=
Страницы.
(художественная хрсстоматія).
Состприлъ И- ИИКИТИІІЪ .
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.

Электропечатня К. Четверикова, Караванная 7.,
2015077738
РОДНОЙ КРАЙ.
Засыпанный глубокими снѣгами,
Какъ т рупъ въ землѣ, молчитъ мой край родной;
Стоитъ рѣка, окованная льдами,
И дремлетъ лѣсъ подъ шапкой снѣговой.
Въ дыму лачугъ, спасаясь от ъ мороза,
Заснулъ народъ. Какъ туча ходитъ сонъ...
Безсиленъ умъ... Совсѣмъ увяла греза...
Запѣть— кому?... Тутъ пѣсня—тотъже стонъ!..
Я уходилъ въ край солнца и свободы,
Въ край яркихъ розъ и говорливыхъ водъ.
Не зная сна, на праздникѣ природы.
Тамъ весело волнуется народъ,
И жизнь кипитъ. Подъ сводами руины,__
Какъ будто бы забывшими упасть,—
По вечерамъ рокочутъ мандолины
И пѣснь звучитъ и вспыхиваетъ страсть...
Но тамъ меня отчаянье томило;
Мнѣ чудился далекій и глухой
Холодный край, раскинутый уныло
Въ оковахъ льда, подъ шапкой снѣговой...
На праздникѣ плѣнительнаго юга
Мнѣ видѣлись: голодная страна,
Забытыхъ селъ— убогая лачуга,
I устыхъ лѣсовъ— угрюмая сосна...
Какъ великанъ, забытый небесами,
Какъ богатырь, волшебницей зимой
3
2015077738

Къ полярнымъ льдамъ прикованный цѣпями,
Давнымъ давно ты дремлешь, край родной!
И я все жду: съ живительной весною
Проснешься ты, колодникъ-великанъ;
Очнется Русь, какъ бѣшеной грозою
Разбуженный могучій океанъ.
Изъ-подъ снѣговъ сыны былого вѣка
Подымутся-дружинами на бой,
И дрогнетъ тьма. Начнется з лая сѣча,
Волшебныхъ чаръ не станетъ надъ землей!
Въ родномъ краю, не знавшій лучшей доли,
Безграмотенъ, лицомъ и нравомъ дикъ.
Голодный рабъ, стонавшій лишь отъ боли,
Воскреснешь ты, свободенъ и великъ!
Пускай кругомъ царитъ еще могучій,
Тяжелый мракъ, грядущее тая;
Мнѣ чудится порою изъ-за тучи
Сверкнувшая огнистая струя...
Я васъ пою, таинственныя силы,
Пою весну и солнце лучшихъ дней:
Откроются забытыя могилы,
Воскреснетъ жизнь на родинѣ моей;
Проснется жизнь съ весенними громами
И царство тьмы разсѣетъ навсегда...
Чу! слышите? подъ старыми снѣгами
Уже бѣжитъ и точитъ ихъ вода;
Морозъ куетъ послѣдній разъ природу,
Бѣснуется, почуявши теп ло.....
Кто раньше всталъ, тотъ громко пой свободу,
Чтобъ дрогнуло ликующее зло!
В. Немировичъ-Данченко.
4
КТО ПРАВЪ.
Отрывокъ изъ повѣсти.
Была половина октября. К ъ земскому н ачаль­
нику одной изъ черноземныхъ губерній заѣхала
въ деревню сестра жены его съ мужемъ и до­
черью. Пріѣхали въ одиннадцатомъ часу. Теперь
было три и въ ожиданіи обѣда всѣ сидѣли по­
рознь. Пріѣздъ сестры не былъ удобенъ для зем­
скаго начальника.' какъ разъ въ этотъ день пред­
полагалась псовая охота, устраиваемая для князя—
богатаго помѣщика и вліятельнаго человѣка.
Охота пришла вчера, а князя, который долженъ
былъ пріѣхать сюда и могъ остаться ночевать,
ждали съ часъ н а часъ.
Мужчины сидѣли въ кабинетѣ. Хозяинъ,—
подвижкой, красивый, съ зачесанными назадъ
волосами и маленькой бородкой, — ходилъ по
комнатѣ. Гость, полный, спокойный мужчина,
игралъ большимъ разрѣзнымъ ножемъ, ирони­
чески улыбался и лѣниво отвѣчалъ хозяину.
Между свояками были нелады. Оба они были
одинаковаго воспитанія и взглядовъ, оба при­
надлежали къ одному кругу, оба служили: хо­
зяинъ, Анатолій Дмитріевичъ Лыжинъ, — зем-
скій начальникъ, гость, Владиміръ Ивановичъ
Спѣсивцевъ,— членъ совѣта министерства земле-
дѣлія; оба были либеральны и индифферентны
къ религіи. Спорить, казалось, не о чемъ, но
приходилось каждый разъ дѣлать большія усилія,
чтобы согласиться в ъ чемъ-нибудь.
И теперь, въ первомъ же разговорѣ слыша­
лись раздраженіе и иронія.
5

Я признаю выборное начало и все его
значеніе,— говорилъ хозяинъ,— но не хочу уходить
въ сторону и уступать другому мѣсто, на кото­
ромъ можно что-нибудь сдѣлать.
Какое же это признаніе выборнаго начала
если вы занимаете должности, которыя учреж­
дены взамѣнъ выборныхъ?
—
Законы пишу не я.
—
А я не могу допустить, чтобы человѣкъ...
(Влациміръ Ивановичъ сдержался и подумалъ)
чтобы человѣкъ, уважающій себя, в ъ наше время
могъ серьезно толковать о томъ, наказывать или
не наказывать взрослыхъ людей, у которыхъ есть
домъ и семья... Есть должности, которыхъ нельзя
брать...
—
Нѣтъ, должно, должно брать!. Нельзя бѣло-
ручничать... Если мы отступимъ, то всѣ мѣста зай-
мутъ негодяи и все погибнетъ .. Ахъ, не будемъ
лучше говорить!
—
Ну, не будемъ говорить!—сказалъ Вла-
диміръ Ивановичъ, иронически улыбаясь и кладя
ножъ въ сторону.
—
Пакетъ изъ земства,— доложилъ вошед-
шій лакей.
Анатолій Дмитріевичъ радъ былъ случаю п ре­
рвать непріятный разговоръ и быстро вышелъ въ
корридоръ.
Какъ только хозяинъ ушелъ, Владиміръ Ивано­
вичъ пересталъ улыбаться; это онъ дѣлалъ, чтобы
дразнить свояка.
„Мнѣ что, — думалъ онъ,— мнѣ все равно!
Только не нужно в ъ такомъ случаѣ напускать
на себя либерализма шестидесятыхъ годовъ“...
И онъ началъ съ неудовольствіемъ думать о
томъ, что жена заставила его заѣхать сюда. О
6
Марьѣ Николаевнѣ, которая въ поолѣднее время,
послѣ поѣздки з а границу, стала усиленно моло­
диться, онъ вспомнилъ съ раздраженіемъ.
„Что же не зовутъ обѣдать? — думалъ онъ.
И, навѣрное, обѣдъ будетъ скверный и тяже­
лый!..“
Онъ взялъ со стола какую-то книгу, кото­
рая оказалась календаремъ, и сталъ читать біо-
графію незнакомаго ему генерала.
„Противное существо!..
—
думалъ Анатолій
Дмитріевичъ, идя по корридору.— Нѣтъ , онъ не
противенъ, но эта снисходительность, этотъ пре­
небрежительный, самоувѣренный тонъ!.. Н ена ­
вижу его!.. Ну да онъ скоро уѣдетъ“...
—
Анатоль, это ты?— спросила его малень­
кое существо, высовываясь изъ двери спальной. —
Не входи! Маня раздѣта... Нельзя-ли Владиміру
лечь у тебя в ъ кабинетѣ?.. Его комнату нужно
приготовить для князя...
Анатолій Дмитріевичъ поморщился.
—
Князь не останется,— сказалъ онъ.
Варвара Николаевна замѣтила, какъ помор­
щился мужъ: видимо ему непріятно было, своякъ
проведетъ ночь въ его кабинетѣ.
—
Отчего же я могу потѣсниться, а ты не
можешь?
—
Да нѣтъ!.. Мнѣ рѣшительно все равно!
Берите кабинетъ, берите, что хотите, а только...
И не сказавъ, что „только“, Анатолій Дми-
тріевичъ вышелъ къ письмоводителю..................
Т ак ъ бесѣдовали старшіе.
Въ дѣтской шли свои разговоры. Вѣра, дочь
Владиміра Ивановича, молодая дѣвушка,— строй­
ная, румяная, жизнерадостная, съ блестящими
7

глазами и зубами,— сидѣла на диванѣ, окружен­
ная всѣми Лыжинами, смотрѣвшими на нее влюб­
ленными глазами и изнывавшими отъ восторга
передъ кузиной. Только маленькій, шестилѣтній
Анатолій Анатоліевичъ, забравшійся къ Вѣрѣ на
кольни, не былъ нисколько восхищенъ и былъ
очевидно равнодушенъ, не поддаваясь любовному
электричеству, царившему кругомъ.
—
Ну кузина, ну—Вѣра, ну—держитъ на
колѣняхъ, колѣни такія же, какъ у няни... ну__
атласъ на платьѣ...— а главное—ѣсть всего этого
нельзя, а уже пора кушать...
^ Вѣра разсказывала, какъ въ Италіи она отняла
собаку у мальчиковъ, которые ее мучили.
Что-жъ, они перестали?—спросилъ красно-
щекій бутузъ Вася.
Всѣ оглянулись на него. И Вася началъ кра-
снѣть, краснѣть, краснѣть такъ мучительно, что
сырость стала выступать у него на л бу/ Его
выручила няня, пришедшая за дѣтьми вмѣстѣ с о -
швейцаркой-гувернанткой.
Ну, барышня, они и время съ вами з а ­
были,— сказала няня.
Но дѣти отправились въ садъ съ Вѣрой, не
желая идти со швейцаркой, которая съ завистью
и враждою проводила глазами красивую молодую
дѣвушку, в ъ нѣсколько часовъ отнявшую у нея
любовь дѣтей.
А въ кухнѣ в ъ это время царило сильное
волненіе и шла напряженная работа.
А кто ихъ зналъ, что они пріѣдутъ?—го­
ворилъ поваръ.
—
Какое же жаркое выйдетъ,
ежели сейчасъ курицъ рѣзат ь и готовить...
Онъ взя лъ курицу, которую держали передъ
нимъ, ножемъ отхватилъ ей голову, бросилъ ее
въ сторону и вышелъ на дворъ, гдѣ кухарка и
малый осторожно ходили около двухъ куръ, ко­
торыя понимали, что вопросъ касается ихъ жизни,
и постоянно усиливали шагъ.
—
Ну, что-жъ вы?—спросилъ поваръ.
Кухарка съ передникомъ наготовѣ со всѣхъ
ногъ бросилась на куръ, но тѣ съ кудахтаньемъ
кинулись въ сиреневый кустъ, откуда ихъ не
могъ добыть ни растерявшійся малый, ни ку­
харка.
—
Не давай отдыхать, пуще всего не давай
отдыхать! — кричала о н а . —Хоть бы вы, Петровичъ,
помогли...
Но поваръ только ухмылялся до времени;
когда же одна изъ куръ псдошла къ стѣнѣ, онъ
быстро прижалъ ее въ уголъ и, несмотря на
отчаянное кудахтанье, схватилъ за шею.
—
Вотъ какъ командуютъ, а вы что?..
U И кухаркѣ, и малому, смѣнявшимъ другъ
друга и не дававшимъ отдыхать послѣдней ку-
рицѣ, послѣ долгихъ усилій все же удалось, н а ­
конецъ, изловить ее. А поваръ превратилъ ее
въ котлеты.
—
Да вы отпустите ужъ, Матрена Петровна,—
говорилъ экономкѣ мужикъ, съ утра притащив-
шій баранчика для продажи.
Въ концѣ концовъ баранчика взяли-таки: му­
жикъ въ сараѣ самъ снялъ съ него шкуру и
сталъ ждать денегъ. Черезъ два часа онъ про-
силъ хлѣба и только къ вечеру, получивъ свои
1 руб. 80 коп.,
отправился потихоньку въ го­
родъ.
За столомъ собралась вся семья. Среди дру­
гихъ сидѣлъ студентъ духовной академіи, живу-
щій при дѣтяхъ въ домѣ. Центромъ всего была
9

Вѣра, которая чувствовала это и кокетничала...
Искоса она взглядывала даже на студента: ей
нужно было знать, что и онъ покоренъ. Недо­
вольна Вѣрою казалась Варвара Николаевна, ко­
торой не нравилось впечатлѣніе, видимо произ­
веденное племянницей на Анатолія Дмитріевича.
A швейцаркѣ было ненавистно въ ней все— отъ
серегъ до произношенія. И дѣйствительно, въ
манерѣ дѣвушки было что-то сентиментальное,
ненатуральное, „милашное", какъ говорили ея
братья. Она сама это чувствовала, но не могла
удержаться.
Среди обѣда вбѣжалъ лакей съ докладомъ,
что князь ѣдетъ.
—
Ну, что же ты бѣгаешь? — сердито ска­
з а лъ Анатолій Дмитріевичъ, выходя навстрѣчу,
и сейчасъ же почувствовалъ, что не нужно б е ­
гать, но не нужно было и замѣчать этого.
Вош елъ князь, молодой, высокій, очень кра­
сивый.
Онъ сѣлъ, привычно относясь къ нѣкото-
рому заискиванію хозяевъ, говорилъ о погодѣ,
слушалъ и, какъ всѣ остальные, поглядывалъ на
Вѣру.
Послѣ обѣда перетолковали о завтрашней
охотѣ, и князь, простясь, вышелъ на балконъ.
Громадный кучеръ тронулъ трехвершковыхъ
лошадей; князь сѣлъ въ коляск) и уѣхалъ. По
дорогѣ онъ нагналъ того самаго мужика, кото­
рый ждалъ цѣлый день съ баранчикомъ и те­
перь ѣхалъ въ городъ, чтобы купить на полу-
ченныя деньги муки. Мужикъ спалъ и не свер-
нулъ съ дороги. Кучеръ присадилъ тройку, за-
бралъ возжи въ одну руку и ловко протянулъ
мужика кнутомъ по шеѣ.
10
—
Пьяный, ваше сіятельство, — сказалъ онъ,
оборачивая лицо къ барину.
А-а -а -хъ!—зѣвнулъ князь... А все толкуютъ
о голодѣ!
И, смотря на лозину, мимо которой проъз-
жала’ тройка, онъ сталъ думать о^ томъ, что
завтра станетъ ясдать здѣсь съ той дѣвушкой
волка.
_____
На другой день состоялась охота. Погода
была прекрасная; косые лучи солнца пробивались
сквозь красную и желтую листву. Сразу выѣхать
не удалось: къ Анатолію Дмитріевичу явились
мужики, и онъ гіринудилъ себя остаться. Вѣрѣ
пришлось слушать безконечные разговоры о ка­
кой-то кадушкѣ. Наконецъ, послѣдній мужикъ
отвалился... именно „отв алился“ , и она вспомнила,
какъ ставятъ піявки, и какъ они отваливаются
отъ тѣла. Анатолій Дмитріевичъ сѣлъ съ нею въ
экипажъ, взялъ возжи, и они быстро двинулись
по глянцевитой, гладкой дорогѣ съ отпечатанными
на ней шипами конскихъ подковъ. Вѣрѣ было
весело... все было весело: какъ бѣж ала лошадь,
какъ блестѣла отъ утренней росы зелень, какъ
кричали грачи, готовившіеся къ отлету... правда,
все было весело!..
Выѣхали за лѣсъ, и передъ ними открылась
охота: виднѣлись красныя шапки, лошади, со­
баки, блестѣли галуны, и все это освѣщалось
яркими лучами осенняго солнца. Не успѣли они
разглядѣть толпу охотниковъ, какъ на пригоркѣ
показалась коляска.
—
Ахъ, съѣхались! — сказалъ, здороваясь,
князь... Они стали вдвоемъ съ Вѣрой. Волка
не поймали. Зато началась игра кокетства.
И

...
Очень, ужасно было весело!..
Послѣ охоты закусывали. Князь разрѣзалъ
курицу и, лежа на боку, съ улыбкой подалъ часть
ея Вѣрѣ на вилкѣ. Потомъ такъ же, съ вилки
онъ кормилъ .курицей свою любимую собаку. И
Вѣра замѣтила это. Вокругъ нихъ собралась
деревенская толпа; двѣ женщины бѣжали къ
нимъ издали и прямо уперлись въ нихъ, не спу­
ская глазъ съ Вѣры и князя.
—
Не правда ли, египетское есть что-то въ
нихъ...— сказалъ князь.
Вѣра согласилась.
...
Т акъ весело было!..
Вечеромъ, за ужиномъ, у йужчинъ опять на­
чался серьезный разговоръ о неурожаѣ, мужи-
кахъ и помощи имъ. Говорили о Сциллѣ и Ха-
рибдѣ, деревенской жизни: не дать голодающему
нельзя, а давать всѣмъ—только поощрять туне­
ядство.
—
Вотъ вы говорите: не надо служить... а
кто же будетъ разбираться во всемъ этомъ? кто
будетъ давать...
—
Противъ такой работы я вовсе не говорю.
Всѣ мы обязаны служить народу въ тяжелую
годину. Я самъ съ радостью остался бы здѣсь и
помогъ чѣмъ умѣю.
Вѣрѣ, избалованной и привыкшей къ атмо-
сферѣ устремленнаго на нее общаго вниманія,
стало скучно отъ этого разговора, въ которомъ
она не принимала никакого участія.
—
А что надо дѣлать?— спросила Вѣра.
—
Ходить по домамъ, опрашивать семьи, из-
слѣдовать ихъ положеніе, распредѣлять пособія...
—
Это и я могу. Оставьте меня здѣсь.
И Вѣрѣ представилось, какъ она останется
12
здѣсь и будетъ секретаремъ у дяди. Вся^ эта
затѣя казалась ей большимъ, веселымъ partie de
pliasir.
Вы съ нами будете ходить? — спросила
она студента.
—
Конечно.
И мало по малу случайно брошенное пред-
ложеніе Вѣры стало казаться всѣмъ вполнѣ осу­
ществимыми Возражала только Марья Нико­
лаевна, а вечеромъ родители Вѣры, послѣ дол-
гихъ споровъ, рѣшили оставить ее въ Красномъ
на три недѣли,— тѣм ъ болѣе, что къ этому вре
мени должна была подъѣхать сюда тетя Настя и
могла отвезти дѣвушку въ Петербургъ.
Рано утромъ во вторникъ, Спѣсивцевы уѣхали
a Вѣра пошла в ъ обходъ.
Однако черезъ три недѣли няня, присланная
за ней, вернулась въ Петербургъ одна: Вѣра не
поѣхала изъ деревни.
—
Ужъ какъ барышня разстроены...
гово­
рила няня. — Цѣлый день съ бабами, похудѣла,
а какъ стали чесать...
Т ут ъ негодованію Марьи Николаевны не было
границъ.
‘
„Отчего не помочь?— дум ала— она. Но вс б
люди, какъ люди, а это какой-то азартъ!“...
И Марья Николаевна сдѣлала цѣлую сцену
мужу.
—
Я говорила, я говорила, что ничего хо
рошаго изъ этого не выйдетъ!.. А все твоя бабья
слабость!.. Теперь я сама поѣду за ней... умру,
но поѣду...
Владиміръ Ивановичъ пытался возражать, но
13

фразы вылетали изъ устъ Марьи Николаевны съ
такой же быстротой, съ какой при стрѣльбѣ изъ
магазиннаго ружья одинъ зарядъ слѣдуетъ за
другимъ.
—
Позволь, позволь ..
Но Марья Николаевна не давала ему говорить.
Отпустить дѣвушку въ самую низменную,
в ъ самую грязную сферу...
Да вѣдь это не я, — успѣлъ, наконецъ,
выговорить Владиміръ Ивановичъ. — Это сестра
твоя устроила...
—
Не ты! Нѣтъ ты!.. И хоть бы это было
искренно... А то вѣдь это простое либеральни­
чанье и ничего болѣе... Если это искренно, отдай
весь урожай мужикамъ, а то вѣдь и по два пуда
пожалѣлъ дать на дворъ.
Однако,— подумалъ Владиміръ Ивановичъ,—
какъ женщина эта можетъ врать!
И онъ вспомнилъ, что она сама сдѣлала сцену,
когда онъ хотѣлъ надѣлить голодающихъ ихъ
собственной деревни.
Наконецъ, всѣ заряды магазиннаго ружья
вышли, новые еще не были вложены, и Марья
Николаевна замолкла. Тогда представилась воз­
можность говорить и Владиміру Ивановичу.
—
Ты сама упрекала Вѣру въ недостаткѣ
серьезности. И что особеннаго случилось? Что
нашли на ней, какъ говоритъ нянька, трехъ па-
разитовъ?.. Такъ это еще не такая бѣда... И
ѣхать тебѣ вовсе не нужно. Черезъ три дня я
получу командировку отъ комитета и самъ заѣду
з а нею...
Такъ и рѣшили.
А въ Красномъ шла страшная работа,'— ра-
14
бота, которая состояла не только въ хожденіи
по избамъ и помощи голодающимъ, но страшная,
внутренняя работа— коренная переоцѣнка всѣхъ
понятій, перестановка всего добраго и злого.
Левъ Толстой.
*
*
*
Звѣзды ясныя, звѣзды прекрасныя
Нашептали цвѣтам ъ сказки чудныя;
Лепестки улыбнулись атласные,
Задрожали листы изумрудные.
И цвѣты, опьяненные росами,
Разсказали вѣтрамъ сказки нѣжныя—■
И распѣли ихъ вѣтры мятежные
Надъ землей, надъ волной, надъ утесами.
И земля, подъ весенними ласками,
Наряжаяся тканью зеленою,
Переполнила звѣздными сказками
Мою душу безумно влюбленную.
И теперь, в ъ эти дни многотрудные,
Въ эти темныя ночи ненастныя,
Отдаю я вамъ, звѣзды прекрасныя,
Ваши сказки задумчиво-чудныя!
R. Фофановъ.
*
к-
*
Долгая, скучная ночь приближалась к ъ концу,
Тихо вершины шумѣли...
Думы тѣснились надъ пологомъ душной постели,
Слезы текли по лицу.
Слабо дышали цвѣты сквозь прозрачныя вазы...
15

Бѣлый разсвѣтъ серебрилъ облака...
Вѣтеръ качалъ освѣженные темные вязы,
.
И утомленной волною плескалась рѣка.
Вѣяло утромъ... Зажглася заря золотая!
Сладкою дрожью и сочною влагой дыша
Лебедь проснулся, изъ тощихъ стеблей камыша
Выплылъ онъ, грудью волну разсѣкая,
Тѣни погасли, какъ блѣднаго мѣсяца грезы...
Грезы, какъ тѣни, исчезли вдали...
Рѣютъ, гудя надъ цвѣтами, шмели,
Рѣю тъ , кружатся, стрекозы...
Утро и счастье! И солнце, и гимны Творцу...
Шумно къ порогу стучится забота...
Думы тѣснятся, исчезла дремота,—
Слезы текутъ по лицу...
Ь . Фофановъ.
огоньки.
Какъ-то давно, темнымъ осеннимъ вечеромъ,
случилось мнѣ плыть по угрюмой сибирской рѣкѣ.
Вдругъ, на поворотѣ рѣки, впереди, подъ темными
горами, мелькнулъ огонекъ.
Мелькнулъ ярко, сильно, совсѣмъ близко...
—
Ну, слава Богу!— сказалъ я съ радостью,—
деревн я, близко ночлегъ!
Гребецъ— сибирякъ повернулся, посмотрѣлъ
черезъ плечо на огонь и опять апатично налегъ
на весло.
—
Далече!
Я не повѣрилъ: огонекъ такъ и стоялъ, вы­
ступая впередъ изъ неопредѣленной тьмы. Но
гребецъ былъ npàÀ* оказалось, дѣйствительИО,
далеко.
Свойство этихъ ночныхъ огней— приближаться,
побѣждая тьму, и сверкать, и обѣщать, и м а­
нить своею близостью. Кажется, вотъ-вотъ еще
два-три удара весломъ,— и
путь конченъ... А
между т ѣм ъ — далеко!..
И долго еще мы плыли по угрюмой и мрачной,
какъ чернила, рѣкѣ. Ущелья и скалы выплывали,
надвигались и уплывали, оставаясь назади и т е­
ряясь, казалось, в ъ безконечной дали, а огонекъ
все стоялъ впереди, переливаясь и маня,— все
такъ же близко и все такъ же далеко.
Мнѣ часто вспоминается теперь и эта тем­
ная рѣка, затѣненная скалистыми горами, и этотъ
живой огонекъ. Много огней и раньше, и послѣ
манили не одного меня своею близостью. Но
жизнь течетъ все въ тѣхъ же угрюмыхъ бере­
гахъ, а огни все еще далеко. И опять прихо­
дится налегать на весла...
Но все-таки... все-таки впереди— огни!..
Вл. Короленко.
*
*
*
Бѣдный другъ, истомилъ тебя путь,
Теменъ взоръ, и вѣнокъ твой измятъ,
Ты войди-же ко мнѣ отдохнуть.
Потускнѣлъ, дорогая, закатъ...
Гдѣ была и откуда идешь,
Бѣдный другъ не спрошу я, любя;
Только имя мое назовешь—
Молча къ сердцу прижму я тебя.
2
17

Смерть и Время царятъ на зенлѣ,—
Ты владыками ихъ не зови;
Все, кружась, исчезаетъ во мглѣ:
Неподвижно лишь солнце любви!!
Владиміръ Соловъевъ.
столътникъ.
Отрывокъ изъ разсказа.
Однажды іюльскимъ утромъ въ теплицѣ р а ­
спустился ц вѣтокъ рѣдкой кашемирской розы,
темно-карминнаго цвѣта, съ чернымъ бархатнымъ
отливомъ на сгибахъ, удивительной красоты и
чуднаго запаха. Когда первые лучи солнца загля­
нули сквозь стекла, и цвѣты, проснувшись одинъ
за другимъ о т ъ легкой ночной дремоты увидѣли
распустившуюся розу, то со всѣхъ сторонъ по­
слышались шумные возгласы восхишенія: „Какъ
хоролла эта молодая роза!—Какъ она свѣжа и
ароматна! Она будетъ лучшимъ украшеніемъ
нашего общества! Это— наша царица!“ И она
слушала эти похвалы, стыдливая, вся рдѣющая,
вся облитая золотомъ солнца—точно настоящая
царица.
Проснулся и несчастный Столѣтникъ, взгля-
нулъ— и затрепеталъ отъ восторга.
—
О! какъ ты прекрасна, красавица, про-
шепталъ онъ.
И когда онъ это сказалъ, вся оранжерея на­
полнилась неудержимымъ смѣхомъ. Закачались
отъ хохота надутые, чванные тюльпаны, вздраги­
вали листья стройныхъ пальмъ, зазвенѣли бѣлые
колокольчики ландышей, даже скромныя фіалки
улыбнулись сострадательно изъ своихъ темныхъ
кругленькихъ листьевъ.
Чудовище! закричалъ , задыхаясь отъ смѣха,
толстый піонъ, привязанный къ палкѣ.— Какъ у
тебя достало дерзости говорить комплименты?
Неужели ты не понимаешь, что даже твой вое--
торгъ отвратителенъ?
Кто это? спросила улыбаясь
молодая
царица.
—
Этотъ уродъ—воскликнулъ піонъ.— Никто
изъ насъ не знаетъ, кто онъ и откуда. Онъ
носитъ очень глупое имя —Столѣтника.
—
Меня сюда привезли совсѣмъ маленькимъ
деревцомъ, но онъ и тогда былъ такъ же великъ
и такъ же гадокъ,— сказала высокая старая
пальма.
Онъ никогда не цвѣтетъ, сказалъ олеандръ.
Но за то весь покрытъ колючками.— доба-
вилъ миртъ. Мы только удивляемся тѣмъ людямъ,
которые къ намъ приставлены. Они ухаживаютъ
за нимъ гораздо больше, чѣмъ за нами. Точно
это какое-нибудь сокровище!
Я вполнѣ понимаю, отчего за нимъ такъ
ухаживаютъ,- сказалъ піонъ. — Подобныя чудо­
вища такъ рѣдки, что ихъ можно отыскать только
разъ въ сто лѣтъ Вѣроятно онъ за это и назы­
вается Столѣтникомъ.
Такъ до самаго полудня насмѣхались цвѣты
надъ бѣднымъ Столѣтникомъ, а онъ молчалъ.
прижавъ къ землѣ холодные листья.
Послѣ полудня стало нестерпимо душно. Въ
воздухѣ чуялось приближеніе грозы. Тучи, плыв-
шія по небу, дѣлались все тем нѣе и темнѣе.
Становилось трудно дышать. Цвѣты въ истомѣ

поникли нѣжными головками и затихли въ не-
подвижномъ ожиданіи дождя.
Наконецъ, вдали, точно рычаніе приближаю­
щ а я с я звѣря, послышался первый глухой раскатъ
грома. Наступило мгновеніе томительнаго затишья,
и въ доски, которыми садовники быстро прикры­
вали стекла оранжереи, глухо забарабанилъ
дождь. В ъ оранжереѣ стало темно, какъ ночью
И вдругъ роза услышала около себя слабый
Ш
Выслушай меня, царица. Это я, несчаст­
ный Столѣтникъ, восторгъ передъ твоей красо­
той вызвалъ у тебя утромъ улыбку. Ночная
темнота и гроза дѣлаютъ меня смѣлѣе. Я полю
билъ тебя, красавица. Не отвергай меня.
Но роза молчала, томясь отъ духоты и ужаса
ПеР!^ЪПоРслушай, красавица, я уродливъ листья
мои колючи и некрасивы, но я открою тебѣ мою
тайнѵ. Въ дѣвственныхъ лѣсахъ Америки, тамъ,
гдѣ непроницаемыя сѣти ліанъ обвиваютъ стволы
тысячелѣтнихъ баобабовъ, куда не ступала до
сихъ поръ человѣческая нога— т ам ъ моя родина.
Разъ въ сто лѣтъ я расцвѣтаю только на гри
часа и тотчасъ же погибаю. Отъ моихъ к0Рне«
вы ростаютъ новые
побѣги, для
того’ TM
опять погибнуть черезъ сто лѣтъ. И вотъ я чув
ствую что черезъ нѣсколько минутъ я долженъ
расцвѣсть. Не отвергай меня, красавица!
Но роза, поникнувъ головкой, не отвѣчала
ни слова.^
^
одинъ только мигъ счастія я
отдамъ тебѣ цѣлую жизнь. Неужели мало твоей
царственной гордости? Утромъ, когда взойду
первые лучи солнца...
20
Но въ это мгновеніе гроза разразилась съ
такой страшной силой, что Столѣтникъ долженъ
былъ замолчать. Когда же передъ утромъ кон­
чилась гроза, то въ оранжереѣ раздался громкій
трескъ, точно отъ нѣсколькихъ ружейныхъ вы-
стрѣловъ.
—
Это расцвѣлъ Столѣтникъ,— сказалъ глав­
ный садовникъ и побѣжалъ будить владѣльца
оранжереи, который уже двѣ недѣли дожидался
съ нетерпѣніемъ этого собыгія.
Доски со стеклянныхъ стѣнъ были сняты.
Вокругъ Столѣтника, молча, любовалась имъ
кучка людей, и всѣ цвѣты съ молчаливымъ изум-
лѣніемъ обернули къ нему свои головы.
На высокомъ зеленомъ стержнѣ Столѣтника
расцвѣли пышные гроздья бѣлоснѣжныхъ цвѣтовъ
невиданной красоты, которые издавали чудный
ароматъ, сразу наполнившій всю оранжерею. Но
не прошло и полчаса, какъ цвѣты начали неза-
мѣтно розовѣть, потомъ они покраснѣли, по­
томъ сдѣлались пурпурными и, наконецъ, почти
черными.
Когда же взошло солнце, цвѣты столѣтника
одинъ за другимъ завяли. Въ слѣдъ за ними за­
вяли и свернулись уродливые листья, и рѣдкое
растеніе погибло, чтобы опять возродиться черезъ
сто лѣтъ.
И царица поникла своей благоухающей головой.
А. Кгуприиъ.
ж
21

ПЪСНЯ ПРЕСТУПНИКОВЪ.
Дружнѣй! работа есть лопатамъ,—
Не даромъ насъ сюда вели,
Не даромъ Богъ насытилъ златомъ
Утробу матери земли!
Трудись, покамѣстъ служатъ руки,
Не сѣтуй, не лѣнись, не трусь,—
Спасибо скажутъ наши внуки,
Когда разбогатѣетъ Русь!
Пускай бѣжитъ въ упорномъ дѣлѣ
Съ насъ потъ ручьями, какъ вода,
И мерзнетъ на клейменомъ тѣлѣ,
Когда почіемъ о т ъ труда!
Пускай томимся гладомъ, жаждой,
Пусть дрогнемъ в ъ холодѣ зимы:
Ей пригодится камень каждый,
Который добываемъ мы!
H.. Некрасовъ.
БОЛЬНОЙ-
Разсказъ.
О. Германъ отворилъ уже дверь въ какое-то
темное пространство, откуда пахнуло на него
запахомъ теппаго навоза.
—
Нѣтъ, нѣтъ, батюшка, т ы . въ овчарню
попалъ, — суетился в ъ темнотѣ человѣкъ въ
валенкахъ: вотъ сюда, сюда, въ эту дверь.
22
Онъ распахнулъ передъ о. Германомъ дверь
в ъ просторную, чистую, крѣпко сколоченную и зъ
стариннаго почернѣвшаго лѣса избу, и, входя
в ъ нее вслѣдъ за нимъ, говорилъ:
■— Не прогнѣвайся, батюшка, ваше благосло-
веніе, что ночью потревожили тебя. Ужъ такое
дѣло приключилось. Старичекъ-то, нашъ родитель,
плохъ, совсѣмъ разнедужился. Грудь задавило,
боимся, какъ-бы безъ гюкаянія не померъ! Не
дай Господь такого грѣха!
Говоря это, онъ подошелъ подъ благосло-
веніе, а за нимъ и остальные обитатели избы:
старая старушка на клюшкахъ, двѣ здоровыхъ,
пожилыхъ уже, бабы и цѣлая куча ребятишекъ
всякихъ возрастовъ.
—
Откладывать хорошаго дѣла никогда не
надо,— говорилъ батюшка, благословляя всѣхъ
по очереди:— не вѣдаешь ни дня, ни часа, егда
предъ Всевышняго Судію предстанешь.
И оглядѣвшись по комнатѣ, о. Германъ
спросилъ:
—
Гдѣ-же больной-то?
—
Тятенька пошелъ дрова рубить, — вяло
произнесла одна изъ бабъ,—сейчасъ кликну.
Она пошла въ сѣни, шурша по полу босыми
ногами.
Какъ-же такъ?— пришелъ въ недоумѣніе
о. Германъ:— умираетъ, а дрова рубитъ?
Хозяинъ избы, по росту и тѣлосложенію
напоминавшій добродушнаго в ели кан а, мягко раз-
смѣялся и сказалъ:
—
У насъ по крестьянству, ваше благосло*
веніе, все такъ-то: умираемъ, а ногой дрягаемъ.
И онъ опять засмѣялся мягкой октавой,
добавивъ:
23

—
Старый народъ кряжистый: умретъ,— до
могилки самъ дойдетъ.
Въ это время въ сѣняхъ послышался стар-
ческій кашель, дверь отворилась, и, поддержи­
ваемый бабой переступая ногами, какъ чурбаками,
вошелъ в ъ избу, хрипя и задыхаясь, сѣдой ста-
рикъ съ трясущейся головой, напоминавшій
Авраама библейскихъ иллюстраций, только въ
конецъ изможденнаго старостью.
Охъі Совсѣмъ меня, старичишку, моль
съѣла!— хрипѣлъ онъ, подставляя подъ благо-
словеніе трясущіяся руки;— благослови, отецъ
духовный, во имя Господне.
—
Древній старичекъ-тоі— сказалъ батюшка,
благословляя:— что это ты вздумалъ, на ночь
глядя, дрова рубить?
Ваше благословеніе! Отецъ духовный.
Грудь захватило, дыхать не даетъ... Разминаюсь
я! Какъ топоромъ то помахаю маленько—оно и
отойдетъ... Я вѣдь всегда отъ всякой болѣсти
только работой и избавлялся... Поработаешь,
оно и того... и поле-г -ча-етъ... Да и то сказать,
вѣдь ужъ вотъ мнѣ за сотню-то перевалило и
не упомню когда.— а вотъ... Никогда вотъ такъ
то не хварывалъ... вотъ... Охъ-охо-хо...
Онъ задохнулся и забился в ъ кашлѣ, отъ
котораго все его тѣло тряслось, какъ отъ лютой
лихоманки.'
-
—
Охъ!— шамкалъ онъ сквозь кашель, н а ­
правляясь при помощи снохи къ скамейкѣ. что
вотъ
руками помахаешь,
то и отойдетъ...
Одушіе!
О. Германъ сдѣлалъ приготовленія къ на-
путствію, прочиталъ положенныя молитвы и,
выславъ всѣхъ изъ избы, исповѣдалъ старика,
24
грѣхи котораго были такъ-же невинны, какъ у
новорожденнаго младенца. Онъ, тѣмъ не менѣе,
в ъ простотѣ души своей, счи талъ себя величай-
шимъ грѣшникомъ и, каясь во грѣхахъ, плакалъ
безслезны мъ плачемъ: слезы у него давно
изсякли.
Когда послѣ напутствія, всѣ снова вошли въ
избу, старикъ
сказалъ,
крестясь дрожащей
рукой:
—
Сл ава тебѣ, Господу. Привелъ Господь
душу напутствовать. Можно и умереть теперь...
О-хо-хо... Пора костямъ на мѣсто, давно пора...
И себѣ, и людямъ въ тягость сталъ...
Тутъ старикъ надолго забился въ надрыв-
номъ кашлѣ, отъ котораго все его дряхлое тѣло
трепетало, потомъ махнулъ рукою и прохрипѣлъ,
съ трудомъ поднимаясь съ лавки:
—
Охъ, Господи... Ну, спасибо тебѣ, батюшка,
что уважилъ меня, старика, а теперь не погнѣ-
вись ужъ... Опять меня задавило... Пойду я, по­
рублю дрова, можетъ полегчаетъ... Можно, что-ли,
послѣ причастья* то?
—
Можно, можно!— сказалъ батюшка:— да
ты-бы уж ъ не трудилъ себя.
—
Намъ не привыкать!— хрипѣлъ старикъ:—
мы привычны... Ну, я пойду... Марьюшка, веди-ка
меня, свѣтъ... Прощай, батюшка, спасибо тебѣ,
кормилецъ... Охъ-охо-хо... Совсѣмъ меня, старика,
моль съѣла.
Тяжело ступая несгибающимися ногами, онъ
вышелъ, при помощи снохи, изъ избы, зады ­
хаясь и хрипя.
Вслѣдъ за нимъ собрался и батюшка.
Рано утромъ, когда чуть брезжилъ свѣтъ,
о. Германа разбудили. Наскоро одѣвшись, онъ
2Ь

вышелъ въ кухонку. Тамъ стоялъ вчерашній
великанъ.
—
Ты что?— спросилъ о. Германъ.
—
Померъ старичокъ-то?— сказалъ онъ. —
Тутъ-же вскорѣ послѣ вашего отъѣзда и скон­
чался. Порубилъ дровъ, пришелъ въ избу, го­
воритъ: будетъ, отработался... Легъ на лавочку,
да и померъ...
—
Ну, что-жъ,— сказалъ о. Германъ— древній
старичокъ-то, свой вѣкъ отжилъ... Богъ ему
пріятную кончину даровалъ. А вы его только
поминать не забывайте!
И о. Германъ распорядился къ вечеру быть
похоронамъ.
С. Гусевъ-Оренбургскій.
БОГАТЫРЬ.
По русскому славному царству,
На клячѣ разбитой верхомъ,
Одинъ богатырь разъѣзжаетъ
И взадъ, и впередъ, и кругомъ.
Покрытъ онъ дырявой рогожей,
Мочалы вокругъ сапоговъ,
На брови надвинута шапка,
За пазухой пѣннику штофъ.
«Ко мнѣ, горемычные люди,
«Ко мнѣ, молодцы, поскорѣй,
«Ко мнѣ, молодицы и дѣвки,—
«Отвѣдайте водки моей!
Онъ поцчуетъ всѣхъ безъ разбору,
Гроша ни съ кого не беретъ,
Встрѣчаетъ его съ хлѣбомъ-солью,
26
честитъ его русскій народъ.
Краивъ ли онъ, старъ, или молодъ—•
Никто не замѣтилъ того;
Но ссоры, болѣзни и голодъ
Плетутся за клячей его.
И кто его водки отвѣдалъ,
Отъ ней не отстанетъ никакъ,
И всадникъ его провожаетъ
Услужливо въ ближній кабакъ.
Стучатъ и расходятся чарки,
Питейное дѣло растетъ,
Жиды богатѣютъ, жирѣютъ,
Блѣднѣетъ, худѣетъ народъ.
Со службы домой воротился
Въ деревню усталый солдатъ;
Его угощаютъ родные,
Вкругъ штофа горѣлки сидятъ.
Приходу они его рады;
Но вотъ ужъ играетъ вино,
По жиламъ бѣжитъ и струится,
И головы кружитъ оно.
<Да что,— говорятъ ему братья,—
«Ужъ нешто ты намъ и старшой?
«Вѣдь мы-то трудились, пахали.
«Не станемъ дѣлиться съ тобой!
И ссора межъ нихъ закипѣла,
И подняли бабы содомъ;
Солдатъ ихъ— ружейнымъ прикладомъ,
А братья е го—топоромъ!..
Сидѣлъ надъ картиной художникъ,—
Онъ Божію матерь писалъ;
Любилъ, какъ дитя, онъ картину,
Онъ ею и жилъ, и дышалъ.
-
Впередъ подвигалося дѣло;
Порой на него съ полотна

Съ улыбкой святая глядѣла,
Его ободряла Она.
Сгрустнулося разъ живописцу,
Онъ съ горя горѣлки хватилъ,—
Забы лъ онъ свою мастерскую,
Свою Богоматерь забылъ!
Весь день онъ валяется пьяный,
И въ руки кистей не беретъ,—
Межъ тѣм ъ подъ рогожею всадникъ
На клячѣ плетется впередъ...
Работаютъ въ полѣ ребята,
И градомъ съ нихъ катит ся потъ;
И имъ, въ умиленіи, всадникъ
Орленый свой штофъ отдаетъ.
Пошла между ними потѣха!
Трехпробное льется вино,
По жиламъ бѣжитъ и струится
И головы кружитъ оно.
Бросаютъ они свои сохи,
Готовятъ себѣ кистени,
Идутъ на большую дорогу,
Купцовъ поджидаютъ они...
Былъ сынъ у родителей бѣдныхъ;
Любовью къ наукѣ влекомъ,
Семью онъ свою оставляетъ
И въ городъ приходитъ пѣшкомъ.
Онъ трудится денно и нощно,
Покою себѣ не даетъ,
Онъ терпитъ и голодъ, и холодъ,
Но движется быстро впередъ...
Однажды въ дождливую осень,
Въ одномъ переулкѣ глухомъ,
Ему попадается всадникъ
На клячѣ разбитой верхомъ.
«Здорово, товарищъ! дай руку!
28
<Никакъ ты, бѣдняга, продрогъ?
«Что-жъ, выпьемъ за Русь и науку,—
«Я самъ имъ служу— видитъ Богъ.
Отъ стужи иль отъ голодухи.
Прельстился на водку и ты,—
И вотъ потонули въ сивухѣ
Родныя, святыя мечты!
За пьянство и зъ судной управы
Повытчика выгнали разъ;
Теперь онъ крестьянамъ, на сходкѣ,
Читаетъ подложный указъ.
Лукаво толкуетъ свободу
И бочками водку сулитъ:
«Нѣтъ болѣ оброковъ, ни барщичъ,
«Того-де законъ не велитъ!
«Теперь, вишь, другіе порядки!
«Знай пей, молодецъ, не тужи!
«А лучше, чтобъ спорилось дѣло.
«На то топоры и ножи!..
А всадникъ на клячѣ не дремлетъ,
Онъ ѣдетъ и свищетъ въ кулакъ,
Гдѣ кляча ударитъ копытомъ,
Тамъ тотчасъ стоитъ и кабакъ.
За двѣсти мильоновъ Россія
Жидами на откупъ взята,
З а тридцать серебряныхъ денегъ
Они же купили Христа.
И много Понтійскихъ Пилатовъ,
И много лукавыхъ Іудъ
Отчизну свою распинаютъ,
Христа своего продаютъ...
Стучатъ и расходятся чарки,
Рѣкою бушуетъ вино,

Уносить деревни и села
И Русь затопляетъ оно.
Дерутся и рѣжутся братья,
И мать дочерей продаетъ;
Плачь, пѣсни, и вой, и проклятья,—
Питейное дѣло растетъ!
И гордо на клячѣ гарцуетъ
Теперь богатырь удалой;
Ужъ сбросилъ съ себя онъ рогожу,
Онъ шапку сым аетъ долой.
Гарцуетъ оглоданный остовь,
Вѣн ецъ на плѣшивомъ челѣ,
Вѣнецъ изъ разбитыхъ бутылокъ
Блеститъ и сверкаетъ во мглѣ.
И черепъ безглазый смѣется:
«Призванье мое свершено!
«Не даромъ же имъ достается
«Мое даровое вино!
А. Толстой.
ЖИЗНЬ ВЪ ВОПРОСАХЪ
И ВОСКЛИЦАНІЯХЪ.
Дѣтство. Кого Богъ далъ* сына или дочь?
Крестить скоро? Крупный мальчишка! Не урони,
мамка! Вѣчно ты, няня его одного оставляешь!
Упадетъ. Зубки прорѣзались? Это у него золо­
туха? Возьмите у него кошку, а то она его
оцарапаетъ! Потяни дядю за усъ! Унесите его
отсюда, онъ невѣжливъ! Ахъ, извините, пожалуй­
ста! Что онъ вам ъ надѣлалъ?! Бѣдный сюртукъ!
Ну, ничего, мы высушимъ! Чернила опрокинулъ!
30
Спи, пузырь! Онъ уже говоритъ! Ахъ, какая
гадость! А ну-ка, скажи что-нибудь! Чуть извоз­
чики не задавили! Прогнать няньку! Ты на сквоз-
номъ вѣтрѣ стоишь! Что вы, постыдитесь, можно-
ли бить такого маленькаго. Не плачь. Дайте ему
пряникъ!
Отрочество. Иди-ка сюда, я тебя высѣку! Гдѣ
это ты себѣ носъ разбилъ? Не безпокой мамашу]
Ты не маленькій! Не подходи къ столу, тебѣ
послѣ! Читай! Не знаешь? Почему не знаешь?
Пошелъ въ уголъ! Единица! Почему ты мамашу
не слушаешься? Ъшь, какъ слѣдуетъ! Не ковыряй
въ носу! Это ты ударилъ Митю? Пострѣлъ!
Читай мнѣ „Демьянову уху“ ! Кадеты— будетъ
именительный падежъ множественнаго числа?
Сложи и вычти! Вонъ изъ класса! Б ез ъ обѣда*
Ложись спать, пора! Уже девять часовъ! Сходи,
купи табаку! Онъ только при гостяхъ шалитъ!
Дѣли! Врешь! Вотъ-тебѣ. Вотъ тебѣ! Разъ! Разъ!
Разъ! Причешись! Вонъ изъ-за стола! А ну-ка,
покажи свои отмѣтки! Уже порвалъ сапоги?! Не
клади въ карманъ гвоздей! Стыдно ревѣть такому
большому! У папы нѣтъ денегъ, а ты одежду
рвешь! Опять единица? Когда наконецъ я пере­
стану тебя пороть? Если ты будешь курить, то
я тебя изъ дому выгоню! Какъ будетъ прево­
сходная степень отъ facilis? Facilissimus? Врете!
Кто это стаканъ разбилъ? Дѣти, обезьяну во
дворъ привели! З а что вы моего сына на
второй годъ оставили? Тебѣ понравилось въ
театрѣ?
Ю ношество . Рано, рано молодой человѣкъ!
Въ ваши лѣта я еще ничего не зналъ! Ты
боишься еще при отцѣ курить?! Какой срамъ!
Возьмемъ Юлія Цезаря! Здѣсь ut consecutivum!
31

Скажите о послѣдоватепьности временъ! ТебѣеЩе
рано водку пить! Ахъ, душка! Оставьте, баринъ,
а то, я... папашѣ скажу! Ну, ну... шельма! Этотъ
треугольникъ подобенъ этому? Нѣтъ-съ! У меня
уже усы растутъ! У Nadine прелестный подбо-
родокъ! Вы въ какомъ теп ерь классѣ? Согласи­
тесь, папа, что мнѣ нельзя не имѣть карман-
ныхъ денегъ! Наташа? Знаю! Я былъ у нея!
Т ак ъ это ты? Ахъ, ты скромникъ! Дайте мнѣ,
пожалуйста, покурить! Дайте мнѣ разсчетъ;
вашъ сынъ... не даетъ мнѣ покоя, лѣзетъ все!
О, если-бы ты зналъ, какъ я ее люблю! Она
божество! Когда я кончу курсъ въ гимназіи, я
на ней женюсь! Невашедѣло, maman! Посвящаю
вамъ свои стихи! Оставь покурить! Я уже послѣ
трехъ рюмокъ пьянѣю! Выдержалъ экзаменъ?
Bis! Bis! Браааво! Ты читалъ „Тайны Мадрид-
скаго двора“? Неужели не читалъ Борна? Не
косинусъ, а синусъ! Гдѣ тан генсъ? А у Соньки
плохія ноги! Можно поцѣловать? Выпьемъ? Кон-
чилъ курсъ! Урааа! Запишите з а мной? Займите
мнѣ четвертнуюі Я женюсь, отецъ! Но я далъ
слово! Я пьянъ! Гдѣ ты ночевалъ?
Между 20 и 30 годами. Займите мнѣ сто-
рублей! Какой факультетъ? Мнѣ все одно! По-
чемъ лекціи? Въ Стрѣльну и обратно! Бисъ!
бисъ! Сколько я вамъ долженъ? Завтра прійдете!
О, если бы вы знали, какъ я васъ люблю! Да
или нѣтъ? Да? О, моя прелесть? Урааа! Съ
почты объявленіе принесли! Въ шею! Челаэкъ.
Вы хересъ пьете? Марья, дай-ка мнѣ огуречнаго
разсольцу! Редакторъ дома? У меня нѣтъ т а ­
ланта? Странно!:. Чѣмъ же я жить буду? Займите
пять рублей! Въ Salon! Господа свѣтаетъ! Я ее
бросилъ! Займите фракъ! Желтаго въ уголъ! Я
32
и т ак ъ пьянъ! Умираю, докторъ! Займи на лѣ-
карство! Чуть не умеръ! Я похудѣлъ? Повезешь
къ Яру! Шикъ! Жениться? Стоитъ того! Дайте же
работы! Эээ .. да вы лѣнтяй! Можно ли такъ
опаздывать? Суть не въ деньгахъ! Нѣтъ, въ
деньгахъ! Стрѣляюсь! Чортъ съ нимъ со всѣмъ!
Прощай, жизнь! Впрочемъ... нѣтъ! Это ты, Лиза?
Зачѣмъ такъ рано? Пѣснь моя уже спѣта, maman!
Дайте мнѣ мѣсто, дядя! Ma tante, карет а подана!
Merci mon oncle! Не правда ли я измѣнился,
mon oncle? Пересобачился? Ха, ха! Позвольте
мнѣ кресло во второй рядъ! Напишите эту бу­
магу! Жениться! Никогда! Я люблю ее, но она
замужемъ! Ваше превосходительство! Представь
меня своей бабушкѣ, Сержъ! Вы очаровательны,
княжна! Стары? Полноте! Вы напрашиваетесь
на комплиментъ! 56 лѣтъ? Что вы!?
Между 30 и 50 содами. Сорвалось! Есть ва-
кансія? Девять безъ козырей! Семь червей! Вамъ
сдавать, votre excellence! Что вы, докторъ? У
меня ожиреніе печени? Чушь! К акъ много берутъ
эти доктора! А сколько з а ней приданаго?
Теперь не любите, современемъ полюбите! Съ
законнымъ бракомъ! Не могу я, душа моя не
играть! Катарръ желудка? Сына или дочь? Весь
въ отца! Вы „Московскія“ читаете? Стыдитесь
батенька! „Русскій Курьеръ “?! Хе, хе-хе!.. Не
зналъ-съ! Выигралъ, душенька! Опять, чортъ
возьми проигралъ! Сына или дочь? В ес ь .. въ
отца! Увѣряю тебя, что я ее знаюі Ъдемъ,
Фанни! Браслетъ! Шампанскаго! С ъ чиномъ!
Мерси! Что нужно дѣлать, чтобъ похудѣть? Я
лысъ?! Не зудите, теща! Сына или дочь? Я
пьянъ, мейнъ либе Каролинхенъ? Опять этотъ
каналья у жены! Сколько у васъ дѣтей? Какая
а
33

у васъ дочь маленькая! Въ газетахъ, дьяволы,
пропечатали!
Старость. 'Ьдемъ на воды? Выходи за него,
дочь моя! Глупъ? Полно! Плохо пляшетъ, но
ноги прелестны! Сто рублей за... поцѣлуй?! Ахъ,
ты чертенокъ! Хе-хе-хе! Ты, сынъ, безнравственъ!
Вы забываетесь! Душечка... люблю! Пет! пет! пет!
Люблю музыку! Шампанскаго! Хе-хе-хе! Какъ
вамъ нравится эта каррикатура въ „Шутѣ"?
Внучатамъ конфетокъ несу! Сынъ мой хорошъ,
но я былъ лучше! Охъ, гдѣ ты то время? Я и
тебя, Эммочка, въ завѣщаніи не забылъ! Ишь, я
какой! Водянка? Когда хоронить? Къ ней шелъ
трауръ! А отъ него пахнетъ! Миръ праху твоему,
честный тружен икъ.
^
// . Чеховъ>
МАТЬ.
И дни, и ночи до утра
Въ степи бураны бушевали
И вѣшки снѣгомъ заметали,
И заносили хутора.
А домъ стоялъ въ открытомъ полѣ
Печальнымъ сторожемъ степнымъ,
И вѣтеръ бѣшеный надъ нимъ
Какъ будто тѣшился на волѣ.
Онъ крышу снесъ, врывался въ домъ —
И стекла въ рамахъ доебезжали,
И снѣгъ сухой въ старинной залѣ
Кружился въ сумракѣ ночномъ.
Но былъ огонь... Не угасая,
Въ пристройкѣ робко онъ свѣтилъ.
И кто-то тамъ всю ночь ходилъ,
Глазъ до разсвѣта не смыкая,
34
То мать была. Забывши страхъ,
Она одна насъ не кидала;
Съ больнымъ ребенкомъ на рукахъ,
Она одна душой страдала.
Она мерцавшую свѣчу
Старинной книгой заслонила,
И, положивъ его къ плечу.
Все напѣвала и ходила...
И ночь тянулась безъ конца...
Порой, дремотой обвѣвая,
Шумѣла тише вьюга злая,
Шуршала снѣгомъ у крыльца.
Когда-жъ буранъ въ порывѣ дикомъ
Внезапнымъ шкваломъ налеталъ ,—
Казалось ей, что домъ дрожалъ,
Что кто-то слабымъ, дальнимъ крикомъ
Въ степи на помощь призывалъ.
И до утра не разъ слезами
Ея усталый взоръ блестѣлъ,
А мальчикъ вздрагивалъ, глядѣлъ
Большими темными глазами...
Далеко хуторъ мой родной...
Давно прошли т ѣ дни и ночи,
Когда я видѣлъ предъ собой
Ея заплаканныя очи.
Но не забыть ихъ никогда!
Во тьмѣ житейскаго ненастья,
Въ часы раздумья и труда
Я вспоминаю ихъ, какъ счастье,
Какъ радость дѣтства моего,
Какъ утѣшенье предъ разлукой,
Какъ ласку нѣжную того,
Кто далъ мнѣ жизнь своею мукой!
И.Буиинъ.

<ПОВѢСИТЪ ЕГО!->
Это случилось въ 1803 году,— началъ мой
старый знакомый, — незадолго до Аустерлица.
Полкъ, в ъ которомъ я служ илъ офицеромъ,
стоялъ на квартирахъ въ Моравіи.
Намъ было строго запрещено безпокоить и
притѣснять жителей; они и такъ смотрѣли на
насъ косо, хотя мы и считались союзниками.
У меня былъ деньщикъ, бывшій крѣпостной
моей матери, Егоръ по имени. Человѣкъ онъ
былъ честный и смирный; я зналъ его съ дѣт-
ства и обращался съ нимъ какъ съ другомъ.
Вотъ однажды, въ домѣ, гдѣ я жилъ, подня­
лись бранливые крики, вопли: у хозяйки украли
двухъ куръ, и она въ этой кражѣ обвиняла
моего деныцика. Онъ оправдывался, призывалъ
меня въ свидѣтели...— „Станетъ онъ красть,
онъ, Егоръ Автамоновъ!“ Я увѣрялъ хозяйку въ
честности Егора, но она ничего слушать не
хотѣла.
Вдругъ вдоль улицы раздался дружный кон-
скій топотъ: то самъ главнокомандующій проѣз-
жалъ со своимъ штабомъ. Онъ ѣхалъ шагомъ,
толстый, обрюзглый, с ъ понурой головой и свис­
лыми на грудь эполетами.
Хозяйка увидала его— и, бросившись на пере-
рѣзъ его лошади, пала на колѣни— вся растер­
занная, простоволосая, начала громко жаловаться
на моего деныиика, указывая на него рукою.
—
„Господинъ генералъ!— кричала
она: —
ваше сіятельствоі разсудитеі помогите! спасите!
этотъ солдатъ меня ограбилъ!“
36
Егоръ стоялъ на порогѣ дома, вытянувшись
въ струнку, съ шапкой въ рукѣ, даже грудь вы-
ставилъ и ноги сдвинулъ, какъ часовой,— и хоть
бы слово! Смутилъ ли его весь этотъ остановив-
шійся посреди улицы генералитетъ, окаменѣлъ
ли онъ передъ налетающей бѣдою--только стоитъ
мой Егоръ да мигаетъ глазами, а самъ былъ,
какъ глина!
Главнокомандующій бросилъ на него разсѣян-
ный и угрюмый взглядъ, промычалъ сердито:—
«Ну?...» Стоитъ Егоръ, какъ истуканъ, и зубы
оскалилъ! Со стороны посмотрѣть: словно смѣется
человѣкъ.
Тогда главнокомандующій промолвилъ отры ­
висто:— Повѣсить его!—толкнулъ лошадь подъ
бока и двинулся дальше— сперва опять-таки ша­
гомъ— а потомъ шибкой рысью. Весь штабъ по­
мчался вслѣдъ за нимъ; одинъ только адъютантъ,
повернувшись на сѣдлѣ, взглянулъ мелькомъ на
Егора.
Ослушаться было невозможно... Егора тот-
часъ схватили и повели на чазнь.
Тутъ онъ совсѣмъ помертвѣлъ— и только раза
два съ трудомъ воскликнулъ: „Батюшки! ба­
тюшки!“— а потомъ вполголоса: „Видитъ Б огъ —
не я!“
Горько, горько заплакалъ онъ, прощаясь со
мною. Я былъ въ отчаяніи.— „Егоръ! Егоръ!—
кричалъ я — какъ же ты это ничего не сказалъ
генералу!“
—
Видитъ Богъ, не я , —повторилъ, всхлипы­
вая, бѣднякъ.— Сама хозяйка ужаснулась. Она
никакъ не ожидала такого страшнаго рѣшенія,
и въ свою очередь разревѣлась! Начала умолять
всѣхъ и каждаго о пощадѣ, увѣряла, что куры
37

ея отыскались, что она сама готова все объяс­
нить...
Разумѣется, все это ни къ чему не послужило.
Военные, сударь, порядки! Дисциплина!— Хозяйка
рыдала все громче и громче.
Егоръ, котораго священникъ уже исповѣды-
валъ и причастилъ, обратился ко мнѣ:
Скажите ей, ваше благородіе, чтобъ она
не убивалась... вѣдь я ей простилъ.
Мой знакомый, повторилъ эти послѣднія слова
своего слуги, прошепталъ: „Егорушка, голубчикъ,
праведникъ!“— и слезы закапали по его старымъ
щекамъ.
И. Тургеневъ.
ЛУННАЯ НОЧЬ
Разсказъ.
Окно было раскрыто, и виднѣлся широкій
дворъ, поросшій травою, на которой блестѣлъ
лунный свѣтъ. Тополи стояли у воротъ, словно
на стражѣ. Сквозь ихъ рѣдкую листву, какъ
сквозь черное кружево, сверкало серебро мѣсяца.
Было необыкновенно тихо. Надъ душистыми зон­
тиками черемухи и надъ кустами сирени, ютив­
шейся подъ самымъ окномъ, вились большіе
ночные мотыльки. Раза два одинъ изъ нихъ съ
легкимъ звономъ ударился въ стекло, сіявшее
въ прозрачномъ сумракѣ неровнымъ голубова-
тымъ, тусклымъ отблескомъ.
Зоя смотрѣла въ окно, охваченная тою без-
сонницею, которая иногда посѣщаетъ молодыхъ
дѣвушекъ, хотя весь день онѣ чувствуютъ себя
хорошо, и въ здоровьѣ ихъ не произошло, по­
видимому, никакой перемѣны. Это не страданіе.
Не хочется спать отъ прилива молодости, отъ
расцвѣта крѣпнущихъ силъ. Въ подобныя минуты
дѣвушки напоминаютъ собою цвѣты, которые
ночью раскрываютъ свои вѣнчики, сверкающіе
яркими красками и богатымъ узоромъ. Ни чей
глазъ не любуется ими, мракъ скрываетъ ихъ
формы. Они живутъ и блистаютъ для себя. Прошла
ночь— они прячутся отъ солнца, и какая-нибудь
заурядная роза кажется наряднѣе и прекраснѣе,
чѣмъ они.
Зоя была такъ молода, что не успѣла еще
даже влюбиться. Она не знала, что такое не­
счастье. Никто не умеръ изъ ея родныхъ и близ-
кихъ. О ней заботились отецъ и мать, братья
ее любили, сестры не завидовали ей, потому что
сами были красивы. Всѣ маленькія прихоти ея
безпрекословно исполнялись, a большія ей не
приходили на умъ. У ней былъ хорошенькій голо-
сокъ, и всѣ искренно восхищались ея пѣніемъ.
Въ наивности своей она вѣрила, что могла бы
быть второй Патти; но ей не хочется быть Патти.
Лучше быть Зоей!
Глаза ея были пристально устремлены въ
даль, на серебряный мѣсяцъ, на звѣзды. Она
подперла подбородокъ ладонями сближенныхъ
голыхъ рукъ, и черные волосы тяжелыми вьющи­
мися прядями разсыпались по плечамъ. Грудь
ея дышала ровно; только шибче, чѣмъ всегда,
билось сердце.
Вдругъ она увидѣла, что во дворѣ идетъ
темная мужская фигура въ бѣлой фуражкѣ. Чер­
ная тѣнь тянулась по росистой травѣ. Фигура
39

шла медленно, заложи въ руки въ карманы пид­
жака. То былъ Сильцевъ. Онъ пріѣхалъ въ
усадьбу наканунѣ вечеромъ и все время провелъ
въ кабинетѣ отца Зои. Когда онъ вышелъ къ
ужину, Зоя мелькомъ замѣтила его большіе съ
просѣдью усы, глубокосидящіе злые глаза и гор­
батый носъ.
У него тоже была безсонница. Призракъ
приближающейся старости безпокоилъ его. Въ
гостяхъ онъ не могъ спать— онъ привыкъ къ
домашней обстановкѣ. И его раздражалъ лунный
свѣтъ, раздражала тишина деревенской усадьбы,
раздражали исполнительные листы, по которымъ
онъ не могъ получить денегъ, раздражало воспо-
минаніе объ утратѣ важныхъ документовъ его
женой, печальной, унылой и ко всему равнодуш­
ной дамой, раздражало какое-то странное стѣс-
неніе въ груди вмѣстѣ съ одышкой и съ частымъ
колючимъ кашлемъ. Съ
холодной ненавистью
смотрѣлъ онъ на лунное сіяніе, и на сонную
усадьбу, и на влажную траву, и на самого себя.
Онъ казался себѣ трупомъ, мертвецомъ, забред-
шимъ съ кладбища въ жилое мѣсто.
Зоя слѣдила за нимъ. Опасливое чувство под­
няло ея грудь, дѣвушкѣ было странно, что они
оба не спятъ въ этотъ поздній часъ, и было
весело, что они почти не знаютъ другъ друга, а
между тѣмъ ихъ сближаетъ лунный свѣтъ, поэзія
ночи, счастье жизни, неопредѣленная, сладкая
тоска... Ей казалось, что Сильцевъ любуется
звѣзднымъ небомъ и спящими тополями, и что,
несмотря на свои сѣдые усы, онъ молодъ серд­
цемъ, которое теперь также бьется у него и
смутно жаждетъ чего-то
прекраснаго и возвы-
шеннаго. И чѣмъ дальше Зоя смотрѣла на него,
40
тѣмъ ближе становился ей этотъ незнакомый
человѣкъ, блуждающій, какъ тѣнь, во дворѣ
усадьбы, погруженной въ сонъ.
Луна выплыла изъ-за чернаго тополя и залила
своимъ голубымъ сіяніемъ комнату Зои. Чарую-
ЩІй свѣтъ словно проникъ въ душу молодой
дѣвушки. Она отдалась его ласкѣ, и грезы,
легкія и туманныя, какъ мерцаніе лунныхъ лу ­
чей, заполнили ея умъ. Это былъ сонъ на яву,
луна прямо смотрѣла въ ея глаза, приникала къ
ея изголовью, влекла къ себѣ волшебной силой
своей несказанной красоты, Сознаніе не погасло—
оно только поблѣднѣло въ лучахъ свѣтила. Зоя
встала и подошла къ открытому окну. Не два
ли крыла трепещутъ у ней за плечами? Хорошо
было бы полетѣть и сказать незнакомцу: „Будемъ
вмѣстѣ мечтать“ .
И она поманила къ себѣ Сильцева рукой.
Онъ былъ близорукъ. Увидѣвъ въ окнѣ что-
то бѣлое, онъ остановился, и ему показалось,
что ему машутъ платкомъ. Тогда онъ подумалъ:
„Петръ Гаврилычъ тоже, должно быть, не спитъ—
тамъ его спальня— и хочетъ возобновить разго-
воръ старый плутъ!“ Сердце у Зои замерло,
когда онъ сталъ приближаться по прямой линіи
къ ней. Она. какъ свѣтлый лучъ, скользнула въ
уголъ у самаго окна и затаила дыханіе. Она
силилась сообразить, что ей надо сдѣлать. Въ
вискахъ била кровь. Мысль не работала, чудес-
нымъ образомъ слившись съ голубымъ фосфо-
рическимъ сіяніемъ луны. „Пусть... я сама вино­
вата... пусть“,— беззвучно шептала она.
А онъ подошелъ, смялъ вѣтку сирени, обло­
котился снаружи на низкій подоконникъ и вгля­
дывался въ свѣтлый сумракъ. На узенькой кро­
41.

вати лежало одѣяло— онъ принялъ его за фигуру
разметавшагося ребенка. Онъ что-то сердито
проворчалъ, постоялъ у окна и медленно уда­
лился. Слышенъ былъ шелестъ его шаговъ по
травѣ. Слышно было, какъ, стуча каблуками,
онъ взошелъ на крыльцо флигеля, и какъ за-
скрипѣла дверь. Потомъ все стихло.
Легкая, полупрозрачная тучка нагнала мѣ-
сяцъ и закрыла его. Лунный свѣтъ сталъ туск-
лымъ. Гдѣ сіяли лучи, т ам ъ сгустились, слабо
шевелясь, синія тѣни. Зоя покинула уголъ, за­
хлопнула окно, задернула занавѣску и легла.
Острое ощущеніе стыда волновало ее, слезы текли
изъ ея глазъ.
Но она не могла понять, что съ ней было.
/. Ясинскій.
ВЕСЕННІЯ МЕЛОДИИ-
Въ саду за окномъ моей комнаты
по го-
лымъ вѣтвямъ акацій прыгаютъ воробьи и ожи­
вленно разговариваютъ, а на конькѣ крыши со-
сѣдняго дома сидитъ почтенная ворона и, слушая
говоръ сѣрыхъ гіташекъ, важно покачиваетъ го­
ловой. Теплый воздухъ, пропитанный солнечнымъ
свѣтомъ, приноситъ мнѣ въ комнату каждый
звукъ, и я слышу тихій шорохъ вѣтвей, пони­
маю, о чемъ воркуютъ голуби на карнизѣ моего
окна, и вмѣстѣ съ воздухомъ мнѣ въ душу льется
музыка весны.
—
Чикъ-чирикъ, говоритъ старый воробей,
обращаясь къ товарищамъ.— Вотъ и снова мы
42
дождались весны. Не правда ли? Чикъ-чирикъ.
—
Фа-актъ, фа-актъ, граціозно потягивая шею,
отзывается ворона.
Я хорошо знаю эту солидную птицу: она всегда
выражается кратко и не иначе, какъ въ утвер-
дительномъ смыслѣ. Будучи отъ природы глупой
она еще и пуганая, какъ большинство воронъ.
Она занимаетъ въ обществѣ прекрасное поло-
женіе и каждую зиму устраиваетъ что-нибудь
благотворительное для старыхъ голубей. Я знаю
воробья, хотя съ виду онъ кажется легкомыслен-
нимъ и даже либераломъ, но въ сущности эта
птица себѣ на умѣ. Онъ прыгаетъ около вороны
съ виду почтительно, но въ глубинѣ души хо­
рошо знаетъ ей цѣну и никогда не прочь раз-
сказать о ней двѣ-три пикантныхъ исторіи.
А на карнизѣ окна молодой щеголеватый го­
лубь горячо убѣждаетъ скромную голубку: „Я
умру, умру отъ разочарованія, если ты не раз-
дѣлишь со мною любовь мою“.
—
А знаете, сударыня, чижики прилетѣли,
сообщаетъ воробей.
—
Фа-актъ.
—
Прилетѣли и шумятъ, порхаютъ, щебе-
чутъ... Ужасно безпокойныя птицы. И синицы
явились за ними... какъ всегда, хе-хе-хе. Вчера,
знаете я спросилъ въ шутку одного изъ нихъ:
„ Что голубчикъ, вылетѣли?“Отвѣтилъ дерзостью.
Въ этихъ птицахъ совершенно нѣтъ уваженія
къ чину, званію, общественному положенію со-
бесѣдника. Я надворный воробей.
Но тутъ изъ-за угла трубы на крышу неожи­
данно явился молодой воронъ и вполголоса отра-
портовалъ: „Внимательно прислушиваясь по долгу
службы къ разговорамъ всѣхъ населяющихъ воз-
43

духъ, воду и нѣдра земли тварей и неукосни­
тельно слѣдя за ихъ поведеніемъ, честь имѣю
донести, что
означенные чижики громко *ще-
бечутъ о всемъ и осмѣливаются надѣяться на
якобы скорое обновленіе природы“.
—
Чикъ-чирикъ, воскликнулъ воробей, без-
покойно оглядываясь на доносителя.
А ворона благонамѣренно покачала головой.
—
Весна уже была, она была уже не од­
нажды,— сказалъ воробей.— А насчетъ обновле-
нія всей природы это... конечно, пріятно... если
происходитъ съ разрѣшенія тѣхъ силъ, коимъ
иадлежитъ сіе вѣдать.
—
Фа-актъ,— сказала ворона, окинувъ собе-
сѣдника благосклоннымъ взоромъ.
—
Къ вышеизложенному долженъ добавить—
продолжалъ воронъ: означенные чижики выра­
жали недовольство по поводу того, что ручьи,
изъ которыхъ они уголяютъ жажду, якобы мутны;
нѣкоторые изъ нихъ дерзаютъ даже мечтать о
свободѣ...
—
Ахъ, это они всегда такъ,— воскликнулъ
старый воробей: это отъ молодости у нихъ, это
ничуть не опасно. Я тоже былъ молодъ и тоже
мечталъ о... ней. Разумѣется, скромно мечталъ...
Но потомъ это прошло. Явилась другая „она“,
болѣе реальная,..хе-хе-хе и,знаете, болѣе пріятная,
болѣе необходимая воробью... хе-хе...
—
Эг...мъ,-раздалось внушительное кряхтѣніе.
На вѣтвяхъ липы явился дѣйствительный стат-
скій снѣгирь; онъ милостиво раскланялся съ пти­
цами и заговорилъ:
—
Э...ме, замѣчаете ли вы, господа, въ воз-
духѣ пахнетъ чѣмъ-то, э?
Ы
—
ВесеннІй воздухъ, ваше-ство,— сказалъ во­
робей.
А ворона только склонила голову на бокъ и
каркнула звукомъ нѣжнымъ, какъ блеяніе овцы.
—
Н-да... вчера за винтомъ тоже говорилъ
одинъ потомственный почетный филинъ... чѣмъ-
то, говоритъ, пахнетъ... А я отвѣчаю: замѣтимъ,
понюхаемъ, разберемъ... Резонно, э?
—
Точно такъ, ваше-ство.
—
Вполнѣ резонно,— согласился почтительно
старый воробей. Всегда ваше-ство, надо подо­
ждать. Солидная птица всегда ждетъ.
—
На проталину сада спустился съ неба
жаворонокъ и, озабоченно бѣгая по ней, забор-
моталъ:
—
Заря • своей улыбкой нѣжно гаситъ
въ
небѣ звѣзды... ночь блѣднѣетъ, ночь трепещетъ
и, какъ ледъ на солнцѣ— таетъ тьмы ночной
покровъ тяжелый... Какъ легко и сладко ды-
шитъ сердце, полное надежды встрѣчи свѣта и
свободы...
—
Это что за птица?— спросилъ снѣгирь при­
щуриваясь.
—
Жаворонокъ, ваше-ство,— строго сказалъ
воронъ изъ-за трубы.
—
Поэтъ, ваше-ство,— снисходительно доба-
вилъ воробей.
Снѣгирь искоса посмотрѣлъ на поэта и про-
хрипѣлъ:
—
М-м... какой сѣрый... прохвостъ. Онъ что-
то тамъ насчетъ солнца, свободы прошелся ка­
жется?
—
Такъ точно, ваше-ство —подтвердилъ во­
ронъ: занимается возбужденіемъ неоснователь-
45

вы*ъ надеждъ въ сердцахъ молодыхъ птенцовъ,
ваше-ство.
—
Предосудительно и... глупо.
—
Совершенно справедливо, ваше-ство,— ото­
звался старый воробей:— глупо-съ. Свобода, ваше-
ство, суть нѣчто неопределенное и такъ ска­
зать, неуловимое.,.
—
Однако, если не ошибаюсь, вы сами къ
ней взывали?
—
Фа-актъ,— вдругъ крикнула ворона.
Воробей смутился.
Дѣйствительно, ваше-ство, однажды воз-
звалъ... но при смягчающихъ вину обстоятель­
ствахъ...
А... то есть какъ?
—
Тихо сказалъ: да здравствуетъ свобода, и
тотчасъ же громко добавилъ: въ предѣлахъ за­
конности.
Снѣгирь посмотрѣлъ на ворона.
—
Такъ точно, ваше-ство, — отвѣтилъ во­
ронъ.
—
Я, ваше-ство, будучи надворнымъ воробьемъ
не могу себѣ позволить серьезнаго отношенія
къ вопросу о свободѣ, ибо сей вопросъ не зна­
чится въ числѣ разрабатываемыхъ вѣдомствомъ,
въ которомъ я имѣю честь служить...
—
Фа-актъ,— снова каркнула ворона. Ей все
равно, что подтверждать.
А по улицѣ текли ручьи и пѣли тихую пѣсню
о рѣкѣ, куда они вольются въ концѣ пути, и о
своемъ будущемъ:
—
Широкія, быстрыя волны насъ примутъ,
обнимутъ и въ море съ собой унесутъ, и снова,
быть можетъ насъ въ небо поднимутъ горячаго
солнца лучи, а съ неба мы снова на землю па-
46
демъ прохладной росою въ ночи, снѣжинками
или обильнымъ дождемъ.
Солнце, великолѣпное, ласковое солнце весны
улыбается въ ясномъ небѣ улыбкою бога, пол­
наго любви, пылающаго страстью творчества.
Въ углу сада, на вѣтвяхъ старой липы си­
дитъ стайка чижиковъ, и одинъ изъ нихъ вдо­
хновенно поетъ товарищамъ гдѣ-то слышанную
им ъ пѣсню о Буревѣстникѣ:
Надъ сѣдой равниной моря вѣтеръ тучи со-
бираетъ. Между тучами и моремъ гордо рѣетъ
Буревѣстникъ, черной молніи подобный.
То волны
крыломъ
касаясь, то стрѣлой
взмывая къ тучамъ, онъ кричитъ— и тучи слы-
шатъ радость въ смѣломъ крикѣ птицы.
Въ крикѣ этомъ— жажда бури!
Силу гнѣва, пламя страсти и узѣренность въ
побѣдѣ слышатъ тучи въ этомъ крикѣ.
Чайки стонутъ передъ бурей,— стонутъ ме­
чутся надъ моремъ и на дно его готовы спря­
тать ужасъ свой предъ бурей.
И гагары тоже стонутъ,— имъ, гагарамъ, не­
доступно наслажденіе битвой жизни: громъ уда­
ровъ ихъ пугаетъ.
Глупый пингвинъ робко прячетъ тѣло жир­
ное въ утесахъ..,
Только гордый Буревѣстникъ рѣетъ смѣло и
свободно надъ сѣдымъ отъ пѣны моремъ!
Все мрачнѣй и ниже тучи опускаются надъ
моремъ и поюгъ, и пляшутъ волны къ высотѣ,
навстрѣчу грому.
Громъ грохочетъ. Въ пѣнѣ гнѣва стонутъ
волны, съ вѣтромъ споря. Вотъ охватываетъ
вѣтеръ стаи волнъ объятьемъ крѣпкимъ и бро-
саетъ ихъ съ размаха въ дикой злобѣ на утесы,
47

разбивая въ пыль и брызги изумрудныя громады-
Буревѣстникъ съ крикомъ рѣетъ, черной
молніи подобный, какъ стрѣла пронзаетъ тучи,
пѣну волнъ крыломъ срываетъ.
Вотъ онъ носится, какъ демонъ,— гордый,
черный демонъ бури,— и смѣется, и рыдаетъ...
Онъ надъ тучами смѣется, онъ отъ радости
рыдаетъ!
Въ гнѣвѣ грома,— чуткій демонъ,— онъ давно
усталость слышитъ, онъ увѣренъ, что не скроютъ
тучи солнца,— нѣтъ, не скроютъ!
Вѣтеръ воетъ... громъ грохочетъ...
Синимъ пламенемъ пылаютъ стаи тучъ надъ
бездной моря. Море ловитъ стрѣлы молній и въ
своей пучинѣ гаситъ. Точно огненныя змѣи,
вьются
въ морѣ,
исчезая,
отраженья этихъ
молній.
—
Буря! Скоро грянетъ буря!
Это смѣлый Буревѣстникъ гордо рѣетъ между
молній надъ ревущимъ гнѣвно моремъ; то кри-
читъ пророкъ побѣды:
—
Пусть сильнѣе грянетъ буря!..
М, Горькгй.
*
*
*
На лепесточкахъ душистыхъ розъ
Алмазы брошены кругомъ;
Такъ въ нашихъ пѣсняхъ капли слезъ
Сверкаютъ, вызваны тоскою.
Алмазы тѣ склонясь къ цвѣтамъ,
Прогонитъ лаской лучъ разсвѣта,
Но нѣтъ забвенія слезамъ
Въ душѣ тоскующей поэта.
М. Ладыженскій.
48
*
*
*
Какъ много пошлости и свѣтлыхъ чувствъ какъ
мало
Судьбой разсѣяно на путь унылый мой.
Но, нѣтъ, я не хочу, я не могу отнынѣ
Влачить свой тяжкій крестъ,— я не хочу цѣпей;
Пускай погибну я, одна въ людской пустынѣ,
Но больше мнѣ не быть опять рабой твоей.
Пускай погибну я безъ ласки, безъ участья,
Но все жъ я порвала твою навѣки сѣть...
О еслибъ могъ ты знать— какой восторгъ и
счастье,
Свободною прожить, свободной умереть!
Д . Ратгсіузъ.
СЛАВА МОЛОДОСТИ.
*
Молодость буйная! Сила мятежная!
Яркая сказка безумной мечты!
Вся ты— какъ море, какъ воля безбрежная...
Что лучезарнѣй твоей красоты?
Въ темной дорогѣ
Ты погибала съ печалью святою,
Вѣчно пылая мечтою
О боѣ.
Вольной и шумной,
Гордо поднявшей знамена къ лазури,
Въ яростномъ грохотѣ бури
Безумной.—
4
49

Смѣло ты строишь грядущаго храмъ.
Слава твоимъ
Битвамъ святымъ,
Ярко во мракѣ зажженнымъ кострамъ!
Герой, освященный борьбою,
Возставшій на рабство и ложь,
Ты властно толпу за собою
К ъ сіяющимъ далямъ ведешь.
На уличныхъ темныхъ гранитахъ,
Гдѣ скорбныхъ ты къ солнцу звала,
Въ застѣнкахъ таинственно скрытыхь,
Во власти жестокаго зла,—
Повсюду пролили злодѣи
Твою непорочную кровь...
Но ярче, прекраснѣй, смѣлѣе
На подвигъ возстанешь ты вновь!
И въ чистомъ своемъ ореолѣ,
Несущая радостный свѣтъ.
Придешь ты на празднество воли,
На празднество гордыхъ побѣдъ.
И толпы ликующей черни
Тебѣ, утомленной отъ грозъ,
Вѣнцы искупительныхъ терній
Замѣнятъ вЬнцами изъ оозъ.
Здравствуй-же Молодость! Слава распятымъ!
Слава познавшимъ величіе мукъ!
Но горе и мщенье холоднымъ Пилатамъ,
Омывшимъ позоръ окровавленныхъ рукъ.
Дмишрій Цензоръ.
МОТЫЛЕКЪ.
Разсказъ.
Замѣчали ли вы, какъ ранней весною, въ сол­
нечный день, у стѣнъ домовъ кружится мотылекъ?
Откуда онъ взялся, э то тъ первый, крылатый гость
весны, зачѣмъ онъ появился здѣсь, на шумныхъ
улицахъ города, что станется съ нимъ завтра,
когда сѣверный вѣтеръ охватитъ морозомъ бу-
лыжникъ мостовой, узорчатыми льдинками затя-
нетъ лужи, а темное небо засыплетъ улицы и
крыши домовъ пушисты мъ снѣгомъ? Онъ ро­
дится, чтобы просуществовать сутки, другія, и
погибнетъ безслѣдно, незамѣченный никѣмъ.
Откуда взялся нашъ „мотылекъ“,— эта строй­
ная, едва вышедшая изъ дѣтства, миловидная
молодая дѣвушка, съ черными глазами и волни­
стою шапкой темныхъ волосъ, зачѣмъ она здѣсь,
что станется съ ней?— Это дитя большого го­
рода, выросшее въ сырыхъ стѣнахъ швейцарской,
въ тѣсной конурѣ департаментскаго сторожа, въ
затхломъ „углу“ прачки, возросшее подъ не­
умолчное брюзжанье пришибленнаго нуждою ©тца,
сѣтованья ополоумѣвшей съ голода матери, подъ
крики пьяной оргіи сосѣдей. Шести лѣтъ отъ
роду она^ няньчила братишку, таскаясь съ нимъ
по чужимъ задворкамъ и питаясь подачками доб-
рыхъ людей, а когда ей минзгло девять лѣтъ, ее
отдали въ ученье и, на первыхъ порахъ, заста­
вили бѣгать въ лавочку и таскать утюги въ трак-
тиръ. Потомъ когда она подросла, ее посадили
въ большую мастерскую съ запыленными окнами,
51

и началась настоящая наука, —наука не столько
мастерству, сколько новой жизни ея старшихъ
подругъ и мастерицъ. О чемъ говорилось въ
длинные, зимніе дни работы, какія высказывались
желанія, преслѣдовались цѣли? „Иглою не про­
живешь!"— вотъ было всеобщее убѣжденіе, и дѣ-
вочка, не зная еще, можно ли „прожить иглою“,—
говорила сама себѣ:— „да, не проживешь!“— А
чѣмъ же еще?— являлся вопросъ. А, вотъ нужно
приглядѣться, прислушаться. Вонъ, у Марьи Ан­
тоновны голова сегодня болитъ. Отчего бы это?
Но сама Марья Антоновна разсказываетъ, какъ
она вчера была въ клубѣ, какъ кто-то угощалъ
ее ужиномъ, потомъ глинтвейномъ, затѣмъ... А
Серафима Петровна слушаетъ, улыбается, и, въ
промежуткахъ за хозяйской работой, торопится
дошить лифъ, въ которомъ сегодня намѣревается
идти въ тотъ же клубъ. Короче: клубъ, ужинъ,
глинтвейнъ— вѣнецъ желаній большинства.
Что это за чудный клубъ, который всѣмъ нра­
вится, въ который всѣ стремятся?— думаетъ „мо­
тылекъ“,— тамъ играетъ музыка, бываютъ танцы,
какіе-то маскарады, кто-то кого-то интригуетъ
и все кончается ужиномъ съ глинтвейномъ! Хоть
бы однимъ глазкомъ взглянуть на этотъ клубъ!“.
Ждать приходится не долго. Время бѣжитъ
торопливо; у „мотылька" понемногу начинаютъ
отрастать крылышки... Вотъ, ужъ, у него, какъ-то,
завелся „предметъ“, какъ называютъ подруги
молодого, только-что вышедшаго изъ уч*енія при­
казчика Сашу Королькова; вотъ уже каждый ве-
черъ подкупленная имъ кухарка потихоньку суетъ
„мотыльку“ сложенные вчетверо клочки бумажекъ,
на которыхъ нацарапано полудѣтскимъ почер-
комъ:
52
„Андилъ Люба, приходи сегодня послѣ запора
въ михайловскій сквѣръ. Буду ожидать у калитки
которая сконки“ ...
Вотъ ужъ „мотылекъ“ успѣлъ испытать и
блаженство первой любви, и горькое чувство до­
сады отъ недостатка средствъ у „предмета“, по-
лучающаго 15 рублей жалованья въ мѣсяцъ, и
муки ревности. Все это покуда происходитъ во
мракѣ и втайнѣ, какъ происходитъ развитіе дру­
гого, зоологическаго мотылька... Но молодая душа
рвется къ свѣту, къ блеску, и въ одинъ пре­
красный вечеръ „мотылекъ“ въ сопровождены
подруги, является въ клубъ, подъ прикрытіемъ
купленной въ табачной лавочкѣ— маски.
Можетъ ли пройти незамѣченнымъ появле-
ніе въ толпѣ размалеванныхъ, старыхъ „жрицъ
любви“ юнаго, свѣжаго существа? Что нужды,
что это существо одѣто въ простое, скромное
платье и не блещетъ окраской купленнаго съ
чужого плеча вычурнаго наряда! За то смотрите,
какъ она миловидна, мила, весела и наивна; смо­
трите, какъ увиваются за нею опытные по этой
части кавалеры!..
И „мотылекъ“ рѣзвится, можетъ быть, въ
первый и послѣдній разъ въ жизни, отъ души
отдаваясь охватившему его чувству радости и
свободы: въ вихрѣ вальса онъ порхаетъ по залѣ,
переходя изъ однѣхъ рукъ въ другія, и все поетъ
и трепещетъ весельемъ въ его маленькомъ, глу-
пенькомъ, шибко бьющемся сердечкѣ. О, какъ х о ­
рошо, какъ весело! Музыка, музыка, скорѣе!...
Хоть на часъ, хоть на мигъ забыться отъ нужды,
отъ тяжелаго, полуголоднаго труда!..
Утромъ Люба за работой. Она то низко опу-
скаетъ голову надъ шитьемъ, то смотритъ ту­
53

склыми глазами въ запыленныя окна мастерской.
Какая тоска! Крупныя капли дождя падаютъ на
стекла оконъ и они словно плачутъ; по улицѣ
проходятъ люди и у всѣхъ ихъ такія хмурыя
лица; оборванная старуха стоитъ на углу и, про­
тягивая изсохшую, морщинистую руку, проситъ
подаянія, другая, съ корзинкой въ рукахъ, въ
рукахъ, продаетъ у кабака яйца... Какъ медленно
тянется время! Скорѣе бы кончился этотъ не­
навистный день труда, скорѣй бы зажглись фо­
нари и засвѣтились огни у подъѣзда, обтяну-
таго тикомъ! Туда, какъ у истомившагося въ пу-
стынѣ путника, рвется душа Любы... Такъ кури­
тель опіума, безучастный ко всему окружающему,
томится и страдаетъ, пока не закуритъ своей
трубки и новый міръ неизъяснимыхъ наслажде-
ній не охватитъ его высоко...
Дни бѣгутъ за днями. Въ упоеніи счастья
кружился „мотылекъ“, не озираясь назадъ, не
заглядывая впередъ, и все болѣе и болѣе пріо-
брѣтая поклонниковъ своей наивной простой
красотѣ. Удивительно быстро мѣняются фазисы
его жизни. Люба ушла изъ мастерской, Люба
живетъ въ прилично-меблированной квартирѣ,
Любу видѣли чуть не въ соболяхъ, катавшейся
въ собственномъ экипажѣ, затѣмъ кто-то встрѣ-
тилъ ее въ обществѣ заклада движимыхъ иму­
ществу потомъ стали встрѣчать еенаНевскомъ
и пѣшкомъ, и, наконецъ, Любу частенько стали
замѣчать въ трактирѣ на Садовой...
„Мотылекъ“ кончалъ свое короткое существо-
ваніе... Хорошо, если какой-нибудь хищникъ пер­
натой породы ударитъ клювомъ мотылька и сразу
покончитъ съ его жизнью или сѣверный вѣтеръ
срѣжетъ его своимъ суровымъ дуновеніемъ; хо­
54
рошо, если Саша Корольковъ, повадившійся хо­
дить въ тотъ же трактиръ на Садовой, встрѣтитъ-
Любу и въ припадкѣ пьяной ревности, въ ан-
трактѣ между „Маршемъ Буланже“ и „Дунай­
скими волнами“ ударомъ ножа разомъ покон­
читъ съ нею... А если мотылекъ обожжетъ и
обобьетъ свои крылышки, ползая жалкимъ чер-
вемъ, будетъ раздавленъ на тротуарѣ, а если
Люба, падая все ниже и ниже, доживетъ до бо-
лѣзней и старости подобно той старухѣ,— то бу­
детъ продавать яйца у кабака, то просить пода-
янія— и, наконецъ, съ дикимъ проклятіемъ судьбѣ
на пьяныхъ устахъ испуститъ духъ въ промоз-
гломъ, вонючемъ углу?..
Замѣчали ли вы, какъ у стѣнъ домовъ кру­
жится мотылекъ? Онъ родится, чтобы прожить
сутки, другія, и погибнуть безслѣдно... Пожа-
лѣйте его...
Пожалѣйте
и нашего „мотылька"! Между
ними такъ много общаго. И они жить хотятъ,
свѣта и счастья. Вѣдь, не ихъ вина, что суще­
ствуетъ сѣверный вѣтеръ, несущій морозы и
снѣгъ, и есть люди, которые безжалостно и
безпощадно обрываютъ крылья
„мотыльковъ“
только потому, что крылья эти красивы и что
имъ такъ нравится...
^
Баранцевичъ.
ЗАЧИНАТЕЛИ.
Уота Уитмана.
Загорѣлою толпою
Подымайтесь, собирайтесь для потѣхи, для
игры!
Въ барабаны застучите, наточите топоры!
55

Оставайся, кто аахочетъ.
Мы должны нести пожары, насъ удары ждутъ въ
бою!
Все для насъ, отъ насъ и съ нами въ новомъ,
радостномъ краю,
Что за дѣло до дрожащихъ, до трусливо уходящихъ
И до всѣхъ старухъ шипящихъ, отзывающихъ на-
задъ!
Мы пируемъ, мы ликуемъ на развалинахъ го-
рящихъ.
Миллюны изступленныхъ къ намъ на оргію спѣ-
шатъ.
Все, что было, да не будетъ!
По невѣдомымъ тропинамъ
По долинамъ, по равнинамъ, чрезъ пучины чуж-
гг
дыхъ В°ДЪ»
Побѣждая и хватая, мы, смѣясь, идемъ впередъ,
Мы бросаемся по скаламъ,
Мы вздымаемъ новь степную, мы взрываемъ
Рудники,
грудью побѣждаемъ, дровосѣки, моряки!
Миръ почившимъ и усталымъ!
Завтра милыя могилы мы цвѣтами уберемъ,
А сегодня по могиламъ съ ликованіемъ пойдемъ.
Дальше сжатыми рядами!
Къ бою, смерти, къ пораженыо, только, только
не назадъ!
Если мертвыми падете— васъ живые замѣстятъ!
Оставайся, кто захочетъ....
К. Чуковскій.
56
ДОЖДЬ.
Сынъ неба,—- пусть его имя переживаетъ все­
ленную! императоръ Лі-О -А стоялъ у окна сво­
его фарфороваго дворца.
Онъ былъ молодъ и потому добръ. Среди
роскоши и блеска онъ не переставалъ думать о
бѣдныхъ и несчастныхъ.
Шелъ дождь. Лилъ ручьями. Плакало небо,
лили за нимъ слезы деревья и цвѣты.
Грусть сжала сердце императора, и онъ вос­
кликнулъ.
Плохо тѣмъ, кто въ дождь не имѣетъ
даже шляпы!
И, повернувшись къ своему камергеру, онъ
сказалъ:
Я хотѣлъ бы знать, сколько такихъ н е­
счастныхъ въ моемъ Пекинѣ?
Свѣтъ солнца! — отвѣтилъ падая на ко-
лѣни и наклонивъ голову^ Тзунгъ-Хи-Тзангъ,—
развѣ есть что-нибудь невозможное для повели­
теля царей? Еще до заката солнца ты будешь
знать, отецъ зари, то, что тебѣ угодно!
Императоръ милостиво улыбнулся, и Тзунгъ-
Хи-Тзангъ побѣжалъ быстро, какъ только могъ,
къ первому министру Санъ-Чи-Сану.
Онъ прибѣжалъ, едва переводя духъ, и вто-
ропяхъ не успѣлъ даже отдать почестей, кото­
рыя слѣдовали первому министру.
Радость вселенной, нашъ всемилостивый
повелитель,— задыхаясь проговорилъ онъ, — въ
ужасномъ безпокойствѣ. Его безпокоятъ тѣ, кто
ходитъ въ дождь безъ шляпы въ нашемъ Пе-
57

кинѣ, и онъ хочетъ знать сегодня же, сколько
ихъ числомъ!
—
Да есть-таки бездѣльниковъ! — отвѣчалъ
Санъ-Чи-Санъ,— а впрочемъ...
И онъ приказалъ позвать Пай-Хи-Во, началь­
ника города.
—
Плохія новости изъ дворца!— сказалъ онъ,
когда Пай*Хи-Во склонилъ голову къ землѣ въ
знакъ вниманія, — владыко нашихъ жизней замѣ-
тилъ непорядки!
—
Какъ?— съ ужасомъ воскликнулъ Пай-Хи-
Во, — развѣ не существуетъ прекраснаго тѣни-
стаго сада, который закрываетъ дворецъ отъ
Пекина.
—
Ужъ не знаю какъ это случилось,— отвѣ-
тилъ Санъ-Чи-Санъ,— но его величество ужасно
безпокоятъ негодяи, которые ходятъ въ дождь
безъ шляпы.
Онъ желаетъ знать сегодня же,
сколько такого народа въ Пекинѣ. Распорядись!
—
Позвать ко мнѣ сейчасъ же эту старую
собаку Хуаръ-Дзунга!— кричалъ черезъ минуту
Пай-Хи-Во своимъ подчиненнымъ.
И когда начальникъ стражи города, бЬлый
отъ ужаса, дрожащій, повалился ему въ ноги,
мандаринъ обрушилъ на его голову цѣлый водо-
падъ проклятій.
—
Негодяй, бездѣльникъ, подлый предатель!
Ты хочешь, чтобъ насъ всѣхъ распилили попо-
ламъ вмѣстѣ съ тобой!
—
Объясни мнѣ
причину твоего
гнѣва,—
колотясь отъ дрожи у ногъ мандарина, сказалъ
Хуаръ-Дзунгъ,— чтобъ я могъ понимать утѣши-
тельныя слова, которыя ты мнѣ говоришь. Иначе
я боюсь, что не пойму языка твоей мудрости!
58
—
Старая собака,
которой
слѣдовало
бы
смотрѣть за стадомъ свиней, а не за самымъ
большимъ городомъ на свѣтѣ! Самъ повелитель
Китая обратилъ вниманіе, что у тебя въ городѣ
безпорядки,— по улицамъ шатаются негодяи, у
которыхъ даже въ дождь нѣгъ шляпы, чтобъ
надѣть. Чтобы къ вечеру ты мнѣ далъ знать,
сколько ихъ остается въ Пекинѣ?
—
Все будетъ исполнено въ точности!— от-
вѣтилъ. три раза ударяясь
лбомъ объ полъ,
Хуаръ-Дзунгъ, и черезъ мгновеніе ока онъ уже
кричалъ и топалъ ногами на сторожей, которые
были собраны оглушающими звуками гонга.
—
Негодяи, изъ которыхъ я повѣшу поло­
вину только для того, чтобы остальныхъ изжа­
рить на угольяхъ! Такъ-то вы смотрите за горо­
домъ! У васъ въ дождь ходятъ по улицамъ безъ
шляпъ! Чтобы черезъ часъ были переловлены
всѣ, у кого нѣтъ шляпы даже изъ тростника!
Стражи принялись ^исполнять приказаніе,— и
въ теченіе часа на улицахъ Пекина шла настоя­
щая охота.
—
Держи его! Лови!—кричали стражи, го­
няясь за людьми, не имѣющими шляпъ.
Они тащили ихъ изъ-за заборовъ, изъ-подъ
воротъ, изъ домовъ, куда тѣ прятались, какъ
крысы, которыхъ преслѣдуетъ поваръ,
чтобы
сдѣлать изъ нихъ рагу.
И черезъ часъ безъ одной минуты
всѣ, кто
въ Пекинѣ не имѣлъ шляпъ, стояли во дворѣ
тюрьмы.
—
Сколько ихъ?— спросилъ Хуаръ-Дзунгъ.
—
20.871!— отвѣчали,
кланяясь
въ
землю,
стражи.

—
Палачей!— приказалъ Хуаръ-Дзунгъ.
И черезъ полчаса 20.871 обезглавленный ки-
таецъ лежали на дворѣ тюрьмы.
А 20.871 голова были воткнуты на пики и
разнесены по городу въ назиданіе народу.
Хуаръ-Дзунгъ пошелъ съ докладомъ къ Пай-
Хи-Во. Пай-Хи-Во— къ Санъ-Чи-Сан/. Санъ-Чи-
Санъ далъ знать Тзунгъ-Хи-Тзангу.
Наступилъ вечеръ. Дождь кончился. Пробѣ-
гая, вѣтерокъ трогалъ деревья, и дождь бриль-
янтовъ летѣлъ съ деревьевъ на благоухающіе
цвѣты, которые искрились и горѣли въ лучахъ
заходящаго солнца.
Изъ блеска и благоуханія былъ созданъ весь
садъ,— и сынъ неба Лі-О -А стоялъ у окна своего
фарфороваго дворца, любуясь чудной картиной.
Но, молодой и добрый, онъ и въ эту минуту
не забылъ о несчастныхъ!
—
Кстати! — сказалъ
онъ,
обращаясь
къ
Тзунгъ-Хи-Тзангу, — ты
хотѣлъ
мнѣ
узнать,
сколько
народу въ Пекинѣ не имѣютъ даже
шляпы, чтобы накрыться во время дождя?
—
Желаніе владыки вселенной исполнено его
слугами! — съ
низкимъ
поклономъ отвѣчалъ
Тзунгъ-Хи-Тзангъ.
—
Сколько же ихъ! Смотри говори только
правду!
Во всемъ Китаѣ нѣтъ ни одного китайца, у
котораго не было бы шляпы, чтобъ надѣть во
время дождя. Клянусь, что я говорю чистѣйшую
правду!
И Тзунгъ-Хи-Тзангъ поднялъ
кли и накло-
нилъ голову въ знакъ священной клятвы.
Лицо добраго императора озарилось счастли­
вой и радостной улыбкой.
—
Счастливый городъ! Счастливая страна,—
воскликнулъ онъ — какъ счастливъ я, что подъ
моимъ
владычествомъ
такъ
благоденствуетъ
народъ!
И всѣ во дворцѣ были счастливы при видѣ
счастья императора.
А Санъ-Чи-Санъ, Пай-Хи-во и Хуаръ-Дзунгъ
получили по ордену Золотого Дракона за отече-
скія попеченія о народѣ.
В. Дорошевичъ.
РАЗСЬЪТЪ.
Въ блѣдномъ туманѣ дремлетъ болото,—
Дремлетъ и снится ему:
Сквозь неподвижную тьму
Близится свѣтлое что-то,
Блещетъ далекой прекрасной зарей,
Гонитъ бездѣйствіе сна...
И всколыхнулось до дна
Царство трясины гнилой.
И взволновалось все темное въ немъ,
Злобно вставая на бой
Съ новымъ разсвѣтомъ весны голубой,
Съ яснымъ, свободнымъ лучомъ!..
Г. Галина.
СВЪЧИ ДОГОРАЮТЪ.
РАЗСКАЗЪ.
Юлія Аркадьевна Порѣцкая заглянула въ го­
стиную, въ тотъ ея конецъ, гдѣ стояла елка и
61

дѣти шумѣлн, весело сдирая съ праздничнаго
дерева послѣднія бонбоньерки. С ъ минуту полю­
бовалась она. Ей казалось, что ея дѣти, Вася и
Надя, ярко выдѣляются среди остальныхъ, ми-
лѣе гораздо! Но и другіе прелестны, конечно...
Соня и Катя Харламовы, Зося Игнатова, Се­
режа Винтеръ...
—
Дѣти, идите чай пить,— сказала она.
На одинъ мигъ шумъ пресѣкся, но снова за-
тѣмъ замурлыкала дѣтская радость. Вася выта-
щилъ изъ большой хлопушки поварской костюмъ
и по шестилѣтнему гордый поваромъ себя вооб-
ражалъ. Надя хохотала, Соня прыгала, а Катя
съ Зосей хлопотливо показывали Сережѣ, какъ
нужно надѣвать саблю.
—
Довольно, къ чаю, скорѣе! — скомандовала
Юлія Аркадьевна, — ваши
мамы ждутъ и зовутъ
васъ въ столовую.
Не сразу, одинъ за другимъ, дѣти ушли въ
столовую, подгоняемыя хозяйкою.
Тихо стало въ гостиной. На елкѣ свѣчи до­
горали, обжигая хвойныя иглы съ рѣзкимъ тре-
скомъ. Въ воздухѣ пахло пріятною гарью.
Въ углу въ креслѣ, глубоко въ креслѣ, си-
дѣлъ старикъ Порѣцкій, свекоръ хозяйки дома.
Вошелъ онъ въ эту комнату тогда, когда въ ней
было весело, когда дѣти кричали и прыгали, по­
дарки получая... Свѣжія волны проходили у него
по душѣ, радостью ласкали, словно молодили,
вызывали хорошія слезы къ глазамъ.
Ушли, всѣ забыли о немъ. Онъ остался одинъ.
Свѣчи догорали... Темнѣло постепенно. Неясное,
томящее чувство овладѣло имъ.
«Отчего»?, — подумалъ онъ. <Потому, что я
одинъ? Нѣтъ. Привыкъ я къ одиночеству. Ста-
62
риковъ часто оставляютъ
однихъ, охотно въ
углахъ забываютъ... Оттого, что дѣти рѣзвились,
и вспоминалось невозвратное дѣтство? Полно...
Такія мысли притупились уже, выдохлись.
Нѣтъ, этотъ запахъ, хвойный, напоминаетъ
что-то, за сердце хватаетъ..
Въ этомъ запахѣ
есть что-то знакомое, дразнящее больно.
Что? Свои, прежнія елки вспоминаются?
Нѣтъ... Въ глубокую даль отошли онѣ, раз-
роднились съ нимъ, въ душѣ его безмолвны...
Дыханіе, сосновыхъ лѣсовъ на память пришло,
тѣхъ лѣсовъ, гдѣ въ душистой тѣни, впервые въ
немъ зародилась любовь, впервые поцѣлуй по-
зналъ? Вовсе нѣтъ... Отошли тѣ чувства, о ко-
торыя зажигаются подобныя воспоминанія, по­
блекли и, безцвѣтныя, не тревожатъ.
Что же напоминаетъ этотъ запахъ? что въ
немъ близкаго, болѣзненно-знакомаго, родного
по чти?»
Старикъ по дѣтски задумался, брови сдви-
нулъ. Его сморщенное лицо застыло.
Свѣчи догорали... Хвоемъ пропитывался воз­
духъ. Изъ столовой смѣхъ дѣтей доносился.
—
A мнѣ книгу съ картинками тоже дали!—
кричалъ Сережа.
Свѣчи догорали... Елка на всю комнату на­
дышала зеленая.
Вдругъ, старикъ поблѣднѣлъ, нагнулся вне­
запно впередъ несчастный.
Онъ вспомнилъ,гдѣ въ послѣдній разъ слышалъ
этотъ хвойный запахъ... На похоронахъ Кня-
жина... Онъ шелъ по талому раннему снѣгу, за-
дѣвая ногою за еловыя вѣтви... Пахли онѣ...
Скоро, скоро и его повезутъ... Онъ старъ...
63

—
Дѣдушка, иди же чай пить!— позвала Надя,
вбѣгая.
Онъ не слышалъ, онъ плакалъ. Скоро, скоро
меня повезутъ.
Свѣчи догорали...
Князь Дм. Голицынъ.
КЪ ПОБЪДЪ ИЗЪ ПОБЪДЪ.
Горитъ и блещетъ Жизнь... Съ стремленіемъ
безбрежнымъ
Могучая, какъ вихрь, безстрашна и сильна,
Несется и горитъ... Ея огнемъ мятежнымъ,
Какъ солнцемъ радостнымъ, вся даль озарена ..
Горитъ и блещетъ Жизнь... Ея жрецы суровы,
Ея жрецы сильны; подъ тяжестью борьбы
Лишь крѣпнутъ силы ихъ.., И рушатся оковы
И тьма бѣжитъ, бѣжитъ, и возстаютъ рабы,..
И тамъ, въ нѣмой дали, какъ солнцемъ озарен­
ный
Огнями мятежа,— тамъ новый міръ встаетъ,
Свободный, юный міръ... И. весь, весь обновлен­
ный,
Побѣдой изъ побѣдъ— ликуетъ и поетъ.
И вѣримъ, вѣримъ мы, что близокъ праздникъ
Бога,
Что близокъ вѣчный день... О, пусть еще жива
Въ измученныхъ сердцахъ неясная тревога.
О, пусть еще звучатъ печальныя слова...
То— боль послѣднихъ ранъ; сраженнаго насилья
Предсмертный слабый бредъ, тускнѣющій кош-
маръ...
64
Но мы, друзья, сильны... знавали наши крылья
Удары сильные,— снесутъ еще ударъ...
О, пусть же блещетъ Жизнь! О. пусть сильнѣй пы-
лаютъ
Мятежные огни! На ихъ зовущій свѣтъ
Идутъ, идутъ борцы... И борются, и знаютъ,
Что впереди— побѣды изъ побѣдъ!
Г. Вяткинъ.
ОРЕЛЪ и КУРИЦА.
Сказка.
Въ одной клѣткѣ сидѣли орелъ и курица.
Орелъ смотрѣлъ черезъ клѣтку въ ту сторону,
гдѣ выглядывало глубокое небо и гдѣ бѣлые го­
луби свободно пролетали куда-то мимо, а курица
смотрѣла во дворъ, на проталины, на навозъ и
лужи, смотрѣла туда, гдѣ копались въ навозѣ
кахетинки...
И обоимъ, и орлу и курицѣ, было тяжело и
скучно...
—
„Давай, орелъ, сломаемъ клѣтку!“— пред­
ложила курица.
—
„Давай, сломаемъ“...
И они начали ломать клѣтку.
Орелъ
острымъ клювомъ разгибалъ желѣ-
зные прутья, и алая кровь сочилась у него изо
рта, а курица кудахтала...
Долго они такъ трудились сообща и, нако­
нецъ, лопнулъ одинъ изъ желѣзныхъ прутьевъ.
Тогда курица выпрыгнула на дворъ и закри­
чала о томъ, что она давно ужъ собирается
снестись...
5
65

—
„К урица, помоги же мнѣ выбраться изъ
клѣтки“ .
—
„Выходи!“
—
„Но у меня на ногѣ еще желѣзное кольцо
и цѣпь, приковывающая меня къ клѣткѣ“...
—
„Не могу... я слабая женщина“. , сказала
курица.
—
Въ чемъ дѣло?—спросили ее подошедшія
кахетинки и когда узнали, то закричали: „Нельзя
выпускать орла! Его клювъ обратится на насъ же!"
Услыхавъ эти разговоры, человѣкъ подошелъ
къ клѣткѣ и сказалъ:
—
„Еге!.. Скверное дѣло“...
И опять
человѣкъ
исправилъ
сломанный
прутъ:— курицу онъ пустилъ гулять во дворъ,
а орла, съ окровавленнымъ клювомъ осгавилъ
въ клѣткѣ..
Е. Чнриковъ.
«9
ЛИЦА.
О, лица, зрѣлища трущобныхъ катастрофъ,
Глухія карты тягостныхъ путей! •
Невольный голосъ вашъ печаленъ и суровъ,
Нѣтъ повѣсти, страшнѣе вашихъ повѣстей.
Какъ разсказать,
что
разсказалъ
мнѣ
тотъ
старикъ,
Поднявшій до виска единственную бровь?
Когда-то въ страхѣ крикнулъ онъ — и замеръ
крикъ,
И равны предъ его зрачкомъ убійство и любовь.
Взгляни на ту, закутанную въ желтый мѣхъ,
Подкрасившую на лицѣ глубокій шрамъ.
66
Она смѣется. Слышишь яркій, женскій смѣхъ?
Теперь скажи; ты отчего не засмѣялся самъ?
Вотъ перешла дорогу женщина въ платкѣ.
И проситъ денегъ. Дай. Но не смотри въ глаза.
Не то на всякомъ, всякомъ мѣдномъ пятакѣ
Въ углахъ
чеканки будетъ
рдѣть блестящая
слеза.
И даже въ свѣтлый домъ придя
къ своимъ
друзьямъ,
Нельзя смотрѣть на лица чистыя дѣтей;
Увидишь жизнь отцовъ по губкамъ,,глазкамъ и
бровямъ—
На бѣломъ мраморѣ слѣды пороковъ и страстей.
Но и старикъ, и женщина, и дѣтскій ликъ
Переносимы, какъ разсказъ о житіи чужихъ.
Но что за ужасъ собственный двойникъ
Въ прзвдивомъ зеркалѣ! Свой взглядъ въ гла­
захъ своихъ!
Сергѣй Городецкій.
*
#
*
Отчего
мнѣ такъ душно?
Отчего
мнѣ
такъ
скучно?
Я совсѣмъ остываю къ мечтѣ.
Дни мои равномѣрны, жизнь моя однозвучна,
Я застылъ на послѣдней чертѣ.
Только
шагъ
остается,
только мигъ
быстро­
крылый
И уйду я отъ блѣдныхъ людей.
Для чего же я медлю предъ раскрытой могилой?
Не спѣшу въ неизвѣстность скорѣй?
Я не прежній веселый, полубогъ вдохновенный,
Я не геній пѣвучей мечты.
67

Я угрюмый заложникъ, я тоскующій плѣнныи.
Я стою у послѣдней черты.
Только мигъ быстрокрылый, и д у ш а альбатросом ь
Унесется къ невѣдомой мглѣ.
Я усталъ приближаться отъ вопросовъ къ во-
просамъ,
Я жалѣю, что жилъ на Землѣ.
К. Бальмонтъ.
ЛЪСНАЯ ТОПЬ-
Отрывокъ.
Когда зашло солнце, то вода въ рѣкѣ стала
черной, какъ аспидная доска, камыши сдѣлались
жесткими,
сѣрыми и большими, и ближе подо-
двинулъ лѣсъ свои сучья, похожія на лохматыя
лапы.
Запахло прѣлью съ близкой топи, протяжно
и жалобно пискнуло въ
лѣсу и потомъ долго
стояло въ ушахъ острое, какъ булавка.
А подъ ногами и около, въ сухихъ листьяхъ,
зашуршало, зашевелилось и протянулось дальше,
вдоль берега, что-то невидное и пугливое.
Потомъ какъ-то незамѣтно стало темно
и
узко, какъ на днѣ колодца.
Маленькіе ребятишки, Филька и Антонина,
братъ и сестра, ловили раковъ.
Ловилъ, собственно, Филька, какъ старшіи.
Онъ забрасывалъ колпачки на длинныхъ бичев-
кахъ и вытягивалъ быстро-быстро, проводя между
камышами. Антонина, серьезная, худенькая, хо­
дила за нимъ съ кошелкой и выдирала раковъ
изъ сѣтокъ, какъ колючки изъ платья, неловко
натыкалась пальцами на колючія клешни и вскри­
кивала.
—
Чего орешь! Нѣжная, — ругалъ ее, какъ
взрослый, Филька. Ему было десять лѣтъ, — ей
шелъ девятый.
Къ вечеру раки стали ловиться лучше, точно
въ черной водѣ имъ было привольнѣе и веселѣе,
и они ползали по таинственному дну,сами таин­
ственные и страшные.
И временами ребятамъ казалось, что они ви­
дятъ ихъ на днѣ, медлительныхъ и важныхъ,
видятъ, какъ они ползутъ и облѣпляютъ въ кол-
пачкахъ наживжадные, какъ стая собакъ.
И не хотѣлось уходить, и было жутко однимъ.
На большую корягу, торчавшую изъ воды
справа, ближе къ серединѣ рѣки, сѣлъ зиморо-
докъ и долго сидѣлъ неподвижно и задумчиво.
Потомъ вдругъ пугливо свистнулъ и замелькалъ
надъ водой.
Ударила на томъ берегу большая рыба, рѣзко,
точно пастушьимъ кнутомъ, и покатились масля­
нистые круги на этотъ берегъ.
—
Сомъ!— тихо сказала Антонина.
—
Ишь не сомъ, а вовсе щука... Тебѣ все
сомъ! Какая сомовая!— отозвался Филька, тоже
тихо, и тутъ же громко кашлянулъ и сплюнулъ
на бокъ какъ большой.
Лѣсъ на томъ берегу сталъ сплошной и гу­
стой и дымился отъ воды снизу, а вверху вырва­
лись изъ него кое-гдѣ угольно-черные косяки и
молчали, въѣвшись въ небо.
Засновали летучія мыши. Были онѣ совсѣмъ
какъ птицы, только беззвучныя и видныя на
одинъ моментъ: неизвѣстно, откуда брались, и
неизвѣстно, гдѣ пропадали.

—
Зачѣмъ онѣ?—спросила Антонина. .
—
Чего зачѣмъ?— обернулся Филька.
—
Летаютъ-то?...
Филька догадался, но счелъ нужнымъ про­
ворчать, какъ большой.
—
Летаютъ и все... То-оже, скажи пожа­
луйста, не нравится ей, зачѣмъ летаютъ... Что жъ
ты имъ сидѣть прикажешь?
Въ одинъ колпачекъ попало сразу четыре
рака, три
крупные, одинъ мельче, мягкій, съ
молодой скорлупой.
—
Вотъ они какъ пошли!— ликовалъ Филька.
Теперь пойдутъ!.. Теперь еще немного посидѣть,
они вонъ какъ пойдутъ!.. Самый ловъ начался.
Что то тихо дышало на нихъ сзади изъ-за
толстыхъ мшистыхъ дубовъ, дышало ядовитой
сыростью
и густымъ запахомъ отъ гніющихъ
листьевъ.
Надъ рѣкой протянулись мосты изъ тѣнеи,
и по нимъ на этотъ берегъ шло что-то оттуда,
издали, изъ того лѣса, казавшагося еще болѣе
старымъ и огромнымъ, чѣмъ зтотъ, и приходя
сюда, шушукалось за ихъ спинами.
Камыши вблизи стояли сухіе и колючіе, и не-
пріятно было, какъ наискозь, всѣ острыми уг­
лами къ водѣ. торчали ихъ поджатые листья,
точно лошадиныя уши.
Бу-у ... бу-у ...
—
завела
гдѣ-то недалеко
выпь.
Что это?— спросила Антонина.
—
Бучило— отвѣтилъ Филька.
—
Пойдемъ д о м о й , — несмѣло запросила Анто
нина.
Ладно... Самый ловъ начался... поспѣешь,
отвѣтилъ Филька.
70
Онъ снялъ съ головы картузъ, почесался и
надвинулъ его на глаза. Вынулъ колпачекъ,—
опять четыре рака и всѣ большіе, но когда за-
брасывалъ его снова въ воду, и онъ щелкнулъ
по водѣ, захлебнувшись,
показалось, что это
громко, и что утонулъ не колпачекъ съ желѣз-
нымъ прутомъ, а кто-то живой..
Какіе-то всхлипывающіе звуки, влажные и
робкіе, приплыли издалека по водѣ, точно кто-то
ѣхалъ тамъ на лодкѣ, а молодая осинка въ сто-
ронѣ, узенькая и черная, стала совсѣмъ какъ
человѣкъ, очень высокій и очень прямой: подо­
шелъ къ берегу и смотритъ на воду.
—
Вонъ, глянь-ка — шепнула Антонина и по­
казала на нее робко согнутымъ пальцемъ.
—
Ветла,— сказалъ Филька тихо и тутъ
же
громко добавилъ:— ветла, и болѣ ничего.
Все измѣнилось кругомъ, измѣнилось нагла­
захъ и незамѣтно, точно колдовство совершалось.
Ходило кругомъ лѣсное и колдовало и развѣши-
вало занавѣски изъ ручного тумана надъ тѣмъ,
что было въ дали, и перетаскивало эту даль сюда,
какъ
кошка котятъ, отчего здѣсь вблизи ста­
новилось густо, черно и душно.
Все шелестѣло и возилось что то въ лѣсу.
точно огромныя стаи галокъ
или другихъ, та ­
кихъ же крикливыхъ черныхъ птицъ, садились
тамъ на ночлегъ на вѣткахъ и никакъ не могли
усѣсться.
Въ кошелькѣ шептались раки— шу-шу шу-шу...
Ихъ было уже много. Филька досчиталъ до сотни,
а потомъ пересталъ считать. То, что они шеп­
тались тамъ на днѣ, было зловѣщимь отъ тем­
ноты, какъ колючая угроза.
И грозились
камыши, поворачивая пухлыя
71

головы, и черная коряга, на которой сидѣлъ зимо-
родокъ, была насупленная и тоже грозилась.
Недалеко отъ нея плеснула рыба, и въ сіяньи
круговъ показалось что коряга плыла, раска­
чавшись, рогатая, мокрая.
Прежде, когда было видно, хотѣлось ѣсть.
теперь было только страшно. Проползало что-то
лѣсное мимо, глядѣло сквозь глаза въ душу, и
начинало холодѣть подъ сердцемъ; думалось о
тепломъ сѣновалѣ, яркомъ подсвѣчникѣ въ церкви
передъ-большой красной иконой, о широкой тять-
киной бородѣ.
Или представлялся скрипучій возъ, въ него
можно было лечь и ѣхать, и ѣхать, и закрыть
глаза, чтобы не видѣть ни рѣки, ни лѣса. Под­
нималась сырость откуда-то со дна рѣки и изъ
трещинъ земли, сырость душная и плотная,
за­
ползавшая прямо въ горло, какъ печная сажа.
Свивалось и развивалось что-то, выползало
изъ напыженныхъ притаившихся кустовъ, капало
большими мягкими каплями съ висѣвшихъ надъ
головой закрученныхъ шершавыхъ вѣтокъ; шур­
шало осторожно и тихо камышами, то ближе, то
дальше.
—
Это что?— спросила Антонина. Филька по-
смотрѣлъ на нее и на лѣсъ, подумалъ и отвѣ-
тилъ:
Что,
что? Тебѣ все — что это?.. Стой и
молчи.
Около самаго берега, въ водѣ, сломанныя ка­
мышинки
отчеканились
хитрымъ
переплетомъ,
точно кто-то сплелъ изъ нихъ сѣтку и прида-
вилъ воду, но вода смотрѣла сквозь ячейки сѣтки
прищуренными глазами и мигала ими, молчаливо,
но было понятно.
72
И страшно было.
Страхъ ходилъ около и ткалъ паутину, за­
гребистый, какъ паукъ.
Казалось, что на босыхъ ногахъ что-то нали-
паетъ клейкое, чтобы приворожить къ землѣ, и
ноги замѣтно нѣмѣли все выше— выше.
Налетѣла дикая утка, плеснула крыльями возлѣ
самыхъ камышей и— фрр.— испуганно ударила въ
воздухъ грудью и пропала въ темнотѣ. Темнота
разступилась, было, и вновь сомкнулась.
Заквакала вдругъ лягушка раскатисто и звучно
на цѣлый лѣсъ, то сразу оборвалась, и опять
стало тихо.
Луна еще не всходила, но звѣзды уже при­
хлынули къ землѣ и заткали небо чистой сѣткой
любопытныхъ глазъ, отчего внизу
стало еще
душнѣе, точно колодецъ прикрыли крышкой съ
узкими дырочками для свѣта: и сразу захотѣлось
на свѣтъ.
—
Пойдемъ домой,— тихо потянула Фильку за
рукавъ Антонина.
Изъ-подъ платка на Фильку глядѣло странное
незнакомое теперь въ полутьмѣ маленькое лицо
Антонины, и Антонина не узнала Филькина лица,
только картузъ былъ Филькинъ, выгнутый, какъ
кошачья спина, на затылкѣ.
Филька оглянулся. Лѣсъ кругомъ былъ близ-
кій и темный, какъ высокія стѣны, и все что-то
дрожало въ немъ, шевелилось, укладывалось и
опять вставало. Гдѣ-то треснула сухая вѣтка.
Стало холодно. Сдавило глотку.
—
Сейчасъ
пойдемъ,
—
сказалъ онъ
чуть
слышно.
Дико заблеялъ вдругъ кто-то на дубу надъ
головой... Ястребъ? Совы?
73

Что-то острое рѣжущей змѣйкой прошло вдоль
спины, точно чей-то коготь. Антонина ухвати­
лась за Филькину рубаху и не выпускала ее изъ
рукъ. Филька нагнулся надъ ведой вынуть кол­
пачекъ, нагнулась и Антонина, и оба увидѣли,
вдругъ, вздрогну въ и заітывъ, какъ недалеко,
въ трехъ шагахъ отъ нихъ, за камышами подня­
лась изъ воды зеленая тѣнистая человѣчья го
лова, старая, яркая, какъ снопъ зеленыхъ мол-
ній, фыркнула и поплыла къ нимъ; потомъ рука
взмахнула, тонкая, съ длинными пальцами...
Вскрикнули и побѣжали оба... И это не они
бѣжали тамъ гіо изгибистой лѣсной тропинкѣ,
спотыкаясь на корни; они забыли, что это они,
что они бѣгутъ, что впереди село; бѣжалъ, раз­
двоившись, безликій страхъ, а за нимъ гналась,
хохотала тайна, и кричалъ лѣсъ, и падало, какъ
гремучіе желѣзные листы, небо и дымилась и
трескалась земля, и два вихря, одинъ ледяной,
другой изъ сгненныхъ искръ, обвивались около
и дули въ щеки, а въ глазахъ все стояла тѣ-
нистая зеленая человѣчья голова, фыркающая,
плывучая, и тянулись тонкія руки. Руки были
впереци и съ боковъ, женскія и липкія, охваты­
вали, отпускали, хватали вновь; это лѣсъ ки­
дался на нихъ съ всѣхъ сторонъ и загоражи-
валъ дорогу.
„Го-го-го-го!“ — кричало снизу изъ оврага...—
„Го-го-го-го“ — отзывалось вверху въ темнотѣ.
Аукало зеленое... Качалось, плясало и падало,
прямо передъ глазами... быстрое, яркое, какъ
звѣзды...
Рвануло за платье сзади, схватило за ноги...
Охрипло горло отъ крика... И все голова, тени­
стая, страшная голова продиралась сквозь ка­
74
у.ыши, фыркала и плыла ближе-ближе, вотъ схва­
тить. И дышало такъ звучно искрами и льдомъ.
ядовитымъ туманомъ и смертью отъ прѣлыхъ
листьевъ.
С. Сергѣевъ- Ц ен скій.
КАРУСЕЛИ.
Помню въ дѣтствѣ дни веселій,
Яркихъ вымысловъ игру,—
Какъ любилъ я карусели
.
И огни, и мишуру,
Помню, въ киверѣ бумажномъ
Мчался рыцаремъ отважнымъ.
По пути великихъ цѣлей
Мчусь теперь я дѣтски-смѣлъ.,.
Не съ однѣхъ ли каруселей
На другія пересѣлъ?
-
•
■•
А. Рославлевъ.
ХЛЪБЪ, ЛЮЦИ И ЗЕМЛЯ.
Среди полей станція: красный домъ изъ кир­
пича, рядомъ водокачка. Мимо станціи желѣзный
путь, разъѣзды, фонари, склацы, вагоны. Поѣз-
довъ за сутки мало— дорога новая — но они осно­
вательны: ѣдутъ тихо, много
пыхтятъ, долго
стоятъ на полустанкахъ; въ пути дѣйствуютъ
слабо: подъ уклонъ безнадежно летятъ. на взгорки
взбираются съ трудомъ. Само полотно жидко, но
75

поѣзда очень тяжелы; вагоны полны мукой, иногда
тамъ топочутъ лошади, или видна бѣлая пыль
камня. Эти угрюмые товарные приходятъ ночью;
въ темнотѣ издалека видны желтые огни и что-то
гудитъ по желѣзнымъ полоскамъ. Очень скучно
и непріятно выходитъ къ поѣзду.
„Начальникъ“
спитъ, вмѣсто него юноша, онъ тоже въ красной
фуражкѣ, но на ней меньше кантовъ.
Подъ паровозомъ бѣжитъ свѣтъ, станція по
драгиваетъ, и рельсы гнутся въ скрѣпахъ, когда
проползаютъ вагоны,— одинъ за другимъ, сырые,
съ надписями мѣломъ. Они только что пришли
изъ
необычайной тьмы,
вокругъ нихъ очень
долго вылъ вѣтеръ, и скоро они опять уйдутъ
въ этотъ холодъ и слякоть; скучно смотрѣть на
нихъ, лучше вернуться во второй этажъ станціи,
лечь въ постель и заснуть горячимъ сномъ. Но,
жаль, надо что-то писать, что-то считать и вы­
давать кондукторамъ разныя бумаженки, которыя
никому не нужны. Потомъ что-то будутъ отмѣ-
чать на вагонахъ, стучать снизу молоточкомъ, ру­
гаться, поѣздъ будетъ дергаться впередъ, назадъ,
какъ будто бы безцѣльно, но въ концѣ концовъ всѣ
эти машинисты, кондуктора, черные смазчики съ
фонарями, отцѣпятъ-таки изъ середины два ва­
гона съ мукой и поставятъ у навѣсовъ.
Все сдѣлали, но все же стоятъ; помощникъ
спитъ, телеграфъ
постучалъ сколько нужно и
успокоился, — пора бы и ѣхать; дернули, разъ-
другой, двинулись; ползутъ, ѣдутъ. Передъ стан-
шей пусто, вѣтру теперь свободнѣе летѣть въ
лобъ на платформу. Влѣво вдаль ушла тяжелая
змѣя, набитая хлѣбомъ, съ красноглазымъ хво-
стомъ.
До разсвѣта станція спитъ; съ ней говорятъ
76
Только вѣтры, что кружатъ надъ вихрастыми де -
ревушками вокругъ,.
надъ усадьбами, помѣщи-
ками, мужицкими церквами. Въ трактирѣ у Гав-
рилыча, тутъ же вблизи, жуютъ сѣно лошади, а
постояльцы смрадно спятъ. клокоча горломъ.
Иногда надъ горизонтомъ подымается пламя,—
пожаръ: мужики ли жгутъ помѣщика, самъ ли
помѣщикъ горитъ, или сами мужики? Пламя часъ
и два и больше бьетъ кверху, но никто не слы-
шитъ. Всѣ щели, бугры и косогоры земли полны
не выгонишь ни лошади, ни человѣка; десятками
верстъ идутъ поля, отъемы лѣсозъ, зелени. Де-
ревенскій міръ разлегся широко— и молчитъ въ
ночной часъ.
Но свѣтлѣетъ на востокѣ, начинается жизнь.
Черезъ овраги и „вершины“, гдѣ еще сумеречно,
и клочьями осталась ночь, со всѣхъ сторонъ
ползутъ мужики; кто за чѣмъ. Выѣзжаютъ къ
утреннему поѣзду, приходятъ за письмами
съ
войны, узнать, что и какъ гдѣ; скоро ли „тро­
нуть“ уѣздъ. Везутъ отъ помѣщиковъ хлѣбъ,
молоко, и на дальнихъ платформахъ идетъ суета.
Платформы испачканы бѣлыми мучными пятнами;
люди тоже въ мукѣ; тутъ же телѣги съ мѣш-
ками; и кули все таскаютъ, таскаютъ, на люд-
скихъ спинахъ, въ товарные вагоны.
Мужиковъ набивается больше, полъ-платформы
подъ ними; они стоятъ коричневые, въ армякахъ
и полушубкахъ, сплошной стѣной; многіе съ кну­
тами; у трактира масса ихъ кривоногихъ лоша-
денокъ, похожихъ на репейникъ, въ нелѣпыхъ
упряжкахъ.
Поѣздъ всегда опаздываетъ; онъ называется
пассажирекій, хотя для людей въ немъ всего три-
четыре вагона, остальные товарные, для ско-
77

товъ и груза. Подходятъ вагоны; въ нихъ душно,
кисло; сзади ночь нечистаго дышанья, грязной
одежды, икоты, сопѣнья. Ѣдутъ тоже мужики, а
во второмъ классѣ подрядчики, трактирщики и
люди въ поддевкахъ, съ золотыми кольцами на
рукахъ. Вотъ толстый человѣкъ съ чемоданчи-
комъ; широко разставляетъ
ноги
подошвы у
него громадныя, лицо въ волосахъ; усы могучи,
маленькіе
желтые глазки
спокойны и сонны,
какъ у медвѣдя-муровьятника. Вѣроятно, мед-
вѣжьи, разныя
мысли, ворочаются въ шерсти­
стой. головѣ, желудокъ за обѣдомъ вбираетъ
фунты тяжелой пищи, днемъ полагается жаркій
сонъ. Неизвѣстно, не двинетъ ли онъ со стан-
щи прямо на четверенькахъ
куда-нибудь къ
себѣ въ берлогу, въ глухомъ барсучьемъ оврагѣ.
Мужики набрасываются — кого везти? Куда?
Столько-то. Машутъ кнутами, отъ вѣтра шле-
паютъ на нихъ воротники армяковъ; фуражка
„помощника“ плыветъ здѣсь и тамъ краснымъ
пятномъ. Сзади кирпичная новостренная станція
съ большими окнами, и водокачка.
Передъ праздниками поѣздъ набить своими же,
кто работаетъ въ городѣ: тогда на платформѣ
много бабъ; встрѣчаютъ,
цѣлуются и лавами
бредутъ въ ближнія деревушки; это значитъ,
будетъ днемъ гульба, будутъ бѣгать къ Гаври-
лычу за водкой, пѣть пѣсни, нехитро острить,
галдѣть, любить и ругаться, а вечеромъ у того
же Гаврилыча граммофонъ: люди закоптѣлыхъ хи-
барокъ слушаютъ смѣшной, важный хрипъ, оперу,
Собинова. На улицѣ пахнетъ канифасами и ку­
мачами, бродятъ полупьяные
гости въ город­
скихъ курткахъ и новыхъ калошахъ, а лохматое,
мшистое дѣдье слушаетъ съ завалинокъ. Семи-
78
десятитѣініе дѣды помнятъ, когда не было ещ
ни станціи, ни жиденькихъ рельсъ, ни граммо­
фона, ни Газрилыча. Но ихъ лица въ складкахъ
сплошь заросли мочалой, сѣро-рыжими космами;
они похожи на сухіе грибы, что растутъ на
истлѣвшихъ деревьяхъ: глаза у нихъ слезящіеся
и усталые, а сзади, за горбомъ, длинная жизнь,
въ хижинахъ, которыя прохватываетъ
насквозь
вѣтеръ, съ плетневыми навѣсами, курами, ме­
телями и попами.
Справа и слЬва, пэ обѣимъ сгоронамъ по­
лотна, вдали и вблизи разсѣлись эти люди лѣс-
ными селами, гнѣздами изъ нетолстаго лѣсу и
соломы; уззньхіе
проселки сѣтью связываютъ
ихъ другъ съ другомъ, — зимой и лѣтомъ, — а
весной большая вода бываетъ по оврагамъ; земля
веселится и играетъ своими силами. Тогда ѣздить
надо вплавь, и то, кто не боится.
Но желѣзнодорожныхъ это не касается: ихъ
поѣзда въ бурныя ночи, весной, также тащутъ
черезъ мужицкія поля вагоны съ хлѣбомъ, все
хлѣбъ и хлѣбъ, съ юга на сѣверъ Грузные по-
ѣзда ползутъ среди простора, мимо людей и де­
ревень, грохочутъ на мозтахъ, блещутъ фонарями;
пускаютъ искры
изъ
паровозовъ, и одинъ за
другимъ катятъ дальше впередъ, на сѣверъ.
А когда праздники кончаю іся, тѣ же бабы
идутъ провожать мужей, братьевъ въ городъ, и
тогда опять вся платформа полна деревней.
Нищій, старикъ, бродитъ и проситъ. С .шмаетъ
шапку съ лысой головы, бормочетъ, наполовину
напѣваетъ что-то давнее, всероссійское. Въ немъ
длинныя дороги, размокшія избенки, многолѣт-
няя жизнь. Онъ толчется у буфета, смотритъ на
селедку и грязныя рюмки, ломтики сптнаго; от­
79

туда пахнетъ хлѣбомъ— деревенскимъ, бабьимъ,
какъ и палка его здѣшняя обмозоленная грубой
рукой.
Бабы сморкаются, кой гдѣ плачутъ, подаютъ
старичку. Вдругъ колокольчики у подъѣзда: ба-
ринъ. Тащутъ за нимъ чемоданы, плэды; помощ­
никъ дѣлаетъ подъ козырекъ, самъ „начальникъ“
пробирается въ первый классъ, занимать разго­
ворами.
Мужики тоже много говорятъ; ихъ разговоры
угрюмы: лѣтомъ отдавали лошадей, теперь под-
ходитъ къ людямъ; сосѣдній уѣздъ двинули уже;
все чаще-чаще проходятъ поѣзда съ людьми въ
товарныхъ вагонахъ, съ сѣвера на югъ и во-
стокъ. Шинели выглядываютъ изъ полураздви-
нутыхъ дверецъ, сидятъ на деревянныхъ лавоч-
кахъ,
временами
хохочутъ,
хлебаютъ .что-то,
остряіъ. орутъ пѣсни. На платформѣ на нихъ
часто смотрятъ мужики въ армякахъ, подпаски
съ кнутами, дѣвки; хмурый коричневый народъ
молчаливо
провожаетъ ихъ, и бабы кой-гдѣ
всхлипываютъ. A поѣздъ съ человѣчьимъ тѣломъ
недолго застаивается на станціи, ему нужно
дальше, надо дать мѣсто слѣдующему— тотъ тоже
съ солдатами и солдатами.
Со станціи люди бредутъ въ разныя стороны,
бороздя лицо праматери, думая грузныя думы; и
потомъ, взворачивая сохами ея пласты гля свѣт-
лыхъ яровыхъ хлѣбовъ, они такъ же серьезны
и важны, точно тысячеверстные просторы пере­
дали имъ свою силу. Упорные и сокойные, они
затемняютъ на поляхъ правильные куски,
че-
тыреугольные узкіе и квадратные, точно ломти
чернѣйшаго хлѣба. Сзади ходятъ грачи, неиз-
вѣстно откуда взявшіеся, дѣти и внуки тѣхъ,
80
что брэдили за отцами пахарей какъ будто они
знаютъ другъ друга, человѣкъ не пугаетъ птицу,
а она выбираетъ изъ земли червей, ненужную
дрянь,
—
благословляетъ его работу полетомъ
черныхъ крыльевъ.
Изъ деревень дѣвки вывозятъ на поле навозъ
въ колымажкахъ; лошади идутъ шаГомъ, какъ
жуки; навозъ дымится въ весеннемъ воздухѣ,
точно горячее кушанье, дѣвки съ измазанными
ногами шагаютъ рядомъ; разложивъ его кучками
по полю, скачутъ назадъ, стоя въ двуколкахъ,
какъ въ боевыхъ колесницахъ. И рядомъ съ той
землей, гдѣ пашутъ и раскладываютъ золотисто-
коричневый навозъ, вылѣзли уже полосы зеленей,
они ждутъ тепла, чтобы наливаться, зрѣть, пере -
двигаться
въ деревни;
такъ
они застрянутъ
частью, подталкивая мужицкія тѣла, потомъ пой­
дутъ дальше, въ хлѣботорговый городъ непода­
леку, и въ красныхъ вагонахъ медленно будутъ
пробѣгать среди родныхъ полей, мимо знако-
мыхъ „верховъ“ и широко-разпольныхъ рѣчекъ.
Но уже мало одного хлѣба: уже нужно на за-
мѣну съѣденныхъ гдѣ-то человѣчьихъ тѣлъ, ко­
торыя везутъ все по той же дорогѣ,— новыя.
Опять отвѣчаетъ земля, и по разнымъ посел-
камъ ползугъ подводы „въ управу“ — в ъ
неиз­
вестное и темное мѣсто, гдѣ сэртируютъ людей,
обучаютъ ходить, стрѣлять и убивать.
Мракъ и тьма стоитъ надъ землей. Станція
работаетъ правильно, день за днемъ. Больше
и больше проходитъ поѣздовъ съ солдатами,часто
изъ-за нихъ приходится задерживать помѣщичье
молоко или встрѣчный хлѣбъ. Товарныя плат­
формы заставлены вагонами съ мукой, но оста­
новить токъ людей нельзя.
И не разъ теперь
6
81

изъ вагоновъ выгляцываютъ свои же бородптыя
лица въ темныхъ шинеляхъ, а на платформѣ
бабій міръ избываетъ свое горе и опять расхо­
дится по селамъ, разносигъ по домамъ скорбь.
Поѣзда же въ назначенное и не назначенное
время, съ полупьяными людьми, дикими пѣснями,
иногда тяжелыми драками запасныхъ — уходятъ
въ черноту ^ночи, выставляя сзади красный фо­
нарь. Въ вагонахъ мужики-солдаты скоро засы-
паютъ. Тогда они совсѣмъ похожи на кули съ
мукой, что везутъ имъ навстрѣчу. Въ бурномъ
полѣ идутъ поѣзда, вѣтеръ хмуро играетъ при­
дорожными рощами, носится надъ полями, отпѣ-
вая черную русскую дере&ню. На глухихъ полу-
станкахъ и разъѣздахъ ждутъ встрѣчные
съ
хлѣбомъ: обмѣниваются гудками и каждый идетъ
въ свою сторону. Опять погружаются въ ночь;
опять отклики далей, гигантской, патлатой земли
съ уродливыми деревушками и запахомъ печенаго
хлѣба. Великая страна опэясываетъ желѣзный
путь съ обѣихъ сторонъ; милліоны людей и де-
сятинъ, вокругъ тысячи селъ.
На телеграфныхъ столбахъ гудятъ проволоки;
поѣзда бѣгутъ, семафоры зеленѣютъ, вычерчивая
полудуги. Дорога работаетъ безостановочно.
Ворисъ Зайцевъ.
3овъ.
Я овѣянъ дыханьями многихъ морей,
Я склонялся надъ срывами горъ,
Я молился вѣтрамъ: „О, скорѣе, скорѣй!*‘
Я во всемъ уходилъ на просторъ.
82
Я не знаю цѣпей, я не вѣдаю словъ
Возбранить чьи-бъ то ни было сны
Я для злѣишихъ враговъ не хотѣлъ бы оковъ
А желалъ бы улыбки весны.
Я не знаю тоски, я сильнѣе скорбей
На разгульномъ пиру бытія
Я овѣянъ дыханьями вольныхъ морей...
удьте вольными, братья, какъ я!
И. Балъмонтъ.
ЗА СТЪНОЙ-
Графство Нордштейнъ изобиловало рыцарями
себяЛгпЯТ И’ ЫЦар" 1зующіе Дворяне, прикрывая
себя графскимъ гербомъ, подвергали насилію и
гражданъ, и крестьянъ.
Въ самомъ графствѣ еще не было тѣхъужасовъ
стяхъЫе И3° ДНЯ ВЪДень повторялись въ окрестно-
Молодыя женщины прятались, чтобы не попа-
даться на глаза графскимъ слугамъ.
Было, время когда графу угрожала опасность
со стороны сосѣдняго герцогства.
Крестьяне и граждане кровью своей отстояли
аеГь° К
”
“ "«"»»» только о»нъ
День. Когда графъ почувствовалъ себя внѣ опас-
ности, онъ отнялъ свободу.
Однако народъ не могъ уже за6ыть своего
свободы. И опустѣвшіе на нѣсколько дней граф-
каземаTM опять были переполнены узникам!

Хватали и отправляли въ тюрьму мужчинъ,
женщинъ и подростковъ.
Прошло нѣсколько дней... Вигантъ сознавалъ
теперь свое безсиліе и тупо молчалъ. Въ этомъ
гробовомъ молчаніи онъ лелѣялъ и хранилъ только
одну мысль: „бѣжать‘ ...
Но бѣжать было невозможно. Въ толстыхъ ка­
менныхъ стѣнахъ не было ни одного просвѣта.
Однажды онъ подошелъ къ стѣнѣ и нащупалъ
въ ней каменный выступъ; Вигантъ навалился
на него всей грудью и сталъ раскачивать. К а­
мень не поддавался. Онъ снялъ съ шеи толстый
серебряный крестъ и имъ счищалъ съ камн
глину Онъ грызъ стѣну. Цѣлая ночь была въ
его распоряжении. Стражники приходили въ под-
валъ только днемъ.
Товарищи, собравшись въ кучу, согрѣвали дру
друга своими тѣлами и не обращали на него ни­
какого вниманія.
Долго камень держался неподвижно въ м р
вой стѣнѣ, но вотъ, наконецъ, дрогнулъ и за-
шатался.
.
лгтл
Радостный сдавленный крикъ разбудилъ спя-
щихъ узниковъ. Они бросились къ нему.
^
Вигантъ держалъ въ рукахъ вырванный
ка­
мень. Теперь всѣ разрушали стѣну...
Узники работали какъ одинъ. Ихъ руки обли
вались кровью.
.
'
«
Камни распадались и углубленіе въ стѣнѣ росло.
—
Скорѣе, скорѣе...—
шептали всѣ.
Въ стѣнѣ, наконецъ, образовалось отверстіе.
Свѣжій вѣтеръ ворвался въ подвалъ и зашеп
талъ: свобода, свобода!..
—
Кто первый? — спрашивали другъ друга
бѣглецы.
Гражданинъ Христофоръ Вигантъ былъ схва­
ченъ ночью у себя дома графскими телохрани­
телями. Его подозрѣвали въ принадлежности къ
тайному обществу.
На его глазахъ обыскивали его жену...
Виганта связаннаго держали два стражника.
Онъ видѣлъ, какъ съ нея сорвали покрывало и
она осталась въ одномъ бѣльѣ. Отбиваясь отъ
стражниковъ, она вцѣпилась рукой одному изъ
нихъ въ лицо и ея блѣдные пальцы застыли на
толстыхъ щекахъ солдата. Солдатъ заворочалъ
чепюстями и отбросилъ ее отъ себя. Она лежала
почти обнаженная. На ней порвали все бѣлье.
Вигантъ стоналъ отъ безсилія. Въ потемнѣв-
шихъ
глазахъ
мелькала
безпомощная фигура
жены. .
Вигантъ потерялъ сознаніе.
Когда онъ очнулся и открылъ
глаза, было
темно.
Онъ тяжело вздохнулъ. Воздухъ былъ пропи-
танъ чѣмъ-то затхлымъ, вонючимъ и сырымъ.
—
Тюрьма!..— пронеслось у него въ головѣ.
Съ крикомъ „пустите!" Вигантъ бросился къ
двери, откуда чуть-чуть брезжилъ красноватый
свътъ.
Пришли стражники и связали его опять.
Молчи! Эти стѣны крѣпче твоихъ костей,—
уходя говорили они.—
Мы кабановъ заставляемъ
молчать, а съ такимъ краснымъ звѣремъ, какъ
ты, справимся.
Вигантъ долго бился и стоналъ. Въ подвалѣ,
кромѣ него, еще были узники. Они сказали ему’
чтобы онъ замолчалъ...
—
Вигантъ!—послышалось со всѣхъ сторонъ.
Обрывая тѣло объ острые выступы камней и
85

извиваясь змѣей въ узкой скважинѣ, Вигангъ
вылѣзъ изъ подвала и очутился въ четырехъ
гтѣнахъ подъ открытымъ небомъ.
Съ неба смотрѣли на него удивленныя звѣзды.
Онъ сталъ прислушиваться и застылъ. Около
него кто-то шевелился.
На небѣ появилась блѣдная полоса разсвѣта
и освѣтила мѣсто, гдѣ находился ВигантъРя­
домъ съ нимъ, положивъ головы другъ на друга,
лежали львы. Они уже проснулись и недоумѣ-
вающими красными глазами смотрѣли на свою
случайную жертву. А вокругъ поднимались вы-
сокія стѣны.
,
Это былъ львиный питомникъ графскаго звъ-
ринца.
д Вереэюниковъ.
ОЖИДАНІЕ-
Изъ глухихъ переулковъ мы выбрались прочь.
Старый городъ за нами тревожно слѣдитъ...
Злое дѣло замыслила темная ночь
И свой замыселъ въ тайнѣ хранитъ.
Всѣ мы были сегодня у нихъ на виду...
Безпокойное сердце въ тоскѣ говоритъ.
„Кто-нибудь попадется навѣрно въ бѣду, ^
Стар ый городъ не даромъ молчитъ...
Осторожная тѣнь промелькнетъ за Углом ъ'
П о д ъ ногами случайно снѣгъ хрустнетъ звончѣи,
Въ напряженномъ молчаньи мы быстро идемъ...
Не мигаютъ огни фонарей.-
Грузной массой встаетъ передъ нами соборъ,
За колоннами мутная площадь видна.
86
Тускло бродитъ во мглѣ чей-то пристальный
взоръ,—
*9то смотритъ на насъ тишина.
Блѣдный, сдержанный мѣсяцъ на небѣ погасъ...
Притворяется городъ, что нѣмъ онъ и глухъ.
Ночь кого-то, какъ воръ, намѣчаетъ изъ насъ,
И встревоженно-тонкимъ становится слухъ...
Всѣ мы были сегодня у нихъ на виду...
Въ душу острая мысль заползаетъ змѣей.
„Кто-нибудь попадется, навѣрно, въ бѣду...
Говорю: не ходите домой!“
В. Вашкинъ.
П АЛОЧКА-ПОГОНЯЛОЧКА
ШАПОЧКА МНОГОДУМОЧКА.
Сказочка.
Одному хорошему мальчику тетя подарила па-
лочку-погонялочку.
—
Съ этою,— говоритъ,— палочкой ты далеко
уйдешь, въ люди выйдешь. Только не лѣнись.
Какъ тебѣ что понадобится сдѣлать, такъ ты
сейчасъ
палочку - погонялочку скричи: палочка-
погонялочка, прибавь мнѣ ума-разума.
Вотъ съ тѣхъ поръ, что ни понадобится хо­
рошему мальчику, зададутъ-ли ему трудный урокъ,
пошлютъ-ли куда что купить или принести,— сей­
часъ онъ и кричитъ:
—
Палочка - погонялочка прибавь
мнѣ
ума-
разума. И палочка-погонялочка тутъ, какъ тутъ,
начнетъ хорошаго мальчика подгонять, такъ что
у него откуда ноги берутся, бѣжитъ, земля дро-
житъ, пятки сверкаютъ. А коли урокъ учить надо,
87

такъ опять у палочки погонялочки своя на это
сноровка: чуть хорошій мальчикъ зѣвнетъ или
потянется, сейчасъ она его охаживать примется,
мигомъ лѣнь, какъ рукой, сниметъ.
И сталъ хорошій мальчикъ на диво послушный
да прилежный. Папа и мама, дяди, тети, дѣдушки
и бабушки, имъ не нахвалятся. И самому хоро­
шему мальчику сначала такая сноровка нрави­
лась: извѣстно, дитя малое, неразумное; ему па-
лочка-погонялочка
спину бьетъ, а онъ
себѣ
смѣется и очень весело заливается, хохочетъ.
Забавно глупышу, а кожа молодая, да и своя,
не купленная.
Только вотъ видитъ онъ, что кожа-то у него
вся въ синякахъ. Пойдетъ ли купаться,
сосѣдскіе
ребята смѣются.
Опять, — говорятъ, — тебя твоя палочка-
погонялочка исполосовала.
За то — говоритъ хорошій мальчикъ, — я
всякій урокъ выучить могу и всякую посылку
снесу безъ сомнѣнія.
И опять ребята смѣются:
—
Уроки, -
говорятъ, — ты учишь, а какую
тебѣ за то награду даютъ?
Книжку съ картинками, да въ красномъ
переплетѣ, да съ золотыми буквами — говоритъ
мальчикъ.
А ребята ему отвѣчаютъ, и такъ убѣдительно:
—
Такія-то книжки и у насъ есть, да только
себѣ книжку даютъ съ поддѣлкою: середка-то у
нея вся выдрана, — самое замѣчательное мѣсто
мыши съѣли.
Посмотрѣлъ, посравнилъ хорошій мальчикъ,
видитъ: и впрямь у ребятъ книжки настоящія,
въ полномъ составѣ, а у него — вмѣсто книжки
88
мышиный огрызокъ. И стало хорошему мальчику
досадно.
J
Ну, думаетъ, побѣгу я въ чужіе края, узнаю
тамъ, какъ бы мнѣ безъ палочки-погонялочки
еще того лучше? прожить.
Побѣжалъ хорошій мальчикъ за море далеко
а палочка-погонялочка его гонитъ, поколачивает^
Бѣжитъ хорошій мальчикъ, плачетъ. Добѣжалъ
до избушки на курьихъ ножкахъ. Вышла оттуда
Баба-Яга, костяная нога, спина глиняная. Опра-
шиваетъ:
Хорошій мальчикъ, куда путь-дороженьку
держишь? Зачѣмъ такъ проворно поспѣшаешь?
Обсказалъ ей мальчикъ все свое дѣло. Баба-
Яга ему и говоритъ;
„^
ты* ДУрачекъ, палочку - погонялочку
сломай, надѣнь на себя вотъ эту шапочку-мно-
годумочку.
И дала ему Баба-Яга шапочку-многодумочку.
И какъ только надѣлъ ее на себя хорошій
мальчикъ, такъ зарадовался и сказалъ:
Шапочка-многодумочка
лучше
палочки-
погонялочки.
И сломалъ палочку-погонялочку.
Вернулся хорочіій мальчикъ домой,
сталъ
жить поживать по хорошему,
не колоченный. А
какъ надо ему что трудное сдѣлать, сейчасъ
онъ шапочку-многодумочку надѣнетъ и всѣ свои
дѣла очень хорошо разсудитъ.
Люди добрые: сломайте-ка
палочку-погоня­
лочку надѣвайте
шапочку-многодумочку.
Ѳ. Сологубъ.

МУХОМОРЪ ВЪ НАЧАЛЬНИК АХЪ.
Жилъ на свѣтѣ мухоморъ.
Онъ былъ хитрый и зналъ, какъ устроиться
получше:
поступилъ
въ
чиновники,
служилъ
долго и сдѣлался начальникомъ.
Люди знали, что онъ не человѣкъ, а просто
старый грибъ, да и то поганый, но должны были
его слушаться.
Мухоморъ ворчалъ, брюзжалъ,. злился, оры-
згалъ слюной и портилъ всѣ бумаги.
Вотъ одинъ разъ случилось, когда мухоморъ
выходилъ изъ своей кареты, подбѣжалъ къ тому
мѣсту босой мальчишка, и закричалъ:
—
Батюшки, какой большой мухоморъ, да
какой поганый!
Городовой хотѣлъ дать ему подзатыльника,
да промахнулся.
.
А б о со й мальчишка схватилъ мухомора и гакъ
швырнулъ его въ стѣну, что мухоморъ тутъ и
разсыпался.
Босого мальчишку высѣкли,— нельзя же про­
щать такія шалости,— а
только всѣ въ томъ
городѣ были очень рады.
И даже одинъ глупый человѣкъ далъ босому
мальчишкѣ на пряники.
& Сологу5ъ^
*
*
*
Лѣсъ рубятъ,— молодой, нѣжно зеленый лѣсъ...
А сосны старыя понурились угрюмо
И полны тягостной, неразрѣшимой думы,
Безмолвныя, глядятъ въ нѣмую даль небесъ.
Лѣсъ рубятъ... Потому-ль, что рано онъ шумѣлъ.
90
Что на зарѣ будилъ уснувшую природу?
Что молодой листвой онъ слишкомъ смѣло пѣлъ
Про солнце, счастье и свободу?
Лѣсъ рубятъ... Но земля укроетъ сѣмена-
Проидутъ года, и мощной жизни силой
Поднимется березъ зеленая стѣна—
И снова зашумить надъ братскою Могилой!..
Г. Галина.
пЪСНя.
Жилъ-былъ на свѣтѣ
.
Добрыіі человѣкъ.
.
Пѣсня лирика.
Неоглядна степь. Конца— краю нѣтъ
круглаяTM^*’ И Р0ВНа’ И’ КаКЪ блюдо'членов,
выс1т°сТ° К°Й'ГДѢ П0 Н6Й “
И степныя
Да шляхъ прямой и широкой въ этомъ мѣстѣ
полосой витіеватой прорѣзалъ ее.
И около шляха могилка стоитъ
Какъ выточенная, ровная да'круглая,
в:я
въ зелени яркой.
И сидитъ у могилки мужичокъ слѣпенькій
поетъ заунывно тихимъ голосомъ:
Жи-лъ -былъ на свѣтѣ
До-брый человѣкъ...
А самъ незрячими глазами въ небо смотритъ. .
благодать по лицу его разливается, что
вотъ, будто онъ
въ небѣ невидимомъ рай чув-
ствуетъ...
у
у
ѵт„ 1 КТ0 бы ни шелъ> ни ѣхалъ шляхомъ
утоптаннымъ, всякъ у старичка остановится,

всякъ пѣсню его заунывную послушастъ и съ
СОбКУпецеъ елиЪ'проѣзжій, калмыкъ ли широколи­
цый богомолка ли, что кіевскимъ угодникамъ
грѣхъ свой съ макову росинку несетъ, уіѣшенья
въ
жизни безпросвѣтной ищетъ
солдатъ ли
бѣглый. колонистъ ли нѣмецъ, баринъ ли на
четвевкѣ- всѣ у могилки остановятся. Кто се
ребрушку, кто мѣдяшку, кто хлѣбца кусочекъ
СТаРдИЧКсУтаГи"къИТЪи- самъ съ бездомовымъ бро­
дяжкой голоднымъ подѣлится, и ему, въ небо
глядючи, свою пѣсенку споетъ.
Жи-лъ -былъ на свѣтѣ
До-брый человѣкъ...
И пойдетъ бродяжка, удалъ добрый молодецъ
придорожный, и старичкову пѣсню мурлыкаетъ
И поднимается въ ночь туманную рука его
привычная на дѣло недоброе, и сверкнетъ въ
ней ножъ, кровью ржавленный,-а
въ памяти-то
шляхъ широкій, старичокъ у могилки слѣпенькіи...
И опустится рука его нещадная, куда ножъ
полетитъ, кровью ржавленный, изъ дрожащихъ
губъ пѣсня просится:
Жи-лъ -былъ на свѣтѣ
До-брый человѣкъ...
и уйдетъ онъ отъ зла, успокоенный пѣсней
разносится...
Авъ степи могилъ —конца-краю нѣтъ.
И въ могилкахъ тѣхъ побѣдители.
Все вожди лежатъ знаменитые, всѣ въ доспъ-
хахъ златокованныхъ...
92
Шли съ Востока орды дикія... Табуны коней
несмѣтные... Гдѣ пройдутъ они,— там ъ былинки
нѣтъ, гдѣ раскинутъ станъ,— тамъ
гора стоитъ...
Какъ умретъ ихъ вождь,—яму выроютъ.. Дно
ея уложатъ камнями, а на камни тѣ и вождя
кладутъ, съ нимъ оружіе, и добычу всю— груды
золота...
И везутъ-несутъ землю съ камнями, до тѣхъ
поръ несутъ, пока выростетъ надъ
покойни-
комъ гора круглая...
Чтобъ потомки знали-видѣли, сколь вёликій
герой подъ холмомъ лежитъ...
А потомки-то — какъ
прошли вѣка — холмы
срѣзали, кости вырыли и оружіе вмѣстѣ съ зо-
лотомъ въ даль безвѣстную изъ могилъ несутъ...
И пришла пора, степь распахана, на могилахъ
тѣхъ скирды выросли...
А у шляха могилка все цѣла стоитъ...
Все поетъ слѣпецъ пѣсню старую...
Жи-лъ -былъ на свѣтѣ
Добрый старичекъ...
И хранитъ та пѣсня могилку придорожную...
И никто ея не коснется, и никто въ ея нутро
не заглянетъ...
Да взять-то что съ человѣка добраго!.. Ни
оружія нѣтъ стариннаго, нѣтъ ни золота раз-
добытаго...
И стоитъ себѣ могилка цѣлехонька...
Да и кто погребенъ въ ней,— невѣдомо...
Да и былъ ли кто тамъ? Ну, не все равно?!
Вѣдь у ж ъ гдѣ-нибудь да когда-нибудь вѣдь
ужъ жилъ же такой, про кого поютъ, и не
первый- слѣпецъ эту пѣсню поетъ на могилкѣ
у шляха широкаго...
93

A гдѣ жилъ онъ, г д ѣ померъ, гдѣ костигего,
что и спрашивать...
А что жипъ онъ такой,— это вѣдомо.
И костей его нѣтъ,— слава носится...
Надъ могилкой степной зорькой свѣтится...
Тихой пѣсенкой заунывною въ вышинѣ плы-
ветъ къ небу синему...
И поетъ слѣпецъ, въ небо глядючи,
значитъ,
видитъ онъ, гдѣ той пѣснѣ путь.
И плыветъ она по землѣ кругомъ. Всѣ, кто
слышали на степи ее,
въ
города несутъ, въ
села дальнія и поютъ ее въ дни тяжелые, въ
дни счастливые...
A слѣпецъ сидитъ, въ небо глядючи, и на­
родъ къ нему все идетъ, и для всѣхъ слѣпецъ
все одно поетъ надъ могилкою.
Жи-лъ -былъ на свѣтѣ
До-брый человѣкъ!
В. Гиляровскш.
•X-
*
*
Я безумной слыву оттого, что мнѣ кажется
тЬсенъ
Этотъ будничный міръ, полный мелкихъ тре-
вогъ и заботъ,
Оттого что душа жаждетъ свѣта, простора
и пѣсенъ,
И свободной мечтой я стремлюся впередъ.
Я безумной слыву оттого, что болѣзненно-
чутко
На чужую печаль, на чужой .откликаюсь при-
зывъ,
Оттого что— взамѣнъ хладнокровныхъ рѣше-
1
ній разеудка—
Признаю я всегда лишь горячій сердечный
порывъ.
Я безумной слыву оттого, что открыто и смѣло
Я неправду и зло никогда и ни въ комъ не
щажу,
Оттого, что въ борьбѣ за любимое кровное
дѣло
Я всѣ силы свои, да и самую жизнь положу!
О. Чюмина (Михайлова).
мъсяцъ.
До имѣнія „Ржи“ было восемь верстъ. Сту­
дентъ,
вернувшись съ землемѣрныхъ работъ
подъ вечеръ, быстро осѣдлалъ лошадь и пріѣхалъ
въ „Ржи“ уже поздно, запыленный, взволнован­
ный отъ быстрой верховой ѣзды и отъ пред­
стоящей встрѣчи съ Натальей Романовной. Онъ
не былъ тамъ уже пять дней, томился, думалъ
о ея лицѣ и поцѣлуяхъ.
Но встрѣча оказалась не такой, какую онъ
воображалъ: Наталья Романовна вяло протянула
ему руку, ея щеки были болѣзненно-желты, она
куталась въ платокъ, хотя вечеръ былъ теплый,
іюньскій.
—
Что съ вами? —спросилъ онъ, осторожно
цѣлуя ея руку, какъ хрупкій предметъ.
—
Нездоровится... голова... фу, какой вы за­
пыленный.
Она незамѣтно повела плечомъ, какъ бы ото­
двигаясь отъ него. Сконфуженный и тихо оскор­
бленный студентъ сталъ говорить съ ея отцомъ
о газетахъ.
95

Къ десяти часамъ отецъ Натальи ушеЛъ нъ
себѣ. Самоваръ остылъ. Вокругъ лампы кружи­
лись мелкія бабочки.
—
Вы не хотите гулять? — предложилъ сту­
дентъ.
—
Недалеко только,— сказала Наталья.
Когда они проходили темныя сѣни, онъ сзади
потянулъ ее къ себѣ и поцѣловалъ въ пахучіе
волосы.
—
Не надо. Пожалуйста,— досадливо сказала
она, поддаваясь впередъ.
Дошли до скамейки у рощи и молча сѣли.
По всей землѣ пролился лиловый лунный свѣтъ,
грустный, какъ оборвавшаяся любовь. Наталья
закутала узкія плечи вязанымъ платкомъ. .Сту­
дентъ глядѣлъ въ небо и говорилъ, не огляды­
ваясь:
—
Луна. Странно. Вѣдь все есть какъ и
днемъ — деревья, балки, крыша лѣсопильни и
все другое. Всѣ эти предметы теперь какъ будто
мягки, немного смѣшны и безконечно трогательны.
Правда. Міръ лѣнивыхъ привидѣній. Какъ будто
сентиментальный поэтъ разсказываетъ своими
словами тотъ обычный міръ дня, солнца, кото­
рый мы всѣ знаемъ.
„Разскажите своими сло­
вами". Жеманный поэтъ меланхолическимъ голо­
сомъ говоритъ и опускаетъ ненужныя подроб­
ности: на лицѣ красавицы вычеркиваетъ пры-
щикъ, а на лѣсной скамьѣ затушовываетъ вы-
рѣзанное въ доскѣ неприличное слово. И такъ
убѣдительно
разсказываетъ
меланхолическій
поэтъ съ совершенно лысой круглой головой,
что вѣришь ему. Вѣришь, что міръ именно та ­
кой—лиловый, безъ подробностей, безъ пыли...
Э-эхъ, хорошо, Наталья Романовна.
96
Студентъ нагнулся впередъ, разставилъ ко-
лѣни, оперся на нихъ локтями и, зажавъ лицо
широкими ладонями потныхъ рукъ, гіродолжалъ,
глядя вверхъ на полный мѣсяцъ.
Всѣ женщины безъ исключенія влюблены
въ пучеглазаго лысаго поэта.
Понятно. Днемъ
какъ будто забыли его, но въ
глубинѣ души,
сами того не зная, вѣрятъ только ему. Онъ
какъ модный теноръ раздаетъ свои портреты__
en face, въ профиль trois quarts, и каждая свято
хранитъ полученный подарокъ. На три дня въ
мѣсяцъ онѣ отдаются ему, запираются отъ мужа,
отъ любовника, холодны, недоступны — потому
что поэтъ позвалъ ихъ, и онѣ все забывъ, кину­
лись ему навстрѣчу и отдали свсе тѣло. По­
нятно.
Было очень тихо, особой іюньской тишиной,
которая упала на землю и все прикрыла, какъ
прикрываетъ снѣгъ. Наталья Романовна, держа
руки подъ
вязаннымъ
платкомъ,
прислонила
голову къ плечу студента и шепнула сама себѣ:
Боже мой, какъ я его люблю— Боже мой...
Осипъ Дымовъ.
*
*
*
Отворите окно, дайте шире вздохнуть.
Какъ давно не дышала усталая грудь!
Помогите мнѢ встать,— силъ послѣднихъ не
жаль,
Только-бъ жадно
взглянуть въ необъятную
даль!
одъсь все стѣны кругомъ... а весна — она
тамъ...
Я, какъ нищій не смѣю войти въ ея храмъ,
7
97

Но мнѣ дайте склониться на свѣтлый порогъ,
Чтобы лучъ— лучъ одинъ и я вымолвить могъ!
А умру— надъ могилой цвѣты зацвѣтутъ,
Будетъ солнце сіять и друзья къ ней при-
дутъ,
И быть можетъ, прольется слеза не одна,
Но къ чему тогда слезы, цвѣты и весна.
А. Лукьяновъ.
ВЪ СЛЕЗАХЪ МОЯ ДУША.
Въ слезахъ моя душа.
Живу. Смѣюсь. За часомъ часъ въ работѣ
напряженной я время провожу, и мыслью уно­
шусь далеко,— в ъ
тѣ свѣтлые края, гдѣ такъ
привольно ей, гдѣ носится она свободно, видѣнія
и образы встрѣчая, которыхъ не увидишь
на
землѣ,—
въ слезахъ моя душа.
Я въ гнѣвѣ задыхаюсь, отъ бурной ярости
дрожу и въ бѣшенствѣ проклятья разсыпаю. Кло-
кочетъ все во мнѣ, я какъ въ огнѣ горю, и нѣтъ
ужъ силы жить. Погибнуть б ы л ъ бы радъ, исчез­
нуть, навсегда съ лица земли уйти -считалъ бы
счастьемъ...
Упалъ приливъ. Прошли отчаянья минуты
и ненависти взрывъ погасъ,
въ слезахъ моя душа.
Побѣдѣ день придетъ, —
я знаю! И родину
мою весь солнца свѣтъ зальетъ. И лучезарный
гимнъ она споетъ, цвѣтами убрана. Улыбкой ра­
достной земля родная засіяетъ, и ликованьемъ
наполнятся сердца.
Но все же грустно мнѣ и все жъ въ
слезахъ моя душа.
A тѣ, которые за насъ погибли?
Въ безсмертье я не вѣрю, и въ рай не вѣрю
я,
что жъ. которые за насъ погибли?!..
Въ слезахъ
моя душа, въ слезахъ
моя душа...
Д. Айзманъ.
Была пора; вершилось дѣло:
Во мракѣ тюремъ, предъ судомъ.
По строгимъ правиламъ, умѣло
Палачъ терзалъ живое тѣло
Водой, желѣзомъ и огнемъ.
На площадяхъ толпы гудѣли,
Подъ небеса клубился дымъ.
Священный гимнъ монахи пѣли,
И колдуны въ огнѣ горѣли,
И вѣдьмы корчились надъ нимъ.
Упорно свѣтъ боролся съ тьмою
И побѣдилъ!... Его заря
Блеститъ надъ грѣшною землею:
Больныхъ не жгутъ передъ толпою,
И не клянутъ у алтаря.
Но все-жъ мы сдѣлали немного!
Стоятъ темницы, міръ въ крови,
И люди тщетно ищутъ Бога,
Не зная гдѣ лежитъ дорога
Къ свободѣ, правдѣ и любви!
В. Немировичъ-Данченко.
99

ОБЛАЧКО.
Въ легкихъ нитяхъ, бѣлой дымкой
На лазурь сквозясь,
Облачка бѣгутъ по небу,
Съ вѣтеркомъ рѣзвясь.
Любо ихъ слѣдить очами...
Выше— вѣчность, Богъ!
Взоръ безъ нихъ остановиться-бъ
Ни на чемъ не могъ...
Страсти сердца! Сны надежды!
Вдохновенья бредъ!
Былъ бы чуждъ безъ васъ и страшенъ
Сердцу Божій свѣтъ.
Васъ развѣять съ неба жизни.
И вся жизнь тогда—
Силъ слѣпыхъ, законовъ вѣчныхъ
Вѣчная вражда!
А. Майковъ.
ВЪРУЮЩІЯ БАБЫ.
Внизу у деревянной галлерейки, придѣлан-
ной къ наружной стѣнѣ ограды, толпились на
этотъ разъ всѣ женщины, бабъ около двадцати.
Ихъ увѣдомили, что старецъ, наконецъ, выидетъ,
и онѣ собрались въ ожиданіи. Вышли на гал-
лерейку и богатый помѣщицы Хохлаковы, тоже
ожидавшія старца, но въ отведенномъ для благо-
родныхъ посѣтительницъ помѣщенш. Ихъ
двѣ, мать и дочь. Матери было не болѣе трид­
цати трехъ лѣтъ и она уже лѣтъ пять как
была вдовой. Четырнадцатилѣтняя дочь ея стра­
100
дала параличемъ ногъ. Бѣдная дѣвочка не могла
ходить уже съ полгода и ее возили въ длинномъ
покоиномъ креслѣ на колесахъ. Онѣ уже съ
недѣлю какъ жили въ нашемъ городѣ, больше
по дѣламъ, чѣмъ для богомолья, но уже разъ,
три дня тому назадъ, посѣщали старца. Теперь
онѣ пріѣхали вдругъ опять, хотя и знали
что
старецъ почти уже не можетъ вовсе никого прини­
мать и, настоятельно умоляя, просили еще разъ
«счастья узрѣть великаго исцѣлителя>. Въ ожи-
Даніи выхода старца мамаша сидѣла на стулѣ
подлѣ креселъ дочери, а въ двухъ шагахъ отъ
нея стоялъ старикъ монахъ, не изъ здѣшняго
монастыря, a вахожій изъ одной дальней д в е р ­
ной малоизвѣстной обители. Онъ тоже желалъ
благословиться у старца. Но показавшійся на
галлереъ старецъ прошелъ сначала прямо къ
народу. Толпа затѣснилась къ крылечку о трехъ
ступенькахъ соединявшему низенькую галлерейку
сь полемъ. Старецъ сталъ на верхней ступенькѣ
надѣлъ эпитрахиль и началъ благословлять те­
снившихся къ нему женщинъ. Притянули къ немѵ
одну
кликушу за
обѣ руки. Та,
едва лишь
завидѣла старца,
вдругъ начала, какъ-то не-
лѣпо взвизгивая, икать и вся затряслась какъ
въ родимцѣ. Наложивъ ей на голову эпитра­
хиль, старецъ прочелъ надъ нею краткую мо­
литву, и она тотчасъ затихла и успокоилась.
Не знаю какъ теперь, но въ дѣтствѣ моемъ мнѣ
часто случалось въ деревняхъ и по монастырямъ
видѣть и слышать этихъ кликушъ. Ихъ приводили
къ обѣднѣ, онѣ визжали или лаяли по собачьи
на всю церковь, но когда выносили Дары и ихъ
подводили къ Дарамъ, тотчасъ <бѣснованіе» пре­
кращалось и больныя на нѣсколько времени всегда
101

успакаивались; Меня, ребенка, очень это пора­
жало и удивляло. Но тогда-же я услышалъ отъ
иныхъ помѣщиковъ и особенно отъ городскихъ
учителей моихъ, на мои разспросы, что это все
притворство, чтобы не работать, и что это всегда
можно искоренить надлежащею строгостью, при­
чемъ приводились для подтвежденія разныя анек­
доты. Но впослѣдствіи я съ удивленіемъ узналъ
отъ ученыхъ докторовъ, что тутъ никакого нѣтъ
притворства, что это страшная женская болѣзнь,
и кажется, по преимуществу у насъ на Руси,
свидѣтельствующая о тяжелой судьбѣ нашей сель­
ской женщины, болѣзнь, происходящая отъ изнури-
тельныхъ работъ слишкомъ вскорѣ послѣ тяже­
лыхъ, неправильныхъ, безо всякой медицинскои
помощи, родовъ; кромѣ того, отъ безвыходнаго
горя, отъ побоевъ и проч.,
чего иныя женскія
натуры выносить по общему примѣру всетаки
не могутъ.
Многія изъ тѣснившихся къ старцу женщинъ
заливались слезами умиленія и восторга, вызван­
н а я эффектомъ минуты; другія рвались облобы­
зать хоть край одежды его, иныя что-то при­
читали. Онъ благословлялъ всѣхъ, а съ иными
разговаривала Кликушку
онъ уже зналъ, ее
привели не изъ далека, и з ъ деревни всего верстъ
за шзсть отъ монастыря, да и прежде ее водили
къ нему.
д вотъ далекая! указалъ онъ
на одну
еще вовсе не старую женщину, но очень худую
и испитую, не то что загорѣвшую, а какъ бы
всю почернѣвшую лицэмъ. Она стояла на кол
няхъ и неподвижнымъ взглядомъ смотрѣла на
старца. Во взгядѣ ея было что-то какъ-бы из-
ступленное.
Издалека,
батюшка,
издалека,
отселева
триста верстъ. Издалека, отецъ, издалека,— про­
говорила женщина нараспѣвъ, какъ-то покачивая
плавно изъ стороны въ сторону головой и под­
пирая щеку ладонью. Говорила она какъ-бы при­
читывая. Есть въ народѣ горе молчаливое и много-
терпѣливое; оно уходитъ въ себя и молчитъ.
Но есть горе и надорванное: оно пробьется разъ
слезами и съ той минутой уходитъ въ причиты-
ванія. Это особенно у женщинъ. Но не легче
оно молчаливаго горя. Причитанія утоляютъ тутъ
лишь тѣмъ, что еще болѣе растравляютъ и над-
рываютъ сердце. Такое горе и утѣшенія не желаетъ
чувствомъ своей неутолимости питается. Причи-
танія
лишь потребность раздражать безпрерывно
рану..
--
По мѣщанству надоть-быть? продолжалъ,
любопытно въ нее вглядываясь, старецъ.
—
Городскіе мы, отецъ, городскіе, не по кре­
стьянству мы, a городскіе, въ городу проживаемъ.
Тебя повидать, отецъ, прибыла. Слышали отебѣ
батюшка, слышали. Сыночка-младенчика схоро­
нила, пошла молить Бога. Въ трехъ монастыряхъ
побывала, да указали мнѣ: «Зайди, Настасьюшка
и сюда, къ вамъ, то есть, голубчикъ, къ вамъ»'
Пришла, вчера у стоянія была, а сегодня къ вамъ.
—
О чемъ плачешь-то?
—
Сыночка
жаль,
батюшка,
трехлѣточекъ
былъ, безъ трехъ только мѣсяцевъ и три-бы
годика ему. По сыночку мучусь, отецъ, по сыночку.
Послѣдній сыночекъ
оставался,
четверо было
у насъ съ Никитушкой, да не стоятъ у насъ
дѣтушки, не стоятъ, желанный, не стоятъ. Трехъ
первыхъ схоронила я, не жалѣла я ихъ очень-то,
а этого послѣдняго схоронила и забыть его не
103

могу. Вотъ точно онъ тутъ предо мною стоитъ,
не отходитъ. Душу мнѣ изсушилъ. Посмотрю на
его бѣльишечко, на рубашоночку, аль на сапожки
и взвою. Разложу, что послѣ него осталось, всякую
вещь его, смотрю и вою. Говорю Никитушкѣ,
мужу-то моему: отпусти ты меня, хозяинъ, на
богомолье сходить. Извозчикъ онъ, не бѣдные
мы, отецъ, не бѣдные, сами отъ себя извозъ
ведемъ, все свое содержимъ, и лошадокъ, и эки-
пажъ. Да на что теперь намъ добро? Зашибаться
онъ сталъ безъ меня, Никитушка-то мой, это
навѣрно, что такъ, да и прежде того: чуть я от­
вернусь, а ужъ онъ слабѣетъ. А теперь и о немъ
не думаю. Вотъ ужъ третій мѣсяцъ изъ дому.
Забыла я, обо всемъ забыла и помнить не хочу,
а и что я съ нимъ теперь буду? Кончила я съ
нимъ, кончила, со всѣми покончила. И не гля-
дѣла-бы я теперь на свой домъ и на свое добро
и не видала-бъ я ничего вовсе!
—
Вотъ что, мать, проговорилъ старецъ,—
однажды древній великій святой увидѣлъ во храмѣ
такую же какъ ты плачущую мать и тоже по
младенцѣ своемъ, по единственному котораго
тоже
призвалъ Господь! «Или не знаешь ты,
сказалъ ей святой, сколь сіи младенцы предъ
престоломъ Божіимъ дерзновенны? Даже и нѣтъ
никого дерзновеннѣе ихъ въ Царствіи Небес-
номъ: «Ты, Господи, даровалъ намъ жизнь, го­
ворятъ они Богу, и только лишь мы узрѣли ее,
какъ ты ее у насъ и взялъ назадъ». И столь
дерзновенно просятъ и спрашиваютъ, что Господь
даетъ имъ немедленно ангельскій чинъ. А посему,
молвилъ святой, и ты радуйся, жено, а не плачь,
и твой младенецъ теперь у Господа въ сонмѣ
ангеловъ Его пребываетъ». Вотъ что сказалъ
104
святой плачущей женѣ въ древнія времена. Былъ-же
онъ великій святой и неправды ей повѣдать не
могъ. Посему знай и ты, мать, что и твой мла­
денецъ навѣрно теперь предстоитъ предъ Престо­
ломъ Господнимъ, и радуется, и веселится, и
о тебѣ Бога молитъ. А потому и ты плачь но
радуйся.
Женщина слушала его, подпирая рукой щеку
и потупившись. Она глубоко вздохнула.
Тѣмъ самымъ и Никитушка меня утѣ-
шалъ, въ одно слово какъ ты говорилъ:
«Не­
разумная ты, говоритъ, чего плачешь, сыночекъ
нашъ навѣрно теперь у Господа Бога вмѣстѣ
съ ангелами воспѣваетъ». Говоритъ снъ это мнѣ
а и самъ плачетъ, вижу я, какъ и я-же, плачетъ!
Знаю я, говорю, Никитушка, гдѣ-жъ ему и быть,
коль не Господа Бога, только здѣсь-то, съ нами-то
его теперь, Никитушка, нѣтъ, подлѣ-то, вотъ
какъ прежде сидѣлъ! И хотя-бы я только взгля­
нула на него лишь разочекъ, только одинъ разо-
чекъ на него мнѣ-бы опять поглядѣть и не по-
дошла-бы къ нему, не промолвила, въ углу-бы
притаилась, только-бы минуточку едину повидать
послыхать его, какъ онъ играетъ на дворѣ, при-
детъ, бывало,
крикнетъ
своимъ
голосочкомъ*
«Мамка, гдѣ ты?» Только-бъ услыхать-то мнѣ’
какъ онъ по комнатѣ своими ножками пройдетъ
разикъ, всего-бы только разикъ, ножками-то сво­
ими тукъ-тукъ, да такъ часто-часто, помню, какъ
бывало бѣжитъ ко мнѣ, кричитъ да смѣется,
только бъ я его ножки-то услышала, услышала-бы'
признала. Да нѣтъ его, батюшка, нѣтъ, и не
услышу его никогда! Вотъ его поясочекъ, а его-то
и нѣтъ и никогда-то мнѣ теперь не видать
не слыхать его!..
105

Она вынула изъ-за пазухи маленькій позу­
ментный поясочекъ своего мальчика и только
лишь взглянула на него, такъ и затряслась отъ
рыданій, закрывъ пальцами глаза свои, сквозь
которые
потекли
вдругъ брызнувшія ручьемъ
слезы.
А это, проговорилъ старецъ,— это
древ­
няя Рахиль плачетъ о дѣтяхъ своихъ и не можетъ
утѣшиться, потому что* ихъ нѣтъ, и таковой
вамъ матерямъ предѣлъ на землѣ положенъ. И
не утѣшайся и не надо тебѣ утѣшаться, не утѣ-
шайся и плачь, только каждый разъ, когда пла­
чешь, вспоминай неуклонно, что сыночекъ твои—
есть единый отъ ангеловъ Божіихъ, оттуда на
тебя смотритъ и видитъ тебя и на твои слезы
радуется и на нихъ Господу Богу указываете
И надолго еще тебѣ сего великаго материнскаго
плача будетъ, но обратится онъ подъ конецъ
тебѣ въ тихую радость и будутъ горькія слезы
твои лишь слезами тихаго умиленія и сердечнаго
очищенія, отъ грѣховъ спасающаго. А младенчика
твоего помяну за упокой, какъ звали-то?
—
Алексѣемъ, батюшка.
«■.
Имя-то милое. На Алексѣя Человѣка Божія.
—
Божія, батюшка, Божія,
Алексѣя Чело-
вѣка Божія!
Святой-то какой! Помяну, мать,
помяну
и печаль твою на молитвѣ вспомяну и супруга
твоего за здравіе помяну. Только его тебѣ грѣхъ
оставлять. Ступай къ мужу и береги его. Увидитъ
оттуда твой мальчикъ, что бросила ты его отца
и заплачетъ по васъ: зачѣмъ-же ты блаженство-то
его нарушаешь? Вѣдь живъ онъ, живъ, ибо жива
душавво вѣки, и нѣтъ его г’въ
домѣ, а
онъ
невидимо
подлѣ
васъ. Какъ-же онъ въ домъ
106
придетъ, коль ты говоришь, что возненавидѣла
домъ свой? Къ кому-жъ онъ придетъ, коль васъ
вмѣстѣ, отца съ матерью, не найдетъ? Вотъ онъ
снится теперь тебѣ и ты мучаешься, а тогда онъ
тебѣ кроткіе сны пошлетъ.
Ступай къ
мужу
мать, сего-же дня ступай.
Пойду, родной, по твоему слову пойду.
Сердце ты мое разобралъ.
Никитушка ты мой
Никитушка, ждешь ты меня, голубчикъ. ждешь»
начала было причитывать, баба, но старецъ уже
обратился къ одной старенькой старушкѣ, одѣтой
не по страннически, а по городски. По глазамъ
ея видно было, что у нея какое-то дѣло и что
пришла она нѣчто сообщить. Назвалась она унтеръ-
офицерскою
вдовой,
не
издалека,
всего
изъ
нашего-:же города. Сыночекъ у ней Васенька,
гд.ѣ то въ коммиссаріатѣ служилъ, да въ Сибирь
поѣхалъ, въ Иркутскъ. Два раза оттуда писалъ.
а тутъ вотъ уже годъ писать пересталъ. Справля­
лась она о немъ, да по правдѣ не знаетъ, гдѣ
и справиться-то.
—
Только и говоритъ мнѣ намедни Степа­
нида Ильинишна Бедрягииа, купчиха она, богатая'
возьми ты, говоритъ, Прохоровна, и запиши ты,
говоритъ, сыночка своего въ поминанье, снеси
въ церковь, да и помяни за упокой. Душа то его
говоритъ, затоскуетъ, онъ и напишетъ письмо.'
И это, говоритъ Степанида Ильинишна, какъ
есть вѣрно, многократно испытано. Да только я
сумлѣваюсь... Свѣтъ ты нашъ, правда оно аль
неправда и хорошо ли такъ будетъ?
И не думай о семъ. Стыдно это и спраши­
вать. Да и какъ это возможно, чтобы живую
Душу, да еще родная мать за упокой поминала!
Это великій грѣхъ, колдовству подобно,, только
107

по незнанію твоему лишь прощается. А ты лучше
помоли Царицу небесную, скорую заступницу и
помощницу, о здоровьи его, да чтобъ и тебя
простила за неправильное размышленіе твое. И
вотъ что я тебѣ еще скажу, Прохоровна: или
самъ онъ къ тебѣ вскорѣ обратно прибудетъ,
сынокъ твой, или навѣрно письмо пришлетъ. Такъ
ты и знай. Ступай и отселѣ покойна будь. Живъ
твой сынокъ, говорю тебѣ.
Милый
ты нашъ,
награди
тебя Богъ,
благодѣтель ты нашъ, молебщикъ ты за всѣхъ
насъ и за грѣхи наши...
А старецъ уже замѣтилъ въ
толпѣ два
горящіе, стремящіеся къ нему взгляда изнурен­
ной. на видъ чахоточной, хотя и молодой еще
крестьянки. Она глядѣла молча, глаза просили
о чемъ-то, но она какъ-бы боялась приблизиться.
—
Ты съ чѣмъ, родненькая?
разрѣши мою душу, родимый, тихо и не
спѣша промолвила она, стала на колѣни
и по­
клонилась ему въ ноги.
—
Согрѣшила,
отецъ родной, грѣха моего
боюсь.
Старецъ сѣлъ на нижнюю ступеньку, жен­
щина приблизилась къ нему, не вставая съ колѣнъ.
Вдовѣю я, третій годъ, начала она полу-
шопотомъ,
сама
какъ-бы
вздрагивая.
Тяжело
было замужемъ-то, старый былъ онъ, больно
избилъ меня. Лежалъ онъ больной; думаю я,
гляжу на него:
а коль, выздоровѣетъ, опять
встанетъ, что тогда? И вошла ко мнѣ тогда эта
самая мысль...
—
Постой, сказалъ старецъ
и приблизилъ
ухо свое прямо къ ея губамъ. Женщина стала
108
продолжать тихимъ шепотомъ, такъ что ничего
почти нельзя было уловить. Она кончила скоро.
Третій годъ? спросилъ старецъ.
—
Третш годъ. Сперва не думала, а теперь
хворать начала, тоска пристала.
Р
—
Издалека?
За пятьсотъ верстъ отселева.
На исповѣди говорила?
Говорила, по два раза говорила.
Допустили къ причастію-то?
—
Допустили. Боюсь, помирать боюсь.
—
Ничего не бойся, и никогда не бойся, и не
тоскуй. Только-бы покаяніе не оскудѣвало в ъ тебѣ-
и все Богъ простить. Да и грѣха такого нѣтъ и не
можетъ быть на всей землѣ, какого-бы не простилъ
Господь во истину кающемуся. Да и совершить
в ѣ к ъ °Т ТЪ С0“ ѣмъ такого гРѣха великаго чело-
Г РЫИ
ИСТ0ЩИЛЪ безконечную Божью
любовь. Али можетъ быть такой грѣхъ чтобы
з^о“
Б0ЖЬЮ ЛЮб0ВЬ? °
покаяніи лишь
заботься, непрестанномъ, а боязнь отгони вовсе
Вѣруи что Богъ тебя любитъ такъ, какъ ты и
помышляешь о томъ, хотя бы со грѣхомъ
твоимъ и во грѣхѣ твоемъ любитъ. А объ одномъ
кающемся больше радости въ небѣ, чѣмъ о десяти
пр^едныхъ, сказано давно. Иди-же и не бойся
На людей не огорчайся, за обиды не сердись'
Покоинику въ сердцѣ все прости, чѣмъ тебя
оскорбилъ, примирись съ нимъ во истину. Коли
Г
Г
Ъ И Лп бИШЬ- А 6удешь
то
ты уже Божья... Любовью все покупается
все
ТЛИГЯ- 1ЖЪ ?0ЛИ Я’ТакоTM
какъ и ты
жалѣлъ^рТ ШНЫИ’ Надъ тобой Умилился и по-
^езиѣннп,
’ К0ЛЬМИ ПаЧе Б0ГЪ- Лю6овь такое
безцѣнное сокровище, что на нее весь міръ купить
109

можешь, и не только свои^но и чужіе грѣхи еііде
выкупишь. Ступай и не бойся.
Онъ перекрестилъ ее три раза, снялъ съ
своей шеи и надѣлъ на нее образокъ. Она молча
поклонилась ему до земли. Онъ
привстать
и
весело
поглядѣлъ на одну здоровую бабу съ
груднымъ ребеночкомъ на рукахъ.
—
Изъ Вышегорья, милый.
Шесть верстъ однако отсюда, съ ребеноч­
комъ томилась. Чего тебѣ?
—
На тебя глянуть пришла. Я вѣдь у тебя
бывала, аль забылъ? Не велика-же
въ
теб
память, коли ужъ меня забылъ. Сказали у насъ,
что ты хворый, думаю, что-жъ, я пойду его сама
повидаю: вотъ
и вижу тебя, да какои-же ты
хворый? Еще двадцать лѣтъ проживешь, право,
Богъ съ тобою! Да и мало-ли за тебя молебщи-
ковъ, тебѣ-ль хворать?
—
Спасибо тебѣ за все, милая.
Кстати будетъ просьбица моя не великая:
вотъ тутъ шестьдесятъ копѣекъ, отдай ты ихъ,
милый такой, какая меня бѣднѣй. Пошла я сюда
да и думаю: лучше ужъ черезъ него подамъ, ужъ
онъ знаетъ, которой отдать.
_
л
Спасибо, милая, спасибо, доЬргя. Люблю
тебя. Непремѣнно исполню. Дѣвочкана рукахъ-то.
—
Дѣвочка, свѣтъ, Лизавета.
Благослови Господь васъ обѣихъ, и тебя
и младенца Лизавету. Развеселила ты мое сердце,
мать. Прощайте, милыя, прощайте, дорогія, лю-
бѳзныя
Онъ всѣхъ благословилъ
и глубоко всѣмъ
поклонился.
Ѳ. Достоевскги.
110
ГДЪ СЧАСТЬЕ?
Истомленный, унынія полнъ,
Изнывая отъ жгучей печали
Гдѣ же счастье? спросилъ я у волнъ
Но мятежныя волны молчали.
И спросилъ я- съ тоскою у скалъ*
Въ чемъ отрада? гдѣ радости свѣта?—
газрѣзая бушующій валъ,
Оставались онѣ безъ отвѣта.
Вопрошая о счастьѣ вездѣ,
Въ лѣсъ ушелъ я цвѣтущей долиной...
Яѣсъ шепталъ мнѣ тревожно: нигдѣ!
И печально склонялся вершиной.
Истомленный, заблудшій, безъ силъ
Разбивая дней прошлыхъ скрижали,’
дѣ же счастье? у звѣздъ я спросилъ,
по далекія звѣзды молчали...
Ты сегодня пришла, милый другъ
И взглянула въ глаза мнѣ съ участьемъ
И весь міръ озарился вокругъ
Свѣтозарнымъ ликующимъ счастьемъ!
IL Ратгаузъ.
МОИ ЗНАКОМЦЫ.
Обманутый под пору чикъ-
Дѣло было весною, а въ тотъ годъ весна
была ранняя. Уже въ началѣ марта полились
съ горъ ручьи, и прилетѣли грачи, чего и ста
рожилы въ Крутогорской губерніи ’не запомнят
Время это самое веселое; видъ возрождающейся

природы благотворно дѣйствуетъ на самаго сон-
ливаго человѣка; все принимаетъ какой-то не­
обычный, праздничный оттѣнокъ; все одѣвается
радужными цвѣтами. В ъ деревняхъ, на улицѣ
проявляется грязь; ребятишки гурьбами возятся
по дорогѣ и вездѣ, гдѣ подъ вліяніемъ лучей
солнца образовалась вода; старики также вы-
ползаютъ изъ душныхъ избъ и садятся на за-
вал инахъ погрѣться на солнышкѣ. Вообще, всѣ
довольны, всѣ рады веснѣ и теплу, потому что
в ъ зимнее время изба, наполненная какою-то
прогорклою атмосферой, наводитъ уныніе даже
на привыкшаго къ ней мужичка.
Однако, путешествовать въ это время, и осо­
бливо по экстренной надобности
сущее нака
заніе. Дорога уже испортилась; черная, исковер­
канная полоса ея безобразнымъ горбомъ высту-
паетъ изъ осѣвшаго по сторонамъ снѣга, лошади
безпрестанно проступаются, и потому вы волею-
неволею должны ѣхать шагомъ; сверхъ того,
мѣстами попадаются такъ-называемыя зажоры,
которыя могутъ заставить васъ простоять на
мѣстѣ часовъ шесть и болѣе, покуда собьютъ
окольный народъ, и съ помощью его ваш а кибитка
будетъ перевезена или, правильнѣе, перенесена
на рукахъ по ту сторону колодца, образовав­
ш а я с я посреди дороги. Это ш тука самая сквер­
ная; тугъ припомнишь всѣхъ, кого слѣдуетъ, и
Есѣхъ мысленно по-родственному обласкаешь.
Не радуютъ сердца ни красоты природы, ни
ш умъ со всѣхъ сторонъ стремящихся водныхъ
потоковъ; напротивъ того, в ъ душѣ поселяется
какое-то тупое озлобленіе противъ всего этого:
такъ бы кажется, взялъ да и уѣхалъ, a уѣхать-то
именно и нельзя.
Ночью въ такую пору ѣхать рѣшительно н е ­
возможно, поэтому и бываетъ, что отъѣдешь въ
сутки верстъ сорокъ, да и славословишь осталь­
ное время имя Господне на станціи.
Подобную муку пришлось испытать и мнѣ.
Промаявшись, покуда было свѣтло, в ъ безплод-
ной борьбѣ со стихіями. я пріѣхалъ, наконец ъ
на станцію, на которой '..редстояло мнѣ ночевать.
Въ подобныхъ обстоятельствахъ станціонный дс-
микъ, одиноко стоящій немного поодаль дороги,
за деревьями, состав ляетъ истинную благодать.'
Уѣхалъ, кажется, всего верстъ сорокъ или пять-
десятъ, а истомишься, отупѣешь и раскиснешь
такъ, какъ будто собственными своими благо­
родными ногами гіробѣжалъ верстъ полтораста.
Разумѣется, первое дѣло самоваръ, и затѣмъ
уже является на столъ носильная, зачерствев­
шая отъ времени закуска, и прилаживается
складная желѣзная кровать, безъ которой въ
Крутогорской губерніи путешествовать такъ же
невозможно, какъ невозможно быть станціонному
дому безъ клоповъ и таракановъ.
На этотъ разъ на станціи оказался какой-то
проѣзжій, что меня и изумило, и огорчило. О гор­
чило^ потому, что мы, коренные крутогорцы, до
такой степени привыкли къ нашему безмятеж­
ному захолустью, что появленіе проѣзжаго ка­
жется намъ оскорбленіемъ и посягательствомъ
на наше спокойствіе. Кромѣ того, есть еще тай­
ная причина, объясняющая наше нерасположеніе
къ проѣзжему народу; но эту причину я могу
сообщить вамъ только подъ величайшимъ се-
кретомъ. имѣются за нами кой-какія провинности,
и потому мы до смерти не любимъ ревизоровъ
и всякаго рода любопытныхъ людей, которые
8
113

любятъ совать свой носъ въ наше маленькое
хозяйство. Мы разсуждаемъ въ этомъ случаѣ
такъ: губернія Крутогорская хоть куда; мы тоже
люди хорошіе, и, къ тому же, приладились къ
губерніи такъ, что намъ словно жена; и кли­
матъ, и все, то-есть, и то, и другое, такъ хо­
рошо и прекрасно, и такъ все это славно, что
вчужѣ даже мило смотрѣть на насъ. а намъ -то,
пожалуй, и умирать не надо. Охота же какому-
нибудь— прости Господи!— кобелю борзому нару­
шать это трогательное согласіе.
Проѣзжій, оказывается, нрава меланхоличе­
ская.
Онъ то и дѣло ходилъ по комнатѣ, на-
пѣвая извѣстный романсъ: <Уймитесь, волненгя
страсти'». Но страсти, должно полагать, не уни­
мались, потому что когда дѣло доходило до „я
пла-а -чу, я стрра-а -жду!“,
то въ
голссѣ его
происходила какая-то удивительнѣйшая штука,
словно и вѣтеръ воетъ, и въ то же время са­
поги скрипятъ до истомы. Этой штуки мнѣ ни­
когда впослѣдствіи не приходилось испытывать;
но помню, что въ то время она навела на меня
уныніе. Замѣчательно было также то обстоятель­
ство, что слова „плачу“ и
„стражду“ безотмѣн-
но
сопровождались
возгласомъ:
„эй, Прошка,
водки!“— а
какъ проѣзжій пѣлъ безпрестанно,
то и водки, уповательно, вышло немалое коли­
чество.
Однакожъ я долженъ сознаться, что этотъ
возгласъ пролилъ успокоительный бальзамъ на
мое крутогорское сердце;- я тотчасъ же сме-
кнулъ, что это нашего поля ягода. Если и вамъ,
милѣйшій мой читатель, придется быть въ та­
кихъ же обстоятельствахъ, то знайте, что пьетъ
человѣкъ водку— значитъ, не ревизоръ, а хоро-
114
шш человѣкъ. По той причинѣ, что ревизоръ.
какъ человѣкъ злющій, въ самомъ себѣ порохъ
и водку содержитъ.
Милостивый государь! Милостивый госу­
дарь... мой!—раздалось за перегородкой.
Воззваніе, очевидно, относилось ко мнѣ.
—
Что прикажете?
Не соблаговолите ли допустить побесѣдо-
вать? Тоска смертнѣйшая-съ!
Вслѣдъ за симъ въ мою комнату ввалил ісь
фигура высокая роста, въ дубленомъ овчинномъ
полушубкѣ и съ огромными сѣдьши усами, опу­
щенными внизъ. Фигура говорила очень громкимъ
и выразительнымъ басомъ, сопровождая свои рѣ-
ченія приличными жестами. Знаковъ опьяненія
не замѣчалось ни малѣйшихъ.
Рекомендуюсь! рекомендуюсь!
„Блудный
сынъ, или русскіе въ 18** году“...
Очень радъ познакомиться.
Да съ, это такъ, это точно, что блудный
сынъ —чортъ побери! Жизнь моя, такъ сказать,
рроманъ и рроманъ не простой, а этакъ Рафаила
Михайлыча Зотова, съ танцами и превращеніями
и великолѣпнымъ фейерверкомъ— натомъстоимсъ^
А съ кѣмъ я имѣю удовольствіе бесѣдовать?
Я назвалъ себя.
Такъ-съ; ну а я отставной подпоручикъ
Живнозскій... да-съ! Служилъ въ полку бро­
силъ; жилъ въ имѣніи — пропилъ! Скитаюсь те­
перь по бурному океану жизни,
какъ челнъ
утлый, безъ кормила, безъ весла. .
Я страа-ажду, я пла-ачу!
Заспанный Прошка стремительно, какъ уго-
рѣлый. вбѣжалъ съ Полштофомъ водки и стака-

номъ въ рукахъ, и съ-просонья полѣзъ прямо въ
оки°.
w
Куда? ну, куда лѣзешь? —завопилъ Жив-
новскій.
—
Эко рыло! мало ты спишь! очумѣлъ,
скотина, отъ сна! Рекомендую!— продолжалъ онъ,
обращаясь ко мнѣ: — рабъ и наперсникъ! един­
ственный обломокъ древней роскоши! Хорошъ.
Прошка глядѣлъ на насъ во всѣ глаза и между
тѣмъ, очевидно, продолжалъ спать.
Хорошъ? рожа-то, рожа-то! да вы взгля­
ните полюбуйтесь! хорошъ? А знаете ли, впро­
чемъ, что? вѣдь я его выдрессировалъ— истинно
вамъ’ говорю, выдрессировалъ! Теперь онъ у меня
всѣ эти, знаете, поговорки и всякую команду
все понимаетъ; стихи даже французскіе деклами-
руетъ. А ну, Проша, потѣшь-ка господина.
Прошка забормоталъ что-то себѣ подъ носъ
скороговоркой. Я могъ разобрать только припѣвъ.
се мистигрисъ ке оюе ле помме, се мистигрисъ,
се мистигрисъ.
А! каковъ каналья! это вѣдь, батюшка, ье-
ранже! Два мѣсяца, сударь, съ нимъ бился, училъ—
вотъ и плоды! A пріятный это стихотворецъ Бе­
ранже! Изъ русскихъ, я вамъ доложу, подобнаго
ему нѣтъ! И все, знаете, насчетъ этихъ дели-
катныхъ обстоятельствъ... бестія!
Живновскій залпомъ выпилъ стаканъ водки.
Ну, теперь маршъ! можешь спать! да смотри,
у меня не зѣвать— понимаешь?
Прошка вышелъ. Живновскій вынулъ изъ кар­
мана засаленный бумажникъ, положилъ его на
столъ и выразительно хлопнулъ по немъ рукой.
—
Изволите видѣть?— сказалъ онъ мнѣ.
—
Вижу.
Ну-съ, такъ
вотъ здѣсь всѣ мои капи-
116
талы!.. То есть, кромѣ тѣхъ,
которые хранятся
вотъ въ этомъ ломбардѣ!
Онъ указалъ на голову.
—
Немного-съ! всего тутъ на все пятьдесятъ
цѣлкачей... и это на всю, сударь, жизнь!
Онъ остановился въ раздумьи.
—
Д-да съ; это на всю жизнь!— - сказалъ онъ
торжественно и съ разстановкой, почти налѣзая
на меня. —
Это, что называется, на всю жизнь;
то есть, тутъ
и буаръ, и манже, и сортиръ!..
д-да-съ; не красна изба углами, а впрочемъ и
пироговъ тутъ немного найдется... хитро-съ!
Онъ началъ шагать по комнатѣ.
—
А ужъ чего, кажется, я не дѣлалъ! Тѣ-
ломъ
торговалъ-съ! собственнымъ своимъ тѣ-
ломъ— вотъ какъ видите... Не вывезла! не вы­
везла шельма-кривая!
Молчаніе.
—
Вотъ-съ хоть бы насчетъ браку! Чѣмъ не
молодецъ — во всѣхъ статьяхъ! однако, нѣтъ!..
Была вдова Поползновейкина, да и та спятила:
„Ишь, говоритъ, какія у тебя ручищи-то, такъ,
пожалуй, усахаришь, что въ могилу ляжешь!“
Ужъ я какихъ ей резоновъ
не представлялъ:
„Это, говорю, сударыня, крѣпость супружескую
обозначаетъ!“ — Такъ куда тебѣ! Вотъ и выхо-
дитъ, что только задаромъ на нее здоровье за-
тратилъ; дала вотъ тулупчишку да сто цѣлко-
выхъ на дорогу и указала дверь! А харя-то
какая, если бъ вы знали!
точно вотъ у моего
Прошки! словно антихристъ на ней съ сотворенія
міра престолъ имѣлъ!
Живновскій плюнулъ.
—
А не то вотъ Топорковъ корнетъ:
„Слы-
шалъ, говорить,. Сеня, англичане милліонъ тому
117

даютъ. кто цѣлый годъ однимъ сахаромъ питаться
будетъ?“ Что-жъ, думаю, вѣдь канальская будетъ
штука милліончикъ получить. Вѣдь это выходитъ
не много не мало, a такъ-себѣ взялъ да на пря­
ники милліончикъ и получилъ! A мнѣ въ ту пору
смерть приходилась неминучая— все просвисталъ!
И, кромѣ того, знаете, это у меня ужъ идея
такая— разбогатѣть. Ну-съ, и полетѣлъ я сдуру
въ Петербургъ. Пріѣхалъ; являюсь къ послан­
нику: „Такъ и такъ, говорю, вызывались желаю-
щіе, а у меня, молъ, ваше превосходительство, ж е­
лудокъ настоящій, русскій-съ“ ...
Что-жъ бы вы
думали? Перевели ему это— какъ загогочетъ ба-
сурманишка! Даже обидно мнѣ стало; такъ знаете,
такъ всѣ эти патріотическія чувства вдругъ и
закипѣли.
—
Да, это дѣйствительно обидно.
—
Но, однакожъ, воротясь, задалъ-таки
я
Сашкѣ трезвону; уповательно, полагать должно,
помнитъ и теперь... Впрочемъ, и то сказать, я
съ малолѣтства такой ужъ прожектеръ былъ.
Голова, батюшка, горячая; съ головой сладить не
могу! Это вотъ какъ въ критикахъ
пишутъ:
сердце съ разсудкомъ въ разладѣ— ну, какъ за-
сядетъ оно туда, никакими силами оттуда и не
вытащишь: на стѣну л^зть готовъ!
—
А теперь что же вы располагаете дѣлать?
—
Теперь? Ну, теперь-то мы свои дѣлишки
поправимъ! Въ Крутогорскъ, батюшка, ѣдемъ, въ
Крутогорскъ; въ страну, съ позволенія сказать,
антропофаговъ, страну дикую, пѣсную! Нога, су­
дарь, человѣческая тамъ никогда не бывала, дикіе
звѣри по улицамъ ходятъ! Вотъ-съ мы съ вами
въ какую сторонушку запропастились^
Живновскій, въ увлеченіи, вѣроятно, позабылъ,
118
что передъ нимъ сидитъ одинъ изъ смиренных
обывателей Крутогорска. Онъ быстрыми шагам
ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ, потирая
руки, и физіономія его выражала нѣчто плото­
ядное, какъ будто въ самомъ дѣлѣ онъ готовъ
былъ живьемъ пожрать крутогорскую страну.
—
Спасибо Сашкѣ Топоркову! спасибо!— го­
ворилъ онъ, очевидно забывая, что тотъ же То-
порковъ обольстилъ его насчетъ сахара.— „ Сту­
пай, говоритъ, въ Крутогорскъ, тамъ, братецъ,
есть винцо тенерифъ — это, братъ, винцо!“ Ну,
я, знаете, человѣкъ военный, долго не думаю,
кушакъ да шапку или, как'ь сказалъ мудрецъ,
отпіа те сит те... зарапортовался! ну, да все
равно! Слава Богу, теперь ужъ недалеко ѵ до
мѣста.
Однакожъ, я все-таки не могу сообразить,
на что же вы разсчитываете?
—
На что?— спросилъ онъ меня съ нѣкото-
рымъ изумленіемъ, вдругъ остановясь
передо
мною:
какъ на что? Да вы, батюшка, не знаете,
что такое Крутогорскъ! Крутогорскі— это, я вамъ
доложу, сторона! Тамъ, знаете, купецъ — борода
безобразнѣйшая, кафтанишка на немъ весь обо­
рванный, самъ нищимъ смотритъ— нѣтъ, милліон-
щикъ, сударь вы мой, въ сапогѣ милліоны но-
ситъ! Ну, а намъ этихъ негоціанцовъ, что въ
кургузыхъ тамъ пиджакахъ щеголяютъ да тене-
рифцемъ отдѣлываются, даромъ не надобно! Это
не по нашей части! Намъ подавай этакъ бороду,
такую, знаете бороду, что какъ давнулъ ее, такъ
бы старинные эти крестовики да лабанчики изъ
нея и посыпались -
—
вотъ намъ чего надобно! А
знаете, не хватить ли намъ желудочнаго?—
Я- пла -ачу, я стра-ажду!
Ш

Но Прошка не являлся. Живновскій повторилъ
свой припѣвъ уже съ ожесточеніемъ. Прошка
явился.
—
Что-жъ ты шутить, что ли, собачій сынъ,
со мною вздумалъ? — возопилъ Живновскій.—
Службу свою забылъ! такъ я тебѣ ее припомню,
скаатина! .
Онъ распростеръ свою длань и совершенно
закрылъ ею лицо ополоумѣвшаго раба.
—
Драться я, доложу вамъ, не люблю; это
дѣло ненадежное! А вотъ помять, скомкать этакъ
мордасы — ужъ это наше почтеніе,
на томъ
стоимъ-съ. У насъ, сударь, въ околоткѣ помѣ-
щица жила, дѣвица бездѣтная, такъ она истин­
ная была на эти вещи затѣйница. И тоже бить
не била, а проштрафится у нея дѣвка, она и
пошлегъ ее по деревнямъ милостыню собирать;
соберетъ она тамъ куски какіе—зъ застольную:
и дворовые сыты и дѣвка наказана. Вотъ это,
сударь, управленіе! это я называю управленіемъ!
Онъ выпилъ.
—
Знаете ли, однакожъ, — сказалъ онъ;— на -
питокъ то вѣдь начинаетъ забирать меня—какъ
вы думаете?
Я согласился.
—
Стара стала — слаба стала! Шли мы, я
помню въ восемьсотъ четырнадцатому походомъ—
въ мѣсяцъ по четыре ведра на брата выходило!
Ну-съ, четыре-жды восемь — тридцать два— ка ­
жется, лопнуть можно! — такъ нѣтъ же, всѣ въ
своемъ видѣ! такая ужъ компанія веселая собра­
лась: все ребята были теплые!
На станціонныхъ часахъ пробило десять. Я
зѣвнулъ.
—
Да вы постойте, не зѣвайте! Я вамъ раз-
120
скажу, былъ со мной случай. Былъ у меня братъ
такой братъ, что днемъ съ огнемъ не сыщешь —
душа! Служилъ онъ, сударь, въ одномъ полку съ
нѣкіимъ Перетыкинымъ— такъ, жалконькій былъ
офицеришка. Вотъ только и поклялись они про
межъ себя, въ счастьи ли, въ несчастьи ли, вы­
возить другъ друга. Братъ вышелъ въ отставку,
а Перетычка эта полѣзла въ гору, перешла, ба­
тюшка, къ штатскимъ дѣламъ и дослужилась тамъ
до чиновъ генеральскихъ. Въ двадцатыхъ годахъ,
какъ теперь помню, пробубнился я жесточайшимъ
манеромъ
штабсъ-капитанъ Терпишка въ пухъ
обыгралъ,— натурально, къ брату. Вотъ и при-
помнилъ онъ, что есть у него другъ и пріятель
Перетыкинъ: „Онъ, говоритъ, тебя пристроитъ!“
Пишетъ онъ къ нему письмо, къ Перетычкѣ-то:
„помнишь ли, дескать, другъ любезный, какъ
мы съ тобой напролетъ ночи у метрессъ про­
кучивали, какъ ты, какъ я...
помоги брату!“
Являюсь я въ Петербургъ съ письмомъ этимъ
прямо къ Перетыкину. Принялъ онъ меня, во-
первыхъ, самымъ. то-есть, безобразнѣйшимъ обра­
зомъ: ни самъ не садится, ни мнѣ не предла­
гаете Прочиталъ письмо.
„А кто это, говоритъ,
этотъ господинъ Живновскій?“ и такъ, знаете,’
эго равнодушно, и губы у него такія тонкія— ну,
бестія, одно слово— бестія. Это, говорю, ваше пре­
восходительство, мой братъ, а вашъ старинный
другъ и пріятель!— „А, да, говоритъ, теперь при­
поминаю! увлеченія молодости!“ Ну, доложу вамъ,
я не вытерпѣлъ!—А вы, говорю, ваше превосхо­
дительство, вѣрно и въ ту пору канальей изво­
лили быть!.. Такъ и ляпнулъ. Что жъ бы вы
думали? Онъ же на меня въ претензіи: зачѣмъ
дескать, обозвалъ его!
121

Молчаніе.
—
И вотъ все-то я такъ маюсь по бѣлу свѣту.
Куда ни сунусь, вездѣ какая-нибудь пакость... Ну,
да слава Богу, теперь, кажется, дѣпо на ладъ
пойдетъ; теперь я покоенъ... Да вы-то сами ужъ
не изъ Крутогорска ли?
—
Да.
—
Такъ-съ, благодатная это сторона! Чай,
пишете, бумагу переводите! Ну, и здѣсь,— при-
бавилъ онъ, хлопая себя по карману: — полага-
тельно, толстушечка-голубушка водится!
—
Ну, разумѣется.
—
Такъ-съ, безъ этого нельзя-съ. Вотъ и я
тоже туда ѣду; бородушекъ этихъ, знаете, всѣхъ
къ рукамъ приберемъ! Руки у меня, какъ изво­
лите видѣть, цѣпкія, а и въ Писаніи сказано!
„Овцы безъ пастыря — толку не будетъ".
Ая
вамъ истинно доложу, что тѣмъ эти бороды мнѣ
любезны, что съ ними можно просто, безъ цере-
моній... Позвалъ онъ тебя, напримѣръ, на обѣдъ:
ну, надоѣла борода— и вонъ ступай!
—
По крайней мѣрѣ, имѣете ли вы къ кому-
нибудь рекомендацію въ Крутогорскъ?
—
Ре-ко-мен-да-цію! A зачѣмъ, смѣю васъ
спросить, мнѣ рекомендация? Какая рекомендація?
Моя рекомендація вотъ гдѣ! — закричалъ онъ,
ударяя себя по лбу.— Да, здѣсь она, въ житей­
ской моей опытности! Пріѣду въ Крутогорскъ,
явлюсь
къ
начальству,
объяснюсь,
что мнѣ
нужно... ну-съ, и дѣло въ шляпѣ... А то еще ре-
комендація!.. Эй, водки и спать!— прибавилъ онъ
совершенно неожиданно.
И онъ побрелъ, пошатываясь, во-свояси.
На другой день,
когда я проснулся, его
уже не было; станціонный писарь сообщилъ мнѣ,
что онъ уѣхалъ еще затемно и все спѣШилъ:
„Мнѣ, говоритъ, пора; пора, братъ, и д-ѣлишки
свои поправить“. Показывалъ также ему свой бу-
мажникъ и говорилъ, что „тутъ, братъ, на всю
жизнь; съ этимъ, дружище, широко не разгу­
ляешься!..“
*
Иг
Прошло мѣсяца два; я воротился изъ коман­
дировки и совсѣмъ забылъ о Живновскомъ, какъ
вдругъ встрѣтилъ его, въ одно прекрасное утро,
на улицѣ.
—
Ба! ну, какъ дѣла?
Подпоручикъ смотрѣлъ невесело; на немъ ви-
сѣла шинель довольно подозрительнаго свойства,
а сапоги были, очевидно, не чищены съ самаго
пріѣзда въ Крутогорскъ.
Надулъ Сашка!— проворчалъ онъ угрюмо.
—
Чѣмъ же вы живете?
—
А вотъ лотереи разыгрываемъ... Намед­
нись, Прошку на свозъ продалъ, и вѣриге ли:
бестія, даже обрадовался, какъ я ему объявилъ.
Ну, а являлись ли вы, какъ предполагали?
Онъ махнулъ рукой-и пошелъ дальше.
Однакожъ
я могъ разслышать,
какъ онъ
ворчалъ: „Ну, задамъ же я тебѣ звону, бестія
Сашка, дай только выбраться мнѣ отсюда!“
И, тѣмъ не менѣе, вы и до сихъ поръ, бла­
госклонный читатель,
можете
встрѣтить
его
прогуливающагося
по улицамъ города Круто­
горска и въ особенности
принимающаго дѣя-
тельное участіе во всѣхъ пожарахъ и другихъ
общественныхъ бѣдствіяхъ.
Сказываютъ даже,
что онъ успѣлъ пріобрѣсти значительный кругъ
123

знакомства, для котораго неистощимымъ источ­
никомъ наслажденій служатъ разсказы о пре-
терпѣнныхъ
имъ бѣдствіяхъ и крушеніяхъ во
время
продолжительнаго
плаванія по бурному
морю житейскому.
М. Салтыковъ-Щедринъ.
НА КЛАДБИЩЪ.
Сквозь деревья освѣщаются гробницы,
По плитамъ сквозитъ узорчатая тѣнь,
Въ знойномъ воздухѣ поютъ и рѣютъ птицы,
Надъ усопшими ликуетъ красный день.
Разрослись деревья, преизбытокъ силы,
Дышитъ въ каждой жилкѣ влажнаго листка.
И кругомъ, куда ни взглянешь на могилы,
И цвѣты нарядны и трава густа.
И сидѣлъ я долго на плитѣ гробницы...
Отъ вѣтвей узоромъ колебалась тѣнь,
Воздухъ знойный пѣньемъ оглашали птицы,
Надъ могилами сіялъ веселый день.
И мгновенной жизнью пользуясь безпечно,
Проходили люди шумною толпой;
А во храмѣ пѣли радость жизни вѣчной,
Грустно пѣли: „Со святыми упокой“ .
А. Жемчужниковъ.
ТО, ЧЕГО НЕ БЫЛО.
Въ одинъ прекрасный іюньскій день— а пре­
красный онъ былъ потому, что было двадцать
восемь градусовъ по Реомюру— въ одинъ пре­
124
красный іюньскій день было вездѣ жарко, а на
полянкѣ въ саду,
гдѣ стояла копна недавно
скошеннаго
сѣна,
было
еще 'жарче,
потому
что мѣсто было закрытое отъ вѣтра густымъ,
прегустымъ вишнякомъ. Все почти спало: люди
наѣлись и занимались послѣобѣденными боко­
выми занятіями; птицы примолкли; даже многія
насѣкомыя попрятались отъ жары. О домашнихъ
животныхъ нечего и говорить: скотъ крупный и
мелкій прятался
подъ навѣсъ; собака, вырывъ
себѣ подъ амбаромъ яму, улеглась туда и, по
лузакрывъ глаза, прерывисто дышала, высунувъ
розовый языкъ чуть не на полъ-аршина; иногда
она,
очевидно
отъ тоски, происходящей отъ
смертельной жары, такъ зѣвала, что при этомъ
даже раздавался тоненькій визгъ; свиньи, м а ­
менька съ тринадцатью дѣтками, отправились на
берегъ и улеглись въ черную, жирную грязь,
при чемъ изъ грязи видны были только сопѣвшіе
и храпѣвшіе свиные пятачки съ двумя дыроч­
ками, продолговатыя, облитыя грязью спины, да
огромныя повислыя уши. Однѣ куры, не боясь
жары, кое-какъ убивали время, разгребая лапами
сухую землю противъ кухоннаго крыльца, въ ко­
торой, какъ онѣ отлично знали, не было уже
ни одного зернышка; да и то пѣтуху, должно
быть, приходилось плохо, потому что иногда онъ
принималъ глупый видъ и во все горло кричалъ:
„Какой скандалъ!!"
Вотъ мы ушли съ полянки, на которой жарче
всего, а на этой-то полянкѣ и сидѣло цѣлое
общество неспавшихъ господъ. То-есть сидѣли-то
не всѣ; старый гнѣдой, напримѣръ, съ опасностью
для своихъ боковъ отъ кнута кучера Антона
разгребавшій копну сѣна, будучи лошадью, вовсе
12ü

и сидѣть не умѣлъ; гусеница какой-то бабочки
тоже не сидѣла, a скорѣе лежала на животѣ; но
дѣло вѣдь не въ словѣ. Подъ вишнею собралась
маленькая, но очень серьезная компанія: улитка,
навозный жукъ, ящерица, вышеупомянутая гусе­
ница; прискакалъ
кузнечикъ.
Возлѣ стоялъ и
старый гнѣдой, прислушиваясь къ ихъ рѣчамъ
однимъ, повернутымъ къ нимъ, гнѣдымъ ухомъ,
съ торчащими изнутри темно сѣрыми волосами;
а на гнѣдомъ сидѣли двѣ мухи.
Компанія вѣжпиво, но довольно одушевленно
спорила, при чемъ, какъ и слѣдуетъ быть, никто
ни съ кѣмъ не соглашался, такъ какъ каждый
дорожилъ независимостью своего мнѣнія и ха­
рактера.
—
По моему,--говорилъ навозный жукъ,—
порядочное животное прежде всего должно за­
ботиться о своемъ потомствѣ. Жизнь есть трудъ
для будущаго поколѣнія. Тотъ кто сознательно
исполняетъ обязанности, возложенныя на него
природой, тотъ стоитъ на твердой почвѣ: онъ
знаетъ свое дѣло, и что бы ни случилось онъ
не будетъ въ отвѣтѣ. Посмотрите
на меня: кто
трудится больше моего? Кто цѣлые ^дни безъ
отдыха катаетъ
такой тяжелый
шаръ— шаръ,
мною же столь искусно созданный изъ навоза,
съ великой цѣлью дать возможность вырости
новымъ, подобнымъ мнѣ, навознымъ жукамъ? Но
зато не думаю, чтобы кто нибудь былъ такъ
спокоенъ совѣстью и съ чистымъ сердцемъ могъ
бы сказать: «да, я сдѣлалъ все, что могъ и дол­
женъ былъ сдѣлать», какъ скажу я, когда на
свѣтъ явятся новые навозные жуки. Вотъ что
значитъ трудъ!
—
Поди ты, братецъ, съ своимъ трудомъ!—
126
сказалъ муравей, притащившій во время рЬчи
навознаго жука, несмотря на жару, чудовищный
кусокъ сухого стебелька. Онъ на минуту остано­
вился, присѣлъ на четыре заднія ножки, а двумя
передними отеръ потъ съ своего измученнаго
лица.— И я вѣдь тружусь, и побольше твоего!
Но ты работаешь для себя, или, все равно, для
своихъ жученятъ; не всѣ такъ счастливы... по-
пробовалъ бы ты потаскать бревна для казны,
вотъ какъ я. Я и самъ не знаю, что заставляетъ
меня работать, выбиваясь изъ силъ, даже и въ
такую жару... Никто за это и спасибо не ска­
ж е т е Мы, несчастные рабочіе муравьи, всѣ тру­
димся, a чѣмъ красна наша жизнь? Судьба!...
—-
Вы, навозный жукъ, слишкомъ сухо, а вы.
муравей, слишкомъ мрачно смотрите на жизнь,—
возразилъ имъ кузнечикъ.— Нѣтъ, жукъ, я люблю-
таки потрещать и попрыгать, и ничего— совѣсть
не мучитъ! Да притомъ, вы нисколько не косну­
лись вопроса, поставленнаго г-жей ящерицей:
она спросила: „что есть міръ“, а вы говорите о
своемъ навозномъ шарѣ: это даже невѣжливо.
Міръ, по моему, очень хорошая вещь уже потому,
что въ немъ есть для насъ молодая травка,
солнце и вѣтерокъ. Да и великъ же онъ! Вы
здѣсь, между этими деревьями, не можете имѣть
никакого понятія о томъ, какъ
онъ
великъ.
Когда я бываю въ полѣ, я иногда вспрыгиваю
до огромной высоты. И съ нея-то я вижу, что
міру нѣтъ конца.
Вѣрно,
глубокомысленно
подтвердилъ
гнѣдой. Но всѣмъ вамъ все-таки не увидѣть и
сотой части того, что видѣлъ на своемъ вѣку я.
Жаль что вы не можете понять, что такое верста...
За версту отсюда есть деревня— Лупаревка туда

я каждый день ѣзжу съ бочкой за водой. Но
тамъ меня
никогда не кормятъ. А съ другой
^
стороны Ефимовка, Кисляковка/ въ ней церковь
^
съ колоколами. А потомъ Свято-Троицкое, а по-
0 томъ Богоявленскъ. Въ Богоявленскѣ мнѣ всегда
l'
ѵцаютъ сѣна, но сѣно тамъ плохое. А вотъ въ
Николаевѣ
это такой городъ, двадцать восемь
верстъ отсюда— такъ тамъ сѣно лучше и овесъ
даютъ, только я не люблю туда ѣздить; туда
ѣздитъ на насъ баринъ и велитъ кучеру пого­
нять, а кучеръ больно стегаетъ насъ кнутомъ ..
А то есть еще Александровка, Бѣлозерка, Хер-
сонъ— городъ тоже... Да только куда вамъ по­
нять все это! Вотъ это-то и есть міръ; не весь,
положимъ, ну, да все-таки значительная часть.
И гнѣдой замолчалъ, но нижняя губа у него
все
еще
шевелилась,
точно
онъ что-нибудь
шепталъ. Это происходило отъ старости: ему
былъ уже семнадцатый годъ, а для лошади это
все равно, что для человѣка семьдесятъ седьмой.
—
Я не понимаю вашихъ мудреныхъ лошади­
ныхъ словъ, да, признаться, и не гонюсь за
ними,— сказала улитка.—
Мнѣ былъ бы лопухъ,
а его довольно: вотъ уже я четыре дня ползу, а
онъ все еще не кончается. А за этимъ лопухомъ
есть еще лопухъ, а въ томъ лопухѣ навѣрно
сидитъ еще улитка. Вотъ вамъ и все. И прыгать
никуда не нужно— все это выдумки и пустяки;
сиди себѣ, да ѣшь листъ, на которомъ сидишь.
Если бы не лѣнь ползти, давно бы ушла отъ
васъ съ вашими разговорами: отъ нихъ голова
болитъ, и больше ничего.
—
Нѣтъ, позвольте, отчего же?— перебилъ
кузнечикъ— потрещать очень пріятно, особенно
о такихъ хорошихъ предметахъ, какъ безконеч-
128