простой веревочной ручке,
чтобы вынимать это второе дно. Над ним, на высоте 7 см,
нужен второй ряд таких же планок и второй такой же настил.
II еще раз третий настил. Выше третьего — стенки должны
идти еще па 10 см. На ящик должна надеваться простая крышка
38
с небольшими бортами, чтобы надевалась. Таким образом, в
ящике будут четыре яруса, глубина же будет 46 см. На середине
высоты узких боков сделать по две круглых дырки для вере-
вочной ручки Таких ящиков сделать два. можно из неструганых
досок. Общие пропорции ящика можно изменить, но расстояние
между полами выдержать, как указано. Сделать надо обяза-
тельно, скажите ему ясно. Этих ящиков ждать не надо для пере-
возки всех мелких вещей, как из Тхрана. так и из Афросиаба
Ну, я увлекся делами, лучше сейчас кончу письмо».
Посланная из Свердловска телеграмма от 6 марта начи-
нается словами: «Еду. еду, еду Нет билетов. Выеду, вероятно,
завтра. Сегодня отправил три ящика для Эрмитажа,— там
известные Вам вещи...»
А вещи эти — образцы памятников сасанидского искус-
ства — обогатили и дополнили экспонаты отдела Востока
Государственного Эрмитажа
В СЕРДЦЕ АЛЬБИОНА
В один из дней конца декабря 1930 года в ожидании поезда
Камилла Васильевна и Иосиф Абгарович пили чай в буфете
Московского вокзала.
Орбели выезжал в Лондон на Второй международный
конгресс по иранскому искусству и археологии, а Тревер про-
вожала его. Видно было, что он чем-то встревожен. Разговор,
который был случайно услышан при выходе из университета,
другого, может быть, и не тронул, но Орбели глубоко задел.
Два молодых человека затеяли спор. Брошенная одним из них
фраза сразу же насторожила Иосифа Абгаровича: «Кому
нужны развалины и торчащие веками памятники старины?
Они ведь построены, чтобы народ пребывал в беспросветной
тьме...»
Орбели не дал договорить:
— Вы меня извините, молодые люди, но я вынужден вме-
шаться. Что я слышу у стен очага просвещения России? Значит,
храм Василия Блаженного, собор Парижской богоматери и
сотни памятников древней архитектуры разных народов, по
вашему мнению, должны быть уничтожены, как церкви и
монастыри.
— Зачем же такие крайности, профессор? Но, тратя огром-
ные средства на их восстановление и сохранение, мы фактически
льем воду на мельницу церковников.
— Против религиозного дурмана надо бороться, поль-
зуясь достижениями науки, хмением терпеливо объяснять
людям вред религии. Повторяю: объяснять. Только проводи-
мая религиозная пропаганда требует знаний и, если хотите,
таланта.
39
Обо всем этом раздраженно рассказывал Орбели Камилле
Васильевне.
— Иосиф Абгарович! Нс волнуйтесь, пожал чиста. Ведь
скоро нам расставаться. Давайте поговорим о чем-либо дру-
гом,— успокаивала Камилла Васильевна.
Подумать только. В соборах и памятниках древности
живут творения Леонардо да Винчи, Микеланджело, Рафаэля' .
Вы не думайте, Камилла Васильевна, что мое волнение связано
только с разговором двух молодых людей. Бог с ними. Но ведь
равнодушие к культурному наследию, которое нет-нет да и
проявляется иногда в поистине возмутительной форме, говорит
о чем-то большем, чем невежество. Без гнева я не могу говорить
об этом. С каким мастерством создал Гюго книгу «Собор Па-
рижской богоматери»— блистательную историю прошлого,
«каменную книгу» архитектурного наследия Франции! Какой
народ может жить без своей истории, без прошлого? Проповеть
пагубного изуверства так же вредна, как и холодное равнодушие
к культуре, созданной человеческим гением в далекие от нас
века. Это нс праздные раздумья перед отъездом в Лондон
ворчуна Орбели. дорогая Камилла Васильевна. Земля, где
жили твои предки, где живешь ты. родина в целом может
быть дорога только через познание. Чтобы любить, нужно
знать. Чтобы знать, надо изучить с детства, со школьной
скамьи.
...Поезд тронулся.. Долго еще Камилла Васильевна махала
платком, желая другу счастливого пути.
Еще осенью 1926 года в Пенсильвании (США) состоялся
Первый международный конгресс иранского искусства и ар-
хеологии. Тогда же была открыта выставка памятников иран-
ского искусства. К началу работы Второго конгресса, в 1930 го-
ду, в Лондоне открылась выставка, где экспонировались при
везенные Орбели из Ленинграда 30 великолепных образцов
сасанидской торсвитики. Предварительная подготовительная
раоота Иосифа Абгаровича в Эрмитаже по отбору экспонатов
выше всех похвал. Ведь отбор шел нс только в Эрмитаже, но и
в Музее восточных культур, историческом и азиатском музеях.
Дирекция Эрмитажа поначалу сильно колебалась в целесо-
образности отправки в Лондон серебра, боясь повреждений
при транспортировке. Видя, с какой тщательностью готовят
своп отделы другие участники, Орбели отправил в Эрмитаж
ювольно резкую телеграмму с требованием дополнительно
выслать экспонаты. Телеграмма возымела действие. Цен-
нейшие образцы золотых, серебряных и бронзовых изделии
«сасанидского круга» вскоре были получены и выставлены в
числе ранее экспонированных образцов.'
Работа Второго между народного конгресса в Лондоне дли-
лась пять дней — со января до 10 января 1930 года. В залах
Академии художеств — в Берлингтонском дворце — всегда
40
было оживленно Докладчики приводили убедительные сведения
о влиянии персидского искусства на искусство других народов.
«В этом смысле,— вспоминал Орбели,— доклады были полез-
ными, хотя и носили порой формальный характер».
Выставка открылась через два дня после открытия конгресса
и пользовалась успехом не только у ученых, но и у любозна-
тельных посетителей. Орбели был счастлив, что труды по отбору
отечественных экспонатов не пропали даром.
Советские экспонаты произвели сильное впечатление. Мне-
ние делегаты в знак благодарности жали Орбели руку. На
просьбу делегатов Второго конгресса об организации со-
ответствующей выставки и Третьего конгресса в Советском
Союзе наше правительство ответило согласием
Теперь попытаемся проследить хот мыслей Орбели в далеком
Альбионе, главным образом с помощью его же писем, личных
дневников Тревер и моих бесед с Камиллой Васильевной спустя
несколько лет после возвращения Орбели из Англии.
Советский делегат Орбели вез с собой в Лондон сасанидские
предметы и другие произведения иранского искусства. С ним
ехал и второй делегат — Ф. В. Кипарисов, заместитель
Н. Я Марра по Институту археологии.
Первая весточка-открытка с пути, со станции Негорелое,
на имя Камиллы Васильевны пришла 27 декабря 1930 года.
«Ну вот. Кипарисов опять напутал, Минск проехали утром
Скоро уже граница. Паспорта отобрали для проверки... Солнце
светит вовсю, как тогда, по дороге в Москву Очень бело и
ярко все кругом, и очень грустно уезжать».
«...не верится, что всего сутки назад,— пишет он в тот же
день из Варшавы,— мы с Вами мирно пили чай на вокзале, а
теперь я подъезжаю к Варшаве в совсем чужой обстановке, если
не считать вагона, такого же. как у нас, и того, что вся приелу га
прекрасно и охотно говорит по-русски. Не могу сказать, чтобы
я видел Польшу, потому что окна совсем замерзли.. Утром
будем в Берлине и. вероятно, застрянем на два дня, так как
попадаем очень неудачно, в воскресенье, со всеми вытекающими
последствиями. Качает ужасно, так что я предвкушаю удо-
вольствие парохода. Проехали Вислу Скоро Варшава, видны
огни. Вы мне, пожалуйста, пишите в Лондон, в Полпредство
сразу же. а то я ничего не буду знать и буду себя чувствовать
совсем оторванным от Эрмитажа. Вышлите непременно фото-
графии, брошюру, таблицы котлов. Жутко долго не знать, как
идет работа, ведь я по-свински работаю. Пишите».
28 декабря Орбели и Кипарисов прибыли в Берлин Иосиф
Абгарович в тот же день ночью отправляет в Ленин! рад Камнл-
ле Васильевне довольно бодрое письмо День был воскр спый,
много всяких впечаттений
41
«Н\ вот... сиж\ в нашем номере маленькой, но очень симпа-
тичной гостиницы, на углу Фридрихштрассе, окно в окно против
Винтсргартен, где на рекламе двенадцать хорошеньких девиц в
матросках дуют в разные инструменты, а вечером еще пойдем
их смотреть в натуре. А пока смотрим все серьезное, окна
магазинов (они закрыты), Зигесалла, Унтер-ден-Линден, Тир-
гартен и пр., а главное — смотрели Кайзер-Фридрих Мхзеум.
В исламском Абтейлунге всего, но выставка новых приобре-
тений много лучше, те же планы Ктесифона, что у нас, но много
х у ж е, чем у нас, очень скромные и вовсе не монтированные на
кнопочках фотографии — но какие веши, колоссальные
(большие персидские вазы), вещи парфянских времен, гла-
зурованные, идеальной сохранности, дивная лепка из Рея1,
расписная фигура почти в рост, чудесные ткани — почти все,
что у нас на выставке в таблицах. В Лондон с выставки они
послали очень мало, мы заметили все 23 места пустых с над-
писью (помните, Поуп говорил), между прочим, новая,
чудесная птица, тут большая фотография — великолепная.
Вообще мы неизмеримо богаче, особенно в бронзе, но в Рее мы
неизмеримо слабее. Какой у них Рей! Между прочим, у них
красуются и очень озабочивавшие нас вещи, ускользнувшие
от нас, т. е. не попавшие к нам. Не пишу об этом подробно,
потому что. вероятно, придется предпринять шаги. (Не бол-
тайте. )
Если удастся завтра с утра одеться, постараюсь завтра же
до Лондона повидать Зарре2... Мшатту видел, это божественно
прекрасно, но возмутительно выставлено, задавлено, в тем ноте...
В одном зале — коптские ткани III — IV вв. (лучше наших —
мало) и рядом — московские иконы XVIII в., черт знает что.
Но что нас совершенно восхитило и подавило — это Пергам,
Милетская библиотека, вавилонский дворец. Это прекрасно и
гениально выставлено. Изумительно, прямо слов нет. Но сколько
это стоило! И все же мы обязаны попробовать, хоть на малень-
ком участке, хоть на Самаркандском портале, потому что это
действительно прекрасно.
Об этикетках я уже и не говорю, это смехотворно. Картин
пая галерея вопит о том, потому что здесь нужна самая энер-
гичная чистка и баня. Даже мне бросаются в глаза нелепости
атрибуций. Но что действительно прекрасно само по себе —
это Мадонна среди лилиеноспев Боттичелли и «Деда» Кор-
реджо. Мадонна — потрясающая, совершенно невероятное
Реи небольшой город под Тегераном, один из знаменитых центров
по изготовлению керамики. Расцвет этого ремесленного центра относится к
эпохе средневековья
Фридрих Зарре — один из крупнейших немецких ориенталистов,
специалист по истории культуры Ирана, автор книг «История древнеперсид-
ского искусства», «Иранские каменные рельефы» и др.
42
лицо1. И знаете, Бакланов был прав. Я теперь знаю, что он
имел в виду, говоря о Боттичелли. Словом, я в эту девицу (ведь
она все же девица) влюбился по уши... Совсем! Но какой тут
Рей! Глазам не веришь... А с изразцами им за нами никак не
угнаться. Если бы удалось наладить обмен (завтра попробую
поговорить в Полпредстве), было бы очень хорошо. Ведь по
бронзе — они нищие. Я теперь понимаю, почему были так
потрясены и Зарре и Херцфельд1 2 нашей коллекцией. Дей-
ствительно она очень сильна и очень полна, и действительно
она блестяще устроена (да! да!), если ее сравнить с тем. что
вы видите здесь, хотя тут есть целый ряд вещей, о которых мы
можем только мечтать. Рей. Рей! Там есть величиною с пол-
аршина лепная голова или полихромная фигура рейской
княгини, такая, как на нашем стаканчике. Большая ваза выши-
ной более 30 см в виду сидящей княгини, как наша крошка,
но безукоризненной сохранности, и еще раз и еще раз, еще
много, много раз!
А завтра мы станем европейцами, а пока Ф. В Кипарисов
сидит в ванне, и я пойду за ним. Я ориентировался в улицах
очень быстро, рискую заговаривать по-немецки!!! и вообще
чувствую себя хозяином положения, так как Ф. В. путает все
улицы и особенно направления и все тянет в обратную сторону...
Если бы вы знали, какую пошлость и радость здесь показывали
в качестве рождественской программы. И все бы ничего, черт
с ними, с мещанством и пр., но показывают целый фильм
варьете, где все участницы... в возрасте от 2,5 лет и до 14 лет и
их учат этому, готовя «смену» для кафешантанов, да еще
снимают в Холливуде и рассылают по всему свету, честное
слово, это самое омерзительное, что я видел в своей
жизни.
А город очень хороший, чистенький, только ужасно, что по
случаю воскресения все с сигарами гуляют по улицам, ходят в
кино, едят у Ашингеров. Все. все без конца ходят...»
29 декабря вечером перед отъездом из Берлина в Париж в
своем дневнике Орбели оставляет следующую запись:
«Сидим на вокзале ровно через трое суток после расставания
с Москвой, а теперь, никем не провожаемые, покидаем с грустью,
потому что этот, при всем своем забавном мещанстве, Берлин
запомнится мне.
Единственное, что удручает, это тяжелые мысли о грядущей
судьбе бедных английских леди. Ведь им всем уже послезавтра
1 Речь идет о «Сикстинской мадонне» Рафаэля.
2 Эрнст Херцфельд — выдающийся немецкий востоковед, историк,
филолог и археолог Автор многочисленных работ по истории культуры Ближ-
него Востока
43
грозит слепота, ибо кто выдержит из них то великолепное зре-
лище, которое представляем мы в своем новом облике... Увидев
себя в зеркале уже «фертнгом», я должен был зажмуриться, так
это ослепительно, но бедные английские девушки... Кроме шу-
ток, мы очень оприличились, но зато и поистратились!.. К Зарре
не попал, так как весь день ушел на Полпредство и обмундиро-
вание... Вечером позвонил, но не застал его... Сколько хороших
стариков я увижу в Лондоне!
...В Лондоне увижу Мижона, Милле, Дальтона, Хилла...'»
По пути из Парижа в Кале, в последний день старого,
1930 года, Орбели шлет в Ленинград коротенькую весточку.
«Грустно,— пишет он,— Новый год Вы встретите дома, а я на
чужбине».
«Если все будет как следует, то в 5 часов, по нашему в 7 ча-
сов, буду в Лондоне... О Париже могу сказать очень мало, пото-
му что приехали вчера в 4.30 утра, пока заняли номер, поехали
в посольство, узнали, что наши товарищи (с вещами) уже
выехали в Лондон. Потом часа три шагали по улицам, видели в
темноте Нотр-Дам, это и в темноте хорошо. Мечтали с утра
пойти смотреть как следует, но с хтра моросил дождик, и это
было далеко... Едем с чудовищной быстротой, почти не трясет...»
Первые дни в Лондоне насыщены событиями, встречами,
впечатлениями. Иосифу Абгаровнчу хдается отправить Камил-
ле Васильевне подробное письмо только в полдень 14 января
1931 года.
«Сижу в самом настоящем холле, о котором столько раз
читал,— в посольстве... нс писал до сих пор... потому что слиш-
ком много было острых впечатлений от бесконечного числа
прекрасных вещей на выставке, от водоворота заседаний кон-
гресса и неизбежно сопровождавших его приглашений. На наше
счастье, обошлось без фраков, и это очень приятно.
О выставке? Обо всем расскажу при встрече. Очень жалею,
что, непосредственно реагируя, закатил телеграмму о высылке
вещей, жалею не потому, что не нужно, очень нужно, н без того
кому надо утрем нос, достаточно сказать, что выставленная
рядом с нашей шашкой шашка короля имеет прямо нищенский
вид, не только по бедности, но и по безобразию, но нужно было
ударить хорошенько по голове. Но все это имело смысл, если бы
пришло своевременно, т. е. если было бы сдано в Москве, а те-
перь все члены конгресса разъехались и эффект будет уже не
'Мп ж он, М нлл е — французские востоковеды. О Дальтон —
хранитель отдела древностей Британского музея, крупный историк и археолог.
Г. Хилл хранитель отдела нумизматики Британского музея, автор каталога
восточных монет.
44
тот, а главное — это лишнее сидение тут. А здесь мне до черта
надоело, очень хочется домой Хотя отношение со всех сторон,
за исключением одной-двух сволочей, было исключительное,
т. е. было и есть... Гнуснейшее впечатление, и не только на нас,
произвел, конечно, Ростовцев, самовлюбленный и поглупевший
(это вне спора ), наглый хам. Никаких выходок он себе не позво-
лял на этот раз.
Познакомился с женой Зарре, это воплощенное очарование,
несмотря на возраст, и конечно, Герцфельд прав, назвав ее
«Ширин» наших дней. И сам старичок такой хороший.
Хочу сказать Вам, как вчера хорошо был проведен день. Ут-
ром завтракал с Поупом, его женой, Кюнелем и еще одной гол-
ландской мисс. Было очень уютно в маленьком ресторанчике.
Потом было заседание. Вечером с Ф. В. сидели дома, пили за
здоровье двух хороших людей и много разговаривали.
Купил вам в подарок прекрасно изданную брошюрку рубая-
тов Омара Хайяма с миниатюрой. Пока посылаю только три
фотографии — лично. Вещи, которые должны Вам понравить-
ся. Вы понимаете, что это настоящая ножка трона, великолеп-
ная, которую я мечтал бы видеть у вас на выставке... Я вообще
видел такое количество прекрасных вещей, что день кажется
месяцем... Очень больно было, что Вы всего этого не видите,
думал даже писать Лупполу, но потом подумал, что все-таки
ранних вещей меньше, чем можно было бы желать К языку
совсем привык, понимаю довольно свободно, особенно научную
речь... Зарре с очень большой нежностью и уважением говорил
о Вас, в частности персидскому министру просвещения (когда
персы угощали нас обедом, кроме персов, были Зарре, (его)
жена и я). Было у них очень хорошо, потом смотрели, как в
колоссальном зале в пиджаках и легких платьях катались на
коньках. Это изумительное зрелище. Решил печатать на пер-
сидском языке мою книжку для персидских студентов о сасанн-
дах. Персы изумительно относятся. Особенно приятен посланник
в Париже.
...Обрадовался очень, что утвердили Леграна (Бориса Ва
сильевича) директором Эрмитажа...
Как приятно видеть тут детей. Они тут очень милые и очень
похожи на малыша (племянника К. В Тренер— Бориса Сер-
кова)... Стараемся купить книги и фото в связи с выставкой. .
Видел макет — это колоссальная вещь. Я раза три выступал в
прениях по-французски, говорят, что хорошо... Я очень рад, что
Вы организовали (в Институте истории материальной культуры,
ныне Институт археологии) кавказскую группу-, во всем всегда
хочу быть связанным с Вами и Вашей личной научной работой,
но пи в коем случае с работой в Академии (тогда ИИМК назы-
вался еще РАИМК Академией). Если бы даже у меня когда-ни-
будь были какие-нибудь колебания после той гадости, которая
сделана с ноинуулннскнми тканями (они неожиданно были
45
переданы не в Эрмитаж, а в Русский музей, но ныне они в Эр-
митаже),— я больше всего ненавижу обман — это для меня
вовсе исключено... Во всяком случае, я в Академии не служу и
служить нс намерен, имейте это в виду» (И. А., будучи директо-
ром Эрмитажа, впоследствии стал и директором ИИМКа. но
вскоре ушел — это было в 1933—1938 годах)...
Я открываю лондонский дневник Орбели от 15 января
1931 года и читаю:
«Конгресс кончил свою работу Ю января, а выставка про-
должала принимать тысячи посетителей».
Каждый раз у меня возникает одна и та же мысль: «Как
жаль, что Иосиф Абгарович запись вел простым карандашом!..»
«5 часов вечера. Сижу сейчас на выставке, народу кругом
уйма, но все же меньше, чем было утром. Позавчера за день
только по разовым билетам прошло 4438 человек, выручка
5510 рублей. Недурно зарабатывают! В голове шум, тоска в
душе и все время злость. Если бы была какая-нибудь воз-
можность, бросил бы все и удрал бы домой.. Прекрасных вещей
тут так много, что уже устаешь воспринимать их красоту Я те-
перь понимаю, что нельзя в одну витрину класть 10 сасанидов,
они все равно затушевывают друг друга».
На следующий тень с утра Орбели едет в Кембридж... Едет,
чтобы посмотреть Кембридж и побывать у Миннза (профессор
одного из колледжей). «Очень хороший старичок»,— реплика в
дневнике.
В тот же день, в 7 часов вечера, Иосиф Абгарович по воз-
вращении из Кембриджа отправляет Камилле Васильевне
очередное письмо.
«Не можете себе представить всю силу впечатления от этого
средневекового города, родного своими знакомыми формами,
очень пахнущего Кавказом готики. И вдруг настоящая армян-
ская церковь, круглая, совсем такая, какая может быть в X—XI
веке построена у нас. Она — XII века. Комната Миннза, в кото-
рой мы завтракали,— XIV века и т. д. Башня, в которой мы
были.— XI века. Какие газоны, упругие, как девичья грудь,
ярко-зеленые, несмотря на время года. Какие парки! Студенты
забавные, все без шапок, все на велосипедах, но я бы не сказал,
что симпатичные, очень у них жеребячий и с фашистским при-
вкусом сытый и богатый облик. Видели в библиотеке дурака
в возрасте нашего Я., по в черном балахоне и в дурацком черном
«докторском» колпаке на голове, таком колпаке, какой носили
при возникновении университета лет этак 700 назад. Потом
пошли на квартиру Миннза, у него жена, дочка; пили там чай.
По весь этот Университет с его бесконечными колледжами —
прямо необычайное зрелище.
Кстати, (сказывается, одни из тех рыцарей, которых рисовал
Кесаев (научный сотрудник отдела Востока Эрмитажа), лежит
в 3-х км от Кембриджа, но не было времени поехать. Это— на
16
медной доске, вделанной в пол, над могилой. Я видел в Кембрид-
же оттиск черной краской с этой могилы. А другую видел в
церкви XIV века в подлиннике Миннз обещал мне прислать
такую копию, собственно эстампаж, для выставки .. Я получил
проспект. После переговоров и убедившись, что Ростовцев окон-
чательно и ни в коем случае не будет в составе его, я дал согла-
сие на восстановление меня в составе редакционной коллегии.
Для Вас я заказал слепки камней Британского музея. Но как
мне хотелось, чтобы и Вы сегодня гуляли по этому газон), даже
больше, чем на выставке, потому что здесь было тихо и вовсе не
было той мерзости, которая именуется «обществом», потому что
на выставке публика большей частью и такая, сверхнаряжен-
ная, какой у нас давненько не видать».
Орбели, с его динамичным характером, чувствителен ко все-
му. При таких настроениях легко впасть в уныние. На крыльях
памяти он совершает путешествие в родную Армению и в город,
с которым он связал свою жизнь навсегда. В ночь с 16 на 17 ян-
варя нс спится, и строчки письма нервно ложатся на небольшие
листы голубой бумаги. Не будем гадать. Дадим слово ему:
«На дворе страшный ветер, на крыше грохочет железо, окно,
то самое, поднимающееся (как описывается в романах), стучит.
А у меня внутри делается что-то особенное: встают давние пре-
красные образы, знакомые и милые, небо, море (Ванское озеро
в 1911 году), величайший утес, скала, обрыв над морем, и все
мечты, связанные с этим... Если бы только я мог выразить, как
бесконечно сильно хочу домой, как мучительно надоела вечно
чужая обстановка, несмотря на все приятные стороны здешней
жизни.
Даже составлять планы и отчеты согласен., лишь бы жить
в той горячке, в какой прошли последние дни, особенно ярко
стоящие в памяти... И знаете, все. что тут занятно, интересно и
приятно, а такого много, теряет 9/10 своей интересности оттого,
что это не можешь рассказать сейчас, только что увидев и ис-
пытав, потому что писать я не умею, а рассказать очень хочется,
а ждать долго.
Теперь, когда конгресс кончился, когда милый Зарре уезжа-
ет (завтра), когда еще обиднее опоздание наших вещей, осо-
бенно хочется проводить время не в созерцании для себя, а в
беседе, в которой тысячи виденных вещей стали бы доподлинно
виденными. . Знаете, что самое ужасное в письмах? То. о чем
хочешь поговорить и рассказать в болтовне, то, что имеет смысл
сейчас и. быть может, не будет соответствовать состоянию через
восемь дней, когда будет читаться то, что сейчас пишешь, и по-
том) хочется писать только о том, что действительно и сейчас, и
завтра, и вчера, и уже много лет, о чем нельзя ни писать, ни го-
ворить. а можно только мечтать... на утесе в твух шагах от ла-
геря, где горит костер, где пахнет дымом и еще пахнет свежей
форелью...»
47
В письмах к Тревер наступает десятидневный перерыв.
26.1.31, 11 ч 30 мин. дня, он посылает Камилле Васильевне
очередную весточку:
«Выезжаем в Базингстон, всего в один час езды по железной
дороге от Лондона, там живет владелец прекрасной, как мне
говорили, коллекции персидского стекла. Хотя это всего час, но
обратный билет стоит 12 шиллингов, черт знает что такое!» —
восклицает Орбели.
«Вещи, которые произвели прямо ошеломляющее впечатле-
ние и поставили выставку по сасанидской части на первое
место в мире после Эрмитажа, не могут быть взяты до конца,
то есть до 28 февраля. Сегодня посол запросит указание из
Москвы, ждать ли тут пли пришлют опять меня или кого-либо
из Эрмитажа брать вещи... Никогда самые тяжелые дни работы
в Эрмитаже так не трепали нервов, как сиденье тут, светская
жизнь не по мне и не по моим возможностям, природным и обета
побочным...
Кстати, о Перещепине1. Вазу (золотую удлиненную) выста-
вили. заполнив водою, отчего она сильно выигрывает. Евморфо
пуло дал мне фотографию своей серебряной Ганской вазочки,
такого же типа. Вечером, 6 часов. Еду обратно. Это был изуми-
тельно приятный день, ведь я же был в настоящем загородном
доме, километрах в пяти от Винчестера... Выйдя из вагона, уви-
дел хозяина, очень милого, приветливого старичка, который
выехал встречать в крошечном автомобильчике. Проехав через
крохотный городок (тысяч пять жителей), мы поехали по чудной
дороге, между полями и перелесками, за 10 км в его имение, ви-
димо очень большое У него молочное хозяйство, по его словам,
очень благоустроенное. Дом чудесный — большой и при этом
изумительно уютный, жена-старушка милая, детей нет, и очень
милая девушка лет 18-ти в качестве дочери. По дороге, пред-
ставьте себе, перед самой машиной путь пересек фазан, на-
стоящий фазан-самец, красивый, увереный в себе и неторо-
пящийся. А другого фазана мы ели за завтраком. Кругом див-
ные пиля, как у нас на юге, а дом весь окружен тем дивным га-
зоном. лучше которого трудно себе что-нибудь представить.
Когда мы ходили по дому, я все вспоминал Локка и «Странство-
вания Елизаветы» — источники знаний об Англии У него
большая коллекция стекла, но восточного мало, хотя есть не-
сколько хороших вещей, и видно, что каждая вещь куплена с
большой любовью и ею оберегается... П вдруг неожиданно пре-
красная вещь, которую он предложил мне издать, а я, конечно,
обрадовался: крохотная мощехранительница, высотою в два см.
1 П е р с щ е и и н о — селение недалеко от г Полтавы, где в 1912 году
билд найдена moi ила хазарского князя, в которой содержались ценнейшие па-
мятники искусства — золотое оружие и убор копя, золотые и серебряные со
суды it т. 1 Сеичас все зтп веши выставлены в особой кладовой Эрмитажа
18
в виде шестигранной призмы, с круглой крышкой, на гранях
чередуются пальмы со стоящими попарно зверями и птицами и
сидящие. поджав ноги, музыканты... в нимбах в разноцветной
веселящей эмали чудных цветов. Наверху и внизу каждой гра-
ни — надпись арабскими буквами куфи, но. кажется, нечитае-
мая; и на крышке с колечком тоже изумительная работа, несо-
мненно связанная с Палатинской капеллой. Вы понимаете мой
восторг. Я уже получил две фотографии, остальные будут
сняты».
Орбели в беседах с английскими и иностранными учеными
отвечает на множество разнохарактерных вопросов. Что делать!
Многого о нашей стране они просто не знают.
«Хозяева очень милые Страшно интересуются СССР, и было
очень приятно объяснять им. какой чепухой набивают головы
им рассказами о нашей стране. Очень было приятно видеть их
изумление по поводу того, как у нас организуется народное про-
свещение, как вырос Эрмитаж и наш отдел Востока, как много
внимания уделяется научной работе.
Как ни грустно быть в отсутствии и оторванным от родной
среды, как ни страшна перевозка вещей, я ч\ вству ю, что нашими
великолепными экспонатами мы делаем большое политическое
дело, воочию убеждая всех, кто еще не верит, как велика та
культурная работа, которая у нас делается. С особым удоволь-
ствием я рассказывал о нашей системе экспозиции — отходе
от любования, чего как раз очень много на здешней выставке, и
о преимуществах нашей системы культурно-исторического ос-
вещения Страшно трудно им понять, что я им говорю о классо-
вой, а не национальной сущности искусства, но резкие примеры
убеждают»
Особенно грустно становится Орбели в воскресные дни.
когда немногие знакомые сломя голову спешат в пригороды. Так
было и в воскресный день 1 февраля 1931 года.
Воскресный Лондон — город вымирающий.
Иосиф Абгарович сидит в холле посольства. Здесь очень
приятно, особенно одному, потому что чувствуешь себя на
родной территории В то же время очень радует его знакомая
только по романам архитектура, вернее структура дома К ар-
хитектуре у Орбели особая любовь.
Все бы в Лонтоне было сносно, если бы приглашения (а их
слишком много) не выливались в форму принятия пищи, а я
знаю, как он этого не выносит...
Проходят дни. Надежды на скорый отъезд нет Теперь окон-
чательно выяснилось, что Иосифу Абгаровичх придется сидеть
за границей до конца выставки. Представители всех стран, по
серьезным основаниям, предпочитают принимать экспонаты тут.
Как.ни рвется Орбели в Ленинград, чувство долга превыше все-
го. Привоз новых экспонатов, особенно второй, произвел на-
столько ошеломляющее впечатление, что не могло быть и речи
49
о снятии вещей до конца выставки. Посо.1 Советского Союза в
Лондоне нс нашел возможным возражать против просьбы ко-
митета оставить веши до конца.
— Нужно твердо помнить, что великие мастера Востока
тем н велики,— твердил Орбели во время одной из наших бе-
сед,— что они никогда не отделяют, в отличие от западных,
форму от содержания и что в этой милой и прекрасной форме
они воплощают самое божественное содержание.
С каждым днем я с большим уважением отношусь к своим
дневниковым записям. Как хорошо, что мои встречи с Иосифом
Абгаровичем оставили в них след. По старой привычке во время
бесед, как правило, я набрасывал только реплики. А придя до-
мой или в свой номер гостиницы «Астория», подробно, со сте-
нографической точностью, воспроизводил весь разговор.
Вторую половину уже упомянутого воскресного дня — I фев-
раля 1931 года он провел так:
«Пошел в музей «Виктория и Альберт». Первое, но неизгла-
димое впечатление — гнетущее, омерзительное. Это — кошмар,
чудовищные груды прекрасных, изумительных вещей без всякой
системы, без какой бы то ни было системы натасканных, напи-
ханных тысячами. Это нечто, не поддающееся описанию! Самый
старый, исконный Эрмитаж — перл создания, недосягаемый
идеал в сравнении с этим. Но какие вещи! И они называют это
музеем. Тут же видишь чудовищные ослоухие фигуры, взгромоз-
дившиеся друг на друга на рисунках Гойи. Единственное, чем
можно утешиться, что, кроме меня и двух подошедших ко мне
земляков-армян, ни в одной из колоссальных двух зал я не ви-
дел больше двух человек. А во многих и этого не было. Если не
считать, разумеется, довольно обильных и довольно величест-
венных сторожей...»
«...Есть у них в «Виктория и Альберт» четыре котла, один
из них полный дубль нашего. Один плохонький, с растительным
бортом, один малыш вроде нашего с надписью и один большой
со всадником. Получу их фотографии. Оказывается, у Келекяна
есть несколько кубачипских камней, полечу их фотографии с
правом издания. Если бы я имел право выбора вещей для допол-
нения отдела Востока, как бы это было дивно! Но эти герои
Гойи!.. Я тут очень соскучился без русского чтения.. Пробовал
достать французские романы, но кроме того, что знаешь почти
наизусть, все воспрещено к ввозу в порядке охраны чистоты
нравов. Ханжи собачьи!»
Получив очередное письмо от Камиллы Васильевны, Орбели
спешит вылить в письме душевную тоску, спешит высказать ей
то, о чем здесь не с кем делиться:
«Какой контраст между тем, как Вы описываете погоде в
Леннш раде, и тем. что я вижу вокру г. Сейчас сижу в посол ьстве,
50
в зимнем саду, много цветов, дверь во дворик открыта, весь
дворик покрыт божественным газоном, а за оградой тянется чу-
довищный по размерам Кенсингтонский парк, переходящий (но
это уже не видно) в Хайд-парк...
Погода пасмурная, моросит дождик, и на душе пасмурно,
потому что очень хочется домой, в работу, в Эрмитаж; много-
много диктовать, перестать быть скованной таксой, да еще с
характером сеттера, прикованного к медведю. Это тоскливо,
особенно когда знаешь, что там у нас кипит работа...
Вчера провели очень приятный вечер, были у одного из луч-
ших друзей Советского Союза, Р1онга, который был у нас с деле-
гацией тред-юнионов и у которого был вчера recoption в нашу
честь, были еще советские члены здешнего ВОКСа. 11ел хор бед-
ных безработных горняков из Уэлса, это было изумительно пре-
красно, но почти все время, особенно вначале, казалось, что
поют русские песни, настоящие народные, за душу тянущие и в
то же время полные внутреннего порыва и грозы. А иногда ка-
залось, что это песни Грузии печальной, но все было велико-
лепно.
...Хорошо, что Вас не было, потому что при всей Вашей вы-
держке Вы бы расхохотались, увидев, что все гости (а их было
очень много, десятка три), что все гости — члены рабочей пар-
тии, как их жены и чада, начиная с хозяина,— во фраках и
ивнинг-дрессах, с голыми спинами и передами, а мы в наших не-
изменных пиджаках, все четверо, достаточно шокирующих
взор полупарчовых-полуголых леди...
Леграну скажите, что сегодня я отправляю два журнала на
его имя, где есть статьи о наших вещах... Отзывов печати очень
много, все сочувственные или восторженные, хотя местами не
без глупости...
Если Вы помните, что меня больше всего бесит все бес-
смысленное, ненужное. Вы должны понять, как меня злит при-
думанная ГАИМК форма нашего участия на выставке и особен-
но конгрессе».
Сейчас мне хочется остановиться еще на одном письме из
переписки с Тревер Надо сказать, что самая такая возмож-
ность поделиться с другом облегчает жизнь Орбели в Лондоне.
Как всегда, свои суждения Иосиф Абгарович выражает с прису-
щей ему остротой.
4. 11.31 года он пишет:
«...я попаду' домой не 15.11, а 15.111 или около этого, хотя
еще слабо брезжит надежда, что старички академики не стерпят
и настоят на том. чтобы выставка очистила залы Академии
28.11. Очень все это грхстно, но до конца выставки мне уехать
нельзя. Сегодня завтракал у Мак Лаган, директора музея <Вик-
тория и Альберт». Очень было хорошо, впервые меньше стес-
нялся, чем обычно, отчасти потому, что французский язык
все более возвращается ко мне. отчасти, главным образом.
51
потому, что очень милые и муж и жена, которая меня порядком
насмешила тем. что она, как и ее гостьи, хотя никуда не уходили,
сидели все время в шляпах... А может быть, потому, что я первый
раз облачился в новый наряд. Это очень приятное ощущение...
Потом был в музее, видел несколько замечательных вещей,
которые мне дали в руки, так как владелец их (это у них на
хранении) пришел со мною, чтобы показать в том числе изуми-
тельное блюдо, сделанное (для) правителя, с арабскими надпи-
сями и великолепными, совершенно европейскими орлами.
Постараюсь выслать полученные мною в дар для Эрмитажа
от Миннза эстампажи, красочные, тех рыцарей, которых рисо-
вал Кесасв. Эстампажи старые, в красках, очень замечательные,
во весь рост. Так вот, видел я сегодня изумительный по тонкости
инкрустации бронзовый пенал с надписью, из коей видно, что его
владелец — знаменитый Абульфеда, спросите Якубовского (на
учный сотрудник отдела Востока Эрмитажа), который мне, ве-
роятно, позавидует...
На днях буду тут читать лекцию, публичную, о наших музе-
ях и буду, по приглашению посла, выступать на лекции по исто-
рии Грузии. Стржиговский выступал на конгрессе... Маркса
по-немецки постараюсь купить, т. к. московское издание, веро-
ятно, будет очень долго печататься. Впрочем, не знаю, доста-
ну ли...
Посылаю Вам плод получасовой диктовки стенографистке,
неисправленный. Это должна быть статья, но вышла какая-то
болтовня и вода в ступе на хорошую тему, почему и заморозили.
Когда ее диктовал, вспомнил о своей статье прошлогодней н
очень стало обидно, что так по-свински поступили (статья
«О классовых корнях некоторых традиций исторической нау-
ки»), в частности, в вопросе исследования о приоритете, да еще
не возвращают статью...»
Письмо кончается словами:
«Сергею Федоровичу (Ольденбургу) скажите, чтобы не сер-
дился. что не пишу. Мне очень трудно писать ему открытки или
записки, слишком сильно его уважаю и люблю, а подробно пи-
сать (сами знаете) даже Вам терпения нс хватает. Очень кла-
няйтесь и ему, и Розенбургу (Федору Александровичу, ира-
нисту). Если что найдете интересного в письмах.— расскажите»
В письме от 4 февраля, касаясь ряда интересных вопросов.
Орбели вновь размышляет о чувстве любви к Родине, шлет сво-
им товарищам теплые слова привета. Вспоминает сотрудника
научно-технического отдела Востока Павла Евграфовича Сау-
кова. скончавшегося во время блокады в Ленинграде от голода;
Гайка 1 юламиряна, научного сотрудника отдела Востока (ныне
умершего).
«(Ночью.) Почему-то сейчас с необычайной отчетливостью
почувствовал, как было хорошо в Токсове, и на балконе пить
чай, и гулять в лесу, и дома, и везде дивно хорошо! Но разве
52
только в Токсове было хорошо? А Г арии, а Марьино (дом отды-
ха научных работников в имении Строгановых в Новгородской
губернии), а Анберд. несмотря на непослушание мальчишек...
Значит, дело не в Токсове, а в родной обстановке, родном окру-
жении, во всем том, что сейчас так далеко. Но до чего мне хо-
чется домой, я Вам сказать не могу! Особенно тяжело по вече-
рам, когда так резко чувствуешь разницу в психологии, разницу
в строе жизни. Надо быть совсем другим человеком, чтобы жить
тут и не тяготиться, несмотря на то что отношение к нам, и в
частности ко мне, очень хорошее... Непременно напишите, как
дойдут две маленькие книжки (Омар Хайям). Якубовскому я
послал книгу Бартольда («Ту ркестан» на англ. яз.). Гиббовскую
серию (для него) заказал, Унвала и Хюара (для К В Т.) я
выписал. Надо хорошо упаковать. Только будет обидно, если
испортится книжка стихов, она по внешности очень нравится...
мне так стыдно, что вы все там много работаете, а я ничем не
помогаю. Каждую минуту эта мысль встает А что делает Павел
Евграфович? Почему Вы о нем ничего не пишете? Берегите его
всячески, это хороший работник Кланяйтесь всем хорошим
людям, нашим всем скажите, что я всех помню, но трудно мне
очень писать по-настоящему, ведь у меня же рука сама по себе
ленива, а формально приветствовать не могу и не хочу... Привет
Павлу Евграфовичу и Гайку Гюламиряну».
Советское посольство в Лондоне стало той почвой, где Иосиф
Абгарович чувствует себя на родной земле. Его мучают угры-
зения совести за долгую задержку в Лондоне, «за вынужден-
ное безделье», как утверждает он сам. Орбели не скупится на
добрые слова о новых научных заботах Тревер, предостерегая
одновременно от последствий непосильной нагрузки.
11исьмо от 5.11.3Е
«Сижу в холле посольства. . Что касается возвращения, к
сожалению, это не так скоро. Предложено остаться до конца
выставки... это приводит меня в отчаяние, потому что я мечтаю
скоро быть дома и начать работу... У меня сегодня здорово было
утром противно с сердцем. Во >бше с каждым днем труднее за-
ставлять себя встать, и опять ощущение испуга, когда просыпа-
юсь. Но это ничего, когда вернусь, это все, очевидно, пройдет
От старика Евморфопуло (коллекционер) получил опять фото-
графию, изумительно внимательный и любезный старик. Страш-
ноприятно видеть его отношение к работе у пас. Он моложе мо-
лодых и даже многих наших молодых.
Опять сижу в своем любимом холле посольства.. Очень,
очень мне стыдно, что Вы в это время работаете за себя по трем
линиям (Эрмитаж, ГАНДА К, Университет), да еще за меня
Зря Вы согласились принять на себя Кавказ По существу, я
считаю, что Вы это будете делать лучше меня, но боюсь, что
Действительно вгоните себя если не в могилу, то в ее пред ibc
53
рие, и это глупо. Рад, что у Вас дело идет хорошо и что подтянх
ли публику, это давно надо было сделать, моя вина, что запозда-
ли, но обещаю вполне Вас поддержать. . Завтра с одним новым
знакомым, молодым английским адвокатом, пойду в суд по-
смотреть, как все это бывает в париках. Он будет выступать. За-
нятный маскарад, должно быть.
Пожалейте меня, ведь это кошмар — быть привязанным к
Лондону еще месяц, когда хочется совсем дрхгого, другой об-
становки. Но вещи этого требуют».
Как явствует из этого письма, Орбели сознает необходи-
мость своего дальнейшего пребывания в Лондоне. Он знает,
что нельзя после закрытия выставки оставлять ценнейшие
экспонаты Советского Союза на попечение одних упаковщиков
Плохо спится ночами Иосифу Абгаровичу. Так было п ночью
6 февраля. Тоска по Эрмитажу мучает его. Письмо от 6 февраля
содержательно зоркими наблюдениями, меткими характеристи-
ками. Его нельзя читать без волнения.
«Поехал к очень милому молодому адвокату. Это было гро-
мадное удовольствие, потому что сам он очень милый, живет, по-
видимому, своим трудом. Страшно тоненький и стройный, а тет-
ка у него лет 50, маленькая, сухонькая, страшно скромная,
прислуги не имеет, сама стряпает, квартирка такая, какая могла
быть у нас, ковры по полу, вроде вашего или моих, не дороже
Кормила нас завтраком, который тут же и готовила, так как я
пришел до того, как он вернулся из суда, она меня зазвала на
кухню и там готовила. Живет он в Темпле, это какое-то чудо в
середине Лондона, средневековые церковь и дома века XIV, об-
щая столовая, т. е. теперь ресторан для адвокатов (это целый
городок — коллегия адвокатов). Совершенно необычайный вид.
Тут, между прочим, я видел вторую из четырех круглых церк-
вей Англии, опять совершенно армянская церковь. Очень у них
было приятно. Он учится русскому языку, горит интересом к
Советскому Союзу. Мечтает поехать туда. Был у него приятель,
бедненький, безработный юрист, прямое волнением говоривший
о СССР, т. е. волнением симпатии. После завтрака пошли в суд,
где я побывал в трех залах, видел этих чучел в париках, это все
было очень интересно и забавно.
Потом мы с безработным пошли в Национальную галерею,
немного походили, я предпочитаю пойти один в другой раз, что-
бы как следует посмотреть, очень много хорошего, и с болью
вспоминал нашу галерею Эрмитажа. Много видел вещей, кото-
рые знал только по репродукциям... Потом поехали в «мхзен им-
перии», где показано, как все произрастает и добывается в коло-
ниях. Гут же и фильм (сегодня была Канада), ежедневно сменя-
ются в фильме доминионы и колонии. Сюда придется пойти ра-
зика два. это вет.ь наше пятое отделение, только наизнанку.
Потом поужинал в посольстве, убедился с грустью, что
письма нет, и с горя пошел в кино, маленькое, но удаленькое,
54
где за шиллинг показывают четыре фильма, в том числе преми-
рованные... об этом будет весело рассказывать. Видите, какой
содержательный день. А придя домой, нашел письмо от Мак-
Лагна (директор музея «Виктория и Альберт») с приглашением
на обед... пойти не придется, потому что в этот вечер (11-го) бу-
ду в Оксфорде с ночевкой... Уж не знаю, как это будет, мучи-
тельно хочу домой!
Из-за этой задержки здесь, очевидно, не удастся остано-
виться в Берлине, и это мне очень жаль, потому что там настоя-
щее дело есть — новые сасанидские находки...
Сегодня получил из Парижа книгу Унвала и достал здешнее
издание... Сегодня познакомился с товарищем К- и завтра
буду иметь с ним длительный разговор о делах, которые его
интересуют, а меня озабочивают давно. Он производит очень
приятное впечатление, увидим дальше...»
Терпеливо разбираясь в почерке Орбели, читая, а иногда
по нескольку раз перечитывая то гневные, то милые, но всегда
искренние послания Иосифа Абгаровича своему милому дру-
гу— Камилле Васильевне, восхищаешься тем, сколь велика
была духовная близость этих двух людей. Отвлекаясь от повсе-
дневных забот лондонской жизни, вовсе не соответствующей
его активной натуре, Орбели делится с Тревер самыми важными
научными проблемами и малозначительными житейскими во-
просами. Орбели знает, что у впечатлительной по натуре Камил-
лы Васильевны они всегда найдут сочувствующий отклик. Об-
ладая внешне уравновешенным характером, высокой культурой,
Камилла Васильевна стремилась быть достойной духовных
взлетов своего старшего друга.
В письмах Камиллы Васильевны в Лондон мы находим
много строк дружеского утешения, подробной информации о
новостях в научной деятельности Эрмитажа вообще, отдела
Востока в частности. На вопрос, как Иосиф Абгарович ладит с
Ф. В. Кипарисовым, Орбели в письме от 8 февраля пишет:
«Очень мы разные люди.
Теперь только понимаю, как ужасно должно быть положение
молодоженов, поехавших в вояж, не зная друг друга в мелочах,
когда они «не сойдутся в характерах», когда мелочи вырастают
в большие, бол ьшие заслоняются, и манера перелистывать книгу
ИЛИ брать ложку перерастают семейное счастье, а развод, увы.
невозможен. А главное—сознание возмутительной никчем-
ности таких браков. Какое счастье, что в таких случаях теперь
все же разводятся, хотя там, дома!
Почему-то думая о том, что сегодня 8-ое (я всегда думаю о
том, какое завтра число, потому что считаю дни), я все время
Думал вчера, что это хороший день, потом вспомнил, что это
университетский день, но это ничего не говорит ни уму, ни серд-
цу. а я все чувствовал, что хороший день, и только сейчас вспом-
к
55
нил про первый том (Известия ГЛИМК вышли 8 февраля 1921).
Хорошо было работать! Но в своей| жизни я ни одного января
и февраля не проводил так! Хуже всего то, что если бы я знал,
что т\ г застряну так надолго, я бы захватил с собою «Фауста»
и тут бы его переводил А больше я ничего один не могу, очень
уж я привык к коллективной работе. Тут достать текст невоз-
можно, а ходить за этим делом в библиотеку и сидеть там я. Вы
знаете, не могу. Теперь я, правда, ко многому привык, даже к еде
в гостях, но тогда возненавижу «Фауста». Я думаю, было бы
гораздо дешевле вернуться, прожить полтора месяца за рабо-
той в Эрмитаже и опять приехать, чем тут проживать, да еще
вдвоем, без всякой тени смысла .. Ведь тут же не с кем вдоволь
поговорить на научную тему!
В музеях при попытке повести серьезный разговор о вещах
п с ними связанном смотрят по-рачьи, выпучив глаза. Важно
только, подлинное ли. дата, стоимость и кем временно предо-
ставлено. Черт бы их драл! Но ничего не поделаешь. Главное
что вся новая и веселая горячка с устройством выставки, и пер-
выми днями ее жизни и конгрессом, н большим количеством уче
ных из разных стран кончилась и теперь идут будни семейной
жизни вместо радостного романа, хотя и этот роман в данном
случае не был особенно радостен.
Но — к сегодняшнему дню. Пошел в Национальную гале-
рею. часа полтора до закрытия там ходил. Между прочим, хстро-
ил с самим собой игру: не глядя на подпись, старался угадать —
чья картина, п, знаете, это было вполне пристойно— процент
правильных решений Ошибка была только один раз... Я остался
этой игрой доволен. Вот только что меня смущает: не верю я,
что Венеру писал Веласкес, ну не верю, и все,— особенно плечи
и спину... Ходил и думал, что недостаточно мы с Вами исполь-
зуем Эрмитажную галерею, мало ходим, тогда и сейчас было
бы большее ощущение связи с Эрмитажем. Хотя ведь если бы
Вы меня не приучили ходить смотреть картины и не водили по
Эрмитажу первое время, то, во-первых, ничего бы не угадал, а
угадал я очень много, честное слово, жаль, что не записывал.
Вам бы было приятно. Да, конечно, я говорю «угадывал» о тех
картинах, которых я не знаю, но таких, которых я просто знаю
по воспроизведениям, очень немного.. Как я Вам благодарен,
что Вы (потому что это именно Вы) открыли для меня эту об-
ласть искусства, ведь я же до 1920 года никогда не смотрел на
картины . Очень было хорошо в галерее, и у них очень хоро-
шая развеска. Не густо, все внизу, много свободной стены на-
верху. Но в смысле последовательности, по-моему, не все хо-
рошо...»
Орбели почти ежедневно в ожидании весточки заходил в
( светское посольство. Наконец, 9 февраля пришло письмо,
вызвавшее чувство радости и возммцения.
56
Не дав остынуть вспышке гнева, Иосиф Абгарович написал
письмо и в тог же день отправил Камилле Васильевне.
Впоследствии Орбели с сожалением будет вспоминать о
случившемся. А пока познакомимся с документом, где выдержка
изменила ему
«Сейчас получил Ваше письмо от 2.II, очень образовался.,
но и огорчился, потому чго Вы не можете понять моего бешен-
ства с монгольскими тканями1. Так как это меня очень огорчает,
хочу написать Вам яснее, чтобы Вы раз и навсегда поняли, иначе
я ч\ вствую, что в моей душе поднимается злоба не только против
ГАИМКа, но и против Вас из-за Вашего спокойного отношения
к этому. Так вот поймите: о том, что ткани должны быть в Эрми-
таже, охотнее всего говорили так называемые «ответственные»
работники ГАИМКа. Соответственная комиссия по «ликвида-
ции» склада древностей вынесла соответственное постановле-
ние. Я просил две, только две ткани на временную выставку, где
они были крайне необходимы. Я об этом написал официальную
бумагу. Так называемый «зампред» мне бодро и смело сказал,
что я могу их взять, и мне сказали, что моя бумага коротка (Вы
пишете, что записка Русского музея длинная), а то бы я написал
три печатных листа. Я пошел получать ткани. Мне сказали, что
указаний о выдаче нет Я сказал «зампреду», он ответил, что это
недоразумение, что я могу получить. Бумагу мою, вернее Эрми-
тажа, он держал у себя. Я пошел получать, мне сказали, что до-
кумента нет. Я говорил с пред-ом, он невнятно хмыкал и говорил
о яфетидологии, о тканях не говорил, и я их не получил. Теперь
ткани переданы туда... Я был зампредом поставлен в извест-
ность, что все ткани и все эти веши вообще передаются в Эрм и
таж. Я приготовил место и известным образом спланировал
работу, уехал с тем. что в ближайшие дни мои товарищи в крат-
чайший срок должны принять все это. Оказывается, все лучшее
отдано в Русский музей и мой сотрудник должен тащиться ту да,
чтобы описывать чужое имущество для издания, которое уви-
дит свет тогда, когда Академия окончательно прогниет. РКИ ее
разгонит и начнется новая работа, нового, менее блудливого
учреждения. (Моя работа, посвященная находкам Козлова на
английском языке, вышла в 1932 году.)
Вам сообщили, что передача временная, а теперь Вы пишете,
чго Русский музей извещен, что «окончательное решение зави-
сит не от Академии». А от кого? Кому же правительство довери-
ло решение этого вопроса в научной части? Разве не Академии?
Разве не была сделана эта ошибка, разве нс тому учреждению,
боящемуся первого окрика, была доверена эта работа, что это
1 Речь идет о замечательных находках русского исследователя и путешествен-
ника П. К Козлова в курганах гуннского времени в Нойн Уле (Северная Мон-
голия). В числе этих находок особую ценность представляли прекрасно сохра-
нившиеся ткани 11—I вв до н э
57
учреждение такое, каким оно кажется со стороны, т. е. заслу-
живающим доверия? Разве Вы не понимаете, что эта оговорка
об «окончательном решении» — умывание рук Пилатом? Разве
Вы не понимаете, что этой передачей Академия заваривает та-
кую кашу, как в вопросе о Перещепине, что этим срывается весь
план размежевания с Русским музеем, что вновь ставится под
вопрос Хара-хото и буддизм, что вновь стравливаются Эрми
таж и Русский музей? Зачем? Потому что Геплоухов вовремя
вильнул хвостиком или похлопал теплыми ушами в сочувствен
ном яфетидологии направлении? Как Вы этого не понимаете, как
Вы не хотите понять, что меня злят не ткани (плевать мне на них
и на постоянных или временных их держателей!), а злит то, что
это—издевательство, морочение, вождение за нос. злит, что
в то время, когда Вы должны были работать по Вашей прямой
линии, Вы барахтались с тканями неизвестно во имя чего. Как
Вы не понимаете, что это такая же морока, как с моим осво-
бождением, состояние даже не буриданова осла, потому что он
честно издох с голода, а состояние девицы, колеблющейся меж-
ду двумя кавалерами, не зная — кто дороже заплатит, не день-
гами, так восхвалениями? Я взбешен до последней степени, что
Вы этого не понимаете! Чтобы окончательно с Вами не рассо-
риться из-за этого, я Вас прошу никаких доводов в объяснение
разумности этого учреждения и его многосложного р\ководства
мне не приводить, ограничьтесь сообщением фактических дан-
ных, если будут еще какие-нибудь мудрые решения. И будьте
добры, прочтите эту часть письма без сокращений и пропусков...
хочу, чтобы директор Эрмитажа и мой ближайший товарищ
(А. Ю. Якубовский) отчетливо знали мое отношение к вечно
трусливому двуличию ГАИМКа... И если Вы этого не понимаете,
тем хуже для наших личных отношений. Значит, есть вопросы,
в которых мы друг друга нс понимаем...»
Вечером того же дня, 9 февраля, Орбели впал в уныние. Весь
его облик говорил о противоречивых переживаниях. «Как тр\д-
на жизнь»,— думал он.
Трудность заключалась еще и в том, что человек, всю жизнь
не любивший одиночества, вдруг оказался один. Не с кем было
поделиться. Ему чертовски не хватало Камиллы Васильевны.
Знала ли она, какую тернистую дорогу должна пройти, протя-
нув руку дружбы Иосифу Абгаровичу — человеку с необуз-
данной научной фантазией и рвущейся через край энергией?.
Знала!
Как часто, видя его в минуту гнева, Камилла Васильевна
восклицала: «Опять тайфун разыгрался! Нет, он нс человек —
тайфун!» Орбели не злился на нее. Он лишь, успокоившись,
говорил: «Гайфун — разрушительная сила, стихийное бедст-
вие, я же обрушиваюсь на косность и безделке. Милая Камилла
Васильевна, надо черпать вдохновение в затраченной труде—
там источник силы». .
Так он долго еще сидел, понурив голов), силясь понять са-
мого себя, пока под вечер принялся за второе письме, вдогонку
первому — грому и молнии, так нещадно обрушенных на ни в
чем не повинную Камиллу Васильевну.
«Очень мне грустно, что я написал Вам такое резкое письмо,
ведь Вы-то ни в чем не виноваты. Только Вы меня уж больше
не дразните, не считайте естественным и понятным то, что воз-
мутительно и безобразно,— я говорю о надувательстве
ГАИМКа в вопросе о тканях. Я этого забыть не могу, так как
сделали это за моей спиной, дав уехать, хотя заранее отлично
знали все и соответственно тянули. А писать Вы обязаны обо
всем, иначе я вправе буду предполагать много самого неприят-
ного...
Здесь эти черти так увлеклись достоинством наших экспона-
тов. что выпустили большой плакат для расклейки везде с при-
зывом и изображением больше натуральной величины нашего
блюда Свердловского — «Шапур со львами». Здорово эффект-
но. Я попросил экземпляр для посылки в Эрмитаж. Дня через
два вышлю. А сейчас высылаю (по Вашей просьбе) тве книжки
с пехдеуйискими текстами. Кстати, я готовлю дополнение к
тексту «Хоеров и паж» — перечень, чего не надо делать, чтобы
не привести в бешенство меня. Список длинный, но я думаю, что
Вы подпишетесь под ним, например — не есть с шумом. Мне
грустно, что я разозлился на Вас, но это уже вина ГАИМК.
Если бы Вы знали, как мне тяжело и больно, что я успел от-
править свое письмо, если бы Вы только могли почувствовать,
как я хочу, чтобы это письмо, которое я отправлю как можно
раньше, утром, дошло до Вас — одновременно с предыдущим,
чтобы я мог загладить свою бесконечную вину перед Вами... Мне
бесконечно стыдно, что, распустив от безделья нервы, я треп-
лю их и Вам... Мне стыдно до краски на лице, что я позволил себе
столь грубо по форме написать Вам, потому что опять Вы яви-
тесь «козой отпущения», хотя менее всего этого заслужили.
Мне стыдно, что Вы будете читать всю эту грубую брань, хотя бы
по адресу третьих лиц...
Послезавтра еду с ночевкой в Оксфорд, пригласил один
молодой ученый. Вечером у него будет в числе других ученых
Бизли. Мне очень жаль, что нет оттиска Вашей статьи, хотя,
кажется, Вы ему посылали в свое время. Вот тогда смогу срав-
нить Оксфор 1 п Кембридж Па этот раз я буду спать в комнате
XIV века. Кажется, прогулки в обезьяньем наряде мне нс из-
бежать: сегодня сообщили, что 26-го будет банкет от правитель-
ства устроителям выставки. Придется, очевидно, облачаться
в ивнинг-дресс, это будет довольно сложно».
...Последние четыре дня для Орбели были и очень приятны,
и прямо радостные по обилию впечатлений, и очень удручающи
59
подругой причине. Радостны и хороши, потому что Иосиф Абга-
рович ездил в Оксфорд и был совершенно восхищен тем, что
видел, так что единственное, что уменьшало и затемняло ра-
дость, было сознание, что Камилла Васильевна и другие сотруд-
ники не увидят то, что так замечательно, а для всякого, зани-
мающегося средневековым Кавказом, очень важно.
Дни для Иосифа Абгаровича кажутся долгими. Как ужасна
и неумолима сила диалектики и зависимости расценки каждого
явления от обстановки и момента О том, насколько пребывание
в Лондоне вредит ему. его научной и служебной работе, личным
делам и здоровью (нервы, ревматизм), Иосиф Абгарович ста-
рался не думать. Орбели не загадывает далеко, только вычерки-
вает день за днем из списка оставшихся еще чисел февраля и
марта, видимо, вспомнив детство, иногда нарочно откладывает
эту операцию на завтра. Назавтра предстоит что-то приятное —
он вычеркивает сразу два дня. «Как это все глупо, особенно
принимая во внимание мои скоро полные 44 года»,— дума-
ет он.
«Так вот и поездка в Оксфорд,— пишет Орбели Камилле Ва-
сильевне.— Но если бы Вы знали, как тяжело и в то же время
приятно от бесконечно яркого и радостного впечатления окс-
фордских зданий и необычайно милых молодых людей, востор-
женно ловящих каждое слово о нашей работе и ее постановке
теперь, в результате внимания нашего государства...» (Дальше
совершенно неразборчиво Даже следов букв нет.)
Камилла Васильевна рада каждой весточке. Мысленно
представляю, с каким интересом читает она и это письмо от Ио-
сифа Абгаровича от 15 февраля 1931 года из Лондона:
«Милая Камилла Васильевна!
Сижу в микроскопическом кафе, если так можно назвать
это крошечное учреждение полудомашнего характера, еще
меньше ереванских,— на Ричмонде, т. е. в самом великолепном
парке Лондона, вернее, недалеко от него. Это что-то совсем изу-
мительное по широте, размерам, красоте,— в парке, половина
которого находится на горе, а остальное стелется внизу по хол-
мам... Парк, конечно, английский, с большими свободными
пространствами и колоссальными дубами, которые несомненно
помнят милого Робин Гуда и не могут быть охвачены менее чем
тремя-четырьмя взрослыми людьми. Они изумительно красивы
даже сейчас, когда стоят голые, без листвы...
И, о чудо, пока я пишу, за дверью играет граммофон, по уве-
рению хозяйки — староватой, выдристон англичанки, немного
говорящей по-французски,— венгерские песни...
Я поехал в Ричмонд с отчаяния, от сознания одиночества и
добрался до него в самом мрачном настроении, н шел, как ни-
когда чувствуя свое одиночество и гнету Шую тяжесть, симво-
лизирующую старость, почти серой (не от пыли борьбы), п \вн-
1сл очень милую молодую женщину, страшно энергичного вида.
60
в кожаной черной куртке, с четырьмя очень милыми малышами,
может быть воспитанниками, а может быть—своими... \Ане
было очень приятно идти сзади и хотя бы на большом расстоя-
нии смотреть на нее и малышей, и я так шел и шел и вдруг уви-
дел (потеряв их из виду) стадо, нет не стадо, а несколько групп
оленей, спокойно и свободно гуляющих оленей, разных пород, с
мелкими рожками, большими рогами, женами, детьми, милыми
маленькими детенышами, такими забавными и грациозными,
на длиннющих ножках. Их одновременно около 200, я начал
было считать, дошел до ста, обозрев половину, они совсем не
боятся — между ними можно ходить, я их видел в четырех-пяти
шагах, ближе не решился подходить, чтобы не напугать бородой
(ведь тут же ни у кого ее нет). А какой-то англичанин был ре-
шительнее и гладил мордочку одному из рогатых хозяев. Ах,
какие они милые, но какие олени! Особенно малыши... Надо
уйти, а то пришла милая парочка, прехорошенькая барышня и
очень милый юноша. Боюсь, что я им испорчу удовольствие
воскресного чая вдвоем. Придется уйти, очень их жалко...»
Это письмо читается легко, буквы не прыгают как попало.
Что значит душевное спокойствие! Сразу видно, с каким удо-
вольствием взялся Орбели за письмо на лоне природы, в парке.
Так и есть. Вот признание самого автора:
«Прервал, хотя там очень было спокойно писать, не то что
«дома», но уж очень было жалко парочку, игравшую, что они
вдвоем пьют чай с кексами...
Какая радость — четыре недели осталось до того дня, когда
я, может быть, буду иметь возможность пойти по залам моего
милого отдела и ругать Вас и всех ребят за все недочеты этике-
тажа и экспозиции не потому, что я тут чему-то научился, а так,
на всякий случай, чтобы еще лучше работали, хорошие вы мои.
Вы понимаете, пройдет воскресенье 22 февраля и I марта, а
в воскресенье 8 марта я уже буду принимать вещи, перевозить
их на нашу территорию, в посольство, наше посольство,
укладывать в наши чемоданы (только вата будет англий-
ская), чтобы везти в нашу страну, в наш Эрмитаж, в
наши залы, чтобы обрадовать моего зама и наших товари-
щей. Если бы Вы знали, как я тут хорошо научился понимать
всю силу слова н а ш. я его всегда любил, а понимать научился
только тут».
«Боюсь, что я задушу в обьятиях первую «зеленую шапку»,
которую увижу на границе: если бы Вы знали, что такое тоска по
родной стране!..» — читаю в лондонском дневнике Орбели.
Дальше он пишет:
«Сегодня на выставке должен был быть король, вот если бы
он на что-нибудь рассердился и велел ее закрыть раньше Вот
было бы хорошо!.. По дороге на Хайстрит Кенингстон я вдруг
Vвидел, что шедшая передо мною дама, завернув в переулок,
вдруг стала как-то качаться и схватилась рукою за голову.
61
Я подошел, убедился, что она готова грохнуться, взял ее под
руку, прошел несколько шагов и тут только увидел, что она
горько плачет, по-детски, крупными слезами, стал ее успокаи-
ва!Ь, она полезла за платком в сумочку. Совсем детское личи-
ко. Она обсушилась, совсем не испугалась, очень благодарила,
когда я сказал,— так как она нездорова, то я могу ее прово-
дить, дала понять, что мне лучше не идти. Я на всякий случай
пошел на некотором расстоянии и видел, что к ней подошел
какой-то противноватый субьект, по-видимому, муж... Он ее
грыз уже на улице... Я вспомнил, что по законам этой страны
муж имеет право бить жену палкой, но не толще пальца. За-
кон— действующий! А потом, когда шел дальше, думая обо
всем jtom, вспомнил Тютчева, то чудное стихотворение, кото-
рое как-то в назидание мне прочел С. Ф. Ольденбург, помните
его? Что мы «то всего вернее губим, что сертцу нашему милей».
И страшно захотелось хоть в будущем (если я это не мог в
прошлом) иметь право не применять к себе этого стихотворения.
Очень захотелось! А Вы мне простите то грубое письмо от
9 февраля».
Камилла Васильевна в хорошем настроении. Получив пись-
мо от 16 февраля, она угостила почтальона конфетами.
«Сегодня завтракал у одного из генеральных секретарей
выставки,— вспоминает Орбели,— где познакомился с очаро-
вательным Констеблем (один из известнейших английских ху-
дожников), директором Национальной галереи и его женой Он
мечтает поехать в СССР, а когда я ему рассказал о новых прин-
ципах построения нашей экспозиции, он весь загорелся, потому
что, оказывается, он давно страдает от сознания бессистемности
экспозиции искусства вне эпохи...»
Когда Иосиф Абгарович вернулся в посольство, его ждал
профессор Чайлд (крупнейший английский археолог) из Эдин-
бурга, доистории (известный специалист), большой друг Совет-
ского Союза. Он озабочен установлением регулярных научных
связей в СССР. Орбели должен был дать ему список учрежде-
ний, куда надо обращаться по научным вопросам...
Несколько лет назад Чайлд погиб в Австралии, сорвавшись
со скалы, которую он обследовал.
«Сейчас пришло официальное и очень торжественное при-
глашение на обед от Правительства на 26 февраля,— продол-
жает информировать Орбели.— Будет Гендерсон, Сокольни-
ков тоже приглашен, вероятно, пойдет, так что я буду не один.
По фрак обязателен (войдите в мое положение...). До сих пор
я увиливал... Очень хочется поехать посмотреть Эдинбург, го-
ворят замечательный замок, не знаю, удастся ли, это здорово
дорого. А с деньгами тут не очень блестяще».
17 февраля Иосиф Абгарович сильно волновался. Он еще не
получал писем из Ленинграда. Обрадовался, когда получил
сразх два письма. В тот же день последовал ответ:
ь2
«В посольство я возвращался почти уверенный, что есть
(письмо). Но если бы не было, то я, возможно, спяти т бы. А весь
день что делалось в голове, не могу описать... Если бы Вы зна-
ли, каким ярким солнечным светом в моем представлении опять
залились башни Оксфорда, как мило опять стали у зыбаться
симпатичные рожицы Гаргулей. А то эти дни единственная ро-
жица, которая казалась неизменно симпатичной, была мордочка
смешного, коротконогого, головастого, кудлатого (хуже меня)
скоч-терьера жены Сокольникова... Очень хороший зверек,
очень ко мне привык, у него, несомненно, восточное сердце, го-
рячее, преданное и страшно чувствительное к малейшим уко-
лам, но какое преданное!»
«Сегодня получил первое приглашение на настоящий уик-
энд, на 28.2-ое, к очень симпатичному старичку, у которого та
сицилийская коробочка. Он пишет, что приготовил фотографии
Очень интересно, как все это бывает... О, как хорошо, что выс-
тавке осталось жить только 18 дней. Это ужасно много, но так
мало по сравнению с тем, что было... О, как мне легко и хорошо
на душе, знаете, с меня свалилось лет 25, я сейчас готов танце-
вать и даже поцеловать любую из бесчисленных старушек на-
шего «отель»
Через день следует очередное послание в Ленинград:
«Интересно, какой процент встречных на улице считает по-
мешанным этого взлохмаченного человека со всклоченной бо-
родой... Осталось до закрытия выставки, если не считать се-
годня,— 17 дней. Какое счастье! Как только получу деньги, нач
ну закупку упаковочных средств, упаковывать буду сам, уго на-
дежнее и дешевле, хотя керамика меня очень смущает. Кстати,
забыл Вам сказать, что мы с Ф. В. будем блистать во фраках
(!!) на обеде 26-го, это парадный обет, и уж после него не оста-
нется ни одной англичанки, не покоренной красотою русских
профессоров. Каждый в своем роте будет великолепен. Только
бы не прекращался приход писем, а то, если я буду 26-го в таком
же состоянии, как вчера, боюсь, что будут дипломатические
осложнения, пошлю там кого-нибудь к моей любимой чертовой
матери, и ничего хорошего не будет».
Несколько дней Орбели находился в полном неведении
Опять нет писем. Не будем удивляться его беспокойству Разлу
ка сделала его раздражительным и нетерпеливым.
О том, сколь целителен голос друга с берегов Невы, можно
судить по письму Орбели от 18 февраля 1931 год.
«...И вот теперь жизнь не малина как вчера, а рябина, и пета,
которая радует глаз, вся темно краснеющая кистями в Гоксовс
а как рябина, подобранная с земли на языке, или как та яго-
да, помните, в Токсове. на нижней дороге под вечер, от которой
мне рожу скосило Я чувствую себя как англичанин после ван
63
ны, вылезший в дикую стуж} в комнату, где не закрываются
окна. Да еще погода —слякоть, дождь, ветер; мою шляпу се-
годня катило по асфальту между автомобилями, и это мало со-
действовало ее украшению, имея в виду, что она серая, а всякая
влага на вольном воздухе в Лондоне — почти черная, нс исклю-
чая и дождь, а тем более дождевой воды на занесенной копотью
улице.
Улица. Вог вдруг вспомнил. Сегодня в «Таймсе» напечатано
объявление от председателя нашей выставки, что все лица, по-
сетившие Международную (персидскую) выставку 1851 года,
приглашаются прибыть для осмотра выставки персидского
искусства в пятницу, 6 III. между тремя и шестью пополудни, им
будет предоставлен всяческий комфорт для осмотра, а затем и
банкет. Боюсь, что на 7. 111 они пригласят самих Дария и еще ко-
го, а из молодняка — Шанура с Вара.храном либо, ударившись
в крайность, кликнут всех народившихся младенцев Лондона.
Надо непременно пойти и посмотреть, очевидно, они сущест-
вуют, иначе бы не приглашали. У меня есть слабая надежда,
что с последней вечерней почтой принесут мне письмо, но боюсь
надеяться, чтобы завтра не был разочарован... Очень хочется
встать, перечитать письма (в четвертый раз), по берегу зто на
завтра, на случай, если нового не будет Слушайте, милый чело-
вечек. я боюсь, чго своим ругательным письмом, которое Вы
должны получить сегодня или завтра, напугал Вас историей с
тканями и чго Вы теперь вообще ни о каких неприятностях пи-
сать по будете, а значит, с одной стороны, я буду жить здесь как
дурак, с другой, к моему приезду такой букет наберется, что нс
продохнуть будет»
20.11.31. Ночь. Не спится. Что делать? Орбели решает про-
должать начатое письмо:
«Написанное вечером 18.11 на другое утро не послал, в на-
дежде получить письмо и добавить. Получил конверт с листком
от 13-го. Он мне письмом не показался Откровенно скажу, пред-
почитаю не получать инеем вовсе, чем иметь такие листочки,
написанные, чтобы сказать себе: «Послала». Нервы натянуты до
последней степени, и ути отражается на всем организме Поэто
му писать больше не буду...
(. нетерпением жду возможности вздохнуть свободно, пе-
реехав нашу границу, вернее — доехав до Ленинграда. Будьте
здоровы. Ваш И Орбели».
Этот листик написан крупным и четким почерком, и подпись
официально-четкая, и тут же оказалась почему-то его визитная
карточка
Восемь дней Иосиф Абгарович не писал, затем, получив
28.11 четыре письма от Iревер, утром 28 февраля послал Ка-
милле Васильевне открытку. «Не писал педелю, в письме обь-
64
пеняю — почему». Далее Орбели перечисляет, какие книги он
выслал, затем адрес берлинского отеля, где он будет один день,
и еще — о четырех письмах, полученных им от Тревер в это утро,
и что он «бесконечно рад» и сегодня же напишет подробнее.
Наступил вечер 28 февраля Из Лондона в Ленинград Орбе-
ли отправил обещанное послание другу:
«Сижу в холле. На этот раз сижу не мрачно и не уныло, пото-
му что сегодня очень удачный день: 1) очень удачно идут дела с
выполнением поручения Леграна. Как человек восточный,
боюсь, что в последнюю минуту сорвется и не удастся добыть ту
машину, о которой мечтаю.. 2) получил сегодня от милого дру-
га целых четыре письма, правда, очень жиденьких и после трех
дней (!) ожидания, по все же давших громадную радость.. X не
писал долго (с 21.И), потому что все не изглаживалось горькое
впечатление от 13.11. Хотя я чувствую, что был слишком придир-
чив. Но уж очень было больно, что многое в письме является
заполнательным орнаментом.
Ну теперь об этом кончено Я рад, что Вы это сами почувство
вали, вот только жаль, чго оправдалось мое предположение и
Вы не прислали мне корректуру... ведь Вы же должны знать, как
бесконечно меня порадовал бы вид корректуры Вашей статьи.
Ведь я так жду появления Ваших работ, и они так нужны, я это
особенно вижу теперь. Не прислали, значит, так надо было
А очень хотелось...
Я Вам послал 18-го расписание дальнейших сроков. Наде-
юсь, чго письма буду иметь до последнего дня Очень без них
грустно. Эти дни был (и есть) болен, немного кашлял, сильная
ломота в ногах и плечах, сначала думал, что 9то ревматизм, а
потом убедился — преждевременный, вместо мая, приступ ма
лярип. Очень было кисло. Из-за этого уклонился от парадного
обеда и затем приема на 600 человек (Кипарисов был) и от
ивнинг-дресса, на который, кстати, и не хотелось тратить день-
ги, и от поездки сегодня за город. Это очень жалко, но боялся
там раскиснуть, тем более что погода сегодня очень кислая, вче-
ра лил дождь как из ведра, сегодня чередуется крупа и мокрый
снег. Сейчас побегу на почту».
Видимо. Иосифу Абгаровичу очень хотелось, чтобы письмо,
хотя бы и «противное», как выражается Ками 1ла Васильевна
она получила к 8 марта, ко дню его рождения, помня о том, что
говорил шутя о себе Орбели: «Я подарок женщинам»
3 марта 1931 г. 11очь
Наступил и долгожданный март месяц Значит, до закрытия
выставки осталась неделя, дней только пять.
Когда*поезд приближается к конечной станции, время тя-
нется уныло Так и сейчас — неделя кажется вечностью Но ме-
ре приближения отъезда Иосифу Абгаровичу тяжелее от нетер-
пения, которое гложет его «и бедного Кипа, — признается Ор-
бели,— который имеет совершенно детский вил, как малыш Он
А. Арзуманян
65
не хочет есть с утра, а просит сразу сладкого. Лихорадка нетер-
пения побеждает даже мою малярию». «О как не терпится, если
бы Вы знали’ восклицает Иосиф Абгарович.— И хотя за
закрытием выставки идет упаковка (началась приемка), отъезд,
дорога, Берлин и т. д., но все же ближе, ближе дом, милый мой
друг и все мои товарищи».
Иосифу Абгаровичу невтерпеж Ему страшно хочется сию
минуту начать упаковывать. От этого неудержимого, но сдер-
живаемого необходимостью желания его лихорадит. Орбели
не сидится на месте.
«А тут еше огорчения,— пишет он Тревер 3 марта.— Судя
по Вашему последнему письму, Вы больше не собираетесь пи-
сать, а это очень плохо, потому что весточки от Вас никогда так
не были нужны, как сейчас. И вот уже два дня сижу без всего,
это после субботнего великолепия с четырьмя рваными беднень-
кими конвертами, надписанными родной, так хорошо знакомой
рукой. Вы не знаете, что такое нетерпение, если бы знали, и Вас
бы трясла лихорадка. Буду Вам писать до б-го, позже не имеет
смысла... Сегодня получил приглашение принять участие в обе-
де в честь flovna, но это вечером 10-го, и мне не до этого, тем бо-
лее что обед — 25 шилл. 2 фунта, ивнинг-дресс — итого 32 р.,—
к черту первый. Он не будет сердиться, знает же, что мне каж-
дый час дорог. Посылаю Вам снимок с очень редкой миниатю-
ры, изданной с чудовищной опечаткой: читать надо так, как я
Вам написал в прошлый раз. Несомненно, на картинке изобра-
жен эпизод из жизни именно той почтенной мученицы, судя по
атрибутам, а не Барбары Вы не согласны?.. Милый друг мой,
неужели так и не будет больше писем, неужели не будет вести
от Вас?’
Завтра идем культпоходом из посольства (12 человек) опять
смотреть «Монте Карло», уж очень хороший музыкапьный
фильм. Послезавтра вечером — мой доклад в здешнем ВОКЗ
(по-здешнему), по-французски. В пятницу буду приходить в се-
бя от созерцания 10 000 лет (придут сто старцев). А в схбботу,
надеюсь, вечером дадут выпить виски по случаю закрытия вы-
ставки, т к. я последнее время совсем ничего не пыо, вовсе, это
будет очень кстати».
5 марта 1931 года Орбели отправил последнее письмо Тре-
вер. В этот день он смертельно устал, потому что. как он при-
знается, «сделал сегодня за день — сколько в пору на три дня.
Воображаю, что с Вашими ногами делается, милый друг, и го
ловой тоже, если я дошел до жалоб Вам».
Орбели перед отъездом из Лондона придется еще ехать вось-
мого марта за город в гости к одному члену парламента, у кото-
рого он уже был. На этот раз он поедет с Богомоловым. 11ос.1сд-
пий заменяет Сокольникова во время его отъезда...
Можно представить, сколько было хлопот у неутомимого
Иосифа Абгаровича, если он сам говорит об усталости. «Даже
66
мысли скачут»,— признается человек, который никогда прежде
не произносил слово «устал».
Конечно, сказалось нервное напряжение — приближение
скорого прощания с сердцем Альбиона — Лондоном, где он
жил с такой жгучей тоской по родному Ленинграду.
Невольно пришли на память слова ученого: «Я поражаюсь
людям, рвущимся за границу. Конечно, надо ездить, посмотреть
мир, набраться знаний, опыта, но не быть годами. Долгожитель-
ство — участь дипломатов. Что касается меня, только — по
делу, чтобы установить контакты с учеными. Пусть они знают,
что и мы умеем и спорить, и мирно беседовать ради научной
истины и взаимообогащения».
Письма, дневниковые записи Орбели опровергают версию
о том, что он был мастером только устного слова. Его письма
говорят о другом: о яркости и остроте образной мысли. Мастер
устного слова, он отнюдь не хуже мастера письменного слова.
Как метки характеристики людей, как прекрасны описания
лондонского городского и пригородного пейзажей. Сколько
тревожных мыслей о деятельности Академии наук, о судьбах
Восточного отдела Эрмитажа!..
Я не раз ссылался на письма Орбели, эти яркие страницы
эпистолярной литературы, привел некоторые записи из его
дневников.
Завершая разговор о лондонской поездке, можно смело
сказать: Орбели — сложный человек, с ним ладить не просто,
но это личность, какую не часто встретишь.
НА ЮБИЛЕЕ ФИРДОУСИ
В июле 1934 года Иосиф Абгарович был назначен директо-
ром Государственного Эрмитажа. С первых же дней своей дея-
тельности он настойчиво проводит целый ряд мероприятий, ко-
торые неизмеримо поднимают роль и значение Эрмитажа в
культурной жизни страны. Орбели превращает один из вели-
чайших музеев мира в организующий центр проведения всена-
родных юбилейных торжеств, посвященных культуре братских
республик Советского Союза и стран Востока.
В 1934 году Иосиф Абгарович, будучи членом правительст-
венного Оргкомитета по празднованию 1000-летнего юбилея
Фирдоуси, руководил в Ленинграде организацией сессии Ака-
демии наук и Эрмитажа и специальной выставки и сделал на
торжественном заседании обстоятельный доклад о творчестве
великого иранского поэта. Орбели вошел в состав советской
делегации, выехавшей на юбилейные торжества в Тегеран и
Мешхед.
3*
67
На следующий день, 26 сентября, после приезда из Ленин-
града в Москву, он пишет Тревер:
«...Не забудьте послать в редакцию «Известий» (через
Андрианова (журналиста) фотографии посланных вещей (галь-
ваноскопии сасанидских блюд—подарок правительству), по-
скорее, с аннотацией, можно просто текст листовки».
Со скорого поезда 27 сентября она получает еще весточку.
Вот выписка из письма: «...Теперь посылаю статью о Марре,
надо ее очень срочно переписать, если будут переписывать в
ГАИМК, проверьте сами, чтобы не было погрешностей. Очень
глупое состояние от вынужденного безделья, состояния настоя-
щего отдыха нет. потому что все время беспокоит то, что оста-
лось позади. Как-то будет в Эрмитаже?! Кон (Феликс Кон) был
исключительно любезен».
27 сентября, прибыв в Баку, Иосиф Абгарович знакомится
с Азербайджанским государственным музеем.
Улучив свободное время, он в письме Камилле Васильевне
рассказывает о бесконечной беготне, вернее, езде на машине:
«Тут столкнулся с Кюнелем, Зарре и его женой. Так неожидан-
но, вдвойне обидно, что Вы не едете в Персию. Так бы старичок
обрадовался, и жена у него славная. Меня все тут за Шмидта
принимают, даже толпа собралась. Сейчас едем в порт. Не за-
бывайте— пишите побольше, почаще и поскорее...»
Прибыв 8 октября в Тегеран, Иосиф Абгарович в тот же
день ночью сообщает ей о первых впечатлениях и встречах:
«Утром в 6 часов выезжаем в Мешхед. Не могу понять —
почему до сих пор не было ни слова, и тревожит и огорчает
очень... Бесконечно больно, что Вы не посмотрели хоть этот
кусочек Персии. Очень много людей, имена которых мы знаем,
особенно из персов. Вымотался от светской жизни вконец, не
могу и не хочу больше Вернемся в Тегеран только 17-го, наде-
юсь, что 19—20 удастся оттуда выехать обратно. Жду этого мо-
мента с величайшим нетерпением. Надеюсь, что ничто не за-
держит . Сегодня особенно ярко вспомнил Вас, когда увидел
демонстрацию гимназистов, клопиков ростом с вашего малень-
кого племянника и с ресницами такой же длины, как ноги. Они
бодро демонстрировали в честь Фирдоуси, славные карапузы...
Не хочу писать, писать, как тут все идет, потому что всего не
напишешь масса впечатлений,- а коротко не стоит. Лучше
расскажу по возвращении Сегодня читал доклад по-француз-
ски, торопился, волновался, но кажется, понравилось... Ж алко,
что Пастухов сразу после этого повез касаться, п потому я не
успел поговорить с женой Зарре... Пастухов очень мне нра-
вится, видно, прекрасный, преданный телу человек. Подарки
подносил он, очень торжественно,— от правительства прави-
тельству. .
Еще делал докла т в советском клубе .. В первый же тень
было торжесгвеппое собрание, говорил 45 минут,— никогда нс
(>н
видел такого восторга, была настоящая овация. Были и пионе-
ры, чудные и трогательные до слез, боялся, что буду голосить.
Почему так долго не пишете? Ведь знаете, как тяжело в чужой
стране. Не знаю, как дотяну остающиеся дни, очень уж тянет
назад, к Вам...
Отношение к нам совершенно исключительное со стороны
персов, парсов и немногих европейцев».
Как явствует из писем, Орбели нуждался в живой связи с
Эрмитажем, а письма К В. Тревер поступали с опозданием. Он
настойчиво требует ежедневных весточек. Сердце ученого полно
радости и гордости за успех выступлений членов советской науч-
ной делегации.
«Наконец, кончилось!» — восклицает Орбели в телеграмме
из Баку от 25 октября: «Соскучился по Вас, по Эрмитажу».
С тех пор минуло более полувека Но старожилы Эрмитажа
хорошо помнят выступление Иосифа Абгаровича по возвраще-
нии в Ленинград. Он очень интересно рассказал обо всем, что
увидел и услышал, какие выводы сделал сам.
Меня интересовал вопрос — нет ли в архиве К- В. Тревер еше
письма? Камилла Васильевна ответила утвердительно: «Есть
еще три письма из Тегерана. Но они сугубо личные. Пусть пока
лежат,— обещаю, что первым прочтете вы. Всему свое время...»
Я попрощался, чтобы на следующий день опять прийти в
гостеприимный дом Камиллы Васильевны.
ВСПОМИНАЕТ МАРИЯ КЕРОПОВНА
Во время одной из моих встреч с Марией Кероповной
бывшей женой Иосифа Абгаровича — я попросил вспомнить
былое.
— Былое ворошить очень больно, ответила она
— А все-таки я просил бы помочь мне.
— Что же интересует вас? —спроста она.
— Все. Для меня нет мелочей.
И Мария Кероповна — женщина, достигшая восмидеся
ти лет, поделилась своими воспоминаниями:
— В 1905 году в Петербурге я впервые встретилась с Иоси-
фом Абгаровичем в армянской семье Султан-Шах Семья эта
принимала живое участие в жизни приезжавшей с Кавказа мо-
лодежи. Семья Султан-Шах была большая и гостеприимная
Много армянской молодежи побывало там В эту семью по при-
езде попал и Иосиф Абгарович; старшие братья его опекались
Екатериной Семеновной Султан-Шах. сестрой Павла Семенова
ча Султан-Шах. В те годы я давала уроки двум детям ( ултан
Шах — Анне и Сене.
Встреча с Иосифом Абгаровичсм оказалась началом нашей
многолетней дружбы и нашего брака. Сразу же после знаком-
ства Орбели стал бывать у меня на Одиннадцатой линии Ва-
сильевского острова в доме сорок четыре, где я жила с приятель-
ницей. По субботам устраивались скромные журфиксы. Иосиф
Абгарович, будучи сам очень скромным, любил посещать эти
вечеринки. Время проводили весело - в спорах, разговорах,
в чтении по ролям классических пьес
Орбели всегда был, в особенности в пору юности, веселым,
подвижным человеком. Порой ему надоедало чтение роли, он
незаметно перелистывал страницы, и читка быстро подходила
к концу.
В погожие зимние дни мы ездили за город, ходили на лыжах,
но Иосиф Абгарович не очень любил спорт: в лыжных походах
он отставал. Любил он больше национальные танцы и, выпля-
сывая, всегда кому-нибудь подражал.
Веселое и интересное времяпрепровождение не мешало
Иосифу Абгаровичу заниматься наукой. Однажды он повел ме-
ня в музей древностей на факультете восточных языков универ
ситета, где сделал небольшой доклад о находках в Ани с пока-
зом различных черепков. Кто бы мог сказать, что этот очень
скромный студент, не таким уж и блестящим языком сделавший
доклад, станет впоследствии оратором?
Вести об армянской резне дошли и до нас. Армянское бла-
готворительное общество приняло живое участие в помощи на-
шим пострадавшим соотечественникам. В Дворянском собра-
нии был устроен базар, в котором принимал участие и Иосиф
Абгарович. У Иосифа Абгаровича и у меня был киоск с бес-
проигрышной лотереей. Орбели помогал устройству в городе
подобных киосков, в которых продавались специально отпеча-
танные бумажные значки с изображением «хачкаров». В этих
киосках продавалась и маленькая книжка Иосифа Абгаровича
«Развалины Ани».
Помнится еще такой факт. Это было в 1908 году. Иосиф Аб
гарович любил участвовать в приготовлении традиционных ар-
мянских блюд. Так, например, к рождеству он варил пшеницу
с медом, уверяя, что это чисто армянское блюдо. Не забывалось
и веселье.
В том же 1908 году на рождество ходили в гости к знакомым
ряжеными. Ездили в специально нанятой карете. Орбели, в чер-
кеске, белой папахе и в красных сафьяновых сапожках, отпля-
сывал лезгинку или киптаури — танец тифлисских кинто .
Наша дружба с Иосифом Абгаровичсм продолжалась. В 1913
году я как преподавательница математики поехала на съезд ма-
тематиков и естествоиспытателей в Тифлис. Остановилась в
гостинице, но мать Орбели, Варвара Моисеевна, предупрежден-
ная Иосифом Абгаровичсм о моем приезде, сраз) же перетащи
ла меня к себе Оттуда я и поехала с экскурсией в Ани. Экскур-
70
соводом по Ани был Иосиф Абгарович. Он подробно знакомил
все,х с историей древней столицы Армении, с устройством горо-
да, знаменитых стен, с музеем, организованным Н. Я. Марром
и им, И. А. Орбели, с найденными предметами, со статуей царя
Гагика.
— Вы уже были супругами?
— Нет,— ответила Мария Кероповна.— Я стала женой
Иосифа Абгаровича в 1914 году. В том году в зимние каникулы
мы большой компанией поехали в Финляндию в Лахнатьоки.
Туда же приезжал и Pv6ch Абгарович Орбели с Ольгой Вла-
димировной. Была чудная снежная зима. Кругом лес. Хозяева
предоставили нам и розвальни, сани, запряженные одной ло-
шадкой. Ездили мы далеко в лес. Иосиф Абгарович особенно лю-
бил править санями и умудрялся петь, а наш спутник Вачнадзе
(хороший баритон) всегда останавливал его, уверяя, что на
морозе он потеряет свой «прекрасный голос». Пансионат был
неплохой. Часто на обед к нам приходили Рубен Абгарович с
Ольгой Владимировной, поселившиеся где-то недалеко от нас.
Хорошо прошли зимние каникулы.
В 1915 году мы с Иосифом Абгаровичсм поехали в Крым, в
Симферополь, к моим родственникам. В Крыму он был впервые
Его сразу же заинтересовали древности, и потому мы отправи-
лись в Феодосию, где он копировал надписи с дверей армянской
церкви. Затем побывали в Старом Крыму, в знаменитом мона-
стыре «Сурб хач», где жил монах-отшельник, с которым Иосиф
Абгарович любил подолгх беседовать.
В 1916 году Иосиф Абгарович ездил в Ани, а я была в Уфим-
ской губернии, куда он мне писал о своих работах. Выписки из
этих писем я сдала Камилле Васильевне Гревер. Она, кажется,
передала их в кабинет Марра и Орбели Ленинградского отде-
ления Института востоковедения.
В 1917 году мы ездили в Тифлис, жили у Варвары Моисе-
евны. В повозке, запряженной волами (Иосиф Абгарович ездил
иногда верхом на лошади, а я на ослике), отправлялись мы от-
туда в армянские монастыри — Агарцин и Нораванк. Иосиф
Абгарович копировал там надписи с церковных стен и снимал
эстампажи.
Уехали мы из Петрограда в Тифлис в начале лета, а до того
переживали волнующие события революции. Иосиф Абгарович
живо воспринимал все происходящее. Все волновало его. инте-
ресовал ход развертывающихся событий В конце лета мы вер
иулись в Петроград
Жизнь усложнялась, ощущался недостаток в продук-
тах.
В 1918 году по ходатайству Горького и по предписании»
Ленина ученым дали пайки. Был недостаток в овощах. Я потхчи
ла небольшой участок на Васильевском острове около Смолен
ского кладбища Иосиф Абгарович вскопал целинх, noMoiai
71
мне работать и даже участвовал в очередном ночном дежур-
стве.
Орбели много работал над мокско-армянским словарем, за-
тем курдским, стал наборщиком в типографии Академии наук
Там набрал сборник задач Анания Ширакаци. Я как математик
проверяла содержание этих задач и их решение.
Иосиф Абгарович был человеком очень разносторонним:
будучи филологом и историком, ои интересовался и даже любил
математику, что сказалось не только в издании задачника Ши-
ракаци. Часто, когда я готовилась к очередным урокам, он ре-
шал и довольно трудные задачи.
Работал Иосиф Абгарович над собранным материалом все
годы исключительно интенсивно: тут были и рукописи, и слова-
ри, и статьи о храме Ахтамар, и многое другое. Рукописи и гран-
ки заполняли нашу маленькую трехкомнатную квартиру на
Одиннадцатой линии, дома сорок четыре.
Сюда часто прибегал, буквально прибегал, а нс приходил,
Н. Я- Марр, в особенности после поездки к баскам в Испанию.
Приходил и академик А. П. Карпинский, а также многие, тогда
еще молодые востоковеды — монголовед Владимирцев, японист
Елисеев и другие. Мы часто бывали у Марра и у Крачковских.
Из приезжей армянской молодежи бывал у нас особенно часто
Маки нцян.
В 1919—1920 годах был организован ГАИМК—Государ-
ственная Академия материальной культуры, в создании которой
значительную роль сыграл и Иосиф Абгарович Затем он начал
работать в Эрмитаже, в отделе Востока.
В 1937 году дружба наша продолжалась, хотя мы были уже
в разводе. Но он часто приходил ко мне, чтобы поделиться всем,
чем он тогда жил. Говорил, как всегда, очень пылко, порой разд-
раженно.
До Отечественной войны 1941 года продолжалась наша раз-
дельная жизнь. Но 10 сентября 1941 года Иосиф Абгарович пе-
ревез меня сначала в эрмитажный дом номер тридцать по Двор-
цовой набережной, а затем и в бомбоубежище, которое он
устроил для сотрудников Эрмитажа и их семей. Здесь, в бомбо-
убежище, я встретила жену академика Ивана Петровича Пав-
лова, Серафиму Васильевну с дочерью и невесткой. Иосиф Аб-
гарович трогательно заботился о семье великого физиолога.
Началась блокада. Я все время была при Иосифе Абгарови-
че. Паек уменьшался, Иосиф Абгарович сильно слабел, но про-
должал работать.
Приходилось думать, как поддержать его силы. Дом ученых
снабжал нас соевыми котлетами и супом из капустных листьев.
«Листья поливали каким-то маслом — это часто бывало тре-
тьим блюдом Дома, кроме небольшого количества толокна, ни-
чего не было, и это оказалось лакомым блюдом.
Однажды с корабля, стоявшего на Неве у Зимнего, какой-то
72
моряк принес Иосифу Абгаровичу два крутых яйца и пакетик
сахарина. Как-то я купила столярный клей, сварила желе. Ели,
но с некоторым отвращением
Иосиф Абгарович позаботился и о семье Султан-Шах. В бом-
боубежище жили Сусанна Ильинична, Анна Павловна и Бе-
лочка. Секретарь Левона Абгаровича Орбели — Гаянэ Павлов-
на тоже нашла приют в бомбоубежище. Однажды она принес-
ла из Физиологического института кусочки собачьего мяса. Сде-
лала из них нечто вроде бефстроганова, а Иосифу Абгарович)
сказала, что это из бычьего мяса, и он съел. Но силы его все
слабели.
Люди умирали, наступал самый страшный месяц — январь.
Иосиф Абгарович в стационар не ложился. И вот к 31 декабря
1941 года оставшимся в Ленинграде академикам выдали не-
большой паек бутылку вина, два килограмма муки и бутылку
постного масла.
Справили встречу Нового, 1942 года. Иосифа Абгаровича
настойчиво уговаривали покинуть Ленинград, но он и слышать
не хотел об этом. Он не хотел и не мог расстаться с оставшимися
с ним сотрудниками, с ценностями Эрмитажа, хотя самые
ценные вещи были отправлены двумя эшелонами в сентябре и
октябре 1941 года. Он твердо верил, что Ленинград не сдадут.
Силы его заметно слабели. Маленький паек и хорошее отноше-
ние заведующей магазином Елисеевой (гастроном номер один)
поддерживали наши силы. Она мне подбрасывала то свечку (в
январе прекратилась подача электричества), то баночку ком-
пота, а иногда и небольшую плитку шоколада.
8 марта 1942 года был день рождения Иосифа Абгаровича —
ему исполнилось 55 лет Решили отпраздновать. Приготовили
подарки. Из собранных спичечных коробков быпа сделана
большая коробка, куда вложили пятьдесят пять коробков спи-
чек. Из пайковой муки Мария Павловна Султан-Шах испекла
лаваш. Ни вина, ни закусок — те же соевые котлеты По счаст
ливой случайности в Доме ученых дали два куска пирога с не-
известно какой начинкой. Собрались семья Султан-Шах, бли-
жайшие сослуживцы Иосифа Абгаровича, находившиеся тогда
в бомбоубежище. Было тепло и уютно.
Жизнь в бомбоубежище продолжалась. Вскоре перестал ра-
ботать водопровод, да и свет давали урывками. На этот случай
Иосифом Абгаровичем были выданы церковные свечи из цар-
ской церкви в Зимнем дворце.
В убежище многие, особенно мужчины, стали умирать. Тог-
да убежище сначала переместили в другие подвальные помеще-
ния, а потом и вовсе закрыли. Когда мы перебрались наверх, в
комнату с полукруглым окном на Неву, I С. Верейский написал
всем известный портрет Иосифа Абгаровича, сидящего за пись-
менным столом,— ослабевшего, сильно похудевшего.
Сильные морозы, начавшиеся 1 октября 1941 года, длились
73
до29 марта 1942 года. Бомбежки уступили место беспрерывному
и все усиливающемуся артиллерийскому обстрелу, начавшемуся
8 сентября 1941 года.
Поддерживались небольшим пайком и так называемыми обе-
дами из Дома ученых. Приходилось мудрить, чтобы чем-то на-
кормить Иосифа Абгаровича. Наконец, было решено в конце
марта выехать в Армению, в Ереван. К этому времени фашистс-
кие войска топтались на месте, и Орбели был уверен, что защит-
ники Ленинграда выстоят.
Накануне отьезда впервые из стационара Эрмитажа принес-
ли настоящие мясные котлеты с гарниром для восьми человек,
которые отъезжали 31 марта.
29 и 30 марта настала оттепель. Ладожское озеро покрылось
водой, но 31 марта снова подморозило и когда наш автобус,
отъехавший в два часа дня от подъезда Эрмитажа, оказался на
гладкой поверхности озера, оно сверкало как зеркало.
Через восемь часов мы прибыли в деревню Лазаревну. Оста-
новились в небольшой избушке. Сразу пришли врачи осмотреть
приезжих. Иосиф Абгарович и Борис Борисович Пиотровский
были особенно слабы.
Выдали клюкву, черный хлеб, много каши, политой маслом,
и шпик. После голодовки к такой пище пришлось приступать с
осторожностью. Прожили здесь три дня, спали все восемь чело-
век на полу. Несколько раз бомбили. Через три дня подали пас-
сажирский поезд, к которому мы подъехади поздно вечером на
розвальнях.
В вагоне нас, эрмитажевцев, было восемь человек: писатель
Шишков с женой, еще один писатель, знаменитая Ваганова со
своей ученицей, мать Н. К. Черкасова с дочерью и два молодых
проводника, вернее, проводник и проводница.
Ехали двадцать восемь дней, наш вагон был прицеплен к
поезду с несколькими теплушками. Ехали на Сталинград и
Джульфу. По дороге на больших станциях вагон наш встреча-
ли. Иосифу Абгаровичу приносили различную еду. Еды было
достаточно, гем более что уже при выезде из Лазаревки Иоси-
фа Абгаровича и всех с ним ехавших в вагоне снабдили сгущен-
ным молоком, шоколадной массой, колбасой, рыбой, печеньем.
Силы у Иосифа Абгаровича очень быстро восстановились.
Все повеселели. Стали даже петь. Во всем участвовали и наши
молодые проводники. По дороге нам повезло. За пару чулок уда-
лось получигь ведро картошки. Сварили ее, эта еда показалась
особенно вкусной.
Так хорошо мы доехали до Сталинграда. В Сталинграде
обедали в гостинице.
В Баку Иосиф Абгарович и Борис Борисович Пиотровский
пошли побриться, привести в порядок свои заросшие головы.
Нас переселили в другой вагон, так как колея была уже более
узкой.
74
Ехали до Джульфы мимо иранской границы В Джульфс
произошел довольно забавный случай. Приехавшие из Еревана
в Джульфу встречать Иосифа Абгаровича были поражены, что
с Иосифом Абгаровичем нет детей, которых, судя по полученной
телеграмме, Иосиф Абгарович вывозит из Ленинграда.
И вот Ереван. Иосифа Абгаровича встречают, везут в гости-
ницу «Интурист». Торжественный завтрак с речами.
В Ереване Иосиф Абгарович по поручению ЦК Армении на-
чал большую организационную работу по созданию Армянской
Академии наук, президентом которой он был избран единоглас-
но. Работы чрезвычайно много, но не забываются театры и кон-
церты. Все Иосифу Абгаровичу интересно в родной Армении.
В первые же дни приезда для Иосифа Абгаровича был устроен
концерт с армянскими танцами и пением. Боже мой, как он
был тронут’
Я переселяюсь из «Интуриста» в комнату Дусик Михайлов-
ны Ротинян. Иосиф Абгарович и приехавшая из Ташкента
К. В. Тревер часто приходят к нам заниматься. Уютно. Мы с
Лусик Михайловной печем оладьи, в перерывах между работой
угощаем. Я занимаюсь своей математикой, проверкой тем для
выпускных экзаменов русских школ Армении. Работала я тогда
в гороно Еревана, методистом.
В 1944 году Иосиф Абгарович уехал в Ленинград. В октябре
1945 года переехала в Ленинград и я. Иосиф Абгарович
помог мне поселиться в новой квартире по Дворцовой набереж
ной, номер тридцать. Встречи, дружба с Иосифом Абгарови-
чем не прерываются
В 1946 году жена Иосифа Абгаровича Антонина Николаев-
на подарила ему7 сына Митю. Я чаще бываю у Иосифа Абгаро-
вича: он просил следить за уроками Мити. Именно следить, так
как Митя был настолько самостоятелен, что помогать ему не бы-
ло нужды. Больше всего Митя любил добиваться цели самостоя-
тельно — это черта отца.
Годы шли. Большая административная деятельность и ра-
бота по завершению неоконченных трудов подорвали силы
Иосифа Абгаровича. Работа почти без отпусков, если не считать
поездок в Армению, Иран, Лондон, в Нюрнберг, на процесс.
2 февраля 1961 года Иосиф Абгарович скончался.
ДВЕ жизни
Начало знакомства Камиллы Васильевны Тревер и Орбели
совпало с избранием Иосифа Абгаровича членом Академии
истории материальной культуры, с возложением на него обя-
занностей ученого секретаря. Заседавшая в августе 1919 года
особая Всероссийская конференция тогда же избрала председа-
телем Академии Н Я Марра.
75
Учителю и vhchukv вместе пришлось руководить Академией
«для археологического и художественно-исторического научно-
го исследования вещественных как мону ментальных, так и быто-
вых памятников, предметов искусства и старины и всех вообще
материальных культурных ценностей, находящихся в пределах
Российской Социалистической Федеративной Советской Рес-
публики». В выработке Устава Российской Академии истории
материальной культуры (РАИМК) Орбели вместе с Марром
приняли самое активное участие.
Три отделения входили в Академию: этнологическое, архео-
логическое и историко-художественное. Академик А. Е. Ферсман
и Б. В. Фармаковский взяли на себя руководство институтом
археологической технологии. Отделения, в свою очередь, были
разбиты на так называемые разряды. Во втором отделении
Иосиф Абгарович возглавил раздел Армении и Грузии, а в
третьем — раздел искусства этих народов.
До того как Марр выступил с основными положениями
«нового учения о языке», Иосиф Абгарович оставался одним
из ближайших помощников Марра как историка и филолога.
«Новое учение о языке» внесло охлаждение в их отношения.
Дело дошло до того, что Орбели, осенью 1921 года избранный
членом Яфетического института Академии наук, уже в марте
следующего года почувствовал невозможность смириться с
господством канонизированного «нового учения» Марра, ушел
со штатной работы и разорвал всякие отношения с институтом.
С годами отчужденность между учителем и учеником все
росла, причиняя Иосифу Абгаровичу глубокие страдания. А ког-
да в Ленинградском университете стали сокращать преподава-
ние языков и филологических дисциплин, он и здесь не изменил
своей непримиримой к несправедливостям натуре. Подав аргу-
ментированное заявление о недопустимости такой практики,
он расстался в 1931 году с должностью заведующего кафедрой
истории материальной культуры Востока в университете, с одно-
временным уходом и из Академии истории материальной куль-
туры.
Однако то обстоятельство, что он не разделял взглядов
своего учителя в области лингвистики, отнюдь не означало
отрицания выдающихся заслуг Марра-востоковеда. В 1934—
1935 годах Орбели выступил со статьями «Блестящая страница
в истории археологии» и «Н Я. Марр как археолог», отдавая
должное крупным заслугам маститого ученого и не боясь на-
влечь за это опалу п на себя,— еще одно свидетельство непод-
купной честности Орбели перед самим собой. Трудно вспоми-
нать невеселую пору огульного охаивания всех заслуг Марра,
когда развернулись безудержные «дискуссии» по вопросам
языкознания и «проработка» последователей его учения. «Лес
рубяг — щенки летят!..» — пытались оправдать себя рьяные
критики.
76
День 14 октября 1950 года запомнился старым сотрудникам
Государственного Эрмитажа. Помнят они и смелое, принци-
пиальное выступление своего директора на заседании ученого
совета, посвященном вопросам языкознания. «При подлинно
научном использовании все то. что Марр написал правильно!о
об отдельных филологических вопросах и о семьях языков, помо-
жет опровержению того, что внесло в наше сознание ошибочное
«новое учение» Марра,— твердо заявил Иосиф Абгарович —
А снять портрет Марра, объявлять Марра «голым королем»
это для тех, кто недавно визгливо возвещал о непогрешимости
Марра, конечно, легче всего!.. Я называл, называю, буду и
впредь называть себя учеником Марра, и это без кавычек Пока
Н Я Марр был жив и доступен для моего общения с ним. я
выполнял долг ученика — долг, которому меня обучил сам
Николай Яковлевич,— исправлять ошибки учителя. Я это делал,
пока между нами не встала непреодолимая стена. Самая тяже-
лая потеря — потеря учителя. Я ее испытал, но, к счастью, вре-
менно, потому что в последние три-четыре месяца своей жизни
Марр вернулся к своему прежнему отношению к лингвистичес
кой науке». Далее Орбели с возмущением отмстат утверждения
о существовании какого-то культа Марра в стенах Эрмитажа:
«В Эрмитаже было другое— глубокое уважение к его действи-
тельным заслугам. Да, иногда оно принимало формы некрити-
ческого отношения к Марру. Но одновременно бывало и разно-
гласие в определенных вопросах, желание защитить его от него
самого. Лично я принимал от Марра лишь то, что сам лично
проверял и считал правильным, и э т о м у меня научил
сам Марр».
Вскоре после этого выступления И. А. Орбели был снят
с поста директора Эрмитажа.
...Но давайте вернемся ко времени знакомства Тревер
и Орбели— к началу 1920 года, когда Иосиф Абгарович
пригласил Камиллу Васильевну на работу в редакционно-
издательский отдел Академии. В условиях, казалось бы, не-
преодолимых трудностей развернулась неуемная по разма\\
деятельность энтузиаста нового строя Иосифа Орбели.
— В послереволюционные годы,— говорит К. Юзбашян.
исключительно велики были заслуги И. А Орбели на редакци-
онно-издательском поприте. Обязанности редактора были зна-
комы ему давно. Став ученым секретарем Восточного отделе-
ния Русского археологического общества, он с XXII тома (вып
3—4) редактировал его всемирно известные «Записки Это
была исключительно ответственная работа — приходилось
иметь дело с набором на десятках восточных языков. А. И. Орбе-
ли был также редактором нескольких томов «Христианского
Востока». В мае того же 1920 года Иосиф Абгарович был избран
заведующим издательством РАИМК и редактором его издании.
Здесь его специальные знания оказались попросту неоценимы
ми. Выше говорилось, что, приступив к публикации армян-
ских надписей, Иосиф Абгарович стал проявлять интерес и к
типографскому делу: весь 1917 год он работал наборщиком
по шесть часов в день. В полной мере овладев новой специаль-
ностью, в качестве показательной работы он представил наб-
ранный им собственный труд: «Задачи и решения Анания Ши-
ракаци, армянского математика VII в.». Эта небольшая книжка
набрана и сверстана с исключительным вкусом и изяществом.
Работал И. А. Орбели в образцовой академической типогра-
фии, которая была основана в 1728 году и славилась на весь
мир богатством своих шрифтов, особенно восточных; в разнооб-
разии последних можно убедиться, выборочно перелистав
отдельные тома тех же «Записок Восточного отделения». Харак-
терно, что, помимо русских ученых, в академической типогра-
фии печатали свои труды и зарубежные востоковеды.
Издательская деятельность И. А. Орбели приходится на
годы разрухи, когда осуществление изданий, в особенности
научных, порой наталкивалось на непреодолимые трудности.
Характерным документом этого времени представляется, напри-
мер, синяя вкладка в № 13 «Известий Академии наук», вышед-
ших в 1918 году. «Настоящий № 13 «Известий» Российской
Академии наук не мог быть своевременно выпущен за неиме-
нием бумаги, а также и вследствие остановки печатных ма-
шин из-за отсутствия газа и электрической энергии для моторов.
Редактор (Непременный секретарь и академик) С. Ольденбург.
23(10) октября 1918 г.». И в этих условиях, когда чувствова-
лась острая нужда не только в бумаге и электроэнергии, но и в
квалифицированной рабочей силе, И. А. Орбели собрал неболь-
шую группу научных работников, обучил их наборному делу
и тем самым обеспечил своевременный выход первого тома
«Известий Российской Академии истории материальной культу-
ры».
Чтобы в этом убедиться, достаточно познакомиться с выход-
ными данными первого тома: «Текст этой книги напечатан в
Российской Государственной Академической типографии. Наби-
рали под руководством метранпажа М. Г Строльмана и при
его участии А. В. Кораблев, а также ассистенты Академии
К- В. Тревер (I—8, ЮЗ—117, 217—222), Б. Г. Крыжановский
(9—16, 95-102, 238—240) и Ф. Ф. Гесс (73—76, 379), научный
сотрудник Академии Г. И. Боровка (169—172, 380), управ,
делами Академии В. А. Миханкова (164—168) и член Академии
И. А. Орбели (118—120)...» («Известия РАИМК», т. I, 1921.
стр. 404).
Так научные сотрудники преодолевали трудности тех лет...
— В те годы,— продолжал К. Юзбашян,— И. А. Орбели
не только редактировал «Известия РАИМК», «Записки
РАИМК», «Труды Нумизматической комиссии», но и прини-
мал самое деятельное участие в делах типографии, доставал
78
машины, обеспечивал панки рабочим и так далее, стремясь
вернуть кадры квалифицированных работников и воспрепят-
ствовать тому, чтобы академическая типография была обезли-
чена. Ему удалось добиться перевода типографии в ведение
Академии наук и Академии истории материальной культуры,
чю помогло сосредоточить все внимание на выполнении специ-
альных заказов, соответствующих ее профилю: ведь деятель-
ность научного учреждения, по краиней мере в области гумани-
тарных наук, немыслима без своевременного выхода печатной
продукции — отражения полнокровной жизни научно-иссле-
довательской ячейки. В 1921 году Иосиф Абгарович был избран
обеими Академиями директором типографии и до 1922 года
безвозмездно исполнял все обязанности, связанные с этой
должностью.
И. А. Орбели был одним из тех деятелей, которые в годы
революции обеспечивали жизнедеятельность (пусть в сократив-
шихся размерах) таких важных очагов науки, как Академия
наук и Академия истории материальной культуры.
В Кавказском кабинете (кабинете Марра и Орбели) хранит-
ся письмо от 22 марта 1922 года Непременного секретаря Ака-
демии наук С. Ф. Ольденбурга, где исчерпывающе характери-
зуется деятельность Орбели за этот период
Вот это письмо:
«Глубокоуважаемый Иосиф Абгарович'
Конференция Российской Академии наук в своем заседании
4-го февраля заслушала Ваш отказ от должности директора
Академической типографии Конференция единогласно постано-
вила выразить Вам глубокую ее благодарность за все. что сде-
лано для Академической типографии. Конференция хорошо
знает, что если эта, единственная в России по своему исключи-
тельному оборудованию. Типография не погибла во время рево-
люции, то этим русские ученые и. в первую голову, Академия
обязаны Вам. Ваша исключительная энергия и самоотвержен-
ность спасли это важнейшее орудие научной работы. Ученый
и знаток типографского дела, Вы как никто другой сумели
повести работу в Академической-типографии так, что она наби-
рала и печатала научные книги в то время, когда другие ти-
пографии не могли этого делать.
Позвольте и мне, как Непременному секретарю и Вашему
сотруднику по типографии, прибавить и свою личную благо-
дарность за ту неутомимую и дружескую готовность приходить
на помощь Непременному секретарю в деле академического
издательства, за частые ценные советы и указания по отноше-
нию х печатанию работ Академии
Глубоко и искренне Вас уважающий
Сергеи Ольденбург*.
79
И в последующие годы, занятый научной, педагогической
и научно-организационной деятельностью, Орбели делал все
от него зависящее, чтобы типография сохранила свое специфи-
ческое лицо.
Однако все, что нам известно о деятельности Орбели из
архивных материалов, со слов научных работников о периоде
организации типографского и издательского дела и о начале
знакомства и дружбы между Тревер и Орбели в голодном и хо-
лодном Петрограде вскоре после революции, нуждается в до-
полнении
Была весна 1967 года. Я вновь в Ленинграде, в квартире
Тревер. Шесть лет прошло с тех пор, как не стало Иосифа Абга-
ровича. Но жизнь и деятельность Камиллы Васильевны осенены
воспоминаниями о друге. Мне надо было шаг за шагом просле-
дить за их взаимоотношениями, за академической деятель-
ностью и за становлением научной мысли в Петрограде: ведь
иные, покинув Родину, пускались в долгий путь многолетних
страданий, часто без крова и работы по призванию то в одной,
то в другой капиталистической стране. Тепло становится на
душе, когда вспоминаешь, что большинство петроградских уче-
ных, и вместе с ними н Иосиф Орбели, всей душой приняли
новый строй и, забыв о сне, личных потребностях и отдыхе,
отдавали все силы делу развития науки в освобожденной
стране.
А кто же, если не человек, который делил с И. А. Орбели
все тяготы жизни, личные и академические, мог помочь мне
пролить свет на волновавшие меня вопросы?
И действительно, все то, что Камилла Васильевна рассказа-
ла и дала мне прочесть (переписку, дневники, отдельные запи-
си и замечания по тому или иному поводу, о стычках в дружес-
ких отношениях), я, конечно, не мог узнать ни в каких архивах
и воспоминаниях других современников. Доброе отношение
К. В. Тревер к задаче, которую я взял на себя, растопило лед
сдержанности, и все наши встречи протекали в атмосфере
полной искренности. В долгие часы наших бесед Камилла
Васильевна не только не принимала никого, но и просила не
беспокоить ее по телефону.
Первоначальное ее намерение представить взаимоотноше-
ния с И. А. Орбели лишь на фоне академической жизни начала
двадцатых годов, отодвинув личные отношения на второй
план, вскоре прошло. Да такой подход меня и не устраивал,—
я хотел видеть Человека, душу, его характер, его отличи-
тельные черты.
Камилла Васильевна пошла навстречу моим желаниям.
Она и сама убедилась, сколь ошибочно было бы судить и ценить
Орбели, исходя лишь из внешних проявлений его характера.
80
—...Вторник, 27 апреля 1920 года,— рассказывала Камилла
Васильевна,— навсегда остался в моей памяти
В этот день я впервые набирала в академической типогра-
фии. Иосиф Абгарович учил нас, группу научных работников,
наборному делу. Он был очень добр, терпеливо объяснял.
Набрала шесть слов: «Крыжановский Борис Георгиевич, Орбе-
ли Иосиф Абгарович» — и еще свою фамилию.
Идя вместе в Дом ученых, мы встретили профессора Ферсма-
на и начали уговаривать прочесть у нас доклад в следующую
среду. Он не дал окончательного согласия, но я попросила
Б. Г. Крыжановского убедить его.
Зашли к И. Я. Марру, передали ему адрес и бронзового
дельфина из витрины с охапкой подснежников. Он был очень
растроган, благодарил несколько раз.
Мне давно хотелось поговорить с Иосифом Абгаровичем
о кривотолках в связи с моей работой в издательстве и увлече-
нием типографским делом. Я постаралась дать ему знать, что
эти кривотолки меня совершенно не волнуют, но я хотела бы,
чтобы он понял меня до конца. Тут я запнулась, но все же доска-
зала, что в эту зиму я в личной жизни дошла до мертвой точки,
что работа в издательстве и Академии под его р\ководством
стала той живой водой, которая дает мне возможность напол-
нить жизнь новыми интересами. Поэтому сейчас Академия с ее
неотложными проблемами ценна для меня как отдушина. Иосиф
Абгарович внимательно выслушал меня и сказал, что он очень
хорошо понимает и эту «мертвую точку» (не вдаваясь в подроб-
ности), и роль Академии, и мое отношение к работе
Мне стало легко и хорошо, и я невольно вспомнила разговор
с одним из моих друзей.
«А вы не задумывались над тем, легко ли будет вам срабо-
таться с Орбели? — спросил меня этот не бескорыстный «добро-
желатель».— Ведь его не напрасно же прозвали «Громокипя-
щим Зевсом». .
«Вот с вами всеми мне часто бывает трудно, а с Орбели рабо-
тать я не боюсь! — вспылила я.— Когда я работаю или говорю
с ним, я вижу его до дна, a у вас дна и нс увидишь»
«Это почему^»— обиделся он
«А потому, что словечка в простоте не скажете, все рассчита-
но и взвешено... Дипломаты и конъюнктурщики».
Озадаченный моей репликой, «доброжелатель» умолк..
Камилла Васильевна не назвала мне имени этого «добро-
желателя» и не объяснила, чем была продиктована его забота
о ее душевном покое: тоненькая, нежная, голубоглазая блондин
ка, она в молодости вызывала искреннее восхищение и красо-
той, и тактом, и самобытностью нахчныч концепции
Дневник, 2 чая 1920 г. «Сегодня утром зашел в мой кабинет
Иосиф Абгарович с набитым портфелем, достал большую связ-
ку книг и рассказал, как он представляет себе мою будущую
81
научную работу: он хоче«, чтоб я занялась проблемами армено-
ведения, коюрые еще не нашли исчерпывающе!о истолкования.
Я начала рассматривать книги—среди них были сочинения
по истории Армении, мифологии и фольклору, словари и оттиски
отдельных статей. Он сказал, что очень надеется на ю. что я
«с присущей мне добросовестностью» (это ужасно мне понрави-
лось!) примусь изучать все наличные материалы, и закончил
заверением, что ei о время, знания и помощь всегда могу испо.ть-
зовать «безотказно», прямо так и сказал. Потом достал из
портфеля несколько фото! рафий бронзового канделябра и рас-
сказал, что этот канделябр доставил в Ани некий житель села
Нахичевань (Карсской области), когда Иосиф Абгарович рабо-
тал в Анийском музее. Он хотел, чтобы я изучила этот канде-
лябр, подыскала ему аналоги и написала статью. Весь день
ушел у меня на то, чтоб рассмотреть принесенные им кит и и
расставить их в моем шкафу. После работы я решила зайти
к сестре. Уже подходила к Биржевому мосту, когда меня догнал
Иосиф Абгарович со шляпой в руке и спросил — может ли он
пройтись со мной? В Петровском парке мы посидели па скамей-
ке, пока солнце не ушло за деревья. Он расспрашивал о том,
какое впечатление у меня осталось от принесенных им книг, и
когда я призналась, что слегка напугана перспективой прочесть
и переварить всю эту массу информации, он твердо сказал,
что верит в меня и что я доверие его оправдаю. Я спросила —
чем же объясняется такое доверие и даже расположение ко мне?
И он спокойно обьяснил: «Я привык судить о людях по первому
же впечатлению, и, во-вторых, вы напоминаете мне человека,
который был мне когда-то бесконечно дорог, которого я глубоко
уважал и уважаю...» (Я догадалась - он говорил о Бодуэн де
Куртенэ...)»
Дневник, запись от 3 мая: «Весь день были в thiioi рафии
работали. Иосиф Абгарович показывал нам, как перебивать
строки. Мы давали по очереди Иосифу Абгаровичу просматри-
вать набор, он очень терпеливо обьяснял, если что было непра-
вильно. Когда очередь дошла до меня, он похвалил. Поюм
преподнес всем по экземпляру академическою календаря и
записные книжки «собственного производства». Мы стали рас-
сматривать. чтобы покритиковать, но придраться ни к чему не
могли — очень уж элегантно. Потом он сказал, чго завтра я бу-
ду уже набирать связный текст, - наборщик разберет и подгото
вит для меня кассу, и прибавил: «Я хочу, чтобы первая ваша
научная работа была набрана вами!» Эго было так неожиданно
и так приято, что я растерялась и не смогла ничего сказать»
Запись в дневикс 5 чач. «Дружба с Иосифом Абгаровичсм
меня и радует и пугает. Странно то, чго у нас такие одинаковые
вкусы. Меня радует, что он с удовольствием слушает Вагнера,
увлекается эпосом и мифами, любит цветы и красоту вообще.
Немного пугают его вспыльчивость и импульсивность, привычка
82
не стесняясь говорить все, что он думает или чувствует. Вот,
например, вчера я ему что-то говорила, а он серьезно смотрел
на меня и вдруг сказал: «Я думаю, что среди женщин Академии
вы — самая, самая хорошая и самая красивая». Я так растеря-
лась, что только смогла спросить: «Значит, только «из женщин
Академии»?» А он засмеялся и ничего не ответил».
Дневник, запись 14 мая: «Показывая ему корректуру, я
сказала, что всем нам неприятно отнимать столько времени у
него в типографии, а он ответил, что это — радость для него.
Я увидела на столе незаконченные наброски и спросила, как
идет у него работа со статьей, о которой он мне говорил. Он
нахмурился и нехотя сказал: «Плохо работается последнее вре-
мя, состояние какое-то подавленное Не знаю, что со мною
творится... Я, кажется, люблю вас...» Я не помню, как выбралась
из кабинета».
Дневник. 16 мая: «Как я благодарна богу за этого чудесного
друга, внесшего свет в мою жизнь! Но он влюбился... А я сознаю
все определеннее, что Судьба дала мне радость быть другом,
закрыв передо мною радости матери и жены. Но я не жалею
умение быть другом — это великий и ответственный дар. Вернее,
я не должна была бы жалеть, но... Боюсь я, боюсь весны, ее
чар, боюсь, как никогда еще не боялась. Надо следить за каж-
дым движением души, надо каждый день очищать душу разу-
мом. Я не хочу страданий, а ведь каждое сильное чувство неиз-
бежно приносит страдание (мне ли не знать этого?!), а через
некоторое время... через некоторое время оно умирает... Не к че-
му скрывать от себя — ведь я понимаю, что кто-то стал мне
очень дорог. Нет, надо меньше думать об этом, не распускаться,
ведь у меня интересная работа!»
Запись в дневнике 18 мая: «Скандал в Академии, все в раст-
репанных чувствах! Утром был Н. Я. Марр, накричал на Сыче-
ва: оказывается, двое его сотрудников подали в Совет заявле-
ния об уходе, а Николай Яковлевич ничего об этом не знал .
Потом заседание в Совете, обсуждение вопроса об издательстве
и выборе заведующего. Николай Яковлевич (хмурый, ни на кого
не глядит...) предложил Иосифа Абгаровича, но железным
тоном предупредил: «Не баллотировать!» Я видела, как вспых-
нул Иосиф Абгарович... Ученый секретарь и Иосиф Абгарович
настояли на баллотировке. Иосиф Абгарович получил 20—за
и 3—против при трех воздержавшихся. Иосиф Абгарович сидел
весь красный, а после избрания вдруг схватил портфель и быст-
рыми шагами вышел, ни на кого не глядя. Я еле удержа ысь
от желания бежать за ним — такое оскорбленное и несчастное
выражение оыло у него, но что-то удержало все-таки меня.
Крыжановский же, который сидел передо мной, быстро обернул-
ся и взволнованно попросил меня пойти за ним
Я догнала Иосифа Абгаровича в коридоре и спросила,
почему он уходит А он еле выговорил: «Но это же недопусги-
«3
мо!.. Ну, зачем он диктует, кого выбрать?! В какое положение
ставит он меня, да и себя одновременно?! Я боялся, что он
может это заявить, места себе не находил, не зная, как предупре-
дить... Ведь я знаю, могу предсказать все, что он скажет или
сделает...» Мы долго стоя у окна, он немного успокоился;
говорили о Николае Яковлевиче, я спросила — какого он мнения
о своем учителе? А он сказал много лестного о Марре, сказал,
что еще недавно выпрыгнул бы из окна, если б это приказал
Николай Яковлевич, даже заранее зная, что убьется насмерть
Но, сознавая все огромные заслуги Марра, он не может и не
хочет закрывать глаза на его недостатки. Видно, ему опять
вспомнились все обиды плюс последняя, и он вдруг заявил,
что пойдет и откажется от поста заведующего. Тут уж и у меня
лопнуло терпение, и я довольно резко спросила, а разве по сути
дела Николай Яковлевич был так уж не прав? Кого же было
«выбирать», если не его, Орбели? Нет ведь здесь двух кандида-
тов, да и быть не может! Не стала слушать и, сухо кинув «До
свидания!», ушла, спустилась в сад Эрмитажа. Сильно пахло
сиренью, кусты изнемогали под тяжестью кистей. Пела где-то
за кустами пташка. Тишина, покой».
Запись без даты: «Был очень долгий разговор с Иосифом
Абгаровичем. Он подробно расспрашивал, что я успела прочесть
из материалов, которые он дал мне, что мне непонятно, что нра-
вится и что — нет. Я рассказала о глубоком впечатлении от
мифов армянского народа, сказала, что нахожу их глубоко
поэтичными и человечными, выразила свое восхищение их не-
повторимым своеобразием Он спросил, почему я ничего не гово-
рю о последней главе книги Моисея Корейского; признался,
что сам не может читать без слез этот потрясающий по своей
скорби плач патриота. Я перебила его, сказав, что когда я нача-
ла читать абзац, то уже начальные слова; «Плачу я о тебе,
моя страна армянская...» — потрясли меня, и я почувствовала,
что дрожу всем телом. Сказала о массе материала, заключаю-
щегося в «Истории» Моисея Хоренского.
Иосиф Абгарович сказал, что он мечтает написать исследо-
вание об армянском эпосе, но боится, что жизнь поступит так же
безжалостно и с этой его мечтой, как поступила с первой и
самой дорогой мечтой — довести до конца раскопки А н и и,
на основании добытых данных, написать фундаментальную
монографию об Анийском царстве Багратидов. У него стало
при этом такое несчастное лицо, что я не решилась продолжить
разговор.
Чтоб отвлечь его от печальных мыслей, я стала расспраши-
вать о намеченной поездке в Москву. Но он сказал, что не
представляет себе, как сможет так долго прожить, не видя меня,
что поездка в Москву без меня не сулит ему радости. А мне
захотелось внести диссонанс в его слова, и я с притворным
испугом спросила: «А как же с корректурами?» Он посмотрел
84
на меня с упреком и сказал: «Уж поверьте, что при всех случаях
я сумею прочитать и выправить мои корректуры.'..»
А еще добавил совсем тихо: «Ведь мне самому это издатель-
ство совсем не нужно. Оно нужно, в первую очередь, Академии,
нужно моим коллегам и будет нужно, я думаю, вам...» Мне ста-
ло стыдно, но я смолчала. Потом спросила:
— Иосиф Абгарович, вы как-то сказали, что строите планы
о какой-то совместной работе с Николаем Яковлевичем... Так
ли я вас поняла?
— Не совсем так,— покачал он головой.— Перед нами
встали некоторые сложные проблемы, связанные с Кавказом.
Но сейчас я представляю себе эту работу лишь в виде консуль-
таций,— хмуро сказал Иосиф Абгарович
После перерыва пошла поделиться догадкой насчет «водно-
го Антея» армянских мифов и еще в коридоре услышала громо-
вой голос — ну, просто львиный рык. Перед дверью — двое
сотрудников с перекошенными лицами. Я спрашиваю — в чем
дело, и мне шепотом объясняют — забыли переставить в витри-
не по его указанию, и Орбели «пушит» NN... Я вернулась к себе.
Через час заходит он ко мне, спрашивает — почему не зашла
к нему насчет мифа, как собиралась? А я прямо сказала, что
слышала, как он бушевал, ну просто как зверь... А он так пере-
менился в лице, такое стало несчастное лицо, что я поспешила
прибавить: «Но не просто з в е р ь, а ... милый зверь!» Засмеял-
ся, но был какой-то рассеянный и скучный весь день. Успокоил-
ся, когда я заговорила о Ванской экспедиции 1916 года, когда он
нашел большую стелу с клинописью на Ванской скале. Но под
конец стал опять каким-то рассеянным, часто умолкал, смотрел
в окно,— видно было, что горькая память об А н и не слабеет...»
Новая запись без даты. «Приближаясь к типографии, каж-
дый раз переживаю то, что, наверно, переживает человек,
возвращающийся домой, — радостное нетерпение,— и невольно
ускоряю шаги.
Как-то раз, когда у меня работа шла удачно, я начала
негромко напевать. Невольно поймала себя на том, что напеваю
из «Нибелунгов», и справилась у Иосифа Абгаровича: полага-
ется ли наборщикам напевать во время работы? А он серьезно
ответил, что это поощряется и что за это они получают надбавку.
Он проверил у всех набор, взял шляпу и вышел. Мы продолжали
работать. Вдруг через полчаса он вернулся, подошел ко мне
и озабоченно спросил: «Вы почему рассыпали набор?» Я впер-
вые набирала греческий текст, ошиблась, и пришлось рассыпать.
Но как он об этом узнал? Я спросила, и он объяснил, что на ули-
це почувствовал — у меня что-то не ладится. Я набрала заново,
показала ему свой подвиг, и он так хорошо сказал: «Если бы вы
знали, как вы меня радуете!»
После его ухода мне пришлось еще несколько раз рассыпать
набор, но я все-таки превысила норму (6000 вместо 4000!).
К концу работы вернулся Иосиф Абгарович и пошел меня про-
вожать. По дороге он долго молчал, потом спросил — очень ли
мне было неприятно, когда он рычал на NN. Я сказала правду:
что если хоть раз увидела свет в душе человека, то никакие
срывы не могут этот свет потушить. Он прикрыл глаза руками
и тихо сказал: «Если бы вы знали, Камилла Васильевна, как
вы мне дороги!» Я приняла это спокойно, но. чтобы сиять напря-
жение, опять заговорила о тепле, которое внесла в мою жизнь
дружба с ним. По дороге, чтобы отвлечь его, я заговорила о
том, как тоскую по верховой езде. Оказалось, что Иосиф Абгаро-
вич отчаянный лошадник, великолепно разбирается во всех
аллюрах верховых коней. Потом говорили о том, что каждый
человек и каждый пейзаж связаны с определенной музыкальной
темой. Иосиф Абгарович встрепенулся и рассказал про один
напев, который всегда ассоциируется у него с горным ланд-
шафтом в Девоншире. Я еще что-то рассказывала, когда он
поднял голову и резко спросил: «Неужели вы еще не встретили
в жизни человека, которого полюбили бы больше жизни?!»
Я молча покачала головой. «И вы никогда не хотели, чтобы у вас
был ребенок?» И, так как я молчала, он мягко сказал: «Если вам
не хотелось иметь ребенка от человека, который любил вас, то
вы никогда в жизни не любили. Неужели вы не способны лю-
бить?!» В полном молчании мы дошли до вокзала».
Запись в дневнике 2 июня 19'20 г.: «Тяжелое настроение.
Терзает сознание, что неохотно работаю, что дома только ночую,
приезжаю отчужденная, поглощенная своими переживаниями.
Наши не могут не почувствовать, что им достаются только крохи
моего внимания. Давит то. что в отношениях с Иосифом Абгаро
вичем я не могу определить даже для себя правильной линии
поведения. Ведь мне без него очень трудно и тоскливо, он для
меня как маяк. Но ведь и с ним все трудно, хотя его все время
жалко. Больно до слез, что он такой большой (и не только по
росту!), такой смелый, такой умный и всезнающий — и такой
неухоженный. Когда я вижу на нем несвежую сорочку и обувь
с латкой — сжимается сердце».
Запись в дневнике 9 июня: «Сегодня знаменательный день:
на заседании в Зимнем дворце будет обсуждаться вопрос об
организации Института живых восточных языков. Но после
заседания коллеги подходили ко мне и выспрашивали: «Вы по-
нимаете что-нибудь, Камилла Васильевна? Ведь Марр и Орбели
говорят диаметрально противоположное о сути Института жи-
вых восточных языков». Все эти разговоры сильно расстроили
меня.
Когда Иосиф Абгарович подошел ко мне и спросил, можно ли
ему проводить меня, я согласилась, но все не могла придумать,
как заговорить о том, что меня тревожило. Он посмотрел на меня
сбоку и с улыбкой сказал: «Я догадываюсь, что вы хотите мне
сказать. Вы знаете, как я люблю Николая Яковлевича и как
86
ценю его как археолога. Но я не могу любить его ошибки... а
переделать себя не в силах и не хочу. Вы меня можете звать не
«милым зверем», а «упрямым армянином»
Мне не захотелось спорить с ним, и я его спросила: «Есть ли
у него в роду примесь неармянской крови?» Он ответил: «Нет,
но у нас в роду уже давно намечается расхождение двух ветвей
по склонностям и предпочтениям: часть моих предков выбирала
военную службу, другая же — предпочитала область духовной
культуры. Представителями второй ветви были мой отец и дед,
за час до смерти еще писавший исследование (оно, кстати,
сохранилось в семейном архиве) Лично во мне сильно тяготе-
ние к обоим занятиям: слушая чудесные лекции Зелинского
и наслаждаясь дискуссией с Марром о раскопках, я мог почув-
ствовать желание поступить в драгунский полк кавалеристом
Без памяти люблю оружие, особенно холодное... А вот чего
терпеть не могу — так это болезненные проявления всяких
рафинированных чувств!»
Я поняла, что это сказано в пику мне, и заявила, что эти
«проявления чувств» зависят от настроения, а настроения зави-
сят от приятных или неприятных собеседников.
Иосиф Абгарович засмеялся и сказал, что человек, любящий
Грецию и ее культуру, где здоровье, красота и счастье — сино-
нимы, не должен так копаться в своих переживаниях.
Пикируясь так, мы дошли до вокзала. Он дождался, чтобы
подали загородный состав до моей станции — Удельной. Ото-
шел только тогда, когда поезд дернулся и стал набирать ско-
рость.
На другой день мы вышли вместе, но чуть не поссорились:
Иосифа Абгаровича возмутило, что я торопилась на заседание
переводческой комиссии. Когда вечером он пошел провожать
меня на вокзал, я почувствовала какой-то холодок. Я сказала,
что вспоминаю о той скале над Ванским озером, с которой ему
так захотелось спрыгнуть вниз, чтобы ветер свистел в лицо.
Иосиф Абгарович оттаял. Когда шли по Морской, он заговорил
о любимом мифе, об Антее, получающем силу от прикосновения
к матери-Земле
Рассказал и замолчал и вдруг повернулся ко мне: «А вы
знаете, Камилла Васильевна, что у нас. у армян, Антей-то
в о д н ы й! Богатыри армянского национального эпоса и зарож-
даются, и возрождаются от морской стихии или получают
волшебную силу от загадочных «молочных ключей». Я так и ох-
нула — ведь и меня при чтении заинтересовало это обстоятель-
ство, но я как-то не остановилась на нем...
Ставлю мысленно нотабене...
Во вторник назначено было заседание издательской комис
сии, разбирался конфликт сотрудника с редактором. Я поняла,
что вокруг Иосифа Абгаровича плетутся интриги, когда один
из руководителей Академии стал жаловаться мне, якобы с Иоси
ь
фом Абгаровичсм работать трудно, никогда не знаешь, как он
будет реагировать? Недаром его прозвали «Тайфуном»...
«Как вам не стыдно, его же так называют любя... Большин-
ство ученых, мастера и рабочие любят и ценят его. Вот интрига-
ны поэтому и норовят дать ему подножку! В конце концов, вы
и тва-три человека с вами — это же еще не вся Академия..
Если к издательскому делу будет продолжаться такое же отно-
шение, я немедленно уйду из комиссии!» Мой собеседник схва-
тил меня за руку и испуганно сказал: «Этого делать вы не долж-
ны. Вы нам нужны А Орбели мы удерживать не станем».
Я мысленно сосчитала до десяти, как меня научил Иосиф
Абгарович (что, кстати, ему самому не очень помогало!), и
раздельно проговорила: «В таком случае я подаю заявление об
уходе сегодня же!» И тогда этот тип испугался, стал уверять,
якобы в Академии никто не отрицает, что издательство и Орбели
давно слились в одно понятие. Заседание обошлось без конфлик-
тов Когда все разошлись, Иосиф Абгарович хитро спросил
меня- «Хотите я вам покажу сказку?» Достал из кармана паль-
то большой пакет и объяснил, что уже два дня хочет показать
мне, но все не удавалось, потому что надо было эту «сказку»
сперва показать другому. Я сказала: «Это меня обижает!» Он
засмеялся и стал рассказывать про далекую горную страну и
про ее царя, в которого вселился бес; бес этот был изгнан свя-
тым и вынужден переносить на спине глыбы камня для строи-
тельства храма Христу. Этот царь был вызван в Рим, там очаро-
вал Цезаря, который хотел было его свергнуть с трона, но потом
сменил гнев на милость и отпустил его с великими дарами. О том,
что этот армянский царь, которого звали Тиридат, построил для
своей сестры дивный летний дворец, простоявший пятнадцать
веков и вызывавший всеобщее восхищение. Но потом невежест-
венные люди выплавили свинцовые штыри, скреплявшие камен-
ные глыбы, и дворец рухнул... Тут Иосиф Абгарович развернул
бумагу, открыл коробку и достал из нее длинную фотографию
Я вскрикнула от восхищения: развалины Гарни и горы за ними,
и внизу пенящийся поток. Фотография была так невероятно
хороша, что у меня дух захватило. А Иосиф Абгарович смотрел
па мою радость и сам сиял Потом, когда он все объяснил и пока-
зал мне, выяснилось, что человек, которому он первому показал
свою «сказку»,— это наш сотрудник Честяков, склеивший части
фотографии.
Потом мы шли домой и говорили о разном (но не о себе),
и нам было хорошо. Коробку с фотографией я несла сама.
Запись в дневнике 18 июня: «Я выехала в Москву вместе
с Иосифом Абгаровичсм.
В день отъезда Орбели сказал: «Хотя сейчас у меня нет
никакой личной жизни, кроме той, о чем вы не хотите слышать. .»
Его рука тяжело опустилась на стол. И слова эти были сказаны
горько».
88
Потом они расстались. Орбели провожал Камиллу Василь-
евну до Троицкого моста. На вокзал не поехал. Она несла какие-
то цветы. «Не помню, кто их мне принес? Мелкие цветы на высо-
ких стебельках...»
Расстались, сказав друг другу «до завтра».
Запись в дневнике: «Через день мы прибыли в Москву.
Оставили вещи у вахтера Лазаревского института и пошли
в главное здание,— там обещали к вечеру дать нам приют
Вместе побывали на Сухаревке, купили хлеб, достали пшена
и несколько кусков сахару.
Пообедали в вегетарианской столовой на Мясницкой. Сиде-
ли на каком-то бульваре, говорили о жизни. Вечером ходили
гулять по маленьким улочкам. Я устроила себе «термы» (импро-
визированный душ) в коридоре, а Иосиф Абгарович сидел на
страже в столовой и охранял меня. За день были в разных
концах Москвы по академическим делам. Спали как убитые»
Запись от 10 июня 1920 г: «Иосиф Абгарович разбудил меня
стуком в дверь в 6 часов утра. На дворе было свежо и пусто
Били церковные колокола. Синее небо, и везде липы, цветущие
липы. Koi да подходили к Сретенскому бульвару, Иосиф Абгаро-
вич хотел схватить меня за руки и побежать. Я нахмурилась,-
мол, пусть только попробует... Но когда шли по бульвару,
не вытерпела и пошла, держась за его руку Еще одна ночь
позади...
Утром стали открываться ставни и окна. Просыпался город.
Мы пошли в Академию, в правый флигель квартиры № 6. Глав
ный подъезд был закрыт на замок. В квартире № 6 какая-то
женщина жарила блины. Кто-то кончал пить чай. Угостил и нас
Поговорили и решили переехать сюда.
На обратном пути чувствовали себя необычайно легко и
радостно Иосиф Абгарович преподнес мне красную розу.
Когда дошли до Армянского переулка, заглянули в форточ
ку общежития Лазаревского института. Там сидели ленинград-
цы. Хотелось есть, всю дорогу мечтали о пшенной каше
Иосиф Абгарович был не в настроении. Он решил, что лучше
было бы перейти жить в Лазаревский институт. Зашли в сал.
института — большой и старинный. Там было тихо.
В Академии узнали, что приходили члены Президиума
Московского Совета и опечатали все комнаты. Пошли к комен-
данту. Он снял все печати и вселил нас.
Распаковав вещи и устроившись, пошли в Сивцев Вражек
отыскивать одного из московских друзей. Узнали, что он в сана-
тории на Воробьевых горах Посидели на обратном пути r Алек-
сандровском саду. Говорили об Армении — Гарии, Гегарде и,
конечно, об Ани!
Наконец-то моя рука спокойно и уверенно лежала в руке
друга
Прошел еще один день в Москве Утром, когда я умыва
лась, в дверг> постучали, оказалось, что Иосифу Абгаровичу
надо видеть меня по важному делу: он выяснил, которая дверь
ведет в сад (ранее тщетно искал ее). Пошли в сад — там было
тепло и хорошо: сад совсем маленький, большие тенистые де-
ревья, посередине лужайка, вокруг — заросшая аллея. Стена
отделяет от улицы старинное крыльцо с наглухо закрытой
дверью.
Отправились в Исторический музей. Долго занимались де-
лами, беседовали с нужными людьми.
В музее стояли перед статуей Никэ, перед Афродитой. Иоси-
фу Абгаровичу особенно понравился из группы Ниобид юноша
с вытянутой вперед рукой и откинутой ногой — за стремитель-
ность. На нижнем этаже смотрели Микенское золото — вспом-
нили золотую таблицу. Зашли в Восточный зал.
Пошли в Дегтярный переулок к старым знакомым — докто-
ру Далю, где нас впервые за эти дни хорошо накормили.
До четырех часов ходили по двору. За день очень устали
На следующий день были у профессора Щукина. У него
любовались Мопэ. Пока были у Щукина, прошел ливень. Забыв
свои принципы, Иосиф Абгарович сорвал дивную ветку липы
для меня.
У берега Москвы-реки любовались чудным видом на Моск-
ву. Вернулись домой дико голодные. Решили не считаться с
холерой, купили лесной земляники и ели с опаской, но съели
всю.
Утром зарегистрировались на Моховой в канцелярии Акаде-
мии.
Вновь побывали и в музее, и в Академии.
Вторично были у Даля. Там — академически громкие разго-
воры. Ушли. Урвали время и вновь зашли в Исторический
музей, где долго смотрели Ванские экспонаты.
У искусствоведа Морозова любовались Монэ, Серовым и
Бенуа И неожиданно увидели «комнату» Грабаря (Морозову
многое простится за нее). Разузнали про Каретный ряд и пошли
в театр, где шла «Измена». В переднем ряду сидели кавказцы.
Когда вышли из театра, было свежо, пахло тополями. Иосиф
Абгарович вспомнил свое детство, родной Тифлис, район Соло-
лаки, где жили его родители
25 июня пошли па выставку икон, объяснения давал Гра-
барь. Поразила Владимирская икона,— три сияющих ангела
запомнились навсегда. Потом вместе побежали к Сумбатову.
Он дал Иосифу Абгаровичу книгу и надписал ее. Иосиф Абгаро-
вич и Сумбатов-Южин наперебой говорили о Кавказе.
По возвращении в Ленинград в тот же день направились
на заседание секции. Купили по дороге булочек, знали, что
дома нечего есть. Застали у себя двух наших ленинградцев
Развернулся взволнованный спор по поводу нежелания москви-
чей возвратить Эрмитажу его вещи Когда гости ушли, Иосиф
90
Абгарович опять заговорил об Армении, о Кавказском инсти-
туте.
На одном из академических заседаний Иосифу Абгаровичу
пришла мысль — издать совместно со мной вещи, привезенные
из Вана. Я поддержала эту идею. После заседания вместе с ним
рассматривали фотографию Афродиты, привезенную из Греции.
Сама Афродита — чудесная, прямо живая, но много ретуши
и ноги помяты.
В старой Академии среди хаоса и разгрома нашла свой
материал. Вечером Иосиф Абгарович притащил и ванские вещи
(прямо чудо,— как он себе спину не сломал? Ведь тяжесть-то
какая...). Вместе разбирали их, смотрели, обсуждали, как изда-
вать. Хорошо было.
Потом я вслух читала свою лекцию, а Иосиф Абгарович
слушал и критиковал. Это было интересно, но чуточку обидно.
В субботу 28 августа мы пошли в типографию. Я начала
набирать работу Иосифа Абгаровича
На следующий день — гарь, мгла — торф горел. Я ходила
искать ромашки, не нашла. Читала «Дон Кихота».
Утром 20 августа «Тайфун» принес мне охапку маков. Один
стал облетать,— он очень огорчился. «Что же делать —
осень!» — сказала я. «Не хочу осени! Хочу, чтобы с вами всегда
была весна!» — сердито остановил он меня.
Иосиф Абгарович пошел советоваться с Ольденбургом,—
он считал, что при сложившихся обстоятельствах ему надо
уйти из издательства.
Когда мы остались одни, я хотела было приняться за работу,
но он был в ужасном состоянии. И, так как разговор мог его
успокоить, я стала беседовать с ним Он говорил о том, что
бывают минуты, когда человек должен сам ставить вопрос о
своем добровольном уходе. Мне стало больно за него, тяжело
и порою непонятно. Ведь я относилась к нему как самый предан-
ный и бескорыстный друг, а большего доказательства дружбы,
чем этот откровенный разговор, я не могла себе и представить.
Но что-то тревожно стало на душе.
Возникло опасение, что я начинаю опять слишком подда-
ваться чувству. Это надо пресечь в корне! Надо работать, мень-
ше самокопания, надо радоваться жизни!
Перед уходом Иосиф Абгарович вдруг резко бросил'
«Выкиньте эти цветы, они завяли!» Я удивилась, но нс стала
спорить и вынесла цветы, хотя они еще не увяли «И лепестки
тоже, чтобы не видел их: они не мои, поэтому их не надо!»
Запись в дневнике 31 августа: «Утром Иосиф Абгарович
не зашел за мною в Академию. Я немного встревожилась, но
оказалось, что корректура трутов Марра задержала его в ти-
пографии. Потом он зашел за мной в Эрмитаж, и мы вместе
пошли обедать
После обеда я получила в подарок пол v распустившиеся
*)|
красные розы. Иосиф Абгарович опасался, что и они начнут
осыпаться и ему останется только одно — броситься в Неву...
В Доме ученых встретили Анну Ахматову. Иосиф Абгарович
познакомил меня с нею. Она все еще прекрасна, хотя несколько
поблекла. А улыбка у нее просто очаровательна. А потом было
заседание второго отдела: мы смотрели редкие фотографии не
существующих более армянских памятников. . Было очень инте-
ресно и очень больно...»
Запись 2 сентября: «Мы опять на вокзале. Я еду, Иосиф
Абгарович провожает. Стоя на параллельной платформе,
пригрозил, что посмотрит завтра, что я записала в этот день
в дневник».
Запись 5 сентября: «После напряженного трудового дня
вечером гуляли по Дворцовой набережной. Вышла луна, на
Неву от нее упала дорожка. Иосиф Абгарович рассказывал
забавные истории, и мы хохотали как дети.
Ежедневные приезды на работу и отъезды за город отнима-
ют у меня массу времени. Иосиф Абгарович сказал, что надо
подумать о комнате в Ленинграде. Меня эта идея очень обрадо-
вала.
Через несколько дней мы осматривали комнаты и квартиры
во флигеле Мраморного дворца; мансарды были в ужасном
состоянии, но одна квартира в две комнаты с окнами на юг
показалась сносной.
...Мы с Иосифом Абгаровичем были в Русском музее, когда
зашла речь о выборах нового президента. На обратном пути
стоял голубой туман, но когда мы шли по Биржевому мосту,
заполыхали молнии и загремел гром. Сухая гроза продолжалась
довольно долго. В парке мы немного повздорили, когда Иосиф
Абгарович рассказал, что весною предполагал, будто я неравно-
душна к Б. Г. (Крыжановский) Сначала я от души расхохота-
лась и даже прислонилась к дереву, чтобы не упасть. Но потом
в тоне Иосифа Абгаровича я почувствовала что-то оскорби-
тельное, замолчала и отвернулась, а на его вопрос, почему я
молчу, ответила: «О чем же говорить?! Я вас слушаю». «Милый
зверь» сразу весь съежился, замолчал. Оказывается, ему стало
обидно и больно, и он считает, что не заслужил такого тона
Вдруг упали тяжелые капли дождя и начался настоящий ливень
Я уговорила его бежать за мной и переждать ливень где-нибудь
на крыльце или в подъезде. Под аккомпанемент дождевых
струй мы объяснялись «Если бы не этот ливень, я ушел бы
с очень тяжелым чувством...» — признался Иосиф Абгарович.
На следующий день я в Эрмитаже приводила в порядок
расписки, рассортировала весь издательский архив, навела
идеальный порядок, и Иосиф Абгарович ушел заседать.
Вернувшись, он подробно рассказал об этом заседании.
Оказывается, он отвел две кандидатуры в присутствии выдви-
гаемых товарищей, указав па отсутствие у них своей точки
92
зрения («прямо в лицо сказал, что они будут качаться как
маятник, если попадут меж двух влияний!»). Высказавшись
до конца, сел и стал мирно раскуривать свою трубку. Желая,
видимо, сострить, Тройницкий заметил, что в Кременчуге очень
хороший цирк, и тогда Иосиф Абгарович добавил: «Да, я дога-
дываюсь, что фокс будет прыгать через браслетку, а хозяин
ездить на велосипедах. Вы, кажется, мечтали именно о таком
новом руководстве Академии, товарищ Тройницкин?..»
Но в конце беседы досталось на орехи и мне — он разбранил
меня за то, что я совсем не работаю над текстом своей следх кэ-
шей лекции»
Запись от 6 сентября: «Иосиф Абгарович (очень мрачный)
объявил, что давно пора навести порядок в издательских делах.
Говорил, что хорошо бы второй том «Известий» выпустить
8-го ноября.
Потом сказал, что собирается зайти к Марру Он с такой
любовью говорил о Николае Яковлевиче, что я была тронхта...
Потом начал расска бывать мне о том, что у него назревает
план создания музея печатного дела... На следующий день
утром в Академию не пришел, вызвал меня с заседания в Эрми-
таж. Сказал, что у Ольденбурга опять обсуждали всякие акаде-
мические и издательские дела. Со словами: «Сегодня 8-е сен-
тября, и мне надлежит преподнести вам что-нибудь специфично
типографское»,— галантно поцеловал мне руку и вручил най-
денную им накануне матрицу с гербом печатников. Когда я
собралась уходить домой, он таинственно сказал: Учтите, что
сегодня — день греческого языка, день «моря и островов». Я
ничего не поняла, только к концу дня обнаружила на своем сто-
ле под бюваром диапозитив Ванского моря (на котором был
виден остров, весь покрытый зарослями мака) с маленькой
армянской церковкой на косе».
Запись от 15 сентября. «В начале сентября обстановка в
Академии еще более осложнилась. В то время как Иосиф Абга-
рович, не жалея сил, утверждал почти на пустом месте ти-
пографское и издательское дело, чтобы ученые могли в более
или менее нормальных условиях выпускать в свет свои труды,
недоброжелатели зорко следили за ним. пытаясь раздуть каж
дый маленький его промах, превратить в предмет необъектив-
ного обсуждения вынуждая его уйти с поста, где они были не
в состоянии навязывать ему свою волю.
Я, конечно, была не совсем в курсе создавшейся обстановки,
сложившейся еще с весны 1920 года. Видимо, Иосиф Абгарович
и не хотел посвящать меня во все подробности, щадил меня.
И все-таки неприятности вокруг него нет-нет да давали
о себе знать, хотя он продолжал держать меня в неведении.
А я молча переживала, считая эту скрытность результатом
его недоверия к себе Но ведь не из любопытства я хотела знать
о причине его п юхого настроения, а чтоб хоть чем го помочь.
93
ведь этот человек мне стал очень дорог. Когда я, наконец не
вытерпев, пожаловалась ему на недоверие и скрытность, он
рассердился, сказал, что просто бережет меня от лишних вол-
нений, не хочет втягивать меня в свары. Но, видя, что его вспыш-
ка меня оскорбила и напугала, он сдержался и попытался
объяснить: мол, из моих слов он видит, что я ставлю его гораздо
выше, чем он заслуживает, а он хочет, чтобы я когда-нибудь
полюбила его со всеми его недостатками
...На следующий день единственной новостью, всех заинте-
ресовавшей и сплотившей, явился доклад Иосифа Абгаровича
о необходимости создать музей печатного дела и истории пись-
ма. В комиссию по организации этого музея вошли Ольденбург,
Тройницкий, Иосиф Абгарович и я.
Как-то раз во время работы в типографии Гесс и Иосиф
Абгарович стали рассказывать о своих гимназических продел-
ках. Хохотали ужасно. Потом он спросил Гесса, когда можно
будет открыть в музее древностей шкаф и достать фотографии,
которые спрятал там Я- Н. Смирнов. Гесс заявил: «Да хоть
сейчас!» — «Ну нет, сейчас мне хочется пойти проводить Ка-
миллу Васильевну — это куда интереснее!» — отмахнулся
Иосиф Абгарович. «Да ведь это вы каждый день делаете!..» —
поддел его Гесс.
Когда Гесс попрощался и ушел, я повела Иосифа Абгаро-
вича в Розовый зал. Он зажег люстры — и мы словно очутились
в сказке, в чудесном волшебном саду. При электрическом свете
мрамор выглядит еще лучше и вместе с мебелью и коврами
получается изумительно красочный эффект. Я не могла налюбо-
ваться шапкой Петропавловского собора на фоне серых туч.
Иосиф Абгарович стоял рядом, моя рука была в его руке. Я
чувствовала, что это — одна из вершин жизни. Мы вместе
подошли к окну Иосиф Абгарович рассказывал мне, о чем он
думает сейчас,— что переживает сейчас небывалый подъем,
чувствует себя достойным меня. Спросил, не боюсь ли я за на-
ши отношения? О нет, я не боялась! Ведь если наши отношения
дороги нам, тогда за них не страшно... У меня захватило дыха-
ние от того, что мы стоим на такой головокружительной высоте.
Тревожило лишь — хватит ли сил, чтобы подняться еще выше?
Иосиф Абгарович говорил о том, как дорого то, что дано нам,
что оно чудесно... Я сказала, что завтра мы должны оправдать
этот вечер, начать работать еще больше и увлеченней, что этот
вечер обязывает к высокому напряжению сил. Он сейчас же
согласился со мной, сказал: «В работе я вижу весь смысл моей
жизни!. » Когда мы собрались уходить, Иосиф Абгарович ска-
зал со смехом, что хотя мы сейчас спускаемся по Дворцовой
лестнице, но <га лестница ведет нас вверх. «Ведь есть же лест-
ницы, уходящие в небо! Наша уводит именно туда!» Перед тем
как выйти из Дворца, он поцеловал мне руку, благодаря за
этот вечер Были лужи, темень, но нас несло словно на крыль-
94
ях— и мы говорили, все говорили о нашем будущем мхзее
типографского дела... А я шла и думала о том, что единственны-
ми реальностями в жизни Академии являются издательская
работа и этот музеи — они вызваны жизнью и должны быть
созданы. Мы шли и говорили друг друг) о том, что старые и
молодые сотрудники понемногу меняют отношение к Иосифу
Абгаровичу, больше доверяют, откровенно говорят о своих
делах. Иосиф Абгарович рассказал, что известная нам обоим
особа сегодня дружелюбно и ласково смотрела на него и даже
задержала руку в его руке. Что пережила я в эту минуту —
описать не в силах.
Запись в дневнике от 15 сентября 1920 г.: «Утром следу юше-
го дня Иосиф Абгарович пришел спокойный и веселый, принес
опять анийские диапозитивы. Я вспомнила его вчерашние сло-
ва: «Надо было бы забыть этот вечер чудес, чтобы сохранить
его в памяти таким, каким он был, не вспоминая о нем...»
Обедала я с Гессом в кафе в клхбе. Эрмитажшики, видимо,
удивлялись, что я не с Иосифом Абгаровичем, а буфетчица
даже приняла Гесса за него. А вечером Иосиф Абгарович
рассказал мне, что он обедал с Хрущевой и тоже вызвал сенса-
цию в столовой. На следующий день мы пошли в музей древ-
ностей, но фотографий Гарии не нашли. Потом слушали инте-
ресный доклад Бакланова о Трапезунде. Утром я сказала
Иосифу Абгаровичу. что у меня просьба. «Да?» — пытливо
глядя на меня, произнес он Я попросила не целовать моей
руки до того, как я отменю запрет. Он перестал улыбаться
и задумчиво сказал: «Кто знает может быть, наша дружба —
нечто большее, чем мы можем предполагать...»
...Я дрожала от холода и взяла его руку, она была теплая
и понемногу согрела мою. Небо быстро очищалось от туч. Мы
шли под звездами. Я вспомнила про осень, вспомнила ноябрь
1915 и 1919 годов и вздрогнула. «Помогите мне пережить но-
ябрь!» — попросила я. «Я хотел бы помогать вам всю жизнь!» —
ответил он.
Пришли на вокзал; пока ждали загородного поезда, говори-
ли о пустяках Уже давно Иосиф Аб1арович меня называет
«Камушком» (это из-за цвета глаз — он уверяет, что у меня
они бирюзовые) и сейчас опять вспомнил об этом прозвище».
Запись О1 16 сентября: «Сегодня в издательстве Иосиф
Абгарович показывал нам анийские снимки, все громко востор-
гались. Он стыдил нас за то, что мы не любим «Капитанскую
дочку» Пушкина Говорипи о музыке, операх и балете
ЛАне отдельно решительно сказал, что ему уже не о чем
говорить с известным мне человеком, но не хватает мужества
порвать, потому что боится за него, и потом — все-таки есть
еще радость в отношениях На это я ответила, что в нем мало
эгоизма в самом высшем смысле. Что я уходила от люден рати
Себя, когда становилось тяжело, уходила, не ожидая полной
95
смерти отношений, чтобы сохранить воспоминания неомрачен-
ными... Он молчал, а потом, когда мы дошли уже до мостика че-
рез Ждановку, объявил, что хочет перейти на другую работу в
Академии. А когда я испуганно спросила, неужели он решится
оставить издательство, он ответил: «Издательство — это вы,
а вас я никогда не оставлю!» — и улыбнулся».
Запись 29 сентября: «Из окна Эрмитажа Иосиф Абгарович
и я любовались дивным видом: на фоне багрового заката силуэт
Петропавловской крепости, спокойная Нева и скользящие по
воде пароходы. На мосту — северное сияние с зелеными верти-
кальными лучами. Потом засияла луна. Иногда казалось, что
это — декорация итальянской оперы...»
Запись 30 сентября: «Утром Иосиф Абгарович принес мне
первую корректуру работы о Марьевском кургане. Мы ее деталь-
но обсудили. Позже я работала в Эрмитаже, потом мы вместе
пытались отыскать скифские вещи в старой Академии, причем
я неожиданно установила взлом одного из шкафов Беспорядок
царил везде отчаянный, но это, видимо, здесь никого не сму-
щало.
Потом он передал мне самое большое красное яблоко,
вручил десертный нож и попросил разрезать яблоко и дать ему
половину. Не подозревая подвоха, я выполнила просьбу. Тогда
он торжественно поднял высоко над головой половинку яблока
и воскликнул: «Будьте все свидетелями — сия дама подтверж-
дает в вашем присутствии, что согласна быть моей возлюблен-
ной и женой!» Послышались удивленные восклицания и требо-
вания объяснить заявление. И тогда Иосиф Абгарович сказал,
что в старину претендующий на руку н сердце красавицы прино-
сил ей красное яблоко и нож; если она разрезала яблоко и
возвращала ему половинку, это было торжественным подтверж-
дением согласия выйти за него замуж...
Раздался громкий смех присутствующих. Надо мной стали
смеяться, что я дала обвести себя вокруг пальца.
После ухода гостей Иосиф Абгарович достал из портфеля
анийские открытки, перевод книги о кавказских албанцах
Мовсеса Каганкатваци, фотографию Афродиты и Ванской сте-
лы. Мы с ним просмотрели корректуры, выбирали, с каких
анийских фотографий заказать диапозитивы к его докладу об
Анн.
Иосиф Абгарович начал просматривать корректуру изда-
тельского дневника, засмеялся и заявил: «Никогда не подозре-
вал, что у вас столько юмора! А затем я вычитал тут одно (толь-
ко не сердитесь и скажите, разве это не так?), вычитал... неожи-
данную нежность к себе». Я удивилась и спросила — где? Он
сказал, что это неуловимо, но чувствуется. Выглядел Иосиф
Абгарович усталым.
Объяснил это реакцией после издательских треволнений
Но сказал, что ему у нас в Удельном необычайно спокойно и
96
хорошо. Просил меня завтра не приезжать в город, хотя он
многого лишается в такие дни, да и работать ему труднее. Неко-
му диктовать и не с кем советоваться относительно статьи, кото-
рую он обещал поместить во втором выпуске «Известий».
Потом Иосиф Абгарович сказал, что он счастлив тем, что
у него есть такой друг, как я — его «бирюзовый камушек»,
и пожаловался на то, что я иногда без причины обзываю его
«Зверем» и еще «Тайфуном». Под конец смотрели рукописи,
которые Иосиф Абгарович собирается издавать, фотографии
миниатюр и коллекции».
Запись в дневнике от 27 сентября: «Иосиф Абгарович при-
шел па работу с синяками под глазами и ноющей печенью.
Прочел мне рукопись своего доклада. В конце работы заявил,
что едет со мной в Удельное, так как мало были сегодня вместе.
Из окна вагона впервые увидели, как аэроплан выделывает
«мертвые петли». Было страшно за летчика.
После обеда вышли посидеть на балконе Видно, и он любит
во время разговора смотреть в глаза собеседнику, а я, разгова-
ривая с ним, взяла в руки вышивание. «Бросьте шить. Каму-
шек,— я не вижу ваших глаз! — резко сказал Иосиф Абгаро-
вич.— Вы уж меня извините, это к вам, конечно, совершенно
не относится, но ведь только подлецы, разговаривая или пода-
вая руку, отводят глаза!» Я засмеялась — и отложила шитье.
Пили кофе вдвоем. Говорили о «Золоте Рейна» Вагнера.
Иосиф Абгарович просил сыграть его начало. Зажгли свечу,
проиграла Он сидел молча, о чем-то глубоко задумался.
Уже вечерело, надо было поспеть к поезду, но Иосиф Абга-
рович не двигался. Вдруг сказал, что хочет задать мне вопрос,
на который я должна ответить. «Спрашивайте!» — «Вы хотите,
чтобы я вас любил?» Я ответила, что не понимаю, какой смысл
он вкладывает в эти слова, поэтомч не знаю, что ответить. Он
нахмурился, резко сказал: «Тогда скажу я сам — вам приятно,
как я к вам отношусь*4 Я не говорю, что люблю как-то необыкно
венно, а именно так, как есть». Подумав, я ответила: «Ну,
должна сознаться, что это «приятно» не всегда в вашем смыс-
ле».— «Бывает, значит, и неприятно?» — нахмурился Иосиф
Абгарович. «Да, ведь я боюсь привязанности. У меня легко на
душе только тогда, когда я знаю, что я внутренне свободна; что
если мне вздумается сегодня провести черту, я завтра уже могу
жить отдельной жизнью...» Иосиф Абгарович вздохнул, но я
все-таки договорил Л: «Если же я вдруг почувствую, что это
сильнее, чем я хочу, что я начинаю зависеть...» — *1о вы уйде-
те?!» — настороженно спросил он. «Да, уйду. Я нс могу жить,
чувствуя, что я не свободна».— «Да, это я знаю! .»— горько
сказал он.
В полумраке лицо его показалось мне очень бледным. Было
очень поздно. Я напомнила, что надо спешить к поезду. Он
ушел. А я открыла окно и стала прислушиваться к гудку: беспо-
1А Хрзуманян
9“
коилась — успеет ли и как у него с сердцем? Ведь оно у Иосифа
Абгаровича больное. .»
Запись в дневнике: «29 сентября 1920 года обычный для
меня день. Перед докладом Иосиф Абгарович волновался,
не было у него на этот раз привычного подъема. Но говорил
хорошо — строго, ясно и ярко Меня поразили диапозитивы —
так они были впечатляющи! Вообще доклад был удачным, но
не «орбелиевским» — не совсем в его духе.
Тронуло меня то, что, несмотря на волнение, Иосиф Абгаро-
вич отметил, что у меня красивый костюм и очень мне идет.
В Москве Иосиф Абгарович считал меня чуть ли не толстушкой
и теперь был приятно поражен тем, что я совсем тоненькая.
Стройность Иосиф Абгарович ценит больше всего в женщинах,
любит вообще людей худощавых».
Дневник. «В середине октября у Иосифа Абгаровича назна-
чена была встреча с президентом Академии наук академиком
Карпинским, но он решил пойти на встречу вместе со мной.
30 сентября с Иосифом Абгаровичем что-то стряслось: ем\ было
явно не по себе, он метался по комнате, не мог и минуты усидеть
на одном месте. Я просто не знала — чем ему помочь. Решила
не отпускать его одного, пойти с ним в типографию.
Пока я правила корректуру своей статьи о бронзовой ножке
канделябра, незаметно прошло около двух часов. Но я увлек-
лась и работала, не думая о времени.
У Иосифа Абгаровича настроение улучшилось— в типогра-
фии он всегда быстро отходил
Когда мы вышли из типографии, Иосиф Абгарович спро-
сил:
— Камилла Васильевна, ведь вы никогда не чувствуете
зависимости от меня?!
Я не сразу ответила, что боялась этого, но теперь не боюсь,
потому что сильна, получив эту силу от него же...
Иосиф Абгарович посмотрел на меня и, рассмеявшись,
воскликнул:
— Опять ты прав, бесценный мой Руставели: «Что припря-
тал — то пропало, что ты роздал — то твое!..» — И, помолчав,
чуть насмешливо бросил: — Камушек? В вас просыпается
женщина!
От неожиданности я вздрогнула и покраснела, но ничего
не ответила».
Запись в дневнике oi 2 октября: «Ходили опять за яблоками
с Иосифом Абгаровичем. Два иуда он нес, как два ф>нта, и уве-
рял, что двух пудов пет, и, чтобы дополнить недостающий вес,
поднял меня на руки. Я стала брыкаться и требовать, чтобы он
спустил меня, но он пригрозил отшлепать и не выпускал. У меня
дрогнуло сердце — столько нежности было в его глазах, когда
он снизу вверх смотрел на меня...»
Запись от 4 октября: «Утром у меня было заседание в сскре-
98
тариате, у Иосифа Абгаровича — в типографии Мы разошлись.
Встретились в Эрмитаже.
Совет, доклад Иосифа Абгаровича о смете — ой, какая
звонкая и полная едкого юмора оплеуха! Друзья были доволь-
ны, недоброжелатели — ошеломлены...
Потом на вокзал шли вместе. Пока подали к состав)
паровоз, ходили по платформе, мерзли, но на душе было
радостно.
Решили, что второй выпуск «Известий» выйдет не в ноябре,
а 8 декабря. Это— чтобы заполнить работой ноябрь, которого
я боюсь: чтобы не комкать, а спокойно подготовиться
Решили, как будем работать: Иосиф Абгарович б\дет каж-
дое утро бывать в типографии; я перестану отлынивать от
работы — хватит злоупотреблять его поблажками!
Я последнее время действительно отбилась от работы
А для меня Иосиф Абгарович всегда ассоциируется с напря-
женным темпом работы, с влюбленностью в работу. И как это
пленительно, как заразительно! Стало ясным все то, что проис-
ходило со мной последние две недели,— ведь я смутно чувство-
вала, что подсознательно идет какой-то процесс, что я преодоле-
ваю последнее сопротивление новому чувству...
Передо мною фотография — портрет Иосифа Абгаровича,
который я нашла в мусорном ящике в старой Академии. Хоро-
ший портрет... Бесценный мой друг, теперь-то я знаю, как много
я получила за последнее время и как мудр тот афоризм, который
я поспешила записать себе: «Для того чтоб дорого оставалось
близкое, надо, чтобы оно иногда опять становилось далеким...»
Запись в дневнике от 7 октября: «Утро сияющее, только
потом тучи набежали. Я чувствовала, что Иосиф Абгарович
придет. И он пришел. Пришел с сумкой, из которой стал весело
извлекать книги, леденцы и большое красное яблоко
Иосиф Абгарович читал вслух рассказ Куприна «Сансан
XXXVI», о котором я уже слышала от него. Читал чудесно,
словно он сам был этим Сансаном. Подтвердил, что ему легко
стало вчера вечером, а сегодня и совсем хорошо.
Когда после обеда мы возвращались в Академию. Иосиф
Абгарович сорвал те две красивые виноградные ветки, которые
соблазняли нас уже несколько недель. Я вставила их в бронзо-
вую вазу на камине, и они свисали так красиво — глаз нельзя
было оторвать! Иосиф Абгарович воскликнул: «Смотрите, какой
закат!» Подошли к окну : солнце уходило за Биржу, над которой
нависли тучи.
Я вспомнила стихотворение Кузьмина («Уже нс слышен
конский топот...»). Оно очень понравилось ему. Заметив, что
мне холодно, заставил присесть, накрыл пледом, и легкая
дремота ненадолго сморила меня
Иосиф Абгарович подошел, но, когда я отодвинулась, ска-
зал, что я не должна бояться его. «Н<_ боюсь, но. иногда ин-
4*
99
стннктивно отшатываюсь». Он взял за руку. Моей руке было
тепло и хорошо, и я призналась в этом.
— Вы не должны бояться мужчины во мне! — мягко ска-
зал он.
— Я люблю в вас человека и ученого.
— Это-то и хорошо, и лестно! — улыбнулся Иосиф Абгаро-
вич.
Уже было поздно, я собралась уходить. Попросила не прово-
жать: после высоких минут надо врозь идти домой,— это я те-
перь знала».
Запись от 8 октября 1920 года: «Иосиф Абгарович впервые
пригласил меня к себе домой: он хотел похвастаться тем, какой
навел у себя поряток. Я с восхищением рассматривала словари,
книги и рукописи. Но сам он был взбудоражен, вспоминал о не-
поладках в Академии, бушевал, ни о чем другом нельзя было
заговорить. Я схитрила, завела разговор о его отце и деде; он
отмяк, стал рассказывать, какая железная воля была у деда.
В характере Иосифа Абгаровича и деда — много общего,
но дед был более цельной натурой, не так чувствителен Мне
кажется, дело в неврастении, видимо, по материнской линии...
Поговорили и о моих скифских вещах. Прощаясь, я искрен-
не поблагодарила за вечер.
На следующий день — сырое, серое утро. Продолжала изу-
чение бронзового подножья трона в Эрмитаже. Иосиф Абгаро-
вич пришел из типографии в добром расположении — наладил
много дел.
Пока ждали кофе, он показывал мне армянский журнал
1850 года, подписанный его дедом как цензором. Прочел одну
статью — описание Версаля армянином в 1853 году,— думает
перевести ее и дать в следующий выпуск «Известий».
В Академию я ушла раньше. Вдруг за мной — легкие, быст-
рые шаги. Оказывается — Иосиф Абгарович.
Ходили смотреть копии с Новгородских фресок — Николай
Чудотворец и большой св. Георгий,— потрясающее впечатле-
ние.
Когда вернулись в Удельное, я обратила внимание на то, что
в камине накопилось много высохших виноградных веток и
листьев Стали жечь. Я сидела на скамеечке и. по словам Иоси-
фа Абгаровича, «только-только сама в печку не лезла». Листья
съеживались, закручивались и вспыхивали. Подошло время
отъезда. Когда поезд уже трогался, Иосиф Абгарович соскочил
па перрон — хотел еще раз попрощаться. Еле успел вскочить
на ступеньку тамбура.
Спрашивал на днях, поехала бы я с ним в Москву. Поехала
бы! Ничего дурного в этом не вижу, хотя сознаю, что, со стороны
глядя, эго нс совсем прилично выглядит.
Встретилась с Иосифом Абгаровичем в десять: появились
одновременно на двух концах тротуара около Академии наук.
100
Было хорошо. Точно вдруг само собой распахнулось окно в
теплице, потянуло свежим морозным воздухом и всей духоты
как не бывало.
В издательстве, как всегда, толпился хороший народ. Потом
было заседание правления, где я выступила с докладом о скиф-
ских вещах и чуть не умерла от волнения.
Едем в Москву 2 ноября. В типографии уютно. Хорошо
работается — каждый занят своим делом.
Мечтали о том, как в морозное утро будем бродить по
московским бульварам, как по вечерам станем читать детские
книги.
...Мир с Финляндией заключен и перемирие с Польшей.
Ох, только бы легче жить стало!»
«В понедельник 18 октября, когда я шла из Эрмитажа в
столовую, встретила Парашу — сотрудницу Академии, которая
рассказала, что в Академии все говорят о моих отношениях с
Орбели — и младшие служащие, и «профессора»: что теперь
мои отношения с ним перешли в такую плоскость, что компроме-
тируют Академию, поэтому-то она и предупреждает.
Друзья советовали плевать и не обращать внимания на
сплетни. Так мы и поступили. В типографии кипела работа.
Иосиф Абгарович стоял рядом, молча, но я видела, что у него
что-то накипает внутри. Пришла жена Иосифа Абгаровича, он
сообщил ей обо всем. Мария Кероповна решительно сказала:
«Да плюньте вы на этих мещан и на их пересуды! Я с Иосифом
давно уже обо всем договорилась. Семейная жизнь у нас не
удалась...»
Слова Марии Кероповны успокоили Иосифа Абгаровича, но
мне стало тяжело. Я еле сдержала слезы. Иосиф Абгарович
не стал меня успокаивать, только в конце дня спокойно сказал:
— Я рад, что в типографии к вам так хорошо относятся!
Скажите, вам лучше? Нет больше комочка внутри?
Потом заговорил о том, что не хочет ехать в Москву. Но я
напомнила о бумаге для типографии, о Лазаревском институте,
и он решил, что все-таки ехать надо.
Потом Иосиф Абгарович сказал, как ему горько, что наш-
лись люди, которые сеяли недоверие к нам. не верили в чистоту
наших отношений; коснулся своих опасений, что на меня будет
произведен новый натиск и я отойду от него... Я сказала, что
этого не может быть.
— Не говорите «не может быть», а то судьба подслуша-
ет! — сказал он.
— Я знаю другое: если я уверю себя, что этого не может
быть, то этого не будет. В этом-то разница между нами!
— Да, это так..’ Камушек, а вдруг я приеду и увижу, что
вы ушли от меня?..
— Едва ли это будет так. Правда, в голове пусто и на д\ -
ше — морозно. Но вот вы уедете (чему я рада, так как мне надо
101
побыть одной),— и я к возвращению вашему, бог даст, опять
найду равновесие и силы.
— Сейчас для меня нет ничего ужаснее вашего ухода. Если
это случится, тогда мне ничего больше не остается. Сознание,
что после всей моей прошлой жизни я способен на такое чувст-
во... Вы представить себе не можете, что это для меня значит!
Ведь это полное возрождение! — тихо сказал Иосиф Абгаро-
вич.
Я слушала, и сердце у меня упало,— так плохо он выглядел.
— Камушек, да вы понимаете, как я отношусь к вам? Это
не то отношение, которое вызывается прелестным личиком,
приятным голосом и изящной фигуркой,— нет, это отношение
ко всему человеку в целом, в самом высоком смысле! И только
теперь я познал такую любовь...— он говорил с трудом, еле
слышно.
Мы вышли на Литейный проспект. Шли, держась за руки,
забыв обо всем. Иосиф Абгарович говорил о том, чего он должен
добиться в Москве. Потом дал ряд поручений и указаний по
типографии. Говорил, что в Москве он, вероятно, успокоится,
а в ноябре, если не будет статей, потребует перебаллотировки
по издательству, так как отсутствие работ может быть объясне-
но бойкотом кое-кого. Но об этом мы еще подумаем и поговорим.
А сейчас важно только одно — чтобы ничто не стало между
нами.
— То, что мы все и всегда решаем вместе,— это самое
святое в наших отношениях,— еще раз повторил Иосиф Абгаро-
вич.
Когда мы стояли перед вокзалом, Иосиф Абгарович, как бы
продолжая разговор, еще раз напомнил:
— Помните, что мы с вами во всем равны. Есть семья, где
первую роль играет муж, как у NN, есть другие семьи, где все
решает жена, как у нашего дорогого Н. Я.,— а я с вами — Мы'
Все решается у нас вместе!
Попрощались. «Милый зверь» поцеловал мне руку. Я сошла
со ступенек и быстро пошла через площадь, не оглядываясь.
Слышала, как Иосиф Абгарович крикнул: «Всем хорошим
людям — привет!..»
На следующий день, 22 октября, весь день бегала по изда-
тельским делам. В типографии была, ждала, пока искали кор-
ректуры.
Утром принесла Мацулевичу маленькие избирательные ша-
рики для урны XVI11 в.,— в понедельник ими будет баллотиро-
ваться Иосиф Абгарович.
В шесть часов я поехала юмой. Трясла лихорадка. Играла
«Тристана». Не забыть бы при случае рассказать вагнеровский
вариант Иосифу Абгаровичу.
Тоскливый серый день! Весь день пусто и тоскливо было.
В понедельник 25 октября 1920 года я узнала, что Иосиф
102
Абгарович избран единогласно на должность хранителя Эрми-
тажа и заведующим отделением Кавказа, Ирана и Средней
Азин. Сообщила об этом по телефону Марии Кероповне, запи-
сочку от которой нашла у себя на столе.
Работала над лекциями весь вечер. План ясен, материал
под рукой, и работа кипит. В типографии все трогательно при-
ветливы, добры и хороши со мной.
Немножечко беспокоюсь за Иосифа Абгаровича: а вдруг
что-нибудь из серии «катастрофа железнодорожная — тиф —
простуда — беспорядки»?! Знаю, что это глупо, но ничего с со-
бой поделать не могу.
Заканчиваю работу над моей темой, и двухлетняя тяжесть
понемногу скатывается с плеч.
27 октября Иосиф Абгарович вернулся из Москвы в Ленин-
град, приехал в Эрмитаж прямо с вокзала. Потом он пошел
к себе, а я на заседание в Академию.
Пришел Иосиф Абгарович и показывал рукописи Лихачева
и Чижова, рассказывал про Москву. Привез мне «Историю
Армении» Моисея Хоренского и надписал: «Все тому же,—
Дорогому Другу».
Был радостен и ласков. А во мне было только море счастья
Спросил сначала: «Вы рады?» — «Чему?» — «Всему».— «Да,
рада». А потом не выдержала и досказала: «А особенно тому,
что вы наконец приехали». Как засмеялись дорогие глаза!..
«Если бы вы знали, как мне хотелось, чтобы вы именно это мне
сказали...»
Пошли на улицу, ходили по Набережной, впервые вдвоем
по снегу. Луна выходила, и по Неве огни, и снег падал — и хоро-
шо, как в сказке.
На докладе Толстого сидели вместе и поразили тех, кто
думал, что в наших отношениях наметилась брешь.
Ольденбург опоздал и подсел к Иосифу Абгарович}, во вре-
мя доклада вполголоса сказал ему: «Дорогой, всей этой мутью
надо пренебречь!..»
В типографии разобрали все накопившиеся корректуры.
Сегодня Иосиф Абгарович без конца называл меня своим
«родным, ненаглядным другом» и особенно часто — «верным
другом».
Пошли на вокзал. Светила луна. Походили по платформе.
Когда поезд тронулся, он поднялся на подножку, и я не удер-
жалась — это родная черная голова под моей рукой — и поце-
ловала ее...
Дома мама была в восторге от московского подарка Иосифа
Абгаровича — настоящего кофе...
На будущей неделе едем в Москву.
Вчера я сказала Иосиф} Абгарович}, что все время жду од-
ного вопроса, а он его не задает. Он посмотрел выжидающе,
и я засмеялась, сама сказала:
ЮЗ
— А ведь лекция-то, лекция у меня готова!
Боже, как он обрадовался! Дала ему рукопись для просмот-
ра и теперь волнуюсь. А вдруг получилось плохо?!
Рано поехала домой.— в Академии холодно сидеть. Дома
штопкой занялась—«корректурой» чулок».
Запись в дневнике от 5 ноября: «Хочу в Москву поехать,—
очень хочется...
Вечером мы с Иосифом Абгаровичем засели за работу. Он
вспомнил, какие у меня были веселые глаза, когда он приехал,
такое лицо, как у Русудан, дочери Рубена Абгаровича,— точно
сейчас на шею брошусь, и досказал: «Прошу не сердиться —
но если кто-нибудь видел со стороны, то сказал бы, что это —
встреча любящих!..» Я замотала головой и засмеялась. Мы
смотрели армянские книги, старинные венецианские издания,
писали предисловия к сборнику памяти Тураева. Я собралась
уходить, Иосиф Абгарович пошел со мной. Вдруг на Ждановке
он подхватил меня под руку и стал во все горло петь армянские
и курдские песни. Я умоляла перестать— боялась, что схватит
ангину, да п могут принять за пьяного, но он продолжал петь,
изумляя часовых.
На следующее утро поздно пришла в Эрмитаж, там рабо-
тала, пока не пришел Иосиф Абгарович. чем-то расстроенный.
Потом выяснилось, что в типографии неладно и рабочие голо-
дают,— пайка не получили. Решили заняться отчетами, пошли
в Академию, там просидели до вечера, готовя сводку сметы,
подсчитывая печатные листы.
По Неве шел лед. На Дворцовом мосту постояли, смотрели.
Льдины со стеклянным звоном сталкивались и тихо приставали
к берегам. Иосиф Абгарович сказал, что ему нравится мех на
моем воротнике.
На заседании Совета все уже подготовлено для издатель-
ской комиссии, положения утвердили.
Едем в четверг в Москву, если будут билеты».
8 ноября группа работников Академии (среди них — Тревер
и Орбели) выехала из Ленинграда в Москву. Холод был жуткий.
Иосиф Абгарович сообщил Тревер слова Сычева: «Утвердили
свадебную поездку...» — «В действительности же утвердили
сказочную поездку...» — уточнила Камилла Васильевна.
А в это утро им чудилось, что они и впрямь — молодоже-
ны...
Обедали одни, так как было еще рано. Читали детскую
книгу про крокодила. Камилла Васильевна до слез смеялась,
когда Иосиф Абгарович, «жертвуя собой», стал доедать кашу.
А он еще ухитрился раздобыть дрова, и стало по-настоящему
тепло.
Пошли в Лазаревский институт за одеялами и чайником.
104
Камилла Васильевна вернулась домой, Орбели отправился
к Макинцяну—договариваться об издании книги «Город
Ани».
Составляли и писали во время обеда разные документы
для Археологического общества по поводу эстам пажей, потом
опять пошли в музей. Вернулись перед заседанием Президиума
Археологического общества. Иосифу Абгаровичу сообщили, что
он избран в действительные члены Московского Археологи-
ческого общества.
Запись в дневнике от 12 ноября: «Подходя к дому, я не
выдержала и сказала, как рада за него — рада и горжусь.
А после чая я взяла самое большое красное яблоко, и Иосиф
Абгарович предложил съесть его вместе. Мне стало страшно
(я вспомнила о древнем армянском обряде сватовства), но я
набралась духу, и мы его съели
Шли под руку, как все эти дни. Как бесконечно близок он
мне, каким родным кажется...»
«Утром 16 ноября проспала. Иосиф Абгарович постучался и.
по обыкновению, собирался после этого войти, но я успела
крикнуть, что нельзя. Он пошел на нашу скамеечку писать
отношение о музее.
Вечером — мы у Макинцяна: договаривались с ним относи-
тельно визита к Луначарскому на завтра».
Запись в дневнике от 26 ноября 1920 года: «Когда просну-
лась, вчерашнее утро казалось далеким сном, который я хочу
помнить и в 70 лет, и в день смерти.
Иосиф Абгарович спрашивал, как я. Я сказала: «Это — как
сказка. Реально только мое отношение к вам».
Приехала в Ленинград 29 ноября Пошла в Эрмитаж.
Пока дружба — источник и силы, и жизни, и радости, надо
беречь и любить ее. И я люблю нашу дружб\. На меня нахлыну-
ла радость от сознания той силы, которую мне придает эта
дружба,- силы, которая поднимается из глубины моей собст-
венной души,— это сознание и молодости, и того, что вся жизнь
еще впереди...
Как пленительна радость такой дружбы, как наша! Хочется
только, чтоб было больше музыки, книг, путешествий...
Получила письмо из Москвы от Иосифа Абгаровича:
«Одиннадцать часов вечера... Как много бы я дал за воз-
можность поговорить сейчас с Вами наедине! Я так сильно и
горячо чувствую необходимость в Вашей дружбе, в Вашей бли-
зости. что чудится — если я сейчас, вот сию минуту не скажу
Вам того, что я чувствую,— то всему конец: Вы завтра уже
не будете моим милым, бесценным другом и в то же время путе-
водной звездой...
Когда я прохожу по тому месту, где мы часто бывали вместе,
я так болезненно чувствую нежность к Вам и преклонение перед
Вами, что мне хочется поцеловать те камни, по которым егчпали
105
Вы. Я пришел домой, сидел один за чайным столом... После мно-
гократных тщетных попыток дозвониться к Вам, так ярко вдруг
встала перед глазами площадь Финляндского вокзала, знако-
мый уголок ее, и вдруг защемило сердце от тоски... Как я мог
проститься с Вами, отпустить Вас одну тогда, когда Вы нехо-
рошо себя чувствовали?! И так сильно хочется, чтобы завтра
утром я мог узнать, что Вам уже полегчало, что Вы уже не стра-
даете... Как это ужасно, что я даже по телефону не могу с Вами
поговорить,— почему все так нелепо получилось?!»
Запись в дневнике от 2 декабря: «Я знала, что взаимо-
отношения Иосифа Абгаровича и Струве — натянутые. И все-
таки Иосиф Абгарович взял рукопись Струве для набора (на
удивление всем смутьянам) — это была победа духа над лич-
ными отношениями. Я как-то открыла ему свое желание — что-
бы он стал ученым секретарем. Но для этого он должен занять-
ся самовоспитанием, и эта рукопись Струве — первая ступень
на этом пути.
Иосиф Абгарович прочел интересный доклад. Были ожив-
ленные прения.
На этой неделе Иосиф Абгарович и Строльман должны опять
ехать в Москву».
Запись в дневнике: «Наступило 10 декабря 1920 года. Утром
были звезды, и, судя по всему, должно было светить солнце. Од-
нако не прошло и часа, как тучи заволокли небо. Но сумрачная
погода импонировала мне,— я много работала в Эрмитаже —
мерзла, но работала. Как села, так и вставать не хотела, и дрова
грузить не пошла. В Академии у меня не было еще печки. Нако-
нец привела дела в порядок,— этим можно было без помех
заниматься только без Иосифа Абгаровича.
Я поймала себя па мысли, что даже рада, что Иосифа Абга-
ровича нет. «Точно отдыхаю от настоящего тайфуна...» Мне хо-
чется немного перекроить жизнь после приезда Иосифа Абга-
ровича, хочется работать, жить в напряженном труде и не тер-
заться,— ведь слухи о «компрометировании Академии» реже, но
все еще ходят...
«Надо усерднее плевать. Это я и делаю!..»— крупными
буквами записываю в дневник».
Запись в дневнике от 13 декабря: «Солнце порывалось выг-
лянуть, но, к счастью, не выглянуло. Прихожу в себя — и ста-
новлюсь спокойной. Определенно знаю, чего хочу и чего
не хочу.
Начала работать над курганами — и сразу втянулась Толь-
ко бы впредь удавалось спокойно работать
Тенденция некоторых переносить все личное в принципиаль-
ную плоскость и вредить издательству и Иосифу Абгаровичу —
как это постыдно!
106
Прибирала у себя, повесила «Ани» рядом с Парфеноном.
Печка все еще не готова. Сегодня приезжает Иосиф Абгаро-
вич...
В Эрмитаже вскрывали ящики в Керченском зале. Я при
каждом шаге оборачивалась и наконец вдали, в темном конце
зала, высмотрела — Иосиф Абгарович! В р\ках у меня были две
статуэтки — я не знала, что с ними делать: бросить ли их или с
ними бежать? В конце концов, решила стоять и ждать. Иосиф
Абгарович сиял,— оказывается, добился-таки пайка для рабо-
чих типографии, из Москвы поступили все распоряжения, о ко-
торых он хлопотал. Спросил — рада ли я? (Милый, смешной —
шапку забыл снять.)
Холодно. Пошли в зал докладов — там топилась печь. Мы
стали жарить хлеб, он продолжал рассказ о Москве. Велел
снять жакет, чтобы потом не простудиться. Говорил, что в Моск-
ве после всяких хлопот по вечерам было тоскливо, что привез
мне большое и красивое яблоко и леденцы».
Запись в дневнике: «15 декабря сотрудники грузили дрова
для Эрмитажа. Грузили собственными ситами и в типографии.
Наконец-то печки в издательстве будут топить! Работая и от-
влекаясь, я порой забывала о холоде и усталости и вдруг по-
чувствовала, как колышется рожь от ночного ветра, увидела
звезды над собой, услышала плеск речки... И я радостно встре-
пенулась, но... Опять стала мерзнуть, и опять заныли плечи от
усталости.
Когда мы возвращались с работы по Дворцовой набережной,
я сказала о том, что меня нс удовлетворяет моя работа по
издательству. Иосиф Абгарович меня понял, и мы стали об-
суждать, как наладить дело иначе. Кое о чем договорились.
Дома начала читать «Затерянный мир» Конан Дойла — книгу
дал мне Иосиф Абгарович ввиду сходства между забавно
описанным там заседанием и нашими академическими заседа-
ниями. Но меня насмешил и разговор молодого героя с любимой
девушкой, доказывающей ему пренмч щества дружбы перед лю-
бовью. Насмешил — и что-то напомнил...»
Запись в дневнике !9 октября: «Все утро прибирала в своей
комнате. Было солнце, но я его не замечала. Подошел шести-
часовой поезд, и я почувствовала, что Иосиф Абгарович идет.
Чувствовала и днем, как он собирается, и беспокоилась за него.
Подошла к окну — снег и звезды н кто-то идет. Руки в карманах,
голова опущена. Дверь в мою комнату была закрыта. Я хоте та,
чтобы он был первым человеком в моей новой комнате. Мама
меня позвала, я вышла в столовую Поздоровался со мной, во-
шел в мою комнату, спросил, как настроение. Одобрил мою
комнату. Сели на диване и без конца говорили, перебивая друг
Друга. Скоро уже на поезд надо было идти, а ем\ хотелось го-
ворить еще. Я просила остаться ночевать. Он колебался, но я
разбила все доводы, и он остался.
107
Шторы еще не были повешены, звезды смотрели в окно.
Нас позвали ужинать. После ужина ему постлали на диване,
и я пошла устраиваться у мамы».
«...20 декабря был Совет. Оппозиция опять шушукалась
в углу. Иосиф Абгарович курил,— видно было, что волнуется.
А у меня сердцебиение, даже стеснило в груди. Начались
нападки: Б. Г. (Крыжановскнй) придрался к протоколу, потом
выступил и Генко. Баллотировка, подсчет голосов. Доклад на-
счет археологических институтов. Бартольд говорил то же, что
и Иосиф Абгарович, но сдержаннее.
После заседания я сказала, что он должен активнее возоб-
новить свою научную работу. Иосиф Абгарович загорелся этой
мыслью, и тогда мы перешли к мечтам, решив, что мечта само-
ценна по чистой радости, которую дает. Стали мечтать о Кав-
казе, о том удовлетворении, которое дала откопанная нами
золотая надпись, ведь она будет событием в науке; и о другой
радости, не зависящей ни от нахки, ни от людей,— радости от
моря, солнца,зноя и песка на островке в Эгейском море, где мне
захочется плясать, выплескивая избыток счастья...»
Запись в блокноте Иосифа Абгаровича Орбели: «Произошел
трудный разговор с Марией Кероповной. Пришла ко мне рас-
строенная, сказала, что у нее жизнь идет под гору, не может она
думать ни о ком, кроме себя, а тут приходится думать о хо-
зяйстве, заботиться обо мне. И ей это \же не по силам. Что я был
для нее самым близким и родным человеком на свете, но сейчас
ей надо думать о себе и хочется жить одной. Что я должен счи-
тать ее самым верным другом до конца жизни, но что ей необ-
ходимо жить одной... Никакие уговоры не помогли...»
Запись в дневнике К. В. Тревер без даты: «Вера (сестра)
еще не знала о нашем переезде — и была поражена, а мы радо-
вались ее изумлению. Был ужин с мясом (паек!), чай с халвой,
мама и Вера получили теплые туфли, и все было чудесно. Сейчас
папа спит уже, а мама сидит у девочек. Сейчас пойду к ним».
Запись от 23 декабря: «Сейчас я узнала про вчерашний ин-
цидент на собрании в Академии: Лихачев во время бесеты после
доклада изрек, что «армянин в Константинополе продавал фаль-
шивые печати»,— и Васильев нс остановил его. Иосиф Абга-
рович вспылил и, швырнув стул, сломал его. Это меня и взвол-
новало (лишняя боль в печени и в сердце у Иосифа Абгарови-
ча!), и нет: значит, так надо, слишком уже много всплыло мут-
ной накипи в Академии, надо покончить наконец с таким не-
терпимым положением. Пришли ко мне возмущенные сотрудни-
ки, хотели видеть сейчас же Иосифа Абгаровича, говорили, что
надо отвлечь, а то страшно за него. Пытались найти его —
не нашли. Потом начали прикидывать, не лучше ли было бы
Иосифу Абгаровичу сосредоточить все усилия на издательстве
Эрмитажа, добиться возможности устроить выставку восточных
экспонатов в Эрмитаже? Я стала пересказывать об этом Гессу,
108
как вдруг подошел Иосиф Абгарович, на вид спокойный. По-
казал корректуры, рассказал, что вчера было: стула он не со-
крушал, а отбросил и нечаянно попал в жену Ивана Михайлови-
ча Сидорова — славную старушку, и это ему крайне неприятно;
что до ликвидации всей это истории он в Академию не пойдет.
Оказывается, он даже получил письмо от Васильева — с изви-
нениями и просьбой считать инцидент исчерпанным.
Но Иосиф Абгарович ответил Васильеву, что инцидент имел
место не в частном доме, а на открытом научном собрании Ака-
демии и, в силу этого, не может быть ликвидирован частным
письмом, а только публично же. Что ни он, ни армянский народ
от этого «инцидента» пострадать не могут, а пострадает только
престиж Академии, где это произошло.
После обеда я пошла в Академию по делам, а Иосиф Абга-
рович вернулся в Эрмитаж. Пришла туда и я, у меня с Ернштедт
произошел жаркий бой (двух амазонок, но с различными эспад-
ронами) по поводу каталога терракот. Иосиф Абгарович шутли-
во участвовал в этом, предварительно рассердив Ернштедт на-
мерением выдать ее замуж за Б. Г., так как и она, и тот без
памяти любят каждый свое учреждение — и днем и ночью, и зи-
мой и летом.
Иосиф Абгарович мне сказал, что хочет завтра поговорить
с Ольденбургом об инциденте и о своем ответе. Я рада, что он
сдержанно и здраво относится к тому, что произошло.
Пошла дежурить в Эрмитаж, но все не ладилось. Сперва за-
была ключи, потом некоторые двери не смоглаи открыть. Когда
все уладилось, пошла по залам. Изумительно было в зале Ремб-
рандта. Вспыхивающая позолота рам, освещаемый фонарем
угол картины с Данаей, на каком-то квадрате— рука, на дру-
гом — яркая деталь. Когда возвращалась, сгибаясь под тя-
жестью фонаря и ключей, услышала шаги и узнала их — шел
Иосиф Абгарович. Не терпелось поскорее поговорить с ним. но
разговор не получился. И тут я не выдержала, прижалась к не-
му, сказала, что заблудилась, что прошу его помочь и вывести
Он взволновался, просил все сказать. И я сказала, что для ра-
достной жизни мне надо, чтобы ко мне предъявлялись требо-
вания такие, которые превышали бы мои силы. Только тогда
не утратится душевная напряженность. Он ответил, что согласен
и потребует, чтоб я сдала магистерские экзамены (это — за
3 месяца?), что он хочет иметь право гордиться мной, что ему
хочется, чтобы его любимая была лучше всех во всех смыслах;
напомнил, что многие искренно восхищаются нашей дружбой и
немного удивляются ей, и все повторял, что я должна работать
много. Ответила, что я хочу того же. Но он поправил, что не
надо только твердить непрерывно «я хочу», а надо делать.
Но когда я заговорила об освобождении, сказал, что он
должен освободиться или от них, или от меня. И засмеялся, ког-
да я удивленно посмотрела на него».
«...Когда 30 декабря пришда утром в Академию, раздался
телефонный звонок. Подошла. Мужской голос спрашивал —
кго дежурит, я узнала голос Иосифа Абгаровича, я назвала
себя,— отбой. Позднее я дежурила на выставке в Эрмитаже,
ходила по Нидерландским залам. Впервые увидела «Благове-
щение» Ван Эйка — и была поражена интенсивно синим цветом
и гармоничным сочетанием красок. Зилотти объяснил мне тех-
нику живописи,— он подходит к картинам только с этой сторо-
ны. Потом подошел Тройницкий,— этот видит в картинах только
общее настроение. Потом Боровко со мной ходил,— оказалось,
что он — ничего нс видит. Потом Иосиф Абгарович пришел на
минуту, спросил — хорошо ли мне? Ответила утвердительно.
«Совсем ли хорошо? Или только так, как накануне?»—«Нет,
совсем хорошо и спокойно!» Он кивнул».
«31 декабря назначено было заседание по поводу каталога
Эрмитажных терракот. Я очень волновалась, т. к. собиралась
выступить с резкой критикой. Иосиф Абгарович был у Тройниц-
кого, и я боялась, что он задержится. Но он пришел вовремя и
переслал мне записку: «Не волнуйтесь и ничего не смягчайте. Ее
(он подразумевал докладчика) надо сразить спокойным, обос-
нованным выступлением».
Я сразу успокоилась. Выступила спокойно, обстоятельно
и объективно. Слушали напряженно, не мешали. А потом —
такая разразилась бхря! Но я сидела удовлетворенная и только
незаметно поглядывала на Иосифа Абгаровича.
Запись в дневнике от I января 1921 г.: «В душе у меня страш-
ное смятение от разговора с Иосифом Абгаровичем. Сейчас
какой-то сумбур, все как будто в тумане. Подробностей не пом-
ню. Лишь отрывки фраз. Мы о чем-то спокойно говорили, и
вдруг Иосиф Абгарович после какой-то паузы категорически, хо-
тя и очень спокойным топом, сказал, что должен вернуться к то-
му, о чем уже говорил, потому, что это не прихоть, а заветная
мечта, продукт и мысли и чувства: что он хочет иметь сына —
сына от меня. Что мысль об этом не покидает его, и отказаться
от этой мечты не может.
Я молча слушала, не в силах поднять глаза на него.
Ответа ждать он не стал, молча вышел из комнаты».
Запись в дневнике от 4 января: «Иосиф Абгарович соби-
рается покинуть издательство,— ему слишком настойчиво
и последовательно мешают.
Я полюбила издательство, ведь Иосиф Абгарович заразил
меня своим энтузиазмом. Мне трудно будет уйти. Но если это его
дитя так хило, что может погибнуть от чужой бестактности,
ошибок и т. д.,— то пусть оно умрет сегодня же: я нс хочу от-
давать ему силы, которые пригодятся для других дел.
5 января Иосиф Абгарович был у Ольденбурга, долго спорил
с ним, и Ольденбург наконец предложил ему, если он так на-
стаивает на уходе, возглавить издательское дело Академии
НО
наук. Иосиф Абгарович пришел рассказать мне, что он обещал
Ольденбургу подумать. Сказал, что ему больно бросать нала-
женное дело, где все достигнуто под его руководством, с по-
мощью преданных делу людей. Выговорился, и стало легче. Как
всегда, мысль о будущей работе окрылила его, глаза загорелись,
опять проснулась уверенность в себе.
Все понимали, что уход Орбели — конец издательству, и все-
таки Совет пошел на это. Состоялось заседание, на которое
и Иосиф Абгарович, и я отказались пойти. Я места себе не на-
ходила от волнения, а у Иосифа Абгаровича хватило духу ш\-
тить, что повторяется жертвоприношение Исаака, но что никто
не сможет подсунуть на алтарь жертвоприношений ягненка
вместо издательства. То, что мы вместе покинули издательство,
многим смешало карты. Б. Г. Крыжановский надеялся, что я не
уйду и соглашусь остаться заведующей издательством вместо
Орбели. Иосиф Абгарович в те дни мало говорил, но ему было
очень тяжело: от любимого детища не так-то легко отказаться.
Я усиленно старалась отвлечь его мысли, чтобы травма была не
такой тяжелой. Стала рассуждать о том, что радость интеллек-
туальная должна перекликаться с эмоциональной, но это очень
редко бывает в жизни. Личное не должно мешать делу, но вот
дело иногда наступает на горло личному. Я заметила, что лицо
у Иосифа Абгаровича постепенно прояснилось. Тревога моя
улеглась. Хотелось сохранить свет этот в себе. Точно свечку в
Страстной четверг принесла...
Дома задумалась о том, чем я могу помочь Иосифу Абга-
ровичу? Только верностью созданному им делу? Это и много, и.,
все-таки мало...»
С января 1921 года центром тяжести всей деятельности Ор-
белн стал Эрмитаж,— организация отдела Востока. Он реши-
тельно отметал все попытки Б. Г. Крыжановского использо-
вать престиж Академии для вмешательства в дела Организа
ционной комиссии.
Запись в дневнике от 10 января: «Иосиф Хбгарович весел,—
широко развернул работы в Эрмитаже. Говорит, что организа-
ция отдела Востока сулит много тр\ тностеи, но она даст больше
результатов и радости, которая компенсирует недавние огор-
чения...»
Запись 13 январи (тень рождения Камиллы Васильевны
Тревер): «Иосиф Абгарович поздравил меня, достал корректуру
перевода армянской записи в Версале, надписал и дал мне
Я прочла: «Посвящаю дорогому другу, первому моему това-
рищу в работе, первой женщине, с которой меня всегда тянет
говорить и о себе, и о работе; первому человеку, который дал
мне ощущение счастья свободы и полета,— Камилле Васильев
не. Это — недостойный для подношения ей дар, ио пусть он по
кажется лучше ради 13 января 1921 года».
Запись от 4 января: «Отношение Иосифа Абгаровича ко
мне — синтез отношений к матери, сестре, дочери, другу, това-
рищу, одним словом — ближнему. И все-таки — и к женщине...
Я помню, когда это особенно ярко проявилось: в день моих име-
нин, когда я была в голубом платье. Он говорил, что если бы,
кроме него, меня в этом платье видел С. С. или же Б. Г., он бы
весь вечер ненавидел меня.
А потом сказал о том, что его обрадовало в среду: одна чер-
точка во мне, которой он не знал и думал, что ее у меня нет, что
всегда знал мою способность приносить большую радость и
большую печаль, но не знал, сдержанный ли я или «заморожен-
ный» человек. При встречах я всегда так сдержанна. А теперь
он знает, что я живой человек...
Потом прочел свое письмо. Я слушала — и заплакала; велел
мне повернуться к нему лицом, не стыдиться слез. Спросил, по-
нимаю ли я теперь, почему он вчера хотел написать это в письме,
но не решился, а сегодня сказал тихо на ухо одно слово: «Жена
моя!» Да, теперь я поняла! «Я — мать Антея, нашей первой
общей статьи, а он — отец». А такое запоминается на всю
жизнь...»
И вот передо мной встал вопрос: как найти это письмо
Орбели к Тревер?.
В синем дневнике его нет. Камилла Васильевна не помнила,
куда положила... Орбели писал ей на голубой бумаге, а такого
письма на голубой бумаге не оказалось. Я стал проверять каж-
дый лист, и после долгих поисков письмо, тщательно завернутое
в белую бумагу, все-таки удалось разыскать. Привожу его:
«Я даже не могу представить себе сразу (и слава богу, что
это — так!) всей той бесконечной любви и энтузиазма, который
мы вложили в это дело, в каждую букву этой книги И как мы
радовались каждой набранной странице, каждому клочку кор-
ректуры... Если бы Вы знали, как глубоко я чувствую себя вино-
ватым перед Вами! Ну, чем я заглажу эту вину?* Мне уже трудно
представить Ваше радостное лицо, каким оно бывало в типо-
графии при виде принесенной мною пачки корректур! Боже,
если бы все эти люди могли осознать, какую страшную рану они
нам наносят... Это мне по винам моим, за злость, придирчивость,
гордость и нетерпимость! И ужас весь в том, что уходит, ушла
цель жизни (не конечная — ее ведь не видишь),— ближай-
шая, которая радует и красит жизнь, которая заменяет саму
жизнь.
Ведь я же ни к какой другой работе не способен, я весь
ушел в это дело и люблю его больше всего! Разве я смогу устраи-
вать музей или читать лекции? Я не в состоянии, не могу и не
хочу это не радует меня, i нетет, отталкивает. Я жить хочу кни-
гой, се рождением. А здесь это было так дивно хорошо,— все
112
от начала и до конца продумано, выношено, создано нами! Бо-
же, сколько мы оба думали о всяком пустяке, о точках и за-
пятых, о длине страницы, обо всем, чего никто, беря книгу в
руки, не замечает, но что так необходимо, чтобы радовать
глаз... И не будет больше этого милого детиша, которому все
так радовались той радостью, которая давала мне силу и бод-
рость, неустанное желание работать...
И в том, что я тороплюсь или хочу торопиться печатать эту
книгу, я уже вижу не вопрос чести или самолюбия,— нет-нет!
Это лишь желание запечатлеть на снимке лик родного ребенка,
прежде чем его похоронят. Я это понял сегодня вечером. И горь-
ко, горько то, что не нашлось никого из работавших с нами, кто
был бы в состоянии это понять...
Простите меня за то, что я убил нашего милого ребенка,—
я очень, очень страдаю,— поверьте мне!..»
Запись от 15 января 1921 года: «В воскресенье я дежурила
в зале Рембрандта. На дворе был сильный мороз. Инцидент
с нечаянно поцарапанной рамой портрета бтагополучно раз-
решился благодаря Бенуа, и у меня точно гора с плеч свалилась.
Впервые осознала все величие Рембрандта, без помех проведя
перед его картинами четыре часа.
...Иосиф Абгарович пришел веселый. Он был единогласно
избран на общем собрании Академии наук заведующим изда-
тельской частью. Я этому бесконечно рада. Когда шли по Двор-
цовой набережной, Иосиф Абгарович так разошелся, что громко
напевал марш. Говорили о ванских находках, о поездке на Кав-
каз, о большой работе — интенсивной, захватывающей дух ра-
боте.
Как прекрасен Питер ночью! Ветер подгонял облака. Све-
тила луна, помигивали звезды, сверкал снег; решетка Летнего
сада, черное кружево деревьев на фоне лунного неба — все было
изумительно красиво. И Нева с огнями на том берегу, и снег на
крышах...
Вдруг я заметила, что сапоги v Иосифа Абгаровича совсем
прохудились, а он и не замечает. Я слушала, как Иосиф Абга-
рович наизусть читает «Плач Гайаваты» из поэмы Лонгфелло,
но мысль о прохудившейся об\ви не оставляла меня.
...В среду в Эрмитаже я решилась сказать ему, что любова-
лась им в понедельник, его сдержанностью и благородством.
Знаю, что таких вещей не говорят, но все прямо поражены.
Профессор Розенберг сказал мне, что «адмирирован» («admi-
гаге—восхищаться по-латыни) им,— и я не хотела, чтобы он
узнал это не от меня первой...
Вспомнила сейчас, что, когда я уходила в средх, он говорил,
что я замыкаюсь в коробочку, что этого не надо делать, от него
я в себя запираться не должна Как он прав!..»
Запись в воскресенье. 13 февраля: «Утром я несколько
минут по глупости думала, что Иосиф Абгарович приедет, но
ИЗ
потом сообразила, что, вероятно, не сможет. Сейчас у него рабо-
чая полоса. И это хорошо, это отвлекает
Чувствую себя хорошо. Много сделала сегодня - и шила,
и писала Скорей бы встретиться, и чтоб встреча была наша
доброй, и чтобы мои слова — если будем говорить — были
простыми и убежденными. Буду честна — я очень стосковалась
по нем. Как незаметно роли наши переменились!..
На следующий день я его искала в библиотеке — не нашла.
Все ушли на Совет. Около двух Иосиф Абгарович явился.—
оказывается, застрял из-за затора на Неве. Я пошла навстречу,
поздоровались. Был немного хриплый,— кричал на печника в
типографии. (Ох, «Тайфун»!..) Сообщил, что сегодня в секции
заседание о нашей типографии и надо пойти поговорить. Мы сто-
яли одни — все ушли И таким ласковым голосом сказал:
«Как я рад, Камилла Васильевна, если бы вы знали, как я рад
тому, чго у вас веселые глаза! Я таких глаз не видел несколько
месяцев!» А потом вдруг спросил, не испугаюсь ли я,— ему
хочется сказать одну вещь: ему опять остро захотелось, чтобы
у нас когда-нибудь был сын Не теперь, а когда-нибудь, где-то
за синими морями. . Через силу я засмеялась, ничего не ска
зала...
Встретились снова в Эрмитаже, ходили смотреть Геракла на
новом месте, слушали доклад Марра о Цирцее. Вечером пошли
на «Хованщину» (Шаляпин1) вместе с Марией Кероповной
она просила достать билет и ей. Сидели на галерке, много зна-
комых вокруг и внизу Нам понравилась богемская обстановка
Но опера мне не понравилась, даже Шаляпин не оставил силь-
ного впечатления. Иосиф Абгарович рассказывал про свои мо-
лодые голы, когда Шаляпин уезжал на извозчике из театра,
иногда упираясь «передними ногами» в скамейку. Из театра шли
пешком.
На следующий день Иосиф Абгарович дал мне пачку лис-
тов—начатая работа по мозаичным надписям. Говорил, что
14-го хотел их, по крайней мере, описать, чтобы начать рабо-
тать в этот день. Первый лист отдал мне. А потом надпись:
«Пусть эта работа, начатая 14-го февраля 1921 года и «посвя-
щенная надгробным надписям», будет символом не смерти и
гробницы, а воскресения, как самый день этот».
Потом Иосиф Абгарович прочел свой текст об «Ахтамаре».
У него разболелся палец на ноге Дома, вероятно, лечили. Он
без обуви в страшные февральские морозы. Ох, надо что-то до-
стать».
«...Привела в порядок издательские дела, а потом до четырех
работала в Эрмитаже. Уходя, встретила Иосифа Абгаровича —
шел мрачнее ночи. Накричал в типографии из-за Устава, зато
принес его. Шли домой через Неву. Мороз, грело солнце, ка-
пало с сосулек. Конец февраля — чувствуется весна.
Весь вечер просидели над рукописями и корректурой».
114
Запись в дневнике от 20 января: «Иосиф Абгарович по
звонил, что достал билеты на «Царя Салтана», «Раймонду)
и «Спящую красавицу»,— пойдем вместе с Марией Кероповной
Потом мы занимались. Он — бердянским ковшом, я
Скифией. На наших двух экземплярах бердянского ковша бу-
дет посвящение на персидском языке,— четыре строки о камне и
перстне. Бердянский ковш Орбели будет писать на моей желтой
бумаге...
Я не говорила еще, что привезла ему сапоги, но подготовила
почву, сказав: «Сегодня пятница — мой день».—«Значит, сегод-
ня вы не должны огорчать меня!»— тотчас же подхватил Иосиф
Абгарович. «А я и не собираюсь!..»
Но когда я сказала про сапоги, он стал говорить, что не надо,
что лучше отдать починить старые и т. д. Я так радовалась но-
вым сапогам, что почувствовала обиду. Сказала: «Ну. как
хотите...»— и замолчала. Он встрепенулся и подошел. «Ка-
мушек, не надо говорить со мной обиженным тоном!..» Я молча-
ла. Он насильно повернул к себе мое лицо— я не выдержала
и рассмеялась.
Зашел разговор о рукописях, приготовленных для Совета, он
переспрашивал, а у меня не все было готово,— он нахмурился
было, но взглянул на меня и ничего не сказал.
...Сейчас бушует весенний ветер. Мне хочется сейчас видеть
Иосифа Абгаровича, хочется говорить с ним. Я редко тоскую по
нем, но зато крепко. Чувствует ли он это сейчас?
Странный какой «Тайфун» у меня: с одной стороны, видит
мою душу до дна, видит то, чего я сама еще в себе не знаю,
а с другой — какая-то нечуткость вдруг. В Эрмитаже не узнала
его шагов, он шел в злополучных сапогах, усердно шлепая
и топая. Я съехидничала — сказала, что приятно опять слышать
топот начальственных ног. Обрадовался, захохотал.
Взяла «Валькирию» и изумилась словам Зигмунда о весне
в душе. Списала их,— может быть, Иосифу Абгаровичу по-
кажу».
Запись 18 марта 192/ года: «Смолкла канонада. Говорили,
что Кронштадтский мятеж подавлен. Слава богу! Значит
праздник. Сижу дома. Тоскливо. А выйти из дому нельзя —
нет калош и есть насморк. Думала утром обо всем своем. И до-
шла до корня зла: духота, которая может и задушить наконец.
Хочется воздуха, легкости, радости. Хочу завтра, если открыта
будет душа и если радостно будет вообще, сказать об этом. Я не
скупа, хотя и жадна: если мне захочется дать (а дать я могу
больше, чем он), я дам, не меря, не считая, не взвешивая, может
быть, и себе подарка, но одаренный в тот день будет богат, а мо
жет быть, и в следующие дни...
Написала «Милому зверю» курдское письмо, которое, может
быть, никогда не отдам («О вине, зверях и скале )
Занималась. Устала к вечеру. Хочется есть, а нечего. Просто
И5
беда. Лучше стану думать о докладе. Вчера Иосиф Абгарович
прочел без всякой бумажки доклад о ртутных сосудах в Эрмита-
же,— блестящий, спокойный, остроумный.
К теме Ани Иосиф Абгарович возвращается часто. Вот его
слова: «Ани будет. Для меня это вопрос жизни. Я буду дикто-
вать вам, Камилла Васильевна, если вы не ревнуете к этой
книге». Потом прижал меня к себе и крепко поцеловал. Разговор
этот состоялся в 10 часов вечера. Пошли через лед, но верну-
лись. Между обоими зданиями Мраморного дворца стояла зо-
лотая луна, громадная.
На Дворцовом мосту разозлился на меня за мою наивность
в жизненных вопросах и стал разносить тот парник, в котором
я росла. А потом опять вернулся к книге об Ани. Шли под руку,
быстро и весело. Когда прощались, я сказала, что мне легко,
потому что чувствовала весь вечер только близкого. Он ответил,
что и он хотел и был только близким...
Узнали, что на 3 апреля нас обоих назначили дежурными по
Эрмитажу- 3 апреля!!! Мы были очень рады. Говорила с сестрой
Верой вечером. Она уверяла, что Иосиф Абгарович меня крепко
любит, она это чувствует и видит: это больше и ценнее дружбы».
Запись от 25 апреля: «Ольденбург и Иосиф Абгарович гово-
рили об Ани, о необходимости предпринять меры к его охране.
После заседания Иосиф Абгарович пошел провожать его, а я си-
дела у себя и опять приводила в порядок издательские дела.
Иосиф Абгарович вернулся немного хмурый.
27 марта на заседании Правления Академии опять озабочен-
но говорили о судьбе Ани. Доклад и диапозитивы Иосифа Аб-
гаровича вызвали большой интерес даже у недругов. Потом
Иосиф Абгарович стал подбирать диапозитивы, а я помогала
ему.
...Я сижу в Эрмитаже — и жду. Утром, когда ехала в поезде,
всходило солнце, и косые лучи его проникли между темными
елками, и птицы пели.
Так хороню все, а на душе такой мрак. Всеми силами души
я призывала и призывала «Милого зверя», чтобы пришел скорее.
Вчера мы расстались как-то нескладно. И вот слышу шаги. .
Я встала и пошла навстречу. Идет в перчатках — и почему-то
у него вид франта, хотя на пем все обычное. Идет, улыбается.
«Ну, я вас сейчас сечь буду!..»— пригрозил он. «Мне очень
стыдно за мою вчерашнюю обидчивость. Забудьте ее поско-
рее!..»— попросила я. Потом он дал мне мои часы, которые
принес из починки, и мы стали рассматривать фотографии Ани.
которые он в это утро получил от Чистякова. Потом пошли
вместе к Чистякову за другими снимками. В Эрмитаже из
шкафа достал фотографию Ванского озера и дал мне.
Прошел еще день. В Академии опять водоворот людей и дел,
ни одной свободной минуты. Вчера сказал, что надо гнать
«Записки», а то потом нс будет охоты. А с книгой об Ани боль-
116
шис трудности... При этих словах Иосиф Абгарович сник».
Запись от 9 апреля: «Дежурю в Эрмитаже Думала об Ани,
о Ване. Ни о чем другом думать не могу: Иосиф Абгарович дал
мне новую духовную прописку.
Под утро задремала на полчаса, начался рассвет. Я все
смотрела в окно. Встала, когда солнце озарило Петропавлов-
скую крепость. Ночью был мороз. Было изумительно красиво:
полный штиль на Неве и медленно плывущие, сияющие белые
льдины. Точно много цветов на лазурной воде.
Работала в Эрмитаже В первом часу услышала быстрые
шаги. Идет Иосиф Абгарович. Подошел, как год тому назад,
с веселыми глазами, крепко пожал мне руку, и... и я знала, что
пришел мой друг. Меня с утра тянуло в тихий садик за Невой,
к храму Спасителя. Но я пошла с Иосифом Абгаровичем в Ака-
демию, где сразу нахлынули люди и дела. По дороге он говорил,
что шел вчера домой и всю дорогу пел армянскую песню «Барцр
сарэр, ай сарэр» («Эй, горы, высокие горы!..»). Его остановил
милиционер, спросил: «О чем поете?»—«О моей Армении, о на-
ших высоких горах». Милиционер добродушно улыбнулся и ко-
зырнул ему. Говорили о делах, о переверстке одной работы,
о заседании издательства. Я пошла домой через Неву. Как тиха
Нева, как сияют льдины! Мне было легко и хорошо. Когда
вышла к Спасителю, там у маленькой часовенки стояло много
людей и все молчали. Я удивилась. Стоят, смотрят на небо
и ветки в окне, на золото риз...»
«В парке мы с сестрой Верой были одни. Я давно не была
там. Пошли на обрыв за подснежниками, но не нашли — ведь
снег еле успел сойти. Я решила искать и найти. Задумала: если
найду — то все будет хорошо. И вдруг увидела маленький под-
снежник, мохнатый еще, с опущенной головкой, как у «Ляли —
дочурки сестры. Потом еще нашли. Это — первые. До нас их
никто не видел, не рвал. Они только что выбрались из-под
листьев. И я запела — запела громко, и ветер уносил звуки —
и я была опять самой собой, и на душе было молодо и легко».
Запись от 15 апреля: «Переселилась на новую квартиру
и пришла в отчаяние: нет воды, нет дров и т. д. Все это постепен-
но устроилось, но было много нервотрепки. Сбегала и в Акаде
мию, и в Эрмитаж, и опять домой, где папа привинчивал фран-
цузский замок; потом встретились в Академии с Иосифом Аб-
гаровичем, который увлеченно беседовал с сотрудниками.
Затем мы пошли в новый дом, где энергично хозяйничала
Вера. Иосиф Абгарович носил дрова и помогал расставлять
мебель. В антресолях нас обрадовал дедовский диван в полу-
темной комнатке, и мы, как дети, сидели на нем и подскакива ли
на пружинах. Потом Иосиф Абгарович ушел. Мы с Верой при-
готовили постель и легли спать на угловом диване в моей
большой комнате, и сладко заснули».
Запись 16 апреля 1921 года: «В жилищном отделе получили
117
наконец все разрешения и сговорились с шофером о переезде на
этой неделе.
Пришла Мария Кероповна и сообщила, что Иосиф Абгаро-
вич просит меня зайти в Эрмитаж, что его ноге лучше. Я показа-
ла Марии Кероповне квартиру, антресоли, которые и пугают, и
забавляют. Опа любовалась маленькой моей племянницей, пила
чай с ватрушками, и я проводила ее до Дворцового моста, а по-
том пошла в Эрмитаж.
Рассказывала Иосифу Абгаровичу про Ерыкалова и его
предложение написать статью Иосиф Абгарович нахмурился и
воскликнул: «Ну, теперь прощай Скифия и редакционная комис-
сия!»— «Почему?»— спросила я. «Потому, что вы увлечетесь но-
вой работой... Ну. а что было еще в эти два «незабвенных часа
свидания» с Ерыкаловым?»— коварно улыбаясь, спросил он.
«Почему вы на меня так смотрите?»— удивилась я. «Думаю о
том, что вы скоро уйдете...» Я не поняла, о каком уходе он гово-
рит. «Сейчас»?— спросила. «Да!»— последовал ответ. Но отве-
тил так, что можно было двояко понять. Я собралась уходить,
но он просил побыть еще...
...Вечер. Веселая встреча в типографии, бег на Пряжку, во
время которого Иосиф Абгарович изводил меня шутливой рев-
ностью по поводу моих «интимных тэт-а-тэт» с Тройницким и
Зилотти, потом бег с эрмитажным сборником в Эрмитаж. По
дороге Орбели рассердился на меня за то, что «бабья фраза»
какая-то выскочила у меня. Но все обошлось.
Были у нас — перетаскивали вещи, причем Иосиф Абгаро-
вич старался по возможности придать жилой вид новой комнате,
что пока довольно трудно получается. Потом он ушел, а я засела
за работу,— читала о Строгановых Разразилась страшная гро-
за и освежила воздух.
Я легла и вспомнила рассказы Иосифа Абгаровича, когда
я кисла от усталости. Чтобы развлечь меня, он начинал рас-
сказывать о своих родителях, которые живут в Тифлисе, на Бе-
бутовской улице. После того как скончался его Oien, мать ею,
Варвара Моисеевна (урожденная Аргутинская-Долгору кова),
начала давать уроки музыки. Совсем случайно она обратила
внимание на то, что, когда она по вечерам играет для себя, ма-
ленькая Эра, дочь соседей, не отходит от ее балкона, выходя-
щего на двор, и слушает до тех пор, пока она не перестает иг-
рать. Варвара Моисеевна как-то спросила девочку — любит
ли она музыку? На глазах у Эры выступили слезы, и она сказа-
ла: «Очень, очень люблю! Но мама сказала, что не может меня
отдать учиться музыке, потому что v нас нет денег для этого. Па-
па слишком мало получает, и его денег еле хватает, чтобы кор-
мить нас». Варвара Моисеевна позвала девочку к себе, провери-
ла слух и музыкальность; сказала матери девочки, чтобы она
присылала Эру к ней заниматься, успокоив, что денег за это
не возьмет. Девочка оказалась очень одаренной, чуткой и доб-
118
рои. Оставшаяся после смерти мужа одинокой старая женщи-
на привязалась к Эре, и девочка уходила домой только спать.
С помощью Варвары Моисеевны она окончила общеобразова-
тельную школу, поступила в консерваторию и кончила ее. Сы-
новья Варвары Моисеевны — Иосиф. Рубен и Левон — каждый
месяц присылали «маленькой названой сестричке» определен-
ную сумму и маленькие подарки. С согласия сыновей Варвара
Моисеевна в завещании указала, что оставляет все вещи и
рояль Эре. Братья переписываются с Эрой Исаакян — препода-
вательницей музыки в одной из тбилисских музыкальных школ...
Как это трогательно и как высоко характеризует и мать
Иосифа Абгаровича, и ее сыновей! У меня и сейчас перехватыва-
ет горло, когда я вспоминаю об истории маленькой музыкантши.
Точно сказка Андерсена с хорошим концом...»
Запись в дневнике от 10 августа: «Становится легче встре-
чаться с Иосифом Абгаровичем. Я привыкла к нему и без слов
чувствую его настроение. Иосиф Абгарович познакомил меня
с прибывшим из Москвы армянином — писателем Кареном Ми-
каэляном — и просил показать ему Эрмитаж. Заранее изви-
нился. что в воскресный день беспокоит меня. Поездку за
город пришлось отложить.
Позвонил Иосиф Абгарович и таким счастливым голосом
сказал, что наконец-то утвердили пайки рабочим типографии...
Я так рада и за него, и за рабочих...»
Проходили месяцы, годы... Так минуло более четырех деся-
тилетий с тех пор, как Иосиф Абгарович и Камилла Васильевна
узнали друг друга. Дружба их выдержала испытание временем.
Думая о них, я вспоминаю строки из письма Тургенева По-
лине Виардо:
«О мой друг, как я счастлив при мысли, что все, все во мне,
до самой глубины связано с Вашим существом и зависит от
Вас! Если я — дерево, то Вы — мои корни и моя вершина одно-
временно...»
«КОНГРЕСС ОРБЕЛИ>
В январский вечер 1931 года в Лондоне, в залах Берлингтон
ского дворца, состоялась встреча Иосифа Орбели с Артуром
Уфамом Поупом. Они дружили уже не первый год. Артур Поуп,
высокий, представительный американец, влюбленный в Иран и
его искусство, влюбленный и в Ленинград, где он побывал еще
в 20-х годах, высоко ценивший эрудицию и талант Орбели.
впервые встретился с ним лично: до этого была только
переписка.
Ученик Иосифа Абгаровича, Владимир Григорьевич Луко-
нин, рассказал мне о последних днях жизни Артура Поупа —
большого ученого, преданного друга ( оветского Союза, блнз-
нч
кого, пожалуй, самого близкого из зарубежных друзей Орбели.
«Артуру Поупу оставалось жить очень немного — всего ме-
сяц. Он был уже очень стар и не мог передвигаться без по-
сторонней помощи даже по веранде своего дома. Я был его
гостем. Стояла изнурительная жара (лето 1969 года в Ширазе
было особенно жарким, и от знойного ветра не спасала даже
тень громадных кипарисов в саду большого старинного дома,
где жил Артур Поуп). Ранним утром, еще до восхода солнца, я
уезжал на военной машине изучать сасапидские памятники
Фарса и возвращался обычно глубокой ночью. Артур всегда
ждал меня. Он сидел за книгой в библиотеке, слушал музыку
Брамса — всегда один и тот же концерт — и ждал моих
несвязных рассказов о всем том, что мне довелось увидеть
за день. Выслушав меня и обсудив планы на следующий день,
просил, чтобы нам принесли чаю, и сам начинал рассказывать
о прошлом. В дни той, последней встречи с ним он особенно час-
то вспоминал Третий международный конгресс по иранскому
искусству—«Конгресс Орбели», как он говорил.
Артур Поуп был необыкновенный рассказчик. В чем-то он
был похож на Иосифа Абгаровича — так же внезапно заго-
рался, поражал неожиданными ассоциациями и в особенности
яркостью образов так, что казалось, будто и сам я сижу вместе
с ними, Орбели и Фридрихом Зарре, в глубоких креслах одной
из гостиных Берлингтона; за окнами — ночь, сырость и желтые
фонари, и горит камин, и потрескивают тихонько свечи. Иосиф
Абгарович рассказывает им об Эрмитаже — о первой вы-
ставке памятников искусства Сасанидов, о новых идеях экспози-
ции, о замечательных коллекциях иранских памятников, о сво-
их коллегах. А Артур Поуп слушает его и долго нс решается
спросить о том, о чем думает уже давно: конечно, ему, как и всем
настоящим ученым, очевидно, что Эрмитаж с его богатейшими
коллекциями — то место, где должен состояться следующий
конгресс по искусству и археологии Ирана. Но 1931 год, но
большевистская Россия, о которой так много темного и злого
писали и пишут английские газеты... Правда, приезд Орбели.
великолепные памятники Эрмитажа, которые он привез с собой,
во многом изменили отношение к СССР. А сам Иосиф Абга-
рович не без лукавства рассказывал: «На выставке в залах Ака-
демии художеств меня представили леди Астор. Она сказала
мне: «Конечно, это замечательно, что большевики не уничтожи-
ли громадные культурные ценности, и даже наоборот — тща-
тельно сохраняют их, гордятся ими. Верь после этого газетам!
Но вот русская интеллигенция, родовое дворянство... Разве не
жаль, что все это исчезло?..» — «Почему же исчезло, я же вот
жив-здоров!» — «Вы?! Разве ваш род древний?» — удивилась
леди Астор. «Ну да, прослеживается до десятого века, по край-
ней мере»,— ответил я.
И леди Астор, окончательно смешавшись, отошла в сторону».
120
«Да, конечно,— думал Поуп,—Орбели достойный посол
своей страны, но все же...» И, наконец решившись, он начал:
«Скажите, профессор, разве это совершеннейшая фантазия —
думать о следующем конгрессе в Ленинграде?» — «Нет.
почему же... Это было бы интересно... Но обсудим это немного
позднее, хорошо?»
...Приведем отрывок из «Предисловия», написанного И. А.
Орбели к изданию материалов Третьего международного кон-
гресса по иранском} искусству:
«Второй международный конгресс... признал желательным,
чтобы следующий конгресс был созван в Ленинграде, на базе
Государственного Эрмитажа, собрания которого по культуре и
искусству Ирана представляют исключительно большой инте-
рес. В соответствии с этим пожеланием и по решению Советского
правительства, Третий международнй конгресс по иранскому
искусству и археологии был созван в сентябре 1935 года
в Ленинграде и проводил свои занятия с 11 по 16 сентября
в Эрмитаже, а два заключительных заседания происходили в
Москве, в Доме Красной Армии».
11 сентября 1935 гота в замечательном «эрмитажном теат-
ре» — одном из лучших творений Кваренги — открылся «Кон-
гресс Орбели». Конечно, организаторской работы было очень
много. В Эрмитаже, в одном из кабинетов отдела Востока, в
большом шкафу красного дерева тщательно хранится более
10 тысяч писем, официальных запросов, актов и докладных
записок, прошедших через руки Камиллы Васильевны Тревер —
секретаря подготовительного комитета. Конгресс собрал 350 де-
легатов из 17 стран — Австрии, Англии. Афганистана. Герма-
нии, Голландии, Дании. Ирана, Испании, Палестины, Польши,
Сирии, США, Турции, Финляндии, Франции, Чехословакии и
Швеции. Народный комиссариат высшего образования СССР,
Академия наук СССР и Эрмитаж сделали все, чтобы конгресс
прошел успешно.
Этот конгресс был первым международным форумом ученых,
созванным в Советском Союзе, и. разумеется, очень способ-
ствовал росту престижа советской науки. По сути, он вылился
в триумф советского востоковедения, советского музееведения.
«Съехавшиеся на наш Конгресс телегаты,— писал в «Пре-
дисловии» И. А. Орбели,— примерно из двух десятков стран,
являются представителями самых разнообразных научных те-
чений. Общение их между собою и возможность воочию убе-
диться в преимуществах той научной системы, последователями
которой являются советские делегаты Конгресса, не может не
отразиться на постановке целого ряда научных проблем. Имен-
но это, должно быть, имеют в виду те наши гости, которые го-
ворят о преимуществах нашей системы работы, нашей системы
экспозиции».
Как в Лондоне, к открытию конгресса была приурочена
121
специальная экспозиция, развернутая в залах Эрмитажа. Кол-
лекции советских музеев предоставили возможность показать
иранское искусство как никогда ранее широко и многогранно.
Отделу Востока Эрмитажа удалось создать нечто поистине
уникальное, и до сих пор во многих научных работах упомина-
ется «Выставка к 111 Конгрессу», как крупнейшее событие
в истории изучения иранского искусства и археологии. Выставка
была развернута в 84 залах, и на ней, кроме коллекций Эрми-
тажа, были представлены памятники из Азербайджана, Арме-
нии, Грузии, Казахстана, Туркмении. Данью уважения прави-
тельства Ирана к огромной работе по изучению его прошлого,
которая проводилась в СССР, было предоставление нескольких
великолепных памятников не только из Национального музея, но
и из некоторых мусульманских святилищ, обычно скрытых от
исследователя. Лувр, Американский институт иранского искус-
ства и известные частные коллекции также предоставили в рас-
поряжение Эрмитажа свои памятники.
Но дело было далеко не только и не столько в многообразии
и научной значимости собранных в Эрмитаже экспонатов.
Здесь впервые всему миру был продемонстрирован новый
метод «школы Орбели»— представление искусства Ирана во
взаимосвязи с сопредельными странами и народами, сопо-
ставление памятников иранской культуры с художественными
произведениями, созданными народами Кавказа и Средней Азии
и в отдельных случаях служившими источником некоторых
течений искусства Ирана.
Выставка стала стержнем конгресса. Около выставленных
экспонатов завязывались горячие споры, возникали неожидан-
ные идеи. Это была лаборатория конгресса, в которой выраба-
тывались критерии истины в научных дискуссиях: ведь «веши
никогда не лгут» (Орбели любил повторять эти слова Леонар-
до)...
Иосиф Орбели — президент Третьего конгресса, его идейный
вдохновитель — не спал ночами вместе со своими друзьями по
отделу, готовя выставку к открытию; он был самым пылким
оппонентом своих ученых коллег во время докладов, думал
обо всех, и меньше всего — о себе.
Он хотел, чтобы кроме обычных сувениров международных
конгрессов — памятных значков, жетонов и роскошно изданно-
го тома всех прочитанных докладов — гости увезли бы с собой
что-нибудь необычное на память об Эрмитаже. Он собрал все
свое фамильное столовое серебро и, переплавив его, отчеканил
миниатюрные серебряные блюда — в 10 раз уменьшенные копии
со знаменитого эрмитажного серебряного сасанидского блюда с
изображением священной птицы-собаки древнеиранских ми-
фов — (Leu му рва.
А научное значение конгресса? Его итоги подвел сам Иосиф
Абгарович на заключительном заседании:
199
«Ни для кого из нас не секрет, что значительная часть по-
пыток вести научную работу в области востоковедения, в част-
ности в области изучения восточного искусства, сводится
к моменту описательного порядка, к моменту накопления и
сопоставления материалов, без достаточной смелости и без до-
статочной почвы под ногами, чтобы делать из этих материалов
обобщающие выводы. Если на этом этапе мы застаем значи-
тельную часть востоковедного искусствоведения, то на некото-
рых участках советского востоковедения мы имеем уже опреде-
ленные, завоеванные позиции, и, стоя на этих позициях, мы мо-
жем давать научный бой по всей линии, бой обобщениями, а
не пережевыванием материала.
Мне кажется, что в этом отношении наш третий, ленинград-
ско-московский конгресс выгодно отличается от прежних. Впе-
чатление это, по-видимому, сложилось не только у меня. Сло-
жилось оно и у целого ряда иностранных делегатов. Больший
процент докладов обобщающих, больший процент докладов,
охватывающих значительную группу материалов и связываю-
щих этот материал с вопросами чисто историческими. »
Сам Орбели выступил тогда с докладом «Проблема сельд-
жукского искусства»— докладом, не потерявшим своего значе-
ния и по сей день. На примере самых знаменитых памятников
этой яркой в истории всего Ближнего Востока эпохи Иосиф
Абгарович показал истоки этого искусства, которые уводили
его в Закавказье, и впервые в мировой науке объяснил их спе-
цифику. Камилла Васильевна Тревер прочла на конгрессе
доклад «Проблема греко-бактрийского искусства». Анализируя
скудные сведения письменных источников о существовании
в III—I вв. до н. э. на территории части Средней Азии, Афганис-
тана, Ирана и Индии своеобразного государства во главе с ма-
кедонской династией потомков сподвижников Александра Ве-
ликого, К В. Тревер на примере эрмитажных памятников
попыталась реконструировать неведомое до сих пор синкрети-
ческое искусство этого культурного региона. В се распоряжении
было лишь несколько экспонатов, скудные свидетельства ан-
тичных и восточных авторов и... громадная интуиция ученого. Ее
доклад (явившийся основой книги, вышедшей в 1940 году) ос-
тавался для многих се коллег не больше чем «научным мира-
жем», пока в конце 60-х годов советские, афганские и француз-
ские археологи не открыли в Средней Азии и Афганистане ос-
татки именно той культуры, которую она реконструировала в
1935 году. В развалинах древнебактрийских поселений и хра-
мов была найдена глиняная и мраморная скульптура, монеты,
керамика, предметы прикла шого искусства. И все оказалось
именно таким, как и предполагала К- В. Тревер ..
Доклады других советских делегатов были также посвящены
проблемным темам — они знакомили конгресс не только <. пере-
довыми методами советского востоковедения, но и с новыми ма
123
териалами, открытыми советскими исследователями на Кавка-
зе и в Средней Азии Многие советские делегаты были еще
очень молоды — они только начинали свой путь в науке, и И. А.
Орбели гордился ими.
«Еще одно отличие нашего конгресса от прежних,—
говорил он,— это участие молодежи, не в той еще мере, в какой
нам этого хотелось бы, но во всяком случае— на нашем кон-
грессе впервые зазвучал голос молодых ученых. Мы знаем, что
в этом отношении мы здесь, в СССР, оказываемся в лучших
условиях, чем ученые некоторых других стран.
Во время приема делегатов конгресса у председателя Мос-
ковского Совета было отмечено одно радостное явление,—
что в ряду молодых ученых, которых мы выдвинули на конгресс,
есть представители тех народов, которые еще совсем недавно
изнывали под колониальным гнетом царизма. В этом одна из
больших заслуг Третьего конгресса. Мы имели возможность
здесь продемонстрировать и воочию показать, что дают эти
народы, когда правильно и последовательно осуществляется
политика Советского Союза».
В заключение И. А. Орбели сказал:
«Можем ли мы не думать о тех давно исчезнувших племенах,
давно ушедших из жизни народах, которые когда-то изнывали
под чуждым гнетом так же, как изнывают другие народы
теперь под гнетом империализма,— можем ли мы не думать о
том, чтобы оградить память этих народов, давно ушедших с
жизненной арены, от посмертного игнорирования?
Можем ли мы не заниматься проблемами, касающимися
тех народов, которые, создав великую культуру, рассматривают-
ся как народы, тишь удобрившие собою почву для средиземно-
морской культуры на Востоке?
Можем ли мы не выдвигать эти проблемы? И если мы этот
момент учтем — учтем не только здесь, в нашей среде, но и на
будущих конгрессах, то я уверен, что с нами вместе, плечом к
плечу, будут идти не только советские ученые, но и целый ряд
передовых представителей мировой зарубежной науки».
Актуальность, подлинная научная актуальность — к этому
всегда призывал Иосиф Абгарович своих коллег и учеников.
«Прошло немало лет. Ужасы второй мировой войны, ужасы
войны в Корее и «холодной войны» никак не способствовапи
тому, чтобы можно было вновь собрать ученых — исследова-
телей иранской культуры. Казалось, в эту тяжелую эпоху нет
места для гуманизма, для подлинного научного братства лю-
дей, волею судеб оказавшихся по разные стороны идеологи-
ческих и политических границ. Но успехи Третьего конгресса,
его громадное значение в нашей жизни не могло позволить onvc-
тить руки».
Вот слова Артура Поупа, сказанные им душной ночью
1969 года в Ширазе. За 35 лет. прошедших с памятных дней
124
в Эрмитаже, он пережил многое: пережил крах дела всей своей
жизни — института по изучению Ирана закрытого в США в
эпоху маккартизма, когда Артура Поупа, вице-президента
Третьего международного конгресса по искусству Ирана в
СССР, в «желтых» газетах называли «президентом III Интер-
национала», когда его травили за дружбу с советскими учены-
ми, за большое уважение к СССР и его науке. В 1968 год\
очередной международный конгресс был собран в Иране —
в первый раз на родине того искусства, которое изучали ученые.
На торжественном закрытии конгресса глава советской
делегации прочел короткий доклад о жизни и деятельности ака-
демика Иосифа Абгаровича Орбели. В громадном зале Пехле-
вийского университета было необычайно тихо. На экране —
громадный портрет Орбели за рабочим столом — фотография
1935 года. И все делегаты нового конгресса — на сей раз
более 700 человек из более чем 40 стран — почтили его память
минутой молчания.
Шестой иранский конгресс состоялся в Оксфорде в 1972 году.
И теперь на экране—портрет Артура Поупа и скорбная
речь его друга — Базила Грея, посвященная памяти этого
человека. И опять — имена Орбели и Поупа рядом.
Следующий, Седьмой конгресс состоится в Мюнхене, Вось-
мой— в Генте, Девятый — в 1985 году, через 50 лет после
третьего.
Мы беседуем об этом с Владимиром Григорьевичем Луко-
ниным. Он только что вернулся из Тегерана, из поездки по
стране, и полон впечатлений о памятниках, своих коллегах,
встречах. Я задаю ему вопросы о Третьем конгрессе, о том, пом-
нят ли его иранские ученые?
— Конечно, помнят. Я встретился там и с другом Орбели,
профессором Мустафави. Он очень стар сейчас, но ясно помнит
дни, проведенные в Ленинграде, и с гордостью показывал мне
том докладов конгресса. На первой странице — надпись: «Мо-
ему дорогому иранскому другу — Иосиф Орбели».
Помните, как на конгрессе Иосиф Абгарович с особой гор-
достью говорил о том, что на заседаниях в Ленинграде и в Моск-
ве впервые звучал персидский язык и приняли участие персид-
ские ученые? Борис Борисович Пиотровский во время своей не-
давней поездки по Ирану посетил мавзолей Реза Шаха. За стек-
лом витрин в этом мавзолее, рядом с орденами и наградами,
блистающими драгоценными камнями, он увидел значок Треть-
его конгресса с изображением Спасской башни Кремля. Сопро-
вождавший Пиотровского гид рассказал ему, что Реза Шах
особенно ценил этот скромный значок. Кстати, Иосиф Абгарович
за блестящую организацию конгресса был награжден иранским
орденом «За научные заслуги» первой степени и избран почет-
ным профессором Тегеранского университета.
125
— Скажите, Владимир Григорьевич, вы помните фразу
Орбели из его «Предисловия»: «Вспомним, что на прежних
конгрессах научных докладов на персидском языке не было. Для
кого, кому это нужно, кому придет в голову изучать персидский
язык, занимаясь персидским искусством?.. И нам удалось
убедить наших коллег в том, что изучать Иран, не зная
персидского языка, невозможно». И как обстоит дело сей-
час?
— Сейчас? Сейчас труды Орбели можно прочесть по-
персидски,— засмеялся В Г. Луконин.— Уже давно переведены
на персидский язык его книги о шахматах, о сасанидском ис-
кусстве, его доклад о сельджукском искусстве.
Надо сказать, что иранцы вообще проявляют очень большой
интерес к работам советских востоковедов. Я привез с собой
из последней поездки персидский перевод книги Мухаммеда
Абдулкадировича Дандамаева «Иран при первых Ахемени-
дах». В Иране переведена книга Б. Б. Пиотровского «Ван-
ское царство», книги моих коллег по археологии Ирана и Сред-
ней Азии, по персидскому искусству и культ}ре. Большим со-
бытием для Ирана был выход в СССР многотомного издания
«Шах-Намэ» Фирдоуси. Мне самому было очень приятно убе-
диться, что иранские студенты — историки и археологи — хо-
рошо знают и мою последнюю книгу «Культура сасанидского
Ирана», переведенную на персидский язык в 1972 году. Иран-
ские коллеги обрадовали меня, сообщив, что книга получила
премию «лучшей книги года».
У нас. в свою очередь, х'орошо знают и ценят работы иран-
ских ученых. Мне ближе всего история культуры, и потому я
упомяну несколько последних работ в этой области, переведен-
ных в СССР,— это исследования Камбахш Фарда, посвященные
раскопкам храма Анахиты в Кангаваре, работы иранского ар-
хеолога Хакема в Кермане, очень интересное исследование
Ираджа Мушери о сасанидских монетах. Журнал «Пейам-и-
Новвин»— орган Общества советско-иранской дружбы — регу-
лярно публикует на персидском языке статьи иранских ученых и
их советских коллег о культуре Ирана.
Надо сказать, что для последних лет характерно объедине-
ние усилий иранских и советских ученых: мы часто работаем
над одной проблемой как соавторы.
В Иране издается «Персидская энциклопедия», и многие из
ее авторов— наши исследователи. Иранцы предприняли изда-
ние многотомной «Истории Ирана»— мы и здесь вместе. Перед
отъездом из Тегерана я беседовал с одним из крупнейших пер-
сидских ученых — профессором Эшаном Паршатером. Он рас-
сказывал мне о переводе книги Анаит Георгиевны Периханян
«Сасапидский судебник», о своем восхищении этой работой и о
важности ее для истории Ирана. Анаит Георгиевна — ученица
Орбели и Тревер.
12(5
— А вы поддерживаете связи с другими учениками Орбели,
живущими в Ереване?—спросил я.
— Да, конечно, многие из них — мои друзья. Да вы просто
возьмите сборник за I960 год, посвященный памяти И. А Ор-
бели, где собраны статьи его учеников,— вы увидите там немало
армянских фамилии. Сейчас ученики Орбели — ведущие ученые
во многих отраслях истории культуры Кавказа и Ирана И это
все, конечно, естественное развитие событий. «Международная
кооперация ученых-иранистов», для которой так много сделал
И. А. Орбели, к которой он призывал,— уже давно свершив-
шийся факт.
В здании Советского посольства в Тегеране висит большая
мемориальная доска. На ней золотом по-русски и по-персидски
выбита памятная надпись о том, что здесь состоялась конферен-
ция трех держав-союзниц по антигитлеровской коалиции, кон-
ференция, работа которой способствовала победе в Великой
Отечественной воине и установлению прочного мира на земле.
Эта памятная доска — мое последнее впечатление о Тегеране,
так же как и слова советского посла, сказанные мне на проща-
ние: «Привет Эрмитажу, привет Орбели!»
Привет Орбели . Он жив!..
ДАВИД И ТАРИЭЛЬ
Как при каждом мазке кисти художника краски гармонично
ложатся на холст и картина намечается все четче, так после
каждой встречи с Иосифом Орбели его образ для меня обога-
щался еще одной гранью.
Когда в начале нашего века студент отделения класси-
ческой филологии историко-филологического факультета Пе-
тербургского университета Иосиф Орбели, сдавая государствен-
ные экзамены, привел в восторг маститых ученых и ему было
предложено остаться в университете и готовиться к профессор-
скому званию, юноша поблагодарил, но не пожелал восполь-
зоваться столь заманчивой возможностью. Он сразу же посту-
пил на факультет восточных языков и занялся армяно-гру-
зинской филологией.
Такой поступок изумил как многих его наставников, так
и стремящихся к легкой карьере некоторых однокашников.
Острословы пустили слух о гибели еще одного таланта.
Но молодой Орбели упорно шел к намеченной цели Древне-
армянский язык и историю он стал изучать у такого выдающе-
гося арменоведа, как академик Н Я. Марр.
Иосиф Абгарович на всю жизнь запомнил слова учителя:
«Вам необходимо комплексное познание, комплексное изучение
языка и литературы, чтобы были ясны корни изучаемых явле-
ний».
127
На занятиях по древнеармянскому языку Орбели замечал,
с каким восхищением говорил академик Марр об эпосе «Давид
Сасунский».
Когда много лет спустя у Иосифа Абгаровича спросили,
почему все-таки он не стал заниматься изучением классиче-
ских языков, а отдал предпочтение армянскому и грузинско-
му языкам, Орбели убежденно ответил:
— Я счел достаточным те знания, которые уже приобрел
в области древних классических языков, и стал осваивать
грабар и древний грузинский язык, те языки, которые в древ-
ности римляне и греки считали языками варварских народов.
Во мне заговорил именно этот варвар, заговорил его гнев
против надменного римского захватчика, решимость доказать,
какой огромный вклад внес мой маленький и угнетенный
народ в сокровищницу мировой культуры.
В 1937 году началась подготовка к празднованию семисот-
пятидесятилетнего юбилея Шота Руставели. Во главе юбилей-
ной комиссии по Ленинграду стал И. А. Орбели. Преодолевая
возникавшие трудности, Иосиф Абгарович принялся за органи-
зацию юбилея «Витязя в тигровой шкуре». В газетах и жур-
налах появились блестящие статьи Орбели о Шота Руставели,
его эпохе.
День и ночь работали эрмитажевцы под руководством
Иосифа Абгаровича, стремясь к тому, чтобы эпоха Руставели
была представлена возможно глубже и полней. По инициативе
директора Эрмитажа и под его редакцией вышел в свет сбор-
ник статей «Памятники эпохи Руставели» — дань памяти вели-
кому сыну Грузии. Орбели, помимо включения семи своих ста-
тей. открыл сборник предисловием. В статьях авторы раскры-
вали эпоху поэта на широком фоне Грузии и соседних, связан-
ных с нею в XII—XIII веках крепкими узами стран.
Если раскрыть двадцатую страницу сборника «Памятники
эпохи Руставели»,— музыкой прозвучат слова Орбели: «Руста-
вели велик как изумительное по чистоте и точности шлифовки
зеркало своей эпохи — эпохи наибольшего расцвета не только
Грузии, но и всего нашего Востока, в ту пору намного опере-
дившего Европу. Он — нс одинокая фигура, возвышающаяся
среди пустыни, он — вывод, итог долгого пути развития куль-
туры Грузии, Кавказа и тех стран, которые были неразрывно
связаны с Грузией и Кавказом, многим были обязаны в области
своей культуры Грузии и Кавказу и заслонили собой, в силу
политической конъюнктуры, и Грузию и Кавказ от близору-
ких европейских и русских дореволюционных исследователей...
Вышедшая из княжеской среды поэма Руставели, город \ни
во всем многообразии культуры его населения и идущие из
народных толщ полные язвительности и свежего юмора бас-
128
ни — вот части того отшлифованного зеркала, в перекрещении
лучей которого встает в своем подлинном облике Кавказ эпохи
Руставели».
В начале 1938 года, 16 января, на торжественном заседании
Академии наук СССР в Москве с блеском, присущим ора-
торскому таланту и глубоким знаниям Иосифа Орбели, прозву-
чали слова ученого об Эпохе Руставели.
И когда двадцать два года спустя, в 1960 году, в Москве, на
заседании секции кавказоведения Двадцать пятого междуна-
родного конгресса востоковедов, английский грузиновед Д. Лан-
ге в своем докладе сделал попытку пересмотреть датировку
«Витязя в тигровой шкуре», великолепного памятника грузин-
ской средневековой литературы, перенеся его из XII—XIII веков
в XV—XVI века, с места поднялся больной и слабый Орбели
и с неоспоримой аргументацией обрушился на докладчика.
С весны 1939 года в газетах и по радио широко сообщалось
о подготовке к празднованию тысячелетия армянского нацио-
нального эпоса «Давид Сасунский».
И в Ереване, и в Ленинграде И. А. Орбели стал вдохновите-
лем этого подлинно патриотического торжества. Заветный
эпос армянского народа должен был рассказать широким кру-
гам читателей о героической борьбе армянского народа против
иноземного ига — такая задача была поставлена перед группой
ученых-энтузиастов, когда они приступили к составлению свод-
ного текста эпоса.
Несколько десятков вариантов эпоса, существующие на раз-
личных диалектах, не отвечали предъявляемым требованиям,
в том числе и первая запись эпоса, выполненная армянским
фольклористом-энтузиастом Гарегином Срвандзяном в 1873 го-
ду. Близки были идеалы эпоса и Ованесу Туманяну, перело-
жившему в поэму сказание о герое третьей ветви эпоса — Да-
виде Сасунском. Автор одного из вариантов Манук Абегян,
начиная с 1885 года, на протяжении многих десятилетий посто-
янно возвращался к этой теме Над составлением научной
публикации различных вариантов работали академик К. Мелик-
Оганджанян, литературоведы Арам Ганаланян и Геворг Абов,
перед которыми стояла задача создания сводного текста, кото-
рый должен был отразить главные тенденции эпоса, вобрать
в себя только характерные эпизоды, сохраняя при этом ком-
позиционную целостность произведения. Невозможно описать,
сколько тысяч стихов и различных толкований текста прихо-
дилось изучать ученым. Но коллективные усилия К. Мелик-
Оганджаняна, М. Абегяна, Г. \бова и А. Ганаланяна, при
непосредственном участии в подготовке сводного текста
И. А Орбели. привели к желанным результатам. Родился
стройный свод эпоса, состоящий из четырех ветвей — «Сана-
5 \ Арзуманян
129
cap и Багдасар», «Мгер Старший», «Давид Сасунский» и
«Мгер Младший».
Сводный текст на армянском и русском языках с замеча-
тельными иллюстрациями Ерванда Комара увидел свет
в 1939 году. Над переводом эпоса «Давид Сасунский» рабо-
тали прибывшие в Ереван задолго до осени 1939 года известные
поэты В. Державин, А. Кочетков, К- Липскеров и С. Шервин-
ский.
В Армении царило радостное оживление. Газеты и радио
ежедневно информировали о ходе подготовки к юбилею, чита-
лись доклады, лекции. Художники готовились к юбилейной
выставке, композиторы сочиняли музыку на тексты эпоса, ра-
ботники издательств и рабочие типографии с особой любовью
работали над литературой о «Давиде Сасунском». К концу
августа газеты сообщили о переводе на украинский, грузин-
ский, азербайджанский и другие языки народов Союза свод-
ного текста эпоса «Давид Сасунский», о вечерах, проводи-
мых в разных концах страны. Подготовка к юбилею набирала
силы и подходила к финишной прямой, к торжествам в сентябре
1939 года в столице Армении — Ереване. Глубоко содержатель-
ные выступления Орбели об эпосе, статьи в печати принесли
ему широкую известность в народе. Вместе с руководителями
республики И. Орбели горячо приветствовал мастера художест-
венного слова Сурена Кочаряна во время первого исполнения
его композиции эпоса «Давид Сасунский».
До праздничного Еревана доносились отзвуки стонущей под
гусеницами гитлеровских танков и тяжелых орудий Европы,
свист фашистских самолетов и тяжелый шаг многомиллионной
германской армии, приступившей к осуществлению бредовой
идеи господства над миром.
Об эпосе «Давид Сасунский» много интересных суждений
высказали прибывшие в Ереван писатели. Некоторые из них
подвергали эпос подробному анализу, размышляли и делали
интересные оценки и сравнения. С этой точки зрения нельзя
без волнения вспомнить выступление Алексея Толстого:
«...Мы празднуем этой осенью, в дни сбора винограда в Ар-
мении, тысячелетнюю давность великого художественного па-
мятника, который в наши дни записан и приведен в стройную
систему и только что, на этой декаде, впервые отпечатан
в русском переводе. Он займет равное место с такими сокро-
вищницами, как «Илиада», «Одиссея», «Калевала», иранский
эпос, русские богатырские былины, «Песни о Нибелунгах»,
«Песня о Роланде», «Витязь в тигровой шкуре», готовящийся
у нас киргизский эпос «Манас» и эпические своды других
советских народов».
Свои мысли об эпосе «Давид Сасунский» Алексей Толстой
завершает словами.
«То, о чем тысячу лет пели армянские барды, свершается:
130
мир рузрушился — и воздвигнутся вновь. И на полях прекрас-
ной Армении клонится от тяжести колос пшеницы и колос
ячменя. И под ударами копыт Джалали бежит и орошает землю
светлый ключ счастливой жизни».
15 сентября 1939 года в Ереване на открытии седьмого
пленума Союза писателей СССР Александр Фадеев, приветст-
вуя присутствующих от имени писателей, творящих на пятидеся-
ти языках нашей социалистической Родины, и передавая брат-
ский привет трудящимся свободной Армении, говорил:
«...Мы приехали сюда отметить тысячелетие гениального
творения армянского народа — великого героического эпоса
«Давид Сасунский»,— народа, великолепная, глубоко человеч-
ная поэзия которого ныне вошла в золотой фонд социалисти-
ческой культуры и нашего общего дружеского наследства.
Это замечательное произведение смогло стать известным, до-
ступным и любимым для всех народов Советского Союза
только потому, что, согласно народному пророчеству, могучий
богатырь Мгер Младший, то есть сам армянский народ, герои-
ческий, трудолюбивый и прекрасный, вышел из многовекового
заточения.
Мы гордимся героическим прошлым армянского народа,
мы преклоняемся пред его великолепными социалистическими
достижениями, мы верим в его прекрасное будущее, мы любим
его поля, стройки, его стахановцев, его детвору, его искусство,
это ясное небо, раскинувшееся над ним, и это пламенное, живо-
творящее солнце, которое светит не только над армянским
народом, но и над всеми народами Советского Союза,— солн-
це социалистической свободы, солнце Ленина...
И если враг посягнет на нашу землю и наш труд, мы все,
как один, подымем разящий меч-молнию четырех поколений
сасунских богатырей, меч труда и свободы народов, сверкаю-
щий и неотразимый меч народной кары и гнева».
Эпос «Давид Сасунский», рассказывающий о героической
борьбе армянского народа десять веков назад, стал живой пере-
кличкой поколений в тревожную осень 1939 года.
Мне посчастливилось быть свидетелем юбилейного заседа-
ния в Ереванском оперном театре. Выступление академика Ор-
бели неоднократно прерывалось бурей аплодисментов. Он гово-
рил о том, что советским людя1'' эпос «Давид Сасунский», по-
мимо его художественных достоинств, дорог тем, что в образах
его героев — борцов за благо родины и родного народа — с не-
обычайной яркостью выражены идеи и чувства, веками вына-
шивавшиеся человечеством. Эти идеи и чувства особенно ярко
проявились в образе Давида и его сына Мгера, с которыми
народ связал свою заветную мечту о разрушении старого мира
и о создании нового.
— Несмотря на свою доблесть,— сказал Орбели,— свою
силу, свои подвиги, всегда совершаемые на благо народа.
5*
131
вернее, в силу именно этих качеств,— ни один из героев не
извлекает из своих подвигов ничего лично для себя, для приоб-
ретения каких-либо особых привилегий в окружающей среде,
для захвата власти. Они не стремятся распоряжаться по своей
воле тою землей, которую они готовы оросить своей кровью,
как водой животворящей, которая является источником силы
для всех героев и основным условием процветания для всего
народа.
В своей многовековой истории армянский народ вынес
много тяжелых испытаний, много страданий, но остался наро-
дом мужественным, мирным и стойким. Тому яркое подтвержде-
ние — эпос «Давид Сасунский», полный героизма и гуманизма,
эпос, юбилей которого мы отмечаем с такой торжественностью.
Академик И. Орбели говорил в своем выступлении о том,
что старый мир легко не сдается. Жерла фашистских орудий
направлены на Восток. Но голос наш, голос народа, сильнее
грохота любых пушек. «Будьте достойны героев эпоса «Давид
Сасунский», дорогие строители нового мира! — сказал в заклю-
чение И. Орбели.— Родину надо не только любить, но и быть
готовым защищать ее».
Не смолкали аплодисменты под монументальными сводами
оперного театра в Ереване. Юбилейное заседание подходило
к концу.
Мне на память пришли слова Веселовского: «В образе
своего любимца — доверчивого и прямодушного, не ведающего
страха в бою, но великодушного к побежденным и слабым
Давида — армянский народ запечатлел свой идеал доблести
и благородства, тем самым доказав свое право на бессмертие
в веках...»
Мгер приветствовал дорогих гостей: Илью Муромца и Ами-
рани, Богдана и Амрана. Они поклялись в верности дружбе,
поклялись быть вместе в грозный час. Клятвой звучали и слова
поэта:
Давида племя идет за тобой.
Спускаясь с гор Айастана,
Спешат сыны Тариэля в бой.
Летят на конях Богданы. .
Оставив на Мгеровой земле жар своей души, богатыри
покинули ее, сливаясь с горизонтом, временем, вечностью...
И ШЛА ВОЙНА...
Изучение архивных материалов, подшивок газет, мои собст-
венные дневниковые записи и свидетельства современников —
достаточно яркое представление о деятельности академика Ор-
бели в блокадном Ленинграде.
132
..Осажденный Ленинград задыхался, но не сдавался.
Время шло. Норма хлеба осенью 1941 года сократилась до
125 граммов в сутки. Не хватало топлива, ленинградцы мерзли
в квартирах. Не было воды. Люди пухли и умирали от голода.
Но сотни, тысячи ленинградцев твердо стояли на вахте, рабо-
тали, из последних сил ковали вместе с армией победу. Да,
именно из последних сил. Люди боролись, отдавали самое дра-
гоценное, что есть у человека,— жизнь. И все для того, чтобы
не осквернилась священная земля Ленинграда.
Любовь к дому, к своему городу, к родным и близким, к де-
тям, их будущему слилась воедино в одно емкое слово — Роди-
на. А что может быть дороже? Война подтвердила — ничего
нет на свете дороже Родины, где ты родился, рос, любил, тво-
рил и прозрел, стал человеком... Как скорбный реквием,
незабываемо звучат проникновенные строки стихотворения Оль-
ги Берггольц, начертанные на стене Пискаревского мемориаль-
ного кладбища-музея:
Их имен благородных мы здесь перечислить не сможем.—
Так их много под вечной охраной гранита
Но знай, внимающий этим камням:
Никто не забыт, и ничто не забыто
Советские люди по центральному радиовещанию в первый
же день Отечественной войны услышали гневное, пророческое
выступление директора ленинградского Эрмитажа академика
Иосифа Орбели:
«Самый омерзительный, гнусный и смрадный из всех зве-
рей — гиена, сочетающая в себе кровожадность, ненасытность
и вероломство,— зверь, которого гнушается все живое. Таков
и фашизм, ненасытный в жажде захвата, ненасытный в жажде
крови, не знающий пределов в своем предательстве и веролом-
стве.
Гиена любит разрывать могилы,— сегодня гиена фашизма
стала рыть себе могилу.
Двух дней не вытерпел Гитлер, чтобы начать повторение
опыта Наполеона. За два дня до годовщины перехода «вели-
кой армии» Наполеона через Неман он нарушил советские
рубежи, ускорив наступление конца своего зверства и крушения
своей силы...»
Отечественная война 18Г2 года, говорил Орбели, навеки
вошла в историю как доказательство мощи и единства рус
ского народа, как доказательство беспредельной любви русско-
го народа к Родине.
«Начавшаяся сегодня вторая Отечественная война покажет
и Гитлеру, и воплотившемуся в нем мировому фашизму, как
неизбежно крушение всякой попытки посягнуть на священную
землю советского народа
133
Вторая Отечественная война вновь покажет миру чудеса
доблести и верности долгу, покажет, что живы суворовские
«чудо-богатыри», кутузовские герои и что несокрушима сила
этих чудо-богатырей, идущих в бой за Родину...»
Шла война... Спасение сокровищ Эрмитажа стало задачей
первостепенной важности. Директор Эрмитажа прекрасно со-
знавал всю полноту своей личной ответственности. О том, как он
остро переживал участь Ленинграда и выполнял долг учено-
го-патриота, есть много свидетельств.
А пока послушаем самого Орбели:
«...На рассвете 22 июня 1941 года все работники Эрмитажа
были вызваны в музеи в необычно ранний час: на нашу Родину
надвинулась гроза' Весь Эрмитаж преобразился, и все те залы,
которые могли быть изолированы от посетителей, были навод-
нены упаковочными материалами и ящиками. Работники Эрми-
тажа размеренно и четко приступили к упаковке наших экспо-
натов. К ночи первого дня верхние этажи громадного здания
Эрмитажа и составляющего неотъемлемую его часть Зимнего
дворца были совершенно освобождены от всего наиболее цен-
ного в художественном и научном отношении, а в нижних эта-
жах шла деятельная работа по упаковке. Работа длилась
непрерывно восемь дней.
Научные сотрудники Эрмитажа, охрана, технические служа-
щие, чернорабочие— все принимали участие в этом благород-
ном деле. Сотни людей работали непрерывно, день и ночь, затра-
чивая на еду и отдых не более часа в сутки.
А со второго дня работы на помощь к нам пришли сотни
людей, никогда не служивших в Эрмитаже, но которым были
дороги искусство и культура, которые любили Эрмитаж. Среди
них были художники, живописцы, скульпторы, педагоги, работ
ники научных учреждений, которые просили допустить их хотя
бы к самой черной работе. Трудились они с рвением и со стра-
стью. К еде и отдыху этих людей приходилось понуждать прика-
зом! Им Эрмитаж был дороже своих сил и здоровья.
Нередко нормальное течение работы за эти дни прерыва-
лось предостерегающим воем сирен, сигналом воздушной трево-
ги, и хотя существовал приказ об удалении людей по сигналу
тревоги из верхних этажей, никто не соглашался уходить в убе-
жище, оставив под угрозой то, что этим людям было дороже
жизни,— доверенные им народом сокровища музея.
Предстояла тяжелая работа (особенно в ночное время) по
переноске больших и тяжелых ящиков — они были нагружены
не только картинами, но и скульптурами, тяжелыми экземпля-
рами художественной мебели и изделиями из металла.
На это сил работников и работниц Эрмитажа хватить не
могло, тем более что молодой состав сотрудников был уже на
фронте. Но мы были спокойны. Мы знали, что в нужную минуту
к нам придут на помощь те люди, которые, будь они в красноар
134
мейской форме или в форме моряков, привыкли за 24 года
Советской власти считать Эрмитаж своим, родным, те люди,
которые сотни раз посещали Эрмитаж, любовались его карти-
нами, скульптурами, великолепными изделиями из золота
и серебра.
И эти люди пришли1 По первому зову явились сотни крас-
ноармейцев. За все время работы ежедневно являлось до четы-
рехсот моряков, курсантов.
Сотни тысяч экспонатов Эрмитажа были упакованы и до-
ставлены к погрузочным площадкам раньше намеченного вре-
мени. С особым торжеством и гордостью эти юноши-моряки
и красноармейцы несли на плечах по залам Зимнего дворца
и по мраморной лестнице Эрмитажа громадную серебряную
гробницу, в которой некогда хранились останки великого рус-
ского полководца Александра Невского. И поступь этих ком-
сомольцев и коммунистов, бережно несущих серебряную гроб-
ницу великого князя, некогда разгромившего немецкие полчи-
ща, несущих, чтобы обезопасить ее от потомков тевтонских
рыцарей, звучала как гимн великому прошлому русского наро-
да, как пример грядущей победы советского народа.
Наступило утро 1 июля. И в установленный час от перрона
вокзала далеко на восток ушел первый эшелон сокровищ Эрми-
тажа, обеспеченный надежной охраной, увозя даже больше
того, что было намечено в первую очередь эвакуации. Этот
эшелон состоял из 27 больших пульмановских вагонов
А когда мы вернулись с вокзала в Эрмитаж, в 9 часов
утра, там уже кипела работа по упаковке вещей второй очере-
ди. Вторая партия ценностей Эрмитажа была вывезена 20 ию-
ля 1941 года. Она составила 25 пульмановских вагонов. Так
же, не покладая рук, работали сотрудники Эрмитажа, так же
деятельно помогали им пришедшие со стороны педагоги, худож-
ники, архитекторы, не гнушавшиеся самой тяжелой и черной
работы. Так же мерно звучала в залах Зимнего дворца и Эр-
митажа поступь красноармейцев и моряков, так же охотно они
помогали нам в работе, но среди них было мало лиц, знакомых
нам по отправке первого эшелона: большая часть тех, кто помо-
гал в конце июня, в июле уже сражалась с врагом на суше и на
море.
Ушел и второй эшелон, вновь увозя с собой часть сотрудни-
ков Эрмитажа, сопровождавших доставку доверенных им сокро-
вищ искусства в безопасные районы страны, в места, отведен-
ные правительством для имущества Эрмитажа.
Меньше осталось народа в стенах Эрмитажа. Дирекции
Эрмитажа приходилось выдерживать борьбу с людьми, отка-
зывавшимися от возможности выезда в безопасные районы
страны, лишь бы не расставаться с родным городом и с род-
ным музеем Покидать стены Эрмитажа и Зимнего дворца
никто не хотел. И неудивительно, как живо откликнулись эти
135
люди на призыв переселиться, бросив свои дома и квартиры,
в Эрмитаж и Зимний дворец, где они в любую минуту могли быть
наготове для охраны этих зданий от участившихся налетов,
бесчисленных зажигательных бомб.
В Эрмитаже началась новая жизнь. Условия блокады, на-
летов, а затем и артиллерийского обстрела вызывали необ-
ходимость использования всех наличных сил Эрмитажа для
его охраны и противовоздушной службы, и научный состав
Эрмитажа — мужчины и женщины — с равным рвением и го-
товностью несли эту службу. А силы слабели, потому что в
кольце полной блокады чувствовалась острая нехватка
еды, необходимо было экономить электроэнергию, топливо,
через поврежденные окна в помещение врывался сильный
холод.
Но ничто не в силах было сломить дух наших товарищей.
В перерывах между тревогами, налетами и обстрелами в под-
валах и в других более безопасных частях зданий те же люди,
которые по тревоге поднимались в касках и с пожарными инст-
рументами на крышу и в стеклянные галереи Эрмитажа и Зим-
него дворца, вели свою научную работу. И мы бесконечно
горды тем, что лучший из «пожарных» Эрмитажа Б Б. Пиот-
ровский написал в те дни большую, прекрасную книгу о древ-
нейшем государстве на территории Советского Союза, Урарту,
написал и представил в качестве диссертации на соискание
ученой степени доктора исторических наук.
Нехватка еды, холод, мрак, все другие лишения делали
свое дело: стали редеть ряды работников нашего музея. Но как
велика была забота об оставшихся в живых! Нет электроэнер-
гии — ив кабинет директора Эрмитажа, а затем и по всем
рабочим помещениям Эрмитажа и в эрмитажный госпиталь бе-
гут провода, перекинутые со стоящего на Неве, близ Эрмита-
жа, военного корабля. И вновь в стенах музея появляются моря-
ки, пришедшие не любоваться картинами, а помочь своим
братьям. Не хватает в Эрмитаже силлля того, чтобы привести
в порядок набережную перед зданием,— и моряки с корабля
по собственному почину выходят на набережную и быстро,
весело выполняют всю работу, уговорив наших людей уйти
погреться в Эрмитаж!
Мы жили единой семьей: научные работники, рабочие Эр-
митажа, краснофлотцы, красноармейцы и весь Ленинград жили
единой семьей, как единой семьей жил, работал и боролся
с врагом весь наш великий Советский Союз!
В стенах Эрмитажа осталось мало сотрудников. Большин-
ство или охраняет и обслуживает вывезенные коллекции, или
ведет научную работу в соответствии со своей специальностью
в других городах и районах нашей Родины, многие сражаются,
чтобы ускорить наступление победы и приблизить тот день, ког-
да вновь откроются двери Эрмитажа и Зимнего дворца, вновь
136
наполнятся его залы людьми — моряками и военными, рабочи-
ми и детьми...»
Нельзя без волнения читать эти строки, нельзя без волнения
вспоминать о первых месяцах воины. Рассказывая о незабыва-
емых тревожных событиях, ученый как бы говорит: помни об
этом, наш современник, помните об этом, потомки!
Статья, написанная Орбели по просьбе Совинформбюро
в конце сентября 1943 года, появилась на страницах многих
зарубежных газет.
Я вновь перелистываю газетные подшивки. Старые газеты
стали моими союзниками. Целая страница, нет, больше полови-
ны газеты «Коммунист», органа ЦК КП Армении, от 24 августа
1942 года посвящена митингу в Тбилиси.
«23 августа в Тбилиси состоялся антифашистский митинг
народов Закавказья. Свободолюбивые сыны Кавказа дали клят-
ву бороться с гитлеровскими бандитами, заклятыми врагами
народов Азербайджана, Грузии и Армении, до полного их унич-
тожения».
Я живо вспоминаю этот памятный день. Один за другим на
трибуну поднимались сыны и дочери народов Кавказа. Их горя-
чие, от сердца идущие слова находили живой отклик у собрав-
шихся...
Когда на трибуну поднялся широкоплечий, несколько суту-
ловатый человек с высоким лбом ученого, большими добрыми
армянскими глазами и ассирийской бородой, наступило полное
молчание Но стоило ему только начать свою речь, как те же
добрые армянские глаза загорелись уже неистовой яростью.
«Братья кавказцы!
Над родным Кавказом, над всеми его народами нависла
грозная опасность — лишиться свободы, стать рабами, увидеть
разрушение наших очагов, увидеть поношение и гибель наших
жен и сестер, видеть, как будут звери терзать наших матерей
и малых детей.
До наших гор докатились полчища Гитлера.
Братья кавказцы, издревле наши предки, предки всех без
исключения народов Кавказа, желая заключить самый крепкий,
все пронизывающий, навеки нерушимый союз, желая возложить
на себя узы самого священного братства и побратимства,
смешивали несколько капель своей крови с кровью названого
брата в священной чаше побратимства, и эти узы были действи-
тельно нерушимы.
Братья кавказцы, нашим предкам, предкам всех без исклю
чения народов Кавказа, было хороню знакомо взращенное
тысячелетиями борьбы чувство священной мести, мести крова-
вой, мести, которая никогда не давала пощады и не знала жа-
лости к врагу.
Но никто из наших предков никогда не знал, не имел и даже
не мог бы себе представить больших оснований для мести, чем
137
те, которые даны нам всем, сынам священной Советской Роди-
ны, полчищами Гитлера, пришедшими рвать и терзать грудь
нашей великой матери-Родины, истязать и осквернять честь
наших жен и сестер, убивать и пытать даже малых детей.
Родные мои, сыны Кавказа, воины Красной Армин!
В наших руках железо, и сталь, и огонь данного вам Роди-
ной оружия. Бейте же врага железом и сталью, давите его, в зем-
лю втирайте его тело и кровь, жгите врага огнем!
Пусть не скажут, что у сынов Кавказа ослабли руки: перед
лицом увенчанных сединой родных Кавказских гор задушите
гитлеровских гиен, несущих с собой могильный смрад, не допус-
тите их в наши цветущие долины, не допустите их к светлым
и звонким потокам, бегущим с кристально чистых снеговых
вершин, переломите им хребет на равнине, у подножия гор!
Пусть только в эти неприступные горы вселится орлиный
дух наших предков — дух, не уступающий по своей крепости
самим горам.
Пусть наш натиск на врага сметет и задавит на своем пути
все, как все давит и сокрушает катящаяся со склонов Эльбру-
са, Казбека, Ужбы не терпящая препятствий лавина.
Пусть ваше победоносное «ура!» лишит врага силы сопро-
тивления и гонит его пред славными полками Красной Армии,
как грохот дальнего обвала гонит пред собою стаи обезумев-
ших от страха шакалов. Но пусть ваш стремительный нажим
на врага будет быстрее лавины, неожиданного обвала, пусть
он настигнет врагов и сотрет их в прах, всех до единого. Этим
вы защитите от разорения ваш очаг, спасете от рабства нас,
наших жен и детей, и это будет великая месть за причиненные
нашей Родине страдания.
И пусть никто никогда не сможет сказать, что сыны Кавказа
в великой борьбе за счастье Родины, за счастье всего челове-
чества посрамили своих доблестных предков, омрачили и заста-
вили покраснеть белоснежные вершины Эльбруса, Ужбы, Каз-
бека, Арарата — многотысячелетних свидетелей упорной борь-
бы и тяжелых испытаний наших предков, свидетелей нашего
светлого, принесенного Октябрем счастья.
Возьмите же победу в свои руки, и Родина вечно будет сла-
вить ваши имена, как славит имена наших великих предков!»
В том же номере газеты «Коммунист» от 24 августа 1942 го-
да я читаю пламенные стихи военного корреспондента, поэта
Гургена Боряна в переводе Норы Адамян. Стихотворение «Кав-
каз свободен и будет свободен» кончается такими словами:
Вставайте, братья1 В бой’ Взметайся, звон набата’
Свободен наш Кавказ! Да сгинет вражья банда!
Вставайте! Смерть немецким оккупантам!
Пожелтевшие страницы газет военного времени, над кото-
рыми склонил я теперь уже седую свою голову, словно воз-
138
мущаются ходячей фразой: «Газета живет один день». Нет!
Газета — это история. Летопись минувших дет, близких и дале-
ких.
Воспоминания, связанные с блокадным Ленинградом, эпизод
за эпизодом раскрывают благородный облик стойкого, пренебре-
гающего смертью советского ученого.
Я вновь встретился с Иосифом Абгаровичем в конце 1944 го-
да в Ленинграде. Попавшие в Эрмитаж тридцать снарядов
и две авиабомбы порядком изуродовали здания прославлен-
ного музея. Орбели в ватнике и с помятой шляпой на голове
ходил по развалинам, подбадривал рабочих и своих сотруд-
ников. Восстановительным работам, казалось, не видно конца.
Выбито двадцать тысяч квадратных метров стекла из окон и све-
товых фонарей. Вовсе вышли из строя водопровод и отопи-
тельная система. О паркетных полах, стенах, настенных рос-
писях и плафонах и говорить не приходится. Все было изра-
нено. Директор Эрмитажа с присущей ему пылкостью и основа-
тельностью говорил о плане восстановления Эрмитажа в крат-
чайшие сроки. В музей пришли лучшие специалисты — строи-
тели, реставраторы. План, составленный Орбели и главным
архитектором Сивковым, предусматривал огромный масштаб
работы.
...Конец декабря 1944 года. Неуютно в кабинете директора
Эрмитажа. Холодно. Началась беседа. Ученый вспомнил первые
дни войны. Обращаясь ко мне, Иосиф Абгарович тихим голо-
сом спросил:
— Вы хотите знать, о чем думали мы в блокадном Ленин-
граде?
— Да,— ответил я.
— О многом. В короткие перерывы между налетами фашист-
ских бомбардировщиков, когда слышался радостный серебрис-
тый звук сигнала отбоя воздушной тревоги, когда затихали
отдаленный гул фашистской артиллерии и близкие взрывы тя-
желых снарядов, в тиши и мраке глубокого бомбоубежища
Эрмитажа мы думали о возможности лучшего обеспечения
целостности многих тысяч замечательны,х памятников искус-
ства, перенесенных из музея в более укрытые части громад-
ного здания Не оставляла мысль и о тех экспонатах, которые
были отправлены в далекий тыл. Тревожила мысль, хороши ли
в уральском городе климатические условия и обстановка хра-
нения этих уникальных сокровищ. Волновала забота о том не-
большом коллективе товарищей, которые были отправлены в
первые же дни войны вместе с коллекциями Эрмитажа для
наблюдения за их сохранностью и здоровьем — здоровьем,
потому что памятники искусства зачастую еще более подверже-
ны заболеванию, чем живой организм.
Но нередко мысль переносилась и на юг. Виделись и сверкаю-
139
щая снегом, с детства родная и незабываемая вершина Маси-
са, и лежащая у его подножья, утопающая в зелени Арарат-
ская долина, на протяжении тысячелетий щедро напоенная ар-
мянской кровью, и залитые солнцем, обрамленные прекрас-
ными зданиями улицы Еревана, и загорелые личики бегающих
по этим улицам армянских детей.
И прежде чем вновь раздастся отвратительный, скрипящий
вой сирены, возвещающий воздушную тревогу, или тяжкий гул
артиллерийского взрыва, все существо успевает охватить колю-
чее, болезненное чувство тревоги Что станется с этой цвету-
щей равниной, и с этим прекрасным, залитым солнцем городом,
и с тысячами маленьких, смуглых, черноволосых ребятишек,
если и туда залетят с юга фашистские бомбовозы или снаряды
из-за пограничной реки, не более отдаленной от Еревана, чем
места расположения фашистской артиллерии в пригородах Ле-
нинграда.
Видел я совершенно отчетливо сквозь ночной мрак и сияю-
щий Масис, и напоенный солнцем Ереван, так что казалось —
протянешь руку, и пальцы коснутся не холодных кирпичей
подвала Эрмитажа, а раскаленных от солнечных лучей тесаных
туфовых и базальтовых плит Еревана.
Но когда возникало это тревожное чувство, оно всегда
облегчалось сознанием, что эта маленькая родная республика,
ее поля, города, а главное — дети не брошены на произвол
судьбы, что они ограждены несокрушимой стеной тех же муже-
ственных и самоотверженных советских бойцов, которые защи-
щают и Ленинград, и каждый клочок родной советской земли —
земли, безраздельно принадлежащей всей великой советской
семье народов, навеки сплотившихся вокруг великого русского
народа
Это сознание и уверенность еше больше укреплялись, когда
случалось встретить на улицах Ленинграда или в воинских час-
тях, в которых мне часто приходилось бывать, советских людей,
пришедших сюда с далекого Кавказа оберегать и защищать
великий город Ленина, так же принадлежащий всей семье
советских народов, как ей принадлежит и моя Армения. И когда
я встречал среди бойцов Ленинградского фронта солдат-армян,
в моей памяти вставал незабываемый образ молодого рус-
ского пограничника, явившегося с делегацией только что отсто-
явших свою вахту пограничников, чтобы приветствовать пнеа
телей, отмечавших в Ереване юбилей «Давида Сасунского».
Вспомнилось лицо русского юноши, с замечательным чувством
и подъемом декламировавшего отрывок из эпоса «Давид Са-
сунский», где говорится о долге каждого бороться не только за
свою свободу, но и протянуть руку братской помощи тем, кому
не хватает собственных сил, чтобы добыть себе освобождение.
Нельзя выразить словами, какую силу и уверенность давала
в самые трудные дни блокады мысль об этой неразрывной
140
дружбе, неразрывной спаянности великого русского народа
с другими народами советской семьи, и в том числе с моим род-
ным армянским народом.
...В кабинет вошел главный архитектор Сивков. Он извинил-
ся, что прервал нашу беседу. Ему надо было согласовать с Иоси-
фом Абгаровичем что-то очень важное.
Пока Иосиф Абгарович был занят делами, я стал перебирать
в памяти рассказы моих дорогих и милых ленинградских друзей.
Я знал, что осенью 1941 года правительство предложило
командованию Северо-Западного фронта и руководству ленин-
градской партийной организации обеспечить вылет из блокад-
ного города на Большую землю крупных деятелей науки и куль-
туры, так называемого «золотого фонда». Ответственность по
переброске «золотого фонда» легла главным образом на замес-
тителя главнокомандующего Северо-Западным фронтом адми-
рала Ивана Степановича Исакова.
Состоялся телефонный разговор Исакова с Орбели о немед-
ленном вылете ученого из Ленинграда.
Тогда, как говорится в дипломатических переговорах, сторо-
ны договорились о личной встрече для окончательного решения
вопроса. Но в те же дни Орбели пришлось выступить в полярно
противоположном амплуа. Ленинград должен был покинуть
один из его учителей, академик Коковцев Павел Констан-
тинович — крупнейший русский семитолог.
Коковцев отказался. Орбели должен был уговорить своего
учителя. Для успеха дела Иосиф Абгарович направил к Павлу
Константиновичу его любимого ученика Андрея Яковлевича
Борисова, видного историка культуры, семитолога и ираниста.
Долгие уговоры кончились безрезультатно. Коковцев отказался:
«Большую часть жизни я прожил в этом городе и переживать
его не собираюсь».
Он не покинул Ленинград так же, как не уехал и другой
учитель Орбели — крупнейший историк античности и археолог,
академик Сергей Александрович Жебелев.
— Жебелев был моим учителем, и память о нем я сохра-
нил на всю жизнь,— задумчиво сказал Орбели.— На слетую-
щий день после юбилея Навои к нам пришел мой старый учи-
тель, о ком вы спрашиваете, единственный из моих учителей,
кто в те дни еще был жив, академик Жебелев, пришел, несмотря
на свое изнурение и истощение, чтобы поблагодарить Эрмитаж
за устройство, как он сказал, «этого праздника науки». В его
словах, во всех его мыслях, которыми он со мной тогда поделил
ся, я почувствовал еще раз, как велика сила человеческого
духа — духа человека, который в течение всей своей жизни
неуклонно и свято исполнял свой долг — долг ученого, учителя
и гражданина. Сергей Александрович Жебелев осенью 194! го-
да заведовал, если я не ошибаюсь, одним из институтов Акаде-
мии наук, но на него дополнительно были возложены ввиду
141
срочного, без предупреждения вылета из Ленинграда уполно-
моченного президиума Академии наук — также обязанности
последнего. Потом начался вылет ряда директоров,— случаи,
которые я забыть не могу, потому что в большинстве своем
этому вылету предшествовало строгое задание директора
собрать назавтра вечером совещание работников данного ин-
ститута. А когда подходило время заседания, оказывалось, что
директор уже где-то по ту сторону фронта.
Так академик Жебелев стал главой четырех или пяти учреж-
дений Академии наук и уполномоченным президиума Академии
наук СССР. Мой больной учитель каждый день посещал все
учреждения, которыми руководил. А это был декабрь 1941 го-
да. Те, кто были в это время в Ленинграде или кто знает историю
Ленинграда этого времени, представляют себе, что это означа-
ет. Жебелеву предлагали, его просили, настаивали, ему прика-
зывали, чтобы он покинул город. Наконец он поехал на аэро-
дром, предварительно заявив: «Подчиняюсь насилию». А как
только на аэродроме произошла маленькая заминка, он потре-
бовал, чтобы его отвезли домой.
Последний месяц своей жизни Жебелев фактически почти
ничем не питался. Это не помешало ему, как я уже вам говорил,
10 декабря, в страшную стужу, когда начался артиллерийский
обстрел района Эрмитажа и снаряды падали на Неву, прийти
на заседание, посвященное Навои.
Тогда мы с ним поговорили в последний раз — через два-
дцать дней он скончался. Мы много говорили о его покойном
друге и моем учителе, в иной обстановке, но также до последне-
го дня своей жизни отдававшего все свои силы выполнению
высокого долга учителя и профессора университета — акаде-
мике Якове Ивановиче Смирнове — исследователе античного
и средневекового искусства и культуры. Это был замечательный
русский человек, который, невзирая на смертельную болезнь,
не считал возможным пропустить хотя бы одну лекцию. Собрав
последние силы, в сырую и холодную осень 1918 года пришел
он в музей древностей университета. Он принес тяжелые папки
с воспроизведениями замечательных памятников искусства Вос-
тока, и в частности Армении,— пришел, но уйти уже был не
в силах. Это было за три дня до его смерти. И об этой несокру-
шимой его воле, о его непреклонном чувстве долга должны
помнить все советские ученые.
Еще одной характерной чертой этого замечательного рус-
ского ученого была способность исчерпывающе и многосто-
ронне подходить к изучаемой стране, к культуре народа, памят-
никами которого он занимался. Он умел находить и в случайно
услышанном предании, народном поверье, в маленьких кусочках
разноцветных тряпок, которые привязывали к побегам куста,
растущего в почитаемом народом месте, много ценного для
воссоздания древнейших верований этого народа, пережитков
142
прошлого, отдаленного от нас тысячелетиями. Ко всем этим
кажущимся на первый взгляд мелочам он подходил с таким же
вниманием и заботой, как к великолепным памятникам искус-
ства. Вот почему утонченный анализ, проводившийся им в тече-
ние целого года семинарских занятий драгоценнейшего произ-
ведения армянского зодчества десятого века — Ахтамара, так
много раскрывал перед его учениками. Следы орудий камен-
щика, высмотренные им на обломках гарнийского языческого
храма первого века, дали богатейший материал для последую-
щих исследований. В его истолковании как бы воскресали
громадные, монолитные базальтовые изваяния фантастических
рыб — вишапов, покровителей орошения, по древнейшим веро-
ваниям армян. А для достижения этих результатов он не только
перечитывал сочинения древних армянских историков, но и до-
рожил возможностью побеседовать о заинтересовавшем его
вопросе и с блестящим ученым, и со скромным сельским учите-
лем, и со стариком монахом, живущим около развалин дове-
ренного его попечению храма, и с мальчишкой-пастушонком,
усмотревшим на обрыве скалы следы копыта сказочного бога-
тырского коня.
Вот почему этого обаятельного русского человека так люби-
ли в Армении все, кому случалось встретиться с ним во время
его неустанных поездок по стране.
В этом стремлении к общению с национальными научными
силами народов Востока и со всеми теми, кто, происходя
из среды этих народов, интересовался прошлыми судьбами
своей страны, Я. И. Смирнов не был одинок среди русских
востоковедов. В нем только ярче проявились эти замечательные
черты, характерные для русского востоковедения в целом, луч-
шие представители которого и в далекие годы умели не только
изучать культуру народов Востока, но и внушать сынам этих
народов глубокое уважение к русской науке.
Яков Иванович Смирнов, как и другие, всегда умел выяв-
лять вклад каждого народа в общечеловеческую культуру,
создавать почву для дружественного и любовного взаимного
ознакомления и сближения. Это в нем особенно ценили его
ученики...
— Иосиф Абгарович, состоялась ли в 1941 году ваша встре-
ча с Исаковым? — спросил я.
— День и час встречи был назначен. Я должен был поехать
в Смольный к Ивану Степановичу, но звонок главного хирурга
Военно-Морского Флота Джанелидзе, с которым я был в тобрых
отношениях, слава богу, избавил меня от этой встречи
Как-то раз Исаков рассказал мне о начиненной перцем
беседе с Джанелидзе. Столкнулись два непримиримых понятия:
приказ и чувство долга. Парадоксально, но факт. Впоследствии
Исаков напишет об этом.
«Списки «золотого фонда»,— рассказывал Исаков, — на-
143
чикались с профессора И. И. Джанелидзе. Иосиф Абгарович,
естественно, тоже входил в этот список 1
К Джанелидзе вечером был послан адъютант. И хотя мы
заручились постановлением ГКО и телеграммой из Москвы, все
же было решено, что разговор с Джанелидзе буду вести я. Так
было уместнее во всех отношениях. Точно в назначенное время t
утром следующего дня Джан появился в морской группе.
Джан — на многих восточных языках означает «милый» j
или «дорогой». Вот почему друзья в глаза и за глаза называли »
профессора Джанелидзе Джаном. Это был человек редкого ума }
и обаяния. И почитали его глубоко и искренне не только паци- i
енты, которым он спас жизнь. 0
Джанелидзе был главным хирургом флота, членом-коррес-
пондентом Академии медицинских наук, генерал-лейтенантом
медицинской службы. За его плечами был хирургический опыт
первой мировой и гражданской войн. Одним из первых в стране
он сделал операцию на сердце. Его знали и как замечательного
педагога и организатора
Я всегда буду гордиться многолетней дружбой с этим заме-
чательным человеком. Несмотря на разницу в годах (Джан
родился в 1883 году и, значит, был на одиннадцать лет старше
меня), между нами всегда существовали близкие отношения.
И вот наш разговор в Смольном.
Ни дружественно-доверительный тон, ни ссылки на высшее
командование, ни громкие имена не могли убедить профессора
в необходимости уехать.
— Товарищ адмирал,— начал Джан, побелев от ярости
и глядя мне прямо в глаза,— вы изучали историю Крымской
войны, и я убежден, что в своих лекциях в Морской академии
вы ссылались на поучительные прецеденты обороны Севасто-
поля... Не допускаю мысли поэтому, что вам неизвестно поведе-
ние Николая Ивановича Пирогова, что, впрочем, могли забыть
в Москве авторы телеграммы.
Чувствовалось, каких огромных усилий стоило Джану вла-
деть своим голосом. И уже одно то, что он прибег к официаль-
ному обращению, как бы забыв мое имя и отчество, говорило
о степени его негодования.
— Позвольте напомнить, что Николаю Ивановичу пришлось
затратить нечеловеческие усилия, чтобы пробить брешь в стене
косности и бюрократизма, пока он добился разрешения и выехал
в осажденный Севастополь, прихватив с собой кандидатов
в лекари с выпускного курса университета. Он преодолевал
страшное бездорожье, боролся с ужасными беспорядками, до-
пущенными интендантской службой в снабжении, питании и ор-
ганизации эвакопунктов.— Не меняя силы голоса и обличитель-
ного тона, Джан продолжал: — Какую картину мы видим те-
перь? Главный хирург, его ассистенты и молодые выпускники
уже находятся в осажденном городе и на морской базе. Коли-
144
чество раненых увеличивается с каждым днем... Как и перед
Пироговым, перед нами стоят задачи не только помощи ране-
ным и скорейшего возвращения их в строй, но и изучения особен-
ностей военно-полевой хирургии в современных условиях... За-
дача испытания новых методов и средств.. Задача эвакуации
раненых... Наконец, критическая проверка методов обучения,
которыми мы пользовались в предвоенные годы. Так вот именно
в этих условиях вы предлагаете мне выехать из Ленинграда?’
Куда?.. Очевидно, в безопасные места’
Заметив, что я собираюсь ему возразить, Джан быстро
встал и сделал рукой жест, означающий конец разговора:
— Я никуда из Ленинграда не уеду!
Быстро повернувшись, он вылетел из кабинета, оборвав
беседу и всем своим видом показывая, что для нас обоих это
лучший выход.
Хлопнула дверь, и в комнате стало тихо.
— Ну-с! Желаю вам более успешной деятельности,— обра-
тился я к примолкшим офицерам, стараясь внешним спокойст-
вием «спасти лицо».— Макс! Срочно вызывай следующих по
списку... и действуй!.. Относительно профессора Джанелидзе
доложи в Москву... Пусть они сами его уговаривают. Мы
с Петровым едем на Осиновец. Будем обратно через два дня...
Совершенно раздосадованный (возможно потому, что в душе
сам был на стороне Джана!), я направился к машине, сказав
своему помощнику:
— Избавь ты меня от Орбели. Скандал с ним может стать
глобальным».
Когда вражеские бомбы падали на мирные города и села,
когда фашистские орды топтали нашу землю, в фельдмаршаль-
ском Малом тронном и Гербовом парадных залах Зимнего
дворца еще действовала большая выставка о героическом
военном прошлом русского народа. В галерее Отечественной
войны 1812 года можно было видеть простреленный шведской
пулей под Полтавой мундир Петра Великого, мундиры Куту-
зова и других русских полководцев, в Гербовом зале Зимнего
дворца были выставлены знамена шведского короля Кар-
ла XII, прусского короля Фридриха, Наполеона — трофеи рус-
ских воинов с поля брани.
Шляпа-треуголка Фридриха II с петушиными перьями
невольно напомнила позорное бегство короля из-под Кунерс-
дорфа 1 августа 1759 года. Пришли на память и стихотворные
строки, написанные одним из воспитанников Ленинградского
университета:
Здесь шляпа Фридриха Второго,
Но если снова грянет бой.
Сорвем и с Гитлера мы шляпу.
Но только вместе с головой...
145
Шла война. Экскурсоводов нет. Опустел Эрмитаж. Каждый
ленинградец на своем посту. В тревожной тишине покоятся
шедевры Рафаэля, Рембрандта, Рубенса... Выставочные залы
безлюдны. Идет бережная упаковка ценностей... События 22 де-
кабря 1941 года один из старейших сотрудников Эрмитажа
Владимир Васильевич Калинин запечатлел в своем дневнике:
«Морозный вечер. В огромном здании, в котором временно
разместился наш Н-ский стрелковый запасный полк, холодно.
Нет воды, нет света, только на столах писарей тускло мерцают
коптилки.
Сегодня в полковом клубе был выпускной вечер младших
командиров, только что закончивших курс боевой подготовки.
Тотчас же после вечера все отправляются на фронт.
На вечер приехали шефы-ленинградцы, научные сотруд-
ники Эрмитажа во главе с Иосифом Абгаровичем Орбели.
Шефы привезли с собой подарки.
Академик Орбели передал военкому полка Громову два
килограмма свечей. На сцене затеплились тоненькие церковные
свечи. Люди сидели тихо. Говорил директор крупнейшего совет-
ского музея, ученый с мировым именем. С болью рассказывал
он о том, что творят немецкие варвары на советской земле.
Уничтожены знаменитые фонтаны Петергофа. «Большой Сам-
сон» распилен и увезен в Германию, выломаны янтарные стены
в Екатерининском дворце. От дворцов Петергофа остались
одни развалины. Сгорел дворец Монплезир — драгоценный па-
мятник эпохи Петра I, вырублены вековые парки в Пушкине,
Петергофе, Павловске. Древний Новгород, Псков лежат в раз-
валинах. Поврежден собор св. Софии — гордость новгородцев.
«Мы знаем в истории времена варворов, вандалов, пред-
шественников немецких фашистов,— говорил Орбели,— но ни-
когда в истории не было ничего более кровавого, дикого и звер-
ского, чем нынешний немецкий фашизм, вооруженный такими
разрушительными средствами истребления. .Идя сегодня на
фронт, помните, что вы призваны защитить город Ленина,
очаг мировой культуры, от немецкого изверга, задумавшего
задушить нас Пусть ведет вас в этот бой мысль о неслыханных
злодеяниях, творимых им под Ленинградом, пусть вас не поки-
дает мысль о том, что в ваших руках судьба тысяч женщин,
детей, стариков Ленинграда, которых вы должны спасти.
Мы, ленинградцы, должны все перенести — и холод, и го-
лод— во имя великой цели. Родина не оставит нас, она благо-
словила нас на подвиг, она согреет нас своим дыханием...»
Так говорил ученый, и все, кто был здесь, никогда не забудут
его лица, его сверкающих глаз, его страстной речи.
Говорила и сотрудница музея Евдокия Александровна Ля-
мина. Ее единственный сын, девятнадцатилетний Слава Лямин,
погиб в бою. Твердо звучит голос матери, она призывает всех
мстить за ее сына, за наши общие страдания, за Ленинград
146
Один за другим подходят к столу курсанты. Военком полка
по списку вызывает отличников боевой учебы и вручает им
подарки: теплые свитеры, шерстяные шарфы, варежки Как
пригодятся в морозные дни все эти вещи на переднем крае!
Два часа спустя после торжественного вечера молодые вои-
ны выстроились во дворе. Они ушли в темную декабрьскую
ночь...
Впечатление от этого вечера, особенно от речи Орбели,
было огромно.
После отъезда шефов военком Громов сказал мне: «А зна-
ешь, товарищ Калинин, я немного боялся за твоего академика.
Ну, думаю, приедет, разведет здесь перед бойцами научную тео-
рию часа на два — прерывать неудобно, а людям в бой идти.
А получилось неплохо...» И, помолчав, добавил: «Хоть и ака-
демик, а говорить просто умеет».
Николай Семенович Тихонов еще до Отечественной войны
развернул большую деятельность по празднованию юбилея
Низами. Когда началась война, мужественный голос поэта-
гражданина прозвучал из осажденного Ленинграда. Вспоминая
тяжелые легендарные дни блокадного города, Тихонов с особым
трепетом рассказывал о событиях одного памятного дня.
— Когда-нибудь историк, разбирая док\менты нашей жиз-
ни,— говорил Тихонов,— поразится нечеловеческой выносли-
вости ленинградцев. Он будет перебирать ветхие бу маги, пожел-
тевшие листы газет и журналов, и эти молчаливые свидетели
покажутся ему красноречивее мифов древности, всех легенд
о силе, мужестве, красоте человека. Нравственный облик ленин-
градцев будет сиять во мраке сурового и беспощадного време-
ни. И тогда история скажет, что воистину силе тьмы фашизма
противостояли наши люди света, люди нового, невиданного
в мире общества. Советские люди.
Враги хотели превратить каждый день их существования
в пытку смертельной опасности. Ленинградцы презирали
смерть. В них неистребимо жило чувство превосходства над
врагами. Родной город, который был богато отражен в поэзии,
в искусстве, в неумирающей классической прозе, с его недоска-
занностью, с его таинственными красками и легендами, с 1елал-
ся еще более суровым, исчезавшим в ночах без единого огонь-
ка, и вдруг, в ночи налетов, одевался в блеск и грозу, отражая
врага. В лучах прожекторов, в феерических, затягивающих
все небо разноцветных лентах трассирующих п>ль. в красных,
зеленых, розовых плесках взрывов, в алых полотнищах пожа-
ров город казался живым существом, закованным в блещущие
латы, принимающим бой с драконом, дышащим на него огнем,
охватившим его своим стальным кольцом.
...Трагическое и прекрасное жило рядом Смерть и в iox.no
вение встречались запросто.
...При коптилках работали ученые, писались научные рефе-
раты, художники рисовали плакаты, ккмпозиторы писали музы-
ку. Дух творчества жил непоколебимо.
...Бесконечно можно говорить о тех баснословных временах,
но я хочу рассказать один небольшой эпизод. Это случилось
в тяжелые дни усиленных бомбежек глубокой осенью 194 I года.
Смольный, где помещался штаб фронта, подвергался особо
упорным налетам. Поэтому был отдан строгий приказ — при
сигнале воздушной тревоги командирам штаба уходить в особое
помещение. Это был целый подземный городок, в котором все
было оборудовано для работы. По правде говоря, группа
писателей не очень-то выполняла это приказание. Но в этот раз
появился сам комендант и строго попросил покинуть нашу ком-
нату. Правда, когда мы в нее вернулись, огромные запертые,
заклеенные окна были настежь, дверь перекривило взрывной
волной. Очень хорошо, что мы отсутствовали.
Внизу, в одном из коридоров, я неожиданно столкнулся
с довольно колоритной фигурой. Человек большого роста, без
шляпы, с кудрями, как у короля Лира, спутанными и сильно
поседевшими, с большой вспененной бородой, с полными энер-
гии глазами схватил меня за руку и громко воскликнул: «Вас-то
мне и нужно!»
Это был известный ученый, директор Эрмитажа Иосиф
Абгарович Орбели. Я знал, как под его руководством прошла
сложнейшая операция эвакуации Эрмитажа. В ней участвовали
сотни людей: научные сотрудники, художники, геологи, студен-
ты Академии художеств, моряки Балтфлота, энтузиасты-люби-
тели. Я знал, что все музейные ценности вне опасности, и чув-
ствовать это было очень приятно, тем более что снаряды уже
рвались в Эрмитаже и сбитые осколками мраморные головы
падали, как с гильотины. В Эрмитаже оставалось мало экспо-
натов, и я подумал, что Орбели пришел сюда для разговоров об
окончательной эвакуации оставшегося имущества.
Но он со свойственной ему взволнованностью заговорил
совсем о другом:
— Вы, конечно, не забыли, что приближается назна-
ченный на эти дни юбилей великого азербайджанского поэта
Низами?.
— Дорогой Иосиф Абгарович! Вы видите, что делается вок-
руг В таких условиях юбилей будет выглядеть не очень торжест-
венно...
— Юбилей должен состояться в Ленинграде! Вы поду-
майте — вся страна будет отмечать юбилей Низами, а Ленин-
град не сможет. Этого быть не может! Чтобы фашисты сказали,
что они сорвали нам юбилей! Мы должны провести его во что
бы то ни стало!
Наверху над нами гудело и стонало воздушное сражение.
Грохот разрывающихся бомб глухо доходил до нас. Но Орбели
148
не обращал на это никакого внимания. Он говорил, и его асси-
рийская борода развевалась почти угрожающе:
— Мы с вами пойдем сейчас в политуправление и составим
план юбилея.
— Давайте хоть предварительно поговорим, прежде чем
идти.— предложил я,— вон тут свободная комната. Сядем
и набросаем наши предложения, посмотрим, что получится.
После бурного обсуждения мы договорились. В политуправ
лении я представил Орбели, рассказав о его заслугах и особен-
ностях характера, чтобы его не приняли за человека, не очень
отдающего себе представление о том, что делается вокруг
Нас выслушали. Потом сказали, что не совсем ясно, как
все это будет происходить Орбели взял слово. Его вдохновенное
лицо, воинственная борода и уверенность человека, видавшего
виды, произвели впечатление. Он говорил:
— Все будет происходить в одном из малых залов Эрмита-
жа. Я организую небольшую выставку. У меня кое-что осталось
неувезенным, кое-что — сасанидского, саманидского, закавказ-
ского. Блюда, щиты, серебро, вазы... Словом — найдем. Всту-
пительное слово от писателей будет делать он...— показал на
меня,— он согласился. Доклад небольшой я. Вернее, второе
вступительное слово — от ученых. Докладчиков достанете вы...
— Как — мы? — растерянно сказал наш собеседник.
— Они в окопах. Недалеко. Где-то около Колпина или
Пулкова. Их всего двое. Они востоковеды. Вы дадите им коман-
дировку на один день. Вечером они вернутся в окопы Концерта
не будет...— Орбели назвал их имена.
— Ну хорошо, все это так. Но остается самое главное. Ведь
вы собираете как-никак человек двести. Это лучшие предста-
вители ученого мира, интеллигенции города. А вы видите, что
делается! А как бомба попадет в Эрмитаж? Кто будет отвечать
за то, что может случиться?
— Я! — воскликнул запальчиво Орбели.— Я уже все пред-
видел. Во-первых, посмотрите на час, в какой начнется собра-
ние. Это час перерыва между налетами. Немцы очень акку-
ратны. это психическое воздействие, конечно. Это нарочно!
Я уже справлялся в штабе. Наше собрание кончится ровно
за пять минут до начала налета...
— А если они начнут раньше?
— Если они начнут раньше, то ведь не первая же бомба
попадет в Эрмитаж. А если вторая, то я всех успею провести
быстрым ходом в бомбоубежище. У меня все хорошо оборудо-
вано. Поймите, что юбилей Низами должен состояться в Ленин-
граде! Позор нам всем, что в Москве, в Баку, во всем Советском
Союзе он будет отмечен, а мы не отметим. Скажут, что мы так
растерялись, так напуганы бомбежками, что забыли о своем
долге...
Нам разрешили заседание. Оно состоялось точно в назначен -
149
ное время. Слабо освещенный зал наполнялся приглашенными.
Заседание открыл Орбели.
Затем ученые-докладчики в шинелях, с противогазами,
пришедшие в Эрмитаж прямо из окопов, читали доклады о жиз-
ни п деяниях Низами. Звучали стихи, написанные восемьсот
лет назад.
Низами воскрес и принес в наш вооруженный лагерь свою
дружескую песнь победы неумирающего, здорового, прекрасно-
го человечества, чтобы торжествовать над тьмой и разруше-
нием. Наш фронт почтил Низами, как и Низами почитал героев.
Это была перекличка времен, самая естественная и непобеди-
мая.
Потом мы осматривали выставку. Я напомнил Орбели о
времен и.
— Все в порядке,— сказал он,— у нас еще десять минут!
Он поблагодарил всех и пожелал счастья. Гости расходились
под впечатлением необычного собрания Я попрощался с могу-
чим энтузиастом, спустился с друзьями по дворцовой лестнице,
вышел на Неву и увидел, как на ближайшем военном корабле
пушки противовоздушной обороны медленно подымаются
вверх.
Через две минуты заревели сирены воздушной тревоги.
— Вот что значит академик,— сказал мой спутник,— точ-
ность академическая!
...Через некоторое время я снова столкнулся в Смольном
с Орбели. Он на этот раз был спокоен и первый начал говорить,
как мы блестяще провели юбилей Низами...
— Дорогой Иосиф Абгарович, должен поставить в извест-
ность, что ни в Москве, ни в Баку, нигде в Советском Союзе
никто в этот в мирное время назначенный срок никакого юбилея
не проводил. Он отложен. И только Ленинград отметил юбилей
торжественным собранием! Что вы на это скажете?
— Я скажу, что это прекрасно! Прекрасно, что именно
в осажденном Ленинграде мы провели юбилей Низами, мы
обязаны были это сделать, чтобы весь Советский Союз узнал —
жив в Ленинграде могучий дух торжествующего творчества,
победоносного гуманизма!»
Страницы воспоминаний Тихонова нашли место в его книге
«Писатель и эпоха».
...Тысяча забот у директора Государственного Эрмитажа
академика Пиотровского. И все же Борис Борисович нашел
время показать листы бумаги с подписями присутствовавших
19 октября 1941 года на юбилейном заседании памяти Низами.
Комментарии ученого помогли живо представить пришедших
в Эрмитаж докладчиков.
— Поэт Николай Семенович Тихонов.— говорит Пиотров-
ский,— пришел в армейской шинели. На петлицах три шпалы.
Вот его подпись. Как только подписался прибывший с передо-
150
вон докладчик Дьяконов, сотрудники отдела Востока Болдырев
и Птицын заключили его в объятия. Давно не виделись.
Подписи, подписи... ученых, архитекторов, художников, пар-
тийных и советских работников, представителей центральных
и ленинградских газет, радио.
На другом листе подпись поэта Всеволода Рождествен-
ского напоминала о другом незабываемом дне.
«Вестовой разбудил меня, тронув за плечо: «Вас в полит-
отдел. Срочно!» — вспоминает Рождественский.
Тяжел сон после ночного дежурства. Не сразу вошли в созна-
ние низкий потолок блиндажа, слабый огонек коптилки на
сколоченном из фанерных ящиков столе Я привычно надел ши-
нель, потуже затянул ремни, согнувшись в дверях, вышел на
свежий воздух.
Путь был недалеким. В подвале полуразрушенного дома
в низкой сводчатой каморке сидел за столом батальонный
комиссар с опухшим от бессонницы лицом. «Вот! — сказал
он, протянув мне бумажку.— Это—предписание Куда, хоти-
те знать? В Ленинград.— И, выдержав некоторую паузу, доба-
вил, неожиданно улыбнувшись: — В распоряжение Государст-
венного Эрмитажа. В двадцать четыре ноль-ноль быть обратно».
Я козырнул и вышел, не успев даже удивиться. Куда угод-
но,— но в Эрмитаж!..
При скудном свете пасмурного дня я развернул врученное
мне предписание. К нему была приложена слепо отпечатанная
на узкой полоске повестка. Из нее выяснилось, что сегодня,
10 декабря 1941 года, в четыре часа дня в помещении Эрми-
тажа состоится торжественное заседание, посвященное 500-ле-
тию Алишера Навои, великого поэта-гуманиста Х\ века. Мне
предстояло прочесть свои стихотворные переводы.
Навои... Торжественное заседание... И где? В блокирован-
ном, голодном и холодном, находящемся под обстрелом врага
Ленинграде!
Сборы были недолги, да и дорога не столь уж длинна: фронт
проходил тогда совсем близко от городских окраин.
До Обводного канала я добрался на какой-то попутной
полуторке, а там уж пришлось идти пешком: трамваев не было.
Колючая изморось висела в воздухе. Солнцу все не удава-
лось пробиться сквозь взлохмаченные, низко висящие тучи, ка-
залось, вот-вот пойдет снег.
Я шагал по почти пустынным улицам вдоль безмолвных
домов, с забранными фанерой магазинными витринами, с окна-
ми, перекрещенными узенькими бумажными лентами. Со сто-
роны Пулкова время от времени ухали тяжелые, полузагл> шей-
ные удары, затем слышался тонкий продолжительный свист,
и чуть спустя вновь ухал уже более тяжелый и близкий удар, на
этот раз где-то в самом городе.
Шел обычный дневной обстрел
151
Вот уже Невский, пустой, онемевший. Но Садовой, мимо
мрачной громады Инженерного замка, мимо редких, обнажен-
ных деревьев Летнего сада я вышел на показавшуюся беско-
нечно оголенной пустыню Марсова поля. Го тут, то там бугри-
лись на пей землянки зенитчиков, и топкие стволы орудий
торчком глядели в затянутое туманом ленинградское небо..
В довольно просторной и очень холодной комнате служеб-
ного эрмитажного здания окнами па Неву было не так уж
много народу.
В плотно закутанных людях, сидевших на беспорядочно
расставленных стульях, я не без труда узнавал знакомых — до
того изменили их лишения блокадного города. Тут были моло-
дые еще тогда востоковеды М. М. Дьяконов, А Н. Болдырев,
Н. Ф. Лебедев, несколько сотрудников Эрмитажа и, что всего
удивительнее, любители поэзии и искусства, бог знает как
добравшиеся сюда с разных концов города, все время подвер-
гавшегося обстрелу.
Академик Орбели, директор Эрмитажа, занял председатель-
ское место. Ему предстояло сказать вступительное слово Ски-
нув подобие какого-то верхнего, сильно обтрепанного одеяния,
Иосиф Абгарович остался в ватнике и шарфе, окутывавшем
шею. Длинная седеющая борода беспокойно ерзала на его
груди. Несколько сутулясь, он предупреждающе поднял костля-
вую руку. Большие темные глаза его постепенно разгорались
по мере того, как он, уже начавший речь, все выше и выше вос-
ходил по ступеням взволнованных, увлекавших его самого
и слушателей, убедительно живых интонаций. Не помню, конеч-
но, его слов в текстуальной точности, но основной их смысл
остался в памяти. Орбели говорил:
— В необычное время, переживаемое нашим городом и всей
Советской страной, в невероятной обстановке собрались мы,
чтобы отметить замечательную дату в культурной истории
Ближнего Востока, вспомнить древнейшее, ставшее бессмерт-
ным имя великого поэта и просветителя Алишера Навои.
Уже один этот факт чествования поэта в Ленинграде, осаж
денном, обреченном на страдания от голода и надвигающейся
с гужи, в городе, который враги считают уже мертвым и обес-
кровленным, еще раз свидетельствует о мужественном духе на-
шего народа и его несломленной воле, о вечно живом, гуман-
ном сердце советской науки!
В эту минуту мощный, глухой удар, заставивший содрошуть-
ся воздух и задребезжать стекла, ухнул где-то, казалось,
совсем близко. Все бросились к окнам. Почти сразу же грянул
второй удар, и на Неве взметнулся, рассыпая брызги и осколки
льда, водяной столб. Фашисты обстреливали невские мосты
— Спокойно, товарищи! — произнес, почти не повышая го-
юса, Орбели.— Заседание продолжается
И все уселись на прежние места, хотя многим хотелось
152
поскорее спуститься в бомбоубежище, под надежные своды
старинных эрмитажных подвалов.
И собрание продолжалось. Читали стихи Навои, переве
денные поэтами и востоковедами. Звучали они и в оригинале.
Древние, вновь ожившие слова, говорящие о мире, о радости
жизни, о торжестве человеческого разума над тьмой жестокости
и угнетения!
...Когда я шел обратно по уже стемневшему городу, небо
не казалось мне столь безнадежно серым и тяжелым. Во всех
направлениях перекрещивали его лучи прожекторов Насто-
роженный Ленинград, бессонный, мужественный, дышал, жил
обычной фронтовой и трудовой жизнью Он уже и тогда был
уверен в своей победе».
...К этому времени который уже раз Гитлер приказывал
уничтожить Ленинград. «Воля фюрера должна быть доведена
до сведения всех командиров». В том же духе была директива
командующему морскими силами: «Фюрер решил стереть город
Петроград с лица земли».
Но город Ленина, перенеся неслыханные страдания, про
должал борьбу. Только на участке фронта от Немана до Невы
враг потерял сто девяносто тысяч солдат и офицеров, семьсот
танков, пятьсот орудий, армады воздушных кораблей. Ведя
тяжелые, кровопролитные бои, советские войска не потеряли
боеспособности. План взятия Ленинграда с ходу, штурмом
терпел крах. Находясь в тисках блокады, наша армия сумела
сковать у неприступных стен Ленинграда силы трехсоттысяч
ной армии противника. Гитлеровцы в отчаянии изменили так
тику: они задумали сломить сопротивление Ленинграда измо
ром — холодом, голодом, непрерывной бомбежкой и артилле
рийским обстрелом.
Им было не понять, что непобедимы люди, способные в пек
ле пожарищ, в тисках голода и смерти проводить юбилеи Низа
ми и Алишера Навои.
«ПОЛЯРНАЯ ЗВЕЗДАэ
Это было в начале мая 1954 года. В Киеве цвели каштаны.
На Всесоюзный пленум, посвященный памяти великого сына
Украины, прибыло много гостей — писатели, художники, ком-
позиторы.
В один из дней комфортабельный теплоход доставил участ
ников пленума к могиле Шевченко Лилась чарующая укра
инская музыка, люди знакомились друг с другом, любова-
лись живописными берегами полноводного Днепра
Гостеприимные хозяева предложили всем, кто пожелае
поехать к могиле на машинах: многие пошли пешком. Бе<чи
ленные ступени вепи к вершине крутого берега Днепра Ко
153
позиторы Тер-Гевондян, Apo Степанян и я медленно, с оста-
новками, преодолели нелегкий путь. Особенно тяжелым оказал-
ся подъем для Акопа Коджояна, прекрасного человека, само-
бытного армянского художника.
В Каневе у могилы Шевченко состоялся митинг. Выступали
представители творческой интеллигенции братских республик.
В их речах звучала любовь и восторженное почитание Шев-
ченко. Когда слово дали народному художнику Армении Акопу
Коджояну и он, сделав шаг вперед, произнес первые слова
приветствия, у него случился инфаркт. Стоящий рядом народ-
ный художник Грузии Аполлон Кутателидзе тут же подхва-
тил последние слова Коджояна и продолжил. Многие участники
митинга даже не узнали о случившемся. Коджояну была ока-
зана немедленная помощь. Наши друзья в Киеве, люди исклю-
чительной сердечности и внимания, сделали все, чтобы больной
инфарктом Коджоян был окружен заботой и вниманием квали-
фицированных врачей. Аро Степанян, Анушаван Тер-Гевондян
и я по очереди дежурили в гостиничном номере Коджояна до
тех пор, пока врачи не разрешили перевезти его в больницу.
Именно в эти тревожные дни проявил к нам человеческое
внимание известный ленинградский художник Верейский. В па-
мять о нашем знакомстве Георгий Семенович оставил в моем
альбоме достойную его незаурядного таланта зарисовку.
С тех пор я искал случая, чтобы сказать ему несколько
теплых, задушевных слов. И такой случай подвернулся.
В 1962 году в выставочных залах Академии художеств на
Кропоткинской улице москвичи любовались работами талантли-
вого рисовальщика. Поздравил 75-летнего мастера и я. До сих
нор храню полученный тут же на выставке подарок с дарст-
венной надписью Верейского — фотокопию его рисунка «Орбе-
ли в блокатном Ленинграде за работой»: стол освещен тусклым
светом лампы под абажуром, в окне кабинета директора Эрми-
тажа маячит на Неве силуэт «Полярной звезды». Рисунок вы-
полнен художником 20 февраля 1942 года.
«Но ведь в те времена в Эрмитаже не было электрического
освещения»,— подумал я.
В блокадном Ленинграде, говоря сегодняшним языком, был
энергетический кризис — энергия шла только на особые нужды
— Борис Борисович,— обратился я к Пиотровскому,— вы
мне говорили, что по ночам работали при тусклом свете свечей.
Откуда же электричество в кабинете Орбели?
— Это целая история — в двух словах не расскажешь.
Вам надо встретиться с командиром плавбазы «Полярная звез-
да» Сазоновым. Он изредка по старой памяти заходит к нам,—
ответил Пиотровский.
Получив у секретаря директора Эрмитажа Пиотровского
адрес ушедшего на пенсию Сазонова, я взял такси и отпра-
вился по адресу. Ехать пришлось долго.
154
Наконец машина остановилась у четырехэтажного дома.
На звонок вышла старушка.
— Давненько не живут здесь,— ответила она мне.
День был испорчен.
Огорчен был и Борис Борисович. Что же делать? Еду в ле-
нинградский военкомат. Объясняю, почему мне обязательно
нужно найти капитана первого ранга в отставке Сазонова
Константина Евсеевича. Получаю адрес по последнему место-
жительству Еду. Широкие, озелененные улицы на окраине
Ленинграда. Доезжаю до улицы генерала Доватора, поднима-
юсь на лифте, кажется, на седьмой этаж. Звоню. Открывает
дверь дочь Сазонова. Опять не повезло — Сазонова не оказа-
лось дома. Оставляю записку с просьбой позвонить по телефону
секретарю директора Эрмитажа. Мне в гостиницу звонить бес-
полезно. Я целыми днями пропадаю в государственных и до-
машних архивах, встречаюсь с современниками моих героев.
А живут они в разных концах огромного города. Полеты, поезд-
ки, встречи, впечатления, неустанный поиск новых данных От-
бирать, сопоставлять, осмысливать материал, чтоб написать
о том, что пережили твои герои. Надо спешить. Жизнь коротка,
а людей, достойных доброго слова, много. Их нельзя забывать.
Я не жалуюсь, нет Рождение книги — большое счастье. Просто
размышляю.
К назначенному часу я приехал в Эрмитаж. Капитан перво-
го ранга Сазонов уже был там. Борис Борисович пригласил
в директорский кабинет, познакомил нас, а сам уехал по неот-
ложным делам, сказав: «Здесь можете спокойно побеседовать,
никто вам не помешает».
Константин Евсеевич с радостью поделился своими воспо-
минаниями:
— Таких людей, как Орбели, забыть нельзя Я рад, что
хоть чем-либо могу быть полезным... В схровое время позна-
комился я с прославленным ученым — в октябре 1941 года,
когда смертельная опасность нависла над Ленинградом Я тог-
да командовал кораблем «Полярная звезда», флагманской ба-
зой краснознаменной бригады подводных лодок дважды красно-
знаменного Балтийского флота.-
Плавбаза «Полярная звезта» — бывшая яхта царицы Ма-
рии Федоровны, построенная в Германии в восьмидесятых
годах по специальному заказу царя Комфортабельное судно,
водоизмещением свыше пяти тысяч тонн, со скоростью хода
до 15 узлов, имело мощные по тому времени главную и вспо-
могательные силовые установки. Кроме этого — соответствую-
щее парусное вооружение. До революции 1917 года судно слу-
жило особам царствующего дома для увеселительных прогу-
лок и тайных закулисных переговоров царя с главами ино-
странных государств К числу их следует отнести встречу и пе-
реговоры царя Николая с Вильгельмом Вторым на Транзунд-
155
ском рейде накануне первой мировой войны. Командовал яхтой
родовитый граф Толстой.
После Октябрьской революции «Полярная звезда» перешла
в руки революционных моряков Балтики и сыграла немало-
важную роль в революционных событиях Великого Октября.
В 1918 году она участвовала в героическом переходе советского
Балтийского флота из Гельсингфорса (Хельсинки) и Ревеля
(Таллина) в Кронштадт. На ней размещался Центральный
Комитет Центробалта во главе с вождем, матросом-больше-
виком П. Е- Дыбенко, который после соответствующего сигна-
ла Военно-революционного комитета из Смольного возглавил
балтийских моряков во время штурма Зимнего дворца.
В двадцатых годах, в период восстановления Балтийского
флота, бывшая царская яхта «Полярная звезда» была пере-
оборудована и модернизирована как вспомогательное судно
особого назначения (ВСОН) плавбазы для подводных лодок,
и на ней было установлено соответствующее артиллерийское
и торпедное вооружение. На этом судне в мирное время прошли
хорошую школу и боевую выучку многие подводники-матросы,
старшины и офицеры Балтики. На ПБ «Полярная звезда»
в финскую войну 1939—1940 годов функционировал походный
штаб руководства Краснознаменного Балтфлота. Начало Вели-
кой Отечественной войны ПБ «Полярная звезда» встретила
в боевой готовности номер один в Рижском заливе, а 22 июня
1941 года возвратилась на главную базу — Таллин, миновав
на переходе вражеские мины и облет немецкого самолета-
разведчика типа ДВ.
В августе 1941 года под флагом командира бригады под-
водных лодок капитана первого ранга, а ныне адмирала
Орел А. Е. она совершила героический переход из Таллина
в Лужскую губу без походного охранения и сопровождения
авиации и надводными кораблями, в условиях исключительно
тяжелой минной опасности, атак вражеской авиации, торпед-
ных катеров и близости финских береговых батарей. В Луж-
ской губе «Полярная звезда» неоднократно подвергалась
«звездным» налетам немецких пикирующих бомбардировщиков
типа «Ю-87». В один из налетов артиллеристы «Полярной
звезды» сбили три машины врага и подбили несколько стервят-
ников. В то же время «Полярная звезда» по-боевому обеспе-
чивала подводные лодки бригады всем необходимым — бое-
запасом (торпеды, мины, снаряды и пр ), одеждой и про-
довольствием, медикаментами, зарядкой батарей, ремонтом
и помощью раненым. Здесь проходили боевую и политическую
подготовку подводники перед отправлением на боевые пози-
ции в Балтийское море и Ботнический залив.
В конце августа «Полярная звезда» под непрерывным ог-
нем вражеской авиации (бомбы, пулеметы) по указанию КБФ
совершила переход из Лужской 1убы в Кронштадт, где в этот
156
период участились «звездные» налеты немецкой авиации («По-
лярная звезда» сбила стервятника).
В сентябре «Полярная звезда» опять же под огнем про-
тивника (авиации и артиллерии) переходит в Ленинград, на
Неву, и становится на швартовке у Набережной, рядом с Ле-
бяжьей канавкой, против здания Эрмитажа и Зимнего дворца.
С этого дня началась не менее тяжелая пора — блокада,
а это — испытание голодом и холодом.
Зная тяжелую обстановку, в которой оказались жители-
ленинградцы, в частности коллектив работников Эрмитажа, мой
военком сказал мне: «Командир! Надо бы навестить Иосифа
Абгаровича Орбели — директора Эрмитажа: может быть,
нужна какая-нибудь помощь?»
Но я и без этого напоминания понимал, что нужно обяза-
тельно зайти в Эрмитаж. Выбрав момент и оставив за себя
старпома, я отправился в Эрмитаж. Была поздняя осень. Под-
ниматься на второй этаж, вернее бельэтаж, мне пришлось
с фонариком, так как в помещениях не было освещения. Про-
водником был один из служащих Эрмитажа. Мы поднялись
по спиральной лестнице и вошли в полутемную небольшую ком-
нату, в резиденцию, если можно так ее назвать, директора
Эрмитажа Иосифа Абгаровича Орбели. Честно говоря, на меня
такая обстановка произвела тяжелое впечатление Представьте
себе — мрачная, без окон, комната, едва освещенная одной
чадящей свечой; в углу в кресле полулежит старец с краси-
вой головой библейского пророка, с длинной седеющей бо-
родой.
Признаться, я на миг растерялся. Поздоровался и предста-
вился, кто я и по какому вопросу прибыл. Иосиф Абгарович
тоже поздоровался и сказал, что рад такому визиту. Выглядел
Орбели неважно, было ясно, что он сильно болен. Иосиф Абга-
рович поинтересовался, как мы дошли из Кронштадта, как
идут боевые дела подводников. Я кратко рассказал о том, что
его интересовало, и спросил, какую помощь мы можем оказать
ему и коллективу Эрмитажа. Иосиф Абгарович сказал, что
лично ему ничего не надо, «время сейчас трудное, у вас свои
заботы», но если возможно, то хоть изредка давать осве-
щение в Эрмитаж. Я ответил, что, пока будем находиться
рядом, постараемся провести освещение в крайне необходимые
помещения, и в первую очередь в его комнату Поделимся
также продовольствием, водой и всем, чем только сможем. По-
пытаемся наладить телефонную связь. Все это было крайне
необходимо Иосифу Абгаровичу и коллективу Эрмитажа. На-
двигалась страшная беда — голод и холод, усилились артоб
стрелы и бомбежки. Принимались меры для организации мест-
ного профилактория. Позже в пригородах Ленинграда мы соби-
рали лебеду, сосновые и еловые ветки тля изготовления из
них так называемого экстракта, так как появились цингот-
157
ные заболевания. Мы поделились с эрмитажевцами своими
запасами целительных экстрактов.
Пожелав доброго здоровья Иосифу Абгаровичу и его кол-
лективу, я собрался уходить, но Орбели задержал меня.
— А чем мы можем быть полезны вам? — спросил он.
— Берегите себя и своих людей,— ответил я.
Раздался сигнал воздушной тревоги. Началась бомбежка
и артобстрел. Я быстро попрощался, сказав на ходу, что на
днях забегу постараемся сделать все необходимое.
После отбоя тревоги я вызвал командиров боевых частей
и начальников служб. Мы вместе с военкомом наметили, чем
можем помочь коллективу Эрмитажа. Пользуясь передышкой,
экипаж «Полярной звезды» под руководством и в составе
офицеров Севастьянова А., Ерышканова В., Лысова, Кашири-
на В., Волошина, главного боцмана (к сожалению, прошло
много лет и фамилии всех трудно вспомнить), старшин и мат-
росов немедленно приступил к выполнению задания. Через
несколько часов электрическое освещение было подано в необ-
ходимые помещения и в комнату Иосифа Абгаровича.
Вот тут-то Верейский и запечатлел И. А. Орбели за рабо-
той в его временном, освещенном электрическим светом «Поляр-
ной звезды» холодном, неуютном кабинете.
«Полярники» помогли наладить и водоснабжение, принесли
с собой медикаменты, продукты питания и все другое. Мы
усилили патрулирование Эрмитажа и Зимнего дворца, обору-
довали огневые точки (так называемые доты и дзоты), а также
наблюдательные посты...
Прошло более трех десятилетий, но, рассказывая, Сазонов
сильно волновался. Волновался и я. Воспоминания балтийско-
го моряка помогли мне живо представить тяжелые времена
блокадного Ленинграда.
— Нужно было видеть,— продолжал Сазонов,— своими
глазами неописуемую радость эрмитажевцев! Они были счаст-
ливы человеческим вниманием, проявленным нашими моряка-
ми. Старые работники — ветераны Эрмитажа, с которыми мне
довелось беседовать, до сих пор со слезами на глазах вспоми-
нают благородный поступок моряков-подводников. Это было
поистине братское единение армии и флота с народом, деля-
щим все тяготы и невзгоды фронта.
Помнится и другой не менее памятный случай. И тоже
в дни блокады, в начале 1942 года. Как-то я зашел в Эрмитаж
к Иосифу Абгаровичу, чтобы узнать о его здоровье, поинтере-
соваться делами, эрмитажевцев. спросить, чем еще мы можем
помочь. Орбели выглядел очень плохо, но застал я его опять за
работой. От эрмитажевцев я уже знал, что есть указание из
Москвы при первой же возможности эвакуировать Иосифа
Хбгаровича на Большую землю. Но на предложение эваку-
ироваться он ответил категорическим отказом, заявив, что, пока
158
у него бьется сердце, он из Ленинграда никуда не поедет и Эрми-
таж не оставит.
В беседе со мной Орбели тепло поблагодарил моряков за
помощь. В конце нашей встречи он спросил:
— А как вы посмотрите на мою просьбу побывать на ва-
шем корабле?
— Только одобрительно! — засмеялся я.
— Спасибо. Я подготовил материалы лекции-беседы для
моряков о героическом прошлом нашей Родины в борьбе
с иноземными захватчиками.
Я пытался отговорить его, видя его тяжелое состояние. Но
все было напрасно — Орбели был непреклонен, и мне пришлось
отступить. Я сказал, что пришлю военкома и матросов и они
доставят его на корабль.
Через несколько дней, когда Иосифу Абгаровичх полег-
чало, матросы доставили его на руках в кают-компанию
корабля. Там ученого ждали матросы и офицеры-подводники.
Они встретили Орбели горячими аплодисментами и приветст-
венными возгласами. Задушевная лекция-беседа академика
была доходчивой для слушателей и блестящей по своему содер-
жанию и страстности. Иосифу Абгаровичу было очень трудно
выступать стоя Он сидел, точнее — полулежал: для него
сконструировали особое кресло. Иосиф Абгарович призывал
нещадно громить немецких захватчиков на море. И моряки-
подводники помнили наказ ученого — сотни вражеских кораб-
лей нашли себе могилу в пучинах Балтийского моря.
Как-то раз во время одной из наших встреч, когда оборона
блокадного города была еше весьма тяжелой, Иосиф Абгаро-
вич спросил меня:
— Далеко ли немцы от Ленинграда?
— Близко, почти на подступах к Кировскому (Путилов-
скому) заводу Там проходит передний край обороны,— от-
ветил я.
— Нет, немцам никогда не бывать в Ленинграде! Рано
или поздно, но они будут разбиты под стенами города. На худой
конец, если враги даже и прорвутся, они найдут здесь свою
могилу! — гневно произнес Орбели
Мне за многие годы службы на ПБ «Полярная звезда»
приходилось встречаться со многими людьми. На «Полярной
звезде» в различные периоды войны по разным поводам и слу-
чаям бывали Антонов-Овсеенко, Дыбенко, Коллонтай, писате-
ли — Фадеев, Вишневский, Крон, Азаров, поэты — Лебедев
Кумач, Прокофьев и, конечно, известные адмиралы Кузнецов,
Левченко, Трибун.
Но из всех встреч, особенно за время блокады Ленинграда,
я на всю жизнь запомнил наши встречи и беседы с академиком
Иосифом Абгаровичем Орбели. Такое бывает только раз в жия-
ни. Я дорожу воспоминаниями об этой встрече...
159
Небольшой рисунок «Полярной звезды», подаренный мне
Сазоновым, остался в память о нашей встрече в кабинете
бывшего директора Эрмитажа Орбели ранней весной 1954 года.
БОРЬБА И УТВЕРЖДЕНИЕ
— Я провел в блокадном Ленинграде наиболее тяжелое
время — весь 1941 год до лета 1942 года, когда, потеряв на-
дежду штурмом взять город Ленина, фашистские войска нача-
ли окапываться. Который раз за этот период немецко-фашист-
ское командование считало Ленинград поверженным. Я не могу
без гнева вспомнить слова Гитлера о том. что он решил стереть
Ленинград с лица земли, что этот город не имеет права на суще-
ствование,— говорил И. А. Орбели.
Тысячи рабочих и инженеров, собравшиеся во дворе завода
синтетического каучука им. С. М. Кирова в Ереване, слушали
пламенную речь академика, патриота Ленинграда, директора
Государственного Эрмитажа, председателя Армянского филиа-
ла Академии наук СССР Иосифа Абгаровича Орбели:
— Враги человечества плохо усвоили уроки истории, поза-
были о силе духа русского человека, который в пору опас-
ности обретает легендарную мощь. Победить хотели Россию,
которая сплотила вокруг себя более ста народов и народностей
в великий равноправный братский союз... Не понимая, что та-
кую Россию победить невозможно!
Сыны Армении в боях за Ленинград покрыли себя неувя-
даемой славой. Имя Героя Советского Союза, балтийского
летчика Нельсона Степаняна навсегда вошло в историю города
на Неве.
Дорогие мои земляки — рабочие и инженеры-кировцы! Дай-
те как можно больше каучука фронту! Рабочий класс Ерева-
на пусть сделает все от него зависящее, чтобы приблизить
час окончательной победы над врагом. Потомки Давида Са-
сунского, будьте уверены, что ученые Армении вместе с вами,
что они, не жалея сил, трудятся, трудятся плодотворно.
Смерть фашистским оккупантам!
Последние слова академика Орбели повторили сотни голо-
сов.
Сложив руки за спину. Иосиф Абгарович ходил по своему
ереванскому кабинету. Председателя Армянского филиала Ака-
демии наук СССР волновало многое. Стоял холодный январь
1943 года. В его неотапливаемом кабинете было и холодно,
и неуютно. Но Орбели этого не замечал.
Шагая и размышляя, он остановился у письменного стола.
Тишину нарушило размеренное постукивание пальцами по
столу. Затем, отодвинув заменяющий кресло обыкновенный
160
стул, он сел и взялся за карандаш. Ручкой писать Иосиф Аб-
гарович не любил.
Раздался стук в дверь. Зашел секретарь и положил ученому
на стол свежие номера газет.
Орбели в первую очередь прочел сводку Совинформбюро
Воодушевляющие события на фронте придавали новые
силы Орбели. При воспоминании о Сталинградской битве ему
на память пришли ленинские слова: «Надо уметь учитывать
момент и быть смелым и решительным». Да, смелым и решитель-
ным надо быть и в руководстве научными коллективами,
всей деятельностью Армянского филиала Академии наук СССР
Забот много. Нерешенных вопросов тоже хватает. Многие лабо-
ратории плохо оснащены, мало нужных людей, и эвакуирован-
ные из Москвы и Ленинграда крупные ученые явились свежей
струей. Они вдохнули новую энергию в коллективы институ-
тов и лабораторий, часть которых еще слабо укомплектована.
Но никто не ропщет. Работают, не покладая рук Девиз армян-
ских ученых тот же, что и во всей стране: «Все для фронта, все
для победы!» Но на одном энтузиазме далеко не уедешь. Фили-
алу необходимы дополнительные средства, новейшая аппара-
тура
Квалифицированным научным коллективам и зрелым, го-
товым работать с полной силой научным работникам мешают
ограниченные лабораторные возможности. Каков же выход?..
К этой мысли озабоченный ответственностью за деятельность
ученых Армении Орбели возвращался каждый раз, когда обсуж-
далась та или иная научная проблема. Он как бы стал свиде-
телем собственных трудностей В чем же причина его пассив-
ности? Почему он, человек смелый и решительный, не отважи-
вается поставить вопрос официально? Видимо, И. А. Орбели
считал неудобным в начале 1943 года, в разгар Отечественной
войны, поднять волнующий его, как председателя Президиума
Армянского филиала Академии наук СССР, вопрос, полагая,
что это могут счесть несвоевременным, а такую инициативу
неуместной. . Но и бездействовать он не мог В Ереване, а затем
п во время пребывания весною 1943 года в Москве Иосиф
Абгарович провел полезные и доверительные беседы с крупны-
ми учеными. В Президиуме Академии наук СССР его обоснова-
ния встретили полное понимание. «Семена попали на хорошую
почву, надо лишь терпеливо и тактично бороться за всходы»,—
думал Орбели.
В Ереван он вернулся окрыленный. Шли дни, полные вся-
ких забот. Но мысли о разлуке с многолетним другом Камил-
лой Васильевной не оставляли его: она была эвакуирована
в Ташкент вместе со многими научными сотрудниками Ленин-
града.
О наступательных действиях наших войск в конце февра-
ля 1943 года он услышал по радио, и из Еревана в Ташкент
6 А Арзуманян
161
на имя Тревер полетела телеграмма: «Поздравляю новыми
победами. Нетерпением жду освобождения Ленинграда. Будем
вместе. Передайте сердечный привет нашим дорогим ленинград-
цам. Обнимаю. Орбели».
Телеграмма от 23 марта 1943 года в Ташкент по адресу:
«Первый переулок Маркса, семье Даниеляна, профессору
Тревер» — поставила Камиллу Васильевну в известность
о скором ее переезде в Ереван.
«Пишите чаще, подробнее. Письма идут долго. Этим поможе-
те ожиданию приезда»,— просит Орбели.
...Давно погашены огоньки в доме 39 по главному проспекту
Еревана, а в квартире восемь за письменным столом при свете
свечи трудится ученый. Который уж раз набрасывает он раз-
личные варианты своих соображений. Они далеки от завершен-
ности, но контуры уже ясно намечаются. О чем же мечтает
Орбели?.. Казалось бы — о далеком и несбыточном в такую
тревожную годину. Но он должен высказать свои соображения
о том, что Армфан изжил свой век, что нужно приступить
к организации на основе Армянского филиала Академии наук
СССР самостоятельного научного очага — Академии наук
Армянской ССР, которая, координируя свои действия с союз-
ной Академией, станет центром научной мысли республики.
Таков единственный путь развития науки, которая уже сейчас
вносит свою лепту в дело победы над врагом. Иначе научные
кадры, институты и лаборатории будут влачить жалкое суще-
ствование и приносить лишь минимальную пользу советской
науке...
Эти мысли занимали Орбели в Ереване в ночной тишине
домашнего кабинета в апреле 1943 года.
Тишину нарушил телефонный звонок. Два часа ночи.
«Наверное, ошибка...» — подумал Иосиф Абгарович, сни-
мая трубку.
— Слушаю.
— Иосиф Абгарович, извините,— мы вас разбудили?
— Да нет. Я работаю.
— Вас беспокоят из приемной первого секретаря ЦК партии.
— От Григория Артемьевича?
— Да. Могли бы вы приехать. Машину мы пришлем. Гри-
горий Артемьевич хотел бы встретиться с вами.
— Пожалуйста. Мне готовиться не надо. Я одет.
В те годы работа до четырех-пяти часов утра была делом
обычным, и Орбели нисколько не удивился такому приглаше-
нию.
Когда Орбели вошел в кабинет. Григорий Артемьевич встал
с места и, протянув руку, пошел навстречу:
— Иосиф Абгарович, извините, что в такой поздний час.
— Что вы, я рад встрече с вами. Давно не виделись
— Мне давно хотелось попросить вас высказать ваши сооб
162
ражения о дальнейшей деятельности Армфана. Насколько мне
известно, некоторые научные коллективы не всегда справля-
ются с темами, выдвигаемыми жизнью. Между тем известная
часть их, как вы понимаете, имеет большое оборонное и народ-
нохозяйственное значение. Мы не можем возлагать всю вину
за этот пробел на плохую оснащенность лабораторий, хотя и это
тоже весьма решающий фактор. Я беседовал с директорами
некоторых институтов...
Но мне важно знать ваше мнение, ознакомиться с вашими
идеями: можно ли и дальше вести так научную работу? Не
настало ли время обратиться в высшие инстанции об орга-
низации Академии у нас в республике?
— Постойте! — воскликнул Орбели.— Я готов расцеловать
вас. Черт побери, да ведь уже сколько месяцев я вынашиваю
ту же идею! Только не хотелось вас беспокоить — вдруг не-
кстати...
— Видимо, это тот случай,— рассмеялся Григорий Артемье-
вич,— когда вопрос настолько назревает, что потребность кон-
кретно заняться им чувствуют и в партийных, и в академи-
ческих кругах? По правде говоря, я не сомневался, что обра-
дую вас. Однако впечатления от встречи с известными вам
лицами, о которых я говорил, оставляют желать лучшего. Их
вполне устраивает Армфан. Видимо, они чувствуют, что с орга-
низацией Академии наук истечет и срок их благополучного пре-
бывания в должности директоров... Но это частности. Я уверен,
что у подавляющего большинства научных работников и трудя-
щихся республики организация Академии вызовет невиданный
трудовой энтузиазм.
— Яс радостью представляю свои соображения о струк-
туре будущей Академии. Ведь возможности науки яснее всего
проявляются во время тяжелых испытаний, таких, как сейчас,
когда на всем огромном фронте наша армия ведет кровопро-
литные наступательные бои.
— Партия, наше государство и весь наш народ высоко ценят
неутомимые усилия советских ученых. Чтобы достигнуть успе-
ха, чтобы победить, ученому, творцу на любом участке деятель-
ности нужна почва, как нужна была Антею земля. Народ —
вот эта земля. Вот ради этой земли, ради свободы нашей Роди-
ны живем и боремся мы...— задумчиво сказал Григорий Ар-
темьевич.— И чем скорее освободитесь вы, Иосиф Абгарович,
от людей безразличных, нашедших теплое местечко в системе
Армфана, тем лучше будет для честных, преданных науке лю-
дей. Наряду с мыслями о будущей Академии я прошу сделать
конкретные шаги и в этом направлении. Эти два вопроса взаимо-
связаны...
Уже светало, когда Григорий Артемьевич и академик Орбе-
ли попрощались, договорившись о следующей встрече Иосиф
Абгарович ушел из Центрального Комитета Компартии Армении
6'
163
уверенный в своих возможностях и в тех конструктивных мерах,
которые он должен был предпринять как руководитель Армян-
ского филиала Академии наук СССР.
12 августа 1943 года Орбели вновь выехал в Москву по
делам организации будущей Академии. Перед отъездом среди
множества поручений он оставил на бланке такое письмо:
«Профессору К. В. Тревер.
Поручаю Вам во время моего отсутствия из Еревана осу-
ществить мои редакторские обязанности в отношении труда
Б. Б. Пиотровского, руководить набором, версткой книги, а так-
же и печатанием подписанных мною к печати 7—12 листов
книги и одного листа таблиц. Поручаю также подписать к печа-
ти листы 13 и 14 той же книги.
И. А. Орбели
12.V1II.42
Такое человеческое внимание было характерно для Иосифа
Абгаровича. Среди вороха важных дел он не забыл поза-
ботиться и о принятом по эстафете от Марра любимом его уче-
нике Пиотровском, дружба с которым сохранялась до конца
жизни.
Борис Борисович Пиотровский свой ценный труд «Урарту»
начал еще до Отечественной войны, продолжал его в блокад-
ном Ленинграде и завершил в Ереване. Надо представить,
с каким трепетом ждал он выхода в свет своего многолетнего
детища...
Поздравительную телеграмму-молнию, поданную Орбели
из Москвы 29 сентября 1943 года, Тревер получила только
8 октября:
«Ура освобожденному Донбассу! Поздравляю избранием
членом-корреспондентом Академии наук. Счастлив бесконечно.
Обнимаю, целую. Орбели»
О том, какую кипучую деятельность развернул Иосиф Аб-
гарович после возвращения во второй половине 1942 года из
блокадного Ленинграда в Ереван, вспоминает президент Ака-
демии наук Армении академик В. А. Амбарцумян:
«На посту председателя Армянского филиала Академии
наук СССР академик Орбели сделал все для мобилизации
сил ученых в помощь фронту. Эта работа требовала в то время
очень больших усилий Тем не менее Иосиф Абгарович наряду
с этим занялся решением еще одной задачи — организацией
Академии наук Армянской ССР.
Будучи воспитанником Петербурского университета, питом-
цем передовой русской науки, живя в Ленинграде, Орбели
постоянно был связан с Арменией, работал в области изучения
164
армянского языка и армянской археологии. Лучше, чем кто-
либо другой, он знал, что организация Академии наук явится
исполнением заветных желаний всего армянского народа.
Этому делу Иосиф Абгарович отдался целиком летом
и осенью 1943 года. Были во всех подробностях продуманы
профиль и структура нового крупного научного центра. Были
привлечены новые кадры. Иосиф Абгарович дважды выезжал
из Еревана в Москву по этому вопросу. Вел переговоры, уста-
навливал контакты с другими научными организациями и со
многими учеными».
Дневниковые записи Иосифа Абгаровича лаконичны. Но
даже эти короткие записи свидетельствуют, сколь насыщены
были его дни и что его волновало Помимо напряженной рабо-
ты по организационным и структурным вопросам будущей
Академии в Москве, он внимательно следит за каждым продви-
жением, за каждым успехом на фронте.
«/ сентября 1943. Вечером радио: о Дорогобуже и ликви-
дации таганрогской группы.
5 сентября 1943. Победы в Донбассе. Работается.
6 сентября 1943. Взятие Конотопа.
7 сентября 1943. Наступление в Донбассе продолжается
Прибавились моральные силы.
10 сентября 1943. Италия капитулировала. В Ереване ведет-
ся большая работа по организации выставки в Москве. Взятие
Мариуполя.
13 сентября 1943. Было много встреч. Устал. В полусне
слушал радио — о Брянске. Сон пропал.
15 сентября 1943. Много дел и разговоров, что органи-
зация Академии назрела. Приказ об освобождении Полтавы.
27 сентября 1943. Пришло письмо от К. В. Она получила
13 и 14 листы «Урарту» Бориса. Успокоился.
29 сентября 1943. Ур-ра Донбассу! Перевод Марра идет
успешно. Занимался аспирантурой. Встреча с Президентом.
Доволен. 12 ч. ночи. Радио сообщает — взят Кременчуг.
30 сентября 1943. Радио. Сообщили об избрании в Акаде-
мию. Среди них три женщины. Одна из них — Тревер. Поздра-
вил милого друга. Почему задерживают издательский план?
Жаль, что Абегяи не избран в союзную Академию.
2 октября 1943 Выступал с докладом на сессии филиалов
и баз о деятельности Армфана.
6 октября 1943. Редактировал. «Урарту» в Ереване идет
успешно. Затишье на фронтах.
7 октября 1943. Беспокоят вопросы в связи с организацией
Академии. Ночь. Заняты Невель, Тамань, Кирши, форсирован
Днепр. На душе и легко и тяжело. Погода хмурая. Радио
Слушал романс Глинки «Сомнение». Тяжело от плохой погоды»
165
В те же дни испортилась погода и в Ереване. Наступили
холода. Осень дала о себе знать желтыми, полными золота
листьями. Камилла Васильевна волновалась: давно не было
вестей из Москвы от Иосифа Абгаровича. Не болен ли? В Арм-
фане проходят совещания по аспирантским делам и делам лите-
ратурного музея. Тревер читает корректуру «Урарту» Пиот-
ровского. В середине октября взято Запорожье, уличные бои
идут в Мелитополе и под Гомелем. Перерезана железная дорога
на Крым. 13 октября Италия объявила войну Германии.
Так переплетались дела академические и фронтовые. Каж-
дый жил и работал, думая о конечной победе.
У Камиллы Васильевны по-прежнему нет вестей от Орбели,
она волнуется. 19 октября утром стук в двери — телеграмма-
молния из Грозного от Орбели: едет. К приезду Орбели Камилла
Васильевна кончила картотеку по рукописи Иосифа Абгаро-
вича, написала памятку о необходимости немедленной органи-
зации археологических наблюдений на строящемся Норкском
канале.
20 октября 1943 года товарищи из Армфана вместе с Ка-
миллой Васильевной встречали Орбели. Легковой машины не
было. Ехали автобусом. Дома Иосиф Абгарович сказал, что
опять увлекся мыслями о составлении курдского словаря. При-
шли Борис Борисович Пиотровский и Левон Александрович
Калантар. Орбели расспрашивал Пиотровского о коллоквиуме
по Египту с аспирантами; обрадовала телеграмма из Армави-
ра — о надписях на камнях. Хотя недомогание мучит, но каж-
дый раз поддерживают морально радостные сообщения с фрон-
та. Узнал о невыполненных заданиях по Армфану — гром и
молния!
На следующий день холод, серость и дождь. Иосиф Абга-
рович весь день провел в Армфане. Настроение у него было
неважное, но сообщение о взятии Днепропетровска и Днепро-
дзержинска преобразило его. Хачик Момджян доложил о делах
Многое начато, не завершено, и Орбели вспылил. «Тайфун»
прошел сравнительно легко: помогло сообщение об операции
под Крымом от Днепра к Сивашу. Вечером заходил Дрампян
и Кушнаревы. Успехи на фронте сказались и на беседе. Первого
ноября были взяты Перекоп и Армянск. Орбели с воодушевлени-
ем комментирует Декларацию трех держав в Москве.
2 ноября Иосиф Абгарович просит у Момджяна четко уста-
новить сроки выполнения работ по институтам и лабораториям.
Сотрудники Армфана все на субботнике в Норке, на строя-
щемся канале. Приехал Зеленский от начальника Краснодар-
ского минометного училища и вручил академику Орбели пода-
рок — три снаряда. Орбели передал Зеленскому пачку заранее
отобранных книг для библиотеки училища. Вечером Иосиф
Абгарович знакомился со статьей Тревер о Марре и делал
пометки на полях. Ему опять плохо Лежит: печень и франтит.
166
Читает Цвейга и слушает радио о продвижении к Херсону. В тот
же вечер составил вопросник по словнику курдского словаря.
На улице дождь. Иосиф Абгарович опять закурил и набросал
целый список вопросов по Армфану для передачи Момджяну.
6 ноября 1943 года Камилла Васильевна занесла в дневник:
«И. А. болен, но продолжает работать дома. Вечером был Мом-
джян Хачик. Они долго беседовали. Радио сообщило о взятии
Киева. «Боже мой! Наконец двигаемся, как хорошо!» — крик-
нул Орбели. Радио продолжало сообщение. Зашел капитан Зе-
ленский и пригласил Орбели и меня на встречу с курсантами.
Принес картофель и лук. И. А. гневался. Зеленский стойко
защищался. Картофель и лук пригодились. Затем И. А знако-
мился со сборником, посвященным памяти Марра».
На следующий день Орбели выступал в Ереване перед
курсантами и офицерами. Как всегда вдохновляющая и зажига-
тельная речь. Потом в офицерском собрании на обеде Орбели
провозгласил тост за Красную Армию, за Родину — за колы-
бель, где родился, учился, сражался. Тревер подняла тост за
семьи офицеров — за жен, матерей, отцов и детей.
8 ноября 1943 года Орбели вновь был принят секретарем
ЦК КП Армении по делам будущей Академии.
В тот же день вечером Иосиф Абгарович и Камилла Ва-
сильевна были в гостях у Георгия Никитича Периханяна —
известного энергетика. У них дома познакомились с академи-
ком Графтио, крупнейшим энтузиастом электрификации нашей
страны.
9 ноября 1943 года Советское Информбюро сообщило о раз-
ладе в стане врага. В Германии началось антигитлеровское
движение.
На армянском языке вышла в свет статья Орбели о струк-
туре будущей Академии и задачах ученых в дни войны
Этот день запомнился еще и потому, что Борис Пиотровский
и Рипсик Джанполадян впервые сообщили Орбели о своем пред-
стоящем браке. Так шла жизнь. Переплетались большие и ма
лые радости.
В среду 10 ноября Иосиф Абгарович весь день продолжал
работу над уставом Академии. Он вновь был вызван в ЦК КП
Армении. Здесь подробно и всесторонне изучали этот доку-
мент, который должен был стать важной вехой в духовной
жизни армянского народа.
Вечером и ночью того же дня Орбели продолжал работать
над уставом и просил не отвлекать его никакими, пусть даже
важными делами На следующий день Иосифу Абгаровичу пред-
стояло выступать по этому вопросу в Совете Народных Комис-
саров Армении.
11 ноября Иосиф Абгарович продолжал работу над допол-
нительным положением отдельных институтов. Какое-то недо-
разумение с литературным музеем вывело его из равновесия
167
Разыгрался тайфун, но к началу митинга успокоился. В Арм-
фане, в связи с публикацией в газетах постановления Совета
Народных Комиссаров Армянской ССР об образовании Акаде-
мии наук Армении, выступил Орбели.
Образование Академии наук в такие дни было фактом поис-
тине огромного культурного значения не только для Армении,
но и для всех братских народов. Многолюдные митинги про-
шли во многих учебных заведениях, предприятиях и колхозах
республики.
Гроза и буря, молния и гром, непрекращающийся дождь
лил 12 ноября 1943 года. А в это время под аккомпанемент воз-
мущенной природы Орбели проводил не менее бурные совеща-
ния с директорами институтов.
Во время заседания секретарь положил на стол Иосифа
Абгаровича телеграмму из Москвы: «Президент Академии наук
СССР поручает оргработы по Академии наук Армении Грекову
и Манандяну».
Затем состоялась встреча Орбели с микробиологами. За-
кончив статью для Московского радио, он вновь засел за
устав.
Вечером к другу зашел Левон Александрович Калантар,
однокашник по Петербургскому университету, один из осново-
положников драматического театра имени Сундукяна в Ереване,
режиссер и искусствовед. Беседа с другом успокоила Иосифа
Абгаровича. Он показал Калантару купленный утром в киоске
альбом, всех насмешивший заглавием «Ослеводство и мулопро-
изводство».
13 ноября. Дивный золотой день. Утром Орбели вместе с Тре-
вер зашли к Манандяну по поводу его участия в правительствен-
ной комиссии. Мнения разошлись.
На официальном заседании обсуждался устав. Орбели и Ма-
нандян опять не пришли к единому мнению. Орбели возмущен.
Но стоило ему услышать по радио сообщение об освобождении
Житомира, как настроение улучшилось. Однако мысли о неко-
торых сторонах перспектив Академии продолжают беспокоить
его.
На следующий день Иосиф Абгарович принял директоров
по поводу уточнения положения институтов Чтобы снять на-
пряжение, Орбели выехал в Аштаракский район. Был на могиле
Месропа Маштоца. Ночью Иосиф Абгарович вычерчивал план
помещения Президиума в новом здании (бывшая школа) на
улице Абовяна.
А что было в понедельник, 15 ноября 1943 года? Здесь на
помощь приходят мои дневниковые записи.
Представители штаба Закавказского фронта передали Ор-
бели приветствие по поводу организации Академии. Затем —
заседание с представителями тех институтов, которые должны
заново войти в систему Академии наук.
168
На следующий день Иосиф Абгарович был в историческом
музее и лично проверял ход подготовки к открытию выстав-
ки. Затем засел за свое выступление. Писать кончил дома. На
диспуте работ Шелковникова «Анийская поливная керамика»
выступили Орбели, Ереванян и Тревер. Их мнения сошлись.
Вечером Орбели сидел угрюмый, но стоило войти Калантару.
стал другим человеком. Так успокаивающе умели действовать
на него некоторые друзья — Пиотровский и Момджян, Калан
тар, Кушнарев и Хорен Сергеевич Сарксян.
17 ноября заседание Правительственной комиссии было от-
менено. Орбели принял трех молодых военных — изобретателей
минометов. Выслушав их, связался с соответствующим отде
лом ЦК партии с просьбой принять, выслушать и при необхо-
димости помочь. Заседание аспирантов по Месопотамии не
состоялось, из-за плохой подготовки отложили на 23 ноября
Вечером Иосиф Абгарович корректировал устав. Заходил Пи-
отровский. Вместе пробовали вино, ели хлеб с холодными кон-
сервами.
18 ноября, утро. Нет света, нет воды, взорвалась керосин-
ка. Иосиф Абгарович ушел без чая и завтрака. О плане работ
и сроках исполнения — тяжелый разговор с Момджяном. На за-
седании Правительственной комиссии обсуждали структуру
Академии. Заседали долго: с двенадцати до восемнадцати три-
дцати. По вопросу историков, археологов и эпиграфистов
Армении со своим особым мнением выступил Манандян. Опять
не договорились. Орбели пришел домой и работал при керо-
синовой лампе. Керосин кончился. Поужинал хлебом с консер-
вами. Два приказа вернули ему бодрость: освобождены Репина
и Коростень. Все-таки, видно, чем-то расстроен, задумчив и мол-
чалив. Читает Цвейга
На следующий день на последнем заседании ученого совета
Армфана в действительные члены Академии наук Армян
ской ССР выдвинули кандидатуры Малхасяна, Абегяна и Ор-
бели. Выступившие затем Нерсесян, Кафадрян и Момджян
всесторонне охарактеризовали научную деятельность Орбели.
Вечером Иосиф Абгарович читал корректуры. Потом Камил-
ла Васильевна и Орбели мирно беседовали. «Как он хорош,
когда весел и спокоен!» — читаем запись в дневнике Тревер
В Тавризе выпустили армянский календарь с портретом
Орбели на первой странице, в армянской газете в США напе-
чатана статья об Орбели В Ереване целая радиопередача
посвящена жизни, деятельности будущего президента
20 ноября Орбели и его коллег осаждает пресса Особенно
достается Борису Борисовичу Пиотровскому
Во второй половине дня состоялась встреча с представите-
лями Таманской дивизии. Вечером Орбели вместе с Камиллой
Васильевной пошли на спектакль Московской студии имени
Айседоры Дункан В антракте ушли. Орбели не мог сосредото-
169
читься. Когда шли по улице Абовяна, Иосиф Абгарович попал
в арык и ушибся.
Дом опять темей. Электричество отключено. При свете свечи
Орбели читает исторический роман Яна «Батый».
22 ноября Иосиф Абгарович был вызван в ЦК КП Армении.
Обсуждались отдельные вопросы, кандидатуры будущих членов
Академии. Мнения в основном сошлись...
На следующий день стояла дивная осенняя погода. Орбели
обсуждал с X. С. Кушнаревым вопрос создания кабинета
имени композитора Романоса Меликяна Давал распоряжения
по новому зданию Академии. Плохо себя чувствовал. Отби-
вался от корреспондентов. Представитель ВОКСа взял с Пиот-
ровского слово срочно написать статью об Академии для зару-
бежной прессы.
Орбели вместе с инженером и архитектором совещались
по поводу ремонта нового здания. Решили отложить—не
успеть.
Вечером радио сообщило о сдаче нашими войсками несколь-
ких населенных пунктов в районе Коростеня,— в других направ
лениях наступаем крепко.
24 ноября утром рано Иосиф Абгарович ушел в типографию
(структура, устав). В тот же день Орбели опять был у секре-
таря ЦК- Обсуждали многие вопросы: устав, структура, личный
состав, концерт, прием. Пришел довольный. Получили теле-
грамму о приезде академика Бориса Дмитриевича Грекова.
К концу дня Орбели был на заседании Совнаркома. Распоря-
дился дать список в прессу. Устал. Впервые лег спать после
работы. Потом засел за устав — перед окончательным печата-
нием. Пришли Калантар и Пиотровский. Был рад им. Особенно
засиял, когда услышал сообщение о нашем сильном прорыве
на Могилевско-Жлобинском направлении.
Таковы лаконичные записи в моем дневнике за ноябрь
1943 года.
На следующий день было много самых разных дел в Арм-
фане, вплоть до утверждения образца пригласительных билетов,
состоялись встречи с учеными разного профиля. Несколько
литераторов пришли поздравлять Иосифа Абгаровича.
Вечером Орбели в здании Русского драматического театра
сделал доклад о Двадцать шестой годовщине Октябрьской рево-
люции.
Воскресный теплый день 28 ноября принес с собой столько
хлопот, что я успел занести в дневник только реплики: «Днем
беготня, спешка. Орбели готовится к своему выступлению дома.
Курит. Говорить с ним нельзя. В полдень ушел в Армфан. При-
шла делегация во главе с капитаном Зеленским, чтобы поздра-
вить от имени Краснодарского училища в Ереване. К концу
обеда уехал в «Интурист». Обедал с гостями в овальном зале.
Речи. Тосты. Вечером Иосиф Абгарович и Камилла Васильевна
170
ужинали у Григория Артемьевича. Угощал хозяин дома и его
милая супруга Нина Григорьевна. Теплая, непринужденная
беседа».
«Григорий Артемьевич с пониманием помогает развитию
науки в Армении»,— читаю в записной книжке карандашные
пометки Орбели.
29 ноября 1943 года навсегда вошел в светлую летопись
армянского народа и как день установления советской власти
в Армении, и как день рождения Академии наук.
С утра прибывшие на торжества гости уехали в Эчмиадзин.
В Армфане лихорадка. Много хлопот по подготовке торжествен-
ного заседания в Театре оперы и балета имени Спендиарова.
О событиях этого дня я вспоминаю частью по своим впе-
чатлениям и записям, частью перелистывая комплекты старых
газет, отнюдь не претендуя на полноту освещения.
Итак, 29 ноября состоялось первое общее собрание дейст-
вительных членов Академии наук Армянской ССР. Собрание
открыл теплым вступительным словом старейший из членов Ака-
демии, крупный арменовед, академик С. С. Малхасян, который
выразил глубокую благодарность партии и правительству за
повседневную заботу о развитии культуры Армении.
Собрание избрало руководство Академии — президента,
вице-президентов и председателей отделений.
Президентом Академии единогласно избран академик
И. А. Орбели, вице-президентом — академик В. А Амбарцумян
Председателем отделения физико-математических и естест-
венных наук избран академик И. В. Егиазаров, биологи-
ческих наук — академик X С. Коштоян, сельскохозяйственных
наук — академик М. Г Туманян, общественных наук — акаде-
мик Г. А. Капанцян
Тайным голосованием собрание избрало почетным членом
Академии наук Армянской ССР президента Академии наук
СССР — академика Владимира Леонтьевича Комарова
В тот же день вечером в Театре оперы и балета им. Спен-
диарова, в день 23-й годовщины установления советской власти
в Армении, состоялось торжественное заседание действительных
членов Академии наук совместно с представителями партийных,
советских и профсоюзных организации и научной обществен-
ности Еревана, посвященное открытию Академии наук Армян-
ской ССР.
За столом президиума — секретарь ЦК КП (б) Армении
тов. Г. А. Арутюнян, председатель Президиума Верховного
Совета Армянской ССР тов. М. Папян, заместитель предсе-
дателя СНК Армянской ССР тов Л. Овсипян, крупнейшие
ученые Армении — действительные члены Академии наук
Армянской ССР И. А Орбели, С. С. Малхасян, М. X Абегян.
171
Я. А. Манандян, Г. А. Ачарян, Л. А. Оганесян, А. С. Исаакян,
Г. X. Бунатян и другие гости, приехавшие на открытие Акаде-
мии наук Армянской ССР: действительный член Академии наук
СССР тов. Б Д. Греков, представители Грузинской Академии
наук — президент Грузинской Академии Н И. Мусхелишвили,
академики С. П. Джанашия, И. С. Бериташвили, ученый
секретарь Академии наук Грузинской ССР В Г. Мачавариани,
представители Азербайджанского филиала Академии наук
СССР — доктор геолого-минералогических наук профессор Мир
Али Кашкай, профессор, доктор медицинских наук Абдула
Караев и кандидат технических наук Кязим Кулизаде.
В торжественной обстановке первое заседание открыл прези-
дент Академии наук Армянской ССР И. А. Орбели.
В обширном докладе Орбели остановился на прошлом
армянского народа, история которого уходит в глубь веков.
— Свыше двух с половиной тысяч лет назад,— сказал
академик Орбели,— создавались памятники армянской культу-
ры. Полторы тысячи лет тому назад существовала письменность
народа, который сегодня открывает свою Академию наук.
Армянский народ веками вел борьбу с многочисленными
иноземными захватчиками за свою независимость, за свою нау-
ку, культуру и искусство.
Первая империалистическая война принесла Армении новые
тяжелые бедствия. В результате чудовищной резни' погибло
полтора миллиона армян. Положение казалось безвыходным.
Нищета, голод, смерть царили в стране. Мертвыми казались
города и села нашей родины. Все пришло в уныние и упадок.
И тогда на помощь нашему народу пришел великий русский
народ. Двадцать три года назад над армянской землей было
поднято красное знамя и в стране была установлена советская
власть, принесшая армянскому народу подлинную свободу
и расцвет промышленности, сельского хозяйства, науки и куль-
туры. На эти завоевания, на завоевания советской власти,
посягнул кровавый враг. Советский Союз органически сплотил-
ся в единый боевой лагерь. Выполняя все задания фронта, тру-
женики тыла борются за новые достижения экономики, науки
и культуры. Ярким показателем этого является создание Ака-
демии наук Армянской ССР.
Наша молодая Академия наук должна послужить великим
стимулом в деле дальнейшего укрепления дружбы народов
СССР, укрепления дружбы с великим русским народом.
Велики задачи, стоящие перед Академией, особенно в дни
Отечественной войны. Залогом выполнения этих задач являет-
ся то, что в состав Академии наряду с молодыми талантли
выми учеными входят старейшие, маститые ученые. Залогом
наших успехов является постоянная помощь шгаба научной
мысли нашей Родины — Академии наук СССР и повседневная
помощь и забота о развитии науки армянского народа, кото-
172
рую проявляет великая партия Ленина, вдохновляющая нас
на борьбу за новые вершины самой передовой советской
науки.
С горячим приветствием собравшимся от имени Академии
наук СССР выступил академик Б. Д. Греков.
Вот выдержка из речи академика Бориса Дмитриевича
Грекова.
— От имени всесоюзной Академии наук разрешите мне
передать горячий привет и поздравления армянскому народу
и правительству Армянской республики с великим праздником
армянской культуры.
День 29 ноября 1943 года войдет не только в историю
армянского народа, но и в историю всего нашего многонацио-
нального государства, так как новый очаг культуры будет
гореть не только для Армении, но будет создавать ценности
мирового значения.
Культура армянского народа, одного из древнейших наро-
дов СССР, находила выражение на протяжении многих веков
в самых различных формах.
Мне хочется подчеркнуть одну ее замечательную сторону —
это интерес армянского народа к истории
Народ, который мыслит о себе, не отделяя сегодняшнего
дня от вчерашнего, который сознает себя в сумме своих поко-
лений как единое целое, не может не интересоваться своим
прошлым. Однако умение понять связь настоящего с прошлым
дается нелегко, и те, кто умел это делать уже в пятом веке нашей
эры, то есть на пятьсот лет раньше, чем пришла к этому Запад-
ная Европа, могут смело говорить о своей высокой культуре
и заслуженно ею гордиться.
Я не ошибусь, если скажу, что армянский народ в этом
отношении стоит в первых рядах человечества. •
Не только в области истории проявил себя армянский народ
Он развивал и другие отрасли науки, он создал свое искус-
ство.
Сейчас грандиозное здание старой армянской культуры уве-
личивается созданием нового храма науки — пантеона всех
наук.
Очень дорого напоминание И. А. Орбели о старых связях
древней Руси с Арменией. К тем примерам, которые в своей
речи указал президент Армянской Академии наук И. А Орбе-
ли, мне бы хотелось прибавить яркие факты, отмеченные в ар-
мянской литературе XI века. Армянский народ не только следил
за тем, что делалось на высоком берегу Днепра, в древнейшем
русском городе Киеве, но и сочувствовал и идейно поддерживал
борьбу русского народа за свою национальную культуру. Эти
моменты не могут быть забыты, они являются залогом добрых,
дружественных отношении двух народов и в будущем.
Мы не можем не вспомнить сейчас тех, кто своей грудью
173
защищает нашу Родину, победоносную Красную Армию, бла-
годаря успехам которой мы можем сейчас участвовать в этом
празднике культуры Армении и всех народов нашей страны.
Президент Академии Иосиф Абгарович Орбели под долго
не смолкающие приветствия закрывает торжественное заседа-
ние Академии наук Армянской ССР. Торжественно гремят
звуки пролетарского гимна.
На следующий день Иосиф Абгарович и Камилла Василь-
евна пили кофе у Кушнаревых и обменивались мнениями.
Потом с гостями побывали на Кармир-Блуре, где велись рас-
копки. Академик Джанашия был поражен размахом работ.
Любовались Араратом, слушали неугомонный бег Раздана.
У главного винодела треста «Арарат» гости дегустировали,
по их словам, «божественные вина». Был дан прощальный
обед гостям. Первого декабря стояла ясная звездная ночь.
Шутили: Виктор Амазаспович заказал.
Иосиф Абгарович, придя домой, понял, насколько он устал.
И все же написал письмо старшему брату Левону Абгаровичу,
друзьям и официально в ВАК направил докладную по поводу
степеней армянских ученых. Соблазнить Орбели пойти на
«Аиду» с участием знаменитой Мухтаровой не удалось. Сон
взял верх.
На следующий день Греков, Орбели, Кушнарев и Пиот-
ровский провели почти четырехчасовое научное собеседование.
Вечером Иосиф Абгарович знакомился с только что получен-
ным сборником стихов «Кавказ несокрушим».
4 декабря Орбели внимательно слушал по радио сообщения
о Тегеранской конференции. Потом Камилла Васильевна
и Иосиф Абгарович говорили с Борисом Борисовичем о рас-
копках на Кармир-Блуре и смотрели привезенные оттуда очи-
щенные обломки колчана. Пришла супруга Бориса Борисовича
Рипсик с бутылкой мадеры тридцатипятилетней давности
и коньяком 1902 года. Началось чудесное застолье с тостами
в честь тридцатипятилетия научной деятельности Орбели.
На следующий день Иосиф Абгарович пошел к профессору
Гюликехвяну. Гюли корил его за то, что он так мало пишет
о Марре.
6 декабря Орбели и Амбарцумян долго совещались. Через
несколько дней после всевозможных заседаний с руководите-
лями институтов Орбели выступил с докладом в Доме Красной
Армии о деятельности ученых Армении. Кто-то громко сказал:
«Вот у кого надо учиться агитаторам!» Утром Тревер заново
составила научно-общественную биографию первого президента
Академии.
Следующий день был насыщен — встречи с директорами
институтов, киносъемка для заграничной кинохроники в Исто-
рическом музее у Анийского макета, хачкаров и портрета
Марра.
174
В тот же день состоялась продолжительная дружеская бесе-
да с Мануком Абегяном.
Вечером седьмого декабря Иосиф Абгарович и Камилла
Васильевна были на концерте ансамбля песни и пляски Бал-
тийского флота под руководством композитора Вано Мурадели.
Все родное. Ленинград вспомнился с новой силой. Вернулись
домой под проливным дождем.
В Академии в эти дни непрерывный прием и суматоха.
По разным адресам идут ответные благодарности за поздрав-
ления. Орбели занят списками лиц, которые подлежат возвра-
щению из армии в Академию. Еще и еще раз проверяет и уточ-
няет. Вечером у него приехавшие из Тбилиси редакторы фрон-
товых газет.
В эти дни Пиотровский окончил главу о языке и письмен-
ности для своего труда «Урарту». Идет подготовка заседания
памяти Марра. Орбели был в музее Хачатура Абовяна, где
протекает крыша Велел немедленно принять меры и доложить
о прекращении такого безобразия. Ездили с Камиллой Василь-
евной смотреть знаменитый хачкар.
19 декабря туман. Орбели, Амбарцумян, Исагулян и Буни-
атян присутствовали в Ереване при вручении войскового зна-
мени. Академия приняла шефство над воинской частью. Вер-
нулись поздно: на спуске машина испортилась, пошли пешком.
Иосиф Абгарович пришел домой усталый. Радио сообщило
о Невельском прорыве генерала Баграмяна. Орбели был счаст-
лив — отправил телеграмму на фронт.
21 декабря 1943 года в конференц-зале Академии собра-
лись признанные ученые и молодые научные сотрудники.
Первый президент Академии в своей пламенной речи призы-
вал ученых выступать в газетах, по радио, перед трудящими-
ся республики и поддерживать патриотический дух труже-
ников тыла под лозунгом: «Все для фронта, все для победы!»
Невпопад прозвучала реплика одного из историков:
— Как мне, специалисту средневековья, заниматься Оте-
чественной войной?
Орбели вспыхнул:
— Как вам не совестно?! Сейчас идет война, гибнут мил-
лионы людей на поле брани, наши войска ведут жестокие
сражения за свободу нашей Родины, а вы тематикой изволите
прикрываться?’ И через средневековье можно проповедовать
горячие чувства патриотизма. Извольте смотреть на историю
глазами историка-патриота!
Испорченное настроение Иосифа Абгаровича изменилось
к лучшему, когда он узнал о новых успехах на фронте.
20 декабря, первый день недели, день смерти Марра. Пиот-
ровский п Тревер подготовили сообщение, но заседание отло-
жили из-за неполадок в Академии. Вечером на концерте ансамб-
ля Балтфлота были потрясены силой музыки Чайковского
175
«12-й год». Орбели вспомнил, что впервые слушал это произ-
ведение под управлением дирижера С\ка в Петрограде, в Лет-
нем саду.
На следующий день — обычные заботы Академии. От имени
ученых отправил письмо-приветствие армянским бойцам-фрон-
товикам в связи с наступающим Новым, 1944 годом. Для
фронтовой газеты «Боец РКК» Иосиф Абгарович послал
статью «Ученые Армении — фронту». Первый секретарь
ЦК КП Армении Г. А. Хрутюняи принял Орбели. Помимо
других дел, в беседе коснулись и института литературы, и пере-
вода текста гимна Армении.
В Историческом музее Орбели около двух часов рассказывал
ленинградским морякам об истории Армении. Среди них оказал-
ся один, который участвовал в подготовке и эвакуации Эрми-
тажа. Радостное рукопожатие. Потом Орбели пригласил к себе
домой группу ведущих участников. Пили чай, вспоминали Ле-
нинград, пели фронтовые песни. Иосиф Абгарович подарил им
«Поэзию Армении» Брюсова
Орбели выступал по плану Института истории Дома зани-
мался сбором материалов по «Давиду Сасхнскому». Состоялся
серьезный разговор с директором типографии Он требовал
ускорить выход в свет «Урарту» Пиотровского.
Весь день 27 декабря и до ночи Орбели работал в Академии
Встреча с аспирантами. Выступал. Аспиранты в восторге
Ночью вместе с Пиотровским был дома. Снова зашел
разговор об «Урарту». Еще днем Левон Хачикян рассказывал
о рукописи в Матенадаране с речами учеников Гоша. Иосиф
Абгарович вместе с Тревер решили пойти в Матенадаран, на
месте познакомиться и с рукописями, и с миниатюрами. Гово-
ря о Хачикяне, он заметил: «Мне он нравится. Уверен в его
будущем. Вот такие молодые ученые должны входить в Акаде-
мию». «В устах Орбели — это высшая похвала»,— говорила
Тревер. Слова Орбели оказались пророческими.
Через два дня получили корректуры и указатели «Урарту»
Борис Борисович рад. Пошел разговор о Новом годе. Остался
ведь только один день.
30 декабря ночью выпал первый снег. Войска генерала
Ватутина прорвали на протяжении ста километров линию
обороны врага и заняли более тысячи населенных пунктов.
Орбели с удовольствием читает корректуру «Урарту».
Иосифу Абгаровичу принесли папиросы «Казбек», немного
винограда и две бутылки вина. Особенно обрадован папиросами.
В конце Нового года Орбели шел домой из Академии в празд-
ничном настроении. Новый год вместе с Камиллой Васильевной
встретили у Марии Кероповны. Пили розовый мускат. Ушли
домой рано, слушали по радио новогоднее выступление
М. И. Калинина, новый гимн Советского Союза и хороший
концерт. Старый год ушел в историю, подарив советским людям
176
большую радость—Житомир занят нашими войсками. Круп-
ный прорыв у Житомира.
В январе 1944 года Иосиф Абгарович обстоятельно знако-
мился с деятельностью отдельных институтов. Двадцать четыре
института входили в состав четырех отделений Академии: обще-
ственных наук, физико-математических, естественных и техни-
ческих, биологических и сельскохозяйственных.
Президент в частных беседах и официальных выступле-
ниях утверждал, что Армянская академия наук должна разви-
ваться в неразрывной связи с интересами развития экономики
республики, учитывая существующие традиции ведения науч-
ных исследований, не распыляя свои силы многотемностью.
Орбели ездил по институтам и лабораториям и на месте
интересовался состоянием научных кабинетов и лаборатории.
Смотрел проекты статуи Анания Ширакаци и высказал
несколько пожеланий скульптору Никогосяну.
Вечером 4 января вместе с Борисом Борисовичем и Тревер
считывали указатель «Урарту».
Освобожден город Белая Церковь. Идут бои за Бердичев.
Выпало много снега в Ереване. Днем хоть плыви по озерам.
5 января Орбели по делам Академии в Совнаркоме; днем
заседание Президиума. Оглашали телеграмму президента Ака-
демии наук СССР Комарова,— благодарит за избрание почет-
ным академиком. Приглашает Орбели в Москву на научную
сессию Сообщил, что поедут вместе с ним Амбарцумян и Тре-
вер.
Дни идут, заполненные тысячами забот. Иосиф Абгарович
с работы возвращается к вечеру, голодный и усталый. 8 янва-
ря взят Кировоград.
9 января в Академии просматривают аннотации и отзывы
на «Урарту». Президиум выдвинул на Сталинскую премию
работы Пиотровского и Амбарцумяна.
12 января уложены чемоданы. На следующий день отъезд
в Москву. Из Президиума звонил Иосиф Абгарович. Получена
телеграмма — сессия отложена. Вечером пришел Морус Асра-
тян с лавашем. Кто-то принес вина. Поздравляли Камиллу
Васильевну с наступающим днем рождения. Сарны взяты.
На следующий день в Академии, кроме обычных дел, Орбели
следил за правильным составлением отзывов и представлений
по «Урарту». Сам отнес аккуратно заклеенные пакеты Рачику
Григорян} для отправки в Москву. Вечером Иосиф Абгарович
редактировал какую-то работу, имеющую отношение скорее
к геологии. Тревер занималась своим трудом по истории Узбе-
кистана. Из-за какой-то рукописи — страшный «тайфун».
Радио сообщило: взяты Мозырь и Калинковичи. «Тайфун»
стих Заходил ленинградский ху'дожник Мох, показывал первый
свой рисунок фриза «А.хтамар».
15 января в Ереване весь день шел снег. «Воздхх точно на
177
севере!» — наслаждался И. А Наконец дома тепло. Отправила
завтрак кочегару»,— читаем запись в блокноте Тревер. В Ака-
демии получен отзыв академика Струве об «Урарту». Феликс
Момджян занят оформлением всей документации. Бон на Уман-
ском направлении. Иосиф Абгарович уточнял с Момджяном
тип «Известий Армянской АН», занимался докторской дис-
сертацией Пиотровского.
Вечером Камилла Васильевна изучала надписи Тиграна-
керта. Орбели озабочен изданием греческих и латинских над-
писей Исторического музея «Иосиф Абгарович помогал мне
приводить в порядок обрезанные листы «Истории Узбекистана»;
сверяли с первичным полным текстом»,— рассказывает Ка-
милла Васильевна. Идут наступательные бои у Ново-Соколь-
пиков.
18 января, помимо повседневных приемов и обсуждений,
Орбели велел приготовить четыре пакета со сброшюрованны-
ми документами «Урарту» для отправки в Москву Г А. Ару-
тюняну.
Все по «Урарту» сделано. Вечером празднично настроенный
Орбели и Пиотровский вели оживленную беседу. Наступление
наше продолжается на Ленинградском и Волховском направле-
ниях. Осушены бокалы с аштаракским вином.
Утром следующего дня Президиум обсуждал вопросы об
участии ученых в научной и патриотической пропаганде и дея-
тельности типографии.
Вечером радио сообщило о взятии Петергофа. Перерезана
железная дорога Новгород — Ленинград и Новогород —
Шимск. Радость. Иосиф Абгарович тут же написал статью о по-
бедах под Ленинградом и отправил в газету «Коммунист».
20 января взяты Стрельня, Лигово, Сосновая Поляна, откуда
немцы обстреливали Ленинград. Звонил Момджян. Поздравлял
с победами: «Чем дальше враги от Ленинграда, тем ближе мы
к Ленинграду». В тот же день Орбели сделал доклад для
офицеров о «Роли русского народа в свободе народов Закав-
казья».
В Президиуме Орбели и Амбарцумян до предела нагружены.
Между делами академическими президент и вице-президент
обменивались впечатлениями об Оксфордском университете.
21 января Орбели сидел в президиуме на вечере в театре
оперы и балета. Зал переполнен. Секретарь ЦК КП Армении
3. Г Григорян сделал доклад о Ленине.
22 января знаменательный день для Бориса Борисовича
Пиотровского. Он пришел к Орбели и Тревер в счастливом
возбуждении. Родители его избранницы, милой Рипспк, дали
согласие на их брак. За ужином, устроенным в честь такого
дня, Борис Борисович от радости наливал нам вина из разных
бутылок. Взяты Майцы, Кирши. Опять радость.
Иосиф Абгарович работал ночью над своим отчетом о дея-
178
тельности Армфана за 1943 год. Услышав по радио о взятии
Павловска и Пушкина, оторвался от бумаг
26 января тоже запомнился мне. Вечером на открытом
партсобрании в дружеской обстановке Пиотровского приняли
в кандидаты партии. Вечер Борис Борисович и Рипсик провели
у Орбели.
На следующий день в типографии начали брошюровку
и переплет «Урарту». Орбели вернулся из Президиума поздно.
Продолжалось обсуждение какой-то неприятной истории. В во-
семь часов вечера передача приказа Говорова из Ленинграда.
Ленинград освобожден от блокады. Салют из Ленинграда. Ор-
бели отправил поздравительною телеграмму ленинградцам. Он
счастлив. Ночью опять передача из Москвы: Пленум ЦК партии
вносит в Верховный Совет СССР проект мероприятий о расши-
рении прав республик по обороне и внешним сношениям.
28 января Иосиф Абгарович проводит многочасовое заседа-
ние бюро Президиума. Накопилось много вопросов, ждущих
своего разрешения.
Вечером получено сообщение — очищена дорога Ленин-
град — Москва.
1 февраля раздался звонок Рипсик. Были в загсе. Поздрав-
ления Орбели и Тревер у Джанполадянов Завтрак. Разбитая
тарелка. Подарки. Все как полагается. Взяты Ново-Соколь-
н^ки и Чудо во.
В тот же день Орбели поздравлял академика Туманяна
в связи с 83-летием со дня рождения. Иосиф Абгарович напи-
сал для газеты статью о Ленинграде По радио передавали
сообщение об образовании наркоматов иностранных дел в рес-
публиках.
Прибывшие из Тбилиси Амиранашвили и Меликсет-Бек
беседовали с Орбели о Марре, о связях армянского и грузин-
ского искусств
2 февраля в газете «Коммунист» вышла статья о диспуте
в связи с трудом Пиотровского «Урарту». В тот же день Орбели
знакомился в горсовете с проектом Матенадарана архитектора
Марка Григоряна. К концу работы в Академии состоялся митинг
в честь освобождения и годовщины боев за Сталинград. Вече-
ром за чашкой чая беседовали вместе с супругами Пиотров-
скими о творчестве Л1хитара Гоша. Вспомнили об изысканиях
Левона Хачикяна.
4 февраля, перед отъездом в Москву, Орбели весь день
занимался распределением помещений для институтов, провел
заседание по организации Института истории, занимался неот-
ложными вопросами.
Через два дня Орбели и Тревер отбыли в Москву на сессию
Академии...
В воскресенье 13 февраля на Курском вокзале Орбели и Тре-
вер встречали сотрудники Эрмитажа Якубовский и Лурье.
179
Сессия Академии наук СССР продлилась с 14 по 17 февраля.
20 февраля вместе с чрезвычайной правительственной комис-
сией по обследованию пригородов Иосиф Абгарович выехал
в Ленинград. В Смольном он получил медаль «За оборону Ле-
нинграда». Впоследствии Орбели говорил мне, что, может быть,
большей радости не испытывал в жизни, чем в день получения
медали за дорогой сердцу Ленинград.
По возвращении из Ленинграда в Москву 23 марта вместе
с Амбарцумяном и Егиазаровым Иосиф Абгарович был у Анас-
таса Ивановича Микояна. Микоян интересовался нуждами
новосозданной Академии.
2 апреля Орбели вместе с Тревер возвратились в Ереван.
Началась обычная жизнь в Академии. Через несколько дней
пришла телеграмма из Москвы о приезде президента Академии
наук СССР Комарова в Ереван. Начало хлопот и волнений.
Первую научную сессию Академии наук Армении Орбели
открыл 10 апреля на армянском языке. Были выступления по
докладам С. Еремяна «О социальном строе при Тигране Вто-
ром» и Токарского «Национальные черты в архитектуре Ар-
мении XII—XIII вв.». 20 апреля Иосиф Абгарович выступил
с обстоятельным докладом в Академии наук на вечере, посвя-
щенном 80-летию Тораманяна. На следующий день Орбели
присутствовал на докладе Дживелегова в университете об
итальянском Возрождении.
28 апреля ученые Армении встречали Комарова.
После Первомайских праздников — поездка с Комаровым
и группой армянских ученых на Севан, встреча армянских
академиков с Комаровым в Ботаническом саду.
8 мая Орбели выступил в Академии наук с докладом «Город
и городская культура Закавказья в X—XIII вв.». Много народу.
Большой успех.
Доклад Иосифа Абгаровича 9 мая в Академии «Басни
и новеллы средневековой Армении» снова привлек много народу.
10 мая поездка в Гарни — Гехард с Комаровым. «Ужин
в колхозном доме, чудные тосты. На обратном пути заблуди-
лись в Джервеже»,— записала Тревер.
На следующий день — заседание с Комаровым в зале уни-
верситета, доклад Орбели «Задачи археологического изучения
Армении». Затем выступления Комарова, Егиазарова и Марка
Григоряна. Вечером в Академии — дискуссия о восточном Ре-
нессансе. Заключительное слово Иосифа Абгаровича слушали
с большим вниманием.
12 мая Орбели был болен. Его искали по телефону и из
Академии, и из ЦК, и из Совнаркома. (Испорчен телефон.)
Вечером зашел Виктор Амазаспович Амбарцумян. Деловая,
мирная беседа. Договорились о приглашении академика
Е. В. Тарле. Пили чай. Слушали по радио Шаляпина.
В день отъезда Комарова, 13 мая, гроза, лил дождь. Орбели
180
продолжает болеть. Группа ученых с цветами поехала прово-
жать Комарова. «Тяжело все это. И погода давит. А главное —
уходит зря время, и жизнь бежит; мало занимаюсь настоящей
наукой»,— записывает больной Орбели
16 мая Иосиф Абгарович был в Академии. На дверях своего
кабинета прикрепил записку: «Головной убор снимать обяза-
тельно, кроме военнослужащих в форме».
Дочь Малхасяна принесла Орбели словарь отца.
Утром следующего дня состоялась встреча с Адамяном
и разговор его о работе по философии и эстетике. У секретаря
ЦК 3. Григоряна обсуждали вопросы, связанные с историей
Отечественной войны, с книгой Манандяна и о приглашении
Тарле.
У Иосифа Абгаровича — заседание по издательству.
20 мая поступила телеграмма от Пирузяна, председателя
Совмина, Иосифу Абгаровичу—поздравление с правитель-
ственной наградой.
В Академи— 13 телеграмм: Орбели награжден орденом
Ленина...
23 мая к Орбели домой заходил прибывший из Тбилиси
поэт Гурген Борян по поводу статьи Иосифа Абгаровича для
газеты «Боец РККА». Борян поздравил его с награждением
медалью «За оборону Кавказа». В «Коммунисте» портрет Ор-
бели и статья Сивкова, в армянской газете заметка о нем же.
Президент Академии озабочен вопросом помещения для
Комитета по охране памятников. Орбели поздравил Ерванда
Шах-Азиза с присвоением ему степени доктора. Был у Пред-
седателя Верховного суда по просьбе одного из сотрудников
Академии.
С архитектором Сафаряном Орбели обсуждал некоторые
аспекты доклада Тревер «Гарни» в трактовке архитекторов.
В Художественном музее президент смотрел у Л. Дурново
фрески Ахталы и миниатюры из Мугни.
В Академии стало известно о присвоении Левону Абгаро-
вичу Орбели звания генерал-полковника. Иосиф Абгарович
счастлив и рад за брата.
Вечером Орбели опять пошел работать в Академию. Пра-
вительственная телеграмма с приглашением его на митинг
в Москву 7.VI.
26 мая Марк Григорян показывал свой проект здания Акаде-
мии наук Решили к этому вопросу вернуться позже. Поступила
еще одна правительственная телеграмма — вызов в Ленинград.
29 мая в Доме писателей на заседании, посвященном 40-ле-
тию со дня смерти Чехова, с прочувствованной речью высту-
пил Орбели
На следующий день президент занимался библиотекой
Академии наук. На это ушло много времени
Разрешился у президента и другой вопрос о гербарии
181
и помещении для Управления по делам архитектуры. Орбели
участвовал в совместном заседании Управления по делам
архитектуры и комитета по охране исторических памятников.
Обсуждался вопрос о Звартноце, храме Рипсимэ.
Вечером дома паника: у Иосифа Абгаровича нет папирос.
Калантар, Аро Степанян, Кушнарев и Токарский — все, у кого
были папиросы, с готовностью поделились.
Орбели в большом волнении. Борис Борисович Пиотровский
заболел в Ленинграде. Слишком медленно идут часы в ожида-
нии вестей о нем. Орбели ознакомился с работой Тревер о погре-
бениях и сложении рельефов Ахемендов.
Скорей бы вести из Ленинграда...
Наконец на следующее утро телеграмма: «Температура па-
дает, очень слаб, приняты все возможные меры, миновал кри-
зис».
Суббота, 3 июня. В этот день была получена телеграмма-
молния из Москвы от Солодовникова: «Комитет ленинградской
организации считает необходимым Ваше немедленное возвра-
щение для руководства восстановлением Эрмитажа»... «Вылечу
с ближайшим самолетом»,— телеграфировал Орбели.
Домой принесли телеграмму от Султан-Шах от 1 июня:
«Состояние улучшается. Нужны сухофрукты, вино». Сообщили
Джанполадянам и Рипсик.
Вечером дома Токарский и Калантар говорили с Орбели
о сборнике к 10-й годовщине Марра и о многом другом. За чаем
Иосиф Абагрович рассказал, как в 19 лет был наказан за то, что
от конфуза за обедом у Толстых сказал, что не пьет вина и кофе
и не ест рябчиков. И как он в палате лордов за ужином вместе
с Арне сплавили свои устрицы Денисон Россу.
Опять оживление на фронтах.
6 июня пришла весточка: «У Бориса четвертый день нор-
мальная температура, состояние улучшается». Орбели и Тревер
в радостном настроении. Они направились к Джанполадянам
и по дороге узнали от Батикянов и Давтянов про второй фронт.
Вечером дома слушали радио: десант в Нормандии. Мы бом-
бим Яссы. «Какой радостный день»,— записывает в дневнике
Тревер.
9 нюня звонок из ЦК от Григория Артемьевича Арутюняна.
Получил письмо Орбели и просит приехать, будет сейчас ма-
шина. Орбели вернулся после двух, очень довольный
На следующий день Тревер писала рецензию на «Урарту».
Вечером выяснилось, что самолет в Ленинград будет завтра
и вылетит в понедельник. Иосиф Абгарович счастлив. Сборы,
приход людей, толкучка. Вечером Иосиф Абгарович в гневе
на всех. Идет наступление на Карельском перешейке — радость.
Потом пришел Калантар. Под грозу с градом Камилла
Васильевна прочла им свою рецензию. Одобрили, сделали заме
чания.
12 июня Орбели вылетел в Ленинград
17 июня пришла телеграмма от него из Ленинграда.
27 июня состоялся разговор Тревер с Амбарцумяном о делах,
о его семье. «Вечером занесла им часть наших вещей. Очаро-
вательная жена и семья; очарована благовоспитанностью де-
тей»,— читаем в дневнике Камиллы Васильевны.
Амбарцумян передал Тревер личную корреспонденцию, кото-
рая пришла на имя Орбели. Вечером явилась Рипсик с открыт-
кой, написанной рукой Бориса. Приказ о Петрозаводске и Боб-
руйске... Полоцк.
Прорыв третьей линии Маннергейма, наступление на Онеж-
ском направлении.
По радио передали постановление о снятии с 22-го июня
режима светомаскировки в Ереване. Прошли три года войны.
Победы на фронте.
Сколько уже дней нет вестей от Иосифа Абгаровича. Камил-
лу Васильевну беспокоит молчание Орбели в Москве.
Около месяца не было вестей от Орбели 7 августа Вараздат
Арутюнян принес Тревер письмо от Орбели из Москвы (привез
Сафарян) от 29.VII. Из письма она узнала об избрании Иосифа
Абгаровича почетным членом Лондонского научного общества
антикваров. Составили информацию для газет и радио. Взят
Осовец.
Первого сентября вице-президент Амбарцумян получил из
Ленинграда телеграмму от Орбели о возвращении будущей
осенью. Орбели день и ночь занят восстановлением Эрмитажа.
...Идут бои за Яссы.
Давая оценку научно-организационнои деятельности Иоси-
фа Орбели в первый период рождения нового храма науки,
президент Академии наук Армении Виктор Амбарцумян писал:
«Будучи крупным представителем гуманитарных наук,
Иосиф Абгарович глубоко сознавал, что для дальнейшего раз-
вития республики Академия обязана в первую очередь сосре-
доточить внимание на развитии точных наук, на научных проб-
лемах, тесно связанных с народным хозяйством. Именно бла-
годаря этому наша Академия с самого начала приобрела опре
деленный профиль и уже в течение более чем тридцати лет
развивается в направлении, указанном ее первым президентом.
Сегодня мы вновь убеждаемся, что в эту победу внесли суще-
ственный вклад преданные своему народу труженики советской
науки, в частности И. А. Орбели, который был не только заме-
чательным гражданином, выдающимся ученым, блестящим
организатором, но и добрым и требовательным учителем по
отношению к тем. кто работал под его руководством
Как известно, дела сложились так, что через несколько
лет после основания Академии Иосиф Абгарович вернулся на
работу в Ленинград и мне пришлось быть его преемником
183
и возглавить Президиум Академии наук. Однако в течение
долгих лет и я, и многие другие ученые нашей Академии про-
должали получать от него мудрые советы и добрые наставле-
ния. Его интерес к дальнейшим судьбам Академии наук Арме-
нии побуждал нас всех работать интенсивнее. Хочется особен-
но отметить, что Иосиф Абгарович постоянно предупреждал
нас об опасности замыкаться в себе, о необходимости постоял
ной и тесной связи с учеными и научными учреждениями
братских республик и всего Союза. Мы старались следовать
этому его завету. Сегодня мы видим, какое благотворное зна
чение имела и продолжает иметь эта связь для процветания
науки в нашей республике.
Жизнь будет вносить свои коррективы в направления науч-
ной мысли. Но самобытный образ Орбели-патриота, активно-
го участника Великой Отечественной войны, будет и впредь
вдохновлять наших ученых в их работе по дальнейшему раз
витию советской науки, в их служении Родине».
ОТКРОВЕННЫЙ РАЗГОВОР
Об Иосифе Абгаровиче Орбели можно слышать весьма про
тиворечивые суждения: страстный ученый, выдающийся орга
низатор, вспыльчивый человек, грубый, нетерпимый, заботливый
и тому подобное.
Все это пришло мне на память, когда я шел в Эрмитаж на
встречу с теми, кто десятилетиями работал с Орбели и перенес
вместе с ним радости и тяготы повседневной трудовой жизни
в Эрмитаже.
Шел я и думал, как нелегко собрать в один и тот же день,
в точно назначенное время и молодежь, и тех, кто уже давно
ушел на заслуженный отдых. Я был благодарен академику
Пиотровскому. «Нс беспокойтесь, Ашот Мартиросович. Пен-
сионеров доставят на машине. Встреча должна состояться».
В Эрмитаж я пришел за полчаса до начала встречи, в час
дня 13 июня 1974 года. Директор Эрмитажа Пиотровский встре-
тил меня словами:
— В моем кабинете почти все сохранилось так, как было
при Орбели.
Я вновь оказался в представительной, но строгой и простой
обстановке кабинета директора Государственного Эрмитажа.
Здесь та же старинная мебель из красного дерева, ранее нахо-
дившаяся в Зимнем дворце, выполненная известной фирмой
«Андрей Тур» в 1839 —1840 годах. Стоит большой письменный
стол на двух прямоугольных тумбах шкафчиках, крытый зеле-
ным сукном, простых прямоугольных очертаний, отличной рабо-
ты, лишенный всяких украшений. Ранее этот стол стоял в каби-
нете Николая I. Стулья простого и ясного рисунка были сдела-
184
ны А. Туром также для Зимнего дворца. Ими к 1840 году был
обставлен так называемый Большой (Николаевский) зал. Оби
ты они кожей. В углу, между правым окном и дверью в при-
емную директора, на столике — каминные часы английской ра-
боты XVIII—XIX веков, принадлежавшие, по преданию,
П И. Чайковскому. Часы из красного дерева со строгой отдел-
кой золоченой бронзой. Вдоль внутренней стены — длинный
стол, также из красного дерева, на массивных точеных ножках,
для заседании
Обстановку дополняют небольшие столики, также из крас-
ного дерева, а на стенах — старинные гобелены XVII— XV111 ве-
ков.
— На письменном столе,— вспоминает Борис Борисович,—
нередко стоял стакан с чаем и тарелка с ломтиками черного
хлеба, это был привычный завтрак Иосифа Абгаровича. Работал
Орбели в очках, но чаще диктовал, очки не любил. Диктуя,
ходил по кабинету, заложив руки за спину Часто из кабинета
раздавались «свирепые трели».
Раздаются свирепые трели,
И чернеет вдали борода.
Это, верно, бушует Орбели.
И скрываются все без следа
Эти строки из гимна отдела Востока Эрмитажа знал Иосиф
Абгарович и никогда не сердился на доморощенных поэтов
Он действительно часто бушевал, но был отходчив и, словно
бы стараясь оправдать себя, говорил: «А почему они позволяют
на себя кричать?»
— Борис Борисович,— прервал я Пиотровского, желая вер-
нуть его в блокадный Ленинград, зная, что в памяти Бориса
Борисовича много интересных эпизодов того военного пери-
ода,— Если я не ошибаюсь, вы работали над созданием труда
по истории культ\ры и искусства \рарту, а Иосиф Абгарович
продолжал исследование средневековой армянской литера
туры — басен Вардана и ААхитара Гоша.
— Совершенно верно И это помимо всех других забот,
связанных с блокадным Ленинградом. В конце декабря 1941 го-
да для Ленинграда наступили особенно тяжелые дни. но дирек-
тор Эрмитажа сумел так организовать дело, что работа в музее
продолжалась. Основной заботой в то время было благоустрой
ство бомбоубежищ в подвалах Эрмитажа и Зимнего (ворца,
в которых в дни сильных бомбардировок спасалось до двух
тысяч человек.
В Эрмитаже хранится замечательный документ этих дней
большой альбом с надписью на титульном листе. Собрание
рисунков, сделанных в 3-м бомбоубежище Эрмитажа час ью
с натуры, частью по памяти во время осады Ленинграда осенью
и зимой 1941 года Александром Никольским». А С Николь
185
ский, академик архитектуры, выдающийся архитектор, вел
в дни блокады дневник и делал зарисовки. В альбоме — тем-
ный, двадцатиколонный зал античного отдела, по которому
на «световой глазок» люди проходили в бомбоубежище, сцены
жизни в подвалах Зимнего дворца и Эрмитажа, дверь около
третьего бомбоубежища в комнату И А Орбели, бывшая цар-
ская яхта, а в годы войны — база подводных лодок «Поляр-
ная звезда», которая давала немного электрического света
Эрмитажу, суровые пейзажи города.
Другие художники — В. В. Милютина и В. М. Кучумов —
оставили зарисовки опустевших экспозиционных залов с выби-
тыми окнами, пустыми рамами, кучами песка на фанере,
повоож тонной от попавших снарядов.
Мне довелось провести немало ночей в этих залах во время
длительных воздушных тревог. Большое впечатление оставля-
ли совершенно пустые, насквозь промерзшие залы Зимнего
дворца: когда были убраны все экспонаты, архитектура залов
выступала особенно рельефно. Ночью освещаемые заревом по-
жаров после бомбежек залы дворца становились сказочными,
особенно те, где были выбиты окна и стены покрыты инеем.
Гулко звучали шаги, и эхом отдавался человеческий голос,
а в роскошных золотых рамах зияла чернеющая пустота.
О том, как Орбели сумел организовать юбилеи Низами
и Алишера Навои, вы знаете. Иосиф Абгарович невозможное
сделал возможным.
В блокированном Ленинграде Орбели вел большую полити-
ческую и популяризаторскую работу в войсковых частях, и нет
ничего удивительного в том, что красноармейцы и моряки
были в дни войны лучшими друзьями Эрмитажа. За время
войны Орбели более двухсот раз выступал перед моряками
и бойцами Советской Армии.
— Борис Борисович, расскажите, как вы под обстрелом
вместе с Орбели возвращались из радиокомитета,— попросил
один из присутствующих.
— Дело было так,— продолжал Пиотровский.— В новогод-
нюю ночь рубежа 1941 —1942 года я проводил Иосифа Абга-
ровича на городскую радиостудию. В студии было холодно
Летчик, совершивший первый таран вражеского самолета,
рабочий, доставивший прямо с завода на поле боя танк, и ака-
демик Орбели говорили с жаром. А мы, немногие присутствую-
щие, шумели жестяными кружками, чтобы создать у слушателей
впечатление переполненного людьми зала. Когда после выступ-
ления Орбели мы вышли на улицу, начался обстрел. Первый
снаряд разорвался впереди нас, где-то у канала Грибоедова.
Следующий снаряд упал сзади нас Мы оказались в «вилке»,
но все же сумели быстро дойти до безопасной противоположной
стороны улицы. В Эрмитаже у дверей в комнату Орбели нас
ждали уже с нарастающей тревогой. По у директора хватило
186
бодрого настроения, чтобы спокойно приветствовать обеспо-
коенных сотрудников.
31 марта 1942 года после завершения работ по консерва-
ции в Эрмитаже Орбели был командирован в Армению как
председатель Армянского филиала Академии наук СССР.
И здесь он продолжал вести большую общественною и науч-
ную работу.
В июне 1944 года Орбели вернулся в Ленинград и продол-
жал работу директора Эрмитажа до 1951 года. Сразу по воз-
вращении в свой родной город он приступил к восстановлению
поврежденных зданий Эрмитажа и Зимнего дворца и к подго-
товке к реэвакуации коллекций Эрмитажа. Через 22 дня после
прибытия эшелонов с музейными сокровищами из Свердловска,
4 ноября 1945 года, Эрмитаж открыл для посетителей 60 залов.
Это был подвиг Эрмитажа. Это был в первую очередь подвиг
Орбели.
Свои воспоминания Борис Борисович закончил словами:
— Иосиф Абгарович не любил будни. В будни он скучал.
В трудных, экстраординарных случаях, в обстановке, где нужна
была мгновенная реакция, он чувствовал себя в своей стихии.
В трудное время он был хорош и как организатор, и как человек.
— Борис Борисович, может быть, вы вспомните и некото-
рые забавные случаи во время вашей с Орбели поездки из
Средней Азии в Ереван. Я слышал несколько вариантов и не
знаю, что правда, а что самодеятельность,— сказал я.
— О, это очень интересно. В 1943 году я по поручению
армянского правительства должен был привезти из Ташкента
в Армению три семьи: семью композитора Кушнарева, семью
профессора Адамяна и Камиллу Васильевну Тревер. Догово-
рились ехать вместе с Героем Советского Союза Нельсоном
Степаняном. Он тоже хотел перевезти свою семью из Ташкен-
та в Ереван. Вышло так, что после тяжелой фронтовой травмы
врачи не разрешили ему эту поездку, и я остался один. Тогда
ко мне присоединился Иосиф Абгарович. Полечилось обратное:
присоединившийся стал основой, а люди, входившие в основу,
стали его спутниками. Это было очень трудное время, военное
время. Нужно было все сделать за один месяц Для Иосифа
Абгаровича было знаменательным тринадцатое число. Трина-
дцатого мы выехали из Ташкента. Тринадцатый вагон ему
предоставили в Баку. Несмотря на то что я был под угрозой
дезертирства — ведь обратный путь тоже требует несколько
дней,— Иосиф Абгарович настоял на своем. Его очень хорошо
знали в Закавказском военном округе. Орбели везде встречали
Из Баку мы не смогли выехать вовремя, так как в тот день над
Баку появился первый фашистский разведывательный самолет.
...На обратном пути из Еревана в Ташкент пароход из Баку
вышел раньше времени. Когда мы прибыли в Красноводск,
нас никто не встречал. Положение было тяжелое. Толпы наро-
да. На вокзал не пускают. Все стоят на привокзальной площа-
ди. Кружка воды — пять рублей. Иосиф Абгарович собирает
вокруг себя уставших людей. Он весел, рассказывает разные
истории. Никаких свирепых «трелей», никакой нервозности, на-
оборот, очень молодые глаза, веселый голос... Вдруг подъезжа-
ет маленький газик, выходит юноша: «Вы академик Орбе-
ли?» — «Да».— «Славу богу». Реплики: «Академики носят бо-
роду».— «Я весь день ищу бороду в этой толпе». С этого дня
мы находились на иждивении красноводских друзей. Нас попро-
сили выступить перед трудящимися. Иосиф Абгарович согла-
сился.
Я нарушаю последовательность событий. Хочу вернуться
в Ленинград к 31 декабря 1941 года. Канун Нового года Чем
же встретили своего директора сотрудники Эрмитажа в ново-
годнюю ночь? Тарелкой спичек. Он курил безбожно, спичек не
хватало. Хлеба и у сотрудников не было, а вот спички были.
Орбели был доволен. Тарелка спичек по тогдашним временам —
большой, ценный подарок (14 февраля 1942 года в Ленинграде
в день моего рождения я получил от Орбели флакон спирта.
Это тоже был ценный подарок).
В феврале нужно было переправлять людей через Ладогу.
Спирт даже в маленькой дозе являлся допингом. Мне было
поручено переправить Орбели на Большую землю Я поднялся
к нему. Везде темно. Я окликнул его, в ответ слышу отчаянный
голос Орбели. Когда я сказал, что принес ему ордер на машину
через Ладогу, был встречен пессимистической руганью Я ска-
зал, что оставляю ему ордер и пятнадцать граммов бензина.
Эти маленькие подарки в виде спичек, спирта или столярного
клея хорошо действовали на Иосифа Абгаровича. Как я уже
говорил, Орбели привык жить жизнью, полной событий, терпеть
не мог повседневную скуку. Тогда он, как разжатая пружина,
взрывался и нас всех заражал своим энтузиазмом
Вы все знали Якубовского, ближайшего сотрудника Орбели
по отделу Востока, Саукова, делопроизводителя, ученого сек-
ретаря Мантье, Султан-Шах, старейшую сотрудницу Эрмита-
жа. Они тоже слушали «свирепые трели». Присутствующие эр-
митажевцы, эти милые, хорошие люди, переносившие холод и
голод, суровое испытание блокадного Ленинграда и трудности
эвакуации, сохранили доброту души, с готовностью вспоминали
о серьезном и шуточном.
Под общее одобрение кто-то стал читать:
Раздаются свирепые трели.
И чернеет вдали борода.
Это, верно, бушует Орбели,
И скрываются все без следа.
Якубовский убрался с дороги,
Сауков убежал впопыхах,
И дрожат секретарские ноги,
И трепещет в углу Султан-Шах
188
Прощаясь с нами, Борис Борисович извинился, что должен
ехать на важную встречу, и задумчиво произнес:
— И это было. Но по большому счету потеря Орбели трудно
восполнима...
...Своими воспоминаниями поделилась Кира Федоровна
Асаевич. Она член партии, старший научный сотрудник отдела
западноевропейского искусства, кандидат искусствоведческих
наук:
— Начну издалека. В штат сотрудников отдела западно-
европейского искусства (ОЗЕИ) Эрмитажа я была принята в
том же 1934 году, когда Орбели стал директором. Помню, какая
большая работа шла в Эрмитаже по перестройке всех экспози-
ций да и самой научной работы на новых началах — раскрытие
классовой обусловленности развития искусства, социального
его содержания. Теперь уже хорошо известны значительные
ошибки, допущенные в те годы советским искусствоведением на
базе вульгарного социологизма. Были подобные ошибки и в
работе Эрмитажа. Так, у многих сотрудников и сейчас еще в
памяти пресловутый «вводный» зал к экспозиции французского
искусства XV—XVIII веков, экспозиция которого должна была
«наглядно» показать посетителям классы французского феода-
льного общества: класс феодалов представлял макет рыцаря
(подлинный музейный экспонат), крепостных крестьян — сов-
ременная «фреска» на стене зала, изображавшая крестьянина
с мотыгой, работающего в поле, «Гробокопатель», как прозва-
ли сотрудники эту картину. Экспозиция зала уже существовала
ко времени вступления Иосифа Абгаровича в должность дирек-
тора. но довольно скоро, высмеянная и раскритикованная им,
была снята. Я привела этот случай лишь как пример научной
требовательности Орбели и его художественного вкуса. Вообще,
предоставляя научным сотрудникам большую творческую сво-
боду, поощряя новые начинания, он нередко придирчиво кри-
тиковал как проявления безвкусицы, так и чрезмерную привя-
занность к устаревшим, с его точки зрения, традициям. Большое
внимание уделял он широкому фронту пропагандистской,
научно-просветительной работы.
Так, например, он смело возглавил ряд новых начинаний в
деятельности музея в этой области. Назову хотя бы три
из них.
Первое. Попытка создания большого коллективного труда
«История западноевропейского искусства», написанного с по-
зиций марксистского искусствознания. Прав.та. работа была
едва начата и с началом войны была прервана и потом более не
возобновлялась. Второе. Организация специального семинара
Для подготовки экскурсоводов по Эрмитажу < последующим
включением их в штат музея. Третье. Выход Эрмитажа за пре-
189
делы музея, приближение его сокровищ к широким массам на-
рода путем организации передвижных выставок.
Говорю именно об этих мероприятиях лишь потому, что мне
случилось принимать в них посильное участие.
Правда, положено было только начало, заслушаны лишь
несколько статей (глав), таких, например, как работа Е. Г. Ли-
сенкова об английском искусстве XVI11 века, М. В. Доброклон-
ского о рисунках XVI века и др. Это имело важное значение как
для творчества отдельных авторов, их специализации (я, напри-
мер, именно с этого времени основное внимание направила на
изучение искусства XIX—XX веков), так и для коллективных
трудов, хотя бы и другого типа. Таким явился, например, соз-
данный в 1958 году двухтомный «Каталог живописи» западно-
европейских стран XV—XX веков.
Итак, названный семинар проходил зимой 1938 года К руко-
водству занятиями Иосиф Абгарович привлек крупные научные
силы Эрмитажа. В нем принимали участие заведующие отдела-
ми, научные работники разных специальностей, методисты по
просветработе. Так, помнится, большое внимание организации
семинара уделяли Милица Эдвиновна Матье, Владимир Фран-
цевич Левинсон-Лессинг, Анна Алексеевна Передельская,
Мария Илларионовна Щербачева, Антонина Николаевна Изер-
гина и многие другие.
«Выпуск» экскурсоводов состоялся весной 1938 года. Конеч-
но, с той поры в Эрмитаже еще неоднократно велись занятия по
подготовке экскурсоводов. Тем не менее первый семинар остался
единственным в своем роде: во-первых, он положил начало по-
добной работе, позволил подвести определенные итоги, сделать
выводы. Во-вторых, он оказался наиболее длительным по вре-
мени, наиболее широко организованным и многочисленным по
составу. В результате именно из этого состава слушателей впос-
ледствии выделились многие виднейшие методисты, опытней-
шие экскурсоводы, административные работники, до сих пор
продолжающие трудиться в Эрмитаже.
Что касается «передвижной выставки», то она тоже была
«первой». Ее подготовка, отбор материала, написание путево-
дителя было поручено целиком отделу Запада. Материал из
фондов нужно было подобрать с таким расчетом, чтобы в целом
(картины, скульптура, гравюры) выставка могла дать представ-
ление как об основных этапах развития западноевропейского
искусства XV—XIX веков, так и об особенностях искусства от-
дельных стран (Италии, Испании, Франции и других). Нет
надобности сейчас подробней останавливаться на самой выс-
тавке — для нас важней отметить особенность первого «марш-
рута» выставки, а также ту тщательность и внимание, какие
были уделены вопросу сохранности экспонатов и благоустрой-
ству быта обслуживающего персонала, нас, сотрудников Эр-
митажа. И в том и в другом ярко проявились роль и участие
190
Иосифа Абгаровича Орбели. Так, для первого маршрута вы-
ставки были избраны четыре крупнейших города — столицы
кавказских советских республик — Тбилиси, Ереван, Баку,
Орджоникидзе. В каждом городе администрация соответствую-
щих учреждений (картинных галерей, выставочных залов и так
далее) по просьбе Эрмитажа обязана была позаботиться как об
экспонатах, так и о сопровождающих их лицах. И вот надо ска
зать, что меня (я исполняла обязанности директора выставки,
экскурсоводом был сотрудник ОЗЕИ В. В. Калинин, а храни-
телем-упаковщиком И. Ф. Гамаюров) бесконечно радовало и
трогало то глубокое уважение к Эрмитажу, к его директор}
академику Орбели, которое мы всюду встречали.
И какой же была для нас неожиданной и радостной корот-
кая встреча с Орбели в Ереване, когда он приехал на
несколько дней вместе с И. М. Дьяконовым. Это было зимой
1940 года.
В целом выставка пропутешествовала с сентября 1939 года
по октябрь 1940 года и вернулась вовремя — это была послед
няя предвоенная осень.
Но прежде чем перейти к событиям героической эпохи
Эрмитаж в годы Великой Отечественной войны,— несколько
слов о некоторых эпизодах мирного времени. Хочется вспомнить
о том, каким простым и веселым мог быть Иосиф Абгарович в
часы досуга, каким сердечным к людям в тяжелые для них ми-
нуты
Вспоминается, например, один из праздничных вечеров,
посвященных ноябрьским дням. Сотрудники после официальной
части собрались в просторном зале, чтобы развлечься, потанце-
вать. Организаторы вечера объявили о предстоящих «живых
картинах». Действительно, когда раздвинулся занавес, мы
увидели «живую» каящуюся Марию Магдалину из картины
Тициана (изображала одна из сотрудниц ОЗЕИ) Следующая
«живая картина» изображала первобытного человека, сидяще-
го на корточках и грызущего огромную кость Каково же было
общее веселье и смех, когда в герое сцены все узнали директора
музея. Вот когда ему пригодились и длинная борода, и богатая
шевелюра! Большие люди никогда нс боятся мелочей, если они
нужны друзьям. Орбели был большим человеком
Вспоминается и другое... Я потеряла мужа. Однажды на оче-
редном коллективном празднике я одиноко сидела в стороне от
друзей Мне казалось, никто не знает о моем горе, да и меня са-
мое еще мало знают: к этому времени я еще и двух лет не рабо
тала в Эрмитаже. Но мою скорбную фшуру увидел Иосиф Абга-
рович и, подойдя, сказал мне теплые, ласковые слова у тешения.
Меня бесконечно тронуло такое внимание к человеческом’
горю...
...Прошли годы.
Вот настал черный июнь 1941 года. Перед Эрмитажем встала
191
грандиозная задача—спасение народного имущества, его
несметных сокровищ. Никакой паники — лишь деловой энту-
зиазм, самоотверженный труд всех рабочих и служащих, моло-
дых и старых. О подвиге Эрмитажа, о днях блокады уже много
написано и, наверно, еще многое будет сказано — ио том, как
были упакованы и эвакуированы вещи, и о том, как были орга-
низованы в подвалах Эрмитажа бомбоубежища, приютившие не
только сотрудников музея и их семьи, но и многие сотни ленин-
градцев, и о том, как несли вахту дружины по охране здания,
как шла жизнь в бомбоубежищах, как уходили на фронт сотруд-
ники... Однако и сейчас не могут не волновать первые приказы
военного времени по Эрмитажу — свидетельство сердечной
чуткости Иосифа Абгаровича Орбели к людям. «...Во время
объявленной воздушной тревоги все команды и подразделения
проявили исключительную организованность и четкость в рабо-
те. Объявляю благодарность составу штаба МП ВО, политра-
ботникам, командирам и бойцам объекта... за высокую созна-
тельность и самоотверженность — выполнение гражданского
долга». (Из приказа № 140 от 23 июня 1943 года.)
Надо сказать, что забота о людях была отличительной чер
той Орбели.
Когда в январе сорок второго года благодаря Дороге жизни
наметилась возможность хоть какого-то улучшения питания, в
Эрмитаже немедленно был организован «стационар» для особо
истощенных и больных. И снова директор берет это новое
мероприятие под свой личный контроль и неусыпное вни
мание.
...Едва завершилось первое мирное лето 1945 года, как уже
в августе в музее начались восстановительные работы по под
готовке помещений для будущих экспозиций. В первых числах
октября драгоценный груз отбыл из Свердловска, а 10 октября
шесть подвалов Эрмитажа распахнули свои двери, принимая
тяжелые ящики. Иосиф Абгарович вместе с сотрудниками встре-
чал вернувшиеся ценности. Начался новый этап в истории му-
зея, разработка новых экспозиций, пересмотр старых, подго-
товка новых отделов (отдел истории русской культуры) Но
прежде всего Иосиф Абгарович решил восстановить старые
экспозиции и показать их народу, чтобы люди знали — Эрми
таж выполнил задание Родины и сохранил сокровища мировой
культуры.
Антонина Васильевна Воробьева — счетный работник
Пришла в Эрмитаж девочкой. В ее служебной анкете только
одна строка — Эрмитаж. Говорит быстро, убежденно, сильно
волнуется, краснеет:
— С Иосифом Абгаровичем я познакомилась в 1935 году,
когда впервые поступила на работу. Однажды я зашла в Эрми-
192
таж и перепутала подъезды. Он видит, что какая-то растерян-
ная девочка мечется в вестибюле. Тогда я уже знала в лицо
нашего директора. Вдруг он подходит ко мне и говорит: «Де-
вочка, кажется, заблудилась».— «Да, мне нужно попасть в за-
лы Египта, а я совсем не знаю, как туда идти». Он взялся про-
водить меня. Так состоялось мое знакомство с Иосифом Абга-
ровичем.
В первый, воскресный, день войны сотрудникам Эрмитажа
были разосланы повестки от имени Иосифа Абгаровича: срочно
явиться в Эрмитаж на работу
Собрались. Война стала реальностью. Война. Значит, пер-
вым делом — эвакуация ценностей. Приказом Орбези сотруд-
ники по группам были прикреплены к отделам. Антонина Воро-
бьева была занята в отделе нумизматики. Мало кто знал, какую
большую работу вел Орбели до войны, чтобы в любой момент
вывезти, спасти шедевры Эрмитажа. Приобретались материалы
для упаковки. Была закуплена масса материалов: вата, кле-
енка, стружка, бумага. И самое главное — спецтара.
Воробьевой тогда было 18 лет. Она дежурила у подъезда,
куда поступали ящики, и распределяла их по отделам. Все было
в высшей степени организованно У каждой картины свой ящик,
каждой скульптуре свой. Все зашифровано.
Антонина Васильевна вспоминает осень 1941 года:
— Как-то приехал в Эрмитаж капитан с вооруженным сол-
датом. Их пропустили в штаб Эрмитажа — в бомбоубежище.
Иосиф Абгарович находился в так называемом кабинете, в пос-
леднем бункере. Обращаясь к ученому, капитан по всей форме
доложил- «Мне выпало счастье познакомиться с вами и сопро-
вождать вас на торжественное заседание в госпиталь в честь
годовщины Октября». Вместе с Орбели поехали я и Лямина
начальник коммуны управления делами Эрмитажа. Наша маши
на еще была в пути, когда началась сильная бомбежка Капи-
тан предложил нам спрятаться в укрытие.
— Нет, нет, в госпитале нас ждут сотни раненых солдат,
мы поедем в госпиталь,— возразил Орбели
Ученого встречали начальник госпиталя, главный врач и
военком. Мы вошли в кинозал. Народу битком набито. Кто си
дел, кто, опираясь на костыли, забыв о боли, слушал пламен
ное выступление Орбели.
Доклат о годовщине Октябрьской революции кончился.
Нужно было видеть, что творилось в зале госпиталя’ Просили,
кричали, требовали, чтобы он продолжал говорить. И он гово-
рил. На костылях, на носилках, в колясках, искалеченные шли
герои, их несли, вели. Все они хотели еще и еще раз услышать
живой голос ученого То тут. то там раздавались возгласы
«Орбели, Орбели, Орбели!» Доклад он прочел необыкновенный
Яркая речь Иосифа Абгаровича шучала под аккомпанемент
бомбежки и артобстрела Ленинграда Никто не дрогнул, никто
193
7 Л Ар.пманяп
не ушел из зала. Выступление Иосифа Абгаровича длилось бо-
лее двух часов. Потом посыпались вопросы, много вопросов.
Просили рассказывать еще и еще. Когда собрались уезжать,
раздался чей-то голос: «Накормить академика и сопровождаю-
щих лиц!» И тогда нас под «конвоем» раненых и военного на-
чальства отвели в какую-то огромную столовую. Два офицера
подали нам большой каравай хлеба, кусковой сахар, треску с
макаронами и винегрет. Все, конечно, съесть было невозможно.
Нам предложили забрать с собой часть еды. Орбели отказался.
Он поблагодарил за гостеприимство. На той же машине нас при-
везли в Эрмитаж. На следующий день звонили из госпиталя.
Бойцам этот день запомнился на всю жизнь, многие раненые
написали об этой встрече своим родным, а медицинский персо-
нал единогласно избрал академика Орбели почетным врачом
госпиталя.
В начале 1942 года, когда я вернулась с фронта в Эрмитаж,
заболела воспалением центральной нервной системы. Иосиф
Абгарович направил меня к одному из своих знакомых профес-
соров. После внимательного осмотра он мне сказал: «Ладно,
идите на работу, я сам позвоню Иосифу Абгаровичу».
В Эрмитаже я встретила Якубовского и Дьяконова:
— Ну, вы хотите ехать с нами в экспедицию?
— Конечно, хочу. Но что скажет дирекция? — ответила я
Через некоторое время меня вызвал Иосиф Абгарович:
— Ну так вот, деточка. Якубовский и Дьяконов предлагают
вам поехать в экспедицию в Среднюю Азию. Согласны?
И тут раздался телефонный звонок. Я чувствовала, что Орбе-
ли говорит с профессором, который обследовал меня
Он порекомендовал мне юг и усиленное питание.
Вскоре меня включили в состав экспедиции в Среднюю Азию
сроком на полгода. Три года подряд ездила я в Среднюю Азию
работать. Только потому и осталась жива. Несмотря на резкие
возражения главбуха, Орбели приказом сохранил за мной за-
нимаемую должность в бухгалтерии. Такое не забывается
Помнится мне еще один случай.
Это было в 1949 году. Иду по лестнице. Рабочий цесет люст-
ру. Вдруг раздается голос Орбели:
— Откуда люстра?
Не знаю, несу из квартиры,— отвечает рабочий
— Из какой квартиры?
Да вот от жены Орбели.
Рабочий не знал Иосифа Абгаровича в лицо.
— От жены Орбели?..
Не успела я зайти в бухгалтерию, как раздался звонок:
— Деточка, срочно зайдите ко мне.
Захожу в кабинет.
Чья люстра? — спрашивает Орбели.
— Как — чья? Эрмитажная
19-1
— Но чья она?
— Ефимовой.
— Откуда вы знаете?
— Ее несут из квартиры Марии Кероповны.
— Кто вам дал право отдать ей люстру?
— Иосиф Абгарович, вы подписали пропуск на вынос.
- Я?
Он приказал мне пойти и принести документы. Действи-
тельно, Орбели разрешил передать люстру Марии Кероповне, но
на временное пользование. Она просрочила срок возврата, пока
не приобрела себе новую. Иосиф Абгарович ругался, кричал:
«Какого черта вы не следите за порядком! Я разрешил только на
месяц, а она задержала на целый год».
Когда он переехал из квартиры, где сейчас живет Борис Бо-
рисович, в новую, у него вовсе не было мебели. Даже книжных
полок. Как-то Иосиф Абгарович зашел ко мне в бухгалтерию
и говорит:
— Як тебе с просьбой. Ты должна помочь. Я прошу, чтобы
ты дала мне разрешение взять из Эрмитажа на временное поль-
зование несколько полок. А то мои книги валяются на полу
Я даже растерялась:
— Да что вы! Вы имеете право взять что угодно.
— Нет, деточка. Так не годится. Это не так просто. Я прошу,
окажите мне любезность — составьте акт.
Составляем акт в трех экземплярах Один передается в
управление делопроизводством, второй — бухгалтерии, а тре-
тий— Орбели. Все как положено. На какой срок—указано.
Вскоре Орбели приобрел полки, вызвал меня: «Деточка, я прошу
извинить меня. Прошу организовать доставку книжных полок из
моей квартиры обратно в Эрмитаж».
Опять составляется акт, опять пропуска. Все как положено.
Для себя он не делал никаких исключений.
После войны было тяжело с питанием. Работали много.
Только-только появились коммерческие магазины, а денег у
нас не было. Иосиф Абгарович заходил к нам в бухгалтерию и
обращался к кассирше:
— Елена Константиновна, душечка, купите чаю, конечно, за
мой счет, чтобы товарищи хотя бы чаю крепкого выпили.
Вечерами, после работы, Иосиф Абгарович заходил к нам.
Приносил с собой сахару или шоколадки к чаю Он удивительно
чутко к нам относился. К концу годового или квартального отче-
та наш директор благодарил нас зд проделанную своевременно
работу.
— Иосиф Абгарович, это наша обязанность
— Нет, нет Это очень трудная работа. Я благодарю вас.
Знаю, сколько дней вы до ночи трудились. Поэтому даю вам
всем по неделе отгу'ла, дополнительные отпуска. Очередность
установите сами.
7*
195
Не буду злоупотреблять вашим терпением, но расскажу еще
об одном случае,мне особенно памятном. Во время войны ко мне
ежедневно приходила мама, носила поесть что могла. Мы жили
на казарменном положении в Эрмитаже. Однажды, когда я вы-
ходила из подъезда на улицу, где меня ждала мама, мне повст-
речался Орбели. Он заметил, как мама передала мне сверточек.
— Кто эта женщина, Тоня? — спросил меня потом Орбели.
— Моя мама.
— Я заметил, что она ежедневно ходит к нам. А ведь мать
твоя немолодая, усталая, похудевшая. Где вы живете?
— На Петроградской стороне.
На следующий день он пригласил маму к себе в кабинет,
угостил чаем и преподнес ей драгоценный дар — церковные
длинные тоненькие свечи. Света тогда ведь не было в Ленингра-
де. Мама изредка зажигала эти свечи и штопала уже пришед-
шие в ветхость мои платья. Сохранилась одна-единственная
свеча. Я зажгла ее в ночь кончины мамы. Света в ту ночь почему-
то не было.
Светлую память сохранила я об академике Орбели И, пока
жива, всегда буду с великой благодарностью вспоминать о нем.
Александра Михайловна Аносова заведует мастерской
реставрации графики. Она работает в Эрмитаже более сорока
лет. Иосифа Абгаровича помнит хорошо. Она тогда была секре-
тарем комсомольской организации. Иногда Аносова заставала
Орбели возмущенно выражающим свое недовольство предыду-
щим, только что вышедшим из кабинета посетителем. Стояла и
думала: что делать? То ли уходить, то ли слушать... Но посте-
пенно директор успокаивался, и Александра Михайловна докла-
дывала о своих комсомольских делах.
Иосиф Абгарович любил молодежь. Не раз доставалось бух-
галтерии, когда нужны бывали небольшие средства для прове-
дения молодежных мероприятий.
— Орбели болел душой за Эрмитаж,— вспоминает Аносо-
ва,—Он жил всем, что происходило в Эрмитаже. Иосиф Абга-
рович был не только директором, но и великолепным храните-
лем. Вот еще эпизод предвоенный. Я в то время жила близко от
Эрмитажа. Кто-то из охраны сообщил ему, что в отделе нумиз-
матики, где теперь находится отделение рисунков, кто-то ходит,
слышны чьи-то шаги. Мы пошли в отдел, вскрыли внизу дверь,
составили акт, все как полагается. Вместе с директором подня-
лись по винтовой лестнице до самого верха. Осмотрели все. Там
никого не оказалось. Тут же по пути Иосиф Абгарович обнару-
жил, что нс все шкафы опечатаны
На следующий день еще раз вышел приказ о правилах хра-
нения и обязанностях сотрудников. Конечно, он был сердит.
И справедливо.
196
Удивительно добрым человеком был Орбели. Бывали слу-
чаи, когда сотрудники теряли зарплат), теряли деньги или
нуждались в помощи Иосиф Абгарович тут же вынимал пос-
ледние свои деньги из бумажника и отдавал пострадавшему.
Ослушаться его было нельзя.
В 1944 году мы все собирались в кабинете, жарили в печурке
картошку и делились ею с Иосифом Абгаровнчем. Он приходил
усталый, садился у печурки и палочкой выковыривал снег из
дырявых подошв. Ходил он тогда в рваных ботинках. И, несмот-
ря на это, если с кем-нибудь из нас случалась беда, он отдавал
последние свои деньги. За человечность и доброту его любили
и уважали.
Проходя через залы, Иосиф Абгарович обязательно здоро-
вался со всеми за руку. Знал всех людей по имени и отчеству.
Нам приходилось сталкиваться и с высокомерием некоторых
никчемных людишек. Но они не задержались в Эрмитаже, и о
них мы и не вспоминаем. Любили и гордились Орбели и наши
старушки.
— Вот он. директор, академик,— говорили они.— Кто мы
перед ним? Но, проходя через залы, он непременно поздоро-
вается с нами, не то что некоторые...
В заключение хочу рассказать о подготовке к конгрессу во-
стоковедов в 1935 году. Работа шла в залах, где сейчас нахо-
дится экспозиция французского прикладного искусства. Не
считаясь со временем, не жалея сил, мы работали столько,
сколько было нужно. Спали в палатке Потемкина. Сохранилась
даже записка: «Я сплю у Потемкина».
Когда мы задерживались на работе допоздна, Иосиф Абга-
рович обеспечивал нас ужином. И всегда за свой счет. Кто-
нибудь из нас шел в магазин за сыром и колбасой Сам он любил
свежий крепкий чай. Им он утолял жажду и отгонял усталость.
Несмотря на свой вспыльчивый характер, Иосиф Абгарович
всегда бывал заботлив к другим. Это был добрый по натуре
человек.
Александра Михайловна достает из папки ныне действую-
щую инструкцию и показывает нам.
— А ведь памятки, написанные Орбели, вошли в основу
теперешних инструкций. Он первый обратил внимание на соз-
дание научно обоснованных правил хранения шедевров миро-
вой культуры. Это тоже одна из его больших заслуг перед Эр-
митажем, и не только перед Эрмитажем. Ведь первая инструк-
ция по хранению музейных предметов была издана в Эрмитаже.
Иосиф Абгарович любил вспоминать об одном анекдотичном
случае. После войны ленинградские гостиницы стали обзаво-
диться швейцарами импозантного вида, с длинной бородой.
— Шел я однажды по Невскому,— рассказывает с улыбкой
Орбели.— Подходит ко мне какой-то солидный человек Вы
мне нравитесь,— говорит.— Хочу предложить вам должность
197
швейцара в одной из центральных гостиниц». Я вежливо отве-
тил: «Подумаю».
Иосиф Абгарович был вежливым человеком, уважал людей,
но требовал строгой дисциплины в работе, преданности своей
профессии, уважения друг к другу. Это нравилось не всем Но в
большинстве своем коллектив всегда поддерживал Орбели и
ценил его.
Вот каким сохранился Орбели в моей памяти.
— Иосиф Абгарович был импульсивным, но до предела веж-
ливым человеком,— говорит старейшая сотрудница Эрмитажа
Татьяна Михайловна (фамилию запамятовал) —Однажды
я проходила по нижнему этажу Зимнего дворца. В тот после-
военный период там велись большие реставрационные работы.
Бывшие жилые или служебные помещения переделывались,
превращались в выставочные залы. И тут я встретила идущего
из Зимнего дворца перемазавшегося в штукатурке и меле ака-
демика Орбели. Я подошла к нему и принялась рукавом чистить
лацканы его пиджачка.
— Иосиф Абгарович, как же можно так мазаться? Ведь вы
же академик, директор Эрмитажа.
На это последовал бурный негодующий ответ:
— Какой я директор Эрмитажа? Я директор умывальников
и канализаций. Если я сам не пойду, везде не проверю, будьте
покойны: краны не будут закрываться, канализация потечет,
везде будет вода и грязь! Все приходится проверять самому!
Однажды, возмущенный чем-то, Орбели подхватил меня и
повел к себе в кабинет. Чего-то я не выполнила, была виновата и
знала, что мне предстоит выговор. И несмотря на то, что он был
зол на меня, но остался верен себе: перед каждой закрытой две-
рью он забегал вперед, открывал ее, пропускал меня, закрывал
дверь и присоединялся ко мне. И так до тех пор, пока мы не
дошли до его кабинета. Более того. В кабинете он не сел, пока я
стояла. И всегда, когда бы я ни приходила к нему — за советом
или с жалобой,— он бывал так же неизменно учтив. Я человек
темпераментный, часто заходила к нашему директору возму-
щенная, негодующая в пылу гнева забывала садиться. Он же
немедленно вставал из-за письменного стола и не садился до
тех пор, пока я не вспоминала, что передо мной пожилой чело-
век и что нужно сесть. И только тогда он садился.
Вежливость, учтивое отношение к женщине, бескомпромис-
сность были у него в крови, так его воспитали с детства.
Одна из старших научных работников Эрмитажа, доктор
искусствоведения Алиса Михайловна Банк свои воспоминания
начала с 1925 года, когда она и Борис Борисович Пиотровский
1*)8
были студентами Ленинградского университета. Слушали они
лекцию Орбели в здании Эрмитажа.
— Читал Иосиф Абгарович нам курс археологии, историю
культуры Кавказа,— сказала она,— и называл меня Орбели не
иначе как Алиса, Алиска.
Одна из самых любимых тем Иосифа Абгаровича была лек-
ция об Ани. Примерно в эти годы начала преподавать и Камилла
Васильевна Тревер. Орбели часто присутствовал на ее лекциях.
Иногда он деликатно поправлял ее, иногда призывал ее к боль-
шей свободе при изложении материала.
Курс, читаемый Орбели, почти никогда не бывал, стройным,
систематическим, он легко отходил от заранее задуманного
плана лекции. Мысли его порой развивались по ассоциациям.
Он мог отвлекаться от данной темы, импровизировать и иногда
заходить очень далеко. И все-таки это был курс стройный по-
орбелевски — всегда интересный и яркий. Лекции иногда пре-
рывались бурными телефонными разговорами, порой с некото-
рыми крепкими выражениями, адресованными незнакомым нам
собеседникам. В ожидании начала лекции мы садились на ка-
менный подоконник. Немедленно издалека раздавался крик:
«Сойти с подоконника, немедленно сойти с подоконника! Ишиас
хотите заработать?!» Такая, кстати говоря, отеческая забота к
молодежи была ему присуща всегда. Он был неизменно внима-
телен к нам и вникал во все наши заботы. Хорошо помню, как я
однажды встретила Орбели в студенческие годы перед защитой
дипломной работы напротив Русского музея. Там находилась
какая-то домашнего типа столовая, где он обедал с Камиллой
Васильевной. Орбели спросил, как у меня дела.
Я сказала, что у меня завтра защита дипломной работы.
«Где же это будет?» — «В Петровском зале университета».—
«Только смотрите не глядите на портреты, там очень страшные
портреты, они могут вас напугать. Ничего не бойтесь, действуй
те смело».
Поступила я на работу в Эрмитаж не через Орбели. а через
близкого его коллегу А. Ю. Якубовского, который меня реко-
мендовал. Я не сразу оказалась в его отделе. Поначалу приняла
византийские вещи от тогдашнего хранителя Леонида Антоно-
вича Мацулевича, которого перевели в другой отдел
Помню, как Орбели мотивировал желательность перевода
Византии в отдел Востока и попутно сказал: «Я бы хотел, чтобы
византийские вещи перешли в отдел Востока вместе с живым
инвентарем». Живым инвентарем была я. И довольно скоро в
итоге обсуждения на заседании методического совета я перешла
в отдел Востока к Орбели Это было в 1932 году Он тогда шутил,
что берет в отдел Востока либо мужчин, либо женщин с му жски-
МИ фамилиями и называл: Тревер. Султан-Шах, Флит мер, Вест
фален, Банк.
Надо сказать, что косвенно мы были связаны с ним также
199
через моего отца. Мой отец работал в Публичной библиотеке.
Они оба были очень деятельными участниками существовавшей
тогда общественной организации — секции научных работни-
ков городского масштаба. Отец был патриотом библиотечной,
а Иосиф Абгарович — музейной работы, и свою работу они
приравнивали к научной деятельности. Я была профсоюзным
боссом в местном бюро научных работников. Мы, молодежь,
мечтали в тс времена попасть в Дом ученых. Как-то раз я вместе
с Иосифом Абгаровичем зашла к директору Дома ученых. Ор-
бели очень убежденно доказывал администрации, что музейная
работа есть научная работа. Ему возражали и говорили, что
научная работа должна быть написана, опубликована. Иосиф
Абгарович продолжал отстаивать свою точку зрения: «Экспози-
ции являются определенной формой научной работы». Потом
те выдвинули другой аргумент, что, мол, ваши работники слиш-
ком молоды, чтобы попасть в Дом ученых. Помню выкрик Орбе-
ли: «Молодость — это еще не недостаток!».
Вся деятельность Орбели в Эрмитаже сроднила наше моло-
дое поколение с ним. Пам, первыми кончавшими советские вузы,
был присущ некоторый социологизм. Этого он остро не любил.
И по этому поводу спорил с Якубовским. Якубовский был убеж-
денным марксистом, но в музей привносил кое-что от письменной
истории. Иосиф Абгарович возражал против социологизма и
книжности в экспозиции. Он терпеть не мог догматизма и вуль-
гарной социологии.
Нас всегда поражала деятельная натура Орбели. Помню
подготовку к юбилею Руставели в 1938 году. В Эрмитаже гото-
вилась большая выставка «Руставели и его эпоха». Орбели с
большим воодушевлением занимался этим делом. Необычайно
быстро был составлен сборник. Статьи, написанные за несколько
дней, по вечерам читались и обсуждались в кабинете Орбели
под его руководством в живом общении с самими авторами. Он
принял самое активное участие в создании и издании этого сбор
ника и во всех деталях его оформления.
Год спустя мы готовили выставку «Давид Сасунскии» в
Ереване. Как и во время выставки Руставели, Иосиф Абгарович
проявил удивительную активность. Поддерживал связь с пере-
водчиками. У Орбели есть прекрасная статья в связи с тысяче-
летием «Давида». Эпос «Давид Сасунский» Орбели знал пре-
красно. Когда мы с Б Б. Пиотровским ехали в Ереван в помощь
друзьям, он положил руки нам на плечи и сказал: «Ну, Санасар
и Баг.тасар, поезжайте».
Хорошо помню другой момент из жизни Эрмитажа. Иран-
ский конгресс состоялся в 1935 году Тоже был нелегкий год.
Эго были дни и ночи, проведенные в Эрмитаже, как во время
эвакуации. Уставшие, мы засыпали в Эрмитаже в шатре, кото-
рый входил в состав выставки Орбели помогал нам включаться
в большой мир научной деятельности. Эти мероприятия, посвя
200
шенные памятникам мировой культуры, сильно способствовали
развитию научной мысли в Эрмитаже. Неоднократно мы ездили
в Москву на торжества, устраиваемые Академией наук СССР.
Для Академии было тогда характерно чинопочитание, суборди-
национный порядок. Например, встречают на вокзале: академи-
кам — машины, членам-корреспондентам — автобусы, а докто-
ра, кандидаты наук и научные сотрудники со своими вещами
могут идти как угодно. Иосифа Абгаровича все это глубочайшим
образом возмушало. Когда мы приехали в Москву, академик
Орбели привел нас к секретарю (после войны это было) прези-
дента Академии наук СССР и сказал: «Прошу вас помнить, что
это мои дети. И вы должны о них заботиться». И секретарша
делала для нас все, как будто мы действительно были детьми
Иосифа Абгаровича. Я об этом вспоминала всегда, когда мне
приходилось в дальнейшем ездить в Москву.
Прошли годы. Я стала старше, но высоких чинов еще не
имела. И часто вспоминала, как Иосиф Абгарович помогал нам
ощущать себя не ниже высокопоставленных особ
Теперь о войне. Сейчас трудно припомнить подробности эва-
куации. Орбели был всюду- Буквально не было таких пунктов,
где бы он не появлялся, передвигаясь с невероятной скоростью.
Казалось, он собрал все силы прежде, чтобы в нужное время так
щедро их тратить, не жалея себя. Я помню — закончила упа-
ковку вещей своего отделения. Он вызвал меня и попросил, что-
бы я приняла участие в упаковке западноевроейских ценностей.
Это значило, что Иосиф Абгарович не очень доверял той храни-
тельнице. В определенных случаях жизни он любил присутствие
лиц, которым верил. Орбели называл их понятыми. Спустя неко-
торое время после моего поступления в Эрмитаж (месяца через
два) он попросил меня пройти в восточные залы и понаблюдать
за тем, что там происходит. Это был еще период, когда продол-
жалась продажа ценных вещей для заграницы. В зале находи-
лись представители антиквариата Внешторга СССР. Иосиф Аб-
гарович попросил меня дать ему точную информацию: перед
какими произведениями искусства они будут останавливаться.
Среди них находился в то время уже бывший директор Эрмита-
жа Тройницкий, которого Орбели не переносил как человека
скользкого. В 1932 году Тройницкий работал в антиквариате и
со рвением помогал выбирать наиболее ценные веши для прода-
жи за валюту. Я запомнила, что они выбрали для продажи, и
обо всем проинформировала Орбели. Когда члены комиссии ан-
тиквариата вновь вошли в кабинет тогда еще заведующего
Восточным отделом Эрмитажа Орбели, он не дал им говорить
и, чуть не крича, предложил покинуть Эрмитаж. «Пока я жив.
ничего не разрешу продавать!» — сказал он им.
Не так давно у нас в Эрмитаже перераспределялись эрми
тажные ставки. Оклады назначались по-разному. Я пришла к
Борису Борисовичу Пиотровскому и сказала: «Послушайте. Бо-
рис Борисович, Иосиф Абгарович поступал иначе. Даже он не
решал эти вопросы сам. Прекрасно помню, как он мне и еще
нескольким общественникам — научным работникам — дал
право разработать принцип — кому сколько: «Вы — обществен-
ность!» Как сейчас помню его слова при окончательном реше-
нии: «Хочу знать и ваше мнение».
Я поступила в аспирантуру университета в 1934 году, окон-
чила ее в 1937-м. Училась я без отрыва от Эрмитажа, но получа-
ла и стипендию. Иосиф Абгарович, когда речь зашла о диссер-
тации, которую я так и не написала в то время, дал мне только
месяц освобождения от работы. Я получила назначение в Перм
ский университет. Иосиф Абгарович меня «выкупил» из этого
университета. По возвращении моем в Ленинград он бросил
реплику: «Выменял вас на двух каких-то болванов»
Когда началась реальная эвакуация, стояли белые ночи На
мою долю выпала честь сопровождать первую машину. Мы ду-
мали, что уедем ночью, но уехали утром, так что успели забе-
жать домой попрощаться. Когда нас погрузили в вагоны, мы все
очень хотели спать. Все эти восемь-девять дней мы были на ка-
зарменном положении — спали по часу, по два Когда уходил
эшелон, Иосиф Абгарович зашел к нам попрощаться, некоторых
застал спящими. Одна из наших сотрудниц, Рекитина, вспо-
минала, как Иосиф Абгарович подошел и поцеловал ее на
прощание. Он зашел и к нам в вагон и со всеми трогательно
попрощался.
Потом у нас оборвалась связь с блокадным Эрмитажем У
меня сохранилась телеграмма на мое имя от Иосифа Абгарови-
ча. Речь шла о том. что уже отдельно, не с эшелонами Эрмита-
жа, выехала из блокадного Ленинграда жена заведующего оч-
ного из наших отделов Жена его ехала с грутным младенцем.
И Орбели послал мне телеграмму с просьбой встретить ее:
«Позаботьтесь. Замените меня». Вскоре последовала вторая
телеграмма, того же содержания. И это при всей тяжести наг-
рузки сурового времени. Вот каким он был человеком!
Вынужденную отставку в 1950 году с должности директора
Эрмитажа Иосиф Абгарович очень и очень тяжело переживал.
Но мы продолжали встречаться с ним, поддерживали его
Мою самую первую научную работу редактировал Орбели
Однако работа эта не увидела света по разным причинам. Это
были комментарии, аннотации к подборкам открыток, давно
напечатанных, но нс имевших текста. Эт\ корректуру я очень
долго хранила. Тогда он впервые дал мне совет, которому я
следую до сих пор. «Все, что вы пишете, проверяйте на слух
Проверяйте ритм речи». Я часто декламирую написанный мной
текст
Кстати, у меня есть статья в сборнике о «Давиде Сасун-
ском». Это тоже результат творческого влияния Орбели. Много
лет спустя я поняла, что Иосиф Абгарович был прав, считая.
202
что работа без подсобной литературы тоже имеет какой-то нау-
чный смысл. Впоследствии исследователи заметили и оценили
эту статью.
А вотто, о чем я вам расскажу, было почти последней нашей
встречей. Я приехала к нему в Комарове. Он чувствовал себя
плохо. Я написала текст — брошюру к востоковедческому кон-
грессу об отделе Востока. Это было в 1960 году. Он слушал вни-
мательно и сделал несколько замечаний. Наряду с именами
Марра, Ольденбурга и других ученых я назвала и его имя.
Он попросил меня очень робко: «Напишите обязательно — и их
ученик».
Как-то раз я закончила доклад словами. «То, что я здесь со-
общила, может быть верно, а может быть и нет». Орбели подо-
шел ко мне и сказал: «Вы не представляете, как здорово вы за-
кончили свой доклад. Именно так кончал и Яков Иванович
Смирнов — мой любимый учитель,— а может быть все это и не
так».
Заслуги Орбели велики. Поэтому трудно дать им полную
оценку. Он много сделал, чтобы уберечь Восточный отдел, убе-
речь Эрмитаж. Часто рискуя даже своим положением. Иосиф
Абгарович постоянно повторял, что единственный точный ис-
точник информации, который никогда не лжет,— это вещь
Потому что письменные источники всегда отражают привер-
женность к определенным взглядам отдельного человека Он
имел в виду археологическую вещь. Действительно, при объек-
тивном подходе к изучению вещей можно восстановить истори-
ческую картину. У него на этот счет была твердая точка зрения.
«Для меня не существует вещь как иллюстрация»,— говорил
он.
Ко мне приходил однажды Митрофан Васильевич Левченко:
«Подберите мне, пожалуйста, византийские виды VI века».—
«Что вы хотите сказать? Пейзажи? Таких тогда не существова-
ло. Что вы имеете в виду?..»
Мы, ученики Орбели, твердо знали, что вешь сама по себе
источник, а не иллюстрация. И это сильно отличает нас от дру-
гих историков и историков искусства. Для нас вещь — источник.
Мы больше историки культуры, и ьто в известной мере традиция
Орбели. Он как-то, стесняясь, мне говорил: «Я ведь не очень хо-
рошо понимаю искусство. Помогает живое слово». Рассказывал
мне, как ему помогает воспринять вешь Мария Илларионовна
Шербачева. Есть такой излюбленный справочник у всех исто
риков западноевропейского искусства, многотомное издание,
где приведены в алфавитном порядке все художники Он так
выражался: «Опять понесли к своему Студебеккеру». «Студе-
беккер» это автомобильная фирма. Он считал, что человек,
анализируя вещь, должен исходить из своего непосредственного
восприятия, обращаться к ней, исследуя ее сам. Он даже
не любил надписи на вещах. А если они были, говорил. «По-
2оЗ
дождите, подождите. Я ее определю до того, как вы прочитаете
эту надпись». Иосиф Абгарович важнейшим моментом для опре-
деления вещи считал специфические технические приемы. Он
исследовал сасанидские кувшины при помощи приборов, кото-
рые служат для исследования, по-моему, ушной раковины. Все
это приводило к совершенно точным результатам. Примеров
много. Это его школа, это то, что перейдет от поколения к поко-
лению. Он считал себя наследником Смирнова. Кстати, тот тоже
мало что оставил в печатных трудах. Яков Иванович писал го-
раздо меньше, чем знал? Но все знали, что он великолепный
исследователь.
Иосиф Абгарович не любил окрашенное христианством
искусство. Он всегда с юмором отзывался о христианских иде-
ях, однако очень любил и хорошо знал христианскую архитек-
туру. Вообще в архитектуре Орбели разбирался великолеп-
но. Достоевского не чтил, почитал Пушкина. Иосиф Абгарович
совершенно не любил никих отвлекающих от Эрмитажа за-
нятий, будь то теннис или игра на рояле. Был у нас самодея-
тельный спектекль. Он просто «съел» наш кружок.
Людей любил, увлекался и досадовал, когда в них разоча-
ровывался. Почти со всеми начиналось все хорошо, а потом по-
рой происходил разрыв. Однажды Николай Михайлович То-
карский произнес характерный тост: «За диалектическую друж-
бу Иосифа Абгаровича». Но был какой-то основной лейтмотив
отношений. Вот я твердо знаю, что основное его отношение ко
мне было хорошее. Но были два момента в моей жизни, когда я
не могла никак понять, отчего произошло резкое изменение.
Когда поняла, его не стало... Светлая память о нем живет при
всех странностях его характера. Потому что в главном Орбели
был почитаемым человеком, глубоким ученым, ненавидящим
ложь.
Старший научный сотрудник научно-просветительного отде-
ла Эрмитажа Антонова Любовь Владимировна рассказывала
о дружбе Орбели с детьми. Антонова по специальности педа-
гог-историк. В 1939 году она перешла на работу в Эрмитаж и
возглавила созданный по инициативе директора Эрмитажа
школьный кабинет. Иосиф Абгарович привлекал к работе
школьного кабинета крупных специалистов — доктора истори-
ческих паук Н. Д. Флитнер, профессоров М. Э. Матье н
А 1О. Якубовского и других ведущих работников Эрмитажа.
Быстрому сближению ребят с Орбели удивляться не при-
ходится,— сказала Любовь Владимировна.— Иосиф Абгарович
уделял пристальное внимание воспитанию подрастающего по-
коления. Поэтому при всей занятости он находил время для бе-
сед с ребятами, занятий с ними. Он понимал, какую большую
роль может играть художественный музей — величайшая со-
кровищница памятников культуры и искусства — в формирова-
204
нии нового человека. Ежегодно десятки тысяч школьников зна-
комились с выставками Эрмитажа, сотни детей занимались в
кружках.
«Работать в Эрмитаже — величайшая честь»,— не раз го-
ворил директор научным сотрудникам. Эту же мысль он внушал
и детям.
Некоторые кружковцы по окончании высшей школы верну-
лись в музей научными сотрудниками или работают в других му-
зеях, в университетах на кафедрах истории, археологии, истории
искусства. Многие стали кандидатами и докторами наук. Одна-
ко большая часть молодежи, став специалистами в другой об-
ласти, не связанной с искусством, привнесла в жизнь большую
любовь к искусству, умение не только воспринимать, но и самому
вносить прекрасное во все стороны жизни и труда.
.. Иосиф Абгарович был крутым и бурным человеком и в то
же время истинно человечным. В 1941 году партийное бюро и
администрация Эрмитажа приняли решение эвакуировать де-
тей сотрудников музея в тыл. Иосиф Абгарович, занятый эва-
куацией коллекций музея на Урал, интересовался и организа-
цией отправки детей. Вызвав меня к себе в кабинет, он сказал:
«Мы провожаем на фронт наших людей, мы отправляем кол-
лекции, мы провожаем и вас. От того, в каком состоянии будут
дети в тылу, будет зависеть настроение их родителей на фронте.
Берегите детей! Мы доверяем вам!» Затем он вынул из кармана
5000 рублей: «Вот деньги на тяжелый случай, все может быть в
жизни. Отчитываться будете своей совестью».
Перед моим отъездом с эвакуированными детьми Иосиф
Абгарович просил Левона Абгаровича подобрать аптечку с
дефицитными лекарствами. На следующий день я получила
аптечку с характеристикой каждой группы лекарств, с указа-
нием, когда их принимать, какую дозировку необходимо соблю-
дать в зависимости от возраста ребенка.
Это еще одна черта Орбели — интересного, противоречиво-
го, многогранного человека. В суете больших дел он не забывал
и о малых.
Когда я вернулась из эвакуации, после первых объятии и
слез я попыталась отчитаться:
— Иосиф Абгарович! Вот тетрадка, где записано, куда
потрачены ваши деньги. На рынке я покупала больным детям
все, что было нужно.
— Совесть спокойна? — спросил он.
— Да,— ответила я.
Не раскрывая тетрадки, он возвратил мне ее:
— Этого мне не нужно, спасибо вам за все.
-В 1942 году, когда Ленинград был в кольце блокады и мы,
жившие на Большой земле, не имели никаких известий о близ-
ких и родных, на станцию Ляды пришла на мое имя телеграмма.
«Борис (имя моего мужа; он не имел никакого отношения к
205
Эрмитажу) окружен заботой и вниманием Берегите детей. Ор-
бели. Васильев». (Васильев был секретарем партийной орга-
низации Эрмитажа.)
По возвращении в Ленинград я узнала, что у мужа пропали
хлебные карточки. Он остался без крошки хлеба. Иосиф Абга-
рович разделил с ним свой ломоть хлеба и устроил его в стацио-
нар.
...Настали дни возвращения детей домой, в Ленинград. По-
становлением облисполкома мы имели право возвращать в Ле-
нинград только тех детей, у кого остался в живых кто-либо из
родственников. Сирот нужно было отдать в детский дом на Ура-
ле. Два мальчика, у которых погибли все родственники, пришли
ко мне и умоляли взять их с собой, говоря, что все равно не оста-
нутся и убегут в Ленинград Я не выдержала их слез и привезла
с собой. Вот мой разговор с Орбели:
— Иосиф Абгарович, я нарушила приказ. Понимаю, что в
Ленинград привозить сирот нельзя: нет площади, нет пайка. Но
я нс могла смотреть в глаза этим детям. Ведь для них Ленин-
град начало Родины!
Наступило молчание. Зная Орбели, его крутой нрав, я дума-
ла, что сейчас будет что-то страшное. Молчание длилось нес-
колько секунд, но они показались мне вечностью. И вдруг Иосиф
Абгарович сказал:
— Правильно сделали. Дайте фамилии этих детей. Где
они?
Дети были устроены в общежитии, получили паек и приобре-
ли профессию.
Война кончилась. Пришла победа. Дети были возвращены
родителям. Но Орбели нс забывал о них. В течение нескольких
лет, в дни Седьмого ноября и Первого мая, когда на Дворцовой
площади проходила праздничная демонстрация трудящихся,
Орбели брал на трибуну кого-нибудь из мальчиков, живших в
домах Эрмитажа.
Старший научный сотрудник Павел Филиппович Губчев-
скпи одним из первых в начале тридцатых годов окончил курсы
экскурсоводов в Эрмитаже. Он начал так:
— Слушая с волнением то ласковые, то строгие, но в общем
правдивые суждения моих товарищей, я не могу остаться рав-
нодушным, быть в роли только свидетеля. И потому мне хо-
чется сказать несколько слов об Иосифе Абгаровиче.
Правильно здесь говорили, что Иосифу Абгаровичу всегда
нужно было сопротивление, которое он должен был преодоле-
вать Тогда начинала действовать его натура, выявлялись луч-
шие его качества. Где бы мы ни были, далеко ли от Иосифа Аб-
гаровича или близко, но всегда, когда Орбели был здесь, в Эр-
митаже. чувствовали какое-то магнитное поле, поле напряже-
20(5
ния. Мы всегда чувствовали влияние личности Иосифа Абга-
ровича. Дело нс в том, что он мог накричать. Никогда никого
особенно строго он не наказывал Дело все-таки в том, что у
нас было чувство ответственности перед его личностью.
Ко мне Иосиф Абгарович относился хорошо. За многие годы
он всего два раза повысил голос на меня и стучал кулаком. Од-
нажды, после войны, у нас остро стоял вопрос об инвентариза-
ции, а ряд наших подразделении с этой нагрузкой не справ-
лялся, в том числе и наше отделение графики, которое возглав-
лялось изумительным человеком и превосходным знатоком
Евгением Григорьевичем Лисенковым У него вышли из подчи-
нения сотрудницы. Орбели вызвал меня и почему-то решил,
что неплохо будет, если я стану заместителем Лисенкова Но
мне всякого рода административные функции органически чуж-
ды, я отказался, за что и досталось.
Второй случай был в более сложной ситауции. Во время вой-
ны, в конце 1941 года, у нас была лошадь. Лошадь отощала
Конюх Дударев умер, а лошадь еще жила. Что с ней делать?
Кормить нечем. Мы и подумали: может быть, лошадь убить, а
мясо поделить между сотрудниками? Я справился у Андреенко,
который ведал отделом торговли, распределял все продоволь-
ственные запасы города Он сказал: можно и так Конечно, я не
мог этот вопрос решать самостоятельно. Я сказал об этом Орбе-
ли. Выслушав меня, он пришел в ярость. Для него не существо-
вало подобного выхода. Лошадь обязательно нужно сдать в
фонд города. Это был самый свирепый наскок ia меня Иосифа
Абгаровича. Думаю, что и хороший урок.
Несмотря на огромную загруженность, Иосиф Абгарович
охотно принимал участие в организации всевозможного рода
массовых мероприятий. Это были, в сущности, те праздники, о
которых говорил Борис Борисович. Не было случая, чтобы он
отказался выступать перед детьми, перед заводскими рабочими,
перед колхозниками, перед моряками то с трибуны, когда слу-
шают сотни людей, то просто беседуя около памятников, когда
Иосифа Абгаровича окружало четыре-пять человек.
Интересна точка зрения Орбели: кто такой экскурсовод^ Он
считал, что такой профессии не существует. «Экскурсовод
это тот, кто в данный момент показывает ту или иную группу
памятников». Будет ли он академиком, профессором пли просто
рядовым научным сотрудником — это нс существенно. Каждый
научный сотрудник, который ведет экскурсию, должен выраба-
тывать свою собственную, только ему свойственную методику.
И мне кажется, что это в общем-то высокая позиция
Он как-то теплел к людям, у которых спорится работа, кото-
рые приносят Эрмитажу, да и вообще делу, пользу
Орбели, прежде всего, был принципиальным ученым, прово
Днл единую линию в науке Иосиф Абгарович любил собира ь
У себя в кабинете научных сотрудников При этом к нему прнхо-
дили и те, кто приглашался, и те. кто хотел выслушать сужде-
ния Орбели по данному вопросу. На его импровизированных
докладах всегда бывало много научных сотрудников Причем
все доклады Орбели были направлены против паневропеизма в
исторической науке. Иосиф Абгарович доказывал, что не только
Европа, но и народы других континентов, в данном случае Вос-
тока, внесли свой достойный вклад в культуру мира. Сейчас это
не звучит так остро, как в то время. Тогда это было необыкновен-
но важно и в научном, и в политическом плане. Эти семинары в
кабинете Орбели сыграли важную роль в подготовке молодых
научных кадров. Орбели вырабатывал единую позицию, еди-
ную точку зрения, которая, проходя через обсуждения, раз-
мышления научных работников, влияла и на их труды, на прин-
ципы, структуру экспозиций и давала возможность правильно
акцентировать показ и комментарии отдельных памятников
культуры.
Все это способствовало расширению научно-просветитель-
ной деятельности научных сотрудников Эрмитажа, совершен-
ствованию трактовки экспозиций. Это, в свою очередь, влияло
на содержание занятий для широких масс посетителей Эрми
тажа.
Здесь говорилось о том, что Орбели был бессребреником
Это безусловно так. Я не раз видел, когда Иосиф Абгарович сам
в стареньком пиджаке давал деньги нуждающемуся сотруднику.
Сам же он, я хорошо знаю, материально никогда не был обеспе-
ченным. Он получал двести рублей как директор Эрмитажа
(тогда две тысячи). Единственно, что его поддерживало, это
академическая пенсия. Его постоянно заботили семья, друзья,
их нужды. Но щедрость этого человека была не только в этом.
Он необыкновенно щедро раздаривал свои научные идеи,
заражал других. Это могло быть в разговорах частных, груп-
повых, на научных конференциях, во время собеседования со
своими учениками. Он с готовностью отдавал свои знания дру-
гим. Это необыкновенно важная черта Орбели-ученого.
Иосиф Абгарович очень интересовался проблемами истории
курдов, культуры курдов и развития курдского языка. Он хотел
создать словарь курдского языка, но по целому ряду причин
это ему не удалось осуществить. Он не выключался из тех науч-
ных проблем, которые его интересовали, ни в каких обстоя-
тельствах. Зная, что по работе мне приходится бывать в разных
концах города, он постоянно напоминал: «Если что-нибудь где-
нибудь увидите о курдах — покупайте немедленно».
Иосиф Абгарович умел объединять людей разных характе-
ров. Будем откровенны: второго такого деятеля Эрмитаж не
знал за нашу жизнь. В организации ответственных выставок
участвовали научные сотрудники решительно всех отделов.
Нам всем до всего было дело. Кто же это привил нам? Орбели
Мне было небезразлично, чем занят мой коллега, даже далекий
208
по профилю моих интересов. Он умел использовать любой по-
вод для воспитания трудолюбия. Помните, чей пример постоян-
но приводил Иосиф Абгарович? Академика Смирнова. Смирнов
не избегал черновой работы писать топографические списки,
составлять карточки и так далее. Академик Смирнов своим по-
ведением сбивал спесь наукообразия у некоторых молодых заз-
наек, еще не представляющих себе ясно, что такое музейная
деятельность. Он прививал людям уважение к труду, иногда не
очень заметному.
Мне в свое время не раз приходилось вместе с Иосифом
Абгаровичем принимать в Эрмитаже делегации.
Вот я веду экскурсию в присутствии Орбели. Я становился
хозяином в залах во время экскурсии любой важности. Орбели
никогда не прерывал своими репликами при людях. Он подни-
мал авторитет хранителя.
Часто он использовал приход в Эрмитаж крупных деятелей
партии и Советского государства для того, чтобы ходатайство-
вать перед ними о нуждах Эрмитажа или отдельных сотрудни-
ков, но никогда — для себя лично.
Как-то раз к нам в Эрмитаж приехал К- Е. Ворошилов.
Иосиф Абгарович поручил мне показать маршалу музей. После
осмотра мы зашли в кабинет Орбели. Вот в этом же кабинете
зашел разговор. Ворошилов спросил: «Сколько раз ездили ваши
сотрудники за границу, какая у них зарплата?» (Получали мы
семьсот пятьдесят рублей по-старому, с хлебной прибавкой, и
все были обтрепанные, голодные. Время то было трудное
послевоенные годы.) Последовал ответ Иосифа Абгаровича:
«Ни разу не ездили за границу. Должен вам сказать, товарищ
Ворошилов, что в Эрмитаже работают или идиоты, или фанати-
ки. Фанатиков больше».
После войны нам был передан Зимний дворец. Возник воп-
рос— как распорядиться с его территорией? Каждый хотел
отхватить себе побольше экспозиционной площади. Это по-
нятно. Отделы начали борьб\ за захват территории. Я был сви-
детелем этих споров в кабинете Орбели Иосиф Абгарович эти
разговоры о дележе экспозиционных залов быстро перевел в со-
вершенно другое русло.
— Как должен развиваться Эрмитаж, как музей и научный
Центр, по своей проблематике — вот главный вопрос сегодняш-
него обсуждения.— пояснил Орбели.
Страсти, разгоревшиеся вокруг вопроса о территории ко-
му сколько захватить для расширения своего отдела, сраз\
же улеглись.
Говорят, якобы Орбели не любил, когда спорили. Напротив
Споры иод его председательством иногда принимали ожесточен-
ный характер. Так было и на одном из очередных заседании.
Подытожив результаты творческого обсуждения и сделав
свои выводы, Орбели написал и издал две памятки без свое
204
подписи. До последнего времени даже библиографы не знали,
что автором этих памяток являлся са.м директор Эрмитажа
ака юмик Орбели. В этих памятках ученый наметил пути,
по которым должен развиваться Эрмитаж — крупнейший
очаг пропаганды искусства, один из научных центров миро-
вой культуры.
Товарищи, это что-то совершенно фатальное,— воск-
ликнул кто-то.— мы собрались сегодня, тринадцатого числа,
и говорим об Иосифе Абгаровиче. Это любимая его дата.
Памятная встреча в бывшем кабинете Орбели 13 июня
1974 года подходила к концу.
Последним выступил доктор исторических наук Владимир
Григорьевич Луконин. Он возглавлял до недавнего времени
созданный своим учителем отдел Востока Эрмитажа
Говорил он энергично, время от времени попыхивая тру-
бочкой:
— Начну с того, что работаю в Эрмитаже с 1955 гота.
В аспирантуре моим учителем был академик Орбели. Вступи-
тельный экзамен сдавал ему же. Его я видел до этого только
на набережных Невы, когда он шагал, распушив бороду, и
еше один раз в Ленинградском университете, на стопятпде-
сятилетнем юбилее восточного факультета. В аудитории
собралось много народу: студенты, преподаватели. В этот
день впервые в жизни я слушал лекцию Иосифа Абгаровича.
Она-то и привела меня потом в Эрмитаж. Академик Орбели
рассказывал о людях, о которых мы или ничего не знали, или
знали мало, или имели о них неправильное представление.
Например, о Марре. Я поступил в университет в 1950 году.
Его имя часто упоминали, ио всегда с какими-то оговорками,
чго-де он не знал то-то, нс сделал того-то. И вот Иосиф Абга-
рович впервые (это было в 1953 году) ясно и убедительно
рассказал нам о значении Марра для науки. Первый раз
после трех лет обучения в университете я услышал о Марре
настоящие слова. Было много интересного в его лекции Он
говорил о многом, о VII — VIH веках в Иране, которым
посвятил свои первые статьи, первые выставки в Эрмитаже
и так далее.
Долго и терпеливо возился Иосиф Абгарович со мной, на
первых порах пытаясь научить меня тому, чему нс научили в
университете. Наступил день экзамена. Меня предупрежда
ли: «Ставать экзамен Иосифу Абгаровичу необычайно трудно»
Так и оказалось. На многие вопросы мне приходилось честно
отвечать: «Я не знаю... Я не читал... Я не видел...» Иосиф Абга-
рович улыбался мне в таких случаях и утешал: «Что ж. тем
интереснее будет об этом прочесть». Три года я провел вместе с
Иосифом Абгаровичсм, показывал ему свои работы, слушал его
210
увлекательные, интересные и глубокие комментарии. Случайно
увидев, что я что-то пишу или рассматриваю, Иосиф Абгарович
начинал допытываться, чем же теперь я занимаюсь, и сразу же
загорался. Часто его замечания строились на тонких ассоциа-
циях, внезапно возникавших у него и приводивших затем к
очень интересным идеям.
Как-то я рассказал ему об одном иранском религиозном
деятеле, надписями которого я занимался, и тут он спросил:
«А что вы знаете об Аввакуме?» Я поразился этому неожидан-
ному вопросу. Но послушно пошел в библиотеку, посмотрел кни-
ги и убедился, что действительно есть какие-то глубокие связи
между этими двумя людьми. А однажды, заметив, с каким тру-
дом я перевожу рыцарский пехлевийский роман, он вдруг спро-
сил меня о Тристане и Изольде. Я знал это великолепное произ-
ведение, но никогда не догадывался, чго там есть восточные кор-
ни. Так осуществлялось его руководство моей работой.
Я горжусь тем, что одна из последних работ, которую он чи-
тал уже в больнице, лежа в постели, был доклад, который я дол-
жен был сделать на Международном конгрессе востоковедов
в Москве. Речь шла о сасанидских печатях. Орбели любил эти
памятники и когда-то с большим трудом добился передачи их
из античного в отдел Востока. Помню, как я читал в наших архи-
вах длинную полемику с Марией Ивановной Максимовой, его
горячие статьи о том, что все памятники восточной культуры
должны быть сконцентрированы в Восточном отделе.
Итак, мой доклад Иосиф Абгарович прочел. Мне принесла
его Камилла Васильевна Тревер. На полях были сделаны неко-
торые пометки. Я переделал все места, которые вызвали заме-
чания Иосифа Абгаровича. Потом мне стало известно, что он
написал письмо в организационный комитет конгресса п просил,
чтобы доклад был обязательно включен в повестку дня Об этом
я узнал от К. В. Тревер. Когда огласили письмо Орбели, члены
организационного комитета конгресса, услышав его имя, награ-
дили просьбу Орбели аплодисментами
Мы встретились с Орбели в последний раз, когда он уж был
очень болен, в коридоре конгресса, где он беседовал с Предсе-
дателем Президиума Верховного Совета СССР Микояном и
Директором Института востоковедения Гафуровым Несмотря на
плохое состояние здоровья, Орбели пришел на мой доклад. Он
мне ничего не сказал. Просто крепко пожал руку и очень тепло
посмотрел на меня. Мы ходили с ним по коридору и все молча
ли. Ему уже довольно трудно было говорить Готта, осень
I960 года, я видел его в последний раз. В 1961 году его не стало
Владимир Григорьевич волновался. Волновались и ы
Сделав маленькую паузу, он продолжал:
— Сейчас я руковожу Восточным отделом, который Ис ис|
Абгарович создал в двадцатом году Еше в 1919 году он гон ри
о том, что создание такого отдела в бывшем имнера торс i < т )р
211
митаже преследует прежде всего цель изучения культуры наро-
дов Советского Союза, равноправных народов, внесших огром-
ный вклад в историю, в искусство, в литературу. Это богатое
наследие нельзя изучать раздельно.
Интересно то, что об этом он говорил за три года до образо-
вания СССР. За три года до этого знаменательного события в
Эрмитаже был образован отдел Востока. Мы продолжали тра
диции Иосифа Абгаровича. Портрет Орбели висит у нас в биб
лиотеке, где проходят научные заседания, и нам кажется, что он
всегда присутствует на заседаниях... Вся его жизнь ко многому
обязывает нас, и прежде всего— к научной честности и прин-
ципиальности. До сих пор основной костяк нашего отдела сос-
тавляют сотрудники, которые работали вместе с ним долгие,
долгие годы Традиции Орбели мы свято сохраняем и твор-
чески развиваем...
Мысленно я вновь перенесся в кабинет директора Эрмитажа,
вспомнил моих собеседников. Сначала я чуть было не удивился
их поразительной памяти. Но тут же отогнал эти мысли. То, что
я услышал сегодня в Эрмитаже, вызывало чувство восторга
Люди разных возрастов, положения, характера говорили без
оглядки, смело, откровенно высказывая свои суждения. Те же
люди в годы войны не вспоминали о голоде, усталости, даже
когда падали обессиленные. Не зтой ли чертой характерен со-
ветский человек’ И что важно: при всех тяготах жизни ясно
проглядывались доброта и человеческая любовь, величие духа.
«Величие духа,— думал я,— не может быть сравнимо ни с каким
даром памяти».
Я расстался с Ленинградом, со сверкающими сокровищами
Эрмитажа и Зимнего дворца, увозя незабываемые впечатле-
ния...
АЛЬФА И ОМЕГА
Эстафета поколений — альфа и омега накопления знаний
Не раз Орбели с присущей ему страстностью произносил эти
слова, говоря о долговечности хороших традиций. Идея проти-
вопоставления отцов и детей никогда не существовала для него.
Человек должен быть настолько благородным,— твер-
дил Орбели,— чтобы вовремя уступить дорогу молодежи.
И именно уступить— не уйти с дороги жизни. Уступить, чтоб
поднять ее выше. Самому гореть. Не ворчать, не строить из себя
стороны ущемленной, не закрываться в келье благополучия:
деньги, машина, дача, полный стол и всякие другие атрибуты.
Когда молодежь увидит тебя творящим, она всегда пойдет с то-
бой и за тобой в огонь и в воду... Повторяю: надо всем идти
рука об руку, молодым и старым,— вот альфа и омега моего
бытия’
212
. .Как известно, до учреждения Посольской избы, позднее
именуемой Посольским приказом, делами внешних сношений
Московского государства ведал Казенный двор в Москве. На-
чиная с конца XV века в штат зачислялись знатоки восточных
языков.
Изучение Востока получило сильный толчок при Петре
Великом. Началом официального научного востоковедения в
России принято считать май 1722 года, когда Петр, после месяч-
ного плавания по Волге, осмотрев развалины города Булгар,
направил в первых числах июля из Астрахани губернатору
Казани письмо, требуя немедленно с помощью каменщиков не
только починить развалившиеся башни, но и описать татарские
и армянские надписи.
Последний указ Петра, принятый Сенатом 23 августа
1724 года, касался обучения турецкому языку «из шляхетства
нескольких молодых людей».
Плавая по Волге на шняке «Св. Александр», Петр видел,
как сопровождающий его Д. Кантемир умело печатал им же
переведенные на персидский и турецкий языки прокламации в
первой в России «малой типографии арапских литер».
Петр, обладавший исключительным даром прозорливости,
с уверенностью намечал свою политику на Востоке.
В Москве в 1703 году начинает действовать восточная
«гимназия» И. Глюка и И. Паузе. На протяжении восьми лет.
с 1719 по 1727 год, изучением Сибири занимается экспедиция
Д. Г Мессершмидта.
С именем Петра связано и рождение Академии в России
Едва ли не самым последним указом Петра (от 28 января
1724 года) был именной указ «Об учреждении Академии наук».
Полвека прошло с той поры, когда академик С Ф.Ольден-
бург в своих очерках справедливо замечал, что учрежденная
Петром Великим Академия с самого основания уделяла большое
внимание делу исследования страны во всех аспектах, в том
числе и академическому востоковедению, хотя пришлось долго
ждать, пока были сделаны первые реальные шаги.
—С созданием Кунсткамеры и академической библиотеки
неразрывно связана история будущего Азиатского музея,
говорит Бертельс.— к которому вы несомненно проявите
интерес.
Ленинградские архивы богаты материалами, рисующими
путь становления востоковедческой науки в России. А в этих
архивах есть энтузиасты, которые с готовностью помогут вам.
И Дмитрий Евгеньевич Бертельс принадлежит к числу именно
таких людей. Познакомился я с ним в Ленинградском отде-
лении Института востоковедения. Он сын члена-корреспонден-
та АН СССР востоковеда-ираниста и тюрколога Бертельса
Евгения Эдуардовича, автора исследования о Низами Гяидже-
ви. за которое и был удостоен Государственной премии.
213
Вертельс-старший хорошо знал и глубоко уважал Иосифа
Абгаровича; мать его училась в школе вместе с К. В. Тревер
Вот эти обстоятельства сблизили нас.
...Первая половина XIX века знаменует собой начало разно-
стороннего оживления России. Научная мысль не могла разви-
ваться изолированно от потребностей времени. Уже в 1804 году
в программе обучения среди других предметов мы находим
только что введенный — востоковедение.
Об этом периоде можно найти достаточно много интересных
суждений во втором томе «Истории АН СССР».
...В ноябре 1818 года произошло знаменательное собы-
тие — был создан Восточный кабинет, известный в кру-
гах специалистов как Азиатский музей (AM) Академии
наук.
Трудно переоценить роль и значение Азиатского музея в
истории академического востоковедения. Первый этан длился
до Октябрьской революции и является темой специального
изучения. Но созданная осенью 1914 года специальная комис-
сия для охраны и спасения научных ценностей на Юго-Запад-
ном и Кавказском фронтах заинтересовала меня. В подшивках
отчетов Азиатского музея, хранящихся в библиотеке Ленин-
градского отделения Института востоковедения, я с радостью
встретил фамилии Марра и Орбели. Выяснилось, что оба
востоковеда, учитель и ученик, в 1915 году были командиро-
ваны на Кавказский фронт. Полученные вскоре от них армян-
ские и мусульманские рукописи положили начало второй Ван-
ской комиссии
К этому времени, к десятым годам нашего века, из печати
выходит серия трудов Иосифа Абгаровича.
Мы уже говорили о том, что в 1909 году Орбели изучал
археологические памятники на древней земле арцахских бога-
тырей — Хачена. В том же году выходит в свет его труд «Неф-
ритовая кинжальная рукопись с армянской надписью». Спустя
год на полках академических магазинов можно было видеть
первый выпуск «Каталога Анийского музея древностей»,
«Краткий путеводитель по городищу Ани», «Колокол с ании-
скими орнаментальными мотивами XII — Х111 века», составлен-
ные молодым энтузиастом-востоковедом Орбели.
В 19Г2 году в «Известиях императорской Академии наук»
был опубликован «Предварительный отчет о командировке в
Азиатскую Турцию», а год спустя — новое исследование:
«Багаванкская надпись 639 года и другие армянские ктитор-
ские надписи VII в.— Христианский Восток»
В годы первой мировой войны вышел в свет первый выпуск
«Памятников армянской этнографии». Собранные и подготов-
ленные Иосифом Абгаровичем к печати материалы вышли в
свет под названием «Надписи Мармашепа».
Как видим, научная мысль Орбели пульсирует весьма
214
учащенно. Он понимает, что талант дает всходы только благо-
даря неустанному творческому труду.
Возвращаясь несколько назад, вспомним, что выдающийся
востоковед академик Марр рано обнаружил исследовательский
дар Орбели п смело выдвигал его.
В предисловии к своему труду «Книжная история города и
раскопки на месте городища» Николай Яковлевич Марр в
1934 году писал, что к этому делу «был привлечен из специалис-
тов наиболее близкий этому делу и наиболее авторитетный для
настоящего труда профессор И. А. Орбели...».
Говоря о путеводителях и каталоге, составленных Орбели,
нельзя упускать из виду их научное значение, тем более что
после 1918 года раскопки в Ани прекратились навсегда.
«Завершив составление путеводителя и каталога,— пишет
заведующий Кавказским кабинетом Ленинградского отделения
востоковедения Карен Никитич Юзбашян,— Орбели смог при
ступить к написанию общедоступного очерка «Развалины
Ани».
«В течение наиболее продолжительного периода своей
жизни, — писал И А. Орбели,— Ани был не столицей, а только
большим торговым, промышленным и культурным городом,
резиденцией не царей, которых во внутренней Армении тогда
уже не было, а лишь местом пребывания правителей, причем
в большинстве случаев — иноземных».
Историю Ани И. А. Орбели излагает по концепциям
И Я. Марра, сложившимся в ходе исследования археологичес
ких находок. «С переходом Ани в руки иноземцев,— пишет
И. А. Орбели,— внутренняя жизнь его мало изменилась. Сле-
дует оставить устарелое и ошибочное мнение, что расцветом
Ани была эпоха Багратидов, что позднейшая жизнь города была
лишь его умиранием.. Несмотря на иноземное госпоцство, ни-
сколько не утерялся чисто местный облик города, в изобилии
воспринявшего богатые результаты культурного творчества
соседних народов». «Вообще в эпоху политической зависи-
мости, с половины XI в по XIV в., Ани не перестает цвести и
развиваться как армянский город. Иногда самая зависимость,
никогда не ставившая Ани в состояние духовной и экономи-
ческой порабошенностп, из номинальной становилась приз-
рачной».
Вслед за политической историей Ани Иосиф Абгарович дает
живое описание архитектурных памятников на территории го-
родища и за его пределами, описание экспонатов Ачинского
музея древностей, завершая очерк словами И. Я. Марра:
«Гордость Кавказа — украшения и сокровища, которыми наде-
лила его природа. Наравне с лучшими из них Кавказ может
гордиться и одним культурным даром неба — развалинами
Ани, этой крупнейшей жемчужиной в его археологическом
венце».
215
...Невзирая на исторически сложившиеся традиции, широко
известные у нас и за рубежом, еще долгое время сектор востоко-
ведения, ленинградский придаток Московского института восто-
коведения, продолжал влачить жалкое существование. Много
раз поэтапно вопрос остро ставился в соответствующих науч-
ных инстанциях, однако, кроме пышных слов и не менее кра-
сивых заключений в пользу преобразования сектора в серьезный
востоковедческий очаг, дело дальше не шло. Прошли годы,
пока вновь и всерьез встал этот вопрос. И только критика,
прозвучавшая с трибуны исторического XX съезда КПСС в
адрес Института востоковедения, возымела действие.
После XX съезда партии прошло еще восемь мучительных
месяцев, пока вопрос наконец был решен положительно.
Только осенью 1956 года вопрос о создании Ленинградского
отделения Института востоковедения (ЛОИВ) получил практи
ческое разрешение: 26 октября 1956 года академик Иосиф
Абгарович Орбели встал во главе вновь преобразованного
научного цетра.
— Организатор и первый заведующий ЛОИВ.— вспоминает
Д. Е. Бертельс,— академик И. А. Орбели, в осуществлении
поставленных перед отделением задач встречал неизменную
поддержку дирекции института, ОИВ и Президиума АН СССР,
а в формировании и развитии научного коллектива опирался
на помощь партийных организаций Ленинграда.
Для создания научно-исследовательского учреждения нуж-
ны были прежде всего специалисты-востоковеды различного
профиля — лингвисты и литературоведы, текстологи и историки,
тибетологи, кореисты, японисты, иранисты, тюркологи, арабисты
и т. д.. в то время как в секторе же вообще не был представлен
целый ряд востоковедных направлений и дисциплин, а специали-
стов было явно недостаточно.
Решить проблему кадров в Ленинграде в ту пору было
нелегко. В силу определенных исторических обстоятельств
представителей среднего поколения почти не осталось, а еди-
ничные представителя старшего поколения уже работали в
других учреждения. Из-за трудностей распределения востоко-
ведов к 1956 году в Ленинграде скопилось значительное
количество выпускников восточного факультета ЛГУ. Они
стремились к научной работе, но вынуждены были работать не
по специальности. Представилось возможным заполнить штат
ЛОИВ этими молодыми выпускниками, заведомо зная, что у них
нет еще ни опыта, ни достаточных знаний.
Некоторые коллеги Орбели рекомендовали ему избрать
более спокойный путь—пригласить известных в науке спе-
циалистов старшего поколения, пусть это будут даже единицы,
и дать нм возможность работать в тех областях, в которых они
работали много лет. Орбели не согласился с ними. Он видел
свою задачу в том, чтобы в кратчайший срок восполнить те
216
лакуны, которые образовались в академическом востокове-
дении Ленинграда. Надо было, наконец, дать более или менее
полную информацию о всей коллекции восточных рукописей,
широко развернуть исследование древнего и средневекового
Востока. А для этого нужны были не единицы, а десятки разных
специалистов. Орбели решил пойти на известный риск — брать
в отделение молодежь. Пусть она будет неопытна, без ученых
степеней и звании, но у нее будут ценнейшие качества —
молодость и энтузиазм. И А. Орбели рассчитывал, что под
руководством старших коллег молодые востоковеды в короткий
срок овладеют знаниями, обретут опыт научной работы. На
протяжении 1956— I960 годов он принял более ста сотрудни-
ков, и почти все они были молодыми выпускниками. Опреде-
ленную роль в этом пополнении кадров сыграло исключительно
удачное сочетание в одном лице заведующего научным восто-
коведным учреждением и декана восточного факультета ЛГУ.
В процессе формирования коллектива Ленинградского отде-
ления решалась и его структура. Орбели, поддержанный дирек-
цией ИВ и общественными организациями, принял решение
восстановить систему страноведческих кабинетов. Выступая
29 января 1957 года на общем собрании сотр\дников с докла-
дом о плане работы на 1957 год, И. А. Орбели изложил свои
соображения и по вопросу структуры отделения. Его предло-
жение было горячо одобрено и единодушно поддержано
Ленинградское отделение Института востоковедения Ака-
демии наук СССР возглавляет один из любимых учеников
Орбели — доктор исторических наук Юрий Ашотович Петросян.
Здесь, как и в Эрмитаже, встреча состоялась в директорском
кабинете.
О цели и значении сегодняшнего своеобразного форума
историки были предупреждены заранее. Мы знали друг друга
как нельзя лучше, и это способствовало деловому и откровен-
ному разговору.
С Юрием Ашотовичем за многие годы знакомства у меня
установились добрые отношения, хотя временами я и имел
основание быть недовольным им (к этому я еще вернусь)
— Ашот Мартиросович,— сказал Юрий Ашотович,— уже
много лет терпеливо собирает и изучает материалы о братьях
Орбели Мне известно из приватного разговора, что товарищ
Арзуманян намеревается в будущей книге посвятить значитель-
ное место Иосифу Абгаровичу Орбели. Научная, общественная,
государственная и литературная деятельность академика Орбе-
ли связана с нашей великой страной, с Россией и Арменией, с
историей культуры нашей многонациональной Ротины. Для
присутствующих здесь товарищей Орбели был учителем, дру-
гом, наставником и воспитателем, а поскольку мы находимся
сейчас в стенах учреждения, для которого академик Орбели
являлся не просто первым организатором, первым наставником
217
научного коллектива, а человеком, заложившим научные, я бы
сказал, интеллектуальные традиции этого коллектива,— мы
обязаны помочь Ашоту Мартиросовичу. Орбели был человеком,
от личности, от научного темперамента, от выдающихся орга-
низаторских способностей которого зависело, каким быть этом)
коллектив) на многие годы вперед.
Орбели был выдающимся специалистом по истории культуры
всей древней Армении, всего Ближнего и Среднего Востока и
Кавказа. Правда, Турцией непосредственно он занимался мало.
Его преимущественно занимало то, что имело связь с изучением
армянских и курдских диалектов на территории Малой Азии и
Западной Армении.
Даже его противники, не говоря уже о его друзьях, не могли
отрицать, что Орбели был настолько самобытной личностью,
настоль