Искусство и художник (Искусство и действительность) - Бальзак О.

Александр Марков. ДОЛГИЙ ПУТЬ К ЖИВОМУ: ОБ ЭСТЕТИКЕ ОНОРЕ ДЕ БАЛЬЗАКА
Искусство и художник: отрывки и изречения
Физиологическая сторона творчества
Творчество и специализация человеческих способностей
Замечания к истории искусства и литературы
Греческие мифы
Замечания об отдельных картинах художников Возрождения
«Философия наслаждения» восемнадцатого века
Живопись восемнадцатого века. Грёз, Давид
Пародия Бальзака на «неистовых романтиков»
Сатирическое изображение романтического салона
Право романиста пользоваться народными образами великих исторических деятелей
Политическая литература эпохи Реставрации
Ходовая буржуазная литература
Образчик буржуазно-филантропической литературы
Author: Бальзак О.
Tags: искусство развлечения зрелища спорт эстетика
ISBN: 978-5-386-12173-0
Year: 2020
Similar
Джон Рёскин искусство и действительность
Психоделическое искусство. Между архаикой и современностью
Математика и искусство. Книга для тех, кто не только любит математику или искусство, но и желает задуматься о природе прекрасного и красоте науки
Сандро Боттичелли. Великие художники мира
Text
                    Ыскусстео
и дейстеитлъностъ

Ыскусстео
и дейстеительность
ОНОРЕ ДЕ БАЛЬЗАК
ИСКУССТВО И ХУДОЖНИК
1
РИПОЛ
КЛАССИК
Москва

УДК7.0
ББК 87-8
Б21
Вступительная статья А. В. Маркова, составление на основе
«Бальзак. Об искусстве» (составитель — В. Ρ Гриб), 1941 г.
Перевод ранее не издававшихся на русском языке отрывков
Ρ И. Аинцер
Бальзак, Оноре де
Б21 Искусство и художник / О. де Бальзак ; [сост.
и вступит, ст. А. В. Маркова; пер. с фр. Р. И. Линцер]. —
М. : РИПОЛ классик, 2020. — 338 с. — (Искусство
и действительность).
ISBN 978-5-386-12173-0
Литературный реализм создал не просто новый
подход к искусству, но и умение работать не только с
отдельными редкостями, а с образами и впечатлениями искусства,
усматривая в искусстве все грани действительности. Оноре
де Бальзак (1799—1850) решительно порвал с прежней
эстетикой, видевшей в искусстве предмет любования и
подражания, и раскрыл в искусстве опыты воображения
и проницательного социального мышления. Разделение
формы и содержания, произведенное Бальзаком, оказалось
плодотворным для понимания миссии художника во всем
драматизме карьеры. В настоящее издание включены
высказывания Бальзака об искусстве, как опубликованные в
виде отдельных статей, так и извлеченные из его романов.
В предисловии профессора РГГУ Александра Маркова
раскрываются философские и биографические предпосылки
эстетики Бальзака.
УДК 7.0
ББК 87.8
© Линцер Р.И., наследники, перевод на
русский язык, 2018
© Марков А. В., составление,
вступительная статья, комментарии, 2018
© Издание, оформление. ООО Группа
ISBN 978-5-386-12173-0 Компаний «РИПОЛ классик», 2018

Долгий путь к живому:
об эстетике Оноре де Бальзака
Что мы вспоминаем при имени Бальзак?
Страницу описания инкрустированного стола или
выезда в экипаже, две страницы разговоров, потом
еще кулинарная страница или пугающий
разнообразием очерк обстановки, сменяющие друг
друга картины, вводящие в действие гротескное
и фантастическое не меньше чем у Гофмана. В
годы творчества Бальзака интервальная развеска
картин окончательно побеждает шпалерную:
произведения живописи находятся на
расстоянии друг от друга, разряженные размышлением,
а не занимают всю плоскость стены в упорстве
необходимого переживания. Такова лучшая
метафора романов Бальзака: они проводят нас мимо
возможных состояний мира, чтобы в
промежутках чувственных предвестий выявить
единственно необходимое состояние нашей психической
природы, очерчивая саму его необходимость.
5

Александр Марков
Мы со школы знаем: «Бальзак — реалист».
Карл Маркс действительно находил в
романах Бальзака блестящие очерки настоящей
экономической жизни: наиболее проницательные
объяснения того, как работает частный капитал.
Экономическую теорию не построишь без
статистических таблиц, но не завершишь и без
рассмотрения хозяйства, которое вдруг перестает
экономить и пускается в сделки. Под
«реализмом» тогда понимается исследование тех
реакций на обстоятельства, которые чем более
неожиданны, тем более типичны оказываются для
этой общественной среды: разоблачающая себя
действительность показывает неприкрытость
своих типов, постыдность господствующих
в ней людских характеров, — только чтобы мы
увидели чудо того, как она всё же сбылась.
Учителя Бальзака, мнениям которых он был
верен до самой смерти, были как нельзя далеки
от расхожего материализма. Виктор Кузен, чьи
лекции слушал молодой Бальзак, будущий
министр просвещения в правительстве Гизо и
тайный отец дочери той самой прославленной
Луизы Коле, которая была поэтом и роковой Музой
Флобера и многих еще, называл свое учение
сначала «эклектизмом», а после «спиритуализ-
6

Долгий путь к живому...
мом». Эклектик, «отбирающий лучшее» —
философ, который обогащает «здравый смысл»
англо-шотландского Просвещения моментами
других учений, прежде всего, неоплатонизма.
Кузену казалось, что здравый смысл слишком
уравнивает всех людей: получается, что
суждение подлеца рано или поздно начнет
претендовать на ту же здравость, что суждение честного
человека: поэтому интеллектуальный
аристократизм неоплатонизма или даже пафос Спинозы
и Лейбница поможет отделить правых и
неправых, — просто мысль войдет во вкус такого
отделения. Но потом Кузена испугал скрывший
себя за эклектизмом антидемократизм, и он
перешел к спиритуализму: учению о том, что раз
законы природы не материальны, то они
духовны, не менее чем духовна мысль, идея или идеал.
Материалист сказал бы, что раз природа
материальна, то и ее законы не вырываются выше ее
самой, — но для спиритуалиста исключительность
мира, уникальность мироздания так и должна
была исторгать из себя еще более уникальные
законы, нами созерцаемые. От Кузена Бальзак
унаследовал панорамность взгляда, умение сразу
перейти из гостиной или модной лавки к
шепоту общества или интригам министерств — ведь
7

Александр Марков
такое удержание внимания сразу на многих
вещах прямо следует из их исключительности:
если ситуации сошлись уникальным созвездием,
то тем более должна блеснуть наша мысль.
Другие учителя Бальзака были заочными: Луи
Клод де Сен-Мартен и Эммануил Сведенборг,
два крупнейших мистика XVIII века. Сен-Мартен
был спиритуалистом, но в ином смысле, чем
позднее Кузен: он проповедовал духовное
революционное христианство, был невероятно
влиятельным в России, его книгами зачитывались
придворные и архиереи, будущие декабристы
и будущие судьи над декабристами, отрекшиеся
от прежних убеждений. Главная идея Сен-
Мартена напоминает гностицизм первых веков
христианства: Бог из себя производит духовные
реальности мироздания, которые рано или
поздно обретают вновь полноту в Боге, возвращая
падших людей к необходимому всеединству. Но
гностики презирали материю как помеху
духовной жизни, а Сен-Мартен, напротив, считал
материю одним из проявлений Бога, причем
являющим себя через человека: Бог сначала отразился
молнией под названием «человеческая душа»,
а человеческая душа отразилась природой с
цветами, деревьями и ветрами, чтобы потом ум Хри-
8

Долгий путь к живому...
стов вернул себе достояние, собирая, а не
расточая. Некоторые смеялись над мартинистами,
последователями этого философа, что это у его
звездных людей в груди растут деревья и текут
реки, причем еще прежде, чем появиться в
привычном нам мире. Но аля Сен-Мартена было важно,
что привычка наступает поздно, что она — всегда
искажение созерцания, а в настоящем вечном
созерцании наша душа — бесконечное озарение
божественного ума. У Сен-Мартена Бальзак
выучился многому, в том числе вниманию к тому, как
не только вещи превращаются в фетиши,
которыми человек одержим: деньгами, властью или
красотою, но и как сами привычки превращаются
в фетиши. Говорил бы Бальзак только о злой
власти денег, он был бы примитивным гностиком,
для которого все материальное — дьявольское.
Но Бальзак был высоким гностиком и поэтому
исследовал не столько власть вещей или
обстоятельств, сколько власть характера, мешающего
созерцать очевидные вещи.
Сведенборг, шведский инженер, стал
нарицательным именем неудержимого мистика.
Действительно, Сведенборг был создателем не
просто собственного учения, но и собственной
религии; причем религии пространства, сжав-
9

Александр Марков
шегося до точки. Протестантская моральная
интуиция, что никакие дела не спасут нас от ада, но
только благоволение Бога, превратилась у Све-
денборга в пространственную и зрительную
интуицию, подкрепленную данными современной
ему космологии. Земля — всего лишь точка
в бескрайней Вселенной потому, что это ад,
а ад — это мука боли, сведенная к мельчайшей
частице. Вырваться из него к небу — не быстрое
дело: сначала нужны восхождения в космос, на
разные планеты, населенные духами; а уже
потом, пообщавшись с духами, прочитав тем самым
в этом импровизированном общении духовную
библию, которая у них хранится, можно
отправиться к Богу.
Чтобы перековать строгий протестантизм
в пышную и сложную мистику, Сведенборг
употреблял молот весьма скучной аллегории,
проводил самые прямые связи, как в механической
физике : боль-сжатие-капля, дух-постижение-чтение.
Но такое аллегорическое мышление весьма
пригодилось реалистической прозе Бальзака: можно
было трактовать тоску, грусть или радость как
состояния мира, и с другой стороны, оправдать
чтение книг как важнейшую духовную
деятельность. Сведенборгу общение с духами заменяло
10

Долгий путь к живому...
книги, а Бальзак в своих книгах становился
духовидцем социальной жизни.
С книжным делом как раз связано и
неудачное предпринимательство Бальзака. Он пытался
быть полезен себе и другим, купив типографию,
а потом, одержимый деловыми побуждениями,
также и шрифтолитейню к ней. Он исходил из
того, что если Сэмюэл Ричардсон веком раньше
издавал свои многотомные романы для
любознательных читателей и юных читательниц,
которые встречались и несколькими поколениями
позже (вспомним пушкинскую Татьяну), в
собственной типографии и на этом разбогател, то
и он сам поправит свои дела. Но Бальзак не учел,
что Ричардсон-типограф был прежде всего
газетчиком, а газеты в Англии всегда стоили дорого
(вспомним также последующие жалобы Герцена
на дороговизну печати «Колокола») и давали
издателю несомненный доход. Во Франции, с ее
постоянными покушениями на свободу печати,
газетное дело если вдруг и развивалось, то по
законам политики, а не экономики.
Кроме того, как издатель, Бальзак решил
издавать классиков, Мольера и Лафонтена, положив
начало всеобщему чтению классики. Можно
сказать, Бальзак стал основоположником принципа
11

Александр Марков
«читайте классику» — то есть впервые в
истории классику стали предназначать для чтения
дома, а не в школе, где ее запоминают наизусть
и комментируют ради совершенства стиля и
речи. Сейчас нам, глядящим на свои полки,
кажется, что «чтение классики» как
облагораживающее домашнее занятие было всегда, но на самом
деле оно было изобретено, как видите,
сравнительно недавно, и принеся пользу поколениям
читателей, не одарило ею создателя. Не умея ни
рекламировать изданные книги, ни
сопровождать их выход слухами, ни бороться за свою
долю сотрясаемого новинками рынка, Бальзак
прогорел и большую часть жизни пытался вылезти
из долгов, не выходя из-за письменного стола до
боли в ногах. Да, этот сын скупщика
конфискованных имений, носивший даже имя Бальзака не
по праву (его отец Бальсса исказил свою
фамилию, чтобы стать похожим на славного
классициста — тем самым поневоле создав это «читайте
классику» чтением своего имени), умел работать
как никто, хотя как мы помним, только женитьба
на украинской помещице Эвелине Ганской, с
которой Бальзак, как и с ее сыном Георгом Мнише-
ком, долго переписывался, позволила ему
умереть не конченым банкротом.
12

Долгий путь к живому...
Казалось бы, перо Бальзака было легким, это
не Флоберово мученичество стиля. Но его
литературное усилие было совсем другим: не усилие
мастера, следящего, чтобы всё работало, а
скорее, усилие каталогизатора, которому ничего не
позволено забыть. Если бы не нелепые решения
Бальзака в хозяйственных делах, можно было бы
сказать, что у него ум министра, распорядителя,
который еще и еще раз возвращается к отчетам
по своему ведомству. Здесь нам надо правильно
понимать название его проекта «Человеческая
комедия». Обычно его трактуют только в
соотнесении с произведением Данте: мол, Данте
говорил о делах божественных, а Бальзак — о
мире, в котором есть только люди, их страсти
и заботы. Но если остановиться лишь на этом
понимании, мы превратим великого Бальзака
в третьеразрядного романтика, который сколь
угодно благополучно может писать о «людях»
и «страстях».
А Бальзак не был бы первой и важнейшей
литературной любовью Достоевского, образцом
для Диккенса, вдохновением для Фолкнера, будь
он таким. На самом деле, как объясняет сам
Бальзак в предисловии, со ссылкой на уже знакомых
нам Сведенборга и Сен-Мартена и на натурали-
13

Александр Марков
стов его времени, «Человеческая комедия» —
исследование видового многообразия общества,
а точнее, превращения этого манящего
многообразия в реальность. «Человеческая комедия»
стала а^я Бальзака не просто литературным
проектом в согласии с контрактом, а родом критики,
критики самого понятия «замысла».
После Бальзака нельзя говорить, что писатель
просто воплощает замысел, который у него
зародился из наблюдений, наоборот, писатель должен
знать, что часто его замысел становится
«химерой» в сравнении с тем, что возникает. Так что
человеческая комедия — это комедия не в дантов-
ском, а скорее в классицистском смысле:
исследование того, как герои умеют запускать
рычаги действия, не предусмотренные логикой
сюжета, но необходимые для общего эффекта
комизма и для состоятельности комедии как таковой.
Но к Данте мы тоже возвращаемся, хотя
совсем с другой стороны, чем думали вначале:
Данте полагал целью своих терцин
практическую — спасение человечества, и Бальзак
полагает целью практику, как герои становятся
настолько самостоятельными, что уже не только
«замысел», но и «жанр» не может устоять под
их усилиями, как лаборатория не может не сооб-
14

Долгий путь к живому...
щить все свои открытия миру. Точнее, аля
Бальзака появляется один жанр — чтение, домашнее
чтение, как в науке побеждает один жанр —
лабораторная работа.
Именно такая невозможность жанра —
предмет повествования в самой известной из новелл
«Человеческой комедии», посвященной
изобразительному искусству — «Неведомый шедевр».
Опираясь на тонкие замечания в исследовании
С.Н. Зенкина, мы можем сказать, что в этом
произведении исследуется невозможность
простодушно говорить о «живописном
повествовании», «вдохновении», «творческой работе»
и других вещах, какая-то из которых останется
само собой разумеющейся даже для очень
критического ума, удачно подвергшего критике все
остальные понятия. Философ здравого смысла
объяснит вдохновение как простое настроение
на подъеме, но сохранит представление о
вымысле, или, наоборот, объяснит его как конечный
набор ассоциаций, но при этом скажет, что
ассоциации должны быть связаны очень живо и
воодушевленно. Тогда как Бальзак не щадит никакой
мифологии воодушевленности, которая почему-
Зенкин С.Н. Натурщица и шедевр (Бальзак и его
продолжатели) // Studia Litterarum, 2018, т. 3, №1.
15

Александр Марков
то должна за писателя все рассказать, а за
художника объяснить смысл его образа, — но
показывает тупики изобразительности, которые
обследовать способен лишь писатель.
Но как бы подобное обследование
несостоявшегося шедевра ни перекидывало мост между
трудами внимательных естествоиспытателей
и будущей полифонией Достоевского, где голос
включается тогда, когда описание и
самообоснование дает роковые сбои, эстетика Бальзака
вовсе не сводится к такой критике успокоенного
жанром созерцания. Для Бальзака всё же
оставалось важным умение художников долго и
благоговейно вынашивать идею; и его восторг перед
старыми мастерами вовсе не противоречил
реализму, показывающему недостаточность
понятия «воплощение идеи» для объяснения
искусства. Дело в том, что Бальзак различал разные
образы в живописном искусстве, и если
прославлял мадонн старых мастеров, то по той же
причине, по которой Баратынский в стихотворении
«Мадонна» описывает ту же картину Корреджо
как икону, которая может прийти на помощь
старушке и ее дочери.
Психоаналитик мог бы увидеть в этом
благоговении перед наставляющей иконой след юно-
16

Долгий путь к живому...
шеского увлечения Бальзака сорокопятилетней
мадам де Берни, в объятиях которой он познал
чувство, но считал, что через это он и получает
наставления, и мадам де Берни для него
возлюбленная, мать и друг. Но сколь бы богатым ни
оказывался материал для психоанализа,
прибережем его а^я другой эпохи и не будем
забираться сразу на кушетку Фрейда и Мари Бонапарт.
Нам пока существенно, что аля Бальзака
некоторые старые мастера — вполне иконописцы,
которые в своем благоговении избегают
чрезмерных эффектов и тем самым позволяют и другим
художникам работать рядом с собой.
Именно таким желанием иметь рядом
спутников, в лице художников прошлого,
объясняется и консерватизм Бальзака: он считал, что
демократизм и поспешность приводят к тому, что все
начинают задевать друг друга и нуждаться друг
в друге, вместо того, чтобы просто гостить в
мире чужих доброжелательных мыслей. Когда
неожиданно аля многих современников Бальзак
предпочитал простодушного Фенимора Купера
философичному Вальтеру Скотту, он так и
говорил, что у Скотта все толпятся как в светском
собрании, где обмен остротами не отличишь от
обмена мыслями, тогда как Купер может поразить
17

Александр Марков
воображение так, что мы верим в то, что и мы
тоже умеем поражаться и поражать. Учитывая,
что задушевным собеседником Купера был Сэ-
мюэл Морзе, которого тогда знали не как
изобретателя точки-тире, а как выдающегося
портретиста, вывод Бальзака делается оправдан: он
просто предпочитал портретистов баталистам.
По его мнению, Скотт не знал меры в
изображении сцен, не понимая, что литература — не
театр, чтобы разыгрывать без перебою военные
и мирные интерлюдии, тогда как Купер умеет так
увлечься повествованием, что забывает его
режиссировать — ив этом его сила. Поистине, как
и для Пушкина, аля Бальзака поэзия должна
быть глуповата.
Бальзак, разумеется, всегда подробно
обсуждает отношения между живописцем и публикой.
Разделение между ними — вовсе не зияние
между профессионализмом и дилетантизмом, как
это было у других критиков. Толпа не сразу
воспринимает мастера, потому что она смотрит
оценивающим взглядом, она ни с чем не обращается
к художнику и не способна разгадать его мысль,
просто потому что разучилась что-либо
разгадывать. Конечно, толпа может превратиться в
самую достойную аудиторию хотя бы из-за того,
18

Долгий путь к живому...
что нет людей, не любящих загадки и разгадки,
но слишком часто в толпе тон начинают задавать
насмешники — невежливо затыкать уши от их
скверных слов, и они поэтому чувствуют себя так
самоуверенно.
Художник аля Бальзака — священник особой
эстетической религии, исходящей не из
спасения человечества, а из его чести и достоинства.
Для нас слова про «совесть эпохи» после Льва
Толстого — уже клише, причем лишенное
прямого смысла; тогда как во времена Бальзака
такое рассуждение обладало неодолимой
новизной. Художник потому верит в себя, что в нем
общество вспоминает о своих задачах, — о том,
сколько нерешенного вокруг и сколько
решительности потребуется для исправления
существующего прискорбного положения, — а
художник своим гневом напоминает только об этом.
Как критик расхожих представлений о
театральности, Бальзак пересматривает привычные
суждения об «эффектах». Раньше этим словом
называлось логическое следствие; Бальзак же
впервые употребляет термин в значении, к
которому восходят нынешние «эффектности»
и «спецэффекты». Будучи весьма консервативен
по своим вкусам, Бальзак невольно прославляет
19

Александр Марков
эффект как единственную возможность
оглядеться, остановиться. Представим, например,
комнату. Если все нам в ней знакомо и ничего не
удивляет, то ничто нас не остановит, и наш
характер даже останется неочевиден.
Но если в комнате вдруг паркет начинает
мельтешить, тень выглядит цветной, а ткань
вспыхивает, то мы видим невольно
остановившегося героя и понимаем, когда и как
срабатывают характеры. Как говорил Бальзак в
предисловии к роману «Лилия долин», душа издает
благоухание окрасивших ее чувств. По сути,
Бальзак продолжает действовать как
естествоиспытатель в лаборатории, разглядывающий, как
препарат реагирует на ту или иную сумму
воздействий, стараясь исключить все незаметные
посторонние воздействия. Раньше в литературе
все постороннее исключал стиль, теперь все
постороннее исключает эффект. Высокое
косноязычие Достоевского или Фолкнера поэтому не
состоялось бы без Бальзака.
Итак, искусство для Бальзака — это и
подробность бытия, позволяющая другим
подробностям не слишком проявлять свой характер,
и радость для бытия, разрешающая ему не
слишком пленяться собственными эффектами.
20

Долгий путь к живому...
Как часто бывает, точнее всего о писателях
говорят поэты. Как обозначил Пастернак
жизненную стратегию Бальзака:
Зачем же было брать в кредит
Париж с его толпой и биржей,
И поле, и в тени ракит
Непринужденность сельских пиршеств?
Выплачивая долги, Бальзак должен был «взять
в кредит» весь Париж как предмет изображения,
но банк под названием «Реальность» выдает
только пакетные кредиты — взяв труд, нельзя не
взять отдых. Раньше можно было делить
литературу на жанры, теперь кредит на них не
разобьешь, разве что выделишь жанр
непринужденности, который и есть жанр «Человеческой
комедии». Трудолюбивый Бальзак Пастернака,
до утра сидящий над рукописью, внимательный
священник слова, ткущий заупокойную мессу
Парижу — изжившему весь свой прежний образ
жизни — он же Бальзак, мастерящий бессмертие:
Жара покрыла лошадей
И щелканье бичей глазурью
И, как горох на решете,
Дрожит в оконной амбразуре.
21

Александр Марков
Перед нами уже не жара, которая грозит
мухами, пусть даже бичи не только подстегивают
коней, но и гонят с них мух. Это жара,
покрывающая глазурью печальной поэзии наши усилия,
жара, встряхивающая привычный ход дел, иначе
говоря, та самая дрожь старого мира, с которой
он встречает неотменимую новизну самих вещей.
В основу данного издания положена книга*,
которую составил Владимир Романович Гриб
(1908—1940), сын сельского фельдшера,
комсомольский журналист, ставший затем серьезным
ученым. По воспоминаниям учеников, в
частности, знаменитой потом переводчицы Лилианы
Лунгиной, вихрастый даже в своей прилизанно-
сти профессор Гриб во время лекций сидел на
столе, беспрерывно курил, листая перед
студентами альбомы с репродукциями западной
живописи, порой смеялся и чуть не плакал, но тяжело
заболел — известия о голодоморе на родине
подкосили его.
Гриб обратил на себя внимание Дьердя Лука-
ча, работавшего тогда в Москве; вероятнее всего,
ему и обязаны были все научные интересы
молодого исследователя. Лукач, творческий марксист,
Бальзак об искусстве. М.; Л.: Гос. изд-во
«Искусство», 1941.
22

Долгий путь к живому...
типичный человек дружеского круга, умевший
сохранять дружбу на любой чужбине, в свое
время разработал теорию романа как единственной
формы, побуждающей общество к действию до
того, как марксизм подвергнет критике ложные
идеологии. Бальзак тогда оказывался
по-настоящему центральным писателем XIX века,
творцом наиболее универсальной романной формы,
освободившим ее и от речевых условностей, и от
коммерческих предрассудков. Поэтому отдадим
должное переводчикам этой книги, которые
поняли в Бальзаке главное — освобождение не
только героев от обыденных фантазий, но и
самого автора от самых существенных иллюзий,
в простой способности побыть с
произведениями наедине.
Александр Марков,
Профессор РГГУи ВлГУ, ведущий научный
сотрудник МТУ имени М.В. Ломоносова
17 апреля 2018 г.

Оноре де Бальзак
ИСКУССТВО
и
ХУДОЖНИК
(сборник)

О ХУДОЖНИКАХ
Во Франции мысль заглушает чувство. Из этого
национального порока происходят все беды,
постигающие наше искусство. Мы великолепно
понимаем искусство как таковое, мы не лишены
известной способности оценивать его
произведения, но мы их не чувствуем. Мы отправляемся
в Комедию или в Салон, потому что так велит
мода; мы аплодируем, рассуждаем со вкусом и,
уйдя оттуда, остаемся при старом разбитом
корыте. Из ста человек с трудом можно найти
четырех, способных отдаться очарованию трио,
каватины или найти в музыке отдельные отрывки
своей истории, мысли о любви, свежие
воспоминания юности, сладостную поэзию. Наконец,
почти все посетители музея довольствуются
общим осмотром, и редко-редко увидишь
человека, погруженного в созерцание произведения
искусства. Быть может, этим непостоянством ума,
27

Бальзак. О художниках
принимающим движение за цель, страстью к
переменам, жадностью к зрительным впечатлениям
мы обязаны той роковой стремительности, с
какой наш климат в течение нескольких дней
сменяет над нами серое небо Англии, туманы
Севера, сверкающее солнце Италии? Не знаю. Быть
может, наше национальное воспитание еще не
закончено и чувство искусства недостаточно
развито в наших нравах? Быть может, мы усвоили
пагубную привычку предоставлять газетам
заботу судить об искусстве; возможно также,
события, отделяющие нашу эпоху от Ренессанса, так
истерзали нашу родину, что искусство не смогло
в ней расцвести. Мы были слишком заняты
войнами, чтобы отдаться беспечному
существованию художника; быть может, мы никогда не
понимали людей, одаренных творческой силой,
оттого что они вступали в дисгармонию с нашей
растущей цивилизацией. Эти предварительные
замечания были подсказаны нам обычным во
Франции неуважением к людям, которые
создали славу нации.
Человек, повелевающий мыслью,
самодержец. Короли правят народами в течение
определенного времени; художник правит целыми
веками, он изменяет лицо вещей, бросает рево-
28

О художниках
люцию в литейную форму, мнет и формует
земной шар.
Таковы были Гутенберг, Колумб, Шварц,
Декарт, Рафаэль, Вольтер, Давид. Все они
художники, ибо они творили, направляли мысль на новое
производство человеческих сил, на новое
сочетание элементов природы, физической и духовной.
Художник связан нитями, более или менее
тонкими, узами, более или менее интимными, с
нарождающимся движением. Он необходимая
часть огромной машины, независимо от того,
обдумывает ли он какую-нибудь доктрину или
вызывает дальнейший прогресс искусства в целом.
Потому-то уважение, оказываемое умершим
великим людям или вождям, должно относиться
и к этим отважным солдатам, которым не
хватало, быть может, самой малости, чтобы стать
командирами. Откуда же в столь просвещенный
век, как наш, могло появиться такое
пренебрежение к артистам, поэтам, художникам,
музыкантам, скульпторам, архитекторам? Короли
бросают им кресты, ленты, безделушки, день ото дня
теряющие ценность, отличия, ничего не дающие
художнику; скорее он придает им цену, чем
получает что-нибудь от них. Что же касается денег, то
никогда искусство не имело от правительства
29

Бальзак. О художниках
меньше, чем теперь. Презрение это не новость.
Как-то за ужином маршал де Ришелье упрекнул
Людовика XV в равнодушии к великим людям
его царствования; он привел в пример
Екатерину и короля Прусского.
— Я принял бы, — возразил король, —
Вольтера, Монтескье, Руссо, д Аламбера, Берне
(Людовик XV насчитал по пальцам человек двенадцать) ;
с такими людьми нужно жить мире и дружбе.
Потом, с жестом отвращения:
— Я уступаю слово королю Пруссии, —
добавил он.
Давно уже забыли, что Юлий II принимал
Рафаэля в своем дворце, что Лев X хотел сделать
его кардиналом, что некогда короли обращались
с принцами мысли, как равные с равными.
Наполеон, из прихоти или по необходимости не
любивший, когда способные люди возбуждали
волнение в массах, сознавал, однако, свой долг
императора достаточно, чтобы предложить
миллионы и сенаторское пожалование Канове;
чтобы вскричать при имени Корнеля: «Я сделал бы
его принцем»; чтобы назначить, на худой конец,
Ласепеда и Нефшато сенаторами; чтобы
посещать Давида; чтобы основать десятилетние
премии и заказывать монументы. Откуда же могло
30

О художниках
произойти такое беззаботное отношение к
художникам? Нужно ли искать причины в
распространении просвещения, которое
оплодотворило человеческий ум, почву, промышленность и,
умножив в наш век число людей, обладающих
суммой знаний, сделало необычайные явления
более редкими? Нужно ли привлекать к ответу
конституционное правительство, этих
четырехсот собственников, торговцев или адвокатов,
которые не поймут никогда, что нужно послать
тысячу франков художнику, как послал Франциск I
Рафаэлю, за что тот, в знак признательности,
написал для короля Франции единственную
картину, вышедшую целиком из-под его кисти?
Нужно ли упрекать в этом экономистов,
которые требуют хлеба для всех и пар предпочитают
краскам, как сказал бы Шарле? Или, быть может,
причины этого неуважения нужно искать в
нравах, характерах, привычках художников?
Виновны ли они, что не желают подражать поведению
шапочника с улицы Сен-Дени? Или же достоин
порицания промышленник, не понимающий,
что искусство — это одежда нации и,
следовательно, художник стоит шапочника?
Неужели забыли, что, начиная с фрески
и скульптуры, которые являются живой истори-
31

Бальзак. О художниках
ей, выражением времени, языком народов,
кончая карикатурой (если говорить об одном только
роде искусства), искусство — это могучая сила?
Кто не помнит сатирическую гравюру,
появившуюся в 1815 году, где полк (не будем называть
его имени), изображенный в виде стульев,
восклицает: «Мы ждем лишь людей, чтобы
броситься вперед!» Эта карикатура имела
необычайное влияние. Когда деспотическая власть
больна, она падает и от меньших причин.
Может быть, изучив все эти причины и
обсудив каждую мелочь, можно прийти к новым
соображениям относительно положения
художников во Франции... Попробуем.
Начнем с соображений, так сказать, лично
касающихся художника в поднятом нами
немаловажном вопросе о достоинстве искусств.
Многие социальные трудности исходят от художника,
ибо все непохожее на толпу коробит, стесняет
и раздражает толпу.
Завоевал ли художник свою власть, упражняя
способность, свойственную всем людям;
порождается ли его могущество уродством мозга и
гений является человеческим недугом, как жемчуг
болезнью раковины; отдает ли он всю свою
жизнь разработке одного текста, одной-един-
32

О художниках
ственной мысли, запечатленной в нем Богом, —
общепризнанно, что сам он не посвящен в тайну
своего дарования. Он действует под влиянием
определенных обстоятельств, сочетание которых
окутано тайной. Он не принадлежит себе. Он
игрушка крайне прихотливой силы.
Когда-нибудь, незаметно для него, повеет
ветерок, и вдруг оказывается, что тетива спущена.
За целое королевство, за миллионы не
прикоснется он к кисти, не разомнет ни кусочка воска
для отливки, не напишет ни строчки ; а если и
попробует, то не он будет держать кисть, воск или
перо, а другой, его двойник, его созий — тот, что
ездит верхом, сочиняет каламбуры, хочет пить,
спать, у кого ума хватает лишь для
придумывания сумасбродств.
Но вот вечером, посреди улицы, утром, в час
пробуждения, или в разгар веселого пира
пылающий уголь коснется его мозга, рук, языка;
внезапно слово пробуждает мысли, они родятся,
растут, бродят. Трагедия, картина, статуя, комедия
показывают свои кинжалы, краски, контуры,
сценические трюки. Это видение, столь же
преходящее и краткое, как жизнь и смерть; это
глубоко, как пропасть, возвышенно, как шум моря;
это ослепительное богатство красок; это группа,
33

Бальзак. О художниках
достойная Пигмалиона, женщина, обладание
которой убило бы сердце самого сатаны; ситуация,
способная рассмешить умирающего. Приходит
труд и зажигает все печи; молчание, одиночество
открывают свои сокровища — нет ничего
невозможного. Экстаз творчества заглушает
раздирающие муки рождения.
Таков художник: жалкое орудие
деспотической воли, он подчиняется хозяину. Когда он
кажется свободным — он раб; когда, по
видимости, он действует, отдается огню безумств
и наслаждений — он бессилен, безволен, он
мертв. Вечная антитеза, кроющаяся в величии
его могущества, как и в небытии его жизни :
всегда он бог или труп.
Существует масса людей, спекулирующих
плодами мысли. Большинство из них жадны. Но
надежду, набросанную на бумаге, никогда не
удается реализовать достаточно быстро. Отсюда
обещания, расточаемые художниками и так
редко выполняемые; отсюда обвинения, ибо люди,
занятые денежными делами, не понимают людей
мысли. Светские люди воображают, будто
художник может творить регулярно, как конторский
мальчик, ежедневно смахивающий пыль с бумаг
чиновников. Отсюда тоже несчастья.
34

О художниках
Действительно, часто идея равна сокровищу,
но идеи эти так же редки, как алмазные россыпи
на земном шаре. Их нужно долго искать, или,
пожалуй, даже ждать; нужно плыть по
безбрежному океану раздумья и забрасывать в воду грузило.
Произведение искусства — это идея столь же
могущественная, как идея, породившая лотерею,
как физическое наблюдение, подарившее нам
пар, как психологический анализ, заменивший
системы координации и сравнения фактов.
Итак, все проявления интеллекта идут вровень,
и Наполеон столь же великий поэт, что и Гомер:
он творил поэзию, а второй вел бои. Шатобриан
был не менее великим живописцем, чем Рафаэль,
а Пуссен был таким же великим поэтом, как Ан-
дрэ Шенье.
Но аля человека, погруженного в
неизведанную сферу вещей, не существующих для пастуха,
который, вырезывая прелестную женскую
фигуру из куска дерева, говорит: «Я обтешу ее!»;
другими словами, для художников — внешний
мир ничто! Они всегда неточно рассказывают
о том, что видели в чудесном мире мысли. Кор-
реджо опьянялся счастьем созерцать свою
мадонну, сияющую лучезарной красотой, задолго
до того, как сотворил ее. Он отдал вам ее, над-
35

Бальзак. О художниках
менныи султан, лишь упоительно насладившись
ею. Когда поэт, художник, скульптор наделяют
мощной жизнью свое произведение, это значит,
что замысел возник в момент творчества.
Лучшие работы художников именно таковы, тогда
как произведения, которыми они особенно
дорожат, напротив, оказываются самыми слабыми;
художник заранее слишком сжился с их
идеальными образами. Он слишком много чувствовал,
чтобы выражать.
Трудно передать счастье, испытываемое
художниками в этой погоне за идеями. Говорят, что
Ньютон как-то утром глубоко задумался; на
следующее утро его застали в той же позе, а он и не
заметил, что прошли целые сутки. Подобные же
факты рассказывают о Лафонтене и Кардане.
Эти услады вдохновения, свойственные
художникам, являются, после капризного
непостоянства их творческих сил, второй причиной,
навлекающей на них общественное осуждение
аккуратных людей. В часы беспамятства, во
время долгой охоты ничто человеческое их не
трогает, никакие денежные соображения их не
волнуют: они забывают все. В этом смысле слова г-на
Корбьера верны. Да, очень часто художнику
нужны лишь «чердак да хлеб». Но после долгих
36

О художниках
странствовании мысли, после жизни в
многолюдных пустынях, в волшебных дворцах он,
больше чем кто бы то ни было, нуждается в
средствах развлечения, созданных цивилизацией для
богачей и бездельников. Принцесса Леонора,
подобная той, что Гёте создал рядом с Тассом,
должна оправлять их золотые мантии и
кружевные воротники. Неумеренное пользование
властью вдохновенья, долгое созерцание своей
цели — вот что приводит великих художников
к нищете.
Если есть подвиг, достойный человеческой
признательности, — это преданность женщин,
посвятивших себя заботам об этих сынах славы,
о слепцах, которые владеют миром и не имеют
куска хлеба. Если бы Гомер встретил свою
Антигону, она разделила бы его бессмертие. Форнари-
на и г-жа де ла Саблиер умиляли всех друзей
Рафаэля и Лафонтена.
Итак, прежде всего художник не является, по
выражению Ришелье, человеком из свиты и не
обладает почтенной жаждой богатства,
одушевляющей все мысли торговца. Он гонится за
деньгами в случае непосредственной нужды. Ибо
скупость означает смерть гения: душа творца
должна быть слишком благородна, чтобы столь
37

Бальзак. О художниках
низменное чувство нашло в ней место. Его
гений — вечный дар.
Во-вторых, в глазах толпы он лентяй; эти две
странности, неизбежные следствия неумеренной
работы мысли, считаются пороками. К тому же
талантливый человек — почти всегда выходец из
народа. Сын миллионера или патриция,
выхоленный, сытый, привыкший жить в роскоши,
мало расположен избрать поприще, пугающее
трудностями. Если и обладает он чувством
искусства, чувство это рассеется в
преждевременных наслаждениях благами общественной
жизни. Итак, два основных порока талантливого
человека становятся тем более отвратительны,
что они кажутся, в силу его положения в свете,
результатом лени и добровольной нищеты, ибо
часы его работы называют ленью, а его
бескорыстность — трусостью.
Но это еще ничего. Человеку, привыкшему
превращать свою душу в зеркало, где отражается
целый мир, где появляются по его воле страны
и их нравы, люди и их страсти, такому человеку,
конечно, не хватает того рода логики, того
упрямства, что обычно называют характером.
Он немного распутен (да простят мне это
выражение). Он увлекается, как дитя, всем, что его
38

О художниках
поражает. Он все понимает, все изведывает. Эту
способность видеть обе стороны человеческой
медали толпа называет ложными суждениями.
Так, художник будет трусом в сражении,
отважен на эшафоте; он может любить свою
любовницу до поклонения и покинуть ее без видимой
причины; он простодушно выскажет свою
мысль о пустяках, обожествленных увлечением
и восторгами глупцов; он охотно будет
защитником любого правительства или безудержным
республиканцем. В том, что люди называют
характером, он проявляет непостоянство, правящее
его творческой мыслью; он охотно отдает свое
тело игре житейских событий, ибо душа его
парит непрестанно. Он шествует, головой касаясь
неба, а ногами попирая землю. Это дитя, это
исполин. Какое торжество для царедворцев,
просыпающихся с навязчивой идеей, посмотреть,
как человек надевает рубашку, или отправиться
для своих низких интриг к министру, — эти
постоянные контрасты в человеке низкого
происхождения, бедном и одиноком. Они подождут,
пока он умрет и станет королем, чтобы
следовать за его гробом.
Это еще не все. Мысль есть нечто
противоестественное. В раннем возрасте мира человек
39

Бальзак. О художниках
был существом чисто внешним. Искусство же
есть излишество мысли. Мы этого не замечаем;
подобно наследникам, получившим огромное
состояние, не подозревая, с каким трудом оно
досталось родителям, мы приняли завещание
двадцати веков; но если мы хотим полностью
понять художника, беды и невзгоды его земного
существования, то не должны упускать из виду, что
в искусстве есть нечто сверхъестественное.
Никогда даже самое прекрасное произведение не
может быть понято. Его простота отталкивает,
ибо ценителю нужно нечто загадочное.
Наслаждения, достигнутые знатоком, сокрыты в храме,
и первый встречный не всегда сумеет сказать:
«Сезам, отворись!»
Чтобы выразить более логично это замечание,
которому ни художники, ни профаны не уделяют
должного внимания, мы попытаемся показать
цель произведения искусства.
Когда Тальма, произнося одно только слово,
объединял души двух тысяч зрителей в порыве
единого чувства, это слово было как бы
огромным символом, это было слияние всех искусств.
В одном выражении он заключал всю поэзию
эпической ситуации. Для любого воображения
тут находились картина или история, пробуж-
40

О художниках
денные образы, глубокие переживания. Таково
произведение искусства. На небольшом
пространстве оно дает поражающее средоточие
целого мира мыслей, своего рода вывод. Глупцы же,
а их большинство, желают увидеть произведение
искусства сразу. Они не знают даже слов Сезам,
отворись, но они любуются дверью. Потому-то
добрые люди ходят не больше одного раза в
Итальянскую оперу или в музей и клянутся, что
больше их туда не заманишь.
Художник, чья миссия улавливать самые
отдаленные связи, достигать чудесных эффектов
сближением двух заурядных вещей, часто
должен казаться безрассудным. Там, где вся публика
видит красное, он видит голубое. Он так близок
к тайным причинам, что радуется несчастью,
проклинает красоту; он восхваляет порок и
защищает преступление; в нем видны все
симптомы безумия, ибо применяемые им средства
кажутся настолько же далекими от цели, насколько
они близки к ней. Вся Франция издевалась над
ореховыми скорлупками Наполеона в Булон-
ском лагере, а пятнадцать лет спустя мы поняли,
что никогда Англия не была так близка к гибели.
Вся Европа узнала тайну самого дерзкого
замысла этого гиганта, лишь когда он пал. Так талант-
41

Бальзак. О художниках
ливый человек десять раз на день может
показаться простаком. Люди, блистающие в салонах,
изрекают, что он годен лишь прислуживать в
лавке. Его ум дальнозорок; он не замечает столь
важных в глазах света мелочей, которые
окружают его в то время, как он беседует с будущим.
И вот, жена принимает его за глупца.
Время, отделяющее появление в печати
первых наших статей от настоящей, вынуждает нас
вкратце резюмировать, так сказать, их сущность.
Сначала мы пытались дать понять, насколько
всеобъемлюща и длительна власть художника,
показав вместе с тем откровенно нищету, в
которой проводит он жизнь, полную трудов и
скорби, — почти всегда непризнанный, бедный и
богатый, критикующий и критикуемый, полный
сил и изнеможенный, вознесенный успехом и
отверженный.
Затем мы исследовали: 1) причины
пренебрежения к художнику со стороны великих мира
сего, которые опасаются его, ибо аристократизм
и власть таланта гораздо реальнее
аристократизма имен и материального могущества; 2)
причины беззаботного отношения к нему,
проявляемого и ограниченными умами, не понимающими
его высокого назначения, и пошлыми людьми,
42

О художниках
которые его боятся, и людьми религиозными,
которые его отлучают от церкви.
Мы стремились показать, рассматривая
художника то как творца, то как творение, что сам
он является немалым препятствием к своему
общественному признанию. Все отталкивают
человека, который в своем стремительном
прохождении к сердцу мира сминает людей,
предметы, идеи. Мораль этих наблюдений может быть
изложена в двух словах: великий человек всегда
несчастен. Потому-то покорность для него
высшая добродетель. В этом отношении Христос —
величайший образец. Этот человек, принявший
смерть в награду за божественный свет, которым
озарил землю, поднятый на крест, где человек
обратился в Бога, являет непревзойденное
зрелище: это больше чем религия, это вечный образ
человеческой славы. Данте в изгнании,
Сервантес в госпитале, Мильтон в хижине, Корреджо,
задыхающийся под тяжестью медяков,
непризнанный Пуссен, Наполеон на острове Святой
Елены — вот образы величественной и
божественной картины, где представлен Христос на
кресте, умирающий, чтобы воскреснуть,
оставляющий смертное тело, чтобы царить в небесах.
Человек и Бог: сначала человек, потом Бог; че-
43

Бальзак. О художниках
ловек для большинства, Бог аля немногих
верующих, непонятый, Богом сразу обожаемый,
наконец, ставший Богом, лишь приняв
крещение в собственной крови.
Продолжая изучение причин, навлекающих
на художника осуждение, мы увидим, что одной
из них было бы достаточно для исключения его
из окружающего внешнего мира. Действительно,
художник прежде всего апостол некоей истины,
орудие всевышнего, который пользуется им,
чтобы дать новое развитие делу, свершаемому нами
вслепую. Однако история человеческого духа
единодушна в живом отвращении, в возмущении
против новых открытий, истин и принципов,
имевших наибольшее влияние на судьбу
человечества. Масса глупцов, занимающих почетное
положение, провозглашает, что существуют
истины вредоносные, как будто открытие новой
идеи не есть проявление божественной воли
и само зло не входит в ее планы, как добро,
невидимое для наших слабых глаз. И вот, вся ярость
страстей обрушивается на художника, на творца,
на инструмент. Человек, который отказался от
христианских истин и затопил их потоками
крови, сражается против святых идей философа,
развивающего Евангелие, поэта, согласующего
44

О художниках
литературу своей страны с принципами
национальной веры, живописца, восстанавливающего
школу, физика, исправляющего заблуждения,
гения, ниспровергающего нелепое учение,
закостеневшее в своей рутине. И вот из этого
апостольства, из глубокого внутреннего убеждения
возникает тяжкое обвинение, выставляемое
против людей талантливых почти всеми людьми,
неспособными мыслить.
Послушать глупцов, так все художники
завидуют друг другу. Будь художник королем, он
послал бы на эшафот всех своих врагов, как
Кальвин сжег Сервете, осуждая преследования
церкви. Но художник — это религия. Как и
священнослужитель, он стал бы позором
человечества, если б не имел веры. Если не верить в
самого себя, нельзя быть гением.
— Она вертится! — говорил Галилей,
становясь на колени перед судьями.
Таким образом, непомерное самолюбие
художников — это их богатство, ненависть — их
добродетели, научные разногласия,
литературные споры — верования, порождающие их
талант. Если они злословят друг о друге, то очень
скоро истинное чувство их снова объединяет.
Если первое их побуждение зависть, то зависть
45

Бальзак. О художниках
эта — доказательство их страсти к искусству; но
вскоре они слышат внутренний голос, сильный
и правдивый, и он диктует им справедливые
суждения и добросовестные восторги. К
несчастью, люди поверхностные и лукавые', модники,
которые любят только смеяться и в своем
бессилии рады осуждать других, подхватили их
ошибки; и из самых мирных споров, возникающих
между художниками, вытекает довод,
излагаемый светскими людьми так: «Как прикажете
прислушиваться к людям, которые сами не могут
сговориться !.. »
А из этой аксиомы, выдвинутой
посредственностью, проистекает новое несчастье, с которым
подлинный художник борется неустанно.
Действительно, публика, стадный люд, привыкла
следовать приговорам тупого сознания,
украшенного именем vox populi*. Так же как в
политике, литературе или морали, искусный человек
формулирует систему, идею, факт в одном слове,
которое является для масс наукой и высшим
разумом, так и в искусстве так называемым
знатокам, восхищающимся на честное слово,
требуются общепринятые шедевры. Например, толпа
Глас народа (по-латыни).
46

О художниках
знает, что не ошибется, хваля Жерара, он
приводит ее в восторг, как приводил в восторг Буше;
но пусть появится безвестный талантливый
человек и выступит с обширным мощным
произведением, которое, очевидно, изменяет
принятые рамки, на него никто не обратит ни
малейшего внимания. Если он не появляется
с барабанным боем, шутовством, насмешками
и флагом, он может умереть от голода и нищеты
наедине со своей музой. Буржуа пройдет мимо
статуи, картины, драмы так же холодно, как
мимо кордегардии, а если истинный знаток
остановит его и попытается воодушевить, этот человек
способен убедить вас, что искусство не
поддается определению. Он непременно требует, чтобы
во всем этом было что-нибудь существенное.
«Что это доказывает?» — скажет он по примеру
одного знаменитого математика. Итак, помимо
препятствий, создаваемых в обществе для
художника всеми его недостатками и достоинствами,
против него выступает само искусство; если не
его собственная особа, то его религия приводит
его к отлучению.
Может ли поэзия пробить себе дорогу, можно
ли приветствовать поэта как выдающегося
человека, если его искусство подчинено умонастрое-
47

Бальзак. О художниках
ниям толпы, если все его отталкивают, если ему
приходится пользоваться вульгарным языком,
чтобы выражать тайны чисто духовного
содержания? Как внушить невежественной массе, что
есть поэзия, независимая от идеи, что она
кроется лишь в словах, в музыке речи, в смене
согласных и гласных, но есть также поэзия идей,
которая может обойтись без того, что образует
поэзию слов? Например: «Ясный день не чище
глубин моего сердца» — или же: «Клянусь всем,
что есть самого святого, господа присяжные,
я невиновен» — вот две фразы, совпадающие по
идее. Одна принадлежит поэзии; она мелодична,
она подкупает, очаровывает. Есть в этих словах
нечто возвышенное, запечатленное в них трудом.
Другая фраза кажется вульгарной.
Теперь пусть произнесет англичанин: «Ясноу
деинь не тшшце глубин моеуо сердса!» —
ничего не осталось.
Пусть Тальма придаст особый ритм фразе
«Клянусь всем, что есть самого святого, господа
присяжные, я невиновен!»; пусть прибережет
вое богатства человеческого голоса а^я.
последних слов; пусть слова эти сопровождаются
жестом; пусть, бросая призыв, которым начинается
фраза, он взглянет на небо и возденет к нему ру-
48

О художниках
ку; пусть слова «господа присяжные» своим
проникновенным тоном пробудят в сердце узы,
соединяющие людей с жизнью, — ив этой фразе
зазвучит мощная поэзия. Наконец, в этих словах
может зазвучать драма, которой они служат
завязкой. Развиваясь, фраза может стать
поэтичной.
В живописи дело обстоит так же, как в
поэзии, как во всех искусствах; она образуется из
нескольких качеств: цвет, композиция, экспрессия.
Художник уже велик, если доводит до
совершенства хотя бы один из этих принципов
прекрасного, но никому еще не было дано объединить их
всех на общем высоком уровне.
Итальянский художник задумает написать
Святую Деву на земле так, словно она находится
на небе. Фон картины будет лазурным. Ярко
освещенную фигуру он наделит идеальностью,
соответствующей этим аксессуарам. Эго будет
совершенный покой счастья, мирная душа,
чарующая кротость. Вы заблудитесь в
бескрайнем лабиринте своих мыслей. Это бесконечное
путешествие, восхитительное и неясное.
Рубенс изобразит ее великолепно одетой, все
ярко, живо, вы словно касались этого тела, вы
любуетесь мощью и богатством, это королева
49

Бальзак. О художниках
мира. Вы думаете о власти, вы захотите обладать
этой женщиной.
Рембрандт погрузит Мать Спасителя в мрак
хижины. Тень и свет будут так неотразимо
правдивы, так реальны будут ее черты и все
проявления обычной жизни, что вы остановитесь как
зачарованный перед этой картиной, вспоминая
свою мать и вечер, когда застали ее в темноте
и молчании.
Миньяр пишет мадонну. Она так прелестна,
так остроумна, что вы улыбнетесь, вспомнив
возлюбленную дней своей юности.
Как может художник надеяться, что все эти
тонкие, легкие оттенки будут уловлены? Разве
людей, занятых богатством, наслаждениями,
коммерцией, управлением, можно убедить, что
столько разнородных произведений достигли,
каждое в отдельности, цели искусства? Подите
поговорите с этими умниками, непрестанно
терзаемыми манией единообразия, которые хотят
одинакового закона для всех, как одинаковой
одежды, одинакового цвета, одинаковой
доктрины, которые рассматривают общество, как
огромную казарму! Одни требуют, чтобы все
поэты были Расинами, ибо Жан Расин уже
существовал, тогда как, исходя из его существования,
50

О художниках
нужно бы выступить против подражания его
манере, и т. д. и т. д.
Несмотря на то что, связанные рамками
газеты, мы недостаточно развили свои мысли,
надеемся, нам все же удалось доказать некоторые
истины, которые имеют значение а^я счастья
художников и которые можно было бы свести
к аксиоме. Итак, каждый человек, которого труд
или природа одарили творческой силой, никогда
не должен забывать, что нужно культивировать
искусство ради самого искусства; не должен
требовать от него других услад, помимо тех,
которые оно дает, других сокровищ, помимо тех,
которые роняет оно в тишине и уединении.
Наконец, великий художник должен всегда
оставлять свое превосходство за дверьми, когда
появляется в свете, и не защищать себя сам, ибо,
кроме времени, есть над нами помощник более
сильный, чем мы. Творить и бороться, &ая этого
нужны две человеческие жизни, а мы никогда не
бываем настолько сильны, чтобы свершить две
судьбы.
Дикари и народы, наиболее близкие к
природному состоянию, проявляют больше величия
в отношениях с высшими людьми, чем самые
цивилизованные нации. У них существа, одаренные
51

Бальзак. О художниках
вторым зрением, барды, импровизаторы,
считаются особыми творениями. А художники
занимают почетное место на празднествах, все
помогают им, уважают их наслаждения, равно как их
сон и старость. Такие явления редки у
цивилизованной нации, а чаще всего, когда загорается свет,
его спешат погасить, ибо принимают за пожар.
1830 г.
« О художниках».
Oeuvres, XXII, 143—156.

ИСКУССТВО
И ХУДОЖНИК:
ОТРЫВКИ И ИЗРЕЧЕНИЯ
СУЩНОСТЬ
ХУДОЖЕСТВЕННОГО
ДАРОВАНИЯ
ФИЗИОЛОГИЧЕСКАЯ СТОРОНА
ТВОРЧЕСТВА
Телесная конституция и духовное
творчество. — Причины душевных
болезней у художников.
Мы не даем себе свои характеры, мы получаем их
при рождении, от причудливого устройства
наших органов (вот почему я всегда считал
нелепым осуждать гордость гениального человека,
так же как восхвалять его скромность).
Бальзак — герцогине д'Лбрантес, 1829 г.
Oeuvres, XXIV, 63.
53

Бальзак. Искусство и художник: отрывки и изречения
*
Сударь!
Я получил вашу книгу об умопомешательстве
и принялся ее читать; мне хочется поблагодарить
вас и за удовольствие, доставленное мне
началом, и за ваше внимание.
Мне тоже приходила мысль искать причин
безумия в причинах наших мгновенных заблуждений
или возбуждений. Вы знаете — а быть может, не
знаете, — что вот уже скоро двадцать семь лет, как
я занимаюсь так называемыми физиологическими
вопросами; но я недостаточно знаю анатомию
и особенно миологию, чтобы принести
какую-нибудь пользу. Позже я серьезно займусь этим. Вот
почему. Я думаю, что мы не сделаем ничего
хорошего, пока не будет определена роль органов
мысли, именно как органов, в случаях безумия.
Другими словами, органы есть оболочка неких флюидов,
пока еще неопределимых. Я считаю это доказанным.
И вот, есть некоторый quantum органов, которые
оказываются поврежденными по собственной
вине, из-за своей конституции, и другие, которые
оказываются поврежденными из-за слишком
сильного прилива. Итак, тех, кто (например, Кювье,
Вольтер и т. д.) смолоду упражнял свои органы,
сделал их настолько мощными, что ничего не
может привести их к безумию, тех никакие эксцессы
54

Сущность художественного дарования
не задевают, тогда как те, кто относится, по
некоторым качествам, к идеальной мозговой системе,
которую мы представляем себе в виде лаборатории
мысли, — поэты, оставляющие в бездействии
дедукцию, анализ и пользующиеся исключительно
сердцем и воображением, могут стать безумными;
но неизбежно приходят к безумию те, кто
злоупотребляет Венерой и Аполлоном одновременно.
Наконец, можно произвести замечательный
опыт, о котором я думал в течение двадцати лет,
а именно: переделать мозг кретина, узнать,
можно ли создать мыслительный аппарат, развивая
его рудименты. Налаживая мозг, мы узнаем,
каким образом он разладился...
Бальзак — доктору Ж. Моро, декабрь 1845 г.
Oeuvres, XXIV, 484—485.
ТВОРЧЕСТВО И СПЕЦИАЛИЗАЦИЯ
ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ СПОСОБНОСТЕЙ
Талант и специальные качества ума. —
Односторонний душевный склад
гениальных натур.
...С дарованиями нашего ума дело обстоит так
же, как и со способностями тела. У танцора
сила в ногах, у кузнеца — в руках, рыночный но-
55

Бальзак. Искусство и художник: отрывки и изречения
силыцик упражняется в ношении тяжестей,
певец обрабатывает свою гортань, а пианист
укрепляет кисть руки. Банкир привыкает
комбинировать дела, разбираться в них, двигать
прибыли, как водевилист выучивается
комбинировать положения, разбираться в сюжетах,
заставлять двигаться действующих лиц. Не
надо требовать от барона де Нюсингена
остроумного разговора, как и образов поэта от
разумения математика. Много ли встречается
в каждую эпоху поэтов, которые были бы
одновременно прозаиками или остроумны в быту,
наподобие г-жи Корнюэль? Бюффон был
тяжелодум. Ньютон никогда не любил, лорд Байрон
никого не любил, кроме себя. Руссо был мрачен
и почти безумен, Лафонтен рассеян.
Равномерно распределенная человеческая сила
производит глупцов или сплошь посредственность;
неравная, она рождает несоответствия,
именуемые гениями, которые, если бы они были
видимы, казались бы уродствами. Тот же закон
управляет телом: совершенная красота почти
всегда сопровождается холодностью или
глупостью. Пускай Паскаль — великий геометр и
одновременно великий писатель, Бомарше —
крупный делец, Заме — тонкий царедворец;
56

Сущность художественного дарования
эти редкие исключения подтверждают правило
о специальных качествах ума.
«Блеск и нищета куртизанок».
Соч.,Х, 162— 163.
ТАЛАНТ И ГЕНИЙ
ВИДЫ ЛИТЕРАТУРНОГО ТАЛАНТА. —
«Наблюдатель» и «поэт». — Отличие гения
от таланта. — «Второе зрение». —
Гений и дар духовного перевоплощения. —
Материалистическое и спиритуалистическое
ОБЪЯСНЕНИЕ ГЕНИАЛЬНОСТИ.
Однако, не входя в мелочное аристотелъство,
выдуманное каждым автором для своего
творчества, каждым педантом в своей теории, автор
надеется, что будет в согласии с любым умом, и
высоким и низким, если составит литературное
искусство из двух, совершенно отличных частей :
наблюдение — выражение.
Многие выдающиеся люди одарены талантом
наблюдать, не обладая даром придавать живую
форму своим мыслям; другие же писатели
одарены чудесным стилем, но лишены того
проницательного и любознательного духа, что видит
и отмечает все.
57

Бальзак. Искусство и художник: отрывки и изречения
Оба эти умственных склада определяют,
в известной мере, литературное зрение и
осязание. Одному человеку — действие, другому —
мысль; последний играет на лире, не рождая ни
одной из тех возвышенных гармоний, что
вызывают слезы или раздумье; первый, за
неимением инструмента, сочиняет поэмы только для
себя.
Единение обеих сил образует совершенного
человека, но это редкое и счастливое сочетание
не есть еще гений или, проще, не образует волю,
порождающую произведение искусства.
Кроме этих двух необходимых для таланта
условий, встречается среди подлинно
философских поэтов или писателей необъяснимое,
неслыханное нравственное явление, в котором
наука с трудом может дать отчет. Это своего рода
второе зрение, позволяющее им угадывать
истину в любых возможных положениях; или, вернее,
какая-то сила, переносящая их туда, где они
должны или хотят быть. Они вымышляют
правду по аналогии или видят описываемый предмет
независимо от того, приходит ли предмет к ним,
или сами они идут к предмету.
Автор довольствуется расстановкой членов
уравнения, не стараясь решить его, ибо ему важ-
58

Сущность художественного дарования
но объяснение, а не выведение философской
теории.
Итак, прежде чем писать книгу, писатель
должен проанализировать все характеры,
проникнуться всеми нравами, обежать весь земной шар,
прочувствовать все страсти; или же страсти,
страны, нравы, характеры, явления природы,
явления морали — все должно пройти через его
мысль. Он скуп или мгновенно постигает
скупость, набрасывая портрет лорда Думбидикса.
Он преступник, постигает преступление, или
призывает и созерцает его, когда пишет Лару.
Мы не находим посредствующего члена этой
физиолитературной задачи.
Но для тех, кто изучает человеческую
природу, ясно, что гениальный человек владеет обеими
силами.
Он мысленно шагает через пространства с
такой легкостью, что все подмеченное им раньше
с точностью в нем возрождается, прекрасное той
прелестью или страшное тем ужасом, что
поразили его при первом знакомстве. Он
действительно видел мир, или душа интуитивно открыла его.
Так, самый пылкий и точный поэт Флоренции
никогда не был во Флоренции; так, некий
писатель смог великолепно описать пустыню, ее пе-
59

Бальзак. Искусство и художник: отрывки и изречения
ски, миражи и пальмы, не отправляясь из Дана
в Сахару.
Обладают ли люди властью призывать мир
в свой мозг или же их мозг это талисман,
помогающий преступать законы времени и
пространства?.. Наука долго будет колебаться в выборе
между этими двумя тайнами, равно
необъяснимыми. Воображение постоянно разворачивает
перед поэтом бесчисленные преображения,
подобные волшебным фантасмагориям наших
снов. Сон, может быть, естественная игра этой
странной силы в часы бездействия!..
Эти восхитительные способности, которыми
люди справедливо восхищаются, бывают у автора
более или менее обширны, в зависимости, может
быть, от большей или меньшей степени
совершенства или несовершенства его органов. Быть
может также, творческий дар — это слабая искра,
упавшая на человека с неба, а преклонение перед
великими гениями — благородная и
возвышенная молитва! Если бы это было не так, то почему
бы наше уважение измерялось силой и
напряжением сверкающего в них небесного луча? Или же
восторг, охватывающий нас перед великими
людьми, нужно измерять степенью доставленного
нам удовольствия, большей или меньшей полез-
60

Сущность художественного дарования
ностью их произведений?.. Пусть каждый
выбирает между материализмом и спиритуализмом!..
Предисловие к «Шагреневой коже».
Oeuvres, XXII, 400—402.
ТАЛАНТ и ТРУД
Постоянный ТРУД — ЗАКОН ИСКУССТВА. —
поэзия и проза художественного
творчества. — Пропасть между замыслом
и произведением. — тяжесть писательского
труда. — Гибель таланта от праздности. —
Случайности в творчестве. — «Врио».
...Постоянный труд столь же является законом
искусства, сколь и законом жизни, ибо искусство —
идеализированное творчество. Поэтому великие
художники, совершенные поэты не ожидают ни
заказов, ни покупателей, они творят сегодня,
завтра, всегда. Отсюда происходит эта привычка
к труду, это вечное знакомство с трудностями, что
и поддерживает их сожительство с Музой, со
своими творческими силами. Канова проводил жизнь
в своей мастерской, как Вольтер — в своем
кабинете. Гомер и Фидий, должно быть, жили так же.
« Кузина Бетта ».
Соч., XI, 183.
61

Бальзак. Искусство и художник: отрывки и изречения
*
Внутренняя работа, искания в высших
умственных сферах являются одним из величайших
стремлений человека. В Искусстве, понимая под
этим словом все создания Мысли, особенно
заслуживает славы выдержка — выдержка, о
которой чернь не подозревает и которая, быть может,
впервые разъясняется здесь. Под страшным
гнетом нищеты, удерживаемой Беттой в положении
лошади, которой надели шоры, препятствующие
ей смотреть по сторонам, подстегиваемый
старой девой, олицетворением Необходимости,
этого низшего вида Судьбы, Венцеслав,
рожденный поэтом и мечтателем, перешел от Замысла
к Выполнению, преодолев неизмеримые бездны,
разделяющие эти два полушария Искусства.
Думать, мечтать, замышлять прекрасные
произведения — пленительное занятие. Это все равно,
что курить чарующие сигары, что вести жизнь
куртизанки, занятой своими фантазиями.
Творение является тогда во всей прелести детства, во
всей безумной радости рождения, с
благоухающими красками цветка и с живыми соками
плода, испробованного заранее. Таков творческий
Замысел и его удовольствия. Тот, кто может
словом обрисовать свой план, считается уже челове-
62

Сущность художественного дарования
ком незаурядным. Этой способностью обладают
все художники и писатели. Но создать, но родить
на свет, но старательно выходить ребенка,
всякий вечер укладывать его, напоив молоком,
всякое утро обнимать его с неистощимой
материнской любовью, обмывать его, грязненького, по
сто раз переодевать его в самые красивые
платьица, которые он непрестанно рвет, но не
отвращаться от судорог этой шальной жизни, а уметь
претворить ее в живой шедевр, который говорит
всем взорам — в скульптуре, всем умам — в
литературе, всем воспоминаниям — в живописи,
всем сердцам — в музыке, — вот в чем
заключается Выполнение и Труд, связанный с ним. Рука
должна быть всегда в движении, готовая всегда
повиноваться голове. И голова располагает
творческими способностями лишь в той же мере, как
любовь хранит свое постоянство.
Эта привычка к творчеству, эта неутомимая
любовь Материнства, создающая мать (шедевр
природы, столь хорошо понятый Рафаэлем!), —
словом, это мозговое материнство, с таким
трудом достигаемое, утрачивается с невероятной
легкостью. Вдохновение — счастливая
Случайность для Гения. Его не поймать голыми руками,
оно — в воздухе и улетает с недоверчивостью во-
63

Бальзак. Искусство и художник: отрывки и изречения
ронов, у него нет повязки, за которую поэт мог
бы его схватить, его волосы ; огонь, оно
ускользает от преследования, как эти красивые
бело-розовые фламинго, отчаяние охотников. Поэтому
творческая работа — утомительная, борьба,
которой боятся и которую нежно любят
прекрасные и могучие натуры, часто надламывающие
в ней свои силы; Великий поэт нашего времени
говорил об этом ужасающем труде: «Я
принимаюсь за него с отчаянием и покидаю его с
сожалением». Пусть знают это неведающие! Если
художник не бросается в свое творчество, как
Курций — в пропасть, как солдат — на редут, не
рассуждая, и если в этом кратере он не работает,
как рудокоп, засыпанный обвалом, если,
наконец, он глазеет на трудности, вместо того чтобы
их побеждать одну за другой, по примеру тех
сказочных любовников, которые, чтобы завоевать
свою принцессу, преодолевали чары,
возникающие вновь и вновь, произведение остается
недоделанным, оно гибнет в недрах мастерской, где
творчество становится невозможным и
художник присутствует при самоубийстве своего
таланта. Россини, этот брат Рафаэля по гению,
являет тому разительный пример, если сопоставить
его нищую молодость с богатством его зрелого
64

Сущность художественного дарования
возраста. Вот причина такого воздаяния, такого
триумфа, тех лавров, коими венчают и великих
поэтов и великих полководцев.
« Кузина Бетта ».
Соч., XI, 178—180.
...Проскользнув в лавку, Гортензия сразу же
отыскала глазами знаменитую группу,
выставленную напоказ на столе прямо против двери.
И без тех обстоятельств, которые
заинтересовали ее в ней, этот шедевр, вероятно, поразил бы
молодую девушку тем, что можно назвать врио
великих произведений, — ее, которая, конечно,
сама могла бы позировать в Италии для статуи
Врио.
Гениальные произведения не все в равной
степени обладают этим блеском, этим
великолепием, очевидным для всякого зрителя, даже
для невежды. Так, некоторые картины
Рафаэля, например знаменитое «
Преображение», «Мадонна Фолиньо», фрески
« С τ а н ц » в Ватикане не вызовут того
внезапного восхищения, как «Юноша, играю-
Живость, веселость, задор (по-итальянски).
65

Бальзак. Искусство и художник: отрывки и изречения
щий на скрипке» галереи Шьярра,
портреты Донн и «Видение Иезекииля»
галереи Питти, «Несение креста»
галереи Боргезе, « Обр учение Богоматери»
музея Брера в Милане, «Иоанн
Креститель » Трибуны, «Евангелист Лука,
пишущий Богоматерь» из Римской
академии не обладают очарованием портрета
Льва X и дрезденской Богоматери. И вместе
с тем все это равноценно. Более того! « Стан-
цы, Преображение», «Камайе»
и три станковые картины Ватикана — предел
высоты и совершенства. Но эти шедевры
требуют даже от самого образованного созерцателя
известного рода напряжения, изучения, чтобы
быть воспринятыми во всех своих деталях; тогда
как «Скрипач», «Обручение
Богоматери», «Видение Иезекииля»
сами собой проникают вам в сердце через
двойные двери очей и занимают в нем свое место; вам
радостно их воспринимать без всякого
напряжения, тут не вершина искусства, тут особая удача
искусства. Эго доказывает, что художественные
произведения подвержены таким же
случайностям рождения, какие наблюдаются в семьях, где
бывают счастливо одаренные дети, которые рож-
66

Сущность художественного дарования
даются красивыми и не причиняя мук матери,
которым все улыбается, все удается, — словом,
бывают цветы гения, как и цветы любви.
Это брио — непереводимое итальянское
слово, которое начинает входить у нас в
употребление, — характерно а^я ранних произведений.
Оно — плод живости и дерзновенного порыва
молодого таланта, живости, которая позднее
возвращается в иные счастливые часы; но это
брио тогда уже не исходит из сердца художника,
и, вместо того чтобы самопроизвольно
воспламенять им свои творения, как вулкан мечет огни,
художник подчиняется ему, он обязан им
привходящим обстоятельствам — любви,
соперничеству, часто ненависти, а еще более —
стремлению поддержать свою славу.
Группа Венцеслава для его будущих
произведений была тем же, что «Обручение
Богоматери» для всего Рафаэлева творения,
первым шагом таланта, сделанным с
неподражаемой грацией, с увлечением детства и милой его
переполненностью, с силой ребенка, таящейся
под розово-белым тельцем, с ямочками на
щеках, как бы откликающимися на смех матери.
Принц Евгений заплатил, говорят, четыреста
тысяч франков за эту картину, которую не дорого
67

Бальзак. Искусство и художник: отрывки и изречения
было бы купить и за миллион стране, лишенной
картин Рафаэля, а никто бы и не подумал дать
такую сумму за прекраснейшую из его фресок,
художественная ценность которых, однако,
гораздо выше.
« Кузина Бетта ».
Соч., XI, 74—75.
ОРИГИНАЛЬНОСТЬ
ХУДОЖНИКА
Относительность художественной
оригинальности. — Преемственность тел
и ситуаций в мировой литературе. —
что такое истинно новое
в искусстве — Жанры — общее
достояние. — Сходство ЖАНРОВ
и подражательность.
Рискуя быть похожим, по остроумному
сравнению одного автора, на людей, которые,
распрощавшись с обществом, возвращаются в салон,
чтобы найти забытую трость, автор осмелится
снова заговорить о себе так, словно и не
помещал четырех страниц в начале книги.
Во время чтения «Анатоля», одного из
очаровательнейших произведений, созданных
68

Сущность художественного дарования
женщиной, которую, несомненно, вдохновила
муза мисс Инчбальд, автору показалось, что
в трех строчках он нашел сюжет « Б а л а в Со».
Он заявляет, что ему ничуть не неприятно
быть обязанным идеей этой сцены чтению
прелестного романа г-жи Софии Гэ, но он добавит,
что, к несчастью аля себя, прочел « А н а τ о -
ля » лишь недавно, когда его сцена была уже
написана.
Не нужно обвинять автора в излишней
щепетильности и предосторожностях, принятых
против критики.
Некоторые умы, ополчившиеся против
собственных удовольствий и постоянными
требованиями новизны побудившие нашу литературу
прибегать к невероятному и выходить из
границ, поставленных ей дидактической ясностью
нашего языка и естественностью, упрекали
автора в том, что в первой из своих книг
(«Последний Шуан, или Бретань»
в 1800 году) он воспроизвел уже
использованную фабулу.
Не отвечая на столь необоснованную
критику, автор полагает для себя небесполезным
засвидетельствовать здесь крайне презрительное
мнение, сложившееся у него о сходстве новых
69

Бальзак. Искусство и художник: отрывки и изречения
и старых произведении, которое так мучительно
разыскивают бездельники литературы.
Отличительный признак таланта,
разумеется, творческая способность. Но теперь, когда
все возможные комбинации как будто
исчерпаны, все ситуации обработаны, все невозможное
испытано, автор твердо уверен, что отныне
только детали будут составлять достоинство
произведений, незаслуженно называемых
романами.
Если бы у автора было время следовать по
пути доктора Матаназиуса, ему нетрудно было бы
доказать, что лишь в немногих работах лорда
Байрона и сэра Вальтера Скотта
первоначальный замысел принадлежит им самим и что Буало
не был автором стихов своего «
Поэтического искусства».
Кроме того, он думает, что предпринимать
изображение исторической эпохи и забавляться
поисками новых фабул — это значит придавать
больше значения раме, чем картине. Он будет
преклоняться перед теми, кому удастся
совместить оба качества, и желает, чтобы это удавалось
им часто.
Если автор имел нескромность присоединить
к книге эту заметку, то думает заслужить проще-
70

Сущность художественного дарования
ние тем, что отвел ей столь скромное место;
впрочем, он уверен, что ее никто не прочтет,
даже лица заинтересованные.
1830 г.
Послесловие к первому изданию
«Сцен из частной жизни».
Oeuvres, XXII, 380—381.
*
...Я действую слишком откровенно, чтобы вы не
разрешили мне представить вам соображение,
весьма меня поразившее. Вы, быть может,
легкомысленно обвиняете молодую литературу в том,
что она стремится к подражанию иностранным
шедеврам. Не думаете ли вы, что фантастика
Гофмана присутствует скрыто в «Микроме-
га с е » , который в свою очередь существовал
уже у Сирано де Бержерака, откуда Вольтер его
и взял? Жанры принадлежат всему миру, и
немцы имеют не больше преимущественных прав на
луну, чем мы на солнце или Шотландия — на ос-
сиановские туманы. Кто может назвать себя
изобретателем? Я действительно не был вдохновлен
Гофманом, которого узнал уже после того, как
обдумал свое произведение, но тут есть нечто более
71

Бальзак. Искусство и художник: отрывки и изречения
серьезное. У нас нет патриотизма, и, нападая друг
на друга, мы подрываем свою национальность
и литературное первенство. Разве англичане
сказали сами, что «Паризина» — это Расино-
ва « Φ е д ρ а » , разве швыряли они друг в
друга иностранными литературами, чтобы задушить
свою собственную? Нет, последуем их примеру.
25 августа 1831 г.
Из письма Шарлю де Бернар.
Oeuvres, XXIV, 91.
ЛИЧНОСТЬ ПИСАТЕЛЯ
И ЕГО ТВОРЧЕСТВО
ЛИЧНЫЙ ХАРАКТЕР ПИСАТЕЛЯ И ХАРАКТЕР
ЕГО ТВОРЧЕСТВА. — ПОЭТЫ СУБЪЕКТИВНЫЕ
И ПОЭТЫ-«ПРОТЕИ».
Существует несомненно много авторов, чей
личный характер ярко отражается в природе их
сочинений, тут произведение и человек одно и то
же, но есть другие писатели, чья душа и нравы
резко противоречат форме и содержанию их
творчества; таким образом, нет никакого
положительного правила для распознавания той или
иной степени сродства между излюбленными
72

Сущность художественного дарования
мыслями художника и фантазиями его
сочинений.
Это согласие или эти несоответствия
порождены нравственной природой, столь же
прихотливой, столь же скрытой в своих играх,
как природа фантастична в капризах
деторождения. Производство организованных существ
и идей — две непонятные тайны, а сходство
или полное различие, существующее между
этими двумя видами творений и их авторами,
мало что говорят за или против отцовских
прав.
Петрарка, лорд Байрон, Гофман и Вольтер
были людьми своего гения, тогда как Раблэ —
человек умеренный — опровергал излишества
своего стиля и образы своей книги... Он пил воду,
восхваляя молодое вино, как Брийа-Саварен, ел
очень немного, прославляя обильное угощение.
Так было и с самым оригинальным из
современных авторов, которым может гордиться
Великобритания: Матюрен, священник,
подаривший нам Еву, Мельмота, Бертрама,
был кокетлив, любезен, чтил женщин, и по
вечерам человек, творящий ужасы, превращался
в дамского угодника, в денди. То же с Буало, чьи
мягкие, изысканные беседы ничуть не соответ-
73

Бальзак. Искусство и художник: отрывки и изречения
ствовали сатирическому духу его дерзкого стиха.
Большинство грациозных поэтов весьма
беззаботно относились к собственной грации,
подобно скульпторам, которые неустанно стремятся
идеализировать прекраснейшие человеческие
формы, выразить сладострастие линий, сочетать
отдельные черты красоты, а сами почти все
довольно плохо одеваются, презирают украшения
и хранят образ прекрасного в своей душе, не
обнаруживая ничего вовне.
Нетрудно умножить примеры характерных
разладов и связей между человеком и его
мыслью, но это двойное явление так бесспорно, что
было бы ребячеством настаивать на нем.
Разве была бы возможна литература, если бы
благородное сердце Шиллера имело что-либо
общее с Францом Моором, ужаснейшим
созданием, злодеем, самым закоснелым из всех,
когда-либо выведенных драматургом на сцену?..
Разве самые мрачные из трагических авторов не
были обычно людьми кроткими и
патриархальных нравов? Свидетель — достойный Дюси.
Даже теперь, взглянув на того из наших Фава-
ров, кто с наибольшей тонкостью, изяществом
и умом передает неуловимые оттенки наших
ничтожных буржуазных нравов, вы приняли бы
74

Сущность художественного дарования
его за славного крестьянина из области Бос,
разбогатевшего на торговле быками...
1831 г.
Из предисловия к первому изданию
«Шагреневой кожи».
Oeuvres, XXII, 396—397.
ХУДОЖНИК И ОБЩЕСТВО
Мнимый эгоизм художника. — Аскетический
характер его жизни. — одиночество
художника в светском обществе. —
Равнодушие буржуа к судьбе художника. —
Художник и современная женщина. — Вред
буржуазного покровительства талантов. —
Система конкурсов. — Упадок истинного
соревнования талантов в девятнадцатом
веке. — Пагубность уничтожения салонов.
Ни лорд Байрон, ни Гёте, ни Вальтер Скотт, ни
Кювье, ни изобретатели не принадлежат самим
себе, они рабы своей идеи, а эта таинственная
сила более ревнива, чем женщина, она их поглощает,
она заставляет их жить или умереть ради своей
пользы. Только внешнее развитие этой скрытой
жизни по своему результату походит на эгоизм;
но как осмелишься назвать эгоистом человека, ко-
75

Бальзак. Искусство и художник: отрывки и изречения
торый посвятил свою жизнь наслаждениям,
образованию или возвеличению своей эпохи? Разве
можно сказать, что мать охвачена самолюбием,
когда она жертвует всем для своего ребенка?..
И сами хулители гения не видят его плодоносной,
производительной способности — вот и все.
Жизнь поэта есть непрестанная жертва, ему
нужна организация великана, чтобы он в состоянии
был предаваться еще удовольствиям обыденной
жизни; каким несчастиям не подвергается он,
когда, подобно Мольеру, вздумает жить чувством,
изображая это чувство в моменты самых
мучительных кризисов, потому что, на мой взгляд,
комизм Мольера, если его применить к частной
жизни писателя, способен внушить ужас.
« Модеста Миньон ».
Соч., изд. Пантелеева, IV, 92.
Венцеслав Стейнбок стоял на тернистом пути
этих великих людей, на пути, ведущем к вершинам
славы, когда Лизбета заточила его в мансарде.
Счастье в образе Гортензии вернуло поэта к лени,
нормальному состоянию всех художников, ибо их
лень есть тоже своего рода занятие. Это — на-
76

Сущность художественного дарования
слаждение паши в серале: они лелеют свои идеи,
упиваются у истоков мысли. Большие художники,
вроде Стейнбока, одержимые мечтой,
справедливо именуются мечтателями. Эти курильщики
опиума все впадают в нищету, между тем как в
суровых жизненных условиях они стали бы
великими людьми. Но эти полухудожники
очаровательны, все их любят, все их захваливают, они кажутся
выше истинных художников, обвиняемых в
индивидуализме, в дикости, в бунте против законов
общества. И вот почему. Великие люди
принадлежат своим творениям; их отрешенность от всего,
их преданность труду делают их эгоистами в
глазах невежд, ибо люди хотят их видеть в облике
денди, выполняющих социальные эволюции,
именуемые светскими обязанностями. Они хотели
бы, чтобы африканские львы были причесаны
и надушены, как болонки маркизы. Эти люди,
которые насчитывают мало себе подобных и редко
встречают таких, как они, обречены на полное
одиночество; они становятся непонятны для
большинства, состоящего, как известно, из
дураков, завистников, невежд и поверхностных людей.
«Кузина Бетта».
Соч., XI, 183—184.
77

Бальзак. Искусство и художник: отрывки и изречения
Нельзя отрицать при виде той страстности, с
какой люди читают автографы, чтобы
знаменитость не возбуждала живого общественного
любопытства. Большая часть людей, живущих
в провинции, очевидно, не дает себе ясного
отчета в том, какие способы употребляют
знаменитые люди, чтобы завязать себе галстук на шее,
пройтись по бульвару, поротозейничать или
съесть котлету, потому что, когда они видят
человека, осененного лучами моды или же сияющего
славою, которая более или менее скоропроходя-
ща, но все-таки возбуждает зависть, одни из них
говорят: «О! вот это так!» или же «Это
смешно!» и тому подобные странные замечания.
Одним словом, того особого очарования, которое
порождает всякая слава, даже справедливо
заслуженная, не существует на свете. Для людей
поверхностных, зубоскалов или завистников
впечатление, производимое ею, исчезает, как
молния, и не повторяется больше. И кажется,
что слава, подобно солнцу, светла и тепла на
расстоянии, а если подойти к ней поближе, то она
оказывается холодна, как вершины Альп. Может
быть, человек представляется действительно
великим только в глазах людей, равных ему; может
78

Сущность художественного дарования
быть, недостатки, присущие человеческой доле,
скорее исчезают в глазах этих людей, чем в глазах
вульгарных поклонников. Чтобы постоянно
нравиться, поэт принужден прибегать к фальшивым
любезностям обыкновенных людей, которые
делают так, что все готовы простить им их
неизвестность благодаря любезному обращению
и угодливым речам, ведь каждый помимо
таланта требует от поэта и низменных качеств,
нужных для гостиной и для семьи.
« Модеста Миньон ».
Соч., изд. Пантелеева, IV, 196.
...Взгляните, как все общество объединяется,
чтоб изолировать высшие натуры, как оно гонит
их к высотам! Наши подруги, которые должны
быть с нами исключительно добры и нежны, не
должны никогда осуждать нас, делать из мухи
слона и из слона муху, — они же терзают нас
фантастическими требованиями, осыпают нас
булавочными уколами по пустякам, требуют доверия
к себе и не чувствуют его к нам; они не хотят
внести в свои чувства то величие, что сразу выделяет
их. Оно не отвлекает их, как нас, от всей земной
79

Бальзак. Искусство и художник: отрывки и изречения
грязи. Поддержка, которую мы оказываем
слабым, точно отдохнувшая лошадь, еще
стремительнее мчит нас к безвыходным материальным
затруднениям. Равнодушные верят клевете,
которую повторяют завистники, а создают враги.
Никто не приходит к нам на помощь. Массы не
понимают нас; люди высшие не имеют времени
читать и защищать нас. Слава озаряет могилу,
потомство не приносит доходов, и мне хочется
воскликнуть, как тот country gentelman*,
который, слыша, что в спорах постоянно говорят
о потомстве, поднялся на трибуну и сказал:
«Я слышу, как постоянно говорят о потомстве;
мне хотелось бы знать, что уже сделала эта сила
для Англии!»
Бальзак — Ганской, 22 октября 1836 г.
Lettres à l'Etrangère, 355—356.
*
Таким образом, все пылкие и живые гении,
вынужденные опираться на независимость
нищеты, должны покидать ту холодную область, где
мысль преследуется грубым равнодушием, где ни
одна женщина не может и не захочет сделаться
Помещик (по-английски).
80

Сущность художественного дарования
сестрою милосердия для человека науки или
художника. Кто поймет страсть Атаназа к
мадемуазель Кормон? Уж, конечно, не богачи, эти
султаны общества, которые находят там свои гаремы,
не буржуа, которые идут по большой дороге,
пробитой предрассудками, не женщины,
которые, не желая вникать в страсти художников,
требуют от них возмездия за свою добродетель,
воображая, что оба пола управляются
одинаковыми законами. В настоящем случае, пожалуй,
нужно обратиться к молодым людям, которых
мучат их первые желания, подавляемые в момент
напряжения всех сил, к художникам, таланты
которых парализуются нищетой, и к даровитым
людям вообще, которые подвергаются сначала
гонениям, не встречают поддержки, часто не
имеют друзей, но в конце концов одерживают
победу над двойною мукою души и тела,
истерзанных одинаково. Те хорошо поймут грызущую
боль язвы, точившей Атаназа; они испытали эти
долгие жестокие колебания ввиду грандиозных
целей, для которых совсем не находится средств;
они подвергались этим неведомым неудачам, где
производительность гения растрачивается
понапрасну, попадая на бесплодную почву. Таким
людям известно, что размеры желаний соответству-
81

Бальзак. Искусство и художник: отрывки и изречения
ют пылкости воображения. Чем выше они
стремятся, тем ниже падают, и сколько
разбивается уз при этих падениях! Их острое зрение, как
у Атаназа, открыло блестящее будущее, которое
им суждено и от которого они отделены как
будто тонким флером; но общество обращало этот
тонкий флер, мешавший их взору, в железную
стену. Вынуждаемые призванием, пониманием
искусства, они также сто раз пытались обратить
в средство ^ая своих целей чувства,
беспрестанно материализуемые обществом. Как!
Провинция, подчиняясь расчету, устраивает брак, имея
в виду создать себе благосостояние, а бедному
художнику или человеку науки не позволительно
давать браку двойное назначение — спасти его
мысль, обеспечивая существование?
«Старая дева».
Соч., изд. Пантелеева, XV, 31.
Постарайтесь же пересчитать по пальцам за
истекшее столетие всех лауреатов, оказавшихся
действительно людьми гениальными. Прежде всего
никогда никакие усилия администрации и школы
не заменят той чудесной игры случая, которой мы
82

Сущность художественного дарования
обязаны великими людьми. Из всех тайн
зарождения это наиболее недоступная а^я нашего
самоуверенного современного анализа. Далее, что
бы вы подумали о египтянах, которые, говорят,
изобрели печи для вывода цыплят, если бы они
сразу же не стали давать корму этим цыплятам?
А ведь именно так поступает Франция, когда
старается производить артистов в теплице конкурса,
и, как только скульптор, живописец, гравер,
музыкант получены таким механическим способом,
она беспокоится о них не больше, чем денди
заботится вечером о цветах, воткнутых им себе
в петлицу. Вот и оказывается, что настоящие
таланты — это Грез и Ватто, Фелисьен Давид и Па-
нье, Жерико и Декан, Обер и Давид Анжерский,
Делакруа и Мейсонье, люди, мало заботившиеся
о первых премиях и возросшие на воле под
лучами незримого солнца, именуемого призванием.
«Кузен Понс».
Соч., XII, 11.
Всякий раз, когда вы с серьезными намерениями
отправляетесь на выставку скульптуры и
живописи, устроенную так, как она устраивается по-
83

Бальзак. Искусство и художник: отрывки и изречения
еле революции 1830 года, не испытываете ли вы
чувства беспокойства, скуки и тоски при виде
длинных загроможденных галерей? С 1830 года
Салон больше не существует. Во второй раз Лувр
был взят приступом толпой художников,
утвердившихся там. Прежде, выставляя избранные
произведения искусства, Салон оказывал им
высокую честь. Среди двухсот избранных картин
публика, в свою очередь, производила выбор:
лавровый венок присуждался лучшему
произведению неведомыми судьями. Страстные споры
возникали по поводу той или иной картины.
Ругательства, в изобилии сыпавшиеся на Делакруа,
Энгра, способствовали их славе не меньше, чем
похвалы и слепая приверженность их
сторонников. Теперь ни толпа, ни критика не
воспламеняются произведениями этого базара. Обязанные
сделать выбор, который раньше был возложен на
жюри, они чувствуют, что их внимание не
выдерживает подобной работы, и, когда она кончена,
выставка закрывается. До 1817 года принятые
картины никогда не развешивались дальше двух
первых колонн длинной галереи, где находятся
произведения старых мастеров, а в нынешнем
году, к великому изумлению посетителей, они
заполнили все это пространство. Жанр историче-
84

Сущность художественного дарования
ский, жанр в собственном смысле этого слова,
станковые картины, пейзаж, цветы, животные
и акварель — все эти семь специальностей не
могли бы дать больше двадцати картин,
достойных рассмотрения публики, которая и не в силах
сосредоточить свое внимание на большем
количестве вещей.
Чем больше возрастало число художников,
тем большую строгость должна была
обнаружить комиссия по приему. Все погибло, как
только Салон распространился в галерею. Он
должен был пребывать в строго ограниченном
месте, сжатый с неизменным соотношением
частей, где каждый жанр мог бы выставить свои
лучшие вещи. Десятилетний опыт доказал
добротность старого учреждения. Вместо
поединка — перед вами свалка, вместо выдающейся
выставки — суматошливый базар, вместо
избранного — перед вами все целиком. Что же
происходит? Большой художник здесь только
теряет. « Ту рецкая кофейня»,
«Дети у фонтана», «Казнь на
крючьях» и «Иосиф» Декана, если бы их
выставить в большом Салоне вместе с сотней
лучших картин этого года, больше
способствовали бы его славе, чем двадцать картин, затеряв-
85

Бальзак. Искусство и художник: отрывки и изречения
шихся среди трех тысяч других, перемешанных
в шести галереях. По странной причуде, как
только двери открылись для всех, заговорили
о гениях, пребывающих в неизвестности. Когда
двенадцать лет тому назад «Куртизанка»
Энгра и «Куртизанка» Сигалона,
«Медуза» Жерико, «Резня на о. Хиосе»
Делакруа, «Крещение Генриха IV»
Эжена Девериа, принятые снедаемыми
ревностью знаменитостями, установили во всеобщее
сведение, несмотря на отрицательное
отношение критики, наличие молодых, пылких
художников, не послышалось ни единой жалобы.
Теперь же, когда самый ничтожный маратель
холста может прислать свое произведение,
только и разговоров, что о непонятых людях. Там,
где больше не судят, нет и предмета обсуждения.
Что бы ни делали художники, они снова придут
к испытанию, предназначающему их
произведения восторгам толпы, на которую они работают.
Без выбора Академии не будет Салона, и без
Салона искусство может погибнуть.
«Пьер Грасу».
Соч., IX, 102—103.

ЗАМЕЧАНИЯ
К ИСТОРИИ ИСКУССТВА
И ЛИТЕРАТУРЫ
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ
ИДЕАЛ АНТИЧНОСТИ
И ХРИСТИАНСКОЙ
ЕВРОПЫ
ГРЕЧЕСКИЕ МИФЫ
...Труд и Муза, другими словами — трудовая
Муза благоразумна; она девственница.
Прискорбно в девятнадцатом веке обращаться к
образам греческой мифологии; но меня ничто так
не поражало, как могущественная правда этих
мифов...
Бальзак — Танскощ
26 октября 1834 г.
Lettres à l'Etrangère, 203.
87

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
Однообразие античной красоты. —
Средневековье открыло новый
художественный идеал. — «уродливое»
и «прекрасное». — принцип нового
искусства — индивидуальное своеобразие. —
Идеальное в гротеске. — Красота шедевров
средневекового искусства.
...Искусство Китая отличается безграничной
плодотворностью. Китайцы рано поняли
бесплодность того, что мы называем прекрасное.
В прекрасном есть только линия. Греческое
искусство сводится к повторению идей, в конце
концов очень бедных, не в обиду классикам будь
сказано. Китайская теория за несколько тысяч
лет до сарацин и Средневековья увидела
необъятные возможности, заложенные в уродливом, —
слово, так необдуманно брошенное в лицо
романтикам, которым я пользуюсь для
противопоставления слову прекрасное. У прекрасного
есть только одна статуя, один храм, одна книга,
одна пьеса: «Илиаду» возобновляли три
раза, художники вечно копировали все те же
греческие статуи, перестраивали до
пресыщения те же храмы; одна и та же трагедия шла на
сцене, с той же мифологией, наскучив до тошно-
88

Художественный идеал античности...
ты. Напротив, поэма Ариосто, роман трувера,
испано-английская пьеса, средневековый собор
или дом, это бесконечность в искусстве. В этой
области нет однообразных произведений. Те,
кто трубит в уши дураков, что таким образом
изгоняется идеализация — греческая, корнелев-
ская, расиновская, рафаэлевская и т. д., — люди
недобросовестные, ибо они отлично знают, что
искусство, понятое таким образом, ставит идеал
рядом с фантазией и фантазия служит рамкой
идеалу. Можно поместить идеальнейшую статую
среди десяти тысяч статуй Миланского собора,
вставить расиновские строфы в «Ориента-
лии», какую-нибудь английскую Венеру
в Клариссу и прелестный женский торс
привязать к хвосту коня из картины «Резня на
Хиосе». Разве /ί,ΑΆ мыслителя готика и стиль
Людовика XV не двоюродные братья
китайского искусства? Работница, которую я видел в Кан-
же, может соперничать со статуэтками
Миланского собора; только китайские фигуры
гротескны, они просят улыбки, и невозможно
в ней отказать им; увидев их, Юнг хохотал чуть
не четверть часа. Однако гротеск вошел в
Средневековье как элемент настолько необходимый,
что гротеск преобладает в тридцати из сорока
89

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
памятников, светских и религиозных,
оставшихся нам от этих времен. Очаровательные птицы,
которых Джованни Беллини поместил у ног
своих мадонн, статуэтки св. Михаила — это
очищенный гротеск, приспособленный к понятиям
возвышенного стиля, — словом, это
облагороженная фантазия.
«О Китае и китайцах».
Oeuvres, XXII, 348—349.
*
Совершенная гармония тела — признак
духовной посредственности. —
Скульптурные несовершенства
выдающихся натур.
Лицо Натали, как и лица большинства молодых
девушек, не отражало ее душевной жизни. На
нем лежала печать того глубокого,
невозмутимого спокойствия, которое скульпторы
придают девственным лицам своих богинь, не
омраченных земными страстями. Такая полная
гармония внешности не предвещает глубокого
ума. Всякая более или менее выдающаяся
натура сказывается в легких неправильностях черт
лица, которые отражают самые противополож-
90

Художественный идеал античности...
ные мысли и чувства и привлекают взоры своей
игрой. Полная гармония черт свидетельствует
о холодной, равнодушной натуре, это была
красота чисто внешняя; как бы ни были закончены
линии лица, если они лишены известной
мягкости, можно всегда предугадать отсутствие
известного благородства души. Розы юности
обманчивы и быстро вянут, и после нескольких
лет, вы, к удивлению своему, встречаете
черствость и жесткость там, где вы восхищались
благородством черт.
« Брачный договор ».
Соч., изд. Пантелеева, XIII, 243 — 244.
*
Вред подражания Античности
для французской средневековой поэзии.
...Если любовь — дитя, то страсть — мужчина.
Этот общий закон правит природой, живыми
существами и чувствами, и именно он, как мы
это показали, нарушается в каждом браке. Этот
принцип создал любовные истории нашего
Средневековья: Амадисы, Ланчелоты,
Тристаны наших фабльо, чье постоянство в любви
91

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
справедливо кажется баснословным, все это
аллегории национальной мифологии, убитой
в самом цвету нашим подражанием греческой
литературе...
« Физиология брака».
Oeuvres, XVII, 315.
ДАНТЕ
Не князю римскому, не наследнику славного
дома Кайетани, доставившего пап
христианскому миру, но ученому комментатору Данте
посвящаю я этот малый фрагмент длинной
повести.
Вы умели мне показать удивительный
костяк идей, который величайший итальянский
поэт облек плотью своей поэмы,
единственной, которую люди нашей эры могут
противопоставить творению Гомера. До знакомства
с вами «Божественная комедия»
казалась мне огромной загадкой, ключ к
которой не был найден никем и менее всего —
комментаторами. Понять так Данте — значит
быть великим, как он; но вам всякие величия
присущи.
92

Художественный идеал античности...
Какой-нибудь французский ученый составил
бы себе имя, получил бы кафедру и немало
орденов, опубликовав в виде догматического
трактата импровизацию, которой вы пленительно
украсили один из тех вечеров, когда отдыхаешь
от прогулки по Риму. Вы, быть может, не знаете,
что большинство наших профессоров живут на
Германии, на Англии, на Востоке или на Севере,
как насекомые на деревьях, и, как насекомое, они
становятся составной их частью, заимствуя от
них свои качества. Но вот Италия до сей
поры не эксплуатировалась еще так открыто.
Никогда не оценят достаточно мою литературную
скромность. Я мог бы, обобрав вас дочиста, стать
ученее трех Шлегелей, но я останусь скромным
доктором социальной медицины, ветеринаром
неизлечимых болезней, хотя бы для того только,
чтобы засвидетельствовать признательность
моему чичероне и присоединить ваше славное имя
к именам Порча, Сан-Северино, Парето, ди Не-
гро, Бельджойозо, которые в
«Человеческой комедии» будут представлять
сердечный и непрерывный союз Италии и Франции,
освященный подобным образом уже в
шестнадцатом веке епископом и автором весьма
потешных рассказов Банделло в его великолепном
93

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
собрании новелл, послуживших источником
нескольких пьес Шекспира, а частью и целых ролей
и даже дословно.
Из посвящения «Бедных родственников».
Соч., XI, 5 — 6.
ЖИВОПИСЬ ВОЗРОЖДЕНИЯ
ШКОЛЫ ИТАЛЬЯНСКОГО
ВОЗРОЖДЕНИЯ
Венецианская школа колорита,
флорентийская школа композиции
И РАФАЭЛЕВСКАЯ — ИХ СИНТЕЗ. — СеБАСТЬЯНО
дель Пьомво. — Альбрехт Дюрер.
Едва только еврей очутился в этом святилище,
как прямо направился к четырем шедеврам,
которые сразу признал за прекраснейшие во всей
коллекции, и определил принадлежность их
кисти мастеров, недостававших его собственному
собранию. Для него это были такие же
desiderata*, как те, что заставляют натуралистов
предпринимать путешествия с дальнего Запада
Пожелания (по-латыни).
94

Живопись возрождения
на дальний Восток, под тропики, в пустыни,
пампасы, саванны и девственные леса. Первая
из этих картин принадлежала кисти Себастьяно
дель Пьомбо, вторая — Фра Бартоломео делла
Порта, третья — пейзаж Гоббемы, а
последняя — женский портрет Альбрехта Дюрера, —
четыре подлинных перла! Себастьяно дель
Пьомбо в живописном искусстве представляет
собой как бы блестящую точку, где встретились
три школы, каждая из которых принесла свои
высокие качества. Венецианский живописец, он
прибыл в Рим, чтобы овладеть стилем Рафаэля
под руководством Микеланджело, который
хотел противопоставить его Рафаэлю, чтобы в
лице одного из своих помощников бороться с
верховным жрецом искусства. Так этот ленивый
гений объединил венецианский колорит,
флорентийскую композицию и рафаэлевский стиль
в немногих картинах, какие соблаговолил
написать, да еще по картонам, рисованным, говорят,
Микеланджело. А какого совершенства достиг
он во всеоружии такой тройной силы, легко
видеть в Парижском музее по его портрету Баччо
Бандинелли, который можно сравнить с
тициановым «Человеком с перчаткой»,
с портретом старика, где Рафаэль сочетал совер-
95

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
шенство свое и корреджовское, — и с
«Карлом VIII» Леонардо да Винчи, и от такого
сопоставления это полотно не потерпит ущерба.
Четыре эти жемчужины обладают той же водой,
тем же сиянием, той же круглотой, тем же
блеском, той же ценностью. Здесь предел
человеческого искусства. И оно выше природы, давшей
оригиналу жизнь только на миг. Из
произведений бессмертной кисти этого великого, но
неизлечимо ленивого гения Понс обладал портретом
мальтийского рыцаря на молитве, написанным
на доске и по своей свежести, законченности,
глубине превосходящим даже портрет Баччо
Бандинелли. Фра Бартоломео, представленного
«Святым семейством», многие
знатоки сочли бы за Рафаэля. Гоббема должен был
дойти до шестидесяти тысяч франков на
аукционе. Что же касается Альбрехта Дюрера, то его
женский портрет мог бы поспорить с его же
знаменитым портретом, изображающим Хольцшу-
эра, в Нюрнберге, за который короли
баварский, голландский и прусский тщетно и не раз
предлагали двести тысяч франков. Не есть ли
это жена или дочь рыцаря Хольцшуэра, друга
Альбрехта Дюрера? Гипотеза представляется
достоверной, ибо поза женщины заставляет
96

Живопись возрождения
предполагать другой портрет в соответствие
этому, а гербы, изображенные на обоих
портретах, расположены одинаково. Наконец, надпись
aetatis suae XLI* вполне согласуется с годом,
указанным на портрете, столь свято хранимом
семьей Хольцшуэров в Нюрнберге и гравюра
с которого была недавно сделана.
«Кузен Понс».
Соч., XII, 122—123.
РАФАЭЛЬ
Рафаэль — живописец
идеальной женственности. —
Портреты Рафаэля.
Нет, в Евгении, крупной и плотной, не было той
красивости, что нравится толпе, но она была
прекрасна красотой, легко воспринимаемой,
пленяющей только художников. Живописец,
ищущий здесь на земле тип божественной
чистоты Марии и высматривающий в каждой женской
натуре эти скромно-гордые глаза, угаданные
Рафаэлем, эти девственные черты, часто
рожденные случайностью зачатия, но сохраняемые
В возрасте сорока одного года (по-латыни).
97

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
и приобретаемые только благодаря
христианской и целомудренной жизни, — такой
живописец, влюбленный в столь редкий образец, нашел
бы вдруг в лице Евгении врожденное
благородство, само себя не сознающее, он прозрел бы за
спокойствием чела целый мир любви и в разрезе
глаз, в складе век нечто божественное, не
выразимое словами.
«Евгения Гранде».
Соч., IV, 49—50.
Я посмотрел несколько зал в галерее Питти.
0!Портрет Маргариты Дон и
Рафаэля! Я был уничтожен. Ни Тициан, ни Рубенс,
ни Тинторетто, ни Веласкес, ни одна кисть
не может приблизиться к подобному
совершенству. Я также видел Pensieroso* и
понял ваше восхищение. Как приятно мне было
смотреть на то, чем восхищались вы два года
назад...
Бальзак — Ганской, 11 апреля 1837 г.
Lettres à l'Etrangère, 387.
Погруженный в мысли — статуя Лоренцо
Медичи, работы Микеланджело.
98

Живопись возрождения
...Нервная до чрезвычайности, но тихая с виду,
Эсфирь сразу привлекала внимание одной
примечательной чертой, которую в лицах искуснее
всех очерчивал рисунком Рафаэль, потому что
Рафаэль — художник, более других изучивший,
лучше других передавший еврейскую красоту.
Эта чудесная черта была порождена глубиной
дуги, под которой двигался глаз, как бы свободный
от своего обрамления и четкостью изгиба
походившей на ребро свода.
«Блеск и нищета куртизанок».
Соч., X, 38.
— Вам угодно видеть портрет Иисуса Христа,
написанный Рафаэлем? — учтиво спросил его
старик голосом, в ясной и отрывистой звучности
которого было нечто металлическое.
И он поставил лампу на обломок колонны
так, что темный ящик осветило со всех сторон.
При святых именах Иисуса Христа и Рафаэля
у молодого человека вырвался жест
любопытства, на которое и рассчитывал купец, вслед за
тем надавивший пружину. Тотчас же створка
красного дерева бесшумно опустилась в выемку,
99

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
открывая восхищению незнакомца полотно.
При виде этого бессмертного творения он забыл
все диковины лавки, капризы своего сна, вновь
стал человеком, признал в старике творение
плоти, вполне живой, нисколько не фантастической,
вновь стал жить в мире реальном. Нежная
озабоченность, тихая ясность божественного лика
тотчас же повлияли на него. Некое благоухание
пролилось с небес, рассеивая те адские муки,
которые жгли мозг его костей. Голова Спасителя,
казалось, выступала из мрака, переданного
черным фоном; лучистый ореол сверкал вокруг Его
волос, от которых как будто и исходил этот свет;
красноречивая убедительность, присущая Его
челу, Его плоти, проникновенными потоками
изливалась из каждой черты Его лица. Алые губы
готовы были произнести слово жизни, и зритель
искал его священного отзвука в воздухе,
вопрошал молчание о восхитительных притчах,
слышал это слово в будущем, обретал его в уроках
прошлого. Евангелие передавалось спокойной
простотой божественных очей, в которых
искали себе прибежища смятенные души... Обладая
преимуществами, свойственными очарованиям
музыкальным, произведение Рафаэля подчиняло
всевластным чарам воспоминаний, и торжество
100

Живопись возрождения
его было полным, о художнике можно было
забыть. Обаяние света воздействовало еще более
на это чудо: мгновениями казалось, что голова
движется вдали, на лоне какого-то облака.
«Шагреневая кожа».
Соч., XV, 26—27.
ЗАМЕЧАНИЯ ОБ ОТДЕЛЬНЫХ
КАРТИНАХ ХУДОЖНИКОВ
ВОЗРОЖДЕНИЯ
«Ночь и Магдалина» Корреджо. —
Достоинства фламандских и голландских
картин в Дрезденской галерее. —
«Мадонна» Гольбейна.ФрескиЛуини
вCapohho. — «Битва при Термидоне»
Рубенса. — Достоинства болонской школы. —
« А в ρ о ρ а » Гвидо Рени. — Мурильо. —
«Беатриче Ченчи» Гвидо. —
«Филипп II» Веласкеса. — Бальзак
О КУПЛЕННОЙ ИМ НЕИЗВЕСТНОЙ КАРТИНЕ.
...Ά видел столько полотен Тициана во
Флоренции и в Венеции, что полотна, имеющиеся
в Дрезденской галерее, проиграли в моих глазах;
«Ночь» Корреджо, мне кажется, слишком
захвалена, но его «Магдалина», две его девы,
101

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
две «Мадонны» Рафаэля и фламандские и
голландские картины искупают путешествие...
...Рубенс иногда волновал меня, но в Лувре
Рубенс представлен полнее. Подлинный шедевр
галереи — картина Гольбейна, она затмевает все
остальное; как я жалел, что не держу вашу руку
в своей, когда любовался ею с тем тайным
восхищением и той полнотой счастья, что дает
созерцательное наслаждение прекрасным!
«Мадонна» Рафаэля — этого можно ждать; но
«Мадонна Гольбейна» — это захватывающая
неожиданность...
Бальзак — Ганской, 19 октября 1843 г.
Oeuvres, XXIV, 375.
...Ά смотрел фрески Лунин в Саронно; они
показались мне достойными своей славы. Та, что
изображает «Обручение Святой Девы»,
необычайна по мягкости, лица ангельские, и,
что так редко в фресках, тона нежные и
гармоничные...
Бальзак — Ганской, Милан, 21 мая 1838 г.
Oeuvres, XXIV, 293.
102

Живопись возрождения
...В заключение представь себе на верхних
ступеньках крыльца женщину в белом платье,
подобную царице цветов, без шляпы, под
зонтиком, подбитым белым шелком, но более
белоснежную, чем этот шелк, белее тех лилий,
что цветут у ее ног, белее звездочек жасмина,
нахально пробравшегося между перилами
крыльца, — француженку, родившуюся в России
и встретившую меня словами: «Я уже потеряла
надежду увидеть вас!»
Не в этом ли воплощение нашей мечты, не
в этом ли мечта всех обожателей красоты, во
всех ее видах, той ангельской красоты, которую
Луини вложил в свое «Благовещение»,
эту прелестную фреску в Саронно, той
красоты, что Рубенс нашел для своей сцены из
«Битвы при Тер м и д он е », той
красоты, что в течение пяти веков вкладывалась в се-
вильский и миланский соборы, сарацинских
красот в Гренаде, красоты Людовика XIV в
Версале, красоты Альп, красоты плодоносной
Оверни.
«Крестьяне».
Соч., XIV, 13—14.
103

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
Моя коллекция обогатилась недавно: 1)
«Авророй » Гвидо Рени, в сильной его манере,
когда он был еще совсем Караваджо, и 2) « Π о -
хищением Европы», которое, как
заверял меня Лазар, принадлежит Доменикино, но,
как мне кажется, скорей Аннибалу Караччи.
Хотел бы я увидеть вас перед этими
картинами, вас, не любящего болонскую школу; уверяю,
они стоят лучшего из того, что мы видели в
галерее Боргезе. Эти две станковые картины, по
впечатлению, кажутся мне величиной в двадцать
футов; по силе воздействия они равны, в
известном смысле и при соблюдении всех пропорций,
маленькой и несравненной картине
«Видение Иезекиииля». Моя « А в ρ о ρ а »
Гвидо Рени — рослая дама, одетая, как одевает
их Веронезе, удобно расположившаяся на
облаке с левой стороны картины. Фон изображает
великолепную виллу, напоминающую виллу
Памфили; на переднем плане бассейн,
украшенный статуями — или, вернее, фигурками,
льющими воду. Эта часть картины в светотени дня
и ночи написана в манере Каналетти или, по
крайней мере, напоминает ее, но более
величественна; вода течет великолепно. Справа — Ав-
104

Живопись возрождения
рора, в углу Амур с окрашенными крыльями
печально смотрит на Аврору и уходит, тетива на
его луке спущена, и нимфы убегают в рощи, как
бы напуганные и удивленные. В общем, на мой
взгляд по крайней мере, это несравненно
блестяще. В Риме запросили бы две тысячи луидоров
за это полотно...
Бальзак — Георгу Мнишек, август 1846 г.
Oeuvres, XXIV, 635.
...Она была одним из тех типов, которые, среди
тысячи отвергнутых из-за недостатка
характерности, останавливают вас на минуту, заставляют
вас задуматься, как среди множества картин в
музее на вас производит сильное впечатление то
божественная голова, в которой Мурильо
изобразил материнскую скорбь, то лицо Беатриче
Ченчи, в котором Гвидо сумел показать самую
трогательную невинность в глубине самого
ужасного преступления, то мрачный лик Филиппа II,
на котором Веласкес навсегда запечатлел
величественный ужас, какой должен внушить
королевский сан. Некоторые человеческие лица
являются деспотическими образами, которые с вами
105

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
говорят, вас оспаривают, отвечают на ваши
тайные мысли и создают даже целые поэмы.
Застывшее лицо г-жи дЭгльмон было одною из тех
ужасных поэм, одним из тех ликов, которые
тысячами рассеяны в «Божественной
комедии» Данте Алигьери.
« Тридцатилетняя женщина ».
Соч. И, 150.
Дорогой Гренгале!
Старый Бальзак обладает, благодаря вам,
одним из тех блистательных шедевров, что,
подобно Скрипачу, являются солнцем галереи. Вы
не можете вообразить себе всю прелесть
выбранного вами «Мальтийского рыцаря»,
так же как и невежественную подлость римских
торговцев. Мингетти затемнил картину бистром,
чтобы скрыть изъян на лбу, капли воска на руках,
испугавшие его, а главное, густой слой копоти,
оставшийся от дыма свечей и прочих экклезиа-
стическнх причин на этом великолепном
полотне. Помните, Шнетц находил несоответствие
между руками и лицом, и сами вы, дорогой Георг,
опасались подделки. Да нет же, все гармонично,
106

Живопись возрождения
как в хорошо сохранившемся оригинале
Тициана. Руки получают больше света, чем лицо, вот
и все; то, что больше всего вызывает
восхищение, это одежда, которую вы едва разглядели, —
она, по выражению знатоков, поддерживает
человека. Когда пришел рекомендованный мне
реставратор (славный старичок, который любит
живопись, как Паганини любил музыку), он
сказал: «Сударь, это шедевр; но что мы найдем под
всем этим?»
И ушел, взволнованный.
Через три дня он вернулся, на этот раз со
своими снадобьями. Разложил «Рыцаря» на
столе, составил сильную смесь и сказал: «Итак,
приступаем! Начнем с угла».
Он смочил снадобьем вату, потер: масляная
краска запенилась, и все побелело. «Отлично, —
сказал он, — теперь можно идти дальше».
Он протер всю доску и за час снял с нее
добрый фунт ваты в виде черных шариков. «Вот, —
сказал он, — что намазал римский торговец.
(Ничего еще не было видно.) Но зачем? зачем?
У него были причины: картина, возможно,
испорчена, полна подрисовок, может быть, ее
вообще не существует, ибо вот новая пачкотня!
Это уж посерьезней; идти ли нам дальше?»
107

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
Он пошел дальше, взял новые три снадобья,
и краска давай пениться, белеть и исчезать в этой
битве снадобий. Он надел двойные очки и
заявил: «Теперь я отвечаю за картину!»
Я же видел только пивную пену. Наконец,
с торжествующим видом он спросил мягкую
зубную щетку и мыла. « Сейчас вы увидите, —
сказал он, — настоящий шедевр!»
Я по-прежнему не видел ничего, кроме пивной
пены. «Но так же, — добавил он, — мы узнаем,
почему римский торговец наложил свой бистр».
И вот, под стиркой славного старика,
картина, как солнце, засияла во всем своем блеске.
Я вижу тона трепещущего тела, сияющие
оттенки; золото цепей и шпаги, руки, одежда, фон
открылись мне внезапно, как восход весенней зари.
Он обмыл картину водой и сказал:
«Взгляните!» Действительно, то было воскресение; под
губкой появлялся человек, написанный с такой
потрясающей правдивостью, что казалось, в
гостиной присутствует кто-то третий. Трудно
представить себе этот образ; уверяю вас,
дорогой Георг, он выступает из полотна. Старик
вынес его в сад, чтобы просушить на солнце; это
был человек, настоящий мальтийский рыцарь,
с живой плотью и костьми! Несчастная картина,
108

Живопись возрождения
возродившаяся на моих глазах, через триста лет
казалась законченной только вчера.
Тут, с лупой в руках, он обнаружил редину
в холсте, начинающуюся на лбу и исчезающую
под глазом, она образовалась из мелких дырочек,
как бы наколотых иголкой, затем восковое пятно
на лбу и восковые капли на руках. Когда картина
высохла, он взял иголку и с поразительной
легкостью снял острием пятна, снимая только воск и не
касаясь краски. Затем кончиком кисти ввел
краску в дырочки. Наконец, он напоил весь портрет
какой-то смесью — его секрет, — которая, не
пропитывая краску и ничуть не изменяя ее, придает
ей прочность, проявляет и закрепляет ее. За
восемь дней все стало ярким и свежим; сущее чудо.
Многие думают, что я мистификатор и что
картина написана вчерашний день. Реставратор
заявляет, что Себастьяно дель Пьомбо был
неспособен написать это; он согласен с вашим мнением
и говорит, что это, должно быть, какой-нибудь
фламандец, ученик Рафаэля; я же льщу себя
надеждой, что картина написана Альбрехтом Дюрером
во время поездки в Рим. Во всяком случае, это
одно из прекраснейших произведений итальянского
Возрождения; это школа Рафаэля, но лучше по
колориту. Наконец, мой старикашка считает карти-
109

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
ну одним из драгоценнейших произведений
искусства потому, что находит в ней последнее слово
трех школ: Венеции, Рима и Фландрии.
Я должен был рассказать вам об этом,
дорогой Георг, но, конечно, предпочел бы явить
вашему восхищенному взору само полотно.
Бальзак — Георгу Мнишек, август 1846 г.
Oeuvres, XXIV, 532—534.
ГОЛЛАНДСКОЕ ИСКУССТВО
XVIIBEKA
Исторические условия расцвета голландской
живописи. — Своеобразная поэтичность
ФЛАМАНДСКОЙ ЖИЗНИ. — БОРЬБА ЗА
НЕЗАВИСИМОСТЬ. — ВЛИЯНИЕ НРАВОВ И КУЛЬТУРЫ
Испании и Италии. — Достоинства
фламандского искусства. — поэзия
материального и душевного комфорта. —
Отражение свободолюбивого духа Голландии
в ее живописи. — Рембрандт — поэт нищеты.
Самым изысканным материализмом запечатлены
все фламандские привычки. Английский комфорт
дает сухие оттенки, жесткие тона, тогда как во
Фландрии старинный вид дома внутри радует
ПО

Голландское искусство XVII века
взгляд мягкими красками, подлинным
добродушием; в нем подразумевается труд без усталости;
трубка означает здесь удачное применение
неаполитанского ничегонеделанъя; в нем
обнаруживается мирное художественное чутье; его необходимое
условие — терпение; и что делает его создания
прочными — это добросовестность. Весь
фламандский характер в двух словах: терпение и
добросовестность; кажется, что они исключают
собою богатые оттенки поэзии и делают нравы
страны столь же плоскими, как ее широкие
равнины, столь же холодными, как ее пасмурное небо.
Ничего подобного на самом деле нет.
Цивилизация воспользовалась своим могуществом,
видоизменив здесь все, даже следствия климата. Если
внимательно наблюдать произведения различных
мест земного шара, то прежде всего бываешь
поражен, увидев, что серые и бурые краски особенно
свойственны произведениям умеренной полосы,
тогда как самыми блестящими красками
отличается созданное в жарких странах. Нравы
непременно должны сообразоваться с таким законом
природы. Обе Фландрии, в былые века по существу
своему темные, преданные однообразным
окраскам, нашли средства для того, чтобы мрачную,
как сажа, атмосферу своей страны ярко оживить
111

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
политическими треволнениями, которые
подчиняли их то бургундцам, то испанцам, то
французам и теперь побратали с немцами и голландцами.
От Испании они взяли себе роскошь багреца,
блестящего атласа, чрезвычайно эффектных ковров,
перьев, мандолин и придворных манер. От
Венеции в обмен на полотно и кружева у них остались
фантастические стеклянные изделия, в которых
вино светится и как будто становится вкуснее. От
Австрии — тяжелая дипломатия,
придерживающаяся поговорки: «Семь раз отмерь, один —
отрежь». Сношения с Индией дали проникнуть
сюда причудливым выдумкам Китая и японским
диковинкам. Однако, несмотря на их терпеливую
готовность все собирать, ни от чего не
отказываться, все переносить, на обе Фландрии нельзя было
иначе смотреть, как на какой-то общеевропейский
склад, вплоть до тех пор, пока открытие табака не
спаяло дымом разрозненные черты их
национального облика. С этих пор, как бы ни была
раздроблена его территория, весь народ фламандский
стал жить трубкой и пивом.
В этой стране, по природе своей тусклой и
лишенной поэзии, после того как она благодаря
постоянной бережливости усвоила себе роскошь
и идеи своих господ и соседей, сложилась своео-
112

Голландское искусство XVII века
бразная жизнь и характерные нравы, по
видимости нисколько не запятнанные рабской
подражательностью. Искусство ее, воспроизводя
исключительно внешность, стало лишенным
всякой идеальности. Поэтому не требуйте от этой
родины пластической поэзии ни комедийного
огонька, ни драматической действенности, ни
смелых порывов в эпопее или оде, ни гения
музыкального; но она щедра на открытия и доктраль-
ные рассуждения, требующие времени и света
лампы. На всем здесь чекан временного
наслаждения. Человек видит здесь исключительно то, что
есть, мысль его так услужливо сгибается перед
нуждами жизни, что ни в одном своем
произведении она не улетает за пределы реального мира.
Единственно доступное этому народу
представление о будущем — это какая-то бережливость
в политике; революционная сила происходит
у него от домовитого желания сесть с локтями за
стол и по-хозяйски распоряжаться под навесами
своих стойл. Чувство благополучия и
происходящий от богатства дух независимости породил
здесь раньше, чем где бы то ни было, потребность
в свободе, которая стала позже мучить Европу.
Таким образом, вследствие постоянства идей
и упорства, какое фламандцам дает воспитание,
113

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
они были некогда грозными защитниками своих
прав. У этого народа ничего кое-как не делается,
ни дома, ни мебель, ни плотина, ни обработка
земли, ни восстание. Поэтому он сохраняет за
собою монополию на все, за что бы ни брался.
Производство кружев, требующее терпения от
сельского хозяина, а больше еще от мастера,
и производство холста передаются по наследству,
как родовые богатства. Если бы нужно было
изобразить человеческое постоянство в самой
чистой его форме, то, может быть, всего правильнее
было бы взять портрет доброго нидерландского
бургомистра, способного, как это часто
встречалось, честно и скромно умереть ради выгод Ганзы.
« Поиски абсолюта ».
Соч., XVI, 33—34.
...Без сомнения, какой-нибудь рисовальщик,
какой-нибудь Рембрандт, если бы такой жил в наше
время, увидя этих нищих, непринужденно
расположившихся и молчаливых, наметил бы здесь
одну из самых изумительных своих композиций.
Здесь морщинистое лицо величественного
старца с белой бородой и головой апостола совер-
114

Голландское искусство XVII века
шенно подходило для св. Петра; его
полуоткрытая грудь обнаруживала рубцы мускулов, признак
железного сложения, помогшего ему выдержать
всю поэму несчастий. Там молодая женщина
уняла своего маленького, ткнув ему грудь, а другого,
лет пяти, держит у себя между колен. Эта грудь,
сверкающая среди лохмотьев своей белизной,
ребенок с прозрачной кожей и его брат, чья поза
предвещает будущего уличного мальчишку,
смягчают душу впечатлением какого-то милого
контраста по сравнению с длинным рядом
покрасневших от холода лиц, среди которых выделяется
эта семья. Дальше — старуха, бледная и
замерзшая, являет отталкивающую маску
взбунтовавшейся нищеты, готовой в день мятежа отомстить
за все свои прошлые страдания. Здесь же
молодой рабочий, хилый, уставший; его глаза,
исполненные ума, свидетельствуют о высших
способностях, задавленных нуждой, с которой тщетно
боролся; он молчит о своих страданиях, смерть
уже недалека, ведь ему не удалось проскользнуть
через решетку того огромного садка, где борются
эти несчастные, пожирая друг друга.
«Дело об опеке».
Соч., 1,239—240.
115

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
ФРАНЦУЗСКИЙ КЛАССИЦИЗМ
XVIIBEKA
НАЦИОНАЛЬНЫЕ
ОСОБЕННОСТИ ФРАНЦУЗСКОЙ
ЛИТЕРАТУРЫ
Ясность И ОСТРОУМИЕ ФРАНЦУЗСКОЙ мысли,
ФРАНЦУЗСКОЕ ИСКУССТВО — ВЫРАЖЕНИЕ
ПОЭЗИИ ПОРЯДКА.
...Мы, французы, веселы и остроумны, — и мы
любим; мы веселы и остроумны, — и умираем;
мы веселы и остроумны, — и творим; мы веселы
и остроумны, — и тем не менее
конституционалисты; мы веселы и остроумны, — и создаем
великие и глубокие вещи!.. Мы ненавидим скуку,
но от этого в нас не меньше мужества, мы идем
на все, веселые и остроумные, завитые,
напомаженные и улыбающиеся! Вот почему мы говорим
высокомерно:
Победа с песней нам путь открывает!
Из-за чего нас почитают легкомысленным
народом, нас, восхваляющих в этот миг стряпню
Жорж Санд, Эжена Сю, Густава де Бомон, Ток-
виля, барона д Экштейна и г-на Гизо. Мы легко-
116

Французский классицизм XVII века
мысленны под властью денежного мешка и его
величества Луи-Филиппа!..
Бальзак — Ганской, 15 февраля 1815 г.
Oeuvres, XXVI, 426.
...Гармония есть поэзия порядка, а народы имеют
живую потребность в порядке. Согласованность
вещей между собой — одним словом, единство...
разве не в этом заключается простейшее
выражение порядка? Архитектура, музыка, поэзия —
все зиждется во Франции, более чем в
какой-либо иной стране, на этом принципе, который,
кроме того, заложен в основе ее ясного и чистого
языка, а язык всегда будет наиболее
непреложной формулой нации. И вот вы видите народ,
приспособляющий к этому принципу наиболее
поэтичные, наилучше модулированные арии,
стремящийся к самым простым идеям, любящий
четкие слова, которые содержат наибольшее
количество мыслей. Франция — единственная
страна, в которой какая-нибудь ничтожная
фраза может совершить великую революцию.
« Герцогиня де Ланже ».
Соч., VIII, 172.
117

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
*
— Если бы Блондэ не был под хмельком, я
огорчился бы. Из нас четверых он один обладает
настоящим литературным вкусом. Ради него я
удостаиваю обращаться со всеми вами, как с ценителями.
Я взвешиваю каждое слово, а он меня критикует.
Друзья, самым очевидным признаком духовного
бесплодия является нагромождение фактов.
Подлинно прекрасная комедия « Мизантроп»
доказывает, что искусство состоит в умении
построить дворец на острие иголки. Волшебство
мысли заключается в магическом жезле, который
в десять секунд (вот пока я пью этот бокал) может
превратить песчаную равнину в Интерлакен.
Неужели вы хотите, чтобы мое повествование
походило на пушечное ядро или на рапорт
главнокомандующего? Мы болтаем, смеемся, а этот журналист,
этот изголодавшийся библиофоб, высказывает
спьяна пожелание, чтобы я придал моей живой
речи какую-то глупую книжность.
В его голосе послышались плаксивые ноты.
— Горе французскому воображению!
Нашлись люди, желающие затупить острие его
шуток. Dies irae! Прольем слезу о «Кандиде»,
День гнева (по-латыни).
118

Французский классицизм XVII века
и да здравствуют «Критика чистого
разума», «Символика» и системы
в пяти убористых томах, напечатанные немцами,
не знавшими, что все это уже существовало в
Париже с 1750 года в нескольких остроумных
фразах, в алмазах нашего национального гения.
«Банкирский дом Нюсингена»,
Соч., VII, 338—339.
ТРАГЕДИЯ КЛАССИЦИЗМА
Сударь!
Я ответил бы вам раньше, если бы не два
легких недомогания, последовавших одно за другим
и удержавших меня в постели.
Я получил ваш драматический опыт и прочел
его с удовольствием; тем не менее вы понимаете,
что если и так уж восстают против
драматической правдивости наших историй, то показать
на сцене римлян такими, как они были, без
ходулей, созданных великими гениями, почти
невозможно...
Бальзак — молодому драматургу,
5 ноября 1841 г.
Oeuvres, XXIV, 416.
119

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
МОЛЬЕР
Нравственная сила творчества Мольера. —
Оценка отдельных комедий. — « Та ρ τ ю φ » ,
«Мизантроп», «Скупой»,
«Мнимый больной». — Значение
ХАРАКТЕРА СеЛИМЕНЫ.
...Действительно, если 6 возможно было
совершенно исправить людей, заставляя их краснеть
своих смешных черт, недостатков и пороков,
какое совершенное общество основал бы этот
великий законодатель! Он изгнал бы из груди нации
дух лжи, изгнал бы условный язык,
двусмысленность, ревность, порой безумную, порой, и,
пожалуй чаще, жестокую; постыдную любовь
стариков, ненависть к человеку, кокетство,
злословие, фатовство, неравные браки,
низменную скупость, дух сутяжничества, продажность,
распущенность судей, ничтожность,
побуждающую людей притворяться более значительными,
чем они есть на деле, невежественный эмпиризм
врачей и смехотворное лицемерие лжесвятош...
«Мнимый рогоносец» — пьеса,
насыщенная весельем; «Несносные» —
первый опыт эпизодической комедии ;
« У ρ ок мужьям», « У ρ ок женам» —
120

Французский классицизм XVII века
подражание «Братьям» Теренция, но с
более остроумной развязкой; «Брак по
принуждению», с таким совершенством
высмеивающий ухищрения школы ;
«Принцесса Элиды» и «Блестящие
жени χ и » — произведения, в которых Мольер
вышучивает самого себя за чрезмерные жертвы
вкусу эпохи, и «Каменный гость»,
написанный с редким вдохновением и
оригинальностью. Таковы были первые пьесы Мольера,
явившиеся прелюдией к «Тартюфу» *.
«Любовь-целительница»
предшествовала «Мизантропу». За
«Мизантропом», могучим, прекрасно нарисованным
характером — тут Талия говорит столь
благородным и красноречивым языком, — следует
«Лекарь поневоле», очаровательная
насмешка над медицинским факультетом. «Мели-
с е ρ τ а » , грациозная пастораль, и«
Сицилиец » — первый опыт комической оперы,
доказывающий гибкость таланта своего автора,
Автор дважды пытался показать публике эту
комедию, написанную уже давно, и дважды сбегались в ярости
ханжи и своими криками, угрозами вынуждали актеров
удалиться. Президент Ламуаньон, сам неверно понявший
намерения автора, поддержал своим авторитетом эту
неистовую кабалу. — Примеч. авт.
121

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
предшествовали «Амфитриону» —
чудесному произведению, хотя и написанному в
подражание Плавту. У Плавта также Мольер
заимствовал сюжет «Скупого», но раскрыл его более
глубоко, сделав Гарпагона влюбленным и показав,
таким образом, его характер в полном блеске.
В короткое время последовали друг за другом
пьесы «Жорж Данден», « Π у ρ с о -
ньяк», «Мещанин во дворянстве»
и «Проделки Скапена» — каждая
наделенная особыми достоинствами. Затем
появились « Ученые женщин ы», где
воплощение педантизма выставлено всем на посмешище,
и «Графиня д'Эскарбаньяс», где так
весело вышучены смешные черты, занесенные
провинциалами в Париж. Наконец, вышел
«Мнимый больной», последнее
творение Мольера, начертав в нем с ужасающей
правдивостью роль жены, считающей последние минуты
безрассудного старика — корыстной супруги
и несправедливой мачехи; этот великий человек
доказал, что смерть сразила его, когда гений был
еще в полном расцвете своей мощи и готов был
творить новые шедевры.
«Мольер».
Oeuvres, XXII, 1,4— 5.
122

Французский классицизм XVII века
Женщины типа герцогини в состоянии
достигнуть неведомых высот в области чувства и
способны проявить самую эгоистическую
бесчувственность. Одной из заслуг Мольера является
то, что он воплотил, правда несколько
односторонне, этот тип в самом замечательном из
высеченных им из цельного мрамора женских
образов — Селимене. Селимена воплощает
аристократку, как Фигаро — второе издание
Панурга — олицетворяет народ.
«Музей древностей»
издание «Красной газеты», 95.
*
...Еще недостаточно уяснено, до какой степени
плут лелеет свою жертву. Ни одна мать не
проявляет столько ласки и заботливости к своей
обожаемой дочери, сколько проявляет их
каждый торгаш лицемерием по отношению к
своей дойной корове. Зато каким же блестящим
успехом пользуются представления
«Тартюфа», разыгранные при закрытых дверях!
Все это не уступит дружбе! Мольер умер
слишком рано, он показал бы нам отчаяние Орга-
123

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
на, замученного семьей, задерганного детьми,
горько сожалеющего о льстивых речах
Тартюфа и грустно причитающего: «Хорошее было
времечко».
«Крестьяне».
Соч., XIV, 87.
ЛАФОНТЕН
...Не будь Лафонтеном написана его дивная
басня, наш эскиз имел бы заглавие «Два
друга» . Но разве это не было бы
литературным посягательством, профанацией, перед
которой отступит всякий настоящий
писатель? Шедевр нашего баснописца,
сокровенное признание его души и повести его грез,
должен сохранять за собой вечное право на это
заглавие. Страница, вверху которой поэт
начертал слова: «Два друга», есть
священная собственность, есть некий храм, куда
каждое новое поколение вступит благоговейно,
и весь мир будет посещать его, покуда
существует печать.
«Кузен Понс».
Соч., XII, 19.
124

Искусство XVIII века
ИСКУССТВО
XVIIIBEKA
ОБЩАЯ ОЦЕНКА ЛИТЕРАТУРЫ
ВОСЕМНАДЦАТОГО ВЕКА
Недостаток литературы восемнадцатого
века — сведение всех душевных движений
к простым физиологическим реакциям. —
Специфические законы душевной жизни
ЧЕЛОВЕКА И ЗАДАЧИ СОВРЕМЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ.
...Руссо объяснял стыдливость необходимым
кокетством, которым все самки привлекают самца.
Такой взгляд нам кажется новым заблуждением.
Писатели восемнадцатого века, несомненно,
оказали неизмеримые услуги обществу; но их
философия, основанная на сенсуализме, пошла
не дальше человеческой эпидермы. Они
рассматривали только внешний мир и в этом
отношении задержали на некоторое время
нравственное развитие человека и прогресс науки, которая
всегда будет извлекать основные свои начала из
Евангелия, с известной поры лучше понятого
пылкими приверженцами Сына Человеческого.
Изучение тайн мысли, открытие органов
человеческой души, геометрия ее сил, проявление
125

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
ее мощи, оценка способности — как нам
кажется, ей свойственной — двигаться независимо от
тела, переноситься куда угодно, видеть без
помощи телесных органов, наконец, открытие
законов ее динамики и физического воздействия —
вот славный удел будущего века в сокровищнице
человеческого знания. И, может быть, сейчас мы
только извлекаем каменные глыбы, что позже
послужат какому-нибудь могучему гению аля
построения гордого здания.
Итак, заблуждение Руссо было заблуждением
его века. Он объяснял стыдливость
отношениями существ между собой, вместо того чтобы
объяснить ее нравственными отношениями живого
существа с самим собой.
«Физиология брака»
Oeuvres, XXII, 507—508.
Достоинства литературы восемнадцатого
века, ее моральная сила. — она может помочь
борьбе с романтическим идеальничаньем.
...«Физиология брака» была попыткой
вернуться к тонкой, живой, насмешливой и
веселой литературе восемнадцатого века, где авторы
126

Искусство XVIII века
не старались держаться всегда прямо и
неподвижно, где без споров, по любому поводу, о
поэзии, морали и драме создавались драма, поэзия
и произведения величайшей моральной силы.
Автор этой книги хочет способствовать
литературной реакции, подготовляемой отдельными
светлыми умами, которым наскучил
современный вандализм и надоело смотреть, как люди
нагромождают камни, не создавая ни одного
памятника. Он не понимает нетерпимости и лицемерия
наших нравов и к тому же не признает у
пресыщенных людей права быть разборчивыми.
Со всех сторон раздаются жалобы на
кровавую окраску современных писаний. Свирепость,
пытки, люди, брошенные в море, висельники,
виселицы, каторжники, холодная и пылкая
жестокость, палачи — все превратилось в шутовство!
Некогда публика отказалась сочувствовать
больным и выздоравливающим юношам и
сладостным сокровищам меланхолии, скрытым в
литературном убожестве. Она сказала «прощай»
печальным, прокаженным, томным элегиям. Она
устала от туманных бардов и сильфов так же, как
сегодня пресытилась Испанией, Востоком,
пытками, пиратами и историей Франции по-
валыперскоттовски. Что же нам остается?..
127

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
Если публика осудит усилия писателей,
пытающихся вернуть почетное место вольной
литературе наших предков, придется пожелать
нашествия варваров, сожжения библиотек, нового
средневековья; тогда авторы легче возобновят
вечный круг, в котором кружит человеческий
дух, как манежная лошадь.
Если бы « Π о л и е в к τ » не существовал,
многие из современных поэтов способны были
бы заново создать Корнеля, и вы увидели бы, как
расцветает эта трагедия в трех театрах
одновременно, не считая водевилей, где Полиевкт
распевал бы свою проповедь христианской веры на
какой-нибудь мотив из « Η е м о й » .
Предисловие к I изд. «Шагреневой кожи»
Oeuvres, XXII, 403—404.
ДИДРО
(«ПЛЕМЯННИК РАМО»)
«Племянник Рамо», памфлет на
человечество, который Дидро не решился
опубликовать, — книга, где все обнажено с нарочитой
целью показать людские язвы, одна лишь способна
сравниться с устным памфлетом, авторами
которого были наши соседи, не имевшие в виду чита-
128

Искусство XVIII века
теля, и в котором поэтому слово не
останавливалось даже перед тем, что вызывало колебания
Мыслителя, — памфлетом, целиком
построенном на одних развалинах, где отрицается все
решительно, где восхищение вызывает лишь то,
с чем мирится скептицизм: всемогущество,
всеведение, всепригодность денег.
«Банкирский дом Нюсингена»
Соч., VII, 305.
ВОЛЬТЕР И РУССО
Вольтер обладал невероятным умом, он обладал
гениальностью. Но в общей массе его характера
доля ума сильнее, чем доля гениальности, между
тем как, с другой стороны, у Руссо почти нет ума,
но зато много гениальности.
Бальзак — герцогине д'Абрантес, 1829 г.
«Физиология брака»
Oeuvres, XXII, 341
РУССО
...Женщины и брак станут уважаемы во
Франции лишь после радикального изменения наших
нравов, к которому мы взываем. Эта глубокая
129

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
мысль одушевляет два прекраснейших
произведения бессмертного гения. «Эмиль» и «Новая
Элоиза» — красноречивая защита этой системы.
Голос писателя прозвучит в веках, ибо он понял
истинные движущие силы законов и нравов
грядущих веков. Отдавая детей матери, Жан Жак
уже оказал неизмеримую услугу добродетели, но
его век был слишком глубоко поражен
гангреной, чтобы понять высокий урок,
заключавшийся в обеих поэмах; нужно также добавить, что
поэт победил философа, ибо, оставив в сердце
Юлии после замужества пережитки первой
любви, автор был соблазнен поэтической ситуацией,
более трогательной, чем правда, которую хотел
он изложить, но менее полезной...
«Физиология брака»
Oeuvres, XXII, 341
...Мужчина, только что упившийся
наслаждением, испытывает склонность к забвению, какую-
то неблагодарность, желание свободы, фантазию
пойти гулять, легкое презрение и, может быть,
даже отвращение к своему кумиру, испытывает,
словом, необъяснимые чувства, которые делают
130

Искусство XVIII века
его подлым и низким. Несомненность этого
смутного, но вполне реального ощущения у душ,
которые не просветлены тем небесным светом,
не помазаны теми святыми благовониями, что
порождают постоянство нашего чувства,
вероятно, продиктовало Руссо историю приключений
милорда Эдуарда, которыми заканчиваются
письма «Новой Элоизы». Если и
очевидно, что Руссо вдохновился произведениями
Ричардсона, то он отошел от них во множестве
подробностей, которые делают столь восхитительно
своеобразным этот памятник его творчества; он
оставил потомству в наследие великие идеи,
которые трудно выделить путем анализа, когда
читаешь в юности его роман, ища в нем пламенных
описаний наиболее физического из наших
чувств, тогда как писателями серьезными и
философами картинные образы применяются
только как следствие или необходимая иллюстрация
какой-нибудь обобщающей мысли. И
приключения милорда Эдуарда представляют собой одну
из наиболее утонченных по-европейски идей
этого произведения.
«Златоокая девушка»
Соч., VIII, 323.
131

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
СТЕРН
(«ТРИСТРАМ ШЕНДИ»)
«Ко всему невежественному сонму людей,
предназначенных к вечному блаженству, к
легионам жующих, курящих и нюхающих табак,
к старикам, ворчунам» и т. д. обращался Стерн
с письмом из « Тристрама Шенди»,
написанным Готье Шенди брату своему Гоби,
собиравшемуся жениться на вдове Уэдмен.
Оригинальнейший из английских писателей
дал в этом письме замечательные наставления,
способные, за некоторыми исключениями,
пополнить наши мысли о том, как следует вести
себя с женщинами...
«Физиология брака»
Oeuvres, XXII, 295
КРАББ
(«ЖИЗНЬ В СМЕРТИ»)
...Как! сказал я, прерывая его, уж не догадались
ли вы случайно о тех удивительных обманчивых
видениях, что я собирался описать в
Рассуждении, озаглавленном «Искусство вводить
смерть в жизнь»!.. Увы! я полагал, что
132

Искусство XVIII века
первый открыл эту науку. Эго краткое название
внушил мне рассказ одного молодого врача об
изумительном неизданном сочинении Крабба.
В этом произведении английский поэт
персонифицировал фантастическое существо, именуемое
«Жизнь в смерти». Этот персонаж преследует
среди людского океана одушевленный скелет,
названный Смерть в жизни. Мне помнится,
немногие из гостей изящного переводчика английской
поэзии поняли таинственный смысл этой
истории, столь же правдивой, сколь фантастичной...
«Физиология брака»
Oeuvres. XVII, 388.
«ФИЛОСОФИЯ НАСЛАЖДЕНИЯ»
ВОСЕМНАДЦАТОГО ВЕКА
«Мемуары» Лозена. — Ничтожество
аристократического ловеласа
восемнадцатого века.
...По пути я купил на набережной, за пятнадцать
су, «Мемуары» Лозена; никогда не читал их;
я пробежал их в омнибусе, возвращаясь в Пасси,
где снова водворил раба вашего в кресло, сидя
в котором он и пишет вам эти строки в ожида-
133

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
нии обеда. Как странно, что храбрый, отважный
человек, казалось, проявлявший мужество во
всех случаях, когда оно было необходимо, может
так легкомысленно бесчестить женщин, которых,
по его утверждению, любил! Мне думается,
фатовство, главенствующая черта его характера,
заглушало все, что в нем было действительно
хорошего и благородного. Не дал ли он понять, что
пренебрег Марией-Антуанеттой в расцвете ее
молодости и обаянии величия? Это и
отвратительная клевета и ненужная жестокость, если
вспомнить о положении несчастной королевы
в то время, как писались эти «Мемуары».
Впрочем, бедняга Лозен внушает жалость; он
и не подозревает, что никогда не был любим,
даже слегка, хотя мнил, что его обожают.
Большинство женщин с трудом могли бы вынести столь
суетного человека, они требуют
исключительного поклонения себе и разве лишь на мгновение
признают права за столь же агрессивным, сколь
ненасытным соперничеством человека
влюбленного... в самого себя. Зато вспомните, как ловко
покинула его принцесса С...; это ужасно!..
Бальзак — Ганской, Париж, 29 февраля 1844 г.
Oeuvres, XXIV, 394.
134

Искусство XVIII века
живопись
ВОСЕМНАДЦАТОГО ВЕКА.
ГРЁЗ, ДАВИД
«Портрет жены»
и «Испуганная девушка»
Грёза. — Ротари — итальянский
ПОДРАЖАТЕЛЬ ГРЁЗА. — ПАСТЕЛИ ЛаТУРА,
Грёза и Лиотара. — Величие Давида. —
Недостатки его школы.
Славный старичок уступил мне за бесценок
(относительно), так он полюбил меня,
великолепную находку, недавно им сделанную, портрет
жены Грёза, написанный Грёзом и послуживший
ему моделью аля знаменитой
«Деревенской невесты». Пока вы не увидите его,
поверьте, вы не узнаете, что такое французская
школа. В известном смысле Рубенс, Рембрандт,
Рафаэль и Тициан не выше. Это трепетная плоть,
это сама жизнь, здесь нет труда, это вдохновение,
furia francese*, помогающая нам
восторжествовать даже над ошибками, на которые сама нас
толкает; это набросано за два часа остатками
палитры, в мгновение страсти и восторга,
охвативших артиста.
Французское неистовство (по-итальянски).
135

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
Грёз подарил этот набросок жене, запретив
продавать его. Она завещала его сестре. Сестра
эта была жива еще двадцать лет назад. Случайно
полотно разорвали, и она, решив, что картина
погибла, отдала ее соседке, которая в свою
очередь сбыла ее с рук как вещь бесполезную и
обременительную в ее скудном хозяйстве. Мой
реставратор зашил, или, вернее, заштопал полотно,
следов не осталось, и, уверяю вас, в своем жанре
это так же прекрасно, как « Мальтийский
рыцарь» .
Бальзак — Георгу Мнишек, август 1846 г.
Oeuvres, XXIV, 534.
...Домик на улице Фортюне вскоре обогатится
прекрасными картинами; среда них есть
очаровательная головка Грёза, известная под
именем «Испуганной девушки»,
пришедшая из галереи последнего польского
короля; два Каналетти, принадлежавшие папе
Клементию XIII (Редзонико); портрет первой
жены Якова II, дочери Гайд Кларендона, кисти
Нетчера, и портрет Якова в молодости —
Лели; два Ван Хейсума, один Ван Дейк и т. д.
136

Искусство XVIII века
Есть также три полотна Ротари, венецианского
художника восемнадцатого века, почти не
известного во Франции, писавшего в Вене,
в Дрездене, в Варшаве, в Санкт-Петербурге.
Он достиг большого богатства с помощью
кисти, и императрица Мария-Тереза сделала его
графом Римской империи; это итальянский
Грёз. Его картины di primo cartello* и не
обезобразят самую прекрасную галерею. Кроме
того, есть «Юдифь» Кранаха, — просто
чудо. Вот судьба картин — вечно
странствовать, уходить, возвращаться, подобно кисти,
создавшей их!..
Бальзак — Софи и Валентине Сюрвиль,
ноябрь 1848 г.
Oeuvres, XXIV, 583.
...Понс и Шмуке наводили чистоту в музее Пон-
са и во всей квартире, обтирали пыль с мебели
так ловко и проворно, как матросы, моющие
адмиральское судно! Ни одной пылинки не
осталось на деревянной резьбе. Вся медь блестела.
Под стеклами рам четко выделялись пастели
Первоклассные (по-итальянски).
137

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
Латура, Грёза и Лиотара, знаменитого творца
«Девушки с чашкой шоколада»,
чуда из чудес этой живописи, увы! столь
недолговечной. Неподражаемая эмаль
флорентийской бронзы отливала разными оттенками.
Цветные стекла церковных окон сияли
прозрачными красками. Все сверкало и говорило
душе в этом концерте шедевров,
организованном двумя музыкантами, каждый из которых
был и поэтом.
Достаточно опытные, чтобы избежать
неудобств, связанных с выходом на сцену,
женщины явились первыми, они хотели владеть
поэзией. Понс представил Шмуке своим
родственницам, которым он показался идиотом.
Всецело занятые женихом, четырехкратным
миллионером, обе невежды поверхностно
слушали художественные объяснения добряка
Понса. Они равнодушно смотрели на эмали
Птито, размещенные по красному бархату
в трех чудеснейших рамах. Цветы Ван Хейсума,
Давида де Гейма, насекомые Абраама Миньона,
Ван Эйки, Альбрехты Дюреры, подлинные Кра-
нахи, Джорджоне, Себастьяно дель Пьомбо,
Бакейзен, Гоббема, Жерико, никакие
живописные редкости не задевали их любопытства, по-
138

Искусство XVIII века
тому что они ждали солнца, которое должно
было озарить эти богатства, и все-таки они
были поражены красотой некоторых этрусских
вещей и действительной ценностью табакерок.
Они восхищались из любезности, держа в руках
флорентийские бронзы, когда г-жа Сибо
доложила о г-не Бруннере! Они и не подумали
обернуться и воспользоваться превосходным
венецианским зеркалом в рамке из огромных кусков
резного черного дерева, чтобы рассмотреть
этого феникса женихов.
«Кузен Понс».
Соч., XII, 70.
...Я видел Версаль, и это благое дело, ибо он
спас дворец; но это пошлейшая и глупейшая
штука из всего, мной виденного, так это плохо
в смысле искусства и мелочно в смысле
исполнения...
...Но что прекрасно, так Тициан, и
единственное, что хорошо из живописи, это
«Миропомазание Наполеона» и
«Коронация Жозефины», «Благословение
орлов», «Наполеон, милующий
139

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
а ρ а 6 о в » Давида и Герена. Какой великий
живописец Давид! Это колоссально. Я никогда
раньше не видел эти три картины.
Бальзак — Ганской, 20 октября 1837 г.
Lettres à l'Etrangère, 437.
*
Преимущества мебели восемнадцатого века
над современной.
...Я купил для комнаты друзей кровать, якобы
принадлежавшую г-же Помпадур; не знаю,
чья она в действительности, но, уверяю вас,
она великолепна; ее золотят заново. В общем,
салон особняка Бильбоке показался таким
жалким рядом с двумя резными вещами,
разрисованными в стиле Людовика XVI, что я
купил целый салон резного дерева, в смысле
искусства непревзойденный; сомневаюсь,
чтобы подобный нашелся в Париже. Резчики
того времени резали с натуральных живых
цветов, его видно по расположению и легкости
резьбы.
Бальзак — Георгу Мнишек, декабрь 1846
Oeuvres, XXIV, 554—555.
140

Искусство XIX века
ИСКУССТВО
XIXBEKA
РОМАНТИЗМ
ЛЮДВИГ тик
Гофман и Тик — самые выдающиеся
писатели современной германии.
С удовольствием объявляем мы об этом
издании, которого так недоставало нашему
литературному миру. Теперь мы сможем с полным
знанием дела судить о двух блестящих соперниках,
поделивших по ту сторону Рейна пальмовую
ветвь литературы, — о Гофмане и Тике.
Известность последнего росла у нас до сих пор на
доверии к авторам заметок и обзоров. Более
непосредственное знакомство и порожденная им
более обоснованная оценка не являются
опасным испытанием для этого плодотворного,
изящного и гибкого таланта, в коем мечтательная
и метафизическая чувствительность севера
гармонично слилась с живостью и свежестью
южных чувств. Чтение этого первого выпуска даст
ему права гражданства.
141

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
Помещенный в нем исторический роман о
Шекспире и его современниках представляет точную
и живописную картину века Елизаветы. Вокруг
великого Вильяма группируется множество
образов, полных жизни и своеобразия. Мы особенно
обращаем внимание читателя на доктора
Баптиста, сделавшего своей профессией распознавание
тех неуловимых черт и контуров, которыми
каждая человеческая голова напоминает другое,
двуногое или четвероногое существо; эта наука
породит одну из самых плодотворных и остроумных
отраслей великого искусства карикатуры.
Нелегкая задача переводить писателя более
психологического, чем драматического, более
замечательного тонкостью оттенков колорита, чем
силой кисти; в первых томах она разрешена
удачно. Надежды издателя не будут обмануты, и, как
говорит он в предисловии, французское
гостеприимство встретит Людвига Тика не хуже, чем
многих прославленных чужестранцев,
пришедших, как и он, из благородной Тевтонии, матери
поэтов и мудрецов.
1832 г.
«Полное собрание сочинений Л. Тика»
Oeuvres, XXII, 205—206.
142

Искусство XIX века
ГОФМАН
Гофман — поэт микрокосмической жизни. —
Микроскопический метод Гофмана. —
Гофман о музыке. — Недостатки Гофмана.
Прочтите то, что ваш дорогой
Гофман-берлинец написал о Глюке, Моцарте, Гайдне и
Бетховене, и увидите, какими тайными законами
связаны литература, музыка и живопись! Есть
страницы, отмеченные гением, особенно те,
что посвящены мастерству Крейслера. Но
Гофман в качестве человека опьяненного
удовольствовался упоминанием об этом союзе, его
произведения исполнены восторга, он
чувствовал слишком горячо, он был слишком
музыкант, чтобы спорить: у меня перед ним то
преимущество, что я француз и слишком мало
музыкант, я могу дать ключ от дворца, где он
опьянялся!..
Предисловие к «Гамбара»
Oeuvres, XXII, 494.
...Я прочел Гофмана целиком; он ниже своей
славы; тут есть кое-что, но не так уж много; он
хорошо говорит о музыке; ничего не понимает
143

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
в любви и в женщинах; страха не вызывает
ничуть — страх невозможно вызвать физическими
средствами...
Бальзак — Ганской, ноябрь 1833 г.
Lettres à l'Etrangère, 72.
ФРАНЦУЗСКИЙ
«НЕИСТОВЫЙ РОМАНТИЗМ»
Ужасы выдуманные и ужасы
действительной жизни. — Низкопробность
РОМАНТИЧЕСКИХ ЭФФЕКТОВ.
Автор слишком хорошо осведомлен в законах
повествования, чтобы не учитывать
обязательств, какие это краткое предисловие
накладывает на него; но он достаточно знаком с
историей Тринадцати, чтобы не опасаться разочаровать
читателя в тех ожиданиях, какие должна
возбудить эта программа. Отталкивающие кровавые
драмы, преисполненные всяческих ужасов
комедии, романы с отрубленными тайно головами
были ему поверены. Если тот или иной читатель
не насытился ужасами, с некоторых пор
хладнокровно преподносимыми публике, автор мог бы
поведать ему о спокойно совершенных жестоко-
144

Искусство XIX века
стях, о захватывающих семейных трагедиях, чуть
только желание узнать о них было бы ему
выражено. Но он предпочел выбрать приключения
наиболее нежные, те, где сцены целомудренные
чередуются с бурями страсти, где женщина сияет
добродетелью и красотой. К мести Тринадцати
надо сказать, что приключения такого рода
встречаются в их истории, которую однажды
сочтут, быть может, справедливым сопоставить
с историей флибустьеров, этих особых существ,
столь примечательных своей энергией, столь
привлекательных при всей своей преступности.
Писатель должен гнушаться превращать свой
рассказ, когда он повествует о действительно
бывшем, в своего рода игрушку с сюрпризами и,
следуя манере некоторых романистов, на
протяжении четырех томов водить читателя из
подземелья в подземелье, чтобы показать ему какой-
нибудь иссохший труп и в заключение сообщить,
что постоянной целью автора было пугать его
потайными дверями, скрытыми в обоях, или
мертвецами, по недосмотру оставленными под
половицами.
Предисловие к «Истории Тринадцати»
Соч., VIII, 48—49.
145

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
*
Образчик ходовой литературы ужасов. —
Окровавленная рубашка.
Г-н де Жантон, жена которого лежала в родах,
взял ружье, свистнул собаку и отправился на
прогулку. Довольно неправдоподобно, чтобы
муж покинул жену, когда она дарит ему ребенка;
но так как он дофинейский дворянин, то,
возможно, в этом поступке есть исторический
колорит, который нам даже не дано оценить.
Критика может простить автору эту вольность, ибо за
ней следуют несравненные красоты.
Очевидно, в то время, как жена рожает, муж
настроен меланхолически, ибо г-н Жантон,
после нескольких часов раздумья, очутился во
владениях своего соседа, некоего г-на де Рошблава,
с которым был на в ладах, как это часто случается
в деревне. Г-н де Рошблав выражает
недовольство тем, что г-н де Жантон охотится на его
земле и прицеливается в его собаку. Г-н Жантон
целится в соседа и предупреждает, что, если тот
выстрелит, он последует его примеру. В одно
мгновенье собака и дворянин, душа за душу, тело
за тело, падают замертво. Вот сюжет. Г-жа де
Рошблав, самая мстительная женщина века Лю-
146

Искусство XIX века
довика XIV, заказывает шкаф (ибо шкафы сейчас
модны в литературе) и запирает там рубашку
своего мужа. Великолепно задумано!
Она хранит эту рубашку в продолжение
восемнадцати лет. Затем в годовщину смерти
мужа она собирает двенадцать своих детей,
которых имела счастье сохранить; она приглашает их
к обеду и вместо десерта показывает рубашку
человека, давшего им жизнь: ужасное зрелище!..
Шпаги обнажены, все бегут к Жантонам,
сжигают их замок, убивают тридцать Жантонов! Жан-
тоны, прежде чем дать себя зарезать, убивают
одиннадцать Рошблавов!..
Критика позволит себе лишь одно замечание.
Г-н Баржине не проявил оригинальности, убив
столько народу ради дворянина; было бы более
логично, раз уж первопричиной этой дофиней-
ской Илиады явилась собака, принести всех
этих драматических истуканов в жертву собаке,
а не дворянину. В подобном плане проявился бы
более глубокий взгляд на судьбу человеческую
и собачью. Но это лишь незаметное пятно
в столь блестящем сочинении. Мораль сей
истории такова: никогда не следует убивать собаку
соседа; следовательно, книга горячо
заинтересует охотников, знатных вдов и вообще всех, кто
147

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
привязан к этому благородному животному,
вечному образу верности. Нам приятно видеть, как
молодые таланты посвящают себя проповеди
столь филантропических доктрин. У книги этой
нравственная цель: она стремится внушить
уважение к движимой собственности.
«Окровавленная рубашка»
достойна «Красного камзола» того же
автора. Мы надеемся, что он не позабудет об
интереснейшей хронике «Пронзенный башмак»
или «Голубая куртка». Мы долго будем
вспоминать день, когда славная старая крестьянка
рассказала их нам, сидя под деревом в прекрасной
долине Грезиводана. Небо синело, воздух был
чист... Кругом бегало с полдюжины маленьких
пастухов в лохмотьях, что чудесно объяснило нам
названия всех этих хроник. Где уж им иметь одежду на
плечах, раз она служит им для национальных
воспоминаний!.. Счастливый край!..
У г-на де Баржине есть некоторые пороки
композиции, что портит его прекрасные
исторические страницы. Так, время от времени он
появляется сам посреди повествования, и
читатель обнаруживает его сидящим на верху
страницы, подобно соседу, забравшемуся к вам в сад,
пока вы были во дворе. Он прерывает историю,
148

Искусство XIX века
чтобы рассказать вам о «Парижском
обозрении » или о своих литературных взглядах.
Он наносит вам дружеский визит и прерывает
ваше удовольствие, как говорит Одри; а затем
продолжает нить своего романа. Это ошибка.
Он слишком талантлив, чтобы не исправить
недостаток, которым Вальтер Скотт грешил
в « У о в е ρ л и » .
Кроме этого замечания, книга г-на Баржине —
произведение оригинальное. Простота действия
отвечает простоте стиля. Исторический колорит
всегда совершенен. Канонисса называет своего
попугая Памела. Г-жа де Рошблав запросто
беседует с учителем фехтования. В 1690 году
протестантка спокойно живет в деревне и т. д.
Поразительное произведение! С помощью
старой собаки, старой рубашки и старой
женщины автор сумел так горячо заинтересовать нас!
Мы встретили однажды некоегороманофила,
который из зависти к славе этого романотурга
хотел убедить нас, будто книга его бессмысленна...
Уж нет ли у г-на Баржине врагов?..
Рецензия на «Окровавленную рубашку»,
соч. А. Баржине
Oeuvres, XXII, 36—38.
149

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
*
Пародия Бальзака
на «неистовых романтиков».
Г-н С, пользующийся сейчас в Париже той
особой известностью, каковую дает богатство, не
зная, чем бы ему отличиться, сделался меценатом
литературы. По вторникам все люди, слывущие
в Париже талантливыми, приглашаются на обед,
ради которого его повар старается превзойти
самого себя; и с шести часов до полуночи адепты,
неофиты, гении и оглашенные вырабатывают
одновременно млечный сок и остроумие.
Несмотря на хороший прием, встречающий
поэтов, романистов и драматургов, восходящих
на литературном горизонте, только небольшому
числу авторов дано знать сокровенные мысли
патрона.
Г-н С. — человек лет сорока, невысокого роста,
сухощавый, у него черные волосы, нависшие
брови, смуглая кожа, запавшие глаза, окаймленные
бурыми кругами и легкими морщинками. Он
говорит мало, но его замечания всегда выдают глубокое
знание литературы. Он постигает главную идею
шедевра с талантом законченного критика. Он
разборчив. Он чувствует поэзию в человеке, кото-
150

Искусство XIX века
рый боготворит ее; и так как он кичится умением
открывать красоты в произведениях, отвергнутых
публикой, то лучший способ для автора получить
его одобрение — это провал. Но тонкое чутье,
которым одарен г-н С, становится, если послушать
его близких, источником вечного несчастья, ибо
поэзия, о которой он грезит, кажется ему
совершенной, великой и сильной только в собственных
замыслах. Поговорите с ним о« Курильщике
опиума», «Испанских сказках»,
«Мельмоте», «Смарре», «Гяу-
ре», «Сновидении Жан Поля»,
«Хороводе ведьм» и т. д. О! тут он
взволнуется, воодушевится, найдет для своих идей
выражения, которые захватывают и даже, как
говорят, заставляют признать его главой того могучего
поколения, что держит в своих руках славу
девятнадцатого века!
Один из моих друзей поручился за меня
головой, и я был введен в этот священный дом;
пообедав там несколько раз, прочитав некоторые
отрывки, которыми рассчитывал произвести
впечатление, я достиг неоценимого счастья
понравиться хозяину и войти в разряд тех, перед
кем открывал он свою душу. Эта дружба не
лишена была приятности, ибо великодушный наш
151

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
амфитрион милостиво помогал литераторам,
чьи сочинения заслужили его одобрение, и
никогда не спрашивал ссужаемых денег...
Я достиг такой степени благоволения, что
г-н С. не скрывал от меня своих мнений. Когда
я прочел ему новую оду Виктора Гюго, он сказал,
пожимая плечами:
— Это слишком ясно, слишком
растолковано; он ничего не оставляет догадке!..
Если я декламировал ему одну из « Га ρ м о -
ний» г-на Ламартина:
— Прекрасные аккорды!.. В этой лире только
одна струна... Поэт перепевает будущее!.. Но
порой встречаются прекрасные облака!..
Все эти сентенции выдавали ум столь
презрительный, что я и не сомневался, что он владеет
великой тайной поэзии.
— Шатобриан?.. — сказал я ему как-то
вечером, чтобы посмотреть, есть ли для него что-
нибудь священное.
Он слегка надулся и ответил:
— Ни одной новой ситуации!.. Только
стиль!.. Работа краснодеревщика!..
— А господин Кузен?..
— О! прекрасно! возвышенно! чудесно!
В этом человеке десять апокалипсисов!..
152

Искусство XIX века
В тот вечер, когда я прочел ему известную
свою фантастическую сказку «Шагреневая
кожа», он предложил купить ее у меня за
тысячу экю с условием, что издаст ее в двадцати
экземплярах. Я согласился. Он благодарил меня за
этот акт снисхождения как за милость и тут же
завершил мое приобщение, предложив мне
присутствовать на чтении, которое устраивает около
полуночи, когда не будет никого, кроме
ближайших друзей... Я принял приглашение.
Молодой автор, которому я обязан был
доступом в дом, подошел ко мне и сказал с
таинственным видом:
— Осторожность, и подражайте нам...
Я не нуждался в этом совете. Я начинал видеть,
что г-н С. одержим какой-то манией и что друзья
мои ее уважали не то из сочувствия, не то из
корысти. Мы расположились на креслах, на диванах; и,
в позах морских львов, вдыхающих на берегу
свежий воздух, мы развесили уши, глядя на высшего
поэта, который покашливал, разворачивая лист
бумаги... Он прочел тягучим и низким голосом
следующую пьесу. Ниже издатель, типографским
способом, попытался воспроизвести паузы,
вздохи и взгляды, которыми г-н С. отделял, дробил,
фрагментировал фразы этого произведения.
153

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
«Сначала неясные звуки... слабые, низкие,
звонкие, яркие, мрачные — смутная
гармония — подобная звону колоколов, раздавшемуся
над деревней, весенним утром в воскресенье
сквозь юную листву, под голубым небом — затем
белые фигуры, прекрасные волосы, цветы, —
простодушный смех, — игры без дум, без
устали... — глиняные замки на берегах источника —
белые, зеленые, желтые, красные камешки,
собранные в воде — вода! — дрожащая на
обнаженных ногах. — Без причин слезы омочили
блестящие глаза...
Смерть встает, стуча белеющими костьми, ее
орбиты без глаз, зубы без губ, и свет проходит
сквозь черные ее бока... Она уносит мать,
бабушку, кормилицу, — славного фермера. Одежды
черны, все кончено... — Маргаритки цветут на
могилах.
— Боже! прелестные цветы!.. — Она меня
любит, немного, сильно, страстно!..
Вот мысли человека, — Сирота... — книги,
занятия... — Познавать: прошлое, настоящее,
законы, религию, добро, зло. У человека тридцать
два позвонка. — Лилия принадлежит к
семейству лилейных. Был потоп. — Есть ли ад?..
Женщина кажется прекрасной, как желание, юной,
154

Искусство XIX века
как свежий, нераскрытый цветок. — Маленькая
ножка. — Поднимается великая буря сердца. —
Появляется старец. — Убейте его! — Он
мертв. — Его труп — изголовье любовников. —
Жизнь течет, как расплавленное железо. — Они
постигли друг друга а^я преступления, они уж
не постигают себя для добра... — Порок
соединяет, но он разлучает. — Поднимается огромный
бледный призрак: — Неверие!
— Боже! это мо...
И призрак садится на запыленные тома, на
груды золота, которое ему не нужно. — Концерт
продолжается. — Он кружит голову. — Время
течет, как льды, растопленные солнцем.
Однажды пламенеющая Смерть является
с мечом в руке. — Был поединок. — Ее голос
звучит в ушах, как шум, раздавшийся во мраке
ночи. — И тут ее можно понять: она объясняет
поля и толкует восход солнца — она советует
брак. — Корысть приходит, ведя за собой
обманутые надежды и действительные горести. —
Честолюбие является, как разносчик,
разложивший ленты, наряды, кружева, шарфы. — Товары
его для всех — но только ему нужны деньги. —
И нет, Анри на решетке, он живет на
раскаленных углях. — То поворачивается он на левый
155

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
бок, то на правый бок! Это уж не концерт!.. Это
схватка, бой, битва — пушечные залпы
оглушительны.
— Нужно идти!.. Нужно погибнуть!
— Зачем?..
— Марш! Вперед!
Нога болит. — Боль поднимается от головы
к ногам. Она терзает труп, пока Смерть не
возьмет его. — Арлекин забавляет вас
погремушками: это начатые замки, — большие замки из
тесаного камня.. — починить фермы... — переводы
для Биржи... — дева из Оперы... — Классические
фарсы! движение и шум. Вдруг, во мраке,
маленький огонек, растущий незаметно.
— Анри! Анри! — кричит голос оттуда.
Это подруга горит нетерпением остаться
одной на свидании... все, что было темно,
становится ясным, что было ясно — темно. —
Является старый священник, произносит три слова...
Будущее мерцает, и вот скачет великолепный
конь: он насторожил уши!.. Старуха, холодная,
черная, хочет обнять вас; но она вас кусает. —
Все сказано...
„Куда иду я?., где я?.. В сиянии иль во мраке?..
Прощайте, дети мои!.. Будьте едины!.. Я
бодрствую над вами".
156

Искусство XIX века
Ах, так!.. Назавтра они спорят над гробом
и разыгрывают в кости лучшее ваше кресло, ибо
хотят владеть всем...
— Вот — немало для щепотки грязи,
затерянной меж двух молчаний».
Когда чтение окончилось, пронесся глубокий
вздох. Потом каждый из нас, очнувшись от
оцепенения, в которое, казалось, погрузился,
произнес свою хвалу с выражением, жестом,
физиономией, свойственными его характеру. То были
восклицания сборища христиан в церкви, в
момент экстаза.
— Это Библия!..
— Это развернутое полотно!..
— Это пирамида, испещренная иероглифами!..
— Это великолепно и мрачно, как зимняя ночь!
— Это поэзия, к несчастью, доступная лишь
десяти человекам в стране!..
— Это монумент! это вечная статуя!..
— Это энциклопедия!..
— Это весь мир!..
— Это эпопея!..
— Это резная башня из слоновой кости!..
— Эго сверкающая чеканная светильня!..
— Это весь Платон в одной красочной
странице!..
157

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
— Эго Гомер, Данте, Мильтон, Ариосто,
выраженные средневековой виньеткой!..
— Это Апокалипсис!..
— О! Это святой Иоанн на Патмосе!..
— Это подобно приему опиума, что
открывает мир и погружает его в сновидение!
— Это концентрическое зеркало, отразившее
природу!..
— Это летопись рода людского!..
— Это поэма!..
— Это наша биография в стереотипе!..
— Это флорентийская чернь!..
— Это окна собора!..
— Это книга!..
— Сколько слов... Полно слов!
Затем голоса смешались в неясный гул, и я
услышал как бы оперный хор, из которого
вырывались только отдельные самые громкие
звуки:
— Психологично, — всемирно, —
политехнично, — патологично, — типично, — лично, —
нично, — занятно, — божественно! — честью!.,
оглушительно! — хитительно! — ательно!.. —
поэтично, — библейски!.. — Байрон!.. — Что
Байрон?.. — Скотт, — крот, — быль, тон, —
сон, — Цшокке!..
158

Искусство XIX века
Патрон захотел что-то сказать, все умолкли,
и тогда он скромно произнес:
— Нет, это хорошо, это просто хорошо!..
А вы что скажете?.. — воскликнул он, заметив,
что я не промолвил ни слова, потрясенный
ловкостью, с какой мои друзья плясали на канате.
— Это костер!.. — ответил я. — Костер
поэзии, философии, психологии, фантасмагории,
филантропии, амфибологии, — добавил, кусая язык.
Но, к счастью, он отвернулся.
Хозяин кивнул, и пунш полился рекой.
1830 г.
«Романтические обедни»
Oeuvres, XXI, 493—498.
*
Сатирическое изображение
романтического салона.
Нелегкое испытание для гризетки — надеть
первую кашемировую шаль; проситель, впервые
приглашенный к столу министра, будет в
величайшем замешательстве, если только он не слуга
или обжора; одно из жесточайших страданий,
какое может вынести общественный человек, —
159

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
это представление семейству своей суженой.
Исчисление неловкостей, возможных в этих трех
случаях жизни, утомило бы изобретательного
Шарля Дюпена; все же можно надеяться
избежать их, хотя бы потому, что ни одна светская
женщина не была гризеткой и никто не обязан,
несмотря на примеры, быть просителем или
жениться. Но несчастье, которого мужчина из
хорошего общества или женщина, следующая
моде, избежать не могут, это посещение салонного
чтения. Берегитесь, тут вы вступаете на почву,
где спотыкаются и самые ловкие. Вы
искуснейший танцор Парижа, искуснейший всадник Бу-
лонского леса, скромнейший сотрапезник, всеми
любимый собеседник, берегитесь! И вы, чья
небрежная грация так хороша в глубине коляски,
вы, чей салон — образец хороших приемов, вы,
имеющая терпение выслушивать глупца,
внимательная к таланту, насмешливая в любовном
разговоре, холодная с человеком, волнующим вас,
достаточно умная для того, чтобы все
переживать, берегитесь, если вас приглашают на какой-
нибудь литературный вечер! Бойтесь, если речь
идет о прозе; если же это стихи, трепещите!
В основном каждый человек, знающий, что
у такой-то женщины не нужно спрашивать о ее
160

Искусство XIX века
муже, знающий, что есть банкиры, при которых
не говорят о банкротстве; человек, который,
рассказывая анекдот, касающийся ныне
здравствующей красавицы, постарается не сказать: «Лет
двадцать назад»; тот, кто догадается поговорить
с уродливой женщиной о неизъяснимом
очаровании ее личности; игрок, умеющий ссужать
деньги и забывать их в кармане должника; фат,
который клянется, что неспособен признаться,
чей он любовник; робкий, молчаливый
провинциал; злоречивый рассказчик, повествующий об
ужасных поступках своих друзей лишь пяти
лицам сразу, — все эти люди отлично могут жить
в обычном течении светской жизни и даже
создать себе репутацию порядочности и
достойного поведения.
Но как ничтожна и недостаточна становится
эта малая наука, если вы приближаетесь к
литературному салону, поэтическому миру, золотому
кругу, где часы летят по воле муз. Да простит мне
бог, но я думаю, что придворный монарха там
показался бы мужланом. Жить жизнью
литераторов, посещающих наши сборища, это
непостижимое искусство, работа галерника,
исполняемая с улыбкой на губах, муки и пытки с пением
хвалы Богу.
161

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
Сколько нужно сделать наблюдений,
подметить оттенков, обогнуть подводных камней, и не
для того, чтобы не показаться смешным, а чтобы
оградить себя от проклятия гения! Ибо
необходимо проникнуться мыслью, что здесь речь идет
не о насмешке, наказывающей неловкость, не
о всеобщем молчании, подчеркивающем
нарушение приличий, нет, вся жизнь зависит от одного
жеста, от одного слова, и смертельная ненависть
будет карой за оплошность или холодность.
Прежде всего вы входите в салон, где в общем
шуме беседуют мужчины с высокими лбами
и женщины, которые кажутся забытыми на
земле ангелами. Не обижайтесь, если ваше
приветствие не будет замечено. Почитайте себя
счастливым, если не натворили уже трех глупостей:
первую — представившись хозяйке дома,
следящей за порядком чтения; вторую —
поздоровавшись с женой знакомого, которая устремила на
вас неподвижный взор, а вы при этом не
сообразили, что она думает, мечтает или размышляет;
и третью — ответив «А? Что?» рассеянному
поэту, который повторял свои стихи, шепча их вам
на ухо.
Садитесь, кружок образовался. Теперь из
всех поз поскорее изберите наиболее а^я вас
162

Искусство XIX века
подходящую, ибо о том, чтобы сесть просто, без
затей, нечего и думать. Вот господин оперся
локтями на колени и закрыл лицо руками,
боясь, как бы случайный взгляд или заметный
предмет не нарушил глубокого внимания к
обещанному произведению; другой опустился
в уютное кресло, полузакрыв глаза, готовый
отдаться убаюкивающей сладостной гармонии
волшебных стихов; красавица е высоким лбом
и нетерпеливым взглядом устремила орлиный
взор на поэтические уста, так хорошо
говорящие о любви; молодой адепт, склонив голову,
опустив глаза и слегка согнувшись, изящно
модулированными покачиваниями сопровождает
ритм и действие поэмы; совсем еще юный
поклонник прячется позади всех, чтобы иметь
право, поднявшись на носках, опереться о
плечо соседа и показать только кончик своего носа,
на котором написан весь пыл его внимания;
друг поместился подле чтеца и жестом
призывает к молчанию; соперник прислонился спиной
к камину и щеголяет своим поражением; этот
забился в угол, чтобы вообразить себе пение
отдаленного голоса; тот, более смелый или порой
возвышенный, оставшись без стула и
позабывшись в середине круга, в конце концов садится
163

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
на пол, как лакедемонянин, — все эти люди
знают свой мир. Но вы, еще незрелый в поэзии,
хотя и считаете себя человеком опытным, вы не
станете покушаться на эти превосходные
позиции, а если увидите плотную и неопределенную
группу или пустой стул, скрытый широкополой
шляпой какого-нибудь синего чулка, спрячьте
там свою неопытность.
Слушайте, слушайте, чтение начинается.
Молчание пустыни, неподвижность ее пирамид
встречают первый стих элегии, оды,
размышления или дифирамба.
«Хотел бы знать я, что есть женщина...»
— Простите, простите, — прерывает
молодая полная особа, надушенным платком
заглушающая жестокий кашель, коему суждено пресечь
ее дни, — название, сударь, название?
— Да, да, название? — повторяет общество.
И молчание воцаряется снова после легкого
ропота, как ночь после сумерек.
«И возвращаясь летним вечером...
В девять часов... в девять часов с половиной...
в день Воскресенья».
— Дачная манера письма! — Тут есть
изящество! — Новизна! — Я понял. — Я слушаю. —
Да, да.
164

Искусство XIX века
Начинается элегия и вместе с ней сражение,
ибо идет бой между декламирующим поэтом
и восхваляющим слушателем. Стоит одному
произнести двустишие, как второй бросает:
«Прекрасно! О! О!..» А восхищенная улыбка
близкого друга, который знает наизусть
читаемую поэму и предвидит волнующий стих; за
пять минут кроткая радость начинает
проступать на его лице, она разливается с каждым
двустишием, растет, сияет и с долгожданным стихом
разражается в восклицаниях: «Ах! браво!
восхитительно! — Какое очарование! — Это
поэтическая удача! Шаг вперед! — Открытие! — Тш!..
пусть продолжает. — Он сам и его потрясающие
стихи виноваты в этих перерывах! — Да
замолчите же!..»
Первые перерывы исходят обычно от
наименее искусной группы хвалителей. Пусть
продолжится чтение, пусть восстановится глубокое
молчание, в котором звучит хрупкий и нежный
голос поэта. Вот слушатель — полуоткрытый рот
и вытянутая шея свидетельствуют о крайнем
восхищении; у другого вырываются вполголоса
неясные слова радости и удовлетворения; взор
этой женщины так блуждает, что можно
усомниться в ее рассудке; спинка стула, занятого дру-
165

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
гом, трещит от судорог охватившего его
восторга; самый бесстрашный испускает по временам
идиотский смех человека, пощаженного и
испуганного высшими тайнами, к которым он
приобщился; этот вытаскивает платок и словно
стыдится невольных слез; более стоический борется
с волнением и закаляет свою душу против власти
поэта; другой не принадлежит больше земле;
иные задыхаются; но вот, наконец, какой-нибудь
стих вызывает извержение восторженного
вулкана. Внезапно пылающая лава выходит из
берегов, и душа слушателя, так долго принуждавшего
себя, изливается в криках, кашле,
рукоплесканиях, топоте, восторженных «ах!» и «о!» всех
тонов; и так до тех пор, пока близкий друг не
успокаивает публику жестом, обещающим еще
лучшее, и поэт, оправившись от смущения,
вызванного таким триумфом, отважно
возобновляет течение начатых строк.
Жалкий слушатель, впервые допущенный
к этой социальной мистерии, как вы будете вести
себя? рукоплескать? кричать «браво»? Дерзкий
критик! вы пропали, если произнесете такое
оскорбление. У вас есть только один способ
приветствия: изобразить то задыхающееся
молчание, что останавливает похвалу в горле, так как
166

Искусство XIX века
хочется сказать слишком много; если же вы
представлены завсегдатаем, у вас есть еще
возможность подойти к нему со слезами
признательности на глазах и горячо пожать ему руку, говоря;
— Спасибо, друг мой, спасибо!..
Это тонко, это заметно и не лишено
изящества.
Отметим, однако, что мы дошли только до
мимики восхищения, а разговорные формулы
готовятся мастерами, как заключительная
вспышка фейерверка. Прежде чем перейти к этому
ужасному взрыву страстных чувств, я еще
должен поговорить с вами о перерывах
драматических.
Я знавал молодого избранника, который,
будучи одержим владевшим им семейным гением,
вцепился в рукав одной из прекрасных соседок
и в припадке энтузиазма вырвал из него целый
лоскут; другой раз, повиснув на занавесе, он
бесконечно топал ногами от восхищения, пока,
ослабев от переживаний, не увлек за собой и
железный прут, и золоченый карниз, и красный шелк,
и белый муслин, поглотив заодно какую-то
внимательную красавицу и любителя гротесков,
причем не то набил им шишки на лбу и выколол
глаза, не то выбил три зуба.
167

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
Случается — в один из тех зловещих
моментов, когда лучшие умы оказываются ниже своего
назначения, что слишком молчаливое внимание
кружка начинает походить на скуку, но нет поэта
с сильной грудью, с сердцем, исполненным меда
или желчи, у которого не было бы помощника,
готового воодушевить собрание. Если нужно, он
бросается из оконной ниши через стулья, через
кресла и, остановившись посреди кружка, топает
ногами, беснуется, произносит бессвязные
слова, пока, овладев волнением, не поспешит
укрыться в своей нише, где восторг его еще
бурлит некоторое время, как затухающий пожар.
Однако тем временем чтение продолжается,
и начинают появляться прерывающие его слова.
К какому жанру, к какой эпохе относится
опьяняющее вас стихотворение? Быть может,
девушки Гренады, серенады, променады рассказывают
вам о тайниках Альгамбры, об усладе
апельсиновых лесов.
— О! здесь нечто мавританское! — говорит
тот.
— О! это Африка! — восклицает этот.
— И вместе с тем Испания! — прибавляет
другой.
— В этом стихе чувствуются минареты!
168

Искусство XIX века
— Это подлинная Гренада!
— Это подлинный Восток!
Даю святое честное слово, при мне об Африке
и Испании было сказано: «Это подлинный
Восток!»
Если же случится, что суровое
Средневековье, его ступени и пени, его жилища и
кладбища, его трубадуры и амбразуры наполнят ваш
слух рыцарскими рассказами: стрельчатая
арка — архитектурная розетка — пилястр —
камень, превращенный в кружево, — все это у
колористов-поэтов превращается в восторженные
эпитеты.
— Эти стихи изящны, как колонна Парфенона.
— Эта элегия подобна статуе из паросского
мрамора, найденной на берегу источника.
— Это шествие, завершающееся
жертвоприношением.
— Это амфора, собравшая мед Гиметской горы.
Такие слова — а^я греческой поэзии; она не
совсем в моде, но все же обладает довольно
обширным хвалебным словарем.
Но пока мы исступленно слушаем, часы бегут,
и вот-вот зазвучат последние строфы, тут
местный колорит исчезает, и возбуждение доходит до
такой степени душевного расстройства, что от-
169

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
дельных замысловатых высказываний
становится недостаточно, нужно найти нечто,
завершающее всеобщую хвалу в крике или в образе.
Поэт умолк... Общество поднимается... Что
это? Где элегантные, сдержанные нравы
парижских салонов? Куда девалась вежливость мужчин,
выдержка женщин? Все внезапно смешалось;
слушатели бросаются к чтецу, и протяжный крик
восторга, слитый с рукоплесканиями и бешеным
топотом, заполняет пораженный слух, а затем
в общем бурном ропоте вспыхивают, как молнии
во время грозы: «Восхитительно! —
Чудесно! — Огромно! — Непостижимо!» В один из
вечеров я ловко подготовил:
«Сногсшибательно*.» Словечко было принято, но я свергнул его
другим: «Оглушительно*.» — оно было лучше
пущено и больше понравилось.
Что же до вас, несчастные, к кому я
обращаюсь, имейте в виду, что чудесно и огромно — это
наименьшее, чем вы обязаны элегии из
пятнадцати стихов или оде из трех строф; если же речь
идет о драме: «Это возрожденный век! — Это
история в действии! — Это исполин,
изображенный во весь рост! — Это встает прошлое! —
Это открывается будущее! — Это мир! — Это
вселенная! — Это бог!»
170

Искусство XIX века
А теперь вы, кого мы поучаем поведению
человека из хорошего общества, можете считать
себя слегка понаторевшим в поэтической науке.
Мы рассказали вам, как нужно представиться
и вести себя в литературном салоне; но не
надейтесь на что-нибудь иное, чем роль заурядного
слушателя, который в лучшем случае никому не
будет досаждать. Будьте осмотрительны, то есть
если вы не обладаете талантом видеть, понимать,
судить и действовать в течение пяти минут,
придерживайтесь указанных нами слов.
Есть еще один способ, принадлежащий лишь
высшим умам: неистовое восхваление под видом
критики; для этого нужны такт и тонкость,
приобретаемые только опытом; дерзость и сила
исполнения, которыми природа наделяет лишь
своих любимчиков.
Главное — последнее предупреждение, без
которого все остальные бесполезны, — ради вас
самих, ради вашей семьи, ради вашего и ее будущего,
никогда не входите во время чтенья. На коленях
мы даем вам этот совет. Несчастный молодой
человек, несчастная женщина, вы прервали чтение!
Молодой человек, никогда не просите руки
прекрасной девушки; тридцать восемь анонимных
писем откроют безумства дней вашей юности, ва-
171

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
ши долги и первые любовные увлечения.
Составьте политическое завещание, если хотите стать
начальником канцелярии, депутатом или префектом.
А вы, злосчастная женщина, не смотрите на этого
красивого воина, ни на изящного чиновника, ни
на любезного судью: все они ваши любовники,
если верить тысяче поэтических уст.
В общем, мы можем предложить лишь три
вещи неудачнику, прервавшему чтение:
Молитву, — Могилу, — И слова Requiescat
in расе*.
«О литературных салонах и хвалебных словах»
Oeuvres, XXII, 189—196.
Портрет адепта «неистовой романтики».
(г-жа де блржетон — покровительница
молодого талантливого поэта
люсьена де рюбанпре, героя
«Утраченных иллюзий».)
...Г-жа де Баржетон бралась за лиру по поводу
всякого пустяка, не отличая поэзии личной от
поэзии для общества. Существуют непонятные
ощущения, которые нужно хранить про себя. Ко-
Да почиет в мире (по-латыни).
172

Искусство XIX века
нечно, закат солнца — это величественная поэма,
но не смешна ли женщина, высокопарно
описывающая его перед материалистами? Бывают
такие наслаждения, которые можно изведать
только вдвоем, они передаются от поэта к поэту, от
сердца к сердцу. У нее была слабость употреблять
пышные, начиненные выспренними оборотами
фразы, так остроумно прозванные
«тартинками» на газетном языке; каждое утро газеты
угощают подписчиков такими неудобоваримыми
тартинками, а те их все же проглатывают. Она не
в меру пользовалась превосходной степенью,
отяжелявшей ее речь, и мельчайшие
обстоятельства принимали в ее изображении гигантские
пропорции. Она издавна начала всё
«типизировать », « индивидуализировать », «
синтезировать », « драматизировать », « сублимировать »,
«анализировать», «поэтизировать»,
«прозаизировать», «колоссифицировать», «ангелизиро-
вать», «неологизировать» и «трагифициро-
вать», ибо нельзя не прибегнуть на минуту
к насилию над языком, характеризуя новомодные
вычуры, к которым склонны некоторые дамы.
Мысль ее воспламенялась, впрочем, так же как
и речь. Дифирамб у нее был и в душе и на устах,
она трепетала, млела, приходила в восторг по
173

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
всякому поводу: из-за преданности сиделки и из-
за казни братьев Фоше; из-за «Ипсибои»
г-на дАрленкура и «Аноконды» Льюиса;
из-за бегства Лавалетта и в той же мере из-за
приключения с одною своей приятельницей,
которая криком обратила в бегство воров. Для нее все
было возвышенно, необычайна странно,
божественно, изумительно. Она оживлялась,
гневалась, никла обессиленная, порывалась вперед,
отшатывалась, взирала на небо и на землю, глаза ее
наполнялись слезами. Она расходовала свою
жизнь на вечные восторги и изнуряла себя
странными антипатиями. Она входила в положение
янинского паши, готова была бы с ним вместе
драться в его серале и видела нечто возвышенное
в участи женщины, зашитой в мешок и
брошенной в море. Завидовала леди Эстер Стенхоп,
этому синему чулку, попавшему в пустыню. Мечтала
о том, чтобы стать сестрою ордена св. Камиллы,
ухаживать в Барселоне за больными и умереть от
желтой лихорадки — вот это великий,
благородный жребий! Короче, жаждала всего, что могло
бы замутить чистый поток ее жизни.
Боготворила лорда Байрона, Жан Жака Руссо, все
поэтические и драматические судьбы. Проливала слезы
над всеми бедствиями и торжествовала по пово-
174

Искусство XIX века
ду всех побед. Сочувствовала побежденному
Наполеону, сочувствовала Магомету-Али,
истребляющему египетских тиранов. Окружала
гениальных людей ореолом и думала, что они
питаются ароматами и светом.
«Утраченные иллюзии»
изд. «Academia», 1937, 52—54.
ГЮГО. «ЭРНАНИ»
Важность « Э ρ h а н и » для оценки
романтической школы. — историческая
и психологическая неестественность
обрисовки характера карла v. —
Неправдоподобность ситуаций драмы. —
эрнани — «молодой человек девятнадцатого
века, доктринер». — ходульность
романтической «яркой индивидуальности». —
Гюго и Виньи. — Повторение — недостаток
ТРАГЕДИИ КЛАССИЦИЗМА В ПЬЕСЕ. — СИЛА
ДИАЛОГОВ У КОРНЕЛЯ И БЕССОДЕРЖАТЕЛЬНОСТЬ ИХ
У Гюго. — Плоскость ИДЕЙНОГО СОДЕРЖАНИЯ
«Эрнани». — Подражательность пьесы. —
плохой язык ее.
Если бы Виктор Гюго не был, возможно против
своей воли, главой новой школы, мы не
нарушили бы ради этой пьесы принятый нами закон —
175

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
судить о литературном произведении кратко; но
его имя — это знамя, его работа — выражение
доктрины, а сам он державный властелин. Итак,
тщательно обсудить эту драму тем более
полезно, что, если автор находится на ложном пути,
многие за ним последуют, и все мы при этом
потеряем, мы, несомненно, шедевры, а он —
будущность.
Все журналы поместили у себя разбор « Э ρ -
н а н и», поэтому мы уклонимся здесь от
рассмотрения сюжета. Наша критика, вопреки
принятому в этом журнале обычаю, будет обращена,
так сказать, только к автору и лицам,
досконально ознакомившимся с пьесой. Мы
последовательно рассмотрим поведение каждого
персонажа, затем всю драму в общем и ее цель; наконец,
мы выясним, является ли это произведение
новым шагом в драматическом искусстве, и если
так, то в каком направлении.
Так как Карл V (Дон Карлос), очевидно,
наиболее значительная роль в пьесе, то свою
статью мы и посвятим анализу этого
персонажа.
Первый акт. Дон Карлос внезапно входит
в комнату доньи Соль. Дуэнья поджидает там
Эрнани. Почему принц поспешил спрятаться
176

Искусство XIX века
в шкаф?* Не затем ли, чтобы выследить Эрнани?
Но Дон Карлос давно уже бродит вокруг дома;
ему известно все; он знает все, кроме имени
Эрнани, которое старуха неосторожно произнесла,
но которого не услышал король. Это первый из
акустических феноменов, встречающихся в
пьесе. Почему старая дуэнья не позвала на помощь,
когда этот неизвестный ей кавалер так глупо
позволил запереть себя в шкафу? Человек угрожал
ей. Он объявляет о враждебных намерениях. Он
отдается во власть дуэньи, а она только и
говорит: «Что, если закричать?..» И это дуэнья,
испанская дуэнья! Появляется донья Соль, а
вскоре за ней Эрнани. Они разговаривают, но шкаф
устроен так, что король ничего не слышит...
Виктор Гюго оказался ниже самого себя: не поджег
ли он в « Гансе Исландце» пучком
соломы гранитную тюрьму? — как! предусмотри-
Объяснить существование шкафа у доньи Соль было
бы трудно даже самому опытному антиквару. Нынешнее
применение этой мебели было тогда совершенно
неизвестно. Шкаф (une armoire) служил для хранения оружия (des
armes), как указывает самая этимология слова. Достаточно
зайти не надолго к г-ну дю Соммерар, тщанию которого мы
обязаны сохранением драгоценнейшей мебели эпохи
Ренессанса, чтобы убедиться, что во всех странах в те времена
у дам были только сундуки и шкатулки. — Примеч. авт.
m

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
тельный Дон Карлос не узнал прежде, чем войти
в шкаф, сможет ли он по крайней мере
подслушивать, раз уж пришел шпионить?.. Наконец, он
король, в его распоряжении преданные слуги, он
знает, что возлюбленный часто навещает донью
Соль, и не придумал ничего лучшего для своей
цели, чем спрятаться там!..
Пойдем дальше. Король выходит из шкафа,
потому что задыхается; нетрудно было
предвидеть это: человек, который не может судить
о толщине шкафа, должно быть, неспособен
измерить и его глубину. Является дон Рюи. Дон
Карлос позволяет ему довольно долго
предаваться нравоучениям и гневу, хотя одним словом
может привести его к молчанию; и слово это:
«Я король!» Он произносит его лишь тогда,
когда это нужно автору, чтобы положить конец
балладе дона Рюи. Заметим здесь, раз навсегда, что
Дон Карлос страдает подлинной мономанией
в отношении слова король и дальше повторяет
его так часто, что слово становится смешным.
Этот столь хитроумный повелитель
советуется о своих делах при незнакомце (Эрнани);
правда, он узнает час свидания, назначенного
доньей Соль Эрнани на следующий день.
Странные любовники: поверяя Друг Другу такие тай-
178

Искусство XIX века
ны, они говорят достаточно громко, чтобы их
враг все услышал! Странное противоречие: Дон
Карлос не слышит ничего в своем шкафу, когда
любовники кричат, и слышит все, когда они
шепчутся!.. Уши короля построены по законам
совершенно особой акустики: уж не оглохнут ли
они ad libitum?*
Второй акт. Карл V ждет под окном доньи
Соль часа свидания. Его сопровождают три
сеньора, которым поручено следить поблизости за
действиями другого-, но эти несчастные глупцы не
слишком преданны, ибо дают окружить своего
повелителя, в центре Сарагосы, шестидесяти
людям из банды Эрнани.
Перед этим театральным эффектом,
обосновать который попытался бы последний
сочинитель мелодрам, Дону Карлосу удается завлечь
донью Соль на улицу. Допустим, что женщина,
которая имеет двух поклонников и накануне
стала жертвой коварства, может выйти, как она, по
первому зову. Возможно, это правда, но это
ничуть не правдоподобно.
Слова короля, обращенные к донье Соль,
грех, недостойный прощения. И притом донья
По своему усмотрению (по-латыни).
179

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
Соль на коленях посреди улицы перед
принцем!.. Виктор Гюго почти убедил нас в
необходимости классических портиков; и, наконец,
с вечера лил дождь ручьем!.. Он позаботился
сообщить об этом зрителям.
Наконец, Эрнани перед лицом короля.
Эрнани живет и дышит лишь затем, чтобы вонзить
свой нож ему в сердце. Дон Карлос хотел взять
силой его возлюбленную; Эрнани знает об этом, за
Эрнани стоят шестьдесят человек, а он вступает
в длинные пререкания со своим соперником. Он
хочет сразить его на дуэли, в то время как король
предпочитает быть убитым.
Оба принимаются географически выяснять,
существует ли часть света, где могущество
короля не угрожало бы Эрнани. Виктор Гюго, быть
может, прав. Разве не видели мы, как Мулен
и Гойе отмечали булавками статьи конституции,
которые Бонапарт уничтожил 18 брюмера!
Враги Виктора Гюго совершают преступление,
терзая человека, так мало понимающего чувство
ненависти. Эта сцена подобна современному
диспуту: Эрнани дискуссирует, вместо того
чтобы убить своего противника, так же, как наши
поэты пишут пространные предисловия, вместо
того чтобы поражать врагов шедеврами.
180

Искусство XIX века
Третий акт. Дон Карлос требует выдачи
Эрнани, ставшего гостем: дона Рюи. Король видит
почти так же, как слышит; действительно, в
первой части сцены донья Соль сидит в кресле,
опустив вуаль; и вуали достаточно, чтобы король не
узнал свою возлюбленную. Кажется, Виктор
Гюго понимает любовь так же хорошо, как и
ненависть. Желания Дон Карлоса весьма
переменчивы. Он знает, что Эрнани в замке; он грозит
герцогу сровнять с землей его горделивое
жилище; он так стремится захватить Эрнани, что
требует либо мятежника, либо голову старца; но как
только он увидел донью Соль, он начинает
торговаться о девушке, старике и мятежнике с
достоинством, не имеющим примеров в театре. Он
может осадить замок, захватить Эрнани,
старика, донью Соль... Довольно! он хочет закончить
дело полюбовно и продает спокойствие
Испании за удовольствие получить в заложницы
донью Соль. Великий политик, правящий
Европой, показан тут во весь рост. Эту сцену не
поняли; Карл V всю жизнь торговал
королевствами: здесь, конечно, символ.
Четвертый акт. Король в Германии. Его
избирают императором. Люди, одобряющие это
произведение, утверждают, что именно тут со-
181

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
средоточена великая мысль Виктора Гюго и что
этот акт являет великолепный контраст между
легкомысленным Дон Карлосом (трудно
придумать более точный эпитет), который был всего
лишь королем, и Карлом V — императором.
Нам кажется, все время действует один и тот же
человек, только в первом акте он прятался
в шкафу, а в четвертом — в гробнице Карла
Великого.
Драма развивается от затмения к затмению.
Трудно было бы доказать, что дверь гробницы
Карла Великого вращалась на своих стержнях
достаточно свободно, чтобы подчиняться
желаниям автора.
Пустяки!.. Все же печальная участь родиться
в девятнадцатом веке, чтобы придумать
гробницу Нинуса. Дон Карлос мирно дожидается в
своем тайнике, пока три пушечных выстрела
возвестят об его избрании; но, о чудо! человек, не
слыхавший имя Эрнани, произнесенное перед
его носом, ничего не слыхавший в шкафу,
настолько свободно слышит сквозь стены или
мраморные плиты гробницы Карла Великого, что не
пропускает ни слова из речей, вполголоса про-
взнесенных заговорщиками в обширном
подземелье. Нужно надеяться, что Академия наук по-
182

Искусство XIX века
дарит нам когда-нибудь замечательные записки
о слухе Карла V.
Так как заговорщики в известной степени
способствуют пониманию роли Дон Карлоса,
мы разберем здесь сцену заговора. Волей автора
смерть императора замышляют люди, у которых
можно предполагать некоторую осторожность.
Обычно первая забота заговорщиков — принять
строжайшие меры, обеспечивающие
безопасность их свидания. У них есть часовые, шпионы.
Избиратель от Трира, предоставивший им
подземелье, должен знать все его ходы и выходы... Но
тщетно!.. Заговорщики оцеплены войсками
Карла V, как сам он во втором акте был окружен
сообщниками Эрнани. Когда император выходит
из гробницы, столь решительные люди пугаются.
Никто не двинулся с места. Они гасят свои
светильни и позволяют императору, который назвал
себя, продекламировать восемь стихов, даже не
попытавшись заткнуть ему рот ударом кинжала!
Но Карлом V овладел поистине странный
замысел. Он задумал устроить иллюминацию. Эта
мысль так поглощает его, что повторяется в
стихах три раза.
Солдаты, несущие факелы, заливают
подземелье морем света.
183

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
Здесь мы позволим себе несколько вопросов,
которые автор, без сомнения, легко разрешит.
Что сделал бы император, если бы заговорщики
не погасили своих факелов? Уж не страдали ли
заговорщики куриной слепотой, раз не заметили
в нескольких шагах от себя столько света?
Солдаты того времени, как видно, вели себя очень
осторожно, чтобы не выдать своего присутствия
в достаточно гулком по природе подземелье,
ибо, если мы правильно прочли, они появляются
со всех сторон подземелья, из всех глубин! Если
бы среди заговорщиков не было столько
стариков, их можно бы принять за детей. Наконец,
город Экс-ла-Шапель не настолько велик, чтобы
солдаты могли маневрировать в нем незаметно
для заговорщиков.
Все персонажи этой пьесы слегка страдают
недугом Карла V, ибо Эрнани, взявшийся убить
императора, не слышит, как Дон Карлос
восклицает: «Разите, я Карл Пятый!» ; и этот бандит,
храбрец, не робеющий ни перед чем, спокойно
говорит: «Я полагал, что это Карл Великий,
тогда как это только Карл Пятый».
Император прощает своих врагов, особенно
Эрнани, он восстанавливает его в правах и
обручает с доньей Соль. Сцена эта напоминает сцену
184

Искусство XIX века
из « Ц и н н ы » ; но... О, нет! не будем
сравнивать... Безжалостная ненависть Эрнани падает,
как лист в ноябре, она падает при первом
дуновении милости.
Здесь кончается роль императора. И это
Карл V? Боже милостивый! Где Виктор Гюго
изучал историю? Что в его топорной работе
указывает на глубокое знание этой царственной души?
Пусть пойдет Виктор Гюго в музей или в галерею
монсеньора герцога Орлеанского, пусть постоит
лишь полчаса перед портретом Карла V, и, быть
может, он сам признается, что даже Дон Карло-
су невозможно приписать хоть одно действие
или слово его роли. Мы делаем исключение для
некоторых мыслей монолога; но детали мы
рассмотрим ниже.
Драма — это выражение человеческой
страсти, индивидуальности или крупного события:
«Федра» — пример драмы,выражающей
страсти; «Генрих IV», «Генрих V »
или «Ричард III» — примеры драмы,
выражающей индивидуальность. И в первом и во
втором случае оба поэта оригинально изображают
человеческую жизнь, хотя Расин идеализирует ее,
а Шекспир передает все ее оттенки. Шиллер
в« Вильгельме Те л л е » представил собы-
185

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
тие с его аксессуарами: людьми, страстями,
интересами. Все трое достигли цели, которую должно
себе ставить искусство. Но характер Карла V не
принадлежит ни к одной из трех изложенных
теорий. Дон Карлос не выражает ни события, ни
характера, ни страсти. Он мог бы называться
Людовик XIV или Людовик XV. Быть может, Виктор
Гюго хотел дать воплощение королевского
достоинства.
Если наш разбор не всегда держится на
трагической высоте сюжета, сама пьеса легко нас
оправдает. Следующую свою статью мы
посвятим разбору доньи Соль, Эрнани, дона Рюи
и суждению о всех частях драмы.
В первом акте Эрнани входит к донье Соль.
Любовник сообщает своей возлюбленной
множество вещей, которые ей и без того известны.
Эрнани произносит своего рода пролог. Он,
очевидно, обращается к зрителю. Мы были вправе
думать, что по крайней мере Виктор Гюго, столь
суровый к классикам, позаимствует у них только
красоты, но не станет заимствовать недостатки.
Мы рассчитывали увидеть, как всюду действие
заменяет слова. Позволено было надеяться, что
нас посвятят в любовь Эрнани и что, переходя от
186

Искусство XIX века
оттенка к оттенку, мы постигнем испанскую
страсть! Ничуть не бывало. Эрнани любит донью
Соль. Довольствуйся этим, глупый партер. Но по
крайней мере, если это алгебраическое
равенство поставлено во главе драмы, следовало идти
вперед, от ситуации к ситуации! Ничуть не
бывало. Этим любящим существам остается еще —
донье Соль узнать, что Эрнани бандит, а Эрнани
спросить свою возлюбленную, хочет ли она
следовать за ним, другими словами, любим ли он.
Раз уж поэма началась подобным образом,
драматический автор вывел бы Эрнани на сцену,
дабы тот сказал своей возлюбленной: «Дон Рюи
женится на тебе, нужно бежать!» А донья Соль
ответила бы: «Бежим завтра». Вместо того,
чтобы действовать, как Мериме, Виктор Гюго уныло
побрел по классической борозде.
В монологе, завершающем первый акт,
Эрнани — это молодой человек девятнадцатого века,
доктринер, рассуждающий о лентах и золотом
руне, украшающем шею, как рассуждал бы всякий
молодой человек, еще не получивший ордена.
Когда наделяешь своих персонажей даром
ясновидения, нужно предупреждать об этом читателя
или публику, тем более что Эрнани охотно
примет награды, благодеяния и подачки от Карла V.
187

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
Но автор сказал себе: «Это будет яркая
индивидуальность. Молодой бандит выразит ненависть
к Дону Карлосу в монологе, он не убьет его во
втором акте, а в четвертом они будут друзьями.
Образ Эрнани будет отвечать правде, правде г-на
де Виньи, придуманной поэтической правде,
которая так же похожа на действительность, как
цветы в драгоценных уборах Фоссена похожи на
полевые цветы».
Мы уже критиковали встречу Эрнани с Дон
Карлосом; во втором акте, следовательно, нам
остается лишь сцена между ним и доньей Соль.
Эрнани, взявший с собой для защиты
шестьдесят разбойников, боится, что ему не удастся
убежать. Он видит впереди эшафот и не хочет
предлагать его возлюбленной, тогда как донья Соль
героически хочет своей доли савана. Все это
хорошо в оде, в балладе, но на сцене персонажи
должны хоть немного действовать, как разумные
люди. Эрнани в этот момент может легко спастись
и похитить донью Соль. Но нет, они
усаживаются на камне и баюкают друг друга, совершенно не
к слову, сладкими словами. А тем временем аль-
кайды велели ударить в набат.
Но кто вызывает во мне восхищение, это
дон Рюи; вся эта суматоха происходит под его ок-
188

Искусство XIX века
нами, а он спит... Но это не единственная
его оплошность, автор немало потрудился, чтобы
он честно заработал прозвище глупого старика1.
Третий акт открывается сценой между доном
Рюи и доньей Соль. Страсть дона Рюи к поэзии
поистине курьезна. Можно подумать, что этот
старик все время, проводимое им за сценой, хотя
он должен бы присутствовать на сцене,
посвящает сочинению идиллий и элегий. Он говорит
параболами, когда остальные персонажи
предпочитают грубую речь. Наименьшим недостатком
этой сцены является то, что ее можно сократить,
свести к четырем стихам без урона для пьесы.
В предисловии Виктор Гюго имел скромность
сказать, что, дабы понять и оценить его, нужно
перечесть Мольера и Корнеля. Но оба эти
великих человека, хотя и совершали порой грех
замены действий словами, все же никогда не
заставляли своих персонажей рассуждать о чем-нибудь
другом, кроме интересов, страстей или событий,
и рассуждать так глубоко, что единым словом они
рисовали страсти и скрывали недостаток
действия покровом гения. А тут, что мне до юного
пастушка, распевающего в лугах? Весь этот парафраз
нескольких персонажей из «Урока
мужьям» у главы романтической школы является
189

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
по меньшей мере отречением от своих
принципов. Трудно предположить, чтобы старик не
узнал о любви Эрнани к донье Соль после всех
происшествий первого и второго акта; но если он
и не знал этого, то проявил неестественную
доверчивость, оставив донью Соль наедине с
разбойником. Отсюда можно заключить, что либо
этот простофиля не слышал никаких разговоров
в Сарагосе, либо сидел всегда дома; во всяком
случае, это не влюбленный старик. Бартоло,
великолепный образец этого жанра, знает все,
подозревает обо всем. Дон Рюи ничего не знает, ни о чем
не подозревает. Но, быть может, Виктор Гюго
боялся, что его обвинят в трагизации Бартоло.
Сцена узнавания доньи Соль и Эрнани —
первая сцена, где чувствуется какое-то движение,
где оба персонажа (стиль в сторону) говорят то,
что должны говорить, и делают то, что должны
делать; но сцена эта слаба и неоригинальна.
Теперь мы подошли к сюжету пьесы, к
кастильской чести. Рюи Гомес, не выдавший Дон
Карлосу своего гостя и предпочитавший отдать
племянницу, — образ кастильской чести. Но это
еще ничего: он вручает ее королю, чтобы спасти
голову соперника, которого презирает, — вот
вершина.
190

Искусство XIX века
Если это подлинное событие, то оно лишь
доказывает, что жил в Испании того времени
глупый старик. Человек, сжигавший тогда свой дом,
оттого что в нем жил конетабль де Бурбон,
предатель родины, великий человек, но дон Рюи
смешон. Он смешон потому, что мог бы действовать
иначе, когда Карл V предпочел обладанье доньей
Соль голове Эрнани. Разбойник и герцог должны
были понять по крайней мере, что донья Соль
в опасности. Величие в том, что один из них
пожертвовал собой ради счастья другого. Потому-
то Эрнани по праву называет дона Рюи глупым
стариком1. Это самое верное слово в пьесе, и, к
несчастью, если Эрнани прав, оно клеймит автора.
Но не в этом еще сюжет пьесы. Весь он
сосредоточен на договоре, заключенном между Эрнани
и стариком. «Без меня ты был бы мертв;
следовательно, твоя кровь принадлежит мне!» —
говорит старик.
Вот что называется обобрать благородного
человека и хвалиться тем, что помог ему. Бог
мой! какой благодетель! Это свобода 1793 года:
«Не выезжайте из Парижа, и мы убьем вас здесь;
выезжайте — мы все равно убьем вас».
Величие кастильской чести оказывается в том,
что Эрнани в своем счастье будет подчиняться
191

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
старику, которому продал свою кровь... Plaudite,
galli*. Единственное, что есть в пьесе
кастильского, это редкое стечение нелепостей и глубокое
презрение к разуму, что делает ее похожей на
детские драмы Кальдерона или Лопе де Вега.
В тот момент, когда Эрнани, спокойно
прибывший из Экс-ла-Шапель в Сарагосу и не
потревоженный стариком, готовится войти в
брачную комнату, дон Рюи, этот король скрытников,
приходит требовать принадлежащую ему жизнь.
Какое милосердие! Дон Рюи предлагал
отказаться от права на жизнь и на смерть своей жертвы,
если Эрнани уступит ему убийство Карла V;
значит, его ненависть к Эрнани была не так уж
непобедима. Если бы он получил право убить
Карла V, он оставил бы в живых Эрнани, но раз ему
не удалось воспользоваться кинжалом в Экс-ла-
Шапель, он воспользуется рогом в Сарагосе. Ему
необходима жертва. Такое непостоянство в
ненависти лишает дона Рюи всякого доверия.
Если бы автор имел намерение сделать из
этого старика живой образ смерти, срезающей своей
косой весенние радости любви и юности, в пятом
акте могли бы встретиться прекрасные черты, но
Рукоплещите, галлы (по-латыни).
192

Искусство XIX века
у него была другая мысль. Где же тот персонаж,
чья судьба может заинтересовать нас? Быть может,
донья Соль? В ее характере нет ничего
выдающегося. Она любит Эрнани, но ее любовь похожа на
всякую любовь. Она повторяет с первой сцены до
последней, что стремится к своему милому
разбойнику, но ничего не делает, чтобы соединить
с ним свою судьбу. Эрнани? человек без
характера, надевающий и снимающий свою ненависть,
как одежду? Или дон Рюи? Старик, который спит,
когда нужно бодрствовать, продает свои услуги,
покупает человеческую кровь ценой своей любви,
снова меняет ее на удар кинжала и низко мстит за
отнятое у него счастье? Какова главная идея
пьесы? В чем она заключается? В том ли, что нужно
добросовестно выполнять свои обещания?
Мораль хороша аля нынешнего времени.
Но когда начинаешь изучать пьесу со
стороны творческой выдумки, сведущего критика сразу
поражает общий недостаток. Все произведение
подражательно. Пятый акт — это искаженная
развязка «Ромео». Сцена Карла V в
гробнице — сцена из « Ц и н н ы » , без ее
правдоподобия. Эрнани, освобождающий донью Соль от
обещания, значительно ниже развязки « Л а -
мермурской невесты». Дон Рюи, от-
193

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
крывающий любовь доньи Соль, подражание
«Франческе да Римини». Г-н Купен де
ла Купри даже написал в 1820 году картину,
изображающую сцену из « Э ρ н а н и » . Карл V
в своем шкафу — это спрятавшийся Нерон,
только тут мы не чувствуем ужаса. Итак, пьеса
поражена коренным пороком: она известна во всех своих
частях, нет ничего нового. Напрасно было делать
Эрнани и разбойником и принцем. Это ошибка:
будь он только разбойником, он не стал бы
оригинальнее; как принц, он похож на всех принцев.
Что же касается стиля, не будем заниматься
им в интересах автора, хотя, возможно, это было
бы необходимо для воспитания людей,
находящих здесь мужественные мысли и корнелевский
аромат; но мы думаем, что нужно уважать
талантливого человека, которого и без того уже
слишком высмеивали...
Для нашего времени и, быть может, для самого
Виктора Гюго важно, чтобы поэму «Эрнани»
обсудили беспристрастно, чтобы
доброжелательный человек выступил с возражением — далеко
не полным, в силу ограничений, поставленных
критике в данном журнале, — против успеха,
который нас сделал бы посмешищем для всей
Европы, если бы мы ему способствовали.
194

Искусство XIX века
Нас могут обвинить в том, что мы
подчеркнули только недостатки этого произведения; мы
должны были так поступить: слишком много
газет восхваляли его красоты!..
Мы заключаем свою критику, говоря, что все
пружины этой пьесы изношены; сюжет
неприемлем, даже если б он опирался на подлинное
событие, ибо ни одно приключение не поддается
драматизации, характеры фальшивы, поведение
персонажей противоречит здравому смыслу;
и через несколько лет поклонники первой части
обещанной Виктором Гюго трилогии будут
немало удивляться своему увлечению « Э ρ н а -
ни». Пока, нам кажется, автор — скорее
прозаик, чем поэт, и больше поэт, чем драматург.
Виктор Гюго может найти естественную
черту лишь случайно; без тщательной работы, без
полного послушания советам строгих друзей
сцена ему запрещена. Между предисловием
к «Кромвелю» и драмой « Э ρ н а н и »
огромное расстояние. «Эрнани» в лучшем
случае мог бы дать сюжет для баллады.
Март 1830 г.
Рецензия на «Эрнани» В. Гюго
Oeuvres, XXII, 44—56.
195

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
«РЮИ-БЛАЗ»
...Я слишком неспокоен, чтобы писать для
театра. Пьеса — это либо немецкая игрушка,
либо бессмертная статуя, полишинель или
Венера, «Мизантроп» и «Фигаро»
или «Лестница славы» и « Hель-
екая башня». Убогие мелодрамы Гюго
меня ужасают. Мне нужна целая зима в Вижховне,
чтобы наладить пьесу, а я только после четырех
месяцев изнурительных трудов узнаю, получу
ли я деньги, когда я их получу и как я их получу!
Бальзак — Ганской, 3 июня 1837г.
Lettres à l'Etrangère, 405.
*
Виктор Гюго, Ламартин и Мюссе, взятые
вместе, составляют поэтическую монету, ибо
каждый в отдельности не полноценен. Кстати,
«Рюи-Блаз» — это неимоверная глупость,
гнусность в стихах. Никогда уродство и
нелепость не плясали более бесстыдной сарабанды.
Бальзак — Ганской, 15 ноября 1833 г.
Lettres à l'Etrangère, 503.
196

Искусство XIX века
СЕНТ-БЁВ
Роман Сент-Бёва «Сллдострлстие». —
Неровное исполнение романа. —
его психологические достоинства
в изображении первой любви. —
Язык Сент-Бёва. — Вычурное
пустословие Сент-Бёва.
...Вышла книга, прекрасная для иных душ,
местами плохо написанная, слабая, вялая,
многословная; ее осудили все, но я мужественно прочел ее
и нашел в ней прекрасные места. Это
«Сладострастие» Сент-Бёва. Тот, у кого не было
своей г-жи де Куаэн, недостоин жить. Есть в этой
опасной дружбе с замужней женщиной — подле
которой душа склоняется, возвышается,
унижается, колеблется, никогда не решается на
дерзость, жаждет греха, но его не совершает — вся
прелесть ранней юности. Есть в этой книге
прекрасные фразы, прекрасные страницы, но есть
и нечто неуловимое. Именно неуловимое мне
нравится, неуловимое, позволяющее мне к этому
приобщиться. Да, первая женщина, которую
встречает человек, полный иллюзий молодости,
есть нечто святое и священное. К сожалению,
нет в этой книге того дразнящего веселья, той
197

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
свободы и безрассудства, что отмечают страсть
во Франции. Это пуританская книга. Г-жа де Ку-
аэн недостаточно женщина, и опасности не
существует. Но мне книга кажется вероломно
опасной. Принято столько предосторожностей,
чтобы изобразить страсть слабой, что начинаешь
подозревать о ее необъятной силе, а
наслаждения столь редки, что становятся бесконечными
в своих кратких и легких проявлениях.
Эта книга навела меня на серьезные
размышления. Женщина выходит на поединок с
мужчиной; если она не победит, она умрет. Если она не
права, она умрет. Если она несчастна, она умрет.
Это ужасно...
Бальзак — Ганской, 25 августа 1834 г.
Lettres à l'Etrangère, 405.
*
В эпоху столь моральную, как наша, нужно
строго наказывать за такие смелые выходки, и в то же
время эта палочка ячменного сахара может
указать молодым девушкам на опасность
ухаживания, сначала преисполненного мечтательности,
более чарующего, чем серьезного, усеянного
розами и цветами, но гибельного и приводящего
198

Искусство XIX века
к ощутительным эксцессам, к ошибкам,
отмеченным сомнительной пылкостью, к результатам,
слишком заметным. Этот анекдот рисует живой
и законченный ум Пальферина, потому что в нем
есть та перегородка, которой требовал Паскаль,
он нежен и неумолим; подобно Эпаминонду, он
одинаково велик в крайностях. Впрочем, его
ответ точно передает эпоху: в прежние времена не
было акушеров. Таким образом, ухищрения
нашей цивилизации объясняются этой чертой,
которая останется.
— Ах, мой дорогой Натан, что это за чепуху
вы мне говорите? — спросила удивленная
маркиза.
— Госпожа маркиза, — ответил Натан, — вы
не понимаете ценности этих изысканных фраз
нового французского языка: я говорю по Сент-
Бёву.
«Принц богемы»
Соч., IX, 137.
ГОТЬЕ
...Теофиль Готье — юноша, о котором, мне
казалось, я уже говорил вам. Это один из
признанных мной талантов; но он лишен
199

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
творческой силы. «Фортунио» ниже
«Мадемуазель де Молен», а стихи,
которые вам понравились, ужаснули меня как
упадок поэзии и языка. У него очаровательный
стиль, большой ум, но, мне кажется, он не
сделает ничего, ибо погряз в журнализме. Он сын
сборщика пошлин на одной из парижских
таможен, а именно на Версальской. Он очень
оригинален, много знает, хорошо говорит об
искусстве, чувствует его. Это человек
незаурядный, и он, несомненно, погубит себя. Вы
поняли человека; он любит яркие краски
и плоть, но он также постиг Италию, не видев
ее никогда...
Бальзак — Ганской, 15 октября 1838 г.
Lettres à l'Etrangère, 497.
ДЮМА
(«ТРИ МУШКЕТЕРА»)
Я прочел « Тр ех мушкетеров», вот весь
мой вчерашний день; я лег в шесть часов и вот
поднялся в четыре часа утра...
...Я понимаю, дорогая графиня, вы
шокированы «Мушкетерами » , ведь вы так об-
200

Искусство XIX века
разованны, а главное, так глубоко знаете
историю Франции не только с официальной точки
зрения, но до малейших интимных деталей
малых советов короля или малых приемов
королевы. И, верно, сердишься на себя за то, что
прочел это; не остается ничего, кроме
отвращения к самому себе за то, что расточил время
(драгоценная материя, из которой сделана
наша жизнь). Не так дочитываешь последнюю
страницу Вальтера Скотта и не с таким
чувством оставляешь ее, потому-то Вальтера
Скотта перечитывают, а Дюма... не думаю, чтоб
можно было перечесть. Это очаровательный
рассказчик, но он должен был отказаться от
истории или уж заняться ею и узнать немного
получше...
Бальзак — Ганской, 21 декабря 1845 г.
Lettres à l'Etrangère, 480—481.
Э.СЮ
(«ЛОТРЕАМОН»)
...Я прочел «Эмар» и убедился, что,
решительно, Анри де Латуш жалкий ум, впавший в
детство. «Лотреамон» Сю — вялая работа,
201

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
как говорят в живописи, тут ничего не сделано,
да и нечего делать. Для заурядных умов, для
людей без образования либо для тех, кто,
будучи образован плохо или как попало, не имеет
мужества самостоятельно исправить
полученное им ложное направление и довольствуется
тем, что принимает готовые суждения, не
пытаясь оспаривать их или проверить, для них
Людовик XIV — ничтожество и плохой
король. За ошибки и промахи его осуждают, как
за преступления, а между тем он точно
выполнил предсказание Мазарини: был
одновременно великим королем и честным человеком. Ему
можно поставить в упрек войны и гонения
против протестантов, но он всегда имел в виду
величие Франции, а войны были средством
упрочить его. Они должны были, по его
замыслу, обеспечить нас от двух главных врагов того
времени — Испании и Германии. Овладев
Фландрией и Эльзасом и установив надежные
границы со стороны Германии, завоеванием
Франш-Конте он защитил Францию от
испанских интриг. Подарив, таким образом,
безопасность своим народам, он подарил им блеск,
ослепивший мир, и величие, поработившее его.
202

Искусство XIX века
Поистине, нужно не быть ни французом, ни
умным человеком, чтобы тупо упрекать его
делом кавалера де Рогана, самонадеянного дурака
и государственного преступника, который
договаривался с заграницей, продавая Францию,
и хотел разжечь в ней гражданскую войну;
в конце концов, король имел право
приговорить его и наказать по законам страны,
которой управлял. Но, как вы сказали, Сю — это
ограниченный буржуазный ум, неспособный
понять всю полноту подобного величия, он
видит лишь крохи обыденного и банального зла
нашего жалкого современного общества. Он
почувствовал себя раздавленным, увидев
исполинский облик великого века, и отомстил,
оклеветав прекраснейшую, величайшую эпоху
нашей истории, подчиненную мощному и
плодотворному влиянию величайшего из наших
королей; современники провозгласили его
Людовиком Великим, и даже враги не нашли для
него другой насмешки, кроме прозвища —
«король-солнце»...
Бальзак — Ганской, 22 января 1838 г.
Lettres à l'Etrangère, 458.
203

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
РЕАЛИЗМ
ВАЛЬТЕР СКОТТ И ЕГО ЭПИГОНЫ
Превосходство Вальтера Скотта над
Байроном. — Шедевры шотландского
романиста. — Недостатки
Вальтера Скотта. — Опасности
механического подражания его манере. —
Великое значение исторического романа
ДЛЯ ЛИТЕРАТУРЫ девятнадцатого века.
...Если г-н Масс хотел дать нам жизнеописание
Александра VI и его бастарда, то книга его
неудовлетворительна, в ней есть хорошо
написанные страницы, но провалы слишком часты; если
же он хотел написать историю — она
малозначительна, так как лишена философского взгляда на
дух эпохи в его религиозных и политических
проявлениях; автор не поднимается до
соображений, достойных нас, лишь в последней
четверти своего тома он пускается, слишком поздно,
в длинное и бесполезное отступление по поводу
рассказанного; а несвоевременное холодное
философствование — большой недостаток.
Сколько читателей остановится перед наиболее
существенной частью работы и прочтет неполный
204

Искусство XIX века
рассказ автора, не желая потом знакомиться
с размышлениями, к которым уже потеряли
интерес! Всякое философское мнение должно быть
связано с фактами, его породившими; моралист
должен искусно скрываться под плащом
историка; прежде всего его задача передать читателю
идеи, которые он выносил, которые являются
для него верованием, принципами, доктриной.
Без этого стремления, которое стало душой
писателей прошлого века и помогло им достигнуть
столь быстрых результатов, бесполезно совлекать
с гемоний истории Александров VI и Цезарей
Борджа...
Рецензия на «Историю папы Александра VI
и Цезаря Борджа», соч. Э. Масса.
Oeuvres, XXII, 30—31.
*
...Вот уже двенадцать лет, как я говорю о
Вальтере Скотте то, что вы мне о нем пишете. Рядом
с ним лорд Байрон ничто или почти ничто. Вы
ошибаетесь насчет плана «Кенильвор-
т а » ; по мнению всех сочинителей и по моему,
план этого произведения — самый великий,
самый совершенный, самый замечательный из
205

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
всех; с этой точки зрения это шедевр, так же как
«Сен-Ронанские воды» — шедевр
в смысле деталей и терпеливой отделки, как
«Хроники Канонгата» — шедевр
чувства, «Айвенго», подразумевается
первый том, — исторический шедевр,
«Антиквар» — шедевр поэзии, «
Эдинбургская тюрьма» — шедевр
интереса. Каждое из этих произведений наделено
особым качеством, но гений блистает во всех.
Вы правы, Скотт будет еще велик, когда
Байрона забудут: я говорю о переводном Байроне,
ибо оригинальный поэт будет жить, хотя бы из-
за своей формы и мощного вдохновения. Ум
Байрона никогда не носил другой печати, кроме
печати его личности, тогда как весь мир встал
перед творческим гением Скотта и как бы
загляделся на себя...
Бальзак — Ганской, 20 января 1838 г.
Oeuvres, XXIV, 276.
...Если вы не хотите быть обезьяной Вальтера
Скотта, то должны создать свою манеру, а вы
подражали ему. Вы начинаете, как и он, с длин-
206

Искусство XIX века
ных разговоров, чтобы вывести своих героев;
когда они кончают разговаривать, вы
приступаете к описанию и действию. Антагонизм,
необходимый во всяком драматическом
произведении, отступает у вас на задний план.
Переместите части здания. Замените
расплывчатую болтовню, столь великолепную у Скотта,
а у вас бесцветную, описаниями, к которым так
приноровлен наш язык. Пусть у вас диалог
будет ожидаемым следствием, венчающим
приготовления. Начните прежде всего с действия.
Хватайте свой сюжет то поперек, то за хвост,
словом, вносите разнообразие в план, чтобы
никогда не повторяться. Вы заговорите тогда
по-новому, что не помешает вам приспособить
к истории Франции форму диалогической
драмы шотландца. Вальтер Скотт не ведает
страстей, или, быть может, эта область была а^я
него запретной вследствие лицемерных нравов
его страны. Для него женщина —
олицетворенный долг. За очень немногими исключениями,
героини у него совершенно на одно лицо, для
них у него общий шаблон. Все они происходят
от Клариссы Гарлоу; сводя их к общей идее, он
только и мог, что печатать оттиски одного и
того же типа, разнообразя их более или менее жи-
207

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
вой раскраской. Женщина вносит беспорядок
в общество благодаря присущей ей
страстности. Страсти бесконечно разнообразны.
Рисуйте же страсти, и у вас будет огромный материал,
которого себе не сохранил этот великий поэт,
чтобы находить читателей во всех семьях
добродетельной Англии. Во Франции можно
противопоставить мрачным фигурам кальвинизма,
в самый бурный период нашей истории,
чарующие прегрешения и блестящие нравы
католицизма.
Каждое царствование, начиная от Карла
Великого, потребует не меньше одного тома, а аля
некоторых, например, а^я Людовика XIV,
Генриха IV, Франциска I, понадобится от четырех до
пяти томов. Вы напишете живописную историю
Франции с ее костюмами, мебелью, домами,
внутренним убранством, частной жизнью, в то же
время передавая дух эпохи, вместо кропотливого
изложения общеизвестных фактов. У вас есть
способ быть оригинальным: опровергните
ходячие заблуждения относительно большинства
наших королей. Дерзните в первом своем томе
восстановить прекрасную, великолепную фигуру
Екатерины Медичи, которую вы заклали в
жертву предрассудкам, все еще тяготеющим над нею.
208

Искусство XIX века
Нарисуйте Карла IX, каким он был, а не каким
его сделали протестантские историки.
«Утраченные иллюзии»,
изд. «Academia», 276—278.
*
Разбор «Самюэля Бернара»
Ре-Дюсейля. — Нарушение законов
исторического романа у Ре-Дюсейля. —
Разбор «Ришелье» Джемса. — Причины
неудачи «Сен-Мара» Виньи. —
Модернизация истории. — Художественное
основание нарушений исторической
правды у Вальтера Скотта. —
Право романиста пользоваться
народными образами великих
исторических деятелей.
История времен Людовика XIV?.. отнюдь нет,
господин автор; поставьте: «История времен
Карла X», и это будет правда. Поистине,
доктрины г-на Минье или же Globe nDebats, как
бы разумны они ни были, не новы, но они не
имели хождения в 1708 году. В то время
контрабандисты не знали, что Людовик XIV женился
на вдове какого-то г-на Скаррона. Слова,
созданные революцией, наши представления о великом
209

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
короле, о народах, о маркизах, о Версале и
долине Монморанси, быть может, справедливы, но
очень сомнительно, имеют ли они обратную
силу, ибо не убеждают даже стариков нашего
времени. Вы же на каждой странице как бы ставите
Новый Завет на пюпитр Святой Деве во время
Благовещения.
Поскольку г-н Ре-Дюсейль посвятил себя
разработке исторического романа, мы
посоветуем ему не делать таких грубых промахов в
отношении обычаев и местного колорита. Какой
бы заурядной и несовершенной ни казалась нам
его книга, все же мы встретили в ней отдельные
намерения и отдельные слова, за которые
вознаграждаем его, придавая нашей критике оттенок
скорей отеческий, чем эпиграмматический.
Другие безжалостно отдали бы его в жертву тем
насмешникам, что только и живут
зубоскальством; но у нас достаточно преступников
и без того, чтобы обескураживать человека,
способного исправиться. Основной недостаток
г-на Ре-Дюсейля в неумении управлять своими
машинами.
Как только во время представления
марионеток зрители замечают руку хозяина,
пытающегося надеть шапку на комиссара, — знатоки
210

Искусство XIX века
уходят. Так же обстоит дело с романистом и его
куклами. Уважение поэта к своему
собственному творению — одно из главных отличий
шотландских произведений.
Вальтер Скотт верит в то, что рассказывает.
У г-на Ре-Дюсейля этой веры нет. Он опирается
на заметки, доказательства, рассуждения. Вот
почему его фигуры — это нынешние люди. На-
нина или Боргарелли, mutato nomine*, могут без
труда перейти из покоящей их красной
обложки на страницы г-на Поль де Кока. Введите,
попробуйте, Гурта или Брауэрдайна в роман г-на
Бульвера!.. Особенно ложно у г-на Ре-Дюсейля
введение персонажей в действие; все отдает
здесь девятнадцатым веком. Разговоры героев
вертятся вокруг чувств, внушенных им автором,
вместо того чтобы возникать из событий,
подготавливать и объяснять их. Автор
рассказывает о происшествии, о котором читатель уже
догадался. Он прерывает повествование, чтобы
судить, в духе 1830 года, о Людовике XIV или
каком-нибудь министре. Когда Вальтер Скотт
(мы ссылаемся на него, чтобы наша критика,
опираясь на известный пример, стала более
При перемене имени (по-латыни).
211

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
ощутимой), когда Вальтер Скотт начинает
роман, он ясно излагает социальное движение,
в которое вводит вас, и, закончив это
вступление, больше к нему не возвращается. Так,
прежде чем войти в Плесси, он указывает на распрю
между Людовиком XI и герцогом
Бургундским — вот он и обрисовал эпоху; затем
рассказчик исчезает, дабы драма развивалась
свободно, ибо он великолепно понимает, что его
произведение, будучи вымышленным, охладеет
при обращении к истории. Г-н Ре-Дюсейль
прерывает себя ежеминутно, чтобы сказать: «Даю
вам честное слово, я рассказываю сущую
правду». Как же мне не перестать ему верить, когда,
приведя меня в Марли, он оставляет меня у
подножия горы и, вместо того чтобы показать мне
Людовика XIV, надоедает мне рассуждениями
о его царствовании? Я не дам за это и словечка
из диалога Суллы и Евкрата, ибо прежде всего
я хочу знать, как примет Людовик XIV
Боргарелли; значит, Боргарелли должен интересовать
меня чуть ли не больше, чем мой обед, иначе
роман плох. В силу этого основного принципа,
господствующего над всеми рассказами,
размышления о голоде 1709 года нестерпимо скучны
в том месте, где они пришиты. Общее правило:
212

Искусство XIX века
роман не должен охватывать несколько
значительных исторических фактов, в противном
случае рассуждения будут бесконечны.
Сцены не вытекают одна из другой, в них нет
гармонии или же их связь не способна создать
драматический эффект. Если приводить
примеры, то сцена, где Дюмаре, генеральный
контролер, выведывает у Самюэля Бернара, не грозит
ли последнему банкротство, никуда не годится,
она не возбудит никакого интереса. Если бы
сцена эта была чем-нибудь вызвана, обусловлена,
подготовлена, если бы эта беседа была как бы
замком свода, если бы, подобно свиданию
Елизаветы и Трессилиана ( «Кенилворт» ), она
решала судьбу всех персонажей, быть может, она
вызвала бы волнение. Но она далека от этого
и потому скучна. Автор должен выбирать между
писанием истории и построением драмы. Роман
есть написанная трагедия или комедия; он
описывает факты или нравы.
Мы достигли в этом роде произведений
такой степени совершенства, которая позволяет
автору избегнуть некоторых ошибок. Однако
в сочинении г-на Ре-Дюсейля нет, быть может,
ни одной главы, которая не нуждалась бы в
дружеском совете. Рамки статьи не позволяют нам
213

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
излагать правила, нарушенные этим
сочинением; анализировать его композицию значило бы
написать трактат об искусстве романиста. Мы
ограничиваемся указаниями на основные
пороки. Итак, из романа с теми же персонажами,
с теми же интересами, с теми же сценами
можно было бы создать интересное произведение.
Но для этого не нужно рисовать фигуры на
первом плане, когда они должны быть в
глубине, или создавать персонаж и забывать о нем,
как забывают про дОзье, например. Искусный
человек поднял бы всех своих актеров до
одного уровня, связал бы их общим действием. Но
в этом сочинении нет ни плана, ни замысла;
оно не обдумано, не построено, не согласовано;
оно не развивает ни одной нравственной
мысли, не рисует ни одного факта. Большую часть
времени автор отдается жалкой мании излагать
всем известные вещи. Его произведение
подражательно. Исключите Реньяра, исключите Ми-
ньо — и произведение не пострадает. Что
сказать о здании, которое не падает, если убрать
его колонны?
Мы подождем следующей работы г-на Ре-
Дюсейля. Что же касается данного
произведения, то, чтобы отдать ему справедливость в гла-
214

Искусство XIX века
зах людей, непременно желающих приговора,
мы скажем, что оно не выше и не ниже
современных романов.
1830 г.
Рецензия на роман Ре-Дюсейля
«Самуэль Бернар и Жак Боргарелли»
Oeuvres, XXII, 60—63.
Если г-н Джемс действительно в течение
нескольких лет занимался изучением наших
хроник, как утверждает издатель в предисловии,
помещенном в начале книги, то спешим сообщить
г-ну Джемсу, что ему не повезло ни в его
занятиях, ни в выборе сюжета.
Событие, которое автор пытается
воспроизвести, — заговор Сен-Мара против Ришелье.
Однако же, хотя сочинение г-на де Виньи
произведение не очень выдающееся, опасно было
вступать в борьбу с автором, чью книгу публика
полюбила. Впрочем, эта дерзость могла быть
оправдана успехом.
Полный презрения к исторической правде,
г-н де Виньи заставил отца Жозефа жить семь
лет спустя после его смерти, изобразил его глуп-
215

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
цом, которого обманул Ришелье, шпионом,
Танталом кардинальского сана. Он наделил
восемнадцатилетним возрастом принцесс, которым
было не меньше сорока. Сына Лобардемона он
заставил украсть договор, подписанный Сен-
Маром с Испанией. Он привел умалишенную
в палатку Ришелье, чтобы создать поэзию. Бас-
сонпьера он посадил в Шомон, тогда как тот был
в Бастилии. Словом, он измял историю, как
старый холст, которым скульптор укутал молодую
статую; он увидел несколько поэтических сцен
и бросил их в лицо Истине, дабы убедить нас,
что артист живет вымыслом и что гораздо
важнее ввести вымысел в правду, чем правду в
вымысел.
Итак, предстояло выполнить задачу, не
бесславную для антагониста. Было бы глубокой
заслугой написать эту великую сцену правдивыми
красками, восстановить подлинный смысл
событий и разыграть драму в книге так, как некогда
она произошла во Франции.
Теперь и самый скромный читатель наших
хроник знает, что сам Оливарес послал Ришелье
договор, подписанный Сен-Маром с Испанией.
Однако г-н Джемс по-новому построил сцену
с украденным договором, выдуманную г-ном де
216

Искусство XIX века
Виньи. Ничуть не стремясь изложить событие
с простотой, г-н Джемс нагромоздил небылицы
на небылицы, ошибки на ошибки.
Он показывает нам двор Людовика XIII
в Шантильи, тогда как достоверно известно, что
король этот за всю жизнь провел там одну только
ночь и уехал, снедаемый угрызениями совести
и преследуемый тенью Монморанси, голову
которого он отдал на эшафот.
Г-н Джемс наделяет Шавиньи,
королевского министра, поведением, недостойным
последнего злодея мелодрамы. Теперь известно,
что Ришелье имел счастье найти в Шавиньи
второе провиденье, после того как потерял
отца Жозефа. Для людей, изучавших историю
того времени, почти доказано, что Шавиньи
был сыном кардинала. Он выполнял немало
трудных поручений, но он не отправлялся
в притоны разбойников сговариваться с ними
об убийстве.
В те времена окружавший королевское
жилище Сен-Жерменский лес, где король охотился
почти ежедневно, был, возможно, безопаснее,
чем в наши дни. Там не могли устроить ловушку
такому почтенному человеку, каким кажется
герой романа г-н де Блено.
217

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
Людовик XIII слишком ревниво оберегал
свои права, чтобы позволить г-ну де Блено
охотиться в Сен-Жерменском лесу.
Никогда Людовик XIII — и ни один
король Франции — не руководил в Бастилии
допросом обвиняемого.
Но так как в этом романе нет ни одной сцены,
которая не была бы смешна с исторической
точки зрения и не была бы неправдоподобна, если
судить о ней, как о сцене вымышленного романа,
мы не будем продолжать свои замечания по
этому поводу.
Молодость автора и недостаточность работы
в области искусства, столь трудного, каким
является в наши дни искусство романиста,
проявляются на каждом шагу. То он начинает главу
предисловием, то соединяет нити своей плохо
слаженной интриги, рассказывая читателю, как
вел себя тот или иной персонаж, много позже,
чем действия персонажей возымели свой
эффект; в этом он подражает г-же Радклиф,
которая, написав четыре тома, доказывает в
заключении реальность событий, сначала казавшихся
волшебными.
К тому же в персонажах нет ничего
характерного. Автор словно не знает, как и г-н де Виньи,
218

Искусство XIX века
что Людовик XIII был заикой, что Фонтрайль
был весьма жизнерадостным горбуном, что
кардинал был внешне очень мил и любезен.
История искажена во всем; начиная с внешности
персонажей, кончая сценами, все в этой работе
неверно. Обвинение, выдвинутое Ришелье
против Анны Австрийской, имело место в 1735
году, за шесть лет до заговора Сен-Мара.
Мадмуазель дОтфор уже не была при дворе, когда
Сен-Map стал фаворитом короля. В общем, г-н
Джемс не пустил в ход ни одну из движущих
пружин великой интриги, которую хотел
изобразить.
Если рассматривать эту работу как
исторический роман, она недостойна внимания. Что же
касается исполнения, то автор нарушил все
приличия. Когда Вальтер Скотт, образец, которому
все молодые авторы так необдуманно хотят
следовать, насилует историческую правду (а
насилует он ее часто), то всегда это делается затем,
чтобы произвести необычайный эффект; и он
не пренебрегает популярными
представлениями, сложившимися о каком-нибудь персонаже.
Описывая Людовика XI, Елизавету, Марию
Стюарт или Якова I, он если не описывает их
такими, какими они были в действительности, то,
219

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
по крайней мере, придает им образ,
отвечающий желаниям любого воображения. Это
умение свойственно только человеку большого
таланта: подражать ему — значит стремиться
к собственной гибели. Чтобы стать равным
Вальтеру Скотту, нужно быть выше его, а аля
этого нужно быть правдивым.
Воздав справедливость неосмотрительности
автора, осмелившегося обещать своей стране
собрание исторических романов по истории
Франции, при наличии собрания наших мемуаров, мы
прибавим, что, если рассматривать работу г-на
Джемса как роман, предназначенный в пищу
тому сорту читателей, что требуют лишь
переживаний и грез, книга эта не достойна собрания,
публикуемого издателем. У г-на Джемса больше
воображения, чем у Цшокке, и больше таланта,
чем у Вандервельде; у Цшокке больше
исторической правды, у Вандервельде больше колорита;
но все трое совершенно беспомощны в интриге.
Роман г-на Джемса нашел в авторе О л е з и и
переводчицу, обладающую, на наш взгляд,
стилем в тысячу раз лучшим, чем стиль гг. Леве-Вей-
мара и Дефоконпре. Мы предлагаем издателю
снять в дальнейшем названия глав,
предупреждающие читателя о событиях. Эти проклятые
220

Искусство XIX века
оглавления похожи на театрального соседа,
который, думая доставить вам удовольствие, наперед
сообщает сюжет каждой сцены.
1830 г.
Рецензия на роман Г. Джемса «Ришелье».
Oeuvres, XXII, 88—91.
СТЕНДАЛЬ
«Пармский монастырь». —
Сравнение художественной манеры Стендаля
и манеры Бальзака. — Чрезмерная точность
указаний на место действия в романе. —
Приемы возбуждения читательской
фантазии. — Пример Гофмана. —
«Пармский монастырь» —
лучшая из книг девятнадцатого века.
Милостивый государь.
Я прочел уже в
«Конституционалисте» главу из «Монастыря», которая
ввела меня в грех зависти. Да, я был охвачен
приступом ревности, читая это великолепное
и правдивое описание битвы, о котором я
мечтал для «Сцен военной жизни»,
самой трудной части моего произведения; и этот
отрывок восхитил меня, огорчил, очаровал, по-
221

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
верг в отчаяние. Говорю это вам от чистого
сердца. Это написано, как писали Боргоньоне и Ву-
верман, Сальватор Роза и Вальтер Скотт. Итак,
не удивляйтесь, если я брошусь на ваш зов,
пошлю разыскивать книгу, и рассчитывайте на мою
честность, когда я выскажу свое мнение.
Отрывок сделает меня требовательным, но вам
безбоязненно можно выдать вексель на интересную
книгу.
Я — читатель, настолько ребячливый,
очарованный и снисходительный, что совершенно
неспособен высказывать свое мнение тотчас после
чтения; я самый кроткий критик в мире и
охотно прощаю пятна на солнце; хладнокровие
и способность к суждению возвращаются ко мне
лишь через несколько дней.
Тысяча приветствий.
Бальзак — Анри Бейлю, 20 марта 1839 г.
Oeuvres, XXIV, 328.
Милостивый государь.
Никогда не следует запаздывать, желая
доставить радость тем, кто дал радость нам.
«Монастырь» — великая прекрасная книга;
222

Искусство XIX века
говорю эго без лести, без зависти, ибо я был бы
неспособен написать ее, а то, что мы сами
неспособны сделать, можно хвалить от души. Я пишу
фреску — вы ваяете итальянские статуи. Во всем,
чем мы вам обязаны, есть движение вперед. Вы
знаете, что я говорил вам о «Красном
и черном». Так вот, здесь все оригинально
и ново.
Моя хвала абсолютна и искренна. Я тем более
рад написать все вышесказанное, что многие,
прослывшие умниками, впали в состояние
полной литературной дряхлости.
Ежели так, то вот не критика, а замечания:
Вы совершили огромную ошибку, написав
« Π а ρ м а » ; не нужно было называть ни
государство, ни город, предоставив воображению
отыскать князя Моденского и его министра
или любого другого. Никогда Гофман не
изменял этому закону, не знающему исключений
в правилах романа, — он, самый
фантастический писатель! Оставьте все нерешенным, как
в действительности, все станет реально; при
слове «Парма» ни один ум не соглашается
с вами.
Есть длинноты; я их не порицаю, замечание
это не относится к умным людям, к высшим су-
223

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
ществам; они за вас, это им нравится; но
я имею в виду pecus*, его это оттолкнет. После
первого тома длиннот уже нет. На этот раз вы
были совершенно ясны. Ах! это прекрасно, как
все итальянское, и если бы Макиавелли
написал в наши дни роман, то был бы
«Монастырь» .
Немного в своей жизни я написал
хвалебных писем, поэтому можете верить тому, что
мне так приятно высказать. Если
превосходство книги позволит вам увидеть вскоре второе
издание, нужно будет иметь мужество
перенести в конец некоторые необходимые
рассуждения и уничтожить длинноты в начале. Все это
разворачивается слишком быстро, принимая
в соображение Тассо и его великолепия. Затем
не хватает физической стороны в обрисовке
некоторых персонажей; но это пустяки,
несколько мазков.
Вы выразили душу Италии.
Как видите, я не сержусь на вас за ложь,
которую вы написали на моем экземпляре, хотя на
мой лоб при этом и набежали облака, ибо, не
опасаясь, что вы сочтете меня пошлым челове-
Буквально — овечка, здесь фигурально — обыватель
(по-латыни).
224

Искусство XIX века
ком, я все же знаю, чего мне не хватает, и вы
это знаете также; об этом-то и нужно было мне
сказать. Вы видите, я обращаюсь с вами, как
с другом.
Бальзак — Анри Бейлю, 6 апреля 1839 г.
Oeuvres, XXIV, 329—330.
...Бейль выпустил, по-моему, лучшую из книг,
появившихся за последние пятьдесят лет.
Называется она «Пармский монастырь», не
знаю, удастся ли вам достать ее. Если бы
Макиавелли написал роман, то именно этот. Жюль
Сандо протащил Жорж Санд по грязи в книге
под названием «Марианна». Себе-то он
дал хорошую роль, он — Анри. Он! Великий
боже! Вы прочтете эту книгу; она приведет вас
в ужас, я уверен. Книга антифранцузская,
антиджентльменская... Анри кончил так, как должен
был бы кончить Жюль (когда человек любит,
а ему изменяют), — смертью. Но жить и
написать книгу — это чудовищно!..
Бальзак — Ганской, 14 апреля 1839 г.
Lettres à l'Etrangère, 509.
225

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
...Это один из самых замечательных умов нашего
времени; но он недостаточно заботился о форме;
он писал, как птицы поют, а наш язык похож на
г-жу Онесту, которой хорошо лишь то, что
безупречно, отчеканенно, изысканно.
Я очень опечален его смертью. Мы должны
были б пройтись ножом по «Пармскому
монастырю», и тогда второе издание стало
бы произведением совершенным, безупречным.
Всегда это будет чудесная книга, книга
избранных умов...
Бальзак — А. Коломбу, 30 января 1846 г.
Oeuvres, XXIV, 491 —492.
ЖОРЖ САНД
«Индиана». — Заслуги романа в борьбе
с романтическими условностями. —
«Индиана» — реакция современности
против Средневековья. — «Жак». —
Слабости Ж. Санд.
Эта книга — реакция правды против
фантастики, нашего времени против Средневековья,
интимной драмы против необычности модных
226

Искусство XIX века
происшествии, простои современности против
преувеличений исторического жанра. В общем,
если вы любите чувства и сладостные и сильные
переживания, если для того, чтобы сердце ваше
забилось, вам не нужно видеть изувеченных
людей и чувствовать запах трупов, если вы устали
от морга, холеры, санитарных бюллетеней и
лицезрения государственных людей, возьмите два
эти тома, их действие полно мощного ужасного
интереса и все же обходится без кинжалов
и крови.
Индиана слабая женщина, но душа ее
сильна, сильней своей оболочки; она отважно
сбрасывает социальное иго, возложенное
предрассудками и Гражданским кодексом. Индиана
замужем за старым полковником, она не
любит его и обманывается притворной страстью
молодого Раймонда де Рамьера, который
любит ее не больше, чем она мужа. И рядом с
этими тремя персонажами появляется главный
образ книги — Ральф Браун; его страсть к
Индиане паляща и сокрыта, как огонь вулкана. Вы
не знаете, сколько драм, слез, чувств в этих
четырех именах! Действие начинается в глубине
провинции Бри подле большого высокого ка-
227

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
мина; затем вас увлекают в сердце Парижа,
в разукрашенную цивилизацию высшего
света; и в конце вы попадаете в уединение
острова Бурбон. Сколько контрастов и
разнообразных картин! Я не знаю ничего написанного
проще, задуманного тоньше. События следуют
чередой, теснятся безыскусственно, как в
жизни, где все сталкивается, где случай нередко
нагромождает больше трагедий, чем мог бы
создать Шекспир. Короче, успех этой книги
обеспечен. Нам остается только
констатировать факт, и мы констатируем его с
удовольствием и без боязни, что читатель не
согласится с критикой.
31 мал 1832 г.
Рецензия на «Индиану» Ж. Санд
Oeuvres, XXII, 201—205.
...«Жак», последний роман г-жи Дюдеван,
это совет мужьям, притесняющим жен, убивать
себя, чтобы вернуть им свободу Книга
неопасная. Вы написали бы в десять раз лучше, если бы
сочинили роман в письмах. Ее роман пуст
и лжив от начала до конца. Молодая наивная де-
228

Искусство XIX века
вушка покидает, после шести месяцев
замужества, высшего человека ради какого-то хлыща,
человека значительного, страстного,
влюбленного — ради денди, и без всякой физиологической
или моральной причины. Дальше — любовь
для мулов, как в « Л е л и и » для бесплодных
существ, а это довольно странно для
женщины, матери, которая любит по-немецки,
инстинктивно. Все эти авторы движутся в
пустоте, скачут верхом над пропастью, в них нет
ни слова правды. Я предпочитаю великанов,
«Мальчика-с-пальчика» и
«Спящую красавицу»...
Бальзак — Ганской, 18 октября 1834 г.
Lettres à l'Etrangère, 196.
Жорж Санд скоро стала бы моим другом, в ее
душе нет никакой мелочности, никакой низкой
зависти, омрачающей немало современных
талантов; Дюма в этом похож на нее, но у нее нет
критического чутья...
Бальзак — Лауре Сюрвиль, 1839г.
Oeuvres, XXIV, 324.
229

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
ПОЛИТИЧЕСКАЯ
ЛИТЕРАТУРА ЭПОХИ
РЕСТАВРАЦИИ
П. Л. КУРЬЕ
Курье создал Мениппову сатиру
девятнадцатого века. —
Причины, мешающие широкой
славе писателя.
Если замечательные памфлеты Курье прочесть
спустя некоторое время после событий,
которыми они вызваны и могли быть объяснены, они
покажутся похожими на остов фейерверка. Этой
части творчества выдающегося человека не
суждено приобрести популярность; есть что-то
слишком возвышенное в его сжатом стиле,
слишком нервна его раблезианская мысль, слишком
много иронии в содержании и в форме, чтобы
Курье понравился многим умам. Он создал
Мениппову сатиру наших дней.
Переводы «Шавонъерского виноградаря»
дают право на более прочную славу. Система,
образец которой он дал в своем «Опыте о
Геродоте», всегда будет преобладать в среде
истинных ученых.
230

Искусство XIX века
Корреспонденция достойна эрудита
и памфлетиста. Она занятна, поучительна,
исполнена франклиновского здравого смысла,
отличавшего этот прекрасный ум. Несчастье для
Франции, что Курье не успел создать
законченное произведение, которое увековечило бы его
имя. Сочинения Курье не станут переиздавать,
но их купят все люди, обладающие хорошим
вкусом и эрудицией. Число этих тонких
ценителей, гурманов литературы, никогда не будет
достаточно обширным, чтобы Курье получил
другие почести.
Вот почему это издание приобретает
огромную ценность, когда мы станем для наших
потомков тем, чем для нас стали войны Лиги.
Нечего и говорить, что издатели произвели удачную
спекуляцию. Сочинения Курье будут
продаваться медленно, но они будут проданы до
последнего экземпляра. Впрочем, это приманка, тайну
которой библиофил узнает только тогда, когда сам
отправится к издателю за книгой.
1830 г.
Рецензия на « Полное собрание
сочинений П. Л. Курье»
Oeuvres, XXII, 32.
231

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
ХОДОВАЯ БУРЖУАЗНАЯ
ЛИТЕРАТУРА
СКРИБ
Вчера вечером я смотрел «Лестницу
славы » ; пьеса мне кажется необычайно ловкой.
Скриб знает свое ремесло, но не знает искусства;
он талантлив, но никогда не будет гениален...
Бальзак — Ганской, 14 мал 1837 г.
Lettres à l'Etrangère, 394.
ОБРАЗЧИК БУРЖУАЗНО-
ФИЛАНТРОПИЧЕСКОЙ
ЛИТЕРАТУРЫ
АББАТ ГИЙОН
Монсеньор!
Ваши апостолические труды призывали вас in
partibus in fidelium*, а вы следуете за двором;
вместо того, чтобы изучить язык марокканцев, дабы
цивилизовать их, вы преподаете богословскую
элоквенцию в Сорбонне; вы проповедуете пари-
В страны неверных (по-латыни).
232

Искусство XIX века
жанам вместо того, чтобы обращать неверных;
эта антитеза касается римской курии, которой
мы приносим благодарность за то, что она
соблаговолила послать в Марокко талантливого
человека, способного содействовать прогрессу
французской цивилизации. Да, вы, казалось нам,
глубоко преданы процветанию наших
учреждений в Африке. Африканский епископ
представлялся нам носителем прекрасной мысли,
папской и государственной. Ничуть не бывало, вы
оставляете арабов ради придворных:
несомненно, опасность более грозна там, где вы
находитесь, чем там, где вы должны быть. Если
существуют сделки с небом, то, на наш взгляд, не
много существует сделок с несчастьем и здравым
смыслом, которые посоветовали нам ответить на
ваше красноречивое сочинение следующим
образом.
Самоубийство, монсеньор, знает две
основные причины, третьей не существует. Либо
самоубийство порождается конститутивным
устройством, давно уже установленным медициной,
и тогда оно неизбежно, как подагра, безумие или
ипохондрия, либо самоубийство порождается
нестерпимыми страданиями, физическими или
моральными.
233

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
В первом случае, монсеньор, богатая
аргументация, самые растворяющие сравнения, самые
мягчительные перечисления, наконец, самая
просвещенная религиозная терапия не так
эффективны, как душ, кровопускание и врачебный
уход. Пусть самые знающие врачи раскроют
перед своими больными вашу книгу на
прекраснейшем месте, больным от этого лучше не станет.
Если вы просматривали научные сборники, то
увидели, что в таких случаях противоречие
раздражает этих мономанов и что богословская
элоквенция, хотя бы и исходящая от
профессора, причинит серьезные неприятности
проповеднику так же, как и пациенту. Монсеньор, если
бы в наши дни церковь пожелала вмешиваться
в эти патологические случаи, то, возможно, она
смогла бы это сделать, лишь подражая принцу
Гогенлое, превосходные чудеса которого
открыли больше глаз, чем было их ослеплено чтением
книг; но чтобы возобновить эффект этого
могучего заступничества и высшей веры, быть может,
не нужно было ни преподавать богословскую
элоквенцию в Сорбонне, ни следовать за
двором, ни наслаивать, как вы это делаете,
антикатолического Жан Жака Руссо на доктрины святой
нашей церкви, ни расточать философские аргу-
234

Искусство XIX века
менты в книге, которая несомненно полезна ad
majorem gloriam episcopi*, но о которой больные
заботятся, пользуясь выражением одного из
современных поэтов, не больше чем рыба о яблоке,
как бы учена эта книга ни была!
Что до второго пункта, монсеньор, не
думайте, что на самоубийство человек решается с
любовью: душа не приходит к самоубийству без
терзаний. Это преступление не только
антикатолическое и антисоциальное, его ничем нельзя
оправдать. Почти всегда оно совершается в
припадке эгоизма, и если мы рассмотрим его в
отношении к социальным возможностям, то
увидим, что оно еще запятнано и глупостью;
самоубийство — это не сомнение, это ложный
расчет; общественная мораль, так же как и
христианство, разум в той же мере, что и личный
интерес, осуждают его. По этому поводу все
сказано в Церкви, в светском обществе, в
Сорбонне, в философии и в Марокко. Провозгласив
эту общую анафему, дабы не приняли нас за
защитника умирающих безумцев, разрешите вам
заметить, что ваше сочинение — это
прекрасная бесполезность. На наш взгляд, его можно
К вящей славе епископа (по-латыни).
235

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
сравнить с приказами полиции,
опубликованными по случаю похищения зеркал. В Марокко
неверные не убивают себя, а во Франции
умирают прекрасные умы. Вы должны были бы
отыскать причины такого различия между двумя
вашими епархиями, ибо оно важно аля
разъяснения удивительной проблемы, выдвинутой
тем явлением, которое мы гордо называем
прогрессом просвещения и которое, на наш взгляд,
находится в прямой связи с прогрессом
безбожия. Вы написали бы любопытную книгу,
разъясняющую, почему турки не убивают себя,
а христиане так часто совершают самоубийства.
Поверьте, причина современных самоубийств
не только поветрие; она заключается также и в
неспособности тех, кто правит Францией и
кичится ее процветанием. Самоубийство — это
дитя нищеты, сражавшейся с гордостью, оно
дитя отчаяния, испытываемого человеком, чьи
надежды обмануты. Многие из тех, что живут
в раздумье, между нищенством, которое
обесчестило бы их, и теснящим их голодом, эти
современные Жильберы и Чаттертоны, чьи имена
будут обвинительным заключением против
нашего общества, убивают себя, чтобы избежать
пыток голода; самоубийство аля них — эконо-
236

Искусство XIX века
мия страдания: одних ужасает равнодушие
правителей ко всем их усилиям, других отвергают
со всех сторон люди, которые ничем не
поддержат будущее талантливого человека, но не
жалеют денег для случайностей биржевой игры. Не
все умирают от своих рук, монсеньор, поверьте,
многие умирают, убитые современной
социальной системой, при которой триста буржуа,
сидящих на скамьях, отделываются от искусства,
науки и литературы, чтобы заниматься
налогами и наказаниями, тогда как, быть может, они
должны были искать причины общественных
страданий. Вместо того чтобы бранить умерших
или тех, кто готовится к смерти, вы, может быть,
должны были обрушить свой том in octavo
на головы тех, над кем вас поставила кафедра,
с которой гремел Масильон. Самоубийство не
заложено в сердцах, оно в наших безбожных
законах, сынах Конституционалиста,
который во времена Реставрации восхвалял вас,
монсеньор! Самоубийство заложено и во
всяком образовании, которое опрометчиво дается
молодым людям, возлагающим свои надежды на
то, что по выходе из коллежа народное
просвещение даст им достойное место, и не думающим
о порожденной образованием массе растущих
237

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
честолюбий. Когда эта волна начинает угрожать
граниту административных границ, она спадает
в бездну. Общественные нравы непрестанно
порождают дарования и обрекают их на смерть
у прегражденных жизненных путей, ибо с
каждым годом число притязаний и притязателей
возрастает, а арена остается неизменной. Уж не
хотите ли вы, чтобы талантливые люди,
воспитанные в ваших коллежах, воодушевленные
вашими курсами в Сорбонне или Французском
коллеже, вернулись к плугу, от которого вы их
оторвали? Они умирают, монсеньор, потому
что у них нет хлеба, а вы советуете им не
умирать; они умирают в расцвете сил, разбуженных
вами же, а вы у них спрашиваете: «Зачем вы
умираете?» Они умирают после тысячи
бесполезных попыток, получив тысячу отказов; они
умирают, чтобы не кончить на горе Сен-
Мишель, как республиканские заговорщики,
или на эшафоте, как убийцы.
В таких обстоятельствах долг священника,
господин аббат, долг епископа, монсеньор,
состоит не в том, чтобы усесться за стол и написать
поучение в целый том in octavo, что придает
пастырю некоторое сходство с учителем из басни,
бранившим утопающего ученика. Не должен ли
238

Искусство XIX века
он был, напротив, броситься на поиски молодых
людей, которых вовремя протянутая рука могла
бы избавить от ужасной смерти? Когда один из
недавних наших святых, которого голос народа
канонизировал в согласии с римской курией,
увидел детей, умирающих на улице, он не стал
писать том in octavo для исправления нравов, он
ушел, подобрав их в свой плащ. Самоубийцы —
это дети, монсеньор, несчастные молодые люди,
покинутые разумом, как дети, подобранные
святым Винцентом де Полем, были покинуты
родителями! Но мы уверены, что, находясь между
сокровищами милосердного благочестия и
несчастьями Латинской страны, за неимением
несчастий в стране Марокко, вы совершили
немало спасений, вы храните о них молчание, но они
образуют ваш венец из небесных цветов; если
несколько похвал по адресу вашей книги
прозвучали в католических газетах, то существует
хор признательных голосов и молодых душ,
возвращенных к жизни, который нам не слышен.
Если бы, несмотря на ваши занятия при дворе,
если бы, несмотря на ваши обязанности по
кафедре элоквенции, вы не обходили по утрам
и вечерам торопливым шагом, подобающим
добрым пастырям, эту болящую столицу, где само-
239

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
убийство, бледное и хилое, встречается на
перекрестках, пристыженное и безыменное таится
под столькими крышами, ваша книга, какой бы
новой по форме она вам ни казалась, была бы
лишь горькой насмешкой.
Послушайте, монсеньор, есть в Париже
гибельный промысел, отверзтая пучина,
разрешенная законом, оберегаемая полицией, равно
бдящей и над священными доходами,
доставляемыми этой пучиной, поглотившей целые
состояния, и над семьей, которой вы навеваете
божественное вдохновение милостыни; этот
отвратительный, но необходимый институт
называется игрой. У игры, монсеньор, есть свой
попечитель бедных, которого нельзя сравнить
с вами, как нельзя сравнить служителя ада со
служителем церкви; этот человек обязан
следить за личным составом игроков, чтобы
вовремя поставить золотую монету между
самоубийством и игроком, будучи уверен, что большая
часть этого золота вернется с огромными
барышами игры, которая наживается на этой
чудовищной филантропии. Благодаря
ростовщической милостыне газеты не говорят больше
о самоубийствах, вызванных игрой; святая
инквизиция предупреждает все. Разумеется, дух
240

Искусство XIX века
любви и милосердия, одушевляющий вас,
нового попечителя нового двора, выше духа наживы
и расчета, который влечет инспектора игорных
домов по всем чердакам. Душа ваша,
одновременно просвещенная и религиозная,
несомненно делает а^я Парижа то, что игра делает для
поддержания его мошеннического величества,
восседающего на зеро или двойном зеро. Племя
людей, угнетенных нищетой, погасившей их
прекрасные дарования, и тех, кто имеет
печальное мужество умереть, не более многочисленно,
и его не труднее оберегать, чем нацию игроков;
вы должны знать этот город скорби, вы,
пишущий о самоубийстве; вы знаете его, ибо вы его
тайное провидение. Вам, несомненно,
принадлежит слава создания той превосходной
инспекции, о которой полиция мало беспокоится.
Придя к этому убеждению, монсеньор, мы
сожалеем о времени, отданном вами на шлифовку
фраз вашей книги, о ночах, которых она стоила,
о деньгах, истраченных на ее печатание; мы
можем лишь умолять вас продолжить ваши
прекрасные неизданные творения и прекратить
ваши издания, ибо, монсеньор, соблаговолите
понять, что у того, кто из-за нищеты или
отчаяния бросается в воды Сены, нет семи франков
241

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
пятидесяти сантимов, чтобы приобрести у г-на
Полена ваше сочинение. Французская академия
может быть благодарна вам за то, что вы
окрасили священным цветом ваших образов старые,
избитые рассуждения, она-то разбирается во
всяком старье, но, монсеньор, Милосердие
заплачет об этих минутах, похищенных
риторикой, об этих деньгах, брошенных на бесплодную
почву прессы. Вы сами себя ограбили; вы взяли
из сокровищницы своих тайных благих
поступков алмазы, без которых обеднеют епископские
ризы; вы обшарили свое вечное блаженство,
чтобы украсить нынешнее свое убожество ad
minorem gloriam episcopi Maroquinesis*.
Ax, монсеньор, если бы ваша рукопись
случайно оказалась у нас в кабинете рядом с « Π о д -
ражанием Иисусу Христу», почему
бы ангелу, наградившему даром речи ослицу
пророка, не заставить их поговорить между
собой! Их беседа разъяснила бы вам, человеку
столь просвещенному, необходимость не
оставлять благие дела в такое время, когда церковь
меньше нуждается в изящно написанных книгах,
чем в видимых и непрестанных доказательствах
К наименьшей славе епископа Марокканского
(по-латыни).
242

Искусство XIX века
своего благотворного влияния. Церковь — это
общество, которому, как и многим другим,
нужны действия, а не книжные проспекты.
1836 г.
Рецензия на «Беседы о самоубийстве»,
соч. аббата Гийона, епископа Марокканского
Oeuvres, XXII, 243—243.
МУЗЫКА И ЖИВОПИСЬ
БЕТХОВЕН
Симфония до минор — шедевр
Бетховена. — Превосходство Бетховена
над Россини и Моцартом.
Среди восьми симфоний Бетховена есть одна
фантазия — величественная поэма,
завершающая финал Симфонии до минор. Когда
после медлительных подступов несравненного
чародея, столь чудесно понятых Габенеком,
вдохновенный дирижер одним жестом
приподнимает роскошную завесу этой декорации, вызывая
своим смычком ослепительный мотив,
заключивший в себе все неотразимое могущество
музыки, поэты замирают в немом восторге; они по-
243

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
этому поймут, что бал Бирото произвел на него
то же впечатление, какое на них производит
жизнетворный мотив, которому Симфония
вдо минор, быть может, обязана
превосходством над своими лучезарными сестрами.
Светоносная фея устремляется вперед,
подняв волшебный жезл. Слышится шелест
шелковых пурпурных завес, взвиваемых ангелами.
Чеканного золота врата, похожие на врата
флорентийского баптистерия, распахиваются
настежь, повернувшись на алмазных петлях. Взоры
теряются в представшем им великолепии, в
анфиладе чудесных чертогов, откуда, неслышно
скользя, появляется сонм неземных созданий.
Курится ладан преуспеяния, пылает жертвенник
счастья, воздух напоен благовониями. Существа
с божественной улыбкой, облеченные в белые
с голубой каймой туники, реют перед вами,
пленяя нечеловеческой красотою лиц и
бесконечным изяществом своих очертаний. С
пылающими факелами в руках порхают амуры! Вы
сознаете себя любимым, вы исполняетесь
блаженством, которое ощущаете, не постигая его,
купаетесь в волнах гармонии, струящейся
и опьяняющей каждого избранной им самим
амброзией. Тайные надежды, пробудившись в ва-
244

Искусство XIX века
шем сердце, на одно мгновение становятся
реальностью.
После того как он вознес вас в горние сферы,
волшебник, заставив зазвучать
таинственно-глубокие басы, низвергает вас в трясину холодной
действительности, чтобы вывести оттуда, когда,
взалкав его божественных мелодий, душа ваша
взмолится: «Еще!» Последовательное развитие
душевных движений, заключенное в наиболее
возвышенной части прекрасного финала,
является вместе с тем точным отображением всего
пережитого Констанцией и Цезарем под
впечатлением их бала. Коллине на своей флейте сыграл
финал их коммерческой симфонии.
«Величие и падение Цезаря Бирото»
Соч., VII, 167—168.
...Вчера я слушал Симфонию в до минор
Бетховена. Бетховен — единственный человек,
внушающий мне зависть. Я бы скорей хотел быть
Бетховеном, чем Россини, чем Моцартом. Есть
в этом человеке божественная сила. В финале
кажется, будто волшебник уносит вас в
заколдованный мир, в прекраснейшие дворцы, собравшие
245

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
чудеса всех искусств, и там, по его повелению,
двери, подобные дверям часовни, поворачиваясь
на петлях, открывают вам красоты неведомого
жанра, показывают самих фей фантазии. Эти
создания порхают вокруг, прекрасные, как
женщины, на крыльях, расцвеченных, как у ангелов,
и вы утопаете в нездешнем воздухе, том воздухе,
что, по словам Сведенборга, поет и благоухает,
обладает цветом и чувством, приливает и
наполняет вас блаженством!
Нет, дух писателя не дарит подобных
наслаждений; все, что мы описываем, конечно и
определенно, а то, что бросает вам Бетховен, —
бесконечно! Понимаете ли вы, я знаю только
Симфонию в до минор и отрывок из
Пасторальной симфонии; мы
слышали, как наигрывали ее в Женеве, во втором
этаже, когда я ничего не слышал, так как в двух
шагах от вас какой-то молодой человек допрашивал
меня, вытаращив с остолбенелым видом глаза, не
знаю ля я, кто эта прекрасная иностранка, а это
были вы, и я гордился, словно женщина,
молодая, красивая и тщеславная...
Бальзак — Ганской, 7 ноября 1837 г.
Lettres à l'Etrangère, 443.
246

Искусство XIX века
ШОПЕН И ЛИСТ
Шмуке сел за рояль. Стоило ему только
прикоснуться к клавишам, и музыкальное вдохновение,
возбужденное скорбным трепетанием его души,
унесло добряка немца, как то бывало обычно, за
пределы миров. Под его пальцами возникли
дивные темы, по которым, как по канве, он
вышивал прихотливые узоры, исполняя их то с
грустью и рафаэлевским совершенством Шопена, то
с порывом и дантевской грандиозностью Листа,
двух музыкальных организаций, наиболее
приближающихся к Паганини.
«Кузен Понс».
Соч., XII, 206.
РОССИНИ
Италия — родина европейской музыки. —
Несправедливое пренебрежение
к итальянской школе. — итальянская
и немецкая музыка. — упадок музыки
в современной Италии.
— Вы очень нападаете на итальянскую школу, —
сказал Гамбара, оживленный выпитым
шампанским, — это мало касается меня. Ведь я не зани-
247

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
маюсь этими более или менее мелодичными
пустяками! Но вы, человек светский, чувствуете
мало благодарности к классической стране, в
которой Германия и Франция получили первые
уроки. В то время, когда произведения Карисеи-
ми, Кавалли, Скарлатти, Росси исполнялись во
всей Италии, скрипачи Парижской оперы по
странному обыкновению играли на скрипках
в перчатках. Люлли, расширивший гармонию
и распределивший диссонансы, приехав во
Францию, нашел только у повара и каменщика
голоса и ум для исполнения своих
произведений; из первого выработался тенор, а из
второго — баритон. В то время Германия, за
исключением Себастьяна Баха, не знала музыки. Но,
сударь, несмотря на вашу молодость, вы,
вероятно, долго изучали вопросы искусства и без этого
не могли бы так ясно выражаться, — сказал Гам-
бара со скромностью человека, опасающегося,
что его слова будут приняты с неудовольствием
или презрением.
Это замечание заставило улыбнуться часть
слушателей, ничего не понявших в
рассуждениях Андреа. Джардини, уверенный, что граф
наговорил много бессвязных фраз, слегка толкнул
его, украдкой подсмеиваясь над мистификаци-
248

Искусство XIX века
ей, участником которой ему приятно было
считать себя.
— В том, что вы сказали, многое кажется мне
основательным, — продолжал Гамбара, — но
берегитесь! Судя по вашим словам, вы, осуждая
итальянский сенсуализм, склоняетесь к
германскому идеализму, представляющему из себя не
менее гибельную ересь. Если люди с фантазией
и здравым смыслом, как вы, покидают один
лагерь только аля того, чтобы перейти в другой,
если они не умеют выбрать середины между двумя
крайностями, то мы вечно будем сносить
насмешки софистов, отрицающих прогресс и
сравнивающих человеческий гений с этой скатертью,
которая, будучи слишком коротка, чтобы
покрыть весь стол синьора Джардини, украшает
один конец стола за счет другого.
«Гамбара».
Соч., изд. Пантелеева, XIV, 228—229.
Мы отправились в Болонью посмотреть
«Святую Цецилию» Рафаэля и «Святую
Цецилию» Россини, а также и нашего
великого Россини! Мы проникли в глубины театра
Ла Скала, где звучало еще пение Марии Мали-
249

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
бран; мы потревожили прах венецианского
театра Фениче. Нам пришлось осмотреть Перголу,
измерить мраморные глыбы великолепного
театра в Генуе, увидеть проходящего Паганини, мы
отправились в Бергамо, чтобы выследить
соловьев в их гнезде. Увы! нигде мы не нашли
музыки, за исключением той, что уснула в голове Джа-
комо Россини, и той, что слушали ангелы на
картине Рафаэля. Франция и Англия так дорого
покупают музыку, что Италия доказывает
справедливость поговорки: «Сапожник — без
сапог». Эти поиски, предпринятые аля
философского этюда Г амбара, стоили очень дорого,
они поглотили в шесть раз больше назначенной
вами за него цены. Пришлось возвращаться
через Швейцарию, а там, — сколько времени
потеряно в снегах! По приезде все музыкальные
идеи, воспринятые мной, когда я слушал
великого Россини и смотрел «Святую
Цецилию», рухнули, когда я увидел « Святую
Цецилию» г-на Делароша и услышал
«Почтальона из Лонжюмо». Вы считаете
это авторскими оправданиями, — ничуть.
Из предисловия к «Гамбара» 1837 г.
Oeuvres, XXII, 494.
250

Искусство XIX века
МЕЙЕРБЕР
Превосходство «Дон Жуана» Моцарта
надМейербером. — «Дон Жуан» —
ЕДИНСТВЕННОЕ ПРОИЗВЕДЕНИЕ, ГДЕ МЕЛОДИЯ
И ГАРМОНИЯ УРАВНОВЕШЕННЫ. —
Характеристика основных музыкальных
идей «Роберта Дьявола». —
Мейербер и драматизм современной жизни.
— Но что же вы нашли притягательного в этой
бессвязной партитуре, если могли впасть в
состояние лунатизма? — спросил Андреа по
приезде домой. — Конечно, сюжет « Роберта
Дьявола» не лишен интереса: Ольтеи очень
удачно развил его в драме, полной трудных и
интересных положений, но французские писатели
нашли возможным извлечь из нее фабулу,
смешнее которой и не придумаешь. Глупые либретто
Везари и Шиканедера не могут сравняться с
поэмою « Роб ерт Дьявол», с этим
настоящим драматическим кошмаром, гнетущим
зрителей, хотя он и не вызывает сильных ощущений!
Мейербер предоставил дьяволу слишком
красивую роль. Бертран и Алиса олицетворяют борьбу
добра и зла, которая своими контрастами дает
самый благородный материал композитору. Пре-
251

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
лестные мелодии должны были естественно
чередоваться с резким и грубым пением, а в
партитуре немецкого композитора демоны поют
лучше святых. Божественное настроение часто
изменяет ему, и если даже иногда композитор
отходит от адских мотивов, то быстро утомляется
и спешит вновь вернуться к ним. Нить мелодии,
которая никогда не должна прерываться в таком
обширном произведении, часто исчезает в
музыке Мейербера. Чувства и сердце не играют там
никакой роли. Там совсем нет чарующих
мотивов, которые будят мечты и оставляют в глубине
души такое приятное впечатление. Гармония
господствует надо всем, вместо того чтобы служить
фоном, на котором выделяются группы
музыкальной картины. Нестройные аккорды не
трогают слушателя, а только возбуждают в его
сердце чувство, подобное тому, которое он
испытывает при виде акробата, висящего между
жизнью и смертью. Привлекательные мелодии
ни на минуту не успокаивают утомительного
волнения. Можно подумать, что у композитора
не было другой цели, как только выказать свои
причуды и фантазию: он спешит
воспользоваться всяким случаем, чтобы произвести необычное
впечатление, не заботясь ни о правде, ни о музы-
252

Искусство XIX века
кальном единстве, ни о бессилии голосов,
пропадающих от неистовства оркестра.
— Перестаньте, мой друг, — сказал Гамба-
ра, — я еще нахожусь под впечатлением
прекрасного адского пения, которому звуки труб
придают особенный ужас. Это совсем новый прием
в оркестре! Прерванные каденции так
способствуют энергии в музыке Роберта! А
каватина четвертого действия и финал первого
очаровали меня какой-то сверхъестественной силою.
Нет, декламация самого Глюка не производила
такого чудесного впечатления. Я удивляюсь
такому уменью.
— Маэстро, — возразил Андреа улыбаясь, —
позвольте не согласиться с вами. Глюк долго
размышлял, прежде чем писать. Он рассчитывал
все шансы и намечал план, который не позволял
ему сбиваться с дороги, хотя подробности он
отделывал потом по вдохновению. Следствием
этого являются энергические ударения и
дышащая правдой декламация. Я согласен с вами, что
умение очень велико в опере Мейербера, но оно
является недостатком, когда в нем не
чувствуется вдохновенности, и мне кажется, что в этом
произведении видна тяжелая работа умного
человека, набиравшего свою музыку из миллионов
253

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
забытых оперных мотивов, развивая их и
соединяя. Но с ним случилось то, что всегда бывает
при подобных заимствованиях:
злоупотребление прекрасным. Этот искусный собиратель нот
расточает диссонансы, режущие при частом
повторении ухо и приучающие его к эффектам,
с которыми композитор должен обходиться
очень осторожно, чтобы извлечь из них при
случае наиболее выгодное впечатление.
Энгармонические переходы, повторяющиеся до
пресыщения, злоупотребление плагальной каденцией
отнимают наибольшую долю религиозной
торжественности. Я знаю, что у всякого
композитора бывают свойственные ему формы, к которым
он невольно возвращается, но необходимо
следить за собой и избегать этого недостатка.
Картина, колорит которой ограничивался бы только
синею и красною краской, была бы далека от
действительности и утомляла бы глаз. Таким
образом, почти одинаковый ритм во всей партии
Роберта придает ей монотонность. Что же
касается труб, о которых вы говорили, то этот прием
давно известен в Германии: то, что Мейербер
выдает за новость, всегда употреблялось
Моцартом: хор демонов в его « Дон Жуане » поет
именно таким образом.
254

Искусство XIX века
Подливая вино Гамбара, Андреа старался
возбудить в нем истинное музыкальное
чувство, противореча и доказывая, что его
назначением в этом мире было искать новые
поэтические формы для выражения собственных
мыслей и не преобразовывать искусство вне его
пределов.
— Вы ничего не поняли в этой великой
музыкальной драме, дорогой граф, — сказал
небрежно Гамбара.
Затем он подошел к роялю, попробовал тон и,
сев перед ним, размышлял несколько минут, как
бы собираясь с собственными мыслями.
— Во-первых, знайте, — сказал он, — что
при моем тонком слухе я понял работу ювелира,
о которой вы говорите. Да, эта опера —
ювелирное произведение, но материал взят не у других
композиторов, а из сокровищницы богатого
воображения композитора, который с помощью
науки извлек оттуда лучшую музыку. Я вам
сейчас объясню эту работу.
Он встал и унес свечи в соседнюю комнату,
но, прежде чем сесть опять за рояль, выпил
полный стакан сардинского вина, которое
возбуждает почти так же сильно, как старые токайские
вина.
255

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
— Видите ли, — сказал Гамбара, — эта
музыка не создана ни для неверующих, ни для тех, кто
никогда не любил. Если вы никогда в жизни не
испытывали ужасного влияния злого духа,
который мешает преследовать вашу цель и приводит
к печальному концу ваши лучшие надежды,
одним словом, если вы никогда не замечали на этом
свете хвост вертящегося черта, то опера
«Роберт» должна быть для вас тем же, что
Апокалипсис аля неверующих в будущую жизнь. Если
в несчастье или преследовании вы поймете гения
зла, эту обезьяну, ежеминутно уничтожающую
дела Бога; если вы представите себе, что этот
гений, без любви, насильственным образом
овладел женщиной почти божественной чистоты
и испытывает благодаря этой любви радости
отца, предпочитающего аля своего сына вечные
страдания с собой вечному блаженству с Богом;
если вы, наконец, представите себе, как душа
матери витает над головою сына, чтобы спасти его
от ужасных обольщений отца, вы приобретаете
только слабое понятие о той громадной поэме,
которой недостает очень малого, чтобы
соперничать с « Дон Жуаном» Моцарта. Я признаю,
что « Дон Жуан » стоит выше по своему
совершенству, «Роберт Дьявол» представ-
256

Искусство XIX века
ляет идеи, а « Дон Жуан» возбуждает чувство.
Опера «Дон Жуан» до сих пор является
единственным музыкальным произведением,
в котором гармония и мелодия уравновешены:
лишь в этом заключается ее превосходство над
«Робертом», ибо «Роберт»
отличается большим музыкальным богатством. Но к
чему послужит это сравнение, если оба
произведения прекрасны, каждое благодаря своим
собственным достоинствам? Мне, страдающему
от постоянных ударов демона, «Роберт»
понятней, чем вам; он кажется мне разнообразным
и в то же время полным единства. Правда,
благодаря вам я перенесся в ту чудную страну
мечтаний, где наши чувства усиливаются, а вселенная
достигает необъятных размеров. (Наступила
минута молчания.) Я еще вздрагиваю, — говорил
несчастный музыкант, — вспоминая проникший
в глубину моей души четырехразмерный темп
литавров, которым открывается увертюра, а соло
тромбона, флейт, гобоев и кларнета наполняет
душу фантастическим сиянием. Анданте в до
минор заставляет уже предчувствовать
монастырскую тему призыва к душам умерших и
усиливает значение этой сцены, придавая ей оттенок
чисто духовной борьбы... Я дрожал в ту минуту.
257

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
Гамбара ударил по клавишам и стал мастерски
развивать тему Мейербера, подражая манере
Листа. Звуки рояля напомнили целый оркестр,
управляемый музыкальным гением,
— Вот стиль Моцарта! — воскликнул он. —
Посмотрите, как этот немец подбирает аккорды,
какой искусной модуляцией он рассеивает ужас
и переходит на доминанту до. Я слышу звуки
ада! Занавес поднимается. Что я вижу?
Единственное в своем роде зрелище, которое мы
назвали бы адским: оргию сицилийских
кавалеров. Хор в фа-мажор своим вакхическим аллегро
выражает все необузданные человеческие
страсти. Все нити, которыми руководит дьявол,
приведены в движение. Вот нечто вроде радости,
охватывающей людей, которые танцуют над
пропастью и сами причиняют себе
головокружение. Какое движение в этом хоре! Наивная
жизнь обывателей горожан слышится в полном
простоты пении Рембо. Этот добряк обновляет
мне душу, говоря Роберту, под влиянием вина,
о зеленеющих полях плодотворной Нормандии.
Таким образом, воспоминание о любимой
родине освещает минутным блеском это мрачное
начало. Затем следует чудесная баллада в до мажор,
сопровождаемая хором, Роберт тотчас же дела-
258

Искусство XIX века
ется понятным. Гнев принца, оскорбленного
вассалом, кажется уже неестественным. Но он
успокаивается, так как вместе с Алисой
появляются воспоминания о детстве — аллегро в ля
мажор, полное движения и прелести. Слышите
ли вы крики невинности, которую начинают
преследовать с самого начала этой адской
драмы? «Нет, нет», — пропел Гамбара. Вновь
пришли на память родина и пережитые там
волнения. Воспоминания детства снова оживают
в сердце Роберта. Но вот является тень
матери, возбуждающая тихие религиозные
размышления. В красивом романсе ми мажор, полном
религиозного одушевления, встречается
великолепная гармоническая и мелодическая
прогрессия на слова:
На небе, как и на земле,
Его мать будет молиться за него.
Начинается борьба между неизвестными
силами и человеком-одиночкой, в жилах
которого течет адское пламя. Чтобы вы лучше
ознакомились с этим, вот вступление Бертрана, во
время которого великий музыкант заставляет
оркестр повторять, как воспоминание, балладу
Рембо. Сколько уменья в этом! Какая связь
259

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
между всеми частями! Какое замечательное
построение! Дьявол побежден; он прячется
и дрожит. С ужасом Алисы, узнающей в нем
дьявола, нарисованного на стене деревенской
церкви, начинается борьба двух принципов.
Музыкальная тема развивается с удивительным
разнообразием! А вот и необходимый для
всякой оперы антагонизм, выраженный в
прекрасном речитативе между Бертраном и Робертом,
напоминающим Глюка:
Ты никогда не узнаешь, как сильно я люблю тебя.
Этот демонический до минор, этот грозный
бас Бертрана уже готовы уничтожить все усилия
человека, обладающего необузданным
характером. Тут все мне кажется страшным. Найдется
ли виновный в преступлении? Сыщет ли палач
свою жертву? Сгубит ли несчастье гениальность
артиста? Убьет ли болезнь больного? Спасет ли
ангел-хранитель христианина? Вот и финал,
сцена игр, в которой Бертран мучает сына и
возбуждает в нем ужасное волнение. Роберт,
разоренный, желающий в бешенстве всех убить, все
предать огню и мечу, действительно кажется его
сыном. Какая страшная радость слышится в
словах Бертрана: «Я смеюсь над твоими ударами,
260

Искусство XIX века
Роберт!» Как прекрасна венецианская барка-
ролла финала! Какие смелые переходы
предшествуют новому появлению на сцене этого
негодного отца, желающего вновь ввести Роберта
в игру! Это начало действует угнетающе на тех,
что в глубине сердца развивает темы, придавая
им те размеры, которых желал композитор.
Одну только любовь можно противопоставить
этой великой симфонии, в которой не заметно
ни монотонности, ни повторения одних и тех
же приемов: она отличается связностью и
разнообразием, служит примером величия и
простоты. Я отдыхаю и переношусь в возвышенную
сферу придворных галантностей. Мне слышатся
остроумные, немного грустные фразы Изабеллы
и хор женщин, разделенный на две части и
подражающий мавританским мелодиям, присущим
Испании. В этом месте ужасная музыка
смягчается, как успокаивающаяся буря, и переходит
в прелестный, как цветок, кокетливый дуэт,
ничем не напоминающий предшествующей
музыки. После военных тревог героев, ищущих
приключений, рисуется любовь. Я чувствую
благодарность к поэту! Мое сердце не может
более устоять. Если бы я не чувствовал в этом
прелестей французской комической оперы, если бы
261

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
я не слышал милых шуток женщины, умевшей
любить и утешать, я не выдержал бы
торжественной музыки, с которой появляется
Бертран. «Позволю ли я!» — отвечает он сыну,
когда тот обещает обожаемой принцессе одержать
победу под знаменем, которое она ему вручила.
К надежде, что любовь исправит игрока,
присоединяется взаимная страсть самой красивой из
женщин, так как вы наверно представляете себе
эту восхитительную сицилианку с ее
ястребиным взглядом, уверенным в добыче (как
музыкант сумел это истолковать!). Но человеческой
надежде противится ад, восклицая
торжественно: «К тебе, Роберт Нормандии!» Разве вы не
восхищаетесь мрачной, полной ужаса,
протяжной и прекрасной музыкой, написанной на
слова: «В ближайшем лесу!» В ней можно найти
красоты «Освобожденного Иерусалима», так
же как испанский хор и марш, напоминающий
рыцарство того времени. Сколько
оригинальности в этом аллегро и модуляциях литавров —
до-ре, до-соль! сколько прелести в вызове на
состязание! В нем выражается вся рыцарская
жизнь того времени; мне кажется, что я
одновременно читаю рыцарский роман и поэму.
Рассказ кончается. Вы думаете, что музыкальный
262

Искусство XIX века
источник истощен, что вы никогда не слышали
ничего подобного, а между тем вы видели только
одно выражение человеческой жизни. «Буду ли
я счастлив или несчастлив?» — говорят
философы. «Буду ли я осужден или спасен?» —
говорят христиане.
Здесь Гамбара остановился на последней
фразе хора и стал с грустью развивать ее. Затем
он встал и выпил еще один большой стакан
сардинского вина. Этот полуафриканский напиток
снова покрыл краской его лицо, побелевшее от
чудного, страстного исполнения оперы Мейер-
бера.
— Ради полноты, — продолжал он, —
великий композитор дает нам и комический дуэт;
только такой дуэт и мог позволить себе демон:
обольщение бедного трубадура. Композитор
сочетает шутку с ужасом, причем эта шутка
поглощает жизненную правду великого
фантастического творения: чистую и спокойную любовь
Алисы и Рембо будет всю жизнь волновать
преждевременная месть. Только возвышенные
души могут понять, каким благородством дышат
эти комические арии: вы не найдете в них ни
мишурного итальянского блеска, ни
французской шаблонности. В их величии есть что-то
263

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
олимпийское: в них слышится и горький смех
божества и удивление трубадура,
обращающегося в Дон Жуана. Без этого величия мы
вернулись бы слишком скоро к основному колориту
оперы, который с таким бешенством
выражается в уменьшенных септимах и переходит в
адский вальс, ставящий нас лицом к лицу с
демонами. С какою силой си-бемольный куплет
Бертрана выделяется в адском хоре, с ужасом
и безнадежностью выражая отцовскую
привязанность среди демонического пения! Какой
прелестный переход при появлении Алисы!
Я еще слышу эти небесные звуки,
напоминающие песнь соловья после бури. Таким образом,
главная мысль выражается в деталях, ведь
неистовству демонов, кишащих в преисподней,
нельзя было бы противопоставить ничего,
кроме чудесной арии Алисы :
Когда я покинула Нормандию!
Нить мелодии, блистая лучом надежды,
проходит, как искусная вышивка по всей гармонии.
Гениальность композитора ни на минуту не
покидает его. Песня Алисы в си-бемоль
присоединяется к доминанте адского хора фа-диез.
Слышите ли вы тремоло оркестра? Это Роберта
264

Искусство XIX века
требуют на собрание демонов. Бертран
возвращается на сцену, и здесь наступает самый
интересный музыкальный момент: речитатив в ми-
бемоль, представляющий борьбу неба и ада
и сравнимый лишь с самыми грандиозными
произведениями великих музыкантов. Перед вами
ад и крест. Следуют угрозы Бертрана Алисе,
наиболее патетический момент в музыке: гений зла
распространяется в любезностях, основываясь,
как всегда, на личной выгоде. Появление Роберта
дает нам великолепное трио» в ля-бемоль и
устанавливает первое обязательство между двумя
враждебными силами и человеком. Обратите
внимание, как это ясно выражено, — сказал Гам-
бара, передавая эту сцену со страстью,
поразившей Андреа. — Весь музыкальный поток, с
самого начала стремился к борьбе трех голосов.
Могущество зла торжествует. Алиса убегает,
и вы слышите дуэт между Бертраном и
Робертом. Дьявол захватывает в свои когти его сердце,
разрывает его и овладевает им; он пользуется
всем: честь, надежда, вечные наслаждения
мелькают перед глазами Роберта, который подобно
Иисусу поставлен на кровлю храма и которому
дьявол указывает на земные сокровища,
источник зла.
265

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
Наконец, в заключение, вот тема, которою
начинается опера:
Инокини, почивающие под этими холодными
плитами,
Слышите ли вы меня?
Блистательно развивавшееся действие
оканчивается вакханалией в темпе аллегро виваче.
Вот настоящее торжество ада! Как очаровывает,
как охватывает нашу душу эта музыка! Адские
силы захватили свою добычу; они держат ее
крепко и торжествуют! Погиб прекрасный
гений, предназначенный царствовать и побеждать!
Демоны ликуют: нищета задушит гений, страсть
погубит рыцаря.
Здесь Гамбара стал по-своему развивать
вакханалию, импровизируя красивые вариации и
подпевая мелодичным голосом, который, казалось,
выражал его внутренние страдания.,
— Слышите ли вы жалобы отвергнутой
любви? — продолжал он. — Изабелла призывает
Роберта в то время, когда поет хор рыцарей,
отправляющихся на турнир. В этом хоре слышатся
мотивы второго акта, и таким образом делается
понятным, что третье действие совершилось
в сфере сверхъестественной. Жизнь берет свое.
266

Искусство XIX века
Хор смолкает при приближении чар ада,
которые приносит Роберт вместе с талисманом;
чудеса третьего акта продолжаются. Здесь начинается
дуэт насильственного обольщения; в его ритме
выражаются грубые желания человека,
решившегося на все. Принцесса жалобными
стенаниями старается привести в себя своего
возлюбленного. Здесь композитор очутился в очень
затруднительном положении, но вышел из него
победителем. Какая прелестная мелодия в этой
каватине: «Ради тебя самого!» Женщины были
сильно взволнованы этой сценой и прекрасно
поняли ее смысл. Одного этого отрывка было бы
достаточно для того, чтобы опера имела успех:
всем женщинам кажется в эту минуту, что их
обольщает какой-нибудь рыцарь! Я еще никогда
не слышал такой страстной и драматической
музыки! Целый мир ожесточается против
проклятого. Этот финал можно упрекнуть в сходстве
с финалом « Дон Жуана», но в положениях
громадная разница: здесь светится благородная
уверенность в Изабелле и искренняя любовь,
спасающая Роберта; он с пренебрежением
отвергает адскую власть, которою располагает, между
тем как Дон Жуан упорствует в своем неверии.
Вообще этот упрек можно сделать всем компози-
267

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
торам, писавшим финалы после Моцарта,
потому что финал «Дон Жуана» представляет
собой классическую форму, которая будет всегда
употребляться. Наконец, религия торжествует
над всем, ее голос звучит над целым миром,
утешая несчастных, помогая кающимся. Весь театр
волнуется при возгласах хора:
Несчастные или преступные, спешите сюда!
При ужасном волнении разнузданных
страстей божественный голос не был слышен, но
в этот критический момент сияющая блеском
католическая церковь может громить. Я был
удивлен, что после стольких музыкальных богатств
композитор нашел еще новые сокровища аля
«Хвалы Провидению», напоминающей Генделя.
Является растерянный Роберт с разрывающим
душу криком: «Если бы я мог молиться!» По
требованию ада Бертран преследует своего сына
и делает последнюю попытку. Алиса вызывает
мать, и вы слышите величественное трио, к
которому сводится вся опера: торжество души над
телом, добра над злом. Религиозное пение
заставляет умолкнуть адские голоса, счастье сияет; но
тут музыка начинает ослабевать: я видел церковь
вместо того, чтобы слышать счастливое пение ан-
268

Искусство XIX века
гелов или молитву праведных душ, радующихся
соединению Роберта и Изабеллы. Мы не должны
были чувствовать себя под гнетом адских чар, мы
должны бы уйти с надеждой в сердце. Для меня,
католического композитора, нужна другая
молитва. Мне хотелось бы послушать, как Германия
будет бороться с Италией, что сделал бы Мейер-
бер ради победы над Россини. Но тем не менее,
несмотря на этот легкий недостаток, композитор
может сказать себе, что, прослушав в течение
пяти часов очень содержательную музыку,
парижане все-таки предпочитают внешние эффекты
подлинному музыкальному шедевру! Вы
слышали возгласы одобрения, вызванные этой оперой?
Она выдержит пятьсот представлений!
Французы поняли эту музыку только потому, что...
— В ней есть мысли, — подхватил граф.
— Нет, потому что она представляет борьбу,
в которой гибнет столько людей, и потому что
каждый человек находит в ней общее со своими
воспоминаниями. И я, несчастный,
почувствовал себя удовлетворенным, услышав небесные
голоса, о которых я так много мечтал.
Гамбара.
Соч., изд. Пантелеева, XIV, 249—257.
269

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
ШАРЛЕ, ГАВАРНИ, МОНЬЕ
Шарле — Гомер наполеоновской эпохи. —
МОНЬЕ — ЖИВОПИСЕЦ МИРА ГРИЗЕТОК. —
Талант Шарле и Монье основан на зорком
наблюдении жизни общественных
классов. — Недостатки Шарле и Монье. —
Гаварни — художник великосветского
общества.
В воображении, в памяти каждого француза,
под соломенной крышей и в мансарде, жил
в глубине сердец властный образ пятифутового
исполина. Окруженный императорской
пышностью или разбитыми орлами, пороховым
дымом или пальмами Святой Елены, — Бонапарт,
консул, императору не раз возникал перед
глазами, вызванный к жизни каким-нибудь
именем, словом или воспоминанием. Вокруг него
всегда стояли суровые, молчаливые фигуры,
голубые мундиры, поблекшие в сражениях,
изувеченные солдаты, французы, итальянцы,
бельгийцы, вернувшиеся из Египта, из Москвы, из
Кабреры, с английских понтонов. Эта толпа
получала от него, как деревья от солнца, свет,
выделяющий их из окружающей среды; и хотя
они стали землепашцами, кучерами,
кузнецами, никогда вульгарность не коснулась этих
270

Искусство XIX века
простых людей: они жили в народе как особый
народ со своей религией и нравами, со своей
солдатской покорностью и отвагой. Июль 1830
года снова увидел их... Нашелся во времена
Реставрации гений, который понял этот мир
поэтический и народный, великий и простой,
а главное, не забыл о смешном контрасте армии
Бурбонов, гарцевавшей среди этих
человеческих обломков. И вот, художник, поэт, историк,
Шарле стал Гомером этой части Франции.
Рядом с этими созданиями, то забавными то
величественными, его редкий талант поместил мир
детей. Можно ли забыть грациозные, свежие
сцены, их удивительное простодушие,
подкупающее даже закоренелых холостяков. Шарле
с неслыханной свободой может перейти от
самых резких тонов старого ворчуна, грозящего
единственным оставшимся у него кулаком Тю-
ильрийскому дворцу, осаду которого
предвидел, к тонким и мягким оттенкам ребенка,
спрашивающего: «А правда, что у вас
деревянная нога от рождения?», этот человек разгадал
два типа, и они обессмертили его: солдат, ρ ебе-
нок. Ребенок почти всегда солдат во Франции
а солдат так часто бывает ребенком, открытым
и простодушным.
271

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
Человек, может быть, столь же поражающий,
более язвительный, почти столь же остроумный,
талант которого вы не оцените, если не видели
безграничность его возможностей в мастерской,
где он готовит картины, этот человек, настоящий
артист, воскликнул, увидев чиновников,
гризеток, глупцов (г-н Прюдом): «Вот нация,
принадлежащая мне! мое достояние! мое добро!»
Анри Монье (о фланеры! кто не узнает его?)
сумел как бы инстинктивно подметить нравы,
позы, контуры, язык, тайны этих
разнообразных и живописных существ. Он стал особым
человеком, как Шарле, как Хогарт, как Калло.
Неподражаемый, как они, он сотворил, он пустил
в духовное обращение живые существа,
которые без него погибли бы, унесенные потоком
неведомых лет. Это его существа, они
принадлежат ему, ибо всякий поклонник обоих талантов
невольно говорит: «Гризетка Анри Монье,
ребенок Шарле».
У Анри Монье есть перед Шарле
преимущество оригинальности. Он заставляет думать тех
тридцать человек с большой буквы, которые,
к несчастью, мало вознаграждают художника,
когда он обращается к ним: они восхищаются
они помнят, и только. Но когда самый сатириче-
272

Искусство XIX века
ский, самый остроумный из наших
рисовальщиков опубликует «Жизнь молодого
человека», произведение неизвестное, но уже
знаменитое среди мыслителей, или же
иллюстрации к«Мельмоту», мы, поэты и
художники, почувствуем, что есть во Франции гений,
равный гению Хогарта.
Талант обоих в высшей степени популярных
рисовальщиков основывается на зорком
наблюдении классов, начиная с буржуа, наряжающих
своих детей уланами, кончая глупцами,
совершеннейшим типом которых является г-н Прю-
дом, не поняли, сколько возможностей дает
физиономия, нравы, черты, одежда, походка; но,
отнюдь не желая умалить неоспоримые
достоинства, мы осмелимся утверждать, что их задача
была легка: они встречали столько углов и
неровностей, столько разительных и почти грубых
отличий в этих фигурах, что им достаточно было
видеть эти проявления оригинальности, чтобы
стать в свою очередь оригинальными.
Это размышление может привести нас к
воздаянию справедливости другому артисту, менее
знаменитому, но столь же искусному, как и
указанные два великих человека из народного
музея. Речь идет о Гаварни.
273

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
Гаварни — рисовальщик, которому мода
слишком обязана, чтобы ограничиваться
обычным признанием, нередко употребляемым в наш
цивилизованный век.
— Черт возьми! Мой портной чудесно
одевает меня.
— Пригласи его, друг мой, это артист.
— Ваша кухарка достойна ордена Святого
Духа.
— О! это артистка!
— Боже! сударыня, какая обувь! У вас
восхитительная ножка!
— У меня очень хороший сапожник!
Вот как, к стыду века, мы вознаграждаем
таланты! О, где ты, принцесса, подарившая
аббатство вялому и добродушному Августу Лафонте-
ну за изображение германской жизни?
Чтобы объяснить заслугу Гаварни, мы
должны были слегка обрисовать манеру Шарле и Ан-
ри Монье, показать их возможности. Прежде
всего скажем, что в первый год своего
существования мода стучалась в двери всех мастерских.
Один из старейших французских орденов, был
упразднен первой буржуазной революцией, восстановлен
в эпоху Реставрации и существовал вплоть до 1830
года. — Примеч. ред.
274

Искусство XIX века
Не будем называть художников, потерпевших
поражение при исполнении тех специальных
рисунков, которых требуют модники; но только
сравнивая множество различных
произведений, мы сами смогли оценить непомерные
трудности этого жанра. Действительно, мода могла
легко создать литературу, предназначенную
следить за парижскими переменами; но парижские
физиономии, посадка головы, поза женщины,
осанка элегантных мужчин, тайны будуара
ждали живописи, однако перед лицом
пресыщенной публики, привыкшей к бездарным
статуэткам наших соперников, это была
неблагодарнейшая из попыток. В моде одежды,
в манере женщины, известной своим вкусом,
умением держаться и ходить, есть неописуемый
стиль, который невозможно объяснить на
двадцати страницах и очень трудно схватить
карандашом. Этот стиль — печать класса. Этот стиль
обессмертили Шарле и Анри Монье; но что
принес он Гаварни?.. долгие годы холодного
равнодушия. Высшее общество отправляется
в варьете, чтобы уйти из салонов, оно смеется
и потешается при виде народа. Там оно
снисходительно, но оно сурово к тем, кто хочет
воспроизвести его самого. Светские люди безжа-
275

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
лостно критикуют себя, и художник, который
в других модных журналах рисует манекен,
а сверху набрасывает платье, по-видимому,
ближе к цели, чем Гаварни, пытающийся написать
тончайшие нюансы, мимолетные черты
физиономии элегантных людей.
Но сейчас его труды будут вознаграждены.
Если бы мы слишком рано заговорили в пользу
художника, нам не удалось бы, как сегодня,
привлечь внимание в его пользу, и похвала наша
была бы запятнана личным пристрастием. В
настоящий момент наше признание согласно с
мнением некоторых артистов, а также светских
людей, которые дружно провозгласили высокое
превосходство своего художника.
До сих пор рисунки мод рассматривались
издателями, как вещи маловажные; кроме
нескольких рисунков Ораса Верна, они не преследовали
другой цели, как изображение банта, платья,
жилета. Так жил г-н де ла-Мезанжер. Позже Petit
courrier des Dames почувствовал
необходимость исполнять моды таким образом,
чтобы в глухой провинции искусная женщина
распознала покрой, швы, клинья и, так сказать,
разложила на части парижское изделие, чтобы
точно воспроизвести его.
276

Искусство XIX века
Но только мы поняли, что Франции
предназначено было придать блеск этому журналу, и
тогда мы попробовали к выкройке одежды, надетой
на неподвижный манекен г-на де ла Мезанже-
ра, присоединить наставления журнала Petit
courrier des Dames, ак этому
усовершенствованию добавить реальное существо, жизнь,
чувство, избегнув, таким образом, необходимости
всегда показывать провинции однообразную
куклу, которой в течение двадцати лет принадлежала
исключительная честь представлять парижан.
Только артист, и артист превосходный, мог
проникнуться нашей идеей и изобразить
парижскую физиономию, такую подвижную и
занятную, передать дух одежды, мысль платья, грацию
косынки, вся грация которой в том, как ее
носят!.. Именно в согласии с нашими идеями Де-
кампу удалось впервые познакомить нас в своих
набросках с физиономией людей Востока.
Но признаемся, прежде чем передать
характер элегантного класса, мы испытали немало
карандашей, и в течение семи-восьми месяцев
наши усилия терпели неудачу. Рисунки к первым
томам страдали заметными недостатками. Так,
часто гравер уничтожал все очарование
композиции г-на Фонталара, силясь достигнуть совер-
277

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
шенства, о котором мы мечтали. Никогда
публике не удавалось узнать гг. Тони Жоанно и Зиглера
в неточных копиях с их изящных рисунков.
Наконец, зимой 1829—1830 года мы пришли в
восхищение от рисунков, изображающих
маскарадные костюмы. Это действительно были женщины
и мужчины!.. Можно угадать и их характер, и
танец, и нрав под андалузской баской, под
ирландским корсажем; все великолепно нарисовано,
расцвечено!.. Одежды подлинно были из шелка,
из газа!.. Человек воспринял рисунки мод, как
специальность. Наша идея нашла приют в голове
артиста, и мы вскоре поняли, что этот артист
посвятил себя задаче копировать, наблюдать,
создавать высшее общество, подобно тому, как Анри
Монье и Шарле извлекли из небытия гризеток,
солдат, детей и глупцов. Ободренный нашими
похвалами и нашими жертвами, Гаварни
согласился следить за работами граверов, и вскоре его
рисунки, значительно выигравшие в
исполнении, поразили публику. Выставка оригиналов
в музее Кольбер окончательно укрепила
репутацию нашего остроумного сотрудника.
Теперь мы уверены, что некогда эти
рисунки явят собой живописную историю хорошего
общества наших дней, и любители будут разы-
278

Искусство XIX века
скивать их не меньше, чем любое произведение
художника или гравера.
1830 г.
«Гаварни». Oeuvres, XXII, 183—187.
В этой скромной личности он признал одного из
тех старцев, столь милых карандашу Шарле,
которые крепостью своего сложения,
приспособленного к перенесению любых невзгод,
напоминают старых служак этого солдатского Гомера,
а своей сине-багровой и морщинистой
физиономией, не выражающей безропотной
покорности, — его бессмертных подметальщиков улиц.
«Крестьяне».
Соч., XIV, 29.
ДЕКАН
Фантастика обыденности в творчестве
Декана. — Магическая сила кисти Декана. —
Декан и Паганини.
...В наше время художник Декан в высокой
степени владеет искусством заинтересовывать тем,
что он изображает, будь это камень или человек.
279

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
В этом отношении его карандаш более искусен,
чем его кисть. Он может нарисовать пустую
комнату, поставить там метлу у стены; и если захочет,
вы содрогнетесь: вы решите, что эта метла была
орудием преступления, что она запачкана
кровью; она окажется той самой метлой, которой
вдова Банкаль подметала комнату, где был
зарезан Фуальдез. Да, художник растреплет метлу,
как если бы это был вышедший из себя от ярости
человек, он взъерошит ее прутья, как если бы это
были ваши вздыбившиеся волосы, и он
перекинет мост между тайной поэзией своего
воображения и поэзией, готовой развернуться в вашем
воображении. Ужаснув вас этой метлой, он
завтра нарисует какую-нибудь другую; возле нее
будет лежать спящая кошка, но сон ее будет
таинственным, и он убедит, что на этой метле жена
какого-нибудь немецкого сапожника летает на
Брокен. Или же это будет невинная метла, на
которую он повесит одежду какого-нибудь
казначейского чиновника. В кисти Декампа есть то же
самое, что в смычке Паганини, — магнетически
передающаяся сила.
«Дело об опеке».
Соч., 1,258.
280

Искусство XIX века
ЗАМЕЧАНИЯ ОБ ОТДЕЛЬНЫХ
КАРТИНАХ
«Клеопатра» Делакруа. —
«Анадиоменская Венера»
Шассерио. — Картина Гроклода. —
«Пейзаж» Бракаса. — Картины Панье
(талантливый художник-пастух). —
«Венера» Прадье. — « Б ρ у τ » Летьера.
...Наша выставка живописи была очень хороша;
там нашлось семь или восемь шедевров всех
жанров: превосходный Декамп; великолепная
«Клеопатра» Делакруа; замечательный
«Портрет» Амори Дюваля;
очаровательная «Анадиоменская Венера»
Шассерио, ученика Энгра. Какое несчастье иметь
артистическое сердце и быть бедняком...
Бальзак — Ганской, 2 июня 1839 г.
Lettres à l'Etrangère, 443.
*
...Наша выставка картин довольно хороша. Есть
семь или восемь настоящих шедевров. Картина
Гроклода всем очень нравится. Его поместили
с почетом в большом Салоне. Но находят, будто
у Гроклода только и есть, что цвет и рисунок,
281

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
будто ему не хватает души и композиции. Жерар,
однако, нашел его просто талантливым
человеком. Он это откровенно сказал ему и повторил
мне, говоря, что такому человеку только и
творить, что это хорошая, прекрасная живопись.
Большое счастье (аля него!) появиться без
ущерба в нашем Салоне, где имеется
десять-двенадцать великолепных картин. Там есть « Пейзаж
с быком» Бракаса, за который можно отдать
шесть тысяч франков, а будет он стоить сто
тысяч. Этот «Пейзаж и портрет» Панье
приводят в отчаяние художников. Бракаса, как
и Панье, — бедный чахоточный юноша. Это
пастух, оторванный искусством, как скульптор Фу-
аятье, от своего стада, и если он выживет, то
будет великим художником. Наш девятнадцатый
век будет велик. Мы об этом не подозреваем. Тут
просто наводнение талантов.
Я очень жалел о вас. Мне так хотелось видеть
вас этой зимой в Париже. Выставка, итальянцы,
давшие неслыханный подбор, Лаблаке, Тамбури-
ни, Рубили. Затем Бетховен, исполнявшийся
в консерватории, как нигде. Затем Париж,
наконец, отделанный, подчищенный, благодаря
стараниям Луи-Филиппа. Но в Лувре еще хватит
работы на сто лет. Когда я прохожу по Тюиль-
282

Искусство XIX века
рийской набережной, мое сердце художника
обливается кровью при виде камней, положенных
Катериной Медичи, изъеденных солнцем
прежде, чем их обтесали, а ведь с тех пор прошло
ровно триста лет...
Бальзак — Ганской, 30 марта 183S г.
Lettres à l'Etrangère, 244—245.
..Л дважды ходил на выставку в музей. Мы не
сильны. Но если вы располагаете деньгами для
предметов искусства, я всё же посоветовал бы
вам неплохие приобретения, ибо есть две-три
вещи, действительно прекрасные, например,
статуя Венеры Прадье и одна-две картины. Ваш
друг Гроклод не выставил ничего, и я больше
о нем не слышал...
Бальзак — Ганской, 33 марта 1836 г.
Lettres à l'Etrangère, 308.
*
...Вы видели Брута г-на Летьера и поняли, что
великий художник задумал не только
изобразить в живописи одну из самых драматических
283

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
сцен, известных нам, но и хотел воспроизвести
весь Древний Рим и что Брут, обрекающий
сыновей на смерть, был для него лишь наиболее
подходящим поводом собрать основателей
Вечного города избранной им эпохи. И
действительно, не встает ли перед вами на площади, где
решались судьбы мира, великая страница
истории — Рим первых консулов, простой,
возвышенный, суровый и великолепный, его
сенаторы, одетые в льняные ткани, торжественные
колоннады храмов, толпа, буйная и нищая, но
зато свободная и величественная? Все это,
однако, кажется аксессуарами, и весь интерес, все
внимание зрителя сосредоточены на
персонажах первого плана, ибо художник употребил все
свое искусство на создание этой иллюзии;
каждое движение рук, каждая искаженная черта,
все, даже пыль, клубящаяся вдали, тяготеет к
тому центру, что называется единством, без
которого не было бы произведения. Но когда вы
удаляетесь от картины, все ваше существо,
потрясенное драмой, развернувшейся на ваших
глазах, сохраняет не только воспоминание о
непоколебимом Бруте, о его плачущем соратнике,
о двух юношах, — один уже мертв, другой
удручен тем, что сам отец выносит ему приговор, —
284

Искусство XIX века
но и воспоминание о великом городе, его
сенаторах, дворцах и народе; цель художника
достигнута, вы узнали Рим...
«Фраголетта»
Oeuvres, XXII, 20.
ПРИКЛАДНОЕ ИСКУССТВО
Гостиные были убраны с изысканным вкусом.
Я увидел лучшие произведения живописи.
Каждая комната, как это принято у очень
состоятельных англичан, имела свой особый характер,
шелковые обои, отделка, форма мебели, всякая
мелочь украшения соответствовали основному
замыслу. В готическом будуаре, на дверях
которого висели драпри, обрамление обивки, часы,
рисунки ковра — все было в готическом стиле;
на потолке с темными резными балками
открывались взору кессоны, изящные и оригинальные;
панель была художественной работы; ничто не
нарушало цельности этой красивой декорации,
даже окна с их цветными и драгоценными
стеклами. Я был поражен видом небольшой
гостиной в современном стиле, аля которой какой-то
художник исчерпал приемы нынешнего
декоративного искусства, столь легкого, свежего, при-
285

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
ятного, без блеска и умеренного в позолоте. Оно
было туманно и любовно, как немецкая баллада,
это подлинное убежище для страсти 1827 года,
с благоухающими в жардиньерках редкими
цветами. В анфиладе за этой гостиной я увидел
комнату с позолотой, в которой воскресали вкусы
века Людовика XIV, представлявшие собой
странный, но приятный контраст живописи
нашего времени.
« Шагреневая кожа ».
Соч., XV, 88.
...Я хочу, чтобы чашу поддерживали по краям
две фигуры, одна, изображающая Надежду,
другая — Веру. Вы найдете аллегории в гробнице
герцога Бретонского или в каких-нибудь
рисунках. При нужде г-н Лоран-Жан вам нарисует их
для меня, если попросите. Надежда держит
скрижаль, на которой выгравировано по
голубой эмали: Невшатель, 1833, а Вера другую
скрижаль с изображением коленопреклоненной
Любви, руками поддерживающей чашу.
Подставка, на которую все опирается, изображает
кактусы, колючие растения и терновник; на по-
286

Искусство XIX века
лях подставки — барельефы, изображающие
арабески и гирлянды цветов и фруктов. Все
алого цвета...
Бальзак— Фроману Мёрис, 1848 г.
Oeuvres, XXIV, 574.
Этот подарок представлял собой серебряную
печать, состоящую из трех стоящих друг к другу
спиной статуэток, обвитых листвой и
поддерживающих шар. Три эти фигуры изображали Веру,
Надежду и Любовь. Ноги их покоились на
раздиравших друг друга чудовищах, среди которых
извивался символический змей. В 1846 году,
после огромного шага вперед в искусстве Бенвену-
то Челлини, который сделали мадмуазель де Фо-
во, Вагнеры, Жанесты, Фроман-Мёрисы и такие
скульпторы по дереву, как Льенар, этот шедевр
никого бы не поразил; но в то время
молоденькая девушка, знающая толк в ювелирных
изделиях, должна была прямо обомлеть, взяв в руки эту
печать, когда кузина Бетта ей преподнесла ее со
словами: «Ну, что ты скажешь?» Статуэтки по
своему рисунку, по драпировке и по движению
принадлежали к школе Рафаэля; по исполнению
287

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
они напоминали школу флорентийских мастеров
бронзы, которую создали Донателло, Брунеле-
ски, Гиберти, Бенвенуто Челлини, Джованни из
Болоньи и пр. Французский Ренессанс не
выкручивал более причудливых чудовищ, чем те, что
символизировали здесь дурные страсти.
Пальмы, папоротники, камыш, тростник,
обвивавшие Добродетели, эффектностью, вкусом,
расположением возбудили бы зависть любого мастера.
Лента связывала три головы между собой, и в
промежутках ее между каждой парой можно
было разглядеть букву W, серну и слово fecit.
УТОПИЧЕСКИЙ СОЦИАЛИЗМ
И ИСКУССТВО
Автор не поступает с господами художниками
предательски, и слово это относится не только
к живописцу, музыканту или скульптору, но
также к поэту и оратору, — мы же присоединили
к ним, своей личной властью, любое существо,
достаточно тонко организованное, чтобы
воспринимать искусство. Итак, мы точно и
обстоятельно предупреждены, что труд,
представленный на наше рассмотрение, не является
произведением литературы, нехорошо со сторо-
288

Искусство XIX века
ны автора лишать нас скромного удовольствия
высказать ему то же от нашего имени.
Это попросту произведение прозелитизма;
это не что иное, как картина, набросанная в
общих чертах. Тут сказано достаточно, чтобы
быть понятым теми, кто поймет; а кто не
поймет... что нужды! Однако же, когда речь идет
о прозелитизме, очень важно затронуть за
живое возможно большее количество читателей.
Неужели обычных людей, не отстаивающих
свои взгляды со смешным упорством ученых,
могут увлечь люди настолько возвышенные, что
не только пользуются особым языком, но еще
прибегают к отвлеченной и не всегда понятной
диалектике.
Мы считаем себя вправе ответить грозным
односложным нет, столь же ясным, столь же
кратким, насколько длинна, растянута и
неудобочитаема брошюра, адресованная художникам.
Автор, задавшийся, по его собственному
признанию, целью «опровергнуть возможно скорее
упрек в непонимании искусства, брошенный
ученикам Сен-Симона», и, больше того, «без
промедления обратиться с призывом к
художникам», — меньше всего замечает, что отвечает на
совершенно индивидуальное возражение, не до-
289

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
водя свою работу до понимания тех, к кому
собирался обратиться.
Подлинное название этого сочинения
должно было звучать так: У ч еным — о
прошлом и будущем искусства. В
разговоре с учеными язык, употребляемый автором,
был бы уместен; но в таком случае, пожалуй,
произведению прозелитизма угрожала бы опасность.
Для того же, чтобы обращаться к людям,
одаренным чувством, на которых прозелитизм может
оказать более верное воздействие, автор должен
был принизить науку до обычного языка; быть
может, было не бесполезно создать произведение
литературы, избрать определенную форму,
показать себя поэтом. Это не значит, что автор
должен был писать стихами; значение слова поэт
столь же широко, как и слова художник; и, по
нашему мнению, живописец, музыкант, скульптор,
оратор и сочинитель стихов являются
художниками лишь в той мере, в какой они являются
поэтами. Г-н Балланш остается поэтом даже с
учеными. Автор брошюры должен был проявить
себя, как художник, обращаясь к тем, кого он
называет этим именем.
Доктрина Сен-Симона стала известна в
ученом мире с появлением Producteur; ученики
290

Искусство XIX века
Сен-Симона предпринимают дальнейшие шаги,
заслуживающие полного одобрения, ибо истина,
возможно, принадлежит им; но прибегают ли
они действительно к наилучшим способам
пропаганды своих идей? В этом дозволено
усомниться. Популярности можно достигнуть лишь
с помощью проникнутых чувством
изобразительных средств искусства; назначение
художника — апостольство, но автор брошюры не
показал себя достойным этой высокой миссии.
Общая мысль его сочинения обширна, а
результаты ничтожны; автор как будто посвятил его
единственно форме, способу выражения,
которым пренебрег именно в тот момент, когда он
был необходим, чтобы поддержать новые и
значительные идеи, которые несомненно помогут
повести человечество к будущему. Но поэт
будущего еще не родился, другими словами, еще не
пришел тот час, когда предвидения Сен-Симона
приобретут популярность; научные труды
нужно подготавливать в тиши, как это бывало на
заре любой философской школы.
Первый шаг к будущему заключается в том,
чтобы доказать художникам значение искусства,
его влияние на народы в тех случаях, когда все
отрасли искусства выражают одну и ту же соци-
291

Бальзак. Замечания к истории искусства и литературы
альную, религиозную, прогрессивную идею, как
во времена греческого политеизма или
средневекового христианства.
Господствующая мысль этих двух великих
исторических эпох нашла свое выражение в
искусстве: сила и чувства запечатлены в развалинах
циклопических сооружений, в их исполинских
формах, в шедеврах античной скульптуры.
В Средние века только сердце трепетало под
глубокими сводами, перед расписанными стеклами
соборов, служившими лишь для выражения
нравственной идеи. Фидий претворял Гомера
в мрамор, Микеланджело и Рафаэль были
выразителями чувств католицизма.
Политеизм освятил материю, христианство
освятило только дух. Следовательно, религия
относится к области искусства; Бог — вот общая
идея, которую нужно воспроизводить в
малейших деталях различных отраслей искусства. Но
когда искусство не стремится к этому единству,
когда художники понемногу оставляют мысль
ради совершенствования техники, религиозное
чувство слабеет; искусство утрачивает поэзию;
оно становится лишь выразителем личности.
Тогда театры заменяют храмы, вырастают музеи,
и там мы видим «Любовь Венеры» ря-
292

Искусство XIX века
дом с «Причастием святого И е ρ о -
н и м а » .
Недостатки, указанные нами автору, не
мешают брошюре, обращенной к художникам,
оставаться сочинением весьма полезным, способным
привлечь внимание мыслителей к учению, о
котором много говорят, хотя мало его знают. Сен-
Симон был человеком замечательным, которого
до сих пор еще не поняли ; поэтому вождям
школы необходимо вступить на путь прозелитизма,
избрав, подобно Христу, язык, свойственный
эпохе и людям, поменьше рассуждать и больше
волновать сердца. Можно быть ученым с
учеными; с артистами нужно быть поэтом.
Рецензия на книгу «Художникам —
о прошлом, настоящем и будущем искусства
(Учение Сен-Симона) »
Oeuvres, XXII, 56—58.

ПИСЬМА О ЛИТЕРАТУРЕ,
ТЕАТРЕ И ИСКУССТВЕ
В последнем письме я предсказал вам
вероятный успех «Исповеди Назарильо»
г-на Э. Урлиака; книга, действительно, имела
успех, хотя ему препятствовали и сезон, и
процесс Лафарж, и слухи о войне, и восточный
вопрос. Г-н Урлиак соединил в двух томах
in octavo следующие пять новелл:
«Сюзанна», «Колинэ», «Исповедь
Назарильо», «Псилле»,
«Эпикуреец», — я же думал, что все это один роман.
Впрочем, автор воспользовался правом, давно
дарованным литературе. Одна новелла может
обессмертить человека. «Вертер», «Ма-
нон Леско», «Рене», « Л а в и -
н и я » занимали не больше места.
Следовательно, вопрос не в этом. Альфред де Мюссе,
о котором я еще поговорю с вами, тоже выпу-
294

Письма о литературе, театре и искусстве
стил шесть новелл под названием «Две
возлюбленные», «Фредерик и Бер-
неретта» . Издаются ли эти новеллы
впервые или же печатались в журналах, это
значения не имеет; последнее обстоятельство
является отягчающим в отношении ошибок
композиции, вот и все.
Сюзанна — знаменитая певица; за
исключением того, что она поет в театре, она совершенно
похожа на мадемуазель Делашо из « Э τ о не
с к а з к а » Дидро. Калька тем более бросается
в глаза, что любовник, принесший Сюзанне
несчастье, некий г-н де Рейни, имеет что-то общее
с Гардейлем. У Дидро мадемуазель Делашо чисто
и свято любима своим врачом; в книге г-на Урли-
ака у Сюзанны есть приемный отец, бедный
музыкант по имени Петере, который любит ее
отцовской и материнской любовью. Итак,
в Сюз а н н е мало выдумки. Я пойду дальше;
части этой новеллы, самой значительной в
сборнике, в которых г-н Урлиак хотел отойти от своего
образца, грешат несколькими литературными
бессмыслицами.
Дидро, который мог бы стать великим
рассказчиком, обладает стилем, лишь когда
рассказывает, но, к несчастью аля своей славы, он мало
295

Бальзак. Письма о литературе, театре и искусстве
разрабатывал эту прекрасную сторону своего
таланта, и повести его обязаны своим появлением
лишь потребностям мадам де Пюизьё, его
любовницы. В жалкой копии Стерна, в «Жаке
Фаталисте», он оставил нам два алмаза:
историю мадам де ла Помрэ и историю друга Би-
гра. «Непостоянство
общественных суждений», «Это не сказка»
и «Два друга» образуют весь его
литературный багаж в этом жанре. « Племянник
Рам о » был опубликован только в 1817 году.
В «Это не сказка» писатель — характер
которого очарователен своей естественностью,
так мало проявлявшейся в его творчестве, — был
прост, правдив, совершенен.
Несомненно, рассказывая о
бесчувственности прекрасной Риме к Танье и о
бесчувственности Гардейля к мадемуазель Делашо, Дидро
написал один из великих отрывков истории
человеческого сердца. Очевидно, он стоял за
прекрасную Риме и Гардейля, хотя и жалел
мадемуазель Делашо и Танье. Любовь есть любовь,
она неблагодарна и жестока, она уходит, так же
как пришла, неизвестно почему. Это самое
ценное из наших чувств лишь потому, что оно
непроизвольно. Женщина не мать чудовищна, при-
296

Письма о литературе, театре и искусстве
рода предписывает материнство; привязанность
к стране — чувство вынужденное, религиозное
чувство дано от природы, страсть к игре не
обязательна; но хотя мы и рождаемся с чувством
любви, мы не властны распоряжаться ею.
Назначение женщины и единственная ее слава в том,
чтобы заставлять биться сердца мужчин; но
мужчина никогда не может отвечать за постоянство
этого явления. Женщина больше хозяин своей
любви, чем мужчина. Природа и общество в
вечном противоречии по этому поводу. Затем-то,
чтобы заглушить противоречие, все общества
и были построены на порабощении женщины.
Как только благодаря любви женщина
возвращается к природе, она испытывает все горести
своей первоначальной судьбы. Прекрасная Риме
пользуется всеми правами, какие дает ей
общество. У Гардейля — естественное право. Если бы
дело обстояло иначе, страсть не была бы
прекраснейшей из поэм: женщины любят поэзию.
«Манон Леско», «Влюбленная
куртизанка», «Это не сказка»,
«Адольф», «Вертер»,
«Кларисса», « Φ е д ρ а » и « Ρ е н е » дают нам
ключ почти ко всем положениям человеческого
сердца, захваченного любовью.
297

Бальзак. Письма о литературе, театре и искусстве
Гардейль у Дидро поступает именно так,
как должна была поступать эта южная натура.
Если он разлюбил, то разлюбил: он мог бы
смотреть на смерть мадемуазель Делашо без
слезинки, как Людовик XV смотрел на
похороны Помпадур.
Г-н Урлиак, чтобы привести к развязке
совершенно похожую историю, придумал
невозможное возвращение Ла Рейни к его жертве.
Гардейль, перестав любить мадемуазель Делашо,
по-прежнему остается человеком, внушающим
уважение. Пусть кто-нибудь третий начнет
докучать ему с мадемуазель Делашо, он схватится за
шпагу. Но Ла Рейни трус, он боится дуэли с
дворянином, влюбленным в Сюзанну, которого
велел выгнать из ее дома. Он труслив с ней там, где
Гардейль откровенен; любовница должна быть
очаровательна, здорова, привлекательна во всех
отношениях; мадемуазель Делашо стала ему
противна, он так и говорит ей: это жестоко, но
зато честно. Ла Рейни мучает Сюзанну, когда она
молода, красива, прелестна, когда весь Париж ею
восхищается и рукоплещет ей в театре.
Возможно ли это?
Исследуем дальше эту поучительную
параллель.
298

Письма о литературе, театре и искусстве
Дидро, как большой художник, не показал
прошлую жизнь Гардейля и мадемуазель Делашо.
В его живом сжатом рассказе вы не увидите у
Гардейля, как у Ла Рейни г-на Урлиака, заранее
принятого решения овладеть мадемуазель Делашо.
Его возлюбленные оба равно несчастны и равно
любят друг друга. Их любовь погибла, быть
может, только из-за постоянного сожительства, из-
за незаконного брака. Но если бы они
поженились, то были бы несчастнейшими людьми
в мире. Разлука — наименьшее из несчастий, их
ожидавших.
Не думайте, что это случайная удача гения,
ведь мы всегда интересуемся историей, если она
хорошо рассказана. Каждый сюжет имеет свою
особую форму. Дидро в «Это не сказка»
излучает правду каждой фразой.
Я не утверждаю, что в наши дни, так же как
и во все времена, нет молодых людей, подобных
Ла Рейни, которые, увидев на подмостках
красивую танцовщицу или певицу, замышляют
сделать ее своей любовницей, упорствуют
в своих планах, заметив, что ее окружает
роскошь куртизанки, что успех доставляет ей
мешки золота, и разыгрывают беспредельную
любовь, чтобы достигнуть цели; но когда
299

Бальзак. Письма о литературе, театре и искусстве
у жертвы ничего не остается, когда она стара
и безобразна, они покидают ее, они
откровенно эгоистичны и не собираются жениться на
ней, как это делает Ла Рейни, in extremis*, на
чердаке, среди лохмотьев, ветоши и отрепьев
нищеты. Пусть ужасное зрелище результатов
его бессердечия взволновало этого
несчастного, пусть он становится священником, это
случайность; такой отдельно взятый факт не
создает еще характера. Ла Рейни г-на Урлиака у себя
на родине любил из честолюбия знатную
девушку, прежде чем приехал в Париж, чтобы
убить очаровательную Сюзанну. К чему эта
бесполезная деталь? Разве две эти женщины
должны встретиться, действовать, беседовать о
развязке драмы, породить антагонизм? Нет. Ничто
их между собой не связывает. Величайшая из
возможных ошибок — это введение в начале
книги какого-нибудь персонажа, который ни
к чему не нужен и больше не показывается.
Если убрать мадемуазель де Сейлак, в романе
ничего не изменится. Такая бессвязность, такое
неправдоподобие действия, часто допускаемое
природой, гибельно для жизни романа.
Перед самой смертью (по-латыни).
300

Письма о литературе, театре и искусстве
Я не устану повторять, что правда природы не
может быть и никогда не будет правдой
искусства; а если искусство и природа точно
совпадают в каком-нибудь произведении, это значит, что
природа, неожиданностям которой нет числа,
подчинилась условиям искусства. Гений
художника и состоит в умении выбрать естественные
обстоятельства и превратить их в элементы
литературной жизни; если же он не может хорошо
спаять их, если из его металлов не выходит
монолитная статуя прекрасного стиля, — увы!
произведение не удалось. Обращение Ла Рейни к
религии, после жизни, полной позора и трусости,
согласно с южной натурой. Но чтобы объяснить
вам этот поступок, потребовалась бы целая
книга. Граф де Коменж приходит на свидание к
любовнице, видит ее мертвой в гробу и становится
трапистом; не нужна ли целая книга, чтобы
претворить этот случай в правдоподобную развязку!
Природа не нуждается в книге, факт
объясняется самим своим существованием. Чтобы
перевести его из житейского действия к
правдоподобному книжному действию, писатель должен
показать нам все его корни. Трапист отдавал
отчет только Богу, авторы обязаны отчитываться
перед всеми.
301

Бальзак. Письма о литературе, театре и искусстве
Когда мы читаем книгу, чувство правдивого
кричит нам: невероятно! при каждой неверной
детали. Если это чувство кричит слишком часто
и кричит всем, то книга не имеет и не будет иметь
никакой ценности. Секрет всемирного, вечного
успеха в правдивости.
Благороден или неблагороден человек, —
действия его всегда будут противоречить
действиям Ла Рейни. Благородный человек решит
поступить, как изгнанный любовник, как г-н
д Обершан, он будет обожать Сюзанну.
Неблагородный остережется убивать, мучить, увозить из
театра, разорять очаровательную талантливую
женщину, которая имеет успех и доставляет ему
все суетные наслаждения, счастливую жизнь
и своего рода гостиницу, где можно поджидать
случайные удачи парижской жизни и
осуществлять честолюбивые мечты. Негодяй, вроде Ла
Рейни, является ужасным исключением. Я,
кажется, говорил уже об этом, но иногда неплохо
и повторить, — герои романа никогда не
должны быть исключениями. В двух второстепенных
характерах — в Петерсе и дворянине
дОбершан — также нет ничего нового: давно
уже гуляют они по площадям литературы. В
Петерсе есть кое-что от Ральфа из « И н д и а н ы » ,
302

Письма о литературе, театре и искусстве
а также нечто немецкое, простодушное,
напоминающее персонажи Альфонса Kappa: в обоих
этих образах нет ничего оригинального.
Но, оставив в стороне замечания, которые
я должен был вам представить, « Сюзанна»
несомненно читается с удовольствием. Этот
томик выше многих расхваленных книг; в страсти
Сюзанны к Ла Рейни есть очаровательные
детали. Г-н Урлиак понимает всю тонкость женской
натуры. Несомненно, даже столь разборчивая
особа, как вы, с удовольствием прочтет книгу, где
можно встретить такие сцены: разорившаяся
Сюзанна, оставшись без крова и без хлеба,
добывает деньги, чтобы принести Ла Рейни цветы
в фарфоровых горшках, а он разбивает их; или
же Ла Рейни в одной из вспышек энергии, столь
частых у южан, является без приглашения на
ужин к певице, оскорбляет гостей,
компрометирует Сюзанну, до сих пор столь целомудренную,
чистую и прекрасную, и в конце концов за этот
проблеск силы, симулировавший любовь,
получает награду, которой не добилась истинная
любовь д Обершана. В двух этих сценах проявился
подлинный талант. Их нет у Дидро. Но я хочу
объяснить вам, на что направлена моя критика.
Все же ясно, что в мадемуазель Делашо заложено
303

Бальзак. Письма о литературе, театре и искусстве
уже чувство, толкнувшее Сюзанну пожертвовать
последним куском хлеба, чтобы подарить цветы
неблагодарному. Когда аля мадемуазель Делашо
все кончено, она объясняет своему доктору, что
больше не может любить, и остается одна,
спокойная, безмолвно скрывая свою боль. Сюзанна
приходит, уходит, мечется, валяется на лестнице.
Мадемуазель Делашо благородно бросилась из
окна. Одна из них немного гризетка, тогда как
в героине Дидро есть гордость, благородство,
порода. Чтобы быть справедливым, нужно также
признать, что единственная сторона, которой Ла
Рейни отличается от Гардейля, разработана
неплохо. Многие превосходные женщины, из-за
случайностей любви попавшие в руки этих
ничтожеств, которые завидуют всем, даже своим
любовницам, недовольны сами собой и
наказывают их за обманутые расчеты, в которых сами
виноваты, узнают точный, но печальный портрет
этих палачей, доставляющих им мучения, чтобы
придать себе видимость превосходства.
Наконец, в этой книге есть подлинный
интерес. Не все читатели равны вам по силе и
обладают вашей памятью, а книга занятна, интересна,
она понравится. Издателю не на что будет
жаловаться. Но автор должен обдумать эти замечания
304

Письма о литературе, театре и искусстве
и не обманываться успехом, тем более что
«Сюзанна» свидетельствует о ценных
литературных качествах. За сюжетом следует исполнение.
Но его исполнение чудесно. Если не считать
нескольких путаниц в нити идей, фраза у него
ясная, живая, точная. Г-н Урлиак может стать
писателем; но он еще не взялся за ту работу, которой
требует французский язык; секрет ее таится
особенно в прекрасной прозе Шарля Нодье. Г-н
Урлиак нагромождает имперфекты на имперфекты
в течение трех-четырех страниц, а это утомляет
и глаз, и слух, и мысль; когда имперфектов
становится слишком много, он пользуется глаголом
в перфекте. Он не умеет еще варьировать форму
фразы, он не знает, какой терпеливой отделки
требуют побочные фразы и способ их
группировки. Между силой, шагающей, по примеру
Боссюэ или Корнеля, опираясь единственно
только на мощь глагола и существительного,
и пространным цветистым стилем, придающим
значение прилагательному, лежит подводный
камень однообразия глагольных времен. Об этом
подводном камне г-н Урлиак даже не
подозревал. Тем не менее есть у него рудименты особого
стиля, без длиннот, но достаточно ясного. Кроме
моих замечаний о фразе, как таковой, я заметил
305

Бальзак. Письма о литературе, театре и искусстве
немного ошибок в «Сюзанне». Ошибки
есть в мелодии, но не в инструменте.
«Исповедь Назарильо» — это
подражание Скаррону, « Π с и л е » — подражание
Гамильтону, «Эпикуреец» похож на
страницу из «Кандида», но обращенную против
философии Вольтера; «Сюзанна»
калькирована с «Это не сказка» Дидро; итак, г-ну
Урлиаку из пяти новелл принадлежит только
« К о л и н э » . Поэтому, на мой взгляд, « К о -
л и н э » — основная вещь в этом издании.
« К о л и н э » написан в том же стиле, что
и« Сюзанна»,и так как здесь нет подражания
ни в сюжете, ни в форме, то именно по этому
маленькому рассказу и нужно судить о г-не Урлиаке.
Колинэ — молодой провинциальный актер,
то, что на театральном жаргоне зовется
комедиантом; но этот комедиант станет великим
артистом, знаменитым актером. В провинциальном
городе он вынужден терпеть фамильярность
местных денди; сначала он их приятель,
сотрапезник в кафе, потом — шут; наконец,
посмешище, цель, на которую обращены все удары; Три-
буле, в котором ценят лишь способность
развлекать общество. Колинэ, обладающий
нежным сердцем и скрытыми прекрасными каче-
306

Письма о литературе, театре и искусстве
ствами, влюбляется в невинную, чистую,
простую девушку из буржуазной семьи со строгими
нравами. Эту прекрасную любовь,
восхитительную и у одной и у другой стороны, подлые
насмешники из городка сделали предметом
издевательства. Актера вводят в семейство Сорель,
которое в ужасе от актеров, представляют как
молодого человека из общества, а затем
открывают его профессию, и отец выставляет его за
дверь. Клемане, молодая особа, любимая
Колинэ, не понимает, почему г-н Сорель выгнал его;
насмешники приводят ее в театр, где Колинэ
играет шутовскую роль, выступая в амплуа
красных хвостов; при виде Клемане силы и мужество
ему изменили, его освистывают, забрасывают
зелеными яблоками, и он покидает городок.
У семьи Сорель горе. Г-н Сорель потерял
место. Через несколько лет Пельтье, вожак
насмешников, мучивших Колинэ, г-н Сорель и Клемане
оказываются в Париже. Пельтье сообщает г-ну
Сорелю, что только один человек может вернуть
ему доброе имя и должность. Этот человек —
величайший актер Парижа, а некогда играл в их
городке. Сорель отправляется к нему; узнает
Колинэ и считает себя погибшим. Колинэ
выступает перед возлюбленной во всем блеске,
307

Бальзак. Письма о литературе, театре и искусстве
устраивает г-ну Сорелю место в театральной
администрации и женится на своей по-прежнему
любимой Клемане, — развязка маловероятная.
Было бы гораздо лучше показать блестящую
жизнь великого артиста, его знаменитых друзей,
необычайные привязанности, изобразить, как
этот вымышленный Тальма милостиво
оказывает всемогущее покровительство пораженной,
уничтоженной Клемане. Буржуазная развязка
хороша для партера, который смотрит « К и -
н а » в Варьете, но не соответствует ни
действительности, ни психологии. Нужно было, по
крайней мере, показать, что Колинэ пресыщен
успехом, а тут ни одно слово не заставит
поверить этому. Надеемся, автор дополнит
когда-нибудь этот рассказик, который стоит того, чтобы
над ним еще потрудились.
Сюжет распадается на две части. Первая
часть злоключения Колинэ в провинции.
Вторая — блестящий реванш в Париже. В
пределах, избранных г-ном Урлиаком, первая часть
исполнена с талантом; но вторая гораздо ниже
первой и связана с ней только приведенной
выше развязкой. Чтобы уравнять обе части, нужно
было развить в свойственном им порядке
несчастья Пельтье и семьи Сорель в Париже в той же
308

Письма о литературе, театре и искусстве
мере, что и несчастья Колинэ в первой части, но
так, чтобы Колинэ перевешивал, Сорель
и Пельтье могли стать жертвой какой-нибудь
легкой мистификации, в отместку за их
жестокие насмешки. Великий артист проявил бы
тонкость, изящество, грацию там, где провинциалы
были так жестоки, подлы и гнусно тупы. Я
спрашиваю не точной симметрии, какой требуют
музыкальные идеи, а своего рода аналогии,
которой требует логика этого сочинения. Замок
Шенонсо, разумеется, хорош, но на левом
берегу не хватает прекрасных строений, подобных
тем, что украшают правый берег Шера.
«Колинэ» незакончен, как это знаменитое
здание, и страдает от несоответствия между двумя
частями произведения. Читатель тем более
поражен этим, что первая часть отличается
живостью, блеском, правдивостью, хорошо написана
и хорошо рассказана, без длиннот, с той
стремительностью, что кажется одним из достоинств
г-на Урлиака.
Без таланта невозможно взволновать
читателя, когда избираешь такую совершенно
вольтеровскую манеру повествования; нельзя читать
спокойно рассказ о злоключениях Колинэ. Во
второй частя силы заметно изменили автору.
309

Бальзак. Письма о литературе, театре и искусстве
Если бы г-н Урлиак посоветовался с кем-
нибудь из друзей и развил вторую часть,
переработал ее, добавил несколько страниц для
завершения фигуры Пельтье, этого глупого
буржуазного затейника из провинциальных
молодых людей, и тем самым дал почувствовать,
насколько Колинэ выше, затем несколько шире
обрисовал бы жизнь семьи Сорель, то, несомненно,
«Колинэ», достигший, таким образом,
размеров новеллы «Сюзанна», принес бы г-ну
Урлиаку славу, которой он ждет и, разумеется,
добьется. Для добросовестного критика
«Колинэ» — наиболее примечательное
произведение в этих двух томах; в нем заключены
серьезные обещания. К тому же во всем этом я увидел
работу и волю. Расин начал с подражания Кор-
нелю, а такого рода работы превосходны: они
учат искусству; но издавать эти сочинения
нужно только тогда, когда они интересны; г-н Урлиак
не ошибся. Быть может, в другом месте он
встретит слишком дружественную
снисходительность, даже восхваления; но не сказать ему здесь
правду было бы предательством.
Мне кажется, у г-на Урлиака больше
призвания к диалогу и театральным произведениям,
чем к книгам, требующим долгих бдений един-
310

Письма о литературе, театре и искусстве
ственно ради стиля: у него есть те внезапные
вспышки ума, та южная стремительность, что
так ценны для драматических сочинений; его
талант заключает в себе ясность целей и живость
наблюдения, отличающие комических авторов,
Я не хочу сказать, что он не должен писать ни
новелл, ни романов. Разве не написал Лесаж
«Жиль Блаза» и «Тюркаре»? Но
я считал своим долгом указать ему путь, где его
ждет несомненный успех. В « К о л и н э »
заложена прекрасная, сильная комедия, но его,
пожалуй, переделают в какой-нибудь жалкий
водевиль, тогда как, если бы судьба Французского
театра была бы в руках достойных управлять им,
г-на Урлиака, быть может, пригласили бы уже
работать над комедией. Если бы этому молодому
человеку, проявившему драматический талант,
оказали помощь и поддержку, он, конечно, дал
бы нам одну из тех великих комедий, которые
так нужны французскому театру и которые по-
прежнему заказываются людям, наименее
способным создать их.
Я нахожу доказательства своего предсказания
в сходстве, существующем между стилем г-на
Урлиака и стилем г-на Альфреда де Мюссе,
который подарил уже нам два тома диалогов, где, по
311

Бальзак. Письма о литературе, театре и искусстве
мнению людей осведомленных, проявился
драматический талант; недавно он выпустил шесть
новелл, о которых я уже говорил вам. Все это
доказывает, что г-н Урлиак по стилю и духу
принадлежит к школе идей.
Г-н Альфред де Мюссе, который в « И с π о -
веди сына века» сохранил некоторые
поэтические приемы, не овладев сюжетом этого
романа, позволил себе отвлечься для восхваления
вальса на четырех страницах и так забавно
заблудился в лугах, — на этот раз показал себя
законченным прозаиком, и прозаиком изящным. Его
новеллы хорошо задуманы, хорошо исполнены,
рассказаны в ясном стиле, в точных очертаниях,
которыми пользовался и г-н Урлиак, но все же их
никак нельзя сравнивать. Хотя г-н Альфред де
Мюссе и молод, он старый боец. Он выступал
уже в семи или восьми томах in octavo как со
стихами, так с прозой и диалогом, показав много
сюжетов, много приемов и замыслов.
«Две возлюбленные», «Эмме-
л и н а » и особенно «Фредерик и Б е ρ -
неретта» — наиболее замечательная из
новелл г-на Альфреда де Мюссе, как « К о л и н э »
из новелл г-на Урлиака, — принадлежат к тому
чисто французскому жанру, что был охарактери-
312

Письма о литературе, театре и искусстве
зован в эподе о Бейле. Г-н Альфред де Мюссе —
поэт, который сумел занять свое место среди
гг. Ламартина, Виктора Гюго, Беранже, де Виньи
и Казимира Делавинь. Его муза — эго
благородная муза, веселая, нежная, шутливая и порой
эпическая. У нее прекрасные идеи и прекрасные
образы; она гордо и остроумно ведет диалог; она
любезна со всеми странами; она поет немецкую
балладу; она сочиняет испанскую драму и
рассказывает сказки; она обувает полусапожки или
котурны; вооружается кастаньетами и пляшет
болеро, распевает песенки — настоящие
шедевры, которые подхватывает весь мир; она то
насмехается над Байроном, то подражает ему; она
может и умеет быть меланхоличной; она то
знатная дама, то куртизанка; она нравится, а главное,
у нее нет никаких оскорбительных намерений,
хотя она и не забывает о самой себе и говорит,
что влюблена в славу. Я не встречал никого, кому
не нравилась бы литература г-на де Мюссе; что
до меня, то мне она нравится бесконечно. Вот
вам «Две возлюбленные».
Некий юноша из среднего класса любит двух
похожих между собой женщин — маркизу и
мещанку. Маркиза — символ и осуществление всех
стремлений Валентина к роскоши и изяществу,
313

Бальзак. Письма о литературе, театре и искусстве
ибо он, как все бедные молодые люди, мечтает
о богатстве. Мещанка — нежный, кроткий
образ, г-жа Пьерсон из «Исповеди сына
века», симпатичная женщина (как говорят
итальянцы simpatica). Г-н де Мюссе взял слово,
употребляемое современными итальянцами для
обозначения тысячи вещей, но оно в ходу только
на севере Италии. В Риме и Неаполе его не
поймут. Валентин очень счастлив с двумя этими
женщинами. После нескольких столкновений этой
двойной страсти, ибо она не могла всегда идти
ровно, как пара быков в упряжке, и неизбежно
должна была запутаться, Валентин выбирает
бедную, любящую вдову Делоне, хотя маркиза
предлагает ему уехать вместе. Такая крайне
буржуазная развязка вообще не в привычках автора. Нет
ничего более кокетливого, изящного и чистого
по рисунку, чем эта легкая, увлекательная
повесть, полная удачных деталей. И все же г-н де
Мюссе совершил здесь непростительную
ошибку; такие ошибки каждый рассказчик должен
выправлять, предоставляя их гг. Поль де Коку,
Виктору Дюканжу и Пиго-Лебрену. Как только
автор появляется в произведении и говорит от
своего имени, иллюзия исчезает. Автор, говоря
от своего имени, производит в уме читателя тот
314

Письма о литературе, театре и искусстве
же эффект, что вызвал бы во внимательном
театральном зале актер, прервавший свою роль,
дабы приблизиться к рампе и после трех поклонов
объявить: «Господа, наша товарка мадемуазель
Марс не совсем здорова и просит вашего
снисхождения». В таких случаях я тут же берусь за
шляпу, предлагаю руку своему Другу и говорю:
«Пошли». Я уже не буду в состоянии видеть ни
Тартюфа, ни Эльмиры, я вижу актера Флери
и мадемуазель Марс. Очарование нарушено. Но
еще хуже, когда, держа книгу в постели, читая ее
при свете свечей, веря, что Валентин, г-жа
Делоне, маркиза де Пари существуют, наблюдая, как
все эти персонажи разговаривают и проходят
передо мной, — я вдруг читаю: «Переверните
страницу, сейчас они появятся» или же: «Наш
герой». Я отлично знаю, что г-н де Мюссе как бы
обращается с рассказом к женщине; но когда
принимаешь эту вполне допустимую форму,
нужно ее заполнить, подать историю в виде
отрывка разговора и завершить обрамление.
Начиная такой фразой: «Поверите ли вы, сударыни,
что можно влюбиться в двух женщин
одновременно?» — нельзя говорить: «Переверните
страницу». Если эго письмо, пусть будет оно
письмом. Если это разговор, пусть будет разгово-
315

Бальзак. Письма о литературе, театре и искусстве
ром. Если это драма, не нужно показывать
публике мальчика, зажигающего лампы за
кулисами. Вера, так же как и стыдливость, — крылатая
женщина, улетающая при малейшем шуме, при
малейшем подозрении, ее можно спугнуть
одним жестом.
«Эммелина», вторая новелла, в этом
отношении безукоризненна.
«Эммелина», как «Маркиза»
Жорж Сайд, как «Матео Фальконе»
Мериме, как « Клод Ге » Виктора Гюго, как
« Ρ е н е » Шатобриана, — это одна из тех
страниц, где художник, писатель, поэт дают полную
меру своего таланта; но « Э м м е л и н е » не
хватает одной существенной стороны, и это
ставит ее ниже остальных новелл. И все же эти его
страницы, ибо в Эммелине сто страниц,
насыщенны. Они стоят длинного, двухтомного
романа. Если бы сюжет был оригинален, это было бы
совершенство современной новеллы.
Непростительная ошибка «Эммелины» в том, что
она пришла после литературного десятилетия,
в течение которого талантливые люди, умные
люди, хорошие и плохие авторы открывали,
анализировали язвы, терзающие женщину, не
излечивая их. Непонятые женщины стали смешны.
316

Письма о литературе, театре и искусстве
На время адюльтер убит в литературе, хотя в
свете он понемножку перебивается. Я не
утверждаю, что сильный ум не сумеет извлечь
прекрасное произведение из той каменоломни, откуда
уже вышло столько каменных глыб, но в « Э м -
м е л и н е » нет ничего нового. Публика
неспособна почувствовать отличия, внесенные стилем
г-на Мюссе, среди одолевших нас пошлостей.
Стиль не торжествует здесь ни над характером,
ни над банальными ситуациями. Г-н де Мюссе
достаточно проницателен, чтобы понять, что
Франция каждые пять лет обновляет свое
литературное имущество; кинжал, труп, ужас,
средневековье, адюльтер, интимность, история — все
избито. Наконец, даже система насмешки
должна меняться. Робер Макер устарел. Тем не менее
даже те, кто говорит: «Хватитрыбных
паштетов», с удовольствием прочтут « Эммели-
н у » . Приложив такую же сумму таланта к
оригинальному сюжету, автор, разумеется, оказался
бы на высоте предыдущих новелл.
«Сын Тициана», следующая новелла,
замечательна пониманием и превосходной
обрисовкой чувства неполноценности, мешающего
сыну следовать по стопам отца, если отец —
прославленный исполин. Этот сюжет более ориги-
317

Бальзак. Письма о литературе, театре и искусстве
нален, чем сюжет «Эммелины». Любовь,
внушенная Тицианелло прекрасной
патрицианке, которая верит в превосходство гения над
аристократизмом, прекрасная деталь.
В этих трех новеллах нас особенно пленяет
изысканность, свойственная только поэту; она
встречается также у гг. Гюго и де Виньи: ничто
здесь не пошло — ни идея, ни фраза, ни сюжет;
на всем лежит печать, отмечающая
произведения поэтов, свойственная только им, — так во
времена великих властелинов все делалось для
них, по их приказу и не встречалось больше
нигде.
Первый том выше второго: мне не нравится
ни «Круазиль», ни «Марго. К ρ у а -
з и л ь » — это не эскиз, не новелла, вообще
ничего. Г-н де Мюссе помещает генерального
откупщика в Гавре, тогда как всем известно, что
генеральные откупщики, особенно при
Людовике XVI, жили в Париже, а в провинции держали
сборщиков и управляющих. До революции Гавр
был незначительным портом и не мог быть
местом приключения Круазиля, для которого
требовался большой морской порт. В Бордо — у
генерального сборщика области Гиень — все это
было бы возможно. Не знаю, зачем навлекать на
318

Письма о литературе, театре и искусстве
себя беду неправдоподобия, когда достаточно
изменить имя.
«Фредерик иБернеретта» —
прелестный маленький роман, полный
естественности, вкуса и печали, достойный первых трех
новелл и даже неизмеримо выше их. Проза г-на де
Мюссе в этой очаровательной странице легка
и стройна. Она полна фактов, мыслей,
наблюдений, она близка к прозе гг. Мериме и Бейля, но
превосходит их чистотой. История (ибо
подобные романы по значению равны истории) полна
глубокого драматизма, пугающей правдивости,
жестокого смысла и вместе с тем увлекательна.
Г-н де Мюссе часто вводит стихи в свои
рассказы. За некоторыми исключениями, я сурово
осуждаю этот обычай. Вот почему. Опыт был
против самого Вольтера, против всех сочинений,
где стихи чередуются с прозой, даже когда стихи
не принадлежат поэзии, а приближаются к
прозе, как, например, у Вольтера. Причины такого
отвращения публики — чисто
инстинктивного — найти нетрудно. Во французском языке
особенно умонастроение, располагающее к
чтению прозы, прямо противоположно тому
умонастроению, что позволяет — некоторым особам
эго дается с трудом — держаться наравне с поэ-
319

Бальзак. Письма о литературе, театре и искусстве
зией. Одним словом, в прозе мы остаемся на
твердой земле, а в поэзии должны подниматься
на неизмеримые высоты. И это не какие-нибудь
дорожные рытвины, это взлет и стремительное
падение. Что греха таить, такие умственные
операции невыносимы, и никто не хочет ими
заниматься, тем более, когда стихи полны поэзии.
Г-н де Мюссе — писатель слишком
выдающийся, чтобы не сказать ему, что слово был не
является какой бы то ни было формой глагола
идти. Если большая часть писателей семнадцатого
века совершала эту ошибку, то писателю
девятнадцатого века запрещается принимать глагол
быть за глагол идти. Кроме того, он ошибочно
употребляет так же вместо так. Так же требует
сравнения. Две эти ошибки и некоторые другие
тем более режут слух, что г-н де Мюссе пишет
хорошо, варьирует форму, не страдает тем
однообразием, в котором упрекал я г-на Урлиака, и
заслуживает величайших похвал за свой стиль. Г-н
де Мюссе — чисто французская натура, он
одарен способностью к живым и ясным выводам,
он щедр на обобщения, полные ума, сжатые,
отчеканенные, словно золотые монеты, и всегда
ими связывает какой-нибудь портрет, событие,
сцену с моралью, с человеческой жизнью, с фило-
320

Письма о литературе, театре и искусстве
Софией. Такие способности — достояние людей
подлинно плодотворного, мощного таланта.
Итак, из двух томов можно извлечь два
замечательных произведения — «Эммелина»,
«Фредерик и Бернетта» и другие
два — «Сын Тициана» и «Две
возлюбленные». Их не мог бы написать и
задумать первый встречный. И все же книга ли
это? Будут ли жить эти вещи? Не думаю.
Дочитывая эти шесть новелл, спрашиваешь
себя как математик: «Что это доказывает?
Хочет ли автор доказать что-либо? Есть ли тут
какой-нибудь глубокий, большой символ, как
в «Адольфе», как в «Поле и
Виргинии», как в других страницах,
оставшихся подобно памятникам среди развалин
литературы?» У меня хватит мужества сказать: нет.
После моего последнего письма о Сент-Бёве вы
можете мне верить. Пожалуй, несмотря на
многочисленные недостатки, несмотря на
вычурный стиль, у такой книги, как «
Сладострастие», больше шансов на литературную
жизнь, чем у этих драгоценных безделушек. Г-жа
де Куаэн, героиня «Сладострастия»,
представляет одну из сторон женского
сердца — сдержанную любовь. Немало робких и не-
321

Бальзак. Письма о литературе, театре и искусстве
ловких людей испытают то же, что и герой, что
и Амори, разбившийся о подводный камень,
вместо того чтобы избежать его. Наконец, такая
ситуация, как священник, налагающий епитимью
на ту, которую любил, не менее значительна,
чем положение Брута, осуждающего своих
детей. «Поль и Виргиния» всегда будут
напоминать всем народам о переживаниях
детских лет, о первых желаниях сердца. « Ρ е -
не» — это образ несбыточной любви,
меланхолии и непостоянства. Подобными же
причинами можно объяснить успех
«Адольфа». Но «Фредерик и Бернерет-
та», но «Эммелина» — это лишь
происшествия в нашем современном обществе,
а отнюдь не весь облик этого общества. Пусть
некий студент, изучающий право, то любит, то
покидает гризетку, пусть гризетка любит его
с высокой самоотверженностью и умирает;
пусть Эммелина — своего рода г-жа де Линьоль,
простая, правдивая и естественная, будет
обманута именно из-за прелести своего характера,
пусть не нашла она по свободному выбору
подходящего ей мужа, пусть полюбит через два года
другого человека, пусть муж, любовник и жена
будут все благородны, как это часто теперь слу-
322

Письма о литературе, театре и искусстве
чается при столь обыденной драме, но поднял
ли г-н де Мюссе хоть один из этих рассказов на
такую высоту, где они становятся типичными,
показал ли одно из тех всеобщих чувств, что
неминуемо покоряют сердца? Нет. Я
противопоставляю г-ну де Мюссе великие произведения,
ибо аля меня бесспорно, что если бы он
потратил больше труда и размышлений, избрал
сюжеты более изученные им и более удачные, то
сумел бы создать одну из тех прекрасных книг, что
составляют гордость и славу литературы. Раблэ,
Сервантес, Стерн, Лесаж обязаны своими
великими произведениями именно такой мысли.
Вдохновение гения свойственно только ему
и одушевляет малейшие его творения. «Вер-
тер» не длиннее «Фредерика и Бер-
неретты», но «Вертер» будет жить.
Флипота Мольера удивительно живое создание,
а о ней только упоминается, но зато какой
отблеск бросает на нее семья! Наверное, это
кажется странным. Роль Миньоны в
«Вильгельме Мейстере» не занимает и ста
страниц, а ее существование в памяти людей
более несомненно, чем существование жителей
Бадена в загробном мире. Я попытаюсь
объяснить вам причину этой силы в конце письма.
323

Бальзак. Письма о литературе, театре и искусстве
Те, кто, подобно г-ну Мюссе, одарен редким
талантом, должны изучать причины этих
проявлений человеческого духа, дабы приумножить
их божественный список. В литературе
недостаточно развлекать или нравиться, шутке
необходимо придавать какой-нибудь смысл. Рассказ
ради рассказа — это литературный арабеск, но
арабеск становится шедевром лишь под кистью
Рафаэля, посредственный художник напишет
его, но разве лишь для кафе, только гениальный
человек может придать ему значение, хотя
и смутное, но останавливающее взгляд и
наводящее на мысли, как дым зажженной сигары.
В сказке, этой великолепной, мощной форме
человеческой мысли, форме всеобъемлющей —
свидетель тому «Ослиная шкура»,
«Синяя борода», «Влюбленная
куртизанка», «Ромео и
Джульетта», — заложен какой-то секрет, ибо она
завоевала себе жизнь, в которой отказано стольким
произведениям. Ведь как бы приятно,
художественно и интересно ни был отделан фонарь, он
должен освещать. Разумеется, по исполнению,
по уму, по изяществу я ставлю « Фредерика
и Бернеретту» гораздо выше
«Прокаженного из долины Аосты»; впро-
324

Письма о литературе, театре и искусстве
чем, между ними нет никакого сходства, я
сравниваю их только по самому существу, но книга
г-на де Меетра озарена вечным светом. Жизнь
произведения порождается этим светом, этим
глубоким внутренним чувством, которого нет,
как я с болью замечаю, во многих современных
произведениях; в них встречаются все
предпосылки подлинных шедевров, и все же они не
шедевры. Если б я стал искать причин этой
странности, вызвавшей выражение habent sua fata
libelli (y книг есть своя судьба), то я зашел бы
слишком далеко. Получился бы трактат,
требующий времени, и Академия нашла бы его
дерзким. Я ограничусь небольшой заметкой, чтобы
сдержать свое обещание.
Люди, которым мы обязаны этими поэмами,
всегда изучали состояние атмосферы
человеческих чувств. Они, так сказать, носились в
воздухе, щупали пульс своей эпохи, чувствовали ее
болезни, наблюдали ее физиономию, изучали ее
настроения; их книга или персонаж всегда были
звучным, сверкающим призывом, которому
отвечали в каждую данную эпоху современные
идеи, зарождающиеся фантазии, тайные страсти.
Говоря шутливым языком, потребность в их
книге чувствовалась повсюду. Книгу требовали мол-
325

Бальзак. Письма о литературе, театре и искусстве
ча и невидимо. Гений слышит эти немые желания
или догадывается о них.
Я поясню свою мысль примером, который
сделает ее более ощутимой и полезной для
литературы. Конечно, Мефистофель Гёте — слабый
драматический персонаж; любой слуга на сцене
Французской Комедии оказался бы живее
и остроумнее, действовал бы с большей
логичностью и проницательностью, чем этот мнимый
дьявол. Изучите хорошенько роль — он просто
жалок. Так вот, каждый читатель нарядил его
в соответственные представления о дьяволе,
каждый использовал его, чтобы дать имя своим
ужасам, сомнениям и образам. Весь мир пришел
к поэту, который бросил ему это имя, и
Мефистофель, особенно в соединении с Фаустом,
начал жить. Панург, Гаргантюа, Пантагрюэль,
превосходные бессмертные образы, кроме своего
действительно огромного значения, обязаны
жизнью подобному же соответствию. Также
и Рене, который не получил бы и странички
в журнале и показался бы посредственным,
появись эта новелла сейчас. В этом наблюдении,
которым я заканчиваю свое письмо, кроются
тайны; оценить и изучить эти тайны должны те,
к кому обращены мои слова.
326

Письма о литературе, театре и искусстве
На эту неделю во Французской Комедии
объявили «Латреомона», — вот будет
естественный повод сообщить вам мое мнение
о состоянии театра во Франции. Работа моя
окончена, она составит, как говорят на
журналистском жаргоне, голову статьи.
Из Рима прибыла картина Энгра « С τ ρ а -
тоника», ия постараюсь увидеть ее. Вы
понимаете сами, что если до сих пор я ничего не
писал вам об искусстве, то только за неимением
повода; не собираюсь докучать вам разбором
конкурсов, в этом году они совершенно
плачевны, но картина Энгра «Стратоника» —
это одно из капитальных произведений, перед
которым чувствуешь себя обязанным. Я
основательно займусь также последнею гравюрой г-на
Анрикеля Дюпона.
«Письма о литературе, театре и искусстве».
Письмо третье
Oeuvres, XXIII, 739—756.

Содержание
Александр Марков
ДОЛГИЙ ПУТЬ К ЖИВОМУ:
ОБ ЭСТЕТИКЕ
ОНОРЕ ДЕ БАЛЬЗАКА 5
Оноре де Бальзак
ИСКУССТВО И ХУДОЖНИК 25
О художниках 27
Искусство и художник: отрывки
и изречения 53
Сущность художественного
дарования 53
Физиологическая сторона
творчества 53
Телесная конституция и духовное
творчество. — Причины душевных
болезней у художников
Творчество и специализация
человеческих способностей 55
Талант и специальные качества ума. —
Односторонний душевный склад
гениальных натур
328

Содержание
Талант и гений 57
Виды литературного таланта. —
«Наблюдатель» и «поэт». — Отличие гения
от таланта. — «Второе зрение». — Гений
и дар духовного перевоплощения. —
Материалистическое и спиритуалистическое
объяснение гениальности
Талант и труд 61
Постоянный труд — закон искусства. —
Поэзия и проза художественного
творчества. — Пропасть между замыслом
и произведением. — Тяжесть писательского
труда. — Гибель таланта от праздности. —
Случайности в творчестве. — «Брио»
Оригинальность художника 68
Относительность художественной
оригинальности. — Преемственность тел
и ситуаций в мировой литературе. —
Что такое истинно новое в искусстве —
Жанры — общее достояние. — Сходство
жанров и подражательность
Личность писателя и его творчество ... 72
Личный характер писателя и характер
его творчества. — Поэты субъективные
и поэты-«протеи»
Художник и общество 75
Мнимый эгоизм художника. — Аскетический
характер его жизни. — Одиночество
художника в светском обществе. —
Равнодушие буржуа к судьбе художника. —
329

Содер
жание
Художник и современная женщина· —
Вред буржуазного покровительства
талантов. — Система конкурсов. —
Упадок истинного соревнования талантов
в девятнадцатом веке. — Пагубность
уничтожения салонов
Замечания к истории искусства
и литературы 87
Художественный идеал Античности
и христианской Европы 87
Греческие мифы 87
Однообразие античной красоты, —
Средневековье открыло новый художественный
идеал. — «Уродливое» и «прекрасное»· —
Принцип нового искусства — индивидуальное
своеобразие. — Идеальное в гротеске. —
Красота шедевров средневекового искусства . 88
Совершенная гармония тела — признак
духовной посредственности. — Скульптурные
несовершенства выдающихся натур 90
Вред подражания Античности
для французской средневековой поэзии 91
Данте 92
Живопись Возрождения 94
Школы итальянского Возрождения 94
Венецианская школа колорита,
флорентийская школа композиции
и рафаэлевская — их синтез. — Себастьяно дель
Пьомбо. — Альбрехт Дюрер
330

Содержание
Рафаэль 97
Рафаэль — живописец идеальной
женственности. — Портреты Рафаэля
Замечания об отдельных картинах
художников Возрождения 101
«Ночь и Магдалина» Корреджо. —
Достоинства фламандских и голландских
картин в Дрезденской галерее. — «Мадонна»
Гольбейна. Фрески Луини в Саронно. —
«Битва при Термидоне» Рубенса. —
Достоинства болонской школы. — «Аврора»
Гвидо Рени. — Мурильо. — «Беатриче
Ченчи» Гвидо. — «Филипп II» Веласкеса. —
Бальзак о купленной им неизвестной картине
Голландское искусство XVII века 110
Исторические условия расцвета голландской
живописи. — Своеобразная поэтичность
фламандской жизни. — Борьба за независимость. —
Влияние нравов и культуры Испании и Италии. —
Достоинства фламандского искусства. — Поэзия
материального и душевного комфорта. —
Отражение свободолюбивого духа Голландии
в ее живописи. — Рембрандт — поэт нищеты
Французский классицизм XVII века 116
Национальные особенности
французской литературы 116
Ясность и остроумие французской мысли,
французское искусство — выражение
поэзии порядка
331

Содер
жание
Трагедия классицизма 119
Мольер 120
Нравственная сила творчества Мольера. —
Оценка отдельных комедий. — «Тартюф»,
«Мизантроп», «Скупой», «Мнимый
больной». — Значение характера Селимены
Лафонтен 124
Искусство XVIII века 125
Общая оценка литературы
восемнадцатого века 125
Недостаток литературы восемнадцатого века —
сведение всех душевных движений к простым
физиологическим реакциям. — Специфические
законы душевной жизни человека и задачи
современной литературы
Достоинства литературы восемнадцатого
века, ее моральная сила. — Она может помочь
борьбе с романтическим идеальничаньем 126
Дидро («Племянник Рамо») 128
Вольтер и Руссо 129
Руссо 129
Стерн («Тристрам Шенди») 132
Крабб («Жизнь в смерти») 132
«Философия наслаждения»
восемнадцатого века 133
Мемуары Лозена. — Ничтожество
аристократического ловеласа восемнадцатого века
332

Содержание
Живопись восемнадцатого века.
Грёз, Давид 135
«Портрет жены» и «Испуганная девушка»
Грёза. — Ротари — итальянский подражатель
Грёза. — Пастели Латура, Грёза и Лиотара. —
Величие Давида. — Недостатки его школы
Преимущества мебели восемнадцатого
века над современной 140
Искусство XIX века 141
Романтизм 141
Людвиг Тик 141
Гофман и Тик — самые выдающиеся
писатели современной Германии
Гофман 143
Гофман — поэт микрокосмической жизни. —
Микроскопический метод Гофмана. —
Гофман о музыке. — Недостатки Гофмана
Французский «неистовый
романтизм» 144
Ужасы выдуманные и ужасы действительной
жизни. — Низкопробность романтических
эффектов
Образчик ходовой литературы ужасов. —
Окровавленная рубашка 146
Пародия Бальзака на «неистовых
романтиков» 150
Сатирическое изображение романтического
салона 159
333

Содер
жание
Портрет адепта «неистовой романтики».
(Г-жа де Баржетон — покровительница
молодого талантливого поэта Люсьена
де Рюбанпре, героя «Утраченных
иллюзии». ) 172
Гюго «Эрнани» 175
Важность «Эрнани» для оценки
романтической школы. — Историческая
и психологическая неестественность обрисовки
характера Карла V. — Неправдоподобность
ситуаций драмы. — Эрнани — «молодой
человек девятнадцатого века, доктринер». —
Ходульность романтической «яркой
индивидуальности». — Гюго и Виньи. —
Повторение — недостаток трагедии
классицизма в пьесе. — Сила диалогов
у Корнеля и бессодержательность их у Гюго. —
Плоскость идейного содержания Эрнани. —
Подражательность пьесы. — Плохой язык ее
«Рюи-Блаз» 196
Сент-Бёв 197
Роман Сент-Бёва «Сладострастие». —
Неровное исполнение романа. — Его
психологические достоинства в изображении
первой любви. — Язык Сент-Бёва. —
Вычурное пустословие Сент-Бёва.
Готье 199
Дюма («Три мушкетера») 200
Э. Сю («Лотреамон») 201
334

Содержание
Реализм 204
Вальтер Скотт и его Эпигоны 204
Превосходство Вальтера Скотта над
Байроном. — Шедевры шотландского
романиста. — Недостатки Вальтера Скотта. —
Опасности механического подражания его
манере. — Великое значение исторического
романа для литературы девятнадцатого века
Разбор «Самюэля Бернара» Ре-Дюсейля. —
Нарушение законов исторического романа
у Ре-Дюсейля. — Разбор «Ришелье»
Джемса. — Причины неудачи «Сен-Мара»
Виньи. — Модернизация истории. —
Художественное основание нарушений
исторической правды у Вальтера Скотта. —
Право романиста пользоваться народными
образами великих исторических деятелей 209
Стендаль 221
«Пармский монастырь». — Сравнение
художественной манеры Стендаля и манеры
Бальзака. — Чрезмерная точность указаний
на место действия в романе. — Приемы
возбуждения читательской фантазии. —
Пример Гофмана. — «Пармский монастырь» —
лучшая из книг девятнадцатого века
Жорж Санд 226
«Индиана». — Заслуги романа в борьбе
с романтическими условностями. —
«Индиана» — реакция современности против
Средневековья. — «Жак». — Слабости Ж. Санд.
335

Содер
жание
Политическая литература
эпохи Реставрации 230
П. Л. Курье 230
Курье создал Мениппову сатиру
девятнадцатого века. — Причины,
мешающие широкой славе писателя
Ходовая буржуазная литература 232
Скриб 232
Образчик буржуазно-филантропической
литературы 232
Аббат Гийон 232
Музыка и живопись 243
Бетховен 243
Симфония до-минор — шедевр Бетховена. —
Превосходство Бетховена над Россини
и Моцартом
Шопен и Лист 247
Россини 247
Италия — родина европейской музыки. —
Несправедливое пренебрежение к итальянской
школе. — Итальянская и немецкая музыка. —
Упадок музыки в современной Италии
Мейербер 251
Превосходство «Дон Жуана» Моцарта
над Мейербером. — «Дон Жуан» —
единственное произведение, где мелодия
336

Содержание
и гармония уравновешенны. — Характеристика
основных музыкальных идей «Роберта
Дьявола». — Мейербер и драматизм
современной жизни
Шарле, Гаварни, Монье 270
Шарле — Гомер наполеоновской эпохи. —
Монье — живописец мира гризеток. —
Талант Шарле и Монье основан на зорком
наблюдении жизни общественных классов. —
Недостатки Шарле и Монье. — Гаварни —
художник великосветского общества
Декан 279
Фантастика обыденности в творчестве
Декана. — Магическая сила кисти Декана. —
Декан и Паганини
Замечания об отдельных картинах 281
«Клеопатра» Делакруа. — «Анадиоменская
Венера» Шассерио. — Картина Гроклода. —
«Пейзаж» Бракаса. — Картины Панье
(талантливый художник-пастух). — «Венера»
Прадье. — «Брут» Летьера
Прикладное искусство 285
Утопический социализм и искусство ... 288
Письма о литературе, театре
и искусстве 294

Научно-популярное издание
Искусство и действительность
Бальзак Оноре де
Искусство и художник
Генеральный директор издательства С. М. Макаренков
Ведущий редактор ,4. Рындин
Технический редактор А. Пароева
Художественное оформление: Е. Саламашенко
Компьютерная верстка: А. Дятлов
Корректор В. Павлова
Θ
Знак информационной продукции согласно
Федеральному закону от 29.12.2010 г. Ν 436-ФЗ
Подписано в печать 19.11.2019 г.
Формат 80x100/32.
Гарнитура «Garamond Premier Pro».
Усл. печ. л. 15,63
Адрес электронной почты: info@ripol.ru
Сайт в Интернете: www.ripol.ru
ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик»
109147, г. Москва, ул. Большая Андроньевская, д. 23
Отпечатано: Публичное акционерное общество
«Т8 Издательские Технологии»
109316, г. Москва, Волгоградский проспект, дом 42, корпус 5
www.t8group.ru; info@t8print.ru
тел.: 8 (499) 332-38-30