Максимов С.В. – Русские обряды и суеверия

Энциклопедия мифологических воззрений крестьян, раскрывающая глубины народной
культуры и воссоздающая поэтический мир русских народных верований и легенд,
В книге известного писателя-этнографа конца XIX в. рассказ о народной демонологии
сочетается с ярким красочным описанием крестьянских праздников и обычаев. Автор вводит
читателя в мир русского крестьянства с его поверьями и приметами, святочными гаданиями
и рождественскими колядками, русалками и лешими, оборотнями и ведьмами - в мир, где
переплетаются православные и языческие традиции.
ИЗДАНИЕ ДОПОЛНЕНО СБОРНИКОМ РАССКАЗОВ И ОЧЕРКОВ С.В.
МАКСИМОВА О РАЗЛИЧНЫХ РЕМЁСЛАХ РУССКОГО КРЕСТЬЯНСТВА «ЛЕСНАЯ
ГЛУШЬ» И ИЛЛЮСТРИРОВАНО СЦЕНАМИ КРЕСТЬЯНСКОГО БЫТА В КАРТИНАХ
РУССКИХ ЖИВОПИСЦЕВ ХІХ-ХХ ВВ.
СОДЕРЖАНИЕ
ЧАСТЬ I. НЕЧИСТАЯ,
КРЁСТНАЯ СИЛА
• НЕЧИСТАЯ СИЛА
• НЕВЕДОМАЯ СИЛА
• КРЁСТНАЯ СИЛА
*)комментарии
ЧАСТЬ II. ЛЕСНАЯ ГЛУШЬ
• ИЗВОЗЧИКИ

НЕВЕДОМАЯ

И

• ШВЕЦЫ
• СЕРГАЧ
• БУЛЫНЯ
• МАЛЯР
• СОТСКИЙ
• КОЛДУН
• ДРУЖКА
• ПИТЕРЩИК

НЕЧИСТАЯ СИЛА

http://www.e-puzzle.ru

I. ЧЕРТИ-ДЬЯВОЛЫ (БЕСЫ)
В народном сознании глубоко укоренилось верование, что сонмы злых духов
неисчислимы. Очень мало на Божьем свете таких заповедных святых мест, в которые они не
дерзали бы проникать; даже православные храмы не освобождены от их дерзких нашествий.
Эти бесплотные существа, олицетворяющие собой самое зло,— исконные враги
человеческого рода; они не только наполняют безвоздушное пространство, окружающее
вселенную, не только проникают в жилища, делая многие из них необитаемыми1, но даже
вселяются в людей, преследуя их беспрестанными искушениями.
Насколько многочисленны эти незримые людские ненавистники, можно судить по
богатству самых разнообразных прозвищ этой нежити, лукавой и нечистой силы. Более чем к
сорока именам черта, насчитанным В. И. Далем (в его «Толковом словаре великорусского
языка»), еще следует присоединить тот десяток духов, которым присвоены особенные имена
и предназначены определенные места для пребывания, и сверх того перечислить те
прозвища, которые вращаются в живом народном языке, но еще не подслушаны и не
уловлены2.
Повсеместное пребывание чертей и их свободное проникновение повсюду
доказывается, между прочим, существованием общих верований и обычаев, усвоенных на
всем пространстве великой православной Руси. Так, например, в деревенских избах почти
невозможно найти таких сосудов для питьевой воды, которые не были бы покрыты, если не
дощатой крышкой или тряпицей, то, в крайнем случае, хоть двумя лучинками, положенными
«крест-накрест, чтобы черт не влез». Равным образом, среди русского простонародья нелегко
натолкнуться на такого рассеянного или забывчивого человека, который, зевнув, не
перекрестил бы своего рта, чтобы святым знамением заградить туда вход нечистому духу. То
же самое, с произнесением слов «свят, свят, свят», исполняется и во время грозы при каждом
раскате грома, так как черт боится молнии и прячется за спину людей, чтобы Господь не
поразил его. Эти обычаи и приемы, может быть, столь же древние, как само христианство на
Руси, поддерживались потом более позднейшими, но столь же почтенной старины,
народными легендами.3
Обратимся к описанию многоразличных коварств и разнообразнейших похождений
этих духов дьявольской породы, не ограниченных в своей деятельности указаниями явно
определенного места (как дома, леса, воды и пр.) и точно обозначенного времени.
1. ДОМА
Хотя чертям для их похождений и отведена, по народному представлению, вся
поднебесная, тем не менее, и у них имеются излюбленные места для постоянного или
особенно частого пребывания. Охотнее всего они населяют те трущобы, где дремучие леса
разряжаются сплошными полосами недоступных болот, на которые никогда не ступала
человеческая нога, и лишь осторожно шагают длинноногие болотные птицы. Здесь, на
трясинах или заглохших и заросших озерах, где еще сохраняются пласты земли, сцепленные
корнями водорослей, человеческая нога быстро тонет, а неосторожного охотника и дерзкого
путника засасывает вглубь подземная сила и прикрывает сырым и холодным пластом, как
гробовой доской. Тут ли не водиться злой дьявольской силе и как не считать чертям такие
мочаги, топи, ходуны-трясины и крепи-заросли благоприятными и роскошными местами для
надежного и удобного жительства?
— Отчего ты, черт, сидишь всегда в болоте? — спрашивает, обездоленный болотистой
и мокрой родиной, белорус своего рогатого и хвостатого черта.
— Привык! — коротко и ясно отвечает тот, и отвечает как за себя лично, так и за
других, столь же неохотно переменяющих старое и насиженное место жительства на
неизвестное, хотя бы и лучшее, новое.
— В тихом болоте черти водятся,— неизменно верят великороссы.
— Было бы болото (подкрепляют они, с другой стороны), а черти будут.

http://www.e-puzzle.ru

— Не ходи при болоте: черт уши обколотит,— доброжелательно советует третья из
множества и столь же распространенная пословица4.
— И вылез бы черт из болота, и пошел бы в деревню к мужику на свадьбу, да попа
боится,— выдают за истинно проверенное наблюдение.
Болотные черти живут семьями: имеют жен, плодятся и множатся, сохраняя свой род на
бесконечные времена. С их детьми, бойкими и шустрыми чертенятами (хохликами), такими
же черными (в отличие от немецких красненьких) 5, мохнатыми и в шерсти, с двумя острыми
рогами на макушке головы и длинным хвостом, не только встречались деревенские русские
люди, но и входили с ними в разнообразные сношения. Образчики и доказательства тому в
достаточном количестве разбросаны в народных сказках и, между прочим, в известной всем
пушкинской сказке о работнике Балде. Один солдат, строгих николаевских времен, проносил
чертенка в тавлинке целый год со днем. Некоторые уверяют, что черти — востроголовые,
как птицы сычи, а многие, сверх того, уверены, что эти духи непременно хромые. Они
сломали себе ноги еще до сотворения человека, во время сокрушительного падения всего
сонма бесов с неба6. Так как на землю было свержено нечистой силы очень много, то она, во
избежание вражды и ссор, очертила свои владения кругом. Этот круг возымел особое
действие и силу: всякий попавший в него и переступивший след нечистого, обязательно
блуждает и без помощи особых средств из него не выйдет и не избавится от дьявольского
наваждения.
Когда народная фантазия наделила чертей многими человеческими свойствами,
последовательность воображения потребовала изобретения дальнейших сходств и
уподоблений. Бесспорно решено, что эти духи подвержены многим людским привычкам и
даже слабостям: любят ходить в гости друг к другу, не прочь попировать с развалом. На
своих любимых местах (перекрестках и росстанях дорог) черти шумно справляют свадьбы
(обыкновенно с ведьмами) и в пляске подымают пыль столбом, производя то, что мы
называем вихрями. При этом люди, бросавшие в такие пыльные столбы ножи или топоры,
удачно разгоняли свадьбу, но на том месте находили всегда следы крови и, после того, какаянибудь слывущая ведьмой колдунья долго ходила либо с обвязанным лицом, либо с
подвязанной рукой. На пирах, устраиваемых по случаю особенных побед над людьми, равно
как и на собственных свадьбах, старые и молодые черти охотно пьют вино и напиваются; а
сверх того любят курить табак, получаемый в дар от догадливых и трусливых людей7.
Самое же любимое занятие, превратившееся у чертей в неутолимую страсть, это —
игра в карты и кости. В игре для чертей нет удержу и не установлено законов: проигрывают
все, что есть за душой (а душа им полагается настоящая, почти такая же, как у людей).
Впрочем, если пойдет дело на полную откровенность, то окажется, что дьявольская сила
виновна в изобретении и самого вина и табачного зелья, да и нечистая игра в карты с
передержкой и подтасовкой отнесена прямо к бесовским же вымыслам и науке. Конечно, все
эти наветы требуют тщательной проверки ввиду того, что уже слишком во многом обвиняют
чертей, например, даже в изобретении таких злаков, как чай и картофель,— не далее начала
прошлого столетия вошедших во всеобщее употребление. В последнем случае оказывается
явный поклеп; первое же обвинение — в изобретении вина и табачного зелья — затемняется
противоречивыми показаниями.
Очевидно, свидетели, недостаточно уверенные в самом факте, стремятся лишь
настойчиво навязать то, в чем сами не вполне убеждены и еще колеблются. Так, например,
вологжане думают, что предков их выучил варить веселое пойло какой-то странник в
благодарность за то, что один добрый мужик приютил его: посадил за стол, порезал
несколько ломтей хлеба, поставил солонку с солью, жбан с квасом. Вдвоем они открыли
несколько кабаков, и потянулся туда народ бесчисленными толпами. Во Владимирской
губернии черт (также в виде странника, в лаптях, в кафтане и с котомкой за плечами),
поведал тайну варить пиво встречному бедняге, который выплакал ему свое житейское горе
и разжалобил его. Счастливый мужичок впоследствии похвастался своим умением царю, а
неизвестный царь велел варить во всем государстве это самое пиво, которое теперь

http://www.e-puzzle.ru

прозывают вином. У смоляков черт со своим винокуренным мастерством нанялся в
работники и научил доброго хозяина гнать водку, как раз накануне свадьбы дочери, и т. д.
В рассказах о происхождении табака еще больше разногласий: то он вырос из могилы
кровосмесителей (сестры и брата), то из головы евангельской блудницы (Вятская губерния),
то из тела свихнувшейся чернички, убитой громом (Пензенская губерния), то, наконец, из
могилы какого-то неведомого человека (Симбирская губерния). У вологжан есть поверие,
что разводить табак выучил встреченного в лесу помещика неизвестный черный охотник, и
т. д.
В подобных догадках и розысках дошли досужие люди до забавного и веселого. Раз у
черта (рассказывают мещовские калужане) померла теща, и захотел он ее помянуть получше.
Собрал он всех грешников по этой части, т. е. курильщиков и нюхальщиков. Вот куритель
курит-курит да сплюнет. Черт увидал это и велел всех курильщиков прогнать: они теще его
все глаза заплевали. А нюхальщиков всех оставил: они понюхают, и их прошибет слеза —
значит, и хорошо для поминок-то чертовой тещи. У тех же калужан, придерживающихся
старой веры (в Мещовском уезде), сложилась насмешливая поговорка: «Наша троица в
табаке роется» (намек на то, что нюхальщики роются в табакерках тремя пальцами, и как раз
теми, которые слагаются для крестного знамения).
2. В ЛЮДЯХ
Все прямые отношения нечистой силы к человеческому роду сводятся к тому, что черти
либо проказят, прибегая к различным шуткам, которые у них, сообразно их природе, бывают
всегда злы, либо наносят прямое зло в различных его формах и, между прочим, в виде
болезней. Словом — черти устраивают против людей всякие козни и исполняют главное свое
назначение, состоящее в многообразных искушениях. Для облегчения своей деятельности, во
всех ее направлениях, дьявольская сила одарена способностью превращений, т. е. черти
могут совершенно произвольно сменять свою подозрительную и страшную бесовскую
шкурку, принимая личину, сходную с людскою, и вообще принимая формы, более знакомые
и привычные для человеческого глаза.
Превращения. Переверты всякого рода и разновидные перекидыши производятся
чертями с такой быстротою и внезапной стремительностью, какой не в силах представить
себе людское воображение: последовательно проследить быстроту этих превращений не
может самый зоркий глаз.
Всего чаще черти принимают образ черной кошки, почему, во время грозы, догадливые
деревенские хозяева всегда выбрасывают животных этой масти за дверь и на улицу, считая,
что в них присутствует нечистый дух (отсюда выражение, что при ссоре пробегает между
людьми черная кошка). Не менее того черти облюбовали образ черной собаки, живых людей
(при случае, даже малого ребенка) и великанов огромного роста, вровень с высочайшими
соснами и дубами. Если задумает черт выйти из своего болота в человеческом образе и
явиться, например, бабе в виде вернувшегося из отлучки мужа, то он представляется всегда
скучающим и ласковым. Если же встречается он на дороге, обернувшись кумом или сватом,
то является непременно пьяным и готовым снова выпить, да сделает так, чтобы сват
очутился потом либо на краю глубокого оврага, либо в колодце, в помойной яме, либо у
дальнего соседа и даже на сучке высокого дерева с еловой шишкой в руке вместо рюмки
вина.

http://www.e-puzzle.ru

Остальные превращения идут в последовательном порядке. Черти оборачиваются в
свинью, лошадь, змею, волка, зайца, белку, мышь, лягушку, рыбу (предпочтительно щуку), в
сороку (из птичьего рода это любимый образ) и разных других птиц и животных. Из
последних, между прочим, в неизвестных, неопределенного и страшного вида 8.
Перевертываются даже в клубки ниток, в вороха сена, в камни и пр.
Вообще черти принимают самые разнообразные формы, какие только способно
допустить пылкое людское воображение, однако же не без некоторого ограничительного
законного предела. Такой предел существует и упорно оберегается: не всегда, например,
решаются черти представляться коровой, самым дорогим и полезным домашним животным,
да подобному перевертышу и самая глупая баба не поверит. Не дерзают злые духи
прикидываться петухами — вестниками приближения светлого дня, который столь
ненавистен всякой злой силе, и голубями — самой чистой и невинной птицей в целом мире,
памятуя, кто удостаивал принимать на себя образ этих милых и ласковых воркунов из
царства пернатых. Точно так же никто не видал злой нежити в ослиной шкуре, так как всей
их нечистой породе, со времен явления Христа на землю, стало известным, что сам Господь
благоволил избрать осла, для своего победоносного шествия во святой град, к прославлению
своего Божественного имени и учения.
Какой бы образ ни принял на себя дьявол, его всегда выдает сиплый, очень громкий
голос с примесью устрашающих и зловещих звуков («дух со страху захватывает»). Иногда
он каркает черным вороном или стрекочет проклятой сорокой. По черному цвету шерсти
животных и птичьих перьев тоже распознается присутствие хитрых бесов, и притом именно
бесов, потому что, например, колдуны и ведьмы, в отличие от чертей, бывают

http://www.e-puzzle.ru

перевертышами исключительно белых и серых цветов. Зато при всяком превращении чертидьяволы так искусно прячут свои острые рожки и подгибают и свертывают длинный хвост,
что нет никаких сил уличить их в обмане и остеречься их.
Искушения. Смущать человеческий род соблазном и завлекать лукавством — прямая
цель дьявольского пребывания на земле. Причем люди искушаются по прямому
предписанию из преисподней и по особому выбору самого князя тьмы или сатаны.
Стараются совращать с пути блага и истины те наиболее искусные черти, у которых наука
искушений доведена до высокой степени совершенства в течение бесчисленного ряда лет
неустанной и неослабной работы. Искуситель всегда налицо: зазвенело в левом ухе — это он
летел сдавать сатане грехи того человека, сделанные за день, и вот теперь прилетел назад,
чтобы снова стать на страже и выжидать случая и повода к соблазнам. Искуситель, по
народному представлению, неизбежно находится у человека с левого бока и шепчет ему в
левое ухо о таких злых деяниях, какие самому человеку и в ум не пришли бы без коварных
наветов черта. «Черт попутал»,— уверенно и обычно говорят все, испытавшие неудачу в
начинаниях, а еще чаще те, которые нежданно впали в прегрешение.
Могут попутать свои грехи, могут попутать недобрые люди, но, по народным понятиям,
и в том, и другом случае действуют колдуны, ведьмы и злые духи кромешного ада. Для
последних личный прямой расчет заключается не в том, чтобы связываться, например, с
ворами и разбойниками — людьми уже испорченными, а главным образом в том, чтобы
увиваться около хороших людей, испытанной твердости правил и добрых нравов. Во всех
таких случаях бесы работают с полной уверенностью в победе и с верой в свою великую
силу. «Черт горами качает» — говорится испокон века. Вот несколько народных рассказов,
характеризующих власть чертей над человеком.
Жил в деревне парень хороший, одинокий и в полном достатке: лошадей имел всегда
штуки по четыре; богомольный был — и жить бы ему да радоваться. Но вдруг ни с того ни с
сего начал он пьянствовать, а потом, через неделю после того, свою деревню поджег.
Мужики поймали его на месте: и спички из руки еще не успел выбросить. Связали его
крепко, наладились вести в волость. На задах поджигатель остановился, стал с народом
прощаться, поклонился в землю и заголосил:
— Простите меня, православные! И сам не ведаю, как такой грех прилучился,— и один
ли я поджигал, или кто помогал и подговаривал — сказать не могу. Помню одно, что кто-то
мне сунул в руки зажженную спичку. Я думал, что дает прикурить цигарку, а он взял мою
руку и подвел с огнем под чужую крышу. И то был незнакомый человек, весь черный. Я
отдернул руку, а крыша уже загорелась. Я хотел было спокаяться, а он шепнул: «Побежим от
них!» Кто-то догнал меня, ткнул в шею, свалил с ног — вот и связали. Оглянулся —
половина деревни горит. Простите, православные!
Стоит на коленях бледный, тоскливо на всех глядит и голосом жалобно молит; слезами
своими иных в слезы вогнал. Кто-то вымолвил:
— Глядите на него: такие ли бывают лиходеи?
— Видимое дело: черт попутал.
— Черт попутал парня! — так все и заголосили. Судили-рядили, и порешили всем
миром его простить. Да старшина настращал: всей-де деревней за него отвечать придется.
Сослали его на поселенье. Где же теперь разыскать того, кто толкал его под руку и шептал
ему в ухо? Разве сам по себе, ведомый парень-смирена, на такое недоброе дело решился бы?
***
Один молодец с малых лет приобык к водке, да так, что, когда стал хозяином и некого
было бояться, пропил все на смех людям, на пущее горе жены и детей. Насмешки и ругань не
давали ему прохода.
— Дай-ка я удавлюсь, опростаю руки. Некому будет и голосить, а еще все будут
рады! — подумал молодец про себя, а вскоре и всем стал об этом рассказывать.
Один старичок к его речам прислушался и посоветовал:

http://www.e-puzzle.ru

— Ты вот что, друг, когда пойдешь давиться или заливаться (топиться), то скажи: душу
свою отдаю Богу, а тело черту.— Пущай тогда нечистая сила владеет твоим телом!
Распростился мужик со своими, захватил вожжи и пошел в лес. А там все так и
случилось, как быть надо. Явились два черта, подхватили под руки и повели к громадной
осине. А около осины собралось великое сборище всякой нечисти: были и колдуны, и
ведьмы, и утопленники, и удавленники. Кругом стоят трясучие осины, и на каждой сидит по
человеку, и все манят.
— Идите поскорее: мы вас давно ожидаем!
Одна осина и макушку свою наклонила — приглашает. Увидали черти нового
товарища, заплясали и запели на радостях, кинулись навстречу, приняли из рук вожжи,
захлестнули за крепкий сук — наладили петлю. Двое растопырили ее и держат наготове,
третий ухватил за ноги и подсадил головою прямо к узлу. Тут мужик и вспомнил старика, и
выговорил, что тот ему велел.
— Ишь, велико дело твое мясо,— закричали все черти.— Что мы с ним будем делать?
Нам душа нужна, а не тело вонючее.
С этими словами выхватили его из петли и швырнули в сторону.
В деревне потом объяснял ему тот же старик:
— Пошла бы твоя кожа им на бумагу. Пишут они на той бумаге договоры тех, что
продают чертям свои души, и подписывают своей кровью, выпущенной из надреза на правом
мизинце.
Так как во всякого человека, которого бьет хмелевик (страдает запоем), непременно
вселяется черт, то и владеет он запойным в полную силу: являясь в человеческом виде,
манит его то в лес, то в омут. А так как бес выбирает себе место прямо в сердце, то и не
бывает тому несчастному нигде покоя и места от страшной тоски. Пока догадаются исцелить
такого человека единственным надежным средством — «отчитыванием», т. е. пока не
прочитают над ним всей псалтыри три раза,— коварный враг человеческого рода не
перестанет смущать его и производить свои козни.
Овдовела, например, одна баба, да и затужила по мужу: начала уходить из избы и по
задворкам скрываться. Если она, склонив голову на руки, сидит на людях, то кажется, что
она совсем одеревенела — хоть топором ее секи. Стали домашние присматривать за ней из
опасения, как бы она руки на себя не наложила, но не углядели: бросилась баба вниз головой
в глубокий колодец. Там и нашли окоченелый и посинелый труп ее. Добрые люди ее не
обвинили, а пожалели:
— Черт смутил, скоро поспел, в сруб пихнул: где слабой бабе бороться с ним?
Благочестивые же, строгие люди, положив за грешную душеньку крестное знаменье, не
преминули открыто выговорить, в суд и в осуждение самоубийцы, заветную мысль:
— Коли сам человек наложил на себя руки — значит, он «черту баран»9.
«Черту баран» в равной мере и тот, кто прибегает к насильственной смерти, и тот, кто
совершает поджог, убийство по злой воле (по внушению дьявола), и те, которые попадают в
несчастие от неравновесия душевных сил переходного возраста. Все душевнобольные и
ненормальные суть люди порченые, волею которых управляет нечистая сила, кем-либо
напущенная и зачастую наталкивающая на злодеяние — себе на потеху. Тешат эти люди
черта — делают из себя для него «барана» — в тех случаях, когда вздумает бес прокатиться,
погулять, потешить себя, а то и просто возить на них воду, как на существах совершенно
безответных, беззащитных, подобно овцам, и вполне подчиненных. Для того-то, собственно,
и выбрано это самое кроткое безответное животное. Оно же у бесов любимое, в
противоположность козлу, которого черти боятся от самого сотворения мира (вот почему
держат до сих пор козлов на конюшнях).
Кроме того, на самоубийцах на том свете сам сатана разъезжает таким образом, что
запрягает одних вместо лошадей, других сажает за кучера править, а сам садится на главном
месте вразвалку, понукает и подхлестывает. По временам заезжает он на них в кузницы и там
подковывает бараньи копыта подобно лошадиным. Когда же сатана сидит на своем троне в

http://www.e-puzzle.ru

преисподней, то всегда держит на коленях Иуду, христопродавца и самоубийцу, с
кошельком в руках, из которого всем бесам отпускаются деньги на разные расходы по делу
соблазнов и взысканий за содеянное грешными людьми. В таком виде сатану и на иконах
пишут, и на тех картинах Страшного Суда, которые обычно малюются на западных стенах
православных храмов. А чтобы вернее и удобнее попали во власть нечистой силы все
утопленники и удавленники,— их стараются похоронить там, где они совершали над собой
тяжкий грех самоубийства, причем погребают этих несчастных под голой насыпью, совсем
без креста и вне кладбищенской ограды.
Проказы чертей. Первыми жертвами при забавах нечистой силы являются
обыкновенно пьяные люди: то черти собьют с дороги подвыпивших крестьян,
возвращающихся домой с храмового праздника из соседних деревень, то, под видом кума
или свата, вызовутся на такой раз в провожатые. Ведут видимо по знакомым местам, а на
самом деле, смотришь, человек очутился либо на краю обрыва горы, либо над прорубью,
либо над водою, на свае мельничной запруды и т. п. Одного пьяного мужика посадил дьявол
в колодец, но как и когда — несчастный человек не мог сообразить и припомнить: был на
игрище, вышел на крыльцо прохладиться, да и пропал. Стали искать и услыхали крик в
колодце. Вынули и узнали следующее:
— Позвал сват пить чай да пиво. Выпил чашку пива и увидал, что не у свата я в гостях,
а в колодце, да и не пиво пью, а холодную воду. И не стаканчиком ее пью, а прямо
взахлебку.
Однако наряду с этими злыми шутками, черти, по воззрениям народа, сплошь и рядом
принимают пьяных под свое покровительство и оказывают им разнообразные услуги. На
первый взгляд, в таком поведении чертей можно усмотреть как будто некоторое
противоречие. В самом деле: черт, злая сила, представитель злого начала, и вдруг оказывает
людям добрые услуги. Но на самом деле противоречия здесь нет: каждый пьяный есть
прежде всего слуга черта — своей греховной страстью к вину он «тешит беса», и потому
черту просто нет расчета причинять своим верным слугам какое-нибудь непоправимое зло,—
напротив, есть расчет оказывать им помощь. Сверх того, никто другой, как именно черт
наталкивает на пьянство, наводит на людей ту болезнь, которая зовется хмелевиком, или
запоем: он, следовательно, в вине, он и в ответе. Не наказанием же считать его заботы о
пьяных и его хлопоты около тех, которые прямо лезут в огонь или воду, и не карает же он, в
самом деле, если забавляется с охмелевшим человеком и шутит шутки, хотя бы даже и злые
(что ему и к лицу, и по праву).
Привел пьяного к куму в гости — велел раздеваться; захотелось пьяному пить — указал
на целый ушат с пивом: пей да зубы не разбей,— долго оно на дворе стояло, замерзло.
Раздевшись, испытуемый стал разуваться, озяб. Осмотрелся и видит, что сидит на сломанном
пне и босая нога стоит в снегу, а вдали огонек светит. Увидал его, схватился бежать, и бежал
как угорелый. На горе по обрыву последний сапог потерял; у окна свата стучал и кричал:
«Замерзаю, пустите!» — И предстал разутым, раздетым, без шапки. Сват с досады
спрашивает: «Где тебя черт носил?» — Отвечает с уверенностью и твердым голосом: «Он-то
меня и носил!» И в самом деле: на откосе валеный сапог нашли, шапку, полушубок сняли с
сучка в лесу, а рукавицы валялись подле проруби на реке, из которой угощал давешний кум
холодным пивом.
Черт любит, говорят, пьяных по той причине, что таких людей ему легче наталкивать на
всякий грех, внушать дурные мысли, подсказывать черные и срамные слова (очень часто
хлесткие и остроумные), наталкивать на драку и на всякие такие поступки, для которых у
всех, за неимением верного, есть одно дешевое и вечное оправдание: «черт попутал».
— По пьяному делу мало-ль чего не бывает,— толкуют опытные люди,— напустит
«он» жуть (страх), либо тоску, так и незнамо что представится. Со страху да тоски руки на
себя наложишь, а он и рад: начнет под бока подталкивать, на ухо нашептывать. Ты только
петлю накинь, а он под руку подтолкнет — и затянет. За тем они и на землю являются, чтобы
ввести человека в грех, или нанести какой-либо вред.

http://www.e-puzzle.ru

Трезвые и степенные люди возводят на бесовскую силу немало и других поклепов и
обвиняют ее в самых разнообразных злодеяниях и даже в посягательствах на человеческую
жизнь. Так, например, во время грозы бес, преследуемый стрелами молний, прячется за
человека, подвергая его опасности. Поражая беса, Илья-пророк или Михаил Архангел могут
убить и невинного. Вот почему во время грозы надо креститься. Надо поступать подобным
же образом перед едою и питьем, помня, что нечистая сила любит проказить, оскверняя
неосвященные сосуды чем ни попало. Это (по свидетельству житий), между прочим,
любимые шалости чертей, к каковым они также прибегают для соблазнов.
Похищают детей. Вращается часто в деревенском быту ругательное слово «оммен» (т.
е. обмен, обменыш), основанное на твердом веровании в то, что дьявол подменяет своими
чертенятами некрещеных человеческих младенцев. Без разбору черти уносят и тех, которых
в сердцах проклинают матери, и таких, которым в недобрый час скажут неладное (черное)
слово вроде: хоть бы леший тебя унес. Уносят и младенцев, оставленных до крещения без
надлежащего присмотра, т. е. когда младенцам дают заснуть, не перекрестив их, дают
чихнуть и не поздравствуют ангельскую душу, не пожелают роста и здоровья. Особенно не
советуют зевать в банях, где обыкновенно роженицы проводят первые дни после родов.
Нечистая сила зорко сторожит и пользуется каждым случаем, когда роженица вздремнет или
останется одна. Вот почему опытные повитухи стараются не покидать матерей ни на одну
минуту, а в крайнем случае, при выходе из бани, крестят все углы. Если же эти меры
предосторожности не будут приняты, то мать и не заметит, как за крышей зашумит сильный
ветер, спустится нечистая сила и обменит ребенка, положив под бок женщины своего
«лешачонка» или «обменыша».
Эти обменыши бывают очень тощи телом и крайне уродливы: ноги у них всегда
тоненькие, руки висят плетью, брюхо огромное, а голова непременно большая и свисшая на
сторону. Сверх того, они отличаются природной тупостью и злостью и охотно покидают
своих приемных родителей, уходя в лес. Впрочем, живут они недолго и часто пропадают без
вести или обращаются в головешку.
Что касается судьбы похищенных детей, то черти обыкновенно носят их с собой,
заставляя раздувать начавшиеся на земле пожары. Но бывает и иначе. Похищенные дети
отдаются на воспитание русалкам или проклятым девкам, у которых они остаются,
превращаясь впоследствии: девочки в русалок, мальчики в леших. Сюда же, к неизвестным
«тайным людям» или к самим дьяволам, поступают «присланные дети», т. е. случайно
задушенные матерями во время сна. И в том и в другом случае душа ребенка считается
погибшей, если ее не спасет сама мать постоянными молитвами в течение сорока дней, при
строжайшем посте.
Ребенок, унесенный «тайными людьми», делается сам тайным человеком: невидимо
бродит по белому свету, отыскивая себе пропитание. Пьет молоко, оставленное в горшках
неблагословленным, снимает с крынок сметану. Если же ребенок похищен дьяволом, то
последний помещает его в темной и тесной темнице. Хотя в темнице нет ни огня, ни
кипящей смолы, как в кромешном аду, зато ребенок навсегда лишается света и будет вечно
проклинать свою мать за то, что она не уберегла его. Впрочем, для матери, осыпаемой
упреками посторонних и страдающей от личного раскаяния, имеется из этого мучительного
положения выход. Необходимо три ночи простоять в церкви на молитве; но беда в том, что
не всякий священник разрешает это. Тем не менее, несчастные матери слепо веруют, что
если ребенка похитили тайные люди, то он, по молитве, явится на своем месте целым и, по
окроплении святою водою, останется невредимым. Но зато матерям с чертями предстоит
много хлопот, так как приходится подвергать себя тяжелым испытаниям, которые не по
силам женской природе.
Лишь только наступит ночь и женщина, оставшись одна в церкви, встанет на молитву,
как тотчас же начинает она подвергаться всяким ужасам: позади поднимается хохот и свист,
слышатся топанье, пляски, временами детский плач и угрозы. Раздаются бесовские голоса на
соблазн и погибель:

http://www.e-puzzle.ru

— Оглянись,— отдадим!..
Кричит и ребенок:
— Не мать ты мне, а змея подколодная!
Оглянуться на тот раз — значит, навеки погубить себя и ребенка (разорвут черти на
части). Выдержать искушение — значит, увидеть своего ребенка черным, как уголь,
которого на одну минуту покажут перед тем, как запеть вторым петухам.
На вторую ночь происходит то же самое, но с тем лишь различием, что на этот раз
ребенок не клянет свою мать, а твердит ей одно слово: «Молись!» — После первого петуха
появляется дитя на половину тела белым.
Третья ночь — самая опасная: бесы начинают кричать детским голосом, пищат и
плачут, захлебываясь и с отчаянными взвизгами умоляя взять их на руки. Среди деланных
воплей до чуткого уха любящей матери, храбро выдерживающей искус, доносятся и нежные
звуки мягкого голоса, советующего молиться:
— Матушка, родная ты моя! Молись, молись,— скоро замолишь.
Пропоет третий раз петух — и дьявол бросает перед матерью совершенно белого
ребенка, т. е. таким, каким она его родила.
— Теперь ты мне родная мать — спасибо: замолила! — прокричит дитя и мертвым, но
спасенным, остается лежать на церковном полу.
За отказом священников, беспокойства сокрушающихся матерей доходят до крайних
пределов, и только благодаря богомольным настроениям они находят успокоение в
хождениях по монастырям и в увещеваниях благочестивых старцев, признаваемых за святых.
От старцев тоскующие матери и приносят домой уверенность в том, что и душа заспанного
младенца пойдет туда же, куда все души прочих умерших детей, т. е. прямо в святой рай, к
самому Господу Богу.
Соблазняют женщин. Из некоторых житий святых — особенно по афонскому
патерику — и из народных сказок довольно известны сладострастные наклонности всей
бесовской породы. Эти наклонности проявляются как в личных поступках отдельных бесов,
так и в характере людских искушений, потому что бесы всего охотнее искушают людей
именно в этом направлении. В истории борьбы христианства с язычеством в Византии есть
немало указаний на ту же блудную наклонность дьяволов и на связь их с гречанками того
времени. Стоит и в наши дни, у нас на Руси, поскучать молодой бабе по ушедшем на
заработки муже, в особенности же вдове по умершем, как бесы и готовы уже на утеху и на
услуги. Пользуясь способностью перекидываться (принимать на себя всякие личины) и
ловкостью, в соблазнах и волокитствах бесы добиваются полных успехов.
Начинают, например, замечать соседи, что баба-вдова иногда то сделается как бы на
положении беременной, а то и опять ничего не заметно, нет никаких перемен. В то же время
она со всякой работой справляется отлично, летом выходит в поле одна, а делает за троих.
Все это, вместе взятое, приводит к предположению, что баба находится в преступной связи с
дьяволом. Убеждаются в том, когда начнет баба худеть и до того исхудает, что останутся
только кожа да кости. Прозорливые соседки видят даже, как влетает в избу нечистый, в виде
огненного змея, и с клятвою уверяют, что на глазах у всех бес влетел в трубу и рассыпался
огненными искрами над крышей.
Поверья об огненных змеях настолько распространены, а способы избавляться от их
посещений до того разнообразны, что перечисление главных и описание существенных
может послужить предметом особого исследования. Рассказы о таких приключениях
поражают своей многочисленностью, но в то же время и докучным однообразием. Входит
бес во временную сделку с несчастной, поддавшейся обману и соблазну, и всего чаще с
женщиной, допустившей себя до полного распутства. Оба стараются, по условию и под
страхом тяжелого наказания, держать эту связь в величайшей тайне, но греховное дело с
нечистым утаиться не может. Находится достойный человек, которому доверяется тайна, и
отыскивается средство благополучно прекратить это сношение. Помогает в таких случаях
накинутый на беса (обычно являющегося в виде дородного мужчины) лошадиный недоуздок.

http://www.e-puzzle.ru

Отваживают от посещений еще тем, что нащупывают у соблазнителя спинной хребет,
какового обычно у этих оборотней не бывает. Иных баб, сверх того, спасают отчитыванием
(от блудного беса — по требнику Петра Могилы); другим помогает чертополох (cisium и
carduus) — колючая сорная трава, равно ненавистная всей нечистой силе. Приглашают также
в дом священника служить молебен; пишут во всех углах мелом и дегтем кресты, курят из
ручной жаровенки ладаном и прочее10.
Рассказывают, что иногда и сами черти налетают на беду и остаются в дураках: убегают
от сварливых бедовых баб опрометью, добровольно и навсегда. Болтают также, что от
подобной связи рождаются черные, глупые и злые дети, которые могут жить очень недолго,
так что их даже никто не видит.
Дьявольское наваждение. В сознании простых людей еще окончательно не решено, в
чем заключается причина болезней, постигающих человеческий род: в Божеском ли
попущении, или в дьявольском наваждении. По сличении сведений, полученных более чем
из пятидесяти местностей относительно происхождения различных недугов,— оказывается,
что значительный перевес на стороне последнего мнения. При этом известно, что некоторые
болезни, как, например, лихорадки, в народном представлении рисуются в форме живых
существ, имеющих определенный старческий вид и каждая свое особое имя, как дщери
Иродовы. Общее количество лихорадок доходит до двенадцати (а по некоторым сведениям,
даже до семидесяти), причем все они представляются в виде косматых, распоясанных старух.
Против лихорадок издавна вращается в народе целый молитвенный список,
присутствие которого в доме считается, подобно такому же апокрифическому сказанию о
Сне Богородицы, за действительное и сильное целебное средство. Как заболевшие, так равно
и желающие предохранить себя от будущих напастей, должны носить тот и другой список на
шейном кресте, зашитыми в тряпичку. Лишь в некоторых местностях удалось различить
причины болезней, распределив их по двум основным разрядам. Выходит так, что все
болезни (особенно эпидемические, вроде холеры и тифа), посылает сам Бог, в наказание или
для вразумления, и лишь немногие зависят от насыла злым человеком, или от порчи
колдунами и ведьмами. Зато все душевные болезни, и даже проказу, всегда и бесспорно
насылает черт. На него и показывают сами больные, выкликая имя того человека, который
принес, по указанию и наущению дьявола, порчу и корчу и нашептал всякие тяжелые
страдания.
В некоторых местностях существует полная уверенность в том, что на всякую болезнь
полагается особый дух, и что каждый из этих духов имеет свой вид: например, для
лихорадки — вид бабочки, для оспы — лягушки, для кори — ежа и т. п. Сверх прочих,
существует еще особенный бес, насылающий неожиданные и беспричинные острые боли,
пробегающие схватками в спине, руках и ногах. Такой бес называется «притком» (отсюда и
обычное выражение «попритчилось»). Для пьяниц черти приготовляют в водке особого
червя (белого, величиной с волосок): проглотившие его делаются горькими пьяницами, и т.
п.
Все болезни, которыми чаще всего страдают женщины, как, например, кликушество, и
вообще порчи всякого рода (истерии) приписываются, бесспорно, бесам. Причем сами
женщины твердо и непоколебимо убеждены, что это бесы вселились внутрь испорченных,
что они вошли через неперекрещенный рот во время зевоты или в питье, или в еде.
Подобные болезни ученые доктора лечить не умеют; тут помогают только опытные знахари
да те батюшки, у которых водятся особые, древние молитвенники, какие имеются не у
всякого из духовных.
Хотя и придумана давно деревенская пословица: «Богу молись, а черта не гневи»,— но
существует и такая истина, которая выше всякой греховной болтовни и легкомысленных
правил: «Без Божьей воли и волос на голове человека не пропадает». Если черт — лиходей
для человека только по Божию попущению, то во всяком случае бесовскому влиянию
положен известный предел, и самое пребывание нечистой силы на земле ограничено
определенными сроками. Так, еще повсюду сохранилось убеждение, что при благовесте в

http://www.e-puzzle.ru

церквях, после третьего удара, вся бесовская сила проваливается в преисподнюю. В то же
время сознательно твердо держится вера, что ко всякому человеку, при его рождении,
приставляется черт и ангел. Оба они не оставляют человека ни на одну минуту, причем ангел
стоит по правую сторону, а дьявол по левую11.
Между ангелом-хранителем и дьяволом-соблазнителем стоит постоянная вражда.
Каждый из них зорко следит друг за другом, уступая первенство сопернику лишь в
зависимости от поведения человека: радуется, умиляясь, ангел, при виде добрых дел;
осклабляется, хохочет и хлопает в ладоши довольный дьявол, при виде послушания его злым
наветам. Ангел записывает все добрые дела, дьявол учитывает злые, а когда человек умрет,
ангел спорит с дьяволом о грешной душе его. Кто из двух победит — известно единому
Богу.
Впрочем, до того времени на всякий час готово для утешения молитвенное слово:
«Ангел мой, сохранитель мой! Сохрани мою душу, укрепи мое сердце на всяк день, на
всяк час, на всякую минуту. Поутру встаю, росой умываюсь, пеленой утираюсь Спасова
Пречистова образа. Враг-сатана, отшатнись от меня на сто верст — на тысячу, на мне есть
крест Господень! На том кресте написаны Лука и Марк, и Никита-мученик: за Христа
мучаются, за нас Богу молятся. Пречистые замки ключами заперты, замками запечатаны,
ныне и присно, и во веки веков, аминь».
II. ДОМОВОЙ-ДОМОЖИЛ
Выделился из осиротелой семьи старший брат и задумал себе избу строить. Выбрал он
под стройку обжитое место. Лес рубил «избяной помочью»: сто бревен — сто помочан,
чтобы вырубить и вывезти каждому по бревну. Десятком топоров успели повалить лес
поздней осенью, когда дерево не в соку, и вывезли бревна по первопутку: и работа была
легче, и лошади меньше наломались. Плотники взялись «срубить и поставить избу», а если
сладится хозяин с деньгами в этот же раз, то и «нарядить» ее, т. е. сделать все внутреннее
убранство, доступное топору и скобелю. Плотники подобрались ребята надежные, из
ближнего соседства, где испокон веку занимаются этим ремеслом, и успели прославиться на
дальние окольности. Помолились на восход солнца, выпили «заручную» и начали тяпать с
ранней зари до самой поздней.
Когда положили два нижние бревна — два первые венца так, что где лежало бревно
комлем, там навалили другое вершиной, приходил хозяин, приносил водку: пили
«закладочные». Под передним, святым углом, по желанию хозяев, закладывали монету на
богатство, и плотники сами от себя — кусочек ладана для святости. Пусть-де не думают про
них, с бабьих бредней, худого, и не болтают, что они знаются с нечистой силой и могут
устроить так, что дом для жилья сделается неудобным.
Переход в новую избу или «влазины», новоселье — в особенности жуткая пора и
опасное дело. На новом месте словно бы надо переродиться, чтобы начать новую, тяжелую
жизнь в потемках и ощупью. Жгучая боль лежит на сердце, которое не чует (а знать хочет),
чего ждать впереди: хотелось бы хорошего, когда вокруг больше худое. Прежде всего
напрашивается неотразимое желание погадать на счастье. Для этого впредь себя в новую
избу пускают петуха и кошку. Если суждено случиться беде, то пусть она над ними и
стрясется. За ними уже можно смело входить с иконой и хлебом-солью, всего лучше в
полнолуние и обязательно ночью12.
Искушенные житейским опытом, хозяйки-бабы, поставив икону в красный угол,
отрезают один сукрой от каравая хлеба и кладут его под печку. Это — тому незримому
хозяину, который вообще зовется «домовым-доможилом». В таких же местах, где домовому
совершенно верят, и лишь иногда, грешным делом, позволяют себе сомневаться,
соблюдается очень древний обычай, о котором в других местах давно уже и забыли. Кое-где
(например, по Новгородской губернии, около Боровичей) хозяйка дома до рассвета (чтобы
никто не видал) старается три раза обежать новую избу нагишом, с приговором: «Поставлю я
около двора железный тын, чтобы через этот тын ни лютый зверь не перескочил, ни гад не

http://www.e-puzzle.ru

переполз, ни лихой человек ногой не переступил, и дедушка-лесной через него не
заглядывал». А чтобы был этот «замок» крепок, баба в воротах перекидывается кубарем
также до трех раз и тоже с заученным приговорным пожеланием, главный смысл которого
выражает одну заветную мысль, чтобы «род и плод в новом доме увеличивались».
О происхождении домовых рассказывают следующую легенду. Когда Господь, при
сотворении мира, сбросил на землю всю непокорную и злую небесную силу, которая
возгордилась и подняла мятеж против своего Создателя, на людские жилья тоже попадали
нечистые духи. При этом неизвестно, отобрались ли сюда те, которые были подобрее
прочих, или уж так случилось, что приселившись поближе к людям, они обжились и
обмякли, но только эти духи не сделались злыми врагами, как водяные, лешие и прочие
черти, а как бы переродились: превратились в доброхотов и при этом даже оказались с
привычками людей веселого и шутливого нрава. Большая часть крестьян так к ним
привыкла, так примирилась с ними, что не согласна признавать домовых за чертей и считает
их за особую отдельную добрую породу.
Никто не позволяет себе выругаться их именем. Всегда и все отзываются о них с явным
добродушием и даже с нежностью. Это вполне определенно выражается во всех рассказах и
согласно подтверждается всеми сведениями, полученными от сотрудников в ответ на
программные вопросы по «Демонологии» из разных концов Великороссии.
Каждая жилая деревенская изба имеет одного такого невидимого жильца, который и
является сторожем не только самого строения, но, главным образом, всех живущих: и людей,
и скотины, и птицы.
Живет-слывет он обычно не под своим прирожденным именем «домового», которое не
всякий решится произносить вслух (отчасти из уважения к нему, отчасти из скрытой боязни
оскорбить его таким прозвищем). А величают его, за очевидные и доказанные услуги,
именем «хозяина» и за древность лет его жизни на Руси — «дедушкой»13.
Поскольку все это разнообразие имен и прозвищ свидетельствует о живучести
домашнею духа и близости его к людским интересам, постольку он и сам неуловим и
неуязвим. Редкий может похвалиться тем, что воочию видал домового. Кто скажет так, тот
либо обманулся с перепугу и добродушно вводит других в заблуждение, либо намеренно
лжет, чтобы похвастаться. Видеть домового нельзя: это не в силах человека (с чем
совершенно согласно большинство людей сведущих, искусившихся долгим опытом жизни).
И если кто говорит, что видал его в виде вороха сена, в образе какого-либо из домашних
животных, тот явно увлекается и строит свои догадки только на том предположении, что
домовой, как всякий невидимый дух с нечеловеческими свойствами, наделен способностью
превращаться, принимая на себя разновидные личины, и даже будто бы всего охотнее —
образ самого хозяина дома.
Тем, кто пожелал бы его видеть, предлагают нелегкие задачи: надо надеть на себя,
непременно в Пасхальную ночь, лошадиный хомут, покрыться бороной зубьями на себя и
сидеть между лошадьми, которых он особенно любит, целую ночь. Говорят даже, что если
домовой увидит человека, который за ним таким образом подсматривает, то устраивает так,
что лошади начинают бить задом по бороне и могут до смерти забить любознательного.
Верно и вполне доказано только одно, что можно слышать голос домового (и в этом
согласны все поголовно), слышать его тихий плач и глухие сдержанные стоны, его мягкий и
ласковый, а иногда и отрывисто-краткий и глухой голос в виде мимоходных ответов, когда
умелые и догадливые хозяева успевают окликнуть и сумеют спросить его при подходящих
случаях.
Впрочем, все, кто поумнее и поопасливее, не пытаются ни видеть этих духов, ни
говорить с ними, потому что, если это и удастся, добра не будет: можно даже опасно
захворать. Впрочем, домовой по доброму своему расположению (к большакам семьи —
преимущественно и к прочим членам — в исключение), имеет заветную привычку
наваливаться во сне на грудь и давить. Кто, проснувшись, поспешит спросить его: «К худу,
или добру?» — он ответит человеческим голосом, словно ветер листьями прошелестит.

http://www.e-puzzle.ru

Только таким избранным и особенно излюбленным удалось узнать, что он мохнатый, оброс
мягкой шерстью, что ею покрыты даже ладони рук его, совершенно таких же, как у человека,
что у него, наконец, имеются, сверх положения, рога и хвост. Часто также он гладит сонных
своею мягкою лапой, и тогда не требуется никаких вопросов — довольно ясно, что это к
добру. Зла людям он не делает, а напротив, старается даже предостеречь от грядущих
несчастий и временной опасности.
Если он временами стучит по ночам в подызбице, или возится за печью, или громыхает
в поставцах посудой, то это делает он просто от скуки и, по свойству своего веселого нрава,
забавляется. Давно и всем известно, что домовой — вообще большой проказник,
своеобразный шутник и где обживется, там беззаботно и беспричинно резвится. Он и сонных
щекочет, и косматой грудью на молодых наваливается также от безделья, ради шутки.
Подурит и пропадет с такой быстротой, что нет никакой возможности заметить, каков он
видом (что, однако, удалось узнать про лешего, водяного и прочих духов — подлинных
чертей). В Смоленской губернии (в Дорогобужском уезде) видали домового в образе седого
старика, одетого в белую длинную рубаху и с непокрытой головой. Во Владимирской
губернии он одет в свитку желтого сукна и всегда носит большую лохматую шапку; волосы
на голове и в бороде у него длинные, свалявшиеся. Из-под Пензы пишут, что это старичок
маленький, «словно обрубок или кряж», но с большой седой бородой и неповоротливый:
всякий может увидеть его темной ночью до вторых петухов. В тех же местах, под Пензой, он
иногда принимает вид черной кошки или мешка с хлебом.
Поселяясь на постоянное житье в жилой и теплой избе, домовой так в ней приживается
на правах хозяина, что вполне заслуживает присвоенное ему в некоторых местностях
название доможила. Если он замечает покушение на излюбленное им жилище со стороны
соседнего домового, если, например, он уличит его в краже у лошадей овса или сена, то
всегда вступает в драку и ведет ее с таким ожесточением, какое свойственно только могучей
нежити, а не слабой людской силе. Но одни лишь чуткие люди могут слышать этот шум в
хлевах и конюшнях и отличать возню домовых от лошадиного топота и шараханья шальных
овец. Каждый домовой привыкает к своей избе в такой сильной степени, что его трудно,
почти невозможно выселить или выжить. Недостаточно для того всем известных молитв и
обычных приемов. Надо владеть особыми притягательными добрыми свойствами души,
чтобы он внял мольбам и не признал бы ласкательные причеты за лицемерный подвох, а
предлагаемые подарки, указанные обычаем и советом знахаря, за шутливую выходку.
Если при переходе из старой рассыпавшейся избы во вновь отстроенную не сумеют
переманить старого домового, то он не задумается остаться жить на старом пепелище среди
трухи развалин в холодной избе, несмотря на ведомую любовь его к теплому жилью. Он
будет жить в тоске и на холоде и в полном одиночестве, даже без соседства мышей и
тараканов, которые, вместе со всеми другими жильцами, успевают перебраться незваными.
Оставшийся из упрямства, по личным соображениям, или оставленный по забывчивости
недогадливых хозяев, доможил предпочитает страдать, томясь и скучая, как делал это,
между прочим, тот домовой, которого забыли пригласить с собой переселенцы в Сибирь. Он
долго плакал и стонал в пустой избе,— и не мог утешиться. Такой же случай был и в
Орловской губернии. Здесь, после пожара целой деревни, домовые так затосковали, что
целые ночи были слышны их плач и стоны. Чтобы как-нибудь утешить их, крестьяне
вынуждены были сколотить на скорую руку временные шалашики, разбросать подле них
ломти посоленного хлеба и затем пригласить домовых на временное жительство: «Хозяиндворовой, иди покель на спокой, не отбивайся от двора своего».
В Чембарском уезде (Пензенская губерния) домовых зазывают в мешок и в нем
переносят на новое жилище, а в Любимском уезде (Ярославская губерния) заманивают
горшком каши, которую ставят на загнетке.
При выборе в избе определенного места для житья, домовой неразборчив: живет и за
печкой, и под шестком, поселяется под порогом входных дверей, и в подызбице, и на
подволоке, хотя замечают в нем наибольшую охоту проводить время в голбцах (дощатых

http://www.e-puzzle.ru

помещениях около печи со спуском в подполье) и в чуланах. Жена домового «доманя» (в
некоторых местах, например во Владимирской губернии, домовых наделяют семействами)
любит жить в подполье, причем крестьяне, при переходе в новую избу, зовут на новоселье и
ее, приговаривая: «Дом-домовой, пойдем со мной, веди и домовиху-госпожу — как умею
награжу».
Когда «соседко» поселяется на вольном воздухе, например на дворе, то и зовется уже
«дворовым», хотя едва ли представляет собою отдельного духа: это тот же «хозяин»,
взявший в свои руки наблюдение за всем семейным добром. Его также не смешивают с
живущими в банях баенными и банными (если он бывает женского пола, то называют
«волосаткой»), с поселившимися на гумнах овинными и т. п. (см. о них дальше). Это все
больше недоброхоты, злые духи: на беду людей завелись они, и было бы большим счастьем,
когда бы они все исчезли с лица земли. Но как обойтись без домового? Кто предупредит о
грядущей напасти, кто скажет, какой масти надо покупать лошадей, какой шерсти покупать
коров, чтобы водились они подолгу? Если говорят, что скотина «не ко двору», то это значит,
что ее невзлюбил своеобразный капризник «дворовый хозяин». Кто умеет слушать и чутко
слышит, тому домовой сам своим голосом скажет, какую надо покупать скотину. Разъезжая
на нелюбимой лошадке, домовой может превратить ее из сытого круглыша в такую клячу,
что шкура будет висеть, как на палке.
В Меленках (Владимирская губерния) один домохозяин спрятался в яслях и увидел, как
домовой соскочил с сушила, подошел к лошади и давай плевать ей в морду, а левой лапой у
нее корм выгребать. Хозяин испугался, а домовой ворчит про себя, но так, что очень
слышно:
— Купил бы кобылку пегоньку, задок беленький!
Послушались его и купили. И опять из-под яслей хозяин видел, как с сушила соскочил
домовой в лохматой шапке, в желтой свитке, обошел кругом лошадь, осмотрел ее да и
заговорил:
— Вот это лошадь! Эту стоит кормить, а то купил какую-то клячу.
И домовой стал ее гладить, заплел на гриве косу и начал под самую морду подгребать
ей овес.
В одной деревне Череповецкого уезда (Новгородская губерния) домовой, навалившись
ночью на мужика и надавливая ему грудь и живот, прямо спросил (и таково сердито!):
— Где Серко? Приведи его назад домой.
Надо было на другое же утро ехать в ту деревню, куда продал хозяин лошадь, и
размениваться. А там тому рады: и у них, когда вводили лошадь, на дворе она фыркала и
артачилась, а на другое утро нашли ее всю в мыле. Один хозяин в упор спросил домового,
какой шерсти покупать лошадь, и домовой ему повелительно ответил: «Хоть старую да
чалую», и т. п.
Бывают лошади «двужильные» (переход от шеи к холке раздвоенный), в работу
негодные: они служат только на домового. Кто об этом дознается, тот спешит продать такую
лошадь за бесценок, потому что если она околеет на дворе, то сколько лошадей ни покупай
потом — все они передохнут (счетом до двенадцати), и нельзя будет больше держать эту
скотину. Вот только в этом единственном случае, всякий домовой, как он ни добр нравом,
бывает неуступчив, и чтобы предотвратить его гнев, пробуют поколелую лошадь
вытаскивать не в ворота, а в отверстие, нарочно проломанное в стене хлева, хотя это и не
всегда помогает.
Зная про подобные напасти и не забывая проказ и капризов домового, люди выработали
по всей великой Руси, общие для всех обычаи при покупке и продаже лошадей и скота, а
также и при уходе за ними.
Когда купят корову или лошадь, то повод от узды или конец веревочки передают из
полы в полу и говорят пожелания «легкой руки». Покупатель снимает с головы шапку и
проводит ею от головы и шеи, вдоль спины и брюха «новокупки». А когда «новокупку»

http://www.e-puzzle.ru

ведут домой, то из-под ног по дороге поднимают щепочку или палочку и ею погоняют. Когда
же приведут корову во двор, погонялку эту забрасывают:
— Как щепочке не бывать на старом месте, как палочке о том же не тужить и не
тосковать, так бы и купленная животина не вспоминала старых хозяев и не сохла по ним.
Затем «новокупку» прикармливают кусочком хлеба, а к домовому прямо обращаются и
открыто, при свидетелях, кланяются в хлевах во все четыре угла и просят: поить, кормить,
ласкать и холить и эту новую, как бывалых прежних.
С домашнего скота добрый домовой переносит свои заботы и на людей. Охотнее всего
он старается предупреждать о несчастиях, чтобы умелые хозяева успевали приготовиться к
встрече и отвратить от себя напасть заблаговременно. Люди догадливые в таких случаях без
слов разумеют те знаки, какие он подает, когда ему вздумается. Так, например, если
слышится плач домового, иногда в самой избе, то быть в доме покойнику. Если у трубы на
крыше заиграет в заслонку — будет суд из-за какого-нибудь дела и обиды; обмочит домовой
ночью — заболеет тот человек; подергает за волосы — остерегайся жена: не ввязывайся в
спор с мужем, не грызись с ним,— отмалчивайся, а то верно прибьет и очень больно.
Загремит домовой в поставце посудой — осторожнее обращайся с огнем и зорко поглядывай,
не зарони искры, не вспыхнула бы непотушенная головешка, не сделался бы большой пожар
и т. д. Плачет и охает домовой — к горю, а к радостям скачет, песни играет, смеется; иногда,
подыгрывая на гребешке, предупреждает о свадьбе в семье, и т. п.
Все хорошо знают, что домовой любит те семьи, которые живут в полном согласии, и
тех хозяев, которые рачительно относятся к своему добру, в порядке и чистоте держат свой
двор. Если из таких кто-нибудь забудет, например, замесить коровам корм, задать лошадям
сена, то домовой сам за него позаботится. Зато ленивым и нерадивым он охотно помогает
запускать хозяйство и старается во всем вредить: заезживает лошадей, мучает и бьет
скотину; забивает ее в угол яслей, кладет ее вверх ногами в колоду, засоряет навозом двор,
давит каждую ночь и сбрасывает с печи и полатей на пол хозяина, хозяйку, и детей их, и т. д.
Впрочем, помириться с рассерженным домовым нетрудно,— для этого стоит только
положить ему под ясли нюхательного табаку, до которого он большой охотник, или вообще
сделать какой-нибудь подарок, вроде разноцветных лоскутьев, старинной коптилки с
изображением Егория на коне, или просто горбушки хлеба, отрезанной от непочатого
каравая.
Однако иногда бывает и так, что, любя хороших хозяев, он, между тем, мучает скотину,
а кого любит,— на того наваливается во сне и наяву, не разбирая ни дня, ни ночи, но
предпочитая, однако, сумерки. Захочет ли домовой объявиться с печальным или радостным
известием, или просто пошутить и попроказить,— он предпочитает во всех таких случаях
принимать на себя вид самих хозяев. Только (как успевали замечать некоторые) не умеет он
при этом прятать своих лошадиных ушей. В таком образе домовой не прочь и пособить
рабочим, и угостить иного даже курительным табаком, и помешать конокрадам,
вырядившись для этого в хозяйское платье и расхаживая по двору целую ночь с вилами в
руках, и т. п.
Под городом Орлом рассказывают, что однажды домовые так раздобрились для своих
любимых хозяев, что помогали им в полевых работах, а одного неудачливого хозяина спасли
тем, что наладили его на торговлю и дали возможность расторговаться с таким успехом, что
все дивились и завидовали. Заботы и любовь свою к семьям иной доможил простирает до
такой степени, что мешает тайным грехам супругов и, куда не поспеет вовремя, наказывает
виноватого тем, что наваливается на него и каждую ночь душит. При этом, так как всей
нечистой силе воспрещено самим Богом прикасаться к душе человеческой, то, имея власть
над одним телом, домовые не упускают случая пускать в ход и шлепки до боли и щипки до
синяков. Не успеет виновная, улегшись спать, хорошенько забыться, как почувствует в ногах
тяжесть, и пойдет эта тяжесть подниматься к горлу, а там и начнет мять так сильно, что
затрещат кости и станет захватывать дыхание. В таких случаях есть только одно спасение —

http://www.e-puzzle.ru

молитва, да и то надо изловчиться, суметь собраться с духом и успеть проговорить вслух ту
самую, которую не любят все нечистые: «Да воскреснет Бог...»14.
Пока наступит та блаженная пора, когда эта великая молитва громко раздастся на всю
святую Русь и оцепенеет намертво вся нечистая сила, наивные деревенские хозяева долго
еще будут, темной ночью, без шапки, в одной рубахе, ходить в старый дом и с поклонами
упрашивать домового духа пожаловать в новые хоромы, где в подызбице самой хозяйкой
приготовлено ему угощение: присоленный небольшой хлебец и водка в чашке. Суеверия,
основанные на воззрении на природу, тем дороги и милы простому, нетронутому
сомнениями уму, что успокоительно прикрывают черствую и холодную действительность и
дают возможность объяснять сложные явления самыми простыми и подручными способами.
Проказами домового объясняют как ненормальные уклонения и болезненные отправления
организма, так и всевозможные случаи повседневной жизни. Вот несколько примеров.
Усиленно катается по полу лошадь и мучительно чешется об стенку и ясли не потому, что
недобрый человек посадил ей в гриву и хвост ветку шиповника, а потому, что ее не взлюбил
домовой. На утренней заре холеный иноходец оказался весь в мыле не оттого, что сейчас
вернулся на нем молодой парень, всю ночь гулявший тайком от отца и ездивший по
соседним поседкам с песнями и товарищами, а потому, что на нем ездил домовой. Поднялось
у молодой бабы в крови бушевание и почудилось ей, будто подходит к ней милый, жмет и
давит,— опять виноват домовой, потому что как только баба изловчилась прочитать
«Отче» — все и пропало.
III. ДОМОВОЙ-ДВОРОВОЙ
Как ни просто деревенское хозяйство, как ни мелка, по-видимому, вся обстановка
домашнего быта, но одному домовому-доможилу со всем не управиться. Не только у
богатого, но у всякого мужика для домового издревле полагаются помощники. Их работа, в
одних местах, не считается за самостоятельную и вся целиком приписывается одному
«хозяину». В других же местах умеют догадливо различать труды каждого домашнего духа в
отдельности. Домовому-доможилу приданы в помощь: дворовой, банник, овинник (он же
гуменник) и шишимора-кикимора; лешему помогает «полевой», водяному — «ичетики и
шишиги» вместе с русалками.
Дворовой-домовой получил свое имя по месту обычного жительства, а по характеру
отношений к домовладельцам он причислен к злым духам, и все рассказы о нем сводятся к
мучениям тех домашних животных, которых он невзлюбит (всегда и неизменно дружит
только с собакой и козлом). Это он устраивает так, что скотина спадает с тела, отбиваясь от
корму; он же путает ей гриву, обрезает и общипывает хвост и проч. Это против него всякий
хозяин на потолок хлева или конюшни подвешивает убитую сороку, так как дворовойдомовой ненавидит эту сплетницу-птицу. Это его, наконец, стараются ублажать всякими
мерами, предупреждать его желания, угождать его вкусам: не держать белых кошек, белых
собак и сивых лошадей (соловых и буланых он тоже обижает, а холит и гладит вороных и
серых). Если же случится так, что нельзя отказаться от покупки лошадей нелюбимой масти,
то их вводят во двор, пригоняя с базара, не иначе, как через овчинную шубу, разостланную в
воротах, шерстью вверх. С особенным вниманием точно так же хозяйки ухаживают около
новорожденных животных, зная, что дворовой не любит ни телят, ни овец: либо изломает,
либо и вовсе задушит. Поэтому-то таких новорожденных и стараются всегда унести из хлева
и поселяют в избе вместе с ребятами, окружая их таким же попечением: принесенного сейчас
же суют головой в устье печи, или, как говорят, «водомляют» (сродняют с домом). На дворе
этому домовому не подчинены одни только куры: у них имеется свой бог.
Прибегая к точно таким же мерам умилостивления домового-дворового, как и
домового-доможила, люди не всегда, однако, достигают цели: и дворовой точно так же то
мирволит, то, без всяких видимых поводов, начинает проказить, дурить, причиняя
постоянные беспокойства, явные убытки в хозяйстве и проч. В таких случаях применяют

http://www.e-puzzle.ru

решительные меры и, вместо ласки и угождений, вступают с ним в открытую борьбу и
нередко в рукопашную драку.
По вологодским местам крестьяне, обезумевшие от злых проказ дворовых, тычут
навозными вилами в нижние бревна двора с приговором: «Вот тебе, вот тебе, за то-то и вот
это». По некоторым местам (например, в Новгородской губернии) догадливый и знающий
хозяин запасается ниткой из савана мертвеца, вплетает ее в треххвостную ременную плеть и
залепляет воском. В самую полночь, засветив эту нитку и держа ее в левой руке, он идет во
двор и бьет плетью по всем углам хлева и под яслями — авось как-нибудь попадет в
виноватого.
Нередко домохозяева терпят от ссор, какие заводят между собой соседние дворовые —
несчастье, которое нельзя ни отвратить, ни предусмотреть. В Вологодской губернии (в
Кадниковском уезде, Васьяновской волости) злой «дворовушко» позавидовал своему соседу,
доброму дворовушке, в том, что у того и коровы сыты, и у лошадей шерсть гладка и даже
лоснится. Злой провертел дыру в чане, в котором добряк-дворовой возил в полночь с реки
воду. Лил потом добряк, лил воду в чан, и все ждал, пока она сравняется с краями, да так и
не дождался: и с горя на месте повис под нижней губой лошадки ледяной сосулькой в виде
«маленького человека в шерсти».
Оттуда же (из-под Кадникова) получена и такая повесть (записанная в дер. Куровской,
как событие 80-х годов прошлого столетия).
«Жила у нас старая девка, незамужняя; звали ее Ольгой. Ну, все и ходил к ней
дворовушко спать по ночам, и всякий раз заплетал ей косу и наказывал: «Если ты будешь ее
расплетать да чесать, то я тебя задавлю». Так она и жила нечесой до тридцати пяти годов,—
и не мыла головы, и гребня у себя не держала. Только выдумала она выйти замуж, и когда
настал девичник, пошли девки в баню и ее повели с собой, незамужнюю ту, старую девку,
невесту ту. В бане стали ее мыть. Начали расплетать косу и долго не могли ее расчесать: такто круто закрепил ее дворовушко. На другое утро надо было венчаться — пришли к невесте,
а она в постели лежит мертвая и вся черная: дворовушко ее и задавил».

Не только в трудах и делах своих дворовой похож на доможила, но и внешним видом от
него ни в чем не отличается (так же похож на каждого живого человека, только весь
мохнатый). Затем все, что приписывается первому, служит лишь повторением того, что
говорят про второго. И замечательно, что во всех подобных рассказах нет противоречий
между полученными из северных лесных губерний и теми, которые присланы из
черноземной полосы Великороссии (из губерний Орловской, Пензенской и Тамбовской). В
сообщениях из этих губерний замечается лишь разница в приемах умилостивления: здесь
напластывается наибольшее количество приемов символического характера, с явными
признаками древнейшего происхождения.

http://www.e-puzzle.ru

Вот, например, как дарят дворового в Орловской губернии: берут разноцветных
лоскутков, овечьей шерсти, мишуры из блесток, хотя бы бумажных, старинную копейку с
изображением коня, горбушку хлеба, отрезанную от целого каравая, и несут все это в хлев, и
читают молитву:
— Царь дворовой, хозяин домовой, соседушко-доброхотушко! Я тебя дарю-благодарю:
скотину прими — попой и накорми.
Этот дар, положенный в ясли, далек по своему характеру от того, который подносят
этому же духу на севере, в лесах,— на навозных вилах или на кончике жесткой плети.
Домовые-дворовые обязательно полагаются для каждого деревенского двора, как
домовой-доможил для каждой избы, баенники для всякой бани, овинники или гуменники для
всех без исключения риг и гумен (гумен, открытых со всех сторон, и риг, прикрытых
бревенчатыми срубами с непротекающими крышами). Вся эта нечисть — те же домовые,
отличные лишь по более злобным свойствам, по месту жительства и по затейным проказам.
IV. БАЕННИК
Закоптелыми и обветшалыми стоят врассыпную по оврагам и косогорам утлые баньки,
нарочно выставленные из порядка прочих деревенских строений, готовые вспыхнуть как
порох, непрочные и недолговечные. По всем внешним признакам видно, что об них никто не
заботился и, изживая недолгий век в полном забросе, бани всегда имеют вид зданий,
обреченных на слом. А между тем их задымленные стены слышат первые крики
новорожденного русской крестьянской семьи и первые вздохи будущего кормильца-пахаря.
Здесь, в жарком пару, расправляет он, когда придет в возраст, натруженные тяжелой работой
члены тела и смывает трудовой пот, чтобы, освеженным и подбодренным, идти на новые
бесконечные труды. Сюда несет свою тоску молоденькая девушка, обреченная посвятить
свои силы чужой семье и отдать свою волю в иные руки; здесь в последний раз тоскует она о
родительском доме накануне того дня, когда примет «закон» и благословение церкви. Под
такими тягостными впечатлениями в одном из причетов, засчитывающих баню-парушу в
число живых недоброхотов, выговорилось про нее такое укоризненное слово:
На чужой-то на сторонушке,
На злодейке незнакомой:
На болоте баня рублена,
По сырому бору катана,
На лютых зверях вожена,
На проклятом месте ставлена.
Укоры справедливы. Несмотря на то, что «баня парит, баня правит, баня все исправит»,
она издревле признается нечистым местом, а после полуночи считается даже опасным и
страшным: не всякий решается туда заглянуть, и каждый готов ожидать какой-нибудь
неприятности, какой-нибудь случайной и неожиданной встречи. Такая встреча может
произойти с тем нечистым духом из нежити, который, под именем баенника, поселяется во
всякой бане за каменкой, всего же чаще под полком, на котором обычно парятся. Всему
русскому люду известен он за злого недоброхота. «Нет злее баенника, да нет его добрее»,—
говорят в коренной Новгородчине под Белозерском; но здесь же твердо верят в его
всегдашнюю готовность вредить и строго соблюдают правила угодничества и заискивания.
Верят, что баенник всегда моется после всех, обыкновенно разделяющихся на три
очереди, а потому четвертой перемены или четвертого пара все боятся: «он» накинется —
станет бросаться горячими камнями из каменки, плескаться кипятком; если не убежишь
умеючи, т. е. задом наперед, он может совсем зашпарить. Этот час дух считает своим и
позволяет мыться только чертям: для людей же банная пора в деревнях обыкновенно
полагается около 5–7 часов пополудни.
После трех перемен посетителей в бане моются черти, лешие, овинники и сами
баенники. Если кто-нибудь в это время пойдет париться в баню, то живым оттуда не выйдет:

http://www.e-puzzle.ru

черти его задушат, а людям покажется, что тот человек угорел или запарился. Это поверье о
четвертой роковой банной «смене» распространено на Руси повсеместно.
Заискивают расположение баенника тем, что приносят ему угощение из куска ржаного
хлеба, круто посыпанного крупной солью. А чтобы навсегда отнять у него силу и охоту
вредить, ему приносят в дар черную курицу. Когда выстроят, после пожара, новую баню, то
такую курицу, не ощипывая перьев, душат (а не режут) и в таком виде закапывают в землю
под порогом бани, стараясь подгадать время под чистый четверг. Закопавши курицу, уходят
из бани задом и все время отвешивают поклоны на баню бессменному и сердитому жильцу
ее. Баенник стремится владеть баней нераздельно и недоволен всяким, покусившимся на его
права, хотя бы и временно. Зная про то, редкий путник, застигнутый ночью, решится искать
здесь приюта, кроме разве сибирских бродяг и беглых, которым, как известно, все на свете
нипочем. Идущий же на заработки и не имеющий чем заплатить за ночлег, предпочитает
выспаться где-нибудь в стогу, под сараем, под ракитовым или можжевеловым кустом.
Насколько баенник высоко ценит прямую цель назначения своего жилища, видно из того,
что он мстит тем хозяевам, которые это назначение изменяют. Так, во многих северных
лесных местностях (например, в Вологодской губернии) в баню вовсе не ходят, предпочитая
париться в печках, которые занимают целую треть избы. Бани же здесь хотя и существуют,
но благодаря хорошим урожаям льна и по причине усиленных заграничных требований этого
продукта, сбываемого через архангельский порт, они превращены в маленькие фабричкитрепальни и чесальни.
Тех, кто залезает в печь, баенник, помимо власти и разрешения домового, иногда так
плотно заставляет заслонкой, что либо вытащат их в обмороке, либо они совсем
задохнутся15. Не любит баенник также и тех смельчаков, которые хвастаются посещением
его жилища не в указанное время. Так как на нем лежит прямая обязанность удалять из бани
угар, то в его же праве наводить угар на тех, кем он недоволен. На такие случаи существует
много рассказов.
Нарушающих установленные им правила и требования баенник немедленно наказывает
своим судом, хотя бы вроде следующего, который испытал на себе рассказчик из пензенских
мужичков. Как-то, запоздавши в дороге, забрался он, перед праздником, в свою баню, после
полуночного часа. Но, раздеваясь, второпях вместе с рубахой прихватил с шеи крест, а когда
полез на полок париться, то никак не мог оттуда слезть подобру-поздорову. Веники так сами
собой и бьют по бокам. Кое-как, однако, слез, сунулся в дверь, а она так притворена, что и не
отдерешь. А веники все свое делают — хлещут. Спохватилась баба, что долго нет мужа,
стала в оконце звать — не откликается, начала ломиться в дверь — не поддается. Вызвонила
она ревом соседей. Эти пришли помогать: рубили дверь топорами — только искры летят, а
щепок нет. Пришла на выручку баба-знахарка, окропила дверь святой водой, прочла свою
молитву и отворила. Мужик лежал без памяти; насилу оттерли его снегом.
Опытные люди отвращают злые наветы своих баенников тем вниманием, какое
оказывают им всякий раз при выходе из бани. Всегда в кадушках оставляют немного воды и
хоть маленький кусочек мыла, если только не мылись щелоком; веники же никогда не уносят
в избу. Вот почему зачастую рассказывают, как, проходя ночью мимо бани, слышали, с
каким озорством и усердием хлещутся там черти и при этом жужжат, словно бы
разговаривают, но без слов. Один прохожий осмелился и закричал: «Поприбавьте пару!» —
и вдруг все затихло, а у него у самого мороз побежал по телу и волосы встали дыбом.
Вообще шутить с собой баенник не позволяет, но разрешает на Святках приходить к
нему завораживаться, причем самое гаданье происходит следующим образом: гадающий
просовывает в двери бани голую спину, а баенник либо бьет его когтистой лапой (к беде),
либо нежно гладит мохнатой и мягкой, как шелковая, большой ладонью (к счастью).
Собрались о Святках (около Кадникова, Вологодская губерния) девушки на беседу, а
ребята на что-то рассердились на них,— и не пришли. Сделалось скучно, одна девка и
говорит подругам:
— Пойдемте, девки, слушать к бане, что нам баенник скажет.

http://www.e-puzzle.ru

Две девки согласились и пошли. Одна и говорит:
— Сунь-ка, девка, руку в окно: баенник-от насадит тебе золотых колец на пальцы.
— А ну-ка, девка, давай ты сначала сунь, а потом и я.
Та и сунула, а баенник-от и говорит:
— Вот ты и попалась мне.
За руку схватил и колец насадил, да железных: все пальцы сковал в одно место, так что
и разжать их нельзя было. Кое-как выдернула она из окна руку, прибежала домой впопыхах
и в слезах, и лица на ней нет от боли. Едва собралась она с такими словами:
— Вот, девушки, смотрите, каких баенник-от колец насажал. Как же я теперь буду жить
с такой рукой? И какой баенник-от страшный: весь мохнатый и рука-то у него такая большая
и тоже мохнатая. Как насаживал он мне кольца, я все ревела. Теперь уж больше не пойду к
баням слушать16.
В сущности баенник старается быть невидимым, хотя некоторые и уверяют, что видали
его, и что он старик, как и все духи, ему сродные: недаром же они прожили на белом свете и
в русском мире такое неисчислимое количество лет.
Впрочем, хотя этот дух и невидим, но движения его всегда можно слышать в ночной
тишине — и под полком, и за каменкой, и в куче свежих неопаренных веников. Особенно
чутки к подобным звукам роженицы, которых по этой причине никогда не оставляют в банях
в одиночестве: всегда при них неотлучно находится какая-нибудь женщина, если не сама
бабка-повитуха. Все твердо убеждены, что баенник очень любит, когда приходят к нему
жить родильницы до третьего дня после родов, а тем паче на неделю, как это водится у
богатых и добрых мужиков. Точно так же все бесспорно верят, что банища — места поганые
и очень опасные, и если пожару придется освободить их и очистить, то ни один добрый
хозяин не решится поставить тут избу и поселиться: либо одолеют клопы, либо обездолит
мышь и испортит весь носильный скарб. В северных же лесных местах твердо убеждены, что
баенник не даст покоя и передушит весь домашний скот: не поможет тогда ни закладка денег
в углах избяного сруба, ни разводка муравейника среди двора и тому подобное.
V. ОВИННИК (ГУМЕННИК)
На деревенских задворках торчат безобразные бревенчатые строения — овины. Словно
чудовища с разинутой черной пастью, готовой проглотить человека целиком, обступают они
со всех сторон ряды приземистых жилых изб. В сумерки, а особенно ночью, при легком
просвете на утренних зорях, овины своим неуклюжим видом настраивают воображение
простого человека на фантастический лад и будят в душе его суеверный страх. Задымленные
и почернелые, как уголь, овины являют из себя (как подсказывает загадка) «лютого волчищу,
у него выхвачен бочище, не дышет, а пышет».
Так как без огня овин не высушишь, а сухие снопы — что порох, то и суждено овинам
гореть. И горят овины сплошь и рядом везде и каждую осень. Кому же приписать эти
несчастья, сопровождающиеся, зачастую, тем, что огонь испепелит все гумно со всем
хлебным старым запасом и новым сбором? Кого же завинить в труднопоправимом горе, как
не злого духа, и притом совершенно особенного?
Вот он и сидит в нижней части строений, где разводят теплины и днем пекут
деревенские ребята картошку,— сидит в самом углу подлаза, днем и ночью. Увидеть его
можно лишь во время Светлой заутрени Христова дня: глаза у него горят калеными
угольями, как у кошки, а сам он похож на огромного кота, величиной с дворовую собаку,—
весь черный и лохматый. Овинник умеет лаять по-собачьи и, когда удается ему напакостить
мужикам, хлопает в ладоши и хохочет не хуже лешего. Сидеть под садилом в ямине (отчего
чаще зовут его «подовинником») указано ему для того, чтобы смотреть за порядками кладки
снопов, наблюдать за временем и сроками, когда и как затоплять овин, не позволять делать
это под большие праздники, особенно на Воздвиженьев день и Покров, когда, как известно,
все овины бывают «именинниками» и, по старинным деревенским законам, должны
отдыхать (с первого Спаса их готовят). Топить овины в заветные дни гуменник не позволяет:

http://www.e-puzzle.ru

и на добрый случай — пихнет у костра в бок так, что едва соберешь дыхание; на худой же
конец, разгневается так, что закинет уголь между колосниками и даст всему овину заняться и
сгореть. Не позволяет также сушить хлеба во время сильных ветров и безжалостно больно за
это наказывает.
Гуменник, хотя и считается домовым духом, но самым злым из всех: его трудно
ублажить-смирить, если он рассердится и в сердцах залютует. Тогда на овин рукой махни: ни
кресты по всем углам, ни молитвы, ни икона Богоматери Неопалимой Купины не помогут, и
хоть шубу выворачивай мехом наружу и стереги гумна с кочергой в руках на Агафонагуменника (22 августа). Ходят слухи, что в иных местах (например, в Костромской губернии)
овинника удается задабривать в его именинные дни. С этой целью приносят пироги и петуха:
петуху на пороге отрубают голову и кровью кропят по всем углам, а пирог оставляют в
подлазе. Однако сведущие люди этим приемам не доверяют и рассказы принимают за сказки.
В Брянских лесных местах (в Орловской губернии) рассказывают такой случай,
который произошел с бабой, захотевшей в Чистый понедельник в риге лен трепать для
пряжи. Только что успела она войти, как кто-то затопал, что лошадь, и захохотал так, что
волосы на голове встали дыбом. Товарка этой бабы, со страху, кинулась бежать, а смелая
баба продолжала трепать лен столь долго, что домашние начали беспокоиться. Пошли искать
и не нашли: как в воду канула. Настала пора мять пеньку, пришла вся семья и видят на
гребне какую-то висячую кожу. Начали вглядываться и перепугались: вся кожа цела, и
можно было различить на ней и лицо, и волосы, и следы пальцев на руках и ногах. В
Смоленщине (около Юхнова) вздумал мужик сушить овин на Михайлов день. Гуменник, за
такое кощунство, вынес его из «подлаза», на его глазах подложил под каждый угол овина
головешки с огнем и столь застращал виновного, что он за один год поседел как лунь. В
Вологодских краях гуменника настолько боятся, что не осмеливаются топить и чистить овин
в одиночку: всегда ходят вдвоем или втроем.
Из Калужской губернии (Мещовского уезда) получились такие вести.
Лет 40–50 тому назад, одного силача, по имени Валуя, овинник согнул в дугу на всю
жизнь за то, что он топил овин не в указанный день и сам сидел около ямы 17. Пришел этот
невидимка-сторож в виде человека и начал совать Валуя в овинную печку, да не мог
изжарить силача, а только помял его и согнул. Самого овинника схватил мужик в охапку и
закинул в огонь. Однако это не прошло ему даром: выместила злобная нечисть на сыне
Валуя — тоже ражем детине и силаче и тоже затопившем овин под великий праздник:
гуменник поджег овин и спалил малого. Нашли его забитым под стену и все руки в
ссадинах — знать, отбивался кулаками.
На кулаках же ведут свои расчеты все эти духи и тогда, когда случается, что они между
собой не поладят. Вот что пишут на этот счет из Белозерского уезда (Новгородской
губернии).
«К одному крестьянину приходит вечером захожий человек и просит:
— Укрой меня к ночи,— пусти ночевать.
— Вишь, у самого какая теснота. Ступай в баню: сегодня топили.
— Ну, вот и спасибо, я там и переночую.
На другое утро вернулся чужак из бани и рассказывает:
«Лег я на полок и заснул. Вдруг входит в баню такой мужик, ровно бы подовинник, и
говорит:
— Эй, хозяин. На беседу к себе меня звал, а сам пущаешь ночлежников: я вот его
задушу.
Поднялась той порой половица, и вышел сам баенник.
— Я его пустил, так я его и защищаю. Не тронь.
И начали они бороться. Боролись долго, а все не могут одолеть друг друга. Вдруг
баенник крикнул мужику:
— Сыми крест да хлещи его.
Поднялся я кое-как, стал хлестать,— оба они и пропали».

http://www.e-puzzle.ru

Угождения и почет гуменник так же любит, как все его нечистые родичи. Догадливые и
опытные люди не иначе начинают топить овин, как попросив у «хозяина» позволения. А
вологжане (Кадниковский уезд) сохраняют еще такой обычай: после того, как мужик сбросит
с овина последний сноп, он, перед тем как ему уходить домой, обращается к овину лицом,
снимает шапку и с низким поклоном говорит: «Спасибо, батюшка-овинник: послужил ты
нынешней осенью верой и правдой».
Не отказывает овинник в своей помощи (по части предсказания судьбы) и тем девицам,
которые настолько смелы, что дерзают, мимо бань, ходить гадать к нему на гумно. Та,
которой досталась очередь гадать первой, поднимает на голову платье (как и в банях) и
становится задом к окну сушила:
— Овинник-родимчик, суждено, что ли, мне в нынешнем году замуж идти?
А гадают об этом всегда на Васильев вечер (в канун Нового года), в полночь между
вторыми и третьими петухами (излюбленное время у овинника и самое удобное для
заговоров).
Погладит овинник голой рукой — девушка будет жить замужем бедно, погладит
мохнатой — богато жить. Иные в садило суют руку, и делают подобные же выводы смотря
по тому, как ее погладит. А если никто не тронет,— значит, в девках сидеть.
VI. КИКИМОРА
Не столь многочисленные и не особенно опасные духи из нечисти, под именем
«кикиморы», принадлежат исключительно Великороссии, хотя корень этого слова указывает
на его древнее и общеславянское происхождение. На то же указывают и остатки народных
верований, сохранившиеся среди славянских племен. Так в Белоруссии, сохранившей под
шумок борьбы двух вероучений — православного и католического — основы языческого
культа, существует так называемая мара. Здесь указывают и те места, где она заведомо живет
(таких мест пишущему эти строки на могилевском Днепре и его притоках указали счетом до
пяти) и повествуют об ее явлениях вживе. В северной лесной России о маре сохранилось
самое смутное представление, и то в очень немногих местах 18. Зато в Малороссии явно
таскают по улицам при встрече весны (1 марта) с пением «веснянок» чучело, называемое
марой или мареной, а великорусский морок — та же мрачность или темнота — вызвала
особенную молитву на те случаи, когда эта морока желательна или вредна для урожая.
Так, например, в конце июля, называемом «калиниками» (от мученика Калиника, 29
июля), на всем русском севере молят Бога пронести калиники мороком, т. е. туманом, из
опасения несчастья от проливных дождей, особенно же от градобоя. Если же на этот день
поднимается туман, то рассчитывают на урожай яровых хлебов («Припасай закрому на овес
с ячменем»). Солнце садится в морок — всегда к дождю и проч.
Если к самостоятельному слову «мор» приставить слово «кика», в значении птичьего
крика или киканья, то получится тот самый дворовый дух, который считается злым и
вредным для домашней птицы. Эта кикимора однозначна с «шишиморой»: под именем ее
она, зачастую, и слывет во многих великорусских местностях. А в этом случае имеется уже
прямое указание на «шишей» или «шишигу» — явную нечистую силу, живущую обычно в
овинах, играющую свадьбы свои в то время, когда на проезжих дорогах вихри поднимают
пыль столбом. Это те самые шиши, которые смущают православных. К шишам посылают в
гневе докучных и неприятных людей. Наконец, «хмельные шиши» бывают у людей,
допившихся до белой горячки (до чертиков).
Из обманчивого, летучего и легкого как пух призрака южной России, дух «мара» у
северных практических великороссов превратился в грубого духа, в мрачное привидение,
которое днем сидит «невидимкой» за печью, а по ночам выходит проказить. В иных избах
мара живет еще охотнее в темных и сырых местах, как, например, в голбцах или
подызбицах19. Отсюда и выходит она, чтобы проказить с веретенами, прялкой и начатой
пряжей20. Она берет то и другое, садится прясть в любимом своем месте: в правом от входа
углу, подле самой печи. Сюда обычно сметают сор, чтобы потом сжигать его в печи, а не

http://www.e-puzzle.ru

выносить его из избы на ветер и не накликать беды, изурочья и всякой порчи. Впрочем, хотя
кикимора и прядет, но от нее не дождешься рубахи, говорит известная пословица, а отсюда и
насмешка над ленивыми: «Спи, девушка: кикимора за тебя спрядет, а мать выткет».
Одни говорят (в Новгородской губернии), что кикиморы шалят во все Святки; другие
дают им для проказ одну только ночь под Рождество Христово. Тогда они треплют и
сжигают куделю, оставленную у прялок без крестного благословления. Бывает также, что
они хищнически стригут овец. Во всех других великорусских губерниях проказам
шишиморы-кикиморы отводится безразлично все годичное время. Везде и все уверены
также, что кикимора старается скрываться от людей, потому что если человеку удастся
накинуть на нее крест, то она так и останется на месте.
Твердо убежденные в существовании злых сил, обитательницы северных лесов (вроде
вологжанок), уверяют, что видели кикимору живою, и даже рассказывают на этот счет
подробности:
— Оделась она по-бабьему в сарафан, только на голове кики не было, а волосы были
распущены. Вышла она из голбца, села на пороге подле двери и начала оглядываться. Как
завидела, что все в избе полегли спать и храпят, она подошла к любимому месту — к
воронцу (широкой и толстой доске в виде полки, на которой лежат полати), сняла с него
прялку и села на лавку прясть. И слышно, как свистит у нее в руках веретено на всю избу и
как крутятся нитки и свертывается с прялки куделя.
Сидит ли, прядет ли, она беспрестанно подпрыгивает на одном месте (такая уж у нее
особая привычка). Когда привидится она с прялкой на передней лавке, быть в той избе
покойнику. Перед бедой же у девиц-кружевниц (вологодских) она начинает перебирать и
стучать коклюшками, подвешенными на кутузе-подушке. Кого невзлюбит — из той избы
всех выгонит.
В тех же вологодских лесах (в Никольском уезде) в одной избе ходила кикимора по
полу целые ночи и сильно стучала ногами. Но и того ей мало: стала греметь посудой,
звонить чашками, бить горшки и плошки. Избу из-за нее бросили, и стояло то жилье впусте,
пока не пришли сергачи с плясуном-медведем. Они поселились в этой пустой избе, и
кикимора, сдуру, не зная, с кем связывается, набросилась на медведя. Медведь помял ее так,
что она заревела и покинула избу. Тогда перебрались в нее и хозяева, потому что там совсем
перестало «манить» (пугать). Через месяц подошла к дому какая-то женщина и спрашивает у
ребят:
— Ушла ли от вас кошка?
— Кошка жива да и котят принесла,— отвечали ребята.
Кикимора повернулась, пошла обратно и сказала на ходу:
— Теперь совсем беда: зла была кошка, когда она одна жила, а с котятами до нее и не
доступишься.
В тех же местах повадилась кикимора у мужика ездить по ночам на кобыле и, бывало,
загоняет ее до того, что оставит в яслях всю в мыле. Изловчился хозяин устеречь ее рано
утром на лошади:
— Сидит небольшая бабенка, в шамшуре (головном уборе — волоснике) и ездит вокруг
яслей. Я ее по голове-то плетью,— соскочила и кричит во все горло:
— Не ушиб, не ушиб, только шамшурку сшиб.
Изо всех этих рассказов видно лишь одно, что образ кикиморы, как жильца в избах,
начал обезличиваться. Народ считает кикимору то за самого домового, то за его жену (за
каковую, между прочим, признают ее в ярославском Пошехонье, и в Вятской стороне), а в
Сибири водится еще и лесная кикимора — лешачиха21. Мало того, до сих пор не
установилось понятия, к какому полу принадлежит этот дух.
Определеннее думают там, где этого проказника поселяют в курятниках, в тех углах
хлевов, где садятся на насест куры. Здесь занятие кикимор прямое, и сама работа виднее.
Если куры от худого корма сами у себя выщипывают все перья, то обвиняют кикимору.
Чтобы не вредила она, вешают под куриной нашестью лоскутья кумача или горлышко от

http://www.e-puzzle.ru

разбитого глиняного умывальника, или отыскивают самого «куричьего бога». Это камень,
нередко попадающийся в полях, с природной сквозной дырой. Его и прикрепляют на лыке к
жерди, на которой садятся куры. Только при таких условиях не нападает на кур «вертун»
(когда они кружатся, как угорелые, и падают околевшими).
В вологодских лесах (например, в отдаленной части Никольского уезда) за кикиморой
числятся и добрые свойства. Умелым и старательным хозяйкам она даже покровительствует:
убаюкивает по ночам маленьких ребят, невидимо перемывает кринки и оказывает разные
другие услуги по хозяйству, так что при ее содействии и тесто хорошо взойдет, и пироги
будут хорошо выпечены, и пр. Наоборот, ленивых баб кикимора ненавидит: она щекочет
малых ребят так, что те целые ночи ревут благим матом, пугает подростков, высовывая свою
голову с блестящими, навыкате глазами и с козьими рожками, и вообще всячески вредит. Так
что нерадивой бабе, у которой не спорится дело, остается одно средство: бежать в лес,
отыскать папоротник, выкопать его горький корень, настоять на воде и перемыть все горшки
и кринки — кикимора очень любит папоротник и за такое угождение может оставить в
покое.
Но единственно верным и вполне могущественным средством против этой нечисти
служит святой крест. Не возьмет чужой прялки кикимора, не расклокочет на ней кудели, не
спутает ниток у пряхи и не оборвет начатого плетения у кружевниц, если они с молитвой
положили на место и прялки с веретенами, и кутузы с коклюхами.
На Сяможенских полях (Вологодская губерния, Кадниковский уезд) в летнее время
особая кикимора сторожит гороховища. Она ходит по ним, держа в руках каленую добела
железную сковороду огромных размеров. Кого поймает на чужом поле, того и изжарит.
Мифы о кикиморе принадлежат к числу наименее характерных, и народная фантазия,
отличающаяся таким богатством красок, в данном случае не отлилась в определенную форму
и не создала законченного образа22. Это можно видеть уже из того, что имя кикиморы,
сделавшееся бранным словом, употребляется в самых разнообразных случаях и по самым
разнообразным поводам. Кикиморой охотно зовут и нелюдимого домоседа, и женщину,
которая очень прилежно занимается пряжей. Имя шишиморы свободно пристегивается ко
всякому плуту и обманщику (курянами), ко всякому невзрачному по виду человеку
(смолянами и калужанами), к скряге и голышу (тверичами), прилежному, но кропотливому
рабочему (костромичами), переносчику вестей и наушнику в старинном смысле слова, когда
«шиши» были лазутчиками и соглядатаями и когда «для шишиморства» (как писали в актах)
давались (как, например, при Шуйских), сверх окладов, поместья за услуги, оказанные
шпионством.
VII. ЛЕШИЙ
«Стоят леса темные от земли и до неба»,— поют слепые старцы по ярмаркам, восхваляя
подвиги могучих русских богатырей и борьбу их с силами природы. И в самом деле:
неодолимой плотной стеной кажутся синеющие вдали роскошные хвойные леса, нет через
них ни прохода, ни проезда. Только птицам под стать и под силу трущобы еловых и
сосновых боров, эти темные «сюземы» или «раменья», как их зовут на севере. А человеку
если и удастся сюда войти, то не удастся выйти. В этой части останавливаются и глохнут
даже огненные моря лесных пожаров. Сюземы тем уже страшны, что здесь на каждом шагу,
рядом с молодой жизнью свежих порослей, стоят тут же деревья, приговоренные к смерти, и
валяются уже окончательно сгнившие и покрытые, как гробовой доской, моховым покровом.
Но еще страшнее сюземы тем, что в них господствует вечный мрак и постоянная влажная
прохлада среди жаркого лета. Всякое движение здесь, кажется, замерло; всякий крик пугает
до дрожи и мурашек в теле. Колеблемые ветром древесные стволы трутся один о другой и
скрипят с такой силой, что вызывают у наблюдателя острую, ноющую боль под сердцем.
Здесь чувство тягостного одиночества и непобедимого ужаса постигает всякого, какие бы
усилия он над собой ни делал. Здесь всякий ужасается своего ничтожества и бессилия. Здесь
родилась мрачная безнадежная вера дикарей и сложилась в форму шаманства со злыми,

http://www.e-puzzle.ru

немилостивыми богами. В этих трущобах поселяется и издревле живет тот черт, с которым
до сих пор еще не может разлучиться напуганное воображение русского православного
люда. Среди деревьев с нависшими лишаями, украшающими их наподобие бород, в
народных сказках и в религиозном культе первобытных племен, издревле помещены жилища
богов и лесных духов. В еловых лесах, предпочтительно перед сосновыми, селится и леший,
или, как называют его также, лесовик, лешак23. В этих лесах наиболее чувствуется живой
трепет, и леший является его олицетворенным представителем.
В ярославском Пошехонье лешего называют даже просто «мужичок», а в вологодском
полесовье лешему даны даже приметы: красный кушак, левая пола кафтана обыкновенно
запахнута за правую, а не наоборот, как все носят. Обувь перепутана: правый лапоть надет на
левую ногу, левый — на правую. Глаза у лешего зеленые и горят, как угли. Как бы он
тщательно ни скрывал своего нечистого происхождения, ему не удается это сделать, если
посмотреть на него через правое ухо лошади.
Леший отличается от прочих духов особыми свойствами, присущими ему одному: если
он идет лесом, то ростом равняется с самыми высокими деревьями. Но в то же время он
обладает способностью и умаляться. Так, выходя для прогулок, забав и шуток на лесные
опушки, он ходит там (когда ему предстоит в том нужда) малой былинкой, ниже травы,
свободно укрываясь под любым ягодным листочком. Но на луга, собственно, он выходит
редко, строго соблюдая права соседа, называемого полевиком или «полевым». Не заходит
леший и в деревни, чтобы не ссориться с домовыми и баенниками,— особенно в те, где поют
совсем черные петухи, живут при избах «двуглазые» собаки (с пятнами над глазами в виде
вторых глаз) и трехшерстные кошки.
Зато в лесу леший является полноправным и неограниченным хозяином: все звери и
птицы находятся в его ведении и повинуются ему безответно. Особенно подчинены ему
зайцы. Они у него на полном крепостном праве, по крайней мере, он даже имеет власть
проигрывать их в карты соседнему лешему. Не освобождены от такой зависимости и
беличьи стада, и если они, переселяясь несметными полчищами и забывая всякий страх
перед человеком, забегают в большие сибирские города, причем скачут по крышам,
обрываются в печные трубы и прыгают даже в окна,— то дело ясное: значит, лешие целой
артелью вели азартную игру, и побежденная сторона гнала проигрыш во владения
счастливого соперника. По рассказам старожилов, одна из таких грандиозных игр велась в
1859 году между русскими и сибирскими лешими, причем победили русские, а продувшиеся
сибиряки гнали затем из тайги свой проигрыш через Тобольск на Уральские горы, в
печерскую и мезенскую тайболы. Кроме большой игры артелями, лешие охотно ведут и
малую, между собой, с ближайшими соседями, и перегоняют зайцев и белок из колка в колок
почти ежедневно. А то случается и так, что нагонят в эти колки зайцев и угонят мышей и т.
д. У леших же в подчинении находятся и птицы и в полной зависимости от них все
охотники: любимцам своим они сгоняют пернатых чуть не под самое дуло. Кого же
задумают наказать за непочтение к себе,— у тех всегда осечка.
Кому удавалось видеть лешего, хотя бы и через лошадиное ухо, те рассказывают, что у
него человеческий образ. Так, например, в Новгородчине видали лешего в образе
распоясанного старика в белой одежде и белой большой шляпе. Олончане же настолько
искусились в опознавании всей лесной нечисти, что умеют отличать настоящих леших в
целых толпах их от тех «заклятых» людей, которые обречены нечистой силе в недобрый час
лихим проклятьем. Леший отливает синеватым цветом, так как кровь у него синяя, а у
заклятых на лицах румянец, так как живая кровь не перестает играть на их щеках. Орловский
леший — пучеглазый, с густыми бровями, длинной зеленой бородой; волосы у него ниже
плеч и длиннее, чем у попов. Но, впрочем, в черноземной Орловской губернии лешие стали
редки, за истреблением их жилищ (т. е. лесов), а потому за наиболее достоверными
сведениями об этой нечисти следует обращаться к жителям севера. Здесь эта нечисть
сохраняется местами в неизменном старозаветном виде (например, в Вятской и Вологодской
губерниях).

http://www.e-puzzle.ru

Настоящий леший нем, но голосист; умеет петь без слов и подбодряет себя хлопаньем в
ладоши. Поет он иногда во все горло (с такой же силой, как шумит лес в бурю) почти с
вечера до полуночи, но не любит пения петуха и с первым выкриком его немедленно
замолкает. Носится леший по своим лесам как угорелый, с чрезвычайной быстротой и всегда
без шапки24. Бровей и ресниц у него не видно, но можно ясно разглядеть, что он карноухий
(правого уха нет), что волосы на голове у него зачесаны налево. Это удается заметить, когда
он иногда подходит к теплинам дроворубов погреться, хотя в этих случаях он имеет
обыкновение прятать свою рожу. Владея, как и прочая нечисть, способностью
перевертываться, леший часто прикидывается прохожим человеком с котомкой за плечами.
При этом некоторым удавалось различать, что он востроголовый, как все черти. С последним
показанием, однако, сведущие люди не соглашаются, признавая в лешем, как и в домовом,
нечисть, приближающуюся к человеческой природе, а многие прямо-таки видят в нем
«оборотня», т. е. человека, обращенного в лешего.
Лешие умеют хохотать, аукаться, свистать и плакать по-людски, и, если они делаются
бессловесными, то только при встрече с настоящими живыми людьми. Во Владимирской
губернии25, где леших крестьяне называют «гаркунами», прямо уверены в том, что эта
нежить произошла от связи женщин с нечистой силой и отличается от человека только тем,
что не имеет тени.
Лешие не столько вредят людям, сколько проказят и шутят и, в этом случае, вполне
уподобляются своим родичам-домовым. Проказят они грубо, как это и прилично неуклюжим
лесным жителям, и шутят зло, потому что все-таки они не свой брат, крещеный человек.
Самые обычные приемы проказ и шуток леших заключаются в том, что они обходят
человека, т. е. всякого, углубившегося в чащу, с целью собирать грибы или ягоды, они либо
«заведут» в такое место, из которого никак не выбраться, либо напустят в глаза такого
тумана, что совсем собьют с толку, и заблудившийся человек долго будет кружить по лесу на
одном и том же месте. Но зато, выбравшись кое-как из чащи, натерпевшийся страху искатель
грибов непременно потом будет рассказывать (и, может быть, вполне чистосердечно), что он
видел лешего живым, слышал его свист, его ауканья и хлопанье в ладоши.
Однако во всех таких приключениях, нередких в деревенской жизни (особенно после
гулянок со сватами и пиров с кумовьями), шаловливый и сам гульливый, леший все-таки не
ведет людей на прямую погибель, как делает это настоящий дьявол. Притом же от проказ
лесного можно легко отчураться,— конечно, прежде всего молитвой и крестным знамением,
а затем при помощи известных приемов, которым учат с малолетства, по заповедям отцов и
прадедов. Так заблудившемуся рекомендуется присесть на первой колоде, снять с себя и
выворотить наизнанку носильное платье и затем, в таком виде, надеть на себя. Обязательно
при этом также левый лапоть надеть на правую ногу или правую рукавицу на левую руку.
Если же в беду попало двое или трое, то им следует всем перемениться одеждой,
предварительно выворотив ее наизнанку (в этом случае рекомендуется подражать обычаю
того же лешего, у которого все навыворот и наизнанку). Можно точно так же вызволиться из
беды, проговоривши любимую поговорку лешего, которую удачливые люди успели
подслушать у него издали: «Шел, нашел, потерял». А кто спохватится закричать: «Овечья
морда, овечья шерсть», перед тем леший исчезает с криком: «А, догадался!».
Бывают, впрочем, случаи, когда все способы борьбы с лешими оказываются
бессильными. Это случается раз в год, в тот заповедный день, когда лешие бесятся (4
октября). В этот день знающие крестьяне в лес не ходят.
На Ерофея-мученика указано лешим пропадать или замирать. Перед этим они учиняют
неистовые драки, ломают с треском деревья, зря гоняют зверей и, наконец, проваливаются
сквозь землю, чтобы явиться на ней вновь, когда она отойдет или оттает весной, и начать
снова свои проказы все в одном и том же роде.
Вообще, побаиваясь злых и неожиданных затей лешего, лесной народ не прочь над ним
посмеяться, а пользоваться его именем как ругательным словом вся крещеная Русь считает
первым удовольствием («иди к лешему», «леший бы тебя задавил» и т. п.).

http://www.e-puzzle.ru

Существование «лесовых» внесло в жизнь и быт лесных обитателей своеобразные
верования, не лишенные некоторых нравственных правил, так что миф о леших недаром
просуществовал на земле тысячелетия. По народным воззрениям, леший служит как бы
бессознательным орудием наказания за вольные или невольные грехи человека. Так, помимо
того, что он заставляет бесконечно блуждать по лесу рассеянных людей, забывших осенить
себя крестным знамением при входе в глухие трущобы,— он же является мстителем и во
многих других случаях. В Никольском уезде (Вологодской губернии), (например, леший на
виду у всех унес в лес мужика за то, что тот, идя на колокольню, ругался непотребным
словом. Еще сильнее карает леший за произнесение проклятий, и если случится, например,
что роженица, потерявши в муках родов всякое терпение, проклянет себя и ребенка, то
ребенок считается собственностью лешего с того момента, как только замер последний звук
произнесенного проклятия. Обещанного ему ребенка леший уносит в лес тотчас по
рождении, подкладывая вместо него «лесное детище» — больное и беспокойное. В случае
же, если каким-нибудь чудом заклятого ребенка успеют окрестить ранее, так что взять его
сразу нельзя, то леший ждет до семи лет отрочества и тогда сманивает его в лес. (Лешему
дана одна минута в сутки, когда он может сманить человека). В лесу проклятые живут
обыкновенно недолго и скоро умирают. А если и случится, что кто-нибудь, по усиленным
молитвам матери, выживет, то находят его в самом жалком виде: ходит он одичалым, не
помнит, что с ним было, и сохраняет полнейшее равнодушие ко всему, что его может
ожидать при совместной жизни с людьми26.
Деревенские слухи очень настойчиво приписывают, между прочим, лешим страсть к
женщинам и обвиняют их в нередких похищениях девушек. Кое-где рассказывают об этих
связях с мелкими подробностями и уверяют, что похищенные девушки никогда не рожают
детей. В Тульской губернии (в Одоевском уезде) указывают на окрестности села Анастасова
и уверяют, что в старину, когда около села были большие леса, девушки сами убегали к
лешим, жили с ними года два-три и затем возвращались домой с кучей денег и т. п. Едва ли,
впрочем, во всех подобных рассказах лешие не смешиваются с заведомо сладострастными
чертями дьявольской породы. Лешим также навязывают жен одинаковой с ними породы
(лешачиха, лешуха) и детенышей («лешеня»), но в этих духах отчасти подозревают живущих
в камышах русалок из некрещенных младенцев, отчасти проклятых людей, которые, в
ожидании светопреставления, от безделья также проказят (отчего и зовутся, между прочим,
«шутихами»).
VIII. ПОЛЕВОЙ
Одна белозерская вдова рассказывает у колодца соседке:
— Жила я у Алены на Горке. Пропали коровы,— я и пошла их искать. Вдруг такой
ветер хватил с поля, что Господи Боже мой! Оглянулась я — вижу: стоит кто-то в белом, да
так и дует, да так и дует, да еще и присвистнет. Я и про коров забыла, и скорее домой, а
Алена мне и обсказывает:
— Коли в белом видела, значит, «Полевой» это.
У орловских и новгородских знающих людей наоборот, этот дух, приставленный
охранять хлебные поля, имеет тело черное, как земля; глаза у него разноцветные; вместо
волос, голова покрыта длинной зеленой травой; шапки и одежды нет никакой.
— На свете их много (толкуют там): на каждую деревню дадено по четыре полевика.
Это и понятно, потому что в черноземных местах полей много, и мудрено одному
полевику поспевать повсюду. Зато лесные жители, менее прозорливые, но не менее
трусливые, видали «полевых» очень редко, хотя часто слыхали их голос. Те же, кто видел,
уверяли, что полевик являлся им в виде уродливого, маленького человечка, обладающего
способностью говорить. Вот что рассказывала на этот счет одна новгородская баба.
— Шла я мимо стога. Вдруг «он» и выскочил, что пупырь, и кричит: «Дорожиха, скажи
кутихе, что сторожихонька померла». Прибежала я домой — ни жива ни мертва, залезла к
мужу на полати, да и говорю: «Ондрей, что я такое слышала?» Только я проговорила ему,

http://www.e-puzzle.ru

как в подызбице что-то застонало: «Ой, сторожихонька, ой, сторожихонька». Потом вышло
что-то черное, опять словно маленький человечек, бросило новину полотна и вон пошло:
двери из избы ему сами отворились. А оно все воет: «Ой, сторожихонька». Мы изомлели:
сидим с хозяином словно к смерти приговоренными. Так и ушло.
Относительно доброго, но проказливого нрава, полевик имеет много общего с
домовым, но по характеру самих проказ он напоминает лешего: так же сбивает с дороги,
заводит в болото, и в особенности потешается над пьяными пахарями.
С полевиком особенно часто можно встретиться у межевых ям. Спать, например, на
таких местах совсем нельзя, потому что детки полевиков («межевчики» и «луговики»)
бегают по межам и ловят птиц родителям в пищу. Если же они найдут здесь лежащего
человека, то наваливаются на него и душат.
Как все нечистые духи, полевики — взяточники, гордецы и капризники. И с этими
свойствами их крестьяне вынуждены считаться. Так, например, орловские землепашцы раз в
году, под Духов день, идут глухой ночью куда-нибудь подальше от проезжей дороги и от
деревни, к какому-нибудь рву и несут пару яиц и краденого у добрых соседей старого и
безголосого петуха — несут в дар полевику, и притом так, чтобы никто не видел, иначе
полевик рассердится и истребит в поле весь хлеб.
У полевиков, в отличие от прочей нечисти, любимое время — полдень27, когда
избранным счастливцам удается его видеть наяву. Впрочем, очевидцы эти больше хвастают,
чем объясняют, больше путают, чем говорят правду. Так что, в конце концов, внешний облик
полевика, как равно и его характер, выясняются очень мало, и во всей народной мифологии
это едва ли не самый смутный образ. Известно только, что полевик зол, и что подчас он
любит сыграть с человеком недобрую шутку.
В Зарайском уезде, например, со слов крестьян записана такая бывальщина:
«Сговорили мы замуж сестру свою Анну за ловецкого крестьянина Родиона Курова.
Вот на свадьбе-то, как водится, подвыпили порядком, а потом сваты в ночное время поехали
в свое село Ловцы, что находится от нас недалеко. Вот сваты-то ехали-ехали, да вдруг и
вздумал над ними подшутить полевик,— попали в речку обе подводы с лошадьми. Кое-как
лошадей и одну телегу выручили и уехали домой, а иные и пешком пошли. Когда же домой
явились, то сватьи, матери-то жениховой, и не нашли. Кинулись к речке, где оставили телегу,
подняли ее, а под телегой-то и нашли сватью совсем окоченелою».
IX. ВОДЯНОЙ
Мечется и плачет, как дитя больное
В неспокойной люльке, озеро лесное.
В этом двустишье говорится о небольшом озере, берега которого все на виду и
настолько отлоги, что разбушевавшийся ветер гонит две волны, нагонную и отбивную,
разводя опасное волнение, так называемую толчею. В бурю оно неприступно для рыбачьих
челнов, хотя именно в эту пору обещает более богатую добычу. Но и во всякое другое время,
как вообще все озера круглой формы, оно пользуется недоброй славой бурного и
беспокойного: самые малые ветры заставляют его колыхаться как бы от тревожных
движений какой-то невидимой чудовищной силы, покоящейся на дне его. И достаточно
одного случая неудачного выезда в заподозренное озеро, окончившегося гибелью человека,
чтоб в окольности, где всякий на счету и каждого жалко, прослыло оно «проклятым».
Пройдут года, забудется имя несчастного, но случай останется в памяти с наслойкою
придатков небывалого: простой случай превращается в легенду на устрашение или поучение
грядущим векам.
Одна из таких легенд связывается с именем суздальского князя Андрея Боголюбского,
устроителя Залесской страны, памятного также по своим благочестивым деяниям. В темную
ночь, на 29 июня 1174 г., коварные царедворцы, в заговоре с шурьями и женою князя,
изменнически убили его. Брат князя, Михаил, свалил казненных убийц в короба и бросил в
озеро, которое с того времени до сих пор в роковую ночь волнуется. Короба с негниющими,

http://www.e-puzzle.ru

проклятыми телами убитых, в виде мшистых зеленых кочек, колыхаются между берегами, и
слышится унылый стон: это мучаются злобные Кучковичи. Коварная и малодушная сестра
их брошена, с тяжелым жерновым камнем на шее, в темную глубь другого, более глубокого
озера «Поганого».
На всем пространстве Великой России попали в сильное подозрение и приобрели
добрую и худую славу, в особенности, небольшие, но глубокие озера, нередко в уровень
наполненные темной водой, окрашенной железною закисью. Они обилуют подземными
ключами и теми углублениями дна, в форме воронки, которые образуют пучины, где
выбиваются воды из бездны, или поглощаются ею. Темными ночами, в одиночестве, к таким
водоемам никто не решается подходить. Многим чудится тут и громкое хлопанье, точно в
ладоши, и задавленный хохот, подобно совиному, и вообще, признаки пребывания
неведомых живых существ, рисующихся напуганному воображению в виде туманных
призраков. А так как этому воображению не указано предельных рамок, то и те светлые
озера, которые очаровывают своими красивыми отлогими или обсыпчатыми крутыми
берегами, привлекательные веселым и ласкающим видом, не избавлены также от поклепов и
не освобождены, в народном представлении, от подозрений.
Во многих из них все, начиная от чрезвычайных глубин, от разнообразной игры в
переливах света и причудливых отражений на ясной зеркальной поверхности,— настраивает
послушное воображение на представление картин в виде следов исчезнувших селений и
целых городов, церквей и монастырей. С образца и примера четырех библейских городов,
погребенных за содомские грехи в соленых водах Мертвого моря, народная фантазия создала
несколько подобных легенд о наших русских озерах. И у нас, как и у других народов,
оказались такие же подземные церкви и подводные города. Так что в этом отношении
французская Бретань ничем не отличается от русской Литвы. Во французской Бретани, в
незапамятные времена, поглощен морем город Ис, и рыбаки, во время бури, видят в волнах
шпицы церквей, а в тихую погоду слышится им как бы исходящий из глубины звон
городских колоколов, возвещающих утреннюю молитву. «Мне часто кажется, что в глубине
моего сердца (пишет Эрнест Ренан) находится город Ис, настойчиво звонящий колоколами,
приглашающими к священной службе верующих, которые уже не слышат. Иногда я
останавливаюсь, прислушиваясь к этим дрожащим звукам, и мне представляются они
исходящими из бесконечной глубины, словно голоса из другого мира. В особенности с
приближением старости мне приятно, во время летнего отдыха, представлять себе эти
далекие отголоски исчезнувшей Атлантиды».
В тридцати верстах от гродненского Новогрудка разлилось небольшое озеро (версты на
две в диаметре) по имени Свитязь — круглое, с крутыми береговыми скалами, поглотившее
город того же имени за грехи жителей, нарушивших общеславянскую заповедь и
добродетель гостеприимства (они не принимали путников, и ни один из таковых в их городе
не ночевал). Поэт Литвы Мицкевич вызвал из недр этого озера поэтический образ женщины
(«Свитезянки»), превратившейся, подобно жене Лота, в камень за такое же нарушение
обещания не оглядываться назад после выхода из города, обреченного на гибель. Еще в 50-х
годах XVIII в. виден был в этом озере камень, издали похожий на женщину с ребенком, но
теперь он затоплен водой и рвет у неосторожных рыбаков сети 28
В Керженских заволжских лесах, некогда знаменитых в истории нашего раскола, в
сорока верстах от города Семенова, близ села Люнды (оно же и Владимирское),
расположилось озеро «Светлоярое», на берега которого в заветные дни (на праздники
Вознесения, Троицы, Сретения и чествования имени Владимирской Божьей Матери, с 22 на
23 июня) стекается великое множество богомольного люда (особенно на последнюю из
указанных ночь). Напившись святой водицы из озера, которое неустанно колышется, и
отдохнув от пешего хождения, верующие идут с домашними образами, со старопечатными
требниками и новыми псалтирями, молиться к тому холму (угору), который возвышается на
юго-западном берегу озера. Разделившись в молитве на отдельные кучки, молятся тут до тех
пор, пока не одолеет дремота и не склонит ко сну. На зыбких болотистых берегах вкушают

http://www.e-puzzle.ru

все сладкий сон,— с верою, что здешняя трясина убаюкивает, как малых детей в люльке, и с
надеждою, что если приложить к земле на угоре ухо, то послышится торжественный
благовест и ликующий звон подземных колоколов. Достойные могут даже видеть огни
зажженных свеч, а на лучах восходящего солнца отражение тени церковных крестов. Холм и
вода скрывают исчезнувший православный город «Большой Китеж», построенный
несчастным героем Верхнего Поволжья, русским князем Георгием Всеволодовичем, убитым
(в 1238 г.) татарами в роковой битве на реке Сити, закрепостившей Русь татарам. Когда, по
народному преданию, безбожный царь Батый с татарскими полчищами разбил князя,
скрывавшегося в Большом Китеже, и убил его (4 февраля), Божья сила не попустила лихого
татарина овладеть городом: как был и стоял этот город со всем православным народом, так и
скрылся под землею и стал невидимым, и так и будет он стоять до скончания века.
Еще более странными верованиями, ввиду редких и любопытных явлений природы,
поражает громадная страна, занявшая весь северо-запад России и известная под именем
«Озерной области».
Здесь непокоренная, дикая и своевольная природа представляет такие поражающие и
устрашающие явления, объяснение которых не только не под силу младенчествующему уму,
но которые заставляют довольствоваться догадками и предположениями даже развитой и
просвещенный ум. Среди олонецких озер существуют, например, такие, которые временно
исчезают, иногда на долгие сроки, но всегда с возвратом всей вылившейся воды в старую
обсохлую котловину29 В одном озере (Шимозере, в 10 кв. верст величины, и до 4 саженей
глубины) вся вода исчезает так, что по пустынному полю, бывшему дном, извивается только
небольшой ручей, продолжающий течь и подо льдом. Пучина другого озера (Долгого)
никогда не усыхает окончательно, как в первом, но вода и здесь убывает значительно; к
Рождеству лед садится прямо на дно, образуя холмы, ямы и трещины; весной вода наполняет
озеро, переполняет его и затем начинает показывать новое чудо — течение обратное. Вода
третьего озера (Куштозера), высыхая, уводила с собой куда-то и рыбу, доходящую в озере до
баснословных размеров. Рыба снова возвращалась сюда, когда с проливными осенними
дождями озеро снова наполнялось водой в уровень с высокими берегами, а иногда и выше,
до горной гряды, окаймляющей озерную котловину. Четвертое озеро (Каинское) высыхало
так, что дно его казалось дикой степью: люди ходили здесь как по суше. Однажды, два года
кряду, крестьяне косили здесь сено и довольно удачно сеяли овес.
Эти, в высшей степени любопытные, явления, несомненно ждут еще научного
объяснения, хотя и теперь известно, что они зависят от строения известковых горных пород,
господствующих в этом краю,— и от существования подземных рек, следы которых ясно
уловлены, и скрытое подземное течение ясно доказано. Видимые следы их обнаружены
через те провалы, которые зачастую здесь появляются, и известны под именем «глазников»
или «окон». Сверх того, скрытое под землей, пребывание этих рек доказывается тем, что на
тех местах, где, выщелачиваясь, оседает земля и образует пустоты, выступают на
поверхность маленькие озера. В других случаях та же река выходит в виде огромных
размеров родника (до десяти саженей в диаметре), никогда не замерзающего, а вода бьет
струей, напоминающей клубы дыма из большой пароходной трубы.
Как же объяснить подобные загадочные явления темному уму, воспитанному на
суевериях, если не призвать на помощь нечистую силу? И народ наш так и делает.
В Олонецком краю, богатом до чрезмерного избытка бесконечной цепью озер, имеются
такие, где, заведомо всем окрестным жителям, поселился водяной. И слышно его хлопанье в
ладоши, и следы свои на мокрой траве он оставляет въяве, а кое-кто видал его воочию и
рассказывал о том шепотком и не к ночи. Тихими лунными ночами водяной забавляется тем,
что хлопает ладонями по воде гораздо звончее всякого человека, а когда рассердится, то и
пойдет разрывать плотины и ломать мельницы: обмотается тиной (он всегда голый),
подпояшется тиной же, наденет на вострую голову шапку из куги (есть такое безлистное
болотное растение, которое идет на плетушки разного рода и сиденья в стульях), сядет на
корягу и поплывет проказить. Вздумается ему оседлать быка или корову, или добрую

http://www.e-puzzle.ru

лошадь, считай их за ним: они либо в озерных берегах завязнут, либо в озерной воде
потонут. Водяному всякая из них годится в пищу30. Один олонецкий водяной так разыгрался
и разбушевался, что осмелился и над людьми вышучивать свои злые проказы: вздумает кто в
его озере искупаться — он схватит за ногу и тащит к себе в глубь омута на самое дно. Здесь
сам он привычно сидит целыми днями (наверх выходит лишь по ночам) и придумывает
разные пакости и шалости.
Жил он, как и все его голые и мокрые родичи, целой семьей, которая у этого
олонецкого водяного была очень большая, а потому он, как полагают, больше всех
товарищей своих и нуждался в свежих мертвых телах. Стал окрестный народ очень
побаиваться, перестал из того озера воду брать, а наконец и подходить близко к нему, даже
днем. Думали-гадали, как избавиться, и ничего не изобрели. Однако нашелся один мудрый
человек из стариков-отшельников, живших в лесной келейке неподалеку. Он и подал добрый
совет: «Надо, говорит, иконы поднять, на том берегу Миколе-угоднику помолиться,
водосвятной молебен заказать и той святой водой побрызгать в озерную воду с кропила».
Послушались мужички: зазвонили и запели. Впереди понесли церковный фонарь и побежали
мальчишки, а сзади потянулся длинный хвост из баб и рядом с ними поплелись старики с
клюками.
Поднялся бурный ветер, всколыхнулось тихое озеро, помутилась вода — и всем стало
понятно, что собрался водяной хозяин вон выходить. А куда ему бежать? Если на восход
солнца, в реку Шокшу (и путь недальний — всего версты две), то как ему быть с водой,
которая непременно потечет за ним следом, как ее поднять: на пути стоит гора крутая и
высокая? Кинуться ему на север, в Оренженское озеро,— так опять надо промывать насквозь
или совсем взрывать гору: водяной черт, как домосед и малобывалый, перескакивать через
горы не умеет, не выучился. Думал было он пуститься (всего сподручнее) в Гончинское
озеро по соседству, так оттуда именно теперь и народ валит, и иконы несут, и ладаном чадят,
и крест на солнышке играет, сверкая лучами: страшно ему и взглянуть в ту сторону. «Если
(думает он) пуститься смаху и во всю силу на реку Оять (к югу),— до нее всего девять
верст,— так опять же и туда дорога идет по значительному возвышению: сидя на речной
колоде, тут не перегребешь».
Думал-думал водяной, хлопал голыми руками по голым бедрам (все это слышали) и
порешил на том, что пустился в реку Шокшу31 И что этот черт понаделал! Он плывет, а за
ним из озера целый поток уцепился, и вода помчалась, как птица полетела, по стоячим лесам
и по зыбучим болотам, с шумом и треском (сделался исток из озера в реку Шокшу). Плывет
себе водяной тихо и молча, и вдруг услыхали все молельщики окрик: «Зыбку забыл, зыбку
забыл!». И в самом деле — увидали в одном куту (углу) озера небольшой продолговатый
островок (его до сих пор зовут «зыбкой водяного»). Пробираясь вдаль по реке Шокше,
водяной зацепился за остров, сорвал его с места, тащил за собой около пяти верст и успел
сбросить с ноги лишь посередине реки. Сам ринулся дальше, но куда — неизвестно.
Полагают, что этот водяной ушел в Ладожское озеро, где всем водяным чертям жить
просторно повсюду и неповадно только в двух местах, около святых островов Коневецкого и
Валаамского. Тот же остров, что стащил водяной со старого места, и сейчас не смыт, и
всякий его покажет в шести верстах от Виницкого погоста, а в память о реке Шокше его
зовут Шокшостровом. С уходом того водяного, стал его прежний притон всем доступен.
Несмотря на большую глубину озера, до сих пор в нем никто еще не утонул, и назвали это
озеро Крестным (Крестозером) и ручей тот, проведенный водяной силой, Крестным.
Водяной находится в непримиримо враждебных отношениях с дедушкой домовым, с
которым, при случайных встречах, неукоснительно вступает в драку. С добрякамидомовыми водяные не схожи характером, оставаясь злобными духами, а потому всеми и
повсюду причисляются к настоящим чертям. Людям приносят они один лишь вред и
радостно встречают в своих владениях всех оплошавших, случайных и намеренных
утопленников (самоубийц). На утопленницах они женятся, а еще охотнее на тех девицах,
которые прокляты родителями.

http://www.e-puzzle.ru

В выборе мест для жительства водяные неразборчивы и, вместо чистых и прозрачных
озерных пучин, охотно селятся в реках, причем из рек предпочитают те, которые
прорезаются сквозь непроницаемые чащи еловых боров и тихо, медленно пробираются в
низменностях и впадинах. Сюда, сквозь сеть сплетшихся корней, никогда не проникают
солнечные лучи; здесь опрокинутые в воду деревья бурелома никем не прибираются и
никому не нужны. Они или образуют естественные мосты, или — самородные плотины, а
между ними получаются те глубокие, обрывистые омуты, какие намеренно устраиваются
около мельниц. Тут любят водиться крупные щуки и нередко приселяются речные богатыри,
придорожные разбойники, усачи-сомы.
Не брезгуя ни лесными, ни мельничными омутами, водяные духи предпочитают,
однако, «пади» под мельницами, где быстрина мутит воду и вымывает ямины. Под
мельничными колесами они будто бы обыкновенно любят собираться на ночлег. В это-то
время ловкие и зоркие мельники видали духов в человеческом образе с длинными пальцами
на ногах, с лапами вместо рук, с двумя, изрядной длины, рогами на голове, с хвостом назади
и с глазами, горящими подобно раскаленным угольям (это в Смоленской губернии). Во
Владимирской губернии водяного знают седым стариком; в Новгородской (Череповецкого
уезда) видали его в виде голой бабы, которая, сидя на коряге, расчесывала гребнем волосы,
из которых бежала неудержимой струей вода. У вологжан (например, Никольского уезда)
водяные духи, имея человеческий вид, обросли травой и мохом и росту бывают очень
высокого, а в Грязовецком уезде они черные, глаза у них красные, большие, в человеческую
ладонь, нос величиной с рыбацкий сапог; в Кадниковском видали духа в виде толстого
бревна, с небольшими крыльями у переднего конца, летящим над самою водою.
У орловского водяного борода зеленого цвета, и только на исходе луны — белая, седая;
волосы точно так же длинные и зеленые. Из воды, в этих местах, он показывается только по
пояс и очень редко выставляется и выходит весь. Ярославский водяной (в Пошехонье) любит
гулять по берегу, наряжаться в красную рубаху; уломский водяной (Новгородская губерния)
несколько раз уличен был самовидцами в том, что прикидывался иногда свиньей. В
вологодских реках водяной принимает иногда вид и образ громадной рыбы (пудовой щуки),
одетой моховым покровом, которая, в отличие от всех рыбных пород, при плавании держит
морду обычно не против течения, а по воде. Раз видели такую рыбу крылатой (в Двинской
волости), видели все до единого, и ни один человек не дерзал к этой реке подходить.
Нашелся, однако, смельчак, который и разобрал, в чем дело: оказалось, что ястреб вонзился
когтями в огромную щуку и столь глубоко и крепко, что не мог их вытащить из рыбьей
спины в то время, когда погружался в воду. Там он захлебнулся и погиб, а затем, мертвым
телом, с распростертыми в предсмертных судорогах крыльями, закоченел и стал появляться
таким образом на щуке под водою и над водою. В Тульской губернии (в Одоевском уезде) в
зарослях реки Упы (около села Анастасова) поселилась птица, водяной бык, или выпь 32,
невиданная здесь до тех пор и неслыханная. Не было сил разуверить крестьян в том, что этот
ночной рев, похожий на рев коровы, не производит водяной черт, а издает птица, во время
сидки на яйцах...
Недоброжелательство водяного к людям и злобный характер этого беса выражается в
том, что он неустанно сторожит за каждым человеком, являющимся, по разным
надобностям, в его сырых и мокрых владениях. Он уносит в свои подземные комнаты, на
безвозвратное житье, всех, кто вздумает летней порой купаться в реках и озерах после
солнечного заката, или в самый полдень, или в самую полночь. (Эти «дневные уповоды»
считает он преимущественно любимыми и удобными для проявления своей недоброй и
мощной силы). Кроме того, на всем пространстве громадной Великороссии он хватает
цепкими лапами и с быстротой молнии увлекает вглубь всех забывших, при погружении в
воду, осенить себя крестным знамением. С особенным торжеством и удовольствием он топит
таких, которые вовсе не носят тельных крестов, забывают их дома или снимают с шеи перед
купанием. Под водой он обращает эту добычу в кабальных рабочих, заставляет их
переливать воду, таскать и перемывать песок и т. д. Сверх того, водяной замучивает и

http://www.e-puzzle.ru

производит свои злые шутки с проходящими, забывшими перекреститься во время прохода
нечистых мест, где он имеет обычай селиться и из водных глубин зорко следить за
оплошавшими. Таких «поганых» мест много в лесистых местностях северной России, и
почти все они известны там наперечет.
Кровоподтеки, в виде синяков на теле, раны и царапины, замечаемые на трупах
вынутых из воды утопленников, служат наглядным свидетельством, что эти несчастные
побывали в лапах водяного. Трупы людей он возвращает не всегда, руководясь личными
капризами и соображениями, но трупы животных почти всегда оставляет для семейного
продовольствия.
Хорошо осведомленные люди привычно не едят раков и голых рыб (вроде налимов и
угрей), как любимых блюд на столе водяного, а также и сомовину за то, что на сомах, вместо
лошади, ездят под водой эти черти.
Как и вся бесовская сила, водяные любят задавать пиры, и на них угощать родичей из
ближних и дальних омутов, и вести сильные азартные игры. Так, известен рассказ о том, как
куштозерский водяной князь связался на азартной игре в кости с могучим царем таких
больших владений, как озеро Онего. Для этого богача и риск был нипочем, и в игре он был
искуснее, и потому захолустный царек-князек проигрывался всякий раз, как только снимался
играть с могучим царем на крупных ставках. Все такие ставки обыкновенно кончались тем,
что проигрывал он и воду, и рыбу, а затем и себя самого кабалил. Проигравшись в пух, он и
уходит к царю Онегу зарабатывать проигрыш и живет у него в батраках, пока не очистится.
Когда же исполнится договорный срок, он возвращается в свое логовище с водой и
обзаводится новой рыбой.
По известиям из черноземных мест Великороссии (губерний Калужской, Рязанской,
Тульской и др.), водяные, для своих пиров, имеют хрустальные палаты. Орловцы
прибавляют еще, к прочим украшениям хрустального дворца, золото и серебро из
потонувших судов, и камень «самоцвет», ярче солнца освещающий морское дно.
Никогда не умирая, водяные цари, тем не менее, на переменах луны изменяются: на
молодике они и сами молоды, на ущербе превращаются в стариков. Около Орла
поговаривают о библейских фараонах, потопленных в Чермном море; им тоже указано жить
в воде, но, в отличие от бесов, они должны умирать, а при жизни неизменно оставаться в
одном и том же образе: в человеческом туловище, но с рыбьим хвостом вместо ног.
Наоборот, водяные северных холодных лесов, чумазые и рогатые, вместо всяких
хрустальных палат с серебряными полами и золотыми потолками, довольствуются песчаным
полом обширных водоемов.
Подобно тому, как плотникам не мешает дружба с домовым, а для охотников
обязательна связь с лешими,— с водяным также приходится людям входить в ближайшие
сношения, находиться в подчинении у них и заискивать.
От водяных чертей доводится терпеть и всего больше страдать, конечно, мельникам,
хотя шутки шутят они и над рыбаками, и над пчеловодами. Привычные всю свою жизнь
иметь дело с водой, мельники достигают таких удобств, что не только не боятся этих злых
духов, но вступают с ними в дружеские отношения. Они живут между собой согласно, на
обоюдных угождениях, руководясь установленными приемами и условленными правилами.
Пословица говорит, что «водой мельница стоит, да от воды и погибает», а потому-то
все помыслы и хлопоты мельника сосредоточены на плотине, которую размывает и
прорывает не иначе, как по воле и силами водяного черта. Оттого всякий день мельник, хоть
дела нет, а из рук топора не выпускает и, сверх того, старается всякими способами ублажить
водяного по заветам прадедов. Так, например, упорно держится повсюду слух, что водяной
требует жертв живыми существами, особенно от тех, которые строят новые мельницы. С
этой целью в недалекую старину сталкивали в омут какого-нибудь запоздалого путника, а в
настоящее время бросают дохлых животных (непременно в шкуре).
Вообще, в нынешние времена умиротворение сердитых духов стало дешевле: водяные,
например, довольствуются и мукой с водой в хлебной чашке, и крошками хлеба,

http://www.e-puzzle.ru

скопившимися на столе во время обеда, и т. п. Только по праздникам они любят, чтобы их
побаловали водочкой. Сверх этих обычных приемов задабривания водяных, многие
мельники носят при себе шерсть черного козла, как животного, особенно любезного
водяному черту. Осторожные и запасливые хозяева при постройке мельницы под бревно, где
будет дверь, зарывали живым черного петуха и три «супорыжки», т. е. стебля ржи, случайно
выросших с двумя колосьями; теперь с таким же успехом обходятся лошадиным черепом,
брошенным в воду с приговором. В тех же целях на мельницах все еще бережно
воспитываются все животные черной шерсти (в особенности петухи и кошки). Это — на тот
случай, когда водяной начнет озлобленно срывать свой гнев на хозяев, прорывая запруды и
приводя в негодность жернова: пойдет жернов, застучит, зашепчет да и остановится, словно
за что-нибудь задевает.
Удачи рыболовов также находятся во власти водяных. Старики до сих пор держатся
двух главных правил: навязывают себе на шейный крест траву Петров крест 33, чтобы не
«изурочилось», т. е. не появился бы злой дух и не испортил всего дела, и из первого улова
часть его, или первую рыбу кидают обратно в воду, как дань и жертву. Идя на ловлю,
бывалый рыбак никогда не ответит на вопрос встречного, что он идет ловить рыбу, так как
водяной любит секреты и уважает тех людей, которые умеют хранить тайны. Некоторые
старики-рыболовы доводят свои угождения водному хозяину до того, что бросают ему
щепотки табака («на тебе, водяной, табаку: давай мне рыбку») и, с тою же целью подкупа,
подкуривают снасть богородской травкой и т. д.
А затем и у рыбаков, как и у охотников, сохраняется множество рассказов о неудачных
встречах с водяными, о шутках, проказах этих духов и т. п.
Пчеловоды поставили свое чистое дело — уход за прославленной «Божьей угодницей»пчелкой — также в зависимость от водяного и исстари придерживаются обычая кормить его
свежим медом и дарить воском, понемногу из каждого улья, накануне Спасова дня
(Преображения Господня), ночью, до петухов. Точно так же об ту же пору пчеловод несет
первый рой или «первак» в пруд или болото, и там его топит. При этом он судит так, что,
когда водяному станет в воде душно,— он ломает лед, вода прибывает, делается разлив.
Такой разлив, хотя, быть может, и не затопит пчельника, да худо уже то, что накопляется в
воздухе излишняя сырость, а она-то и составляет для пчелок сущую погибель, неустранимое
несчастье: ко всему выносливо божье созданьице, но нескольких капель косого дождя
достаточно для того, чтобы погиб целый улей. Опасливые суеверы из пчеловодов не
задумываются бросать водяному сот с медом первой нарезки фунтов по 5–10 за раз. В
награду за такие подарки водяной дает кукушку и приказывает хозяину пчел посадить эту
птицу в отдельный улей и поставить его где-нибудь в сторонке, чтобы никто не видал и не
открывал. Если кто этот улей откроет, то птица улетит, а за нею улетят и все пчелы. При
этом знающие люди толкуют, что мед от таких пчел, которых напускает водяной, будет
плохой на вкус и не столь сладкий, и соты не такие, как у настоящих пчел: у этих луночки в
сотах выходят крестиками, а пчелы водяного строят соты кружочками.
Кроме услуг профессионального характера, водяные бывают полезны и в некоторых
других случаях. Так, например, для того чтобы отыскать местонахождение тела утопленника
и исхитить его из объятий водяного, достаточно пустить на воду деревянную чашку с тремя
восковыми свечами, прикрепленными по краям: погрузившись, она останавливается — и
всякий раз над тем местом, где лежит утопленник. Это поверье лишний раз доказывает,
насколько еще существенна и жива в народе вера в водяного и могуществен беспричинный
страх, порождаемый этой верой. Водяной, подобно всем духам из нечисти, не только
«дедушко», как привычно зовут его, но и подлинный «пращур», каковым имеет он
бесспорное право считаться.
Впрочем, подобно тому, как с истреблением лесов ослабевает вера в леших и за
справками о них приходится обращаться уже на далекие окраины, в темные вологодские
сюземы и непролазные костромские раменья,— так и с высыханием рек и осушением болот
постепенно тускнеет образ водяного: начавшиеся среди водяных предсмертные беспокойства

http://www.e-puzzle.ru

выражаются пока в переселениях, или переплывах из святых озер в поганые. Но для них все
же еще много остается приволья и простора в громадной озерной олонецкой стране и в тех
неодолимых болотах, которые разлеглись во множестве мест громадными площадями,
составляющими целые страны, подобно белорусскому Полесью, вятскому Зюздинскому
краю, и т. д. Здесь, в удобных местах, живут не по одному, а даже по нескольку водяных
вместе. Кругом же и около, вблизи и вдали, остаются все те же мыслящие живые люди,
неспособные в своих верованиях отрешиться от тех вещественных и материальных образов,
которые рисует им воображение, ограниченное лишь пятью чувствами.
X. РУСАЛКИ
Поэтический образ фантастических жилиц надземных вод, вдохновлявший поэтов всех
стран и соблазнявший художников всех родов изящных искусств, еще живет в народном
представлении, несмотря на истекшие многие сотни лет. В качестве наследства от языческих
предков славян, принесенного с берегов тихого Дуная на многоводные реки славянского
востока и на его глубокие и светлые озера, этот миф значительно изменился в Великороссии.
Из веселых, шаловливых и увлекательных созданий западных славян и наших малороссов,
русалки, в стране угрюмых хвойных лесов, превратились в злых и мстительных существ,
наравне с дедушкой водяным и его сожительницами, вроде «шутовок» и «берегинь». Таким
образом, между малороссийскими «мавками или майками» и «лешачихами» лесной России
образовалась большая пропасть, отделяющая древние первобытные верования от
извращенных позднейших. Русалок, поющих веселые песни восхитительными и
заманчивыми голосами, заменили на лесных реках растрепы и нечесы: бледнолицые, с
зелеными глазами и такими же волосами, всегда голые и всегда готовые завлекать к себе
только для того, чтобы без всякой особой вины защекотать до смерти и потопить. При этом
следует заметить, что в Великороссии даже не всегда про них знают. В редких местностях
вообще о них вспоминают и рассказывают как о существах живых и действующих подобно
прочей злой и уродливой нечисти. Но зато повсеместно сохранилась так называемая
«русальная неделя» и «русалкино заговенье» (на Петровки, или апостольский пост). И эти
празднества ясно показывают, насколько северная лесная русалка не похожа на ту, которая
пленяла и вдохновляла, между прочим, и наших великих поэтов.
Уже одно то, что русалка изображается (например в приволжских местах) в виде
соломенного чучела, а кое-где даже в виде взнузданного лошадиного черепа, укрепленного
на шесте,— показывает, как потускнел и вылинял в Великороссии поэтический миф о
грациозной красавице-русалке. Только в слабых и постепенно смолкающих песенных
отголосках еще мелькает образ этих красивых существ и сберегаются о них слабеющие
воспоминания. Но зато тут успели уже войти в обычай иные чествования, именно
чествования кукушки — весенней вестницы. Девушки крестят ее в лесу, кумятся между
собой и завивают венки на березе (завивают на семик в четверг, а развивают на следующее
воскресенье, приходящееся в Троицын день). Тем не менее, на десятой неделе по Святой
Пасхе, сохранившей древнее народное название «русальной», или «русальской», ни одна
деревенская девушка не решится пойти в лес без товарок, именно из боязни «злых русалок»,
которые, по народному представлению, на это время переселяются из речных и озерных
омутов в леса. В ту же самую пору мужики принимаются «русальничать», т. е. гулять на все
лады и пить целую всесвятскую неделю до самого заговенья.
Вот почему за точными справками о русалках необходимо обращаться на юг — к
малороссам. В Великороссии же более подробные сведения о русалках получаются, главным
образом, из губерний Тульской, Орловской, Калужской и Пензенской 34. Но и здесь веселый
образ русалки омрачается недобрыми, злыми свойствами.
Оставляя с Троицына дня воды и рассыпаясь, вплоть до осени, по полям, перелескам и
рощам, русалки выбирают себе развесистую, склонившуюся над водой иву или плакучую
березу, где и живут. Ночью, при луне, которая для них ярче обычного светит, они качаются
на ветвях, аукаются между собой и водят веселые хороводы с песнями, играми и плясками.

http://www.e-puzzle.ru

Где они бегали и резвились, там трава растет гуще и зеленее, там и хлеб родится обильнее.
Тем не менее, от русалок не столько пользы, сколько вреда: когда они плещутся в воде и
играют с бегущими волнами, или прыгают на мельничные колеса и вертятся вместе с ними,
то все-таки не забывают спутывать у рыбаков сети, а у мельников портить жернова и
плотины. Они могут насылать на поля сокрушительные бури, проливные дожди,
разрушительный град; похищают у заснувших без молитвы женщин нитки, холсты и
полотна, разостланные на траве для беленья; украденную пряжу, качаясь на древесных
ветвях, разматывают и подпевают себе под нос хвастливые песни. В таких случаях находятся
разнообразные средства и способы для борьбы с затеями лихих русалок, чтобы делать их
безвредными для деревенского домашнего хозяйства.
Кроме церковного ладана (незаменимого средства против всякой нечистой силы),
против чар и козней русалок отыскалось еще снадобье, равносильное священной вербе и
свечам Страстной недели,— это «полынь, трава окаянная, бесколенная». Надо только
пользоваться ее силой и применять ее на деле умеючи. Уходя после Троицына дня в лес,
надо брать эту траву с собою.

Русалка непременно подбежит и спросит:
— Что у тебя в руках: полынь или петрушка?
— Полынь.
— Прячься под тын,— громко выкрикнет она и быстро пробежит мимо. Вот в это-то
время и надо успеть бросить эту траву прямо русалке в глаза. Если же сказать «петрушка»,
то русалка ответит:

http://www.e-puzzle.ru

— Ах, ты моя душка,— и примется щекотать до тех пор, пока не пойдет у человека изо
рта пена и не повалится он, как мертвый, ничком.
Хотя во Владимирской губернии и помнят еще древних русалок и признают даже два
их вида (водяных и домашних), но ни те, ни другие не отмечаются такими нежными,
привлекательными чертами, как южные их сестры. Поверья северян и южан связаны между
собой лишь в том общем убеждении, что русалки — людские дети, умершие некрещеными,
либо потонувшие или утопившиеся девушки. Во многих местах думают, что это — дети,
обмененные в то время, когда роженицу оставляют одну в бане и она лежит без креста, а
ребенок подле нее спит некрещенным.
Всем русалкам разрешается выходить из воды еще на Светлое Воскресенье, когда
обносят кругом церкви плащаницу. И потому в это время надо запирать двери в храм как
можно крепче, из опасения, как бы не набежали русалки.
В этом поверии, на первый взгляд несколько странном, можно различить следы
древнеславянского почитания душ умерших: весною, когда вся природа оживает, по
верованию древних славян, оживали и души умерших и бродили по земле.
Эта связь между природой и душами умерших привлекала к себе внимание многих
ученых, которые делают в этом направлении настолько остроумные сближения, что на них
необходимо остановиться хоть на короткое время.
Души умерших, т. е. русалки, суть представители царства смерти, тьмы и холода,
поэтому-то, с наступлением весны, хотя они и оживают, но обитают все-таки в темных
недрах земных вод, еще холодных весною. С Троицына дня русалки оставляют воды и живут
в лесах на деревьях.
Но вот наступает время купальских дней. Солнце, купаясь в водах, освещает эти воды и
оживотворяет. Уместно ли русалкам, представительницам смерти, обитать в водах,
освященных купанием живоносного солнечного божества? И вот, по тому же народному
поверью, они оставляют воды и лезут на зеленые деревья, служившие, по верованию древних
славян, жилищем мертвецов.
Так, между прочим, объясняет русальские праздники А. В. Балов, доставивший самые
интересные данные по великорусской демонологии из Пошехонского уезда (Ярославская
губерния).
XI. ОБОРОТНИ
От русалок прямой переход к «оборотням» — таким же мнимым существам, почти
однородного происхождения. Чтобы стать настоящей русалкой, т. е. потерять навсегда право
и возможность возвратиться в первобытное состояние, по народным толкам, необходимо
четыре года. Только девушкам-самоубийцам возврата назад нет. Точно так же не закрыт путь
для обратного превращения в людей всякого сорта оборотням, не исключая даже волколаков,
крепче других зачурованных.
Эти «волкодлаки», по-старинному, или «волколаки»35, по современному произношению
малороссов и белоруссов, суть всего чаще люди, обращенные в волка, который, затем, может
оборачиваться в собаку, кошку, в куст, пень и проч. (Ведьмы также обращаются в
волколаков и обращают других). Несмотря на то, что это поверье свойственно всем
европейским народам (франц. Loup-garou, нем. Wehrwolf и проч.), но наибольшей
распространенностью и устойчивостью оно пользуется на юге и на западе. Так, например, в
то время как в Великороссии вера в волколаков привилась чрезвычайно слабо,— в среде
белоруссов и малороссов она является самой законченной, полной живых образов и
совершенно искренней. У них стоит лишь найти в лесу гладко срубленный пень, воткнуть в
него с приговорами нож и перекувырнуться через него — станешь вовкудлаком. Порыскав
волком, надо забежать с противной стороны пня и перекувырнуться обратно; если же нож
кем-нибудь похищен, то придется остаться перевертышу на век волком. Так объясняет это
поверье Даль в Толковом словаре великорусского языка.

http://www.e-puzzle.ru

Что касается великорусских воззрений на волколаков и оборотней, то, не навязывая
доказательств, почерпнутых из личных наблюдений, мы имеем в настоящем случае
возможность представить подкрепление в сообщениях, полученных нами от
многочисленных корреспондентов из лесных и подмосковных (южных черноземных)
губерний. Так, например, из Смоленской губернии (из Дорогобужского уезда) г. Гринев
пишет:
«Вера в оборотней среди народа существует и теперь, хотя далеко и не в такой степени,
как это было сравнительно немного времени тому назад».
Из Новгородской губернии (Череповецкого уезда) сообщают:
«В настоящее время в оборотней редко кто верит: есть несколько стариков, которые
говорят, что оборотни есть».
Из Вологодской губернии (Тотемского уезда):
«Людей оборачивали в волка или медведя когда-то очень давно, когда были сильные
колдуны; впрочем, есть вера, что и ныне «в зырянах» еще есть такие колдуны, что могут
человека пустить волком».
Из Вятской губернии (Сарапульского уезда):
«Раньше, в старые годы, были такие колдуны, что целые свадьбы могли оборачивать в
волков. Едет свадьба под венец, или из-под венца,— и всю свадьбу сделают волками;
навсегда так и бегают. Теперь этого нет, не слыхал вовсе».
Таковы на выдержку известия с севера, а вот из подмосковных местностей,— из
Рязанской губернии (Скопинский уезд): «В оборотней крестьяне верят и боятся встречи с
ними».
Из Саратовской губернии (Хвалынский уезд):
«В оборотней народ верит и представляет их в виде свиньи, коровы, собаки, козла или
вообще чудовища. Люди в оборотней обращаются сами собой, для чего надо воткнуть два
ножа в рот, прочитать заклинание и три раза перекувырнуться».
Из Калужской губернии (Мещовского уезда):
«Узнать оборотней легко можно по тому, что у них задние ноги имеют колена вперед,
как у человека, а не назад, как у волка. Людям они вреда не делают, кроме тех, кто их
испортил; те не должны им попадаться навстречу».
Из той же губернии (Медынского уезда):
«В существование оборотней верят, но волколаков не знают. Оборотнями делаются
колдуны: скидываются чаще всего в свиней, скидываются кошками, собаками, даже
петухами или сорокой».
Из Пензенской губернии пишут: «При въезде в село Шигонь, Инсарского уезда, в
восточной стороне находится пересохший ручей, называемый Юр. Из-под моста по ночам
выходят гусь и свинья, происхождение которых неизвестно, и нападают на проходящих,
особенно на пьяных. По мнению народа, эти животные — оборотни и колдуны», и т. д.
Сопоставляя все эти противоречивые рассказы об оборотнях, нельзя не прийти к
заключению, что вера в них значительно ослабла и рассыпалась на множество осколков, из
которых с трудом можно составить себе цельное представление об этой нечистой силе. Даже
в северных лесных трущобах, считающихся колыбелью всяких суеверий, миф об оборотнях
не вылился в законченную форму. Оборотни здесь — существа временные, а не постоянные,
являющиеся таковыми на ту лишь пору, когда требуют различные обстоятельства (например,
желание отомстить и даже подшутить и тому подобное). В таких случаях оборотнями
«скидываются на время» сами колдуны или, как называют их в вологодских краях,
«опасные». Здесь «оборачивают» некрещенных младенцев, девушек, лишивших себя
жизни,— и в настоящих оборотней, и в обменок, и в русалок без всякого различия. Сами
колдуны обращаются в таковых же после смерти, в тех случаях, «если колдун продал свою
душу черту». Избавить его можно лишь в том случае, если перед смертью перерезать ему на
ногах сгибательные пяточные сухожилия. Тогда он уже теряет возможность ходить или
шататься по земле. «Оборотни (пишут из Кадниковского уезда) бывали еще на нашей памяти

http://www.e-puzzle.ru

(т. е. в памяти живущего поколения), когда целые свадебные поезда, прямо из-за стола,
колдуны пускали волками...»
XII. КОЛДУН-ЧАРОДЕЙ
Прошло то доброе старое время, когда, под шумок веретена, охотно слушались повести
о геройских подвигах могучих богатырей — на нашей памяти наступают иные времена,
когда, под стук швейных машин, на устах присяжных сказочников-портных, стала уже
смолкать сказка-складка. Но колдун-чародей все еще не забыт и все еще властен и крепок,
несмотря на свое почтенное долголетие. Он точно тот старый дуб, у которого давно гниет
сердцевина, но которого не свалила буря, благодаря лишь тому, что его корень так глубоко
проник в землю, как ни у одного из прочих лесных деревьев. Самая внешность колдуна,
строгая и внушительная, очень напоминает старый дуб. Вспомните обсыпанную снегом
фигуру чародея, который стоит на переднем плане превосходной картины нашего жанриста
(В. М. Максимова). Внезапно этот чародей явился на свадебный пир и всех напугал не на
шутку; молодые вскочили с места и остолбенели от страха, батюшка-поп находится в
тревоге, а все остальные настолько испуганы, что на лицах их одновременно можно читать
выражение и страха, и раскаяния: забыли, дескать, позвать колдуна — жди теперь беды; он
оскорблен, он отомстит, и запоздалым угощением его теперь не задобрить.
Суеверный страх перед колдунами покоится на общенародном убеждении, что все они
состоят в самых близких отношениях с нечистой силой, и что черти не только исполняют все
их поручения, но даже надоедают, требуя для себя все новой и новой работы. Что ни
придумают чародеи — все чертям нипочем, одна забава; выдумал один колдун заставить их
овин молотить — в одну ночь измолотили так, что и соломы обирать не надо: осталась одна
мякина. Дал другой меру овса и меру льняного семени, велел обе смешать и отобрать по
зернышку, каждое в отдельное место: думал, что над льняными зернами, скользкими и
увертливыми, черти надсадятся, а они в полчаса всю работу прикончили. Пошлют иные
колдуны на елке хвою считать, каждую иголку перебрать, чтобы бесы искололи себе лапы,
изошли кровью от уколов, а они сказывают верным счетом да еще самодовольно
ухмыляются. Другие затейники на осину им указывают: сосчитайте, мол, листья (а осиновый
лист, как известно, неподатлив: без ветру изгибается, без устали шевелится, ухватить себя
лапами не дается). Долго черти с ними бьются: пот с них льется градом, несмотря на то, что
на осине листьев меньше, чем иголок на елке,— однако и глазом заказчик не успеет мигнуть,
как работа у чертей окончена. Опять осклабили они зубы, опять навязываются на работу.
Вбил один колдун в озеро кол и оставил конец над водой: «Заливайте, говорит, кол».—
Стали черти заливать — не могут. «Теперь не скоро явятся,— думает колдун,— дня два
промучаются, а я тем временем отдохну от них». Однако колдун ошибся: хотя он наказал
носить воду решетом, да забыл его «зааминить», сделать по молитве таким, чтобы они не
могли навести свои чары — превратить решето в лукошко. Вот черти и залили кол. Снова
пришли, расхохотались: давай им что-нибудь потруднее. Тогда колдун озлился: «Вот вам
чурбан из того проклятого дерева, которое вы любите за то, что на нем удавился Иуда, и под
корою которого видна кровь (кора под кожицей красновата); чурбан я вырубил во весь свой
рост, да с одного конца отсек от него поларшина. Надо вытянуть кряж так, чтобы стал по
мерке снова вровень с ростом». Тянули черти три дня целых — ничего у них не вышло.
Пришли покаяться и опять просить работы, хотя бы еще поскучнее, например, песок с берега
перетаскать в реку, по песчинке, или еще мудренее: развеять куль муки по ветру да и собрать
его по порошинке.
Колдуны бывают природные и добровольные, но разницы между ними никакой, кроме
того, что последних труднее распознать в толпе и не так легко уберечься от них. Природный
колдун, по воззрениям народа, имеет свою генеалогию: девка родит девку, эта вторая
принесет третью, и родившийся от третьей мальчик сделается на возрасте колдуном, а
девочка ведьмой. Впрочем, помимо этих двух категорий колдунов, существуют, хотя и очень
редко, колдуны невольные. Дело в том, что всякий колдун перед смертью старается навязать

http://www.e-puzzle.ru

кому-нибудь свою волшебную силу, иначе ему придется долго мучиться, да и мать-сыра
земля его не примет. Поэтому знающие и осторожные люди тщательно избегают брать у
него из рук какую-нибудь вещь, даже самые близкие родные стараются держаться подальше,
и если больной попросит пить, то не дадут из рук, а поставят ковшик так, чтобы он сам мог
до него дотянуться. Рассказывают, что один колдун позвал девку и говорит: «На тебе!» — Та
догадалась: «Отдай тому, у кого взял». Застонал он, заскрипел зубами, посинел весь, глаза
налились кровью. В это время пришла проведать его племянница; он и к ней: «На, говорит,
тебе на память!» Та спроста приняла пустую руку,— захохотал он и начал кончаться.
Для «невольного» колдуна возможно покаяние и спасение: их отчитывают священники
и отмаливают в монастырях, для «вольных» же нет ни того, ни другого.
Посвящения в колдуны, в общем, сопровождаются однородными обрядами, смысл
которых повсюду сводится к одному — к отречению от Бога и Царствия Небесного и затем к
продаже души своей черту. Для первого довольно снять с шеи крест и спрятать его под
правую пятку, или положить икону на землю вниз ликом и встать на нее ногами, чтобы затем
в таком положении говорить богохульные клятвы, произносить заклинания и выслушивать
все руководящие наставления сатаны. Лучшим временем для этого, конечно, считается
глубокая полночь, а наиболее удобным местом — перекрестки дорог, как излюбленное место
нечистой силы. Удобны также для сделок с чертом бани, к которым, как известно,
приставлены особые духи. При заключении договоров иные черти доверяют клятвам на
слово, другие от грамотных требуют расписки кровью, а неграмотным велят кувыркаться
ведомое число раз через столько-то ножей, воткнутых в землю36. Когда все обряды
благополучно окончены, к посвященному на всю жизнь его приставляются для услуг мелкие,
бойкие чертенята.
Для изобличения колдунов в некоторых местах (например в Пензенской губернии)
знают три средства: вербную свечу, осиновые дрова и рябиновый прут. Если зажечь умеючи
приготовленную свечу, то колдуны и колдуньи покажутся вверх ногами. Равным образом,
стоит истопить в Великий четверг осиновыми дровами печь, как тотчас все колдуны придут
просить золы. Рябиновая же палочка помогает опознать этих недоброхотов во время светлой
заутрени: они стоят задом к иконостасу. Это повсюду считается самым верным средством, и
если встречаются разноречия, то лишь в указании времени (например, в Орловской и
Саратовской губерниях полагают более удобным моментом для наблюдений — пение
Херувимской за пасхальной обедней, причем советуют надеть на себя все чистое и новое до
последней ниточки).

В Новгородской же губернии колдунов опознают несколько иначе. Для этого советуют
взять в руки первое яйцо молодой курицы и, во время светлой заутрени, стоять на таком
месте, откуда видно было бы всех молящихся; тогда у колдунов удается заметить даже рога
на голове. В Калужской губернии колдуны узнаются по тому, что на Святую Пасху приходят

http://www.e-puzzle.ru

в чужую избу огня просить и т. п. Наконец, есть и еще несколько способов, отличающихся
большой странностью; в числе их один, например, такого рода: надо положить нож острием
кверху и прочитать воскресную молитву (Да воскреснет Бог) с конца — тогда колдун либо
заревет, либо начнет скверно ругаться. В Сарапульском уезде Вятской губернии указывают
еще на «сорокообеденный ладан» (пролежавший на престоле во время сорокоуста). Если
такой ладан растереть в порошок и всыпать в вино, пиво и дать подозрительному человеку
выпить, то он начнет ходить по избе с одного угла на другой и дверей не найдет. Этот способ
тем хорош, что, если в это время дать колдуну напиться поганой воды, хотя бы из лоханки,
он охотно выпьет и затем потеряет всю силу.
Все эти заботы о приискании предохранительных средств против колдунов вытекают
непосредственно из неколебимой народной веры «в порчу». Здесь, в этой порче, и
сосредоточена собственно вся деятельность чародеев, и ею же объясняется их влиятельное
значение в деревенской среде, наружное уважение к ним, почетные поклоны при всякой
встрече и угощения водкой в виде отступного. Тем не менее, под наружными признаками
заискивающего почтения скрытно таятся зародыши глубокой ненависти, которая и
вспыхивает всякий раз, как только отыскивается смельчак-обличитель, который выведет на
свежую воду все чародейские штуки. Над опростоволосившимся колдуном охотно смеются,
причем вслед за насмешками быстро наступает утрата всякого доверия к нему, полное
равнодушие и невнимание. Это на лучший конец. В тех же случаях, когда озлобление
скоплялось долгое время и вызвалось неудачею злобных выходок чародея,— общее
негодование сопровождается жестокими побоями, напоминающими расправы с
конокрадами. Но есть способ и единолично расправиться с колдуном. Для этого достаточно
бывает ударить его наотмашь левой рукой, не оборачиваясь назад. Если при этом прольется
кровь, то чародей уже испортился и в колдуны больше не годится. Он перестает быть
опасным и затем, конечно, теряется в самых задних рядах, пребывая в полном презрении и
совершенном отчуждении.
Темное дело «порчи»,— в какой бы истерической форме она не выражалась: в форме ли
кликушества, омерячения, падучей, беснования и даже пляски св. Витта,— производится
«сглазом», заговорами, «напуском» и «относом». Наговаривают на хлеб, соль, воду и проч.,
напускают по ветру и по следу, посылают порчу на «относ»37, т. е. подкидывают
наговоренные вещи, и кто их поднимет, тот и захворает. Примеров такого рода порчи
рассказывают бесконечное множество: нашла баба наговоренное яйцо у колодца и начала на
голоса кричать; подняла другая на дороге узелочек с рубахой, крестом, поясом, цепочкой и
угольками — и лишилась еды, тоска напала, все не милы стали; отнесла назад туда, где
нашла, и начала поправляться.
Приемы, к которым прибегают, насылая порчу, очень разнообразны. Сильному колдуну
довольно взглянуть своим недобрым косым взглядом, чтобы заставить чахнуть. Колдуну
послабее нужен заклятый порошок, чтобы бросить его на намеченную жертву по ветру: дело
сделано, если хоть одна порошинка попадет на человека или скотину. Вынутый след, т. е.
щепотка или горсточка земли из-под ног обреченного, в мешочке подвешивается в чело
печи, а в трубе замазываются глиной волоса его; начнет земля и глина сохнуть — сухотка
обуяет и того человека. Через наговоренную сильным колдуном вещь достаточно
перешагнуть, на зачурованное место стоит сесть, чтобы захворать. Иной колдун только лишь
слегка ударит по плечу, ан смотришь — человек испорчен.
Тот колдун, который причинил порчу, снять ее уже не в силах,— надо искать другого,
хотя бы и слабенького. И наоборот: если свой колдун успел обезопасить от всяких чар, то
чужому тут нечего делать. Последнее всего виднее замечается на свадьбах, около которых
преимущественно и сосредоточивается деятельность колдунов.
Чтобы избавить молодых от порчи, колдунов, обыкновенно, зовут на свадьбы в
качестве почетных гостей, причем приглашенного еще в дверях избы встречает сам хозяин
низким поклоном, со стаканчиком водки. Вторую чарку колдун попросит сам и затем уже
смело начинает кудесить с доброй целью предупредить возможность порчи: берет из рук

http://www.e-puzzle.ru

хозяйки поднесенные хлеб и соль, разламывает хлеб на кусочки, круто посыпает солью и
разбрасывает по сторонам. Плюнув три раза на восток, входит он в избу, осматривает все
углы, дует в них и плюет, потом в одном сыплет рожь, в другом свою траву, в остальных
двух золу: рожь против порчи, траву на здоровье молодых. Оглядит пристально пол: не
набросано ли желтого порошка — ведомого, опасного зелья; заглянет в печь: не кинуты ли
на загнетку с угольями такие травы, от которых смрад дурманит у всех головы, а у иных баб
вызывает рвоту (бывали случаи, когда поезжане из-за этого смрада покидали избу и свадьбу
отсрочивали). Затем колдун выходит на двор и три раза обходит лошадей, назначенных для
поезда под жениха и невесту. Заглядывает под хомут: не подложил ли какой-либо
недоброхот репейника или иных колючек. В избе обсыпает молодых рожью, заставляет
проходить через разостланный под ноги черный полушубок и этим вконец изводит
навеянную порчу. Провожая до церкви, он на каждом перекрестке и под каждыми воротами
(которые считаются самыми опасными местами), шепчет заклинания. Из-под венца велит
ехать другой дорогой. На свадебном пиру принимает первые чарки и напивается прежде всех
до полного бесчувствия. Тогда только его увозят домой с выговоренными подарками, сверх
денег: холстом и расшитыми в узор, но не в кресты, полотенцами.
В лесных захолустьях еще живы рассказы о том, как целые свадебные поезда лихие
люди оборачивали в волков, как один неприглашенный колдун высунул в окно голову и
кричал ехавшему по селу поезду: «Дорога на лес!»,— а колдун приглашенный
отчуровывался своим словом: «Дорога на поле!»,— и с соперником сделалось то, что у него
выросли такие рога, что он не мог высвободить головы из окна, пока на обратном пути не
простили его и не высвободили. Другой раз под ноги передней лошади колдун бросил
рукавицу на волчьем меху, и лошадь зафыркала, остановилась как вкопанная и задержала
весь поезд, который должен совершить свой путь без помех и препятствий. Против всех этих
козней колдунов придумано бесчисленное множество самых разнообразных, хотя и
малодействительных средств: тут и лук, и чеснок, и янтарь, и ладан, столь ненавистные
чародеям, и крест, нашитый на головной платок невесте, и монета, положенная ей с
наговором в чулки, и иголки без ушек, зашитые в подоле платья, и льняное семя, насыпанное
в обувь. Все эти меры предосторожности обыкновенно составляют заботу свахи, хотя у
колдуна, в свою очередь, припасен гороховый стручок о девяти горошинах — средство,
перед которым ничто не устоит.
Колдуны, большею частью,— люди старые, с длинными седыми волосами и
нечесанными бородами, с длинными неостриженными ногтями. В большинстве случаев, они
люди безродные и всегда холостые, заручившиеся, однако, любовницами, которые к таким
сильным и почетным людям очень прилипчивы. Избенки колдунов, в одно окошечко,
маленькие и сбоченившиеся, ютятся на самом краю деревень, и двери в них всегда на запоре.
Днем колдуны спят, а по ночам выходят с длинными палками, у которых на конце железный
крюк. Как летом, так и зимой надевают они все один и тот же овчинный полушубок,
подпоясанный кушаком. По наружному виду они всегда внушительны и строги, так как этим
рассчитывают поддерживать в окружающих то подавляющее впечатление, которое требуется
их исключительным мастерством и знанием темной науки чернокнижия. В то же время они
воздерживаются быть разговорчивыми, держат себя в стороне, ни с кем не ведут дружбы и
даже ходят всегда насупившись, не поднимая глаз и устрашая тем взглядом исподлобья,
который называется «волчьим взглядьем». Даже и любовниц своих они не любят и часто
меняют их. В церковь они почти никогда не ходят и только, страха ради иудейска,
заглядывают туда по самым большим праздникам. Все это, взятое вместе, с одной стороны,
совершенно порабощает напуганное воображение захолустных обитателей, а с другой,
придает самим колдунам необыкновенную уверенность в своих силах. Вот характерный
рассказ, показывающий, как велико обаяние колдунов в народной массе и как самоуверенны
в своей «работе» эти темные люди.
— Уворовали у нас деньги,— передавал один крестьянин, нуждающийся в помощи
колдуна,— пятнадцать целковых у отца из полушубка вынули.— Ступай, говорят, в

http://www.e-puzzle.ru

Танеевку к колдуну: он тебе и вора укажет, и наговорит на воду али на церковные свечи, а не
то так и корней наговоренных даст. Сам к тебе вор потом придет и добро ваше принесет.
Приезжаем. Колдун сидит в избе, а около него баба с парнишком — значит, лечить привела.
Помолились мы Богу, говорим: «Здорово живете!» А он на нас, как пугливая лошадь,
покосился и слова не молвил, а только на лавку рукой показал: садитесь, мол! Мы сели.
Глянь, промеж ног у него стеклянный горшок стоит с водой. Он глядит в горшок и говорит
невесть что. Потом плюнул сначала вперед, потом назад и опять начал бормотать по-своему.
Потом плюнул направо, потом налево, на нас (чуть отцу в харю не попал), и начало его
корчить да передергивать. А вода та в горшке так и ходит, так и плещет, а ему харю-то так и
косит. Меня дрожь берет. Потом как вскочит, хвать у бабы мальчишку, да и ну его пихать в
горшок-то! Потом отдал бабе и в бутылку воды налил: велел двенадцать зорь умывать и пить
давать, а потом велел бабе уходить.
— Ну,— говорит нам,— и вы пришли. Знаю, знаю, я вас ждал. Говори, как дело было.
Я так и ахнул: угадал, нечистый! Тятька говорит: так и так, а он опять:
— Знаю, знаю! С вами хлопот много!
Отец его просит, а он все ломается, потом говорит:
— Ну, ладно: разыщем, только не скупись.
Отец вынул из кармана полштоф на стол. Колдун взял, глотнул прямо из горла раза три,
а отцу говорит:
— Тебе нельзя! — и унес в чулан вино. Выходит из чулана, сел за стол и отца посадил.
Начал в карты гадать. Долго гадал и все мурлыкал, потом содвинул карты вместе и говорит:
— Взял твои деньги парень белый (а кто в наших деревнях, и по волосам и по лицу, не
белый?).
Потом встал из-за стола и пошел в чулан. Выносит оттуда котел. Поставил его посередь
избы, налил воды, вымыл руки и опять ушел в чулан. Несет оттуда две церковные (восковые)
свечи; взял отца за рукав и повел на двор. Я за ними. Привел под сарай, поставил позадь
себя, перегнулся вперед и свечи как-то перекрутил, перевернул. Одну дал отцу, одну у себя
оставил и стал чего-то бормотать. Потом взял у отца свечу, сложил обе вместе, взял за концы
руками, а посреди уцепил зубами и как перекосится — я чуть не убежал! Гляжу на тятьку —
на нем лица нет. А колдун тем временем ну шипеть, ну реветь, зубами, как волк, скрежещет.
А рыло-то страшное. Глаза кровью налились, и ну кричать: «Согни его судорогой, вверх
тормашками, вверх ногами! Переверни его на запад, на восток, расшиби его на 777 кусочков!
Вытяни у него жилу живота, растяни его на 33 сажени!» И еще чего-то много говорил. Затем
пошли в избу, а он свечи те в зубах несет. Остановил отца у порога, а сам-то головой в
печь,— только ноги одни остались, и ну мычать там, как корова ревет. Потом вылез, дал
отцу свечи и говорит:
— Как подъедешь к дому, подойди к воротному столбу, зажги свечу и попали столб, а
потом принеси в избу и прилепи к косяку: пускай до половины сгорит. И как догорит, то
смотри, не потуши просто, а то худо будет, а возьми большим и четвертым (безымянным)
пальцем и потуши: другими пальцами не бери, а то сожжешь совсем и пальцы отпадут.
И так он велел сжечь свечи в три раза. Приехали мы с отцом домой и сделали, как велел
колдун. А ден через пять приходит к нам Митька — грох отцу в ноги: так и так — моя вина!
И денег пять целковых отдал, а за десять шубу оставил, говорит:
— Сил моих нет, тоска одолела. Я знаю,— это все Танеевский колдун наделал38.
Таковы те приемы, при помощи которых колдуны поддерживают в народе свое
обаяние. Но в то же время они твердо знают, что внешнее почтение быстро сменяется
ненавистью, когда чары переступят меру и начнут наносить обиды. Правда, случаи резких
самосудов уголовного характера стали замечательно редки, но о случаях презрения к
колдунам-неудачникам, связанного с потерею всякого уважения к ним, еще поговаривают во
всех захолустьях как лесных, так и черноземных губерний. Здесь еще возможны случаи
публичных состязаний двух соперников на почве хвастливого преимущества.

http://www.e-puzzle.ru

На этот счет в южных великорусских лесных захолустьях (например, в карачевских и
брянских местах) существует ходячий рассказ такого содержания.
— В старые времена на конце одного села жила-была старуха. Нос у ней был синий,
большой. Как ночь, старуха то свиньей, то собакой скидывается, и все белогорлистой.
Скинется — и ну по селу ходить: где солдатке под ноги подкатится и сведет бабенку с пути
чистого, а где мужа с женой норовит разлучить. Грызть не грызет, а только под ноги
подкатывается. А на другом конце села жил колдун. И невзлюбил тот колдун старуху, начал
он ее изводить и на селе похваляться: я-де ее доконаю! Вот как настала ночь и старуха,
скинувшись свиньей, пустилась по селу, колдун встал посередь села и говорит: «Стой,—
говорит,— у меня двенадцать сил, а у тебя и всего-то пять!» Завизжала свинья и сделалась
вдруг бабой. Тут народ и давай ее кольями бить: «Откажись,— говорят,— окаянная сила!» —
С неделю после того она с печи не сходила, чтобы синяков не показывать, а там отдышалась
и опять за свое. И вздумала она раз на метлу сесть: «На метле,— говорит,— он меня не
уловит». Но только это она на середину села выехала, как он и почуял, почуял да на одном
колесе в погоню за ней как пустится, сшиб ее с метлы, да тут и заповедал ей больше этим
ремеслом не заниматься.
В северных лесных местах,— именно в Тотемских краях,— общеизвестен между
прочим такой случай.
На одну свадьбу, для предохранения молодых от порчи, приглашен был колдун. Когда
молодые отправились в церковь, то заметили около своего дома неподвижно стоящего
человека. Возвращаясь назад, увидели его опять в том же положении, словно
пригвожденным к месту. Когда свадебный колдун приблизился к нему, то все слышали, как
тот просил: «Отпусти ты меня — не держи, сделай милость».— «Я и не держу тебя —
ступай». Тогда стоявший сорвался с места и бегом, во все лопатки, пустился прочь. Всем
стало понятно, что то был колдун, подосланный для порчи: его узнал защитник и, чарами
своими, заставил его простоять на одном месте во все время венчанья и не вредить.
Но если вера в колдунов еще очень сильна в отдаленных местах, захолустьях, то в
местностях, прилегающих к крупным центрам, она стала значительно ослабевать. Из
подмосковных фабричных мест, например, компетентный свидетель, с полною
уверенностью, сообщает, что там «колдунов теперь очень мало, сравнительно с недавним
прошлым» (Владимирская губерния, Шуйский уезд). Случалось, говорят бабы, их штук по
пяти на одну деревню приходилось. Всех баб, бывало, перепортят. Бывало, все кликали, а
нынче на целую волость пяти-то не наберешь, лекарок больше теперь. Сообразно с такой
переменой, и рассказы о колдунах из центрального района получаются совсем в другом роде.
Вот, например, рассказ о столкновении колдуна с солдатом.
Вернулся домой солдат и попал прямо на свадьбу к богатому крестьянину. Все за
столом сидят, а на почетном месте, в переднем углу, сидит, развалившись, и чванится Савкаколдун. Не стерпел солдат, задумал с ним погуторить: начал «прокатываться» на его счет,
смешки подпускать. Не вытерпел и Савка-колдун, ударил по столу кулаком, зарычал:
— Эй, кто там крупно разговаривает? Кажись, солдат-от уж больно «дочий». Погодь, я
его достану, в самое нутро достану.
Сватья и свахи повалились в ноги, стали умолять:
— Савелий Федорович, кормилец, прости его: во век твоей милостью будем довольны!
— Ладно, выгоните только этого солдатишку, а то я и сидеть у вас больше не стану.
Заговорил и солдат:
— Ты, Савелий Федорович, не больно на меня наступай, лучше давай-ко потолкуем с
тобой, а потом поворожим и поглядим, кто скорее уйдет отсюда.
— Ну, давай ворожить!
Взяли оба по стакану с водкой. Колдун стал нашептывать в свой, положил какой-то
корешок, песочку присыпал и дал солдату выпить. Тот перекрестился и сразу выпил, так что
все не успели даже глазом мигнуть. Ухмыляется солдат, да еще и спрашивает:

http://www.e-puzzle.ru

— Что вы на меня выпучили глаза? Ничего со мной не случится. Глядите лучше на
Савелия Федоровича.
Над своим стаканом солдат не шептал, а прямо высыпал свой порошок:
— Прими-ка, Савелий Федорович, выпей и ты на здоровье.
Проговорил Савка отворотные слова и выпил. А солдат велел припереть дверь и
дружкам наказал не выпускать колдуна из-за стола.
Начало Савку прохватывать, стал он с почетного места проталкиваться. До середины
избы не доскочил, как все повалились со смеху.
С той поры побежденный колдун заперся в своей хате, никуда не выходил и к себе
никого не впускал. Вера в него поколебалась навсегда, хотя бабы приняли за колдуна и
солдата.
Пользоваться помощью колдуна, как равно и верить в его сверхъестественные силы,
наш народ считает за грех, хотя и полагает, что за этот грех на том свете не угрожает
большое наказание. Но за то самих чародеев, за все их деяния, обязательно постигнет лютая,
мучительная смерть, а за гробом ждет суд праведный и беспощадный. (Здешний суд для них
не годится, по крайней мере, не только жалоб на колдунов не поступает в правительственные
суды, но, ввиду явных обид, не приглашаются для разбирательства даже волостные и
земские власти).
Самая смерть колдунов имеет много особенностей. Прежде всего колдуны заранее
знают о смертном часе (за три дня), и кроме того, все они умирают приблизительно на один
манер. Так, например, пензенских чародеев бьют судороги и настолько сильно, что они не
умирают на лавке или на полатях, а непременно около порога или под печкой. Если над
таким колдуном станут читать псалтырь, то в полночь он вскакивает и ловит посиневшего от
страху чтеца. Вологодские колдуны, перед смертными страданиями, успевают дать родным
словесное завещание: если умрет в поле — не вносить в избу, умрет в избе — выносить не
ногами вперед, по обычаю всех православных, а головой, и у первой реки заблаговременно
остановиться, перевернуть в гробу навзничь и подрезать пятки или подколенные жилы. От
смоленских колдунов не требуется и подобных завещаний: все там твердо знают, что
необходимо тотчас же, как только зароют могилу колдуна, вбить в нее осиновый кол 39, с
целью помешать этому покойнику подыматься из гроба, бродить по белому свету и пугать
живых людей40.
Умирают колдуны непременно очень долго, так как им указано мучиться сверх
положенного. Одна орловская колдунья, например, умирала целых шесть дней: к вечеру
совсем умрет — затихнет, положат ее на стол, а наутро она опять залезет в подполье и снова
жива. Вытащат ее оттуда, а она опять начнет мучиться: корежит ее и ломает, вся она
посинеет, высунет раздутый язык наружу и не может спрятать. Дивуется народ, а не
догадается снять конек (верх крыши), или хотя бы одну жердочку, чтобы облегчить
предсмертные страдания41. Короче сказать, все рассказчики, рисующие ужасы предсмертных
страданий колдунов, не находят слов для выражения этих мук. Иные из колдунов доходят до
того, что бьются головой об стенку, стараясь расколоть себе череп, рвут себе язык на куски и
т. п. Один из них не велел жене подходить к нему и смотреть на его лицо, а когда она,
бабьим обычаем, не послушалась, то после смерти мужа шесть недель лежала неподвижно,
как полоумная, и все время смотрела в одну точку. Сами похороны колдунов — вещь далеко
не безопасная и, зарывая их в землю, надо смотреть в оба, чтобы не случилось какой-нибудь
беды. Так, на похоронах одного колдуна (Орловская губерния, Брянский уезд) крестьяне не
заметили, как дочь его, повинуясь слепо воле умершего, положила в могилу свежей сжатой
ржи. Сейчас же после этого грянул гром, нашла грозовая туча с градом, и выбило все
полевые посевы. С тех пор каждый год, в день похорон этою колдуна, стало постигать
«Божье наказание» (и в самом деле, в течение трех лет подряд град при грозе побивал хлеб
лишь в одной этой деревне), так что крестьяне наконец решили миром разрыть могилу,
вынуть гнилой сноп и только тогда успокоились (выпито при этом было видимо-невидимо).

http://www.e-puzzle.ru

Подводя итоги злой деятельности колдунов, можно с уверенностью сказать, что почти
все деревенские напасти имеют прямую или косвенную связь с кознями чародеев. Эта
нечисть вредит человеку, вредит скотине и переносит свою ненависть даже на растения.
Вред, приносимый человеку, всего чаще выражается в форме болезней. Колдуны, например,
«насаживают килы» на людей, т. е. устраивают так, что здоровый человек заболевает грыжей
или злокачественными темно-синими нарывами, сопровождаемыми невыносимой болью и
необъяснимой тоской: человек просто на стену лезет. Запои также насылаются колдунами,
когда несчастный бросает семью, уходит куда глаза глядят, иногда налагает на себя руки.
Колдуны же отнимают у человека разум, делают его припадочным, возбуждают у мужа
отвращение к жене и обратно, и вообще нагоняют все те болезни, от которых бедняков
отчитывают, а людей достаточных возят по монастырям, к святым мощам.
Что касается растений и животных, то, как выше было сказано, колдуны, уступая
настойчивым требованиям нечистой силы, вынуждены обращать свою деятельность и на
них42, причем эта деятельность поддерживает среди темного населения постоянную нервную
напряженность, проистекающую от беспрерывного ожидания нечаянных несчастий и
непредусмотренных бед. Дело доходит до того, что крестьяне, например, купив новую
скотину, стараются укрывать ее подальше от недобрых глаз ведомого колдуна: стоит ему
провести рукой по спине коровы, чтобы отнять у нее молоко, или по спине лошади, чтобы
посадить ее на задние ноги. Над лошадьми — особенно в свадебных поездах,— влияние
колдунов безгранично: захочет — не пойдут с места, или падут на пути во время движения
поезда в церковь. Повальные падежи скота относятся также к работе колдунов.
Из растений колдуны всего более вредят хлебу, отлично понимая, что, уничтожая
крестьянские поля, они причиняют величайшее несчастие не только отдельным лицам, но
целым крестьянским обществам. Чаще всего чародеи прибегают к так называемому «залому»
или «закруткам» (иначе «куклы»).
Залом представляет собою очень спутанный пучок стеблей еще не сжатого хлеба,
надломленных в правую и левую сторону, закрученных в узел вместе с золой и присыпанных
у корней солью, землей с кладбища, яичной скорлупой и распаренными старыми зернами.
Если зола взята из печи одного хозяина, то залом сделан с расчетом нанести вред ему
одному, предвещая различные бедствия: пожар, падеж скота и даже смерть. Так думают
южные великороссы черноземной полосы и придесненские жители (Брянский уезд),
северные же (например, в Пошехонье) боятся заломов еще больше, твердо веруя, что
последствием таких закруток неизбежно является полный неурожай на всем поле.
Крестьяне этих мест убеждены, что если они и успеют предупредить или ослабить
козни колдунов на испорченных полосах, то все-таки выросший хлеб не будет «спориться»,
т. е. его будет расходоваться в семье гораздо больше обычного среднего количества, так что
придется раньше времени покупать хлеб на стороне. Сверх того, с зачурованной десятины
зерно получается легковесное и по количеству наполовину не сравняется с соседними. Такой
хлеб ни один хозяин поля не решится пустить для домашнего потребления, а постарается
поскорее продать его на сторону. Кроме дурного качества зерна, залом имеет еще ту
особенность, что с ним чрезвычайно трудно бороться: что бы ни делали хозяева
зачурованного поля, как бы ни вырывали и ни жгли залома, но загаданная беда непременно
сбудется, если не отслужить молебна с водосвятием и не попросить самого священника
вырвать крестом всю закрутку с корнем. Правда, кроме священника, во многих местах
хлебородных губерний возлагают еще надежды на опытных стариков и даже на ловких
знахарей. В Карачевском уезде, например в селе Ячном, жил 75-летний старик, которого
всюду возили «развязывать» заломы старинным и очень мудреным способом 43. Старик этот
приносил с собой на загон изломанное колесо, срезанный залом клал в ступицу и сжигал на
глазах хозяев, от которых требовал лишь посильного угощения на дому.
Не таков был мещанин из Малоархангельска, тоже специалист по части заломов. Этот
брал дорого и выезжал на места неохотно. Зато он уж вполне, бывало, обнадежит и успокоит
не только самого потерпевшего, но и всех соседей. Приезжал он обыкновенно с книжкой и

http://www.e-puzzle.ru

по ней читал молитвы (требник Петра Могилы): «Мне,— говорит,— его московский
митрополит дал и сказал: кормись и поминай меня!». Самое чтение он обставлял очень
торжественно. «Залом-залом, взвейся под огнем, рассыпься пеплом по земле, не делай вреда
никому! Огонь очищает, болезнь прогоняет» — так говорил он в поле, и притом
обыкновенно поднимал руки кверху, держа ладони обращенными к огню, который
наказывал приготовить к его приходу. Затем дул на все четыре стороны и говорил какие-то
таинственные слова. Куда сам он не ездил, туда посылал либо три палочки (две сложит
крестом, третьей прикроет и велит ими поднимать залом), либо давал записку с
заклинательными словами, которую приказывал сжечь вместе с заломом, а пепел привезти к
нему, для окончательного отговора. Мужики при этом удивлялись тому, что откуда бы ветер
ни был, но пламя тянуло прямо на него.
Кроме заломов, равносильным и едва ли даже не большим несчастием следует считать
так называемые «прожины» (или прорезы). Это не недочет в пах или копнах, а та дорожка во
ржи, в вершок шириною, которая проходит с одного края загона до другого и по которой все
колосья срезаны. Срезают их жучки и черви в то время, когда рожь в цвету, и потому,
конечно, никаких следов человеческих ног по сторонам никогда не замечается, а напротив,
стенки ржи бывают даже приметно гуще, чем в других местах той же хлебной полосы. Но
крестьяне объясняют это явление тем, что колдун, делая прожин, стоит в это время обеими
ногами на двух иконах, как на лыжах, и ведет дорожку, как колесо катит.
Когда опытные хозяева замечают прожин, то зовут священника и подымают иконы,
придавая между ними большое значение «Святцам» (иконе 12-ти праздников с Воскресением
в середине). Священник идет по прожину с крестом и кропит по сторонам святою водою.
Если же эти меры предосторожности не будут приняты, то результаты прожина скажутся и
надежды на урожай не оправдаются: на корню по всему полю рожь как будто бы хороша, т.
е. соломой велика и зерном прибыльна, но как только сжали ее, привезли на гумно и начали
молотить, то сейчас же стали замечать, что, вместо пяти или четырех мер с копны вышло
лишь по две, а то и по одной чистого зерна. Одни при этом толкуют, что затем колдуны и
прожин делают, чтобы переливать зерно в свои закрома (пятое со всего поля), другие
объясняют беспричинной злобой и желанием всем хозяевам полного недорода 44.
XIII. ВЕДЬМА
В духовном стихе, записанном А. В. Баловым в Пошехонье Ярославской губернии,
душа ведьмы, уже завершившей свое земное существование, следующим образом кается в
своих грехах:
«От коровушек молочко отдаивала,
Промеж межи полоску прожиновала,
От хлебушка спорынью отымывала».
В этом стихе дается полная характеристика злой деятельности ведьмы, так как эти три
деяния составляют специальные занятия женщин, решившихся продать свою душу чертям.
Впрочем, если внимательно всмотреться в облик ведьмы, в том виде, в каком он рисуется
воображению жителей северной лесной половины России, то в глаза невольно бросится
существенное различие между великорусской ведьмой и родоначальницей ее —
малорусской. Если в малорусских степях среди ведьм очень нередки молодые вдовы и
притом, про выражению нашего великого поэта, такие, что «не жаль отдать души за взгляд
красотки чернобровой», то в суровых хвойных лесах, которые сами поют не иначе как в
минорном тоне, шаловливые и красивые малороссийские ведьмы превратились в
безобразных старух. Их приравнивали здесь к сказочным бабам-ягам, живущим в избушках
на курьих ножках, где они, по олонецкому сказанию, вечно кудель прядут и в то же время
«глазами в поле гусей пасут, а носом (вместо кочерги и ухватов) в печи поваруют».
Великорусских ведьм обыкновенно смешивают с колдуньями и представляют себе не
иначе как в виде старых, иногда толстых, как кадушка, баб с растрепанными, седыми
космами, костлявыми руками и с огромными синими носами. (По этим коренным чертам во

http://www.e-puzzle.ru

многих местностях самое имя ведьмы сделалось ругательным). Ведьмы, по общему мнению,
отличаются от всех прочих женщин тем, что имеют хвост (маленький) и владеют
способностью летать по воздуху на помеле, кочергах, в ступах и т. п. Отправляются они на
темные дела из своих жилищ непременно через печные трубы и, как все чародеи, могут
оборачиваться в разных животных, чаще всего в сорок, свиней, собак и желтых кошек. Одну
такую свинью (в Брянских местах) били чем ни попало, но кочерги и ухваты отскакивали от
нее, как мячик, пока не запели петухи. В случаях других превращений, побои также
считаются полезною мерою, только советуют бить тележной осью и не иначе, как повторяя
при каждом ударе слово «раз» (сказать «два» значит себя сгубить, так как ведьма того
человека изломает).
Этот ритуал избиения, определяющий как и чем надо бить, показывает, что кровавые
расправы с ведьмами практикуются весьма широко. И действительно, их бьют и доныне, и
современная деревня не перестает поставлять материал для уголовных хроник. Чаще всего
ведьмы подвергаются истязаниям за выдаивание чужих коров. Зная повсеместный
деревенский обычай давать коровам клички сообразно с теми днями недели, когда они
родились, а равно и привычку их оборачиваться на зов,— ведьмы легко пользуются всем
этим. Подманивая «авторок» и «субботок», они выдаивают их до последней капли, так что
коровы после того приходят с поля такими, как будто совсем потеряли молоко. Обиженные
крестьяне утешают себя возможностью поймать злодейку на месте преступления и
изуродовать, отрезавши ей ухо, нос, или сломавши ногу. (После того в деревне обыкновенно
не замедлит обнаружиться баба с подвязанной щекой, или прихрамывающая на ту или
другую ногу). Многочисленные опыты в этом роде производятся повсеместно, так как
крестьяне до сих пор сохранили уверенность, что их коровы выдаиваются не голодными
соседками, не знающими, чем накормить ребят, а именно ведьмами. Притом же крестьяне,
по-видимому, не допускают и мысли, что коровы могут потерять молоко от болезненных
причин, или что это молоко может быть высосано чужеядными животными.
Ведьмы имеют чрезвычайно много общего с колдунами и, если подбирать выдающиеся
черты в образе действий тех и других, то придется повторяться. Они также находятся между
собою в постоянном общении и стачке (вот для этих-то совещаний и изобретены «лысые»
горы и шумные игры шаловливых вдов с веселыми и страстными чертями) 45, точно так же
тяжело умирают, мучаясь в страшных судорогах, вызываемых желанием передать комунибудь свою науку, и у них точно так же после смерти высовывается изо рта язык, необычно
длинный и совсем похожий на лошадиный. Но этим не ограничивается сходство, так как
затем начинаются беспокойные ночные хождения из свежих могил на старое пепелище (на
лучший случай — отведать блинов, выставляемых за окно до законного сорокового дня, на
худший — выместить запоздавшую и неостывшую злобу и свести непоконченные при жизни
расчеты с немилыми соседями). Наконец, успокаивает их точно так же осиновый кол,
вбитый в могилу.
Словом, бесполезно разыскивать резкие границы, отделяющие волхвов от колдунов, так
же точно, как ведьм от колдуний. Даже история тех и других имеет много общего: ее
кровавые страницы уходят в глубь веков, и кажется, что они потеряли свое начало — до
такой степени укоренился в народе обычай жестокой расправы с колдунами и ведьмами.
Правда, против этого обычая еще в Средние века выступали наиболее просвещенные отцы
церкви, но в ту суровую эпоху проповедь кротости и незлобия имела мало успеха. Так, в
первой половине XV века, одновременно с тем, как в Пскове, во время моровой язвы, сожгли
живыми двенадцать ведьм,— в Суздали епископ Серапион вооружается уже против
привычки приписывать общественные бедствия ведьмам и губить их за это:
«Вы все еще держитесь поганского обычая волхования,— говорил святой отец,—
веруете и сожигаете невинных людей. В каких книгах, в каких писаниях слышали вы, что
голода бывают на земле от волхования? Если вы этому верите, то зачем же вы пожигаете
волхвов? Умоляете, почитаете их, дары им приносите, чтобы не устраивали мор, дождь
ниспускали, тепло приводили, земле велели быть плодоносною? Чародеи и чародейки

http://www.e-puzzle.ru

действуют силою бесовскою над теми, кто их боится, а кто веру твердую держит к Богу, над
теми они не имеют власти. Скорблю о вашем безумии, умоляю вас, отступите от дел
поганских. Правила божественные повелевают осуждать человека на смерть по выслушании
многих свидетелей, а вы в свидетели поставили воду, говорите: «Если начнет тонуть —
невинна, если же поплывет — то ведьма». Но разве дьявол, видя ваше маловерие, не может
поддержать ее, чтобы не тонула, и этим ввести вас в душегубство?»
Однако гласом в пустыне прозвучали эти слова убеждения, исполненные высочайших
чувств христианского милосердия: через двести лет, при царе Алексее, старицу Олену
сжигают в срубе как еретицу, с чародейскими бумагами и кореньями, после того как она
сама созналась, что портила людей и некоторых из них учила ведовству. В Перми
крестьянина Талева огнем жгли и на пытке дали ему три встряски по наговору, что он
напускает на людей икоту. В Тотьме в 1674 г. сожжена была в срубе, при многочисленных
свидетелях, женщина Федосья по оговору в порче и т. д. Когда (в 1632 г.) из Литвы дошли
вести, что какая-то баба наговаривает на хмель, чтобы навести моровое поветрие,— то
тотчас, под страхом смертной казни, тот хмель запретили покупать.
Спустя еще целое столетие (в 1730 г.) сенат счел нужным напомнить указом, что за
волшебство закон определяет сожжение, а через сорок лет после того (1779 г.) епископ
Устюжский доносит о появлении колдунов и волшебников из крестьян мужского и женского
пола, которые не только отвращают других от правоверия, но и многих заражают разными
болезнями посредством червей. Колдунов отправили в сенат как повинившихся в том, что
отреклись от веры и имели свидание с чертом, который приносил им червей. Тот же сенат,
узнавши из расспросов колдунов, что их не раз нещадно били и этими побоями принудили
виниться в том, в чем они вовсе не виноваты, распорядился воеводу с товарищем отрешить
от должности, мнимых чародеев освободить и отпустить, а архиереям и прочим духовным
особам запретить вступать в следственные дела о чародействах и волшебствах, ибо эти дела
считаются подлежащими гражданскому суду. И вот с тех пор, как блеснул впервые в
непроглядном мраке животворный луч света,— накануне XX столетия мы получаем
нижеследующие известия все по тому же чародейскому вопросу о ведьмах:
«Недавно (пишет корреспондент наш из Орла), в начале 1899 г., чуть было не убили
одну женщину (по имени Татьяна), которую все считают за ведьму. Татьяна поругалась с
другой женщиной и пригрозила ей, что испортит ее. И вот что произошло потом из-за
уличной бабьей перебранки: когда на крики сошлись мужики и обратились к Татьяне со
строгим запросом, она им обещала превратить всех в собак. Один из мужиков подошел к ней
с кулаком и сказал: «Ты вот ведьма, а заговори мой кулак так, чтобы он тебя не ударил». И
ударил ее по затылку. Татьяна упала, на нее, как по сигналу, напали остальные мужики и
начали бить. Решено было осмотреть бабу, найти у ней хвост и оторвать. Баба кричала
благим матом и защищалась настолько отчаянно, что у многих оказались исцарапаны лица, у
других покусаны были руки. Хвоста, однако, не нашли. На крик Татьяны прибежал ее муж и
стал защищать, но мужики стали бить и его.
Наконец, сильно избитую, но не перестававшую угрожать женщину связали, отвезли в
волость (Рябинскую) и посадили в холодную. В волости им сказали, что за такие дела всем
мужикам попадет от земского начальника, так как-де теперь в колдунов и ведьм верить не
велят. Вернувшись же домой, мужики объявили мужу Татьяны, Антипу, что жену его,
должно быть, порешат послать в Сибирь и что они на это согласны будут дать свой
приговор, если он не выставит ведра водки всему обществу. За выпивкой Антип божился и
клялся, что не только не видал, но ни разу в жизни даже не заметил никакого хвоста у
Татьяны. При этом, однако, он не скрыл, что жена угрожает оборотить его в жеребца всякий
раз, когда он захочет ее побить.
На другой день пришла из волости Татьяна, и все мужики явились к ней договариваться
о том, чтобы она в своей деревне не колдовала, никого не портила и не отымала у коров
молока. За вчерашние же побои просили великодушно прощения. Она побожилась, что
исполнит просьбу, а через неделю из волости получился приказ, в котором было сказано,

http://www.e-puzzle.ru

чтобы впредь таких глупостей не было, а если что подобное повторится, то виновные за это
будут наказаны по закону, и, кроме того, об этом будет доводиться до сведения земского
начальника. Выслушали крестьяне приказ и порешили всем миром, что наверняка ведьма
околдовала начальство и что поэтому впредь не следует доходить до него, а нужно
расправляться своим судом».
В деревне Теребенево (Жиздринский уезд, Калужская губерния) семилетняя девочка
Саша говорила матери, что она с теткой Марьей, у которой жила в няньках, каждую ночь
летала на «лысую гору».
— Когда все заснут, погасят огни, тетка Марья прилетит сорокой и застрекочет. Я
выскочу, а она бросит мне сорочью шкуру, надену я ее — и полетим. На горе скинем шкуру,
разложим костры, варим зелье, чтобы людей поить. Слетается баб много: и старых, и
молодых. Марье весело — свищет да пляшет со всеми, а мне скучно в сторонке, потому что
все большие, а я одна маленькая.
То же самое Саша рассказала отцу, а этот бросился прямо к Марье:
— Безбожница, зачем ты мне дочь испортила?
Заступился Марьин муж: вытолкал дурака за порог и дверь за ним затворил. Но тот не
унялся и к старосте. Подумал, подумал староста и говорит:
— Нет, я тут действовать не могу,— иди к попу и в волость.
Думал, думал отец и надумал сводить свою дочку в церковь, исповедать ее, причастить
и попытаться, не возьмется ли священник ее отчитать. От исповеди, однако, девочка сама
отказалась.
— Ведьмы не молятся и не исповедуются!
И в церкви повернулась к иконостасу спиной. Священник отчитывать отказался и
посоветовал девчонку хорошенько выпороть.
— Какой сорокой она скидывалась, куда летала? И ты, дурак, веришь болтовне
ребенка?
Между тем у избы встревоженного отца толпа мужиков и баб не расходится, и девчонка
продолжает болтать свой вздор.
В волости жалобщику поверили и Марью признали за колдунью. Порылся писарь в
законах и оповестил:
— Нет, брат, против черта ничего не поделаешь: никакой статьи противу его я не
подыскал.
Пало на Марью подозрение, и слава ведьмы стала расти. Стали соседки следить за
каждым ее шагом, припоминать и подмечать всякие мелочи. Одна рассказывала, что видела,
как Марья умывалась, перегнувшись через порог на улицу; другая — что Марья черпала
воду на сутоках, третья — что Марья в ночь на Ивана Купалу собирала травы и т. п. Каждый
шаг несчастной женщины стали перетолковывать в дурную сторону. Мальчишки из-за угла
начали в нее камнями бросать. Ни ей, ни мужу нельзя стало на улице показываться — чуть в
глаза не плюют.
— Хоть бы ты, батюшка, вступился за нас! — умолял Марьин муж священника.
Священник пробовал убеждать толпу и успокаивать Марью, но ничто не помогало, и в конце
концов невинная и кроткая Марья умерла в чахотке.
С того времени прошло лет пятнадцать. Саша уже давно выросла, давно уверяет, что
рассказ ее — чистая выдумка, но теперь ей уже никто не верит: вошла девка в полный смысл
и поняла, что этого рассказывать не следует. Девка она хорошая, но ни один жених за нее не
сватается: никому нет охоты жениться на ведьме.
Придется, вероятно, и ей, сидя в старых девках, обратиться к промыслу ворожеи, тем
более, что такие занятия почти не опасны и очень выгодны. Мимо ворожеи не пройдут ни
удалые молодцы, ни красные девицы, ни обманутые мужья, ни ревнивые жены, потому что и
нынче, как и в старину, живет в людях вера в «присуху». Не надо ни «лысых гор», ни
придорожных росстаний, достаточно и деревенских заваленок, чтобы, узнавая сокровенные
тайны, усердно заниматься приворотами и отворотами любящих и охладевших сердец: и

http://www.e-puzzle.ru

себе на руку, и посторонним в помощь. В таких делах для ловких людей еще много простора,
как бы ни назывались эти ловкачи: ведьмами или ворожеями, гадалками или знахарками,
бабками или шептуньями. Вот несколько примеров из практики современных ведьм и
гадалок.
Один крестьянин Орловской губернии тяжко провинился перед новобрачной женой и,
чтобы как-нибудь поправить дело, обратился за советом к хваленой старухе-знахарке, о
которой шла молва как о заведомой ведьме. Знахарка посоветовала своему пациенту пойти в
луга и отыскать между стожарами (колья, на которых крепятся стоги сена) три штуки таких,
которые простояли вбитыми в землю не менее трех лет; затем наскоблить с каждой стожары
стружек, заварить их в горшке и пить.
А вот еще случай из практики ворожей.
— От суседей нет мне промытой воды,— жаловалась также известной калужской
ведьме одна девушка, служившая у богатого купца,— обещал взять замуж да и обманул. Все
смеются, даже малые ребята.
— Ты только принеси мне лоскут от его рубахи,— обнадеживала ее ведьма,— я отдам
церковному сторожу, чтобы он, как станет звонить, навязал на веревку этот клок, тогда
купец от тоски не будет знать, куда деться, и сам к тебе придет, а ты посмейся ему: я, мол, не
звала тебя, зачем пришел?..
Жаловалась и другая бедная девушка, пожелавшая выйти за богатого крестьянина,
которому она не нравилась.
— Ты, если можно, достань его чулки с ног,— присоветовала ведьма.— Я отстираю их
и наговорю воду ночью, и дам тебе три зерна: одно бросишь против его дома, а другое ему
под ноги, когда будет ехать, третье когда он придет...
Случаев таких в практике деревенских ведьм бесконечно много, но замечательно, что
знахарки и ведьмы воистину неистощимы в разнообразии своих рецептов. Вот еще
несколько образчиков.
Любит мужик чужую бабу. Жена просит совета.
— Посматривай на двор, где петухи дерутся,— рекомендует ведьма,— возьми на том
месте земельки горсточку и посыпь ее на постель твоей разлучницы. Станет она с мужем
твоим вздорить — и опять полюбит он свой «закон» (т. е. жену).
Для присухи девиц советуют вынашивать под левой мышкой в течение нескольких
дней баранки или пряники и яблоки, конечно, прежде всего снабженные наговорами, в
которых и заключена главнейшая, тайно действующая сила.
Только знающие и избранные ведьмы болтают не на ветер заговорные слова, а
закладывают в наговоренные вещи именно то, что потом будет врачевать, успокаивать и
утешать, по желанию. Точно самым целебным зельем наполняется наболевшее сердце, когда
слышат уши о пожелании, чтобы тоска, давившая до сих пор, уходила прочь «ни в пенье, ни
в коренье, ни в грязи топучи, ни в ключи кипучи», а именно в того человека, который
оскорбил, разлюбил или обманул обещаниями и т. п. Для влюбленных ведьмы знают такие
слова, что, кажется, лучше и слаще их и придумать никому нельзя. Они посылают присуху
«в ретивые сердца, в тело белое, в печень черную, в грудь горячую, в голову буйную, в
серединную жилу и во все семьдесят жил, и во все семьдесят суставов, в самую любовную
кость. Пусть эта самая присуха зажгла бы ретивое сердце и вскипятила горячую кровь, да
так, чтобы нельзя было ни в питье ее запить, ни в еде заесть, сном не заспать, водой не
смывать, гульбой не загулять, слезами не заплакать» и т. п.
Только исходя из уст ведьм, слова эти имеют силу «печатать» чужое сердце и запирать
его на замок, но и то лишь в том случае, когда при этом имеются в руках: наговорные
коренья, волосы любимого человека, клочок его одежды и т. п. Всякому обещанию верят и
всякое приказание исполняют: подкладывают молодым ребятам голик под сани, если
желают, чтобы кто-нибудь из них в текущем году не женился, сжигают его волосы, чтобы он
целый год ходил как потерянный. Если же выпачкать ему поддевку или шубу бараньей
кровью, то и вовсе его никто любить не будет.

http://www.e-puzzle.ru

Но самое действительное средство в любовных делах — это таинственный талисман,
который добывается из черной кошки или из лягушек. Из первой, разваренной до последней
степени, получается «косточка-невидимка», делающая человека, который ею владеет,
невидимкой. Косточка равносильна сапогам-самоходам, ковру-самолету, суме-хлебосолке и
шапке-невидимке. Из лягушки достают две «косточки-счастливки», с одинаковым успехом
служащие как для приворотов, так и отворотов, возбуждающих любовь или вызывающих
отвращение. Об этих кошачьих и лягушечьих косточках отзываются и в сказках с полною
верою в их чародейство. Добываются эти косточки очень легко: стоит выварить в котелке
совершенно черную кошку — и получатся «крючок и вилочка», или стоит посадить в
муравейник двух лягушек, чтобы получить «крючок и лопатку». Крючком задевают ту,
которую желают привлечь к себе (или незаметно прицепляют ей на платье). Вилочкой или
лопаткой отталкивают от себя ее же, когда успеет она надоесть или совсем опостылит.
Немного при этом требуется обрядов и не особенно трудна подготовка. От муравьиной кучи
надо уходить задом наперед, чтобы леший не мог догнать, когда пойдет искать следов; тогда
оба следа будут вести в лес, а из лесу следа не будет. В иных случаях советуют по
двенадцати ночей кряду ходить к тому муравейнику и обходить его молча три раза, только
на тринадцатую ночь дается в руки подобное сокровище. Впрочем, можно обходиться и без
этих подходов. Неудача постигает лишь в том случае, когда пристегнутый к платью крючок
отмеченная девица не проносит на себе три недели кряду и т. п.
По всем приведенным данным можно заключить, что некогда влиятельная и страшная
власть ведьм, устремленная, главным образом, на любовные дела, теперь замыкается в
пределах бабьего царства. В этом, конечно, надо видеть большое счастье и несомненный
успех просвещения. Уже из многих мест, и притом славящихся своим суеверием, доносятся,
например, такие отрадные вести:
— В старину ведьм много водилось, а нынче что-то не слыхать.
— Теперешняя ведьма чаще всего сводня. Так что ведьмы не только обмирают, по
старому обычаю, на Силу и Силуяна (30 июля), опившись краденого молока от чужих коров,
но, по многим несомненным признакам, при новых порядках и вовсе приготовились к
настоящей смерти.
XIV. КЛИКУШИ
В деревенской Руси чрезвычайно распространен особый вид нервных женских
болезней, известных под именем «кликушества». Эта болезнь проявляется в форме
припадков, более шумных, чем опасных, и поражает однообразием поводов и выбором мест
для своего временного проявления. Та часть литургии верных, которая предшествует пению
Херувимской и великому выходу со Святыми Дарами, в далеких глухих селах оглашается
криками этих несчастных. Крики несутся в такой странной разноголосице, что на всякого
свежего человека способны произвести потрясающее впечатление не одною только своею
неожиданностью или неуместною дерзостью.
При этом не требуется особенной сосредоточенности внимания, чтобы заметить,
насколько быстро сменяется мирное молитвенное настроение присутствующих. На всех
лицах появляется выражение болезненной тоски и вместе сердечного участия и сострадания
к несчастной. Ни малейшего намека на резкий протест, ни одного требования удалить
«одержимую» из храма. Все стоят молча, и только в группе женщин, окружающих больную,
заметно некоторое движение: они стараются успокоить «порченую» и облегчить ей
возможность выстоять всю обедню, вплоть до того времени, когда с выносом Святых Даров
обязательно исчезнет или смолкнет вся нечистая сила. Это мягкое и сердечное отношение к
кликушам покоится на том предположении, что не человек, пришедший в храм помолиться,
нарушает церковное благочиние и вводит в соблазн, но тот злой дух, который вселился в
него и овладел всем его существом. Злой дух смущает молящихся нечеловеческими воплями
и разными выкриками на голоса всех домашних животных: собачий лай и кошачье мяуканье
сменяются петушиным пением, лошадиным ржанием и тому подобное.

http://www.e-puzzle.ru

Чтобы прекратить этот соблазн, четыре-пять самых сильных мужчин охотно
выделяются из толпы и ведут больного до царских врат к причастию, искренно веруя при
этом, что борются не с упрямством слабой женщины, а с нечеловеческими силами сидящего
в ней нечистого. Когда кликуша начинает успокаиваться, ее бережно выводят из церкви,
кладут на землю и стараются укрыть белым покрывалом, для чего сердобольные женщины
спешат принести ту скатерть, которою накрыт был пасхальный стол с разговеньем, или ту, в
которой носили на пасхальную заутреню для освящения яйца, кулич и пасху. Иные не
скупятся поить сбереженной богоявленской водой, несмотря на то, что эта вода и самим
дорога, на непредвиденные несчастные случаи. Знающие и опытные люди при этом берут
больную за мизинец левой руки и терпеливо читают молитву Господню, воскресную и
Богородичную до тех пор, пока кликуша не очнется. Кроме молитв, иногда произносятся
особые заговоры, которыми велят выходить нечистой силе «из белого тела, из нутра, из
костей, суставов, из ребер и из жилов и уходить в ключи-болота, где птица не летает и скот
не бывает, идти по ветрам, по вихорям, чтобы снесли они злую силу в черные грязи топучие
и оттуда бы ее ни ветром не вынесло, ни вихорем бы не выдуло», и тому подобное.
С такой же заботой и лаской относятся к кликушам и в домашней жизни, считая их за
людей больных и трудноизлечимых. От тяжелого труда их освобождают и дают поблажку
даже в страдную пору, при скоплении утомительных работ: они обыкновенно редко жнут, а в
иных местах и не молотят. (Если же иногда, во время припадков, и применяются кое-какие
суровые меры, подчас похожие на истязания, то все это делается из прямого усердия, в
простоте сердца). Когда, после удачных опытов домашнего врачевания, больная совершенно
успокоится и семейные убедятся в том, что злой дух вышел из ее тела, ей целую неделю не
дают работать, кормят, по возможности, лучшею едою, стараются не сердить, чтобы не дать
ей возможности выругаться «черным словом» и не начать, таким образом, снова
кликушничать. У некоторых истерические припадки обостряются до такой степени, что
становится жутко всем окружающим: «порченая» падает на землю и начинает биться и
метаться по сторонам с такою неудержимою силою, что шестеро взрослых мужиков не в
состоянии предохранить ее от синяков и увечий. Изо рта показывается пена, глаза становятся
мутными, и, вся растрепанная, кликуша в самом деле на вид делается настолько страшной,
что всякие резкие меры, предпринимаемые в этих случаях, становятся отчасти понятными.
При усмирении расходившейся в припадках больной обыкновенно принимают участие все
досужие соседи, так что набирается полная изба сострадательного народа: кто курит ладаном
около лежащей, обходя ее с трех сторон и оставляя четвертую (к дверям) свободною, кто
читает «Да воскреснет Бог», чтобы разозлившегося беса вытравить наружу и затем выгнать
на улицу.
Общепринятый способ для успокоения кликуш во время припадков заключается в том,
что на них надевают пахотный хомут, причем предпочтение отдается такому, который снят с
потной лошади. По мнению крестьян, баба, лежа в хомуте, охотнее укажет, кто ее испортил,
и ответит на обычный в таких случаях вопрос: «Кто твой отец?». В некоторых местах
(Меленковский уезд, Владимирская губерния), надевая на больную хомут, вместе с тем
привязывают еще к ногам ее лошадиные подковы, а иногда прижигают пятки раскаленным
железом46. Об «отце» спрашивают кликушу (около Пензы) через раскрытую дверь
посторонние женщины, когда больную с хомутом на шее подводят к порогу, причем
спрашивающие стараются убедить, что открытием тайны она не обидит сидящего в ней
«батюшки» (отвечают кликуши во время припадка всегда в мужском роде). В Жиздринском
уезде (Калужская губерния) кликуш выводят на двор и запрягают в соху, двое волокут
больную, а двое тянут соху и т. д. Около Орла, хотя и знают про этот способ, но
предпочитают ладан, собранный из двенадцати церквей и двенадцать раз в одно утро
вскипяченный в чугуне и по ложечке слитый в штофы: этот настой дают пить больной. В
Болховском уезде (той же губернии) в одном селе продают подобный ладан под названием
«херувимского» (им кадят в киевских пещерах во время херувимской песни), причем «одну
росинку дают на трынку» (одну крупинку за копейку).

http://www.e-puzzle.ru

Кроме ладана и богоявленской воды признается еще целебною и даже имеющею
решающее действие на перелом болезни и изгнание беса крещенская вода, освящаемая в
прорубях рек и озер, а за неимением таковых — в колодцах и чанах. В Вологодской
губернии кликуш, раздетых до рубашки, несмотря на трескучие морозы, макают в прорубь,
опуская в воду ногами, лишь только успеют унести кресты и хоругви. В Орловской губернии
одному свидетелю удалось видеть, как к колодцу и кадушке с водой, приготовленной к
освящению (реки нет), привели бабу-кликушу в валенках и тулупе с головой, накрытой
шерстяным платком, как потом раздели ее, оставив в одной рубашке, и как двое мужиков
ведрами лили на нее с головы холодную воду и, не внимая ее крикам, ознобили ее до дрожи
во всем теле. После этого те же мужики накинули ей на плечи тулуп и, отведя в караулку,
надели там на нее сухое и чистое белье, отвели домой и потом хвастались долгое время, что с
этой поры баба перестала выкликать и совсем выздоровела.
Не менее действительною помощью при пользовании кликуш признается также
«отчитывание». Берутся за это дело те старые девицы, полумонашенки, полумирянки,
которые известны всюду под именем «черничек». Впрочем, участие их считается
малодействительным, и приглашаются они большею частью, что называется, для очистки
совести. Чаще же всего отчитывание производит старичок-священник, из тех, которые сами
опростели до неузнаваемости и утратили даже многие внешние признаки, усвоенные
духовными лицами. Из таких священников особенно дороги и близки народу те, которым
удалось запастись редкостною и ценною книгою большого требника Петра Могилы
(впрочем, за неимением требника, отчитывают и по Евангелию).
Про таких целителей ходят дальние слухи; на них охотно указывают, к ним смело
отправляются, как к тому «попу Егору», о котором сообщают из Орловской губернии:
«Отчитывает дюже хорошо, в церкви, над головою кликуши, семь Евангелий по семи раз
читает, и унимает крик сразу». В местности, где живет этот поп Егор, и народ подобрался
болезненный, с большой наклонностью к кликушеству. Вот что рассказывала на этот счет
одна крестьянка: «Баб сорок бегут по деревне, кто куда. Сами простоволосы (а нешто это
можно — сама Божья Матерь, и Та покрывала волосы), а они еще без понев, так что почитай
все у них наруже, и кричат во всю глотку всякая свое: «Где она? Где колдунья? Мы сейчас
разорвем ее на куски!» — «Дала свояку напиться, а он-от (злой дух) у нее сидел, а теперь у
меня в животе». Другая сказывает: «Дала мне колдунья вина, пей-пей,— говорит,— зелено
вино — здоровее будешь, а только я выпила, и стал у меня в животе кто-то сперва аукать, а
из живота в рот перешел и стал выражать плохие слова, непотребно ругаться». От третьей
бабы соседи слышат: «Молочка кисленького принесла,— говорит,— у тебя нетути, да вот к
чему и призвела». Мужики, глядя, что их бабы орут без конца, собрались все, вызвали
колдунью и пригрозили: «Если да ежели ты еще что нашкодишь, живую зароем в землю и
осиновый кол в глотку забьем...»
Совсем иного характера получаются вести из тех местностей, где старые порядки
наталкиваются на новые приемы молодого поколения. Например, в одном селе при старом
священнике жила только одна старуха-кликуша, которой он не верил, хотя и не
предпринимал против нее никаких строгих мер. Вскоре, однако, стала выкликать ее дочь, а
следом за ней заголосила другая молодая женщина (конечно, замужняя, так как кликушество
исключительно болезнь бабья, не девичья). И еще залаяла молоденькая бабенка к тому
времени, когда старик-поп передал место своему молодому сыну. Последний во
всеуслышание поспешил объявить в храме, что если хоть одна крикунья осмелится нарушить
церковную тишину, так он с места отправит ее в губернскую больницу и, если ее там
признают притворщицей, то передаст властям, чтобы они поступили с нею по всей строгости
законов. Бабы замолкли и стоят теперь во время служб смирнехонько.
Смолкли кликуши и у другого священника (а было их много), когда одну из них он
заставлял ходить говеть постом по две, по три недели, приказывая становиться перед
аналоем и молиться отдельно от прочих и вслух. В другом месте выписали в церковь снимок
с одной чудотворной иконы Божией Матери. Деревенские попросили у себя отслужить

http://www.e-puzzle.ru

Владычице всенародный молебен и, как только икона показалась на краю селения, одну
молодую бабу схватило: начала она ломаться, корчиться и визжать. Подхватили ее два
мужика, чтобы не дать ей упасть в невылазную грязь (дело было после сильного дождя), но
священник велел мужикам отойти от кликуши. «Кормилец, перепачкается, упадет!» —
«Пускай падает, а если не отойдете — позову сотского». Баба не упала, хотя и продолжала
визжать, пока не дождалась строгого внушения от священника, который пристыдил ее при
всем народе. Тогда она кричать перестала и все время смирно и молча ходила за иконой.
Когда же поднесли св. икону к крайней избе, около которой стояли уже все и ждали, то вдруг
хозяин этой избы, мужик лет под пятьдесят, ни с того ни с сего принялся изображать из себя
кликушу: ломался, кривлялся, но не визжал, как первая баба — поросенком, а мычал
коровой. Эта неожиданность так всех поразила, что раздался общий, неудержимый,
раскатистый хохот, и, когда священник пристращал сотским, виноватый начал умильно
просить прощения и отпущения.
Исходя из того убеждения, что непритворные кликуши издали чувствуют приближение
священника, и наглазно убеждаясь в том, что «сидящий» (т. е. бес) не допускает
прикладываться к св. иконам и преклоняться под них на крестных ходах, все, радеющие этим
больным женщинам с особенным старанием и настойчивостью ищут помощи у духовных
лиц и в монастырях у прославленных мощей и чудотворных икон. Киевские Пещеры,
Михайловский монастырь с мощами великомученицы Варвары, даже те церкви, в которых
имеются изображения Богоматери «Нечаянной Радости», а также целителя Пантелеймона,
чаще других оглашаются воплями кликуш и являются, так сказать, излюбленными
лечебницами. Неудачи, испытанные в одних местах, нисколько не охлаждают надежды
искать помощи в других, хотя бы и отдаленных, но также прославленных. Эта вера в помощь
святыни, именно по отношению к этому виду людской порчи, настолько сильна в народе, что
даже волхвующие колдуны вынуждены делать уступку столь твердо установившимся
верованиям: наиболее сметливые из них и ревнивые к своей славе и общественному
положению, прежде чем приступить к волшебным действиям, обыкновенно зажигают перед
иконами в избах лампадки, держат в руках зажженные восковые свечи, ставят на стол чашку
с водой и опускают туда медный крест, снятый с божницы, уголек и щепотку соли. Над
водой читают молитвы. Больная пьет эту воду по три зори и выздоравливает, но не совсем:
кричать перестает, но по временам продолжает чувствовать в теле ломоту и судороги.
Всезнающие старухи в таких случаях успокаивают тем, что порча сделана на железе — на
замке, оттого-де она и крепка, и просидит до самой смерти 47.
Вообще, темные люди с большим трудом разбираются в этой бабьей болезни, которая у
нас на Руси очень распространена и временами вспыхивает в той или другой местности в
виде эпидемии. Путаются и теряются именно в тех случаях, когда является надобность
отличать истинных страдалиц от притворщиц. Из показаний самих больных, как бы ни были
искренни, подробны и точны эти показания, правды не узнаешь: она скрывается под
личиною самообмана, который настолько велик, что даже мнимые кликуши привыкли
говорить твердым голосом и в спокойно-уверенном тоне. Здесь почти нет возможности
уловить фальшивую нотку, а тем менее заподозрить лукавое намерение обмануть и ввести в
заблуждение слушателя. Заученное притворство в приемах и словах можно уловить лишь в
таких случаях, когда на оплошавшую нападет, что называется, дока. Да и то не всегда,
потому что семейный гнет, требующий изворотливости и научающий самоохране,—
умудряет даже слепцов. Недаром сложилась пословица, что «все золовки хитры на уловки».
Иной молодой бабе разом выпадут на долю все невзгоды безобразных и несогласных
семей: объявится и свекровь змея-лютая, подберутся и золовки-колотовки, и деверья-кобели,
и ото всех, за все про все, посыплется «невестке в отместку», да так, что и белый свет станет
не мил. Для бездомной сироты, у которой нет выхода, так как и сбежать-то ей некуда,
нервное расстройство на несомненной истерической почве являлось, в таких случаях,
прямым и законным следствием роковой домашней неурядицы. Кликушество является
единственным спасением и для тех молодух, которых приняла новая незнакомая семья в

http://www.e-puzzle.ru

ежовые рукавицы, после воли и холи в родительском доме: когда искренние слезы не
помогают и семейные мучители не унимаются, на сцену является тот же протест, но в
усиленной форме кликушества, с выкриками и с обвинениями в порче, насланной кем-либо
из наличных членов новой семьи (чаще всего обвинение падает на свекровь). Такой
протест — все равно, ловко ли подучилась от умелых кликуш эта новая порченая всем
штукам или самостоятельно измыслила свои — производит уже потрясающее впечатление, и
новоявленная кликуша, в глазах всех, является обреченною жертвою, не столько наводящею
страх, сколько внушающею чувство сострадания. Здесь действует общее убеждение, что
кликуша не сама по себе кричит и мучается, а кричит сидящий в ней злой дух, который и
начинает бушевать, лишь только попадет в неприятную обстановку чужой семьи. Злой дух
требует пребывания в родной семье: там он успокаивается и возвращается затем в чужую,
уже в умиротворенном состоянии, и молчит до новых благоприятных поводов. Такая форма
искусственного кликушества зачастую практиковалась в тех местах, где еще тверды были
основы старорусской семьи, с большухой во главе, со старшими и младшими снохами.
Сверх семейного гнета, на устойчивость кликушества в далеких захолустьях имела
также влияние и слепая вера, что одержимые бесом владеют даром прорицания. Принимая на
себя эту личину мнимых ворожей, притворные кликуши, более или менее удачно, работают
на этой почве уже с явными спекулятивными целями. Но хитрость и лукавство, конечно,
удаются до первого промаха, который и решает дело полным исцелением. Ослаблению
кликушества, в его искренних или лживых формах, в значительной степени помогли также
преобразования последних времен, содействовавшие, между прочим, улучшению
социального положения женщин в семье. Установился обычай «разделов», получивший
широкое применение после манифеста 19 февраля48, в форме дележа женатых братьев по
смерти отца. Облегчились «отделы», когда почин дележа с отцом предоставлен сыну, и
«отходы», когда отходящий сын требует выдела, хотя бы без всякого вознаграждения, и идет
на сторону лишь по тому побуждению, что «не желает работать на чужие рты» (холостой
брат на женатого). К этим новым основам семейно-хозяйственной жизни крестьян
присоединились и другие, выразившиеся в стремлениях земства к увеличению школ и
развитию рациональной медицины, в корень колеблющих веру в колдунов и успокаивающих
кликуш возможностью подвергнуться исследованиям и лечению в земских больницах. В
настоящее время уже из многих местностей, и притом таких далеких и глухих, как
Вологодская и Олонецкая губернии, получаются сведения в таком роде: «Ныне год от году
число случаев поражения этою нервною болезнью постепенно уменьшается. Так, например,
в Двиницкой и Сямженской волостях (Кадниковского уезда Вологодской губернии) таких
кликуш не более двух-трех, тогда как ранее они считались повсюду десятками», и т. д.
XV. КЛАДЫ
Безграничная в суеверных измышлениях и неудержимая в поисках чудесного, народная
фантазия сумела изобрести особых духов, которые охраняют зарытые в земле сокровища и
ценности, известные под именем кладов. В южных окраинах Великороссии этот дух зовется
«кладовиком», а подручные его — «кладенцами», и только в Севском yeзде Орловской
губернии главный дух, по недоразумению, носит имя Кудиара. На севере же его иногда
попросту зовут «кладовым» и признают, что эти сторожа действуют всегда вдвоем: один из
них — «лаюн», прозван так за то, что обращается в собачку-лайку, при первом покушении на
похищение клада, другой — «щекотун», оберегающий клад в виде белобокой птицы сорокищекотухи.
В Белоруссии этот дух превратился в маленького бога — Копшу, которого просят
указать место кладов и помочь их отрыть, а при удаче благодарят, оставляя в его пользу
известную часть добычи. Уже по этому последнему признаку видно, насколько древен
народный обычай зарывания кладов и насколько устойчива вера в их существование.
Обычай этот создали тяжкие условия быта, в которых складывался исторический строй
жизни русского земледельческого народа. Близкое соседство с кочевыми ордами диких

http://www.e-puzzle.ru

племен, живших опустошительными и внезапными набегами, и желание оградить интересы
потомков-наследников указало этот странный путь охранения имущества, нажитого
тяжелым трудом. Со времени первых печенежских и половецких набегов, вплоть до
татарских погромов, когда мирная жизнь земледельцев очутилась на краю гибели, русские
люди неутомимо придумывали всевозможные меры самозащиты личной и охраны
имущественной. Но в те трудные времена ни на кого нельзя было положиться, и потому
люди доверяли свое имущество только матери-сырой земле.
Этот обычай не утратил своего глубокого практического значения и в последующее
время, когда в народную жизнь ворвались новые враждебные элементы в сопровождении
всяких внутренних неурядиц в виде разбоев, казачества и крепостного права. Разнузданное
своеволие, не знавшее меры и предела и приученное к легкой наживе путем грабежа или
собирания оброков, устремило всю свою алчность на чужие плоды трудовых сбережений и
повергло народ в совершенную нищету, возможную только в дни истинного лихолетья. От
этих насилий люди вынуждены были бежать в неоглядную даль, искать новых земель и там,
запасаясь новыми сбережениями, покинуть старый обычай зарывания добра в землю. На
прежних же местах, как например у исконных земледельцев — белорусов, и до нынешнего
дня обмолоченный хлеб зарывается в ямы, и притом тем же способом, как и в те времена,
когда войска Карла XII шли на соединение с Мазепой. (Известно, что шведские солдаты,
выходя на поля перед солнечным восходом, разрывали ямы, наполненные рожью, узнавая
эти места по отсутствию росы, которую высушивала скрытая теплота зарытого зерна). У
великороссов точно так же еще жива любимая святочная игра «хоронить золото и чисто
серебро».
По всему громадному северу России, от финляндских до сибирских границ и от
Соловецкого монастыря до Троице-Сергиевской лавры, в народе живет память о тех
грабительских временах, которые известны под общим именем «панщины». Это имя
несомненно указывает на ту эпоху, когда шайки разноязычного и разноплеменного народа
опустошали Русь в тяжелую годину междуцарствия. «Панами» для олонецких озерных
местностей и беломорского поморья были и отряды шведских войск, и примешавшийся к
ним всякий бездомный сброд, вроде того, который, отбиваясь от польских войск Лисовского
и Сапеги, грабил народ от Волги до Северной Двины и Пинеги включительно. Это были
небольшие горсти людей, умевшие нападать врасплох и беспощадно грабить мелкие и
разобщенные селения лесных местностей,— шайки, подобные тем, которых в костромских
лесах заморозил Сусанин, а олонецкая баба истребляла, обливая горячим овсяным киселем49.
Атаманам этих разбойничьих шаек приписываются великие богатства, которые они, в случае
полных неудач, спешили зарывать в землю. Вот образчик подобных преданий, записанный в
Кадниковском уезде Вологодской губернии, могущий служить прототипом однородных
рассказов.
«Выбрали себе паны притон в одном месте и стали из него наезжать и грабить, всего
чаще по праздникам, когда народ расходился по церквам и на базары. Заберут паны что
получше, а деревню зажгут. Этим они вывели народ из всякого терпения. И вот согласились
против них три волости и окружили притон так, что разбойникам некуда было деться. Стали
они награбленное добро зарывать в землю в большой кадке, и неспроста, а с приговором,
чтобы то добро никому не досталось. Атаман ударился о землю, сделался черным вороном и
улетел. Товарищей же его всех захватили и «покоренили»50.
Разбои, принявшие, благодаря полному неустройству управления обширные размеры,
отчасти обязаны были своими чрезвычайными успехами еще тому, что народ не переставал
видеть в руководителях шаек чародеев, спознавшихся с нечистою силою. В этом убеждены
были не только все члены шайки, но и сами атаманы, которые выделялись из толпы
природным умом, пылким воображением, исключительною телесною силою и даже
увлекательным даром слова. Разину, например, этому поволжскому богатырю-чародею, сам
Илья Муромец годился только в есаулы. И неудивительно, конечно, что, обладая такой
сверхъестественной силой, Разин обогащался и окупами с проходящих торговых судов, и

http://www.e-puzzle.ru

даже царскою казною с разграбленного и сожженного им первого русского корабля «Орла».
Неудивительно также, если тревожная жизнь среди поисков новой добычи и преследований
со стороны правительственных властей вынуждала Стеньку зарывать в землю награбленные
сокровища.
По крайней мере, народ верит в это, и все длинное побережье, от Симбирска до
Астрахани, все эти лесистые Жигулевские горы и песчаные голые бугры Стеньки Разина — в
народном воображении до сих пор считаются местами, где зарыты бесчисленные клады: там
лодка с серебром затерта илом на песках, здесь, в Жигулях, у Разина дупла — сундук полон
платья, а сверху как жар горит икона, и заклята та поклажа на триста лет; там в полугоре, у
спуска к Волге, зарыто двенадцать нош 51 серебра в чугуне, покрытом железным листом,
здесь в Шиловской шишке (горе близ села Сенгилея) подвал, а в нем на цепях четыре бочки
золота, охраняемого большим медведем. Замечательно, что народ определяет ценность клада
с большой точностью. Так в селе Шатранах (Буинского уезда Симбирской губернии) лежит,
по преданию, казны десять мер (пудов) золота, два сундука жемчуга и четыре пуда меди. Это
сокровище принадлежало брату Степана Разина Ивану, и тот, кому достанется клад, должен
медные деньги раздать нищим, по прямому смыслу зарока. Кроме Степана Разина,
составляющего центральную фигуру во всей истории поволжской вольницы, наш народ
знает еще бесконечное множество более мелких удальцов и просто разбойников, обладавших
сверхъестественной силой и зарывавших в землю богатые клады.
Так, в Двиницкой волости (Вологодская губерния, Кадниковский уезд) разбойникатаман, прозванный за свою неуловимость «Блохой», приставил к своему кладу целую свору
злых рыжих собак. Кузьма Рощин, грабивший в Муромских лесах купеческие караваны,
оставил после себя множество кладов в так называемом Рожновом бору. Это предание
настолько свежо, что некоторые старожилы называют даже по именам его сподвижников и
укрывателей52. В Брянских лесах и вообще в южной лесной части Орловской губернии также
называют много мест, где скрыты клады, зарытые полумифическим разбойником Кудеяром.
Говорят, что над камнями, прикрывающими эти сокровища, не только вспыхивают огоньки,
но два раза в неделю, в двенадцать часов ночи, слышен бывает даже жалобный плач ребенка.
Этот Кудеяр (время деятельности его с достоверностью не указывается) на всем
пространстве великорусской украйны, от Саратовского Поволжья вплоть до устьев Десны,
до некоторой степени предвосхищает славу самого Степана Разина. Сверх вышеупомянутых
орловских местностей, в семи уездах Воронежской губернии существуют урочища, носящие
его имя. Указывают, например, его «лог», памятный ставками многочисленных табунов
украденных им лошадей, его лощину-«мертвушу» — притон шайки, «городище» среди
Усманского громаднейшего казенного леса, окруженное высоким валом и обрытое широкою
канавою, даже со следами въездных ворот, и затем множество ям и курганов его имени, в
которых находили человеческие кости, кинжалы, пики, бердыши, кольчуги, кольца, перстни,
татарские монеты и проч.
Вот почему не уменьшается страсть к отысканию кладов в Усманской даче,
внушающей своим мрачным величием невольный страх и порождающей в народе смутные
рассказы о том, что здесь заметны даже следы канавы, по которой намеревались некогда
спустить целое озеро, называют «Чистым», чтобы достать со дна его, из огромных выходов и
погребов, бочки золота и серебра, сундуки с дорогими камнями и мехами, даже целую
старинную карету, сплошь наполненную деньгами, и т. п. Страсть к легкой наживе повсюду
расплодила множество кладоискателей, которые до такой степени увлекаются идеей
быстрого обогащения, что зачастую кончают однопредметным помешательством. Эти
несчастные маньяки вызывают бесконечные насмешки и, сплошь и рядом, делаются
жертвами обмана. За дорогую цену им продаются особые «записки кладов», к их услугам
находятся руководители, заведомо приводящие на пустое место, заранее прославленное и
искусно обставленное всеми признаками таинственного урочища и т. д. Вот несколько
образчиков таких помешанных фанатиков.

http://www.e-puzzle.ru

Один из известных симбирских кладоискателей занес в свою «запись» о кладах
следующий эпизод:
«А вот нищий Василий Семеныч доподлинно взял поклажу в селе Красной Поляне, а
научил его, как взять, заштатный дьякон: все больше молитвами отчитывал из требника
Петра Могилы. За тем требником ездили мы три раза в Ливу (село Корсунского уезда), да
дорого просят: сто рублей, да еще надул подлец-лубянишные глаза Евсейка, а денег обобрал
много. На что был богат Филипп Чистяков — четыре расшивы53 имел — да и те все прожил в
клады.— Одначе Бог поможет (заключает свою запись неисправимый фанатиккладокопатель), весной возьмет малу толику. Есть у целовальника под горой книга «Немая
строка»: по ней вызывать можно».
И умирая, не поживившись ни единым кладом, этот старик закончил свою запись
следующим завещанием, напоминающим бред умалишенного:
«А как Бог велит,— поучает он своих детей,— отчитываем Разину поклажу, только
первее наперво сто рублей, как помру, отошлите дедушке в Божью церковь, ко
Владимирской Божией Матери. А мать чтобы не знала: все в питейный угодит. А золото,
куда положу — шепну опосля, смотрите только, как бы обменяли: чай все крестовики54. А
если уж менять, так из-под виду, а для казны места немного. А святую икону, что на поклаже
лежит, освятить доведется».
В воронежской украйне прославился другой убежденный чудак, исходивший весь тот
край вдоль и поперек, разыскивая клады Кудеяра, между которыми один состоял из
шестидесяти парных воловьих подвод серебра, десяти пудов золота и целого лотка
драгоценных камней. Около этого помешанного образовалась целая толпа плутоватых
пособников из мещан и отставных солдат, являвшихся с предложениями заговоров и
записей, таинственных талисманов, завернутых в грязные тряпицы, вроде комка глины,
добытой в полночь с могилы удавленника, помогающего, как известно, добыче кладов.
При содействии тех же кладоискателей образовалась целая своеобразная наука о
различных способах отрывать и находить клады. Для получения клада надо, прежде всего,
знать зарок, с которым он положен, а эти заклятия настолько капризны, что без записей или
подсказов знающих людей невозможно и приступать к делу. Так, например, на большой
дороге между почтовой и казенной просекой зарыт клад: чтобы найти его, надо спеть
двенадцати песен, но таких, чтобы ни в одной не было сказано ни про друга, ни про недруга,
ни про милого, ни про немилого. Лежит другой клад под сосной: чтобы получить его, нужно
влезть на эту сосну вверх ногами и спуститься назад точно так же, вниз головой. Разбойники
обычно зарывали свои сокровища «на сто голов человечьих», но значение этого заклятия
мудрено отгадать: сотому ли дураку приходить, чтобы дались те деньги на голодные зубы,
или следует самому быть разбойником, чтобы загубить сто человек, прежде чем взяться за
заступ55.
Бывают на клады и такие мудреные заклятия: «Попадайся клад доброму человеку в
пользу, а худому на гибель», или еще: «Тому это добро достанется, кто после моей смерти
тотчас же голым пропляшет»; зарывают и на человека определенного имени,— это, если
можно так выразиться, «именные» клады.
Для заурядных искателей чужого зарытого добра исстари существуют могущественные
средства, при помощи которых можно одновременно узнать и место нахождения клада, и
способ добычи его. Беда только в том, что эти средства даются нелегко. Таковы цвет
папоротника56, разрыв-трава, шапка-невидимка и косточка-счастливка. Первый, хотя и
принадлежит к числу бесцветковых растений, но в ночь на Ивана Купалу, когда, по
народному убеждению, все цветы на земле достигают наивысшей силы расцвета,— горит
несколько мгновений огненно-красным отливом. Вот этот-то момент и должен уловить
кладоискатель, чтобы обеспечить за собой успех.
Нечистая сила, охраняющая клад, очень хорошо знает таинственные свойства
папоротника и, со своей стороны, принимает все меры, чтобы никому не позволить овладеть
цветком. Она преследует смельчаков диким хохотом и исступленными воплями,

http://www.e-puzzle.ru

наводящими ужас даже на человека неробкого десятка. Однако на все эти острастки
нечистой силы всероссийское предание советует не обращать внимания, хотя, как говорят, не
было еще случая, чтобы самый хладнокровный смельчак остался равнодушным ко всем этим
ужасам. Но зато бывали случаи, когда папоротник сам собой попадал некоторым
счастливцам в лапоть, задевавшим его нечаянно ногою. С той поры такие избранники все
узнавали и видели, замечали даже место, где зарыт клад, но лишь только, придя домой,
разувались и роняли цветок, как все знания исчезали и счастье переставало улыбаться им.
Некоторые думают даже, что стоит положить цветок за щеку в рот, чтобы стать невидимкой.
Впрочем, для последней операции придумана особая косточка, которую находят в
разваренной черной кошке57.
Разрыв-трава также отыскивается в ночь на Ивана Купалу. С ее помощью можно
ломать все замки, сокрушать все препоны и разрушать все преграды. Но так как и она,
подобно папоротнику, держит цвет не дольше того времени, которое полагается для
прочтения Символа веры и молитв Господней и Богородичной, то имеется, следовательно,
достаточное основание считать ее просто сказочным зельем.
Сверх таинственных обрядов и сложных приемов, из которых ни одного нельзя
позабыть,— для искателей кладов придуманы еще заговоры и даже молитвы. Те и другие
сотканы из гнилого прядева пустых слов: «Пойду в чистое поле, в леса дремучие, за черные
грязи, через океан-море». А здесь «стоит столб, а на нем сидит Спас-Пресвятая Богородица».
«За болотом немного положено — мне приходится взять. Отойди же ты, нечистая сила, не
вами положено, не вам и стеречь». При розыске таинственных сказочных цветков главная
мольба заключается в том, чтобы «черт поиграл им да опять отдал и не шутил бы, не
глумился над рабом Божьим». В самодельных же молитвах, придуманных для раскрытия
клада, рассчитывают на то, чтобы силою слов и знамением креста сокрушить нечистую силу,
приставленную сторожить клад и «отчитывать» самый клад58.
Впрочем, прямой нужды в этом отчитывании не имеется, но требуются особые
благочестивые приемы в тех случаях, когда над кладом находится или часовня, или
поставлен крест, или висит на золотой цепи икона Богородицы в золотой ризе, или же,
наконец, подвешена одна лампадка. И то, и другое, и третье знаменует присутствие такого
клада, который спрятан с таким зароком, чтобы нашедший его построил церковь, или часть
приобретенного разделил нищим, или разнес по чтимым монастырям. Народное
воображенье — даже над кладами великого чародея и беспримерного богача Стеньки
Разина — поставило в некоторых местах иконы Богоматери и перед ними повесило
неугасимые лампады.
Когда, при помощи папоротника, клад будет найден, то кладоискатель еще не может
считать свое дело оконченным, так как мало найти клад, но нужно еще уметь взять его.
Иным счастливцам не надо ни молитв, ни заклинаний, ни вызывных книг, ни
руководителей — к ним сами клады напрашиваются, а у иных неудачников уже найденные,
отрытые — из рук уходят, не даются. Чтобы взять клад, надо знать известную сноровку.
Если клад, выходя из-под земли, превращается в какое-либо животное, или даже в живого
человека, то надо его ударить наотмашь левой рукой со словами «аминь-аминь, рассыпься».
Без этого кладом не овладеешь.
К одной калужской нищенке, в то время, как она шаталась по селу, приставал петух,
теребил ее за подол, совался под ноги: ударила его старуха палкой — и рассыпался петух
деньгами. Один уломский старик-гвоздарь шел как-то из деревни в город. Дело было под
вечер. Вдруг среди поля что-то загрохотало. Оглянулся — катится бочка, а со стороны
кричит чей-то голос: «Перекрести дорогу!» Старик испугался, отскочил в сторону —
покатилась бочка мимо, а в ней ясно слышен звон серебряных денег. В той же Уломе
(Новгородская губерния) деревенские ребята пошли искать клад и по пути позвали с собой
одинокого старика, жившего на краю села в избушке. Старик отказался: «Зачем идти
искать — коли Бог захочет, так и в окошко подаст». Долго искали клад ребята, но ничего не
нашли. На обратном пути увидали под кустом мертвого барана.— «Давай подкинем его

http://www.e-puzzle.ru

старику в окошко». Утром увидал у себя старик мертвого барана, взял, благословясь, его за
ноги, чтобы выбросить на двор, а баран и рассыпался по избе червонцами.
Одному пензенскому дьякону каждый полдень являлся неведомый мужик со
всклокоченными волосами и бородой, в синей изорванной рубахе и таких же портках.
Появится — убежит в сарай и пропадет, и все на одном и том же месте. Смекнул дьякон, в
чем дело, и стал рыть в том месте землю. Вырыл яму в сажень глубиной и наткнулся на
пивной котел, прикрытый сковородкой. Хотел было его вытаскивать, да вдруг услышал чейто грубый голос: «А что ты тут, добрый человек, делаешь?» — «А тебе какого черта
нужно?» — ответил дьякон и тотчас же услышал, как в руках его дрыгнул котел и затем
медленно и тяжело начал погружаться в землю. Догадайся дьякон позвать того человека на
помощь — и стал бы богачом.
У других, неудачников случается и по-иному. Роют двое, сговорившись поделиться
поровну, да стоит одному подумать про себя, как бы нарушить договор,— и тотчас же
полуотрытый клад загремит и провалится. Иные даже домой принесут отрытое с намерением
исполнить зарок, предписывающий сделать какое-нибудь пожертвование, но,
залюбовавшись сокровищем, спрячут до доброго случая, а потом раздумают: у таких, вместо
денег, оказываются либо черепки разбитого горшка, либо стекольные верешки от бутылки.
XVI. ЗНАХАРИ-ШЕПТУНЫ
Всякий человек, умудренный опытом и заручившийся каким-либо знанием,
выделяющим его из среды заурядных людей, получает право на название знатока, или, что
одно и то же по корню слова,— знахаря. Житейская практика показала, однако, некоторую
разницу в бытовом применении этих двух слов. Первое из них присваивается тем, кто знает
толк в оценке всякого рода вещей, умеет верно определять доброту, качество и свойство
предметов — словом, кого обычно называют иностранным именем «эксперт». Всякий же
знахарь, пользующийся общим уважением за выдающиеся знания, приобретенные личным
трудом, и за природное дарование, собственно есть не кто иной, как самоучка —
деревенский лекарь, умеющий врачевать недуги и облегчать телесные страдания не только
людей, но и животных.
Строго говоря, мы не имели бы никакого права причислять этих людей,
промышляющих лечением болезней, к категории тех, которые знаются с нечистой силой,
если бы суеверные, основанные на предрассудках понятия еще не господствовали властно в
народной среде. В деревенском же быту продолжают смешивать знахарей и ворожбитов,
знахарок и ворожей с чародеями, т. е. колдунами и колдуньями. Это делается по вековечной
привычке во всем необычном подозревать сверхъестественное и по простодушной вере, что
во всем не поддающемся нашему разумению, несомненно, должно быть участие и работа
таинственных сил, хотя бы и не злобных.
Сами знахари своими приемами врачевания и требованием при этом особенной или
странной обстановки поддерживают это заблуждение, не столько в видах корысти, сколько
по глубокому убеждению, что иначе действовать нельзя, что так повелось искони, и что
очень мудрено довериться силе целебных снадобий, если они не наговорены заранее или не
нашептаны тут же на глазах больного, так как главная сила врачевания заключается в словах
заговора, а снадобья служат лишь успокоительным и воспособляющим средством. Поэтомуто и зовут знахарей «шептунами», именно за те «заговоры» или таинственные слова, которые
шепчутся над больным или над снадобьем.
Заговоры воспринимаются или изустно от учителей, или из письменных записей, в
изобилии распространенных среди грамотного сельского населения под названием
«цветников», «травников» и «лечебников». Произносятся они полушепотом, с целью, чтобы
не услышал непосвященный человек (иначе заговоры не имеют никакого значения) и чтобы
остались они неотъемлемой собственностью одних только знахарей. Сопровождаются
заговоры различными движениями рук и губ для того, чтобы удержать силу слов, или, как
говорится, «запечатать замок». Знахари, даже искренне убежденные, тоже проделывают это,

http://www.e-puzzle.ru

хотя они во многом отличаются от колдунов, между которыми так много плутов, принявших
на себя личину притворства ради явного корыстного обмана. В этом особенно часто
обвиняют тех мастеров, которые бродят по деревням и известны под именем «коновалов».
Они собственно лекари-знахари, избравшие своею специальностью лечение лошадей, но
дерзающие лечить и других животных и даже людей. Некоторые из них, вроде ладожан и
егорьевцев (из Рязанской губернии) давно уже отнесены в число несомненных колдунов,
чему способствует и внешний наряд их, состоящий, как у самоедских и сибирских шаманов,
из разнообразных ремешков, колечек, сумочек, бляшек и т. п. В довершение сходства,
ладожане и егорьевцы вечно похваляются своими связями с нечистой силой.
Главное отличие между колдунами и знахарями состоит в том, что первые скрываются
от людей и стараются окутать свое ремесло непроницаемой тайной, вторые же работают в
открытую и без креста и молитвы не приступают к делу: даже целебные заговоры их, в
основе своей, состоят из молитвенных обращений к Богу и св. угодникам как целителям.
Правда, знахари тоже нашептывают тайно, вполголоса, но зато открыто и смело действуют:
«Встанет раб Божий благословясь и перекрестясь, умоется свежей водой, утрется чистым
полотном, выйдет из избы к дверям, из ворот к воротам, выступит под восточную сторону,
где стоит храм Введения Пресвятой Богородицы, подойдет поближе, поклонится пониже,
попросит смотреть лестно, и повсеместно, и повсечасно».
Колдун действует зачастую по вдохновению: разрешает себе выдумку своих приемов и
средств, лишь бы они казались внушительными и даже устрашали. Он выжидает и ищет
случаев показать себя в возможно импонирующей обстановке, хотя бы и с растрепанными
волосами и со всклокоченной бородой. На свадьбы и за праздничные столы он является
незваным и старается прийти неожиданно, словно из-под земли вырасти, и т. п. Знахарь же
идет торной дорожкой и боится оступиться: он говорит по-ученому как по-писаному,
придерживаясь «цветника», или как наставлял его покойничек-батюшка. Знахаря не надо
разыскивать по кабакам и не придется заставать полупьяным, выслушивать грубости,
смотреть, как он ломается, вымогает плату, угрожает и застращивает своим косым
медвежьим взглядом и посулом несчастий впереди. У знахаря — не «черное слово»,
рассчитанное всегда на зло и беду, а везде «крест-креститель, крест-красота церковная, крест
вселенный — «дьяволу устрашение, человеку спасение». (Крест опускают даже в воду перед
тем, как задумают наговаривать ее таинственными словами заговора, и, таким образом,
вводят в нее могущественную целебную силу).
У знахаря на дверях замка не висит; входная дверь открывается свободно; теплая и
чистая изба, с выскобленными стенами, отдает запахом сушеных трав, которыми увешаны
стены и обложен палатный брус; все на виду, и лишь только перед тем, как начать
пользовать, знахарь уходит за перегородку Богу помолиться, снадобье приготовить: и тогда
оттуда доносятся шепоты и вздохи. Выговаривая себе всегда малую плату (копеек пятьдесять), знахарь говорит, что берет деньги Богу на свечку, а чаще довольствуется тем
количеством яичек от домашних кур, какое принесут, а то так и ничего не возьмет и,
отказываясь, скажет: «Дело божеское — за что тут брать?» Впрочем, плата, даваемая
знахарям, не считается зазорной — главным образом потому, что ею оценивается лишь
знание и искусство, а не волшебство или чародейство. К тому же знахарь немало трудится
около своих пациентов, так как крестьяне не обращаются к нему по пустякам, а лишь в
серьезных случаях. Прежде чем больной пришел за советом, он уже попользовался
домашними средствами: ложился на горячую печь животом, накрывали его с головой всем,
что находили под рукой теплого и овчинного; водили в баню и на полке околачивали
вениками до голых прутьев, натирали тертой редькой, дегтем, салом, скипидаром, поили
квасом с солью, словом — все делали и теперь пришли к знахарю, догадавшись, что
приключилась болезнь не от простой «притки», то есть легкого нечаянного припадка, а
прямо-таки от «уроков», лихой порчи, или злого насыла, напуска, наговора и чар. Теперь и
надо раскинуть умом, потрудиться отгадать, откуда взялась эта порча и каким путем вошла в
белое тело, в ретивое сердце?

http://www.e-puzzle.ru

Входит в человека порча в следующих случаях:
Сглазу, или, что одно и то же, от призору. Бывают глаза у людей хорошие, добрые,
счастливые и наоборот — дурные: «Черный глаз, карий глаз, минуй нас!». «Озевает» человек
своим нехорошим взглядом встречного и испортит. От «недоброго часа» сглаз приходится
отчитывать три зори, а от «худого часа» и порчи надо отчитывать двенадцать зорь.
По следу: злые люди вынут земли из-под ступни проходящего человека и бросят ту
землю на дерево, отчего хворь не пройдет до тех пор, пока дерево не засохнет, а с ним вместе
и порченый человек не помрет. Освободить от несчастья в таких случаях может лишь самый
опытный знахарь. Но если бросить землю на воду, то знахарь помочь не в силах, как бы ни
старался. Он только скажет: «Сделано крепко и завязано туго — мне не совладать; одна
теперь тебе надежда на спасение, если была в сапогах соломенная подстилка».
От притки, которая считается много привязчивее сглаза и трудно распознается,
отличаясь самыми многосложными и запутанными признаками. В них мудрено разобраться:
то ли это припадок, вызванный старым внутренним повреждением, внезапно и неожиданно
обострившимся, то ли, наконец, хворь, прикинувшаяся в бане.
От изурочья, или, что то же, от уроков. Под этим именем разумеется заочная посылка
порчи. Лиходеи посылают порчу всякими путями и способами: в пище, по воде, по ветру 59.
Как пулей из ружья, поражают они ударом по пояснице вроде «утина», напуском жестокого
колотья в грудь и болей в живот, да таких, что приходится криком кричать и кататься по
земле от невыносимого страдания.
От клади, которую чародеи зашивают новобрачным в подушки или перины. Это
женский волос, спутанный комком, косточка, взятая на кладбище, три лучинки, опаленные с
двух концов и несколько ягод егодки (волчьих ягод). Знахарь устраняет от молодых порчу
тем, что опаляет кладь на огне, уносит на речку и спускает на воду. Пекут также для клади
лепешки с разными снадобьями и угощают ими, или подкидывают, чтобы сами
приговоренные нашли и съели.
От удара или щипка привязывается порча, когда сильный колдун, проходя мимо бабы,
как бы ненароком щипнет ее спереди, или хлопнет сзади, да еще и прихвалит: «Какая ты,
шут, гладкая!».
От оговора — когда «не в час молвится». Рассказывают, например, такой случай:
вышла баба после родов рано на улицу, к ней подошла соседка и сказала: «Сидела бы лучше
дома». Баба испугалась, заболела, у ней разлилось молоко, и в конце концов она умерла.
Относом портят не умышленно и не по злости, а ненароком: делано было на другого, а
подвернулся посторонний и неповинный человек. Отхаживают в таких случаях тоже
знахари, но необходимо, чтобы они были сильнее тех, которые наслали порчу. Самый способ
лечения отличается большой простотой: знахарь должен пойти на распутье, где
скрещиваются дороги, и бросить там узелок с зашитыми в нем золой, углем и кусочком
глины от печного чела. Таким относом отводится порча от того больного, к которому
знахарь был позван. Но относ имеет свою опасную сторону, так как всякий, кто первым
наткнется на отнесенный узелок, непременно будет испорчен. А это, в свою очередь, влечет
дурные последствия для первого больного, уже излечившегося от порчи при помощи узелка:
однако, когда его душа, в свой смертный час, станет выходить из тела, сатана скажет ангелу
Божию: «Эта душа моя, она зналась со мною, приносила мне на распутье хлеб-соль»60.
От какой бы из перечисленных причин ни приключилась болезнь человеку, знахарь, как
и весь деревенский русский мир, глубоко убежден, что всякая болезнь есть живое существо.
С нею можно разговаривать, обращаться к ней с просьбами или приказаниями о выходе вон,
спрашивать, требовать ответов (не говоря уже о таких, например, болезнях, как кликушество,
когда сидящий внутри женщины бес не находит даже надобности скрываться и, еще не видя
приближающегося крестного хода или проходящего мимо священника, начинает
волноваться и выкрикивать женским языком мужские непристойные ругательства и
кабацкие сквернословия). Бывают случаи, когда болезни даже олицетворяются. Так, самый
распространенный недуг, сопровождающийся ознобом и жаром и известный под общим

http://www.e-puzzle.ru

именем лихорадки, есть не что иное, как одна из двенадцати дочерей библейского царя
Ирода (а по другим сведениям, из четырнадцати)61.
Знахарь умеет распознать, какая именно в данном случае овладела его пациентом: одна
ли, например, ломовая или трепуха, или две вместе. Он определяет, которая из них послабее,
положим, знобуха или гнетучка, чтобы именно с такою-то и начать борьбу. Больной и сам
умеет подсказать, гноевая ли это (если лихорадка напала в то время, когда свозили навоз на
поле), или подтынница (если болезнь началась, когда усталым он свалился под изгородь в
лугах и заснул на мокрой траве). В том же случае, когда объявились сильные боли в крестце
или разломило в пояснице так, что не продохнешь,— всякий знахарь понимает, что это
«утин», и что в этом случае надо положить больного животом на порог избы, взять тупой
косарь в руки, насекать им спину и вступить с этим утином в переговоры, спрашивая его и
выслушивая ответы: «Что рублю? — Утин секу.— Руби гораздо, чтобы век не было», и т. п.
Бесконечное разнообразие знахарских приемов и способов врачевания, составляющее
целую науку народной медицины, сводится, в конце концов, к лечению травами 62. Как лечат
знахари — это составляет предмет особого исследования, предоставленного врачуспециалисту. Нам же остается досказать о том положении, какое занимают знахари и
знахарки в деревенской среде, в качестве людей, лишь заподозренных в сношениях с
нечистою силою, но отнюдь не продавших ей свою душу. Хотя житейская мудрость и велит
не обвинять никого без улики, но житейская практика показывает другое, и на обвинение
знахарей деревенский люд не скупится. Так, например, ночью знахарям нельзя даже зажечь
огонь в избе или продержать его дольше других без того, чтобы соседи не подумали, что
знахарь готовит зелье, а нечистый ему помогает.
Но, живя на положении подозреваемых, знахари, тем не менее, пользуются большим
уважением в своей среде. Объясняется это тем, что знахарями делаются люди,
преимущественно старые, одинокие холостяки или старушки-вдовы и престарелые девицы,
не сделавшиеся черничками потому, что захотели быть лекарками и ворожеями. Положение
подозреваемых невольно делает знахарей слегка суровыми и очень самолюбивыми и
самоуверенными. Да и подбирается сюда не только народ смышленый, но и положительно
стоящий выше других на целую голову. Оттого у знахарей не выходит с соседями ни
особенно близкой дружбы, ни хлебосолья, ни откровенных бесед: тайна пуще всего им на
руку. Но в то же время их интересуют чужие беседы, деревенские новости, взаимные
соседские отношения. Зайдет знахарь в трактир или харчевенку, сядет незаметно в сторонку
и прислушивается: у кого украли лошадь, увели корову, на кого падает подозрение и на ком
оно, после галденья и общих споров, остановится. Как умный человек, подбирая в запас
мелкие крохи, он сумеет потом в них разобраться, а глупая деревня думает, что если мужик
умеет лечить, дает умные и добрые советы, то должен же он и колдовать, и ворожить, и
отгадывать. Если он умеет лечить скотину,— рассуждает деревенский люд,— то почему ему
не пользовать и людей? Помог от одной болезни, стало быть, должен пособить ото всех? При
таком положении вещей не мудрено, что все врачебное дело в деревне держится на знахаре.
Впрочем, наряду с знахарем пользует больных и бабка-лекарка. Она, так сказать,
дополняет знахаря по той причине, что бывают по женской части такие дела, в которые
мужчине никак не проникнуть. Бабки-повитухи работают вполне независимо, на свой страх
и ответ, причем в некоторых случаях им даже отдается предпочтение перед мужчинойзнахарем, так как бывают такие болезни, где только женская рука, нежная и мягкая, может
принести действительную пользу. Так, например, все воспаления глаз всегда и повсюду
доверяются лечению исключительно одних знахарок: никто лучше их не сдувает бельма,
никому так ловко не вдунуть в глаз квасцов, смешанных с яичным белком. Сверх того, бабка
усерднее знахаря: она забежит к своему больному раза три на день. В лечении детских
болезней точно так же нет равных знахаркам, хотя и по «сердечным» делам они не утратили
заслуженно добытую славу. Они охотно берутся «снимать тоску» с того человека, который
лишился любви, но заставить полюбить не могут, так как «присуха» — дело греховное и
дается только колдунам. В этом, собственно, и заключается существенная разница между

http://www.e-puzzle.ru

колдунами и знахарями: то, что наколдуют чародеи,— знахари и знахарки снимут и
поправят. И слава их в этом отношении так велика, что к ним со всех концов стекаются
деревенские люди за помощью.
Но еще чаще обращаются к ним в самых обыденных житейских случаях. Вот несколько
примеров: молодая баба, на третий день после свадьбы, ушла от мужа; родные пытались ее
вернуть, советовались со знахаркой и получили в ответ, что от насильной любви баба может
умереть. Сама баба почувствовала однажды жалость к мужу и просила колдуна внушить ей
любовь к нему. Этот взялся, но предупредил, что «все равно любовь эта будет через
окаянного». Ходят к знахарям в случае беды и с целью поворожить и погадать, хотя это и не
составляет прямой профессии знахарей: вор объявился, лошадь увели, корова из поля домой
не приходила — все к знахарю или к бабке-ведунье. Бабушка-ведунья сейчас все расскажет и
беду как руками разведет. Иная, чтобы не потерять уважения и поддержать к себе веру, бобы
разводит, раскидывает карты, на воду пускает восковой шарик, шепчет и вдумчиво смотрит,
в какую сторону укажет шарик, какой мужик в воде покажется ей: черный или белый.
Сметливая баба из расспросов уже раньше кое-что поняла. Если не укажет она прямо, то
поведет около, а соседские воры все на счету и у всех на примете. А если и не скажет она
правды, не поможет на недобрый час, то ведь все-таки это не ее прямое дело. Так все и
понимают: спасибо ей и за то, что старалась пособить и не отказалась утешить в тяжелое
время умелым сердечным советом. Знать, обманули ее карты, надо быть, замутилась вода. Во
всяком случае — знахарь не чародей, ворожея — не ведьма.
При всем почете, какой выпадает в удел знахарям, им, однако, приходится считаться с
современными веяниями, а подчас и отвечать перед начальством. Вот что поведал на этот
счет один из известных знахарей, возле двора которого «подвод больше десятка каждый день
стояло».
«Нашлись у меня завистники и донесли попу и уряднику, что я черной магией
занимаюсь. Я ничего не знаю, сижу дома — глядь: ко мне в хату приходят поп с урядником,
а избу понятые окружили. Наперво поп обратился ко мне:
— Ты, Михайло, сказывают, лечишь народ по книжкам от всяких болезней, так покажи
нам свои книги?
А я ему наоборот говорю:
— Лечу, папаша; это правда. И разные у меня коренья и травы есть, и книга тоже есть:
по ней я разбираю, каких кореньев от какой хвори дать, и с молитвою творю это. А вреда
никакого я не делал людям.
Урядник как крикнет на меня:
— Ты не разговаривай с нами, а подавай твои книги и коренья, а мы их становому
представим. Тебя за Сибирь загонит он за это леченье.
Я не испугался его. Открыл укладочку, где лежала книга моя и коренья, и говорю:
— Извольте брать к себе всю укладку: тут все леченье мое. Только прошу вас, не
растеряйте листков из книги да корешков не трусите: дюжо трудно собирать их.
Урядник отвез укладочку мою к становому, а тот книгу и коренья к доктору отправил.
А доктор посмотрел мою книгу и сказал:
— Это безвредная книга: травник называется.
Так все и отдали мне назад».
XVII. ПЛОТНИКИ И ПЕЧНИКИ
О плотниках и печниках распространены в народе многочисленные рассказы,
свидетельствующие о том, насколько мстительны и недоброжелательны эти люди в тех
случаях, когда им не доплачивают условленной суммы хозяева и подрядчики. Особенно
дурной славой пользуются те из плотников, которые известны своим искусством, вроде
костромских галичан, знаменитых издревле владимирских «аргунов», вологодских,
вохомских и т. д. Так как, по известному присловью, их «топор одевает, топор обувает да он
же и кормит», то мастерство свое они умели довести до замечательного искусства и даже до

http://www.e-puzzle.ru

шаловливых фокусов, которыми успевают они «морочить глаза» темных суеверных людей.
А если отводят глаза, да при этом еще застращивают и похваляются местью, то чем и
объяснить все это, как не уверенностью их в помощи нечистой силы, с которою они,
несомненно, знаются?
Про вохомских плотников (в Вологодской губернии Грязовского уезда) известен такой
рассказ. Однажды они не получили, сверх расчета, обычного угощения пивом и водкой, и,
когда ушли, хозяин послал сына посмотреть новую избу. Вернулся тот перепуганным и
рассказал отцу про такое диво, что тот сам пошел проверять и увидел то же самое. Только
что вошел он, как выскочила маленькая мышь, за ней другая, побольше, и еще больше, а
последние стали выбегать ростом в сытую кошку. «Запрягай, сынок, поскорее лошадь,
поезжай за тем мастером, зови его на влазины, а в Петрецове захвати четверть водки!»
Приняли плотника с хлебом-солью и низкими поклонами в новом доме. Выскочила
маленькая мышь, а мастер только и сказал ей: «Скажи в стаде, чтобы сейчас убирались вон».
Не успели они выпить по второй, как большие и маленькие мыши труском и вприскочку
выбежали из избы мимо них в двери и в поле.
Около села Кубенского (в тридцати верстах от Вологды) по сей день стоит ветряная
мельница, совершенно новая, но больше десяти лет не употреблявшаяся в дело. Тем же
вохомским плотникам не доплатил мельник трех рублей, и с первого же дня помола всякий
раз его отбрасывало от жерновов с такой силой, что он навзничь валился на пол. Приводил
он на свою ветрянку и священника с молитвой, но и это не помогло. Плотники советовали
купить мельницу другому мужику и обещали ему, что она будет хорошо работать, но тот
купить побоялся, а за ним и все прочие опасаются.
В Орловской губернии (под самым городом) подслушали бабы, как владимирские
плотники, достраивая хату, приговаривали: «Дому не стоянье, дому не житье, кто поживет,
тот и помрет», и подсмотрели, что бревна тесали они не вдоль, а поперек, а потом напустили
червей. Стали черви точить стены, и, едва успел хозяин помереть, как развалилась и хата его.
В Сарапульском уезде (Вятской губернии) построили плотники новый дом. Пришли
они попрощаться, да и сказали хозяйке: «Ну, тетка, тебе не спасибо, вовек будешь помнить,
как ты нас поила-кормила». И вот за то, что она докучала им попреками, укоряя, что много у
ней выпили и еще того больше съели,— они посадили ей кикимору: никого не видно, а
человеческий голос стонет. Как ни сядут за стол, сейчас же кто-то и скажет: «Убирайся-ка ты
из-за стола-то!» А не послушают — начнет швырять с печи шубами или с полатей бросаться
подушками. Так и выжила кикимора хозяев из дому. Сказывали знающие люди о причинах
этого происшествия, но разное: одни говорили, что либо на стоянке, либо под матицу
плотники подложили свиной щетины, отчего и завелись в доме черти. Другие предполагали,
что под домом зарыт был когда-то неотпетый покойник или удавленник, и что плотники
знали про то и намеренно надвинули к тому месту первые венцы, когда ставили сруб.
Точно так же нельзя было жить в одной избе в Скопинском уезде Рязанской губернии
по той причине, что, как только сядет семья за стол, так и летят чашки с печи и с полатей
лапти, онучи и пр. И иконы поднимали — не помогло.
В Пошехонской деревне (Ярославской губернии) мышкинские плотники сделали так,
что как придет вечер, так на повети и начнет плакаться жалобный голос: «Падаю, падаю —
упаду». Придут посмотреть — никого нет. Бились и мучились так до той поры, когда пришел
в избу свой же пошехонский швец, ведомый знахарь. «Помоги!» — просят его хозяева.—
«Ничего,— говорит,— не горюйте!» Вышел потом портной ночью, услышал слово «падаю»,
прошептал свое, какое знал, да и крикнул: «Коли хочешь валиться, то падай на хлеб!» —
Вслед за тем что-то со страшным треском упало, а после этого в избе уже не «диковалось».
В Белозерском уезде (Новгородская губерния) в деревне Иглине, у крестьянина Андрея
Богомола, плотники так наколдовали, что кто из его семьи ни войдет в новую избу, всякий в
переднем углу видит покойника, а если войдут с кем-нибудь чужим — не видят. В первую
же ночь сына Михаила сбросило с лавки на пол. Решили сломать избу эту и поставить
новую. Стали ломать — и нашли в переднем углу, под лавкой, вбитым гвоздь от гроба.

http://www.e-puzzle.ru

Такая же недобрая слава установилась и за печниками и каменщиками. Последние в
особенности прославились злыми штуками, и притом на всю св. Русь. Найдется ли на ее
широком раздолье хотя один такой счастливый город, в котором не указали бы на
заброшенный нежилой дом, покинутый и заколоченный наглухо? В таких запустелых домах
поселяются черти и по ночам возятся на чердаках и швыряют чем попало и куда попало. В
городе Сарапуле (Вятской губернии) в 1861 г. пишущему эти строки указывали на соборной
площади подобный таинственный дом, а три года тому назад об этом же самом доме
сообщали, что верх так и стоит необитаемым уже много лет. Рассказывали, что, как только
кто-нибудь поселится в этом доме, в первую же ночь слышится голос: «А, окошки вставили!
Двери сделали!» И поднимется вслед за тем шум, а наутро оказывается, что все стекла в
окнах и дверях выбиты. Лет шесть тому назад этот дом так и стоял с разбитыми стеклами.
Теперь окна заколочены досками.
В смысле чертовщины, за обширную Белокаменную тоже никто не поручится, а в
Петербурге на нашей памяти, на Фонтанке, близ Калинкина моста, существовал
беспокойный дом с зелеными колоннами. Лет 10–15 тому назад на такой же дом на Литейной
(или Моховой) указывали все газеты, и толпы любопытных собирались к нему в таком
множестве, что вмешалась полиция.
— Один каменщик (пишет корреспондент из Сарапула) из крестьян села Мостового
передавал следующее: «Когда трубу кладем, так артути в перушко гусиное линешь,
плотный-то конец оставишь на волю, а другой замажешь. Как затопят после того печку —
она и застонет, а хозяева боятся: «Смотри-ка, мол, каменщик какую штуку удрал». О такой
же приблизительно штуке сообщает и орловский сотрудник: «Плотники просверлят дыру и
вставят в нее бутылочное горлышко,— ветер дует в это незаметное для глаз отверстие,
причем происходит завывание, а хозяин думает, что в его жилище поселили лешего».
Грязовецкие вологжане рассказывают о своих плотниках, что они кладут в один из
срубов избы деревянную куклу для того, чтобы «наводило» временами на хозяина страх. А
делают это так: по три зори подрядчик спрашивает рабочего, находящегося на срубе:
«Что стукаешь?» — Рабочий отвечает: «Лень на шабаш».— Подрядчик говорит:
«Лешему строить шалаш».
Из Шуйского уезда (Владимирской губернии) пишут: сговорились плотники с
печниками и вмазали в трубу две пустые незаткнутые бутылки по самые горлышки 63. Стали
говорить хозяева: «Все бы хорошо, да кто-то свистит в трубе — страшно жить». Пригласили
других печников. «Поправить,— говорят,— можно, только меньше десятки не возьмем».
Взялись сделать, но вместо бутылок положили гусиных перьев, потому что не получили
полного расчета. Свист прекратился, но кто-то стал охать да вздыхать. Опять обратился
хозяин к плотникам, отдал уговорные деньги на руки вперед, и все успокоилось.
Погрубее и попроще месть обсчитанных печников заключается в том, что один кирпич
в трубе закладывается так, что печь начинает постоянно дымить, а плотники засовывают в
пазах между венцами во мху щепочки, которые мешают плотной осадке. В этих местах
всегда будет продувать и промерзать. Точно так же иногда между концами бревен, в углу,
кладут в коробочку камни: не вынувши их, нельзя плотно проконопатить, а затем и избы
натопить. Под коньком на крыше тоже прилаживается из мести длинный ящичек без
передней стенки, набитый берестой: благодаря ему, в ветреную погоду слышится такой плач
и вой, вздохи и вскрики, что простодушные хозяева предполагают тут что-либо одно из двух:
либо завелись черти-дьяволы, либо из старого дома ходит, сжившийся с семьей,
доброжелатель-домовой и подвывает — просится он в новый дом, напоминает о себе в тех
случаях, когда не почтили его перезовом на новое пепелище, а обзавелись его соперником.
Всех этих острасток совершенно достаточно для того, чтобы новоселья обязательно
справлялись с таким же торжеством, как свадьбы: с посторонними гостями и подарками, с
приносом хлеба-соли и с самыми задушевными пожеланиями. Плотников задабривают еще
далеко загодя: когда сговорятся насчет условий — пьют заручное, когда положат первый ряд
основных бревен — пьют «обложейное», когда заготовленный сруб перенесут и поставят на

http://www.e-puzzle.ru

указанное место — опять пьют или «мшат» хату. Точно так же пьют при установке матицы
(это тот брус, или балка, который кладется поперек всей избы, и на нем настилается накат и
укрепляется потолок). Матицу «поднимают» и «обсевают» в полной обрядовой обстановке,
повсеместно одинаковой, как завет седой старины. Вот как это делается: хозяин ставит в
красном углу зеленую веточку березки, а затем из среды плотников выступает такой,
который половчее прочих и полегче на ногу. Это — «севец», как бы жрец какой, отгонитель
всякого врага и нечистого супостата. Он и начинает священнодействовать: обходит самое
верхнее бревно или «черепной венец» и рассевает по сторонам хлебные зерна и хмель.
Хозяева же все это время молятся Богу. Затем севец-жрец переступает на матицу, где по
самой середине ее привязана лычком овчинная шуба, а в карманах ее положены: хлеб, соль,
кусок жареного мяса, кочан капусты и в стеклянной посудине зелено вино (у бедняков
горшок с кашей, укутанный в полушубок). Лычко перерубается топором, шуба
подхватывается внизу на руки, содержимое в карманах выпивается и поедается. Весь этот
обряд имеет, разумеется, символическое значение: зеленые веточки березки, которую
хозяин, предварительно обряда ставит в переднем углу вместе с иконой и зажигает перед
ними свечку — служат символом здоровья хозяина и семьи; шуба и овечья шерсть, вместе с
ладаном заложенная под матицу, обозначает изобилие всего съедобного и тепло в избе.
XVIII. ПАСТУХИ
Крестьяне обыкновенно выбирают в пастухи человека безземельного, неспособного, по
слабости здоровья или по иным причинам, к полевым работам. Но при этом принимается в
соображение, что если пастух и немощен телом, то, взамен того, он владеет особой,
необъяснимой и таинственной силой, при помощи которой влияет на стадо и спасает его от
всяких бед и напастей. Таких необычайных пастухов очень много в лесных местностях.
Здесь верят, что они (по словам пастушьего заговора) оберегают скотину от «лютого зверя
черного, от широколапого медведя, от перехожего пакостника-волка, рыскуньи-волчицы, от
рыси и росомахи, от змеи и всякого зверя, и гада, и от злого и лихого человека». Эти
заговоры пастухи обязаны знать прежде всего, так как крестьяне придают этому большое
значение: если в прежние времена не слыхать было на пастухов жалоб, то, стало быть, и
заговорные слова говорились ими не на ветер, стало быть, они действительно владели той
силой, которая не каждому дается. Нет явных следов, чтобы пастухи знались с лешими или
луговыми и прибегали к их помощи, но людская молва и в этих знахарях не прочь
подозревать связь с чародеями, а пожалуй, и с самими лешими. По крайней мере, в
Олонецкой губернии (Каргопольский уезд) уверены, что для удачной пастьбы опытные
пастухи обещают лешему корову или две, так как волков и медведей напускает на стада эта
лесная нежить64.
От леших, между прочим, запасаются пастухи «спуском», т. е. особым заговором, при
помощи которого колдуны отыскивают потерявшееся животное, и сами этими чарами
руководствуются.
Когда придет время спускать скот на пастьбу, пастух у всякой скотины промеж ушей и
с крестца состригает клок шерсти и закатывает его в чистый воск 65. Этот шарик он
впоследствии прячет под камень, около того места, куда обычно ходит стадо на водопой, и
предварительно читает длинный заговор, причем шарик этот держит в одной руке, а в
другую берет висячий замок. И сам пастух, и все хозяева крепко верят в охранительную силу
этого заговора и настойчиво уверяют, что медведь боится его и перестает давить коров.
Кроме этого заговора, перед первым выгоном скота на пастбище производится еще особый
обряд «обхода», необходимый для того, чтобы стадо не расходилось летом и не блуждало бы
по лесам. Заключается этот обряд в том, что пастух обходит стадо со свечой, с которой
стояли Светлую заутреню. Часть этой свечи он заделывает в свой берестяной рожок и
уверен, что на звук такого рожка скот станет сходиться скорее и охотнее, а хищные звери
быстрее убегать прочь.

http://www.e-puzzle.ru

Таким образом, питаясь лишь кое-какими крохами, оставшимися от трапезы старого
язычества, пастушеский быт, в самом корне своем, давно уже подчинился христианским
верованиям и обычаям. С того самого времени, когда первые проповедники христианства,
увлекшись дешевым созвучием, подменили языческого бога Велеса мучеником греческой
церкви Власием,— последний стал защитником рогатого скота подобно тому, как другие
мученики римской церкви, Флор и Лавр, считаются покровителями лошадей. На краю
городов, непременно у самых выгонов, кое-где и теперь сохраняются древние церкви,
освященные обязательно во имя священномученика Власия. Эти церкви встречаются
преимущественно в северных городах, начиная с Холмогор и Вологды, продолжая
Костромой, Ярославлем, Псковом и Новгородом и оканчивая самой Москвой и старыми
подмосковными большими городами.
Впрочем, по нынешним временам, уже и в глухих местах Пошехонья перестают верить
в разные таинственные и загадочные приемы пастухов. Теперь, пожалуй, не только забыли,
но и совсем не знают, что для розыска заблудившегося животного надо положить на
перекрестке крест из лучинок или палочек, сделанный не руками, а губами, и т. п. Но зато
теперь начинают понимать, что магическая сила пастухов, позволяющая им, по желанию,
собирать скот в одно место, имеет очень простое объяснение: не жалея нескольких фунтов
соли, нынешние пастухи рассыпают ее на одном месте, на какой-нибудь уединенной
лужайке и, таким образом, приучают скот не разбивать стада и собираться на указанном
месте, при первом же звуке рожка, пощипать вкусной соленой травы.
НЕВЕДОМАЯ СИЛА
I. ЦАРЬ-ОГОНЬ
Древнее почитание огня, основанное на величайших услугах, оказанных им
человечеству, и в настоящее время не совсем изгладилось из народной памяти. Хотя это
теперь лишь обрывки чего-то целого, разбитые и не скрепленные в одну непрерывную цепь,
но и по ним с полным основанием можно заключить, что эти обломки былого
миросозерцания представляют собой не что иное, как остаток древнего богопочитания.
Стихия, дающая тепло и свет, снизошла с неба, чтобы разделить свою власть над
человеческим родом лишь с другой, столь же могучей стихией — водою, которая ниспадает
в виде дождя и снега, образуя на земле родники, ручьи, реки и озера, а в смеси с солями, и
моря. Эти последние оказались прямыми и облегченными путями для заселения земного
шара, огонь же пришел на помощь для повсеместного распространения и закрепления
оседлости человеческого рода на материках. Многоводные русские реки привели первых
насельников на обширные, глубокие озера, на берегах которых основались самые первые
опорные пункты, послужившие средоточием политической жизни и прикрытиями
дальнейшего ее разветвления по междуречьям, в дремучих непочатых лесах. Сюда врубился
топор и при содействии огнива проложил дороги и отвоевал места, удобные для земледелия,
а стало быть, и для оседлой жизни. На срубленном и спаленном лесе объявились огнища или
пожоги, они же новины, или кулиги — места, пригодные для распашки. Народился на
русской земле, в самое первое время ее истории, особый класс поселян-огнищан или «житых
людей», хозяев-землевладельцев, крестьян-пахарей; выработался особенный вид
крестьянского хозяйства, огневого или кулижного, общего всей северной лесной России,
доживший от времен Рюрика до наших дней1.

http://www.e-puzzle.ru

Но, составляя основу человеческой культуры на земле, огонь, вместе с тем, является и
истребителем ее: при неудачном и несчастливом применении, он временами проявляет
могучую и страшную силу, которая сметает с лица земли все, что попадается ей на пути, и
которая заставляла первобытных людей в благоговейном трепете поклоняться огню и
умилостивлять его молитвами и жертвами. Та же сила поддерживает и в современном
поколении неизбывное тревожное состояние души, и в этом отношении лесная и деревянная
Русь находится даже в особенном, исключительном положении перед прочими странами: она
представляет собой как бы неугасимый костер, который, никогда не потухая совершенно, то
ослабевает, то разгорается с такой чудовищной силой, что пропадает самая мысль о
возможности борьбы с ним; целое море пламени каждый год огненным вихрем проносится
из конца в конец по нашей многострадальной земле и без остатка истребляет леса, засеянные
поля, деревни, села, города.
Выросшие под впечатлением этих вечных пожаров, русские люди воспитали в себе
наследственный, заразный страх перед силой огня; они целыми веками живут под его
грозной властью, почти не помышляя о борьбе и только цепенея от ужаса. Впрочем, и то
сказать,— русские пожары так грандиозны, что хоть кого приведут в панический страх.
Пишущему эти строки приходилось наблюдать один из таких колоссальных пожаров в 1839
году в Костромской губернии. Это было поистине нечто потрясающее. Потускнело солнце на
безоблачном небе в знойную июльскую пору, называемую верхушкою лета, и в самый
полдень стало так темно, что надо было зажигать огни. Прозрачный воздух превратился в
закопченное стекло, сквозь которое яркий диск жгучего светила казался кружком,
вырезанным из красной фольги, дозволявшим безопасно смотреть на себя: не переломляются
лучи, не льется животворный свет и не исходит живительная теплота.
То был год страшных местных пожаров. В ста верстах от пожарища чувствовалась
ужасающая сила огня-царя и его сокрушительное господство над дремучими лесами. Ясно
видны были и трофеи его несомненных побед: дым в подветренной стороне до того
сгустился, что перед полуднем начали изменяться цвета предметов; трава казалась
зеленовато-голубой, красные цвета стали желтыми. Пепел, а с ним перегорелые листья,

http://www.e-puzzle.ru

затлевший мох, еловые и сосновые иглы переносились через стоверстное расстояние, и
дождевые капли, пролетая по воздуху, наполненному пеплом, принимали красноватый
оттенок. Народ говорил: «Идет кровавый дождь», и был уверен, что начинается
светопреставление. И действительно, в иной день в воздухе, наполненном дымом, трудно
было дышать: домашний скот искал спасения в воде и только там получал некоторое
облегчение. Люди в страхе толпились по улицам и боялись входить в дома. Некоторые
молитвою и покаянием приготовлялись к смерти и встрече антихриста. По лесным деревням
мужчины надевали на себя чистое белье, женщины спешили шить себе саваны.
Ужас, повсюду распространившийся и охвативший не только людей, но и домашних
животных, в некоторых местах достигал наивысшего предела, где раскаленная огненная
стена надвигалась, как плотная военная рать с метким огненным боем. При вое урагана в
одном месте вспыхнуло — это порыв ветра перебросил галку (горящую головню) или
огненный шар (свившуюся, скрученную жаром пылающую лапу, оторванную бурею от
ели),— вспыхнуло, стало быть, загорелось свежее место; примолкло — значит разгорается,
дунул новый порыв ветра — раздул огонь в пламя. Оно своим треском, шипеньем, свистом и
визгом дает знать о том, что вошло в полную силу и стало неудержимым. Теперь оно
понесется все вперед и вперед, на громадных расстояниях сметет с лица земли все, что
попадется навстречу. Один очевидец 2 пробовал описать это поразительное зрелище, и мы с
его слов постараемся дополнить картину лесного пожара.
«При грозе, в сухие годы, жарким днем в глухом чапыжнике иль на бору, заваленном
валежником, вид обширного лесного пожара бывает поразительно величествен. Напирающая
по ветру грозная стихия сплошным пламенем пожирает на пути своем весь сухой вереск,
валежник от ветроломов и разных лесных промыслов, сухой мох, торф, стоячие сухары и
самые сучья свежих деревьев. Сплошное пламя взлетает по ним, как истинный Змей
Горыныч, с неимоверною быстротою. Этому способствует раскаленная атмосфера,
предшествующая пожару и иссушающая хвою и листья зеленых деревьев от макушки до
половины дерева гораздо раньше, чем пламя подступит под пни корчащихся, трещащих и
обливающихся смолою сучьев.
Прибавьте к этому вой урагана, завывание волков и других зверей, спасающихся от
гибели, раскаты грома, блеск молнии, озаряющей мглу небесную. Стонут падающие
исполины, пламенными радиусами рассекающие воздух. Дым клубится мглистыми, багряносиними, кроваво-красными волнами. Кипят и пылают смоляные фонтаны, тончайшими
струйками бьющие из каждого излома лопнувшей коры огромных хвойных мачтовиков.
Пожирает громадные ребра необъятных костров (ветроломов), нагроможденных в
хаотическом беспорядке исполинскими грудами в десяток и более сажен вышиною, в
несколько десяток верст протяжения и в сотню сажен поперечника. И не в пожар костры эти
могут привести ночного путника в содрогание, представляя нередко самые фантастические
образы фосфорическим светом своим, но в это время они просто ужасны».
Этот лесной пожар (того же 1839 года), охвативший девять уездов двух смежных
губерний (Костромской и Нижегородской), начавшийся 29 июля, потух лишь 5 сентября,
когда выпал глубокий снег. В некоторых местностях удалось ослабить свирепость огня, а в
иных и вовсе остановить яростный напор его искусственными мерами: зажигали «встречный
пожар» из заранее приготовленного горючего материала, сваленного около проездных дорог
и нарочно вырытых канав. Их оберегали рабочие, вооруженные метелками из
свеженарубленных длинных березок3. Ползучий огонек в подготовленных небольших
кострах из сухого моха, лапок и шишек сначала бессилен, но затем начинает шириться
против ветра и ползет навстречу коренному пожару. На пути своем намеренно вызванное
пламя уничтожает все то, что могло бы служить пищею грозно наступающему врагу.
«По мере расширения своего,— говорит один из очевидцев, принимавших участие в
тушении пожара в Заволжских лесных чащобах Макарьевского уезда (Нижегородская
губерния),— и по мере согревания атмосферы, искусственный огонь становится сильнее и
сильнее. Пройдя несколько десятков сажен, он сам уже делается пожаром и стремится все

http://www.e-puzzle.ru

быстрее и быстрее навстречу противнику, несмотря на противодействие ветра, который
лишь определяет направление отрываемых горящих лап и путь коренного пожара, идущего
по свежим, не отожженным местам. Ветер, вызванный движением пожара, не может
помешать медленному расширению встречного пламени, ползущего с травки на травку, и
только лишь замедляет его в наступательном действии.
Наконец, искусственный пожар вступает в палящую огнедышащую атмосферу
гонимого ветром настоящего пожара и яростно бросается навстречу ему. Бой по всей линии
оглашает окрестность, по мере скопления противных сил. Эти мгновения бывают
торжественны! Тут чудятся и артиллерийские залпы, и взрывы, и пламенные, зубчатые строи
лесных великанов, напирающих друг на друга и борющихся всеми крутимыми жаром,
переплетенными своими ветвями. Пламя вздымается стена на стену, и, при страшных
порывах, проявляет мгновенно исчезающие смерчи или столбы клубящегося огня, винтом
взвивающегося к небу. После этой общей схватки, где рухнул не один величавый титан,
презиравший ярость всех ураганов,— все затихает. Пламя садится, и смрад, не сжигаемый
им, покрывает окрестность, чадит, ест глаза и стелется низом во мраке: одни необъятные
груды ветроломных костров долго пламенеют еще в смрадном чаду и, от времени до времени
садясь и рушась, извергают миллионы искр, исполинскими фейерверочными снопами
рассыпающихся над пожарищем».
Картина из грозно-величественной делается грустною, тяжелою и печальною, как после
битвы. В особенности грустны, тяжелы и печальны последствия таких роковых явлений,
когда им предшествует засуха, и сопровождает их подъем из болот вредных испарений, от
которых начинаются падежи скота и повальные болезни на людях. В таких случаях
суеверные пророчества о новых предстоящих бедствиях обыкновенно усиливают сердечную
тоску и душевные тревоги среди обездоленных и угнетенных.
Естественно, что под влиянием подобных устрашительных явлений природы мог
свободно укрепиться культ почитания огня; этот культ выразился у славян в поклонении
Перуну, а у соплеменной Литвы — в почитании Знича. Но начало его восходит ко временам
доисторическим, когда древний человек, пораженный зрелищем молнии и грома,
обоготворил это явление природы и тем положил начало поклонению огню, которое
сохранилось и до наших дней. В Вильне и теперь могут указать то место, где горел вечный
огонь и жил жрец, его охранявший, а по всему северо-западному краю великорусская
«моланья», молатка (молния) зовется не иначе, как «Перуном» (ударение на первом слоге).
Это мгновенное освещение тучи и неба огненною струею повсюду среди славянских племен
признается небесным огнем и издревле называется священным, причем если гром ударит в
человека или в строение, то никто не станет их спасать, считая это сопротивлением воле
Божией.
Предрассудок этот распространен как в целой Литве, так и в Белоруссии, и понятно, что
он порожден верою в Перуна. Тот же предрассудок можно наблюдать и в Великороссии:
если молния зажжет строение, то крестьяне считают это Божьим наказанием, ниспосланным
свыше. Противиться ему невозможно, но надо воспринимать с чувством умиления и
благоговейной покорности; точно так же людей, убитых молниею, многие считают святыми.
Между прочим, из Ярославской губернии получаются такие сведения: «Кто умоется водой
во время первой грозы, тот в течение целого года не будет хворать никакой болезнью».
Средством, предохраняющим человека и его имущество от гибельного действия
молнии, является тот же огонь: следует держать в доме головню с пожара, происшедшего от
молнии, но когда молния опять причинит пожар, то пламя можно тушить не иначе, как
исключительно одним молоком. Последний предрассудок еще настолько распространен, что
его можно считать общим для всего женского населения России. Не хватит молока —
заливают квасом, но отнюдь не водой. От воды-де такой огонь только больше разгорается.
Существует и другой предрассудок (вполне, впрочем, невинный), к которому точно так же
прибегают при тушении пожаров, происшедших от молнии: в костер пожара бросают яйцо,
так называемое «первохрестное» (им первым привелось похристосоваться), в

http://www.e-puzzle.ru

предположении, что только им одним можно затушить пламя (верят также, что если бросить
яйцо против ветра, то можно отклонить в ту сторону направление пламени).
Когда в христианской Руси этот небесный огонь из глиняных рук Перуна передан был в
незримую длань библейского пророка Илии и подковы копыт огневидных коней его, вместе
с огненными колесами пламенной колесницы, начали выбивать искры и производить гром,—
явилось верование, что властная рука всехвального пророка мечет на землю молниеносные
стрелы, чтобы разить насмерть злых духов, враждебных человеку. Ведая про то, злые, но
трусливые бесы в неописуемом смятении мечутся по земле, отыскивая себе надежные места
для защиты. Обыкновенно скрываются они в жилых и нежилых строениях, вскакивая через
открытые двери и окна и влетая через печные трубы и всякого рода отверстия. Столь же
нередко спешат они укрыться в густой хвое, в тени развесистых листьев деревьев, за всяким
подходящим прикрытием.
В числе последних самыми надежными, вполне безопасными считаются в блудливом
бесовском сонме живые люди, застигнутые под открытым небом на лошади или в телеге, так
как небесная огненная стрела находит виноватого всюду и разит без разбора, убивая из-за
бесов и людей (бесы вполне безопасны от ударов молнии лишь в чистом поле на межах).
Илья, впрочем, знает невиновность того человека, которого избрал дьявол себе для защиты,
и жалеет Божье создание, хотя в то же время твердо убежден, что все равно тот человек, в
которого успел вселиться дьявол, погиб бы, так как злодей не покинет своей жертвы уже во
всю жизнь и, рано или поздно, заставит потонуть или повеситься.
Илья — усердный Божий помощник в борьбе с нечистой силой — не только не враг
человеческому роду, но радетель и старатель за православный люд; убивает он избранного
как случайную жертву, в уверенности, что Бог милует и приемлет таких несчастных,
удостаивая их Царства Небесного, так как они явно сослужили полезную службу людям
своей смертью, которая, вместе с тем, вызвала одновременно и смерть злого духа. Вот
почему для заграждения себя от дьявола, кроме общепринятого обычая крестить рот при
зевоте, издревле установилось благочестивое правило налагать на себя крестное знамение и
при всякой вспышке молнии со словами самой простой молитвы: «Свят, свят, свят».
Осторожные хозяева в деревнях предусмотрительно соблюдают все, что указывается
вековечными обычаями, зародившимися в глухие и давние времена безверия, чтобы
обезопаситься от беса, не допустить его прятаться в избе и тем подвергать ее в грозовое
время опасностям пожара.
С этою целью опытные, пожилые деревенские хозяйки советуют: «Во время грозы
нельзя быть с растрепанными волосами, в подоткнутом платье — много места тут
укрываться анчутке-беспятому (бесу). Всякую посуду в избе надо опрокинуть, если она
пустая, налитую следует поспешно закрестить. Не надо в голове искаться: не одну такую
бабу стрела забила насмерть, других же оглушила». Полезно также держать на чердаке
громовую стрелу или чертов палец (белемнит, скипевшийся или вообще сплавленный
ударом молнии песок). В последнее средство слепо веруют все поголовно, и, найденный на
песчаных берегах речек, этот конусообразный камень, в виде пальца, бережно прячут и
тщательно хранят.
Но всего полезнее держать пост, особенно в Ильинскую пятницу, или мазать молоком
косяки дверей и окон; полезно также вывешивать за окно полотенце с покойника. Если же
бес не побоится ни того, ни другого, то наверное не устоит он перед горящей свечкой, с
которой молились в Страстной четверг на «стояниях», когда читались 12 евангелий
Господних Страстей. Хороши и пасхальные, а того лучше богоявленские свечи,— уверяют
богомольные деревенские люди, не раз применявшие этот способ на деле с видимым
успехом.
— Громовых стрел два сорта; от огненных происходят пожары, а каменные или
чугунные убивают людей, расщепляют деревья4, толкуют словоохотливые деревенские
старушки, и каждая из них, на случай грозы, припасает ладан, чтобы посыпать его на уголья
в печной загнетке или на раскаленную сковородку, так как «черт ладану боится».

http://www.e-puzzle.ru

Кроме «небесного» огня, великую силу имеет также тот сорт огня, который обычно
называется «живым».
Крутили мужики около палки веревку: веревка загорелась. Приняли огонь на сухую
смоленую спицу — развели костер. Разобрали огонь по домам и старались его долго
поддерживать. Очень его ценили и почитали, потому что это был именно «живой огонь», из
дерева вытертый, свободный, чистый и природный. Вологодские мужики сняли колосники
(жерди) с овина, изрубили их на части и также терли, пока те не загорелись; огнем таким
разожгли они костры: один на улице, другой в скотском прогоне, третий в начале поскотины
и четвертый в середине деревни. Через второй костер перегнали они весь скот, чем и воевали
с сибирской язвой.
Вообще, как мера борьбы с болезнями, живой огонь в большом употреблении. В одной
деревне, например, умирал народ от тифозной горячки, и крестьяне, чтобы избавиться от нее,
задумали установить праздник, положивши чествовать Николу Угодника. Собрались они
всей деревней, от мала до велика, и положили тушить в избах все огни до последнего
уголька, для чего залить все горнушки (печурка, загнетка, бабурка и проч.). При этом
мужики строго-настрого наказывали бабам не сметь топить печей, пока не будет приказано, а
сами притащили к часовне два сухих бревна, прикрепили к одному рукоятку, как у пилы, и
стали тереть одно бревно о другое. Но на этот раз как ни бились, ничего не вышло: бревна
нагрелись, даже обуглились, а огня не появилось.
«Значит,— заключили крестьяне,— не указ: Богу не угодно. Надо попробовать в другое
время!» И порешили устроить праздник в третье воскресенье после Пасхи. Снова принялись
за бревна — огня добывать. На этот раз промеж бревнами, в щели, всполыхнулось как бы
малое-малое пламя и огонек обозначился. Подхватили его на сернички, подложили огонь под
костер, разожгли,— стали через огонь прыгать по-козлиному, а стариков и малых детей на
руках перетаскивали. Разнесли потом огонь по домам; затопили печи; напекли-нажарили.
Затем подняли иконы, позвали священника, пригласили всех духовных: стали молиться. За
молебном начали пировать, безобразить в пьяном виде на улицах и бесчинствовать до
уголовщины: соседку помещицу за то, что она не послушалась мирского приговора и
затопила печи, не дождавшись общественного огня, наказали тем, что выжгли всю ее
усадьбу — с домом, службами, хлебными и всякими запасами.
Все подобные священнодействия, переданные народу по прадедовскому завещанию,
предпринимаются, главным образом, ввиду защиты себя и домашнего скота от повальных
болезней. Там, где эти падежи часты, как например в Новгородской губернии, для вытирания
живого огня устраивается даже постоянное приспособление в виде машины, так называемый
«вертушок»5. Два столба врыты в землю и наверху скреплены перекладиной. В середине ее
лежит брус, концы которого просунуты в верхние отверстия столбов таким способом, что
могут свободно вертеться, не переменяя точки опоры. К поперечному брусу, одна против
другой, приделаны две ручки, а к ним привязаны крепкие веревки. За веревки хватаются
всем миром и среди всеобщего упорного молчания (что составляет непременное условие для
чистоты и точности обряда) вертят брус до тех пор, пока не вспыхнет огонь в отверстиях
столбов. От него зажигают хворостины и подпаливают ими костер.
Как только последний разгорится, все бросаются к стаду, которое еще накануне
священного дня было сбито в табун и выгнано в поле к ручью, и затем, не пропустив ни
одной животины, перегоняют всех через огонь. А чтобы вера в очистительную силу этого
огня стояла в деревне крепче, по обеим сторонам костра выкапывают две ямы: в одну
зарывают живую кошку, в другую собаку,— этим отнимают у чумных оборотней силу бегать
по дворам кошками и собаками и душить скотину. Этот обычай окуривания практикуется и в
Олонецкой губернии (например, в Петрозаводском и Лодейнопольском уездах), где он
является в форме строго обязательного карантинного обряда, с тем различием, что в одних
местах костры зажигаются обыкновенными спичками, в других стараются добыть из бруска
живой огонь6.

http://www.e-puzzle.ru

Уверовав в скрытую, таинственную силу живого огня, крестьяне, вместе с тем, не
теряют благоговейной веры в мощь и влияние всякого огня, каким бы способом он ни был
добыт. Коренной русский человек, с малых лет приглядывающийся к родным обычаям и
привыкший их почитать, не осмелится залить или плюнуть в огонь, хотя бы он убедился на
чужих примерах, что за это не косит на сторону рот и виноватые в этих поступках не чахнут
и не сохнут. Точно так же те, которые придерживаются старых отеческих и прадедовских
правил, не бросят в затопленную печь волос (чтобы не болела голова), не перешагнут через
костер, не сожгут в нем экскрементов человеческих (из боязни корчей и судороги тем
людям). Почтение к огню во многих местностях Великороссии (а в Белоруссии повсюду)
доведено до того, что считают великим грехом тушить костер на полях, теплины на ночном и
т. п., предоставляя самому огню изнывать в бессилии и тухнуть. Оберегая огонь от набросов
нечистот, сжигают в печах сметенный сор и не выносят его вон, не выбрасывают через
порог, чтобы не разнесло ветром и чтобы недобрый человек по нему, как по следу, не наслал
порчи7. При наступлении сумерек огонь зажигается всегда с молитвой, и если при этом
иногда начнут ссориться между собою невестки, то свекровь говорит:
— Полно вам браниться, удержите язык, аль не видите, что огонь зажигают?
И ссора прекращается, перебранка смолкает.
— Огонь грех гневить — как раз случится несчастье,— говорят крестьяне, вспоминая
известную легенду, предостерегающую от перебранок при зажигании огня. Вот эта легенда,
или, вернее, нравоучение: «Зажглись на чужом дворе два огня и стали между собою
разговаривать:
— Ох, брат, погуляю я на той неделе! — говорит один.
— А разве тебе плохо?
— Чего хорошего: печь затапливают — ругаются, вечерние огни затепливаются —
опять бранятся...
— Ну, гуляй, если надумал, только моего колеса не трогай. Мои хозяева хорошие:
зажгут с молитвой и погасят с молитвой.
Не прошло недели, как один двор сгорел, а чужое колесо, которое валялось на том
дворе, осталось целым»8.
Когда на Руси появилось христианство, оно хотя и ломало коренные народные обычаи,
но в то же время зорко присматривалось к наиболее упрочившимся предрассудкам и
старалось осторожно обходить их. Поэтому и огонь, издревле почитаемый русскими людьми,
оно приняло под свое священное покровительство. Провозвестники нового учения оценили в
огненной стихии ее очистительное начало и, угождая всеобщим верованиям, признали в нем
освящающую силу. В таком смысле внесли слово «огонь» и в молитвенные возношения,
поставив его, с изумительным дерзновением, неизмеримо высоко: наравне с дарами Св.
Духа.
Несколько веков стояло это слово в церковных требниках не на своем месте и
произносилось в возгласах при освящении воды в навечерие Богоявления: «Сам и ныне
Владыко, святив воду сию Духом Твоим Святым и огнём», пока не догадались, что это явная
и грубая ошибка, противная коренному смыслу христианского вероучения. Так было до 1626
года, когда духовному люду привелось твердо убедиться в том, что этого придатка нет в тех
греческих богослужебных книгах, с которыми приведены все «обиходы» церковные.
Поэтому в богатых церквах велено было отобрать те требники и заменить их
исправленными, а в бедные приходы, которым было не по силам покупать новые и дорогие
книги, приказано было ехать поповским старостам (нынешним благочинным) и то
предательское слово зачернить, замазать, заклеить бумажкой. Самим же священникам
указом предписано этого «прилога не говорить». Указ был исполнен в точности, без всякого
прекословия, и только не налаживалось дело у стариков священников, которые по
закоренелой привычке продолжали говорить это слово и, спохватившись, оправлялись и
досадовали на себя, делая беспокойные телодвижения.

http://www.e-puzzle.ru

Кончилось тем, что на эти случаи свидетели поповских неудач приладили к старой
поговорке новый «прилог» — стали говорить: «Грех да беда на кого не живет — огонь и
попа жжет». И, кроме того, шутки ради, стали укорять виноватых в обмолвках попов при
честном народе: «На воду глядит, а про огонь говорит». Справедливость требует, однако,
заметить, что далеко не везде исправление священных книг окончилось столь мирным и
безобидным образом. В центре России оно вызвало недовольство, и в Москве, например,
исключение из молитвы лишнего слова произвело неожиданное смятение. Из скромных
келий монастырских дело книжных справщиков вынесено было на шумные городские
площади и попало на суд и осуждение всякого праздного сброда. За старое и ненужное слово
заступились убежденные суеверные люди, которые населяли окрестные городские слободы,
занимаясь ремеслами, и те, которые торговали в самом центре города. К ним пристала и
беспокойная голытьба, шатавшаяся без дела по площадям и улицам. И вот в базарной толпе
пронесся страшный слух: «Появились-де на Москве еретики, которые хотят огонь из мира
вывести». Известием этим особенно встревожились ремесленники, более прочих
нуждающиеся в огне для работ.
— Выйдет указ, по еретическому наущению, погасить огни — и погасят,— уверенно
говорили бывалые люди из кузнецов, оружейников, серебренников, царских поваров и проч.
— Наколдует еретик своим дьявольским наваждением — и самые огни на земле
погаснут,— толковали промеж себя наиболее суеверные.
А в торговых рядах и на площадях им поддакивали:
— Огонь, как и вода, очищает всякую скверну. В огне Сам Господь являлся людям и
говорил с ними. Огонь нисшел с небеси: кто такой дерзкий осмелился его уничтожить?
Первым заметил в книгах ошибку и первым решился исправить ее знаменитый
архимандрит Троице-Сергиева монастыря Дионисий, незадолго перед тем содействовавший
убедительными воззваниями своими ко всему православному русскому люду — спасению
отечества от внутренних смут и нашествия чужеземцев. Ему поручено было исправление
книг, испорченных неграмотными переписчиками и невежественными справщиками, но
один из них сделал на архимандрита донос, весь смысл которого сводился к тому, что
архимандрит-де подлинный еретик, не исповедующий Духа Святого, «яко огнь есть».
Крутицкий митрополит Иона, человек ума невысокого, образования малого, характера
слабого, управлявший церковными делами за отсутствием патриарха Филарета, еще
томившегося в плену у поляков,— доносу поверил. Когда слух о мнимом еретичестве
троицкого архимандрита достиг до келий Вознесенского монастыря, где жила инокиней мать
царя, начали суд и дело. В царицыных кельях допрашивали заподозренного с двумя его
товарищами-справщиками. На допрос главного виновника старались водить через весь
город, среди враждебно настроенной, грубой и дерзкой толпы.
Водили Дионисия на посмешище, хотя и в монашеском одеянии, но в рубище и цепях, а
чтобы еще резче выделить его из толпы, иногда сажали на клячу без седла. Суеверы из
невежественных ремесленников и торговцев с нескрываемою злобою бросались наносить
ему всякие оскорбления: иной швырял палкой, другой подбегал вплотную и плевал в лицо.
На людных местах летели в него комья грязи и кала, сыпался песок, выливались помои.
Праведный старец, убежденный в своей правоте и людском неведении и заблуждениях, все
оскорбления переносил без ропота и жалоб. Если замечал в озлобленной толпе знакомые
лица, то ласково им улыбался. Когда грозили ему заточением, ссылкою в дальние Соловки,
требуя отречения от исправы слова, он кротко отвечал судьям: «То мне и жизнь! Я этому
рад!»
Тем временем (в 1619 г.) вернулся царский родитель, Филарет Никитич, и взял все это
дело в свои мощные руки. Между прочим, он спрашивал Иерусалимского патриарха,
приехавшего в то время в Москву за милостыней:
— Есть ли в ваших греческих книгах прибавление — «и огнем»?
— Нет. И у вас быть тому не пригоже!

http://www.e-puzzle.ru

Списался Филарет с прочими вселенскими патриархами и получил ответ. Тогда
Дионисий был оправдан и вместе с товарищами возвратился в монастырь, сохранив за собой
прежнее звание настоятеля.
Кроме живого огня, русские люди придают большое значение так называемому
«освященному огню». Это огонь, вынесенный из церкви после великих священнодействий и
в это время как бы получивший особенную силу и исключительную благодать. В Великий
четверг, после чтения Страстей, благочестивые люди несут из церкви зажженные свечи, с
которыми стояли в торжественные моменты важнейших богослужений. Причем важное
значение придается не только огню, но даже свечам. Так, «венчальная свеча» зажигается при
трудных родах и иногда ставится в изголовье умирающих, в расчете на то, чтобы скорее
кончились страдания. «Пасхальная свеча», по влиянию и благодати равносильная с прочими,
имеет громадное значение для пастухов, у которых будет сохранно стадо, если в рожок
закатан будет воск от этой свечи.
«Богоявленская и четверговая свечи», кроме защиты во время грозы, имеют еще особые
свойства: первая, как и венчальная свеча, помогает в родах и при смерти, вторая владеет
могучею силою уничтожать чары колдунов и лечит лихорадки; ею выжигают на косяках
дверей и окон кресты, чтобы злые духи не посещали жилище. Затем, всякая свеча,
побывавшая в храме и там купленная, обладает магическою силою при разных случаях,
перечисление которых, по многочисленности, было бы утомительно9.
Признавая за огнем целебную и предохранительную силу, наш народ, в то же время,
сохранил уверенность, что священный огонь имеет и множество других, полезных для
человека, свойств: чем, например, наказать непойманного вора, ловко ускользнувшего и
схоронившего концы? Для этого надо взять восковую церковную свечу, известную всюду
под именем «обидящей» («за обидящего»), и прилепить перед образом оборотным концом
для того, чтобы, подобно свечке, стоящей нижним концом вверх, Господь, таким образом,
поворотил душу врага, навел на неизвестного вора такую тоску, чтобы тот раскаялся и
возвратил украденное.
Еще дальше пошли те суеверные фанатики, которые приготовляют свечи из
человеческого жира, в расчете, что такая свеча делает обладателя ее невидимым. Вера в эту
свечу-невидимку до сих пор так велика, что люди добровольно обрекают себя на законную
кару за разрытие могил. Не менее суеверен и другой обычай — «отогревание покойников».
По некоторым сведениям, он состоит в том, что тело усопшего, накрытое простыней и
положенное на железную решетку, подогревается снизу костром из березовых дров (отнюдь
не сосновых и не осиновых, так как на осине Иуда задавился). Обычай этот соблюдается
лишь раскольниками и притом тайно и непременно ночью.
Последние два обстоятельства: тайна, не поддающаяся поверке, и указание на
раскольников как на виновных в такого рода суеверии — дают право глядеть на это
сообщение как на злую сплетню, так как на раскольников, как на мертвых, привыкли
взваливать все, что угодно. Но с другой стороны, способы поминания усопших родителей
чрезвычайно разнообразны, и один из них действительно называется «греть родителей».
Практикуется он во многих местах (между прочим, в Тамбовской и Орловской губерниях) и
состоит в том, что в первый день Рождества среди дворов сваливается и зажигается воз
соломы, в той слепой уверенности, что умершие в это время встают из могил и приходят
греться. Все домашние при этом обряде стоят кругом в глубоком молчании и
сосредоточенном молитвенном настроении. Зато в других местах около этих костров,
взявшись за руки, весело кружатся, как в хороводе на Радунице (во вторник на Фоминой
неделе)10.
В массе суеверий, не поддающихся никаким влияниям и внушениям и уживающихся
рядом с христианскими верованиями, выделяется одно, где огонь также играет влиятельную
роль и где поразительна именно живучесть обмана и его повсеместное распространение. Это
бабьи рассказы о «Летучем» (он же и «Налетник» или «Огненный Змей»), являющемся в

http://www.e-puzzle.ru

виде сказочного чудовища — достойного соперника храбрых и могучих богатырей, «Змея
Горыныча», превратившегося в удалого доброго молодца — женского полюбовника.
Многие женщины, особенно в местах, живущих отхожими промыслами, передают
священникам на исповеди, что их отсутствующие, а часто и умершие мужья являются к ним
въяве и спят с ними, т. е. вступают в половое сношение. Сплошь и рядом не только вдовы, но
и замужние женщины, войдя в доверие с любознательными школьными учительницами,
охотливо рассказывают им о своих похождениях подобного рода со всеми мелкими
подробностями11. Изучающим деревенский быт или наблюдающим его по обязанности
соседства часто доводится получать указания даже на те избы, куда летят огненные змеи, и
на тех женщин, с которыми они находятся в плотском сожитии.
Рассказы подобного рода чрезвычайно распространены, причем бросается в глаза
удивительное однообразие частностей этого явления и его печальных, нередко трагических
последствий.
Хотя самая основа этого стойкого поверья лежит, несомненно, в существовании того
явления природы, которое называется «огненными метеорами», но в глазах темного люда
оно получило вид и характер верования в нечистую и злую силу. Иконография успела даже
закрепить, в представлении молящихся, этих уродливых крылатых и хвостатых чудовищ,
изображая их в виде змеев, дышащих пламенем и несущих на своих хребтах женщин,
обреченных на по гибель или влекомых на соблазн.
У огненного змея голова шаром, спина корытом и длинный-предлинный хвост —
иногда до пяти сажен. Прилетая на свое место, он рассыпается искрами, которые вылетают
как бы из решета, а летает он так низко, что бывает виден от земли не свыше сажени.
Посещает он исключительно таких только женщин, которые долго и сильно тоскуют об
отсутствующих или умерших мужьях. Самое же посещение, по словам одной простодушной
орловской бабы, происходит следующим образом: «Умер у меня старик, а я и давай
тосковать: места себе не нахожу. Так вот и хожу, как оголтелая. Вот ночью сижу у окна и
тоскую. Вдруг как осветит: подумала я пожар — вышла на двор. Гляжу, а старик-покойник
стоит передо мной: шляпа черная, высокая, что носил всегда по праздникам, сапоги новые,
армяк длинный и кушаком подпоясан. С той поры и начал ходить».
Самого посетителя сторонним людям не видно, но в избе слышен его голос: он и на
вопросы отвечает, и сам говорить начинает. Сверх того, посещения его заметны и потому,
что возлюбленные его начинают богатеть на глазах у людей12, хотя в то же время всякая
баба, к которой повадился змей, непременно начинает худеть и чахнуть (говорят:
«полунощник напущен»), а иная изводится до того, что помирает или кончает
самоубийством (все случаи женских самоубийств приписываются змею). Есть, впрочем,
средства избавиться от посещения змея. Совестливая и стыдливая баба спохватится и
обратится к колдуньям за советом, а уж те укажут, как узнать, кто по ночам приходит:
настоящий ли муж, или сам нечистый. Для этого они велят в то время, как избранница сидит
за столом с огненным змеем и угощается всем, что он приносит и выставляет, уронить со
стола какую-нибудь вещь и затем, поднимая ее, наклониться и поглядеть; не копытами ли
ноги, не видать ли между ними кончика хвоста? Если затем окажется, что прилетевший змей
подлинно черт, то, чтобы избавиться от него, надо сесть на пороге, очертиться кругом,
расчесать волосы и в то же время есть коноплю. Когда же змей спросит: «Что ешь?» — надо
отвечать: «Вши». Это ему столь не по нутру, что он «попихнет в бок или больно ударит, но с
того случая больше летать не станет»13.
Ходят повсеместно слухи о том, что от огненных змеев женщины рожают детей, но,
большей частью, недолговечных («как родился, так и ушел под пол») или прямо мертвых.
Рождение уродов, точно так же, приписывается участию змея, причем бабки-повитухи,
которые ходили принимать таких детей, зачатых от нечистой силы, рассказывают, что дети
родятся «черненькие, легонькие, с коротеньким хвостиком и маленькими рожками». На
помощь и как бы в поощрение таким верованиям прибегают и шатающиеся по деревням
странники. Они, от всех подобных проказ нечистой силы во образе огненных змеев, пишут

http://www.e-puzzle.ru

на бумажках сорок раз псалом «Да воскреснет Бог» и велят надеть на крест и носить не
снимая.
Устойчивость верований в огненных змеев, а тем более живое и наглядное
олицетворение их, несомненно, находится в связи с тем представлением, какое существует
вообще о происхождении самого огня. Здесь разнообразие народных воззрений, резко
расходящихся между собою, явно свидетельствует о том, что к первобытным понятиям уже
успели примешаться те новые, которым довелось вступить в открытую борьбу с языческой
стариной. Но победа еще далеко впереди, а пока на боевом поле обе враждующие стороны
обнаруживают достаточно сил и стойкости.
Наиболее господствующее убеждение заключается в том, что первый огонь изобрели
бесы в то самое время, когда они были изгнаны с неба. При этом рассказывается легенда о
том, как Бог, со св. Петром и Павлом, ходили по земле и неожиданно увидели костер,
разведенный и охраняемый бесами. Бог приложил палочку, и, когда она загорелась, бесы
вздумали ее отнимать. Тогда Господь ударил этой палочкой о камень, полетели искры, и с
той поры люди узнали, как добывать огонь из камня. Так думают в Малороссии, где эта
легенда общеизвестна. В решительном противоречии с ней находится великорусская
легенда, свидетельствующая, что огонь дан людям Самим Богом, который ниспослал его с
небес на помощь первому человеку, по изгнании его из рая, когда человек очутился в
безвыходном положении и не знал, как готовить себе пищу. Бог послал молнию, которая
расколола и зажгла дерево, и тем показал способ добывания столь чтимого и признаваемого
святым «живого огня».
Другие легенды стараются примирить оба начала, признавая два огня: адский и
небесный, а одна из легенд говорит, что до первого греха первых людей огня на земле не
было. После же грехопадения отворились адские ворота и пламя вырвалось оттуда и
появилось на земле, чтобы причинять людям вред пожарами, обманывать вспышками на
местах кладов, смущать огневидным появлением на воздухе самих бесов в виде крылатых
змеев и т. п. Кроме адского огня, был послан с неба и тот огонь, которым зажигались
жертвы, приносимые Богу, и устранялись многочисленные бедствия, посещавшие людей и
домашних животных, в виде различных болезней. Теперь (свидетельствует один из наших
корреспондентов, со слов верующих) тот и другой огонь смешались вместе и их не
различишь. Но несомненным считается лишь то, что на болотах огни зажигают водяные,
чтобы заманивать и топить неосторожных путников; на кладбищах огонь горит над
могилами праведных людей; на местах кладов зажигают огонь, для обмана легковерных,
охранители зарытых сокровищ — «духи-кладовики». И все-таки остаются неразрешенными
вопросы: каким огнем сжигается Масленица, через какой огонь прыгают в Купальскую ночь?
И здесь несомненно лишь одно, что в Святую ночь, называемую также и светлою, по всему
громадному пространству св. Руси около храмов зажигаются костры, а в окнах жилищ
лишние свечи, во славу Воскресшего Господа, показавшего нам свет.
II. ВОДА-ЦАРИЦА
Еще на заре человеческой истории люди отчетливо сознавали великое значение водной
стихии. Это подтверждает и мифология всех стран и всех народов, и позднейшие
философские системы древних, которые при всей их наивности все-таки успели установить
один незыблемый принцип: как без огня нет культуры, так без воды нет и не может быть
жизни.
Сообразно с таким пониманием мировой роли воды, языческие народы всех времен
неизменно обоготворяли эту стихию как неиссякаемый источник жизни, как вечно живой
родник, при помощи которого оплодотворялась другая великая стихия — земля.
Позднее, с распространением христианства, вера в божественное происхождение воды
хотя и умерла, но на обломках ее выросло убеждение в святости и в чудодейственной силе
этой стихии. Замечательно при этом, что такого рода убеждение в целительных свойствах

http://www.e-puzzle.ru

воды разделяется, наряду с христианскими народами, и магометанами, и евреями, и почти
всеми представителями современного язычества.

Пишущему эти строки привелось как-то посетить один из крымских монастырей,
привлекавший тысячные толпы богомольцев. Монастырь славился своим бассейномкупальней, погружаясь в который больные, по словам монахов, получали исцеление.
Эта разделенная на две половины, мужскую и женскую, купальня достаточно просторна
была для того, чтобы одновременно могли погружаться в воду около десяти человек. Она
наполнялась водою из того родника, который подле выбивался из-под отрога Яйлы.
При самом выходе из скалы целебного родника, под часовенным навесом, находится
колодец, из которого запасаются водой для домашнего пользования. Над ним служат
молебны, и здесь же даже мусульмане у выручки покупают восковые свечи и поручают
передавать их в церковь. В другой раз пишущему эти строки случилось побывать в урочище,
называемом «Черный Ручей» (в верстах 2–3 от Мстиславны Могилевской губернии). Сюда
некогда, во времена борьбы православных братств с униатами, устраивался крестный ход
братчиков, теперь оставленный. Ближе ручья, почти в самом городе, находится родник,
называемый «Здоровец», с отличной ключевой водой, почитаемой целебной. «Черным»
назван ручей за то, что в нем накопляется и оседает достаточное количество грязи, которою
больные мажут себе глаза, получая облегчение. К такому средству прибегают не только
окрестные православные и католики, но едва ли не чаще и охотнее прочих евреи, наиболее
страдающие всякими глазными болезнями.
Если перенесем наши наблюдения выше, на север, то и здесь найдем немало таких же
прославленных родников, привлекающих толпы богомольцев. Например, в 5–7 верстах от
реки Мсты, возле погоста, называемого «Пятницей», из-под пригорка бьет сильный родник,
скопляющий в колодезном срубе воды столько, что можно тут искупаться. Родник этот
прославился бесчисленными случаями чудесного исцеления больных, и ежегодно, в 10-ю
пятницу после Пасхи, здесь устраиваются крестные ходы. Высоко над толпою вздымаются
носилки с большою киотою, в которую поставлено деревянное изваяние иконы св.
Параскевы-Пятницы, несомое над головами народной толпы, длинной цепью склонившейся
на коленях. Пелена, висящая на иконе, признается также лечебною, и ею обтирают лица и
глаза. (Торговля удачно приладилась и здесь, по крайней мере ярмарка из года в год с
нетерпением ожидается не только окрестными жителями из Боровичского уезда, но и
отдаленного Тихвинского14).

http://www.e-puzzle.ru

Довольствуясь на этот раз тремя указаниями, почерпнутыми из личных наблюдений,
мы оставляем в стороне другие сообщения, доставленные из каждой губернии, главным
образом потому, что они однородны и слишком многочисленны. Притом же и в этих трех
указаниях достаточно ярко выражается древняя, присущая не одному православному люду
слепая вера в родники и почтение к ним, не как к источникам больших рек-кормилиц, а
именно как к хранителям и раздавателям таинственных целебных сил. Это одно из наследств
седой старины, но из разряда таких, которые наиболее усердно оберегаются и, несмотря ни
на какие соблазны, не исчезают. Если в доисторические времена, вместо храмов, посвящали
богам ручьи и колодцы, а христианство взяло под свое покровительство наиболее
выдающиеся из них,— то все-таки осталось еще много таких, которые, сохраняя за собою
общее древнее название «Прощей», не признаны церковью, но признаются народом за
святые, и к которым народ сходится в известные дни на богомолье15.
В то же время эти родники, или криницы, представляют собой несомненные памятники
седой старины, когда младенческий ум подозревал в них явное, хотя бы и незримое
присутствие и, во всяком случае, близкое участие высших существ. Милостивым заботам
этих существ и поручались такие места. Здесь попечительная мать-сыра земля устроила так,
что, ключом бьющая из нее, водяная жила и сильна, и непрерывна. Народившийся поток
обилен чудесной водою, зимою не поддающейся даже лютым морозам, а летней порой, в
палящий зной, холодной, как лед, чистой и прозрачной, как хрусталь, и при всем том
обладающей особенным вкусом, резко отличающим ее от воды прочих источников.
Достаточно одних этих свойств, чтобы сделать подобные урочища заветными и назвать их
«прощами» — словом, самый корень которого свидетельствует о древности
происхождения16. Действительно, здесь издревле искали прощения и отпущения, т. е.
духовного и телесного освобождения от внутренней душевной тяготы и от внешних
телесных повреждений, и именем «прощеника» до сих пор зовется всякий, чудесно
выздоровевший или исцеленный на святом месте. Хотя в Великороссии лишь по некоторым
местам сохранилось это слово в живом языке (по всей вероятности, вследствие стремления
духовенства, а в особенности монастырей, к искоренению языческих обычаев и
верований) — но зато в Белоруссии оно употребляется повсеместно. Название «проща»
присвоено и тому Черному Ручью, о котором выше упомянуто, и тем криницам, которые,
подобно находящимся в местечках Лукомле (Могилевская губерния), Дивине (Гродненская
губерния) и др., выбрасывают из недр земли на ее поверхность воду с целебными
свойствами, подкрепленными верою многих десятков поколении.
Эта вера сохранилась и в настоящем поколении, привлекая к прощам в урочные дни
огромные толпы народа, так что эти многолетние сборища вошли даже в поговорку. Когда
собирается много народа на ярмарку, или торжок, на обычное гулянье и пр., говорят: «Идут,

http://www.e-puzzle.ru

как на прощу»; к радушному хозяину охотно собираются гости также «как на какую-нибудь
прощу» и т. д. В довершение полного сходства, при этих прощах, кроме обычных кермашей,
или красных торгов, устраиваются еще и игрища молодежи с песнями и хороводами. По
народным представлениям, прощи находятся под особым покровительством св.
«Пятницы» — не той св. мученицы греческой церкви, пострадавшей за Христа при
Диоклетиане в Иконии, в 282 году, которую вспоминает церковь православная 28 октября
под именем Параскевы, нареченныя Пятницы, а иной, особенной, своей, и поныне
обретающейся в живых и действующей. Эта «Пятница» всеми тремя главными русскими
племенами согласно чествуется в определенный день недели, именно в пятый, считая с
понедельника, и кроме того, в виде исключения, в девятую, либо десятую пятницу по Пасхе
и в грозную Ильинскую — последнюю перед 20 июля — днем св. Пророка Ильи.
В преимущество перед всеми святыми православной церкви, за исключением Николая
Чудотворца (так называемого Николы Можайского), сохранился обычай изображать ее в
виде изваяния из дерева. Обычай такой несомненно уцелел с тех времен, когда обращение в
христианство было большей частью внешним и пользовалось готовыми формами старой
веры, более или менее удачно видоизменяя или приспособляя к ним обрядовую часть
церковного чина. Лишь впоследствии новое учение стало понемногу входить в плоть и
кровь, отступая, однако, перед тем, что успело уже слишком глубоко проникнуть в народную
жизнь и составило коренную и незыблемую основу верований. К числу таковых, между
прочим, относится почитание Пятницы именно в связи с занимающим нас вопросом 17.
Начиная с крайних границ болотистой Белоруссии, от берегов Десны и Киева до
далеких окраин Великороссии и Белого моря — поклонение образу Параскевы Пятницы, в
виде изваяния, остается до сих пор неизменным и всенародным. Точно таким же образом
всюду на этом громадном пространстве земли, населенной православным людом, целебные
родники-криницы и святые колодцы поручены особому покровительству святой Пятницы.
Эта связь имени Пятницы с источниками текучих вод не ограничивает силы народных
верований в нее как в защитницу вообще воды, в самом широком значении этого слова. Это
вытекает, между прочим, из того, что в старинных городах, укрепившихся на высоких
берегах больших рек, подобно Киеву, Брянску и другим, пятницкие храмы построены на
низменностях, у самой воды — древний обычный прием, который, помимо Великого
Новгорода и Торжка с их пятницкими концами, наблюдается и близ Москвы, в ТроицеСергиевской лавре. Кроме того, во многих местах, а в особенности в Белоруссии,
сохраняется обычай молиться о дождях, потребных в весеннее время для всходов и в летнее
для урожаев, обязательно святой Пятнице, и непременно с некоторыми суеверными
приемами: молитвы возносятся в таинственной ночной обстановке и состоят из таких
прошений, самодельная форма которых указывает также на давность их сочинения.
Иконы Пятницы, охраняющие св. колодцы, признаются (за малыми исключениями)
явленными, а стало быть, и чудотворными, причем преимущество отдается скульптурным
изображениям этой святой, но скульптура эта, разумеется, младенческая, она составляет
древнейшую форму русского искусства, существовавшую еще во время язычества и в наши
дни имеющую археологическое значение. Это изделия тех времен, когда мастера не дерзали
еще слишком удаляться от плоской резьбы для изображения естественных округлых фигур,
и грубый резец, в форме долота, направляемый младенческою рукою, был в состоянии лишь
намечать признаки лицевых органов. Но невзыскательные молельщики равнодушно
относятся к явным неудачам первобытных художников.
— За грехи наши (говорят орловские богомолки, при виде нераспознаваемого
почернелого изваяния Пятницы, находящегося в г. Брянске в Петровском женском
монастыре) обрызгали матушку золой наши бабы-грешницы, что по пятницам белье бучили
(т. е. при стирке обычно пересыпали белье золой для щелока).
— Истыкали наши беспутные женки нашу святую иголками, когда шили рубахи свои
по пятницам,— толкуют архангельские поморы в селе Шуе18, объясняя точки и полосы

http://www.e-puzzle.ru

червоточины на такой же темной и очень старинной иконе Пятницы, представленной также в
виде грубого изваяния.
Не столько бревенчатые стены и дощатые крыши охраняют святые колодцы, сколько
именно эти изображения Пятницы, в том или другом виде, и от их присутствия зависит и
самая святость, и целебность воды. А чтобы не иссякала спасающая и врачующая благодать,
приносятся к подножию иконы посильные жертвы: рыбьей чешуйкой серебрятся на дне
колодцев серебряные гривенники и пятиалтынные, через головы толпы, предстоящей и
молящейся, передаются или прямо бросаются разные изделия женского досужества, часто с
громким заявлением о прямой цели жертвования: сшитое белье в виде рубахи, полотенца на
украшение венчика и лика, вычесанная льняная кудель или выпряденные готовые нитки, а
также волна (овечья шерсть. «Угоднице на чулочки!» — «Матушке-Пятнице на
передничек!» — кричат в таких случаях бабы.
Все это — в благодарность за полученные щедроты и в ожидании будущих милостей:
чтобы, не умаляясь и не иссякая, текли дары невещественной благодати, как текут холодные
светлые струи живого источника. Эти вещественные приношения образу поступают
обыкновенно в пользу ближайших жителей, причем предполагается, что последние примут
на себя заботу по охране святыни от засорения и осквернения 19. В селе Овстуге (Брянский
уезд, Орловская губерния) в святом колодце иссякла вода оттого, что одна женщина
выполоскала в нем свое грязное белье; в другом месте вода иссякла по той причине, что
нечистая женщина дерзнула в источнике выкупаться. В первом случае многие слышали, в
течение целых трех недель, подземный шум уходящего в Киев (в Днепр) источника, на месте
которого, под старою деревянною церковью во имя св. Параскевы, остался только
обвалившийся погнивший сруб. То было давно, и сведение о событии сохранилось в памяти
старожилов как смутное предание.
Но в Муромском уезде (Владимирская губерния), в селе Спас-Сечен, рассказывают о
случае, относящемся приблизительно к 1881–82 гг., по поводу явления новой чудотворной
иконы Параскевы Пятницы. Один крестьянин, проездом мимо суглинистого холма, вблизи
села, заметил вновь пробившийся ключ. Подивился он и забыл. Но напомнил о том тайный
голос, говоривший во сне одной богомольной старушке: «Иди к горе, увидишь у подножия
ключик, а в нем на дне чудотворную икону. Вынь ее и вели мужичкам строить тут часовню».
Народ старухи не послушался, а икона, поставленная в церкви священником,— «ушла» и
вновь, как была, с ликом св. мученицы Параскевы в серебряном окладе, оказалась на дне
источника. Так повторялось до трех раз, пока над родником не построили часовню и не
списали копию с иконы, которую тут же и повесили (подлинник поставили в церкви).
Случилось, однако, так, что в первый же год по явлении одна баба, бывшая «с придурью»,
вздумала взять из колодца воды для стирки белья. Тотчас же вода в нем пропала, а через
несколько дней источник пробился в другом месте, позади часовни. Новый колодец
существует до сих пор, считаясь целебным, а иконе еще недавно молились в церкви всей
деревней как чудотворной, о прекращении падежа на скот.
Ввиду такого повсеместно распространенного почитания воды,— первые просветители
темных людей и последующие за ними основатели монастырей, святые отшельники, одною
из главных забот ставили себе рытье колодцев. Послуживши хозяйственным нуждам в тех
случаях, когда на высоких берегах, но далеко от воды, строилась первая келья и первый
деревянный храм, эти колодцы, ископанные работавшими без устали руками подвижников,
стали почитаться святыми. Они сделались местами особого почитания, как видимые следы
благочестивых подвигов на земле святых просветителей и молитвенников. В настоящее
время трудно припомнить хотя бы один из старинных нагорных монастырей, который не
обеспечился бы на подгорном подоле часовенным строением, укрывающим родник,
обделанный обычно каменной кладкой или заключенный в деревянный сруб.
Все такие колодцы народными преданиями обязательно приписываются трудам
подвижников, просиявших благочестием на ближние и дальние страны. Так, между прочим,
преподобному Сергию, уроженцу г. Ростова, просветителю ростовской страны и защитнику

http://www.e-puzzle.ru

всей земли Русской, приписываются все те святые колодцы, которые почитаются целебными
и находятся в окрестностях этого древнего русского города. Таков один из трех,
находящийся вблизи с. Поречье. С происхождением его предание соединяет благоговейную
память и о совершившемся чуде. Когда преподобный возымел мысль ископать колодец, у
него в руках не оказалось необходимых орудий. Он обратил взгляд к ростовскому
Авраамиеву монастырю и стал молиться преподобному Авраамию, первому по времени и
самому ревностному борцу с языческой Мерью, чтобы тот помог ему: тотчас, по его
молитве, явился и заступ, чтобы вырыть яму, и топор, чтобы укрепить бока бревенчатым
срубом.
Другой колодец (в версте от г. Петровска), окруженный болотом, через которое путь
идет по мосткам, выделяется и зеленоватым цветом, и сернистым цветом воды, действию
которой предание приписывает то обстоятельство, что бывшая при Екатерине II моровая язва
не коснулась этого ярославского городка. Вблизи Ростова и того места, где, согласно
преданию, апостол Иоанн Богослов вручил преп. Авраамию жезл для сокрушения идола
Велеса, сохраняется как памятник каменная часовня над неглубоким колодцем, снабженная
ведром и ковшом. Не остается без внимания прохожих и другой, более скромный родник без
прикрытия, с маленьким самодельным из бересты ковшиком, пробившийся из-под березки. В
летнюю пору эта березка всегда обвешана разноцветными ленточками, а в источник
набросаны медные деньги.
В народном представлении, таким образом, становятся священными не только колодцы,
ископанные святыми подвижниками, но также и те, появление которых вызвано каким-либо
чрезвычайным случаем, как, например, так называемые «громовые» ключи, бьющие из-под
камня и происшедшие, по народному поверью, от удара грозы. Подле таких ключей всегда
спешат поставить часовенку и повесить образа, по нынешним обычаям — Богоматери. В
двух (известных нам) случаях в число святых колодцев записаны те родники, которые
вызваны были падением тяжелых колоколов, свалившихся с колоколен на улицу во время
церковных пожаров и т. п. В этих неожиданных явлениях природы, принимаемых за
знамения особой милости Божией, ищут наглядных проявлений тайных и скрытых сил, не
утрачивая сильной веры в эти силы и их целебное свойство и при неудачах. Последние
объясняются личным недостоинством, греховностью, недостатком веры и разнообразными
мелкими упущениями подготовительного и обрядового характера, со стороны самих
прибегающих к помощи.
От этих же причин, между прочим, зависит и то, что и так называемая «спорная вода»
не всегда и не везде проявляет издревле присущую ей чудесную силу. Эта вода, взятая из
того места, где соединяется течение двух рек, имеет таинственную способность решить
вопрос об участи труднобольных, не встающих долгое время с постели: к животу или смерти
ведет их теперь таинственная судьба. Собственно же, как устья всех рек, так и источники
главнейших из них, не отличены особенными знаками народного почтения и
признательности, хотя эти реки и величаются иногда «кормилицами». Даже исток такой
величайшей благодетельницы русского народа, препетой и превознесенной, какова Волга,
остается без всякого внимания, в полном пренебрежении. Вместо величественного
сооружения, над истоком Волги высится часовня в виде сторожевой будки, сооруженная
окольным людом. Конечно, местные жители бессильны, по ограниченности своего
кругозора, понять весь смысл мирового значения нарождающейся тут реки, и к тому же они
не знают, что вода источника владеет целебною силою и заслуживает, не менее всех прочих,
украшения богатым иконостасом.
За нашими главными и за некоторыми из второстепенных рек сохранились, в виде
легенд, следы олицетворения их как живых существ богатырского склада. Это остаток
древнего мифического представления, родившегося в ту эпоху, когда первые две реки
(Западный и Южный Буг), указавшие славянам путь переселения из-за Карпат, прямо
названы были Богом. Наиболее известен рассказ о споре Волги с Вазузой по поводу
старейшинства. Эти две реки порешили окончить свой спор таким образом: обе должны лечь

http://www.e-puzzle.ru

спать, и та, которая встанет раньше и скорее добежит до Хвалынского моря, будет
первенствовать. Ночью Вазуза встала раньше и неслышно, прямым и ближним путем
потекла вперед. Проснувшаяся Волга пошла ни тихо, ни скоро, а как надо. Но в Зубцове она
догнала Вазузу, причем была в таком грозном виде, что соперница испугалась, назвалась
меньшей сестрой и просила Волгу принять ее к себе на руки и донести до Хвалынского
моря20.
Другая сказка менее известна, но не менее замечательна. Волга оказывается любимою
дочерью слепого отца и сестрою Сожи и Днепра. Отец задумал их выделить и объявил о том
только обеим дочерям (Сожи и Волге), а от непокорного сына Днепра скрыл о своем
намерении. Днепр, однако, подслушал, как обещал отец наградить Волгу красивыми
городами, Сожи подарить лучшие места, а Днепру уделить мхи и болота. Первою проснулась
Волга, прибежала к отцу со словами: «Батюшка, пора уходить». Слепой отец велел ей
подойти поближе, ощупал ее и, убедившись, что она действительно Волга, так как тело у нее,
как вообще у всех счастливых, обросло волосами, благословил ее идти красивыми местами,
селениями и городами. Загремела Волга и ушла. Проснулся Днепр и, увидев, что Сожь еще
спит, и решившись обмануть отца, обвернул руки паклей, так как тело у него было гладкое,
и, подражая голосу сестры, сказался отцу Сожью. Слепой ощупал и поверил. Днепр бросился
бежать, сколько набралось у него сил, разрывал горы, изгибался коленами — спешил, чтобы
сестра тем временем не успела проснуться. Проснулась Сожь: бежит к отцу, сказывается
своим именем, но старику пришлось награждать ее лишь теми местами, которые остались у
него в запасе, т. е. мхами и болотами.
Этот же Днепр в олонецких былинах является в виде женщины, под именем «Непры
Королевичны»21. На этот раз она вступает в богатырский спор на пиру князя киевского с
Доном Ивановичем. В единоборстве она осталась побежденной. Дон убил ее каленой
стрелой, и сам, в отчаянии, пал на ножище-кинжалище. Вот от этой-то крови и потекла
«Непра-река»: «во глубину двадцати сажен, в ширину река сорока сажен».
Олицетворение реки на этих примерах, однако, не остановилось, в народной памяти
сохраняются такие же рассказы относительно рек: Десны, Западной Двины, Шачи и
Красивой Мечи. И хотя время уже успело стереть краски с этих мифических сказаний, тем не
менее, русский народ продолжает проявлять, на время скрытые, но вечно живые верования.
Относительно прочих больших водоемов, каковы озера, дело обстоит несколько иначе.
Одновременно с расширением новгородской колонизации по русскому лесному северу,
озерам суждено было занять одно из видных мест как в истории самого заселения, так, в
особенности, в истории распространения христианства. Начиная с первых опытов основания
монастырей на озерных островах в окрестностях самого Новгорода (Кириллова на реке
Волхове и Липенского на острове озера Ильмень, в середине XIII в.),— большие и малые
озера, которыми изобилует весь северо-запад новгородской области, служили приманкою
для людей, искавших пустынного жития. Острова на них, дикие и пустынные, представляли
многие удобства как для созерцательной жизни, так и для благочестивых подвигов тех
отшельников, которые искали полного уединения.
Во всей громадной стране, известной под именем Озерной области, не много найдется
таких больших и малых озер, на островах которых не было бы основано обителей, лишь бы
только представлялась возможность устроиться на них малым хозяйством. На самом
большом из озер всего света, притом наиболее негостеприимном,— Ладожском, на
пустынной скале, в начале XIV столетия стоял монастырь Валаамский, давший
происхождение трем другим монастырям на том же озере: Коневскому, Свирскому на реке
Свири, и на дальних островах Белого моря — Соловецкому. Тем же путем взаимного
влияния и братской связи возникли, в течение того же столетия, но еще в большем числе,
монастыри на островах другого обширного озера — Онежского (числом до шести).
Последовательно, заметим, на островах озер Черемецкого, Кубенского, Белоозера и на
берегах всех прочих озер явились отшельники, трудами рук своих прочищавшие дремучие

http://www.e-puzzle.ru

леса, ставившие малые деревянные церкви и подле них утлые кельи, выраставшие потом в
многолюдные обители.
Из последних многие приобрели огромное значение и влияние. В народной жизни они
имеют глубокий исторический смысл как образцы прочных хозяйств и пособников в
заселении громадных стран, до тех пор неизвестных и совершенно диких. Озера здесь стали
заветными местами для молитвенных посещений богомольного люда. Святыми эти озера не
были названы, хотя они и были таковыми в истинном смысле этого великого слова. Однако
за некоторыми из них оставлены кое-какие исключительные преимущества, вроде
сохранения на поверхности воды следов того праведника, который к месту водворения
проходил как посуху, отчего сохранилась как бы тропа, в виде струи, выделяющейся особым
цветом. Не стесненная в старых формах олицетворения природы, народная фантазия и в
применении к христианским порядкам не знает ни границ, ни удержу. Так, по народным
представлениям, в светлый день Христова Воскресения «играет солнце», в полночь,
предшествующую дню Крещения Господня, колышется вода в реках и озерах, трепетно
разделяя праздничную радость всех слепо верующих и прочих 22.
Святыми названы народом другие небольшие озера, во множестве разбросанные по
лесной России, и притом не только те, которые оказались в соседстве с монастырями. С
некоторыми из таких святых озер соединены поэтические легенды о потонувших городах и
церквах. Из глубины этих озер благочестивым верующим людям слышатся звон колоколов,
церковное пение и видятся кресты и купола затонувших храмов. Таковы из наиболее
известных и выдающихся: в северо-западной Руси — озеро Свитязь близ гродненского
Новгорода (Новгрудка), воспетое Мицкевичем, и Светлоярое в Керженских заволжских
лесах близ города Семенова. Последнее до сих пор привлекает на свои берега тысячи народа,
верующего, что в светлых струях пустынного лесного озера сохраняется чудесным образом
исчезнувший, во времена нашествия Батыя, город Большой Китеж23.
При погружении Св. и Животворящего креста в воду, из нее, силою и наитием Святого
Духа, изгоняется дьявольская скверна, и потому вода становится безукоризненно чистою и
непременно святою, т. е. снабженною благодатью врачевания не только недугов телесных,
но и душевных. «Богоявленской воде» в этом отношении всюду придается первенствующее
значение, и она, как святыня наивысшего разряда, вместе с благовещенскою просфорою и
четверговою свечою, поставляется на самое главное место в жилищах, в передний правый
угол к иконам. Освященная по особому чину в навечерие Крещения Господня, эта святая
вода перед прочею, освящаемою в иное время, имеет то преимущество, что на случай
смерти, при полной невозможности приобщиться Святых Тайн, она может заменить их и, во
всяком случае, умиротворить беспокоящуюся совесть умирающего и близких его. В
обыкновенное время, при нужде, пьют эту воду не иначе как натощак. При этом существует
повсеместное непоколебимое верование, что эта вода, сберегаемая круглый год до новой,
никогда не портится (не затхнет и не мутится), а если и случится что-нибудь подобное, то
это объясняется прикосновением к сосуду чьей-либо нечистой руки.
Точно так же повсюду сохраняется суеверное убеждение, что в верхних слоях
освященной в чанах воды заключается наиболее благодатной силы, устраняющей недуги и
врачующей болезни. Поэтому всякий спешит зачерпнуть воды прежде других, вследствие
чего нарушается церковное благочиние, криками и перебранкой, невообразимой суетней и
толкотней, как на любом базаре.
Что касается неосвященной воды, то и к ней наш народ относится с большим
почтением: вода, находящаяся в реках и озерах, имеющих истоки, безразлично почитается
чистою, и притом в такой степени, что исключительно ей одной поручается, например,
охранение тех св. икон, которые, за ветхостью, приходят в негодность и теряют изображение
ликов. Такие иконы благочестивая ревность не дозволяет предавать огню, а обязывает
«пускать на воду», не иначе как с краткою молитвою, оправдывающею вынужденный прием.
Охрана чистоты воды доведена в некоторых местах до таких крайностей, что никто из
верующих не решится плевать в воду, а тем более производить в ней испражнения и т. п.

http://www.e-puzzle.ru

Стихийная природная чистота воды, сделавшая ее единственным, верным и легким
очистительным средством, потребовала, в самые глухие времена язычества, особого себе
чествования, выразившегося в торжественном празднике Купалы.
Как предшественники этого главнейшего праздника, во многих местах еще
сохраняются определенные дни, когда производится обязательное «обливание водой» —
обычаи, в некоторых случаях успевшие пристроиться к христианским праздникам 24.
Обливают холодной водой всех, проспавших одну из заутрень на неделе Святой Пасхи (эти
заутрени, как известно, совершаются согласно уставу, «порану»). В некоторых местах, как
например в г. Весьегонске (Тверская губерния), этот обычай превратился в самостоятельное
празднество. Вечером, в день заговенья на Петровский пост, здесь разрешается всякого
проходящего по улице обливать из окон водой вполне безнаказанно, и если осмотрительный
и догадается ходить по середине улицы, то все-таки и здесь он подвергается опасности: из-за
ближнего угла на него налетает кучка молодежи с ведрами, наполненными, на лучший
случай, колодезной водой, а то и квасом, и даже квасной гущей. Крики, беготня и смех
прекращаются только с закатом солнца.
Ради тех же забав, но исключительно направленных молодыми ребятами против
девушек, последних обливают водой (в Пошехонском уезде) на каждый второй день
весенних и летних праздников, в первый день Петровского поста (Моршанский уезд
Тамбовская губерния), когда не спасают хозяев в избах даже запертые двери, в Чистый
понедельник и в день Преполовения. Обычай обливания водой носит совершенно другой
характер в тех случаях, когда он получает название «мокриды»: в этой форме он сохраняет
явные осколки цельных языческих праздников, устраивавшихся в предупреждение
бездождия и сопровождавшихся песнями и плясками на краях прудов и берегах рек.
В настоящее время в Черноземной полосе России этот обычай состоит в следующем:
мужики тайно сговариваются между собой и, когда бабы соберутся купаться, отправляются,
крадучись, за ними «строить мокриду». Улучив время, они внезапно бросаются на
купальщиц и, прежде чем те успевают раздеться, спихивают всех в воду с криками: «Дождьдождь, приди к нам». При этом предполагается несомненный успех опыта, если все бабы
примут его за невинную шутку и ни одна из них не изругается, не рассердится даже на детей,
которые тоже стараются брызгаться, набравши воды либо в рот, либо в пригоршни.
Во многих местах (в Орловской губернии и уездах) за то же дело «вызова дождя»
берутся сами бабы: сговорится их три или четыре и начнут с конца деревни «незазнама»
обливать водой, т. е. всякого, кто ни попадется навстречу, при этом каждый облитый,
почитая обычай священным, не обижается и лишь шутя и добродушно выругается. Для
пущей торжественности и придачи шуткам наибольшего оживления, иных баб по несколько
раз спихивают в реки, а за неимением реки мочат в колодцах. В Пензенской губернии
стараются обливать лиц из духовного звания и непременно с головы, чем вернее достигается
цель прекращения чар колдуний, удерживающих дождь, В Рязанской губернии (в глухом
Егорьевском уезде) девицы и непорочные вдовы, пребывающие во вдовстве более десяти
лет, в белых рубахах, тайно от всех, ходят на ближний родник, расчищают его и молятся
Богу. Во Владимирской губернии (в Меленковском уезде) такие же девицы, выйдя ночью в
поле, читают акафист, потом пашут болото, а старухи расстилают на огородах рубахи, и если
на них осядет роса, то это считают добрым признаком: будет дождь.
Прибегая к таким чрезвычайным мерам для вызова дождя, наш народ в то же время
очень чтит дождевую воду. Выбегая на улицы босыми, с непокрытыми головами,
деревенский и городской люд становится под благодатные небесные потоки первого
весеннего дождя, пригоршнями набирает воду, чтобы вымыть лицо три раза: выносит чашки,
собирая целебную влагу, и в крепко закупоренных бутылках сохраняет ее круглый год, до
нового такого же дождя. Точь-в-точь так же чтит народ и речную воду, когда пройдет
весенний лед и реки вскроются. Вот что пишет на этот счет известный знаток народного
быта Ф. Д. Нефедов из г. Костромы: «Едва пройдет весною лед по рекам и ручьям, только
что очистится вода, как все дети, взрослые и старики бегут на берег: зачерпывают

http://www.e-puzzle.ru

пригоршнями воды и умывают три раза лицо, голову и руки. Обычай этот исполняется не в
одних деревнях и селах, но и по всем городам, не исключая губернского — Костромы».
Эти обычаи приводят нас к целому ряду суеверных гаданий, где воде предоставлено
главное место, подобно так называемым «отчерпыванью воды» и «прощению у воды». В
первом случае (например в Углицком уезде Ярославской губернии, близ границы
Ростовской), при болезни домашних животных или ввиду какой-либо неприятности,
окачивают водою крест, или медный образок, стараясь спускать эту воду на уголья,
облепленные воском и ранее опрыснутые богоявленскою водою; в то же время читают про
себя самодельные молитвы и кропят и поят тех, кто нуждается во врачебной помощи.
«Прощение у воды» испрашивается больным и обездоленным. Обычай этот покоится на том
убеждении, что вода мстит за нанесенные ей оскорбления, насылая на людей болезни.
Поэтому, чтобы избавиться от таких болезней, на воду опускают кусочек хлеба с низким
поклоном: «Пришел-де я к тебе, матушка-вода, с повислой да с повинной головой — прости
меня, простите и вы меня, водяные деды и прадеды!» — Отступая по одному шагу назад, до
трех раз повторяют этот приговор с поклоном и во все время заклинаний стараются ни с кем
не разговаривать, не оборачиваться и ни одного раза, конечно, не налагать на себя крестного
знамения.
В Вологодских краях верование в чары воды, без участия церковного ее освящения,
приурочивается даже к Великому четвергу, когда большуха-хозяйка, почерпнувши воды из
колодца, святит ее тем, что опускает в ведро «серебрушку» (непременно серебряную монету)
и умывает ею ребят своих для здоровья. Тогда же девицы с этой водой бегут на хмельники
«до вороны» (пока эта зловещая птица не закаркала), умываются и молятся приговором:
«Пусть и меня так же любят молодцы, как любят хмель добры люди». На Святках
повсеместно при гаданьях девицы смотрят в воду, чтобы увидеть суженого-ряженого, а
ворожеи — ворога, причинившего кому-нибудь вред. Колдуны на воду нашептывают, чтобы
наслать беду на недруга, и вообще, редкое гаданье обходится без того, чтобы вода не играла
в нем существенной роли. Так что выработался даже целый кодекс обрядов, которые
несмотря на самые неблагоприятные географические условия для обмена и заимствований,
все-таки поражают своим сходством: сопоставленные рядом в целой группе, они ясно
свидетельствуют о существовании всеобщей старой веры и являются в настоящее время не
чем иным, как ее обломками. На развалинах этой старой веры, разрушенной христианством,
наш народ и строит свое миросозерцание, причем одной рукой он держится за старую веру, а
другой — за христианство.
Эта обычная путаница старых и новых понятий приводит к поразительной
неустойчивости народного мировоззрения: веруя, например, в гаданья, наш народ в то же
время верит, что есть несчастия, которых не устранишь гаданьями. «Воде и огню Бог волю
дал»,— говорит он в утешение и успокоение на те случаи, когда нарушается в природе
равновесие и вода, в меру питавшая землю, из явной благотворительницы временно
превращается в лютого врага, наводящего страх отчаяния. «Где много воды — там жди
беды», «Хороши в батраках огонь да вода, а не дай им Бог своим умом зажить». Никакими
гаданьями таких бед не предусмотришь, никакими заговорами не устранишь — остается
одна надежда на молитву о Божьей помощи не только в то время, когда стряслось несчастье,
но, главным образом, когда оно только что собирается и посещение его только возможно.
Впрочем, в наше время, когда обмелели реки и повырублены леса, народ страдает не столько
от изобилия, сколько от недостатка воды, и редкий год проходит без того, чтобы в любом
русском селе или деревне православные не молились о ниспослании дождя. Выработаны
даже своеобразные подготовительные приемы для такого рода коллективных молебствий.
Созвал староста сходку,— и не обсказывал зачем потревожил, а прямо приступил к
тому, чтобы порешили старички, сколько собирать с каждого двора пятаков на молебен и
когда подымать иконы. Поднялась вся деревня на ноги как один человек; засуетились и
заспорили промеж себя бабы, как принимать иконы, чем ублаготворять духовных: надо печь
пироги — на голодное их не примешь. Запрягли мужички лошадей в телеги — ехать за

http://www.e-puzzle.ru

вином да сладкой наливкой. Двое выборных ушли позвать на мольбу батюшку-священника
со всем причтом, посулили плату за общий молебен, да в особину, по гривне с дома;
пообещали прислать за духовными подводу.
В назначенный день поднялись ранехонько: еще и звону в селе не было слышно.
Натощак (не только никто ничего не ел, а даже воды не пил) отправились все, конечно
одетыми во все лучшее и чистое, отстаивать заутреню и обедню. После нее станут вынимать
те иконы, которые укажет батюшка. Церковный фонарь принимает старостин сын; больших
херувимов (хоругви) берут молодые ребята, на очередь промеж собою. Иконы нести
охотятся все бабы, а потому надо устанавливать порядок: наиболее чтимую икону понесет та
девица, которая побойчее всех и покрасовитее; остальные иконы, по двое на каждую,
принимают на руки, обернутые платками или полотенцами, другие бабы и несут,
приложивши одним краем к плечам. Никаких разговоров богоносцам на все это время не
дозволяется, и даже сельские колокола мешают тому, не переставая звонить вовсю, пока
крестный ход можно видеть с колокольни.
В деревне, на площадке около колодца, уже все приготовлено и место излажено:
вынесен стол, покрытый чистой скатертью, и поставлено на нем блюдо под святую воду;
подставлены чистые скамейки под иконы. Учительница наладила умелых девиц, к ним
пристали чернички — составился хор. Когда во время водосвятного молебна запели из
канона: «Даждь дождь земле жаждущей, Спасе!» — все пали на колена и на лицах
молящихся, как в зеркале, отразилась вся гнетущая тоска от напряженных и несбывающихся
надежд на благодатные теплые дождички.
С деревенской площадки иконы несут в поле «на зеленя» и, если попадается по дороге
родник или хотя бы и высохший колодец, тут останавливаются и снова поют молебен, как бы
вызывая иссякшую воду на знакомое старое место. Отдельные, частные молебны
продолжаются по особым приглашениям в домах и, когда все они окончатся,— в более
просторной избе начинается подкрепление сил и затем полное угощение в складчину досыта
и допьяна, чтобы искреннею, от души, выговорилась благодарность: «За хлеб, за соль, за
лапшу, за кашу, за милость вашу». Во всяком случае, главная цель достигнута: пришли на
мольбу в благоговейном настроении,— разошлись успокоенными, с надеждою на милость
Божию.
III. МАТЬ-СЫРА ЗЕМЛЯ
Третья, по старинному счету, мировая стихия — земля — почтена наивысшим
хвалебным эпитетом: с незапамятных времен она называлась «матерью», и у всех народов, а
в том числе и у нас, русских, была возведена на степень божества. Впрочем, в наши дни от
былого почета остались лишь обезличенные признаки и потусклые следы древнего
богопочтения, да и то в приметно меньшем количестве, чем по отношению к огню и воде. Но
тем не менее, по народному убеждению, и самая святость целебных родников и колодцев,
главным образом, зависит от того, что исходят они непосредственно из благодатных и
неисчерпаемо богатых недр матери-сырой земли.
По всеобщему верованию, самая стихия эта настолько свята и чиста, что не держит в
себе ничего нечистого и в особенности враждебного людям. Лихих недоброхотов, в виде
ведьм и колдунов, земля «не принимает», и до сих пор требуются особые обряды, чтобы
прекратить выход из могил этого сорта покойников и посещение ими живых людей и
заветных мест. Даже тот умерший, труп которого долгое время не разлагается,— по
народным понятиям, несомненно был при жизни великим грешником, потому что он «не
изготовляется к погребению в сырой земле». И напротив, если новорожденный ребенок
выделяется весом тела от прочих детей, то он не жилец на Божьем свете, его «тянет» к себе
земля. Вся нечистая дьявольская сила от крестного знамения и «воскресной» молитвы
проваливается не иначе, как «сквозь землю», не оскверняя святости земных недр, и т. п. 25
Связь человека с землей устанавливается и Священным Писанием: «Всяк человек —
земля есть, и в землю отойдет». Ту же мысль выражает и пословица: «Сверх земли не

http://www.e-puzzle.ru

положить даже нищего и бездомного». Саженку вдоль да полсаженки поперек — для
каждого полагается обязательным. А затем, вся та земля, куда схоронены кровные и близкие,
называется родительскою и считается священною: она могущественна до такой степени, что
горсточка ее, взятая с семи могил, укрывающих заведомо добродетельных людей, спасает
всех родичей, оставшихся в живых, от всяких бед и напастей. Почти такой же силой
обладает и вообще родная земля. Вот что свидетельствует на этот счет наш орловский
корреспондент:
«2 августа 1897 года, из села Яковлева (Орловский уезд) отправились на переселение в
Томскую губернию 24 семейства и каждая семья взяла с собой несколько горстей родной
земли.
— Может случиться,— говорил один из переселенцев,— что на новом месте мы
попадем на такую воду, которая для питья не годится,— так мы положим в воду нашу землю,
вода и станет вкусной».

Сверх того, родную землю зашивают в сумочку с ладаном (называется вообще
«ладанкой») и носят с шейным крестиком, в уверенности, что этим способом можно
избавиться от тоски по родине. Но вера в целебное свойство родной земли почти повсюду
исчезла, сохранившись только у тяжелых на подъем вологжан и олончан, живущих в глухих
окраинах северных губерний. Приезжая на чужбину, эти люди (особенно в тех случаях, когда
прибывший намеревается остаться здесь на более или менее продолжительное время)
высыпают на землю горсть родного песку и, ступая по нему, приговаривают: «По своей
земле хожу». При этом они твердо верят, что, «если захватишь с собой родной земли, тебе
заздоровится, не будешь болеть и скучать по родине».
В этих глухих местах уверенность в силе родной земли настолько велика, что к
подобного рода приемам прибегают даже богомольцы, отправляющиеся к киевским или
соловецким угодникам: доведется помереть — товарка не откажет закрыть глаза и посыпать
на них «родимой землицы». У матерей нет большего горя, как известие, что их сыновья,
умершие на чужбине, не запаслись родной землицей и похоронены без нее26.
У таких людей до сих пор нет божбы страшнее заклятия: «Не видать мне сырой земли»,
и вернее врачебного средства — как «прощанье» с землей на том самом месте, где случилась
какая-нибудь беда или внезапная болезнь, например, вроде болезненного припадка от
неведомой причины, известного под неопределенным названием «притки». На то место, где
притекла притка, ходят «прощаться» на девяти вечерних и девяти утренних зорях.
Становятся лицом на восток и говорят заклятие, причем, так как «притка» является
наказанием за какую-нибудь вину, то и самое заклятье носит характер извинения: «Прости,
мать-сыра земля, в чем я тебе досадил!» После каждого причета дуют и плюют через правое
плечо и кланяются в землю. Но плюют только «примерно», так как в тех местах, где
«прощаются», плевать на землю вообще считается большим грехом. Если попритчится

http://www.e-puzzle.ru

скотине, то хозяева сами «прощаются» за хворое животное на повети или сеновале, так как
твердо верят, что власть родной земли распространяется и на животных.
В иных местах эта вера заходит так далеко, что создались даже своеобразные обряды.
Так, в Ветлуге (Костромская губерния), если покупают скотину в другом селе и желают,
чтобы она не тосковала по своему стаду, то среди поля оборачивают ее головой в ту сторону,
где она куплена; затем берут из-под передней левой ноги ее комок земли и натирают морду,
а другой комок завязывают под яслями, думая, что ни корова, ни лошадь не уйдут уже
дальше того места, откуда взята земля. Саратовцы (Хвалынский уезд) подобным же
способом, при переходе в новую избу, переманивают старого домового: из-под печки старой
избы они насыпают в лапоть горсть земли и высыпают ее под печку новой.
Особенное отношение нашего народа к матери-сырой земле выражается, между
прочим, в так называемых земных поклонах. В старину русские люди, при встречах с
наиболее уважаемыми лицами, кланялись до самой земли, касаясь до нее лбом, или, взамен
того, ударяя оземь шапкой. Эта форма, приличная теперь лишь людям низкопоклонным, не
уважающим себя, была обычна в старой Руси как законное установление и перестала
действовать лишь в недавние времена во всех слоях и сословиях народа. Но все-таки, по
отношению не к лицу властному, а к самой матери-сырой земле, этот обычай упрямо
отстаивается во многих местностях.
Так, например, весной (в Орловской губернии и уезде), при ударе первого грома, все
бабы, перекрестившись, кланяются в землю и целуют ее. В тех же местах сын, дерзнувший
оскорбить на миру родную мать или отца, обязательно целует землю после того, как
произнесет клятву, смотря на небо и перекрестясь троекратно. Точно так же заподозренный в
каком-либо мирском несчастии, вроде поджога, кражи и т. п., целованием земли вполне
удовлетворяет и успокаивает своих односельцев. Самое же важное значение земли исстари
признавалось в межевых спорах при разделе земельных участков. Межевые знаки, до
изобретения мензул и астролябий, были не точны по той причине, что намечались по живым
урочищам, подвергающимся, под влиянием стихий, всевозможным изменениям.
Пограничные споры соседних владельцев были бесконечны, особенно в тех случаях, когда
не оказывалось налицо письменных записей: дожди смывали последние признаки граней, а
старческая память старожилов была ненадежна. Но так как неудобства чересполосицы всетаки требовали решительного ответа в ту или другую сторону, то кое-где, в глухих местах,
были придуманы особые приемы для полюбовных размежеваний.
Так, в Олонецкой губернии Каргопольского уезда на нашей памяти еще соблюдался
обычай класть на голову вырезанный из спорной земли кусок дерна. С ним доказывающий
свое или чужое право на землю шел по той меже, которую признавал правильною, законною.
При генеральном межевании 1744 г. этот обычай применялся в смысле бесспорного и вполне
законного доказательства. Например, в Ярославской губернии старший чин, заведовавший
этим делом, приглашал, по общему приговору, того старика, который признавался наиболее
знающим и памятливым, вырезал из земли дерновый крест и клал его на голову свидетеля.
Этот прием кое-где сохранился и до наших дней, а лет 40–50 тому назад он практиковался
весьма широко.
Так, например, в Пошехонском уезде при наделе крестьян помещиками, по объявлении
указа об уничтожении крепостного права, некоторые общества не позволили переделывать
своих полос на том основании, что их отцы либо деды обходили эту полосу с землей на
голове. Из Череповецкого уезда сообщают, что в земельных спорах в виде клятвы и теперь
берут землю в рот, кладут на голову, на спину, за пазуху. В знаменитой кустарным железным
производством Уломе произошел в 1896 г. такой случай: спорили о меже на покосе два
крестьянина двух соседних деревень (Чаева и Миндюкина) одной волости (Колоденской).
Настоящей межи никто не помнит, землемера взять негде: как быть? Долго галдели,
переругиваясь, и вдруг все смолкли, когда один чаевский старик взял «кочку» земли и со
словами: «Пущай эта земля задавит меня, если я пойду неладно» — пошел по

http://www.e-puzzle.ru

«воображаемой» меже таким твердым и уверенным шагом, что с того времени стала та межа
фактическою, бесспорною.
Подобный же спор был решен несколько лет тому назад между крестьянами той же
Уломской волости, деревни Коротова и крестьянами деревни Карпова, Дмитриевской
волости. Так как пословица недаром говорит, что «межи да грани — ссоры да брани», то,
чтобы уничтожить или, по крайней мере, ослабить эти ссоры, в старину, когда делали
пропашкой межевую борозду, всегда сгоняли сюда ребятишек, клали на эти грани и секли с
наказом и приговором, чтобы каждый помнил отцовский участок. Так, между прочим,
бывало и у казаков на Дону, так водилось и в Новгородчине, где часто слышалось
выражение: «Ты меня не учи, ты мне не рассказывай: я на межевой яме сечен». Теперь, когда
на межах перестали сечь, но все еще решают межевые споры божбой и клятвами, вместо
дерна, кладут на голову святую икону. В одном случае (в Ярославской губернии) около
Ростова спорщики удовлетворились, когда один из присутствующих, довольно ветхий
старик, вспомнил и сообщил о том, что ему привелось быть свидетелем, как дед нынешнего
владельца обходил этот самый клин земли с большим куском вырезанного из нее дерна,
положенного на голову.
Глотание сырой земли суеверными людьми точно так же не ушло еще в область
предания: вести об этом обычае доходят из разных местностей. Так, например, орловский
корреспондент сообщает о следующем случае.
Однажды под г. Орлом, через овраг, удобный для нападений лихих людей на
задремавших или оплошавших проезжих, темной ночью возвращался домой крестьянин
Талызенков. Как из земли, выросли перед ним три человека с дубинами. Подбежали к нему,
схватили лошадей под уздцы — остановили.
— Стой,— говорят,— подавай деньги!
— У меня, братцы, денег нет: в городе все потратил.
По голосу грабители узнали своего односельца — соседа по избам, узнал и он старых
приятелей.
У грабителей и руки опустились. Один из них спохватился и говорит:
— Что же нам теперь, Алексей Осипыч, делать? Куда нам себя определить? Нас три
души живых — твоя одна. Пустить тебя целым — ты скажешь про нас: тогда живым нам не
быть.
Талызенков был мужик торговый, денежный, цену себе ставил высокую. Собрался он с
духом и отвечает:
— Не скажу я про вас никому. Умрет это дело на этом самом месте. Чем хотите, тем и
поклянусь.
— Съешь,— говорят,— комок земли, тогда поверим.
Он съел, и его отпустили. И только после смерти всех трех мужиков рассказал
Талызенков об этом случае своему соседу Афанасию Чувакину.
— Отчего же,— спрашивал рассказчика наш корреспондент,— ты раньше не рассказал
об этом?
— Боялся, что убьют, да и нельзя рассказывать, коли съел земли.
— Почему нельзя?
— Да уж нельзя! Нельзя потому, что можно большое несчастье произнесть (т. е.
перенесть).
Крестьянка деревни Пушкина (в той же Орловской губернии) рассказала, как одного
непокорного сына мать выгнала из своего дома, и как он, поступивши с женой на барский
двор, повел такую тяжелую и скорбную жизнь, что стало ему невтерпеж и довело до
раскаяния.
Стал этот сын (Григорий Сухоруков) просить старосту заступиться за него у матери.
Приходит Любава (мать) на барский двор, просит непокорный сын у нее прощенья:
кланяется и божится. Мать не сдается, не верит ему и говорит:
— Если хочешь, чтобы я тебе простила, съешь вот этакую глыбину земли.

http://www.e-puzzle.ru

— Ты меня, мать, подавишь.
— Коли не съешь, меня, значит, не почтишь, и я не прощу, а коли съешь — иди опять
жить домой.
Григорий послушался, съел и стал после того жить так, что никому лучше того не
придумать.
Оба случая произошли, по свидетельству рассказчиков, не дальше 20–25 лет тому
назад. А вот свежие, почти вчерашние указания на тот же прием клятвы, основанной на
мотивах совершенно иного характера. В «Неделе» было сделано указание на
распространяющийся в Холмском уезде Псковской губернии гражданский брак среди
крестьян. Мотивы этого брака вызваны экономическими причинами и юридическими
особенностями быта, а самый брак сопровождался тем же древнейшим обрядом
богопочитания матери-сырой земли. Пока девица живет в семье с отцом, она покойна за его
спиной, будучи обеспечена отцовским наделом. Но после смерти его, надел числится за нею
только до ее замужества, а затем, по местному обычному праву, отходит в общее мирское
пользование. И вот, чтобы избежать беды, девицы и выдумали внебрачное сожительство.
Гражданский брак заключается с некоторою торжественностью: родственники
сговариваются, берут икону, зажигают перед ней свечи, перед которыми жених и невеста,
разодетые по-свадебному, «кусают землю», т. е. берут пястку земли и глотают ее в знак
любви и верности до гроба. Обходя церковный брак из-за земельных выгод, молодые,
конечно, не думают в это время о том, что будущие дети их зачтутся незаконнорожденными
и прав на дедушкин надел не будут иметь никаких.
Особенность народных воззрений на мать-сыру землю дала основание чародеям и здесь
воспользоваться, для своих недобрых целей, тайными, могучими свойствами этой стихии.
Применение земли в чарах чрезвычайно разнообразно. Взять хотя бы всем известное
«вынимание следа», состоящее в том, что на месте, где стоял обреченный человек, вырезают
ножом часть дерна или из-под ступни его соскабливают пол и над этими следами колдуют.
Впрочем, чародейственной силой земли пользуются не только колдуны, но и
обыкновенные люди, прибегающие, на случай беды, к заступничеству и покровительству
своей «кормилицы». Это видно, между прочим, из обычая опахивать деревни. Обычай
опахиванья является уже своего рода священнодействием со всею тою мистическою
обстановкою, которая вообще приличествует всякому древнему обряду и которая рассчитана
на то, чтобы самый обряд сделать внушительным и страшным. Толпа женщин с
распущенными волосами, в одних белых рубахах, в глухом сумраке ночи, возбужденная всей
внешней обстановкой и условными околичностями обрядового чина, становится опасной для
всякого случайного свидетеля этого религиозного «действа». Совершение его
преимущественно предоставляется женщинам того селения, которому угрожает занос чумы
на скот, тифа на людей и т. п., и которое необходимо оградить со всех сторон таинственным,
заколдованным поясом земли, вырезанным сохою, в ширину сошника и глубиной не менее
трех вершков.
Почин самого обряда всюду предоставлен старухам, крепче верующим и более
осведомленным в порядке совершения чина «опахиванья». Они и выбирают подходящую
полночь, и оповещают женское население шепотком, чтобы не знали и не слыхали мужчины.
Для того чтобы таинственная цель была достигнута, считается необходимым участие в
обряде, по малой мере, девяти девок и трех вдов (как и высказывается это в обрядовых
припевах). Оповещенные старухами с вечера, все девицы и бабы прокрадываются за околицу
и, выйдя в поле, снимают с себя одежду до рубахи, причем иные повязывают голову белыми
платками, а девицы развязывают косы и распускают волоса наподобие русалок.
На одну вдову, по общему выбору и приговору, надевают тайком унесенный хомут и
впрягают ее в оглобли (обжи) сохи, также припрятанной заранее. Другая вдова берется за
рукоятку, и обе начинают косым лемехом разрывать и бороздить землю, намечая тот
«продух», из которого предполагается подъем и выход земляной силы, невидимой,
непонятной, но целебной и устрашающей самую смерть27. А в это же время все остальные

http://www.e-puzzle.ru

девицы и вдовы (замужние не всегда допускаются, как не подходящие, нечистые) идут за
сохой с кольями и палками, со сковородами, заслонками и чугунами. У девяти девиц девять
кос, в которые они и производят беспрерывный звон. Звонят, кричат и поют с неистовым
рвением, которое прямо указывает на главную цель — запугать и прогнать смерть. Ей и
грозят в обрядовых песнях и причетах: «Смерть, выйди вон, выйди с нашего села, изо
всякого двора! Мы идем, девять девок, три вдовы. Мы огнем тебя сожжем, кочергой
загребем, помелом заметем, чтобы ты, смерть, не ходила, людей не морила. Устрашись —
посмотри: где же это видано, что девушки косят, а вдовушки пашут?»28
Обойдя околицу по огородам и гуменникам, вся эта женская ватага врывается на улицу,
настолько уже взволнованная, с таким подъемом нервного настроения, что ничего не
замечает по сторонам и ничего не хочет видеть, кроме спасительной сохи. Все, что попутно
обратит на себя общее внимание, вроде, например, выскочившей из подворотни собаки,
спрыгнувшей с подоконника кошки — все принимается за несомненного оборотня, в
которого перевернулась эта самая злодейка, «скотья смерть», черная чума, огневая горячка.
С гамом и ревом бросается вся сопровождающая соху свита на этих собак и кошек и бьет их
насмерть. Разбуженные мужики выглянут осторожно из окошка да и спрячутся за косяк,
чтобы не приметили бабы: потому что последние не задумаются напасть на встречного
мужчину, признавая в нем необлыжного оборотня. Притом же мужчина самим появлением
своим оскверняет священнодействие и, стало быть, мешает благополучному завершению
таинства.
В деревне Юшиной (Орловского уезда и губернии) задумали бабы опахиваться. Узнали
про это парни из соседней деревни и решили пошутить: с вечера забрались в соседние
ракиты и в них притаились. Но когда процессия подошла к тому месту, шутники заревели
медвежьими голосами. Однако женщины не испугались, они сбились в одну кучу и все как
одна начали швырять в засевших парней камнями, палками. Видя же, что это не берет, они
натаскали затем к дереву, на котором засели ребята, охапки соломы и подожгли. Шутники,
как майские жуки, свалились на землю и начали сказываться своими именами, но женщины
не только не поверили им, но пришли уже в полное остервенение. С теми же криками:
«Бейте коровью смерть» они продолжали бросать грязь и каменья, пока не устали и пока
шалуны-парни не были избиты в кровь.
Сохраняя такой внушительный, устрашающий характер, обряд опахиванья дожил до
наших дней, вероятно, по той причине, что в распоряжении крестьян не имеется иных
предупредительных мер против занесения эпидемических болезней. Притом же этот обряд,
перешедший к нам от темных времен глубокой старины, считается надежным уже по той
причине, что распространен повсюду, и притом нередко выполняется с участием
христианских святынь, которые как бы закрепляют обычай и узаконяют приемы 29.
В некоторых случаях обряд из временного, вызываемого первыми признаками
надвигающейся беды, становится обязательным и совершается ежегодно в условное время.
Например, в Калужской губернии каждый год, под праздник Преполовения 30, собирается
ночью огромная ватага девиц, сопровождаемых парнями, из которых один, самый молодой и
пригожий, правит сохою, запряженною несколькими парами девушек. Впереди этого
шествия (рассчитанного на то, чтобы избавить деревню не от одного мора, но и от всякого
рода напастей), идет вдова и несет икону. И опять беда тому, кто попадется навстречу этому
ночному шествию.
В Болховском уезде (Орловская губерния) «гоняют смерть» обычно после Петрова дня
и об избранной ночи извещают мужчин, требуя их согласия и невмешательства. К
принадлежностям обряда присоединяются также икона (на этот раз Богоматери), восковая
свеча и дегтярница с помазком: дегтем намечают крест на каждых воротах и такой же крест
честная вдова вырезает сохою на бугре за деревней. На этом месте раскладывается затем
костер, и все женщины прыгают через него для завершения обряда. Дегтем мажут также тех,
кто нечаянно встретится на пути. В других деревнях носят образ св. мученика Власия,

http://www.e-puzzle.ru

признаваемого по всей св. Руси покровителем домашнего скота, и к свечам прибавляют еще
ладан31.
В деревнях Нижнеломовского уезда Пензенской губернии во главе подобного шествия
видели старуху с иконами Спасителя, Успения Богоматери и медного Распятия на груди, и
слышали, вместо стихов заклятия, пение молитв Богородичной и Господней. В этом случае в
обряде «опахиванья» принимали участие все жители деревни, без различия возраста и пола.
Ко внешней церковной окраске прибавляется еще суеверное требование, чтобы, расходясь по
домам, не оглядываться ни на зов, ни на вой, ни на угрозы, если не хочешь, чтобы не
осталась шея искривленной и нечистая сила не сгладила ту черту, которую провела соха
вокруг деревни.
В ночь на 1 июня 1897 г. восемнадцать крестьянок деревни Полонской Весьегонского
уезда (Тверской губернии), чтобы не допустить занесения в свою деревню сыпного тифа,
валившего людей в соседней волости, «опахали» свою деревню: одна из женщин шла
впереди с иконою в руках, за нею следовала другая верхом на помеле, потом третья с
кочергой и черепом какого-то животного. За этим авангардом шествовали две бабы,
запряженные в соху, которою управляла третья баба, и, наконец, все остальные, гурьбой, с
шумом, криками и бранью замыкали процессию. (За нарушение тишины и порядка все
участницы этой процессии были привлечены к уголовной ответственности по 38-й статье
Устава о наказании, налагаемого мировыми судьями).
Хотя таким образом уголовный суд и решился выступить на помощь усилиям
духовенства и, в замену церковных назиданий, прибег к законной каре, тем не менее, вера в
мать-сыру землю все-таки сохраняется незыблемо. Даже и там, где, по-видимому, Христово
учение успело уже войти в плоть и кровь, стоит снять с языческих обрядов наложенные
тонким слоем христианские краски, чтобы обнаружились черты древних языческих
верований.
В Духов день (в Сольвычегодском уезде Вологодской губернии и по Вятке), в день
Успения Богоматери (в Тихвинском уезде Новгородской губернии), на Симона Зилота — 10
мая (без различия местностей), по православным деревням обязательно служатся
всенародные молебны. Народ собирается к часовням, толпится на площадях и окропляется
святою водою не потому, что в эти дни совершаются молебствия по случаю избавления от
бед, а потому что в эти дни мать-сыра земля бывает именинница32.
Хотя праздник именинного чествования земли существует далеко не повсеместно, но в
то же время на всей Руси великой крестьяне строго придерживаются правила, чтобы в эти
дни никто не смел ни копать, ни рыть ямы, ни пахать полей. Делается это для того, чтобы не
обидеть кормилицу-землю и чтобы не осерчала она, и без того своенравная и капризная,
тугая на подъем и скупая на милости. В некоторых местах наших лесных северных губерний
уважение к кормилице-земле (здесь очень суровой и неласковой) сопровождается даже
некоторым заискиванием: в Успеньев день, в теплую погоду, считается большим грехом
ходить босиком. За соблюдением такого обычая следят очень внимательно, не позволяя
малым ребятам ходить разувшись.
Умилостивление земли и способы испрошения ее милостей и щедрот настолько
многочисленны и разнообразны, что в среде опытных хозяев существует на этот счет целая
наука. Попробуем взять из этих способов только те, где под новыми наслоениями всего
заметнее сохранились следы седой старины.
Поставлен в поле стол, покрытый чистой скатертью. На нем серебрится на солнышке
водосвятная чаша, желтеют свечки и сереет коврига печеного хлеба. Перед столом,
полукругом, стоят бородачи с иконами в руках, закрытыми полотенцами. Против них
поместился священник с причтом, а за ними и весь этот народ, от чрева матери обреченный в
поте лица своего снести хлеб свой. Молебен отпели: толпа зашевелилась и загудела, как
пчелиный рой. Подали священнику севалку — лукошко с веревочкой, чтобы ловко было
перекинуть ее через плечо — берет он из нее горсть сборной ржи от каждого двора и ловко,
привычной рукой разметывает зерна по пашне. Затем идет он краем поля, поперек всех

http://www.e-puzzle.ru

загонов, и кропит все полосы святой водой. И чью полосу окропляет, тот хозяин крестится, а
иной еще, сверх того, шепчет про себя, какую знает, молитву. Иконы относят в церковь; попа
с дьячком зовут в избу и предлагают посильное угощение, в полную сыть.
Кроме священника, крестьяне еще чаще поручают делать засев какому-нибудь ветхому,
преклонному старику, который сам и указывает, в какой день начинать засев. Такой старик
считается первым человеком на селе. Рука у него легкая, удачливая, а с легкой руки — если
не куль муки, то во всяком случае — почин дорог. Этих стариков обыкновенно стаскивают с
печи, чтобы они шли священнодействовать. У иного голова на плечах не держится, руками
он не владеет, зерна в горсть с трудом загребает и зря рассыпает. Его выведут на зеленя под
руки, пособят и рукой потрясти. Он же, зная свое дело и ожидая, что его позовут, успел уже с
вечера сходить в баню и надеть чистое белье, а днем засева (обходя тяжелые дни среду и
пятницу) назначил Благовещенье33. Выходит он сеять натощак, а разбрасывая по полосам
зерна, шепчет молитву: «Зароди на все души грешные, на всякого проходящего и
заходящего, на калек и нищих, на братию имущую и неимущую», и пр.
Это — тот же почетный старец Белой Руси, который в первый день Рождества (на
«Калядах») в черной рубахе садится на печной столб, гадает об урожае и говорит
затверженные непонятные слова, которые в наши дни надо переводить на живую речь и
толковать. Так, например, он кличет: «Иди, мороз, кутью есть на чугунную борону с
железным кнутом», т. е. если придешь, то было бы что положить на сковороду (чугунную
борону), было бы что вынуть сковородником (железным кнутом) из печи и поставить на
стол.
В некоторых местах (даже под самым г. Орлом) когда выходит засевальщик в поле, то,
снявши шапку, молится на восток: «Батюшка Илья, благослови семена в землю бросать. Ты
напой мать-сыру землю студеной росой, чтобы принесла она зерно, всколыхала его,
возвратила его мне большим колосом».
Или кличут так: «Кузьма-Демьян — матушка полевая заступница, иди к нам, помоги
нам работать!»
При посевах всяких сортов хлеба великую роль играет так называемая
«благовещенская» просфора, которую крестьяне или получают кусочком из рук священника
при раздаче в конце обедни антидора, или сами подают за евхаристией, чтобы вынули части
за здравие живущих и за упокой умерших. Просфору эту или кладут в сусеки, чтобы
увеличить силу плодородия зерен, или на дно лукошка-севалки и в мешки с зерном. По
окончании же сева просфору делят между семейными и съедают. На вопрос священника о
значении этого обычая, подмосковные крестьяне отвечали, что так-де поступали и завещали
делать отцы и деды.
Самый же обычай этот укрепился до такой степени, что, например, под Орлом
просфоры пекут дома, разной величины, от обыкновенной до полуфунтовой; по форме они
схожи с церковными, но лишь с оттиском на верхней половинке обыкновенного шейного
креста. В Тамбовской губернии стараются напечь просфор столько, чтобы на каждого члена
семьи пришлось по одной. В некоторых местностях (например, в Боровичах) значение
благовещенской просфоры отчасти оспаривается силою и действием хлеба-«крестовика»,
какие обычно пекут во всей Православной России, на Средокрестной (четвертой) неделе
Великого поста. Печенье этих «крестовиков» связывается обыкновенно с суеверными
гаданьями о том, кому доведется в тот год сеять и какие сорта хлеба. Счастье выпадает тому,
кому достается крестовик с запеченными в нем заметками: одни для мужчин, другие для
женщин. Если хлебец достанется ребенку, то по обычаю, например, крестьян Ковровского
уезда (Владимирская губерния), ребенка ведут или несут в поле и дают ему взять горсть
семян (если же ребенок грудной, то за него разрешается исполнить святую обязанность
матери).
Следом за окончанием сева начинается самое мучительное в трудовой деревенской
жизни время, когда по мелким и случайным признакам настоящего, доводится судить о
темном будущем. До сих пор с ранней осени, с посева озимей, прибегали к гаданьям,

http://www.e-puzzle.ru

вопрошая небо, насколько оно будет милостиво к земле-кормилице; в какую силу-меру
станет отвечать ее насущным нуждам и помогать ее силам в тех случаях, когда они окажутся
утомленными или истощенными. По заветам древнейших предков, в зимнюю пору то
прибегают к церковным молитвам, то к суеверным заговорам и разнообразным причетам,
служат и молебны в церквах и домах, и втихомолку задабривают ласковым словом и
обетными приносами того нечистого, который зовется «полевиком».
Гадают об урожаях отдельно для всякого хлебного злака, а попутно и на огородные
овощи, причем соблюдаются урочные для каждого из них сроки, намеченные еще в старину:
и на христианские праздники из двунадесятых, и на простые дни, не чествуемые св.
церковью, но избранные всенародным почитанием. Доискиваются прямых указаний — по
блеску звезд на Параскеву Пятницу, на день Рождества Христова, на Якова-апостола и на
последние сутки Масленицы,— и по облакам, и по ущербам луны, и по солнцу. Принимается
в расчет и то, насколько космата изморозь на деревьях и сколь силен иней, велик мороз, ясны
утренники, черны тропинки и прохожие дороги. Какой день на Масляной неделе выдался
ясным, тот день стараются запомнить, чтобы в соименный ему начать сеять. В родительскую
субботу все спешат вывозить навоз на поля: на Вербной неделе в Новгородской губернии для
урожая желают мороза; в Ярославской в то же время молят об ясных днях. На Вознесеньев
день в иных местах в поле не работают, в других стараются запахать пашню, в прямом
расчете умилостивить кормилицу-землю и порадоваться за нее, когда снизойдет великая
небесная милость и на вешнего Николу польет хороший и теплый дождик, и т. д.
Призывая на помощь небесные силы для ответов на мучительные вопросы об урожае,
вопрошают и саму виновницу бесчисленных тревог и бесконечных забот — мать-сыру
землю. Вопрошают ее в иных случаях с тем детским простодушием которое вообще
свойственно всем первобытным верованиям, и которое в таком изобилии разлито во всех
народных предрассудках и суеверных обрядах. Так, например, выселенцы из старой и
коренной Руси на южные окраины московского царства унесли с собою и сохранили до сего
дня, между прочим, такой обычай (подмеченный в Тамбовской губернии): в Васильев вечер,
во вторую кутью накануне нового гражданского года, крестьяне, пришедшие от заутрени,
идут на перекрестки, где вычерчивают на земле перстом или палкою крест, прилегают к тому
месту ухом и слушают, что скажет земля. Послышатся звуки, похожие на то, что едут сани с
грузом,— будет год хлебородный, если пустые — неурожайный.
По народным воззрениям, земля не только отвечает на все вопросы о будущем урожае,
но и сама дает указания, когда пахать, сеять и пр. Развернулся дубовый лист, стало быть,
земля вошла в полную силу и принялась за роды: «Коли на дубу макушка с опушкой, будешь
мерять овес кадушкой». Березовый лист стал уже величиной с полушку — значит земля
показывает время, когда следует запахивать пашню, и на Егорья (23 апреля) выезжает даже
«ленивая соха». Когда сама земля мокра, то любит, чтобы в это время доверяли ей овсяное
зерно («Сей овес в грязь — будешь князь»). Зато рожь надо сеять в сухую землю («Сей рожь
в золу да в пору»,— советуют исконные земледельцы). Вообще, на это время земля из своих
пор выпускает лягушек, которые скачут и квачут: «Пора сеять» («Лягушка квачет, овес
скачет»).
Раннее яровое в черноземных губерниях сеют, когда земля совсем сгонит весеннюю
воду, и если цвет ягоды калины будет в кругу, то такой сев считается поздним. Впрочем, для
глаз опытных хозяев имеются и другие приметы; советуют, например, наблюдать за
известным кустарником, называемым «волчье лыко»: зацвели ягоды на нем сверху (а цвести
начинают они тотчас, как стает снег),— лучше начать посев ранний; цветут с середины —
средний, снизу пошли — поздний. Начнет цвести козелец (он же и лютик) желтыми
цветами — земля приказывает сеять овес; зацветает черемуха — пришла пора пшеницы,
расцветет можжевельник — время сева ячменя. Когда яблони в полном цвету — садят
картофель, когда земляничные кустики словно бы спрыснули молоком — пришла пора сеять
гречиху. Лист полон — и сеять полно.

http://www.e-puzzle.ru

Когда на Ивана Купалу собирают росу, отрывают в муравейниках масло и рвут
целебные травы, то в это время говорят: «Земля-мати, благослови меня травы брати, твою
плоду рвать: твоя плода ко всему пригодна», и т. д. По обилию шишек на ели судят о
хорошем урожае на все яровые хлеба; если же такое обилие замечается на соснах, то это
предвещает хороший урожай одного ячменя. Сильный цвет на рябине предсказывает
хороший урожай льна, обилие орехов обещает яровой хлебород на будущий год (оба урожая
на один и тот же год никогда не сходятся). И нет сомненья в той святой истине, какая
исповедуется всем русским миром, что «земля любит навоз, как лошадь овес, как судья
принос». «Для того и кладут навоз, чтобы больше хлеба родилось, а полбу, чтобы людям
годилось». «Где лишняя навозу колышка, там лишняя хлеба коврижка», «Какова земля, таков
и хлеб».
О даровании же хлеба насущного на худых и холодных землях молят в умилении
сердца и преклонив колена в церквах, в избах и на зеленых полях — на последних, когда
показалась веселая и радостно улыбающаяся зелень всходов. Широко и размашисто кладутся
крестные знамения и во всю трудовую спину поясные поклоны. Звонко, с восторгом
разливаются голоса поющих молебен. Искреннее увлечение всех предстоящих очевидно: все
настроены благоговейно. Но в то же время кто может поручиться за то, что если бы была
своя воля действовать, то не вырвались бы толпой бойкие бабы, не сбили бы священника с
ног и не начали катать его по зеленям, а сами кувыркаться рядом, пожалуй, даже и с
приговором: «Нивка-нивка, отдай твою силку, пусть уродится долог колос, как у нашего
батюшки-попа волос».
IV. СВЯЩЕННЫЕ РОЩИ
В Ильешах, столь известных петербургским православным жителям, тысячами
отправляющимся туда на Ильинскую пятницу по Балтийской дороге, наблюдается
следующая поразительная картина: над опущенными долу головами коленопреклоненных
богомольцев проносится, высоко поднятая на носилках, тяжелая киота с деревянным
изваянием явленного образа Пятницы. С трудом продвигаясь вперед, счастливая и
восторженная группа богоносцев, лишь благодаря ловкости, приобретенной долгим опытом,
никого не увечит в этой цепи неловко распластавшихся по земле людей. Замедляемый
всякими помехами, крестный ход из храма «Великого Николы» (с приделами пророка Илии
и мученицы Параскевы) направляется к часовне, находящейся в полутора верстах от него, т.
е. от места «поставления» чудотворной иконы к месту ее «явления».
Здесь, подле самой часовни, стоит развесистая старая береза, служащая, как священная,
предметом благоговейного почитания. В кору ее, на некоторой высоте от земли, врос
булыжный камень так глубоко, что теперь едва приметен. По легенде, это — тот самый
камень, который был брошен озлобленным, сладострастным дьяволом в убегавшую от его
соблазнов Пятницу, спасавшуюся на этом дереве. А подле дерева, у самого корня, есть
другой камень, который привлекает главное внимание всех богомольцев. Это — тот камень,
на который уперлась стопою Пятница, чтобы быстро вскочить на дерево, и оставила тут
глубокий след стопы своей. Вода, скопляющаяся здесь, признается народом за слезы
праведницы, плачущей о людских прегрешениях. Эта вода врачует от всяких болезней и
преимущественно глазных, точно так же, как и песок и мелкие камушки 34, рассыпанные на
этом святом месте, и как церковный колокол, под который, во время благовеста, становятся
глухие, в надежде исцеления.
Наше внимание в настоящем случае главнейшим образом останавливает этот след
человеческой ноги, почитаемый таковым в силу слепого фанатизма, но на самом деле не
имеющий ни малейшего сходства с обыкновенным следом человека, уже ввиду своей
чрезмерной величины. Замечательно, что подобного рода камни, существующие во
множестве, пользуются благоговейным почитанием не только среди православного
населения, но и в католическом мире, причем суеверное воображение народа создает целые
легенды о происхождении этих камней, окружая их ореолом святости.

http://www.e-puzzle.ru

Так, например, подобного рода камень указывают в Почаевской Успенской лавре, близ
австрийской границы. Такой же камень, называемый «стопою», с изображением креста и
славянской надписью, в течение не одного столетия усердно лобызают поклонники в
местечке Лукомле (Сенненского уезда Могилевской губернии). В церковь, охраняющую
изваяние Пятницы, во вторую пятницу после Пасхи собирается до трех тысяч богомольцев
из трех соседних губерний (Могилевской, Витебской и Смоленской) и находящийся здесь
камень-стопу, о котором не сохранилось даже легенды и на котором уже нельзя разобрать
вконец истершуюся надпись, чтут не менее самого образа.
В 3–4 верстах от г. Пошехонья (Ярославская губерния) около часовни-прощи, близ села
Федоровского, лежит камень с круглыми углублениями, собирающими дождевую воду. Эта
вода также считается целебной и ежегодно (11 сентября) привлекает массу богомольцев. На
месте, где стоит часовня, спал некогда благочестивый человек, которому явилась во сне
преподобная Федора Александрийская и повелела построить на том месте часовню.
Проснувшись, благочестивый человек святой жены не видал, но заметил на камне следы ее
ног35. Также на камне следы ног оставил Зосима Соловецкий, в сорока верстах от с. Белого,
на Мсте, в Боровичском уезде Новгородской губернии, отдыхавший здесь на пути в
Новгород, куда он шел для исходатайствования у веча владельческой записи на свой
пустынный остров (27 сентября ходят сюда к «Камню» для поклонения).
Коневецкий монастырь, стоящий на одном из островов Ладожского озера, сберегает
внушительной величины скалу, одиноко стоящую и называемую «Конь-камень», давший
свое имя и острову, и обители. До прибытия сюда преп. Арсения, жители, боготворившие
этот камень, ежегодно оставляли здесь в жертву богам лошадь. Св. Арсений приступил к
камню с молитвой, окропил его св. водой и на вершине водрузил крест. Боги-духи, в виде
черных воронов, улетели, а воздвигнутая наверху часовня, сделавшись предметом
почитания, наглядно показывает тот прием, каким пользовались пустынники при борьбе с
языческими суевериями36. Таково однообразие верований, при поражающем различии
народного характера, расового происхождения, при полнейшей политической и
географической отчужденности. Не исчезает это изумительное сходство и в дальнейшей
последовательности, хотя бы ввиду той связи, которая существует между обоготворением
воды и почитанием осеняющих родники деревьев.
Наши «заповедные рощи», по своему происхождению и по своей идее, несомненно
имеют много общего со священными пущами глубокой древности: и там и здесь «заповедь»
преследует одну цель — охрану деревьев. Несомненно точно так же, что охрана,
опиравшаяся на страх и совесть каждого, была более деятельна и спасительна, чем нынешняя
усердная и бдительная стража и больно бьющие по дырявым карманам денежные штрафы.
Нельзя и предположить себе, чтобы могли быть допущены такие хищнические набеги
беспощадного топора, какие возможны теперь, под властным влиянием подкупа и под
защитою корыстолюбивых властей.
Только один огонь да острые зубы времени могли тут хозяйничать и оставаться без
наказания: но и против них существовали препоны в виде различных предохранительных
мер, каковые отчасти можно наблюдать и теперь. Опасение навлечь на себя тяжкий грех и в
настоящее время служит главною уздою для тех нарушителей не писаного, но гласного
закона, которых не коснулась еще городская цивилизация и куда не дошел еще купецсъемщик и подрядчик. В Грязовецком уезде (Вологодская губерния) грешит тяжко даже тот,
кто решается срубить всякое старое дерево, отнимая, таким образом, у него заслуженное
право на ветровал, т. е. на естественную, стихийную смерть. Такой грешник либо сходит с
ума, либо ломает себе руку или ногу, либо сам в одночасье (скоропостижно) помирает. Та же
участь (по убеждениям тотемских лесовиков) постигает и того, кто решится срубить дерево,
посаженное руками человека и взлелеянное им.
В Орловской губернии считаются неприкосновенными рощи, выросшие на
церковищах — местах старых церквей: «Все равно, что в церковь залезть (говорят тамошние
жители), что бревно вырубить», а потому, при нужде, эти деревья могут идти лишь на

http://www.e-puzzle.ru

постройку новой церкви или на поправку старой часовни. В Вологодской губернии
(Николаевский уезд) нарушителей целости заповедных рощ непременно должна убить
молния, как убила она одного крестьянина тотчас после того, как он подсек, без всякой
надобности, огромную пихту, росшую в том лесу, который, видимо для всех, был не только
заповедным, но и спасительным, так как корнями своих деревьев он скреплял почву
обсыпчивого песчаного берега реки Вохмы, на высоком и почти отвесном берегу которой
сберегалась издревле Тихоновская церковь.
В селе Бруснеце (Тотемский уезд) до сих пор цела священная сосна; под ней некоторые
благочестивые люди ежегодно видят, во время пасхальной заутрени, горящею пудовую
восковую свечу. Не выходя из тех же вологодских лесов, еще достаточно сохранившихся,
наталкиваемся на подобную заповедную рощу в Кадниковском уезде (при деревне Глебове),
замечательную по необыкновенно старым деревьям. Об одном из них — высокой сосне,
сложилось даже предание, что она не поддается никаким человеческим усилиям: вместо
отброса щепы мечет искры, неисправимо тупит лезвие топора, а сам смельчак, дерзнувший
рубить эту сосну, непременно надорвется нутром, начнет чахнуть и невдолге помрет.
Другая же ель (при деревне Середней), спасается местным предрассудком, что будто с
уничтожением ее постигнет неожиданное большое общее несчастье. В тех же местах толстые
дуплистые деревья находятся в безопасности потому, что в дуплах нашли себе приют совы и
филины, испускающие странные, пугающие звуки, показывающие, что тут живет сам леший
и «глумится». Большую роль, в смысле охраны деревьев, играет и то внушительное
впечатление, какое производят леса, в особенности хвойные, одним своим внешним видом.
Их вечное спокойное однообразие сильно повлияло на умственное и нравственное развитие
не только младенческих племен инородцев, но и пришлых насельников севера славянской
расы. Постоянный мрак хвойных лесов не мог не произвести на всех живых существ самого
подавляющего влияния. Среди лесных ужасов сложились верования первобытных племен: в
высоких, почти недоступных горных борах, а равно и в красивых рощах поселились высшие
силы, народные божества; они-то и наложили строгие заповеди охранения таких мест. Самые
деревья, отдельные от прочих и выделяющиеся из ряда других массивностью и долголетием,
способные возбуждать трепетное душевное настроение даже в городских жителях и
цивилизованных людях, в глазах дикарей оказались стоящими под нравственною защитою
особых существ.
В ветлужских лесах прославилась всеобщим богопочтением береза, разделенная на
восемнадцать больших ветвей, имеющих как бы восемьдесят четыре вершины. Когда буря
сломила одну из них и сбросила на засеянное поле — хозяин последнего принял это за гнев
незримого охранителя и оставил весь хлеб неубранным в пользу Бога. У таких
вероисповедников всякое дерево в заповедных рощах, поваленное бурей, считается
признаком несчастья для ближайшего окольного люда. Деревья в них с нависшими ягелями,
украшающими их наподобие висячих бород, тоже попали, в качестве избранников, в
религиозный культ и воспламенили воображение сказочников. Подобного рода деревьями,
покрытыми до самой вершины мхом и в самом деле оживляющими угрюмые хвойные леса,
придавая им в то же время внушительный вид долговечности и обилия, украшаются жилища
и владения богов и их избранников и любимцев — храбрых и могучих богатырей.
Той же участи удостоилась в особенности ель, вообще стоящая, по своим внутренним
качествам, ниже сосны, но наружным видом выражающая высшую степень строгости,
спокойствия и торжественности. Впрочем, среди православного русского люда место ели, по
необъяснимым причинам и едва ли не по простой случайности, заступили другие деревья и
преимущественно сосна. Практическому великорусскому племени пришлись по вкусу сухие
сосновые боры, как наиболее удобные места для жительства. Поэтому и выбор священных
деревьев естественным образом стал падать на сосны.
От постройки часовен с постановкою в них образов зависело то обстоятельство, что
известные участки сосновых лесов становились через то священными, в смысле
недозволенных к вырубке, обязательных к охранению, заповедных. От явлений св. икон

http://www.e-puzzle.ru

(исключительно Богоматери) на ветвях, или у корней деревьев, подобно Костромской,
Федоровской и Курской Коренной, самые деревья признавались святыми, но уже не в
охранительном смысле заповедных, а таких, из которых сооружались престолы алтарей,
созидаемые на местах явлений. В южной части Череповецкого уезда обращает на себя
внимание обилие таких сосновых рощ, где часовни являются показателями полного
запрещения вырубок, и в трех волостях заповедь эта усилена еще тем, что здесь не
дозволяются хороводы и всякие сходки для каких-либо веселых развлечений. За срубленное
дерево или осквернение чем-нибудь всей рощи предполагается скорое и несомненное
возмездие, в виде слепоты и иных болезней, и даже смерти. Около деревни Острова
сберегается сосновая роща, в которой устроено теперь несколько ям-«морянок» для
пережигания угля, но первый крестьянин, дерзнувший положить почин этому лесному
промыслу, ослеп.
Тем же страхом болезни и смерти оберегаются избранные деревья, отмеченные какимлибо чрезвычайным или чудесным событием и признанные священными, а равным образом
и те, которых игра природы выделила какими-либо отметами в росте, направлении ветвей,
уродливостями ствола, сплетениями корней и проч. (подобно березам ветлужской и
ильешевской). Сюда причислены дуплистые сосны с особенностями в расположении пустот
выгнившего нутра, чем, при лечении детских болезней, пользуются суеверные женщины.
Если священник не соглашается «пронять» больного ребенка сквозь ризу или поставить под
престол на несколько часов кувшин с водой, чтобы потом окачивать из него больных, то на
такие случаи имеются общедоступные дупла, испытанные в дарах исцеления: через
отверстие их «пронимают», т. е. протаскивают несколько раз детей, а иногда пролезают и
сами взрослые с одного бока целебной сосны на другой.
Конечно, наибольшим почтением и известностью пользуются те деревья, на которых
отразилась игра природы, и раздвоившийся ствол оставляет свободным широкое отверстие,
удобное для проемов и пролазов (так называемые «воротца»). Таких деревьев не особенно
много, и они все на счету, но почитание их еще настолько же действительно, насколько и
почтенно по своей древности. Так в житии Адриана, пошехонского чудотворца (ум. в 1550
г.), записано: «Бысть некогда в пошехонском пределе, при реках Ияре и Уломе, церковь св.
пророка Илии и тамо ростяще древо, зовомое рябиною. Прихождаху же и священницы из
близ лежащих весей и приносяху образ святыя мученицы Параскевы, нареченныя Пятницы,
молебная пения совершающе. Люди же, для получения здравия, сквозь оное древо
пронимаху дети своя, инии же, совершеннаго возраста, и сами пролазаху и получаху
исцеления».
В сообщении из Пензенской губернии имеется указание на такое дерево, около
которого целостно сохранился полный обряд довольно сложного священнодействия, очень
поучительный в том смысле, что наглядно объясняет происхождение старого обычая
почитания прощей37. Около заштатного города Троицка, бывшего в начале заселения этой
окраины крепостью, и конечно окруженного в свое время громадным лесом (липовым), до
наших дней сохранились три липы, прославившиеся на все окрестности. Они выросли из
одного корня, но получили общее название «Исколена», объясняемое легендою. В те далекие
времена, на это место ходила из крепости, для уединенной молитвы, некая «проста-свята»
девка (а по другим сведениям, три «просты-святы» девки). Сладострастный прохожий,
желавший одну из них изнасиловать, встретил отчаянное сопротивление и за то убил ее. «Из
колен» убитой и выросли эти три липы, потребовавшие вскоре часовенку с образом и охрану
в виде плетня и наложения клятвенного устрашительного запрета, закрепленного в соседях
недавним живым случаем: местный священник, при помощи станового, поревновал успеху
«Исколены», забравшейся на самую вершину горы и выстаивающей на ней третью сотню
лет, и пожелал срубить ее.
Но пригнанный сюда народ с топорами не сдался ни на какие увещания, требования и
угрозы — и рубить святое дерево не пожелал. Тогда принялись сами подстрекатели, но при
первом же ударе топора из дерева брызнула кровь и ослепила дерзновенных. Понадобился

http://www.e-puzzle.ru

совет знающих старушек, чтобы обоим ослепленным испросить прощения у дерева и
получить исцеление. Исцеление, впрочем, испрашивается и до сих пор, при соблюдении
следующей обстановки. Стараются приехать к дереву до солнечного восхода, конечно, с тою
целью, чтобы чужой посторонний человек не сглазил. Больной, если в силах, ползет на
коленях, что делает также и провожающая его старуха. С молитвой: «Дай Бог в добрый час»
она крестится, отплевывается на все четыре стороны, зажигает четыре восковых свечи, из
которых одну прилепляет к иконе, а остальные — к каждому из деревьев.
Больного она раздевает донага и кладет на землю так, чтобы головой он касался до
корней (в полтора-два обхвата), обсыпает пшеном и опутывает нитками, а в заключение
обливает водой и одевает в новое или чистое белье (старое поступает в жертву дереву вместе
с нитками, которые вешаются на ветви). Больной и жрица кланяются дереву земным
поклоном, с молитвою: «Прости, матушка-сыра земля, и свято дерево, отпусти!» Зажженные
свечи тушатся, и больной со старухою выползают задом из ограды с тем, чтобы тут же
приняться за трапезу вместе с прочими провожатыми родными, которые до того времени
стояли за оградой и молились. Едят также не просто, а старуха прежде всего берет каравай
хлеба и щепотку соли и относит их, вместе с бельем больного, к дереву. Это предназначается
в пользу бедных, которые первыми придут на горячие следы жертвоприношения.
«В спасительную и целительную силу этого дерева крестьяне так сильно верят
(свидетельствует корреспондент г. Лентовский в сообщении от 15 мая 1899 г.), что
разубедить их нет никакой возможности и даже, пожалуй, опасно: сочтут за богохульство. Я
однажды сломал несколько сучьев этой липы и бросил их с целью узнать: будут ли по этим
сучьям ездить. И действительно, через три дня увидел, что сучья не тронуты, а вправо, в
объезд, был проложен новый след, по которому и стали ездить»38.
Благодатная сила избранных священных деревьев далеко не ограничивается
указанными приемами: не только кора и щепа от стволов, но и мочки корней обладают
силою врачевания и от зубных болей, и от других болезней. Помогают и в сыром виде, и в
настоях, и в виде талисмана, зашитого в нагрудных ладанках и в тряпичках, завязанных
узлом и подвешенных в избах под матицу, чтобы не посещали те дома черти. В темной
Уломе настойкой из коры деревьев, расщепленных молнией, лечат лихорадку. В
Леушинском женском монастыре люди, страдающие зубной болью, изглодали с заповедной
и врачебной сосны всю кору и успокоились только тогда, когда чудесные свойства
иссохшего дерева перешли на другую сосну. К таким целителям приносятся посильные дары
из числа тех, которые пригодны на потребу их сберегателям, а там, где сберегателей (как
близ родников в лесах) не полагается, целительные деревья и соседние с ними украшаются
ленточками, разноцветными лоскутками и пр.
Простодушные верования и в данном случае, конечно, доходят до крайностей,
объяснимых лишь устойчивостью доверия к прадедовским преданиям. Так, например, между
священными и обыкновенными попадаются деревья проклятые. Во главе их стоит
общеизвестная, с трепещущими листьями, осина, проклятая самим Христом за то, что на ней
удавился Иуда, и потому неудобная к посадке вблизи жилища. В некоторых местах
находятся в сильном подозрении даже ели и сосны. Их также избегают присаживать к
прочим деревьям в садах и огородах (например, в Меленковском уезде Владимирской
губернии) за то, что они не послушались Спасителя, когда Он молился в саду Гефсиманском
и сказал им, чтобы они не шумели и не мешали Ему. Священным считается всякое «божье»
дерево (кустарниковое с пахучими листьями камфорного масла, артемизия), за то, что, по
уверению орловских пахарей, его сам Бог насадил в раю прежде всех других деревьев, и
потом священную вербу. Ими никогда не топят печей, а освященные пучки вербы, которою
выгоняют в Егорьев день скотину в поле, истребляют не иначе, как бросая их не в печной
огонь, а на речную воду.
Кроме проклятой осины в сосновых и еловых лесах вырастают еще такие деревья,
которые носят название «буйных» (Череповецкий уезд). Им приписываются особые
свойства — именно разрушительная сила, скрытая и тайная, угадать и указать которую могут

http://www.e-puzzle.ru

лишь одни колдуны. Такое дерево, с корня срубленное и попавшее между другими бревнами
в стены избы, без всяких причин рушит все строение и обломками давит насмерть
неопытных и недогадливых хозяев. Даже щепа от таких бревен, подложенная со зла лихим
знающим человеком, ломает и разрушает целые мельницы. Знающие люди во время грозы
никогда не садятся под сосну и ель, всегда предпочитая им березу, если уже выпал
неизбежный повод к укрытию.
В Череповецком уезде (в Горской волости) кустарниковое растение — можжевельник,
редко достигающее величины дерева, изумляет своими необычными размерами, которые тем
более удивительны, что растет этот можжевельник на рыхлом голом песке. Ясно, что дерево
как будто стоит под особым покровительством какого-то таинственного существа, и за то,
вероятно, этот можжевельник сплошь увешивается тряпками и даже полотенцами, на
которых нашиты красные или черные крестики.
Хотя в этом сообщении, полученном прямо с места, не указано явных поводов к
таинственным приношениям, тем не менее, и в данном случае несомненны следы
признательности за благодатные дары, получаемые здесь от необыкновенного дерева. Более
странными могут почитаться искания врачебной помощи у деревьев, давно умерших и даже
успевших предаться, в известной степени, гниению. Например, тех же маленьких детей,
страдающих бессонницей, сердобольные матери стукают пятками ножек об стенки нежилых
строений. Точно так же человек, наломавшийся на работах до таких болей, от которых, что
называется, некуда деваться, старается ослабить жгучие страдания тем, что трется
обнаженной спиной о подпорки заборов или бежит к овину и на середней стенке его
проделывает то же.
С подобными образцами можно было бы идти дальше, если бы они не вводили нас в тот
отдел программы, который посвящен народным лечебным средствам. Там найдут свое место
и чудодейственные растения, которым приписываются волшебные свойства, и растения,
совершенно не существующие, вроде сказочного зелья «разрыв-травы» или цветка
бесцветкового папоротника.
КРЁСТНАЯ СИЛА
I. СВЯТКИ
В крестьянском быту Святки считаются самым большим, шумным и веселым
праздником. Они обнимают собой период времени от Николина дня (6 декабря) до Крещения
(6 января), т. е. как раз тот месяц, когда земледельческое население, обмолотив хлеб и
покончив со всеми работами, предается отдыху.
Святки считаются праздником молодежи по преимуществу, хотя и взрослое население
не остается равнодушным к общему веселью и к тому приподнятому, несколько
торжественному настроению, которое свойственно всем большим праздникам в деревне. Но
все-таки центром празднеств служит молодежь: ее игры, песни, сборища и гаданья дают тон
общему веселью и скрашивают унылую деревенскую зиму. В особенности большой интерес
представляют Святки для девушек: в их однообразную трудовую жизнь врывается целая
волна новых впечатлений, и суровые деревенские будни сменяются широким привольем и
целым рядом забав и развлечений.
На Святки самая строгая мать не заставит дочку прясть и не будет держать за иглой в
долгие зимние вечера, когда на улице льется широкой волной веселая песня парней, когда в
«жировой» избе, на посиделках, заливается гармонь, а толпы девушек, робко прижимаясь
друг к другу, бегают «слушать» под окнами и гадать в поле. Гаданье составляет, разумеется,
центр девичьих развлечений, так как всякая невеста, естественно, хочет заглянуть в будущее
и, хоть с помощью черта, узнать, кого судьба пошлет ей в мужья и какая жизнь ожидает ее
впереди с этим неведомым мужем, которого досужее воображение рисует то пригожим
добрым молодцом, ласковым и милым, то стариком-ворчуном, постылым скрягой, с
тяжелыми кулаками.

http://www.e-puzzle.ru

О том, как совершаются гаданья, мы подробно скажем в главе «Новый год», здесь же
заметим только, что обычай вызывать своего суженого и, в особенности, так называемые
«страшные» гадания довольно заметно отражаются на душевном состоянии гадальщиц.
Почти на протяжении всех Святок девушки живут напряженной, нервной жизнью.
Воображение рисует им всевозможные ужасы, в каждом темном углу им чудится
присутствие неведомой, страшной силы, в каждой пустой избе слышится топот и возня
чертей, которые, до самого Крещенья, свободно расхаживают по земле и пугают
православный люд своими рогатыми черными рожами. Это настроение поддерживает не
только самое гаданье, но и те бесконечные рассказы о страшных приключениях с
гадальщицами, которыми запугивают девичье воображение старухи и пожилые женщины,
всегда имеющие про запас добрую дюжину страшных историй.
Чтобы дать читателю представление об этих «святочных» рассказах, являющихся
плодом народной фантазии, приведем рассказ крестьянки Ефросиньи Рябых, записанный в
Орловском уезде.
«Пришла я с загадок и задумала суженого вызвать — страх хотелось мне узнать, правда
это или нет, что к девушкам ночью суженые приходят. Вот стала я ложиться спать, положила
гребенку под головашки и сказала: «Суженый-ряженый, приди ко мне, мою косу расчесать».
Сказавши так-то взяла я и легла спать, как водится, не крестясь и не помолившись Богу. И
только это я, милые мои, заснула, как слышу, ползет кто-то мне под головашки, вынимает
гребенку и подходит ко мне: сдернул с меня дерюгу, поднял, посадил на кровати, сорвал с
моей головы платок и давай меня гребенкой расчесывать. Чесал, чесал да как зацепил
гребенкой за косу, да как дернет — ажно у меня голова затрещала. Я как закричу...
Отец с матерью вскочили: мать ко мне, а отец огонь вздувать. Вздули огонь, отец и
спрашивает: «Чего ты, Апрось, закричала?» Я рассказала, как я ворожила и как меня кто-то
за косы дернул. Отец вышел в сенцы, стал осматривать двери — не видать ничего. Пришел
он в избу, взял кнут и давай меня кнутом лупцевать — лупцует да приговаривает: «Не
загадывай, каких не надо, загадок, не призывай чертей». Мать бросилась было отнимать — и
матери досталось через меня.
Легла я после того на постель, дрожу вся, как осиновый лист, и реву потихоньку:
испужалась да и отец больно прибил. А утром только я поднялась — вижу, голова моя болит
так, что дотронуться до нее нельзя. Глянула я около постели своей на земь — вся земь

http://www.e-puzzle.ru

усыпана моими висками. Вот как «он» меня расчесывал. Стала я сама расчесывать косу, а ее
и половины не осталось — всю почти суженый выдернул».

А вот еще один рассказ, записанный в Новгородской губернии Череповецкого уезда:
«Собрались, это, девки на беседу в самый сочельник, перед Рождеством — не работать
(в сочельник — какая работа: грех), а так, погадать да «послушать» сходить. Вот погадали,
погадали, а одна девка и говорит: «Пойдем-кось, девоньки, к поросенку слушать: у нас
сегодня большущего закололи и тушу в амбар стащили, пойдемте».
Вот и пошли, надо быть, пять девок. Сняли с себя кресты, немытика помянули,
очертились ножиком, и одна, которая посмелее, говорит: «Чушка, чушка, скажи, где мой
суженый-ряженый?» А поросенок им из амбара: «Отгадайте три загадки, тогда отгадаю всем
суженых. Наперво отгадайте, сколько на мне щетинок?» Отгадывали, отгадывали девки —
не отгадали: где сосчитаешь щетинки на свинье? А поросенок опять: «Сколько во мне
суставов?» Опять не отгадали девки, а поросенок как рыкнет: «Ну, так я вас всех задавлю».
Девки бежать.
Прибежали на беседу — лица на них нет. А хозяйка-то беседы, видно, догадливая баба
была, бывала в этих делах: сейчас четырем девкам на голову горшки глиняные надела, а
этой, коя загадывала, подушку положила. Вдруг как вломится в избу свинья. Схватила с
одной девки горшок, думала, это голова, да о пол, схватила с другой — о пол, да так со всех
четырех, а с пятой схватила подушку и убежала».

http://www.e-puzzle.ru

Как ни страшны сами по себе такие рассказы для напуганного воображения
молоденьких слушательниц, однако в веселые святочные вечера даже эти ужасы не могут
удержать девушек в хатах, и, как только на селе зажгут огни, они как тени скользят по улице,
пробираясь на посиделки. Да и не мудрено: до страха ли тут, когда впереди ожидают танцы,
маскарады, игры, песни и когда к этим беседам так долго и так много готовились. Почти
целый месяц приготовлялись; девушки шили наряды, парни готовили маскарадные костюмы
и выбирали «жировую» избу.
Последний вопрос — о выборе избы для посиделок — повсюду считается очень
важным и решается сообща. Чаще всего, за два, за три рубля, какая-нибудь одинокая
солдатка или полунищая старуха уступает молодежи свою избу, позволяя вынести
домашнюю рухлядь и убрать все так, как захотят наниматели. Деньги за избу платятся
наличными или отрабатываются, причем только в очень немногих местах девушки
освобождаются от взносов. В большинстве же случаев деревня не знает привилегии дам и
обкладывает девушек наравне с парнями, а местами даже заставляет их платить больше, так
что если парень вносит шесть копеек, то девушка должна платить двенадцать, а в случае
бедности — день жать.

http://www.e-puzzle.ru

Святочные посиделки начинаются обыкновенно не ранее 6 декабря и отличаются от
всех других посиделок тем, что и парни, и девушки рядятся. Это своего рода деревенский
бал-маскарад. Правда, ряженье — в особенности в первые дни Святок — бывает самое
незамысловатое: девушки наряжаются в чужие сарафаны (чтобы парни не узнали по одежде)
и закрывают лицо платком, и только самые бойкие наряжаются в несвойственную одежду:
парни — в женский, девушки — в мужской костюм. Это последнее переодевание
практикуют чаще всего гости, приходящие на посиделки из чужих деревень, чтобы легче
было интриговать и дурачить знакомых.
Самая же «интрига» в таких случаях бывает также крайне незамысловата: обыкновенно
парень, переодетый девкой, выбирает себе в кавалеры какого-нибудь влюбчивого и
простоватого парня и начинает его дурачить: заигрывает с ним, позволяет вольные жесты и
пощипывания, назначает свидания и даже дает нескромные обещания. К концу вечера
простофиля-кавалер обыкновенно пламенеет от страсти и умоляет свою даму, чтобы она
осчастливила его немедленно. Но дама, обыкновенно, кокетничает и уступает не сразу. Зато
потом, когда все-таки она выйдет на свидание и влюбленный парень заключит ее в объятия,
из избы выскакивает целая ватага хохочущих молодцов, которые быстро охлаждают
любовный пыл простофили, набивая ему полные штаны снегу.
Приблизительно такой же характер носят интриги девушек, наряженных парнями. Они
тоже выбирают себе наиболее простоватых девиц, ухаживают за ними, уговаривают за себя
замуж и даже выпрашивают иногда в залог платок, колечко и пр. Справедливость требует,
однако, заметить, что интриги подобного рода далеко не всегда отличаются скромностью.
Случается, что какая-нибудь расшалившаяся солдатка, наряженная парнем, выкинет такую
штуку, что присутствующие девушки сгорят со стыда. Но таких солдаток обыкновенно
успокаивают сами же парни, которые с хохотом и криками разоблачают озорницу почти
донага и в таком виде пускают ее на улицу, где еще вываляют в снегу.
Вообще сдерживающим началом на посиделках служит присутствие в «жировой» избе
посторонних людей в лице ребятишек и пожилых мужчин и женщин. Особенно стесняют
ребятишки: иной парень и рад бы позволить себе какую-либо нескромность в отношении
интересующей его девушки, но он видит, что с полатей свесилась голова мальчишки —
брата девушки, который все примечает и, в случае надобности, скажет матери, а то и отцу
шепнет. Эти лежащие на полатях контролеры иногда так раздражают парней своим
неусыпным надзором, что дело кончается побоями: один из парней берет веник и с
ожесточением хлещет ребятишек, в то время как другой припрет дверь и никого не
выпускает из избы. Экзекуции такого рода сплошь и рядом достигают цели, и ребятишки, с
ревом и плачем, без души разбегаются по домам, как только их выпустят.
Сдерживающим началом служит до некоторой степени и присутствие на посиделках
чужих парней и девок, пришедших из соседних деревень. Их принимают как гостей и
стараются, чтобы все было прилично и чинно. Хозяева беседы, как парни, так и девицы,
встают с лавок и предлагают их занять гостям, а во время танцев обращают строгое
внимание, чтобы чужие девки не оставались без кавалеров и чтобы с парнями-гостями
танцевали девки «первого сорта», т. е. самые пригожие. Впрочем, бывают случаи, когда
именно присутствие на посиделках чужих парней, явившихся незваными гостями, служит
причиной ожесточенных ссор и даже драк.
Вот что на этот счет сообщает наш корреспондент из Вологодской губернии
Никольского уезда: «Если какой-нибудь парень из чужой деревни вздумает «ходить»
(ухаживать) за девкой и посещать игрища, то он непременно должен выставить парнямоднодеревенцам девушки, в виде отступного, водки — в противном случае он платится
побоями и даже увечьем. Избитый в свою очередь редко оставляет побои без отмщения и,
подбивши парней своей деревни «выставкою» им водки, является, в сопровождении целой
ватаги, в село к оскорбителям и врывается на игрище, где и завязывается, обыкновенно,
свалка. Девки в таких случаях разбегаются по домам, а парни выходят на улицу и дерутся
уже не на кулаках, как в избе, а «плахами» (поленьями). Драки подобного рода происходят

http://www.e-puzzle.ru

по несколько раз, возобновляясь все с новой силой, и кончаются или тем, что коренные
парни, как побежденные, соглашаются принимать на игрище чужаков «без водки», или, как
победители, «сдирают» с противников водку, которую и распивают на посиделках»1.
Кроме танцев (кадриль, ленчик, шестерка) и гаданий, любимым развлечением на
посиделках являются так называемые игрища, под которыми следует разуметь, между
прочим, представление народных комедий, где и авторами и актерами бывают деревенские
парни. В одной из таких комедий фигурируют, например, какой-то король Максимилиан, его
непокорный сын Адольфий и приближенный короля Марк-гробокопатель; в другой главным
лицом является Степан Разин со своими разбойниками и красными девушками, причем
центром пьесы служит кровавая расправа Разина с корыстным купцом; в третьей, наконец,
центральной фигурой является помещик и т. д.
Обо всех этих пьесах мы скажем несколько ниже, здесь же позволим себе заметить, что
игрища в большинстве случаев поражают наблюдателя грубостью нравов, так что отцы
церкви не напрасно назвали их «бесовскими». Конечно, нельзя отрицать, что в доброе старое
время св. отцы подходили к вопросу с известным предубеждением и видели в игрищах
только остатки язычества и того двоеверия, с которым они энергично боролись. Но
невозможно в то же время упускать из виду, что добрая половина игрищ сама по себе
составляет остаток варварства, поражающий стороннего наблюдателя откровенным
цинизмом. Этот цинизм еще ужасен и тем, что он почти всегда переходит в жестокость и
издевательство над слабыми, т. е. над деревенскими девушками, за которых некому
вступиться.
«Деревенские парни,— пишет наш корреспондент из Череповецкого уезда
Новгородской губернии,— позволяют себе на беседах такие выходки, что только привычка
здешних девиц к терпению и цинизму мужчин останавливает их от жалоб в суд».
Для образца укажем несколько излюбленных святочных игр, практикуемых почти
повсюду.
1. Игра в кобылы — Собравшись в какую-нибудь избу на беседу, парни
устанавливают девок попарно и, приказав им изображать кобыл, поют хором:
Кони мои, кони,
Кони вороные...
Затем один из ребят, изображающий хозяина табуна, кричит: «Кобылы, славные
кобылы! Покупай, ребята!» — Покупатель является, выбирает одну девку, осматривает ее,
как осматривают на ярмарке лошадь, и говорит, что он хотел бы ее купить. Дальше идет
торговля, полная непристойных жестов и неприличных песен. Купленная «кобыла» целуется
с покупателем и садится с ним. Затем, с теми же жестами и песнями происходит переторжка,
после чего начинается ковка кобыл. Один из парней зажигает пук лучины (горн), другой
раздувает его (мехи), третий колотит по пяткам (кузнец), а покупатель держит кобылицыны
ноги на своих, чтобы не ушла.
2. Игра в блины — Эта игра столь же популярна, как и предыдущая, и состоит в том,
что один из парней берет хлебную лопату или широкий обрезок доски, а другой поочередно
выводит девушек на середину избы и, держа за руки, поворачивает их спиной к первому
парню, который со всего плеча дует их по нижней части спины. Это и называется «печь
блины».
3. Игра в быка — Парень, наряженный быком, держит в руках под покрывалом
большой глиняный горшок с приделанными к нему настоящими рогами быка. Интерес игры
состоит в том, чтобы бодать девок, причем бодать так, чтобы было не только больно, но и
стыдно. Как водится, девки подымают крик и визг, после чего быка убивают: один из парней
бьет поленом по горшку, горшок разлетается, бык падает и его уносят.
4. Игра в гуся — Гусь приходит тоже под покрывалом, из-под которого виднеется
длинная шея и клюв. Клювом гусь клюет девок по голове (иногда пребольно) и в этом
состоит все его назначение.

http://www.e-puzzle.ru

5. Игра в лошадь — Над лошадью ребятам приходится много трудиться, чтобы
приготовить ей, сверх покрывала, голову, похожую на лошадиную. Но смысл игры тот же:
лошадь должна лягать девок.
6. Игра в кузнеца — Это более сложная игра, представляющая собой зародыш
деревенской комедии. В избу, нанятую для беседы, вваливается толпа парней с вымазанными
сажей лицами и с подвешенными седыми бородами. Впереди всех выступает главный
герой — кузнец. Из одежды на нем только портки, а верхняя голая часть туловища
разукрашена симметрично расположенными кружками, изображающими собой пуговицы. В
руках у кузнеца большой деревянный молот. За кузнецом вносят высокую скамейку,
покрытую широким, спускающимся до земли пологом, под которым прячется человек пятьшесть ребятишек. Кузнец расхаживает по избе, хвастает, что может сделать все, что угодно:
замки, ножи, топоры, ухваты и, сверх того, умеет «старых на молодых переделывать».— «Не
хочешь ли я тебя на молодую переделаю?» — обращается он к какой-нибудь девице не
первой молодости. Та, разумеется, конфузится и не соглашается.
Тогда кузнец приказывает одному из ряженых стариков: «Ну-ка ты, старый черт,
полезай под наковальню, я тебя перекую».— Старик прячется под пологом, а кузнец бьет
молотом по скамейке и из-под полога выскакивает подросток. Интерес игры состоит в том,
чтобы при каждом ударе у кузнеца сваливались портки и он оставался совершенно
обнаженным. Когда всех стариков перекуют на молодых, кузнец обращается к девушкам,
спрашивая у каждой: — «Тебе, красавица, что сковать? Тебе, умница, что сковать?» — И
каждая девица должна что-нибудь заказать, а затем, выкупая приготовленный заказ,
поцеловать кузнеца, который старается при этом как можно больше вымазать ей
физиономию сажей.
Все перечисленные игры (в которых мы должны опустить наиболее циничные пассажи)
при всей грубости и жестокости все-таки не заключают в себе ничего такого, что оскорбляло
бы религиозное чувство человека и что, так или иначе, связывалось бы с христианскими
верованиями и обычаями. Но, к сожалению, существует целая группа других игр, которые
окрашены не только цинизмом, но и содержат в себе элемент несомненного кощунства.
Такова, например, игра в покойника (местные названия: «умрун», «смерть» и т. д.). Состоит
она в том, что ребята уговаривают самого простоватого парня или мужика быть покойником,
потом наряжают его во все белое, натирают овсяной мукой лицо, вставляют в рот длинные
зубы из брюквы, чтобы страшнее казался, и кладут на скамейку или в гроб, предварительно
накрепко привязав веревками, чтобы, в случае чего, не упал или не убежал. Покойника
вносят в избу на посиделки четыре человека, сзади идет поп в рогожной ризе, в камилавке из
синей сахарной бумаги, с кадилом в виде глиняного горшка или рукомойника, в котором
дымятся угли, сухой мох и куриный помет. Рядом с попом выступает дьячок в кафтане, с
косицей назади, потом плакальщица в темном сарафане и платочке, и, наконец, толпа
провожающих покойника родственников, между которыми обязательно найдется мужчина в
женском платье, с корзиной шанег или опекишей 2 для поминовения усопшего. Гроб с
покойником ставят посреди избы и начинается кощунственное отпевание, состоящее из
самой отборной, что называется, «острожной» брани, которая прерывается только
всхлипыванием плакальщицы да каждением «попа».
По окончании отпевания, девок заставляют прощаться с покойником и насильно
принуждают целовать его открытый рот, набитый брюквенными зубами. Нечего и говорить,
что один вид покойника производит на девушек удручающее впечатление: многие из них
плачут, а наиболее молоденькие, случается, даже заболевают после этой игры 3. Кончается
игра тем, что часть парней уносит покойника хоронить, а другая часть остается в избе и
устраивает поминки, состоящие в том, что мужчина, наряженный девкой, оделяет девиц из
своей корзины шаньгами — кусками мерзлого конского помета.
В некоторых местах та же игра в покойника варьируется в том смысле, что покойника,
обернутого в саван, носят по домам, спрашивая у хозяев: «На вашей могиле покойника

http://www.e-puzzle.ru

нашли — не ваш ли прадедка?» Находящиеся в избе, разумеется, приходят в ужас. Бывали
случаи, когда маленькие ребятишки падали в обморок и долго после того бредили.
К игре в покойника взрослое население относится с полным осуждением. В народе
ходят слухи, что тот, кто изображает покойников, будет схвачен ими в лесу и утащен
неведомо куда. Так, в Никольском уезде Вологодской губернии рассказывают, что один
парень, надевавший на Святках саван, был утащен покойником в болото и отдан во власть
дьявола. Дьявол долго бил парня дубиной, заставляя снять с себя крест и бросить в болото.
Однако несчастный, несмотря на жесточайшие мучения, все-таки не покорился и креста не
снял, чем и спасся от смерти, отделавшись только тяжкими увечьями.
Но, несмотря на такие «страшные» рассказы, обычай рядиться покойниками еще очень
распространен по всему нашему северу, и в том же Никольском уезде Вологодской губернии
покойниками наряжается не только молодежь, но и женатые мужики, и притом по нескольку
человек сразу, так что в избу для посиделок врывается иногда целая артель покойников. У
всех из них в руках туго свитые жгуты, которыми они беспощадно хлещут приезжих парней
и девиц из чужой деревни (гостьев). Достается, впрочем, и своим девицам, которым, без
лишних разговоров, наклоняют голову и хлещут по спине до синяков.
Из числа других игр, представляющих собой зародыш младенческой комедии,
необходимо указать на очень распространенную «игру в барина». Эта комедия носит,
несомненно, сатирический характер, и происхождение ее восходит ко временам крепостного
права. В избу для посиделок ряженые вводят человека необыкновенной толщины, в высокой
шапке, с лицом, густо вымазанным сажей, и с длинным чубуком в руках. Это и есть «барин».
Подле него суетятся казачок, подающий огонь для трубки, и кучер (он же бурмистр),
гарцующий верхом на палочке и хлещущий бичом то палочку, то девок. Барин
неповоротлив, глух и глуп, кучер, наоборот, хитрая бестия, хорошо знающая барские вкусы
и барскую повадку. Барин усаживается и начинает ворчать и ругаться, а кучер
подобострастно вертится около и поминутно спрашивает: «Что прикажете, барин-батюшка?»
Самое представление начинается с того, что кучер, обращаясь к парням, спрашивает у них,
не желает ли кто жениться, и приказывает спрашивать разрешение барина. Вслед за тем,
один из парней приближается к барину, кланяется в ноги и говорит:
— Батюшка-барин, прикажи жениться.
— Что-о? Не слышу,— переспрашивает глухой барин.
— Жениться! — кричит во весь голос парень.
— Телиться?
— Жениться!
— Ягниться?..
— Жениться!
— А, жениться!.. Ну, что ж, женись, женись, выбирай девку!

http://www.e-puzzle.ru

Парень выбирает девушку. Товарищи его подхватывают ее под руки и подводят к
барину. Девушка, разумеется, всеми силами упирается и не идет. Тогда кучер бьет ее
«шелепугой» (бичом) и кричит: «Благодари барина, целуй барина». Как только девушку
подведут к барину, с него как рукой снимет прежнюю апатию и сонливость: он делается
необыкновенно подвижен, оживлен, рассыпается мелким бесом и то лезет целовать и
обнимать девушку, то делает полные непристойности жесты. Кучер же в это время помогает
барину ухаживать и придерживает увертывающуюся от поцелуев девушку. Потом к барину
подходит второй парень, который тоже испрашивает разрешения жениться, и так
продолжается до тех пор, пока все не переженятся.
В некоторых местах эта сатирическая комедия представляется с различного рода
вариантами, причем характерно, что комедия не застыла в раз и навсегда определенной
форме, а подверглась целому ряду изменений, сообразно с новейшими изменениями в судьбе
барина. Так, например, в ней нашло отражение и современное помещичье оскудение. По
крайней мере наш смоленский корреспондент свидетельствует, что в Юхновском уезде
действующими лицами пародии являются промотавшийся помещик и его слуга-пройдоха.
Пародия начинается монологом помещика, который жалуется на трудные времена и на то,
что народ от рук отбился. Ему, барину, сейчас нужны деньги, он вчера дотла проигрался в
карты, а староста между тем не несет оброка4, хотя давно должен был бы явиться. От
нетерпения барин наконец кличет слугу:
— Ванька новый!
— Чего изволите, барин голый?
— Что-о? Что ты сказал?
— Я говорю: чего изволите, мол, барин?
Барин посылает слугу в лавку набрать товару в долг. Но слуга возвращается и говорит:
— Не дает лавочник-то. Говорит: этакому шаромыжнику да в долг давать? Твой,
говорит, барин больше ничего, как мазурик...
— Молчи, молчи, дурак! — прерывает барин расходившегося лакея. Но лакей не
унимается.
— Я что же-с, я молчу... А только лавочник говорит: этакому, говорит, жулику — и в
долг? Сохрани меня Боже... Ежели бы, говорит, порядочному господину — я с моим
удовольствием, а твоему, говорит, беспартошному барину ни в жисть... Много, мол,
развелось их нынче, рвани всякой...

http://www.e-puzzle.ru

Барин наконец не выдерживает и кидается на лакея с чубуком. Лакей убегает, и на его
место является староста. Барин очень рад старосте, но боится прямо спросить про оброк и
заводит разговор издалека, осведомляясь о деревенской жизни и о своем хозяйстве. Староста
начинает с того, что на деревне все обстоит благополучно, и незаметно возбуждает у барина
надежду на получение денег. Но, как только эта надежда переходит в уверенность, староста
докладывает, что хотя и все благополучно, но жеребец издох.
— Что?— кричит барин,— мой жеребец?
— Ваш, батюшка-барин, ваш. И дом сгорел.
— Что-о? Мой дом?
— Ваш, сударь, ваш. И рожь уродилась такая, что сноп от снопа — столбовая верста, а
копна от копны — целый день ходьбы.— Помещик подавлен всеми этими известиями, а
староста не унимается и выкладывает все новые и новые беды, пока барин не прогоняет его.
Кончается пьеса тем, что к барину является кредитор, и барин опрометью, без души,
улепетывает от него на улицу.
Эта пародия очень нравится крестьянам, так что актеров-любителей не только
принимают с распростертыми объятиями, но угощают и дарят деньгами.
До сих пор мы останавливались преимущественно на таких играх и забавах
крестьянской молодежи, которые рисуют святочные развлечения нашего народа с
отрицательной стороны. Но есть, разумеется, много игр совершенно невинных,
характеризующих лишь наивность и простоту деревенских нравов. Из таких игр можно
указать, для образца, хотя бы следующие:
Игра в голосянку.— На посиделках какой-нибудь бойкий парень выходит на середину
избы и громким голосом произносит:
Ну, давайте-ка, ребята,
Голосянку тянуть.
Кто не дотянет,
Того за волосы-ы-ы-ы-ы!..
И парень, а за ним и все другие начинают тянуть это «ы» до бесконечности.
Посторонние же посетители (ребятишки и пожилые) всячески стараются рассмешить
участвующих в игре и тем заставить прервать звук «ы». «Эй, ты, Егорко, лопнешь! — кричат
они какому-нибудь парню,— смотри, как шары-то (глаза) выпучил!» — Окрики эти
сопровождаются обыкновенно самым заразительным смехом, и потому Егорка, не
удержавшись, в конце концов, расхохочется и прервет звук «ы». Тогда на него наскакивает
целая толпа и теребит за уши, за нос, за волосы. Азарт при этом бывает так велик, что
теребят даже не участвовавшие в игре.
Почти такой же азарт вызывает игра в молчанку. Она состоит в том, что по команде
«раз, два, три», все парни и девушки должны хранить самое серьезное молчание. Эта игра
напоминает «фанты», потому что не выдержавшие молчания подвергаются какой-нибудь
условленной каре, например: съесть пригоршню угля, поцеловать какую-нибудь старуху,
позволить облить себя водой с ног до головы, бросить в рот горсть пепла, сходить на гумно и
принести горсть соломы (последнее наказание считается одним из тягчайших, так как ночью
на гумно не ходят, из опасения попасть в лапы «огуменника», одного из самых злых
домашних чертей). Исполнение штрафов за нарушенное молчание производится по всей
строгости уговора, а если кто-нибудь откажется съесть, например, уголь, то его начинают
«катать на палках». Для этого толпа бойких ребятишек находит где-нибудь три-четыре
круглых и гладких полена, раскладывает их на пол и всей артелью валит на эти поленья
виновного, после чего парни подхватывают несчастного за руки и за ноги и начинают катать
по поленьям (операции этой очень часто подвергаются и девушки, хотя и кричат при этом от
боли).
С посиделок молодежь расходится далеко за полночь. Но, так как веселое настроение,
поднятое танцами и играми, не проходит сразу, то парни обыкновенно не идут по домам
спать, а продолжают шалости на улицах. Объектом этих шалостей служат, чаще всего, мирно

http://www.e-puzzle.ru

спящие крестьяне, над которыми проделываются всевозможные шутки. Сговариваются,
например, два парня пошутить над каким-нибудь дядей Семеном и придумывают такую
«игру»: берут мерзлого конского помета, распускают его в горшок с горячей водой, так
чтобы образовалась жижица, затем вместе с этим горшком и метлой подходят к Семеновой
избе и становятся один подле окна, а другой с горшком у самой стены, так чтобы его не было
видно из избы. После этого стоящий под окном начинает стучаться и кричать чужим
голосом:
— Эй, хозяин! А, хозяин! Подь-ка сюда на минутку!
Встревоженный дядя Семен, заслышав шум, встает, лезет кряхтя с полатей и первым
делом отворяет окно и высовывает голову:
— Что надыть?
Но в эту минуту парень, прижавшийся у стены, быстро макает метлу в горшок и мажет
дядю Семена по лицу. И пока Семен, отплевываясь и чертыхаясь, разберет, в чем дело, парни
уже будут далеко, и долго в тишине деревенской ночи будет раздаваться их смех и
ожесточенная брань дяди Семена.
Еще чаще расшалившиеся парни «пужают» спящих обывателей стуком в стены избы.
Для этого толпа головорезов приставляет к переднему углу, где стоят иконы, толстый «стяг»
(жердь) и изо всей мочи ударяет концом стяга в стену. Удар нередко бывает так силен, что
вся изба приходит в сотрясение и иконы, если они плохо прикреплены к божнице, падают на
пол. В таких случаях рассвирепевший хозяин, в одной рубашке, выскакивает из избы и с
топором в руках преследует озорников. Это «стуканье», разумеется, вызывает со стороны
степенных домохозяев искреннее негодование, тем более, что тут замешано, некоторым
образом, неуважение к святыне. Поэтому, если разбуженному хозяину удастся настигнуть
кого-нибудь из озорников, то дело часто кончается тяжкими побоями и даже увечьем.
Впрочем, для предупреждения «стуканья», некоторые хозяева соединяются даже в компании
и, подстерегая парней на месте преступления, беспощадно бьют их батожьем.
Но самой излюбленной шалостью деревенской молодежи следует признать заваливанье
ворот и дверей изб всяким деревенским хламом: дровами, бревнами, сохами, боронами и пр.
Взявшись за это дело целой гурьбой, озорники так завалят все выходы из избы, что утром все
хозяева очутятся как в плену и нередко до вечера будут потом разбираться. Иногда, для
большей потехи, парни взбираются на крыши заваленных изб и выливают в трубу ведро
воды, после чего хозяева как очумелые носятся по избе и даже взывают о помощи к
соседям5.
До сих пор мы останавливались, главным образом, на святочных забавах деревенской
молодежи. Но и взрослое население в эти веселые вечера не любит сидеть дома и предается
свойственным его возрасту развлечениям, в ряду которых едва ли не главное место занимает
хождение в гости, взаимные угощения и, отчасти, азартные игры. Последние, с развитием
путей сообщения, проникли даже в такие медвежьи углы, как Вологодская губерния, где
играют и ребятишки, и парни, и взрослые мужики. Ребятишки, конечно, играют на денежки
из тонко обструганной березы, а взрослое население на настоящие деньги. Любимая игра —
«хлюст», «мельники», «окуля» (окуля — дама бубен, она ничем не кроется и ничего не
кроет).6
Игра сопровождается обыкновенно большим воодушевлением и нередко переходит в
такой азарт, при котором крестьяне забывают все, бранятся и жестоко дерутся, нанося друг
другу тяжкие побои. Характерно, что такой же азарт овладевает мужиками и тогда, когда они
играют не на деньги, а, например, в бабки. В Никольском уезде Вологодской губернии
бородатые игроки в бабки часто из-за одной или двух ладышек ссорятся и дерутся, как
ребятишки, а некоторые, как уверяет наш корреспондент, охотно соглашаются, чтобы их изо
всей мочи ударили кулаком с ладышкой в лоб, но с условием, чтобы спорная ладышка была
отдана им. При игре на деньги азарт доходит до того, что некоторые записные игроки не
только проигрывают большие деньги (до 10 руб. и более), но оставляют своим счастливым
соперникам даже одежду, так что возвращаются домой почти нагишом, в одной рубашке.

http://www.e-puzzle.ru

Есть деревни, где почти все крестьяне обратились в страстных игроков, сражающихся в
карты даже летом, в сенокос и жатву.
Чтобы закончить характеристику деревенских Святок, необходимо еще, хотя вкратце,
упомянуть о святочных, или, как их называют крестьяне, «святовских» песнях. Особенность
этих песен состоит в том, что они сопровождаются играми — различными хождениями
девиц, то рядами, то кругами. Игры, разумеется, придают значительный интерес посиделкам
и вносят оживление в крестьянские вечеринки. Вторая особенность «святовских» песен
заключается в том, что они составляют исключительную принадлежность рождественских и
новогодних вечеров и в остальное время года предаются совершенному забвению, так что
самое пение их, помимо Святок, считается в народе грехом. Понятно, таким образом, что
песни эти, составляя запретный плод в течение целого года, являются любимыми
святочными развлечениями деревенской молодежи. На беседах они начинают входить в
употребление уже с зимнего Николы, но пение их в это время еще не сопровождается
играми, и только с наступлением рождественских вечеров игры вступают в свои права.
Наш вологодский корреспондент (Никольский уезд) разделяет святочные песни на три
группы, в зависимости от сопровождающих их игр. В первую группу он включает те песни,
при пении которых девицы, присутствующие на беседе, разделяются на два равных ряда,
причем оба ряда устанавливаются таким образом, чтобы лица обоих рядов девушек были
обращены друг к другу. Когда послышатся первые слова песни, первый ряд девушек
начинает идти ко второму, который в это время стоит на месте. Подойдя к нему, первый ряд
расступается, девицы поворачиваются в другую сторону, спиной к лицу девиц второго ряда,
берутся снова за руки и идут к своему прежнему месту. А в то же время и второй ряд
оставляет свое место и идет вслед за первым рядом до другого конца избы, где оба ряда,
распустившись, поворачиваются на своих местах и, взявшись за руки, идут туда, где стоял
второй ряд; здесь, снова распустившись, опять берутся за руки и вторично идут к месту,
занимаемому первым рядом, и т. д. Как образчик святовских песен первой группы, можно
указать следующую, записанную в селе Юзе Вологодской губернии Никольского уезда:
По горам да девки ходили,
Да по крутым красны гуляли,
Да и мечом горы шибали (бросать, бить, кидать),
Да напишу ли я грамотку,
Да с по белу бархотку,
Да отошлю ли я грамотку
Да родимому батюшке:
Да что велит ли мне батюшка
Да мне с поигрищами ходити?
Да ты ходи, дочи, веселись,
Да с кем ни сойдешься, поклонись,
Да ты по-старому-то поклонись,
Да ты со младым-то пошути,
Да ты от младого прочь пойди.
Ко второй группе святочных песен относятся такие, которые поются с «отпевами», т. е.
вопросно-ответные или диалогические. Для пения их участвующие разделяются, как и в
первой группе, на два равных ряда и точно так же, взявшись за руки, становятся на двух
противоположных концах избы. Но так как песни второй группы состоят из вопросов и
ответов, то при самом исполнении их сохраняется диалогическая форма: вопросы поются
одной стороной, а другая только «отпевает» (отвечает).
Вот образец такой песни:
Загануть ли,
Загануть ли,
Да красна девка,
Да краснопевка,

http://www.e-puzzle.ru

Да семь загадок,
Да семь мудреных,
Да хитрых мудрых,
Да все замужеских (т. е. таких, которые под силу только мужскому уму),
Да королецких (королевских),
Да молодецких?
Это вопрос, который поется одной стороной. Другая же отпевает:
Да загони-ко,
Закогони-ко,
Да красна девка,
Да краснопевка,
Да семь загадок,
Да семь мудреных и. т. д.
Когда вторая сторона пропоет свой ответ, первая предлагает вопрос-загадку:
Еще греет,
Еще греет,
Да во всю землю,
Да во всю руську,
Да во всю святоруську?
Вторая отвечает:
Солнце греет,
Солнце греет,
Да во всю землю,
Да во всю руську,
Да святоруську.
Дальнейшие загадки, по своей трудности, ничем не отличаются от первой.
Спрашивают, например, что светит во всю ночку, и отвечают — месяц светит, что сыплют во
все небо — звезды сыплют и т. д.
Третью группу святочных песен составляют песни хороводные. Участвующие в игре
девицы образуют круг и стоят, не передвигаясь с места, во время пения. По-закругу же ходит
одна какая-нибудь девушка, изображающая собой «царевеня» (царевича), который
обращается с вопросом к царевне (царевну изображает весь хор).
Царевень. — Ты пусти во город,
Ты пусти во красен.
Царевна.— Ты по ще во город,
Ты по ще во красен?
Царевень. — Мне девиц смотреть,
Красавиц выбирать.
Царевна. — Тебе коя люба,
Коя прихороша,
Коя лучше всех?
Царевень. — Мне-ка эта люба,
Эта прихороша,
Эта лучше всех.
С этими словами «царевень» выводит из круга выбранную им девушку и, взявши своей
левой рукой ее правую руку, с пением быстро ведет ее по-за кругу. Когда песня кончится, ее
начинают сызнова и поют так до тех пор, пока царевень не выберет из круга всех девиц.
Таким образом, в конце игры образуется целая «пленица» (вереница) девушек, предводимая
царевичем. При пении же в последний раз «Возьму я царевну» царевень, увлекая за собой
всю цепь, делает несколько спиралеобразных поворотов — и на том игра оканчивается.
II. РОЖДЕСТВО ХРИСТОВО

http://www.e-puzzle.ru

Рождественский сочельник повсеместно проводится крестьянами в самом строгом
посте. Едят только после первой звезды, причем самая еда в этот день обставляется особыми
символическими обрядами, к которым приготовляются загодя. Обыкновенно, перед закатом
солнца, хозяин со всеми домочадцами становится на молитву, потом зажигает восковую
свечу, прилепляет ее к одному из хлебов, лежащих на столе, а сам уходит во двор и приносит
вязанку соломы или сена, застилает им передний угол и прилавок, покрывает чистой
скатертью или полотенцем и на приготовленном месте, под самыми образами, ставит
необмолоченный сноп ржи и кутью. Когда, таким образом все приготовлено, семья снова
становится на молитву, и затем уже начинается трапеза.
Солома и необмолоченный сноп составляют непременную принадлежность праздника.
Они знаменуют собой пробуждение и оживление творческих сил природы, которые
просыпаются с поворотом солнца с зимы на лето7. Садовые же растения и плоды, а также
подсолнечные зерна считаются в народной мифологии как символ оплодотворяющего землю
дождя.
Кутья, или каша, разведенная медом, также имеет символическое значение. Она
знаменует собой плодородие и употребляется не только в сочельник, но и на похоронах и
даже на родинах и крестинах (в последних двух случаях она подается с маслом). Самая
трапеза в Рождественский сочельник совершается среди благоговейной тишины и почти
молитвенного настроения, что, однако, не мешает крестьянам тут же, во время трапезы,
гадать о будущем урожае, выдергивая из снопа соломинки, и заставлять ребят лазить под
стол и «цыкать» там цыпленком, чтобы хорошо водились куры.

По окончании вечери часть оставшейся кутьи дети разносят по домам бедняков, чтобы
и им дать возможность отпраздновать «богатую кутью», и затем в деревнях начинаются
колядки.
По свидетельству большинства наших корреспондентов, обычай колядовать в
рождественский сочельник за последние 5–10 лет стал выводиться, но все-таки и теперь он
далеко не повсеместно забыт деревенской молодежью, которая видит в нем не только
веселое препровождение времени, но своеобразную доходную статью. Есть места, где
практикуется не только Рождественская коляда, но и Васильевская (под Новый год), и
Крещенская (в Крещенский сочельник). Коляда состоит в том, что парни, девушки и
мальчики собираются группами и, переходя от одного двора к другому, поют под окошками,
а иногда и в избах, песни, то в честь праздника, то как поздравление хозяев, то просто ради
потехи и развлечения. За это им дают копейки, хлеб, а иногда потчуют водкой.

http://www.e-puzzle.ru

В Грузинской волости Новгородскою уезда из колядованья выработался интересный
обычай «цыганьичанья», который, по словам нашего корреспондента, состоит в том, что в
первые два дня великого праздника молодые девушки, одевшись в разноцветные и сшитые
не по росту платья, накидывают себе на плечи распущенные платки (на манер цыганского
костюма) и ходят по дворам и домам одни — с гармонией и балалайкою в руках, а другие —
с лукошками. Вся эта веселая ватага распевает цыганские песни, играет, пляшет и
выпрашивает все, что попадется на глаза, причем в случае отказа хозяев, «по цыганской
совести» бесцеремонно тащит все, что плохо лежит. Часто случается, что эти русские
цыганки уносят разные вещи у своих соседей, но соседи редко обижаются и обыкновенно
предлагают выкуп за свое добро. На вырученные деньги девушки покупают себе гостинцев
на весь праздник, причем обычай запрещает, чтобы «на колядовые» деньги покупалось чтонибудь полезное.
Кроме деревенской молодежи, в колядах принимает участие и сельское духовенство,
хотя справедливость требует отметить, что обычай этот распространен чрезвычайно мало и
имеет значение чисто местное. Но, тем не менее, он существует, и притом не где-нибудь в
лесном захолустье, а в Курской губернии. Вот что пишет нам по этому поводу один
священник:
«Эта «коляда» была для меня совершенною новостью, я о ней даже и не слышал, а
теперь самому пришлось волей-неволей ехать за подаянием».
— «Да, ваше дело такое, что вам нужно ехать,— подбодряет меня церковный
староста,— покойный о. благочинный по нескольку возов с одной деревни, случалось,
собирал, и вам всякий даст, я с вами сам поеду».
Отправляемся в деревню, «в коляду», в дом идет староста и говорит: «Батюшка в
коляду приехал».
— Выходит хозяин: «В коляду приехали?» — спрашивает у меня.
— «Да»,— отвечаю я в смущении.
— «Что ж, ваше дело такое, на нови нужно дать, пойдемте в амбар».
— Я стараюсь как можно скорей уйти из амбара, чтобы не смотреть, как мне ссыпают
коляды. Видя мое смущение, некоторые хозяева замечали: «Вы дужа рахманны, нужно быть
посмелей, покойный о. благочинный сам каждого хлеба требовал. Ну, ничего, даст Бог,
поживете с нами, пообвыкнете...»
Как на оригинальную особенность, связанную с колядованием, нужно еще указать на
следующий обычай, практикуемый в Вологодской губернии Кадниковского уезда. Здесь
мальчишки семи–десяти лет ходят по избам сбирать лучины на вечера, причем распевают
такие песни:
Коляда ты, коляда,
http://www.e-puzzle.ru

Заходила коляда,
Записала коляда,
Государева двора,
Государев двор середи Москвы,
Середь каменныя.
Кумушка-голубушка,
Пожертвуйте лучинки
На святые вечера,
На игрища, на сборища.
Если лучины дали, то в благодарность еще поют: «Спасибо, кума, лебедь белая моя, ты
не праздничала не про... на базар гулять ходила, себе шелку накупила, ширинки вышивала,
дружку милому отдавала. Дай тебе, Господи, сорок коров, пятьдесят поросят, да сорок
курочек».
Если же лучины не дали, то пожелания принимают совсем другой характер: «Дай же
тебе, Господи,— одна корова и та нездорова, по полю пошла, и та пропала».
День Рождества Христова, как почитаемый одним из самых великих праздников,
крестьяне начинают самым благочестивым образом — отстоят литургию, разговеются и
только потом уже начинаются те бесшабашные празднества, которые заканчиваются
поголовным пьянством и неизбежными в таких случаях бесчинствами и драками. Пьют
очень много; в некоторых местах, как, например, в Краснослободском уезде Пензенской
губернии существует даже обычай, в силу которого каждый, кто хочет, будь то знакомый,
незнакомый, русский, татарин, мордвин — все равно может зайти в любую избу и пить,
сколько угодно, причем никто из хозяев не скажет ему ни слова.
К концу дня обыкновенно все мужики за двадцать пять лет еле ноги волочат, многие
женщины тоже. Среди этого разливанного моря и ненасытного разгула отрадное исключение
составляет только деревенская детвора (и отчасти парни и девушки), которые ходят по
дворам и славят Христа. Славильщики обыкновенно поют тропари и кондаки празднику и
лишь в конце вставляют так называемые присказки. Вот для образца одна из таких
присказок:
Пречистая Дева Мария
Иисуса Христа породила,
В яслях положила.
Звезда ясно сияла,
Трем царям путь показала —
Три царя приходили,
Богу дары приносили,
На колени припадали,
Христа величали.

http://www.e-puzzle.ru

Христославов крестьяне принимают очень ласково и радушно. Младшего из них
обыкновенно усаживают на шубу, постланную в переднем углу мехом вверх (делается это
для того, чтобы наседки сидели спокойно на гнездах и выводили больше цыплят), а всех
остальных оделяют мелкими деньгами, пирогами, мукой и баранками. На вырученные
деньги ребята нанимают обыкновенно избу для бесед, куда, кроме девушек и парней, ходят
молодухи, вдовушки, солдатки и пожилые люди из числа непьющих.
III. НОВЫЙ ГОД
В ночь под Новый год бесчисленные сонмы бесов выходят из преисподней и свободно
расхаживают по земле, пугая весь крещеный народ. Начиная с этой ночи, вплоть до кануна
Богоявленья, нечистая сила невозбранно устраивает пакости православному люду и
потешается над всеми, кто позабыл оградить свои дома крестом, начертанным на дверях
жилых и нежилых помещений. В эти страшные вечера, говорит народная легенда, Бог на
радостях, что у Него родился Сын, отомкнул все двери и выпустил чертей погулять. И вот
черти, соскучившись в аду, как голодные, набросились на все грешные игрища и придумали,
на погибель человеческого рода, бесчисленное множество развлечений, которым с таким
азартом предается легкомысленная молодежь.
Так говорит строгая легенда, созданная благочестивыми людьми в поучение ветреной
молодежи. Однако молодежь до сих пор не прониклась смыслом этого поверья и по всей
великой Руси проводит Святки в веселье, распевая песни, затевая игры и устраивая гаданья.
Гаданье составляет любимое святочное развлечение. Гадают кое-где и под Рождество, и
под Крещенье, но самым верным и действительным считается гаданье под Новый год (если
только гадающий не забудет соблюсти все необходимые условия, т. е. будет гадать без
креста, без пояса и не благословясь).
Почти все способы гадания имеют одну цель — узнать, скоро ли, куда и за кого
выдадут замуж (или на ком женят) и как сложится жизнь в чужой семье, среди чужих людей.
Эти вопросы, по понятным причинам, больше всего интересуют женскую половину
деревенской молодежи, и потому естественно, что девушки отдаются гаданию с особым
увлечением.
Наиболее распространенными видами гаданья считается литье олова или воска, гаданье
с петухом, выбрасыванье за ворота башмаков или лаптя и обычай «хоронить золото». Но все
эти способы гаданья практикуются повсеместно, а самый ритуал их настолько общеизвестен,
что нет надобности говорить о нем вновь. Можно только указать на кое-какие местные
особенности того или другого гаданья. Так, в некоторых глухих губерниях (например, в
http://www.e-puzzle.ru

Вологодской губернии) при гаданьи с петухом считается необходимым украсть у когонибудь из причта наславленного овса8 и этим овсом обсыпать свои кольца. То же гаданье в
Муромском уезде обставляется такими особенностями: гадальщицы раскладывают на столе
щепотку крупы, кусок хлеба, ножницы, золу, уголь и ставят миску с водой. Ежели затем
петух клюнет крупу или хлеб, то суженый будет из богатой семьи, ежели ножницы —
портной, ежели золу — табачник, воду пить станет — муж будет пьяница, а если уголь
вздумает клевать — то девушка не выйдет замуж совсем.
Кроме этих общеизвестных способов гаданья существуют еще и такие, которые почти
неизвестны в городах и практикуются только в деревне. Так, например, в Курской губернии
девушки под Новый год ходят в хлев и обвязывают овец и коров поясами, а наутро смотрят:
если овца или корова станет головой к воротам, то девушка выйдет замуж, если задом или
боком — то придется ей еще год просидеть в девках. Этот способ гаданья редко обходится
без шуток и глумлений со стороны деревенских парней. Вот что на этот счет рассказала одна
баба нашему корреспонденту из Обояни: «Один раз стали наши девки гадать, пошли в
овчарух, обвязали овечек поясами, да и ушли в хату. А ребята поразвязали овец, наловили
собак, обвязали их поясами, да и пустили в овчарух. Пришли наутро девки — глядь, а вместо
овец, собаки... И что бы вы думали,— закончила рассказчица свое повествованье,—
повышли те девки замуж, и у всех до единой собачья жизнь была».
В Вологодской губернии вместо овец и коров при гаданье девушек играют роль
лошади. Гадальщица надевает коню мешок на голову и завязывает на шее, после чего
садится верхом, задом наперед, берет в зубы хвост и гонит лошадь. Если при этом лошадь
пойдет к воротам, то девушку нынче же выдадут замуж, и наоборот — если в хлев или к
забору, то в нынешнем году никто не посватается.
И этот способ гаданья тоже, разумеется, не обходится без шуток парней, которые
стараются испугать лошадь и хохочут, когда всадница свалится на землю. Но всего чаще
проказят парни при так называемых гаданьях в овинах и в банях. В ночь под Новый год
девушки толпой тихонько пробираются к овину, который считается страшным местом,
потому что здесь обитает злой дух «овинник», и каждая, подняв сарафан, становится задом к
окошечку, выходящему из ямы овина, и говорит прерывающимся от страха голосом:
«Суженый-ряженый, погладь меня». Если затем девушке покажется, что ее погладили
мохнатой рукой — то, значит, муж у нее будет богатый, если голой — то бедняк.
Проделав это, девушки идут в овраг, где находится баня, снимают с себя кресты и сеют
золу, которую потом каждая из них высыпает отдельной кучкой возле печки. Здесь они
проделывают то же самое, что у окна овина, только подходят к челу печки передом — и тоже
просят суженого погладить их. Вот тут-то и случается, что, вместо нечистого духа, в овин и в
баню забираются ребята и проделывают над гадальщицами непристойные, а иногда и прямо
жестокие шутки, которые частенько кончаются трагически. (Наш пензенский корреспондент
рассказывает об одном случае, когда гадальщица, которую схватил парень, спрятавшийся в
овине, умерла от испуга). Но в тех случаях, когда парни не мешают девушкам, гаданье в бане
заканчивается тем, что, насыпав кучки золы, девушки на другой день идут смотреть в баню:
если на кучке заметен след ног в сапогах — то девушка выйдет за богатого, если в лаптях —
за бедного, если, наконец, будут видны следы от удара кнутом — то муж у девушки будет
сердитый и будет бить жену.
В огромном большинстве случаев девушки гадают одни, без участия парней. Но есть
способы гаданья, в которых принимает участие молодежь обоего пола. Сюда относятся,
например, гаданья на росстанях дорог (известно, что перекрестки дорог — любимое место
нечистой силы). Парни и девушки садятся здесь в кружок, очерчивают себя кругом,
прикрываются белой полотняной скатертью и напряженно вслушиваются в тишину
морозной зимней ночи. Если кто-нибудь услышит звон колокольчика — значит, девушка
выйдет в ту сторону замуж, а парень оттуда возьмет жену.
Точно так же предвещает свадьбу и собачий лай, причем по характеру лая определяют
даже свойства жениха (или невесты). Хриплый, грубый лай знаменует старого, ворчливого

http://www.e-puzzle.ru

жениха, звонкий — молодого. Если лай послышится вблизи, то и жених будет из ближнего
села; если послышится лай далекий, едва уловимый, то и жених будет из дальних мест. Всего
чаще, конечно, гадальщики, настроенные на любовный лад, слышат или звон колокольчика,
или собачий лай. Но бывают случаи, когда до них доносятся звуки, предвещающие
несчастье, например, звук топора (смерть) или звук поцелуя (потеря чести для девушки).
Гаданье на перекрестках дорог требует, чтобы никто из гадающих не выходил из круга, пока
все не будут «расчерчены», т. е. пока кто-нибудь из присутствующих здесь же, но не
участвующих в гаданье, снова не очертит кругом гадающих — иначе гаданье не сбудется.
К числу совместных гаданий, в которых принимает участие молодежь обоего пола,
следует отнести и подблюдные песни, которые, как известно, составляют лишь особый вид
святочного гаданья. Впрочем, подблюдные песни, по общему отзыву наших
корреспондентов, почти повсеместно выходят из употребления, и молодежь к ним относится
далеко без той серьезности, какая наблюдалась в старину. Теперь пение этих
безыскусственных, полных ребяческой наивности песенок-загадок сплошь и рядом
прерывается разухабистым, фабричным мотивом, визгливыми звуками гармоники, а то и
просто замечаниями непристойного характера. И единственно, кто еще не даст окончательно
умереть подблюдной песне — это деревенские девушки: они еще сохранили вкус к поэзии
отцов и дедов, и, собираясь в Васильев вечер «закидывать кольца», наблюдают, чтобы
подблюдные песни распевались чин чином и чтобы старинные обряды сохранялись при этом
во всей полноте, т. е. чтобы воду, куда опускают кольца, приносили из проруби, чтобы
приносил ее парень первородный (первенец) или девушка «последняя» (т. е. младшая в
семье)9 и т. д.
Все виды гаданий (в особенности так называемое «страшное» гаданье с зеркалом)
считаются благочестивыми людьми за грех. Но еще больший грех совершают те, кто рядится
и надевает «хари» (маски). В особенности это развлечение считается неприличным для
женщин и девушек. Во многих местах девушка из богобоязненной семьи, воспитанная в
твердых правилах крестьянского приличия, ни за что не позволит себе не только надеть
маску, но и просто нарядиться в несвойственный ее полу и возрасту костюм. Даже для
парней маска, купленная в городе, считается непристойной забавой и настолько тяжким
грехом, что провинившемуся остается только один способ поправить дело — это выкупаться
в проруби в день Богоявления.
Однако, несмотря на такое строгое отношение к обычаю рядиться, ни одни деревенские
Святки не проходят без того, чтобы парни не устроили себе потешных развлечений с
переодеванием. Еще загодя они подготовляют самодельные маски, бороды из льна и
шутовские костюмы, состоящие из самых худых зипунов, вывороченных шерстью наружу,
полушубков и пр. В сумерки желающие рядиться собираются к кому-либо в хату и
одеваются кто цыганом, кто старым дедом, кто уродом-горбачом. При этом почти всегда
устраивают кобылу, т. е. вяжут из соломы чучело, немного похожее на лошадь, которую
затем должны нести четыре парня. Когда все оделись, отправляются по деревне с песнями и
криком. Впереди всех едет верхом на кобыле горбатый старичок с предлинной бородой (для
этого наряжают мальчика-подростка). За ним ведут медведя на веревке цыган и солдат, а
затем уже следует целая толпа ряженых парней и подростков. Шумной, веселой ватагой
врываются ряженые в дома, пляшут, поют, предлагают гадать и выпрашивают табаку и
денег. Обойдя все дома более богатых соседей, вся эта толпа вваливается в святочную избу
и, если денег насобирала довольно, то начинает бражничать.
Мы так долго останавливались на новогодних развлечениях деревенской молодежи
только потому, что эти развлечения, как уже было сказано, составляют центр русских Святок
и что никто другой, как именно молодежь, дает тон общему веселью и своим
жизнерадостным настроением, своими проказами, песнями и смехом заражает взрослое
население, заставляя и его тряхнуть стариной и вспомнить молодость. Впрочем, забавы
взрослых далеко не носят такого шумного характера и почти целиком направлены на
исполнение дедовских обычаев, освященных церковью и временем. Притом же день Нового

http://www.e-puzzle.ru

года представляет собой своего рода рубеж, отделяющий прошлое от будущего. В этот день
даже в самой легкомысленной голове шевелится мысль о возможном счастии или несчастии,
а в сердце роятся надежды, может быть, и несбыточные, и ребяческие, но все-таки
подымающие настроение и вызывающие какое-то смутное предчувствие лучшего будущего.
В трудовой жизни крестьянина-пахаря, которая вся построена на случайностях и
неожиданностях, это настроение приобретает особенную остроту, порождая те бесчисленные
приметы, своеобразные обычаи и гаданья, которые приурочены к кануну Нового года и к
самому новому году.
Гадает взрослое население, разумеется, только о том, что составляет центр всех
деревенских помыслов, т. е. об урожае, причем сплошь и рядом гаданье, как суеверное
желание узнать будущее, сливается в данном случае с приметой, т. е. с наблюдением,
проверенным опытом стариков. Вот, например, как гадают об урожае крестьяне Пензенской
губернии Краснослободского уезда. В канун Нового года, около полуночи, двенадцать
стариков (по числу месяцев в году), избранных всем обществом за примерную жизнь и
испытанное благочестие, идут к церковной паперти и ставят здесь снопы хлеба — ржи, овса,
гречи, проса, льна и пр., а также кладут картофель. Наутро нового года, те же двенадцать
стариков приходят в церковную ограду и замечают: на каком из снопов больше инею, того
хлеба и надо всего больше сеять.
Кроме этих местных примет, есть и общие, распространенные по всей Великороссии.
Так, например, почти повсюду крестьяне верят, что если в ночь под Новый год небо будет
звездное, то в наступающем году будет большой урожай ягод и грибов10. Не довольствуясь,
однако, приметами, народная фантазия придумала целый кодекс г а д а н и я об урожае. Так,
в Козловском уезде крестьяне, отстоявши утреннюю обедню, уходят на гумно и зубами
выдергивают из кладушек былинки. Если выдернется былинка с колосом, полным зерна, то
год будет урожайный, если с тощим — неурожайный. Еще более своеобразный обычай
наблюдается в Саранском уезде Пензенской губернии. Здесь крестьяне, в канун Нового года,
пекут отдельный каравай хлеба, взвешивают его, кладут на ночь к образам, а утром снова
взвешивают и замечают: если вес прибавится, то наступающий год будет урожайный (в
таком случае, каравай съедается семейными), если же, наоборот, вес убавится, то год будет
неурожайный (в этом случае каравай отдают скотине, чтобы она меньше голодала во время
бескормицы)11.
С той же целью — определить урожай будущего года — крестьяне, после заутрени,
ходят на перекресток, чертят палкою или пальцем на земле крест, потом припадают к этому
кресту ухом и слушают: если послышится, что едут сани с грузом — год будет урожайный,
если пустые — будет недород12.
После урожая, вторым властителем деревенских дум является, как известно, скотина.
Ее здоровье и благополучие, в значительной мере, обусловливают и благополучие хозяев.
Поэтому нельзя удивляться, что скотина точно так же составляет центр, вокруг которого
создался целый цикл новогодних примет и обычаев. Так, например, во многих селениях
центральной полосы России, в Васильев день, принято колоть так называемых «кесаретских»
поросят (Васильев день называется иначе «Кесаретским» по имени Василия Великого,
архиепископа Кесарийского). Зажаренный кесаретский поросенок считается как бы общим
достоянием: все желающие односельцы могут приходить и есть его, причем каждый из
приходящих должен принести хоть немного денег, которые вручаются хозяину, а на другой
день передаются в приходскую церковь и поступают в пользу причта. Обычай требует,
чтобы кесаретский поросенок непременно был жареный и подавался на стол в целом виде
(неразрезанным), хотя бы по величине он походил на большую свинью. Перед едой старший
в семье поднимает чашку с поросенком вверх до трех раз, приговаривая: «Чтобы свиночки
поросились, овечки ягнились, коровушки телились».
По окончании же трапезы хозяин обыкновенно вызывает из числа гостей смельчака,
который решился бы отнести кости поросенка в свиную закутку. Но охотников на такое
рискованное дело почти никогда не находится, так как кости надо носить по одной, а в

http://www.e-puzzle.ru

закутке в это время сидят черти, которые только того и ждут, чтобы выискался храбрец и
явился в их компанию. Тогда они быстро захлопнут за вошедшим дверь и, среди шума и
гама, будут бить его по голове принесенными костями, требуя назад съеденного поросенка.
Понять происхождение этого обычая не трудно: основная идея его заключается в сборе
денег в пользу духовенства, которое за это должно молить Бога о здоровье и плодовитости
скотины. Что же касается участия в этом обычае нечистой силы, приютившейся в свином
закутке, то это не более как один из тех остатков язычества, которые переплелись с
христианскими обрядами еще в те незапамятные времена, когда на Руси господствовало
двоеверие. Доказательством того, что обычай колоть кесаретских поросят имеет именно
такое значение, может служить аналогичный же обычай, практикуемый в Сольвычегодском
уезде Вологодской губернии. Здесь крестьяне, в день Нового года, рано поутру съезжаются
на погост со всего прихода, и каждый привозит свиные туши: кто четверть, кто половину, а
кто и целую свинью, глядя по усердию и достатку. Туши эти жертвуются в пользу причта, а
головы их кидают в общий котел и варят щи, которые и съедаются всем миром.
Обычай этот соблюдается очень строго, и не пожертвовать в Новый год духовным
лицам свинины считается непростительным грехом, так как жертва эта делается в
благодарность за благополучие скота в прошедшем году и с целью умилостивить Бога и
предохранить скот от падежа — в наступающем году.
Из сказанного позволительно заключить, что кесаретский поросенок центральных
губерний и свиные туши Сольвычегодского уезда, по идее своей, ничем не отличаются друг
от друга и составляют один обычай. Вся разница между ними состоит в том, что в
центральных губерниях при помощи кесаретского поросенка в пользу духовенства
собираются деньги, а в Сольвычегодском свинину привозят натурой, и духовные лица сами
уж должны продать ее особым скупщикам13.
IV. КРЕЩЕНИЕ ГОСПОДНЕ
В центральных губерниях Великороссии канун Богоявления называется иногда
«свечками», так как в этот день, после вечерни, когда совершается водосвятие, деревенские
женщины ставят к сосуду, в котором освящается вода, перевитые лентами или цветными
нитками свечи. Уже один этот обычай показывает, что водосвятие, совершаемое в канун
Богоявления, крестьяне считают особо важным торжеством. И действительно, весь этот день
они проводят в строжайшем посте (даже дети и подростки стараются не есть «до звезды»), а
во время вечерни маленькие деревенские храмы обыкновенно не могут вместить всей массы
молящихся. Особенно велика бывает давка во время водосвятия, так как крестьяне
сохранили убеждение, что чем раньше почерпнуть освященной воды, тем она святее.
По возвращении с водосвятия каждый домохозяин, со всей своей семьей, с
благоговением отпивает несколько глотков из принесенной посудины, а затем берет из-за
иконы священную вербу и кропит святой водой весь дом, пристройки и все имущество, в
полной уверенности, что это предохраняет не только от беды и напасти, но и от дурного
глаза. В некоторых губерниях, сверх того, считается за правило вливать св. воды в колодцы,
чтобы нечистые духи не забрались туда и не опоганили воду. При этом, однако, необходимо
строго наблюдать, чтобы никто не брал воды из колодца до утра 6 января, т. е. до освящения
воды после обедни. По совершении всех этих обрядов, св. вода обыкновенно ставится к
образам, так как крестьяне не только веруют в целебную силу этой воды, но точно так же
твердо убеждены, что она не может испортиться, и что если заморозить богоявленскую воду
в каком угодно сосуде, то на льду получится явственное изображение креста.
Приблизительно такое же священное значение приписывается крестьянами не только
воде, освященной в церкви, но и просто речной воде, которая, в канун Крещения, получает
особую силу. По народному представлению, в ночь с 5 на 6 января в реке купается сам Иисус
Христос — поэтому во всех речках и озерах вода «колышется», и чтобы заметить это
чудесное явление, необходимо только прийти в самую полночь на реку и ждать у проруби,
пока «пройдет волна» (признак, что Христос погрузился в воду).

http://www.e-puzzle.ru

Это общераспространенное верование создало в крестьянской среде обычай, в силу
которого считается большим грехом ранее истечения недели мыть белье в той реке, на
которой происходило крещенское водоосвящение. Нарушители этого дедовского завета
считаются приспешниками и помощниками черта, так как, при погружении св. креста в воду,
вся нечистая сила, в страхе и ужасе, не помня себя, бежит от него и, хватаясь за белье,
которое полощут в проруби, выскакивает наружу. Вода, почерпнутая из проруби в канун
Крещения, считается целебной и помогает в особенности женщинам-кликушам —
необходимо только, идя от проруби, не оборачиваться назад и произносить молитву.
В день Крещения, лишь только ударит колокол к заутрени, в деревнях начинается
движение: благочестивые люди спешат зажечь вязанки соломы перед избами (для того,
чтобы Иисус Христос, крестившийся в Иордане, мог погреться у огня), а особые мастералюбители, испросив благословение у священника, хлопочут на реке, устраивая «ердань». С
необыкновенным старанием они вырубают во льду крест, подсвечники, лестницу, голубя,
полукруглое сияние и вокруг всего этого желобчатое углубление для протока воды в «чашу».
Подле чаши во время богослужения становится причт, и, при чтении ектений, особый
знающий человек сильным и ловким ударом пробивает дно этой чаши и вода фонтаном
вырывается из реки и быстро заполняет сияние (углубление), после чего длинный
осьмиконечный крест точно всплывает над водою и матовым серебром блестит на ее
поверхности.
На это торжество стекается обыкновенно масса народа, и стар, и млад — все спешат на
«ердань», так что толстый лед, в полтора аршина, трещит и гнется под тяжестью молящихся.
Привлекает прихожан не только красота зрелища и торжественность богослужения, но и
благочестивое желание помолиться, испить освященной воды и омыть ею лицо. Находятся
удальцы, которые даже купаются в проруби, памятуя, что в освященной воде человек не
может простудиться (как выше было сказано, всего больше купаются те, кто на святках
рядился и надевал «хари»).
Праздник Крещения Господня принадлежит к числу тех, которые больше других
очищены от языческих наслоений, хотя и здесь имеются своеобразные обряды и обычаи, в
которых христианская вера как бы переплетается с языческим суеверием. Из числа таких
обычаев можно, например, указать на «освящение скота» самими крестьянами. Вот как
совершается этот обряд в Орловской губернии. После обедни, которая на Крещение отходит
рано утром, крестьяне расходятся по домам и поздравляют друг друга с праздником; потом
один из членов семьи берет с божницы икону с зажженной перед ней свечой, другой —
кадильницу, третий — топор, четвертый (обыкновенно сам хозяин) надевает вывороченную
наизнанку шубу и берет миску с богоявленскою водою и соломенное кропило. Сделав эти
предварительные приготовления, вся семья отправляется на скотный двор в следующем
порядке: впереди, согнувшись, несет сын или брат домохозяина топор, острием книзу, так
что оно касается земли; за ним кто-нибудь из женщин несет икону (по большей части
Воскресения Христова), далее идут с кадильницей и наконец хозяин с чашею воды.
Шествие совершается торжественно, среди полнейшего молчания, причем процессия
останавливается посреди двора, где разложен особый корм для скота: печеный, разломанный
на куски хлеб, ржаные лепешки, сохраненные для этой цели от праздника Рождества
Христова и Нового года, хлеб в зерне и немолоченные снопы ржи, овса и других хлебных
растений, оставленные к этому дню с осени (оставляют обыкновенно по шести снопов
каждого хлеба). Когда процессия останавливается, хозяйка выпускает из хлевов до тех пор
запертую скотину, которая с недоумевающим видом бродит по двору и, наконец,
накидывается на лакомую пищу.
Между тем процессия обходит вокруг скотины с образом, причем хозяин окропляет св.
водой каждую голову крупного и мелкого скота в отдельности. Этот обход делается три раза,
после чего топор крестообразно перебрасывается через скот, и участники процессии
направляются обратно в избу. Определить истинный смысл этого обычая сами крестьяне не
могут, и объяснения их разноречивы: одни говорят, что соблюдение этого обряда угодно

http://www.e-puzzle.ru

Богу, другие уверяют, что обряд имеет в виду умилостивление домового, который-де не
будет обижать скотину кормом, третьи, наконец, свидетельствуют, что таким путем скот
гарантируется от падежа, так как всякие скотские болезни пресекаются топором, брошенным
накрест. Но кажется, проще всего будет предположить, что обряд этот возник во времена
отдаленной древности, когда храмов Господних было еще мало и когда благочестивые
хозяева, по нужде, сами должны были исполнять обязанности священников, окропляя св.
водой свою скотину. Тогда же этот, по основе своей христианский, обычай подвергся
языческим искажениям и явился топор, пресекающий изурочье и напуск болезни на скотину,
и вывороченная наизнанку шуба, как средство угодить бесам, которые все носят наизнанку.
Таким образом, в данном обычае нетрудно установить все признаки того двоеверия, которое,
как ржавчина, насквозь проело христианские обряды наших крестьян.
С той же целью — предохранить скот от болезней и от порчи колдунов и ведьм —
крестьяне некоторых губерний (например, Орловской) считают за правило непременно
приезжать, а не приходить на крещенские богослужения. На вопрос одного из наших
корреспондентов, чем вызывается такой обычай, один крестьянин ответил так: «Да как же, в
церкви на иконе написан Егорий на белом коне; значит, конь этот не простой, а вроде как
святой будет, потому в церквах он стоит. Притом же сам Егорий, перед тем, как убить ему
змею огненную, что людей жрала, освятил в речке воду и заехал в ту воду на коне, чтобы,
стало быть, коня своего освятить, и чтобы змея уже никакой вреды — ни жалом, ни огнем —
лошади его не сделала. Вот теперича и мы также: в реку, конечно, лошадь не загонишь,
потому вода оченно студеная, так пусть хоть по льду пройдется и освятится малость —
святая ведь вода-то на Крещение».
Из числа других крещенских обрядов и обычаев можно указать на особый вид гаданий
и на смотрины невест, приуроченные к этому дню. Гадания на Крещение, в общем, те же, что
и на Новый год, и на Святки. Исключение составляет лишь так называемое гаданье с кутьей,
состоящее в том, что гадальщицы, захватив чашку горячей кутьи и скрыв ее под фартуком
или платком, бегут на улицу и первому попавшемуся мужчине швыряют в лицо кутьей,
спрашивая его имя. Еще более оригинален другой вид специально крещенского гадания: в
сочельник, после заката солнца, девушки нагие выходят на улицу, полют снег, кидают его
через плечо и затем слушают — в которой стороне послышится что-нибудь, в ту сторону и
замуж выдадут.
Обычай устраивать на Крещение так называемые дивьи (девичьи) смотрины
принадлежит к числу вымирающих. Он сохранился лишь в самых глухих местах, где еще не
исчезли предания старины и где браки устраиваются с патриархальной простотой, по выбору
родителей. Смотрины происходят либо в церкви, во время литургии, либо на городской
площади, где катаются матери с дочками, а мужской пол стоит стеной и производит
наблюдение. «Все невесты,— рассказывает наш вологодский корреспондент,— наряженные
в лучшие платья и разрумяненные, выстраиваются в длинный ряд около «ердани». При этом
каждая старается выставить напоказ и подчеркнуть свои достоинства». Между невестами
(называемыми также «славушницами») прохаживаются парни, сопровождаемые своими
родительницами, и выбирают себе суженую. При этом, как водится, заботливая
родительница не только внимательно рассматривает, но даже щупает платья девиц и берет
их за руки, чтобы узнать, не слишком ли холодны руки у славушницы. Если руки холодны,
то такая невеста, хотя бы она обладала всеми другими качествами, считается зябкой и
потому не подходящей для суровой крестьянской жизни. (Славушницы выходят на
смотрины обязательно с голыми руками, без рукавиц).
V. СРЕТЕНИЕ ГОСПОДНЕ
Сретение Господне (2 февраля) не считается в крестьянской среде большим
праздником. Очень часто крестьяне, в особенности неграмотные, даже не знают, какое
событие вспоминает в этот день православная церковь, а самое название праздника —

http://www.e-puzzle.ru

«Сретение» объясняет таким образом, что в этот день зима встречается с летом, т. е.
начинают ослабевать морозы и в воздухе чувствуется приближение весны.
Приписывая Сретению лишь значение календарного рубежа, крестьяне соединяют с
этим днем множество земледельческих примет: «На Сретеньев день снежок — весною
дожжок»,— говорят они, гадая о будущих дождях. Капель в этот день предвещает урожай
пшеницы, а ветер — плодородие фруктовых деревьев, почему садовники, пришедши от
заутрени, «трясут деревья руками, чтобы были с плодами». Если в Сретеньев день тихо и
красно, то летом будут хороши льны и прочее. По погоде этого дня судят также об урожае
трав, для чего бросают поперек дороги палку и наблюдают: если снег заметет ее, то и корм
для скота «подметет», т. е. травы будут дороги. Наконец, в Сретеньев день хозяйки начинают
усиленно кормить кур, чтобы были носки.
Что касается религиозных обычаев, связанных с этим днем, то их, на всем пространстве
Великороссии, почти не существует, лишь кое-где (например, в Вологодской губернии),
крестьяне обходят свои дома с иконою Сретения Господня или Спаса, причем когда икону
приносят в дом обратно, то вся семья, с домохозяином во главе, падает ниц и вопиет:
«Господи Боже наш, войди к нам и благослови нас».
VI. ВЛАСЬЕВ ДЕНЬ
При распределении даров благодати между святыми угодниками христианской церкви,
значительная доля ее досталась св. великомученику Власию. Ему поручено было
покровительство и защита всего живого, служащего в помощь и пригодного на потребу
человека, еще с тех первоначальных времен, когда на простом созвучии имен (Власий
приравнивался языческому Велесу) можно было укрепить веру доверчивых и успокоить
подозрения сомневающихся. Впоследствии, по мере того как народная жизнь, во всех своих
проявлениях, развивалась, благодатной силы Велеса оказалось недостаточно, понадобилось
участие иных добрых сил, новых помощников и покровителей.
В русском православном мире, в помощь земледельцам, явились св. мученики Борис и
Глеб, пчеловодам — Зосима и Савватий соловецкие, сберегателем домашней птицы —
Сергий Радонежский и т. д. Все они явились в дополнение к тем святым, которые перешли из
греческой церкви и завещаны древней Русью: св. Георгий Победоносец — для рабочего
скота, а с ним св. Афанасий и Кирилл (2 мая). Для всякой птицы, идущей в пищу,
услаждающей слух и истребляющей вредных насекомых и т. п.,— покровителями служат
сорок мучеников, утопленных за веру в Севастийском озере (исключительно для гусей —
Никита-мученик); для овец св. Анисим (15 февраля) и вровень с Егорием, в одинаковую с
ним силу значения и почитания,— защитники лошадей св. муч. Флор и Лавр (в народном
языке часто сливающиеся в одно имя Флор-Лавр или еще чаще «Фролы»). Празднование
Егорьева дня и Фролов отличается особым чествованием, так что в этом отношении святые
эти затмевают не только меньших угодников, но и столь почтенного, по первородству и
древнему преемству, как св. Власий.
В настоящее время присвоенная честь и то значение, которое приписывалось Власию в
доисторическую эпоху, сохранились более в народном календарном языке, чем в церковных
празднествах и обрядах. Власия зовут «бокогреем» и «сшиби рог с зимы» за то, что память
этого греческого великомученика падает на 11 февраля, т. е. на то время, когда зимние
холода часто становятся более мягкими и морозы уже не столь велики. Солнце начинает
сильно пригревать, и в тамбовских краях говорят, что «с Власьева дня полоз саней покатится
и корова бок греет», что значит, в переводе на общепонятный язык, что следы шагов и
полозьев, остающихся в феврале на снегу, начинают «лосниться», а это и называется «полоз
покатится». Замечают также, что выпущенная на прогулку скотина, ввиду того, что на дворе
еще очень холодно, старается встать так, чтобы солнышко ударяло на нее. Те же тамбовцы
на Власьев день стараются вообще не работать, в расчете предохранить свой скот от падежа.
Молитвы во время самой эпидемии обращаются, помимо всех других святых, прямо к
Власию: «Св. Власий, дай счастья на гладких телушек, на толстых бычков, чтобы со двора

http://www.e-puzzle.ru

шли — играли, а с поля шли — скакали». Эта вера цельнее убереглась в черноземной
России, где давние выселенцы из коренной и срединной Руси, удаленные от влияния Москвы
и Киева и дошедшие до полного отчуждения на окраинах государства, до сих пор являют
образцы полного двоеверия. В коровниках и хлевах ставят образ св. Власия. Запасаются
подобными иконами от владимирских ходебщиков, на случаи общих молебнов, как,
например, в первый день выгона скота в поле и в особенности в день Преполовения и во
время падежа скота. С иконою св. Власия обходят без священника больных: овцу, барана,
лошадь и корову, связанных хвостами и выведенных на деревенскую площадку. По обходе
зараженных, гонят их за село, в овраг, и там, в память языческих обрядов, побивают
животных камнями и припевают: «Мы камнями побьем и землей загребем, землей
загребем — коровью смерть вобьем, вобьем глубоко, не вернешься на село». Затем на трупы
набрасывают усердно столько щепы и соломы, чтобы сделать костер, способный спалить
всех четырех жертвенных животных без остатка. Так поступают в Чамбарском уезде
(Пензенская губерния).
В резкую противоположность этому обычаю, на глухом севере, например в
Кадниковском уезде Вологодской губернии, чествование Власьева дня знаменуется
многолюдным молебствием, съездом целых волостей и бесчисленными молебнами
(простыми и водосвятными) в промежуточное время между заутреней и обедней. Это
празднество сопровождается также следующим местным обычаем: на особые столы, а за
недостатком их, прямо на церковный пол, кладутся караваи ржаного хлеба, который
священники кропят святою водою и хозяйки скармливают скотине. «Власьев день» (пишут
оттуда) — праздник по всем приходам на три дня и больше. Варят пиво, покупают водку,
приглашают всю родню — словом, празднуют широко и разгульно. В обилии вологодских
жертвенных хлебов, таким образом, до некоторой степени, богатая храмами северная лесная
Русь сберегала родственное племенное сходство с малоцерковной черноземной украйной
Великороссии.
Зато на севере, в среде более раннего заселения страны, с примечательной
последовательностью и в явной неприкосновенности, сберегались на окраинах всех древних
лесных городов храмы во имя священномученика Власия, намеренно строившиеся некогда
на главных городских выгонах (в Вологде, Костроме и др.). Там же, где власьевские церкви
вошли в срединную черту городов (как в Москве, Ярославле и пр.), они служат лишь
мерилом и показателем постепенного роста городского населения. Вместе с тем, все эти
города представляют собой однородные картины — в дни, посвященные церковному
празднованию св. великомученика Победоносца Георгия и св. муч. Флора и Лавра, с тем
приметным различием, что в первом случае главная роль принадлежит женщинам, во
втором — исключительно мужчинам. На этих двух праздниках и сосредоточивается,
собственно, всенародное молитвенное настроение в пользу тех домашних животных,
которые составляют основу и главную поддержку всего домашнего строя жизни и
деревенского быта. По смыслу этого закона и самые празднества являются выдающимися,
обставленными доступной торжественностью и очень яркими проявлениями слепой и
твердой веры в могущественную помощь святых защитников и покровителей. Эти два
праздника, по их распространенности, мы имеем полное право назвать именно
всенародными и всероссийскими.
VII. КАСЬЯН НЕМИЛОСТИВЫЙ
В ряду св. угодников, чтимых православным народом, Касьян занимает совершенно
исключительное место — это нелюбимый святой, «немилостивый». В некоторых местах, как
например в Пензенской губернии Саранского уезда, он даже не считается святым и не
признается русским, а самое имя Касьян слывет как позорное. В Вологодской же губернии
(Кадниковского уезда) Касьяна считают как бы «опальным» святым и рассказывают о нем
следующую легенду: «Св. Касьян сначала был светлым ангелом, почему Бог не имел нужды
таить от него свои планы и намерения. Но затем святой этот соблазнился на обещания и

http://www.e-puzzle.ru

уловки нечистой силы и, перейдя на сторону дьявола, шепнул ему, что Бог намерен
свергнуть всю сатанинскую силу с неба в преисподнюю. Однако впоследствии Касьяна стала
мучить совесть, он раскаялся в своем предательстве и пожалел о прежнем житье на небе и о
своей близости к Богу. Тогда Господь внял мольбам грешника и сжалился над ним, но, из
осторожности, все-таки не приблизил его к себе, а приставил к нему ангела-хранителя,
которому и приказал заковать Касьяна в цепи и бить его по три года тяжелым молотом в лоб,
а на четвертый отпускать на волю».
Но не это отступничество от Бога послужило источником охлаждения православных
темных людей к Касьяну, а главным образом его «немилостивое» отношение к бедному
народу. Вот что говорит на этот счет другая легенда, записанная в Зарайском уезде
Рязанской губернии.
«Однажды Касьян вместе с Николаем Чудотворцем шел по дороге, и встретился им
мужичок, который увязил воз в грязи.
— «Помогите,— просит мужичок,— воз поднять».
А Касьян ему: «Не могу,— говорит,— еще испачкаю об твой воз свою райскую ризу,
как же мне тогда в рай прийти и на глаза Господу Богу показаться?»
Николай же Чудотворец ни словечушка мужику не ответил, а только уперся плечом,
натужился, налег и помог воз вытащить. Вот пришли потом Николай-угодник с Касьяном в
рай, а у Николая-то вся как есть риза в грязи выпачкана.
Бог увидал это и спрашивает: — «Где это ты, Микола, выпачкался?»
— «Я, говорит Николай,— мужику воз помогал из грязи вытаскивать».
— «А у тебя отчего риза чистая, ведь ты вместе шел?» — спрашивает Господь Касьяна.
— «Я, Господи, боялся ризу запачкать».
Не понравился этот ответ Богу, увидал Он, что Касьян лукавит, и определил: быть
Касьяну именинником раз в четыре года, а Николаю-угоднику, за его доброту, два раза в
год».
Хотя эта легенда пользуется на Руси самым широким распространением, но все-таки
есть места, где ее не знают. Так, в Новгородской губернии (Боровичский уезд) крестьяне
несколько иначе объясняют тот факт, что день Касьяна празднуется только раз в четыре года
(29 февраля). «Св. Касьян,— говорят они,— три года подряд в свои именины был пьян и
только на четвертый год унялся и праздновал своего ангела в трезвом виде — вот почему и
положено ему быть именинником через три года раз».
Сообразно с такой оценкой нравственных свойств Касьяна, установилось и отношение к
нему: крестьяне не только не любят, но и боятся этого святого.
«Касьян на что взглянет — все вянет»,— говорят мужики и твердо верят, что у Касьяна
недобрый взгляд: если он взглянет на скотину — околеет скотина, взглянет на лес —
засохнет лес и погибнет, взглянет на человека — будет тому человеку великое несчастье.
Применительно к такому пониманию, в народном языке сложилось даже несколько
поговорок, характеризующих «глаз» Касьяна. Про угрюмого, тяжелого и несообщительного
человека говорят, что «он Касьяном смотрит». Про человека, способного сглазить, замечают:
«Касьян косоглазый, от него, братцы, хороните все, как от Касьяна — живо сглазит, да так,
что потом ни попы не отчитают, ни бабки не отшепчут».
«Глаз Касьяна» считается настолько опасным, что в день 29 февраля крестьяне не
советуют даже выходить из избы, чтобы не случилось какого-нибудь непоправимого
несчастья; в особенности опасно считается выходить до солнечного восхода (в Орловской и
Рязанской губерниях крестьяне стараются даже проспать до обеда, чтобы таким образом
переждать самое опасное время).
К этой характеристике св. Касьяна в Вологодской губернии прибавляют еще одну
черту, которая рисует этого святого врагом человеческого рода. Здесь существует легенда,
что Касьяну подчинены все ветры, которые он держит на двенадцати цепях, за двенадцатью
замками. В его власти спустить ветер на землю и наслать на людей и на скотину мор

http://www.e-puzzle.ru

(моровое поветрие). В Вятской же губернии к этой легенде присовокупляют, что сам Бог
приказал образ св. Касьяна ставить в церквах на задней стене, т. е. над входною дверью.
При таком воззрении народа на св. Касьяна не мудрено, что високосный год повсюду на
Руси считается несчастным и опасным, а самый опасный день в этом году — Касьянов.
VIII. ПЛЮЩИХА
Под таким названием известен в народе день св. Евдокии, празднуемый 1 марта.
Название это связывается с переменами, происходящими в это время в природе: от теплой
погоды снег начинает подтаивать, оседать и как бы сплющивается. В некоторых местах св.
Евдокия называется также «свистуньей», потому что в это время начинают дуть и свистать
весенние ветры, а в старину народ именовал ее «весенницей», так как эта святая женщина
заведовала у Бога весною. У нее хранились ключи от весенних вод: захочет «весенница» —
рано пустит воду, не захочет или прогневается — задержит, а то так и морозы напустит.
Оттого в доброе старое время крестьяне боялись св. Евдокии и 1-го марта никогда не
работали.
Но зато теперь в день св. Евдокии деревенская Русь не устраивает никаких религиозных
торжеств и ничем не отличает этот день в ряду второстепенных церковных праздников.
Только бабы обязательно приходят в церковь и заказывают молебны перед иконой Евдокии,
так как эта святая считается покровительницей овец. Зато в календарном отношении с днем
Евдокии связывается много примет, предвещающих хорошие урожаи, хорошую погоду и пр.
«На плющиху погоже — и все лето пригоже»,— говорят крестьяне.— «Отколь ветер на
плющиху подует, оттоль придет и весна». Но в то же время крестьяне сознают, что в начале
марта погода еще бывает капризна, и вместо весеннего тепла разражается иногда метелью.
«На Евдокию еще собачку в сидячку снегом заносит»,— говорит народ о таких капризах
погоды.
Однако эти случайные вспышки зимы уже никого не обманывают, все знают, что св.
Евдокия — предвестница весны и что весеннее солнце скоро возьмет свое. В некоторых
деревнях женщины и дети начинают даже «кликать весну», для чего влезают на крыши или
на пригорок и поют приличествующие случаю песни (веснянки). Точно так же во многих
местах крестьяне приносят в этот день из лесу сучьев, топят избы, «чтобы весна была
теплая», скидывают с кровли снег, а вечером примечают: если на крышах сосульки долгие,
то и лен будет хороший, в особенности куделью. Вообще крестьяне верят, что на Евдокию
«Капельницу» все подземные ключи закипают, а бабы с этого дня начинают белить холсты.
IX. СОРОКИ
День сорока мучеников Севастийских (9 марта) носит на языке народа название
«сорок», а иногда «куликов». В этот день, по воззрению крестьян, прилетают из теплых
стран сорок птиц и первая из них — жаворонок. «Бывает,— уверяют опытные старикикрестьяне,— что прилетают жаворонки и раньше, да только те непутящие: прилетит и
смерзнуть может. А уж тот жаворонок, который на сороки прилетит, тот настоящий, он не
сдохнет».
Сороки с полным основанием можно назвать детским праздником: еще накануне
женщины месят из ржаной муки тесто и пекут «жаворонков» (в большинстве случаев, с
распростертыми крылышками, как бы летящих, и с хохолками), а утром, в день праздника,
раздают их детям. Кроме того, утром же одна из женщин делает на дворе сорок соломенных
гнездышек и в каждое кладет по яичку из теста (это делается отчасти для того, чтобы куры
не ходили по чужим дворам, а неслись дома, отчасти же с целью потешить ребят).
Когда жаворонки поспеют, дети берут их и громадной гурьбой, с криками и звонким
детским смехом, несут куда-нибудь в сарай или под ригу — закликать жаворонков. Там они
сажают своих птиц, всех вместе, на возвышенное место и, сбившись в кучу, начинают что
есть мочи кричать: «Жаворонки, прилетите, студену зиму унесите, теплу весну принесите:
зима нам надоела, весь хлеб у нас поела». В некоторых местах (например, в Орловской

http://www.e-puzzle.ru

губернии) эта детская песня заменяется другой: «Уж вы кулички-жаворонки, солетайтеся,
сокликайтеся. Весна-красна, на чем пришла? На сошечке, на бороночке, на лошадиной
голове, на овсяном снопочку, на ржаном колосочку, на пшеничном зернышку-у-у!..»
Эта песня поется несколько раз. Затем ребятишки разбирают своих жаворонков и с той
же песней бегут по деревне. Так продолжается до самого обеда: деревня полна детских
песен, детского крика, детского смеха. Набегавшись вволю, ребятишки опять собираются в
одно место и начинают есть своих ржаных птиц. Едят обыкновенно всю птицу за
исключением головы, которую малыши берегут каждый для своей матери. Кончается
празднество тем, что ребятишки целуются между собой, поздравляют друг друга с весенним
праздником и разбегаются по домам.
А дома каждый мальчик отдает голову жаворонка матери со словами: «На-ко, мама,
тебе голову от жаворонка: как жаворонок высоко летел, так чтобы и лен твой высокий был.
Какая у моего жаворонка голова, так чтобы и лен такой головастый был».— Так протекает
этот прекрасный детский праздник в Орловской губернии. В Пензенской же жаворонки
пекутся и для взрослых, которые по этим птичкам гадают. Прежде чем посадить жаворонков
в печь, закладывают в каждого какую-нибудь вещицу: кольцо, щепку, копейку. Каждая из
этих вещей имеет символическое значение: кольцо, например, обозначает свадьбу, щепка —
гроб, копейка — деньги и т. д. Но в других губерниях взрослые предоставляют жаворонков в
исключительное распоряжение детей, сами же занимаются более гаданиями о будущем
урожае, стараясь по погоде, какая была на Сороки, определить погоду весны и лета. Если,
например, на Сороки было морозное утро — то, значит, жди весной сорок «утренников».
X. МАСЛЕНИЦА
Устанавливая Сырную неделю, с ее полускоромной пищей, православная церковь
имела в виду облегчить крестьянам переход от мясоеда к Великому посту и исподволь
вызвать в душе верующих то молитвенное настроение, которое заключается в самой идее
поста как телесного воздержания и напряженной духовной работы. Но эта попечительная
забота церкви повсеместно на Руси осталась гласом вопиющего в пустыне, и на деле, наша
Масленица не только попала в число «праздников», но стала синонимом самого широкого,
безбрежного разгула. В эту неделю наш скромный и набожный народ как бы разгибает свою
исполинскую спину и старается в вине и веселье потопить все заботы и тяготы трудовой
будничной жизни. Насколько при этом бывает неудержим народный разгул, можно судить
уж по одним эпитетам, которыми наделил народ Масленицу. Она называется «веселой»,
«широкой», «пьяной», «обжорной», «разорительницей». Сверх того, ни одна неделя в году не
изобилует так происшествиями полицейского характера и не дает такого значительного
числа мелких процессов у мировых судей.
Празднование Масленицы почти повсюду начинается с четверга, хотя работы во
многих местах прекращаются уже с понедельника, так как крестьяне, озабоченные
наступающим праздником обжорства, разъезжают по соседним базарам и закупают всякую
снедь. По общему отзыву наших корреспондентов, закупки такого рода бывают,
применительно к крестьянскому бюджету, очень велики: семья среднего достатка в 5–6 душ
затрачивает от 5 до 10 рублей на водку, рыбу, постное масло, гречневую муку и всякие
сладости. А если к этому прибавить еще расходы на обновки бабам и девушкам, то будет
вполне понятно, почему Масленица называется «разорительницей».
Впрочем, крестьяне, при всей их сдержанности и бережливости, не тяготятся этими
расходами, так как на Масленицу приходится принимать гостей и самим ходить в люди и,
стало быть, нужно и угостить прилично, и одеться по-праздничному, чтобы соседи не
засмеяли. Сверх того, Масленица — любимый праздник у крестьян, когда вся православная
Русь, от мала до велика, веселится до упаду и когда широкая русская натура любит
развернуться вовсю.
В Масленичную неделю, более чем скромная, физиономия русской деревни
совершенно преображается. Обыкновенно тихие, безлюдные улицы полны подгулявшего,

http://www.e-puzzle.ru

расфранченного народа: ребятишки, молодежь, старики — все высыпали из душных хат за
ворота и всякий по-своему празднует широкую Масленицу. Одни катаются на тормазках и
салазках или с хохотом «поздравляют блины», опрокидывая в снег пьяного мужика, другие с
надсадой орут песни и пошатываясь плетутся вдоль деревенской улицы, третьи в новых
нагольных тулупах сидят на завалинках и, вспоминая свою юность, глядят на оживленные
группы, столпившиеся у качелей, и на всю горластую шумную улицу, по которой взад и
вперед снуют расфранченные девушки, подгулявшие бабы, полупьяные парни и совсем
пьяные мужики.
Всюду весело, оживленно, всюду жизнь бьет ключом, так что перед глазами
наблюдателя, в какие-нибудь пять минут, промелькнет вся гамма человеческой души: смех,
шутки, женские слезы, поцелуи, бурная ссора, пьяные объятия, крупная брань, драка,
светлый хохот ребенка. Но все-таки в этой панораме крестьянской жизни преобладают
светлые тона: и слезы, и брань, и драка тонут в веселом смехе, в залихватской песне, в
бравурных мотивах гармоники и в несмолкающем перезвоне бубенцов.
Так что общее впечатление получается веселое и жизнерадостное: вы видите, что вся
эта многолюдная деревенская улица поет, смеется, шутит, катается на санях. Катается
особенно охотно: то там, то здесь из ворот вылетают тройки богачей с расписными, увитыми
лентами дугами или выбегают простенькие дровни, переполненные подвыпившими
мужиками и бабами, во всю мочь горланящими песни. От этих песен изнуренные, костлявые,
но разукрашенные ленточками и медными бляхами крестьянские лошаденки дрожат всем
телом и, под ударами захмелевших хозяев, мчатся во весь дух вдоль деревенской улицы,
разгоняя испуганные толпы гуляющих.

Никогда не достается так крестьянским лошадям, как в дни Масленицы. Обыкновенно
очень сердобольные к своей скотине, крестьяне берегут и холят лошадей больше, чем
собственных ребят, но на Масленицу, под пьяную руку, всякая жалость к скотине пропадает.
На худых, заморенных клячонках делают десятки верст, чтобы попасть на так называемые
«съездки», т. е. грандиозные катания, устраиваемые в каком-нибудь торговом селе. До какой
степени бывают велики эти «съездки», можно судить по тому, что, например, в селе
Куденском (Вологодской губернии и уезда) лошадей на кругу бывает от 600 до 800.
Еще с утра из всех окрестных деревень съезжается сюда молодежь и останавливается
или у родных, или в тех домах, где есть «игровые» или знакомые девушки. А часам к трем
пополудни начинается катанье. Катают, как водится, всего охотнее молодых девушек,
причем девушки, если их катает кучер из чужой деревни, должны напоить его допьяна и
угощать гостинцами. Много катаются и бабы (причем из суетного желания похвастать,
подвертывают сзади шубы, чтобы показать дорогой мех, и никогда не надевают перчаток,
чтобы все видели, сколько у них колец). Но всех больше катаются «новожены», т. е. молодые

http://www.e-puzzle.ru

супруги, обвенчавшиеся в предшествовавший мясоед, так как обычай налагает на них как бы
обязанность выезжать в люди и отдавать визиты всем, кто пировал у них на свадьбе.

Есть предположение, что Масленица в отдаленной древности была праздником,
специально устраиваемым только для молодых супругов: для них пеклись блины и оладьи,
для них заготовлялось пиво и вино, для них закупались сласти. И только впоследствии этот
праздник молодых стал общим праздником. Не беремся судить, насколько это
предположение справедливо и как велика его научная ценность, но, несомненно, что нечто
подобное в старину было. По крайней мере, на эту мысль наводит существование множества
Масленичных обрядов и обычаев, в которых центральное место предоставляется
«новоженам». Сюда, например, относятся так называемые «столбы».
«Столбы» — это в своем роде выставка любви. Обычай этот принадлежит, несомненно,
к числу древнейших, так как, по своей ребяческой наивности и простоте, он ярко напоминает
ту далекую эпоху, когда весь уклад деревенской жизни не выходил за пределы
патриархальных отношений. Состоит этот обычай в том, что молодые, нарядившись в свои
лучшие костюмы (обыкновенно в те самые, в которых венчались), встают рядами
(«столбами») по обеим сторонам деревенской улицы и всенародно показывают, как они
любят друг друга.
— Порох на губах! — кричат им прохожие, требуя, чтобы молодые поцеловались.
Или:
— А нуте-ка, покажите, как вы любитесь?
Справедливость требует, однако, заметить, что праздничное настроение подвыпивших
зрителей создает иногда для «новоженей» (и в особенности для молодой) чрезвычайно
затруднительное положение: иной подкутивший гуляка отпустит столь полновесную шутку,
что молодая зардеет, как маков цвет. Но неловкость положения быстро тонет в общем
праздничном веселье, тем более, что и самые «столбы» продолжаются недолго: час, другой
постоят и едут кататься или делать визиты, которые точно так же входят в число ритуальных
обязанностей молодых. В некоторых местностях (например, в Вологодской губернии)
визиты начинаются еще в мясное (последнее перед Масленицей) воскресенье. В этот день
тесть едет звать зятя «доедать барана». Но чаще первый визит делают молодые.
Обыкновенно в среду, на Масленой, молодой с женой едет в деревню к тестю «с позывом»
на праздник и, после обычных угощений, возвращается уже вместе с тестем и тещей.
Случается и так, что Масленичные визиты молодых носят общесемейный характер:
молодые с родителями жениха отправляются в дом родителей невесты и начинается
угощение сватов. Молодые при этом играют роль почетных гостей: их первых сажают за
стол и с них начинают обносить яствами. Пиршество обыкновенно длится чрезвычайно
долго, так как Масленица — праздник еды по преимуществу, и обилие блюд считается
лучшим доказательством гостеприимства. После бесконечного обеда, молодые обыкновенно
катаются на санях вместе с бывшими подругами невесты, а сваты в это время начинают уже
свою попойку, которая заканчивается только к ночи с тем, чтобы на другой день начаться
снова уже в доме родителей жениха.

http://www.e-puzzle.ru

Не везде, однако, Масленичные визиты молодых проходят так мирно и гладко. В
некоторых местах, например, в Хвалынском уезде (Саратовская губерния) визит молодых к
теще и поведение при этом зятя принимает иногда характер резко выраженной вражды. Это
бывает в тех случаях, когда молодой считает себя обманутым. Тут уж, как ни старается теща
«разлепешиться в лепешку» перед молодым, но он остается непреклонным. На все угощения
отвечает грубо: «Не хочу, от прежних угощений тошнит... сыт, наелся», а то и просто нанесет
теще какое-нибудь символическое оскорбление: накрошит блин в чашке с кислым молоком,
выльет туда же стакан браги и вина и, подавая жене, скажет: «На-ко, невинная женушка,
покушай и моего угощенья с матушкой: как тебе покажется мое угощенье, так мне
показалось ваше».
Иногда раскуражившийся зять не ограничивается символами и при теще начинает, по
выражению крестьян, «отбивать характер» молодой жене. А случается, что и теща получит
один-другой подзатыльник. Достойно примечания, что ни молодая, ни теща почти никогда в
таких случаях не протестуют, так как сознают свою вину. Удивительно также, что тесть не
только не останавливает зятя, но, по уходе молодых, считает своим долгом поучить старуху,
чтобы лучше смотрела за девками14.
Кроме молодых, Масленичные визиты считаются обязательными и для кумовьев.
Родители новорожденных детей ходят к кумовьям «с отвязьем», т. е. приносят им
пшеничный хлеб-«прощенник» (этот хлеб приготовляется специально для Масленицы, он
печется с изюмом и украшается вензелями). В свою очередь, кум и кума отдают визит
крестнику, причем оделяют его подарками: кроме «прощенника», кум приносит чашку с
ложкой, а кума ситцу на рубашку, более же богатые кумовья дарят свинью, овцу, жеребенка.
Кроме «столбов» и обязательных визитов, в некоторых отдаленных углах северных
губерний уцелели еще остатки весьма своеобразного Масленичного обычая, в котором также
фигурируют молодые и происхождение которого восходит ко временам очень отдаленной
старины. Так, в Вологодской губернии крестьяне собирают с молодых дань «на меч», т. е.,
попросту говоря, требуют выкуп за жену, взятую из другой деревни. Уже самое название
этого выкупа — «на меч» — показывает, что обычай возник еще в ту эпоху, когда и мирный
земледелец нуждался в оружии, чтобы защищать свой очаг и свое достояние, т. е.
приблизительно в эпоху удельных князей (а может быть и ранее, потому что сам факт
уплаты выкупа и притом не родителям невесты, а ее односельчанам, позволяет заключить,
что возникновение обычая относится к родовому периоду).
В нынешнее время, когда в оружии уже нет надобности, деньги, полученные с
молодого, идут, конечно, не «на меч», а на водку (которая распивается всем миром) и на чайсахар для баб.
По свидетельству нашего корреспондента, эта своеобразная подать взыскивается или в
день свадьбы, или в мясное (последнее перед Масленицей) воскресение и притом
взыскивается по всей строгости обычаев: ни просьбами, ни хитростью молодому от выкупа
не отвертеться.
Не менее оригинальный обычай сохранился и в Вятской губернии. Известен он под
именем «целовника» и состоит в том, что в субботу, на Масленице, подгулявшая деревенская
молодежь ездит целовать молодушек, которые живут замужем первую Масленицу. По
установившемуся ритуалу, молодая подносит каждому из гостей ковш пива, а тот, выпив,
трижды целуется с ней.
В старину одним из наиболее популярных Масленичных развлечений были кулачные
бои: крестьяне и горожане одинаково любили поразмять косточки в драке, и побоища
сплошь и рядом принимали грандиозный характер, заканчиваясь иногда более или менее
тяжелыми увечьями. Но в наше время забава эта взята под опеку полиции и заметно
выводится из употребления. Однако и теперь во Владимирской губернии и в медвежьих
углах далекого севера, а также кое-где в Сибири уцелели любители кулачных развлечений.
Так, например, наш вытегорский корреспондент (Олонецкая губерния) сообщает, что в

http://www.e-puzzle.ru

некоторых волостях у них и поныне устраиваются настоящие сражения, известные под
невинным названием «игры в мяч».
Состоит эта игра в следующем: в последний день Масленицы парни и семейные
мужики из нескольких окольных деревень сходятся куда-нибудь на ровное место (чаще всего
на реку), разделяются на две толпы, человек в тридцать каждая, и назначают места, до
которых следует гнать мяч (обыкновенно сражающиеся становятся против средины деревни,
причем одна партия должна гнать мяч вниз по реке, другая вверх). Когда мяч брошен, все
кидаются к нему и начинают пинать ногами, стараясь загнать в свою сторону. Но пока
страсти не разгорелись, игра идет довольно спокойно: тяжелый кожаный мяч, величиною с
добрый арбуз, летает взад-вперед по реке, и играющие не идут дальше легких
подзатыльников и толчков. Но вот мяч неожиданно выскочил в сторону. Его подхватывает
какой-нибудь удалец и, что есть духу, летит к намеченной цели: еще 20—30 саженей и
ловкий парень будет победителем; его будут прославлять все окольные деревни, им будут
гордиться все девушки родного села!..
Но не тут-то было. Противная партия отлично видит опасность положения: с ревом и
криком она прорывается сквозь партию врагов и со всех ног кидается за дерзким
смельчаком. Через минуту удалец лежит на снегу, а мяч снова прыгает по льду под
тяжелыми ударами крестьянского сапога. Случается, однако, и так, что счастливец,
подхвативший мяч, отличается особенной быстротой ног и успеет перебросить мяч на свою
половину. Тогда противная партия делает отчаянные усилия, чтобы вырвать мяч, и пускает в
ход кулаки. Начинается настоящее побоище. Около мяча образуется густая толпа из
человеческих тел, слышатся глухие удары ног, раздаются звонкие оплеухи, вырывается
сдавленный крик, и на снегу то там, то здесь алеют пятна брызнувшей крови.
Но осатаневшие бойцы уже ничего не видят и не слышат: они все поглощены мыслью о
мяче и сыплют удары и направо, и налево. Постепенно над местом побоища подымается
густой столб пара, а по разбитым лицам струится пот, смешиваясь с кровью... Такой
необыкновенный азарт этого русского «лаун-тенниса» объясняется тем, что проиграть
партию в мяч считается большим унижением: побежденных целый год высмеивают и
дразнят, называя их «киловниками» (очень обидная и унизительная кличка, обозначающая
верх презрения). Наоборот, победители пользуются общим почетом, а парень, унесший мяч,
положительно становится героем дня, с которым всякая девушка считает за честь посидеть
на вечорках. Некоторым объяснением азарта служит и водка, которую на пари выставляют
местные богачи, угощая потом победителей.
В других губерниях хотя и не знают игры в мяч, но кулачные бои все-таки устраивают
и дерутся с неменьшим азартом. Вот что сообщает на этот счет наш корреспондент из
Краснослободского уезда (Пензенской губернии). «В последний день Масленицы
происходит ужасный бой. На базарную площадь еще с утра собираются все крестьяне, от
мала до велика. Сначала дерутся ребятишки (не моложе десяти лет), потом женихи и,
наконец, мужики. Дерутся, большею частью, стеной и «по мордам», как выражаются
крестьяне, причем после часового, упорного боя, бывает передышка». Но к вечеру драка,
невзирая ни на какую погоду, разгорается с новой силой и азарт бойцов достигает наи
высшего предела. Тут уже стена не наблюдается — все дерутся столпившись в одну кучу, не
разбирая ни родных, ни друзей, ни знакомых. Издали эта куча барахтающихся людей очень
походит на опьяненное чудовище, которое колышется, ревет, кричит и стонет от охватившей
его страсти разрушения. До какой степени жарки бывают эти схватки, можно судить по
тому, что многие бойцы уходят с поля битвы почти нагишом: и сорочки, и порты на них
разодраны в клочья.
Сообщения наших корреспондентов о кулачных боях очень немногочисленны и носят,
так сказать, характер исключений. Это, разумеется, дает полное основание предположить,
что и в крестьянском быту средневековые нравы постепенно отходят в область преданий и
что успехи грамотности отражаются на характере народных развлечений самым
благоприятным образом.

http://www.e-puzzle.ru

Но если кулачные бои, как обломок темной эпохи Средневековья, мало-помалу
исчезают с лица русской земли, то зато в полной силе сохранился другой старинный обычай,
не имеющий, впрочем, ничего общего с грубой и дикой дракой — это русский карнавал. Мы
употребляем это слово, конечно, не в том смысле, какой придается ему в Италии или во
Франции, хотя западноевропейский карнавал, с его заразительным, ликующим весельем, с
его разряженной смеющейся толпой, оживленно парадирующей в уличных процессиях,
имеется и у нас,— только, разумеется, условия нашего климата и особенности деревенского
быта не позволяют этому празднику принять характер того пышного торжества, какое мы
наблюдаем у народов Запада.
Наш деревенский карнавал гораздо проще, беднее и первобытнее. Начинается он
обыкновенно в четверг на Масленой неделе. Парни и девушки делают из соломы чучело,
одевают его в женский наряд, купленный в складчину, и затем в одну руку вкладывают
бутылку с водкой, а в другую блин. Это и есть «сударыня-масленица», героиня русского
карнавала. Чучелу становят в сани, а около прикрепляют сосновую или еловую ветку,
разукрашенную разноцветными лентами и платками. До пятницы «сударыня-масленица»
хранится где-нибудь в сарае, а в пятницу, после завтрака, парни и девушки веселой гурьбой
вывозят ее на улицу и начинают шествие. Во главе процессии следует, разумеется,
«масленица», рядом с которой стоит самая красивая и нарядная девушка. Сани с
«масленицей» влекут три парня. За этими санями тянется длинная вереница запряженных
парнями же салазок, переполненных нарядными девушками.
Процессия открывается песней, которую затягивает первая красавица с передних саней;
песню дружным хором подхватывают остальные девушки и парни, и весь масленичный
поезд весело и шумно движется по деревенской улице. Заслышав пение, народ толпой
высыпает на улицу: ребятишки, взрослые и даже пожилые крестьяне и крестьянки спешат
присоединиться к шествию и сопровождают «масленицу» до самой катальной горы, где
«сударыня-масленица» и открывает катание. Те самые парни, которые привезли ее на гору,
садятся в сани, а прочие прикрепляют к саням салазки и целым поездом с хохотом, визгом и
криком несутся по обледенелой горе вниз. Катание обыкновенно продолжается до самого
вечера, после чего «сударыня-масленица» снова водворяется в сарай.
На следующий день, в субботу, «масленица» снова появляется на улице, но теперь уже
в сани, вместо парней, впрягают лошадь, увешанную бубенцами, колокольчиками и
украшенную разноцветными лентами. Вместе с «сударыней» опять садится девушка, но уже
не одна, а с парнем, причем у парня в руках четверть водки и закуска (и то и другое
покупают в складчину). За сани же, как и прежде, привязывают салазки, на которых попарно
сидят девушки и «игровые» парни. Эта процессия с пением ездит по селу, причем парни
пользуются всякой остановкой, чтобы выпить и закусить. Веселье продолжается до вечера,
причем в катании принимают участие не только девушки, но и женщины. Последние, по
сообщению нашего орловского корреспондента, катаются вместе с «сударыней-масленицей»
не столько ради удовольствия, сколько для того, чтобы «зародился длинный лен».
В воскресенье вечером «масленица» сжигается. Этот обряд обставляется со всей
доступной для деревенской молодежи торжественностью. Еще загодя, ребятишки, девушки и
парни несут за околицу старые плетни, испорченные бочки, ненужные дровни и пр. и
складывают из этих горючих материалов огромный костер. А часов в 8–9 к этому костру
направляется печальная процессия, причем девушки жалобными голосами поют: «Сударынямасленица, потянися». У костра «масленицу» ссаживают с саней и становят на снег, потом
снимают с елки ленты и платки и делят их между девушками и поют масленичные песни.
Когда же раздадутся слова песни: «Шли, прошли солдатушки из-за Дона, несли ружья
заряжены, пускали пожар по дубраве, все елки, сосенки погорели, и сама масленица
опалилась», парни зажигают «сударыню-масленицу». Сожжение «масленицы» оставляет, так
сказать, заключительный аккорд деревенского веселья, за которым следует уже пост,
поэтому присутствующие при сожжении обыкновенно швыряют в костер все остатки

http://www.e-puzzle.ru

Масленичного обжорства, как-то: блины, яйца, лепешки и пр., и даже зарывают в снег самый
пепел «масленицы», чтобы от нее и следов не осталось.
Этот последний день Масленицы называется «прощеным», и крестьяне посвящают его
заговенью. Часа в 4 пополудни на сельской колокольне раздается печальный, великопостный
благовест к вечерне, и, заслышав его, подгулявшие мужички истово крестятся и стараются
стряхнуть с себя веселое Масленичное настроение: пустеют мало-помалу людные улицы,
стихает праздничный говор и шум, прекращаются драки, игры, катанье. Словом, широкая,
пьяная Масленица круто останавливается, и на смену ей приходит Великий пост.
Приближение поста отражается и на душевном настроении крестьян, пробуждая у них мысль
о покаянии и полном примирении с ближними. Едва смолкнет церковный звон и отойдет
вечерня, как по избам начинают ходить родственники и соседи, прося друг у друга
прощения. Низко, до самой земли кланяются крестьяне друг другу и говорят: «Прости,
Христа ради, в чем я пред тобой согрешил».— «Прости и ты меня»,— слышится в ответ та
же просьба.
Впрочем, этот прекрасный, полный христианского смирения обычай стал понемногу
вымирать. По свидетельству наших корреспондентов, в некоторых центральных губерниях
он уже почти не существует, но зато в лесных губерниях севера, где обычаи вообще
устойчивы и крепки, «прощание» соблюдается весьма строго и существует даже особый
ритуал его. Пришедший просит прощения, становится около дверей на колени и, обращаясь
к хозяевам, говорит: «Простите меня со всем вашим семейством, в чем я нагрубил вам за
этот год». Хозяева же и все, находящиеся в хате, отвечают: «Бог вас простит и мы тут же».
После этого пришедшие прощаться встают и хозяева, облобызавшись с ними, предлагают им
угощение. А через какой-нибудь час прощаться идут уже сами хозяева, причем весь обряд, с
угощением включительно, проделывается сначала15.
Так, перекочевывая из избы в избу, ходят до света, причем проходя по улице и
мужчины, и женщины считают долгом что есть мочи кричать: «Сударыня-Масленица,
потянися!» или: «Мокрогубая Масленица, потянися!»
Что касается деревенской молодежи, то она или совсем не придерживается обычая
прощаться, или же прощанье ее принимает шутливый характер. Вот что на этот счет
сообщает наш орловский корреспондент: парни и девушки становятся в ряд и один из парней
подходит к крайнему с правой стороны и говорит ему: «Прости меня, милый Иван (или
милая Дарья), в чем я перед тобой согрешил». Тот (или та) отвечают: «Бог тебя простит и я
тут же». После этого три раза целуют друг друга. Так проходит прощающийся весь ряд и
становится к стороне, за первым идет прощаться второй и т. д. При прощании, конечно, не
обходится без шуток.
Некоторую особенность представляет прощанье в семейном кругу. Вот как это
происходит в Саратовской губернии. Вся семья садится за ужин (причем последним блюдом
обязательно подается яичница), а после ужина все усердно молятся и затем самый младший
начинает кланяться всем по очереди и, получив прощенье, отходит к стороне. За ним, в
порядке старшинства, начинает кланяться следующий по возрасту член семьи (но младшему
не кланяется и прощенья у него не просит) и т. д. Последнею кланяется хозяйка, причем
просит прощения только у мужа, глава же семьи никому не кланяется.
Хотя обычай просить прощения у родных и соседей, как только что было сказано,
заметно выходит из употребления, но зато чрезвычайно твердо держится обычай прощаться
с покойниками. По крайней мере, наши корреспонденты единодушно свидетельствуют, что
такого рода прощанья сохранились повсюду. Обычай ходить на кладбище в последний день
Масленицы поддерживается, главным образом, бабами. В четвертом часу пополудни они
кучками, в десять-двенадцать человек, идут с блинами к покойникам и стараются ничего не
говорить по дороге. На кладбище каждая отыскивает родную могилку, становится на колени
и бьет по три поклона, причем со слезами на глазах, шепчет: «Прости меня (имярек), забудь
все, что я тебе нагрубила и навредила». Помолившись, бабы кладут на могилку блины (а
иногда ставят и водку) и отправляются домой так же молча, как и пришли. При этом

http://www.e-puzzle.ru

считается хорошим признаком, если на третий день на могиле не остается ни блинов, ни
водки: это значит, что покойнику живется на том свете недурно и что он не помнит зла и не
сердится на принесшего угощение.
XI. ВЕЛИКИЙ ПОСТ
Наш народ не только соблюдает посты во всей строгости церковного устава, но идет в
этом отношении значительно далее, устанавливая, сплошь и рядом, свои постные дни,
неизвестные церкви. Так, почти в каждом селе, в каждой деревне можно встретить
благочестивых старух и стариков, которые «понедельничают», т. е. кроме среды и пятницы,
постятся и по понедельникам. Некоторые же в своей душеспасительной ревности доходят до
того, что за несколько лет до смерти или перестают совсем есть скоромное, или налагают на
себя пост в частности: никогда, например, не едят мяса, молока, яиц, рыбы; не едят ничего с
маслом, будь то скоромное или постное; безусловно воздерживаются от вина, от курения;
дают обет никогда не есть яблок, картофеля, не пить квасу и пр. Наряду со стариками,
добавочные посты налагают на себя и девушки, которые «выпащивают» женихов.
До какой степени педантично крестьяне соблюдают свои обеты, можно судить по
следующему, очень характерному случаю, рассказанному одним священником Вологодской
губернии. Какая-то деревенская старушка признавалась этому священнику на духу, что
окаянный смутил ее и заставил в пост есть «скором». На вопрос же священника, что именно
она ела,— старушка поведала, что ела редьку, семена которой, перед садкой, были рощены в
молоке. На том же основании крестьяне считают непростительным грехом пить постом чай с
сахаром: чай и сам по себе напиток полугреховный, а с сахаром он считается безусловно
скоромным, так как сахар, по понятиям крестьян, приготовляется из костей животных.
При таком аскетически-строгом отношении к постам, неудивительно, что и молоко
матери считается для грудных ребят тоже греховной «скоромью», и еще не далеко ушло то
время, когда в крестьянских избах стон стоял от ребячьего крика, так как во время строгих
постов грудных детей кормили постной пищей, приказывая матерям не давать им груди.
Теперь, к счастью, это обыкновение повсеместно вывелось, и хотя молоко матери попрежнему признается греховной «скоромью», но грех этот считается небольшим и падает он
не на младенца, а на мать. Зато и теперь дети, уже отлученные от груди, обязательно должны
соблюдать посты наряду с взрослыми. «Соблюдение постов,— пишет нам саратовский
корреспондент из Хвалынского уезда,— не только влияет на здоровье, но и отражается на
жизни детей. В большинстве случаев отнятие от груди ребенка совпадает с летним жарким
временем: отнимают, по крестьянскому выражению, «на ягоды», т. е. в конце июня, в июле и
августе и, таким образом, осложняют расстройство пищеварения ягодами, огурцами,
яблоками, арбузами и пр., вследствие чего нередко появляется кровавый понос, а затем
наступает и смерть.
Но тем не менее, «оскоромить младенческую душеньку» мать ни за что не решится, и
если ребенок умрет, то стало быть, это Божья власть, и значит, ребенок угоден Богу». Такая
же строгость в соблюдении постов предписывается и тяжко больным. Один фельдшер из
Тотемского уезда (Вологодская губерния) рассказывал нашему корреспонденту, что никак не
мог убедить крестьян, больных кровавым поносом, пить молоко и есть яйца, так как в то
время был пост. На все увещания больные отвечали ему: «Святые, вон, еще чаще постились,
да дольше нас, грешных, жили, а Иисус Христос сорок суток подряд ничего не ел». Вообще,
крестьяне и крестьянки, особенно из числа пожилых, радеющих о спасении души, скорее
решатся умереть, чем «опоганить душу» скоромной пищей, и только молодые, в редких
случаях, уступают настояниям врачей и фельдшеров, да и то не иначе как с разрешения
духовного отца, который тщательно взвешивает, насколько болезнь серьезна и насколько
постная пища может быть опасна для здоровья больного.
При этом не лишне будет заметить, что если разрешение дается легко, то крестьяне
теряют уважение к такому священнику, как стоящему не на высоте церковных требований и
способствующему своими поблажками тому «легкому» отношению к постам, какое

http://www.e-puzzle.ru

свойственно только избалованным господам. «Нынче,— говорят они,— только нам,
мужикам, и попоститься-то, а ученые да благородные постов соблюдать не будут — им без
чаю да без говядины и дня не прожить».
Применительно к такому взгляду на посты, каждая деревенская хозяйка считает своим
долгом иметь «постную» посуду, т. е. особые горшки, миски и даже ложки, предназначенные
исключительно для постных дней. Правило это соблюдается настолько строго, что
богобоязненная баба ни за что и ни под каким видом не даст в своем доме поесть скоромного
«даже проезжему». «Мне страшно, как увижу, что в пост едят скором» — скажет она в свое
оправдание. Исключение делают разве для «нехристей» — цыган, татар, немцев, да,
пожалуй, для господ — но и в таком случае посуда, из которой ели скоромное «нехристи»,
долгое время считается как бы оскверненной, и хозяйки не велят домочадцам есть из нее,
«пока татарин не выдохнется».
Кроме воздержания в пище, крестьяне считают необходимой принадлежностью поста и
половое воздержание: считается большим грехом плотское сожительство с женой в постное
время, и виновные в таком проступке не только подвергаются строгому внушению со
стороны священника, но выносят немало насмешек и от своих односельчан, так как бабы до
тонкости разбираются в таких вещах и по дню рождения младенца прекрасно высчитывают,
соблюдали ли супруги «закон» в посты. Особенно зорко следят бабы, чтобы «закон»
соблюдался деревенским причтом: считается несмываемым срамом для всей деревни, если в
беззаконии будет изобличен пономарь, дьячок, дьякон, а особенно священник.
У Глеба Успенского приводится случай, когда мужики чуть ли не всем «обчеством»
потребовали объяснения у батюшки, которого бабы изобличили в нарушении правил
Великого поста. «Что же это ты, батя? — укоризненно покачивая головой, спрашивали
мужики,— все-то ты говоришь нам «абье, абье», а у самого-то у тебя выходит одно «бабье».
Следя строго за собой, взрослое население неослабно следит и за деревенской
молодежью, наблюдая, чтобы в посты отнюдь не было «жировни», чтобы парни и девушки
не затевали игрищ и ни под каким видом не смели петь мирских песен, не говоря уже о
плясовых и хороводных. Вместо этих песен, молодежи предоставляется петь так называемые
«стихи», по характеру своему близко подходящие к старообрядческим «псалмам». Все эти
стихи отличаются своим грустным, монотонным напевом, близко подходящим к
речитативу,— по содержанию же большая часть стихов носит характер религиозный или
нравоучительный. Для образца приводим один из таких стихов.
— Мати-Мария,
Где ты спала, ночевала?
— В Божьей церкви, во соборе
У Христа-Бога на престоле.
Мне приснился сон страшный,
Будто я Христа-Бога породила,
В пелену его пеленала,
В шелковый пояс обвивала...
Тут пришли жиды, нехристиане,
Взяли нашего Бога распинали,
В ручки-ножки гвоздей натыкали.
Стала Мати-Мария плакать и рыдать,
Стали ангелы ее утешать:
Ты не плачь, не плачь, Мати-Мария,
Твой сын воскреснет из гроба.
Затрубите вы в трубу золотую,
Встаньте вы, живые и мертвые!
Праведным душам — Царствие Небесное,
А грешным душам — ад кромешный:
Им в огне будет гореть — не сгореть,

http://www.e-puzzle.ru

Им в смоле кипеть — не скипеть.
Если столь строгое воздержание от всего греховного и соблазнительного соблюдается,
в большей или меньшей степени, во все посты, то легко представить себе, насколько
педантично постятся крестьяне в Великий пост, подготовляя себя к говению и к достойной
встрече величайшего из христианских праздников — Св. Пасхи. Во время говения многие
старики и старухи едят один раз в день и притом отнюдь не вареную пищу, а всухомятку:
хлеб или сухари с водою. Наиболее же благочестивые стараются, по возможности, ничего не
есть всю Страстную неделю, разрешая себе только воду.
Для детей в благочестивых семьях «дневное голодание» обязательно только в
Страстную пятницу, так как народ верит, что полное воздержание в этот день от пищи дает
постнику прощение от всех грехов, совершенных после последней исповеди. Правда, дети
лишь с большим трудом выдерживают столь строгий пост и нередко, по забывчивости,
свойственной ребяческому возрасту, хватаются за корки, но таких «бесстыдников» матери
останавливают обычной угрозой: «А вот, поп тебе как отрежет ухо, да как отхлещет тебя
кобыльей ногой,— так будешь знать!»
Говеют крестьяне обыкновенно раз в год, Великим постом, и в преклонном возрасте
несут эту христианскую обязанность с поразительной аккуратностью: некоторые старухи
говеют даже два, три и четыре раза. Но зато молодые крестьяне, по отзывам некоторых
приходских священников, иногда позволяют себе манкировать говеньем, не бывая на
исповеди по нескольку лет кряду. Правда, сами же священники прибавляют при этом, что
такие безбожники составляют редкое единичное явление, так как крестьяне верят, что
человек, не бывший семь лет у исповеди и не причащавшийся Св. Тайн, уже составляет
добычу дьявола, который может распорядиться таким человеком по своему усмотрению.
Всего охотнее крестьяне говеют на первой, четвертой и Страстной неделе. В это время
говеющие стараются как можно меньше говорить, чтобы не проронить пустого слова; по
вечерам, если есть в семье грамотный, читается какая-нибудь божественная книга, и все
слушают или молятся.

Все церковные службы говеющие посещают добросовестно и аккуратно, а перед
исповедью кланяются друг другу в ноги, прося простить Христа ради согрешения. Обычай
не позволяет только, чтобы старшие кланялись в ноги младшим. Поэтому «большак», идя на
исповедь, ограничивается лишь тем, что скажет домочадцам: «Простите, коли зря сделал», и
слегка поклонится.
Каждый взрослый говельщик, подходя исповедываться, кладет в стоящее возле
священника блюдо мелкую монету, а в некоторых приходах заведено, сверх того, класть,
вместе с монетой, и свечу, которая точно так же поступает в доход священника. После
исповеди, прослушав «правило», говеющий кладет еще одну монету, уже на блюдо возле
http://www.e-puzzle.ru

псаломщика, и, после разрешительной молитвы, все расходятся по домам, поздравляя друг
друга «с очищением совести»16.
К принятию Св. Тайн готовятся как к празднику: каждый старается приодеться, по
возможности, лучше, а некоторые женщины из самых богатых деревенских жительниц (не
крестьянки) считают даже за грех являться к причастию не в новом наряде. Девушки же, по
народному обычаю, должны приступать к таинству с расплетенной косой: волосы при этом
либо распускаются по плечам, либо завязываются в пучок, но в косу ни в каком случае не
заплетаются.
После причастия считается великим грехом плевать, смеяться, ругаться, сердиться и
ссориться, так как этим можно отогнать от себя святого ангела, который бывает при человеке
после принятия Св. Тайн. Считается также грехом класть земные поклоны, так как, при
неосторожном движении, человека (а в особенности беременную женщину) может стошнить,
и тогда рвоту придется собирать в чистую тряпочку и жечь в печи, чтобы предохранить Св.
Дары от невольного осквернения. За все эти грехи, как и вообще за неблагоговейное
отношение к причастию, Господь иногда жестоко наказывает нечестивых, а иногда
вразумляет их.
В Пошехонье, например, известен на этот счет такой рассказ. Один раскольник,
притворившись православным, причастился в церкви вместе со всеми, но причастия не
проглотил, а удержал во рту. Придя домой, он раскрыл один из ульев и бросил туда
причастие. Но вечером того же дня раскольник услыхал, что в подполье, где у него стояли
ульи, раздалось пение и пели так хорошо, что рассказать нельзя. Спустившись в подполье,
раскольник заметил, что пение исходит из того улья, в который он бросил причастие. Когда
же он раскрыл его, то увидел, что пчелы сделали из сотов престол и на престоле лежит
выброшенное им причастие, от которого исходит ослепительный свет. Испуганный
раскольник во всем покаялся священнику и стал православным.
Для полноты характеристики Великого поста необходимо остановиться еще на
некоторых обрядах и обычаях, приуроченных к Крестопоклонной среде и Вербному
воскресенью, и составляющих особенность великопостных почитании. В среду
Крестопоклонной недели во всех крестьянских домах пекут из пресного пшеничного теста
кресты по числу членов семьи. В крестах запекают или куриное перышко, «чтобы куры
велись», или ржаное зерно, «чтобы хлеб уродился», или, наконец, человеческий волос,
«чтобы голове легче было». Кому попадется крест с одним из этих предметов, тот считается
счастливым. В среду же Крестопоклонной недели «ломается» пост и маленькие дети ходят
под окна поздравлять хозяев с окончанием первой половины поста.
В некоторых местностях этот обычай поздравления выражается в очень оригинальной
форме: ребятишек-поздравителей садят, как цыплят, под большую корзину, откуда они
тоненькими голосами поют: «Здравствуйте, хозяин-красное солнышко, здравствуйте,
хозяюшка-светлый месяц, здравствуйте, дети-яркие звездочки!.. Половина говенья
переломилась, а другая наклонилась». Простодушных ребят-поздравителей принято
обливать при этом водой, а затем, как бы в награду за перенесенный испуг, им дают кресты
из теста.
В Вербное воскресенье крестьяне, во время утрени, молятся с освященной вербой и,
придя домой, глотают вербные почки для того, чтобы предохранить себя от болезни и
прогнать всякую хворь. Детей своих (а также и скотину) крестьяне слегка хлещут вербой,
приговаривая: «Не я бью — верба бьет, верба хлесть бьет до слез». В этот же день бабы
пекут из теста орехи и дают их для здоровья всем домочадцам, не исключая и животных.
Освященную вербу берегут до первого выгона скота (23 апреля), причем всякая
благочестивая хозяйка выгоняет со двора скот непременно вербой, а самую вербу затем или
«пускают на воду», или втыкают под крышу дома, с тою целью, чтобы скотина не только
сохранилась в целости, но чтобы и домой возвращалась исправно, а не блуждала бы в лесу
по нескольку дней.

http://www.e-puzzle.ru

Наряду с этими общепринятыми обычаями, связанными с освященной вербой, в
некоторых местах, как, например, в Козловском уезде (Тамбовской губернии) существует
мнение, что освященная верба, брошенная против ветра, прогоняет бурю, брошенная в
пламя, останавливает действие огня, а воткнутая в поле — сберегает посевы.
В том же Козловском уезде распространено верование, что всякий трус, желающий
избавиться от своего недостатка, должен в Вербное воскресенье, по приходе от заутрени,
вбить в стену своего дома колышек освященной вербы — средство это, если не превратит
труса в героя, то, во всяком случае, прогонит природную робость. В уездах же Темниковском
и Елатомском, той же Тамбовской губернии, советуют всем неплодным женщинам есть
почки освященной вербы, уверяя, что после этого женщина непременно начнет рожать
детей.
XII. БЛАГОВЕЩЕНИЕ
По силе народного почитания и по размерам чествования христианских праздников в
сельском быту отведены первые места Рождеству Христову и Св. Пасхе, с тем различием,
что на юге России и западе воздается большая честь и хвала первому, а по всей
Великороссии — второму. На третьем же месте излюбленных торжественных дней св.
церкви повсеместно поставлен день 25 марта — Благовещение Пресвятыя Богородицы, и
притом в самые первые времена водворения на нашей земле православия. Ярослав I,
оградивший город Киев каменною стеною со входными в нее золотыми воротами, построил
над ними благовещенскую церковь и сказал устами летописца: «Да сими врата благие вести
приходят ко мне в град сей молитвами Пресвятые Богородицы и св. архангела Гавриила —
радостей благовестника». Такой же храм был сооружен над воротами новгородского кремля,
и затем вошло в обычай ставить надворотные благовещенские церкви во всех больших
старых монастырях, включительно до позднейшего из них — Александро-Невской лавры.

В обиходе трудовой деревенской жизни самый праздник считается днем полнейшего
покоя и совершенной свободы, понимаемых в таком обширном значении, что, например, во

http://www.e-puzzle.ru

многих черноземных местах целые семьи вечером, при закате солнца, идут на мельницы и
здесь располагаются на соломе все, и стар и млад, для мирной беседы о том, какова будет
наступающая весна, каков посев, какова пахота, каков урожай.
В этот день благословения на всякое доброе дело — в особенности же на
земледельческий труд — в день, когда даже грешников в аду перестают мучить и дают им
отдых и свободу,— величайшим грехом считается мельчайшая работа, даже отход или
отъезд в дорогу для заработков. Не праздное веселье с приправою праздничного разгула, а
именно сосредоточенное, молчаливое раздумье приличествует этому празднику
совершенного покоя, свободы от дел, основанной на непреложном веровании и
повсеместном убеждении, что «в Благовещеньев день — птица гнезда не завивает, девица
косы не заплетает». Доказательство (по старинной легенде) у всех на глазах: кукушка не
имеет своего гнезда, она не умеет его строить и потому старается положить яйца в чье-либо
чужое и готовое. Она несет такое божеское наказание за то, что дерзнула в Благовещеньев
день свить себе гнездо, когда даже глупая курица на такую работу не пускается»17.
В качестве продолжения этого поверья существует и еще одна легенда: птичка снегирь
не пустил в свое гнездо кукушек и снялся драться с самцом, которого и убил. С тех пор
кукушка осталась горемычною вдовою, а сам победитель остался навсегда с несмываемым
знаком боя и победы: со следами крови кукушкина самца на своих перьях и на всем красном
зобу. Все птицы в особенности бодро и радостно встречают этот праздник — поверье,
отразившееся на прекрасном обыкновении выпускать на волю заточенных в клетки птичек,
проникшее в цивилизованные города и породившее там особый род спекуляции в виде
торговли птицами, совершенно почти неизвестной в наших деревнях.
Ни на один день в году не приходится столько примет и гаданий, как на день
Благовещенья: от него находится в зависимости наибольшее количество тех верований,
которые укреплены на практических хозяйственных основах. Повсюду (как уже было
упомянуто) главные надежды на успех земледельческого труда возлагаются на
«благовещенскую просфору», являющуюся выдающейся принадлежностью праздничного
чествования.
В русских церквах ни в один из годовых или двунадесятых праздников не продается
такого количества просфор. Каждый полагает своею обязанностью запастись хотя бы одним
таким освященным хлебцем. Даже там, где приходов было мало, где церкви были
значительно удалены и влияние духовенства было ничтожно, и там такие хлебцы пекутся
самими крестьянами, по числу членов семьи, и неосвященными употребляются для той же
цели. Их кладут в севалку18 на обеспечение благополучия всходов и урожая; измельченными
в крошки смешивают с посевными семенами, примешивают в корм рабочему скоту и т. д.
Сами хозяева посевного хлеба в поле из мешка в мешок не пересыпают. В день сева никому
и ничего взаймы не дают, пустые мешки с поля везут, а не несут, и с Благовещенья никто и
никогда не станет сеять, чтобы не накликать неурожая.
Есть даже поверье, что в какой день случился этот праздник, тот полагается несчастным
для посевов и пахоты, а следующий за ним день самый удачный и счастливый.
Благовещенская просвирка, обнадеживающая хлебопашцев, не отказывает в своей силепомощи, между прочим, и пчеловодам, по молитве их о том, чтобы «повелел Господь пчелам
начать святые меды, желтые и белые, и частые рои в пожитке и миру христианскому в
удовольствие». Просфорным порошком, смешанным с медом, прикармливают пчел
(Тамбовская губерния).
День Благовещенья, как и многие другие праздники, не обходится без того, чтобы не
пристроили к нему некоторых суеверных примет и древних обычаев, например,
относительно огня. Огонь стараются не зажигать ни в этот день, ни накануне, и вообще с
этого дня считается грехом сидеть и работать с огнем по вечерам: иначе праздник,
обиженный и непочтенный, накажет тем, что напустит на пшеницу головню, на пчел —
ленивое роенье, и удачлив будет тот, кто догадается в этот день сжечь несколько щепоток
соли в печи, а также и тот, кто с Благовещенья начинает спать в клети, так как жженая соль

http://www.e-puzzle.ru

имеет целительную силу в горячках и лихорадках, а спанье на холоде вообще обеспечивает
здоровье, укрепляя его.
Для тех верующих, у которых пугливое воображение настроено так, что всякий
выдающийся в году день либо предвещает беду, либо ласкает надеждой на лучшее,—
Благовещеньев день также кое-что обещает. Так, например, если хозяйка между праздничной
заутреней и обедней возьмет помело и сгонит с нашеста кур, то к Светлому празднику они
уже постараются нестись, чтобы приготовить к празднику свеженьких яиц для
христосованья. Уверяют также (несомненно по живым наблюдениям), что испорченные,
забалованные люди, завистливые на чужое добро, стараются в этот день украсть, осторожно
и незаметно, хотя какую-либо безделицу («заворовывают»), чтобы пользоваться удачей в
своем ремесле на целый год, так как если не поймают вора в этот день, то не попадется он и
впредь.
XIII. ВЕЛИКИЙ ЧЕТВЕРГ
Образное представление о событиях четвертого дня Христовых страстей (четверг
Страстной недели) под влиянием церковных обрядов, положило начало особым
символическим приемам в домашней деревенской жизни. Первые места в этот день
принадлежат серебряной монете, соли и хлебу. Омочивый на тайной вечери руку в солило, в
знак предстоящего отступничества и предательства, вызвал обычай очищать ту соль, которая
некогда была осквернена прикосновением нечистых рук нечестивого Иуды. Пережженную,
сероватого и черного вида соль перемешивают с квасною гущею, кладут в старый лапоть и
бросают в огонь.
Пережженную соль столкут, просеют и затем считают настолько чистою и священною,
что приписывают ей даже целебную силу, помогающую как людям, так и скоту. Эта соль
считается в особенности пригодной для того, чтобы просолить ею первые, освященные после
святой заутрени, пасхальные яйца19. В память омовения Спасителем ног апостолов,
предшествовавшего осквернению соли Иудой, умываться в тот день стараются «с серебра»,
для чего кладут в воду серебряную монету, прообразующую те серебренники, за которые
совершено величайшее из всех людских преступлений 20.
Во многих случаях обычай омовения сопровождается довольно сложной обстановкою.
Глухой ночью, далеко до света, чтобы ворон не успел выкупать своих птенцов, идут бабы на
речку (вода для обряда должна быть непременно проточная) с ведрами и кувшинами.
Черпают воду на восходе солнца и перед домом сначала обливаются сами, а потом будят
мужа и взрослых детей, заставляя их также обливаться с головы (маленьких детей моют в
гретой воде). Но сущности этого обычая оказывается женщинам мало. Они, еще до выхода
на реку, в темноте ночной прядут катушку ниток, ссученных в обратную сторону и, по
совершении омовения, перевязывают этими нитками руки на запястьях, ноги на
предплюснах и поясницу, как себе, так и каждому из членов семьи — в уверенности, что все,
исполнившие обряд, весь год не подвергнутся никакой болезни (носят эти перевязки
обыкновенно до тех пор, пока они не изотрутся).
В воспоминание о преломлении хлеба, каждый крестьянин подает в церкви заздравную
просфору, по силе своей равнозначащую с благовещенской. В иных местах этой просфоре
(Владимирская губерния) приписывается несколько иное значение, так как крестьяне верят,
что в Великий четверг Господь невидимо благословляет тот хлеб, который в этот день
подается к обеду. Поэтому крошки и куски, оставшиеся на столе, тщательно собираются и
хранятся, как святыня, пригодная и полезная к употреблению во время болезни. Во всякой
избе, в указанной местности, во всякое время можно найти хоть маленький ломоток
четвергового хлеба21.
Независимо от обычаев, находящих объяснение в христианских верованиях, к
Великому четвергу отнесены и иные, ничего общего с верой не имеющие. Среди них на
первом месте следует поставить обычай (исключительно приуроченный к этому подвижному
церковному празднику) первого пострижения волос у тех малых ребят, у которых они с

http://www.e-puzzle.ru

первого дня рождения еще не стриглись и успели вырасти настолько, что потребовались
ножницы. В этот же день подстригают у овец шерсть на лбу, у кур, коров и лошадей —
хвосты. Делается это в той уверенности, что от подобных пострижек у овец будет руно
длиннее и гуще; лошади не станут скакать через изгороди и портить колья, а у коров не
потеряется молоко, и что, сверх того, сами животные не потеряются в лесных чащах, не
заблудятся, не завязнут так, чтобы даться легкой добычей медведю или волку и тому
подобное22.
Из опасения таких домашних невзгод, в некоторых лесных местах, особенно там, где
еще не обзаводятся пастухами, добрые хозяева даже гадают о судьбе своей скотины, для чего
в Великий четверг, до восхода солнца, примечают: если скотина лежит головой, обращенной
на закат, то это добрый знак и такая животина благополучно прогуляет все лето; та же,
которая стоит или лежит головой к воротам — ненадежна для дома и может пропасть. Чтобы
этого не случилось, малым ребятам велят, с колокольцами в руках, три раза обегать во все
лопатки кругом двора с криком: «Около двора железный тын». А бегать надо так, чтобы не
упасть, ни с кем не столкнуться и не поскользнуться.
В глухой Новгородчине это гаданье обставляется несколько иначе: бабы открывают
печную трубу и, набравши в подол овса, взбираются на крышу и кричат в трубу: «Коровы-то
дома»? Кто-нибудь из семейных подает им из избы успокоительный ответ, и бабы
«уговаривают»: «Так-то вот, коровушки, в лесу не спите, домой ходите». Затем, уйдя на
двор, скармливают овес скотине. Так ведется еще в белозерских и череповецких местах. А в
прославленной Уломе, в тех же видах сбережения скотины, прикармливают домового, для
чего выпрядут нитку в левую сторону, обведут ею кругом двора три раза, спутают ноги
цыпленка, также три раза, и обнесут его кругом стола с приговором: «Чужой домовой,
ступай домой, а свой домовой, за скотиной ходи, скотину паси».
Чтобы куры не теряли яиц, а неслись бы на своем дворе, кормят их зерном,
насыпанным в обруче, а чтобы ястреб не таскал кур и цыплят, эту хищную и злобную птицу
устрашают кринкой с выбитым дном, оставляя ее на огороде, к изгородям которого, по
возможности ко всем кольям, привязывают, сверх того, нитки и, конечно, до восхода солнца,
чтобы никто не видал, не сглазил и, таким образом, не утратили бы своей силы и могущества
все эти заботы и хлопоты, заговорные слова, шепоты и действия. А чтобы заговорное слово
было крепко, ходят в лес (также до солнечного всхода) за вересом или можжевельником, в
который в лесных местах верят повсюду.
Могуществом своим можжевельник уступает лишь сору из муравьиной кучи, а
чудодейственная сила его зависит от уменья им пользоваться и доставать его. Прежде всего
войти в лес надо с молитвой: «Царь лесной и царица лесная, дайте мне на доброе здоровье,
на плод и род», затем идти надо не умывшись, не помолившись, и соблюдать строжайшую
тайну, чтобы никто не приметил. Дома же принесенное надо разбросать по двору и хлевам, и
только в таком случае не постигнет семью никакая напасть и не стрясется никакой беды над
скотиной.
Впрочем, в некоторых местах, как например в старой Новгородчине, даже и этих мер
считается мало и для окончательного успокоения и уверенности соблюдается еще до сих пор
такой прием: принесенный из лесу верес, ранним же утром, до восхода солнца, зажигают на
сковороде или жестяном листе посредине избы, на полу, и все члены семьи скачут через этот
огонь, запасаясь на весь год здоровьем и окуриваясь от дьявольщины, которая в этот день в
особенности хлопотлива и проказлива: у колдунов и ведьм в эту ночь бывают самые важные
свидания с нечистой силой, против которой можжевельник владеет благодатной охраняющей
силой. И нет дня в году, наиболее удобного для тех, кто пожелает видеть нечистую силу и
узнать от нее свое будущее. Вологжане советуют ночью прийти в лес, снять с себя
нагрудный крест, закопать его в землю и затем говорить: «Владыко лесной, есть у меня до
тебя просьба» — и леший не замедлит явиться. Белозерские же крестьяне уверены в его
появлении лишь в том случае, когда, сидя на старой березе, громко крикнуть три раза: «Царь

http://www.e-puzzle.ru

лесной, всем зверям батько, явись сюда». И тогда смело спрашивай его о том, что тебе
нужно,— он скажет все тайны и объяснит все будущее.
XIV. ПАСХА ХРИСТОВА
Величайший из христианских праздников — Св. Пасха, является, вместе с тем, и
любимейшим народным праздником, когда душа русская как бы растворяется и смягчается в
теплых лучах Христовой любви и когда люди всего больше чувствуют живую, сердечную
связь с великим Искупителем мира.
На церковном языке Св. Пасха называется торжеством из торжеств, и название это как
нельзя больше соответствует общенародному воззрению на этот праздник. Еще загодя
начинает православный люд готовиться к этому торжеству, чтобы встретить его достойным
образом, с подобающим благолепием и пышностью. Но особенно деятельно хлопочет и
приготовляется деревня, где живее чувствуется связь со старинными обычаями и где крепче
стоит православная вера.
В продолжение всей Страстной седмицы крестьяне, что называется, не покладают рук,
чтобы соскоблить, вымыть и вычистить обычную грязь трудовой обстановки бедных людей
и привести свои убогие жилища в чистенький и, по возможности, нарядный вид. Мужики, с
первых же дней Страстной недели, заготовляют хлеба и корму для скотины на всю Светлую
седмицу, чтобы в праздник не приходилось хлопотать и чтобы все было под рукою. А бабы и
девушки хлопочут в избах: белят печи, моют лавки, скоблят столы, вытирают мокрыми
тряпками запыленные стены; обметают паутину. Разгар бабьих работ, как было сказано в
предшествующей главе, выпадает на Чистый четверг, который признается не просто днем
Страстной недели, а каким-то особенным угодником Божиим, покровительствующим
чистоте и опрятности.
В этот день, по народному убеждению, даже «ворона своих воронят в луже моет». На
этом же основании и бабы считают своим долгом мыть ребят, а иногда и поросят, а также
чистить избы. «Если в Чистый четверг вымоешь,— говорят они,— весь год чистота в избе
водиться будет». Девушки моются в Чистый четверг со специальными целями, твердо веруя,
что если на утренней заре хорошенько вымыться, вытереть тело полотенцем и отдать затем
это полотенце «оброшнику» (об оброшниках см. ниже), то от женихов отбою не будет и в
самом скором времени непременно выйдешь замуж.
Кроме всеобщего мытья, крестьяне стараются приурочить к Чистому четвергу и убой
скота и свиней, предназначенных для праздничного стола и для заготовления впрок. Это
делается на том же основании, как и мытье избы: угодник Божий Чистый четверг сохраняет
мясо от порчи, в особенности если к нему обратиться со следующей короткой молитвой:
«Чистый четверг, от червей и от всякого гада сохрани и помилуй на долгое время».
Покончив с убранством избы, бабы приступают обыкновенно к стряпне. В богатых
домах жарят и варят живность, пекут куличи, убирая их мармеладом, монпасье и другими
цветными конфетами. В бедных же семьях эта роскошь считается не по карману, и здесь
куличи, в виде обыкновенной, без всякой сдобы, булки, покупаются у местных лавочников
или калашников и барашников. Но так как калашники или барашники развозят по деревне
свои куличи приблизительно за неделю или за три-четыре дня до праздников, то на
пасхальном столе крестьянина-бедняка обыкновенно красуется плоская и твердая, как
дерево, булка, ценою не свыше пятиалтынного или двугривенного.
Но бывают, впрочем, случаи, когда крестьяне не могут позволить себе и этой роскоши,
не выходя из бюджета. Таким беднякам обыкновенно приходят на помощь более богатые
родственники, которые, из чувства христианского милосердия, не допускают, чтобы
Светлый праздник омрачался «голодными разговинами», да еще в родственной семье.
Впрочем, и посторонние не отстают от родственников, и в Страстную пятницу совсем не
редкость видеть шныряющих по селу баб, разносящих по домам бедняков всякие припасы:
одна принесет молока и яиц, другая творогу и кулич, а третья, гляди, притащит под

http://www.e-puzzle.ru

фартуком и кусок убоины, хотя и накажет при этом не проговориться мужу (в деревнях
убоиной распоряжается мужик, и баба, без спросу, не смеет и подступаться к мясу).
Что касается мужиков среднего достатка, то они, хотя и не прибегают к помощи
зажиточных соседей, но редко обходятся без займов, а еще охотнее продают что-нибудь из
деревенских продуктов (дрова, сено, мятая пенька и пр.), чтобы раздобыться деньжонками и
купить четверть или полведра водки, пшеничной муки для лапши и пшена на кашу. Но
вырученные деньги расходуются бережно, с таким расчетом, чтобы было на что «купить
Богу» масла и свечей и заплатить попам.
Все хозяйственные хлопоты заканчиваются обыкновенно к вечеру Великой субботы,
когда народ спешит в церковь слушать чтение «страстей». Читать «страсти» считается за
честь, так как чтец перед лицом всего народа может засвидетельствовать свою грамотность.
Но обыкновенно чаще всего читает какой-нибудь благочестивый старик, которого окружают
слушатели из мужиков и целая толпа вздыхающих баб. Долго длится это монотонное, а
иногда и просто неумелое чтение, и, так как смысл читаемого не всегда доступен темному
крестьянскому уму, то усталое внимание притупляется, и многие покидают чтеца, чтобы
помолиться где-нибудь в углу или поставить свечку св. Плащанице (бабы уверяют, что
Плащаница — это Матерь Божия) или же просто присесть где-нибудь в притворе и
задремать. Последнее случается особенно часто, и наши корреспонденты из лиц духовного
звания резко осуждают это неуважение к церковному богослужению, замечая, что спать в
церкви, да еще в Великую ночь — значит то же, что совершенно не понимать всего
происходящего в храме.
Нам, однако, думается, что такой ригоризм едва ли можно признать справедливым, так
как во всей стране нашей ни одно сословие не сохранило такой теплой и детски наивной
веры, как крестьянство. И если в церковных притворах и темных углах храма народ
действительно спит, так что храп мешает иногда молящимся, то нужно же принять во
внимание, что эти спящие люди истощены строгим деревенским постом, что многие из них
приплелись из далеких сел по ужасной весенней дороге и что, наконец, все они донельзя
утомлены предпраздничной суетой и хлопотами. К тому же спят сравнительно немногие, а
большинство толпится в темноте церковной ограды и деятельно хлопочет над наружным
украшением храма.
Во всю пасхальную ночь здесь слышны говор и крики; народ расставляет смоляные
бочки, приготовляет костры; мальчишки суетливой толпой бегают по колокольне и
расставляют фонари и плошки, а самые смелые мужики и парни, с опасностью для жизни,
лезут даже на купол, чтобы осветить и его. Но вот фонари расставлены и зажжены, вся
церковь осветилась огнями, а колокольня горит, как исполинская свеча, в тишине пасхальной
ночи. На площади перед церковью густая толпа народа глядит и любуется своим
разукрашенным храмом и слышатся громкие восторженные крики. Вот послышался и
первый, протяжный и звонкий удар колокола, и волна густого колеблющегося звука
торжественно и величаво покатилась по чуткому воздуху ночи. Народная толпа
заколыхалась, дрогнула, полетели с голов шапки, и радостный вздох умиления вырвался из
тысячи грудей. А колокол тем временем гудит, гудит, и народ валом валит в церковь
слушать утреню.
Через какие-нибудь пять минут в церкви делается так тесно, что негде яблоку упасть, а
воздух от тысячи горящих свечей становится жарким и душным. Особенная давка и толкотня
наблюдается у иконостаса и около церковных стен, где «пасочники» расставили
принесенные для освящения куличи, яйца и всякую пасхальную снедь. Когда отойдет утреня,
ровно в 12 часов, по приказанию ктитора, в ограде палят из пушки или из ружей, все
присутствующие в церкви осеняют себя крестным знамением и под звон колоколов
раздается первое «Христос Воскресе». Начинается процесс христосования: в алтаре
христосуется причт, в церкви прихожане, затем причт начинает христосоваться с наиболее
уважаемыми крестьянами и обменивается с ними яйцами. (Последнее обстоятельство

http://www.e-puzzle.ru

особенно высоко ценится крестьянами, так как они верят, что яйцо, полученное от
священника, никогда не испортится и имеет чудодейственную силу).
После окончания литургии все «пасочники», с куличами на руках, выходят из церкви и
строятся в два ряда в ограде, в ожидании причта, который в это время в алтаре освящает
пасхи более зажиточных и чтимых прихожан. Ждут терпеливо, с обнаженными головами; у
всех на куличах горят свечи, у всех открыты скатерти, чтобы святая вода попала
непосредственно на куличи. Но вот причт освятил уже куличи в алтаре и, во главе со
священником, выходит наружу. Ряды пасечников заколыхались, началась давка, крик, кое у
кого вывалилась пасха из миски, кое-где слышится сдержанная брань рассерженной бабы, у
которой выбили из рук кулич. А причт между тем читает молитву и, обходя ряды, кропит св.
водой пасхи, за что ему в чашу швыряют гривны и пятаки.
Освятив куличи, каждый домохозяин считает своим долгом, не заходя домой, побывать
на кладбище и похристосоваться с покойными родителями. Отвесив на родных могилках
поклоны и поцеловав землю, он оставляет здесь кусок творогу и кулича для родителей и
только потом спешит домой христосоваться и разговляться с домочадцами 23. К разговенью
матери всегда будят маленьких детей: «Вставай, детеночек, подымайся, нам Божинька
пасочки дал» — и заспанная, но все-таки довольная и радостная детвора садится за стол, где
отец уже разрезывает пасху на куски, крошит освященные яйца, мясо или баранину и
оделяет всех. «Слава Тебе, Господи, пришлось разговеться нам»,— в умилении шепчет
крестьянская семья, крестясь и целуя освященную пищу.
С первого же дня Св. Пасхи, на протяжении всей Светлой седмицы, в деревнях
обязательно служат так называемые пасхальные молебны, причем духовенство расхаживает
по крестьянским избам непременно в сопровождении «оброшников» и «оброшниц», которые
иначе называются «богоносцами». «Оброшники» вербуются всего чаще из благочестивых
стариков и старух, которые или дали обет всю Пасхальную неделю «ходить под Богами»,
или же желают своим усердием вымолить у Бога какую-нибудь милость: чтобы перестала
трясти лихорадка, чтобы сына не взяли в солдаты, чтобы муж не пьянствовал, не дрался во
хмелю и не бил домочадцев. Но очень многие из мужиков берутся «носить Богов» с
исключительною целью пьянствовать на даровщинку.
Все оброшники, прежде чем приступить к своему делу, обязательно испрашивают
благословения священника: «Благослови, батюшка, под Богов стать», и только, когда
священник разрешит, принимаются за свои обязанности и «поднимают Богов», причем один
носит свечи для продажи, другой кружку, в которую собирает деньги «на Божью Матерь»,
третий несет другую кружку, куда причт складывает весь свой доход, предварительно
записав его на бумаге, четвертый, наконец, носит кадило и подкладывает ладан (этот
последний оброшник считается крестьянами самым почетным: в редком доме ему не
поднесут стакана). Все оброшники подпоясаны белыми полотенцами, а оброшницы, кроме
того, повязываются и белыми платками, в память св. жен-мироносиц, которые, по мнению
крестьян, были также покрыты белым.
Когда все «богоносцы» выстроятся у церкви, появляется в облачении священник, и вся
процессия, с пением «Христос Воскресе», под колокольный трезвон шествует в первый,
ближайший от храма, двор. К этому времени в избе, перед «домашними Богами»,
зажигаются свечи, стол покрывается белою скатертью, причем на стол кладут ковригу или
две хлеба, а под угол скатерти насыпается горсть соли, которая, по окончании Богослужения,
считается целебной и дается от болезней скоту. Домохозяин без шапки, с тщательно
умащенной и прилизанной головой, выходит навстречу «богам», а какая-нибудь молодайка,
с пеленою в руках, «сутречает» на пороге избы Божью Матушку и, приняв икону, все время
держит ее на руках, пока духовенство служит молебен.
Во время молебна мужики очень строго следят и считают, сколько раз пропели
«Иисусе, Сыне Божий» и, если меньше двенадцати раз, то хозяин, при расчете, не преминет
выговорить священнику: «Ты, папаша, только деньги с нашего брата брать любишь, а сполна
не вычитываешь». Но зато к чтению кондаков крестьяне относятся с большим равнодушием

http://www.e-puzzle.ru

и, если священник не дочитывает до конца каждый кондак, то хозяева не обижаются: «Ведь и
язык прибрешешь — в каждом дворе одно и то же»,— говорят они и расстаются со своим
священником самым миролюбивым образом, оделяя его деньгами и лепешками («одну
лепешку тебе, папаша, а другую мамашечке отдай, пущай от нас гостинчик ей будет»).

Кроме молебна в избе, многие крестьяне просят отслужить еще один молебен, уже на
дворе, в честь святых, покровительствующих домашним животным: Власия, Мамонта, Флора
и Лавра. Для этой цели на дворе ставят столы, накрывают их скатертями, а поверх кладут
«скотскую» пасху, предназначенную для домашних животных. После молебна эта пасха
разрезывается на мелкие куски и скармливается домашним животным и птице, а скатерть, на
которой стояла пасха, псаломщик, по просьбе баб, подбрасывает вверх, насколько может
выше: чем выше он подбросит, тем выше уродится лен. По окончании же молебна наиболее
благочестивые крестьяне пристают к священнику с просьбами благословить их «повеличать
Вуспение Божью Матушку», и если священник благословит, поют следующую самодельную
молитву, которая приводит их в умиление:
«О девица. Твое Успение славим,
Прими наше хваление
И подаждь нам радование,
О предстоящих со слезами, О Мати, молись с нами,
Будь похвальна и избрана Ты, Царица Небесная».
По окончании этого песнопения иконы выносят со двора, причем матери кладут в
воротах детей для исцеления от болезней, а взрослые только нагибаются, чтобы над ними
пронесли образа. Но если в каком-нибудь дворе богатый хозяин закажет молебен с
водосвятием, то матери ни за что не упустят случая и непременно умывают детей св. водою,
утирают полотенцем и «вешают его на Божью Матерь» (т. е. жертвуют) или же утирают
концом холста, который также жертвуют на церковь. Кроме того, при водосвятных
молебнах, многие крестьяне снимают с себя кресты, погружают их в освященную воду и
затем спускают эту воду прямо в рот или на глаза; старухи же, не ограничиваясь этим, берут
самый венчик, которым кропит священник, и обрызгивают те места на своем теле, где
чувствуют боль, но прежде всего брызгают в пазуху; молодицы же, которые кормят детей,
обмывают св. водой грудь, чтобы больше было молока и чтобы люди не сглазили.
Не ограничиваясь молебном с водосвятием, многие крестьяне, в порыве благочестивого
усердия, просят отслужить акафист таким святым, которых не существует в
действительности: как, например, «Плакущей» Божией Матери (чтобы самому не плакать),
«Невидимой» Божией Матери, «Великой Пятнице», «Воздвиженской Пятнице» (прогоняет
нечистого духа и колдовство), «Св. Субботе», «Св. Средокрестию» и пр. Священники,
разумеется, отказываются служить молебны этим несуществующим святым, но к такого рода

http://www.e-puzzle.ru

отказам мужики относятся скептически: «Ой, смотри, батя,— говорят они,— грех-то на тебе
будет, коли ты Матушку Плакущую забыл».
Хождение с иконами продолжается по всем дворам, до самого вечера первого дня Св.
Пасхи. А на второй день, после литургии, которая кончается очень рано, иконы несут на
«поповку» (место, где расположены дома причта), и, после молебна в доме священника,
крестьяне получают угощение от своего духовного отца. Само собой разумеется, что на
«поповку» в таких случаях, собирается все село. «Шум стоит на всю улицу,— говорит один
из наших корреспондентов, описывая такого рода торжество,— кто благодарит, а кто
ругается, оставшись недоволен за малое или плохое угощение: “Коли к нам, это значит,
придет,— раздаются голоса по адресу батюшки,— пьет, ест, сколько сам хочет, покуль в
нутро не пойдет, а как к нему придешь — стаканчик поднесет, да и иди с Богом”».
«Впрочем,— прибавляет корреспондент,— недовольных бывает всегда очень мало, так как
священники не скупятся на угощение, дорожа расположением прихожан и желая, в свою
очередь, отблагодарить их за радушие и гостеприимство».
С «поповки» иконы идут по ближайшим и дальним деревням, обходя решительно весь
приход, причем каждая деревня заранее предупреждается, когда к ней «боги придут», чтобы
крестьяне успели изготовиться.
Как ни прекрасен сам по себе обычай пасхальных молебнов, но нельзя не заметить, что
в его современном виде он не всегда стоит на той высоте, какая была бы желательна для
благочестиво настроенного человека. По крайней мере, многие из наших корреспондентов
горько жалуются и указывают, что пасхальные молебны омрачаются как поведением самих
крестьян, так и в особенности оброшников и дьячков. «Мужики имеют обыкновение,—
пишет нам один корреспондент,— не додавать денег, причитающихся духовенству за требы:
если молебен с акафистом стоит рубль, то мужик, рассчитываясь, подает только восемьдесят
копеек. Когда же причт заспорит, он прибавит гривенник, потом еще пятак, а пятак все-таки
не додаст». Поэтому некоторые священники «в каждом доме садятся на лавку и, не снимая
облачения, ждут, пока отдадут все деньги сполна, а также и весь остальной доход: хлеб,
яйца, лепешки». Что касается оброшников, то главное их несчастье состоит в слишком
большой отзывчивости на деревенское хлебосольство и угощение: выпивая стаканчики в
каждом доме, они к вечеру теряют всякий смысл и еле волочат ноги.
«Пьяные оброшники,— свидетельствует наш корреспондент,— часто приводят
священника в искреннее негодование: они хватают и несут образа без всякого благословения
и, когда ставят где, то стучат, как обыкновенной доской; во время же молебна, или с
середины акафиста, не дождавшись окончания богослужения, вдруг поднимают по
нескольку икон сразу, кладут их одна на другую и несут из избы, распевая во всю глотку
«Христос Воскресе». Прихожане, у которых служатся молебны, бывают, разумеется, очень
смущены таким поведением оброшников — спешат вырвать у них иконы, а самих
оброшников оттаскивают прочь. Не лучше ведет себя и тот оброшник, который носит ладан
и в каждом доме зажигает свечи: как только принесут образа, и он, до прихода священника,
явится осмотреть, все ли в порядке, то нередко падает на пороге, причем из кадила
высыпаются горящие уголья».
Вообще, по общему отзыву наших корреспондентов, оброшники напиваются до того,
что к вечеру валяются где-нибудь в сенях, на крыльце, а то и просто посреди деревенской
улицы. Над такими оброшниками парни не упускают, конечно, случая поиздеваться: они
кладут им в рот тертого хрену, завязывают глаза, надевают на голову бабьи повойники и
покрывают худыми юбками. Эти злые шутки над пьяными вызывают, конечно, самые
строгие внушения со стороны старших, хотя справедливость требует заметить, что и среди
женатых мужиков попадаются такие, которые окачивают водой пьяных оброшников или
льют им на голову квасную гущу, залепляя нос, глаза, уши. В таком виде оброшники под
утро расползаются по селу, ища приюта у какой-нибудь кумы, или у хороших знакомых,
которые позволят проспаться и смыть с лица и головы всякую дрянь, которой их мазали.
Иногда издевательства парней простираются настолько далеко, что шутки их кончаются

http://www.e-puzzle.ru

очень печально. В одном селе, например, они раздели донага мертвецки пьяного дьячка и на
всю ночь оставили его лежать на холодной сырой земле — результатом чего была
сильнейшая простуда, а затем и смерть несчастного.
Чтобы закончить характеристику пасхальных молебнов, необходимо еще упомянуть,
что иконы на ночь приносятся на хранение или в училище, или в дом какого-нибудь
зажиточного и уважаемого крестьянина, который, обыкновенно, сам напрашивается на эту
честь и просит священника: «Батюшка, отпусти ко мне Богородицу ночевать». Нередко
случается, что по ночам в помещении, где хранятся иконы, прихожане уже сами от себя
устраивают нечто вроде всенощного бдения: старухи со всей деревни, богомольные мужики
и девушки, вымаливающие хороших женихов, собираются сюда и возжигают свечи, поют
молитвы и коленопреклоненно молятся Богу. В прежнее время сюда же приносились так
называемые «кануннички» (маленькие кувшинчики с медом), которые ставились перед
образами на стол для поминовения умерших. Кануннички ставились с большими свечами, и
бабы при этом рассуждали так, что, все, мол, главные боги (образа) здесь налицо, и если им
зажечь по свечке каждому, то они сразу как начнут молиться за покойничка, так уж
непременно вымолят для него у Господа прощение. «Кануннички», по всей вероятности,—
изобретение раскольников, которые в былое время охотно приносили к образам и свои
кувшинчики и простаивали на молитве с православными всю ночь. Но теперь «кануннички»
строжайшим образом запрещены высшими духовными властями и повсеместно вышли из
употребления.
Пока духовенство не отслужило у крестьянина в доме молебна, ни он, ни его
домочадцы ни под каким видом не смеют предаваться никаким праздничным
развлечениям — это считается за большой грех. Но затем, когда «иконы прошли», в деревне
начинается широкий пасхальный разгул. Взрослые «гостюют» друг у друга, без меры пьют
водку, поют песни и с особенным удовольствием посещают колокольню, где и трезвонят с
раннего утра до 4–5 часов вечера. Посещение колокольни вообще считается излюбленным
пасхальным развлечением, так что в течение всей Светлой седмицы на колокольне толпятся
парни, девушки, мужики, бабы и ребятишки: все хватаются за веревки и подымают такой
трезвон, что батюшка то и дело посылает дьячков унять развеселившихся православных и
прогнать их с колокольни.

http://www.e-puzzle.ru

Другим, специально пасхальным развлечением, служит катание яиц и отчасти качели и
игра в орлянку и карты. Катают яйца преимущественно ребятишки, да разве еще девушки,
которые соскучились без хороводов и песен (на Пасху светские песни и хороводы считают
неприличием и даже грехом). Зато на качелях катаются решительно все. Где-нибудь в конце
деревенской улицы парни устраивают так называемые «обчественные» качели (вскладчину)
и возле этих качелей образуется нечто вроде деревенского клуба: девушки с подсолнухами,
бабы с ребятишками, мужики и парни с гармониками и «тальянками» толпятся здесь с утра
до ночи; одни только глядят да любуются на чужое веселье, другие веселятся сами.
Первенствующую роль занимают здесь, разумеется, девушки, которые без устали катаются с
парнями. Но так как толпа почти всегда приходит сюда изрядно подвыпивши и так как
качели раскачиваются не самими катающимися, а зрителями, то очень нередки случаи, когда
от пьяного усердия доска с катающейся парочкой перелетает через перекладину и
происходят несчастья — увечья и даже смерть.
Что касается игры в орлянку и в карты, то обе эти забавы с каждым годом все более и
более проникают в деревню и, под влиянием отхожих промыслов и трактирного
просвещения, положительно становятся излюбленными играми не только молодежи, но и
взрослых мужиков (об этом смотри подробности в главе «Святки»). Наконец, из числа
пасхальных развлечений деревенского народа нельзя также не указать на обязательное
приглашение в гости кумовьев и сватов. В этом отношении Пасха имеет много общего с
Масленицей, когда точно так же домохозяева считают долгом обмениваться визитами со
сватами. Но на Пасху приглашают даже будущих сватов, т. е. родня обрученных жениха и
невесты приглашает друг друга в гости, причем, как и на Масленицу, во время обеда и
всякой трапезы жениха с невестой садят рядом в красном углу, поят их обоих водкой и
вообще делают центром общего внимания. Обычай требует при этом, чтобы жених ухаживал
http://www.e-puzzle.ru

за невестой, но так как ухаживание это носит, так сказать, ритуальный характер, то
естественно, что в нем много натянутости и чего-то деланного, почти фальшивого: жених
называет невесту обязательно на «вы», по имени-отчеству, или просто «нареченная моя
невеста», сгребает руками сласти с тарелки и потчует ими девицу, а после обеда катается с
нею по селу, причем опять-таки обычай требует, чтобы нареченные жених и невеста
непременно катались обнявшись за талию: он ее, а она его.
Как самый большой и наиболее чтимый христианский праздник, Пасха, естественно,
группирует вокруг себя целый цикл народных примет, обычаев, суеверий и обрядов,
неизвестных церкви, но пользующихся большой популярностью в темной среде
деревенского люда. Общая характерная черта всех этих народных праздников есть все то же
двоеверие, которым и доныне пропитаны религиозные понятия русского простолюдина:
крестная сила хотя и побеждает нечистую силу, но и до сих пор эта побежденная и
поверженная во прах темная сила держит в своей власти робкие умы и наводит панический
ужас на робкие души.
По мнению крестьян, в пасхальную ночь все черти бывают необычайно злы, так что с
заходом солнца мужики и бабы боятся выходить на двор и на улицу: в каждой кошке, в
каждой собаке и свинье они видят оборотня, черта, перекинувшегося в животное. Даже в
свою приходскую церковь мужики избегают ходить в одиночку, точно так же как и выходить
из нее. Злятся же черти в пасхальную ночь потому, что уж очень им в это время солоно
приходится: как только ударит первый колокол к заутрене, бесы, как груши с дерева,
сыплются с колокольни на землю, «а с такой высоты сверзиться,— объясняют крестьяне,—
это тоже чего-нибудь да стоит».
Сверх того, как только отойдет заутреня, чертей немедленно лишают свободы:
скручивают их, связывают и даже приковывают то на чердаке, то к колокольне, то во дворе,
в углу. Чертям это, разумеется, не нравится, тем более, что заклятые враги их, православные
люди, любят посмотреть, как мучаются привязанные черти, а посмотреть они имеют полную
возможность, если только догадаются прийти на чердак или в темный угол двора с той самой
свечой, с которой простояли пасхальную утреню. Можно, впрочем, обойтись и без свечи, с
той только разницей, что тогда не увидишь, а только услышишь мучения нечистой силы, так
как в ночь на Светлое воскресенье чертей принудительно замуровывают в церковные стены,
где они «шустятся», т. е. возятся и мечутся, не будучи в состоянии убежать из тягостного
плена. Наконец, в распоряжении людей имеется и еще одни способ поглумиться над
нечистой силой: для этого стоит только выйти с пасхальным яйцом на перекресток дорог и
покатить яйцо вдоль по дороге — тогда черти непременно должны будут выскочить и
проплясать трепака. Само собою разумеется, что чертям в светлую Христову ночь бывает
совсем не до пляски — им впору бы удавиться, а тут, по капризу деревенского озорника,
изволь пускаться в пляс и потешать его.
В таком же затруднительном положении бывают в пасхальную ночь и ведьмы,
колдуны, оборотни и прочая нечисть. Опытные деревенские люди умеют не только
опознавать ведьм, но могут даже с точностью определить весь их наличный состав в деревне:
для этого нужно только с заговенным творогом встать у церковных дверей и держаться за
дверную скобу — ведьмы будут проходить и, по хвостам, их можно сосчитать всех до
единой.
Что касается колдунов, то опознавать их еще легче — не надо даже за дверную скобу
держаться, а достаточно во время пасхальной заутрени обернуться и поглядеть на народ: все
колдуны будут стоять спиной к алтарю.
Другая группа пасхальных суеверий раскрывает пред нами понятия крестьянина о
загробной жизни и о душе. Повсеместно существует убеждение, что всякий, кто умрет в
Светлую седмицу, беспрепятственно попадет в рай, какой бы грешник он ни был. Столь
легкий доступ в Царствие Небесное объясняется тем, что в Пасхальную неделю врата рая не
закрываются вовсе и их никто не охраняет. Поэтому деревенские старики, и в особенности

http://www.e-puzzle.ru

старухи, мечтают как о величайшем счастье и просят у Бога, чтобы он даровал им смерть
именно в Пасхальную седмицу.
Наряду с тем, в крестьянской среде глубоко вкоренилось верование, что в пасхальную
ночь можно видеться и даже беседовать со своими умершими родственниками. Для этого
следует во время крестного хода, когда все богомольцы уйдут из церкви, спрятаться в храме
со страстною свечкою так, чтобы никто не заметил. Тогда души умерших соберутся в
церковь молиться и христосоваться между собою, и тут-то и открывается возможность
повидать своих усопших родственников. Но разговаривать в это время с ними нельзя. Для
разговоров есть другое место — кладбище.
Вот что сообщила на этот счет одна старушка-черничка нашему пензенскому
корреспонденту из Городищенского уезда. «Я, батюшка мой, почитай, каждый год хожу на
кладбище и окликаю покойничков, и всегда они мне ответ подают. Только страшно это:
покойники говорят подземельным голосом и мурашки по телу у меня так и забегают, так и
забегают, как только они голос подадут. Случается, говорят они глухо, тихо, а случается как
скажут — словно гром ударил».— «Но всегда они вам отвечают?» — допытывался наш
корреспондент.— «Всегда, батюшка, всегда. Только, конечно, к ним, к покойникам-то, надо
подходить умеючи, нельзя зря лезть. Чтобы с ними поговорить да побеседовать, надо вот что
сделать: после причастия, в Великий четверг, не нужно ничего есть до самого разговенья
Пасхи; всю пятницу и субботу надо провести в молитве и молчании, потому, если это не
исполнить, то покойники ни за что голоса не подадут. А как отойдет заутреня, то нужно идти
на кладбище и, первым долгом, помолиться Богу, потом сотворить три земных поклона, лечь
на землю и, что только есть духу, громким голосом закричать: «Христос Воскресе,
покойнички!» — Вот на это мертвецы и откликнутся: «Воистину воскресе, бабушка». И уже
после этого подходи к любой могилке и спрашивай, о чем хочешь,— мертвец непременно
ответ даст и никогда не соврет, всю правду скажет. Но я, одначе, никогда их не распытывала,
а только похристосуешься, и марш домой: робость на меня нападала».
Особняком от этих суеверий стоит целая группа пасхальных примет, которые можно
назвать хозяйственными. Так, наш народ твердо убежден, что пасхальные яства, освященные
церковною молитвою, имеют сверхъестественное значение и обладают силой помогать
православным в трудные и важные минуты жизни. Поэтому все кости от пасхального стола
тщательно сберегаются; часть из них зарывается в землю на пашнях, с целью предохранить
нивы от градобития, а часть хранится дома и, во время летних гроз, бросается в огонь, чтобы
предотвратить удары грома. Точно так же повсеместно сохраняется головка освященного
кулича для того, чтобы домохозяин, выезжая в поле сеять, мог взять ее с собою и съесть на
своей ниве, чем обеспечивает прекрасный урожай 24. Но урожай обеспечивается точно так же
и теми зернами, которые во время пасхального молебна стояли перед образами: поэтому
богобоязненный домохозяин, приглашая в свой дом батюшку «с богами», непременно
догадается поставить ведра с зернами и попросить батюшку окропить их св. водою.
Наряду с крестьянами-домохозяевами создали свой цикл примет и бабы-хозяйки. Так,
например, во всю Светлую неделю каждая хозяйка должна непременно прятать все
освященное съестное таким образом, чтобы ни одна мышь не могла взобраться на
пасхальный стол, потому что если мышь съест такой освященный кусочек, то у ней сейчас
вырастут крылья и она сделается летучей мышью.
Точно так же во время пасхальной утрени хозяйки наблюдают: какая скотина в это
время лежит смирно — та ко двору, а которая гомозится и ворочается — та не ко двору. Во
время пасхальной же заутрени крестьянки имеют обыкновение «шугать» с насеста кур для
того, чтобы куры не ленились, а пораньше вставали да побольше яиц несли. Но едва ли не
наибольший интерес представляет обычай изгнания из избы клопов и тараканов, точно так
же приуроченный к первому дню Пасхи25.
Делается это таким образом: когда хозяин придет после обедни домой, он не должен
входить прямо в избу, а должен сперва постучаться. Хозяйка же, не отворяя дверей,
спрашивает: «Кто там?» — «Я, хозяин твой,— отвечает муж,— зовут меня Иван. Ну, что,

http://www.e-puzzle.ru

жена, чем разговляться будем?» — «Мы-то разговляться будем мясом, сметаной, молоком,
яйцами».— «А клопы-то чем?» — «А клопы клопами». Крестьяне уверены, что, подслушав
этот диалог, клопы или испугаются и убегут из избы, или набросятся друг на друга и сами
себя съедят. Есть еще и другой, более упрощенный способ изгнания клопов и всяких
паразитов; когда хозяева идут от обедни с пасхами, какая-нибудь старуха берет веник и
кричит: «Прусаки и тараканы и всякая гадина, выходите вон из избы — святая пасха идет».
Это восклицание должно быть повторено три раза, причем старуха усиленно метет веником к
порогу и трижды машет им за порог. Когда же пасха придет уже на порог, старуха швыряет
веник за порог как можно дальше, и тем самым намечает путь отступления для всякой
избяной нечисти.
Что касается деревенских девушек, то и у них имеются свои пасхальные приметы. Так,
например, в дни Св. Пасхи не берут соли, чтобы руки не потели, умываются водою с
красного яйца, чтобы быть румяной, притом становятся на топор, чтобы сделаться крепкой
(топор, говорят, удивительно помогает, и девушка делается такой крепкой, что, по
пословице, «хоть об дорогу ее бей — а ей все нипочем»). Сверх того, девушки верят, что все
обычные «любовные» приметы на Пасху сбываются как-то особенно верно: если, например,
девица ушибет локоть, то уже непременно ее вспомнит милый; если во щи упадет таракан
или муха — наверняка жди свидания; если губа зачешется — не миновать поцелуев; если
бровь чесаться станет — будешь кланяться с милым. Даже лихие люди — воры, бесчестные
игроки в карты и пр.— и те создали своеобразные приметы, приуроченные к Пасхе.
Воры, например, употребляют все усилия, чтобы во время пасхальной заутрени украсть
какую-нибудь вещь у молящихся в церкви, и притом украсть так, чтобы никому и в голову
не пришло подозревать их. Тогда смело воруй целый год, и никто тебя не поймает. Игроки
же, отправляясь в церковь, кладут в сапог под пятку монету, с твердой надеждой, что эта
мера принесет им крупный выигрыш. Но чтобы сделаться непобедимым игроком и
обыгрывать наверняка всех и каждого, нужно, отправляясь слушать пасхальную заутреню,
захватить в церковь карты и сделать следующее святотатство: когда священник покажется из
алтаря в светлых ризах и в первый раз скажет «Христос Воскресе», пришедший с картами
должен ответить: «Карты здеся». Когда же священник скажет во второй раз «Христос
Воскресе», безбожный картежник отвечает: «Хлюст здеся» и в третий раз: «Тузы здеся». Это
святотатство, по убеждению игроков, может принести несметные выигрыши, но только до
тех пор, пока святотатец не покается.
Наконец, и охотники точно так же имеют свои пасхальные приметы, которые сводятся
к одному главному требованию: никогда не проливать крови в великие дни Светлой
седмицы, когда вся тварь земная, вместе с людьми, радуется Христову Воскресению и, посвоему, славит Бога. Нарушители этого христианского правила подчас жестоко
наказываются Богом, и бывали случаи, когда охотник, снарядившись на охоту, или нечаянно
убивал себя, или не находил дороги домой и без вести пропадал в лесу, где его мучила
нечистая сила.
Чтобы закончить характеристику пасхальных суеверий, обычаев и примет, необходимо
еще остановиться на той группе их, которая связана с пасхальным яйцом. Наши крестьяне
повсеместно не знают истинного значения и символического смысла красного яйца и даже
не догадываются, что оно знаменует собой мир, обагренный кровью Христа и через то
возрождающийся для новой жизни. Объясняя происхождение этого христианского символа
по-своему, крестьяне говорят, что яйцо ввели в употребление еще первые апостолы: «Когда
Пилат распял Христа,— рассказывают они,— то апостолы очень испугались, что Пилат и до
них доберется, и, чтобы смягчить его сердце, накрасили яиц и принесли ему в подарок, как
еврейскому начальнику. С тех пор и пошел обычай красить на Пасху яйца».
В других местностях (например, в Ярославской губернии), крестьяне, объясняя
происхождение пасхального яйца, подходят ближе к истине, хотя далеко не все себе
уясняют. «Перед Пасхой,— говорят они,— Христос был мертв, а потом в пользу христиан
воскрес. Вот и яйцо точно так же: оно мертвое, а, между прочим, из него может живой

http://www.e-puzzle.ru

цыпленок выйти». Но на вопрос, почему же яйцо окрашивается в красный цвет, те же
ярославские мужики отвечают: «Так ведь и сама Пасха красная, в Священном Писании
прямо ведь сказано: «праздник из праздников». Ну, окроме того, и звон пасхальный тоже
зовется «красным».
Зато несравненно обстоятельнее и подробнее отвечают крестьяне на вопрос о тех
приметах, какие связаны с пасхальным яйцом. Таких примет целое множество. Нельзя,
например, есть яйцо и выбрасывать (а тем более выплевывать скорлупу за окошко на улицу,
потому что, на протяжении всей Светлой седмицы, сам Христос с апостолами, в нищенских
рубищах, ходит по земле и, по неосторожности, в него можно попасть скорлупой (ходит же
Христос с целью наблюдать, хорошо ли православные исполняют его завет — оделять
нищую братию, и награждает тароватых и щедрых, а скупых и немилостивых наказывает).
Затем крестьяне повсюду верят, что, при помощи пасхального яйца, души умерших могут
получить облегчение на том свете. Для этого надо только сходить на кладбище, трижды
похристосоваться с покойником и, положивши на его могилу яйцо, разбить его потом,
покрошить и скормить его «вольной» птице, которая, в благодарность за это, помянет
умерших и будет просить за них Бога.
При помощи пасхального яйца получают облегчение и живые от всех болезней и
напастей. Если яйцо, полученное при христосовании от священника, сохранить на божнице в
течение трех и даже двенадцати лет, то стоит только такое яйцо дать съесть
тяжелобольным — и всю хворь с них как рукой снимет. Помогает яйцо и при тушении
пожаров: если человек, отличающийся праведной жизнью, возьмет такое яйцо и троекратно
обежит горящее здание со словами: «Христос Воскресе», то пожар сразу же утихнет, а затем
и прекратится сам собой. Но если яйцо попало в руки человеку сомнительного образа жизни,
то пожар никоим образом не прекратится, и тогда остается только одно средство: бросить
яйцо в сторону, противоположную направлению ветра и свободную от строений — тогда
ветер утихнет, изменит направление и сила огня ослабеет настолько, что возможно будет с
ним бороться.
Но всего больше помогает пасхальное яйцо в земледельческих работах: стоит только,
во время пасхального молебна, зарыть такое яйцо в зерна и затем выехать с этим же яйцом и
зерном на посев, чтобы обеспечить себе прекрасный урожай. Наконец, яйцо помогает даже
кладоискателям, потому что всякий клад, как известно, охраняется специально
приставленной к нему нечистой силой, а, завидев человека, приближающегося с пасхальным
яйцом, черти непременно испугаются и кинутся врассыпную, оставив клад без всякой
защиты и прикрытия,— тогда только бери лопату и спокойно отрывай себе котлы с золотом.
К числу оригинальных пасхальных обычаев, значение которых темно и неясно для
народа, относится, между прочим, так называемое «хождение волочебников». Это та же
коляда, странным образом приуроченная к Пасхе, с той только разницей, что
«волочебниками» бывают не парни, а преимущественно бабы. Со всего села собираются они
толпой и ходят из дома в дом, останавливаясь перед окнами и пискливыми, бабьими
голосами распевая следующую песню:
«Не шум шумит, не гром гремит,
Христос Воскресе Сын Божий (припев)
Шум гремят волочебники —
К чьему двору, ко богатому,
Ко богатому — к Николаеву.
Хозяюшко, наш батюшка,
Раствори окошечко, посмотри немножечко,
Что у тебя в доме делается (и т. д.)
Смысл песни состоит в том, чтобы выпросить что-нибудь у хозяина дома: яиц, сала,
денег, молока, белого хлеба. И хозяева в большинстве случаев спешат удовлетворить
просьбы волочебников, так как по адресу скупого хозяина бойкие бабы сейчас же начинают
высказывать не совсем лестные пожелания: «Кто не даст нам яйца — околеет овца, не даст

http://www.e-puzzle.ru

сала кусок — околеет телок; нам не дали сала — коровушка пала». Суеверные хозяева очень
боятся таких угрожающих песнопений, и потому бабы никогда не уходят из-под окон с
пустыми руками. Все собранные продукты и деньги идут на специальное бабье пиршество,
на которое не допускаются представители мужского пола.
XV. КРАСНАЯ ГОРКА
Под таким названием известно в народе первое воскресенье, следующее после Пасхи. В
этот день все девушки и молодые бабы, запасшись съестными припасами, собираются на
каком-нибудь излюбленном месте деревенской улицы и поют песни-веснянки («закликают»,
или «заигрывают» весну), водят хороводы к устраивают разнообразные игры и пляски.
Красная горка считается девичьим праздником и, так как в этот день происходят
свадьбы и идет усиленное сватовство, то на игры являются обыкновенно все девушки до
единой (конечно, в лучших нарядах, потому что в этот день производится выбор женихами
невест). Считается даже дурной приметой, если какой-нибудь парень или девушка просидят
на Красную горку дома: такой парень или совсем не найдет себе невесты, или возьмет
рябую, уродину; а девушка или совсем не выйдет замуж, или выйдет за какого-нибудь
последнего мужичонку-замухрышку. И во всяком случае оба они, и парень, и девушка,
непременно умрут вскоре же после свадьбы.
Кроме матримониального значения, Красная горка в некоторых местах приобретает
совершенно особый характер бабьего заклинания. Так, в Пензенской губернии, которая,
наравне с Вологодской, больше других придерживается старинных обрядов и обычаев, в
первое воскресенье после Пасхи устраивается «опахивание села».
Читатель уже знаком с этим языческим обычаем, и потому здесь мы лишь в нескольких
словах отметим, каким образом языческий обряд этот приспособляется к христианским
воззрениям народа.
В глухую полночь, весь наличный состав деревенских женщин идет, с песнями, за
околицу, где дожидаются три молодые бабы с сохой и три старухи с иконой Казанской
Божьей Матери. Здесь девушки расплетают свои косы, а бабы снимают головные платки и
начинается шествие: несколько баб садятся на доски, положенные поверх сохи, несколько
девок берутся сзади за соху, чтобы ее придерживать, а остальные, взявшись за привязанные
веревки, тащат соху таким образом, чтобы обвести бороздой все село и на перекрестках
сделать сохою крест. Процессии предшествуют старухи с иконой и молятся, чтобы село не
постигли какие-либо бедствия и напасти и чтобы эти напасти останавливались за бороздой и
не смели ее переступать. В этом обряде принимают участие только одни женщины и
девушки, парни же присоединяются к ним уже потом, когда бабы опишут круг около села и,
возвратившись на прежнее место, устроят пирушку, распивая брагу и закусывая. Пирушка
эта продолжается до третьих петухов (приблизительно до третьего часа утра), а затем все
расходятся по домам, так как гулять после петухов считается грешно.
XVI. ФОМИНО ВОСКРЕСЕНЬЕ
Фомино воскресенье, на языке народа, называется «вьюничным», потому что в этот
день, после обедни, деревенская молодежь целыми толпами подходит к тем домам, где
живут молодые супруги, обвенчанные в прошедший мясоед, и кричит: «Молодая, молодая,
подай вьюнца (молодого), а не подашь вьюнца, будешь ветреница». Слова эти кричат до тех
пор, пока в избе не распахнется окошко и молодая не подаст крашеных яиц и пирогов.
В некоторых местах к молодежи примыкают и женатые мужики и бабы и тоже кричат:
«Вьюн да вьюница, подайте кокурку да яйцо,— если не дадите, вломимся в крыльцо».
Кокурка — это большой, круглой формы пшеничный пирог с изюмом: он печется теми
молодушками, которые первый год живут замужем, и предназначается, собственно, для
бывших подруг-девиц, которым и вручается с низкими поклонами и с безмолвной просьбой,
чтобы девицы принимали гулять с собой и молодых, недавно обвенчавшихся женщин. Та
девица, которая принимает кокурку из рук молодой, отдает треть этого каравая молодым,

http://www.e-puzzle.ru

другую треть мужикам, старым женщинам и ребятишкам, а прочее уносится в дом и
съедается девицами при пении песен, от которых воздерживались во всю пасхальную
неделю.
Этот старозаветный обычай в некоторых селах Владимирской губернии
сопровождается особыми, ритуальными обрядами: после обедни, где-нибудь на открытом
месте деревенской улицы, собираются бабы, а в некотором отдалении от них становятся все
молодые парочки и начинают подзывать баб к себе. В ответ на этот зов бабы начинают петь
песни и медленно подходить к «новоженям», которые и дают им по куску пирога и по
одному яйцу.
XVII. РАДУНИЦА

Вторник Фоминой недели носит название Радуницы, или Радоницы. В этот день
православная Русь обыкновенно поминает родителей. Еще загодя, крестьянские женщины
пекут пироги, блины пшеничные, оладьи, кокурки, приготовляют пшенники и лапшевики,
варят мясо, студень и жарят яичницу. Со всеми этими яствами они отправляются на погост,
куда является и священник с причтом, чтобы служить на могилах панихиды. За панихиды
бабы, собравшись человек по пяти, платят, в складчину, духовенству пирогами, студнем и
кашей. Так как во время богослужения бабы поднимают невообразимый рев и плач на
голоса, с причитаниями и завываниями, то мужики во многих местах (например, в
Саратовской губернии)избегают ходить на панихиды, чтобы не глядеть на бабьи слезы, в
искренность которых они не совсем верят.
Зато, когда духовенство, отведав угощения, которое приготовляется для него особо,
разойдется затем по домам,— на кладбище являются и мужики, и начинается пир на
могилках. Крестьяне христосуются с умершими родственниками, поминают их, зарывают в
могилы крашеные яйца, поливают брагой, убирают их свежим дерном, поверх которого
ставятся всевозможные лакомые блюда, а в том числе и водка, и пиво. Когда яства
расставлены, поминальщики окликают загробных гостей по именам и просят их попитьпоесть на поминальной тризне. Но угощая покойников, крестьяне, разумеется, не забывают и
себя, так что к концу поминания на кладбище обыкновенно бывает множество пьяных,
которые еле стоят на ногах и путаются между могильными крестами, не будучи в состоянии
найти дорогу домой. Такое же, если не большее, пьянство происходит и на городских
кладбищах, куда в день Радуницы, для пресечения безобразий, наряжаются даже усиленные
наряды полиции.
XVIII. МАРГОСКИ ИЛИ МАРГОСКИНА НЕДЕЛЯ
Так называется в черноземных губерниях (например, в Орловской) вторая неделя по
Пасхе — неделя жен-мироносиц. Это празднество установлено исключительно для женщин,
и приходится оно на воскресный день (первый после Фомина). Пасхальные яйца
приобретают здесь особенное значение, занимая в праздничном обряде главное место. Под
Москвой этот женский праздник выражается в том, что храмы бывают переполнены

http://www.e-puzzle.ru

замужними женщинами, вдовами и девушками гораздо больше, чем во всякий иной
праздничный день, и при этом каждая из молящихся, подходя к кресту прикладываться после
обедни, обязательно христосуется со священником и дает ему яйцо, подобно тому, как на
утрени Светлого воскресенья тот же обряд исполняют исключительно мужчины.
Где церквей и сел немного и приходы удалены на значительное расстояние, в то же
воскресенье (в Орловской губернии) с утра бабы и девки забираются в ближний лесок или
даже хотя бы на такое место, где завязались кусты ракиток, с обрядовыми приношениями в
руках, карманах или за пазухой — парой сырых яиц и парой печеных и крашеных. Идут с
песнями. По приходе смолкают, ввиду наступления торжественного священного обряда
христосованья и кумовства. Каждая сняла с шеи крест и повесила на дерево; к нему подошла
другая, перекрестилась, поцеловала его и обменяла на свой крест, с владелицей его потом
поцеловалась, покумилась — стали считаться и зваться «кумами», «кумушками» вплоть до
Духова дня — нового женского праздника (на этот раз исключительно девичьего). Когда же
все перекумятся, запевают снова песни и затевают пляски, а в это время ребята собирают
хворост и раздувают огонь; на нем три бабы жарят яичницу, которая от множества вкладов
выходит настолько густая, что ее едят руками, отламывая по куску и христосуясь яйцами,
которые к этому дню нарочно красят26.
Вместо водки, сидя кругом сковородки, угощаются из рюмок квасом с взаимными
пожеланиями. Девушек-подростков приветствуют обыкновенно так: «Еще тебе подрасти, да
побольше расцвести», а девице заневестившейся говорят: «До налетья (следующего года)
косу тебе расплести надвое, чтобы свахи и сваты не выходили из хаты, чтобы не сидеть тебе
по подлавочью» (в девушках), а бабам пожелания высказываются несколько иного
характера: «На лето тебе сына родить, на тот год сам третьей тебе быть». Девушки свои
пожелания шепчут друг другу на ухо. Как бы то ни было, умилительный обычай этот вводит
в обиходный язык упрощенную форму ласкового привета, взамену сухого величанья по
имени и отчеству. В коренных и старых поселениях все либо кумы и свахи, либо кумовья и
сваты и не только по церковному благословению, но и по обычному обрядовому праву. В
облегчение привета при взаимных ежедневных и ежечасных сношениях, обычай этот
повсеместен и неискореним как крепко излюбленный, веками взлелеянный.
В иных деревнях тех же местностей умеют оживить праздничный пир вводными
обрядами из подлинной старины. Собравшись в лес кумиться или (что то же) крестить
кукушку27, идут разбившись парами. Когда свяжут оборой от лаптей верхушки березок и
подвесят кресты с шей и ленты с кос, начинают ходить кругом деревьев навстречу друг
другу с припевом: «Вы, кумушки, вы, голубушки,— кумитеся, любитеся, не ругайтеся, не
бранитеся, сойдитесь — полюбитеся, подружитеся». И затем, обойдя березки три раза,
целуют подвешенные на них кресты, которыми, при взаимных поцелуях, и меняются. К
яичнице допускают парней, обязанных принести водки, меду и сладких гостинцев. Когда
съедят яичницу, каждая девушка выбирает себе парня и, обнявшись с ним, гуляет у всех на
глазах. Родители девиц видят в этом только обычай, и на этот день не находят в нем ничего
предосудительного, хотя готовы переломать ребра за то же самое в другие, непоказанные
дни. Начнет садиться солнце — все с песнями спешат по домам.
В Дмитровском уезде (той же Орловской губернии) этот праздник сопровождается еще
«зазыванием снитки», от которой, якобы, зависит урожай хорошей капусты. Это то же самое
растение, которое всюду называется подорожником, а также «кукушкой» (почему и самый
праздник прозван «крещеньем кукушки»). Прибавленный обряд совершается после
предыдущих и состоит в том, что девушки, поевши яичницы, разбиваются по соседним
кустарникам и ищут там эту обетованную траву для того, чтобы вырвать ее с корнем, унести
на другое место и там зарыть в землю. Посадке капусты вообще придают особое значение и
даже там, где уже отстали от старых обычаев, при посадке этого любимого овоща,
играющего столь значительную роль и занимающего на крестьянском столе такое видное
место во всей матушке России, один кочешок покрывают горшком и присаживают к нему
туда же одну луковку. Самый горшок обвивают венком, принесенным из церкви на Троицын

http://www.e-puzzle.ru

день и сберегаемым около образов до времени посадки капусты. Девичья снитка служит
тому же делу и отпевается теми же заветными хороводными песнями, которые еще не
забыты и не затерты современными частушками (коротенькими куплетцами в четыре
стиха)28.
По Вятке (например, в Яранском краю) тот же мироносицкий праздник справляется посвоему и называется «Шапшиха». Девушкам сюда нет доступа, женщины также стараются
уклоняться, а придерживаются старого обычая только те из баб, которые любят погулять (на
селение приходится таких баб десять-пятнадцать). Самый обычай сводится к женской
пирушке, устройство которой берет на себя одна из участниц, по жребию. Чаще всего это
или вдова, или малосемейная. Устроительницы бабьего пира варят пиво и из доставленных
накануне в складчину (вместе с водкой) припасов приготовляют обед к тому времени, когда
прочие складчицы вернутся из церкви, от обедни и от молебна мироносицам. Поздним
вечером оканчивается этот пир плясками. «В старые годы,— сообщает наш корреспондент г.
Наумов,— женщины, не стесняясь никем, благодаря отсутствию мужчин, веселились и
плясали до того, что под конец пира сбрасывали с себя платки и носимые под ним каждою
замужнею женщиной чепчики («чехлики», по местному выражению) и пели и плясали
простоволосыми. Являться в таком виде перед посторонними считалось и считается в
высшей степени зазорным и непозволительным для всякой порядочной женщины. Вообще
это признак крайней разнузданности, и в некоторых деревнях этот обычай совершенно исчез,
тогда как в прежнее время справлялся всеми женщинами и в нем, по свидетельству г.
Наумова, принимала участие даже попадья».
XIX. МАРИЯ ЕГИПЕТСКАЯ
С именем Марии Египетской, память которой празднуется 1 апреля, народ соединяет
легендарное представление о загробном суде, на котором Мария будто бы будет судить всех
блудниц. По воззрениям крестьян, Мария может «поставить на первую ступень» заблудшего
сына и спасти, по молитве родителей, от блудного жития и непотребства свихнувшуюся с
истинного пути дочь. Эта милость Марии Египетской к раскаявшимся блудникам и
блудницам объясняется тем, что «сама она пошла на блуд с двенадцати лет», а с семнадцати
навсегда ушла в пустыню. Народ верит, что в пустыне Мария ходила совершенно нагая,
прикрывая свое тело пальмовыми ветками, но не дает объяснения, почему эта святая бросила
в море свои одежды, оставив на шее только крест, «с которым она родилась».
День Марии Египетской крестьяне проводят в воздержании. В Тамбовской губернии,
например, из уважения к великой подвижнице Христовой, считается грехом есть что-либо,
кроме пустых щей. То же наблюдается и в других губерниях.
Из числа обычаев, приуроченных ко дню 1 апреля, можно указать разве на
практикуемый среди городских жителей обычай обманывать добрых знакомых.
Предрассудком этим в особенности заражены девушки, которые стараются обмануть как
можно больше людей, в той уверенности, что в таком случае женихи не проведут их, а
наоборот, они будут водить молодых людей за нос.
Но этот городской обычай совершенно незнаком нашему крестьянству.
ХХ. ПРЕПОЛОВЕНИЕ
Праздник Преполовения принадлежит к числу тех, истинное значение которых почти
совершенно непонятно для народа. Даже люди образованного круга на вопрос: что такое
Преполовение — отзываются, сплошь и рядом, полным неведением, и самое большее, если
скажут, что Преполовение — это половина Пятидесятницы, подвижный праздник,
приходящийся между Пасхой и Сошествием Св. Духа. Но зато на вопрос о том, откуда взято
церковью название праздника и в чем состоят особенности церковного богослужения в этот
день — разве очень немногие ответят, что название праздника заимствовано из Евангелия и
что в день Преполовения церковь прославляет особенное учение о таинственной воде, под
которой разумеется благодатное учение Христово и животворящие дары Св. Духа. Таким

http://www.e-puzzle.ru

образом, нельзя удивляться, что в крестьянской среде об этом древнем христианском
празднике только и знают, что в среду Преполовения священники совершают малое
водосвятие на реках и источниках и что «деревья, из которых был сделан крест Господен,
начали расти на Преполовение».
Впрочем, в некоторых местах о возникновении этого праздника «душеспасительные
девицы» (чернички) рассказывают целую легенду, сущность которой сводится к
следующему: «Один раз гнались за Богородицей разбойники, а Она была с Младенцем на
руках. Бежала, бежала Богородица, глядь — река. Она и бросилась в воду, рассчитывая
переплыть на другую сторону и спастись от погони. Но с Младенцем на руках плыть было
трудно, потому что грести приходилось только одной рукой. Вот и взмолилась Богородица
Своему Младенцу: «Сын мой милый, дай ты мне третью руку, а то плыть мне невмоготу».
Младенец услышал молитву матери, и появилась у Нее третья рука. Тогда уж плыть было
легко, и Богородица благополучно достигла противоположного берега». Этим легендарным
сказанием вполне объясняется, почему крестьяне всех великорусских губерний праздник
Преполовения называют «Преплавлением» (от слова переплыть). Надо думать, что в связи с
этой же легендой стоит и происхождение иконы Божией Матери «Троеручицы».
XXI. ПЧЕЛИНЫЙ ПРАЗДНИК
Соловецкие чудотворцы, святые Зосима и Савватий, издревле считаются
покровителями пчел и заступниками всех православных пчеловодов. Существует даже
легенда, что до времени жизни этих святых на Руси совсем не было пчел и что они первые
принесли эту «божью работницу» из земли Египетской, где разводили пчел окаянные
измаильтяне. «По наущению Божию,— говорит легенда,— Зосима и Савватий набрали
пчелиных маток, заключили их в тростниковую палочку и отправились из Египта в
православную Русь. Св. угодникам сопутешествовал архангел Гавриил, который поднял в
земле Египетской всю пчелиную силу и повелел ей лететь за угодниками Божиими в
русскую землю. Измаильтяне же, когда увидели, что пчелы оставляют их горы и целым
облаком вьются над головой удаляющихся чужестранцев, пустились в погоню и скоро
настигли св. Зосиму и Савватия. Однако архангел Гавриил не попустил, чтобы Божьи
угодники потерпели от руки нечестивых и, когда стала приближаться погоня, велел
подальше бросить тростниковую палочку. Таким образом, при обыске окаянные измаильтяне
ничего не нашли, и святые угодники невредимыми пришли в русскую землю и принесли
свою тростниковую палочку с пчелиными матками».

Это предание хорошо известно всем верующим пчеловодам, которые не только имеют
на пчельниках икону св. Зосимы и Савватия (отчего и улей, к которому прикреплена икона,

http://www.e-puzzle.ru

называется «зосимою»), но придумали даже особую молитву, с которой обращаются к своим
покровителям: «Изосима и Савватий, помилуйте своими молитвами меня, раба божия
(имярек), во дворе, или в лесу, на пчельнике, и пчел молодых и старых, на выстановке, во
всяком году, во всяком месяце, в четверти и полчетверти». Эта молитва записана в
Пензенской губернии, и весьма вероятно, что в других местах пчеляки не знают ее. Но зато
повсеместно в день св. Зосимы (17 апреля), когда на пчельник выставляются ульи, крестьянепчеловоды служат молебны «пчелиному Богу»: богатые приглашают духовенство служить
молебен на пчельнике, чтобы сам батюшка окропил ульи св. водой, бедные же молятся в
церкви и затем сами кропят крещенской водой свои пчельники. В этот же день приносят в
церковь мед для освящения, и почти повсеместно кормят пчел благовещенскою просфорою.
День св. Савватия празднуется 27 сентября, когда ульи, в большинстве губерний
центральной России, укутываются на зиму. Этот день точно так же считается праздничным
для пчеловодов, которые не только сами молятся божьему угоднику, но еще охотнее
заставляют молиться детей, так как пчелиный промысел считается одним из тех, которые
требуют нравственной чистоты и праведной жизни перед Богом. А так как дети до
двенадцати лет считаются у крестьян как бы безгрешными, то и молитва их признается очень
угодною Богу. «Дай, Господи, чтобы пчелки водились, мед носили и не умирали»,— так,
повторяя за родителями слова молитвы, шепчут крестьянские дети на всех наших
пчельниках, кланяясь и крестясь перед образом соловецких чудотворцев.
XXII. ЕГОРИЙ
После Николая, Мирликийского чудотворца, из сонма святых греческой церкви едва ли
найдется в русском царстве имя более известное, как имя св. великомученика и победоносца
Георгия, и притом чтимое с самых первых времен распространения христианства. Вторая,
после Ильинской, церковь построена была в Киеве на городских воротах во имя этого
святого, и когда она была возобновлена, понадобилось установление нового, второго в году,
празднества в честь Георгия (в греческой церкви этот праздник неизвестен). Кроме того, что
в великокняжеских семьях имя это было излюбленным, день нового чествования в народной
жизни, при крепостной неволе, получил экономическое и политическое значение. Особенно
знаменательно оно было на лесном севере России, где самое имя святого, по требованию
законов наречения и слуха, изменилось сначала в Гюргия, Юргия, Юрья — в письменных
актах, и в Егорья — в живом языке, на устах всего простонародья.
Для крестьянства, сидящего на земле и от нее во всем зависящего, новый осенний (23
ноября) Юрьев день, до конца XVI века был тем заветным днем, когда для рабочих
кончались сроки наймов, и всякий черносошный человек, на всем пространстве русской
земли, делался свободным с правом перехода к любому землевладельцу. Это право перехода,
по всему вероятию, составляет заслугу того князя (Георгия Владимировича), который пал
первою жертвою на реке Сити в битве с татарами, но успел положить начало русскому
заселению на лесном севере и обеспечить его крепкою защитою в виде городов (Владимира,
Нижнего, двух Юрьевых и пр.). Народная память окружила имя этого князя
исключительным почетом. На притонах верхней Волги, по Мологе и Сити, сбереглись
курганы, как следы его вооруженных усилий отстоять от бусурманов родную землю, на
притоне Средней Волги чествуют молебствиями то озеро, которое скрыло провалившийся
город с церквами, жителями и князем в виду наступавших татарских полчищ.
Для увековечения памяти князя потребовались легенды, сам он олицетворен в
богатыря, подвиги его приравнены к чудесам, самое имя его смешали с именем победоносца
«Егория, света, храбра, у которого по локоть руки в красной замше, по колено ноги в чистом
серебре, а во лбу-то солнце, во тылу месяц, по косицам звезды перехожие29». Когда ветры
буйные разметали насыпь с глубокого погреба, куда замуравлен был богатырь, выходил он
на святую Русь, увидать света белого, солнца красного, и отправился вымещать обиды,
нанесенные ему и отцу его в городе Чернигове царищем-кудрянищем. На пути наталкивается
богатырь на разные неодолимые препятствия: то стоят крутые высокие горы, перед

http://www.e-puzzle.ru

которыми ни беговому, ни удалому молодцу проезда нет, то течет река огненная от земли и
до самого неба.
Богатырь святорусский Егорий знал, что все эти препятствия встали не по Божьему
веленью, а по вражьему попущению, и могучим словом разрушал препоны: «Полно вам,
горы, полно тебе, река, врагу веровать, веруйте вы в Господа Распятого» — и становились
горы и реки по старому и прежнему, и шел богатырь все дальше и достиг своей цели.
Внушительно, в данном случае, именно то обстоятельство, что из святого греческой
церкви русский народ сделал нового, своего, приписавши ему такие деяния, о которых вовсе
не упоминают византийские минеи. Если Егорий и ездит всегда на серой лошади с копьем в
руках и пронзает им зеленого дракона (изображение, издревле вошедшее в употребление как
герб Московского царства), то тем же копьем, по русским легендам, он поразил и того волка,
который выбежал ему навстречу и вцепился зубами в ногу его белого коня. Раненый волк
заговорил человеческим голосом: «За что ты меня бьешь, коли я есть хочу?» — «Хочешь ты
есть, спроси у меня. Вон возьми ту лошадь, ее хватит тебе на два дня»30.
Легенда эта укрепляет в народе верование, что всякая, зарезанная волком или
задавленная и унесенная медведем, скотина обречена им как жертва Егорием — ведомым
начальником и повелителем всех лесных зверей. Эта же легенда свидетельствует, что Егорий
умеет говорить с зверями людским языком, что он, если обречет на съедение корову, овцу
или лошадь, то всегда сделает так, что человек этого не увидит, и обреченная сама идет
навстречу врагу и беззащитно останавливается перед ним, как бы в столбняке 31. Оправдывая
святого тем, что он отдает диким зверям тех животных, которые оказались бы вредными для
человека, народ все-таки признает его покровителем домашнего скота, охранителем
пасущихся стад, строго следящим за пастухами и наказующим беспечных из них и
нечестных при исполнении обязательств, принятых перед деревенским миром.
Жив и повсеместен в черноземной Руси рассказ о том, как Егорий приказал змее
ужалить больно того пастуха, который продал овцу бедной вдовы, а в свое оправдание
сослался на волка. Когда виновный раскаялся, св. Георгий явился к нему, обличил во лжи, но
возвратил ему и жизнь, и здоровье32.
Однажды некий крестьянин, по имени Гликерий, пахал на воле поле. Старый вол
надорвался и пал. Хозяин сел на меже и горько заплакал. На тот час подходит к нему юноша
с вопросом: «О чем, мужичок, плачешь?» — «Был у меня,— отвечает Гликерий,— один волкормилец, да Господь наказал меня за грехи мои, а другого вола, при бедности своей, я
купить не в силах». «Не плачь,— успокоил его юноша,— Господь услышал твои молитвы.
Захвати с собою «оброт» (недоуздок), бери того вола, который первый попадется на глаза, и
впрягай его пахать — этот вол твой».— «А ты чей?» — спросил его мужик.— «Я Егорий
Страстотерпец»,— сказал юноша и скрылся.
На этом повсеместном предании (с некоторыми изменениями в подробностях)
основываются те трогательные обряды, которые можно наблюдать во всех без исключения
русских деревнях в день 23 апреля. Иногда, в более теплых местах, это число весеннего
месяца совпадает с «выгоном» скота в поле, в суровых же лесных губерниях это только
«обход скота», обряд, который, впрочем, с равным удобством производится и в Великий
четверг, и в день Вешнего Егорья, например, в Новгородчине.
Во всех случаях и всюду обряд «обхода» совершается одинаково и заключается,
главным образом, в том, что хозяева обходят с образом св. Победоносца Георгия всю
домашнюю скотину, собранную в кучу на своем дворе, а затем сгоняют ее в общее стадо,
собранное у часовен, где служится водосвятный молебен, после которого все стадо
окропляется святою водою и гонится за околицу, какова бы ни была в тот день погода.
Хозяйки гонят скот освященной в неделю Ваий вербой, а иные провожают его с хлебом и
солью. Пастух, принимая стадо, делает свой обход с тем же образом и тоже с уверенностью,
что такое дело его есть священнодействие33.
В старой Новгородчине (в Череповецком, Боровичском и других уездах), где иногда
скот пасется без пастухов, «обходят» сами хозяева с соблюдением древних обычаев. Хозяин

http://www.e-puzzle.ru

для скотины своей рано утром приготовляет пирог с запеченным туда целым яйцом. Еще до
солнечного восхода он кладет пирог в решето, берет икону, зажигает восковую свечу,
опоясывается кушаком, затыкая спереди за него вербу, а сзади топор. В таком наряде, у себя
на дворе, хозяин обходит скот по солнцу три раза, а хозяйка (в Уломе) подкуривает из
горшочка с горячих угольев ладаном и поглядывает, чтобы двери на этот раз были все
заперты. Пирог разламывается на столько частей, сколько в хозяйстве голов скота, и каждой
дается по куску34, а верба, судя по принятому обычаю той местности, либо бросается на воду
речки, чтобы уплыла, либо втыкается под стреху (верба спасает во время грозы от молнии).
Белозерцы придерживаются еще таких обычаев, что накануне Егорья убирают с глаз
долой гребни, щетки и ножницы и (в Марковской волости) кладут в воротах, на землю,
шерстяной пояс, клещи и крюк, иногда шейный крест или топор и нож, и выгоняют (как
вологжане) скотину на улицу, а потом опять к ряду же и загоняют.
В глухой черноземной полосе (Орловской губернии) верят в Юрьеву росу, т. е.
стараются в Юрьев день возможно раньше, до восхода солнца, когда еще не высохла роса,
выгнать скот со двора, особенно коров, чтобы они не болели и больше давали молока. В той
же местности верят, что свечки, поставленные в церкви к Егорьеву образу, спасают от
волков; кто забыл поставить, у того Егорий возьмет скотину «волку на зубы».
Чествуя «скотский» праздник, домохозяева не упускают случая превратить его в
«пивной». Еще задолго до этого дня, рассчитывая, сколько выйдет ушатов пива, сколько
сделать «жиделя» (пива низшего сорта), крестьяне озабочены мыслью, как бы не было
«нетечи» (когда сусло не бежит из чана), и толкуют о мерах против такой неудачи.
Подростки лижут ковши, вынутые из чанов с суслом; пьют отстой или гущу, осевшую на дне
чана. Бабы пекут и варят и «обиходят» избы (моют). Девицы излаживают свои «баенны»
(наряды). Когда пиво готово, к каждому родственнику в деревне несут бурак или «буртас» 35
и приглашают «гостить о празднике».
Праздник Егорья начинается с того, что каждый большак несет в церковь сусло,
которое на этот случай называется «кануном». Его на время обедни ставят перед иконой св.
Георгия, а после обедни жертвуют причту. Первый день пируют у церковников (в
Новгородчине), а потом идут пить по домам крестьян. Или так, по-вологодски: первый день
угощаются сами домашние, на второй день угощают родных, а на третий — сосед соседа. В
иных местностях около недели мотаются друг к другу, бродят из одной деревни в другую.
Хорошего гостя водят прямо на погреб к самому чану — пей сколько влезет, если сумеешь
потом сам вылезти.
Так как значительная часть удаленных и особо чтимых часовен, а равно тех ближних,
которые охраняют избранные родники, указывают на места старых, лишь впоследствии
освященных христианским именем святых, то и по занимающему нас вопросу часовнями с
именем св. Георгия отмечены таковые же места, где обычно справлялся общий «скотский»
или «коровий» праздник. Из множества таких часовен выделяется, между прочим, в
Вельском уезде (Вологодской губернии) в глухой деревушке Першинской «Георгиевская
часовня», известная в народе под названием «Спас в Раменье». Эта часовня, снабженная
даже колокольней с тремя звонами, привлекает сюда из трех соседних уездов,
Кадниковского, Тотемского и Вельского, до десяти тысяч богомольцев, стекающихся на
первый Спас, празднуемый накануне всенощной, а в день 1 августа — крестным ходом на
реку Чургу (в полуверсте от деревни).
После погружения креста некоторые сбрасывают с себя одежды и купаются. Одежду
хватают на лету бедные крестьяне и берут себе. Во время бесчисленных молебнов, общих и
частных, поступают пожертвования не только деньгами, но и льном, яйцами, а также
домашним скотом. Все это оценивается и, при чиновнике удельной конторы, продается на
сумму более тысячи рублей, поступающих в пользу архангельской приходской церкви. На
улице, против каждого дома, выставляются столы с яствами и бочка или ушат пива и ведро
водки для угощения.

http://www.e-puzzle.ru

Егорьев день, как и все старозаветные праздники, у домоседов черноземной России
(например, в Чембарском уезде Пензенской губернии) сохранил еще следы почитания Егорья
как покровителя полей и плодов земных. Крепка уверенность в том, что Егорью были даны
ключи от неба и он отпирает его, предоставляя силу солнцу и волю звездам. Многие еще
заказывают обедни и молебны святому, испрашивая у него благословения нивам и огородам.
А в подкрепление смысла древнего верования соблюдается особый обряд, выходящий из
ряда обычных именно в этот Юрьев день.
Выбирают наиболее смазливого парня, украшают его всякою зеленью, кладут на голову
круглый пирог, убранный цветами и, в целом хороводе молодежи, ведут в поле. Здесь
трижды обходят засеянные полосы, разводят костер, делят и едят обрядовый пирог и поют в
честь Юрья старинную священную молитву-песню («окликают»):
Юрий, вставай рано — отмыкай землю,
Выпускай росу на теплое лето,
На буйное жито —
На ядренистое, на колосистое.
XXIII. ЛОШАДИНЫЙ ПРАЗДНИК
На второй день третьего Спаса пахал мужик свой «пар», чтобы посеять озимую рожь.
Лошадь заартачилась и остановилась; принялся мужик хлестать ее кнутом, а потом стал из
всех сил колотить палкой. Лошадь пала на колени и заржала. Хозяин осыпал ее бранью и
проклятиями и пригрозил вспахать на ней целую десятину в один день. На этот сказ откуда
ни взялись два странника с посохами.
«За что ты бьешь лошадь? — спрашивают они мужика.— Ведь ты ответишь за нее
Богу, всякая животина на счету у Бога, а лошадь и сама умеет Ему молиться 36. У вас вот на
каждой неделе полагается для отдыха праздник, а у коня твоего в круглый год нет ни
единого. Завтра наш день — Флора и Лавра: вот мы и пришли заступиться и посоветовать
свести твою лошадь на село к церкви и соседям то же наказать, если хотят, чтобы лошади их
были здоровы и в работе крепки и охотливы. Мы приставлены к лошадям на защиту. Бог
велел нам быть их заступниками и ходатаями перед Ним».
Такова нехитрая пензенская легенда, свидетельствующая своим давним
происхождением о повсеместном чествовании избранного святого дня Флора и Лавра. По
орловскому поверью, почитание этих святых мучеников вызвано следующим случаем. Оба
брата, Флор и Лавр, жили тем, что ходили по деревням и рыли колодцы. Один раз работа их
была настолько неудачна, что обвалилась земля и похоронила обоих, и притом так, что никто
этого не заметил. А колодец между тем завалился обычным порядком. Необычна была лишь
та лужица, которая стала протекать из обвала и обнаружила чудодейственную силу:
ходившая сюда чахлая лошаденка одного мужика начала добреть,— не с овса (так оказалось,
по справке у хозяина), а именно от этого самого пойла. Стали гонять своих кляч сюда и
другие и достигли того же. Тогда вздумали мужики рыть на этом месте колодезь и
наткнулись там на Флора и Лавра: стоят оба брата, с железными лопатами в руках, целы и
невредимы.
Замечательно при этом стремление легенд приурочить этих святых греческой церкви к
сонму святых русской церкви как наиболее освоившихся с нуждами русского народа. В
древней Смоленщине (Дорогобужский уезд) существует, например, такая легенда. Святые
Флор и Лавр были по ремеслу каменщики и находились в числе строителей стен КиевоПечерской лавры. Один раз, когда они обламывали камни, осколок одного отлетел так
неудачно, что попал в глаз единственному сыну и наследнику князя, заведовавшему
работами. Разгневанный князь приказал закопать обоих братьев по пояс в землю и держать в
ней до тех пор, пока не исцелится глаз, а в случае если глаз вытечет, то князь собирался
виновных закопать совсем в землю живыми. По молитвам братьев, Господь исцелил
больного, и святые получили свободу.

http://www.e-puzzle.ru

Хотя эта легенда и оправдывает обычай прибегать к этим святым с молитвами при
глазных болезнях, но такой обычай — исключительный и узкоместный. Главное же и
основное верование не утрачивает своей силы на всем пространстве русской земли. В
Москве, на Мясницкой, против почтамта, и около старинной церкви Фроловской, вдоль
стены бывшего строгановского училища живописи, можно было любоваться выставкою
первостепенных московских рысаков, приводимых сюда для молебствия и до сих пор
составляющих любительскую слабость купечества, глубоко вкоренившуюся в городские
нравы. Другой такой разнообразной и блестящей выставки, не похвальбы, а мольбы ради,
только один раз бесплатно предоставляемой для обозрения любителям, положительно нигде
уже нельзя видеть на всем пространстве Великороссии. Праздные и шаловливые
посетительницы кавказских вод, в этот же день, на обширной площадке казачьей станицы,
подле православной церкви греческого стиля в Кисловодске, могут любоваться теми
скакунами всякого роста и возраста, с довольно разбитыми ногами, на которых совершаются
горные прогулки. Скакунов приводят сюда для служения молебна св. мученикам и
окропления св. водою, освященною тут же на площади.
Тот же обычай наблюдается и на севере. «До трехсот-четырехсот голов лошадей
приводят в село,— сообщает наш корреспондент из Никольского уезда Вологодской
губернии,— для окропления св. водою». Лошади рабочие, местной мелкой породы, по
большей части рыженькие; шерсть у них не лоснится, как у московских рысаков, а зачастую
хохлатая, так что не расчистить ее самой крепкой скребницей; неказисты они видом, но
похвальны обычаем: нетребовательны в пище и изумительно выносливы: им нипочем те
лесные дороги, где всякая другая порода лошадей надрывается. На «лошадиный праздник»
пригоняют их подкормленными овсецом и даже круто посоленным яичным хлебцем 37. Гривы
и хвосты расчесаны, и в них вплетены девками ленточки или лоскуточки кумача или ситцев
самых ярких цветов.
Для «конной мольбы» в некоторых местностях (Вологодской, Костромской,
Новгородской губерниях) существуют особые деревянные часовни, нарочито
предназначенные для чествования мучеников в заветный их день. Некоторые часовни
находятся в значительном удалении от сел, на лесных полянах (как, например, в лесах
вологодских и ветлужских) и стоят в течение всего года совершенно забытыми, а на
праздник мучеников привлекают поразительное многолюдство и получают особое
оживление. После торжественной обедни крестьяне — кто верхом, кто пешком, кто в
телеге — отправляются, по местному выражению, «к пиву». Лошадей набирается так много,
что поляна перед часовней сплошь покрывается ими. За версту от часовни раскинулось
ровное поле, где, по окончании молебствия, начинаются скачки (новое доказательство
древности лошадиного праздника, а равно и того, что самые часовни представляют
позднейшие сооружения, освятившие собою места древних игрищ).
С постройкой одной из таких часовен, в ветлужских лесах, предание связывает явление
иконы св. мучеников при источнике из горы (лет триста тому назад). Из часовни
впоследствии образовалась церковь, стоящая одиноко в темном лесу, в семнадцати верстах
от жилья. «За сто верст (свидетельствует корреспондент) со всех сторон съезжаются сюда
служить водосвятный молебен после обедни, а также и после того, как все верхом, по три
раза, успеют объехать кругом церкви. Священник выносит крест со святою водой,
благословляет крестом и все время кропит, причем каждый проводящий мимо него лошадей,
старается о том, чтобы хотя одна капля св. воды попала на лошадь. Как только все объехали,
священник осенит крестом и скажет: «С Богом» — тогда все разъезжаются по домам».
Обычные скачки на лошадях вперегонку (отчего кое-где и самый праздник получает
название «скакалки») сохранились далеко не везде. Даже в той же Вологодской губернии (в
Вельском уезде) «фролят» только любители из взрослых, т. е. скачут вперегонку в первое
воскресенье, следующее за Петровым днем. Оно называется «конною мольбой», именно
потому, что в этот день установлено молебствие о лошадях и каждый хозяин приводит на
площадь если не всех, то по крайней мере одну лошадь. Зато повсюду установлено общим и

http://www.e-puzzle.ru

неизменным правилом кормить в этот день лошадей в полную сыть и ни в каком случае на
них не работать (даже на скачках седлать лошадей не принято).
Во всяком случае, «Фролы», или, по крайней мере, самый день праздника, отличается в
деревне особым торжеством, в лесных же губерниях этот день замечателен по обилию яств и
питей. Избы к тому времени чисто вымыты, хозяева принаряжены, пива наварено вдосталь,
гости не спесивы, а потому и пир легко и скоро идет в гору и доходит до тех криков, когда
все галдят и никто друг друга не слушает, и даже до беспричинной ссоры и кровавой драки.
«На Фролах» дают себе волю выпить лишнее и женщины, что составляет исключение
сравнительно с прочими деревенскими праздниками. Это особенно заметно в вологодских
краях: «Мужики, которые любят винцо, пьют очень мало, даже некоторые совсем
отказываются, зато уж бабы пьют за себя и за мужиков, бабы и старухи уже поздно вечером
еле плетутся домой».
И на этот раз, как при чествовании Власия, в стройный однообразный ряд обрядов
христианского молитвенного чествования св. Флора и Лавра врывается кое-где, как осколок
доисторической веры, обряд нелепых жертвоприношений, подобный тому, который замечен
был в Пермской губернии и так описан самовидцем: «На вспаханном под пар поле, сплошь
усеянном народом, лежат в крови и корчатся в предсмертных судорогах голов до двадцати
животных, издающих душераздирающие стоны и хрипение. Вот ведут на веревке к
«жертвенному полю» молодого бычка. На него набрасывается, с криком и шумом, толпа
народа, и через момент несчастное животное лежит уже распростертым на земле,
придавленное толпой жертвователей. А в это время проходит жрец конца XIX века с
невозможно тупым ножом и начинает пилить животному горло. Процесс пиления
продолжается не менее четверти часа. Помощники жреца тотчас же приступают к
потрошению. Таким образом, ко времени, когда у животного будет окончательно перерезано
горло, с него успеют содрать всю шкуру и отрезать ноги. Затем начинается жаренье
животных на кострах. Около двух часов ночи раздается удар в колокол, возвещающий, что
жертвенное кушанье поспело, и толпа набрасывается на горячее мясо с криком и дракою,
причем большинство желает получить мясо ради его «особо священного свойства». Обряд
этот и пиршество, под общим именем «скотского праздника», совершается не иначе, как в
день Флора и Лавра». «Не ирония ли это судьбы (справедливо замечают в газете «Уральская
жизнь», сообщившей об этом событии), что подобное медленное истязание животных
происходит в скотский праздник?»
XXIV. НИКОЛА ВЕШНИЙ
Никола Вешний, или «Никола с теплом», называется так потому, что с этого дня (9 мая)
устанавливается теплая погода. «Никола осенний лошадь на двор загонит, а Никола весенний
лошадь откормит»,— говорят крестьяне, характеризуя приволье подножных кормов.
День Николы Вешнего считается мужским праздником, так как в этот день парни
первый раз едут в ночное и на лугах, при свете костров, справляют свой нехитрый пир:
привозится водка, закуска, жарится неизменная яичница, а после заката солнца являются и
девки. Надзора со стороны старших в этот день не полагается, и молодежь, на полной
свободе, водит хороводы, поет песни и пляшет до утренней зари.
Что касается взрослого населения, то оно также считает Николу Вешнего покровителем
лошадей и заказывает в этот день молебны с водосвятием, чтобы св. Никола уберег коней от
волков и медведей и даровал табунам здоровье. Вообще, св. Никола пользуется в народе
огромным уважением за его любовь к крестьянам и почитается самым старшим и самым
близким к Богу святым угодником. На этот счет в Пензенской губернии Краснослободского
уезда один крестьянин рассказал нашему корреспонденту следующую легенду.
«Однова мужик посеял рожь и, как управился, пошел в воскресенье в храм Божий и
взял с собою гривну (3 копейки) и свечку. Только, этта, купил мужик свечку и задумался:
кому ее ставить. Видит он, что народ ставит Миколе, пошел и сам к Миколаю. Поставил
свечку, отвесил поклон и молится: «Микола, батюшка милостивый, отец родной! Уроди ты

http://www.e-puzzle.ru

мне ржицу». А пророк-то Илья услышал мужикову молитву и осерчал.— «И что это,—
говорит,— мужик Миколу все просит, а не меня: чай, я не хуже Миколая-то? Вот погоди,
придет лето, пущай Микола уродит мужику рожь, а я возьму да градом и выбью». Услыхал
эти слова Микола милостивый и тоже осерчал: «Ан, нет — не выбьешь».— «Ан, выбью».
Вот они и заспорили. Послал Микола дождь, и рожь у мужика выросла лучше всех. Радуется
мужик: «Ну, думает, и зашибу я деньгу». А того и не знает, что пророк-то Илья на его рожь с
неба посматривает и все норовит, как бы ее градом хватить. Только и Миколай не дремлет:
приходит, это, он к мужику и говорит: «Продай рожь не жамши». Мужик послушался и
продал: ржи в тот год у всех были плохи, и ему за его хорошую рожь — эва сколько
деньжищ сосед отвалил. Вот пришла жатва, а Илья-то не знал, что мужик продал рожь, и
такой ли град послал, такой град, что вся рожь полегла на землю. Тогда Микола опять
является к мужику и говорит: «Ты, мужик, купи рожь-то свою побитую». Мужик послушался
и, почитай, задаром взял свою рожь назад. А Микола тем временем послал дождь и поднял
рожь с земли, и опять у мужика стала хорошая рожь. Рассердился, разлютовался Илья, когда
узнал, как его Миколай обошел, и порешил на следующий год опять побить мужикову рожь,
да только Никола опять наставил мужика продать рожь не жавши, и Илья так и остался ни с
чем».

День Николы Вешнего не связывается в народном представлении с какими-нибудь
особыми земледельческими приметами, если не считать того, что этот день признается
временем среднего посева яровых хлебов. С Николина дня точно так же «заказываются»
луга, что обыкновенно делается посредством древесных прутьев и веток, которые втыкаются
в землю на межах — признак, что пасти скот на этих лугах возбраняется.
XXV. ВОЗНЕСЕНИЕ
Живое, образное представление евангельского события — восхождения Спасителя на
небо во всей божественной славе своей — в обиходной жизни русских деревень потребовало
вещественного обрядового знака, подобного пасхальным куличам, сыру и яйцам и т. п. На
этот раз чествование высказалось полнейшим простодушием, в умилительной форме самого
верования. На праздник Вознесенья пекут пироги с зеленым луком, а главное особенное
кушанье — хлебные «лесенки» (в Ярославской губернии). Такие лесенки делаются
обязательно с семью перекладинками, как бы ступеньками, по числу семи небес
апокалипсиса. Прежде эти пироги и лесенки освящались в церкви, относились на
колокольню и бросались вниз на землю. При этом, конечно, гадали о том, на какое из семи
небес суждено попасть гадающему. Когда все семь ступенек оставались целы, это указывало
гадальщику прямой путь на небо, и наоборот: если лесенка разбивалась в мелкие куски, то
тем самым обнаруживала страшного грешника, который ни на одно из небес не годится.
В настоящее время гаданье это упростилось до того, что лесенки бросают прямо на пол,
около печи, которая их испекла. Простодушие верования и стремление к образному

http://www.e-puzzle.ru

выражению его на этом обычае не остановилось, а пошло далее. В Вологодской губернии
(Кадниковского уезда), например, к рогулькам из теста (которые также называются
лесенками) прибавляют еще особое печенье — сочни с овсяной крупой, называемые
«христовыми окутками» — всегдашней принадлежностью всякой крестьянской обуви,
неизбежной при хождениях и восхождениях.
О путанице в переносе весеннего праздника, в виде Семика и Русальной, с венками и
неизбежной яичницей, на разные праздники церковного календаря мы укажем в своем месте.
Относительно же Вознесенья, между прочим, ярославское Пошехонье представляет койкакие дополнения и отличья. Так, например, тамошние девушки с готовой яичницей,
завязанной в платок, обходят все деревенские поля одни (парни ни в каком случае не
допускаются). Когда съедят обетное кушанье, девушки начинают кататься по траве и
приговаривать:
«Расти, трава, к лесу, а рожь к овину».
Некоторые стараются объяснить этот языческий обычай почитания русалок самым
днем, для того намеченным (четверг посвящается богу-громовнику), радуясь тому
подходящему случаю для замены, что и христианский праздник всегда упадает на четверг.
XXVI. СЕМИК И РУСАЛЬНАЯ
В память старой веры и дедовских обычаев, за «неделею всех святых» сохранилось
название «русальной», а последнее весеннее воскресение, на том же основании, именуется
«проводами весны и встречей русалок». Весну, впрочем, провожают накануне начала
Петровского поста, вечером, когда обычно поют и пляшут, а в черноземной Руси (например,
в Елатомском уезде Тамбовской губернии) на другой день (и также вечером) совершают эти
проводы в лицах: молодые крестьяне, женатые и неженатые, наряжаются в торпища 38 и
прячутся около села во ржи, поджидая, когда выйдут сюда девушки и молодые бабы. Тогда,
во ржи, где-нибудь раздается легкое хлопанье кнутов, которыми запаслись мужчины. Бабы и
девушки испуганно вскрикивают: «Русалоцки... русалоцки» — и разбегаются в разные
стороны. Вдогонку за ними пускаются наряженные, стараясь ударить оплошавших женщин
кнутом. Бабы спрашивают: «Русалоцки, как лен?» (уродится). Ряженые же указывают на
длину кнута, вызывая бабьи выкрики: «Ох, умильные русалоцки, какой хороший!»
В Пензенской губернии к этому дню молодежь приготовляется еще за неделю, с самого
Троицына дня, и, хотя ряженых бывает немного, но все умеют быть веселыми и стараются
быть забавными. Один наряжается козлом, другой надевает на руки и на ноги валеные
женские сапоги и изображает собой свинью (самая трудная роль), третий шагает на высоких
ходулях, четвертый наряжается лошадью (когда все четыре конца торпища увязаны
соответствующим образом толстыми бечевами, то является подобие лошадиной головы,
вполне удовлетворяющее зрение, если воткнуты два колышка в голову, взамену ушей, и все
это прикреплено к палке). С этой палкой в руке, прикрытый торпищем, парень являет собой
подобие коня, ставшего на дыбы. Есть еще один, более простой, способ наряжаться
лошадью — для этого на палку (в два с половиной аршина) надевается головная лошадиная
кость, а самую палку обивают пологом и окручивают веревкой, у которой один конец
оставляется свободным. За этот повод уздечки берется ловкий молодец, изображающий
вожака и руководящий скачками и пляской упрямой, норовистой лошади. Она брыкается,
разгоняя хохочущую толпу девчонок и мальчишек, а тут же, рядом с ней, бодается козел,
постукивая деревянными челюстями и позванивая подвязанным колокольчиком.
Но самое большое удовольствие получает тот шут в маске, который забирается в бабью
толпу, поталкивает и пощупывает, повертывает и обнимает. Все имеющиеся налицо
музыкальные инструменты принесены сюда: заливаются гармошки, трынкают балалайки,
пищит скрипка и, для полного восторга провожающих весну, раздаются громкие и звонкие
звуки от ударов в печные заслонки и сковороды. Впрочем, ряженые иногда ограничиваются
тем, что просто испачкаются сажей и с шумом и треском обходят всех состоятельных
жителей, как обходили, не так давно, все помещичьи дворы, заслуживая пляскою трепака

http://www.e-puzzle.ru

угощение водкой. Самая процессия проводов весны совершается так: впереди идут с
лошадью русальщики, за ними бегут вприскочку перепачканные ребятки (это
«помелешники» или «кочерыжники»), которые подгоняют кнутами передних. В поле, за
деревней, делают несколько холостых выстрелов из ружей, а в честь русалок выделяется
бойкая девушка, которая, с палками в руках, скачет взад и вперед. Затем лошадиную голову
бросают в яму до будущего года — это и есть проводы русалки и прощание с весной.

Надурачившись в своем селе, зачастую переходят в соседние деревни, пока там, в
глухую полночь, не свалятся с ног. Но чаще (по свидетельству одного корреспондента из
Саранского уезда Пензенской губернии) бывает так: «Когда толпа поредеет и на улице
остаются парни, девки да солдатки, парни подхватывают их и тащат в сторону к амбарам и
погребам. Женщины сопротивляются, и все затеи женихов, к чести девушек, остаются
безрезультатными. И это не в один какой-либо вечер, а всегда». Описывая своих, похваливая
их нравственность, наш автор исполнил честно только добрый соседский обычай. Но в
действительности веселый Бог весны не так милостив и жалостлив к молодежи, как было бы
желательно, по крайней мере не на то наводят, не о том говорят все эти «веснянки» —
старинные песни, а особенно те из них, которым присвоено название семитских. Семик —
тоже весенний праздник, и притом самый веселый и коренной, и так же цельно и свято
соблюдаемый с древних времен седой доисторической старины. С русальным праздником у
Семика такое близкое родство, что, судя по самым основным приметам, их теперь и отделить
очень трудно, а с широкой Масленицей у Семика такое сходство, что оно не ускользнуло и
из праздничных хвалебных песен. Разница тут только в том, что один праздник
приспособлен к концу весны, другой к концу зимы, и оба в честь красного солнышка.
Основное ядро семитского праздника и существенная отличительная его
особенность — завиванье венков,— осталось в прежней силе и неизменном порядке, но
сроки отправления празднества перепутались. Так, например, в окрестностях города Углича,
для завиванья венков избран Вознесеньев день, в Калужской и Орловской губерниях делают
то же на Духов день, в Симбирской губернии Сеймик приходится еще за два дня до
Троицына дня, а в Пошехоньи и вообще в Ярославской губернии на Троицын день. В
Симбирской губернии (хотя бы, например, в Буинском уезде) особенно избранные девушки
накануне Троицына дня ходят с раннего утра под окнами подруг и объявляют о наступлении
Семика такими словами: «Троица по улицам, Семик по задам». Это значит, что когда каждая
украсит свою избу березками вдоль всей деревенской улицы, то им, деревенским девицам,
http://www.e-puzzle.ru

придется идти за околицу, под предводительством избранной по жеребью и одетой в
мужское платье (это — Семик). Идут разодетые и с запасами: с печеными и сырыми яйцами
для неизбежной яичницы, с лепешками и пирогами. В ближней роще выбирают кудрявую
березу, срубают самую густую ветку, украшают ее лентами, втыкают в землю и,
ухватившись за руки, сплетаются хороводом и поют известную песню: «Как из улицы в
конец шел удалый молодец», с припевом о Дунае-сыне-Ивановиче.
Песни поют до обеда, т. е. до той поры, когда дойдет очередь до принесенных яств,
после чего с той же березы рвут ветки и плетут венки, с которыми опять водят хороводы и
играют песни, спрашивая в одной из них: «Мне куда тебя, веночек, положить?» — и
отвечают: «Положу тебя, веночек, на головку, ко душе милой девице,— ко названной
сестрице». Что споют, то и сделают, а придя на пруд или реку, с зажмуренными глазами
бросают венки на воду и гадают: потонул венок — в тот год замуж не выйти, а пожалуй,
даже и умереть, но очень хорошо считается, если венок всплывет, да еще против течения.
В Ярославской губернии через сплетенные из березы венки девицы целуются, обязуясь
сохранить на целый год дружбу, до новых поцелуев, хотя бы и с другой девушкой. Близ
Углича игра с разукрашенной березкой и яичницей применяется к гаданью на урожай ржи,
так как березку ставят среди озимого поля, а яичницу едят не иначе, как бросая через голову
часть ее и целые яйца в рожь, «чтобы она, кормилица, лучше уродилась» («колосок рожки
уродился с ложку, а комелек рожки со Христову ножку»). Затем по ржаной полосе катаются,
переваливаются с боку на бок, для того, чтобы не болела во время жнитва спина и не
«расхваталась» (от схватки пучков ржи на серп) рука, перевязанная для устранения
возможной беды на это время в запястье ниткой. Почествовав таким способом рожь,
завивают венки на себя, на родителей, на жениха или просто на знакомых, оставляя их до
Троицына дня, когда ходят «ломать венки», т. е., погадавши на них, бросать в воду.
XXVII. ТРОИЦЫН ДЕНЬ
Троицын день можно с полным основанием назвать «зелеными святками», и не только
потому, что в этот день прихожане выстаивают в церквах обедни с букетами луговых цветов
(в Ярославской губернии называемыми «духами») или ветками деревьев, но и по той
причине, что как улицы, так и дома украшаются березками. Полевые цветы, побывавшие в
церкви, засушивают и хранят за иконами для разных надобностей: их кладут под свежее сено
и в житницу, чтобы не водились мыши, в норы на грядах от землероек, и на чердак, чтобы
устранить пожарные беды. Деревья свозят на деревенские улицы целыми возами и украшают
не только двери, но и косяки окон, а в особенности, свою «матушку-церкву», пол которой
усыпается свежей травою: ее всякий, при выходе от обедни, старается захватить из-под ног,
чтобы примешать к сену, вскипятить с водой и пить как целебную. Из листьев деревьев,
стоявших в церкви, иные вьют венки и кладут их в горшки при рассаживании капусты.
Таковы, в сущности, главнейшие специальные обычаи, приспособленные к троицкому
празднику и благословленные церковью, выделившею их на этот день из Семика и
русальных чествований. Этим объясняется та путаница, которая замечается в различных
местностях при установке обрядовых приемов на определенные сроки. Иные из этих
приемов предшествуют, иные совпадают с Троицыным днем (как и указано нами в
надлежащих статьях) и даже опережают его все на том же основании, что эти празднества в
честь весны находятся в полной зависимости от ее позднего или раннего прихода, хотя бы и
по отношении такого рода увеселений, которые представляют собою рели или качели,
устраиваемые не для одних малых ребят, а вообще для всей молодежи 39.
В среде последней, в Новгородчине, сохранился, по-видимому, старинный обычай,
приноровленный именно к Троицыну дню (точно так же, как и к Масленице) и называемый
«трясти порох». Состоит он в следующем. Во время гулянья, на лугу, среди хороводов и игр
в «огорыши» (старозаветные «горелки»), кто-нибудь из мужчин схватывает картуз с
молодого новожена, трясет им над головой и кричит во все горло и на целое поле: «Порох на
губе, жена мужа не любит». На этот крик молодуха выделяется из толпы (и в том вся задача,

http://www.e-puzzle.ru

чтобы сделать это возможно быстрее), становится перед мужем, кланяется ему в пояс,
снимает тот картуз, который успевают положить ему на голову в момент ее появления, берет
мужа за уши и трижды целует и снова кланяется ему и во все четыре стороны. При уходе
молодой, а иногда при ее появлении, начинается вслух оценка ее качеств и разные
площадные шутки, особенно над теми, которые в девушках имели грешки. Молодухи
обыкновенно стесняются этим обычаем и говорят: «Когда трясут порох, лучше бы
провалиться сквозь землю».
XXVIII. ОЛЕНЫ-ЛЕННИЧИ
День св. равноапостольных Константина и Елены (21 мая) на языке народа носит
несколько странное название — «Олены-Ленничи». Но название это имеет самое простое
объяснение: с 21 мая крестьяне начинают обыкновенно сеять лен, и созвучие этого слова
лен — со словом Олена (Елена) и дало повод к появлению особого названия «ОленыЛенничи». В таком же ходу и другое название этого праздника «Олена — длинные льны»40.
Из числа народных обычаев, приуроченных к этому дню, более других представляют
интерес те особые приемы, которыми обставляется посев льна. Для того чтобы лен родился
хорошо, бабы кладут в мешок с семенем печеные яйца, а мужик, который будет сеять лен,
должен подбрасывать эти яйца как можно выше, потому что, чем выше будут подброшены
яйца, тем выше вырастет и лен. Еще интереснее другой обычай, при помощи которого бабы
«обманывают лен». Для этого, при посеве льна, баба раздевается донага, в том расчете, что
лен, глядя на ее наготу, сжалится над ней, подумает: «Эта баба бедная — у нее даже рубашки
на теле нет, надо будет пожалеть ее и получше уродиться». Очень характерно при этом, что
сами бабы не отдают себе ясного отчета, кого собственно они имеют в виду разжалобить:
лен ли или св. Елену, в день которой этот злак сеется. Вернее, впрочем, предположить, что
бабы имеют в виду не Елену, а именно лен, который, в данном случае, как бы
олицетворяется.
XXIX. АГРАФЕНА КУПАЛЬНИЦА
«Купальницей» св. Аграфена называется потому, что день ее памяти падает как раз на
канун Ивана Купалы (23 июня). Впрочем, некоторые обычаи и обряды, связанные с этим
днем, позволяют заключить, что св. Аграфена получила эпитет «купальницы» сама по себе,
без всякого отношения к Ивану Купале.
Так, по всему северу России, и в особенности в Вологодской губернии, крестьяне
заготовляют в этот день банные веники на целый год. Для этого бабы и девки после обеда
запрягают лошадь и уезжают в лес ломать молодые березовые ветви. Иногда, впрочем,
веники делаются из различных пород лиственных деревьев и растений, так что в каждый
веник входит по ветке: от березы, ольхи, черемухи, ивы, липы, смородины, калины, рябины,
и по цветку разных сортов. Это уже, так сказать, ритуальные веники: одним из них парятся в
этот день в бане, другими обряжают недавно отелившихся коров, третьи, наконец,
перебрасывают через головы или бросают на крыши бани, с целью узнать будущее (если
веник упадет вершиной к погосту, то бросающий умрет, а если не вершиной, то останется
жив).
Как и на Ивана Травника, в день Аграфены Купальницы лихие мужики и бабы, в
глухую полночь, снимают с себя рубахи и до утренней зари роют коренья или ищут в
заветных местах кладов. А знахари, ложась спать, непременно читают самодельные
молитвы, приуроченные к этому дню, как к кануну Ивана Купалы. Вот образец таких
молитв, записанных в Тамбовской губернии: «Лягу я помолясь, встану я перекрестясь,
умоюсь иорданскою водою, утрусь духоверною травою (духовною, или духоверною травою
называется лен и конопля), пойду на восточную сторону. На восточной стороне стоит
соборная церковь, войду я в эту церковь, Богу помолюсь, Ангелу доложусь, Ангел донесет
Саваохву, Саваохв донесет Христу, Царю Небесному». В других молитвах смысла еще
меньше, хотя попадаются между ними и такие, которые, по языку, несколько напоминают

http://www.e-puzzle.ru

церковные возношения: «Буде верой ли раб Божий молиться,— говорится в одной такой
молитве,— о грехах ли ты душа каешься, то душу твою я облачающе, душу твою я навещу и
дом твой просвещу».

Достойно замечания, что в Вологодской губернии день св. Аграфены кое-где вызывает
усиленное внимание к нищей братии, для которой среди деревни (например, в деревне
Филяеве) ставятся столы с постными яствами. Нищих сюда является иногда человек до
трехсот, и все они едят на счет деревни.
Очень оригинален также обычай, наблюдаемый в окрестностях города Кириллова. В
день Аграфены Купальницы все девушки, взрослые и подростки, расхаживают в своих
лучших нарядах по домам и говорят: «Умойте». В переводе на обыкновенный язык это
значит, дайте что-нибудь из девичьих украшений: серег, ленточку, бус и прочее.
XXX. ИВАН КУПАЛА
Изучая народные купальские песни, польские историки XVII века вывели скороспелое
заключение о существовании какого-то особого славянского бога Купалы. Но дальнейшие
исследования ученых показали, что заключение это основано на простом искажении
некоторых народных песен, и что в действительности купальские праздники совершались во
времена язычества в честь свадьбы бога-солнца, супругой которого являлась светоносная
заря-зарница, красная девица. «Купальские игрища и праздники,— пишет наш
корреспондент из Ярославской губернии А. В. Балов,— совершались в честь солнечной
свадьбы, одним из актов которой было купанье солнца в водах. Отсюда и название этих
праздников — «купальские».
Впоследствии, под влиянием христианского вероучения, следы этого праздника во
многих местах быстро исчезали. В других же местах следы эти сохранились и до настоящего
времени, причем, так как день св. Иоанна Предтечи совпадал с купальскими праздниками,
то, с распространением в народе христианства, этот Иванов день, в отличие от других
Ивановых дней (например, Ивана Постного и т. д.) стал называться днем Ивана Купалы».
Вывод А. В. Балова подтверждается, до некоторой степени, и другими известиями,
полученными из Нижегородской губернии. Здесь, в окрестностях села Иванцева и даже в
самом Лукоянове, до нашего времени сохранились следы древних языческих праздников в
честь Ярилы. За неделю до Иванова дня, в Лукоянове бывает торг и крестьянское гулянье,
которое носит в народе название «молодой Ярило», а в следующий затем базарный день,
перед самым Ивановым днем, бывает вновь большой базар и гулянье, известное под
названием «старый Ярило».
В настоящее время от языческих празднеств, разумеется, сохранилось одно только
название, но замечательно, что и на пространстве целых тысячелетий народ все-таки успел
сохранить тот дух купальских празднеств и то веселье, которые были свойственны и
языческой эпохе. Так, в песнях, которые распеваются в деревнях, Купала и сейчас
http://www.e-puzzle.ru

называется «любовным», «чистоплотным», «веселым». В одной из купальских песен прямо
говорится: «Ай, Купала наш веселый, князюшка наш летний, добрый».

Все эти эпитеты, которыми наделяет Купалу народная песня, находят свое объяснение в
целом ряде обычаев, приуроченных к этому дню. Так, «любовным» Купала называется,
между прочим, потому, что в его день, раз в году, расцветает папоротник, при помощи
которого, по словам одной купальской песни, «сердце девичье огнями зажигают на любовь».
Впрочем, сердца деревенской молодежи зажигаются и без папоротника, потому что еще
накануне Купалы, рощи, берега рек, леса и луга оглашаются веселыми хороводными
песнями, и парни и девушки вместе ищут чудодейственных трав, вдали от строгих глаз
матерей и отцов.
«Чистоплотным» Иван Купала называется оттого, что на заре этого дня принято
купаться, причем такого рода купанью приписывается целебная сила. С той же целью
отыскать целебную силу, поутру Иванова дня вологодские бабы «черпают росу»; для этого
берется чистая скатерть и «бурак», с которыми и отправляются на луг. Здесь скатерть
таскают по мокрой траве, а потом выжимают в бурак и этой росой умывают лицо и руки,
чтобы прогнать всякую «болесть» и чтобы на лице не было ни угрей, ни прыщей. В той же
Вологодской губернии накануне Ивана Купалы крестьянки обязательно моют у колодца или
на реке так называемые «квашенки», т. е. кадушки, в которых водят тесто для ржаного хлеба.
(По замечанию нашего корреспондента, эти квашенки только и моются один раз в год).
В Пензенской губернии точно так же «черпают росу», хотя здесь она служит не только
для здоровья, но и для чистоты в доме: купальской росой кропят кровати и стены дома,
чтобы не водились клопы и тараканы. Впрочем, от клопов существует и другое, более
радикальное средство: когда в дом придет священник и, окропивши св. водой, станет
уходить, то нужно вслед ему мести пол, приговаривая: «Куда поп, туда и клоп». После этого
уже ни одного клопа не останется, так как все они перейдут в тот дом, куда далее направится
священник.
В Орловской губернии (как, впрочем, и во многих других) с Иванова дня начинают
ломать прутья березы для банных веников. Делается это в том предположении, что веники,
срезанные до Иванова дня, приносят вред для здоровья («на теле будет «чес», т. е. чесотка).
Вообще, баня, купание в реках и умывание росой составляют один из наиболее
распространенных в народе купальских обычаев. Местами этот обычай выродился даже в
своеобразный обряд обливания водой всякого встречного и поперечного. «Деревенские
парни,— пишет об этом обряде наш орловский корреспондент,— одеваются в грязное,
старое белье и отправляются с ведрами и кувшинами на реку, где наполняют их самою
грязною, мутною водой, а то и просто жидкой грязью, и идут по деревне, обливая всех и
каждого и делая исключение только для стариков и малолеток». Но всего охотнее,
разумеется, обливают девушек: парни врываются даже в дома, вытаскивают и выносят
http://www.e-puzzle.ru

девушек на улицу силой и здесь с ног до головы окачивают водой и грязью. В свою очередь,
и девушки стараются отомстить парням и тоже бегут на реку за водой и грязью. Начинается,
таким образом, общая свалка, полная веселья, криков и смеха. Кончается дело тем, что
молодежь, перепачканная, мокрая, в прилипшей к телу одежде, гурьбой устремляется на реку
и здесь, выбрав укромное местечко, подальше от строгих глаз старших, купается вместе,
причем, разумеется, и парни, и девушки остаются в одеждах.
Относительно общенародного обычая — купаться в Иванов день — мы получили
сведения почти со всей центральной и северной полосы России, и только А. В. Балов
сообщает, что в некоторых уездах Ярославской губернии крестьяне признают такое купанье
очень опасным, так как в Иванов день считается именинником сам водяной, который терпеть
не может, когда в его царство лезут люди, и мстит им тем, что не только топит всякого
неосторожного, но, затащивши в самую глубь речных омутов, глумится уже над мертвым
телом.
Кроме эпитетов «любовный», «веселый» и «чистоплотный», Иван Купала повсеместно
именуется еще и «травником». Последнее название указывает на общенародное верование,
которое гласит, что все чудодейственные и целебные травы распускаются как раз в ночь на
Ивана Купалу, когда творческие силы земли достигают своего наивысшего напряжения.
Поэтому знающие и опытные люди, а особенно деревенские лекари и знахари, ни под каким
видом не пропускают Ивановой ночи и собирают целебные коренья и травы на весь год.
Наибольшим вниманием их пользуется: 1) «Петров-Крест» — трава, похожая на
простой горох без стручков. (Крест находится в корне, на глубине двух аршин, и вполне
предохраняет и от колдунов, и от нечистой силы.) 2) «Чертогон» — трава с теми же
свойствами: ее втыкают в трещину над воротами и калиткой — от колдунов, и под
крышами — для изгнания чертей. 3) «Чернобыль-трава». Эту траву заплетают в плети и
кладут их «под Иванову росу» с приговором: «Мать-земля, отец-небо, дайте рабам вашим от
этой травы здоровья». 4) «Зяблица» — помогает от ребячьего крика и от бессонницы, но, для
успешного действия, ее нужно топить в молоке. 5) «Расперстьице» — трава эта сушится, и
порошком ее присыпаются больные места на теле (обрезы, нарывы, опухоли). В большом
употреблении точно так же травы: «дивий сил», «мария-магдалина» (от тоски),
«богородская» трава (для окуривания отелившихся коров), а также специальный корень,
носящий несколько рискованное название и предназначенный для снятия «порчи» с
молодых.
XXXI. ПЕТРОВ ДЕНЬ

29 июня, день святых апостолов Петра и Павла, считается праздником рыбаков, так как
апостол Петр повсюду известен как покровитель рыбного промысла, а среди приречных и

http://www.e-puzzle.ru

приозерных жителей носит даже название «рыболова». Рыбаки ему молятся, служат
молебны, а в некоторых местах установили даже обычай ежегодно, в день 29 июня, собирать
«Петру-рыболову на мирскую свечу», которая и ставится в храме перед его образом.

Что касается прочего населения, то оно, хотя и празднует день св. апостолов, но
праздник этот не считается первостепенным и не связывается с какими-либо особыми
религиозными обрядами. Местами же, как, например, в Вологодской губернии, крестьяне
даже скептически относятся к Петровскому посту, замечая, что пост этот выдумали попы
вместе с бабами: «Первые для того, чтобы собирать «петровщину» (сбор яйцами, маслом,
сметаной), а вторые — с целью накопить масла и яиц». Впрочем, пример вологодских
скептиков надо признать исключением, так как в остальной России Петровский пост
соблюдается, в крестьянской среде, во всей строгости церковного устава, а день «заговин»
считается праздничным днем.
Так, например, в Калужской губернии (Мещовский уезд) к этому дню все семейные,
кому только есть возможность, стараются быть дома, а на столе, после ужина, оставляют
объедки неубранными на том основании, что в доме собираются все умершие предки тоже
заговляться. Пожилые бабы уверяют при этом, что они много раз видели и слышали, «как
упокойники заговляются, обгладывают кости и оставляют на столе раскрытую посуду,
которая прежде была закрыта» (кошки словно и в счет не входят у этих суеверных баб).
С таким же почтением относятся крестьяне и к дню «разговин». В Вельском уезде
Вологодской губернии до двадцатых годов минувшего столетия существовал даже обычай
общих разговин всем миром: прихожане приводили к церкви быка, тут же убивали его, и,
сварив в больших котлах мясо, разговлялись все сообща. Когда возник этот оригинальный
обычай — неизвестно, но уничтожен он, по сообщению нашего корреспондента, в 20-х годах
вельским исправником.
В прочих местах Великороссии крестьяне, хотя и не разговляются сообща, но каждая
семья заблаговременно готовится к Петрову дню: печет, жарит и варит и припасает водки.
Последняя припасается в возможно большом количестве, так как все имеют в виду прием
http://www.e-puzzle.ru

гостей и родственников, которые в Петров день приезжают даже из дальних деревень. Но в
этой праздничной выпивке принимают участие, главным образом, только женатые и
старики,— деревенская же молодежь еще с вечера уходит в поле и здесь, вдали от
родительского надзора, проводит всю ночь, «карауля солнышко»: по народному понятию,
солнце в день Петра и Павла, как и в день Светлого Христова Воскресенья, играет какими-то
особенными цветами, которые переливаются и искрятся, как радуга (этот обычай караулить
солнце первоначально был установлен с целью отогнать от села русалок, которые в Петров
день своими злыми шалостями причиняли немало вреда посевам). Встретив солнышко,
молодежь, обыкновенно, еще не расходится по домам, а заплетает венки на ветках деревьев,
преимущественно на березе,— с теми же символами, какие придаются венкам на Троицын
день.
В круговороте земледельческих работ Петров день, хотя и считается началом покоса
трав, но почти не связывается с какими-нибудь особыми приметами. Говорят только, что «с
Петрова дня зарница хлеб зарит» и что «если просо в Петров день в ложку, то будет его и на
ложку».
Что касается других, неземледельческих примет, то их почти не существует. Только в
Тамбовской губернии верят, что речное купанье в Петров день очищает от любодейных
грехов.
XXXII. ИЛЬИН ДЕНЬ
На огненной колеснице, могучий седой старец с грозными очами разъезжает из конца в
конец по беспредельным небесным полям, и карающая рука его сыплет с надзвездной
высоты огненные каменные стрелы, поражая испуганные сонмы бесов и преступивших закон
Божий сынов человеческих. Куда ни появится этот грозный старик, он всюду несет с собою
огонь, ужас, смерть и разрушение. Его непреклонное сердце не смягчат ни вопли, ни стоны
пораженных, и взор его грозных очей не остановится на зрелищах земных несчастий.
Совершив правосудие неба, он, как бурный вихрь, мчится на своей сверкающей колеснице
все дальше и дальше, и по могучим плечам его только рассыпаются седые кудри да по ветру
развевается белая, серебристая борода.
Таков, по воззрениям народа, Илья-пророк, олицетворяющий собой праведный гнев
Божий. Повсюду на Руси он именуется «грозным», и повсюду день, посвященный его памяти
(20 июля) считается одним из самых опасных. Во многих местах крестьяне даже постятся
всю ильинскую неделю, чтобы предотвратить гнев пророка и спасти от его стрел свои поля,
свои села и скотину. Самый же день 20 июля крестьяне называют «сердитым» и проводят его
в полнейшей праздности, так как даже пустая работа считается великим грехом и может
навлечь гнев Ильи. Если в этот день на небе появятся тучки, народ с боязнью следит за ними
глазами; если дело доходит до грозы, то боязнь эта переходит в панический страх: все
население забивается в дома, затворяет наглухо двери, занавешивает окна и, зажигая перед
образом четверговые свечи, молит пророка сложить гнев на милость.
В некоторых местах предупредительные меры принимаются даже накануне Ильина дня.
Так, в Никольске (Вологодская губерния) крестьяне еще с вечера окуривают свой дом
ладаном, а все светлые предметы, вроде самовара, зеркальца и тому подобных — или
закрывают полотном, или же вовсе выносят из избы, на том основании, что будто бы пророк
Илья считает такие предметы предосудительной роскошью, неприличной в крестьянском
быту. В Вятской губернии пророка Илию умилостивляют дарами: крестьяне в этот день
приносят в церковь «под свято» ногу барана, пчелиного меду, пиво, колосьев свежей ржи и
зеленого гороха. Но по вопросу о том, что из этих предметов всего более угодно Илье,
происходит разногласие. Одни стоят за пчелиный мед, другие доказывают преимущество
баранины. На этот счет в Орловском уезде Вятской губернии народная фантазия создала
даже целую легенду. Двое соседей заспорили между собой, что следует приносить в жертву
Илье-пророку, чтобы вовремя были дожди. Один из них, занимавшийся овцеводством,
доказывал, что в жертву — или, как говорят в деревнях, «подсвято» — следует приносить

http://www.e-puzzle.ru

овец, а другой, водивший пчел, спорил, что дары следует приносить от пчел. Долго спорили
соседи и, наконец, подрались. А подравшись, пошли к бурмистру судиться и рассказали ему
о предмете спора. Бурмистр вызывал их на суд по нескольку раз, и каждый раз спорящие,
желая привлечь его на свою сторону, приносили ему — один баранов, другой меду. Наконец,
бурмистр собрал народ, начал судить и сказал: «Вот, миряне, собрал я вас на совет; эти два
человека спорили о том, что следует приносить Илье-пророку под свято: один говорит, от
овцы свято, а другой говорит, от пчелы свято, а так как у меня с обоих взято, то пусть и
будет от овцы свято, и от пчелы свято».
Кроме четверговой соли и умилостивительных даров, самым надежным средством для
предотвращения гнева Ильи служат общественные молебствия, совершаемые в поле. Во
многих деревнях такие молебствия совершаются ежегодно, в силу общественного приговора,
причем в основании приговоров, в большинстве случаев, лежит какое-нибудь несчастье,
случившееся 20 июля: то молния зажжет деревню, то «громом убьет» человека или скотину,
то градом выбьет хлеб. Такие же общественные приговоры составляются крестьянами с
целью воспретить производство работ в Ильин день: предполагается, что в деревне всегда
найдется один-другой безбожник, который, по легкомыслию или по отсутствию страха
Божия, не побоится работать в «грозный» Ильин день, а так как отвечать за этот грех
придется всем (потому что Илья может сжечь всю деревню), то общество и считает себя
вправе налагать на таких нарушителей закона штрафы. В Калужской губернии и уезде были
случаи, когда на крестьянина, выехавшего в Ильин день за снопами, набрасывалась целая
толпа однодеревенцев и снимала с его лошади хомут, который немедленно же относился в
кабак и пропивался всем обществом.
Приписывая пророку Илье власть производить гром и молнию и направлять тучи по
своему усмотрению, т. е. отдавая в его руки самые страшные и вместе самые благодетельные
силы природы, наш народ твердо верит, что плодородие земли есть дело пророка, и что без
его воли не может быть урожая. Поэтому народ представляет себе Илью не только как
вестника небесного гнева, но и как благодетеля человеческого рода, дарующего земле
изобилие плодов и прогоняющего нечистую силу, эту виновницу человеческих несчастий и
болезней.
По народному поверью, для нечистой силы страшен не только сам Илья, но даже
дождь, который проливается в его день, имеет великую силу: ильинским дождем умываются
от вражьих наветов, от напусков и чар. Сам же Илья наводит на бесов панический,
беспредельный ужас: как только на небе раздастся грохот его колесницы, черти толпами
бегут на межи, прячутся за спины людей или укрываются под шляпки ядовитых грибов,
известных в народе под именем «яруйки».
Даже сам сатана трепещет перед грозным Ильей и, застигнутый пророком в облаках,
пускается на хитрости, чтобы избежать могучих ударов. «Я в христианский дом влечу и
сожгу его»,— грозится сатана. А Илья гремит ему в ответ: «Я не пощажу дома, поражу
тебя». И ударяет в ту пору своим жезлом с такою силой, что трещат небесные своды и
огненным дождем рассыпаются каменные стрелы. «Я в скотину влечу, а в человека войду и
погублю их, я в церковь Божию влечу и сожгу ее»,— снова грозится сатана. Но Илья
неумолим: «Я и церкви святой не пощажу, но сокрушу тебя»,— гремит он опять, и все небо
опоясывает огненной лентой, убивая скотину, людей, разбивая в щепки столетние деревья и
сжигая избы и св. храмы.
При таком воззрении православного народа на Илью не мудрено, что о пророке этом
сложилось великое множество легенд и преданий. Почти в каждой деревне можно
выслушать рассказ о каком-нибудь исключительном проявлении гнева или милости пророка,
о каком-нибудь чуде или небесном знамении: почти в каждой волости, в каждом уезде и
губернии можно встретить новые варианты старых преданий или натолкнуться на
совершенно оригинальную легенду местного происхождения.
Вот, например, что рассказывают о земной жизни пророка Илии крестьяне Орловского
уезда и губернии:

http://www.e-puzzle.ru

«До 33-х лет пророк Илья сидел сиднем и не мог ходить. Родители его были люди
бедные и корчевали пни, прокармливая этой работой калеку-сына. Однажды шел по земле
Господь с Николаем-угодником и, увидев Илью, сказал: «Поди, подай нам напиться».
— «Я бы рад подать, да не могу идти»,— отвечал Илья.
Господь взял его за руку, и он приподнялся с земли сам. Тогда Господь почерпнул в
колодце полное ведро воды и велел выпить Илье, потом почерпнул еще одно и половину
третьего и спросил у него: «Ну, как ты теперь?»
— «Я могу поворотить весь свет по-иному,— отвечал Илья,— если бы был столб средь
неба и земли, то разрушил бы я всю землю».
Услышав эти слова, Бог испугался и поспешил сбавить Илье силы наполовину и, сверх
того, велел ему посидеть под землею шесть недель. Но, затем, когда Илья, просидевши под
землею, снова вышел на свет (вместе с пророком Онуфрием), то первое, что он увидел, была
гробница. Илья вошел в эту гробницу, и тотчас же с неба спустилась огненная колесница с
ангелами, которые и умчали Илью на небо, представив его пред лице Господа.
«Ты, Илья,— сказал Господь,— владей этой колесницей, пока я не приду на землю, и
пусть в твоих руках отныне будет гром и молния».
По народному поверью, на этой колеснице Илья, перед кончиной мира, спустится на
землю и три раза объедет из одного конца земли в другой, предупреждая всех о Страшном
суде. Это орловское предание, в некоторых местах уже варьируется, и крестьяне передают,
что Господь возложил на голову Ильи камень в сорок десятин, чтобы убавить ему силы.
Камень этот и сейчас цел и стоит на небе, перед престолом Божиим.
Мы нарочно привели эту сравнительно пространную легенду, чтобы показать, каким
путем слагаются в народном воображении суеверные предания: сказание былины об Илье
Муромце здесь перепутывается с библейским рассказом об Илье-пророке и осложняется
фантастическими арабесками собственного творчества. А все, взятое вместе, создает
неясный, туманный образ полубогатыря, полусвятого.
Такая же путаница и разноголосица наблюдается во всех рассказах крестьян, когда они
начинают объяснять, отчего бывает дождь. Один мужик Смоленской губернии так объяснял
причины дождя нашему корреспонденту: «Илья развозит по небу воду для всех святых и,
если расплескает малость, так на земле дождь идет». Когда же этого мужика спросили,
отчего не бывает грозы с дождями зимой, он не задумываясь ответил: «А зимою святые без
воды сидят». Во Владимирской губернии (Меленковского уезда) вопрос — почему на земле
бывает дождь — облекся даже в форму легенды. Рассказывают, что один владимирский
мужик до такой степени заинтересовался этим вопросом, что, в конце концов, решил лично
пойти на небо и на месте осмотреть, как это все там делается. На небе любознательный
мужичок увидел батюшку-Илью, который разъезжал взад-вперед на своей колеснице, от
которой происходил сильный гром, а из-под копыт крылатых коней вылетала молния.
«Подъехал, это, Илья-пророк к большому чану с водой,— передавал мужичок,— стал
черпать из чана воду ковшом и ну поливать ею небо. От этого самого и полился на землю
дождь. Потом батюшка-Илья подъехал ко мне и байт: «Ну, что, мужичок, насмотрелся,
отчего происходит гром и дождь? Теперь пойди, найди на небе дыру, в кою закатывается
месяц, спустись на землю и расскажи всем людям, отчего бывает гром, молния и дождь».
Считая Илью-пророка властителем ветров и дождевых туч, крестьяне связывают с днем
этого святого множество календарных примет. «До Ильи,— говорят они,— облака ходят по
ветру, а с Ильи начинают ходить против ветра». «До Ильи поп дождя не умолит,— после
Ильи баба фартуком нагонит», «После Ильина дня,— говорят вологжане,— в поле сива коня
не увидишь — вот до чего темны ночи». «С Ильина дня ночь длинна: коцап (работник)
просыпается, а кони наедаются». «С Ильина дня вода стынет». То же наблюдение сделано и
в Пошехонском уезде Ярославской губернии, где так объясняют причину охлаждения
речных вод: «Илья-пророк ездит на конях по небу и, от быстрого бега, одна из лошадей
теряет подкову, которая падает в воду и вода сразу холодеет».

http://www.e-puzzle.ru

Земледельческие приметы также связываются с днем Ильи: «Если в этот день с утра
облачно, то сев должен быть ранний и можно ожидать обильного урожая; если облачно в
полдень — средний сев, а если вечером — сев поздний и урожай плохой».
XXXIII. СПАС
Праздник Преображения Господня (6 августа), известный в народе под именем
«Спаса», повсюду считается праздником урожая и плодов земных. Но так как ко дню 6
августа далеко еще не все плоды поспевают (иные же поспевают ранее), то крестьяне из
одного праздника сделали три и повсеместно празднуют первого Спаса (1 августа), второго
(6 августа) и третьего Спаса (16 августа).
Первый Спас всюду называется «медовым», а кое-где и «мокрым». Названия эти
произошли оттого, что к первому Спасу пчеляки второй раз подрезывают ульи с медом и,
выбрав лучший липовый сот, несут в церковь «на помин родителев». К этому же дню варят
«медяные» квасы и угощают всех пришедших в гости. «Мокрым» же первый Спас
называется потому, что, по установлению церкви, в этот день бывает крестный ход на реки и
источники для водоосвящения. А так как крестьяне не только сами купаются после
крестного хода, но имеют обыкновение купать в реках и всю скотину, которая будто бы
здоровеет после этого, то неудивительно, что и самый праздник получил название
«мокрого».

Второй Спас почти повсеместно называется «яблочным», так как с этого времени
разрешается есть садовые плоды и огородные овощи. День этот крестьяне чтут как очень
большой праздник, но редко отдают себе отчет в истинном значении того события, которое
вспоминает церковь 6 августа. Только кое-где второй Спас называется «Спасом на горе»
(название, которое позволяет заключить о знакомстве со Священным Писанием), в
большинстве же случаев крестьяне не знают, что такое Преображение Господне, и считают
второй Спас просто праздником земных плодов. Сообразно с этим, в день 6 августа вся
паперть в приходских церквах бывает заставлена столами, на которых навалены горы гороха,
картофелю, огурцов, репы, брюквы, ржи, ячменя, яблок и проч. Все эти плоды урожая
священник благословляет после обедни и читает над ними молитву, за что благодарные
прихожане ссыпают ему в особые корзины так называемые «начатки», т. е. понемногу от
каждого сорта принесенных плодов.
После освящения и благословения крестьяне набожно осеняют себя крестом и
разговляются яблоками: есть плоды до этого времени считается большим грехом и, если
кому случится, по забывчивости или невоздержанию, попробовать яблок раньше срока, то
такой человек не должен есть их в течение сорока дней после Спаса, чтобы тем искупить
свою вину. Особенно должны воздерживаться от преждевременного вкушения плодов те из
крестьян, у которых умерли в младенческом возрасте дети, так как на том свете на

http://www.e-puzzle.ru

серебряных деревьях растут золотые яблочки и эти яблочки раздаются только тем умершим
детям, родители которых твердо помнят закон и строго воздерживаются от употребления
плодов до второго Спаса.
В некоторых местах, например в Вельском уезде Вологодской губернии, с днем
Преображения Господня связывается особый обычай, известный в народе под именем
«столованья». На площади перед церковью ставят длинный ряд столов, покрывают их
чистыми скатертями, и все деревенские хозяйки принимают на себя обязанность наполнить
эти столы всевозможной снедью, которая и поедается прихожанами после обедни и
крестного хода. В других уездах той же Вологодской губернии сохранился обычай всеобщих
разговин горохом: отслужив в поле молебен, крестьяне всем селом устремляются на
гороховое поле и до самого вечера лакомятся зелеными стручками, не различая своей полосы
от чужой. Эти гороховые разговины составляют истинный праздник и величайшее
наслаждение для деревенской детворы, которая целый день ныряет в зеленых кустах и
наедается до того, что под конец уже на животе переползает с полосы на полосу.
Третий Спас празднуется в честь нерукотворенного образа (17 августа). На языке
крестьян он называется «Спас на полотне» или «ореховый» Спас. Последнее название дано
потому, что к этому времени в центральной полосе России поспевает лесной орех, а первое
указывает на самую идею праздника («Спас на полотне», т. е. образ, икона). Но третий Спас
известен далеко не во всей России; там же, где его празднуют, день этот ничем почти не
выделяется в ряду деревенских будней, если не считать церковных молебнов и обычая печь
пироги из нового хлеба.
Таким образом, из трех Спасов наиболее почитается второй, совпадающий и с
церковным праздником Преображения Господня. Первый же, хотя и признается
повсеместно, но почитается, главным образом, в южной полосе Великороссии, где ранее
созревает хлеб и плоды, и где этому празднику приписывается роль и значение второго
Спаса, так как освящение хлеба и овощей на юге, очень часто, производится до
Преображения Господня, именно 1 августа.
XXXIV. УСПЕНЬЕ
В Никольском уезде Вологодской губернии крестьяне рассказывают следующую
легенду о смерти Матери Божией: Божия Матерь прожила на свете шестьдесят два года;
двадцати двух лет она родила сына Иисуса и умерла десять лет спустя после Его смерти.
Объятая великой материнской скорбью, она, после Голгофы, ходила на гору Елеонскую и
там просила у своего Божественного Сына последней милости — скорее освободить ее от
тягостной земной жизни и принять к Себе, на небо. Там же, на горе Елеонской, явился к ней
архангел и благовествовал: «Мати! Молитва твоя услышана, и ты будешь принята на небо».
Но слова Божественного вестника сбылись только тогда, когда истек десятый год после
кончины Искупителя мира.
В той же Вологодской губернии существует особая легенда и о похоронах Богоматери.
Когда Ее в гробу несли на кладбище, то из какого-то дома выбежал еврей и хотел было
опрокинуть гроб, чтобы тем оскорбить христианскую святыню и поколебать веру в сердцах
тех, кто принимал участие в траурной процессии. Но Господь не допустил такого кощунства,
и по слову Божию с небес слетел ангел с огненным мечом и отсек дерзновенному еврею
руки. Чудо это произвело глубокое впечатление на всех присутствующих, но всего больше
на самого еврея, который сразу же уверовал в Богородицу и стал горячо молиться Ей, после
чего у него снова приросли отсеченные руки.
На кладбище Божия Матерь была опущена в могилу, но тело Ее не осталось в земле, а
нетленное было взято на небо. Об этом ученики Христовы узнали следующим образом. При
похоронах Богоматери не было ученика Фомы, который, по свойственному ему маловерию,
захотел разрыть могилу, чтобы собственными глазами убедиться, действительно ли Мать
Иисуса скончалась и покоится в земле. Но когда могилу разрыли, там уже остались одни
пелены, тела же не было — оно вознеслось на небо.

http://www.e-puzzle.ru

В крестьянском быту день Успения Пресвятой Богородицы (15 августа) считается днем
окончания жатвы, и в церковь, на литургию, мужички считают долгом принести колосьев
нового хлеба, чтобы «Успенье-Матушка» благословила их труды и помогла благополучно
управиться с молотьбой, оградив свезенный хлеб от пожаров и всякого несчастья. Бабы же,
покончившие с жнитвом, «купаются» в этот день по сжатой полосе и говорят: «Жнивка,
жнивка, отдай ты мою силушку на пест, на колотило, на молотило, на кривое веретено». Этот
обычай, характеризующий трудность женских полевых работ, во многих местах
заканчивается крестьянскими пирушками, которыми жнецы как бы вознаграждают себя за
изнурительную работу.

День Успенья считается не только постным, но даже траурным днем, по крайней мере
старухи-крестьянки любят в этот день одеваться во все черное, в воспоминание праведной
кончины Богоматери.
XXXV. ИВАН-ПОСТНЫЙ
Под таким названием известен в народе день Усекновения главы Иоанна Крестителя
(29 августа). Событие, которое в этот день вспоминает в своих молитвенных возношениях
церковь, очень хорошо известно крестьянам, что, между прочим, видно из целой массы
обычаев и правил, которые с удивительной строгостью соблюдаются в крестьянской среде.
Цель всех этих обычаев состоит в том, чтобы не вызывать никаких воспоминаний о
мученической кончине великого праведника и всячески избегать таких действий и
поступков, которые напоминали бы это грустное событие. На этом основании считается
непростительным грехом брать в руки что-нибудь острое — ножи, топоры и пр., так как это
напоминает тот меч, которым отсекли голову Крестителю. Точно так же считается грехом
есть в этот день круглые предметы: картофель, капусту, лук, яблоки и пр., так как форма
этих предметов напоминает голову. Избегают есть и красные предметы (например, арбузы)
на том основании, что это напоминает кровь, а также не принято есть что-нибудь на блюде,
чтобы не вызывать воспоминаний о том блюде, на котором лежала голова Крестителя.

http://www.e-puzzle.ru

Все эти правила соблюдаются чрезвычайно строго, так что если хозяйка забыла
накануне нарезать хлеб, то в день Иоанна Крестителя хлеб будут уже ломать, а не резать, из
опасения, чтобы на хлебе не выступила кровь, как немой укор нарушителям обычая. Для
большей же крепости соблюдения этих правил крестьяне повсюду верят, что нарушителей
наказывает сам Иоанн, посылая неурожаи на плоды, а то так и просто отнимая руки и лишая
языка. Хорошо зная суть события, которое вспоминается церковью 29 августа, крестьяне,
тем не менее, путаются в подробностях земного жития Иоанна Крестителя. Они
переделывают священную историю на свой лад, восполняя пробелы точного знания отчасти
фантазией, отчасти теми картинками лубочного издания, которыми запрудил современную
деревню Никольский рынок.
Так, в Орловской губернии крестьяне убеждены, что Иоанн Креститель стал называться
так только с того момента, когда сделался «крестным отцом» Иисуса Христа,— до этого же
времени он назывался «еще как-то». В той же Орловской губернии о святой жизни Иоанна
рассказывают так: «Иоанн не ел хлеба, не пил вина и никак не ругался; весь он был в шерсти,
как овца, и только после крещения шерсть с него свалилась». А о том, как Иоанн крестил
народ, орловцы передают: «Кто приходил к Ивану креститься, он, первым долгом, бил того
человека железным костылем, чтобы грехи отскочили, как пыль от платья, и потом уже
крестил».
В Пензенской губернии крестьяне, передавая о кончине Иоанна, всегда
присовокупляют, что голову Крестителя апостолы нашли в капусте, отчего, между прочим, и
считается большим грехом ходить в этот день на огороды резать капусту, так как на ней, под
ножом, непременно выступят алые пятна крови (в некоторых местах крестьяне считают даже
за правило обрывать в день Ивана листья капусты, так как капля крови с головы Крестителя,
брошенной в огород, будто бы упала на капустный лист).
При таком трогательном и благоговейном почитании Крестителя Господня, крестьяне,
само собою разумеется, проводят в строжайшем посте день, посвященный его священной
памяти (отчего день этот и носит название Ивана-постного). Считается большим грехом
даже есть рыбу (хотя и говорят, что на Ивана-постного рыбы в реках особенно много). Но в
особенности непростительными считаются пьянство, песни и пляски. Первое потому, что
Иоанн явил собой образец высокоподвижнической жизни и никогда не пил вина,— второе
оттого, что песнями и плясками злая Иродиада добилась главы Иоанна. Кроме строгого
поста, крестьяне в день Иоанна Крестителя считают своим долгом непременно побывать в
церкви, где, между прочим, лица, страдающие головными болями, испрашивают себе у этого
святого исцеление.
Все перечисленные особенности Иванова дня принадлежат к числу тех, которые можно
наблюдать повсеместно в нашей деревенской Руси. Но есть и такие, которые усвоены не
везде, а составляют исключительную принадлежность какой-нибудь одной, определенной
местности. Так, например, в Вологодской губернии день Ивана-постного называется иначе
«репным праздником», так как до этого дня «заказано» есть репу, и засеянные ею полосы
должны оставаться неприкосновенными, под страхом «срамного» наказания. Самое
наказание это тоже представляет собою вологодскую особенность. Оно состоит в том, что
всякого, кого застанут в репище до Иванова дня,— будь это мужик, баба, парень или
девка,— непременно разденут донага, обмотают на голове одежду и в таком виде проведут
вдоль всей деревенской улицы. При этом желающим предоставляется даже право бить
наказываемого, хотя на практике никто этим правом не пользуется, а все ограничиваются
смехом и шутками.
XXXVI. СЕМЕН-ЛЕТОПРОВОДЕЦ
День св. Симеона Столпника (1 сентября) на языке народа носит название «Семеналетопроводца» или просто «Семина дня». Это срочный день для взноса оброков, пошлин и
податей, и с этого же дня обыкновенно начинаются и прекращаются все условия и договоры,
заключаемые поселянами между собой и с торговыми людьми (отдача внаем земли, рыбных

http://www.e-puzzle.ru

ловель и других угодий). В условиях так и пишут: «На Семин день я, нижеподписавшийся,
обязуюсь», и т. д.
Название «летопроводца» присвоено Семину дню потому, что около этого времени
наступает конец лета, о чем можно заключить и по народным земледельческим поговоркам:
«Семин день — севалка с плеч», или: «Семин день — семена долой» (т. е. конец посеву), «В
Семин день до обеда паши, а после обеда пахаря с поля гони» (намек на то, что с
наступлением сентябрьских дней ясная утренняя погода к полудню часто сменяется холодом
и ненастьем). Время с Семина дня по 8 сентября называется «бабьим летом» — это начало
бабьих сельских работ, так как с этого дня бабы начинают «засиживать» вечера.

Во многих местах с днем Семена-летопроводца связывается «потешный» обычай
хоронить мух, тараканов, блох и прочую нечисть, одолевающую крестьянина в избе.
Похороны устраивают девушки, для чего вырезывают из репы, брюквы или моркови
маленькие гробики. В эти гробики сажают горсть пойманных мух, закрывают их и с
шутливой торжественностью (а иногда с плачем и причитаниями) выносят из избы, чтобы
предать земле. При этом, во время выноса, кто-нибудь должен гнать мух из избы
«рукотерником» (полотенцем) и приговаривать: «Муха по мухе, летите мух хоронить», или:
«Мухи вы мухи, комаровы подруги, пора умирать. Муха муху ешь, а последняя сама себя
съешь».
Обычай хоронить мух и тараканов наблюдается по всему северу России, причем даже
детали его везде одни и те же и только кое-где, вместо «рукотерника», советуют изгонять
мух штанами, в полной уверенности, что это средство неизмеримо действительнее, так как
муха, выгнанная штанами, навсегда теряет охоту возвращаться в избу снова 41. С изгнанием
мух связана и специальная примета: «Убить муху до Семина дня — народится семь мух;
убить после Семина дня — умрет семь мух».
Как ни комична сама по себе ритуальная обстановка борьбы с насекомыми и
паразитами, но она дает полное основание заключить, что, при бедности нашего
крестьянства и при той грязи, которая повсеместно царит в избах, сожительство с паразитами
причиняет крестьянам истинное страдание: «сыпной» таракан и «сыпной» клоп, даже при
загрубелости кожи, лишают обитателей изб спокойного сна и нормального отдыха; дети же
страдают от насекомых невыразимо, поднимая по ночам полные отчаяния вопли.
XXXVII. ОСПОЖИНКИ
Оспожинки, Спожинки или Госпожинки приурочены к празднику в честь Рождества
Пресвятой Богородицы (вторая пречистая на северо-западе) и составляют ближайшее к

http://www.e-puzzle.ru

этому двунадесятому празднику время. Празднество это, в зависимости от урожая,
отличается большим разгулом. При видимо благополучном результате жатвы, Оспожинки
справляются иногда в течение целой недели: чем урожайнее было лето, тем
продолжительнее праздник. Приноровленное к празднествам церковного цикла и
обнимающее собой период времени от Успения Богородицы до Покрова, это деревенское
«пировство» развертывается по всем правилам хлебосольства и со всеми приемами
гостеприимства по преданию и заветам седой старины и, по возможности, широко и
разгульно.
В прежние времена все, у кого был покрепче достаток и веселее на душе, делали
приготовления заранее и, прежде всего, пользовались древним правом времен св. Владимира,
отнятым в недавние времена царствования на Руси винного откупа, т. е. варили пиво по
числу ожидаемых гостей и достатку (от десяти до пятнадцати корчаг), кололи овцу или
барана из своих, покупали говядины, голову и ноги бычачьи для студня, доставали рыбы для
кулебяки, хотя избранный день и попадал на скоромный, и пекли пирог из домашней
пшеничной муки с примесью купленной крупчатки.
За день, за два до праздника бегут по селу малолетки с зовом на пировство
родственников, предпочитая тех из них, которые сами в состоянии отплатить угощением на
своем празднике. Исключение составляют зятья, особенно молодые: ни тесть, ни теща не
обходят их приглашением, хотя бы сами и не рассчитывали на ответное. Для обоих очень
важно, чтобы между ними и свекром и свекровью дочери существовали добрые, мирные и
хлебосольные отношения, по пословице: «Не для зятя-собаки, а для милого дитяти».
Неприглашенный свекор может не отпустить своего сына и его жены к родителям снохи, вот
почему сват и сватья у тестя и тещи их сына,— главные гости, которые и залезают за стол в
передний угол, под самые образа. Впрочем, такие отношения продолжаются до семейного
раздела: как только зятнин отец выделил сына, он ни в каком случае не может уже
рассчитывать на зов к своему свату, то есть к сыновнему тестю.
«Здешние крестьяне (как сообщает г. Наумов из Яранского уезда Вятской губернии) в
соблюдении праздничного хлебосольства принимают в расчет еще и равенство семьи: если в
одной число взрослых членов значительно превышает число таких же в другой семье, то
последняя нередко уклоняется от хлебосольных отношений к первой. Но раз между двумя
семьями установились хлебосольные отношения, то они уже поддерживаются долгое время
до крупных изменений в семейном строе. На праздники приглашается прежде всего глава
родственной семьи, его жена и старшие сыновья с женами и детьми: это из дома тестя в
гости к зятю, если он самостоятельный хозяин. Если же зять в своей семье имеет
второстепенное значение,— тогда только один его тесть с женой. Приглашение целой семьи
происходит только тогда, когда обе семьи чересчур сдружились и когда они приблизительно
равночисленны. Из дома свата, в первые годы после свадьбы, тесть приглашает самого свата
с женою и старшего сына, если таковой есть, и затем других членов семьи, пользующихся в
ней особенным влиянием. Дети зятьев в гости к своему деду берутся все без исключения:
они пользуются особенно нежным уходом и заботливостью со стороны своей бабушки по
матери. Они нередко остаются у дедушки и бабушки на несколько дней после праздника.
Вообще, для детей это самое приятное время в течение целого года, а в гостях у бабушки и
деда они чувствуют себя полными хозяевами».
Конечно, веселье усугубляется и разнообразится там, где храмовые праздники самого
дня 8 сентября вызывают ярмарочные съезды и торжки.
XXXVIII. ДЕНЬ СВЯТОЙ ФЕОДОРЫ
11 сентября, день святой Феодоры Александрийской, или, по крестьянскому
произношению,— «Александровской», считается началом осени. «Осень ездит на пегой
кобыле»,— говорит народ, характеризуя неустойчивость погоды в это время, т. е. падающий
хлопьями мокрый снег и сменяющую его грязь. В это время, по народному представлению,

http://www.e-puzzle.ru

осень с зимой спорит. Осень говорит: «Я поля хлебом уряжу», а зима ей отвечает: «А я еще
погляжу».
Никаких особых торжеств и церковных праздников в день св. Феодоры не бывает.
Исключение представляет разве Пошехонский уезд Ярославской губернии, где в село
Федоринское стекается множество богомольцев. По преданию, близ этого села находится тот
самый камень, на котором во сне явилась одному благочестивому старцу преподобная
Феодора. В настоящее время тут выстроена часовня, которая и служит сборным пунктом для
всех молящихся. Имея, таким образом, чисто местное значение, день св. Феодоры нигде не
связывается с какими-нибудь народными поверьями, легендами и приметами, если не
считать опять-таки того же Пошехонского уезда, где о преподобной мученице народ сложил
целые рассказы, не имеющие ничего общего с действительным житием св. Феодоры. Один из
таких легендарных рассказов удалось слышать нашему корреспонденту А. В. Балову из уст
крестьянки Марии Васильевой.
Приводим этот рассказ в несколько сокращенном виде:
«В одной деревне жил крестьянин и у него была жена Феодора, женщина лицом
красивая, а нравом распутная: при муже жила она в блуде со своим соседом... И захотел,
видно, Бог взыскать грешницу: напала на нее тоска, опротивел сосед, опостылел муж,
надоела и прежняя греховная жизнь,— совесть, как зверь, и днем и ночью грызла Феодору. А
недалеко от Феодориной деревни был скит женский и игуменья там была старица святая,
много приходило к ней народу за советом и молитвой. Пошла туда же, потихоньку от мужа,
и Феодора. Пришла к старице, покаялась в своих грехах и стала просить совета. И повелела
ей старица одеться мужчиной, идти в дальний мужской монастырь и жить там, среди
монахов, спасаться в образе мужчины.
Послушалась Феодора св. старицы: ушла тихонько от мужа, остригла свою длинную
косу, оделась мужчиною, назвалась Феодором и пошла в тот дальний монастырь, про
который сказывала ей игуменья. Однако в монастырь ее сразу не впустили: игумен, в виде
послушания, приказал ей провести ночь у ворот монастыря, посреди опасностей от зверья
дикого и всякого гада. Но Феодора не устрашилась опасностей и безропотно подчинилась
приказанию. Наутро же, когда она была принята в монастырь, игумен, опять-таки в виде
послушания, приказал ей чистить помойные ямы и сорные места. Но и тут Феодора осталась
верной себе и много лет несла эту работу со смиренством: никого не было в монастыре
кротче, благочестивее и смиреннее ее.

http://www.e-puzzle.ru

Смиренство инока Феодора заметил, наконец, игумен и начал его возвышать, а затем
настолько приблизил к себе, что доверял ему закупать всю провизию, нужную для
монастыря. Но тут и случилась с иноком беда. Проезжая за провизией в город, инок Феодор
всегда останавливался по дороге у одного купца, у которого была дочь красавица. Эта-то
дочь и послужила причиной несчастья инока. Она слюбилась с каким-то молодцом,
забеременела от него и родила сына, а когда старик-отец допытывался у дочери, кто был ее
обидчиком, она всю вину взвалила на инока Феодора. Взял купец младенца, поехал в
монастырь и рассказал все игумену. Игумен же оставил у себя младенца и, созвав всю
братию, привел Феодора на суд. Долго думала братия, но так как Феодор не оправдывался ни
в чем, то все и решили, что он согрешил, и постановили его наказать: закласть вместе с
младенцем в пустой каменный чулан, замуровать камнями и подавать скудную пищу через
маленькое оконце.
Семь лет провел Феодор в этом чулане. На восьмом году, однажды принес ему монах
ежедневную пищу и увидал, что и вчерашняя трапеза осталась нетронутой. Побежал монах к
игумену, созвал братию, и решили иноки разломать дверь. Когда же они вошли в чулан, то
увидели, что на полу лежит умерший брат Феодор, а на персях у него умерший мальчик.
Стала братия приготовлять тела для погребения, стала раздевать их для омовения... Но тут-то
все и увидели, что Феодор был не мужчина, а женщина, и что перед ними не грешник, а
великая праведница. Сделал игумен пышные похороны новопреставленной рабе Божией,
собрал народ и тут выяснилось все: на погребение прибыл и купец с дочерью, и муж
Феодоры, от которых братия и узнала всю правду».
XXXIX. ВОЗДВИЖЕНИЕ
Судя по некоторым народным поверьям, наши крестьяне совсем не знают, в чем
состоит истинный смысл и значение церковного праздника — Воздвижения честного и
животворящего креста Господня (14 сентября).
По мнению орловцев, разделяемому тамбовцами и владимирцами, в день Воздвижения,
все змеи, ужи и вообще все пресмыкающиеся «сдвигаются», т. е. сползаются в одно место,
под землю, к своей матери, где и проводят всю зиму, вплоть до первого весеннего грома,

http://www.e-puzzle.ru

который служит как бы сигналом, разрешающим гадине выползать из чрева матери-земли и
жить на воле. Вот почему на праздник Воздвижения, или, по крестьянскому выражению,
«Сдвижения», мужики, на весь день, тщательно запирают ворота, двери и калитки, из боязни,
чтобы гады, ползущие к своей матери под землю, не заползли, по ошибке, на мужичий двор
и не спрятались там под навозом, или в соломе и нарах. Впрочем, крестьяне верят, что,
начиная с Воздвижения, змеи не кусаются, так как каждая гадина, ужалившая в это время
человека, будет строго наказана: всю осень, до первого снега и даже по снегу, будет ползать
зря, не находя себе места, пока не убьют ее морозы или не проткнут мужичьи вилы.
Наряду с гадиной, и лешие, вместе с оборотнями и прочей нежитью, считают день
Воздвижения каким-то срочным для себя днем. Лешие, например, сгоняют в этот день в одно
место все подвластное им зверье, как бы делая ему смотр перед наступающей зимою.
Крестьяне, впрочем, не объясняют, с какой именно целью лешие делают такие парады, но
это не мешает им твердо верить, что в день Воздвижения ни под каким видом нельзя ходить
в лес, так как оборотни, и особенно лешие, бывают в это время крайне бесцеремонны и, в
лучшем случае, могут только побить, а то так и просто отправить мужика на тот свет.
В других местах слово «Воздвижение» находит себе несколько иное объяснение:
говорят, например, что в этот день хлеб с поля на гумно «сдвинулся», так как к половине
сентября обыкновенно оканчивается уборка хлеба и начинается молотьба. Говорят еще, что
Воздвижение «сдвинет зипун, надвинет шубу», или, что на Воздвижение «кафтан с шубой
сдвинулся и шапка надвинулась».
Относительно обычая хоронить в день Воздвижения мух и тараканов мы уже
упоминали в статье «Семен-летопроводец», а из других обычаев и поверий можем указать
только на одно: крестьяне повсюду верят, что день Воздвижения принадлежит к числу тех, в
которые не следует начинать никакого важного и значительного дела, так как все начатое в
этот день или окончится полной неудачей, или будет безуспешно и бесполезно.
XL. ПОКРОВ ПРЕСВЯТОЙ БОГОРОДИЦЫ
Так как свадьба в крестьянском быту требует значительных расходов, то в деревнях
девушек выдают замуж обыкновенно тогда, когда уже закончились полевые работы и вполне
определился итог урожая. Таким временем повсюду считается Покров Пресвятой
Богородицы (1 октября). Поэтому и праздник Покрова считается покровителем свадеб.
(Существует даже примета, что если в день Покрова будет очень ветрено, то это предвещает
большой спрос на невест).
А так как о свадьбах и женихах всего больше толкуют девушки, то естественно, что и
самый праздник Покрова приобретает, до некоторой степени, значение девичьего праздника.
В этот день всякая девушка-невеста считает непременным долгом побывать в церкви и
поставить свечку перед образом Покрова Богородицы, причем повсюду сохраняется
уверенность, что девушка, первая поставившая свечу, и замуж выйдет раньше всех. Кроме
умилостивительной свечи, перед образом Покрова читаются и особые молитвы: «БатюшкаПокров, мою голову покрой. Матушка-Пятница Параскева, покрой меня поскорее»42. Такую
же самодельную молитву читают девушки и отходя ко сну: «Покров-праздничек, покрой
землю снежком, а мою голову венцом». С Покрова же во всей Великороссии девицы
начинают устраивать беседы.
Что касается прочего населения, то день 1 октября оно считает «первым зазимьем»
(началом зимы). В этот день начинают топить в жилых горницах печи, причем бабы не
упускают случая, чтобы произнести особую молитву: «Батюшка-Покров, натопи нашу хату
без дров». С Покрова же крестьяне начинают конопатить свои избы (опять-таки с
приговором: «Батюшка-Покров, покрой избу тесом, а хозяев добром») и «закармливают» на
зиму скот. Последний обычай обставляется довольно торжественно, так как скотине
скармливают особый сноп овса, называемый «пожинальником». Пожинальник, или
последний сноп с последней полосы, обыкновенно вяжется из тех колосьев, которые
оставляются «Илье на бороду». (Делается это с целью умилостивить грозного пророка: «Вот

http://www.e-puzzle.ru

тебе, Илья, борода, а нам хлеба вороха».) Эту «бороду Ильи» крестьяне дожинают
непременно всей семьей, храня во время работы гробовое молчание. Из «бороды» вяжется
отдельный сноп, который ставится на лавку в переднем углу, где и стоит до Покрова. На
Покров же его торжественно выносят на двор и дают скотине, с целью предохранить ее от
зимней бескормицы и от всех бед и напастей, связанных с самым суровым и тяжелым
временем года.
XLI. ДВЕНАДЦАТЬ ПЯТНИЦ
Среди захолустных обывателей и доныне пользуется большой популярностью так
называемая рукописная духовная литература. Правда, духовенство всеми мерами старается
изъять из обращения эти остатки старины, но благочестиво настроенные мещанки,
просвирни, начетчики и малограмотные купцы все-таки переписывают и «Сны Богородицы»,
и «Поучение, иже во святых отца нашего Климента, папы Рымскаго о дванадесятницах» (о
двенадцати пятницах). Замечательно при этом, что переписчики тщательно прячут свою
литературу не только от лиц духовного звания, но и вообще от интеллигентных людей,
которые-де хотят ознакомиться с рукописями только из «праздного любопытства», а не по
усердию истинно верующих христиан. Наши корреспонденты, по крайней мере, сообщают
из разных мест, что им лишь с величайшим трудом удалось достать нижеследующий текст
поучения Климента о двенадцати пятницах.
• 1-я Пятница — на первой неделе Великого поста. Кто сию пятницу постится, тот
человек от внезапной смерти не умрет.
• 2-я Пятница — перед Благовещением (в эту пятницу Каин убил Авеля). Кто сию
пятницу постится, тот человек от напрасного убийства избавлен будет (по другим спискам;
тот до убожества великого не дойдет и от меча сохранен будет).
• 3-я Пятница — на Страстной неделе Великого поста. Кто сию пятницу постится, тот
человек от разбойников сохранен будет (вариант: от мучения вечного и от нечистого духа
сохранен будет).
• 4-я Пятница — перед Вознесением Христовым, когда погубил Господь Содом и
Гоморру. Кто в пятницу постится, тот без Св. Тайн Христовых не умрет и от великого
недостатка сохранен будет.
• 5-я Пятница — перед сошествием Св. Духа. Кто сию пятницу постится, тот от
потопления избавлен будет (вариант: тот при кончине жизни смерть свою узрит и от
смертных грехов сохранен будет).
• 6-я Пятница — перед днем св. Иоанна Предтечи. Кто сию пятницу постится, тот
человек сохранен будет от сухоты и трясавиц (лихорадок).
• 7-я Пятница — перед днем пророка Илии. Кто сию пятницу постится, тот человек от
грома, молнии, града и голода сохранен будет.
• 8-я Пятница — перед Успением Пресвятой Богородицы (когда Моисей, на горе
Синайской, принял закон). Кто сию пятницу постится, тот человек, перед смертию своей,
Богородицу узрит.
• 9-я Пятница — перед днем Косьмы и Дамиана. Кто сию пятницу постится, тот
человек от великого грехопадения сохранен будет.
• 10-я Пятница — перед днем Архангела Михаила. Кто сию пятницу постится, душа
того человека через огненную реку перенесется.
• 11-я Пятница — перед Рождеством Христовым (когда четырнадцать тысяч
младенцев, от царя Ирода, в Вифлееме Иудейском, убиены были). Кто сию пятницу
постится, имя того человека будет записано у самой Пресвятой Богородицы на престоле.
• 12-я Пятница — перед Богоявлением. Кто сию пятницу постится, имя того человека
в книгах животных записано будет.
Кто же эти «Пятницы», которые столь щедрой рукой раздают постящимся в их честь
разнообразные дары и милости? По понятиям народа, это живые существа, к которым можно
обращаться с молитвой и прошениями. Существа эти, в воображении крестьян, рисуются в

http://www.e-puzzle.ru

виде девиц, причем 10-я «пятница» считается самой старшей: вместе с 9-й «пятницей», она
приносит Богу все наши молитвы прежде всех других «пятниц», так как стоит ближе к Богу,
а равно и к святым угодникам и Богородице.
Что крестьяне действительно олицетворяют свои пятницы, тому имеется много
доказательств. Так, и в настоящее время в захолустных деревнях о нарушителях клятвы
говорят: «И как его девятая пятница не убила?» или: «Хоть бы его матушка Ильинская
пятница покарала». Об олицетворении свидетельствует и распространенный в народе рассказ
о том, как три святые женщины — среда, пятница и суббота — видели все страсти Господни
и поведали об этих страстях миру. Наконец, об олицетворении говорит и целое множество
других рассказов, в которых действующими лицами являются то просто «пятницы», то
Параскева-Пятница. Вот один из таких рассказов, записанный в Любимском уезде
Ярославской губернии, со слов одной крестьянки.
«В одной деревне жила женщина. Женщина эта была хорошая работница, только
совсем она не почитала пятницы; и пряла, и ткала в пятницу, и белье мыла, и всякую работу
в пятницу делала. Вот раз осталась она в избе одна-одинешенька, а дело было в пятницу
вечером. Сидит баба да прядет. Только вдруг слышит она, по сеням кто-то идет. А двери с
улицы в сени были заперты. Спужалась баба не на шутку — сидит ни жива ни мертва. Вдруг
тихонько начала отворяться из сеней дверь в избу, и вошла женщина, страшная и
безобразная. На ней были все лохмотья да дыры; голова вся платками рваными укутана, изпод них клочья волос повылезли растрепками; ноги у ней были все в грязи, руки тоже в
грязи, и вся она, с головы до ног, была осыпана всякой нечистью и мусором. Вошла эта
страшная женщина в горницу, начала молиться на образа и плакать. Потом подошла к
хозяйке и говорит:
«Вот ты, женщина негодная, как ты меня обрядила. Прежде я в светлых ризах ходила,
да в цветах, да в золотом одеянии, а твое непочтение вот до какой одежи меня довело.
Громом бы тебя разразить мало. Ты преступила закон и за это будет тебе огонь неугасимый и
тьма кромешная. До чего ты меня довела? Я через твой поступок в такой горести состою, что
целый день не пью, не ем, не сплю, не почиваю — все слезами обливаюсь. А ты, безумная
баба, никакой жалости ко мне не имеешь и дня моего не почитаешь».
Тут баба догадалась, что в избу к ней вошла сама Пятница и стала было прощения
просить. А Пятница: «Нет,— говорит,— тебе моего прощения», да взяла железную спицу,
которой кудель льну к копылу привязывают, и стала тыкать ей бабу. Тыкала, тыкала, пока до
полусмерти не истыкала. Утром нашли бабу всю в крови и насилу в чувство привели. Да
только с тех пор баба по пятницам уже работать — ни-ни: стала почитать праздничный-то
день».
Столь же распространен и другой рассказ, в котором обиженная Пятница превратила
«бабу-непочетницу» в лягушку,— с тех пор, будто бы, и лягушки на земле пошли.
Наряду с такого рода рассказами, несомненное олицетворение двенадцати пятниц,
попавших в «свиток иерусалимского знамения», доказывается духовными стихами,
обрядами, обычаями и приметами. В том же «Поучении иже во святых отца нашего
Климента, папы Рымскаго» о непочтении к 12-й пятнице сказано: «Аще который человек в
сию Великия Пятницы с женою своею, или с девицею сотворит блуд и от них зачнется, то
будет (младенец) слеп, или нем, или глух, или тать, или разбойник, или всякому делу злому
начальник. Аминь».
Своеобразные кары за непочитание пятниц устанавливают и народные приметы. Кто
прядет в пятницу, у того на том свете слепы будут отец с матерью. Кто в пятницу много
смеется, тот в старости много будет плакать. Кто в пятницу моет полы, тот после смерти в
помоях валяется. (Последнее наблюдение сделано людьми «обмиравшими» и, стало быть,
побывавшими на том свете).
Из обычаев, свидетельствующих об олицетворении пятниц, укажем только на один.
Деревенские бабы считают за правило никогда не купать ребят по пятницам, из опасения,
чтобы на ребенка не напал «сушец». Если же, по забывчивости, иная баба все-таки искупает

http://www.e-puzzle.ru

дитя в пятницу, то, в предотвращение болезни, она прибегает к следующему обряду: позвав к
себе соседку, она передает ей ребенка и становится ждать у окна. Соседка же с улицы
продаёт ей ребенка за грош, причем мать, взявши через окно своего ребенка, тут же и платит
деньги. Смысл обряда понятен сам собой: отдавая ребенка в чужие руки и как бы уступая
другому лицу все свои права на него, баба тем самым дает понять Пятнице, что наказывать
этого ребенка было бы бесполезно, так как ребенок уже не ее и принадлежит другой бабе.
Покупая же затем ребенка обратно, баба опять-таки дает понять Пятнице, что посылать кару
на вновь купленного ребенка нет никаких оснований, так как ребенок, в сущности, чужой,
только сию минуту купленный. А чтобы эта военная хитрость удалась вполне, обычай
предписывает, чтобы баба, получившая грош за ребенка, истратила этот грош непременно в
пользу Пятницы и тем окончательно загладила ту маленькую неприятность, которую
доставила Пятнице купаньем ребенка в ее день.
XLII. ПАРАСКЕВА-ПЯТНИЦА
«Орловские Епархиальные Ведомости» (1884 г., № 157) следующим образом
характеризуют народное представление о св. мученице Параскеве, нареченной Пятнице: «Св.
Параскева считается покровительницею воды и имеет, по народному взгляду, особую
близость к ней. На это верование указывают существующие в народе предания о том, что
образ св. Параскевы чудесно являлся иногда на воде, на реке, или в колодце, вследствие чего
вода приобрела особую силу. На этом основании и теперь нередко ставится икона св.
Параскевы при источниках, над ключами и колодцами. Далее, она считается
покровительницей, главной у простого народа, женской зимней работы — пряжи. Это видно
из того, что в народе она носит название «льняницы», и со дня ее памяти, т. е. с 28 октября,
повсюду обыкновенно начинают мять лен. Но главное в народных верованиях относительно
св. Параскевы то, что она считается покровительницей соименного ей дня недели —
пятницы и потому все поверья, какие существуют в народе насчет Пятницы, относятся и к
лицу св. Параскевы».
Параскева-Пятница с полным основанием может быть названа «бабьей святой», так как
повсюду наши крестьянки считают ее своей заступницей и покровительницей. Даже
народные легенды рисуют Параскеву-Пятницу простой бабой, которая занималась повоем.
Вот одна из таких легенд (записанная в Меленковском уезде Владимирской губернии), из
которой видно, за что преимущественно чтут и как объясняют святость Параскевы наши
крестьянки:
«Лежит однажды св. мученица Прасковья на печи со своим мужем и баит ему: «Теперь
бы, баит, кто-никто позвал бы меня на повой, а то давно я не была на повоях-то». А муж и
говорит: «Напрасно ты, баба, ходишь по эфтим самым повоям-то: там всяко может
случиться, пожалуй, еще согрешишь». А матушка-то Прасковья и говорит ему: «Эй, мужик,
только ходи с молитвой, да делай, как Бог велит, так и не будет ничего». Лежат это они на
печке да уговариваются,— ан, глядь, входит к ним в избу какой-то парень и баит: «Тетка
Прасковья, пойдем к нам на повой».
Дело было ночью, Прасковья не разглядела, что за парень пришел к ней, встала с печи,
оделась и пошла с ним. Парень привел ее в баню. А в бане-то на всех полках и повсюду
сидят черти. Испугалась Прасковья, хотела было убежать да одумалась: если, мол, Бог не
попустит, так черти не съедят. Сказала этак-то матушка Прасковья и видит, что на полке
лежит девка и мучается родами. Подошла к ней Прасковья, помолилась Богу и стала
опрастывать. А старшой-то сатана и баит ей: «Смотри ты, баба! Повивать повивай, а только
чтобы без молитвы, а не то я тебе такого перцу задам!..» Одначе матушка Прасковья не
испужалась и, как только девка опросталась, погрузила с молитвой ребенка в воду и
тихонько, чтобы не видали черти, надела на него крест.
В это самое время пропели кочета, и баню вдруг как вихрем подняло: все окаянные и
девка пропали, а матушка Прасковья осталась с ребенком одна. Взяла это она ребенка,
принесла домой, а муж опять на нее напустился: «Эй, баба! Говорил я тебе, чтобы ты не

http://www.e-puzzle.ru

ходила. Молись теперь Богу, чтобы он заступился за тебя и спас от чертей...» Только черти
на том не помирились, и задумали они за то, что Прасковья взяла у них ребенка, сделать ей
штуку: стали они смущать царя, чтобы он замучил Прасковью. А царь-то был нечестивый.
Призвал, это, он матушку к себе и стал ее улещать, чтобы она покинула хрестьянскую веру, а
когда на эти царевы слова Прасковья согласия своего не дала, он взял да и велел отрубить ей
голову. Это случилось в пятницу, поэтому и зовется мученица Парасковья «Пятницей».
В других губерниях эта легенда, сколько можно судить, не известна. Но зато почти
повсюду можно услышать бесконечные рассказы женщин о каком-нибудь чуде, связанном с
именем Прасковьи-Пятницы. Так, в Пензенской губернии Саранского уезда крестьяне
рассказывают о явленной иконе Пятницы. Икона эта будто бы явилась на роднике, в пяти
верстах от села Посопа, но когда народ толпами повалил с приношениями (приношения эти
клались возле иконы и Параскева раздавала их бедным), то начальство распорядилось икону
увезти, а крестьяне на том месте построили часовенку.
XLIII. КУЗЬМИНКИ
Кузьма и Демьян известны в народе под именем «курятников» и «кашников», потому
что в день 1 ноября, когда празднуется память этих святых, в деревнях носят в церковь «под
свято» кур и варят кашу, отведать которую приглашают и св. угодников: «Кузьма-Демьян,—
говорят крестьяне, усаживаясь за трапезу,— приходите к нам кашу хлебать».
Трудно сказать, каким образом Косьма и Дамиан, известные, по церковным преданиям
как врачи-бессребренники, даром лечившие людей,— превратились, в глазах темного
народа, в «курятников» и «кашников». Но несомненно, что эпитеты эти распространены по
всей России, причем в некоторых местах народная фантазия придумала им даже легендарное
объяснение. Так, в Вологодской губернии Тотемского уезда рассказывают, что св. Кузьма и
Демьян были простыми работниками, которые охотнее всего нанимались молотить, но при
этом никогда не требовали платы, а ставили лишь условием, чтобы хозяева вволю кормили
их кашей.
Это вологодское предание породило даже своеобразный обычай, в силу которого на
домолотках крестьяне считают как бы правилом варить кашу, а работники требуют ее у
хозяев, как нечто должное, освященное преданием. Домолачивая последний овин, они
обыкновенно говорят: «Хозяину ворошок, а нам каши горшок». В Курской губернии, наряду
с кашей, крестьяне считают необходимым бить, 1 ноября, трех куренков и есть их утром, в
обед и вечером, «чтобы птица водилась». По словам нашего корреспондента, трапеза в
здешних местах сопровождается всегда специальной молитвой: «Кузьма-Демьянсребреница! Зароди, Господи, чтобы писклятки водились». Наблюдают также, чтобы за
трапезой отнюдь не ломались кости, а то цыплята будут уродливые. Последнее правило еще
строже наблюдается в Тамбовской губернии: местные хозяйки твердо убеждены, что если в
день Кузьмы и Демьяна зарезать двух петухов, или петуха и курицу и, съевши их, провертеть
на кобылках их дыры и затем бросить в курятник, то на следующий год неминуемо все куры
будут с дырявыми кобылками.
Считаясь защитниками кур по преимуществу, св. Кузьма и Демьян в то же время
известны и как покровители семейного очага и супружеского счастья. День, посвященный их
памяти, особенно чтится девушками: в некоторых местах существует даже обычай, в силу
которого девушка-невеста считается в этот день как бы хозяйкой дома, она приготовляет для
семьи кушанья и угощает всех, причем в качестве почетного угощения подается куриная
лапша, отчего и праздник этот известен в народе под именем «кочетятника» (от кочет —
петух).
Вечер этого дня деревенская молодежь проводит в веселье; девушки собираются в
какой-нибудь большой избе и делают так называемые «ссыпки», т. е. каждая приносит чтонибудь из съестного в сыром виде: картофель, масло, яйца, крупу, муку и пр. Из этих
продуктов, в ознаменование начала зимних работ, устраивается пиршество, к которому, в
качестве гостей, приглашаются парни. Такие пирушки называются «кузьминками» и

http://www.e-puzzle.ru

продолжаются до света, причем парни обыкновенно успевают вторично проголодаться и
отправляются на фуражировку, воруя соседских кур, которых девушки и жарят им в
«жировой» избе. При этом, конечно, сохраняется в полной тайне, сколько и у кого было
украдено кур, хотя к покражам такого рода крестьяне относятся довольно снисходительно и,
если бранятся, то только для порядка.
Вышеописанные «кузьминки» в некоторых местах (как, например, в Пензенской
губернии Городищенского уезда) сопровождаются особым обычаем, известным под именем
«похорон Кузьмы-Демьяна»: в жировой избе девушки приготовляют чучело, т. е. набивают
соломой мужскую рубашку и шаровары и приделывают к нему голову; затем надевают на
чучело «чапан», опоясывают кушаком, кладут на носилки и несут в лес, за село, где чучело
раздевается, и на соломе идет веселая пляска. Чтобы закончить характеристику народных
воззрений на Кузьму и Демьяна, необходимо сказать, что оба эти святые называются еще
«рукомесленниками» и считаются покровителями ремесл и, главным образом, женских
рукоделий. Это объясняется тем, что с 1 ноября (день Кузьмы и Демьяна) женщины
вплотную принимаются за зимнюю пряжу: «Батюшка Кузьма-Демьян,— говорят они, садясь
за прялку,— сравняй меня позднюю с ранними», т. е. помоги не отстать от других, которые
начали работу раньше.
XLIV. МИХАЙЛОВ ДЕНЬ
Орловский мужик из Карачевского уезда так объяснял причину и повод чествования
своего Михайлова дня. Храм в его селе построен во имя Троицы, но главный праздник не
этот:
— Троица-Матушка и так праздничек Божий: работать не пойдешь. Михайлов день не
то: люди работают, а мы гуляем, да и гульба не та. Вот теперь Яшное (деревня) Троицу
празднует — беда: до праздника все в подборе — хлеба своего нет, о деньгах и не
спрашивай. С первого дня у них уж и водки нет.— А наш-то Михайло-Архангел — куда
вольней. Хлеб, почитай, у всех свой. Конопелька продана, овесец тоже. Денежки есть и
должишки, что за зиму накопляли — заплачены, и сборщику глотку заткнули: покуда
ляскать не пойдет,— вот и сгульнуть можно.
За несколько дней до праздника священник с причтом ходят по приходу, служат
молебны и поздравляют с преддверием праздника. За это хозяева соизволяют по ковриге
хлеба и деньгами от пяти до пятнадцати копеек со двора.
Вот и праздник и по деревням пиры, в избах везде гости.
— Ну, старуха, сажай! — говорит хозяин, рассаживая гостей за столом и наблюдая при
этом степень родства и требования почета.
— Присядьте, присядьте, гости дорогие! — отвечает хозяйка, ставя на стол чашку со
студнем и раскладывая каждому по пирогу и по ложке.— Милости просим! Рады приветить,
чем Бог послал.
— С праздником, будьте здоровы,— говорит первый, выпивший первую чарку.
— Просим приступить,— говорит хозяин и, по его слову, в торжественном молчании
совершается уничтожение студня. Подается лапша и перед ней опять по стаканчику. На
столе является целая часть какого-либо домашнего животного: свиньи, барана, теленка.
Один из гостей, ближайший родственник, разламывает мясо руками (мясо варено, а потом в
печи обжарено). Перед первыми кусками опять винное подношение в том же порядке.
— Кушайте, потребляйте: не всех по именам, а всех по ровням.
— То и делаем,— отвечают откланиваясь.
Подали кашу, за кашей полагается по две рюмки.
— Выпью семь и семь каш съем,— острит иной гость ухмыляясь, весь красный от
потребленного, от духоты в избе и оттого, что у всех на плечах овчинные полушубки или
теплые поддевки.
Кончили обед,— вышли из-за стола, помолившись, благодарят и прощаются.
— Куда вы? Сейчас чай аль от нас не чаете? — останавливает хозяин.

http://www.e-puzzle.ru

К чаю поданы баранки, пироги. Перед чаем и за чаем водка.
«Все встали из-за стола (пишет г. Морозов из Карачевского уезда Орловской губернии),
идут к другому, к третьему. Толпа гостей пьяна и начинает редеть: в одном дворе кум
спьянился, а в другой сват под святыми заснул. Остальные или несвязно гуторят, или песню
хотят затянуть, но никак не могут сладить и бросят неоконченною. В последнем дворе гостей
уже человека четыре: все пьяны. Заночевали в селе, опохмелившись, спешат ко дворам,
захватив с собою гостей. Приглашены только те, у которых сами угощались вчера».
Из села Посопа (Саранского уезда Пензенской губернии) сообщают о том же, что к
Михайлову дню каждая семья готовится за несколько дней и пирует также несколько дней,
покупая от двух до трех ведер вина (семья среднего достатка) и от пяти до семи ведер
(богатые). Духовенство с молебнами начинает ходить за неделю до праздника и кончает
первым днем, который проводят не очень шумно. Главное празднество начинается со
второго дня, но зато очень рано, часа в четыре утра: начинают похмелье после вчерашнего
почина и ходят друг к другу в гости без особого приглашения; ходят пока носят ноги. На
другой день приезжают гости из соседних деревень, и вчерашний пир между своими
превращается в общую свалку и в общий хаос. Между своими посещениями не разбираются
и претензий никаких не предъявляют, но приезжих гостей считают, и кто не приехал, к тому
и сами не поедут. Угощение чаем в этих местах считается наивысшим и очень почетным:
угощают чаем лишь избранных.
XLV. НИКОЛЬЩИНА
Под именем «Никольщины» следует разуметь неопределенный числом праздничных
дней период времени, предшествующий и следующий за зимним Николой (6 декабря). Это
празднество всегда справляют в складчину, так как одному не по силам принимать всех
соседей. В отличие от прочих,— это праздник стариковский, большаков семей и
представителей деревенских и сельских родов. Общее веселье и охота на пиво длятся не
менее трех и четырех дней, при съезде всех ближайших родственников, но в избранном и
ограниченном числе. Неладно бывает тому, кто отказывается от складчины и уклоняется от
празднования: такого домохозяина изводят насмешками в течение круглого года, не дают
проходу от покоров и крупной брани и отстают и прощают, когда виновный покается:
призовет священника с молебном и выставит всем обильное угощение. После этого он может
уже являться в многолюдных собраниях и не надо ему на ходу огрызаться от всяких уколов и
покоров — стал он «душевным» человеком.
На той окраине Великороссии, где она приближается к границам Белороссии — а
именно в Смоленщине (т. е. в Вяземском уезде Смоленской губернии) в среде стариков
наблюдается старинный (в Белороссии повсеместно) обычай «свечу сучить». Он состоит в
том, что посреди праздничных кушаний подается (по обычаю) сотовый мед. Поедят и начнут
лакомиться сотовым медом, жуют соты и выплевывают воск в чашку с водой. Из этого воска
выйдет потом мирская свеча Николе-угоднику, толстая-претолстая. Обычай требует, чтобы
перед тем как начать есть мед, все молились Николе-угоднику, чтобы умолить у Бога для
дома достаток, на скотину — приплод, на хлеба — урожай, в семье — согласие. Крест кладут
истово, поклоны кладут земные.
Никольщине в иных местах предшествует такой же веселый и сытый праздник —
Михайлов день, о котором было сказано в предшествующей главе.
КОММЕНТАРИИ
НЕЧИСТАЯ СИЛА
1 Например, трудно представить себе любой большой русский город, в котором не
указывали бы на дома, населенные чертями и покинутые по причине разных проказ нечистой
силы, производящей шум и возню, швыряющей камнями, щепой, песком, и т. п.
2 Вот для любознательных эти названия: агорянин или огарянин (Орловской губернии и
уезда), бес, нежить, нечисть, злой дух, демон, сатана, дьявол, черт, вельзевул, царь тьмы,
князь тьмы, царь ада, царь преисподней, змий, кромешный, враг, «тот», «он», ворог, вражья

http://www.e-puzzle.ru

сила, недруг, неистовый, лукавый, нечистый, луканька, ненаш, недобрый, недобрик,
нелегкий, нелегкая, нечистая сила, нечестивый, неладный, соблазнитель, блазнитель, морока,
мара, лихой, игрец, шут, шайтан, черная сила, черный, неключимая сила, некошный (т. е. не
чистый или поганый), ненавистник рода человеческого, леший, лесовик, дворовый, банник,
гуменник, кикимора, русалка, полевой, полевик, водяной, хозяин, хохлик, шиш, шишимора,
шишига, шиликун, отяпа, летучий, огненный змей, несветик, рогатый, пралик, немытый,
немытик, левый, идол, окаянка, окаяшка, шехматик, супротивник, нехороший, анчутка
беспятый, родимец, супостат, шутощка, дерт (в Шуйском уезде Владимирской губернии, «д»
вместо «ч»), т. е. черт.
3
Одна из таковых, чисто великорусского происхождения и повсеместно
распространенная, повествует, что некий святой подвижник (по преданиям Поволжья —
Андрей Блаженный) встретил беса, всего выпачканного.
— Иди обмойся водой речной,— посоветовал святой,— что ты таким пакостным
ходишь?
— К реке меня не пускает ангел, а велит идти в ту первую избу, где стоит непокрытая
кадка с водой и где она не ограждена крестным знамением. Туда я и иду. Мы все там всегда
и обмываемся.
Порченые и кликушки во время припадков беснования громогласно, при всем народном
множестве, определяют, даже подлинным счетом, число бесов, которые залетели к ним через
рот и гложут их животы (чаще всего сорок).
4 Из подобных пословиц в народе вращаются, например, еще следующие: «Навели на
беса, как бес на болото»; «Ходит черт по мхам, по борам, по болотам»; «Всякий черт свое
болото хвалит»; «Вольно черту на своем болоте орать»; «Иной ворочает в доме, как черт в
болоте, и правит домом, как тот же черт болотом»; «Гнилого болота и черт боится» и т. д.
5 У наших чертей красным бывает только колпак на голове.
6 Как сообщают из Смоленской губернии, черти летели с неба сорок дней и сорок
ночей, и кто где упал, тот там и остался хозяином.
7 Олончане даже к рыболовным сетям привязывают листовой табак.
8 В лесу с лесом равен,— говорят в Сарапульском уезде Вятской губернии, — в поле с
травой, а в людях с человеком (равен, т. е. схож).
9
Иногда — и гораздо реже — это выражение заменяется двумя другими: черту свечка,
черту кочерга (уголья мешать в геенне огненной).
10 Как всем известно,— хотя бы по словам повсюду распространенной поговорки —
черти всего больше боятся ладану («Ладан — на чертей, тюрьма — на воров»), а вследствие
того и введены в обычай сумочки-ладанки, носимые вместе с крестами на шее. В такие
сумочки зашивают, вместе с какой-либо святыней, кусочки этой пахучей смолки. Бывает,
впрочем, зачастую и так (по пословице же), что у иных «ладан на вороту, а черт на шее».
11 Сведущие люди держатся, вследствие подобного верования, того правила, что
никогда не плюют на правую сторону и ложатся спать на левом боку, чтобы держать лицо
обращенным к своему ангелу и не видать во сне дьявола.
12 Ночью же в новый дом и скотину перегоняют. Счастливыми днями для новоселья
считаются двунадесятые праздники, и между ними в особенности Введение во храм
Богоматери.
13 Рассказывая о домовом, всего чаще называют его просто — «Он» или «Сам», но еще
чаще «Доброжилом» и «Доброхотом», а в Вологодской губернии (Кадниковском уезде) даже
«Кормильцем». По всему лесному северу России, за свое охотливое совместное жительство с
православным русским людом, домовой зовется «Суседком» и «Батанушком» (батаном — не
то в смысле бати-отца, не то братана, т. е. неродного брата). В семьях Олонецкого края
величают его даже почетным именем «другая половина». Во всяком случае он «доможил» и
за обычай житья в тепле и холе — «жировик»; за некоторые житейские привычки —
«лизун».

http://www.e-puzzle.ru

За то, что он все-таки существо незримое, бесспорная и подлинная «нежить» (ни дух,
ни человек), домовой, в обход настоящего и прямого звания его, прозывается еще и
считается «постеном» (а также «по-стень» — от степи или тени), как призрачное существо,
привидение. Зовут его еще иногда «карноухим», за то, что будто бы у него, в отличие от
настоящих людей, не хватает одного уха. В видах особого исключения, называют его еще
«некошным» (некошной), в тех только случаях, когда он не ладит с хозяевами избы, хотя это
прозвище более прилично (и чаще применительно) ко всяким другим чертям, например, к
водяным и лешим, а к домовому духу не прилаживается, и собственно не подходит.
14 Во многих глухих местах Костромской губернии, а по сведениям от сотрудников и в
Калужской, сохранился очень древний обычай подвешивать над стойлами конюшен и над
насестами в курятниках «куриных и лошадиных богов». Для коней таковым «богом» служит
особенный камень с дырой, для кур — горлышко от кувшина.
15 Во Владимирской губернии, между прочим, держится такое поверье, что мыться в
банях не грешно только мужним женам, а вдовам и девицам грешно,— «но если с молитвой,
то и им прощается»
16 Сообщивший этот случай прибавляет, что местные крестьяне считают рассказ вполне
достоверным.
17 На Феклу-заревницу (зарево от овинных огней) происходят обыкновенно
«замолотки» (начинают молотить по утрам с огнем): это первый именинный овин; на
Покров — вторые именины.
18 Например, в Пошехонье, где мару представляют красивой, высокой девушкой, одетой
во все белое, но зовут ее «полудницей», относя прямо к «полевым духам». В Олонецкой
губернии мара — невидимое существо, живущее в доме помимо домового, но с явными
признаками кикиморы (прядет по ночам на прялке, которую забыли благословить, рвет
куделю, путает пряжу и т. д.). .
19 Голбец — вход из внутреннего помещения в подклет; чулан. Подызбица — подвал,
погреб (прим. ред.).
20 В Калужской губернии (в Жиздринском уезде) это же привидение, которое видят в
лунные ночи за самопрялкой или за шитьем, так и называют — марой. Эта страшная
растрепанная мара сидит и гремит самопрялкой. Как погремит, так и будешь одну куделю
прясть целый день; пошьет у кого, тот одну рубашку в неделю не кончит: все будет
перепарывать и т. д.
21 Вятские обруселые пермяки, так называемого Зюдлинского края, проходя мимо
нечистого места, где живет их «кусьдядя» с женой — «кикиморой», слыхали в ночную пору
детский плач и говор. Значит, живут они семьями.
В хлевах у этих вятчан вместо кикиморы живет «стриж», который, поселившись среди
овец, вместо всяких паразитов, выстригает у нелюбимых животных почти всю шерсть
догола. Представляют себе этого злодея в виде птицы сыча с крыльями из мягкой кожи, не
покрытой перьями.
22
Несколько полнее обрисовывается он в самых глухих лесных трущобах. Здесь
сохранился рассказ о том, что кикиморы о Святках, в ненастную погоду, рожают детей,
причем страшно стонут и воют. Новорожденные же их, тотчас по появлении на свет,
вылетают из избы через трубу на улицу, где и живут до Крещения.
23 В Новгородской губернии (в Белозерских краях) и в ярославском Пошехонье этому
духу дают еще названье «вольного» и все с тою же целью, чтобы не обижать его
общепринятым прозвищем. В Олонецкой же губернии лешего зовут «лядом» («ляд тя
возьми», «пошел к лядам», т. е. ступай ко всем чертям) и еще проще прямо «лесом»,
сознательно веруя в то же время, что «лес праведен,— не то что черт».
Прозвищем «праведного» леший неизменно пользуется во всех лечебных заговорах.
Великие знатоки всех лесных порядков и трущобных обычаев — олончане и онежане —
знают не только о том, что у леших имеется свой царь — воевода, но и как надо звать его по
имени. Если кто-либо из его подданных чем-либо обидит лесника,— последний говорит

http://www.e-puzzle.ru

заклятье, жалуясь в нем на «праведного леса», причинившего лихо, и просит избавить от
беды. В противном-де случае будет послана грамотка царю в Москву и царское величество
пришлет два приказа (отряда) московских стрельцов да две сотни донских казаков и вырубят
они «лес в пень». В подтверждение такой острастки около рябины кладется и грамотка.
Старожилы лесовики, перед отправлением на сплав или рубку, умеют предохранять
себя, знают, как «заклясть леса». Они отыскивают лядину, т. е. такую возвышенность,
которая обросла мелким лесом и где, между прочим, присоседилась рябина. В ней-то и вся
сила обороны. Вырубается такая ветка, у которой была бы «отростелина» (отпрыск), и еще
несколько рябиновых палочек. Одни кладут против сердца, другие на спинной хребет, а без
тех и других заговор царю Мусаилу не действителен и прошение он оставит у корня рябины
без последствий, и никаких угроз не побоится.
24 В карачаевских и брянских лесах его всегда видят с огромной дубиной в руках.
25 По сведениям из Меленковского уезда.
26 У олончан в их густых и непочатых лесах, кроме леших, живут еще особенные
«лесные старики» или «отцы», которые собственно и занимаются тем, что сманивают в лес
детей, но с какой целью держат их там и чем кормят — самые сведущие люди сказать не
могут..
27 В ярославском Пошехонье знают особого духа «полудницу»: красивую высокую
девушку, одетую во все белое. Летом, во время жатвы, она ходит по полосам ржи, и кто в
самый полдень работает, тех берет за голову и начинает вертеть, пока не натрудит шею до
жгучей боли. Она же заманивает в рожь малых ребят и заставляет их долго блуждать там.
Здесь, очевидно, народное поверье сливается с наивной деревенской моралью, придуманной
для острастки ребят.
28 Подобными, провалившимися церквами, вообще богат весь болотистый и лесистый
северо-западный край. В Литве провалился город Рай в окрестностях целебного местечка
Друскеник. Белорусские провалы представляют существенные затруднения для учета всех
тех жилых мест и Божьих храмов, которые поглощены водой и скрыты в озерах. Оттуда
также слышатся и костельные звоны, и церковное пение, шум и людской гомон
многолюдных площадей; на поверхность воды временами выплывают св. кресты и книги,
Евангелия и т. п.
29
Такие исчезающие озера лежат на юг от Онежского озера близ границы
Новгородской губернии. Их пока насчитали семь, и расположены они в двух уездах: в
Вытегорском — Куштозеро, Каинское, Ундозеро, Качозеро и Андозеро, и в
Лодейнопольском: Шимозеро и Долгозеро.
30 В Олонецком краю водяные до того прижились, что завели полные деревенские
хозяйства, и в старицу из омутов выгоняли свои стада пастись на берегу реки: коровы были
все черные и гладкие. Одной такой чернушкой соблазнился крестьянин села Ухты
(Вытегорского уезда) и, подкравшись к стаду, ловким приемом отогнал ее, да так удачно, что
у него, при всей бедности, одна корова никогда не переводилась, и была она сытее, круглее и
молочнее всех соседских.
31 Дело происходило близ Гонгинского погоста нынешнего Лодейнопольского уезда
Олонецкой губернии.
32 Ardea Stellaris — букалище, напоминающее водяного зеленоватым цветом ног и
клюва и сходное с зловещею совою серым оперением. Когда водяной кричит выпью, значит,
он перекликается с лешим.
33 Петров крест— он же заячий горошек.
34 Из этих мест преимущественно получены Этнографическим бюро сведения о
русалках.
35 «Волкодлаки», как название, составилось из двух слов, причем «кудла» принята в
смысле косматой и растрепанной шерсти, какая бывает у шершавых и кудлатых собак и
каковою в особенности отличаются волки.
36 До двенадцати раз, как сообщают из Пензенской губернии.

http://www.e-puzzle.ru

«Относы», т. е. вещи, снятые с заразного больного и отнесенные на дорогу или
повешенные в лесу на суке. Болезнь уходит в дерево или в того неосторожного, который
поднимет или снимет те вещи. Осторожные же никогда не поднимут находки, не
перекрестясь и не обдумав ее с молитвой.
38 Рассказ И. Каблукова (сообщено из Саранского уезда Пензенской губернии).
39 Во Владимирской губернии кресты на таких могилах обыкновенно не ставят и верят,
что колдуны обычно умирают в банях, в стоячем положении.
40 Вбивают кол, обыкновенно по общественному приговору, в тех случаях, когда
родные не позволяют при погребении положить в могилу осиновой палки.
41 В других местах северных лесных губерний с тою же целью, чтобы дать душе
простор выйти вон из тела и из избы, снимают целые крыши, веруя, однако, при этом, что
черти могут вылететь и привычным своим путем — в трубу.
42 Есть, однако, растения, животные и даже вещи, которые помогают волшебству:
филины, совы, черные, без всякого пятнышка, кошки, лягушки, змеи и всякие
пресмыкающиеся гады безразлично; 12 железных ножей,— для превращений в оборотней,
осиновая зола, добытая у соседей в Великий четверг; сажа из церковной печи, травы: разрывтрава, любжа, иван-да-марья и др.
43 Надо вставать по три зори до восхода солнца и нашептывать воду. А шептать надо
долго, так что иной дед шевелит-шевелит губами и языком, да так и заснет. Нашептанной
водой обрызгивают весь загон, и потом уже залом срезают и сжигают.
44 Такие же прожины делают лесные муравьи в траве, прокладывая себе дороги, иногда
в 2–3 верстах от муравейника, но таким прожинам не придается зловещего значения.
45 За отдаленностью или прямо за неимением «лысых» гор, для свиданий признают
достаточно удобными чуланы и особенно бани, причем для надзора за ними существует
«ведьмак». По всему югу Великороссии это либо колдун, либо упырь-кровосос, который по
общему всем славянским народам поверью ходит после смерти и морит людей. Всего же
чаще ведьмак — доброе существо, не только ничего злого не творящее, но даже старающееся
быть полезным: он ведьмам мешает делать зло, запрещает ходить мертвецам, разгоняет тучи
и пр. Он и по смерти не теряет своей силы. Рассказывают, что не раз видали его, как он
дерется с мертвецами на могилах и всегда побеждает. По причине этой путаницы понятий,
не дающих ясного представления о ведьмаках, и за принадлежностью к украинским
поверьям упырей — мертвецов — ночных бродяг — не находим надобности обоим дать
отдельные описания.
46 Лечат и так: ноги вдевают в гужи, по хомуту бьют кнутом с приговором: «Хлещу,
хлещу — беса выхлещу».
47 Тот человек, который берется отчитывать, не должен употреблять в течение шести
недель спиртных напитков. Один севский (Орловская губерния) пономарь не выдержал и
был за то жестоко наказан: идет ли он, или едет — лезет ему навстречу целая печь;
остановится он — печь рассыплется так, что ему нет хода туда, куда его звали отчитывать.
48
Манифест 19 февраля 1861 г.— манифест об отмене крепостного права.
49 Замечательно, что память об этом событии сохранилась в Лодейном Поле под именем
«Киселева дня», и целая группа деревень, имеющих общее название «Рокзы», чествует его в
четверг Троицыной недели.
50 Особый вид старинной казни разбойников, сохранившийся в преданиях Вологодского
края. Он состоял в том, что у большого дерева обрубали с одной стороны корни, для чего
немного поднимали его рычагами и накренивали, чтобы образовалась пустота и можно было
в нее просунуть человека. Затем дерево опускали на свое место и таким образом
«подкоренивали» под ним живых людей, как бы накрывая их колпаком.
51 Ноша — мера того, сколько может унести на себе сильный бурлак или крючник.
52 К последним причисляют, между прочим, господ Боташовых, деятельность которых
описана Мельниковым в его романе «В лесах».
37

http://www.e-puzzle.ru

Совершенно исчезнувшее теперь на Волге, украшавшее пристани пестро
размалеванное грузовое судно, большое, парусное и плоскодонное.
54 Совсем исчезнувший и ставший нумизматической редкостью серебряный рубль
времен Петра с крестом из четырех букв П, который, конечно, ни в каком случае не мог
очутиться в разинских кладах.
55 Существует очень распространенный рассказ об одном счастливце, которому удалось
подслушать волшебный зарок «на сто голов» и даже перехитрить колдуна, зарывшего клад;
когда колдун говорил: «человечьих», счастливец шептал: «воробьиных», когда колдун
говорил: «сто голов», счастливец шептал: «осиновых колов».
56 По вологодским приметам, это скатертник-кочедыжник, названный первым именем
за узоры на листьях и корневище.
57 Добывается шапка-невидимка еще и таким образом: во время Христовой заутрени,
когда обходят церковь крестным ходом, надо бежать домой, встретить на дворе своего
домового, сорвать с его головы шапку и надеть на него свою и, с непогашенной свечой,
бежать назад в церковь, чтобы поспеть к крестному ходу, и т. п.
58 По Поволжью известны так называемые «вызывные книги», где и записаны эти
молитвы, достаточно длинные и довольно ловко подделанные под общепринятый способ
молитвенных церковных возношений.
59 Выйдет на улицу, встанет против ветра, скажет какое ему нужно слово, ветер
подхватит и, кто первый дыхнет, тот и изурочится.
60 В Калужской губернии Жиздринского уезда, в Бытчинской волости, существовал
очень странный обычай подобных относов. На Светлый праздник, когда садились
разговляться, хозяин семьи отрезал от каждого кушанья по кусочку, отливал хлебова и
молока и, по окончании еды, все это относил на росстани и просил злых духов поберечь его
скот на пастьбе. Один старик покаялся в этом священнику и, по убеждению последнего,
постарался усовестить и повлиять на соседей, причем имел такой успех, что обычай относов
стал прекращаться. Теперь если и придерживаются его, то только люди закоренелые в
суеверии, да и те действуют тайно, чтобы никому не попасться на глаза.
61 Живут они в ущельях каменистых гор и летают по воздуху; кого поцелуют, тому не
миновать беды.
62
Знахари гордятся своими ботаническими сведениями и хвастаются тем, что им
известно девяносто девять сортов трав (более скромные упоминают лишь о семидесяти
семи). Из этих трав для каждого знахаря обязательно держать всегда дома двенадцать:
цикуту или одолим, семена белены, корень лапчатки, богородицкую траву, волчьи ягоды,
корень морковника, корень папоротника, куричью слепоту, паутинник, земляные орехи,
кунавку, бузинный цвет.
63
Вместо бутылки кладут в стену пискульки из речного тростника, дудочку из лубка
липы, лозы.
64
Замечательно, что в казанском Поволжье самих леших, из благоговения к могуществу
их, называют «пастухами», потому-де, что они перегоняют с места на место скотину,
которая, вследствие множества насекомых, в стада не сгоняется. Без помощи леших
пастухам приходится худо, а лешие, начальствуя над зверями и перегоняя их с места на
место, в пастушьих делах очень опытны.
65 В некоторых местах эту шерсть запекают в хлеб и, накануне выгона, кормят этим
хлебом скотину для того, чтобы она ходила вместе, дружным стадом.
53

НЕВЕДОМАЯ СИЛА
1 Тот же огонь, который пособил земледелию укорениться в лесах, содействовал в
степных местах развитию скотоводства «напуском палов», или искусственных пожаров,
осенью или ранней весною выжигающих все луга, пастбища и покосы, чтобы старая трава
ветошь не мешала расти молодой и чтобы попутно сгорали зародыши вредных насекомых,
до саранчи включительно.

http://www.e-puzzle.ru

Граф Н. С. Толстой: «Заволжская часть Макарьевского уезда Нижегородской
губернии».
3 Тем же способом — напуском встречных палов — руководятся в русских и сибирских
степях, когда разгорается напускной напольный огонь: охватит деревню, захватит врасплох
косцов между небом и землей без укрытия и разольется огненным морем.
4 По мнению захолустных крестьян, молния особенно часто ударяет в телеграфные
столбы, так как они не угодны Богу.
5 В старой Новгородчине (в Череповецком уезде) подобный обычай укрепился
настолько, что крестьяне не ожидают даже каких-нибудь внешних поводов для вытирания
огня, а ежегодно, в Ильинскую пятницу, добывают себе живой огонь и затем затопляют им
все печи.
6 Маленький брус кладется на порог избы. Пять человек берутся за другой, больший, и
начинают пилить как пилой; добытый огонь принимают на трут, а с него уже на сернички.
7 Отсюда и выражение «выносить сор из избы», т. е. разглашать семейные тайны, не
держать секретов.
8 Подобная легенда известна и малороссам, с той разницей, что огонь недоволен был
хозяйкой за то, что она заметает его грязным веником и ничего не подстилает, ничем не
укроет (не сгребет на плошку и не спрячет в печь).
«Она, может быть, исправится»,— советовал другой огонь, у которого хозяйка была
добрая — всегда, бывало, его перекрестит и сбережет. Сошлись опять оба огня у той же
плохой хозяйки.— «Ну, что, поправилась?» — «Нет, сегодня же сожгу ей избу».
Услыхала угрозу сама виновная и тотчас же сгребла уголья в загнетку и стала потом
всегда делать так, т. е. загребать огонь особым веником, а отнюдь не тем, которым метут
полы, всеми мерами стараясь избегать дотрагиваться до огня ножом или топором или
говорить про огонь что-либо бранное или неприличное и т. п.
9 Эта вера в силу свечей распространена повсюду, но в особенности она сильна в
Белоруссии, где существуют не только «врачующая» и «спасающая» свечи, но издревле
устроен даже специальный праздник «Громницы», совпадающий со Сретением Господним (2
февраля).
10 На юге и западе России народное верование, что умершие души не перестают жить за
гробом, выражается ежегодными празднествами в честь некогда боготворимых «дзядов»
(предков). Вера эта сохранилась и в Великороссии в обычаях Дмитриевой субботы, Красной
Горки и Радуницы, о чем будет сообщено в своем месте.
11 Более двадцати сообщений этого рода получено из разнообразных местностей
России.
12 Во многих местах (между прочим, в Орловской и Ярославской губерниях) огненного
змея называют «южом» и, признавая за ним способность обогащать возлюбленных,
придумали для обиходного языка подходящие выражения. Кто бережлив и запаслив, тот
«как юж, все в дом тащит». Кто же быстро богатеет, тому, вероятно, «юж деньги таскает» и
т. п.
13 Слепая вера в существование огненного змея, приносящего золото и вообще
доставляющего богатства, доведена до того, что существует даже способ добычи этого змея
вживе. Для этого следует достать «спорышок», т. е. маленькое уродливое яичко, суеверно
признаваемое за петушье (в нем один желток и нет белка), и носить его шесть недель под
левой мышкой и, когда вылупится змей, то надо на ночь лечь спать в нежилой избе
(например, в бане). Во сне черт передаст этого змея в услуги смельчаку, на определенный
срок и при известных условиях. Тогда отогретый змей начнет носить деньги.
14 Больных детей привозят купать и купаются сами родители на той же реке Мсте в
подобном же роднике, при селе Белом, у часовни Скорбящей Божьей Матери.
15 Ярославский корреспондент, который дает это объяснение, указал три таких в южной
части Пошехонского уезда. В подкрепление его сообщений имеются сведения о двух прощах
в Меленковском уезде (Владимирская губерния).
2

http://www.e-puzzle.ru

Хотя в Далевском Словаре живого великорусского языка «проще» дано иное
толкование, очевидно, зависящее от неполноты собранных сведений, но точно указан
корень: «простой, прощать, простить — сделать простым от греха; «проща» — прощение,
разрешение духовное, индульгенция католиков».
17 Описанию чествования Пятницы отведено будет отдельное место в третьей части
трилогии — «Крестная сила».
18 Здесь, на Подоле, под Лаврской горой, находился Дольный, или Пятницкий
монастырь, от которого сохранилась теперь кладбищенская церковь.
19 В целях предупреждения краж пожертвований (вообще кражи представляют
поразительно редкое явление) ходят различные устрашающие легенды, подобные
следующей, записанной в Уломской местности (Ярославская губерния). В с. Кондате
крестьянин Тюфтярь ковшом, приделанным на палке, задумал было таскать из св. родника
деньги. Но лишь только наступила ночь, как к нему явился старик и приказал отнести назад
награбленное. Видение повторялось, и Тюфтярь вынужден был послать дочку исполнить
веление.
20 Вазуза весной вскрывается раньше Волги и своим ледоходом будит Волгу от зимнего
сна (наглядное оправдание заносчивости перед главной рекой побочного притока).
21 Собственно именем Непры зовут Днепр все прибрежные его жители, белорусы
Могилевской губернии.
22 Об этом смотри подробнее в «Крестной силе».
23 В своем месте (в книге «Нечистая сила») мы уже имели случай говорить о значении
озер в этом отношении, а равно и о том, в какой форме сказываются народные представления
о водохранилищах этого вида, как известно, весьма разнообразных. Есть озера святые, есть, в
противоположность им, поганые, есть чудные и чудные, т. е. необыкновенные, странные и
поразительные по внешней красоте и целебной силе.
24 Не говоря уже о далеко не исчезнувшем обычае купания в морозные дни в
крещенских прорубях всех, надевавших на себя личины на Святках, нельзя не указать на
очень распространенный прием — выставлять за окна сосуды с водой перед кончиной коголибо из членов семьи: каждый день в течение всех сорочин, души умерших прилетают сюда,
купаются и очищаются от плотских грехов, чтобы предстать святыми на судилище.
25
Здесь надо полагать, между прочим, основу самой страшной народной клятвы, перед
которой, говорят, отступает всякое подозрение: «провалиться мне», «чтоб я сквозь землю
провалился» и пр.
26 Указан даже и состав земли, зашиваемой в ладанку: берут щепоть из-под печки,
прибавляют такую же с росстаней дорог и из-под приворотной вереи.
27 В обжи впрягают непременно беременную, правит ею старая дева, как отличная по
поведению; прочие бабы помогают тащить соху, а вдовы в прорезанную борозду сеют песок.
Подслушан при этом такой приговор: «Когда наш песок взойдет, тогда к нам смерть придет».
В такой обстановке обряд этот известен Далю. В бюро присланы сведения из
Нижнеломовского уезда (Пензенской губернии), из которых видно участие в процессии
парней: впереди старухи, сзади девицы, соху в середине волокут ребята.
В Новгородской губернии в соху запрягают молодую телку, две девушки ведут ее за
рога, две погоняют, одна держит соху, двое ей помогают. Чем позднее узнают об этой
проделке в деревне, тем вернее успех самой затеи. К ней в иных местах стали примешивать
нечто церковное, православное: так, например, самая старшая, идя впереди всех прочих,
несет в руках икону Богоматери или св. Власия; сопровождающие поют: «Да воскреснет
Бог», на перекрестках проводят сохой крест и в копаных ямах кладут церковный ладан и т. д
28 В некоторых местах, например в Орловской губернии, обряд этот так и называется:
«гонять смерть».
29 Так, из Пензенской губернии (Инсарский уезд) доходят слухи, что чернички
(полумонашенки) в самую полночь уходят на дальний родник и там совершают освящение
воды, подражая до мельчайших подробностей священникам. Затем все-таки впрягаются в
16

http://www.e-puzzle.ru

соху, на концах которой укрепляют восковые свечи, и таковые же держат в руках, когда с
пением церковных песен начинают опахивать деревню.
30
Преполовение — древнехристианский праздник; половина Пятидесятницы,
празднуется со среды 4-й недели от Пасхи до среды следующей (прим. ред.).
31 В Судогодском уезде Владимирской губернии опахиванье предпочитают проводить
под Духов день, а в иных местах в ночь на 24 июня, причем поют: «Да воскреснет Бог»,
проводят сохой крест на всех перекрестках селения, в копаные ямы закладывают ладан и т. п.
Опахиванье производится не всегда всем селением, но и своей семьей, причем хозяин
опахивает свой двор на жене, запряженной в соху, и т. п.
32 На Духов день, по объяснению, доставленному из Вятской губернии, земля потому
именинница, что в этот день она сотворена: когда Господь составлял землю, злые духи
сказали ему: «Мы не будем тебе помогать». А начальник их украл клочок земли и положил
себе за щеку. Здесь у него земля начала расти быстро. От боли во рту он начал бегать и
разбрасывать землю по сторонам; где упало много — встали горы, а где мало —
обозначились бугры и холмы.
Когда происходила на небе война и архангел столкнул дьявола на землю, чтобы он
сквозь нее провалился, сверженный на лету изрыл землю своими рогами так, что по ней
поделались лога и овраги. В указанных выше местах считается также грехом беспокоить
именинницу, и крестьяне, нисколько не стыдясь и вовсе не скрываясь, припадают на колена
и по нескольку раз целуют землю.
33 По мнению вологжан, легкие дни — понедельники и вторники, а среда и тот день, в
который случилось Благовещенье, тяжелые. К слову, о легких и несчастных днях: из
Порховского уезда Псковской губернии прислан перечень этих дней, которые строго
соблюдаются и в которые крестьяне не работают и даже не делают шагу из дому: в январе —
2 и 23, феврале — 2 и 20, марте — 4, 7 и 21, в апреле — 3 и 20, в мае — 2 и 26, в июне — 9 и
23, июле — 3 и 20, в августе — 4 и 6, в сентябре — 4 и 26, в октябре — 6 и 21, в ноябре — 3
и 25 и в декабре — 4 и 20. В эти дни зарождаются все недобрые люди и колдуны.
34 Камни, обладающие чудотворной силой, ничем не отличаются от обыкновенных
булыжников. Сливая с них воду, врачуют болезни, приключившиеся от дурного глаза. Такой
же силой обладает и песок, взятый из св. колодцев и около рек св. угодников (например,
преп. Ефросиний, в Московском Вознесенском женском монастыре). Этим песком лечат от
запоя, тайком подсыпая в питье.
35 Об этом смотри более подробно в третьей части трилогии.
36 Упомянув о более известных священных камнях, привлекающих больных глазами,
считаем необходимым заметить, что в редкой из северных губерний не находится по
нескольку подобного рода святынь с отпечатком стоп, сберегающих целебную влагу.
37
Там, где их нет или до них очень далеко, обходятся иными способами и все-таки
«пронимают» больных ребят, протаскивая их сквозь ступени сквозных (не подшитых
досками) лестниц. А насколько этот прием считается действительным, можно судить по
тому, что во многих местах вылупившихся из яйца цыплят продевают сквозь ступицу колеса,
чтобы куры лучше вышли и больше неслись.
38 В данном случае замечательно то исключительное верование, что прибегают к
врачебной силе дерева девушки, желающие сохранить свое целомудрие, и матери,
приезжающие сюда с новорожденными, с тою же предохранительной целью. В подобном
веровании идут и далее, рассчитывая на то, что и при случайно нарушенном целомудрии
Исколена не оставляет без помощи обращающихся к ней. Дерево лишает согрешивших
девиц способности деторождения и помогает, таким образом, укрытию всяких следов.
КРЁСТНАЯ СИЛА
1 Такие драки в большом ходу не только в Вологодской губернии, но почти
повсеместно. Объясняется это тем, что на девок своей деревни парни смотрят как на своего
рода коллективную собственность, которую и защищают от ухаживания посторонних людей.

http://www.e-puzzle.ru

Во всеобщем употреблении также и водка, которая дает право ухаживать за «чужими»
девками.
2 Опекиш — печенье, хлебец, лепешка (прим. ред.).
3 Характерно, что и в этой игре парни намеренно вводят скабрезный элемент, приводя в
беспорядок туалет покойника: «Хоша ему и самому стыдно,— говорят они,— да ведь он
привязан — ничего не поделает».
4 Анахронизм этот не так велик, как может показаться с первого взгляда, т. к. помещики
через сельских старост собирали оброк с крестьян и после их освобождения, пока крестьяне
не согласились пойти «на выкуп»; в общем, при освобождении крестьян, «выкуп» земли у
помещиков не был обязателен, и во многих местах «оброк» за пользование ею платился
весьма долго и продолжался бы, может быть, и дольше, если бы крестьяне платили его
исправно.
5 С неменьшим удовольствием молодежь утаскивает в поле (иногда за несколько верст)
сани и телеги спящих однодеревенцев, разрушает поленницы дров и разваливает печи в
банях.
6 Масти на крестьянском языке носят несколько иное название, чем в образованном
обществе: трефы называются «крести», пики — «вини», дама — «краля», валет — «холоп»,
король — «бардадым», козырной туз — «необыгримка» и пр.
7 По календарю, этот перелом зимы приходится на Спиридона-поворота, 12 декабря.
8 В глухих местах причту дают иногда, вместо денег, продукты хозяйства.
9 Для интересующихся можем указать еще следующие, очень распространенные,
способы святочного гаданья: в Васильев вечер девушки ходят под окна и подслушивают
разговоры соседей, стараясь по отдельным долетающим до них словам узнать свою судьбу.
Еще чаще ходят слушать на церковную паперть, причем если гадальщицам почудится, что в
пустой церкви поют «Исайя ликуй», то замужество в этом году неизбежно; наоборот, если
послышится «Со святыми упокой», то гадальщицу ожидает смерть. В большом ходу точно
так же гаданье «на чулок» и «на замок».
В первом случае девушка, ложась спать, оставляет на одной ноге чулок и говорит:
«Суженый-ряженый, разуй меня». Во втором случае она привязывает к поясу замок,
запирает его и ключ кладет под голову, тоже со словами: «Суженый-ряженый, отомкни
меня». К этому же способу относится обычай «класть колодезь под головы». Колодезь — не
что иное, как лучинки, положенные четырехугольником. Приговор в этом случае почти
такой же, как и в предыдущих: «Суженый-ряженый, приезжай коня поить». Наконец, в
большом ходу еще обычай ходить в полночь в курятник, ловить петуха на нашесте и по
цвету перьев его определять цвет волос будущего мужа.
10 Что касается крестьянских примет вообще, то большинство из них поражает своей
наивностью и первобытностью миросозерцания. Однако попадаются и такие, которые
делают честь народной наблюдательности и пытливости крестьянского ума.
Интересующиеся могут на этот счет найти у Глеба Успенского («Власть Земли») много
подробностей и чрезвычайно глубокую оценку народных примет.
11 Известен также повсеместный новогодний обычай обсыпания зерновым хлебом, по
преимуществу овсом или хмелем (символ изобилия). Обсыпают обыкновенно с различными
приговорами, вроде: «Уж дай ему Бог, зароди ему Бог, чтобы рожь родилась, сама в гумно
свалилась». Зерна засевальщиков тщательно сберегают до весны и ими начинают засевать
яровые поля.
12 Из числа других новогодних примет, не имеющих прямого отношения к урожаю,
можно указать следующие: если утром, в день Нового года, первой придет в дом женщина,
то это неминуемо принесет несчастье; если мужчина — то счастье. Если в день Нового года
есть в доме деньги — весь год не будешь в них нуждаться, но только при условии, если
никому не дашь взаймы. (На том же основании даже ребятишки не дают взаймы костыг и
бабок).

http://www.e-puzzle.ru

Существует мнение, что кесаретский поросенок режется в память того, что Пресвятая
Богородица приносила в храм обрезывать младенца. Поэтому, будто бы, кесаретским
поросенком и угощают, по преимуществу, зятьев. Но не трудно видеть, что такое объяснение
слишком натянуто и страдает искусственностью, не говоря уже о том, что обряды обрезания
и угощения зятьев не стоят между собой ни в какой связи.
14 Отмечаем малораспространенный, но очень оригинальный обычай, наблюдаемый в
Пензенской губернии,— это «хождение молодых с мылом». В среду или четверг Масленицы
отец молодых посылает их к свату. Здесь их угощают деревенскими сластями, а вечером
сюда же приходят подруги молодой и ее родственники. В этот вечер молодая вспоминает
свое девичье житье (так называемые «перегулки», как бы повторение свадьбы), и веселье
продолжается далеко за полночь. Наутро же, переночевавшие у тестя молодые ходят с
визитами к родственникам, причем берут с собою кусочки мыла и пирожки по числу родных.
Придя в дом родственника и помолившись, они дают хозяину кусочек мыла и пирожок, а
домохозяин отдаривает их мелкими деньгами.
15 Точно таким же образом прощаются и в Орловской губернии.
16 Некоторые священники жалуются (в нашем распоряжении имеется несколько таких
жалоб), что крестьяне-говельщики подчас недобросовестно расплачиваются с причтом: «За
исповедь еще положит что-нибудь, а за правило только тычет пустой рукой в блюдо». Эти
случаи недобросовестной расплаты дают повод делать самые широкие и, конечно,
непродуманные обобщения о крестьянской непорядочности и о том, что, дескать, при всей
строгости мужицкого поста, крестьянин все-таки не прочь пойти на обман.
17 Придумано и так: если иная птица, по забывчивости, и совьет теплое гнездышко для
своих малых птенчиков, то молния обязательно сожжет то гнездо. А видали также, что
виновная птица некоторое время не летает по воздуху, а ходит по земле и яйца носит
болтунами,— это Бог наказал ее за непочтение ко дню Благовещенья.
18 Севалка — лукошко с семенным хлебом, которое сеятель носит через плечо (прим.
ред.).
19 Во многих местах соблюдается обычай считать деньги, чтобы велись они круглый
год, даже мальчишки спешат считать в этот день свои козны (игральные кости) с тою же
целью корысти на выигрыши.
20
В некоторых местах вспоминают в этот день о петухах (в память евангельского
петуха) и, вставши, по обыкновению, раньше утром, чем когда-либо, кормят их каленым
горохом, чтобы они были злее. В вологодских краях, сверх того, стараются перемыть, а коегде и окурить все крынки женскими волосами, в той уверенности, что всякая посуда
сомнительна в чистоте, так как в этот день осквернены солоницы иудиным прикосновением.
21 Кроме просфоры, пекут кое-где и особые катышки из теста, которые и дают скоту по
одному, а овцам по два, чтобы принесли двяток-ягнят.
22 Вообще, к меченой в этот день скотине не посмеют уже прикоснуться ни гад, ни
зверь.
23
Дети с родителями христосуются трижды и только с женами целоваться при всех
считается за большое неприличие.
24 В некоторых местностях обычай брать в поле головку пасхи превратился даже в
своеобразный ритуал. Когда настанет ржаной сев, хозяин встает на заре, умывается и
молится Богу, а хозяйка покрывает скатертью стол, приносит головку пасхи, ковригу хлеба,
ставит соль и, собрав всех домашних, зажигает свечку, после чего все присутствующие
кладут по три земных поклона и просят у Бога: «Зароди нам, Господи, хлебушка». Затем
головка пасхи заворачивается в чистую тряпочку и торжественно передается хозяину,
который и уезжает с ней в поле.
25 Об этом см. также статью «Семен Летопроводец».
26 Курянки (Обоянский уезд) свои маргоски отличают тем, что, съевши яичницу,
подбрасывают вверх ложки и кричат: «Родись лен такой-то здоровый и высокий». У кого
ложка взлетела выше, у того и лен уродится лучше.
13

http://www.e-puzzle.ru

«Кукушка» — это, в иных местах, просто ветка с дерева, воткнутая в землю, или
подорожник, а в других — большая кукла, сшитая из лоскутов ситца, миткалю, ленточек и
кружев на деньги, собранные всеми женщинами селенья в складчину (по 1 копейке).
Наряженную куклу с крестиком на шее кладут в ящик, сколоченный наподобие гроба, и
какая-нибудь умелая баба начинает голосить, как о покойнике, иные смеются, третьи поют и
пляшут, и всем очень весело. На другой день кукушку зарывают где-нибудь в огороде и
играют приличную случаю песню.
28 В «Орловских Губернских Ведомостях», 1865 г. № 27, напечатаны семь прекрасных
песен хороводных, приурочиваемых к этому весеннему обряду, который иногда переносится
на Вознесенье, иногда же повторяется в Троицын день.
29 Былина эта известна по всему лесному северу, и пишущему эти строки удалось
записать одну из таковых на берегах Белого моря.
30 Ходит еще в народе сказка «о портном и волке», свидетельствующая также о
беспрекословном повиновении всех лесных и полевых зверей св. Георгию.
31 Отсюда повсеместная поговорка-примета: «Что у волка в зубах, то Егорий дал».
32 Почитая Егория не только повелителем зверей, но и гадов, крестьяне в молитвах,
обращаемых к нему в заветные дни, между прочим, просят, чтобы он уберег от укушений
змей и ядовитых насекомых, вроде тех роковых мух, которые переносят сибирскую язву и т.
п.
33 Егорьев день вместе с тем и пастуший праздник, когда оберегатели стад дают твердое
обещание во все время пастьбы не стричь волос своих на голове, чтобы отвлекать от стада
волков.
34 Вологжане (кадниковские) кусочки этого хлеба уносят на село и после обедни
раздают нищей братии: иным в одно это утро Егорьева дня удается собрать таких кусочков
мешок.
35 Ведро из бересты, вместимостью около гарнца* .
* Гарнц (гарнец) — мера сыпучих тел. 1 гарнц = 3,28 литра (прим. ред.).
36 На основании этого поверья, и в черноземных губерниях соблюдается обычай вешать
в конюшнях, с правой стороны, над яслями, образ Флора и Лавра; редкий решается
(например, в Пензенской губернии) там испражняться, и в редких стойлах не подвешена
убитая сорока (чтобы лошади были веселее).
37 В некоторых местах заведен обычай закапывать фроловскую просфору (ржаную).
Каждый домохозяин несет за пазухой одну такую просфору, чтобы разломить дома на
кусочки и дать по частице каждой дворовой скотине, начиная с коня и кончая поросенком.
38 Торпище — большая холщовая простыня или мешочная дерюга в виде полога.
39 Например, в Орловской губернии рели * и качели начинают играть главную роль
именно в первый раз в этот день,— во второй раз на следующий Духов день и в третий и
последний — во Всесвятское воскресенье (и на этот день в значительно уж меньшем числе).
Все эти три обетные рели сопровождаются людными и веселыми гуляньями, с взаимными
угощениями молодежи пряниками, подсолнухами и другими сластями.
* Рели (рель) — два столба с перекладиной, качели (прим. ред.).
40 День св. Константина и Елены называется также «овсянником», так как с этого дня
сеют овес.
41 Обычай хоронить мух, тараканов и клопов практикуется не только на Семин день, но
и на Воздвижение, и на Покров, и некоторые другие праздники.
42 Параскева-Пятница точно так же считается покровительницею брака.
27

ИЗВОЗЧИКИ
(очерк)
Издавна извоз составляет самый любимый промысел русского человека. Извоз можно
даже назвать по преимуществу р у с с к и м промыслом: в какую бы среду ни был поставлен
православный переселенец или поселенец, он везде первым долгом поспешит обзавестись

http://www.e-puzzle.ru

лошадью и сделаться извозчиком. Лошадка вывозила на первых порах изо всех бед и
напастей всю русскую колонизацию и колонизаторы наши редко умели осваиваться с местом
без помощи извозного промысла. Так спасли себя (и разбогатели теперь) те наши сектаторы
(например молокане и духоборцы), которые выселены были на Кавказ в среду
недружественного мусульманского населения. Так, между разнообразными выселенцами в
Воронежской губернии извозом занимаются только русские. В Сибири, на Барабе, русские
извозчики (возчики) успели даже выхолить из туземных пород особую породу обозных
лошадей.
Промысел извоза чрезвычайно прост и удобен, особенно для того, кому нет желания
жить по чужим людям, далеко от родной семьи, и даже выгоден преимущественно, конечно,
там, где много езды между торговыми городами и где торговая деятельность во всей своей
силе. Когда не было еще ни железной дороги, ни почтовых и частных дилижансов, класс
извозчиков был чрезвычайно многочислен. Теперь же, при быстром улучшении путей
сообщения, заметно уменьшился: опустели огромные ямы, которыми усеян был путь между
двумя столицами, много извозчичьих домов, существовавших лет по сто и более, покинули
свое ремесло и сделались хозяевами легковых извозчиков. Но в тех из наших губерний, где
еще нет шоссе, или если и есть, то недавно устроенные, извозчичий класс сохранился во всей
своей первобытной простоте, со всеми своими оригинальными особенностями.
С Сибири, например, по большому торговому тракту от Казани вплоть до Кяхты,
промысел этот сохраняется до сих пор во всей чистоте и неприкосновенности; особенно же
сумел он уберечь патриархальное добродушие и невинные нравы и сохранил первобытными
людьми тех, которые занимаются извозом в местах Сибири, где тракт сибирский разошелся с
почтовым и потянулся по травяной степи — Барабе. Там простодушно-чистых людей,
занятых извозом, иначе и не зовут как дружками, а дружки они и потому также, что живут
между собой в самой тесной приязни, не подъедая друг друга, и такой дружной артелью,
которую никто не плотил, но которая однако ощутительно для всех существует, и до сих пор
никакими кабинетными правилами еще не изломана и не испорчена.
Правда, что и эти возчики китайских чаев и московской мануфактуры, с падением
кяхтинской торговли и с заведением на сибирских реках пароходов, стали упадать силами и
количеством, но качество их все то же. В недавнюю старину, в начале нынешнего столетия,
из этого почтенного сословия сумел выделиться и такой замечательный человек, как
Анфилатов. Записавшись в купцы города Слободского (Вятской губернии), он на
долговременном промысле доставки товаров самолично в Сибирь, а потом при помощи
приказчиков по многим местам России, умел дойти своим собственным разумением до
необходимости основания банка. Банк его, учрежденный в городе Слободском, был первым
частным банком в Pocсии, сумевшим по настоящее время поддерживать заграничную
торговлю Слободских, Вятских и Орловских купцов через Архангельск и выразившим свою
плодотворную деятельность с другой стороны в процветании ремесел, которые приходят в
большее и большее развитие.
В таких глухих местах, где еще не пылят шоссе, не свищут ни локомотивы, ни
пароходы, извозчичий класс до сих еще пор делится на два совершенно отличные один от
другого типа, не говоря уже в общем, но даже и в частностях,— на троечников, ездящих
постоянно на тройке, редко на паре и решительно никогда на одной лошади, и на
одиночников, наоборот, ездящих всегда на одной, на двух, редко на трех лошадях, но всегда
вразнопряжку: на одной, двух и трех телегах, смотря по числу домашних лошадей.
Одиночник никогда не запрягает тройку в одну телегу и весьма редко пару; со своей
стороны троечник считает за стыд ехать на одной. Первый занят ремеслом по нужде, второй
или троечник,— чисто из любви и привязанности к нему, если только он сам хозяин, а не
нанятой работник. Троечник всего чаще возит седоков побогаче: купечество и дворянство, и
если доставляет товары, то всего чаще те, которые идут на дворянскую же руку: красные
товары, бакалею, и т. п. Одиночные из живой клади доставляет крайнюю бедность:
семинаристов на родину, солдат на побывку, а из товаров те, которые громоздки, посерей и

http://www.e-puzzle.ru

подешевле: горшки, деревянную посуду, соль (для которой в южных местах Poссии
существует, также отживая свой век, особый промысел чумачества, отправляемый вместо
лошадей на волах) и так далее. Но скажем о каждом особо и сначала об аристократах.
I. Троечник
У ворот постоялых дворов, в дальних губернских городах, где-нибудь в Ямской или
Московской, до сих пор еще толпятся несколько мужиков, легко одетых, по-домашному:
летом просто в рубашках, подпоясанных красным кушаком, зимою в полушубках, слегка
накинутых на плечи. Это извозчики-троечники, поджидающие седоков и, от нечего делать,
прибегнувшие к различным развлечениям: один, уместившись на облучке собственного или
чужого экипажа и обхватив обеими руками увесистый ситник, удовлетворяет и аппетит,
готовый явиться по собственной воле хозяина во всякое время, и искреннее желание приятно
провести время. Другой, выпросив у дворника балалайку, сел на скамейке у самых ворот и
потешает не столько соседа, сидящего рядом, сколько себя самого, охотника отколоть
ущипкой какую-нибудь новую штуку в давно известной всем песне и на привычном ему
инструменте. Двое поодаль, дружно ухнув, подняли громаду-тарантасище на толстой палке
и, подставив дугу, начинают смазывать колеса. В другой стороне собрались охотники до
видов и любуются проходящей семьей свиньи; другие заняты дракой уличных мальчишек,
вполне сочувствуя ловкому удару одного, советуя взять побежденному противника под
силки и доказать ему, что-де знай наших.
Но вот подходит какой-то господин. Извозчики разом смекнули, что это седок, и
окружили подошедшего.
Объявляется место поездки и неимение собственного экипажа.
— Так, стало, у вашей милости нет своей кибитки? — переспросят ребята.— Что ж,
ничаво,— могим и свою снарядить.
И почешутся.
— Знамо уж свою надыть, коли нетути ихней,— заметит другой и в размышлении
продолжает рассуждать.— Вестимо без кибитки плохое дело: дождичек пойдет — мочить
будет, и все такое... Так выходит и телега наша, все как есть наше, а вашей милости, значит,
только сесть да и ехать.
— Все как следует примерно,— увлеченные размышлением соседа, говорят его
товарищи.
Наступает глубокое молчание, которое нарушает седок вопросом о цене.
— Кака цена? Шашейныя-то вы, что ли, платите? — спрашивает один.
— Разумеется, уж ты все бери на себя, а мне чтоб никаких беспокойств не было.
— Вестимо вам надыть спокойствие... А вас сколько примерно поедет?
— Двое.
— Стало, клади у вас немного, не отяготит: чемоданчик, подушки...
— Одеяло,— подскажет один.
— А скоро ты меня повезешь?
— Да уж это, как вашей милости будет угодно: лошади у нас хорошие, мешкать не
станем. Как прикажете, так и поедем.
Снова наступает молчание, прерываемое, обыкновенно, опять вопросом о цене.
Немного подумав и переглянувшись с товарищами, торговавшийся решительно говорит
свою цену.
— Да что, барин, без лишнего: двадцать рубликов с вашей милости взять надыть.
Нанимающий страшно озадачен запросом и не соглашается на предложение.
— Эй, барин, не дорого! Пора-то, вишь ты, рабочая; никто меньше не возьмет... будьте
уж не в сумлении.
Один новичок берет 18; ему обещают 12.
— Нет, барин, эдак уж совсем несподручно. Что скупиться-то: говорите делом. Вон
молодец-то, пожалуй, берет и 18, да вы с ним и жизни-то не рады будете, измучит вашу

http://www.e-puzzle.ru

милость, как есть измучит... двои суток проваландает; ведь у него вся тройка с сапом и
хромает; а мы бы вашу милость и в одни сутки приставили.
— Хочешь 13, и ни гроша больше.
— Нет, барин, видно тебе ехать не надо, коли так упираешься! — заключат как бы
обиженные извозчики и отойдут несколько в сторону от вышедшего из терпения седока.
— Ну, слышь, сударь — ладно!.. Будем толковать настоящее дело,— говорит опять
рядчик вслед уходящего седока. 19 берем, коли хошь, а то — как знаешь...
Седок, однако же, упорен в своей цене.
— Эй, право, какой ты барин несговорчивый, ну... 18 с полтиной.
— 13, и ни копейки! — говорит уже выведенный за границу терпения нанимающий и
вполне убежденный в том, что набавивши рубль, придется прибавить и другой и до конца
сделки выдержать роль набавлятеля. Тогда, в свою очередь, с тем же упорством не будут
поддаваться извозчики и заставят-таки дать требуемую ими цену. И потому, обсудив, что
барине-де кремень, как есть, значит, кремень, его не сломаешь,— сразу видать, что не
впервые едет, благо хоть дает-то не 10 рублев, несходную цену, извозчики непременно
вернут седока.
— Слышь, почтенный... ну, вот уж и осерчал. Ведь мы не сердились же, слушали и
твою цену, запрос — не обидное дело. Какое ваше последнее слово, да и по рукам.
— Сказано вам — 13.
— Ну, ладно, ладно... берем, хоша и не повадно маненько, да уж, видно, барин-то
хороший. На чаек-то уж пожалуйте, ваше благородье! — заговорит сторговавшийся
вкрадчиво-льстивым голосом, снявши свою шапку; его примеру следуют и товарищи, низко
кланяясь победителю.
И будь седок хоть и в самом деле кремень, но на водку дает-таки, хоть даже и из
чувства самодовольства, не говоря уже о радости.
По уходе пассажира начинается обоюдная сделка: если сторговался хозяин постоялого
двора, то он посылает очередного своего работника, или, если выгодно ему передать за
меньшую цену другим, он начинает с ними торговаться. По большей же части дело
кончается проще — метанием жребия: извозчики или вытаскивают из мозолистой руки
собрата узелочек пояса, или перебирают рукой на тут же валявшейся палке или же, наконец,
вынимают условную вещь из шапки: будет ли это с известной отметкой щепочка, камешек,
ломаный грош с оттиском зуба и т. п.
Большею частью, при всех подобного рода сделках, извозчики, с общего согласия,
выбирают рядчика, — человека привычного, опытного в этом деле и, конечно, честного.
Избранный облекается полной доверенностью остальных, вполне убежденных в том, что он
несходно не сторгуется и никогда не допустит выскочку-новичка, не участвующего в
сотовариществе, отбить седока. Новичок поедет с седоком разве в таком только случае,
когда возьмет чрезвычайно дешевую цену, которую никогда бы не взял опытный извозчик и
которой ему самому хватит только на прокорм себя и лошадей,— а о барыше, при всей
бережливости, нет и помину. Поэтому троечники составляют из себя род некоторого
общества, основанного на общем интересе,— возить седоков не дешевле заранее
положенной, по общему уговору, платы.
Сторговавшийся троечник обыкновенно везет седока до места с кормежкой и тогда,
конечно, в полном распоряжении своего пассажира, от которого вполне зависит и срок
времени, которое придется быть на станции, и наконец, сама езда. Троечник, подрядившийся
до места, беспрекословен к понуканьям и требованиям остановиться. Но, по большой части,
все троечники возят на сдаточных и в таком случае всегда целую компанию пассажиров.
Наняв троечника, дают ему полное право приискать попутчиков, не претендуя уже на то,
если придется выехать позднее обыкновенного срока и в компании человек шести и более,
потому что извозчик, везущий на сдаточных, мало обращает внимания на то, тяжело ли
будет его тройке, зная, что на следующей станции его сменит новый ямщик на свежих
лошадях. Собравши своих седоков, извозчик дает им клочок бумажки, где разчислены

http://www.e-puzzle.ru

деньги, следующие к выдаче на каждой станции, и предлагает кому-нибудь из пассажиров
быть чем-то вроде кассира, или по их выражению плательщиком, и вручает ему деньги,
сторгованные за проезд, с вычетом барыша и денег за первую станцию. Барыш конечно, и
остается в пользу рядчика или того, кто первый повезет седоков. В огромном, крытом со всех
сторон тарантасе, получившем, в последнее время, на языке извозщиков громкое название —
дорожного вагона, отправляется поезд. Каждый пассажир здесь уже в полной власти
извозчика,— он не может претендовать ни на тихую езду, ни на неловкость сиденья и, при
первой попытке высказать свое неудовольствие, озадачивается резонным ответом:
— Уж мы не впервые ездим,— знаем все заподлинно и нас не учить стать: видали,
примерно, всяких. Ведь вон сидят же другие господа,— ничего не говорят... а если не ловко,
сядь половчее; сказано, всяк о себе старается, а ведь и те такие же деньги платили...
Последнее замечание не всегда бывает справедливо: весьма часто седок, к полной своей
досаде, узнает от соседа, что передал лишних два рубля, тогда как очень часто другой сосед
заплатил вдвое дешевле обоих, потому что уж не впервые в дороге и знает обыкновения
извозчиков. И успокоиваемые собственными промахами, седоки дают зарок не давать другой
раз лишку и не беспокоить уже извозчика понуканьями, вперед уверенные в том, что легче
взять с него этот лишек, чем заставить изменить привычке — ехать по собственному
усмотрению, а не по желанию и прихоти пассажиров. Во всяком случае, извозчики помнят
обещание и верны в данном слове — предоставить на место в условленный срок, и разве
часами двумя позднее (но не более) седоки увидят цель своего путешествия.
Место родины хозяина-троечника — какое-нибудь торговое село, где отец его содержит
постоялый двор, а следственно, и занимается извозом. Еще с малолетства отец приучает
ребенка к будущему его ремеслу. Поедет ли в поле стреножить лошадей или просто
привести их на двор для впряганья, он сажает своего парнишку на лошадь впереди себя и
дает ему в руки поводья; нужно ли съездить в соседнюю деревню за овсом или сеном, он
смело вверяет это поручение своему восьмилетнему сыну. Ребенок до того привык к лошади,
что ему нипочем проскакать галопом по целому селу на речку, чтобы там напоить или
выкупать лошадей; даже в детские игры ввел он езду на тройке сверстников, делая замечания
коренной бежать рысью и как можно больше подымать ногами пыль, а пристяжным бежать в
скок и держать голову как только возможно больше на бок, а сам, развалясь в санках или
тележке, вполне наслаждается плодами своей опытности.

Мальчику исполняется 12–13 лет — возраст, когда отец считает его способным
управить тройкой и достойным того, чтоб доверить ему седока.
— Ты, смотри, вывали меня, постреленок! — говорит последний, боясь ввериться
неопытности мальчика.
— Да, не бось, барин, не вывалим, нешто не знаю: вот сивко маненько рысист, так мы
его продержим, а уж коренной воронко хоть и с норовом, да меня теперь не надует,—

http://www.e-puzzle.ru

отвечает новый извозчик, судорожно сжимая кучу вожжей, в первый раз в жизни, к
несказанной его радости, очутившихся в его руках. Отец, низко кланяясь, упрашивает вашу
милость не сомневаться, и дает приличные наставления сыну.
— Смотри ты у меня, лошадей не задергивай, под гору — спущай, на гору во все
лопатки; уваж их милость! А то коли что не ладно, смотри ты у меня, сыч, дам такую таску,
что до новых колосьев не захочешь. Телегу-то помазать попроси там кого-нибудь. Без
подмазки не езди: оси горят. Да слышь, не забудь, там долготе не балуй, не вертись:
покормишь, да и с Богом назад. Эй, легонько, дурак, пристяжных не задергивай!.. коренникато осади... под гору легонько. Эй, не хлещи! Говорят те, не хлещи! — кричит отец в след
отъезжающей кибитки.
Но первое доверие оправдалось: телега цела и, как видно, смазана, лошади не в мыле,
да и мальчишка прибыл своевременно.
— Поди,— говорит обрадованный и довольный отец,— поди в избу, там тебе матка
пряженцов напекла, да уж оставь, оставь шлею-то... без тебя сделаю. На вот, возьми вожжи,
снеси в избу, а уж здесь и без тебя сделают.
Обучение кончилось. Мальчишка с этих пор уже частенько получает подобного рода
поручения, теперь уже ловко подбирает правую полу и засучивает ее за новый красный
кушак, подаренный отцом за способности. Крепко наметившийся в своем деле и сделавшись
к нему привычным, теперь, пожалуй, он и посмеется недоверчивости седока, лаконически
ответив: «Нешто впервые?»
— Не с эдакими-де езжали.
Отец только посмеивается бахвальству парнишки и ни за что не согласится отказать
сыну в удовольствии и только скажет, когда уже все готово: «Ну, с Богом! Благослови
Господи! Прощай, барин, счастливого пути!»
Лет через пять или шесть отец почти совершенно перестает ездить, предоставив это
дело сыну. Сам только и делает, что рассчитывает извозчиков за обед и сено, да изредка
чинит порвавшуюся сбрую.
Но вот приблизилась пора заменить и старуху. «Пора женить парня»,— думает отец,
рассчитывая взять молодицу у такого соседа, который занимается также извозом. Когда дело
слаживается, все хозяйство передается на руки молодых. Теперь у отца только и дела что
копошиться в углу: «Пускай-ко де теперь молодые сами поломаются, а наше дело со
старухой киселя поесть да лежать на печи, аль на полатях. Теперь, благодаря Бога, все
сделали, что могли, немного надо: саван сошьет сын, так и тем будем довольны!» —
рассуждают старики, радуясь на новых хозяев.
Молодой начал с того, что перекрыл двор новой соломой, давно уже лежавшей в запасе,
приделал новые березовые колоды кругом двора. Самый двор усыпал свежей соломой,
переклал печи и украсил горницу, назначенную для почетных проезжающих, картинами,
купленными им у проезжего офени-владимирца. Извозчики, по старой привычке, все еще
въезжали к нему и не раскаивались: молодая хозяйка кормила их славной лапшой и кашей,
которые как-то и покрутее сделались, чем у старой, да и наливает-то она как-то побольше и
пощедрее. Завела она пироги, чего у стариков не было,— одним словом ведет и она свое
дело не хуже, коли еще не лучше мужа. И вот, вследствие таких-то обстоятельств, а еще
главнее, вследствие того, что новый хозяин охотно дает и обед, и корм лошадям в кредит,—
обстоятельство весьма важное для извозчика, особенно если он подрядился до места не брать
с седока денег, мало посещаемый прежде постоялый двор по целой дороге сделался
известным за самый лучший и выгодный.
Всякий извозчик и своему брату, и барскому кучеру, впервые едущему с господами на
своих, посоветует остановиться у свояка. И вот, глядишь, у нового хозяина и изба
выстроилась новая и вместо одной горницы для господ проезжающих у него явились две и
обе вдвое просторнее прежней. И зажил он себе припеваючи: в доме у него теплынь, а в
хозяйстве тишь да крыть, да благодать Божья, нет ни в чем недостачи. Зачем бы, кажется,
ему подвергать себя и зимней вьюге, в которой ничего нет хорошего — сечет она ему

http://www.e-puzzle.ru

немилосердно лицо, и летнему зною, который безжалостно производит загар на его лице и
мускулистой широкой шее? Но страсть, привычка вечно быть на козлах, не дает ему покоя и
влечет на новые предприятия. «Так отец мой делал, думает он, не след и мне покидать
ремесла; мастерства я никакого не знаю, а плотники питерские не лучше меня живут: знать
уж и умереть доведется извозчиком, да и парнишке, передать мою волю — не покидать
извоза. Только немного неповадно ездить одному, без товарищей, и лошадям тяжело, да и
сам ину пору по неделе не бываешь дома, ладно, кабы взяли на пай возить на сдаточных: оно
все бы лучше было, а то все у ворот стоять как-то неладно стало».
И вот однажды за чашкой чаю в городском трактире сам извозчичий хозяин предложил
честному мужичку идти в долю и возить на сдаточных — обстоятельство весьма важное в
жизни извозчика! Если парнишка еще малолеток и нет в доле брата, извозчик нанимает
батрака и на лишние деньги покупает новую тройку: — теперь ему гону много будет,
успевай только пошевеливаться. И будь он немного изворотлив и бережлив, дела пойдут
ходко: явятся новые планы, при деньгах весьма легко исполнимые, только умей заслужить
доверие собратов. При удаче он делается необыкновенно смел и предприимчив.
Раз как-то стороной он услыхал, что в городе передается постоялый двор и старый
хозяин ищет покупщика, который вел бы его хозяйство и был ему известен; у смельчака
мгновенно родится в голове новое предприятие — купить этот двор, покинуть родную
деревню и выписаться в мещане: предприимчивость влечет его туда неудержимо. Никому не
сказав о своем намерении, он поехал в город, сторговался со свояком, отдал половину денег;
остальную же ему, как мужику честному, поверили и, возвратясь в деревню, объявил он
жене неожиданную весть.
— Где уж нам в городе жить; жили в деревне — хорошо было, а там Бог весть, что
будет, может и помрем.
— Полно, баба! Помереть помрешь и здесь. А и в городе люди не лыком шиты. Что
тебе деревня-то, а там и человек другой... Да что тут с тобой растабарывать? Сказано —
волос длинен, да ум короток; нечего мешкать: дело сделано, собирайся!
Нагрузив несколько возов, он отправил их в город, потом сам перевез семейство. На
первых порах в нем будто проснулась как бы на время затаившаяся страсть к извозничанью:
он года два еще ездит с охотой, и все так же, как и прежде, т.е. на сдаточных. Но скоро
сделалась в нем непонятная перемена: извоз, с которым он свыкся с измалетства,— ему
опостылел, ничто не заставит его выйти на улицу выжидать седоков. Нужна особая
рекомендация, чтоб он взялся вас прокатить, и уж если запросил какую цену; ни копейки не
уступит, лучше и не торгуйтесь, скорее не поедет, чем возьмет меньше запрошенного.
Видно, что уже не нужда заставляет его ехать с вами, а эта страсть поездить покататься.
Здесь он прежде всего делает удовольствие себе самому и потому, на обратный путь, для
шутки, возьмет иногда чрезвычайно дешево, так что вам самим смешно и странно покажется,
и повезет вас так, как никто не возит и как сам никогда не езжал прежде: на сотне верст у
него одна упряжка, и то на короткое время: Бог весть, когда успевают наедаться и отдыхать
его лошади. И что за чудо его лошади! — ни один извозчик не проедет мимо, чтоб не
мызгнуть губами и не сказать вслух: «Славные рысачки, говорят, на Вятку сам ездил, по
пятисот рублев дал за каждого живота».
В начале путешествия он невыносимо молчалив и как будто важничает. Вот зарябили
по сторонам и на пути деревеньки. От нечего делать седок желал бы знать их названия, в
надежде разговориться с ямщиком; но отрывистые слова — починок, задний двор, середний
двор — передний двор, решительно отбивают последнюю надежду разговориться с ним.
Видно, что ямщик еще как-то не разошелся.
Седок начинает дремать, утомленный однообразием полей, засеянных овсом и рожью,
рожью и ячменем, изредка прерываемых густым перелеском еще с более скучным
однообразием стволов или можжевельника, или березы и сосны. Кибитка незаметно въехала
в большую деревню, при самом въезде в которую торчит маленькая избенка с крылечком по
середине. На фронтоне крылечка виден приманчивый знак — пучок засохшей порыжелой

http://www.e-puzzle.ru

елки — признак питейного. Извозчик поехал мелкой рысцой немного подальше вперед,
осадил тройку и, повернувшись в полоборота к седоку, просит позволения промочить горло.
Промачивание продолжается недолго, но в сытость, после чего извозчик успокоит седока
приличным замечанием.
— Не бось, барин, наверстаем! — говорит он, покрякивая и поглаживая бороду.—
Маненько позамешкались, да ничего, держись только! Так-то махнем, что старикам на печи
икнется, а старому свату живот подведет. Эй, вы, распрекрасные, дети любимые, уважьте...
ой ударю! И, громко взвизгнув, он только махнет возжами и обрадованная тройка вихрем
мчит вас вперед.
Тогда не понадейся навстречу развеселившемуся троечнику ни одни одиночник: он
сразу осмеет его с ног до головы и ввернет обидное замечание.
— Эй ты, ворона, вишь, как развалился, словно знать никого не хочет! Гляди, гужеед:
ведь ось-то в колесо попала!.. Коней надорвешь — по миру пойдешь, глянь-ко, всех ведь в
мыло загнал. Эх ты, сипа-сипа: ешь ты сыто, мякину да горох, что дедко стерег.
Не утерпит остряк, чтоб не отпустить пряничного комплимента и деревенским
девушкам, толпою идущим за грибами, и резкого, бранного замечания деревенским ребятам,
вечным спутникам последних в их прогулках и занятиях.
Вот минута, когда седок смело может положиться на словоохотливость ямщика и
узнать у него не только подробные биографии всех владетелей мелькнувших в стороне и на
дороге усадеб, но даже душевные склонности и привычки помещиков. Про деревни и
спрашивать нечего: хозяина каждой избы он знает по имени, и вообще обнаружит в себе
человека бывалого, который из семи печей хлеб едал — не морщился, если пассажир не
соскучится слушать его болтовни и крепко понравится извозчику, последний готов его
поважить песенкой, сначала любимой, потом, пожалуй, и по заказу седока, какой он захочет
и сам пожелает. Коренные песенники, кажется, теперь только в среде этого сословия и
удерживаются.
Одним словом, нет услужливее, словоохотливее троечника, подрядившегося до места.
Исполняя всякое требование седока, он сам, с своей стороны, чрезвычайно уступчив и не
претезателен. Требования троечника ограниченны: зимой — дозволение погреться в
питейном, а чтоб дать вздохнуть лошадям — веселая беседа с седоком, достаточно
вознаграждаемая живым участием и вниманием к разговору. Летом, когда по деревням на
дороге начнутся праздники и веселые хороводы девушек, окруженных густой стеной
любезников-ребят, наполнят деревенские площадки около часовни, а толпы подгулявших
гостей-мужичков переходят из избы в избу попить — небрежничать, тогда извозчикутроечнику достаточно, если милость ваша будет, забежать к свояку поздравить его с
праздником. Не пройдет и десяти минут, как извозчик в сопровождении хозяина и хозяйки
той избы, oколо которой остановилась его тройка, выйдет к снисходительному седоку и,
пропустив вперед свояков, с низкими поклонами будет подчивать крепкой брагой и
праздничными пирогами.
— Да не погнушайтесь, ваша милость, взойдите в избу нашей хлеба-соли отведать: чем
богаты, тем и рады! — скажут, низко кланяясь, хозяева.
Русское радушие и гостеприимство не замедлят вознаградить за потерянное в
угощениях время, а еще более разгулявшийся извозчик наверстает и привезет в обещанный
срок к назначенному месту.
Таков троечник больших почтовых трактов, где много езды, а следовательно, и
проезжающих. Добрый, разговорчивый, привычный к своему седоку, охотник побалагурить и
поразговориться, услужливее и беспрекословнее на большом тракте,— он делается совсем
иным человеком, как будто перерождается там, где меньше езды, и где он, как будто лишен
сообщества людей и товарищества и делается человеком прямо и безотносительно занятым
собственным интересом поживиться, и поживиться не только на счет седока, но даже и
своего брата извозчика.

http://www.e-puzzle.ru

Есть чрезвычайно много в огромной Poссии таких трактов, где не пролегает торговой
дороги, но где также изредка бывают проезжающие, имеющие нужду в извозчиках. Здесь
обыкновенно в какой-нибудь деревне, верстах в 5–6 от города, найдется мужичок, имеющий
пару лошадок (третью он выпросит у соседа, если потребуется надобность непременно в
тройке) и даже в рабочую пору, ненадолго, готовый ради лишнего рубля прокатить
проезжающего. Отысканный непременно по знакомству и особой рекомендации, он
запрашивает огромную плату, вполне уверенный, что он нужен, крайне нужен, что без него
дело не обойдется. Проезжающий, употребив все возможные средства в отыскании других,
снова обратится к нему, согласный на запрошенную цену. Не проедет извозчик десяти верст,
как уже передает седока другому, при седоке же торгуясь с новым извозчиком, при нем же
уступая его за треть условленной платы. При этом конечно сопряжено бесчисленное
множество неприятностей: часто везут седока, противно условию, на паре и не так скоро, как
бы желал он, потому что впряженные лошади совсем не дорожные, а просто изможденные
рабочие. Наконец, случается и то, что несчастного пассажира часов пять возят из одной избы
в другую, из деревни в соседнее село, чтоб сбыть его посходнее и прибыльнее. С ужасом
недоумевает несчастный, отдавая, по прибытии на место, не менее его несчастному
последнему извозчику, жертве корыстолюбия его собратьев, ничтожную сумму, доходящую
иногда до полтинника и менее.
Напротив, троечник у больших торговых дорог только летом, когда он вместо себя, для
домашних работ, должен нанимать работника, и выгоден зимой, когда корма бывают
дешевле и езды больше, потому что и питерщики едут домой, да и у школьников бывают
каникулы.
В заключение очерка должно сказать, что редко, почти даже никогда не случается так,
чтобы сын троечника покинул ремесло отца. Оно, можно сказать, делается наследственным в
роде, переходя от отца к сыну, и не редки случаи, что попавшийся современному
путешественнику извозчик уже десятый в роде занимается извозом. Редкий также случай,
чтоб троечник сделался одиночником, разве сгорит все его имущество, кроме его любимой
тройки, или другое какое горе сделает его бедняком, но не отобьет у него охоты и
привязанности к прежнему ремеслу, с которым он свыкся от колыбели и пристрастился по
обстоятельствам.
Напротив, множество бывает случаев обратных, т. е. одиночник делается троечником с
охотою и искренним желанием заниматься ремеслом и выгодным и прибыльным, но только
впрочем в таком случае, когда ему, что называется сильно повезет. Большею же частью
одиночник, достигнувши своей цели, т.е. подновив или переделав избу и поправив
хозяйство, снова берется за старое свое ремесло пахаря, без всякого сожаления к
покидаемому временному. Избалованный же своим ремеслом троечник ни за что в мире не
согласится сделаться одиночником, и скорее пойдет на почтовую станцию ямщиком или
легковым извозчиком в столицу, чем покажется всем знакомым своим не лихим троечникомзапевалой, а гужеедом-одиночником.
Прямое, резкое отличие троечника от одиночника, конечно, кроме тройки,— это сапоги
валяные зимой и кожаные летом, синий кафтан в накидку на красную рубашку и плисовые
шаровары летом; теплая непотертая шуба баранья, высокая шапка зимой, заменяемая в жару
низенькой пуховой шляпой, в которой вечно торчит павлиное перо, иногда даже два или три
вместе. В шапке и шляпе всегда найдется у троечника красный платок,— подарок жены или
полюбившей его девушки; в сапоге уж всегда и непременно маленькая коротенькая
трубочка, а в широких шароварах кисет с самбраталическим, имеющим свойство всякого
курящего заставить раз сто плюнуть и крякнуть, прежде чем выкурится крохотка-наперсток
трубочка. Вот все, что только любит брать с собой в дорогу троечник, да разве путь лежит
мимо родной деревни, куда забежит он повидаться, и старая мать или молодая жена сунет
ему за пазуху тряпку с пирогом. Таковый он немедленно же и истребляет, зная, что по дороге
много к услугам его и постоялых дворов с дешевым обедом — и потому-де запас тут лишняя
вещь, ни к чему путному он не ведет.

http://www.e-puzzle.ru

Тихо и незаметно умирает троечник, завещая сыну любимое свое ремесло и последнюю
главную волю — похоронить на родном погосте, где лежат все родные под покривившимися
деревянными крестами, немного поодаль от каменной церкви соседнего села, в котором он
был когда-то прихожанином и молельщиком.
II. Одиночник
Отец одиночника, простой мужик-пахарь, вовсе не занимается воспитанием сына,
предоставляя это дело жене — хлопотливой крикунье-бабе, или лучше самой природе.
Мальчишка, который года два поползает на грязном полу отцовской избы между овцами и
телятами, столько же времени поваляется в грязи и пыли деревенской улицы, с раскрытым
ртом удивляясь невиданным диковинкам — от простой крестьянской телеги до затейливых
старинных дрожек проезжей старушки-помещицы; потом несколько лет походит с
ребятишками-сверстниками за грибами и ягодами, раз по десяти в день купаясь в соседней
реке-луже. Лет шестнадцати он уже принимается за серп и косу, вовсе не думая о своем
будущем ремесле. Наступит зима со своими холодами и бездействием; мужику осталось
завалиться на печь или сесть в угол и тачать свой неуклюжий лапоть, но во дворе у него пара
лошаденок и двое саней,— тут уж как-то не хочется быть в бездействии, особенно если за
мужичком состоит недоимка.
И вот, по совету соседа, мужичок подновит свои сани, починит сбрую и отправится в
соседний город за товаром; здесь земляк найдет ему доверителей свезти пеньку, шерсть,
муку в губернский город, и обои сани нагрузит этим добром до самого верху. В огромном
обозе, длиною с версту, потянулась и пара лошадок новобранца-извозчика вслед за другими.
Сложив в городе кладь и получив расчет, ему остается или опять искать оказий, или просто
ехать порожняком. Приятель-земляк и тут его не оставит и выручит из беды — найдет ему
целую кучу седоков на обои сани, так что доехать до деревни ему придется не только даром,
но еще и с излишком, а расчет за кладь весь почти останется целым в его кошельке.
Подобного рода оборот чрезвычайно полюбился мужику по очень простой и
естественной причине: у него нашелся и лишний грош в хозяйстве, и случай коротать
полезно и выгодно зимние ночи. Мало-помалу одиночник заводится знакомством и начинает
возить исключительно одних седоков, и только разве за неимением последних возьмется за
кладь. Глядишь, каждую зиму он является в городе и где-нибудь за углом выжидает своих
седоков, каких-нибудь семинаристов или гимназистов, пользующихся вакацией.
Пройдут зимы три-четыре, и у одиночника завелись седоки постоянные, знакомые,
которые избавляют его от необходимости стоять за углом, и уже сами отыщут его где-нибудь
на печи или полатях постоялого двора. Торговля с ним короткая, цена за проезд известная,
незначительная. Всякий из седоков знает и своего извозчика, и то, какое число пассажиров
любит он сажать в свои широкие пошевни, называемые им креслами; а потому никто и не
претендует, если он посадил лишнего и выедет позднее, чем обещал, да и повезет
мучительно-тихо, потому что всякий знает, что ни один одиночник не любит делать больше
60 верст в сутки и меньше четырех станций на стоверстном пути.
Даже эти станции, или привалы, самый постоялый двор, где остановятся, известны
каждому седоку как нельзя лучше, наконец имя и хозяина и хозяйки его и число часов,
которые доведется просидеть в душной избе, или рассматривать затейливо пестрые и
занимательные суздальские картинки, которыми увешаны стены пассажирской горницы.
Досужий гимназист найдет достаточно времени, чтобы разобрать все надписи, которыми
унизаны и потолок и стены, наконец и сам найдется, чтоб и по себе оставить приличное
воспоминание в стихах следующего содержания:
Здесь мы были,
Чай пили,
Яичницу ели
И трубку курили.
Пока седоки пьют чай или едят яичницу, приготовленную услужливой хозяйкой,
извозчики распрягли лошадей и задали им сена. Один за другим входят они в избу и,

http://www.e-puzzle.ru

предварительно помолившись и поздоровавшись с хозяевами, начинают разоблокаться.
Сняв полушубки, одиночники являются в рубашках, подпоясанных тесемкой с болтающимся
на ней медным гребешком, который тотчас же и приводит в порядок растрепавшиеся волосы.
— А что, хозяюшка, не покормишь ли ты нас? — заговорит один, покрякивая и
почесываясь.
— Да вы все ли тут пришли: нет ли кого на дворе? — спросит хозяйка и, получив в
ответ лаконичное «кажись бы все», начинает накрывать на стол. Положит коротенькую
скатерть, поставит солоницу — четырехугольный деревянный ящик с такой же крышечкой,
открывающейся кверху, каравай хлеба; сбегает в погреб и в ендове принесет квас, наконец
начнет копаться около печи. Извозчики залезают за стол, крайний берет нож и рушает хлеб,
остальные в глубоком молчании ожидают варева. Приходит хозяйка и на деревянной
тарелочке приносит говядину, половину которой тем же порядком и крошит сидящий с
краю. Является огромная деревянная чашка со щами: сюда складывается приготовленное
крошево; сидящий в переднем углу под образами начинает есть, его примеру чинно, не
торопясь, следуют остальные.
Щи съедены, только на дне чашки осталась непочатой говядина; застучат ложки по
столу и хозяйка снова в другой, третий, четвертый раз подливает щей. Едят-едят, да вдруг
все и перекрестятся. Чему обрадовались?
— Куски пошли! (Настало время за крошево приниматься). За щами является лапша и
съедается с тою же невозмутимой тишиной, нарушаемой только стуком ложек или просьбой
подбавить еще немного лапшицы и передать сукрой хлебца.
Когда съедается лапша, разговор начинает как будто завязываться. Какой-нибудь из
сидящих вызовется уже и лошадок проведать и уйдет из избы, за ним другой и третий. А
между тем хлебосольная хозяйка, приносит кашу и глиняную плошку с топленым маслом.
Каша как-то особенно вкусно приготовлена и понравилась извозчикам — трех чашек как не
бывало, и странное свойство — она развязала языки. Начинаются толки. Откуда ни
возьмется красноречивый, опытный рассказчик в лице проезжего афени или господского
лакея.
— Эй, слышь-ко, хозяйка! Есть что ли еще что-нибудь?
— Молоко с творогом, коли хотите! — отвечает голос из-за перегородки.
— Давай, поедим и молока твоего!
И две чашки молока с творогом разместились в желудках разгулявшихся потребителей.
— Пироги подавать что ли, ребята? — снова спросит хозяйка.
— Да они с чем у тебя? — скажет какой-нибудь шутник.
— Вдругорядь будут с кашей, а теперь с аминем,— ответит хозяйка, и действительно,
пирог с аминем, т. е. пустой, без начинки.
— Ну, баста, ребята, вылезай, пора и коней попоить. Сами поели, и им пора дать
вольготу...
Напоив лошадей и задав им овса, извозчики ложатся спать. Пройдет часа два или три и
— снова воз за возом отправляется из задних ворот порожний поезд.
Здесь нелишним будет заметить, что одиночник никогда не едет один, а всегда в
компании с другими, держась поверья, что задним лошадям легче плестись за другими.
Потому редкий когда-либо согласится ехать впереди, всегда стараясь немножко
позамешкаться, чтобы после догнать товарищей и примкнуть сзади. Но если уже выпала ему
такая несчастная доля — предводительствовать обозом — и у него двое саней вразнорядку,
то никогда не пустит вперед ту свою лошадь, которая получше другой и пошагистее, а
норовит поместить не так рысистую лошадь и всегда правит ею своеручно. Он ни разу во
всю дорогу не употребит плети, которой очень часто даже и нет у него, как вещи совершенно
ненужной при такой тихой езде, как езда одиночников. Вообще одиночник чрезвычайно
любит своих животов и бережлив к ним даже до мелочности: ни за что не посадит балунашкольника на свое место, на облучок, не даст ему ни возжей, ни плети.

http://www.e-puzzle.ru

Ничем столько не угождают ему седоки, как слезши с воза пойдут сторонкой — мера
единственная, даже полезная зимой, потому что, сидя неподвижно на одном месте, можно
отморозить себе ноги, да наконец нужно же разнообразие в такой тихой езде, тянущейся
мучительно-медленно. В благодарность за одолжение одиночник любит поважить своих
седоков, и в свою очередь, когда дело дойдет до горы, он соберет их на воза, громко
крикнув: «Садись, ребята, гора!» — и легонькой рысцой спустит их вниз. Затем опять
продолжается та же история — согревание себя и своих ног собственным же средством —
взбираньем пешком на гору.
Во время таких обоюдных дружеских одолжений с обеих сторон, незаметно наступят
сумерки, а за ними и темная, глухая ночь. Седоки на своих местах; извозчики тоже на
облучках; передний зачмокал, задергал вожжами, и лошаденки мелкой рысцой потащились
вперед,— разительный признак близкого ночлега.
За столько же сытным, как и обед, ужином, разговоры бывают обыкновенно обильнее и
интереснее. Ночной ли сумрак и темнота только что проеханного леса, страсть ли русского
человека к чудесному, имеющая много пищи в тихой езде, когда от нечего делать и в лесу
сильно воспламеняется воображение, но только за ужином у одиночников всегда затеваются
рассказы о разбойниках.
— А слышали, ребята,— начнет какой-нибудь краснобай,— намнясь в Вожерове како
дело случилось?
— Нет... а что? Нешто не ладно? — отзовутся собеседники.
— Да, чай, знаете Михея-то Терпуга, ну вот что с товаром ездит, еще такой коренастой,
с черной бородой, да он завсегда тут все разносчиком ездит, никак годов больше двадцати
будет.
— Будет-то будет! — отзовется хозяин, охотник послушать разговоры своих гостей и
принять в них деятельное участие.— Знаем Терпуга...
— Ну! — в нетерпении отзовутся в один голос все извозчики.
— В осеннюю Казанскую в Вожерове ярмарка бывает что ли, аль базар какой,
заподлинно не могу сказать.
— У них на Веденьев день бывает ярмарка! — заметит хозяин, присевший на лавку,
поближе к гостям.
— Терпуг приехал с товарами, лавочку открыл, посбыл товару сколько мог, да говорят,
и больно много. К вечеру собрался, связал воз, все как следовает, да на перепутьи и забеги в
питейной. Хватил косулю, другую, третью, разобрало... Он и давай бахвалить про деньги, на
стольною товару всякого продал; спросил еще косулю, выпил. Случись тут трое молодцов из
тутошных, перемигнулись примерно, и вышли. Михей выпил косуху и тоже вышел. Да! Вам
чай в примету, братцы, на десятой версте отселева мост-от?
— Коло Починка-то что ли? — спросил хозяин...
— Ну! — подхватили слушатели.
— Вот эдак, примерно, около первых петухов едет Михей один, работника с ним не
было; только на мост въехал, как хватит его кто-то по затылку, да так больно, что он и
свалился. Как опомнился, пришел в чувствие, видит — дело плохо: один молодец держит
под уздцы лошадь, а двое лезут с дубиной... «Давай, говорят, деньги, а не то под мостом
будешь, не успеешь-де родным и поклону справить». Михей изловчился, вытащи кистень, да
как рванет того, что первый полез на него: у того только искры из глаз посыпались... упал!
Тот, что лошадь держал, удрал под мост, а за ним и третий. Съехал Михей с моста, а они ему
вдогонку: счастлив-де проклятый, догадался — кистень достал, а то бы хлебал уху в омуте...
— То-то я гляжу,— намнясь за маслом ездил в Вожерово,— Спирька Сыч что-то
сгорбился, с овина бает упал,— перебил хозяин.— Да вот вечор ваши же ребята
рассказывали, что Терентий Павлов вез на тройке купцов с ярмарки и тоже, примерно, в
питейное вожеровское зашли и выпили на порядках знатно. Тут на задах-то у нас перелесок
будет, они, что въехали туда, слышат, свистнуло в стороне, а там в другой. Купцы, хоть и на

http://www.e-puzzle.ru

кураже были, а струсили... Терентью и горя мало, едет да попевает, еще шажком и тройку-то
пустил. А в корни-то у него была вятка сивая, бает триста рублев в Котельниче дал...
Видят купцы, около дороги человек верхом показался, выехал на дорогу. За ним другой
тоже на лошади, поравнялись, да и давай растабарывать. Терентий с ними: куды-де едете, не
по пути ли, да что больно лошаденки-то у вас плохие — купцы было кричать, чтоб шибче
ехать, а Терентий как бы и не слышит, знай толкует. Да вы, говорит, ребята, не хотите ли
поменяться лошадями-то, я бы коренника-то, бает, уступил дешево, взял бы, пожалуй, обеих,
да коли и третий бы был, и того бы взял. Те только посмеиваются да переглядываются; один
пустил немножко вперед, да только было хотел ухватиться за поводья, как гикнет Терентий,
индо купцы носы в лисьи шубы попрятали. Кони взвились, только пар валит, то было версты
две поехали, да видят, дело — дрянь, не догонишь. «Ладно, говорят, в другой раз поедешь —
нас не минуешь». А Терентий только посмеивается, да покрикивает,— так и удрал...
— Да нешто они давно, хозяин, так-то занимаются? — спросил один из извозчиков.
— Ну, теперича маленько посмирнее стали: зря-то не нападают, разве ночью на одного.
— Вестимо, в обоз-то, что они сделают? Так только лишь... бока наломаем, знают они,
на кого нападать. Да никак пора, ребята, лошадок попоить да и спать завалиться! —
заключил первый рассказчик, вставая из-за стола и поблагодарив хозяина за хлеб и соль.
Через полчаса в избе все стихает. Извозчики забрались на печь, на полати, на лавки и,
подложив полушубки под голову, наполнили всю избу сытым и тяжелым храпом. Хозяин
притащил из сеней огромную связку щиты или плетеный из соломы ковер и бросил его в
углу на пол, наконец, погасив лучину в светце, вскоре и сам захрапел за перегородкой.
Около полуночи между спящими начинается некоторого рода суматоха; лежавшие на печи и
полатях перебираются на пол, будучи не в состоянии выдержать той страшной духоты,
которая едва сносна в самой избе — на полу и лавках, но становится удушливой на печи и
полатях. И хотя по пословице: «пар костей не ломит», все же этот жар в течение пяти часов
редкий в состоянии вытерпеть и готов даже отдать должное удивление и полную дань
справедливости тому, кто всю ночь вылежится там и долго потом, проснувшись, протирает
глаза и не может очнуться.
— Эк его разжарило! Обрадовался теплыне, словно и невесть чему, как это хватило
мяса, что хоть глаза-то привел Бог протереть,— не весь сжарился!.. Пройдись маленько,
свояк, а то чай всего разломало,— заметит лежавший на лавке.
— Благо хоть свет-то Божий привелось увидеть, а то и не чаял; вишь какой зуд пронял,
словно блохи накусали,— подхватит какой-нибудь остряк-швец, сшивающий хозяйские
овчины для тулупа.— Попробуй, сват, кваску, авось не прогонит ли тоску,— и, подавая
кружку все еще не очнувшемуся и протирающему глаза свату, добавит: — славный квас,
землячок, один пьет, а у семерых животы рвет; выпьешь глоток, со смеху покатишься, а
выпьешь другой, сведет тя дугой — небось еще не попросишь.
— Что, небось ладен, глаз изо лба воротит? — спрашивает разговорившийся остряк,
когда ошеломленный наконец крякнул, выпив полкружки, и свесил свои ноги на лесенку.
— Теперь пройдись маленько, да смотри не забудь онучки-то, а то тебя тут и не
дождешься; вишь ведь, словно дома, развалился! — продолжают острить одиночники,
увлеченные примером бойкого парня-швеца, давно уже поджавшего ноги где-нибудь подле
светца на лавке и ловко вскидывающего руку с иголкой, так что глазам больно следить за
его работой.
Снова смолкнет все в избе, хотя уже и проснулись все ее временные и постоянные
обитатели и, обвив свои ноги онучами и оборами, подвязывают лапти. Изредка, в разных
углах раздается протяжный зевок в виде завывания: «ох-хо-хо — ау...чих; ехала деревня
поперек мужика»... Вскоре начнется плесканье водой из глиняного рукомойника с тремя
горлышками, висящего на веревочках около печи, под палатями, рядом с рушником или
полотенцем. Этот рукомойник имеет весьма дурное свойство — всякому непривычному,
вовсе некстати, налить воды за шиворот, если он слишком сильно раскачает его на веревках
и не догадается придержать рукой прежде, чем наклонит свою голову.

http://www.e-puzzle.ru

За хозяйской перегородкой начинается однообразное щелканье счетами при
отрывистом высчитывании потребленного овса и сена. Зазвенят медные деньги, захлопает
дверь из избы в сени, иногда раздастся голос нетерпеливого седока, понукающего своего
извозчика поскорее закладывать и всегда озадачиваемого следующим ответом:
— Ишь какой прыткой! Дай разделаться с хозяином-то, гляди, еще и не закладывали.
Без других я не поеду... спешить некуда, к вечеру будем в городе, небось, не замешкаем. Мы
свое время знаем, барин; поди-ка лучше буди своих-то, рано поднялся больно, еще только
третьи петухи пропели...
Иногда после такой речи раздается голос растерявшегося извозчика, отыскивающего
какой-нибудь синий или красный кушак и рукавицы, и через полчаса изба пустеет. И снова
воз за возом медленно, мучительным шагом, при всеобщем молчании еще не разгулявшихся
путешественников, потянется длинный обоз одиночников по избитой ухабами зимней
дороге.
ШВЕЦЫ
(Очерк)
К числу необходимых промышленников, составляющих насущную потребность в
крестьянской жизни, принадлежат едва ли не более всех швецы, которых можно также
обозначить именем деревенских или, даже лучше, русских портных.
В большой части Костромской губернии обязанность швецов исполняют жители одного
из самых промышленных и многолюдных ее уездов— Галицкого, который сотнями
высылает плотников, пильщиков, каменщиков и печников в Петербург и Москву и столько
же разбрасывает промышленников по своей губернии в лице меховщиков, извозчиков,
ездящих с мерзлой и сушеной рыбой, со свежими огурцами и проч. Из этого уезда в конце
осени небольшие кучки швецов плетутся по проселкам и большим почтовым дорогам иногда
чрезвычайно отдаленных уездов, каковы, например, северный край Кологривского, по реке
Меже и Унже, Ветлужский, Макарьевский, иногда Солигаличский, Буйский и Чухломский.
По быту этих-то швецов и обрисовываются картины промысла, представляемые в настоящем
очерке.
Замечательно, впрочем, то обстоятельство, что швецовский промысел всегда не зевает
укрепляться в той местности, где поживее развита промышленность на разную стать, стало
быть, побольше соблазнов на отхожие заработки. На таких простых основаниях завелись
швецы в тех центральных пунктах, вокруг которых (иногда на больших расстояниях) всякое
иное ремесло знают, исключая это. Но, само собой разумеется, деревенские портные в
наибольшем числе держатся около таких мест, где пристроилось скорняжное дело:
выделывают меха, дубят овчины, как, например, под Романовом (в Ярославской губернии),
под городом Галичем (Костромской губернии), где село Шокша выделывает меха,
получаемые из Архангельской губернии и из таких далеких мест, каковы печорские
отдаленные палестины. В последнем случае швецы пользуются большой известностью,
которая дает им смелость знакомить со своим искусством самые отдаленные местности и
рисковать выходом на заработки не только в Москву и Казань, но даже и в более далекий
Питер. В последнем городе, между прочим, известны шапошники, выходцы из села
Молвитина (Костромской же губернии, Буевского уезда).
На Волге в большой славе кислая овчина—мурашкинцы (из села Мурашкина,
Княгининского уезда, Нижегородской губернии), которые и по присловью — шапками обоз
задавили (они тоже зимой шьют полушубки, ходя по деревням, но в остальное время не
перестают кормить себя иглой, заручаясь другими заказами). Не боится швецовский
промысел и глухих мест, самых заброшенных захолустьев (и даже, кажется, их сильнее
долюбливает); так, например, в том глухом углу одного из самых глухих уездов, каков
Пошехонский (Ярославской губернии), который прилегает к Вологодской губернии, с
деревней Трушковой в центре, все население по преимуществу и почти сплошь —
странствующие портные.

http://www.e-puzzle.ru

В первом случае, когда этот промысел вызывается безвыходной местной потребностью,
швецы только временные (осенние и зимние) портные, и тогда они в скромных границах
негромкого промысла— ремесленники на короткое время для известного околотка.
Количество их считается тогда не сплошь целыми деревнями, а лишь несколькими домами в
немногих селениях. Таких мастеров, которые, по пословице, «на грош крадут, да на рубль
изъяну делают», не помногу, но много во всех уголках России. И если межевать последнюю
на губернии в административных границах, а не на украйны и урочища с экономическими
гранями, таких швецов на домашнюю потребность в каждой губернии найдется по несколько
кучек в двух-трех уездах. Между прочим, про таковых можно бы и совсем не слыхать, как,
например, про тамбовских швецов, которые и шьют плохо, и ходят только по реке Цне, не
добираясь до столиц и, стало быть, до ученых исследований и печатных известий.
Но из среды моршанских швецов выделилась историческая личность основателя
молоканской веры — одной из наиболее распространенных сект — Семена Матвеича
Уклеина, или, попросту и по-молокански,— Семенушки.
Будучи уроженцем той местности (под Борисоглебском, Тамбовской губернии), где
кормились некоторые от портного ремесла, и он, по завету отца, ходил по деревням с
товарищами кроить и сшивать овчины в полушубки про домашний обиход желающих и в
казну но подрядам от денежных людей. Поработав у одного из таковых (Побирухина) и
вступив в его веру (духоборческую), Семенушка Уклеин рассорился со стариком, ушел от
него, покинув жену, — дочь Побирухина. Додумавшись до своей веры, во многом отличной
от духоборской, Уклеин, под видом и с ремеслом швеца, пошел ее рассказывать везде там,
где ему давали работу. В то время когда его товарищи забавляли хозяев в долгие и темные
осенние и зимние ночи сказками да загадками, песнями да прибаутками, мистически
настроенный и начитанный от книг Святого Писания Семен Матвеич проповедовал новую
веру: учил держаться одного Евангелия, отвергал церковь и духовенство, советовал
собираться на моление для того только, чтобы петь псалмы и слушать и толковать
Евангелие.
Не побоялся он (когда того потребовали) торжественно войти в город Тамбов (как бы в
Иерусалим), соблазнить в молоканскую веру много народу по Цне, по Хопру. Когда же
императрица Екатерина II повелела освободить его из тамбовского острога, куда попал он
после вшествия в Тамбов, он привел в свою секту множество деревень около Новохоперской
крепости, под самым Тамбовом (в селе Рассказове), под городом Балашовом. Соблазнил
многих из приверженцев духоборства (в Песках) и из исповедников иудейской веры
(субботников под саратовским городом Балашовом). Ушел за Волгу и там распространил
молоканство по рекам Иргизам и Узеням. Теперь его вера и на Молочных водах в
Таврической губернии, и за Кавказом в Бакинской и Тифлисской губерниях, и в Сибири под
Томском, и на Амуре, и на Зее под Благовещенском.
Собственно про этих-то одиночных швецов и предлагается следующий рассказ,
поставленный в границы всей безыскусной простоты невинного и полезного промысла.
Не вдаваясь слишком далеко в объяснение причин, по которым бы можно было узнать
всю степень важности и значения швецовского ремесла, мы хотим представить простую и
нехитрую картину его проявления.
***
Прямым и неизбежным следствием появления швецов бывают следующие
обстоятельства:
Редкий мужичок не имеет на дворе у себя пары две и даже три баранов и овец,
составляющих предмет предпочтительной любви и благорасположения хозяек-баб, которые
называют этих животных многими ласкательными именами, каковы, например, бяшка и
даже яшка. В продолжение долгого лета эти бяшки до того закужлявятся, что к осени
потребуют новой стрижки, как бы в замену первой, которая производится в Великом Посту.
В любой крестьянской избе, в начале ноября или в конце октября, непременно уже
открывается следующая семейная картина: все бабы, начиная с большухи и оканчивая

http://www.e-puzzle.ru

десятилетней девонькой, сидят в куту, или заднем углу избы, под полатями, и держат на
коленях мохнатого барана или овцу-яловку. Бяшка поминутно вздрагивает и жалобно кричит
под большими особого устройства ножницами и как бы ждет не дождется, когда кончится
эта невыносимая пытка, хотя и приправляемая ласкательствами мучительниц. А между тем
огромный грохот постепенно наполняется густой волной, которая наконец кладется и в
лукошки, за неимением другой подобной посуды.
Одновременно с окончанием подобной операции являются в деревнях местные
шерстобиты, или волнотепы. Эти промышленники сортируют шерсть на два отдела: та,
которая подлиннее и помягче, назначается для кафтанов и струною волнотепа превращается
в мочки. Остальная шерсть — густая и жесткая, преимущественно со спины и боков
животного, пойдет в продажу и в руках макарьевского и кологривского валяльщика
превратится в сапоги, которые иной бережливый хозяин четыре зимы носит и не износит,
особенно если догадается подсоюзить их кожей. Первый, лучший, сорт шерсти,
превращенной в мочки, тотчас по уходе шерстобитов прядется бабами, и приготовленные
нитки употребляются для бабьих чулок, или для варежек, или же, наконец, на ткацком станке
является сукном-сермягой для понев и кафтанов. Может быть, в то же самое время, как бабы
исполняют свои обязанности, мужик-большак с сыновьями творит распорядок в подполице
или где-нибудь и режет нестриженых яловиц и баранов, для того чтобы после, сняв с них
шкуру, иметь овчины для полушубка или даже, пожалуй, и для тулупа. Устроив таким
образом дело, мужичку остается поджидать прихода швецов, которые не замедлят явиться в
деревню в средине или конце ноября, но всегда после Кузьмы-Демьяна.
***
Нетрудно узнать догадливому то ремесло, которым занимаются эти мужички-путники,
только что сейчас вышедшие с проселка на большую дорогу и потянувшиеся к виднеющейся
вдали черной массе деревни. Почти что новенькие овчинные шубы туго-натуго подпоясаны
красными или синими кушаками и надеты на коротенький полушубок. На спине каждого из
них крепко привязан небольшой кожаный мешок, укрепленный на груди крест-накрест
наложенными ремнями. Внизу ремней из-за кушака торчат огромные ножницы. По ним-то и
по мешку назади ясно видно, что путники идут совсем не в Соловки Богу молиться или в
Питер работой бока протирать: иначе мешок был бы побольше и не кожаный, да и внизу его
непременно были бы привязаны пары две или три новых лаптей и, по крайней мере, хоть
одна пара сапог. У этих, напротив, даже вместо толстой и суковатой можжевеловой палки
видны в руках палочки дубовые, коротенькие, по нарезкам и четырехугольной форме
которых нетрудно различить самодельные аршины.
Почти все путники немного сутулы и ступают неровным шагом, а не с перевалом, как
делают это плотники. Из-под теплой шапки, опушенной у иных барашком, а у других и
просто кошачьим мехом, смотрят насмешливые глаза и открытая физиономия: не сонная, как
у каменщика и печника, а такая же смелая, как и у иного ярославца — петербургского
лавочника. Впереди этой толпы идет парнишко-ученик, который от скуки гоняет носком
лаптишек валяющиеся на дороге комки.
В полуверсте от путников показались черные клетухи-бани, предвозвестницы
начинающегося жилья. Все они, по обыкновению, обсыпаны большими кучами льняных
отрепьев— следов недавней бабьей работы. Утро только что началось: в деревне все тихо, и
только скрип колодца да дальнее мычание коровы попеременно нарушают тишину. Из
деревянных труб показался черный дым и прямым столбом потянулся к далекому небу.

http://www.e-puzzle.ru

— Вот он, Починок-то!.. Давно уж мы тут рыщем, а все тебя, молодца, ищем; принимай
добрых людей да давай им работу-вольготу!— заговорил один из швецов, слегка
улыбнувшись и переглянувшись с товарищами.
— Тереха не утерпел: спозаранку начал белендрясы подводить. Что-то будет, как на
работу-то нарвется,— заметил другой швец остряку, всегда неизбежному лицу во всякой
швецовской компании.— Говорил бы ты дело-то, путное что-нибудь,— как дела поведем:
вот теперь в чем главная причина.
— Как поведем? Вестимо, как поведем; нечего тут и разум моторить, коли в деревне
весь народ, почитай, на знати. И то молвить, не одни, чай, лаптишки, ходючи сюда
кажинную зиму, поизмызгали. Вот дядя Степан седины понабрался, а все, смотри, сюда же
лезет. Так ли, дядя Степан, я баю?
— Так, так, Тереха; неча греха таить: скоро двадцать зим минет, как в Починке работу
беру.
— Да что тут толковать: толкнемся к соцкому Миките, и дело в шляпе. Поди, он всех
баранов перерезал, да и овец-то уж, чай, давно пообстриг.
— Эй, вы, люди добрые, нет ли шитва? Выходи сюда, кто там жив остался,— говорил
Тереха, уже под волоковым окном избы сотского, раза три постучав своим деревянным
аршином в доску-подоконницу.
Через четверть часа высунулось бабье лицо, запачканное мукой, и, всмотревшись в
путников, улыбнулось.
— Ай, родимые: Тереха, Степан, Петруха, Ванюшка!.. Войдите, ребята, в избу, на дворе
студено что-то стало.
— Как живете-можете? — спросила хозяйка, когда швецы, помолившись образам, сели
на лавку.
— Твоими молитвами, ничего... живем помаленьку: ни шатко, ни валко, ни на сторону.
Где ж у тебя большак-то?

http://www.e-puzzle.ru

— Да еще третьего дни уехал к барину в город, о сю пору еще не бывал, баял, что долго
не будет мешкать. А молодицы-то в баню пошли— лен треплют. Большаков-ребят в Питер
отпустили: Гришу в плотники, а Иван, знамо, в печники снарядился.
— Нешто ты, Матрена, Ванюху-то оженила? Кажись, у тебя только одна невестка и
была — Аграфена.
— Как же, кормилец, и Иванушку женили, около Масленой женили. Хорошая девка
попалась — и к работе приобычна, и дела исполняет куды баско. Да и то молвить, из
хорошего дому ведь пошла: потрусовского старосты Дементья дочка.
— А припасла ты нам работы, тетка Матрена? Ведь вот, поди, теперь и молодицам
полушубки надо снарядить. А мы, признаться, на вас только и надежду полагали.
Пока тетка Матрена ходила в голбец, швецы успели разболочься и развязать свои
мешки. Вскоре постепенно одно за другим показалось из этих мешков: утюги, наперстки,
кусочки синего воску, обглоданный мел, наконец, суконный цилиндрик самодельной работы,
назначенный для булавок, и игольник с большими и маленькими иглами. Остались в мешке,
может быть, только нижнее белье, праздничный чистый платок на шею да новые шерстяные
синие перчатки. Хозяйка принесла сырые овчины, извиняясь, что не успела просушить их за
отсутствием большака.
— Чего ж у тебя молодуха-то смотрит? Знамо, где твоим старым костям с этим делом
возжаться: поди, уж ладышки щелкают. Ну да ладно, печь топлена, а дело это нехитрое,
снарядим сами...
И Тереха с учеником-парнишкой занялся просушкой овчин: он развесил их на шесте
перед печкой, несколько раз снимал, чтобы вытягивать руками, а в некоторых местах, для
сровнения морщин, ухватывался даже зубами; потом опять вешал и пробовал иголкой в тех
местах, которые казались ему просохнувшими.
Кончив это дело, он наметал, намеленной ниткой, прошивы и начал кроить, уверенный,
что просушенная овчина уже свободно будет пропускать толстую иглу и самые руки его не
будут потеть, а следовательно, и затруднять работу. В то же самое время и остальные швецы,
Степан и Петруха, кроили сермягу, принесенную хозяйкой с подволоки, где висела она для
проветривания. Обрезки от овчин и армяка мальчишка-ученик подбирал в то время с полу и
клал в хозяйские сумы. Это поступало уже, по общепринятому обычаю, в собственность
швецов, хотя между этими обрезками попадались и такие куски, из которых шутя можно
составить целую спинку, а чего доброго, и приделать рукава на руки любого верзилы.
Пришедшие молодицы принесли все, какие припасены были ими, нитки. Оставалось
только начинать шить; но дело это не состоялось, потому что подоспела пора обеда. Швецы
подобрали все, что было на столе, на котором вскоре очутилась огромная чашка со щами.
Старшая невестка посолила их, но ушла за хлебом за переборку. Молодуха, не заметив этого,
посолила в другой раз. Шутник Тереха, следивший за ними, не утерпел и тут, чтобы не
отпустить свою заветную шутку, пусть-де посмеются ребята, он взял из солоницы целую
ложку соли и размешал ее в чашке уже в то время, когда все уселись за стол.
— Чтой-то, молодец, нешто ты не видал, что я посолила? — заметила молодуха.
— А я, признаться, думал, что уж такой обычай завелся в новом хозяйстве, чтобы все
солили, — ответил Тереха и самодовольно улыбнулся, заметив, что обе молодые хозяйки
переглянулись.
— Все-то вы, кажись, ребята такие сорванцы, прости меня Господи! Вон хоть бы
зимусь и в нашей деревне: ваши же, галицкие, ребята были, и Калиной еще парня-то звали.
Шил он у дяди Егора тулуп, да и заставил его раздеться всего. Ишь, без того-то, бает, и
мерку неловко снимать. Тот и лег на стол: больно, вишь, он прост у нас, куды прост, Матвейот. И не в догадку ему, что Калина шутки шутит. Этот и мурызни его вдоль спины-то, да так
индо больно, что Матвеевы ребята по шеям Калину да и вон из избы.
— И не то бывает, кормилка, коли знать хочешь; ведь недаром и поговорка про нашего
брата ходит: «швецы-портные...»

http://www.e-puzzle.ru

— Ну, ну, Тереха, видно, мели Емеля — твоя неделя. Ты уж, братец ты мой, не всяко
слово в строку мети, нужно и разум знать,— перебил остряка Степан, все время
соблюдавший молчание: он давно уже оставил шутки и ведет свое дело серьезно.
— И, дядя Петр!— смалкивай знай, невестка,— сарафан куплю! Вишь, ведь молодица
не знает всех свычаев-то наших. Вот хоть бы, примером, тепереча, слыхала про Власа да
Протаса? А нет — так нишкните. Жили, вишь ты, кормилка моя, два брата подгородные,
тоже швецы, как бы и мы со Степаном; да и звали-то их по-простецки: сивый Влас да гнедой
Протас. Наклевалось им делишко, куды хорошо: у мужика богатого, что деньги помелом
метет и лопатой в кузовья загребает. И все бы хорошо, да недоимочка махонькая состояла,—
голова-то, вишь, была словно жбан пивной: звон большой, а браги нету,— тоже, как бы вот и
ты порассказала, тоже сметка-та к закаблучью, знать, пришита была. Принял он этих
молодцов шубу шить себе, а овчин-то дал чуть ли не на две. Влас и Протас, надо вам
молвить, знали хорошо, на какую он ногу хромает, и всю его придурь словно по писаному
читали. Сговорились они промеж себя да и задумали, в добрый час сказать, в худой
промолчать, непутное дело. «Э!— думают про себя,— куда кривая не вывезет, сегодня ухну,
хоть утром и будут бока пухнуть».
— Слушай, хозяин,— молвил Протас,— как ты смекаешь, догонит Влас, коли завернусь
в эту шубу да вбежки побегу, аль не догонит?
— Нет, догонит!— бает тот. А сам ухмыляется, любо, вишь, на потеху на такую.
— Ан не догонит, хозяин. На что хошь на спор пойду, не догонит.
— Попробуй!— брякнул тот сдуру, что с дубу.
Завернулся Протас да деру задал такого, что любо да два,— индо пятки засверкали. А
мужик-то стоит, разиня рот, да любуется:
— Гляди-ко, гляди, ребята, чуть-чуть не догонит; вон как за лес забежит —
поравняются... и поймает, беспременно поймает.
— Ишь тебе любо, Тереха,— заметила большуха,— нешто христианское дело затеяли.
— Да и то молвить, тетушка Матрена, быль молодцу — не укора, а мало ли непутныхто делов на белом свете,— ответил Степан.
— У наших ребят руки не болят!...
— Спасибо хозяюшкам за хлеб, за соль да за щи с квасом, а за кашу-то песенку спою,—
говорил Тереха, молясь образам.
Когда убрано было все со стола, швецы снова сели за работу. Бабы тоже поразобрали с
полок свои копылы, и слышно было в избе, как зашумели на полу веретена, обвиваясь
новыми нитками.
— Ты из какой деревни, молодец?— начала молодуха.
— Да ты у кого спрашиваешь-то?— сказал Степан.
— Вестимо, кто пошустрей да и позубастей всех,— объяснила тетка Матрена.
— Я-то откуда? Да все оттуда ж. Больно молода, много будешь знать — мало станешь
спать. Скажи-ко мне лучше: зачем мужа-то в Питер пустила? Неладное дело в вашей стороне
ведется: дурак ваш мужик, не тем будь помянут. Женится да и лезет в Питер, словно
угорелый, как будто мало народу там и без нашего брата шалопая; сидел бы дома, да точил
веретена, да жену журил.
— Ишь ты какой сыч, прости меня Господи,— заметила молодуха, видимо сочувствуя
шутнику Терехе.— Я бы тебе космы-то повытрепала, коли б была женой-то твоей. Стал бы
ты у меня по жердочке ходить... Да молвишь ли ты, как зовут-то тебя?
— Меня-то? Терешкой, Терешкой, голубка востроглазая, и парень-то я галицкий ерш.
Вон и Петруха ерш, да и мы все тут, почитай, ерши и все галицкие.
— А родня вы промеж собой?
— Да как родня?— когда моя бабушка родилась, вон Петрухин дедушко онучки сушил.
Кто у нас не родня? Коли в поезжанах был, так и свой,— вот как в нашей стороне ведется,
да, поди, и в вашей так же?
— А ты нешто женат?— продолжала неотвязчивая допросчица.

http://www.e-puzzle.ru

— Нет еще. Вот уж коли домик путем заведу, а ведь в нашем ремесле из-за хлеба на
квас не заработаешь. Теперь все и хозяйство, что вот есть на себе; во дворе скотины —
таракан да жуковица, а и медной-то посуды всего одна пуговица.
В таких-то беседах пролетело время до сумерек. Швецы оставили работу. Двое из них,
Степан и Петруха, легли на лавке, подложив полушубки под голову. Старшая невестка
занялась головой свекрови, которая сначала, словно кот против солнышка, щурила глаза, а
вскоре и совсем их закрыла. Тереха в это время подсел к младшей невестке, которая
вытирала горшок, и стал балагурить.
Изба приняла тот тихий и спокойный вид, который бывает в самую золотую пору
крестьянской жизни и который обозначается русским названием — сумерничанья. Тишина в
избе дошла до такой степени, что не только слышно мурлыканье кота в печурке, но даже как
баран и овца жевали жвачку в подполице. Это затишье нисколько не нарушалось ни
храпеньем большака (который был в отсутствии), ни визгом меньшака — неугомонного
ребенка, которого еще не было в доме.
Когда уже довольно смерклось, опомнился от забытья Степан. Растолкал Петруху,
толкнул в бок ученика и попросил свету. Старшая невестка принесла из голбца треногий
светец, значительно почерневший от частого употребления и близости искр, и поставила его
подле лавки, из-под которой тотчас же вытащила лохань, налитую до половины водой.
Ученик-парнишка исщепал целое полено для лучины и высек огня.
Снова началась работа, приправляемая рассказами Терехи. Начал он с шуток и долго
болтал молодухе сказку про белого быка, да о том, что вот жили да были баран да овца;
поставили они стог сенца,— не начать ли-де сказку опять с конца. Но, видно, не найдя
сочувствия к подобным рассказам, он начал загадывать бабам загадки.
— Ну, Марья Семеновна, отгани загадку и не хитрую,— сказал Тереха, обратившись к
младшей невестке,— слушай! Никто не таков, как Иван Ермаков: сел да поехал, слышь,
прямо в огонь.
Задумались бабы все до одной; молодуха было сунулась с «ухватом», да не туда попала.
Тереха улыбнулся и покачал головой; что ни говорили бабы, все не то, даже Степан
предложил было «пожар», да и он не потрафил. Перебрали наконец все, что попадалось на
глаза, но, к несчастию, забыли «горшок» и испортили все дело.
На один горшок — бабий струмент и любимое детище — у Терехи нашлось тридцать
загадок, всего больше. А пошел он по избе глядеть, так загадывал загадку про все, что на
глаза попадалось: и про сучок, и про матицу, про тябло—божницу и про ставец—шкапчик.
Зарябили в глазах знакомые образы и звания, да так затуманены, что голова разболелась. Но
ловкий шутник приемы знал: повел вон из избы и довел до самой двери.
— Ну еще,— продолжал разговорившийся загадчик,— два стоят, два лежат, один
ходит, другой водит.
— Дверь!— с радостью закричали все бабы.
Выведя за дверь и задав задачу для бабьей сметки на вольном воздухе, шутник-швец
попал чуть ли не в самое богатое место, где для вдохновения загадчиков, дедов и учителей
Терехи не было пределов: выучились они допрашиваться сметки и про такие мудреные
задачи, как ветер в поле, гроза в небе, мороз и роса на земле и вся красота поднебесная;
надоумили прикрывать иносказанием и все то, что растет в лесу и любезно сердцу, от гриба
до ягоды, и все то, что вызревает на огородах: и лук (баба на грядках, вся в заплатках), и
редька (пуп в луже, борода наруже), и морковь (девица в темной темнице, коса на улице), и
капуста, и хмель — милый друг, и горох, и репа — чего слаще нет. А на соху, на борону, на
овин и косу стариковским загадкам, кажется, и счету не подведешь.
Замотал Тереха короткую бабью память и ленивую сметку до того, что самому стало
скучно. Уважил он их напоследок и перестал ходить по задам, когда повел свинью из
Питера, всю истыкану.

http://www.e-puzzle.ru

Хозяйки в один голос закричали: «Наперсток»,— и даже дошло до того, что старшая
невестка вынула из кармана, который привязан был у нее на поясе подле левого боку, это
орудие и показала его Терехе.
Неугомонный шутник рассказывал потом настоящие сказки, предварив, что это
бывальщина и случилось от него по соседству. Рассказанная сказка воодушевила не только
баб, но даже и остальных швецов, из которых каждый рассказал также по бывальщине.
Невестки только слушали, дивились диковинкам и искренне верили рассказываемому. Одна
только свекровь заметила, что песня — быль, а сказка — ложь; но тотчас же рассказала про
лешую, которую сама видела, когда, еще бывши молодухой, мыла белье на реке.
— Сидит водяница на колоде, и такая-то большущая да рыжая, а волосищи почитай что
не до пят стелются, а вода-то, кормилицы вы мои, так и льет, так и льет с волосищ-то.
Взглянула я, родители вы мои, и — обомлела: и поджилки затряслись. Слышу, вот как хоть я
вас теперь слышу: захлопала водяница в ладоши да совой и заухала. Как добежала до дому,
кормилицы мои, уж и не помню: словно кто пришиб мне память-то. Опосля мне, как
опомнилась, рассказывали, что священника-де призывали отчитывать, так инда
перепужалась я водяницы-то...
— Бывает, Матрена Селифонтьевна, бывает. Вот ведь недалеко ходить: бродишь ину
пору по лесу за грибами, а либо что... ходишь, ходишь, а все к одной березе придешь.
Придешь, ну вот так вот и видишь: береза та, и муравейник тут, около... вон и палку еще
бросил на муравейник-то, ну и та... тово... тут,— поддержал старуху Степан.— Да чево,
бабушка, вот у меня пара животов на дворе стоит. Пришел я раз, коло Покрова: сивко стоит,
хоть бы што... а саврасая кобыла, что у благочинного купил, в мыле. В мыле, слышь,
Матрена Селифонтьевна, словно кто на ней целую ночь ездил. Что ни говори, а домовик это
ездит, лесовик это в лесу тебя обходит...
— Ох! Что и баять, кормилец, кому, как не ему, домовику этому... Я уж, как из старого
дому перебиралась, кирпичик из чела в печи выломила да в коник и положила; вот тебе грех
молвить,— а не хочу и таить,— положила. Ну... и ничего: коровушки, благодаря Бога, живут,
овечки тоже. Вот и гнедку почитай что кажиную ночь гриву заплетает. Подберет эдак,
знаешь, косички и репейником поизукрасит: таково-то индо любо да красиво.
Между тем время незаметно подходит к ужину, и молодая хозяйка, накрыв на стол,
приглашает швецов:
— Садись и ты, Терентий Иваныч, поужинай, чем Бог послал, чай, уж, поди,
попроголодался маненько.
— Да у нас, Марья Семеновна, коли признаться сказать, не ужинают,— отвечал Тереха,
потягиваясь, а насмешливая улыбка так и прыгает по его рябому лицу.
— Что ты баешь, не ужинают, да как же ложатся-то?
— Как? А поедят маленько да так и ложатся!..
Поработали щвецы и после ужина, вплоть до того времени, как запели вторые петухи.
Один только Тереха, кончив незаметно полушубок и наметав еще рукава на кафтан,
завалился вместе с прочими на полати.
На другой день приехал и сам хозяин — соцкий, в то время когда швецы сшили два
полушубка, два армяка, теплую шапку хозяину и целую овчинную шубу хозяйке. Хозяин
примерял свое, прошелся раза два по избе, заставив баб посмотреть: ладно ли сшито, не мал
ли воротник и не жмет ли ему подмышками. Оставшись довольным, он рассчитал швецов по
заведенным ценам: отсчитал два рубля за два полушубка, рубль двадцать копеек за два
армяка; семьдесят копеек за шубу и пятьдесят копеек за новую теплую шапку.
— Слушай-ко, Степан Михеич,— заговорил соцкий, достав из ставца бутыль водки и
угощая швецов.— Давно меня задор пробирал спросить тебя: куда подевался шоринский
Матюха: еще такой песни гораздый был петь, что твой ину пору Терентий?
— Эх! Загубил он свою душу, как есть загубил ни за денежку. И не то чтобы запивать
что ли хрушко стал: еще это куды бы ни шло, а то, как бы тебе молвить?.. Задурил...

http://www.e-puzzle.ru

— Да чего задурил?— перебил Терентий.— Бахвальство, вишь, в нем завелось, хозяин.
Форс-от этот проклятый его и подгогулил. На руку нечист больно стал — вот оно что! Так
мы его и не берем по этой причине. И то про нас худая слава. Чего не скажут: и «нет воров
супротив портных мастеров», и «словно бы нам только мерку снять да задаток взять», будто
бы мы чего получше и не стоим. Не нашей иглой каменные дома выстегивают, и строчка-то
наша по тому полотну, какое дают, а кроим — сам видал, чай,— к старой одеже новую
прилаживаем, иначе и не примеряешь.
Вишь, он какую однова штуку удрал у Игнатовских. Надыть тебе молвить, он шубенкой
тогда поизносился, ну и армячишко, признаться, с плеч уж полез; а все чихирем-то вот этим
не в меру занимался. Пошел он, вишь, к Игнатовским; думает, наши ребята туда мало ходят,
коли что и сделаю,— не узнают. Понаведался. Дали ему, примерно, работу; свалял себе шубу
ночью да и след показал. Сам еще нам и делом-то этим похвалялся; и сошло было с рук. А
вот на другом, так словно на льду обломился. И случилось-то это дело непутное тоже коло
нашей деревни: купил, вишь, лошковский мельник Дементий ячменю хорошего, а Матюха на
ту пору работал у него да и заночевал, примерно. Встает Дементий мельник поутру да и
спохватись ячменю-то; совался мужик туда и сюда: все закоулки поисшарил. Нет ячменю,
словно помелом кто вымел; пропал ячмень совсем, и с мешком, и с веревочкой.
— Не видал,— бает,— Матюха, куда ячмень подевался?
А тот, словно правый, за работой сидит и нитку еще в ту пору вдергивал.
— Нет, Дементий Андреич, не видал; слышал, признаться, впросонках, словно твой
Жучко на кого лаял, а не видал. И греха на душу брать не хочу; не видал.
Ну, заперся, слышь, заперся, словно и невесть что! Да уж по весне узнали, кто греху
был причастен: сам же Матюха и привез к Дементию. А ячмень-от был не нашенский, а
заморский, еще и у барина-то у Безинского купил. Пошла про Савву худая слава: мы его не
берем, одному ходить — неповадно, да все уж и знают; а нет, так и мы подкузьмим.
Посовался Матюха туды да сюды: видит — дело дрянь, не выгорает; так он по весне и
сгинул, словно топор ко дну. Бают ребята, что в Рыбное потянулся в бурлачину. Ну уж там,
знамо, уховерт-народ, не клади пальца в рот, зараз тяпнут.
Только что вышли швецы от соцкого и показались, в полушубках нараспашку, середи
улицы, почти изо всех окон послышались приглашения. Между громкими бабьими криками
особенно резче всех раздавался одной.
— Нишкните-ко, ребята, чтой-то солдатка-то больно зазывает?— спросил Степан.—
Нешто много работы у тебя?
— Понька есть, полушубок, кормильцы.
— Ишь ведь, горлодериха эдакая,— бабью работу зазывает: поньку шить; нешто у
самой-то руки отвалились? Поди-ко, Терентий, учи ее, глупую, уму-разуму да втемяшь ей
хорошенько, чтоб вдругорядь не навязывала чего не следует. Сшей ей полушубок-то да и
приходи к нам,— распорядился старик Степан, видимо обиженный и принявший
предложение шить поньку за насмешку.
Компания швецов разделилась. Все они разбрелись по разным избам и в одиночку;
один Степан вдвоем с учеником, Тереха между тем явился к солдатке.
— Кошку бьют — невестке намеки дают; поньку-то ты шей сама: ваше это дело, бабье,
а вот коли полушубок есть, так стачаем. Давай, где он у тебя тут?
— Ишь ведь как ты расчуфырился, словно и невесть что обидное молвила. Я и сама,
коли хошь, так сдачи дам.
— Сдачи мне твоей не надо, береги про себя; а мы не то что с бабой, и с волком
справлялись!— говорил Терентий уже не тем шутливым голосом, а таким, какой был бы
даже впору и самому старику Степану.
— Знаешь ли, тетка, как я волка надул?— продолжал он, садясь за работу.— Шел,
вишь, я по полю, отседа не видать, бежит серый по лесу да ухмыляется.
— Здравствуй, швец-молодец, дай я тебя съем!

http://www.e-puzzle.ru

— Дай,— говорю,— запрежь хвост тебе аршином смеряю.— Взял я его хвостище
кужлявый, намотал крепко на руку, да и лудил я его аршином по спине, инда самому больно
стало.
— А все мне тебя, швец-молодец, съесть хочется. Целый день,— бает,— рыщу: живот
подвело!
— Нет,— говорю,— мои кости неломки: зубы не возьмут. Поди, вон баран ходит по
горам, авось, может, послаще будет. Прост ведь серый-то, хоть бы вот и ты, тетка Лукерья.
Так, что ли, тебя величают? Да ты смотри не обидься!
— Меня-то? Офросинья меня зовут.
— Ну вот, тетка Офросинья, у меня тоже бабушку звали Офросиньей и сестра была
Офросинья. Так о чем, бишь, я тебе молвил?
— Баран там, что ли, по горам...
— Так вот, вишь, пришел он к барану и тоже есть попросил, серый шут. «Вставай,—
бает баран,— под гору, а я как раз тебе в глотку вскочу». Распялил серый пасть, а баран как
мурызнет его в лоб рогами так, что мой волк вперемековшки. Все, слышь, зубы во рту
повышиб, и есть уж нечем стало. Опомнился серый, да позапоздал маленько: швец-то,
поджавши ноги, строчку строчил, а баран сено жевал в подполице.
— А вдругорядь ты понек не сули!.. Эдак и сарафаны нашему брату шить доведется,—
заключил свою речь Терентий у новой хозяйки.
***
Таким образом, переходя из избы в избу, из деревни в деревню, сообща, в компании и в
одиночку, особняком, смотря по количеству наличной работы, швецы проходили на чужой
стороне далеко за зимнего Николу. Осталась всего неделя до Рождества Христова; ясное
дело, нужно провести этот праздник в кругу домашних, по обычаю и по заветной мысли.
И вот швецы уговорились сойтись в первом питейном ближайшего села, чтобы
разделить сообща и поровну свои заработанные деньги и опять вместе держать путь на
родину. Степан, как предводитель и самый старший между товарищами, производил дележ.
Досталось каждому, вместе с заработанными им самим деньгами, около пятнадцати рублей
серебром; Степану немного побольше, потому что он ходил с учеником.
Немедленно совершены были слитки, или так называемый запой, товарищи поздравили
друг друга с прибылью. Ученику-парнишке куплены были две бутылки меду и пряники. Тем
бы дело и кончилось, если б Тереха не увлекся легким похмельем и не спросил себе кое-чего
покрепче да и в посудине побольше. Петруха не отставал и тоже за спасибо угостил
товарища. Через полчаса Тереха уже стлался вприсядку по уродливому полу кабака и визжал
пьяные и нескладные песни.
Собралось народу много, желая посмотреть, как-де швецы запой творят, пляшут и
песни галицкие поют. Петруха достал у целовальника балалайку и тренькал на ней для
большего задору Терехи. Дело кончилось тем, что мужики-зрители прельстились удальством
галицкого ерша и начали его потчевать. Бог весть что бы дальше было, если бы не стояла на
стороже братская дружба и опытная старость в лице старика Степана. Он кое-как уговорил
товарищей идти, после многих ругательств Терехи и упирательств и руками, и ногами
Петрухи. Степан хладнокровно перенес все обиды, держась пословицы: «пьяному море по
колена; не сам говорит, а хмель за него распорядок творит».
— Что ж ты не пил, дядя Степан,— а ведь знатную штуку удрали; инда мужики
тутошные потчевать начали,— говорил очнувшийся на другой день Тереха.
— Куда уж мне, с своею старостью да с немоготою, тягаться за вами? Бывало, брат,
время, тягивал я куды хлестко. Не только тебя, а вот и Петруху бы завидки взяли: штоф
ошарашишь — словно ни в чем не бывал, еще косуху в придачу попросишь... только
ухмыляешься да и песенки попеваешь. Ноне не то стало: хватишь стакашка три для куражу
да от холоду, ну, и удовлетворен с почтением. Вам, ребята, хорошо, пока вот молодух-то не
завели; тогды, вестимо, другую песню затянешь.

http://www.e-puzzle.ru

Так совершает швец свою нехитрую работу, перемежая ее прибаутками и присказками.
Мужик любит его за такие одолжения и не прочь, в длинный и скучный зимний вечер,
послушать его веселых рассказов: на то и сказка придумана, чтоб добрых людей потешать.
Иной раз и страшно сделается, и чуется привычному уху, как
По селам ткут,
По деревням ткут.
Одна баба-яга,
Костяная нога,
Помелом метет.
Вдоль по улице
Захотелось ей
Все б по Ваниным
Да по Машиным,
Все б по косточкам,
По ребяческим,
Покататися,
Повалятися.
И вспомнит, может быть, мужичок то благодатное время, когда бабушка напевала ему
своим дрожащим, старушечьим голосом ту же присказку. И головой она качает, и голос ее
как-то страшен стал. Страшно сделалось и ребенку: завернулся он в бабушкину плахту,
только видна его головенка; крепко боится ребенок буки. Смотрят его испуганные глазки на
старуху, слезинки так и прыгают по разгоревшимся щечкам. Долго глядел он на
морщинистое лицо рассказчицы и вдруг заплакал, да так громко заплакал, что самой
бабушке страшно стало.
Изо всех сказок швецов про швецов — вот одна самая характерная и любопытная.
Когда-то жил-был царь на царстве, на ровном месте, как сыр в масле. Этот царь
охотник был сказки слушать. И послал он по царству указ, чтоб сказали ему сказку, которой
еще никто не слыхал.
— За того, кто лучше скажет, отдам полцарства и дочку свою, царевну.
Этой сказки сказать никто не находится.
Приходит из кабака швец, говорит царю:
— Ваше царское величество! Извольте меня напоить-накормить: я вам буду сказки
сказывать.
И напоили, и накормили, и на стул посадили.
И стал швец сказки сказывать:
— Как доселева был у меня батюшка, богатого живота человек! И он построил себе
дом: голуби по шелому ходили — с неба звезды клевали. У этого дома был двор: от ворот до
ворот летом целый день голубь не мог перелетывать. Слыхали ль такую сказку вы, господа
бояре, и ты, надежа царь великий?
Те говорят:
— Не слыхали.
— Ну, так это не сказка, а присказка: сказка будет завтра вечером. Теперь прощайте!
И ушел.
И приходит опять на другой день, и говорит:
— Ваше царское величество! Извольте напоить-накормить: я вам буду сказки
сказывать.
И напоили, и накормили, и на стул посадили.
И стал швец сказки сказывать:
— И как доселева был у меня батюшка, богатейшего живота человек! И он состроил
себе дом: голуби по шелому ходили — с неба звезды клевали. У этого дома был двор: от
ворот до ворот летом в целый день голубь не мог перелетывать. И на этом дворе был
выращен бык: на одном рогу сидел пастух, на другом — другой; во трубы трубят и в рога

http://www.e-puzzle.ru

играют, а друг у друга лица не видят и голосов не слышат. Слыхали ли такую сказку вы,
господа бояре, и ты, надежа царь великий?
— Нет, не слыхали.
Шапку взял да и ушел.
Царь видит, что это человек непутный; жаль стало царевну отдать, говорит боярам:
— Что, господа бояре? Скажем ему, что слыхали такую сказку, и подпишемтесь.
Бояре согласились, что слыхали-де такую сказку, и подписались.
На третий день приходит этот портной и говорит:
— Ваше царское величество! Извольте меня напоить-накормить: я вам стану сказки
сказывать.
И напоили, и накормили, и на стул посадили.
И стал швец сказки сказывать:
— Как доселева жил-был у меня батюшка, пребогатого-богатого живота человек! И
состроил он себе дом: голуби по шелому ходили, с неба звезды клевали. У этого дома был
двор: от ворот до ворот летом в целый день голубь не мог перелетывать. И на этом дворе был
выращен бык: на одном рогу сидел пастух, на другом — другой; во трубы трубят и в рога
играют, а друг у друга лица не видят и голосов не слышат. И на дворе была выращена
кобыла: по трое жеребят в сутки носила, и все третьяков. И он в ту пору жил гораздо богато!
И ты, надежа царь, занял у него сорок тысяч. Слыхали ль такую сказку вы, господа бояре, и
ты, надежа царь великий?
Господа видят, что нечего делать: говорят все, что слыхали.
— Ты, великий царь, занял у моего батюшки сорок тысяч денег: вот, вишь, все господа
слыхали. А ты мне денег до сих пор не отдаешь.
И видит царь, что дело нехорошее: надо отдать царевну и полцарства либо сорок тысяч
денег.
Отдал ему сорок тысяч денег.
И пошел этот портной опять в кабак с песнями.
Вот и сказка вся.
Мало этих рассказов,— швец, за отсутствием большака, наколет, пожалуй, и дров и
воды натаскает в избу; сам и лучины нащиплет. Хоть и поведет он на будущую зиму те же
обычные прибаутки, какими тешил и запрошлый год, но ведь и то сказать, ину пору и старое
годится, коли хорошо да потешно. Так рассуждая, мужичок любит своих швецовприбауточников и всегда принимает их радушно и для угощенья их ничем не скупится. В
свою очередь, и деревенские ребята любят швецов и ни в чем не отстанут от старших: поят
их вином, уступают первое место на супрядках, подводи лишь только белендрясы, чтобы и
им было любо да и девкам потешно.
Вот почему швец хотя и шабашит в субботу и ничего не работает в праздник, но зато
всегда найдет в праздник теплый угол и горячие щи в любой деревенской избе. Впрочем, это
и не так необходимо, потому что холостые ребята утром побывают в селе, а вечером уже
непременно до вторых петухов сидят на поседках. У женатого швеца своя компания: он или
в избе на полатях, или на крыльце кабака судачит с словоохотливыми мужичками о
хозяйственных делах: каково-то Бог даст на будущий год лето, будет ли урожай, да мало чтото снегу выпало: не померзла бы озимь.
Праздник Рождества швец уже непременно встречает за заутреней в сельской церкви
своего прихода. И если нет после праздников работ по соседству, он, смотришь, копается
около дому: новые дранки на крышу положит; двор вновь выстелет, если есть запасная
солома; лаптишки тачает, веревки вьет; себя и своих обшивает, баб уму-разуму учит,—
одним словом, исполняет все, что требуется по хозяйству. Там, посмотришь, весной,— он
подновляет телегу, снаряжает соху, или косулю, клеплет косы, закупает серпы и незаметно
входит в сферу жизни семьянина-пахаря. Чирикает его лопатка по косе где-нибудь на лугах;
изогнул он свою спину на пашне и подрезает серпом высокую рожь и пшеницу. Наступит
осень — и повез швец-прибауточник целый ворох снопов на своем скрипучем андреце в

http://www.e-puzzle.ru

овин. На другой день он или стоит на запажинах и, высунув из садила голову, кладет снопы
на колосницы для просушки, или хлопает молотилом по высушенным и разбросанным по
току колосьям. А может быть, везет он, на своем любимом гнедке, в половни уже
обмолоченную готовую перхлину.
Одним словом, весной, летом и в начале осени швец ни в чем не отстает от любого
своего соседа, мужика-нешвеца. Но лишь только пооблетит весь лист с черемухи, что растет
под самыми окнами его избы, и опустеет скворечник, что приделали балуны-ребятишки на
длинном шесте подле амбара,— он уже чует близость любимой работы. Кончится в
хозяйстве капустница, перемелется собранный хлеб — смотришь, на двор подоспела уже и
осенняя Казанская, заволокло снежком всю улицу; валит пар в избу, лишь только отворит
баба дверь или волоковое окно; а грачи и вороны так и гоношат, чтобы сесть поближе к
трубам на крыше. Пришло время ребятам обновы шить к празднику, шубенку какую или
армячишко,— чтоб и на зиму заручка была. И вот дня три или четыре ходит швец по соседям
до самой Казанской. А там, смотришь, недели через две или три он начал приготовляться и к
дальней дороге.
Дня за два хозяин подговорит прежних товарищей и назначит им время зайти за ним. С
вечера накануне велит хозяйке приготовлять путину: одежонку, какая понаберется по
скорости, лепешку какую-нибудь с творогом, яиц вкрутую. Сделает на другой день запой с
ребятами-спутниками, и снова поплелись швецы по ухабистой дороге в знакомые селения —
шутки творить, работу спорить.
Вот вся нехитрая жизнь и работа галицких швецов! Но прежде, чем он сделается
независимым хозяином, ему предстоит еще много испытаний, начиная с той поры, как он,
парнишкой, расстается с родной избой, до той, когда кончит ученье, т. е. сделается
работником-подмастерьем.
Вот как обыкновенно делается это дело: не в силах отцу прокормить большую семью,
или проще — зашалился у галицкого мужичка парнишко, ладу с ним не стало, а ведь надо
сделать из него путное дело. Вырастет балбесом — ни семье в прок да и себе только маета.
Думает, думает отец и ума не приберет,— как бы извернуться с блажным детищем. Ляжет на
полати — сон не берет; то и дело перевертывается с боку на бок, только полати скрипят. На
лавку ли сядет: закусил клочок бороды и голову повесил, а сам искоса поглядывает и на
жену-большуху, и на баловника-парнишку, который вот только что сейчас всех кур бураком
с бабками перешугал из коника. Выбежали куры посередь избы и закудахтали,— так что
насилу сама уняла. Сели за ужин; ничего большак не ест и словно не глядел бы ни на что.
Лег он спать; опять та же дума лезет в голову: в Питер, Нижний, в Москву пустить —
баловаться еще пуще станет без родительского смотренья. Наконец кое-как решил поместить
балуна около своей деревни, держась пословицы: «Дальше моря — меньше горя».
Встал большак поутру, ухмыляется, так что и бабе-жене любо стало. Ломало, ломало
вчера, думает она, словно и невесть что приключилось. Бурей такой смотрит,— инда и
словечка боялась промолвить: залепит туза, другой раз не сунешься. А сама крепко следит за
распорядком мужа: надел он полушубок, платком и кушаком туго-натуго подвязался; надел
на ухо шапку-треух, а сам улыбается и хоть бы словечко промолвил. Берет нетерпеж бабу, и
только бы спросить, куда-де собрался, а боязно: ляпнет старый, ни за что ляпнет. Пошел
большак к двери и только за скобку...
— Обедать ждите!— таково-то громко промолвил, инда душа в пятки залезла, и
повернул на зады. Обогнул вон и бурмистрин овин, и земского клеть назади оставил, и свою
баню прошел. «Ну, знамо, куда, как не в Демино!»— решила большуха, следившая за
путешествием мужа.
И действительно, вот что случилось: пришел большак прямо в швецову избу, что
хозяином всегда ходит и учеников берет на выучку.
— А я к тебе, дядя Степан.
— Милости просим! Что тебе надыть, дядя Митяй?
— Не возьмешь ли парнишку на выучку? Я б Ванюшку свово во бы как рад отпустить.

http://www.e-puzzle.ru

И дядя Митяй показал рукой на сердце.
— Да ты как его хочешь пустить? Работника, сам знаешь, я не держу: один за всем
смотрю; а в ученье я уж взял, признательно, одного молодца. Сам и упросил, сам и выбрал
изо всей деревни, что есть смирену. Вишь, ноне я не пойду далеко-то,— хочу около своих
походить.
— Яви милость, дядя Степан, не откажи, уважь просьбу-то! Заставь со старухой вечно
Бога молить. А уж в другом чем мы не постоим: что хошь возьми, только научи парнишку
уму-разуму. Вестимо, как у вас там ведется,— потом и дадим.
— Да как у нас ведется, на сколько зим-то ты хочешь отдать?
— Твое дело, дядя Степан, твое дело; на сколько хошь отдадим, во как!— говорит
обрадованный отец, а сам ухмыляется. Подсел к Степану, и кота гладит, что у того под
боком мурлыкал, и шапку с места на место перекладывает.
— Об одном только и толк весь: возьми парнишку, а о зимах не толкуем.
— Берем занятного на три зимы,— заговорил Степан,— а коли туп молодяк да не скоро
толку-то набирается, ну и пять зим живет. Дольше и не держим, да и в заводе нету этого.
Одевать-то его сам, что ли, станешь?
— Где самому,— ты уж одень!
— Ну, а заручку дашь, что ли, какую?
— Знамо дело, дядя Степан, масла дам, яиц... коли надыть, сушеной черники. Всего,
чего хошь, дадим.
— Яиц мне ненадобе: своих много. А вот кабы медку прислал — важно бы было!
— Ладно, ладно,— меду большущий бурак... ниток... Холста, поди, хочешь?
— Не мешает и это. Ну, а как науку кончит, мне зиму должен служить без платежа —
на спасибо. Одежонку всю сошью, а ученье кончит — тулуп бараний, шапку тоже от себя
дадим. Ладно ли?
— А ладно,— так проводи утре Ванюшку, и дело шито!
На том и порешили.
Пришел Митяй домой на радостях, словно сейчас оженился: и весело таково смотрит, и
за обедом с лихвой наверстал вчерашний ужин. Потом немного повозился на дворе;
разболокся, лег на полати, свесил с бруса голову и повел такие речи:
— Спишь, Офимья, аль нет? Да где Ванюшка-то?
— Нет, не сплю, пахтанье пахтаю!
— Шляки считаю! Вон вечор Гришка Базихин всего облупил: два десятка гнезд
выиграл,— отвечали два голоса на хозяйский позыв.
— Утре в ученье идешь!— решительным голосом продолжал отец.— С деминским
Степаном сговорился на три либо на пять зим. Обещал шубу сшить. Только меду бурак
попросил, да холста, да ниток пять пасм. Шабаш, Ванюшка, баловствам твоим непутным,
садись за иглу, авось толку-то побольше будет. Приготовь ему, матка, полушубок, портянки.
Лаптишки-то сам пособери, какие там есть у тебя, да еще что придется... Шляков, мотри, не
бери, пучеглазый, некогда будет баловством заниматься, слышь?..
На другой день мальчишка, со всеми прибавлениями, был уже в швецовой избе, хоть и
не дальше пяти—семи верст от своей деревни. Вечером, при огне, он уже получил работу—
задачу: наложить заплатку на старый хозяйский армяк. Учитель усадил его на лавку, научил
класть ноги по-швецовски — калачиком, держать иглу и вощить нитку. Долго возился
парнишка с непривычной работой, наконец одолел и отдал хозяину.
— Ишь ты каких косуль накропал!— сказал тот с ободрительным видом и
насмешливой улыбкой, рассматривая куда как плохо заштукованную прореху.— Ну да
ладно,— на первых порах и то печево, как есть нечево. Опосля смекнешь, коли в толк
будешь брать да слушаться. Бают ведь старики: тупо сковано — не наточишь, глупо рождено
— не научишь, а коли сметка есть — пойдет дело в кон. Наша работа нехитрая — мало-мало
всякая баба не умеет. Главная причина — не балуйся да не повесничай; запрежь говорю.
Денную работу сполняй безупречно, как по писаному; а на шабаш что хоть делай, только

http://www.e-puzzle.ru

чтоб мне не было тошно. Вот как по-нашему! Уж я человек вот каков уродился: имей ко мне
лишь обычай да потрафляй, в чем тебе потрафлять мне надыть,— и жить в миру будем, не
обижу тебя и отцу твоему угодим. А коли супротивность какая выйдет, да дело волком в лес
глядеть станет — ну, знамо, пеняй на себя да на свою спину; я тебе толком запрежь говорю.
— Есть у меня про вашего брата штука, не одного тебя в люди вывела,— заключил
наставник и показал ременную плетку.
Плетка эта составляет также необходимую принадлежность всякого швеца, который
имеет учеников. Он и носит ее всегда с собой, в заветной кожаной суме. Устройство этого
орудия чрезвычайно оригинально: это длинный, тоненький кожаный мешок, туго набитый
куделью и залитый на конце довольно большим куском вару. Пользу ее швец признает по
тому обстоятельству, что иногда приходится ему сидеть далеко за полночь при спешной
работе. Ясно, что непривычный ученик задремлет или даже просто прикурнет под тяблом.
Иглою в бок или кулаком не достанешь иной раз, а плеткой этой как раз пробудишь: плетьде не мука, вперед наука.
Сначала трудно бывает привыкать парнишке к новому житью в чужом доме да еще и в
ученье. Это не то что дома! Здесь встанешь утром спозаранку в такую пору, что дома и
бабушка-то только-только встает. Умоешься — поди дров наколи, натаскай их в избу, если
не успел сделать это с вечера. Там, немного погодя, за водой ступай на колодец, что посеред
улицы да такой крутой, насилу раскачаешь. Воду-то принеси в избу. Глядишь, баба
заломается и избу велит выместь, печку выгресть, овец загнать в изгородь, чтоб не бегали по
двору; а сам-от коней велит напоить: успевай знай пошевеливаться. Трудно парнишке на
первых порах, если нет заручного; и рад он, крепко рад, когда подойдет суббота, и побежит
он в свою деревню, чтоб за всю прошлую неделю выспаться, в бабки наиграться, да и
колобушки домашние как-то повкуснее и посдобнее Степановых, «а, кажись, из такой бы и
муки-то сделаны, и опара на дрожжах, и масла нашего клали!».
Разумеется, если у швеца учеников двое живут, им и работа не в работу. За водой
пошлют — в снежки прежде поиграют; овец загнать велят — попробуют, не свезет ли какая;
а лошадей поить — и ждут не дождутся. Прежде чем доведут они их до колоды, смотришь —
скачут два баловника рядком на выгон; а сами смотрят, не увидал бы хозяин. Заметил он —
на допрос позовет: кто делу зачинщик. Поклеплют ребята один на другого, а не удастся
штука, вздерет хозяин обоих; и тут ничего — на людях и смерть красна. Пойдут в сенцы,
посмеются оба да еще и спор заведут о том, кого больнее высек, кому больше розог дал; а
целый веник истрепал, что лежал в углу подле приступков.
Кончится зима, а с ней и швецовы работы,— ученики уходят домой на целую весну и
лето. Глядишь, а парнишко уже и рубец накладывает прямо; так приладит заплату, что и баб
зависть возьмет. Пошел парнишко в куче соседских ребят и девок за грибами и ягодами
летом; играет в городки посеред деревенской улицы или в лапту где-нибудь на лугу. Осень
придет,— топит он отцовский опии и печет в яме картофель; капусту рубят дома — ест не
наестся сладких кочерыжек, живот даже вспучит. Да и то сказать: скоро опять в чужие люди
придется идти; запас не худое дело.
Через три-четыре зимы ученик делается уже настоящим швецом-работником. Ничто
уже не отобьется от его приобвыкших рук — никакая там хитрая выкройка, хоть бы даже
придумал ее сам заказчик. Иной задает такую задачу, что и сам-то в толк не возьмет; хочется
вот ему положить на карман красную кожу с зубчиками, да так, чтобы было красиво и всякая
б девка заметила. Разом смекнет молодец-работник: и тюленьим ремешком обложит, и
пуговки красивенькие подберет, и петельки ровненькие сделает,— во всем угодит приятелю.
Поневоле тот угостит догадливого мастера в питейном. Иному барскому кучеру захочется к
новой красной рубахе сделать широкие шаровары из плису, да такие широкие, что вот шел
бы он — словно барка по Волге на всех парусах. И тут швец не ударит в грязь лицом и
подведет такую штуку, что целую неделю барский кучер будет ходить по двору да
ухмыляться: пусть-де девки страдают по его удальству да потяпкам.

http://www.e-puzzle.ru

Первой мыслью молодого швеца по окончании условного срока ученья — установить
свое мастерство и ходить особняком от хозяина,— конечно, в таком только случае, если он
не обязан отслужить учителю на спасибо. Но ведь и этот же срок имеет конец. Как бы то ни
было, задуманное предприятие на следующую же осень приводится в исполнение; но почти
всегда кончается неудачно. Поговорка ли, какую сами же швецы про себя сочинили да еще и
хвастаются, что «Мы-де швецы-портные, воры клетные, день с иглой, а ночь с обротью»
(ищем поймать лошадь о трех ногах), а может быть, и такое рассуждение хозяев: «Что поди
еще к новому-то молодцу привыкай, да на какого нарвешься, иной только взбудоражит все в
доме: и невесток перессорит, коли добро это заведется в хозяйстве; а чего доброго, и штуку
какую стянет, ведь есть же сорванцов на белом свете; в душу не влезешь, чужая душа —
потемки, а грех да беда на ком не живет,— огонь и попа жжет». Вследствие такого
рассуждения мужичок как-то туг и неповадлив на прием незнакомого швеца и любит
держаться, по знати, за старых.
Попробует новичок да на том и порешит, чтоб искать на будущую зиму товарищей,—
не возьмут ли в артель. Куда ближе обратиться, как не к учителю: он познакомит, мужички
поприглядятся,— а уж там, коли Бог поможет, можно и самому учеников понабрать, и
хозяйство по-путному обставить.
И нигде, можно положительно сказать, нет такого единодушия и товарищества, как в
швецовских артелях. Нигде так не оправдывается и не приводится в исполнение заветная
поговорка: «Один и в доме бедует, а семеро и в поле воюют», как в этом небольшом классе
промышленников. Ходят они вместе; деньги делят поровну, безобидно, так что в зиму
достанется каждому иногда свыше пятидесяти рублей ассигнациями; никогда не пользуются
заслуженной славой хороших людей и мастеров, чтобы отбить у другой компании работу;
только вывеси в окно пары две овчинных ремешков — и пройдут ребята мимо этой деревни
в свою, знакомую. Не спорят и о том, если перебьет иной швец работу по соседству и засядет
там, где другой сидел в прошлую зиму: тут весь народ знает друг друга и сам виноват, если
запоздал и прозевал урочное время или худая слава на твою честь легла. В этом обоюдном
братстве могут спорить со швецами одни, может быть, земляки-плотники питерские в своих
артелях.
СЕРГАЧ
(Очерк)
Приступая к рассказу об одном из оригинальных промыслов, составляющем
исключительную особенность русского народа, спешим оговориться.
Промысел или способ прокормления себя посредством потехи досужих и любопытных
зрителей штуками и пляскою ученых медведей не так давно был довольно распространен.
Теперь, при изменившихся взглядах, при усилиях общества покровительства животным,
промысел сергачей значительно упал и близок к окончательному падению. От столиц
сергачей положительно отогнали: теперь не видать ученых медведей, пляшущих на
окраинах, на дачах наших столиц в летнее время. Кое-как держится еще этот промысел около
мелких ярмарок в глухих и отдаленных местностях, всего больше в северных лесных и
южных степных губерниях. Но и на юге, в Одессе, организовалось общество
покровительства животным, обеспечивается членами в разных других городах Херсонской,
Подольской и Волынской губерний: оттого может быть теперь и на севере стали чаще
появляться с медведями бессарабские цыгане. В то же время очень мало уже показывается и
сергачей из Приволжья.

http://www.e-puzzle.ru

В наших северных великороссийских губерниях обычай водить медведей усвоен
жителями известных местностей; большей частью водят их татары Сергачского уезда,
Нижегородской губернии. И вот происхождение названия сергача, которое переходит с
хозяина-поводыря и нa мохнатого плясуна; один проводник остается при своем неизменном
названии козы. Имя сергач сделалось в последнее время до того общим, что будь поводатарь
из Мышкина (Ярославской гyбернии), владимирец, костромич, ему непременно дается имя
нижегородского городка. Часто, однако, появление плясунов повещается и еще более общим
криком, говорят обыкновенно: «медведи пришли!».
Впрочем,
мало-мальски
знакомый
с
коренными,
главными
отличиями
великороссийских наречий и говоров легко отличит сергача от мышкинца и владимирца:
первый говорит своим мягким низовым нижегородским наречием, оба остальных
суздальским грубоокающим. Цыгане с медведем решительно никогда не заходят на север,
вероятно ограничиваясь своей благодатной Украиной. Однако не лишнее заметить и то
обстоятельство, что нет правил без исключений, нет закона, безусловно неизменного:
попадаются и такие, которые так себе надумали приняться за медведя, без исконного обычая
предков, и потому неудивительно, если при расспросах признается поводатарь, что он не
ближе, не дальше сосед ваш, только бы жил он на бору да водились в этом лесу медведи. Но
это бывает очень и очень редко.
Ученые медведи носят еще название сморгонцов, наш «Сергацкий барин»
переименовывался в «сморгонского студента, сморгонского бурсака», но это медвежье
прозвище было распространено лишь в западной половине России, да и там теперь исчезло.
Исчезновение произошло вслед за тем как прекратились, повымерли все те ученые медведи,
которых воспитывал богач Радзивилл, знаменитый «Пане-Коханку» и на которых — по
преданию — он ездил в Вильну и раз даже явился на сейм в Варшаве. По преданию этому
(кое-как сохранившемуся на месте) Радзивиллу ловили медведей в густых первобытно-диких
лесах Полесья по Припяти около Давид-Городка. Вели их 300 верст до знаменитой
резиденции Радзивилла — Несвижа, в 3 верстах от которого (в фольварке Альбе)
существовал разнообразный зверинец. Здесь косолапый ставленник отдыхал короткое время
http://www.e-puzzle.ru

и затем уводим был в другое имение Радзивилла — местечко Сморгоны, лежащее на
почтовом тракте из Вильны в Минск, в 30 верстах от города Ошмян и более, чем в 200 от
бывшей резиденции князя Радзивилла.
Здесь в Сморгонах было особое каменное строение, медвежье училище, носившее
шуточное прозвище Сморгонской Академии. Косолапые студенты здесь обучались особыми
мастерами в двухэтажном здании, в котором каменный пол второго этажа накаливался
громадной печью из нижнего этажа. Студенту надевали лапти (каверзни) на задние лапы,
предоставляя передним становиться на горячий июль; но так как нежные медвежьи подошвы
жару не выдерживали, то медведь и был принужден держаться на задних лапах на дыбах.
Достигая такой привычки или способности, медведь приучался затем к известным
штукам, которые делали из него зверя ученого, но которые однако не вызывали таких
остроумных приговоров, какими славятся нижегородские сергачи. Выученные медведи
производили репетиции и жили потом в местечке Мире, другом радзивилловском имении, в
46 верстах от города Новогрудка (в Минской губернии) и уже только в 28 верстах от
радзивиловских дворцов в Нeсвиже. В Мире ученые медведи поступали к цыганам, которые,
как известно, издавна были поселены здесь и имели, по преданию, даже собственного
короля, пожалованного в это звание чудаком и самодуром Паном-Коханком. Мирские
цыгане водились со сморгонскими бурсаками, бывшими в саду в особом деревянном зданиизверинце, превратившемся теперь в уютный и теплый жилой дом современного владельца
(гр. Витгенштейна).
Кроме экстренных случаев сеймовых поездок эксцентрического Пане-Коханку и
прогулок его на медведях по собственным местностям, цыганам предоставлено было право
водить медведей на посторонние потехи и для собственных заработков. Отсюда и появление
с учеными медведями — сморгонскими бурсаками — и цыган вслед за нижегородскими
татарами. В настоящее время (по личным нашим расспросам в тех местах) не только не
существует в Сморгевах чего-либо похожего на этот промысел, но и в Мире не осталось
даже следа цыган, переродившихся в коренных белорусов. Самые предания очень слабы,
неточны, хотя и существуют указания на место бывших зверинцев. И только в склепе
несвижского огромного костела среди других Радзивиллов сохраняется скелет и ПанаКоханка, человека огромного роста с высокой грудью, одетого в высокие кожаные ботфорты
(хорошо сохранившиеся), в полуистлевший бархатный кунтуш, с вышитой на левой стороне
высокой груди звездой и со тканым серебром широким шелковым поясом.
***
— Ну-ко, Михайло Потапыч, поворачивайся! Привстань — приподнимись, на цыпочках
пройдись: поразломай-ко свои старые кости. Видишь, народ собрался подивиться да твоим
заморским потникам поучиться.
Слова эти выкрикивал нараспев и тем низовым наречием, в котором слышится падение
на мягкие буквы с некоторой задержкой или как бы коротеньким, едва приметным заиканьем
(каким говорят по всей правой стороне Волги) низенький мужичок, в круглой изломанной
шляпе с перехватом по середине, перевязанным ленточкой. Кругом поясницы его обходил
широкий ремень с привязанной к нему толстой железной цепью; в правой руке у него была
огромная палка-орясина, а левой держался он за середину длинной цепи.
В одну минуту, на заманчивый выкрик, сбежалась толпа со всех концов большого села
Бушнева, справлявшего в этот день свой годовой праздник летней Казанской. Плотно
обступила глашатая густая и разнообразная стена зрителей: тут были и подвязавшие пестрые
передники под самые мышки — доморощеные орженушки, охотницы щелкать орехи,
хихикать, закрываться рукавом и прятаться друг у дружки за спиной, когда какой-нибудь
незнакомый любезник начнет отгибать колена и поведет медовые речи.
Толкались и ребята в рубашках, без шапок, готовые при первом удобном случае
прилично встретить и проводить захожего любезника, если он не сойдется с ними зараньше.
Подобрался позевать и приезжий посадский парень, вырядившийся в свою праздничную
синюю сибирку, страстный любитель пощелкать в бабки, и для того всегда державший в

http://www.e-puzzle.ru

заднем кармане несколько гнезд и свинцовую битку, за которую часто доставалось его бокам
и микиткам. Подошел посмотреть и волостной писарь в халате, мастер выкуривать одним
духом целую трубку самбраталического и не поперхнуться. Не было только одних стариков
и солидных гостей, которые, забравшись в избы, поднимали страшный шум о какой-нибудь
запущенной мельнице, да бабы-большухи, как угорелые, метались от шестка к столу и
обратно, выставляя жирные пироги и поросят с кашей на потребу дорогих гостей, которые
кучами валили из избы в избу от раннего полудня до позднего вечера.
Между тем на площадке раздавалось звяканье цепей, и мохнатый медведь с
необычайным ревом поднялся на дыбы и покачнулся в сторону. Затем, по приказу хозяина,
немилосердно дергавшего за цепь, медведь кланялся на все четыре стороны, опускаясь на
передние лапы и уткнув разбитую морду в пыльную землю.
— С праздником, добрые люди, поздравляем! — приговаривал хозяин при всяком
новом поклоне зверя, и наконец и сам снял свою измятую шляпу и кланялся низко.
Приподнявшись с земли в последний раз, медведь пятится назад и переступает с ноги
на ногу. Толпа немного осаживает и поводатарь начинает припевать слезным голосом и
семенить своими измочаленными лаптишками, подергивая плечами и уморительно
повертывая бородкой. Поется песенка, возбудившая задор во всех зрителях, начинавших
снова подаваться вперед:
Ну-ко, Миша, попляши.
У тя ножки хороши!
Тили, тили, тили-бом
Загорелся козий дом:
Коза выскочила,
Глаза выпучила.
Таракан дрова рубил,
В грязи ноги завязил.
Раздается мучительный, оглушительно-нескладный стук в лукошко, заменяющее
барабан, и медведь с прежним ревом — ясным признаком недовольства — начинает
приседать и, делая круг, загребает широкими лапами землю, с которой поднимается густая
пыль. Другой проводник, молодой парень, стучавший в лукошко и до времени остававшийся
простым зрителем, ставит барабан на землю и сбрасывает привязанную на спине котомку.
Вытащив оттуда грязный мешок, он быстро просовывает в него голову и через минуту
является в странном наряде, имеющем, как известно, название козы. Мешок этот
оканчивается на верху деревянным снарядом козлиной морды, с бородой, составленной из
рваных тряпиц; рога заменяют две рогатки, которые держит парень в обеих руках.
Нарядившись таким образом, он начинает дергать за веревочку, отчего обе дощечки, из
которых сооружена морда, щелкают в такт уродливым прыжкам парня, который, переплетая
ногами, время от времени подскакивает к медведю и щекотит его своими вилами. Этот уже
готов был опять принять прежнее, естественное положение, но дубина хозяина и щекотки
козы продолжают держать его на дыбах и заставляют опять и опять делать круг под веселое
продолжение хозяйской песни, которая к концу перешла уже в простое взвизгиванье и
складные выкрики. С трудом можно различить только следующие слова:
Ах коза, ах коза,
Лубяные глаза!
Тили, тили, тили-бом,
Загорелся козий дом.
Медведь огрызается, отмахивает козу лапой, но все-таки приседает и подымает пыль.
Между тем внимание зрителей доходит до крайних пределов: девки хохочут и толкают
друг дружку под бочок, ребята уговаривают девок быть поспокойней и в то же время сильно
напирают вперед, отчего место пляски делается все уже и уже и Топтыгину собственной
спиной и задом приходится очищать себе место.

http://www.e-puzzle.ru

Песенка кончилась; козы как не бывало. Хозяин бросил плясуну свою толстую палку и
тот, немного огрызнувшись, поймал в охапку и оперся на нее всею тяжестью своего
неуклюжего тела.
— А как, Михайло Потапыч, бабы на барщину ходят? — выкрикнул хозяин и
самодовольно улыбнулся.
Михайло Потапыч прихрамывает и, опираясь на палку, подвигается тихонько вперед;
наконец оседлал ее и попятился назад, возбудив неистовый хохот, который отдался глухим
эхом далеко за сельскими овинами.
— А как бабы в гости собираются, на лавку садятся, да обуваются?
Мишук садится на корточки и хватается передними лапами за задние, в простоте сердца
убежденный в исполнении воли поводатаря, начавшего между тем следующие приговоры:
— А вот молодицы — красные девицы студеной водой умываются: тоже, вишь, в гости
собираются.
Медведь обтирает лапами морду и по-видимому доволен собой, потому что совершение
перестает реветь и только искоса поглядывает на неприятелей, тихонько напевая про себя
какой-то лесной мотив. Хозяин между тем продолжает объяснять:
— А вот одна дева в глядельцо поглядела, да и обомлела: нос крючком, голова тычком,
а на рябом рыле горох молотили.
Мишка приставляет к носу лапу, заменяющую на этот случай зеркало, и страшно
косится глазами, во всей красоте выправляя белки.
— А как старые старухи в бане парются, на полке валяются, а веничком во-как!... вокак!..— приговаривает хозяин, когда Мишка опрокинулся навзничь и, лежа на спине, болтал
ногами и махал передними лапами. Эта минута была верхом торжества медведя; смело
можно было сказать ему: «умри, медведь, лучше ничего не сделаешь!»
Ребята закатились со смеху, целой толпой присели на корточки и махали руками,
болезненно охая и поминутно хватаясь за бока. Более хладнокровные и видавшие виды
сделали несколько замечаний, хотя и довольно сторонних, но все-таки более или менее
объяснявших дело.
— Одна, вишь, угорела,— продолжал мужик,— у ней головушка заболела! А покажико, Миша, которо место?
Медведь продолжал валяться, видимо желая до конца напотешить зрителей, но
хозяйская палка, имевшая глупое обыкновение падать как раз не на то место, где чешется,
напомнила зверю, что нужно-де всему меру знать, а хозяйские уроки не запамятовать.
Очнувшийся Мишка сел опять на корточки и приложил правую лапу сначала к правому
виску, потом перенес ее к левому, но не угодил на хозяина. Этот, желая еще больше
распотешить зрителей, сострил, и, дернув порывисто за цепь и ударив медведя по заду,
примолвил:
— Ишь ведь, старый хрыч какой! Живот ему ломит, а он скулу подвязал! Покажи-ко ты
нам, как малые ребята горох воруют, через тын перелезают.
Мишка переступает через подставленную палку, но вслед за тем, ни с того, ни с сего,
издает ужасный рев и скалит уже неопасные зубы. Видно сообразил и вспомнил Мишка, что
будет дальше, и крепко не понутру ему эта штука. Но знать такова хозяйская воля и боязно
ей поперечить; медведь ложится на брюхо, слушаясь объяснений поводатаря:
— Где сухо — тут брюхом, а где мокро — там на коленочках.
Недаром Топтыгин неприязненным ревом встретил приказание: ему предстоит
невыносимая пытка. Хозяин тащит его за цепь, от одной стены ребят до другой,
противоположной, как бы забыв о том, что зверь всегда после подобной штуки утирается
лапой. С величайшей неохотой поднимает он брошенную палку и, схватив ее в охапку,
кричит и не возвращает. Только сильные угрозы, на время замедлившие представление, да
может быть воспоминание о печальных следствиях непослушания, заставляют медведя
повиноваться. Сильно швырнул он палку, которая, прокозыряв в воздухе, далеко перелетела
за толпу зевак.

http://www.e-puzzle.ru

Наказанный за непослушание, медведь начинает сердиться еще больше и яснее: он уже
мстит за обиду, подмяв под себя вечно неприязненного козу-барабанщика, когда тот, в
заключение представления, схватился с ним побороться. Прижал медведь парня лапой,
разорвал ему армяк, и без того худой и заплатанный, и остановился, опустив победную
головушку. Только хозяйская памятка привела его в себя, громко напомнив и о плене, и о
том, что пора-де оставить шутки, не место им здесь.
Осталось Мишке только пожалеть об этом и сойти со сцены, но неумолимая толпа
трунит над побежденным и поджисает его схватиться снова с медведем. Однако этот
последний совсем не расположен тягаться, достаточно уверенный в собственных силах. Он
окончательно побеждает противника уже просто — уступкой: Мишка валится навзничь,
опрокидывая на себя и козу-барабанщика.
— Прибодрись же, Михайло Потапыч,— снова затянул хозяин, после борьбы
противников. — Поклонись на все четыре ветра, да благодари за почет, за гляденье; может, и
на твою сиротскую долю кроха какая выпадет.
Мишка хватает с хозяйской головы шляпу и, немилосердно комкая, надевает ее на себя,
к немалому удовольствию зрителей, которые однако же начинают пятиться в то время, как
мохнатый артист, сняв шляпу и ухватив ее лапами, пошел, по приказу хозяина, за сбором.
Вскоре посыпались туда яйца, колобки, ватрушки с творогом, гроши, репа и другая
посильная отплата за потеху. Кончивши сбор, медведь опустил голову и тяжело дышал,
сильно умаявшись и достаточно поломавшись.
Между тем опять начались, на время прекратившиеся, хороводы, сопровождаемые
писком гармоник и песнями горластых девок. В одном углу, у забора, щелкали свайкой, в
другом играли в бабки, соображаясь с тем, жохом или ничкой ляжет битка. На одном
крыльце показалась толпа подгулявших гостей и затянула песню, конченную уже в соседней
избе на пороге. Чванились гости, кланялись хозяева, прося хоть пригубить чарку и не
погнушаться пирогом с морковью, и буйно-весело разгорался деревенский праздник,
которому и веку-то только три дня, и то потому, что покосы кончились, а рожь только лишь
недавно начала наливаться.
— Что, земляк: поди с Волги, аль с Оки что ли какой? — спросил старик, подходя к
вожаку, пробиравшемуся в питейной.
— Маленько разве что не оттуда! — отвечал тот и поплелся дальше.
— Давно, поди, возишься с суседушкой-то? — расспрашивал старик, указав на Мишку,
который, понурив голову, плелся за хозяином и искоса поглядывал на допрощика.
— Годов пять будет, коли не больше. Да не балуй, неповадной! — продолжал он,
дернув за цепь медведя, который успел уже присесть на корточки и начал сосать лапу.
— От себя, что ли ходишь, али от хозяина?
— Мы от себя ходим. Нынче охотников-то и в нашей стороне куды-куды мало стало:
всяк лезет в бурлачину, а зверь и гуляет себе на всем просторе.
— А, поди, уж чай попривык к свояку-то? — продолжал расспрашивать любопытный
старик и шепнул что-то парнишке, который, спустив рукава рубашонки и разинув рот,
пристально разглядывал мохнатого плясуна.
— Вестимо попривык, ко всему привыкнешь! — отвечал вожак, как бы нехотя и как
будто крепко надоели ему людские расспросы на каждом перекрестке. Но когда парнишко
принес деревянный жбан хмельной деревенской браги и старик попотчивал провожатого,
сергач стал заметно словоохотливее и, утерши бороду, удовлетворял любопытству
тароватого старика.
— Да вот как привык: коли когда поколеет — ссохну с тоски, если не того еще хуже.
Известно, почти свой человек стал, без него хоть сгинь да пропади,— вот как привык! На-ко,
Миша, пивка, попей сколько сможешь; ты ведь у меня завсегда ко хмельному охочий был;
годи вот маленько, а то и сердитей чего хватим. Пей-ко, брат, коли есть что — не чванься!..
И вожак, налив пива в шляпу, поднес своему кормильцу.

http://www.e-puzzle.ru

— Вот видишь, старина, сам что ешь или пьешь — ему завсегда уж уделишь. И совесть
тебя мучает, коли не отломишь чего, да и он-то таково жалостно смотрит, что кусок не лезет
в горло — и все делишь пополам! — продолжал рассуждать поводатарь в то время, как
Мишка, утершись лапой и пощелкав зубами, выказал нетерпеливое желание идти дальше.
И видел старик-распрощик, как куцый зад Топтыгина скрылся за дверью питейного, и
слышал он, как взвизгнула баба, нагибавшая коромысло колодца и обернувшаяся назад как
раз в ту минуту, когда мохнатый философ проходил мимо, не дальше как пальца на три от ее
сарафана. Бросилась она опрометью в избу, оставив ведра подле колоды, и долго ругала на
всю деревню и зверя, и провожатого.
Не уйти сергачу от любопытных расспросов и не отмолчаться ему, когда возьмет свое
задорный хмель и начнет подмывать на похвальбу и задушевность.
— Маленьким, братцы, взял, вот эдаким маленьким, что еле от земли видать было,—
говорил он любопытным завсегдатаям, обступившим пришельцев и всегда готовым слушать
все, что ни предложит им досужество, будь это хоть в десятый, хоть даже в сотый раз.
— Было, вишь, их два брата, вестимо двояшки: ни тот, ни другой старше. А жил-то я,
братцы, у нашего благочинного в батраках, отцом Иваном звали,— продолжал сергач уже
таким тоном, который ясно говорил, что вы-де народ темный, а мы люди бывалые, слушайте
только, да не мешайте: таких диковин наскажем, что вам и во сне не привидится. Кое-кто из
слушателей подперлись локотками, другие самодовольно обтерли руки об полы своих
полушубков, а краснорожий сиделец всей массой жирного тела перетянулся через стойку и
вытаращил масляные глаза.
— Жена у меня померла; домишко весь ветром продуло и солому всю снесло на
соседской овинник; а вон Мишутка мой еще махонькой был. Эх, думаю, худая жизнь без
хозяйки! А все лучше хлебушко путем доставать, не биться о холодной шесток: вот и
нанялся я к отцу-то Ивану. Ну и живу, братцы, ничего... живу путем — толком, ни он меня,
ни я его не обижаем,— все идет по миру, по согласию.
Да вот стали раз как-то недобрые слухи ходить: ниоткуда взялась медведица, да и
начала рвать скотину по соседству, досталось-таки на порядках и нашим сельским: которой
вымя выест, которую всю изломает, а сычухинский мельник еще хуже рассказывал. Ухватил,
слышь, медведь-от Базихину буренку за шиворот, да и поволок к лесу. На первых порах все,
слышь, задом пятился, да знать корова-то больно ревела или сам-от добре приустал, только
взвалил он ее на закорки, стал на дыбы, да и потащился к оврагу. Собрались наши сельские
миром, да и порешили идти сообща против зверя: кое у кого ружьишки понабрались, у
Матвея Горшка достали рогатину. Хотели было ямы вырыть, да и позавалить берестом, так
старики да девки пристыдили. Начало, братцы, и меня подмывать пойти на охоту. Берет
такой задор, словно в лихоманке хожу, и ружьецо было: на тридцать сажен хватало, и долото
промыслил для заряду.
— Пусти, говорю, отец Иван, с ребятами на охоту! Рогатины, говорю, достали и ружей
никак с пяток было.
Тот никак, и матушка тоже.
— Убьет, говорят!.. Что тебе в этом толку? Да и парнишко сиротой останется, некому и
порадеть будет. Чем, говорят, на медведя-то ходить, в другом чем будешь пригоден. А там и
без тебя народу много, сам говоришь, все село идет.
— Дело, думаю, толкуешь! — твои бы речи и слушать. Подумал я, братцы, подумал, да
и пошел клепать косы на повить. Пришли наши ребята с охоты и медведя приволокли с
собой убитого: шкура вся взбита, словно решето какое, и брюхо распорото. Медведь бы куды
ни шло: за тем, стало быть, ходили, а то, вишь, с ним еще барского повара притащили: тоже
побывшился (умер). А дело-то было вот как: сунулся он с ножом кухонным, что говядину
режет; разогнал ребят, никого не подпущал к себе: «сам, говорит, справлюсь, один на один;
только, говорит, не мешайте».
Пошел он по медвежьей тропе, да и не приходил назад: слышали ребята, как ревел
благим матом, а подступиться боялись, да уж потом целым миром и подошли к оврагу-то.

http://www.e-puzzle.ru

Видят ребята, оба лежат не шелохнутся; подмял медведь Еремку, задрал, слышь, с затылка,
да и сосет мозги. Начали палить; не сдвинулся медведь, все лежит на одном месте. Подошли
наши, а он уж и помер. Кабы, говорят, Еремка в сердце угораздил, да подшиб его под ноги,
может и убил, говорят, и сам бы жив остался. А то как понажал тот его, да изловчился
ухватить за затылок — ну и помер.
— У нас так это не так бывает,— перебил один из слушателей. Живем мы в лесах
глухих, волока верст по сотне будут: едешь ты лесом — ни одной деревни, все дуб да береза
— взглянуть, так шапка валится. На всем волоку и жилья-то только две, либо три избенки, и
то лесники строют.
— А ты из каких мест? — спросили бушневские.
— Вятские, из Яранска-города бывали.
— Не знал ты там Гришуху Копыла, торговал хомутами, и пошел-то из нашей деревни?
— Где, братцы, знать, народу всякого есть; всех не опознаешь.
— Вестимо, где там всякого знать! — подтвердил тот же, который задал вопрос.
— Ну! — крикнули завсегдатаи, проводив это «ну!» тяжелым вздохом.
— Да вот теперь, он рассказывал, летом было, а у нас так по осеням за медведем-то
ходят. Как, примерно, началась первозимица, набросало снежку, он, говорят, и пойдет искать
берлоги и все старую выбирает, а то выгребают и новые, так... на пол-аршина. А уж коли
пошел он к берлоге, знамо чорнотроп после себя оставит. Охотники-то уж и знают это время,
замечают тропу по деревам да по кустам, а ему дают улечься. У них только бы знать, в какую
сторону пошел, а уж там найдут по чутью, на нос.
— Берлогу-то найти нехитрая штука. Сам, брат, хаживал, хоть и не рассказывай, все
сам поизведал, коли хошь так и тебе расскажу,— прихвастнул сергач.— Берлогу он завсегда
вглубь на три четверти роет, только бы самому улечься. Как, стало быть, ляжет, так и
навалит сверху хворосту всякого, лапок сосновых, валежнику, а дырочку для духу завсегдатаки оставит на верху. Вот и видишь, как завалит хворост-от снегом, из дырочки пойдет пар
змейкой,— ну, знать, засел тут дедко и сосет лапу. Тут его только сам не замай, да не говори
про него, не поминай его имени, чтобы не услышал он: не тронет, ни за что не тронет, да и
такой-то увалень, что и не повернется. Один раз только и повертывается он во всю зиму, а то
целых ползимы на одном боку лежит, да ползимы на другом.
— Слыхать-то слыхали об этом,— поддакнули слушатели.— Ну, а ловить-то как?
— Да так же, поди, как и у них. Главная причина из берлоги вытравить: поймают, вишь,
зайца, да и начнут щипать, а сам-от больно этого писку не любит; а не то собак улюлюкают.
Потапыч-то, вишь, осерчает, вылезет из берлоги, да и встанет на дыбы; тут его в пять, шесть
рогатин и начнут донимать. Из ружей мало стреляют, плохо берет его пуля-то — тепла,
вишь, шуба, пальца в три будет, коли не того больше. А ноготки? Гляньте-ко, ноготки-то!
И хозяин полюбовался двухвершковыми когтями своего воспитанника.
— Ведь вот бьешь его палкой,— думаешь, больно, так нет тебе: словно деревянной,
разве в щекотное место попадешь. Только и надежа одна, что на кольцо, а то всего бы,
кажись, изломал. Бывали и такие случаи, что подымут облавой — собаками, тут бы и бить
его, так иной раз косой шут деру задает с перепугу да спросонья; начнет кувыркать — на
доброй лошади не догонишь, а коли он сам пустился в погоню — ни за что не уйдешь! Тут
уж он всю зиму не лежит,— и бродит все по соседству. Злей его тогда нет зверя на свете:
хуже волка голодного. Человек тогда же попадайся ему, хоть в другой раз и не тронет, если
молодой еще да не попробовал человечьего мяса.
— Мед, говорят, охотник он есть? — поджигали сергача его слушатели.
— Винцо, братцы, больше любит. Вот и теперь бы выпил, кабы было чего...
Догадались бушневские, куда наметил рассказчик, да только переступили с ноги на
ногу и почесали затылки. Первый начал вятский:
— Не хорошо, говорит, братцы, обижать прохожего человека. Пойдет далеко, понесет
худую славу: «Вот-де был на бушневском празднике, да знать у них свои свычаи: сами пьют,
а гостей не потчуют».

http://www.e-puzzle.ru

Сергач после угощения сделался еще разговорчивее. Мишка сладко облизывался и,
когда хозяин опять растобарывал с земляками, он свернулся на полу и крепко заснул, пустив
страшный храп и сап на всю избу.
— А далеко ходишь? — спросил опять вятский.— Домой-то, чай, не скоро попадешь?
— Наше время известное: как вот начнет немного завертывать, станет эдак моросить
первоснежье,— мы и потянемся на наседало. Ходим-то, вишь, босиком, так зимой уж и
щекотно станет: сам-то он не привык, так и делаешь во всем по его. А не то так куды больно
серчает!
И поводатарь, защурив глаза, медленно покрутил головой.
— Ни за что ты его не приневолишь на ноги встать, коли зима застанет; знает шут это
время: свои-то, вишь, в берлогу залягут, да и сосут на досуге лапу; ну, а ведь на него не
лапти ж надеть. Да коли правду сказать, так и сам лето понамаешься: рад-рад, как попадешь
домой на печь поотогреться.
— Эх, земляк, куды ни шло! Расскажи уж заодно: как ты его залучил под свою стать? А
трудновато, поди было, долго не подавался: — да ведь чего человек-от не сделает? Вон один,
говорят, блох выучил пляске, слыхал я в Питере, а за морем так еще облизьяну выдумали! —
поджигал сергача один из бушневеких и хитрой речью и хмельной водкой, которая до того
развеселила поводатаря, что он затянул песню, подхвативши щеку, и такую заунывную, что
самому сделалось жалостно. Однако благодарность за угощение и чувство довольства самим
собой, а еще больше воспоминание прошлого, которое чем страшнее, тем приятнее,—
заставили сергача рассказать всю подноготную, которую у него же, у трезвого, не вышибешь
колом, не то что лукавым словом.
— Давно, братцы, было: и признаться не то, чтобы очень, а таки Мишутка мой еще и
пушком не зашибался, а теперь, глядите-ко, и борода полезла. Да что, Мишук, нешто спать
захотел, кажись, брат, рано? Ты на этого-то мохнача не гляди, зверь ведь он, как есть зверь,
поел, да и потяготки взяли,— говорил отец, обращаясь к товарищу-сыну, который, сидя на
лавке, поминутно закрывал громкие и широкие зевки не менее широким кулаком.
— Тоска, тятька, слушать-то все одно да одно. Который уж раз доводится? вот и вечор
тоже рассказывал, а мне запрет сделал: «Ничего, говоришь, про медведя не рассказывай!» А
сам, где ни спросят, всю подноготную скажешь!..
— Эх, Мишуха брат ты, Мишуха! Правду старики молвят,— продолжал отец с
тяжелым вздохом и с укором качая головой,— зелен горох невкусен, молод человек не
искусен, и толк-от бы в тебе, Миша, есть, да, знать, не втолкан весь! Слушай-ко вот лучше:
умная речь завсегда и напредки пригодна бывает. Жил я, братцы, у нашего отца Ивана в
работниках и как раз вот на ту пору, как медведя-то ребята убили...
— Помним, земляк, помним,— еще барского-то кучера больно помяли! — поддержали
слушатели.
— Не то на другой, не то на третий день после охоты, не помню, братцы,— вот хоть лоб
взрежьте, не помню — поехала матушка с дочкой своих проведать. Жили-то они всего споля-на-поле от нашего села, и церковь ихная словно на ладонке стоит — все видно, только
одна река и отделяла. С нашей стороны берег и ничего бы: покат и ровень-гладень, а вот
оттуда — крутояр такой, что береги только скулы да ребра придерживай, а то как раз на
макушку угораздишь. Прибежали, вишь, наши: волком воют, все село перепугали; думали,
уж опять не медведь ли им встренулся. Так, вишь, нет, говорят другое что. Пошел я на двор,
да и смекнул сразу, чему бабы взвыли. Пришла, вишь, буланая-то кобыла, что с ними
отпустил, да без телеги; одну оглоблю цельную приволокла,— другой только осколышок, а
заверток так совсем не нашел, пополам порвались. Пришел я к оврагу, стоит телега вверх
бардашкой и на одном колесе шина лопнула и спицы повыпрыгали. Пришел я домой да и
говорю батюшке:
— Так и так, говорю, отец Иван, телега на мосту лежит, надо бы домой привезти.
— Что ж, говорит, возьми саврасого мерина, да и привези.

http://www.e-puzzle.ru

— Что, говорю, савраску возьми, я и на себе приволоку; не эдакую, говорю, тяжесть
нашивали.
— А что, говорит, Мартын, ведь колесо-то новое надо?
— В кузницу, говорю, снести надо, обтянуть шиной; на себе, говорю, снесу и коли
хошь, так сегодня.
— И оглоблю-то, говорит, новую надо. Поди, говорит, выруби!
— Ладно, говорю, отец Иван, вырублю!
Взял я, братцы, топор, да и пошел за гуменники. Тут у нас лес идет, да такой
благодатный, что иное дерево с утра начнешь тяпать, а к обеду едва одолишь.
— Нешто уж больно толсты? — спросили буганевские.
— Сучков, видишь, много, да такие коренастые, насилу обрубишь: коли не прихватишь
пилы,— хоть матушку-репку пой. Выломил я ему оглоблю березовую — веку не будет, и для
заверток зарубку наметил, да так, ради прохлаждения, и завернул в малинник. Он тут и
пойдет вплоть до реки: пытают есть ребята, а все ягод много, и такие все сладкие да
крупные, что твоя морковь или репа, ел я, братцы, малину, и еще песни попеваю от радости.
Слышу, сзади поурчит что-то, да пощелкает, почавкает, да опять заурчит. Забралась, думаю,
корова чья, кому больше? Да нет, думаю, корове тут нечего взять, да и не пойдет она в
малинник, всю исколет. Взял меня, братцы, задор посмотреть. Только б ступить, ан шмыг
мне под ноги медвежатка. Взвизгнул я благим матом, да уж дома одумался: коли, думаю, не
изломали, так стало быть некому, а коли медведицу убили, так, знать, это сироты ее
горемычные. Может пестун остался при них? Да где, думаю, поди, того теперь и с собаками
не сыщешь — далеко ухрял: ему до чужого добра дела мало.
— Вот и загорелось, братцы, ретивое, больно захотелось медвежат-то изловить.
Прихватил про всякой случай и ружьишко и рогатину,— думаю, коли пестун наскочит —
поборемся, постоим за себя. А там задами, чтоб свои не знали, пробрался я в малинник и
смотрю из-за сосны, куда медвежатки подевались? Слышу, опять поляскает, да пощелкает,
да опять: я выдвинулся немножко вперед и рогатину наладил. Долго смотрел, больно долго:
выбежали пострелята и начали на спине кататься; один ухватил лапами малину и сосет
ягоду.
Все, братцы, стою, да гляжу, как один другого лапой мазнет, да и отскочит и спрячется
за кустом. Нет-нет, да опять подскочит и достает другого лапой, да не достал: кувырнулся
через голову, а братишку опять задевает. Один подпрыгнул ко мне. Стою, братцы, не
трогаюсь, а сердце вот так ходуном и ходит, а все смотрю по сторонам: думаю, выскочит
пестун, коли не мать сама,— приму на рогатину. Постреленок, тем часом, развязал мне
оборку у лаптя, ухватил в рот и защелкал, а сам жужжит, словно шмель или оса какая.
Немного погодя, и другой подскочил и тоже лапоть дергает, а братишку нет-нет, да и мазнет
лапой. Смотрел я, смотрел: сгреб их в подол, да и света в очах не взвидел. Домой прибежал,
языка не доищусь; от одышки сердце ходуном ходит. Своим показать боюсь: велят
выбросить, а больно жаль. Снес я их в овин, да и запер до поры до времени. Сходил опять за
оглоблей, прислушался — смирно везде: нет, думаю, далеко пестун,— коли матери брюхо
вспорото, хоть и брат, а видно свои животы-то подороже.
— Знать правду говорят, что пестун-то им братом доводится? — допытывал
любопытный вятский.
— Да ведь вот как у них это дело-то ведется: родила мать двояшек, один медведь, а
другой Матрена Ивановна. Вот и ходят они с матерью, говорят, до первого снегу; медведицато поскорей растет, так и мать поскорей ее от себя гонит: «Ступай-де на свои харчи, а мне
тебя девать некуда — не в моготу уж стало». Братишко вот дело другое; его она всегда с
собой берет и в берлоге холит, а как выведет новых, то и приставит к ним: «Блюди-де, да
посматривай за ними, чтоб не баловали, а коли в чем непослушны, сам расправы не делай:
мне скажи!» И уж тут, что не по ней — выволочку задаст такую, что, вон рассказывал
Клистрат Кривой, долго валяется на земле да ревет, что есть мочи. Поревет, поревет, да и

http://www.e-puzzle.ru

перестанет, а все, слышь, плетется за матерью: знать в большом страхе держит, коли и
колотухи не донимают.
— И злющая же эта медведица! — заметил вятский.— Коли человека, говорят, где
изломает — все она. Сам не таков, толкует народ. Того как раз самого испугать можно;
только, слышь, если завидел, иди смело навстречу — не тронет. Сзади зашел, только ухни,
что ни есть мочи, забежит, слышь, и следа не отыщешь. Да если и начнет кувыркать он к
тебе, только на землю ложись, да не дыши. Придет, говорят, понюхает, попробует лапой, а
лежачего ни за что не тронет, только лежи дольше, пока совсем не уйдет, а завидел, что ты
встал, да пошел, тут хоть и ложись опять — в другой раз не надуешь. А за зад не дает
хвататься; и уж если собаки впились туда, пропала медвежья сила. Так ли я говорю, дядя?
— Попытал, брат, я этой медвежьей силы: был под хмельком, да и ударь раза два для
смеху. Взревел Мишук и плясать перестал; как ни ломал — не хочет! Я его еще колонул, как
он рявкнет, братцы, да вскинется: вот о сю пору памятка осталась.
И сергач, в удостоверение истины, показал на изрытое рубцами плечо, где еще ясно
можно было разглядеть пять кругленьких ран — следы медвежьего гнева.
— Насилу, братцы, водой отлили! — закончил сергач.
Дивились слушатели и качали головами.
— Ведь вот, почтенные, толковать теперь будем: и зверь, глядишь, а сердце словно
человечье! — заметил целовальник.
— Да и ухватки-то все человечьи! — поддержал его один из самых молчаливых
слушателей.— И на лапах-то у него по пяти пальцев, и мычит-то он, словно говорить
собирается, а сбоку попристальнее глянешь, словно видал где и человека-то такого.
— Уж и смышлен же, ребята: откуда разуму понабрался! — продолжал между тем
сергач.— Вот как повозишься-то с ними и поприглядишься ко всему, и все запомнишь, коли
и рассказать,— так слова не выкину. Все, бывало, в овине сижу, да с ними занимаюсь: и на
задния-то лапы ставлю, и падог в руки дам, ну и побьешь в ину пору, коли не понимает. Уж
пытал батюшко-священник уговоры делать:
— Чтой-то, говорит, Мартын ты, братец, тот да не тот; никак тебя теперь к дому не
залучишь; уж не жениться ли собираешься? Вот овин бы, говорит, топить надо, да и снопов
остатки нужно перевезти туда, а то погниют совсем.
Тут-то меня словно по лбу кто, а у самого догадки-то не хватило: сгреб я пострелят-то
мохнатых, да и поволок в свою избу, что пустой стояла: жила тут нищенка, да померла в
осенях. Бегом бегу я домой и крепко полы придерживаю, да как раз на самого-то тут тебе и
наткнулся. Начал стыдить: земля, братцы, подо мной загорелась.
— Ты-де не малый ребенок; нанялся бы в няньки, все лучше с человеком-то возиться.
Повойник бы, толкует, надел, сарафан синий, взял бы копыл и нитки сучил.
Гвоздил, братцы, до того, что горю со стыда, деться негде, а и выпустить медвежат —
так в пору. Да нет, удержался, хоть и народ обступил. «Ни за что, говорю, не брошу, хоть и
стыдно больно, а не кину; привык, говорю, водой не разольете!» Как приду, бывало, к ним в
избу — овсянки натолочь или щей налить, что у матушки выпросишь,— идут к тебе
пострелята в перевалку. Станут на задние лапы и на руки к тебе просятся, а сами друг
дружку толкают; приучил, вишь, так: кому первому, так и берут завидки и того и другого.
Поприласкаешь немножко, покормишь, играть начнут с тобой. Дашь им палец — сосут,
а не кусают, пока зубов-то не было. Начали вот и зубы прорезаться, так с зуду что ли, али
потехи ради, все лавки изгрызли. Корыто, вишь, было, так и то никуда стало не годно: все
исщепали. Гляжу-погляжу: стали мои ребята промеж собой драки заводить, да так часто, что
уйму не было. Слышу, бывало, из сенец, возню да рев подымут такой, что унеси ты мое горе.
Прихожу как-то раз в осенях: лежит один косоглазенькой и еле дышит; глянул на меня,
да и опять нос под себя подвернул. Поставил я овсянки, так не ест и с места не встает;
братишко его такой шустрой да веселенькой, нет-нет, да и щипнет лежачего-то. Ну, думаю,
подрались ребята, помирятся. Пришел я по-вечеру, лежит еще тот и на меня уж не глянул.
Братишко возле сидит да нюхает, и лапой-то двинет, и на меня-то обернется. Э, думаю, худое

http://www.e-puzzle.ru

дело! Зашла шутка не туда, где ей следно быть. Потрепал живого сорванца, да видно одно и
осталось: стащил мертвого на зада, да и закопал в ямку. А уж куды, братцы, жалостно было:
ино место слеза прошибла. И остался я при одном, вот при этом, а ту, медведицу-то, так и
поучить не удалось.
— Возился-то я с ним до весны,— продолжал сергач, утерши слезинку, выжатую не то
хмелем, не то, и в самом деле, воспоминанием об утрате одного кормильца.— Пришел я,
братцы, в хозяйскую избу: сидит эдак батюшко за столом, под тяблом, и книгу толстущую с
полицы снял, да читает. А тут попадья сидит на конике и считает яйца. Положил я на полати
шапку, рукавицы, распоясался и начал разболокаться. Слышу, крякнул отец Иван, поглядел
на меня через очки, да и стал выговаривать: «Что ты, говорит, Мартын, не поприглядишь
себе местишка какого, ведь вон весна наступает? Али с медвежатами, говорит, пойдешь, да
ведь поди еще не пляшут?» А сам улыбнулся, да и опять сердито смотрит. «Ищи, говорит,
Мартын, места другого, а уж нам ты не нужен!»
Больно разобидел он меня этим словом, уж лучше бы инако как вымолвил. «Ну, думаю,
ладно: служил я тебе без перекору; а коли медвежонок тебе не люб, прости, отец Иван, не
поминай лихом!» Да на другой же день и перебрался я, братцы, к себе в избу. Кое-как
перебился и лето и зиму: то лыки драл да плел лапотки, да березки молоденькие подрубал, то
веники вязал, да продавал в город. Больше, впрочем, ученика-то своего обучал. Прислушался
у татар приговоров, кое-что от себя понабрал на досуге, да как попросохло весной, я и
поволок его в город: ходи-де, Миша, похаживай, говори да приговаривай.
С тех пор вот и мыкаемся с ним по чужим людям и везде — спасибо, обиды не видим.
Разве у иного ребят перепугаешь, так велят убираться. Зимой лежишь дома. Сам-от спит, а
ты свое дело справляешь: лапти что ли тачаю... По три, братцы, пары в сутки делаю! —
прихвастнул сергач и, разбудив товарищей, поплелся вон на свежий воздух,
сопровождаемый единодушным, тяжелым вздохом всех своих слушателей.
Вышел вятский на крылец и видит он, как поднялся сергач на гору и повернул направо
к густому перелеску. Все меньше и меньше становятся путники; далеко бредут они по
оголенному пару, чуть-чуть видна вдали деревенька, словно одна изба и ничего кругом: одно
только длинное поле, по которому босому пройти кромешная мука — торчат остатки ржаной
соломы вперемежку с пестами, до которых охотники малые ребята да деревенские свиньи.
Идет хозяин все впереди, опираясь на палку. Чуть-чуть передвигая ноги и низко опустив
голову, плетется и его медведь; сзади идет с котомкой коза-щелкунья. Можно еще и цепь
различить и ноги пешеходов; но вот все это слилось в одну сплошную массу и чуть
распознаешь их от черного перелеска. Скоро и совсем потонули они в куче деревьев. Вот
завыли где-то далеко собаки, видно почуяли незнакомого зверя и дикое мясо. Вздохнул
вятский и вернулся в питейный, да прямо к сидельцу:
— Дай-ко, говорит, поскорей еще красовулю!
***
Недалеко ушли наши путники: где-нибудь под сосенкой или просто в дорожной канаве
завалятся они на ночевку: тут медведь, рядом с ним и сам поводырь. Ухватит Мишук
хозяина лапой и дует ему в лицо и ухо целые столбы пару. Крутит головой сонный хозяин, а
проснуться не хочется,— крепко умаялся в запрошлый день, да и отяжелела голова от
бушневского угощения. К утру только очнулся сергач и, изловчившись от тяжелых и
удушливых объятий зверя, положил свою голову на его мягкую мохнатую спину, и поглядел
на сына. Крепко спит тот, уткнувшись в котомку и накрыв лицо шапкой; ни с того, ни с сего
ухватился он за веревку на барабане-лукошке и тянет на доморощенном свистке нескладную
песню. Но вот выкатилось солнышко из-за верхушек сосен, потянулось по небу и назойливо
глянуло в защуренные глаза наших комедиантов: обдает их варом и ложится на лица загар
новым слоем, а тут налетели комары да мошки; собака взвыла по близости, лошадь бешено
заржала и коровы мычат как-то жалобно. Овцы брыкают по полю и собрались свиньи в
особую кучу, тесно сбившись спинами. Проснулись и наши путники ж, умывшись в первой
попавшейся речке, снова поплелись в дальний путь-дорогу.

http://www.e-puzzle.ru

Сегодня опять будут плясать и медведь, и коза, и поводатарь. Может быть, опять
попадут на праздник и угостят их густым пивом, крепко приправленным свежим хмелем.
Будет хозяин читать опять те же приговоры — ничего не прибавит. Попробовал было раз, да
плохо вышло и почесал он под бородой, а на другой день встал, совесть мучает и спрашивает
вожак своего сына:
— А что, брат Мишутка, никак уж я вечор больно дурить начал? Вишь ведь эта хмель
проклятая, прямо тебя на смех сует. Надо завсегда бояться того, чтобы какой приговор твой
поперек сердца не пришелся становому что ли, или какому начальнику. Захочется брякнуть:
оглянись, а то всего лучше привяжи язык свой на веревочку. Меня уж за это раз в городу
отодрали и выгнали вон.
И зарекся он с тех пор прибавлять от себя и решил один раз навсегда: «Видно, как все
говорят, так и мне приходится, а ново-то как-то и не полетать, да и ребятам не нравится,
разве уж когда под хмельную руку и выскочит что, не думавши, так тому стало этак и быть».
Может быть, попадет сергач в барскую усадьбу и начнет покрикивать перед балконом,
поминутно путаясь от старания говорить не то, что прилично слушать своему брату, а
господскому уху не стать и не прилично.
Станет расспрашивать его барин, пригласивший медведя для удовольствия детей:
— Что это у тебя: медведь или медведица?
Сняв шапку и низко кланяясь, сергач говорит своим низовым наречием, свысока и с
выкриком: вядмидь, батюшка, вядмидича-та ашшо махонькой померла.
— А как ты выучил его пляске?
Сергач, почесывая затылок и опять с поклоном, отвечает барину: «Все, батюшко,
палкой! Знать на все-то она пригодна, кормилец. Палкой Мишку донял, палкой и науку
втемяшил».
Усмехнулись все гости и дальше продолжают расспросы:
— Из выручки-то остается, поди, лишек?
— Какой, господа милостивые, лишек; еле конец с концом сведешь, да и то бы ладно.
Говорил поводарь сущую правду. Ремесло Сергача не для наживы, а для прокорму: еще
ни один из них не только каменного, но и деревянного дома не выстроил, а вернее что и тот у
него, который от отца достался, разметал ветер и прогноили дожди. Промысел этот — весь
ради шатанья, и эти плясуны — бродяги настоящие (что и медведь в лесу), к тому же
бродяги такие, которые и в народе не пользуются никаким уважением, как шуты гороховые и
скоморохи. От последних они, впрочем, и происходят по прямой нисходящей линии, как
законное и кровное потомство. Для медвежатников как бы широко ни концентрировались
круги, у всех один центр — кабак. Для вина и пьянства, кажется, сергачи и с места
поднимаются и лет по десятку не возвращаются на родную сторону. Не только спаиваются
сами хозяева, но спаивают и делают пьяницей и медведей, зверей лесных: пьют они с горя по
утрате воли.
Но барин продолжает спрашивать:
— А не продашь ли ты мне медведя-то? Мне бы вот сани казанские обить хочется;
знатная бы полость вышла из твоего зверя.
Увлеченный предположением барина, сергач погладил медведя, любуясь его густой,
жесткой шерстью.
— Нет, кормилец, ста рублев твоих не надо! — отвечал он решительно. Пусть лучше
сам поколеет, тогда разве не жаль будет и шкуру снять. А теперь нам продать не из чего. Нет
уж, ваша милость, не утруждайтесь! Еще послужит он на мое убожество. А убили, за что? —
худого не сделал, кроме добра одного,— продолжал рассуждать вожак, с любовью гладя
медведя и кланяясь барану.
— Отчего он у тебя маленький: молод что ли? — спросила востроглазая барышня.— К
нам недавно большого приводили.
— Уж такой, стало быть, уродился маленький. Вот медведица, так та, вишь, завсегда
покрупней бывает.

http://www.e-puzzle.ru

— А чем ты кормишь его? — продолжала востроглазая расспросчица.
— Высевками, кормилица, да мякиной. Сделаешь месиво на горячей водице, да тем и
кормишь. Мяса-то, вишь, боимся давать, хоть и охоч он до него, особо до сырового-то.
Злится он больно, благует так, что из послушания выходит и уйму нет никакого. А уж
плясать, матушка, так ничем не приневолишь: урчит да огрызается и рыло под себя
подбирает.
— Принесешь ты нам медвежоночков маленьких? — картавил баловник в плисовой
курточке.— Папаша! Вели ему принести медвежоночков.
Кланялся сергач с домочадцом, и утешал папенька баловня-сынишку.
— Не кусается он? — спросила опять любопытная барышня.
— Нет, матушка, не кусается.
— Да, я думаю, и нечем? — подтвердил барин.— И кольца в зубы продеты, да и самыето зубы, чай, все повышиб с места. Если и оставил какие, так и те, я думаю, сильно качаются.
Так что ли?
— Как же, коли не так, ваша милость?
— Так ступайте же на кухню: там вас обедом накормят и вина поднесут. А это сын что
ли твой?
— Сынок, кормилец, Мишуткой зовут.
***
Вот так, пробираясь по барским усадьбам, маленьким городкам и деревенским
праздникам, бредет наш сергач и на родину, чтобы плесть дома из лыка лапти, точать
берестяные ступанцы, или веревочные шептуны из отрепленных прядок, и вьет к ним
оборы, а потом целым возом таскает их на ближний базар и кое-как пробивается до весны, в
которой ему ровно нет никакого дела. Уж если обзавелся медведем, так одна дорога —
мотаться по чужим людям, куда редко пойдет тот, у кого есть запашки и пожни, хотя даже и
небольшие. В свою очередь ограничиваются и неприхотливые зрители одним и тем же
представлением и от души смеются тем же присказкам и остротам, какие, может быть,
только вчера рассыпал перед ними другой вожак.
Редкое, диковинное наслаждение, истинный на улице праздник, когда появятся в
деревне в один день два зверя и четыре проводника; во-первых, и грому больше — в два
лукошка грохочут и борьбы больше — два парня снимаются. А во-вторых (и это едва ли не
главное), стравливают медведей, которые, как звери незнакомые, рвут на себе шерсть до
того, что клочья летят, ревут так, что у слушателей волос дыбом становится и сильная
медведица так быстро и далеко бросает менее сильного медведя, что человеческой силе и во
сне не привидится. Это удовольствие хотя и просто делается: стоит только соединить обе
цепи противников или столкнуть их задами, да подальше прогнать толпу зевак; но зато
случается чрезвычайно редко.
Не всякий хозяин решается жертвовать своим кормильцем, разве соблазнят его
большие деньги, затаенная мысль о предстоящих выгодах и прибыли, да крепкий задор
похвастаться силою своего питомца... Тогда он даже готов согласиться с охотникомпомещиком и на травлю собаками: снимет цепь, да и отойдет, подгорюнясь, к сторонке.
Долговечно ремесло сергача, как и всякое другое, на какое попадет русский человек,
который не любит метаться от одного к другому и крепко стоит за знакомое и привычное,
только бы полюбилось ему ремесло это. А там не до жиру, быть бы живу, рассуждает он, и
сыт и весел, как попался мосол, лишь бы только свой брат не попрекал негожим словом. И
ходит он с медведем, пока таскают ноги, а свернулся зверь от лет или болезни, и купит его
шкуру наезжий кожевенник,— берет тоска хозяина: не ест, не пьет, все об одном думает. За
дело хватится, да все прыгает вон из рук; отвык от всего, ни к чему способа нет
приступиться. Подумает, подумает горемыка, да и пойдет, при первой вести о лютом звере, с
рогатиной или другой какой хитрой уловкой, чтобы загубить медведицу и отнять у ней
детенышей. Потом опять набирается он терпением: учит медвежат стоять на задних лапах,
передвигает им ноги для плясу и других потех, какие делал покойник, а там кое-как проденет

http://www.e-puzzle.ru

кольца, попытает ученика перед своей деревенской публикой и смотришь: — повел он зверя
на людское позорище и опять выкрикивает свои старые приговоры.
Но вот стареет сергач, долго ходит он все с одной потехой,— приелась она ему, как
иному старику сулой с овсяным киселем, и стыдно становится, да и укоры начались от
других стариков свояков, что «ребятской-де потехой занимаешься на старости лет? Зубы
ведь крошатся, а ты песни поешь, да пляшешь перед народом».
— Брось, Мартын, пора за ум взяться, какое ведь твое ремесло? Ничего ты не нажил,
вот и выходит, что и с седой ты бородой, да с худобой.
— Может и дело говорят,— подумает вожак, да и сбудет выученика первому
наклевавшемуся охотнику. Немного протоскует, конечно, да найдет утешение: простонапросто делается из поводатаря записным медвежатником; одно от другого не дадено, оба
ремесла двор о двор, по соседству живут.
«Первую песенку зардевшись спеть»,— говорит поговорка, так-то и медвежатник
начинает свою охоту хитрыми уловками, которые состоят в том, что он ловит медведя там,
где этот невольно показывает свою слабую струнку. Известно, что нет ни одного зверя,
который бы любил так мед и так бы часто посещал борты, как мохнатый Михайло Потапыч.
Сколько смешных и вместе с тем остроумных шуток придумал враг-человек: повесит
чурбан, который тем сильнее бьет медведя в лоб, чем больше злится зверь и качает чурбан
лапами; соорудит навесец — лабаз, который отгораживает сласти от лакомки, и лишь только
Мишка пропихнет свою лапу в единственную щель, оставленную ему хитрыми врагами, и
иной раз даже вытащит соты, как десятки острых гвоздей готовы уже к его услугам: как ни
бьется медведь, а приходится умереть самой глупой смертью: разобьют его зад толстыми
палками и примут потом на рогатины. К таким штукам прибегает на первых порах охотник и
не заводит собак, не покупает двухствольного ружья, предоставили это дело настоящим
охотникам: он без крику и шуму выберет в лесу березовую толстую палку, обточит ее
поглаже, зайдет к соседу-кузнецу и упросит сделать копье-наконечник, потом приделает под
копьем перекладинку из той же березы — и вот он, обладатель рогатины, идет подбивать
кое-кого из охотников.
Втроем-вчетвером, все с рогатинами, один про запас ружьишко прихватил,— идут
смельчаки, по протоптанной тропе, прямо к берлоге. Разбудили зверя и криком и шорохом
подняли на дыбы, и зачинщику первое место. Наученный зараньше, как вести дело и
остерегаться, чтоб зверь не вышиб или не переломил бы рогатины, смельчак, не взвидев
света, рванулся на зверя и врубил половину оружия в медвежье мясо, прямо под ложечку.
Дико заревел медведь, но напал не на олухов. Не успел он, может быть, осмотреться
порядком, как охотник упер рогатину в корень дерева, и чем больше бился зверь и хватался
за рогатину, тем она дальше и дальше уходила внутрь. Осталось товарищам дорезать добычу
ножом и разделить между собой.
Но вот, полонив с десяток медведей сообща с товарищами, охотник задумал новую
штуку: понабрал пузырей, сыромятной кожи и обтянул себе затылок, шею и плечи; засел на
печь, и заскорузли снаряды толстой броней. Два дня принимался он точить широкий нож,
заостренный с обоих концов, и никому не говорил о задуманном, как ни добивались ребятатоварищи. Они уж после смекнули, что надумал он идти один на один.
— Пускай попытает! — решили они, и ему ни полслова о своей догадке.
Пришли только раз, да сказали, что вот-де верст с десяток оттуда проложил медведь
тропу и ревет по зорям. Закипело сердце у охотника: и страх и радость, и боязнь и храбрость,
все в один раз приступило. Привязал он нож туго-натуго ремешком к руке, надел полушубок
и захватил одну только рогатину. Идет по тропе и прямо к тому месту, где медведь
показался. Смотрит мохнач и заподозрил врага: встал на дыбы и прямо к нему навстречу.
Минуты не прошло, как уже рогатина попала в зверя и крепко рассердила его. Пока он
собирался с духом, охотник прислонился за толстым деревом и выжидал удобной минуты.
Свирепствует зверь и хватает землю огромными глыбами; начал вырывать кусты и
швырять их в сторону. Стоит охотник, незамеченный, и взбрела ему мысль непрошеная: дать

http://www.e-puzzle.ru

тягу, да куда-нибудь подальше. Но видно не совсем потерялся: вспомнил, что тут-то ему в
бегстве и неминучая гибель. Загорелись его глаза каким-то страшным огнем и губы дрожат, а
мурашки так и сыплют по телу: бросился он вперед что было силы и, заслонив лицо левым
локтем, лежал уж под зверем и порол ему брюхо острым ножом. Через минуту внутренности
медведя, одни за другими, показались на свежий воздух. Угораздил смельчак, как истый
знаток, в самое сердце и разодрал шкуру от самой лопатки до клочка хвоста. Льет с него пот
крупным дождем, и от трудной работы, и от огромной массы, которая тяжелым камнем легла
ему на плечи. Облегчился он от нее, свалил мертвого медведя и ни с кем уж не делил его,
никого не брал в складчину.
Было бы хорошо начало, а за другим чем уж дело не стало: понравилось молодцу
ходить один на один и бьет он на то, чтобы дойти тридцатого, а там, говорят, сколько ни
ходи,— ни один уж медведь не уйдет и не тронет.
БУЛЫНЯ
(Очерк)
Булыня — представитель тех эксплуататоров крестьянской мелкой собственности,
которая таким тяжелым трудом наживается и с такой бессовестной беззастенчивостью
выманивается различными способами. Тип этот разнообразен и многочислен и появляется в
виде торгаша-плута, почти всюду с одинаковыми приемами, хотя и под различными
названиями. Сюда относятся и мелкие офени—торговцы (владимирские картавые
проходимцы), меняющие на свой залежалый и прогнивший товар домашние изделия
деревенского досужества, и разного рода закупни, перекупни, известные под именем
маклаков. У хлебного дела стоят такие выжиги-посредники между базарным продавцом и
портовым негоциантом — приказчики какого-нибудь крупного хлебного торговца с Волги,
так характерно называемые кулаки; у крестьянских лошадей — барышники, произрастение
бойких конных торжков и ярмарок, умеющие организоваться в шайки артелями и, по
подобию офеней и столичных мошенников, для больших успехов в надуванье, придумавшие
свои языки, целые словари темных условных плутовских слов и выражений.
На инородцев русских (в особенности северных) и преимущественно на сибирских
налетают целые стаи торговцев водкой и скупщиков у промышляющих в лесах пушных и
ценных зверей и птицу,— торговцы, которые в одно и то же время спаивают водкой диких
людей до вырождения породы и обменом на соль, хлеб, свинец и порох дорогих шкурок
доводят дикарей до кабалы, до неоплатных долгов. При долгах и скудном вымене хлеба
инородцы доходят до отчаяния голодовок и повальной смертности. Таким домашним
благодетелям — имя легион, прозвание, наиболее точное и характерное,— мироеды, а
деятельности и беспредельно вредному влиянию еще до сих пор не установлено никаких
преград и не положено никаких препятствий.
Кое-какие узаконения выводили лишь уменье обходить их, закупать и подкупать
блюстителей закона. Язва задатков, кабальных денег, выдаваемых вперед, и притом в самые
тяжелые времена крестьянской нужды и инородческих голодовок, продолжает утеснять
бедный люд и господствовать во всей силе на всем пространстве Русской земли.
Замечательно при этом, что приемы всех таких мироедов значительно между собою схожи и
не представляют особого труда и затруднений для борьбы с ними. Но двойной, а можно
сказать — шестерной, мелок, которым записываются отдаваемые в долг товары, если
отчасти и пишет успешно и бойко на слепых глазах безграмотного люда, то, с другой
стороны, и приставленные законом и властью, вместо того чтобы быть исполнителями
должности и долга, позволяют ослеплять себя избытками от успехов плутовства да сплошь и
рядом сами превращаются в тех же кулаков, перекупной, мироедов.
К сожалению, для зла обширное поле в среде долготерпеливого люда, умеющего лишь
рассказывать про таких кровопийц подспудные анекдоты вроде того, что одному из них за
крестьянские слезы прислали из Питера железную шляпу в полпуда и велели надевать
всякий раз, когда надо ему идти в какое-нибудь казенное место или по начальству; другому
дали железную медаль в пуд весом и не велели уже снимать во всякое время. Но по этим

http://www.e-puzzle.ru

рассказам можно узнавать только про тех единиц, которые уже очень насолили; те же,
которые не успели еще истощить меру долготерпения, продолжают быть для своего околотка
благодетелями: в одно время и кулаками, и ростовщиками. И нет того пятка-десятка
деревень, для которых не существовало бы такого мироеда! Не надо и ходить далеко, и как
бы далеко ни зашли вы — везде найдется сих дел мастер, который лишь на старости лет,
когда уже очень зазрит совесть, отольет большой колокол для сельской церкви, вычинит
иконостас, построит новую каменную матушку-церковь, но опять-таки за себя, а не за грехи
людские.
Но не об этих больших кораблях рассказ наш: в тесных пределах деревенских околиц,
около которых держатся настоящие наблюдения наши, действует и суетится мелкий плут,
более других нам известный и знакомый. Вспоминаем о нем по деяниям и заслугам его
художества и досужества.
***
С весны уже начинают бабы-хозяйки думать о будущем лете и по приметам,
приобретенным навыком или по преданию, судят о нем: стояло на Евдокеи погоже, будет и
лето пригоже, по их мнению.

«Дал бы Бог на Сороки холодных утренничков,— думают они,— в хлеба недороду не
будет; а на Фофана (Феофана, 12 марта) да на Человека Божья (17 марта) станут расстилаться
по земле густые туманы — и на лен устоит урожай. Не лежали бы только замерзи дольше
Благовещенья дня, и выпал бы на этот праздник дождичек теплый». Опытная и бывалая
хозяйка в этот день старается всячески избегать взглядов на пряжу, особенно суровую, не
стоит под дымом, а на другой день, на Архангела, не станет прясть (работа впрок не пойдет).
Другие еще на первый сочельник гадают, вытаскивая из-под скатерти соломинку, и кладут в
кутью: какова длинна былинка, таков и лен будет. На Онисима (15 февраля) зорнят пряжу,
выставляя моток на утренник, чтобы была пряжа белая.

http://www.e-puzzle.ru

И вот Марьи (1 марта) — зажглись снега, заиграли овражки; прилетели сверчки и
жаворонки; вскоре ворон выкупал в новой воде своих детенышей; там подошли рассадницы,
и «разрой берега», и Алексей — «с гор потоки»; на Ирину — «урви берега» засеяли морковь
и свеклу; мужик вывернул оглобли и бросил сани на поветь. Прошло окликанье родителей —
пришла пора скотину в поле выгонять и весну окликать. Береза сок дала — по подоконьям
пастухи пошли для обдариванья; Еремей — запрягальник; на Власа выпала роса; а вот на
дворе и подымай мужик сетево: сей рожь в золу да в пору, топчи овес в грязь — будет князь,
прорастет сквозь лапоть. Бабам пора рассаживать по грядам рассаду, сеять горох и засевать
льнища льном-плауном так, чтобы успел волокон сделаться длинным, пока прилетят комары,
минуют сиверы и явится на двор Елена — длинные льны. Первый засев на Сидора, 14 мая. У
хороших хозяев на этот день так и бывает: лены Олене.
С этой поры лен начинает нежиться и крепнуть в корне, чему способствуют большие
росы по июньским утренникам; особенно хвалят и верят в росы Федора (8 июня), но боятся
рос на Марию Магдалину (22 июля); от сильных рос льны бывают серы и косы, а с первого
Спаса всякая роса хороша. На третьего Спаса старозаветные бабы по жниве катаются и
приговаривают: «Жнивка, жнивка! отдай мою силку: на пест, на колотило, на молотило, на
кривое веретено». Наконец лен зацветает и две недели держится в цвете, после чего семя
пойдет в налив, и лен в течение четырех недель станет поспевать, в ту пору, когда хлеб
начнут зорнить зорницы. На св. Прокопия озими доходят в наливах, на этот же день и лен
урастает, пока бабы полют огороды и дожидаются Ильина дня. Но тогда, говорят, и камень
прозябает.
И вот на Нерукотворенного Спаса защипали горох и запахали озими; на Успеньщине
обмотали серпы в солому; на Ивана Предтечу поспела брусника, овес созрел; а с ним вместе
и лен доходит, как известно: недаром на Лупа (23 августа) льны лупить, а на Ивана Постного
последнее стлище на льны. Лопаются сами собой льняные головки, и полетело семя. Пора
идти бабам в поле, теребить лен и уставлять его в бабках, чтобы расщепились головки от
солнечного жара и не разлеталось бы по ветру семя. Там — смотришь — полакомились бабы
свежим толокном на овсяницах, пирогом с новой капустой в зазимки на Воздвиженьев день
и опять идут на льнище развязывать бабки, обивать семя вальками на рогожку и расстилать
лен по полю или озими, которая с этих пор называется стлищем. Из семени выжмется масло
постное; а выжимки — избоина — пойдут на пищу коровам в дуранде.

http://www.e-puzzle.ru

Отлеживается лен на своем стлище до тех пор, пока не увидит баба, что пробный
снопик — опуток — хорошо обивается на мяльне и мало в нем или нет совсем негодной
прозелени.
Тогда остается одно: поднимать лен со стлища, топить баню и тащить туда же с повети
мялки, трепалы и мочила. После Покрова (с половины грязников) настает пора топтать лен,
очищать его после просушки и мочки. Отрепье, или охлопки, пойдут на завалины около изб,
чтобы сберегалось в них тепло в зимнюю пору и не задерживалась сырость весною. У иных
этим отрепьем выстелют хлев или двор, у других они и так сгниют около бань в кучах и
размоет их весенними дождями и сыростью. Отоптанный лен бабы начинают расчесывать
гребнями и прибирают очески на продажу канатникам и веревочникам. Расчесанный лен
называется мыканым и изгребным. Чтобы получить нитку тоньше — перечесывают его в
третий раз и называют пачесным; остатки от этого чесанья — изгребье — пойдут мужику в
теплую шапку или на стеганье к зиме бабьих понев.
Между тем незаметно в этих работах проходит для баб и Фекла-зоревница; а с ней
вместе и овин отпраздновал свои именины, в которые хозяину достался хлеба ворошок, а
молотильщикам каши горшок. На Покров было последнее гулянье и первое зазимье; свадьбы
кое-где затевались и разыгрывались к Казанской, с которой осенняя грязь, говорят, отстоит
от зимы только на три седьмины. Вот уже на дворе и Парасковья-льняница (14 октября). А
когда сомнет лен, то на Параскевин день постарается первинки принести в церковь для
приклада. Толковая хозяйка не сядет в этот день за пряслицу, боясь ногтоеда и заусеницы, от
которых, чего доброго, сведет ей и руки. Лен к льняницам приготовлен совсем в отделке; у
доброго хозяина выжато из семян и масло свежее; стоит только садиться за стол, есть кисель
овсяный или пшенную кашу с новой начинкой. Молодой на этот обед зовет к себе тестя и
тещу и задает им пирушку с вином.
На 29 ноября справляют Абрама-овчаря: в третий раз, после весенней, начинается
осенняя стрижка овец. Затем пройдут шерстобиты, обобьют бабам шерсть — волну —
мужикам на сермягу; а тут, смотришь, нагрянут и швецы-портные. В деревнях наступают
Кузьминки, затеваются ссыпки, на Михайлов день первый мороз нагрянет — запирается
простой человек со всей семьей в избу; бабам настала пора затевать супрядки, которые
кончаются у них поздним вечером. Настала прибируха — зимняя пора и для мужика, и для
бабы. В избах зашумели веретена, затянулась песня; у доброй хозяйки что ни день, то новые
тальки выходят из рук гостей-попрядушек; намычки то и дело вытягиваются в нитки. На
пряслице делаются нитки погрубее, на гребне прядут только мастерицы, и не выпрядают
всей кудели — намычки, а оставляют изгребье — охлопки, которые идут, вместо ваты, на
подкладку под поневы и в шапку.
Богатая баба-хозяйка к концу супрядков уже и не прядет сама: ее дело принимать с
веретен на простни или клубки, а оттуда на мотовило, готовые нитки, отсчитывать по
четыре, чтоб составить чисменку, и, перевязав веревочкой-пасменником сорок чисменок,
составить пасму. Двадцать таких пасм, свитых на воробе в двухаршинную петлю, составят
тальку.
И вот в эту-то пору, когда уставит баба в избе станок, натянет с вороба на вертлявый
турик все пасмы для основы, приготовит в челнок цевку для утока, когда навесит бердо и
начнет им прищелкивать уток к основе — является в избе булыня — старый знакомый
покупщик-барышник.
Он молится иконам, кланяется, желает: «Бог на помочь! Челночок в основку!»
— Где же у тебя большак-то, что это его не видать в избе? — спрашивает булыня вовсе
некстати, потому что сам же выглядел то время, когда хозяин сошел со двора.
— Да со швецами пошел в кабак раздел делать, Михей Спиридоныч,— отвечает, однако
ж, хозяйка, зная, зачем пришел этот плут с беглыми рысьими глазами, которые так и носятся
с полатей в кут и под лавки и не поглядят совестливо, не остановятся на месте даже на
минуту. Хозяйка спешит сама предупредить булыню, который подошел к стану и
рассматривает нитки, навитые на цевках, и готовое уже полотно, намотанное на щеколду.

http://www.e-puzzle.ru

— Тебе, поди, пряжи нужно? — спрашивает она.
Булыня спохватился, чуть было не изменил себе, но оправляется:
— Нет, не нужно пряжи: много и так накупил! Зашел, признаться, погреться только да
проведать хозяина: целую почесть зиму не видал. Живем-то далеконько; в ваших местах
только по надобности бываем,— отвечает наш булыня; но хитрит, как записной плут,
которого не очень-то жалуют богатые хозяева, не нуждаясь в их деньгах и при первом же
посещении указывая им — где Бог и где двери.
Хозяйка опять начинает прищелкивать челноком; булыня бессознательно вертит пустой
валик на скальпе и опять пробует цевку. Оба молчат; но время дорого для булыни: может
вернуться хозяин, хотя и пошел на такое дело, которое не скоро кончают. Булыня первым
нарушает молчание:
— Вот коли льну у тебя осталось немыканого, пожалуй, возьмем! — да и то уж так... из
повадки хорошему человеку; а у нас, признательно, много накуплено, пожалуй, и не увезешь
на одной-то лошади...
— Немыканого нет, а есть изгребной! — отвечает хозяйка.
— Такого не надо! — врет булыня.— Нынеча он совсем не имеет ходу: не берут!..
Хозяин нынешний год в биржах снял подряд на сырье, а ниток и совсем не велел покупать.
— Ладно, одначе, коли залишний есть да не много, возьмем и изгребного! — решает
булыня, вполне уверенный, что убедил тупоголовую бабу, которая, пожалуй, сразу-то и не
сообразит, что изгребной лен и лучше (т. е. мягче, чище сырья, особенно если пройдешься по
нем гребнем раза три-четыре), и дороже.
Но изгребной лен не понравился булыне.
— Не хорошо,— говорит,— трепан; кострики много осталось, не вся обита трепалом, да
и волоть коротка, и не так крепка, да и черна что-то... не выбелилась!..
Одним словом, забраковал булыня лен как никуда не годный; другая баба и не вынесла
бы, пожалуй, такой срамоты на хозяйстве — вырвала бы лен, закричала б, затопала на
барышника, алтынником бы, кулашником нечесаным обозвала, но большая часть поступает
иначе.
Пока рассматривал и браковал лен покупщик, хозяйка успела надумать многое, от чего
ей сделалось даже жутко.
«Вот,— думалось ей,— купил бы он у меня этот залишек да дал бы. Муж-то не знает,
сколько всего льну осталось, совсем не мешается в наше бабье дело; а я бы купила себе бусы
(старенькие-то почернели больно) либо позументику на штофную-то душегрейку, там с
одного краю не хватило; а самому боюсь молвить...»
Булыня между тем успел вытащить из-за кушака безмен и прикинуть лен на фунты,
мысленно посулив бабе дать полтора рубля — свою цену, если только упрется она, зная
цены ходячие. Между тем для большего успеха он все еще продолжает встряхивать лен и
даже швырнул его опять в голбец.
— Надо быть, матерня-лен, что больно в ствол пошел; а не то долгунец либо ростун
какой: таких не берем!.. Прощенья просим! — говорил он, взявшись за шапку, но не двигаясь
с места.
Булыня угодил как нельзя больше вовремя: в воображении бабы только что начала
рисоваться заманчивая картина: как она в новой душегрейке пойдет на село, как эта
душегрейка будет топыриться сзади и отливать и беленьким заячьим мехом, и новым
золотым позументом... Она остановила торговца, начала торговаться с двух гривен и еле-еле
добралась до заветной полтины. Булыня смекнул, что бабе и еще-таки нужны деньги, но
ошибся, потому что она была удовлетворена в своих планах и к тому же не имела залишнего
льну.
— Может, нитки продашь? — подсказал неотступный булыня.
— Да вот еще не знаю, батько, сколько на кросна пойдет! Коли дашь гривенничек за
тальку, бери, Христос с тобой!..

http://www.e-puzzle.ru

Но булыня уже не браковал ниток: цена, запрошенная бабой, была ему с руки, но,
чтобы не уйти с такой ничтожной покупкой, он явился соблазнять бабу пряниками, которые
выдавал за вяземские, хотя и пек их сам на досуге.
***
Таким образом ходит торгаш с своим безменом и сладкой приманкой из избы в избу
только от безделья в глухую пору зимы после Святок. Настоящее же время его деятельности
обыкновенно бывает по лету, когда у баб начнет наливаться лен, заколосится рожь, заиграют
по полям зарницы и время подойдет к покосам.
Обыкновенно эти торгаши — доверенные какого-нибудь богатого купца в уездном
городе, который приобрел кредит на соседних биржах и буянах. По весне он собирает своих
доверителей, оделяет каждого из них достаточным количеством денег, судя по способностям
каждого; наконец, тут же выдает свидетельства, выправляемые на свое имя, делает
приличное угощение с нужными наставлениями и прощается с ними до поздней зимы.
Булыни расходятся по разным сторонам и стараются вести дело особенно от своих
товарищей, сходясь в своих интересах только тогда, когда являются на рынках или замечают
пройдошество какого-нибудь новичка-перебойщика. С этим у них обыкновенно дело
кончается слитками в спопутном питейном, а на рынках сообща подводят любого мужикаперекупня под обух, т. е. или заставляют его уехать в свою деревню, не продавши товару,
или дадут ему цену свою, меньшую даже той, которую дают они по деревням на домах. Вот
почему редкий мужик вывозит свой лен и нитки на базар, а дожидается прихода булыней к
себе на дом по лету.
И вот со дня Петра Афонского солнце стало укорачивать свой ход, месяц пошел на
прибыль. По гумнам забегали вереницы мышей, по полям зарыскали голодные волки,
вороны застлали свет божий, застонала земля. На скотину напала мошка, по лесам полетел
паутинник, засвистали перепелы, пчелы полетели из ульев, стала поспевать земляника, по
полям показалась кашка и чернобыльник; трава в кое-каких местах пригорела от солнца:
скоро наступит Петров день, красное лето, зеленый покос, когда и солнышко играет, и
зорница зорит хлеб на полях — одним словом, подходит пора сенокосная. Знает об этом
мужичок, но еще лучше знает об этом наш булыня.
Он нагрузил целый воз косами и серпами, стал на ту пору косником, и идет в знакомую
деревню прямо ко двору старосты. Отыскав его, кланяется ему парой кос и разукрашенным
серпом, просит не оставить в дружбе напредки и скрепить теперь запойным полуштофиком,
который на тот грех и тащит уж из-за пазухи.
— Вот,— говорит,— к Демиду теперь пойду, да к Матвею, да к Ильюшке, да к Егору
косолапому, не оставь нашу милость!..
— Хорошо, хорошо! — говорит ему староста или бурмистр чванливый, но
податливый.— Коли не устоит кто, смекай к Юрьеву дню...
— Я тебе,— говорит булыня,— и грамотку принесу; все пропишу, что кому дам и на
сколько заторгую из сырца. По осени опять понаведаюсь с поклоном.
— Ну, ладно, ладно! — отвечает бурмистр,— приноси там какую смастеришь грамоткуто. Ты ведь грамотный, а мне и земской скажет, что ты там настрочишь; да смотри же не
больно шибко... строчи-то!..
— Рад служить твоей милости без обиды,— говорит заручившийся торгаш и спешит к
какому-нибудь Демиду или Егору косолапому. Отыскивает того и другого где-нибудь на
повети; там они либо старые косы клеплют, либо точилки натирают песком со смолой.
Булыня для них старый знакомый, по-старому и входит с масляным рылом, с
уснащенной разным доморощенным краснобайством речью. Начинает кланяться, словно кто
его сзади за жилы дергает: и плечами перебирает, и ногами заплетает, и шапкой помахивает,
как цыган-плясун с диковинными коленами в пляске.
— Как-де ты, дядя Демид, живешь-можешь?
— Твоими молитвами! — отвечает дядя Демид и загремит опять молотком по
заклепкам.

http://www.e-puzzle.ru

— Давай-то Бог доброго здоровья хорошему человеку! — улещает булыня. Но дядя
Демид не внимает гласу, стучит себе, словно кузнец какой по заказу.
— Не утруждайся: спина заболит! — спешит перебить досадный стук торгашбулыня.— Нешто у тебя на запасе-то нету новых?..
И дух у булыни замер: вот, думает, скажет, что есть.
— То-то грех, что нет: были летось, да разбились! Вот теперь мастерю клепки, авось,
может, выдержат; а в город идти не удосужишься...
— Да на что тебе в город идти? купи у меня!
— Нешто ты ноне не с ложками ездишь?
— Было, дядя Демид, и на это время; сем-ко, смекаю, в другом попытаюсь! Я и серпов
привез, коли хошь, и лопатки есть готовые...
— Купилы-то, знакомый человек, притупели: весь измаялся, одежонка с плеч лезет,
ребятишки голы-голехоньки, собаки в избе ложки моют, козы в огороде капусту полют...—
отвечает дядя Демид.
— С тебя, дядя Демид, недорого возьму! — подхватил булыня.— Коли надо, две косы
так — деньги по осени, ну и серп идет в придачу; а за останное сколотись как-нибудь хоть на
половинный пай. Ладно ли я говорю, толковый ты человек? Угостил бы я тебя, право; да,
гляди, нониче хозяин-то словно кобыла норовистая: закупай, говорит, на свои, коли надо; а
я-де тебя не обижу на скличке... Вот оно, дела-то ноне какие стали!
И долго ли разжалобить простоплетенного мужика базарному человеку-пройдохе;
трудно ли навязать мужику вещи, очевидно нужные ему для хозяйства?
В других случаях булыня поступает иначе: ему известна вся подноготная в знакомых
деревнях. Знает он, в каком доме мужик большаком, в каком сама баба на дыбках ходит, а
где и семейная разладица стоит. Булыня умеет в мутной воде ловить рыбу...
«Выведем все,— думает он,— на свою поверхность: на то вот мы у этого дела и
приставлены. Вот Иванов день подойдет — на село поедем!..»
И сдержит слово: в Иванов день или в ближнее воскресенье до сенокосной поры стоит
он на видном месте в ту пору, когда мужики выходят из церкви, помолившись Богу, и одни
тянутся за своими бабами на погост, а оттуда домой, другие, позадорнее, спешат, по
привычке, проведать Ивана Елкина, чтобы не так же проходил праздник, как будень. Булыня
наш таких знает, выглядит их в толпе и проследит в путешествии до старой избенки со
сгнившим крылечком и разбитыми стеклами, именуемой кабаком или иногда, для нежного
слова,— и питейным.
Булыня здесь совсем другой человек, чем на деревенском повите: он, подкрепившись
немного, начинает шутить, как бы и записной завсегдатай, и скоро собирает около себя
целую кучу, но не упускает из виду заранее им намеченных. Мужички тем временем выпьют
на последние, хотя и всегда незалишние; времени до обеда остается у них еще много, отчего
же часок не потолкаться, не побалагурить с досужим человеком. На то в кабаке и лавочки
поделаны, и разные инструменты держат: балалайку, гармонию; целовальник на торбане
поигрывает, и заходят заклятые верезги, которые и песню, пожалуй, залихватскую вытянут.
Одним словом, мужики замешкаются, а булыня и рад тому: к тому да к другому прицепится
со словом, начинает шутить.
— Вот,— говорит,— почтенные, болит у меня бок девятый год, да не знаю в каком
месте — снадобился было у старух, да, слышь, надо голову обрить догола, ошпарить да
молотком приударить...
В заведение входит новый гость, знакомый, но не нужный булыне, хотя и отвесивший
ему поклон. Булыня, к немалому смеху, почтил его приветом:
— Будь здоров, дядя Мирон, со всех четырех сторон!..
Вошедший не обиделся; а булыня успел уже прицепиться к другому, вырядившемуся в
красную рубаху. Он потрепал его по плечу и промолвил:
— Эх ты, щеголь Яшка: что ни год, то рубашка; а портам да сапогам и смены нет!..
Но этот молодец оказался покрутее нравом:

http://www.e-puzzle.ru

— Да ты что же богачеством своим расчванился? Мы, брат, и в лаптях не
спотыкаемся...
Но булыня нашелся и тут:
— Будь же здоров и ты с четырех сторон. Мы, брат, и сами коли дома живем, так едим,
пока не упадем, а и на ноги поставят, опять есть станем,— и прочее тому подобное, по
доморощенному складу, уменью и досужеству.
Мужикам почему-то весело становится от этих шуток. Булыня смекает свое: берет
балалайку и пляшет; бросает балалайку — дергает на гармонии и своей веселостью увлекает
всех, но опоминается вовремя. Вскакивает с полу, на котором стлался вприсядку, и задает
громогласный вопрос:
— Эхма-хма! Денег-то тьма: кого бы, братцы, угостить из вас?
Желающих, разумеется, много; но избранный, лучше — намеченный, один какойнибудь Егор косолапый, которого и хватает булыня в охапку и тащит к стойке, зная, что этот
мужик побогаче прочих: не одни гоны засевает льном и яровыми и, не довольствуясь своею,
кортомит чужие земли. Мужик этот, что называется, идет в гору и торговлю смекает, да и не
прочь в сделку втянуться. А и втолковать ему что, за стаканчиком водки,— нехитрое дело
для привычного человека.
— Сколько ты ноне гонов-то засеял? — спрашивает прямо булыня мужичка, уже
порядочно подрумянив его.
Мужичок отвечает.
— А почем продавать думаешь?
— Да каков уродится! — отвечает мужичок.— А ты каким манером покупать
норовишь?
— Много засеял — так и сырым возьмем... на пуды, пожалуй, и с посконью купим, нам
все едино на брак — в биржевое дело пойдет, сам ты, умная голова, знаешь!..
— Обчесать-то бабам велишь али сам будешь?
— Да коли ранним делом зададутся — отрепли только, расчешут и на хозяйских шофах
!..
Мужичок соглашается и на это, потому что он рад продать, а в рабочих руках у него на
дому нет недостатка. Наконец доходит дело и до цен. Булыня, как знаток своего дела,
спешит уверить мужичка, что по ономняшным ценам покупать несходно, хоть сам-де на
базарах справься, да еще кто знает, каков будет урожай и каков задастся лен в учесе: перед
хозяином-де отвечает мошна и спина его, булыни, а не продавцова. Покупаем-де на веру, и
то потому только, что знаешь хорошего человека да хочешь от сердца помочь ему, когда
нужда приспеет,— на том-де стоим.
Долго они, по обыкновению, не сходятся в цене; но хмель не свой брат, улещанья
булыни сахаром обсыпаны. Краснобай этот так мягко выстилает и уснащивает, что мужику
уже стыдно даже и за угощенье, полученное им на чужой счет. Он соглашается и берет
задаток. Задаток пригодится ему на подушный оклад, на оброчную статью, глядишь —
лошадь замоталась, зачахла от волчьего зубу или закаталась от чемеру, а время подойдет к
тому, что снопы придется свозить с поля. Залишняя деньга мужичку и тут подмога. Он бьет
по рукам с булыней, запивает с ним слитки и идет повестить домашних о продаже.
Едва только бабы успеют к осени выщипать лен, булыня идет опять наведываться:
сначала, по обещанию, к бурмистру или старосте, а потом и к задаточным.
— Веди его, бабы, в поле: покажи, что за лен выдался!
Здесь сметливый и привычный булыня уже по корню судит о достоинстве закупленного
товара: гол корень — волоть плоха и лен плох задастся в учесе, даст много в оческе
негодных пачесей. Если корень мохнат и с усиками — лен будет и мягок и ловко потянется в
нитку, не будет сечься. Эти сведения необходимы для торговца при производстве будущей
расплаты, равно как и то, чтоб не израстался он выше десяти вершков в стебле, не текло бы
семя само по себе еще на корню да не выбили бы его бабы прежде урочного срока отдачи в
хозяйские руки.

http://www.e-puzzle.ru

Булыню не обманешь: он знает, на сколько с пуда кудели выходит фунтов семян, и
даже смекнет, пожалуй, на сколько обивается в то же время кострики. Одним словом, не
надуют бабы булыню, не надул бы он их при расплате, когда он не прочь толковать и о том,
что лен весок оттого, что не той чистотой трепан, много мочен, плохо сушен, кострика мало
бита. В этом торгаш — настоящий алтынник, крохобор, кулак-надувало, который к тому же
имеет еще и заручку с самой главной стороны. Расплата никогда не обходится без ссоры, но
ее умеет русский человек заливать легко и дешево и забывает скоро.
«Не я первый, не я и последний! — думает мужичок.— А все оттого, что к бабьему
делу свой мужичий разум приспособил; вон в кузовьях либо в яровых меня не надуешь!.. На
том, стало, и стоим!.. Поди, бабам еще хуже достается. С моего гроша не разбогатеет, да и я
не обеднею. Господь с ним и с бурмистром-то!» — утешает себя мужик и опять не прочь
сойтись в сделке с булыней, который, забравши на воза весь товар, свозит его к хозяинудоверителю.
Здесь — в доме доверителя — делается в урочное время общая сходка, или склик, всех
его булыней-приказчиков. Свезенный с разных концов уезда лен в сырье и часто в нитках
передается воротиле — главному приказчику, который к весне и свозит его на ближние
биржи или продает оптом на фабрики скупщикам. Из валовой цены делается расчет — в
руку — за все убытки, получаемые им при покупке и перевозке к хозяину, который
довольствуется небольшими процентами на выданную сумму для купли. Эти проценты при
большом хозяйстве, конечно, бывают весьма значительны и дают возможность главному
булыне заводить у себя на дому ткацкие станы и мало-помалу фабрику для выделки
посконных полосушек, понитков, портнин, равендуков, новин, холстов, пестряди и пр. Была
бы только охота по этому делу да знакомство и уменье держать в руках закупней.
Мелкий булыня продолжает скупать холст домотканый, изделье самих деревенских
хозяек. С восьми лет каждая девушка уже посвящается во все тайны хозяйства домашнего; с
пяти приучается к прялке; с семи она уже умеет вышивать полотенца (рушники,
утиральники), вязать чулки, шить домашнее платье, и затем, после двенадцати лет, она уже
мастерица ткать холсты и полотна.
Холсты и полотна — лакомый кус для торговца-булыни: за суровый холст платит
подешевле; за бученый, т. е. беленый, и сами хозяйки просят вдвое дороже.
Ткут они холст пасм 9, 10 и 12 (широкий и узкий). Белят его на солнечном припеке на
траве и для этого поливают холодной водой, чтобы не просыхал. Через четыре дни снимают
суровье и бучат в небольшой кадке или бадье, куда складывают суровье. Сверху кладут
толстую холстину; на нее насыпают золу; весь бук наполняют водою, в которую с раннего
утра и до вечера спускают раскаленные уголья, и переменяют их, лишь только они
перестают кипятить воду. На ночь бук оставляется с холстом, утром рано разбирается.
Вынутый холст снова расстилают по траве и поливают. После трех солнечных дней холст
полощется в воде, сушится и снова бучится тем же порядком. После четырех буков холст
выходит отличной белизны.
Из холста делают полотенца — непременная принадлежность приданого всякой
девушки-невесты. Вышивают полотенца узорами. Узор с древнейших времен нашей истории
бывает везде одинаков: древо, лев, орел, звезда, утка и другие. Полотенца эти любят
покупать прохожие богомольцы для приношения к святым мощам и для подвесок к честным
и чудотворным иконам, и в таком случае полотенцы непременно должны быть с узорами.
Они же поступают у невест дружкам через плечо, по образцу кавалерских орденских лент.
Этими же полотенцами одаривает кума на крестинах.
Закупень-булыня поступает к хозяину или за порукой от доверенного человека, или на
основании испытанной честности. От хозяина идут деньги небольшие, доверие маленькое:
он уже сам должен извертываться и изворачиваться, чтобы и на свой пай зашибить копейку.
Толковый обыкновенно вкрадывается сначала в доверие хозяина и начинает вести свои дела
нешибко: ходит с безменом и скупает немного, что только можно ухватить под мышку, но
чем дальше — тем больше. Бабы к нему приглядятся, освоятся с ним, а там — долго ли

http://www.e-puzzle.ru

русскому человеку побрататься со своим свояком. Молодцу доверяют, с молодцем ведут
дела. У него завелась залишняя копейка на то, чтобы угостить старинного опытного булыню.
За штоф выпытывает молодой от него все тайны будущего ремесла.
— Вот-де ты,— говорят ему,— не покупай льну мокрого да не просушенного; не ходи в
тот дом, где большак сам торговец, улучай поймать бабу: с бабами сходнее дела иметь...
Мочки встряхивай хорошенько, чтоб чище были от охлопков; коли попадется под руку
трепало, так и сам обей мочки, коли купить тут хочешь. Это опять хорошо и прибыльно, не
то сбесятся с жиру; а ты с худобы сблагуешь.
Сначала приглядись к нитяному делу: оно проще, толковитее; а потом, пожалуй,
приступай и к льняному, да слушайся смотри — не перечь артели своей: тут рука руку моет,
все за одно,— хоть сам пройдись по базарам, посмотри, как стоим за себя, словно за братьевсвойственников. Опять же не дремли, пронюхивай... В деревнях-то со всеми велись да всех
знай.
Новый булыня мотает на ус все наставления стариков; без них он бы пропал и с руками
и ногами. В следующую же зиму он является в тех деревнях, где снискал доверие,— и меряет
пряжу смело, оставаясь в полной надежде утянуть в свою пользу две-три тальки пряжи,
моток или два кудели, которые, при окончательной перевеске у хозяина на весах,
рассчитываются обыкновенно в его пользу и увеличивают его мошну лишними гривнами и
даже рублями.
Ловкость булыни в этом случае удивительна. Он, при дальнейшей приглядке к делу,
часто поступает напропалую, рискует платиться потерей доверия и собственными боками, но
всегда выйдет чист из воды. Его выкупают те же закадычные приятели, от которых он
выучивается сноровке. Они готовы уступить ему свои деревни и потом в тех, где прогорел их
товарищ, пожалуй, посудачат о нем, поругают за глаза, но с ним же посмеются на сходке в
кабаке и еще ловчее подведут свою штуку под доверившихся, да еще и похвастаются ею, как
бы делом обыкновенным и законным.
Булыню или вконец загубят неудачи — и он навсегда бросает свое ремесло, принимаясь
за другое, или поступает на хозяйские шофы и фабрику. А повезет булыне одноглазое
счастье — он сам глядит попасть в хозяева. Начинает пореже заглядывать в кабак, наливаясь
до последнего нельзя чаем в городских харчевнях, побранивая здесь и главного хозяина, и
приказчика-воротилу. Если женат он — жена уже ходит в шугаях; сарафаны на ней ситцевые
да кумачные, на крашеные она и глядеть теперь не станет, хозяйство правит из-за наемной
работницы, а сама подчас ничего в нем не видит. Наведаются к нему старые побратимы —
он к ним словно всем сердцем поворотился: не знает, где посадить, чем угостить; для них —
и другого нужного человека — у него и самовар завелся, и чашечки с воробья и с надписями
приличных пожеланий. Угощая чаем, нет-нет да и ругнет он хозяина и резко, и зло, но как
будто к слову, без умысла.
— Он,— говорит,— пузыри на глазах насыпает, лежит на печи, словно тесто на опаре
киснет; а у тебя Андроны едут — Миронов везут, спина свербит, словно перед баней, не
ведаешь — куды сунуться, во что кинуться... Кормит калачом, да по спине норовит
кирпичом...
— Добрый он, братец ты мой, человек! — заметит иной раз кто-нибудь из гостей.
— Воды не выжмешь, сам, поди, помнишь! С тобой же и было на скличке-то, когда
вперед на подушное денег попросил. Я бы, брат, последнюю рубаху дал, но мне это дело
святое: вот как теперича вижу этот сахар... все едино!
Булыня обыкновенно не договаривает, а спешит глубоко вздохнуть, как бы давая намек,
что вот-де у меня какая душа широкая и сердце теплое: если хочешь — с ногами полезай,
будет место.
Иной гость заикнется про смиренство хозяина и его добрые обычаи, но рассерженный
булыня и их отвергает:
— Смиренство его — знамое смиренство: когда спит — без палки проходи смело; а про
добрые-то обычаи — натощак не выговоришь. Да и упрям опять же: ты ему хоть кол на

http://www.e-puzzle.ru

голове теши, а он два ставит. На пусто-то николи не плюнет, а все, глядишь, норовит в
горшок либо в чашку. Стоит хозяина-то вашего подарить черту, да незнакомому разве, чтобы
назад не принес...
И вот, когда наступила вторая весенняя скличка, на которой хозяин-булыня раздает
валовые деньги и свидетельства, ругавший его булыня не явился. Хозяин наводит справки.
Отвечают:
— Сам хочет хозяйствовать.
— От себя по миру ходить. Что же, со всей дурости-то али только с полудурья? —
шутит хозяин.
— Чего,— говорят,— с полудурья: выправил, слышь, и свидетельство на третью
гильдию. Да это, говорит, так только: а то бы на вторую, мол, надо. Вот, мол, в город скоро
перееду, жить там стану, новый сарай на сто трепален выстрою: назову шофом и работников
скличу побольше хозяйского десятка...
— Да что это вы, ребята, в глум ли говорите али и взаправду?
— Тебя, хозяин, пытал ругать, расшумелся — слышь, словно голик по полу,—
подвернул работник, себе на уме,— у, костоват! — и работник покрутил головой.
— Ум-то у парня не с шило был, что говорить! — решил хозяин, но не верил слухам до
тех пор, пока не почувствовал сам, что под боком у него засел опасный сосед, который
сгоряча-то и нанове повел дела так бойко, что многих старых булыней сманил к себе и
забрал почти всю окольность. Зачем-то, сказывали, уезжал недель на шесть и вернулся
домой в лисьей шубе.
— Стало быть, нашел доверителей! — решил прежний хозяин булыни.— Давай ему
Бог!.. А сбойливая, братцы, собака все-таки исподтишка ест. Оказал мне смирение — ну и
поддался я, старый дурак, на соблазн. Правда сказана: съешь с человеком пуд соли, тогда
только узнаешь его. Клал он, стало быть, как вытный приказчик, грош в ящик, да пятак за
сапог. Не оставьте, братцы, не покиньте! — За порукой я не стою!..
Приказчики дадут слово и сдержат, пожалуй, т. е. на первом же базаре начнут
перебивать на залишние хозяйские деньги пряжу и лен, иной раз и сумеют это сделать как
нельзя лучше и удачнее. Новый хозяин даже может увидеть беду на вороту, но не поддастся
ей, выдержит напор со славой.
— Это ли беда? — спрашивает он.— Беда из бед, бедней всех бед, когда денег нет; а
коли денег столько, что и большой черт не унесет на себе, так нечего надрываться и
кручиниться.
— Бейте, братцы, наперебой в мою голову! — говорит он своим приказчикам и, во
всяком случае, или выгорит, подымется в гору, если первым поддастся соперник, или, при
неровной, но усиленной борьбе, что называется, надорвется — прогорит вместе с ним и
закроет хозяйство. Тогда — ясное дело — из этого перебоя выходят чистыми одни
перебойщики, от изворотливости которых зависит самим сделаться хозяевами, начиная с
мелкого крохоборничества до большого дела на трепальнях и ткацких станках в шофах.
Задорный, хотя и прогоревший булыня-хозяин (если здоровье еще нрыщет в нем и
гомозится риск) не скоро угомонится, не скоро поддастся неудачам. Испытав их в булынном
промысле, он поспешит приняться за другое, более надежное и не шаткое.
Упорно сидит он в избе, пилит, строгает, почти никуда не выходит; вот он выстрогал
саженный шест-лучок, толщиной вершка в полтора. На обоих концах его приделал две
кобылки: одну большую, другую поменьше. В большой наружную сторону сделал потолще,
прорезал в ней желобок и накрыл его кожаным ремнем, объяснив ребятенкам, что этот
ремешок называется наволочкой. Прикрепив эту наволочку крепкими бечевками к большому
шесту — лучку, он натянул струну, за которой нарочно сходил в город. Настрогал тоненьких
лучинок и связал их веревочками в возможно мелкую решетку, длиной в полтора аршина.
Затем обточил он из березового полена тоненький брусочек — катеринку. С одного конца
выдолбил в нем дыру, чтоб можно было ухватиться большим пальцем, с другого наделал

http://www.e-puzzle.ru

зарубочек вроде пилы; потом выстрогал другую деревянную палочку, которую сносил в
кузницу и там приделал к ней железный наконечник.
Палочку эту, или пику, он приладил к решетке. Потом, смотрят домашние, мастер упер
эту пику одним концом в стену, другим в решетку, от чего та скрипнула и выгнулась в
полукружье; тут же привязал он к низу решетки холстинную сетку и весело улыбнулся.
Велел бабам нести скорее из голбца остатки шерсти, класть ее на решетку и смотреть на его
мастерства шерстобитню. Новый шерстобит приладил узенький ремешок — подкладок,
забил его под наволочку, кобылка приподнялась, натянула струну, мастер дернул по струне
зубцами катеринки, но струна подалась плохо, как-то задребезжала, нужно было опять
поправить подкладок...
Струна ударила сильно и густо и пошла гудеть на всю избу; ребятенки запрыгали на
одной ноге, бабы усмехнулись в рукавок и обступили торжествующего мастера. Он двинет
по струне катеринкой — струна застонет; ударит по шерсти — взобьет ее, выровняет. За
решетку летит уже на пол негодная пыль или сор — подрешетка; на решетке остается шерсть
пушеная, кудрями... Бабы снимают ее в кузовья; мастер смотрит гордо и торжественно.
Бабам уже не до смеху, только одни ребятенки продолжают прыгать на одной ноге; а струна
все гудит да стонет, а кузов — полней да полней.
Мастер с радости забежал в питейный, поздравил себя и целовальника с новым
ремеслом и после Кузьминок, на овчаря, взвалил шерстобитню на плечи, обмотав струну
тряпицей, и пошел мерять версты от деревни до деревни, где надобно шерсть взбивать и
пушить. Здесь станет он снимать подряд по полтине с лукошка; здесь удивятся ему и,
пожалуй, обрадуются, как человеку давно знакомому, давно не виданному, хотя уж и не
булыне, а горемычному волнотепу.
Раз пройдется он весной, когда сбивают шерсть-однострижку — старичну. Если есть у
него досуг — пройдет и в другой раз по лету, когда готова двустрижка, и непременно бродит
в Кузьминки, когда разбивают руно двухгодовалых овец или пушат поярок — молодых
первачков-ягнят. Походит он волнотепом много два года, на третий увидит, что ремесло это
несытно кормит, благо — поправило немного беду, хотя и не избыло ее совсем в тартарары,
да и с его ли задором щелкать струной и стоять у полтинного подряда с дому?
Толковая сметка подмывает его пуще прежнего, а недавно покинутое ремесло булыни
стоит перед глазами как живое, только в новом свете и при иной обстановке; привычка берет
верх, кропотливое досужество приходит на выручку, и старый булыня из волнотепов
незаметно превращается в скупщика, но только не льну, а залишной шерсти. Он порывается
открыть новое хозяйство и кое-как, в долг да впоколоть, достигает цели.
Сначала он заводит прялки и сам и жену заставляет выпрядать на них шерсть. Шерсть
эту продает он или на базарах, или по домам, или на фабрики в нитках, а часто и в чулках, в
варежках и в прочем. Он уже знает, что ту шерсть, которая пойдет на уток, сначала
расчесывают гребнем, а потом натирают маслом, а ту, которая годна для основы, моют
только мылом. Мало-помалу знакомится старый булыня с валяльным делом,
приспособляется различать доброту шерсти, как той, которая снята со спины, так и той,
которая обстригается с горла и подбрюшины. Он давно уже знает, что осенняя шерсть —
руно — и мягче, и тоньше, и гуще, курчавее весенней; что пуша, снятая с молодых овец —
ярок,— самая мягкая, самая нежная шерсть.
Остается ему завестись небольшим хозяйством: смастерить каток, на который будет
наматывать шерсть, купить стальной гребень, который перед расчисткой шерсти он будет
накаливать в печи докрасна, и обзавестись скребачем — железными граблями. Скребачем
валяльщик вспушит сначала шерсть, потом навернет ее на каток и будет повертывать до тех
пор, пока слой шерсти не превратится в сплошной, плотный войлок. Войлок этот он будет
сращивать — загибать края вместе, чтоб образовать сапог, и потом начинает катать, плотя
сапог, т. е. накладывая новые клочки шерсти на тонины (где мало шерсти). Затем делает
сростку или шов и начинает стирку. В железном котле кипятится вода до ключевого боя и
жамкается вывернутый наизнанку сапог с головы, закатываемый взад и вперед до половины

http://www.e-puzzle.ru

голенища. Если делается подъем не ниже трех вершков, а носок вытянется в полтора —
валяный сапог готов. Он идет купцам на продажу. Белый натирается мелом и стоит дороже,
черный для прочности обсоюзивается кожей и носится бережливым хозяином зимы три или
четыре...
В новом ремесле старого булыни нет перебоя, хозяйство его идет ровным гладнем. Тут
работа не базарная, а домашняя и большею частью по заказу от состоятельных купцов и
барышников. Валяльщик ремесло свое чуть только в могилу не уносит с собою. Недруг его
не укусит, как ни точи зубы, была бы только у него устойка в деле, вскакивал бы он
горошком на дело свое. Встань эта мужика кормит, лень только портит. Недоброму,
завистливому человеку долго приходится ждать: у людей голова кругом — а у него еще и не
болела.
МАЛЯР
(Очерк)
Питерщики — пришельцы столичного города из разных губерний России —
составляют, как известно, большую половину всего городского населения. При этом самое
большое число захожих работников получает Петербург не из соседних губерний, как бы
следовало ожидать, но из более отдаленных. Ближайшие высылают преимущественно
чернорабочих — таковы все пришельцы из городов и уездов Петербургской губернии и из
губерний Новгородской и Псковской. Отдаленные губернии выставляют своих
представителей всегда с каким-либо искусством-мастерством и специальными знаниями но
роду промышленности и ремесел, усвоенных известными урочищами или местностями
разнообразной земли Русской.
Вся масса пришлого из России в Петербург люда к 1868 году равнялась 539 122. В этом
числе мужчин — 313 443 и женщин — 225 679.
В этом случае на первом месте стоят губернии: Ярославская, Тверская и Костромская.
Затем следуют в строгом порядке постепенности: Новгородская, Рязанская, Псковская,
Калужская, Лифляндская, Московская, Смоленская, Витебская, Вологодская, Курляндская и
Эстляндская, Олонецкая и Архангельская.
С крайнего востока, юга и юго-запада приходит народа так мало, что не стоит и
упоминать о том. При этом многие из губерний высылают людей какого-либо одного занятия
преимущественно перед другими.
Извозчики (ломовые и легковые) приходят большей частью из губерний
Петербургской, затем Тверской, Рязанской, Новгородской и, наконец, Калужской. Портные
— или петербургские уроженцы, или ярославцы и тверяки. В сапожниках всего больше
тверяков (кимряков); между столярами — костромичей. Плотники — либо костромичи, либо
тверяки исключительно. Кузнецы — ярославцы и тверяки. Обойщики — ярославцы.
Печники — либо ярославцы, либо костромичи. Шапошники и шляпники — костромичи и
ярославцы. Половина садовников и огородников — ростовцы; медники — также ярославцы;
ярославцев же всего больше в штукатурах; в каменщиках — вологжан и смоляков, в
скорняках также все ярославцы (романовцы) и калужане; полотеры — вологжане, и т. п.
Маляры всей своей массой принадлежат Костромской губернии (а потому для
обрисовки питерщика и взят этот тип ремесла). Маляры, не ушедшие в побывку на родину,
как известно, на осеннее время превращаются в стекольщиков.
***
На петербургских улицах разыгрывались обыкновенные будничные сцены: проехала
карета с опущенными сторами, коляска с поднятым верхом; пешеходы идут с утомленными,
красными лицами; барыня с зонтиком обмахивается батистовым платочком и по временам
утирает лицо. За каким-то толстякам плетется огромный водолаз, высунув на пол-аршина
красный и сухой язык; извозчик провез кого-то с огромным зонтиком; другой извозчик хитро
улегся на своем калибере, оборотившись спиной в ту сторону, откуда припекало жгучее
солнце; дворники поливают улицу, в надежде угомонить едкую и несносную пыль,
поднимаемую и экипажами, и самими дворниками.

http://www.e-puzzle.ru

С противоположных сторон улицы сошлись два человека: оба мастеровые, потому что
оба запачканы краской, но с тем главным различием, что один почти весь белый и рубашка
белая, тогда как на рубашке и фартуке другого заметно преобладание двух цветов: черного и
зеленого. У первого на лице белильные крапинки, у второго — желтая полоса между левым
глазом и ухом, оба в пуховых шапках. У первого в руках огромная кисть и ведерко, а сзади за
поясом скирка; у разноцветного нет ничего, и даже сапоги его заметно получше и
показистее. Первый непременно штукатур — ярославец, второй — маляр, может быть,
костромич, т. е. чухломец. Узнать и это нетрудно: стоит только прислушаться к разговору,
который завязался у них после того, как они сошлись и поздоровались. Остановившись
посреди тротуара, мастеровые потрясли-покачали руками, оглянули друг друга с головы до
ног, но обычаю, и улыбнулись.
— Куда путь-дорога? — спросил штукатур.
— К домам пробираюсь, хозяин послал, вишь, парнишко у нас больно захворал,—
ответил маляр.
— А давно хворает? — опять спросил штукатур.
— Да вечор еще в лавочку бегал за квасом.
— Ну, а дела-то твои как? У старого хозяина живешь?.. Все у того-то... у рыжего?
— У него еще пока.
— Прощай!
— Прощай, земляк; заходи когда к нам.
Мастеровые разошлись и не оглянулись.
Один в разговоре сильно напирал на «о», даже слишком, что называется, пересаливал;
другой как-то тянул слова и округлял фразу совершенно иным образом, чем первый,
который говорил отрывисто и как бы нехотя; напротив, маляр говорил так, как будто он
любит говорить и ему это очень приятно. Как бы то ни было, только давно уже известно
здесь, что плотники — галичане, штукатуры — мышкинцы, огородники — ростовцы,
колбасники — если не немцы, так непременно угличане, сидельцы, в питейных и портерных
— рязанцы, т. е. дедновские макары, и проч. Так и маляр — если не ярославец, то почти
всегда чухломец.
Как же он попал сюда? Да очень просто. Издавна завелся этот обычай ходить на
заработки в столицы; знает об этом вот хоть бы и Дементий Сысоев, у которого старший
парнишка из годков выходить стал — двенадцать минуло. Дай-ко я пущу его на чужую
сторону; кроме добра, худа не видно из этого.
— Слышьте-ко, ребята,— говорил он питерщикам, когда те снова в Великом посту
собрались на заработки в столицу,— не возьмете ли моего Петруньку с собой, может,
пригодится?
— Ладно, дядя Дементий, пожалуй! Да вот, вишь, в чем главная-то причина: нам,
признаться сказать, на своих харчах вести его в Питер совсем не рука,— сам знаешь это.
Кабы вот ты дал нам пособьишко, что ли, какое — маху бы не дали и дело статочное было.
Лиха беда до Питера дотянуть, а там все берем на себя и найдем парню местишко. Да вот
нешто не возьмешь ли ты, Егор Кузьмич? — говорили свояки, обратясь к тому маляру,
который уже другой год ходил от себя и собирался то же сделать и на это лето.
— Отчего не взять парня? Человек не лишний, коли еще пользы нет в этом. Собери да и
по рукам.
Сборы эти недолги: в назначенный день отец ужо прощается с сыном.
— Полно, бабы, реветь! Ведь ни на весть какое дело, что в люди парень идет, на путь на
дорогу. Собирайся, Петруня, не гляди на бабьи-то слезы: тоску только нагоняют, и ничего
путного. Ведь не на смерть идешь, и то сказать: коли Бог грехам потерпит,— не далека веха:
годка через два придешь на побывщину, и опять, стало, свидимся. То же слово бабы,— да не
так молвят! Нишкните же, говорят! Дело толком не дадут молвить: ишь ведь, благо
дорвались и обрадовались! — И большак топнул ногой, желая прекратить громкие
причитыванья домашних.

http://www.e-puzzle.ru

Парень оболокся; туго-натуго подпоясал овчинную шубу и накинул сверху
заплатанный кафтанишко; мать сунула ему за пазуху кое-что из съестного, а сама стала в
сторонку между золовками и невестками. Подпершись локотком, бабы как бы поджидали
снова того времени, когда можно будет опять напутствовать парня посильными криками.
Большак сел на лавку подле стола и усадил баб, громко прикрикнув:
— Садись-ко вот лучше, да пора и прощаться с Петруней!
В избе наступила тишина. Молча отец поднялся с лавки и начал молиться иконам,
подавая пример и остальной семье. Окончив поклоны, он обратился к сыну:
— Ну, прости, Петруня, прости, наш голубчик,— не забывай же, смотри, стариков: грех
тебе будет и никакого талану. Отписывай ты нам, да почаще смотри, как ты там уместишься.
Да, коли надо чего, повести только: все тебе справим по твоему пожеланью...
И не утерпел старик: прослезился и сам, когда начал надевать створчатый медный
образ, которым давно-давно благословил умиравший отец его — дедушка будущего
питерщика.
Тут в избе опять начался плач, на который чуть ли не вся деревня собралась в
Дементьеву избу.
— Ишь, никак Петрушка-то Коряга в Питер собирается? — говорили друг другу соседи
и валом валили посмотреть на такое диво.
Виновник всего этого прощался со своими и, тихо всхлипывая, пошел к выходу,
прощаясь на пути и с чужими. Дошел Петруха до дверей, да и вспомнил, что маленькая
сестра, разбросавши ручонки, спит на материнской постели за переборкой.
«Как,— думает он,— не повидать напоследях сестренку: ведь почти что сам ее
вынянчил: все, бывало, на закорках таскал и кормил чем ни попало. Вот и теперь вся
черникой замарана».
Любил Петрунька сестру, да и она не оставалась неблагодарною: вчера еще где-то
пряник достала, пришла в избу и протянула ручонку: «На вот, возьми, говорит, съедим
вместе, ты для меня ничего не жалел». Вспомнил он это и, простившись с сестрой,
переменил свои сдержанные слезы на сильную икоту: пошел снова к дверям, и начало его
подергивать. А бабы-то, бабы-то!..
— Ну, ладно никак, Дементий Григорьич, пора, кажись, эту оказию порешить!...
Садись-ка, Петруха, вот так-то: хорошо будет! Прощай, дядя Михей!.. Прости, тетка Орина!..
Марья Терентьева, прости, матушка!.. не поминайте лихом!.. Эй, ну, сивко! трогай!..— И воз
питерщиков, труском, потянулся на выгон, за деревенские овины и бани.
Смотришь, там рысцой, да пешочком, да на чугунке сидя, добрались маляры и до
Питера. Разошлись они по своим местам, куда кому линия шла, а Егор Кузьмич поплелся с
новобранцем в свой угол на Васильевский остров, к Смоленскому кладбищу.
Здесь-то вот и началось ученье Петрушки, пока он не сделался Петром Дементьевым,
то есть пока не кончил ученья.
Время это подошло незаметно, но для ученика чрезвычайно ощутительно. Во-первых,
потому, что был он в ученье, а во-вторых — оттого, что имел учителя. Известное дело, что
хозяин ему не давал ни в чем потачки, хотя на первых порах ученик и был словно бука —
тише воды, ниже травы. Сидит в углу, насупившись, словно впервые в свет Божий
вглядывается, и все ему чуждо. Заставит дело хозяин делать, так точно машина какая: трет
ему краски, болтает в ведерке мел и не обернется, не бросит дела, пока не крикнет хозяин и
не велит оставить. Спросят ли о чем — ответу не дает никакого; скажет слово, да и то все
невпопад. Мальчишки заденут — схватит щепку да и метит в задорных, того и гляди, в лоб
или глаз попадет: не вяжись-де ко мне, коли не замаю.
Послал его хозяин не то в лавочку за квасом, не то в питейное за очищенной: идет он по
панели и видит — какой-то барин, в сюртуке и без шапки, стоит в дверях нижнего жилья, и
слышит Петруха, как зовет его барин и машет рукой.
— Эй, малец, ходи немножко ко мне.

http://www.e-puzzle.ru

Петруха ни слова в ответ — не спросил, зачем и нужно, и даже не противился, когда
два молодца, в сюртуках и с ножницами, схватили его под руки, посадили на стул и начали
щипать кто за висок, кто за вихор; досталось даже и уху и затылку, окорнали дочиста
хохлатую голову, нагородили лестниц и пустили к хозяину.
А между тем это дело было не последней важности, и вот почему: любил озорникхозяин показать Петрухе, как колбасники щетину щиплют, и все, бывало, на его затылке
упражняется. А не то схватит обеими ладонями за виски, да и велит Москву смотреть: не
видать ли Ивана Великого. Да еще подсмеивается — может, говорит, туманом позаволокло,
так и не видно. Тут бы и кстати, что ученики-цирюльники удружили, так шутник-хозяин
новую штуку придумал: схватит за нос либо за ухо да и спрашивает: чей нос? Тут как ни
ответишь — все не ладно; надерет ухо до того, что слеза прошибет и больно станет.
Особенно участил эти шутки хозяин с той поры, как ученик, по его мнению, стал
пооперяться и поосматриваться. Пойдет, бывало, за делом да и толкается у колоды и
слушает, о чем толкуют дворники, а там начал задевать и встречного мальчишку-сапожника;
раз до того осерчал, что поставил посудину со скипидаром к тумбе да и начал сажать
сапожнику под микитики: не заметил даже, как какой-то прохожий схватил посудину да дал
тягу. Как же тут не серчать хозяину и не учить парня уму-разуму? Затем ведь и взял:
известное дело!
Но вот хозяин стал Петруху брать с собой на работу и показал ему диковинный город,
весь как есть налицо. Что ни шаг, то новость молодцу: на каждом угле только и видно, что
навесец с маковниками, пряниками и разными соблазнительными сластями. И продается-то,
сколько заметил Петруха, по рознице и не слишком чтобы дорогой ценой: можно купить и на
грош, можно и на три копейки. А тут вот тебе баба сидит на тычке — на боевом месте, где
народу рабочего много ходит, охотников поесть и сердито, и дешево. Словно сорока щебечет
она то с тем, то с другим, а народу обступило ее таки очень на порядках: знать, диковинное
дело показывает. Не утерпел и Петруха, чтобы не посмотреть, что такое продает она и
расхваливает.
Подняла баба черную тряпицу, и хоть чихнуть так впору: пронесся парок и защекотал в
носу чем-то как будто жареным. Присели зрители на корточки и словно ни живы, ни мертвы
от нетерпения; присел вместе с ними и Петруха, и купил бы он, да денег-то больно мало —
ровно ничего. Вынула торговка большой кусок сычуга, разрезала на кусочки, сгребла в руку
и подала первому счастливцу, который тут же и истребил вкусное кушанье. И видит
Потруха, как потянулся счастливец-плотник в другой раз, и досада Петруху берет, что
плотник еще спорить начал, когда кусок ему показался что-то очень черен.
— Толкуй с тобой, глупым, а еще плотником зовешься, дома рубишь! — щебетала
торговка,— словно в первый раз сычуги-то ешь — не знаешь, что это-то самый сочный и
есть: вишь, как облепило,— и подливки не надо. Бери-кось небось экую мякоть, а не то опять
в чугун опущу, да прихвати сольцы, хоть и солила дома. Ведь на вашего брата не угодишь.
А сама сует ему кусочки в руку да о каком-то скусе толкует; выхватил тот из кармана
морковь да и начал закусывать.
«Ишь, как уплетает! — думал Петруха и щелкал языком, набивая смаку и следя за
торговкой.— Вона солдат пришел!.. Знать, знакомый — даром дает. Эх, кабы пятиалтынник
али гривенник: всю бы корчагу съел!.. Кажинный бы день ходил,— все бы ел!..»
И просидел он тут до последнего куска и долго смотрел вслед отъезжавшей торговке.
А тут рядом другая: тоже с корчагой и на тележке, и кричит она проходившему
каменщику:
— Эй, поди-ко, дядя, за копейку горло отрежу!
Оглянулся дядя, посмотрел на торговку, проворчал что-то под нос и пошел дальше.
Петруху мучат соблазны на каждом шагу вплоть до хозяйской квартиры: то квас
малиновый продают, то сбитень пьют с молоком и булкой. Там мастеровые какие-то сели на
калибер и делятся с извозчиком репой.

http://www.e-puzzle.ru

«Вот тут,— думает он,— и живи в учениках да ходи в город; хоть бы хозяин-то
переехал сюда,— все б, гляди, лучше было. Да нет, поди, не послушает он меня, коли
переговорить с ним об этом, да еще, того гляди, Москву покажет. Э, ну его!.. все он с своим
показыванием — надоел совсем,— словно потолковей чего не найдет!..»
Думал да гадал Петруха и наконец-таки напал на то, чего ему надо: решил во что бы ни
стало достать себе денег,— прямо к приятелю-мальчишке, с которым свел недавнюю дружбу
в лавочке.
— Как бы, Матюха, хошь пятак достать? А то, брат, хочется сладкого, а купить не на
что. Стянешь вот морковь с шестка у хозяйки, коли выйдет из фатеры, да, того гляди, увидят
и выжмут тебе ее соком? Где ты берешь, паря: у тебя завсегда почти деньги есть!
— Я-то где беру? Да либо бабки продаю, либо бутылки эти хозяйские меняю. У нас,
брат, не то что у вашего хозяина: добра много. К нам, брат, все разные господа купечество
ездят. Работы много, так большие, вишь, и дела ведем. Приедут да все меня вон в угольный
погребок и посылают. По три копейки, брат, дают в погребе-то,— хвастался соседмальчишка.
— Не возьмет ли меня, Матюха, хозяин-от твой?
— Ладно, коли хошь, я похлопочу. Будет говорить — замолвлю словечко. Да у нас,
вишь, все артельный Иван Прохоров делает, всем он и заведует. Работники у нас народ
хороший; только дело свое знай да исполняй все, что тебе укажут. Да и ты, поди, краски
натирать умеешь, клей разведешь и белила размесишь. Вот ведь и все, коли хочешь знать! А
я с тобой не прочь подружиться: давай-ка вот так.
Матюха взял руку нового друга и, покачавши ее, продолжал опять
покровительственным тоном:
— Ладно, ну!.. ладно!.. похлопочу,— только, вишь, у нас больно крут артельный, Иван
Прохоров.
— Ишь как у них знатно! Попрошусь-ко пойду к Егору Кузьмичу — не отпустит ли к
ним: ему, кажись, все одно и без меня будет. А там бутылки бы вместе с Матюхой
продавали! — решил этим Петруха и попросился у хозяина, но, конечно, получил отказ с
неизбежным показанием, как кухарки рябчиков да кур щиплют: пора-де, глупый, баловства
остановить, семнадцатый год пошел. А не то, так вот-де штука, как чухонцы масло
ковыряют.
— Так,— говорит хозяин,— возьмут снизу, да и ведут-ведут, да и ковырнут: тебе, вишь,
больно, а маслу-то ничего.
«Ну, нет! — думает Петрушка,— коли на то пошло, хозяин, так больно ты бьешь, хоть
на разум наводишь».
И начал с тех пор заговаривать Петруха с хозяином, и довольно частенько: придет к
нему и стоит, почесываясь.
— Егор Кузьмич!
— Что, небось опять к соседским?
— Нету, Егор Кузьмич, не хочу, что правда — то правда; много доволен!.. Дай, хозяин,
пятак на баню.
Получит пятак, да и купит три банки моченого гороху, если дело зимой, или красного
крыжовнику, если дело в урожайное лето. Там, глядишь, опять:
— Егор Кузьмич!
— Что тебе надо?
— Дай я твой полштоф-от, что в шкафе стоит, отнесу назад!
— А Москву видал?
— Видал, брат, Егор Кузьмич,— ответил Петрушка и спрятался за дверь. Но полштофтаки взял и уже стоял на рынке и щипал киту гороху зеленого да запивал его сбитнем. А
после:

http://www.e-puzzle.ru

— Скипидару, Егор Кузьмич, налил: вишь, белила надо было развести, поставил
полштоф-от на лестнице, да вон из того дома пришла кошка и разбила. Коли не веришь,
осколки тут валяются, сам посмотри!
— Егор Кузьмич!
— Опять дуришь, сорванец эдакой!
— Вахреневские ребята приходили давеча, бают, коли хозяин с работы придет, посылай
скорей к нам. У них, вишь, Евсей именинник сегодня.
— Ну ладно же, смотри сиди дома; не забегай далеко да и свечей не зажигай, а то
знаешь манеры мои?
С этими словами хозяин ушел со двора и пришел уже довольно поздно, приведя с собой
двоих, из которых только одного узнал Митька, другой совсем был незнакомый и одет
довольно чисто: в сюртуке коротеньком, при часах, и папиросы курит.
На другой день Петруха уже рассказывал своему приятелю, Митьке, следующую
историю:
— Хозяин-от мой, слышь, пришел; смотрю я на него. «Вон бери, говорит, Иван
Прохорыч, бери этого молодца! Поди, Петрунька, сюда». Вишь, уж они совсем в перевод
сладили: я завтра перехожу, а хозяин опосля обещался — с фатерой, вишь, надо, говорит,
разделаться! Гляжу, они оба целуются да обнимаются, а ваш-от жмет моему руку. «Небось,
говорит, не оставим: не впервые с тобой хлеб-соль ведем; свои, говорит, земляцкие. И кто
тебя, говорит, подряд-от эдакой снять сунул, да и работников-то, говорит, все выжигу нанял:
у нас не жили — к тебе пришли»,— говорит ваш-от, сам головой качает. Я стою около печи
и все слышу: весь разговор-от их взял в толк. Вишь, нашему-то хозяину подошло-то, что
хоть по миру ходить, а запрежь козырялся: целый завод, говорит, на подряд сниму и тебя,
говорит, Петрунька, артельным старостой сделаю. А сам в те поры ухмыляется. Вот, вишь,
Митька, они и порешили к вам; завтра совсем перейдем!
Немногим чем лучше стало Петрухе у нового хозяина, только, может быть, больше
перепадало на его долю того баловства, о котором мечтал он. Все-таки незаметно протекло и
для Петрухи время его ученичества, и видит артельный, что молодец и ведро окрасит не
хуже другого, и фигуры наведет на полу по трафаретке, если заставят; и со шпалерами
сладит.
— Могим и это сделать теперича,— хвастался Петруха товарищам.— Лиха беда в
шпалере конец найти да надумать, какая фигура к какой идет, коли наставочку придется
приложить. Да что, хоть бы и другие ребята: тоже иной раз артельного спрашивают! Что ж,
что вывески пишут? И я бы писал, как бы грамоте-то хоть маленько мараковал. Картины,
вишь, на вывесках берутся наши ребята писать,— эдак-то и я возьму, да что толку-то:
принесешь — приругают только; вон как было с Матюхой, да еще и вывеску-то цирюльник
назад отдал. Глаза, слышь, словно очки вывел, да и нос-то, толкует, не тут посадил.
Смиренно сознавался Петруха в своем неуменье исполнять живописную работу, но в то
же время получил от хозяина первую месячную плату за житье в работниках, и незаметно
перешел он за тот предел, дальше которого нет уже ни пинков, ни щелчков хозяйских:
пришла пора самому о себе радеть и стараться.
Между тем подошла Масленица со своими самокатами, райками, паяцами, пушечной
пальбой и другими затеями. Сказалось это время и мастеровым ребятам: крепко захотелось
им позевать на потехи; к тому же работу шабашили. Но ведь вот беда: худая гулянка без
денег, а их-то у всех ребят, что называется, только так.
Собрались они в кучку и калякают, как бы делу ход дать, чтоб и самим любо было, да и
хозяина не обидеть, как выразился Матюха. Но где же достать денег, как не у хозяина? И тут
беда: один на баню да на отсыл забрался столько, что чуть ли не всю зиму придется жить
задаром; другой пошел бы просить, да армяк когда-то шить задумал и взял на это деньги, но
хоть армяка и не купил, а завел сапоги личные да гармонию за двугривенный, а все-таки
денег нет, да и за хозяином всего тоже очень немного. Думал было и Петруха, как делу

http://www.e-puzzle.ru

пособить, да видит — и ему не везет: недавно денег просил на отсыл, а часто беспокоить
хозяина — совсем не годится: в другой раз не поверит.
Судили да рядили ребята: и языком-то щелкали, и затылки чуть не в кровь расчесали, а
видят, что ушли не дальше того, с чего начали. Стоят в кучке и молчат, и долго б так было,
если бы не закадышный друг косолапый дворник Тихон, всегдашний их советник, а в случае
— ходатай и покровитель. Он-то и выручил их из беды, нечаянно вспомнив одно
обстоятельство:
— Да что, ребята: нешто забыли, что с Петрухи Кореги магарыч еще надо? Ведь,
кажись, третий месяц берет работницкие-то?
— И впрямь, брат Петруха, что ты глыздишь? Поди к хозяину, проси у него.
Промолчал тот, как бы и не его дело.
— Поди же проси, неча отмалкиваться-то! Ишь ведь и резоны взяли. Совесть, что ли,
зазрить начала?
И ребята начали поталкивать его прямо в калитку к хозяину.
— Ступай, брат; знаем ведь твои счеты с хозяином; знаем, когда брал и сколько
осталось. Пихайте его, ребята, в калитку, пусть увидит хозяин да позовет, коли самого
честью не упросить.
Петруху уже просунули между вереей и дверью, но он оставался непреклонен.
— Нет, ребята, пустите лучше! Скажу вам всю правду: недавно в деревню брал
отсылать,— все деньги забрал, ничего, братцы, не осталось: сами спросите хозяина.
— Нету, брат, врешь,— три рубля твоих за хозяином осталось, ступай! Нешто думаешь,
не отдаст, что ли?
— Уж я тебе говорю, не отдаст! Да и что вы, ребята, пристали, словно вар какой!
Ступайте сами!.. Ишь и боитесь!
— Э, брат Петруха, корить начал? — Ладно, коли так, удружим сами. Небось любил
наш чай-то пить, да еще и лимону раз попросил. Мы, брат, тебе ничего не говорили.
— Нешто я просил вашего чаю-то? — защищался Петруха.
— А лимону-то тоже не просил?
— Отвяжись, Матюха, что ты пристал к нему... ишь каприз взял! Правду молвит хозяин
пословку-то: «Кузька, иди молотить! — Брюхо, тятька, болит! — Кузька, иди горох хлебать!
— А где, слышь, моя крашеная ложка». Так-то и наш Петруха! — порешил косолапый
Тихон.
— Прах его побери, коли товарищей знать не хочет. Сами удружим, когда ни на есть
подвернется! Учить еще, вишь, надо, как по дружеству, в согласии надо жить с нами.
Вспылил обиженный: крепко не по нутру пришлись ему последние слова товарищей.
— Ладно, ребята, нишкните, сейчас принесу! — вскричал Петруха и пошел вперевалку
к калитке. Ребята за ним и смотрят из-за косяка, что с ним сталось: идет мимо окон, и руками
разводит, и, как слышно, ворчит про себя, а на хозяйские окна и взглянуть боится. Отворил
вот и дверь в сени и скрылся за нею.
Вернулся Петруха от хозяина с целковым. Немного погодя в ушах ребят послышались
учащенные выстрелы, уже на площади, из ближнего балагана. Эта неожиданность так
поразила маляров, что они только усмехнулись, разинув рты, и взглянули друг на друга, как
бы недоумевая.
Гулянье было в полном разгаре: кучками сбирались тулупы, шубы и полушубки около
тех мест, где виднелись кудельные парики, бороды и пуховые шапки, подобные тем, которые
надевают тороватые хозяева на огородных чучел. Примкнули и наши ребята сюда и вплоть
до вечера слушали потешные остроты паяцев и смотрели, как барышни то и дело прыгают на
дощечках. Немало занял их, на обратном пути, маленький мальчишка — кукла в красненькой
рубашонке, которая стоит на крышке зеленого ящика и хлопает в медные ладоши. Подошли
ребята и, оскалив зубы и приложив ухо, слушали веселенькую песню:
Чики-брики,
Так и быть,

http://www.e-puzzle.ru

Как бы теток не забыть,
Как бы теток, как бы баб,
Как бы малы-эх ребят.
Живы будем,
Не забудем,
А умрем,
Так прочь пойдем.
— Ну, ребята, хотите что смотреть? И недорого б взял — по грошу с брата! — спросил
борода-хозяин по окончании песни.
— Нету, брат, неохота! — отвечали ребята и поворотили оглобли.
— Ну!.. пятак со всех: эй, вы!.. маляры!
— Мелких нету.
— Разменяю!.. сдачи дам!..
— Менять неохота; деньги, вишь, крупны: у тебя и сдачи не хватит.
Ребята, однако, пошутили только из обычая, но, наклонившись и прилипнув глазами к
круглым стеклышкам, видели ярко размалеванные картины и слушали бессмертный
приговор базарного остряка, на этот раз в таком тоне и смысле:
— Вот я вам буду первоначально рассказывать и показывать иностранных мостов,
разных городов, городов прекрасных. Города прекрасны — не пропадут ваши денежки
напрасно. Города мои смотрите, а карманы берегите.
И пошла писать:
— Это извольте смотреть-глядеть: город Москва бьет с носка и лежачих поталкивает.
Ивана Великого колокольня, Сухарева башня, Успенский собор: шестьсот вышины, а
девятьсот ширины, а может, и поменьше. Ежели не верите, пошлите поверить да померить.
А это извольте смотреть да рассматривать, глядеть да разглядывать: как на Хотинском
поле из Петровского дворца сам император Александр Николаевич выезжал в Москву — на
коронацию: антилерия, кавалерия по правую сторону, а пехота по левую.
А это извольте смотреть да рассматривать, глядеть да разглядывать: как от
францюського Напольона бежат триста кораблев, полтораста галетов с дымом, с пылью, с
свиными рогами, с заморским салом — дорогим товаром, а этот товар московского купца
Левки — торгует ловко.
А это вот город Париж, не доедешь — угоришь, а кто не бывал в Париже, так купите
лыжи: завтра будете в Париже.
А это вот Летний сад: там девушки гуляют в шубках — в юбках, в тряпках — шляпках,
зеленых подкладках. Юбки на ватках; пукли фальшивы, а девицы плешивы.
Ребята смотрят, да не разбирают, что подчас не то видят, о чем толкуется. У раевщика
не хватило картины на весь ящик, он к одной картине совсем другую приклеил. Берут ребята
на веру и понимают, что тут больше слова, чем самая картина. А слова такие занятные:
— А это извольте смотреть-рассматривать, глядеть да разглядывать: город Цареград. Из
Цареграда выезжает салтан турецкий со своими турками, с мурзами и татарами-булгаметами
и со своими пашами. И сбирается Расею воевать, и трубку табаку курить, и себе нос коптить,
а потому в Расее зимой бывают большие холода, а носу оттого большая вереда, а копченый
нос не портится и на морозе не лопается.
А вот извольте смотреть, как князь Меньшиков Севастополь брал: турки палят все
мимо да мимо, а наши палят все в рыло да в рыло. А наших Бог миловал — без голов стоят,
промеж себя говорят, да трубки покуривают, да табачок понюхивают. И это бывает, а
бывает, что и ничего не бывает.
А вот извольте смотреть-рассматривать, глядеть-разглядывать, как в городе Адесте, на
чудесном месте, верст за двести, прапорщик Щеголев англичан угощает: калеными арбузами
в зубы пущает.
Это московский пожар; пожарная команда скачет, по карманам трубки прячет, а Яшка
кривой сидит на бочке с трубой, сам плачет да кричит: чужой дом горит.

http://www.e-puzzle.ru

А вот и Макарьевская ярмарка, что в городе Нижнем бывает. Московские купцы
продают рубцы, сено с хреном, суконные пироги с навозом. Московский купец Левка
торгует ловко, приехал на лошади: лошадь-то пегая — со двора не бегает, а другая чала —
головой качает, приехал с форсу, с дымом, с пылью, с копотью, а нечего дома лопать. Привез
барыша три гроша. Хотел дом купить с крышкой, а привез глаз с шишкой.
Ну, теперь будет.
Достаточно смерклось, и ребята отправились в подвал харчевни исполнить обещание —
походить себя чайком-кипяточком.
Этим начались похождения Петрухи: не было ни одного праздника, когда бы не пил он
чаю, от которого недалек переход к меду и пиву. Конечно, на зарабатываемые деньги не
разгуляешься, потому что известна залишняя копейка мастерового: только и хватит разве
чаю напиться. Выпрошен гривенник на баню, из него три копейки отдано за беленький
медный билетик, а остальных, в складчине, хватит раза на два напиться горяченькой водки
из-под невской лодки.
Незаметно за длинной порой гороху, гречневой каши с конопляным маслом да тертой
редьки с лавочным квасом и луком наступило и то время, когда хозяин оделил трех своих
работников, которые были постарше, в том числе и Корегу, деньгами, давши им по рублю
серебром на гулянку. Молодцы побрели опять на качели, но не дошли туда, по простому
обстоятельству. Дело это вот как случилось.
Идут ребята по Гороховой и толкуют всякий вздор, как взбредет в голову.
Видят, в одном окне хитрая штука: торчит деревянная с золотом птица и вертится
кругом, а в зубах у ней бумажник, в котором господа носят деньги и сигары.
— Ведь вот, братцы! — начал Петруха,— кому какой талан дается: — Хоть бы и наше
дело теперича взять: поди заставь плотника шпалер натянуть; ан нет, шалишь — не дотянет.
Намнясь в Лесном на даче и сами обойщики клеили, да что вышло? Нас же, гляди, позвали,
потому, значит, что все отклеилось. Выходит, что на то: мы маляры, нам и честь предлежит.
Не так ли я, братцы, говорю?
— Умные речи хорошо и слушать. Как же, коли не так? Штукатуры, вишь, еще с нами в
линию лезут! Да где им, глиняным лбам, сапогам плетеным, такой узор подвести, как я вечор
на печи вывел? Мрамор, братец, настоящий мрамор,— никак, значит, не отличишь. Сам ведь
видел, Петруха. Хорошо ведь было?
— Что и толковать, паря? Известно, штукатура одно дело: положи, выходит, настилку,
примерно,— да и ступай подальше: без тебя, значит, сделаем. Так-то и обойщика дело, чтоб
около карет да колясок возиться. А покажи-ка мне эту штуку хоть один раз: подведу, значит,
так, что любо да два. Коли на правду дело пошло, так я бы обойщику только и дела давал,
чтоб к плотничьим сапогам подошвы однотесом подбивать!..— острил Матюха, к
единодушному смеху товарищей.
— Стой, ребята!..— громко крикнул косолапый Тихон, незаметно увязавшийся с
малярами и до времени слушавший их тары-бары.— Коли так толковать будем, так, тово и
гляди, попадем на площадь, а ведь дорога привалы любит и идет-то вон прямо туда! — И
дворник указал на одну дверь.
— Нет, я не пойду...— начал Петруха.
— Что же, брат, так?
— Вишь, дело-то это впервые будет со мною, так оно маненько опасно. Коли хотите
знать, так я не знаю, как и двери-то туда отпираются.
— Вот, лихая беда узнать единова, а уж попадешь, так оттуда силой не вытащишь.
Нешто, Петруха, не пивал еще водки, а, кажись, брат, было дело? — допытывался Матюха.
— Ну, брат, нет! уж этим, значит, ты меня не кори: в чем другом, а этому греху не
причастник. Уж, брат, и не кори,— дело небывалое...
— Да идешь, что ли, а то одни пойдем. Смотри, чтоб после попреков не делать. А,
Петрух?
— Претит, ребята... неохота!..

http://www.e-puzzle.ru

— Что это, Петруха, нешто рот у тебя сахарный и водка тебе не по губам?
И ребята ввалились с Петрухой, куда желали. Немного погодя Петруха очутился
впереди всех и требовал водки.
Долго морщился Петруха и вздрагивал для потехи всеми членами, словно мороз
пробегал мелким горошком по телу: и плечами крутит, и ухает с перекатами да с одышкой;
наконец и выпил и начал после оплевываться.
Спустя полчаса Петруха предлагал песни петь. Товарищи решились идти в полпивную,
и драл же там Петруха нескладицу своим зычным разносистым голосом! Об одном жалел
косолапый дворник, что забыл захватить рукавицу свою, в которой носит жильцам дрова,
чтобы закрыть ею, как он называл, Петрухину прорву.
Таким образом издержали ребята все до последней копейки. После этого раза стал
Петруха как будто и не тот: стали заводиться за ним и прогульные дни и неизбежные
хозяйские вычеты, споры и другие неудовольствия. Начала у него и голова кружиться, когда
случалось ему лезть на леса или козла, и синего цвета, бывало, не отличит от белого, а
вместо того, чтобы влезть наверх, у Петрухи зачастую подкашивались ноги и он всем
туловищем ложился на пол, к общему смеху товарищей. Только хозяйский обычай — не
задавать много денег работнику — мешал всем затеям Петрухи, который стал уже теперь
просто Петром — у хозяина и Петром Дементьевым или просто Корегой — у товарищей.
Наконец стал замечать хозяин, что Корега начал запивать, и совой глядит, и работа не мила,
словно впервые спознался с ней. А там уж и слышит сторонкой, что работник начал новых
хозяев присматривать, о ценах справляться. Вот он и сам пришел наконец и плачется.
— Из деревни письмо,— говорит,— получил; бают, овин перестраивать надо, на дворе
навес настилать новый. Пособи, Кузьма Петрович! заслужим твоей милости, коли не ноне,
так на будущую весну пригодимся. Дай,— говорит,— двадцать рублев: до зарезу нужно. А
то хоть в гроб ложиться,— так впору. Такая-то напасть подошла!
— Нет денег,— говорит хозяин,— вчера последние вашим роздал.— А сам смотрит на
работника, да так смотрит, что смекает тот, что и деньги есть, да дать не хочет: не верит ему.
— Коли так, Кузьма Петрович,— говорит Петруха,— так рассчитай меня; кажись, там
еще что-то доводится. Уж я к Андрею Фомичу пойду. Бери, говорит, пачпорт да приноси —
тридцать рублев дам, говорит.
Как бы то ни было, но Петруха расчет получил немедленно. Конечно, этот расчет и
весь-то состоял из полтинника, да и Андрей Фомич дал ему за остаток лета всего только
десять рублей, но все-таки Петруха простился с прежними товарищами, тяжело вздохнул,
махнув рукой, и побрел на новые нары.
Андрей Фомич был обстоятельнее и крутее Кузьмы Петровича: он просто не дал Кореге
ни копейки вперед и пригнал дело к тому, что тот поневоле должен был работать так, что сам
хозяин прихвалил его. Ясно, что Корега наконец взялся за ум и нечаянно сохранил
заработанные деньги. Получивши их, он отослал в деревню; сам хозяин и письмо написал,
сам и деньги отнес на почту. Мало-помалу вбивался работник в хозяйскую доверенность и
даже получил еще три рубля прибавки.
Осенью стал Корега истолковывать и о том, как бы в деревню справиться, откуда уже
начали наказывать ему, что пора-де, Петр, и на побывку прийти: шестой год в Питере
живешь, а как уехал туда, с тех пор и не видали, да и отписываешь редко: возгордился, что
ли? — кто тебя знает. И мир толкует, что «пора-де, Дементий, оженить сына: однолетки его
почесть все хозяйками обзавелись, а кой у кого уж и ребятишки попискивают. Пусть приедет
парень да посмотрит, а девок у нас, кажись, не занимать стать: сам ты это, Дементий Сысоич,
знаешь».
«Знать, тому и быть, чтоб в деревню ехать,— думал Корега.— Ведь и то сказать — не
век же бобылем по свету таскаться; посмотрю-погляжу, авось невест и на мой пай хватит. Да
вот хоть бы и Матвеева Матренка, коли не померла: знатная, поди, девонька вышла, право
знатная!»

http://www.e-puzzle.ru

И в воображении жениха рисуется облик невесты: полная, румяная девка — кровь с
молоком, и брови дугой и словно бор густые, а из-под них смотрят черные большие глаза.
Идет она с работы вместе с товарками, косы да грабли на плечах несут; поют девки песни, а
Матрена шибче всех задирает, почти одну только и слышно ее, голосистую.
Улыбнулся Корега, укладываясь на нары, и снится ему свой, деревенский, праздник: все
девки собрались и ведут хороводы; ребята плотной стеной окружили их и играют, кто на
балалайке, кто на гармонии. Вот Матрена, плотная, рослая — гладыш-девка, вышла на
середину и разносисто и громко поет знакомую песню, а сама ходит воробушком. Откуда
потяпки такие, откуда стать и посадка! Мокрая курица перед нею порука ее, хоть и эту
хвалят ребята.
Любо молодцам, толкают они друг друга в бочок, пальцами на Петруху указывают и
кричат ему громко, на всю улицу: «Ишь, гляди, ребята, девка Корегу полюбила, сговор был,
а все оттого, что в Питере живет да подарков разных навез ей с отцом, с матерью. Вот и
сошлись в пожеланиях. Эй, Корега, счастлив, братец, ты!»
Может быть, и еще лучше бы приснилось Кореге, если б только ночь у путного
человека была подлиннее, а то так коротка, что не успел Корега и налюбоваться Матреной.
Как встрепенулся утром, так и побрел к хозяину, чтобы застать его дома.
— А я к тебе, Андрей Фомич! Пусти в деревню побывать. Назад вернусь — к твоей
милости приду, коли не противен стал.
— За чем же дело стало? — ответил хозяин,— собирайся! Нехудое дело родных
повидать, а работы, видел сам, вплоть до весны почти никакой не будет. Придешь в посте —
понаведайся: может, опять возьму!
— Спасибо, Андрей Фомич, уж не откажи.
И Корега поклонился хозяину в пояс.
— Мы от твоей милости ни за что не отстанем; то исть не в обиду тебе, уж эдакой
хозяин, как ты, просто, значит, на редкость. Все ребята это говорят, да и я пытаю хвалить
тебя всем: Егорка Семенов затем и пришел к твоей милости от Кузьмы Петрова, что я за тебя
крепко стоял; ино, слышь, слеза прошибла! Во как полюбил тебя, Андрей Фомич, и ни за
что, брат, не отстану!.. Хоть режь, не отстану. Да и денег твоих, что прибавку положил, не
возьму: любя тебя, значит, все дело буду сполнять, только уж ты не оставь попечением, не
гони от себя, коли из деревни к тебе заверну.
Понравились хозяину Кореги речи, кусал он свою бороду, пока работник хвалил его и
чествовал. Хотел было говорить и сам, да речь не сложилась — только и слов было:
— Ладно!.. тово!.. спасибо, тово... хорошо!.. хорошо!.. Да нет ли, тово, нужды тебе
какой для деревни? — спросил наконец довольный хозяин,— пособия там, что ли, не надо
ли?..
— Благодарим покорно, Андрей Фомич. Пособие какое же для деревни? Сам знаешь! да
и мне тоже немного надо. А мы не из чего твоей милости служим: так, значит, из любви. Вот
спроси, брат, ребят наших, хоть сам спроси, что они про меня скажут?
И Корега прослезился.
— Не в обиду ли тебе, молодец? тово... поправки, может быть, дома нужны?..
— Какие поправки, ваша милость, Андрей Фомич? Все твоя доброта сделала: и овин
перестроен, и баня новая поставлена, лошадь новую выменяли, овец прикупили... А все твое
пособие, Андреи Фомич,— вот ведь ты как человек-от доброхотный: по гроб не забудешь!..
— Ну, что пособие?.. пособие, тово?..— говорил растроганный хозяин,— коли денег
надо — я дам и теперь; вперед дам, сколько, тово... можно, а после сочтемся... ведь за тобой
не пропадет!
— Эх, Андрей Фомич,— закричал Корега,— уж коли ты такая душа добродетельная,
вот тебе всю душу нараспашку, как отцу родному... Жениться хочу,— понизив голос,
продолжал работник,— больно, вишь, пора жениться-то. Невесте подарок бы надо, родным...
тоже, ну и свадьбу справлять. А коли не так, так и опосля можно сделать. Коли твоя милость,
Андрей Фомич, не согласны, так и отложить дело можем, не важная штука!..

http://www.e-puzzle.ru

— Зачем же, зачем откладывать?.. можно, тово... и теперь сделать, я рад помочь
хорошему делу, в худом только не участник, тово... не потатчик!.. А сколько тебе нужно,
денег-то?
— Нет, уж и не спрашивай, Андрей Фомич,— твое дело! Сколько твоей милости,
значит, угодно, и на том по гроб благодарны. Сам ведь лучше нашего знаешь, сколько дать, а
мы и женимся-то впервые.
— Да ты скажи, примерно... тридцать, тово... рублев будет, что ли? — брякнул
хозяин.— Али поменьше возьмешь?..
— Дай уж тридцать пять, Андрей Фомич! Во как благодарны будем!..
И Корега поклонился низко, так низко, что, когда поднялся, все волосы лежали у него
на лице, багровом от низкого поклона.
— Ну, ладно, молодец, получишь! Слова назад не вернешь. Принеси только записочку с
поручительством: сходи к управляющему, что ли... или кто у вас тут заведывает-то? Напиши,
что вот-де взял вперед за лето и что обещаюсь-де к хозяину в апреле прийти, ну и все там...
как следует.
Уладив дело, Корега уже подговорил попутчиков, нашел даже совсем из одной деревни;
следом за тем выхлопотал поручительство от управляющего и уже спал в вагоне, спал
невыносимо крепко: ни пинки перелезавших через него, ни холод, ни говор и шум
пассажиров, ни сквозной ветер — ничто ему не мешало. Разве проснется, чтоб выпить
сбитню или закусить черным хлебом, что прихватил с собою из города, да и опять завалится
под скамейку. Вылезет оттуда да начнет зевать и протирать глаза — смех и шутки пустит на
целый вагон, так что иную пору обидно станет и отшутился бы за нападки,— да больно
много скалозубов-то. Тратился он мало дорогой, но зато холстинный мешок, что клал он
себе под голову и выносил на платформу, любого мог убедить, что Петруха уже довольно
поизрасходовался: недаром же целое утро, накануне отъезда, шатался он по Апраксину.
Только тогда поддался Петруха и сделал заодно с попутчиками, когда выровнялось
перед ними последнее село по дороге, от которого верст только тридцать осталось и до
родной деревушки. Пришли питерщики в это село пешком, да и завернули к знакомому
мужичку, что возил купеческие товары на ярмарки и держал для того две тройки.
— Здорово, сват Иван Спиридоныч, мы опять к тебе с прежней просьбой: жениха,
вишь, везем, так опять прокатиться захотелось. А за деньгами, сам знаешь, не стоим: почем с
брата положишь — и ладно. Знаем, что у тебя вихорь — не кони, да и сам ты даром что стар,
а нас, молодых, в этом деле за пояс заткнешь!.. На дыбках стоишь, и ни один почтарь за
тобой не угонится,— дружно просили питерщики, хитро подобрав речи.
Знали они, что старик крепко любил своих коней да любил похвастаться и своею
стариковскою удалью и уменьем ямщичничать.
— Ну, садись, дружки, туда, на задки. Да держись покрепче: сивого мерина в корень
пустил, недаром его ребята чертом прозвали. Попривяжи назади, Еремеюшка, рогожу-то:
чтобы коробом, знаешь, стояла от ветру, а шоркунцов-бубенцов по три на каждое ухо я
привязал. Да не привязать ли, ребята, колокольчик для задору да и для потехи? Пусть там
бабы очи повыглядят, а девки сердца поиззнобят. А дуга-то, дуга-то, ребята!.. десять рублев
за одну дугу заплатил: одного золота на лобанчик будет. Ишь, индо сизит да солнышком в
глаза отдает, коли сбоку посмотришь,— расхвастался старый, подбирая полы и усаживаясь
на козлы.
Загремели шоркунцы, словно ребятские трещотки на лугах, когда собирают они там
лошадей, чтобы вести их купать или в стойло загонять, а колокольчик заболтал языком свою
нескладную, монотонную песню. Потом мелкой рысцой ехали ухари наши больше чем
полпути. Но лишь завиделись им знакомые деревни верстах в семи, там, за леском да за
горкой,— гикнул старый, словно испугавшись, что все зубы изо рта потерял, да и замер его
дрожащий голос. Зачастил он, зачастил кнутом по пристяжным, стал на дыбки и шапку както ненароком на левое ухо сдвинул. Крикнул еще раз, оборотившись назад: «Держись,
ребята, да посматривай, чтоб не растерять вас,— вона и гумна соснинские видно!» Замолол

http://www.e-puzzle.ru

старый, замолол языком что-то складное, вскочил на подножки, закрутил кнутом над
головой да и света в глазах не видит: того и гляди, что прыгнет через лошадей да и побежит
сам прытчее их.
Сидят питерщики, улыбаются да переглядываются; только немного поддает на ухабах,
а избы так и летят мимо — сторонятся. И видят они чуть-чуть из-за виска, искоса, что в
избах задвижки в окнах поотодвинулись, а девки с ребятами выбежали за ворота посмотреть,
что за шум и грохот несется с поля, а, кажись, теперь свадьбам не время быть.
— Это питерщики, девки, да не наши; справа-то ровно бы Петруха лошковский. Ишь
как парят! — заметил один из парней.
— А крякнут подпруги либо завертки, то и быть бычкам на веревочке! — подхватил
другой.
— Ну, нет! Иван Спиридонов не таковский!.. У него все сыромятное, не мочальное, что
у нашего брата,— ответил третий.
«Поди, денег много везут и подарков всяких невестам!» — подумали старухи на
полатях.
Между тем питерщики, со звоном и присвистом старика-ямщика, из конца в конец раз
промчались по своей деревне, другой раз назад, и опять так же, а в третий — рысцой да и
легонько: время уж и из саней вылезать, молодецки да осанисто, и разойтись по своим избам.
— Батюшка ты наш, яблочко наливное, красавец ты всесветный! Дождались-то мы
тебя! — голосили бабы в Корегиной избе.
И целуют-то Петра, и вдоль спины-то гладят. Три бабы овчинный тулуп снимают, одна
берет из рук шапку и положить куда не найдет места. Усадить не знают где питерщика, а
сами ревом ревут бабы, не то от удивленья, не то с радости.
— Ишь ведь и приехал к нам, и не чаяли нашего светика! Поешь-ко, кормилец,
соломаты с овсяным кисельком. А там разговеемся — яишенку-глазунью сделаем. Да не
хошь ли гороху с толченым луком: ты ведь и до него куды какой охотник был! Не велишь ли
к утре из любимого чего приготовить? Ox ты, наш красавец-питерец! Глядите-ко, бабы, как
вытянулся Петруня-то наш, и не узнали, коли бы сам не пришел да не сказался! — говорила
мать-большуха, угощая сына. А сама из угла и угол бегает словно угорелая, и к сыну-то
подсядет да гладит его по голове, и баб-то бранит, что не тем угощают.
Слез и отец с полатей, где нарочно подольше сидел, чтоб угомонились бабы.
— Здорово, Петрован, здорово, питерец! Ишь какой!.. Ишь какой!..— говорил он, целуя
сына.
Сыну, на радостях, и кусок в горло нейдет — встал из-за стола и начал оделять
домашних подарками: кому платок расписной, с городочками, кому ситцу на рубаху, а отцу
столичный картуз привез с козырьком кожаным да перчатки зеленые. Всех оделил, никого не
позабыл и не обидел; даже сестренке и той привез картинку.
— Спасибо, Петрованушко, спасибо,— говорил отец.— На радость ты нам вырос на
старости лет. А колькой ему годок-то, бабы, пошел — кажись, восемнадцатый...
— Али двадцатый? — отвечала мать.
— Полно, сестра! — подхватила старая тетка питерщика,— ведь Петя родился, еще
Онтушево не горело; ровно в тот год, как бурмистр овин новый строил. Пришла я, мать моя,
с покосу, а ты уж и с постели встаешь,— совсем отпустило!..
— И, нет, дева, кажись, опосля бурмистрина-то овина. Матушка, а матушка! —
закричала большуха и повернулась к печи, откуда немедленно послышался глухой,
раскатистый кашель с перхотой, оханьем и вздохами, наконец раздался шепелявый
старушечий отзыв:
— Меня, что ли, бабы?
— Который годок внуку-то пошел, помнишь аль нету? — опять крикнула большуха, и
опять начался кашель да оханье:
— Не слышу, девоньки, не слышу, что хошь, не слышу. Одолел проклятый кашель, да и
уши словно куделей завалило. О чем ты тут спрашиваешь? Кому годок?

http://www.e-puzzle.ru

— Вот Петровану-то? — и мать указала на сына.
— Ему-то? — и бабушка задумалась.— Ровно бы пятнадцатую зиму живет,— начала
она наконец,— вот сёмая пошла, как я ничего не слышу, да пятая, как кашель начал долить.
Кажись, так, бабы, аль шестая пошла, как я кашлять-то начала?
— Больше никак будет. Да не в том толк, бабы! — перебил большак и подвинулся к
сыну поближе, наказавши своим не спорить, а слушать хозяйские речи.
— Вот об чем разговор будет,— начал Дементий Сысоич.— Невесту присмотреть пора,
Петруня! Походи-ко по супрядкам: не приглянется ли какая, а там, на поседках, и
переговорите друг с другом. С нашей стороны никакой помехи не будет; коли на то пойдет
— сам пойду сватом. А есть у нас про тебя, Петя, клевая девка на примете — Матвея Чижа
дочка, Матрена. Эдаких-то, поди, у вас и в Питере мало, а тебе самому, чай, и не снилась
такая.
— Было дело! — ответил питерщик,— об ней, признаться, и дума-то у меня была.
— Вот и ладно, коли так! — решил Дементий.— Коли сойдетесь миром да согласием —
и спорить не станем. А перечить да неволить я, брат, сам не хочу: тебе с ней жить. Девка она
честная, ведется хорошо, и семья, ведь сам знаешь, хорошая. Мы, признаться, брали уж ее
после Кузьминок на испытание: ничего, братец, не грублива, не перекорщица и к работе
приобычна. Так ли я, бабы, говорю?
Решила семья взять Матрену, и дело не за многим стало: походил молодец по поседкам,
заручил невесту подарками да похвальбой столичной — и стал женишком. Образом сговорен
благословили, на другой день девишник да покоры поезжанам, чтобы больше девкам
подарков давали, не скупились. Лишь кончились Святки и начали затеваться по соседям
свадьбы, и из Дементьевой избы потянулся длинный поезд с колокольцами, прямо на горку,
в приходскую церковь. Приехали молодые за свадебный стол: хмелем обсыпали, под образ и
хлеб подошли, сели в передний угол, и началось чествованье да угощенье, подслащалась
горькая водка сладкими поцелуями, кланялись в пояс и молодые, и родители. Дружка носит
да потчует, другой стоит у притолки, подле печи, да приговоры ведет, словно по писаному:
не то для смеху, не то уж так следует по заветному обычаю. Вынесли ребятам браги — и
хорошо, спокойно было; еще из ружей на всполье стреляли.
Через день красный стол, для ребят да девок, развернулся. Словом — сделалось все по
старине да по обычаю. По обычаю же пошел молодой с ребятами в приход свой в первое
воскресенье после свадьбы; здесь купили водки и пили посередь улицы. Вытащил Петруха
из-под полы балалайку, засучил рукава серого кафтана и тешился напоследях с товарищами,
провожая свою молодость за тридевять земель в тридесятое.
Пришел он домой и принес жене с подругами орехов да пряников сладких. И у них
стало так, что вот-де тебе, паренек,— женушка-лапушка, а вот-де тебе, девка, кокуй — с ним
и ликуй. Дай же вам Бог любовь да совет, живите да богатейте!..

http://www.e-puzzle.ru

Велся в той стороне обычай, чтоб выезжать молодым в посад на Масленице, кататься в
посадском поезде. Так сделали и наши молодые. Петр Дементьич запряг лошадку в
казанские саночки и коврик на задок выбросил. Сам надел синий армяк, зеленые перчатки,
повязался шерстяным шарфом; платок желтый шелковый высунул из кармана, как будто
ненароком. Сидит рядом с ним Матрена Матвеевна, словно куколка, в штофной душегреечке
и в новенькой кичке с разноцветными подвесками из крупного бисеру на висках и на лбу.
Катались они вплоть до прощального воскресенья, пели с посадскими песни и ездили
шажком по середке широкой, как поле, посадской улицы. Медленно тянулась песня, и
слышался в ней звонкий и бойкий голосок Матрены Матвеевны. Подпевал козелком и
муженек ее, питерщик.
Но вот подошло время расставанья с молодой женой.
Слеза в этих случаях идет больше женская. У рабочего с отхожим промыслом по
большей части и самая женитьба не такой обряд, чтобы щемил он после сердце при разлуках.
Из Питера приходят всегда переделанные, с форсом, с похвальбой, хвастуны и охолоделые.
Мужнина ласка — за стыд, женина — в большое неудовольствие, особенно если при людях.
Сплошь и рядом случается, что столичные сударки выучивают так, что вызывают на другой
стороне прохожих молодцов, а отсюда такая пропасть сказок и рассказов, песен и загадок
про отхожего отца и прохожего молодца, что бойкому сказочнику-швецу и в два вечера не
пересказать. У новобрачных только и радости и наслаждений по первопутью, когда все
свежо и все новенькое.
На эту тему у тех же питерщиков имеется ими же самими сложенная песенка, которую,
конечно, они в деревнях своих не поют (разве в подпитии и ради шутки), но которую можно
слышать и на костылях при ремонте наружных стен столичных домов, и на лесах с потолков,
и от извозчиков, беззаботно возвращающихся с выручкой к хозяевам в Ямскую, и на невских
лодках от перевозчиков. Мы слышали незатейливую песенку эту на огородах между
Петергофом и Ораниенбаумом и передаем ее в таком виде, как там записали:
Ну, не полно ль те, Ванюша,
С долгохвостыми гулять?
Не пора ль тебе жениться:
Ты не будешь баловать.
Наконец Ваню женили:
Ну, об чем тут толковать?
Посылали в Питер жить,
Снова денежки копить,
Один годик постарался —
Сот пяток рублей достал,
http://www.e-puzzle.ru

Ему мил домик достался.
Свою женочку достал;
Когда, денежки пославши,
Сам по Невскому пошел,
Свою прежнюю нашел,
Ну, нечаянно сошлися —
Поздоровкалися.
Как сказал он, что женился,—
Разговор другой пошел:
«Ох ты, Ванюшка-дружочек!
Вспомни рощу и лесок.
Как во рощице гуляли,
Ты с Катюшой баловал.
Катя песенки запела,
Ты в гитару заиграл».
Как вот Груня восставала,
Поправляла фартук свой,
Всем подружкам рассказала:
«Беспокойный милый мой!»
Не московский был трактирщик,
Не последний был красильщик:
Разны ситцы набивал.
Получал денег немало:
По восьми сот рублей в год,
Во деревню не хватало
Двадцати рублей в оброк;
Из оброку была нужда,
Он имел в своих руках
В белом фартучке красотку,
Во сафьянных башмачках.
Придет праздник — в душегрейке,
Сарафанчик с галуном;
У нас последняя копейка
Вылетала кверх орлом.
Мы войдем тогда в избушку,
Когда мать с отцом войдет,
Мы сделаем пирушку,
Только дым столбом пойдет.
Приезжал домой без денег,
Отец с матерью ругал:
«Ты, раск....н сыр, бездельник,
Где ж ты денежки девал?
Как товарищи приходят,
По три ста рублей приносят:
Шестьдесят в оброк относят,
Двести сорок на расход.
От тебя мы не видали
Лет пять больше ничего,
Нам недавно рассказали:
Теперь знаем, отчего».
***

http://www.e-puzzle.ru

Вот сходил наш питерщик в Питер. Зимой, исполняя желание молодухи, опять
наведался в деревню, но не тот уж стал. Жена все ему сделай — и дров наколи, да вот он в
посад хочет съездить — так и лошадь впряги, навяжи и вожжи, и супонь подтяни. Ребятишки
помогут, коли сама не сможешь. Его дело приодеться только, приосаниться, сесть в
праздничном наряде да и ехать.
— Да скорей, жена, одевайся: по-нашему, по-питерски. Залежались вы здесь, зажирели,
а мужья про вас ломом ломай на чужой стороне. Уж коли в деревню едем, значит, отдохнуть
хотим — и все тут!
С этих пор Петр Дементьев всю зиму ничего не делает и лежит себе на полатях, ни
рукой, ни ногой не шевельнет, словно другой Илья Муромец на печи родительской во селе
Карачарове.
— Обедать готово! — скажет жена.
— Иду сейчас; да что ж вы хлеба-то не нарушали,— чего зеваете? Ваше, бабье, дело за
домашним хозяйством блюсти. А поила ли, Матрена, лошадей, а убрала ли, Матрена, шлеюто? Супони не подшила: клочья торчать начали.
— Подай-ко мне трубочку, да уголек принеси из горнушки. А поставьте-ка, Матрена
Матвеевна, самоварчик да сливочек принесите. Я полежу вот маненько, что-то всего
разломало. И кто ее поймет, эту болесть какую: не то угорел в избе от бабьей стряпни да
ребячьего крику, не то поел много жирного? Ох-хо-хо! — проворчит Корега, и затрещат под
ним полати.
Будет ходить Корега в Питер, а разбогатеет ли он?
— Да ведь это, батюшка, человеком ведется,— ответит любой из его хозяев.— Коли не
пьет, известное дело — приживет с достатком. Летом у хозяина, а посмышленей кто да
попроныристей — и подрядец маленький может снять. Зимой, когда глухая пора настает,
работы у нашего брата маляра мало, так и к обойщику может наняться, это дело нехитрое. А
то со стеклами ходят да посматривают: нет ли где битых. Все на надобности хватит, а об
выпивке оставь думать. В нашем ремесле всего больше уменье значит, ну, известное дело, и
черезвым быть следует, а пуще того грамотным. Вывески славное дело, коли умеешь
грамоте! Все наше дело, да в других мастерствах также, портит кутеж этот, с горя и так себе,
а нет — так с похмелья. Пропьет все денежки-то, какие накопил, да и поет, что коза на
привязи, а там зиму-то за свою глупость с крохи на кроху мелкотой и перебивается. А ведь
если правду говорить, на ушко да по секрету: так уж мы хозяйство-то с большими деньгами
начинаем, да со своими, с готовенькими.
СОТСКИЙ
(Очерк)
В квартиру станового пристава между многими просителями и другими мужичками,
имеющими до него дело, или, как говорят они, касательство, пришел один, приземистый,
коренастый, в синем праздничном армяке и в личных сапогах, от которых сильно отшибало
дегтем. Опросив по очереди каждого, становой и к нему обратился с обычным вопросом:
— А тебе что надо?
— Да так как теперича значит... дело мирское, мир выходит...
Проситель при этом дергал урывисто плечами, переступал с ноги на ногу, разводил
руками: видимо не приготовился и тяготился ответом. Становой понял это по-своему:
— Что же, обидел тебя мир?
— Это бы, к примеру, ничего: мир в праве обидеть человека, потому как всякой там
свое слово имеет, и я...
— Ты, пожалуйста, без рассуждений: говори прямо!
Становой видимо начал досадовать и выходить из терпения.
— Вот потому-то я и пришел к твоему благородию, что так как у нас сходка вечор была
и сегодня слитки были по этому по самому по делу...
— Это я вижу; не серди же меня, приступай! Вас много — я один: толковать с вами мне
некогда,— всех и всего не переговоришь.

http://www.e-puzzle.ru

— А вот я сказываю тебе, что я, к примеру, в сотские приговорен. Положили, выходит,
сходить к тебе: что-де скажешь?

При последних словах становой поспешил осмотреть нового сотского с головы до ног
раз, другой и третий.
— Ты такой коренастый, драться, стало быть, любишь?
— Пошто драться, кто это любит. Драться по мне — надо бы тебе так говорить — дело
худое...
— Я тебя, дурака, рассуждать об этом не просил. Рассуждать у меня никогда не смей.
Не на то ты сотским выбран, чтобы рассуждать. Твое дело исполнять, что я рассужу. Ты и
думать об этом не смей.
— Ладно, слышу. Сказывай-ко, сказывай дальше. Я ведь темной, не знаю... Поучи!
— Если не любишь драться, так по крайней мере умеешь?
— Ну, этого как не уметь, этому уж известно с измалетства учишься...
— Водку пьешь?
— Да тебе как велишь сказывать, бранить-то не станешь?
— Говори прямо, как попу на духу.
— Водку пью ли, спрашиваешь? — занимаюсь.
— А запоем?
— Загулами больше, и то когда денег много, жена...
— Об этом ты и думать не смей. Выпить ты немного можешь, хоть каждый день,
потому что водка и храбрости, и силы придает. Это я по себе знаю. На полштоф разрешаю!
— Это... Покорнейше благодарим, ваше благородье, так и знать будем. Сказывай-ко,
еще что надо?
— Палку надо иметь, держать ее всегда при себе, но действовать ею отнюдь не смей.
— Это знаем, что-де именины без пирога, то сотский без падога. Пойду вот от тебя к
дому, вырежу. Еще что надо?
— Значок нашей на груди подле левого плеча; на базарах будь, в кабаках будут драки
— разнимай; вызнай всех мужиков... Ну, ступай, принеси дров на кухню ко мне! Марш!

http://www.e-puzzle.ru

Становой при последних словах повернул сотского и толкнул в двери. Сотский
обернулся и счел за благо поклониться. Таким образом утверждение кончилось. Умершего (и
почти всегда умершего) сотского сменил новый, которому тоже износу не будет, как говорят
обыкновенно в этих случаях люди присяжные, коротко знакомые с делом.
— Ну что, как, ты, Артемей, со своим со становым: привыкаешь ли? — спрашивали его
вскоре потом добрые соседи и ближние благоприятели.
— Ничего, жить можно! — отвечает им новый сотский, почесываясь и весело улыбаясь.
— Чай, бранится поди, да и часто?
— Бранится больно часто!.. Да это что... Горяч уж очень.
— А за што больше ругает, за твою вину, али свою на тебе вымещает?
— Да всяко. Ину пору сутки трои прибираешь в уме, за что он побранил, никак не
придумаешь. Так уж и сказываешь себе: стало быть так, мол, надо; на то, мол, начальник —
становой.
И слушатели, и рассказчик весело хохочут.
— Ну, а как, охотно ли привыкаешь-то?
— Известно, была бы воля — охота будет. Пo хозяйству-то по его правлю должность.—
Угождаю, довольны все!.. Одно братцы, уж оченно-больно тяжело!
— Грамоте, что ли, учит?
— Этого не надо — говорит.— С неграмотным-де в нашем ремесле легче справляться.
А вот уж оченно тяжело, как он тебе стегать виноватого которого велит, тут... и отказаться
— так в пору.
— Нешто уж тебе привелось?
— Кого стягали-то? — спрашивали мужики.
— Не из наших. Тут уж больно тяжело с непривычки-то было. Мужичоночко этот,
слышь, оброк доносил к управителю. Принес. Высчитали, дали сдачи, рад, значит, в кабак
зашел. Выпил и крепко-накрепко. В ночевку попросился. Отказали: «Нет-де, слышь, знаем
мы таких, что коли-де в ночевку попросился, пить затем много станешь,— облопаешься.
Ступай-де туда, откуда пришел». Ну, и не выдержал он тут: пьяное-то, выходит, зелье силу
свою возымело как следует; ругаться стал, его унимать — он за бороду того, да другого, да
третьего. Полено ухватил; резнул за стойку — с двух полок посудину как языком слизнул.
Тут известно платить бы надо. Стали в карманах шарить, а у него и всего-то там заблудящий
полтинник. Исколотили его порядком; к нам привели.
Поверенной — слышь, к барину ездил, жаловался. Он у нас сидел над погребом три
дня. На четвертой и сошел барский приказ: дать-де ему с солью — и вывели. Мне велели
розог принести. Принес. Раздевать велели,— стал. Да как глянул я ему в лицо-то, а лицо-то
такое болезное, словно бы его к смерти приговорили... слеза проступает — и Господи! — Так
меня всего и продернуло дрожью! Опустил я руки и кушачишка не успел распутать. А он
стоит и не двигается. Мне спустили откуда-то — я опомнился; распутал кушак и армяк снял,
и в лицо не глядел: боялся. Только бы мне дальше... как взвоет сердобольной-от человек
этот, да как закричит: «батюшки, говорит, не троньте, лучше, говорит, мне всю бороду, всю
голову по волоску вытреплите, не замайте вы тела-то моего: отец ведь я, свои ребятенки про
то узнают, вся вотчина!!» Как услышал я это самое — махнул что было мочи-то обеими
руками от самых от плеч от своих, да и отошел в сторону. Становой на меня. «Нет, говорю,
не стану, не обижайте меня!» Получил я за то опять раз, другой!.. С той поры я и пришел в
послушание.
— Смекаешь, мол, теперь-то?
— Да что станешь делать, коли на то призван? Своя-то спина одним ведь рублем
дороже...
И опять все смеются, хотя далеко и не тем искренним, честным и простодушным
смехом.
Через несколько времени наш сотский рассказывал уже вот что:

http://www.e-puzzle.ru

— В одном, братцы, на его благородье хитро потрафлять: сердится часто. А уж
сердится он на которого на бурмистра, с тем ты человеком и на улице не смей разговоров
разговаривать, и в избу к нему не входи. Эдак-то вон онамедни Соснинской, досадил что ли
нашему-то, и поймай меня у себя на селе: «зайди, говорит, Артюша ко мне: угощенье-де
хорошее будет да и поговорить, мол, надо. Отчего думаю не зайти к куму, коли зазыв он тебе
такой ласковый сказывал? «Спасибо, мол, на почестях на твоих». И зашел. Выпили. Груздей
поставил. Гуся, пирогов поели. Полтинник давал на дорогу,— отказался. Барским сказывал
— взял.
Пошел это домой, шапочку на ухо, песенки запел: весело мне таково на ту пору было.
Прохожий человек как-то встренулся,— шапку ему снять велел: «Сотский, мол, идет,
почтение давай-де и всякое уважение!» Шутил, значит. Да с веселого-то ума своего пройди в
становую квартиру: со становенками, мол, поиграю! Дух, мол, такой веселый нашел: за одно
уж; все же и на предки, мол, пригодится ласка эта. Зашел. Сказали самому, что пришел-де
Артемей-от. Вышел он ко мне в сердцах, подбоченился. Плохо, думаю, дело: знаю — мол, я
ухватку твою. Я молчу; он и начал:
— Где, говорит, это ты шуры-то разводишь? Подруги, говорит, сутки ищут тебя, не
найдут. Что, говорит, не жаль тебе обреза-то своего, не купленной что ли? Знаешь манеру
мою: люблю чистить.
— Как, мол, не знать порядка твоего, чего другого? — думаю себе.
— Сказывай, где налимонился.
— А так, мол, и так... Все и поведал. Так он и досказать мне слов моих не дал: так и
заревел... Я оправился, стряхнул волосья и ни слова не говорю противу этого. Потому, как
уж не в первый раз, и знаю: отвечать станешь, опять заревет. Такой уж обычай имеет. Стал
он опять сказывать:
— Вот, говорит, владыка на попов выезжает, подводы ему сбивать надо. Двенадцать
лошадей под него, шесть под певчую братью, тройку протодиакону, шесть архимандриту,
шесть-де под ризницу, три под исправника, три под меня и под все другое.
— Где соберешь? А пора летняя, рабочая, все лошадки в поле, работают...
— Загуляевской, мол, вотчине черед, ваше благородие, знаю мол! И угодил, думаю,
сказом этим. Так нет вишь: опять зарычал еще пуще...
— Ты, говорит, рассуждать не смей, когда начальство говорит. А ступай-де в
Соснинскую вотчину, да там и сбивай, а загуляевского бурмистра ко мне пришли. Да так,—
слышь, и сделай по-моему. Послал я загуляевского, да и к соснинскому-то зашел. Старое
угощение помню и сказываю: «Становой, мол, противу тебя сердце имеет, не в черед
вотчину выгонять велел, да я до времени-де не стану: шел бы ты к нему, да поклонился».
Он так и сделал. Так становой-от его и на глаза к себе не пустил, а велел позвать меня,
да и спрашивает:
— Ты, говорит, зачем опять своим умом жить стал, и рассуждение имеешь?
Молчу.
— Не надо,— говорит,— не надо.
И говорит-то все это мирно таково, и ничего не делает.
Молчу.
— Ступай,— говорит,— на кухню; обожди.
Пошел я, по его по приказу, куда велел. Сижу я там долго, ничего это такова худова не
думая. Вижу кучер его Гаранька приволок из сарая розог, да и положил в воду. Посмотрел на
меня, усмехается да и спрашивает:
— Знаешь,— говорит,— к чему это все клонит?
— Как, мол, не знать, Гарасим Стефеич?
— Смекай,— говорит,— про тебя ведь все это. Так-де приказано, и за сотскими
послали-де на село.
У меня так и захватило сердечушко-то мое, защемило его, и в глазах помутилось.
Вспомнил, как это в мальчиках было это дело: и еще того горше от думы от этой стало!

http://www.e-puzzle.ru

Сижу сам себя не ведая; на розги на те, что мокли, и не взглядывал. И пошли мне тут разные
такие мысли: и про мужичоночка-то про того про сердобольного вспомнил, и барского
холуя... Разных я тут вспомнил: как один молитвы вслух зачитал, как другой удрал было из
сарая-то. Вспомнил бабушкину молитву, что читать наказывала, коли сердится на тебя кто:
«Помяни, мол, Господи, царя Давида и всю кротость его». Что коли-де припомнишь ее,
отойдет человек тот. Так и решил.
Пришли на тот час и наши сотские Василий да Микита. Взглянули на розги,
спрашивают:
— Али-де стегать кого хотят? У меня опять ухватило сердечушко-то поперек. Смолчал.
— Не тебя ли-де, Артюха? — они-то.
Смолчал.
— За что? — говорят,— какая такая провинность вышла. Али-де пьян был да подрался
с кем? Красть-де ты не крадешь, кабаков не бьешь и господам грубостей не говоришь
никаких.
Проняли.
— Сам, мол, говорю, братцы, не знаю за что.
Ребята головушками покачали, тронули пуще. Сказываю все как было. Молчат оба и
опять головушками покачали. Хотел было я им тут просьбу свою сказать, чтобы полегче
накладывали,— да удержался. Совесть не поднялась. Сидим опять и молчим все. У меня
опять сердечушко-то мое нет-нет да и обдаст всего его варом. Пытку я тут выдержал,
братцы, такую, что никому не дай Господи! И за тем было... уж порядочно таки было.
Сердечушко так и опустилось все на ту пору — на самое — надо быть — на донушко.
Оправился это я — сердце в злобе больной, сокрушения накопилось много. Поднес становой
рюмочку, другую; ласково потрепал, сказывал много хорошего — простил я ему, забыл
злобу. И с той поры и я к нему, и он ко мне как будто и разладу никакого не было —
друзьями стали. И правлю я ему, братцы, должность, как следует: боюсь уж.
И действительно, что было у Артемья на словах в мирских беседах, то было и на деле, в
мирских собраниях. Разведет ли где православный народ базар, ярмарку, и, по обычаю,
подольет и зашумит к ночи, пропивая без оглядки, без сожаления трудовой грош, не всегда
лишний и всегда честный — сотский мирит пьяных. Велит ему становой запереть в сарай
вышедших из возможных границ буйства и пропойства — Артемий прежде приложит руку,
потешит себя и потом уже поспешит буквально исполнить приказание. Понадобится ли
сбить народ на мирскую сходку для толков о подушном, о дорогах, о починке мостов, о
размежеваньях и обо всем другом — Артемий действует спешно и послушно, не забывая ни
значка своего, ни кулаков, на которые уполномочил его становой пристав своею властью,
своим правом и приказом. И спросят его бывало:
— Что блажишь, Артюха? Смирной такой прежде был, а теперь словно белены объелся.
— А то, скажет, брат, что выбрал меня мир на такую на должность на собачью — стало
быть, не уважил. А не уважил мир Артемья, и Артемий угождать ему не станет.
В этом был весь его ответ и все объяснение дальнейших поступков. Через полгода его
узнать нельзя было: из мужика он сделался решительным сотским.
Прошла между тем ненастная осень со слякотью, заметелями, падью и другими
ненавистными проявлениями непогодой.
Наступила зима. По большим торговым селам начались очередные еженедельные
базары: в одном по воскресеньям, в другом по четвергам, в третьем по вторникам. Кое-кто из
домовитых толковых мужиков-трудников считал уж в мошне за лишнюю копейку,
полученную за проданный избыток из предметов домашнего хозяйства, и, лежа на полатях в
теплой избе, толковал с доброхотным соседом дружелюбно и миролюбиво:
— Все-то пошло у нас, кум, хорошохонько...
— Зима встала такая кроткая; снежку накидал Господь вдосталь; и на базары выезжать
спорко и лошаденки не затягиваются,— добавлял от себя кум и сосед.

http://www.e-puzzle.ru

— И мир-то промеж себя зажил таково ладно: хоть бы те же базары взять. Наклевался
на товар твой купец — не бойсь, не перебьют: тебе ему и отдать свое и почин получить.
Хорошо, кум, Матерь Божья, хорошо пошло.
— Со становым в ладах. Опять же исправник проезжал — не обидел. К мирским толкам
поприслушаешься — тоже опять всем довольны. Одним мир скучает: сотский Артюха
благует.
— С каких прибытков-то, чего ему мало?
— Поди вот ты тут... озорничает.
— Обидел его что ли кто, али леший на лесу обошел?
— Дело-то это сказывают вот как было: пришел он в посадский кабак, в котором
Андрюха сидит. Пришел-де, и слышь, и «здоровье» не сказывал. Мужичонко тут на ту пору
такой немудрой сидел; посмотрел, слышь, на него впристаль да и крякнул. Опять же и ему
ни словечка не молвил. Снял рукавицы, рукава засучил.
— Дай, говорит, мне Андрюха, балалайку.
Известно, какой же кабак без балалайки живет, и Андрюха держал ее. Дал он ему
балалайку: супротивного слова не молвил. Побаловал это он на балалайке-то, выбил там
трепака что ли какого, назад отдал. Опять взглянул на мужичонка-то на того впристаль и
опять не спросил его... Ничего. Слушай. Перекинулся этак, слышь, через стойкую, голову-то
на стойку положил, да и спрашивает Андрюху-то:
— А что, говорит, угощение мне от тебя будет сегодня?
— Какое, говорит, тебе угощение? Давно ли, парень, полштоф-от раздавил: от меня
ведь он тебе шел.
— Зато тебе и «спасибо» сказывали тогда. Теперь за новым кланяемся.
— Мне, говорит Андрюха-то, давать тебе не из чего, да и часто так. Мы, говорит, на
отчете, с нас всякую каплю спрашивают. А ты что больно разлакомился-то? Проси, коли
хочешь, у поверенного, вон на днях поедет выручку обирать. Даст он тебе, так и я слова не
скажу.
— Ладно, говорит, коли у поверенного, так у поверенного!.. А ты не дашь?
— Не дам, говорит, и не проси!
— Ну коли по закону, говорит, не поступаешь, ладно, говорит. И изобиделся Артюха,
крепко изобиделся; в глаза целовальнику в упор посмотрел; перегнулся назад; взял руки в
боки; ноги расставил; глядит на мужичонка-то на того, да и спрашивает его:
— Ты, говорит, какой-такой?
— А не здешной, мол.
Артюха-то к нему, и рукава засучил опять.
— Ты, говорит, если с кем говорить хочешь, так должен узнать сперва человека того. Я,
говорит, могу вон этот кабак разорить. Вот оно что.
Мужичонко только замигал на слова на его, а целовальник не вытерпел.
— Да ты, говорит, с того свету пришел, али со здешнего?
Ничего Артюха ему не молвил; опять пристал, слышь, к мужичонку-то:
— Я, говорит, таков человек, что вот поставлю промеж себя и тебя палку свою — и ты
со мной говорить не можешь, потому я начальник!
— Кто же набольшой-то у вас,— спрашивает Артюха,— ты, али становой.
И смеется. Мужичонко опять замигал.
— А кто, говорит, набольшой? Так вот я, слышь, станового-то и благородьем не зову,
по мне он Иван Семеныч, так Иван Семеныч и есть. А ты понапрасну меня, Андрюха, не
попотчивал даже на первой мой прос. Теперь уж я сам не стану пить.
И опять, слышь, к мужичоночку пристал. Много-де он ему тут всякой обиды сказывал,
корил его всякими покорами. Мужичоночко на все молчал, да и выговорил:
— Мы-де не здешнее. У нас свои сотские, а ваших-де мы не больно боимся.
— А где, говорит, у тебя пачпорт?
— Дома, говорит, оставил.

http://www.e-puzzle.ru

— Ну так пойдем-де, слышь, к становому. А тебе, Андрюха, не закон беглых людей
принимать, да паспортов у всякого у прохожего не спрашивать: об этом, брат, нигде не
писано!..
Мужичоночко нейдет с ним,— он его в ухо раз... и другой... и третий.
Сталась, таким манером, драка у них. И что затем было!!.. Артюха, слышь, в снегу
очнулся за околицей, в крови весь и в левом боку боль учуял, крепкую такую боль, что
словно-де туда пика попала. И пилила она его беспереч, сказывали, недели две, на силу-де
баней оправил, выпарил ее вениками, выхлестни, и то не всю. На левый бок свихнулся
маленько, да вот с той поры и ходит кривобоким. И прозвали его ребятенки селезнем.
Так с того ли самого, али с покору целовальникова, когда тот за битаго-то мужичоночка
вступился да выговорил Артюхе:
— Что коли-де ты драться стал, так знай — мол и моя отмашь не об одном суставе.
Вчиню-де и я тебе нашинского!..
Испортился наш Артемей. К становому пришел. Тот заступился за своего за
приспешника и пошел благовать Артемей. Да вот и озорничает. Пришел, слышь, в кабак (да
не в тот уж) и сказывает:
— Люблю я Ивана Семеныча за то, что он мне во всяком моем слове послушание
оказывает и почитает меня. Придешь к нему на дом по его по вызову, станешь отказ ему
делать, что вот-де слава Богу кругом все хорошо, никаких таких происшествий не было, а
что-де Матрена одночасно померла, так, от угару, мол. Возьмет он это меня за бороду,
потреплет за нее, подлецом приласкает да накажет: ты-де в Митино пойдешь, «так от меня
поклон сказывай!.. Слушаю мол!» И стриженая девка косы не успеет заплесть: Лукешка у
меня в становом огородке за банями снег уминает... И что там дальше — не наше дело! Я тем
часом завсегда уж у становихи детям сказки сказываю, петухом пою, опять же по-телячьи...
Соловьем свищу. Барыня сама выходит, слушает, смеется, чаем, вином поит.
Наше дело такое — умей всякому угодить, а затем уж тебя никто не смей обиждать.
Вон обидел меня Андрюха посадский, взял я у него мужика небеглого. Мужика этого
отпустили, а посадской кабак три дня заперт стоял. Тридцать, слышь, рублев у откупщика и
из мошны вон. А мне с той поры ихний ревизор во всяком кабаке по полуштофу в неделю
велел отпускать без отказу. Так и знаю!..
Так объясняли себе мужики-соседи перемену в Артемье, так рассказывал и он сам о
себе. Новые вести приносили немного хорошего. Артемей на все спросы говорил мало или
совсем не отвечал; к соседям завертывал только за делом, и не бражничал ни с кем из них и
почти нигде, ограничиваясь исключительным правом получать от откупа выговоренное
угощение. В избах у соседей являлся он только по должности с словесным извещением, и то
не всегда входил в дверь, а удовлетворялся обыкновенно только тем, что стучал своей
палкой в подоконницу. К стуку этому, всегда урывистому и громкому, давно уже
применились бабы и при первых ударах умели отличить его от стука, например нищей
братии, которая стучит своими падогами обыкновенно слегка и учащенно и немедленно
затем вытягивает свой оклик, не богатый словами, но глубокий смыслом. Заколотит Артемей
громко-громко, изо всей силы, задребезжит стекло и взвоет в люльке разбуженный ребенок
— бабы перемолвятся:
— Надо быть опять горлодер Артемей,— чего надо?
— Дома ли, большак-от?
— А на полатях спит. С мельницы вернулся, умаялся, слышь.
— Буди его поскорее, да гони к окну.
— Сказывай, чего надо, перескажем ему, когда очнется: вишь недавно захрапел
только... жаль!
Сотский в ответ на это еще немилосерднее застучал в подоконницу. Бабы опять
разругали его промеж себя и опять окликнули через волоковое, всегда готовое к услуге,
окошко:
— Да ты бы в избу вошел, отдохнул бы, молока бы, что ли похлебал.

http://www.e-puzzle.ru

— Некогда... у нас дела... мы на полатях не спим, нам некогда. Буди, слышь, а то окно
разобью.
— Ну, вишь ведь ты озорной какой, пошто окно-то бить станешь? Стекол-то здесь чай
нетути — все из города возят, купленые ведь. Вошел бы...
Но сотский не умолим: он обстукивает оконницу со всех четырех сторон, и заставляеттаки баб будить большака. Долго тот не слышит ничего, не может понять, наконец открывает
глаза, щурится, опять закрывает и, повернувшись на другой бок, опять готовится заснуть. Но
новый стук и сильная брань под сеном и новые навязчивые толчки будильщиц подымают его
с полатей. Чешется, зевает, еле шевелит ногами, чмокает и опять зевает и потягивается
разбуженный не во время и не в доброй час. Подходит к столу, выпивает целый жбан
кислого квасу, кряхтит, крутит головой, и, только теперь приходя в сознание, с открытым
воротом рубахи садится к открытому окну слушать начальнические требования
неугомонного сотского.
— Партия солдатиков пришла,— слышится голос сотского,— троих поставить некуда,
слышь! В твою избу велели, слышь! Приварок давай, слышь. Завтра уйдут в поход.
Принимай-ко, слышь!
— Давно ли, парень, ставил? Шел бы к Воробьихе: ей надо!
— Начальство на тебя указало, слышь!
— А ты-то чего забываешь очереди-то?
— Чего указываешь-то, делай что велят, слышь.
Сотский опять застучал в подоконницу.
— Бога ты не боишься. Есть ли крест-от на тебе, что стучишь-то. Слышу ведь.
— Делай, что велено. Не ругайся!
К ругательствам сотского присоединяются новые ругательства. Бабы в избе тоже
сетуют и перебраниваются промеж себя.
— Шли бы вы-то, крещеные люди, не по сотскому указу, а по своему по разуму.
— Наш разум таков, куда указывают, туда и идем,— отвечают солдаты.— А нам не на
улице же спать.
— И то дело, братцы! А то гляди, сотский-от наш какой озорник, богоотметчик. Ладно,
идите!
Солдаты входят, бранят сотского и вскоре успевают по старому долгому навыку
умирволить хозяев, всегда сострадающих, по свойству русской природы, и всегда готовых
умилиться духом, полюбить всякого сострадающего их горю, хотя и не всегда искренно,
большей частью голословно.
Хозяева беззаветно и готовно напоят-накормят временных постояльцев всем, что
найдется у них горячего и хорошего, всем, чего ни попросят солдаты, отпустят и с ними на
дорогу и забудут вчерашную неприятность, хотя подчас и выговорят при случае и при
встрече сотскому:
— Благуешь, брат Артюха, право слово благуешь! На кого зол без пути, без причины,
на том и ездишь, тому и кол ставишь, прости твою душеньку безгрешную Господь
многомилостивый.
Молчит Артемий на эти покоры, не вздохнет, не оправдается и опять также назойливо,
часто и громко стучит своей палкой в подоконницу: надо ли выгнать вотчину на поправку
выбоин на почтовой дороге перед проездом, по губернии губернатора, архиерея, вельможиревизораиз Петербурга, надо ли мирскую сходку собрать — всегда крикливую и не всегда
толковую, надо ли подводы сбивать под рекрутов, под заболевших колодников, или чего
другого. Повелительно-сухо высказывает он начальственные требования.
— И словно сердцем-то своим окаменел сердечный?! — толкуют промеж себя
мужики.— Ни он тебе расскажет: вот так-де надо, затем, мол, и от того, ни он тебя лаской
потешит, умирит. Все словно с дубу, будь ему слово это в покор, а не в почесть. Избаловался
Артюха, совсем обозлился, словно на нем и не мужичья шкура, словно миру-то такого
разбойника, такого мироеда и надо было. И вином ты его по-христиански не удовлетворишь,

http://www.e-puzzle.ru

и ни на какую ласку не поддается. Ну-ко, братцы, дурь какую задумал, ну-ко на какой грех
душу свою запропастил! Эко не рожоно, эко не крещено дитятко!
— А что-то еще выдумал?
— Да выдумал-то он по десяти копеек со двора сбирать.
— За какие же за такие корысти? Мало нешто и тех поборов, что есть. Эка, пара, не
рожоные и есть, не крещеные дитятки!
— Становому-то, слышь, деньги понадобились, мало, вишь, у него их.
— Рассказывай-ко, рассказывай, слушаем!
— Значит, святки на дворе, надо свечей много, водки тоже, потому как пляски плясать
барышеньки да барыньки наши ряженые приедут, без угощения нельзя. На другой раз,
пожалуй, не приедут. Ну вот он по самому по этому делу и позови Артюху-то (Лукьян
сотский в кабаке рассказывал). Позвал Артюху-то: «Ты, говорит, мне придумай такое дело,
чтобы у меня рублей десять на серебро было, потому как я тебе верю и знаю, что у тебя
голова не брюква, а из золота кована, жемчугом низана. Ну вот она, жемчужная-то голова, от
большой трезвости от своей и поразгадала, попридумала:
— Вишь,— говорит,— ваше благородие Иван Семеныч, не на всякой, слышь, избе
доски с обозначением: кому и с чем на пожар бежать: с ведром ли, с лесницей ли, с лопатой,
али с кобылой. Вели оправить, а кто не может, пущай деньги дает.
Тот ему за эти слова в темя целование, на руки благословение и крепкий наказ:
— Губернатор-де велел это дело сделать и отставкой-де пристрожил меня, коли ты-де
Артюха не сделаешь.
Вот и пошел наш Офонас по бедных нас. Собрали-то надо быть много. Иван Кузьмич
Соснинской сказывал, слышь, на Артемьев-то сказ такое: нате-де вам вместо гривенника три
рубли на серебро, а уже-де дощечку-то я сам нарисую; вы-де и не беспокойтесь о том. А
коли-де кто по бедности такого дела не сможет, ко мне опять приходи — еще дам! «И
нашлась-де Агафья-нищенка (и к той-де Артюха-то с пьяну зенки-то свои бесстыжие
принес), сама-де сказывала — у меня душа за собой, да и та болезная, а мне уж — говорила
— за доской за вашей и от смерти от моей не ухорониться. Пришел, ведь, слышь, Артюха к
Ивану Кузьмичу, по его наказу.
— Ну,— перебили слушатели.
— Отдал Иван Кузьмич за старуху десять копеек.
— Что же Артемей-то?
— Взял, известно.
— Экой черт, экой лешой, рука-то не отвалилась на ту пору?
— Нету, сказывают.
— Экой черт, экой лешой!
— Да уж это самое слово ваше верно; накопил-таки на душе чертовщинки-то,
позапасся.
— Сказывают, напредки грозится. Выговаривал-де Артюха-то девкам: «Вы-де слышь,
ссыпчины-то не делайте; зима-де ноне крутая стоит, поседков по книгам значится — на тот
год делать грех, так-де его благородье и наказывал мне. Оставьте думать!» Орженухи-то
наши, слышь, в слезы: «Так, слышь, поправить-де это дело в нашей силe». Со словами-де
этими и отошел от них.
— Ну, знать, ответ держать ребятам придется, да и ответ-от денежный...
— Уж это не без того...
— Возьмут, други, возьмут и с них поручного. Быть делу этому.
— За ребят боюсь, и побьют Артюху...
— Да это и дело: на то и бьют, затем, знать, и пошел по непоказанной дороге...
Так толковали мужички перед святками, толковали после святок, когда поседки
затеваются уже без ряженых, хоть и с песнями до масленицы.
— А ведь ребята-то наши взяли свое...
— О чем это ты?

http://www.e-puzzle.ru

— Артюхе-то за побор его за поседки бороду выщипали.
— Поколотили что ли?
— И поколотили, и полбороды выкосили: две недели подвязаный ходил, а снял
повязку: борода что мочалка — одно только звание! Ходит и не стыдится...
— Ну!
— Обозлился теперь до зела! Как подвыпил, так и лезет изобидеть бы кого, да облаять...
Уж и бьют же — верно слово!
— Больно?
— В клочья треплют. Кажись с тем и в гроб уложат. Да уж больно жаль!..
— Чего такого?
— Человек-от был допреж оченно больно хороший, а стал вот сотским, с того и пошло.
— Да уж это точно что так: брось хлеб в лес — пойдешь найдешь. Пошли же ему,
Господи, мир безмятежный да покой! А жаль коли тем износится, право жаль. Христова,
ведь, в нем душа-то, Христова. Вон, слышь, ономнясь у Прохора рекрута окликал: те,
выходит, вестимо позамешкали. Жаль было: один ведь у них сын-от и всей радости. Пришел
к ним Артюха в другой раз со строгим наказом. Пришел и взлаял по-своему, сердито: «При
мне-де и лошадей впрягайте, мне-де велено и за околицу вас проводить».
Ну, известно, начальный указ принес: — слушать надо. Стали иконам молиться.
Артюха стоит, ждет: свою, значит, должность правит, приговаривает: «Торопитесь, мол,
торопитесь, тугой-де поля не изъездишь, нудой моря не переплывешь. Его, известно,
слушают, будто слушают, а сами ревут да прощаются. Артюха стоит с падогом со своим,
словно на свадьбе, череда своего в угощены дожидает: не его-де дело! Глазом, сказывали, не
сморгнул. Стали тем часом парня образом благословлять — воет парень. Артюха падежком
своим постучал, слышь, об пол, да и опять-де свое слово сказывает: скорей-де, братцы,
скорей, ждать некогда. Перекрестили парня образом, старик Прохор все молчал, что и
Артюха же. Стал свою речь сказывать: «Сердешной-де ты мой, единое око, последня-де
надежда на спасенье!»... И все такое.
«Рубашку-то ты, слышь, любимую-то свою, красную-то надень, армячишко синий мой,
штаны-то плисовые, сапоги-то-де новые! Погуляй, покрасуйся на последний час свой, отведи
свою душеньку-то, жемчуг ты мой самокатной, ангел ты наш хранитель-поитель. Вот
двадцать рублев, слышь, уберег от своих от трудов грешных, не одну-де неделю копил...
последние!...» Сказывает это Прохор-от, а сам дрожит и голосом переливает плачевно так.
«Возьми ты, говорит, деньги эти: гармонию себе купи, потешься сколько сможешь на
трудовые на наши деньги. Ведь наши они, и никто-де их от нас отнять не может. Пропей-де
ты их, слышь, прогуляй. Пущай пойдут они прахом, лишь бы-де на твое на последнее
ликованье во своей вольной волюшке, в дому отеческом».
Как сказал эти слова-то все старик Прохор, да как заревет, слышь что молодое дитя, во
всю свою силу, да как кинется на шею к парню-то...
Сказывают, у Артюхи слеза на ту пору проступила, и он заревел: затем-де, едешь, из
избы вышел. Вернулся, сказывают, на другой день трепаной такой, скучной. Говорит —
голосом дрожит, и смирно таково и ласково: «Я-де, говорит, становому сказывал, что
прихворнул парень-от твой, в два-де дня не оправится». Нет уж, говорят, спасибо,
Артемьюшко, дальше откладывать — тяготы больше. Бери, говорит, да и вези коли велено!
Так слышь, Артемей-от, ни слова на это: опять прослезился. Везите, говорит сами, а я не
поеду; я, говорит, и на облучок не сяду: невмоготу, мол, мне». Так и не сел, так и не
выпроваживал за околицу. И ровно-бы на две недели замечали — посмирнее стал: озорства
от него большого не видать. Все либо, слышь, дома, либо у станового сидит, а чтобы эти
крючки свои, нет, не закидывал, не задевал никого!
— Ну, а теперь-то, мол, как?
— Да уж известное дело: поваженой что наряженой — отбою не бывает; опять дурит по
старому...
— Экой не уладистой какой, экой не угребистой — мироед.

http://www.e-puzzle.ru

— Мироед и впрямь! К колдуну бы что ли сводить его: тот не поможет ли?
— Не поможет.
— Так к знахарке, что ли?
— Не пойдет.
— Ну и считай, знать, опять дело пропащим.
— Так знать и будем считать до другого сотского, али до нового станового.
— А Артюха как есть пропащий человек, так и будет.
— Так, брат, сосед дорогой, и будет, так и будет: Артюха пропащий человек. Это как
перед Богом!
КОЛДУН
(Рассказ)
Колдуны — не всегда ловкие плуты, обманывающие темный и суеверный народ при
помощи своей сметки, которая дальше других видит и выше стоит, но также и знахари, как
остаток древних волхвов и кудесников, вызванные народной потребностью в качестве врачей
и значении целителей от действия всякой вражьей силы. Не всякая болезнь, по народным
понятиям, зависит от себя самого, но большая часть из них, почти все болезни происходят от
злого духа; болезни его шалости, самого рук дело. Какие-нибудь поносы (понос, кашель,
насморк) от поветрия, от простуд (да и то под большим сомнением), а стрелы, притчи,
ветряной нос, даже нарывы, чирьи и другое многое непременно от злого духа и злых людей:
по наговору или с глаза, по ветру, или по следу. Эти-то причины и должен разбирать
достойный человек, знахарь. Настоящий колдун, колдун в собственном смысле, такие
болезни умеет насылать, но он же знает и замок отпирать. Отпирают замок и простые
знающие люди. Оттого-то ни одна болезнь и не лечится без наговоров и ни один наговор без
замка не бывает. Оттого-то нет более или менее живых: околотков, где бы ни ходил слух о
каком-нибудь колдуне, которые не всегда старики, но сплоти и рядом молодые люди и люди
средних лет. В Великороссии только колдуны поубавились; колдунов еще очень много.

http://www.e-puzzle.ru

Чем глуше место, темнее народ, чем погуще леса и подальше большие города и
торговые центры, тем вернее встреча с колдуном. В настоящей глуши они, впрочем, и сами
не затрудняются объявлять о себе и хвастаться (в чем, однако, ради барышей и корыстей, их
существенный и главный интерес личный). Взглянет в лицо, да и скажет: «Счастья у тебя
нет, а коли злых дней не запомнишь, значит чужим счастьем живешь», а разговорится, то и
начнет хвастать: «мужа с женой поссорить грех, для того, что союз-от Богом
благословленный, а поссорить парня с подругой не грех; то и я могу сделать, а как — про то
не сказывается». Вот таким-то лоточникам и на свадьбах первое место впереди, чтобы
прочищать дорогу к венцу; таким и на пиру первое место, первая чарка и особый почет. Это
— одиночки.
Колдуны водятся, по Архангельским слухам, в Кореле (между Корелами), по
Уральским заводским известиям, колдуны целыми деревнями живут в отдаленных и глухих
местах Чердынского уезда (Пермской губернии), оттого и существует поверье и присловье,
что Чердаки-колдуны, чертовы знахари; там на Ивана Лествичника (30 марта), когда
домовой бесится, и они, один только раз в году, замирают. Но там же, на Урале те самые
невинные коновалы, у которых и инструменты все на виду, коновалы, которые толпами
выходят на восток (в Сибирь) из Кологривского уезда (Костромской губернии), делаются на
время колдунами и слывут таковыми вовсе не по заслугам и без всякого права.
Не про этих промышленников, но про двух из настоящих и присяжных колдунов
рассказ наш, основанный на недавней были, к сожалению окончившейся так неожиданно.
Придумали на колдуна лекарство, но не из той аптеки взяли, вопреки указаниям и советам
здравого смысла, а где слепой слепого водит.
***
Черным, полусгнившим и надломившимся в середине домишком глядит кабак
Заверняйко в глаза всякому проезжему по тому далекому и глухому проселку, где поставила
кабак этот насущная потребность окрестного люда и личный произвол туземного откупа.
Судьба поставила его, по обыкновению, на тычке — бойком месте: и хотя кругом прошли
пустыри, да лес, да поля, и ближние селения далеко ушли в сторону, тем не менее сюда
забежит и соседний мужик, праздничным делом пропить накопившуюся за неделю бешеную
копейку, и извозчик, везущий ближним путем купеческий товар, и ямщик туземной власти,
осчастливленный милостивым снисхождением своего седока, выбежит оттуда, обтираясь
рукавом, покрякивая и похлопывая себя рукавицами по бедрам, как и всегда.
В кабаке Заверняйке народная сходка. Бестолковый крик, покоры и перебранка
мешаются с песнями бойко и голосисто затянутыми, не во время и глухо кончаемыми.
Громкий гул этот, вырываясь в отворенную дверь и открытые окна, возбуждают со стороны
проходящих некоторые замечания:
— Путиловские землю разделили: мироедов поят...
— Больно уж распоясались-то. Ну да ведь и то, парень, молвить — удельные?
— Пущай гуляют: ихнее дело дворянское, как есть господа, а мироеды-то наши, народ
теплой, на повадке... к бражничанью-то!
— Да уж это святое твое слово, чай ведь и Еремка тута!
— Где ему ледащему, не свои полати: на всех перепутьях первая кочка, завсегда!..
— Зайдем, паря, взглянем!
— И то дело! Может еще и попоштуют! Чай уж все в загуле!
— С утра еще забрались, как чай не в загуле. Пойдем, взглянем...
Перед глазами входивших старые, давно знакомые виды, с которыми не расставаться
русскому человеку вовек ни в одном из питейных: прямо полки с стеклянной
четырехугольной посудой различных величин и цветов и по ним печатные надписания.
Стойка потертая, просаленная, напротив, мрачный и грубый целовальник в сторонке,
недалеко от него парнишка-подносчик — пропащий на век человек; дверь сбоку, ведущая в
квартиру целовальника; кругом лавки; на этот раз пропасть народу пьяного, и потому
говорливого. Все в шапках, картузах или шляпах, все до единого заняты разговором. Только

http://www.e-puzzle.ru

двое вошедших составляли исключение, но и то не надолго: они были замечены тотчас же,
как показал голос, вылетевший из середины толпившегося подле стойки народа:
— Первачки пришли, пропустите! Эй, ребята, полезай вперед, вы... Соснинские!
— Пошто вперед, нам и здесь ладно!
— Подходи, ребята к стойке: пей за путиловских. Путиловские целую полку откупили,
станет на вас!
— Нету, не надо, пошто, мы ведь так зашли по себе. Не надо, не просите!
— Пей, знай — не ваше дело; после сосчитаемся.
— Нет, да нельзя ли уволить, пошто пить, не надо!
— Помни знай, да берись за свое, не то и без вас выпьем!
— Не просите лучше, не надо, благодарим покорно!
— Сказывай спасибо, когда выпьешь, а теперь, знай, пей за путиловских, дело то мы их
порешили. Любовное дело вышло, знай пей, не заставляй наняться...
— Не так ли лучше полно? Мы... по себе зашли. Ну да знать ладно; быть по-вашему:
давай за путиловских выпьем.
И опять все смешалось и перепуталось в общем гуле и сумятице; только целовальнику,
может быть не всегда, впрочем, любознательному, да наверное двум соснинскним мужикам
могли бросаться в глаза несколько мужиков, составляющих цель предпочтительного, общего
подчиванья. Между ними один был веселее и бойчее других. Он то поиграет на балалайке, то
врежет бойкое замечание в толпу мужиков и поворотит весь разговор в другую, желаемую
им сторону, то подойдет к стойке и потребует новую свежую посудину на потребление, то
взвоет песню, то опять идет к стойке. Глядит решительным хозяином-распорядителем
настоящей попойки. Соснинские мужики подошли к нему и заговорили:
— Что, брат Еремушко, как?
— Что, как?
— Ты... тово, здеся!
— А то нет, что ли, не видишь?
— Что дело-то, порешил, значит?
— Какое дело?
— А путиловское-то?
— Ну?
— То-то порешил, мол?
— А вам-то что?
— А ничего, Еремушка, как есть ничего...
— Видели вы, братцы, воров-то соснихинских? — кричал Еремушка уже вслух всей
компании, вытащивши пришедших мужиков в середину.— Вот Божье рождение, все как
следно, с руками и с ногами, и голова есть, а не то, потому значит господский народ. Спроси
ты его по суду, например, не ответит, не сумеет, потому подневольный, выходит, человек;
речи своей он не имеет.
Еремушка, кончил, толпа молчала. Соснинские мужики стояли, понурив головы, словно
громом пришибенные, а может быть и потребленная на чужой счет водка отняла у них право
говорить свое. Может даже быть, что они не смекнули сразу, к чему повел речь затронутый
ими знакомец. Еремушка явился перед ними с водкой и продолжал свое:
— Вот они теперича выпить должны, потому водка речь дает; а опять-таки у них
мирского суда нету — подневольный народ. Дай ты ему, выходит — землю: на, мол, твоя
она, он и возьмет, хоть по всей-то по ей камни прошли: возьмет и камни зубам повытаскает:
потому самому, что господскому человеку не велят рассуждение иметь. Сказали — и делай!
Так ли я говорю, святые человеки? Не вру ведь...
— Да ты пошто это про нас-то, Еремей Калистратыч — теперича-то? Hаше дело
известно, в барской воле состоим, ему повинны, все от него, и суд от него...
— Не на мое ли же опять вышло: так ли я начал-то? Так так стало быть и будет! А вы
пошто у барина-то управляющего нового не просили?

http://www.e-puzzle.ru

— Большаки отказали: старики не пошли.
— А пошто стариков слушали? пошто не пошли сами? сказывал ведь я вам, как надото? Так вишь: сами, мол, с усами, а дураки, дураки несусветные.
— На совете твоем спасибо, потому тебе ж угощение тогда предоставили; а сталось вот
так, что не пошли...
— Вот и выходит опять, стало быть, по-моему: подневольной вы народ, речи у вас
своей нету, воли нету... пропащий вы народ — вот что.
— Да ты пошто это говорить-то зачал? В другую бы пору когда... а то вишь, народ
всякой...
— Народ этот — свой. Народ этот такой тепереча, что вот три года землей-то не
помирили промеж себя; а пришли ко мне: приставь слышь — голову к плечам, научи, и
давно бы так. А мне что? Я таков человек уж от рождения, что для свово брата
православного жену куплю да на кобылу выменяю, только что вот светлых-то пуговиц не
ношу: сделал дело, как следно. Вот потому и пьем, целой кабак для меня откупить рады!..
— Без меня бы, слышь, ребята, ни Матвей, ни дядя Евлампий, ни Тит, ни Гришутка,
ничего бы не поделали, а со мной и каша уварилась! — говорил он уже шепотом на ухо
разгулявшимся мужикам. Вот тепереча мы песни станем петь, а утре я опять к вам зайду — и
опять потолкуем!..
В ответ на это соснинские мужики тяжело вздохнули и, махнув руками, отошли в
сторонку. Еремушка уже растилался в присядку, и весело взвизгивал, как человек, у которого
в эту минуту не было никакой заботы, кроме насущного потребления водки. Соснинские
мужики вполголоса перемолвились.
— Не дело, он, парень, затеял; не так, бы ему, парень, говорить-то надо!
— При чужих-то, вестимо, не ладно!
— Не ровен черт управляющему-то молвит, опят загнет...
— Загнет, паря, беспременно загнет.
— Не надо бы эдак-то, в слух-от!..
— Вот то-то не надо бы, больно не надо бы!
— Сам зачинщик — сам и ответчик, пущай так и станется.
— Эх, паря, не заходить бы нам сюда-то!..
— То-то не надо бы: по себе бы лучше!
— Уж это известное дело!
— Ну да ладно, нишкни дока. Смотри вон, Еремушка-то, пляску задал каково, нали —
смехота берет! Вот как!.. Что в ступу!.. Колесом пошел, на все парень руки — огонь!
Кабацкая толпа представляла в эту минуту решительный хаос; крепко-трезвый человек
не нашел бы тут ничего общего и толкового: все перемешалось и перепуталось, как и бывает
это всегда на всякой пирушке, где православный люд живет прямо по себе, своем
доморощеным толком и на своей редкой, но дорогой воле. Только одни кабаки видят эти
бесконечно веселые картины, всегда, впрочем, поучительные и глубоко знаменательные.
Наступили сумерки: внутренность Заверняйки, по обыкновению мрачная и грязная,
сделалась еще мрачнее, но за то стала представлять более оживленную картину. Весело было
всему собравшемуся здесь люду, под задорную песню гуляки, подхватившего ухо и
встряхивавшего хохлатой головой, и другого, выбивающего всей пятерней веселые трели на
балалайке. Вся ватага представляла на этот раз одну дружную согласную артель, из среды
которой выделялись только две фигуры, по-видимому не принимавшие живого участия в
общей попойке, где всякий встречный — по обыкновению русского человека — гость и
побратим, святая душа. Этим двум как-то и дела нет до того, что творилось вокруг, и как
будто дивились они и непонятным казалось им, отчего и из чего бесятся и пляшут в
задорном загуле все остальные посетители веселого Заверняйки. Собираются ли они здесь на
ночевку или выжидают конца общей свалки — решить пока трудно, тем более, что гульба
принимает еще более оживленный и шумный вид. Слышались поощрения, подзадориванья,
ободрительный крик и хохот.

http://www.e-puzzle.ru

— Ну-ко, Иванушко, прорежь еще задорненького-то, да знаешь эту-то... разухабистую.
— С ломом-то, что ли, которая?
— Айда!
Рябой, худощавый парень распоясывался, откашливался, прорезал стаканчик
задорненького, становился фертом, бил дробь ногами, с гиком приседал, выкидывая из-под
себя то правую, то левую ногу далеко вверх; бешено вскрикивал, выгибая плечи и летел в
таком виде от двери к стойке и от стойки обратно к двери. Общее внимание исключительно
было устремлено на него.
По окончании пляски снова выковыривалась пробка крючком целовальника, снова
наполнялись и опорожнялись стаканчики, снова гудела песня, снова вижжал и трещал пол от
задорной пляски и снова оглушительный крик и хохот еще сильнее, еще чаще выносился из
дверей кабака Заверняйки в лес и на опустелый, глухой проселок. Но, по-прежнему, молча
сидели оба мрачных гостя, словно выделенные, словно попавшие не на свое место: черный,
словно цыган, старший мужик и худощавый, но с плутовскими глазами, приспешник его —
парень подросток. Старший покойно и незлобиво созерцал все, что происходило перед его
глазами; младший показывал больше нетерпения и озабоченности. Наконец не выдержал
после того, как много перепелось песен, много выпилось вина другими гостям:
— Дядя Кузьма, дядя Кузьма! Не пора ли?
— Чего пора?
— К ночи вишь пошло, негоже!
— Что больно?
— Пора, дядя Кузьма, ей Богу!
— Помани маленько, дай уходиться: ишь гульба какая ходит. Разговоры еще у нас
будут, не про всех!... Чего тебе?
— Боязко больно!
— Чего такого? Черт ты, право черт — вот и все!
— Знобит, дядя Кузьма! К ночи вишь...
— Ну, да ладно — поставь поди: и мы шорконем по-ихнему. Ставь ступай косушку на
первую пору!
Парень, видимо, рад был разрешению: и он и черная борода дяди Кузьмы виделись уже
у стойки. Последний между тем разговаривал с целовальником:
— Что больно сердит ноне, Кузя? — спрашивал целовальник.
— Всегда ведь такой, как от матери вышел,— сухо и отрывисто отвечал тот.
— Чей это молодяк-от с тобой?
— Дальной.
— А чей такой?
— Не здешной.
— Сердит ты, Кузя, право слово — сердит, не видал тебя эким, а и давно мы дружбу
ведем.
— Всегда такой, всегда такой: и вчера и завтра! — также неприветливо и неохотно
отвечал дядя Кузя; но целовальник стоял на своем.
— Не учить ли парня-то думаешь, али просто погадать он к тебе пришел?
Но дядя Кузьма был уже опять на старом месте и опять молча созерцал играющую
перед ним картину до той поры, пока целовальник не положил ей конец повелительным
криком:
— Будет благовать-то, ребята: надо и честь знать; запираюсь, спать ложусь.
— Дай последнюю споем!
— Будет, наслушался! Допевай на поле — там привольнее.
— Давай еще выпьем на тебя!
— Нету вина у меня: час не показаной!
— Экой ты какой лешой: ходить к тебе не станем.
— Не пугай — придешь.

http://www.e-puzzle.ru

— Идем, братцы: наплюем ему рыжему черту в бороду. Забирай ребят-то, кто из вас
пободрее!
Вскоре вся ватага вывалила вон. Дядя Кузьма и его приспешник видимо ожили: первый
стоял уже опять у стойки и, засучивая рукава и покрякивая, говорит целовальнику:
— Вот теперь и мы с тобой поведем разговоры: давай-ко покрупнее-то которой, да
вспень его, мошенника, пусти искру...
Явился штоф и три стакана. Выпили. Цаловальник начал первым:
— Смекнул ведь я даве-то: чужой, мол, народ есть, оттого мол и дядя Кузя сердитой
такой.
— Ну, как тебе не смекнуть? Плут ведь ты, не даром рыжой-от со сковороды соскочил.
— Что, мол, парня-то на выучку, что ли, взял? — спрашивал целовальник вкрадчивым,
льстиво-добродушным голосом.
— Тебе, дядя Калистрат, что бабе, все сказывай, до всего охоч. Задорен больно!
— Уж и ты лихой черт, что глухая старуха, все про себя, да на себя.
— Гадает! — отрывисто ответил дядя Кузьма и указал бородой на приспешника.
— Аль зазнобило? — спрашивал Калистрат.
Парень молчал.
— Его знобит только с холоду, а то этого, чтобы от девок там... не бывает, не такой! —
ответил за парня дядя Кузьма.
Сам молодец только ухмыльнулся и почесал затылок.
— Что это не видать тебя, Кузя, с неделю никак не бывал у меня? — спрашивал
целовальник.
— Наше дело известное: все со своим ремеслом. В Митюхино поля звали опахивать —
ходил.
— А что у них неладного-то?
— Скотина вишь падала; пришли да и взмолились. Поучи — говорят — нету-де такихто, чтобы указали, как надо. Три рубли на серебро выговорил — показал на девок. И уж и
девки же там, паря, что репа! Вырезали, слышь, этой бороной полосы вершка на два в глубь,
что лошади! Ядрень-девки такие, что не привидывал.
— Ну, да тебе цыгану-то и на руку.
Слушатели засмеялись, и даже на сухом каменном лице самого дяди Кузьмы прыгнула
улыбка, высказавшаяся легонькой дрожью губ и левого глаза.
— Будет, Калистрат, ты нас не держи, нам пора!
— Постой; поговори, посмеши!
— В другорядь приду, а теперь не до смеху, нечего и распоясываться по пустому. С
позаранку ничего не ел, да знать и до утра так-то. Ты нам водки с собой отпусти; утре
занесем посудину-то, да ведерко дай да кочергу...
— Ну, Кузя, что не говори, а парня учить ведешь.
— Не будь ты Калистрат: сказал бы я тебе такое слово, чтобы ты у меня до утра не
прочихался. До завтра небось не хватило б тебя подождать-то. Экой народ! Давай кочергуто, да золы, да соли!
— Не сердись: будет по-твоему.
— Сказано: смалкивай невестка — сарафан куплю, ну и цыц пострел, коли кашу съел.
— Идем Матюха, Калистрат не переслушает всего-то, на него хоть намордник
накидывай: по неделям, розиня рот, охочий слушать...
С тем и вышли.
Черная осенняя ночь, не возмущенная ни одним порывом ветра, ни одним людским
криком или говором,— была уже на дворе. Еще чернее ее стоял вдали лес без просвету, без
звука, словно творилась в нем великая тайна и выжидалось оттуда страшное чудо.
Смело шел по его направлению дядя Кузьма, робко плелся за ним его приспешникпарень. Прошли поляну, прошли перелесок, не проронив ни единого слова. Вступили в лес:

http://www.e-puzzle.ru

дядя Кузьма начал первой таким сиплым голосом, как будто не выходил он из кабака
несколько суток и не спал он эти сутки в бешеном загуле:
— Помнишь ли зачуранья, как я тебе давеча сказывал?
— Помню, дядюшка! — отвечал Матюха таким робким голосом, как будто смолоду
били его и забили в нем всякое смелое, самобытное слово.
— Сказывай! — резко выговорил дядя Кузьма.
Парень молчал.
— Сказывай про китов, на которых земля держится; сказывай поскорее: скоро, глядя,
кочетье взвопят.
— Это не страшно, отпустил душу — скажу. На тех китах земля стоит,— начал Матюха
более смелым, хотя еще и дрожащим голосом: — один кит потронется — земля
всколыхнется, а все-то вместе — в тартарары пойдем; один помрет — все туда ж пойдем.
— Что китов держит?
— Огненная река.
— Что реку держит?
— Дуб железной.
— Куда солнце на ночь уходит?
— В златотканые чертоги на востоке; там стоит Буян-остров и живет на нем змея
Македоница, всем змиям старшая, на зеленой осоке сидит птица, всем птицам старшая, и
ворон,— веем воронам старший брат и стоят, там реки-кладези студеные...
— Сказывай дальше про Афонскую гору!..
— На горе Афонской дуб стоит ни наг, ни одет, а под дубом тем живут семь старцев,
семь ставцов, ни скованных, ни связанных. И приходит один старец и приносит семь муриев
черных и велит их взять и колоть. И клюет тех муриев птица Гагана. И лежит там бел-горючь
камень Алатырь, и излизывают тот камень лютые змии весь и ядовиты летом и через всю
зиму оттого сыты бывают.
— Ладно, побратиме! Обернись назад, снимай крест, да и клади под пяту в лапоть и не
оборачивайся.
— Теперь, Кузьма Семеныч, что хошь сделаю все по твоему, по велению — мне-то
што: не ругались бы над тобой опосля, а то все сделаю — говорил Матюха задыхавшимся
голосом и как будто сквозь слезы.
— Лишнего говорить не надо. Становись и сказывай: «Отдаю себя в руки дьяволам»,—
перебил его дядя Кузьма.
Матюха сделал все, как указал ему тот: выворотил рубаху наизнанку, левый лапоть
надел на правую ногу и обратно; два раза перевернулся через голову, опять сказал после
всего старое заклятие и обернулся лицом на запад, по приказанию и при словах учителя:
— Пройдет день на вечер, вынь ты тот крест на ветер: на стену повесь и придут к тебе
дьяволы. Для того ты спать ложись, не молясь, не крестясь. Придут — не придут: сказывай
им что я учил — примут и учить тебя станут по всякому. А вот тебе соль и кусочек; соль
наговорена, кусочек — страшное дело: потеряешь, дня не проживешь.
Видит Матюха, что соль, как соль, и кусочек поменьше горошины и кусочек этот не то
сосновая сера, не то воск или вар, липкий такой:
— Зачем соль-то, дядюшка? Пущай вар, терять его значит, не надо.
— На соль шептать надо то, что хочешь супротивнику твоему сделать: сохни, мол, тот
человек, как эта соль сохнуть станет; отступите мол, дьяволы, от меня и приступите к тому
человеку, а мне-ко, мол, благо. И ступай на дорогу или в избу ступай, где тому человеку идти
надо будет, и зарой ту соль, и не вдолге опять сходи, и вырой и скажи: подиде-дьявольщина
прочь от меня. И крест надень. А супротивнику твоему будет скорбь и сухота. И вот тебе
слово мое крепко. Чурайся, как учил с утра; говори за мной!
— Стать мне на месте, быть ведуном; знали бы меня люди и боялися: добрые и злые,
неведомые и знаемые, и всякая душа человечья, и зверья и птичья. И будь то чистое место,

http://www.e-puzzle.ru

на котором стою, нечисто, и будь тот ветер, на который дышу, поганым. Слово мое крепко,
запечатано, заказано, замок, замок!.. аминь, аминь, аминь!..
— Ложись и не вставай, пока не взвоплю!
Матюха лег навзничь и долго лежал, пока дядя Кузьма говорил над ним много всякого
вздору, какой только лез в его голову, и руками махал, и кричал совой, и глухо лаял собакой,
мяукал кошкой, как и всякий другой искусник, которых так много ходит по белому свету на
смех и забаву доброго православного люда. Другой раз тот же бы Матюха поджал живот от
смеха, махал бы руками и надрывался бы до слез и кашлю: теперь он лежал на земле не
шелохнувшись, и когда поднялся, по приказанию хозяина, по щекам его текли обильные
слезы. Учитель понял их по-своему.
— Плачь, Матюха, пока слезы текут; тут не токма человек, и кремень возрыдает. Знай
же раз навсегда, что теперь ты колдун стал и будет тебе все по желанью по твоему. С тем и
пойдем опять к Калистрату.
Сосредоточенно, молчаливо шли они перелеском, полем, проселком и выгоном; молча
вошли и в кабак, где дядя Калистрат только что проснулся и, опершись рунами на стойку, по
временам зевал с выкриками и глубокими вздохами, вперив свой масляной взор в
потрескавшуюся невыбеленную огромную кабацкую печь. Дядя Кузьма подвел к нему
Матюху е самодовольным и смелым видом, примолвив:
— А вот тебе, дядя Калистрат, и новоставленой! Давай ты нам теперь водки побольше,
да не казенной. А там знай указывай всякому и на его, как и на меня. Знает-де мол и трясцу
напускать, и домовых окуривать, и е лешими знается от мала до велика, что с братьями, и от
дьявольских напущений способит. А смекнул ты вечор, да признанья спрашивал, больше
матери знать хотел. Это не след, чтобы нашему брату все о себе сказывать, на то и голова у
нас в кости скована.
— Откуда, Кузя, парня достал? — думал Калистрат-целовальник, проводивши гостей и
оставшись один на один с собою. Знаю я всякого народа много, затем и на тычке живу: ходят
в мое жилье и господа проезжие, а из соседних баб все на примете, нетокмя мужики. А нет,
такого молодца не видал и не знаю. Надо быть и впрямь из дальних,— решил целовальник и
на том крепко задумался.
Раз запавшая с этой минуты мысль, не находя прямого исхода, не давала ему потом
покоя. Много рассказывалось с той поры в Заверняйке разных историй, веселых и
плачевных, проезжими мужиками, всегда откровенно-простосердечными и добродушными, а
тем более еще под пьяную руку; но любопытный, приучивший себя прислушиваться к
чужим толкам проезжего люда, целовальник, не мог поймать даже намека на
интересовавшую его тайну. Всегда нетерпеливый и в этом отношении даже беспокоящийся
Калистрат пробовал и сам задирать кое-кого из более толковых соседей кабака Заверняйки.
— Не знаете ли вы, ребята, парня такого, с Кузей хаживал, хохлатенькой, что сам Кузя.
Не то чтобы он рыжий, а эдак синенькой и косой такой, что заяц; говорить не охочий и на
вино такой крепкий, что тебе соцкий любой, али бо и сам становой.
— Это какой же такой, ребята? — спрашивали обыкновенно мужики и друг друга, и
самого Калистрата.
— Да у тебя-то часто бывает?
— Раз видел и наказ получил, чтоб сказывать, что и он такой же колдун.
— Ну, а звать-то как?
— Матюха, никак.
— Матюха, вишь... да может кузнец!
— Ишь тоже, того-то знаем доподлинно, еще солью закусывает и в кармане ее на тот
конец носит.
— Ну, так дьячок.
— Про дьячков и не сказывай; весь причет знаю: заходят и они посидеть.
— Других не приберем.

http://www.e-puzzle.ru

— У извозчиков поспрошай, те дотошней; нищую братию опять: те только, кажись,
пегого черта не знают, а черного видывали.
Попробовал Калистрат спросить у нищей братии: нашлась такая дряблая старушонка,
тихая как агнец на паперти церковной, бойкая щебетунья в кабаке придорожном,
межидворница-сплетница во всяком селении, куда вводят ее страсть к бродяжничеству и
попрошайству и сердоболье ко всякой бабе деревенской, плаксивой и вечно недовольной
своим настоящим.
Калистрат только заикнулся: «не знаешь ли, мол, того-то и такого-то, с тем-то, мол,
ходит»,— нищенка и досказать не дала:
— Мне чего не знать, Калистратушко, так обидно-нали просто: выходит, в землю
ложись и гробовой доской накрывайся. Матюхой звать, Иванов сын, в Питер ходил — не
поладил, назад пришел, полюбовница за солдатами в поход ушла, косой...
— Да ты постой, постой, сказывай по порядку, перебил защебетавшую побируху
целовальник.
— На ухо тебе молвить, да не при всех, Калистратушко, не ладное дело с ним сталось:
душеньку-то свою он в недоброе место продал,— шептала побируха.
— Знаю, сказывай по порядку.
— Косушечку от себя поставишь: всю подноготную поведаю, без утайки.
— Не стоим о том, а потому — нам знать любопытно.
Побируха подхватилась локотком, целовальник оперся локтями на стойку, и начался
рассказ:
— Паренька-то этого я еще оттого помню, как с покойничком сынишечком со своим с
Михайлушком, миром побирались, за Христовым то есть подаяньецом ходила. Завсегда был
збойлив, завсегда шустрой такой, что опосля того и не привидывала. Не пропустит это он ни
единой старушонки, ни единой Христовой сестры, чтобы не наскочил он на тебя. Или-бо
тебе шлык сшибет, либо котомочку-дароносицу оборвет, али-бо костыль вырвет да и учнет
на нем, что на лошадке ездить. Бегаешь за ним бегаешь, лаешь его лаешь; уморишься ину
пору до ручья кровавого. Пойдешь к батьке нажалуешься: натреплет он его, нащиплет, так
слышь зайдется даже, в пене по полу валяется: «Я не бил, говорит, не вырывал костыля, не
наскакивал, говорит, не дрался». Померли у него старики — зашибать стал, крепко зашибал:
на базарах на этих, в обедни пьян, а и в свалках то и дело он первый задирает; опять же о
святках девушкам проходу не дает; где он, там знай, слышь: поседка до первых петухов
разойдется от его от окаянного от озорства. На становых писарей нападать стал, чего бы тебе
кажись? Постегали крепко-накрепко и тут уйму не дался.
— Головорез выходит! Бил, стало быть на то, что прямо бы головой-то хохлатой своей
да в петлю,— заметил от себя целовальник.
— Да уж это вестимое дело! В рекрута, Калистратушко, возили: вернулся ведь!
Сказывали, и кос мол, и левое-де плечо выше правого. Ни под какую стать и не подошел. Вот
он каков, угорелый человек есть!
— И жила у них тут в деревне девонька такая, Лукешкой звать, потаскуха. Из себя она
такая бы видная и не рябая, да худую по себе славу по миру пустила. Становой ли, слышь,
наедет, да хоть и в другой деревне встанет, соцкий под вечер у ней под окном завсегда
падогом стучит. Одно тебе это слово; опять же другое: ни один человек ее в избу к себе не
пускал, за своих за девок опасались, значит. И у Лукешки у этой по праздникам бы что ли, а
то и в будни не в редкую, гульбу такую ребята наши пускают, что дым коромыслом идет. И
стегали ее и в волостное звали, страмили всяким делом: все прошло с нее прахом, что с гуся
вода. Все в глум взяла; пошла еще пуще того, что соврас без узды. Старики взялись за свое:
стали ребятам наказывать, чтоб взяли бы ее да и бросили. Рекрутством пристращали. Так
только и угодили тем: перестали ходить к Лукешке и вою из ее избы не слыхать стало.
И она стала что своя не своя, уходилась. И на то пошло: выйдет ли за ворота — ребята
стали глум на нее напущать, позорили, ворота дегтем мазали. Выходить перестала. Идешь
бывало за своим за мирским подаяньем — сидит себе под оконцем, да песенки про себя поет-

http://www.e-puzzle.ru

потешается, и ни тебе у ней прялка в руках, мотовильцо бы какое: сидит себе барынькой
коптеевской и знать не знает. Худеть, глядим, начала: со скуки мол; плакать стала, у оконцато, глядючи на бел на свет. Со кручины мол. А сама хоть бы те ногой к кому за советом; со
тоской со своей. Все одна. Стали замечать, что Матюха, этот озорной, допреж наругался на
ней, а тут ни с чего сблаговал: стал под окошко к ней ходить, разговорами ублажал, а там
поглядят: не думаючи, не гадаючи, и в избу к ней залез, да с той поры, почесь и не выходит,
и долго бы и по времени-то. А поваженой, вестимо уж мол, что наряженой: отбою не бывает.
— Обворожила это его девка, обложила это его красотами своими, что ни входу, ни
выходу ни ему, ни другому кому. Стали по деревне слухи такие ходить опосля, что мол они
уж и согласие друг другу сказали, на женитьбу тоись; и на улице показывалися рука об руку.
У Матюшки и блажь эта озорная прошла: думчивой такой стал, смирной: не лается, не
дерется, за одним делом ходит. Все бы это так и было, да поставили на ту пору в деревню
ихную солдатов. Уж известно это, Калистратушко, в деревне солдаты на постое встали,
завивай горе веревочкой: держись мужики крепче зубами за женины понявы и ворота
припирай плотнее.
— Солдат не дает маху, известно, целыми деревнями бабы на проводы выть выходят,—
примолвил Калистратыч.
— Сказывай дальше! — и Калистратич махнул рукой и повесил голову.
— Пришли эти солдаты, родной человек, расставили их это по избам. В Лукешкину не
поставили. Наша сестра, известно, сейчас на оглядь: который лучше да у которого усы
черные да круче вьются, который опять краше фертом стоит у ворот. Все берут на примету, и
бабы, и девки. Матюшка ровно того и ждал, что и Лукешка от других не отстанет. Она
первая. Торчат солдатские усы в ее оконце что не день все те же, хоть ты что хошь.
Матюшка опять в озор! Побился с солдатом-то до крови, по начальству ходили. И Матюшку
в управе постегали, и солдата тоже. Да Матюшке не в прок пошло,— девонька его другого
приучила: и с тем подрался, а ушел полк-от из деревни, и Лукешка за солдатом увязалась. И
с той самой поры, что в воду канула. О сю пору ни привету, ни ответу. Матюшка только,
слышь, догнал ее где-то на дороге да поколотил шибко, тем-де душеньку-то свою и отвел.
— И еще пуще опоследях закручинился Матвеюшко, а отошел, стал присватываться —
ин нейдет никто. Тому не гож, этому не ладен; той бы и под стать, так вишь за дурости-то за
его поопасливались. Тут вот он и стал толковать неладное такое: «хорошо ж говорит: коли не
было мне талану ни в чем, стану я искать в другом каком месте, а к вам, говорит, приду не
такой: по мне мол либо полон двор, либо корень вон, а уж к лихому человеку понаведаюсь».
И пропал из деревни-то, что Лукешка же его. Да вот в ваших местах и нашел человека-то
экого, Михея-то Иваныча.
Я — согрешила окаянная — и жилье-то его указала. У земского у Терентья, в
Матюшкиной деревне-то, в Раздерихе-то, на то время сказывали денег тридцать рублев
бумажками пропало и на вора указать не смогли; а Матюшка-де Михею слышь може опять
тридцать рублев за науку-то дал и через двенадцать ножей кувыркался: такое же колдун-де
стал! Да не наше это дело-то: поклеплешь, сказывают, на чужую душу, своей худо будет. У
тебя в кабаке и деньги-то эти, слышь, отдавал Матюшка Михею-то: а я ведь не то чтобы... не
для худа. Что сказывают, по тому и смекаем. А ты меня не бей, убогая ведь я, и зашла то
попрощаться — в Соловецки пробираюсь, кормилец!
— Порадей на убогое место копеечку во имя Христово! — выпела побирушка своим
заученным плаксивым голосом в заключение рассказа и получила-таки вспоможение.
Вернулся Матюха в свою деревню почти через месяц; стал показываться на улице
веселым таким и далеко не сумрачным, как все предполагали. Вскоре стал являться и в
избах, как доброй земляк и сосед: и на образа крестится не старым крестом, а все тем же —
прежним. И хозяев приветствует по обычаю, и здравствуется добрым пожеланием: «Все ли
добро поживаете; подавай вам, Господи, добрым советом и согласием на века вечные».
Стали его спрашивать:
— Где это ты пропадал, Матвеюшко?

http://www.e-puzzle.ru

Молчит, как будьто вчера только не был тут.
— Сказывают, стращал ты нас чем-то недобрым на отходе?
Улыбается Матюха и на этот вопрос и рукой машет, как будьто обмахивает от себя все
злые наветы и наговоры соседей.
Более любопытные и сомневающиеся уходили дальше и между разговорами, как будто
невзначай, упоминали имя колдуна Кузьки. И на это Матюха отвечал решительным
вопросом:
— Кто с такими негожими людьми знается?
— А в кабаке Заверняйке бываешь?
— Да коли на путь попадался, да выпить хотелось — заходил погреться.
— А целовальника Калистрата знаешь?
— Рыжой такой да толстый? — видал.
— Он ведь Кузьке-то колдуну сердечный друг: все, слышь, краденые вещи от него
принимает; за одно-де с ним.
— А кто их знает! — отвечал обыкновенно сердито Матюха всем одно и тоже.
А сам между тем и в сельской кабак стал заходить после обедни: и не буянил там, не
запойничал. Сказки прежде охотник был рассказывать,— теперь и красные девки не
допросятся, не только ребятишки.
Лечить попросили его — отказался: на то-де знахари да знахарки живут на белом свете.
Нанялся под конец в батраки на полевые работы: так никто против него не был ретивее в
этих работах.
Стал, одним словом, Матюха совсем иным человеком:
— И лезет же вам, бабы, в шабалы ваши такое все несхожее да негожее — толковали
потом большаки: ну-коместо какое: Матюха-де колдуном стал! Да видано ли где, что
колдуны в батраки нанимаются, да от лечьбы отнекиваются. Охоч парень был до сказок, да
пригрозил в сердцах — ее и на толки нищей братии развесили уши. Было бы слушать кого?
А то, ишь, что выдумали, непутные, право непутные!..
Но и этим дело не завершилось: бабы творили свое.
На другой день Ивана Летнего вот что рассказывали они шепотом сначала друг другу
по принадлежности, а потом и самим большакам:
— Агафья — барский подпасок — перед зарей на реку вышла и видела-де мужика на
раменьях, в рубахе без пояса и без лапоток, на босу ногу, ходит-де да траву какую-то
щиплет. А как стала заря заниматься, мужик-то завернул траву эту в тряпицу, подпоясался и
лапотки обул, а Агафья-де стала ни жива ни мертва: мужик-от Матюха был, нечесаной такой,
словно битой. Сказывают нищенки, что-де Адамову голову собирал; трава-де такая есть, что
нечистых духов показывает, нарядными-де такими кукшинцами кажет, и при себе носить
надо... и другое разное такое те нищенки сказывали...
— Нет, бабы, что-нибудь и так да не так. Матюха сказывает, что на повете-де спал, а по
ночам боится ходить, не токмя на Иванов день, когда и лешие бродят, и мертвые из гробов
встают и плачутся,— решили мужики. И продолжали-таки горой стоять за Матюху и не
опрашивали его потом ни одного раза, боясь рассердить и озлобить.
Когда таким образом мужики, всегда туго отдающиеся на всякую бабью сплетню,
примирительно смотрели на все, что говорилось про Матюху, сами вестовщицы не
остановились на одном.
Еще спустя немного времени, они опять перешептались между собою и опять окликали
мужей новейшими новинками:
— Слышал ли, Кудиныч?
— Опять-чай про Матюху, да про колдунов?
— Нету, не про него, про Прасковьюшку.
— Чего с ней такого недобраго?
— Выкрикать стала.
— На кого?

http://www.e-puzzle.ru

— Не сказывает дока, а знобит-де ее болесть: начнется-то мол в горле перхотой по
первоначалу и стоит там недолго — вниз скатывается, да и ухватит у сердца-то и нажмет его
так, что и себя-де не взвидит и не вспомнит ничего, ругается-де затем таково неладно! От
лукавого мол это, от напуску: душу-то-де лукавой не замает, а все сердце-то у ней щемит и
таково туго, что сердце икать-де начинает, глаза под лоб подпирает; по полу валяется —
мужики не сдерживают, откуда сила берется. Все, ведь, это от нечистого, все от него!
Немного спустя опять новые вести:
— На Федосьюшку икоту наложили и она вопит; говела на Успенье, к причастию
хотела идти, не пустила болесть. Степанидушка за обедней выкрикала, когда «Иже
Херувимы» запели; вывели — перестала. Просил у ней Матвей-от кушака, слышь
коломянкового запреж того — не дала: за то-де...
Но и этим вестям мужики не давали веры; наконец сами видели все и слышали — и всетаки стояли на своем, пока не втолковали бабы, что берет-де немочь все больше молодух, да
и из молодух именно тех, к которым присватывался когда-то Матюха.
— И зачем Матюха,— прибавляли они,— им свой солод навязывал, когда станового на
мертвое тело выжидали и потому пива варили? Сказывал им Матюха, что мой-де солод
сделан так, как на Волге делают, а потому-де и крепче. Чем же наш-от худ: впервые что ли
земских-то поим и не нахвалятся?..
Задумались мужики, навели справки,— вышло на бабье: Матюха продавал солод.
Спрашивали его — не отнекивается.
— Зачем же? — выпытывают.
— Да залеживался.
— Много ли его у тебя было?
— Пуда полтора.
— Ты, Матвеюшко, дурни с нами не делай! Мы ведь крещеные.
— А я-то какой? А с чего мне с вами дурню-то делать: не обижали ведь вы меня; а
слово — не укор.
— Ну, а бабы что тебе сделали?
— Бабы-то сделали? И бабы ничего не сделали.
— Ты, Матвеюшко, не обидься, коли мы тебя в становую квартиру с Кузькой сведем?
— Почто обижусь? сведите!.. А не то подождали бы малое время — мы бы... я бы
позапасся.
— Да не надо, Матвеюшко, твое дело правое — не спросят; зачем запасаться?
— Обождите!... Али уж коли на правду пошло — пойдем и теперь, пожалуй! выговорил
Матюха тем резким, решительным тоном и голосом, которые заставил мужиков немного
попятиться и с недоумением посмотреть друг на друга.
Пришли к становому. Спрашивает этот:
— Опаивал, оговаривал?
— Нету.
— А сибирскую дорогу знаешь?
— Какую-такую?
— По которой звон-от на ногах носят.
— Ну!
— А вот тебе и ну! Покажите-ка ему!
Зазвенели кандалы, Матюха попятился.
— В полчаса готов будешь; стриженая девка косы не успеет заплесть — зазвенят на
ногах. Кузьму Кропивина знаешь?
— Не слыхал, а может и знаю, ваше благородье.
— Пишите! В кабаке Заверняйке бывал?
— Там бывал, бывал не однова.
— Один?
— Не один, с Кузьмой бывал и с другими бывал.

http://www.e-puzzle.ru

— Пишите! На первый раз будет и с меня, и с него.
С этого дня Матюха уже не был свободен.
Через пять уже лет, когда видели его и на большом прогонном пути и на дороге в суд,
сказывалось на площади во всеуслшание такое решение:
— «Кузьму Кропивина наказать плетьми, дав, по крепкому в корпус сложению,
тридцать пять ударов, и по наказании отдать церковному публичному покаянию, что и
предоставить духовному начальству; касательно до Матвея Жеребцова, то как Кропивин
уличить его не мог ничем, а верить ему Кропивину одному не можно и за справедливое
признавать нельзя и упоминаемый Жеребцов ни с допросов, ему учиненных, ниже на очной
ставке, данной ему с Кропивиным, при священническом увещании, признания не учинил, то
в рассуждении сего, яко невинного учинить от суда свободным и по настоящему теперь
нужному делу посева хлеба времени и домашних крестьянских работ препроводить его в
свое селение, а Кропивина содержать под караулом».
— На мир Матюхе клепать нечего — выручил мир, хоть и по самое горлышко в воде
сидел. А Кузе поделом — зашалился больно, и меня ни за што, ни про што подвел —
перепутался. Ну, пущай посидел я немного в негожем месте, да у меня хозяева есть, хорошие
хозяева, можно за них Бога молить — откупили... то бишь оправили и опять в кабак сидеть
отослали! — хвастался Калистрат-целовальник, спустя уже многое время после того, как
провели столбовой колдуна Кузьму.
— А примешь, Калистратушко, сибирку синюю кунецкую, не можется — выпил бы! —
перебил его робкий голос одного из гостей-слушателей.
— Спроси хозяйку мою: сам не принимаю ноне...
— Что так, Калистрат Иваныч? — в один голос выговорили посетители.
— Да чтоб с живого лык не драли. Теперь, брат, и я старого лесу кочерга и меня на
кривых-то оглоблях не объедешь тоже: первая голова на плечах и шкура невороченая.
Всякую штуку к бабе теперь неси, а мне-ка — деньги.
— Да и то смотри, братцы, по-кабацки, что слышал здесь — не сказывай там.
Прощайте-кось: запираюсь!
ДРУЖКА
(Рассказ)
I
Уж куды это меня, свет батюшка, снарядил, снарядил-то ты меня, знать, во чужие люди,
что за гостя ли то за нежданного. Уж простите вы меня, мои родители, свет ты мой, матушка
— Арина Терентьевна; не давайте вы меня, братцы родные, ворогу вашему, что ни с ветра ли
он пришел, с непогодушки. Повопите вы обо мне, сестрицы-голубушки, товаркиподруженьки, мово девичества соучастницы, вы не замайте моей русовой косы, не троньте
волосиков моих русыих! Знать, идти уж мне во чужие люди, не видать мне порогу
родительского; словно надоела я вам, напостылела; один-то ли был свет, что в окне видела,
не видать-то мне и его из-за горючих слез; воздыханья-то мои грудку белую надрывают; вы
не троньте меня, мои подруженьки-поперешницы, не замайте моей русой косы, ленточки
аленькой...
Долго раздавался вопль на всю избу, долго еще причитывала невеста, обливаясь
слезами и покачивая головой из стороны в сторону. Ломает она руки и не смотрит на своих
подруг-поперешниц; не слышит даже, как расплели ей девичью косу и накрыли голову
чистым рядном; и вопли матери невдомек ей. Выкрикивает невеста во всю избу: недолго уж
ей пировать. Пойдет она в чужие люди, в чужие руки,— будет ли так хорошо ей там, как
хорошо было дома? — никто не скажет. Хоть на последних порах дайте ей волю натешить
свою душеньку — наплакаться.
И всего-то ей стало жалко: и кота белобрысого домовита, и стола, на котором
обедывала, и лавки, на которой сиживала, и решета, и коромысла, и горшочка, и плошечки.
Плачет сговорена и соблазнила своих милых подруг: полна изба рева и причитанья, и в ум не
возьмет сам большак, кто тут кого разобидел, от кого тут весь сыр-бор горит. Стоит отец

http://www.e-puzzle.ru

середи избы словно громом пришибленный; крикнул бы, топнул ногой на бабью дурь, на
грошовые слезы, да опомнился: вспомнил, что уж таково дело бабье: не хитро расплакаться,
да трудно уняться. Видит большак, что и сам виноват.
С утра еще вчерашнего дня забрались к нему подсыльные сваты, почесали под
бородами и начали закидывать похвальбы на какого-то молодца заезжего. Долго толковали,
все как-то не толком да не ладко: не шли их речи прямо к делу, и вертелся хозяин на месте и
все кланялся да благодарил за честь. Стали обыкшие в деле своем сваты закидывать намеки
поближе, прояснилось дело и хозяину. Видит, в чей огород камушки кидают, да не знает, кто
зачинщик,— темна ему эта сторона. А сваты хитрят — ломаются.

— Может быть,— говорят,— и знаком тебе этот молодец, не горд, не хитер, сам
напрашивается. И приметы, если хочешь, нехитрые: не комом спечен и облик не блином,
лицо и кругло, и румяно.
— И не хитры бы, сваты, речи ваши, а все-таки в толк не возьму. Может, и соседской
какой, может, и заезжий честь делает, а все, поди, имечко крещено носит. Назовите как
следует, по тому и чествовать станем.
— Зовут-то Степаном, да ребята Глыздой прозвали; а отец его в твоей же деревне
соцким состоит. Коли будет твоя воля, так и быть ему зятем послушным, а тебе тестем
тороватым. Так бы, по-нашему. Да твое ведь слово дороже.
— Честь ваша перед вами, а мне что за след хорошему делу поперечить. Давай сюда
парня, да и с миром!
Парень уж тут стоит, за дверью,— ждет не дождется хорошей речи. Поиззяб он немного
(дело было, как и у всех православных — в осенях), да, знать, затем и пришел. Вышли сваты
на крылец, взяли жениха за руки и впихнули в избу.
— Кланяйся,— говорят,— отцу названому, да пониже. Вот,— говорят,— так... вот
этак!.. и еще вот так!.. Подойди поближе, попроси его родительского благословения да и
беги за отцом. А наше дело сватье — мы свое кончили.
Приходит отец жениха, выводят невесту из-за переборки; кланяются друг другу и
сватья, и родители. Невеста передается жениху из рук в руки, из полы в полу; целуются.
Сватья тащат из-за своих голенищ жениховой водки и, прежде чем совершится пропой,
затеяли рукобитье. Слово за словом, старшины подопьют напорядках, накричат на всю избу;
нацелуются сговорены, и конец заставанью — доброму делу.
Поутру другого дня осталось только отца Ивана позвать, благословить сговоренных
образом, а там невесте вольная воля — надрывайся хоть так, что как бы с живой лыки драли.

http://www.e-puzzle.ru

Больше трех раз не удается такое блаженство, да и это-то счастье дается не всякому. А
тут мать подстанет к причитываньям и от себя кое-что добавит. Пойте, бабы, во всю мочь, а
отец уйдет куда-нибудь подальше к соседям или завалится на печь. Там уж вы его ничем не
доймете.
Теперь за женихом одним и вся недоимка: нужно ему в город съездить за меледойорехами — девичьей потехой, пряников купить на закуску и разных бус и медных колечек;
ситцу, сукна-армячины прихватить, плису отцу Ивану на рясу, дьякону пояс, дьячкам по
шапке и всем поезжанам по подарку, какой взбредет на разум или приведет доморощенная
сметка на память. Нужно только помнить и на лбу зарубить (если скупиться надумает
жених), что на девишнике покоры начнутся, и хоть так они... в шутку творятся, а все, гляди,
на кого нападешь: иным покором прямо в глаза метнут, помутят иной раз и свет в очах. У
невесты целая куча подруг защита, да и все за нее, а у жениха только и есть заручка дружка
один, да и тот подчас, словно вешний лед, ненадежен.
Главное дело, по всем правам и обычаям, выбрать веселого дружку жениху; а за
невестой пойдет либо брат, либо кто из холостых свояков; у этого и заботы немного, хоть и
брякнет что невпопад — все с рук сойдет: либо не услышат, либо и совсем не обратят
внимания. На женихову дружку вся надежда: им одним вся свадьба стоит, весь пир и
веселье.
II
Кого чем Бог поищет — так и станет: иному, например, грамота далась — нашел где
бумажку, хоть бы волостной писарь из окошка выкинул,— развернет и читает: «Проба-де
пера и чернила, какая в них сила, кто меня обманет — трех дней не живет» и пр.
Иному плотничья работа далась: с маху полено крошит и просто — без клинушка.
Смотришь, выведет на чистом новом столе и петушка с курочкой, и зарубочки на всех углах
с выемками. Другому иное художество далось: подопьет, например, крепко подопьет, ну, и
спать бы — так песни любит петь, и такие, что не слыхать по соседству.
Вот Фомка — сорвиголова: слова не даст никому сказать просто: сейчас подвернет
свое, щетинистое. Сказку ли смастерить на смех и горе, чтоб и страшная была, и потешная,
песню ли спеть, чтобы в слезы вогнать и кончить сиповатым пеньем старого петуха и
кудахтаньем курочки; овцой проблеять, козелком вскричать и запрыгать сорокой; собаку
соцкого передразнить и замычать соседской коровой; старой нищенкой попросить
милостынки (сморщить при этом лицо и погрозить ухватом) — всюду хватало мастера
Фомку, оттого и сорвиголова, что перещеголял всех деревенских своим досужеством.
— Ишь одмен какой уродился! — толковали ребята.— И чем бы тебя, братцы, чище? А
вот поди ты тут! — рукой махали товарищи и завидовали.
— А ведь ни с чего пошел,— добавляли они, припоминая прежнее время,— так вот:
пошел ему талант, что ни день, то вновь.
— Шла мельничиха домой, а мы коров в хлева загоняли. Кто-то стегнул ее плетью, она
и вскинулась; грызлась долго, а на Фомку отцу хотела пожаловаться; только ушла, а он,
сорвиголова, и глаза скосил, как у Матрены было, и рожу свернул по ее, на сторонку: нос на
губу уложил, да как свистнет на нас, и отцу хотел на себя пожаловаться, ну вот словно так,
как ругалась мельничиха. А то купец проезжал, так ровно вчера было дело: и вперед
выпятится, и волоса на затылке со лба пригладит, и руки оботрет, и крикнет Фомка: «Эй вы,
мужика посторонитесь» .
Дивились молодцы своему товарищу еще смолоду и во всем ему отдавали почет.
В свайку затеют ребята играть,— привычное бы дело, так никто чище Фомки не ввалит
ее в середку колечка: свистнет оно, завизжит, прискочит к головке и вопьется в землю так,
словно редька или репа какая. Уговорится в краек попадать, так, посмотришь, и меряют сто
шагов-пирогов, если еще и не того больше. А то обманет, ловчак, и взовьет кольцо кверху,
ребятам бы мерять пироги, а уж колечко у Фомки в руках: подхватил он его на лету и
расставил ноги, гордо подбоченившись.

http://www.e-puzzle.ru

В чехарду сговорились ребята — обочтет их Фомка, чтоб самому начинать, расставит
ребят у стены горкой, головы на спины,— а сам разбежится и как раз очутится у самой
стены, на загривке переднего. В прятки играть, так и не снимайся лучше: заберется туда, что
целый час ребята ищут, да так и бросят. На этот раз не жалел молодец ни лица, ни спины, а
царапины и не считал вовсе. Залезет в овин, и кто его знает, на чем стоит и держится; тут бы
ему и шею сломить, так цел и невредим, только, говорит, левый бок ломит.
Так-то велось и во всем остальном; любили его ребята и нельзя сказать, чтоб боялись, а,
бывало, сорвиголовой только в сердцах назовут, и то про себя, потихоньку. Беда, если
услышит Фомка.
— И не хотел бы,— говорит,— бить надоело, да руки чешутся: уж лучше не снимайся,
коли кто меня не сумеет побить. Тут уж дело такое, кто кого тронул, тот и в ответе.
— Да ты бы, Фомка, Машке-то, Гришухиной сестре, спасибо сказал,— присоветовали
ему раз ребята до супрядок, когда они уже имели право посещать их, но только молча и
стоять назади за старшими; дозволялось им залезать и на полати, но они сами стыдились
водиться с малолетками.
— А за что же, братцы? — спросил Фомка совета.
— Да, вишь, она тебя полюбила больно. Мне, говорит, изо всех ты что ни на есть
лучше. Больно, слышь, волоса шибко вьются, кудри-то кужлеваты очень.
— Бодай ее бык, коли нравлюсь: рассердился бы, кабы захотел,— прихвастнул
молодец.— У меня не одни кудри и глаза все девки хвалят. Дай-ко вот я отпущу себе бороду,
так и жениться в нашей деревне не стану.
— А чем она хуже тебя. Дай-ко мне ее, так я и умирать не стану. Ее, брат, сама барыня
хвалила, как летось ягоды ей продавала.
Впрочем, и у нашего Фомки сердце тоже не камень; хоть и не у себя в деревне, а все
где-нибудь по соседству найдется и для него зазноба. Отчего иной раз не потешить себя, не
покрасоваться, когда не пройдет ни одна девка без того, чтоб не взглянуть на него и не
закрыть своего лица вплоть до глаз рукавом рубашки или ситцевым передником.
Стал Фомка мудрить: спознался с писарями-бахвалами и сам незаметно сделался
хватом. На первый грош зеркальце купил и увидел, что уж порядочный пушок на обеих
губах показался. Стал он и ус свой, и бороду холить: на первый случай, когда пушок стал
виться немного, обрил он его, по совету приятелей, в той надежде, что волос скорее полезет.
Скоро он и до настоящей бороды дожил. Бросил Фомка стричь волоса в скобку: спереди
пустил на всю вольную волю, а сзади подстриг их казачком-лесенкой, и затылок ему писаря
выбрили гладко-нагладко. Попались кой-какие деньжонки; он купил гребешок медный и
повесил его на гарусный пояс; что ни снимет шапку, то и причешется, что ни соберется куда
— вымоется. Стал он молодцом, и увидели девки, что едва ли Фомка не пригожее всех в
деревне: и лицо кругло и румяно, а кудри и курчавая кругленькая бородка — только бы,
кажется, ему и годились и на девичью погибель выровнялись.
— Никак Фомка-то сорвиголова Лукерью полюбил,— толковала одна соседкаоржанушка другой.
— Нет, дева, давно бросил, теперь с писарем Григорьем Аннушку сомущают. А все
оттого, дева, что пригляден пострел.
— Чванлив только, кормилка, бахвалить стал. А попробуй что не по его сделать, откуда
супротивности наберет.
— Уж и ребята-то наши хороши, только и живут Фомкиным разумом, словно нет
своего. Что тот ни молвит, то и ладно.
— А будет он на поседках?
— Кто его знает? Вишь, в соседскую деревню повадился: свои, толкует, надоели. А что
мы станем делать, коли не придет к нам,— другие ребята и потех не сумеют придумать. Им
одним, по правде сказать, и вечеринка-то наша стоит.
Так ли, не так, а девки говорили правду. Фомка с товарищами повытеснил передних —
старших ребят — совсем из избы. Иные оженились и бросили поседки, часть разбрелась в

http://www.e-puzzle.ru

другие хорошие места, а и остался кто, так очень немного, да и тот присоседился под
Фомкину власть и руку; только старичок чванился немного, а во всем слушал молодого и
ему подчинялся. Без Фомки теперь не ладилось дело: ни песня не запевалась, ни пляска не
подымала пыль от полу до полип, и ряженые не плясали бы в избе, если б Фомка велел
притворить двери и не пускать никого из посадских. Ссору ли затеет кто из захожих, Фомка
сразу опешит его:
— Ты не очень гордобачься; не трогай девку; садись на свое место. Наша девка — не
ветошка; а мы тебе укажем, где раки зимуют.
Беда, если гость скажет супротивное слово. Слово за слово, и чем он занозистее, тем и
противники горячей.
— Убирайся вон! — кончает Фомка,— нам либо ссориться, либо драться. Лучше уходи
подобру-поздорову, да другой раз и глаз не кажи. А упираться стал?.. Хватайте его, ребята,
да в шею и спину! Там лестница кочковата для его милости — так свету не давайте, а пусть
приглядится пристальнее сам. Укажи ему носом, как хрен копать.
— Силен Фомка, силен в своем слове! Только приказ отдает,— сам и рук не приложит;
все ребята делают. А поди сунься поучить — век не забудет,— толковали гости и как-никак,
а выводили одно, что нужно Фомку заручать зараньше, а то ни к чему придирается и словами
колет: откуда берутся. И рукой крепок, да и ребята больно любят — горой стоят.
— Пойдем-ка, Фома Еремеич,— выпьем крепительного. Да вот пряник вечор купил
битый, так не хочешь ли побаловаться немного: и сладко, и горько, знаешь,— все к одному.
— Эх, молодец ты, Фома Еремеич: тобой только и деревня наша стоит, право.
Тогда уж смело подступай тороватый гость,— все заодно, хоть бы и из чужой деревни
был.
— Только Машутку мою не трогай,— а то все в твоей власти!
— Гришку Шокиринского не трогать, ребята: из наших будет, хотел вина принести и
орехов,— отдавал такой приказ Фомка перед поседками.
— Заноза, сорвиголова! и парень не олух; в работе спешен и песнями умеет потешить, с
ним и стог нагребешь шутя, и сноп завяжешь,— говорили старики-семьяне.— Один грех —
тороват шибко: не жалеет копейки, коли в бахвальство заберется, а то бы и хозяйство вел
хорошо, а разум-то свой, не купленный, доморощенный, и мою бы Груню не обидел, коли б
засватать.
— Сказки рассказывает лихо и поговорки плетет, словно сам набирает. Здоров затылок
— нечего сказать: лихой малый! А уж выпить надумает, против него никто не возьмет; мало
только, плут, с крючка сливает,— толковал целовальник.
— Больно зубаст да привередлив! — отзывались бабы замужние.— Сам, поди, и
засватается, если надумает свадьбу играть. Мало учили парня, баловали его отец и мать,—
оттого и вышел щетинист. Со старыми, словно с малыми, заигрывает; а не по нем что —
грублив; грублив, плут, а уж до поры до времени — сломит голову.
«Эх, кабы Фомка взял за себя! — думали девки,— во всем бы его слушалась; купили бы
саночки писаные и все бы катались. В Питер бы пошел: платочков наслал с городочками,
душегрейку бы купил, что на подрядчицах наших. Уж и слушалась бы я его, все бы в глаза
глядела, и побил бы — не плакала. Да нет, не бывать тому,— супротивница есть; полюбил не
меня, а мою разлучницу».
Девки краснели при первой встрече с сорвиголовой и перекидывались словечками.
Доходили и до того, что не только сами заговаривали с ним, но и сами первыми заигрывали,
щипком или локотком. Фома только оглянется и редкой счастливице погрозит пальцем или
язык высунет, а то всем одно:
— Не замайте меня; и без вас тошно. Хороши вы, девки, да лучше вас есть.
Правду сказал Фомка: хороша была Аннушка — и голосом взяла, и телом породиста; на
первых порах Фомке и желать лучше нечего. Что ни встреча, то Аннушка и глаза потупит, а
заговорит подбочася Фомка — у красавицы и сердечко запрыгает, и в горлышке перехватит,
голосок станет словно надтреснутый: говорит, словно боится, и все как-то не то, чего

http://www.e-puzzle.ru

хочется. Заиграл Фомка на балалайке, ударил всей пятерней бойко и порывисто,— у
Аннушки не то чтобы озноб, а задрожит-таки улыбка на маленьких губках, и плечиком
шевельнет она. Пригласит молодец плясать — не пойдет. Песню ли ухарь запоет про нее, за
товарок Аннушка спрячется или убежит далеко.
— Про себя страдает девка. А вижу — любит. И богата же, братцы, Анютка: жили бы
славно, все бы пиво варил; бурмистром бы выбрали.
— Барышник ты, брат Фомка, и ничего больше! Послушай-ко, что она про тебя вечор
говорила: мне, говорит, в воду с камнем — либо за Фомку замуж. Я, говорит, его люблю
больше всех; братишки, говорит, так не милы.
— Да чего, коли хотите? — подвернул парень.— Раз за руку схватил ее, так не вырвала:
стоит сговореной, да как захнычет. Я говорю, чему плачешь? Так, говорит, что-то неладно. А
сама уперла глазами в землю и ни слова не молвила больше; вырвалась с маху да и убежала в
избу. Ну ее...
— Нет, брат Фомка, не обижай ты девку, а коли за богатством гоняешься, возьми лучше
мельничиху Агашку рябую. Та на все удала: и на песни горласта, и слово скажет — словно в
кузов ударит.
— Ладно, ну, ребята, молчите до время!
Ребята молчали, и Фомка молчал. Раз пришел к своему закадычному приятелю,
становому писарю, покурить картузного да побаловать на балалайке — отвести душу (свою
балалайку подарил кому-то); говорят ему приятели писаря:
— Молодец, братец, ты, Фомка. И кто тебя знает, откуда у тебя речи берутся. Не хитро
бы, кажется, сказать иное слово, а ты молвишь — что хочешь дай, не сумеем. И как-то это ты
и рукой, и языком прищелкнешь, кстати коленком вернешь, плечом шевельнешь, все это
впопад у тебя.
— Знаешь, брат Фомка, тебе бы хорошо дружкой быть, и Егору кузнецу за тобой бы
совсем не угнаться. Пошли бы и мы, да нет того маху. А уж почет-то какой: одно слово —
дружка!
Думал да думал Фомка и — надумал:
— И вправду, господа, дружке много почету; от дружки все идет. Да приступ страшен,
одного боюсь.
— Приступу бояться нечего,— утешали его,— тебе бы и начинать. Ведь и все
неучеными были, вот хоть бы и мы.
— Да ваше, господа, дело бумажное; у вас и разум с другим складом.
— И тебе его не занимать стать: девки хвалят, ребята любят. Окунись, да и с миром.
Умей только слово кстати ввернуть; прибаутки свои давай да чужих поприслушайся.
Походил бы по свадьбам, кузнеца бы Егора послушал,— все бы пригодилось.
— Ин вашими устами да мед пить! Попытка не шутка, спрос не беда; ведь наше авось
не с дуба сорвалось. Идет битка в кон!
— Ну, вот и пошло! — подхватили писаря и залились дружеским смехом.— Начинай
дело, а мы придем да послушаем.
С той поры, где ни затеется свадьба — Фомка как выльет. Случилась она по соседству
— молодца все ребята знают, рады ему как баляснику, а не то он сам доймет хитростью и
прибаутками; волей-неволей все поддается его желанью. А в своей деревне он сам большой:
молодые боятся, а не то он и сам накроет, и от девишника вплоть до конца свадьбы болтается
он по весельям и руководит поезжанами. Иной богатый жених поскупится, бывало, ребят
угостить. Фомка ведет переговоры, как бы до горшков добраться, что на брусьях лежат, и
если не дадут ушата браги, все горшки буйная ватага пошвыряет на пол. Бывали случаи
похуже того: ходил в дело и деготь с песком; зацепляли и поезд на выгоне. У Фомки одно на
уме: как бы попристальнее присмотреться ко всем свадебным свычаям, как это там люди
женятся и что следует дружке делать, чтобы им одним весь пир стоял. А потехи разные —
уже так спроста срывались.

http://www.e-puzzle.ru

Так ли, не так, а Фомка стоит на одном — выслеживает, что делает один дружка и в чем
перехитрит его другой; с чего один начнет и чем другой кончит. Прямой его метой и задачей
сделался кузнец Кузьма — старый воробей на мякине. Он уж двадцатую свадьбу говорил,
так, стало, был на своем месте. К тому же он и Фомке крепко нравился: все это у него
творилось как бы по-заученному, все кстати и на потеху. Запоет прибаутки, и глаза зажмет, и
ногой притопывает, ко всякому речь обращает, и не то чтоб облает, а таки иному такое
скажет, что того ударит в краску. Никого не пропустит кузнец, всем почет отдаст с
прибауточкой: «Все, мол, де вы гости, все равны,— и вот вам всем по серьгам, только на
молодых не пеняйте».
Вот к этому-то частобаю кузнецу и поступил в науку, на первую пробу, наш Фомка, в
званье поддружья и в первый же раз на потеху: что ни скажет кузнец — Фомка такое
подвернет, что тот и замолчит, а этот подхватит и начнет строчить — зависть возьмет. В
одном сбивался новичок — порядки не сразу понял: как-то много их и все разные.
— Научи, брат Кузьма, порядкам-то всем: вот я тебе и угощенье принес: не
погнушайся!
— Коли дружкой быть хочешь, так первое тебе — смелость. Она тебя выведет, она тебя
на путь поставит. Записал бы приговоры,— да, вишь, оба мы грамоту-то забыли, а что
схватишь сам по себе, так то и ладно.
— Нет, да не о том речь, дядя Кузьма, ты вот указал бы, как там стать и сесть или что
там такое. Кое-что уж я и запомнил, одного не пойму: хитер больно девишник. Как это там
девки, поезжане... ну и с отцами-то ладить надо.
— С отцами нехитрая штука; где какой, там и ты такой. Коли чванлив да гордость
обуяла, ты ему спицу по сердцу пусти, только не коли его прямо в глаз, а то с девишника
прогонит. А поезжане эти — такой уж народ, одно, значит, на чужое добро добрались; их ты
режь чем ни попало. Им бы попить да поесть, а твой покор да прибаутка что вода в решете.
Расскажу-ка я тебе кстати одно дело.
Довелось оно мне, как я жил у шерстобита. Был он бедный мужик, пришла дурь да
блажь в голову — идти к богатому подрядчику на свадьбу. «Куды, говорит, ни шло, поднесу
каравай; ото всего, стало быть, усердия: чем богат, тем и рад». А, правду сказать, каравай-то
один и был в целом доме. «Авось,— думает,— позовет; буду сыт и ребятишкам кое-чего
прихвачу». Сходил мужик, да на том и сел. «Что, говорю, рано?» — «Хоть бы ты, говорит,
Кузьма, горбушку отрезал; а то хоть голодный ложись».
Первое, Фомка, я тебе, брат, вот что скажу: смотри в оба и себя не обидь. Дружке после
невесты первый подарок идет; да чтоб и невеста была торовата, да и другой кто надумает
дарить, так и он чтобы тебя не обошел. Подверни ему загвоздочку по душе, чтобы как-никак,
а не отвертывался. А чтоб еще крепче дело стояло, так вот послезавтра в Овсяники звали;
хочешь в поддружья опять?
— Спасибо, дядя Кузьма, на добром совете, а теперь мы и сами кое-как справимся.
— Как, брат, там знаешь, только меня не обидь. Я, вот видишь, и ребятишек повывел, а
все бы побаловать и напредки не прочь. Начинай, Фомка, с миром!
Между тем давно пошла молва по деревне, что никак-де Фомка в дружки хочет идти:
был уж в поддружьях и всех напотешил, да и дома все по избе из угла в угол ходенем ходит
да прибаутки твердит. И такой бледный да сердитый. Все с кузнецом водится, что ни утро, то
он и там, либо заручные пьют, либо о свадьбах толкуют. Фомка с ребятами уж и не водится и
девок не трогает; осадила его совсем кузнецова дурь.
Попытался один приятель об Аннушке напомнить.
— Ты бы,— говорит,— хоть словечко ей молвил; шибко, вишь, она кручинится: песни
не поет, на девок огрызается; совсем загубил девку.
Но Фомка все приговоры твердит и ходит опять ходенем по избе, горит его сердце
завистью, стало ему мастерство кузнеца поперек в горле. Бывали минуты — урывалось у
Фомки и бранное слово на соперника, словно и не вместе пили, словно и не по доброму делу
учил его тот спроста, с охотки. Опять пошел слух по деревне, что Фомка совсем одурел: и

http://www.e-puzzle.ru

сердится, и ругается, а все приговоры твердит и руками разводит. Случилось это дело как раз
на ту пору, когда обыкшие в своем деле сваты засватали девку за Степана Глызду. Ходил
Фомка в сердцах и в тот день, как совершилось рукобитье, твердил приговоры и тогда, как
завопила девка и причитывали ей подруги. Вот уж Фомка и руками замахал, и ногами
затопал, начал хитрые колена отгибать, и пяткой пристукнет, и плечами поведет. Смотрит на
него мать с печи и в толк не возьмет, с чего дурит сын, уж не белены ли объелся: вот рукой
развел от печного столба прямо к столу и кланяется да ухмыляется, вон скрипнула дверь и
отворилась, поднялся пар и завертелся под полатями, охватила старуху холодная струя и
ударила в кут. Видит баба, как пронеслась хмара и прочистилось в избе: стоит у дверей
Степанко Глызда и дивится вместе со старухой коленам Фомки.
— Ты за мной, что ли? — прямо начал тот и опять засмеялся.
— Не откажи, брат Фомка, уважь!.. ведь уж сговорились!.. Завтра в город еду да вот и
зашел к тебе. Хотел было Кузьму попросить, да слышь, ты берешься за это ремесло.
— Ремесло не коромысло, плеч не отдавит. Бери, брат Степка, бери меня! Постоим за
себя, а того просто в прах загоним. С твоей легкой руки всех напотешим: и поезжанам
скажем слово, и ребятишкам дадим приговор, всем дадим. Как там в избу зайдут, за стол
усядутся!.. Нет, да постой, и прежде будет... вот что будет,— и Фомка опять было повел
рукой от стола к переборке, но его остановил жених.
— Да уж ладно, Фома, на тебя надеюсь, а после сам все услышу. Ты у нас завсегда был
шустрый. Только меня-то, брат, не кори! Бери поддружку получше... кого из наших...
— Не нужно поддружья! Сам, один справлюсь. Уж не Кузьму же брать. Я твой дружка,
а за невестой пусть братишко пойдет. Если Кузьку позовут — не пойду за тобой и поезду
помешаю. Слышь, Степка, лучше не ссорься; один буду всю свадьбу справлять; не то вот
никуда и не хочу идти, как ни звали все.
— А что тебе, Фомка, из городу привезти, кушак али гармонию?.. Может, балалайку
хочешь?..
— Ничего не нужно, даром иду, только вина давай больше, да чтоб никто в мое дело не
мешался!.. Слышь, Степка, купи зеленые рукавицы. А когда девишник?..
— Сегодня и завтра в городе буду...
— Ну ладно, погодим. Зато уж удружу тебе на смех и радость. Не обходи только худым
словом да не сказывай ребятам, что с Кузькой не хочу идти. Скажи только Анютке, чтоб она
пришла,— пусть ее поплачет!
Фомка опять заходил и опять замахал руками. Долго еще носились по избе его
причитыванья, одно другого складней, давно уже и мать его заснула, давно уже и жених был
в городе и закупал все, что нужно для свадьбы.
III
Фомка встал — не дождался желанного времени. Рано вставал, поздно ложился; и
армяк его синий беспокоил, и плисовые шаровары, и сапоги с крепким подбоем, с гвоздем
чуть не в кулак. Наконец удалось ему подобрать, прирядиться и учинить пробу в дружьем
наряде; а вот ему поутру, в самый день девишника, принесли полотенце от невесты с
кистями, изукрашенное красным подбоем. Перекинул его Фомка через левое плечо и
подвязал под правым; взглянул в зеркальце: концы полотенца нахально болтаются, красная
рубаха торчит на груди, а шаровары плисовые словно ветром раздуло, и сапоги дехтярные
крепко постукивают... Борода расчесана, волоса крепко смазаны топленым коровьим маслом;
топнул Фомка ногой, отхватил коленце, перегнулся с правого боку на левый и прошелся раз
по избе.
— А что, ребята, будет Анютка в причитальщицах? — спросил он друзей, пришедших
за приказами.
— Звали ее, да уперлась — не послушалась. Может, говорит, приду, коли кто-де
попросит.
— Ну ладно, братцы. Вечор хотел было в заседчицы попросить, да знаю: не утерпела
бы — заплакала, надоели мне ее слезы совсем. Поди-ко кто да проси ее от меня. Фомка-де в

http://www.e-puzzle.ru

дружки не пойдет, коли не придешь на девишник. Горшки, братцы, не бить, а набирайте к
завтраму сковород да бубенцов; сходите на почту, может, ребята колокольцы дадут. Надо
уважить Степку — впервые дружкой иду, так чтобы не ругался после.
Отдав приказания, Фомке осталось только выбрать двух молодцов к лошадям, чтоб они
и впрягли их, и сами изукрасили все как следует, а ему сесть только да и ехать в поезде,
который, говорят ребята:
— Большой будет: всех наших просили. Степка сам ездил с отцом и матерью да опять
же и сваху засылал; долго один бурмистр, слышь, ломался: «Я, говорит, лучше на свадьбу
заверну, а на девишнике быть, говорит, мне, старику, совсем не прилика». Степка, слышь, в
ноги: «Не обидь, говорит, а мы, говорит, твоей милости всегда плательщики». Тут и отец
закинул слово. Подался бурмистр: «Хорошо, говорит, как поразыграются, заверну на
часок,— погляжу».
— А ты, Фомка, с чего начнешь? — спросил в заключение любопытный рассказчик.
— Увидишь после, да ступайте вот, скажите там, что сейчас-де идет: ждать не заставит!
Хоть и тотчас же ушли ребята, по дружкину приказу, но ему самому словно жалко
сделалось: хоть бы и назад их вернуть. Запрыгало сердце, словно перед бедой какой; словно
вот сейчас ему окунуться в прорубь. Побледнел молодец, словно то полотенце, которое
подвязал под плечо. Заговорил было опять свое, да защемило горло, и звякнул голос, словно
овечья струна на балалайке. Стало Фомке стыдно,— стыдно не людей, а себя самого; рад уж
он был, когда бы опять обиделась на него Аннушка и не пришла на девишник, да и
остальные девки совсем будут лишние, да зачем и ребята придут.
«Лучше бы сделать дело по-домашнему, чтоб никто не видал,— думает он.— Беда,
коли страмоты наберусь, тогда заодно выстрадаю — наймусь прямо в свинопасы или уйду из
деревни, чтобы совсем и в глаза ее не видать».
— Нет, Фомка,— вскричал он вслух так, что заставил вздрогнуть свою мать на печи,—
окунися смело, не дурачься! Коль взялся за гуж — не говори, что не дюж; на тебе б и
стряслось, да и Анютка к тому же будет.
IV
Пока принаряжался дружка и поджидал его жених у себя на дому с ребятами — в
невестиной избе уже с утра собрались ее подруги. Лишь только все чинно и тихо расселись
по лавкам, невеста была выведена из-за переборки и посажена на видное место. Лицо ее
было заплакано, и сдержанные, еще вчерашние, рыдания надрывали ее грудь. Тяжело ей
было смотреть на свет Божий, досадны казались и веселые лица подруг; пришла пора, по
завету, проститься с родителями. Долго ей не хотелось приступить с прощаньями: желалось
бы ей дольше продлить дорогое время, а все, глядишь, нужен же конец, ведь затем и вышла
она, того только и ждут и подруги, и поезжане. Нечего медлить. Да вот и дружка — старший
брат ее — пришел повестить, что-де «баня готова, милости просим нашего пару отведать,
сестрица милая, прощайся с родителями! не век же в девках вековать, не век же и пару в бане
стоять». Братьино слово сказано — пора приступить к новым причитаньям.
Плачет невеста от всего сердца еще пуще, чем в самый день сговора: не утешат ее
подруги. Вот и отец заплакал, и мать надрывается, и брату как-то неловко на месте: машет он
веником, что держал в руках. Кое-какие еще соседки забрались в избу, и те, глядя на семью
сговорены, заплакали. Тут хоть и за милого друга иди, а трудно, женским делом, не
расплакаться, и кто знает, что дальше бы сталось с невестой, если б не увели наконец ее в
баню в то время, когда Фомка пришел с ребятами в женихову избу.
Вымылась сговорена с подругами, стоит черед за женихом с приятелями, и слышала
вскоре деревня, что и они повершили дело: забили во всю мочь в заслонки и сковороды.
Один шутник колокольцем зазвенел, другие подхватили его шоркунцами. Впереди ватаги
шел сам дружка жениха, молодец молодцом: знать, будет смел и на девишнике, особенно
если в меру подопьет за жениховым обедом.
— Поди-ко,— говорит ему Степка-жених,— купи-ка мне невестину косу, а то и на
вечер не пойду, если не принесешь мне косы; стриженой девки совсем не люблю.

http://www.e-puzzle.ru

— Сколько дашь, по тому и надежду дадим; не скупись только, не срами меня, а то от
себя прибавлю.
Фомка принял от жениха два двугривенных, лент клубочек, игольник костяной, пару
башмаков, зеркальце с размалеванной картинкой и чрез полчаса сидел уже рядом с невестой
и точил лясы; слушал, как она и ему причитывала, да видит как-никак:
— Расплети-ка, свахонька, косу, а то веры не даст жених, как придет на девишник.
Встал Фома, подбоченился и сам дивится своей первой удаче и находчивости. От его
слова тут и сваха поднялась, и коса расплелась, и невеста опять стала причитывать. Начали
ей вторить подруги, и видит Фомка, что Аннушка тут: все вперед выбирается, чтобы
поголосить за невестой. Еще больше красуется дружка, и хотелось бы выкинуть штуку, да не
знает, к чему придраться, а невпопад сказать — боится оборваться на первых порах, за ним
все девки следят, да и ребята собрались: пришли звать его опять к жениху.
— Милости просим с вашим князем к нашей княгине в гости пожаловать! — говорят
ему перед уходом подруги невесты.
— Примите — не погнушайтесь! Рады и мы вашему досужеству угодны быть,—
подвернул Фомка, и шапкой хлопнул по коленке, и зелеными перчатками махнул над
головой.
Вечером вышли оба на невестин девишник: один с прибауткой, другой со своим
холостым горем. Жених гостинцев купил; дружка принес их и раздавал девушкам.
Радовалась чему-то Аннушка и смеялась, как будто и не обижал ее Фомка, и, уж верно, тому,
что не обделил он ее хоть чужим добром. Жених подсел к невесте; Фомка к девкам
присоседился. Слово за словом, и пошло дело к тому, что хоть бы и пляску затеять, если бы
мало-мальски было прилично невесте и позволяли обычаи-свычаи.
— Не пора ли нам, добрый молодец, к домам прибираться? — начал присмотревшийся
к делу дружка,— тут и ночь просидишь, а рассвету не увидишь. Нужно невесте отдых дать, и
нам с утра будет ломки много. Ты, невестонька наша дорогая, не плачь, не кручинься, завтра
придем, напотешим; наш жених берет тебя и не кается, чтобы по любови жить, а не маяться.
А пока мы до дому идем, поспрошай-ко кого поприличнее: как тебе во чужих людях жить,
чтобы не наприниматься потом лишнего горя, не плакаться на лихую беду; вдвоем придется
побраниться, вдвоем и помириться. Хозяйкой, помни, дом стоит, да и нет большака супротив
хозяина,— проговорил дружка у порога, когда жених уже скрылся за дверью, чтоб, слушая
его советы, не ввести невесту в соблазн и искушение.
Проводив жениха домой, Фомка не вытерпел: захотел вернуться на девишник, куда
собрались в это время все поезжане. К вечерку завернул на пирушку и сам бурмистр, чтоб
оказать почет соседям, пусть не жалуются: честь лучше бесчестья, а на доброе дело всегда
можно удосужиться.
Пока расходились все гости, пообсиделись, пока невеста оканчивала свои обычные
приговоры, которые что ни место, то внове и иначе читаются,— подруги девушки затеяли
покоры. На то их воля, и вся эта вечеринка во всей их власти: это девичий праздник, они тут
полные хозяйки. Сам жених не смел бы и глаз показать на девишник, если бы подруги
невесты не захотели сделать ему такого почету. Дружка еще может приходить вместо
жениха покупать косу; может разговориться, заболтаться и незаметно засидеться до конца
вечеринки, но и его хозяйки праздника могут смело выслать вон и притворить двери.
Поезжане в этом случае — другое дело: им честь и место, собственная выгода девушек
держать их подольше на девишнике, а и самые покоры тоже в их власти, хоть и не
составляют они общего обычая.
Развеселились гости от девичьего потчеванья; слышат поезжане, что и до них стали
добираться, чтоб на чужие караваи рта не разевали. Но первый покор свату и свахе: запели
девушки бойкую, но не слишком веселую песню; растянута она была и отзывалась даже чемто неприветливым. Вот и весь ее склад, вся хитрость:
Ой ты, сваха, косые глаза!
Не гляди под стол: там нет мослов

http://www.e-puzzle.ru

На твои глаза на бесстыжие.
Ой ты, сватушка, косые глаза!
Что у тебя, сватушко, шея синя?
Аль на тебе, сватушко, петля была?
Что у тебя, сватушко, рожа пестра?
Аль у тебя, сватушко, лягушка — сестра?
Песня эта была вызовом на подарки певицам со стороны жениховых сватов и свахи. А
вот и Фомке-баляснику сережка в ухо:
Друженька пригожий на полатки взглянул,
На полатки взглянул,
Трои лапотки стянул.
Сыч-пострел, отдавай скорей!
Дошло дело до поезжан, и песня изменилась в бойкую, плясовую песню, начали корить
посмелее, надеясь обильного количества подарков, тем более что и сам бурмистр стал
раскошеливаться.
Пели смелые девушки такие покоры:
Как по тыну-тыну все воробьи,
У Степана в поезде все дураки!
Они лесом едут — лыки дерут,
Полем едут — лапти плетут,
Лапти плетут, оборы вьют,
А на двор въезжают — обуваются.
С окончанием одариванья невестиных подруг бусами, колечками, гребеночками настал
конец девишнику. Затем, однако, и поезжане пришли, чтобы одарить, а за это взять
невестину перину и отнести ее жениху.
Не дают девки перины даром, требуют новых подарков, ухватились поезжане за перину
и тянут к себе, дружка и плечом, и коленком стоял за жениха, но все-таки перина не
давалась. Пух летел, пылью слепило глаза: стойки были коренастые подруги в своем слове.
Делать нечего, жениховы деньги не останутся у дружки в кармане; не сумел он схитритьдогадаться, не умел и силой взять, со всеми своими подручными поезжанами. Отдал Фомка
девушкам деньги, данные женихом на заручку, и поволок перину к своему названому князю:
пусть его порадуется, что кончено дело, невеста наполовину его, а завтра уж и вся такова
будет.
V
Не хвастался Фомка, что в день свадьбы всем им ломки много будет. Еще с утра,
раннего утра, тотчас после третьих петухов, поднялись обе избы — и женихова, и невестина.
Утро началось одариваньями с обеих сторон. Фомка у жениха повел такие штуки, что
ребята от него сроду не слыхивали, а как начали убирать жениха, помогать ему советами в
том, что почище нужно сделать, чтоб вышло получше,— бахвал-дружка из себя выходил.
Пуговку жениху застегнет и ту осмеет наповал, да и петелька не по нем; а попался кушак в
руки, да не ладился на женихе — Фомка такое сказал, что ухватились ребята за бока, хоть из
избы вон. Хохотали чуть не до икоты, так что даже щеки заломило у самых скул. Один так
прыскал со смеху, что осовел совсем: кинулся на улицу и начал по снегу кататься.
— Будет, ребята! — прикрикнул Фомка, а сам как ни в чем не бывал, словно и не его
дело,— вот эти-то штуки и разбирали ребят еще пуще.
— Да не пора ли уж нам и по невесту? — спросил он в то время, как Степка был совсем
готов.
Жених принял благословение и сел рядом с дружкой в свои казанские саночки. Фомка
не забыл прихватить целую бутыль водки, и сани двинулись прямо к невестиной избе, где
уже расплели невесте косу и натешились слезами и причитаньями.
— А зачем вы приехали? — закинула сваха приезжим гостям.
Начал Фомка свое дело бойко справлять.

http://www.e-puzzle.ru

Не по дрова, не по сучья,
Не по рожь, не по пшеницу,
А по вашу красную девицу.
Ваша девица в тереме сидела,
Тонко пряла, громко ткала,
Бердо ломала, за окно кидала...
Пошел Фомка набирать, что на языке навертывалось, да остановила сваха новым
запросом:
— Да все ли вы, братцы, здоровы?
— Все у нас, свахоньки, здорово,— прикинул дружка.
Все здорово: и быки, и коровы,
И теляки — гладки,
Привязаны хвостами к лавке:
Будет вам и тепло, и привольно.
— Ладно, братцы,— подхватила сваха,— вашими бы устами да мед пить. Коли жених
молодец, так поскорей и под венец: с миром да с родительским благословением! —
закончила она, чтоб уступить место новым слезам, едва ли не горшим прежних.
Эти слезы нельзя жениху слушать, а потому он уселся раньше в свои сани. Впереди их
потянулась целая вереница саней поезжан: в одни села невеста со свахой и своим дружкой,
еще подальше отцы посаженые и подруги невестины, за жениховыми санями поплелись
пешком и его приятели. Зазвенели колокольцы нескладно, еще безалабернее подтянули им
шоркунцы-бубенцы, и грянула зычно ватага провожатых-ребят.
Только лишь повернул весь этот поезд за овины:
— Стой, братцы, у нас завертка оборвалась, пособите подвязать, голубчики! — крикнул
Фомка и добился своего: угостил всех поезжан запасной водкой.
На полдороге Фомка опять со штукой:
— Стойте,— говорит,— братцы-кормильцы, взяла вот нас вьюга-вялица, зимняя
метелица: вьет-метет, прямо в рот несет; дайте, братцы, время глаза протереть.
Попадались какие-то прохожие по дороге, совсем незнакомые люди.
— Милости просим,— приветствовал Фомка,— к нашему князю и нашей княгине
хлеба-соли откушать — не погнушаться, авось пойдет любовь да совет от вашего прямого
глаза.
— Спасибо на зазыв,— отвечали ему,— пусть их с миром повенчаются!
Но вот уже надели и венец — всем радостям конец. Заплели невесте две косы через
руку, накинули бабий повойник, усадили с женихом в одни сани; тут же села сваха. Поезд, с
тем же криком ребят, звоном колокольцев и стуком в чугунки и сковороды, поехал в
деревню, прямо в женихову избу.
А там уж и пир заготовлен: кругом всей избы протянулись столы, наставлены кушанья
и покрыты все одним широким рядном — тонким холстом. Ждут дорогих гостей отцы и
матери и обсыпали их при входе хмелем; подвели под каравай с солоницей, дали обоим из
одной ложки меду: будьте-де богаты, пейте сладко, да чтоб и самая жизнь-то была не горька.
Усадили потом молодых за стол на переднее место, подложив на лавку пару овчинок —
шерсткой мохнатой наверх. Тут же, откуда ни взялась, сваха и ввернула обоим молодым
ребенка, посоветовав подержать его в руках.
— Хоть не подолгу, а подержите ребенка, первобрачные мои писаные, князь мой со
княгинюшкой; пошли-ко вам господь милости Божьей! Не печалься-ко ты, моя косатушка,—
невестонька ты наша, гляди-ко, каким молодцом твой голубок-от поглядывает.
— Поцалуйтесь-ко вы, мои писаные-расписаные, да передайте мне чужого-то ребенка,
до вас еще не дошел черед,— закончила сваха шутливо сердитым голосом.
— Ну-ко, дружка-разлучник! — крикнула баба на Фомку.

http://www.e-puzzle.ru

— Что тебе, сваха-косорежка? — ответил обычным ответом всех дружек наш Фомка;
выпрямился, осанился, когда поезжане залезли за стол. В руках у него очутилась бутыль с
вином, и подвернулась под бочок сваха с рюмкой и стаканом на подносе.
Бойко обвел дружка глазами всю беседу, выпрямил грудь, расправил плечи, крякнул во
всю избу, отплюнулся и повел старинные, простоплетенные приговоры:
Стану я, добрый молодец,
От прибоинки кленовыя,
От столба перемычного,
Из-за скатерти браныя,
Из-за сгибня высокого,
Стану я вас величать,
Стану чествовать.
Фомка поклонился важно, и опять откашлялся во всю избу, и левую руку отвел. Сваха
присела немного, прищурила левый глаз и замотала головой, одобряя начало и истовый
выкрик своего подручника.
Не всякое слово укор,
А и стыд — не дым, глаза не выест.
Приговоры мои — не обида,
Недолго пек, да и солил некруто.
Кому что не по сердцу придет,
Бери свой покор к себе на двор.
Благословите у молодых хлеба-соли отведать,
Гости званые и незваные,
Холостые и неженатые,
У ворот приворотники,
У дверей придверники.
Старые ли старики,
Суконные языки;
Старые ли старухи,
Косые заплатки;
Малые ребятки,
Из кута с полатей
Благословляйте у молодых хлеба-соли отведать!
Тетушки Федоры,
Широкие подолы;
Девицы-молодицы,
Молодецких наших сердец пагубницы.
— А не пора ли нам, свахонька, вином угощать?
— Ну, господин бурмистр, Иван Спиридонович!
Изволь повыступить,
Молодых челобитья повыслушать:
Принимай подарок — выпей, утрись,
Богатством своим не скупись.
Ихное дело нанове — надо много:
На шильцо, на мыльцо,
На санки, на салазки:
И тебе, может, пригодится
На Масленой прокатиться.
А ну-ка, господа поезжаны,
Давайте молодой на румяны;
Надо нам коня купить,
Чтобы воду возить:

http://www.e-puzzle.ru

Вода-то ведь не близко
Да и ходить-то ноне слизко.
— Кланяемся вашей чести подарочками! — заключил дружка, приглашая поезжан к
чарке и подаркам, которые состояли из платков, кусков полотна, лент, ниток и прочего
добра. Видно, что совсем не скупился Степан и не жалел денег для вековечной радости.
Кланяются молодые в землю и долго лежат на полу, пока ломается гость и пока не
скажут им, пригубив чарку:
— Горько что-то: не мешало бы подсластить, наши первобрачные!
Молодые поднимаются с полу; подслащают водку: целуются, и снова в землю, и снова
просят откушать — не погнушаться, принять подарочек — не почваниться.
Долго еще ломались гости, но все меньше и выше кланялись молодые; время и за стол
сесть — отведать хлеба-соли новобрачных: поросенка с хреном, поросенка в квасе и целых
двенадцать сортов квасов, пока не доберутся гости до жареных гусей и баранов.
Но и тут дело не обошлось без Фомки, без него бы и сваха не тронулась угощать.
Прикрикнул и он в свой черед на нее:
Ну-ко, свахонька-стряпухонька!
Ноги с подходом,
Руки с подносом,
Язык с приговором,
Голова с поклоном,
Отходи-отступай
От печеньки кирпичный,
От столба перемычного:
Порастрогай-поразломай свои косточки.
А что есть в печи,
Все на стол мечи!
Наконец началось угощение, сопровождаемое постоянными приглашениями отведать.
— Как у вас там хозяйство-то, молодые, идет? — закинул словечко бывалый свадебный
гость, чтобы поддержать дружку и втравить ребят: «Пусть-де мелют, было бы только
складно, на то и потехи эти придуманы испокон веку».
— Ноне в хлебе недорода,— поймал, чего требовалось, краснобай Фомка:
На низких повымокло,
На высоких повызябло.
Да спасибо, хозяин догадался:
Нагреб ржицы в лукошко
Да и вышвырнул за окошко;
Стала пшеница всходить,
Да повадились свиньи ходить,
Стала пшеница колоситься,
Начали свиньи пороситься.
А пестрая корова совсем сдуровала,
Задние ворота поломала
Да и пшеницу-то всю помяла.
— Ну, а хорошо ли сеяно было? Может, и не случилось бы такого горя, коли б лучше
по полосам проходили,— опять подвернул подгулявший гость — любитель бывать на чужих
свадьбах и мастер поддерживать беседу и веселье.
— Да вот как сеяно! — подхватил находчивый Фомка:
Колос от колосу —
Не слыхать человечья голосу,
Копна от копны —
На день езды,
А коли тише поедешь,

http://www.e-puzzle.ru

Так и два дни проедешь.
Подобными доморощенными прибаутками забавлял Фомка поезжан-гостей до тех пор,
пока новобрачных не проводила сваха в клеть, поставив на часы невестина дружку. Фомка
далеко за пенье петухов пировал с оставшимися гостями и не остался в долгу: от души
нарадовался и своему досужеству — краснобайству и Степкиной радости — законному
браку. Шумели страшно, били плошки, ломали ложки и кидали под стол и под лавки
деревянную посуду.
На другой день, чуть брезжится, Фомка был опять на ногах,— осталось еще за ним
последнее дело: истопить в свой черед баню и пригласить туда новобрачных.
Эти, проснувшись, отправились на поклон к родителям; затем явились к ним самим с
поздравлениями, а наконец и Фомка показался в дверях жениховой избы с веником в руках.
— Экой у вас, сват и сватушка, порог (повел приговоры дружка от самых дверей),—
насилу ноги переволок, хоть бы дали чем поправиться!
— Погляди-ко, молодая,— продолжал дружка, допив чарку и не обтирая губ,— какой у
вас потолок — черным соболем меня оболок, хоть бы дала чем утереться!
— А привыкла ли ты, молодая, к хозяйству? — продолжал Фомка, получив полотенце в
подарок.— Покажи-ко мне свою удаль!
У Фомки откуда ни взялся мешок с рубленой соломой, которую он тут же, в глазах,
разбросал по полу. Новобрачная должна была выметать избу, показывая тем, что привыкает
к новому хозяйству.
Но Фомка опять охорашивается и веничком помахивает, когда молодая наконец уселась
рядом с молодым на лавке и потупилась.
— Князь и княгиня новобрачные! — начал дружка, показывая веник.— В баню иду
пару попробовать — годится ли вам попариться? Опарил бы вашу баню, да вот беда
прилучилась: веник развязался. Связать бы надо, да нечем; а княжья-то бы баня давно у меня
готова!
Надо давать дружке новый подарок. Молодой связал ему веник новым красным
кушаком и пошел со своей подругой, за дружкой следом, в баню, где поддают пар брагой и
угощают ребят вином.
Ударили ребята, по приказу Фомки, в заслоны и сковороды, и кончил Фомка свое
дружье дело на собственную похвалу и утеху приятелей.
Осталось молодым сходить на спознатки сначала к невестиным родным и родителям, а
наконец ко всем остальным соседям, господам приезжанам, которые сделали им честь:
побывали на свадьбе.
Вскоре у невестиных отца и матери будет званый стол для прежних гостей, которые
нашлют им предварительно всякого добра из живностей; молодые вином запасутся; придет
на этот пир и Фомка. Может быть, будет он шутки сказывать, приговоры подбирать, хоть это
уже и не обязанности его, а лежит на доброй воле.
А вам бы, молодым,— любовь да совет! Может быть, и над вами сбудутся кое-какие из
поговорок-пословиц, которых так много знает Фомка и которые он так любит твердить всем
новобрачным:
Шубу бей — теплее, жену бей — милее.
Не прядет мужик, да без рубахи не ходит, а и прядет баба, да не по две носит.
Жене спускать, так в чужих людях ее искать, а жена не мать: не бить ей стать.
Нет большака супротив хозяина, а хоть и лыком он сшит — все же муж.
В девках сижено — горе мыкано; замуж выдано — вдвое прибыло.
Живите же с миром, добрые люди, чтоб была у вас в доме тишь, да крыш, да благодать
Господня,— и не сбывалось бы с вами, про что говорят старые пословицы.
А что же Фомка?
Будут его теперь зазывать на свадьбу в дружки; будет твердить все одно и впредь, как
заучено; может, ухитрится при случае, придумает что новенькое. Не будет, может быть,

http://www.e-puzzle.ru

часто ходить на поседки. А дальше что будет с Фомкой, если он останется при своем?
Дальше надо вспомнить, что по Фомке тоскует еще Аннушка.
VI
— Потерпи, перемогись, Аннушка, ведь не над первой же тобой такая беда сбывается.
Все эти ребята таковы, а твой ведь совсем в дружество втравился, вот и завтра в Кулагино,
вишь, звали. Хоть не пьет, мать, и то ладно; погоди, вот пост наступит; на Масленой можешь
перемолвить. Ты ему, сычу, прямо в глаза говори, да не бойся, не тронет! — утешали
Аннушку подруги, когда той уже невтерпеж стало и высказала она свое горе.
— Вот,— говорит,— все с писарями знается, а чего от них дождаться, от табашниковчихирников? Лягу, девоньки, спать — и все это во сне: Фомку режут. То он тебе согрубить
хочет и ногами лягает тебя, то ластится: люблю, говорит, тебя; завтра свадьбу станем играть.
И совсем бы к венцу снарядиться — ан!.. и проснешься.
— Да ты, дева, на левом ли боку-то спишь. Вот меня, так что ни ночь — домовой давит!
Но не до ответа было Аннушке; одно наяву, одно и во сне. Фомке сполагоря: его любит
девка, а он любит свадьбы да дружьи приговоры; подчас не прочь чокнуться с приятелями на
последний грош, на последний кушак, что выгадает после сговоров и в самый день
столованья после венца.
— Мне, братцы, одно,— хвастался он писарям,— что коли полюбил работу, да не
любит она сроку — изо всех жил потянусь. Само бы дело не годило меня, а я его дождусь, да
уж коли и дорвусь до него, так не скоро отстану. Анютка особая статья — погодит, не
помрет до той поры!..
— Да кручинится ведь, надрывается!..
— На свою же потеху. На то это ихнее, бабье, дело. Поскулит-поскулит, да и отстанет,
тогда опять можно с начатков пойти.
Писарям речь Фомки совсем по сердцу пришлась: смеялись они от души находчивости
краснобая и трепали его по плечу, и по спине хлопали, и трубочку закуренную подавали.
— Люблю тебя, Фомка, пуще брата двоюродного. С тобой и умереть, так на потеху.
Парень урви да отдай!.. сто рублей не деньги! Ну-ка, брат, выпьем да поцелуемся.
Между тем прошел пост; наступила Святая до того теплая, что можно было даже
хороводы водить на полянке.
«Вот,— думает Аннушка,— придет мой суженый в хороводы, угожу ему молвить. Какникак, а все сердце изныло».
Но ошиблась девка в расчетах, Фомка, словно назло ей, затеял в городки играть, а в
хороводы прогнал ребятишек. Оседлал Фомка какого-то парня-верзилу и едет от одного
города к другому, и опять с одного маху и одной палкой гонит все чушки с кону, и опять
поехала его сторона до другой — побежденной.

http://www.e-puzzle.ru

Видит Фомка, что больно изнывает девка, и любо ему, что как он ни крут, девка не
сдается другим ребятам.
— Побалую,— говорит,— немного: после крепче любить будет!
И решил он опять избегать встреч с Аннушкой, избрав для этой цели ближнее село, где
свел еще теснейшую дружбу с писарями, научив некоторых из них своим шуткам. Не умели
ученики перенять одной только сороки да как на бабу собаки лают, а петух задался чуть ли
не чище Фомкинова.
Но вот стали по деревням кое-какие летние новости проглядывать: у одной глупой
коровы, забравшейся в яровое, хвост отрубили. Заходили с задов кожевники и надули баб,
скупили овечьи шкурки дешевле пареной репы,— серчали мужья и перебранили всех баб
одну за другой. Рекрутов провели, и песни рекрута пели, и в бабки играли,— поговаривали
по деревне, что последняя-де партия провалила. Рожь на низких местах завязалась, и отцвела
земляника: стала она в ягоду наливаться.
«Вот,— думает Аннушка,— ягоды пойдут, возьму чашку и пойду за земляникой.
Попадется Фомка, скажу ему напрямки, что, коли-де не возьмешь меня замуж, и не люби
лучше, а то вот писарям хвастался, что изо всей-де деревни я лучше всех».
Нехитро было Аннушке надумать это, недолго привелось и земляники дожидаться;
взяла она чашку деревянную и встретила Фомку в лесу.
— Что, аль и ты за земляникой вышла? — начал Фомка говорить ей и посмотрел своим
нахальным взглядом.
Забыла Аннушка, что хотела сказать ему и о чем целое утро продумала, не сумела даже
и ответа прибрать. Присела она на лужочек, который весь был усыпан спелыми красными
ягодками, словно платок набойчатый цветочками. Сел и Фомка рядом с ней; оторвет ягодку
и бросит ей в чашечку, другую оторвет и опять швырнет туда же.
— Ты,— говорит,— не сердись на меня; я тебя никому не дам в обиду. Писаря говорят,
побей, коли надоедать станет. Нет, говорю, братцы, не трону, во... не трону!
— А зачем ты все туда ходишь? — осилив наконец свою робость, проговорила
девушка.
— Оттого, что мне лучше там; ведь и тебя же не прихвостнем таскать за собой.
Промолчала девушка, но видел Фомка, как подернулись ее губы легкой судорогой,
пробежали две морщинки на щечках, сдвинулись ее ресницы и крупная слезинка капнула на
ягоду. Ответил ей Фомка своим бойким смехом, встал на ноги и закачал головой.

http://www.e-puzzle.ru

— Кислая ты девка, Анютка, плакса бестолковая! Ишь полюбила!.. больно, вишь,
тоскует!.. очень мне тебя нужно! Вон, скажут, Фомка с плаксой связался, и говорить, скажут,
она не умеет. Убирайся ты от меня, и без тебя много!..— сказал и, плюнув, пошел Фомка
наперекостки через поляну, в знакомое село, покурить картузного у приятелей.
С тех пор, что ни утро, Фомка торчит на скамейке у писарской избы; целые дни
проводил в селе, случалось, что ночи заночевывал, а на Аннушку и глядеть не хотел.
Говорили в деревне, что писаря совсем приворожили парня: вместе хмельным занимаются с
ним и на балалайках вместе играют. Фомка петухом кричит, сороку передразнивает. Еще,
говорят, новый молодец приехал вместо того, что прогнал становой; в какой-то куцей одежде
по утрам ходит, а к вечеру халат надевает пестрый. Говорили еще, что у молодца и чубук
длинный, и играет он на гитаре; хочет Фомку учить. Во всем, говорили, новый молодец
лучше двоих: и с девками сельскими бойко играет, и деревенские песни как-то по-своему
перекладывает.
Наконец и Аннушка увидела хваленого молодца уже в то время, как после бойких
дождей проглянуло солнышко и высунули масляники свои слизистые головки; показались и
рыжички на зеленых полянах.
Шел новый писарь, как и говорили, в пестром халате, но только трубки не курил, а пел
какую-то песню. Поравнявшись с Аннушкой, которая шла за грибами, краснощекий писарь
переменил напев и запел другую песню, ловко прищелкнув над самым ухом девушки и
откинув ногу.
— Должно быть, эту Фомка-то любил и про нее, знать, рассказывал; да ведь дурова же
голова, сорока проклятая! Не умел девки любить — и словно сельская Матрена лучше ее!
— Мужик-то мужик и есть, мужик — деревня, голова тетерья, ноги куричьи,—
проговорил писарь, и с тех пор каждый вечер приходил по близости в Фомкину деревню,
словно тот нарочно посылал его наместо себя.
Узнал пестрый халат, где живет Аннушка, и все ходит около ее избы и напевает
громогласно: «Кончен, кончен дальний путь!» или «Ударим во струны, ударим!»
Улыбалась Аннушка и при встрече с писарем била его по руке, когда начинал он
заигрывать. Не приняла сначала его первого подарка, платка с картинками, но пестрый,
краснощекий писарь сам повязал ей на шею. Сбросить его постыдилась девушка, тем более
что Фомка, кроме лишнего пряника на чужом девишнике, ничего не дарил ей. В другой раз
писарь подъехал с орехами — и тут не дал маху: краснела Аннушка, увертывалась,
соблазнилась-таки на орехи, тем более что они были грецкие, хоть и наполовину с гнилью
внутри,— и не отказалась от фунта конфект крупитчатых, которыми разразился волокита в
последнем подарке.
Между тем начали слухи носиться, что грузди пошли, и уж два воза повез сельский
грибовник на соседний бор. Пошла и Аннушка за груздями, да все набирала одни свинари;
вот ей и груздочки стали попадаться, сначала большие, а вон и маленький проточил головку
из-под кучки сосновых иголок; за ним другой, третий... успевай только брать,— откуда
берутся грибы. Не успела она и дно лукошка завалить порядочно, как зашелестели листья и
откуда ни взялся пестрый халат писаря и его длинная трубка.
Слово за словом, подсел писарь тут же и стал помогать девушке. Долго сидели они и о
чем-то толковали, вовсе не подозревая, что подвигалась к ним буря,— и сам Фомка как
вылил тут.
— Ты это зачем в чужой-то огород залез? — крикнул он на писаря и в сердцах
схватился за палку.
— Бахваль сколько хочешь на гитаре своей, а наших не трогай; на меня вот целую
неделю дуешься. Почище тебя ваши ребята, да и с теми в миру живем. Ишь, говорит, мы их
чище; мы, говорит, не напиваемся допьяну, и на балалайке не любит играть; гармония,
говорит, скверный струмент. Девки все скверные... а в нашу деревню для прогулки ходишь?
— кричал Фомка, передразнивая писаря, и расставил ноги, ожидая нападения.

http://www.e-puzzle.ru

— Я вот ввалю тебе свойских-то, штук со сто, так и будешь ты ходить по жердочке,
чернила ты этакие, бумага проклятая! — выкрикивал Фомка, выжидая ответа, которым не
замедлил писарь и высчитывал ему полновесными дулями.
Фомка как ни ловчился, но принужден был уступить сильному писарю и лечь на землю,
может быть, и по своей воле, а вернее всего — поневоле.
Так как подобные оказии бывают нечасто и притом же всегда занимательны, то и драка
двух приятелей не прошла втихомолку, а огласилась на целый лес. Долго ли собраться
грибовникам, долго ли смекнуть им, в чем тут дело и что Фомка повинен в начине, если
лежит на земле.
— Встань,— ободряли его ребята,— да мазурни его! Али сердце отшиб? Изловчись,
Фомка, полно валяться-то! Ты ведь у нас завсегда бахвалист был! Эх, укатал, брат, тебя
писарь: вон и кровь потекла... Что, брат Фомка, кусаться начал? — дай ему еще! еще...
лихо!.. лихо! — травили Фомку ребята и заухали, когда избитый дружка наконец был
оставлен писарем и, встряхнувшись, встал на ноги.
— Под силки взял да угодил подножку,— оправдывался Фомка,— а то бы и не свалил.
Пойдемте, братцы, пора коров заставать!
После этого замечательного события Фомка совсем позабыл об Аннушке, стыдился
даже встречи с нею, да раз толкнул ее ни с чего, когда встретился на задах, и обругал
обидным словом.
— Пусть его ругается! — говорила Аннушка своим подругам.— Лишь бы только не
дрался: а то толкнул так, что насилу духу набралась,— прямо против сердца угодил.
— Нешто ты совсем его разлюбила? — допытывались любопытные подруги, но
Аннушка покраснела только и ничего не отвечала.
VII
Прошло наконец наше северное неустойчивое лето. Было сухо: долгое ведро тянулось.
Пошел раз дождик, припрыснул слегка, и заволокло широкое небо серыми тучами вплоть до
самого Покрова. Что ни утро, то и грянет назойливый ливень, и мутит целые сутки.
Наконец пришлось мужичкам порадоваться: проглянуло солнышко, но узнать его
нельзя: совсем стало не летнее. Да и на том спасибо, что хоть опять установилось ведро и
дало время поубраться, а то хоть зубы клади на полку: к ниве просто-напросто приступу не
было; все залило водой; все отсырело.
Повелись опять работы обыденные: что ни день, то зарево, сначала словно свечка
вдали, шире да гуще — и размалюет на половину неба кровяным цветом. Резко обозначался
этот цвет при густой темноте осенних вечеров, и понеслись обычные слухи, что в одном
месте овин сгорел со всем добром; оставили ребятишек сторожить, а сами завалились на
полати. Ребятишки — глупый народец — вздумали в яме репу печь; да стрекнул уголек
некстати и попал в недоброе место: прямо между колесницами. Затлелся уже высохший
сноп, обхватил его огонек синей змейкой — и долго ли до греха: пошло крутить и по
соседним снопам. Занялся овин и скоро запылил, запыхал; только успели ребятишки
выбежать. Хорошо еще, что дело обошлось одним овином: растаскали его по бревнышку. По
соседству же совсем лихая беда приключилась: пронесло огонь из конца в конец деревни —
живого места не осталось; торчат одни обугленные вереи, а печей и места не знать. Один
исход такой беде — целая вереница погорелых, с замаранными лицами, пошла по соседям:
«Подайте, говорят, на погорелое место!»
Но вот и первоснежье наступило: пошла бездорожица, настали метели да вьюги, и —
обелилась земля, замерзла она вершка на два. Завалились старики на печь; сел большак за
лапоть, большуха за стрижку бяшек, а молодое племя ссыпки затеяло, и начались заветные
супрядки. Коренной и неизменный их посетитель, Фомка как будто и не жил в своей
деревне, забыл об них вовсе и не ходил смотреть на ребяцкие игры. Где он и что? — никто не
заботился. Знали только одно, что Анютка сговорена за писаря Егора Степаныча, который
летом в пестром халате ходил, а к зиме надел синий овечий тулуп. Ходит писарь каждый
день в Фомкину деревню и все у невесты сидит, принесет гитару и бренчит на ней вплоть до

http://www.e-puzzle.ru

третьих петухов. Веселее были супрядки эти, чем прошлогодние; где они ни затеются, везде
сидит писарь с невестой: он на гитаре играет, она прядет и песни поет, да как-то совсем
неохотно.
— Не то она, братцы, Фомку крепко любила, не то... что...
— А лихо его писарь поломал! Совсем, братцы, опешил наш парень; говорят, из
батраков-то он на Волгу пробираться хочет,— толковали промеж собой ребята, но
ошибались немного, потому что, лишь только прошли Святки, Фомка как снег на голову.
— Здорово, ребята, чай, и в живых не чаяли? — далеко, братцы, был... куды далеко! —
приветствовал он своих старых друзей.— Да не уладил ли кто из вас дела полюбовного? так
берите в дружки: не бойтесь! — уважим по-прежнему.
Одному только удивились ребята, что Фомка не спросил ничего об Аннушке, а у них
уж и ответ готов был, и только заикнись тот — целый бы короб вывалили, что вот-де в
будущее воскресенье свадьба у писаря, у невесты сарафан новый в подарок от жениха; сам
становой посаженым отцом вызвался, и жена его приезжала на тройке рыжих вяток; Матюха
кривой кучером был в новом армяке и в кушаке золотом; кузнец Кузьма дружкой от невесты,
писарь Изоська дружка с жениховой стороны; да у земского буренка поколела.
— Сам,— решили ребята,— проведает обо всем. А что-то будет? Пропустит ли это дело
так, а не таковский бы парень.
Фомка же, как ни в чем не бывало, с Анюткой ни слова, с Егором Степановичем и не
поклонился. Прорвался было в самый день свадьбы (сказалось ретивое): подучал ребят
горшки бить да запастись дехтярницами, но опомнился: догадался, что шкура на спине своя
— не прокатная, и махнул рукой.
Сыграна была наконец и свадьба писаря, на славу и всеобщее удовольствие. Только,
говорят, куды громко вопила невеста, набирала таких приговоров и так громко выкрикивала,
что и Глыздиха молодая позавидовала бы в прошедшую зиму. Подруги говорили, что
голосила по Фомке, но большаки решили правдивее:
— По своем девичестве сокрушалась. Молодец-от этот неказистее Фомки будет:
грамотку ли разобрать из Питера, другую ли смастерить туда «с родительским
благословением навеки нерушимым», по деревне ли пройтись осанисто,— всем взял парень
и хмелем не зашибается, и становой крепко любит. А Фомка что? — шалопай, бахвал, и
ничего больше! Ему-то бы в мутной воде и рыбу ловить: девка любила, родители не
косились; жил бы на тестевы деньги. Вон и теперь тесть пять возов отправил в Питер с
грибами солеными и сушеными; да и в сундуке нет ли побольше тысячи залежалыми. А век
дружкой ходить — приестся, да и хорошего мало. Может, и женится парень, спроста, так
того и гляди, что как на льду обломится, и себе на невзгоду да и жене на маету. Жил бы, жил,
дурак, в теплом месте за пазухой у тестя богатого: и лапотки бы не плел, все бы в сапогах со
скрипом щеголял. То-то ведь дураково поле! А что тесть мужик умный и тороватый — так
весь околодок присягу примет, да не даст солгать. И богат, а не рогат.
ПИТЕРЩИК
(Похождения Кулачка)
I. Расставанье
В крайней избе деревни Судомойки, у хозяина Артемья — небывалое горе, которое
подкралось к нему незаметно и подняло его жену Матрену еще далеко до первых петухов.
Старуха завозилась около печи и изредка глубоко и тяжело вздыхала. Вздохи эти,
сопровождаемые какими-то однозвучными восклицаниями, незаметно учащались, и когда
старуха вышла из-за переборки, с лучиной в руках, легко было заметить, что глаза ее опухли
и покраснели, а на ресницах висели не первые свежие слезы. Вставивши лучину в светец,
старуха осторожно подошла к лавке, во всю длину которой вытянулась фигура, накрытая
овчинным полушубком. Старуха осторожно потолкала эту фигуру, подперлась локотком и
тем жалобным, робким голосом, который так живо вспоминается всякому при первой мысли
о давно минувшем младенчестве, шептала, сквозь слезы, спящему:

http://www.e-puzzle.ru

— Петрованушко!.. разумник!.. очнись-ко, желанный мой! Никак светать скоро станет,
радость!..
Спящий перевернулся, но с полатей раздался другой голос, несколько строгий и
неприветливый:
— Эку рань тебя, старую, нелегкая подняла: не замай!.. отстань!.. Дай хоть напоследях
парню-то покуражиться. Никак еще и первые кочетье не пели: ложись-ко!..
— Нет, уж не засну, не засну!.. Всю ноченьку мутило, и призабыться не удалось! —
было ответом.
Опять раздался в избе тот же урывистый шепот, который так назойлив и неприятен
просыпающемуся в самую лучшую, сладкую пору ночи.
Не хитрил и тот, чей голос оговорил сердобольную старуху-будильщицу, потому что
вскоре показались его босые ноги на приступках, и наконец вся фигура самого хозяина
Артемья пробралась с полатей в кут, в то время когда спящий поднялся на лавке и лениво
потягивался.
Артемий молчал, продолжая одеваться, молчал и сын его Петрованушко — виновник
настоящего семейного горя.
В избе было по-прежнему тихо, как бывает тихо в любой крестьянской избе в раннюю
пору утра, когда можно слышать и шипенье в лохани стрекнувшего уголька от лучины, и
корову, лениво пережевывающую жвачку в подызбице, и треск над голбцем сверчка — этого
незваного и досадного гостя всякого теплого места в деревне.
Тишина не нарушалась еще вздохами его жены, которые вскоре превратились в
всхлипыванья, неблагоприятно подействовавшие на обоих мужчин: сам Артемий упорно
молчал и покрякивал. Сын его вышел на крылец и задумался.
Вот где-то вдали выкрикнул первый голосистый петух-запевало; ему ответил другой,
третий еще голосистее — и вскоре началась задорная чередовая перекличка досужих
соседей, по пению которых деревенский человек узнает время ночи.
Привычная перекличка петухов, проходившая незаметно для парня в былую пору, на
этот раз увлекла его и навела на продолжительное раздумье: голос одного петуха, бойко
начавшего выкрик, прорвался на самой середине, и петух не дотянул полной трели.
«Надо быть, крепко начал, покачнулся на шесте и слетел вниз!» — думал парень, и в
воображении его уже рисовался содом и неугомонное кудахтанье, которое подняли
напуганные, всполохнутые куры.
«И ничем не уймешь их до самого рассвета, народ такой! А вот Скворчихин петух
совсем стар стал, и поет сипло, и скоро кончает. Не спуста: пятую зиму живет...»
Парень еще долго стоял и вслушивался; но, видно, как ни отгонял тоску, накипавшую
на сердце, придется опять за нее взяться, когда войдет он в избу и увидит, как тоскливо
смотрит ему в лицо мать-старуха и сам отец, подсевши к столу, разбитым, не менее
тоскливым голосом говорит ему:
— Не отринь, Петрованушко, стариковскую молитву: не забудь на чужой стороне!..
Пошли тебе Никола Чудотворец да Казанская Богородица таланту да счастья!.. Нас-то не
забудь только!..
— Зачем забыть?.. Не для чего забывать!.. Вы-то...— мог только ответить парень, но
упорно сдерживал накипавшие слезы.
— Ой, отцы мои родные! Кормильцы мои! — завопила старуха и пала на плечо сына.—
Под сердечушком-то своим я тебя выносила; выкормили-то мы тебя, выпоили, а пришла
неминуча напасть на чужую сторонушку снаряжать! Помрешь — не увидимся!.. Ой,
батюшки, ой, родители мои! Ой, ой, ой!..
Градом полились у старухи слезы, Артемий вылез из-за стола, махнул рукой и побрел
под полати.
— Спи, Ондрюнька! спи, шустрый! Рано!..— говорил он одному из ребятишек
(вразброску валявшихся на полу под шубенками).

http://www.e-puzzle.ru

Этот парнишко, приподнявшись на постели, пугливо озирался, вероятно разбуженный
громкими причитываньями большухи. Плачу этому не мешал старик Артемий и даже,
видимо, сочувствовал, потому что продолжал по-прежнему покрякивать и откашливаться.
Немного оправившись, он опять подошел к столу и опять заговорил с сыном:
— Дорога-то дальняя, туды-то обрядим! А там все от тебя, Петрованушко, да от Семена
Торинского! Коли не он — так и надежи никакой нет, да, я чай, не отринет — в сватовстве
ведь — свои... Поклонись ему, попроси!..
— Знамо, надо поклониться! — отвечал парень.
— Ну, и наши питерщики, чай, покажут: свои ведь, соседские!..
— Знамо, покажут!.. Ондрюха покажет!.. Матюха!..
— Жениться, Петрованушко, надумаешь — домой приезжай!..
— Куды, как не домой,— знамо!..
— На вот от трудов своих, Петрованушко! возьми... десять рублевых, чай, хватит.
— Как не хватит — хватит!.. останется!..
— Дал бы и больше, радельник, да невмоготу: сам знаешь!.. Вон и то Лысуньюшку
продали и сено все сгребли с повети!.. Тулуп-то свой лонишной тоже!.. сам знаешь: из каких
достатков?..
В ответ на это парень только сильно безнадежно махнул рукой и опустил голову.
— Все на тебе, разумник! От твоей милости!.. не отринь!
И старик уже не вылезал из-за стола, а тут же, при всех вытирал обильные слезы.
Одному только парню почему-то хотелось удерживаться от них, и он ушел за переборку и
долго бессознательно рассматривал, как густой дым валил из печи и сильно лез к потолку и
но лицам.
— Вставайте, робятки! Матвеюшко, вставай! — будил он потом маленьких
племянников — сыновей покойного брата.
Потом прилег было к ним, хотел поиграть — и не нашелся. Встал опять и опять начал
выговаривать.
Из-под полушубка показалось одно раскрасневшееся личико, а вот и другое — и оба,
спросонков, тупо смотрели на дядю, не понимая, в чем дело.
— В Питер сегодня еду, вставайте,— чуть не вскричал парень тем безнадежным
голосом, после которого едва ли кто удерживался от слез.
В избу вошел дядя Петр, старший брат старика Артемья, человек, живший в Петербурге
долго, разбогатевший там, а теперь уважаемый всею деревнею за ум и опытность.
Старик пришел поделиться, по-родственному, с парнем своим толком и опытностью и
говорил:
— Беги кабаков — главное! Вот отец-то не приучил тебя к водке, и там остерегайся.
Водка — огонь: многих сожгла. В харчевне — ничего, чайку попить, и то смотри не часто —
ожжет... Больно-то с шустрыми да бойкими не дружись: народ там прожженный...
— Ой, поучи-ко, поучи! Больно ты толков, брат!.. родной!.. Сам-то я и придумать
ничего не мог, а хотел, больно хотел, да не знаю как.
— Ну, где тебе знать: свету-то и видел, что в окне-то своем: домосед ведь...
— Домосед, брат, домосед, родной!.. Поучи-ко, поучи — кровный ведь, свой...
— Идешь-то ты в толковое ремесло плотницкое. Артели у них крепкие, только держись
за них, да тут смотри с толком. Ведь и у них всякой бывает, что рубль-от зарабатывает в
неделю почесть, а выпьет, так и в грош не ставит. Пуще бегай полпивных, там в игры всякие
играют, втянешься — водой не отольешь. Присмотру-то там да уроков ни от кого не жди,
всяк живет по себе, и тебе доведется так же.
— Спасибо, дядюшка, кормилец! Так-то вот словно и выучился. Все-то так
запомнилось ловко...
— Не на чем, племянник дорогой, Петр Артемьич! Ведь с отцом-то твоим мы не чужие
— одна полоса мясу: родные братья.
— Да, поучи ты, поучи, брат!.. еще.

http://www.e-puzzle.ru

— Будет с него пока. Всего-то не втолкуешь; свой на то разум имеет. Отца-то не
забывай, не зазнавайся очень-то.
— Да, уж не забывай, Петрованушко, не забывай!..
— Ну, и меня: дядя ведь тебе. А вот тебе и мое благословение и деньжоночек, сколько
мог: не обессудь! Становись же на колени; благословляй, брат, коли не благословлял еще, да
и с миром.
Отец благословил сына створчатым медным образом и запихнул ему этот образ за
пазуху. Старуха передала ему мешок с подорожниками и низко поклонилась; невестка
присоединила свои рыданья к причитаньям старухи. А вот, когда совсем рассвело,
отворилась дверь, и из рассеявшегося густого пару, мгновенно ворвавшегося с ветру,
показались фигуры питерщиков — Ондрюхи и Матюхи, которые взяли новобранца на свой
страх и согласились доехать вместе с ним до Питера.
— Не оставьте, ребята, парня! вразумите, коли в чем не дойдет своим-то толком! Не
отриньте, по знати!.. свои ведь: во какими запомню! — попросил Артемий питерщиков и,
вероятно для большего убеждения их, намекнул на свою старость и односелье с ними.
— Не проси, что просить? Знаем! — ответил Ондрюха.
— Сам себя должен смотреть, а мы, значит, люди натуральные: все можем
предоставить. На то, примерно, в столице... разных господ, выходит, знаем, а опять-таки и
хозяев разных. Радение его будет какое, значит... а мы... вот, это в каком сложении понимать
надо... настояще так! — говорил другой питерщик, Матюха и, как видно, что называется,
зарапортовался вследствие столичной заносчивости, которая, видимо, немало усилилась и
деревенскими крепительными средствами, которыми любит заручиться простой человек в
привычную дорогу.
Как ни бестолковы были последние речи, старик Артемий понял их по-своему и низко
кланялся. Кланялся и сын его, Петр.
— Пособи, братцы! народ вы доточной, не впервые в Питер-то ездите.
— Приобыкли, молодец, приобыкли! — заметил Матюха с тем важным тоном, которым
любят важничать заезжие на родину питерщики.
— Грамотный ведь он у меня: и церковное читает, и гражданскую печать маракует. Не
обидел Бог, неча говорить, может, пригодится и в этом досужестве.
— Завсегда в избе у дьячка, перед обедней, Жития читает! — сочла за нужное
прибавить мать и не нашлась больше; а только низко-низко поклонилась и опять принялась
за слезы.
— Не просите: не обижайте, значит! — говорил первый питерщик.
Но вот наступила и минута разлуки, которую обставляет русский человек, по старому
завету отцов и дедов, везде одинаково: когда дорожный человек оделся потеплее и тугонатуго подпоясался кушаком, все находившиеся в избе присели. Недолго длилось молчание:
все, вставши с мест, молились на тябло, по примеру большака избы, который, кончив
молитву, обратился к сыну:
— Ну, прости, Петрованушко! прости, родимый! благослови тебя Господи. Не
забывай... Жениться-то, мол, домой приезжай, да скорее!.. Хвор стал: не в силу подчас.
Прости, петой!.. Да дядины-то слова пуще помни: они ведь неспроста.
Дальше он не мог говорить и передал сына матери, где ожидали его безнадежносудорожные объятия и рыдания; старуха повалилась ему на плечи и не смогла ничего
выговорить. За нее причитывали другие — бабы-помощницы, в объятиях которых также
предстояло Петровану испытать, как тяжело ложится на сердце бремя разлуки, от которой и
отказаться бы даже так впору.
Дядя простился хладнокровнее всех.
Между тем изба Артемья густо набилась соседками, которых привлекло сюда сколько
любопытство и досужество, столько же и обычное сострадание ко всем неутешно
рыдающим. Прощание с ними было гораздо короче. Учащеннее слышались только разные
искренние пожелания во все время, пока парень подошел к ребятенкам-племянникам.

http://www.e-puzzle.ru

Ребята спохватились, что дело идет не на шутку, когда все в избе голосят, и что, знать,
скоро некому будет снаряжать им тележки, носить шляки и лодышки. Ребята растрогали
своими слезами дядю до того, что он поспешил за дверь, на крылец, к роковым саням и
концу расставанья...
— Прости, родимой... сердце!.. не забудь да отпиши попервоначалу... как там... Пошли
тебе казанская!.. ой!.. ох!..
— Прощайте, родные, прости, Гриша!.. Дядя Михей, прости, родимой!
— Не поминайте лихом! А в чем не разобидел ли кого? Простите, желанные,—
слышалось с обеих сторон.
— Трогай; да легче сначала: сани разойдутся! — раздался другой голос, усиливший
рыдания баб.
Старик Артемий только махал рукой и низко кланялся во все время, пока пошевни
питерщиков были в виду.
Но вот они обогнули околицу, скрылись за банями, опять стали видны и спустились под
гору, за лес, все дальше и дальше...
Старуха мать давно уже лежала на лавке чуть не в беспамятстве. Над ней выли золовки
и невестки. Артемий ушел на поветь и долго-долго возился там с колесами; потом накинул
полушубок, надел шапку и ушел под знакомую елку, откуда поздно вернулся домой, залез на
полати, постонал, поворочался и замолк, может быть, только до первых петухов...
На другой день, когда путешественники будут далеко, старик опомнится и крепко
погорюет. Бабы еще долго будут хныкать, а старуха мать — при первом воспоминании о
сыне.
Пройдет неделя, и дальше, по непреложному закону природы, все пойдет своим
чередом: домашние оглядятся — и попривыкнут, устремив все желания свои к тому, чтобы
дождаться из Питера первой грамотки, над которой опять целой семьей плачут, и опять все
пойдет старым, заведенным порядком.
II. Дорога
Привыкшие к расставаньям и дальнему пути, спутники Петра всю дорогу спали
невозмутимым сном, просыпаясь только там, где останавливались привычные лошади
извозчиков: был ли это серенький гнилой домишко, с елкой и выбитыми стеклами, или
большая изба с длинным-предлинным навесом над двором, где путешественники пили и ели
до устали, и ничто не возмущало их. Дивился Петр Артемьев хладнокровию земляков и не
мог вполне понять и совсем подчиниться их обычаям.
Прижавшись к бочку саней, чтоб не потревожить спавших товарищей, он невольно
должен был страдать под обаянием воспоминаний, обильный наплыв которых и ласкал его, и
уносил, против воли, в далекое прошедшее.
Там привелось ему встретить так много отрадного, что недавняя разлука с домашними
еще глубже западала ему в сердце, и щемила его, и выжимала не обильные, но все-таки
горькие и неутешные слезы.
Сначала он прибегал к хитростям, чтобы отдалить гнетущие воспоминания, и
занимался дорогой делом отчасти привычным, но прошедшее — такое светлое и отрадное —
опять брало свое место в воображении и опять сжимало ноющее сердце.
Дорога, выбираясь из сырых полусгнивших деревень, шла обширными полями, как
белым саваном, покрытыми снегом. Вдали чернелся березняк, с сухими остовами своих
деревьев, и густо сплачивался вечно юный еловый и сосновый лес на бору. От деревни к
лесу, по снежному полю, прихотливо вилась узенькая полоса проселка, обозначенная по
полям спасительными во время вьюги и метели елками, наставленными кое-где догадливыми
мужичками. Дорога — гладкая и светлая — врезалась в лес и пошла переходить от одной
стороны просеки до другой, увеличивая расстояния, но спасая путешественников от толчков
в ухабах и других неприятностей.
Парень, повернувшись на бок, глядел на дорогу: вот чей-то след потянулся из лесу
прямо на колеи, рядом с ним другой, третий, и чуть не до сотни насчитал их наблюдатель.

http://www.e-puzzle.ru

«Надо быть, волки выходили сюда! — решил он, немного подумав.— Может, за
волчицей гнались, а может, и на проезжих напасть хотели. А вот этот след уголком вышел:
стало, сидел волк на дороге и спугнула их проезжая почта. Отскочил волк — посторонился,
чтоб не задели, а проехала почта — опять на дорогу вышел, и сел опять, и взвыл, больно
страшно взвыл, по-волчьи... ух!..»
И можно было заметить, как парень покрутил при этом плечами, вспомнив знакомые
завывания вора-зверя, хитрого и смелого.
«А оттого, что охотников нет в наших сторонах; избаловался зверь и не боится тебя, а
еще и бежит за твоими санями, пока не устанет да не покажешь ему длинного хвоста гусевой
плети... избаловался зверь... Да и человек так, только ты дай ему повадку — избалуется...»
И вслед за тем длинный ряд живых воспоминаний увлек наблюдателя и перенес его к
дальнему прошедшему.
Вот он семилетний парнишко — смирный, нешаловливый,— любимец семьи, и в
особенности баловника — старого дедушки. Дедушко указку из лучинки сделал, азбуку
изорванную с полицы достал и желтые большие очки надел на нос. А нос такой большой
был, а борода такая желтая, длинная и широкая. У дедушки мало и зубов уже осталось во
рту, и старик ел только кисель с сулоем, да горох, да изредка кашу; к мясу по праздникам и
не приступался: «Не доймут зубы! — говорит,— ешьте одни; а я, мол, киселька с молочком
потреплю; и вдосталь мне будет!..» Сделал дедушко указку, книгу достал (а было дело
вечером, лучина трещала; отец под хомут войлок пришивал: старый-то поизмызгался).
— Ну-ко! — говорит дедушко,— подь-ко ко мне, Петряюшко: залезай под тябло.
Начнем-ко, с Божьим благословением! — И прочитал дедушко «Начальное учение
человеком».
— «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа; аминь. Боже, в помощь мою вонми и вразуми
мя во учение сие!..»
— Читай, говорит, за мной, Петряюшко, да перекрестись: всякое дело с молитвой
надо,— вот так!..
И зарябили у парня в уме все буквы церковные и гражданские по порядку, за ним
«слози имен», все эти: аз — ангел, ангельский, архангел, архангельский... Вот и числа
пришли на память от аза до i с елочкой, а за ним и заветное написание: «По сему же и прочая
разумевай!» А вот и имена просодиям, которые любил парнишко читать в старину всякому
встречному сверстнику и даже давать им по этим просодиям прозвища, и теперь не утерпел
он, чтобы не повторить их сызнова. Твердо остались в памяти его эти: оксия, исо, вария,
камора, краткая, звательцо, титла, словотитла, апостроф, кавыка, срок, запятая, двоеточие,
точка, вопросительная, удивительная, вместительная...
А вот перешел с ним дедушка к кратким нравоучениям. Перепутались они в голове
парня еще хуже просодии, но помнит он и бойко так пробегает в уме все нравоучения: и
«буди благочестив, уповай на Бога и люби Его всем сердцем», и «в несчастии не унывай, в
счастье не расслабевай, а скудость почитай материю осторожныя жизни», и «счастье есть
непостоянно, причиняет различные случаи, часто печальные, что терпеливый сносит, о том
малодушный воздыхает, плачет, воет», и «будь к низшим приветлив, встречающихся
приветствуй, приветствующих восприветствуй взаимно, невежу наставь, говори всегда
правду, никогда не лги. Сия храни и будеши благополучен».
— Так смотри всегда поступай! — говорил старик дедушка.— А это все выучи на
память, да потверже, чтобы слово в слово выходило, как дьячки «Помилуй мя, Боже»
читают.
До сокращенного катехизиса дедушка не доходил, а выучил только молитвам. Достал в
волостном правлении синей бумаги и довел вскоре до того, что парень стал писать с любой
церковной книги. Вперемежку учили псалмы наизусть по старенькой псалтыри, которую
выпросил дедушка у отца дьякона Никанора.
Петр Артемьев повернулся на другой бок, взглянул на спутников: те все еще спали
невозмутимо-сладким сном, в ожидании остановки.

http://www.e-puzzle.ru

Он опять увлекся воспоминаниями и припомнил живо простую домашнюю сцену,
опять из времен далекого детства.
В избе кончилось сумерничанье; домашние принялись за обычную работу: мать сидела
перед ткацким станком, ткала синюю серпянку отцу и дедушке на рубахи, и однозвучно
раздавалось хлопанье бердом и жужжанье челнока между натянутой основой и утоком.
Старшая тетка пахтала сметану; другая на дворе заставала скотину. В куту на конике отец
дотачивал лапоть, а подле него старший братишко Ванюшка вил оборы и гудел в лад отцу,
себе под нос, ту же самую песню. Старик дедушка сидел за столом и, опершись руками,
читал вслух толстую книгу, Минею. Дедушка хвор уже был, совсем разваливался и киселя
мало ел; все лежал либо на печи, либо на полатях, а вечером только слезал вниз и садился за
стол под тябло.
Ясно, необыкновенно ясно вспоминается Петру Артемьеву то, как он расчепил лучину,
вложил в расчеп небольшой кусочек и, нажавши снизу, выстрелил в маленькую сестру,
которая тут же, у светца, возилась с куском пирога и котенком. Помнится ему, как шибко
опрокинулась назад сестренка и залилась слезами, как бойко прыгнул тощий котенок с лавки
на переборку, как рассердилась мать и встала из-за станка, желая отомстить обидчику, и как
вмешался в эту расправу добрый старик дедушка, который ухватил за руку парня, притянул к
себе и оговорил невестку:
— Не замай, не дам!.. Забьете вы у меня парня, что Ванюшку, старшего. Побаловал
немного; ну, что беды? — на то молод еще. Ведь глазу не выкувырнул, синяка не налепил —
пройдет, заживет до свадьбы!..
— Ты завсегда, батюшко, потатчик: твое дитя — не замаем! — заметила было обидчиво
невестка, но прикрикнула на парня, пригрозив кулаком и промолвив: — Ужо, я тебе!..
дедушка спать только ляжет! — нахлопаю так, что небу жарко будет!
— А ты меня, Петряюшко, разбуди,— поругаемся! — ответил дедушка и оставил книгу.
— Ты сестренку-то не бей только, а поиграть можно, на то ведь вы у нас ребята малые.
Расскажи-ко мне лучше, баловник, про вчерашнее: как это будет по твоему по разуму, коли
муж с женой, брат с сестрой, шурин с зятем. Сколько народу ехало?
Старик улыбнулся, весело смотрел в глаза своего баловника, который, помня вчерашнее
толкованье, не замедлил ответом, что было не шестеро, а всего только трое.
— Ну, а как же, коли так?
На минуту было задумался мальчик, но тотчас спохватился: глазенки запрыгали,
голосок зазвучал громче обыкновенного. Заметно ребенок спешил ответом, чтоб угодить
дедушке, спешил до того, что дыханье захватывало, шейка вытянулась, и толково ответил, на
радость старику и на улыбку матери, у которой отошло уже сердце — она не сердилась.
— Да вот коли тятька, да мамка, да дядя Матвей, что в Осеново уехал — так и стало
ровно трое.
— А ну-ко, молодец, отгани теперь новенькую: шурина племянник — как зятю родня?
Мальчик крепко задумался, и губки надул, и глаза нахмурил, почесываться начал,
вскинулся на стол локтями: видно, крепко хотелось опять угодить старику, потешить его
своей доморощенной сметкой.
Бабы оставили на время работу и смотрели, как мучился и хитрил парнишко, а дедушка
молчит и прикрикнул на ту из них, которая, не выдержав, хотела было надоумить парня.
— Еще бы тебе-то, мать, не знать эку хитрость: пусть молодяк сам своим толком
дойдет! Он ведь у меня вишь какой разумный. Ну-ко, ну-ко, Петрованушко, понатужься да
поразмысли: кого, мол, дедушко-то зятем зовет в избе, да и шурин-то, мол, кто. Понатужьсяко: смекни, Петрованушко, смекни — не обидь меня!..
Бойкая, живая улыбка показалась на лице отгадчика; он хотел было уже говорить, но
схватился скоро, и голосок порвался. Дедушка ободрял его:
— Не робей! скажешь. Знаю — скажешь! Ну-ко, ну-ну!.. вздынься, Петрованушко!
— Да вон дядя Матвей ину пору тятьку шурином зовет за глаза, стало, сам-от он дяде
Матвею зятем будет. Ну... а я-то... коли дяде племянник, отцу-то сын.

http://www.e-puzzle.ru

— Эку толковость послал нам, Господи, эку благодать. А вы еще, бабы, бить парня
добираетесь. Да экаго разумника хоть сейчас во священники — не опрокинется. Во как! Ай
да петой, ай да сердце! На-ко, на тебе!
И старик крепко поцеловал внука в голову и дал ему пряничного коня с золотой гривой
да обещался еще из села каленых орехов принести.
«Добродетель был старик! да помер, прибрал Господь его святую душеньку,— давно
уж, больно все ревели!» — думал парень, и многие горячие слезы покатились одна за другой
по его лицу.
Парень спохватился: не увидели бы эти слезы его спутники и опять бы не обозвали его
бабой, теленком-сосунчиком, но все еще крепко, невозмутимо крепко, тесно прижавшись
один к другому, спали привычные к дорожному делу питерщики. Один обмахнул рукой лицо
свое и откинул эту руку прямо на лицо соседа; тот только вздрогнул, но не отвел руки,
которая так и осталась тут, медленно спускаясь по бороде на грудь соседа, который,
задыхаясь от наслаждения, щелкал губами и раз даже зубами скрипнул.
Все это почему-то рассеяло тяжелые мысли Петра Артемьева: он улыбнулся сначала
слегка, а потом и совсем вслух. Но некому было оговорить его в этом движении; даже
ямщик, свалившись с облучка в кузов, забил свою лохматую голову под седоковы ноги и, как
казалось, упорно старался хранить свое сонно-ленивое молчание.
Теперь почему-то наплывавшие воспоминания становились веселее, хотя и не менее
оживленными. У мечтателя даже приятно защекотало сердце: воображению его рисовались
последние сцены, ближайшие к настоящему времени, и именно к той поре, когда подросткиребята начинают на девок поглядывать, бычком задевать при первой встрече и заигрывать с
ними щипками и щекотками. Девки хохочут, ругаются, бьют ребят по рукам и, проходя
мимо, хотя и закрываются рукавом, но все-таки задевают ребят сами. А кто из ребят
побойчее, то любая оржануха не постыдится сама затронуть его, что есть силы ударив вдоль
спины мясистой ладонью. Ожжет у парня это место удар, и побежит он за девкой словно
угорелый, поймает и вдоволь, до сверхсыта, нащекотится, нащиплется.
К охоте подобного рода отчего-то не лежало у Петрухи сердце, ребята его оговаривали
— стыдили:
— Что не затронешь? — ишь озорницы какие! А лихо, Петруха,— ей-богу, лихо!.. Так
— нали самому щекотно станет. Ты только начни; начни: не отстанешь ни в жисть, больно
полюбится. Ишь я как!..
И парень, для примера Петрухе, свернувши голову набок, стрелой ринулся в кучу
девок, искоса поглядывавших на них во все время беседы.
Бойкое движение парня немедленно сопровождалось визгом, тем несносным визгом, от
которого долго потом шумело у Петрухи в ушах, и учащенными ударами, которые бесят
храбреца-парня, и он начинает рушить и опрокидывать все окружающее, изредка поправляя
длинные волосы, падающие на глаза. Громче и чаще раздается визг, и учащеннее сыплются
удары, и щекотнее становится самому парню.
— Во как по-нашему, по-заморскому! — хвастался парень Петрухе, вырвавшись из
кучи девок и едва переводя дыхание от усталости.— Ужо, девки, хуже будет, и не выходите
лучше: всех обломаю, право слово! да еще Гришуху подговорю — только пух полетит. Вот,
мое слово крепко! Особо тебя, Параха, до смерти защекочу...
— Мы тебе бельмы-то повыцарапаем — сунься только! — пригрозились девки издали
(но не испугают парня: не таковский).
— Что ж Петруха-то нас не затронет, что быком-то глядит, словно сыч уставился?
Поиграй, Петрован! Толкни его к нам, Гаранька, что он словно медведь?
— И впрямь, пра, Петруха! Поди-ко к нам, ишь какие зубастые, а лихо: ты только
попробуй!.. Завсегда сам начинать будешь!.. нали знобит!
Гаранька, покрутив плечами, толкнул было приятеля, но тот уперся и устоял на своем.
— Боязно, Гаранька! Не замай: дерутся-то больно,— зря, во что ни попало! Нет, уж
лучше так погляжу, да и тятька узнает — ругаться станет.

http://www.e-puzzle.ru

Как говорил и думал Петруха, так старался и делать. Девки щипали его, но не получали
в ответ щекоток. Парень увертывался, отбивал щипки и ругался, на досаду девок, вызывая их
на возможные насмешки и оговариванья.
Так тянулось дело все лето и зиму. Девки отступились от него и не затрагивали больше.
Только одна из них больше других обращала внимание на робкого парня, который даже и в
песнях не участвовал, а у хороводов и на поседках стоял столб столбом. Изредка только, и то
насильно, успевали ребята втащить его в круг и заставляли медленным, медвежьим шагом,
против воли, ходить в нем.
Но как только доходил до Петрухи черед гореть на камушке, парень вырывался,
опускал оба платка, державшие его в круге, и опрометью бежал вон из избы или из хоровода.
Все это почему-то нравилось той девке, которая не оставила его без привета и внимания,
хотя тоже была охотница до щипков и щекоток и едва ли была не побойчее всех остальных.
Нельзя сказать, чтобы особенно нравилась она и Петрухе, хотя и казалась сноснее других; по
крайней мере не надоедала ему, не приставала лишний раз, без пути и толку. Лицо ее тоже не
представляло ничего особенного, что могло бы привлечь парня: по обыкновению, оно
выпеклось блином, немного пригорелым, румяным; круглилось, лоснилось так же, как блин,
но блин плохо испеченный, и потому все в нем слилось и заплыло жиром.
Раз подошла эта девка к Петрухе и пожалела, что у него не растет борода.
— Погоди, вырастет! — бухнул Петруха.
— У тебя черная будет, а вон у Гараньки, так у того рыжая пошла, такая-то... клочьями.
— Такой, стало, надо быть! — ответил парень.
— У тебя черная будет,— опять приставала девка.
— Вестимо, черная, коли волоса задались такие.
— Тебе она пристанет: ты не скоблись.
— Для ча скоблиться, пусть сама растет: не стану скоблиться.
— То-то, ты, Петряюшко, пусти ее: она тебе пристанет. У тебя и волоса-то кужлеватые.
Петруха не нашелся, что отвечать ей на это, и промолчал, уперши глаза в землю и боясь
поднять глаза на шуструю, бойкую девку. Изругал бы он ее, да зачем, подумал, когда такие
речи говорит? Но не смекнул парень, не дошел до того, чтобы догадаться, к чему и отчего
говорила девка такие речи.
Другой раз подъехала она к нему с упреками.
— Что это ты, Петруха, со мной не играешь? Гляди, у всех девок по парню, а меня на
тебя наущают девки, да и ребята ваши тоже: тебе, слышь, Петруха достался.
— Для ча достался, зачем достался? я не деленый! — был ответ Петрухи, который
опять потупился и опять хотел было изругаться, но одумался: «За что ругаться,— пристает,
меня не убудет»,— решил он и опять замолчал.
Но не отставала девка:
— Ты хоть бы в горелки играл, коли на камушке-то гореть стыдишься...
— Глянь-ко, сапоги-то какие, вон они!
И Петруха показал девке свои чудовищные отцовские сапоги.
— Не запутаешься, не упадешь.
— Нет, упаду; я бегать не шустрый: все ребята скажут.
— Сними их, легче будет!
— А ногу занозишь?
— Эка, паря, ногу занозишь! — впервые, что ли?
— А то нет, не впервые.
— Ишь ведь, ты словно барин у меня какой.
— Слышь, Матренка, отстань! — не ругайся, пошла прочь. Слышь, дура: не щекоти,
черт! Не дури: я не обхватан!..
Довольно спустя после этих объяснений девка явилась к Петрухе уже с более
решительными и простосердечными объяснениями.
Она начала стороной.

http://www.e-puzzle.ru

— Ты мне, Петруха, сегодня во сне привиделся: словно бы ты медведь, а я медведица и
мы вместе бы с тобой у твоих в избе кашу грешневую с молоком ели; а ты бы все урчишь, а я
бы все говорю да рукой бы тебя эдак... да рукой бы по морде-то...
— Не тронь, что ты дерешься-то, не дури, щекотно! — бухнул Петруха.
— Я тебе только сон-то рассказываю, а не дерусь; что ты огрызаешься-то? Ишь, словно
и впрямь медведь! Ты, Петрованушко, не ругайся, я ведь любя.
— Что мне ругаться? Ты только не замай.
— А что, Петрованушко, тяжело у вас бабам-то, много работы, поди? Мать-то
измывается?..
— Мать смирная — никого не замает. А бабам только и дела, что мозоли на глазах
насыпать. К одной вон, к Лукерье-то, куричья слепота, бают, привязалась за то.
— Коли б я за тебя пошла да полюбилась — не бил бы ты меня? — вкрадчивольстивым голосом спросила девка.
— На што бить? я не драчлив, я смирен.
— А полюбил бы ты меня?
Девка помолчала, выжидая отзыва; но парень упорно не давал ответа и швырнул
сапогом попавшийся ему под ногу камень, который далеко пролетел, звонко ударился в
валявшееся на дороге худое лукошко.
Парень усмехнулся; поднял глаза на девку, вспыхнул и опять потупился.
— Полюбил бы ты меня? — продолжала, приставая, девка.— А ты изо всех ребят
полюбовнее пришелся: вон и во сне уж начала тебя видеть...
У девки уже начало захватывать дыхание. Последние слова она сказала отрывисто и
даже, как показалось парню, плаксиво.
Он опять робко поднял глаза и, убедившись в истине своего предположения, снова
потупился.
— Как бы не на улице, я бы тебя, Петруша, поцеловала, мне что?..
— Отстань!.. отступись! — мог только крикнуть Петруха и, отчаянно махнув рукой,
повернул к избе, но оглянулся: девка стоит на прежнем месте, и ее, сколько он мог заметить,
начинает подергивать.
«Вот,— думает Петруха,— сейчас обольется».
— Слышь-ко, Паранька! Ты на улице-то не приставай, а то бабы наши заприметят —
проходу покерами не дадут. Не плачь,— слышь! Вон Ключариха идет — увидит. Отстань, я
тебе говорю!..
При следующей встрече глаз на глаз опять Паранька остановила Петруху:
— Ты что это все словно бык, алибо медведь?.. черт чертом! Ишь курчавой одмен! —
говорила она, однако тем ласково-бранным тоном, который только и можно подметить в
ласках простых русских людей.
Петруха улыбнулся и нашелся:
— Я, брат, что? Я не сердит, я ласков! Вон и бабы наши обозвали раздевульем: ни на
парня, мол, я не похож, ни на девку.
— А что же завсегда огрызаешься, коли не начну с тобой говорить?
— А что ты при людях-то пристаешь? Осудят! Ишь ведь у нас народ-то какой, особо
бабы-то.
— Все такие! что народ? небось другие-то ребята не по-твоему — им трава не расти, и
знать не знают, и ведать не ведают.
— Те ребята шустрей меня — сам знаю, они мне не указ.
— Да ты хоть не ругай меня, не лайся. Что все лаешься-то?
Девка хоть бы опять в слезы.
— Ну, ладно, ну, не стану, нишкни только!
Последнее объяснение приятно подействовало на парня. Он круто повернул дело и вот
как рассуждает теперь об этом переломе.

http://www.e-puzzle.ru

— На село пришел к обедне. Народу гибель... ярманка стояла. Лавки открыты. В
кармане двугривенный был, куплю, мол, ярмолию али платок, мол, Параньке. И то, мол,
платок. А ярмолию-то, мол, и у Гараньки можно выпросить, коли надо будет. Взял да и
купил платок, пятак еще сдачи дали. Баской платок купил. Когда отдал, обещала поцеловать
за него, коли, мол, на задах встренемся да никто не увидит. И что это сталось такое? Совсем
ведь девка-то на сердце увязалась; вовсе краше всех; а в платке-то бы и еще лучше себя-то
самой. «Я, говорит, только по праздникам стану его надевать, а скажу, что сама купила».
Во сне увидел Параньку: и шел бы я к ним в избу благословенья просить; ожениться,
мол, захотел. Сто рублев давай, говорят, выводного: девка-то больно хороша, меньше-де
взять нельзя. А где взять эки деньги; прошу посбавить: «Нет, говорят, и не ломайся,— мы не
навязывали, сам пришел». Я так и так! — в слезы, да ручьем, да ручьем и заливаюсь.
Опомнился — водой отливают, совсем одурел... Господи, прости, мол, великие мои
прегрешения! Поутру встал да и рассказал матери. «Так, слышь, либо-де дождь, либо горе
какое». А невестки-таки стоят на своем: «Недаром-де Паранька раза по три забегает к нам, не
спуста же девка все про Петрована проведывает; а прежь и глаз, бывало, не казала в избу. А
тут вон и платок приносила показывать да хвалилась. И платок-то этот, смотри, неспроста...»
И подробно рисуются ему остальные сцены.
— Не ты ли, соколик, купил ей платок-от? — спрашивала мать.
— Пошто я ей куплю, сестра, что ли?..
— А на селе был, куды двугривенный-то дел: баял, гармонию купишь, а запрежь и все
орехов приносил? с пустыми-то руками и домой не ходил,— подхватила старшая невестка.
— Двугривенный-то этот на дороге обронил, в орлянку играли, так и обронил,— хитрил
было парень, но спохватился: — Да тебе что больно до моих-то денег заботы? знала бы
лаялась с Матреной-то вот, а то, вишь, везде поспела. Что я тебе — сказывать, что ли, стану,
куда деньги-то свои деваю, дожидай, как же!..
— Да что вы и впрямь, бабы, пристали к нему? — заговорил отец.— Благослови его,
Господи, коли стал входить в толк. Пора. На десяток-то восьмой никак годок доходить стал;
так ли я говорю?
— Считай сам, батько: накануне вешнего Егорья родился, а теперь вон и Евдокеи на
двор,— толковала мать.
— А вот что, Петрованушко! — заговорил отец снова и, пригорюнившись, пытливо
глядел в лицо сына.— Семья у нас и без того большая; старуха хвора, да и сам-от я похилел,
немогота одолела... Землицей нас мир обидел — сам ведаешь: отрезали почесть все песок для
пожни-то, да и луга-то углом на свателовское болото вышли. Хоть волком вой; говядинки-то
вот с Рождества не видали. Ох, тяжело, Петрованушко, больно тяжело! И никак ты тут не
приспособишься.
Старик, махнув рукой, приумолк.
— Как не тяжело? что и говорить, батько,— брат-то в осенях помер — одним
радельником меньше стало. Лен не родился, и бабам нечего делать. Матушка все на
лихоманку клеплет, и сам-от ты... как не тяжело! Накачались печали — видимо.
Старик отец, во все время речи сына, молчал и только подмахивал, как бы в такт, рукой
и глубоко и тяжело вздыхал.
— Я, батюшко, хоть лоб ты взрежь, не приложу разуму, как бы нам тут изловчиться.
— Вот как смекаю, кормилец! По-моему, вот это как выходит. Начать с того, что брат
Елисей, дядя, жил он в Питере долго. Я оженился на то время, ребят возвел, а он все жил... да
стосковался, знать, по родине — приехал, да ведь и живет теперь, что твой господин али бы
там бурмистр: все есть, все, что захочешь. Без самовара не встает и спать не ложится; шубато на нем не овчинная, а волчья. А и в купцы, бает, записаться можно, слышь, да не хочет.
Опять же теперича, Петрованушко, и весь-то народ наш деревенский, все ведь в Питер
потянулся. Поди-ко и ты — право! Что мы эдак-то будем?
— Коли твое благословенье, батюшко, будет — ладно: перечить не стану.

http://www.e-puzzle.ru

— Не неволю я тебя, Петрованушко. Подумай сам, своим толком размысли: плотницкая
тебе работа, алибо что, не чужая какая. За топор-то тебе браться — не учиться стать. Там
есть наши ребята в подрядчиках... не откажут. Вон хоть бы взять Семена Торинского.
— Ладно, кормилец, смекаю, да и наших ребят-питерщиков поспрошу, как это у них
там ведется.
И с этих пор носился он с мыслью о Питере, на который соблазнили его заезжие гости
обилием работы во всякое время, а главное — хорошей платой и дешевизной в паю с ними.
Задумываться тут было не над чем. Если все идут в столицу, то и Петруха не лыком шит.
Парень совсем согласился на дальнюю дорогу и сказал об этом отцу твердо и
решительно. Отец сначала было начал колебаться,— и одобрял выбор нынешней же зимы, и
именно ближние недели Великого поста, и нет: советовал отправиться будущей зимою.
Колебался старик между выбором и решил, по-сыновнему, не откладывать дела дальше
поста — к тому; же и попутчики под руками, а на будущую зиму будет ли еще кто из них,
Бог весть. С своей стороны, и парень остался тверд в исполнении намерения и только раз как
будто поколебался немного, когда за несколько дней до отъезда встретил Параньку и увидал
на глазах у ней слезы.
— О чем рюмишь, али кто разобидел?
— Нет, кому обидеть? Ты-то вот... слышала... ваша старшая невестка сама забегала... в
Питер...
Она не могла говорить дальше, глотая слова и слезы.
— Ну, так что, что в Питер? приеду, небось не съедят там.
— Да ждать-то придется — может, и невесть что.
— Подождешь!.. это дело твое. И то дело — опять особое. То перво-наперво надо... а
хныкать станешь, уйду. Сказал — терпеть не люблю ефтих слез самых.
Петруха последние слова выкрикнул громко, в сердцах.
— Не стану! вот те Христос, не стану! — могла только скоро проговорить девка и
угодить парню.
— Ты уже не выдешь ли к кузницам? — робко спросила она его, немного помолчав.
— Пошто к кузницам?
— Выйдешь — так ладно, а не выйдешь — так как хошь, не неволю.
— Ладно, выйду. Да смотри опять невестка бы не заприметила.
— А ты будто топор понес показать, заклепку, мол, сделать.
— Ну, да ладно — ступай!
Вечером, во время деревенского сумерничанья, Петруха действительно был за
кузницами и, конечно, нашел уже там Параньку. Она подала ему медное колечко и просила
выслать из Питера другое, хоть такое же.
— На што мне колечко?
— Да возьми, дурашной, на память возьми. Там ведь, чай, всех попризабудешь — и
меня...
— Опять реветь! сказал — уйду: слушайся!
— Как не реветь-то, Петрованушко?
— Не завтра еду, через неделю еду. Колечко-то на вот, возьми назад.
— Да, дурашной,— помнить станешь. Вот и Лукерья с кузнецовским Ондрюхой — так
же; а приехал домой — оженились.
— Я жениться не хочу, возьми колечко-то!..
— Да что-то это, батюшки, родители мои! И не баженник бы ты, а такой дурашной.
Наши девки все ведь так, другие ребята запрежь покупают колечко-то; поносят с неделю и
поменяются.
— Ладно, ну, давай сюда! Только мотри никому не сказывай, а то вон с платком-то
пришла к нам в избу да и расчуфырилась, эка невидаль.
— Не скажу, Петруня, не скажу,— знай это. С камнем в воду кинут, гробовой доской
накроют — не скажу, помру — не скажу...

http://www.e-puzzle.ru

— Что ты орешь-то, дура, услышат... Я пойду...
— Погоди! — поцелуемся!..
— Я, брат, боюсь с чужими-то целоваться, сейчас губы опрыснет, после и присекай
кремнем. Я только со своими целуюсь, и то только в Христов день... Погоди, может, под
венец пойдем — тогда уж.
— А под венец-то пойдешь ты со мной?
— Что Питер скажет,— туда допрежь надо. А то батюшко благословенье обещал, да
свадьбу играть нечем; погоди, разживусь через год... Ты смотри у меня, Паранька, молись за
меня, я тебе бусы пришлю.
— Да поцелуемся, желанный, дорогой мой, поцелуемся, хоть раз-от. До свадьбы-то
долго ждать.
— Отстань ты! сказал, не стану,— опрыснет, после присекать надо. Невестка
заприметит — оговорит. Ты смотри у меня, с ней не водись, как волка бегай; язык у этой
ехидной бабы острый, настоящее, значит, как бритва. От нее дальше — и меня не ссорь. Я
смирен — боюсь осерчать...
— Повременил бы ты, Петрованушко, ехать-то, что зря-то?.. скоро больно. Только было
начали мы с тобой женихаться — таково ладно: ты-то не серчал и я бы уж попривыкла.
— Нельзя временить. Ондрюха да Матюха торопят: «Собирай, слышь, всю путину; да
скорей, ждать, мол, не станем; наше-де дело такое». Повременил бы. Нельзя! — И парень
махнул рукой безнадежно.— Коли делать, по мне, так делать; а стал клянчить да ломаться —
все из рук поплывет.
— Да что тебе больно Ондрюха-то да Матвей-от дались? Будто уж на них-то и мир
клином сошелся.
— Как порешили — так, стало, и будет. Одно надо понимать: кабы вмоготу, и один бы,
вестимо, доехал.
И он опять безнадежно махнул рукой.
— Ты, Петрованушко, хоть бы в экую пору выходил бы сюда, нагляделась бы я на тебя
вдосталь, налюбовалась бы.
И сдерживаемые насильно слезы, найдя свободный доступ теперь, полились обильно и
опять рассердили парня.
— Я, брат, плакать не стану по-твоему, а коли станешь эдак... и ходить сюда не буду...
Прости, пора никак. Наши, чай, поднялись — ждут. Сумку шью.
«В избу пришел,— думал парень,— и никто не узнал; батюшко только спросил: что,
мол, совсем-де поладил с ребятами-то? Совсем-де, батюшко. А остаться не думал,
наглядеться-то на тебя подольше не соблаговолишь? Эх, пропадай, мол, моя голова! куды
кривая не вывезет. Совсем, мол, батюшко, порешил ехать, вот те грудь и сердце:
благослови!»
— Что ты, парень, толкаешься-то? да под самое сердце попал, насилу отдышался. Аль
заснился Петруха, а Петруха?.. бредил словно бы... Петруха, слышь!..— раздался
неожиданный голос над ухом, разогнавший все мечты и думы парня, потому что этот голос
был голос одного из его дорожных спутников.
Парень не заметил за собой, как последние слова безнадежной решимости произнес он
вслух и, увлекшись недавней живой картиной, махал даже руками, и в последний раз так
сильно, что задел за спавшего спутника.
Этот последний, проснувшись, будил товарища, на том основании, что впереди на
дороге виднелись уже черные, старые избы, скучившиеся в одно место, и между ними
белелась большая каменная церковь. За церковью ряд черных изб потянулся вдоль на целую
версту; сперва перед въездом виднелись кресты кладбищенские, далеко влево бежала в село
почтовая столбовая дорога. Начались бани, за ними избушки и избы: одна совсем
развалившаяся, другие новые и большие. Одна совсем покривилась и чуть не вросла в землю
со своим сгнившим крылечком, которое вело к загрязненной, захватанной двери. Над дверью

http://www.e-puzzle.ru

красовалась высохшая елка, а внизу известная надпись гражданскими буквами для
грамотных.
— Тпру! — закричал тот, который прежде других проснулся, и растолкал товарища и
ямщика, напомнив обоим, что приехали в Вожерово.
— Тпру! — кричал он и ухватился за вожжи.
— Проехать эко место!.. аль не привычны? Надо же ведь отвальную-то запить —
иззябли совсем...
Путешественники полезли из саней.
— А что ж ты-то, Петруха, пойдем! — посогреемся.
— Спасибо, неохота!..
— Аль не пьешь?
— Не начинал еще, братцы: претит.
— В Питере, брат, научишься; там без того нельзя — да и на такой же промысел едешь.
Хоть пивка али медку? небось, заплатим.
— И не просите,— не стану!.. негожо.
— Твоя воля, как сам знаешь, не неволим! Была бы честь приложена, а от убытков Бог
избави.
— Губа толще — брюхо тоньше! — приговаривали товарищи Петрухи, направляясь в
заветную дверь, у которой и Бог весть сколько раз переменялись петли.
Домишко этот совсем развалится; откуп живо — в неделю — выстроит новый на том
же самом месте, и мужичок останется верен до гробовой доски и новому питейному, как был
верен старому. Идет он в него по-прежнему, так же охотно, сохраняя в уме то убеждение и
род поверья, что «как кабаку ни гнить, как ни гореть: от овинов ли или от какой другой
беды,— а стоять ему скоро опять на старом месте. Словно место это клятое! А из старого
леса только и можно жечь, что в одном кабаке, в другой избе нельзя, не ладно».
Путники наши медленно, мучительно медленно подвигались вперед, благодаря
разбитым ногам рабочих кляч, которых нанимали они под себя за баснословно дешевую
цену.
Вот они в Москве — пришли на чугунку, которая возит рабочих людей за три рубля в
двое суток. Здесь новичок получил от бывалых людей, спутников, кой-какие наставления,
вроде следующих:
— Вынь пачпорт и держи в руках! Становись за рогатку гуськом и жди череду! Деньги
тоже в руки возьми; здесь — деньги вперед берут. Да смотри крепче держи деньги-то —
народ здесь столичной: зазеваешься — не дадут маху. А подошел к окну: «В Петенбург,
мол,— вот пачпорт и деньги!» Возьмешь билет и ступай в сторонку и жди нас — подойдем,
покажем дальше.
— Здесь ведь во всем порядки. Зевать учнешь — отяпают так, что и жизни не рад
будешь. Ну, с Богом!..
— Упрись же, Петруха, упрись покрепче, придерживай-ко вперед, к окну-то поближе, а
то ночевать придется! Понатужься, Петруха, посильней, вот так!.. упрись еще, упрись...—
поощрял наставник новичка, который рад был, при таком удобном случае, порасправить
косточки и показать свою доморощенную силку.
Рогатка затрещала. Напиравший народ волной повалился к стене, волнение замечено
солдатом-жандармом.
— Ты что это, капусная борода, лезешь-то? черед на то есть! Что толкаешь-то?
— А не мы, ваше благородье, сзади прут! — оправдывался ловкий питерщик и перестал
напирать.
— То-то — не мы! Что толкаетесь-то, вы, сиволапые! — обратился солдат уже к
задним, но оттуда слышались голоса:
— Да ты бы наперед-то смотрел; ведь это вон тот-то, что на нас указал, он подущает.
Вон смотри, как впереди земляк-от его месит.

http://www.e-puzzle.ru

И в самую живую, задорную минуту своей разгулявшейся храбрости новичок Петруха
получил приличное награждение; но билет взял-таки и сидел вскоре в вагоне, который перед
отъездом затворили огромными дверьми и засунули тяжелым засовом. Сделался мрак;
слабый свет проникал только сверху. Чтобы добиться вперед, нужно было сзади лезть через
ноги и головы, через ряд многих скамеек, ежеминутно оступаясь и получая пинки и
ругательства. Но Петруха добился, несмотря ни на что, и смотрел не насматривался на
медную силу, которая волокла их паром до Питера. К услугам его предлагались сбитень,
квас, пироги с творогом, выносимые из ближних деревень, но Петруха купил — и закаялся:
на все стоят дорогие цены, каких он не слыхивал и даже во сне не видывал.
Машина стучала, визжала. Вагон мгновенно наполнялся теплотой, когда его запирали
засовами, и мгновенно выветривался, до морозной температуры окрестного поля, когда засов
вынимали и отворяли двери на станции. Петруха забился под лавку на пол (на лавке спать
нет никакой возможности),— и спал мертвым сном до самого почти Петербурга.
Не удивил Петербург своим чудным видом с дороги этот товарный поезд. Живым
существам, находящимся на нем, суждено было любоваться в последний раз спинами своих
соседей, которые, может быть, уже и порядочно надоели друг другу, и только слышать, как
машина яростно и пронзительно завыла, перестала на время, опять завыла, опять перестала.
В вагоне сделалось темно, машина крикнула раза три, и так безнадежно, что на лица всех
пассажиров нагнала веселую улыбку. Посыпались кое-какие остроты, вроде известных:
«Устала кормилка — оттого и взвыла»; «Скоро кормить станут, а потом попоят, да и
опять...»; «Тпру!».
Но вот машина пошла все тише и тише; загремели цепи, поезд бесцеремонно и сильно
дернуло назад. Пассажиры покачнулись и чуть устояли на ногах. Загремел засов, заскрипели
двери — и «милости просим, дорогие гости, полюбоваться на красавец Питер, с его
широкими прямыми улицами, страшно высокими домами, которые изумляют даже москвича
и приводят в ужас и благоговение деревенского жителя!».
Что станется с Петрухой дальше, а пока на сердце у него накипело много: и сомнение, и
безнадежность, и маленькая искра надежды — все это перепуталось вместе с дорожной
ломкой, и все это до того отуманило его, что он разинул рот и совсем растерялся.
— Ступай спрашивать Сенную, там большой, в четыре этажа, дом угловой (хозяина
забыл). Спрашивай плотников, там и своих галицких найдешь. В одном доме с ними и Семен
Торинской живет... Ступай теперь все прямо, все прямо... там налево и опять все прямо... там
спросишь — укажут. Спрашивай только Сенную, а пока прости,— толковали новичку его
недавние спутники.
— Да коли надумаешь к нам, спроси — там наши знают, заходи,— говорили они ему
уже взад.
Нетрудно узнать заезжего молодца, который брошен в огромный город — Петербург,
без указателей и проводника: он робок, взгляд его не может остановиться на одном предмете
и бросается с одного края улицы на другой. Он часто останавливается перед громадным
зданием и один, молча, про себя, дивится им и любуется иногда подолгу. И если проходящий
шутник толкнет его, он не ответит грубостью, он боится даже обидеться, думая, что так,
стало, нужно, и пугливым взглядом проводит обидчика. Идет новичок тихо, улицы перейти
боится и, часто перебегая, приноравливает прямо на лошадь. Он изумлен, озадачен донельзя
невиданными диковинками, какие попадаются ему на каждом шагу; тут все ново, и
решительно ничего, ни капли нет похожего на родную деревню, даже на ближний уездный
город, даже на губернию.
Плетется он медленно, вперевалку, за всякого задевает и всякого толкает. Перед иными
останавливается и раскрывает рот, чтоб спросить: где живет Семен Торинской и это ли
Сенная? Пока он приготовляется — все бежит мимо и не обращает на него ни малейшего
внимания. Досужие саешники, даже и те отвечают ему грубо и не удовлетворяют его. Везде
так неприветливо, все несловоохотны, заняты делом. Вспоминается ему тут же, как ему
самому удавалось удовлетворять любопытству и прохожих, и проезжих и даже высчитать

http://www.e-puzzle.ru

число гон, или верст, от деревни до деревни, и рад он был с досужим человеком целый день
прокалякать. Не может понять новичок, отчего его не хотят не только слушать, но даже и
говорить с ним.
Опять он медленно подвигается вперед своим развалистым шагом, в своей синей
суконной шапке, до последнего нельзя набитой пухом, в своих измызганных лаптишках, со
своей кожаной котомкой и лыковой плетушкой за плечами, и опять он толкает всякого
встречного и толкают его самого. Плаксиво и робко смотрит он на всех, как бы стыдится и
боится за себя, что осмелился попасть в такой важный город. Уже на ночлеге ему живо и
ясно припомнится родная деревня и он горько-горько, хоть и украдкой, всплачет об ней, но
покорится злой участи.
Теперь же он идет все прямо, по указанию какого-то доброго человека, которого он
готов уважать в эту минуту не меньше отца родного.
— Ну, спасибо, пошли тебе Господи милость Божию! а то хоть живой зарывайся —
совсем запутаешься. Эка деревня, Господи, и не видывал!
III. Артель
Семен Торинский — в настоящее время вся надежда Петрухи и семьи его —
принадлежал к числу тех людей, которые из бедного простого мужика-наемщика, благодаря
своей русской сметке и толковитости, мало-помалу переходят в завидное положение
хозяина, когда они раздают уже милости и ставят других, себе подобных, в безусловную
зависимость и подчинение. Пришел он (давно когда-то) в Петербург таким же, как Петруха,
и с тою же положительною целью — попытаться добиться в столице счастья. Счастье это
сначала не находило его, и Семен Торинский был простым плотником. Толк его вскоре
замечен был хозяином-подрядчиком, и приезжий плотник назначен уставщиком, и в то же
время, по общему согласию артели, выбран был в артельные, и на честность его положились
все сотоварищи. Топор, с этих пор, он уже редко брал в руки: его заменил аршин и кулечек, в
который укладывалась артельная провизия.
Семен имел дело с мелочными торговцами и приблизился в сношениях своих к
подрядчику. Подрядчик делал распоряжения, Семен спешил приводить их в исполнение,
имея, таким образом, ежедневный, едва ли не ежечасный, случай угодить хозяину, потрафить
на его милость, говоря их же собственным выражением. От хозяина-подрядчика зависит
многое в судьбе его подчиненных, и особенно в судьбе артельного. Счастье последнего, если
он попадет к богатому, доверенному подрядчику, который снимает подрядов много. Не
удивительно, что один из таких подрядов (поменьше и не так выгодный) он легко может
передать своему честному помощнику-артельному и уполномочить его на все доходы и
остатки.
От уменья; сметки и сноровки молодого подрядчика зависит пробить себе трудную
дорогу к доверию и будущим работам на себя, независимо. И вот почему всякий молодой
подрядчик льстив, угодлив до последней степени, низкопоклонен, даже велеречив и
остроумен по-своему. Таких людей любят строители, и постоянное сниманье шапки
чистенько одетого человека при всех, на улице, считают они за вежливость, должное
уважение к своей личности и всегда помнят о них при начале новых построек, приглашают
их и во всем на них полагаются. От такого рода подрядчика зависит только спешить
обставить себя поприличнее: бросить мужицкие деревенские привычки и помаленьку
привыкать к обычаям торговцев средней руки, чтоб и самому в некотором роде разыгрывать
роль купца с капитальцем. Тогда со стороны подчиненных, по непреложному закону
природы, и доверия к ним, и уважения оказывается гораздо больше и к имени его, вместо
прозвища по деревне или но какому-либо физическому недостатку, присоединяется, с
должным уважением, величанье по батюшке.
То же самое случилось и с Семеном Торинским — толковым, сметливым, угодливым.
Он превратился в Семена Ивановича, сшил себе до пят синюю суконную сибирку, завел
пестрый бархатный жилет, шляпу, хотя и порыжелую, но все-таки пуховую и круглую, часы
серебряные луковицей, при длинной бисерной цепочке; на руки счел за нужное натягивать

http://www.e-puzzle.ru

перчатки, сначала нитяные, а потом и замшевые. Бороду он оставил в прежнем виде и только
круглил ее, подстригая снизу; волоса носил также по-русски и до конца жизни решился быть
верным старым обычаям.
Квартиру из трех комнат снял он прямо от домового хозяина и убрал приличною и
прочною мебелью и вслед же за этим имел удовольствие принимать в новой квартире свою
сожительницу, которую поспешил выписать из деревни. Не без особенной досады и
неудовольствия увидел он, что хозяйка его совсем болезная деревенская баба, которая далеко
не умела соображаться со столичными обычаями, была болтлива, бестолкова, любила
сбирать в лавочке все квартирные дрязги и приносить ему, несмотря на строгий приказ
оставлять про себя и не беспокоить его. Вследствие недовольства женой и отчасти самим
собой, Семен Иванович рассчитал кухарку, которую принанял было для того, чтобы
сожительница понежилась вдоволь и отдохнула бы от деревенских работ, как подрядчица.
Разузнавши же теперь, что она не рождена для столицы, низвел едва ли не до простого
звания кухарки, подчинив ее досужеству всю кухню: ухват и веник, горшок и ведра.
Заклявшись держать ее вне своих интересов, он не делился с нею никакими секретными
планами и предположениями. Только по праздникам наряжал он ее в немецкое платье, с
трудом отучив от сарафана и повойника. Последний заменила баба шелковою зеленою
косынкою, которая обматывалась кругом головы, наподобие колпака, и на самом лбу
завязывалась маленьким узелком, из которого торчали коротенькие кончики. В ушах у ней
всегда были серьги, по праздникам с жемчужными подвесками; на руках серебряные кольца,
которых у самого Семена Ивановича было на пальцах едва ли не больше десятка.
Вырядившись чистенько и прилично, подрядчик с подрядчицею любил пройтись в
церковь, оттуда зайти к доброму земляку одинакового с ним веса и значения, где неимоверно
много выпивалось кофею, еще больше того решалось коммерческих вопросов. Составлялась
закуска, приносился праздничный пирог, даже кильки и бутылка дешевенького шиттовского
хересу. Любил тем же поклониться и поважить земляка и сам Семен Иванович в другое
время, на следующий праздник, и на самом деле приводил в исполнение известную
поговорку: «Костромици, в куцу, галицане, в куцу, ярославцы, проць!»
На основании этого правила и Петруха отыскивал его, и отыскали и не ошиблись, еще
прежде Петрухи, не один десяток земляков Семена Ивановича, Герасима Степаныча, Ивана
Парамоныча. Здесь всегда рука руку моет — и в трактире, где если один романовец, то уже и
все романовцы, в колбасной лавке хозяин из Углича, то и повар его, и приказчики, и
мальчишки углицкие. В галицкой же плотничьей артели перепутались и галицкие, и
костромские, и кологривские, и чухломские, и галицкая эта артель потому только, что
галицких плотников больше числом.
Семен Иванович сидел и писал обглоданным пером из заплесневелой чернильницы на
клочке порядочно засаленной бумаги (будучи плохим грамотеем, чуть ли даже не самоучкой,
он любил и обстановку подобного же рода и некоторую чистоту и опрятность не считал
делом важным, имеющим какой-либо смысл и значение). Комната, в которой сидел Семен
Иванович и которая на языке его жены имела название «хозяйской» в отличие от другой,
отделенной перегородкой и называвшейся просто спальней, вся до последнего нельзя набита
мебелью, сделанной хотя и аляповато, но прочно и плотно. Подушки на диване и стульях
были набиты едва ли не булыжником и обтянуты клеенкой, во многих местах уже
обтершейся.
Над диваном висели два портрета, писанные масляными красками и принадлежавшие к
числу тех портретов, которые имеют поползновение быть решительно не похожими на тех,
кого хотел изобразить самоучка-маляр чухломец. По обилию перстней на руках, по сибирке
и пестрому жилету, наконец, по бороде еще можно было заподозрить, что один портрет был
писан с Семена Ивановича и другой с жены его, на котором торчало криворотое, кривоглазое
лицо без малейшего намека на что-либо человеческое, увенчанное косынкой с заветным
узелком на лбу. У Семена Ивановича в руках был розан, жена его просто подобрала свои

http://www.e-puzzle.ru

руки, сложила их на грудь и съежила губы, как бы давая зарок хранить вечное гробовое
молчание.
Остальная комнатная мебель была обыкновенная: зеркало, втрое и в ширину
увеличивающее лицо, высокий комод, бедно покрашенный красной краской, сложенный
ломберный стол с выгнившим сукном и покоробившейся половинкой крышки и с
поломанными двумя задними ножками. Вообще комнату подрядчика с первого раза можно
было назвать квартирою какого-нибудь переписчика-труженика, по двугривенному за лист
перебеляющего всякое писанье, самое неразборчивое и самое безграмотное, переписчика,
просиживающего за своей работой всегда далеко за полночь, робкого, стыдливого и почти
всегда презираемого своим давальщиком; наконец, даже можно назвать квартирою старого,
опытного, закаленного в своем деле журнального корректора, сквозь голову которого
прошла бездна живых, свежих мыслей, не оставивших ни малейшего следа, кроме твердого
машинального знания корректурных знаков и привычки сейчас же приниматься за
корректурный лист и кончать и отсылать его в типографию.
Только рубанок под диваном, пила и даже, может быть, топор обличают в хозяине
скромной, но чистенькой квартирки плотничьего подрядчика, который — надо сказать
кстати и к чести его — не брезгает и умственными занятиями: под резною позлащенною
киотою с образом Воскресения и другими, маленькими, на маленьком круглом столе, рядом
с вербой, лежат три-четыре книги духовного содержания в кожаном переплете и в папке —
толстые московские святцы с историею об Артамоне Сергеевиче Матвееве и описаниями
всех всероссийских монастырей и пустынь. На комоде валялась даже «светская книга»:
«Похождения прекрасной Анжелики с двумя удальцами, перевод с французского».
Семен Иванович сидел за счетами в халате, с дешевенькой сигаркой во рту, сигаркой
сомнительного цвета и удушающего запаха (а нельзя подрядчику без сигарки — таков закон
и обычай), когда в комнату вошла его жена, сейчас только бросившая стряпню.
— Сколько раз я вам говорил, Окулина Артамоновна, чтобы обряжались вы похристиански; фартук бы надели, а то что, с позволения сказать, этаким-то неряшеством
украшаешься?..
— Ну, вот, батько, опять облаял, и забыла, зачем пришла-то: словно пришиб кто,
запамятовала.
— Да вы бы лучше мне в таком разрушении и не казались. Ведь здесь, мать моя,
столиция, государство,— не деревня какая.
— Ладно — ну ладно, батько, который раз слышу?.. а зачем пришла-то — забыла: убей
— не вспомню.
— Ступай опомнись: приди в забвение.
И Семен Иванович, тем досадно-насмешливым взглядом, которым только и смотрят
взад человека неприятного, посмотрел на удалявшуюся в кухню сожительницу.
Кстати сказать, что Семен Иванович, как обжившийся питерщик и к тому же ломавший
из себя купца, любил ввернуть в обыденную, простую речь книжные и даже иностранные
слова, вовсе не понимая их настоящего смысла, но самодовольно гордясь завидным
преимуществом столичного человека и притом грамотного. До изумительного
правдоподобия справедлив тот анекдот, в котором пьяного «кавалера службы военной»,
выпившего на счет гулявших в трактире и за спасибо ударившего, без видимой причины, по
лицу одного из них, хозяева просили «отставить эфти куплеты и быть без консисторий».
Особенно резко щеголяют этим недостатком петербургские люди средней руки, вроде
Семенов Ивановичей — подрядчиков, мелочных лавочников, апраксинцев, артельщиков и
проч.
Хозяйка Семена Ивановича не оставила-таки его в покое и вошла опять, но все же, попрежнему, без фартука и в том же растрепанном виде.
— Что еще? — спросил он ее.
— Да вспомнила, батько! переварки-то у меня готовы — велишь, что ли, кофею-то
засыпать?

http://www.e-puzzle.ru

— Законное дело, а сливок-то приобрела?
— Ну, батько, когда еще? Не успела сбегать. Даве ходила два раза — запамятовала... Да
там тебя какой-то молодец еще спрашивает.
— Какой такой?
— Сказывает: с письмом; из деревни, мол,— из соседских.
— Позови сюда, что ему надо? Да там есть ли обо что обтереть ему ноги-то, а то
нагрязнит — а на тебя плохая надежда, все в беспамятстве. Есть ли рогож-ка-то?
— С коих пор лежит, как не быть? — и не трогивала, целехонька.
— Ну, позови. Да спроси, как зовут.
Вскоре затем тихонько отворилась дверь в «хозяйскую» Семена Ивановича и из кухни
вылез в нее Петруха, который, робко взглянув на подрядчика, низко, в пояс, поклонился ему.
— Здорово, молодец! — сказал Семен Иванович.
Парень подвинулся было вперед, вероятно, с намерением поцеловаться, но хозяин
сделал движение рукой, примолвил: «Не надо!.. и так хороши!»
Парень остался на прежнем месте и опять робко, но все-таки в пояс поклонился.
— Ты от кого? — неласково спросил опять подрядчик.
— Да все из ваших же, из галицких... из Судомойки. Коли знал Артемья — Совой
зовут,— сынок я его, дядя Семен!
— Что ж тебе надо?
— Письмо тебе привез от ваших; крепко-накрепко наказывали самому тебе отдать в
руки: вишь, ты им вольную обещал справить, ждут, так...
— Ну, хорошо, хорошо, знаем! — перебил Семен Иванович парня.
Но тот, видимо собравшись с духом и сделавшись похрабрее и пооглядевшись,
продолжал передавать наказы:
— Домашние тебе поклон велели низкой справить. Да тетка Лукерья попенять велела,
что ты с лета ни единого письма не написал. Больно, вишь, они маются-то.
— Знаю, знаю! — перебивал было Семен Иванович, но парень стоял на своем:
— Вишь, овин новый к лету-то ставить хотят; навес на дворе перестилают; полы,
слышь, погнили; да и избу-то, мол, новую зауряд перестроить: ты, слышь, подрядчик.
— Все это так, братец ты мой! — опять перебил его подрядчик.— Что же тебе-то надо?
— Да, вишь, поклон велели справить, письмо тебе крепко-накрепко в руки отдать — да
поклониться: не надобен ли?
Малому поперхнулось, он закашлял в рукав и в то же время неловко, но опять
поклонился в пояс.
Хозяин в это время кликнул жену; спросил, готово ли у ней все, и велел тотчас же
накормить парня, а сам занялся в это время чтением письма и соображениями.
— Поешь-ко вот, кормилец, похлебочки-то: вечор с говядиной была. Сам-от велит
супом звать, а по мне — похлебка она, так похлебка и есть. Да как тебя звать-то? что-то я
тебя ровно бы совсем не знаю...
— Петром зовут, да как, чай, не знать, тетка Онисья? судомойковские ведь... Есть ли,
полно, до вашей-то версты четыре?
— Чей же ты — судомойковской?
— А Сычов.
— Ну, да как, батько, не знать? С матерью-то твоей в сватовстве еще, по покойнику, по
Демиду Калистратычу. Он-то ведь мне деверь был, а у матери-то твоей сватом шел, за
батькой-то за твоим. Артемьем, кажись, и звать батьку-то твоего.
Петруха ожил. Словно в деревенскую семью попал. Он и ел, против ожидания, с
охотой, и словоохотливо удовлетворял вопросам тетки Онисьи:
— Все ли здоровы наши-то, Петрованушко? Чай, бабушка Федосья куды плоха стала?
— Одно только толокно и ест и с печи не слезает.
— Так, батюшко, так; завсегда хворая и запрежь была. Овин-то новый у них?

http://www.e-puzzle.ru

— Все тот же. Наказывали дяде-то Семену поклониться — не пришлет ли, мол,
пособьица?
— Ну, от него не дождешься, батько! Такой-то стал крутой! — И все лается ни зря ни
походя! Совсем стал чуфарой.
Это немного озадачило парня.
— Да ты зачем к нему-то, места, что ли, просишь?
— Это бы дело-то, правду сказать, да не знаю, возьмет ли? Вишь, он...
— Возьмет, батько, для ча не взять? Наших, галицких, пытает ходить к нему: всех
берет.
— То-то, кабы взял, я бы за него вечно Бога молил.
— Возьмет, для ча?..
— Войди, молодец! — раздался хозяйский голос из соседней комнаты.— Вот, вишь,
парень, какая канитель идет: пишут взять тебя...
— Возьми, дядя Семен, яви Божескую милость...
— Так опять-таки обряды-то наши такие: местов-то, молодец, нет.
— Найди, дядя Семен, яви ты... Христа ради!..
Парень хоть бы в ноги готов был поклониться: у него уже опять заскребло на сердце и
опять увязалось чувство безнадежности.
— Народу-то, вишь, молодец, нашло много, а работа-то наша, плотницкая, совсем
плоха: дома-то, вишь, все каменные — так только полы да потолки и настилаем нынешним
временем. Вон одна у меня артель забор около казенного дома ушла строить, а другая на
Неве сваи вколачивает,— там и я в паю, не один.
Петруха не нашелся, что отвечать на это, и только бессознательно поклонился.
Хозяин опять начал:
— Да тебе во вразумление ли эта работа-то? не зря ли пришел, как много ваших ходит?
Умеешь ли ты плотничать-то?
— Как не уметь, дядя Семен: не пришел бы.
— А строил ли что?
— Ну, да как не строить: в Вихляеве три овина сколотили, баню вашему — торинскому
— соцкому. Хотел к твоим подрядиться — и брали, да, вишь, ждут твоей милости.
— В чьей же ты артели ходил?
— Да с Максимом Матвеевским: зимусь с ним у испидитора целый дом и со службами
поставили. Славной такой дом-от вышел: лес хрушкой, не нахвалится.
— Твоя-то работа какая же была?
— Да всякая, какую укажут. Я, признательно сказать, все больше коло косяков да
дверей; и рамы сколачивал, и чисто производил...
— Здесь, брат, и двери, и косяки все столярной работы; наша плотничья совсем, говорю
тебе, плохо идет.
— Так! — только и нашелся ответить Петруха.
Хозяин подумал немного, пристально посмотрев на парня:
— Ладно! — говорит.— Зайди завтра эдак в вечерни... али поутру пораньше — тогда
уж и порешим. Я похлопочу, постараюсь, сделаю, что во власти.
— Как тебе не во власти, дядя Семен? яви ты Божескую милость! Не в деревню же
опять, Христовым именем. Я тебе по гроб плательщик.
По уходе земляка и соседа, которого и узнал Семен Иванович, но почему-то не
соблаговолил признаться и приласкать его, он в тот же вечер, однако, собрался и ушел кудато надолго. Чаю он дома не пил, а пил его в одном из множества столичных «заведений», с
двумя другими подрядчиками.
Началось дело с того, что потребовали газету, потолковали, но Семен Иванович,
разливавший чай, как хозяин и пригласивший других, мало вмешивался в разговор и отвечал
односложно и не с такою толковистостью, как всегда делал прежде. Один из гостей начал
было интересный рассказ, чтобы поддержать беседу:

http://www.e-puzzle.ru

— Теперича будем говорить вот какими резонами: сколько, значит, раз Касьян в году
бывает, по святцам?
Ответу на вопрос, несколько щекотливый, со стороны двух других собеседников не
последовало. За них ответил сам спрашивающий:
— Касьян этот самый бывает, через три года на четвертый, один раз. И этот самый год
теперича, Касьянов, бывает что ни есть самый тяжелый: на хлеб червь нападает; этот
теперича самый червь и деревья гложет, и весь лист точит. На скотину идет божие
попущение — падеж, выходит. На небеси знамения: это Каин и Авель. И каково есть
большая эта самая планида луна, то вся она обливается кровью. Леса горят, бури это...
Разговор на том и кончился и привел Семена Ивановича к тому заключению, что пора
уже и приступить к делу: он налил пустые чашечки чаем; опять потребовал меду и изюму
(подрядчики не пьют с сахаром в великий пост); крякнул Семен Иванович, оправился и
начал без обиняков, прямо:
— Не надо ли, братцы, молодца кому? А у меня есть важный и к плотницкому делу
приспособлен — соседский еще вдобавок, и деревни наши почесть с поля на поле. Чистую
работу знает. Пришел ко мне прямо и всплакался: «Помоги-де!» Ну, отчего, мол, не помочь?
Ступай, мол, молись Богу, а я скажу благоприятелям, припрошу их за тебя. Тебе, Евдоким
Спиридоныч?
— Песок пересыпать,— у меня больше работ в навидности никаких нет, да и та
поденная.
— Зачем, опять же, поденная? Этому парню такую не надо, такая-то и у меня есть — в
пильщиках, да что?.. это не такой: свои просили, ну, и сам такой толковитый. Прямо, братец,
ко мне пришел.
— Нет, благодарим, Семен Иваныч, и рад бы, не надо.
— А тебе, Трифон Еремеич?
— Да молодой?
— Слышь — только в силу вошел: укладистый такой, на вот! сыромятный ремень
перервет, кажись.
— Так. Холостой али женатой?
— Тебе-то больно что — не все-то едино?
— Ну, да как тебе сказать, Семен Иваныч, не все-то едино, что хлеб, что мякина.
Женатой-то, не что холостой,— дороже стоит.
— Я это, Трифон Еремеич, не рассуждаю.
— Надо. И тут имей, значит, сообразность, а потому и для тебя резонов из того выходит
больше.
— Воля твоя...— Семен Иваныч при этом покрутил головой,— а я этого самого не
понимаю.
— Надо. И малая рыбка завсегда лучше большого таракана — не нами сказано. Ты,
коли норовишь по закону, ты и должен брать больше всех. Так ли небось?
— Это не в сумнении; это сущее, значит, обстоятельство...
— То-то. Так женатой?
— Нет, холостой.
— Что же, ты-то входил уж с ним в уряд: уступочка мне будет?
— В уряд-то я не входил, а расспросил только...
— Так, стало, мне придется? Дело! Что ж, он к тебе зайдет, что ли?
— К себе велел.
— Присылай! Работнику рады... ну, да нет: я лучше забреду к тебе сам. В вечерни, что
ли?
— Может, утром...
— Ну, да ладно; как сам знаешь, так и делай,— присылай, присылай.
Трифон Еремеич нетерпеливо заворочался на стуле, выглядывая глазами полового.
— Молодец, ты, почтенный! как тебя звать-то?

http://www.e-puzzle.ru

— Васильем.
— Так, брат ты мой, Василий, вели селяночки рыбной, с осетринкой.
— Слушаю-с.
— Да постой, постой!
— Еще что не прикажете ли?
— Дай горькой графинчик, да побольше; закусочки — сухариков али — уж что тут! —
давай пирогов маленьких.
Как бы то ни было, но участь Петра Артемьева решена; он не уйдет обратно в деревню.
Завтра же его запишут в артель, отберут паспорт для прописки в квартале, дадут топор,
долото, сапоги, если захочет,— все на артельные деньги, которые вычтутся при месячной
уплате. Если у него остались деньги от дороги, то он обязан отдать их в артельную если не
все, то возможную часть, потому что артель будет кормить его завтраком, обедом и ужином
на другой же день.
Артель для него теперь заменяет родную деревню и напоминает ее живо, потому что в
это общество не заползают столичные обычаи. По-деревенскому: артель спит немного, но
зато крепко и в сытость; артель ест часто и много и — нужно отдать ей справедливость —
всегда хорошо и чисто приготовленное: говядина у ней недавнего боя, пшено не затхлое,
хлеб от хлебника по заказу, и, следовательно, всегда из свежей муки.
Артель дружна и крепка: обидеть одного — заставить мстить всех; тайн здесь ни у кого
нет — все по-деревенски, попросту, нараспашку: домашние письма читаются вслух, при
всех, и желающие могут приходить, слушать, давать советы. Захворает кто — артельный
объявляет хозяину, и артель везет больного на общие деньги в больницу; умрет больной — и
в могилу провожают его на артельные же деньги, и на них же один раз совершают панихиду.
В большие праздники, а нередко и по воскресеньям у порядочной артели на столе — ведро
или полведра вина, смотря по количеству паевщиков. В некоторых даже бывали трубки
артельные, но всегда и во всех собака и кот, вечно сытые и раскормленные до последних
пределов.
С ранним светом дня, с топорами за поясом, пилами, рубанками, скребками, бурачками,
плотники плетутся на урок. При спешной работе завтракают там, но всегда обедают на
квартире в ранний полдень. Шабашное время отдыха у них коротко, плотник отдыхает на
переходах; вечерняя работа продолжается до сумерек, когда всякий петербургский житель
может встретить около Сенной (плотники почему-то особенно полюбили это место) целую
ораву таких молодцов, крайне разговорчивых на своем так называемом суздальском наречии
(плотник из губернии к югу от Москвы замечательная редкость).
У всех под мышками щепы: у одних побольше, у других поменьше; бойкий и
загребистый не прочь захватить целый кряж, если только под силу дотащить его до
квартиры. Щепы эти важны в домашней экономии плотничьей артели, которая никогда не
покупает дров. Щепами отопляет она квартиру, на щепах же готовится артельная пища, для
чего всегда бывает нанята кухарка на артельные деньги. На обязанности дневального —
чередового — сходить в лавочку за квасом, зайти по пути к хлебопеку; потому-то
дневальный в свой день не берет топора в руки, прибирая квартиру, нары и проч. Он же
носит и завтрак на работу, когда потребуют того обстоятельства.
Работают плотники весело, посреди шуток и доморощенных острот, вроде следующих:
— Кто это косяки-то прилаживал? — спросил один.
— Кологривских два парня! — отвечают.
— То-то, гляжу, работа дворянская — завсегда поправлять после них надо.
— Ты что это больно распелся, парень?
— Да, вишь, бабушка померла, так выть до смерти наказала ему.
— Петруха, подпояшься, а то, вишь, и рубанок что-то не скоро ходит.
— Эх, кабы сковороду яишницы мне теперь да водки, выпил бы и закусил.
— Ну, выпей кваску да закуси бородой! — и т. д. и т. п.

http://www.e-puzzle.ru

А между тем работа подвигается вперед. Приносят завтрак, и за завтраком те же
остроты и прибаутки, до тех пор, пока не крикнет урядник:
— Ну, баста!.. Будет с семиовчинным-то возиться, пора и за работу приниматься!..
Опять начинается стук топора, свист пилы, визг рубанка вперемежку с песней,
затянутой где-нибудь вверху, на стропилах, и подхваченной и под полом, и во всех четырех
углах нового дома.
Артельный — атаман, глава артели, выборный по общему согласию, он на работе
уставщик и указчик, дома — эконом, закупающий провизию, следовательно, ему за топор и
рубанок браться уже решительно некогда, если только не приспичит задор и похвальба перед
насмешками бойких паевщиков. Он ставит треугольник, прилаживает равновесок — гирьку,
щелкает намеленной ниткой и отвечает перед подрядчиком за всякий кривой косяк, за
всякую выпятившуюся половицу, за неровный бут и настилку.
В праздник плотники, сверх артельной водки, любят побаловать себя и наверхсыта:
день гулевой и залишние деньги случаются, а добрый благоприятель под рукой. Плотники
никогда не напиваются в одиночку, но опять-таки всегда артелью, хотя иногда меньшей
числом и объемом. И потому куча пьяных, ругающихся перед кабаком мужиков всегда и
непременно из одной какой-нибудь ближней артели плотников. Они всегда толкутся и
считаются между собой, упрекая себя только в том разве, что один отказался раз распить с
ним косушку, другой — хотел его обидеть, но когда и за что? — неизвестно.
От них не услышите брани на хозяев, без чего ни за что не обойдется пьяный маляр,
портной, сапожник... Эти не прочь задеть и обидеть встречного; плотник никогда не решится
на это: он или орет в полпивной, или, налаживая нескладную песню, ковыляет по панели на
свои нары — и, таким образом, спит всегда дома и никогда не ночует в части. Если бы и
случился такой грех, что один, отшатнувшись от компании, попал в ночлег на съезжую, то
артель не замедлит отрядить на хлопоты... Артель этого не терпит, в артели каждый
работник дорог и в рабочую пору ежечасно нужен.
Каждый почти год артель принимает новых паевщиков, отпускает старых, но всегда,
верная старине, живет одним толком, тесно и неразрывно. Нередко случались такие годы,
что подрядчики не нуждались в целой артели и хотели брать поодиночке, артель не
соглашалась, приходила на биржу, решаясь даже на поденную, ломовую работу, но и тут:
«бери их всех, порознь не пойдут — не рука!» Бывало и так, что целая артель сговаривалась,
садилась на чугунку и брела в разные стороны, на родные полати и в закутье, если не
спорилась им работа в столице целой артелью. Одним словом, артель крепко держится и
старается быть верною родным, заветным поговоркам, что «один и в доме бедует, а семеро и
в поле воюют», «две головни и в поле курятся, а одна и на шестке гаснет»,— да, вероятно, и
сами поговорки эти родились в артели, хотя, может статься, и не плотничьей.

http://www.e-puzzle.ru

Петра Артемьева, записавшегося в галицкую артель, теперь уже трудно отличить в ряду
остальных рабочих: он или засел внутри дома на потолочный, брус и, мурлыкая себе под нос
деревенскую песню, тяпает топором по брусу, или прилаживает доску к забору и сглаживает
ее рубанком, если доска эта приходится клином и забор просвечивает. Петр Артемьев еще
добросовестен в работе, по деревенским обычаям, где любят тепло и плотно, и не привык (но
скоро привыкнет, по неизменным законам природы) к петербургским работам на «авось,
небось да как-нибудь». Может быть, даже он послан подрядчиком и на Неву — сваи вбивать,
и все-таки его трудно отличить в той толпе, которую не в редкость видеть петербургскому
жителю, гуляющему по набережным.
Толпа этих рабочих-мужиков ухватилась дружно за длинные концы веревок,
привязанных к огромному рычагу. Толпа эта несколько времени стоит молча, как бы
собираясь с духом и выжидая сигнала,— и вот из средины ее раздался бойкий звонкий голос
запевалы, и вся рабочая сила, дружно подхватив на первом же почти слове следующий
громкий припевок, оглашает широкую, черную поверхность Невы:
Что-то свая наша стала?
— Закоперщика не стало.
Эх, ребята, собирайся,
За веревочку хватайся!
Ой, дубинушка, ухнем!
Ой, зеленая сама пойдет,
Ухнем!!!
Ух! уx! уx!
Немедленно вслед за песней раздается звяканье толстой цепи, и огромный молот падает
несколько раз на сваю, далеко углубляя ее в рыхлую болотистую землю.
Стоит только прислушаться к переливам этой песни, чтоб безошибочно решить, что
песня эта принесена сюда с Волги, что она сродни с «Вниз по матушке по Волге», но далеко
не имеет ничего общего с плаксивой петербургской песней:
Как на матушке, на Неве-реке,
На Васильевском славном острове,
и пр.
Особенно доказывают это смелые переливы песни, рассчитывающие на громкое
вторенье эха, которым так богаты гористые берега реки-кормилицы. Наконец, наглядное
доказательство тут же, налицо: стоит только выждать, когда заговорят между собою
работники, наречие которых любит букву о, переходящую даже на букву у, и, наконец, эта
певучесть со странным переносом ударений всегда ясно отличает говор костромича от
говора других соотечественников. При том же костромич несловоохотен, как будто груб в
ответах с первого взгляда, но затронутый — разговорчив и откровенен. В этом он далеко
перещеголяет белотельца-ярославца.
***
Несколько исключительное значение Петра Артемьева в артели объяснилось вскоре.
Случай к тому был весьма прост и немногосложен: одному плотнику понадобилось написать
письмо в деревню, а идти в полпивную, где уже почти всегда сидел присяжный писака, не
хотелось.
— Да и рожон бы ему острый! — говорит плотник,— без пары пива не садится, да еще
гривенник дай, а то не запечатает и не напишет, куды письму идти следно.
Петр Артемьев вызвался помочь горю.
— И впрямь, Петруха, садись-ко! Эдак-то мы к тому чихирнику-то и ходить не станем.
Садись: я тебе пятачок дам.
— За что пятачок? — я и так, даром.
— За что даром: даром-то, сам, брат Петруха, знаешь,— и чирей, слышь, не садится.
Представилось маленькое затруднение: у писца не было ни чернил, ни пера, ни бумаги,
но проситель нашелся лучше его: доставши шапку, он пошел по всем собирать на артельные

http://www.e-puzzle.ru

чернила и чернильницу, перья и бумагу. Складчина по копейке серебром с брата — материал
готов, и к тому же артельный.
С этих пор у Петрухи нежданно-негаданно явилась другая работа и лишняя копейка,
которою он успел рассчитаться начисто с долгами артельными. Все потянулись к нему с
просьбами, до бесконечности разнообразными и оригинальными.
Один пришел к нему и бойко начал:
— Ну-ко, Петруха, садись! и напиши ты мне, братец ты мой, такую грамотку, чтобы
затылки все в кровь расчесали...
— Что же так больно страшно?
— А вот видишь ты, разумный человек: хозяйка у меня молодая, дома-то две зимы не
был — обрадовалась, и дошли до меня, к примеру, эти самые слухи, что она, примерно,
баловать стала. Накажи, Петруха, обругай ее, я, мол, крепко серчаю, и так, мол, что приду на
зиму — дом верх ногами поставлю. Вишь, там на станциях нынче писарей завели, а дорогато по нашей деревне напрорез пошла, а ребята-то все холостежь,— что волки, значит.
Петруха, сколько мог, удовлетворил желанию.
— Да ты бы завертки-то покрепче... эдак, чтобы жарко было, чтобы так всех в слезы и
положить: пусть измываются.
— Нельзя же ведь так в письме-то, как говоришь: так ведь не напишешь, не выйдет...
— Ну, ты лучше знаешь: твое дело грамотное, а мы вахлаки — всяко-то по-твоему не
разумеем. Слышь!.. хошь, напою пивом, алибо водки куплю?
— Нет, спасибо: знаешь — не принимаю.
— То-то, паря, дуришь! Не по-нашему, не подходяще ты делаешь. Ну, так считай за
мной гривенник: грамотку-то ловко настрочил. Молодец ты, брат, у нас, Петруха! золото,
серебро. Братцы, кто хочет письма писать, ступайте: Петруха с пером сидит.
— И впрямь, Петруха, напиши-ко зауряд уж и мне.
— Сказывай, как надо.
Петруха, при последних словах, обыкновенно настороживал уши, выслушивал
бестолковую, отрывистую болтовню, из которой привык составлять нечто толковое,
знакомясь таким образом с семейными тайнами каждого товарища, у которых не было на это
завету.
— Пиши попервоначалу поклоны: батюшке, матери, дяде Демиду, тетке Офимье,
ребятенкам; Гришутке, Параньке...
— Ну, да как следует, ведь уж знамо. Сказывай имена-то только да какая родня кто,
потому и писать станем: коли, теперича, отец либо брат, то низкие поклоны с почтением, а
ребятенкам и жене родительское благословение навеки нерушимо, и опять — низко
кланяюсь.
— Ну, ну, ну так так! Экой, свет, толковый! А потом пиши, братец ты мой, что вот, мол,
посылаю деньги, мол, посылаю... на оброшное. А останки поделите: рубль жене на платки да
батюшке с матушкой; а повремените маленько время спустя — еще вышлю.
Петруха уже давно писал, до подробности зная остальную историю на подобные
письма. У него в голове давно уже сложилась форма, и не осмелится он изменить ее до конца
жизни, как не изменили и прежде бывшие писцы, от которых досталась она ему по
наследству, вместе с грамотностью. Несколько затрудняли его на первых порах
неожиданности вроде первой, но и к тем он привык, стараясь передавать их прямо целиком,
со слов, для большего вразумления домашним.
Скоро по всему дому разнесся слух, что в плотницкой артели завелся писарь, что всякие
письма пишет и дешево берет, а в добрый час попадешь — и даром настрочит. К Петрухе с
просьбами о письмах стали ходить и посторонние лица. Приходила кухарка:
— Пиши в деревню, к моему соколу ясному Кузе, что, мол, крепко люблю и обнимаю и
по гроб в верности нелицемерной пребуду, а мне здесь по тебе больно тошно. Да
пожалостней, голубчик, напиши.

http://www.e-puzzle.ru

И кухарка пропела ему последнюю фразу. Но не угодил писец заказчице, прочитавши
своим обыкновенным тоном...
— Пожалостней бы ты: эдак неладно! — толковала бестолковая баба.— Пожалостнейто, как я говорила...
— Ну, да так и выйдет, инако нельзя... пером-то...— вразумлял он бестолковую.
— Ладно, уж коли и так запечатай. А я тебе ужо пирог занесу. Приходила и
горничная,— и, стыдясь компании, закрывалась рукавом под градом доморощенных острот,
и убегала, и опять приходила, чтоб вызвать грамотея на лестницу.
— Ваши-то улягутся, напиши мне, да не смейся, не стыди при всех, не показывай.
— Вам как, по-какому?
— Да по-такому, что... да ты смеяться будешь, я убегу!
— Зачем бежать? сказывайте — всяко, значится, можем.
— Мне вот как... Да нет, не скажу: смеяться станете — стыдно! Я уж из полпивной
вызову: тот мне всегда писал — знает.
— Сказывайте, как надо, по тому и напишем, а зачем смеяться? — не краденые с вами.
А наши ребята так только... с полудурья. Вишь, делать-то нечего — ну, и ржут.
— Вы напишите, что так как, мол, киятр сегодня, представления, то господа едут, а мы
дома с Глашей. Выходите — под воротами будем в ожидании зрения; ну, как там, сам
знаешь.
— Тоись это приходи, значит, а мы тут. Так, ничего, могим!.. а как зовут?
— Нет, уж этого не скажу.
— Да ведь так-то нельзя. Кому пишешь — не знаешь. Эдак не толк: без имени, понашему, по-деревенскому, и овца баран.
— Я сама знаю, и там знают. Отдадим.
— Ну, ладно,— пожалуй, и без имя.
— Я через часок зайду, постучу в дверь, а вы и выходите.
— Да коли услышу. Вы уж так бы вошли: ребята наши смирные — ничего... ладно,
приходи!
Петруха сел к столу и принялся за писанье.
— Что, али востроглазой-то той строчишь? Что велела?
— Приходи, слышь, под ворота. А кому писать — не сказала.
— Ишь ты! ну, да не сказала — тебя испугалась.
— Чего меня пугаться-то?
— Ну, чего: может, прибить захочешь того-то?
— За что прибить? — не за что.
— Ну, да ведь, брат, девка-то и!.. огонь! Эких-то, брат, в нашем доме мало. Холостой
ведь ты, черт! что козлы-то ставишь, без пути-то?
— Я не такой: я смирной.
— Ну да, ври, ври: пальца-то не клади тебе в рот. Знаем ведь, как ты козыряешь.
— Нету, я смирной.
— Как, паря, не смирной! Пиши-ко, пиши: зайдет, ведь поцелует.
Действительно, вместо поцелуя, Петруха получил какую-то серебряную монету,
которую не разглядел впотьмах. При расплате девушка прибавила, однако: «Примите от
моих трудов, сколько могу». Петруха отвалил грубое, неизменное «спасибо» своим резким,
топорным голосом, который был везде кстати, но тут — что тупой звук в пустой бочке.
Между тем новое ремесло его получало широкие размеры и дальнейший ход, породив
даже некоторое количество врагов, в лице домового лавочника и завсегдатая полпивной.
Лавочник, впрочем, скоро успокоился, утешив себя тем, что не всегда имел для того
свободное время, но завсегдатай — сказывали плотники, наведывавшиеся в полпивную,—
хотел поколотить Петруху и только откладывал: из боязни ли мщения артели, или выжидал
явления врага в месте его ежедневных заседаний, где предоставлялось более удобств. Но, к

http://www.e-puzzle.ru

несчастию его, Петр Артемьев еще долго не ходил в полпивную, не ходил до тех пор, пока в
жизни его не совершился крутой и неожиданный переворот.
IV. Столица
Петруха по праздникам писал письма; по будням ходил на работы тяпать топором и
строгать рубанком; в свободные минуты выходил зевать на диковинный город, присоединяя
свои остроты к замечаниям других зевак. Товарищи его, верные зароку и нелюбознательные,
выходили только в ближайший питейный. Все, одним словом, шло тем же порядком, как и
прежде, в течение всего лета. Наступала осень.
Петрухе мечталась уже родная деревня, куда он въедет питерщиком, с громом бубенцов
и с неистовыми криками Никиты, присяжного ямщика ближнего села, который уже всегда
принимал пеших питерщиков на свою тройку и бойко разносил их по окрестным деревням.
Мечталась Петрухе радость болезной матери, оханье и хлопанье по бедрам
обрадованного старика отца: молчаливого, тихого, но сильно чувствующего и всеми
помыслами привязанного к родной семье.
Петруха снимает бараний тулуп, синюю праздничную сибирку, которую только что
сшил перед отъездом, и очутился в красной рубахе, астраханке, и плисовых шароварах.
Родные охают, бабы начинают ощупывать и смекать доброту и плиса, и астраханки.
Петруха торжествует, весело ухмыляется и отставляет ногу. Отец гладит его вдоль
спины и называет кормильцем, радельником, сердцем. Питерщику любо, так любо, как еще
никогда в жизни не удавалось испытывать. По сердцу масло плывет, тело щекотят мурашки;
глаза чуть не под лоб закатываются. Он не знает, кого обнять прежде, кого приласкать: отца
или мать. И медлит, и все ухмыляется.
Полез он за пазуху — и медленно вынимает оттуда новый, кожаный кошелек с
изображением, которое объясняется нижнею подписью так: «Наварицкая огненная баталия, и
корабли горят». Петруха развязывает кошелек, при общем молчании подхватившихся
локотком баб и отца, и вынимает оттуда ровно две красненьких, которые уберег посреди
всех соблазнов столичной жизни. Вручает их отцу молча, с низким поклоном: «Тут,—
говорит,— и оброшное, и государево, за вас и за тебя... и за всех!..» — и видит опять слезы, и
слышит оханье, и опять его гладят и вдоль спины, и по голове, и по плечам.
— Спасибо,— говорят родные,— спасибо, радельник! отец ты наш родной. По твоей
милости и на твои кровные денежки мы и баню новую выстроили, и на повете накат новой
настлали, и за твое доброе здоровьице два молебна, кормилец наш Петрушенька, отпели.
— Вам спасибо! — говорит Петруха,— а я ведь сын.
— Да уж и сын-то какой, кормилец ты наш, на редкость. Экова-то у нас и отродясь не
бывало. Пошли-ко тебе, Господи, милости божьей, да казанская матушка.
Парень кланяется в пояс и садится за стол, с приговорами матери:
— Не ждали мы экой радости сегодня, не чаяли. Ты уж, серцонько, не обессудь: мы
тебе и не состряпали ничего: почечек-то твоих любимых. Яишеньку-глазунью — коли хошь
— так сейчас бабы справят.
— Благодарим на угощенье, благодарим! Признательно, и еда-то в голову нейдет — ни
к чему бы и не прикладывался: больно, вишь, радостно, любо таково!
— Ну, да как, петушок ты наш, не радостно: ведь отца с матерью увидал.
Петруха стал подарки раздавать: отцу — шапку теплую; матери — платок шелковый;
бабам — которой колечко, которой бусы. Не забыл даже и племянников: и им привез по
свистульке.
— Ну, а Паранюшке привез ли что? — спрашивала мать.
— Кажинный день, кормилец мой, шастает в избу. Когда, слышь, ваш-от приедет,
обручельник-то мой, и колечко твое показывала, что из Питера-то ей выслал.
— Не высылал я ей никакого колечка из Питера.
— Ну, да что маяться-то, Петрованушко? — заговорил сам отец,— коли есть любовь —
так по миру да по согласию, с Богом да со Христом. Я сам, коли хошь, и сватом пойду; дядю
в отцы посаженые попросим.

http://www.e-puzzle.ru

— Хорошо, батюшко, хорошо. Ладно бы, больно бы ладно: затем почесть и приехал-то.
В воображении Петра Артемьева сначала все перепуталось, но опять замелькали новые
образы с другой обстановкой:
Стоит он середи избы; мать с гребнем стоит подле; а обоих их обступили девки и поют
знакомую песню: «Как Петруне мати голову чесала, под венец свово милова снаряжала».
Одевает его дружка в ту же сибирку, какую привез из Питера, и творит приговоры посвоему. Снарядивши парня, благословляют его образом и сажают в сани; отец и мать
остаются дома; с женихом едут отец и мать посаженые, и едут прямо в село, и шибко едут:
колокольцы и шоркунцы стон поднимают. Сторонятся прохожие и кланяются,— желают:
«Счастливого пути, законного брака!»
Дружка творит свое дело: останавливает поезд чуть не на каждом перекрестке: то у него
постромки оборвались, гужи перетерло, связать надо. И поит всех поезжан вином, и
глумится над женихом, что и близок-де локоть, да не укусишь! — и несет чарку мимо,
другим поезжанам. То у дружки под ложечкой закололо — смазать надо, то у одного из
поезжан бородища с чего-то загорелась — тушить надо, то между встречными прохожими
колдун идет и оговоры нашептывает, а тогда совсем будет худо: и вместо лошадей на
медведях поедут, да и не на село, а в лес, и изба повернется задом — ворот не найдешь, и
вместо яств всяких одни черепья да уголья каленые будут: опять надо остановить поезд и
кланяться встречным, потчевать их вином, чтобы не кляли поезд, а желали бы молодым миру
да согласья.
Но вот Петруха в церкви, рядом с молодой, вырядившейся в штофную, на заячьем меху,
душегрейку с синим платком, вышитым золотом, что привез он ей из Питера. Петруха с
Паранькой уже за столом сидят, как бы и муж с женой, новобрачные, и подслащивают
своими частыми поцелуями горечь водки.
Дружке в складных приговорах горло захватывает, сваха так и носится с подносом и
сшибает с ног всякого встречного: свадьба идет на славу. Поезжане не нахвалятся и
угощением, и вином, и молодыми. Все идет по чину, весело, шумно...
Молодых выводят из-за стола и велят по три раза кланяться в ноги родителям, просить
их благословения на начин, а поезжан велят благодарить за почет, за внимание. Сваха
ухватила молодых под руки, поместившись сама в серединку, и повела их в клеть... Петрухе
любо...
— Ты, что ли, Петр Артемьев Сычов? Эй! — раздался над ухом мечтателя резкий и
грубый голос.
Петруха опомнился. Перед ним человек в светлом колпаке и с сумкой на боку, а сам он
в нарах, в артельной, и начал было призабываться, дремать.
С трудом он оправился, протер глаза: опять взглянул на почтальона — и увидал усы,
колпак, сумку, письмо.
Почтальон повторил вопрос.
— Я Петр Артемьев Сычов! — отозвался Петруха.
— Тебе письмо из деревни, давай скорей три копейки; мне ведь тут растабарывать-то
некогда.
Петруха поспешил исполнить приказание.
Почтальон обратился уже не прямо к нему, а ко всей артели:
— Вашего брата плотника всего хуже отыскивать: в одном доме живет три артели.
Пришел в одну: «Здесь, мол, Петр Артемьев Сычов?» — «Нет, говорят, не слыхать такого. У
нас, говорят, тверская артель; вон не в той ли?» И в ту пришел — так нет, вишь:
мышкинская, ярославская. И тут нет, кого мне надо, насилу добрался...
— Наша костромская, галицкая...
— Теперь-то знаю, буду помнить: я ведь недавно еще в ваших местах.
— Так. Приходи, приноси прямо! Мы все здесь костромские,— других не пущаем.
— Да и адрес-то пишут грамотеи ваши.
— Захотел ты от наших грамотеев!

http://www.e-puzzle.ru

— Разбираешь-разбираешь, не найдешь толку, так и бросаешь.
— Зачем бросать, не надо бросать!.. для ча бросать?..
Во время этих растабарываний Петр Артемьев успел осмотреть письмо со всех сторон и
нашел в нем все в порядке: но обыкновению всех деревенских писем, оно было страшно
засалено; адрес написан слепо: «Отдать сие письмо в Сан-Питербух галецкому плотнику
Петру Артемьичу по батюшкину отзыву Сычову; весьма нужное из деревни Судомойки».
Запечатано было письмо, также по обыкновению, кабацким сургучом, который отстал в
некоторых местах и вообще плохо прилип к бумаге. Вместо печати оттиснут был медный
грош орлом.
Петр Артемьев открыл, начал читать, по обыкновению, вслух, потому что нашлось
несколько слушателей, и все нашел, по обыкновению, исправно: письмо начиналось
поклонами от родных. Отец только не посылал своего родительского благословения навеки
нерушимого.
— Опять, стало, дьячок Изосим писал: завсегда, шальной, кого-нибудь пропустит. Така
шабала! — решил Петруха и продолжал читать дальше.
На целом полулисте рябили имена и низкие, земные поклоны с почтением и желанием
на многие лета здравствовать. Но вот пошла настоящая суть: «При сем письме уведомляю я
тебя, сын мой, любезный Петрованушко, что горе у нас в семье: родитель ваш на Оспожин
день приказал долго жить, а мы и ума не приложим. Ходил по реке да в прорубь провалился
во хмелю, и изломало всего, а перед смертью тебе родительское благословение свое навеки
нерушимое посылал и домой велел идти, а мне, сироте, даром по крестьянству жить
несходно, а с бабами не сладишь, и вы домой приезжайте. А по сие письмо остаемся» — и
пр.
— Эх, брат Петруха, не было печали, да, знать, черти накачали!
— Худо дело по крестьянству, коли бабы домом править учнут...
— Иди домой, Петруха: одна дорога!
— Вот поди ты тут: живешь — и ничего, а придет эко место, что с дубу...
— Бабы весь дом разнесут, по ветру развеют.
— Иди, Петруха, домой: артельный пособит.
— Иди домой, не откладывай! — сыпались советы на оторопевшего, обезумевшего
парня.
— А стар отец-от был? Петруха, а Петруха! стар батько-то был?
— Какое стар? Пожил бы, кабы Божья власть.
— Эка, братцы мои, причина.
— Петруха, слышь-ко, а братья-то есть у тебя?
— Какое братья? Один как перст.
— Эка, братцы мои, какое попущение! Эка, братцы мои, какое горе!
— Господские али государственные?
— Господские!.. барина Бардадымова.
— Эка, братцы мои, горе: не слыхали бы уши!..
— Деньги-то есть у тебя зарушные-то: не давали вперед от?
— Кажись, ровно бы есть...
— А колькой тебе год?
— Жена-то есть али холостяга?
— Ребятишек-то возвел али еще не успел?
— Отстаньте, ребята, тошно: не слыхал бы! Такая дурь в голову полезла — утопился
бы! — мог только вскричать Петруха тем отчаянным голосом, который озадачивает толпу,
приводит ее в содрогание, жалость и мгновенно разгоняет по сторонам.
Это — крик безнадежно утопающего в самой глубине омута, когда несчастный в
последний раз высовывается из воды, собирая оставшиеся силы, как бы для того только,
чтобы крикнуть и замолчать навеки. Крик этот заставит дрогнуть мимо идущего путника,
перекреститься,— и невольно толкает его в воду за дорогой, родной душой человека.

http://www.e-puzzle.ru

Крик, подобный этому, слышится и на тех несчастных пожарищах, где горят
доспавшиеся до роковой минуты погибели. Опомнившись, с ужасом видят они реки
пламени: и нет другого выхода, кроме огня, кругом огня. Кричат несчастные, оторопелые,
растерявшиеся — и благоговейно крестятся все живые, слышавшие этот крик, и едва ли не у
всех проступают слезы, и едва ли не все бессознательно, как был толкнутые кем-то сзади,
бегут ближе к пламени. Но в это время рушатся обгорелые стропила, за ними потолок и
крыша, а с ними и все надежды на спасение. Толпа отскакивает назад, сторонится, как бы
еще выжидая в среду себя погоревших. Некоторые бросаются к воде, другие снимают армяки
и держат их наготове,— но нет несчастной жертвы — она сгорела!
— Господи!.. святые отцы!.. Мать Пресвятая Богородица!.. упокой их в царствии
своем!..
— Кузнецова старуха — болезная, хворая — семой десяток доживала...
— Кричите соцкого!.. бегите к становому!..— раздаются новые крики, но имеющие уже
не тот смысл и силу, как прежний.
***
Не спит человек, отбивается от еды, от работы, от веселого ласкового слова при
подобных известиях, и сам не свой, и люди не те, и все как будто новое: такое спокойное,
безмятежное, на пущую горесть и даже досаду.
Петр Артемьев и письма отказался писать, и перестал шутить (даже говорил редко).
Работу обязательную и подневольную исполнял вовсе вяло, и заметили это товарищи:
— Ишь, маешься-то, полно, брось! Ложись-ко вот тут в уголок, я тебе армяк подстелю,
а свой-то в голову положи. Сосни, часом,— полегчает. Полно!
— А шел бы ты, Петруха, по мне, в деревню: все бы, кажись, лучше.
— Что мне деревня? — думал и говорил Петруха товарищам.— Не пойду в деревню:
незачем. Мать в горе, невестка — чужой человек, с ветру; дядя толковым таким смотрит —
не уважит... Не пойду я в деревню! да и с чем? — деньги-то все выбрал да домой переслал, а
на пятачки-то с писем не разгуляешься — дорога дюже далека: не осилишь сиротством-то.
Не пойду в деревню, хоть колья берите.
— Да больно ведь тебя, парень, перекосило-то: на себя-то ведь ты, Петруха, не похож.
— Поглядится — пройдет! И все ведь так поначалу-то; я знаю... Эдак-то тоже у меня
отец-от помер; и на глазах еще, братцы! Ну, и давай с бабами зауряд реветь. А на другой
день встал: «Да что, мол, это я; подряд, что ли, снял? почем, мол, с пуда... слезы-то? бородато, мол, с ворота, а ума с накопыльник не вынесла!» Право, братцы, так: застыдился и
перестал реветь. Заберет эдак при бабах-то — и побежишь на повить, алибо в сени, и ничего
— и опять в избу лезешь.
А там гроб стал сколачивать, на саван холста отмерил и в гроб уложил, и омыли, а не
ревел — право слово! Да вот уж когда больно жутко подошло: как спустили мы это гроб с
батюшкой; поп Иван с дьячком землицы кинули, и я сгреб в кулак... Тут перво-наперво
защемило. Ухватил я лопату-то (сам и могилу, братцы, копал): дай-ко, мол, загребать стану.
Тут вдругоряд, братцы, защемило, и таково-то больно: так кровью и обдаст и обольет разом
да опять — слышите — да опять, знаешь, обольет... сердце-то: «Отца ведь, мол, родного
засыпаешь, родимого; вспоил он тебя, вскормил, на разум направил...» А сердце-то так
обольет, так и ошпарит горячим.— Держусь, креплюсь: голова в круги пошла, а тут как
звякнут бабы, да всем миром, да всей деревней, да на унос, да на разные лады... и, Господи!..
Как стоял: бросил лопату да за бабами в слезы, ручьем.
Пришла было блажь: дай-ко, мол, лягу наземь да покатаюсь; народ подсобит —
подымет. И хотел было; да нет, мол, осмеют холостые ребята: скажут после, что Мартын-де
— словно жеребец: сначала ржал-ржал да как хватится оземь, и учал кататься, и учал... и
ногами дрягает... Так и не лег, а проплакался, да и с кону долой! Вот я как! Да и на глазах
помер отец-то, а то за глазами!.. Да за глазами-то бы я, кажись, не то что,— а...
— Ну, не говори, Мартын, что дурости-то плетешь? не путем. Не как ты... смехом,
ведь... сын да отец — одна полоса мяса. Что Бога-то гневить? сам ведь сказывал, что ревел,

http://www.e-puzzle.ru

ну? Эка, ведь у нас язык-то мелет, что не разумеет; а замков-то не догадались привесить.
Отстань!.. Не люблю я тебя за это. Шутил бы ты знал другие какие шутки, да не такие...
К зиме — поздней осенью — галицкая артель вся разбрелась по домам, чтобы к весне
опять сойтись вместе на летних работах.
Петр Артемьев не пошел в свою деревню, как ни уговаривали товарищи. Домашним
наказал сказать, «что не пошел-де оттого, что не на что: деньги все повысылал в деревню, а
ищет места теперь — и, если поправится,— прийти не преминет: ждали бы».
Оставшись без артели, Петр Артемьев окончательно упал духом; у него еще больше
захолонуло сердце: как быть и чем жить? — брюхо-злодей старого добра не помнит, а
Петербург такой город, где не дадут даром куска хлеба. Всюду народ трудящийся, всюду
зашибающий копейку, и весь город, кажется, на том стоит, чтобы зашибать эту трудовую
копейку, проживать ее и с усиленным трудом сберегать на черный день одни только остатки,
поскорбыши.
Рабочего народа много в столице, так много, что и приткнуться негде, особенно
отбившегося от своего ремесла и отыскивающего такого, где бы не много нужно было толку:
было бы только терпение и маленькая сноровка. Таких мест и для простого человека много
найдется в столице, но везде и всегда — неизбежно нужны знакомства, своего рода
протекция и покровительство, а где найти последние Петру Артемьеву — плотнику, для
которого до сих пор весь мир сходился клином в его артельной квартире и на работе. Раньше
позаботиться пристроить себя он, по общему русскому толку, не догадался. Хлопал себя по
бокам и крутил головою в безнадежности, уже в то время когда бедность, вопиющая
бедность повисла на вороту и грозила еще горшим горем.
Сунулся бы он и к тому и другому, ухватился бы и за несподручное ремесло, но кругом
холодно, неприветливо, тоска и опять безнадежность. А между тем деревенские сцены, одна
другой сумрачнее и неутешительнее, мелькали в его воображении, не давая почти покою:
мать его бранит, корят невестки, одна чуть не кидается драться... Племянники — мелкота,
неразумны, баловливы, сердят бабушку, и та встает поутру, обливаясь слезами, и ложится
спать с теми же горькими рыданиями, которые так знакомы и так давно возмущают сына. А
там подходит подушное, оброк, починки, перестройки... Денег нет, а матери хочется и
крестов на средокрестной неделе напечь, и жаворонков, из теста же, поесть в день Сорока
мучеников.
Следом уже за этими воспоминаниями проходят такие минуты, когда Петр Артемьев
бежал бы, летел бы по ветру на родные места и выплакал бы там свое горе; но минуты эти
разлетались быстро перед сухой, голой действительностью. У Петра Артемьева в кармане
остался один какой-нибудь полтинник, но нужда уж и его высасывала по копейкам.
Во всяком деле важен случай, этот толчок, который иногда бывает спасителен;
случайно попадаются в беду — случаем же и искупаются от нее. Между тем, давно уже
ходят по свету две пословки, едва ли не более всех других разумные и справедливые: по
одной, утешаются горемыки тем, что мир не без добрых людей, а по другой, не было
примеру, чтоб на нашей земле кто-либо умирал с голоду.
Дворник того дома, где жила галицкая артель,— и которого Петр Артемьев раз одолжал
письмецом, однажды как-то к слову и без умыслу сообщил интересную новость, что вчера
вечером дворники соседнего дома сотворили такой запой на целый день, что все квартиры
оставили без дров и воды.
— Управляющий сбеленился (прибавил дворник), пытал ругать,— отобрал хозяйские
сапоги и рукавицы у всех и велел приискивать новое место.
«Не пойти ли мне?» — думал Петруха.
— Рукавицы-то да сапоги я, пожалуй, и свои буду носить! — сказал он и сделал.
Его приняли и через неделю дали подручного, самого его назвав старшим дворником,
потому что был грамотный и на первых же порах показал изумительное прилежание: в
конуру свою заходил только спать. На лестницах подымал пыль столбом и не только обметал
тротуары, но даже и улицу каждый день раза по три.

http://www.e-puzzle.ru

Старание его обратило даже на себя внимание местного городового, который
вытребовал к себе Петра Артемьева, похвалил, узнал его имя, число лет и попросил
понюхать табачку. Одним словом, дела нового дворника шли блистательно: он раза по
четыре на день надоедал переехавшему жильцу, требуя контрамарки и говоря, что господину
ничего, но что он один за это ответчик.
Отпирая ворота ночью жильцам, приходившим поздно, он не ругался, не ворчал им
вслед, даже не просил на другой день на водку и только, побрякивая и гремя ключами,
смирно пробирался в конуру свою, где снова ложился на нару и засыпал в ту же минуту до
нового звонка.
Жильцы уже никогда не оставались без дров и воды. Еще с самого раннего утра он
начинал лазить по черным лестницам, громко стучал в дверь и бешено звонил в
колокольчики, на досаду кухарок и горничных, которые не упускали в другой раз случая
отомстить ему, заставляя дожидаться. Но неугомонный дворник звонил и стучал опять, и
гораздо сильнее прежнего; кухарки бранили его в глаза чертом, мужиком, прорвой. Дворник
слушал и с ужасным громом валил на пол охапку дров, стучал ведром об ведро; получал за
это уже толчки в бок и все-таки оставался верен своему долгу, который, считал, прежде
всего. Самых сердитых кухарок он, в свою очередь, наказывал тем, что лазил и стучал к ним
прежде всех,— и все шло своим чередом.
Петр Артемьев, казалось даже, и душевно успокоился: он шутил, острил, калякал с
новыми знакомыми, круг которых с каждым днем расширялся все больше и больше. С одним
из соседних дворников у него даже завелись интимные отношения, нечто похожее на
дружбу; приятели сходились в своих конурах. Другой дворник закуривал трубочку, которая
вскоре соблазнила и Петруху. Он сначала попросил дать попробовать, закашлялся, назвал
зельем, потом попросил другой раз попробовать и вскоре сам завелся этим инструментом и
угощал приятеля уже своим табаком. К услугам последнего была во всякое время готова
балалайка, слабость и пристрастие к которой Петруха привез еще из деревни и лелеял ее
даже в плотничьей артели. Приятели сходились каждый день раза по два, по три;
наслаждались поочередно трубочкой, тринкали на балалайке, кое о чем молчали и
расходились до нового и скорого свидания.
Петруха раз попробовал сообщить приятелю о своем несчастии — и нашел в последнем
человека не только понимающего это, но готового страдать вместе с ним: приятель даже, во
время этих разговоров, и за балалайку не брался, а с каким-то остервенением начинал курить
табак, так что сам же спешил встать и отворить дверь в подворота.
По праздникам случалось так, что приятели складывались по четыре копейки и шли в
ближайшую белую харчевню чай пить, иногда покупали при этом у входа сайку и ели ее,
размявши на блюдечке в тюрю.
Дружба обоих соседей скреплялась все более и более и стала заметна глазам
посторонних, которые часто выговаривали им таким образом:
— Эка, посмотреть, у вас сожительство какое, словно собаки... алибо братья-двойни:
завсегда вместе, ровно колдун вас какой обошел наговорами.
Петр Артемьев был прав в этом деле: ему нужно было такого слушателя, которому он
бы мог выплакивать свое горе и безделье, а тот, вероятно, любил послушать, уважал
компанство и сам был не прочь тоже поплакаться на свое горе.
Без горя русский человек не обходится, он редко когда-либо чем бывает доволен. Так и
у этих друзей: то собаку из дворецкой сманили и убили фурманщики , то топор соскочил с
топорища, и хорошо еще, что не попал по ноге, то одно ведро расплескалось до половины на
самом верхнем, пятом, этаже,— то вот табаку бы купить надо, так, вишь, посулил жилец на
водку, да не дал, а напомнить не соберешься с духом, и проч., и проч.
Раз толковали таким образом приятели в Петровой конурке, по обыкновению скромно,
изредка потрынкивая на балалайке. Отворилась дверь. В нее быстро прорвался дым
табачный и духота, из мрака которых на лесенке показалась неуклюжая фигура деревенского
парня. Петр Артемьев быстро спохватился с своего места и по долгу спросил:

http://www.e-puzzle.ru

— Кого надо?
— Али не признал, Петруха; вглядись-ко!..
— Батюшки! Луканька Кузнецов... Здоров ли?
Земляки крепко и радушно поцеловались.
— А я, Петруха, от твоих, по наказу: велели кланяться...
— Спасибо, родной, спасибо. Садись-ко!..
Петруха засуетился; рад был земляку и соседу по избам.
— На-ко, поешь пирога,— даве управляющего кухарка, Орина, дала. Сам-то уж я и не
пеку: она завсегда все дает... Ну, что, родной, как там мои-то?
— Ничего — живут! — отвечал приезжий, с жадностью глотая пирог.
— Мать-то что?
— Да по миру хотела идти и избу надумала запереть: у батьки замок просила — дал.
Невестки-то больно измывались над ней, да обе и ушли в одно утро, и ребятенков забрали
своих, племянников-то твоих.
— Так, родной, так и ждал!
Петруха всплеснул руками; сел рядом с земляком на лавку, покраснев до ушей,
чувствовал, что опять все тело наполнилось жаром, который был знаком ему с рокового
письма о смерти родителя.
Словоохотливый приезжий продолжал рассказы:
— Вот как это оставили бабы те, матка-то твоя к дяде: «Живи, говорит тот-от, у меня!»
И жила, да, знать, надоело, что ли? — кто ее знает: ушла опять в свою избу. А как стали меня
обряжать-то путиной — пришла к нам да и выпросила замок: «Иду,— говорит,— на все
четыре стороны» — и взвыла. К дяде-то твоему и не ходила, а пытали наши посылать:
наведайся, мол, мужик хороший, на чести... Стало, на другой-то день, как я уехал, и матка-то
твоя ушла в побирайство, не то молиться в Тотьму алибо что... Прошли слухи, что дядя на
тебя, мол, серчал: зачем не пришел с питерщиками, и крепко, слышь, ругался...
— Да за что, Луканюшка, скажи мне, за что?..
— Знамо, не за что.
— Пошел бы, кабы деньги были.
— Знамо бы, пошел.
— Вот и теперь пошел бы, да нельзя...
— Вижу, что нельзя, сам вижу. Да ты бы, Петруха, денег-то послал.
— Да каких, Луканюшка, откуда деньги-то: из Богу, што ли, вырезать?
— Знамо, не из Богу. Ишь ты, братец мой!..
Приезжий соболезновал сильно: крутил головой, жал плечами, разводил руками,
чмокал языком...
— А ты-то в какие сюда пришел? — счел за нужное спросить и нарушить воцарившееся
молчание приятель Петрухи.
— Да мы по письму; завтра приходить велели совсем: мы печники.
— Петрухе-то родня али нет?
— Нет, не родня, а из одной деревни: и избы-то наискось.
— Эка, неладное дело какое, будь оно пусто! — рассудил вслух Петруха, при общем
молчании и довольно тихо, как бы в бреду.— Шубенку продать — не дадут много;
управляющий не уделит вперед — намнясь отказал. Эка, неладное дело какое! Не красть же,
не воровать. Грех воровать, лучше так обойдусь. Эка, неладно это все как пошло — словно
ждали, словно нельзя лучше-то! Хоть бы не сказывал!..
— Да уж это дело такое, Петруха! — утешал его приятель.— Накрыло тебя это горе
самое шапкой, что ли, и пошло жать, шапку-то на плечи надвигать. Так все к одному и
пойдет. И пойдет это горе-то самое, и начнет нажимать шапкой-то...
Приятель, при этом, счел за нужное для большего вразумления нажимать кулак и
стучать им по столу.
— Завсегда так! — и от себя прибавил приезжий.

http://www.e-puzzle.ru

— Да не надо! — закричал Петруха.— Не надо нажимать-то: больно ведь. И так больно
от прежнего осталось. Ишь ты, неладное дело какое! Хоть лоб ты взрежь, ничего не
придумаю — и таков-то... Эко Божие попущение какое! смерть...
— И то тебе сказать, Петруха,— начал опять утешитель.— Сказано: тугой поля не
изъездишь — нудой моря не переплывешь,— сколько раз говорил: «Выпей!»
— Отстань ты — «выпей»!.. С чего стану — ни разу не пил, не знаю, как и
приступиться-то.
— Да ты только попробуй! Эдак-то и я — затащили: пей; поморщился: горько, а
другую-то и сам попросил. В водке-то ведь скус: легко таково. Ругай тебя — и не сердишься;
еще сам норовишь кого бы облаять. Выпей!..
— Горько, черт! как выпьешь-то: ни разу не пил.
— Выпей и есть, Петруха! — с своей стороны присоединил приезжий.— Что ломатьсято? Хуже ведь будет, все хуже; а выпьешь — лучше...
— Нет, не лучше: и так горько, а тут еще горечь.
— Сладко будет, Петруха, говорил ведь. Попробуй!
— Отстаньте, братцы, не стану.
Петр Артемьев повалился на постель и не послушался на этот раз приятелей; все же
мысль о вине, облегчающем горе, запала ему в голову и навела на раздумье и постепенно
наталкивала на решимость.
Он уже вскоре рассуждал так:
— А что и есть,— отчего не попробовать, не сдуру же говорят ребята. Не какой грех
вино — пьют же всяко и все. Вон и в артели все пьют. Дома только не надо пить, а в Питере
можно — отчего нельзя? При отце нельзя да при дяде, а тут можно — не кой грех; не сдуру
же пристали ребята. Все пьют. Только пьяным не напивайся, а ломовому человеку, говорят,
на здоровье: кровь крепит, сон слаще.
Петруха припоминал все, что когда-либо удавалось ему слыхать в пользу вина, и
сильно поколебался в своих убеждениях: он даже сосчитал свои наличные деньги,
припомнил, что водки можно купить порядочное количество на трехгривенный с пятаком, а
на два двугривенных и с закуской даже. Он даже улыбнулся, проверив свои деньги и найдя
количество их удовлетворительно достаточным, а когда увидел приятеля, то сам уже с ним и
начал разговор:
— О вине ты вечор толковал; да боюсь — горько, опешит.
— Кое опешит? Попробуй: на первую пору только горчит, а там войдешь во скус.
— Эка, неладное дело какое! — продолжал между тем опять рассуждать про себя Петр
Артемьев.— Спишь — сны страшенные грезятся, одолели! Мать нищенкой ходит; батюшка
помер... опять же дядя. Пойдем, паря, поучи,— выпьем! — вскричал он, схватившись с
места, и в минуту собрался, так что едва успел опомниться его приятель-наставник, который
мог только сказать от себя одно:
— Что дело, то дело; люблю за это!
Он едва поспевал за Петрухой.
Перед дверями питейного последний опять было поколебался:
— Али уж оставить? Неладно, кажись, не так.
— Ну, толковать еще стал.
Приятель ухватил его под руки в намерении тащить в дверь...
— Ступайте, братцы, студите: внидите и угобзитесь: там благо! Да скорее ступайте —
не теряйте златого времени! — Заметил им оборванный господин, отправлявшийся по тому
же направлению.
Приятель Петрухи еще сильнее уцепился за друга и еще сильнее потянул его к двери.
— Не так ли, полно? — продолжал все-таки рассуждать Петр Артемьев, упираясь в
землю изо всех своих сил.— Нет, брат, так лучше пройдет, пойди ты лучше выпей: на вот!
Но последние слова Петр Артемьев произнес уже в питейном — приятель его
действовал решительно, и блок с визгом захлопнул за ними захватанную дверь кабака.

http://www.e-puzzle.ru

Петруха и там было вздумал оказывать некоторое сопротивление, но, убежденный
просьбами и чуть не мольбами благоприятеля, отчаянно махнул рукой, толкнул кого-то под
руку (его обругали и даже ударили) и, подойдя к стойке, громко потребовал себе полштофа.
Ему не отвечали. Петруха изумился и повторил вопрос.
— Порядков не знаешь! — грубо оборвал его неприветливый рязанец и повернулся
спиной.
— Каких порядков? — спросил недоумевающий парень.
Не знал об них, или, лучше, не смекнул, и его приятель.
— Деньги вперед! — опять глухо и отрывисто отозвался целовальник.
Тогда-то только нашелся благоприятель и заметил Петрухе:
— Здесь завсегда вперед; без того и распечатывать не станут... .
Дедновский Макар сосчитал деньги, звякнул громко сдачей, снял с полки требуемую
посудину, сорвал крючком пробку набок, взболтнул полуштоф, нагнавши наверх быстро
мелькнувшую пену, и поднес, чуть не толкнувши в самый нос Петрухи, посуду; поставил ее
на стол; полез под стойку и так же ловко вышвырнул два стаканчика, как ловко делал все
предшествовавшее. Петруха следил за всем этим и дивился порядкам.
— Наливай! — подсказал приятель.
— Пей! — просил Петруха.
— И ты пей, без тебя не стану.
Петруха с замиранием сердца выпил одну рюмку, ухнул, плюнул, покрутил головой;
потом другую, третью и т. д. Вскоре благоприятель вел его под руку; Петруха говорил
громко и все почти одно и то же:
— А мне черт ли... лешой... все ровно!.. в деревне ли, в Питере ли. Мне черт ли...—
пфу!.. друг!.. друг!.. поцелуемся! Не ругай ты меня!.. сделай божескую милость, не ругай,—
и, не... бей... не бей!
— Да я тебя не ругаю. За что ругать? и не бью...
— Не ругай ты меня!.. не ругай!.. не бей! — вот что бредил Петруха и упирался в
землю, опустивши вниз голову, над которой постоянно махал правой рукой: левая висела как
плеть; приятель держал его поперек.
Вино Петрухе понравилось: парень учащал пробы. Вскоре даже сам назвался на
угощение, взаимно угостил, опять просил угощения и опять пил... пил... пил — и запил.
Такова деревенская натура — ничего пресного она не любит, меры она не знает, о толке и
слышать не хочет, а указания, наставления считает за упреки, брань, оскорбления.
Мельничная плотина держится, крепится все лето, а раз подточило ее порядочно — и
скоро пойдет вода рвать все, разрушать, подмывать, и трудно, даже почти невозможно
бывает остановить ее на пути разгула. Оборвался раз русский человек, живущий по себе и
своим умом, и пойдет крутить, и нет для него уже ничего заветного: и армяк новый долой, я
недавно купленная шапка нипочем, и рукавицы прочь, и сапоги крепкие долой — можно и в
стареньком щеголять, что тут ломаться, чваниться? что за щегольство! что за бахвальство!
Куды тут лезть с суконным рылом да в посконный ряд?.. мимо, все мимо, все долой и прочь!
Пей, душа,— веселись! Да балалаек давайте больше, да гармоний, да песен, рому, коньяку
попробуем, и что в хересе за скус? и херес попробуем и... девок давай. Приходите, гости, да
больше: на всех хватит, всем будет что выпить и где улечься, милости просим: у нас и двери
всегда настежь и званым, и незваным. Пейте все и наше, и ваше здоровье. Не сердитесь
только: у нас все друзья и приятели; душа нараспашку и сердце за поясом! Вали, народ,—
будет и на похмелье!
Похмелье идет тем же порядком: гудят по-прежнему песни, идет топанье на целый дом,
внизу штукатурка с потолка валится, и не уймет никто и ничем разгулявшихся кутил... Все
прочь, все мимо, знать никого не хотим!.. сами большие, и больше нас нет! А там еще горе
незваное накачалось — долой и его: топи его глубже, на самом донушке, и донушко
опрокинь на лоб! Давайте же песен, песен больше, да веселых, да громких, да красавиц.

http://www.e-puzzle.ru

Петр Артемьев сначала, как новичок и непривычный, выпивал немного и был уже пьян.
Он учащал для того только, чтобы поддаваться обаянию той веселости, которая поразила его
и привязала к себе на первом еще дне запоя, и нечаянно дошел до того, что выпивал
прежнюю порцию и был только, что называется, на кураже, когда все так отрадно и весело,
сам он в задоре и готов спешно и толково сделать все, что укажут.
Прежнее дело дворницкое спорилось удачно; сам он, однако, изменился, как изменился
наружный вид его конуры, которая украсилась лишней мебелью, в виде стеклянных посудин,
начиная от маленькой и постепенно доходя до большой бутыли. Его теперь не удивишь
полштофом, а к стклянкам маленького объема он прибегал только в крайней бедности, при
безденежье. Привычка брала верх и сильно укрепила в начинаниях. Сделать самое трудное
дело для него было нипочем, лишь бы только обещана была дача «на выпивку». По будням
он чуть не с утра был навеселе,— по праздникам непременно пьян, а к позднему вечеру —
мертвецки. Он готов даже быть таким и в будни, если бы больше имел тороватых и
денежных приятелей, а сам не был дворником, у которого лишняя копейка — изумительная
редкость. Петруха и тут изловчался, стараясь придумывать разные хитрости, до которых
достиг своими непокупными толком и сметкой.
Особенно помогало ему в этом замечательное знание всего дома, сверху донизу, всех
квартир с их жильцами, всех жильцов с их характеристикой, и физической, и нравственной.
Конечно, все это у Петра Артемьева делалось на мах — спроста, но тем не менее всегда
почти верно и толково. Изо всего этого он успел приучить себя извлекать личную пользу и
не задумывался заходить в 40-й номер к чиновникам, которые, по его наблюдениям, всегда
собирались по субботам играть в карты. От его внимания не ускользала их кухарка, чаще
обыкновенного забегавшая в лавочку за миногами, капустой, огурцами и проч. Случалось,
что она проносила бутылки из погреба, и всегда непременно имела в руках четвертную
бутыль, которую привозила на извозчике. Петр Артемьев запирал с первым признаком ночи
ворота, подпоясывав полушубок и отправлялся в 40-й номер. Здесь он просил кухарку
вызвать жильца-хозяина:
— Дворник, мол, пришел, видеть желает.
Хозяин выходил, дворник кланялся и говорил:
— Ворота запер; спать сейчас лягу.
— Так мне-то что за дело? зачем ты лазишь без спросу?
Дворник при этом указывал одной рукой на кухарку, как бы давая знать, что ей
приказывал докладывать о себе и не лезть без спросу; а другую руку засовывал в волоса на
затылке и ухмылялся:
— Гости-то у вас долго будут сидеть?
Если хозяин догадывался, к чему ведет свою речь дворник, то спешил дать ему на водку
и наперед задобрить его. Если же нет,— дворник, почесываясь, начинал опять приставать:
— Коли долго — так уйду: дома-то не буду ночевать сегодня; а хозяин велит запирать
ворота на ночь и ключ с собой брать.
— Во всяком случае, ты должен оставить кого-нибудь вместо себя?
— Кого оставишь? оставить некого. Надо ему на водку дать, кого оставишь-то: так-то
не остаются, а нам поздно не велят сидеть.
— Кто это мне не велит? — спрашивает рассерженный жилец.
— Хозяин домовый не велит,— спешит перебить его дворник.— Нам он говорит: какде ты, Петр, сделал все, до одиннадцати часов калитку не запирай, а после запри и ложись
спать, долго-то не сиди.
Чиновник только при этом догадывался о том, отчего дворник не хочет ночевать дома,
запирает ворота и ключи уносит с собой,— он называл дворника мошенником, плутом, но
все-таки давал ему гривенник или просто выносил водки и давал рюмку.
Петруха кланялся, благодарил и почесывался:
— Лестница-то высока, вишь,— не захромать бы, ваша милость?

http://www.e-puzzle.ru

Получал ли, не получал ли Петруха второй рюмки, он все-таки оставался доволен и
собой, и жильцом 40-го номера, и его гостями, которых выпускал со двора сам и не ворчал.
Если же жилец, по собственному выражению дворника, не уважал его и не смотрел ни
на какие резоны, т. е. не подносил рюмки водки, не давал гривенника, Петруха на другой же
день останавливал его под воротами, снимал шапку и кланялся:
— А я, вашей милости, услужил вчера: гостей выпустил. Двое совсем растянулись под
воротами. Я поднял и извозчика живой рукой отыскал. Сегодня вашей милости прежде всех
воды натаскал: поутру, мол, проснетесь — чайку напиться захотите. Я в ваш нумер всегда
захожу раньше, прежде управляющего. Сегодня праздник: поздравить не мешает вашу
милость!
Вообще почему-то с чиновниками Петр Артемьев вел себя осторожно, при встрече с
офицерами всегда почтительно снимал шапку и ни в грош не ставил тех сердобольных вдов,
которые живут квартирами и у которых жильцы целый день не бывают дома, по
обыкновению почти всей петербургской молодежи. От этих вдов он редко получал «на
водку» и потому, не имея средств мстить открыто, старался вредить им втайне, срывая с
ворот безграмотные билетики их, которыми извещается искатель, что здесь «одаеца комната
состолом, смебелю и сприслугой у вдовы для холостых спросить дворника» или «в таком-то
номере». Дворник может ответить, что в таком-то номере отдана квартира, хотя она еще до
сих пор пустая, что в таком-то и есть свободная, да ребят много, беспокойства будут,— в ней
и не живут жильцы подолгу.
— А вот есть в одиннадцатом способная для вашей милости, и мебель дает кому надо, и
с кушаньем берет, и барыня важная завсегда при жильцах. Эта комната опросталась оттого,
что жилец помер, а то у ней завсегда живут и всегда довольны остаются.
Во всей болтовне часто нет ни малейшей правды: нанимающий видит комнатку
маленькую, тесную, мебель поломанную и порванную, даже плесень от сырости во всех
четырех углах, и сама хозяйка не столько барыня важная, сколько бойкая, и досадует
искатель квартиры на себя, что поднимался так высоко и остался внакладе. Не оставался
внакладе один только дворник: он выпивал рюмку водки или получал пятачок от своей
важной барыни до тех пор, пока не приводил в 11-й номер охотника до сырой комнаты,
высокого и грязного хода.
Петр Артемьев обставил себя наконец так, что имел номеров десяток таких, где ему
каждый праздник подносили по рюмке водки, и был одним из счастливейших петербургских
дворников, потому что в его доме, в одной из квартир, поселилась целая ватага молодых
людей, у которых дня не проходило без кутежа и скандала.
Петр Артемьев не замедлил скоро познакомить и себя с ними и тут также придумал
хитрость. Он явился с искренним советом быть потише и присовокупил прямо от себя, но с
привычною смелостью и решительностью:
— Нижние жильцы к хозяину приходили жаловаться, что всю штукатурку на потолке
отбили... над самой, вишь, спальней пляшете! Хозяин прислал сказать, чтоб не плясали.
— Пошел, дурак, скажи хозяину, что мы его знать не хотим. Мы от себя наняли
квартиру и деньги вперед отдали! — кричал один из более бойких гостей и кинулся было на
дворника.
Тот немного попятился; он мог бы, заручившись таким важным поручением, хотя и им
же самим сочиненным, нагрубить, но счел за нужное выдерживать привычную роль:
— Коли, говорит, не уймутся, вели квартиру очищать; пусть-де новую приискивают.
— Молчи, дурак! — не сегодня же ночью отыскивать? Пошел, скажи хозяину, что вы
оба дураки, невежи.
И пьяный гость опять было задорно кинулся на дворника, но его опять удержали
товарищи. Дворник все-таки стоял на своем:
— Мне, говорит, эких жильцов не надо: они у меня изо всех квартир повыгонят и дом
останется пустой.
— Я тебе всю бороду выщиплю.

http://www.e-puzzle.ru

— Зачем бороду? борода дорога; она долго растет. В бороде вся сила. Вон у вашей
милости и нет ее.
Пьяный гость выходил из себя; его успокаивали товарищи; но дворник продолжал быть
верен себе и во все время оставался спокойным; он рассуждал:
— Наше дело подневольное: что велят делать, то исполняем; таково дело, не сами. Что
бородой-то стращать? — лучше бы, барин, водочки поднести велели дворнику-то.
Один, догадливый, исполнил его желание, и даже, против ожидания,
удовлетворительно: Петр Артемьев успокоился. Сходя с лестницы, почувствовал то
знакомое ему приятное наслаждение, какое испытывал после первой рюмки, потом у него
закружило в голове, и, когда Петр Артемьев улегся, голова его пошла в круги и сон был
невозмутимо крепок.
Когда ушел дворник, конечно, начались толки о недавнем событии, и более
рассудительные решили это дело таким образом: дворника всегда не мешает задобривать,
дворник человек нужный; он многое может сделать. Он для дома важнее хозяина; его и за
водкой можно послать, если некого; он и в глухую полночь достанет ее, потому что имеет
огромное знакомство и опытность, и проч., и проч.
С тех пор Петруха не встречал уже неприятностей и не придумывал с своей стороны
хитростей, а просто тихонько отворял дверь и только выставлял свою бороду. К бороде этой
привыкли кутилы, и лишь покажется она, приятели спешили потчевать ее водкой до того,
чтобы она решительно не способна была беспокоить их в другой раз и нагонять темную
тучку на их светлую и беззаботную радость. Некоторые даже заговаривали с этой бородой
(до того она сделалась нестрашна и пригляделась).
— Ну, а что хозяин?
— Спать лег! — чуть не шепотом отвечал дворник.
— Не сердится, не ругается? не велит искать квартиры?
— Отошел!.. забыл!.. Добряк ведь! — шептал Петруха.
— Ну, а нижние-то жильцы не жалуются?
— Перестали! Да ну их!..
Петруха при этом махал рукой и даже на лице старался изобразить возможно
презрительную мину. Он заключал всегда почти одинаково:
— Пейте, господа, знайте! Не бойтесь, постоим. Скажу, что свадьба у вас — и все! Есть
ли водка-то у вас? а то схожу, пожалуй: в погребке можно достучаться: такая форточка
завсегда отперта. В кабаке только трудно, а пожалуй,— и т. д.
При таких соблазнах и благополучном начине Петруха шел все в гору да в гору: его
уже, что называется, чарка бьет. В надворном хозяйстве стали обнаруживаться кое-какие
беспорядки и упущения: лестницы были грязны и едва удобопроходимы, двор почти никогда
не просыхал; городовой заглядывал в его конурку чаще и более для того, чтобы выгнать его
на тротуар. Петруха и здесь прибегал к некоторой хитрости: он отгонял от своих тумб
извозчиков и позволял тут останавливаться только тем, которые помогали ему подметать
панель, красить тумбы, не сорили сеном и проч.
При заметных деньгах у Петрухи водились даже некоторое время так называемые
чередовые выставки, которые так обыкновенны и пагубны в столице у мастеровых и
рабочих, не имеющих работы постоянной и усидчивой, держащей на одном месте: на
верстаке, у наковальни, у стамески... Особенно эти чередовые выставки часто заводятся
компанией дворников, водовозов, носильщиков мебели и всякого рода поденщиков.
У Петра Артемьева эти чередовые выставки прекратились как раз около того времени,
когда приближалось время его именин. Молодец уже, что называется, разлакомился,
расходился, а товарищи и приятели подзадоривают:
— Скоро, ты именинник будешь, Петруха,— угощение нужно предоставить — знаешь
какое... ждем! Придем, брат, и незваные: не думай ты этого.
— Штоф с косушкой куплю,— отвечал Петруха.

http://www.e-puzzle.ru

— Этакое-то угощение для именин и звания не стоит; это и губ не помочит: вон ты
толковал из плотников своих кого позвать, то народ петой, ну, да и мы не прочь почтение
тебе сделать по-расейски. Тут не то бы что, а полведром только-только удовлетворишь.
— Полведра много, лопнешь.
— Эй, гляди, паря, только подрумянишь.
— Да вон подожди — посмекаю; хватит ли еще капиталу-то на это? — обещал Петруха
и смекнул по-своему.
За два дня еще до именин он уже шастал по квартирам, вызывал хозяев и прямо просил
о пособии.
У одних говорил с тою привычною смелостью, которая чуть не приучила его самого
верить сочиненному:
— В деревню иду: пачпорт надо выправить, а денег нет, хозяин заперся — не дает,
обижает, и в квартал ходил жаловаться, да не слушают; совсем хозяин обижает,— пособите,
ваше сиятельство! Вот в десятом номере полтинник дали, в пятом рубль серебра посулили,—
врал Петруха и кое-где выманивал, уходя от других с более или менее надежным посулом.
В смежном номере он уже говорил почему-то новое и путал себя до того, что решился
говорить остальным одно:
— Мир в деревню требует — оброки тяжелые; одеться не на что; ехать надо — питьесть дорогой, дома пособие требуется; хозяин обижает; пять целковых пособрал: еще не
хватает трех либо четырех...
При последних словах Петруха низко кланяется: благодарит за выдачу и внимание, и
раза по три в день надоедал посулившим, засылая кухарок, которые все-таки состояли в
некоторой зависимости от него и боялись даже его присмотру, справедливого и всегда
необузданного гнева.
Вследствие ли собственной назойливости или некоторого даже предстательства и
влияния кухарок, но только Петр Артемьев собрал столько денег, что в день именин из
конуры его то и дело вылезали четвероногие, которые долго бранились под воротами и
некоторые доходили до дома, другие валялись на тротуарах (догадливые и толковые
выбирали места поглуше), а некоторые подбирались в часть.
Однако сам именинник, по русскому обыкновению напившийся прежде и больше всех
других, еще до конца заветного полуведра улегся спать, и никакие силы не могли поднять
его с места: он как будто опился и замер.
Поутру Петруха опохмелился, и так крепко и задорно, что, когда позван был к
управляющему для объяснения по некоторым беспорядкам, замеченным в прошедший вечер
и ночь, он разговорился и, против воли, рассердил управляющего.
— Отчего трудовому человеку на день ангела не выпить? — один раз в году бывает —
надо выпить покрепче. Вот от вашей милости завсегда пьяных провожал с лестницы. Сами
вы, Иван Тимофеич, в контору посылаете и пьете: раз и вашу милость на лестницу волок,—
рассуждал Петруха и не чуял грозы.
Управляющий вспылил, сочтя все его заключения за обиду, и закричал:
— Да тебя, чухну полосатую, кто об этом спрашивал?
— Вы спрашивали.
— Да ты пьян, дурак! еще не проспался.
— Вы, что ли, напоили? а я не дурак да и не спал.
— Ты еще поговори со мной, погруби! — кричал управляющий и ругался.
— Я не грублю, Иван Тимофеич!
— А зачем вчера сбирал по квартирам деньги?
— Я не сбирал никаких денег по квартирам, что вы Бога-то гневите, Иван Тимофеич?
— Зачем врал, что в деревню идешь и хозяин обижает, и на меня пожаловался везде,
как будто подослал кто?!
— Я ничего не говорил и по квартирам не ходил,— стоял на своем Петруха.— Не
обижайте, Иван Тимофеич: обидеть нашего брата легко — да душе каково.

http://www.e-puzzle.ru

— Ты вот мне еще душу-то трогай, дурак!
— Я не дурак! еще меня никто так-то не называл... Не знаю, кто из нас дурак! — бухнул
сдуру Петруха и повернулся, чтоб идти к дверям.
Но управляющий дома уже совсем обиделся: он топал ногами, кричал, бранился чаще и
сильнее прежнего и наконец назвал его даже запойным пьяницей.
Последнее слово почему-то особенно не нравилось Петру Артемьеву. Он повернулся
назад и подхватился фертом:
— Коли не угоден чем, Иван Тимофеич, так лучше пачпорт и расчет пожалуйте: мы
других местов поищем.
— Да я и без твоей просьбы это же бы сделал — не думай ты!
— А старались угодить и все, значит, рачение, к примеру, клали: на, мол, что можем!.. а
не то что... А выпил наша милость и не угодил вашей милости! Обидеть легко,— нашего
брата легко обидеть,— продолжал рассуждать Петр Артемьев и вывел из терпения
слушателя.
— Ступай же вон, вон скорей!
— Уйдем, Иван Тимофеич, будьте не в сумлении, и в деревню уйдем, коли надо будет.
Вот что, Иван Тимофеич! Прощения просим, пошли вам Господи всего хорошего! —
бормотал Петруха тем жалобным голосом, которым любят говорить притворяющиеся
обиженными и как бы желая этим тронуть и смягчить взволнованное сердце мнимо
обидевшего.
В конуре дворницкой Петруху уже ожидали некоторые из товарищей, желающие и
надеющиеся опохмелиться.
Петруха, войдя к ним, махнул только рукой и сказал коротко:
— Надо места нового искать: обижают!
— Что так, Петруха?
— Жисть не мила. Ничем не угодишь: все не по них.
— Али гонят?.. хозяин, что ли?
— Сам пачпорт попросил — и расчет: никто не гонит. Меня не прогонишь, коли сам не
захочу — не таковский. Местов мне будет всяких, не то что эка дрянь, невидаль!
— Надо искать, Петруха! Когда, завтра, что ли, выгонят-то?
— Меня не погонят! я сам погоню. Давай лучше выпьем, братцы: три рубля еще
осталось.
Петруха на этот раз не врал только в последнем случае, потому что вечером был опять в
омертвелом состоянии, как и накануне, а в тот же день не прогнали его со двора потому
только, что не могли не только добудиться, но даже и вытащить из дворницкой.
Поутру, на другой день, он был уже без места, и оставался в таком положении целый
год. Чем он существовал во все это время — решить трудно.
Видали его земляки и на Сенной, подле воза с поросятами и мерзлою дичью, иногда с
кулечком, другой раз с другим каким-нибудь узелком под полой; видали его и на толкучем
Щукина двора и Апраксина переулка с старой шпагой, мундиром, сюртуком, книгами,
сибиркой, бритвами, палочками сургучу. То он вдруг появится у ящика, в котором за
стеклом лежало много всяких мелочей, то вдруг пропадет и ходит снова — с парой сапог и
калошами, то он башмаки по дворам разносит, то вдруг выводят его из полпивной или кабака
и перемещают из одной сибирки в другую на веревочке, то он в новом полушубке попадался,
то опять в рваном, то в шляпе пуховой, то опять в картузе с разодранным козырьком.
Наконец совсем пропал он и с Сенной, и с дворов, и с толкучек.
Земляки решили тем, что, должно быть, Петр Артемьев совсем промахнулся и подъели
его безнадежно все досужества, все перекупки, перепродажи и т. п.
— Не спуста же парень заходил в артель да все плакался, что в Питере совсем жить
нельзя, как-де ни ладить,— думали земляки.
— Сказывал — дорога-де мне дальняя, тяжелая, невольная лежит — долго, мол,
братцы, не увидимся. И таково-то говорил жалостно, и руками подпирал голову, и волоса на

http://www.e-puzzle.ru

лицо спускал. Звали выпить — «нет,— говорил,— не начинал в артели и кончать не
стану»,— какого-то Мартына обругал и Луканьку; нашего прихватил... Стал ходить вдоль
избы и все что-то урчал, и все ругался, а руками махал, а тут и пошел со всеми целоваться.
«Простите,— говорил,— не ругай меня, артель, не бранил-де я вас, а не сжилось в ней —
стрясся такой-де грех: сам причина. Лежит мне теперь путь и тяжело будет!» Ушел от нас, да
вот уж не видали почесть две недели (а то чуть не каждый день заходил); а узнать, где, мол, и
как,— ума не приложим. Знать, ушел в какое неладное место! — решили его бывшие
сотоварищи и сокашники и пожалели душевно, однако напрасно.
Петруха в долг да впоколоть пробирался в деревню, и действительно, дорога эта была
ему и трудна, и решительно несподручна. Долго — втрое дольше прежнего — был он в
дороге и едва-едва достиг до того, что увидел и село с погостом, на котором похоронил
когда-то старика дедушку и старшего брата и на котором также, вероятно, похоронили без
него и старика отца. Увидел и знакомый бор, на котором сбирал он грибы и ягоды, и
речонку, в которой купался и купал сивка и буланого, и Бараново в стороне, в котором —
когда-то давно — мужики поймали баловливую попову кобылу и, привязавши к хвосту
длинный шест, пустили передом в овин; билась лошадь вперед, и не пустила палка, а назад
попятиться не догадалась скотина до той поры, пока не привели самого хозяина. В
воображении Петра Артемьева рисовались и отрубленные хвосты бодливым коровам, и
материны рыданья при прощанье, и толстый бурмистр, запарившийся в бане, и дедушкины
похороны, и высокая шапка, свихнутая набок, и сладкая кутья из яшного пшена с медом, и
жаркая черная баня, в которой так хорошо париться, и дядины наказы, и его толковитость, и
то уважение, с каким обращалась к нему вся окольность...
«Идти ли, полно, к нему навязываться? — думал Петр Артемьев.— Облает, обессудит:
крутой обычаем... Али пойти? доводилось же так и в Питере: придешь — думаешь, ругаться
станут, а ничего — словно и не виноват, почтение отдадут, словно и не знают твоих
провинностей и ровно бы не ты их сделал».

С такими рассуждениями он подвигался все дальше вперед — ближе к родной деревне,
которая казалась ему сначала вдали одним черным, большим домом, который несколько раз
скрывался то за горой, то за лесом и наконец выставился совсем на глаза рядом изб, над
которыми различил он и скворешницы, а подле деревни — бани, овины, кузницу, сотского
изба с краю, напротив их домишко, дальше дядин...
http://www.e-puzzle.ru

У Петра Артемьева защемило сердце.
V. Деревня
— Здорово, батюшко Петр Артемьич, здорово! — говорил дядя, вытащившись из-за
стола и сухо обнимая племянника, который мгновенно приободрился и начал уже спокойнее
и радостнее глядеть на свет божий.
— Ну, что? как там Питер-от ваш — богатый город? — продолжал спрашивать дядя,
видимо любопытствуя знать о столице и желая приласкать гостя.
Так, по крайней мере, подумал и решил Петр Артемьев.
— Не говори ты мне о эком городе, не вспоминай его — глаза бы не глядели!
Племянник махнул рукой.
— Что, брат, больно рассерчал на него? али и у тебя тоже, как и у других наших ребят,
что в осенях вернулись. Пришли, братец ты мой,— и начали загибать тут бабам-то да
мужикам-домоседам: мы-ста и на свет-то глядим инако, и денег берем много. Наши-то
домовики. слушали да ахали, а денег-то ребята им не давали: жизнь, мол, дорога там.
Сталось на моем, что в Питере, мол, живал, на полу сыпал и тут не упал... Так ли небось,
племянник дорогой?
— Что тебе, дядя, врать спуста-то: всю перед тобой, значит, правду скажу. Одно, стало
быть, горе было: хозяин, дядя, невзлюбил.
— Знаю, племянник дорогой! Знаю так, что, коли хочешь, все расскажу тебе — все как
по пальцам размажу: перво-наперво, видишь, ты у одного жил, и ладно бы жил — толково
жил, пока не надоскучило. Что-де, думаешь,— все ребята как есть вольные, куда надумал,
туда и пошел. Чем же, мол, я-то матери пасынок? Немцев-хозяев, вишь, хвалят молодцы:
пойду-де к ним. На то моя добрая воля — никто не указ. Ну, вздумал, да и пошел, и принял
немец, и живешь у него. Да чистоту, вишь, немцы-то любят; а где тут за собой на всяком
шагу смотреть, да на всякий-то, мол, день и мыла не напасешься. А шут, думаешь, с ним!
ребятам русские хозяева по полтиннику, где и по целковому дают на гулянку, а тут тебе
немец отвалит двугривенный — и раскутись на него, как знаешь! Не так ли я говорю, Петр
Артемьич, племянник дорогой?
— Чтобы тебе молвить — не соврать: не живал, дядя, у немцев. Хоть наших ребят
спроси — и не думал.
— Ну, да ладно, пожалуй: я ведь и в долг поверю. Не живал ты у немцев, так, чай, к
нашему какому нанимался?
— К Трифону Еремеичу ходил и жил у него: не стану врать, дядя.
— Ну, да хоть и... к Михею бы какому Савичу. Что же, поди, прогульные дни вычитал?
Коли выбрал ты все деньги свои, не давал вперед на гулянки?
— Раз дал, дядя, да после, вишь, другие-то ребята сбили, из-за них и мне не давал, а то
завсегда на почете был.
— Ну, а те, стало быть, на тебя клеплют, что из-за тебя-де хозяин отказывать стал: у вас
и идет круговая! Вот ты и стал стонать да охать: и этот-де хозяин обижает,— надо другого
приискать. Тут, мол, тебе не токма-де чаю в харчевне, и водка-то на диво станет. Заходили,
поди, к тебе земляки, так и угостить их нечем было: посидели с тобой, помолчали: один,
поди, на балалайке тряхнул. Али гармонию держишь?
— Балалайки, дядюшка, придерживался: не солгу ни в чем. Кори ты сколько хошь,
сколько душе твоей надо: все буду слушать; обидного тебе слова не молвлю.
— Корить тебя что мне? А обидного слова от экого наянливого человека мне не на диво
слушать. Отступись ты, провались совсем!
И старик дядя, махнув рукой, замолчал.
Молчание это коротко было знакомо семье (которую — надо признаться — держал
старик, что называется, в ежовых рукавицах), понятно было молчание это и для племянника.
Старик, видимо, шибко сердился, и только непонятным казалось одно, что он не топнул
ногой, не кричал до перхоты и кашля.

http://www.e-puzzle.ru

Он медленно вытащился из-за стола, сильно и громко крякнул и медленно пополз на
полати.
Все это делал он при общем гробовом молчании. Гораздо после нарушилось это
молчание им же самим. Старик говорил:
— Дали бы вы ему, бабы, поесть, что ли? — авось дядиным-то хлебом-солью не
поперхнется...
Но Петру Артемьеву, кажется, совсем не до еды было: горячим варом обдавало его
лицо, и горело оно словно на ветру, после жаркой бани. Неловко ему как-то и стоять у стола:
рук и ног девать некуда и бороду бы спрятал... А тут еще дядя с полатей уставился на него
своим строго-насмешливым взглядом, и концы бороды подбирал в рот и обгрызывал их, и
все смотрел пристально на нежданного гостя.
«Не с того дядя начал! — думал этот.— Сначала-то бы и ладно, и по мне бы, а тут
круто, круто пошел. Кажись бы, лучше, кабы лаской-то донял. А то тут тебе и слов не
приберешь — все одно да одно. Ну, знамо, худо дело: сам вижу. Кабы знал я это, в Соснине
бы лучше остался, в работники бы, что ли, какие нанялся...»
— Не проси, тетушка! — говорил уже вслух Петр Артемьев, бессознательно
усаживаясь за стол,— сыт еще от соснинских.
— Да не гневайся, Петрованушко! — не гляди ты на него, знаешь ведь: завсегда крутой
был, а теперь совсем стал грублив, и не приступайся. Все не по нем,— шептала старуха
тетка.— Как ты ушел в Питер, так словно кто его пополам переломил: такой-то стал
неповадный, все урчит, все не по нем. Ох!.. крут на старости стад, больно крут!..
— Проси его, старуха, проси — кланяйся! — заговорил дядя с полатей.— Столичный
народ любит повадку, шибко любит: на то ведь и жил там ровно четыре года, а нас, стариков,
и в грош не ставил, и за родню кровную не считал, потому что сам лучше. Всех мой
племянник лучше, и меня лучше.
— Ох, не казни ты его, Селифонтыч, не казни своей немилостью: вишь, на парне и
лица-то не знать стало. Брось ты покоры-то эти! — не слыхали бы мои уши, не видала бы
лучше срамоты на нем. Родной ведь — племянник по тебе...
Старуха давно уже заливалась слезами. Сочувствуя ей, нелегко было удержаться от
того же и другим бабам; крепился еще виновник печали да дядя его, немедленно
приказавший быть слезам за переборкой, на своем месте. Он не любил шутить и стал
действительно крут и сварлив, вздорен, капризен, как все старики, умудрившиеся опытом
жизни и совершенно забывшие об увлечениях своей и чужой молодости, ища всюду только
одного почтения к себе и беспрекословной полной подчиненности. Они как мухи, которые
сильнее брюзжат и более кусаются перед скорой зимней спячкой. Законно ли это и разумно
— семья старика рассуждать не смела и не находилась; а племяннику и подавно не было до
этого дела. К тому же он совершенно был убит и озадачен.
В избе опять все замолчали, кроме лучины, которая продолжала шипеть, трещать и
стрекать угольком в воду лоханки.
Петр Артемьев к расставленным яствам и не притрагивался, а сидел, потупив голову,
ворочая ложкой, чашкой, сукроем хлеба. Дядя начал первым, после долгого неприятного,
убийственного затишья, и опять не так, как бы желал и смел ожидать племянник.
Дядя говорил, как будто про себя и ни для кого другого:
— У нас на днях свадьба наладилась: Паранька Стрекачиха за Пузанова старшего парня
выходит, и знатная парочка — баран да ярочка. Михайло-то Пузанова славный вышел: у
отца в лавке правая рука. На Макарьевскую батько посылал — так сам, слышь, сказывал, так
бы не съездил: подобрал таких красных да пестрых товаров, что целую округу собери
мужиков да баб наших — лучше б не выбрали.
Ну, и невеста — коли в хорошие руки попадет — бабенка с обхождением будет:
порукой семья неопозоренная.
— Да тут в осенях вот еще что было,— продолжал дядя несколько погромче и уже
прямо обращаясь к Петру Артемьеву.— На братниной могиле крест поставил: совсем, вишь,

http://www.e-puzzle.ru

без него стояла, да и дождями-то, знать, поразмыло ее: насилу распознал. Вот обо всем
попечение имеем, мы-то, мужики деревенские, а и детки бы есть, да вишь: деткам-то
некогда, что ли?..
За этими словами из-за перегородки послышался новый вой и новые всхлипыванья,
которые перестали было, пока старик говорил вначале.
Не обратив на это особенного внимания, он призамолк ненадолго, дал угомониться
причитальщикам и начал снова, все-таки прямо обращаясь к Петру Артемьеву:
— Мать твоя по миру было побираться стала и совсем в это дело втянулась. Я и так и
сяк ладил: и к себе в избу брал, и других просил. Вразумлял всяко: нет, говорит, никого
собой тяготить не хочу,— лучше сама, говорит. Тоже, знать, и на ее дурость закон не писан,
и ей никто не указ, в сына, надо быть, вышла.
При этих словах Петр Артемьев уже не мог выдержать вынужденного упорства в
молчании.
— Где же теперича матушка-то? — робко спросил он у дяди, но получил ответ от
старухи тетки, выскочившей из-за перегородки в сопровождении остальных баб.
Тетка, сквозь слезы и рыдания, успела проговорить немногое:
— В Овсяниках, у Матрены... гостить пошла... на неделю, мол... а там опять к попадье.
— Сходил бы, добро, повидался: всего-то никак версты три! — опять заговорил дядя
тем же полусердитым тоном, хотя уже и заметно помягче.
— Сегодня-то переночуй у меня: милости просим! Только извини ты меня: на щите
придется; пуховиков-то не держу и не привыкал к ним. А то, коли хошь, на полати взлезай: у
меня полушубков много. Собирайте, бабы, ужинать: пора!
Сказав это, старик слез вниз, сел к столу, задумался и не говорил больше до тех пор,
пока не было, все готово.
— Водку-то пьешь? — спросил он племянника,— Иные, вишь, для задору, как к ложке,
так и за рюмку: спорчей, слышь, яства-то!
— Нет, спасибо, дядюшка, не хочу: совсем отвалило; не стану теперича... и опосля не
стану.
— Ну, да чего — нет? держу ведь: есть про всякий случай. Наша водка дешевле
питерской, похуже, может, только — не так шибко разбирает. И опохмеляются-то от нее
квасом; а другие так прямо берутся за работу и все рукой вымашут, весь хмель этот. У нас
ведь нет этих запоев, чтоб года-то по три... таких нет!
В половине ужина, начатом при прежнем всеобщем молчании, старик как бы
поразвеселился; пошутил даже один раз с любимой невесткой и тем ободрил и племянника, и
плаксивых баб. Все заметно повеселело.
В конце ужина он опять заговорил с Петром:
— Ты на меня не сердись, Петр Артемьич.
— За что стану сердиться? — на разум ведь...
— Я тебе родной, дядей зовусь. Коли что и не по мне, и за сердце хватает, так опятьтаки оттого, что ты племянник мне доводишься. Вот тут и пошло опять такое...
— Знаю, дядюшка, как не знать? Знаю: все это на душу принял.
— И дело — и баста! Сегодня уж и толковать перестанем, а завтра все и порешим, и к
матери сходишь, и к брату на могилку вместе заберемся, вон и баб прихватим. Да нет! —
лучше без них, путем, а то голосить начнут — и не удержишь.
Под влиянием последних дядиных ласк свидание Петра Артемьева с матерью было
скорее трогательное, чем безнадежное и тяжелое.
Старуха, по обыкновению, жаловалась на бездолье, на дядю и его семью, хвалила
Матрену, попадью и других добрых людей, бранила своих баб, с которыми, говорила, и не
видается; скорбела, что не может приласкать внуков; плакала при этом и обнимала сына.
Про отца и его кончину Петр Артемьев не мог узнать от матери: она отвечала слезами,
и одними только слезами с присоединением однообразных и отрывочных ласкательных слов,
которые могли столько же относиться и к покойнику мужу, сколько и к вернувшемуся с

http://www.e-puzzle.ru

чужой стороны сыну. Старуха не жаловалась на него и даже пеняла дяде за то, что тот
называл Петруху пьяницей.
— Ну, как тебе не пить? — говорила она.— Большой ведь стал. Кто нынче не пьет: вон
наши деревенские свахи еще оговаривают за женихов, когда спросят, не пьет ли де парень?
Кто, мол, нынче толкует этак; спрашивали бы лучше: во хмелю-то каков? А то пьют,— все
пьют. Один только Дядя не пьет, и то потому, что крут, неповадлив, да и у того завсегда есть
водка в ставце,— и проч.
Старуха рассказывала долго и много: и о том, как в Тотьму ходила, и о том, как поповы
ребята хорошо священное поют, и как у господ о Святой и о Святках речи сказывают и
получают за то где гривенничек, а где и двугривенный, и о том, как у Матрены ребята вечор
поссорились да чуть не перекололи себе глаз веретенами, как об них мать целый голик
истрепала, и проч., и проч.
Петр Артемьев слушал, все слушал с большим вниманием, и от этих рассказов у него на
душе становилось почему-то легче. Он успокаивался и предлагал матери вернуться к дяде,
но получил решительный отказ. Старуха соглашалась вернуться в свою избу и жить постарому, но Петр Артемьев решительно не мог служить ей этим и отклонить мать от
побирайства: она привыкла и слышать не хотела об иной жизни, тем более зависимой и
подневольной. С своей стороны, мать советовала было сыну наняться к кому-нибудь из
овсяниковских, чтобы быть ближе к ней, но Петр Артемьев обещался во всем подчиниться и
слушаться дяди. Вместе сходили они на погост, на могилу большака. Здесь старуха выла и
жалобно причитывала.
— Каждую сорочинку так-то вот все делаю,— присовокупила она в назидание сыну.—
Как бы ни забрела далеко, и уж знаю время и приду повыть, и в Митриевскую, и в его день
ангела-то, и в свой, и в обе сорочинки... Крестик-то был,— врезать велела. Хотела было
попросить молитву прописать, да некого было. Ну, уж, мол, думаю, Петрованушки подожду:
он ведь грамотей, напишет. Что, мол, я к чужим-то приставать стану.
Старуха не забыла вспомнить и о Параньке, хотя самому Петру Артемьеву и в голову
не пришло спросить про нее.
— Паранька-то твоя сговоренкой ходит; за смиренство, слышь, берут. Об тебе-то, моем
ясном соколе, и забыли. Пузанов берет за сына, за Михайлу.
— Сказывал дядя; мне-то что?
— Как что, разумник: разве уж и напостылела?
— А зачем выходит, что не ждала?
— Ну, как тебя, батько, ждать? девичье дело. Четыре зимы ведь не был, где тут и ей-то?
— Кабы захотела — дождалась бы, ни на весть какой долгий век, не умер.
— Знамо, не умер, да поди ты — сладь с девками! Михайло-то, бают, ей больно
полюбился.
— Не драться же и мне с ним: пущай! — решил Петруха и слова не говорил больше о
Параньке со своей матерью.
Встретив сговоренку с ведрами на возвратном пути к дяде, он как бы не узнал ее и
прошел было мимо. Но Паранька сама остановила его вопросом:
— Никак ты, Петруха?
— А то нет: вглядись, коли не ослепла.
— Давно ли из Питера-то пришел?
— Тебе-то, вишь, больно нужно знать: не скажу!
— Давно я тебя не видала, и весточки не присылал о себе напоследях. Пытала
выспрашивать, словно в воду канул.
— Небось не помер — жив! На вот колечко-то, что поменялись, и мое-то отдай!
— Не надо мне своего, и твоего не отдам: потеряла.
— А это что на мизинце-то?
— Это не твое: твое-то потеряла.
— Ну, смотри, прибьет Мишутка — станешь знать.

http://www.e-puzzle.ru

— А пущай бьет, что мне?
— Отступись ты, чертовка, не глядел бы я на тебя. Ишь какая корявая стала, словно на
роже-то черти горох молотили!
С последними словами Петруха оставил девку и всеми мерами старался не встречаться
с нею, хотя это и трудно было, потому что один раз Паранька пригласила его в поезжане с
своей стороны, а в другой подослала просить его в дружки.
— Он ведь грамотный! приговоры-то славно скажет. Питерщики завсегда хорошо это
делают.
Но Петруха не соблазнился на лестные предложения в дружки, не хотел даже быть ни
поезжанином, ни поддружьем. Когда ему поставили на вид, что отказаться от приглашения
на свадьбу — все равно что обругать и кровно обидеть пригласивших, он обещался прийти
горшки бить и оконные стекла. Намекнул даже, что и дегтю прихватит с собой ворота
мазать. Но его отговорили, и с величайшим, впрочем, трудом сделали это знакомые ребята.
Между тем Петр Артемьев продолжал жить у дяди, исполняя по дому кое-какие
подручные и легкие работы, потому что для остальных старик всегда держал батрака,
которого выкупал, за свои деньги, в трудные времена рекрутства и обязывал за это жить у
себя зимой, отпуская летом для летних потреб.
Летние работы старик исполнял разом — помочами и, таким образом, не обременял ни
домашних, ни чужих, ни себя самого. Племянник в его хозяйстве был почти лишним, хотя и
не отягощающим нахлебником. К тому же он старался показать все свое рвение и как будто
скучал неимением работ и, следовательно, средств угодить и отблагодарить дядю за теплый
приют и кусок хлеба. Старику это нравилось, и он радовался и был доволен сколько самим
собой, столько и плодами его влияния на исправление питерщика, свильнувшего с большой
на проселочную.
Часто, очень даже часто старик крепко задумывался, глядя пристально на племянника,
и как будто придумывал что-то важное и разумное. Наконец однажды вечерком, при полном
сборе семьи, при матери племянника, он сказал последнему:
— Надо бы тебе, парень, о себе-то подумать хорошенько: у меня жить — не кручинну
быть, не объешь — не обопьешь, не отяготишь. У меня не только про тебя, да и на твою
старуху хватит. Достатками своими не хвастаюсь; а не обидел Бог: сам видишь и знаешь. Да
за тебя-то боязно: облежишься, обленишься, хуже тряпицы рваной станешь. Попридумал бы,
попригадал сам. Я-то смекнул и так, и эдак.
— Надо, дядя, подумать. Что говорить — надо.
— По мне,— надумал я,— в плотники тебе идти в артели; так, вишь, не умеешь ты
этого делать. Опять, гляди,— сблагуешь по-старому.
— То-то, дядя, опять не сблаговать бы и есть!
— Вот видишь — и за себя мы не стоим, и надежи не кладем на себя, а где уж другомуто за тебя ручаться?
— Где другому ручаться? — никто не поручится: всяк по себе.
— И я так-то думал да мудрил — и ничего не выходит. А уж это дело законом идет
испокон века, ты еще и на свет-то не казался, да и дедушка-то твой, да и дедушки-то твоего
дедушка.
— Да так, так, дядя! Святые твои речи — никто не посмеет спорить.
— Вот ты и разумно бы говоришь, а придумать не придумал сам. Я-то опасался,
признаться, маленько. Скажут, мол, что дядя гонит тебя, скупой стал; седина-де в бороду
увязалась, и бес в ребро вляпался. Так и не начинал говорить, да и это по любви, от сердца.
Все, думаю, не в мать же парень, не станет ругать да корить меня по перекресткам, а толково
рассудит. По мне — живи у меня хоть до смерти.
— Зачем жить до смерти? Работать надо: на то руки, ноги даны. Научи! Приставь
голову к плечам!..
Петр Артемьев встал и пал дяде в ноги.
— Наставь на правду-то... плательщик ведь по гроб,— говорил он и опять пал в ноги.

http://www.e-puzzle.ru

— Вставай-ко, вставай — и так, просто потолкуем. Эдак-то больно дорого платишь за
советы мои, я ведь и даром. Грамоте-то не забыл?
— Где забыть? и письму знаю, и книгу какую хошь прочту.
— Ну, лишь этим обрадовал. Хоть это-то не пропил. С этим можно уладить, а то и не
думалось, и не разгадывал толком,— твердил дядя про себя и задумался надолго. Соображал,
соображал и наконец решил он таким образом.
— Ребят рожают много; в Питер уходят, и повестить некому, некому и письма
написать. Брат так и умер темным и окроме кута своего да голбца ничего не знал; хоть ладно
батюшку покойного Бог надоумил еще тебя-то выучить и ты-то не забыл. Вот я как надумал,
и, кажись, ладно: надо тебе избу-то свою поправить, на это я тебе дам лесу, даром: у меня
много. Вот и батраку велю пособить; сам ты тоже это дело знаешь — не учиться. Мать-то
возьми, не шлялась бы по подоконьям-то: только срамоты набирается и на свою, и на мою,
да и на твою голову. Не пускай ее в побирайство: неладно это!.. Сама-то она и рассудить не
хочет; в глаза я ей это говорю, и все говорят.
Избу-то отделаешь, мы и дадим знать и на сходках мирских, и так по селу, на торгах.
Хоть, пожалуй, и шапку на палку повесишь и пойдешь вдоль базара между народом и
станешь кричать: «Не хотите ли де, православные, ребят отдавать грамоте учиться:
приводите на зиму!» А чтобы не трогали тебя сотские, я берусь и исправника, и станового
попросить и денег на книги дам. Подумай-ко, да и принимайся за дело, с молитвой. Так ли?
— Чего, дядя, лучше! отчего не так? Ишь как ты ловко надумал; мне бы во сто лет не
пришло так-то. Палата же у тебя ума-то, дядя, эка палата!..
— Ну, да что хвалить-то, что? не годится хвалить своего, осудят сторонние! — мог
только сказать старик, но видимо был доволен и похвалами племянника, и собственной
выдумкой, и толком, каким наградила его природа и долгая безупречная жизнь.
По совету и при помощи дяди, изба поправлена, сделалась по-прежнему годною для
жилья. Приблизилось желанное время ярмарки, собиравшейся в ближнем посаде. Понесся
оттуда на всю окрестность громкий гул и бестолковый говор съехавшегося народа с
телятами, мукой, медом, поросятами, всякого рода дичью, бураками, ведерками, хомутами,
шлеями и пряниками, и проч., и проч. Подторжье было людно и шумно; ярмарка и шумнее, и
люднее, особенно после той поры, как прошли образа, утих колокольный звон, и начался
самый важный развал и разгар ярмарки.
В эту пору над головами базара выставилась на палке косматая шапка-треух, которая
медленно подвигалась вперед. Ближайшим кучам базарного народа слышался из-под этой
шапки громкий разносистый припевок, обращавший на себя общее внимание. Некоторые
спешили остановить и расспросить кричавшего. Другие сторонились и опять принимались
кричать и громко спорить между собою.
— Что, Петруха, зеваешь? али корова либо лошадь пропала? какой шерсти-то? уж не
буренка ли дядина? али буланый? — сыпались вопросы со всех сторон на кричавшего,
ставив его в необходимость повторять свои предложения всякому порознь.
Одни молчали на это, нетолково придакивая, другие извещали его, что детей не давал
бог, не упуская при этом случая подшутить над молодухами. Иные отвечали короче:
— Ладно, молодец, будем знать! — ступай, сказывай дальше!..
Снова сторонился народ, снова поднимался над головами и массой базарного народа
косматый треух и выкрикивал громко и нараспев голос Петра Артемьева свой длинный
припевок:
— Не надо ли кому ребят учить: читать, писать и по-гражданскому, и по-церковному?
Приводите в деревню Судомойку на зиму. Дешево берем!
VI. Учитель
Базарный выкрик Петра Артемьева не пропал даром; по деревням понеслись лестные
для него слухи, что, дескать, в Судомойке один молодец из питерщиков грамотой маклачить
хочет и избу на то построил новую, и ребят учит, и письма пишет кому надо. За науку всем
берет: и мукой, и пшеном, и капустой, и солью, и маслом. Лен — так и тот берет: сырьем и в

http://www.e-puzzle.ru

нитках. Судомойковским барин крепко-накрепко наказал всех ребят отдавать к нему: за тем
и бурмистру велел смотреть, и сотского по избам гоняют. У учителя полна изба всяким
народом: и девчонок даже берет — есть и такие.
Подобные слухи, переходя из избы в избу, из уст в уста, поднимали, шевелили
домоседство и закоснелость деревенского, соседнего Судомойке, православного люда.
Поднималась и приходила к учителю вдова-старуха, которой спалось и грезилось
видеть своего Андрюшку грамотным — таким, чтобы он читал в поученье мирянам и часы
перед обедней, и Жития у дьячка в избе по воскресным утрам и чтобы истово и громко
носился его голос по избе, услаждая и вразумляя слушателей, и плакала бы, горько и слезно
плакала бы при этом она, сердобольная мать такого толкового, разумного и грамотного
парня.
Приходила она в избу учителя, и кланялась за парня, и его толкала вперед:
— Вразуми! возьми ты моего болезного-то на ученье. Толков ведь, больно толков: сам
змейки делает, балалайку, разумник, сладил из писарских подтяжек, из ниточек медных.
— Давай! Берем всяких.
— А почем тебе дать за науку-то? — робко спрашивала мать у учителя и слезливо
смотрела ему в глаза.
— Всяко берем: и деньгами, и житом. Да где, чай, у тебя деньги? — спрашивал учитель.
— Какие, кормилец, деньги? Как ни помер покойник, почитай, и на глаза не видывала
денег-то ни копейки.
— Ну, так житом давай, коли денег нет,— и жито пригодится: овса, муки...
— Будет, батько, будет; занесу утре. Не бей ты только парня-то, не хлещи до слез.
Боязкой ведь, храненой! Не напужай: обольется!...
Учитель уговаривался, брал парня и принимал других просителей.
Приводил и сотский многих ребят, в сопровождении ругавшихся и неутешно
плакавших матерей; и грозил им сотский своей палкой, и про березовые веники напоминал, и
про станового. Еще больше и сильнее плакали и бранились бабы, хватаясь за ребят; еще
громче и сильнее стучал сотский своим падогом, но все-таки устаивал на своем и исполнял
начальничий и помещичий приказ.
Приходил к Петру Артемьеву и несчастный отец баловников-ребят, отбившихся от рук
своими шалостями, которые особенно участились в последнее время. Жалобы на шалунов
слышались чаще, приносились со всех сторон. То ребята в овинах затеяли картофель печь —
того гляди, подожгут не только овин, но и деревню. То на рога коровам пустые лукошки
привязывают; то длинные шесты к хвостам; то вилашки у баловливых свиней поснимали и
до упаду ездят на них, гоняют по полю. То кошек чуть ли не всех побросали в пруд; синяков
девчонкам наделали. Все одни и те же ребята начинают, все дети того же несчастного отца,
который и к розгам прибегал, и словами донимал, и все-таки не видал толку и исправления;
ребята, как на зло, еще хуже дурили: стали на старух наскакивать и шлыки сбивать — сбили
шлык и у бурмистровой матери. Тут уже не вытерпел отец: развел руками, посек ребят;
побранил, сколько мог, крепко и решил отдать их в науку, авось, дескать, там поотвыкнут, а
то, того гляди, своей спиной придется скоро разделываться, отвечать за ребят.
Велел он им скорее одеться и повел из избы; замерли у ребят сердца, словно перед
страшной, но неизбавной бедой, до того, что не раз на пути порывались наутек, за спиной
отца, опять к другим деревенским ребятам в компанию. Отец переловил их и все-таки устоял
на своем и привел к знакомой для деревенских мальчишек судомойковской избе учителя,
откуда неслось на всю деревню нескладное завыванье десятка детских голосов, накрываемое
густым напевом руководителя.
Одни голоса побойче, словно трещотки, тянули скоро и опережали остальных и даже
самого учителя, густой голос которого сопровождался ударами по столу.
Он сидел в переднем углу, косматый, с толстой линейкой в руках, которой, может быть,
сейчас только нахлопал на баловливой ладони десяток, а то и, гляди, дюжину горячих,
невыносимых от боли паль, которые так и жгли всю руку и заплечья провинившегося. По

http://www.e-puzzle.ru

обеим сторонам учителя, вдоль стола, уткнув головы в раскрытые, изорванные и до
неопрятности засаленные книжки, скучившись, сидели невольные жертвы — мученики. У
средний торчали указки из лучины с острым концом и широким, красиво зазубренным
верхом. Трое стояли на коленях в углу, подле печи: один из наказанных таскал из-под себя
горох и украдкой просовывал в рот. Другому, более виноватому, досталась горшая участь: он
поставлен был на дресву, которая больно впивалась в коленки, и виновный, тоже украдкой,
разгребал ее по сторонкам. Над третьим виноватым подшутил учитель, поставив его лицом в
угол и запретивши оглядываться! В противном случае его ожидали земные поклоны, от
которых потом могла пойти кровь носом и головная неутешная боль.
Такова была ежедневная картина избы Петра Артемьева, крайне обрадовавшая
несчастного отца и запугавшая и опечалившая его баловников-ребятишек.
Учитель призамолк; мгновенно затихли и певчие его, воспользовавшиеся отдыхом,
чтобы пощипать и пощекотать друг друга и в свою очередь поместиться к печи, на дресву и
горох.
Отец баловников говорил учителю:
— Вот еще тебе три парня в науку: совсем одолели. Пошугай их вволю, дери сколько
знаешь и сколько хошь — перечить на стану: и веников навяжу, если велишь, даром, и
дресвы наколочу, и гороху нагребу. Дери знай вволю, да шибче, хоть три шкуры спускай,—
совсем одолели: вечор лошковской корове ни за што отрубили хвост. Уйму нет!.. А ну-ко,
ну! поставь-ко и моих-то на дресву попервоначалу: я посмотрю!
Учитель рад был исполнить волю родителя, хотя и с большим трудом сделал это:
новички еще не привыкли сразу повиноваться ему и спешить тотчас же подчиняться
наказанию, как в воду — в омут — кидаться, в полной безнадежности и не видя другого
исходу ни назади себя, ни впереди.
Отец полюбовался потехой и заговорил об условиях:
— Чай, ведь не даром берешь?
— Вестимо, не даром.
— Какое же тебе спасибо-то надо? я не постою. Отучи только ребят от баловства.
— Да вот барин за наших велел полтину давать в зиму и эти за полтину идут! —
толковал учитель, стараясь вразумить отца, что берем-де и житом, а все бы лучше, если б
деньгами уговориться. К тому же тут три парня и поторговаться можно.
— Деньгами, по мне, не за что платить тут. Ты вон, слыхал я, больше житом берешь, и с
меня бери житом. У меня, вишь, ржи залишней много осталось, поделился бы, и не в тягость
бы мне было. А деньгами тут не за что платить.
— С тебя надо деньги; мужик ты с достатком, с другого кого беру и не деньгами, а с
тебя неподходяще.
— По гривеннику ведь тебе положить за парня, чай, мало будет?
— Это только на книгу хватит. А труды-то во што ставишь?
— Ну, еще кладу по пятачку на парня! так и выйдет по пятиалтыннику.
— Нет, эдак-то несходно; эдак-то ты сам лучше учи, а мне не надо: и этих ребят будет с
меня.
— Постой, да ты постой, поторгуемся. Ну! по двугривенному за голову, и книги куплю
сам!
Отец уже протянул пятерню, чтобы ударить по рукам и решить дело окончательно. Но
учитель знал норов и упрямство соседних богателей и не подавался назад от назначенной
цены в начале до конца сделки.
Мужик ломался, хитрил, сколько мог, придумывая придирчивые и несходные
условия,— и не устоял, встречая, с одной стороны, устойчивость и упорство учителя, а с
другой — вспоминая прежние и воображая себе будущие шалости ребятишек, за которые
мог бурмистр рассердиться и ребяцкое дело отдать на мирской суд и расправу.
— Ну, ладно,— быть по тебе. Не стою! Только больнее хлещи ребят — не жалей
шкуры! Мои ведь, доморощенные.

http://www.e-puzzle.ru

***
Окруженный голосистыми и шаловливыми учениками, Петр Артемьев мало-помалу
привыкал к скучному и однообразному занятию учителя: целую неделю по утрам выпевал с
ними букварь и псалтырь, терпеливо повторяя зады и медленно подвигаясь вперед. Зато, с
другой стороны, он был обеспечен совершенно; для обихода у него на все был запас даровой,
не купленный. Старухе его было легче справляться со стряпней: ребятишки-ученики, по
очереди, и дрова кололи, и воду таскали в избу, считая даже эту работу за особенную
милость, за награду, на перерыв, с неизбежной дракой, хватались и за топор, и за ведра. На
праздник уходили дальние по домам, ближние расходились каждый вечер.
Так тянулась зима до той весенней поры, когда в деревнях начинаются работы
трудовые, тяжелые, где и помощь ребятишек приносит свою очевидную пользу. Петр
Артемьев, вследствие этих обстоятельств, на все лето прекращал ученье и начинал его снова
поздней осенью, когда прогорят овины, затеются супрядки — засидки — по вечерам, катанья
по праздникам (с 24 ноября) и незаметно подойдет 1 декабря — пророк Наум, который, по
крестьянскому присловью, наставляет на ум. В это день, по принятому и укоренившемуся
обычаю, ученики и родители их обдаривают, чем могут, учителя.
Не удивительно, если на учителе к празднику появится: и армяк синий решемской, и
полушубок из романовских ярок, платок на шее и рубашка из ивановского ситца, шапка
новая теплая с выхухолевой опушкой галицкой (шокшинской) выделки и валяные сапоги
макарьевские. Учитель, вследствие подобного обстоятельства, спешит освободить учеников
до Николина дня от ученья. А там опять голосит с ними на всю деревню в целую зиму, до
Пасхи, и, видимо, доволен собой,— и успокоился.
Летом у него другая работа, и вследствие тех благоприятных случайностей, что родина
его поместилась как раз в той стороне, откуда выбирается народ на заработки в Питер, где и
живет все лето, высылая к ярмаркам и базарам в семью посильные денежные пособия. К
тому же и деревня Судомойка лежала недалеко от того заветного места, где выдавался этот
«присыл» и которое простым народом, по старому обыкновению, до сих еще пор называется
«испидиторской», редко «канторой» и почти никогда с прибавлением главного
отличительного эпитета — «почтовой». Сюда-то ежедневно летом, (особенно в праздники)
целые кучи баб, урываясь от спешных полевых работ, приходят послушать, как читает
испидитор, т. е. перечисляет деревни, осчастливленные присылом, при общем гробовом
молчании всей массы слушателей.
Однозвучно слышатся бестолковые и толковые, забавные и остроумные названия
деревень и погостов, починков и ямов, погорелок и сел, выселков и городищ, усадеб и
займищ, поселений и сельбищ, и проч. Следом за названиями деревень общая тишина
нарушается выкриком однозвучным и коротким: «Кому?»
Следует ответ, и за ним или молчок, или простое: «Скажем!», или же веселое и
радостное, с особенным выкриком: «Здесь — отложите!»
Счастливые выдвигаются вперед и должны расписаться; но как? грамоте научиться им
и в ум никогда не приходило, а ребят за себя поставить — так еще когда-то приготовит таких
грамотеев Петр Артемьев? Зато он сам всегда тут налицо, и в этом случае человек
неоцененный, дорогой. Без него баба хоть целый день бегай — не нашла бы поручителя и
расписчика. Петр Артемьев, за десять копеек медью, готов на услугу и распишется, и баба
останется при деньгах, и он сам, писец, не внакладе. Из этих десяти копеек, в спешное время,
перед ярмарками, у него легко составляется капитал до того значительный, что дает ему
средства безбедно просуществовать лето и оставить залишнюю копейку для угощения того
доброжелателя и благотворителя, который указал ему на этот род промысла и помог легко и
просто, но выгодно пристроиться.
Счастье, видимо, улыбалось Петру Артемьеву, и даже присыл заметно ослабевал и чуть
не прекращался зимой, когда питерщики самолично приходят в семьи, как бы нарочно около
той поры, как учитель начинает заседки и ученье, которые только в праздник позволяют ему

http://www.e-puzzle.ru

наведываться в почтовую контору для расписок: «по неумению грамоте и личному
прошению» получателя.
В праздники любил Петр Артемьев забираться на клирос, откуда слышался мирянам его
густой (по их выражению — толстый) голос учителя, носившийся под церковными сводами
затейливыми, смелыми переливами. Этот же голос слышался прихожанами и среди церкви в
Шестопсалмии и чтении Апостола и до обедни во время часов, и начинал гудеть истово и
речисто во время раздачи кусочков просфоры перед концом обедни.
Петр Артемьев и уголья носил в алтарь, и воду горячую, и кадило подавал, исполняя
церковные требы, и во всем помогал приятелю-дьячку. Пономарь-старик, терявший голос, не
сходил с колокольни и только иногда носил подсвечник и тушил догоравшие свечи.
Во время храмовых праздников и в первые дни Рождества и Пасхи Петр Артемьев
ходил вместе со священником со славой: прибирал ржаные караваи и яйца и таскал их
мешками и лукошками в телегу, на которой вечером развозил священство по домам. Он уже
знал напевы всех восьми гласов и знаменной, и киевской, и троицкой распевы; умел
объяснять и значение слов: паралеклисиарх, эксапостилларий, сикилларий, ирмос, тропарь,
кондак — и толковал доказательно все Жития святых, которые, по старому заведенному
обычаю, читались степенным мужикам перед каждой обедней в избе дьячка или дьякона. В
Лазареву субботу рубил он вербу, в Светлое воскресенье распоряжался расстановкой
куличей и пасок; перед Троицыным днем запасал березки для церкви и щипал целый ворох
черемушного цвету. В день первого Спаса непременно приносил в церковь яблоки и
смородину.
Одним словом, от Петра Артемьева можно было выспрашивать и получать толкования
на все церковные обряды и обычаи, и не ошибаться; твердо знал он, в какую службу стоять
со свечами и когда совершаются коленопреклонения. Сказывал верно, какая служба длиннее
и короче; в какой день какому святому празднуют; когда дается разрешение на вино и елей и
когда благословляется всеястие или только одна рыба и елей. Не затруднялся он в
объяснении пасхалии зрячей и по пяти пальцам собственной руки сказать число месяца и
даже день, в какой придется отправление подвижных праздников. К общему удивлению и
вразумлению — знал он потом всех святых и все дни, посвященные их памяти, так что все
миряне решили в один голос, что Петр Артемьев обогнал дьячка и знает больше его, уступая
в этом одному только батюшке да отцу дьякону.
Петр Артемьев вел себя солидно и важно, не засиживаясь на завалинках, и не любил
сплетен, толкуя одни Жития тем умилительным и высокопарным книжным языком, какой
только и можно слышать от странников и баженников и какой всегда удивляет простого
человека.
— Ишь ты: говорит словно по печатному, как в книге, и в толк все возьмешь. Башка,
доточник, на том стоит!
Однако же тем не менее Петр Артемьев поспешил обзавестись берестяной, ветлужского
производства, тавлинкой, с фольгой и ремешком, и стал нюхать чумаковский табак-зеленчак,
с забавными приговорками — насмешками над курящими. Борода у него выросла в лопату,
на голове стала просвечивать и пробиваться лысинка. На затылке он нередко собирал и
завязывал косичку; носил длинные белые рубахи; часто оглашал избу церковным пением;
писал полууставом и разрисовывал сандалом и охрой поминальники; даже раз переплел
вновь старую триодь и срисовал вид какого-то монастыря...
Одним словом, о петербургской жизни забыл Петр Артемьев, как забыл и дядя-старик,
который не мог нарадоваться плодами своего влияния, руководств и советов. Все пошло как
нельзя лучше, к общему — племянника и дяди — удовольствию, но надолго ли? Этого не
могли сказать ни тот, ни другой. Сказало время и случай.
VII. Кулачок
Петр Артемьев в теплой избе лежит на полатях и нежится; старуха мать забралась на
невыносимо жарко натопленную печь, творит молитвы и охает.
— Спишь, матушка, али нету? — окликнул ее голос сына.

http://www.e-puzzle.ru

— Где уж тут спать: к вечеру-то опять косточки по всем суставчикам заныли,
головушку-то словно свинцом налило: шабала шабалой.
— А слышишь, все слышишь, что толковать стану?
— Ну, да как, кормилец, не слышать: на левое-то чутка. Правое-то ровно куделей
завалило, и ходит там такой-то гром...
Старуха снова заохала и снова творила молитвы.
В избе опять наступило прежнее затишье, которое мгновенно погружает в крепкий сон
всякого трудового — рабочего человека. Спит в это время и кот в печурке, и овцы лезут по
углам, и корова щурит глаза в подызбице. Не спали только обитатели учителевой избы,
потому что сам он вскоре опять нарушил молчание.
— Матушка, а матушка?
— Асенько? — было ответом.
— Вот что! — начал опять Петр Артемьев,— ладно бы зыбку навязать, и тебе бы
забавно было.
— Да на што зыбку-то, про чьих это?
— На што?! — ребенка положить.
— Да чьего ребенка-то, чьего?
— Своего ребенка, не чужого положить, хоть бы и моего ребенка положить.
— Да нешто ты, разумник мой, красавец, надумал ожениться?
— Отчего же не ожениться, отчего же не вступить в супружество, что не совокупиться
узами-то брачными?
— Давно, батько, давно я тебе толковала; не слушал ведь меня, знать не хотел!
Покачала бы, мол, я внучат своих, крошечек, порадовалась бы я на них, поплакала бы на
внучат-то своих! Господи, мол, батюшко, внуши ты Петровану-то моему мысль экую. Я бы и
глаза-то закрыла покойнее, и в сырую-то бы землю легла, Господи мой батюшко!..
— Ну, да ладно! благо надумал, теперь не отстану! сказывай только, какую хочешь и
какие там невесты-то есть.
— Мало ли, батько, невест; сам, чай, видал: вон Полесной один семерых девок возвел.
— Полесного девок даром не надо; и не вспоминай об них: другой раз — злющие, всего
изломают, я смирен. Сказывай про других.
— Лукерью Трепачиху бери: девка — гладь, писаная красота; сам, чай, видал. Изо всей
деревни краше всех; вся в мать, как окапанная.
— А не станет по грибы у соседских ребят проситься с собой понять?
— Ну, да што ты, батько, больно вяжешься-то? то — дело девье, а бабий шлык наденет
— другая станет.
— То-то я и сам так смекал... на нее!..
— Благослови тебя Господи, вразуми он тебя! Покачала бы я зыбку-то, посмотрела бы
хоть одним глазком на внучат-то своих.
— Пищать, чай, станут — одолят.
— Не чужие, батько, свое порождение! и крик-от не тем сдается, свой крик. Ты не
сердись, пущай их кричат, и сам ведь кричал, и батько...
— Подлинное дело, что кричал; ну, а коли жена-то согрубления станет делать да
взвожжает тебя? — волком взвоешь?
— Твое ведь дело — большаково. На то и пословка сложилась старыми людьми: «Муж
жену бьет — под свой норов ведет».
— Я бить не стану: я смирен!..
— Ну, да как, батько, не бить; все ведь так-то; оттого и согласие! Шубу бей — теплее;
жену бей — милее.
— Я не стану бить: я питерской! Не велят там — ругают. Да опять-таки и дядю нужно
об этом спросить: голова ведь — скажет.
Петр Артемьевич в тот же день был у дяди.

http://www.e-puzzle.ru

Пришел в избу, по обычаю, помолился на тябло и роздал поясные поклоны: сначала
хозяину, а потом и остальным домочадцам; сел к столу, ближе к дяде, и замолчал, понурив
голову. Дядя заметил это и начал первым:
— Али что неладное у тебя? давно не бывал, а пришел — и словом подарить не хочет.
Сказывай: что за притча прилучилась?
— Нет, так,— никакой притчи не прилучилось.
— Что ж волком-то смотришь: рассердил, что ли, кто?
— Никто не сердил. За что меня станут сердить?
— То-то, кажись, не за что. Что ж больно невесел?
— Вели, дядя, бабам не слушать, одному скажу: после все узнают. Ожениться, дядя,
захотел: ей-богу, таково-то скоро захотел. Благослови!
— Поздненько надумал... Ну да что ж? — Холостой-то, сказано, умрет — собака не
взвоет.
— То-то больно, вишь, хорошо: ребят миру поставишь; опять же и себя облегчишь.
Мать тоже стара стала: всю ломает.
— По охоте ли только решился? не так ли, смотри,— сразу взгрептелось: бывает ведь
эдак-то...
— У меня — по охоте! Вот взял бы я бабу-то какую да и жил-был бы с ней, коли бы не
злющая только попалась; все бы цаловались.
— Ну, да хоть и не все бы цаловались; а в миру с женой жить — чего лучше! Жена,
сказано в Писании, великое дело.
— То-то, дядя, смекаю: великое. Муж с женой — это чета... человек да не разлучает! —
сказано.
— Так, братец, так — и не инако. Жена — это теперича такое дело, что она завсегда у
мужа под началом должна быть. Она — как на избе труба, а ты — как на церкви глава. Надо
тебе жениться — что говорить?! Надо хозяйку молодую — хозяйкой дом стоит; опять же и
семейная каша погуще кипит.
— Вишь ведь ты, дядя, как толково знаешь это: сказывай-ко дальше, сказывай.
— Выбирай только по сердцу, и живите вволю, а там деритесь, бранитесь — да не
расходитесь только.
— Я драться не стану: не такой! Вон и мать тоже наказывала, да не дело наказывала.
— Ну, да оно почитай что и дело. Недаром ведь толкуют, что жене спускать — в чужих
людях ее искать; а кто жены не бьет — тот и мил не живет. Женской быт — всегда он бит.
— Нешто ты сам-то бил, дядя, тетку-то?
— Бывалое дело,— не без того же. Дрались-бранились, а под одну шубу-то ложились.
Свой ведь суд короче; на то у нас в дому и согласье стояло. Где грозно — там и честно.
— Да вот опять дело какое, дядя: ребята пойдут — за их ответу много.
— Ну, еще до этого далеко — до ребят далеко. А ты бы смекал пока девку да и за дело
бы брался, не откладывал. Нашел ли невесту-то?
— Ну, да как не найти: вон Параньку-то тогда ладил, а теперь и пригодилась бы.
Параньку-то и по любви бы можно, а ушло такое время: не вернешь. Параньку-то больно бы
ладно.
— Что бредишь-то? что не дело-то разводишь? Чужая, брат, жена — что у волка в
зубах: не вырвешь, сказано: не твоя — и воздержись!.. и мимо, дальше проходи... кража ведь
это, грабеж, братец ты мой!.. А есть непутные-то такие.— На чужой каравай рта не разевай, а
своим-то запасцем жить станешь — и мир не осудит, и на сердце у самого легче, и...
— Я тебе, дядя, не про то... не так бы тебе сказать-то надо... Девку-то я, Лукерью,
наметил.
— Трепачиху-то! смотри не ожгись: огонь-девка! Не взяла бы она тебя за нос да не
водила бы вдоль избы-то из угла в угол...
— То-то, дядя, не водила бы, не смущала.

http://www.e-puzzle.ru

— А что же я-то со старости, что с дурости: надо бы мне так тебе сказать, что умей дать
жене ход, не пущай вожжей, что лошади, и брыкаться не станет; а не стегай по щекотливомуто месту — и норову не покажет, и повезет тебя ходко, и на бок, в колею какую, не свалит.
Вот ведь оно как по-моему; так бы надо говорить!
— Да так и есть и вправду, коли по-твоему эдак! — решил Петр Артемьев.
По совету дяди, сам лично отправился он уторговывать невесту, прихватив кстати и
выводное на всякий случай. Дело это ему было нанове, и потому когда он отворил дверь в
невестину избу, то и смешался, и растерял все, что успел придумать для разговоров с отцом
и матерью и самой невестой.
Стал он у двери, как громом пришибенный, кланялся и махал без толку шапкой.
— Что не сядешь-то: садись! не впервые знаемся. Петр Артемьич! садись — гость
будешь,— выручил его из неприятного положения хозяин.
Петр Артемьев помнил наставление матери и продолжал стоять у дверей.
— Я ведь не сирота! — заговорил он наконец.— Я купцом пришел. У тебя товар... и я
купцом пришел.
Петр Артемьев еще больше смешался и перепугался.
«Эка притча! — думал он про себя,— угораздило самому прилезть, а и не мое дело-то
это. И мать говорила. Сунуло голову в овин, хоть уйти до другого разу — так впору... горю
со стыда!»
— Чем же торговать-то надумал? — спрашивал между тем отец невесты.
— Чем надумать-то? торговать!..
И в голове жениха заворочались кое-какие мысли о том, что бы соврать и даже какой
товар придумать для торгу. Но отец невесты смекнул, в чем дело:
— Да ты не сватом ли за кого пришел? Товарец-от эдакой, признаться, есть у меня,
есть; что греха таить — есть.
— Знаю, что есть; затем и пришел сватом.
— Так садись, дорогой человек: садись в большое место. Сказывай, за кого пришел
сватом, по тому тебя и чествовать станем.
— За кого пришел? ни за кого не пришел, сам за себя,— продолжал рассуждать вслух
Петр Артемьев и оправился:— Лукерья твоя мне по мысли: по ее пришел. Отдай в жены, у
меня и выводное с собой, поторгуемся!
— Так надо по обычаю делать, Петр Артемьич, не разгневайся! Ты мне зять
сподручный, да уж коли сам пришел сватом за себя, так надо и девку спрашивать, по мысли
ли ты-то ей? Такое дело ведется у всех,— вон и баб спроси, да и сам ведь, чай, знаешь?
— Знать-то не знаю, а слышал. Спрашивай девку — по мне, все едино! — решил Петр
Артемьев спроста; но ошибся в предположениях.
Девка отказалась наотрез и пустилась в слезы. Если бы Петр Артемьев оставался в избе
подольше, не уходил бы вскоре, он мог бы в причитываньях Лукерьи слышать обзыванья
себя «постылым, бесталанным, неладным», даже намеки прямые на лысину и старость,
поклепы на Параньку, на учительство, на горох, розги, дресву и проч. Устояла на своем
бойкая девка и не пела на сговоре, при прощанье с родителями, хоть и кстати была бы теперь
эта песня:
Я еще у вас, родители,
Я просить буду, кланяться:
Не оставьте, родители,
Моего да прошеньица:
Не возил бы меня чуж-чуженин
Во чужую во сторонушку,
Ко чужому сыну отецкому,
Не пасся бы он, не готовился,
На меня бы не надеялся.
У меня ль, у молодешенькой,

http://www.e-puzzle.ru

Еще есть три разны болести:
Я головонькой угарчива,
Ретивым сердцем прихватчива,
Своим свойством неуступчива.
***
— Заварил Петруха пиво, да сталось нетека! — решили на том мужики-соседи — и
только.
— А все оттого, что сам ходил сватом. Ну, мужчинское ли это дело? — толковали бабы.
— Нешто деревня-то клином сошлась? нашлись бы сватьи-то, и я бы сходила!
— Да и я бы, мать, не прочь: и дешевле бы твоего взялась, из одних бы почестей пошла,
не токма что...
— Мать бы спосылал, и все бы лучше, гляди.
— Дядя бы сходил — мужик на почете, а то смотри срамоты какой натерпелся: сама
Лукерья отказала, сама девка,— да слыхивано ли эдак? Я бы на месте его не отстала.
— Смирен ведь, больно смирен, словно баженник. Только вот с ребятами воевать
умеет, и то, слышь, самих сечь-то заставляет: сам не сечет. Смирен!
— Чего, мать, смирен? да экое попущение терпит: девка обошла!
— Сам, сказывали, отец-от ломался; он, мать, всему вина.. Он бает: отчего-де дядю не
подослал, а сам пришел. И без выводного бы тогда, бает, отдал.— Сам отец не отдал за
Петруху, сам...
— Ну уж, поймала бы я на задах Лукерью, вдосталь бы я натрепала да нахлопала ее на
Петровом месте — знай!..
— Смирен ведь: воды не замутит.
— Коли уж больно жениться-то приспичило — девок и в соседстве много.
— Да здесь-то срамота; по деревне-то своей срамота. Девок-то наших калачом теперь за
него не заманишь...
— Что говорить, дева, что говорить: оплеванной.
— Эко зелье — девка Лукерья-то! Смотри ты, какая шустрая, какую волю взяла: ей бы,
вишь, Мишку, почтового ямщика, что высвистывает ее на бору, а уж натрепала бы я ее на
Петрухином месте, вдосталь бы нахлопала.
— Ну, да ведь и Петр-от Артемьев стар стал,— сунуло же его без пути-то, без толку, с
большой бородой.
— Чего; мать, стар, не старе тебя.
— Небось года ты мои считала,— свои бы лучше смекнула!
— Смекать-то я и свои, и твои смекала, да все, гляжу,— не ровня мы с тобой.
— Ну, где ровня? У тебя-то и курицы-то петухами поют. Бурмистр сватывался, да
отказала, за солдата пошла.
— А ты-то за разношерстного попала, прорва экая,— невидаль. Все бы она на облай да
на облай шла, ненасытная!
Бабы пойдут дальше на крик и громкую брань; но Петру Артемьеву от этого не станет
легче. Он сильно озадачен и как будто провинился в чем: бранил и себя, и Параньку, и
Лукерью; но все-таки пришел к тому заключенью, что в настоящем случае ему не нужно
было бы самому ходить сватом, а в другой раз не следует и других засылать с тем же делом.
Во всяком случае, отказ Лукерьи он почел за неудачу, за одно из несчастий житейских,
которые ложатся на сердце тяжелым гнетом и нередко забываются вскоре, если не
проточится на сердце новая ранка, которая, растравляя первую, еще не зажившую, сама в то
же время болит и ноет.
Так случилось и с Петром Артемьевым. Опять-таки горе не живет одно — по смыслу
одной из правдивейших русских пословиц.
Петр Артемьев заметно тосковал, но не жаловался, не надоедал никому своим горем,
тосковал молча, про себя, и между тем старательно подчинялся заведенному порядку своей
обыденной жизни: по-прежнему ходил с церковными требами по следам дьякона и

http://www.e-puzzle.ru

священника; по-прежнему был в приятельских отношениях с дьячком, во всем посильно
помогая ему.
В одну из таких треб — слав по случаю храмового сельского праздника — случилось
ему возвращаться в поздний час глубокой, темной зимней ночи, в страшную пургу-метелицу,
когда так любят кучиться волки и ходят на промысел толковые и сметливые, но боязливые
воры. Снег хлопьями клубился и снизу, и сверху, и со всех четырех сторон, разоряя старые и
сметая новые сугробы сначала на одном месте, потом на другом, дальнем. Ветер неистово
свистел в сельских трубах и хлопал волоковыми окошками, разметая солому с крыш и
раскачивая плохо сплоченное дранье тех же крыш на избах более достаточных обывателей.
Злополучный ездок сбивался с торной дороги и не находил заветных вех, вплотную
засыпанных снегом; лошаденка его фыркала, пряла ушами и безнадежно хлопала хвостом,
боясь и не находя достаточных сил идти дальше. Ни говора, ни крика, ни спасительного
огонька вдали, кроме свиста ветра и шороха по оледенелому насту нашей северной
бестолковой вьюги.
Блуждали долго и ездок, и путник — Петр Артемьев, пробиравшийся в то время из села
в родную Судомойку. Судомойки нет и в помине; а село далеко ушло или взад, или вправо,
или влево... нога Петра глубоко вязнет в рыхлый наносный снег и с трудом поднимается для
нового шагу. Он утомлен, заметно весел впрочем, и, вследствие последнего обстоятельства,
свалился в овраг судомойковский и лежит в нем и спит, крепко спит до другого утра.
Вьюга утихла; наступило заветное затишье и успокоительная теплынь. Она вскоре
сменилась тем страшным морозом, который кует в сплошную и твердую массу вчерашние
сугробы, леденит все сподручное, обындевает густые бороды обозников. Он мгновенно
будит и ставит на ноги спавшего в овраге Петра Артемьева.
Он едва держится на ногах, едва бредет до деревни, с трудом добирается до своей избы,
бросается на лавку, плачет навзрыд, как ребенок, и показывает оторопелой, растерявшейся
матери свои отмороженные руки. Приходит бабушка-лекарка — дождевик лицом. Знахарка
шепчет над ковшом, прыскает через уголь — больной стонет сильнее, и мечется, и плачет
неутешно, как малый баловник-ребенок, у которого отняла блудливая кошка сусленик или
кусок пирога — загибеньки. Лекарка добывает гусиного жира и обкладывает им и травой
подорожником отмороженные руки, но Петр Артемьев все мечет долой и бредит Лукерьей,
миром, стыдом, метелью.
Лекарка утешается сама и утешает других только тем, что у больного хоть ноги-то
остались целы, натертые сначала муравьиным спиртом, а потом дегтем, и что руки его, Бог
даст, пройдут, и натирает их кое-как добытыми и разведенными в холодной воде квасцами.
Больной приутих — и заснул.
На другой день опять он горько всплакал; но опять натерли ему руки квасцами. На
неделе приехал уездный лекарь, проездом на следствие,— больной понаведался, поплакался
своей болезнью приезжему и показал руки. Лекарь поморщился, позвал подлекаря, велел
больному зажмурить глаза, смотреть в сторону, не оборачиваться и — в десять приемов
отрезал пальцы по вторые суставы. Петр Артемьев опять кричал, но, по отъезде своего
спасителя, строго исполнял его приказания — и смело и вовремя сбросил тряпки. Взялся
потом за перо — пишет, хоть и не бойко; взялся за ложку деревянную — держится, хоть и не
крепко; приложил пальцы к ладони и засмеялся — вышел не кулак, а кулачок.
Пошел он с тех пор зваться Кулачком не только в своей деревне, но и во всей
окольности, где только знали его и звали прежде Петром Артемьевым, по отцу — Сычовым.
А русский человек — как давно и всякому известно — без прозвища не живет; злит и бесит
это меткое прозвище родоначальника его, и слегка привыкают к нему его потомки, считая
праотцево прозвище чем-то законным и ненарушимым,— и не сердятся, не смеются даже,
как бы нелепо и забавно ни было это прозвище.
Вместе с прозвищем Кулачка по соседству проносились про Петра Артемьева и другие
слухи, может быть, даже и пустые сплетни. Одни говорили, что он был шибко пьян, когда
ночевал в овраге, и что чуть не целый уповод перед горем прощался с дьячком, и целовался с

http://www.e-puzzle.ru

ним часто, и песни пел; другие, что одолела его пурга и, сваливши с ног, унесла ветром,
против воли, в овраг и убаюкала свистом, что колыбельной бабушкиной песней. Третьи,
наконец, толковали совсем другое: что будто бы Петр Артемьев, с отказа Лукерьи, на все
махнул рукой, жил спустя рукава, даже ребят реже сек, и что будто бы, назло Лукерьину
батьке, сам забрел в овраг и растянулся в нем, и что будто бы еще с вечера печалился дьячку
на свое бездолье, кровные обиды в отказе Лукерьи ее отца, толковал об утонувших в
полыньях и проталинах и о другом прочем.
Все это были, может быть, бабьи сплетни; а бабий язык, что мельница ветряная: пустил
в ход — и пойдет писать; все метет, крушит и кружит, до тех пор пока не дунет противный и
сильный ветер.
«Тонут люди, до смерти мерзнут и горят в пожары до самых костей; а вышла мне
нелегкая доля уродом стать!» — думал Петр Артемьев о своем горе.
— Мир глаза колет, особо парни да девки проходу не дают, и ребятенки малые глаз не
спускают, хоть и в привычку бы им мои кулаки. А и дядя бы сам — важный человек, да и тот
подчас глумится: «Зачем-де, слышь, не нос отморозил». Ладил и на улицу не ходить — да
вышло неспорное дело. На ребят больших сотскому жаловался и до старосты доходил — еще
хуже стали, чуть не до грязи доходило дело; а и летами бы дошел, и досужество бы такое,
что у всего миру надо быть на почете. Нету проходу!
— Да ты бы сам-от не трогал: пущай лают — отстанут. Эдак-то бы лучше! Вот и собаки
тоже...— советовали Кулачку доброжелатели.
Но он при этом махал только рукой и снова перебранивался с досаждавшими, поджигая
их — по общему закону природы — на большие и сильнейшие насмешки.
Действительно, не было ему проходу. Почему-то любили соседи — русские люди —
трунить над учителем всегда одними и теми же насмешками, следовательно, еще более
досадными и неприятными.
— Что, Петруха, али коготки-то об ребятишек обломал? — приставал обыкновенно
какой-нибудь парень-подросток и готов был схватить руки Кулачка, чтобы показать их миру,
но Кулачок тщательно прятал коготки по карманам своей длиннополой сибирки.
Остряк не унимался: садился подле Петра Артемьева, клал ему руки на плечо и начинал
посвистывать. Кулачок обыкновенно сбрасывал руки и упорно молчал. Пример начинщика
увлекал других, и вскоре Кулачка окружала целая ватага, которая скалила зубы и бестолково
и без видимой причины начинала гоготать и ухать. Кулачок или вставал и бежал, разбивая
стену ребят,— но тогда его хватали и теребили за что ни попало, или оставался в кругу и
продолжал упорно молчать.
Ребята не унимались.
— Вечор Лукешка ребятам сказывала, что, коли бы де у Петрухи руки были целы, без
выводного бы, мол, пошла, а то так-то, слышь, коли на нас падет некрутчина, сама уйдешь за
него,— говорил прежний остряк-зачинщик.
Ребята, обступавшие Кулачка, начинали смеяться сначала тихо, но постепенно приходя
в азарт, наступали на него и теребили за рукава и полы. Кулачок только отвертывался,
кричал: «Отстаньте!» — и все еще выдерживал роль.
Но остряки не отставали.
— Дьячок Изосим опять засылал за ним: выходил бы де опять в овраг волков пугать. Я,
мол, и рукавицы принес. Слышь, Петруха, слышь: сказать наказывал крепко-накрепко! —
говорил один и теребил Петруху, который, видимо, начинал сердиться, потому что спешил
схватиться за близлежащую палку. Палку вырвали; к первому остряку приставал другой:
— А Петрухе, братцы, совсем на руку волков-то пугать... ишь борода-то: хоть корчаги
мой, заместо отымалки может...
— А на голове-то гляди, какие проталины, а по бокам-то все клочья? — приставал
третий и мгновенно схватывал с головы Кулачка его городской картуз с светлым козырьком
и бросался из толпы.

http://www.e-puzzle.ru

Кулачок кидался следом за ним, бранился громко и сильно, и вся окружавшая его
прежде толпа металась туда же, вслед за первыми, хватая на пути палки, щепки и пр. Все это
бросалось в Кулачка.
Толпа становилась гуще. Кулачок рвался в свою избу; но на него продолжали
наскакивать, подставляя ноги; он падал, мгновенно поднимался, хватал с земли и бросал в
ребят грязью, если только какой-нибудь ловчак не садился на него и не начинал теребить за
бороду. Кулачок выходил из себя; ребята хохотали, кричали, прыгали и увлекали своим
весельем степенных мужиков, любивших выходить на завалинки и любоваться дешевой
потехой.
— Да ты бы, Петруха, сам на подножку ладил, а не то бы палку взял,— советовали
последние Кулачку, который измученным, едва переводя дыхание, наконец вырывался из
толпы и брел в свою избу.
— Я бы на твоем месте сам их задирал — не приставали бы; вот Мишутка-то на левый
бок щекотлив, Мосейка Старостин не любит, коли обзовешь его, что лукошком месяц в реке
ловил; а бабушка вон этого на дединой голове блины с творогом пекла... Дразнил бы ты их,
не приставали. Али смирен, по отцу пошел? Тот тоже никого не пугал.
— Эка, Петруха! дело-то твое спорное, а ребята-то все головорезы, шустрые; на язык-то
охулки не кладут. Гляди — какие гладыши: отцовы дети. А право бы лучше, коли сам бы ты
их ругал!
Но на эти советы Кулачок отчаянно махал рукой и говорил всегда одно и то же:
— Не надо было в овраг ходить, и на улицу выходить не надо. А я смирен — мне не
сладить. Пущай лаются — меня не убудет.
На другой раз он так же терпеливо молчал в начале и кидался за толпой в конце;
уставал так же, задыхался, бежал в свою избу: ложился на полати и, привыкая спать крепко,
привык мало-помалу и к своей роли деревенского потешника, к которой он незаметно и
против воли, конечно, приготовил себя, и, смирный человек,— подчинился. Даже сам
толковый дядя не мог придумать средств избавить племянника от посмеянья толпы; а сам
виновник насмешек, при первом напоре их, терялся вовсе и не находился. Пример подан, а
начало выдержано — и ребята не переставали. Привычка — вторая натура, и Кулачок
отшучивался и незаметно падал в глазах соседей и мало-помалу упал в собственных глазах.
«Стало, так надо»,— думал он про себя.
— Отстаньте, черти, не то палку возьму! — продолжал он говорить другим и бегал за
ними, оправдывая себя тем, что играет же взрослый народ в городки и ездит же друг на
друге, как малые ребятенки, отчего и ему не поломаться, не порасправить косточек: на то
даны сила, досуг и свободный час и ретивая стая ребят-зачинщиков. Иной раз не чувствовал
он задору и охоты на шутки и, вследствие того, мог бы превращать — против воли — игру
ребят уже в простую драку, платясь собственными боками и спиною,— тогда Кулачку
вспоминалась петербургская жизнь, которая подбивала его и брала верх над рассудком.
— Как это ты Бога да честных людей не боишься, Петр Артемьич: опять взялся за
старое! — говорил ему немного спустя дядя при всякой встрече и качал головой и охал.
Но Кулачок придумал отпор и отвечал, хладнокровно улыбаясь и махнув рукой, и
всегда одно и то же:
— Ох, дядя! Одну выпьешь — боишься; другую выпьешь — боишься, а как третью
выпьешь — и не боишься. Нет, уж теперь, что хошь,— ухватился опять за чарку: хоть на
цепь сажай — не отстану.
— Да, чадо, глупое детище, пропащим сделаешься!
— Знаю, дядя; не я первой... хмель — продажная дурь, кому надо, тот и покупает.
Горю, дядя, народ почету не дает: все глумовством отдает тебе — не приспособишься инако;
а так-то легче, совсем легче, и пляшешь... На-ко, какие я песни начал складывать!.. Горе,
дядя!..
— Без вина одно, а с вином новых два: и пьян, и бит. Сказывано: одну чарку пей, да к
другой не тянись, от третьей беги — не оглядывайся.

http://www.e-puzzle.ru

— Слыхал, дядя, и эдак. Знаю и так, что взялся за гуж — не толкуй, что не дюж, а по
мне, коли пить — так пить, а не пить — так и не начинай вовсе. Такое дело. Отстань — не
ругайся! Делал до этого по-твоему, теперь по себе стану! Гляди-ко, какие знатные песни в
питейном бурлаки поют да какие и я сам подбирать стал.
— Не надо, не пой у меня,— не такое место. И не ходи ты ко мне, на глаза не кажись. :
Дядя топал ногой и не на шутку сердился.
Кулачок умилялся, по-видимому, и говорил сладеньким, обиженным голосом, вздыхая
глубоко и как будто искренно:
— Не трогал я тебя,— почитал... и как есть, значит, холил, уважал, и не заслужил я экой
брани. Христос с тобой! Ты первый обидел — ты и ответ дашь. И у всех на обиды один я:
шутом стал.
— Дуй все горой; сторонись, душа,— оболью! — кричал он, опрокидывая шкалики в
питейном, где играл потом на балалайке, стлался вприсядку и с большим искусством и
толком, чем прежде, отличался.
Вскоре ему нипочем было задирать самому и, по свойству разгулявшейся русской
натуры, придираться и обижать всякого встречного. Только перед старостой и сотским
снимал он шапку и просил извинения и прощения. Перед всеми другими он останавливался и
делал возможные упреки, всегда щекотливые и, следовательно, справедливые. Одни из
соседей говорили, что он наянлив стал и подучен кем-нибудь; другие, что он парень себе на
уме и не так прост, как казался; третьи, наконец, что он просто дурит и додурится до того,
что иной рассердится и наломает шею так, что не вспомнится после никакая заноза.
Случались с Кулачком и подобные происшествия, но они еще более раздражали его, и он
оставался верен своей задаче: для него ничего не стоило разбить стекла у богатели,
выпустить у торговцев деготь из бочки, расколотить стеклянную посуду в питейном и
сделать другие, еще сильнейшие неистовства. Мир терпел, потому что не было другого
исхода. Кулачок плясал и гудел своим разбитым и охриплым голосенком веселые песни на
всяком перекрестке и опять по-прежнему продолжал придираться ко всякому встречному,
исключая, может быть, одних только собутыльников, но и тех собиралось около него
немного.
Озадачивая соседей-мужичков резким покором, Кулачок сделался вскоре, по заслугам и
по всем правам, общим посмешищем. Уличные мальчишки встречали его, при первом
появлении на селе, радостным криком:
— Кулачок пришел, братцы, вот лихо!
— Кулачок идет с бочонком, песни станет петь — пойдем ускать, пропляшет!
— Дядя Петр, дядя Кулачок! пропой ономняшную-то!
Кулачок ставил бочонок на землю, ловил и щипал ребятишек и — видимо, с большим
увлечением — шутил и играл с ними. Переловивши ребятишек, он ставил их в круг, строго
приказывал молчать и слушать и гудел любимую песенку: «Ах, в середу было на Масленице,
у соборной было дьяконицы, девки пьяны напивалися»,— и пр.
При этом он подергивал плечами и повертывал бочонком. На красном лоснящемся лице
его, обросшем до густоты новой овчины бородою, прыгала та задушевная и веселая улыбка,
от которой до последнего нельзя весело было ребятишкам, хватавшим Кулачка за полы его
коротенького кафтанишки.
Наполнивши бочонок вином по заказу соседа, приготовлявшегося к своему храмовому
празднику, Кулачок опять встречался с ватагой мальчишек и опять беспрестанно
отмахивался от щипков и щекоток, приговаривая:
— Не нужно вас, пострелят, баловать, не нужно! Стегать вас нужно, плетью хлестать.
Стыдно старику с младенцами сниматься; прочь, поползни! Прочь, пострелята!
— Ах, в середу было на Масленице...— и прежняя песня при прежнем раскатистом
хохоте сельских ребятишек раздавалась потом у сельских бань, резко отзывалась с
переливами за крайним овином и наконец глухо замирала во ржи, которая желтым полотном
облегала село.

http://www.e-puzzle.ru

***
В деревне Судомойке время брало свое: старые лица сменялись новыми. Тот, кто
прежде торговал кнутами и дегтем, выехал в село и обзавелся там лавкой красных товаров.
Ребята-подростки стали мужиками и обзаводились семьей и хозяйством; выстроилась новая
мельница и две-три избы, тоже новых. Тот, кто прежде любил поломаться в чехарду,—
важно сидел теперь на завалинке и толковал о разных знамениях; у кого не было и признаков
бороды — теперь она выросла с лопату; ребятишки-школьники, валявшиеся прежде на
поседках по полатям,— толкались теперь внизу и впереди всех других; кое-кто из них успел
заслать сваху, а другие и совсем оженились. Одним словом, перемен в Судомойке
произошло много; все они попеременно обращали на себя общее внимание и прошли
незамеченными только мимо Кулачка, не затронувши и не задевши его. Для него
существовали свои новости, более живые и современные: твердо знал он, что после
Матюшки Пегого в сельском питейном пятого целовальника откуп сменил: поверенные
обсчитали; уважал более других Матюшку Пегого и до сих пор питал к нему полное
уважение и преданность и не любил последнего целовальника.
— Матюшка всем брал: и крупой, и солью. А этот косоглазый черт, кроме одежи,
ничего не берет, да и то давай поруку, что твоя-де одежа не краденая!
Знал он также, что если станового детям принести кипу гороху, нащипанного по пути
на горошицах, то дадут одну рюмку водки; а если к почтмейстеру принести то же, то можно
получить две рюмки водки и пятачок денег в придачу. За репу давал и тот, и другой порцию
вдвое; а если спеть детям песенку и проплясать, то и обедом на кухне накормят, и чаю,
пожалуй, дадут.
Вследствие подобного рода сделок Кулачок почти совсем переселился было в село,
таскаясь из дому в дом, со двора на двор. Только смерть дяди, оставившего некоторую часть
наследства в пользу племянника, заставила Петра Артемьева вернуться в родную деревню,
которая окончательно привязала его к себе с тех достопамятных пор, когда питейный откуп
счел за нужное открыть новый кабак. Выбор, по счастию, пал на Судомойку, и Кулачок на
другой же день по открытии поспешил познакомиться с новым лицом и тогда же
посоветовал ему завести гармонию и балалайку.
С этих пор ничто уже не в состоянии было разлучить Кулачка с его новым знакомым.
Благодаря достаточному наследству дяди, он аккуратно четыре раза в день навещал новое
место,— таким образом, что по этим посещениям судомойковские мужики и бабы верно
рассчитали время завтрака, обеда, полдника и ужина. Идет Кулачок в кабак — бабы
собирали на стол чашки и ложки, мужики спешили шабашить, ребятенки забирались с улицы
в избу и садились за стол. Путешествия Кулачка до того приучили соседей, что они не
находили в них ничего необыкновенного и вовсе не думали доискиваться причины; только в
последнее время перед его злополучной смертью заметили соседи некоторую особенность.
Совершая свои заветные прогулки прежде молча, Кулачок в последнее время рассуждал во
всю дорогу сам с собой, стараясь изменять голос при вопросах и ответах. Говорил же он
всегда почти одно и то же.
Выходя из дому, он обыкновенно обращался к самому себе с таким вопросом:
— Ты куда лыжи-то навострил?
И тотчас же спешил ответить сам себе, вслух:
— В кабак.
— Зачем это тебя нелегкая-то туда несет?
— Обедать хочу; так для-ради подкрепления...
— Не дело ты, Петр Артемьич, затеял, право не дело. Неладно ты себя приучил: ел бы и
так...
— Ну, так-то, пожалуй, не съешь: в горло не пойдет.
— Эй, не ходи, вернись назад!.. Ну, назад, назад, назад!..
Кулачок, при последних словах, несколько пятился назад, но тотчас же опять
пошатывался вперед и опять начинал разговор:

http://www.e-puzzle.ru

— Пусти, больше не стану ходить.
— Знаю, как ты не станешь ходить: по четыре, а не то по пяти раз на день.
— Слышь, пусти, в последний раз.
— Нет, не пущу — назад, бери назад, назад!..
Кулачок опять пятился, но уже в виду заветного места — цели прогулок.
— Гляди, дрянь какая домишко-то! Водку откуп скверную стал давать, целовальник
больше деньгами берет, а не то давай, слышь, сапожным товаром.
— Да что толковать-то? всяк о себе радеет. Сказано: никто себе враг. Пусти!..
— Слышь, не ходи, ступай лучше домой! не трать деньги. Дожди всю избенку
загноили, набок свалило. Ветер всю солому поснимал, углы раскачало; течет ведь потолокот. Порадей о себе!
— Чего радеть-то? нечего радеть... нечем. Я лучше туда пойду — была не была.
— Ну, как знаешь; коли идти — ступай, да скорей только.
Со всех ног перебегал Кулачок остававшееся пространство. Вслед за тем раздавался
сильный визг блока и — захватанная дверь, громко хлопнув, скрывала Кулачка от глаз
любопытных.
www.e-puzzle.ru

http://www.e-puzzle.ru